Аннотация: В очередной том собрания сочинений Филипа Хосе Фармера вошли произведения, в той или иной мере затрагивающие вопросы религии – роман «Ночь света» (1966) и рассказы из сборника «Отче звездный», а также повесть «Мир наизнанку» (1964). Цикл произведений об отце Кэрмоди, к которому относятся и «Ночь света», и рассказы, создавался на протяжении нескольких лет и не задумывался автором как единое целое. Поэтому путешествия отца Джона Кэрмоди, бывшего вора и убийцы, а ныне раскаявшегося и смиренного монаха ордена Святого Джейруса, не составили многотомного сериала, подобного «Миру Реки». Однако в свое время – а рассказы эти относятся к первым пробам мастерства молодого тогда писателя – они произвели сенсацию. Никто из фантастов не осмеливался прежде писать о религии в столь неуважительном, почти шутовском тоне, вскрывая одновременно самые глубокие ее противоречия. Каждый рассказ – это парадокс, возьмем ли мы «Отношения», где религия прячется под маской азартной игры, «Прометея», где проблема отношения цивилизованного человека к лишенным даже зачатков культуры разумным «страусам» – горовицам преломляется через призму христианской любви, или «Отца», где искушение бессмертием оказывается почти непреодолимым для героев, несмотря на цену, которую придется заплатить.


---------------------------------------------


 Филип Хосе Фармер
 Отец

 Первый помощник капитана «Чайки» оторвался от панели управления и взволнованно указал на информационный экран с мелькающими на нем цифрами:
 – Если приборы не врут, мы в сотне тысяч километров от второй планеты. Их в этой системе всего десять. Но нам везет: одна из них пригодна к жизни. Вторая по счету.
 Он замолчал. Капитан Ту с любопытством взглянул на помощника; тот был бледен, лишь в замечании о везении звучала ирония.
 – Это Прорва, сэр.
 Смуглая кожа капитана побледнела. Ругательство застыло у него на устах, правая рука дернулась, как будто он собирался вытереть пот со лба, но тут же вернулась на место.
 – Что же, мистер Гивенс. Попробуем приземлиться. Для нас это единственный выход. Ждите дальнейших распоряжений.
 Он резко отвернулся, чтобы никто не мог заметить выражения его лица.
 – Прорва, Прорва, – пробормотал он. Облизнув пересохшие губы, капитан заложил руки за спину.
 Послышались два коротких звонка. Мичман Нкрума коснулся выключателя интеркома и произнес:
 – Мостик.
 Ожил встроенный в стену экран, на котором показалось лицо стюарда.
 – Сэр, доложите, пожалуйста, капитану о том, что в седьмой каюте его ожидают епископ Андре и отец Кэрмоди.
 Капитан Ту, теребя маленькое распятие, висящее у него в правом ухе, взглянул на часы. Гивенс, Нкрума и Меркалов напряженно наблюдали за ним, хотя тут же отвели глаза, когда он повернулся в их сторону. Капитан Ту мрачно улыбнулся, заметив выражение их лиц, затем расправил плечи и приосанился. Казалось, команда очень нуждается в его спокойной уверенности, которая подтвердила бы способность капитана привести их в безопасную гавань. Поэтому он постоял, громоздкий и надежный в своей небесно-голубой форме, не изменившейся с XXI столетия. Все знали, что он чувствует себя в ней смешным, когда появляется в космопорту, но по кораблю он вышагивал в ней, словно рыцарь, закованный в броню. Хотя мундиры и брюки устарели и их можно было увидеть лишь на карнавалах и в исторических фильмах или на офицерах с инопланетных кораблей, но здесь они были вполне уместны. Форма подчеркивала статус капитана, придавала ему значительность, способствующую поддержанию дисциплины. В этот момент он как никогда нуждался в доверии и уважении. Поэтому-то поза его была вполне осознанной; перед командой стоял спокойный и знающий свое дело шкипер, настолько уверенный в себе, чтобы потратить время на общение с пассажирами.
 – Сообщите епископу, что я скоро наведаюсь к нему, – приказал капитан Ту Нкруме.
 Он покинул мостик, миновал несколько коридоров и вошел в небольшой зал.
 Помедлив в дверях, капитан обвел взглядом пассажиров. Все, кроме двух священников, были здесь. Никто из них еще но знал, что «Чайка» уже не перемещалась в гиперпространстве. Парочка влюбленных, Кейт Леджин и Пит Мастерс, сидели в углу ил софе, держась за руки, перешептываясь и обмениваясь взглядами, полными еле сдерживаемой страсти. На другом конце комнаты миссис Рэкка вместе с судовым врачом Чандра Блейком раскладыла пасьянс. Она была крупной красивой блондинкой, однако ее портили двойной подбородок и темные круги под глазами.
 Полупустая бутылка бурбона на столе многое говорила о причинах увядания былой красы; те же, кто был ближе знаком с дамой, знали, чго своим полетом на «Чайке» миссис Рэкка была также обязана бутылке. После развода с мужем на Вайлденвули она направлялась к родителям в мирок где-то на краю Галактики. Ей пришлось выбирать между мужем и бутылкой, и миссис Рэкка выбрала объект попроще в обращении и поудобнее при перевозке. Как она объясняла доктору, когда вошел капитан, выпивка никогда не будет критиковать или называть вас пьяной свиньей.
 Чандра Блейк, невысокий темноволосый мужчина с выступающими скулами и большими карими глазами, слушал ее с натянутой улыбкой. Его явно весьма смущали громогласные разглагольствования миссис Рэкки, но вежливость не позволяла уйти.
 Капитан откозырял, ответил улыбкой на приветствия пассажиров и, отклонив предложение миссис Рэкки подсесть к ним за столик, прошел в коридор, где и остановился перед дверью седьмой кабины.
 Дверь отворилась, и он вошел. Высокий и подтянутый, капитан выглядел сделанным из какого-то темного негнущегося металла. Резко остановившись, он наклонился, чтобы поцеловать протянутую епископом руку, но проделал это настолько неуклюже и с таким очевидным нежеланием, что исчезла вся торжественность момента.
 Выпрямившись, капитан Ту, казалось, облегченно вздохнул: такие, как он, не любят перед кем бы то ни было склонять голову.
 Он открыл рот, словно собираясь без отлагательств сообщить неприятное известие, но в этот момент отец Кэрмоди сунул ему в руку стакан.
 – Тост, капитан, за наискорейшее прибытие на Иггдрасиль, – провозгласил отец Джон низким рокочущим голосом. – Нам очень нравится на корабле, но у нас есть веские причины желать побыстрее добраться до цели.
 – Я с удовольствием выпью за ваше здоровье и за здоровье Его Преосвященства, – ответил Ту резким отрывистым голосом. – Что же касается наискорейшего прибытия, то за это нужно чуть-чуть помолиться. А может, и не чуть-чуть.
 Отец Кэрмоди нахмурился и поднял необыкновенно широкие и мохнатые брови, но ничего не сказал. Это много говорило о его восприимчивости: он был человеком, который не в состоянии помолчать и минуту. Отец Кэрмоди был полный коротышка лет сорока с тяжелой нижней челюстью, копной иссиня-черных немного вьющихся волос и голубыми слегка выпученными глазами. Левое веко его всегда было немного опущено, большой рот с толстыми губами подчеркивал остроту длинного носа. Он все время находился в движении, не останавливаясь ни на миг. Казалось, если он остановится, то взорвется от переполняющей его энергии; поэтому он за все хватался, суетился, повсюду суя свой нос, смеялся и болтал, вибрировал как огромный камертон.
 Епископ Андре, стоявший рядом с ним, был таким огромным и спокойным, что выглядел столетним дубом, вокруг которого мельтешит белка-Кэрмоди. Его широкие плечи, мощный корпус, подтянутый живот, икры с играющими под кожей мускулами говорили об огромной силе, достигнутой путем долгих тренировок. Лицо его соответствовало телосложению: широкие скулы и грива соломенных волос. Глаза его были приятного золотисто-зеленого цвета, нос классически правильной формы, хотя при более тщательном рассмотрении мог показаться слишком тонким, рот с пухлыми красными губами, приподнятыми в углах. Епископ, так же как и отец Джон, был любимцем дам в епархии на Вайлденвули, но по иной причине. С отцом Джоном было приятно иметь дело. Он всех веселил, развлекал, в его устах любая проблема оказывалась забавным пустяком. Епископ же одним своим взглядом приводил дам в трепет. Он относился к тем священникам, которые, приняв обет безбрачия, принесли разочарование не в одно женское сердце. Но хуже всего было то, что Его Преосвященство знал об этом своем качестве и ненавидел его. Временами он бывал довольно резким и всегда соблюдал дистанцию между собой и прихожанками. Но ни одна женщина не могла долго держать на него обиду. Более того, ходили слухи, что своей стремительной карьерой в церковной иерархии он обязан закулисным хлопотам своих поклонниц. Не то чтобы он был недостоин столь высокого сана, но он получил его несколько ранее, чем можно было ожидать.
 Отец Джон налил себе вина, наполнив стаканы своих собеседников лимонадом.
 – Я, пожалуй, глотну вина, – произнес он, – а вам, капитан, придется довольствоваться безалкогольным напитком, вы ведь на службе. Его Преосвященство отказывается пить горячительные напитки из принципа, я же немного выпью для улучшения пищеварения.
 Он похлопал себя по выпирающей округлости живота: – Так как мое пузо составляет большую часть моего тела, то, принося ему пользу, я приношу пользу всему своему существу. Таким образом, от этого выигрывают не только внутренности, но и все мое тело пышет здоровьем и радостью, а значит, требует еще тонизирующего. К сожалению, епископ подает мне невыносимо хороший пример, так что приходится ограничиваться одним стаканчиком. И это несмотря на то, что я страдаю от нестерпимой зубной боли, которую можно заглушить, лишь пропустив еще пару рюмашек.
 Смеясь, он посмотрел через край стакана на Ту, который улыбался, несмотря на внутреннюю напряженность, и на епископа, который в этот момент сосредоточенным лицом и величественной осанкой напоминал льва, погруженного в думы.
 – Простите меня, Ваше Преосвященство, – произнес отец Джон. – Я не могу избавиться от чувства, что, хотя, возможно, вы слишком усердствуете в воздержании, мне не следовало бы этого говорить. На самом деле ваш аскетизм – предмет восхищения для всех нас, даже если мы не имеем силы воли подражать вам.
 – Вы прощены, Джон, – серьезно произнес епископ. – Но я предпочел бы, чтобы вы ограничили свое зубоскальство – а я не могу назвать это иначе – для разговора наедине. Иначе люди могут подумать, что иногда вы осуждаете своего епископа.
 – Я не это имел в виду, да простит меня Бог, – вскричал Кэрмоди. – На самом деле я подтрунивал над собой. Я слишком люблю наслаждаться жизнью, и, вместо того чтобы набираться знаний и святости, я набираю лишь вес.
 Капитан поморщился. Ему явно были не по душе разговоры о Боге вне церкви.
 Кроме того, у него совершенно не было времени на пустую болтовню.
 – Выпьем за наше здоровье, – буркнул он, осушая стакан. Потом, поставив его на стол, явно не собираясь более пить, произнес: – У меня плохие новости. Около часа назад перестал работать наш гипертранслятор, выкинув нас в обычное пространство. Наш главный механик говорит, что он не видит никаких неисправностей, однако двигатель не работает. Неизвестно, как запустить его.
 Меркалов – весьма знающий человек, и если он сдается, то проблема действительно неразрешима.
 На минуту в воздухе повисло молчание. Первым пришел в себя отец Джон: – И как далеко мы от ближайшей пригодной для обитания планеты?
 – Приблизительно в сотне тысяч километров, – ответил Ту, теребя серьгу. Поймав себя на том, что проявляет нервозность, он опустил руку.
 Падре пожал плечами: – Мы не падаем, и с нашим межпланетным двигателем все порядке. Почему бы не приземлиться, капитан?
 – Мы попытаемся, но я отнюдь не уверен в успехе. Планета которой мы говорим, – Прорва.
 Кэрмоди присвистнул и потер длинный нос. Бронзовое лицо Андре побелело.
 Маленький священник поставил свой стакан и озобоченно нахмурился.
 – Это досадно. – Он вопросительно посмотрел на епископа. – Могу я сказать капитану, почему нам необходимо добраться до Иггдрасиля как можно скорее?
 Андре кивнул, хотя по отсутствующему выражению его лица было заметно, что он размышляет о чем-то, совершенно не относящемся к разговору.
 – Его Преосвященство, – сообщил Кэрмоди, – покинул Вайлденвули, так как есть подозрение, что он болен «отшельнической лихорадкой».
 Капитан вздрогнул, но не попятился от епископа, рядом с которым стоял. Кэрмоди улыбнулся и произнес: – Вы можете не бояться подхватить эту заразу. Епископ болен не ею. Некоторые признаки совпадают, это правда, но при обследовании микробы найдены не были.
 Кроме того, Его Преосвященство не проявляет типичных для этой болезни антиобщественных наклонностей. Все же доктора решили, что для него будет лучше пройти обследование на Иггдрасиле, где медицина находится на более высоком уровне. Кроме того, там живет доктор Руденбах, один из лучших специалистов по эпилептоидным болезням. Чем раньше он осмотрит его, тем лучше, так как в последнее время здоровье Его Преосвященства все ухудшается.
 Ту поднял ладони, всем своим видом выражая беспомощность – Поверьте, Ваше Преосвященство, эта весть меня глубоко огорчает и делает еще более неприятным инцидент с транслятором. Но, к сожалению, я ничего…
 Андре вышел из состояния прострации. Он улыбнулся присущей только ему мягкой и теплой улыбкой: – Да разве мои проблемы сравнимы с вашими? На вас лежит ответственность за корабль и его драгоценный груз и, что само важное, за жизнь двадцати пяти человек.
 Он стал мерить шагами комнату, говоря своим звучным голосом: – Мы все, конечно же, слышали о Прорве. Знаем мы и то, что может ожидать нас, если гипердвигатель не заработает. В этом случае нас может постигнуть участь всех тех, кто пытался приземлиться там прежде. Мы где-то в восьми световых годах от Иггдрасиля и в шести от Вайлденвули, из чего следует, что мы не сможем долететь ни до одной из этих планет на планетарном двигателе. Итак, либо мы все– таки запускаем гипердвигатель, либо садимся на Прорву. Либо до самой смерти скитаемся по космосу.
 – Даже если нам будет позволено приземлиться, – заметил Ту, – может быть, нам все равно придется провести остаток жизни на Прорве.
 Минутой позже он покинул отсек. Вслед за ним выскользнул Кэрмоди.
 – Когда вы собираетесь оповестить остальных пассажиров? Ту бросил взгляд на часы: – Часа через два. К тому времени мы уже точно будем знать, примет ли нас Прорва. Дольше я тянуть не могу, иначе они догадаются, что что-то случилось. В данный момент по расписанию мы уже должны садиться на Иггдрасиль.
 – Епископ молится за всех нас, – произнес Кэрмоди, – я же буду просить Господа послать инженеру прозрение. Оно ему понадобится.
 – Дело в том, что транслятор совершенно исправен. – уныло произнес капитан, – если не считать того, что он не работает. Кэрмоди насупил косматые брови и почесал кончик носа.
 – Вы считаете, это не случайность, что транслятор отказал?
 – Я бывал во многих передрягах, – ответил ему Ту, – и даже несколько раз впадал в панику. Да, я паниковал. Я не рассказывал об этом никому кроме вас и, может быть, еще одного священника, но трусить мне случалось. Я знаю, это моя слабость, может быть, даже и грех…
 При этих словах Кэрмоди поднял брови с удивлением и даже почтением.
 – …Но я никак не мог справиться со страхом, хотя и клялся больше никогда не позволять себе столь недостойных чувств и уж точно не позволял никому это заметить. Моя жена всегда говорила, что лучше бы я проявлял хоть небольшую слабость, хоть изредка… Быть может, это одна из причин, почему она покинула меня. Не знаю, хотя теперь это не имеет никакого значения…
 Неожиданно осознав, что уклонился от темы, капитан смолк, взял себя в руки и сказал: – В любом случае, отец, сегодня я напуган как никогда. Я даже точно не знаю, чего боюсь. Но у меня такое чувство, будто нечто вызвало отказ транслятора с определенной целью, которая нам определенно не понравится, когда мы о ней узнаем. Мои опасения связаны с тем, что произошло с тремя нашими предшественниками. Мы все про них читали. О том, как «Хойл» приземлился и словно в воду канул, как «Приам», расследующий его исчезновение, не мог подобраться к Прорве ближе чем на пятьдесят километров, потому что отказывали все планетарные двигатели, как крейсер «Токио» пытался прорваться, выключив двигатель, и спасся лишь благодаря тому, что по инерции вылетел из пятидесятикилометровой зоны, да и то сильно обгорел, проходя через стратосферу планеты.
