Аннотация: Мальчишка-скиф, прошедший сквозь ужасы рабства к вершинам власти в Древней Греции, и практикант космической экспедиции, очутившийся на загадочной планете... Что общего между ними? Пожалуй, не только встреча со сверхцивилизацией, но и несгибаемое мужество, сочетающееся с извечным человеческим стремлением к красоте, объединяет их. Люди и годы — только песчинки в беспредельных пучинах пространства и времени, но в каждой такой песчинке заключена Вселенная, и порою Мираж, открывающийся искателям и первопроходцам, более реален, чем окружающий нас будничный мир. И они, эти вечные странники, собственной судьбой сближают далекие эпохи и планеты...


---------------------------------------------


 Евгений Гуляковский
 Планета для контакта



 1


 Исследовательский звездолет второго класса шел в надпространстве. Экипаж спал в глубоком анабиозе, и кораблем управлял центральный автомат. Только лишенный эмоций мозг мог не замечать полную пустоту за бортом, которая, казалось, просачивалась сквозь стены корабля и наполняла его невидимым туманом. Ничто материальное не могло возникнуть в шестимерном надпространстве, отделенном от корабля мощными защитными полями. Там не было ни частиц, ни квантов энергии, ни магнитных полей. И когда в недрах корабля родился посторонний звук, вызванный внешними причинами, центральный автомат не сумел правильно оценить полученную информацию.
 Вибрация возникла в машинном отсеке звездолета в семь часов двадцать минут по корабельному времени. Захватив вначале ограниченный участок четвертого генератора, она быстро распространилась на все машинное отделение.
 Центральный автомат дважды запросил данные от всех приборов слежения и контроля. Проанализировав весь огромный объем информации за считанные доли секунды, автомат отключил датчики вибрации как неисправные и направил к ним ремонтные автоматы. На корабле не было обнаружено ни малейшей причины возникновения вибрации. Внешнее воздействие среды невозможно, так как она попросту не существовала для кусочка обычного пространства, которым был корабль с его защитными полями. Следствие не бывает без причины. Значит, вибрации нет. Значит, просто отказали приборы. Их надо исправить. Во всей этой стройной логической цепи не могло быть ошибки.
 До пробуждения экипажа по программе оставалось еще четверо суток. Автомат следовал программе.
 Программа никогда не нарушалась. Она была основным законом долгие месяцы полета. Программа предписывала в непредвиденных ею ситуациях выйти из надпространства и включить аппаратуру пробуждения для дежурного навигатора. Срочное пробуждение всему экипажу давалось лишь в случае опасности. Опасности не было. Непредвиденной ситуации тоже. Просто из строя вышли датчики машинного отсека. Ремонтный робот разобрал их, доложил о полной исправности центральному автомату и собрал вновь.
 Вибрация между тем захватила три соседних отсека и вошла в резонанс с плитами крепления генератора. По всем отсекам корабля завыли сирены тревоги, вспыхнуло панно особой опасности. Вибрация продолжала расти. Она уже трясла лихорадкой весь огромный корабль. Лопались стекла приборов. Титаническая сила скручивала и рвала лестницы, корежила переборки.
 Центральный автомат боролся с неожиданной бедой как мог. Но он был всего лишь машиной. И слишком поздно вступил в борьбу. Никаких средств для подавления вибрации, возникшей без всяких причин, в программе не было. Центральный автомат в исключительных случаях имел возможность использовать резервные блоки для самопроизвольного программирования и дополнительного анализа. Огромная память машины хранила аналоги бесчисленных аварий всей истории звездоплавания.
 Тысячные доли секунды понадобились автомату для использования дополнительных блоков и выдачи готового решения.
 — Немедленно снизить скорость! Включить центральные двигатели на торможение!
 Слишком поздно. Скорость снижалась медленно, и дополнительная нагрузка на корпус корабля от включившихся двигателей на какое-то время лишь увеличила амплитуду вибрации. Теперь она гнула переборки, сдвигала с места многотонные блоки с ядерным топливом, рвала бесчисленные сети коммуникаций. Все ремонтные автоматы работали на пределе своих возможностей. Шла борьба за жизненно важные центры корабля, за жилые отсеки, где в анабиозных ваннах лежали неподвижные тела людей.
 Включились аварийные двигатели резерва с небольшим автономным запасом топлива. Они несколько уменьшили чудовищную скорость звездолета, помогли ему выкарабкаться из надпространства. Отработав все топливо, двигатели встали и были сейчас же катапультированы. Вибрация несколько уменьшила амплитуду колебаний. Она теперь не сминала переборки и не корежила обшивку, зато разрушала микроструктуру кристаллов. Лопались и взрывались сегменты внутри самого центрального автомата, почти мгновенно отказали все приборы информации.
 Разрушающийся центральный мозг сделал последнее, что он еще мог и обязан был сделать ценой оставшихся в его распоряжении небольших резервов мощности, — он восстановил управляющие цепи анабиозного отсека и провел команду на пробуждение экипажа его автономным механизмом. Сразу же вслед за этим разрушение захватило все сохранившиеся до сих пор логические цепи центрального корабельного мозга.
 Это был конец. Потеряв связь с управлением, ремонтные роботы, обладающие дополнительным запасом прочности, метались по кораблю, все разрушая на своем пути. Наконец и они затихли. Хрипели разорванные магистрали. Из трещин внутреннего слоя обшивки кое-где сочился жидкий гелий. В желтом свете аварийных ламп с потолка падали хлопья снега, но вскоре и они исчезли.
 Практикант Райков видел сон. Это был странный сон, потому что в анабиозе не бывает никаких снов, а он точно знал, что находится в глубоком анабиозе. Тем не менее сон продолжался. Временами Практиканту казалось, что на полу отсека свернулся огромный белый удав. Он приподнимал свое свернутое пружиной тело и со страшным грохотом бил хвостом в переборки. Райков дернулся, стараясь освободиться от кошмара. Удав разлетелся по всему отсеку сотнями блестящих осколков.
 — Ну что он?
 — Приходит в себя.
 — Слишком долго. Мне нужен весь экипаж. Сделайте ему еще укол!
 — Не могу, Навигатор. Придется подождать или начать без него.
 Очень не хотелось открывать глаза. Лежать было удобно, почти приятно. Но сознание включилось в реальность помимо его воли, и он уже понимал, что Навигатор не станет говорить так о втором уколе без серьезной причины. Без причины, которая не сулила ничего хорошего. И рывком, словно прыгая с вышки в ледяную воду, Райков приказал себе открыть глаза.
 — Ну вот. Теперь все в сборе. У тебя были неполадки с автоматом пробуждения.
 Навигатор сказал это так, словно Практикант был виноват в плохой работе автомата.
 — Осталось тридцать минут, потом поздно будет начинать торможение. Если проскочим орбиту, нам уже не повернуть.
 — Какую орбиту? — одними губами спросил Практикант.
 Разгром, царивший в анабиозном отсеке, заставил его снова на секунду закрыть глаза.
 — Придется ему объяснить, — твердо сказал Физик.
 — Ты думаешь? Но время…
 — Он должен все знать. Он имеет на это право, так же как и каждый из нас.
 — Хорошо, — сдался Навигатор, — тогда объясняй сам.
 — Плохи наши дела.
 Физик взял руку Райкова и крепко сжал ее. Практикант обрадовался, что в отсеке горит тусклый аварийный свет и никто не может заметить, как ему сейчас нужна эта рука. Физик продолжал очень тихо, почти вплотную приблизив свое лицо к Практиканту:
 — От центрального автомата ничего не осталось, но он успел вывести корабль в обычное пространство. Мы не знаем причины аварии и не знаем, в какой точке пространства вышел корабль. При незавершенном скачке координаты выхода неизвестны… Может быть, по рисунку созвездий? — вдруг спросил он, с надеждой посмотрев на Навигатора.
 Тот отрицательно покачал головой:
 — Слишком далеко. Десять светолет, расстояние можно установить почти точно по времени прокола… А координаты без приборов не вычислить.
 — Зачем вообще нам эти координаты? — зло спросил Энергетик.
 — Ну мне, например, приятно было бы знать, в какой стороне находится Солнце, — ответил Доктор, осторожно укладывая в аптечку осколки разбитых ампул.
 — Вы так об этом говорите, как будто собираетесь…
 — Ничего я не собираюсь! — резко ответил Доктор. — Просто уточняю обстановку. И давайте наконец решать, садимся мы на эту планету или нет!
 — На какую планету? — спросил Практикант.




 2


 Трудно сказать, что именно помогло им сесть: бешеная работа или везение.
 То, что в пределах досягаемости искалеченного звездолета оказалась звезда с планетной системой, было, наверно, результатом слепого случая. Правда, потом на планете они уже не очень верили в случай. Обычные представления о вещах здесь просто теряли всякий смысл. Но это они узнали много позже, а сначала была посадка. Если только можно назвать посадкой беспорядочное падение потерявшего ориентацию корабля.
 Четыре раза Навигатору удавалось его выпрямить, и тогда из кормовых дюз вырывался ослепительный синий луч.
 Все шестеро сидели за пультом в предохранительных скафандрах, туго перетянутые ремнями. Не работали антигравитация, локаторы обзора. Пульт представлял собой нелепое сооружение из наспех собранных панелей и рычагов управления генератором. Два месяца они гасили скорость и потом ползли к планете на этом единственном, восстановленном из обломков генераторе.
 Каждый раз, когда Навигатору удавалось направить ось кормовых дюз к центру планеты, скорость скачком падала до нуля, и корабль почти сразу начинал валиться набок.
 Сверхсветовые двигатели не были приспособлены для посадки на планеты, а планетарные восстановить не удалось.
 Как только Навигатор включал двигатели, Энергетик хриплым голосом отсчитывал количество билиэргов мощности, оставшейся в конденсаторах. Где-то образовалась утечка, и генератор еле тянул. Если конденсаторы разрядятся полностью, антипротонная плазма прорвет магнитную рубашку, вырвется на свободу и превратит корабль в облако радиоактивного газа.
 Последний раз Навигатору удалось совместить линию вертикали с указателем направления гравитационного поля планеты на высоте сорока тысяч метров. Кажется, он немного перестарался, и корабль подпрыгнул вверх от мощного толчка двигателей.
 Стиснув зубы, Навигатор вращал верньеры боковых рулей, стараясь выровнять валившийся набок корабль. Пол рубки вибрировал вместе со всем искалеченным корпусом от чудовищных перегрузок. Неожиданно раздался жалобный и какой-то сдавленный вой сирены. Энергетик сказал негромко, наклонившись к самому микрофону:
 — Капризничает рубашка.
 — Всем в шлюпку! — отрывисто приказал Навигатор.
 Позже Практикант уже не мог представить себе дальнейшие события как единое целое. Осталось только ощущение неизбежности катастрофы и отдельные детали, поразившие его больше всего.
 Энергетик почему-то не выполнил общей для всех команды. Он достал платок и стал вытирать руки, как будто совсем не спешил, как будто спешить ему теперь уже было некуда…
 Они бежали к люку. Обернувшись, Практикант увидел пустой коридор. Навигатор и Энергетик остались в рубке, он закричал об этом Физику. Но тот, ничего не ответив, втолкнул Райкова в раскрытый люк, и Доктор уже в шлюпке стал подробно объяснять про вторую шлюпку, забыв, что они сняли с нее все оставшиеся целыми детали. Практикант хотел ему возразить и не успел. Сердито рявкнули двигатели, их швырнуло в пространство, и, когда он наконец пришел в себя от удара перегрузок, до корабля было не меньше десяти миль. Он закричал, отчаянно рванулся из кресла, но его никто не слушал. На кормовом обзорном экране распухал ослепительно белый шар. Потом шар лопнул, как мыльный пузырь. Экраны погасли сразу все, и шлюпка затряслась так, как будто попала под паровой молот. Практиканту показалось, что они ударились о скалы и что теперь все кончилось, но шлюпка все-таки выровнялась, стало неожиданно тихо, и тогда Физик сказал, что Алексей с самого начала был против этой посадки. Практикант не сразу понял, что Алексей — это Навигатор, сухой и неразговорчивый человек, которого он так и не успел узнать как следует перед полетом и теперь уже не узнает никогда.
 — Десять миль от эпицентра… Не понимаю, как им удалось? — мрачно сказал Кибернетик. — Когда включилась сирена, от рубашки уже ничего не осталось…
 — Вдвоем это было возможно, они отключили автоматику и вручную держали магнитные генераторы, отдав им всю энергию… Я даже думал, им удастся заглушить двигатель…
 — Вместе с мощностью падал энергетический поток на магнитах, долго это не могло продолжаться…
 Сели они очень спокойно. Даже парашютные двигатели, смягчающие толчок, сработали вовремя. Казалось, ничего особенного не случилось. Казалось, это рядовая разведочная экспедиция на поверхности новой планеты. Вот только не светились экраны кругового обзора да на том месте, где всегда рубиновым огоньком тлела лампочка постоянной связи с кораблем, теперь ничего не было.
 — Сразу будем выходить? — спросил Кибернетик.
 Физик пожал плечами:
 — Собственно, это не имеет значения. Выбора у нас нет.
 — Подождите хотя бы, пока я закончу анализы, — ворчливо возразил Доктор.
 Больше всего Райкова поражала будничность происшедшего. То, как они об этом говорят: то, что Доктор, покраснев от натуги, ворочает тубус пробоотборника и никто не выражает желания ему помочь; то, что все они избегают говорить о происшедшем, как будто уже примирились с безнадежностью ситуации, только не хотят в этом признаться и поэтому продолжают бессмысленные и бесполезные автоматические действия по анализу проб, натягиванию скафандров, разборке планетного комплекса… Зачем все это? Что они собираются искать на планете? Что они собираются делать дальше? Почему-то неловко было задавать сейчас вопросы, и он молча включился в общую суету.
 Разрушая относительную тишину, установившуюся в рубке, в уши настойчиво лезли непонятный шелест и шорох — первые звуки чужой планеты. Если раньше Райкову казалось, что планета ласково поглаживает шлюпку, снимая напряжение с остывающей обшивки, то сейчас, когда обшивка уже остыла, этот звук больше всего походил на шум трущейся о стекло наждачной бумаги. Физик приложил к переборке ухо.
 — Песок и ветер. По крайней мере, здесь есть атмосфера.
 — Двадцать процентов кислорода! — сразу же откликнулся Доктор. — И, кажется, нет вредных примесей!
 — А бактерии, вирусы?
 — Еще не знаю. Я же только начал анализы! Нужно ждать, пока прорастут культуры.
 — Ну уж нет! — сказал Кибернетик. — В этом железном гробу я ждать не намерен.
 — Если бы не шлюпка, ты бы сейчас не разговаривал, — спокойно возразил Физик. — Ждать действительно не имеет смысла. Анализы закончим снаружи.
 Люк открылся неожиданно легко, и они как-то сразу, вдруг оказались за порогом переходного тамбура. Райков не помнил, кто из них первый шагнул на шероховатую, изъеденную рыжими пятнами окислов поверхность чужой планеты. Оттого что люк распахнулся так неожиданно, в первую минуту окружающий пейзаж показался им будничным.
 Невысокие серые холмы, освещенные ярким зеленоватым светом чужого солнца, не скрывали линии горизонта, так как шлюпка стояла на кургузой вершине одного из таких холмов. Постепенно понижаясь, цепочки холмов переходили в серую равнину. А еще дальше, у самого горизонта, цвет равнины менялся. Там смутно угадывалось какое-то движение, но с такого расстояния уже ничего нельзя было рассмотреть. Теперь они знали, откуда взялось поразившее их в первую минуту ощущение будничности. Виновником был ветер. Они чувствовали даже сквозь скафандры его упругое давление. Задумчиво, совсем по-земному ветер свистел в микрофонах.
 — Так и будем здесь торчать? — проворчал Кибернетик.
 Они послушно двинулись вниз, к подножию холма. Физик нагнулся и подобрал серый камень, попавшийся ему под ноги. Практикант напряженно следил за выражением его лица. Размахнувшись, Физик зашвырнул камень далеко в сторону. Практикант почувствовал, как этот простой жест отозвался в нем болезненным толчком. Он все же спросил, еще на что-то надеясь:
 — Базальты?
 — Место низкое. Дальше могут быть другие породы.
 Райков не принял его объяснения. Он знал, что выходы базальтов на равнине означали молодость планеты и вероятное отсутствие жизни. Рано делать выводы, слишком рано. Ведь есть же здесь кислород… Откуда он взялся?.. Но перед глазами упрямо вставали десятки отчетов экспедиций на чужие, мертвые планеты, где каждый раз знакомство начиналось с таких вот базальтов.
 Мертвая планета… Мертвая планета… Если так, то они проиграли и не нужна была эта посадка. Проще было там, всем вместе. Сорок мегатонн и один шар плазмы, общий для всех. Наверно, Физик понял, о чем он думает.
 — Видишь эти размывы? Эрозия. Значит, есть вода и атмосфера — это уже кое-что.
 — А где ее нет? На всех планетах этого типа есть атмосфера…
 — Да. Но не кислородная. Нам чудовищно повезло, просто чудовищно! Ты же знаешь: из десяти тысяч звезд только одна несет в своей системе планеты земного типа. И вот мы ее нашли. Я немного фаталист. Такой случай редко выпадает лишь для того… Ну, в общем, здесь что-то должно быть… А базальты… базальты и на Земле бывают.
 Доктор остановился и начал разворачивать треногу полевого экспресс-анализатора. Остальные устало опустились на песок и стали ждать, пока будут закончены анализы. Физик, задрав голову, смотрел в небо. Что он там искал — облака или птиц? Там не было ни того, ни другого. Пустое ослепительно изумрудного цвета небо. Солнце, казалось, замерло над горизонтом, словно приклеенное. Медленно вращается планета. Все можно объяснить, вот только ничего не изменяют самые подробные объяснения… Неделю они продержатся. Если воздух непригоден для дыхания, они продержатся земную неделю. Наверно, здесь это не больше четырех суток…
 — Сорок рентген в час! — Доктор, нахмурившись, смотрел на стрелки прибора.
 — Ничего не понимаю, откуда такая радиация?
 — Ты забываешь о нашем фоне. Сначала двигатели, потом… Наверняка это фон.
 — Нет. Какой-то радиоактивный изотоп аргона. Один из компонентов атмосферы.
 — Физик рывком встал и подошел к анализатору.
 — Никогда не слышал, чтобы у аргона был излучающий изотоп с такой активностью.
 — Это опасно?
 — Ну, в скафандрах, разумеется, нет, но если это действительно компонент атмосферы, а не результат нашего прибытия, скафандры снять не удастся. Здесь везде должна быть наведенная радиация… В атмосфере двадцать процентов кислорода, а остальное почти целиком этот странный аргон.
 После этого сообщения все, не сговариваясь, повернули обратно к шлюпке. Она была кусочком дома. Вот только, пожалуй, слишком маленьким…
 — Зачем нам шлюпка? — спросил Практикант.
 — Попробуем взять анализы в другом месте. Все-таки это может быть наведенная радиация.
 Это не было наведенной радиацией. Они отлетели километров на двадцать. На большее Физик не решился, потому что в аккумуляторах осталось очень мало аназатрона для гравидвигателей. Зарядить их снова им уже не удастся.
 Пейзаж планеты в этом месте почти не изменился, и результат анализов в точности соответствовал предыдущему. Атмосфера планеты оказалась радиоактивной.
 Шлюпка стояла чуть накренившись. Практикант сел в тени ее нависающей носовой части. Все разбрелись в разные стороны. Доктор соскабливал с камней серый налет. Физик бесцельно вертел ручки настройки экспресс-анализатора. Один Кибернетик, казалось, был занят делом. Он вытащил из шлюпки пластмассовый ящик из планетного комплекта и теперь сдирал с него обшивку. Почему-то он начал с ящика под номером десять.
 Дышать становилось трудно, хотя чистый и свежий воздух по-прежнему поступал в трубопроводы скафандра. Синтрилоновая пленка казалась непомерно тяжелой, как доспехи древних воинов. Конечно, это просто психологические эффекты, но от этого не легче. Нельзя снять скафандр. Его вообще не удастся снять. Во всяком случае, в течение оставшегося у них времени.
 А почему, собственно? Практикант еще не успел додумать эту мысль до конца, как заговорил Доктор:
 — Мы можем сделать фильтры из актана. Они полностью погасят радиацию.
 — А воду ты тоже пропустишь через эти фильтры? — насмешливо спросил Физик.
 — Воду?.. Я об этом не подумал.
 Кибернетик наконец распаковал свой ящик и теперь пытался включить планетного робота. Райков никак не мог понять, для чего ему понадобился сейчас этот робот, и Кибернетик, словно угадав его мысли, вдруг сказал:
 — Ему, по крайней мере, не нужно будет воды. — И замолчал, словно эта фраза что-нибудь объясняла.
 Что-то у него не ладилось, робот дергался и корчился под высоковольтными разрядами, как живое существо. Да он и был, собственно, почти живым существом. У планетного робота не было самоуправляющего крионового мозга, как у сложных корабельных автоматов, но зато был поразительный запас живучести, способность регенерировать собственные вышедшие из строя части, если только частями можно было назвать клубки синтетических мышц.
 Вдруг робот рванулся и стремительно пронесся мимо них, подняв целую тучу пыли.
 — Куда это он? — растерянно спросил Доктор.
 — Пусть побегает. Дополнительная информация нам сейчас не помешает.
 — Между прочим, воду мы могли бы синтезировать из атмосферы, — неожиданно сказал Физик.
 — Как это? — не понял Доктор.
 — Очень просто. Пропустить воздух через актановый фильтр, а потом через синтезатор. Если использовать всю оставшуюся в аккумуляторах энергию, получится около двух тысяч литров чистой воды.
 Кибернетик и Физик стали обсуждать детали этого проекта, чертили на песке какие-то формулы, но Райков их уже не слушал. Можно бороться с планетой до конца. Дышать через тряпку, а воду по капле цедить из синтезатора, с боем брать каждую лишнюю минуту отсрочки… Только сейчас все это не имело смысла. Не будет в этот район никаких экспедиций… Самое большое — запустят автоматический зонд, он принесет данные о мертвой планете. Не хватит и тысячи лет, чтобы дождаться… Кто станет их здесь искать… Корабль вышел в неизвестной точке пространства. Может быть, Навигатор смог бы определить их местонахождение? Но только зачем оно им без корабля? Почему здесь зеленое солнце? Какие-то испарения в атмосфере?.. Может быть, соли стронция?.. Смертоносная планета — и такой ласковый ветер, яркое солнце. Чуть ниже подножия холма совсем прозрачный ручей словно приглашает напиться… Отравленная радиацией вода течет вниз к реке… Сразу перед посадкой шлюпки на новом месте, километрах в четырех отсюда, Райков заметил что-то очень похожее на береговую линию. Может быть, здесь даже есть море… Им некогда заниматься морем. Им надо готовить фильтры и делать десятки других бессмысленных, в сущности, дел, собирая, словно крошки со стола, остатки жизни, минуты, секунды, часы…
 Физик отбросил обломок, которым рисовал формулы, и решительно поднялся.
 — Мы долго не продержимся в таком пекле. Нужно искать укрытое место для постоянного лагеря.
 — А для чего, — лениво спросил Кибернетик, — какая разница?
 — Слишком дорогая цена заплачена за то, чтобы мы сейчас валялись на этом песочке. Хватит!
 — И что же ты предлагаешь? — все так же лениво спросил Кибернетик, но Практикант заметил, как под стеклом скафандра у него сердито сошлись брови.
 — Будем собирать данные о планете, искать выход.
 — Какой выход?
 — Когда я буду знать — я тебе скажу. А сейчас вы с Доктором отведете шлюпку к западной гряде, найдете укрытое место и обозначите его дымовой шашкой, а мы с Райковым исследуем восточный сектор, береговую линию, дождемся робота и к вечеру выйдем к лагерю.
 — Не слишком ли рискованно разделяться? — спросил Доктор.
 — А что не рискованно? У нас слишком мало времени. Разделившись, охватим больший район.
 — Да что ты собираешься искать? — почти закричал Кибернетик. — Что?!
 — Я не знаю. Какую-нибудь зацепку, шанс или хотя бы разгадку. Слишком уж странная планета. Откуда здесь кислород, если нет биосферы? Почему такая радиация? С чем мы столкнулись в надпространстве? А может быть, биосфера все-таки есть? Как там твои культуры?
 Доктор пожал плечами:
 — Ничего нет, даже вирусов.
 — Ну вот видишь. А кислород есть. В нашем положении не стоит пренебрегать противоречиями. И потом, я чувствую, что-то здесь не так… Мы ведь не вышли на круговую орбиту, нет снимков, абсолютно ничего не знаем о планете!
 Райков не стал дослушивать до конца. Он забрался в шлюпку и начал складывать в рюкзак необходимые для похода вещи. Под руку попался бластер с антипротоновыми капсулами, он задумчиво повертел его в руках и отложил в сторону. У него еще не пропала юношеская привязанность к оружию. Но он знал, что Физик не одобрит лишний груз. Мелкие неприятности им здесь, по-видимому, не грозили, а от крупных эта игрушка не спасет. Когда все было наконец готово, он замешкался, привинчивая к скафандру запасной баллон, и догнал Физика только минуты через две. Отсюда, из-за вершины холма, уже не было видно шлюпки, но они услышали мягкое урчание ее двигателей, и оба одновременно повернулись. На фоне изумрудного неба диск шлюпки казался слишком чужеродным, даже грубым. И только когда окончательно затерялся, словно растворился в зеленой краске неба, ее силуэт, смолк последний отголосок металлического хриплого рокота двигателей, они по-настоящему почувствовали себя наедине с планетой.
 Похожее чувство охватывает человека в поле или в лесу, в те редкие минуты, когда в голове нет ни одной мысли, только ощущение запахов, красок и какого-то общего ритма жизни… Но здесь не было никакого ритма. Тишина, нарушаемая мертвыми звуками, мертвые краски.
 Тонкий слой песка под ногами иногда перемежался прослойками серой пыли, сквозь которую там и здесь торчали рыжеватые камни, покрытые желтыми пятнами пустынного загара. Жара становилась невыносимой. От нее уже не спасали и кондиционеры скафандров. Оба, не сговариваясь, свернули к ручью.
 — Слишком мелкое русло. На открытой местности при такой температуре… Почему он не пересыхает?
 — Может быть, подземные источники?
 — Сколько же их должно быть?
 К самому горизонту влево и вправо убегала серебристая змейка воды, словно клинком рассекая пустыню. Физик нагнулся, опустил в воду воронку полевого анализатора, внимательно посмотрел на выскочившие в окошечке символы элементов и цифры процентного содержания.
 — Почти земная вода. Чуть больше солей стронция и железа.
 — Радиация?..
 — Меньше, чем в воздухе. Всего двадцать рентген.
 Физик зачерпнул полные пригоршни воды и плеснул ее на смотровое стекло шлема. Вода темным масляным пятном растеклась по скафандру. Что-то странное в этом пятне на секунду задержало внимание Практиканта. Какое-то необычное отражение света, словно скафандр под влажным пятном посыпали тонким слоем муки. И тут же нашлось объяснение — соли… Слишком много солей. Вода высыхает, и остается пленка этих солей. Вслед за Физиком он вошел по колено в ручей, отключил терморегуляторы и сразу почувствовал ледяное прикосновение воды к тонкой коже скафандра.
 — Всего пятнадцать градусов! Действительно, похоже на глубинные источники. Смотри! Что это? — Практикант опустил в воду перчатку скафандра, на которой за минуту до этого образовалась уже знакомая мучнистая пленка солей, но теперь под водой пленка не исчезла! Она как будто становилась толще.
 Практикант усиленно тер перчатку, сдирая со скрипучего синтрилона тонкие лохматые чешуйки.
 — Выйди из воды! — крикнул Физик.
 Но было уже поздно. Практикант услышал свист выходящего из скафандра воздуха. Прямо на глазах пленка синтрилона, которая могла выдержать прямой удар лазерного луча, превратилась в грязноватые лохмотья, расползлась и исчезла. Практикант инстинктивно задержал дыхание, но, взглянув на Физика и увидев, как тот сдирает с себя остатки скафандра, почти сразу же захлебнулся воздухом планеты. Вначале он закашлялся, скорее от неожиданности. Воздух был очень резким, но уже через минуту казался приятным, с каким-то едва уловимым ароматом сухой земли. От каждого вздоха изнутри по телу разливалось тепло, словно он пил очень горячий чай.
 Физик подошел и встал с ним рядом. Без скафандра он казался меньше ростом.
 Впервые Райков обратил внимание на то, что Физик не так уж молод, у него были толстые щеки и добрые, глядящие сейчас печально глаза.
 — Что это было? — почему-то очень тихо, почти шепотом спросил Практикант. — Бактерии?
 — В воде не было никакой органики. Ее анализатор показал бы в первую очередь. — Внезапно ожесточившись, Физик швырнул на землю башмак от скафандра, который машинально держал в руках. — Здесь вообще ничего не было. Ничего подозрительного! Ничего необычного! Ничего такого, что могло бы разрушить синтрилон. — Последнюю фразу он произнес очень спокойно, задумчиво, словно нащупал важную мысль.
 — Сколько у нас теперь времени? — все так же тихо спросил Практикант.
 — А?.. Ты о радиации… Часов шесть мы ничего не будем чувствовать.
 — А потом?
 — Потом у нас есть анестезин. — Физик нагнулся, пошарил в груде лохмотьев, оставшихся от скафандров, и достал из-под них совершенно целый рюкзак. — Материя не разрушается. Вот, значит, как…
 Дальше они пошли молча, каждый углубившись в свои мысли. Не хотелось спрашивать, почему Физик не повернул назад, туда, где теперь находилась шлюпка. Наверно, он был прав. За шесть часов туда не добраться, да и незачем. Даже Доктор им уже не поможет. От этого просто нет средств. Медленно и неумолимо разрушаются клетки, с каждым вздохом, с каждой секундой…
 Почти физически ощущалось жаркое прикосновение зеленого солнца. Все его сорок градусов обрушились на незащищенную, отвыкшую от жары кожу людей. Через полчаса они немного привыкли к новым ощущениям. Дышалось легко. Только кружилась голова да резало глаза от непривычно яркого света.
 Местность постепенно выравнивалась, холмы мельчали по мере того, как они приближались к морю. Обнаженная раньше базальтовая кость планеты теперь совершенно исчезла под плащом дресвы и песка. За ними тянулись две цепочки следов — первые человеческие следы на этой планете. Практикант старался ставить ноги потверже, чтобы след отпечатывался как можно четче. Дышать он тоже старался глубже, хотя и не мог не думать о том, что с каждым вздохом в его легкие врываются новые миллионы радиоактивных атомов. Они уже начали свою незаметную пока работу… Можно заставить себя не думать об этом, но нельзя забыть совсем.
 Физик предложил устроить небольшой привал, и Практикант подумал о том, как хорошо, что они сейчас не спешат. Расстелили на плоском валуне бумажную салфетку, распечатали коробки с завтраком. Есть совсем не хотелось, наверно, от жары.
 Только Физик с аппетитом жевал толстые ломти консервированного хлеба, смазав их витаминной пастой. Еда всегда доставляла Физику удовольствие, даже когда не было аппетита. Наверняка ему нравился сам процесс. Райков подумал, что этот человек умеет разложить любое приятное событие на множество мелких, доставляющих удовольствие моментов и оттого, наверное, в любой ситуации не теряет ощущения какого-то особого, заразительного привкуса жизни. Практикант подумал, что молчит он, скорее всего, оттого, что не может простить себе ошибки с этой сумасшедшей водой, которая питалась скафандрами случайно забравшихся в нее космонавтов… Что могло быть нелепее ситуации, в которой они оказались? И кто, собственно, смог бы предвидеть последствия, окажись он на месте Физика? Неужели здесь так везде? Неведомая опасность за каждым камнем? В каждом глотке воздуха и воды? Что же это за планета? Даже закрыв глаза, он смог бы определить ее тип, сопоставив данные анализов и тех немногих, уже известных им фактов. Кроме, пожалуй, радиации да вот этой истории с разъеденными скафандрами… Но, может быть, как раз в этих фактах и кроется разгадка? Чтобы как-то разбить тягостное молчание, он стал многословно и путано уверять Физика в том, что случившееся пошло им на пользу, что все равно в скафандрах долго не выдержать и что теперь они по крайней мере могут чувствовать этот ветер и близкое дыхание моря.
 Физик ничего не ответил, только посмотрел на него, иронически прищурившись, и, уложив в рюкзак остатки завтрака, пошел дальше.
 Стало заметно свежее. Иногда перед ними, теперь уже совсем близко, мелькали за холмами синие пятна водной поверхности, и Райков старался не смотреть в ту сторону, словно боялся что-нибудь испортить в предстоящей встрече. Когда наконец за последним холмом открылась линия далекого горизонта, море буквально оглушило их. Нет, не шумом. Оно очень тихо лежало у самых ног, ослепительно синее в серых шершавых берегах, под ярко-зеленым небом. И даже не простором, от которого они отвыкли за долгие месяцы полета. Наверно, все-таки тем, что, пролетев миллионы километров, потеряв корабль и товарищей, в этот свой последний час они стояли на берегу обыкновенного, по-земному синего моря… Нет, все же не совсем обыкновенного. Поражали невысокие, необычно толстые валики волн, словно это была не вода, а ртуть, и еще прибой. Он не шипел, не выбрасывался на берег, как на Земле, а осторожно, ласково лизал серые камни берега.
 Практикант медленно пошел навстречу волне, вытянул вперед руки, но все же секунду помедлил, обернулся и вопросительно посмотрел на Физика. Тот молчал. Тогда Райков зачерпнул полные пригоршни синей воды и поднес их к самому лицу. Ничего не случилось. Не было ни ожога, ни боли. Вода как вода. Правда, она не стала прозрачней, эта частица моря у него в ладонях, не потеряла своего цвета. Казалось даже, потемнела еще больше, пропиталась синевой, словно кто-то растворил в ней хорошую порцию ультрамарина.
 — Похоже на солевой расплыв или пресыщенный раствор.
 Он оглянулся на Физика. Тот наблюдал за ним с интересом, в котором по-прежнему чувствовалась неуместная сейчас ирония. Больше всего Практиканта поразила эта ирония. Что-то в ней было. Какая-то мысль, уже понятная Физику, но ускользнувшая от него. И, словно протестуя против иронического молчания Физика, он осторожно поднес ладони с синей водой к губам. «Не надо! — мелькнула мысль. — Это же глупо, в конце концов! — И тут же он возразил себе: — А что сейчас не глупо? Ждать, пока пройдет шесть часов, и потом глотать анестезин?»
 Вода отдавала свежестью горного ручья, и она не была соленой… Странный привкус. Может быть, именно этого ждала от них планета? Доверия?
 — Ну как, вкусно? — спросил Физик.
 — Не знаю. Несоленая, немного похожа на… ни на что это не похоже.
 Физик стянул через голову рубашку. Он тяжело дышал, по спине сбегали капли пота. Неуклюже разбежавшись, прыгнул в воду. Не было даже брызг. Просто волны чуть разошлись, как податливая резина, и вытолкнули человека наружу. Синяя пленка прогибалась под тяжестью его тела. Словно Физик был иголкой в школьном опыте по поверхностному натяжению жидкостей.
 Физик зачерпнул воды и плеснул себе на грудь. Она разбежалась блестящими шариками.
 — Странная жидкость, а? Похоже, не искупаться. Жаль. Но все равно лежать приятно, как в гамаке, а рука свободно проходит, почти без сопротивления. Какая-то избирательная плотность, разная для разных предметов. Жалко, нет экспресс-анализатора, с полевым тут не разобраться. Ну ладно, лезь сюда.
 Райкова поразило лицо Физика. Спокойное, отрешенное от всяких мыслей, словно он лежал на земном пляже, а не на этой похожей на резину упругой синей поверхности. Он искренне, с удовольствием, как делал все подобные вещи, наслаждался подвернувшимся отдыхом и сейчас, расслабившись и задрав подбородок, блаженно щурился зеленому светилу чужой планеты.
 Лежать на поверхности моря и в самом деле было приятно. Для того чтобы смочить голову и грудь, приходилось черпать воду пригоршнями. Потом они попробовали сесть. Это удалось не сразу. Зато теперь вода доходила им почти до пояса. Правда, она все равно не везде касалась тела. Под ними образовалась довольно глубокая воронка, стены которой, казалось, были выстланы резиной.
 Наконец им надоело это странное купание, и оба вылезли на берег. Вытираться не пришлось: жидкость каким-то образом ухитрилась не пристать к телу.
 Физик выбрал камень полегче и бросил его в воду. Камень скрылся без всплеска. На гладкой поверхности моря не было видно ни единого пятнышка или морщинки.
 Часа два они молча брели по берегу без всякой видимой цели. От жары или от радиации кружилась голова, обоих клонило в сон. Наконец Физик остановился в тенистом месте под большим валуном. Разгребли мелкий сухой песок. Прежде чем лечь, Физик достал коробочку с красной полоской.
 — Если станет плохо, прими одну таблетку.
 — Как будто не все равно, сколько я их приму!
 — Нет. Не все равно. Мы все время спешили, а теперь давай не будем этого делать.
 … Все можно довести до абсурда. Даже это желание не спешить, показное, в сущности, желание… «Неужели он сможет уснуть? — подумал Райков. — Прошло не меньше четырех часов. Значит, осталось всего два». Физик отвернулся и дышал ровно и тихо… Наверно, так и нужно. Просто эти последние два часа человек должен быть наедине с собой. В этом что-то есть, в том, что они все последнее время слишком спешили, так, словно кто-то их подгонял, так подстраивал события, наслаивал их друг на друга, что не оставалось времени подумать, разобраться толком в том, почему все кончилось так нелепо в этой хорошо спланированной и безупречно организованной экспедиции к звездам…
 В последние десятилетия процент гибели экспедиций измерялся сотыми долями. Какое-то фатальное невезение необходимо для того, чтобы попасть в число невозвратившихся, пропавших без вести… С чего же, собственно, началось? Автомат вел корабль строго по курсу — не мог не вести… Корабль отклонился… или нет, скорее, наткнулся на что-то… Но на что можно наткнуться в надпространстве, если нет материальной среды? Странность номер один. Бывает. Разладился автомат, допустим, хоть это и маловероятно. Авария по неизвестным причинам. Почти все аварии бывают по неизвестным причинам. В этом, во всяком случае, нет ничего странного. Хотя сам факт аварии, приведшей к катастрофе на современном корабле, обладающем почти неограниченным запасом живучести, случай из ряда вон выходящий. Автомат не сумел справиться с аварией. Не сумел или не захотел? Нет, это опять абсурд, он не мог нарушить основную программу. Итак, странность номер два. Современный звездолет, набитый до предела самовосстанавливающейся автоматикой, получает необратимые разрушения. Отметим, кстати, что при этом он все-таки не гибнет, экипаж не получает ни малейшей царапины, зато полностью разрушен центральный автомат. От вибрации. Допустим. По крайней мере, теперь из игры выбывает один из важнейших элементов. Нет больше центрального автомата, некому выполнять программу. Зато теперь на сцене наконец появляется экипаж. В точке выхода из надпространства, в пределах досягаемости искалеченного звездолета, обнаружена неизвестная звезда…
 Получается довольно длинная, но все же приемлемая цепочка совпадений и случайностей. Посмотрим, что будет дальше.
 Во время посадки выходит из строя магнитная рубашка генератора… Пожалуй, это уже следствие предыдущего. Звездолет так разбит, что в этой последней аварии нет уже ничего странного. Странно, правда, что они успели выбраться на шлюпке, обычно такие взрывы происходят мгновенно… Но, правда, выбрались не все… Кое-что Навигатор и Энергетик все-таки могли сделать…
 Теперь планета. Давление, гравитация, состав атмосферы, кислород, диапазон температур, отсутствие враждебной биосферы, наконец, — все в пределах того узкого островка условий, в которых может существовать ничем не защищенный человек… Ничем не защищенный… Может быть, поэтому они лишились скафандров? И только радиация… Райков облизнул мгновенно пересохшие губы. Он боялся думать… Он понимал, что подошел к той самой черте, за которой вот сейчас, сию минуту поймет что-то очень важное, имеющее для них решающее значение…
 А что, если предположить, только предположить, что все это не случайно? Не может быть так много совпадающих случайностей, тогда только эта радиация выпадает из общей схемы. Ну, а если и она не выпадает? Если они просто что-то еще не понимают в ней? Короче, если он прав, радиация для них безвредна.
 Он вскочил на ноги и секунду смотрел на расплавленную синеву моря.
 Красиво? Да, пожалуй, даже слишком красиво для дикой планеты.
 Совершенно неожиданно для себя он обнаружил, что Физик спит. Самым естественным и спокойным образом. С завистью Райков подумал, что ему наверняка снится хороший сон, возможно, Земля… Надо бы его разбудить и поделиться своими догадками, да только сказать, в сущности, будет нечего. Разве можно передать глубоко охватившее его убеждение, что все, что их окружает, и все, что с ними было до этого, все это не напрасно, не может быть напрасно. И значит, во всех событиях есть смысл. Смысл, которого они не заметили, события, которыми кто-то управляет? Но это же бред. «Ты принимаешь желаемое за действительное. У тебя же нет доказательств…» — вот что ему ответит Физик. Через два часа, через десять и через двадцать. Надо подождать. Совсем немного подождать…
 По крайней мере, если он ошибается и проснуться не удастся, некому будет жалеть об этой последней ошибке.
 Веки отяжелели от яркого непривычного света. Практикант все еще пытался бороться со сном. Но недолго. Сказалось нервное напряжение последних часов.
 Снились ему сосны. Ласковые, земные, с длинными иглами, в которых свистел ветер. Смутно, сквозь сон он понимал, что здесь не может быть никаких сосен, и от этого даже во сне чувствовал невыносимую тоску и горечь. Он видел траву, растущую у их корней, гладил шершавую кору, на которой блестели смоляные слезы… Проснулся он оттого, что Физик тряс его за плечо, сел, открыл глаза…
 Вокруг плотной стеной стоял сосновый лес. На коричневой коре деревьев блестели капли прозрачной смолы. Свет едва пробивался сквозь могучие кроны деревьев. В двух шагах от их песчаной постели цвели одуванчики. В густой зеленой траве они казались вспышками земного солнца…




