---------------------------------------------


 Джон Норман
 Племена Гора



 Глава 1. ЗАЛ САМОСА


 Левую лодыжку девушки перехватывали три шнурка с маленькими золотыми колокольчиками.
 Сверкающий в свете факелов мозаичный пол комнаты представлял собой огромную карту.
 Я наблюдал за рабыней. Она немного подогнула колени и вскинула подбородок, но взглянуть на нас не решалась. У нее были великолепные темные волосы, волной ниспадающие на спину.
 — Я многого не понимаю, — произнес Самос.
 Я взял ломтик лармы и впился зубами в сочный плод.
 — Полагаю, нам важно выяснить истину.
 Я посмотрел на огромную карту под ногами. Вверху находились Экс-Гласьер, Торвальдсленд, Хунжер, Скжерн и Гельмутспорт, ниже, рядом с непроходимыми зелеными лесами, лежала Кассау, вились реки Лориус, Лаурия и Ли-диус, среди островов выделялись Кос и Тирос. Я видел дельту Воска, Порт-Кар, равнину Ко-ро-ба, горы Тентис, известные своими стадами, и даже Башни Утренней Зари. Еще южнее лежал город Тарна, здесь добывали серебро; рядом виднелся Волтай-Рэндж, славный Ар и Картиус. На самом юге раскинулась Турия, у берегов Тассы виднелись острова Ананго и Ианда, неподалеку находились свободные порты Шенди и Бази. На карте были отмечены сотни городов, возвышенностей, полуостровов, рек, внутренних озер и морей.
 Под колокольчиками и браслетом из золотистого металла виднелась загорелая щиколотка девушки.
 — Возможно, ты ошибаешься, — сказал я. — Возможно, за этим ничего не стоит.
 — Возможно, — улыбнулся он.
 В углах комнаты застыли вооруженные копьями стражники в шлемах.
 Прозрачная малиновая туника ниспадала на обнаженные бедра девушки. Под ней угадывался пояс из налегающих друг на друга мелких золотых монет. Лицо рабыни скрывала вуаль с застежкой на левом плече. Второй конец вуали был привязан к поясу с монетками на правом бедре. Руки украшали бесчисленные браслеты и кольца. Причудливый воротник скрывал горло.
 Я взял еще одну дольку лармы:
 — Значит, ты располагаешь информацией?
 — Да, — ответил Самос и хлопнул в ладоши.
 Девушка мгновенно выпрямилась, вскинула руки и вывернула наружу кисти. Музыканты под руководством зехариста приготовились к игре.
 — Какого же рода твоя информация? — поинтересовался я.
 — Неопределенного.
 — Может быть, она и не важна? — предположил я.
 — Может быть, — согласился он.
 — Курии Внешних колец не смогли захватить северные территории, застряли в Торвальдсленде и, кажется, успокоились.
 — Бойся врага, хранящего молчание, — проворчал Самос, взглянул на девушку и хлопнул в ладоши.
 Раздался чистый, звонкий и мелодичный звук цимбал, и рабыня начала танец.
 Я не отрываясь смотрел на ее бедра. Нанизанные на нити монеты причудливо преломляли свет факелов. На рабынь всегда цепляют всякую мишуру. Девушка сжала в руке края вуали и стыдливо отвернула голову. Ей все равно придется подчиниться, и она это знала.
 — Пошли со мной, — сказал Самос.
 Я опрокинул кубок с остатками паги. Он улыбнулся:
 — Побудешь с ней позже. Она весь вечер здесь танцует.
 Самос выбрался из-за низкого столика и кивнул сотрапезникам, самым доверенным людям. Перед ним тут же склонились две полуодетые очаровательные рабыни с кувшинами.
 Мы подошли к связанной черными кожаными ремнями молодой девушке. Ремни обвивали ее руки и ноги, перекрещивались под грудью и охватывали бедра, к которым были прикручены кисти рук. Испуганная блондинка с белой кожей стояла на коленях. Плечи девушки, как и у большинства землянок, были напряжены. На ее планете существовали тысячи способов, чтобы скрыть, уменьшить или спрятать природную мягкость тела. Модной считалась достойная и строгая холодность. Так всегда случается в индустриальном, технологическом обществе, где всему задают тон механизмы. Образцом для подражания становится манера движения роботов — ритмичная, точная, выверенная и всегда повторяющаяся. В технократическом обществе люди двигаются и держатся не так, как в обычном; сказывается культурологическое давление окружающего мира. Сами они этого не замечают и считают дерганые, ритмичные движения естественными, между тем как они являются отражением подсознательно навязанного обществом образца. Временами привыкшее жить по своим законам животное сбрасывает с себя груз условных рефлексов. Неудивительно, что даже взрослые земляне, если оставить их без присмотра, могут совершенно неожиданно запрыгать и побежать, лишь для того, чтобы испытать радость движения и сбросить налагаемые цивилизацией оковы. Невидимые цепи — самые тяжелые.
 Я взглянул на девушку. Она в ужасе сжалась в комочек.
 — Скажи ей, — проворчал Самос, — чтобы брала пример с настоящей женщины и училась быть самкой. — Он показал на горианскую танцовщицу.
 Девушка пробыла на Горе совсем недолго. Вместе с другими рабами Самос купил ее за четыре серебряных тарска на Телетусе. До этого ей ни разу не приходилось бывать в его доме. На левом бедре рабыни темнело клеймо. Кузнец заковал ее шею в простое железное кольцо. Это был дешевый товар, не стоящий даже замка. По мне, так лучше бы Самосу купить еще одну танцовщицу. Между тем, если приглядеться, девчонка была не так уж и безнадежна. Иногда из таких получаются неплохие ученицы. На Горе от женщины требуется одно — быть женщиной. На Земле стремятся к обратному. В технократических обществах из людей всеми силами вытравливают признаки половой принадлежности, что неудивительно, поскольку сами половые отношения считаются не существенными, а порой даже постыдными. Технократические цивилизации управляются бесполыми металлическими существами, запрограммированными на бесстрастное и бесперебойное воспроизводство себе подобных. После столетий упорных усилий человечеству удалось создать на Земле общество, в котором не нашлось места человеку. Они построили дом, в котором не могли больше жить. В огромном доме, под названием Земля, для человека не нашлось даже крошечной, комнатки. Люди оказались чужими в построенном собственными руками жилище, им наконец удалось исторгнуть самих себя из сотворенного ими же мира. Женщины устыдились своей женственности, а мужчины испугались голоса крови. Корчась ночами в пластиковых кабинках, мужчины плакали и терзались из-за того, что не соответствуют стандартам чуждого им мира и не могут достичь совершенства сильных и могучих роботов. Они оставались крошечными, слабыми и безвольными.
 Светловолосая девушка опустила голову. Я кивнул стражнику за ее спиной, и он погрузил руку в пышные волосы землянки. Рывок оказался резким и неожиданным. Рабыня завизжала от боли, а я показал ей на танцовщицу.
 Девушка взглянула в ее сторону, испуганная, оскорбленная и возмущенная. Ее тело дрожало и извивалось под кожаными ремнями.
 — Посмотри на настоящую женщину, рабыня, — сказал я по-английски. Судя по клейму, девчонку звали мисс Присцилла Блейк-Эллен. По национальности она была американка. Затем ее заклеймили, и она превратилась в безымянную собственность рабовладельца.
 Танцовщица плавно покачивалась в такт музыке.
 — Она омерзительно чувственная, — в ужасе прошептала белокурая рабыня.
 Я обернулся и взглянул на танцовщицу. Словно пригвожденная к месту, она извивалась вокруг «рабского шеста». На самом деле никакого шеста не было, но в это даже не верилось. Танцовщица изображала, как тонкий и скользкий шест пронзает ее тело. Девушка то беспомощно падала, то яростно обвивала воображаемый шест, то впадала в экстаз и самозабвенно ему отдавалась, то отчаянно пыталась вырваться и не могла, оставаясь навеки его пленницей. Умение изобразить «рабский шест» считается великим искусством. Сладострастное напряжение в теле танцовщицы немедленно передается зрителям. Я слышал, как восторженно закричали мужчины за низким столом. Руки танцовщицы легли на бедра. Не переставая двигаться, она сердито взглянула на зрителей. Плечи девушки поднимались и падали, пальцы поглаживали грудь и плечи, гордо тряхнув головой, она бросила в сторону зрителей еще один негодующий взгляд. Бедра девушки вращались все быстрее и быстрее. Затем музыка прекратилась, и невольница замерла. Раздался ясный, чистый звон цимбал, снова заиграла музыка, и она опять беспомощно повисла на шесте. Мужчины швыряли к ее ногам монеты. Я взглянул на блондинку:
 — Учись быть женщиной.
 — Никогда, — прошипела она в ответ.
 — Ты больше не на Земле. Тебя будут учить. Уроки могут стать как приятными, так и мучительными, но учиться придется.
 — Я не хочу, — прошептала девушка.
 — Твои капризы никого не интересуют.
 — Это унизительно, — сказала она.
 — Научишься, — повторил я.
 — Она настолько чувственна, что мужчины могут воспринимать ее только как женщину!
 — Ты станешь такой же.
 — Но я не хочу быть женщиной! — выкрикнула она. — Я хочу быть человеком! Я всегда мечтала быть просто человеком!
 Она изогнулась, пытаясь вырваться из кожаных пут. Разумеется, это было совершенно бесполезно.
 — На Горе, — сказал ей я, — мужчины — это мужчины, а женщины — это женщины.
 — Мне стыдно так двигаться, — заплакала землянка.
 — Ты будешь двигаться, как положено женщине.
 — Никогда. — Она забилась в рыданиях, отчаянно пытаясь разорвать путы.
 — Посмотри на меня, рабыня! — сказал я.
 Она подняла голову. В огромных глазах блестели слезы.
 — А теперь слушай внимательно. Я постараюсь говорить с тобой по-хорошему. Может случиться, что в следующий раз ты нескоро услышишь добрые слова.
 Она замерла, охранник по-прежнему держал ее за волосы.
 — Ты — рабыня, — сказал я. — Ты — собственность другого человека. Ты — женщина. И тебя заставят вести себя по-женски. Если бы ты была свободной или горианкой, тебя бы никто не трогал. Но ты не свободна, и ты не горианка. Мужчина с Гора не потерпит никаких капризов со стороны рабыни. Она должна быть такой, какой он хочет ее видеть, а именно женственной и доступной. Непокорных морят голодом или бьют плетью. Ты можешь сопротивляться. Хозяин будет не против, это сделает процесс обучения более захватывающим, но в конце ты все равно должна покориться, потому что ты — рабыня. На Земле за твоей спиной стояло общество, и стоило мужчине повысить на тебя голос, как ты бежала в суд. Здесь общество защищает интересы мужчины, тебе не к кому обратиться и некуда бежать. Ты остаешься наедине со своим хозяином, и ты полностью зависишь от его милости. Не забывай также, что он не привык к самокопанию и напрочь лишен комплекса вины. Он с молоком матери всосал гордость за то, что он мужчина, и привычку властвовать над женщинами. Люди здесь не такие, как на Земле. Здесь живут гориане. Они сильны, жестоки, и они тебя сломают. Для мужчины с Земли ты, может быть, никогда не станешь женщиной. Здесь, красотка, тебе никуда не деться.
 Она смотрела на меня с несчастным видом.
 Танцовщица застонала, испустила сладостный крик и забилась в судорогах на невидимом шесте.
 — На Горе хозяева поощряют чувственность в своих рабынях, — заметил я.
 Широко открытыми глазами блондинка следила за танцовщицей. Теперь двигались только ее бедра. Казалось, они существовали отдельно от тела, лишь кисти рук и плечи слегка подрагивали в такт музыке.
 — Сейчас ты так не сможешь, — сказал я белокурой рабыне. — Надо тренировать мышцы. Научишься двигаться, как женщина, а не как кукла или деревянная чурка. — Я улыбнулся. — Тебя будут учить чувственности.
 Щелкнув пальцами, Самос освободил девушку от рабского шеста. Рабыня сорвала с себя вуаль и танцевала, держа ее в вытянутых руках. Стрельнув темными глазами, она завернулась в прозрачную ткань, и шелк, к ужасу белокурой землянки, только подчеркнул дразнящие, сладостные формы. Я видел, как широко раскрылись глаза застывшей на коленях связанной девушки. Танцовщица отбросила вуаль и упорхнула в центр зала.
 — Ты еще научишься женственности, — сказал я блондинке. — Я даже скажу тебе, где ты пройдешь эту школу.
 Она вопросительно на меня посмотрела.
 — У ног своего хозяина, — произнес я и вслед за Самосом вышел из зала.
 — Ей надо выучить горианский, причем быстро, — проворчал Самос.
 — Пусть ее учат кнутом и пряником.
 — Только так, — кивнул Самос.
 Рабынь учили языку, применяя систему поощрений и наказаний. Печенье, конфеты и маленькие послабления, вроде одеяла в пенале, делали чудеса. Даже много месяцев спустя, допустив грамматическую или лексическую ошибку, девушки холодели от страха, ожидая мгновенной кары. На Горе не балуют молоденьких рабынь. Это первый урок, который усваивает девушка.
 — Что-нибудь выяснил? — поинтересовался Самос.
 Я допросил рабыню, как только она прибыла в его дом.
 — Типичная история, — ответил я. — Похищение, транспортировка на Гор, рабство. Она ничего не знает. Вряд ли она даже понимает, что означает ее ошейник.
 Самос рассмеялся неприятным смехом рабовладельца.
 — И все же одна вещь, которую ты из нее выудил, представляется мне интересной, — сказал Самос.
 В глубине коридора нам попалась рабыня. Девушка тут же опустилась на колени и низко склонила голову. Длинные волосы упали на плиты пола.
 — Я бы не стал придавать этому значения, — произнес я.
 — Сама по себе информация бессмысленна, — проворчал он, — но, если принять во внимание другие факты, вырисовывается любопытная картина.
 — Ты говоришь о прекращении полетов?
 — Да, — сказал Самос.
 Во время первого допроса я безжалостно требовал, чтобы она вспомнила все подробности, и она таки припомнила одну весьма странную и пугающую деталь. Я не придал этому поначалу никакого значения, но Самос сразу же встревожился. Он вообще был более информирован во всем, что касалось Других, курий, и Царствующих Жрецов. Девушка слышала разговор в полусне, одурманенная наркотиками, которыми ее накачали при доставке на Гор. На ее лодыжке поблескивал браслет, надетый захватившими ее куриями. Она помнила, как вместе с другими девушками повалилась на свежую, зеленую траву Гора. Их только что выпустили из капсул, в которых перевозили рабов. Она приподнялась на локтях, еще не в силах держать голову. Ее подняли на руки и перенесли в другое место. Как правило, рабынь располагали по росту, в начале цепи шли самые высокие. Это было обычное построение, «нормальная цепь», или «походная колонна». Она отличалась от «демонстрационного построения», или «торгового ряда», где рабынь выстраивали в соответствии с эстетическими или психологическими соображениями. Блондинок чередовали с брюнетками, пышнотелых со стройными, надменных аристократок с деревенскими простушками и так далее. Иногда красавицу помещали между двумя дурнушками, чтобы еще больше подчеркнуть ее прелесть. Нередко самых красивых оставляли на конец цепи, иногда поступали наоборот, располагая рабынь по ранжиру, самые красивые шли первыми, остальные соревновались за право продвинуться на одну ступеньку в иерархической лестнице и получить более престижный браслет, замок или ошейник. Итак, ее швырнули на траву, левую руку вытянули в сторону и вниз. Она услышала лязг цепи, почувствовала, как тяжелые звенья касаются ее бедер, потом раздался щелчок наручников, и она стала звеном в колонне. Рядом с ней какой-то мужчина делал пометки в книге. Снимая опознавательный браслет с ее ноги и надевая пластинку с именем на руку, человек, который это делал, что-то сказал второму, с книгой, после чего тот сделал пометку. Затем, когда всех девушек заковали, человек с книгой подписал какую-то бумагу и передал ее капитану доставившего рабынь корабля. Она догадалась, что это накладная на полученный живой товар. Судя по всему, никаких разногласий не возникло. Она слабо попыталась вытянуть руку из кандалов, но ничего, конечно, не получилось. Именно в тот момент человек с книгой спросил капитана, скоро ли тот вернется. Он говорил с горианским акцентом. Капитан, как ей показалось, горианского не знал вообще. Он ответил, что не знает, когда вернется, поскольку это от него не зависит. Полеты, насколько ему известно, вообще прекращаются. Потом корабль улетел. Под ногами пленницы была зеленая трава, а на руках звенела сталь наручников. Девушка справа от нее зашевелилась, и вся цепь пришла в движение. Кто-то потянул за цепь. Рабыни лежали в тени деревьев, подниматься на ноги им было запрещено. Стоило одной девушке зарыдать, как ее тут же огрели плетью. Мисс Присцилла Блейк-Эллен решила не рисковать. Когда стемнело, их погнали в вагон.
 — Почему, — спросил Самос, — корабли работорговцев прекращают полеты?
 — Вторжение? — предположил я.
 — Маловероятно. В этом случае имелся бы прямой смысл летать по прежнему графику, чтобы не вызвать подозрения у Царствующих Жрецов. Разумно ли тревожить врага накануне атаки?
 — А что, если курии как раз на это и рассчитывают? Что, если они надеются, что Царствующие Жрецы не заподозрят начала военных действий, поскольку угроза слишком очевидна?
 — Не думаю, — улыбнулся Самос, — чтобы правители Сардара оставили подобное без внимания.
 Я пожал плечами. Я уже и не помню, когда я последний раз был на Сардаре.
 — Судя по всему, — сказал Самос, — идет подготовка к войне. Но курии слишком осторожны, чтобы ввязываться в войну, не будучи абсолютно уверенными в успехе. Полагаю, что их системы наблюдения далеко не совершенны. Колония первородных курий задумывалась как разведывательная структура, способная поставлять исключительно важную информацию. Насколько я знаю, с этой целью они пока не справляются.
 Я улыбнулся. Вторжение первородных курий было остановлено в Торвальдсленде.
 — Мне кажется, — произнес Самос, — речь идет не о вторжении. — Он мрачно посмотрел на меня. — Боюсь, что вторжения даже не потребуется.
 — Не понимаю.
 — Я очень боюсь, — тихо сказал Самос.
 Таким я его еще не видел. Я смотрел на тяжелое, квадратное лицо, закаленное солеными ветрами Тассы, ясные глаза, белые короткие волосы ежиком, крошечные золотые серьги в ушах. Самос был бледен. А я знал, что этот человек не дрогнет и перед сотней обнаженных клинков.
 — Что может быть страшнее вторжения?
 — То, о чем я боюсь даже подумать.
 — Ты говорил, есть еще новости?
 — Две, — произнес Самос. — Иди за мной.
 Мы шли по бесчисленным коридорам и лестничным переходам его дома. Вскоре на стенах появилась влага, и я сообразил, что мы спустились ниже уровня каналов. Мы прошли через зарешеченные, хорошо охраняемые двери. На каждом уровне и в каждом отсеке дома действовали соответствующие пароли. Их меняли ежедневно. Небольшой отрезок нашего пути пролегал мимо келий. Некоторые из них имели декоративные решетки, потолки были задрапированы тяжелой пурпурной тканью, в комнатах стояли пузатые медные тазы, на полу, среди ковров и подушек, горели лампы. В некоторых пеналах находилось по несколько пленниц. Любимым рабыням разрешалось пользоваться косметикой и кутаться в невольничий шелк. В основном же девушки были голые, за исключением ошейников и пластин с именами. Считалось, что это облегчает задачу работающим с ними парикмахерам, костюмерам и косметологам. Большинство келий представляли собой обычные железные клетки. Попадались и маленькие каменные конуры, со скользящими вверх заслонками, один раз идти пришлось по решетке, под которой находились клетки с невольницами. Мы миновали две приемные, я успел разглядеть ведущий в медицинский центр коридор, вдоль стен которого тянулись ряды кушеток, а с потолка свисали цепи. Я видел комнаты для физических упражнений и тренировок, отсек для клеймения; в открытую дверь я успел разглядеть раскаленные жаровни. Мы прошли мимо страшной дисциплинарной комнаты, в стены которой были вбиты кольца, а на огромном каменном столе валялись плети и розги.
 Рабы-мужчины смотрели на нас мрачно и неприветливо, девушки, как правило, старались спрятаться. Одна рабыня бросилась к решеткам:
 — Я готова к продаже! Продайте меня! Продайте меня мужчине!
 Стражник ткнул ее в лицо кожаным хлыстом, и девушка отлетела в угол клетки.
 — Еще не разогрелась, — заметил я.
 — Выставлять рано, — кивнул Самос.
 Девчонка упала на колени, выставив через прутья бедра и руки. Она подставляла себя под плеть, надеясь хотя бы случайно прикоснуться к телу стражника. Как правило, рабынь выводят на аукцион дрожащими от страсти и вожделения. Мне не раз приходилось видеть, как их начинало трясти от первого же прикосновения торговца. Иногда, тайком от покупателей, их специально возбуждают у самого выхода в торговый зал, не позволяя, естественно, достичь удовлетворения. В этом состоянии их выталкивают голыми на помост. Попытки девушек привлечь внимание покупателей к своему телу иногда потрясают. Некоторые просто визжат, мечтая как можно скорее разрешиться от невыносимого возбуждения. Нередко ведущему торг приходится нещадно стегать их кнутом, отгоняя от покупателей, чтобы те имели возможность осмотреть весь товар. Разумеется, такие девушки уже прошли через рабовладельцев. Не побывавшие в мужских руках так называемые свободные женщины даже в голом виде не чувствуют своей притягательности. Этому может научить только мужчина, во власти которого они побывают. Не побывавшая в рабстве свободная женщина не способна до конца осознать свою сексуальность. Как следствие, мужчина, который никогда не был близок с рабыней, не понимает до конца своей мужественности. Сексуальная раскрепощенность в свободной женщине воспринимается двояко, в рабыне она усиленно культивируется. Страстность ограничивает свободу свободной женщины, лишает ее столь для нее значимого самоконтроля и вынуждает в определенных обстоятельствах вести себя подобно рабыне. Таким образом, стремясь сохранить свою независимость, индивидуальность и достоинство, свободные женщины обязаны бороться с чувственностью. Рабыням в этом отношении проще. Они изначально лишены чувства собственного достоинства, что постоянно подчеркивается и усугубляется как обществом, так и их хозяином. В то время как свободная женщина даже в минуты близости должна сохранять самоконтроль, чтобы про нее не сказали, что ее «имели», невольницам о таких тонкостях заботиться не приходится. Они должны, напротив, по первому слову хозяина отдаваться во власть всепоглощающей похоти и экстаза. Подлинное наслаждение можно получить только с женщиной, которая является твоей безраздельной собственностью.
 Моей ноги коснулась мокрая, шелковистая шерсть урта.
 — Здесь, — сказал Самос, когда мы спустились в самый конец наклонного коридора. Он пробубнил пароль в глазок обшитой стальными листами двери. За ней оказался еще один коридор. Было темно и сыро. Самос взял факел из рук стражника и подошел к одной из дверей. Высоко держа факел, он приник к прорези. Затем он отодвинул засов и, пригнувшись, переступил через порог. Из проема донеслось непереносимое зловоние экскрементов.
 — Что ты думаешь? — спросил Самос, вытягивая руку с факелом.
 Закованная в цепи масса не пошевелилась. Самос взял стоящую у двери палку, при помощи которой стражники проталкивали внутрь еду и пищу.
 Прикованный либо спал, либо уже умер. Во всяком случае, дыхания я не слышал.
 Урт метнулся к трещине в стене и исчез.
 Самос потыкал палкой темную тушу. Неожиданно гигантская тень дернулась, и существо с хрустом перекусило палку. Щелкая зубами, зверь метнулся в нашу сторону, и все шесть цепей с лязгом натянулись. Я как завороженный смотрел на плоское, уродливое рыло, желтые глаза с черными зрачками, прижатые уши и оскаленную пасть с огромными клыками, способными в один присест отхватить человеку голову. Я слышал, как скрипят кольца в стене. Цепь скрежетала, но не поддавалась. Я медленно убрал руку с рукоятки меча.
 Чудовище присело у стены, не сводя с нас желтых глаз. Теперь оно беспомощно моргало, ослепленное светом факела.
 — Это первый, кого я увидел живым, — прошептал Самос.
 До этого в развалинах замка в Торвальдсленде ему довелось увидеть лишь голову подобного зверя.
 — Это взрослый курия, — добавил он.
 — Ясное дело, курия, — кивнул я.
 — Смотри, какой здоровенный!
 — Да, — согласился я, хотя мне доводилось видеть и более крупных особей.
 — Насколько нам удалось выяснить, — сказал Самос, — это обыкновенное животное. Рассуждать он не умеет.
 Я улыбнулся.
 Чудовище было приковано к шести кольцам. Цепи обвивали его кисти, лодыжки, живот и горло. Каждая цепь могла выдержать рывок крупного ларла.
 Зверь зарычал, скаля клыкастую пасть.
 — Откуда он у вас? — спросил я.
 — Купил у охотников, — сказал Самос. — Его поймали к юго-востоку от Ара. Пробирался на юг.
 — В это трудно поверить, — заметил я. — Мало кто из гориан рискнет забираться в эти края.
 — Это правда, — кивнул Самос. — Но я знаю вождя охотничьего племени. Он не станет врать. Шесть человек погибли при поимке этой твари.
 Зверь уселся на задние лапы, злобно поглядывая в нашу
 сторону.
 — С чего бы курия оказался в тех краях?
 — Может, он бешеный? — предположил Самос.
 — Что ему там делать? Самос пожал плечами:
 — Попытки установить с ними контакт ни к чему не привели. Допускаю, что большинство курий не обладают разумом. Возможно, это не более чем опасное животное.
 Я посмотрел в глаза зверя. Его губы едва заметно растянулись. Я улыбнулся.
 — Мы его побили, — сказал Самос. — Мы выпороли его плетями и не давали ему есть.
 — Пытали? — спросил я.
 — Пытки не помогли, — пожал плечами Самос. — Думаю, он не мыслящее существо.
 — Чего ты хотел? — обратился я к зверю. — Куда шел?
 Чудовище молчало.
 Я повернулся к выходу.
 — Пора возвращаться в зал.
 — Пора, — вздохнул Самос.
 Мы вышли из подвала. Увешанная колокольчиками левая лодыжка танцовщицы описывала маленькие круги по мозаичному полу. Колокольчики мелодично позвякивали в такт цимбалам на пальцах рук.
 Стоило нам появиться, как присутствующие подняли кубки в честь Самоса. Мы благодарно кивнули.
 Двое вооруженных стражников ввели в зал темнокожую рабыню с длинными черными волосами. Руки невольницы прикрутили к бедрам, запястья перекрещивались за спиной. Стражники вытолкнули ее на середину зала.
 — Посыльная, — объяснил один из них.
 Самос бросил на меня быстрый взгляд. Затем он обернулся к сидящему за столом человеку в одежде врача и приказал:
 — Расшифруй послание. На колени! — добавил он, обращаясь к невольнице.
 Девушка опустилась на колени.
 — Ты чья? — Самос горой возвышался над рабыней.
 — Твоя, хозяин, — пролепетала она. Дарить посланницу адресату считалось хорошим тоном.
 — Кому ты принадлежала раньше?
 — Меня купили на аукционе в Торе. Мой хозяин не называл своего имени.
 Некоторые города наподобие Тора скупали девушек у владельцев караванов, а потом перепродавали с небольшой накруткой. Воинам выплачивалось небольшое вознаграждение за захваченных в плен красоток. Здоровая молодая женщина стоила один серебряный тарск.
 — Ты не знаешь, кто тебя приобрел и зачем? — уточнил Самос.
 — Нет, хозяин.
 Разумеется, она не знала содержания доставленного послания.
 — Как тебя зовут? — спросил Самос.
 — Веема, если хозяину приятно это имя.
 — Какой был твой номер в пеналах Тора?
 — 87432, хозяин.
 Член касты врачей положил руки на голову девушки. Она закрыла глаза.
 — Выходит, — обратился я к Самосу, — ты не знаешь, от кого это послание?
 — Нет.
 Врач приподнял длинные волосы девушки и приставил бритву к ее шее. Голова рабыни дернулась вперед.
 Самос отвернулся. Он показал мне на человека в дальнем конце низкого стола. Гость не прикасался ни к вину, ни к паге. На незнакомце были редкие в Порт-Каре каффия и агал. Каффия представляла собой сложенный треугольником отрез ткани, которым закутывали голову. Один конец прикрывал шею, два других ниспадали на плечи. На голове такой платок держался при помощи длинного шнура, агала. По количеству и расположению петель можно было определить, к какому племени принадлежит владелец.
 — Это Ибн-Саран, торговец солью из речного порта Касры, — представил гостя Самос.
 Гор славился красной солью касра, получившей название по месту ее добычи. Выносливые кайилы доставляли на поверхность тяжелые цилиндры из глубин секретных шахт. Каждый цилиндр весил десять камней, около сорока фунтов, или один горианский «вес». Попадались кайилы, способные поднимать до шестнадцати цилиндров. Как правило, старались не грузить более десяти. Разумеется, грузили только четное количество цилиндров, иначе скотина могла потерять равновесие. Неправильно груженный кайил может даже упасть.
 — Недавно Ибн-Саран услышал много необычного, — сказал Самос.
 — Благородный Самос бесконечно добр, — склонил голову Ибн-Саран. — Его гостеприимство не знает границ.
 Я протянул руку, и Ибн-Саран дважды потерся ладонью о мою ладонь.
 — Для меня большая честь познакомиться с другом Самоса из Порт-Кара, — почтительно произнес Ибн-Саран. — Да не пересохнет вода в твоих бурдюках. Пусть у тебя всегда будет вода.
 — Да не пересохнет вода в твоих бурдюках. Пусть у тебя всегда будет вода, — отозвался я.
 — Не угодно ли будет тебе, благородный Ибн-Саран, повторить моему другу то, что ты услышал в Касре?
 — Эту историю рассказал мальчик, погонщик кайилов. На его маленький караван обрушилась песчаная буря, и один кайил, обезумев от ужаса, порвал упряжь и бросился в темноту. Мальчишка по глупости побежал следом. Кайил был навьючен бурдюками с водой. К утру буря утихла. Мальчишка вырыл траншею, а в лагере сделали колесо.
 Траншеи обычно делают глубиной от четырех до пяти фунтов и около восемнадцати дюймов в ширину. На солнце температура песка достигает ста семидесяти пяти градусов по Фаренгейту. Женщины-кочевницы бросают на камни железные пластины и жарят на них еду. На глубине одного-двух футов температура понижается до пятидесяти градусов. Но самое главное — траншея спасает от солнца. В правильно выкопанной траншее воздух редко прогревается более чем до ста сорока градусов даже в стране дюн. Копать, разумеется, надо перпендикулярно движению солнца, чтобы как можно дольше находиться в тени.
 В одиночку и без воды по пустыне не ходят. Любопытно, но именно отсутствие воды является причиной прохладных, а иногда и просто холодных ночей. Таким образом, оказавшийся в пустыне человек передвигается только по ночам. Важнейшим для выживания условием является сохранение запасов жидкости в организме. Поэтому люди стараются меньше двигаться и не потеть.
 Колесо — это схема поиска. Пастухи, стражники и погонщики кайилов расходятся из лагеря по спицам воображаемого колеса. Поисковики оставляют на песке или камнях знаки, указывающие в сторону лагеря. Если мальчишка не окончательно глуп, то он набредет на указатель и вернется домой.
 В караванах кайилов всегда обвешивают колокольчиками. Эго делают как с тягловыми, так и с верховыми животными. В темноте и при пылевых бурях это важнейшее условие выживания. Кроме того, потерявшиеся путники зачастую лишь по звону колокольчиков могут догадаться, что рядом с их траншеей тащится безмолвный караван. Соответственно понятно, что разбойники на своих кайилов колокольчиков не вешают.
 — Мальчишку нашли около полудня, — продолжал Ибн-Саран. — Он услышал из своей траншеи звон колокольчиков. Его, разумеется, примерным образом отлупили за то, что оставил караван. Кайил же вернулся сам.
 — Что рассказал мальчик? — спросил я.
 — Гонясь за кайилом, он увидел на камне надпись: «Страшись башни из стали».
 Самос взглянул на меня. Пока ничего не было ясно.
 — Рядом с камнем лежал высохший труп. Несчастный изорвал на себе одежду и набил рот песком. Смерть его была ужасна. Бедняга, очевидно, решил, что нашел воду. Судя по обрывкам одежды, это был разбойник, — сказал Ибн-Саран.
 — Был ли при нем кайил? — спросил я.
 — Нет.
 — Откуда он пришел? Как долго пробыл в пустыне?
 — Никто не знает, — ответил Ибн-Саран.
 Человек мог пройти тысячи пасангов, прежде чем кайил сдох или сбежал.
 — Как давно он умер?
 — Может быть, месяц, — улыбнулся Ибн-Саран, — а может быть, год.
 В пустыне трупы разлагаются очень медленно. Находили прекрасно сохранившиеся тела людей, убитых более ста лет назад. В пустыне редко попадаются скелеты, разве что животные и птицы объедят с костей все мясо.
 — Страшись башни из стали? — повторил я.
 — Так было нацарапано на камне.
 — Можно ли было догадаться, откуда он пришел? — Нет.
 — Страшись башни из стали, — задумчиво произнес Самос.
 Я пожал плечами. Самос поднялся, дважды прикоснулся ладонью к правой руке Ибн-Сарана и удалился. Я обратил внимание, что Ибн-Саран ел правой рукой, той, в которой держал ятаган. Он позволял себе принимать пищу только ' из руки, умеющей обращаться со сталью и проливать кровь. Танцовщица кружилась рядом с нами, касаясь меня кончиками вуали. Неожиданно она накинула на меня шелковое покрывало и, невидимая для остальных, прижалась ко мне всем телом и застонала. Голова девушки запрокинулась, влажные губы раскрылись. Я впился в чувственный рот и прокусил губу невольницы. Мы вместе наслаждались вкусом ее крови, губной помады и покорности. Рабыня мягко отстранилась. На полную грудь стекала струйка крови. Я медленно прижимал кулаком ее шею, не давая невольнице отойти. Затем я сорвал вуаль и отбросил ее в сторону. Удерживая танцовщицу левой рукой, я вытащил обоюдоострый тучук и перерезал завязки прозрачного хитона. После этого я вытолкнул рабыню на середину зала. Пусть ею полюбуются гости Самоса, первого рабовладельца Порт-Кара. Она укоризненно на меня посмотрела, но, встретив мой взгляд, тут же вскинула руки и принялась танцевать для гостей. За все время она ни разу не сбилась с ритма. Раздались восхищенные крики.
 — Девушка с посланием готова, — доложил человек в зеленом одеянии врача, бросил бритву в тазик и вытер руки.
 Едва сдерживая рыдания, наголо обритая девушка застыла на коленях между двумя стражниками. Она не имела ни малейшего представления, что за весть она принесла. Для пересылки таких сообщений выбирают неграмотных рабынь. Им выбривают голову и наносят татуировку на скальп. За несколько месяцев волосы отрастают. Никто не знает содержания послания. Даже доставившие невольницу перевозчики были уверены, что везут очередную потаскушку. Я прочел сообщение. Оно оказалось коротким и гласило: «Бойся Абдула». Никто не знал, откуда пришло это послание и кто его отправил.
 — Отведите девчонку в келью, — приказал стражникам Самос. — Надпись вытравить иголками.
 Девушку рывком подняли на ноги. Она в ужасе взирала на Самоса.
 — Пока не отрастут волосы, использовать на самых простых работах, — продолжал он. — За месяц до продажи поместить в клетку для стимуляции и не давать передышки.
 В глазах рабыни застыли слезы.
 — Потом продать.
 Клетки для стимуляции, как правило, закрывают ажурными решетками. Они довольно просторны, но отличаются от прочих низкими потолками. Рабыни не могут выпрямиться в полный рост, что вынуждает их покорно опускать голову. Им не разрешают смотреть в глаза мужчинам, даже рабам, что подсознательно ставит их в психологическую зависимость от любого существа мужского пола. Только после продажи девушки могут взглянуть в глаза хозяину, и то с его разрешения. И если он улыбнется в ответ, восхищенные рабыни в благодарной радости от того, что их наконец-то посчитали за живое существо, падают на колени. Когда такая девушка осмелится посмотреть на хозяина в следующий раз, взгляд ее будет быстр и испуган, и она пролепечет:
 — Я обещаю служить тебе хорошо.
 Соответствующим образом подбирается обстановка клеток для стимуляции. Здесь есть расчески, духи, косметика, украшения, тяжелые ошейники, браслеты, наручные пластины и цепи. Одежду не выдают. Зато в клетках много подушек, медных тазов и ярко начищенных ламп. Кроме того, в них всегда полно тканей разной текстуры и плотности. Густошерстные ковры, атласные покрывала, шелковые накидки, грубые попоны из шкур кайилов, парча, хлопок, парусина, вельвет, шерсть, кожа, плетеные циновки и тому подобное. Раздетые догола, если не считать пластины с именем и ошейника, рабыни под руководство опытных инструкторов учатся определять тончайшие нюансы в температуре, влажности, гладкости и прочих параметрах. В них развивают чувствительность, утраченную обычными людьми. Невольница с живыми чувствами и живым телом способна продемонстрировать недоступную нетренированным женщинам страсть. У хорошо подготовленной девушки кожа становится тончайшим сенсорным органом. Каждый кусочек тела рабыни живет своей дивной жизнью. Цель всего процесса — сделать ее абсолютно беззащитной при малейшем прикосновении хозяина. Она должна быть готова собственными руками вырвать себе кишки, лишь бы удовлетворить своего владельца. Свободные женщины свободны и от подобных крайностей. Они живут как бы в полусне, считая это поддержанием собственного достоинства. Нередко гордые и свободные жительницы Гора визжат от возмущения, не понимая, почему их мужья не задумываясь бросают их на ночь ради какой-нибудь шлюхи, которую можно заполучить в любой таверне по цене стаканчика с пагой. Они костерят супругов, упрекая их в скотских наклонностях, в то время как те продолжают вспоминать шелковистую, гладкую кожу и темные глаза рабынь, не тратящих время на пустые разговоры. Инструктора следят за развитием девушек, занимаются с ними по специальной программе и делают из них роскошных и отзывчивых животных, способных вначале завести мужчину, а потом удовлетворить его покорно и самозабвенно. Девчонку выволокли за двери. Интересно, подумал я, что порекомендует ей инструктор. Каждой рабыне требуется индивидуальный подход. Я посмотрел на стоящую на коленях возле стола блондинку, бывшую мисс Присциллу Блейк-Эллен. На месте ее тренера я бы первое время, да и потом, чтобы не расслаблялась, связывал ее специальным способом, который называется «рабская упряжь». После проведенной в веревках ночи человек не может вытащить из-за спины уже развязанных рук. Полагаю, мисс Блейк-Эллен это пошло бы на пользу. Сразу бы стала шелковой и захотела поскорее учиться.
 Когда девчонку утащили, я повернулся к Самосу:
 — Кто такой Абдул?
 Самос растерянно посмотрел в мою сторону.
 — Кто такой Абдул? — повторил я.
 — Не знаю. — Самос побрел к своему месту за низким столом.
 Гости не обращали на нас никакого внимания. Все не отрываясь смотрели на короткую прозрачную тунику темноволосой танцовщицы. Руки девушки двигались, словно она обрывала цветы с живой стены в саду. Казалось, перед ней действительно заросли цветов и она рвет их, прижимает к лицу и трется телом о зеленую изгородь. Забыв обо всем, рабыня изливала в танце свою страсть.
 — На первый взгляд многое представляется лишенным смысла, — проворчал Самос. — Мы должны проанализировать общую схему — Он задумчиво постучал по столу изготовленной в Туре вилкой. — Последнее время нет никаких новостей о войне Царствующих Жрецов и Других, курий.
 — Бойся врага, хранящего молчание, — напомнил я. Самос улыбнулся.
 — Это точно, — согласился он и показал вилкой на связанную американку. Обнаженная девушка лежала на мозаичном полу. Рядом с ней стражники уперли в пол тяжелые древки копий. Прикрученные к бедрам кулачки яростно сжимали кожаные ремни.
 — От этой рабыни мы узнали, что до особых распоряжений полеты с Земли на Гор прекращаются.
 — Да, — кивнул я.
 — Почему?
 — Они в самом деле прекратились?
 — Судя по тому, что говорят на Сардаре, прекратились. Вот уже три недели не было ни одного обнаружения, не говоря о погонях.
 На Горе неделя длится пять дней. Каждый месяц состоит из пяти недель. В конце каждого месяца начинается пятидневная Проходная Рука. За двенадцатой Проходной Рукой приходит пятидневный период Ждущей Руки, после чего наступает весеннее равноденствие, знаменующее приход Нового года. Стояла поздняя зима третьего года со времени провозглашения Независимости Порт-Кара и установления власти Совета Капитанов. Вообще же шел 10122 год К. А. (Контаста Ар, или от основания Ара). Два месяца назад я вернулся из Торвальдсленда, где мне пришлось немало поработать мечом.
 — Кстати, — напомнил я, — тебе доставили пойманного зверя, настоящего курию.
 — Похоже, это обыкновенное животное.
 — А мне кажется, он значительно умнее нас. Самос взглянул на меня.
 — Я считаю, что он просто не смог выговорить ни слова. Это не удается почти никому из курий. Для них горианский язык непроизносим.
 — Ты вычислил направление его движения?
 — Примерно.
 — Мне это показалось странным, — произнес Самос. Зверь шел на юго-восток, и поймали его к юго-востоку
 от Ара. Это могло означать лишь одно. Курия прошел* по восточному предгорью Болтай-Рэнджа и ушел на юг. Невероятно.
 — Кто мог оказаться в этих местах? — спросил Самос.
 — Караваны. Кочевники, выпасающие верров.
 — Кто еще?
 — Сумасшедшие.
 — Или те, кому очень надо туда попасть.
 — Но там же ничего нет, — развел я руками. — Только безумцы могут свернуть с караванных путей в этом месте.
 — Погонщик кайила нашел камень, — сказал Самос. — На нем было написано «Страшись башни из стали».
 — И девчонка с посланием, — напомнил я. — Надо выяснить, кто такой Абдул.
 — Не знаю ни .одного Абдула, — растерянно произнес Самос.
 — Кто и зачем мог послать такое сообщение?
 — Не знаю.
 Я рассеянно следил за танцовщицей. Она не сводила с меня глаз. Казалось, руки ее предлагают свежие и сочные плоды лармы. Кисти рук невольницы были крепко сжаты, словно с нее не сняли наручников. Она прижимала воображаемый плод лармы к своему телу, качала его и баюкала, после чего протягивала руки, словно умоляя меня принять сочный дар. Сидящие за столом мужчины стучали по дереву и поглядывали в мою сторону. Другие постукивали себя по левому плечу. Я улыбнулся. На Горе рабыни не всегда решаются открыто предложить себя хозяину, опасаясь, что окажутся не ко времени и их прогонят, а то и ударят. Как правило, девушки прибегают к определенным уловкам. Все прекрасно понимают истинное значение устоявшихся жестов и телодвижений. Расскажу о двух способах. Большинство рабынь носят длинные волосы, которые перехватывают простой лентой с большим бантом. Желая отдаться, обнаженная девушка на коленях подползает к хозяину и перебрасывает бант на правое плечо. В Порт-Каре также принято, чтобы девушка подползла к хозяину на коленях, опустила голову и подняла вверх руки с каким-либо плодом, например лармой, или желтой горианской грушей, сочной и мягкой. При этом невольницы могут и ненавидеть своего хозяина, но их чувственные, натренированные тела уже не могут обходиться без мужских ласк. Сгорая от ненависти и презрения к самим себе, беспомощные перед собственными вожделениями, рабыни протягивают своим владельцам плоды лармы и умоляют о снисхождении Только от хозяина зависит, получат они удовлетворение или нет. Они принадлежат ему.
 Танцовщица опустилась передо мной на колени, смуглое тело дрожало от возбуждения и продолжало двигаться в такт ритмичной, сладостной мелодии.
 Я рывком поднял девчонку, развернул лицом к себе и швырнул на стол. Потом наклонился и раздавил ее рабские губы своим ртом. Ее глаза сияли. Я отстранился. Она тянулась ко мне губами, но я не позволил к себе прикоснуться. Вместо этого я рывком сдернул ее со стола и сорвал с загорелого тела шелковую накидку. Потом я бросил девчонку на пол, и она застыла, пожирая меня глазами. Кроме браслетов, ошейника и колокольчиков, на ней ничего не осталось.
 — Порадуй нас еще, — сказал я. — И не поднимайся с пола, рабыня.
 Затихшая было музыка зазвучала снова. Танцовщица дико и грациозно выгнулась, вытянула ногу и принялась гладить ее руками, после чего покатилась по полу, словно на нее обрушился град ударов хлыстом.
 — Ты хорошо с ней поработал, — улыбнулся Самос.
 Я улыбнулся ему в ответ.
 Девчонка ползла на животе к нам, умоляюще простирая руки.
 Бывшая мисс Блейк-Эллен издала протестующий возглас.
 Самос взглянул на американку. Подобного он не переносил.
 — Развяжите ей ноги, — приказал он стражникам. Один из них тут же распутал ремни на лодыжках и протянул их через вшитое в ошейник кольцо. Ремни вынуждали девушку постоянно стоять на коленях. Теперь ее ноги были свободны, а развязанные концы ремней превратились в длинный поводок. Подобная упряжь позволяет связывать рабов сразу несколькими способами. Девушка с ужасом смотрела на Самоса, но рабовладелец уже отвернулся в другую сторону.
 Танцовщица лежала на спине, музыка продолжала жить в ее дыхании, движениях головы и маленьких, очаровательных рук.
 Тело рабыни покрылось капельками пота.
 Я щелкнул пальцами, и она подогнула ноги в коленях. Теперь она лежала, запрокинув голову. Черные волосы разметались по мозаичному полу. Она плавно приподнимала тело и вытягивала руки, словно моля о разрешении подняться, но я говорил: «Нет!» Она падала на спину, и все повторялось снова. На пятый раз я позволил ей встать на колени. Танцовщица выпрямилась. Огромные, жгучие глаза смотрели на меня с укором. Она по-прежнему двигалась под музыку, не в силах выйти из-под ее власти.
 Я жестом разрешил ей подняться на ноги.
 — Порадуй гостей Самоса хорошим танцем, рабыня, — приказал я ей.
 Разъяренная невольница начала медленно обходить гостей, демонстрируя каждому из них свое великолепное тело. Мужчины стучали по столу и возбужденно кричали. Некоторые вытягивали руки, желая потискать ее грудь или бедра, но она молниеносно уворачивалась.
 Самос поднялся из-за стола и направился к выложенной на полу мозаичной карте. Я последовал за ним.
 В одном месте он остановился и произнес:
 — Где-то здесь.
 Я взглянул на состоящий из сотен отполированных плиточек причудливый рисунок под ногами. В этом месте плитки были светло-коричневого и коричневого цвета. Некоторые из них ослепительно сверкали, отражая пламя факелов. Танцовщица продолжала извиваться перед низким столом. Глаза гостей вылезали из орбит. Невольница успевала потанцевать перед каждым, при этом умудряясь делать вид, что танцует в данный момент исключительно для него.
 — Я не все тебе рассказал, — произнес Самос.
 — Что еще?
 — Курии объявили Сардару ультиматум
 — Ультиматум? — переспросил я.
 — Там было сказано: «Отдайте Гор».
 — И все?
 — И все, — ответил Самос.
 — Ничего не понимаю, — сказал я. — С какой стати эта часть мира должна достаться куриям?
 — Похоже на сумасшествие, — проворчал Самос.
 — Но курии не сумасшедшие, — возразил я. — Они предложили им какой-либо выбор?
 — Никакого.
 — Отдайте Гор, — повторил я.
 — Безумное требование, — пожал плечами Самос.
 — А если нет?
 — Этого я и боюсь.
 — Как же отреагировали на Сардаре? — спросил я. — Высмеяли гонцов и отправили их обратно?
 Самос улыбнулся:
 — Царствующий Жрец Миск, один из властителей Сардара, попросил уточнить детали.
 — Тянет время? — улыбнулся я.
 — Конечно.
 — Какой все-таки они дали ответ, если они его дали?
 — Отдайте Гор, — сказал Самос. — Повторили требование курий. С тех пор вся связь между ними прекратилась.
 — Курии не ответили?
 — Не ответили.
 — Курии, разумеется, блефуют, — сказал я. — Царствующие Жрецы не сильны в таких тонкостях. Они привыкли действовать, руководствуясь разумом и логикой. Они не мыслят в категориях необоснованных требований, психологического давления и ложных притязаний.
 Самос пожал плечами.
 — Иногда мне кажется, — сказал я, — что Царствующие вообще не понимают курий. Похоже, это действительно далекие друг от друга формы жизни.
 — И от людей они отстоят далеко, — заметил Самос, имея в виду Царствующих Жрецов.
 — И от людей тоже, — согласился я.
 Царствующие Жрецы обладали энергией и страстями, но то были весьма отличные от человеческих энергии и страсти. Природа Царствующих Жрецов всегда оставалась для меня загадкой. Я мог наблюдать за их поступками, но мотивы всегда оставались неведомыми. Основное общение с внешним миром проходило через усики. Царствующие Жрецы имели глаза, но не особо на них полагались. Они прекрасно ориентировались в темноте. В Рое было светло, но это следовало рассматривать как уступку людям и другим существам, с которыми Царствующие Жрецы делили свое жилье. Их музыка представляла собой рапсодию ароматов, большинство из которых были для людей неприятны. Они украшали свои жилища невидимыми полосками запаха, которые с благоговением наносили по всему внутреннему убранству комнат. Высшим же чувственным наслаждением считалось погрузить усики в волокнистую, золотую гриву наркотического жука, который немедленно захватывал их своими кривыми пустотелыми клешнями и начинал высасывать питательную жидкость, убивая хозяина. Несмотря на все отличия в эволюционном развитии и психологии, они научились понимать значение слова «друг». Я знал также, что они понимали, хотя и по-своему, слово «любовь». Я вспомнил Миска и улыбнулся. Как-то раз он заявил:
 — Только люди способны понять курий. — И добавил: — Они очень похожи.
 Конечно, это была шутка. И как во всякой шутке…
 Ну а если серьезно, то я сомневаюсь, что мягкие и деликатные Царствующие Жрецы, огромные, золотистые существа, старающиеся не вмешиваться в чужие дела, до конца понимают своих врагов. Им просто недоступны настойчивость, агрессия, природная злость, похоть и жадность курий. Светлые и миролюбивые воззрения Царствующих Жрецов не позволяют осознать безумие и свирепость людей и курий. Курии и люди, безусловно, лучше понимают друг друга. Пока курии оставались за пятым кольцом планеты, называемой на Земле Юпитером, а на Горе, в честь легендарного героя Ара, — Герсиусом, Царствующие Жрецы могли не волноваться. Их не тревожило, что изголодавшиеся волки вылезли из нор и уже начинают скрестись в самые их двери.
 — Курии, как и люди, представляют весьма любопытную форму жизни, — сказал мне как-то раз Миск.
 Но сейчас миры курий почувствовали слабость Сардара. Война Роя уничтожила основные источники энергии и оставила Рой под открытым небом. Волки все плотней сжимали кольцо. Миры, во всяком случае некоторые, заключали тайные союзы внутри астероидного кольца. Перевалочные пункты и базы организовывались даже на Земле. Не так давно курии предприняли свою первую серьезную вылазку. Одна из их группировок, так называемые первородные курии, попыталась захватить чужие территории. Попытка была остановлена на Торвальдсленде. Курии еще не сообразили, насколько ослаблены Царствующие Жрецы. И это на сегодняшний день являлось нашим главным преимуществом. Осторожные, как акулы, курии не хотели атаковать, не будучи полностью уверенными в успехе. Стоит им узнать, как слаб сейчас Сардар и как много времени уйдет на восстановление главного источника энергии, который может регенерировать, подчиняясь исключительно природным законам, они немедленно поднимут в небо свои армады. Больше всего, как мы предполагали, курии опасались ловушки. Они боялись, что Царствующие Жрецы продемонстрируют ложную слабость, спровоцируют их на атаку, а потом безжалостно уничтожат. Более того, мне было известно, что среди курий нет полного единства мнений. Некоторые настаивали на смелых и отчаянных действиях. Другие были более осторожны. Поражение в Торвальдсленде значитель- Н0 охладило их пыл. Возможно, к руководству пришла другая группировка, которая разработала новую стратегию и новый план действий.
 — Отдайте Гор, — повторил Самос, глядя на кусочек пола под ногами.
 Я посмотрел на карту. Не там ли начнет осуществляться новый план, зародившийся в дебрях этого первобытного мира?
 — Маршрут пойманного курии, — показал Самос, — привел бы его сюда.
 — Что, если он хотел идти дальше?
 — Нет. — Самос ткнул пальцем к западу от Тора. — Нет. Тогда бы он пошел другим путем, где можно найти воду.
 — Но если обходить Тор с востока, нужен караван и проводник?
 — Разумеется, — кивнул Самос. — А наш зверь был один. Отсюда я делаю вывод, что он шел именно туда, где его поймали.
 — Невероятно.
 Самос пожал плечами.
 — Ну зачем курия тащился в такую даль?
 — Не знаю, — сказал Самос.
 — Странно, что все это совпадает с прекращением невольничьих рейсов и ультиматумом Сардару с требованием отдать Гор.
 — Чего искал курия в этой пустыне?
 — И что, — добавил я, — означает надпись «Страшись башни из стали»?
 — Ключ к этой тайне лежит здесь. — Самос показал на пол.
 Самый страшный район планеты занимал на карте несколько футов, но я знал, как огромна его территория в действительности. Упрощенно он представлял собой огромную, вытянутую на восток трапецию. В северо-восточном
 углу находился Тор. К западу от Тора, в дельте Нижнего Файена, болотистом, гиблом месте, лежал речной порт Касра. Именно здесь размешались склады торговца солью Ибн-Сарана, находящегося в настоящее время в гостях у Самоса. Территория к востоку от Тора имела сотни пасангов в глубину и около тысячи пасангов в длину. Название ее на горианском языке означало пустоту, или пустыню. Почти всю площадь занимают каменистые горы, местами переходящие в песчаные дюны. Там дуют бесконечные ветра и совсем нет воды. В некоторых районах промежуток между дождями составляет несколько столетий. Редкие оазисы питаются водой подземных рек, бегущих на юго-восток со склонов Болтай-Рэнджа. Местами, благодаря причудливой геологической формации, вода просачивается на поверхность, но большей частью ее добывают из колодцев, глубина которых достигает более двухсот футов. Чтобы добраться до поверхности, воде требуется иной раз не менее ста пятидесяти лет. Она просачивается сквозь сотни футов земной коры со скоростью, не превышающей нескольких миль в год. Днем, в тени, температура достигает ста двадцати градусов по Фаренгейту. Температура поверхности, разумеется, намного выше. Если кто-нибудь отважится пойти босиком по стране дюн, раскаленный песок мгновенно превратит его в калеку.
 — Здесь, — показал на карту Самос, — лежит ключ ко всем загадкам.
 Танцовщица отошла от стола и, высоко вскинув руки, направилась ко мне. Тело ее извивалось в такт музыке.
 — Ты повелел мне услаждать танцем гостей — Самоса, хозяин. Ты тоже его гость.
 Я улыбнулся ее попытке понравиться.
 Девушка издала стон и закружилась в вихре достигшей кульминации музыки. Колокольчики неистово звенели, мелькали лоскуты одежды. Неожиданно музыка оборвалась, и она рухнула на пол, беспомощная, уязвленная рабыня. Освещенное факелами прекрасное тело блестело от пота. Она задыхалась, полная грудь вздымалась и опадала. Губы невольницы быгш полуоткрыты. Теперь, когда танец завершился, она едва могла пошевелиться. Мы обошлись с ней довольно сурово. Она поймала мой взгляд и подняла руку. Девчонка лежала у самых моих ног.
 Я жестом разрешил ей встать на колени. Она послушно встала, не смея поднять голову. Темные волосы разметались по полу, частично закрывая кусочек карты, на который смотрели мы с Самосом. Я пытался разобрать надпись на горианском языке.
 — Разгадка находится здесь, — повторил Самос. — В Тахари.
 Робко и деликатно танцовщица протянула руки и прикоснулась к моей ноге. Взгляд ее выражал отчаяние. Я махнул рукой стражникам, и они поволокли визжащую девчонку по полу и швырнули на один из двух низких столов.
 Пусть разогреется получше.
 Мужчины заревели от восторга.
 Я еще подожду.
 Девушка, которую раньше называли мисс Присцилла Блейк-Эллен, поднялась на ноги и в ужасе попятилась, но на плечо ее тут же легла рука стражника. Сейчас она была безымянной рабыней, хозяин еще не подобрал ей подходящего имени.
 Самос из Порт-Кара махнул стражникам. Девушка завизжала и попыталась вырваться из опутывающих ее ремней.
 Ее тоже швырнули на столы.
 Ибн-Саран, торговец солью из Касры, продолжал сидеть, скрестив ноги. Глаза его были прикрыты. Он не обращал ни малейшего внимания на насилуемых рабынь. Казалось, он тоже размышлял над картой.
 — Можете взять себе любую из девушек, благородный Ибн-Саран, — произнес Самос.
 — Благодарю вас, благородный Самос. Но я предпочитаю учить рабыню быть рабыней в своем шатре на циновке покорности.
 Я повернулся к Самосу и объявил, что уезжаю утром.
 — Я понял, что путь твой лежит в Тахари? — спросил Ибн-Саран.
 — Да, — сказал я.
 — Мне тоже надо в ту сторону, — произнес Ибн-Саран. — И я тоже планирую выехать утром. Не возражаете, если мы поедем вместе?
 — Хорошо, — сказал я.
 Ибн-Саран поднялся и дважды прикоснулся ладонью к ладони Самоса, после чего два раза прикоснулся к моей.
 — Пусть никогда не иссякнет вода в ваших бурдюках. Пусть у вас всегда будет вода.
 — Пусть никогда не иссякнет вода в твоих бурдюках, — отозвался я. — Пусть у тебя всегда будет вода.
 Он поклонился и вышел из зала.
 — Курия, — сказал я, имея в виду зверя в подвалах Самоса.
 — Да?
 — Освободите его.
 — Освободить? — опешил Самос.
 — Да, — сказал я.
 — Ты хочешь идти по его следам?
 — Нет, — ответил я.
 Мало кто из людей способен угнаться за взрослым курией. Это подвижные и очень смышленые звери с необычайно острым восприятием. Идти несколько недель по следу такого подозрительного, свирепого и настороженного существа может только самоубийца. Рано или поздно зверь почует погоню, и с этой минуты охотник превратится в жертву. Ночью курия видит как днем.
 — Что ты собираешься делать? — спросил Самос.
 — Между куриями существуют сильные разногласия, — сказал я. — Сдается мне, что этот — наш союзник.
 — Ты спятил, — сказал Самос.
 — Может быть.
 — Я отпущу курию через два дня после того, как ты покинешь Порт-Кар.
 — Возможно, мы встретимся с ним в Тахари.
 — Я бы не стал искать этой встречи. Я улыбнулся.
 — Уезжаешь утром?
 — Я уеду до рассвета.
 — Поедешь с Ибн-Сараном? — спросил Самос.
 — Нет, — ответил я. — Я ему не верю.
 — Я тоже, — кивнул Самос.