 – Чего я не могу понять, – произнес Кэрмоди, – так это как кто-то смог достать нас в гиперпространстве. Теоретически нас даже не существовало в этот момент в нормальном мире.
 Ту опять потеребил серьгу.
 – Да, я знаю. Но мы здесь. Как бы это ни было проделано, здесь замешаны силы, неизвестные человечеству. Иначе было бы невозможно обнаружить нас как раз тогда, когда мы оказались поблизости от этой планеты.
 Кэрмоди ободряюще улыбнулся – Тогда о чем волноваться? Если нечто смогло поймать нас, как рыбу сетью, то оно должно быть заинтересовано в удачной посадку. Таким образом, за приземление можно не беспокоиться.
 Неожиданно он скривился от боли.
 – Опять этот проклятый зуб. Я собирался удалить его и имплантировать зародыш нового зуба по прибытии на Иггдрасиль, объяснил он. – Я поклялся перестать поглощать шоколад в таких количествах, ведь эта слабость уже стоила мне нескольких зубе И вот пришло время опять расплачиваться за свои грехи: в спешке я не взял с собой ничего болеутоляющего, за исключением вина. Может, это фрейдистский трюк подсознания?
 – Должно быть, у доктора Блейка есть то, что вам нужно.
 – Разумеется, – засмеялся Кэрмоди. – Еще одно весьма своевременное проявление забывчивости. Я-то уже собирался прибегнуть к целебным свойствам виноградного сока и пренебречь безвкусными и противными продуктами фармакологии. Но слишком много людей заботятся о моем благополучии. Увы, такова цена популярности. – Он похлопал Ту по плечу. – Нас ждет приключение, Билл. Примем же вызов.
 Капитан не обиделся на столь фамильярное обращение. Он явно знал Кэрмоди уже много лет.
 – Мне бы хоть каплю вашего мужества, отец.
 – Мужества! – фыркнул священник. – Да я сам трясусь как осиновый лист. Но мы должны принимать все испытания, посланные нам свыше. И, по-моему, легче преодолевать их с улыбкой.
 Ту позволил себе улыбнуться: – Вот за что я вас уважаю. Вы в состоянии говорить подобные вещи, не боясь показаться неискренним святошей. Я знаю, что именно так вы и думаете на самом деле.
 – Тут вы чертовски правы, – ответил Кэрмоди. Затем, сменив тон с веселого на более серьезный, продолжил: – Если по правде, Билл, я очень надеюсь, что мы тут не застрянем. Дела епископа весьма плохи. Он выглядит здоровым, но приступ может случиться в любую секунду. Если это произойдет, я буду занят некоторое время, присматривая за ним. Я бы рассказал вам о его болезни и больше, но он запретил мне говорить о ней. Так же, как и вы, он не любит признаваться в своих слабостях. Скорее всего я еще получу от него нагоняй, когда вернусь в отсек.
 Епископ не простит мне упоминания о болезни при вас. Его скрытность – одна из причин, по которой он не поставил в известность доктора Блейка. Он никому не позволяет ухаживать за собой во время, гм… приступов, кроме меня, хотя ему претит даже столь ничтожная зависимость.
 – Неужели дела епископа так плохи? В это трудно поверить. Он выглядит абсолютно здоровым. Лично мне и сейчас не хотелось бы схватиться с ним. Кроме того, он очень хороший человек. Праведник, если такие вообще бывают. Я припоминаю, как однажды посетил его проповедь в соборе Святого Пия, что на Ярмарке. Задал нам такого перца, что я вел праведную жизнь аж три недели.
 Святые, должно быть, не могли на меня нарадоваться, а потом…
 Заметив выражение лица Кэрмоди, Ту замолчал, посмотрел на часы и сказал: – Что ж, у меня было несколько свободных минут, и я провел их не самым лучшим образом. Только все мы так поступаем, а, отец? Не могли бы мы пройти в вашу каюту? Что произойдет с нами в ближайшие два часа, известно только Богу, и я должен быть готов ко всему.
 – Разумеется. Следуй за мной, сын мой.
 Через два часа капитан Ту рассказал команде и пассажирам о происшедшем по интеркому. Когда умолк его голос и мрачное лицо исчезло с экрана, зал погрузился в тишину. Все присутствующие, за исключением Кэрмоди, сидели не шевелясь, будто голос капитана пригвоздил их к креслам. Кэрмоди же стоял посередине зала – серая фигурка на фоне пестрых одежд пассажиров. Он не носил серьги, ноги его были покрыты скромной раскраской, пышные кюлоты почти без разрезов, а манишка и подвязки лишены золотых пряжек и драгоценных камней. Как и все члены ордена Святого Джейруса, он надевал свои брыжи лишь на планетах в память об основателе ордена и его странных, но вполне оправданных привычках.
 Отец Кэрмоди обвел пассажиров внимательным взглядом, покачиваясь на каблуках и поглаживая нос указательным пальцем. Казалось, сообщение капитана его ни в коей мере не касается; он интересовался лишь впечатлением, которое оно произвело на пассажиров.
 Миссис Рэкка продолжала заниматься своим пасьянсом и только все чаще прикладывалась к бутылке, в конце концов опрокинув ее. Звук падения заставил Блейка и влюбленную парочку подскочить. Женщина же не удосужилась даже встать, позволив виски медленно разливаться по полу, и вызвала стюарда. Может быть, смысл сказанного капитаном не дошел до ее затуманенного алкоголем мозга, а может, ей было на все наплевать.
 Пит Мастерс и Кейт Леджин словно застыли. Они молча прижались друг к другу и еще крепче взялись за руки; их бледные лица напоминали два белых воздушных шарика, колышущихся на ветру. Накрашенные губы Кейт, выделявшиеся на лице, казались темной прорехой в этом воздушном шаре, и голова ее сохраняла форму лишь благодаря какому-то чуду, препятствующему утечке воздуха.
 Кэрмоди посмотрел на парочку с сожалением, так как был знаком с их историей гораздо лучше, чем они могли предположить. Кейт была дочерью богатого скорняка на Вайлденвули. Пит же – сыном бедного «железного дровосека», одного из закованных в броню лесорубов, уходивших глубоко в леса, полные неизвестных опасностей, в поисках редко встречающегося «дерева желаний». После того как его отца уволок в свою подводную пещеру снолигатор, Питу пришлось наняться к Старику Леджину. Его храбрость была не раз проверена в деле, ибо необходимы стальные нервы, чтобы выманить пельтера – обладателя шикарного меха, но весьма кровожадной и непредсказуемой твари – из дупла. Животное, зачарованное звуками флейты, следовало за ловцом прямо в руки свежевальщиков. Готовность Пита идти на риск была доказана и еще одним: он немедленно влюбился в дочь хозяина, как и она в него.
 Решившись попросить у Леджина руки девушки – Старик был не менее злобен и вспыльчив, чем предмет его промысла – пельтер, и к тому же не мог быть умиротворен звуками флейты – Пит оказался на улице, получив множество синяков, легкое сотрясение мозга и обещание, что он распрощается с жизнью, если еще раз появится около Кейт. Дальнейшее развитие событий можно было легко предугадать.
 Выписавшись из больницы, Пит начал обмениваться с Кейт записками, передаваемыми через ее вдовую тетю. Та не очень жаловала своего братца и, кроме того, была такой горячей поклонницей романтических сериалов, что делала все от нее зависящее для воссоединения любящих сердец.
 Вот по какой причине прямо перед отправлением «Чайки» в космопорту сел вертолет, доставивший двух пассажиров. После идентификации и приобретения билетов – а этого было достаточно для посадки на корабль, ибо люди имели право на безвизовое перемещение в пределах Сообщества, – они заняли девятый отсек, по соседству с епископом, и находились там почти до того момента, как вышел из строя транслятор.
 Тетя Кейт настолько гордилась своей ролью Купидона в этой истории, что не могла держать язык за зубами. Она растрепала об этом десятку своих подруг в Брейкнеке, взяв с них слово, что они будут молчать. В результате отец Кэрмоди узнал всю правду и услышал множество сплетен о романе Мастерса и Леджин. Кэрмоди знал, что может случиться, и ожидал увидеть разъяренного родителя с бандой дюжих подмастерьев, примчавшегося на космодром, чтобы разделаться с Питом. Но «Чайка» взлетела до того, и теперь было маловероятно, что на Иггдрасиль послали приказ о задержании влюбленных. А теперь им повезет, если они вообще туда доберутся.
 Кэрмоди подошел и остановился перед молодыми людьми.
 – Не бойтесь, ребята, – проговорил он. – Капитан уверен, что у нас не будет проблем при посадке на Прорву.
 Пит Мастере был рыжим горбоносым парнем со впалыми щеками и чересчур массивным подбородком. Он обладал фигурой весьма впечатляющих размеров, несмотря на то что еще не нарастил настоящих мужских мускулов и не избавился от юношеской сутулости. Сжав пальцы Кейт, юноша гневно взглянул на священника: – И, я думаю, передаст нас местным властям, как только мы приземлимся?
 Кэрмоди вздрогнул от мощного голоса Пита и даже немного наклонился вперед, как человек, идущий против ветра.
 – Едва ли, – мягко сказал он. – Если на Прорве и существуют власти, их еще никто не встречал. Впрочем, быть может, нам будет оказана такая честь.
 Он сделал паузу и взглянул на Кейт. Это была хорошенькая миниатюрная девушка с длинными русыми волосами, собранными на затылке с помощью серебряной заколки, и большими голубыми глазами, в которых читалось простодушие; она смотрела на священника, как бы взывая о помощи.
 – На самом деле, – проговорил Кэрмоди, – ваш отец ничего не может сделать – в рамках закона, конечно, – чтобы остановить вас, если вы не совершили преступления. Давайте посмотрим. Вам, Пит, девятнадцать, не так ли? А вам, Кейт, только семнадцать? Если я правильно помню Закон Свободной Воли, вы уже вышли из возраста, когда родители могут контролировать ваши перемещения. Вы уже достигли Возраста Свободного Передвижения. С другой стороны, вы еще не достигли брачного возраста. Я понимаю, биологически это не так, но мы живем в обществе и подчиняемся законам, созданным людьми. Вы не можете выйти замуж без разрешения отца. Он вправе на законных основаниях воспрепятствовать этому. И, без сомнения, так и сделает.
 – Ничего он не сделает, – гневно ответил Пит. – Мы не собираемся жениться, пока Кейт не достигнет совершеннолетия.
 Он с бешенством взглянул на священника из-под белобрысых бровей. Бледность Кейт сменилась краской стыда, она опустила глаза, уставившись на свои стройные ноги, выкрашенные в канареечно-желтый цвет с ярко-красными ногтями. Рука ее теребила ярко-зеленые кюлоты.
 Кэрмоди продолжал улыбаться: – Простите назойливого священника, который сует нос в ваши дела потому, что не хочет, чтобы вам причинили боль. Или чтобы вы причинили боль кому-либо. Я знаю вашего отца, Кейт. Он вполне может выполнить свою угрозу в отношении Пита.
 Неужели вы хотите, чтобы его похитили, жестоко избили, может быть, даже убили?
 Девушка подняла на него глаза, щеки ее все еще пылали. Она была очень красива, очень молода, решительна.
 – Папа не осмелится, – тихо, но уверенно произнесла она. – Он знает, что, если что-нибудь случится с Питом, я убью себя. Так я ему и написала в записке, которую оставила у себя в комнате. Он знает, что я не менее упряма, чем он сам.
 Папа не тронет Пита, потому что он слишком сильно любит меня.
 – Да не слушай ты его, дорогая, – процедил Пит. – Я сам разберусь с ним.
 Кэрмоди, нам не нужна ничья помощь. Единственное наше желание – чтобы нас оставили в покое.
 – Не так уж многого вы хотите, – вздохнул отец Джон. – К сожалению, или к счастью, покой – одна из самых редких вещей во Вселенной, почти такая же редкость, как спокойствие духа или чистая любовь ко всему человечеству.
 – Избавьте меня от ваших проповедей! – воскликнул Пит. – Приберегите их для церкви.
 – Хм, да, я видел вас однажды в соборе Святой Марии, – ответил отец Джон, поглаживая нос. – Два года назад, в разгар эпидемии отшельнической лихорадки.
 Кейт положила руку на запястье юноши: – Пожалуйста, дорогой. Он желает нам добра. Кроме того, все, что он сказал, – правда.
 – Спасибо, Кейт.
 Кэрмоди недолго поколебался, затем, решившись, с грустным видом порылся по карманам, извлек на свет лист желтой бумаги и протянул его Кейт. Та взяла его дрожащей рукой.
 – Это сообщение получено за секунду до старта, – объяснил он, – когда было поздно что-либо предпринимать; расписание отлетов не может быть нарушено, кроме как по причине жизненной важности.
 Кейт прочитала сообщение и вновь побледнела. Пит, читавший бумажку, глядя ей через плечо, покраснел. Ноздри его раздулись. Вырвав у девушки бумагу, он вскочил.
 – Если Старик Леджин собирается посадить меня за кражу его денег, то он сумасшедший, – прорычал он. – Он ничего не сможет доказать, потому что я не делал этого. Я невиновен и, чтобы это знали все, соглашусь принять чаларок или любую другую сыворотку правды. Тогда вы узнаете, кто из нас лгун.
 Глаза Кэрмоди широко раскрылись.
 – Тем временем вас задержат, и отец Кейт приложит все усилия, чтобы вернуть ее или, по крайней мере, отправить на другой конец Галактики. А теперь мне бы хотелось предложить…
 – Плевать мне на ваши предложения, – рявкнул Пит. Он скомкал бумажку и бросил ее на пол. – Вставай, Кейт. Пошли в нашу каюту.
 Она покорно встала, хотя и бросила на Пита взгляд, в котором светилось желание высказать свое мнение. Парень не обратил на это никакого внимания.
 – Если хотите знать, – продолжил он, – я рад вынужденной посадке на Прорву. Я читал, что, по сведениям «Токио», эта планета пригодна для жизни, чуть ли не второй Эдем. Так что мы с Кейт сумеем там прожить. У меня в каюте лежит энергонабор. С его помощью мы сможем построить хижину, возделывать землю, охотиться, ловить рыбу и воспитать детей по нашему усмотрению. Там мы будем избавлены от любого вмешательства в нашу жизнь. Понимаете, от любого!
 Отец Джон наклонил набок голову и прищурил левый глаз, как бы оценивая молодых людей.
 – Адам и Ева, да? А вам не будет немного одиноко? Кроме того, разве вы знаете, какие опасности таит в себе природа Прорвы?
 – Питеру и мне никто не нужен, – тихо ответила Кейт. – И ничье вмешательство тоже.
 – Вмешательства вашего отца не избежать.
 Но они уже уходили, взявшись за руки. Скорее всего они не слышали последних слов священника.
 Тот кряхтя нагнулся, чтобы поднять бумагу. Вздохнув, выпрямился, разгладил лист и еще раз пробежал глазами написанное.
 Доктор Блейк встал из-за стола и подошел к нему; его любезно улыбающееся лицо выражало, однако, и упрек.
 – Не слишком ли вы назойливы?
 Кэрмоди улыбнулся: – Вы же давно меня знаете, Чандра. Вам известно, что мой длинный и острый нос абсолютно соответствует моему характеру, и я не стану отрицать, что люблю совать его в чужие дела. Но, как бы то ни было, у меня есть оправдание. Я священник, и это моя профессиональная обязанность. От этого никуда не денешься. Кроме того, я искренне интересуюсь этими детьми и хочу, чтобы из своих неприятностей они выбрались в целости и сохранности.
 – В таком случае форма вашего носа может претерпеть изменения. По крайней мере Пит выглядит достаточно свирепым, чтобы хорошенько врезать вам.
 Отец Джон потер кончик носа.
 – Не он первый, не он и последний. Я, впрочем, сомневаюсь в том, что Пит сможет ударить меня. В этом преимущество священнослужителя. Даже самый драчливый человек призадумается, прежде чем ударить священника. Это все равно что ударить женщину. Ударить представителя Бога! И иногда мы трусливо пользуемся этим преимуществом.
 – Трусливо? – фыркнул Блейк. – Кейт даже не вашего вероисповедания, отец, и Пит, возможно, тоже.
 Кэрмоди пожал плечами и воздел руки, как будто показывая, что протянет руку помощи любому, кто в ней нуждается. Через несколько минут он уже стоял перед дверью епископа, нажимая на кнопку дверного звонка. Не услышав ответа из-за двери, он повернулся, собираясь уйти, но вдруг остановился, нахмурив брови.