 3


 Если можно было доверять показаниям курсографа, шлюпка шла вверх почти вертикально. Не работал ни один обзорный экран. Кибернетик сердито передвигал рукоятки горизонтальных рулей.
 — Высота подходящая, и все-таки я не могу вести шлюпку вслепую. Кому-то придется корректировать. Ты сможешь заменить меня?
 — Я сдавал экзамены, но я мог бы…
 — Лучше не надо. Садись на мое место.
 Отдраивать люк на ходу было не просто. Зато потом Кибернетик сразу увидел под собой рыжеватую поверхность планеты. Пропало ощущение слепоты в этой несущейся неизвестно куда железной клетке.
 Доктор вел шлюпку неровно, рывками, иногда он заваливал ее набок, и тогда Кибернетику приходилось изо всех сил держаться за поручни, чтобы не вывалиться. Он отключил рацию скафандра и теперь мог себе позволить громко проклинать Доктора, планету, шлюпку, жару и все остальное.
 Пейзаж внизу постепенно менялся. Холмистая пустыня превратилась в предгорье. Все чаще попадались острые пики отдельно стоящих скал. Наконец одна из них появилась прямо по курсу. Пришлось включить рацию и вежливо попросить Доктора снизить скорость и отвернуть в сторону. Вместо этого Доктор повысил скорость, и они просто чудом не врезались в скалу. На этот раз Кибернетик забыл выключить рацию. Доктор обиделся и отказался дальше вести шлюпку. Все равно нужно было садиться. В конденсаторах почти не осталось энергии. Кибернетик выбрал небольшое ущелье, и по его командам Доктор посадил шлюпку у самой стены. Место для лагеря оказалось очень удачным. Узкие стены ущелья закрывали шлюпку с трех сторон. По расчетам Кибернетика, солнце могло заглядывать сюда только на рассвете, и это означало, что теперь они избавлены от удушающей жары. Кроме того, стены ущелья представляли собой неплохую естественную преграду. В случае обороны защищать пришлось бы только одну сторону. Почему-то Кибернетик не очень верил в «полное отсутствие биосферы». Слишком поспешен был вывод Доктора, он по опыту знал, как много сюрпризов таят в себе новые, недостаточно исследованные планеты.
 Разбивку лагеря решили отложить до возвращения Физика и Практиканта. Точно в условленное время зажгли дымовую шашку. Истек первый контрольный срок. Постепенно тревога за товарищей вытеснила все другие мысли. Захватив бинокли, Кибернетик и Доктор пошли к выходу из ущелья. Метров через сто оно кончалось, открывая широкую панораму равнины, над которой совсем недавно летела шлюпка.
 Солнце плыло над самым горизонтом. Ветер стих, и теперь во всем этом мертвом пространстве не было даже намека на движение. Они прождали в полном молчании четыре часа. Становилось заметно темнее. Несмотря на медленное вращение планеты, солнце почти скрылось за горизонтом. Необходимо было дождаться второго контрольного срока, установленного Физиком через сутки. Начинать поиски до утра было бессмысленно. Пришлось вернуться в лагерь. Поужинали питательной пастой. Все тело зудело под толстой броней скафандров, капризничали регуляторы температуры.
 — Я чувствую, что постепенно превращаюсь в черепаху, — жалобно сказал Доктор. — Давай выйдем наружу, — попросил он.
 Ночь оказалась светлой и туманной. Наверное, в этом было виновато фиолетовое свечение атмосферы. Не просматривались даже звезды. Контуры скал казались нерезкими. Их тени над головой то и дело меняли очертания. Чудилось какое-то движение, слышались шорохи… Часа два оба пытались уснуть, потом Доктор предложил снова перейти в кабину шлюпки, но Кибернетик ему ничего на это не ответил. Неприятно было даже вспоминать тесное пространство рубки, забитое угловатыми приборами, пропахшей горелой резиной и пластмассой.
 Прошло еще несколько часов. Рассвет все не наступал. Кибернетик предложил начать разбивку лагеря. Несмотря на необходимость экономить энергию, решили зажечь прожектор. Голубой конус света выхватил из темноты зазубренную стену ущелья. Ночью в свете прожектора ущелье казалось совершенно незнакомым. Изменились тени скал, их очертания. Доктору показалось, что в момент, когда вспыхнул луч, в стороне от светового конуса, у входа в ущелье, что-то двинулось. Какая-то большая, едва различимая в боковом рассеянном свете масса.
 — Посвети-ка вон туда, к выходу, — попросил он Кибернетика.
 Едва луч скользнул в сторону, как Доктор сам схватился за рукоятку прожектора и довернул его еще больше. Прямо посреди ровного дна ущелья стояла какая-то гладкая скала. Доктор мог бы поклясться, что вчера здесь ничего не было. Никакой скалы. И тут оба заметили, что между дном ущелья и скалой проходит широкая, в полметра, полоса света… Скала словно бы неподвижно висела в воздухе. Они не успели прийти в себя от изумления, как вдруг скала вся заколыхалась сверху донизу, словно была целиком вырезана из огромного куска желе, и медленно, очень плавно двинулась к ним.
 — Вот оно, твое отсутствие биосферы!
 Прежде чем Доктор успел ответить, прежде чем он успел предотвратить несчастье, темноту вспорол малиновый луч бластера. Голубое облако шумно вздохнуло на том месте, где только что двигалось неизвестное, и вокруг них сомкнулась ночь. Прожектор почему-то погас.
 — Давай прожектор! — крикнул Кибернетик, не опуская бластера, но Доктор не ответил ему.
 Он лихорадочно шарил по поясу скафандра, наугад нажимая кнопки и уже понимая, что это бессмысленно: все энергетическое оборудование вышло из строя, не загорался даже аварийный нашлемный фонарь, и только рация почему-то продолжала работать. Он отчетливо слышал шумное дыхание Кибернетика, щелчки тумблеров и его проклятия.
 Кибернетик рванул затвор бластера, развернулся в сторону стены и, уже не надеясь ни на что, нажал спуск. Но бластер не подвел. Видимо, его автоматический реактор продолжал действовать, и хотя разряд оказался намного ниже нормы, в его желтоватой вспышке они успели увидеть, что вокруг уже ничего не было. Никаких движущихся скал.
 — Перестань, — сказал Доктор. — Вернемся в шлюпку. Может быть, там что-нибудь уцелело.
 Они повернулись и молча пошли к шлюпке. Тьма стояла такая, что хоть глаз выколи. Наверное, оттого, что их ослепила вспышка бластера. Они прошли десять шагов, пятнадцать — шлюпки не было.
 — Ты уверен, что мы идем правильно? — спросил Доктор.
 — Сейчас посмотрим!
 Кибернетик снова щелкнул затвором, но Доктор перехватил его руку.
 — По-моему, довольно. Твоя иллюминация только привлекает внимание к нам.
 В спину им ударил порыв ветра. Доктору показалось, что в воздухе пляшут какие-то огненные искорки.
 — У меня что-то с глазами… Ты видишь этих светляков?
 — Возможно, это разряды. Здесь чертова уйма энергии от радиации и от этого сумасшедшего зеленого солнца. Но где шлюпка?
 — Может, повернем обратно?
 — Тогда вообще потеряем направление. Почему они не нападают? Сейчас самый удобный случай, на открытом месте мы беззащитны, а ночные животные отлично видят в темноте. Если попробуют еще раз… я ударю протонными…
 — Что «еще раз»?
 — Ну, напасть на нас!
 — С чего ты взял, что они нападали?
 — А что же они, играли в пятнашки? Зачем им бежать прямо на нас? Мало здесь места?
 — Ты хоть знаешь, в кого стрелял?
 — В кого? Почему «в кого»? Это был какой-то зверь. Очень крупный зверь!
 — Хорошо, если так. А если нет?
 — Ну, знаешь…
 Было видно, что вопрос Доктора все же смутил Кибернетика.
 Доктору совсем не хотелось продолжать этот разговор, но надо было его продолжать, не было иного выхода.
 — Объявлять войну целой планете с нашими силами не очень-то разумно. А? Как думаешь?
 — Очень ты любишь все преувеличивать, Петр Семенович. О какой войне идет речь? При чем здесь война? На нас напало неизвестное существо, я в него выстрелил, вот и все!
 — А если не просто существо?
 — Ты говоришь так, словно уже открыл на этой планете целую цивилизацию! Да еще не гуманоидную. Поделись, если это так!
 — Ничего я не открыл! Но я предпочитаю вести себя так, словно здесь может быть такая цивилизация, и по крайней мере не забывать, что здесь мы гости! Мне хочется, чтобы люди всегда были добрыми гостями. Достаточно зла мы успели натворить на собственной планете. Не надо хвататься за бластер без крайней необходимости. Я почти уверен, что у этой штуки не было никаких враждебных намерений. Иначе от нас ничего бы уже не осталось. Это нас здесь только двое, а разум и вообще жизнь, даже самая примитивная, способны к объединению в случае опасности.
 — Вот-вот! Ты говорил, что на этой планете отсутствует биосфера, ты делал анализы и не нашел даже вирусов!
 Доктор усмехнулся:
 — Так уж мы устроены. Всегда приятней обвинить в ошибке другого, особенно если чувствуешь, что виноват сам. А биосфера… Что же, согласен. Слишком поспешный вывод. Хотя все это странно, Миша. Очень странно… Может быть, наши найдут что-нибудь новое?
 — Они даже не взяли оружие!
 — Оружие здесь не поможет.
 — Ну, это мы еще посмотрим! Лучше с самого начала показать не слабость, а силу.
 Доктор надолго замолчал. Ветер постепенно усиливался, стало трудно держаться на ногах, и было отчетливо слышно, как скрипит оболочка скафандра под хлещущими ударами песчаных струй.
 — Надо сесть и подождать, пока стихнет ветер, — предложил Доктор.
 — Верх стены непрочен. Если ветер усилится, начнутся обвалы. Нельзя останавливаться. Нужно найти шлюпку или хотя бы какое-нибудь укрытие. Подожди! Ветер дует вдоль ущелья, повернем так, чтобы он бил в бок, и дойдем до стены, там наверняка найдется какая-нибудь трещина. Если повезет, дождемся рассвета. Черт с ней, со шлюпкой! Сейчас неизвестно, где безопасней.
 Им повезло. Это была не трещина, а овальный вход в какую-то пещеру.
 — Я осматривал вчера всю местность — не было здесь никакой пещеры, — раздраженно сказал Кибернетик. — Не могли же мы уйти так далеко!
 Остановились у самого входа, с трудом переводя дыхание. Под сводами пещеры ветер сразу же стих. Глаза понемногу привыкли к темноте, и они уже различили смутные, уходящие вглубь своды каменного потолка и светлое пятно входа, перечеркнутое мелкой сеточкой пляшущих в воздухе огненных точек.
 — Из-за этой свистопляски совсем ничего не видно.
 — А ты вынь батарею бластера. Подключим ее к прожектору скафандра.
 — Тогда мы останемся безоружными.
 — Это глупо. Если бы там был хищник, мы не успели бы пройти и двух шагов. Хищники, тем более ночные, редко охотятся в одиночку.
 — Их распугал выстрел.
 — Ну да, такие пугливые звери. Гасят прожекторы, переносят с места на место шлюпки, подсовывают пещеры… Что еще они умеют делать?
 Кибернетик ощупью нашел в темноте плечо Доктора.
 — Не надо, Петр Семенович. И без того тошно.
 — Хорошо, не буду. Но ты все же разряди бластер и зажги свет. Надоело сидеть в темноте. Неплохо было бы осмотреть помещение, в которое нас пригласили. Ты заметил? Стены как будто теплые. Даже сквозь перчатку.
 — Нагрелись за день. Сейчас я попробую подключить фонарь прямо к бластеру, не вынимая батареи.
 Синий конус света упал на стену пещеры.
 — Не пережечь бы излучатель, он не рассчитан на такое напряжение, — пробормотал Кибернетик, что-то подкручивая в коробке бластера.
 — Посвети в разные стороны. Я хочу посмотреть.
 — Пещера как пещера. Не на что тут смотреть.
 — Ну, ты не совсем прав… — Доктор подошел к стене. — Стены как будто оплавлены и теплые. Внутри они не могли так нагреться только от дневного света. И эти натеки… вот посмотри, как будто пещеру выжгли в скале…
 — Ну да, специально к нашему приходу.
 С минуту Кибернетик молча ковырялся в поясе скафандра, а Доктор, держа на вытянутых руках бластер с мотком провода, все никак не мог оторвать глаз от стен пещеры.
 — А знаешь, она довольно глубокая. Надо будет посмотреть, что там дальше.
 — Днем посмотрим. Если со шлюпкой ничего не случилось… Очень странно. Сели только наружные батареи скафандров. Направленное излучение? Может, оно пронзило узкий участок, как раз там, где были батареи? Но тогда почему ничего нет на дозиметрах? Тут одному не разобраться, вот вернутся наши…
 — Тихо! — прошептал Доктор. Что-то мелькнуло в дальнем углу пещеры, что-то темное и не очень большое. — Дай-ка мне бластер, — сказал он как мог спокойней.
 — Зачем?
 — Еще раз осмотреть стены. Переключи его, пожалуйста, на мой фонарь.
 — Надо было свой брать! — проворчал Кибернетик, но батарею все же переключил.
 Поставив оружие на холостой взвод, Доктор осторожно повернул шлем в сторону, где только что видел движение, и резко нажал выключатель. Ярко блеснули желтым агатовым светом два глаза. Существо величиной с ягненка сидело, ослепленное светом.
 — Стой! — крикнул Кибернетик. — Не подходи к нему!
 Но Доктор даже не обернулся.
 — Наши скафандры выдерживают удар лазера. Чего ты, собственно, боишься? Есть все-таки биосфера! Есть… Нет, это потрясающе, — у него же нет рта. И ног не видно! Как оно движется? Какой обмен веществ?
 Доктор сделал еще один шаг, чтобы лучше рассмотреть представителя этого неизвестного мира, и в ту же секунду раздался глухой, чавкающий звук, словно ударили ладонью по круто замешенному тесту. Существо съежилось, вжалось в стену и стало медленно исчезать. Сначала исчезла его задняя половина. С секунду оно казалось барельефом, высеченным в скале каким-то древним художником. Но барельеф становился все тоньше, линии постепенно стирались, и вот уже перед потрясенным Доктором не было ничего, кроме гладкой поверхности камня.
 — Ты видел? — все еще не отрывая глаз от того места, где только что сидело существо, спросил Доктор.
 — Видел… — почему-то шепотом ответил Кибернетик. — Похоже, оно нырнуло. Нырнуло прямо в камень…
 Чтобы проверить себя, Доктор прикоснулся перчаткой к тому месту, где исчезло существо. Камень оказался в этом месте мягким, податливым, как глина, и очень горячим.
 — Может, оно его расплавило? Какая-то высокотемпературная форма жизни?
 — Нет. У меня такое предчувствие, что здесь что-то совсем другое, что-то гораздо более сложное…
 Предчувствие не обмануло Доктора. Секунд через десять или пятнадцать после того, как исчезло неизвестное существо, снова раздался знакомый чавкающий звук. Стена вздрогнула и стала медленно уходить куда-то вглубь, словно ее всасывал изнутри огромный каменный рот. Сначала образовалась небольшая, но стремительно расширяющаяся воронка или, скорее, неправильное, сферическое углубление. Оно вогнулось внутрь скалы, расширилось и, наконец, замерло, образовав длинный узкий коридор, отделенный от пола пещеры невысокой, в полметра, каменной ступенькой. Проход был таким, что в него свободно, не сгибаясь, мог пройти человек. Направленный внутрь луч фонаря ничего не объяснил им. Свет терялся в стенах длинного, ровного туннеля, конца которого нельзя было рассмотреть.
 — Кажется, нас приглашают войти…
 — И не подумаем. При таком энергетическом вооружении, как у них, нужна силовая защита, а мы…
 — А мы уже не экспедиция, Миша. Кажется, ты это забыл, так вот войдем как есть и даже эту игрушку оставим. — Доктор выключил бластер. — Терять нам нечего, а доверие можно заслужить только доверием.
 Больше они не спорили. Даже когда Доктор повернулся и положил у порога бластер, предварительно вынув из него батарею, Кибернетик не стал возражать.
 Прошли метров двести, а может, больше. Очень трудно определялось расстояние в этом совершенно гладком коридоре с тускло поблескивающими, словно лакированными, стенами.
 Идти было легко. Пол мягко пружинил под ногами. Чтобы скомпенсировать внешнюю температуру, пришлось включить охлаждение скафандров на полную мощность.
 — Ты заметил, перед тем как образовался проход, камень даже не светился, температура совсем небольшая, иначе никакое охлаждение не помогло бы. Если это не плавление, то что же?
 — Может, ослаблено сцепление между молекулами?
 — Молекулярное сцепление? Ну, не знаю… Для этого нужна такая прорва энергии.
 — Меня другое беспокоит: этот проход что-то уж слишком длинный. Не понимаю, зачем им это понадобилось?
 — Вот, кажется, и конец.
 Но это был не конец. Просто коридор раздваивался на два одинаковых рукава. С минуту они стояли молча, раздумывая, куда повернуть. А метров через пятьдесят коридор снова раздваивался. Они вернулись и отметили первый поворот. Потом Кибернетик предложил более рациональный способ:
 — Будем все время поворачивать налево, чтобы не запутаться.
 Они еще раз повернули налево, и почти сразу же луч фонаря осветил новую развилку.
 — Не слишком прямая дорога, а?
 — Честно говоря, мне это не нравится, — сказал Доктор.
 — Может быть, попробуем разок повернуть направо?
 — Правые туннели должны заканчиваться тупиком.
 — Откуда ты знаешь?
 — Да уж знаю… Можно, конечно, проверить, только снова пометь поворот.
 Они проверили. Доктор оказался прав. Почему-то это открытие заставило его помрачнеть. Они вернулись к помеченной развилке и снова свернули налево. Доктор теперь почти не разговаривал. Его шаркающие шаги доносились все глуше. Прислушавшись к его затрудненному дыханию, Кибернетик остановился.
 — Барахлит фильтр? Чего ты все время отстаешь?
 — Просто забыл привернуть свежий баллон, когда выскакивал из шлюпки.
 — Интересно, как тебе удалось сдать экзамены в школе третьей ступени… — сказал Кибернетик, внимательно изучая свой распределитель. — Значит, воздуха у нас всего на полчаса. Придется поторопиться. — Он отвинтил запасной баллон и протянул Доктору: — Держите, медицинский работник. Жаль, что я не Навигатор. Ты бы у меня одним нарядом не отделался за такие штучки!
 — Спасибо, — просто сказал Доктор.
 И Кибернетик почувствовал, как от этого знакомого земного слова улетучивается все его раздражение.
 Прошло минут десять, прежде чем они поняли: что-то изменилось. Появилось едва заметное движение воздуха.
 — Погаси свет, — попросил Кибернетик.
 В наступившей темноте увидели впереди светлое пятно.
 — Кажется, там выход!
 — Конечно, выход. Лабиринт всегда заканчивается выходом, если применить правило левой руки.
 — О чем ты? — не понял Кибернетик.
 — О земных лабиринтах.
 — Но здесь не Земля!
 — В том-то и дело! Это мне и не нравится. Слишком знакомый лабиринт. И слишком простой…
 Проход теперь расширился, перешел в длинный зал. Впереди тускло поблескивала какая-то лужа. А еще дальше за ней скала раздвигалась в стороны, и можно было увидеть знакомое дно ущелья.
 — Смотри-ка, уже рассвет, — сказал Кибернетик. — Долго мы проплутали.
 Доктор ему не ответил. Он остановился и стоял теперь сжав кулаки, с ненавистью глядя на лужу, преградившую им путь.
 — Ну, чего ты застрял? Пойдем! Хорошо, что вышли в наше ущелье, успеем добраться до шлюпки.
 — Понимаешь, Миша… А ведь мы здесь не пойдем.
 — Не пройдем?
 — Нет. Я сказал, не пойдем. Сейчас я тебе все объясню.
 — Да что тут объяснять! Объяснишь, когда сменим баллоны!
 — Тогда уже будет поздно. Послушай, этот лабиринт… А теперь этот… этот… бассейн, доска… Вон там, видишь?
 — Какая доска? Я вижу каменную плиту, и прекрасно. С ее конца легко перепрыгнуть через лужу!
 — Вот именно. Именно перепрыгнуть… В этом все дело.
 — Да говори ты толком, наконец!
 — Помнишь, там, в лабиринте, я знал, что все время нужно поворачивать налево?.. И этот зал мне знаком.
 — Ну это ты, брат, загнул! Не мог ты этот зал видеть!
 — А я и не видел. Здесь не видел. Я его на Земле видел… У меня такое чувство, как будто я в чем-то виноват, как будто я эти опыты выдумал…
 — Какие опыты?! — Теперь уже Кибернетик окончательно вышел из себя. Он повернулся к Доктору, и его лицо покраснело от гнева. — Будешь ты говорить толком или мне тащить тебя к выходу?! Кислорода осталось на пятнадцать минут, хватит лирику разводить!
 — Ну так слушай. В таком зале мы показываем студентам опыты на крысах, ну… на простейшие инстинкты, понимаешь? Вон там — лабиринт. Здесь прыжковый стенд. В конце — приманка. Кусок сала или выход — разница небольшая. Конечно, все соответственно увеличено в масштабе.
 — Ты хочешь сказать, что теперь в роли крыс мы?
 Доктор молча кивнул и сел на пол. Он выбрал камень поудобнее, расположился основательно и совершенно спокойно. Видно было, что он уже принял окончательное решение и теперь никуда не спешил. Чтобы все время видеть его лицо, Кибернетику пришлось сесть рядом.
 — Значит, они простейшие инстинкты проверяют… А зря ты оставил бластер!
 Доктор ничего не ответил, только пристально посмотрел на него, и почему-то Кибернетик смутился, отвел взгляд. Но почти сразу же новая мысль заставила его вскочить на ноги.
 — Черт возьми, но это нелепо! Не могли они не видеть шлюпки!
 — Конечно, они видели шлюпку и понимают, что мы не крысы. Вряд ли они вообще знают, что такое крысы, но наверняка знают, как мы к ним относимся.
 — Откуда?
 — Оттуда, откуда они узнали об этом стенде. Из моей памяти.
 Кибернетику показалось, что после этих слов дышать стало труднее, словно уже истекли оставшиеся у них пятнадцать минут…
 — Думаешь, они читают мысли?..
 — Мысли — вряд ли. Человек мыслит символами, словами. А эта условная система не может быть сразу понята никаким другим разумом, тем более что не только способ информации, но и ее кодировка, как правило, всегда отличны. Помнишь бету Ориона? Сколько там бились над расшифровкой языка запахов? Нет. Не мысли, но вот память, пожалуй, им доступна. Память, прежде всего зрительные образы. Ну, и эмоциональная окраска какого-то определенного образа, наверное, им понятна… Впрочем, все это только догадки. Фактов пока очень мало. Не успели мы собрать достаточно фактов.
 — Еще успеем, — машинально сказал Кибернетик и вдруг понял все, что имел в виду Доктор. — То есть ты хочешь сказать, что у нас нет другого выхода, только отказ от участия во всем этом? — Кибернетик обвел рукой каменный мешок, в котором они сидели.
 — Я рад, что ты понял. Есть вещи, которые очень трудно объяснять.
 — Нет. Подожди. Можно обойти доску или вернуться! В конце концов, в лабиринте мог быть и другой ход. Мы же не все ответвления проверили. Не сидеть же так, пока кончится кислород!
 — Видишь ли, Миша, наверняка я знаю только одну вещь, отличающую человека от крысы…
 Они помолчали, слышно было, как где-то капает и шипит в респираторах воздух. Кибернетик так и не спросил, что это за вещь, и тогда Доктор закончил:
 — Чувство собственного достоинства.
 За секунду до этих слов Кибернетику еще казалось, что он сможет переубедить Доктора или, на худой конец, сбегать к шлюпке за новыми баллонами. И сейчас, уже признав для себя правоту Доктора, но все еще не находя сил принять ее до конца, он зло возразил:
 — Я ведь не стану ближе к крысе оттого, что пройду по доске!
 — Конечно, нет. Но тогда ты примешь условия предложенной нам игры. Крысы всегда их принимали.
 Опять надолго наступило молчание. Свет фонарей постепенно желтел, и Кибернетик отметил про себя, что, значит, и батарее от бластера досталось тоже, скоро они останутся в полной темноте. Может, это и лучше…
 Доктор отыскал его плечо. Рука Доктора казалась через скафандр очень легкой.
 — Думаешь, они поймут?
 — По крайней мере, узнают о нас кое-что… И потом, это ведь прежде всего для нас самих важно, не превращаться в подопытных кроликов…
 Доктор не успел закончить фразу. За их спиной раздался громкий лопающий звук. Оба резко обернулись. Стены не было. Исчез целый кусок в несколько квадратных метров. И совсем недалеко, у самого пролома, они увидели шлюпку.