 Глава 2. НА УЛИЦАХ ТОРА


 — Вода! Вода! — кричал продавец.
 — Давай, — сказал я.
 Он подошел, согнулся и затараторил, не переставая улыбаться. На плече торговца висел бурдюк из кожи верра, на поясе звенело больше дюжины медных чашек. Левое плечо было мокрым от бурдюка. На рубашке под ремнями виднелись полоски пота. Он отцепил с пояса медную чашку и, не снимая с плеча бурдюк, налил мне воды. На голову торговца был намотан тюрбан из репса. Такая ткань хорошо защищает от солнца, не позволяет испаряться поту и обеспечивает хорошую циркуляцию воздуха. Для бедняков тюрбаны служат также подушками, на которых удобно переносить тяжелые грузы, слегка придерживая их правой рукой. Вода текла в кружку из залепленного воском краника., За бурдюками ухаживают весьма тщательно, зашивая и заливая воском малейшие порезы и трещины. Ремни позволяют носить бурдюк как за спиной, так и на плече, в зависимости от того, как удобно владельцу. Кружка оказалась грязной.
 Я протянул торговцу медный тарск и начал медленно пить соленую и грязную воду. Солнце стояло высоко.
 Лежащий на северо-западе Тахари город Тор являлся главным перевалочным пунктом для разбросанных по безжизненной пустыне оазисов. Вокруг него простирался раскаленный континент песка и камня. В оазисах, в зависимости от доступности воды, проживало от нескольких сотен до нескольких тысяч человек. Нередко от одного оазиса до другого было не меньше нескольких сотен пасангов. Эти поселения полностью зависели от караванов из Тора, Касры и даже из далекой Турий. В обмен на жизненно необходимые товары караваны забирали продукцию оазисов. Сюда везли репс, парчу, шелк, ковры, серебро, золото, украшения, зеркала, бивни кайлаука, благовония, шкуры, перья, дорогие породы дерева, инструменты, иголки, предметы из кожи, соль, орехи и пряности, птиц из джунглей, пользовавшихся чрезвычайной популярностью в домах, оружие, строительную древесину, листы жести и меди, базийский чай, шерсть из Герта, богато инкрустированные хлысты и плети, рабынь и многое, многое другое. Из оазисов же главным образом вывозили финики и прессованные финиковые кирпичи. В оазисах финиковые пальмы достигают более согни футов в высоту. Проходит не менее десяти лет, прежде чем они начинают плодоносить. Зато потом они дают урожай в течение столетия. Каждое дерево приносит от одного до пяти горианских вейтов в год. Один вейт равен примерно десяти стоунам, или сорока земным фунтам. В оазисах много занимаются фермерством или, лучше сказать, садоводством, хотя продукция редко идет на экспорт. Из зерновых здесь выращивают желтый гибрид сатарны, приспособленный к раскаленным температурам пустыни. Разводят также всевозможные ягоды, бобовые, лук, различные сорта дынь, листовые овощи, которые здесь называют кэч, а также корнеплоды: турнепс, морковь, редис в круглом и цилиндрическом виде. В изобилии произрастают корты — крупные толстокожие шарообразные овощи коричневого цвета, достигающие шести дюймов в диаметре, с сочной желтой мякотью и множеством семян Благодаря жаркому климату в оазисах удается снимать по два урожая в год. В небольших садах выращивают ларму и тоспиты. Попадаются посадки репса, хотя большая его часть поступает с караванами. Иногда можно встретить кайила или верра. Эти животные обитают в окружающих оазисы пустынях. Кочевники перегоняют стада с одного скудного пастбища на другое. Места выпаса приходится менять по мере высыхания колодцев. Весной предпочитают останавливаться у маленьких источников, которые пересохнут первыми. Вокруг источников, как правило, трава не растет, поскольку приходящие на водопой звери вытаптывают и выгрызают ее начисто. Чаще всего источники превращаются в грязные болотца, вокруг которых на потрескавшейся от зноя земле растут карликовые деревья. Кочевники доставляют в оазисы мясо, шкуры и грубую одежду из шерсти животных. Взамен они получают зерно сатарны и, самое главное, базийский чай. Са-тарна — основной источник питания жителей пустыни. Будучи скотоводами, кочевники едят очень мало мяса. Они не могут позволить себе употреблять в пищу животных, приносящих шерсть и молоко. В среднем к пятнадцати годам кочевник может припомнить не более двенадцати случаев, когда ему доводилось поесть мяса. Зато разбойники, которым животные достаются легко, едят мяса вдоволь. Чай играет в жизни кочевников огромную роль. Его пьют горячим и очень сладким. Через сахар кочевники получают недостающие калории. При этом они сильно потеют. Как правило, за раз выпивают'три небольших чашечки.
 Я сделал последний глоток и вернул кружку торговцу водой. Тот поклонился, разулыбался, прицепил кружку на пояс и побежал дальше, оглушительно выкрикивая: «Вода! Вода!»
 Я сморгнул, пытаясь приноровиться к ослепительному, жаркому солнцу. Дома в Торе выстроены из глины и кирпича Стены покрывают цветной штукатуркой Сейчас, однако, все казалось бесцветным. Пожалуй, мне стоило приобрести местную одежду. Я был слишком заметен.
 Я направился в сторону базара.
 С легким копьем я обращался неплохо. Этому меня научил народ фургонов. Но я понятия не имел о кривом ятагане. Висящий на левом плече короткий меч сослужит плохую службу в седле кайила. В Тахари не дерутся пешими. Пеший человек в пустыне еще до начала боя считается покойником.
 Я взглянул на здания. Наконец-то я попал в тень. Узкая крутая улочка спускалась к базару. В Торе нет домов выше четырех этажей. Больше из глиняных кирпичей и бревен никто строить не решается. Благодаря неровной каменистой поверхности, на которой расположен город, многие дома кажутся выше, чем они есть на самом деле. Снаружи здания ничем не украшены, лишь иногда в гладких серых стенах попадаются узкие окна. Стены выходят непосредственно на улицы, отчего последние выглядят как глубокие ущелья. В середине улицы тянется сточная канава. В Торе редко идут дожди, и канава используется главным образом как помойка. Рабы просто выходят из домов и сваливают в нее мусор. Зато за высокими стенами можно найти прекрасные, ухоженные сады и уютные, прохладные беседки. В этом отношении Тор мало чем отличается от прочих горианских городов. В Торе находятся фирмы крупнейших караванных купцов. Здесь же процветают ремесла. В городе работают резчики по дереву и камню, полировщики, краснодеревщики, ювелиры, красильщики, ткачи, сапожники, горшечники, кожевники, стекольщики, мастера по посуде, оружейники и другие специалисты. Большинство населения города работает на караванную торговлю. Здесь много охраняемых складов, что обеспечивает рабочие места кладовщикам и охранникам, в сотнях лачуг проживают погонщики кайилов и гуртовщики. Для охраны караванов купцы предпочитают нанимать только известных людей, нередко им оплачиваются периоды простоев. Гуртовщики и погонщики приходят и уходят. При их отборе бросают монеты, тянут жребий короткими и длинными палочками. Погонщикам говорят, что это делается для того, чтобы обеспечить справедливый отбор. На самом же деле, и все об этом знали, подобным образом страхуются оттого, чтобы в караван не попала сговорившаяся перебить охрану и похитить ценности шайка. Впрочем, в основном гуртовщики и погонщики люди честные. По окончании долгого пути они получают хорошее вознаграждение. А в трактирах и прочих увеселительных заведениях Тора их поджидают табуны раздетых девушек.
 — В моем доме, — выкрикивали хозяева, — вы можете получить в аренду ключик от ее комнаты.
 Как правило, подобные призывы мало кого волнуют, люди торопятся в места, не нуждающиеся в столь дешевой рекламе. В Торе имеется несколько заведений, где качество услуг гарантировали. Думаю, стоит упомянуть о нескольких. Самый известный — отель «Шелковый оазис», сюда приезжают даже из Ара, но цены, конечно, здесь запредельные. К заведениям среднего ранга относятся «Золотой ошейник» и «Серебряная цепь». Оба держит некий торианец по имени Гаран. Из недорогих и приличных трактиров я бы порекомендовал «Плеть», «Веминиум», «Гранат», «Красную клетку» и «Сад удовольствий». С точки зрения гуртовщиков и погонщиков, у всех вышеперечисленных точек, равно как у еще сорока им подобных, имеется одно общее свойство: здесь довели до совершенства искусство отлучения человека от его денег. Погонщиков можно понять. У них на счету каждый грош, а в таких местах деньги испаряются, как вода на солнцепеке. Загулявшие погонщики и гуртовщики могут по несколько ночей шляться из одной точки в другую. Плата за провод каравана, на который иной раз уходят месяцы, разлетается дней за десять — пятнадцать. Зато, конечно, есть что вспомнить. Заканчивается все, как правило, тяжелым похмельем, тошнотой и невыносимой головной болью. Народ снова тянется на биржу в надежде продать свои услуги очередному хозяину каравана.
 Мимо меня прошел парень со связкой живых вуло. Он тащил птиц за ноги, головы болтались у самой земли. Сзади шел второй с корзиной яиц.
 Я побрел за ними, надеясь попасть на базар.
 Воды в оазисах всегда не хватает. Дома строят на возвышенностях, где все равно ничего не растет. Низины пытаются кое-как возделывать. Землю поливают в основном вручную, хотя иногда можно увидеть неуклюжие деревянные механизмы. Плодородную землю для строительства не используют. Подобным же образом устроен и Тор. В самых низких местах города располагаются колодцы. От них, кругами, разрастается город. Этим объясняется множество узеньких, кривых улочек в старой его части. Единственным, пожалуй, преимуществом подобной застройки является то, что вода находится в наиболее защищенном районе города — в его центре. Должен сказать, что в Торе воды, судя по всему, хватало. Сады поражали пышностью и красотой.
 Я оказался в центральной части города.
 — Кому воды? — услышал я. — Свежая вода!
 Обернувшись, я увидел того же самого водоноса, у которого уже выпил кружку. Мимо прошла женщина. Под темной накидкой она держала ребенка. Я направился вниз, к базару.
 Я приехал в Тор четыре дня назад. Перед этим я завернул в Касру и продал своего тарна. В таких местах, как Тор, к тарнсменам относятся с подозрением. Из Касры я отправился на дхоу вверх по Нижнему Файену до деревушки Куртцзал, лежащей к северу от Тора. Нередко сюда привозят из Тора товары для дальнейшей отправки в Касру по реке. В Касре я выдавал себя за тарнсмена, охотника за живым товаром. Для пущей убедительности я перебросил через седло обнаженную девушку. Добыча оказалась блондинкой. Она даже не умела говорить по-гориански. Пришлось посетить кузнеца, чтобы изготовил ей соответствующий ошейник. Как и предполагали мы с Самосом, никому не приходило в голову, что тарнсмен с неуклюжей, неопытной девкой, явный новичок в похищении невольниц, мог иметь отношение к Царствующим Жрецам. Таких, как моя рабыня, отлавливали и, недолго попользовавшись, перепродавали следующим владельцам.
 — Вот, захватил в невольничьем лагере, — сказал я кузнецу.
 — Клеймо свежее, — отозвался он.
 Кузнец не ошибся. Иногда девушек клеймят только после продажи. Существуют различные клейма. Некоторым хозяевам доставляет удовольствие самим выбирать подходящий рисунок. Эту девчонку заклеймили час спустя после того, как она попала в дом Самоса. По обычаям дома ей поставили стандартную метку кейджеры. Чтобы поставить хорошее клеймо, тем более на девушке, нужна твердая рука и большой опыт. Нередко первыми на клеймение пускают старых и дешевых женщин. Бывает, что одну клеймят по несколько раз, пока мастер не набьет руку. Как правило, начиная с пятнадцатой, тавро получается глубокое, четкое и чистое. Очень важно, чтобы бедро девушки оставалось неподвижным. Нередко ее удерживают несколько мужчин. Специалисты рекомендуют фиксировать ногу при помощи колеса фургона. В домах знатных рабовладельцев практикуют клеймение при помощи тяжелого пресса с тисками. Несмотря на то что процесс клеймения болезнен сам по себе, гораздо острее ощущаются его психологические последствия. Часто его одного бывает достаточно для радикального изменения самооценки невольниц. С этого момента они начинают воспринимать себя как безымянных и бесправных существ, целиком зависящих от воли своих хозяев. Для девушек клеймо становится своеобразным знаком принадлежности, причем не конкретному даже хозяину, а всему классу мужчин, один из которых на время становится ее безраздельным властелином. Клеймо безлико. Ошейник, напротив, указывает, кто именно заплатил за рабыню деньги. По нему можно узнать, в чьей собственности она находится. Клеймо лишает девушку какого бы то ни было социального статуса, оно вынуждает ее на строго определенные отношения с мужчинами. На Горе хозяева знают о рабынях гораздо больше, чем на Земле мужья знают о своих женах. Рабыня — это не просто женщина, с которой живет ее владелец, она является его достоянием, поэтому для него важны все сведения о ее происхождении. Хозяина остро волнуют вопросы умственного развития кейджеры, ее пристрастия — все, что так или иначе касается его возлюбленной собственности. Подобная информация, разумеется, ставит девушку в еще большую зависимость от владельца, а ему дает возможность играть на ее слабостях. Достаточно распространенным явлением считается, когда хозяин часами заставляет девушку во всех подробностях рассказывать о своих тайнах. Особое внимание уделяется фантазиям. Если рабыня достаточно грамотна, ее могут привязать к низенькому столу, за которым, стоя на коленях, она излагает их в письменном виде. Хозяин получает таким образом бесценный материал, при помощи которого он способен сделать ее еще более беспомощной. Бывает, что девушки пытаются обмануть своих владельцев, однако в подобных делах неискренность определить очень просто и лгуний бьют плетьми. Нередко хозяин требует, чтобы девушка фантазировала на определенные темы. Опытные владельцы ценят рабынь-фантазерок, поскольку они дают им ключи ко многим загадкам. Находящаяся в неволе девушка получает возможность погрузиться в свое подсознание. Со временем в ней пробуждается любопытство, в результате рабыня, предмет чужой собственности, приобретает недоступную для свободных женщин свободу мышления. Происходит невиданный парадокс. Свободная женщина остается свободной лишь физически, морально она безнадежно закрепощена и несчастна, все ее силы уходят на борьбу с собственной природой, в то время как рабыни, находясь взаперти, в ошейниках, а иногда и в цепях, получают из рук мужчин бесценную возможность быть самими собой. Интересно, что рабыни, как правило, жизнерадостны и веселы, они, как это ни парадоксально, свободны в своих мыслях и эмоциях, не закомплексованы, у них нет психологических предрассудков. Видеть этих красивых и гордых женщин, с высоко поднятыми головами и ясным взором доставляло мне огромное наслаждение. Некоторые носили свои ошейники с такой гордостью, что приходилось брать в руки плеть, чтобы напомнить, что они все-таки рабыни.
 Нам повезло, что клеймо на девушке было сравнительно свежее и что поставили его в доме Самоса, а не на Телетусе. Это делало мою версию от том, что я только что похитил девчонку, более правдоподобной. Мы могли выбрать любую из рабынь Самоса, но эта подходила мне идеально. С первого взгляда было видно, что это ничему не обученная, неуклюжая девка, без всякого опыта, если не считать нескольких изнасилований. Самое же удачное заключалось в том, что она не говорила на горианском языке и, следовательно, не могла ни случайно, ни преднамеренно выдать наших планов. Она ничего не знала. Я использовал ее для маскарада. Тем не менее, защелкивая ошейник на ее соблазнительном горлышке, я испытал огромное удовольствие. Пластинка гласила, что девушка принадлежит Хакиму из Тора. Обнаженная рабыня, бывшая мисс Присцилла Блейк-Эллен, стояла на коленях и с ненавистью смотрела мне в глаза.
 Из Касры, однако, я вышел уже в другом обличье. Тарна я продал за четыре золотых диска. В грубом одеянии .no-гонщика кайилов я спустился на дхоу до портового поселка Куртцзал. Сгибаясь под тяжестью мешка из шкуры кайила, полного нужных мне принадлежностей, я выбрался на скрипучие доски гавани Куртцзала. Спустя мгновение я уже стоял на берегу по щиколотки в белой пыли. Вслед за мной по сходням спустилась одетая в черную накидку жалкого вида женщина. Ей предстояло стать моей спутницей и делить со мной бедность. Черная накидка скрывала женщину от головы до пят, на месте глаз была тоненькая сеточка, через которую она могла видеть. На ногах были прошитые серебряной нитью мягкие туфли с загнутыми носками.
 Никто не подозревал, что под накидкой женщина была абсолютно голой, если не считать металлического ошейника.
 В пустом соляном фургоне мы отправились из Куртцзала в Тор. Была и еще одна причина, по которой я взял с собой в Тахари мисс Блейк-Эллен. В Тахари мужчины высоко ценят холодных белокожих женщин. Им нравится обращать их в служанок. Они получают огромное наслаждение, наблюдая, как на циновках покорности рождается новая рабыня. Кроме того, голубоглазые блондинки — большая редкость в тех краях. Все так или иначе попали туда не по своей воле. Учитывая цвет ее кожи и глаз, мы с Самосом прикинули, что за эту девку можно получить неплохие деньги в Торе или близлежащих оазисах. Ни он, ни я не сомневались, что мужчины Тахари выложат хорошие деньги за тело и душу мисс Блейк-Эллен. Кроме того, ее можно было обменять на нужную информацию.
 В Касре я узнал имя мальчишки, который в погоне за кайилом наткнулся на камень с надписью «Страшись башни из стали». Его звали Ахмед, он был сыном Фарука, торговца из Касры. В Касре мне с ними встретиться не удалось: как я выяснил, они с отцом находились где-то под Тором, закупали кайилов для нужд начальника тысячи копий Сулеймана из племени аретаев, убара оазиса Девяти Колодцев.
 Мимо меня, вверх по мощенной камнем улице, прошел торговец. На нем был свободный полосатый халат с капюшоном, который называется в здешних краях джеллаба. Полоски на халате ничем не отличались от тех, что носят в Теехре, граничащем с Тахари районе к юго-западу от Тора. За торговцем следовала женщина в черной хайке. Неожиданно я вздрогнул. Когда она мелкими, выверенными шажками пробегала мимо меня, я ясно услышал по-звякивание цепочек и колокольчиков на щиколотках. Она повернула головку и взглянула на меня, в узком отверстии хайки за вуалью из черной сеточки я разглядел темные глаза. В следующую секунду, шурша одеянием и позвякивая колокольчиками, она устремилась за своим хозяином. Очевидно, под хайкой ничего, кроме ошейника, не было. В Тахари принято схватывать ноги рабынь цепочками, если приходится выводить их из дома. Здесь высоко ценят мелкие, четко выверенные шажки. Время от времени возникают споры о допустимой длине шага, соответствующим образом регулируется длина цепочки на лодыжках. Лично мне представляется очевидным, что необходимо экспериментировать с каждой девушкой в отдельности. Многое зависит от роста и формы бедра невольницы. Я твердо решил приобрести набор таких цепочек для мисс Блейк-Эллен. Свободные женщины в Тахари тоже невольно укорачивают шаг, когда выходят из дома. Некоторые стягивают лодыжки шелковыми шнурками. Есть и такие, кто отваживается на цепочки, никому, естественно, не доверяя ключ. Свободные девушки, не имеющие постоянных партнеров, иногда дают знать о своей готовности к связи, перехватывая левую лодыжку так называемым «колокольчиком девы». Ясный и чистый звук этого колокольчика разительно отличается от назойливого и грубого позвякивания колокольчиков рабынь. Бывает, что свободные девушки, желая позабавиться, надевают колокольчики рабынь, сковывают ноги цепочками, натягивают на себя хайки и в таком виде стайками разгуливают по городу. Нередко развлечение заканчивается для них весьма неожиданным образом. Проказницы не успевают прийти в себя, как их уже перепродают на невольничьих аукционах в отдаленных оазисах.
 Оглушительный гомон рынка был слышен издалека. Я прошел через ворота и нырнул в лабиринт торговых рядов. Не успел я отпихнуть двух торговцев абрикосами и специями, как в мой рукав вцепился мальчишка.
 — Пойдемте со мной в «Красную клетку», — запричитал он.
 Пацаны получают по медному тарску за каждого проведенного через арочные ворота кофейни клиента. Я сунул ему медный тарск, и мальчишка отстал.
 Я осторожно пробирался через толпу.
 Торговцы приходят на рынок рано утром. Многим приходится затемно покидать свои деревушки, чтобы занять хоть кусочек тротуара поближе к главным воротам. Меня весьма невежливо пихнули, так что я едва не наступил в корзину со сливами. Даже не взглянув в мою сторону, торговка выставила палку, защищая свой товар.
 — Покупайте арбузы! — заорал какой-то тип и сунул мне в лицо здоровенный полосатый арбуз. Мимо вразвалку прошел мальчишка и сплюнул под ноги шелуху тоспита. Я улыбнулся. Четное число семечек содержится исключительно в редких, длинностебельковых тоспитах. В долинах Турий, или в краю народа фургонов, такие можно достать лишь в конце лета. Здесь, в Торе, где можно собрать два урожая в год, тоспиты поспевают значительно раньше. Между тем я готов был поспорить, что пацану попался плод с нечетным количеством семян. Так бывает почти всегда. Меня несколько удивило то, что мальчишка ел тоспит сырым. Насколько я знаю, мякоть его весьма горька на вкус. Очевидно, жители сухих знойных районов Тахари любят все резкое. Здесь даже дети лакомятся такими специями, от которых нормальному здоровому жителю Тентиса или Ара покажется, что у него вырвали изо рта язык.
 Я периодически оглядывался, как и следует делать странствующему воину. Не стоит делать даже нескольких шагов, не убедившись, что сзади тебе ничто не угрожает. Так я и прокладывал свой путь через базар.
 Я прошел мимо ящиков с сурьмой.
 Женщина в парандже отмеряла финики тефами. Полная пригоршня с прижатыми пальцами равна одному тефу. Шесть таких пригоршней составляют маленькую корзинку. Пять корзинок соответствуют одной худе.
 Сбоку сидел торговец мылом. Он порезал свой товар на аккуратные круглые коричневые куски. Мыло варилось из смешанного с пеплом жира животных.
 По приезде в Тор я немедленно снял небольшую лачугу из слепленных вместе грязевых кирпичей, недалеко от караванной биржи. Такое жилье доступно почти всегда, за исключением, может быть, самого жаркого периода, между четвертой и шестой декадой, когда караваны не решаются пуститься в путь по раскаленному бездорожью Тахари. Чтобы попасть домой, мне приходилось карабкаться по узким деревянным лестницам между тесными стенами домов, а потом пробираться по совсем уже узкому коридору, освещенному висячей лампой на жире сарлара. В коридор выходило несколько дверей, ведущих в такие же, как у меня, комнатушки.
 Едва закрылась деревянная дверь и засов встал на место, я посмотрел на мисс Блейк — Эллен. Она стояла передо мной, завернувшись в хайку. Я сорвал с нее темное одеяние и швырнул ее на жесткие доски пола. Она в ужасе скорчилась у моих ног.
 — Входя в комнату хозяина, девушка должна опуститься на колени, — сказал я.
 — Я этого не знала, господин.
 — Более того, она всегда должна стоять на коленях в присутствии свободного мужчины.
 — Да, господин.
 Я взглянул на невольницу. Лишь бы не оказалась дурой. Затем я опрокинул девчонку на солому и овладел ею. Закончив, я сказал:
 — Сейчас я хочу поспать. Прибери в комнате.
 — Да, господин.
 Я уснул, а она принялась отмывать полы щеткой, стараясь не подниматься с колен. Проснувшись, я осмотрел жилье. Девушка дрожала от страха, ожидая результатов проверки. Нигде не было ни единой соринки.
 — Нормально, — бросил я, и плечи ее расслабились.
 Порки не будет. Затем я снова овладел ею на соломенной подстилке. Я долго кусал и целовал ее клеймо, заставляя ее острее прочувствовать боль. Она жалобно стонала и извивалась. Я провел пальцем по краю рисунка.
 — Хорошее клеймо.
 — Спасибо, господин, — прошептала она.
 Уходя, я тесно сковал ее лодыжки, чтобы она не смогла подняться на ноги.
 — Когда ты вернешься ко мне, господин? — рыдала она, простирая руки.
 Я защелкнул наручники, и она с воем перевернулась на живот. Слезы капали на солому.
 Я решил пройтись по злачным местам, намереваясь собрать кое-какую информацию. В кофейнях и пага-тавернах всегда можно узнать, чем живет город, каковы последние новости, что у всех на слуху, чего и кого стоит опасаться, где лучше проводить время и кто в данный момент считается сильным мира сего.
 Самое важное, что мне удалось тогда выяснить, было известие о разгорающейся с новой силой племенной вражде между каварами и аретаями. Вылазки и провокации не прекращались. В случае войны в нее неизбежно будут вовлечены племена чаров, кашани, та'кара, равири, ташидов, луразов и бакахов. Вся территория Тахари с запада на восток запылает в пламени войны.
 Я воин. Но мысль о широкомасштабном конфликте в Тахари не принесла мне большой радости. Если это произойдет, выполнить мою миссию станет гораздо сложнее.
 Танцовщицы в кофейнях были великолепны. В двух местах я заплатил трактирщику потертыми монетами и за волосы оттащил самых хороших девчонок в альков.
 Домой я вернулся поздно. При моем появлении мисс Блейк-Эллен поднялась на колени и прижалась головой к полу. Я неплохо перекусил в кофейнях. В одном месте подавали нанизанное на вертел мясо верра; между сочными кусками красовались ломтики перца и лармы. В отдельной чашке принесли рагу из мясного соуса, изюма, орехов, лука и меда; затем подали расплавленный сыр с орехами, горячий и сладкий базийский чай, а напоследок — торианское вино. Я, конечно, не забыл о своей рабыне и швырнул ей несколько хлебных корок. Специально для рабов выпекался грубый черный хлеб. Красавица с жадностью набросилась на еду. Она понятия не имела, будут ли ее сегодня вообще кормить. Рабов, кстати, часто не кормят. Это делают по многим причинам. Иногда их лишают пищи из чисто эстетических соображений, в том случае, если хозяину вдруг покажется, что формы девушки начинают отличаться от идеальных. Бывает, что еду перестают давать, чтобы напомнить невольнице, кому она принадлежит и от кого зависит ее жизнь, иногда голод применяется в дисциплинарных целях или в качестве тренировки. Нередко девушек прекращают кормить, чтобы попугать или озадачить. При этом им не говорят, в чем заключается провинность. Может, они были недостаточно приятны? После этого девушки из кожи вон лезут, стараясь доказать, как они могут быть сладостны и хороши. Начинает работать интеллект, фантазия, воображение. Ни один хозяин, не прибегавший к голодовке, не может похвастаться тем, что до конца познал свою рабыню. Тем приятнее для него получить в конце простого эксперимента поумневшую, неутомимую, беспомощную, отчаянную, внимательную, изобретательную невольницу.
 — Покорми меня, господин, — умоляет девушка, и владелец снисходит до ее просьбы. Обнаженная рабыня, стоя на коленях, ест у него прямо с руки. Такие уроки забываются не скоро.
 Время от времени мне приходилось держать мисс Блейк-Эллен на голодном пайке. Между тем я не хотел, чтобы она ползала у меня в ногах. Я жертвовал этим удовольствием ради ее первого настоящего хозяина. Человеку, которому я ее продам, достанутся все радости превращения девчонки в полноценную рабыню. Я даже представил, как она стоит на циновке подчинения, беленькая, голая, возмущенная и непокорная. Посмотрим, что будет с ней через неделю.
 С прилегающих к рынку улиц я повернул в сторону базара, где лепились магазинчики и лавки.
 — Аретаи готовы выступить, — услышал я обрывок фразы.
 Я задержался у лавки, где продавались легкие прогулочные цепи. Они висели на прутиках, похожих на жердочки для попугаев. Я купил самую красивую. Цепочку можно было выставить на два дюйма в режиме безопасности. Максимальная длина шага составляла двадцать дюймов. К цепочке прилагались два ключика, каждый из которых подходил к замочкам на лодыжке. Я также приобрел набор колокольчиков на длинном шелковом шнуре, которым для разнообразия можно заменять цепочку. Приятно надевать на девушку колокольчики, которые она не имеет права снять без твоего разрешения.
 Проходя мимо дома рабовладельца, я заметил в узком окне верхнего этажа рабыню. Девушка мне улыбнулась и помахала через решетку. Я послал ей воздушный поцелуй.
 В гончарной мастерской среди горшков и мисок сидел мальчишка и пальцами аккуратно накладывал синеватую эмаль на двуручный кувшин. Затем кувшин засунут в печь, голубая краска затвердеет и превратится в небесную глазурь. Печи всегда располагаются в дальнем конце мастерских.
 — Кавары уже нанимают копьеносцев, — услышал я. Тор славится своими коврами. Я невольно задержался
 У прилавка. Большая часть ковров лежала в тени, несколько были развешены на специальных шестах. На изготовление хорошего ковра уходит более года. Вышивальщицы помнят причудливые рисунки и передают секреты из поколения в поколение. Ковры ткут на простейших станках, шерсть набивают на основу ткани. Плотность узелков составляет До четырехсот на один хорт. Горианский хорт равен примерно дюйму с четвертью. Каждый узелок завязывается вручную. Этим занимаются свободные женщины. Ковры чрезвычайно разнообразны и почти все неповторимо прекрасны. Применяют, как правило, натуральные красители. Их настаивают на овощах, коре или плодах деревьев, иногда на листьях, корнях или цветах. Реже используют красители животного происхождения, например, из раздавленных насекомых. Красильщики представляют собой отдельный цех, или касту. Вместе с ткачами они считаются подкастой изготовителей ковров, которые, в свою очередь, считаются подкастой всех, кто работает с тканью. Таким образом, человек, делающий ковры, не обидится, если его сравнят с пошивщиком кафтанов, тюрбанов или джеллаб.
 На шестах натянули для просушки яркие ткани. Самую ценную шерсть состригают по весне с брюха верра и урта. Сейчас был не сезон, и торговля шла медленно.
 Я миновал дом еще одного рабовладельца и невольно полюбовался цепочкой, которую до сих пор нес в руке. Она будет прекрасно смотреться на тонких щиколотках очаровательной мисс Блейк-Эллен.
 Мой путь пролегал мимо мастерских резчиков по дереву и ковшиков серебра. Неподалеку я заметил сохнущие отрезы малиновой, красной и желтой кожи. На противоположной стороне продавались джеллабы и бурнусы. В отличие от джеллабы бурнус представляет собой накидку с капюшоном и без рукавов. Все, кто ездит на быстрых кайилах и пользуется копьем и кривой саблей, предпочитают бурнусы.
 В следующей лавке торговали циновками. Некоторые предназначались для ширм и имели вертикальный рисунок, более распространены были циновки для сидения и постели. В скрученном виде они занимали очень мало места. Я увидел грубые циновки для рабов и, самые жесткие и колючие, циновки подчинения, на которых рабыню заставляют покориться хозяину.
 Торговали шарфами и кушаками, паранджой и хайками, шальварами и тобами, тапочками, кафтанами и агалами. Здесь же теснились торговцы тканями с отрезами шелка и репса. Длина и ширина ткани измеряется в ахилах, равных расстоянию от локтя до кончика вытянутого среднего пальца и в аралах, равняющихся десяти ахилам. Кучкой стояли продавцы кинжалов для рукавов. Я отодвинул в сторону торговца циновками.
 У соседнего лотка продавали рабыню. Я немного посмотрел, как она танцует, потом отвернулся.
 Пахло веминиевым маслом.
 Различают «веминий пустынный» с розовыми лепестками и голубой «тентис веминиум», растущий на границе Тахари. Цветы привозят в город в плоских корзинах, после чего лепестки кипятят, а пар конденсируют в масла, которые добавляют в воду. Саму воду не пьют, но в богатых и среднего достатка домах принято мочить в ней руку, которой берут пищу.
 На каменном постаменте переминалась цепочка выставленных на продажу обнаженных невольниц. Любопытно, что цены были уже указаны. Это была муниципальная распродажа, проводимая под юрисдикцией городского суда Тора. Стоящая на коленях со скованными кистями и лодыжками темнокожая красавица лет пятнадцати посмотрела на меня. Девочку продавали в погашение карточных долгов ее отца. Я купил и тут же освободил ее.
 — Где отец? — спросил я.
 — Играет в «Золотом кайиле», — прошептала она сквозь рыдания.
 Девчонка была хороша собой. Я швырнул на каменный постамент снятые с нее цепи. Другие невольницы умоляюще простирали ко мне руки. Я снова посмотрел на нее.
 — На следующий год ты опять можешь угодить на помост. Только тогда ты будешь уже слишком красивой, чтобы тебя отпустили.
 — Я должна торопиться домой, — пролепетала она. — Надо успеть приготовить отцу ужин.
 Она стыдливо опустила голову и побежала по улице. Девчонка была очень хороша. У меня не было ни малейших сомнений, что рано или поздно она попадет в невольничьи цепи. Даже если ее не продадут по распоряжению магистрата Тора, ей не избежать наметанного глаза рабовладельцев.
 — Купи нас! Купи нас, господин! — надрывались девушки на постаменте.
 — Оставайтесь рабынями, — рассмеялся я и пошел дальше. За спиной послышались рыдания и хлесткие удары бича. Я сделал еще несколько покупок.
 Два раза мне попались ходящие парами вооруженные люди в белых халатах с красными кушаками — полиция Тора.
 Ближе чем в пяти шагах от них карманник разрезал кошелек купца, высыпал содержимое в ладонь и, кланяясь и причитая, скрылся в толпе. Купец даже не обернулся. Парень сработал чисто. Я вспомнил девушку по имени Тина, которая раньше жила в Лидиусе, а сейчас — в Порт-Каре. Вот это была воровка! Собственные монеты я хранил в запрятанных среди одежды кармашках на поясе. На боку, правда, висел небольшой кошелек. В Торе я выдавал себя за мелкого купца, путешественника из Турий. Кошелек на боку был еще цел.
 Не все промышляющие на базаре воры оказались так везучи. К доске, на которой указывались цены на соль, уже прибили несколько отрубленных правых кистей рук. Женских рук не было. Попавшиеся на воровстве девушки немедленно становились рабынями.
 Я оглянулся. Второй раз за день я увидел тех же самых четырех человек. Тех же самых. Но всего четырех.
 Мимо гнали древками копий цепочку рабов-мужчин, и я отступил в сторону. Рабы направлялись на соляные копи Тахари, откуда поступала большая часть вывозимой караванами соли. Хорошо, если половина из них доберется до соляных шахт. На них были тяжелые ошейники с шипами, через весь строй тянулась стальная цепь, прикованная к ошейнику каждого. Руки обнаженных рабов были скованы за спиной. Из толпы в них плевали.
 Мисс Блейк-Эллен в моей конуре уже не было. Я передал ее в общественные пеналы Тора. Для этого мне пришлось посетить муниципального работорговца.
 — Встань здесь, — сказал я, указав на середину прохладного зала.
 Она повиновалась.
 — Сними тапочки.
 Рабыня сбросила прошитые серебряной нитью тапочки и осталась босиком. Работорговец вышел из-за стола.
 — Сними хайку, — приказал я, и девушка сбросила одеяние.
 Работорговец медленно обошел вокруг нее. Она замерла — женщина, оцениваемая мужчиной. Работорговец взглянул на меня, и я кивнул. Мисс Блейк-Эллен напряглась и закрыла глаза. Опытные пальцы специалиста поглаживали и тискали ее тело, проверяя плотность кожи, мягкость и упругость форм, прошлись по бедрам, плечам, подъему ног, основанию затылка. Попутно работорговец проверял ее возбудимость. Из-под закрытых век блеснули слезы, но лицо девушки выдавало непередаваемую отзывчивость. Как все-таки прекрасны женщины, подумал я. Неудивительно, что здоровые, не обремененные комплексами мужчины так стремятся обладать этими фантастическими, сладостными существами. Неудивительно, что желание покорить, искусать и подчинить их себе заложено у нас в самой крови. На Горе мужчины позволяют себе быть господами, во всяком случае, с такими обездоленными женщинами, как ставшая против своей воли рабыней мисс Блейк-Эллен.
 Работорговец отступил на пару шагов.
 — На колени, — сказал я. Рабыня повиновалась.
 — Блондинка, — проворчал он, намекая на то, что девушка могла оказаться фригидной, — голубоглазая и необъезженная. С возбудимостью все в порядке. Неплохо. Будете продавать? — поинтересовался он.
 — Выпрямись, рабыня, — приказал я.
 Испуганная мисс Блейк-Эллен выгнула спину и вскинула голову. Не поднимаясь с колен, она медленно опустилась на пятки и раздвинула колени. Руки лежали на бедрах. Это была поза рабыни удовольствия. Кое-чему я ее успел научить. Кстати, это первая позиция, которой обучают на Горе ставших рабынями красивых женщин.
 — Продаете? — повторил вопрос работорговец.
 Я знал, что здесь мне за нее много не дадут. Муниципалитет всегда покупает и продает по дешевке. Город подстраховывает владельцев караванов, скупая у них непроданный товар, чтобы затем перепродать его другим торговцам. Как и прочие городские службы, муниципальные пеналы прибыли не приносят.
 — Сколько дадите? — спросил я.
 — Одиннадцать серебряных тарсков.
 — В частном доме я бы мог получить за нее вдвое больше.
 — Ладно, пятнадцать.
 — Нет, — улыбнулся я, — хотя ваша уступчивость впечатляет. Чиновник улыбнулся в ответ:
 — Я предполагал, что вы не собираетесь ее продавать. Поэтому и был с вами честен с самого начала. Теперь, когда вы подтвердили мое предположение, скажу, что она обладает просто фантастическим потенциалом.
 — Приятно слышать.
 Мисс Блейк-Эллен, не меняя позы, осматривала помещение. Она не могла понимать, о чем идет речь, поскольку мы говорили на горианском языке.
 Как правило, муниципалитеты не дают за девушек больше двух или трех серебряных тарсков. Я выяснил примерную цену на мисс Блейк-Эллен в Тахари. Великолепно.
 Я взглянул на нее. Девчонка была прекрасна. Чиновник не ошибся. Придет время, и кому-то достанется фантастическая рабыня.
 — Я бы хотел отдать ее вам в обучение.
 — Пенал для рабыни стоит один медный тарск в день, — ответил работорговец. — За обучение платить надо отдельно, но я считаю, цены у нас вполне разумные.
 — Она не говорит по гориански, — предупредил я.
 — У нас заговорит, — улыбнулся чиновник.
 Затем мы перешли к обсуждению деталей обучения. Он предложил включить в программу стимуляционную клетку. Первые пять ночей по моей просьбе она проведет в рабской упряжи из веревок. Впоследствии упряжь можно будет использовать для наказания и устрашения.
 — При этом я хочу, чтобы она могла выдерживать взгляд мужчины. Разрешите ей смотреть в глаза тренеру и стражникам. Мне не надо, чтобы она покорялась первому, на кого ей разрешат взглянуть.
 — Я понял, — ответил работорговец.
 — Что-нибудь еще? — спросил я.
 — Можем ли мы применять к ней наказание голодом и плетьми?
 — Конечно. — После этого я повернулся к девушке. — Как твое имя? — спросил я по-английски.
 — Присцилла Блейк-Эллен.
 Я строго посмотрел на нее. Девушка побледнела.
 — У меня нет имени, господин, — прошептала она. — Я всего лишь рабыня.
 Я задумался. Присцилла Блейк-Эллен. Блейк-Эллен. Эллен. Эллена. Ах-лей-на. Вот оно. Прекрасное имя, к тому же известное в Тахари.
 — Я дам тебе другое имя.
 Она продолжала испуганно на меня смотреть.
 — Алейна, — сказал я. Звук «л» в этом имени тянется, в отличие от другого горианского звука «л». В приближенной английской транслитерации оно бы звучало как «Аалейееэнаах», причем сочетание «ей» произносится почти так же, как в слове «рейн». Ударение падает на первый и третий слоги. Это очень мелодичное имя. Я уверен, оно повысит ее стоимость. Аукционеры нередко пользуются красивыми именами.
 — А теперь, благородные господа, обратите внимание на девушку по имени Алейна. Вы только посмотрите! Нравится? Подвигайся для благородных господ, Алейна! Покажи свою прелесть. Вас это возбуждает? Меня тоже. Тебе нравятся будущие хозяева, Алейна? Хочешь им послужить? Смотрите, господа, красавица Алейна демонстрирует вам свою прелесть! Сколько я за нее получу?
 — Алейна, — прошептала девушка.
 — Алейна, — кивнул я.
 — Да, господин.
 — Я тебя не продаю, — сказал я. — Это общественные пеналы города Тора. Здесь тебя будут учить. Научишься горианскому языку. Придется учиться без перевода, как учат язык дети. С тобой также будут заниматься другими предметами. Пройдешь курс рабыни.
 — Курс рабыни? — переспросила она.
 — Да. Тебе все ясно, Алейна?
 — Да, господин.
 — Если ты будешь учиться медленно или плохо, тебя будут бить плетьми и морить голодом. Ты поняла?
 — Да, господин. — Глаза девушки были широко открыты. Я протянул чиновнику серебряный тарск. Он хлопнул
 в ладоши. Из-за шторы, состоящей из множества серебряных нитей, появилась рослая рабыня. На ней был простой железный ошейник с кольцом. Тело невольницы стягивала кожаная упряжь, на ногах — тяжелые сандалии с кожаными завязками. В руке она держала гибкий хлыст из крученой кожи кайила шириной в полдюйма и длиной в один ярд. Великанша плотоядно посмотрела на стройную и миловидную Алейну. Затем она жестом показала на серебряный занавес и хрипло бросила:
 — А ну поторапливайся, красотка.
 Несчастная Алейна поняла, что от нее требуют, и метнулась к занавесу. У самого порога она обернулась и посмотрела на меня. В ту же секунду хлыст обрушился на ее плечи. Завизжав от боли, несравненная Алейна скрылась за водопадом серебряных нитей и оказалась в пеналах Тора.
 — Кстати, — спросил я равнодушно, хотя это и составляло главную цель моего визита, — меня интересует одна девушка. Если не ошибаюсь, ее зовут Веема. Кажется, она проходила через ваши аукционы? Я бы хотел узнать, что с ней стало. У вас не сохранилось каких-либо сведений?
 — Вы помните номер ее пенала? — спросил чиновник.
 — 87432.
 — Как правило, это считается закрытой информацией. Ею могут пользоваться только служащие муниципалитета.
 Я положил на стол серебряный тарск.
 Не прикасаясь к деньгам, работорговец направился к полке, на которой стояли тяжелые книги в кожаных переплетах.
 — Мы купили ее за два тарска у владельца каравана по имени Заад из оазиса Фарада.
 — Меня больше интересует, кто купил ее у вас.
 — Девушку продали за четыре тарска.
 — Кому?
 — Можете забрать свои деньги. Имя здесь не указано.
 — Вы ее помните?
 — Нет.
 — Почему вы не записали имя?
 — Потому что его не назвали.
 — Вы часто продаете их таким образом?
 — Да. Нас интересуют деньги. Имя покупателя нам знать ни к чему.
 Я взглянул на книгу.
 — Оставьте тарск себе, — сказал я и покинул кабинет торговца рабами муниципалитета Тора. Узнать, кто приобрел Всему и, возможно, послал ее с сообщением в Порт-Кар к Самосу мне не удалось. Городской работорговец показался мне довольно честным для его профессии человеком.
 Меня устраивало, что он не знает, кому продали девушку, ^ Веему из торианского пенала с номером 87432. Я вспомнил  J доставленное ею сообщение: «Бойся Абдула».
 На базаре я остановился, делая вид, что смотрюсь в зеркало. Четверо мужчин, которых я заметил еще утром, двое здоровых и двое маленьких, все в белых бурнусах, по-прежнему следовали за мной.
 Я взял себе распространенное в Тахари имя Хаким. Оно вполне подходило купцу.
 Главное — точно выбрать место.
 Проходя мимо лавки с парфюмерией, я вспомнил Сафрара из Турий. Рядом находилась мастерская, где изготавливали высокие и легкие седла для кайилов. Здесь же можно было приобрести одеяла, хлысты, колокольчики и упряжь для кайилов. Упряжь делается из цельного ремня, сплетенного из нескольких полос кожи. Как правило, в ремне можно насчитать десять или двенадцать окрашенных и продубленных полос. Невероятно, но при огромной прочности толщина каждой полосы не превышает толщины грубой нитки. Полосы нарезают ножом, эта операция требует огромного опыта. Затем тщательно сплетенный ремень продевают в дырку, пробитую в правой ноздре кайила. Далее ремень пропускают под челюстью и перебрасывают через шею животного. Для того чтобы повернуть направо, достаточно потянуть ремень вправо, чтобы повернуть налево — влево. Если рвануть упряжь на себя, кайил остановится. Чтобы тронуть его с места или заставить бежать быстрее, кайила бьют пятками по бокам или хлещут длинным хлыстом.
 Я миновал один из колодцев Тора. Широкие, плоские концентрические ступеньки спускались к воде. Здесь всегда полно народу. Дети стояли у воды на коленях, пили и плескали себе в лицо. Женщины набирали воду в кувшины, мужчины — в походные бурдюки. Наполняясь, бурдюки урчали, с шумом выпуская воздух. Как и во всей Тахари, вода в Торе была солоноватой и нечистой. Незаметно оглянувшись, я увидел свою четверку. Надо прикинуть, кто из них самый быстрый и опасный, кто идет после него, и так далее.
 Здесь же сшивался и водонос со своими медными кружками. Мне показалось странным, что его занесло в центральную часть города, где было достаточно колодцев. Никто не станет покупать воду, когда в двух шагах можно попить бесплатно. Водонос спустился по ступенькам и погрузил в воду свой бурдюк. Увидев меня, он улыбнулся, давая понять, что запомнил утреннего покупателя. Я ответил на его улыбку и отвернулся. Это был безобидный, честный малый, услужливый и тщедушный. Я почувствовал себя дураком. Естественно, ему необходимо посещать колодцы. Чего я от него ожидал? Что наполняет бурдюк белым песком пустыни?
 Я выбрал боковую улочку, потом свернул с нее в сторону и уперся в глухую стену. Народу поблизости не было.
 Сзади приближались торопливые шаги. Я помахивал прогулочной цепочкой и делал вид, что заблудился. Оглядываться нельзя, лучше ориентироваться по теням. Они решили, что я забрел в тупик. Между тем я специально выбрал эту улочку, чтобы спровоцировать их на решительные действия. Пусть сделают это в удобное для меня время. К тому же я оставлял им возможность уйти. Позади них стены не было. Мне совершенно не хотелось их убивать. Тем более что по виду они походили на обычных уличных бандитов.
 Я услышал шорох одежд и увидел, как мелькнула тень.
 Возбуждение от предстоящей схватки охватило меня, я радостно засмеялся, обернулся и метнул цепочку. За долю секунды до того, как цепочка вылетела из моей руки, я убедился, что главарь находится именно там, где я и ожидал его увидеть. Так было на протяжении всего пути, так что обернуться я мог в любой момент. Главарь завизжал от боли, и я тут же швырнул его на двух подбежавших сообщников. Не успели они опомниться, как я прыгнул на оставшегося бандита и ударил его одной ногой в грудь, а другой в голову. Затем я схватил одною из бандитов за руку и со всех сил треснул его головой о глиняную стену. Потом рывком оторвал от земли второго и кинул на ту же стену. Он ударился спиной и головой и медленно сполз на неподвижного пособника. Главарь попятился, вытирая струящуюся по лицу кровь.
 — Ты из касты воинов, — прошептал он и бросился наутек.
 Я не стал за ним гнаться, а вернулся на базар, чтобы выяснить, где можно купить сталь и кайила. Маленький оборванец за медный тарск предоставил мне всю информацию. Оружейники работали на соседней улице. А пеналы для кайилов находятся у южных ворот города.
 По дороге на улицу оружейников я снова наткнулся на водоноса. Мокрый бурдюк на его плече булькал и переливался.
 — Тал, господин, — сказал он мне.
 — Тал, — ответил я и зашагал к мастерским. Мне не терпелось подержать в руках кривой тахарский ятаган.
 — Между каварами и аретаями скоро начнется война, — услышал я случайную фразу.
 Я шел на улицу оружейников. В правой руке я крутил легкую прогулочную цепочку. Она будет хорошо смотреться на узких лодыжках Алейны, проходящей сейчас подготовку в пеналах Тора.
 Вечером я твердо решил отдохнуть в «Гранате». По слухам, у них самые хорошие танцовщицы.