 Резко, словно почуяв неладное, он толкнул дверь. Незапертая, она распахнулась настежь. На секунду застыв, Кэрмоди бросился в каюту.
 Епископ лежал на спине посередине помещения, раскинув руки и ноги как на распятии, спина выгнулась как лук, открытые глаза уставились в потолок. Багровое лицо блестело от пота, вместо дыхания из груди вырывался хрип, струйка пены текла из приоткрытого рта. Это не было похоже на апоплексический удар, так как верхняя половина тела была совершенно неподвижной, будто сделанной из воска, поверхность которого немного подтаяла под воздействием внутреннего жара. Нижняя же часть тела неистово дергалась, ноги отбивали дробь по полу. Епископ выглядел так, будто его разрубили мечом надвое. При этом туловище, отсоединенное от ног, как бы говорило: «То, что вы делаете, ко мне никакого отношения не имеет».
 Кэрмоди прикрыл дверь и поспешил оказать столь необходимую епископу помощь.
 Для посадки «Чайки» было выбрано место посередине единственного на Прорве континента, по размерам сравнимого с общей площадью Азии и Африки, целиком расположенного в северном полушарии.
 – Лучшая посадка в моей жизни, – сказал Ту первому помощнику. – Я провел ее, как робот, – и пробормотал в сторону: – Может, я приберег все свои навыки для этой, последней, посадки.
 Кэрмоди не выходил из каюты епископа еще двадцать четыре часа. Сообщив доктору и капитану, что Андре отдыхает и не жела ет, чтобы его беспокоили, Кэрмоди поинтересовался, что нового случилось за последние сутки. Очевидно, все время, проведенное в каюте епископа, его снедало любопытство, и, выбравшись оттуда, он засыпал их вопросами.
 Новостей было немного, хотя исследования проходили на обширной территории.
 Климат на планете напоминал западное побережье Северной Америки в мае.
 Растительная и животная жизнь развивалась здесь приблизительно так же, как на Земле, но, конечно, существовало множество отличий.
 – Вот что странно, – произнес доктор Блейк. Он достал несколько тонких дисков – срезов стволов деревьев и показал их священнику. – Пит Мастерс срезал их с помощью своей пилы. Он искал наилучший сорт дерева для сооружения хижины – или, вернее сказать, усадьбы; у него свои грандиозные планы. Обратите внимание на форму среза и расстояние между кольцами. Совершенно правильная форма. И промежутки между кольцами тоже абсолютно одинаковы. Кроме того, никаких узлов или червоточин.
 Пит указал на эти странности, и тогда мы повалили около сорока деревьев различных видов. Все эти признаки повторяются с завидным постоянством. Кроме того, число колец, а также фотостатическое определение возраста методом Мида показывают, что все деревья посажены в один год. Им всем по десять тысяч лет!
 – Тут что ни скажи – все будет мало, – ответил Кэрмоди. – Равные промежутки между кольцами говорят о том, что времена года здесь следуют строго по расписанию, не бывает сезонов дождей и засух, лишь четкое чередование дождя и солнца. Но эти леса дики и неухожены. Как же объяснить отсутствие повреждений от паразитов? Может, их здесь просто нет.
 – Понятия не имею. Кроме того, эти деревья просто ломятся от крупных и вкусных плодов. И все они выглядят как на выставке – тщательно выведенные сорта, хотя мы до сих пор не обнаружили следов цивилизации.
 Глаза Блейка блестели, от возбуждения он размахивал руками – Мы позволили себе подстрелить нескольких животных для изучения. Я на скорую руку сделал вскрытие зеброподобного существа, волка с продолговатой мордой цвета меди, желтой вороны с красным гребешком и похожего на кенгуру животного, хотя и не сумчатого. Даже столь быстрое исследование дало совершенно потрясающие результаты, хотя одну вещь мог обнаружить любой наблюдатель.
 Он сделал паузу, затем выпалил: – Все они самки. И анализ костей показал, что их возраст совпадает с возрастом деревьев – десять тысяч лет. – Брови отца Джона полезли на лоб от изумления. В этот момент они напоминали крылья птицы, хлопающей ими в изумлении. – Да, среди миллионов зверей, которых мы видели, не было ни одного самца. Ни одного! Все, все только самки.
 Он взял Кэрмоди за руку и повел к лесу.
 – Возраст скелетов десять тысяч лет. Но это еще не все Эти кости не носят и намека на эволюцию. Кэрмоди, я знаю, вы любитель-палеонтолог, и должны понимать всю уникальность этого факта. На любой планете, где проводилось сравнение окаменелостей и современных скелетов, были обнаружены элементы, которые выродились из-за потери функций Вспомните палец собаки, копыто лошади. Собака со временем потеряла большой палец на задних лапах, на передних же его размер сильно сократился. Малые берцовые кости лошадей первоначально оканчивались двумя пальцами. Копыто – один из них, который затвердел, потому что у древней лошади на него приходилась максимальная нагрузка. Но на ногах здешних зебр нет никакого раздвоения кости, а у волка и в помине нет пальцев, потерявших свою функцию. То же и с другими животными, которых я исследовал. Они функционально совершенны.
 – Но ведь, – возразил Кэрмоди, – вы знаете, что на других планетах эволюция может не следовать земному пути. Кроме того, внешнее сходство между земными и инопланетными животными могло ввести вас в заблуждение. Даже похожие черты и у земных видов бывают обманчивы. Смотрите, как в изолированной от остального мира Австралии сумчатые похожи на млекопитающих: сумчатый волк, сумчатая мышь, сумчатый медведь – все они ведь совсем не в родстве с волком, мышью, медведем, обитающими на других континентах.
 – Это мне известно, – произнес Блейк с тенью обиды. – Я же не дилетант.
 Существуют и другие факторы, повлиявшие на мои выводы. К сожалению, вы так много говорите что у меня не было возможности рассказать о них.
 Кэрмоди пришлось рассмеяться: – Я? Много говорю? Я только вставил парочку слов. Но ничего. Прошу прощения за излишнюю болтливость. Так о каких факторах вы говорите?
 – Ну так вот, несколько членов экипажа сходили на разведку и принесли сотни различных насекомых, и, естественно, у меня не было времени ни на что, кроме беглого осмотра. Ни одно из этих насекомых не было личинкой, в земном понимании этого слова, только взрослые особи. Когда я это заметил, я осознал еще одну вещь, которую мы все видели, но не обращали на нее внимания; может, потому, что увиденное нами и так уже слишком сильно потрясло нас, а может, потому, что не хотели присматриваться. Мы не видели молодняка среди зверей.
 – Это меня озадачивает, даже немного пугает, – произнес Кэрмоди. – Кстати, вы можете отпустить мой локоть, я с охотой последую за вами и без этого. Но куда же мы идем?
 – Мы уже пришли.
 Блейк остановился перед деревом с красной корой, высотой сотни в две футов. Он указал на большое дупло в стволе, на высоте около двух футов над землей.
 – Это отверстие – не повреждение, нанесенное каким-то животным. Это явно особенность строения ствола.
 Он посветил фонариком в дупло. Кэрмоди сунул голову внутрь. Увиденное заставило его призадуматься.
 – Там, должно быть, тонн десять какого-то желеобразного вещества, – произнес он. – И в нем груда костей.
 – Куда бы вы ни пошли, всюду эти желейные деревья, как мы их теперь называем, – сообщил Блейк.
 – И в половине из них покоятся кости животных.
 – Что они собой представляют? Разновидность венерианской мухоловки? – поинтересовался священник, непроизвольно отшатнувшись. – Нет-нет. Не может быть. Вы бы не позволили мне совать туда голову. Или это дерево, подобно многим, находит теологические предметы неудобоваримыми?
 Блейк рассмеялся, но вскоре снова стал серьезным.
 – Я не знаю, ни почему кости находятся в дереве, ни для чего служит желе, – сказал он. – Но я могу рассказать, как они оказываются там. Понимаете, во время полета с целью создания карты мы стали свидетелями охоты местных хищников. Увидев парочку таких созданий, мы обрадовались, что не пошли по земле, хотя у нас и были средства защиты. Один из них, размерами превосходящий бенгальского тигра, напоминал бы леопарда, если бы не большие круглые уши и пучки серой шерсти на лапах. Другой же – млекопитающее десяти футов росту с черной шерстью и головой медведя – был похож на тираннозавра. Оба они охотились на зебр, многочисленных антилоп и оленей. Можно было бы предположить. что охота на столь быстроногую добычу должна развить в хищниках проворность и ловкость, но это не так. Эти хищники – самые ленивые и неповоротливые плотоядные, которых я когда-либо видел. Когда они атакуют, они не подкрадываются, чтобы потом совершить молниеносный смертельный прыжок. Они нагло подходят к стаду, рычат несколько раз и ждут, пока большая часть стада разбежится, затем выбирают одно из вялых животных, отказывающихся удирать, и убивают его. Те же, кого пощадили, все равно продолжают пастись. Они даже не испуганы видом того, как хищник пожирает их сестру. Нет, им лишь чуть-чуть не по себе.
 Хотя это само по себе удивительно, продолжение поразит вас. Когда большой хищник насытится и убежит, собираются маленькие пожиратели падали – желтые вороны и пестрые лисицы. Кости начисто обгладываются. Но они не остаются белеть на солнце. Появляется черная обезьяна с мрачной физиономией, – мы назвали ее гробовщик, – забирает кости и запихивает их в ближайшее желейное дерево. Что вы на это скажете?
 – Скажу, что, несмотря на теплый день, меня пробирает дрожь. Я… О, Его Преосвященство вышел из корабля. Извините.
 Священник быстро пересек цветущую поляну, сжимая в руке черный футляр. Епископ, не дожидаясь его, вышел из тени, которую отбрасывал корабль. Хотя желтое солнце еще только поднялось из-за багровых гор на востоке, оно светило очень ярко. Казалось, епископа охватило пламя, когда лучи солнца коснулись его фигуры. Она как бы увеличилась, словно бог солнца передал ему часть своего великолепия. Иллюзия эта еще усиливалась из-за того, что епископ выглядел абсолютно здоровым. Лицо его сияло, и он быстро шел к группе людей, стоящих на опушке леса. Он расправил плечи, и грудь его вздымалась так, будто он хотел вдохнуть весь воздух этой планеты.
 Кэрмоди, встретив его на полпути, произнес: – Вы можете без опаски дышать этим превосходным воздухом, Ваше Преосвященство. Он действительно девственно свеж. Воздух, которым еще не дышал ни один человек.
 Андре осмотрелся с медлительностью и величием льва, осматривающего новые охотничьи владения. Кэрмоди слабо улыбнулся. Хотя Андре был и так довольно видным мужчиной, в данный момент он слегка позировал, и только наметанный глаз Кэрмоди сразу различил это. Заметив ухмылку на лице у маленького священника, епископ нахмурился и поднял руки в знак протеста: – Я знаю, о чем вы сейчас думаете.
 Кэрмоди склонил голову и уставился на траву у своих ног. То ли он сделал это, признавая справедливость упрека, то ли пряча другие эмоции. Так или иначе, епископ не видел его глаз. Затем, как бы осознав, что нехорошо скрывать свои мысли, он поднял голову и посмотрел епископу прямо в глаза. Его движения напоминали движения Андре; в них было достоинство, но не было красоты, ибо Кэрмоди нельзя было назвать красивым, не принимая в расчет неуловимой внутренней красоты, отличающей честных людей.
 – Я надеюсь, вы сможете простить меня, Ваше Преосвященство. Но привычка – вторая натура.
 Зубоскальство так долго было неотъемлемой частью моей жизни, до того как я принял сан – на самом деле это было необходимо, чтобы выжить на Радости Данте, – что срослось с моей нервной системой. Я пытаюсь избавиться от этой привычки, но иногда, как и любой человек, поддаюсь слабости.
 – Мы должны стремиться стать более чем просто людьми, – ответил Андре, махнув рукой. Хорошо его знавший Кэрмоди понял, что тот хочет сменить тему. Это не был приказ, ибо Андре всегда был вежлив и терпелив. Его время не принадлежало ему; оно принадлежало всем страждущим. Если бы Кэрмоди продолжил развивать затронутую тему, он бы поддержал разговор. Но священник согласился с решением епископа.
 Он протянул Андре тонкий футляр черного цвета шести футов длиной: – Я подумал, что Ваше Преосвященство может захотеть половить рыбу. Может, это и правда, что Вайлденвули известна на всю Галактику как лучшее место для рыбалки, но что-то говорит мне, что на Прорве мы найдем достаточно рыбы, чтобы разжечь азарт в наших сердцах, не говоря уже об аппетите в наших желудках. Вы бы не хотели попробовать? Это может развлечь Ваше Преосвященство.
 Мягкая усмешка, появившаяся на лице Андре, медленно расплылась в широкую улыбку: – Мне очень по душе ваша идея, Джон. Это лучшее, что вы могли предложить. – Он повернулся к Ту: – Как вам кажется, капитан?
 – Я думаю, это будет безопасно. Мы разослали во все стороны патрульные вертолеты Они засекли несколько крупных хищников, но поблизости их нет. Однако даже травоядные могут представлять опасность. Вспомните, и домашний бык может стать убийцей. Патрульные пытались разозлить самых крупных травоядных, но потерпели неудачу. Животные либо не обращали на них внимания, либо убегали прочь. Да, вы можете пойти порыбачить, хотя мне бы хотелось, чтобы озеро находилось поближе. Если хотите, вертолет может отвезти вас туда и забрать на обратном пути.
 – Нет, спасибо, – ответил Андре. – Нельзя проникнуться духом планеты, летая над ней. Мы пойдем пешком.
 Первый помощник капитана протянул им пистолеты: – Возьмите, Преподобные. Это нечто новенькое. Ультразвуковое оружие. Выпускают луч ультразвука, который заставит запани ковать любое животное или человека. Ему захочется убраться ко всем чертям, простите за выражение, как можно быстрее.
 – Прощаю. Но мы не можем принять их. По уставу ордена нам нельзя носить оружие.
 – Я бы хотел, чтобы вы нарушили это правило, – возразил Ту. – Говорят, правила создаются, чтобы их нарушать; и хотя ни один капитан не согласится с этой пословицей, иногда стоит задуматься над ее смыслом.
 – Вы не правы, – ответил епископ, пронзив взглядом Кэрмоди, который уже протянул руку за пистолетом. Под его взглядом священник отдернул руку.
 – Я лишь хотел осмотреть оружие, – произнес Кэрмоди. – Но я должен признаться, что никогда не задумывался над этим правилом. Правда, Джейрус обладал властью над дикими животными. Но, к сожалению, эта способность не передалась его последователям. Подумайте о том, что произошло на Джимденди лишь оттого, что Святой Виктор отказался взять ружье. Выстрели он тогда, было бы спасено более тысячи жизней.
 Епископ закрыл глаза и прошептал, так тихо, что его мог слышать лишь Кэрмоди: «И даже если я иду по темной дороге…» В ответ Кэрмоди зашептал: «Но и в ледяной тьме, где волосы на загривке встают дыбом от страха, меня согревает жгучий стыд…» – Гм, говоря о стыде, Джон, вам всегда каким-то образом удается, осуждая себя, оставлять меня в дураках. Это талант, которым, возможно, должен обладать человек, чаще всего общающийся со мной, ибо он тем самым смиряет мою гордыню. С другой стороны…
 Кэрмоди помахал футляром: – С другой стороны, рыба может нас не дождаться.
 Андре кивнул и пошел к лесу. Ту что-то сказал пилоту, тот догнал Кэрмоди и передал ему кораблеискатель – компас со стрелкой, всегда указывающей на корабль. В благодарность Кэрмоди одарил его улыбкой, затем, расправив плечи, поспешил за быстро удаляющимся епископом. Футляр за его спиной походил на антенну. При этом он насвистывал старую мелодию – «Мой дружок».
 Несмотря на кажущуюся беззаботность, глаза его внимательно изучали окрестности. Не укрылось от его взгляда и то, что неподалеку в (противоположном направлении скрылись, держась за руки, Пит и Кейт. Он успел остановиться как раз вовремя, чтобы не врезаться в епископа, который развернулся и, нахмурив брови, смотрел в сторону «Чайки». Сначала Кэрмоди показалось, что тот также заметил молодую парочку, но вскоре понял, что Андре заинтересовался миссис Рэккой и первым помощником Гивенсом. Они стояли в сторонке и что-то оживленно обсуждали, затем медленно пересекли лужайку, отделяющую их от громады корабля. Андре, не двигаясь, наблюдал, как эти двое вошли в корабль и через несколько минут вышли из него. На этот раз у миссис Рэкки в руках была дамская сумочка, достаточно большая, но не скрывающая очертания бутылки. Все еще болтая, пара обошла корабль и вскоре снова оказалась в пределах видимости священников, оставаясь недосягаемой для взглядов капитана и команды.