 4


 Одуванчики в траве казались вспышками земного солнца… На секунду мелькнула шальная надежда, что это Земля. Вот за этой знакомой сосной начинается тропинка к санаторию… Но тропинки там не было. Практикант увидел, что ее нет, сразу, как только поднялся на ноги. Он вдруг почувствовал, что трава под ногами слишком колюча, слишком крепка для земной травы. Физик вскочил и смотрел на Практиканта так, словно хотел проверить, видит ли и он этот лес.
 — По-моему, это не галлюцинация и не мираж, — сказал Практикант, с трудом проталкивая слова через спазму, сдавившую горло.
 Вспоминая позже, что они почувствовали в те первые минуты, они точно установили, что меньше всего в их чувствах было все-таки удивления. И не потому, что притупилось восприятие необычного на чужой планете. Просто они все время инстинктивно ждали чуда. И теперь, когда чудо действительно случилось, они восприняли его как должное. Само собой разумеющимся казалось даже отсутствие последствий радиации. Правда, Физик считал, что они могут проявиться позже, но на это Практикант возразил, что на планете, где растут каменные сосны, радиация тоже может быть особой. Физик не сразу понял, о каких каменных соснах он говорит. И тогда Практикант протянул ему обломок ветки, где в изломе вместо знакомой светлой древесины темнел камень.
 — Об этом я догадался раньше. Видишь, не шевелится ни одна ветка, несмотря на сильный ветер. Это не настоящие деревья. Очень детальные копии.
 — Для любой копии нужен оригинал.
 — Здесь использовано все, что можно было извлечь из моей памяти… Силуэты деревьев. На заднем плане они как будто расплылись. В этом месте нет ничего потому, что я не помню, что там стояло у нас в санатории: не то беседка, не то фонтан. Образовалась бесформенная глыба. В изломе ветки нет ни жилок, ни сосудов, видишь, структура базальта. Это не окаменевшие деревья. Это копии деревьев, искусно сделанные из камня.
 — Для чего?
 — Ну, я не знаю. Может, это у них такой способ общаться друг с другом.
 — Ну да! Мы рисуем на бумаге, а они вырубают послания из скал. Простой и дешевый способ.
 — А как иначе это объяснишь?
 — Пока не знаю. Давай посмотрим, что здесь есть еще.
 Каменные копии деревьев стояли полукругом ряда в четыре вокруг выемки, в которой они спали. За деревьями ничего не изменилось, в пустынной базальтовой равнине. Физик, защитив глаза от ветра ладонью, долго смотрел в ту сторону, куда улетела шлюпка.
 — Не пора ли нам возвращаться? Они, наверное, до сих пор не сняли скафандры.
 — Ты думаешь, Доктор тебе поверит? Приборы покажут, что мы схватили больше трех тысяч рентген. С покойниками врачи, как правило, не разговаривают.
 Хотелось шутить, улыбаться, жадно глотать воздух, горячий и терпкий, как вино. Все тревоги отошли на второй план. По сравнению с тем огромным и значительным фактом, что они чувствуют на лице прикосновение ветра, у них ноют ноги от усталости и очень хочется пить.
 Только к вечеру они отыскали холм со знакомыми очертаниями. Практиканту показалось, что это другое место. Он спорил с Физиком до тех пор, пока тот не разгреб песок и не нашел обломки досок от упаковки планетного робота.
 Прищурившись, Практикант смотрел, как ветер зализывает длинными струями лунку, только что вырытую Физиком в базальтовой пыли. Медленно ползущее солнце скрылось за горизонтом, и сразу потянуло холодным ветром. Физик обошел всю площадку, старательно подбирая силикетовые обломки ящика.
 — Зачем тебе они?
 — Ночью станет еще холоднее. Силикет трудно разжечь, но зато, если это удастся, будет неплохой костер.
 — Хочешь здесь ночевать?
 — Конечно, в темноте мы не найдем лагерь, и, кроме того, робот… Если он вернется, мы получим дополнительную информацию.
 — По программе он должен был дожидаться нас здесь несколько часов назад.
 — Возможны непредвиденные задержки… Конечно, я понимаю, что, раз его нет до сих пор, скорее всего, он уже не появится. Все же подождем. Это ведь наш единственный сохранившийся автомат…
 — А контрольный срок?
 — Я назначил дополнительный. Они будут волноваться, но другого решения быть не может.
 — Не думаю, что стоять на месте безопаснее, чем двигаться, вряд ли мы сможем уснуть.
 — Есть еще одна причина. О ней мне бы не хотелось говорить раньше времени. Давай подождем. Что-то ведь должно проясниться. Для чего-то были нужны там деревья и все остальное.
 Значит, Физик тоже все время ждет. Ждет следующего шага. Наверное, он прав. И, наверное, так и нужно — ждать с открытым забралом. У них нет скафандров. Нет робота. Нет оружия. Два беззащитных человека на чужой планете и этот костер… Словно они в туристском походе, устали после длинной дороги и сделали привал… Наверное, так и нужно — ждать…
 Зеленоватый закат погас, и холодная темнота обступила со всех сторон. Ночью на открытом пространстве человек особенно остро чувствует свое одиночество даже на Земле. Здесь это чувство обострилось еще больше. На Земле ночи полны шорохов и звуков жизни. Космос нем, но даже к его однообразному, равнодушному молчанию легче привыкнуть, чем к тишине этой ночи, сквозь которую прорывался то какой-то отдаленный рокот, то тоскливый вой ветра, разрывающегося на части об острые зубцы скал, то шелест песчинок. Не было ни треска цикад, ни шороха крыльев, ни осторожных шагов ночного хищника. Ни одного живого звука.
 И невольно, словно подталкиваемые этой тишиной, они подвинулись ближе друг к другу. Физик, пренебрегая концентратами, попытался заварить чай в какой-то плошке, сделанной из крышки ненужного теперь прибора. Чай из местной воды долго не закипал, сердито булькал и не желал завариваться. В конце концов Физик стал его пить мелкими глотками, обжигаясь и дуя на плошку, как в блюдце. Что-то в этом ритуале было удивительно успокаивающее, домашнее, и Практикант подумал, что этот плотный, неторопливый человек всегда умеет создать вокруг себя ощущение уюта и надежности. Почему это так, он не знал и понимал, что ему самому это вряд ли удастся. Со стороны он, скорей всего, выглядит испуганным мальчишкой. Недаром Физик его успокаивал в тот момент, когда с них, как луковая шелуха, полезла оболочка скафандров…
 Когда темнота сомкнулась, она оставила вокруг костра лишь маленький клочок освещенного пространства. Ночь затаилась у них за спиной, неторопливо поджидая своего часа… Не так уж и много было силикетовых досок… И когда сгорела последняя доска, когда остыли красные глаза углей и потухли последние искры, когда они уже перестали ждать и надеяться на новое чудо, что-то случилось.
 Шагах в сорока от них лежал валун величиной с пятиэтажный дом. Днем Практикант забирался на него, чтобы лучше осмотреть окрестности, и хорошо запомнил изрезанные морщинами, шершавые каменные бока. Неожиданно лежащий в стороне валун четко обозначился на фоне темного неба, с которым совершенно сливался за минуту до этого. Сначала оба подумали, что за горизонтом вспыхнуло какое-то зарево, но уже через секунду поняли, что это светится сам камень. Постепенно все его массивное тело наливалось светом, меняя оттенки от темно-красного до вишневого и светло-розового. Длинные волнообразные цветовые сполохи пробегали по камню то сверху вниз, то снизу вверх. Одновременно цвет приобретал глубину. Камень становился прозрачным. Теперь он был похож на гигантский розовый кристалл турмалина, подсвеченный изнутри каким-то непонятным светом. Одновременно с почти полной прозрачностью изнутри внутри камня обрисовались неясные уплотнения, похожие на белесоватый туман, словно кто-то капнул в рюмку с водой каплю молока. Эти уплотнения все время двигались и постепенно сжимались, приобретая большую четкость и плотность. В то же время они как бы вытягивались и разветвлялись, образуя сложные, непонятные людям конструкции и абстрактные узоры, в которых нельзя было уловить ни ритма, ни симметрии.
 Через несколько секунд после образования рисунок белесых контуров внутри камня стал усложняться, ускорился и темп образования новых узоров. Неожиданно весь камень по диагонали пронзила какая-то невообразимая сложная игольчатая конструкция. Она на глазах разрасталась вширь и вглубь, потом неожиданно вспыхнула многочисленными искрами и распалась. Сразу свет внутри каменной глыбы стал меркнуть, а сама она осела, контуры ее поплыли, и, прежде чем погасла последняя вспышка света, прежде чем снова исчезло все в ночной тьме, они успели заметить, как камень вытянулся вверх и в сторону, словно укладывался поудобнее на свое вековое ложе. По его бокам вместе с золотистыми искрами пробежала короткая судорога. Потом все исчезло в полной темноте.
 Оба не смогли сомкнуть глаз до самого рассвета, но за ночь ничего больше не произошло. Солнце еще не успело взойти, как они уже стояли у подножия таинственного камня. Ничего необычного не могли отыскать их жадные взгляды на его выгнутых, потрескавшихся боках. Поверхность на ощупь казалась мертвой и совершенно холодной. С южной стороны на валуне сохранилась даже пленка пустынного загара. Физик выбил из края трещины несколько образцов, но и на свежем сколе структура камня ничем не отличалась от обычного базальта.
 Отбросив осколки камня, он недоуменно пожал плечами:
 — Просто ему неудобно стало лежать. Если бы у нас была кинокамера…
 — И корабельный мозг, в который можно отправить пленку для обработки данных… Нет. На этой планете до всего придется доходить своим собственным умом.
 Они долго спорили о том, что делать дальше. Физик настаивал на возвращении в лагерь. Практикант считал, что нельзя уходить, не разобравшись в ночном происшествии.
 — Да как ты в нем разберешься, как? Ну, допустим, сегодня ночью камень опять замерцает и мы увидим те же или, может быть, совсем другие структуры. Что ты сможешь понять во всем этом?
 — Тот, кто способен создавать такие сложные системы, наверняка сумеет найти способ общения.
 — Во-первых, если захочет. Во-вторых, для этого он прежде всего должен понимать нас. А в-третьих, вот посмотри. — Физик вывернул заплечный мешок, вытряхнул крошки. — Камни мы есть не умеем. И потом, почему ты думаешь, что эта система создана специально для нас? Что, если она существует сама по себе? Почему бы ей не быть самостоятельным гомеостатом, тем самым таинственным фактором, который занят собственными делами, а на наши влияет чисто случайно?
 — Именно поэтому мы не должны уходить. Если эта встреча случайна, мы можем потерять единственный шанс, провести годы на этой планете, забравшись в пещеры и питаясь хлорелловым супом, до конца наших дней смотреть на базальтовые скалы, ничего не замечая, и вспоминать упущенный шанс!
 — Да кто тебе не дает вернуться сюда после того, как мы найдем наших?
 — И обнаружить камень? Просто глыбу базальта? То, что мы видели, приходит и уходит. Неизвестно, сколько времени пробудет оно здесь. Может, предстоящая ночь единственная и последняя, когда нам удастся что-то понять и объяснить. Может быть, сейчас самое главное — не уходить, показать, что нам интересно и нужно то, что мы видели. Показать, что мы хотя бы стараемся понять. Можно уйти, конечно. Только ведь это тоже будет ответом. И кто знает, станут ли нам еще раз навязывать объяснение, от которого мы однажды отказались?
 — Ну хорошо, возможно, ты прав. Я не уверен, что еще один день голодовки пойдет нам на пользу, но, в конце концов, последние дни мы все время совершали не очень разумные поступки. Тем не менее нам пока не приходится жаловаться.
 День тянулся бесконечно долго. Измученные жарой и бессмысленным, по мнению Физика, ожиданием, к вечеру они уже почти не разговаривали, каждый уйдя в собственные мысли.
 Физик вспоминал лабораторию на шестом спутнике. Свою последнюю в околоземелье лабораторию. Именно там он решил подать заявку в службу дальней разведки и надолго, может быть навсегда, покинуть Землю. Приземелье. Лаборантка Марина Строкова улетела вместе с его коллегой Ринковым, и жизнь вдруг показалась пустой и лишенной смысла… Они дружили больше двух лет. Бывает такая дружба, словно замершая в определенной точке. Наверное, она просто не принимала его всерьез. Марине нравились сильные целеустремленные люди, а он даже сам себе порой казался неуклюжим неудачником, где уж ему равняться с Ринковым. Совершенно неожиданно его кандидатура прошла. Перед отлетом он даже не простился с Мариной. Все это осталось в нереально далеком прошлом, на другой планете, которая называлась певучим домашним словом «Земля». Физик потянулся, зевнул.
 Задолго до захода солнца оба почувствовали необычайную сонливость. Наверное, это была реакция организма на такое напряженное ожидание. Практикант, отгоняя непрошеную дремоту, то и дело приподнимался на локте. Он во все глаза глядел на валун. Скорее всего, ничего больше не случится и ожидание напрасно. Тут они имеют дело с чужим разумом, с чужой волей… Вспомнились выпускные экзамены, прощальный институтский вечер. Сергин тогда сказал: «Тебе наверняка не повезет, слишком ты этого хочешь». Они понимали друг друга с полуслова, дружили не один год; сейчас Сергин далеко ушел с экспедицией на «Альфу». При их специальности очень трудно поддерживать старую дружбу. Контакты рвутся. Люди забывают сначала лица друзей, потом они не помнят, как выглядела скамейка в парке института, и на ее месте образуется просто глыба базальта…
 Ну полно, не стоит придавать этому такого значения! Если нужно будет, он вспомнит все. Вот именно: если «нужно», а просто так, для себя, можно, значит, и не помнить? Но ведь я жду именно потому, что помню, потому, что я сейчас уже не просто практикант… Ну конечно, «полномочный представитель цивилизации». А Ленка, между прочим, так и не подарила тебе свою видеографию. Не верила в тебя? Не хотела ждать? Или все у вас было не очень серьезно? А как это «не очень» и как оно должно быть «очень»? Вопросы, вопросы… Преподаватель Горовский не любил его именно за многочисленные вопросы. «Рассуждать нужно самостоятельно, обо всем спрашивать просто неэтично, юноша…»
 В лицо ударил резкий, порывистый ветер, и, приподняв голову в очередной раз, Практикант увидел, что солнце наконец зашло. Камень возвышался перед ними молчаливой холодной стеной.
 Практикант повернулся к Физику и с удивлением обнаружил, что тот спит. Ну что ж, значит, нужно дежурить одному. Кто-то должен ждать, если понадобится, всю ночь. Но мысли путались. Очень трудно все время помнить самое важное. А самым важным было теперь не заснуть, не пропустить… Но он все-таки заснул. Он понял, что заснул, сразу как только по глазам ударил резкий беловатый свет и потому что, открыв глаза, вдруг обнаружил себя в полукруглом, хорошо освещенном зале с ровным песчаным полом. Он не должен был засыпать, а вот заснул… Но, может быть, тогда и этот зал — часть его продолжающегося сна? Нет. Слишком четко и ясно работал мозг, и только сам переход в это новое для него положение остался неясным, словно на секунду выключилось сознание — и вот он уже здесь, в зале…
 Так. А теперь спокойно, примем это как должное. В конце концов, были же каменные деревья, почему бы не быть залу? Может, так нужно. Но где Физик? Почему его нет? Подождем, что-то должно проясниться, просто так такие залы не снятся. Можно нагнуться и пересчитать песчинки на ладони — сорок три… Можно считать и дальше, но это не обязательно. Он и так уже знает, что никакой это не сон. И сразу за этой мыслью волной прокатился страх. Замкнутое пространство вокруг, казалось, не имело выхода. Что может означать этот зал? И почему здесь так светло? Откуда свет? Свет шел отовсюду. Казалось, светится сам воздух. Стена крутым полушарием уходила от него в обе стороны и терялась в этом радужном сверкании. Что предпринять? И нужно ли? Может, лучше ждать? Нет, ждать в этом зале он не сможет.
 Он чувствовал, что еще минута-другая такого ожидания — и он начнет бить кулаками по стене и кричать, чтобы его выпустили. А делать этого не следовало. Делать нужно было что-то совсем другое. И прежде всего сосчитать до сорока, внутренне расслабиться, полностью отключиться. Представить себе яркий солнечный день в Крыму, ослепительную синеву неба и чайку… Так. Хорошо. Теперь можно открыть глаза и еще раз все спокойно обдумать. Если решить куда-то двигаться, то выбор, собственно, небольшой. Единственный ориентир — стена. Кстати, из чего она? Базальт? Похож на естественный, никаких следов обработки… Что же, пойдем направо. Надо считать шаги, чтобы потом можно было вернуться к исходной точке. Сорок шагов, пятьдесят… И вот вам, пожалуйста, дверь. Самая обыкновенная, какие бывают в стандартных домах из стериклона на Земле… Ручка поблескивает. Очень аккуратная дверь и очень нелепая на сплошной базальтовой стене, уходящей вверх и бесконечно в обе стороны.
 Ну что же, дверь — это уже нечто вполне понятное, можно предположить, что она здесь специально для него. В таком случае откроем.
 Практикант протянул руку и открыл дверь в корабельную рубку. Произошло мгновенное переключение памяти, и, открыв дверь, он уже не помнил о том, о чем думал минуту назад, стоя в зале. Но зато прекрасно помнил, зачем бежал к рубке и как за минуту до этого Физик пытался втолкнуть его в шлюпку. «Значит, все-таки удалось вырваться», — мелькнула запоздалая мысль. Навигатор и Энергетик молча стояли у пульта. Наверное, они только что выключили аварийную сигнализацию, и поэтому тишина казалась почти осязаемой.
 «В шлюпку! Скорее!» — крикнул он им. Или прошептал? Он не услышал собственного голоса, но зато сразу же остался один у пульта. Навигатор и Энергетик исчезли, и у него нет времени об этом думать, нет времени анализировать, потому что самое главное сейчас — вот эта маленькая светлая точка на единственном уцелевшем экране; надо дать отойти ей как можно дальше, вытянуть ее за зону взрыва… Это самое главное. Выжать бы еще секунд десять, пятнадцать… Очень трудно, потому что магнитная рубашка реактора держалась теперь только на ручном управлении… Сумеет ли он один? Должен суметь, раз взялся. Регулятор распределителя поля очень далеко, и нельзя отойти от главного пульта… Неужели конец? Вот сейчас… Нет, этого не может быть! Вспыхнуло панно: «Готова вторая шлюпка!»
 Откуда она? Они сняли с нее все детали, не могла быть готова вторая шлюпка! Но панно горело, и, значит, он еще может успеть, вот только взрыв, пожалуй, накроет ту, первую шлюпку, в которой сидели сейчас Физик, Доктор и все другие. Все, кто доверил ему свою жизнь. Шлюпка почему-то все время шла по оси движения корабля. «С ума они, что ли, там все посходили?» Ему пришлось тормозить корабль, выворачивать его в сторону, и некогда было думать о второй шлюпке… Мир раскололся, сверкнуло белое пламя, и все перечеркнула невыносимая боль…
 Пришел в себя он уже в зале. Пот ручьями стекал по лицу, не хватало воздуха. И первой мыслью мелькнуло: вот, значит, как там все было… Вот каково было тем, кто на самом деле вывел тогда их шлюпку из-под удара, подарив им эти самые пятнадцать секунд… И сразу же он почувствовал возмущение. Лучше бы тогда помогли… А они вместо этого экспериментируют. Ну хватит! С него довольно! Сколько он прошел вдоль стены? Кажется, пятьдесят шагов… Вот только… Что «только»? Может быть, это и есть контакт?.. Какой контакт? Это же просто сон, кошмарный сон, надо проснуться или уйти… Ну да, уйти… Не слишком ли логично: уйти из сна, пройдя налево именно пятьдесят шагов? Нет, здесь что-то не то, не бывает во сне такой логики и не может человек анализировать во сне происшедшие события, управлять ими. В обычном сне события наслаиваются друг на друга, а здесь определенно была какая-то логика… Что-то они от него хотели, что-то хотели понять? Или объяснить. Придется все же вернуться к этой проклятой двери. Интересно, какой сюрприз приготовит она ему на этот раз? А помочь?.. Ну что же, предположим, они не смогли, не успели…
 У двери ничего не изменилось. Все так же скрипел песок под ногами, так же поблескивала металлическая ручка. И можно было не спешить. Ничто не выдавало здесь течения времени. Казалось, все замерло, как в остановленном кадре. Тот же свет, тот же камень, песок и дверь… Практикант решительно повернул ручку. Теперь это был экзаменационный зал… Он огляделся. Копия институтского зала, вернее, его части. Там, где в институте амфитеатром поднимались ряды скамеек, здесь ничего не было. Гладкая, полированная стена из черного камня словно закрывала от него все лишнее, не имеющее отношения к делу. Оставались только кафедра и пульт процессора, на котором во время экзамена можно было смоделировать любую сложную ситуацию. Рядом с пультом процессора виднелся экран, на котором машина выдавала результаты предложенной ей задачи.
 Практикант осторожно пошел к экрану. На пульте процессора не нажималась ни одна кнопка. Это был лишь макет машины, такой же, как каменные деревья в лесу из его сна. Чтобы еще раз убедиться в этом, Практикант подошел к кафедре. Тумблеры экзаменационной машины составляли одно целое с пультом. Чего же от него хотят? Что это за экзамен, на котором некому задавать вопросов и неизвестно, кому отвечать? Отвечать, наверное, все же нужно. Он понимал, что не зря построен специально для него этот зал. Есть в нем свой смысл, уже почти понятный ему, и экзамен все-таки состоится, если он во всем до конца разберется. Если разберется… А если нет?
 За преподавательским пультом пестрая мозаика знакомых рычагов, переключателей, шкал бездействовала, и только сейчас, внимательно осмотревшись и прислушавшись, он понял, какая уплотненная тишина стоит в зале и как далеко все это от настоящей Земли… Не распахнется дверь, не войдет опоздавший Калединцев и суровый, насмешливый Горовский, тот самый, который учил его когда-то мыслить самостоятельно, не спросит:
 «Что такое свобода выбора при недостаточной информации?..» Мертвый экран экзаменационной машины вдруг полыхнул рубиновым цветом. Всего на секунду. Вспышка была такой мимолетной, что он усомнился, была ли она вообще. Практикант подошел к экрану… «Нет, здесь только камень. Нечему тут светиться, хотя, если вспомнить камень, у которого я уснул… Кажется, отвлекаюсь. Нужно думать о том, что показалось важным этому ящику… Почему бы им не предложить более простой способ общения? Что за странная манера подслушивать чужие мысли, обрывки слов… Впрочем, я не могу судить об этом. Может, они не знают другого способа общения, и уж наверняка многое из привычного для нас им вообще не может прийти в голову, если у них есть голова…»
 Практикант несколько раз обошел вокруг кафедры, постоял задумчиво перед пультом. Зал все еще ждал чего-то… Может быть, он ждет, когда войдет преподаватель? Хорошо бы… Но Практикант знал, что этого не случится. Если бы они могли просто, по-человечески побеседовать, не нужен был бы ни этот зал, ни муляжи деревьев. «В том-то и дело, что они не люди. То, с чем мы встретились, очень сложно и чуждо нам… и дело не в том, как они выглядят. Гораздо важнее, что они думают о нас… А если так, значит, нужен этот экзамен не только им, но и нам. Ну что ж…» Любому студенту дается время подумать. Он сел на ступеньку кафедры, подпер голову руками и задумался. Прежде всего нужно решить, как отвечать. Нет сомнения, что они ждут. Не могут задать вопрос? Или, может, он сам должен решить, как и что отвечать? Допустим. Что же ему — говорить со стенами? Кричать, вслух? Это наверняка не годится. Им вообще может быть незнакомо само понятие — речь. Да и что говорить? Рассказать, какие мы хорошие, добрые и умные? Как хотим вернуться на Землю и как необходима нам помощь? Самая элементарная помощь? Но об этом и так нетрудно догадаться при самом небольшом желании. Слова тут не нужны. И все же их интересует что-то важное… Но что? Что бы меня заинтересовало в таком вот случае? Есть у меня, допустим, планета, на которой ходят светящиеся камни. И вдруг на нее попадает чужой звездолет, и такой вот симпатичный малый двадцати четырех лет не может закончить практику, потому что ему не на чем вернуться на Землю. Но разве самое важное — вернуться! Разве не ради такой встречи десятки земных звездолетов бороздят космос вот уже столько лет? Мы ищем братьев по разуму. Иногда находим разумные растения или примитивных амеб с Арктура и вдруг впервые сталкиваемся с чем-то, что даже не сразу объяснишь… И это «что-то» затаскивает тебя в экзаменационный зал, задает невысказанные вопросы, ждет ответа… «Ну не сдам я этого экзамена, подумаешь…»
 И вдруг понял, что экзамен он сдает не за себя, вернее, не только за себя, и сразу пришло такое знакомое, особенное предэкзаменационное волнение. Неважно, что нет преподавателя, нет товарищей, вообще никого нет. Он должен сдать экзамен. И он его сдаст.
 Что мы знаем об их средствах информации? Моделирование. Может быть, они просто читают мысли — телепатия, которую так и не открыли у Гомо Сапиенсов? Тогда не нужно моделирование. Тогда вообще ничего не нужно. Заглянул в мозг
 — вот тебе и весь экзамен… Значит, все не так просто. А кроме того, человек чаще мыслит словами, то есть символами, которые для них могут быть китайской грамотой. Значит, моделирование… Тогда здесь не зря процессор. Он лучше всего подходит для такого рода общения. С помощью электронной машины на экране прибора можно смоделировать развитие почти любой ситуации, смоделировать в конкретных зрительных образах. Это должно быть для них понятно. Жаль, что не работает процессор… А может, все-таки работает? Надо посмотреть еще раз. Другого пути что-то не видно.
 Практикант встал и снова подошел к экрану. «Нет, это не экран. Полированная каменная поверхность. Муляж экрана. Жаль. Я бы им сейчас смоделировал… А, собственно, что? Ну хотя бы ответ на вопрос, который был в билете на экзамене по космопсихологии в этом самом зале. „Свобода выбора при недостаточной информации…“ Он тогда предложил Горовскому модель развития примитивной космической цивилизации. Очень стройную, логически законченную модель. Даже внешний вид придумал для своих гипотетических инопланетян. Симпатичные сумчатые жили у него на деревьях. Питались листьями. Засуха вынудила их спуститься на землю. Но, видимо, тогда он неточно ввел в машину дальнейшую информацию, потому что ходить они у него почему-то начали на руках и натирали ужасные мозоли на своих нежных передних лапах. Казалось, разумнее всего признать ошибку, потерять один балл и попытаться начать сначала. Вместо этого он продолжил борьбу, отрастил своим сумчатым в ходе эволюции глаза на хвосте, что значительно расширило поле обзора каждого индивидуума, а это, как следовало из учебника эволюции, решающий фактор в развитии умственных способностей.
 Какое-то время машина, слопав эти исходные данные, сама, без его участия, моделировала развитие системы. Это там, в институтском зале… А здесь? Ему показалось, что экран едва заметно светится. Он пригнулся ближе, всмотрелся и увидел, как, постепенно приближаясь, растет шар придуманной им планеты, словно он смотрел на него через локаторы корабля. Именно так и было там, на Земле, когда машина закончила все расчеты и выдала ему конечный результат. Итог развития смоделированной цивилизации на определенном этапе. «Какой же я кретин!» — мысленно выругал он себя. Если эта машина и может действовать, то, конечно, именно так, непосредственным управлением его сознания. Прямой контакт, им не нужны никакие переключатели, ручки, вся эта наша бутафория… Значит, машина действует, и они ждут от него ответа, дальнейших действий. Экзамен повторяется…
 Машина выдала ему тогда информацию о его цивилизации. Информация оказалась весьма скудной, неполной. Она и не могла быть полной о такой сложной системе, как чужая информация. На основе этой информации он должен был задать машине дальнейшую программу, руководство к положительным воздействиям, помогающим росту цивилизации… Прежде всего помощь для тех, кто в ней нуждается… Только так они и представляли себе встречу с чужим разумом, и до сих нор это оправдывалось. Люди почти поверили в то, что они намного опередили в развитии другие цивилизации и, следовательно, обязаны им помогать, подтягивая до своего уровня. Снабжать материалами, инструментами, медикаментами, видя в этом свой человеческий долг. Так оно и было до этой встречи.
 Практикант оборвал посторонние мысли. Пора было вводить в машину новые данные, принимать решение… Вся беда в том, что любое воздействие, любое вмешательство в такую сложную систему, как развивающаяся цивилизация, никогда не обладали только положительным эффектом. Здесь наглядно проявлялись законы диалектики. Каждое действие, событие всегда двусторонне… Казалось, что могло быть более гуманным, чем избавление общества от многочисленных болезней, уничтожение на планете болезнетворной фауны? Но это постепенно вело к вырождению. Прекращал действовать механизм естественного отбора. Выживали и активно размножались слабые, малоприспособленные особи. Только после того, как цивилизация научится управлять генетикой, возможно такое кардинальное изменение, а сейчас им было нужно помочь в лечении, в развитии медицины, чтобы затормозить угнетающие болезни, сбалансировать неблагоприятные факторы, мешающие развитию, не переходя той незримой грани, где начинался регресс и распад.
 Вот уж действительно задачка со свободным выбором на основе неполной информации. Ничего себе — свободный выбор… Если там, в земном зале, от его решения ничего не зависело — ну, ошибется, машина выдаст ему длинный ряд нулей, потеряет зачетный балл, снова пройдет подготовку и опять придет на экзамен, — то здесь экзамен вряд ли повторится. Здесь он отвечает экзаменатору с нечеловеческой логикой, и совершенно неизвестно, как именно тут наказываются провалившиеся студенты…
 Мешали посторонние мысли. Стоило отвлечься, как на экране появлялись полосы, муть, начиналась неразбериха. Управлять такой машиной было одновременно и легче и труднее. Он постарался сосредоточиться, выкинуть из головы все лишнее, постепенно накапливая опыт в общении с машиной. Результаты его рассуждений появлялись на экране все более четкими. Он на ходу поправлял ошибки, вносил коррективы. Модель его цивилизации процветала, преодолевала кризисные состояния, развивалась. В конце концов, самым главным было желание помочь. Наличие той самой доброй воли. Передать бы это понятие тем, кто следил сейчас за его действиями. Пусть они знают наше главное правило: не оставаться равнодушным к чужой беде. Пусть знают, что мы специально учим наших людей оказывать помощь тем, кто в ней нуждается, оказывать ее разумно и осторожно, не требуя благодарности, не извлекая из этого никакой выгоды. И если бы к нам на Землю свалился чужой звездолет, мы бы не остались сторонними наблюдателями, мы бы наверняка помогли попавшим в беду.
 Ну вот. Ой ввел в машину последние данные. Закончил последние расчеты. В общем, все получилось неплохо. Наверное, земная машина выдала бы ему хороший балл. Здесь, очевидно, балла не будет. Он даже не узнает, дошло ли до них то, что он считал самым важным передать. Поняли ли они, смогли ли понять? Ну что ж, он сделал все, что мог. Экзамен окончен.
 Практикант выпрямился и отошел от погасшего экрана. Зал молчал, все такой же холодный и равнодушный. Жаль, что здесь нет ни одного живого лица и он не видит тех, кому сдавал сейчас свой странный экзамен. Пора возвращаться. Практикант подошел к двери, нажал ручку. Она не открылась. Выхода из зала не было. Что бы это могло значить? Они не считают, что экзамен окончен? Еще есть вопросы? Или оценка неудовлетворительна и поэтому выход не открывается? Простой и надежный способ. Что-то происходило у него за спиной, какое-то движение.
 Практикант резко обернулся, и зал замер, словно уличенный в недозволенных действиях. В том, что действовал именно сам зал, у него не оставалось ни малейших сомнений. Чуть искрились стены, изменились какие-то пропорции, нарушилась геометрическая правильность всех линий. Словно это он сам силой своего воображения удерживал на местах все предметы и стены зала, а стоило отвернуться, как зал, освобожденный от его влияний, поплыл, смазался, начал превращаться в аморфную, бесформенную массу камня… «Что вам нужно?! — крикнул он. — Чего вы хотите?!» Никто не отозвался. Даже эхо. Зал как будто проглотил его слова.
 «Спокойно, — сказал он сам себе. — Только спокойно». И вытер мгновенно вспотевший лоб. Пока он не вышел отсюда, экзамен продолжается. И незачем кричать. Все же он не смог сдержать возмущения. «Что за бесцеремонное обращение?! Хватит с меня экспериментов, довольно, я не хочу, слышите?!» Ему опять никто не ответил.
 Практикант шагнул к кафедре. Может быть, там, за преподавательским пультом, он найдет какой-то ответ, какой-то выход из этой затянувшейся ситуации, из этого каменного мешка, который ему становилось все труднее удерживать в первоначальной форме. Сейчас за его спиной плыла и оползала дверь. На ней появились каменные натеки, и она уже мало чем напоминала ту дверь, через которую он вошел. Пока он занимался дверью, кафедра превратилась в простую глыбу камня. На ней уже не было никакого пульта. Стало труднее дышать. Очевидно, заклинились воздуховоды, деформировалась система вентиляции. Хуже всего то, что изменения необратимы. Как только он отключал внимание, забывал о каком-то предмете, тот немедленно начинал деформироваться. Вернуть ему прежнее состояние было уже невозможно.
 «Материя стремится к энтропии», — вспомнил почему-то знакомую аксиому. «Только постоянное поступление энергии способно противостоять хаосу». Очевидно, энергия выключалась по его мысленной команде случайно, и теперь вряд ли долго продолжится эта борьба с расползавшимся залом. Вдруг промелькнула важная мысль. Ему показалось, что он нашел выход. Если система слишком сложна для управления, надо ее упростить. Сосредоточить внимание на самом главном, отбросить частности. Главное, стены — не давать им сдвигаться, не обращать внимания на остальное. Только стены и воздух… Сразу вместе с этим решением пришло облегчение. Зал словно вздохнул. Пронеслась волна свежего воздуха. Замерли в неподвижности прогнувшиеся стены.
 Вдруг без всякого перехода на него навалилась тяжесть. Он по-прежнему мог легко двигаться, ничто не стесняло движения, но что-то сжало виски, сдавило затылок. Появились чужие, не свойственные ему мысли.
 «Успокойся. Незачем волноваться. Самое главное — покой. Расслабленность. Слияние с окружающим. Безмятежность», — словно нашептывал кто-то в самое ухо.
 Да нет, никто не нашептывал. Это его мысли, его собственные. Стоило ослабить сопротивление, как отступала тяжесть, проходила боль в висках. Становилось легче дышать. «Прочь!» — крикнул он этому шепоту, и шепот затих, превратился в неразборчивое бормотание. Зато новой волной накатились тяжесть и резкая боль в затылке.
 Тогда он вспомнил все, чему его учили в школе последнего цикла на тренажах психики и самоанализа, где главным было умение сосредоточиться, не поддаваться внешнему давлению. Не зря, наверное, учили: «Сначала расслабиться, потом рывком…»
 «Подожди, — шелестел шепот, — зачем же так, сразу… Лучше отказаться от индивидуальности, слиться в единство… Видишь стену? Ей хорошо, она состоит из одинаковых кирпичиков. Или улей, помнишь, пчел? Они живут дружной семьей. Только интересы целого имеют значение. Личность — ничто. Откажись от борьбы, иди к нам. Сольемся в единое целое. Ты ничего не значишь сам по себе, только в единстве мыслей и мнений обретешь покой. Ты не должен принадлежать себе…»
 «Прочь! Я человек! Человек — это личность. Индивидуальность — это и есть я. Прочь!»
 Шепот постепенно затих, отдалился, но вдруг чужая воля навалилась на него так, что перед глазами замелькали красные круги, прервалось дыхание, он понял, что его силы на исходе, что еще секунда — и случится что-то непоправимое, страшное, он перейдет грань, из-за которой уже нет возврата. И тогда в последнем отчаянном усилии он заблокировал сознание, отключил его, провалился в беспамятство.
 Медленно разгорался тусклый огонек. Сначала он видел очень немного через узкую щель, открытую для обозрения, но постепенно пространство раздвинулось. И он увидел себя. Не поразился, не удивился. Холодное, нечеловеческое равнодушие сковало эмоции. Двое лежали у камня: Практикант и Физик. Лежали неподвижно, широко раскинув руки, то ли во сне, то ли в беспамятстве, и он стоял рядом и смотрел со стороны.
 Но кто же он? Чьими глазами смотрит сейчас на мир, если видит самого себя и понимает это? Ответа не было. Мысли почти сразу же смешались, понеслись стремительным, пестрым вихрем. Чужие, совершенно непонятные для него мысли. И когда он, спасаясь от этого грозящего утопить его сознание половодья, окончательно проснулся и резко вскочил на ноги, то в памяти осталось ощущение чего-то непостижимо сложного, недоступного его логике и пониманию. И в то же время было чувство потери, легкого сожаления от расставания… Никого не было на том месте, где, наверное, только что стояло неизвестное ему существо; это его глазами смотрел он сам на себя. Минуту назад, наверное, оно пыталось проникнуть в его сознание ради того самого контакта, к которому он так стремился, но в последний момент он отступил, испугался, выключил сознание, и тогда оно предприняло еще одну, последнюю и тоже неудачную попытку. Подключило его мозг к собственному сознанию, но и из этого ничего не вышло, он ничего не понял и ничего не запомнил…
 Впрочем, нет, что-то все же осталось, даже не мысль, а так, ощущение, та самая эмоция, отсутствие которой так его поразило в самом начале. Сильное эмоциональное переживание. Но какое? Вспомнить это было важно, очень важно!.. Сожаление? Да, как будто это было сожаление. Но о чем? Это не было сожаление о неудавшемся контакте. Что-то гораздо более важное, более общее разобрал он за этим чувством. Словно что-то необходимо было сделать и одновременно невозможно. Ну ладно. Невозможно так невозможно. Не получилось с налета… Попробуем постепенно накапливать информацию друг о друге, разрабатывать взаимоприемлемые методы контакта. Главное — это было началом. В этом он не сомневался.
 Желание поделиться своим открытием заставило его разбудить Физика, Тот проснулся сразу. Рывком поднялся и только потом, осмотревшись, расслабился.
 — Что, и тебя беспокоили сны?
 С минуту Физик внимательно смотрел на него:
 — Это были не совсем сны… Ночью я просыпался, тебя не было, хотел искать, но что-то помешало… Как будто меня оглушили изрядной порцией снотворного. А голова легкая. Ладно. Рассказывай.
 — Я думал, что все происходило только в моем воображении. Неужели они специально создавали все эти сложные вещи только для одного эксперимента? Каковы же возможности этой цивилизации?
 — Не тяни. Рассказывай.
 Когда Практикант закончил подробный рассказ, Физик долго сидел задумавшись.
 — Со мной у них что-то не получилось. Возможно, мой мозг менее приспособлен для воздействия. Наверное, у них двойное моделирование: и на предметах, и в сознании человека. А я предпочитаю вещи реальные, зримые. Так сказать, дневные. В одном ты оказался бесспорно прав: контакт все-таки состоялся. Не зря мы остались.
 Практикант сидел нахмурившись, уставившись на вмятину в песке, заменившую им ночью постель.
 — У меня такое чувство, что все, что было, это только предварительные эксперименты, поиски подхода, а не сам контакт. Не может быть, чтобы этим все вот так кончилось… Расскажи, что произошло с тобой этой ночью?
 Физик почему-то ответил уклончиво:
 — Мне бы очень хотелось, чтобы ты был прав. Но знаешь, из того, что уже известно, мне кажется, настоящий контакт вряд ли возможен.
 — Почему?
 — Очень отличные от нас системы сознания, восприятия мира. Боюсь, что они нас не понимают и даже чего-то боятся… Наверняка боятся…
 — Боятся? Чего? У нас нет даже корабля, мы целиком зависим от них…
 — Да. Конечно… И все же они определенно чего-то опасаются. Это, пожалуй, единственное, что не вызывает у меня сомнения из той части ночных приключений, которые пришлись на мою долю. Все остальное — туман. Бред какой-то. У тебя все получилось гораздо определеннее. Может быть, подсознательно я оказался меньше подготовлен к такому роду воздействия. Не знаю. Слишком мало информации, а та, которая есть, не может быть подвергнута вторичной проверке и, следовательно, не обладает научной ценностью. Надеюсь, все же теперь ты удовлетворен. Не станем больше задерживаться. Истекли все сроки. Кибернетик и Доктор начнут поиски, если мы сегодня не вернемся. Так что собирайся, вот только наберем воды на дорогу, здесь недалеко источник.
 — Источник на западе, а шлюпка на востоке, все равно придется возвращаться. Я подожду тебя здесь, хорошо?
 Физик посмотрел на него с усмешкой:
 — Конечно, подожди. Именно в эти оставшиеся у тебя минуты и произойдет все самое необыкновенное. Желаю успеха.
 Примерно через минуту после ухода Физика камень снова стал прозрачным. На этот раз безо всяких переходов. Практикант смотрел на равнину, в ту сторону, куда ушел Физик, а когда перевел взгляд на камень, в его стеклянной глубине уже плясал хоровод знакомых белых хлопьев. Как только Райков посмотрел на них, танец прекратился, отвел глаза — и снова все пришло в движение. Хлопья прекращали двигаться примерно через секунду после того, как он начинал смотреть на них. Это было первой реакцией камня на поведение человека.
 Практикант подошел ближе, белые структуры внутри камня замедлили движение. Он протянул руку и прикоснулся к камню. Все структуры двинулись к точке соприкосновения, словно человеческая рука притягивала их. Образовался как бы конус из белых кружев, вершина которого упиралась в его ладонь. Камень на ощупь казался слегка теплым. Руку немного покалывало, словно от слабых разрядов электричества. На этот раз не было ни искр, ни переливчатой игры оттенков. Возможно, они были незаметны из-за солнечного света, но Практиканту казалось, что сегодня они просто не нужны. Внимание уже привлечено, контакт начался. Игра цветных огней только мешала бы пониманию главного. А главным было движение и строение структур. Теперь благодаря возникшей во время ночных экспериментов обратной связи и наличию входа у системы он уже не сомневался, что она несет в себе и старается передать людям какую-то важную информацию: собственную или полученную извне — это сейчас не имело значения. Самым главным было разобраться в предложенной ему системе символов, обозначавших неизвестные понятия и явления.
 С горечью пришлось признать, что он совершенно ничего не понимает. Внутри конуса непрестанно шли сложные, едва уловимые перемещения и перестройки. Он попробовал управлять их движением, как управлял ночью работой моделирующей машины — одним усилием мысли, но из этого ничего не вышло. Движение всех структур внутри камня совершенно не зависело от его сознания. Он уже хотел отвести руку, чтобы посмотреть, как на это отреагирует его странный собеседник, как вдруг в полуметре от первого конуса возникла как бы тень. В том месте, где вершина теневого конуса упиралась в поверхность камня, отчетливо обозначилось белое пятно, похожее на очертание ладони. Это уже было кое-что. По-видимому, его приглашали приложить сюда вторую руку. Для чего? Может быть, самоорганизующаяся система, расположенная в камне, получит от него таким образом какую-то нужную ей информацию? Неплохо показать, что человек не будет слепо следовать предложенному варианту.
 Вместо того чтобы приложить вторую руку, он лишь поднес ее близко к пятну и сразу отдернул обе. Реакция всей системы на этот простой жест была очень бурной. Возник целый вихрь точек, смешавший все построенные раньше структуры. Тайфуны и смерчи крошили возникавшие вновь постройки. Неожиданно все замерло. В первую секунду Практикант ничего не понял в рисунке застывших линий и пятен, как вдруг заметил движущуюся человеческую фигурку с канистрой в руках. Она была намечена схематично, штрихами, но достаточно ясно. Сразу стал понятен и остальной рисунок. Перед ним была объемная карта окружающей местности. В центре, рядом с ярким пятном, еще одна фигурка. Это он сам; и если Физик действительно там, где он сейчас виден на схеме, то самое большее через минуту его голова покажется из-за гребня ближайшего холма. Ничего больше Практикант не успел рассмотреть, потому что вокруг движущейся фигурки Физика стал плясать какой-то странный хоровод длинных тонких игл. Фигурка человека стала нерезкой и через секунду исчезла совсем. На том месте, где она только что стояла, вспыхивало и гасло яркое пятно. Не пытаясь даже разобраться в том, что все это могло означать, Практикант уже бежал в ту сторону, куда ушел Физик. Не хватало воздуха, бешено колотилось сердце. С трудом удавалось сохранять равновесие на разъезжавшейся под ногами каменистой осыпи. В том месте, где на карте Практикант в последний раз видел фигурку Физика, валялась канистра с водой. Ее белый бок он увидел издалека, и уже не осталось сомнений в том, что несчастье произошло.
 Он искал Физика весь день. Облазил все окрестные холмы, спускался в какие-то трещины — все напрасно. Не было никаких следов, ничего, кроме брошенной канистры. Казалось, ни малейшей опасности не скрывала в себе пустыня. Человека просто не стало. Он потерялся, исчез, растворился. От этой неопределенности, от неизвестности, от сознания собственного бессилия можно было сойти с ума. Временами ему слышался голос Физика, зовущего на помощь, но каждый раз это был только свист ветра. Тогда он пожалел, что у него с собой нет бластера. Если бы у него был бластер, он бы выпустил в валун всю обойму… Почему-то казалось, там была не только информация… Нет ничего ужаснее сознания собственной беспомощности. Он открыл это незнакомое чувство впервые. Впервые понял, что ничего не сможет противопоставить слепой и, по-видимому, могучей силе, хозяйничавшей на планете, где они были всего лишь непрошеными гостями, а может быть, даже подопытными кроликами. Он вернулся к валуну. Камень по-прежнему оставался прозрачным. В нем отчетливо виднелись два конуса с пятнами ладоней на поверхности. Словно все это время камень терпеливо ждал. Но если предположить, что его действия имели какое-то значение и показались нежелательными хозяевам планеты, то при чем здесь Физик? Если А совершает действие, неугодное В, то исчезает С? Не слишком ли это сложно для первого контакта? Что, если его хотели предупредить об опасности, в которую попал Физик? Но тогда, быть может, они знают, что случилось? Возможно, сумеют помочь?
 Камень как будто обрадовался его возвращению. Белые звездочки в его глубине завертелись быстрее. Очевидно, ускорением внутренних процессов он реагировал на усложнявшуюся внешнюю обстановку. Как его спросить? Словами? Смешно. Все-таки он что-то прокричал на всякий случай и убедился, что система движений и структур никак не реагирует на звук. Пытался начертить на поверхности камня фигурку идущего с канистрой человека, но это тоже ни к чему не привело. За его рукой метался белый хвост звездочек, но и только. В конце концов они опять выстроились в два знакомых конуса с пятнами ладоней на поверхности. На этот раз Практикант не стал раздумывать. Он приложил к камню обе ладони и в ту же секунду получил разряд энергии колоссальной силы. Ему показалось, что в голове у него взорвалась бомба. Словно этого было недостаточно, к плечам и рукам человека из каждой трещины тянулись голубые ветви разрядов. С этого мгновения и до того момента, когда человек, пошатнувшись, упал, маятник его часов успел качнуться всего один раз. Но для него как будто остановилось время. За эту секунду он успел почувствовать и понять миллионы различных вещей. Его восприятие беспредельно расширилось. Лишь на секунду…
 Человек упал к подножию камня, широко раскинув руки. А внутри камня продолжали кружиться белые звезды. Постепенно хоровод замедлил свое движение, глубины камня помутнели, теперь он походил на огромный кристалл опала. Сразу же стали заметны на его поверхности шероховатости и трещины. А еще через минуту уже ничто не отличало валун, у подножия которого лежал человек, от тысячи других камней, заваливших поверхность мертвой планеты.