 Глава 3. Я НЕ УЧАСТВУЮ В СОБЫТИЯХ ВО ДВОРИКЕ. СЕРЕБРЯНЫЙ ТАРСК ВОЗВРАЩАЕТСЯ


 Боевой кайил поднялся на задние ноги и пошел в атаку. Когти его, однако, были зачехлены. Другой зверь поднял фонтан пыли и песка, закинул грациозную голову на длинной шее и ткнулся стянутой кожаными ремнями клыкастой пастью во всадника, едва успевшего прикрыться маленьким щитом. Всадник тут же полоснул меня изогнутым лезвием в кожаных ножнах, а я парировал удар своим оружием, тоже в легких и красивых тренировочных ножнах.
 Визжа от возбуждения, кайилы приседали и бросались друг на друга с быстротой и проворством котов. В последний момент я отвернул своего зверя с линии атаки, и собиравшийся нанести мне сокрушительный удар всадник потерял равновесие. Я тут же полоснул его по шее зачехленным клинком.
 Он проскакал мимо, развернулся и поднял своего кайила на дыбы.
 Я приготовился к очередной атаке.
 Мы тренировались уже десять дней по десять гориан-ских анов ежедневно. Из последних сорока схваток восемь закончились вничью, в тридцати двух мне присудили победу, девятнадцать из них, по мнению судей, завершились смертельным ударом.
 Мой противник стянул с лица на горло марлевую повязку от пыли и сбросил бурнус. Хариф считался первым клинком Тора
 — Принесите соль, — потребовал он у судьи
 Судья махнул мальчишке, который тут  же притащил маленькое блюдце с солью. Воин спрыгнул с седла и пешком приблизился ко мне.
 Я оставался верхом.
 — Сними намордник со зверя, — сказал он и жестом приказал мальчишке заняться когтями кайила. Тот осторожно стянул кожаные чехлы с острых, как кинжалы, когтей. Зверь нервно топтался в песке.
 Я сбросил тренировочные ножны и провел лезвием по стягивающим пасть зверя ремням. Кожа мгновенно лопнула. Брошенный на ятаган шелковый платок разваливается на две части. Кайил запрокинул голову и оскал клыкастую пасть.
 Я поднял ятаган. Сталь ослепительно сверкнула на солнце, я снова вложил его в ножны и спрыгнул на землю. Мальчишка принял поводья.
 Я повернулся к воину.
 — Живи спокойно, — проворчал он.
 — Постараюсь, — ответил я.
 — Большему я тебя научить не могу. Я промолчал.
 — Пусть между нами будет соль, — сказал он.
 — Пусть между нами будет соль.
 Он насыпал щепотку соли на правое запястье и взглянул на меня узкими глазами.
 — Хочется верить, что ты надо мной не смеялся.
 — Нет.
 — В твоей руке сталь живет, как птица.
 Судья согласно кивнул. Глаза мальчишки сияли.
 — Ничего подобного мне видеть не приходилось. Кто ты?
 Я насыпал соли на правое запястье.
 — Я человек, который делит с тобой соль.
 — Этого достаточно.
 Я прикоснулся языком к пропитанной потом горстке соли на его руке, а он лизнул мою соль.
 — Мы с тобой разделили соль, — сказал он.
 Затем он вложил в мою руку круглый золотой тарн Ара, которым я заплатил за учебу.
 — Это твое, — сказал я.
 — Как у тебя получается? — спросил он.
 — Не знаю.
 Он улыбнулся:
 — Мы с тобой разделили соль.
 Из шатра Фарука из Касры я отправился в свою лачугу в Торе. Он покупал кайилов для каравана на оазис Девяти Колодцев и разбил лагерь вблизи от города. Оазис принадлежал Сулейману, начальнику тысячи копий. Сулейману из рода аретаев.
 По моей просьбе Фарук согласился судить учебный бой с ятаганами, который всегда устраивают в конце обучения.
 Просьба не сильно его обременила, поскольку он все равно пропадал в районе южных ворот, осматривая кайилов.
 Да и судить было нетрудно, ибо спорных ситуаций не возникало. Спор возник только один раз. Хариф настаивал, чтобы победу присудили мне. Я не соглашался, поскольку не дотянулся ятаганом до его тела. Судья расценил ситуацию предельно корректно. Финальная атака представляла широкий рубящий удар снизу вверх в лицо. Я придержал лезвие, не дотянувшись до Харифа на один торн. Кожаные ножны рассекли бы ему кожу, а я не хотел причинять противнику вреда. Без ножен такой прием слизывает человеку половину черепа.
 — Будь сегодня гостем моих шатров, — сказал судья Фарук из Касры.
 Мальчишка, который принес соль и снял чехлы с когтей моего кайила, был его сыном. Он стоял рядом, глаза ребенка сияли. Звали его Ахмед. Именно он несколько месяцев назад погнался за кайилом и натолкнулся на камень, на котором было начертано: «Страшись башни из стали».
 — Для меня огромная честь отужинать вместе с вами, — ответил я.
 В эту ночь, после того как мы покончили с едой и одетая славянка в браслетах, рабыня Фарука, вымыла наши правые руки в веминиевой воде, которую принесла в маленьком пузатом медном кувшине, я вытащил из складок одежды маленький плоский закрытый горианский хронометр. Глаза мальчишки едва не вылезли из орбит. Я протянул ему вещииу.
 Ахмед открыл крышку и уставился на бегущие по кругу крошечные стрелки. Горианский день состоит из двадцати часов, или анов. Горианские хронометры отличаются от земных часовых механизмов тем, что стрелки у них движутся в противоположную сторону. В этом смысле время здесь идет назад. Это был великолепно сработанный и очень точный хронометр. У него имелась даже раскачивающаяся стрелка для измерения крошечных инов. Мальчик с трудом оторвал глаза от волшебного прибора и взглянул на меня.
 — Это тебе, — сказал я. — Подарок. Мальчик покорно протянул хронометр отцу. Фарук, купец из Клеры, улыбнулся.
 Тогда мальчик с хронометром в руках обошел сидящих вокруг костра людей. Возле каждого он останавливался и протягивал драгоценный подарок. Все поочередно осматривали вещь и возвращали ее Ахмеду. Наконец мальчик вернулся, сел рядом со мной и посмотрел на отца.
 — Ты будешь узнавать время, — сказал Фарук из Касры, — по скорости кайила, по кругу и палке, а еще по солнцу. Но эту вещь ты можешь сохранить как подарок.
 — Спасибо тебе, отец! — восторженно воскликнул мальчик. — Спасибо тебе! И вам спасибо! — обратился он к сидящим вокруг костра.
 Все разулыбались.
 — И тебе спасибо, воин, — повернулся ко мне мальчик.
 — Пустяки, — ответил я.
 Фарук из Касры посмотрел на меня.
 — Мне это очень приятно, — сказал он и поинтересо- вался:  Скажи , Хаким из Тора, как ты зарабатываешь на жизнь? Могу ли я как-нибудь тебе помочь?
 Мальчик видел камень с надписью по дороге в оазис Девяти Колодцев.
 — Я скромный купец, — отвечал я. — У меня есть несколько камней, которые я бы хотел продать в оазисе Девяти Колодцев, чтобы купить финиковых кирпичей и продать их в Торе.
 — Видя, как ты рубишься, я бы никогда не подумал, что ты купец, — улыбнулся Фарук из Касры.
 Я улыбнулся в ответ.
 — Я собираюсь в скором времени отправиться в оазис Девяти Колодцев, — сказал Фарук из Касры. — Для меня будет большой честью, если ты и твой кайил присоединитесь к моему каравану.
 — Буду безмерно рад, — сказал я.
 — Я уже купил кайилов, — сказал Фарук из Касры.
 — Когда ты выезжаешь?
 — На рассвете.
 — Мне надо забрать девушку из пеналов Тора. Я догоню тебя в пути.
 — Ты так хорошо знаешь пустыню?
 — Нет.
 — Ахмед будет ждать тебя у южных ворот.
 — Я очень это ценю.
 Из шатров Фарука из Касры я возвращался в свою лачугу в Торе, расположенную на улице гуртовщиков и погонщиков.
 Дела, как мне казалось, продвигались неплохо. По дороге я посмотрю на камень, обнаруженный несколько месяцев назад Ахмедом, сыном Фарука. Оттуда и начнется мой поиск. Определившись по месту, я продолжу путь в оазис Девяти Колодцев, пополню запасы воды, найму проводника, вернусь к камню и двину на восток, в сторону Тахари. Я надеялся, что кочевники и аборигены выведут меня на загадочную стальную башню. Я почти не сомневался, что она действительно существует. Вряд ли она явилась плодом воображения человека, который успел начертать на скале предупреждение и умер. Стальные башни ни разу не упоминались в миражах или бредовых галлюцинациях сошедших с ума в пустыне. Как правило, во всех видениях так или иначе присутствует вода. Более того, у потерявших рассудок людей не остается времени на начертание предостережений. Какая-то сила вела этого человека через пустыню, он хотел рассказать что-то важное. Скорее всего, это был разбойник. Тем не менее не ясно, почему он путешествовал по пустыне пешком. Умирая, он шел в сторону цивилизации, чтобы успеть предупредить о стальной башне. Я не сомневался, что башня существует. С другой стороны, у меня почти не было шансов разыскать ее в бескрайней пустыне. Надо обязательно найти кого-нибудь, кто видел или хотя бы слышал о башне. Конечно, если она находится в стране дюн, далеко от караванных путей и оазисов, маловероятно, чтобы кто-нибудь на нее натолкнулся. Хотя один человек ее точно видел. Тот, чье сожженное солнцем, почерневшее тело нашли возле камня с предупреждением.
 На улицах Тора было темно. Местами дорога круто ' забирала вверх, иногда улицы начинали немыслимо петлять, в некоторых местах я едва мог протиснуться между стенами. Временами мне приходилось продвигаться на ощупь. Кое-где у ворот тускло горели светильники.
 Мне показалось, что сзади раздались шаги. Я откинул бурнус, вытащил из ножен ятаган и замер.
 Ни звука.
 Я продолжил свой путь. Ничего не было слышно.
 Я оглянулся, но меня обступала лишь непроглядная тьма.
 По моим оценкам до дома оставалось не более половины пасанга. Впереди виднелись тускло освещенные факелами открытые ворота. Я остановился.
 Мой путь пролегал через небольшой дворик. У ворот мелькнула неясная тень.
 Одновременно сзади раздались шаги и движение людей. Их было пятеро. Я резко обернулся и зарубил первых двух, прежде чем они успели сообразить, что происходит. Трое оставшихся попытались взять меня в кольцо. Я отступал в низкой стойке. Надо было любой ценой выманить вперед наступающего по центру. Тогда я смог бы атаковать любого из крайних, не опасаясь, что придется иметь дело с тремя клинками. Но центральный не высовывался, наоборот, выдвигались люди с флангов, что делало мое положение весьма опасным. Атаковать я не мог, ибо тут же попал под удары нескольких ятаганов. Эти парни не были простыми уличными грабителями.
 Неожиданно трое замерли, один из них швырнул ятаган на землю, после чего все развернулись и побежали.
 Я услышал, как позади меня захлопнулись ворота и со стуком задвинулся засов.
 Обернувшись, я не увидел ничего, кроме запертых ворот. Воткнутые в стены факелы едва освещали желтую штукатурку рядом с собой.
 С другой стороны ворот раздался душераздирающий крик.
 Тогда я еще не знал, сколько человек ждало меня во дворе.
 Опустив ятаган, я остановился за закрытыми воротами дворика.
 Справа вверху отворилось узкое окошко, и чей-то голос спросил:
 — Что здесь происходит?
 Зажегся свет и в других окнах. Люди выглядывали наружу. Какая-то женщина, приподняв паранджу, вглядывалась во тьму. Спустя два-три ина на улицу вышли мужчины с факелами и фонарями. С другой стороны ворот доносились голоса и шум. Завизжала женщина. Между створками блеснула полоска света.
 — Открывайте! — барабанил по ним человек с моей стороны. Было слышно, как подняли тяжелый засов, затем заскрипели створки на четырехдюймовой втулке. Четверо человек с нашей стороны помогали отворить ворота. Во дворе полукругом стояла толпа. Поднимая факелы, люди смотрели на каменный пол дворика. Я отметил высоту стен и прилегающих крыш и лишь после этого посмотрел туда, куда все.
 На камнях лежали одиннадцать растерзанных трупов и части человеческих тел.
 — Кто это мог сделать? — прошептал чей-то голос.
 Вряд ли хоть одному удалось уйти, подумал я.
 Четыре головы были напрочь оторваны; у двоих они держались на каких-то лохмотьях; горло одного человека выглядело так, словно по нему дважды ударили параллельными клинками; расположение ран было мне знакомо. Двое потеряли руки, один человек ногу, у одного из безруких выпотрошили внутренности. Я разглядел на его плече отпечаток челюстей. Мне уже приходилось видеть подобное в Торвальдсленде. У человека без ноги была откушена часть спины, так что сзади виднелось содержимое желудка. Один из безруких тоже был наполовину сжеван, из грудной клетки торчали ребра, не хватало сердца и левого легкого. Одиннадцатого умертвили более или менее аккуратно. На шее виднелось синюшное круговое пятно, как от веревки, а горло было прокушено.
 Я снова посмотрел на стены и крыши окружающих дворик домов.
 — Кто мог это сделать? — повторил свой вопрос мужчина.
 Я вышел со двора. Возле зарубленных мною людей уже собралась толпа.
 Я посмотрел на мертвых и спросил:
 — Кто-нибудь их знает?
 — Да, — отозвался мужчина. — Это Тек и Сауд, люди Зева Махмуда.
 — Больше не будут убивать, — бросил кто-то.
 — Где я могу поговорить с благородным Зевом Махмудом? — спросил я.
 — Он и его люди целыми днями пропадают в кофейне «Шесть цепей».
 — Спасибо тебе, горожанин.
 Я вытер лезвие ятагана о бурнус одного из убитых и вложил его в ножны.
 Подняв голову, я увидел, что в нашу сторону бежит с фонарем маленький водонос, которого я уже несколько раз встречал на улицах города.
 — Вы видели? — Лицо его было белее мела, беднягу трясло. Я показал на убитых.
 — Знаешь их?
 Водонос вгляделся в лица.
 — Нет, они не из Тора.
 — Не поздно ли разносить воду?
 — А я не разношу воду, господин.
 — Как ты попал в этот район?
 — Живу неподалеку, — ответил он и с поклоном удалился, прихватив свой фонарь.
 Я обернулся к человеку, с которым говорил раньше.
 — Он в самом деле живет рядом?
 — Нет, — ответил тот, — он живет возле восточных ворот, возле загонов для верров.
 — Знаешь его?
 — В Торе все его знают. — Кто он?
 — Водонос Абдул.
 — Спасибо тебе, горожанин.
 — Зев Махмуд? — спросил я.
 Здоровенный детина с агалом, сидевший в кофейне, поначалу рассердился, потом побледнел. Острие ятагана уперлось в его горло.
 — На улицу, — приказал я. Взглянув на двух его сотрапезников, сидевших за низким столиком, скрестив ноги, я добавил: — И вы тоже.
 — Нас трое, — усмехнулся Зев Махмуд.
 — Давай шевелись.
 — Как хочешь. — Он улыбнулся.
 Один из его спутников, пришедший без ятагана, одолжил его у посетителя кофейни.
 — А я боялся, что останемся без гонорара, — засмеялся он. У входа в кофейню я прикончил всех троих. Я не хотел
 оставлять их позади себя в Торе.
 Домой, на улочку гуртовщиков и погонщиков, я вернулся опять поздно.
 Увидев на ступеньках своего дома водоноса, я нисколько не удивился.
 — Господин? — Да?
 — Вы в Торе недавно и многого не знаете. Я мог бы вам помочь.
 — Не понимаю, — сказал я.
 — Скоро начнется война между каварами и аретаями. Караванные пути закроют. Будет очень трудно найти гуртовщиков или погонщиков, которые согласятся в такое время отправиться в пустыню.
 — Как же, — поинтересовался я, — минует нас эта беда, если ты станешь мне помогать?
 — Я подберу вам хороших, честных людей, смелых и бесстрашных, которые пойдут с вами куда угодно.
 — Прекрасно, — сказал я.
 — Правда, — несколько смущенно добавил он, — в смутные времена повышается и оплата.
 — Естественно, — успокоил его я. Он облегченно улыбнулся:
 — Куда вы направляетесь, господин?
 — В Турию.
 — Когда хотите выступать?
 — Через десять дней, считая от завтрашнего.
 — Отлично, — сказал он.
 — Подбери мне людей, о которых ты говорил, — сказал я.
 — Можете на меня положиться, хотя, поверьте, это непросто. — Он вытянул ладонь, и я положил на нее серебряный тарск. — Господин очень щедр.
 — У меня маленький караван, — сказал я. — Несколько кайилов. Думаю, мне понадобится не больше трех человек.
 — Как раз троих я и знаю, — улыбнулся он.
 — Где же ты собираешься их найти?
 — Думаю, в кофейне «Шесть цепей».
 — Надеюсь, — произнес я, — ты не имеешь в виду благородного Зева Махмуда и его друзей?
 Водонос вздрогнул.
 — Слухи быстро разносятся по Тору, — сказал я. — Поговаривали, у входа в кофейню произошла драка.
 Водонос смертельно побледнел:
 — Значит, я найду других, господин.
 — Постарайся, — ответил я.
 Серебряный тарск выскользнул из его пальцев. Он попятился, споткнулся и наконец понесся со всех ног.
 Я наклонился, поднял монету и бросил ее обратно в кошелек. Я устал. По крайней мере, в ближайшее время о водоносе я не услышу.
 А теперь надо отдохнуть, поскольку на рассвете мы выступаем. Утром еще надо успеть кое-что сделать. Прежде всего забрать девушку из городских пеналов. У южных ворот меня будет ждать Ахмед, сын Фарука. До полудня мы с ним должны нагнать караван его отца.
 Хоть бы не началась война между каварами и аретаями. Это сильно осложнит мою задачу.
 В оазисе Девяти Колодцев я надеялся пополнить запасы и найти проводника. Это был оазис Сулеймана, начальника тысячи копий. Сулеймана из рода аретаев.
 Я повернулся и медленно полез вверх по узкой деревянной лестнице, ведущей к моей комнатушке. По крайней мере, не увижу больше водоноса по имени Абдул.




 Глава 4. РАЗБОЙНИКИ ПРИСОЕДИНЯЮТСЯ К КАРАВАНУ ФАРУКА


 Караван шел медленно.
 Я поворотил кайила и, пиная его в бок, поскакал вдоль цепочки груженых животных.
 Острием ятагана я отбросил в сторону шторку.
 Девушка испуганно вскрикнула. Она свернулась калачиком на обшитой шелком подушке, уложенной на дне полукруглой металлической рамы диаметром около одного ярда и высотой в четыре фута. Рама была обшита несколькими слоями репса, что создавало хорошую защиту от солнца. Спереди небольшой шатер открывался пологом, тоже из белого репса. Ребра сооружения были сработаны из легкой и прочной тем-древесины. На горианском языке такая конструкция называется курдах. Курдахи устанавливают на спинах вьючных кайилов и фиксируют по бокам связками одеял. В них перевозят женщин, как рабынь, так и свободных. Внутри курдаха рабынь не заковывают. В этом нет необходимости. Пустыня становится им клеткой.
 — Прикройся, — захохотал я.
 Разъяренная Алейна, бывшая мисс Присцилла Блейк-Эллен, схватила крошечную треугольную желтую чадру и прикрыла нижнюю часть лица. В Тахари рот женщины читается одной из самых сексуальных и соблазнительных частей тела. Невольничья чадра выдает больше, чем скрывает, придавая женскому лицу оттенок запрета и загадочности. Чадру срывают, чтобы впиться зубами в губы рабыни.
 Помимо чадры и ошейника, на девушке ничего не было. Она прижимала к лицу полоску прозрачной ткани. Над желтой чадрой сияли голубые глаза.
 — По крайней мере, теперь ты хоть немного одета. Глаза ее сверкнули.
 — Бесстыдница!
 Она еще крепче прижала вуаль к лицу.
 — Привяжи и не смей снимать без моего разрешения. Если еще хоть раз замечу тебя в курдахе без чадры, пеняй на себя. Прикажу выпороть.
 — Да, господин, — пролепетала она и, придерживая кусочек ткани одной рукой, попыталась нащупать на подушках золотой шнурок, которым обычно прихватывала чадру. Я убрал ятаган, и белый полог упал.
 Я нисколько не сомневался, что, когда я в следующий раз загляну в курдах, Алейна будет в чадре.
 Я захохотал и двинул кайила пятками. Из курдаха донесся негодующий вздох.
 Алейна была прекрасна, хотя ей еще многому предстояло научиться. Ее до сих пор так и не выпороли. Эту привилегию, если она, конечно, меня не выведет, я предоставлю ее новому хозяину, которому так или иначе придется продать девчонку.
 В пустыне живут так называемые песчаные кайилы. Они несколько отличаются от своих южных собратьев. Я предполагаю, хотя точных сведений на этот счет у меня нет, что песчаный кайил — это приспособившийся к жизни в пустыне вид субэкваториального кайила. Оба вида животных — возвышенные, гордые и покладистые создания с длинной шеей и легкой поступью, у них имеется третье веко, представляющее собой прозрачную мембрану. Это приспособление незаменимо в условиях песчаных бурь южного Тахари. Животные обоих видов имеют одинаковые размеры, от двадцати до двадцати двух кистей в холке, и те и другие стремительны и невероятно выносливы. В идеальных условиях кайил может пробежать шестьсот пасангов в день. В стране дюн и зыбучих песков хорошим считается расстояние в пятьдесят пасангов. Должен сказать, что недовольный кайил становится злобным и невыносимым. Окраска у песчаных кайилов варьируется от густо-золотой до черной, в других местах кайилы почти всегда пегие, хотя мне приходилось видеть черных песчаных кайилов. Различия же между животными разных подвидов, как я уже говорил, существуют, причем некоторые из них весьма существенны. Самка песчаного кайила выкармливает своих детенышей молоком. Кайилы относятся к живородящим, причем малыши начинают охотиться спустя несколько часов после рождения. Матери притаскивают свое потомство туда, где идет охота. В пищу идут птицы, мелкие грызуны, песчаные слины, а также некоторые виды табуков. Для песчаных кайилов вскармливание малышей — чрезвычайно важный момент. Молоко кайилов высоко ценится жителями Тахари. Как и молоко верров, оно имеет красноватый цвет и характерный солоноватый привкус, что объясняется высоким содержанием сульфата железа. Еще одно важное различие состоит в том, что песчаные кайилы всеядны, а южные — чистые хищники; оба вида имеют накопительные ткани, при необходимости и те и другие могут по несколько дней обходиться без воды. Южные кайилы делают запасы прямо в желудке и могут по несколько дней жить без мяса. Песчаный кайил, к сожалению, нуждается в постоянном питании, поэтому несколько вьючных животных в караване грузятся исключительно фуражом. Иногда караванных кайилов под присмотром верхового погонщика отпускают поохотиться на табуков. Менее существенное различие заключается в широких лапах песчаных кайилов и перепончатой соединительной ткани между пальцами. Я вернулся на свое место в караване.
 В Тахари почти всегда дует ветер. Ветер очень горячий, но кочевники и путешественники приветствуют его. Без него в пустыне нельзя.
 Я прислушивался к приятному перезвону колокольчиков каравана. Кайилы неторопливо шли вперед.
 Как правило, ветер в Тахари дует с севера или северо-запада. Бояться его не следует. Другое дело — весенние ветра, задувающие с востока.
 Мы двигались по холмистой местности, поросшей низким кустарником. Вокруг валялись гигантские валуны. Под ногами хрустел гравий и поднималась пыль.
 На затененной стороне некоторых скал и на склонах холмов виднелись коричневатые пятна верровой травы. Время от времени нам попадались ключи, окруженные шатрами кочевников. Иногда встречались карликовые деревья флахдах с узкими ветвями и копьеобразными листьями, похожие на плоские зонтики на кривых ручках. Самое крупное не достигало и двадцати футов в высоту. Кроме флахдахов, вокруг ключей ничего не растет, лишь потрескавшаяся земля расходится радиусом в четверть пасанга. Вся растительность давно выжрана до корней, трещины переходят одна в другую, все вместе образует причудливый сетчатый рисунок, причем каждая секция этого рисунка слегка вогнута. Разбивая лагерь в заболоченной местности, кочевники ставят шатры возле деревьев, которые обеспечивают хоть какую-то тень. Кроме того, на ветках можно развешивать различные припасы и хранить вещи.
 Время от времени наш караван останавливался. Кипятили воду на маленьких костерках, заваривали и пили чай.
 Возле одного из ключей я купил Алейне у кочевника подержанную джеллабу из репса в черно-белую полоску. Она доходила ей до половины бедра. Теперь ей будет в чем спать. Я разрешил ей одеваться только на ночь. Спала она у меня в ногах. Я научил ее разбивать палатку, готовить и делать много других полезных для мужчины вещей.
 Вечером, когда караван остановился на ночлег, я вытащил Алейну из курдаха и поставил на землю.
 — Отыщи Айю, — сказал я, — попроси, пусть найдет тебе работу.
 Айей звали рабыню Фарука.
 Однажды Алейна посмела мне возразить:
 — Айя заставляет меня делать всю работу!
 Я легонько пнул кайила, и он сбил ее на усыпанную камнями землю. Рабыня прикрыла руками лицо, а зверь взрывал когтями пыль вокруг ее головы и устрашающе шипел.
 — Поторапливайся! — приказал я.
 Она вскочила на ноги и опрометью бросилась к Айе.
 — Уже бегу, господин, — совершенно непроизвольно Алейна ответила мне на горианском языке. Мне это понравилось.
 Конечно, Айя ее эксплуатировала. Я на это и рассчитывал. Помимо всего прочего, она заставляла ее говорить по-гориански и учила множеству полезных вещей: плести веревки из шерсти кайила, нарезать кожу для ремней, шить, плести циновки, раскрашивать кожаные изделия, пользоваться ступкой и пестиком, готовить специи и подливы, мыть верров, а также доить верров и кайилов. Кроме того, она учила ее взбивать молоко в бурдюке.
 — Она учит меня тому, что делают свободные женщины, — пожаловалась как-то Алейна.
 Я жестом приказал ей опуститься на колени.
 — Ты дешевый товар, — сказал я. — Хорошо, если удастся спихнуть тебя бедному кочевнику. В его шатре вся принадлежащая свободной женщине работа будет твоей, а кроме того, ты станешь делать то, что положено рабыне.
 — Мне придется вкалывать, как свободной, — прошептала она, — и оставаться рабыней?
 — Да.
 — Продай меня богатому.
 — Я тебя продам, отдам, сдам в аренду или подарю тому, кому мне придет в голову.
 — Да, господин, — сердито произнесла она.
 Вечером у костра она стояла на коленях со скованными за спиной руками, а я кормил ее с ладони. От меня зависит, будет она есть или нет.
 Слушая позвякивание колокольчиков, я натянул бурнус на глаза, прикрывая их от пыли.
 В жару движения людей в Тахари становятся медленными, почти томными и грациозными. Никто не хочет шевелиться без необходимости. Ни в коем случае нельзя перегреться. Люди стараются меньше потеть, чтобы не терять жидкости. Одежда ценится свободная, но плотная. Верхняя одежда в караване почти всегда белого цвета, который хорошо отражает лучи солнца. Свободный покрой способствует хорошей вентиляции и охлаждению тела, а плотная ткань препятствует испарению и сохраняет внутри одежды влагу, которая затем снова конденсируется на коже.
 Главное — соблюдать два условия; первое — свести потение к минимуму; второе — сохранить как можно больше влаги, потерянной вместе с потом.
 Мерная поступь кайила и мелодичное позвякивание колокольчиков постепенно усыпили меня. Выбравшись на холм, я поднялся в стременах и оглянулся. Более чем в одном пасанге виднелся хвост нашего каравана. Он медленно и грациозно извивался между холмов. Самый последний погонщик время от времени слезал с седла и собирал оставшуюся на пути каравана шерсть кайилов и складывал ее в притороченную к седлу сумку. Кайилов, в отличие от верров или уртов, никогда не стригут. Вместо этого их шерсть собирают после линьки и, в зависимости от ее качества, изготавливают из нее различные ткани. Самой ценной считается мягкая, пушистая шерстка с живота кайила; есть шерсть пожестче, она и идет на большинство тканей. Из волос на шкуре, как правило, вьют веревки и шьют покрывала для шатров.
 Я осмотрел горизонт. Ничего.
 Я снова опустился в седло и натянул на лицо бурнус, стараясь спрятать глаза от палящего солнца. Спустя некоторое время снял туфли и сунул их под ремень уздечки. Ноги я поставил на шею кайилу.
 Мелодично позвякивали колокольчики.
 Алейна быстро усваивала горианский. Это мне нравилось. Она провела в пеналах Тора около четырнадцати дней, почти три германских недели. Естественно, я поинтересовался ее успехами. Как я и просил, ее поместили в клетку стимуляции. Первые пять дней, следуя моему указанию, ее держали в веревочной упряжи. Впоследствии упряжь ни разу не применили в качестве дисциплинарной меры, поскольку девушка проявила себя весьма старательной и способной. Более того, она не дала повода для порки или наказания голодом.
 Первые горианские слова, которые выучила в пеналах Тора пленная землянка, были: «Ла кейджера», что означает «Я рабыня».
 — Варварка, — заявил чиновник из городских пеналов, — чрезвычайно способна и сообразительна, во всяком случае для женщины. Странно другое — тело ее ужасно закрепощено. Такое впечатление, что все мышцы напряжены и скованы.
 — Вы когда-нибудь слышали о Земле? — спросил я.
 — Слышал, — ответил он. — Неужели на самом деле есть такое место?
 — Да, — ответил я.
 — А я думал, это все легенды. — Нет.
 — У меня было несколько девушек, которые утверждали, что они оттуда. Некоторые рыдали и просили отправить их обратно на Землю.
 — Что вы с ними сделали?
 — Выпорол, и они заткнулись. Самое интересное, что побывавшие у настоящего хозяина землянки никогда не просятся на родину. Напротив, стоит им пригрозить, что их отправят обратно, и они готовы сделать для вас что угодно. — Торговец улыбнулся. — Они любят свои ошейники.
 — Только в ошейнике женщина обретает полную свободу, — сказал я.
 Это была горианская поговорка. Очень давно на Земле люди отвернулись от собственного тела, от природы, от генетически обусловленных психобиологических связей. Это привело к тому, что истощенная, нелюбимая и загрязненная промышленными отходами планета перестала восприниматься ими как родной дом. На Горе подобного не произошло.
 — Значит, — произнес, возвращаясь к Алейне, работорговец, — она землянка?
 — Да, — ответил я, — как и многих других, ее доставили сюда на невольничьем корабле.
 — Занятно, — пробормотал он.
 — В течение многих лет, — сказал я, — ее мускулы привыкали двигаться в механической, дерганой манере, похожей на движение роботов. Некоторые мышечные группы не были задействованы вообще. Надеюсь, они не атрофировались.
 — Мы пропустили ее через самые интенсивные тренировочные программы, — сказал работорговец, — но добились небольшого успеха. Она еше не чувствует себя женщиной, не двигается как женщина и, я подозреваю, еше не поняла, что такое быть женщиной.
 — Этому, — сказал я, — ее научит мужчина.
 — Они что, все там такие, на Земле? — спросил он.
 — Многие, — ответил я, — но не все.
 — Страшное, должно быть, место, — пробормотал он.
 — На Земле, — пояснил я, — женщины стараются походить на мужчин.
 — Зачем это? — опешил горианец.
 — Может быть, у них мало мужчин.
 — Не хватает мужского населения? — уточнил он.
 — Особей мужского пола там предостаточно, — сказал я, — а вот мужчин не хватает.
 — Мне это трудно понять, — покачал головой работорговец.
 Я улыбнулся:
 — Горианцу такие тонкости не объяснить.
 Он пожал плечами.
 — Их нельзя винить, — сказал я. — И мужчины и женщины Земли стали жертвами исторических факторов, социальных, интеллектуальных и технологических особенностей развития их общества. Мальчикам с колыбели прививали антимужские ценности, заставляли подавлять свои инстинкты и бояться их. Так они и вырастали, несчастные, затравленные, подверженные множеству болезней и расстройств. Единственное утешение они находили в покорности и подчинении сложившимся законам.
 — Значит, у них победили женщины? — спросил торговец.
 — Нет, — ответил я, — победили машины. Женщины тоже проиграли.
 — Не сомневаюсь, — вдруг перебил он меня, — что придет день и мужчины на Земле не побоятся стать мужчинами.
 — Боюсь, что нет, — ответил я. — Может быть, на это отважатся редкие личности. Слишком хорошо у них налажен процесс обучения, действующий на тонком, подсознательном уровне. Там женщины открыто боятся своей женственности, а мужчины, пусть и не так откровенно, боятся своей мужественности. Они отворачиваются от зова крови, делая вид, что его просто не существует. Они считают опасным следовать собственным инстинктам, и с каждым годом им становится все труднее сбросить наброшенные цепи. Соответственно самые слабые, глубже всего забравшиеся в капкан, заняли первые места. Зная, что у них никогда не хватит сил востребовать свои законные права, они опасаются, что это сделают другие, и истерично проповедуют все новые и новые запреты.
 — Слабые, — произнес горианец, — должны всегда бояться сильных.
 — Они боятся мира, в котором живут.
 — Значит, если я слабый, пусть все будут слабыми? — нахмурился торговец.
 — Именно так.
 — А как же женщины?
 — Пытаются имитировать мужественность, которую не находят у мужчин.
 — Фарс какой-то, — пробормотал горианец.
 — Это трагично, — сказал я. — Ладно, пойдем посмотрим нашу рабыню.
 Работорговец хлопнул в ладони и выкрикнул в сторону серебряного занавеса:
 — 92683! У нее добавилось плавности и чувственности в движениях, — добавил он. — Вот ее упражнения. — Он протянул мне лист бумаги. Эти упражнения я знал. Они предназначались для развития гибкости, подвижности и поддержания формы в молодых рабынях. — Вы знакомы с основами диеты? — поинтересовался он.
 — Да, — сказал я.
 Диете для рабынь на Горе уделялось столько же внимания, как в свое время на Земле выведению образцовых пород охотничьих собак. Особое значение придавалось контролю за калорийностью принимаемой пищи. Извечной проблемой становилось мелкое воровство. Рабыни без зазрения совести тянули печенье, конфеты и прочие сладости. Это их общая беда. Поэтому все кондитерские изделия тщательно от них прячут. Девушка должна по нескольку часов ублажать своего хозяина отменными представлениями, прежде чем он снизойдет и бросит ей конфетку.
 — Разумеется, тело ее стало значительно более приспособленным к окружающему миру, — произнес работорговец.
 Процесс завершится в стимуляционной клетке. Теперь ее кожа станет гораздо чувствительнее к малейшим переменам в температуре или влажности воздуха, она будет острее ощущать различия в текстуре поверхностей, к которым ей придется прикасаться. Она научится отличать степени шлифовки камней, которыми вымощен пол, почувствует едва заметную влагу на кафельных плитках, шелк разной плотности будет по-разному восприниматься ее телом. Она запомнит, как покалывают бедра разные типы ковров, как ощущается упряжь на коже, оценит холодок наручников на тонких запястьях. Все ее тело превратится в огромный чувствительный орган. Я был доволен. Первый шаг на пути к чувственности она сделала.
 — Рабыня 92683, — произнес женский голос. Из-за серебряных нитей появилась девушка.
 — Встань на колени, малышка Алейна, — сказал работорговец по-гориански.
 Я наблюдал, как она опустилась на колени. Похоже, работорговец поскромничал. Передо мной предстала другая девушка. Ей еще многое оставалось постичь, но огромный успех был очевиден. Самое интересное, отметил я, что девчонка еще не осознает произошедших с ней перемен. Она по-прежнему воспринимает себя такой же, какой была до помещения в пеналы. Перемена в движениях и позах отражала идущие в глубине процессы. Характерным в этом отношении является обучение в стимуляционной клетке, где инструкторы добиваются слияния физических и психологических реакций на внешние раздражители. Чувствительность начинает проявляться в общем состоянии и настроении обучаемой. Другими словами, рабыню не учат «выглядеть энергичной», ее просто делают энергичной, а став энергичной, она соответственно начинает по-другому и выглядеть.
 Девушка грациозно и томно опустилась на колени перед работорговцем. Я сидел рядом с ним в плетеном кресле. Невольница уже вела себя как рабыня для наслаждений. Она находилась в обществе свободных мужчин. Я видел, как глаза ее на мгновение закрылись, когда она ощутила холод каменных плит, а тело выпрямилось, впитывая в себя атмосферу помещения. Взгляд голубых глаз был беспокоен и сердит.
 — Как насчет того, — произнес специалист по рабыням, — чтобы доставить удовольствие мужчинам? Мы научили ее простейшим вещам, — добавил он, обращаясь ко мне. — Пока это все, что она умеет.
 — Вы научили ее танцевать? — спросил я.
 — Она еще не готова к танцам.
 Я взглянул на девушку, пытаясь оценить, насколько она понимает разговор на горианском языке. Похоже, не очень.
 — Встань, девушка, — обратился я к ней по-гориански.
 Она грациозно поднялась.
 — Наручники! — резко произнес я.
 Она тут же забросила ручки за спину, вытянула и повернула головку влево. В такой позе на нее удобно надеть наручники и пороть плетью.
 — На колени, — сказал я. Она снова опустилась в позу рабыни для удовольствий.
 По другую сторону от нее стояла, скрестив руки, огромная рабыня в шнурованных сандалиях и с плетью в руке. Та самая, что отвела ее в первый день в пеналы Тора. Рабыня улыбалась.
 Я показал на каменный пол и приказал на горианском:
 — Ползи.
 Девушка распласталась на животе, подползла ко мне и прижалась губами к моим ногам. Я отметил, как приятно щекочут кожу ее волосы.
 — Назад, — сказал я, и она поползла на место.
 — На колени!
 Девушка выпрямилась и приняла позу рабыни для удовольствий. Глаза ее сверкали гневом. Отлично, подумал я.
 — Проявляла ли она усердие? — поинтересовался я. — Да.
 Я улыбнулся. Кажется, девчонка решила прибегнуть к покорному бунту. Чтобы избежать голодания, порки и прочих кар, она исполняла все требования, стараясь при этом сохранить за собой островок свободы. Ей казалось, что она нас обманывает. Я не собирался вмешиваться, пусть настоящий хозяин отберет у нее этот остров и сделает из нее полноценную рабыню. Пока же, решил я, пусть думает, что она нас перехитрила. Рано или поздно хозяин обломает ее окончательно.
 Я нисколько не сомневался, что в руках сильного человека Алейна превратится в восхитительную рабыню, любящую и ценящую свое рабство.
 Я взглянул на великаншу с хлыстом, замершую у серебряного занавеса.
 — Почему ты не носишь шелк для рабов?
 Глаза женщины сверкнули, а пальцы сжались на рукоятке хлыста.
 — Она весьма ценится в пеналах, — ответил за рабыню ее хозяин. — Держит в страхе остальных рабынь.
 Я повернулся к Алейне.
 — Скажи, — спросил я по-английски, — что ты думаешь об этой рабыне?
 — Я боюсь ее, — прошептала крошка Алейна.
 — Почему?
 — Она очень сильная и грубая.
 — Ты боишься в ней мужского начала, — пояснил я. — Но это не имеет отношения к настоящей мужественности, это подделка. — Я пристально посмотрел ей в глаза. — А вот чего тебе действительно следует бояться, так это мужественности мужчин.
 — Она стоит любого мужика, — прошептала Алейна.
 — Приведите раба мужчину, — попросил я работорговца.
 Немедленно появился раб. Он не производил впечатления крупного человека, хотя был примерно на дюйм выше рабыни.
 — Вы даете гарантию, что этот человек не урод, не тупица и не инструктор по рукопашному бою?
 — Можете быть спокойны, — ответил работорговец. — Он чистит пеналы. Раньше был гуртовщиком. Попался на подделке надписей на ящиках со специями.
 Я положил медный тарн на стол работорговца.
 — Деритесь, — приказал я рабам.
 — Деритесь, — повторил работорговец.
 Мужчина смутился, зато женщина завизжала от ярости и кинулась на него с плетью. Ей удалось нанести ему два удара, после чего он вырвал плеть из ее руки и отшвырнул ее в сторону.
 — Не зли меня, — произнес он и отвернулся. Она изо всех сил пнула его в бедро и вцепилась скрюченными пальцами в лицо, стараясь выдавить глаза. Он перехватил ее руки и резким движением развернул спиной к себе. Она дико заорала, пытаясь вырваться. Тогда раб швырнул ее на каменную стену. Не успела она прийти в себя после удара, как он дернул ее за ноги, повалил на пол лицом вниз и сел сверху. Она злобно молотила кулаками по каменным плитам. Он сорвал с нее кожаную перевязь и скрутил за спиной руки. После этого бывший гуртовщик снял с рабыни пояс и сандалии. Длинными ремешками раб связал ее лодыжки и пропустил свободные концы через кольцо в ошейнике, для чего ему пришлось развернуть ошейник в другую сторону. Рабыня завизжала от боли, когда он затянул ремень, и тело ее выгнулось дугой. Затем он рывком повернул ее голову, заставив несчастную смотреть через правое плечо, и, чтобы она не могла двигаться, прижал ее лицо ногой. После этого он положил на глаза рабыни большие пальцы рук.
 — Я сдаюсь на твою милость, — заверещала рабыня. — Пожалуйста, отпусти меня, господин!
 Раб вопросительно посмотрел на хозяина. Тот подошел к лежащей на полу женщине, позвал слуг и приказал:
 — Надеть на нее невольничий шелк и отдать рабам!
 Слуги отвязали лодыжки от ошейника и рывком подняли рабыню на ноги. Стоять она все равно не могла, ибо ноги ее по-прежнему оставались связанными.
 — Кто твои хозяева? — спросил работорговец.
 Растрепанная невольница пролепетала:
 — Мужчины. — Взглянув на Алейну, она добавила: — Все мужчины — наши хозяева.
 Алейна побледнела.
 Рабыню унесли в пеналы. Я выкупил раба за серебряный тарск и тут же освободил его.
 — Встань, — приказал я дрожащей Алейне и надел на нее купленные накануне прогулочные цепи. — Так кто твои хозяева? — спросил я, глядя ей в глаза.
 Она смерила меня гневным взглядом и произнесла:
 — Мужчины. Все мужчины — хозяева. Сопровождаемый своей невольницей, я покинул кабинет городского работорговца.
 Сидя на спине кайила, по дороге к оазису Девяти Колодцев, я слушал мелодичный звон колокольчиков.
 Вечерело. Еще ан или два, и мы остановимся на ночлег.
 Разведут костры. Кайилов разобьют на десятки и сгонят в круг, после чего мальчишки-погонщики набросают в центр круга сена.
 Остальные установят шатры. В Тахари их ставят выходом на восток, чтобы они прогрелись под утренним солнцем. Гор, как и Земля, вращается на восток. Ночью часто требуется теплая джеллаба или дополнительное одеяло. Кочевники обычно разводят в середине шатра маленький костерок из навоза кайилов, который тлеет всю ночь и согревает ноги. Мне это было, конечно, ни к чему, ибо у меня в ногах спала бывшая мисс Присцилла Блейк-Эллен, девушка Алейна.
 На ночь кайилов и рабынь стреножат. Чтобы стреножить кайила, достаточно пустить восьмеркой сплетенную из шерсти кайила веревку вокруг его ног, под коленями. Девушек, конечно, сковывают. Я накину прогулочную цепочку на лодыжки Алейны и выставлю цепь на минимальную длину. Таким образом, она не сможет даже встать. Затем я брошу ей коротенькую джеллабу и прикажу принять положение сна. К утру она свернется калачиком и спрячет личико под капюшоном. Джеллаба едва достает ей до подогнутых коленей. Я любил смотреть, как она спит. Девчонка была действительно хороша. Как-то раз она открыла глаза:
 — Господин?
 — Спи, рабыня, — ответил я.
 — Хорошо, господин, — пролепетала она.
 По утрам я развязывал ее пораньше, чтобы она могла вместе с другими рабынями заняться необходимыми делами. Однажды она утащила финик. Я не стал ее пороть. Я просто приковал ее с поднятыми руками к стволу флахдаха и разрешил детям кочевников ее подразнить. Это сущие маленькие дьяволы. Они принялись щекотать ее копьеобразными листьями дерева, а потом облили ее медом, чтобы привлечь маленьких черных песчаных мушек, которые тучами вьются вокруг водоемов в это время года. Когда караван отправился в путь, я отвязал ее и уложил в курдах.
 Неожиданно я сообразил, что кайил ступает по твердой поверхности. Почувствовав опасность, я мгновенно проснулся и поднялся в стременах.
 Вдоль каравана скакал всадник, выкрикивая одно слово:
 — Разбойники! Разбойники!
 Теперь и я разглядел несущихся со стороны холма бандитов. Их было больше сотни. Бурнусы надувались от ветра, кайилы скользили на крутом склоне; грабители приближались.
 Навстречу им вылетела охрана каравана. Стоя в стременах, я оглядывал пустыню. Атака шла только с одного направления. Могло, конечно, случиться и так, что бандиты специально заманивали нас в ловушку. Я видел, как Фарук, купец и хозяин каравана, скакал, размахивая копьем, в окружении шестерых слуг. Погонщики хватали животных под уздцы и, прикрывая от пыли глаза, вглядывались в горизонт на западе. Один из помощников Фарука поскакал к курдахам, на луке его седла болтались цепи для связывания рабынь. Он швырял цепочки в открытые курдахи и кричал:
 — Заковывайтесь!
 Некоторое время он ждал, пока рабыня не защелкнет маленькое кольцо на правой кисти, а большое — на левой лодыжке. Расстояние между кольцами не превышало шести дюймов. Затем всадник скакал к следующему курдаху, швырял цепочку очередной рабыне и повторял команду. Я подъехал к курдаху Алейны. Она высунула наружу голову без чадры и мяла в руках репсовый полог.
 — Что происходит? — возбужденно спросила она.
 — Помолчи.
 Она казалась испуганной.
 — Оставайся в курдахе, рабыня, — приказал я. — И не высовывайся.
 — Да, господин.
 Я поворотил кайила и наполовину вытащил ятаган из ножен, как вдруг раздался крик:
 — Это аретаи!
 Я задвинул ятаган в ножны.
 В нескольких сотнях ярдов от каравана разбойники выстроились в линию. Фарук уже находился там и о чем-то беседовал с их предводителем. Рядом нервно переступали ногами кайилы охранников каравана. Древки копий упирались в специальные ножны на стременах, а острия, словно иглы, буравили небо.
 Я проехал несколько шагов по направлению к говорящим, затем поворотил кайила и вернулся на место.
 — Это аретаи, — сказал один из погонщиков. Караван шел в оазис Девяти Колодцев. Там правил Сулейман, начальник тысячи копий. Высокий паша из рода аретаев.
 Несколько разбойников пристроились к середине каравана, большая группа поскакала в голову, еще одна в хвост. Человек двадцать вместе с Фаруком принялись осматривать гуртовщиков и погонщиков.
 — Что они делают? — спросил я ближайшего гуртовщика.
 — Ищут каваров, — проворчал он.
 — Что с ними сделают, если найдут? — поинтересовался я.
 — Перебьют, — пожал плечами гуртовщик.
 Я наблюдал, как Фарук со своей свитой приближается к нам.
 — Это люди Сулеймана, — пояснил другой гуртовщик, держа в руке повод кайила. — Они хотят проводить нас до оазиса Девяти Колодцев.
 Проверяющие были совсем близко. Они останавливались возле каждого человека, осматривали его и двигались дальше. Командовал аретаями человек в бурнусе с красным отворотом. Несколько всадников держали наготове обнаженные ятаганы.
 — А ты что, кавар? — поинтересовался гуртовщик. — Нет.
 Разбойники подошли к нам.
 Гуртовщик откинул капюшон бурнуса и натянул на лицо повязку. Под бурнусом он носил плотно прилегающую к черепу шапочку. Красная повязка из репса оставила разводы на его лице. Очевидно, он вымочил ее в примитивном красителе из раздавленных корней телекинта, и, попав на вспотевшее лицо, краска потекла. Гуртовщик засучил рукав походного халата.
 Главарь шайки взглянул на меня:
 — Рукав!
 Я закатал рукав на левом предплечье. Синей наколки ятагана, которую делают достигшим зрелости каварским мальчикам, у меня не было.
 — Он не кавар, — сказал Фарук и собрался ехать дальше, но главарь шайки оставался на месте и продолжал буравить меня взглядом.
 — Кто ты?
 — Я не кавар, — ответил я.
 — Он называет себя Хакимом из Тора, — сказал Фарук.
 — У северных ворот Тора, — произнес главарь, — есть колодец. Как он называется?
 — У северных ворот Тора колодца нет, — ответил я.
 — Как называется колодец возле мастерских седельщиков? — не унимался главарь.
 — Колодец Четвертой Попытки, — сказал я. — Более ста лет назад, на третьем году правления Шираца, тогдашнего бея города Тора, водоискатели с четвертой попытки вышли в тех местах на воду.
 Хорошо, что я посвятил несколько дней изучению города, прежде чем начал брать уроки владения ятаганом. Неумно выдавать себя за человека, о чьей жизни ты не имеешь ни малейшего понятия.
 — Ты говоришь со странным акцентом, — сказал главарь. — В Торе так не разговаривают.
 — Я не всю жизнь прожил в Торе, — ответил я. — Раньше я жил на севере.
 — Это каварский шпион, — сказал один из сподвижников главаря.
 — Я везу драгоценности Сулейману, вашему хозяину, — сказал я, — в обмен на финиковые кирпичи.
 — Надо его прикончить, — настаивал сподвижник.
 — Это твой курдах? — Главарь показал на ближайшего кайила.
 — Да.
 Проверяя караван, они клинками ятаганов отбрасывали полы курдахов, в которых могли укрыться кавары. Пока что им попадались скованные короткой цепью в пять звеньев за правую руку и левую ногу рабыни.
 — Кто внутри? — спросил он.
 — Никого, кроме моей рабыни.
 Он направил кайила к курдаху и вытянул ятаган, собираясь отбросить полу занавеса.
 Мой ятаган со звоном остановил его клинок.
 Все окаменели. Я видел, как пальцы сжимают рукоятки ятаганов, как опускаются копья.
 — Что, если ты прячешь внутри кавара? — спросил главарь.
 Острием своего клинка я отбросил занавес, и все увидели испуганную девушку, на которой из одежды были лишь ошейник и чадра.
 — Бедро, — приказал главарь.
 Девушка развернулась к нему левым бедром, на котором виднелось клеймо.
 — Это всего лишь рабыня, — разочарованно протянул второй бандит.
 Предводитель аретаев улыбнулся. Он успел разглядеть соблазнительные, сладостные изгибы маленькой рабыни.
 — Причем хорошенькая, — заметил он.
 — Приоткрой лицо, — бросил я.
 Девушка грациозно закинула руки за голову, пытаясь нащупать тесемки чадры. Тело ее при этом волнительно выгнулось. Раньше бы она это сделала по-другому. Я улыбнулся. Она становилась настоящей рабыней, сама того не подозревая.
 — Да, — повторил предводитель, — хорошенькая рабыня. — Глаза разбойника пожирали рот землянки, затем он жадно оглядел ее всю. — Поздравляю с прекрасной невольницей, — произнес он, обращаясь ко мне.
 Я принял похвалу, склонив голову.
 — Может быть, сегодня она нам станцует? — предложил он.
 — Она не умеет танцевать, — сказал я и добавил по-английски: — Ты еще не готова, чтобы танцевать для удовольствия мужчин.
 Алейна подалась назад.
 — Конечно нет, — ответила она по-английски, но я видел, как глаза ее загорелись возбуждением и любопытством. Вне всякого сомнения, она уже не раз представляла себя танцующей в свете костра по песку, под горящими взорами горианских воинов. Пройдет еще немало времени, прежде чем белокурая, холодная Алейна будет умолять: «Разреши, разреши мне танцевать для удовольствия мужчин».
 — Это варварка, — объяснил я главарю. — Я сказал ей, что она еще не готова танцевать для удовольствия мужчин.
 — Жаль, — проворчал он.
 На Горе принято, чтобы танцовщица удовлетворяла все желания, которые ей удалось вызвать у аудитории. Ей не позволяется возбудить людей и упорхнуть со сцены. Падая с последними тактами музыки на пол и отдавая себя на милость свободных мужчин, она может считать свой танец завершенным лишь наполовину. Ей еще предстоит заплатить за свою прелесть.
 — Тебе бы следовало научить ее танцевать, — сказал главарь.
 — Так я и сделаю, — ответил я.
 — Плеть может многому научить рабыню.
 — Мудрые и справедливые слова, — согласился я.
 — Хорошая рабыня, — проворчал он и поворотил кайила. Свита потянулась за ним, чтобы обследовать оставшуюся часть каравана. Его помощник, утверждавший, что я каварский шпион и что меня следует прикончить, смерил меня тяжелым взглядом и поскакал следом за всеми.
 — Совсем необязательно прибегать к плетке, когда будете учить меня танцам, господин, — лукаво произнесла Алейна по-гориански.
 — Знаю, — рассмеялся я. — Рабыня!
 Кулачки девушки сжались.
 — Надень чадру!
 Она повиновалась.
 — И не высовывайся.
 — Да, господин.
 Я увидел сверкающие гневом голубые глаза над желтой чадрой, рассмеялся и закрыл полог курдаха клинком ятагана.
 Постепенно, по мере того как девушка осознавала, что она рабыня в построенном — на рабстве мире и выхода у нее нет, в ней стали происходить разительные перемены. Ей начал нравиться ее ошейник и то, что она является собственностью мужчин. Она стала наглой и бессовестной, как и положено чужой собственности. Она стала задумываться над вещами, о которых не осмелилась бы подумать свободная женщина Она стала соблазнительной и привлекательной. Она стала чувственной, хитрой и умной; она стала собственностью Недавно она украла финик. И хотя я, конечно, ее наказал, в глубине души мне было приятно. Она становилась рабыней. Сегодня я видел, как она подняла чадру в присутствии мужчин. Я видел ее любопытство по поводу танцев. Она заявила, что плеть при обучении танцам не потребуется. Она считала себя внутренне свободной, рабыней лишь по имени и ошейнику, но в этом она ошибалась. Пусть потешится, решил я, пока настоящий хозяин не выбьет из нее последний остаток гордости.
 Прелестная Алейна, сама того не подозревая, делала большие успехи.
 Она становилась рабыней.