 – Должно быть, что-то в воздухе этой планеты… – пробормотал Кэрмоди.
 – Что вы хотите этим сказать? – вымолвил епископ. Лицо его помрачнело, прищуренные глаза метали молнии.
 – Если это второй рай, где лев и ягненок лежат рядом, то мужчина и женщина…
 – Если Прорва свежа, чиста и невинна, – проворчал епископ, – таковой она надолго не останется. До тех пор, пока не переведутся люди, способные гадить в собственное гнездо.
 – Ну что ж, а мы тем временем порыбачим.
 – Кэрмоди, не шутите такими вещами! Мне кажется, что вы благословляете этих людей, вместо того чтобы предать их проклятию!
 Усмешка сползла с лица маленького священника.
 – Едва ли. Я их ни благословляю, ни проклинаю. Я не могу судить заранее, ибо не знаю, что они задумали. Правда, во мне слишком сильно стремление к земному, почерпнутое, возможно, у Рабле.
 Я не поощряю их. Дело в том, что я слишком хорошо понимаю…
 Не ответив, епископ в бешенстве развернулся и быстро зашагал в направлении озера. Кэрмоди, слегка подавленный, следовал за ним по пятам, хотя места было достаточно, чтобы идти бок о бок.
 Зная характер Андре, он понимал, что в данный момент лучше не попадаться тому на глаза. Пока же оставалось изучать окрестности.
 Из донесений патрулей было известно, что между горами на востоке и океаном на западе местность в основном одинакова; волнистая, иногда даже холмистая прерия, перемежающаяся с лесами, которые здесь более походили на парки, чем на дикие заросли. Сочная трава служила идеальным кормом для травоядных; множество деревьев напоминало деревья средних широт Земли; только изредка попадались густые заросли, которые вполне заслуживали названия «дикие». Озеро, к которому направлялись священники, находилось в центре таких «джунглей». Редко растущие дубы, сосны, кипарисы, буки, платаны и кедры уступали место островку желейных деревьев. На самом деле они росли не так уж близко друг к другу, вид живой изгороди им придавали многочисленные лозы и лианы, переплетающие их ветви, и крошечные растения-паразиты, торчащие из всех трещин в стволах.
 Под этим покровом из листьев было сумрачно, и лишь редкие косые лучи солнца проникали через него, сами напоминая наклонные колонны, отлитые из чистого золота. Лес был полон жизни.
 Мелькали и кричали пестрые птицы, по деревьям прыгали живущие в кроне животные. Некоторые из них походили на обезьян; когда они, прыгая с ветки на ветку, приближались, сходство становилось еще более удивительным. Было заметно, что они произошли не от древних приматов; должно быть, их предками были кошки, отрастившие пальцы вместо когтей и передвигающиеся в полувертикальном положении. Спины у них были темно-коричневого цвета, мех на груди и животе имел серый оттенок, серые цепкие хвосты заканчивались золотистыми кисточками. Морды их потеряли вытянутую звериную форму, стали похожими на плоские лица человекообразных обезьян, хотя по обе стороны тонких губ топорщились типичные кошачьи усы. Зубы у них были длинные и острые, хотя питались они крупными ягодами, растущими на лозах, по форме напоминающими сливу. Зрачки глаз у этих обезьян расширялись при передвижении в темноте и превращались в узкие щелочки на свету. Они болтали друг с другом и вели себя как обычные обезьяны, не считая того, что казались намного чистоплотнее.
 – Может, их ближайшие родственники стали предками гуманоидов, – громко произнес Кэрмоди, отчасти потому, что имел привычку думать вслух, отчасти для того, чтобы узнать, не улучшилось ли настроение епископа.
 – Что? – очнулся Андре, который также остановился и стал наблюдать за животными, которые отвечали ему столь же любопытными взорами. – Ах да, теория Необходимой Возможности Соколова.
 Каждый вид животного царства, известный нам на Земле, имеет возможность стать венцом эволюции – разумным существом, на какой-нибудь из планет Галактики. Лисо-люди на Кубее, летуны на Альберо IV, китообразные на Океаносе, моллюски на Бодлере, гу-ингнгнимы на Где-То-Еще, так называемые жуки-ленивцы на Мюнхгаузене… я могу еще долго продолжать этот список. Почти на каждой планете земного типа мы обнаруживаем, что тот или иной вид не упустил шанса, данного ему Богом, и стал разумным. И все, за небольшим исключением, прошли через этап жизни на деревьях и лишь затем достигли высшего расцвета, став созданиями, похожими на человека.
 – И все считают, что они созданы Богом по его образу и подобию, даже дельфиноиды с Океаноса и улитки с Бодлер, – добавил Кэрмоди. – Но хватит философствовать. Рыба есть рыба, на какой планете мы бы ни находились.
 Они вышли из леса на берег озера. Перед ними расстилалась водная гладь около мили в ширину и двух миль в длину; на севере в нее впадал чистый ручей. Трава на берегу росла до самой кромки воды; при их приближении множество мелких лягушек попрыгали в воду. Кэрмоди достал две удочки и отключил реактивные механизмы, которые позволяли закидывать приманку на сколь угодно далекое расстояние.
 – Это неспортивно, – сказал он. – Должны же мы дать этой инопланетной рыбешке хоть один шанс?
 – Правильно, – улыбаясь, согласился епископ. – И если я ничего не поймаю своими собственными руками, то придется возвращаться с пустым садком.
 – Кстати, о садке. Я его забыл, но, мне кажется, чтобы завернуть улов, вполне подойдут большие листья здешних лиан.
 Через час они были вынуждены остановиться: за их спинами уже набралась порядочная куча крупных рыб. Мелочь они отпустили обратно в воду. Андре поймал самую большую – огромную форель, весом около тридцати фунтов. Для того чтобы вытащить ее на берег, ему понадобилось двадцать минут. После этого, обливаясь потом и тяжело дыша, но светясь от радости, он заявил: – Что-то мне жарко. Как насчет купания, Джон? Кэрмоди, которого тронуло обращение к нему по имени, улыбнулся и крикнул: – Кто последний, тот эфиоп!
 Через минуту оба разделись и одновременно прыгнули в прозрачную холодную воду. Когда они вынырнули, Кэрмоди, отфыркиваясь, произнес: – Похоже, мы оба эфиопы, но вы выиграли, ибо я не так совершенен, как вы. Или из этого следует, что выиграл я?
 Андре весело рассмеялся, затем быстрым кролем поплыл через озеро. Кэрмоди даже не пытался догнать его, лег на спину и закрыл глаза. Через некоторое время он поднял голову, чтобы узнать, как идут дела у епископа, но вскоре опять лег на спину, убедившись, что с Андре все в порядке. Тот доплыл до противоположного берега и уже возвращался, плывя медленно и без особых усилий.
 Вернувшись и немного отдохнув на берегу, он попросил: – Джон, не можете ли вы вылезти из воды и засечь, сколько я буду под водой? Хочу узнать, сохраняю ли я форму. Здесь около семи футов, не очень глубоко.
 Кэрмоди выбрался на траву, взял часы и подал сигнал. Андре нырнул. Вынырнув, он тут же поплыл к берегу.
 – Ну и как? – спросил он, вылезая из воды. Капли на его великолепном теле отсвечивали золотом в лучах послеполуденного солнца.
 – Четыре минуты и три секунды, – ответил Кэрмоди. – На сорок секунд хуже вашего личного рекорда, но, держу пари, лучше, чем у любого другого человека в Галактике. Вы все еще чемпион, Ваше Преосвященство.
 Андре кивнул, слегка улыбнувшись: – Двадцать лет прошло с тех пор, когда я поставил этот рекорд. Мне кажется, что, если я буду регулярно тренироваться, я смогу повторить и даже улучшить результат. С тех пор я узнал многое о контроле над телом и разумом. Ведь раньше я не мог полностью свыкнуться с давлением и мраком, окружающими тебя под водой. Мне это нравилось, но удовольствие было смешано со страхом. Это чувство сравнимо лишь с тем, которое испытываешь по отношению к Богу. Может быть, я даже слишком сближал их, как сказал мне один из моих прихожан. Мне кажется, он имел в виду, что я уделяю слишком много внимания вещам, которые должны быть лишь развлечением в редкие свободные минуты.
 Он, конечно, был прав, хотя тогда его замечание меня обидело. Он не мог знать, какой это был вызов: нырнуть и плыть под водой в одиночестве. Держаться на одном уровне, будто покоиться в руках Великой Матери, хотя, может быть, эти руки сжимали меня слишком сильно. Мне приходилось бороться с потребностью немедленно вынырнуть из воды за глотком свежего воздуха, но я гордился тем, что поборол страх. Я всегда был в опасности, но эта опасность приводила меня на грань какого– то очень важного для меня открытия – какого именно, я так никогда и не узнал. Но мне всегда казалось, что, проведи я под водой достаточно долго, побори я страх перед мраком и потерей сознания, я бы открыл этот секрет.
 Странные мысли, не правда ли? Именно они привели меня к изучению нео-йоги, которая давала возможность человеку приостановить всякую жизнедеятельность, возможность умереть, живя. На Ганди был один человек, который мог прожить три недели зарытым в землю, хотя я никак не решу для себя, мошенничал он или нет. В любом случае он помог мне. Он учил меня, что если мне удастся умереть здесь, – и Андре показал на левую часть груди, – затем здесь, – он коснулся своих чресел, – то я достигну покоя. Я должен стать эмбрионом, плавающим в амниотическом пузыре, живущим, но не нуждающимся в дыхании, не нуждающимся в кислороде, за исключением того, что дает тебе твое окружение. Абсурдная теория, если смотреть с научной точки зрения, хотя в некоторой степени она работает. В это трудно поверить, но теперь мне приходится заставлять себя всплывать: в глубине так тихо, безопасно и тепло, даже в том случае, когда вода очень холодная, как в этом озере.
 Говоря это, он вытирался своей манишкой, повернувшись спиной к Кэрмоди. Священник знал, что Андре стесняется его. Сам он, хотя и понимал, что его тело выглядит безобразным и гротескным рядом с хорошо сложенным епископом, был совсем не стеснительным. Так же, как и многие люди его времени, он рос в мире, где (нагота на пляже и у себя дома принималась обществом как должное, а в некоторых местах даже была обязательна. Андре, рожденному в семье священника, было дано весьма строгое воспитание. Его благочестивые родители настаивали на том, чтобы он следовал старым традициям, даже если это означало стать мишенью для насмешек.
 Об этом он и заговорил, будто прочитав мысли Кэрмоди: – Я ослушался отца всего лишь раз в жизни. Мне тогда было десять лет. По соседству с нами в основном жили агностики и почитатели Храма Мирового Света. Но у меня было несколько приятелей из местных сорванцов, и однажды они все-таки уговорили меня пойти купаться голышом. Конечно же, мой отец поймал меня; казалось, у него есть инстинкт, сообщающий ему, если кому-то из его семьи грозит опасность впасть в грех. Тогда он устроил мне порку, запомнившуюся на всю жизнь, упокой, Господи, его душу, – добавил он, не сознавая иронии, промелькнувшей в этих словах – «Кнут не мука, а вперед наука» – была его любимая поговорка, хотя ему пришлось высечь меня только раз в жизни.
 Или, вернее сказать, дважды, так как я вырвался от него, когда он начал пороть меня перед приятелями, нырнул в воду и находился там довольно долго, пытаясь испугать отца тем, что я утопился. В конце концов мне пришлось вынырнуть и вылезти на берег, где отец продолжил наказание. Во второй раз он бил не сильнее, чем в первый. Он ведь не хотел меня убивать, хотя был недалек от этого. Если бы современная наука не умела убирать шрамы, у меня до сих пор были бы исполосованы спина и ноги. Однако все рубцы остались здесь, – и он положил руку на сердце.
 Епископ вытерся и поднял свои кюлоты.
 – Это случилось тридцать пять лет назад и за сотни световых лет отсюда, но я продолжаю утверждать, что наказание принесло мне огромную пользу. – Он взглянул на безоблачное небо, обвел взглядом лес, вдохнул полную грудь воздуха и произнес: – Это чудесная, нетронутая планета, свидетельство Божьей любви к Его созданиям, Его великодушия – он заселил ими всю Вселенную, словно это была его обязанность! Здесь я чувствую, что есть Господь на небесах и мир совсем недалек от совершенства. Симметрия и изобилие плодов на деревьях, чистый воздух и вода, бесконечное разнообразие птичьих трелей, яркие цвета…
 Он остановился, ибо внезапно ощутил то, что Кэрмоди заметил еще минуту назад. Не было слышно шумного, но мелодичного щебетания птиц, куда-то подевались обезьяны. Все затихло. Словно толстое одеяло мха, тишина повисла над лесом.
 – Что-то напугало этих животных, – прошептал Кэрмоди. Он поежился, хотя заходящее солнце давало еще достаточно тепла, и огляделся. Рядом с ними, на длинной ветви, нависающей над озером, уселось несколько обезьян, появившихся неизвестно откуда. Все они были покрыты серым мехом, лишь на груди у каждой обезьяны было белое пятно в форме креста. На головах у них была довольно густая шерсть, спадавшая на лоб, образуя подобие монашеского капюшона. Лапы они держали у глаз в положении «не-вижу-зла». Но даже через пальцы было заметно, как блестели их глаза, и Кэрмоди, несмотря на беспокойство, охватившее его, улыбнулся и прошептал: – Подглядывать нечестно.
 Из леса донесся громкий кашель; монахи, как Кэрмоди окрестил обезьян, будто в страхе жались все ближе друг к другу.
 – Что это может быть? – спросил епископ.
 – Должно быть, большой зверь Я слышал, как кашляют львы: очень похоже на этот звук.
 Внезапно Андре протянул руку и своей огромной пятерней крепко сжал пухлую ладонь Кэрмоди.
 Встревоженный видом епископа, Кэрмоди спросил: – Что, начинается приступ?
 Андре покачал головой. Глаза его остекленели.
 – Нет. Забавно, но на секунду меня посетило то же чувство, как и тогда, когда меня поймал отец, – он отпустил руку Кэрмоди и глубоко вздохнул. – Со мной все в порядке.
 Он поднял кюлоты и собрался надеть их. В этот момент Кэрмоди ахнул. Андре резко поднял голову и вскрикнул. Что-то белое вырисовывалось в тени деревьев, двигаясь медленно, но уверенно – причина и фокус той тишины, которая охватила весь лес. Затем пришелец стал казаться более темным, вступив в полосу солнечного света, и на секунду замер там, но не для того, чтобы привыкнуть к ослепительному сиянию, а чтобы глаза наблюдателей привыкли к его виду. Он был восьми футов росту и очень походил на человека, двигался он с таким достоинством и величием, что, казалось, земля почтительно расстилается перед ним. Это был обнаженный, очень крупный мужчина с длинной бородой. Глаза его, как у внезапно ожившей гранитной статуи бога, были настолько ужасны, что в их страшно было взглянуть.
 Он заговорил. Теперь они знали происхождение кашля, порожденного в легких, глубоких, как колодец оракула. Голос его походил на рычание льва, он заставил двух пигмеев вновь схватиться за руки с чувством, будто их мышцы отказываются повиноваться. Они даже не задумались, почему он говорит на их родном языке.
 – Приветствую вас, дети мои! – прогрохотал он.
 Они склонили головы.
 – Отец.
 За час до заката Андре и Кэрмоди выбежали из леса. Они торопились, так как даже за милю от корабля был слышен страшный шум. Кричали мужчины, вопила женщина, громко рычал какой-то зверь. Они успели как раз вовремя, чтобы увидеть конец драмы. Два огромных зверя, двуногие создания с тяжелыми хвостами и мордами, похожими на медвежьи, преследовали Кейт Леджин и Пита Мастерса. Кейт и Пит неслись, держась за руки, он тащил ее так быстро, что, казалось, на каждом шагу она взлетает в воздух. В другой руке он сжимал энергопилу. У них не оказалось акустического пистолета, чтобы защитить себя, хотя капитан Ту приказал всем носить с собой оружие. Мгновение спустя стало понятно, что ультразвук был бы абсолютно бесполезен – несколько человек из команды разрядили свои пистолеты в хищников. Не обращая никакого внимания на ультразвук, монстры нагнали парочку посреди лужайки. Несмотря на то что были безоружными, Андре и Кэрмоди кинулись туда, сжав кулаки. Пит умудрился извернуться в лапах зверя и полоснуть его по морде острым краем пилы. Кейт пронзительно вскрикнула, затем потеряла сознание. В следующий момент оба они лежали на траве: звери их бросили и не спеша направились в глубь леса. Было совершенно очевидно, что ни ультразвук, ни священники их не испугали. Они прошли через испускаемые пистолетами лучи ультразвука, не обращая на них никакого внимания, и если даже те хоть как-то повлияли на их нервную систему, то вида они не показали.