 5


 Из небольшой трещины выбивалась прохладная, чистая струйка. Канистра наполнилась за несколько минут. Обратно Физик шел не спеша, наслаждаясь жарой и любуясь живописным нагромождением обломков. Ленивую истому излучал каждый камень.
 В конце концов они, наверное, сумеют привыкнуть к этому покою, приспособиться к таинственной чужой жизни, умеющей выращивать каменные леса и перестраивать скалы. Вряд ли смогут ее понять. Слишком отличны организации, цели и пути развития этой субстанции от человеческой. Возможно, удастся существовать рядом, не мешая друг другу. Все успокоится, войдет в привычную колею, и тогда они медленно начнут забывать. Начнут забывать, кто они, откуда, как очутились здесь. Ежедневные заботы о воде, о хлорелловой похлебке, о создании комфортабельных пещер станут самыми главными в жизни просто потому, что у них не останется других. Потом начнется деградация… Постепенно они забудут все, что знали. Перестанут быть людьми под этим зеленым солнцем. Их слишком мало для того, чтобы создать жизнеспособную колонию… Физик остановился, поставил канистру на землю и осмотрелся. Все те же невысокие серые холмы вокруг, марево раскаленного воздуха. Физик вытер крупные капли пота, тяжело вздохнул и присел на каменный обломок. Ему уже за сорок, пора бы остепениться, перестать шататься по дальним дорогам, осесть на Земле. Наверно, эта экспедиция стала бы последней, если бы из нее удалось вернуться. Он снял майку, недовольно растер свое не в меру раздавшееся тело. За последние месяцы, перед катастрофой, он пренебрегал гимнастикой, старался избегать обременительных процедур. Доктор был им недоволен и часто высмеивал его в кают-компании. Доктор… Подтянутый, сухопарый, с легкой сединой в густой шевелюре, он был для них примером, образцом космопроходца прошлого века, когда бесконечные тренировки превращали человека в сплошной клубок мышц, а строгие медицинские комиссии оставляли на Земле тех, кто не мог справиться с собственным телом. В век автоматики многое изменилось. К лучшему ли? Это еще вопрос… Сумеют ли они, изнеженные личинки своего заботливо сотканного механического кокона, справиться в борьбе с чужим миром, выстоять, попросту выжить?
 Он тяжело поднялся с камня. Все тело ломило после ночи, проведенной на жестком песчаном ложе. Сколько им еще предстоит таких ночей, пока появится хотя бы проблеск надежды? Хорошо, что ему удалось скрыть от Практиканта всю серьезность их положения. Мальчишка не глуп, он о многом догадался сам, но пусть у него останется мечта. Нельзя человека, перед которым только открывается жизнь, лишать надежды на возвращение домой… Физик медленно побрел дальше и не смог удержаться от вопроса, заданного себе самому: есть ли она, эта надежда, на самом деле? На что, собственно, они могли рассчитывать? Только на контакт с чужим разумом. Но как его наладить, этот контакт, если неизвестно, к чему он стремился, что может, во имя чего живет? Знакомы ли ему понятия гуманности? Контакт — их единственная надежда. Если контакт не состоится, если им не помогут — все тогда потеряет смысл.
 Физик не мог предположить, что в эту самую минуту уже началась вторая, и последняя, попытка контакта, окончившаяся неудачей. И он не мог знать, что всего один шаг отделяет его самого от участия в этой попытке и от необходимости ответить на вопрос: «Какие вы, люди? — поставленный чужим разумом. — Знакомы ли вам понятия гуманности, доброты?» Он не знал, что на подобные вопросы уже ответили все его товарищи. Что незадолго до этого голубая вспышка от выстрела бластера перевела в самом начале попытку контакта с Доктором и Кибернетиком в крысиный лабиринт, что Практиканту показали, как с ним самим случилось несчастье, хотя никакого несчастья не было, а Практикант уже бросился его спасать. Ничего этого Физик не знал, а если бы и знал, то все равно не успел бы разобраться во всей сложности ситуации, потому что ему самому была уже предложена задача и надо было отвечать на заданный вопрос, хотя самого вопроса он не слышал и не предполагал даже, что он задан.
 Задача, предложенная ему, была предельно проста. Те, кто ее задумал, уже знали глубину и сложность человеческой психологии и потому не хотели рисковать. Условия задачи выглядели примерно так: если путник С идет из пункта А в пункт В и по дороге ему предложен выбор одного из двух совершенно равнозначных путей, то какой путь он выберет? Какой путь он выберет, если путь Л1 ничем не отличается от пути Л2? Ничем, кроме того, что, пройдя по пути Л2, человек принесет гибель колонии отличных от него и совершенно неизвестных ему живых существ?
 Ущелье, по которому шел Физик, разделилось на два рукава. Почему-то казалось, что раньше здесь был только один рукав, и теперь он не знал, куда повернуть. Оба рукава точно шли на север, к площадке, где его ждал Практикант. Он проверил их направление по схеме, которую успел набросать скорее по привычке, так как до воды прошел не больше километра и хорошо помнил дорогу. Ни на карте, ни в памяти не было правого рукава. Он свернул в него именно потому, что любопытство в человеке развито сильнее многих других чувств, этого не могли предположить те, кто ставил условия задачи.
 Под ногами среди мелкого щебня с сухим треском лопались какие-то шарики. Физик нагнулся. Округлые белые тельца упрямо карабкались с одного склона ущелья на другой. Живая лента трехметровой ширины, состоящая из этих странных насекомых, преградила ему путь. «Какие-то паучки; жизнь здесь все-таки есть, хотя бы в этих примитивных формах, и, значит, Доктор ошибался, — подумал он. — Слишком мы любим поспешные выводы. Эта колония похожа на мигрирующих земных муравьев».
 Существа ловко карабкались на отвесные стены ущелья. У них было всего три гибкие лапы с коготками и не было глаз. Одна лапа впереди, две сзади.
 «Надо будет поймать двух-трех и засушить для Доктора…»
 Не было ни малейшей возможности обойти эту шевелящуюся живую ленту, и очень не хотелось возвращаться. Осторожно балансируя на камнях, Физик стал пробираться вперед, стараясь причинить как можно меньше вреда тем, кто полз у него под ногами. Собственные цели всегда казались человеку значительней тех, кого он съедал за обедом и на кого случайно наступал на лесной тропинке. Во всяком случае, к этому он привык на Земле и не предполагал, что у некоторых существ возможна собственная точка зрения на этот счет.
 Физик уже пересек почти всю ленту, раздавив не больше десятка насекомых, и занес ногу для последнего шага, но тут непрочный камень подвел его. Человек пошатнулся и выронил канистру в самую гущу живой ленты. Наверное, это переполнило чашу терпения. Мир раскололся. В ушах засвистел ветер. Физик почувствовал себя втиснутым в какое-то узкое пространство. Наверное, это была трещина. Точно разобраться в этом он не мог, так как кругом царил полнейший мрак. Сам переход в это новое для него состояние прошел довольно плавно, без резких толчков и настолько быстро, что он просто не успел понять, что произошло.
 С трудом выбравшись из расселины, Физик оказался на высокогорном плато, в совершенно незнакомой местности. Скалы здесь казались нагроможденными друг на друга без всякой видимой системы. Он даже не сумел определить границу главного водораздела, чтобы хоть приблизительно узнать, в какой стороне находится море. Дышалось гораздо труднее, чем на равнине, и это говорило о большой высоте. Почему-то его не очень беспокоило положение, в которое он попал, может быть, потому, что подсознательно он надеялся, что те, кто перенес его сюда, позаботятся и о возвращении. Однако прошел день, и ничего не случилось. Больше всего он удивлялся тому, что чувство голода почти притупилось, хотя последний раз они поужинали с Практикантом три дня назад. Даже пить не хотелось. Очевидно, в организме происходила какая-то перестройка, замедлившая все внутренние процессы. Возможно, это побочное влияние радиации.
 Ночью его мучили кошмары. Светящиеся скалы надвигались и давили его, каменная трава росла почему-то на голове у Доктора. Раза три он вскакивал и слушал, но ни единого звука не доносилось из ночной темноты. Небо было на редкость чистым. Огромные голубые звезды слагали искаженную картину созвездий. Десятки световых лет отделяли его от настоящего дома, и, может быть, поэтому не имело особого значения его теперешнее положение. Какая, собственно, разница, где ему находиться? У светящегося валуна рядом с Практикантом или здесь? Но разница была. Особенно остро он ощутил ее перед рассветом, когда, проснувшись, с ужасом подумал, что, возможно, остался один на этой планете под равнодушными звездами. Он старался убедить себя в том, как нелепа эта мысль, просто расшатались нервы, угнетающе подействовала огромная и пустая ночь, неживые предрассветные тени скал. Но ничто не могло заглушить в нем первобытного ужаса. Было чистым безумием карабкаться по камням в темноте. Каждую минуту он мог сорваться с крутой поверхности или провалиться в трещину. Но до рассвета с ним ничего не случилось. Весь день Физик двигался на юго-восток, стараясь выбирать дорогу в тени скал, чтобы хоть на время укрыться от жгучих лучей зеленого солнца.
 Вечером он заснул в какой-то расселине, совершенно измученный. А утром, не успев окончательно прийти в себя, упрямо побрел на юго-восток. Из всех следующих дней пути он помнил только стрелку компаса, изнуряющую жару и отчаянное желание прекратить бессмысленную борьбу. Иногда попадались ключи с холодной водой. И это была его единственная маленькая радость. Удавалось напиться, смочить голову. Сознание ненадолго прояснялось, но тогда начиналась мучительная борьба с самим собой. Ему казалось, что он идет совсем не в ту сторону, да и откуда ему знать, где здесь могла быть «та сторона»? Он кричал проклятия скалам и тем, кто сыграл с ним эту подлую шутку, но скалы оставались равнодушны, и никто не отзывался на его крики.
 Ночью, взобравшись на самую высокую вершину, он увидел далеко за горизонтом синеватое электрическое зарево. От радости едва не сорвался, но, видно, в голове уже совсем помутилось, потому что он не засек по компасу азимута и утром потерял направление. Весь день он пролежал, зарывшись в пыль среди камней, и дал себе слово, что если ночью не увидит опять этого зарева, то бросится со скалы вниз. Он даже выбрал с вечера подходящее место, где камни у подножия были особенно острыми.
 Ночью он опять видел зарево. На этот раз азимут выскоблил на плоском каменном осколке. К вечеру второго дня, спустившись по отвесной стене со следами выбоин и обрывками нейлонового троса, он очутился у поворота в ущелье, где Кибернетик и Доктор разбили лагерь.
 Прожектор Кибернетик зажег сразу, как только они с Доктором добрались до шлюпки, хотя в этом не было никакой надобности. Начинался день. Почему-то обоим показалось, что от желтого электрического света ночной кошмар развеется, уйдет от них навсегда. Сначала их удивило, что из двух прожекторов шлюпки загорелся один — аварийный, и только потом они вспомнили, что именно по прожектору пришелся ночью основной удар неизвестного им электрического луча, разрядившего батареи скафандров.
 У них не было сил ни обсуждать происшедшие события, ни исследовать результат ночного сражения. Если то, что случилось, можно было назвать сражением. Задраив за собой люк и сменив кислородные баллоны, они едва добрались до подвесных коек и проспали до вечера. Поднялись по сигналу часов внутреннего корабельного цикла. Часы шлюпки, все еще настроенные на этот цикл, подавали бессмысленные теперь сигналы отбоя, подъема и времени приема пищи. От духоты, с которой не могли справиться никакие внутренние системы скафандров, не хотелось ни есть, ни пить. Больше всего хотелось умыться. Но красный огонек на пульте говорил о том, что радиация уже проникла внутрь шлюпки.
 Больше всего Доктора мучила невозможность проделать обычные утренние гимнастические процедуры, к которым так привыкло его тело. Без них он чувствовал себя совершенно угнетенным, раздавленным. Улиткой, загнанной в раковину скафандра. Если так будет продолжаться еще несколько дней, он не выдержит. Кибернетика, казалось, это не трогало. Доктор вообще плохо понимал этого сурового, желчного человека, равнодушного к внешним удобствам и обстоятельствам. События внешнего мира он встречал с мрачным скепсисом, словно заранее не ждал от них ничего хорошего, и, возможно, в подтверждение своих худших ожиданий черпал неиссякающие силы для борьбы. Кибернетик был из породы тех людей, кто с проклятиями лезет в самое пекло и непременно возвращается обратно.
 Пора было выходить наружу. Шлюпка — ненадежная защита от окружавшего их враждебного мира.
 Не глядя друг на друга, они проверили напряжение в батареях бластеров. После всех лабиринтов, крысиных полигонов и ночной стрельбы они не знали, что их ждет снаружи на этот раз. Люк открылся сразу, хотя Доктор почему-то опасался, что он может не открыться. На стенах ущелья тускло отсвечивали матовые блики низко стоящего солнца. Значит, проспали почти весь день и выйти сегодня на поиски товарищей вряд ли удастся… Больше всего их поразило, что на том месте, куда ночью стрелял Кибернетик, не было ничего. Совсем ничего. Темное пятно на желтой глине в том месте, где разорвался заряд бластера, вот и все.
 — Что за дьявол! Попал же я во что-то!
 — Но если там, на земле, след от твоего заряда, значит, ты стрелял в пустоту. Галлюцинация от напряжения? Нет. Коллективные галлюцинации такого типа практически невозможны.
 Порассуждать на эту тему Доктору не пришлось. Темное пятно на земле не было следом от выстрела. С десяток квадратных метров покрывал толстый слой темно-серой мучнистой пыли. Экспресс-анализатор быстро определил, что это измельченный до молекулярного состояния базальт.
 — Выходит, ночью я стрелял в скалу?
 — Раньше тут не было никакой скалы. У меня хорошая зрительная память. В той стороне не было ничего. И дно ущелья, как видишь, понижается, даже его ты не мог зацепить.
 — Ты хочешь сказать, что по ночам скалы на этой планете отправляются погулять?
 — Может быть.
 — Да. После того, что мы видели ночью, все, конечно, может быть.
 — Аксиомы, принятые на Земле, здесь не всегда обязательны. К тому же, если это была просто скала… Ты видел хоть один осколок?
 — Нет.
 — А ты слышал, чтобы выстрел бластера мог раздробить скалу до молекулярного состояния?
 — Что же это было?
 — Не знаю, но боюсь, что мы еще познакомимся с этим. И давай, наконец, посмотрим, что случилось с прожектором.
 На месте прожектора они увидели глубокую вмятину в обшивке. Поверхность металла казалась оплавленной и местами смятой так, что образовались трещины. Кибернетик подозрительно покосился на Доктора.
 — Ты не мог случайно выстрелить?
 — Мой бластер оставался в рубке.
 — Но ведь я стрелял только раз! И в этой стороне не было никаких вспышек. Откуда такая температура?
 — Ты думаешь, это след от выстрела бластера?
 — Очень похоже.
 — В таком случае, это еще раз подтверждает…
 — … что скалы на этой планете берут с собой на прогулку бластеры. Ладно. С меня на сегодня хватит загадок. Пора наконец заняться делом.
 Кибернетик решительно направился к входному люку, а Доктор пошел за ним, но какое-то тревожное и еще смутное опасение заставило его вернуться. Он не обнаружил ничего нового, ничего подозрительного во вмятине на борту шлюпки, обшивка которой приняла и отразила прошедшей ночью неизвестный энергетический удар. Вот только странный беловатый налет покрывал теперь кое-где оплавленный металл… Но это могла быть пыль, принесенная ветром, просто пыль… Проверять не хотелось, может быть, оттого, что, если даже это и не было пылью, а было чем-то гораздо более серьезным, у них наверняка не найдется средств для борьбы с новой неизвестной опасностью. Почему-то теперь Доктор не сомневался в том, что так и будет. Что ж, они первые открыли военные действия и не пожелали участвовать в мирных переговорах… Хотя, пожалуй, крысиный лабиринт вряд ли подходящее место для переговоров…
 К обеду удалось установить систему фильтров. Через час после того, как они ее запустили, в рубке можно было снять скафандры. Они устроили из этого маленького события настоящий праздник. Приняли душ, выпили по бокалу тонизирующего напитка и развалились на подвесных койках, испытывая неописуемое блаженство от прохладного воздуха.
 Во время работы тревога за товарищей казалась глуше, незаметнее. Зато сейчас они уже не могли думать ни о чем другом.
 — Когда начнем поиски? — спросил Доктор.
 Кибернетик растер заросшее щетиной лицо, выпрямился в своем гамаке и повернулся к Доктору.
 — Я думаю, нам есть смысл подождать до утра, хотя бы для того, чтобы не разминуться с ними.
 — А как у них с кислородом?
 — Физик взял с собой режекторные фильтры. С ними время практически не ограничено.
 — Долго они в скафандрах не продержатся.
 — Я думаю, мы все тут долго не продержимся.
 Доктор внимательно посмотрел на Кибернетика. На секунду подумал, не ходил ли он вслед за ним к поврежденному участку обшивки, но потом вспомнил, что они не расставались весь день.
 — Видишь ли… — сказал Доктор и задумчиво пожевал губами. — Нам очень важно выиграть время, каждый лишний час.
 — Интересно — зачем?
 — Честно говоря, я и сам как следует не знаю. Но у меня такое ощущение, словно мы начали с планетой поединок, в котором каждый час играет решающее значение, хотя бы потому, что в течение каждого часа мы получаем и перерабатываем новую информацию, а это увеличивает наши шансы.
 — Я не вижу никаких шансов. Сколько угодно новой информации и ни одного нового шанса. Вряд ли удастся использовать информацию, значение которой мы не понимаем.
 — Не тебе это говорить. Любая кибернетическая система насыщается информацией до определенного предела и только потом, перейдя в другое качество, получает возможность пользоваться ею…
 — Характер информации обязательно должен быть в пределах возможностей данной системы, иначе…
 — Я это знаю. Но у нас есть планета, на которой есть жизнь, высокоорганизованная жизнь, это, по-моему, мы все же установили.
 — Но ведь ты всегда утверждал, что любая жизнь, и тем более сложно-организованная, способна развиваться только в комплексе.
 — Возможно, здесь, на этой планете, нам придется еще не раз усомниться во многих земных аксиомах… Не станешь же ты отрицать, что вмятина на обшивке
 — это реальный факт и попытка установить с нами контакт, получить какую-то информацию тоже факт… Кстати, об информации. Что, если они хотели убедиться в том, что мы можем оценить сложные ситуации не только с помощью логики, но и эмоционально? Понимаешь, по-человечески нелогично!
 — А для чего им это?
 — Ну, не знаю…
 Доктор надолго замолчал, потом вдруг повернулся к Кибернетику, стараясь в желтом полумраке, царившем в шлюпке, рассмотреть его сухопарую, словно иссушенную внутренним недугом фигуру. Доктор, как никто другой, знал, что в этом жилистом теле нет никаких болезней. За весь рейс Кибернетик, единственный, ни разу не посетил его кабинет. Казалось, болезни не могли выдержать мрачного лихорадочного огня, горящего в нем.
 — Давно я хотел спросить тебя, Миша… — нерешительно начал Доктор. Кибернетик лишь вопросительно замычал в ответ, и он продолжил: — Отчего тебе не сиделось на Земле?
 Кибернетик задумчиво пожевал губами и, когда Доктор уже не надеялся на ответ, пробормотал:
 — Все мы от чего-то бежали, может быть, от самих себя.
 — Ну, не все… Я, например, надеялся найти нечто другое. Пусть не лучшее, но другое. Какой-то иной мир.
 — Теперь ты его нашел, можешь радоваться.
 — Зря ты все воспринимаешь негативно. Неизвестно, что мы тут нашли. Совсем еще неизвестно.
 Кибернетик иронически хмыкнул:
 — Тебе мало крысиного лабиринта?
 — Там был не только лабиринт. Кстати, не мешало бы посмотреть, что за это время изменилось в пещере. Далеко ходить необязательно, можно глянуть у самого входа.
 — Будь она неладна, твоя пещера! И вся эта дьявольская планета с ее проклятыми штучками!
 Продолжая ругаться, Кибернетик тем не менее встал и начал готовиться к выходу.
 — До темноты еще больше часа, можно не торопиться, — миролюбиво начал Доктор, но Кибернетик его оборвал:
 — Хватит трепаться! Предложил посмотреть, так собирайся!
 Они легко нашли овальный вход, совсем не похожий на естественную трещину в скале. Зато внутри пещера ничем не напоминала ночной лабиринт. В том месте, где ночью образовался коридор, теперь была глухая стена. Доктор провел по ней перчаткой скафандра. Пыли не было. В остальном же это был ничем не примечательный базальт. Бластер лежал на том месте, где его оставил Доктор. Они все время инстинктивно ждали каких-то новых событий, но ничего не произошло. И напряжение постепенно спадало. Поиски второго входа, через который их выпустили, ни к чему не привели — его попросту не было. Несколько разочарованные, вернулись в шлюпку.
 — Странно, что они так… Словно потеряли к нам всякий интерес. Я все время жду чего-то, но, кажется, напрасно.
 — Будем рассчитывать на себя, так вернее.
 Они работали до глубокой ночи. Привели в порядок остатки планетарного комплекса, составили опись всех имевшихся в их распоряжении механизмов и инструментов. На следующее утро отправились на поиски товарищей, но не нашли ничего. Даже следов. Планета казалась совершенно пустынной.
 Со странным упорством Доктор разглядывал левый задний угол обшивки шлюпки, закрытый изнутри обивкой и потому невидимый. Именно здесь, снаружи, продолжало расползаться белое пятно, словно неведомая кислота медленно точила несокрушимый синтрилоновый панцирь… Никаких следов органики, ни малейших признаков органической или неорганической жизни… Что же тогда разрушает прочнейшие связи между молекулами кристаллической решетки? Откуда берется колоссальная энергия на разрушение этих связей? Может быть, он не прав и пора обо всем рассказать Кибернетику? Возможно, там, где биологические методы оказались бессильными, он найдет какое-то другое решение, другой метод борьбы? Но Доктор слишком хорошо понимал, что таких методов не существует, хотя бы потому, что сначала нужно было понять. Понять, кто или что? А главное — зачем? Синтрилон в качестве пищи для организмов, которые не может обнаружить даже электронный микроскоп? Это опять нелепость. Скорее всего, они лишатся шлюпки и останутся с этой непонятной враждебной планетой один на один с голыми руками… Какое значение будут тогда иметь те жалкие часы, о борьбе за которые он так агитировал Кибернетика?
 — Тебе не кажется, что у нас не так уж много времени?
 Доктор подозрительно посмотрел на Кибернетика.
 — Что ты имеешь в виду?
 — Не слишком ли долго мы прохлаждаемся?
 Может, продолжим работу? Что ты скажешь насчет установки датчиков системы защиты у входа в ущелье?
 Доктор не стал возражать, и часа два они перетаскивали к выходу из ущелья тяжелые ящики и выполняли бессмысленную, с точки зрения Доктора, работу.
 В конце концов Кибернетику удалось остаться у шлюпки одному. Еще раз проверив издали, как идет у Доктора работа по установке датчиков, он передвинул к обшивке шлюпки анализатор. Пятно белого налета за это время значительно расширилось и углубилось. Самое неприятное состояло в том, что неизвестное излучение, поразившее материал обшивки, захватило сразу всю левую половину шлюпки. Наиболее четко разрушение проступило в центре, там, куда, по его первоначальному предположению, ударил заряд бластера. Теперь он понял, что тут был совсем не бластер, во всяком случае, не только бластер. Не удавалось даже замедлить разрушение обшивки. Он перепробовал все доступные методы, но так и не смог установить характер поражения. Материал обшивки еще держался, но разрушение прогрессировало в глубину. Часа через два в шлюпку начнет поступать наружный воздух, а еще через несколько часов от шлюпки останется один остов… То, что это не биологическая атака, он установил сразу. И все же придется сказать Доктору, надо спасать хотя бы снаряжение, если это еще имеет какой-то смысл… Сколько суток смогут они выдержать, не снимая скафандров?
 — А знаешь, Миша, — вдруг раздался в наушниках его скафандра голос Доктора,
 — наша пещера может нам еще пригодиться. Если попытаться расширить и загерметизировать вход.
 Резко обернувшись, Кибернетик увидел Доктора у себя за спиной.
 — Значит, ты знаешь?
 Доктор пожал плечами.
 — Я, собственно, тебя не хотел беспокоить… Одного не могу понять: зачем им это понадобилось?
 — Кому им? И вообще, разве вопрос «зачем» в этой ситуации имеет какой-то смысл?
 — С некоторых пор мне кажется, что все, что произошло с нами на этой планете, и все, что еще произойдет, имеет вполне определенный и кому-то понятный смысл.
 — Неплохо было бы и нам в нем разобраться, — проворчал Кибернетик. — Ну что же, пошли еще раз смотреть пещеру.
 Но они не успели отойти от шлюпки. Один из датчиков, установленных Доктором, включил сирену, и, обернувшись на ее рев, оба увидели у входа в ущелье знакомую фигуру Физика.