 Глава 5. ЧТО ПРОИЗОШЛО ВО ДВОРЦЕ ПАШИ СУЛЕЙМАНА


 — Что ты за нее хочешь? — спросил Сулейман, восседавший на сложенных на ковре подушках.
 Он носил каффию и агал с шитьем рода аретаев.
 Перед нами на полированном малиновом полу в расслабленной позе стояла девушка с прекрасным телом. Она смотрела в сторону, так что казалось, будто ей скучно. По правде говоря, с ее стороны это выглядело дерзостью.
 Обнаженные бедра едва прикрывала накидка из желтого торианского шелка. Ноги оставались босыми, зато на лодыжках, особенно на левой, висело множество колокольчиков. Желтая накидка еще больше подчеркивала соблазнительные изгибы ее тела. На шее был защелкнут золотой ошейник, ниже висело несколько цепей и ожерелий. Кисти рук украшали браслеты, а на самих руках красовались великолепные ' пластины. На левой руке их насчитывалось гораздо больше. Рабыня встряхнула роскошной белокурой гривой.
 — Приготовься доставить удовольствие свободному мужчине, — сказал я.
 Она была голубоглаза и светлокожа. Рабыня согнула колени, перенесла вес тела на пятки, высоко вскинула руки и соединила кисти.
 Я подал знак музыкантам. Раздался чистый звон цимбал, и Алейна начала свой танец.
 — Вам нравится рабыня? — спросил я Сулеймана.
 Он следил за ней, прикрыв узкие глаза тяжелыми веками.
 Лицо его не выражало никаких эмоций.
 — Любопытна, — заметил он равнодушно.
 Я снял с пояса кошелек, в котором хранил жемчуга. Разрезав нить, я выложил перед Сулейманом на низкий столик две драгоценные жемчужины. Он поочередно оглядел их, беря со стола большим и указательным пальцами. Несколько раз Сулейман смотрел сквозь них на свет. Я уже выяснил примерную рыночную стоимость этих камней и знал, сколько смогу получить за них финиковых кирпичей.
 Справа от Сулеймана сидел в скучающей позе еще один человек. Он тоже носил каффию с агалом и кафтан из шелка. Это был торговец солью из Касры.
 — Жаль, — произнес Ибн-Саран, — что не удалась наша общая поездка в Касру, а оттуда в Тор.
 — Меня срочно вызвали по важному делу, — сказал я.
 — Для меня это была большая потеря. — Ибн-Саран поднес к губам дымящийся кубок с черным вином.
 Сулейман щелчком пальца оттолкнул несколько жемчужин.
 Я сложил их в кошелек. Его интересовали бриллианты и опалы.
 И то и другое — большая редкость на рынке драгоценностей Тахари.
 Он поднял глаза на Алейну. Казалось, тело ее застыло. Между тем она танцевала. Со стороны можно было подумать, что она делает это против своей воли. Создавалось впечатление, что девушка старается не двигаться, но тело ее не слушается и подрагивает в такт сладостной музыке, выдавая в ней истинную рабыню. Глаза ее закрылись, зубки впились в нижнюю губу; она высоко вскинула руки и стиснула кулачки. Вопреки ее желаниям, тело девушки двигалось и продолжало соблазнять сидящих вокруг мужчин. Сулейман и Ибн-Саран лениво следили за проделками танцовщицы.
 Кстати, мне пришлось целый месяц проторчать в оазисе Девяти Колодцев, прежде чем удалось добиться аудиенции у Сулеймана.
 Не отрывая глаз от Алейны, Ибн-Саран поднял палец, и к нему с кувшином черного вина тут же метнулась босоногая рабыня в прозрачных шальварах и узкой накидке из красного шелка, оставляющей обнаженными живот и грудь. Она опустилась на колени и наполнила его кубок. Под прозрачной чадрой я разглядел металлический ошейник.
 Она даже не взглянула в мою сторону. Вместе с кувшином черного вина рабыня вернулась на свое место.
 Ибн-Саран поднял другой палец. К нему кинулась рыжеволосая белокожая рабыня, также одетая в чадру, шальвары и накидку. В руках она держала поднос с разными сортами сахара и ложками. Опустившись на колени, она поставила поднос на стол. Крошечной ложечкой, не превышающей в диаметре одной десятой хорта, она отмерила четыре порции белого сахара и шесть желтого, после чего разными ложечками размешала белый и желтый сахар.„По-том она прижала кубок к щеке, проверяя температуру. Поймав взгляд Ибн-Сарана, рабыня поцеловала кубок, протянула его купцу и, склонив голову, удалилась.
 Я даже не обернулся, чтобы посмотреть на первую девушку, налившую вина из серебряного кувшина.
 Интересно, кому она принадлежит, Ибн-Сарану или Сулейману. Скорее всего Сулейману, поскольку мы находились у него в гостях.
 Сулейман неохотно отодвинул еще два камня. Я положил их в кошелек.
 Танцуя, Алейна обернулась. Я улыбнулся. Под желтым шелком виднелся еще не заживший синяк. Она получила его на четвертый день после того, как к нам присоединилась высланная из оазиса Четырех Колодцев охрана. Это случилось на водопое. Алейна несла на голове огромный кувшин со взбитым молоком верра. Я видел, как все произошло, и считаю, что она сама напросилась. Алейна проходила мимо сидящего в тени красивого широкоплечего кочевника и вдруг принялась соблазнительно раскачивать бедрами. Кочевник вскочил на ноги и жесткими, как клеши, пальцами ущипнул ее за ягодицу. Визг рабыни был слышен за четверть пасанга. Она перепугала кайилов и верров, бурдюк полетел на землю; к счастью для нее, швы не разошлись. Она развернулась к обидчику, но кочевник, горой возвышаясь над невольницей, произнес:
 — У тебя красивая походка, рабыня.
 Она попятилась, споткнулась и, наконец, уперлась спиной в покосившийся ствол флахдаха.
 — Ты хорошенькая рабыня, — продолжал он. — Я был бы не против с тобой побаловаться. — Она отвернулась, а он положил руку на ее грудь. Алейна подалась назад, царапаясь голой спиной о ствол дерева и отчаянно мотая головой. Таким образом ей удалось вскарабкаться почти на фут по стволу покосившегося дерева, прежде чем он впился поцелуем в ее губы, прямо через чадру, на которой осталась кровавая отметина. Затем он схватил ее за волосы и несколькими узлами завязал их на дереве, после чего повернулся и ушел. Она стояла возле дерева на коленях и рыдала, отчаянно пытаясь развязать невидимые узлы. Прошло более десяти ен, прежде чем, к удивлению всего лагеря, ей удалось освободиться. Самое досадное, что ее увидела Айя, рабыня Фарука, которая учила ее различным вещам. Айе не понравилось, что Алейна прохлаждается у дерева, а бурдюк со взбитым молоком верра валяется в пыли. Прежде чем Алейне удалось окончательно развязаться, Айя успела несколько раз огреть ее своим излюбленным предметом обучения — уздечкой для кайила с узлами.
 — Лентяйка! — вопила она. — Все никак не наиграешься! Несчастная Алейна поставила бурдюк на голову и побежала исполнять порученную работу. Вечером, после того как Айя посчитала, что на сегодня хватит, и отпустила Алейну, рабыня прибежала ко мне жаловаться.
 — Ну разве он после этого не ужасная скотина? — закончила она своей рассказ.
 — Да, — кивнул я, — он — ужасная скотина.
 — Почему ты не вмешался?
 Я пожал плечами:
 — По-моему, ты и сама прекрасно справилась.
 — Вот как? — произнесла она и через несколько минут добавила: — Разве ты не должен защищать свою собственность?
 — Должен, если она представляет какую-нибудь ценность.
 — О! — вырвалось у Алейны, и она опустила глаза.
 — Сними с меня тапочки, — приказал я. Она послушно согнулась.
 Поздно вечером, свернувшись клубком у меня в ногах, она вдруг заговорила:
 — Господин?
 — Да?
 — Он ужасная скотина, ведь так?
 — Так.
 Наступила долгая пауза. Затем я услышал:
 — Как ты думаешь, я еще увижу его?
 — Кочевники бедные люди. Я полагал, ты хочешь достаться богатому.
 — Я не собираюсь ему доставаться! Я его ненавижу!
 — О! — произнес я.
 Спустя некоторое время она сказала:
 — Господин?
 — Да?
 — Как ты думаешь, господин, увижу ли я его еще раз?
 — Не знаю.
 В темноте я услышал, как звякнула намотанная на ее лодыжку цепочка. Невольница замерла, стоя на коленях. Голова ее прижалась к циновке.
 — Господин, — прошептала она.
 — Да? — отозвался я.
 — Может быть, я начну учиться танцевать?
 — Кто это «я»?
 — Алейна, твоя рабыня, господин, умоляет тебя научить ее танцевать.
 — Может быть, ее и научат.
 Некоторое время мы молчали.
 — Алейна?
 — Да, господин?
 — Считаешь ли ты в глубине души себя рабыней?
 — Может ли девушка ответить честно?
 — Конечно.
 — Я никогда не стану истинной рабыней, — ответила она. — Я женщина с Земли.
 — О, — сказал я и улыбнулся.
 Снаружи доносился шорох ветра, фырканье кайилов и перекличка стражников.
 — Почему Алейна решила учиться танцевать? — спросил я.
 Девушка задумалась, потом вздохнула:
 — Алейна думает, что это доставит ей удовольствие и займет ее время. К тому же это пойдет на пользу здоровью. Это поможет ей сохранить фигуру.
 — Алейна, — сказал я, — хочет танцевать, причем танцевать истинно женские танцы, потому что в глубине сердца она хранит секрет.
 — В чем же секрет Алейны? — спросила она.
 — В том, что в глубине души она хочет стать рабыней.
 — Ерунда! — воскликнула девушка.
 — Есть и еще одна тайна, — сказал я. — О которой не знает сама Алейна.
 — Что еще за тайна?
 — То, что, желая в глубине души стать рабыней, Алейна не заметила, как уже стала ею.
 — Нет! — крикнула девушка. — Нет! Нет!
 — Она из тех девушек, для которых клеймо и ошейник лишь внешние подтверждения внутреннего состояния
 — Нет!
 — Для таких девушек клеймо — разглашение давно не существующей тайны.
 — Нет! — крикнула она.
 — Клеймо и ошейник, Алейна, — это то, что тебе надо.
 — Нет! — Она зарыдала, и я услышал, как пальцы ее пытаются сорвать ошейник.
 — Радуйся, что он у тебя на теле! Многие девушки о нем только мечтают!
 Она долго плакала в темноте и отчаянно тянула себя за ошейник.
 Ибн-Саран потягивал густое черное вино и смотрел на танцующую перед ним рабыню в желтой шелковой накидке.
 Я видел, что ее прелести произвели на него впечатление.
 Она изогнулась, вытянула ногу и, следуя музыке, медленно гладила ее руками.
 Алейна была действительно хороша, поскольку в душе ее пылал огонь рабыни.
 Время от времени она бросала на нас лукавый взгляд, словно желая сказать — вот я исполняю для вас танец рабыни, а между тем в глубине души я совершенно свободна. Вы меня так и не приручили. И никогда не приручите. Меня приручить нельзя. Ни один мужчина не сумеет меня приручить.
 Придет время, и она поймет, что уже давно стала настоящей рабыней. В таких делах спешить не следует. В Тахари мужчины очень терпеливы.
 Перед Сулейманом лежало пять камней, три бриллианта с красными и белыми проблесками и два опала, один обычный, молочного оттенка, другой — редкий пламенный опал, голубой с зеленым. На Земле опалы не очень ценятся,
 зато на Горе они большая редкость. Я привез уникальные экземпляры, отполированные яйцеобразные камни. Конечно, их стоимость не дотягивала до стоимости бриллиантов.
 — Что ты хочешь за эти камни? — спросил Сулейман.
 — Сто весов финиковых кирпичей.
 — Это слишком много.
 Я и сам знал, что запросил лишнее. Трюк заключался в том, чтобы изначально назвать высокую цену, а потом прийти к разумному компромиссу. При этом нельзя запрашивать слишком много, чтобы не оскорбить умного и уважаемого человека. Завысить цену — значит дать понять, что считаешь собеседника за дурака. В случае с Сулейманом это могло привести к весьма нежелательным для меня последствиям, как, например, немедленное обезглавливание, а то и что-нибудь похуже, в зависимости от его настроения.
 — Двадцать весов финиковых кирпичей, — сказал он.
 — Это слишком мало.
 Сулейман разглядывал камни. Он и сам понимал, что это не цена.
 Сулейман умел разбираться в товарах. Он обладал вкусом. К тому же он был очень умным человеком.
 Он уготовил мне ловушку.
 То, что это ловушка, я осознал ночью. Шла шестая ночь после присоединения к каравану Фарука людей из племени аретаев. Помощник предводителя, второй после него человек в отряде, подъехал к моему шатру. Именно он требовал прикончить меня как каварского шпиона. Звали этого человека Хамид.
 Он подозрительно огляделся, затем ввалился в шатер и уселся на мои циновки. Я не собирался его убивать.
 — Ты привез камни для продажи Сулейману, высокому паше из рода Аретаев, — сказал он.
 — Да, — ответил я.
 — Отдай их мне. — Хамид явно волновался. — Я передам их Сулейману. Он все равно тебя не примет. А я отдам тебе их цену в финиковых кирпичах.
 — Не очень удачный план, — сказал я.
 Глаза его сузились, а злое лицо потемнело.
 — Выйди, — сказал он Алейне. Я еще не успел ее стреножить.
 Девушка вопросительно посмотрела на меня.
 — Выйди, — кивнул я.
 — Не хочу говорить при рабыне, — пояснил он.
 — Понимаю. — Если он собрался меня убить, умнее делать это без свидетелей, путь даже и рабов.
 — Вокруг много каваров, — улыбнулся он. — Очень много.
 По правде говоря, я и сам заметил, что последние несколько дней на горизонте то и дело появляются группы всадников.
 Когда наша охрана выезжала им навстречу, они исчезали.
 — Поблизости целый отряд каваров, — сказал Хамид, — числом от трехсот до четырехсот человек.
 — Разбойники?
 — Кавары. И люди из подчиненного им племени та'кара. — Он пристально посмотрел на меня. — Скоро может начаться война. Караванов не будет. Купцы не осмелятся идти через пустыню. Кавары не хотят, чтобы купцы добирались до Сулеймана. Они хотят, чтобы вся торговля шла через оазис Серебряных Камней. — Это был оазис племени чаров, одного из подчиненных каварам племен. Название происходит со стародавних времен, когда умирающие от жажды путешественники вышли рано утром к воде. На окружающие источник камни выпала роса. В лучах утреннего солнца она сверкала как серебро. Роса, кстати, весьма частое явление в Тахари. За ночь на камнях концентрируется много влаги. Понятно, что первые же лучи солнца мгновенно ее выжигают. Иногда кочевники чистят камни и выставляют их на ночь, а утром слизывают воду.
 Напиться таким способом, конечно, нельзя, но губы и язык освежить можно.
 — Если кругом так много каваров и та'кара, значит, вы не сможете обеспечить безопасность каравана? — В самом деле, в случае войны охрана в сто человек могла скорее спровоцировать атаку.
 Хамид, заместитель Шакара, предводителя отряда аре-таев, пропустил мое замечание мимо ушей. Вместо этого он сказал:
 — Дай мне камни. Я сохраню их в безопасности. Иначе они могут достаться каварам. Я передам их Сулейману. Он не станет встречаться с тобой. Я за тебя поторгуюсь. Ты получишь хорошую цену в финиковых кирпичах.
 — Я сам поторгуюсь с Сулейманом, — сказал я.
 — Каварская сволочь! — прошипел он.
 Я промолчал.
 — Дай мне камни!
 — Нет, — сказал я.
 — Ты планируешь добиться аудиенции Сулеймана, чтобы его убить! И получить за это финиковых кирпичей. Тебе понадобится кинжал!
 Он прыгнул как дикий кот, но на моем месте уже никого не было. Я выбил ударом ноги шест, на котором держался шатер, и выкатился наружу.
 — Эй! — вопил я что было сил. — На помощь! Грабители!
 Ко мне немедленно бросились несколько человек, среди них предводитель отряда Шакар. Вокруг тут же столпились погонщики и гуртовщики. По сигналу Шакара принесли факелы. Из-под рухнувшего шатра выбрался Хамид.
 — Да это же благородный Хамид! — воскликнул я. — Прости меня, высокочтимый господин! Я по ошибке принял тебя за грабителя.
 Хамид с проклятиями отряхивал песок с одежды.
 — Только неуклюжий человек может обвалить себе на голову шатер, — проворчал предводитель отряда, засовывая ятаган в ножны.
 — Зацепился, — огрызнулся Хамид и, не оборачиваясь, скрылся в темноте.
 — Поставь шатер, — приказал я испуганной Алейне
 — Да, господин.
 Затем я отправился к Фаруку. Я не хотел, чтобы он терял людей.
 Атаки каваров пришлось ждать недолго. Она началась около десяти часов утра на следующий день, когда наступил горианский полдень. Я даже не удивился, когда вылетевшие навстречу противнику воины аретаев поворотили кайилов и ускакали в пустыню, бросив караван на произвол судьбы. Каваров было действительно много.
 — Не сопротивляться! — скомандовал Фарук своей охране, разъезжая из конца в конец каравана. — Не сопротивляться!
 Спустя несколько мгновений на нас налетела толпа каваров. Бурнусы были отброшены за спину, в руках угрожающе торчали копья. Охрана Фарука, повинуясь его приказу, повтыкала копья и ятаганы в песок.
 Рабыни визжали от страха.
 Кавары приказали мужчинам спешиться. Всех согнали в кучу. Погонщикам было приказано выстроить всех кайилов в один ряд. Разбойники наугад открывали ящики или вспарывали мешки, пытаясь определить, что везет караван.
 Один воин провел копьем черту на песке.
 — Разденьте женщин и выстройте их вдоль этой линии, — приказал он.
 Женщин выстроили в одну длинную шеренгу. С некоторых ятаганами сорвали одежду и чадру. Я видел, как Алейну выдернули из курдаха и швырнули на песок. Она в ужасе припала к земле. Какой-то воин, не слезая с кайила, острием копья сорвал с нее чадру.
 — Смотри, какая красавица! — воскликнул воин.
 Острое как бритва копье уперлось ей в грудь.
 — Становись в ряд, рабыня! — приказал он.
 — Да, господин, — пролепетала Алейна.
 — А ты почему не разоружился? — спросил меня подъехавший кавар.
 — Я не подчиняюсь Фаруку.
 — Ты едешь с караваном, разве не так?
 — Мы идем в одну сторону, — сказал я.
 — Бросай оружие и слезай на землю! — приказал он.
 — Нет.
 — Мы не хотим тебя убивать, — сказал кавар.
 — Мне приятно это слышать, — ответил я. — И у меня нет планов убивать вас.
 — Если это аретай, убей его! — распорядился проезжающий мимо всадник.
 — Ты аретай? — спросил меня воин.
 — Нет.
 Я видел, как некоторых кайилов отвели в сторону. Других оставили с погонщиками.
 Топчущиеся животные подняли страшную пыль. Она покрывала щиколотки и икры выстроенных в шеренгу рабынь. Девушки прикрывали глаза от палящего солнца и пыли. Двое тяжело кашляли, некоторые приплясывали, их маленькие босые ножки не выдерживали жжения раскаленного песка. Вдоль шеренги разъезжал видный кавар, осматривая добычу. Он выкрикнул команду, и первой из строя вытолкали Алейну.
 Я был безмерно доволен, что кавары посчитали ее достойной добычей.
 — Встань сюда, девушка, — приказал кавар.
 Меня это не удивляло. Она с каждым днем становилась все лучше и лучше. Рано или поздно она должна была возрадоваться своему состоянию рабыни и по-настоящему возлюбить ошейник. На Земле ее приучали подражать противоестественному поведению и совершать поступки, противные собственной природе. На Земле больше всего боялись, что мужчины и женщины станут самими собой и женщинам захочется быть рабынями. На Горе это как раз считалось нормой. Как ни странно, но основным чувством живущей в рабстве женщины является благодарность. Иногда мне не ясно, за что 'могут испытывать такую благодарность полностью зависящие от чужой воли люди.
 Рядом с Алейной стояли уже восемь девушек. Шестерых кавары забраковали.
 — Бегите к своим хозяевам, — приказали им воины, и те в слезах покинули шеренгу. Я видел, что Алейне нравится возглавлять колонну отобранных рабынь. Еще больше ей понравилось, что Айя, которая успела попортить ей немало крови, была отвергнута каварами. Алейна выпрямилась и гордо ожидала, пока ее закуют в цепи. До этого, естественно, не дойдет.
 — Я тебе советую бросить оружие и слезть на землю, — повторил кавар.
 — А я тебе советую забирать своих дружков и подобру-поздорову сматываться, — ответил я.
 — Не понимаю, — нахмурился он.
 — Если бы ты был аретаем, — спросил я, — сдал бы ты караван без боя?
 — Конечно нет, — ответил он и побледнел.
 — Несмотря на то что я вижу пыль на востоке, я бы не стал на вашем месте бежать на запад. Это было бы наиболее естественной реакцией испуганных, растерявшихся людей. Там вас и станут ждать. Учитывая протяженность территории и количество воинов, которых могут собрать аретаи, они попытаются окружить вас вместе с караваном. Так вот, я бы вам рекомендовал, хотя и я могу ошибиться, бросать все и уходить на юг.
 — На юг! — опешил он. — Да там же земля аретаев!
 — Зато там они точно не устроят засады. А вы всегда можете свернуть в сторону.
 Кавар привстал на стременах, затем подозвал проезжающего мимо начальника. Они вдвоем вглядывались в растянувшееся на несколько пасангов облако пыли, которое, словно клинок огромного ятагана, двигалось в нашу сторону.
 — Бежим! — крикнул начальник.
 — Вначале узнайте, сколько их, — сказал я. Начальник уставился на меня.
 — Ну и сколько же их? — спросил он.
 — Точно не знаю. Полагаю, достаточно для того, чтобы осуществить задуманное.
 — Кто ты?
 — Тот, кто направляется в оазис Девяти Колодцев.
 Начальник поднялся в стременах и поднял копье. Всадники выстраивались к маршу. Сердито пиная кайилов, кавары покинули лагерь.
 Они поскакали на юг. Командовал ими умный человек. Я подъехал к Алейне. Она взглянула на меня.
 — Похоже, тебя не закуют в цепи, — сказал я.
 — Я так рада, — ответила девушка.
 — Не расстраивайся, — успокоил я ее. — Они еще успеют тебе надоесть. Тебя будут заковывать часто и надолго.
 — Вот как? — вздернула она носик.
 — Посмотришь, — заверил я рабыню. Она лукаво улыбнулась.
 — Они хотели заковать меня самую первую, — засмеялась она. — Я стояла самой первой в шеренге. Мне пришлось бы вести за собой всех рабынь!
 — Тебе бы никуда не пришлось их вести, — сказал я. — По пустыне рабынь не водят. Их сковывают попарно и перебрасывают через седло кайила.
 — Если бы мы пошли пешком, — упрямо повторила она, — я бы шла первой.
 — Конечно, — сказал я и поднял ее в седло.
 — А я между тем не самая высокая, — заметила она. — Там были девушки выше меня ростом.
 — Ты случаем не наглеешь? — поинтересовался я.
 — Ну, конечно нет, господин, — замотала она головой. — Но ведь все это означает, что я самая красивая!
 — Среди тарсков даже слин в цене.
 — О, господин, — вздохнула она, и я посадил ее в курдах. Она встала на колени. Кончиком копья я поднял с песка ее чадру и бросил к ее ногам.
 — Почини и прикрой свой ротик. Что-то последнее время он стал очень часто открываться.
 — Хорошо, господин.
 Я посмотрел на восток. В сторону каравана скакало не менее четырехсот всадников.
 — Господин, — позвала девушка.
 — Что еще?
 — Я знаю, что я красивая.
 — Кто тебе сказал? — спросил я.
 Алейна стояла в курдахе на коленях, положив чадру на ноги. Потом она выпрямилась и гордо вскинула подбородок. Шея у нее действительно была великолепна, длинная, белая, аристократическая. Даже металлические застежки ошейника смотрелись на ней как дорогое украшение. Глаза ее сверкали поразительным голубым цветом, а по плечам рассыпалась роскошная белокурая грива.
 — С чего ты взяла, что ты красивая? — спросил я.
 Она встряхнула головой, а потом взглянула мне прямо в глаза. Пальцы ее поглаживали металлический ошейник.
 — Потому что меня взяли в рабство.
 Я вытащил ятаган, намереваясь закрыть полог курдаха.
 Аретаи неслись в направлении каравана. До них оставалось не более двух пасангов. Теперь я видел, что с запада в нашу сторону тоже скакало человек двести всадников. Рассчитано было неплохо, только каваров к этому времени уже и след простыл.
 — Разве я не права, господин?
 — Конечно, права, рабыня. Если бы мужчины не посчитали тебя красивой, они бы с радостью оставили тебя на свободе. Только самые красивые девушки удостаиваются клейма и ошейника. Чем красивее и оригинальнее выглядит женщина, тем больше у нее шансов угодить в рабство.
 Она смотрела на меня широко открытыми голубыми глазами.
 — Когда настоящий мужчина видит красивую женщину, ему хочется ею обладать.
 — В этом мире они могут себе это позволить.
 — В этом мире они так и живут.
 — Бедные женщины! — вздохнула Алейна. Я пожал плечами.
 — Господин, — позвала она. — Да?
 — Можно, чтобы Алейна, твоя послушная девушка, твоя исполнительная рабыня, начала учиться танцевать?
 — Ты еще не забыла молодого кочевника? — спросил я. Она мрачно потупила взор.
 — Не умея танцевать, тебе будет трудно его покорить.
 — Да он просто скотина! — взорвалась она. — Он ужасный! Ужасный! Ты видел, как он меня оскорбил?
 — А ведь ты можешь попасть к такому же.
 — Ужасно, — простонала она и заплакала.
 Невзирая на ее возмущение, я ощупал ее тело. Оно было горячим и влажным.
 — Хорошо, маленькая Алейна, — сказал я. — Я научу тебя танцевать, ибо в твоем теле горит огонь рабыни.
 — Нет!
 — Огонь рабыни, — повторил я и захлопнул полог курдаха.
 С востока и с запада на караван налетели визжащие аретаи с копьями и ятаганами. Ни каваров, ни та'кара они не нашли.
 Сулейман был умным и рассудительным человеком. К тому же он обладал большим вкусом. Он внимательно изучал камни. Он подготовил мне ловушку. — Двадцать пять весов финиковых кирпичей, — сказал он.
 — Девяносто, — ответил я.
 — Ты назвал слишком высокую цену.
 — Но твоя цена, великий паша, показалась мне чересчур низкой.
 — Где кавары? — заорал Шакар, предводитель аретаев, когда его отряд окружил караван. Рядом с ним восседал на кайиле его сподвижник Хамид.
 — Уехали, — пожал я плечами. Если бы они попались в ловушку, живым не ушел бы никто.
 Таких людей, как Сулейман, надо уважать.
 Реальная стоимость камней, как я выяснил в Торе, составляла от шестидесяти до восьмидесяти весов финиковых кирпичей. Естественно, меня интересовал не торг, а возможность встретиться с Сулейманом. Прошел уже месяц с тех пор, как я приехал в оазис. И только сегодня паша согласился принять меня. Не так давно сюда же прибыл с караваном Ибн-Саран. Всего в Девяти Колодцах проживало около двадцати тысяч человек, в основном мелкие фермеры и ремесленники с семьями. Это был один из самых крупных оазисов в Тахари. Для меня было очень важно повидать Сулеймана. В подтверждение своей легенды я хотел продать ему камни. Кроме того, получив за камни финиковые кирпичи, я мог бы по дороге на восток с успехом выдавать себя за торговца финиковыми кирпичами. Меня не оставляло подозрение, что согласие Сулеймана предоставить мне аудиенцию как-то связано с прибытием в оазис Ибн-Сарана. Похоже, он решил защищать мои интересы. Конечно, он помнил меня по дому Самоса. Я уже решил, что, если не удастся увидеть Сулеймана в ближайшее время, надо отправляться дальше. Без проводника это было чрезвычайно опасно. В Тахари принято убивать тех, кто пришел составлять карты этой страны. Местные жители хорошо знают пустыню и не хотят, чтобы ее узнали другие. Без проводника, знающего, где искать воду, отправляться в Тахари — самоубийство. Я предлагал проводникам хорошие деньги, но ни один человек до сих пор не откликнулся. Все ссылались на угрозу войны, утверждая, что в такое время отправляться в путь чрезвычайно опасно. Я подозревал, что им просто запретили соглашаться. Удалось вроде бы уговорить одного парня, но на следующее утро он явился ко мне и сказал, что передумал. Слишком опасно в такое время пускаться в путь по пустыне. Иногда мне попадался Хамид, помощник Шакара, предводителя отряда аретаев. Он по-прежнему был уверен, что я каварский шпион. Но как только в оазис прибыл Ибн-Саран, меня допустили к Сулейману. Может быть, Сулейман ждал Ибн-Сарана? У меня создалось впечатление, что Ибн-Саран пользовался в Девяти Колодцах влиянием большим, чем можно было ожидать от простого торговца солью. Я видел, как люди отступают в сторону перед его кайилом и приветственно поднимают руки.
 Танцуя, Алейна почувствовала силу и власть Ибн-Сарана. Полураздетой танцовщице, демонстрирующей свою красоту, нетрудно определить, кто из смотрящих на нее обладает силой и властью. Я даже не знаю, как им это удается. Конечно, в определенной степени многое зависит от одежды, но гораздо важнее, как я понимаю, манера держаться, уверенность в себе, взгляды, которые мужчина бросает на понравившуюся ему женщину. Рабыня чувствует, обладает ли желающий ее мужчина силой и властью. На подсознательном уровне взгляд властного мужчины потрясает женщину, и она начинает лезть из кожи вон, чтобы понравиться ему еще больше. К рабыням это относится в особой степени, поскольку у них женское начало оголено самым бесстыдным и наглым образом. Ибн-Саран равнодушно взирал на танцовщицу и потягивал горячее черное вино.
 Алейна бросилась перед ним на пол, подергиваясь в такт музыке. Мне показалось, что она увидела в нем богача, который сумеет обеспечить ей жизнь, свободную от унизительных трудов обычной женщины. Она надеялась, что с ним ей не придется размалывать зерна тяжелым пестиком, шить одежды, взбивать молоко в бурдюках и выпасать скот на жаре.
 Я наблюдал, как она извивается, ползает на животе, дергается, стонет и простирает к нему руки.
 За уроки танцев, которые начались сразу же после нашего прибытия в оазис Девяти Колодцев, я заплатил сущие гроши, а между тем стоимость Алейны возросла раза в два или три. Плата за уроки была, с моей точки зрения, неплохим вложением денег. Моя собственность росла в цене. Но самое главное — уроки принесли неоценимую пользу самой девушке. Она окунулась в учебу с невероятной энергией и прилежанием, часами отрабатывая такие простые движения, как вращение кистью.
 Ее учила танцовщица из кофейни по имени Селейна. Вместе с ней я взял в аренду флейтиста, а чуть позже игрока на каске.
 Как-то раз я зашел посмотреть, как идут дела. Алейна лежала на песке, вся мокрая от пота и увешанная колокольчиками.
 — Часто тебе приходится ее бить? — поинтересовался я у Селейны.
 — Что вы, — откликнулась рабыня. — Никогда не видела таких усердных учениц.
 — Играйте, — приказал я музыкантам.
 Они играли до тех пор, пока я не остановил их, подняв кверху палец. В ту же секунду Алейна замерла, высоко подняв правую руку и положив левую на бедро. Взгляд ее замер на пальцах левой руки, словно она не могла поверить, что они осмелятся погладить ее кожу. Затем она вышла из позы, встряхнула головой и, тяжело дыша, спросила:
 — Нравится ли господину его девочка?
 — Очень, — ответил я. — Вне всякого сомнения, ты понравишься и молодому кочевнику.
 Она презрительно фыркнула.
 — Такие, как он, для меня больше не существуют. — Она тут же склонила головку и прикусила губу — Конечно, господин сделает так, как сочтет нужным, но ведь богатый человек даст за меня больше денег.
 Она опустилась на колени, пот струился по ее гладкому телу и капал на песок.
 — Пожалуйста, господин, продай меня богатому человеку.
 Я жестом приказал ей подняться и дал знак музыкантам.
 Начался новый танец.
 Я наблюдал за ее движениями. Не исключено, что она сумеет заинтересовать и солидного покупателя.
 А что, если, подумал я, продать ее Сулейману? Танцевала она хорошо.
 — Первый раз вижу, чтобы рабыня так быстро и естественно усваивала науку танцев, — похвалила ее Селейна.
 — Она прирожденная рабыня, — отозвался я.
 — Разве может женщина чувствовать себя другой в ваших руках? — произнесла Селейна, глядя мне в глаза.
 — Иди в альков, — приказал я. В конце концов, я ее арендовал. — А ты работай, — сказал я Алейне.
 — То, что я хорошо танцую, — заявила Алейна, не прекращая двигаться в такт музыке, — еще не значит, что я прирожденная рабыня.
 Я улыбнулся и пошел в альков вслед за Селейной.
 — Меня еще не укротили! — выкрикивала Алейна. — Еще ни один мужчина меня не укротил!
 — А ну, на колени! — обернулся я.
 Алейна немедленно опустилась на колени.
 — Скажи: «Меня укротили».
 — Меня укротили, — с готовностью повторила она.
 Это был бунт покорности.
 — Работай дальше, — сказал я.
 Музыканты заиграли, и девушка возобновила свой танец. Это выглядело великолепно. И неправдоподобно. Эта дурочка действительно не подозревала, что она — прирожденная рабыня.
 Я любовался ее движениями.
 Она призывно мне улыбнулась. Я наблюдал, как закружились ее светлые волосы, когда она начала бешено вращаться. Глаза ее на мгновение фиксировали какую-то точку в комнате, танцовщица делала поворот, голова ее резко дергалась, и она снова смотрела в ту же точку. Затем она закончила вращение и замерла, высоко подняв руки над головой. Тело прямое, живот втянут, правая ножка вытянута, пальчики едва касаются пола. Затем она снова приняла исходную позицию. В Тахари хорошо заплатят за ее белую кожу. Светлые волосы и голубые глаза еще больше повышали ее стоимость. Но самое главное достоинство заключалось в том, что девчонка выглядела дьявольски красивой, как на мордашку, так и на фигуру. Тело ее было хоть и не полным, но удивительно соблазнительным и округлым. По земным меркам она была пять футов четыре дюйма ростом. Личико у нее было просто прелестно, особенно губы. Удивительно женственное лицо. На таком лице читаются все эмоции. Губы начинают быстро дрожать, глаза быстро увлажняются и наполняются крупными слезами. Она очень легко обижалась и не умела контролировать своих чувств, что для невольницы всегда считалось большим плюсом. Ее ранимость и четкая выраженность чувств делали ее особо желанной и уязвимой для мужчин. Эти качества облегчали им задачу и приносили дополнительную радость. Как-то раз я увидел ее почерк. Он выдавал бьющую через край женственность. Особенно же это проявлялось в танце. В ее животе горел огонь рабыни. С ней проблем не возникнет. Она принесет хорошую прибыль. Приобрести Алейну, прикидывал я, сможет позволить себе только состоятельный человек.
 Большая удача привезти такую девушку на юг. Я не сомневался, что она окупит себя в несколько раз.
 — Господин! — позвала меня из алькова Селейна, танцовщица из кофейни. Она стояла за опущенным шелковым пологом. Одежду она уже сбросила.
 — Пожалуйста, господин! — умоляюще произнесла она. Под тесемками колокольчиков я видел металлическое кольцо на шее. .
 Я направился к ней.
 Позади меня раздавался бой барабана и завывание каски, затем наступила пауза и послышались поучения флейтиста, который, взяв Алейну за талию, учил ее движениям бедер.
 Снова забил барабан. Селейна протянула ко мне руки. Я прикоснулся к полуоткрытым губам.
 — Господин хочет взять меня медленно?
 — Да, — сказал я.
 — Селейна очень любит господина.
 Повинуясь ленивому жесту Ибн-Сарана, Алейна медленно поднялась с малинового мозаичного пола, грациозно вытянулась, поднялась на колени и тряхнула очаровательной белокурой гривой. Затем, не сводя глаз с Ибн-Сарана, рабыня распростерлась на каменных плитах и поцеловала пол рядом с его туфлями, после чего подняла голову. Похоже, девчонка решила достаться именно ему. Он был ее «богач». Он щелкнул пальцами, повелевая ей подняться. Она бесстыдно вытянула правую ногу и медленно встала, держа руки над головой.
 — Можно раздеть твою рабыню? — спросил Ибн-Саран.
 — Конечно, — кивнул я.
 Ибн-Саран щелкнул пальцами, и она тут же сбросила с себя перевязь из желтого шелка и, как мне показалось, с презрением отшвырнула ее в сторону. Я видел, что невольница возбуждена и взволнована интересом к своей персоне. Хорошенькая Алейна не собирается молоть зерно и взбивать молоко. Это работа для уродин и свободных женщин. Она слишком хороша и соблазнительна.
 Я решил наконец попробовать дымящегося черного вина и тоже щелкнул пальцами. На медленном огне постоянно подогревался огромный серебряный кувшин. Увидев мой жест, присматривающая за вином белокожая черноволосая рабыня опустилась возле кувшина на колени и замерла. Я видел, что она в чем-то не уверена. Как и все обслуживающие стол невольницы, она носила собранные на щиколотках прозрачные шальвары и накидку, оставляющую голыми живот и ребра. Лицо девушки скрывала чадра. Затем она стремительно поднялась на ноги и налила в маленький кубок горячей густой жидкости. Чадра помешала мне разобрать надпись на ошейнике. Я хотел узнать, кому принадлежит эта рабыня. Скорее всего, Сулейману, но, впрочем, кто знает. Другая девушка, белокожая и рыжая, тоже в накидке, шальварах, чадре и колокольчиках, кинулась ко мне с подносом, на котором были разложены сахар и ложечки. Я отвернулся. Я ее не звал. Рабынь подбирали по цвету волос — одну для черного вина, другую, рыжую, для сахара.
 Алейна сорвала с себя последнюю полоску ткани, прикрывающую бедра, и медленно поглаживала свою шелковистую кожу.
 Прикрыв тяжелые веки, купец наблюдал за искусным стриптизом. Он был настоящий знаток рабынь.
 Я тоже считал себя специалистом в этой области, хотя с благородным Ибн-Сараном тягаться не мог. Так, например, я вспомнил, что в свое время упустил девчонку, которая сейчас наливала нам черное вино. Это была великолепная рабыня, смотреть на нее означало хотеть ее. Так вот, вместо того чтобы в свое время купить ее и притащить на цепи в свой дом, я промедлил, а когда спохватился и послал на аукцион Лидиуса Таба, своего доверенного человека, ее уже купили. С тех пор я потерял ее след.
 Значит, однажды она уже посмела расстроить меня, мужчину. За это она должна понести наказание. Я не купил ее в Лидиусе. В те времена я разыскивал в северных лесах Талену, я хотел ее освободить, привести в Порт-Кар и начать все сначала. Не самым удачным было бы появиться
 перед ней с фантастически красивой черноволосой потаскухой в ошейнике, на котором выгравировано мое имя. Да Талена просто перерезала бы ей горло. Кстати, я часто думаю, был ли смысл освобождать тогда Талену. Такие, как она, все равно рано или поздно попадают в рабство. А что до черноволосой потаскушки, которая сейчас разливала нам вино, то ее давнишний побег с Сардара не принес ей желаемой свободы. Землянку мгновенно выловили женщины-пантеры и выставили на аукцион Лориуса. Там ее и купил Сарпедон, трактирщик из Лидиуса. Я нашел ее в паршивой таверне, подающей дешевую пагу. Кстати, с Сардара она улетела на моем тарне. Но, разыскав ее в Лидиусе, я ее за это не убил. Я лишь воспользовался ею и оставил рабыней. От тарна я потом отказался. Он стоил в десять раз больше, чем могли дать за ее тело на любом аукционе. Но как он позволил другому человеку, кроме хозяина, сесть в седло? Сколько, интересно, должен стоить боевой тарн, который допустил, чтобы на него сел незнакомый человек, а тем более потаскуха? Я от него отказался. До сих пор, вспоминая тарна, мне хочется запороть ее до смерти. Взять хлыст и сорвать у нее все мясо с костей. Между тем я помнил, что до побега ей приходилось работать на Царствующих Жрецов. Тогда я был настолько романтичен, что мечтал вернуть ее на Землю. Бежав с Сардара, она отвергла мое предложение. Это был смелый поступок. И у него были свои последствия. Она сделала ставку. И проиграла. Я оставил ее рабыней.
 По сигналу Ибн-Сарана Алейна легким движением откинула чадру, и она отлетела на дюжину футов, после чего плавно, очень плавно, опустилась на плиты пола.
 Рабыня продолжала танец.
 Неужели там, в Лидиусе, эта девчонка всерьез вообразила, что я отпущу ее на свободу, я, человек, в чьих жилах течет горианская кровь и чьего тарна она загубила? Я ее не прикончил. Маленькая дура. Я вспомнил, как она уговаривала меня ее купить. Только рабыня может так приставать к человеку. Тогда я не сообразил, что рабство у нее же в крови. Я с грустью вспомнил то время, когда нам казалось, что мы дороги друг другу. Я вспомнил, как однажды, очевидно в бреду, я плакал и просил, чтобы она любила меня. Позже, а Торвальдсленде, я нашел противоядие от этой напасти. Я больше не плакал и не умолял о любви, как слабый, я смеялся, я сильной рукой надел на] нее ошейник и швырнул ее к своим ногам. Я сделал ее своей рабыней. Если женщину переполняет гордость, надо ее унизить и опустить на колени. Они любят принадлежать гордым мужчинам. Она молила об освобождении. Рабыня. А я был таким дураком, что однажды решил проявить о ней заботу. Было время, это правда, когда она служила Царствующим Жрецам. Я до сих пор состою у них на службе. Как давно это было. Тогда мы не знали, да и она сама не знала, что в душе она конченая рабыня. Это выяснилось в таверне Лидиуса. Мы думали, что она свободная женщина, которая выдает себя за рабыню. Там, в таверне, мы поняли, что она и есть рабыня. Не могло быть и речи о том, чтобы рабыня служила Царствующим Жрецам. Ошейник, согласно законам Гора, перечеркивает все прошлое. Когда Сарпедон запаял на ее шее металлический ошейник, ее прошлое свободной женщины исчезло, началась история рабыни.
 — Она сбежала с Сардара, — сказал мне тогда Самос. — Она выказала неповиновение. Ей нельзя верить. К тому же она слишком много знает.
 Он даже хотел послать в Лидиус своих людей, чтобы они ее выкупили, привезли в Порт-Кар и бросили в каналы на съедение уртам.
 — Ей нельзя доверять, — повторял он. — И она слишком много знает.
 — С красивой рабыней можно проделывать и более приятные вещи, чем кормить ею уртов, — возразил ему я.
 — Может, и так, — улыбнулся тогда Самос. — Может, и так.
 Каким же надо было быть дураком, чтобы всерьез пытаться вернуть такую похотливую самку на Землю. Имей я хоть чуть-чуть мозгов, я бы нацепил на нее ошейник и приковал бы к спинке своей кровати. Не стану отрицать, я ликовал от того, что она не укрылась на Земле. Это было бы нелепо и тривиально. Меня радовало, что такая красивая женщина осталась на Горе, где ее прелестью могли воспользоваться многие, и в том числе и я. На Земле ей было бы, пожалуй, безопаснее, но она предпочла Гор, она предпочла опасность, как и положено всякой красивой женщине без Домашнего Камня. Ей пришлось расплачиваться своей красотой. Расплачиваться с сильными мужчинами, носителями примитивной культуры. Она сделала ставку. И проиграла. Я был безмерно доволен, что она проиграла. Жалко только, что я не купил ее в свое время в Лидиусе и не привез в Порт-Кар в качестве своей рабыни. Почему-то я был тогда уверен, что разыщу Талену. Талена, конечно, никогда бы не согласилась делить жилье с такой красавицей. Разве что сама угодила бы в ошейник. Она бы ее или убила, или продала женщине или самому дотошному рабовладельцу, которого смогла бы найти. До Лидиуса я не знал, что Велла, бывшая мисс Элизабет Кардуэл с планеты Земля, была истинной рабыней.
 Я оглянулся, чтобы еще раз посмотреть на нее, стоящую на коленях перед серебряным кувшином с длинным носиком, в котором дымилось густое черное вино. Глаза ее под чадрой были сердиты. Обнаженный живот и ребра притягивали взгляд. Видеть ее означало хотеть ее, а хотеть ее означало владеть ею.
 Алейна закружилась под последние такты бешеной музыки.
 Затем она остановилась, замерла, высоко подняла руки и откинула голову. Тело ее блестело от пота, с последним аккордом она рухнула на пол, к ногам Ибн-Сарана. Я заметил, что руки ее покрыты едва заметными светлыми волосками. Девушка тяжело дышала.
 Ибн-Саран величественным жестом позволил ей подняться, и она выпрямилась.
 Ибн-Саран взглянут на меня и улыбнулся:
 — Интересная рабыня
 — Хотите поторговаться? — спросил я.
 Ибн-Саран уважительно поклонился в сторону Сулеймана. Тот учтиво поклонился в ответ:
 — Я не стану перебивать покупку у своего гостя.
 — А я не считаю правильным начинать торг в доме, где меня так хорошо принимают.
 — В моем Саду Удовольствий двадцать таких, как она, — улыбнулся Сулейман.
 — Вот как? — пробормотал Ибн-Саран и поклонился.
 — Семьдесят весов финиковых кирпичей, — произнес Сулейман, обращаясь ко мне. Это было хорошее предложение. По-своему Сулейман проявлял ко мне великодушие. Он давно снискал себе славу самого удачливого торговца в пустыне. И вот паша Сулейман, убар Девяти Колодцев, объявил свою окончательную цену. Я не был уверен, что на этом все закончится. Если бы Сулейман в самом деле интересовался покупкой и собирался отдавать за нее свои финики, он бы с самого качала поручил это дело кому-нибудь из своих помощников.
 — Вы проявили ко мне великодушие и гостеприимство, я почту за честь, если Сулейман-паша любезно согласится принять эти ничтожные камни за шестьдесят весов финиковых кирпичей.
 Если бы не Ибн-Саран — меня бы вообще не допустили на глаза паши Девяти Колодцев.-
 Он поклонился и подозвал к себе писаря.
 — Выдай этому торговцу камнями расписку на восемьдесят весов финиковых кирпичей, — приказал он.
 Я низко поклонился.
 — Сулейман-паша очень великодушен.
 Мне показалось, что издалека донесся приглушенный шум и крики. Ни Сулейман, ни Ибн-Саран ничего не слышали.
 Алейна стояла на малиновых плитах обнаженная, мокрая от пота, задыхающаяся. Из одежды на ней оставался лишь ошейник и несколько браслетов и цепочек на руках, на ногах и на шее. Она откинула роскошные, белокурые волосы.
 Крики прозвучали отчетливее. Завизжал невесть откуда взявшийся под сводами дворца Сулеймана кайил.
 — Что там происходит? — поднялся на ноги Сулейман.
 Алейна оглянулась.
 В этот момент стражники у дверей полетели в разные стороны, а в полукруглые, напоминающие башенку двери влетел всадник на боевом кайиле. Когти зверя скрежетали по каменным плитам, лицо всадника скрывала черная повязка, за плечами болтался бурнус. Стража опомнилась и кинулась на незнакомца. Он несколько раз взмахнул ятаганом, и стражники попадали на скользкий от крови пол. Засунув ятаган в ножны, незнакомец сорвал повязку и оглушительно расхохотался.
 — Это же Хассан-бандит! — в ужасе крикнул кто-то.
 Я вытащил ятаган и встал между Сулейманом и всадником.
 Кайил оскалился, а Хассан вытащил длинный тахарский хлыст.
 — Я пришел за рабыней, — сказал он.
 Длинное кнутовище оглушительно щелкнуло, голова Алейны дернулась, девушка завизжала от боли. Кнут четырежды обернулся вокруг ее талии. Хассан рывком подтащил Алейну к себе и перебросил ее через седло кайила.
 — Прощайте! — помахал он нам рукой. — Премного благодарен!
 Стражники толпились в дверях, но, к величайшему изумлению всех присутствующих, Хассан погнал кайила через весь зал к огромному полукруглому окну. Гигантский зверь с кошачьей грацией выпрыгнул из окна, приземлился на крышу прилегающей постройки, затем спрыгнул на другую крышу и, наконец, на землю. Я, как и все, кто находился в зале, подбежал к окну. На подушке остался лежать Сулейман, паша Девяти Колодцев. Обернувшись, я успел заметить, как Хамид, помощник Шакара, предводителя отряда аретаев, спрятал в складках драпировки окровавленный кинжал.
 Я кинулся к Сулейману. Глаза раненого были открыты
 — Кто меня ударил? — произнес он слабым голосом.
 Шелковые подушки тяжелели от крови.
 Ибн-Саран выхватил ятаган. Он больше не выглядел сонным. Глаза его сверкали, а сам он напоминал изготовившуюся к прыжку пантеру.
 — Он! — крикнул Ибн-Саран, указывая на меня ятаганом. — Я видел, это он!
 Я резко выпрямился.
 — Каварский шпион! — вопил Ибн-Саран. — Убийца! Я обернулся. Со всех сторон сверкала сталь.
 — Руби его! — крикнул Ибн-Саран, взмахнув ятаганом.




 Глава 6. ПРИЗНАНИЕ РАБЫНИ


 На пыточных козлах лежали обнаженные тела двух рабынь. Руки и ноги девушек были привязаны к стойкам прямоугольной конструкции.
 Я стоял на коленях в кругу обвинения со скованными за спиной руками. На шею мне набили тяжелое железное кольцо с прикованными к нему цепями. Их держали стоящие по бокам стражники. Меня раздели догола, на ногах висели тяжелые кандалы.
 — Зарубить его! — кипятился Ибн-Саран, размахивая ятаганом.
 — Нет, это будет слишком просто, — возразил Шакар, предводитель отряда аретаев.
 Улыбнувшись, Ибн-Саран вложил ятаган в ножны. Я едва ворочался в стальных цепях. Положение было тяжелым.
 — Пора выслушать признания рабынь, — произнес судья. Двое загорелых, раздетых по пояс рабов принялись крутить рукоятку ворота.
 Рыжеволосая девушка, та, которая держала поднос с сахаром и ложками, зарыдала. Руки рабыни вытянулись. Рыжая невольница отчаянно извивалась и кричала:
 — Господин! Хозяин!
 Одетый в шелковый кафтан и каффию с агалом, Ибн-Саран приблизился к пыточному столу.
 — Не бойся, малышка Зайя, — произнес он. — Помни, что надо говорить только правду.
 — Я знаю, господин, — рыдала она. — Только правду. По сигналу судьи раб провернул рукоятку еще на один щелчок.
 Тело девушки напряглось, кончики пальцев на ногах дрожали, вытянутые руки противоестественно вывернулись.
 — Слушай внимательно, маленькая Зайя, — сказал Ибн-Саран, — и хорошо подумай, прежде чем отвечать.
 Девушка кивнула.
 — Видела ли ты, кто ударил кинжалом благородного пашу Сулеймана?
 — Да! — закричала она. — Вот он! Это он его ударил, как вы уже доложили суду. Он!
 Ибн-Саран расплылся в улыбке.
 — Это был Хамид! — закричал я. — Хамид, помощник Шакара.
 Присутствующий в зале Хамид не удостоил меня даже взглядом. Послышались возмущенные возгласы.
 — Хамида мы знаем давно, — недовольно процедил Шакар. — И верим ему. К тому же он из рода аретаев.
 — Если ты станешь настаивать на вине Хамида, — предупредил судья, — наказание будет более суровым.
 — Это он ударил кинжалом Сулеймана, — сказал я.,
 — На колени, — приказал судья. Я опустился на колени.
 Судья снова подал знак рабу, стоящему у рукоятки ворота.
 — Нет! Умоляю! — завизжала рыжая рабыня.
 Ворот провернулся еще раз, деревянная шестеренка встала в новый паз.
 Ее тело уже не прикасалось к пыточному столу.
 — Хозяева! Хозяева! — отчаянно вопила девчонка. — Я сказала правду. Правду!
 Раб провернул ворот до следующего щелчка. Рабыня зашлась диким криком.
 — Ты сказала нам правду, маленькая Зайя? — спросил Ибн-Саран.
 — Да, да, да, да, да! — выкрикивала она сквозь рыдания.
 По сигналу судьи ворот ослабили. Ось провернулась назад, и тело невольницы рухнуло на пыточный стол. Один из рабов распустил узлы на кистях и лодыжках.
 От ужаса девушка не могла даже пошевелиться. Ее швырнули на пол, и раб тотчас же приковал ее ошейник к вкрученному в каменные плиты кольцу. Рабыню била крупная дрожь.
 — Надо допросить вторую свидетельницу, — объявил судья.
 Ее запястья были уже за головой. Девушка смотрела мне в глаза. На шее у нее блестел ошейник.
 — Хорошо подумай, дорогая, — прошипел Ибн-Саран. — Очень хорошо подумай.
 Это была вторая девушка, подобранная по цвету кожи и волос к винной церемонии. Она отвечала за столом за серебряный кувшин с длинным носиком.
 — Хорошо подумай, красотка Велла! — повторил Ибн-Саран.
 — Я подумала, господин!
 — Если скажешь правду, тебя не будут мучить.
 — Я скажу правду, господин.
 Ибн-Саран кивнул судье, тот поднял руку, и ворот завертелся. Девушка зажмурилась. Тело ее натянулось над столом, пальцы на ногах напряглись, веревки врезались в руки и ноги.
 — Какова же правда, красотка Велла? — спросил Ибн-Саран.
 Она открыла глаза:
 — Правда — это то, что говорит Ибн-Саран.
 — Мы хотим услышать от тебя, кто ударил кинжалом благородного Сулейман-пашу.
 Девушка посмотрела на меня.
 — Он, — сказала она. — Он его ударил.
 Мое лицо не выражало никаких чувств.
 Судья подал знак, и раб провернул ворот на один щелчок. Тело рабыни оторвалось от стола.
 — Когда поднялась паника, этот человек пырнул пашу Сулеймана кинжалом, а потом отскочил к окну, где собрались все остальные. Так?
 — Так, — простонала девушка.
 — Я это видел своими глазами. Но я был не один.
 — Нет, господин.
 — Кто же еще это видел?
 — Рабыни Велла и Зайя, господин.
 — Красотка Зайя подтвердила, что видела, как обвиняемый ударил Сулейман-пашу.
 — Я тоже это подтверждаю, — с трудом выговорила девушка.
 — Почему вы, рабыни, говорите правду?
 — Потому, что мы боимся лгать.
 — Прекрасно, — довольно произнес Ибн-Саран. Девушка по-прежнему висела, растянутая над столом.
 — Посмотри еще раз на обвиняемого.
 — Да, господин. — Она повернула голову в мою сторону.
 — Это он ударил Сулейман-пашу?
 — Да, господин, именно он.
 Судья подал знак, и длинная рукоятка ворота провернулась еще раз.
 Девушка стонала, но не кричала.
 — Взгляни на обвиняемого повнимательнее, — сказал Ибн-Саран. Наши взгляды встретились. — Этот человек ударил Сулейман-пашу?
 — Этот.
 — Ты уверена?
 — Абсолютно.
 — Достаточно, — произнес судья и махнул рукой. Рукоятка завертелась в другую сторону. Тело девушки упало на стол. Она смотрела на меня и едва заметно улыбалась.
 Ей развязали руки и ноги. Один из рабов поднял ее со стола и швырнул на пол, рядом с первой рабыней. Стоящий поблизости раб схватил ее за волосы, просунул под ошейник цепь и, срывая кожу, протянул на горло, после чего приковал цепь к впаянному в плиты пола железному кольцу; Она уронила голову на пол. Рабыня.