 Кэрмоди взглянул на девушку и крикнул: – Доктора Блейка! Позовите доктора Блейка!
 Доктор Блейк появился, словно джинн из бутылки, как только упомянули его имя. В руках он держал маленький черный саквояж. Он тут же послал за носилками; стонавшую Кейт перенесли в медицинский отсек. Взбешенный Пит следовал за ней, пока Блейк не выгнал его из комнаты.
 – Сейчас я возьму ружье и перестреляю этих тварей. Я выслежу их, даже если на это уйдет неделя.
 Или год! Я расставлю лопушки и…
 Кэрмоди силой вывел юношу из каюты и заставил сесть. Трясущимися руками он зажег две сигареты.
 – Убийство этих тварей тебе ничего не даст, – произнес он. – Они снова оживут через несколько дней. Кроме того, это лишь животные, подчиняющиеся командам хозяина.
 Закурив, он закрыл электрозажигалку и спрятал ее в карман.
 – Я так же потрясен, как и ты. События разворачиваются слишком невероятным образом и так быстро, что моя нервная система не в состоянии все это усвоить. Но на твоем месте я бы не беспокоился о Кейт. Я знаю, выглядит она не наилучшим образом, но я уверен, что она поправится в ближайшее время.
 – Вы слепой оптимистичный осел! – выкрикнул Пит. – Вы ведь видели, что с ней произошло!
 – Она страдает скорее от нервного шока, чем от физиологических последствий выкидыша, – спокойно ответил Кэрмоди. – Держу пари, через минуту, когда Блейк даст ей успокоительное, она выйдет оттуда такая же здоровая, какой была сегодня утром. Я уверен в этом. Понимаешь ли, сын мой, у меня был разговор с суще ством, которое не есть Бог, но которое является ближайшим экви валентом.
 – Что? – У Пита отвисла челюсть. – О чем это вы?
 – Я знаю, это звучит абсурдно, но я повстречал владельца Прорвы. Вернее, он говорил со мной, и то, что он показал нам с епископом, по меньшей мере сногсшибательно. Нам необходимо о многом поведать тебе и всем остальным. Сейчас я могу лишь рас сказать тебе о его могуществе. Он может почти все: от таких приятных мелочей, как лечение зубной боли одним прикосновением руки, до оживления костей, облекая их в новую плоть. Я видел, как мертвые животные оживали и убегали, хотя скорее всего для того, чтобы вновь быть съеденными. – Нахмурившись, он добавил: – Нам с епископом было позволено самим испытать – или, вернее, со вершить? – воскрешение. Ощущение, вполне поддающееся описанию, но сейчас лучше о нем промолчать.
 Пит поднялся, сжимая кулаки, и раздавил сигарету.
 – Вы сошли с ума.
 – Лучше бы это действительно было так; в этом случае я бы избавился от ужасной ответственности.
 Если бы за мной был выбор, я бы предпочел стать неизлечимо безумным. Но мне не удастся так легко отделаться.
 Внезапно спокойствие улетучилось с лица отца Джона; казалось, что он недалек от того чтобы потерять самообладание. Ошеломленный Пит смотрел, как он закрыл лицо руками. Вдруг священник резко выпрямился, и перед миром опять предстало длинноносое круглое улыбающееся лицо Кэрмоди – К счастью, последнее слово не за мной, а за Его Преосвящен ством И хотя это несколько трусливо – перекладывать свою ношу на плечи других – я должен признать, что рад. В этом случае он главный, и хотя власть приносит славу, у нее есть свои тяготы и печали. Не хотел бы я оказаться на месте епископа в данный момент.
 Но Пит уже не слушал священника. Он уставился на открывающуюся дверь медицинского отсека.
 Оттуда вышла Кейт, немного бледная, но твердо стоящая на ногах. Пит подбежал к ней, и они заключили друг друга в объятия, затем девушка заплакала.
 – С тобой все в порядке, дорогая? – заботливо повторял Пит снова и снова.
 – Да, я чувствую себя прекрасно, – ответила она, все еще плача. – Не понимаю почему, но это правда. Я абсолютно здорова. Как будто кто-то провел надо мной рукой, и сила перешла ко мне из этой руки, и я выздоровела.
 Блейк, появившийся за ее спиной, кивнул в знак согласия.
 – Ах, Пит, – всхлипнула она. – Со мной все в порядке, но я потеряла ребенка! Это потому, что мы украли деньги у папы. Это наказание. Убегать из дома и так нехорошо, хотя мы были вынуждены так поступить во имя нашей любви. Но мы не должны были брать эти деньги!
 – Тише, дорогая, ты слишком много болтаешь. Пойдем к себе в каюту; там ты сможешь отдохнуть.
 Вызывающе взглянув на Кэрмоди, он повел Кейт по коридору.
 – Ах, Пит, – причитала она, – все из-за тех денег, и вот мы на планете, где от них нет никакого толка.
 Лишнее бремя.
 – Ты слишком много болтаешь, детка, – повторил он. Нежность в его голосе сменилась резкостью.
 Они исчезли за поворотом коридора. Кэрмоди ничего не сказал. Опустив глаза, он прошел в свою каюту и закрыл дверь.
 Спустя полчаса он вышел оттуда и отправился разыскивать капитана. Узнав, что Ту снаружи, он вышел из «Чайки» и увидел группу людей, стоящих на другом конце поляны. Центром их внимания были миссис Рэкка и первый помощник.
 – …Мы сидели под одним из больших желейных деревьев, по очереди прикладываясь к бутылке и болтая о всяких пустяках, – рассказывал Гивенс. – В основном о том, что будет, если мы застрянем здесь до конца жизни.
 Кто-то хихикнул, Гивенс покраснел, но продолжил: – Неожиданно миссис Рэкке и мне стало очень плохо. Нас сильно вырвало и бросило в холодный пот. К тому времени когда наши желудки опустели, мы подумали, что виски было отравлено. Нам показалось, что мы умрем в этом лесу, возможно, нас так и не обнаружат, так как дело происходило довольно далеко от корабля в весьма уединенном месте Но слабость покинула нас так же внезапно, как и пришла. Мы чувствовали себя счастливыми и здоровыми. Единственное, что изменилось, так это то, что и миссис Рэкка, и я были абсолютно уверены в том, что больше не возьмем в рот ни капли виски.
 – И любого другого алкогольного напитка, – добавила миссис Рэкка, содрогаясь.
 Те, кто был осведомлен о ее слабости, с любопытством уставились на нее. В глазах некоторых читалось сомнение. Кэрмоди похлопал капитана по плечу и отвел в сторону.
 – Работают ли сейчас радио и электроника? – спросил он.
 – Они вновь заработали незадолго до того, как вы появились. Но транслятор до сих пор не подает признаков жизни. Я беспокоился за вас, так как не мог с вами связаться по рации. Я думал, что либо вас убил дикий зверь, либо вы утонули в озере. Я снарядил поисковую экспедицию, но не успели мы пройти и полмили, как стрелки наших кораблеискателей словно взбесились. Мы вернулись. Я не хотел затеряться в лесах, так как моя главная обязанность – забота о корабле. И я не мог послать вертолет, так как вся техника просто отказывалась работать, в том числе и вертолеты. Хотя теперь они снова работают. Что вы на это скажете?
 – Я знаю, кто делает это. И зачем.
 – Ради Бога, кто это?
 – Я не знаю, ради Бога или ради дьявола… – Кэрмоди посмотрел на часы. – Идите за мной. Вы должны кое-кого увидеть.
 – Куда мы идем?
 – Просто следуйте за мной, и все. Он хочет поговорить с вами, так как вы – капитан «Чайки», и вы тоже должны решать. Кроме того, я хочу, чтобы вы знали, с чем мы встретились.
 – Кто это – он? Абориген Прорвы?
 – Не совсем так, но он живет здесь дольше, чем любое из существ этой планеты.
 Ту поправил фуражку и стряхнул пылинки с мундира. Он шагал через заросли, словно деревья были солдатами на параде, а он инспектировал их.
 – Если он пробыл здесь больше чем десять тысяч лет, – проговорил капитан, непроизвольно выделяя личное местоимение, как и Кэрмоди, – значит, он прибыл сюда задолго до того, как появился английский язык, не говоря уже о его преемнике – линго. В то время по-арийски говорило лишь одно племя дикарей в Европе. Как же мы будем с ним говорить? Телепатически?
 – Нет. Он научился линго у человека, выжившего при аварии «Хойла», единственного корабля, которому он позволил приземлиться.
 – И где же этот парень? – поинтересовался Ту, с раздражением бросая взгляд на завывающих обезьян, сидящих на ветке над ними.
 – Не мужчина, а женщина, врач. Через год после аварии она покончила жизнь самоубийством.
 Соорудила огромный погребальный костер и сожгла себя. От нее осталась лишь кучка пепла.
 – Почему?
 – Мне кажется, что это был единственный способ избежать его власти. В противном случае он мог бы поместить ее кости в желейное дерево и оживить ее.
 Ту остановился: – Мой мозг понимает ваши слова, но разум отказывается им верить. Зачем ей было убивать себя, если перед ней была, по вашим словам, вечная жизнь или, по крайней мере, ее подобие?
 – Он – Отец – говорит, что она не могла вынести мысли, что навсегда останется на Прорве в компании одного человека – или гуманоида. И я понимаю, что она имела в виду. Это все равно что жить на планете, где разговаривать можно только с Богом. Ее комплекс неполноценности и одиночество одержали верх.
 Внезапно Кэрмоди остановился и погрузился в собственные раздумья, склонив набок голову и полуприкрыв левый глаз.
 – Гм, это странно. Он сказал, что у нас может быть та же власть, что мы можем стать подобны ему.
 Почему же он не научил ее? Может, не хотел делиться властью? Над этим надо подумать. Ведь он не предлагает делить владения, но лишь ищет замену. Гм. Все или ничего. Или он, или… или что?
 – Что за чушь вы несете? – раздраженно гаркнул Ту.
 – Может быть, вы и правы, – задумчиво заметил Кэрмоди. – Вот желейное дерево. Я надеюсь, вы не против того, чтобы заглянуть внутрь. Правда, он запретил нам, как посетителям Прорвы, проявлять любопытство; правда, эта планета может оказаться вторым Эдемом и я, как истинный сын Адама, аминь, заново переживу изгнание из рая огненным мечом. Не исключено, что в меня попадет молния за святотатство по отношению к местному божеству. Тем не менее я думаю, что, если мы покопаемся в этом дупле, выгода будет больше, чем прибыль у дантиста с одного «дупла». Ч-о скажете, капитан?
 Ведь последствия могут оказаться пла-v ными.
 – Если вы имеете в виду, что я трушу, то могли бы и помолчать, – проворчал Ту. – Я никогда не позволю себе быть малодушнее священника. Вперед. Я поддержу вас в чем угодно.
 – Ах, – вскричал Кэрмоди, решительно направляясь к красному дереву, – вы ведь еще не встречались с Отцом Прорвы. Дело не в том, чтобы поддерживать меня, вы мало что сможете сделать, если нас накроют. От вас мне нужна моральная поддержка; стыд перед вами не позволит мне бежать как кролику, если он поймает меня на месте преступления.
 Одной рукой священник достал из кармана пузырек, а в другую взял фонарик, посветив им в темное дупло. Капитан заглядывал туда через его плечо.
 – Оно трепещет, как живое, – тихо произнес капитан.
 – А также тихонько жужжит. Если прикоснуться рукой к его поверхности, можно ощутить вибрацию.
 – А что это белеет там, внутри? Кости?
 – Да, заметьте, дупло очень глубокое. Должно быть, уходит под землю. Видите темный силуэт в углу? По-моему, какая-то антилопа. Мне кажется, что плоть как бы наращивается слоями, начиная с костей; наружный слой мускулов и шкура еще не восстановлены.
 Священник наполнил пузырек желе и положил его обратно в карман. Не отходя от дупла, он продолжал водить лучом фонарика по поверхности желе.
 – Это вещество заставляет сходить с ума счетчики Гейгера. Кроме того, оно излучает электромагнитные волны. Я думаю, волны от желе заглушили все наши передатчики, вывели из строя оружие и сыграли злую шутку с кораблеискателями. Да вы только посмотрите сюда! Видите, тело покрылось сетью белых нитей. Разве они не напоминают нервы?
 Прежде чем Кэрмоди успел его остановить, капитан наклонился и зачерпнул пригоршню трепещущего желе.
 – А знаете, где-то я это уже видел. Это вещество напоминает мне белковые транзисторы, используемые в трансляторе.
 Кэрмоди нахмурился: – Ведь они единственная органическая часть транслятора? Мне кажется, я где-то читал, что без этих транзисторов транслятор будет не в состоянии вывести корабль в гиперпространство.
 – Механические транзисторы тоже способны на это, – поправил его Ту, – но они заняли бы столько же места, сколько и сам корабль. Белковые же транзисторы требуют куда меньше места: все транзисторы «Чайки» запросто может поднять один человек. На самом деле эта часть транслятора не только ряд транзисторов, но и банк памяти: в его функции входит «помнить» нормальное пространство. Оно должно сохранять представление о нормальном, так сказать, «горизонтальном» пространстве, чтобы отличить его от «перпендикулярного» гиперпространства. В то время как одна часть транслятора, как говорится, «перекидывает» нас, протеиновая память определяет структуру нормального пространства в точке назначения с точностью до электрона. Смахивает на магию, не правда ли? Создается изображение, и вскоре вы уже перелетаете из реальности в картинку.
 – И что же произошло с банком памяти?
 – Ничего, что удалось бы обнаружить: приборы говорят, что он работает нормально.
 – Может, сигналы не проходят. Инженер проверял сигналы записи или лишь снял показания со всего банка в целом? Весь банк может быть в порядке, хотя передача информации перекрыта.
 – Это уже хозяйство инженера. Я и не подумал бы лезть в его сферу, как и он не полез бы в мою.
 Кэрмоди встал: – Я бы хотел поговорить с инженером. У меня есть своя дилетантская теория. Как и все любители, я могу оказаться слишком смел в своих предположениях по причине незнания. Если не возражаете, я сейчас не стану углубляться в детали. Особенно здесь, где и у леса могут быть уши…
 Хотя капитан не открывал рта, Кэрмоди приложил палец к губам. Кругом царила именно та тишина, к которой он призывал, в лесу все затихло, был слышен лишь шелест листьев на ветру.
 – Он где-то здесь, – прошептал Кэрмоди. – Бросьте желе обратно в дупло, и поскорее пошли отсюда.
 Ту поднял руку, чтобы выбросить желе. В этот момент поблизости послышался выстрел. Оба собеседника так и подпрыгнули.
 – Боже, что за идиот там стреляет? – крикнул Ту. Он сказал что-то еще, но его голос потонул в поднявшемся гвалте – криках птиц, завываниях обезьян, мычании, ржании, реве тысяч других животных. Затем, так же внезапно, как началось, будто по сигналу, все стихло. Тишина повисла над лесом. Потом раздался крик. Крик человека.
 – Это Мастерс, – простонал Кэрмоди.
 Послышался рев, словно зарычал какой-то большой зверь. Одно из леопардоподобных созданий с круглыми ушами и серым мехом на лапах вылезло из кустов. В зубах оно несло обмякшее тело Пита Мастерса с той же легкостью, с какой кошка держит мышь. Не обращая внимания на двух человек, оно пробежало мимо них к подножию огромного дуба, где положило Мастерса к ногам появившегося из чащи существа.
 Отец стоял без движения, словно превратившись в камень, одной рукой, лишенной ногтей, поглаживая огненно-рыжую бороду, глубоко посаженные глаза рассматривали тело, лежащее на траве.
 Отец оставался неподвижным до тех пор, пока Пит, выйдя из оцепенения не стал корчиться от боли и не попросил пощады. Лишь тогда он нагнулся и коснулся затылка юноши. Тот вскочил на ноги и, держась за голову и вопя, скрылся между деревьев. Леопард лежал не шевелясь, лишь медленно моргая, что делало его похожим на толстую и ленивую домашнюю кошку.
 Отец что-то сказал зверю. Когда он спокойно зашагал в глубь лeca, огромная кошка перевела свой взгляд на двух людей. Ни один из них не решился проверить, насколько хорошо она справляется с ролью сторожа.
 Отец остановился под деревом, густо оплетенном лозами, с которых свисали тяжелые плоды, напоминающие белые гладкие косы. Хотя нижний из них находился на высоте около двенадцати футов, существу не представило труда достать плод и сжать в ладони. Тот раскололся с громким треском, из раздавленной скорлупы брызнула вода. Ту и Кэрмоди побледнели; капитан пробормотал: – Я бы предпочел схватиться с этой большой кошкой, чем с ним.