 6


 Практикант очнулся на рассвете, когда холодная роса собирается в тугие, упругие капли. Он нащупал обломок мокрого камня и приложил его к потрескавшимся губам. Камень напоминал леденец из далекого детства. Сознание вернулось к нему сразу, и он вспомнил все, что произошло и где именно он лежит. Прямо от его щеки отвесно вверх вздымалась почерневшая от влаги поверхность камня. Он попробовал встать, но не смог. «Это пройдет, обязательно пройдет, — сказал он себе, — главное, не распускаться. Наверное, это электрический разряд, обыкновенный поток электронов. Четыреста-пятьсот вольт. Некоторые выдерживали больше. Подумаешь, пятьсот вольт! Даже руки не обожжены. Ловко они меня… Теперь вот валяюсь, а они смотрят…» Эта мысль заставила его рывком приподняться и сесть, привалившись спиной к камню. Бешено заколотилось сердце. Голова оставалась ясной, вот только тело плохо слушалось.
 Стараясь не делать лишних движений, он повернулся и через плечо посмотрел на камень.
 «Базальт. Просто базальт. Не поладили мы, значит. Это бывает… А я думал, когда встретимся, я вас сразу узнаю, успею приготовиться, придумаю какие-то важные слова… Успел, подготовился! Обыкновенный базальт и пятьсот вольт… Зачем вам это понадобилось? Молчите… Я бы многое отдал, чтобы узнать зачем. Те же камни вокруг. То же небо. Все осталось прежним, все как было. Нет только Физика… И подумать только, что какая-то глыба…»
 Он сжал в кулаке осколок камня так, что побелели костяшки пальцев.
 «Если бы я мог, в порошок… Просто в порошок, и все…»
 Камень подался под его пальцами. Он разжал ладонь и поднес ее к глазам, близоруко прищурившись. На ладони лежала горстка серого порошка. Он не знал еще, что это значит, он даже удивился не сразу — странный камень. Дунул, серая пыль послушно слетела с ладони. Постарался вспомнить, каким был этот осколок, похожий на леденец из детства…
 Шершавый и колючий осколок весомо лег на ладонь, словно неведомая сила подчинилась его желанию… Но и тогда он еще ничего не понял. Разглядывая осколок широко открытыми глазами, он старался ни о чем не думать, словно боялся спугнуть своими мыслями это неожиданное маленькое чудо. «А, собственно, чему удивляться? Если на этой планете камни умеют так много, почему бы им не летать? Вот только для чего ему понадобилось рассыпаться в порошок? Интересно, что будет, если его опять сжать?» Он сдавил камень изо всех сил, так, что острые края глубоко врезались в ладонь. Камень как камень. Может, ему показалось? Или это другой камень? Но он хорошо помнил завитушки из трещинок, небольшую жилку… Все камни здесь одинаково серые. На Земле есть голубые, как море, и красные, как кровь, белые, как платье невесты, розовые, как лепестки роз…
 Если бы Райков смотрел в это время на осколок, зажатый в его руке, он бы увидел, как по его поверхности прошла вся гамма цветов. Но он уже смотрел на далекие вершины гор и думал о том, что даже эти вершины не похожи на земных исполинов, покрытых ослепительными плащами ледников.
 Сквозь огромное расстояние, сквозь зеленоватый туман воздуха ему почудились на чужих вершинах белые шапки снега. Почудились так ясно, что он невольно отвел взгляд, не зная, что в это мгновение там, в клубах тумана, стал расти снежный покров. Он рос, несмотря на тридцатиградусную жару, и тут же превращался в веселые ручьи…
 Практикант посмотрел на камень, который держал в руке, на обыкновенный серый осколок базальта, вспомнил, что минуту назад он почудился ему горсточкой пыли. Вспомнил, улыбнулся над нелепой галлюцинацией, и тут же улыбка сбежала с его губ, потому что на ладони снова лежала щепотка праха…
 Камень, который читает мысли? Или это что-то другое?
 Практикант оперся о холодный бок валуна, попытался встать на ноги. С трудом ему это удалось. Порыв ветра сдул с ладони пыль.
 «А что, очень даже может быть. На этой планете живут разумные камни. Они, правда, все перебесились от тоски и теперь рассыпаются в порошок. Здорово меня тряхнуло. Рассыпающиеся камни мерещатся. Надо добраться до ручья. Холодная вода — вот что мне сейчас нужно больше всего. Глоток холодной воды».
 Ноги приходилось переставлять осторожно, точно они превратились в чужие и очень сложные сооружения. Пришла тревожная и нелепая мысль. На секунду показалось, что за время, пока он лежал здесь без сознания, с ним произошли какие-то странные, едва уловимые изменения. Тело стало чужим и чужими мысли. Слишком четкими, слишком резкими и плотными, как будто стальные шарики перекатываются в голове. Но тревога прошла, едва только он дошел до ручья. Так было всегда, стоило ему увидеть эту красивую, словно из сказки, воду.
 Добравшись до берега и напившись, он долго сидел, не двигаясь и слушая, как звенит вода. Вода здесь синяя, камни серые. Небо зеленое по утрам и фиолетовое в сумерках. Ничего здесь нет, кроме воды, воздуха и камней… Простая планета… Совсем простая планета…
 И ничего он не сумел им объяснить: ни радость встречи, которой ждал так долго; ни эту горечь разлуки, словно он точно знает, что расставание произошло, и никогда они не узнают, что у ручьев на Земле растут сосны, шумливые, зеленые, не похожие на каменные муляжи…
 Откуда эта странная уверенность, что ничего больше не повторится? Что контакт уже свершился. Что теперь они одни, совсем одни на этой чужой, безразличной планете, среди мертвых камней, которые рассыпаются в прах?
 Он встрепенулся: «Но если камни ведут себя так странно, значит, не все еще потеряно?»
 Он знал. Совершенно точно знал, что это не так. Что никого больше нет… Где-то в глубинах сознания медленно отступала пелена. Она еще что-то скрывала, что-то очень важное. Но об этом он еще успеет подумать позже. Теперь ему некуда торопиться.
 Вода плотная и синяя, как в море. Здесь везде одинаковая вода. В ней не растут зеленые усики водорослей, по ней не плывут лепестки цветов… И корабли никогда не опускаются на эту планету. Нечего им здесь делать. Дорога в одну сторону. Дорога без права на возвращение. С той минуты, когда они с Физиком увидели каменные деревья, Райков поверил, что им сумеют помочь, надеялся и ждал.
 Теперь ждать больше нечего, потому что те, кто вступил с ним в контакт, ушли, ушли так, что он знает об этом.
 Одного не знал Практикант: не знал, что, прежде чем уйти, они сделали для них все, что могли, все, что от них зависело. Сделали больше, чем мог он предполагать в самых смелых мечтах: что из четверых они выбрали лишь одного и ему передали свой дар; что этот единственный из десяти миллиардов людей сидит сейчас на берегу ручья и грустит о далекой планете, на которой растут зеленые, живые деревья. О планете, которую он любил так сильно, что покинул ее ради звезд.
 Ничего этого он не знал и о звездах не вспоминал. Он думал о том, что ботинки совсем изорвались за эти дни. Починить их не удастся, пока он не найдет Физика и они не вернутся в лагерь. Он старался не признаваться себе в том, что возвращаться, скорее всего, придется одному.
 Вода освежила его и успокоила. Немного кружилась голова. Практикант растер неподатливые, упругие капли в ладонях, смочил виски и стал решать, что теперь делать дальше.
 Стиснув зубы, медленно поднялся. Не было смысла возвращаться к валуну. Прежде всего следовало спуститься ниже по ручью к тому месту, где Физик набирал воду. Один раз он уже прошел весь его путь, но сейчас нужно было сделать это еще раз, внимательно осматривая каждую выбоину в камне, каждую царапину. Человек не может исчезнуть совершенно бесследно.
 Метров сто он прошел благополучно, только в голове шумело. Напротив того места, где валялась канистра, Практикант решил взобраться по склону ущелья, чтобы сверху осмотреть все русло. Подниматься пришлось по очень крутой поверхности, покрытой толстым слоем каменных обломков. Они разъезжались под ногами при каждом шаге, и тут его подвели рваные ботинки. Отставшая подошва зацепилась за какой-то выступ. Райков потерял равновесие и упал всей тяжестью на каменную осыпь. Само падение сошло для него довольно благополучно, но удар его тела нарушил равновесие в осыпи, с трудом державшейся до сих пор на крутом склоне.
 Вся масса обломков дрогнула и пришла в движение. Несколько тяжелых глыб наверху зашевелились, а потом с гулом и грохотом понеслись вниз.
 Они летели на него. Практикант видел квадратный, похожий на утюг камень, который шел на него прыжками, как гигантская жаба. Не было уже ни малейшей возможности ни уклониться, ни избежать удара. Он закричал что-то этому камню, вытянул руку, точно хотел удержать многотонную глыбу. И, хотя до нее было еще несколько метров, камень, словно уткнувшись в невидимую преграду, остановился.
 Он был не тяжелее подушки. Практикант ощущал мягкое, упругое давление, словно у него выросла гигантская рука и в ее ладони упиралась остановленная глыба. Еще не разобравшись в том, что произошло, Практикант мысленным приказом остановил и другие обломки. Ни на секунду не опуская невидимой стены, поддерживая ее пружинящее давление усилием воли, Практикант вскочил и бросился по склону в сторону. Очутившись в безопасности, отпустил все обломки сразу. Там было, наверное, тонн двадцать, и теперь он смотрел, как вся лавина вдребезги разносила скалу, торчащую на ее пути.
 Чтобы еще раз проверить себя, чтобы понять, он сосредоточился и представил, как огромная глыба метрах в ста от него медленно поднимается вверх. Глыба послушно поднялась. Тогда он напрягся и швырнул ее в сторону, словно это был обыкновенный булыжник. Обломок скалы, вращаясь, взвился в воздух и исчез из глаз. От его падения мягко дрогнула земля под ногами, а когда донесся тяжелый грохот, Практикант, сжав голову, опустился на землю.
 Так вот оно что, вот он каким был, этот первый контакт… Вот для чего был нужен тот экзамен, который он, кажется, выдержал…
 Он не мог бы словами описать изменившуюся остроту ощущений, словно между ним и окружающим миром протянулись вибрирующие струны. Эти невидимые связи казались сложнее и в то же время проще привычного закона причин и следствий. Результатом этих новых, непонятных пока связей с окружающим и была сила, которую он только что ощутил, сила осуществленного желания.
 Способность творить чудеса? Но чудо — это то, что противоречит законам природы; однако гораздо чаще чудом называют лишь то, что только кажется противоречащим этим законам.
 Наверное, то, что произошло с ним, опирается на какие-то новые, еще не известные людям законы…
 Он успокоился после этой мысли. Попытка анализа помогла справиться с ненужным, отвлекающим от главного волнением.
 Он вспомнил институтскую лабораторию, опыты по курсовой работе… «Перемещение масс под воздействием силовых полей». Так она называлась, его работа. Здесь почти то же самое. Правда, поля должно что-то вызывать и поддерживать, какое-то устройство… Но, может быть, это не обязательно?
 Материя и человеческий мозг находятся в прямой взаимной и постоянной связи. Что, если эту связь усилить и уточнить надстройку? Что, если это возможно? Что, если возможно управление материей путем непосредственного воздействия мысли, мозговой энергии на ее поля, без всяких промежуточных устройств? Так, как он сделал тогда с разъезжавшимися стенами экзаменационного зала, одним усилием воли?
 Может быть, эффект резонанса? Если мост можно разрушить звуком шагов, то кто знает, на что способен резонанс энергетических полей человеческой мысли с полями окружающей материи…
 Вот камень… Его образ запечатлелся в сознании… А что это значит? Какие атомы пришли в движение, какие нейтринные поля сместились для того, чтобы возникло это внутреннее представление, мысленный отпечаток предмета? Как мало мы, в сущности, знаем об этом! И что случится, если теперь в его мозгу, только в его представлении, камень сдвинется в сторону, пусть немного, пусть на самую малость! Должно же это движение как-то отразиться в материальных формах! В конце концов, ничто в мире не существует вне этих форм. На эту мысленную работу он должен был затратить определенную энергию, пусть даже совсем незначительную. Понятие величины всегда относительно, а раз так, значит, в принципе возможно эту энергию уловить и усилить ее непосредственное воздействие на материю… Тогда она сыграет роль своеобразного выключателя и сможет привести в действие колоссальные энергетические ресурсы, скрытые в самой материи…
 Практикант почувствовал себя совершенно оглушенным, придавленным этим водопадом мыслей. Ему казалось, что он нащупал самое важное в происшедшем.
 Вот та скала, например, она очень далеко, несколько километров до ее вершины, но стоит представить стоящим себя на ней, стоит только очень сильно захотеть…
 Мир раскололся. В ушах свистнул ветер. Самого перемещения в пространстве он даже не успел заметить. Окружающие предметы вдруг размазались, исчезли, и в ту же секунду проступил, словно на фотоснимке, новый пейзаж.
 Далеко внизу, у самого горизонта, ниже ребристого горного хребта, распластавшегося у него под ногами, стелилась тоненькая струйка живого дыма…