 Глава 7. Я УЗНАЮ ПРО ЯМЫ В КЛИМЕ. ПОДГОТОВКА ПОБЕГА


 Я поднял голову.
 Совсем рядом чувствовался тяжелый запах. Я напряг зрение, но ничего не смог разглядеть. Я сидел, прислонившись к сложенной из огромных каменных блоков стене. По сути дела, я даже не мог оторвать от камней голову. Я был двумя цепями прикован за ошейник к зацементированным в стене стальным пластинам. Руки тоже приковали к стене короткими толстыми цепями. Я оставался совершенно голым. На ногах болтались тяжелые кандалы, прикованные к огромному кольцу в полу.
 Я наклонился сколько мог вперед и прислушался. Подо мной находился тонкий слой соломы, впитывающий все выделения моего организма. В двадцати футах виднелась обшитая железными листами дубовая дверь. Вверху, прямо под потолком, имелось зарешеченное пятью прутьями окошечко высотой в шесть, а шириной в восемнадцать дюймов, через которое в помещение проникал тусклый свет. Пахло отвратительно, но было довольно сухо. В наклонном луче солнечного света дрожали пылинки.
 Я максимально напряг обоняние, пытаясь сориентироваться в происходящем по запаху. Исходящее от мокрой соломы зловоние меня не волновало. Снаружи доносился запах финиковых пальм и гранатов. Я услышал, как мимо окошка прошел кайил, лапы с глухим стуком погружались в песок. Донеслось позвякивание колокольчиков, где-то закричал человек. Ничего необычного. Я различал запах вареных стеблей корта, которые мне принесли вчера на ужин. Мне удалось расшвырять их по всей камере. Их уже облепили винтсы, крошечные насекомые песочного цвета. На этих же стеблях, пожирая винтсов, сидели два камерных паука. За дверью пахло сыром. Отчетливо выделялся запах базийского чая. Я слышал, как ворочается на стуле сонный охранник за дверью. Я различал запах его пота и веминиевой воды, которой он перед дежурством протер шею.
 Я снова откинулся на камни и прикрыл глаза. Похоже, я совершил ошибку.
 «Отдайте Гор», — гласило послание, пришедшее предположительно из стальных миров. А за месяц до этого караванный мальчишка Ахмед, сын купца из Касры, нашел камень с надписью: «Страшись башни из стали». И еще нам прислали девчонку, на коже которой начертали предупреждение: «Бойся Абдула». Об этом, кстати, я переживал меньше всего. Как выяснилось, Абдул оказался водоносом из Тора, скорее всего, он выполнял мелкие поручения курий, бояться его следовало не более чем мокрицу в пустыне. Я даже не раздавил эту тварь. Позволил ему убежать. Правда, я так и не выяснил, кто послал мне предупреждение «Бойся Абдула». Я улыбнулся. Теперь уже не до этого.
 Направляясь к Девяти Колодцам в сопровождении Ахмеда, его отца Фарука, Шакара, его помощника Хамида и пятнадцати воинов из отряда аретаев, я увидел камень, который разыскал в пустыне Ахмед.
 — Труп исчез! — завопил мальчишка. — Он лежал здесь!
 Камень так или иначе сохранился, и надпись на нем — тоже. Ее выполнили при помощи тахарской письменности, естественно, на горианском языке. Многие живущие в изоляции племена пользуются собственной системой письма. Мне приходилось сталкиваться с тахарским алфавитом Зная германский язык, освоить его нетрудно Странным, пожалуй, является лишь то. что из девяти существующих в горианском гласных в тахарском алфавите представлены только четыре. Остальные передаются при помощи специальных условных значков, которые ставят рядом с существующими буквами наподобие знака ударения. Недостающие гласные звуки читающий восстанавливает самостоятельно. Было время, когда в горианской письменности букв для гласных не было вообще. Отстаивающие чистоту тахарской культуры ученые утверждают, что в буквах для гласных вообще нет необходимости, а их появление следует рассматривать как уступку безграмотности и бескультурью.
 Даже для меня прочесть надпись не составило особого труда. Ничего восстанавливать или домысливать было не надо. Все знаки читались ясно. Сообщение выглядело четким и конкретным.
 — Тела больше нет, — произнес Шакар, предводитель отряда аретаев.
 — Куда же оно подевалось? — спросил его помощник Хам ид.
 Вполне обоснованный вопрос, если учесть, что нигде не было видно разбросанных костей или иных следов деятельности хищников. Если здесь прошла буря, камни тоже бы занесло песком. Кстати, песчаные бури в Тахари случаются довольно часто, длятся подолгу и могут полностью изменить рисунок дюн и холмов. Между тем редко бывает, чтобы песок похоронил под собой какой-либо предмет. Ветер тут же обнажает все, что оказалось засыпанным. Тела в Тахари разлагаются исключительно медленно. Мясо отбившегося от стада табука пригодно в пищу несколько дней спустя после гибели животного. Сам по себе труп животного может сохраняться столетиями.
 — Тело пропало, — заявил Шакар и поворотил кайила к каравану.
 «Отдайте Гор», — вспомнил я.
 Я откинулся на стену и попытался покрутить головой слева направо. Затем размял кисти рук. Было слышно, как трутся о камень тяжелые цепи. Я дернулся изо всех сил, ошейник впился в шею, звякнули вкрученные в стену кольца. В отчаянии я снова прислонился к стене. Я в плену. И абсолютно беспомощен.
 Я снова прикрыл глаза. Сулейман не умер. В суматохе убийца ударил неточно.
 Судья, основываясь на показаниях белокожих рабынь, рыжеволосой Зайи и черненькой Веллы, признал меня виновным в совершении преступления и приговорил к каторжным работам на соляных копях Клима, где меня рано или поздно должны были прикончить стражники. Из тайных соляных копий Клима не возвращался ни один раб. Там нет кайилов, даже у охраны. Караваны подвозят в Клим все необходимое и забирают соль. Кроме единственного колодца, в самом Климе воды нет в радиусе тысячи пасангов. Стены Клима — пустыня. Местонахождение шахт никому не известно. Женщин в Клим не допускают из опасения, что мужчины поубивают друг др; га.
 Ноздри мои снова уловили этот запах. Ошибки быть не могло. Волосы у меня встали дыбом.
 Я напрягся, отчаянно пытаясь вырвать руки из кандалов. Я был гол и совершенно беспомощен. Я даже не мог прикрыть свое тело руками.
 Я ждал.
 Я почуял курию.
 — Есть тут кто? — проворчал стражник.
 Я слышал, как заскрипел стул, когда он поднялся на ноги.
 Никто не ответил. Наступила тишина. Я замер, боясь лишний раз звякнуть цепью.
 Стражник дошел до порога большой комнаты, за которым начинался коридор и камеры заключенных. Он тоже старался ступать бесшумно. Двери не было. Сразу же зa Порогом начиналась лестница, ведущая в коридор с камерами.
 — Кто здесь? — крикнул он.
 Ответа не последовало.
 Он повернулся и побрел к стулу.
 Я слышал, как он снова сел. Спустя мгновение стул заскрипел, стражник вскочил на ноги и выхватил ятаган.
 — Кто здесь? — заорал он. Я слышал, как он мечется по комнате, резко оборачиваясь то в одну, то в другую сторону.
 Затем послышался сдавленный крик ужаса и хруст лопнувшего позвоночника.
 Некоторое время доносился лишь звук шевелящегося в крови языка и любопытное сопение. Я вспомнил, что перед дежурством стражник протер шею веминиевой водой.
 Затем донесся звук рухнувшего тела. Я не слышал характерного при пожирании мяса хруста. Кто-то тяжелый переступал лапами вокруг тела упавшего.
 Затем он поднялся и медленно двинулся в сторону моей камеры
 Чувствовал, что он стоит за дверью. У меня не оставалось сил, чтобы оторвать взгляд от крошечного окошка в двери. Ничего не было видно, но я знал, что он стоит за дверью и смотрит на меня через решетку.
 Затем в замке повернулся ключ.
 Дверь распахнулась. На пороге никого не было. В соседней комнате лежал труп стражника. Голова отвалилась в сторожу  и держалась лишь на лоскутах кожи и разорванных сосудах. Шея была прокушена. Я увидел, как шевельнулась солома в камере. Запах курии сделался невыносимым. я чувствовал, что он стоит рядом.
 Цепь на моей левой руке поднялась. Кто-то дважды за нее потянул, потом бросил на пол. Я почувствовал, что зверь встал.
 Спустя мгновение до меня долетели голоса. Кто-то направлялся сюда.
 Выделялся командный голос Ибн-Сарана. Заскрипели ступеньки, и в ту же секунду раздался вопль ужаса. В открытую дверь камеры я увидел, как замер на пороге Ибн-Саран. На нем был черный халат и белая каффия с черным агалом.
 В одно мгновение он выхватил ятаган. Сработал инстинкт воина пустыни. Он не стал разглядывать ужасный труп, вместо этого быстро оглядел комнату и скомандовал опешившим спутникам:
 — Достать оружие!
 Сопровождающие его солдаты, оцепенев, смотрели на истерзанное тело. Ибн-Саран ударил нескольких человек плоской частью клинка.
 — Встать спиной к спине! Собраться! Заблокировать дверь!
 Он заглянул в мою камеру. Я не мог даже по-настоящему пошевелиться. Руки мои были растянуты в стороны и прикованы к стене, ошейник крепился сразу за два кольца, а ноги скованы вместе и еще прикованы к полу. Тюремщики постарались, чтобы я не мог сдвинуться с места ни на дюйм.
 Ибн-Саран улыбнулся:
 — Тал.
 — Тал, — ответил я.
 Я был его пленником, а в руке он держал ятаган.
 — Что здесь произошло? — спросил кто-то из его людей.
 — Меня об этом предупреждали, — ответил Ибн-Саран.
 — Неужели джинн? — воскликнул кто-то.
 — Принюхайтесь! — крикнул Ибн-Саран. — Чувствуете? Он еще здесь!
 Я слышал дыхание курии рядом с собой.
 — Заблокируйте дверь! — повторил Ибн-Саран. Стоящие у самой двери воины испуганно переглянулись.
 — Не бойтесь, ребята! — сказал Ибн-Саран. — Это не джинн. Это существо из плоти и крови. Только осторожнее! Осторожнее! — Он выстроил своих людей в линию у противоположной стены. — Меня предупреждали о такой возможности. Вот она и случилась. Не бойтесь. С этим можно справиться.
 Воины в ужасе таращились друг на друга.
 — По моей команде, — быстро и неразборчиво произнес Ибн-Саран, — атакуем шеренгой, надо прочесать каждый дюйм этой комнаты. Кто первый почувствует, что попал, даст знать, тогда все кидаемся в то место и перемешиваем воздух ятаганами.
 — Но здесь же никого нет, — в ужасе прошептал кто-то. Ибн-Саран поднял ятаган и улыбнулся:
 — Он здесь.
 Затем с резким криком Ибн-Саран прыгнул вперед, описывая ятаганом диагональные восьмерки. При этом он старался держаться боком к линии атаки, осложняя контратаку противника. Ноги его были полусогнуты, голова чуть повернута вправо. Его люди, робко тыкая ятаганами воздух, побрели за ним.
 — Здесь никого нет, благородный господин, — произнес кто-то.
 Ибн-Саран стоял на пороге моей камеры.
 — Он здесь!
 Я смотрел на его ятаган. Зловеще изогнутая сталь поблескивала в полутьме моей камеры. Я знал такие ятаганы. Брошенный сверху шелковый платок разваливается пополам. Легкий удар клинка по руке разрезает плоть и на четверть дюйма разрубает кость.
 — Самое опасное начнется, когда мы войдем в камеру, — сказал Ибн-Саран. — Сразу же строиться в шеренгу спиной к ближайшей стене.
 — Давайте лучше запрем дверь, и он окажется в ловушке! — предложил кто-то.
 — Он выломает решетку и убежит, — возразил Ибн-Саран.
 — Как же он сумеет выломать решетку? — изумился солдат.
 Я понял, что эти люди не имеют представления о силе курии. Интересно, что ответит Ибн-Саран.
 — Мы не можем позволить, чтобы труп этого зверя нашли в камере. Его надо уничтожить.
 Вполне логично. На Горе мало кто знал о тайной войне между Царствующими Жрецами и Другими, куриями. Труп курии вызовет ненужное любопытство и массу лишних вопросов и домыслов. К тому же он может привлечь месть курий на всю округу.
 — Я войду в камеру первым, — объявил Ибн-Саран. — Вы идете следом.
 Куда только подевалась его лень и мягкость. При необходимости люди пустыни могут двигаться стремительно и бесшумно. Это составляет разительный контраст с их неторопливыми, размеренными манерами в обычной жизни. Я убедился в том, что Ибн-Саран был отважным человеком.
 С боевым кличем он перепрыгнул через порог, нанося вокруг себя разящие удары. Его люди осторожно вошли в камеру и выстроились у дальней стены. Внешнюю дверь, за которой начиналась лестница, никто не охранял.
 — Здесь никого нет, господин! — истерически выкрикнул кто-то. — Это безумие!
 — Он ушел, — сказал я Ибн-Сарану.
 — Нет, — улыбнулся тот. — Он здесь. Он где-то здесь! — Обернувшись к перепуганной шеренге, Ибн-Саран прошипел: — А ну, тихо! Слушайте!
 Я не мог расслышать даже звука человеческого дыхания. Из зарешеченного окошка на серые камни камеры падал тусклый свет. Я смотрел на людей, на стены, на сухие, покоробленные стебли корта, валяющиеся возле металлической чашки. Забравшиеся на стебли пауки продолжали пожирать винтсов.
 Снаружи донесся крик торговца дынями. Прошли, позвякивая колокольчиками, два кайила.
 — В камере никого нет, — прошептал кто-то.
 Неожиданно один из людей Ибн-Сарана издал дикий вопль. Я дернулся, ошейник впился мне в шею, цепи на руках зазвенели.
 — Спасите меня! — прохрипел стражник. — Помогите!
 Тело его оторвалось от земли, он засучил ногами и истошно завопил:
 — Спасите меня! На помощь!
 — Держать строй! — заревел Ибн-Саран. — Никому не высовываться!
 — Умоляю! — кричал несчастный.
 — Держать строй!
 Кричащий человек шлепнулся на пол.
 — Умоляю! — прохрипел он.
 Раздался короткий крик, затем мягкий, булькающий звук, словно большой пузырь воздуха вырвался на поверхность воды. Половина шеи была откушена, артериальная кровь толчками выплескивалась на пол.
 — Держать строй! — крикнул Ибн-Саран.
 Я восхитился его военным талантом. Стоило им сразу же броситься выручать товарища, курия швырнул бы его в нападавших и без труда бы ускользнул в возникшей свалке.
 Отважный Ибн-Саран сам занял позицию в дверях.
 — Ятаганы к бою! — крикнул он. — Хо!
 Шеренга пошла в атаку по залитой кровью соломе. Ибн-Саран стоял в дверях, описывая ятаганом смертоносные круги. Кровь текла по полу, образуя маленькие ручейки.
 — Ай! — дико заорал один из нападавших и метнулся назад. На лезвии его ятагана была кровь. — Джинн!*
 В ту же секунду Ибн-Саран прыгнул вперед и нанес страшный, глубокий удар.
 Раздался яростный вой, крик боли и бешенства. Я увидел, как шесть дюймов его ятагана окрасились кровью курии.
 — Попался! — кричал Ибн-Саран. — Рубите! Рубите! Стражники растерянно озирались.
 — Там, где кровь, идиоты! Рубите по крови!
 Я увидел на полу полоску крови, затем красный след огромной, когтистой лапы. Непонятно, откуда на камни капали густые капли.
 — Рубите там, где кровь! — кричал Ибн-Саран. Воины принялись тыкать ятаганами туда, куда показывал Ибн-Саран. Я услышал еще два диких вопля, похоже, они дважды поразили зверя. Затем один из нападавших отлетел назад. Кожу с его лица сорвали, как маску.
 Воины следили за каплями крови. Неожиданно раздался жуткий скрежет, прутья в решетке маленького окошка выгнулись, а один выскочил из паза. Посыпались каменная крошка и пыль.
 — Все к окну! Он может уйти! — заорал Ибн-Саран и бросился к стене, рассекая воздух ятаганом. Воины кинулись следом, отчаянно рубя все вокруг и подбадривая себя дикими криками.
 Я с улыбкой следил, как в поднявшейся суматохе капельки крови пересекли камеру, порог, соседнее помещение и исчезли возле винтовой лестницы. Это был великолепный ход со стороны курии. Он прекрасно понимал, что, прежде чем он расшатает все прутья в узеньком окошке, его изрубят в куски. Но хитрость удалась. Ибн-Саран бросил свой пост у двери. Он сгоряча рубанул ятаганом по стене, посыпалась каменная крошка, лезвие зазубрилось, и Ибн-Саран наконец огляделся. Увидев ведущие к двери следы крови, он издал яростный крик и бросился вон из камеры.
 На засохших стеблях корта пауки пожирали винтсов.
 — Мы убили его, — провозгласил Ибн-Саран. — Он мертв.
 Я понял, что найти зверя по кровавому следу оказалось нетрудно. Животное получило как минимум четыре удара острых как бритва тахарских ятаганов. Нанесенный Ибн-Сараном удар мог оказаться смертельным. Я сам видел, как кровь залила сток ятагана на шесть дюймов. Неудивительно, что с такими ранениями животное скорее всего погибло. Даже если они его не добили, оно спряталось где-нибудь в темном месте и истекло кровью.
 — Мы уничтожили его труп, — сказал Ибн-Саран.
 Я пожал плечами.
 — Он хотел тебя убить, — продолжал он. — Мы тебя спасли.
 — Премного благодарен.
 Стояла глухая полночь. Снаружи сияли три полных луны.
 Камеру прибрали, старую солому и нечистоты вынесли, с камней соскоблили кровь, лишь в нескольких местах остались темно-бурые пятна. Стебли корта тоже унесли. Ничто не напоминало о недавнем происшествии. Даже решетки на окне заменили. К моему величайшему разочарованию, эти работы произвели охранники, а не обнаженные рабыни, как я изначально предполагал. Я надеялся посмотреть, как они будут ползать вокруг меня на коленях и тереть пол щетками, но меня уже готовили к соляным копям Клима. Там в качестве одной из мер наказания людей лишают вида обнаженного женского тела. Случается, что мужчины не выдерживают и пытаются бежать через пустыню. Все дело в том, что в радиусе тысячи пасангов вокруг Клима нет источников воды. Мне очень хотелось посмотреть на рабыню, прежде чем меня закуют в железо и отправят в Клим, но меня лишили и этой радости.
 Временами мне стоило огромных усилий прогнать из памяти выражение лица рабыни по имени Велла, когда, это маленькое похотливое создание развязали и она спрыгнула с пыточного стола на пол. В обращенном на меня взгляде сияло искреннее торжество. Она знала, что после того, как она подтвердила признание первой рабыни, я точно попаду на соляные копи. Ее это радовало. Я загремлю в Клим. Рабыня мне отомстила. Солгав, она окончательно меня добила. Ее улыбка до сих пор стоит у меня перед глазами.
 Ну, мы еще посчитаемся.
 Я поднял голову. Рядом с Ибн-Сараном стояло четыре человека. Один из них держал в руках лампу на жире тарлариона.
 — Ты знаешь, что такое быть соляным рабом в Климе? — спросил меня Ибн-Саран.
 — Знаю, — ответил я.
 — Идти туда придется пешком, через страну дюн, в цепях. Многие умирают по дороге.
 Я промолчал.
 — А если тебе не повезет и ты все-таки доберешься до Клима, тебе обмотают ноги кожей до колен. Люди проваливаются сквозь соляные корки и сдирают кожу. Потом соль выедает мясо до костей.
 Я отвернулся.
 — В самих копях, — продолжал Ибн-Саран, — тебя заставят выкачивать подземную воду на поверхность, где из нее выпаривают соль, а потом закачивать ту же самую воду обратно. Очень многие умирают на насосах. Есть и другие работы. Можно таскать ведра с отвалом, можно собирать соль и варить из нее соляные цилиндры. — Ибн-Саран улыбнулся. — Часто люди убивают друг друга, чтобы получить более легкую должность.
 Я смотрел в стену.
 — Только тебе, человеку, пытавшемуся убить благородного Сулейман-пашу, легкая работа не грозит.
 Я дернул цепи.
 — Это очень хорошая сталь, — заметил он. — Из Ара. Ее доставляют караванами.
 Я боролся с наручниками.
 — Дергай сильнее, — сказал он, — Тэрл Кэбот. Я посмотрел на Ибн-Сарана.
 — Прохлаждаясь в прохладе своего дворца, мне будет приятно думать о том, как Тэрл Кэбот ишачит на соляных приисках. Я стану лакомиться кремом из молока и яиц, есть ягоды и потягивать напитки, мне будут угождать прекрасные рабыни, в том числе и твоя Велла, а я постараюсь обязательно вспомнить о тебе, Тэрл Кэбот Я рванул цепи.
 — Прославленный агент Царствующих Жрецов Тэрл Кэбот гниет в соляных шахтах. Прекрасно! Великолепно! — Он расхохотался. — Ты уже не выберешься. Твоя песенка спета.
 Я обессиленно опустил скованные руки.
 — В Климе день начинается очень рано, — продолжал Ибн-Саран, — а заканчивается, когда уже темно. На камнях Клима можно поджаривать пищу. А соляные корки очень белые. Их блеск может надолго ослепить человека. В Климе нет кайилов. Со всех сторон его окружает безводная пустыня. Она тянется на тысячи пасангов во все стороны. Еще ни один раб не сбежал из Клима. Самым же неприятным является полное отсутствие женщин. Если ты обратил внимание, то после вынесения приговора тебя уже лишили женского общества. С другой стороны, ты всегда можешь вспомнить красотку Веллу.
 Я до боли стиснул кулаки.
 — Когда она станет услаждать меня, я обязательно подумаю о тебе.
 — Где вы ее нашли? — спросил я.
 — У нее великолепное тело, правда?
 — Обыкновенная самка. Где вы ее нашли?
 — В таверне в Лидиусе. Самое интересное, что вначале ее купили просто как рабыню. Мы стараемся не пропускать красивых девочек. Иногда они помогают проникнуть в нужный дом или выведать секрет у военных или вырших чиновников. Кроме того, это неплохая награда для оказавших нам услугу. Я уже не говорю о том, что рабыню можно считать живой монетой, торговля девушками стала самым обычным делом, так что натренированная и обученная рабыня представляет истинное богатство.
 — Не только для вас.
 — Правильно.
 — И давно Велла…
 — Ты имеешь в виду мисс Элизабет Кардуэл из города Нью-Йорка на планете Земля?
 — Вижу, вы неплохо информированы
 — Землянка многому нас научила. Она оказалась настоящей находкой. Большая удача, что мы накинули на ее ошейник наши цепи
 — Что она вам рассказала?
 — Все, что мы пожелали узнать.
 — О, — сказал я, — понятно.
 — Нам даже не пришлось ее пытать. Хватило одной угрозы. Она ведь просто женщина. Мы приковали ее голую к стене в подвале с уртами. Спустя час она уже рыдала и просила с ней поговорить. Мы допрашивали ее всю ночь. И очень многое узнали.
 — Не сомневаюсь, что за такую услугу ее освободили? — насмешливо спросил я.
 — Если не ошибаюсь, мы ей это пообещали, — улыбнулся Ибн-Саран. — А потом как-то забыли. Она осталась рабыней.
 — Да, я знаю. Что же конкретно рассказала вам бывшая мисс Кардуэл с планеты Земля?
 — Многое, — пожал плечами Ибн-Саран, — но самое главное, она рассказала о слабости Роя.
 — И вы намерены нападать?
 — В этом нет необходимости.
 — Альтернативный план?
 — Возможно.
 — То, что она сказала, может оказаться и неправдой.
 — Ее информация совпадает с тем, что рассказывали другие бежавшие с Сардара люди.
 Речь шла о людях из Роя, решивших вследствие войны вернуться на Гор.
 — Они, безусловно, искренне верят тому, что говорят, но так ли это на самом деле?
 — Мы допускаем, что можем иметь дело с пересаженной памятью, — кивнул Ибн-Саран. — К таким трюкам прибегают, чтобы спровоцировать нападение и заманить противника в ловушку. Я промолчал.
 — У нас нет оснований для подобных предположений, — сказал он. — Мы делаем все с величайшей осторожностью.
 — Разработали новую стратегию?
 — Возможно, — улыбнулся он.
 — Боитесь поделиться с человеком, отбывающим на соляные прииски Клима?
 Ибн-Саран рассмеялся:
 — Ты можешь рассказать стражникам или еще кому-нибудь.
 — А вы можете отрезать мне язык, — предложил я.
 — И руки тоже? — расхохотался Ибн-Саран. — Какой же из тебя будет работник в шахтах?
 — Откуда вы узнали, что рабыня, которую вы купили, прельстившись ее внешностью, и есть Элизабет Кардуэл? — спросил я.
 — По отпечаткам пальцев. Акцент и некоторые манеры выдавали в ней жительницу Земли. Из любопытства мы взяли у нее отпечатки пальцев. Они совпали с отпечатками некой мисс Элизабет Кардуэл из города Нью-Йорка, планета Земля, которую доставили на Гор для того, чтобы тачаки надели на нее ошейник с секретным сообщением.
 Я помнил этот ошейник. В первый раз я увидел ее в изодранных чулках, в мятом и испачканном оксфордском костюмчике, со связанными за спиной руками и ошейником на шее. Тачаки взяли ее в плен в долине 'Народа Фургонов. Тогда она еще ничего не понимала в политике миров. Сейчас наивности поубавилось.
 — Ошейник с сообщением положил конец твоим поискам последнего яйца Царствующих Жрецов, — улыбнулся Ибн-Саран. — Девушка даже стала твоей рабыней.
 — Я ее освободил, — сказал я.
 — Невероятная глупость, — пожал плечами Ибн-Саран. — А мы продолжили разработку и выяснили, что она
 сопровождала вас на Сардар с последним яйцом Царствующих Жрецов. Мы искали новые связи. Вскоре выяснилось, что она работает на вас и участвует в заговоре по свержению дома Цернуса, одного из наших ближайших союзников.
 — Как вы это узнали? — спросил я.
 — Ко мне во дворец привели человека из дома Цернуса. Он был рабом, потом его освободили. Он опознал ее. Мы тут же ее раздели и приковали к стене в подвале с уртами. Спустя ан она упросила ее выслушать. Девчонка рассказала нам все.
 — Она предала Царствующих Жрецов?
 — С потрохами.
 — Сейчас она служит куриям?
 — Она хорошо служит нам. И тело ее великолепно и сладостно.
 — Приятно заполучить такую замечательную рабыню, — сказал я.
 Ибн-Саран кивнул.
 — Зачем она солгала, что я ударил Сулейман-пашу?
 — Зайя тоже это видела.
 — Видела?
 — Их не пришлось уговаривать, — сказал Ибн-Саран. — Они обе — рабыни.
 — Велла, — возразил я, — очень умная и сложная женщина.
 — Из таких и получаются настоящие рабыни, — заметил Ибн-Саран.
 — Да, — кивнул я.
 В самом деле, кому придет в голову надевать ошейник на никчемных дур? Радость победы можно испытать, бросив к своим ногам самую талантливую, самую мечтательную и самую красивую из всех женщин.
 — Она тебя ненавидит, — усмехнулся Ибн-Саран.
 — Я заметил, — проворчал я.
 — Похоже, это началось в Лидиусе, — сказал он.
 Я улыбнулся.
 — Обратил внимание, с какой радостью похотливая сучка подтвердила, что именно ты пырнул Сулейман-пашу? Она безмерно рада, что ты загремел на соляные прииски.
 — Я заметил, — повторил я.
 — Женская месть — непростая штука, — изрек Ибн-Саран.
 — Это точно, — согласился я.
 — Только одно тревожит маленькую Веллу и омрачает ее радость, — сказал Ибн-Саран.
 — Что же это?
 — Надежность Клима. Она боится, что ты сбежишь.
 — О! — вырвалось у меня.
 — Я заверил ее, что побег из Клима невозможен. Успокоившись, она согласилась дать нужные показания.
 — Красотка Велла, — пробормотал я. Ибн-Саран улыбнулся.
 — А ведь не случайно, — сказал я, — после того как вы узнали, кто она, вы привезли ее в Тахари?
 — Конечно нет, — ответил Ибн-Саран. — Ее привезли сюда, чтобы она исполняла мои прихоти.
 — Она просто из кожи вон лезет, — заметил я.
 — Она здорово помогла нам в твоем аресте. Она опознала тебя еще в Торе, когда ей позволили взглянуть на тебя сквозь тонкую чадру. Уже тогда мы знали, что к нам пожаловал Тэрл Кэбот, агент Царствующих Жрецов.
 — Она хорошо вам послужила, — повторил я.
 — Великолепная рабыня, — согласился Ибн-Саран. — А что она вытворяет на подушках!
 — Красотка Велла, — сказал я.
 — Будешь ее вспоминать в шахтах Клима, соляной раб. — Он развернулся и вышел из камеры.
 За ним последовали его люди. Последний вынес из камеры лампу на жире тарлариона.
 В зарешеченное окошко светили три полных луны.
 По правде говоря, я не думал, что меня на самом деле пошлют на соляные копи Клима. Поэтому я не сильно удивился, когда той же ночью в моей камере появились два типа в плащах с капюшонами.
 Везти арестованного в Клим было довольно опасно, учитывая, что между каварами и аретаями начались военные действия.
 Нельзя было исключать возможность того, что караван с пленником попадет в руки противника.
 На месте Ибн-Сарана я бы не стал рисковать.
 Едва распахнулась дверь в мою камеру, я произнес:
 — Тал, благородный Ибн-Саран и отважный Хамид, помощник Шакара, предводителя аретаев.
 В руке Ибн-Сарана блестел обнаженный ятаган. Я пошевелился, звеня цепями. Ни фонаря, ни лампы они не захватили, но свет трех лун позволял нам хорошо видеть друг друга.
 — Похоже, — сказал я, — мне не видать соляных приисков Клима.
 Я не сводил глаз с ятагана. Вряд ли они станут убивать меня в камере. Это будет трудно объяснить в магистрате Девяти Колодцев, который наверняка потребует провести самое тщательное расследование.
 — Ты принял нас за других, — прошипел Ибн-Саран.
 — Конечно, — откликнулся я. — На самом деле вы — агенты Царствующих Жрецов, выдающие себя за шпионов курий. Вы ведете такую сложную игру, что иногда сами начинаете путаться. Не сомневаюсь, что вы обдурили всех, кроме меня.
 — А ты догадлив, — проворчал Ибн-Саран.
 — Курии хотели меня убить и даже прислали одного из своих. Но вы спасли меня от безжалостных клыков.
 Ибн-Саран наклонил голову и вложил ятаган в ножны.
 — У нас мало времени, — сказал он. — Снаружи тебя ждет кайил, он под седлом, там же оружие, ятаган, вода.
 — А как же стража? — поинтересовался я.
 — Снаружи стоял один часовой. Мы убили его, чтобы ты мог бежать.
 — А! — произнес я
 — Когда ты смотаешься, мы затащим его тело в камеру. Хамид вытащил ключ и отстегнул мои наручники.
 — Значит, Хамид, — сказал я, — специально так неловко ударил кинжалом Сулеймана?
 — Именно так, — отозвался Ибн-Саран.
 — Когда мне надо убить, я убиваю, — прошипел Хамид.
 — Не сомневаюсь, — сказал я.
 — Нам было важно скрыть нашу связь с куриями. Нам было важно сделать вид, что мы пытаемся помешать твоей работе на Царствующих Жрецов.
 — А теперь, после того как все приличия соблюдены, вы отпускаете меня, чтобы я завершил свое задание?
 — Именно так, — кивнул Ибн-Саран.
 Хамид вытащил из-под плаща молоток и зубило.
 — Лучше снять ошейник, — сказал я, — чем сбить с него цепи. Это займет больше времени, но так удобнее.
 — Нас могут услышать! — покачал головой Ибн-Саран.
 — Время позднее, — улыбнулся я. — Никто нас не услышит. У меня имелась важная причина, чтобы потянуть с побегом еще четверть ана.
 — Сними ошейник, — сердито приказал Ибн-Саран.
 — Какая дивная лунная ночь, — заметил я. — При таком свете легко найти дорогу.
 Глаза Ибн-Сарана сверкнули.
 — Да, — сказал он.
 — Мне очень приятно, — произнес я, — что вы трудитесь на благо Царствующих Жрецов.
 Ибн-Саран склонил голову.
 — Как вы объясните мое исчезновение?
 — Здесь останется лежать тело стражника и инструменты, — сказал Хамид.
 — Вы очень хорошо все продумали, — сказал я.
 Царапая кожу, я вытащил голову из распиленного ошейника. Он остался висеть на двух цепях. Превозмогая страшную боль, я поднялся на ноги и попытался пошевелить руками и ногами. Интересно, как далеко мне дадут уйти Если меня на самом деле поджидал оседланный кайил, значит, они нападут в пустыне, скорее всего, сразу же за оазисом.
 Все должно быть хорошо спланировано. В их интересах подстраховаться от всех неожиданностей. Они должны быть более уверены в успехе, чем в том случае, если бы меня повели вместе с караваном в Клим.
 Я вышел из камеры. На столе лежала одежда. Моя собственная. Я проверил кошелек. Все оказалось на месте, даже камни, которые я переложил в него из пояса перед торгами с Сулейманом.
 — Оружие? — спросил я.
 — На седле висит ятаган, — ответил Ибн-Саран.
 — Ясно. А вода?
 — На седле.
 — Выходит, — сказал я, — что я дважды обязан вам жизнью. Вначале вы спасаете меня от клыков курии, а потом — от соляных копий Клима. Я ваш вечный должник.
 — Ты бы сделал для меня то же самое, — ответил Ибн-Саран.
 — Это точно.
 — Поторапливайся, — проворчал Хамид. — Скоро смена караула.
 Я поднялся по лестнице, пересек огромный зал и вышел через ворота на засыпанную песком улицу.
 — Да не расхаживай ты, как на празднике, — не выдержал Ибн-Саран. — Будь осмотрительнее.
 — Не волнуйтесь, — успокоил я его. — Никого нет, время позднее.
 У стены стоял кайил. Мой собственный. Справа от седла, рядом с бурдюком с водой, висел ятаган в ножнах. Я проверил уздечку и сбрую. Все было в порядке. Лишь бы кайила не отравили. Я поднес руку к его глазу, и зверь моргнул всеми тремя веками. Я легонько прикоснулся к шкуре на боку. Она приятно топорщилась под пальцами.
 — Что ты там делаешь? — зашипел Ибн-Саран
 — Здороваюсь со своим кайилом.
 Рефлексы животного мне понравились. Скорее всего, его не отравили. Для этого я и тянул время, когда потребовал снять ошейник. Если бы кайила отравили быстродействующим ядом, это бы уже проявилось. Вряд ли бы они стали применять в такой ситуации другие средства. Слишком важен фактор времени. Ибн-Саран не стал бы рисковать, давая мне час форы на быстром кайиле. Я очень обрадовался, что животное не отравили.
 Неожиданно я подумал: а что, если Ибн-Саран действительно работает на Царствующих Жрецов? И Хамид мог оказаться их агентом.
 В этом случае своим поведением я подвергал их жизни опасности.
 Я сел в седло.
 — Да не опустеют твои бурдюки, — произнес Ибн-Саран. — Пусть у тебя всегда будет вода.
 Он положил руку на пузатый бурдюк с водой, притороченный к седлу с левого бока кайила. Справа, как противовес, висел другой бурдюк. В пустыне из них пьют поочередно, чтобы не нарушить равновесия. Огромные бурдюки замедляют ход, но без воды в пустыне вообще делать нечего.
 — Да не опустеют твои бурдюки, — ответил я. — Пусть у тебя всегда будет вода.
 — Поезжай на север, — сказал Ибн-Саран.
 — Спасибо за все. — Я ударил кайила пятками и направил его на север. Из-под когтистых лап полетел песок.""
 Едва я отъехал за пределы слышимости и оказался среди домов оазиса, я натянул поводья. Оглянувшись, я увидел, как высоко в небе летит стрела с серебряным оперением. Она поднималась выше и выше, достигла самой верхней точки, на мгновение зависла и по плавной дуге устремилась вниз.
 Я осмотрел лапы кайила. В переднем правом копыте я нашел то, что искал: маленьких шарик из воска, прикрученный к копыту нитками Внутри воска, который должен был вскоре расплавиться от скачки и тепла животного, находилась игла. Она пахла кандой, смертельным ядом, приготовляемым из корней кустарника канды Оторвав клочок рукава, я тщательно вытер иглу, после чего сложил и ее, и обрывок ткани в мешочек для мусора.
 Затем я попробовал воду из обоих бурдюков. Как я и ожидал, она была соленой. Пить такую воду — самоубийство.
 Я вытащил из ножен ятаган. Это был не мой ятаган. Осмотрев клинок, я заметил возле рукоятки скрытую гардой трещину. Я резко махнул оружием. Рукоятка осталась у меня в руке, а клинок вонзился в песок. Рукоятку и клинок я тоже спрятал в мешке для мусора.
 Затем я отвел кайила в тень. Мимо проехали два всадника: Ибн-Саран и Хамид.
 Я вылил в песок соленую воду. Было поздно. Я решил подыскать себе место для ночлега.




 Глава 8. В ГОСТЯХ У ХАССАНА-БАНДИТА


 В ту ночь я не спал, поскольку время от времени тучи всадников с луками и копьями наперевес проносились по улицам Девяти Колодцев, мотаясь от одного выхода из города к другому. Полагаю, мне в любом случае было бы не до сна в ту ночь. Воины по нескольку раз прочесали пустыню в радиусе пятидесяти пасангов вокруг оазиса, но не нашли даже следа.
 Лишь перед самым рассветом, когда измотанные, разбитые солдаты возвращались из пустыни в Девять Колодцев, я уснул.
 Я остановился в весьма убогом заведении, хозяин которого наверняка мечтал о лучшей доле, чем мотаться каждый день на заседания муниципального суда. Зато он всегда знал все местные новости.
 — Вчера сбежал убийца! — сообщил он мне. — Скрылся в пустыне!
 — Невероятно, — ответил я, искренне не веря в известие.
 Я проснулся около девяти часов, за час до полудня по горианскому времени.
 Покормив стоящего в стойле кайила, я основательно напоил его водой.
 Во время завтрака я послал мальчишку выполнить кое-какие поручения. Не успел я закончить, как смышленый живой парнишка вернулся.
 Надев бурнус и желтый кушак, я решил самостоятельно пройтись по лавкам. Выглядел я вызывающе, впрочем, именно так оделся бы местный торговец, стремящийся привлечь к себе внимание. Прежде всего я купил новый ятаган. Пояс и ножны у меня имелись. Кроме того, я приобрел новую упряжь для кайила и два мешка финиковых кирпичей. Длинные прямоугольные кирпичи весили по одному стоуну каждый, или около сорока фунтов в земном исчислении.
 Возле общественного колодца у здания суда я набрал полные бурдюки воды и послушал местные новости.
 — А ну, в сторону! — прикрикнул воин и плеснул воды себе в лицо.
 Я посторонился, как скорее всего поступил бы местный торговец. В конце концов, парень провел трудную ночь в пустыне.
 — Поймали убийцу? — спросил я.
 — Нет, — проворчал воин.
 — Знаете, иногда я не чувствую себя в безопасности.
 — Не бойся, горожанин, — сказал он.
 — Спасибо.
 Поисковые отряды, как мне удалось выяснить, собирались отдыхать весь день и всю ночь. Вести поиски при луне не имело смысла. Измученных людей и животных решили не трогать до следующего утра. Таким образом, я получал фору примерно в пятнадцать горианских часов.
 Более чем достаточно.
 Около полудня, неторопливо покачиваясь на позвякивающем колокольчиками кайиле, в малиновом бурнусе и желтом кушаке, всем своим видом стараясь привлечь к себе внимание, я покинул оазис. С обеих сторон к седлу были приторочены бурдюки с водой и мешки с финиковыми кирпичами. Как только высокие пальмы за моей спиной стали маленькими, я резко повернул в сторону, чтобы избежать встречи с возвращающимися из рейда по пустыне отрядами.
 Спустя два дня, отъехав от оазиса пасангов двести на северо-восток, я поднялся на холм и резко натянул поводья.
 Внизу, в небольшом ущелье, среди голых, усыпанных камнями холмиков, грабили маленький караван.
 Здоровенный разбойник схватил за рамы и тряхнул сразу два курдаха. На землю посыпались сидящие внутри свободные девушки в цветастых юбках.
 Гуртовщиков и погонщиков копьями согнали в одну кучу. Среди них шатался раненный в плечо охранник каравана.
 Притороченные к седлам кайилов мешки были разрублены, таким способом разбойники определяли, нет ли в них чего ценного.
 Нескольких кайилов отогнали в сторону. Разбойник держал сложенные в пучок поводья.
 Захваченных в плен девушек привязали за руки к седельным лукам.
 Один человек попытался бежать. Поскакавший следом разбойник свалил его на камни, треснув древком копья по шее.
 Я видел, как разрубили бурдюк с водой, струя хлынула на песок, кайил попятился, пыль мгновенно впитывала влагу.
 Мешки и ящики стаскивали в одну кучу. Некоторые ящики выворачивали в песок, их содержимое никого не интересовало. Свободных от груза кайилов лупили плоской частью ятагана и гнали в пустыню.
 Две обнаженные девушки растерянно топтались в пыли, одежду с них сорвали клинком ятагана. Одна из них пыталась вцепиться связанными руками себе в волосы и жалобно причитала. Другая, напротив, злилась. Она с ненавистью смотрела на свои путы, не в силах поверить, что ее привязали к седлу. У нее были роскошные черные волосы. Голову она держала гордо и высоко.
 Главарь разбойников поднялся в стременах и что-то приказал своим подчиненным. Двое бандитов тут же вскочили в седла и потащили за собой двух груженных награбленным добром кайилов. Еще один разбойник шел пешком, ведя кайила под уздцы. Привязанные к седлу пленницы неуклюже побежали за кайил ом главаря.
 Сзади раздались крики. Кое-кто рискнул даже погрозить разбойникам кулаком. Остальные побежали к бурдюкам с водой. Пешком они могли добраться лишь до ближайшего оазиса Хромого Кайила, где им, безусловно, посочувствуют, но вряд ли помогут с вооруженной охраной. Ближайший гарнизон стоял в оазисе Девяти Колодцев, но к тому времени, когда весть о нападении достигнет военных, разбойники уйдут на тысячу пасангов.
 Я поворотил кайила и не торопясь спустился с холма. Лагерь разбойников я вычислил еще вчера ночью. Сегодня я с ними встречусь. У меня было дело к главарю.
 — Хорошо работаешь, — похвалил я рабыню.
 В лагере она оставалась в полном одиночестве.
 Она завизжала. Тяжелый круглый пестик длиной пять футов и диаметром более чем пять дюймов вывалился у нее из рук и опрокинул огромную миску глубиной более фута. Зерно сатарна высыпалось на землю. Я схватил рабыню за руки.
 Как принято у хочевников, лагерь разбили на возвышающемся над всей равниной плато, хотя его и скрывал при этом густой кустарник. В огороженном забором из колючки загоне топтались четыре кайила. Лагерь образовывали пять шатров из неприметной ткани из шерсти кайила. Сооружения ставили выходом на восток, чтобы уловить утреннее тепло. Маленькие шатры популярны у кочевников, они едва достигают десяти футов в длину и пятнадцати в ширину. Шатры натягиваются на деревянную раму, земля под полом выравнивается и застилается циновками. Задняя часть шатра почти стелется по земле. Там, как правило, хранятся различные припасы. Традиционно в левой части шатра располагаются женские принадлежности, а в правой, вместе с одеялами и оружием — мужские. Все находится в кожаных мешках различных размеров. Женщины украшают такие мешки причудливой вышивкой.
 Я огляделся. Лагерь почти не отличался от обычных стоянок кочевников. Бросалось в глаза только одно: здесь не было ни женщин, ни детей. Лишь одна рабыня присматривала за кайилами и молола зерно.
 Я улыбнулся. Это был лагерь разбойников.
 Девушку я отпустил.
 — Ты! — испуганно закричала Алейна. Она оказалась полностью одета. На ней была прошитая красной ниткой длинная юбка с каемкой, коричневая кофта с капюшоном из мягкой шерстки кайила, под которой виднелась дешевая желто-голубая блузка из репса.
 На шее поблескивал ошейник, уже не мой.
 Я обратил внимание на мягкие складки юбки на ее бедрах и приятный цвет блузки. Зачем рабыне такая одежда?
 На ногах у нее были туфли.
 В синих глазах девушки застыл испуг, белокурые волосы волной ниспадали на спину.
 — Ты уже носишь сережки, красотка Алейна? — поинтересовался я.
 В ушах у нее висели огромные вульгарные кольца из золота.
 — Он проколол мне уши седельной иглой, — сказала она. Чего еще можно ожидать от людей в таких местах?
 Обычно подобные операции проделывает кожевник.
 — Он сам надел их на меня. — Алейна с гордостью погладила побрякушку — Это из награбленного.
 Алейну, девушку с Земли, нисколько не смутил подарок. Мало того, что сережки были безвкусны, ей насильно прокололи уши и повесили украшение, не спросив ее мнения. И ей это понравилось. У нее даже появился здоровый румянец.
 — На Горе, — сказал я, — сережки носят только бесстыжие, бессовестные рабыни, самки, довольные тем, что еще способны вызывать желание у мужчины.
 — Носят ли их свободные женщины? — спросила Алейна.
 — Никогда.
 — Только рабыни?
 — Самые позорные из рабынь. Тебе не стыдно?
 Она весело рассмеялась.
 — У рабынь нет гордости, — гордо произнесла она и покрутила головой из стороны в сторону. Сережки раскачивались и блестели.
 Многие рабыни привыкают к сережкам и начинают выпрашивать их у своих хозяев.
 — Они мне очень нравятся, — сказала она.
 — Женщину может украсить только ошейник.
 — Я ношу и то и другое! — рассмеялась Алейна.
 — Хоть что-то тебе не нравится?
 — Конечно. — Она лукаво посмотрела на меня. — Рабыням ведь можно иногда покапризничать?
 — Наверное. Твой хозяин делает с тобой все, что захочет?
 Глаза девушки сверкнули.
 — Мой хозяин, — произнесла она, — делает со мной все, что захочет. Он очень сильный.
 — Я в этом не сомневался.
 — Я во всем ему подчиняюсь, — сказала она. — Он — это все. Я — ничто.
 — Понятно, — произнес я.
 — Я его собственность, — продолжала она. — Он требует от меня полного подчинения. У меня нет никакого выбора. Я его рабыня.
 — Ты считаешь, что так и должно быть? — спросил я. Она посмотрела на меня и улыбнулась:
 — Мне это нравится.
 — Приготовь чай, — приказал я.
 Она подняла юбку и направилась в шатер ставить чай. Вдалеке показалось едва заметное облачко пыли. Разбойники возвращались. Я вошел в шатер и уселся, скрестив ноги, на циновку. Капюшон бурнуса я отбросил за спину. Было жарко. В Тахари постоянно дуют жаркие ветра.
 — Поначалу я испугалась, когда увидела тебя, — сказала девушка. — Подумала, что ты решил забрать меня обратно. Потом поняла, что если бы ты этого хотел, то не стал бы медлить.
 В шатре она сняла с себя куртку с капюшоном из шерсти кайила. Когда она наклонялась, груди ее соблазнительно покачивались в вырезе дешевой желто-голубой рубашки из репса.
 — Думаю, не стал бы.
 Рука девушки с металлическим коробком чая слегка дрожала. Глаза ее затуманились.
 — Тебе приходится много работать? — спросил я.
 — Очень много! — рассмеялась она. — Я работаю с самого раннего утра. Я должна собрать ветки и навоз кайила, чтобы развести костер, я должна приготовить кашу и бульон, потом вычистить котлы и кастрюли, затем я должна вытрясти циновки и подмести в шатрах, на мне лежит починка одежды и обуви, я натираю и чищу сапоги и кожаные изделия, я тку, я вью веревки, я дублю кожу и мелю зерно. Я же ухаживаю за кайилами и дважды в день дою кайилиц. Многое приходится делать. — Глаза девушки лучились от счастья. — Я выполняю работу десятерых женщин. Кроме меня, в лагере женщин нет. Вся неприятная работа достается мне. Мужчины не станут делать многих вещей. Это оскорбительно для их силы. — Она подняла голову — Вот и ты потребовал чаю.
 — Кстати, где он? — спросил я. — Готов?
 Я посмотрел на маленький медный чайник на маленьком костре из навоза кайила. Рядом уже стояла толстая стеклянная чашка. В такую входит унции два чая. Базий-ский чай пьют маленькими чашками и, как правило, выпивают три чашки за один присест. Важно не ошибиться в количестве заварки. Себе она, конечно, чая не сделала.
 Время от времени я поглядывал на горизонт. Облако пыли приближалось. На шесте у входа в шатер висел бурдюк с водой.
 — Ну, а ночью, — спросил я девушку, — разрешают ли тебе отдохнуть от дневных трудов?
 Она была все еще мокрой от пота после размолачивания зерен.
 — Днем, — рассмеялась она, — я выполняю обязанности свободной женщины, а ночью… ты же помнишь, кто я.
 Я с любопытством разглядывал девушку.
 — Я — рабыня, — весело засмеялась она.
 — Значит, ночью ты меняешь тапочки на шелка и колокольчики?
 — Если позволят, — улыбнулась она. — Часто приходится прислуживать обнаженной. Ночью как раз и начинается мой настоящий труд. Что он только не заставляет меня вытворять! Мне бы такое и в голову не пришло!
 — Ты счастлива? — спросил я. — Да.
 — Он делится тобой с другими разбойниками?
 — Конечно, — пожала она плечами. — Я же единственная постоянная девушка в лагере.
 — Значит, бывают и другие?
 — Иногда, — сказала она. — Свободные женщины, рабыни, отобранные у караванов.
 — Что делают с ними?
 — Продают в оазисы. Мои обязанности как рабыни не ограничиваются ночами. Он часто меня использует. Бывает, вызовет днем и заставляет угождать ему, еще потную от хозяйственных трудов. Бывает, просто закидывает мне юбку на голову и валит на циновки, после чего гонит работать дальше.
 — Тебя часто секут?
 Она повернулась спиной и подняла рубашку. На теле виднелись следы двух или трех наказаний, хотя шрамов и ссадин не было. Секли ее мягким широким пятиполосным ремнем. Это наиболее распространенный способ наказания девушек. Чрезвычайно доходчиво и не портит кожу.
 — Меня наказывали дважды, — сказала она. — Один раз, еще давно, в шатрах, когда я надерзила, а второй раз — за неловкость. — Рабыня сняла с огня чайник и осторожно налила мне стакан.
 — Твой хозяин жесток? — поинтересовался я.
 — Нет, но он очень суров.
 — Строг?
 — Да, очень строг.
 — Но не жесток?
 — Нет.
 — Как ты к нему относишься?
 — Как рабыня.
 — А он к тебе?
 — Как хозяин.
 — И часто он тебя бьет?
 — Почти никогда, — ответила девушка, — но я знаю, что он может отстегать меня в любую минуту, стоит мне ему не угодить. Я рабыня, и я знаю, что меня могут запросто выпороть.
 — Значит, ты живешь под страхом порки?
 — Да. И страх этот обоснован. — Она посмотрела на меня. — Он достаточно силен, чтобы добиться от меня всего, чего захочет. Я это уже поняла. Он может меня выпороть, если я ему не понравлюсь.
 — Как тебе нравятся подобные отношения?
 — Ты не поверишь, но это захватывает!
 — Похоже, тебе нравится подчиняться мужчине, — сказал я.
 — Я — женщина. — Она опустила голову. — Во мне проснулись чувства, о которых я даже не подозревала. В руках сильных и безжалостных мужчин я открыла в себе фантастическую сексуальность. Это так славно и здорово! — воскликнула она, посмотрев вверх.
 — Женщины Земли рассуждают по-другому, — заметил я.
 — Я горианская рабыня. — Девушка встала на колени и прикоснулась к сережкам.
 — Похоже, ты любишь своего хозяина?
 — Если бы он не запрещал мне, я бы слизывала пыль с его сапог!
 Она резко обернулась, заметив наконец облако пыли. Рабыня поняла, что возвращаются разбойники. Глаза ее испуганно расширились.
 — Ты должен бежать! — воскликнула она. — Они убьют тебя, если застанут здесь!
 — Я не допил чай, — возразил я.
 — Уж не хочешь ли ты, — она неуверенно поднялась на ноги, — причинить вред моему господину?
 — У меня к нему дело, — просто ответил я.
 Рабыня попятилась. Я поставил чашку на землю, между двух циновок. Я был уверен, что чай не разольется. Она сделала еще один шаг назад, а я наклонился в сторону и дотянулся до связки длинных цепочек, приготовленных, вне всякого сомнения, для усмирения рабынь, которых планировали захватить при налете на караван. Взвизгнув, Алейна развернулась и со всех ног кинулась в пустыню. Цепочка как змея сверкнула на солнце и захлестнула ее ноги. Рабыня упала, разметав по песку белокурые волосы. В следующую секунду я был уже на ней. Рывком подняв ее за волосы, я зажал ей рот и затащил в шатер. Там я швырнул ее на циновки, запихал в рот шелковый шарфик, после чего обмотал ее голову кушаком, чтобы она ничего не могла видеть. Затем я перевернул ее на живот и связал обрывком ремня руки и ноги. После этого я закинул ее на правую половину шатра, где хранились мужские принадлежности.
 Закончив с Алейной, я вышел из шатра и встал у входа.
 Первым показался главарь шайки. К луке его седла были привязаны две захваченные во время налета женщины. Они спотыкались и едва держались на ногах. Босые ступни оставляли в песке кровавый след. Сзади шел груженный награбленным добром кайил. Вместе с главарем шайка насчитывала девять человек. Увидев меня, он подал команду, и его люди мгновенно окружили лагерь. Кайил главаря попятился. Я понял его намерение. Он хотел атаковать с ходу, направить кайила на шатер, смять его и нанести сокрушительный удар.
 Я снял с шеста бурдюк с водой.
 Кто-то из разбойников издал вопль ярости. Я запрокинул бурдюк и сделал несколько внушительных глотков. Затем я повесил бурдюк на место и вытер губы рукавом халата.
 Главарь шайки вложил ятаган в ножны и спрыгнул с кайила. Я вернулся в шатер, сел, скрестив ноги, на циновку и взял еще не остывшую чашку чая.
 Главарь вошел в шатер.
 — Чай готов, — сказал я ему.
 Первым делом он перерезал ножом стягивающие Алей-ну ремни. Она в ужасе взирала на своего хозяина. Он, однако, на нее не сердился. В конце концов, она была всего-навсего слабой женщиной.
 — Подай нам чай, — приказал он. Вся дрожа, девушка налила ему маленькую чашечку чая.
 — Превосходный чай, — похвалил я.
 Выпив их воды, я стал по законам Тахари гостем разбойников.




 Глава 9. С ПРЕКРАСНОЙ ПРЕДАТЕЛЬНИЦЕЙ ЗИНОЙ ПОСТУПАЮТ ПО ОБЫЧАЮ ТАХАРИ


 — Рабынь заковать в цепи, — приказал главарь одному из разбойников.
 Затем он посмотрел на меня.
 Разбойник принялся собирать по шатру разбросанные цепочки. Одну он притащил с улицы, она валялась в пыли там, где мой бросок остановил убегающую Алейну.
 — На колени! — заревел разбойник. Одна из девушек тут же послушно опустилась на колени, вторая возмущенно вскинула голову. Я вспомнил, как она с самого начала не могла поверить, что на нее надели наручники.
 Она вырвалась на середину шатра и гордо посмотрела на главаря шайки. Девушка стояла обнаженной, пыль покрывала ее ноги до самых бедер, по телу стекали грязные ручейки пота.
 — Нет, Хассан! — крикнула она. — Ты разве забыл, что это я, Зина, за золотой диск тарна выдала тебе караван! Я рассказала о маршруте, охране и графике движения!
 Подобные сведения, насколько я знал, держались в строжайшем секрете даже в самые спокойные времена.
 Вторая девушка возмущенно закричала, но не решилась подняться с колен.
 — В цепи ее, — распорядился Хассан, показав на стоящую на коленях.
 Один из разбойников тут же нацепил на лодыжки девушки замки, соединенные цепью длиной в фут. Я услышал два тяжелых щелчка. Затем он развязал ей руки и сковал их специальными наручниками с цепью из трех звеньев.
 — На солнце, — распорядился Хассан.
 Двое разбойников тут же притащили тяжелый, прямоугольный кол длиной около четырех футов и около четырех дюймов в диаметре. Один из разбойников придерживал кол, а второй забил его в песок тяжелым молотком, оставив торчать не более двух дюймов. К этому концу кола прикрутили железное кольцо, к которому и приковали за ошейник рабыню. Длина цепи не превышала одного ярда. Таким образом, она не могла даже подняться с колен.
 — Освободите меня, — потребовала вторая девушка, Зина.
 — Освободите, — кивнул Хассан. Кто-то из разбойников развязал ее руки.
 — И рассчитайтесь!
 Повинуясь жесту Хассана, разбойник вытащил из небольшого сундучка золотой диск тарна и протянул его девушке.
 — Дайте одежду! — произнесла она, схватив деньги.
 — Нет, — сказал Хассан.
 Она испуганно на него взглянула.
 — Тебе заплатили, — пожал он плечами. — Уходи.
 Она затравленно огляделась по сторонам. Затем посмотрела на диск тарна.
 — Дайте воды.
 — Нет, — отрезал Хассан.
 — Я заплачу за воду — В голосе Зины звучал страх.
 — Я не продаю воду, — ответил Хассан.
 — Нет! — зарыдала она.
 — Уходи, — повторил он.
 — Я умру в пустыне. — В руках девушки блестел золотой диск. — Я же выдала вам караван!
 — И мы с тобой рассчитались.
 Она смотрела на лица разбойников, губы ее дрожали.
 — Нет, — шептала она. — Нет!
 Алейна сидела на коленях возле чайника, не осмеливаясь поднять глаза. Плечи ее дрожали, а груди призывно колыхались в разрезе рубашки. Обнаженная девушка бросилась к ней.
 — Попроси за меня, — прошептала Зина.
 — Я всего лишь рабыня, — сквозь слезы ответила Алейна.
 — Заступись за меня! — умоляла Зина. Алейна в ужасе посмотрела на Хассана.
 — Пощадите ее, господин! — пролепетала она. — Я прошу вас.
 — Выйди из шатра, или тебя выпорют, — сказал Хассан. Алейна выскочила на солнце.
 Девушка ползала по шатру, затравленно глядя в безжалостные лица разбойников. Затем, крепко сжимая в маленькой ладошке золотой диск, она вскочила на ноги.
 — Ты не сделаешь этого, Хассан!
 — Убирайся из лагеря, — сказал он.
 — Я погибну в пустыне!
 — Убирайся!
 — Оставь меня в качестве рабыни!
 — Разве ты не свободная женщина?
 — Умоляю, Хассан, оставь меня как рабыню!
 — Но ты же свободна.
 — Нет! — разрыдалась она. — В глубине души я всегда была истинной рабыней. Я только делала вид, что свободна. Отстегай меня за это! Я не носила ни ошейника, ни клейма, но я настоящая рабыня! Я это скрывала!
 — Когда же ты об этом догадалась? — поинтересовался Хассан.
 — Когда изменилось мое тело, — ответила Зина, потупив взор.
 Разбойники засмеялись.
 Я посмотрел на девушку. Выглядела она соблазнительно. Не исключено, что из нее действительно выйдет неплохая рабыня.
 — В цепи ее, — распорядился Хассан, показав на стоящую на коленях.
 Один из разбойников тут же нацепил на лодыжки девушки замки, соединенные цепью длиной в фут. Я услышал два тяжелых щелчка. Затем он развязал ей руки и сковал их специальными наручниками с цепью из трех звеньев.
 — На солнце, , — распорядился Хассан.
 Двое разбойников тут же притащили тяжелый, прямоугольный кол длиной около четырех футов и около четырех дюймов в диаметре. Один из разбойников придерживал кол, а второй забил его в песок тяжелым молотком, оставив торчать не более двух дюймов. К этому концу кола прикрутили железное кольцо, к которому и приковали за ошейник рабыню. Длина цепи не превышала одного ярда. Таким образом, она не могла даже подняться с колен.
 — Освободите меня, — потребовала вторая девушка, Зина.
 — Освободите, — кивнул Хассан. Кто-то из разбойников развязал ее руки.
 — И рассчитайтесь!
 Повинуясь жесту Хассана, разбойник вытащил из небольшого сундучка золотой диск тарна и протянул его девушке.
 — Дайте одежду! — произнесла она, схватив деньги.
 — Нет, — сказал Хассан.
 Она испуганно на него взглянула.
 — Тебе заплатили, — пожал он плечами. — Уходи.
 Она затравленно огляделась по сторонам. Затем посмотрела на диск тарна.
 — Дайте воды.
 — Нет, — отрезал Хассан.
 — Я заплачу за воду. — В голосе Зины звучал страх.
 — Я не продаю воду, — ответил Хассан.
 — Нет! — зарыдала она.
 — Уходи, — повторил он.
 — Я умру в пустыне. — В руках девушки блестел золотой диск. — Я же выдала вам караван!
 — И мы с тобой рассчитались.
 Она смотрела на лица разбойников, губы ее дрожали.
 — Нет, — шептала она. — Нет!
 Алейна сидела на коленях возле чайника, не осмеливаясь поднять глаза. Плечи ее дрожали, а груди призывно колыхались в разрезе рубашки. Обнаженная девушка бросилась к ней.
 — Попроси за меня, — прошептала Зина.
 — Я всего лишь рабыня, — сквозь слезы ответила Алейна.
 — Заступись за меня! — умоляла Зина. Алейна в ужасе посмотрела на Хассана.
 — Пощадите ее, господин! — пролепетала она. — Я прошу вас.
 — Выйди из шатра, или тебя выпорют, — сказал Хассан. Алейна выскочила на солнце.
 Девушка ползала по шатру, затравленно глядя в безжалостные лица разбойников. Затем, крепко сжимая в маленькой ладошке золотой диск, она вскочила на ноги.
 — Ты не сделаешь этого, Хассан!
 — Убирайся из лагеря, — сказал он.
 — Я погибну в пустыне!
 — Убирайся!
 — Оставь меня в качестве рабыни!
 — Разве ты не свободная женщина?
 — Умоляю, Хассан, оставь меня как рабыню!
 — Но ты же свободна.
 — Нет! — разрыдалась она. — В глубине души я всегда была истинной рабыней. Я только делала вид, что свободна. Отстегай меня за это! Я не носила ни ошейника, ни клейма, но я настоящая рабыня! Я это скрывала!
 — Когда же ты об этом догадалась? — поинтересовался Хассан.
 — Когда изменилось мое тело, — ответила Зина, потупив взор.
 Разбойники засмеялись.
 Я посмотрел на девушку. Выглядела она соблазнительно. Не исключено, что из нее действительно выйдет неплохая рабыня.
 Она стояла перед Хассаном в свободной, расслабленной позе, чуть отставив в сторону левую ногу и вывернув бедра, демонстрируя ему свою прелесть.
 — Я признаюсь тебе, Хассан, в том, в чем не признавалась никому. Я — рабыня.
 — По закону ты свободна.
 — Сердце главнее закона, — ответила девушка, цитируя тахарскую пословицу.
 — Это верно, — согласился Хассан.
 — Оставь меня у себя.
 — Ты мне не нужна.
 — Нет! — зарыдала она.
 — Ты мне не нужна, — повторил он и повернулся к разбойникам. — Выведите свободную женщину за пределы лагеря.
 Разбойник тут же схватил ее за руку.
 — Я хочу продать себя, — зарыдала Зина.
 Как свободная женщина она имела на это право, хотя отменить акт продажи уже не могла, поскольку автоматически становилась рабыней.
 — Я продаю себя в рабство, — объявила девушка. Хассан кивнул разбойнику, и тот отошел в сторону.
 — Ты понимаешь, что говоришь? — спросил он ее.
 — Да.
 — На колени, — приказал Хассан. — Что ты можешь предложить?
 Она протянула золотой диск тарна.
 Хассан внимательно посмотрел на деньги и ответил:
 — Похоже, ты — настоящая рабыня, Зина.
 — Да, Хассан, уверяю тебя, я настоящая рабыня.
 — Здесь гораздо больше, чем ты стоишь.
 — Возьми эти деньги, — взмолилась несчастная. — Пожалуйста, возьми!
 Хассан улыбнулся.
 Зина глубоко вздохнула и произнесла:
 — Я продаю себя в рабство.
 Хассан положил руку на ее ладонь. Она зажмурилась еше крепче, а когда открыла глаза, монета была уже у него. Продажа свершилась.
 — Заковать рабыню в цепи, — распорядился Хассан. В ту же секунду девушку, которая еще недавно звалась Зиной, а теперь превратилась в безымянную скотину, швырнули на живот возле позорного столба. На нее тут же надели ошейник и приковали ее цепью к кольцу на столбе. На лодыжках и на кистях рук защелкнули тяжелые замки, причем сделали это следующим образом: человек Хассана поставил ее на колени и заковал руки снизу и сзади правой ноги. Несчастная повалилась на бок. Когда приходится сковывать одновременно и рабынь, и свободных женщин, как правило, делают некоторые различия. В данном случае руки свободной женщины были скованы перед ее телом, руки рабыни — под ее правой ногой. Замысел заключался в том, чтобы поставить рабыню в более стесненное положение и создать ей большие неудобства. Это своеобразная дань вежливости по отношению к свободной женщине, привилегия, которой она будет пользоваться до того момента, пока ее саму не продадут в рабство.
 — Дайте свободной женщине плеть, — распорядился Хассан.
 Девушка двумя руками ухватилась за плеть, скованная рабыня не могла защищаться.
 Хассан бросил золотой диск тарна в кошелек.
 — Алейна! — крикнул он, и она тут же заскочила в шатер и опустилась на колени.
 — Дай еще чаю.
 — Да, господин.
 — Не боишься, что свободная забьет ее насмерть? — спросил я Хассана.
 Со стороны столба уже доносились визги и удары плети.
 — Нет, — ответил Хассан.
 — Рабыня! Рабыня! Рабыня! — кричала свободная девушка, нещадно хлеща скованными руками беспомощную предательницу, еще недавно называвшуюся Зиной.
 Как бадто ни было, спустя некоторое время он кивнул одному из своих людей, и тот, к великому негодованию свободной женщины, вырвал у нее плеть. Рабыня валялась в пыли и жалобно причитала:
 — Пожалуйста, госпожа, умоляю вас.
 — Алейна, — позвал Хассан.
 — Да, господин.
 — Собери ветки и навоз. Разведи огонь. Хорошо прогрей железо.
 — Да, господин.
 — Вечером будем клеймить рабыню, — сказал Хассан.
 В Тахари клеймят раскаленным добела железом, которое прижимают к бедру девушки. На теле выжигают тахарскую букву «Кеф», первую букву в слове «кейджера», что на горианском означает «рабыня».
 Тахарская письменность очень красива. Не существует различия между заглавными и строчными буквами, а также практически нет разницы между печатным шрифтом и курсивом. Тахарцы обожают выводить буковки. Те, кто пишет размашисто и неразборчиво, считаются отнюдь не занятыми или неаккуратными людьми, а глухими к прекрасному хамами. Так вот, для клеймения рабыни используют, как правило, первую печатную букву в слове «кейджера». Как печатная, так и прописная буква «Кеф» отдаленно напоминает цветок.
 — Дайте свободной женщине воды, — распорядился Хассан. — Рабыня попьет после клеймения.
 — Хорошо, Хассан, — отозвался разбойник.
 — Рабыню поить после кайилов, — добавил главарь, обращаясь к Алейне.
 — Слушаюсь, господин, — пролепетала девушка.
 — Вы потеряете на этих женщинах, если заклеймите их до продажи, не так ли? — спросил я.
 Хассан пожал плечами.
 Многие любят покупать неклейменных девушек. Людям нравится самим обращать женщин в рабство. Соответственно работорговцы охотнее скупают свободных девушек, нежели уже побывавших в рабстве. С другой стороны, рабыни не нуждаются в такой охране, как свободные, их гораздо реже пытаются освободить. С рабынями вообще проще. Переходя от одного хозяина к другому, они просто меняют ошейник.
 В изолированных от всего мира городах на севере пустыни раздетых соблазнительных рабынь по молчаливому соглашению выставляют на мосты, соединяющие многочисленные цилиндрические башни. Свободным женщинам туда доступа нет. Желающие испытать свою удаль юнцы пытаются захватить дразнящие пленительные живые призы. Между тем никому не придет в голову рисковать жизнью ради свободной женщины, которая после того, как ее разденут, может принести сплошное разочарование. Если уж напрягаться, то, по крайней мере, зная, что в результате получишь натасканное на наслаждение животное, девчонку, которая будет возбуждаться от каждого прикосновения и униженно молить о том, чтобы ей предоставили возможность удовлетворить мужчину всеми доступными ей способами. Частично подобные соглашения принимаются для защиты свободных женщин, которые в обычной жизни редко становятся добычей противника, разве что после падения всего города. Свободных женщин мужчины уважают. Они бьются и рискуют жизнью исключительно из-за рабынь.
 — Как свободная женщина, — улыбнулся Хассан, — она не принесет мне никакой прибыли. — Свободную я бы лучше выгнал в пустыню. А так хоть что-то выручу. К тому же она будет продаваться со свежим клеймом.
 — Это верно, — согласился я.
 — Я уже не говорю о том, — расхохотался Хассан, — что мне доставит огромное удовольствие ее заклеймить.
 — Значит, ты и есть Хассан-бандит?
 — Он самый, — кивнул разбойник пустыни. — Давай выпьем еще чаю.