 Гигант развернулся, моя руки водой, и направился к ним.
 – Ты хочешь так же сокрушать кокосы одной рукой, капитан? – прогрохотал он. – Это мелочи. Я покажу тебе, как это делается. Я могу с корнем вырвать этот бук, я могу сказать слово Зеде, и она будет следовать за мной по пятам, как собака. Это мелочи. Я могу дать тебе силу. Я слышу твой шепот за сто ярдов, как ты уже догадался. И я могу догнать тебя за десять секунд, даже если ты побежишь, когда я буду сидеть. Это мелочи. Я могу мгновенно определить, где находится каждая из моих дочерей, в каком она состоянии или когда она умерла. Это мелочи. Ты сможешь делать все это, если станешь таким же, как и священник, стоящий рядом. Ты даже сможешь оживлять мертвых, если у тебя хватит мужества уподобиться отцу Джону. Я могу взять тебя за руку и показать, как снова вдохнуть жизнь в мертвое тело, хотя мне не очень хочется прикасаться к тебе.
 – Ради Бога, откажитесь, – выдохнул Кэрмоди. – Достаточно того, что мы с епископом подвергаемся этому соблазну.
 Отец рассмеялся. Ту схватил Кэрмоди за руку. Он не смог бы ответить гиганту, даже если бы хотел.
 Подобно рыбе, вытащенной на берег, он открывал и закрывал рот, глаза его почти вылезли из орбит – Что-то в его голосе заставляет все внутри перевернуться, а колени дрожать, – сказал священник и замолчал. Отец возвышался над ними, вытирая руки о бороду. Все тело его, исключая великолепную растительность на лице и копну кудрей на голове, было лишено волос. Светло-красная безупречная кожа его позволяла различить под ее тонким покровом свободный ток крови по сосудам. Орлиный нос был начисто лишен перегородки, но единственная ноздря напоминала стрельчатую готическую арку. Во рту сверкали красные зубы, на секунду показался язык, покрытый синими вена ми; затем темно-красные губы сомкнулись. Все это было странно, но не настолько, чтобы космические странники почувствовали себя не в своей тарелке. Их ошеломляли голос и глаза, гром, заставляющий трястись поджилки, и черные глаза, испещренные серебряными жилками. Камень, превратившийся в живую плоть.
 – Не беспокойся, Кэрмоди, я не покажу капитану, как оживлять мертвых. В любом случае на это окажетесь способны лишь вы с Андре. Это не будет доступно никому из экипажа, я наблюдал за ними и так решил. Но мне нужен ты, Ту. Я расскажу тебе зачем, и после этого ты поймешь, что у тебя нет другого выбора. Я воспользуюсь убеждением, а не силой. Я ненавижу насилие, и моя природа восстает против него. Если только применения силы не потребует ситуация.
 И Отец стал говорить. Замолчал он лишь через час. Не дожидаясь, пока кто-нибудь из них вымолвит слово, даже будь они в силах говорить, он повернулся и зашагал прочь; леопард почтительно бе жал следом. Лес вновь ожил, наполнился обычным шумом. Оба слушателя, будто очнувшись от чар, молча поплелись к кораблю. На опушке леса Кэрмоди произнес: – У нас нет выбора. Придется созывать Судилище ордена Святого Джейруса. К счастью, вы годитесь на роль Арбитра, которым должен быть мирянин. Я спрошу у епископа, и уверен, что он согласится, так как это последнее, что мы еще в силах сделать. Мы не можем связаться с руководством ордена и передать вопрос на его рассмотрение. Вся ответственность ложится на нас.
 – Это тяжкое бремя, – согласился капитан.
 На корабле им сообщили, что епископ несколько минут назад пошел прогуляться в лес. Рация работала, но Андре не отзывался. Встревоженные Ту и Кэрмоди решили отправиться на поиски. Они шли по дороге к озеру; по пути капитан опрашивал команды вертолетов, патрулирующих окрестности. От них стало известно, что епископа не было на берегу озера, но Кэрмоди был уверен, что Андре скорее всего идет именно туда, или, может быть, просто где-нибудь медитирует.
 Отойдя приблизительно на милю от «Чайки», они увидели епископа, лежащего под необыкновенно высоким желейным деревом. Ту внезапно остановился: – У него приступ, отец Кэрмоди.
 Кэрмоди развернулся и сел на траву, спиной к епископу. Он было зажег сигарету, но тут же потушил ее, втоптав каблуком в землю.
 – Совсем забыл, он не хочет, чтобы мы курили в лесу. Нет, не из-зa боязни пожара. Ему просто не нравится запах табака.
 Ту стоял рядом со священником, не в силах оторвать взгляд от корчившейся под деревом фигуры.
 – Разве вы не собираетесь помочь ему? Он может откусить себе язык или вывихнуть сустав.
 Кэрмоди сгорбил плечи и покачал головой: – Вы забываете, что он вылечил все наши болезни, чтобы продемонстрировать свое могущество.
 Мои гнилые зубы, алкоголизм миссис Рэкки, недуги Его Преосвященства.
 – Но ведь…
 – Его Преосвященство вошел в состояние так называемого приступа добровольно, так что его языку и суставам ничего не грозит. Если бы это был настоящий приступ, я бы знал, что делать. А пока поступите, как требуют приличия, – отвернитесь. Мне это зрелище было неприятно, когда я увидел его в первый раз, и противно до сих пор.
 – Возможно, вы не считаете нужным оказывать помощь, но я, черт возьми, попытаюсь сделать это, – проговорил Ту. Он шагнул к епископу, но вдруг остановился, со свистом втягивая воздух.
 Кэрмоди оглянулся, затем встал: – Все в порядке. Не беспокойтесь.
 Тело епископа последний раз содрогнулось, с огромной силой выгнулось, образовав дугу. В это же мгновение он издал громкий вопль, полный муки. Выпрямившись, он так и остался лежать без движения.
 Но не на Андре теперь смотрел Ту, а на дупло желейного дерева за его спиной. Из него выползала огромная белая змея с черными треугольниками на спине. Голова ее была размером с арбуз, глаза отсвечивали изумрудно-зеленым, с чешуек тонкими нитями стекало желе.
 – О Боже, – прошептал Ту, – скоро ли она кончится? Она все выползает и выползает. Да в ней уже сорок, а то и пятьдесят футов.
 Рука его потянулась к карману, где лежал пистолет. Кэрмоди остановил его, покачав головой: – Эта змея не причинит вреда. Наоборот, насколько я понимаю этих животных, она смутно осознает, что только что была оживлена, и испытывает нечто, похожее на благодарность. Может быть, он дал им знание того, что он возвращает их к жизни, чтобы греться в лучах поклонения. Но, естественно, он не вынес бы того, что сейчас делает это существо. Он, как вы уже могли заметить, не выносит прикосновения своего возрожденного потомства. Вы ведь видели, что он, прикоснувшись к Мастерсу, затем помыл руки «кокосовой» водой. Единственные вещи, к которым он прикасается без отвращения, – цветы и деревья.
 Змея приблизила голову к голове епископа; раздвоенным языком она коснулась его лица. Андре застонал и открыл глаза. Увидев рептилию, содрогнулся от страха, затем успокоился и позволил змее ласкать себя. Убедившись, что змея абсолютно безвредна, он погладил ее.
 – Ну, если епископ займет место Отца, то, по крайней мере, даст этим животным то, чего они всегда хотели, но никогда не получали от него, – ласку и заботу. Его Преосвященство не ненавидит всех этих самок. Пока. – Повысив голос, он добавил: – Но, я надеюсь, Бог не даст такому случиться.
 Тревожно шипя, змея уползла в заросли травы. Андре сел, потряс головой, словно стряхивая оцепенение, затем встал и повернулся к ним. Лицо его больше не выражало ту нежность, с которой он поглаживал змею. Оно стало неожиданно суровым, голос его звучал вызывающе.
 – Вам не кажется, что шпионить за мной – по меньшей мере нехорошо?
 – Простите, Ваше Преосвященство, но мы не шпионили. Мы искали вас, так как решили, что ситуация требует созыва Судилища ордена.
 – Кроме того, мы были озабочены тем, что у Вашего Преосвященства, кажется, снова был приступ, – добавил Ту.
 – У меня? Приступ? Но я думал, что он вылечил… Я имею в виду…
 Кэрмоди грустно кивнул: – Он-то вылечил. Я думаю, Ваше Преосвященство простит меня, если я выскажу свою точку зрения.
 Я думаю, ваш «эпилептический припадок» не случайно совпал с оживлением змеи. Он был лишь имитацией прошлой болезни.
 Я вижу, вы не понимаете. Тогда я изложу это по-другому. Врач на Вайлденвули думал, что ваша болезнь имеет психосоматическую основу, и направил вас на Иггдрасиль, где лечением могли заняться более знающие специалисты. Еще до отлета вы говорили мне, что, по его мнению, симптомы носят символический характер и указывают на причину болезни, подавленное…
 – Я думаю, на этом вы можете остановиться, – холодно произнес епископ.
 – А я и не собирался продолжать.
 Они пошли обратно к кораблю. Священники отстали от капитана, который шагал вперед, глядя прямо перед собой.
 Нерешительно епископ заметил: – Вам тоже выпала честь – может, опасная, но тем не менее честь – оживлять мертвых. Я наблюдал за вами так же, как вы за мной. Вы не оставались безучастным. Правда, вы не падали на землю в полубессознательном состоянии, но дрожали и стонали в экстазе.
 Он опустил глаза, затем, словно почувствовав стыд за свою нерешительность, поднял взгляд и, не мигая, посмотрел на Кэрмоди: – До обращения, Джон, вы были светским человеком. Скажите, разве ощущения при воскрешении не напоминают близость с женщиной?
 Кэрмоди отвел глаза.
 – Скажите мне без жалости и отвращения, – настаивал Андре. – Скажите мне правду.
 Кэрмоди глубоко вздохнул: – Да, ощущения очень сходные. Но воскрешение – это нечто еще более личное, интимное, так как, начав процесс, ты полностью теряешь контроль над собой, ты уже не можешь остановиться, тело и душа сливаются и фокусируются на воскрешении. Чувство слияния – то, что мы всегда ищем, но не находим в сексе – здесь неизбежно. Ты чувствуешь, что ты созидатель и созидаемый. Кроме того, в тебе самом оживает часть животного – как вы, несомненно почувствовали – ибо в мозгу твоем появляется маленькая искорка, часть его жизни, и когда она двигается, ты осознаешь, что животное, которое ты оживил, тоже двигается. Она живет в тебе. Когда искорка тускнеет, животное спит, когда разгорается – страдает или переживает бурные эмоции. И когда искра гаснет, ты понимаешь, что животное мертво.
 Мозг Отца – созвездие таких искорок, миллиардов звезд, ярко показывающее жизненную силу их владельца. Ему известно, где находится каждое из животных на этой планете, ему известно, когда оно умерло и когда он сотворил его, он ждет, пока кости покроются плотью, и затем он созидает…
 – «Он созидает красоту, что неизменна, хоть и тленна. Хвала ж ему!» – выкрикнул Андре.
 Пораженный, Кэрмоди поднял глаза.
 – Я думаю, Хопкинс сильно огорчился бы, узнав какой смысл вы вкладываете в его слова. Возможно, он ответил бы вам строками из другого своего стихотворения: "Наш дух всегда отягощает плоть.
 Ах, если бы освободил его Господь!
 Ведь радуга горит, скажу без лести, Отнюдь не ради горсточки ожившей персти".
 – Эта цитата подтверждает процитированное мною. Ожившая персть – новая плоть. Что вам еще нужно?
 – Но ведь свободный дух. Но какова же цена за экстаз? Да, этот мир прекрасен, но разве он не бесплоден, не бесперспективен? Ладно, оставим это. Я лишь хотел напомнить Вашему Преосвященству, что эти власть и слава зиждутся лишь на чувстве единства и контроля над зверьем.
 Этот мир – его ложе, но кто будет покоиться на нем до скончания веков? И почему он хочет покинуть его, если оно столь желанно? Во имя добра? Или во имя зла?
 Час спустя три человека вошли в каюту епископа и заняли свои места за круглым столом. Кэрмоди нес маленький черный чемодан чик. Никому ничего не объясняя, он засунул его под стул. Все собравшиеся были в черных мантиях; когда Андре прочитал вступительную ритуальную молитву, они надели маски основателя ордена На мгновение в комнате воцарилась тишина, пока они глядели друг на друга из-под одинаковых масок, обеспечивающих анонимность: темная кожа, курчавые волосы, плоский нос, толстые губы – сильное лицо жителя Западной Африки. Создатель маски умудрился придать ей легендарную мягкость и благородство души, присущие Джейрусу Кбвака.
 Капитан Ту произнес сквозь неподвижные губы маски: – Мы собрались здесь во имя Его любви, чтобы с помощью Его любви дать имя соблазну, перед лицом которого оказались, и предпринять действия, если таковые возможны, чтобы противостоять ему. Будем же говорить, как братья, и каждый раз, глядя на другую часть стола и видя лицо Основателя, вспоминать, что он ни разу не терял кротости, за исключением одного случая, ни разу не отказался от любви к ближнему, за одним исключением. Вспомним же его страдания, причиненные этим единственным случаем, и то, что он завещал нам, священникам и мирянам. Будем же достойны его духа в присутствии подобия его плоти.
 – Я попрошу тебя говорить не так быстро, – заметил епископ. – Такая трескотня нарушает дух церемонии.
 – Критика моего поведения вряд ли поможет делу.
 – Правильный укор. Я прошу простить меня.
 – Разумеется, – ответил Ту, слегка смутившись. – Разумеется. Но перейдем к делу.
 – Я выступаю адвокатом Отца, – сказал епископ.
 – Я выступаю обвинителем Отца, – сказал Кэрмоди.
 – Слово адвокату Отца, – сказал Ту.
 – Тезис: Отец представляет силы добра. Он предложил Церкви монополию на таинство воскрешения.
 – Антитеза.
 – Отец представляет собой силы зла, так как стремится распространить по Галактике могущество, которое уничтожит Церковь, если она попытается монополизировать его. Кроме того, даже если Церковь откажется иметь с ним дело, оно все равно уничтожит все человечество, и в том числе Церковь.
 – Развитие тезиса.
 – Все, что он делает, – во имя добра. Довод: он вылечил все наши болезни, большие и маленькие.
 Довод: он прекратил плотские отношения Леджин и Мастерса и, возможно, предотвратил такие же контакты между Рэккой и Гивенсом. Довод: он вынудил вышеупомянутых Леджин и Мастерса признаться в краже денег отца Леджин, и после этого Леджин посетила меня и попросила духовного совета. Она серьезно задумалась над моим предложением расстаться с Мастерсом, вернуться к отцу и ждать его согласия на брак. Довод: она изучает руководство, которое я ей дал, и может быть приобщена к Церкви. Это заслуга Отца, а не Мастерса, который пренебрегает Церковью, хотя и считается нашим прихожанином. Довод: Отец добр, ибо не позволил леопарду причинить Мастерсу вред даже после того, как юноша пытался убить его. Он также сказал, что капитан может освободить Мастерса, так как он ничего не боится, а уголовный кодекс вне его понимания. Он уверен, что Мастере больше не захочет повторить попытку. Так почему бы не забыть кражу ружья и не оставить Мастерса на свободе? Мы используем насилие для наказания, что не обязательно, ибо, по законам психодинамики, которые он вывел за десять тысяч лет одиночества, человек, использующий насилие как средство для достижения своих целей, в конце концов наказывает себя, лишаясь части сил. Даже то, что он вынудил наш корабль сесть здесь, причинило ему столько страданий, что потребуется еще много времени, чтобы его психическая энергия восстановилась.
 Я подошел к доводам за принятие его предложения. Из этого не может выйти вреда, ибо он хочет стать пассажиром «Чайки». Хотя, конечно, у меня нет собственных денег, я санкционирую оплату его билета орденом. И я займу его место на Прорве, в его отсутствие.
 Помните также, что решение этого Совета не обязывает Церковь принимать его предложение. Мы лишь на время берем его под свое покровительство.
 – Развитие антитезы.
 – У меня есть общее соображение, которое отметет большинство доводов тезиса. Самое худшее зло – то зло, которое прячется под маской добра, так что необходимо очень внимательно вглядеться, дабы различить настоящее лицо под маской. Несомненно, от спасшейся с «Хойла» женщины Отец узнал основы нашего этического кодекса. Он также избегает близкого контакта с нами, чтобы у нас не было возможности подробнее изучить его поведение.