 7


 Костер медленно догорал. На него пошли последние силикетовые доски от упаковки планетарного комплекта. Сам комплект, аккуратно разобранный и разложенный по полкам, лежал теперь в пещере, переоборудованной и загерметизированной Доктором и Кибернетиком. После возвращения Физика надобность в герметизации отпала, и они могли себе позволить сидеть у костра без скафандров. Доктор варил какую-то особенную похлебку из хлореллы, приправленную тушенкой из неприкосновенного запаса. Это был их первый маленький праздник со времени приземления на планету. Практикант сидел в дальнем углу, натянув до самых ушей свою старую куртку, и смотрел, как по потолку пещеры стелется дым костра. Его слегка знобило, скорее всего, от волнения, которое, несмотря на все старания, он не мог в себе подавить.
 В первые часы возвращения в лагерь, заполненные шумными приветствиями, потоком новостей, неожиданной встречей с Физиком, молчание о самом главном было почти естественным, но с каждым часом оно становилось для него все тяжелее, словно он все еще стоял на вершине водораздела. Перед ним раскинулась новая, незнакомая страна. Стоит сделать только шаг, и он попадет в эту страну, словно перейдет в другое измерение. Вот сейчас он молчит, слушает, как Доктор ворчит на Кибернетика за то, что тот отказался варить похлебку в свое дежурство, видит улыбку Физика, словно запутавшуюся в его густой рыжей бороде… Сейчас он с ними, один из них… Но как только они узнают все, каждый невольно задаст себе вопрос: «Кто он теперь, практикант Райков? Носитель странного могущественного дара? Или, может быть, ее представитель?» Волей-неволей он должен будет заговорить от имени хозяев планеты… Таким уж он был, этот первый контакт, не похожий на инструкции и учебники по контактам, не похожий вообще ни на что, знакомое человечеству…
 Информация, заложенная непосредственно в его память во время контакта, содержала ответы на многие вопросы, которые они хотели задать хозяевам планеты. Практикант не сразу узнал об этом. Очевидно, объем информации был слишком велик для человеческого мозга, сработали какие-то защитные механизмы, и в первые часы после возвращения сознания он еще не знал о том, что должен будет им сообщить сейчас… Слишком дорогая цена за этот дар… Чего-то они не учли, разумные и холодные создатели приютившей их планеты.
 В который раз он мысленно проигрывал в уме условия странной и жестокой игры, предложенной им. Игры, в которой одной из ставок становилась их жизнь, и не находил положительного решения. Возможно, именно поэтому было так трудно решиться рассказать все товарищам. Рассказать придется. Условия игры уже вступили в действие независимо от их желания, независимо от того, знают ли все ее участники о предложенной задаче… Что ж, пусть теперь думают остальные, он устал один тащить груз, пусть они решают, придумывают какие-то ответные ходы. Вот сейчас он начнет, еще минуту… Пусть сначала догорит костер.
 Понимая, насколько усложнятся их отношения после того, как он начнет говорить, и словно прощаясь с прежним, Райков еще раз внимательно всмотрелся в каждого из троих своих спутников. Общая беда не успела сплотить их в единое целое. Связать настоящей дружбой. Они лишь подчинялись остаткам былых привычек, былой дисциплины… «Сейчас мы скорее экипаж. Не коллектив, а экипаж, — подумал Райков. — Как-то они воспримут новую информацию, справятся ли?»
 Он медленно перевел взгляд с одного на другого. Доктор. Подтянутый, добродушный человек, излучающий оптимизм и деловитость. Не показное ли это, своего рода врачебная профилактика экипажа в трудных условиях? Как бы там ни было, Доктор, скорее всего, справится. Физик. Полный, жизнелюбивый. Он умеет находить положительные стороны и маленькие радости в любых, самых сложных обстоятельствах. Волей случая он заменил Навигатора и стал руководителем их маленького коллектива. Он сумел это сделать ненавязчиво, совершенно незаметно. Ни разу не напомнил о своих правах, и тем не менее за окончательным решением любого вопроса все обращались именно к нему. Чуть ироничный, веселый, этот человек умел, когда нужно, становиться суровым, жестким. За внешней жизнелюбивой оболочкой чувствовалась стальная воля. Физик не подведет. Уж он-то наверняка окажется на высоте, каким бы невероятным ни показалось им его сообщение.
 Оставался еще Кибернетик. Меньше всего он знал именно его. Кибернетик умел выстраивать между собой и окружающим невидимую, но непреодолимую стену. Первым его импульсом, первым его желанием всегда было оспорить любое, пусть самое разумное, предложение или мысль, исходящую от других. Зато потом он первым раздраженно и одновременно энергично брался задело и всегда доводил его до конца… И все же Кибернетик может не понять его. Приходилось признать, что он слишком мало знает своих товарищей. Он подумал еще о том, что на его месте должен был бы быть Физик. Груз оказался слишком тяжелым для него. Наверняка они ошиблись в выборе кандидата для первого контакта. Вот только не скажешь им об этом и ничего уже не изменишь. Придется до конца нести свою ношу, даже если он останется один, даже если его товарищи не справятся с отчужденностью и не решат поставленную перед ними всеми общую задачу…
 Физик потянулся к огню, помешал угли, внимательно посмотрел на Практиканта и тихо сказал:
 — Ну что же… Пора, наверное, подвести кое-какие итоги.
 Кибернетик было оживился, но, взглянув на то место, где совсем недавно возвышался стройный сферический корпус шлюпки, а теперь торчали безобразные рваные шпангоуты бортов, поморщился и хрипло произнес:
 — Какие уж там итоги! Потерян корабль, потерян последний робот, уничтожена шлюпка. Все наши материалы в атмосфере планеты непонятным образом разрушаются. Пора заняться изготовлением каменных топоров.
 — Но есть и другая сторона. — Доктор аккуратно разливал в чашки дымящуюся похлебку. — Вы все, наверное, заметили почти полное отсутствие аппетита. Мне удалось провести ряд любопытнейших экспериментов. Конечно, это еще нуждается в проверке, тем не менее я пришел к парадоксальному выводу. Эта радиация… Вы знаете, по-моему, она каким-то образом непосредственно на клеточном уровне снабжает наши организмы энергией, минуя все сложнейшие, созданные эволюцией системы для приема и переработки пищи.
 — Ты хочешь сказать, что здесь можно обходиться вообще без пищи?
 — Вот именно, хотя мне трудно в это поверить…
 «Да… Конечно… Так и должно быть… — отметил про себя Райков. — Это тоже входит в условия задачи. Нас не должна отвлекать забота о хлебе насущном».
 — Еще одна случайность? Что ты на это скажешь? — спросил Физик, обращаясь к Практиканту.
 — Нет. Не случайность.
 — Я давно догадался, что ты кое-что знаешь. Может быть, пора рассказать? Была ли вторая попытка контакта? Ну что ты молчишь?
 Сейчас голос Физика звучал сухо, почти официально.
 Райков ответил коротко и сбивчиво, проглатывая окончания слов, точно спешил поскорее избавиться от них:
 — Контакт был. И если говорить о взаимном обмене информацией, кажется, он удался.
 Не ожидавший такого ответа, Кибернетик обжегся похлебкой и выронил в костер всю чашку. Зашипели и погасли последние угли. Резко повернулся Доктор, и только на лице Физика не дрогнул ни один мускул.
 — Мы слушаем тебя.
 — Мне будет трудно изложить все связно, я сам многого не понимаю. Слишком сложная информация, необычен способ ее передачи…
 — Способ?! — почти закричал Кибернетик. — Ты что, разговаривал с ними? Тогда почему молчал до сих пор?!
 — Подожди, Миша, — остановил его Физик. — Каким образом передана информация? Ты стал понимать язык структурных формул? Или это опять ночные видения?
 — Нет. Информация была записана непосредственно в память, мощный энергетический поток, шоковое состояние, как во время удара электрическим разрядом большой мощности. Ну и потом, я вспомнил… Не все сразу…
 Райков растер виски обеими руками. Он сидел сгорбившись и угрюмо смотрел на погасшие угли.
 — Что ты вспомнил?
 — Лучше вы задавайте вопросы, иначе я запутаюсь. Я сам не все понимаю…
 — Так что же мы должны спрашивать?
 — Какие вопросы? — спросил Доктор.
 — То, о чем бы вы спросили хозяев планеты, может быть, я смогу… Во всяком случае, попробую ответить…
 — Почему погибли Навигатор и Энергетик?! — почти прокричал Доктор.
 — Причины аварии? — сухо добавил Физик.
 — Этого я не знаю. Вернее, они этого не знают. Они заметили нас только после взрыва корабля. Можно предположить, что случайно мы натолкнулись на какую-то их передачу в надпространстве. Ты сам говорил, что направленный модулированный пучок энергии большой интенсивности мог вызвать вибрацию… Но это только предположение.
 — Кому была адресована передача?
 — Это межзвездная цивилизация, в их федерацию входит несколько десятков звезд и около сотни планет. Между ними существует регулярная связь.
 — Бред какой-то! Может быть, тебе все же это приснилось? О какой цивилизации идет речь? Где ты нашел цивилизацию на этой пустынной планете? Для передачи такой мощности нужен Всепланетный энергетический комплекс, где он здесь?! — спросил Кибернетик.
 — Планета создана ими искусственно, несколько тысяч лет назад, специально для контактов с другой гуманоидной цивилизацией. Здесь они не живут.
 — Так, значит, отсутствие биосферы, наличие кислорода, радиоактивный аргон…
 — Искусственно созданная, почти идеальная среда для гуманоидов. Нам действительно повезло…
 — Но зачем им это понадобилось, создавать целую планету… Разве такое возможно?
 — Планета-гостиница, планета-полигон или университет специальных знаний, а может быть, планета-лаборатория с подопытными кроликами, смотря как это понимать. В общем, специальная планета для контактов. Они могут себе это позволить…
 — Искусственно создавать планеты?
 — В их распоряжении полный контроль над материей, возможность управлять любыми материальными процессами без посредников, без механизмов за счет энергетических ресурсов самой материи.
 — Выходит, для них практически нет ничего невозможного? — спросил Доктор.
 — Об этом нет информации. — Практикант пожал плечами. — Я не знаю предела их возможностей.
 — Как они выглядят?
 — У них нет постоянной видимой формы. Насколько я понял, индивидуальные мыслящие и эмоциональные структуры зафиксированы в каких-то энергетических полях, это их обычная, так сказать, пассивная форма. Но в случае необходимости они могут воспользоваться любым материальным телом, перестроить его молекулярную структуру и создать из него нужный им организм.
 — Полный контроль над материей, — задумчиво сказал Физик. — Значит, они могут перемещать в пространстве любые массы без всяких кораблей… Ты говорил с ними о помощи?
 — Я вообще с ними ни о чем не говорил. В момент контакта я просто был без сознания. Они передали в мой мозг те сведения, которые сочли нужными.
 — Значит, придется повторить контакт! С завтрашнего дня мы организуем поиски, и как только…
 — Это бесполезно. Они покинули планету.
 — Как это покинули? Зачем?
 — Чтобы не вмешиваться, даже случайно. Я говорил, они здесь не живут. Планета предоставлена в наше полное распоряжение.
 — Это очень любезно с их стороны, — сказал Доктор, — только я не совсем понимаю: зачем им вообще понадобился тогда контакт? Чтобы разбудить надежду, показать нам свое могущество, а потом уйти? Мы столько раз повторяли, что гуманность прогрессирует вместе с разумом!
 — По-моему, гуманность — это чисто человеческое, гуманоидное понятие, — задумчиво произнес Физик.
 Практикант отрицательно покачал головой.
 — Много тысячелетий назад, путешествуя в космосе, они встретились с другим разумом. Это была молодая гуманоидная цивилизация, в чем-то похожая на нашу… Состоялся контакт. В обмен на информацию, накопленную этой цивилизацией, они передали ей свою способность непосредственного управления материей… Именно тогда специально для целей контакта была создана эта планета.
 — Кажется, я понимаю. Дар оказался слишком велик…
 — Да, цивилизация погибла. Противоречивые команды, схватка противоположных интересов, изменения материальных форм, исключающие друг друга. Незнание отдельными личностями основных законов преобразования материи, просто ошибки…
 — И в результате полная энтропия.
 — Да. Материя их системы распалась вместе с ними.
 — А какое отношение имеет это к нам? — с вызовом спросил Кибернетик. — От всего их могущества нам нужен был только корабль, чтобы вернуться…
 — А ты бы вернулся? — с неожиданным интересом спросил Физик.
 — Не понимаю?
 — Ты удовлетворишься возвращением, в случае если придется выбирать между контактом с этой цивилизацией и кораблем? Иными словами, что важнее: возвращение или попытка убедить их, что человечество способно принять такой дар?
 — А вы уверены, что способно? — задумчиво спросил Доктор.
 — Способно или нет, решит человечество, но я сам хочу выбирать между так называемым контактом и возвращением!
 — Видишь ли, Миша, для них мы — представители человечества, и, очевидно, они убеждены в том, что интересы человечества для нас важнее собственных. По-моему, им даже не приходит в голову, что может быть иначе.
 — И все же я не желаю, чтобы за меня что-то решали эти ходячие скалы, в конце концов…
 — Они не скалы. И ничего они за тебя не решали. И даже думаю, что они не пришли в восторг от того, что мы свалились им на голову.
 — У них нет головы.
 — Это неважно. Гораздо важнее вопрос об этом гипотетическом даре. Нам что, его предлагали?
 — Судя по тому, что однажды они поделились своими способностями с другой цивилизацией, мы могли бы найти какой-то способ убедить…
 — Да подождите! — Райков вскочил на ноги. — Все обстоит совсем не так с этим даром. Дело в том… дело в том…
 Практикант почувствовал, что у него пересохло во рту от волнения, и он замолчал. Молчали и они, все трое. Смотрели и молчали. Даже Физик не пришел ему на помощь. И тогда охрипшим, прерывающимся голосом он сказал им сразу все. Все самое главное. Наверное, такое чувство испытывает человек, бросившись в ледяную прорубь.
 — Они уже сделали человечеству свой дар. С одним-единственным условием. Мы сами должны найти способ передать его на Землю.
 — Объясни, пожалуйста, яснее, — очень тихо попросил Физик.
 — Да, Дима, ты уж постарайся, — поддержал его Доктор.
 — Тянешь волынку? — не очень вежливо спросил Кибернетик.
 — Сейчас я попробую передать вам условие.
 На секунду он прикрыл глаза рукой, чтобы лучше сосредоточиться. И, начав говорить, невольно перешел на чужой, несвойственный человеческому голосу тембр, каким обычно разговаривают корабельные автоматы:
 — Они оставляют нас на планете одних. Передают одному из нас способность управлять материей и ждут, что из этого получится, ни во что больше не вмешиваясь. Если каким-то образом нам удастся вернуться и известить об этом Землю, тем самым мы им докажем… ну, что ли, способность землян разумно распоряжаться их даром. И тогда они не будут возражать против его передачи всему человечеству или отдельным его представителям — как решит наша цивилизация. Существует какой-то способ передачи таких способностей от одного индивидуума к другому. Как именно — я просто не понял.
 — Но для того чтобы передать способность управлять материей одному из нас, они должны будут с нами встретиться! Нужно хорошо подготовиться, и, может быть, удастся убедить их в бессмысленности и жестокости подобного эксперимента.
 — При чем тут бессмысленность и жестокость?
 — Да потому, что такая задача не имеет положительного решения! — почти закричал Физик.
 Доктор и Кибернетик смотрели на него, ничего не понимая. И только Практикант утвердительно кивнул:
 — Значит, ты понял. Наверное, они тоже так считают…
 — Но почему, почему?! — закричал Кибернетик.
 — Потому, что управление материей возможно только в пределах ее законов, а раз так, человеческий разум никогда не сможет создать ничего сверх того, что он знает. Представьте себе, что нам подарят все автоматические заводы Земли, но без программы. Много мы на них построим? Не сможем сделать даже простейшую радиолампу! Не говоря уже о корабле… Чтобы построить корабль, необходимы знания, накопленные человечеством на протяжении всей истории развития цивилизации. Ни один отдельный человек не обладает такими знаниями, именно поэтому наша единственная надежда — убедить их отказаться от эксперимента, — закончил Физик.
 — Это невозможно, — тихо ответил ему Практикант. — Эксперимент уже начался. Они ушли с планеты и не вернутся до его конца.
 — Значит, по-прежнему мы можем рассчитывать только на себя.
 — На себя и вот на это…
 Практикант пристально посмотрел на погасший костер, его лицо напряглось, нахмурилось, и сошлись брови. Сначала появилась небольшая струйка дыма, потом камни вокруг костра засветились вишневым светом, и из остатков погасших углей вырвались первые языки пламени.
 Все сидели с окаменевшими лицами, не в силах поверить, не в силах понять до конца значение того, что произошло. Только Физик поднялся, подошел и положил руку на плечо Практиканту.
 — Осторожней, Дима. С этой штукой нужно обращаться очень осторожно. Представь, что у тебя за плечами ранец с атомной бомбой, только это еще опаснее.
 И Райков почувствовал, как впервые с начала этого разговора отчаяние и страх, владевшие всем его существом, постепенно уходят. Потому что он уже знал, его опасения безосновательны. Ему не придется тащиться одному, сгибаясь под непосильной ношей. Что все они, даже Кибернетик, остались здесь, рядом, в круге света зажженного им костра…




 8


 Лагерь сильно изменился за эти дни. В том месте, где начиналась пещера, с разрешения Физика Райков убрал часть скалы. Образовалась обширная веранда. Потом он соединил веранду с дном ущелья небольшим подъемником. На изготовление примитивного механизма ушло целых четыре дня. Пещера тоже была расширена, появилась кое-какая каменная мебель. Превращение одних материалов в другие Физик строго запретил, опасаясь начала неуправляемой цепной реакции. Проще всего удавались перемещения масс и изменение их формы. Прямо на веранде из остатков оборудования шлюпки и планетного комплекса выросла импровизированная лаборатория.
 Измерения сразу же подтвердили, что при любом воздействии телекинеза на материал исчезала часть его массы. За все «чудеса» материя расплачивалась своей внутренней энергией. Как именно происходило превращение массы в энергию, уточнить не удалось, не хватало точности измерений. Очевидно, преобразование шло на уровне внутриядерных процессов.
 Начались дни утомительных занятий по сложной, разработанной Физиком системе. Следовало очень осторожно выяснить границы возможностей Практиканта, только после этого можно было сделать какие-то окончательные выводы и разработать план дальнейших действий.
 Почти сразу стало ясно, что воспроизвести в материале возможно только то, что имело в мозгу Райкова совершенно четкую модель. Получался слепок с этой модели — и ничего больше. Чем сложнее модель, тем труднее было удержать в памяти все мельчайшие ее детали и тем хуже, грубее получалось изделие.
 С каждым днем становился яснее окончательный вывод и все более открыто, несдержанно проявлялся протест каждого участника эксперимента.
 — Значит, эта слизь все предусмотрела, — сказал однажды Кибернетик. — Выбора у нас нет и нет выхода.
 — Да. Похоже на то, что они решили убедить нас в бесполезности телекинеза для человечества. И они нас отсюда не выпустят. Слишком много мы уже знаем… Если бы сохранилась корабельная библиотека! Но нет, даже тогда… Человеческий мозг просто не в состоянии зафиксировать в памяти достаточно сложное устройство со всеми материалами на молекулярном уровне…
 Вечером, устав от бесплодных теоретических споров, Практикант улетел в горы, не спросив разрешения у Физика. Почти каждый его шаг требовал теперь специального разрешения.
 Того полного отчуждения, которого он так опасался вначале, не произошло, но и того, что было в его теперешнем положении, вполне хватало для потери душевного равновесия.
 В ущельях свистел холодный ветер. Вершины близлежащих гор чертили у ног Райкова странные, резкие тени. Практикант ничком повалился на маленькую каменную площадку, на которую только что опустился, и долго лежал неподвижно, слушая свист ветра.
 От этих заунывных звуков, словно подчеркивающих одиночество, он чувствовал себя особенно скверно. А потом вдруг встал, осмотрелся, нашел подходящую скалу и закрыл глаза… Мир вокруг него перестал существовать. На секунду показалось даже, что сознание сейчас выйдет из-под контроля. Но он взял себя в руки и с предельной четкостью представил, как скала исчезла и на ее месте появился земной звездолет, появился их старый «ИЗ-2», появился таким, каким запомнил его Практикант в земное холодное утро старта, с разводами краски на боках, с яркими сполохами сигнальных огней…
 Все у него получилось. И краска, и цветные пятна на месте сигнальных огней, и довольно точная скульптура звездолета в натуральную величину, неплохой памятник из базальта… Довольно детальный памятник с ажурными переплетениями антенн и хищными щелями для вспомогательных реакторов… Вот только люк не открывался.
 Он не стал разрушать звездолет. Накрыл каменным конусом огромной скалы, из которой перед этим убрал сердцевину. Скрытый памятник. Никто не увидит и не узнает о нем, но он все же будет стоять, памятник его мечте и его глупости…
 Постепенно жизнь в лагере входила в определенную колею. Дни становились похожи друг на друга. Очевидно, планета израсходовала уже все свои сюрпризы, а то огромное, что содержал теперь в себе мозг Практиканта, оставалось для них бесполезным. Они все выжидали чего-то, осторожничали, повторяли одни и те же порядком надоевшие опыты. Словом, все усиленно делали вид, что еще ничего не потеряно, что основная работа лишь начата и что привычная систематика исследований, сотни чертежей, графиков, формул принесут им что-нибудь неожиданное.
 Практикант сидел в пещере вдвоем с Доктором, изо всех сил стараясь не нагрубить ему в ответ на его длинные и благодушные рассуждения о прекрасном будущем, которое ждет человечество, если им удастся вернуться.
 К счастью, Кибернетик с Физиком с утра куда-то ушли, и поэтому в лагере было относительно тихо.
 Чтобы как-то отвлечь Доктора от темы возвращения, Практикант попытался сделать по его структурным молекулярным формулам немного крахмала. Крахмал получился жидким и каким-то прозрачным.
 Доктор внимательно проверил его на экспресс-анализаторе и в конце концов мужественно решил попробовать, после чего ему стало не до Практиканта. Расстройство желудка было расплатой за эту смелость.
 В чем-то они ошиблись, в чем-то очень важном… С самого начала. Может быть, нужно искать совершенно новый метод решения этой проблемы, а они идут привычным путем — ищут способы создания механизмов. Но ведь те, кто построил эту планету для контактов, наверняка передвигались в космосе без всяких механизмов. Впрочем, об этом они не оставили никакой информации, а, кроме того, само устройство человеческого организма может стать непреодолимым препятствием. В космосе человеку нужны сложные приспособления, хотя бы для защиты. Так что, возможно, он не прав, а прав Кибернетик.
 И все же Райков не верил, что они пошли на этот контакт, только чтобы доказать людям их несостоятельность. В том, как проходил контакт, в его последствиях была какая-то неправильность, непонимание, но только не враждебность.
 Едва Физик и Кибернетик отошли от лагеря на несколько километров к северу, пейзаж изменился. Вместо привычных уже пустынных холмов и скал, подножия которых утопали в бархатистом, раскаленном на солнце песке, они попали на широкое вулканическое поле.
 Застывшие потоки лавы образовали здесь причудливые невысокие гребни, впадины, волны. Поверхность камня ослепительно сверкала под солнцем, словно они шли по огромному черному зеркалу. Тяжелые рюкзаки оттягивали плечи. С собой приходилось нести не только приборы из планетарного комплекса, но также и большой запас воды. Доктор оказался прав — в пище они больше не нуждались, но зато потребление воды значительно возросло, наверно, организм, перестраиваясь на новую энергетику, нуждался в большом количестве жидкости. В пустынной местности ручьи встречались не так часто, и всю воду вместе с неприкосновенным запасом приходилось тащить с собой.
 Кибернетик отстал на несколько шагов, он то и дело спотыкался о камни, и Физик слышал его приглушенные проклятия. Наконец Кибернетик окончательно потерял терпение, бросил рюкзак и потребовал остановиться.
 — Не понимаю, зачем вообще тебе нужны эти походы! Чего ты ищешь?
 — Видишь ли, Миша, нас сюда прислали для исследовательской работы. Вот мы ею и занимаемся. Мы не видели даже сотой части планеты. Ничего о ней не знаем. Здесь за каждым камнем могут таиться сюрпризы.
 — Никто нас сюда не присылал, и никакая мы больше не экспедиция! Незачем себя обманывать!
 — Хорошо. Пусть не экспедиция. Считай, что мне просто интересно.
 — Ну и ходил бы один, я-то тут при чем?
 — Одному ходить по неисследованной планете не разрешает инструкция. Ты разве не знаешь?
 — Я знаю инструкцию. Нечего издеваться. Я не вижу смысла в твоих шатаниях по планете. Если ты ищешь их, то напрасно. Райков ясно сказал, что они ушли и больше не вернутся.
 — Знаешь, Миша, после того, что случилось с Райковым, я не могу насмотреться на эту планету. Тут в каждом камне может таиться такое… Мне действительно интересно. Вот посмотри, этот гребень похож на электрокар, а тот — на голову верблюда, а за тем гребнем может открыться озеро, лес, может быть, город… Я не знаю что, говорили же они Райкову, что здесь побывала целая цивилизация. Пусть контакт не состоялся, должны остаться хоть какие-то следы!
 — Не понимаю, нам-то какая польза от этих следов?
 — Не знаю, — честно признался Физик. — Может быть, никакой. Не во всем же надо искать пользу. И потом, сидеть без дела в лагере просто скучно, неужели ты этого не заметил?
 — Мне никогда не бывает скучно, — мрачно изрек Кибернетик и, словно закрепляя сказанное, сразу же повторил: — Никогда.
 — Интересно, Миша, зачем тебя занесло в дальнюю разведку?
 — Не твое это дело, Петрович. Ты все-таки не Навигатор и не председатель экспедиционной комиссии.
 — В этом ты, несомненно, прав. — Физик стряхнул пот со лба, подошел к Кибернетику и, поставив свой рюкзак рядом с его небрежно брошенным на землю, достал флягу о водой, смочил виски, голову, прополоскал горло. Потом тяжело опустился на гладкий камень в тени рядом с Кибернетиком и продолжил:
 — На этой планете, несомненно, существует некая комиссия. Может быть, термин неточен, не в нем дело. Я хочу сказать, что здесь наши поступки, а может быть, даже мысли изучаются, оцениваются. По ним делают выводы, и не только о нас с тобой, обо всей нашей цивилизации. Обо всех людях сразу.
 — Если бы ты был прав, они бы не выбрали для своего эксперимента этого сопливого мальчишку!
 Кибернетик подобрал с земли увесистый каменный осколок и запустил его в ближайший гребень. Камень разлетелся на множество осколков с печальным стеклянным звоном, словно Кибернетик разбил хрусталь. Несколько минут Физик молча внимательно смотрел на него.
 — Не такой уж Райков мальчишка, и потом, мне кажется, не в возрасте здесь дело, совсем не в возрасте, так что пеняй на себя.
 — Ну знаешь! — Кибернетик вскочил. — Мне надоели твои поучения. Пойдем.
 — Ты сам виноват, Миша. Не надо было хвататься за бластер. Доктор абсолютно прав. Я убежден, их выбор совсем не случаен. Они могли в чем-то ошибиться, не разобраться до конца с нашей психологией, в наших моральных качествах, но в основном они правы. Райков наиболее подходящая кандидатура. У него светлая голова, он способен на неожиданные смелые решения, и над ним не довлеют параграфы бесчисленных инструкций, законов и правил, к которым мы с тобой слишком уж привыкли… А может, просто им понравилась его смелость, нам с тобой в нужный момент ее не хватило. Я вот все думаю, отчего меня они вышвырнули из эксперимента. Думаю и не могу понять… Видишь, как все непросто.
 Физик поднялся, и часа два они шли молча. Время от времени он останавливался, чтобы зарисовать крюки пройденного маршрута, и тогда Кибернетик, опустив на землю рюкзак, отходил в сторону, словно лишний раз хотел подчеркнуть свое несогласие с его доводами, свою обиду и нежелание нарушить молчание.
 Физик его не торопил, понимая, что сказано уже достаточно и нужно дать ему время. По тому, как он хмурился, как ходили желваки по скулам, Физик понял, что в голове этого молчаливого, мрачного, отчужденного от всех человека идет напряженная работа мысли, переоценка старых ценностей, оценка новых фактов… Во всяком случае, он на это надеялся.
 Километра через три плато начало постепенно подниматься, идти становилось все труднее, но зато совершенно исчез песок, полностью обнажилась полированная, гладкая, как кость, каменная поверхность. Теперь Физик не отрывал от нее глаз, старательно обходя наиболее ровные расселины, иногда нагибался и подолгу изучал камень под ногами. Наконец Кибернетик не выдержал:
 — Что ты там ищешь? Ползаешь, как ищейка, по этим камням!
 — Я понимаю, что вероятность мала, но все же… Если сложить все наши маршруты, мы обошли порядочный кусок и постепенно замыкаем круг. Странно, что до сих пор не заметили ни одного следа.
 — Да чей след может быть в этой мертвой пустыне?
 — След нашего робота. Не мог же он испариться?
 — Вполне мог. Испарилась же шлюпка, испарилась оболочка наших скафандров.
 — Об этом я не подумал, хотя обшивка шлюпки и наши скафандры разрушились не случайно. Нам просто дали понять, что они здесь не нужны.
 — Можешь считать, что робот им тоже не нужен. — Минут пятнадцать Кибернетик молчал, надеясь, что Физик поддержит разговор, но тот не стал ему помогать. Наконец он спросил: — Зачем тебе робот?
 — У него хорошая память, прочная, с большим объемом. Кроме того, пешком, без транспорта, мы немногого добьемся. Жалкие царапины маршрутов, а вокруг десятки тысяч километров неисследованной поверхности. Там может скрываться все что угодно. Не верю я в мертвый камень. Слишком уж он однозначен. Словно кто-то специально проектировал эту пустыню.
 — Скорее всего, так оно и было.
 Кибернетик отвернулся и вновь молча пошел вперед. Физик долго стоял неподвижно, глядя ему вслед. На худой фигуре Кибернетика одежда болталась, точно он носил ее с чужого плеча. Куртка местами уже порвалась, неряшливо торчали клочья подкладки, а давно не бритые щеки, оттененные синеватой щетиной, ввалились внутрь.
 Усилия доктора поддерживать их всех в определенной форме, не давать опускаться, в случае с Кибернетиком не имели успеха. Безнадежность ситуации, в которой они оказались, а может быть, и сама эта странная планета, словно рентген, высвечивала в них нечто глубинное, в обычных условиях скрытое от постороннего глаза. Только сегодня он, например, понял, что Кибернетик завидует Райкову. Изо всех сил старается этого не показать, но все-таки завидует. «А ты разве нет? — спросил он себя. — Конечно, и я тоже, хотя зависть, наверно, не то слово». Неизвестно еще, является ли благом их дар. Во всяком случае, Райкову труднее, чем любому из нас… Труднее, но интереснее, — тут же поправил он себя, — и потом, не в этом, в общем-то, дело. Каждый из нас невольно спрашивает себя в глубине души, почему они выбрали не меня? Спрашивает, старается найти ответ… Это должен быть очень честный и до конца откровенный ответ. Может быть, впервые мы видим себя со стороны, словно бы в увеличивающем зеркале чужого взгляда.
 Он догнал Кибернетика, пошел с ним рядом, испытывая жалость к этому человеку, понимая уже, что на Земле у него наверняка не все сложилось удачно, были причины, заставившие его покинуть родную планету. Глубинные, скрытые от всех причины. Еще он испытывал тревогу. Тревогу оттого, что экипаж не подготовлен к невероятно сложной и ответственной задаче, обрушившейся на них неожиданно, как обвал. Здесь должны были бы быть вместо них специально отобранные и подготовленные люди, а не они, рядовые космонавты, со своими слабостями, горестями и обидами. Слишком случаен оказался выбор для того, чтобы судить по нему обо всем человечестве сразу.
 — Я хотел тебя, Миша, попросить об одном одолжении…
 — Ну? — мрачно пробурчал Кибернетик, не поворачивая и не замедляя шаг.
 — Помоги, пожалуйста, Райкову…
 — Помочь Райкову? В чем я должен ему помогать?
 — Ты к нему несправедлив, держишься с ним слишком резко, слишком отчужденно, ему труднее, чем любому из нас.
 — Здесь не школа третьей ступени, а я не нянька.
 — Конечно, ты не нянька, но все-таки постарайся, одному мне с этим не справиться.
 — Хочешь знать, почему я ушел в разведку? — неожиданно спросил Кибернетик.
 — Сын у меня погиб в нелепой катастрофе. Взорвался подземный автоматический завод, и он раньше времени полез выяснять причины аварии и не вернулся… Сейчас ему было бы столько же, сколько Райкову, он был талантливым мальчиком. Это он мечтал о дальней разведке, он, а не я. Но мне всегда хотелось узнать, чем она его привлекала, что он хотел найти за пределами круга наших познаний о мире. Я до сих пор стараюсь это понять и не могу…
 Он надолго замолчал, словно ждал от Физика каких-то особенных, важных сейчас слов. Но тот лишь молча, ссутулившись, шел рядом, тяжело прихрамывая под своей ношей, словно рюкзак у него стал тяжелее от его слов.
 Вернулись они в лагерь поздно вечером.
 Оба пришли молчаливые, усталые и подавленные. Кибернетик сразу же ушел в пещеру. А Физик долго стоял рядом с Практикантом. Райкову хотелось избежать предстоящего разговора, но когда Физик спросил: — «Может, пройдемся?» — он только кивнул.
 — Последнее время ты совсем забросил работу.
 — Да.
 — Я просил тебя вести дневник, но даже это ты делаешь не очень аккуратно.
 — Вчера я заполнил почти за весь месяц.
 — Я смотрел. Там совсем нет анализа твоего состояния и ощущений, которые ты испытываешь во время экспериментов.
 — Во время экспериментов я не испытываю никаких ощущений.
 — И совершенно напрасно. По крайней мере, напрасно не стараешься понять, что ты ощущаешь в момент, когда…
 — Дело не во мне. Уверяю тебя, я не ощущаю ничего необычного. Почти ничего.
 — Вот это самое «почти».
 — Не понимаю, зачем тебе… ну, в общем, сначала я должен представить себе это со всеми деталями, потом напрягаю волю, представляю, как мысленный слепок материализуется, и в какой-то момент что-то срабатывает. Это требует большого напряжения воли и внимания, поэтому случайные мысли-образы не могут материализоваться.
 Они спускались по длинной, метров сто, каменной лестнице, ведущей от их жилья до самого дна ущелья. Физик все время шаркал по ступенькам, словно ему трудно было поднимать ноги. Райков подумал, что Физику уже немало лет и что, наверное, это последняя его экспедиция. Но почти сразу же поправился. Для всех них это была последняя экспедиция.
 Он упрямо повторил:
 — Никому все это не нужно. Вы живете в каком-то сне. Придумали забавы. Надоело…
 Вдруг Физик взял его за руку. Практикант вздрогнул, так непривычен был этот простой жест.
 — Для Земли не так уж важно, вернемся мы или нет.
 Несколько секунд они молча стояли на последних ступеньках лестницы. Вечерние тени уже накрыли дно ущелья, лестницу, клеть подъемника.
 — Что же важно? — тихо спросил Практикант. — Что же тогда для нас важно?
 — Сохранить и передать людям то, что есть у тебя.
 — Но я ведь не знаю самого главного: как это получается. А если бы даже знал, все равно сначала надо вернуться…
 — Или передать.
 — Передать?
 — Ну да. Просто передать тем, кто когда-нибудь прилетит сюда вслед за нами. Сохранить и передать.
 — Но что? Что передать?
 — Вот это я и стараюсь понять. Ищу все время. И еще мне хотелось бы знать, для чего они все это затеяли. Не верю, что им так уж безразличен результат эксперимента.
 — А если прав Миша? Если они хотели доказать нам нашу беспомощность?
 — Нельзя забывать, что, решая этот вопрос, они оперировали не нашей, не человеческой логикой, поэтому вряд ли мы когда-нибудь сумеем до конца понять, почему они так решили. Но одно мне ясно: в этой странной игре мы должны выиграть хотя бы несколько очков. Мы с Мишей искали робота, но безуспешно. А сейчас он нам нужен, как никогда.
 — Хочешь его использовать как хранилище информации для тех, кто прилетит сюда после нас?
 Физик кивнул.
 — Но, может быть, его постигла участь шлюпки?
 — Не думаю. Вряд ли их интересуют наши механизмы. Кроме того, ты же сам сказал, что они покинули планету до конца эксперимента. А если мы заложим информацию в робота, эксперимент фактически будет продолжаться даже после того, как мы сойдем со сцены…
 — Пока что нечего в него закладывать! Нет у нас никакой серьезной информации.
 — Да… ты прав… Но ведь здесь, на планете, была гуманоидная цивилизация, по крайней мере ее представители. И если информация, которую тебе передали, верна, именно здесь они учились управлять материей. Должны же были остаться какие-то следы. Нам бы транспорт, хотя бы небольшой вездеход из планетного комплекса, но и его не удалось собрать…
 — Я бы мог тебе представить вездеход, даже звездолет, только это будет игрушка, макет. Я уже пробовал.
 — Я знаю.
 — Знаешь?
 — Да, я видел, как ты пытался одним махом справиться с нашим «ИЗом».
 — Может, ты знаешь, почему мне это не удалось?
 — Ты и сам это знаешь.
 — Но подожди! Тогда надо начинать с малого, с каких-то частей, деталей, все вместе мы могли бы вспомнить! Ведь мы же все знаем о его системах! Знаем, где расположен каждый винтик! Надо изготовлять отдельные части, а потом собирать их в более сложные! Вместо этого ты меня заставляешь делать какие-то дурацкие упражнения!
 — Даже если бы это было возможно, не хватило бы всей нашей жизни. Но это невозможно. Вот, например, генератор защитного поля, довольно простое устройство, в сущности, многослойный конденсатор, правда, слои расположены в пакетах через половину длины альфа-волн, чтобы получить интерференцию. Ты помнишь длины этих волн?
 — Ну, приблизительно…
 — А еще сдавал мне зачет. Я помню их с точностью до сотых долей ангстрема. Ты можешь вообразить в натуре величину, равную ангстрему? Нет, не можешь. Даже не пытайся, она для твоего сознания слишком абстрактна, потому что неуловима для человеческих органов чувств.
 — Делают же эти пакеты на земных заводах!
 — Да. Но даже контроль за такими процессами доступен только автоматам. Человек слишком грубое устройство.
 Послышался протяжный визг и металлический глухой стук. Прямо напротив них остановилась кабина подъемника. Распахнулась дверца, на площадку лестницы выпрыгнул Кибернетик.
 — Вот вы где!.. По-моему, мы никогда не найдем этого робота, и завтрашний поход не имеет смысла.
 — Почему ты так думаешь? Мы же только начали поиски! В конце концов, он мог просто застрять где-нибудь из-за мелкой неисправности.
 Кибернетик отрицательно покачал головой:
 — Ты прекрасно знаешь, что роботы этого типа сами восстанавливают вышедшие из строя детали. У них не может быть мелкой неисправности, и дело совсем не в этом. Задача, предложенная нам, не должна иметь решения. У нас не должно быть ни одного шанса, даже намека на решение. Никаких роботов с оставленной информацией. Ничего.
 — Откуда такой абсолютный пессимизм?
 — Только логика. Никакого пессимизма. У них уже был опыт передачи управления материей другой цивилизации. Слишком дорогой опыт. Вряд ли они захотят его повторить. Скорее всего, они решили, как и мы, между прочим, не вмешиваться в развитие других цивилизаций. Космическое право ограничивает контакты. Там есть пункт о невмешательстве в развитие. Цивилизация слишком сложная структура, и никто не может предвидеть последствий такого кардинального вмешательства. Ну вот и все. А дальше уже ясно. Оставлять нас здесь без помощи и без всякой надежды было бы, с их точки зрения, неоправданной жестокостью. Почему бы не предложить нам развлечение в виде этой задачки? Мы будем ломать над ней головы, на что-то надеяться, искать решение — в общем, наша жизнь здесь наполнится несуществующим смыслом.
 — В том, что ты говоришь, почти все безупречно.
 — Что значит «почти все»?
 — Они могли бы ничего не сообщать нам о своих сверхспособностях и просто помочь вернуться.
 — Разве тогда человечество оставило бы их в покое? Вернувшись, мы принесли бы с собой известие о существовании в этом районе сверхцивилизации, способной к межзвездным контактам! Да после этого здесь началось бы вавилонское столпотворение. Все крейсеры федерации ринулись бы в этот район.
 — Я думаю, при их возможностях не так уж трудно пресечь любые нежелательные контакты… Но даже если ты прав, у нас остается шанс… Видишь ли, Миша, если все же мы найдем выход из тупика, найдем способ решения поставленной перед нами, пусть и неразрешимой, с их точки зрения, задачи, я уверен, они выполнят условия соглашения и разрешат человечеству использовать свои необыкновенные возможности.
 — В этом-то я как раз и не сомневаюсь; уверен в том, что, даже предложенное нам таким необычным способом, это соглашение имеет для них силу безусловного договора и будет выполнено. Вот именно поэтому они должны были предусмотреть все. И задача не должна иметь решения. Мы не сможем отсюда вырваться никогда. И человечество не узнает, что с нами произошло. Вот вам единственно возможное решение. Другого не будет.
 Они надолго замолчали. По узкой горловине ущелья пронесся первый порыв ветра. Вечером здесь всегда поднимается ветер. Он несет с собой плотные облака пыли и, разбиваясь о каменные стены ущелья, оставляет на всем толстый серый слой. Когда их не станет, ветер очень быстро занесет все. Даже следы, даже память о них… Райков почему-то вспомнил две цепочки следов, оставленных им вместе с Физиком впервые на этой планете… Если Кибернетик прав, все тогда бессмысленно… У них не останется даже надежды. Он не мог с этим согласиться. Никогда бы не смог. Что-то здесь было не так. Кибернетик достал из кармана обрывки провода и, подбросив их на ладони, отшвырнул в сторону.
 — Доктору стало хуже. Появилась рвота.
 — Не надо было ему есть этот клейстер!
 Несколько секунд Райков, не понимая, смотрел на Физика. Что-то в нем происходило в этот миг, что-то очень важное… Смутно мелькала какая-то необходимая, самая главная для них мысль, он чувствовал это и никак не мог за нее ухватиться.
 — Доктор меня попросил сделать крахмал. Даже начертил структурную схему молекул… Это было очень сложно — представить себе в пространстве такую схему… Мы все время ищем каких-то сложных решений: чем сложнее задача, тем сложнее решение… И этот путь никуда не ведет. Вот хотя бы крахмал… Мы синтезируем его на Земле с помощью сложнейших автоматов и поточных линий, а в природе какая-то несчастная клетка с помощью одного-единственного зерна хлорофилла и нескольких молекул углекислого газа запросто производит сложнейший синтез. А если еще больше усложнить задачу? Попробуйте заставить все автоматы, всю кибернетическую технику Земли собрать один-единственный зародыш растения! С этим они уже не справятся. А природа между тем конструирует сложнейшие и тончайшие системы с заранее заданными параметрами каким-то неуловимым простейшим способом! Берутся две клетки, сливаются вместе — и вот зародыш уже готов!
 — Для этого «простого» пути потребовались миллионы лет эволюции.
 — Ну и что же? Я говорю о результате, о самом процессе, он прост и предельно результативен. И, значит, способ решения сложной проблемы не обязательно должен быть сложнее самой проблемы! Значит, есть какой-то другой, неожиданный, неизвестный нам путь…
 Физик с интересом смотрел на Практиканта.
 — И давно тебя стали посещать такие мудрые мысли?
 — Подожди… Это очень важно… Что, если именно это мы должны были понять сами, без подсказки с их стороны, прежде чем… Что, если именно в этом смысл эксперимента? Ведь все самое сложное всегда заложено в простейшем, это же диалектика!
 — Ты что, лекцию нам читаешь?! — возмутился Кибернетик, с изумлением слушавший этот длинный монолог обычно немногословного Практиканта.
 — Да нет же, нет! Я сейчас объясню! Это же… У тебя есть бластер?
 — Бластер? При чем тут бластер? Зачем тебе он?
 — Сейчас вы поймете. Поставь, пожалуйста, самую большую интенсивность. А теперь смотрите.
 Практикант отвернулся от них, и сейчас же прямо посреди песчаной плеши на дне ущелья стал медленно вспухать пропитанный вишневым жаром огромный пузырь расплавленного песка. Прежде чем рассеялись облака едкого дыма, они уже видели, что там образовалось какое-то гигантское яйцо из расплавленного кремния. Его стенки дрожали, меняя форму и очертания, повинуясь давлению полей, созданных волей Практиканта. Потом жар почти сразу спал, дым рассеялся, и они увидели совершенно прозрачное, пустое внутри яйцо, занимавшее потемневшую от копоти площадку метров десяти в поперечнике.
 Практикант махнул на него рукой:
 — Вот так. А теперь стреляйте.
 — Куда стрелять?
 — В него.
 — Но для чего?
 — Стреляйте, тогда поймете.
 Кибернетик пожал плечами и дал по хрустальному яйцу целую серию. Лиловые полосы зарядов понеслись вниз и почти тотчас лопнули ослепительными шарами плазмы. Казалось, в огненном аду, который бушевал внизу, испарятся стены ущелья. Едва спал жар и осели облака пыли, как они снова увидели хрустальное яйцо, которое плавало в луже расплавленного базальта. Оно даже не нагрелось, на стенках играли холодные ледяные отблески.
 — Может, повторишь? — На лице Практиканта было написано откровенное торжество, и только необычность момента удерживала его от следующей мальчишеской выходки.
 — Но что ты с ним сделал? Как это удалось?
 — Я не могу создать генератор нейтринного поля, так?
 — Конечно, ты же с этим согласился.
 — Я не могу сделать ГЕНЕРАТОР, но не ПОЛЕ. Понятно?! Ведь мы все знаем про это поле! Это же очень простая функция от частицы! Генератор невероятно сложен, а поле есть поле. Вот я и одел в него кремниевую капсулу.
 — Защитное нейтринное поле? Поле без генератора?! Но, значит, ты должен непрерывно его поддерживать?
 — Ничего подобного! Я связал его с материей самой капсулы. Атомы кремния при воздействии извне распадаются и превращаются в энергетическое нейтринное поле. Это все. Я могу уйти, и вы можете стрелять в него хоть до завтра.
 Физик вдруг побледнел, выпустил из рук бластер, который механически передал ему Кибернетик, и тот с глухим стуком упал на ступеньки лестницы.
 — Да объясните, наконец, что тут произошло! — закричал Кибернетик.
 — Кажется, этот мальчишка все-таки сделал звездолет… — одними губами прошептал Физик.
 — Какой звездолет? Где ты видишь здесь звездолет?
 — Вот этот прозрачный пузырь… Эта штука может двигаться со скоростью, близкой к световой…
 — Что ты несешь? Где здесь двигатели? Где топливо?!
 — Там есть нейтринное поле… Достаточно один раз изменить направление полюсов… А топливом может стать любая материальная масса.
 — Вы просто сошли с ума! Оба! Что здесь будет летать? Этот стеклянный пузырь полетит? Да скорей уж я…
 — Смотри, — просто сказал Практикант.
 Стеклянное яйцо приподнялось и неподвижно повисло в воздухе метрах в четырех над землей. Неожиданно возник тонкий, звенящий звук, словно где-то далеко лопнула струна. Яйцо дрогнуло, размазалось в воздухе и исчезло, оставив после себя сверкающий след раскаленных частичек газа, отметивших его путь до самого горизонта.