 Глава 10. ХАССАН ПОКИДАЕТ ОАЗИС ДВУХ ЯТАГАНОВ


 Вдали от дорог и караванных путей лежит оазис Двух Ятаганов. Там живет племя бакахсов, которые вот уже более двухсот лет, после поражения в Шелковой войне 8110 К. А., являются вассалами каваров. Шелковая война велась за контроль над караванными путями, за право сбора огромных податей с купцов и путешественников. Именно тогда торианский шелк стал необычайно популярен среди обитателей Тахари. Его повезли еще дальше на север, в Тор, Касру и Ар.
 Времена, когда разбойники налетали на бредущие по пустыне караваны, почти миновали. Теперь разбойники предпочитают контролировать источники воды и колодцы, мимо которых караваны проходят в обязательном пррядке. В оазисах паши взымают с караванов налог на охрану. Как правило, данью облагаются караваны длиной более чем в пятьдесят кайилов. Эти деньги идут якобы на содержание войск, которые должны, во всяком случае номинально, патрулировать пустыню. Если покопаться в генеалогии большинства современных пашей, то окажется, что предки их правили миром с ятаганом в руке, восседая на красных кожаных седлах кайилов. Формы меняются, содержание остается прежним: справедливость и закон зависят от воли мужчин и остроты стали.
 Была уже поздняя ночь, когда перед нами предстал освещенный серебряным светом трех лун оазис Двух Ятаганов.
 Из полумрака, бряцая оружием, к нам кинулись какие-то тени.
 — Это Хассан, — произнес чей-то голос.
 — Предосторожность еще никому не мешала, — проворчал кто-то в ответ.
 — Тал, — сказал Хассан привставшему на стременах купцу.
 — У нас есть вода, — откликнулся тот, приветствуя бандита.
 Хассан тоже привстал на стременах, оглядывая пальмы, стены из красной глины, дома, многие из которых имели куполообразную форму, и сады.
 — Есть что-нибудь для меня? — поинтересовался купец.
 — Да, — ответил Хассан, откидываясь в седле. Рядом с его кайилом стояла сгорбившаяся, изможденная девушка. Это была Зина. Только сейчас она носила данное ей при рождении имя как имя рабыни. Так, чтобы лишний раз ее унизить, решил Хассан-бандит. Ее подруга по несчастью, которую звали Тафа, путешествовала привязанной к кайилу одного из разбойников. С внутренней стороны бедра обеих девушек стерлись до крови, коричнево-красные потертости тянулись до самых колен. На левом бедре одной из них красовалось недавно вытравленное тахарское клеймо. Остальные разбойники вели под уздцы груженных награбленным добром кайилов.
 В оазисах, подобных Двум Ятаганам, слепленные из глины и грязи домишки стоят по много лет. В этих местах годами не выпадает ни капли осадков.
 Когда же дождь наконец случается, это, как правило, настоящий потоп, превращающий все вокруг в непроходимое болото. За дождями следует нашествие пробудившихся от спячки песчаных мух, буквально изгрызающих людей и кайилов. Вообще летающие насекомые встречаются исключительно вблизи оазисов. Ползучие насекомые и насекомые-хищники могут обитать далеко от воды. Задит — это маленькая птичка с коричневыми перышками и острым клювом. Она питается насекомыми. Когда песчаные мухи одолевают кайилов, задит проводит на животном по несколько часов, выклевывая из шкуры мух и их личинок. Таким образом кайил избавляется от паразитов, но приобретает крошечные ранки, которые могут загноиться и превратиться в болезненные нарывы. Погонщики лечат эту беду вытяжкой из навоза кайилов.
 — Шесть дней назад, — сообщил купец, — аретаи из Девяти Колодцев совершили налет на оазис Песчаного Слина.
 Сообщение меня удивило.
 Я огляделся. В лунном свете было видно, что кайилы идут через сад. В предназначенных для охраны оазиса стенах зияли огромные проломы. Я насчитал одиннадцать срубленных финиковых пальм. Стволы валялись в пыли, листья засохли и покоробились, плоды недозрели. Финиковой пальме требуется несколько лет, чтобы достичь плодоносного возраста.
 — Они ворвались сюда прошлой ночью, — сказал купец. — Нам удалось их отогнать.
 — Аретаи — паршивые слины, — прошипел Хассан.
 Меня удивило, что его, бандита, могут всерьез волновать такие вещи.
 — Они засыпали колодец, — сказал купец. Некоторое время все молчали.
 Затем Хассан мрачно произнес:
 — Не шути так.
 — Я не шучу, — ответил купец.
 — Аретаи — паршивые слины, но они живут в Тахари.
 — Колодец засыпан, — повторил купец. — Хочешь посмотреть?
 — Нет, — прошептал Хассан.
 — Мы пытаемся извлечь песок и камни.
 Лицо Хассана стало белым как мел.
 Живущему в Тахари человеку трудно представить, что можно разрушить источник с водой. Более гнусного преступления просто не существует. Такое не совершают даже во время войны. Через несколько дней весть о том, что люди из племени аретаев засыпали или попытались разрушить колодец в Двух Ятаганах, достигнет самых глухих уголков пустыни. Совершенное против подчиненных каварам бакахсов злодеяние вызовет полномасштабный военный конфликт.
 — Мы уже разослали гонцов, — сказал купец.
 Это означало воинский сбор разбросанных по оазисам и стоянкам кочевников племен. Начиналась война. Аретаи засыпали колодец.
 — На дела это влиять не должно, — произнес купец, ощупывая рукой тело Зины.
 — Вы уверены, что это были аретаи? — спросил я.
 — Абсолютно, — уверенно ответил купец. — Они этого не скрывали.
 — На чем основана ваша уверенность? — настаивал я.
 — А сам ты из какого племени?
 — Это Хаким из Тора, — ответил за меня Хассан. — Я за него ручаюсь.
 — Окантовка агала была как у аретаев. И рисунок на седле. Не говоря о том, что при атаке они кричали:
 — За Девять Колодцев и Сулеймана!
 — Понятно, — пробормотал я.
 — Если аретаи хотят войны до разрушения колодцев, они ее получат, — заявил купец.
 — Мне надо уехать до рассвета, — сказал Хассан.
 — Конечно, — откликнулся купец. — Что мы имеем? Одна свободная и одна рабыня. — Он обернулся к двум помощникам. — Вьючных кайилов отвести на мой двор, тюки разобрать.
 Слуги кинулись исполнять приказание.
 — Интересно, Хассан, что это за рабыня, если ты решил привязать ее к своему седлу?
 Хассан только пожал плечами.
 — И клеймо на ней свежее.
 — Это верно, — кивнул Хассан.
 — Не сомневаюсь, ты сам прижег ее железом, — осклабился купец.
 — Сам, — ответил Хассан.
 — Прекрасная работа, — похвалил купец. — У тебя твердая рука.
 Девушка захныкала.
 — Я заклеймил многих женщин, — сказал Хассан.
 — И великолепно заклеймил, — восхищенно покачал головой купец, изобразив руками в воздухе изгибы тела девушки. — Она жива?
 — Потрогай и увидишь, — предложил Хассан.
 Девушка дернулась, цепи натянулись. Зажмурив глаза и стиснув зубы, она испустила отчаянный крик и замотала головой.
 — Жива, — осклабился купец.
 Невольниц обычно отвозили на продажу в оазис. Примерно за час до начала аукциона их начинали стимулировать.
 Купец подошел к Тафе, свободной женщине. Она беспомощно задергалась в веревках, стягивающих ее соблазнительное тело.
 — Ты свободная?
 — Да! Да! — выкрикнула она сквозь рыдания.
 — А мечешься как рабыня, — заметил купец. Она негодующе застонала.
 — Заводите, — бросил купец, обращаясь к Хассану и его помощнику. — Мы поставим их в оценочный круг, и я назову цену.
 С этими словами купец въехал в ворота. Следом за ним на кайилах во двор заехали Хассан, люди купца, разбойники и я.
 Рыдающую Тафу утащили из круга, поставили на колени и приковали за левую руку к вкрученному в стену кольцу.
 — Нет! — завизжала обнаженная Зина, когда ее бесцеремонно вытолкали для осмотра. Испуганная и злая, она скорчилась в середине малинового круга диаметром в семь футов.
 Все равно рабыня смотрелась великолепно. Я представил в оценочном кругу Веллу, бывшую мисс Элизабет Кардуэл из города Нью-Йорка, Земля, предавшую Царствующих Жрецов.
 Загорелый помощник купца оглушительно щелкнул кнутом, и девушка испуганно съежилась. Кожаное кнутовище, конечно, не задело ее тела. Удар был чисто показательным. Ее и не ударят, если она не разочарует собравшихся мужчин.
 — Встань! — приказал купец. — Запрокинь голову! Руки за голову! Прогнись назад! Еще! Еще! Нормально. — Купец повернулся к нам. Затем резким и грубым голосом он дал девушке еще несколько команд.
 Я с удовольствием наблюдал, как она со слезами на глазах торопливо выполняет его распоряжения. За четыре ена он прогнал ее через серию упражнений, которыми должна владеть каждая рабыня. При этом она невольно продемонстрировала нам всю прелесть своего тела.
 — Руки на бедра! Изобрази из себя бесстыжую девку! Руки за спину! Руки перед собой, как будто их связали! Руки на горло! Там, где ошейник! Пальцы на рот! Падай на пол! На колени! Голову вниз! Голову вверх! Прогнись! Глубже! Покатайся по полу! Так, теперь на спине! Правую ногу вверх! Теперь согни! Левую вверх и согни! Ладони на полу, левая нога вытянута! Ладони на полу! Рассердись! Испугайся! А теперь изобрази возбуждение! Улыбка!
 Он распоряжался с отстраненностью врача, проводящего медицинское обследование. Только в этом случае предметом изучения была женская привлекательность и способность рабыни возбудить мужчину. Снова щелкнул бич. Девушка испуганно сжалась.
 — Хассан? — сказал купец.
 — Хорошо, хорошо, — отозвался Хассан и поднялся на край платформы.
 — Ползи к его ногам, — приказал купец.
 Девушка поползла.
 — На животе!
 У самых ног Хассана девушка замерла и прижалась губами к его туфлям.
 — Оставь меня себе, Хассан, — взмолилась она.
 — Губы, — приказал он.
 Она молниеносно вскочила и приблизила свои губы к его. Хассан попытался распробовать вкус ее рта.
 — Не продавай меня, Хассан, — рыдала она.
 Разбойник оттолкнул ее в центр мраморного круга и повернулся к купцу:
 — Сколько она стоит?
 — Поскольку она всего лишь рабыня, я дам тебе за нее серебряный тарск.
 — Хассан! — завизжала девушка.
 — По рукам, — сказал Хассан, и рабыню продали.
 — Нет, Хассан! — не унималась девушка.
 — А за свободную я тебе даю два золотых диска тарна, — сказал купец.
 — Договорились, — кивнул Хассан.
 — Хассан! — вопила рабыня.
 — Увести! — распорядился торговец.
 На левую руку Зины тут же накинули наручники и приковали ее лицом к стене. Она продолжала 9тчаянно выкрикивать:
 — Хассан! Хассан!
 Хассан принял деньги, и купец сказал:
 — В следующей комнате мы рассмотрим остальной товар.
 — Хорошо, — ответил разбойник и вышел из зала, не обращая внимания на рыдающую предательницу. Он был из Тахари.
 — Еще, хозяева? — спросила девушка, стоя на коленях у низкого столика темного дерева. На ней была высокая блузка из красного шелка на одном крючке, стягивающие лодыжки прозрачные шальвары из красного же шелка, два золотых браслета на левой щиколотке и ошейник.
 — Нет, Йиза, ты свободна, — ответил купец.
 — Хорошо, господин — Она потупила взгляд, грациозно поднялась на ноги, взяла поднос с черным вином и разными сортами сахара и, пятясь, вышла из комнаты.
 Движения девушки были легки и грациозны. Ее разбудили, не разрешили набросить чадру и велели приготовить и подать черное вино. Все было исполнено, лишь в уголках ее глаз застыли остатки сна, и один раз, стоя на коленях, она отвернула голову и зевнула, как кошка. Рот ее выглядел очаровательно тяжелым, как у всех утомленных красавиц, но держалась она прямо и грациозно, и только расслабленная, томная походка едва заметно выдавала усталость. В дверях последний раз мелькнула ее одежда, и девушка исчезла. Я представил, как она тут же натянет на себя простенькую простынку из репса, подогнет колени и уснет на соломе в камере, дверь которой обязательно плотно закроет.
 Я не упомянул, что из комнаты девушка выскользнула по специальной дорожке. В частных жилищах состоятельных людей в Тахари комнаты устилают дорогими коврами. Чтобы не портить ковры, ходить стараются по специально проложенным дорожкам, выстланным грубым материалом. Дети, женщины, слуги и рабы пользуются дорожками в обязательном порядке. В отсутствие гостей мужчины тоже стараются ходить по ним.
 — Уничтожение колодца, — произнес купец, — неслыханное уголовное преступление.
 Ни я, ни Хассан не ответили. Он сказал истину. Незадолго перед этим купец сводил нас к колодцу. Его действительно засыпали. Возможно, отремонтировать колодец так и не удастся. При свете факелов рабочие вытаскивали на веревках мешки с камнями и песком. Хассан стиснул кулаки. После этого мы вернулись в дом торговца выпить черного вина. До рассвета оставалось два ана.
 За все награбленное добро, включая живой товар, Хас-сан получил одиннадцать дисков тарна Ара и четыре — Турий. Каждому из своих девяти сообщников он швырнул по диску Ара. Остальное главарь оставил себе. Золотой диск тарна города Ара — это больше годовой заработной платы среднего рабочего. Большинство бедняков Гора никогда не держали его в руках. Разбойники ожидали снаружи, рядом томились кайилы.
 — Но самое странное, — сказал торговец, подавшись вперед и буравя нас взглядом, — это то, что предводительствовала аретаями женщина!
 — Женщина? — опешил Хассан.
 — Да, — подтвердил купец.
 — Вы уже разослали гонцов войны? — спросил Хассан.
 — Всем оазисам каваров и подчиненным им племенам.
 — Пытались ли вы вести переговоры?
 — С кем? С людьми, убившими воду? — возмутился купец. — Конечно нет!
 — Какое решение принял Гарун, верховный паша каваров?
 — Кто может сказать, где находится Гарун? — Купец театрально развел руками.
 — А его визирь Барам, шейх Безхада?
 — Гонцы войны отправились во все стороны.
 — Ладно, — кивнул Хассан.
 — Племена собираются, — сказал купец. — Скоро запылает вся пустыня. »
 — Я устал, — сказал Хассан, — и я не думаю, что будет умно появляться в Двух Ятаганах при свете дня.
 — Хассад-паша знает, что в оазис прибыли разбойники, — улыбнулся купец. — Это выгодно для нашей экономики. Сюда не часто заворачивают караваны.
 — Официально ему об этом ничего не известно, — возразил Хассан. — Я не хочу, чтобы он по требованию возмущенных горожан послал сотню воинов патрулировать пустыню. Наша встреча вызовет обоюдную неловкость. Что, по-твоему, нам тогда следует делать?
 — Может быть, проехать мимо с дикими криками?
 — Возможно, — улыбнулся Хассан.
 — А может, вам придется убить друг друга.
 — Не исключено.
 — Ночью, — заверил его торговец, — вам всегда рады в оазисе Двух Ятаганов.
 — Ночью нам рады, а днем нас ловят, — проворчал Хассан.
 — Мы — сложные люди, — развел руками купец.
 — Хотел бы я, чтобы в других оазисах жили такие же сложные люди, — сказал Хассан. — Во многих местах спят и видят, когда моя голова окажется на копье.
 — Жители Двух Ятаганов не виноваты, что в других местах живут неотесанные хамы.
 — Кому же ты продаешь купленные у меня товары? — поинтересовался Хассан.
 — Неотесанным хамам, — рассмеялся купец.
 — А они знают об их происхождении?
 — Конечно.
 — Ладно, — сказал Хассан. — Скоро светает. Нам пора в путь.
 Он поднялся на ноги, несколько тяжеловато, поскольку долго сидел со скрещенными ногами. Я тоже встал.
 — Да не опустеют ваши бурдюки. Пусть у вас всегда будет вода, — сказал купец.
 — Да не опустеют твои бурдюки. Пусть у тебя всегда будет вода, — ответили мы.
 В этот предрассветный час на камни выпадает роса. Хассан, его люди и я нащупали стремена и сели в седла.
 — Хассан, — сказал я. — Да?
 — Купец сказал, что шесть дней назад аретаи из Девяти Колодцев напали на оазис Песчаного Слина?
 — Да.
 — Шесть дней назад воины Девяти Колодцев находились вблизи своего оазиса, так как ловили бежавшего из тюрьмы преступника, который якобы пытался убить Сулейман-пашу.
 — И он убежал? — улыбнулся Хассан.
 — Похоже на то. Так вот, если шесть дней назад они были в своем оазисе, они никак не могли напасть на оазис Песчаного Слина.
 — Никак, — произнес Хассан.
 — Мне кажется, — сказал я, — что воинов Девяти Колодцев не было и здесь.
 — Сюда не просто добраться, — заметил Хассан. — Этот оазис находится в стороне от караванных путей.
 — Где, по-твоему, они могли сбросить награбленное в Песчаном Слине?
 — Могли зарыть в пустыне.
 — Но почему Два Ятагана? — не успокаивался я. — Это крошечный оазис, и живут здесь даже не кавары.
 — Не знаю, — ответил Хассан.
 — Сулейман, паша Девяти Колодцев, лежит во дворце в критическом состоянии. Вряд ли аретаи станут рыскать в такое время по другим оазисам.
 — Не самое удачное время, — согласился Хассан.
 — Между тем у них была аретайская одежда, седельные украшения, и они кричали что-то про Девять Колодцев.
 — Мы тоже могли бы проделать такое, — улыбнулся Хассан.
 Я промолчал.
 — Странно, — сказал Хассан, — что они кричали «За Девять Колодцев и Сулеймана!».
 — Почему? — спросил я.
 — Потому что имена вождей не используются в боевых кличах аретаев, да и других Племен тоже. Важен не человек, но племя, не часть, но целое. Насколько я помню, их боевой клич гласит: «Аретаи победят!»
 — Занятно, — пробормотал я. — А какой клич у каваров?
 — Похожий. Они кричат: «Кавары, вперед!»
 — Выходит, — подытожил я, — что аретаи не нападали на оазис Двух Ятаганов?
 — Аретаи на Два Ятагана не нападали, — кивнул Хассан.
 — Ты уверен?
 — Засыпан колодец, — сказал Хассан. — Аретаи — сли-ны, но я уважаю их как врагов. Они хорошие бойцы, настоящие мужчины пустыни. Они не могут засыпать колодец. Они живут в Тахари.
 — Тогда кто же, — спросил я, — напал на оазис Песчаного Слина и на Два Ятагана?
 — Мне и самому интересно это узнать, — ответил Хассан.
 — И мне интересно.
 — Если в пустыне начнется настоящая война, — сказал Хассан, — здесь прекратится всяческое движение. Торговля исчезнет, ни один странник не рискнет выехать в путь, потому что его тут же убьют.
 Последнее замечание нисколько меня не приободрило.
 — Странно, — добавил Хассан, — что все это происходит именно сейчас.
 — Почему странно?
 — Допускаю, что это простое совпадение, — сказал он.
 — Не понимаю.
 — Я планировал экспедицию в неисследованную страну дюн, — сказал Хассан.
 — Я тоже путешествую.
 — Так я сразу и подумал.
 — Что же ты хотел там найти? — поинтересовался я.
 — Кто ты? — спросил напрямую Хассан.
 — Жалкий торговец камнями.
 — Я видел тебя в Торе. С ятаганом.
 — О, — произнес я.
 — А потом я видел тебя еще раз, возле водопоя на пути к Девяти Колодцам.
 — Так это ты, переодевшись кочевником, так обидел мою белокурую голубоглазую рабыню?
 — Уж слишком она у тебя дерзкая, — улыбнулся Хассан. — Там я и решил сделать ее своей.
 — После твоего прикосновения она стала проситься, чтобы ее научили танцевать.
 Хассан рассмеялся.
 — Ты смело захватил ее во дворце Сулеймана, — сказал я.
 Он пожал плечами.
 — Никогда не видел лучшего захвата девушки.
 Он наклонил голову, принимая мою похвалу.
 — А ты, выходит, и есть тот человек, которого обвинили в нападении на Сулеймана?
 — Я этого не делал, — сказал я.
 — Почему они решили, что это ты? — спросил Хассан.
 — Они решили, что я — каварский шпион.
 — Вот как? — рассмеялся он.
 — Да.
 — Известно ли тебе, Хаким из Тора, кто на самом деле ударил Сулеймана?
 — Да, — ответил я. — Это сделал Хамид, помощник Шакара, предводителя отряда аретаев.
 — Любопытно, — произнес Хассан. — Я искал с тобой встречи.
 — О?! — вырвалось у меня.
 — Я подумал, — сказал он, — что после того, как я украл у тебя маленькую рабыню, ты станешь преследовать меня по пустыне. Я не предполагал, что Хамид ударит Сулеймана и что тебя посадят в тюрьму.
 — Ты хотел со мной говорить?
 — Я не хочу расставаться с девушкой, — сказал он. — Но мы можем устроить состязание за нее.
 — Мне не обязательно отвечать прямо сейчас? — спросил я.
 — Конечно нет. Ты — мой гость. — Хассан улыбнулся. — Разумеется, ты можешь в любую минуту ею воспользоваться.
 — Нет предела благородству Хассана, — рассмеялся я.
 — Как только я к ней прикоснулся, я решил, что эта девушка будет моею, — сказал Хассан.
 — Ты привык брать всех женщин, которые тебе нравятся? — спросил я.
 — Да, — ответил Хассан.
 — Как бы ты нашел меня, если бы я потерял твой след?
 — Ты бы не потерял мой след.
 — А если?
 — Тогда бы тебе сообщили, где искать твою… мою красотку Алейну. Мы бы все равно встретились.
 — Ты не боишься, что я попытаюсь тебя убить? — спросил я.
 — Не боюсь, ибо ты мой гость. К тому же ты неслучайно притащил в пустыню белокожую голубоглазую блондинку.
 — Неслучайно?
 — Конечно нет. Она не просто рабыня. Просто рабыню ты мог бы снять или купить в любом оазисе. Ты хотел продать ее или подарить в обмен на важную для тебя информацию, помощь или что-нибудь еще.
 — Ты проницателен, — сказал я.
 — Надеюсь, — произнес Хассан, что эта рабыня не испортит наших отношений.
 — Возможно ли, чтобы рабыня, ничтожество, на них повлияла?
 — В самом деле, — кивнул Хассан.
 — А ей, похоже, нравятся твои цепи, — сказал я.
 — Она рабыня, — пожал он плечами.
 — К сожалению, — заметил я, — у нее белая кожа, голубые глаза и светлые волосы.
 — Ну и что?
 — Такие женщины часто бывают холодными.
 — Только не в ошейнике, — сказал он.
 — А она? — поинтересовался я.
 Я знал, что предназначенный для рабынь металлический ошейник, жесткая полоска металла, которую они не могут с себя сбросить, превращает самых непокорных мужененавистниц в ласковых, нежных и послушных самочек, трепещущих от каждого прикосновения их хозяина. Хассан откинул голову и расхохотался: — Такой горячей девушки у меня никогда не было. Я улыбнулся, представив себе, как бы смутилась бывшая мисс Присцилла Блейк-Эллен, услышав, как бесстыдно и откровенно обсуждаются ее достоинства. Бедняжка действительно не контролировала себя, когда к ней прикасался мужчина.
 — Она любит тебя, — сказал я Хассану.
 — У нее нет выбора, — ответил он.
 В глубине души я был вынужден с ним согласиться.
 Дальнейшие размышления привели меня к выводу, что в данном случае произошло редкое совпадение: девушка нашла своего истинного хозяина, а он — настоящую рабыню. Она нашла своего абсолютного и единственного господина, идеального и совершенного мужчину, властного и бескомпромиссного. Только такой сможет пробудить в ней полную и всепоглощающую сексуальность.
 Подобное почти никогда не случается на Земле, где отношения между мужчиной и женщиной основаны на безвольной и слабой позиции мужчины, позволяющего женщине, к обоюдному удовольствию, делать уступки своим материнским инстинктам. На Горе, напротив, женщина имеет гораздо больше возможностей реализовать постоянно подавленную потребность полностью подчиниться властному и сильному самцу, стать для него покорной и уступчивой самкой. На Горе мужчины пробуют различных женщин до тех пор, пока не найдут одну или нескольких, способных приносить наибольшее наслаждение. Тогда у человека возникает желание их удержать. Потребность в доминировании органически заложена в мужчине. Ни одному человеку, хотя бы поверхностно знакомому с культурой Гора, не придет в голову это отрицать. В отличие от Земли, где все построено на подавлении природных инстинктов, горианская цивилизация основана на порабощении женщин. Здесь поняли, что взаимоотношения по принципу хозяин-рабыня наиболее глубоко соответствуют мужской потребности в доминировании, которая, не будучи до конца удовлетворенной, приводит ко всевозможным комплексам, болезням и расстройствам. При этом мужская тяга к власти рассматривается не как биологическое отклонение со стороны здоровых самцов, а как логическое отражение потребности женщин в подчинении своему хозяину. Первобытное соперничество за самку, при котором важнейшую роль играли не богатство и социальный статус, а сила, ум, хитрость и находчивость, приводило к тому, что лучшие женщины доставались самым сильным и умным мужчинам. Вполне вероятно, что на ранних этапах развития цивилизации за лучших женщин боролись, как за собственность. В таком случае тяга к силе и власти должна была закрепиться у женщин на генетическом уровне. Большинство нормальных женщин не выносит слабых мужчин; они хотят рожать детей не равному себе, а стоящему на высшей ступени, да и как они могут уважать равного себе, если сами являются не более чем наградой, собственностью, принадлежностью? Имея свободу выбора, нормальная женщина предпочтет иметь потомство от хозяина, господина, занимающего высшее по отношению к ней место. В такой ситуации только невостребованные сильными мужчинами женщины станут рожать детей от слабаков. Точно так же, как в результате эволюционного отбора сохранились и выжили сильные, боеспособные, умные мужчины, способные победить в соперничестве за самку, так и среди самок выжили и сохранились те, кто доставался именно таким мужчинам. В результате биологическое соперничество приводило к тому, что слабые самцы проигрывали сильным и умным; соответственно шел отбор и среди самок. Побеждали и выживали те, кто доставался сильному. Убежавшая от властного мужчины женщина спаривалась со слабым, но ее потомство попадало в невыгодное положение. Бывало, что она вообще не желала ни с кем спариваться. В таком случае ее генетическая линия обрывалась окончательно. Родившиеся от сильных мужчин дети были лучше защищены и получали лучшее питание, не говоря уже о том, что оказывались умнее и сильнее сверстников, родившихся от слабых особей. Гордость женщины за то, что ею обладали сильные мужчины, способствовала не только ее выживанию, но и выживанию ее детей; со временем нужные черты закреплялись в ходе естественного отбора. У красивых женщин рождались красивые дочери, которых выбирали в качестве партнеров последующие поколения мужчин. При этом мужчины исходили из того, что женщины должны доставлять удовольствие, а удовольствие доставляли умные, заботливые и красивые. Грубые, воинственные, тупые и страшные безжалостно выбраковывались. Двойная динамика эволюции, естественный и половой отбор, за несколько тысячелетий привела к формированию биологического типа современной женщины. В нем можно проследить случайно возникающие типы реакции на мужское доминирование, но те, кто безоговорочно его принимал, имели наибольшие шансы выжить и передать эти качества потомству. Благодаря этому сложному механизму и появился тип женщины умной, чувственной, красивой и женственной, насыщенной нормальными женскими гормонами и мечтающей о страстных объятиях сильного мужчины. Необходимо отметить, что покорность и доминирование изначально присутствуют в животном мире. У большинства млекопитающих и абсолютно у всех приматов доминирует самец, а подчиняется самка, и это не патология. Патология есть обусловленная нервозность, возможная исключительно у высших видов, способных жить в сообществах, где слова приобретают исключительно важную роль и могут влиять на инстинкты. Это ведет к ничтожеству отдельно взятых особей, хотя на каких-то этапах может способствовать процветанию определенных типов экономических и социальных отношений. Мы рождаемся охотниками; фермерами нас делают потом.
 — Близится рассвет, — сказал Хассан. — Пора уезжать из оазиса.
 — Почему ты решил со мной говорить? — спросил я.
 — Потому что у нас есть общий интерес.
 — Какой же?
 — Путешествия, — ответил Хассан.
 — Путешественники часто ищут необычное, — заметил я.
 — Я намеревался углубиться в пустыню.
 — Сейчас это может быть опасно.
 — Слышал ли ты о камне с надписью, который лежит у дороги между Тором и оазисом Девяти Колодцев?
 — Да, — ответил я.
 — Там лежал человек, который сделал эту надпись.
 — Да. Только когда я увидел камень, человека уже не было.
 — Я забрал его тело, — ответил Хассан. — Оно сгорело на костре из сухих веток. Пепел я развеял по пустыне.
 — Ты знал его? — спросил я.
 — Он был моим братом.
 — Чего ты ищешь в пустыне?
 — Башню из стали, — ответил Хассан.