 Как бы то ни было, это не более чем догадки. Одно не поддается сомнению: воскрешение – это наркотик, самый сильный и коварный, с которым сталкивалось человечество. Как только человек испытает экстаз, связанный с воскрешением, он захочет испытать его снова. А так как число воскрешений ограничено числом мертвецов, некоторые захотят пополнить число последних, дабы насладиться большим числом воскрешений. Установления Отца в этом мире со-сдиняют максимум искушений с максимумом возможностей. Стоит человеку отведать этой отравы, он серьезно задумается, не преврд. тить ли его собственный мир во вторую Прорву.
 Хотим ли мы этого? Я отвечаю: нет. Я предсказываю, что, если он покинет Прорву, такой поворот событий возможен. Не начнет ли любой человек, обретший такую власть, считать себя богом? Не будет ли, как Отец, неудовлетворен первоначальным – непокорным, грубым, хаотичным состоянием планеты? Не найдет ли он развитие и несовершенство живых существ отталкивающими и не переделает кости своих созданий, чтобы удалить все недостатки эволюции, создав совершенный скелет? Не решит ли он подавить размножение зверей, – а может быть, и людей – позволив самцам вымереть, не воскрешая их, оставив лишь покорных самок, так что уже не станет возможным появление молодняка? Не захочет ли он превратить свою планету в сад, в красивый, но бесплодный и застывший рай? Рассмотрите, для примера, метод охоты, который используют толстые и ленивые хищники Прорвы. Обдумайте его разрушительные последствия для эволюции. Сначала они убивают самых медленных и тупых из травоядных. Но делает ли это выживших быстрее или умнее? Совсем нет, потому что убитые оживают, попадаются и снова умирают. Поэтому когда леопард или волчица выходит на охоту, те, кого еще не убивали, убегают прочь, а уже бывшие убитыми ранее стоят, парализованные, и кротко позволяют умертвить себя. Не съеденные возвращаются и пасутся рядом с хищником, терзающим их сестру. Это лощеная планета, где каждый день жизнь течет по одному и тому же гладкому руслу.
 Даже любителю совершенства, Отцу, наскучил этот мир, и он хочет найти нетронутую планету, где он сможет трудиться, пока не превратит ее в подобие Прорвы. Будет ли это продолжаться до тех пор, пока в Галактике не исчезнут различия между многообразными удивительно отличными одна от другой планетами и не станет скопищем Прорв, без единого отличия? Я предупреждаю вас, что такая угроза вполне реальна.
 Частные доводы. Отец – убийца, так как стал причиной выки дыша у Кейт Леджин и…
 – Контрдовод: он утверждает, что потеря ребенка была результатом несчастного случая; ибо он послал двух зверей, чтобы вы гнать Кейт и Пита из леса за то, что они предавались там плотские утехам. Он не мог этого вынести. Довод: такое отношение говорит в его пользу и показывает, что он на стороне Церкви и Бога.
 – Довод: он бы сделал это, даже если бы Кейт и Пит состояли в освященном Церковью браке. Ему претят плотские отношения per se (как таковые (лат.)). Почему, я не знаю. Может быть, этот акт нарушает его прерогативы, ибо он – единственный источник жизни в этом мире. Но я утверждаю, что его вмешательство обернулось злом, ибо оно привело к потере человеческой жизни, и он знал, что так будет…
 – Довод, – перебил оппонента епископ, явно начиная горячиться. – На этой планете, насколько нам известно, не существует ни настоящей смерти, ни настоящих грехов. Мы привезли с собой этих двух монстров, а он не может вынести их присутствия.
 – Довод: мы не просились на эту планету, но были вынуждены оказаться на ней.
 – Соблюдайте порядок, – призвал Арбитр. – Сначала вопрос, затем формулировка, в чем состоит соблазн: так гласят правила. Если Совет решит «за» и Отец полетит с нами, то одному из нас придется остаться здесь и занять его место. В противном случае, по его словам, в его отсутствие этому миру грозит разорение и гибель.
 После небольшой паузы Арбитр продолжал: – По неизвестной нам причине вместо него может остаться лишь кто-то из вас двоих.
 – Довод, – сказал епископ. – Мы единственные кандидаты по причине того, что приняли обет безбрачия и отвергли плотские отношения. Отцу, по-моему, кажется, что женщины – еще больший сосуд зла, чем мужчины. Он утверждает, что телесная связь влечет за собой утечку физической энергии, необходимой для воскрешения, кроме того, в ней присутствует нечто грязное – или, может, следует сказать, слишком телесное и животное. Я, конечно, не думаю, что такое его отношение полностью справедливо, также я не соглашаюсь с тем, что женщины стоят на одной ступени с животными. Но учтите, что он не видел женщин на протяжении десяти тысяч лет, и, может быть, женщина его расы вполне оправдывает такой взгляд на вещи. Из разговора с ним я узнал, что на его родной планете существует огромная пропасть между полами. Но, несмотря на это, он очень добр к нашим пассажиркам. Он не тронет их, ибо, по его словам, любой контакт с нами причиняет ему боль, ибо лишает его, как бы это сказать, частицы святости. С другой стороны, живя с одними цветами и деревьями…
 – Довод: только что сказанное свидетельствует об его извращенной натуре.
 – Довод, довод… Признайся, что ты не осмелился бы сказать ему это в лицо, ибо ты благоговеешь перед могуществом, исходящим от него. Довод: он ведет себя так, словно дал обет целомудрия; может, он так устроен, что слишком тесный контакт, образно говоря, пачкает его. Я считаю такое мировоззрение близким ко взглядам Церкви и поэтому говорящим в его пользу.
 – Довод: дьявол тоже может быть целомудренным. Но потому ли это, что он любит Бога, или потому, что боится испачкаться?
 – Регламент, – провозгласил Арбитр. – Настало время для смены сторон. Тезис и антитеза не изменили своего мнения по данной проблеме? Не бойтесь признать это. И да отступит гордость перед стремлением к правде.
 – Не изменил, – уверенно ответил епископ. – И позвольте мце напомнить вам, что я не считаю Отца Богом. Однако его могущество сравнимо с могуществом Бога, и Церковь может использовать его.
 Кэрмоди встал, стиснув край стола. Голову он агрессивно нагнул; его поза никак не вязалась с нежно меланхолическим выражением маски.
 – Мнение антитезы также не изменилось. Ну что же. Тезис утверждает, что могущество Отца сравнимо с могуществом Бога. Я же утверждаю, что это справедливо и для человека, но в определенных пределах, определяющихся тем, что он может сделать с материей посредством материи. Я также утверждаю, что могущество Отца не выходит за эти пределы, ибо в его так называемых чудесах нет ничего сверхъестественного. На самом деле человек способен делать то же, что делает Отец, хотя на примитивном уровне.
 Я использовал доводы духовности, надеясь поколебать ими тезис, прежде чем сообщу о моих открытиях. Мне этого не удалось. Ну что же. Теперь позвольте мне рассказать вам, что я узнал.
 Может, после этого тезис изменит свою позицию.
 Сказав это, Кэрмоди вытащил чемоданчик и поставил его на стол. Начав говорить, он положил на него руку, как бы привлекая к нему всеобщее внимание.
 – Могуществе Отца, по-моему, это лишь продолжение человеческих возможностей. Оно кажется непостижимым, но лишь пото му, что опирается на науку куда более древнюю, чем наша. В конце концов, мы уже умеем омолаживать старые тела, так что средняя продолжительность жизни составляет около ста пятидесяти лет. Мы в состоянии создавать органы из искусственной плоти.
 Возможно оживлять мертвых, если прошло не слишком много времени и если удастся заморозить их сразу после смерти. Мы даже можем создать простейший органический мозг – где-то на уровне лягушки. А в чувствах страха и паники вообще нет ничего нового. У нас есть ультразвуковые пистолеты, создающие подобный эффект. Разве он не может пользоваться сходными методами?
 Лишь потому, что он предстал перед нами в чем мать родила да с пустыми руками, мы заключили, что все его действия носят сверхъестественный характер. Мы не можем представить себе немашинной цивилизации. А что, если он достигает этого другим путем? Как насчет желейных деревьев, представляющих собой электромагнитный феномен? Как насчет жужжания, которое мы слышали?
 Итак, я попросил у инженера микрофон и осциллоскоп, вооружился детектором шумов, засунул все в сумку и пошел в лес. Я видел, что Его Преосвященство тоже не терял времени перед Судилищем зря, опять разговаривая с ним. Во время этого разговора желейные деревья поблизости излучали ультразвук с частотами 4 и 13 герц. Вы знаете, что это значит. Первый массирует кишечник и вызывает перистальтику, второй внушает неопределенное чувстве угнетения. Были также и другие звуки инфра– и ультрадиапазонов.
 Я отошел подальше от Отца, чтобы осмотреть лес в других местах. И заодно подумать. Я считаю весьма важным тот факт, что на этой планете у нас не было случая или, вернее, желания к медитации. С момента посадки Отец торопил нас, сбивая с толку. Очевидно, он хочет запудрить наши мозги слишком быстрой сменой событий.
 Немного подумав, я пришел к выводу, что само по себе воскрещение не было инициировано Отцом.
 Отнюдь не он вдыхает жизнь в мертвые тела. Это происходит автоматически, сразу после того, как вновь созданное тело готово к получению биоэлектрического разряда, испускаемого желе– протоплазмой.
 Он лишь узнает, когда существо готово к воскрешению, и ловит мозговые волны новой жизни, питается ими. Как? Скорее всего существует двухсторонняя связь между его мозгом и желе. Мы знаем, что мыслим символами и что сами символы есть не что иное, как ложная комбинация мозговых импульсов, вызывающих череду образов в сознании. Он запускает уже отлаженный механизм своей мыслью, посылая определенный символ.
 Далеко не все способны сделать это, потому что только мы, два священника, давшие обет безбрачия, оказались единственными людьми, способными уловить волны. Очевидно, требуется особое психосоматическое состояние. Почему? Я не знаю. Может, также процесс зависит от уровня духовности. Во всяком случае, отношения тело – разум еще недостаточно изучены. Я не могу решить этой задачи, я могу лишь гадать.
 Его способность лечить на расстоянии объясняется взаимодействием с желейными деревьями, которые ставят диагноз и лечат болезни. Они принимают излучение всех плохо функционирующих и больных органов и посылают волны, которые подавляют или уничтожают недуг. В этом процессе нет ничего сверхъестественного. Он происходит в соответствии с законами материалистической науки.
 Я предполагаю, что, когда Отец прилетел сюда, он отлично знал, что деревья приводят в экстаз, и он просто подстраивался под волны, испускаемые ими в момент оживления. Но после стольких лет одиночества, проведенных в состоянии почти не прекращающегося наркотического блаженства, он внушил себе, что это он вдыхает в животных новую жизнь.
 Существует еще несколько вещей, которые стоит обдумать. Например, как он поймал наш корабль?
 Я не знаю. Может быть, он узнал о гипертрансляторах от спасшейся с «Хойла» женщины и таким образом смог настроить свои мозговые импульсы, чтобы воспрепятствовать работе белкового банка данных. Он мог усилить эти импульсы, заставив половину желейных деревьев планеты непрерывно работать в качестве источника силовых полей, создав ловушку, в которую обязательно попадет какой-либо проходящий мимо корабль.
 – А что же случилось с его кораблем? – перебил Ту.
 – Если мы оставим «Чайку» на десять тысяч лет под дождем и солнцем, что от нее останется?
 – Кучка пыли. А может, и меньше.
 – Правильно. Как я подозреваю, Отец прилетел сюда на корабле с отменной лабораторией. Его наука была в состоянии изменять гены, и он, используя свои инструменты, превратил деревья этой планеты в желейные. Это также объясняет, как ему удалось изменить генетический код животных, так чтобы убрать все следы эволюции, сделав их абсолютно совершенными созданиями.
 Низенький человек в маске сел. Поднялся епископ. Задыхаясь, он произнес: – Признавая ценность твоих исследований и догадок, доказывающих, что могущество Отца не опирается на духовность, – и, по справедливости нужно сказать, что ты, похоже, прав – я все еще считаю необходимым принять предложение Отца.
 Маска Кэрмоди съехала влево.
 – Что?
 – Да. Мы должны передать Церкви этот чудесный инструмент, который, как и все в этом мире, может служить как добру, так и злу. Совершенно необходимо, чтобы именно Церковь обрела контроль над ним, ибо тогда она удержит тех, кто захочет злоупотребить могуществом, станет сильнее и привлечет больше людей в свое лоно. Или ты думаешь, что вечная жизнь не окажется неотразимой приманкой?
 Ты только что сказал, что Отец обманул нас. Я же говорю, что нет. Он ни разу не говорил нам, что его могущество чисто духовное Может, будучи представителем чуждой нам расы, он не знал, на сколько мы непонятливы; может, он был уверен, что мы поймем как он действует.
 Как бы то ни было, это не есть суть моего тезиса. Суть в том, что мы должны взять Отца с собой и передать его Церкви, которая решит, принимать его или нет. В этом нет никакого риска, ибо О: будет один среди миллиардов. Но если мы оставим его здесь, нас упрекнут или даже накажут за то, что мы были настолько трусли вы, что отвергли его дар.
 Я останусь здесь, даже если мотивы моих поступков будут пол вергнуты сомнению теми, у кого нет ни малейшего права судить меня. Я – инструмент в руках Господа, такой же, как и Отец; будет правильно, если мы оба будем использовать все свои возможности; Отец же, будучи изолированным здесь, не приносит никакой пользы ни Церкви, ни человечеству; я же поборю свой страх перед одиночеством, оставшись здесь, и буду ждать вашего возвращения с мыслью, что я подобен слуге – находящему радость в исполнении долга.
 – Радость! – вскричал Кэрмоди. – Нет. Я требую, чтобы мы отказали Отцу раз и навсегда. Но я очень сомневаюсь, что он дас нам покинуть планету; он будет рассчитывать, что, побоявшись остаться здесь до конца жизни, а затем умереть – ибо он не воскресит нас, если мы не ответим «да», – мы согласимся взять его на борт. И он позаботится, чтобы мы оказались запертыми на корабле: иначе нам будет угрожать вызывающее панику излучение или нападение его зверей. Но поживем – увидим.
 Вот что я хочу узнать у тезиса: почему мы не можем просто отказать ему и предоставить решение проблемы какому-нибудь другому кораблю? Ведь с помощью своей ловушки он может легко поймать еще один. Или, возможно, когда мы вернемся домой, сюда на разведку отправится правительственный корабль.
 – Отец объяснил мне, что мы – его единственный реальный шанс. Ему может понадобиться еще десяток тысяч лет, чтобы снова поймать корабль. Или целая вечность. Вы знаете, что перемещение корабля из одной точки нормального пространства в другую, с точки зрения стороннего наблюдателя, происходит мгновенно. Теоретически происходит вращение плоскости координат пространства вокруг особой оси, и корабль, не затрачивая времени, перемещается из пункта отправления в пункт назначения. Как бы то ни было, имеет место эффект распространения комплекса электромагнитных полей, соответствующих кораблю, проявляющихся в шести точках, начиная со стартовой, которые располагаются на прямой, перпендикулярной к траектории, со все увеличивающимися расстояниями.
 Эти проявления называют «призраками». Они не видны глазу, ни один человеческий инструмент не может их зафиксировать. Существование этих «призраков» вытекает из уравнений Гизо, которые объясняют, каким образом электромагнитные волны могут распространяться быстрее скорости света, хотя еще Аушвейг доказал, что Эйнштейн ошибался, считая скорость света предельной.
 Если мы проведем прямую линию между Вайлденвули и Иггдрасилем, мы заметим, что Прорва не лежит на ней, что она находится в стороне. Но поскольку она лежит на перпендикуляре к ней, здесь как раз проявляется один из «призраков». Электромагнитная сеть, запущенная деревьями, поймала его и «заморозила». В результате «Чайку» буквально притянуло к Прорве вместо Иггдрасиля. На какую-то долю миллисекунды мы, вероятно, показались в пункте назначения, а затем были переброшены сюда. Конечно же, мы этого не заметили, так же как никто на Игг-драсиле не заметил нас.
 Рейсы между Иггдрасилем и Вайлденвули нерегулярны, кроме того, «призрак» должен точно совпасть с фазами поля, иначе он проскочит между импульсами. По этим причинам его шансы поймать еще один корабль весьма невелики.
 – Да, и именно по этой причине он не отпустит нас. Если мы улетим без него, то сюда пришлют крейсер с защитным полем, способным нейтрализовать действие деревьев. Итак, мы – его единственная надежда. И все же я говорю «нет», даже если нам придется навсегда застрять на этой планете.
 Беседа в таком духе продолжалась еще часа два, пока Ту не потребовал окончательного решения.
 – Итак, Мы выслушали мнения обеих сторон. Антитезис указал на опасность превращения человечества в кучку бесплодных псевдобогов, подверженных анархии.