 9


 Постепенно, по мере того как они проходили атмосферу, небо меняло цвет. Сначала из темно-зеленого оно стало салатовым, потом бледно-синим, синим, и почти черным. Появились первые точки звезд. Ослепительный шар солнца торчал у них с правого борта. Было очень странно висеть над планетой в совершенно прозрачной и почти невидимой кабине. Движение не ощущалось, только солнце всходило над горизонтом скорее обычного да под ногами стремительно клубилась зеленоватая дымка атмосферы.
 — Теперь можно быстрее, — сказал Физик.
 Практикант кивнул, и шлем его скафандра смешно качнулся, как у заводной куклы.
 Физик настоял, чтобы все они из предосторожности надели скафандры, сохранившиеся в планетном комплексе, и взяли резервные баллоны с кислородом.
 Горизонт слегка повернулся, потому что Практикант приподнял нос кабины, и сразу же ускорение вдавило их в спинки сидений с такой силой, что затрещали суставы.
 — Осторожнее ты не можешь? — спросил Кибернетик.
 — Осторожнее я не могу, — сквозь зубы ответил Практикант. — Я и так дал всего триста метров в секунду.
 — Это почти десять «ж»!
 — Ты не огорчайся, — тихо сказал Физик, — мы что-нибудь придумаем. В конце концов, перегрузка не самое главное, можно и потерпеть…
 Но Практикант не слышал утешений Физика, его мозг лихорадочно работал. Это было похоже на лабиринт. Едва удавалось найти выход, как за ним возникала новая стена! В ушах звенело от перегрузки, и кровь била в виски, как молот. Казалось, легкие лопнут, не было сил вдохнуть. Наконец он сдался и уменьшил ускорение. В корабле, который он построил, не было антиперегрузочных устройств. Их и не могло быть по той же самой причине, которая мешала построить генератор поля.
 Только в замороженном состоянии глубокого анабиоза могли перенести люди чудовищные перегрузки во время разгона до межзвездных скоростей.
 Практикант не мог построить сложный анабиозный комплекс и не мог отменить основных законов движения, а это означало, что разгон корабля затянется на долгие годы…
 — У нас есть корабль, — сказал Физик. — Самое главное ты уже сделал.
 Но Практикант знал, что это еще не самое главное. Если они сумеют как-то справиться с перегрузкой или даже пожертвуют десятками лет жизни, все равно этого окажется недостаточно…
 Люди учились летать к звездам тысячи лет, и планета так просто не отпустит свою добычу.
 Все же он ведет сейчас корабль, и она у него под ногами, планета, отобравшая и подарившая так много.
 — Мы на орбите спутника, — сказал он как мог спокойнее. — Что дальше?
 — Подымись еще тысяч на десять, — попросил Физик.
 Практикант усмехнулся, послушно перемещая ось и напряжение поля. Он знал, что Физик хотел проверить, будет ли его слушаться корабль там, где нет таинственной радиации.
 Он поднялся на эти десять тысяч. Теперь планета казалась просто маленьким светлым мячиком, у которого не было имени.
 — Почему мы ее до сих пор не назвали?
 — Кого? — не понял Доктор.
 — Она не была для нас домом, — сказал Физик, — а тюрьмы обычно безымянны.
 Практикант развернул корабль так, что солнце, скрывшись за их спинами, погасло, и они как будто повисли среди звезд, ничем не защищенные комочки протоплазмы.
 — Ты сможешь подойти ко второй планете этой системы?
 — А ты сможешь решить без машины задачу на движение трех и более тел?
 — А если направить корабль визуально и постепенно подходить к планете?
 — Можно. Но слишком опасно. Мы не знаем ее массы. Гравитационное поле может оказаться таким мощным, что мне потом не вырвать корабль без смертельных для нас ускорений. Надо наблюдать и рассчитывать.
 — Я говорил, не надо спешить! Слишком рано вышли в открытый космос, — пробормотал Кибернетик.
 — Что вы собираетесь делать дальше? — спросил Доктор.
 — Облетим планету по экватору, потом по меридиану, спустимся ниже. И домой.
 — Я не об этом. — Доктор протер перчаткой запотевшее стекло скафандра.
 — Ну, видишь ли… — начал Физик.
 — Разреши, я сам… — попросил Практикант. — Это как наша лестница. Только длиннее. Может быть, без конца. Мы не знаем, где Земля. В какой она стороне. Но даже если бы знали, у нас нет машин, чтобы рассчитать курс. У нас нет антигравитаторов, чтобы снять перегрузки, у нас нет анабиозных ванн, чтобы ждать в них долгие годы, и у нас нет автоматов, которые могли бы управлять кораблем, пока мы будем спать.
 — Автоматы нам не нужны, — твердо сказал Физик.
 — Почему? — спросил Практикант.
 Физик пояснил:
 — Достаточно вывести корабль на курс, придать ему нужное ускорение и создать защитное поле. Все дальнейшее пойдет само собой.
 — И будет идти так лет двадцать.
 — Может, и тридцать, не в этом дело.
 — Я не понимаю! — вдруг закричал Доктор. — Можем мы или не можем лететь к Земле?!
 Никто ничего не ответил. Практикант наклонил нос корабля и рванул с такой силой, что от перегрузки вновь перехватило дыхание. Они летели так несколько минут, пока не врезались в газовый шлейф планеты. Огненные протуберанцы вспыхнули и завернулись вокруг защитного поля. Пол и стенки капсулы мелко задрожали.
 — Перестань, — попросил Физик.
 Когда скорость упала, они вошли в стратосферные облака. Ничего не было видно в светящемся тумане. По границе защитного поля то и дело пробегали ветвистые искры. Иногда холодное пламя обволакивало всю капсулу.
 — На какой мы высоте? — спросил Кибернетик.
 — Может, пять тысяч метров, а может, десять. Завидная точность, а? Может, впереди скалы или астероид. Я же не локатор, в конце концов, я просто человек.
 — У тебя есть поле.
 — Если масса препятствия будет равна кораблю, он весь превратится в поле. Вместе с нами.
 Облака неожиданно разошлись, и под ними открылся стремительно летящий навстречу ландшафт планеты. Практикант еще больше замедлил скорость. Стали заметны отдельные горные пики, потом промелькнула извилистая прибрежная линия, и целый час тянулась ровная синяя поверхность. Потом опять до самого горизонта раскинулась серая пустыня. Однообразие мертвого пейзажа действовало угнетающе. Они опустились совсем низко и шли теперь зигзагами всего в трех километрах над поверхностью планеты. Вдруг Доктор дернулся в своем кресле и замахал руками:
 — Там что-то движется! Вон там, среди тех холмов!
 Никто ничего не успел рассмотреть. Холмы мелькнули и пропали. Под ними расстилалось ровное, как стол, базальтовое плато.
 Практикант заложил крутой вираж, и через минуту они уже неслись обратно.
 По курсу не было никаких холмов. Перешли на поисковую спираль — холмы как в землю провалились. Кибернетик невольно шарил руками по несуществующему пульту в поисках координационных тумблеров, носовых локаторов дальнего обзора и сквозь зубы бормотал ругательства.
 Плато пересекала извилистая черная трещина.
 Неожиданно на ее краю показалась длинная скачущая тень.
 — Правее на двадцать! — крикнул Физик. — Заходи со стороны трещины, не давай ему спрятаться!
 Движущийся предмет, видимо, не собирался прятаться. Круто развернувшись, он понесся прочь от трещины, прямо в пустыню.
 В облаках пыли нельзя было рассмотреть даже общих контуров того, что там двигалось со скоростью километров двести в час по заваленной обломками и изрытой выбоинами поверхности.
 — Ну, теперь он не уйдет! Снижайся!
 Это было похоже на охоту. Сверкающая вытянутая капсула то и дело окуналась в облака пыли. Ближе чем на сотню метров подойти не удавалось. Тот, кого они преследовали, очень резко менял направление движения. То и дело они теряли неизвестный предмет из виду, и тогда приходилось подниматься, чтобы найти его вновь. Сверху это походило на гигантскую стрелу или плуг, вспарывающий пустыню. Плотные фонтаны пыли летели в обе стороны широкими литыми струями. Из-за них совершенно ничего не удавалось рассмотреть. Пылевая стрела резко повернула к северу, к гряде гор, над которой они пролетали час назад.
 — Так мы его потеряем, — мрачно пообещал Кибернетик.
 И тогда Практикант плавно пошел на посадку. Вначале они не поняли, что именно он собирается делать. Капсула мягко, как на салазках, проехала метров сто и резко остановилась. Движением руки Практикант вырубил люк в монолитной стене и выпрыгнул.
 Все еще ничего не понимая, они последовали за ним и, только увидев его сосредоточенное лицо и огромный клубок пыли, несущийся издалека к месту посадки, поняли, что он применил силовое поле.
 Это был их собственный робот. Не обращая никакого внимания на людей, он рвался изо всех сил в сторону пустыни, туда, куда влекла его заданная программа.
 — Выключи его, — попросил Практикант. — Мне тяжело держать.
 — Еще бы, — с гордостью сказал Кибернетик. — Почти сорок тонн тяги. — Он бросился прямо под извивающиеся щупальца робота, куда-то ткнул пальцем, и все стихло.
 — Не будем задерживаться, — предложил Физик, — тащите его в корабль, уже очень поздно, боюсь, что в темноте мы не найдем лагерь.
 Все же они не успели долететь засветло. Темнота застигла их над берегом моря. Пришлось сесть и заночевать в капсуле. Среди ночи Практиканта разбудил Кибернетик.
 — С роботом что-то неладно, вставай.
 — Может, утром разберемся?
 Но Кибернетик тряс его за плечо до тех пор, пока Практикант не приподнялся со своего ложа.
 — Ну, что ты от меня хочешь?
 — Робот ворочается.
 — Как это он может ворочаться, если ты его выключил?
 — Не знаю.
 — У тебя что, бред?
 — А ты сам послушай.
 Из грузового отсека доносились какие-то вздохи и неясный шорох.
 — Ну, значит, это он рехнулся. В такой обстановке неудивительно. Почти месяц бегал по пустыне.
 — Я вынул у него батареи. Весь комплект, хотел проверить и вынул. У него нет батарей. — Даже в темноте было видно, как у Кибернетика дрожат губы.
 В грузовом отсеке среди развороченных ящиков и мешков робот царапал стену. Его длинные лапы поочередно медленно проходили вдоль одного и того же места в стене, словно старались ее продавить.
 — Посмотри, что с ним!
 Практикант приподнял фонарь повыше, но Кибернетик не двинулся с места.
 — Я привык иметь дело с роботами, которым нужна энергия, чтобы двигаться.
 — Может, это солнечные батареи?
 — А где ты видишь здесь солнце?! Сейчас ночь, кроме того, я его выключил!
 — Солнца действительно нет.
 Практикант медленно подошел к роботу вплотную и, уклоняясь от ритмичных взмахов длинных могучих лап, стал разглядывать его днище.
 — Хоть бы показал, где тут у тебя выключатель!
 — Да говорю же тебе, он выключен! Видишь, справа тот рычажок стоит на «Стоп»! Я даже предохранительную коробку не завинтил!
 — Если в этом положении он включен, то, значит…
 Прежде чем Кибернетик успел возразить, Практикант уже повернул выключатель в положение «Включен». В ту же минуту робот превратился в бешеную мельницу, крошащую все вокруг. Практикант едва успел отскочить в сторону. Для наведения защитного поля требовалось какое-то время, секунд пять примерно, и за эти пять секунд робот успел три раза, как таран, броситься на стенку капсулы.
 Весь его многотонный корпус гудел и раскачивался.
 Кибернетик кричал хриплым, сорванным голосом одни и те же слова команды: «Полная остановка!», «Полная остановка!». Но на робота это не производило ни малейшего впечатления. Наконец Практиканту удалось захватить полями лапы робота, собрать их в единый узел. Робот продолжал дергаться и молотить корпусом в пол капсулы. В дверь отсека ворвались Физик и Доктор. Они что-то кричали, но советы вперемежку с ругательствами только увеличили общую суматоху.
 Наконец Практикант приподнял робота, выбил другим полем часть стены корабля и вышвырнул робота наружу сквозь этот пролом. Робот сразу же вскочил и бросился в пустыню.
 Не сходя с места, Практикант приподнял капсулу вверх. Теперь ему нужен был прожектор. Очень мощный прожектор. Лучше всего разряд в ртутных парах, это просто, и не надо новых материалов…
 В днище корпуса вспыхнула ослепительная лампа. Они сразу увидели робота. С этой высоты он походил на зайца, удиравшего от охотника длинными скачками. Капсула двинулась вслед за ним. В проломе засвистел ветер, и пришлось заткнуть его дополнительным силовым полем. Зато капсула уже висела над самым роботом.
 Погоню облегчало то, что в этот раз робот не менял ни скорости, ни направления.
 — Сделай что-нибудь, зачем эти ночные скачки, — попросил Физик.
 — Неплохо узнать, куда он так торопится…
 Погоня продолжалась всю ночь. Под утро, когда Практикант почувствовал, что он больше не в силах поддерживать капсулу в воздухе, пришлось приземлиться, поймать робота и заключить его в кокон из силового поля. За его прозрачными невидимыми стенами робот по-прежнему продолжал свой безостановочный бег на месте.
 — Два часа отдыха, потом продолжим.
 — Объясните, по крайней мере, как он может двигаться без батарей и с выключенной программой? — спросил Доктор.
 — Пусть лучше Миша объяснит, это все-таки по его специальности.
 — Теоретически это невозможно, — мрачно изрек Кибернетик.
 — Может, ты поделишься с нами хотя бы предположениями на этот счет?
 — Энергию он может получать только извне; если это не солнечные батареи, значит, он нашел какой-то новый источник. Что касается программы… Робот достаточно автономен и мог выработать собственную, которая, пока была включена основная программа, подавлялась ею, а сейчас, после выключения основной, собственная программа стала главной. Совершенно для меня непонятно, почему он перестал реагировать на словесные команды.
 — Я же говорю, свихнулся от жары.
 — В таком случае мы тоже. Погоня за свихнувшимся роботом для изучения его внутреннего мира… В этом что-то есть, — спокойно заметил Доктор.
 — Мы должны знать, куда он спешит!
 Через два часа робот был отпущен, и капсула с завидной монотонностью понеслась вслед за ним по пустыне, а еще через четыре — на горизонте показалось море. Появился привычный ландшафт невысоких базальтовых холмов, покрытых толстым слоем пыли. Местность становилась все более пересеченной. Робот то и дело скрывался из виду. А после очередного поворота исчез совершенно. Они кружили над скалой, за которой он пропал, целый час, потом приземлились и прошли километра два по широкой дуге, прежде чем нашли след лап, хорошо заметный в пыли. Они прошли по следу еще километра три и вновь вернулись к скале, от которой начали поиск, с другой стороны.
 Здесь след обрывался, дальше шла твердая каменная поверхность, им не удалось найти на ней ни одной царапины. Со всех сторон скалу окружал толстый слой серого песка с примесью пыли. На нем был только один след. Робот как сквозь землю провалился.
 — Тут его, голубчика, и слопали. Проглотили целиком со всеми металлическими потрохами. Ну, поскольку мы теперь это знаем, — продолжал Доктор, — самое время всем выспаться.
 Заснуть удалось одному Кибернетику. Доктор и Физик подсчитывали, сколько лет понадобится на разгон при предельных перегрузках.
 Практикант не стал дожидаться результатов. Он встал и медленно побрел прочь. В конце концов, какая разница — десять лет или двенадцать?.. Летали же так люди на заре звездоплавания! Почему бы им не попробовать?
 Можно использовать тот ничтожный шанс, что у них есть. Разогнать капсулу в сторону… Вот только в какую сторону? В любую сторону. Что же им, весь остаток жизни проводить здесь, медленно превращаясь в дикарей? В один прекрасный день он сядет в капсулу, и он будет там не один; даже если Физик решит остаться, все равно с ним будет Доктор… Десять лет, пока будет длиться разгон, они будут жить в крошечном стеклянном мирке среди равнодушного света звезд, и еще двойное ускорение…
 Потом, когда пройдут эти десять лет и еще десять на торможение, корабль остановится. Рядом не будет ни одной звезды, потому что невозможно двигаться в космосе без точных расчетов, звезды слишком далеки друг от друга. Океаны пустоты между ними, и только одно солнце… Вот тогда они откроют корабль. Просто вспорют его стены, как консервную банку, и все кончится. Все же это лучше, чем жить без малейшей надежды… Все эти долгие десять лет, пока будет длиться разгон, и еще десять, пока они будут тормозить корабль, им будет казаться, что они летят к Земле. Они будут ее вспоминать…
 На палубе глайдера в самом темном уголке сидела девушка… Около нее на пустом столике стоял бокал с каким-то напитком.
 — Можно мне посидеть здесь с вами? — спросил он у нее тогда.
 — Нет, нельзя.
 Но он все-таки сел, и они познакомились. А потом, через несколько дней, он уже не вспоминал случайное дорожное знакомство, потому и ушел так легко в глубокий космос, что думал, будто нет у него никого на Земле… А вот теперь та встреча кажется ему важнее всех звезд. Наверное, это потому, что Ингрид осталась на Земле, и невольно, когда он вспоминает Землю, он вспоминает и ее. Чаще всего тот выпускной вечер в школе третьей ступени, когда она сказала все, что о нем думает: что он эгоист, что у него отвратительный характер и что она даже не будет ему писать. Он тогда долго смеялся: «Какие же могут быть письма в глубокий космос?..»
 Но сейчас это уже не казалось ему смешным. Чего стоит все его могущество, вся власть над материей, над полями и над движением огромных масс, если нельзя получить этого самого ненаписанного письма, и нельзя увидеть ее лицо, и нельзя, как раньше, промчаться на доске сквозь штормовой прибой… Здесь не бывает прибоев и не бывает штормов, здесь многого не бывает, зато здесь без всякой видимой причины исчезают металлические роботы, сорок тонн металла и пластмассы…
 Сделав широкий круг незаметно для себя, он теперь вновь подошел к той скале, где исчез след робота.
 Ну хорошо, он не может получить с Земли ненаписанное письмо, но что-то он все-таки может? Например, он может разобрать скалу на мелкие части, растереть ее в порошок, если только это поможет выяснить, куда девался робот и чьи эти странные шуточки, ведь они же обещали не вмешиваться…
 Небольшое усилие воли, поле должно быть широким и острым, как нож. Сначала он подрежет скалу снизу, приподнимет и отбросит в сторону, чтобы проверить, нет ли в ней каких-нибудь пустот или трещин.
 Широкий вал пыли, поднятый силовым полем, уперся в подошву скалы, уперся и остановился. Практикант знал, какая чудовищная сила действует сейчас на подножие скалы. И не мог не удивиться тому, что поле остановилось, наткнувшись на такое ничтожное препятствие, как эта базальтовая скала. Не попытавшись даже разобраться, почему это произошло, он сжал поле в круглый шар, размахнулся и ударил.
 Огненный метеор пронесся над его головой и обрушился на скалу. Место, где стоял Практикант, качнулось от мощного подземного толчка.
 Ни один, даже самый маленький, осколок не отлетел от странной скалы. Практикант погасил поле и пошел к скале. С другой стороны ему навстречу шли Физик и Кибернетик. Один Доктор не проявил ни малейшего интереса и остался стоять у капсулы.
 — Сейчас посмотрим, что это за базальт, мне как-то не пришло в голову проверить. С виду скала ничем не отличается от остальных.
 — С виду здесь все слишком обычно.
 Пробоотборник сломался почти сразу. Все же в том месте, где ударило поле, им удалось найти кусочек чистой поверхности с легко различимой структурой. Базальт казался пропитанным каким-то стекловидным составом.
 — Может, попробуем из бластера?
 — Бесполезно. — Физик качнул головой. — Сюда ударил заряд в тысячу билиэргов мощности, не меньше, никакой бластер этого не может.
 Доктор смотрел на скалу, по которой Практикант только что ударил огненным шаром, качнувшим землю под ногами. Шар погас, а скала выглядела такой же темной и непоколебимой, как раньше. Солнце исчезло за ее вершиной, и теперь скала казалась вырезанной из черной стали. Стальной силуэт на чужом, изумрудном небе… Доктор почувствовал, как отчаяние постепенно скрутило его, заставило медленно опуститься на землю. У него не было больше сил воспринимать чудеса этой планеты, не было сил бороться и надеяться. Они не понимали, наверно, чего ему стоило всегда излучать бодрость, все время быть впереди, следить за своей внешностью, не позволять себе и им опускаться.
 Так, значит, лестница… Так сказал Райков, лестница, которая никуда не ведет, где за каждой пройденной ступенькой открывается следующая… Скорее всего, у Кибернетика были причины покинуть Землю… Он никогда не говорил об этом, но Доктор не сомневался — у него были причины… Физик другое дело, для него главное — наука: он может жить этими чудесами, дышать ими, ему не жалко потратить жизнь на разрешение загадки планеты… Практикант еще мальчик, но Доктор уже знал, что именно он его единственный союзник. Единственный человек, который никогда не примет дорогу в одну сторону, дорогу без возврата… «Зачем я здесь? Кто просил меня проходить конкурс, сдавать сложнейшие экзамены и комплексную подготовку в спеццентре? Неужели только желание славы или простое любопытство, желание новых путей вытолкнуло меня из дому? Нет. Скорее всего, нет. У каждого человека наступает в жизни такое время, когда хочется узнать свой предел. Предел возможностей. Предел выдержки. Запас мужской прочности».
 У него этот момент наступил, когда его не взяли в антарктический академический центр, — не прошел по конкурсу.
 Именно тогда он решил доказать всем им, и прежде всего самому себе, на что он способен. Именно тогда пришло решение прошибить лбом стенку, прорваться сквозь заслон многочисленных кандидатов в дальнюю космическую разведку — улететь с Земли и гордо взирать из космических далей на ее многочисленные проблемы, на собственную уязвленную гордость. Кажется, ему это удалось. Одного он не мог представить — что у дороги может не быть обратного конца. Время от времени в космосе пропадали экспедиции, случались катастрофы. Но с ним ничего подобного произойти не могло, ему всегда везло, так он думал, так считал до сих пор и теперь знал, что не колеблясь войдет вслед за Практикантом в пустую капсулу, когда придет час.
 Физик, Практикант и Кибернетик отошли так далеко, что он не слышал их голосов, видел только размытые силуэты на фоне скалы. Что-то они там искали, что-то опять пытались понять. Загадки сменяли друг друга, им не было конца.
 Доктор медленно поднялся и побрел вдоль подошвы скалы по широкому кругу, уводящему в пустыню. Песок был чист и абсолютно ровен. Он подумал, что, наверно, не одну тысячу лет на этой девственной поверхности не отпечатывался ни единый след живого существа. Ведь те, кто жил здесь, те, кто построил эту планету, по словам Практиканта, не имели даже тел. Они не могли оставить следы на этой песчаной пустынной странице. И, выходит, их можно не принимать всерьез, считать выдумкой, бредом, галлюцинацией, чем угодно…
 Именно в этот момент он заметил пещеру. Овальный правильный ход вел внутрь скалы. Ему уже была знакома форма такого хода, и он не сомневался в его назначении…
 — Идите сюда! — прокричал он остальным, и его голос глухо понесся вверх вдоль скалы, отражаясь и дробясь многочисленным эхом от ее каменных уступов.
 Сразу трудно было что-нибудь понять. Ничто не указывало на искусственное происхождение хода. Это могла быть самая обыкновенная расселина.
 — Возможно, скала дала трещину после удара, — заметил Физик.
 Один только Доктор не принял этого объяснения.
 Они спускались по наклонному дну и, судя по времени, были уже значительно ниже поверхности планеты.
 Неожиданно лаз резко вильнул и оборвался. Перед ними открылось огромное пространство, слабо освещенное рассеянным дневным светом.
 В полумраке нельзя было рассмотреть противоположных стен гигантской подземной выемки.
 Прямо под ними раскинулась странная путаница огромных параллелепипедов, полусфер и усеченных пирамид. В сером неверном свете, пробивавшемся сверху, в переплетении геометрических форм чудилось какое-то движение.
 — Это город… — прошептал Физик.
 — Это не город, — холодно возразил Доктор.