 Глава 11. ОАЗИС КРАСНОГО КАМНЯ. МЫ С ХАССАНОМ ДЕЛИМ СОЛЬ. ВСТРЕЧА С ТАРНОЙ


 — На упряжи ваших кайилов нет колокольчиков! — Кочевник угрожающе поднял копье.
 — Мы пришли с миром, — заверил Хассан — Слышал ли ты что-нибудь о башне из стали? Видел ли ты ее?
 — Да вы спятили! — заорал кочевник.
 Хассан повернул кайила, и наш отряд, состоящий из него самого, девяти его сподвижников, меня и рабыни Алейны, продолжил свой путь
 Застывший в пыли кочевник смотрел, как мы развернули кайилов. Позади него, среди коричневых пятен верровой травы, паслись одиннадцать верров Их молоко и шерсть составляли основу благосостояния его семьи.
 — А может, никакой башни из стали не существует? — предположил я.
 — Мы будем искать дальше, — ответил Хассан.
 Я успел повидать Тахари в разных состояниях. Мы ехали по пустыне уже целых двадцать дней.
 Как-то раз, когда на юге поднялась черная стена пыли, мы спешились, стреножили кайилов и развернули их спинами к ветру. Затем мы выстроили стену из мешков и бурдюков и укрылись за ней, надвинув на головы бурнусы. Хассан укрыл своим бурнусом Алейну, не став при этом развязывать ей руки, дабы она не забыла, что является всего лишь рабыней. В течение двух дней вокруг нас бушевала песчаная буря, а мы, как принято в Тахари, спокойно пережидали слепящую черную тьму. Мы почти не двигались, лишь передавали друг другу бурдюк с водой и кожаный мешочек с са-тарной. Затем песчаная буря стихла, так же быстро, как и началась, и снова выглянуло яркое, прекрасное и безжалостное солнце, обрушив на бескрайние просторы свои испепеляющие лучи.
 Первым поднялся Хассан. Отряхнув песок с бурнуса, он расковал Алейну. Она потянулась, точно самка слина. Все мешки и коробки оказались засыпаны песком.
 — Ужасная буря, — сказал я. Хассан улыбнулся.
 — Ты родом не из Тахари, — сказал он. — Скажи «спасибо», что стоит весна и ветер не задувает с востока. Приготовь чай, — бросил он, обернувшись к Алейне.
 — Да, господин, — радостно отозвалась она.
 Два дня назад прошел дождь. Поначалу я обрадовался тучам и скинул бурнус, подставляя лицо падающим каплям. В течение ена температура упала более чем на пятьдесят градусов. Алейна тоже обрадовалась. Жители Тахари между тем лихорадочно подыскивали наиболее возвышенное место. Дожди в Тахари выпадают чрезвычайно редко, в результате чего практически отсутствуют естественные арыки и канавы. Дождь падает на плоскую поверхность либо на толстый слой пыли. Спустя несколько минут после его начала нам пришлось спешиться и вытаскивать растерянных кайилов на твердую почву. Они по колено тонули в жидкой грязи, выпучивая от ужаса глаза, и нам приходилось буквально выдергивать из жижи их ноги, продвигаясь в направлении, указанном Хассаном.
 Хассан старался держать Алейну поближе к себе.
 — Это четвертый дождь в моей жизни, — объявил он.
 — Как прекрасно! — воскликнула она.
 — Можно ли утонуть в такой грязи? — поинтересовался я.
 — Вряд ли, — ответил Хассан.
 Жижа действительно была Не глубже человеческого роста. Опасность заключалась в том, что, поднимаясь и падая, кайилы могли переломать себе ноги. Я обратил внимание, что люди Хассана натянули одеяла на головы животных, чтобы они не видели бури. С испуганным кайилом сладить невозможно. Ну и, конечно, нельзя разбивать лагерь в высохшем русле. Буря, о которой люди и не подозревают, может разразиться в нескольких пасангах, и поток воды смоет палатки в два счета.
 Любопытно, что большинство жителей Тахари неплохо плавают. Мальчишки-кочевники учатся этому весной, когда наполняются водоемы и колодцы. Обитатели оазисов тренируются в огромных ваннах и бассейнах. В Тахари принять ванну означает не втиснуться в узкую и мелкую посудину, а поплавать в бассейне, умастить тело маслами, после чего хорошо растереться. Возможность поплавать — огромное преимущество жизни в оазисах. В Девяти Колодцах, например, имеются два общественных бассейна.
 Спустя час после дождя на безоблачном небе вновь показалось безжалостное солнце, вода исчезла в песке и глине, почва затвердела и снова легко выдерживала поступь кайилов. С животных сняли одеяла. Наш маленький караван продолжил путь.
 Мухи появились лишь на следующий день. Вначале я решил, что собирается еще одна буря. В течение четырех анов солнце было скрыто за черной пеленой надвигающихся туч. Неожиданно сухим, жужжащим дождем на нас обрушились тысячи насекомых. Я отчаянно выплевывал попавших в рот тварей. Алейна закричала. Основной рой пронесся мимо, теперь вокруг нас тысячами кружились крошечные личинки. Я бил и давил их, пока не понял, что это совершенно бесполезно. Менее чем через четыре ана с щебетанием налетели черные стаи крошечных остроклювых задитов. Мы спешились и взяли кайилов под уздцы, не мешая птицам охотиться на мух. Задиты не покидали нас целых два дня. Затем они исчезли.
 Солнце палило нещадно, но мне уже не хотелось, чтобы снова пошел дождь.
 — Скажи, дружище, — обратился Хассан к другому кочевнику, — где находится башня из стали?
 — Никогда о такой не слышал, — устало ответил тот. — В Тахари нет башен из стали.
 Мы продолжали поиск.
 Красивее всего Тахари ночью. В течение дня на пустыню трудно смотреть из-за палящего солнца и зноя. Днем все здесь кажется страшным, белесым, выжженным, мужчины прикрывают глаза, женщины и дети не решаются покинуть шатры, многие слепнут. Но вечером, когда уходит солнце, бескрайняя каменистая равнина смягчается. По вечерам Хассан-бандит останавливался на ночлег. В свете заходящего солнца холмы, песок и небо обретали сотни оттенков красного цвета, которые постепенно становились золотыми, а потом синими и фиолетовыми. Затем, совершенно неожиданно, небо чернело, и на нем высыпали бесчисленные звезды. Звезды напоминали отражения песчинок бескрайней пустыни, самые крупные из них горели в безмолвии и спокойствии ночи словно бриллианты. В такие минуты Хассан любил сидеть, скрестив ноги, возле своего шатра. Мы старались его не тревожить. Странно, но он подпускал к себе лишь одну Алейну. Только она, женщина и рабыня, могла лежать рядом с ним, положив голову на его левое колено. Временами он проводил рукой по ее волосам или щеке почти нежно, словно на ней и не было ошейника. Спустя ан он швырял девушку на циновки, задирал юбки и насиловал ее, как обыкновенную рабыню. Затем он завязывал юбки у нее на голове и выталкивал ее, хохочущую, в круг своих разбойников, среди которых был теперь и я.
 — Никогда не слышал, чтобы в Тахари были башни из стали, — отвечал кочевник. — Откуда бы они могли здесь взяться?
 — Спасибо тебе, — произнес Хассан, и мы продолжали путь.
 Становища кочевников становились все реже. Оазисы почти исчезли.
 Мы двигались на восток Тахари.
 Некоторые кочевники закрывают лица своих женщин паранджой. Некоторые — нет. Бывает, что девушки раскрашивают лица углем. Среди них попадаются очень миловидные. Дети кочевников до пяти лет не носят одежды. В течение дня они не рискуют покидать тень шатров. По вечерам они радостно высыпают на улицу, где бесятся и играют. Днем, в тени шатров, они изучают тахарскую письменность. Матери чертят рисунки на песке. Большинство кочевников в этих местах принадлежат к подчиненному аретаям племени ташидов. Интересно отметить, что кочевники вскармливают своих детей молоком до восемнадцати месяцев, что почти в два раза превышает время кормления младенцев на Земле и в два раза меньше обычного времени кормления на Горе. Дети чувствуют себя в абсолютной безопасности в своих семьях, где получают строгое и разумное воспитание. У кочевников принято, чтобы взрослые обязательно выслушивали мнение детей. Ребенок считается равноправным членом племени. Еще одним обычаем кочевников является постоянное купание ребенка, даже если у матери осталась последняя кружка воды и кусок ткани. Взрослые же, напротив, могут не мыться месяцами. Со временем люди привыкают к наслоениям грязи и пота, и запах, невыносимый поначалу, перестают замечать. Несмотря на суровые условия жизни и скудное питание, смертность среди кочевников чрезвычайно низка.
 — Скажи мне, юный воин, — обратился Хассан к мальчугану лет восьми, — слышал ли ты когда-нибудь о башне из стали?
 Стоящая рядом сестренка засмеялась. Верр терся о голые ноги детей.
 Мальчик подошел к кайилу, на котором сидела Алейна.
 — Слезь на землю, рабыня, — сказал он.
 Она выполнила приказ свободного мужчины и опустилась перед ним на колени. Сестренка встала за его спиной. Верр заблеял.
 — Надень капюшон и разденься до пояса, — повелел ребенок.
 Алейна тряхнула белокурой гривой, надела капюшон и сбросила блузку.
 — Смотри, какая белая! — воскликнула девочка.
 — Опусти юбку, — сказал мальчик.
 Разъяренная рабыня повиновалась, юбка упала на икры.
 — Какая беленькая! — кричала маленькая кочевница. Мальчик подошел к рабыне и схватил ее за волосы.
 — Смотри, — сказал он сестре, — шелковистые, желтые, мягкие и длинные. — Она тоже потрогала волосы. Мальчик встал перед рабыней. — Посмотри вверх!
 Алейна подняла глаза.
 — Видишь! — толкнул он сестренку — У нее синие глаза.
 — Она белая и некрасивая, — поморщилась девочка и отошла в сторону.
 — Нет, — возразил мальчик. — Она хорошенькая.
 — Ну, если тебе нравятся беленькие… — пожала плечами сестра.
 — Дорогая? — спросил ребенок Хассана.
 — Очень, — ответил разбойник. — Ты хочешь поторговаться, юный воин?
 — Отец не разрешит мне иметь рабыню, — ответил мальчик.
 — А-а, — понимающе протянул Хассан.
 — Зато когда я стану большим, я сделаюсь разбойником, как и ты, и у меня будет десять таких девушек. Когда мне понравится женщина, я утащу ее и сделаю своей рабыней. — Он взглянул на Хассана. — Они будут мне угождать и делать меня счастливым.
 — Она страшненькая, — пропищала сестренка. — И тело у нее белое.
 — Хорошая она рабыня? — поинтересовался мальчик у Хассана.
 — Это несчастная дура, которую надо почаще бить плеткой.
 — Это плохо, — покачал головой мальчик.
 — Присмотри за верром, — сказала сестра.
 — Если бы ты была моей, — повернулся к Алейне маленький кочевник, — я бы не потерпел никаких глупостей. Я бы сделал из тебя хорошую рабыню.
 — Да, господин, — процедила сквозь стиснутые зубы обнаженная Алейна.
 — Можешь одеться, — бросил мальчик.
 — Спасибо, господин. — Алейна натянула юбку и блузку.
 Спуститься с кайила она могла самостоятельно, но для того, чтобы сесть в седло, ей требовалась помощь. Я протянул левую руку, она уперлась в нее маленькой ножкой и забралась в седло.
 — Маленький ублюдок! — прошипела она по-английски.
 — Слышал ли ты, юный воин, что-нибудь о башне из стали? — спросил Хассан.
 Ребенок посмотрел на него и расхохотался:
 — Не сомневаюсь, что твоя рабыня заваривает тебе слишком крепкий чай.
 Хассан грациозно склонил голову:
 — Спасибо за намек, юный воин.
 С этими словами он оставил в покое маленького кочевника, его сестру и их верра. Девчонка принялась костерить брата за невнимание к животному.
 — Заткнись, — огрызнулся он, — иначе я продам тебя разбойникам с Красного Камня. Еще год-два — и ты вполне сгодишься для ошейника.
 После этих слов ему пришлось улепетывать, ибо девчонка швырнула в него камнем. Когда я оглянулся, они гнали свою скотину в сторону от стойбища. На сбруе наших кайилов действительно не было колокольчиков.
 — Оазис Красного Камня, — сказал Хассан, — один из немногих оазисов, контролируемых аретаями. На юг и на запад простирается каварская территория.
 В полдень следующего дня я закричал:
 — Вижу оазис!
 — Нет, — произнес Хассан.
 Я отчетливо различал здания, белые купола, пальмы, сады и высокие круглые стены из красной глины.
 Я сморгнул. То, что я видел, никак не походило на обман зрения.
 — А разве вы не видите? — спросил я Хассана и его спутников.
 — Я вижу! — закричала Алейна.
 — Мы тоже это видим, — откликнулся Хассан, — но там ничего нет.
 — Ты говоришь загадками, — сказал я.
 — Это мираж, — пожал плечами Хассан.
 Я посмотрел еще раз. На мираж это никак не походило. В пустыне бывают миражи двух типов. Я говорю о тех, которые видят нормальные, здоровые люди, поскольку бывают еще сугубо индивидуальные видения спятивших от жары и жажды путников. Наиболее распространенным типом миража считается обыкновенная ошибка зрения, когда человек принимает дрожащий раскаленный воздух за плеск воды в пруду или озере. Когда в восходящих потоках воздуха отражается небо, иллюзия еще более поразительна, поскольку поверхность «озера» становится голубой, как настоящая водная гладь. Второй тип миража имеет место, когда обычный пейзаж пустыни, каменистые холмы и высохший кустарник искажается восходящими потоками воздуха и выглядит как оазис с водой, пальмами и садами. Восприятие миража — весьма сложный процесс. По сути дела, все, что мы видим, является преобразованием определенных энергетических импульсов, воздействующих на наши органы восприятия. Существует, разумеется, топологическое соответствие между физическим миром и человеческим восприятием. Порождаемый сознанием мир достаточно точно соотносится с реально существующим. Если бы было по-другому, мы просто не смогли бы успешно перемещаться в наполненном физическими телами пространстве и прикасаться к предметам, до которых хотели бы дотронуться. Различные сенсорные системы, присущие разным организмам, означают различные экспериментальные миры. При этом как мир человека, так и мир рыбы, бабочки, муравья, едина и Царствующего Жреца соответствует, хотя и в различной степени, предположительно единственному реальному физическому миру. Таким образом, восприятие следует рассматривать как поток закодированных единиц информации, из которых наше сознание строит свой гармоничный мир. Несмотря на то что глаз является неотъемлемым инструментом зрения, «видим» мы не глазом, а, как ни странно, мозгом. Если стимулировать каким-либо образом оптический нерв, а еще лучше, — определенные участки головного мозга, возникнут реальные зрительные образы. Точно так же можно ничего не увидеть здоровыми глазами, если нарушена связь с мозгом. Возможно, в данном случае правильнее было бы говорить о целой системе компонентов, необходимой для адекватного зрительного восприятия. Но даже в этом случае следует отметить, что на глаз непосредственно воздействует не физическая реальность, а всего лишь электромагнитное излучение. Кроме того, нельзя забывать о сильнейшем влиянии, оказываемом на интерпретацию сигналов и образов со стороны сознания человека, каковое зависит как от физического состояния организма, так и от определенных социальных и лингвистических категорий. Человек может «увидеть» то, что в данный момент видят другие, или то, что ему захочется увидеть. Таким образом, нет ничего необычного в том, что вполне здоровый человек начинает воспринимать раскаленные камни и кустарник как роскошный оазис.
 Но стоящая перед моими глазами картинка на мираж никак не походила. Я протер глаза.
 — Нет, — сказал я. — Я отчетливо вижу оазис.
 — Его там нет, — повторил Хассан.
 — Есть у северной окраины оазиса Красного Камня касбах с четырьмя башнями?
 — Есть, — ответил Хассан.
 — Так вот, я его вижу.
 — Нет, — покачал головой Хассан.
 — Там пять пальмовых рощ.
 — Да, — сказал он.
 — К востоку от оазиса растут гранатовые сады, — продолжал я. — Внутри тоже сады. Есть даже пруд между двумя рощами финиковых пальм.
 — Правильно, — сказал Хассан.
 — Значит, это Красный Камень, — сказал я.
 — Нет, — ответил он.
 — Я не мог этого придумать, — сказал я. — Я никогда не был в Красном Камне. Слушай. В касбахе только одни ворота, они выходят прямо к нам. На башне два флага.
 — Это флаги ташидов и аретаев, — кивнул Хассан.
 — Я могу провести караван к этому оазису.
 — Его там нет, — сказал Хассан. — Мы доберемся до него только завтра к полудню.
 — Но я его вижу! — настаивал я.
 — Постараюсь тебе объяснить, — сказал Хассан. — Ты его видишь, но это не он.
 — Я рад, что ты решил говорить ясно. Иначе я мог бы и не понять.
 — Езжай вперед, — предложил Хассан.
 Пожав плечами и толкнув кайила пятками, я поскакал вниз по склону холма. Прошло не более пяти ен, и оазис исчез. Я натянул поводья. Впереди простиралась бескрайняя пустыня.
 По мне градом покатился пот. Меня бросило в жар. Впереди простиралась бескрайняя пустыня.
 — Интересное явление, не так ли? — поинтересовался Хассан, когда караван нагнал меня. — Находящийся в семидесяти пасангах оазис зеркально отражается в верхних слоях атмосферы, а потом еще раз, уже возле земли.
 — Как в системе зеркал? — переспросил я.
 — Именно. Поверхностью в данном случае служат слои воздуха. Образуется треугольник отраженного света, и мы видим рядом с собой находящийся в семидесяти пасангах оазис Красного Камня.
 — Выходит, это всего лишь оптическая иллюзия? — Да.
 — Разве тебе она не показалась реальной? — спросил я.
 — Конечно, — кивнул Хассан.
 — Откуда ты узнал, что это не Красный Камень?
 — Я из Тахари, — ответил он.
 — Ты видел что-то другое? — спросил я.
 — Нет, то же самое.
 — Тогда откуда ты знаешь?
 — Я из Тахари, — повторил Хассан.
 — Но как ты догадался?
 — По расстоянию и времени, — ответил он. — Мы движемся слишком медленно, чтобы оказаться у Красного Камня.
 — Увидев такое, человек не из Тахари может не рассчитать запасы воды и умереть.
 — Когда едешь по пустыне, — сказал Хассан, — лучше знать все, что знают люди из Тахари, если хочешь остаться в живых.
 — Постараюсь запомнить, — сказал я.
 — Я тебе помогу, — улыбнулся Хассан.
 На следующий день, около одиннадцати анов, спустя один ан после горианского полудня мы прибыли в оазис Красного Камня.
 Над всем оазисом возвышался касбах Турема а'Дина, главы местного клана ташидов. В оазисе росло пять пальмовых рощ. К востоку от него раскинулся гранатовый сад. Между двумя рощами финиковых пальм синел большой пруд В касбахе были единственные ворота. На четырех башнях развевались флаги ташидов и аретаев.
 — Ты не боишься въезжать в оазис, подвластный племени аретаев? — спросил Хассан.
 — Мы идем из Девяти Колодцев, — ответил я.
 — Я тоже полагаю, что это не опасно, — сказал Хассан.
 Мы въехали в оазис цепочкой, как и положено нормальному каравану. В Тахари почти всегда дует сильный горячий ветер. За нашими спинами надувались бурнусы. Рабыня Алейна, согласно своему статусу, ехала предпоследней, позади нее был только охранник, в чьи обязанности входило осматривать горизонт позади каравана и следить, чтобы не убежали рабыни.
 Оазис, в который мы въехали, назывался Красным Камнем в честь огромного красноватого песчаника, возле которого некогда произошло знаменитое сражение. Командующий силами аретаев Хаммаран использовал камень в качестве наблюдательной точки, а в решающий момент с этого камня на врага ударила кавалерия из его личной охраны. Командующий ташидами Ба'Аруб погиб на этом самом камне, пытаясь добраться до Хаммарана. По преданию, ему не хватило десяти ярдов. Ба'Аруб был отважным человеком. Полагают, что, если бы он решил пересидеть осаду в своем касбахе, Хаммарану пришлось бы отступить. В Тахари тяжело вести длительную осаду. Продовольствия всегда мало, за исключением запасов, которые делают в касбахах, а коммуникации длинны, и их трудно защищать. Стоило Ба'Арубу засыпать или отравить общественные колодцы Красного Камня, те, что находились за пределами касбаха, Хаммарану пришлось бы уводить войско в течение двадцати четырех часов, причем большая часть его воинов погибла бы по дороге к дому. Но Ба'Аруб был родом из Тахари и, как говорили у походных костров, не мог совершить подобного. Он не добрался до Хаммарана каких-то десять ярдов.
 Люди взирали на нас с любопытством, как всегда смотрят в оазисах на приезжих, но я не заметил особой подозрительности или враждебности. Войны и набеги не затронули Красный Камень.
 Какой-то ребенок бежал возле стремени Хассана и кричал:
 — У твоего кайила нет колокольчиков!
 — Их украли разбойники, — ответил Хассан.
 Мальчишка рассмеялся и побежал дальше.
 — Придется искать гостиницу, — сказал Хассан.
 Сражение при Красном Камне, в честь которого назвали оазис, произошло более семидесяти лет назад, в 10051 году К. А., или на шестой год правления паши Ба'Аруба. С тех пор ташиды рассматриваются как подчиненное аретаям племя. Если не считать незначительных уступок, как, например, освобождение аретайских купцов от уплаты пошлины, вассальное племя полностью автономно, имеет собственных вождей, магистратуру, суд и армию. Главное значение союза заключается в военных обязательствах. Согласно принесенной на воде и соли клятве, вассальное племя обязано поддерживать победившее во всех войнах, снабжая продовольствием, кайилами и солдатами. Другими словами, вассальное племя рассматривается как воинское подразделение, входящее в состав вооруженных сил победившего племени. Взятые в плен враги становятся союзниками в дальнейших битвах. Вчерашние противники бьются плечом к плечу уже в следующем сражении. Побежденному воину Тахари возвращают ятаган для защиты его победителя. По законам Тахари считается, что победитель своей силой, хитростью или умом завоевал себе верного слугу до конца дней. Я не до конца разобрался в исторических причинах подобной традиции, на практике же она привела к умиротворению огромных площадей Тахари. Войны между вассалами и суверенами случаются крайне редко. Другим и, судя по всему, отрицательным результатом подобной традиции стали гигантские воинские формирования. Вооруженное столкновение между двумя победившими племенами мгновенно воспламеняет всю пустыню. Именно эта опасность нависла над Тахари сейчас, когда до предела обострились отношения между двумя высшими племенами аретаев и каваров. Разумеется, не все племена являются вассалами победителей. Немало осталось и независимых. Военные стычки между вассалами тоже случаются. Высшим племенам нет необходимости вмешиваться в мелкую грызню, хотя иногда они именно так и поступают. Зато вассалы обязаны выступать на стороне своих суверенов в обязательном порядке. Иногда в посланиях и донесениях четко указывается, о какой войне идет речь. Это может быть всеобщая битва, а может — и частное столкновение между та'кара и луразами, постоянно грызущимися из-за спорных территорий. В конечном итоге взаимоотношения между подчиненными и победившими племенами Тахари способствуют миру и стабильности в пустыне. Подобные обязательства особо ценны, поскольку мужчины Тахари, как, впрочем, и большинство гориан, — люди чрезвычайно гордые, обидчивые и заносчивые. Изначально любя войну, они не нуждаются в серьезных предлогах, чтобы вскочить в седло и обнажить ятаганы. Иногда для войны бывает достаточно одной непроверенной сплетни. Мне приходилось слышать, как воины пустыни, облизывая губы, говорят, что хорошую драку оправдывает любой повод. Полагаю уместным упомянуть, что причина, по которой Хам-маран семьдесят лет назад напал на Красный Камень, не известна ни аретаям, ни ташидам. Причина войны позабыта, а о подвигах до сих пор рассказывают у походных костров. В охране Хаммарана насчитывалось семьдесят человек. Когда Ба'Аруб понял, что сражение проиграно, он попытался добраться до Хаммарана. Ему не хватило десяти ярдов.
 — Остановимся здесь, — объявил Хассан, натягивая поводья у небольшой гостиницы. Мы спешились и принялись расседлывать кайилов и снимать притороченные к седлам тюки и ящики. Навстречу нам выбежали мальчишки. Схватив кайилов под уздцы, они повели их в стойло Двое разбойников Хассана последовали за ними, чтобы убедиться, что с животными обращаются хорошо Один из разбойников помог слезть с седла Алейне. Она короткими шажками подбежала к Хассану и опустилась на колени.
 — Поднимись, рабыня, — повелел он.
 — Да, господин, — пролепетала она
 Он снял с кайила полный бурдюк с водой. В нем было не меньше двадцати галлонов.
 — Понесешь бурдюк, рабыня.
 — Да, господин.
 Он швырнул бурдюк ей на плечи. Алейна вскрикнула и пошатнулась, отчаянно стараясь удержать ношу на плечах. Если бы она уронила бурдюк, ее бы нещадно побили.
 Воины собирали седла, оружие, другие бурдюки и прочие пожитки. Согнувшись под непосильным грузом, Алейна ждала, когда все будут готовы.
 Каждый воин нес свое седло. Седла в Тахари — огромная ценность, их не доверяют никому Вечерами кочевники заносят их в шатры и укладывают в правой задней части жилища.
 По тахарскому обычаю мы должны были вылить привезенную нами воду в баки гостиницы. Это несколько облегчит жизнь гостиничных мальчишек, которым не придется так часто бегать к общественному колодцу. Покидая оазис, мы, естественно, наполним бурдюки водой, но из уважения к хозяевам сделаем это из общественного колодца.
 Таща свое седло, Хассан переступил порог гостиницы. За ним последовали его люди и я. Последней шла склонившаяся под непосильным грузом Алейна.
 — Сюда, рабыня, — показал дорогу к бакам гостиничный мальчишка. Алейна, спотыкаясь, побрела за ним. Разумеется, он не стал ей помогать. Она самостоятельно вылила воду в бак. Те из разбойников, кто нес бурдюки с водой, тоже вылили их в баки. Прежде чем Алейна успела вернуться, мальчишка сдернул с невольницы капюшон и ухватил ее за волосы.
 — А ты красивая, рабыня! — сказал он.
 — Спасибо, господин, — прошептала Алейна.
 Он еще немного подергал ее за волосы, после чего отпустил и щелкнул пальцами, показав на пол
 Алейна опустилась на колени и поцеловала босые ноги юного свободного мужчины, при этом роскошные белокурые волосы скрыли его ступни. После этого мальчишка удалился, а Алейна побежала к сидящему на скамье Хассану, опустилась перед ним на колени и положила голову на его левое бедро. Разбойник ласково потрепал ее по волосам и даже почесал под ошейником.
 — Слышал ли ты что-нибудь о башне из стали? — задал Хассан вопрос хозяину гостиницы.
 Как выяснилось, ни один человек в Красном Камне ничего не слышал о столь странном архитектурном сооружении, как стоящая посреди пустыни стальная башня. И разумеется, никогда не видел ничего подобного.
 Это изрядно разозлило Хассана и весьма огорчило меня тоже, поскольку оазис Красного Камня являлся последним крупным оазисом в Тахари на две тысячи пасангов на восток. По сути дела, он находился на границе зловещей страны дюн. В ней тоже есть оазисы, но маленькие и очень редкие. Иногда от одного до другого более двухсот пасангов, причем найти их чрезвычайно трудно. В дюнах можно пройти рядом с оазисом на расстоянии десяти пасангов и не заметить его. Только караваны с солью отваживаются пересекать страну дюн. Караваны с товаром стараются идти либо по западной, либо по восточной окраине Тахари. Даже те, кто решил добраться из Тора или Касры до Турмаса, торианской крепости и касбаха на самом юго-востоке Тахари, предпочитают идти вначале на юг, а потом на восток, либо вначале на восток, а потом на юг, лишь бы обогнуть непроходимые и страшные пески страны дюн. Мало кто без достаточных оснований рискнет войти в сердце пустыни.
 Я, как, впрочем, и Хассан, был абсолютно уверен, что, если столь причудливое сооружение, как стальная башня, вообще существует, искать ее следует в стране дюн.
 Было вполне логично, что ни купцы, ни кочевники, ни владельцы гостиниц, ни погонщики кайилов ничего о ней не слышали.
 Никем не замеченная башня могла простоять в стране дюн несколько тысяч лет.
 Курии прекратили поставку рабов с Земли на Гор. «Отдайте Гор» — так звучал предъявленный Сардару ультиматум. Задержанный курия, несомненно, направлялся в страну дюн. На камне было нацарапано сообщение: «Страшись башни из стали». Самосу из Порт-Кара прислали девушку с известием: «Бойся Абдула». Абдул оказался ничтожным водоносом из Тора, мелким агентом курий, которые всеми силами старались не допустить меня в Тахари. Только эту часть загадки мне удалось с грехом пополам разгадать. До сих пор, однако, оставалось неясным, кто же послал сообщение. Смущал также курия, проникший в мою камеру в Девяти Колодцах. Он получил сильные ранения. И он не убил меня. Ибн-Саран утверждал, что зверь погиб. Слишком многого я еще не понимал.
 — Утром уходим, — потягиваясь, сказал Хассан. — Похоже, здесь никто не слышал о башне из стали.
 К моему удивлению, весть о нападении аретаев на оазис Двух Ятаганов еще не дошла до Красного Камня. Во всяком случае, здесь об этом не говорили. В любом другом случае нападение стало бы главной темой для пересудов. Если бы это действительно сделали аретаи, оазис готовился бы к ответному нападению. Безусловно, в Красном Камне должны были давно узнать про нападение. Существовало только одно, самое простое объяснение: никто до сих пор не принес им эту весть. Поскольку Красный Камень являлся оазисом племени ташидов, вассалов аретаев, ни один подчиненный каварам кочевник не стал бы специально забираться в такую даль, чтобы по-дружески поделиться информацией. Напротив, теперь они всеми силами старались избегать контактов с аретаями, дожидаясь момента, когда можно будет говорить с ними с ятаганом в руках, как и велит древний обычай Тахари.
 — Я устал, — произнес Хассан. — Пора отдыхать.
 Он уже отослал Алейну в свою комнату. Его люди разместились на втором этаже.
 — Который ан? — поинтересовался Хассан. Сидящий рядом с огромными цилиндрическими песочными часами мальчик взглянул на прибор и зевнул:
 — Пошел девятнадцатый.
 В двадцать анов мальчишка переворачивал часы и сменялся.
 — Довольны ли господа моим гостеприимством? — поинтересовался хозяин гостиницы.
 — Да, — откликнулся Хассан. Спустя некоторое время он произнес: — Возвращаются воины.
 Я прислушался. Ничего не было слышно, но пальцы Хассана уловили едва заметную вибрацию стола.
 Мало-помалу и я стал различать гул скачущих кайилов.
 — Солдаты никуда не уходили, — сказал владелец гостиницы.
 Хассан вскочил на ноги, опрокинул стол и выскочил из комнаты.
 — Не подходи к окну! — крикнул я.
 Но хозяин уже опустил шторы. Я слышал, как Хассан отдавал команды на лестнице. Раздался топот множества ног. Владелец гостиницы повернулся ко мне. Лицо его залила смертельная бледность, из груди торчала стрела.
 — Кавары, вперед! — ревели сотни голосов.
 Я прыгнул к окошку и наугад всадил ятаган в шевелящуюся ткань занавески. Кто-то в бурнусе завизжал и, окровавленный, провалился во тьму. Я пытался закрыть ставни. Две стрелы впились в деревянную раму, щепки полетели мне в лицо. Ставни наконец захлопнулись. В последний момент в одну из них вонзилась стрела, торчащая теперь с нашей стороны. Гостиничный мальчишка застыл возле своих часов, дико оглядываясь по сторонам. Снаружи доносилось фырканье и шипение кайилов. Кто-то дико закричал. Было слышно, как выбивают двери, но, похоже, не в гостинице.
 — Кавары, вперед! — доносилось с улицы.
 — Наверх! — кричал Хассан. — На крышу! Перепрыгивая через четыре ступеньки, я взлетел на
 второй этаж. Перепуганный мальчишка выскочил через кухонную дверь.
 Бледную как смерть Алейну держал за руку один из людей Хассана.
 — За мной! — скомандовал Хассан. Прочие обитатели гостиницы бежали вниз. Пронзительно визжала женщина.
 По узенькой лестнице мы через крошечную дверь выбрались на крышу. Над нашими головами светили три луны Гора. Вдали белела пустыня. По улицам бежали люди, некоторые тащили за собой пожитки.
 — В касбах! — кричал кто-то. — Спасайтесь в касбахе!
 Среди бегущей толпы скакали всадники, рубя направо и налево.
 — Кавары, вперед! — кричали они.
 — Это кавары! — воскликнул я.
 Хассан удивленно взглянул на меня и сердито приказал:
 — Всем к стойлу!
 По крыше мы пробрались к огороженному со всех сторон стенами стойлу для кайилов. Хассан быстро и четко отдавал приказы. Разбойники тащили с собой седла. Двое спрыгнули вниз. Я увидел, как над пальмами пролетела стрела с горящим оперением. Откуда-то доносились удары топоров. С другой стороны стены раздавались отчаянные крики. Было слышно, как вылетела под ударами дверь гостиницы. Спрыгнувшие вниз люди Хассана вывели под уздцы кайилов.
 — Присмотри за дверью на крышу! — приказал Хассан, и в ту же минуту дверца с треском распахнулась, и показалось чье-то лицо.
 Получивший приказ разбойник тут же всадил ятаган в челюсть неизвестного и провернул его, выворачивая кости и зубы.
 — В касбах! — истерично вопил кто-то на улице.
 — В пустыню! — кричала женщина. — Касбах уже заперт! Туда никого не пускают, у ворот страшная резня!
 — Пожар! — завопил я, увидев, как стрела с огненным оперением воткнулась в сложенную возле стойла солому. Через стену стойла пытался перелезть какой-то человек. Один из разбойников метнул в него копье, и прошитый насквозь воин свалился на землю. Внутренний дворик гостиницы ярко освещала пылающая солома. Кайилы испуганно ревели. Разбойники набрасывали им на головы одеяла. Двух животных уже оседлали.
 — Смотри! — крикнул я.
 Двое воинов забрались на крышу прямо с кайилов. Мы с Хассаном кинулись им навстречу и вынудили их спрыгнуть вниз, в визжащую в темноте толпу. Я увидел, как рухнуло пальмовое дерево. Четыре здания горело.
 Внизу оглушительно кричала женщина.
 Всадников становилось все больше и больше.
 С крыши мы хорошо видели, как мужчины, женщины и дети отчаянно мечутся среди финиковых пальм.
 Вспыхнул еще один дом, на этот раз слева от нас. Я почувствовал дым.
 — Постоялый двор горит! — крикнул я.
 — Тарна! — кричали снизу. — Тарна!
 Хассан подошел к краю крыши и посмотрел на пылающий двор. Разбойники уже вывели из стойла всех кайилов.
 — За ними! — скомандовал Хассан. Разбойники, в том числе и оставленный охранять слуховое окно, прыгали с крыши и лихорадочно седлали кайилов. Пламя бушевало вовсю, достигая временами слухового окна.
 Хассан сорвал с себя бурнус, продел его под мышками Алейны и спустил ее на руки разбойнику, оседлавшему его кайила. Алейна испуганно посмотрела вверх.
 — Господин! — взмолилась она, но Хассан уже исчез.
 Мы снова побежали на другой край крыши. Прибывали все новые и новые всадники. Думаю, их было не меньше сотни.
 — По моему сигналу, — сказал Хассан, — пусть открывают ворота и уезжают!
 Я побежал на край крыши, выходящий на горящий двор. Алейна уже сидела на своем кайиле.
 — Я передам сигнал Хассана! — крикнул я. — По сигналу — бегите!
 — Для вас приготовлены кайилы! — крикнул снизу разбойник, показывая на двух оседланных животных.
 — По сигналу — бегите! — повторил я.
 — Что станет с тобой и Хассаном? — спросил он.
 — По сигналу — бегите!
 — Приготовьтесь открыть ворота! — скомандовал он двум другим разбойникам. Каждый из них должен был выдернуть по засову.
 — Хассан! — убивалась Алейна. — Хассан!
 Все правильно. Один человек должен следить, когда лучше вырваться на улицу, другой должен передать сигнал.
 — Хассан! — заходилась в крике Алейна.
 Я про себя улыбнулся. Она посмела осквернить своими губами имя господина. Какими бы они ни были красивыми, это всего-навсего губы недостойной рабыни. Как правило, девушкам запрещают произносить имена их хозяев. К нему обращаются исключительно «господин» или «мой господин». Если Хассан выживет, он наверняка накажет невольницу за эту ошибку. Иногда девушкам разрешается произносить имя хозяина, но в этом случае оно должно сопровождаться титул ом, как, например: «Хассан, господин мой». Между тем Хассан не был настолько либеральным, чтобы позволить невольнице марать свое имя. Так что, если ему суждено будет уцелеть, девчонку примерно отходят плетью за неслыханную дерзость.
 Хассан поднял руку. Склонив голову, он следил за происходящим на улице. Я слышал, как мимо проносились всадники. Рука разбойника упала вниз.
 — Вперед! — крикнул я.
 Засовы вылетели из пазов, ворота распахнулись, с голов животных посрывали бурнусы, кайилы бросились прочь с горящего двора на освещенную пламенем улицу.
 Со всех сторон доносились крики.
 Спустя несколько мгновений разбойники скрылись в конце улицы.
 — Там два оседланных кайила! — крикнул я Хассану. — Скорее!
 — Бери одного и спасайся! — прокричал он в ответ. — Время еще есть! Давай!
 Вместо этого я подбежал к его краю крыши.
 — А ты? — спросил я.
 — Беги! — прошипел он. — Подожди!
 Внизу в развевающихся малиново-желтых бурнусах скакали одиннадцать всадников.
 — Тарна! — доносилось до нас. — Тарна!
 Всадники натянули поводья почти под самой крышей. Позади них были еще люди.
 — Тарна! — кричали снизу.
 Главарь нападавших в синем с малиновым бурнусе поднялся в стременах, осматривая резню. Командиры отрядов докладывали ему о ходе операции, получали приказы и немедленно отправлялись их выполнять. Главарь оказался грациозным и стройным человеком. В руке он сжимал ятаган.
 — Колодцы? — спросил кто-то.
 — Засыпать, — распорядился главарь.
 Он тронул кайила, за ним потянулась туча всадников. Бурнус главаря развевался на ветру, зловеще изогнутый ятаган сверкал в зареве пожаров.
 Только теперь я разглядел, что главарь — женщина.
 — Рубите пальмы и жгите дома! — распорядилась она.
 — Есть, Тарна! — отвечали командиры и скакали к своим отрядам.
 Девушка огляделась, затем развернула кайила в сторону касбаха. Рядом с ней скакали десять всадников, остальные держались чуть поодаль.
 — Бери кайила и уходи, — сказал Хассан.
 Крыша уже раскалилась, под нами горела гостиница, справа сквозь перекрытия пробивались языки пламени.
 — А ты? — спросил я.
 — Мне очень интересно повидать хоть одного кавара.
 — Я остаюсь с тобой, — сказал я.
 — Спасайся, — приказал он.
 — Я остаюсь.
 — Мы даже не разделили соль.
 — Я остаюсь с тобой.
 Хассан долго и пристально смотрел на меня. Затем закатал правый рукав, и я прижался губами к его запястью, ощущая под языком соленый пот. После этого я протянул ему правую руку, и он прикоснулся губами и языком к моему запястью.
 — Ты понимаешь, что это означает? — спросил он.
 — Понимаю.
 — Пошли. Нам предстоит много дел, брат мой.
 Хассан и я спрыгнули с уже пылающей крыши во дворик. Там, в дыму, мотали укутанными в одеяла головами два оседланных и стреноженных кайила. Мы под уздцы вывели их со двора и лишь на улице сдернули с морд чехлы. На тротуаре у противоположного здания лежал труп гостиничного мальчика. По горианскому времени было уже больше восьми анов. Часы так и не перевернули. Позади нас обрушилась крыша гостиницы. Издалека доносились отчаянные вопли. Мы ехали по улицам горящего оазиса. Дважды пришлось обогнуть группы дерущихся людей. Один раз мимо нас пробежали четверо воинов-ташидов.
 В конце длинной улицы мы увидели бьющихся всадников. Около десяти ташидов налетели на главаря разбойников. Толпы вооруженных копьями людей на кайилах пытались оттеснить их в сторону. В конце концов ташиды обратились в бегство, за ними понеслась охрана главаря в малиновых и желтых бурнусах. Тарна, предводительница разбойников, поднялась в стременах и, размахивая ятаганом, подгоняла своих воинов.
 — Вы кто? — неожиданно крикнул кто-то.
 Мы резко обернулись.
 — Аретайские едины! — завопил всадник и направил на нас кайила. Наши кайилы приняли удар на себя. Животные ревели, хрипели и не позволяли нанести удар. Издав яростный крик, неизвестный ускакал в темноту. Это было весьма своевременное решение. Против меня и Хассана он бы долго не продержался.
 — Мы его потеряли, — сказал я.
 — Найдутся другие, — успокоил меня Хассан.
 Спустя несколько минут перед нами оказалась высокая толстая стена из красной глины. Перед ней застыли шестеро всадников. У самой стены, прижавшись животами и подбородками к красной глине, стояли с высоко поднятыми руками четыре обнаженные девушки. Четверо всадников выставили ятаганы, уперев лезвия в спины несчастным.
 Двое, с ятаганами в ножнах, готовились заковать девушек в цепи. Один доставал наручники, второй разматывал длинную цепь с ошейниками.
 — Тал, — поприветствовал их Хассан.
 Они резко обернулись. У всех были каварские украшения на седлах и на одежде. Они бросились на нас, причем те, которым пришлось вытаскивать ятаганы из ножен, немного задержались. Когда они подоспели, первые четверо были уже убиты. Двое последних натянули поводья и развернули кайилов. Мы не стали их преследовать.
 Девушки окаменели. Перегнувшись в седле, Хассан поцеловал одну в шею.
 — О! — воскликнула она.
 — Вы рабыни? — спросил он.
 — Нет, господин! — в один голос закричали девушки.
 — Тогда бегите в пустыню.
 Они затоптались, ища, чем бы прикрыться.
 — Мы же раздеты, — сказала одна из них.
 — Бегом! — крикнул Хассан, ловко шлепнув ее плоской частью лезвия.
 Девушки с визгом скрылись в темноте. Мы рассмеялись.
 — Хорошенькие, — сказал Хассан. — Думаю, нам следовало их оставить.
 — Конечно, — согласился я. — Широкобедрая брюнетка хорошо бы смотрелась у меня в ногах.
 — Не самое удачное время для набрасывания цепей на красоток, — заметил Хассан.
 — Ты прав.
 — Кроме того, — продолжал он, — они слишком молоды. Годика через два будут в самый раз.
 — Тогда они могут достаться другим, — заметил я.
 — На наш век молоденьких рабынь хватит, — пожал плечами Хассан.
 — Это верно, — кивнул я.
 Он посмотрел на валяющихся на земле людей. Три луны и воткнутый в стену факел освещали трупы.
 — Вот смотри. — Хассан опустился на колено возле одного из них и задрал левый рукав, под которым оказалась голубая татуировка ятагана.
 — Это кавар. — Я присел рядом. Мне уже приходилось видеть синие ятаганы на предплечьях каварских воинов.
 — Нет, — покачал головой Хассан. — Смотри. Острие ятагана завернуто к телу.
 — Ну и что? — спросил я.
 — Каварский ятаган смотрит наружу, в сторону врага. Я растерянно посмотрел на разбойника.
 Хассан улыбнулся и задрал свой левый рукав. На предплечье красовалась синяя татуировка.
 — Вот как должен выглядеть каварский ятаган.
 Острие, как он и сказал, было направлено от тела, в сторону врагов.
 — Значит, ты — кавар?
 — Конечно, — сказал Хассан.
 Послышался легкий шорох, мы резко обернулись и подняли головы. Нас окружили всадники в малиново-желтых бурнусах. Позади них виднелись еще люди, облаченные в более привычные для пустыни серые одежды. Копья прижали нас к стене. Стрелы в натянутых луках смотрели в наши сердца.
 — Вот они, — произнес человек, с которым мы схлестнулись в аллее.
 — Убить их? — спросил один из всадников в малиново-желтом бурнусе.
 — Бросить оружие, — приказала Тарна.
 Мы повиновались.
 — Встать.
 Мы поднялись на ноги.
 — Убить их? — повторил вопрос тот же человек.
 — Поднимите головы, — приказала девушка. Мы исполнили ее требование.
 — Тарна! — настаивал он.
 — Нет, — бросила воительница. — Они сильны и красивы. Думаю, с ними будет интересно. Взять их в качестве рабов.
 — Слушаюсь, Тарна, — проворчал всадник.
 — Этого, — девушка показала на меня, — раздеть и приковать к моему стремени.




 Глава 12. О ТОМ, ЧТО ПРОИЗОШЛО В КАСБАХЕ ТАРНЫ. МЫ С ХАССАНОМ РЕШАЕМ ПОКИНУТЬ ЭТО МЕСТО


 Подняв волну, я перекатился на спину.
 Такого удовольствия я не испытывал давно. Разве что вода была чуть теплее, чем надо. Кроме того, в нее добавили благовоний. Но я не возражал. Прошло несколько недель с того времени, когда я последний раз принимал ванну. Я с благодарностью подумал о гостеприимной Тарне, предводительнице бандитской шайки.
 — Поторапливайся, раб, — сказала высокая темноволосая девушка в белом прозрачном хитоне до пят. — Госпожа скоро будет готова. — Она держала в руках четыре огромных белоснежных полотенца, по-разному впитывающих влагу. Другая девушка укладывала в коробку флаконы с различными маслами, которыми меня натерли, прежде чем я погрузился во вторую ванну. Я уже смыл пену, но выходить из воды не хотелось. Я наслаждался купанием.
 Рядом с ванной в белоснежном халате сидел Хассан.
 — Что-то ты не похож на несчастного раба, — заметил он.
 — А что, твоя хозяйка Тарна — хорошенькая? — поинтересовался я у темноволосой рабыни.
 — Вылезай и вытирайся, — сказала она.
 — А здесь неплохо. — Я прикрыл глаза от удовольствия.
 — Неплохо. Давай поторапливайся! — проворчала девушка.
 Четыре дня тому назад, на рассвете, Тарна вывела своих людей из пылающего оазиса Красного Камня. Не удалось взять лишь касбах, его цитадель. Пальмовые рощи срубили, сады сожгли, четыре из пяти общественных колодца засыпали землей. Оставшийся колодец взять не удалось. Жители оазиса защищали его яростно и самозабвенно. Всего же в нападении принимало участие от четырехсот до пятисот бандитов. Когда они покинули Красный Камень, их кайилы шатались под тяжестью награбленного. Взяли в рабство около сорока женщин и двух мужчин: меня и Хассана. Тарна уезжала из Красного Камня, застыв в седле словно изваяние. Она ни разу не оглянулась на разграбленный оазис. Сзади со скованными за спиной руками, раздетый догола и привязанный к стремени ее кайила, бежал я. В таком же виде передвигался и Хассан. Его привязали к стремени одного из командиров отряда. Прежде чем солнце успело подняться высоко и раскалить песок, мы сумели добраться до скрытого в пустыне хранилища награбленного. Там меня и Хассана швырнули вместе с прочей добычей в один из фургонов. Головы нам завязали специальными капюшонами. Такие же капюшоны набросили и на всех рабынь. Касбах Тарны, предводительницы разбойников, равно как и место, где она хранила награбленное, должны были оставаться тайной. До касбаха мы добрались к рассвету следующего дня. С рабов сняли капюшоны, а нас с Хассаном снова приковали к стременам. Мое лицо опять оказалось рядом с сапогом Тарны.
 — Где мы? — спросил я Хассана.
 Стражник тут же ударил меня по губам плеткой.
 — Не знаю, — ответил Хассан и тоже получил по губам.
 Захваченных в плен рабынь сковали цепью и провели перед гарнизоном касбаха и жителями поселка, чтобы все могли оценить прелесть живой добычи. С фургонов сдернули тенты. Награбленное богатство предстало во всей роскоши и изобилии.
 Возвращаясь, бандиты послали при помощи зеркала солнечный луч в касбах. Немедленно на главной башне водрузили победный флаг, и ворота касбаха отворились.
 Неожиданно Тарна дала шпоры своему кайилу и вырвалась из колонны. Цепь дернула меня за шею, я не удержался и полетел на землю. Добрую сотню ярдов она тащила меня по песку и пыли, после чего натянула поводья.
 — Чего ты развалился? — крикнула мне женщина. — Не можешь бежать?
 Изрезанный кустарником и покрытый пылью, я молча смотрел на разбойницу.
 — Встать! — скомандовала она, и глаза ее сверкнули над малиновой чадрой. — Отвыкай ползать!
 Собрав последние силы, я поднялся на ноги. Она ехала шагом, затем, выписывая огромные круги, начала постепенно ускорять шаг кайила.
 — Отлично! — крикнула она.
 Я принадлежал к касте воинов. Она поскакала еще быстрее.
 — Отлично! Отлично!
 Даже среди воинов я отличался быстротой и подвижностью. Сердце выпрыгивало из груди, я задыхался. Она более чем на пасанг загнала меня в пустыню.
 — Невероятно! — хохотала женщина. Затем, заливаясь смехом, она пихнула кайила в бока, я снова полетел на землю, а она поскакала к каравану. Через четверть пасанга она остановилась и подождала, пока я поднимусь на ноги. Мое окровавленное тело дрожало, шея горела, перед глазами плавали огромные черные круги. Теряя сознание, я опустился на колени возле ее стремени.
 — Подними глаза, раб! — приказала она.
 Я посмотрел наверх.
 — Встань!
 Я поднялся. Мне показалось, что она испугана. Очевидно, ей показалось, что я уже не смогу встать.
 — Ты сильный, — сказала она. Острие ее ятагана уперлось мне в подбородок и приподняло голову кверху — Мне нравится, когда мужчины бегут возле моего стремени. Я люблю укрощать сильных. — После этих слов она повернулась к каравану и указала ятаганом на касбах. — Вперед!
 Груженные награбленным добром кайилы двинулись к высоким арочным воротам затерянной в пустыне крепости. Я с любопытством отметил, что касбахов было два. Второй, значительно превосходящий по размерам тот, к которому мы направлялись, находился на два пасанга восточнее первого. Я не знал, кому принадлежит большой касбах.
 Вскоре Тарна со своим отрядом вошла в ворота крепости. Отвечая на восторженные крики толпы, она вскинула вверх ятаган.
 — Поторапливайся, раб, — сказала темноволосая девушка в длинном белоснежном хитоне. — Госпожа скоро будет готова.
 — А что, твоя госпожа хорошенькая? — поинтересовался я. Малиновая чадра, которой Тарна укрывалась от песка и солнца, так и не позволила мне разглядеть ее лицо. То, что я увидел, показалось мне просто прекрасным. Я не сомневался, что Тарна — гордая, независимая женщина. Мужское одеяние и бурнус скрывали линии ее тела. Красоту женщины можно оценить только в обнаженном виде, вот почему рабынь всегда продают голыми.
 — Страшна, как песчаный слин, — огрызнулась темноволосая рабыня. — Давай поторапливайся!
 — Мы никогда не видели своей госпожи, — пояснила девушка, отвечающая за масла и благовония для ванны.
 — Пошевеливайся, раб, — сказала первая, — а то мы вызовем охрану, чтобы тебя отлупили. — Она нервно оглянулась. Я понял, что именно она отвечает за удовольствия госпожи. Вторая девушка принесла тунику из красного шелка и ожерелье из круглых желтых камней. Я догадался, что все это предназначается мне.
 — Вылезай и вытирайся! — приказала темноволосая красавица.
 Я с наслаждением погрузился в благоухающую воду. Меня хорошо покормили. Я отлично выспался. Я чувствовал себя отдохнувшим и свежим. Сегодня ночью мне предстоит долгая скачка на кайиле.
 — Что с девушками, которых захватили в Красном Камне? — спросил я.
 — Погрузили в фургоны для отправки на аукцион в Торе.
 — Значит, в крепости осталось мало девушек?
 — Несколько рабынь оставили для услаждения воинов.
 — Где они? — спросил я.
 — На нижних уровнях касбаха.
 — Вас тоже держат для мужчин?
 — Ну, конечно нет! — возмутилась девушка.
 Принадлежащие Тарне рабы-мужчины в шелковых туниках и украшениях негодовали по поводу того, что их отвергли на сегодняшний вечер. Детина в рубиновом ожерелье так и заявил, глядя на меня:
 — Уж этот-то ничуть не красивее меня.
 Полагаю, он не ошибся. С другой стороны, наше с Хассаном преимущество заключалось в новизне и свежести. Приятно, что на эту ночь выбрали именно меня. Роскошь касбаха пришлась мне по душе, но надолго задерживаться здесь я не собирался.
 — Не понимаю, почему она не выбрала меня, — развел руками Хассан.
 — Очевидно, я вызываю больше чувств, — заметил я.
 — Женские причуды необъяснимы, — пожал он плечами.
 — Это верно, — согласился я. — Иначе как понять, что Алейна предпочла тебя мне.
 — В самом деле, — пробормотал Хассан.
 — С другой стороны, — язвительно сказал я, — она всего лишь рабыня.
 — Рабыня, — кивнул Хассан. — И весьма умная женщина.
 — Не спорю. — Охотники за рабынями прежде всего обращали внимание на умственное развитие своих жертв. Другими важными критериями были женственность и интеллигентность. Знающие толк в рабынях гориане согласятся, что лучшие экземпляры получаются из умных и женственных девушек. Как бы ни была красива женщина, ни один горианин не обратит на нее внимание, если она при этом глупа. Дурнушки для них не существуют вовсе. Зато за возможность бросить к своим ногам красивую, умную и беззащитную пленницу инстинктов многие отдадут все, что угодно. Если уж надевать ошейник, то на дорогой и качественный товар.
 — Тарна тоже не производит впечатления недалекой женщины, — заметил я.
 — Это верно, — проворчал Хассан.
 — И выбрала она именно меня, — напомнил я.
 — Женщины непредсказуемы. Алейна, кстати, гораздо лучше Тарны. Естественно, что она предпочла меня.
 — Я не видел Тарну голой и прикованной к кольцу на аукционе. Я не могу сказать, кто из них лучше.
 — Давай считать, что Алейна все-таки лучше.
 — Давай, — кивнул я.
 — Так вот, она предпочла меня.
 — Вкусу женщин доверять нельзя, — заметил я.
 — Ты не возражаешь, Али? — спросил тип в шелковом халате.
 — Не возражаю, — огрызнулась девушка в белом хитоне. Я не сразу понял, с кем он говорит. Я уже спрашивал
 У девушки, не держат ли ее для мужчин, но она раздраженно ответила мне, что это, разумеется, не так.
 Подплыв к краю ванны, я посмотрел на нее.
 — Как тебя зовут?
 — Али, — ответила она, делая шаг назад.
 — Это же мужское имя, — сказал я. — Или мальчишечье.
 — Моя госпожа, — сердито произнесла рабыня, — дала мне то имя, которое ей понравилось.
 Тип в халате рассмеялся.
 — Заткнись, Фина! — огрызнулась она. Он побледнел и опустил голову.
 — Слушаюсь, госпожа.
 — Фина, — заметил я, — это женское или девичье имя.
 — Госпожа называет нас так, как ей нравится. — Она показала на закутанных в шелка мужчин. — У них у всех женские имена. И вас, — она посмотрела на меня и Хассана, — ждет та же участь. Все, хватит болтать! — неожиданно резко крикнула она. — Марш по альковам! Быстро!
 Перепуганные мужчины кинулись в свои альковы. Сидя на краю ванны, Хассан озадаченно крутил головой.
 Я догадался, что девушки в белых хитонах исполняли в серале Тарны роль евнухов. Их приказания выполнялись беспрекословно, а авторитет подкреплялся плетками и ятаганами наружной стражи. Стоило им прикрикнуть на мужчин, как те начинали позорно суетиться.
 Снаружи кто-то резко забарабанил в дверь сераля.
 — Быстрее! — заорала рабыня. — За тобой уже пришли! Вылезай и вытирайся!
 Я вытянул руку и ухватил ее за лодыжку. Вторая смотрительница изумленно вскрикнула.
 — Ты не носишь ошейника, — заметил я, посмотрев на высокую красавицу.
 — Нет, — прошипела она. — Отпусти ногу, наглый слин!
 — Твоя нога не похожа на мужскую, — сказал я.
 — Отпусти! — завизжала она.
 На ее щиколотке я увидел металлическое кольцо.
 — Что это? — поинтересовался я.
 — Так Тарна метит рабынь в серале. Отпусти ногу!
 Стучали все громче.
 — Отпусти, или я прикажу тебя выпороть! — выкрикнула она.
 — Тогда я не успею к твоей госпоже, — заметил я.
 — Завтра с тебя шкуру спустят, — с ненавистью процедила смотрительница.
 — Тогда сегодня мне придется рассказать твоей госпоже, что я не сумел доставить ей полного наслаждения, потому что ты меня соблазнила.
 — Нет! — крикнула она. — Нет!
 — Как твое женское имя? — спросил я.
 — Лана. — Она отчаянно пыталась вырваться. — Пожалуйста, отпусти!
 Мы услышали, как открылись наружные двери.
 — Они будут здесь через минуту! Отпусти меня! Я выпустил ее ногу и выбрался из ванны.
 Она швырнула мне полотенце. Прибывшие о чем-то говорили с охраной сераля за дверью.
 — Вытирайся, чего стоишь? — прошипела девушка.
 Я поднял руки и улыбнулся:
 — Вытри меня, Лана.
 — Слин! — выкрикнула она.
 В серале было уютно. Просторный зал разделяли высокие колонны и арки, украшенные богатой лепкой. На стенах висели дорогие ковры и гобелены, мраморный пол переливался мозаичным узором. Во всем чувствовался вкус и богатство хозяйки. Жаль, что придется уйти отсюда.
 — Слин! — сквозь слезы простонала девушка, вытирая меня первым полотенцем. — Помогай, чего уставилась! — крикнула она напарнице.
 — Нет, — сказал я. — Только ты, Лана.
 Захлебываясь слезами, она принялась вытирать мое тело.
 — О! — воскликнула вдруг Лана, ибо я стиснул ее в объятиях. Она отчаянно пыталась вырваться. — Ты что, спятил? Я смотрительница сераля! Нет!
 Я сорвал с нее хитон и бросил его на пол.
 — Смотри-ка, и тело у тебя как у женщины, — сказал я.
 — Ну, пожалуйста, — умоляла она.
 Я не удержался и поцеловал ее великолепные груди.
 — Я — смотрительница сераля, — плакала девушка.
 Я поцеловал ее в губы, после чего она беспомощно повисла в моих руках.
 — Какая ты смотрительница, — сказал я. — Ты всего-навсего красивая рабыня.
 Я отпустил девушку, и она принялась поспешно и неуклюже промокать полотенцем мое тело, после чего опустилась на колени и вытерла ступни. Я рывком поставил ее на ноги и прижал спиной к мраморной колонне. Мы стояли очень близко, между губами оставалось не больше одного дюйма, и я поглаживал пальцами ее горло.
 — Какое аристократическое и красивое горлышко, — произнес я. — Оно будет хорошо смотреться в ошейнике.
 Наши глаза встретились.
 — Как бы я хотела стать твоей рабыней, господин, — прошептала она, и я поцеловал ее.
 Я слышал, как лязгнул засов внутренних покоев. Вторая девушка швырнула мне красную шелковую тунику, и я быстро накинул ее на себя, спрятав под шелком желтое ожерелье.
 Дверь распахнулась. На пороге стояли стражники в малиново-желтых бурнусах.
 — Готов ли раб? — спросил один из них, озираясь.
 — Что здесь происходит? — взревел второй, увидев голую красотку Лану, смотрительницу сераля. Обезумев от ужаса, она прижалась спиной к колонне, прикрыв рот руками.
 — Она собиралась принимать ванну — С этими словами я схватил ее за руку и за ногу и швырнул в воду. Взглянув на Хассана и вторую девушку, я добавил: — Скоро вернусь.
 — Отлично, — кивнул разбойник, приближаясь ко второй смотрительнице.
 — Наша госпожа скоро мужчин не отпускает, — заметил один из стражников.
 Из бассейна, отфыркиваясь и отплевываясь, вынырнула Лана.
 — Сегодня отпустит, — сказал я. — Будь готов, — улыбнулся я, обращаясь к Хассану — Сегодня нам предстоит долгая ночная скачка на кайилах.
 — Понял, — улыбнулся в ответ Хассан. Стражники смотрели на меня как на сумасшедшего.
 Хассан уже стоял за спиной девушки, отвечающей за масла и благовония.
 — Поторопимся, — сказал я стражникам. — Нельзя заставлять госпожу ждать.
 — Ему не терпится, — расхохотался один.
 — Он просто дурень, — проворчал второй.
 Лана выбралась на бортик. С нее ручьями стекала вода. Я видел, что Хассан оценивает расстояние между девушками.
 Я первым вышел через внутреннюю дверь сераля.
 — Хороша ли ваша госпожа? — поинтересовался я у стражников.
 — Уродлива, как песчаный слин, — огрызнулся один из них и снаружи запер на засов дверь сераля. У входа, как я успел заметить, дежурили два воина. Пройдя ярдов пятьдесят по увешанному коврами коридору, мы приблизились ко второй двери. Стражник постучал, и ему открыли. Снаружи также несли дежурство два человека.
 — Ну, а серьезно, — спросил я, — ваша госпожа хорошенькая?
 — Уродлива, как песчаный слин, — повторил стражник.
 — Меня зовут Тарна. — Женщина полулежала на широкой кушетке.
 Я оглядел комнату, подошел к окну и выглянул во двор.
 — Прыгать придется футов с семидесяти, — заметила она.
 Я осмотрел стены и дверь.
 — Дверь открывается только по моему приказу. Снаружи ее охраняют воины, — произнесла девушка. — Теперь подойди и встань в ногах кушетки.
 — Мы одни? — спросил я.
 — За дверями стоит охрана, — несколько растерянно ответила она.
 — Нормально, — кивнул я и окинул ее внимательным взором.
 — Ты очень странный раб, — сказала она и положила голову на руку. На ней был соблазнительный желтый халатик из струящегося торианского шелка. Роскошная грива черных волос красиво выделялась на фоне желтых подушек.
 Приятно все-таки, что она не уродлива, как песчаный слин.
 — Ты принадлежишь мне, — произнесла темноглазая красавица.
 — Сегодня мне предстоит всю ночь трястись в седле, — ответил я.
 — Ты очень странный раб, — повторила она.
 — Тут неподалеку есть еще один касбах. До него пасанга два. Кому он принадлежит? — спросил я.
 — Какая разница, — пожала плечами женщина. — Тебе нравится быть рабом?
 Кушетку покрывали красные шелковые простыни. В изножье валялся ошейник.
 — Насколько я понимаю, согласно купеческим законам и традициям Тахари, я не раб. Меня захватили в плен, но не надели ошейника и не заклеймили. Кроме того, я не принимал позу подчинения.
 — Мой дерзкий раб, — произнесла она.
 Я пожал плечами.
 — Скажи, хороша ли я с точки зрения мужчины пустыни?
 — Ничего, — ответил я. Только сейчас я разглядел, что в руке она сжимала плеть для кайила.
 — Я — госпожа, — произнесла она.
 — Ты достаточно красива, — заметил я, — чтобы быть рабыней.
 Она откинула голову и засмеялась:
 — Дерзкий, дерзкий раб. Ты мне нравишься Ты не такой, как другие. Может быть, я даже не стану присваивать тебе женское имя.
 — Скорее всего, — согласился я.
 — Временами мне хочется побыть женщиной, — произнесла она.
 — Мне показалось, что ты — женщина, — сказал я.
 — Привлекательная?
 — Да.
 — А знаешь ли ты, что я владею ятаганом лучше любого мужчины?
 — Нет, этого я не знаю.
 — Так вот, временами мне становится интересно, что это значит — быть женщиной.
 Я улыбнулся.
 — Настоящая женщина, — сказала Тарна, — зависит от милости мужчины.
 — Вот как? — Я оглядывал комнату. Среди портьер и штор виднелось несколько подходящих шнуров.
 С охраной тоже надо считаться.
 Неожиданно ее тон изменился. Надменным и сердитым голосом она потребовала:
 — Принеси вина, раб.
 Я подошел к столику, налил маленький бокал из пузатого кувшина и протянул ей. Присев на край кушетки, Тарна принялась пить, потом вдруг раздраженно заметила:
 — Я приказала, чтобы тебя доставили в желтых невольничьих бусах. Завтра же велю выпороть смотрительницу сераля.
 — Это лишнее, — возразил я. — Бусы на мне, они под туникой.
 — Надень их сверху, — потребовала она.
 — Нет.
 Она отодвинула бокал:
 — Ты сказал «нет»? Ты знаешь, что тебя могут выпороть, искалечить, уничтожить?
 — Сомневаюсь, — бросил я.
 — На колени! — крикнула она, поднимая плетку. — Нет.
 Она вскочила на ноги. Бить меня она, похоже, не собиралась.
 — Странно, — воскликнула она. — Ты что, не понимаешь, что в этой комнате, в этом касбахе и во всей Тахари ты принадлежишь мне и будешь делать то, что я тебе прикажу. Ты мой раб! Абсолютный раб!
 — Нет, — произнес я.
 — До чего же ты странный раб, — покачала головой Тарна. — Может, тебя сразу прикончить? Ты что, не боишься? — спросила она, глядя на меня.
 — Нет, — сказал я.
 — Ты совсем другой, — произнесла она. — Не такой, как все. С тобой надо обращаться осторожно. Даже не знаю, есть ли смысл тебя сразу обламывать. Заставлять корчиться от боли и ужаса. — Она погрузилась в раздумье.
 Я налил себе небольшой бокал вина, выпил и поставил бокал на столик.
 — Ты красивая, — сказал я, глядя на Тарну. — У тебя интересные губы. — Они на самом деле были полные, красиво очерченные и выпуклые. — Такие хорошо лопаются под зубами мужчины.
 — Как это? — растерялась она.
 — Поцелуй должен быть подслащен кровью женщины.
 — Иди к ошейнику! — Глаза Тарны гневно, сверкали.
 — Нет, — ответил я.
 Она растерянно отступила.
 — Я вызову стражу.
 — Вызывай, — пожал я плечами.
 Между тем я видел, что она не собирается этого делать.
 — Ты меня не слушаешься, — сказала она.
 — Ты женщина, — произнес я. — Это ты должна подчиняться.
 — Наглый слин! — взвизгнула она и отвернулась. Полы ее халата разлетелись в стороны. — Сейчас я вызову стражу, и тебя просто уничтожат!
 — А ты так и не узнаешь, что значит быть женщиной, зависящей от милости мужчины.
 Она подошла к окну и злобно уставилась на залитые серебряным светом трех лун пески за стеной касбаха. Затем она яростно повернулась ко мне, сжимая в руке хлыст.
 — Уверен, что тебе очень хочется это испытать, — усмехнулся я.
 — Никогда! — выкрикнула она. — Никогда. Я — Тарна. У меня и в мыслях нет подобного. Я — Тарна! Слышишь?
 Она отвернулась к окну.
 — Зови охрану, — сказал я.
 — Научи меня быть женщиной, — прошептала она.
 — Иди сюда, — сказал я.
 Дрожа от гнева, она приблизилась. Я протянул руку. Она долго на нее смотрела, потом медленно вложила в нее плеть.
 — Ты осмелишься меня ударить? — спросила она.
 — Еще как, — ответил я.
 — Ты хочешь меня ударить?
 — Если не будешь слушаться, — пожал я плечами.
 — Ударишь, — сказала она. — Обязательно ударишь!
 — Да, — сказал я.
 — Я буду послушной.
 Я швырнул плеть на пол. Она далеко отлетела по скользким плитам.
 — Принеси плеть! — рявкнул я.
 Она исполнила требование и снова вложила плеть в мою руку.
 — Иди к кровати, — приказал я. — Ложись!
 Плечи ее возмущенно дрогнули, но она послушно легла на кушетку.
 Редко приходится сталкиваться с такой возбудимой свободной женщиной.
 Похоже, Тарна долго ждала, пока за нее возьмутся по-настоящему.
 Я отбросил в сторону плеть для кайила.
 — Тебе не нужна плеть, чтобы подчинить меня? — спросила Тарна.
 — Принеси ее, — приказал я.
 Она поднялась с кровати, не в силах выпрямиться от переполнявшего ее возбуждения.
 — Не так, — сказал я.
 Она растерянно посмотрела на меня.
 — На коленях, — бросил я. — Плеть — в зубах.
 Она подползла к плетке и, выгнув шею, ухватила ее зубами. Я грубо вырвал плеть и сказал:
 — На кровать!
 — Да, воин, — прошептала она, забираясь на красные простыни.
 Я положил плеть рядом с кроватью так, чтобы она находилась под рукой.
 Подойдя к комоду, я вытащил два шарфа.
 — Зачем это? — спросила она.
 — Увидишь. — Я бросил шарфы на подушку.
 — Я ползла к тебе на коленях с плетью в зубах, как последняя самка слина.
 — Ты и есть самка слина, — сказал я. — Так я с тобой и буду обращаться.
 — Не в моих привычках ползать перед мужчинами на коленях и приносить им в зубах плетки! — воскликнула она.
 — Если бы тебе попадались настоящие мужчины, ты бы к этому быстро привыкла, — заметил я.
 — Посмотрим, — процедила она.
 — Кстати, самка слина — злобное и прелестное существо. Она очень опасна. Ей нельзя демонстрировать свою слабость. Иначе она тут же сядет тебе на голову. С ними надо быть предельно жестким.
 — И что тогда?
 — Тогда самка слина превращается в самое очаровательное домашнее животное.
 — Я — самка слина?
 — Да.
 — И со мной надо быть предельно жестким?
 — Конечно, — сказал я.
 — Ты зверь.
 — Да.
 — Если бы я была самкой слина, — лукаво улыбнулась она, откидываясь на подушки, — я бы предпочла иметь такого хозяина, как ты.
 — Ты — самка слина. — А ты?
 — Твой хозяин.
 — Будь со мной жестким, хозяин, — выдохнула она.
 — Не сомневайся, — сказал я.
 Губы ее открылись, глаза ярко сияли.
 — Разрешаю тебе делать со мной все, что ты хочешь.
 — Мне не нужно твое разрешение.
 Она лежала на подушках, закинув руки за голову.
 — Что ты собираешься со мной делать? — спросила Тарна.
 — Увидишь. — Я склонился над кушеткой, глядя на нее. Я видел, что она хочет что-то сказать. Я ждал.
 Тарна приподнялась на локтях.
 — Никогда раньше не испытывала подобного, — сказала она.
 Я пожал плечами. Ее чувства меня не интересовали.
 — Ты так не похож на других, слабых и нежных.
 — Это ты, женщина, должна быть слабой и нежной.
 — Как самка слина? — улыбнулась она.
 — Ты не настоящая самка слина.
 — Вот как? Так кто же я?
 — Кем ты себя ощущаешь?
 — У меня странные чувства, — сказала она. — Раньше я их не испытывала. — Она посмотрела на меня. — В твоем присутствии я чувствую себя слабой и легкоранимой Я хочу, чтобы ты завладел всем моим существом. Мне кажется, нечто подобное должна испытывать настоящая рабыня в присутствии своего хозяина. Я улыбнулся.
 — Ты так не похож на других, слабых и нежных, — повторила она.
 — Это ты слабая. — Я стиснул ее руки и прижал их к подушкам. Вырваться она уже не могла.
 — Да, — улыбнулась она. — Я слабая.
 — И ты будешь нежной, — сказал я.
 — Буду.
 Я отпустил ее руки.
 — Я такая беззащитная, — прошептала она. — Я буду очень нежной.
 — Из тебя выйдет неплохая рабыня.
 — Правда?
 — Да, — сказал я.
 — Что ты собираешься со мной делать?
 — Увидишь.
 — Я прошу тебя об одной услуге, воин, — сказала она.
 — Чего ты хочешь?
 — Сегодня, я очень тебя прошу, дай мне побыть настоящей рабыней. Обращайся со мной не как с госпожой, а как с юной невольницей, принадлежащей тебе безраздельно. Как с юной невольницей! Умоляю тебя, воин!
 — И все?
 — Научи меня, что значит быть рабыней!
 — У меня нет времени.
 Она взглянула на меня дикими глазами.
 — Ночью мне предстоит долгая поездка на кайиле, — сказал я.
 Я медленно затолкал ей в рот один из шарфов, который предусмотрительно прихватил из сераля. Теперь говорить она не могла и лишь издавала мычащие звуки. Затем я плотно привязал ее руки к телу, а вторым шарфом надежно зафиксировал кляп. После этого я снял со стены пару ковров, оторвал от них декоративные шнуры и туго стянул ее лодыжки. В завершение я поставил Тарну на колени и крепко привязал к впаянному в ногах кушетки рабскому кольцу. Мыча и дико вращая глазами, она пыталась что-то сказать. Я посмотрел на дверь, оценивая расстояние. Затем быстро развязал удерживающую кляп повязку и стремительно отскочил к двери. Тарна яростно мотала головой, пытаясь выплюнуть кляп. Это заняло у нее чуть больше времени, чем я предполагал, но планов моих не нарушило. Наконец она выплюнула тяжелый, мокрый шарф.
 — Стража! — завопила она. — Стража!
 Спустя мгновение двери распахнулись, и в комнату вбежали два воина с ятаганами в руках.
 Увидев Тарну в рабском кольце, они растерянно переглянулись. Я оказался за их спинами. Схватив стражников за шеи, я треснул их головами друг о друга. Оба рухнули на пол.
 Я быстро запер дверь.
 Тарна следила за мной безумным взглядом.
 — Ты перехитрил меня, — прошипела она и заплакала.
 — Да, — сказал я и затолкал кляп обратно, плотно привязав его шарфом. Затем я оттащил в сторону потерявших сознание стражников и прикрыл их сорванным со стены ковром.
 Вернувшись к двери, я осторожно выглянул в коридор.
 Привязанная к кольцу, Тарна яростно извивалась и мычала. Утешаться она могла лишь тем, что ее подчинил себе воин. Рядом со сброшенным мною халатом из красного шелка валялись вульгарные желтые бусы — рабское ожерелье, которое я не позволил надеть на себя.
 Тарна подалась назад и замотала головой. Я разорвал на ее плечах хитон и развернул стоящее напротив зеркало, чтобы ей было лучше себя видно.
 — Дергайся поменьше, — сказал я, — иначе к приходу охраны хитон совсем с тебя слезет.
 Ее ответа я не разобрал, но, думаю, потерял не много. — Может быть, я еще вернусь, чтобы сделать из тебя рабыню.
 Она отчаянно извивалась, пытаясь вырваться, потом вдруг замерла, почувствовав, что хитон действительно сползает все ниже.
 Как принято на Горе, я послал ей воздушный поцелуй.
 Она смотрела на меня выпученными, бешеными глазами.
 Кто знает, может быть, я действительно когда-нибудь вернусь и сделаю из нее хорошую рабыню.
 Я вышел и прикрыл за собой дверь.
 Быстрым и бесшумным шагом я продвигался по дворцу, стараясь припомнить путь, которым меня привели в будуар хозяйки касбаха, страшной разбойницы Тарны.
 По случаю позднего времени стражи было немного. Лицо мое прикрывала повязка от песка, так что меня вполне могли принять за неизвестного гонца. Дойдя до дверей сераля, я постучался и объявил, что госпожа желает видеть в своих покоях раба по имени Хассан.
 Меня впустили в сераль, но, очевидно, все-таки заподозрили, ибо принялись дотошно выспрашивать, что да как. Я сказал, что имею специальный пропуск, и полез за ним во внутренний карман халата. Вместо пропуска я предъявил тыльную сторону ладони, треснув ею по шее стоящего справа от меня стражника. Одновременно кулаком левой руки я проломил ребра стоящему слева. Он сложился пополам, не издав ни единого звука. Прежде чем первый стражник успел прийти в себя, я еще раз оглушил его ударом по голове, затем, уже не торопясь, проделал то же самое со вторым. После этого я связал обоих и распахнул дверь во внутренние покои сераля.
 — Приветствую тебя, — сказал Хассан.
 — Приветствую тебя, — откликнулся я.
 — Все в порядке? — поинтересовался он.
 — Да, а у тебя?
 — Нормально, — улыбнулся Хассан.
 Я услышал сдавленные стоны двух смотрительниц сераля. Лана и девушка, отвечающая за масла и благовония, стояли привязанные к мраморным столбам с кляпами во рту. Рабыни свирепо таращились на нас поверх тугих повязок на лицах.
 На внутренней стороне бедра той, что отвечала за благовония, виднелось красное пятно.
 — Оказалась девственницей? — спросил я.
 — Да, — ответил Хассан.
 — А эта? — Я показал на Лану.
 — Тоже. Я ее проверил и оставил для тебя. Лана прижалась к столбу.
 — А это еще что? — воскликнул я, увидев, как один из рабов в шелковых халатах кинулся к дверям сераля. У самого выходя мне удалось его перехватить. Хассан скрутил беглеца и потащил его к бассейну.
 — Нас всех высекут плетьми, — бормотал несчастный. — Поднимайте тревогу! — крикнул он своим товарищам.
 Трое рабов в шелковых одеяниях вскочили на ноги, но заорать никто не решался. Хассан повалил паникера на живот, погрузил его голову в воду и продержал около ена. Вытащив его из воды, он сказал:
 — Слушай, а ведь ты мог утонуть. Такое случается очень часто. — С этими словами он опять сунул его голову в воду. Когда Хассан вытащил его во второй раз, детина запросил пощады. Хассан швырнул его к другим невольникам.
 — Если попытается поднять тревогу, — приказал он, — утопите его!
 — Так и сделаем, — откликнулся один из рабов. Я понял, что детину в красном ожерелье в серале Тарны не жалуют. Скорее всего этот слабак добивался расположения хозяйки стукачеством и прочими подлостями.
 — Скажете, что это мы его утопили, — бросил Хассан.
 — Естественно, — ответил раб. Раб в красном ожерелье задрожал.
 — Я буду молчать, — произнес он.
 — Или тебя заставят молчать, — проворчал другой раб.
 — И запомни, — добавил третий, — что бы ни случилось, ты всегда останешься с нами.
 — Да, да, я знаю. Я сделаю все, что вы скажете, — лепетал несчастный.
 Постепенно сераль затих. Только снаружи доносился треск факелов.
 Я снова посмотрел на Лану. Она вжалась в холодный мраморный столб. Вот и настал момент, когда беззащитная смотрительница сераля осталась наедине с нами.
 — Я оставил ее тебе, — сказал Хассан.
 Я быстро развязал скрученные за спиной руки девушки и тут же снова связал их, но на этот раз над головой, плотно притянув их к столбу. Затем я потянул ее за ноги, и она съехала по гладкому полированному столбу на плиты пола. Девушка попыталась поднять колено, но я широко раздвинул ее ноги. Развязав стягивающую лицо повязку, я позволил ей выплюнуть кляп.
 — Я люблю тебя, господин! — тут же зашептала она. — Я люблю тебя!
 Я снова заткнул ей рот, наложил повязку и поднялся на ноги.
 — Благодаря тебе сераль потерял хорошую смотрительницу, — заметил Хассан.
 Девушка вытягивалась всем телом, пытаясь прикоснуться ко мне. Я взял ее за ногу, нагнулся и поцеловал в самый подъем стопы, потом еще два раза в лодыжку.
 По закатившимся глазам я понял, что она испытывает.
 — Хорошо, — сказал я. — Это нормально. Лана беспомощно тянулась ко мне губами.
 — Гарантирую тебе, крошка, что после всего, что произошло, ты точно достанешься мужчинам.
 Затем я нарисовал девственной кровью на ее животе тахарский знак рабства. Увидев на смотрительнице этот знак, означающий, помимо всего прочего, мужское удовлетворение, Тарна, вне всякого сомнения, отправит девчонку к своим разбойникам. Глаза Ланы сияли от радости. Действительно, неплохая рабыня. Теперь работа в серале ей не светит. Зато познакомится с настоящими, свободными мужчинами. Лицо связанной девушки выражало гордость. Она с наслаждением вытянула тело, привыкая к холодным каменным плитам.
 Хассан, следуя моему примеру, начертал знак удовлетворения на теле другой девушки.
 — Пора уходить, — сказал он.
 — Снаружи у дверей дежурят двое стражников, — сообщил я. — Они ждут, когда я тебя выведу.
 — Понял, — кивнул Хассан. — Плохо, что я не одет для ночной езды по пустыне.
 — Одежду и оружие мы одолжим у охраны, — сказал я.
 — Надо только найти покладистого парня, — отозвался Хассан.
 — Похоже, здесь таких хватает, — заверил его я.