 Тезис утверждает, что опасность состоит в отказе от подарка, который может сделать Церковь всеохватывающей и всемогущей, ибо в ее руках в буквальном смысле слова будут ключи от жизни и смерти.
 Тезис, ваше окончательное решение.
 – Я настаиваю на принятии предложения Отца.
 – Антитеза.
 – Нет. Отказать.
 Ту положил свои большие костлявые руки на стол.
 – Как Арбитр и судья я согласен с антитезой.
 Он снял маску. Остальные, словно нехотя расставаясь с анонимностью и возможностью не брать на себя ответственность, медленно последовали его примеру. Злобно глядя друг на друга, они не обращали внимания на громкое покашливание капитана. Вместе с масками с их лиц исчезло выражение братской любви.
 – По справедливости я должен подчеркнуть одну вещь, – сказал Ту. – Как мирянин и последователь Церкви я должен согласиться с решением Совета и отказать Отцу в месте на корабле. Но как капитан корабля Компании Саксвелла, во время непредвиденных посадок я обязан принимать на борт всех жителей планет, по желавших уехать, при условии, что они заплатят за билет и на корабле окажется для них место. Таков закон Сообщества.
 – Я не думаю, что нужно беспокоиться о том, не оплатит ли кто-нибудь его проезд, – проговорил падре. – Не сейчас. Однако, окажись у него деньги, вы бы оказались перед хорошенькой дилеммой.
 – Да, не правда ли? Мне, естественно, придется доложить о своем отказе. Я предстану перед судом и могу потерять место капитана и даже, возможно, буду лишен права межпланетных перелетов. Даже сама мысль об этом мне невыносима.
 Андре встал: – Все это довольно утомительно. Я думаю пойти прогуляться по лесу. Если я встречу Отца, я сообщу ему наше решение.
 Ту тоже поднялся: – Чем быстрее, тем лучше. Попросите его восстановить работу транслятора. Мы даже не будем пытаться улететь отсюда на обычных двигателях. Сразу же уйдем в гиперпространство, а потом уже определим свои координаты. Лишь бы побыстрее отсюда убраться.
 Кэрмоди пошарил по карманам в поисках сигареты.
 – Я думаю, надо поговорить с Питом Мастерсом. Может, удастся вбить ему в голову хоть каплю здравого смысла. А потом, мне тоже необходимо прогуляться. Здесь можно узнать так много интересного.
 Он проводил удаляющегося епископа взглядом и мрачно покачал головой.
 – Трудно было противоречить начальству, – обратился он к Ту. – Но хотя Его Преосвященство и великий человек, ему недостает понимания, которое приходит лишь после того, как сам согрешишь.
 Он похлопал себя по животу и улыбнулся, словно ничего не случилось, хотя и не очень убедительно.
 – Под поясом у меня не только жир. Опыт, накопленный за годы жизни на дне, тоже покоится там.
 Ведь я выжил на Радости Данте. Я пропитался злом до самых печенок. Теперь, при малейшем намеке на привкус зла, я извергаю его из себя. Говорю вам, капитан, что Отец – кусок падали, в десять тысяч лет.
 – Вы говорите так, словно не очень в этом уверены.
 – А кто и в чем может быть уверен в этом мире, где все переменчиво, а самопознание дается с таким трудом?
 Мастерс был отпущен сразу после того, как он пообещал Ту не доставлять более неприятностей.
 Кэрмоди, не обнаружив юношу на корабле, вышел наружу и попытался вызвать его по рации.
 Безуспешно.
 Все еще неся свой черный чемоданчик, Кэрмоди быстрым шагом направился к лесу. Он напевал, пробираясь под сенью огромных деревьев, он свистел, перекликаясь с птицами у себя над головой, и раз остановился, чтобы отвесить важный поклон высокой, похожей на цаплю птице с глазами, словно обведенными темно-фиолетовой краской Кэрмоди затрясся от смеха, когда она ответила ему криком, похожим на звук, который издает вода в канализационной трубе. В конце концов он сел на траву под буком, вытирая платком пот с лица.
 – Господи! Господи, как много всего в этой Вселенной… наверняка у Тебя есть чувство юмора, – громко вслух сказал он. – Но, наделяя Тебя чисто человеческими чертами, я впадаю в антропоморфизм.
 Он помолчал, потом продолжил, понизив голос, словно не желая, чтобы кто-то его услышал: – А почему бы и нет? Не мы ли венец творения, созданные по образу Создателя? Конечно же. Ему тоже необходим отдых, и Он находит его в смехе. Может быть, Его смех – это не просто бессмысленный шум, а нечто гораздо более продуктивное? И возможно, вместо того чтобы посмеяться, Он создает еще одну галактику. Или вместо смешка тычками подгоняет приматов вверх по лестнице Иакова, чтобы стали более похожи на людей.
 Или, как ни устарело это звучит, предается вящей радости сотворения чудес, показывая Его детям, что созданная им Галактика работает отнюдь не как часы. Чудеса – вот смех Господень. Гм, звучит не так уж и плохо. Куда же я подевал записную книжку? А, знаю. Я оставил ее в каюте. Это будет хорошей закваской для проповеди. Ну ничего. Позже я восстановлю ход моих мыслей, а если не смогу – невелика потеря. Хотя потомки лишатся кое-чего, и…
 Кэрмоди умолк, заметив невдалеке Мастерса и Леджин, потом поднялся и пошел к ним, громко крича, чтобы не быть обвиненным в подслушивании.
 Они стояли лицом друг к другу, их разделяла огромная поганка с бахромчатой шляпкой. Кейт замолчала, а Пит, покраснев настолько, что его лицо по цвету не отличалось от волос, продолжал свою гневную тираду, словно не замечая присутствия священника. Он яростно потрясал кулаком одной руки, сжимая в другой рукоять энергопилы.
 – Хватит! Мы не собираемся возвращаться на Вайлденвули. Только не думай, что я боюсь твоего отца, так как я вообще никого не боюсь. Конечно, он не станет выдвигать против нас обвинение. Он может позволить себе быть благородным. Сообщество накажет нас и без него. Ты что, настолько тупа, что не помнишь, что гласит закон? Напомню. Министерство Здоровья должно задерживать всех, кто подозревается в нездоровых привычках. Твой отец наверняка уже сообщил на Иггдрасиль.
 Нас схватят, как только мы сойдем с корабля. Затем отправят в лечебницу. Нас даже не отправят в одно и то же заведение. Они никогда не посылают «партнеров по недугу» на один и тот же курорт. И откуда мне знать, не потеряю ли я тебя навсегда? Эти оздоровительные учреждения воистину меняют людей, меняют их взгляды. Ты можешь разлюбить меня. Они этому только порадуются, скажут, что излечилась, раз готова меня бросить.
 Кейт посмотрела на него своими большими голубыми глазами: – Пит, такого никогда не случится. Не говори так. Папа не станет сообщать о нас. Зная, что в таком случае меня надолго увезут, он не смирится с этим. Он не сообщит правительству, он пошлет за нами своих людей.
 – Да? А как насчет телеграммы, пришедшей на «Чайку» перед самым отлетом?
 – Папа не упомянул о деньгах. Нас арестуют лишь за сожительство до совершеннолетия.
 – Ну ясное дело. А потом его головорезы изобьют меня и бросят в твогиевых лесах. Как тебе такая перспектива? Глаза Кейт были полны слез.
 – Пожалуйста, Пит, не надо. Ты знаешь, что я люблю тебя больше всех на свете.
 – Что же, может, так, а может, и нет. Но ты забыла про этого священника. Он знает о деньгах, и его долг – заложить нас.
 – Может, я и священник, – вмешался Кэрмоди, – но это еще не делает меня бесчеловечным. Мне бы и в голову не пришло закладывать вас. Да, я слишком любопытен, но я не злобный склочник. Я очень хочу помочь вам выбраться из этой передряги, и даже готов подавить желание врезать тебе по носу за то, как ты разговариваешь с Кейт. Но дело не в этом. Важно то, что я не обязан ни о чем сообщать властям, хотя я узнал о краже денег не из исповеди.
 Но я надеюсь, что ты последуешь совету Кейт и вернешься с ней к ее отцу, признаешься во всем и попытаешься уговорить его. Может, он и согласится на вашу свадьбу, если ты пообещаешь ему подождать, пока сможешь содержать Кейт. И докажешь, что твоя любовь к Кейт заключается не только в животном влечении. Войди в его положение. Он заинтересован в счастье Кейт не меньше, чем ты. И даже больше, ибо он знает ее гораздо дольше и гораздо сильнее любит ее.
 – Идите к черту! И вы, и твой отец, и ты! – заорал Пит. Он побрел прочь и уселся под деревом в двадцати ярдах от них. Кейт тихонько плакала. Кэрмоди передал ей носовой платок со словами: – Немного грязный, зато пропитанный моей святостью.
 Он улыбнулся своей шутке с такой детской радостью и одновременно насмешкой над собой, что Кейт не могла сдержать улыбки. Вытирая слезы одной рукой, другую она протянула священнику.
 – Ты мила и терпелива, Кейт, и очень сильно влюблена в человека, обладающего, боюсь, вспыльчивым и жестоким характером. А теперь скажи мне, разве у твоего отца не такой же нрав? Не затем ли ты сбежала с Питом, чтобы убраться от требовательного, ревнивого, вспыльчивого отца?
 Не находишь ли ты, что Пит весьма похож на него? Не попала ли ты из огня да в полымя?
 – Вы весьма проницательны. Но ведь я люблю Пита.
 – Тем не менее тебе следует вернуться домой. Пит, если он действительно тебя любит, последует за тобой и попытается вступить в честный и открытый диалог с твоим отцом. Кроме того, ты должна признать, что вы поступили дурно, взяв деньги.
 – Да, – проговорила она, снова начиная всхлипывать, – это было неправильно. Я не хочу быть малодушной и перекладывать вину на Пита, так как я все-таки согласилась взять деньги, хотя это и была его идея. Я сделала это в минуту слабости. И с тех пор этот проступок не дает мне покоя. Даже когда мы с ним были в каюте и я, казалось бы, должна была быть вне себя от счастья, мысль о деньгах терзала меня.
 Мастерс вскочил и направился к ним, размахивая энергопилой. Это был довольно устрашающий инструмент с широким тонким лезвием, торчащим из рукояти наподобие лопасти вентилятора. Пит сжимал пилу как пистолет, держа палец на выключателе.
 – Убери от нее свои лапы! – проревел он.
 Кейт отняла руку от ладоней Кэрмоди и с вызовом ответила юноше: – Он не причиняет мне боли. Он дарит мне тепло и понимание, стараясь помочь.
 – Знаю я этих старых святош. Он только и ищет шанса, чтобы ущипнуть и полапать тебя…
 – Старых? – взорвался Кэрмоди. – Послушай, Мастерс, мне только сорок… – Он рассмеялся. – Хочешь разозлить меня, так? – Он опять повернулся к Кейт. – Если нам удастся выбраться с Прорвы, возвращайся к отцу. Я на время останусь в Брейкнеке. Ты можешь приходить ко мне, когда захочешь, и я постараюсь помочь тебе, чем только смогу. И хотя я предвижу несколько мучительных для тебя лет, когда ты окажешься меж двух огней – Питом и отцом, – тебя нелегко сломать.
 Его глаза сверкнули, и он добавил: – Даже если ты выглядишь очень хрупкой, очень красивой и подходящей для того, чтобы ущипнуть и полапать.
 В этот момент на маленькую поляну выбежала олениха. Она была ржаво-рыжего цвета с маленькими белыми пятнышками, в черных глазах ее не было страха. Танцуя, она приблизилась к Кейт и доверчиво ткнулась в нее носом. По всей видимости, она чувствовала, что Кейт – единственная среди присутствующих женщина.
 – Очевидно, это одно из тех неприспособленных к жизни животных, убиваемых хищниками, – заметил Кэрмоди. – Иди сюда, моя красавица. Очень рад, что захватил с собой сахар как раз для такого случая. Как мне называть тебя? Алиса? В этой компании все сумасшедшие, хотя у нас нет чая.
 Кейт радостно вскрикнула и погладила самку по влажному черному носу. Та лизнула ей руку. Пит с отвращением фыркнул: – Ты еще поцелуйся с ней.
 – А почему бы и нет? – Она наклонила голову к морде животного.
 Лицо Пита стало еще краснее. Сморщившись, он поднес пилу к шее самки и нажал на выключатель.
 Животное упало, увлекая за собой Кейт, не успевшую убрать руки с ее шеи. Кровь хлынула на пилу, на Пита, на руки Кейт. Лезвие пилы, испускающее ультразвуковые волны, способные разрушить гранит, вошло в тело животного, как нож в масло.
 Мастерс окаменел; лицо его стало мертвенно-бледным.
 – Я только коснулся ее. Я совсем не хотел нажимать на выключатель. Я, должно быть, перерезал ей яремную вену. Кровь, везде кровь…
 Кэрмоди тоже побледнел, голос его дрожал: – К счастью, олениха недолго будет мертва. Но я надеюсь, что ты надолго запомнишь эту кровь, и пусть она появляется перед твоими глазами каждый раз, когда ты почувствуешь ярость. Ты ведь понимаешь, что на месте животного легко мог оказаться человек.
 Он замолчал и прислушался. Звуки леса замерли, подавленные тишиной, как солнце, заслоненное тучей. Затем тяжелая поступь и каменный взгляд Отца.
 Его голос грохотал вокруг них, словно они стояли под гигантским водопадом: – Ярость и смерть витают в воздухе! Нечто подобное я ощущаю, когда голодны мои хищники. Я поспешил сюда, так как узнал, что убийца – не мое создание. Также у меня была еще одна цель.
 Кэрмоди, от епископа я узнал о твоих исследованиях и ложных выводах и, как следствие, о твоем решении, навязанном епископу и капитану. Я пришел доказать тебе, как ты обманывался, и внушить тебе смирение перед теми, кто выше тебя.
 Мастерс издал сдавленный крик, обхватил руку Кейт своей окровавленной ладонью и полу-побежал, полу-заковылял прочь, таща ее за собой. Кэрмоди, хотя и дрожал, не сдвинулся с места.
 – Прекрати свои шуточки. Я знаю, каким образом ты пытаешься вселить в меня благоговение и панику.
 – У тебя с собой это устройство. Используй его. Посмотри, излучают ли что-нибудь деревья?
 Падре послушно нащупал замок чемоданчика и, после двух попыток, открыл его. Глаза его расширились, когда он взглянул на прибор.
 – Убедился? На этом уровне никаких звуков, не так ли? А теперь следи за моими действиями и смотри на осциллоскоп.
 Отец зачерпнул большую пригоршню желе из дупла ближайшего желейного дерева и замазал им кровавую рану на шее животного.
 – Это «жидкое мясо» для начала затянет порез, так как он не очень велик, а затем восстановит поврежденные ткани. Желе посылает волны, которыми как бы ощупывает края раны, идентифицирует их структуру, определяя строение отсутствующих или поврежденных тканей, и начинает воспроизводить их. Но я управляю этой процедурой. Хотя могу, в случае необходимости, сделать это и без желе. Мне оно не нужно, ибо мои силы дарованы мне Богом. Тебе следует провести десять тысяч лет в одиночестве, не разговаривая ни с кем, кроме Бога. Тогда ты поймешь, что я не могу творить ничего, кроме добра, что я проникаю в мистическое сердце вещей, ощущаю его пульсацию так же, как биение собственного сердца.
 Он возложил руки на остекленевшие глаза оленихи. Когда он отвел их, черные глаза уже светились жизнью, бока подымались и опадали. Встав на ноги, она хотела ткнуться носом в Отца, который остановил ее, подняв руку. Олениха развернулась и ускакала прочь.
 – Может, ты захочешь созвать еще одно Судилище, – прогремел Отец. – Я понимаю, что новое положение вещей допускает это. Разве я мог догадаться, что тебя распирает от обезьяньего любопытства? И что твои умозаключения окажутся тоже вроде обезьяньих? Тогда я сам показал бы тебе все, на что я способен.
 Гигант зашагал прочь. Кэрмоди проводил его взглядом. Потрясенный, он заговорил сам с собой:
 – Не прав? Не прав? Неужели я действительно был недостаточно смиренен, слишком презрительно отнесясь к дальновидности Его Преосвященства лишь потому, что у него не было моего опыта… Не слишком ли много значения придавал я его болезни, ошибаясь в ее первопричине?
 Он тяжело вздохнул:
 – Хорошо, если я не прав, я признаю это. Признаю публично. Пусть это принизит меня в глазах людей. Пигмей, снующий под ногами у гигантов, пытающийся повалить их и тем самым доказать, что он выше.
 Погруженный в свои мысли, он побрел обратно. Увидев дерево с огромными плодами, похожими на яблоки, он попробовал один из них.