 10


 Это не было городом. Это не было ничем привычным.
 Геометрические конструкции, выглядевшие сверху не очень большими, оказались до тридцати метров в высоту.
 — Может, это минеральная жила? Скопище гигантских кристаллов? — спросил Физик.
 — А что? Очень похоже. Вон те полосатые, отливающие золотом кубы похожи на кристаллы пирита. Странно, что здесь совсем нет пыли и никаких обломков. — Кибернетик недовольно пожал плечами.
 — Очень чистое место, — согласился Доктор.
 Они обогнули очередную гигантскую пирамиду, загородившую и без того узкий проход.
 — Это плохо, что нет пыли, — пробурчал Кибернетик.
 — А зачем тебе пыль? — не понял Доктор.
 — Нет следов робота, как мы его найдем?
 — Мне кажется, он уже выполнил свою роль… — тихо сказал Практикант.
 — Ты думаешь, у него специально сменили программу?
 — По-моему, они решили, что нам уже можно показать это место.
 — Но зачем, и что это такое?
 — Я не знаю, — удрученно сказал Практикант. — Но в переданной мне информации было упоминание о каком-то месте на планете, которое мы должны найти. Наверное, оно имеет отношение к эксперименту…
 Стену пирамиды, вдоль которой они шли, пересекала широкая неровная трещина. Они увидели ее не сразу, слишком маленькое пространство выхватывали из мрака их тусклые фонари. Зато теперь, остановившись около пролома, они обнаружили, что толщина стен пирамиды не превышает полуметра.
 — Пустые… Значит, внутри они пустые. Но тогда это не кристаллы.
 В желтоватых конусах света аккумуляторных фонарей внутренности расколотой пирамиды казались мозаикой темных и светлых пятен.
 — Похоже на здание со снятой передней стенкой.
 — Мне это напоминает срез живой ткани под микроскопом, — неожиданно твердо сказал Доктор. — Видите, это стенки клеток, а вон там — сосуды.
 — В такой клетке свободно поместятся два слона.
 — Думаешь, это окаменелости? — спросил Физик.
 — Если бы не размеры, я бы в это поверил.
 Нижний ряд ячеек, разорванных трещиной, напоминал небольшие комнаты правильной геометрической формы.
 — Восьмигранные призмы. Не очень смахивает на клетку, а?
 — Да… — задумчиво сказал Доктор. — Живая клетка не в ладах с геометрией, а эти ячейки слишком похожи друг на друга.
 — Не совсем, — мрачно сказал Кибернетик. — Во второй от края есть ход.
 — Где?
 — Да вон там, левее.
 — Может быть, на сегодня хватит? — спросил Физик. — Давайте отложим на завтра дальнейшие исследования.
 Все валились с ног от усталости, и предложение Физика не вызвало возражений.
 Поздно ночью Райкова разбудил Доктор.
 — Не могу я спать, Дима, — пожаловался он. — Все время перед глазами этот «улей». Что-то в нем есть очень знакомое, а что — не могу понять. Давай еще раз посмотрим, ты не возражаешь?
 — Может быть… лучше завтра?
 — Ну, какая тебе разница! Конечно, если не хочешь, я пойду один. Мне очень важно посмотреть на него именно сейчас. Мне кажется, я вспомню нечто важное, а до утра все забудется; вначале я думал, что это новый лабиринт для крыс. Но там нет лабиринта. Кто знает, может быть, стоит попробовать еще раз, прежде чем мы сядем в ту капсулу… — Больше он ничего не добавил и не сомневался, что после этой фразы Райков не сможет ему отказать.
 — Небось Физика ты не стал будить, знал, что с ним этот номер не пройдет!
 Поворчав еще немного, Практикант вылез из мешка. Ночь здесь была очень светлой, гораздо светлее, чем в ущелье. Фиолетовое свечение атмосферы пропитало все предметы призрачным светом. Не было даже теней.
 До пирамиды они добрались без всяких приключений. Ватная тишина подземелья действовала угнетающе, и Практикант пожалел, что поддался на уговоры Доктора.
 Доктор отрешенно разглядывал каменные ячейки.
 — Ну что, — нетерпеливо спросил Практикант, — может быть, хватит? Пойдем обратно?
 — Ты заметил, от периферии к центру площади геометрия тел усложняется, с каждым рядом сингония на порядок выше. Сначала это пирамиды и конусы, потом гексаэдры, октаэдры и так далее…
 — Ну и что?
 — Я никогда не любил математику. А здесь на меня это действует, неужели ты не чувствуешь? Тут что-то грандиозное, какая-то застывшая мелодия. В этих фигурах, линиях есть стройность, логическая завершенность, словно кто-то решал неизвестное уравнение, а вместо графиков чертил пространственные объемные фигуры. Ошибался. Начинал сначала. Все ближе и ближе подходил к решению, но так и не смог довести до конца свою титаническую работу. Намечено, логично развито — и не закончено… Почти понятно, и все же невозможно ухватить суть. Словно гонишься за собственным хвостом, все время увеличивая скорость, кажется, что решение близко, совсем рядом…
 Геометрический лабиринт чем-то походит на живую материю, и в то же время он страшно чужой, даже враждебный ей… Живая материя хаотична и непоследовательна в своем развитии. Она эмпирична. Здесь все иначе… А если это оттого, что наш опыт не в состоянии подвести математический фундамент под биологию? Может быть, поэтому мы не можем понять? А, как ты думаешь?
 — Не знаю. Кроме каменных стен, я ничего здесь не вижу. Никакого смысла.
 — Жаль… Мне казалось, ты должен понимать лучше…
 — Думаешь, после контакта я стал другим? Что-то во мне изменилось?
 — Такое сильное воздействие не могло пройти бесследно. Их логика и разум должны были стать тебе понятней. Но, наверно, я ошибся. Ничего. Все равно мы в этом разберемся. Должны разобраться. Слишком это нужно Земле.
 — А ты все еще веришь, что мы сможем вернуться?
 — Ничего я не знаю, кроме того, что мы не остановимся. Будем до конца бороться за то, чтобы передать Земле все, что мы уже знаем и что еще узнаем на этой планете. Подожди меня здесь. Я хочу посмотреть, как выглядят эти ячейки изнутри.
 — Пойдем вместе.
 — У меня такое ощущение, что человек должен входить туда один.
 Доктор шагнул к пролому и почти сразу пропал в темноте.
 Практикант опустился на камень. В абсолютной неподвижности и тишине подземелья, казалось, остановилось даже время.
 Доктор уверенно свернул направо, словно кто-то позвал его. Прошел через длинную галерею одинаковых цилиндрических ячеек и еще раз повернул направо. Небольшая восьмигранная ячейка, в которую он вошел, почти ничем не отличалась от предыдущих. Но в центре стояло странное сооружение. Доктор направил на него луч фонаря.
 — Похоже на каменное кресло… А сидеть в нем должно быть удобно, только холодновато, наверное…
 Он приподнял фонарь и увидел, что потолок ячейки напоминает сферическое зеркало. Зеркало было совершенно черным и блестящим. Прикинув фокус сферической поверхности потолка, Доктор решил, что он должен оказаться как раз на уровне головы сидящего в кресле человека, если только там должен был сидеть человек… Ну что же, собственно, только это ему и осталось проверить, за этим он и пришел…
 Какой-то очень знакомый звук послышался Доктору. Звук из далекого детства. Он не сразу понял, не сразу узнал его, но, почему-то улыбнувшись, сел в кресло и, уже сидя, словно в тумане, вспомнил, что звук был похож на школьный звонок. Потом звук стал нотой выше, перешел в надоедливый комариный писк, будто в затылок человеку входило противно визжащее сверло.
 Доктор задвигался, усаживаясь поудобнее. Звук стал гораздо громче, пониже тоном. Теперь он больше всего походил на сердитое гудение большого шмеля, запутавшегося в траве… Одновременно Доктору показалось, что на потолке движется какая-то тень. Нет, не тень. Скорее, туманное светлое пятнышко, более светлое, чем общий фон потолка. И не одно. Вот еще, и следующее. Все бегут от периферии к центру, там гаснут, на смену им бегут новые. Контуры неясны, размыты, и ничтожен контраст, на пороге его зрения едва уловимая тень. Доктор повернул голову и сразу обнаружил, что тон непонятного звука связан с местоположением его головы, а еще через минуту установил, что звук становится наиболее громким, если голова находится точно в фокусе каменного зеркала потолка.
 Постепенно звук усиливался. Теперь он напоминал рев морской сирены. Светлые пятна на потолке обрели четкие реальные контуры, но не стали от этого понятнее. По-прежнему в их рисунке Доктор не мог уловить ни одной знакомой черты. Сейчас они шли ровными, ритмичными волнами от края к центру и обратно. Согласно с их движением то затихал, то поднимался во всю мощь рев корабельной сирены. Краешком сознания Доктор понимал, что никакого рева на самом деле нет, что это просто слуховая галлюцинация. Он слышал звук не ушами, а как будто всем черепом, но это не имело никакого значения, он словно попал в шторм в крошечной лодке, и огромные валы швыряют его то вверх, то вниз, то затихают, то нарастают вновь. Ритм постепенно ускорялся, меняя амплитуду своих колебаний, первая серия становилась длиннее, вторая — короче. Сознание затягивала пелена. Доктор еще не совсем потерял контроль над собой и, наверное, мог бы усилием воли вернуть четкость мысли, но тогда он ничего не поймет и не узнает… Надо сидеть спокойно, не шевелиться, вслушиваться в могучий пульсирующий звук, всматриваться в картину бегущих теней на потолке и ни о чем постороннем не думать… Наверное, их альфа-ритм не совсем совпадает с нашим, и ему еще повезло… Это была его последняя мысль.
 Мир изменился, словно кто-то тронул наводку на резкость. Так бывает, если долго смотреть в одну точку на какой-нибудь рисунок в книге: сначала он расплывается, потом двоится. Так двоилось сейчас его сознание. Одной его частью он видел себя так, словно наблюдал за посторонним человеком в безжалостном ослепительном свете прожекторов. Человек, сидящий в каменном кресле, смертельно устал и потерял надежду вернуться домой. Он маскировал от товарищей свою усталость за ежедневными шутками. Маленький, слабый человек. Рядом с ним были тайны громадной планеты, но ему не было до нее никакого дела. Что ему чужая планета? Равнодушен сидящий неподвижно человек. В его одежде запутались каменные крошки. Он видел картины из своей жизни, далекие картины, о которых хотел когда-то забыть, чтобы простить себе невольные ошибки; но оказалось, что на самом деле он их не забывал, и именно эта скрытая память делала его сильнее.
 Картины вставали в памяти и тут же материализовались в зрительные четкие образы. Забавно… Прийти в кино просмотреть свою память… Нет, не всю память он просматривает. Только то, что нужно. Нужно? Но для чего? Вот этого пока не понять. Рано еще понимать. Сначала надо вспомнить раскаленный песок чужой планеты, чуть накренившуюся шлюпку, двух человек, страшно одиноких здесь… Он говорил Кибернетику разные правильные, нужные слова, а сам весь внутренне сжимался от страха за свою драгоценную жизнь. Ничего в этом не было плохого, а плохо было то, что простое желание жить он замаскировал очень серьезными и красивыми доводами о борьбе с планетой, о праве доказать свою способность выжить и еще многое… Сейчас он выметал из памяти весь этот сор, чтобы сделать ее яснее и чище, чтобы знать, что именно делало его сильным, а что унижало и угнетало его человеческое достоинство.
 Он обязан быть сильнее своих товарищей, поддерживать в них мужество. Нелегко? Конечно, нелегко, но раз уж он стал космическим врачом, значит, должен стоять свою вахту до конца. Не очень хорошо он это делал, и не нравился ему сейчас неподвижно сидящий человек, неуживчивый и колючий, ничего не умеющий толком, вот даже разобраться в том, для чего сделаны эти сооружения… Вместо того чтобы искать разгадку, он валяется в психическом трансе в этом классе… Почему класс? Ну да, на Земле это бы назвали классом или тренировочным стендом. Название не имеет значения.
 Важно лишь то, для чего все это сделано и сумеет ли он понять, а потом сохранить рассудок и память… Впрочем, его сейчас мало трогала судьба Доктора, она стала для него просто символом в сложном уравнении, которое он решал и от решения которого зависело нечто большее, чем его судьба. В это уравнение каким-то образом входили и его теперешние раздумья, и вторая, внешняя сторона его раздвоившегося мира.
 Мысли получались выпуклыми и четкими, словно их гравировали на черном камне. При этом они оставались подконтрольны его сознанию. Похожее чувство возникает, вспомнил он, если надеть шлем машины, стимулирующей творческие процессы, только там это не доставляет радости и не порождает ощущения огромной ответственности, которое возникло здесь. Словно он строил наяву все эти воображаемые конструкции и отвечал за все, что происходило внутри их, и за конечный результат. Контакт с машиной не мог оставить после себя такого ощущения зрелости, приобретенного эмоционального опыта.
 Когда перед глазами рассеялись последние остатки смутных теней, его аккумуляторный фонарь почти совсем погас. Тлел только маленький красный огонек нити… Совсем разрядилась батарея, значит, все это продолжалось несколько часов… Это была первая его сознательная мысль. От пола тянуло пронзительным холодом. Странно, что он вообще еще может что-то ощущать, просидев неподвижно так долго на холодном камне.
 Ничто уже не двигалось на потолке ячейки, и не было никакого звука. С удивлением он понял, что, пока он был без сознания, кресло приподнялось, ушло из фокуса потолка вместе с полом, если только все это не приснилось ему. Небольшая галлюцинация, маленький психический транс…
 Он знал, что это не так. И убедился в этом еще раз, когда обнаружил, что приподнявшийся пол закрывал теперь выход из ячейки. Почему-то это его нисколько не обеспокоило. Будет у него выход, раз он ему нужен. И действительно, как только он так подумал, пол очень медленно, плавно и совершенно беззвучно пошел вниз.
 Маленькую рощицу на берегу моря заметно потрепали ветры планеты. Она казалась взъерошенной и совсем ненастоящей. По-прежнему нельзя было купаться и ловить рыбу в этом чужом море, и все же именно сюда они всегда прилетали, когда хотели обсудить что-то особенно важное.
 Доктор лепил из песка странные геометрические фигуры и неторопливо по порядку рассказывал. Только в самом конце он поднялся, чтобы швырнуть в море острый каменный осколок, на котором до этого лежал, но так и не успел, потому что вопрос Кибернетика заставил его задуматься.
 — Что же, под полом был какой-нибудь механизм, обеспечивающий его движение, или ты не заметил? — спросил Кибернетик.
 — Не было там никакого механизма. Во всяком случае, так кажется, — тут же поправился Доктор. Почему-то теперь он избегал резких категорических суждений. — Не думаю, чтобы там был какой-нибудь механизм. Им, видимо, незнакомо само понятие механизма. Механизм — это только передатчик между нашим желанием и природой, в которой он помогает нам произвести нужное изменение, но требует за это слишком дорогую цену.
 — А с них природа, по-твоему, не требует никакой цены?
 — Они сумели обойтись без передатчиков. Проникли в самую сущность материи, научились управлять ее полями и преобразованиями без всяких механизмов.
 — Но ведь это ОНИ проникли. ОНИ умеют управлять, — тихо возразил Физик. — А пол опустился по ТВОЕМУ желанию.
 Несколько секунд Доктор не мигая смотрел на Физика. И даже под загаром было видно, как побледнело его лицо. Вдруг он осторожно разжал руки, до сих пор сжимавшие острый тяжелый камень. Камень неподвижно повис в метре над землей, потом приподнялся, и Доктор взял его снова.
 — Вот это я и хотел сказать, — все так же тихо проговорил Физик. — Значит, и ты тоже. Значит, это вообще может каждый… каждый человек…
 Табак у них кончился давно, и Доктор курил сушеную хлореллу. Запах горелого сена заставлял его морщиться.
 Практикант отыскал его среди камней по запаху жженой хлореллы. Увидев Практиканта, Доктор внутренне сжался, потому что знал, что больше не удастся отложить предстоящий разговор. Практикант начал не сразу. С минуту он молча стоял рядом и разглядывал вершины далеких холмов, едва заметных с того места, где теперь был их лагерь.
 — Как ты думаешь, почему они прятались?
 — Куда прятались? — не сразу понял Доктор.
 — Почему они прятались под землю?
 — Может быть, они стремились сохранить естественность на этой планете. Красота — это прежде всего естественность. Наверное, она была важна для тех, кто здесь обучался. Вовсе они не прятались. Берегли планету. Берегли ее зеленое небо и синее море в шершавых каменных берегах… Берегли все таким, какое оно есть, потому что любили…
 — Наверное, ты прав. — С минуту Практикант молчал, словно собирался с силами, он даже смотрел сейчас не на Доктора, так ему было легче спросить:
 — Помнишь, там, в пустыне, ты говорил о старте… Ты не передумал?
 — Я не полечу. — Доктор ответил сразу одной фразой и невольно проглотил застрявший в горле комок.
 — Не полетишь?.. — Райкову показалось, что мир вокруг него потемнел и сомкнулся. — Ты сказал, не полетишь, да?
 — Я не могу.
 — Но ты же… ты же сам спрашивал, когда наконец будет старт, ты же так этого хотел!
 — Видишь ли, теперь это решение уже не принадлежит мне. Ты меня прости…
 — Кому же принадлежит твое решение? — одними губами спросил Практикант, и Доктор невольно отметил, какие у него сейчас мертвые губы.
 — Тем, кто там, на Земле. Я не могу рисковать.
 — Объясни, — тихо попросил Практикант.
 — Я попробую… Люди еще ничего не знают. Продолжают создавать миллионы ненужных вещей… О том, что можно по-другому, сегодня знаем только мы. Собственно, по-настоящему только я, потому что мне посчастливилось познакомиться не с результатом, не с подарком, как это было с тобой, а с процессом, с дорогой, по которой может пройти каждый. Человечество не может рассчитывать на подарки… Земля должна получить это знание, и поэтому я не могу рисковать.
 — Но оттого, что ты сидишь здесь!.. — закричал Практикант, и Доктор остановил его, попросил подождать, потому что почувствовал, что именно сейчас, сию минуту он найдет решение.
 Оно было совсем близко, рядом. Практикант что-то продолжал кричать, но Доктор не слышал его, потому что уже знал, что надо делать. Не до конца, не совсем ясно, но главное знал. И даже понимал, что именно отчаяние, оттого что он причинял этому мальчишке такую боль, помогло ему понять…
 — Да погоди ты минутку! — закричал Доктор, и Практикант наконец замолчал. — Погоди… — уже тихо попросил Доктор. — Мы прошибаем лбом стену, все время куда-то ломимся и почти забыли о Земле… Десяток световых лет изолировал наше сознание, создал иллюзию одиночества во Вселенной, но ведь это не так. У нас нет звездолетов, способных преодолеть бездну пространства, зато они есть на Земле…
 — Ты что, издеваешься надо мной?!
 — У нас есть выход! Совсем простой выход. Вместо того чтобы лететь к Земле почти на верную гибель, надо позвать ее…
 — Позвать Землю?!
 — Вот именно — позвать Землю. А для этого послать сигнал. Всего лишь послать сигнал. Это проще, а главное — надежнее, потому что сигнал можно посылать многократно, а лететь самим лишь однажды!
 — Но какой сигнал ты собираешься посылать и как?!
 — Этого я не знаю. Это вам с Физиком виднее. Но если ты уверен, что сможешь доставить в Солнечную систему целый корабль, то постарайся туда отправить сигнал. Это все-таки легче, хотя бы по весу.
 — Но у нас ведь нет передатчика!
 — А зачем тебе передатчик? Зачем тебе передатчик, если ты сумел сделать поле без генератора? Кто нам мешает превратить материю непосредственно в поток радиоволн или модулированное рентгеновское излучение, если оно надежнее?




 11


 — Я запрещаю всякие эксперименты с превращением материи в энергию непосредственно па планете, — твердо сказал Физик. — Реакция может выйти из-под контроля, и тогда вы всю планету превратите в радиоизлучение. И я не уверен, что даже в этом случае хватит мощности. Слишком велико расстояние. Десять светолет… Можно попробовать. Возможно, какой-нибудь корабль случайно уловит наш сигнал, но шансы слишком малы, почти ничтожны… Конечно, придется попробовать, но только не на планете. Построим искусственный спутник за пределами атмосферы, рассчитаем орбиту и время… Мы даже не знаем, в какую сторону нужно направить сигнал.
 — Мы будем направлять его во все стороны, — стиснув зубы, ответил Доктор. — Мы построим десять спутников, сто, если понадобится, и мы будем звать Землю…
 Доктор и Практикант стояли на остроконечном выступе скалы, ставшей частью искусственного спутника планеты.
 — До сих пор не верю, что нам это удалось, — задумчиво проговорил Доктор.
 — Может быть, напрасно решили транспортировать сюда эти скалы отдельно друг от друга? Надо было попробовать вывести на орбиту сразу всю необходимую массу.
 — Чем массивней скала, тем труднее с ней справиться. У тебя разве не так? — Практикант пренебрежительно пожал плечами.
 — Для меня безразлична любая масса. Я ее просто не чувствую, волевое усилие в каждом случае одинаково.
 — Наверняка там были другие ступени…
 — О чем ты?
 — О школе… Иногда я чувствую себя студентом, не успевшим пройти полный курс.
 С минуту они молча смотрели на зеленое светило. Отсюда оно казалось лохматым и непривычно резким. На черном фоне лишенного атмосферы неба даже сквозь светофильтры можно было различить четкий силуэт короны. Доктор поежился.
 — Черт знает что за звезды! Я все время чувствую давление на поле, такой мощный поток…
 — Физик говорит, что она очень сильно излучает в жестком рентгеновском диапазоне. Стоит ослабить поле, и не спасут никакие скафандры.
 — Очень трудно работать, когда одновременно приходится управлять полем. Вначале я думал, ничего не получится.
 — Все у тебя получилось. Никак не могу представить, что через час эти скалы превратятся в пучок радиоволн, как ты думаешь, в расчетах нет ошибки?
 — Физик и Кибернетик считали отдельно. Потом сверились. Ширина радиолуча будет в два раза шире района, где может находиться Солнце. Жаль, что не удалось определить более точные границы. Излучение было бы сильнее. А так придется захватить лучевым конусом добрый десяток светолет.
 — Нам пора. Они уже заждались, наверное.
 — Сейчас. Видишь, еще не совсем погашено вращение. Нужна точная ориентация.
 Астероид качнулся. Планета с правой стороны небосклона перескочила на левую. Звезда над их головами выписывала сложные зигзаги. Наконец успокоилась и она.
 — Ну вот, так, кажется, в самый раз… Можно двигаться.
 Они одновременно оттолкнулись и унеслись в пространство. Обе фигуры на фоне гигантских скал спутника выглядели уродливыми карликами из-за огромных рюкзаков, набитых камнями. Камни служили топливом для индивидуальных защитных полей. Доктор перед каждой экспедицией придирчиво взвешивал эти рюкзаки. Капсула, висевшая километрах в двадцати над спутником, казалась небольшим светящимся веретеном. Доктор неточно направил силовую ось своего поля, и в середине пути их траектории стали расходиться. Пришлось догнать его и подать линь. Не хотелось дожидаться, пока он сам исправит ошибку. Через несколько минут они уже входили в центральный салон новой большой капсулы, построенной Практикантом специально для этих работ по сооружению спутника. Все так давно ждали последней минуты, что не было ни вопросов, ни разговоров.
 Практикант прошел в носовую часть капсулы, отделенную от остального корабля и затененную так, чтобы во время работы видеть только нужный сектор неба. Несколько секунд он сидел расслабившись, внимательно разглядывая угловатый ребристый обломок, на создание которого они потратили два месяца каторжной работы и который он должен был сейчас разрушить. Там вначале возникнет крошечная искорка, звездочка распада, затем всю энергию надо будет сдвинуть в невидимый спектр радиодиапазона, и скалы начнут таять, как сахар, превращаясь в биллионы мегаватт энергии, летящей к земному Солнцу… Если все пойдет хорошо, через десять лет земные радиотелескопы сквозь дикий треск и вой космических помех уловят это сообщение… Если уловят…
 Пора начинать… Он повторил себе это дважды, чтобы получше собраться и отключиться от всего лишнего. Во время операции ему одновременно придется регулировать сразу несколько параметров и помнить десятки различных вещей. Он представил себе летящую от корабля через космос невидимую пока искру. Вот она подошла вплотную к спутнику, опустилась на поверхность скал… Ничего не случилось, только вокруг защитного поля побежали радужные разводы. Значит, поле полностью экранирует космос от его воздействия… Надо попробовать еще раз. Остановил же он сорвавшуюся у Доктора скалу, не снимая защитного поля!
 Снова и снова вспыхивали вокруг поля ослепительные сполохи, и все так же висела в двадцати километрах от них неизменная ребристая тень. Райков хотел было проделать в поле небольшое отверстие, но тут же вспомнил, что процесс будет продолжаться не меньше часа и на такое время нельзя раскрывать капсулу: они все погибнут от излучения… Значит, есть только один выход. Ему придется выйти наружу. Это намного сложней и опасней, но, если правильно отрегулировать поле и держаться так, чтобы скалы спутника экранировали его от излучения звезды в тот момент, когда он снимет защитное поле, ничего страшного не случится.
 Он встал и отодвинул непрозрачную дверцу отсека. По их лицам он понял, что объяснять ничего не нужно. Он даже думал, что молча удастся надеть скафандры и пройти в кормовой отсек, но Физик все-таки остановил его:
 — Интересно, что ты будешь делать, если излучение пробьется через астероид, особенно в конце реакции, когда ничего не останется от скал?
 — Там будет видно…
 — А если серьезно?
 — А если серьезно, то нам придется передать сообщение.
 — Тогда разрешите, я попробую, — сказал Доктор бодрым тоном.
 — Будет очень трудно управлять полем, и потребуется большая мощность воздействия.
 — Вот потому-то я и хочу попробовать. До сих пор я только помогал Райкову, а сейчас хочу сам. Вы уж мне разрешите. — И Доктор решительно взял свой скафандр.
 — Никто туда не полезет, — твердо сказал Физик. — Мы что-нибудь придумаем. Что-нибудь другое.
 — Нет, — сказал Практикант. — Больше мы уже ничего не придумаем. Сегодня к Земле пойдет сигнал.
 Он прошел мимо них и уже взялся за ручку дверцы отсека, когда Физик крикнул:
 — Вернись!
 Практикант повернулся и что-то хотел ответить, но в этот момент корабль резко тряхнуло, перед глазами у них все поплыло, а когда предметы обрели прежнюю четкость, в отсеке не было Доктора. Они не сразу поняли, что произошло, и даже потом, заметив у самого астероида летящую искорку, они все еще не понимали, как это Доктору удалось.
 — Ты сможешь его вернуть? — спросил Физик.
 — Не знаю. Мы никогда не пробовали противопоставить друг другу эти силы. Наверное, смогу. Но для этого придется снять поле.
 — Как он это сделал?
 — Ну, мгновенно выйти в пространство, не пользуясь дверями, для него не составило труда. А потом он толкнул капсулу своим полем. Было восемь «ж», не меньше. Секунды на две мы потеряли контроль. — Практикант пожал плечами.
 — Сейчас я попробую его догнать и…
 Он не успел закончить. На одной из вершин астероида вдруг вспыхнула ослепительная синяя искорка, сейчас же погасла, и скала стала медленно исчезать у них на глазах.
 Кибернетик бросился к Практиканту и рванул тумблер рации на поясе его скафандра. Стены корабля вздрогнули от пронзительного, терзающего уши воя.
 — Я знал, что ему не справиться с частотой, — с горечью прошептал Практикант. — Только бы он не перешел на импульсную передачу, только бы не вздумал…
 Но он уже видел, как на месте астероида вспухает огненно-красный клубок огня совсем рядом с маленькой светлой точкой, которая в эту секунду все еще была Доктором. И прежде чем пришла другая секунда, когда Доктора уже не было, Практикант успел разорвать защитное поле. Он рванул в космос так, как привык летать в небе зеленой планеты, даже не вспомнив о защитном поле. Все же какое-то поле, видимо, возникло просто потому, что он знал, что с ним ничего не случится. Не должно с ним сейчас ничего случиться, пока он не будет там, рядом с Доктором… А может, и не было никакого поля, наверное, можно было управлять летящими частицами материи без всякого поля. В этом еще предстояло разобраться физикам Земли, и ни о чем таком не думал Практикант, потому что важнее всего ему было увеличить скорость. И он ее, кажется, увеличил.
 Огненный шар перед ним стал распухать необычайно быстро, заполняя все пространство, весь его горизонт… Наверное, именно в этот момент он ощутил, как отчаяние переходит в ярость. В ярость на слепые, чудовищные силы, бушевавшие перед ним, опередившие его движение, его мысль. Вдруг он резко остановился, потому что верил, что мысль может быть быстрей и сильней атомного поля, охватившего горизонт. Он вытянул ему навстречу свои огромные сильные руки, и это было все равно что уголь взять в ладони; он даже почувствовал боль от ожога и не почувствовал слез, высыхающих на его щеках… Уголь можно раздавить, погасить между сжатыми ладонями… Это он знал… Это он просто знал и не удивился, когда впереди исчезли огненные сполохи и вместо них клубился теперь холодный туман каменной пыли… Среди ее пылинок в бесконечном круговороте атомов осталось все, что секунду назад было Доктором… И никогда уже он не услышит его спокойного голоса… Что-то он говорил ему, что-то важное про это сообщение, про то, что они не имеют права рисковать… Но главное — про сообщение, он очень хотел передать его Земле… Теперь у них нет даже астероида, а есть звезда, огненный шар плазмы, рассеявший в космосе смертоносные лучи, которых так боялся Доктор, не за себя боялся… Практикант повернулся лицом к звезде. Он уже не видел мертвой холодной пыли, в которую только что превратился астероид. Видел огненный шар звезды, ее зеленую корону, ежесекундно выбрасывающую в космос потоки энергии, той самой энергии, которая так нужна была Доктору для его сообщения, которая убила его… И, еще не соображая в точности, что он делает, Практикант протянул к звезде руки, словно она была огненным мячиком, шариком плазмы, детской игрушкой, астероидом, взрывом, который он только что погасил…
 От страшного напряжения раскалывалась голова. Сколько это длилось? Секунду? Вечность? Казалось, время вокруг него остановилось. Практикант чувствовал, что задыхается, что сейчас он не выдержит, ослабит поле и тогда гигантская мощь излучения звезды, сжатая им за эту секунду, обрушится на них, как обвал, неудержимым смертоносным потоком. В этот миг что-то изменилось. Словно дрогнули вокруг него в пространстве невидимые струны, словно невидимые руки протянулись к нему отовсюду… Словно неслышные голоса шептали:
 «Мы здесь, мы с тобой… Скажи, что надо сделать еще. Теперь ты не один на звездных дорогах, человек…»
 Практикант стал управляющим центром какой-то огромной системы, к ней подключались все новые и новые звенья, наращивали мощность, чтобы справиться с грандиозной задачей, которую он уже решил за мгновение до этого, и вот только сил не хватило… Теперь эти силы были.
 Сквозь пространство и время, сквозь необозримые бездны космоса летели слова, деловые слова сообщения, которое не успел передать Доктор:
 «Всем радиостанциям! Всем кораблям! Экипаж звездолета „ИЗ-2“ вызывает Землю. Получено согласие на контакт с межзвездной цивилизацией. Срочно высылайте корабли в район передачи».
 Дежурному оператору астрономических лунных станций показалось, что он сошел с ума: в шесть часов тридцать минут по Гринвичу безымянная звезда номер 412-бис из созвездия Водолея начала передавать свое сообщение обыкновенной земной морзянкой.