 Глава 13. ЗНАКОМСТВО ВОЗОБНОВЛЯЕТСЯ


 Левая нога провалилась сквозь корку соли, и я услышал, как кто-то закричал:
 — Убейте нас! Убейте!
 Острые края разлома изрезали ногу по самое бедро, но смягчить падение я не мог, ибо кисти моих рук были прикованы к раскалившейся на солнце цепи на поясе. Рабский капюшон не позволял ничего видеть. Все тело горело. Наши ноги по колени обмотали кожаными ремнями, но иногда мы проваливались глубже, чем по колено. Соль постепенно разъедала кожу и добиралась до стоп. Я чувствовал, как под ремнями хлюпает кровь. Многие хромали так сильно, что уже не могли идти. Их выбрасывали из цепи и оставляли лежать у дороги, предварительно перерезав горло. Цепь на моей шее натянулась. Упав, я постарался расслабиться хоть на одно драгоценное мгновение. На спину тут же обрушился кнут. Цепь дернулась, и я с трудом поднялся на ноги. Еще удар кнутом. Я побрел вперед. Дорога была исковеркана кайилами. Их длинные шерстистые ноги с широкими лапами проваливались сквозь корку соли, оставляя позади ямы с острыми краями.
 — Я знал, что женщина тебя не удержит, — насмешливо сказал воин.
 Мы с Хассаном переоделись в одежду стражников и оседлали двух кайилов из стойла касбаха Но едва мы выехали из ворот крепости на ведущую в Красный Камень дорогу, как на нас налетели тучи всадников. Поворотив кайилов, мы попытались скрыться, но тут выяснилось, что мы окружены. Мы отчаянно крутились в серебряном свете трех горианских лун, но со всех сторон нас обступили всадники с луками.
 — Ну, так что, — сказал один из них, — станем калечить кайилов или обойдемся без этого?
 — Обойдемся, — проворчал Хассан, бросил оружие и спрыгнул на землю. Я последовал его примеру.
 Нас тут же связали. Так, пешком, привязанные за шеи к седлам, мы и добрались до второго, большего по размерам касбаха. Идти пришлось недалеко, каких-то два пасанга.
 У массивных ворот мы остановились. Стены касбаха достигали более семидесяти футов в высоту. Боевые квадратные башни, которых я насчитал семнадцать, возвышались над землей футов на девяносто. Фронтальная стена имела более четырехсот футов в длину, боковые стены вытянулись более чем на четыреста пятьдесят футов. Стены в таких касбахах делают из камня и глиняных кирпичей, как правило, они достигают нескольких футов в ширину. Штукатурить стены касбахов принято бело-розовым раствором, и по прошествии нескольких лет штукатурка почти полностью облупливается.
 — Ты — Тэрл Кэбот, — заявил, указывая на меня, главарь захвативших нас всадников.
 Хассан взглянул на меня, и я пожал плечами.
 — А ты — Хассан-бандит.
 — Не исключено, — откликнулся Хассан.
 — В касбах вы войдете голыми пленниками. После этих слов нас раздели с помощью ятаганов. Голые, со связанными за спиной руками, привязанные
 к седлам кайилов, мы разглядывали величественные стены крепости пустыни, зубчатые башни и массивные ворота.
 Два кайила зафыркали, стуча по песку лапами.
 Огромные ворота медленно отворились.
 — Вы оба изрядно помотали нам нервы, — произнес главный, — но теперь с этим покончено.
 Торчащие из стены факелы освещали усыпанный белесым песком двор.
 — Чей это касбах? — спросил я.
 — Это касбах Хранителя Дюн.
 — Соляного убара? — опешил я.
 — Именно.
 Я много слышал о соляном убаре, Хранителе Дюн. Местонахождение его касбаха держится в тайне. Помимо его воинов, оно известно лишь нескольким купцам, главным образом крупным торговцам солью, да и те весьма приблизительно знают, как его можно найти.
 Соль добывают различными способами, например, в Торвальдсленде ее получают путем сжигания морских водорослей. Самые же богатые открытые месторождения го-рианской соли находятся в Тахари. Здесь добывают более двадцати процентов соли на планете. Драгоценный порошок используют для производства лекарственных препаратов, антисептиков, концентратов, очистителей, отбеливателей, бутылочного стекла, а также всевозможных красящих средств. Соль является основным товаром Гора. В некоторых районах она используется вместо денег. Сохранность тахарских месторождений обеспечивается их удаленностью от основных караванных путей, сюда нельзя добраться, не зная дороги и особенностей пустыни. В немалой степени способствует сохранности месторождений и политика, проводимая соляным убаром, или Хранителем Дюн. Касбах соляного убара содержится на деньги крупных торговцев солью. Купцы в свою очередь включают эти расходы в цены, по которым соль достается более мелким посредникам. Таким образом, официально функции и задачи касбаха состоят в контроле за соляными территориями и защите интересов соляных магнатов. Касбах ограничивает доступ к приискам, здесь проверяются бумаги и документы торговцев, производится досмотр караванов, ведется торговый учет.
 Соляной убар обеспечивает охрану всех караванов из Красного Камня. Попадаются, конечно, и караваны, идущие издалека, из Касры или самого Тора. Некоторые купцы считают, что имеет смысл проделать лишний путь по пустыне, но не покупать соль по повышенным ценам в ближайших к приискам оазисах. Оказавшись в стране дюн, эти караваны тоже попадают под охрану соляного убара. Хранитель Дюн получил титул соляного убара не случайно. Многие вполне справедливо считают, что именно он, а не купцы держит под контролем добычу соли в Тахари. Он олицетворяет собой закон и суд на соляных территориях. Он волен казнить и миловать в бескрайней стране дюн. Все купцы и торговцы склоняют голову перед соляным убаром. Хранитель Дюн считается одним из самых могущественных и страшных людей Тахари.
 — На колени, рабы, — приказал главарь захвативших нас всадников.
 Мы с Хассаном опустились на колени.
 — Целуйте песок у ворот своего господина!
 Мы прижались губами к песку у массивных ворот.
 — Поднимайтесь, рабы, — сказал он.
 Мы с Хассаном выпрямились. — Вы причинили немало хлопот. Теперь с этим покончено.
 Мы молча смотрели в открытые ворота. Белесый песок заливал лунный свет, в дальней стене торчали факелы.
 — Приведите рабов к господину! — распорядился главарь.
 Я почувствовал, как в спину уперся клинок ятагана.
 — Как зовут соляного убара? — спросил я.
 — Я думал, его имя известно всем, — сказал Хассан.
 — Не всем. Как его имя?
 — Его зовут Абдул, — сказал Хассан.
 Острие ятагана кололо спину. Мы с Хассаном вошли в касбах Хранителя Дюн, соляного убара, человека по имени Абдул.
 Роскошны и великолепны оказались комнаты и зал касбаха, принадлежащего Абдулу, Хранителю Дюн, соляному убару Тахари.
 Плиты полов были отполированы до зеркального блеска, на стенах висели дивной красоты гобелены, возвышались украшенные чудесной резьбой стройные столбы и опоры. Витражи поражали сложным и причудливым рисунком, а полы были выложены загадочной мозаикой. Пока нас вели через бесконечную анфиладу залов, мимо несколько раз пронесли огромные, высотой с девушку, золотые кувшины, один раб тащил вазу из красного и желтого мрамора высотой со взрослого человека. Такие изделия производят исключительно в мастерских Тироса.
 Мы не запачкали дорогих полов крепости и не засыпали песком роскошных ковров. У подножия огромной винтовой лестницы, ведущей в верхние покои дворца, мы и сопровождавшие нас двенадцать воинов остановились. К охранникам тут же подбежали рабыни, опустились на колени и стянули с них грязные сапоги пустыни. Затем рабыни вымыли веминиевой водой их ноги и вытерли своими волосами, из чего я заключил, что девушки не из Тахари. Под конец невольницы умастили их стопы благовониями и маслами. Заставить рабыню тахарского происхождения вытирать ноги волосами означает подвергнуть ее большому унижению. Разумеется, это сплошь и рядом применяется в воспитательных целях в тех случаях, когда речь не идет об уроженках Тахари. Когда с мытьем было покончено, рабыни принесли мягкие туфли без каблуков с загнутыми носками. Такие туфли чрезвычайно популярны в богатых домах Тахари. Нам с Хассаном тоже вымыли и протерли ноги. У моей девушки волосы были длинные и почти черные. Она лишь один раз осмелилась взглянуть мне в лицо, после чего сразу же опустила глаза и погрузилась в работу. Возможно, она происходила из знатной семьи Ара. Но теперь она всего лишь рабыня
 — Туда, — показал человек, ведущий нас по дворцу. Мы остановились у огромных дверей, узких у самого пола, затем грациозно расширяющихся и снова сходящихся в одну точку высоко над головой. Издалека они походили на острие копья, на язык пламени или на лист флахдаха.
 Навстречу нам из комнаты выскочила девушка. На мгновение наши глаза встретились. Она нас не знала, но почувствовала, что ее оценивают. Кожа на ее теле покраснела от волос до лодыжек. Несмотря на то что мы с Хассаном оставались раздетыми, она казалась более голой, поскольку на ней был горианский шелк для рабынь.
 — Туда, — приказал сопровождающий, и в спину мне снова уперся клинок ятагана.
 Со связанными за спиной руками мы с Хассаном вошли в высокую комнату. На невысоком помосте восседал человек. Сидящие вокруг него подняли головы.
 — На колени! — крикнул сопровождающий. — Целовать плиты у ног господина!
 Мы опустились на колени и прикоснулись губами к мраморным плитам. Неповиновение в данной ситуации закончилось бы мгновенным отсечением головы.
 Сидящий со скрещенными ногами на помосте человек молча смотрел на нас.
 Мы тоже ничего не говорили.
 Наконец он поднял палец.
 — Можете еще раз проявить уважение, — произнес голос за нашими спинами.
 Мы снова опустились на колени, приложились к полу.
 — Не думал, что женщина сможет вас удержать, — улыбнулся человек на помосте.
 Мы промолчали.
 — Считал вас более везучими. — Лицо говорящего, как и лица его сподвижников, покрывала повязка, которую он приподнимал, когда откусывал крупные виноградины с грозди.
 Я осмотрел комнату.
 Это было роскошное, просторное и высокое помещение с колоннами. Полы были выложены мозаичными плитами, повсюду стояли дорогие украшения. В такой комнате мог бы устраивать приемы визирь, паша или калиф.
 — Она великолепно справилась с ролью, — произнес человек на помосте, закончил есть виноград и сполоснул правую руку в небольшой чашке с веминиевой водой. — Но она всего лишь женщина. Не думал, что ей удастся вас задержать. Вы пробыли в ее плену чуть более двадцати анов.
 — Мы попали в твою ловушку, — сказал Хассан. Человек пожал плечами — легкое, едва заметное движение, как принято на Тахари.
 — Мне не совсем понятно, — произнес Хассан, — как вышло, что простой торговец финиками, мой друг Хаким из Тора, и я, мелкий бандит, привлекли внимание такого великого человека, как ты?
 Соляной убар уперся взглядом в Хассана:
 — Однажды ты похитил нужную мне вещь.
 — Я же бандит! — жизнерадостно откликнулся Хассан. — Этим и живу. Если тебе так нужна эта вещь, я постараюсь ее вернуть.
 — Я уже вернул ее, — ответил человек.
 — Тогда у меня мало оснований для торга, — признался Хассан. — Что же это было?
 — Так, пустяки.
 — А может, — предположил Хассан, — это был другой бандит? Попробуй узнай человека в маске!
 — Я присутствовал при краже. Ты не скрывал своего лица.
 — Полагаю, я погорячился, — не сдавался Хассан. Между тем ему стало искренне любопытно узнать, о чем же идет речь. — Не помню, чтобы мне приходилось что-нибудь присвоить в твоем присутствии. К тому же я впервые в твоем касбахе.
 — Ты все еще не узнал меня, — сказал соляной убар.
 — Только не сочти это за невежливость.
 — Впрочем, тогда ты торопился.
 — Моя работа во многом зависит от быстроты ухода, — признался Хассан. — Что я у тебя взял?
 — Ерунду, — улыбнулся человек.
 — Надеюсь, ты простил меня, — произнес Хассан. — Более того, возместив потерю, ты не станешь ворошить прошлое и позволишь мне и моему другу удалиться. Вернешь нам кайилов, одежду и оружие, а также дашь на дорогу немного воды. Тогда на всем пути у ночных костров мы станем прославлять твое благородство и гостеприимство и никогда больше не потревожим твоего покоя.
 — Боюсь, что это невозможно, — ответил человек.
 — Я и не надеялся, — пожал плечами Хассан.
 — Ты — бандит, — произнес человек на помосте.
 — У каждого из нас свое дело, — заметил Хассан. — Я — бандит. Не станешь же ты преследовать человека только за то, что он — бандит?
 — Как сказать, — возразил восседающий на помосте человек. — В какой-то степени мое дело — выявлять и наказывать бандитов. Не станешь же ты меня за это преследовать?
 — Ну, конечно нет! — воскликнул Хассан. — Это было бы как неразумно, так и невежливо. — Кивнув в мою сторону, он добавил: — Я путешествую со своим приятелем. Это неуклюжий, но добродушный и честный малый, зовут его Хаким из Тора. Парень недалекий, но и не злой. Нас свел случай. Освободи хотя бы его, и люди будут говорить у походных костров о твоем благородстве и гостеприимстве.
 Я не обиделся на характеристику Хассана. Я знал, что неуклюжим меня никак не назовешь.
 — Придется им поговорить у костров о чем-нибудь другом, — процедил человек на помосте и огляделся.
 Вокруг помоста стояли низкие столики со всяческой снедью: фруктами, муссами, подносами с жареным мясом верра, разными сортами хлеба. Лица всех участников трапезы скрывали повязки. Рядом со столиками стояли на коленях рабыни, некоторые из них носили высокие ошейники, некоторые кутались в горианские шелка. Рабыни лиц не прикрывали. В высших кругах Тахари считается исключительно эротичным, когда женщина не прячет свой рот. Женские губы и зубы — вызывающее зрелище. Прикоснуться зубами к зубам девушки означает прелюдию к овладению ее телом, причем если она пошла на такое, значит, тебе досталась бесстыжая и похотливая партнерша. Или готовая на все рабыня, с которой можно вытворять что угодно.
 — Я долго ждал, пока вы окажетесь у моих ног, — произнес человек и поднял палец. Четыре девушки тут же сорвались с места и, оглашая комнату перезвоном колокольчиков, подбежали к нам. В последний момент они замерли, вопросительно уставившись на сидящего на помосте человека.
 — Доставьте им удовольствие, — кивнул он.
 Мы задергались. Девушки вовсю старались ублажить нас языками и губками. Стягивающие руки ремни глубоко врезались в мое тело. Веревки на шеях не позволяли нам сойти с места. Мы не могли освободиться. Человек в маске снова поднял палец. К нам тут же подбежала невольница с подносом и принялась вкладывать в рот разные деликатесы. Одна из девушек придерживала поочередно меня и Хассана за голову, а другая вливала в рот сладкое и густое торианское вино из знаменитого винограда та, растущего на террасах Коса. Затем нас угостили древним вином калана, которое можно найти исключительно в Аре. Голова у меня закрухдыась. В комнату вошли музыканты.
 — Пир! — хлопнул в ладоши человек на помосте.
 Мы отчаянно мотали головами, стараясь увернуться от струй вина. Одна из рабынь вцепилась мне в шею, стараясь поцеловать в губы. Я из последних сил пытался вырваться.
 — Тафа любит тебя, — шептала девушка, впиваясь мне в рот.
 Стражник держал меня за волосы, не давая вывернуться. Веревки едва не перерезали шею. Она укусила меня за ухо и поцеловала в шею.
 — Тафа очень любит тебя, господин. Разреши ей доставить тебе удовольствие.
 Я вздрогнул. Неожиданно до меня дошло, что это одна из двух девушек, которых захватил Хассан в пустыне при нашем первом знакомстве. Та самая гордая свободная женщина, которую продали вместе с предательницей Зиной в Двух Ятаганах. Теперь в распущенной и сладострастной рабыне, которая словно родилась в ошейнике, было трудно узнать гордую свободолюбивую красавицу. На Горе многие полагают, что женщина рождена для ошейника, надо только, чтобы попался достаточно сильный мужчина, чтобы ее окольцевать.
 Я пытался вырваться, но ничего не получалось.
 — Тафа любит тебя, — шептала девушка. — Разреши ей доставить тебе удовольствие.
 Я чувствовал, как по ноге и животу скользят губы другой девушки.
 Мужчины в повязках равнодушно наблюдали за происходящим.
 Человек на помосте снова хлопнул в ладоши. В середину комнаты выскочила белокурая женщина, высоко подняла руки и приняла первую позицию танца рабыни.
 Взгляд Хассана окаменел.
 Перед нами стояла Алейна.
 — Помнишь ее? — спросил его предводитель пиршества.
 — Помню, — ответил Хассан.
 — Это и есть тот пустяк, который ты у меня отобрал. Мелочь, конечно. Тем более что я ее вернул.
 Алейна дрожала под взглядом Хассана. На ней были изящные золотые цепи.
 — Я вернул ее недалеко от Красного Камня.
 В глазах Алейны стояли слезы. Она застыла в первой позиции танца рабыни — девушка, ожидающая команды, чтобы ублажить мужчину.
 — С ней было несколько человек, — сказал человек на помосте. — Они дрались со звериным отчаянием. Им удалось прорваться и уйти в пустыню в районе Красного Камня.
 Как же получилось, что Алейна стоит здесь, на этих плитах, и собирается исполнять танец рабыни? — подумал я.
 — Затем, ни с того ни с сего, будучи уже в полной безопасности, она поворотила кайила и вернулась в Красный Камень.
 Оазис к тому времени уже почти сгорел, прикинул я.
 — Естественно, ее тут же схватили. Она все время плакала и выкрикивала имя «Хассан».
 Я видел, что последнее сообщение пришлось Хассану не по душе. Она ослушалась приказа. Кроме того, в Красном Камне девчонка называла его по имени, словно была его свободной подругой.
 — Я люблю тебя, господин, — прошептала она сквозь слезы. — Я очень хотела помочь тебе!
 — Ты — беглая рабыня, — сказал Хассан. — Кроме того, в оазисе ты посмела назвать меня по имени.
 — Прости меня, господин, — рыдала она. — Я так люблю тебя!
 — Ты — беглая рабыня, — повторил он.
 Алейна рыдала, не смея, однако, нарушить позицию танца рабыни.
 — Прости меня, господин, — простонала она. — Я люблю тебя.
 Возвращаясь к Хассану, она действительно рисковала своей жизнью. Она любила его. Но рабыня обязана беспрекословно исполнять все распоряжения своего хозяина. Она нарушила его волю дважды. Не думаю, что это далось ей легко. На Горе любовь отнюдь не означает каких-либо послаблений в отношении женщины и ничуть не облегчает ей жизнь. Напротив, ее зависимость от мужчины становится еще более полной, и она окончательно утрачивает достоинство и свободу.
 — Господин, — рыдала Алейна.
 Какой же все-таки лакомый кусочек рабской плоти эта Алейна, подумал я. А с другой стороны, какой еще она могла быть, если ею обладали мужчины Гора?
 Человек на помосте лениво поднял палец. Музыканты приготовились к игре. Алейна в ужасе посмотрела на Хассана.
 — Что мне делать, господин? — На ее горле красовался золотой танцевальный ошейник, на запястьях позвякивали золотые цепочки, некоторые из них доставали до самых лодыжек. В Тахари есть много разновидностей танцевальных цепей. Алейну заковали в так называемый овал. Кисти рук и лодыжки были скованы тонкими золотыми цепочками, продетыми в кольцо на ошейнике: Таким образом, танцовщица всегда может левой рукой натянуть цепочки и связать сама себя. Вообще же длина рассчитана таким образом, чтобы не стеснять движений. Опытная танцовщица, умело пользуясь цепью, может создавать различные образы.
 — Что мне делать, господин? — взмолилась Алейна. В этот момент она была прекрасна.
 Все не отрываясь следили за невольницей. Помимо украшений, колокольчиков, цепи и ошейника, на ней было шесть желтых шелковых лент, три спереди и три сзади, длиной около четырех футов каждая. Ленты крепились к золотому кольцу на шее. Меня всегда восхищало клеймо Алейны. Глубокая, четкая, тонко исполненная работа.
 — Господин! — закричала Алейна.
 Палец человека на помосте должен был вот-вот опуститься.
 — Танцуй, рабыня, — произнес Хассан.
 Палец лениво упал, музыканты заиграли. Закованная в цепи Тахари Алейна начала танцевать. Она была самым прелестным пустяком и самой очаровательной ерундой на свете.
 Пир затянулся надолго. Красавицы соляного убара доставили нам немало радости. Наконец он произнес:
 — Уже поздно. Пора отдыхать. Завтра вам предстоит подняться до рассвета.
 Алейну отпустили несколько часов назад.
 — Отведите ее в караульное помещение, — распорядился Хранитель Дюн. — Пусть порадует стражу. — Девушку за волосы вытащили из комнаты.
 — Вы прикрываете лица, как это делают в Чаре, — сказал я, — но мне кажется, что вы не оттуда родом.
 — Нет, — ответил человек на помосте.
 — Я не знал, что ты и есть соляной убар, — сказал я.
 — Многие этого не знают, — пожал он плечами.
 — Зачем ты и твои люди прикрываете лица? — спросил я.
 — Так принято при дворе Хранителя Дюн, — ответил он. — Здесь озабочены не племенными традициями, а сохранностью соли. Все мои люди носят повязки, поэтому никто точно не знает, кто именно состоит на моей службе. К тому же человеку в повязке легче принимать волевые решения. Он действует не от себя, а от имени всего убарата.
 — Ты с уважением говоришь о своей службе, — заметил я.
 — Мало кто знает воинов соляного убара, — сказал он. — Лишенные лиц и имен, они вселяют в людей страх.
 — В меня они страха не вселяют, — огрызнулся Хассан. — Развяжите руки и дайте ятаган, мы сможем кое-что проверить на практике.
 — Может быть, я еще кого-нибудь знаю? — спросил я.
 — Может быть, — пожал плечами соляной убар и, повернувшись к своим сотрапезникам, приказал:
 — Снимите повязки.
 Мужчины сдернули с лиц красные повязки.
 — Хамид, — узнал я помощника Шакара, предводителя отряда аретаев.
 Хамид сверлил меня полным ненависти взором. Рука его сжимала рукоять кинжала на поясе.
 — Позволь прикончить его прямо сейчас, — попросил он.
 — Давай, может, получится лучше, чем когда ты исподтишка ударил Сулейман-пашу, — сказал я.
 Хамид издал яростный вопль.
 Соляной убар поднял палец, и Хамид опустился на место, гневно сверкая глазами.
 — Есть еще один знакомый мне человек, — сказал я, указывая на щуплого человечка, приютившегося рядом с соляным убаром, — хотя, когда я видел его последний раз, одет он был значительно беднее.
 — Это мои глаза и уши в Торе, — пояснил соляной убар.
 — Водонос Абдул, — сказал я. — Как-то раз я принял тебя за другого человека.
 — Вот как? — удивился он.
 — Сейчас это не имеет значения, — сказал я и улыбнулся.
 По глупости я принял его за Абдула, о котором говорилось в сообщении, написанном на черепе девушки по имени Весна, столь загадочным образом присланной в дом Самоса из Порт-Кара. Я так и не узнал, кто послал это сообщение. Теперь-то я понял, что речь в нем шла об Абдуле, соляном убаре. Послал девушку, безусловно, житель Тахари. Ему и в голову не пришло, что сообщение может быть понято неправильно. Он не сомневался, что в Тахари при имени Абдул возникнет образ только одного человека — могущественного, властного, вселяющего ужас Хранителя Дюн, соляного убара.
 Возможно, я вел бы себя по-другому, если бы раньше узнал, как зовут соляного убара. Интересно, кто же послал сообщение «Берегись Абдула»? Как же рано я успокоился, посчитав, что уже разгадал эту тайну!
 — Можно, я перережу ему горло? — спросил водонос.
 — У меня другие планы в отношении нашего друга, — ответил соляной убар. Он так и не снял повязку с лица, хотя все остальные выполнили его приказ.
 — Тебя давно знают как Абдула? — спросил я.
 — Несколько лет, — произнес он, — с тех пор как я стал хозяином этого касбаха и сменил своего предшественника.
 — Ты служишь куриям, — сказал я.
 — А ты служишь Царствующим Жрецам, — пожал плечами Абдул. — У нас много общего, мы — наемники. Только ты не так умен, ибо служишь тем, кому не испытать вкуса победы.
 — Царствующие Жрецы достойны уважения, — сказал я.
 — Не в такой степени, как курии, — заметил Абдул. — Курия настойчив. Вынослив. Свиреп. Курия всегда добивается своего. Царствующие Жрецы проиграют. Их ждет поражение.
 Возможно, он прав, подумал я. Курии действительно отличаются невероятной настырностью, агрессивностью и жестокостью. Курия очень сообразителен и жаден, он готов убить всех в схватке за территории и мясо. А Царствующий Жрец — весьма деликатное и благородное создание. Он старается избегать конфликтов, даже военная поза у него всегда оборонительная. Все, что он хочет, это чтобы его оставили в покое. Не знаю, способны ли Царствующие Жрецы, при всей мощи их разума и мудрости, записанной на ароматные ленточки, понять курий на гормональном или неврологическом уровнях. Истинная природа курий останется для них недоступной. Человек может познать курию, Царствующий Жрец может только узнать о нем. Чтобы познать курию, надо ночью, при свете лун, встать на его пути с топором, почувствовать мускусный запах его ярости, услышать дикий рык, увидеть черную кровь на клыках, встретить его атаку. Неспособное к ненависти, похоти и террору существо не в силах понять ни курию, ни человека.
 — Возможно, ты и прав, — задумчиво проговорил я.
 — Я не зову тебя на службу куриям, — сказал он.
 — Это для меня честь.
 — Ты из воинов.
 — Верно, — сказал я. — Я еще ни разу не поступился своей честью. Пусть те, кто попробует склонить меня к этому, встретятся со мной с оружием в руках.
 — Ну что же, — произнес человек на помосте, — уже поздно, всем пора отдыхать. Вам предстоит подняться до рассвета.
 — Где Велла? — спросил я.
 — Пока жива.
 — Должен ли я называть тебя Абдул? — спросил я.
 — Если хочешь.
 — Я лучше знаю тебя под другим именем.
 — Это верно, — согласился он.
 Хассан попытался вырваться. Ему никак не удавалось сбросить веревки с рук. Ремни врезались в его шею, а стражники тут же повалили его на колени.
 Лезвие ятагана уперлось ему в горло, и Хассану пришлось успокоиться.
 — Нас убьют на рассвете? — спросил я.
 — Нет, — ответил он.
 Я удивленно посмотрел на него. Хассан недоуменно огляделся.
 — Завтра вы вместе с другими отправитесь в путь. Это будет долгое путешествие пешком. Надеюсь, вы доберетесь до цели живыми.
 — Что ты собираешься с нами сделать? — резко спросил Хассан.
 — Я приговариваю вас, — торжественно произнес Ибн-Саран, — к каторжным работам на соляных приисках.
 Мы попытались вскочить, но на плечах повисли стражники.
 — Тафа, Риза, разденьтесь! — приказал Ибн-Саран. Девушки тут же скинули с себя все, кроме ошейников. — Ночь проведете в подвале, — продолжал Ибн-Саран, обращаясь к нам. — Каждый в своей камере, прикованный к стене. У каждого будет обнаженная рабыня, тоже прикованная к стене. При желании сумеете до них дотянуться.
 — Ибн-Саран благороден, — произнес я.
 — Я даю Хассану женщину за его смелость. Ты получаешь женщину за мужество и за то, что мы с тобой оба наемники в больших войнах. — Он обернулся к девушкам. — Выпрямись, Тафа. — Рабыня вытянулась, продемонстрировав идеально красивое тело. — Приковать Ризу рядом с Хас-саном-бандитом, а Тафу — рядом с человеком из касты воинов, чье имя Тэрл Кэбот. Посмотри на Тафу, Тэрл Кэбот, — сказал Ибн-Саран. — Постарайся по-настоящему насладиться ее телом, ибо в Климе женщин нет.
 Нас вытолкали из приемного зала Хранителя Дюн, соляного убара, человека, которого я знал под именем Ибн-Саран.




 Глава 14. ДОРОГА НА КЛИМ


 Я сделал еще один шаг, и правая нога по колено провалилась в соляную корку. По спине тут же стегнули кнутом. Кто-то изо всех сил дернул за цепь, и голова моя едва не оторвалась. Я до боли стиснул кулаки, прикованные к телу тяжелыми цепями. Левая нога тоже провалилась, раздался хруст ломающихся кристаллов. Острый край резанул по ноге как раз там, где заканчивались кожаные обмотки. Я почувствовал, как по телу заструилась кровь. Потеряв равновесие, я упал. Попытался подняться, но цепь снова дернулась, и я полетел на землю. Меня еще дважды стеганули кнутом. Наконец мне удалось встать. Я снова побрел по соляной корке в сторону Клима.
 Мы шли двадцать дней. Некоторым казалось, что сто. Многие вообще потеряли счет дням.
 С самого начала в соляной цепи насчитывалось двести пятьдесят человек. Я не знал, сколько оставалось теперь. Несмотря на постоянно выбрасываемые звенья, цепь стала значительно тяжелее, ибо ее несло меньше людей. Рабом на соляных приисках может быть только очень сильный человек. Только очень сильным удается добраться до Клима.
 Все шедшие в цепи были облачены в рабские капюшоны. Их набросили нам на головы при выходе из касбаха соляного убара. В последний момент, прежде чем тесемки моего капюшона затянули под подбородком, я успел увидеть серебряный рассвет в пустыне. Небо на востоке (а Гор, как и Земля, вращается на восток) казалось холодным и серым. В то весеннее утро даже не верилось, что уже через несколько часов температура поверхности превысит сто пятьдесят градусов по Фаренгейту. Еще раньше нам обмотали ноги кожаными ремнями, чтобы мы смогли идти по соляной корке. Луны еще висели над горизонтом. Камни пустыни и крепостные стены касбаха соляного убара блестели росой, которой в ранние утренние часы всегда изобилует Тахари. Солнце выжжет ее в первый же час после восхода. Дети и кочевники любят просыпаться пораньше, чтобы слизать росу с камней. В двух пасангах на восток виднелся касбах Тарны. Она не смогла удержать нас с Хассаном. Соляной убар рассчитал, что ему повезет больше. На моем горле защелкнули ошейник.
 Я проснулся за ан до рассвета. В моих объятиях на холодных камнях и соломе спала теплая и сладкая Тафа. Горло ее стягивал тюремный ошейник, на котором застегнули цепь длиной в пятнадцать футов. Другой конец цепи был прикован к кольцу в стене. Точно таким же образом сковали и меня. Как только нас поместили в камеру, на полку у двери поставили тусклую лампу. Камни пола были мокрые и холодные, кое-где их покрывал тонкий слой соломы. Мы находились на глубине ста футов под поверхностью касбаха. Камеру толком не убирали. Здесь пахло людьми и уртами. Едва Тафу расковали, она завизжала. На ее горле тут же защелкнули тюремный ошейник, прикованный к кольцу в стене.
 — Не оставляйте меня здесь! — кричала она. — Пожалуйста! Умоляю!
 Никто, естественно, не обратил внимания на ее крики, только урт испуганно метнулся в угол камеры и исчез в щели между камнями. Тафа заголосила и кинулась в ноги тюремщику. Он проверил, как защелкнут ошейник, потом два раза дернул цепь, после чего швырнул рабыню на солому в угол камеры. Второй таким же способом проверил мой ошейник и разрезал ножом стягивающие мои руки веревки. Выходя из камеры, он забрал с собой обрывки веревок и ремней. Обшитая стальными полосами дубовая дверь толщиной около восьми дюймов захлопнулась. Два мощных засова с лязгом вошли в пазы. В верхней части двери помещалось зарешеченное смотровое окошко размерами шесть на десять дюймов. В него заглянул стражник. Тафа вскочила на ноги и кинулась к окошку, цепь натянулась, не давая ей схватиться за решетки.
 — Не оставляйте меня здесь, — кричала она. — Пожалуйста, умоляю вас, хозяева!
 Стражники отвернулись, девушка застонала и медленно опустилась на пол. Потом ее дважды стошнило, очевидно, от страха и вони. Мимо пробежал урт. Тварь выскочила из трещины между камнями, быстро пересекла комнату и скрылась в щели, куда несколько минут назад заскочил другой урт. Истерически рыдая, Тафа пыталась сорвать с себя ошейник и отчаянно дергала за цепь. Все было бесполезно. Я проверил свой ошейник, цепь и прочность кольца в стене. Приделано намертво. Взгляд мой упал на крошечную лампу на полке возле двери. Она чадила, масло пригорало, похоже, его надавили из обитающих в камнях крошечных тарларионов, которыми весной кишит пустыня к югу от Тора. Я посмотрел на Тафу, но она отрицательно замотала головой:
 — Нет. Ты приговорен к Климу. Я прислонился к стене.
 — Ты станешь рабом на соляных приисках, — сказала она.
 Я смотрел на нее. Она вытерла рот тыльной стороной руки. Девушка полусидела, опустившись на колени и уперевшись ладонями в пол.
 Я поднял длинную цепь, кольцами лежащую на полу, которой ее приковали к стене.
 — Нет! — гневно крикнула она.
 Я держал цепь в руках. И даже не тянул за нее.
 — Соляной раб! — Она рванула цепь к себе и отодвинулась в самый угол. Я убрал руку с цепи.
 По-кошачьи глядя в мою сторону, Тафа улеглась на солому в углу камеры. Я отвернулся. Ее хозяин Ибн-Саран больше не следил за ней, и в девушке проснулась гордость. В конце концов, она была закованной в ошейник красивой рабыней, которую за большие деньги купили для своего господина в Двух Ятаганах агенты Ибн-Сарана. Часто бывает, что, послушные и покорные со свободными мужчинами, рабыни становятся наглыми и дерзкими по отношению к мужчинам-рабам, которых презирают и ненавидят. Попавшие на соляные прииски считаются в Тахари низшей категорией рабов. Девушка, которая примется радостно и сладострастно извиваться в ногах свободного человека, умоляя удостоить ее хоть одного прикосновения, по отношению к рабу проявит презрение и надменность, достойные настоящей женщины Земли. Возможно, это происходит оттого, что горианки, подобно землянкам лишенные здоровой агрессии со стороны противоположного пола, начинают видеть в рабах жалких неудачников, закованных в цепи слабаков, не способных даже вырвать собственную свободу. На Горе, в отличие от Земли, не считают биологическое начало злом, те же, кто отрицает правильность законов животного мира, считаются людьми никчемными и жалкими. Вне всякого сомнения, выбрать систему ценностей непросто. Я даже допускаю, что в некоторых случаях возможно исключение из правил. Не знаю. Пусть решают те, кто поумнее. Во всяком случае, можно с уверенностью сказать, что женщины и мужчины Гора в массе своей выгодно отличаются здоровьем и жизнерадостностью от населения Земли.
 Я снова нащупал лежащую на полу цепь Тафы. В ту же секунду глаза ее открылись. Я начал медленно наматывать цепь на кулак.
 — Соляной раб! — крикнула она, поднялась на колени и попыталась выдернуть цепь у меня из рук. Я не отпускал, она тянула изо всех сил, но руки ее скользили по стальным звеньям. Длина ее цепи сократилась на один кулак.
 — Нет! — взвизгнула девушка.
 Я продолжал наматывать цепь.
 — Нет! Нет! — Она вскочила на ноги.
 Положив на цепь вторую руку, я подтянул ее еще на пару дюймов.
 — Нет, — кричала она, упираясь всем телом.
 Шея ее согнулась. Она застыла в нелепой позе. Я не уступал.
 — Нет! Нет! — кричала она.
 Странно, что она вообще решилась оказать сопротивление. Сила взрослой женщины соответствует силе двенадцатилетнего мальчика. Для жителей Гора этого обстоятельства вполне довольно, чтобы раз и навсегда определить, кто кому должен подчиняться. Медленно, фут за футом, упираясь и скользя на влажных камнях, она приближалась ко мне. Маленькая лампа почти не светила, очевидно, масло выгорело, фитиль едва тлел. Наконец я ухватил ее за ошейник и швырнул на спину рядом с собой. Левой рукой я поднял упавшие на ее грудь кольца цепи и откинул их в угол камеры. Она обвела безумным взором темные стены. Я вытер пучком соломы ее рот, поскольку ее только что вырвало от страха и отвращения.
 — Пожалуйста, — взмолилась она.
 — Помолчи, — отрезал я.
 Лампа погасла.
 За один ан до рассвета меня разбудили. Тафа, теплая и сладкая Тафа, спала на холодных камнях в моих объятиях.
 В камеру вошли пятеро стражников, двое из них держали лампы. Мне тут же сковали руки перед животом и зафиксировали их при помощи надетого на горло кольца.
 Между локтями и туловищем просунули железный прут, с обоих концов которого встали по стражнику. Ошейник с цепью отстегнули и бросили на пол.
 Испуганная Тафа спросонья прижалась к моим ногам, я чувствовал, как по ним струятся ее волосы. Она осыпала мои стопы поцелуями. Тафа стояла на коленях, как рабыня. Этой ночью я ее покорил.
 Стражник дернул за прут, и я не оглядываясь вышел из камеры.
 Готовых к походу в Клим рабов выстроили возле стены касбаха соляного убара. Луны на горизонте еще не успели пожелтеть. Был холодный утренний час поздней весны. На востоке кривым ятаганом светлел рассвет. Хассан стоял через четыре человека от меня. Наши ноги уже замотали в кожаные ремни. На облупленных стенах касбаха и на камнях пустыни сверкала роса. Вдоль стены в нашу сторону скакал всадник на кайиле. Малиновая повязка скрывала лицо Хранителя Дюн, длинный шлейф развевался на ветру, раздувался и падал широкий бурнус. Над малиновой каффией сверкало золотое шитье агала. Заковывали уже стоящих рядом со мной. Наконец и мне пришлось поднять голову, щелкнул замок ошейника, и я ощутил тяжесть общей цепи.
 — Приветствую тебя, Тэрл Кэбот, — произнес всадник, натянув поводья.
 — Ты рано проснулся, благородный Ибн-Саран, — ответил я.
 — Не мог пропустить твоего отъезда.
 — Не сомневаюсь, ты торжествуешь по этому поводу.
 — И сожалею тоже. Добиться победы — потерять врага.
 Люди Хранителя Дюн набрасывали рабские капюшоны на закованных в цепь пленников. Позади меня стояло несколько человек. Рабский капюшон используется без кляпа. Он не является орудием пытки или принуждения, в принципе это весьма гуманное изобретение. Капюшон выполняет четыре основных функции. Прежде всего он облегчает стражнику охрану пленника. Даже не закованный в цепи человек в капюшоне абсолютно беспомощен. Он ничего не видит и, следовательно, не может ни бежать, ни напасть на охрану. Он не знает количества и расположения часовых, он даже не знает, есть ли они поблизости. Иногда пленников в капюшонах ставят на колени и приказывают не шевелиться, предупредив, что в противном случае им тут же отрубят голову. Сами же стражники могут уйти по своим делам или устроиться на отдых. Пленник, естественно, об этом не подозревает. В его сознании крутится лишь одна мысль: стоит ему сдвинуться с места, и его голову снесет ятаган. Кроме того, пленник в капюшоне не может знать, кто ударил или оскорбил его. В капюшоне он остается один на один со своим незнанием, сомнениями, несчастьем, тоской и беспомощностью. Второй важной функцией капюшона является сокрытие от пленника его местонахождения, а также пути, по которому его ведут. Это вызывает у него чувство полной потерянности и зависимости от охранников. В случае похода на Клим главной целью капюшонов является, естественно, сохранение в тайне маршрута пути. Таким образом, даже если кто-то и возомнит, что сумеет некоторое время в пустыне продержаться, он просто не будет знать, в какую сторону бежать. Собственно говоря, даже без капюшона мало кто смог бы сориентироваться и найти дорогу хотя бы обратно к касбаху соляного убара. Дезориентация рабов способствует лучшей их сохранности, поскольку никому не приходит в голову бежать в неизвестность. Две последние функции особо важны при походе в Клим. Капюшон спасает голову от палящих лучей солнца; по пустыне не ходят с непокрытой головой. Кроме того, капюшон защищает глаза от ослепительного блеска соляной корки. В капюшонах имеется небольшое отверстие, затягиваемое кожаным шнурком, несколько раз в день его развязывают и в рот пленника вставляют носик от бурдюка с водой. Людей кормят дважды, один раз утром и один раз вечером. Во время еды капюшон задирается на несколько дюймов, что позволяет проглотить немного пищи. Кормят, как правило, сушеными фруктами, сухарями и небольшим количеством соли, чтобы восстановить соляной баланс, поскольку в течение дня много соли выводится из организма вместе с потом. Белок, мясо, молоко кайила, яйца вуло, сыр из молока верра требуют для переваривания большого количества воды. Когда воды мало, кочевники не едят вообще. Без пищи можно прожить несколько недель, без воды человек погибает в Тахари за два дня. В такой ситуации нельзя допускать расхода содержащейся в тканях влаги на переваривание пищи.
 Ибн-Саран подъехал к Хассану. Некоторое время он молча смотрел на него, а затем произнес:
 — Мне жаль.
 Хассан не ответил. Я удивился, что Ибн-Саран говорит подобным образом с бандитом. Затем Ибн-Саран вновь развернул кайила, собираясь уезжать.
 — Ибн-Саран, — позвал я.
 Он помедлил, потом приблизился ко мне. Стражники, надевающие на пленников капюшоны, стояли уже совсем близко.
 — Агенты курий прекратили транспортные рейсы с рабами с Земли, — сказал я.
 — Знаю, — ответил он.
 — Тебе это не кажется странным? Ибн-Саран пожал плечами.
 — Царствующие Жрецы, — сказал я, — получили ультиматум. Он гласил: «Отдайте Гор».
 — Я слышал об ультиматуме, — произнес он.
 — Объясни мне его смысл.
 — Полагаю, — сказал он, — курии предлагают капитулировать и не вынуждать их применять новую наступательную стратегию.
 — Какую стратегию? — спросил я.
 — Я не посвящен в военные тайны курий.
 — Какое задание курий ты выполняешь в пустыне?
 — Организую войну между аретаями, каварами и подчиненными им племенами, чтобы закрыть пустыню от посторонних.
 — От агентов Царствующих Жрецов?
 — Никто не должен сейчас находиться в Стране Дюн.
 — Разве твои люди не способны сами контролировать
 ситуацию?
 — Нас слишком мало, — ответил он. — Риск, что посторонние просочатся сквозь наши кордоны, очень велик. — На языке Гора посторонний и враг обозначаются одним словом.
 — Значит, вы записали пустыню в свои союзники?
 — Пока мы говорим, тысячи воинов по всей пустыне готовятся сойтись в смертельной схватке.
 — Погибнет много людей! — крикнул вдруг Хассан. — И каваров, и аретаев, и из подчиненных племен! Этого нельзя допустить! Их надо предупредить!
 — Это невозможно, — печально возразил Ибн-Саран. — Мне жаль.
 На голову Хассана натянули рабский капюшон. Под подбородком затянули ремни.
 — Добиться победы — потерять врага, — произнес Ибн-Саран и вытащил ятаган.
 — Нет, — сказал я. — Я пойду в Клим.
 — Я хотел проявить милосердие, — сказал Ибн-Саран.
 — Нет, — покачал я головой.
 — Здесь прохладно, и твоя смерть будет мгновенной.
 — Нет, — повторил я.
 — Ты из касты воинов, ты унаследовал их глупость, твердость и мужество.
 — Я пойду в Клим, — сказал я снова.
 Он отсалютовал мне ятаганом и медленно вложил его в ножны.
 265
 — Ведите их в Клим, — задумчиво произнес он, повернул кайила и поскакал вдоль цепи. За его спиной надувался и падал широкий бурнус.
 Хамид, помощник Шакара, предводителя отряда аретаев, в красной повязке воинов Хранителя Дюн подмигнул мне:
 — Я поеду вместе с цепью.
 — Всегда рад твоему обществу.
 — Ты не раз отведаешь моей плетки, — предупредил он.
 Я видел, как кайилы опускаются на колени, давая возможность стражникам забраться в седла. Я обратил внимание, сколько кайилов несут бурдюки с водой.
 — Клим недалеко, — сказал я
 — Он очень далеко, — возразил Хамид.
 — Вы берете мало воды.
 — Воды у нас больше, чем надо. Многие просто не дойдут.
 — А я дойду?
 — Должен. Ты сильный.
 — А если на нас нападут? — спросил я.
 — Тебя зарубят первым.
 — Для вас так важно, чтобы я дошел до Клима?
 — Да.
 — Почему? — спросил я.
 — Ты доставил много неприятностей куриям и их агентам, — сказал он. — Ты пошел наперекор их воле. За это Тэрл Кэбот будет рабом в Климе.
 — За это, — повторил я, — Тэрл Кэбот будет рабом в Климе.
 — Посмотри. — Хамид показал на узкое окошко в верхней части стены.
 Я поднял голову.
 За окном, рядом со своим хозяином стояла рабыня в желтой парандже. Девушка грациозно скинула с себя покрывало. Это была Велла.
 — Думаю, ты помнишь прелестную рабыню Веллу, которая хорошо послужила куриям. Она свидетельствовала против тебя на суде в Девяти Колодцах. Основываясь на ее ложных показаниях, тебя еще тогда могли упечь на соляные прииски.
 — Припоминаю, — произнес я, — Девчонка, кажется, принадлежит Ибн-Сарану. Я очень хорошо ее помнил.
 — Так вот это она. — Хамид махнул рукой в сторону узкого окошка.
 — Вижу, — кивнул я.
 Девушка посмотрела на меня и улыбнулась. В Лидиусе она умоляла ее освободить. Тогда я еще не знал, что она настоящая рабыня. Теперь же, видя ее дерзкую, навязчивую красоту, я это понял. Я стоял под ней в цепи рабов, отправляющихся на соляные прииски. Рабыни, угодливые и заискивающие перед свободными мужчинами, часто не могут скрыть презрения к мужчинам-рабам. Иногда они нарочно прохаживаются перед ними, соблазнительно покачивая бедрами, стараясь раздразнить и помучить, ибо хорошо известно, что за одно прикосновение к их одежде раб может лишиться жизни. Велла не могла скрыть радости оттого, что видит меня в шеренге закованных в цепи рабов, отправляющихся в Клим. Она улыбалась нагло и вызывающе, как улыбаются рабыни рабам. Велла наслаждалась своим триумфом.
 — Хороший день для рабов, — усмехнулся Хамид.
 — Хороший, — кивнул я.
 Сунув руку под тунику, девушка вытащила шелковый платочек, примерно восемнадцать квадратных дюймов, яркий, малиновый, прозрачный.
 Я видел, как она повернулась к стоящему за ее спиной человеку. Она о чем-то его просила. Он оставался непреклонен, она умоляла, наконец, рассмеявшись, он дал согласие. Тогда она торжественно взмахнула ручкой и выпустила платок. Ветер отнес кусочек шелка в сторону и опустил на песок недалеко от нас.
 — Принеси, — приказал Хамид стражнику.
 Тот поднял платок, понюхал его, рассмеялся и передал Хамиду.
 Хамид тоже понюхал шелк. Он был пропитан дешевыми духами. Рабский шелк.
 — Подарок на память, — сказал я.
 — Подарок рабыни, — презрительно бросил Хамид, скомкал платок и заткнул его мне под ошейник.
 — Будешь вспоминать ее в Климе.
 Она показала против меня на суде в Девяти Колодцах Она улыбалась, когда меня приговорили к соляным приискам.
 Я поднял голову; платок торчал у меня из-под ошейника.
 Она смотрела на меня сверху — рабыня удостоила взглядом раба. Лицо ее раскраснелось от удовольствия. Она просто сияла от счастья. Как же она радовалась своей маленькой мести! Ну и дура. Неужели она не знает, что я — горианин? Неужели она не понимает, что я еще вернусь за ней?
 Говорили, правда, что из Клима не возвращаются.
 Глядя на нее, я поклялся вернуться.
 — Вспоминай ее в Климе! — сказал Хамид.
 — Обязательно, — ответил я.
 Я буду ее вспоминать. Я ее никогда не забуду.
 Было видно, что стоящая в окне девушка о чем-то просит своего стражника. На этот раз, видно, добиться своего не удалось. Она снова выглянула в окно и, помахивая пальчиками, как принято на Горе, послала мне воздушный поцелуй. Затем она исчезла.
 — Разве запрещено смотреть, как отправляется караван в Клим?
 — Она рабыня, — пожал плечами Хамид. — Им это запрещено.
 — Понятно, — пробормотал я.
 Мимо прошло несколько груженных всякой всячиной кайилов. Рядом с ними ехали всадники.
 Я вдыхал запах духов. Я помнил его по дому Сулейман-паши, когда эта дрянь вместе со своей подругой по имени Зайя подавала нам черное вино. Богатый хозяин может позволить своим рабыням пользоваться собственными духами, наиболее полно соответствующими характеру каждой девушки. Несмотря на то что все они носят ошейники, каждая девушка сохраняет свою индивидуальность. Поэтому некоторые духи подходят одним рабыням и не подходят другим. Духи Веллы были просто для нее созданы. Они подходили ей, как идеально подобранный ошейник.
 Я улыбнулся. Может быть, Велла уже вернулась в свою келью, откуда ее пошлют заниматься упражнениями, принимать ванну или выполнять мелкие поручения. А может, девчонке придется сразу же ублажать хозяина или тех, кого он сочтет нужным. Хотя для этого еще слишком рано. Скорее всего рабыню отправили в ее крошечный альков, велели снять шелковую тунику и приказали лечь на живот, головой к стене, после чего заперли дверь в камеру. Эти две предосторожности весьма распространены в Тахари. Лежащая на животе девушка не может воспрепятствовать запиранию люка, а сама дверь устроена таким образом, что протиснуться в нее можно лишь на четвереньках. Выскочить из тахарской камеры для рабынь девушка не может. Сам факт, что выбираться наружу приходится чуть ли не ползком, имеет важное психологическое значение. Даже самые гордые и надменные понимают, что здесь они всего-навсего рабыни.
 Окно, из которого мне только что улыбалась девушка, закрылось.
 Я представил, как она лежит в своей устланной подушками и коврами зарешеченной келье. На животе, головой к стене, голенькая, на шелковых простынях, стискивает кулачки в своей роскошной конурке. Тяжелая железная дверь с лязгом захлопывается за ее спиной, засовы входят в пазы. Ей не позволено видеть отправку рабов в Клим.
 То, чего не удалось сделать этой гибкой и злобной пантере в Девяти Колодцах, сделал ее хозяин Ибн-Саран. Маленькой стройной брюнетке даже не разрешили посмотреть на результат ее коварных усилий. Ее лишили этой радости. Вместо этого ее заперли в зарешеченной келье. Она была рабыней, просто рабыней.
 Я улыбнулся и вдохнул аромат духов. Хамид взял у стоящего рядом человека рабский капюшон. Я увидел светлое небо, бледнеющие луны, пустыню, а потом на мою голову натянули капюшон, дернули веревки вниз и туго завязали.
 Скованные длинной цепью люди в капюшонах медленно ковыляли вверх по склону горы. Казалось, время начало измеряться в шагах, в ударах плети, в медленном движении солнца по горизонту.
 Мы шли двадцать дней. Некоторым казалось, что прошло не меньше ста. Другие вообще потеряли счет. Многие сошли с ума, не в силах нести длинную и тяжелую цепь. В начале пути нас насчитывалось двести пятьдесят человек. Сейчас цепь стала тяжелее. Из нее то и дело выбрасывали звенья, но она все равно становилась тяжелее день ото дня. Никто из нас не знал, сколько человек несет цепь или то, что от нее осталось.
 Обычно по пустыне днем не передвигаются, но на Клим идут под солнцем, чтобы до цели добрались только сильные. Есть почти не дают, зато поят вдоволь. Без воды в пустыне гибнут все.
 — Убейте нас! Убейте! — время от времени начинал кричать какой-то человек.
 На вершине холма раздалась команда:
 — Стой! Цепь замерла.
 Я тут же опустился на колени, соляная корка царапнула бедра. Даже под защитой капюшона я старался не открывать глаза и не шевелить ни шеей, ни кистями рук, чтобы не тревожить ошейник и наручники, под которыми саднило горящее, разъеденное мясо. Я очень боялся потерять сознание. Те, с кем это случалось, в себя уже не приходили. Стражники не церемонились с выбившимися из сил.
 Соль въелась во все поры моего тела.
 Над головой палило солнце, в Тахари стояла поздняя весна. Температура соляной корки достигала примерно ста шестидесяти градусов по Фаренгейту. Температура воздуха колебалась от ста двадцати до ста сорока градусов. Походы на Клим никогда не предпринимают летом. Только зимой, осенью и весной, чтобы хоть кто-то дошел до конца.
 Я поднял голову к солнцу и еще крепче зажмурил глаза от наполнивших капюшон красноты, жара и сияния. Я опустил голову вниз. Даже сквозь плотную ткань чувствовался отражаемый соляной коркой жар.
 Курии будут довольны, подумал я, узнав, что Тэрл Кэбот тянет срок в Климе. Вот уж порадуются. За мой ошейник по-прежнему был заткнут кусочек шелка, вне всякого сомнения уже выгоревший на солнце.
 Вдоль цепи пронесся кайил, я слышал, как царапают по соляной корке острые когти.
 — Убейте нас! Убейте! — снова закричал человек. Он шел на несколько ошейников позади меня.
 Еще один кайил пробежал в голову цепи. Я стиснул кулаки. Я не знал, переживу ли еще один день. Но я должен был это сделать. За мой ошейник заткнут кусочек надушенного шелка.
 — Убейте нас! Убейте! — кричал человек.
 — Их слишком много, — сказал кто-то из охранников.
 — Сменить ошейники? — спросил кто-то.
 — Нет! — завопил человек. — Нет! Охранники знали, где вода. Мы — нет.
 Казалось, прошла целая вечность, пока мы стояли на коленях в соляной корке. Спустя несколько енов я услышал рядом с собой шаги человека. Кто-то шел к цепи. Я напрягся Неожиданно цепь впереди меня дернулась, но звука я не слышал. Затем цепь снова провисла. От ярости у меня потемнело в глазах, я поднялся на ноги, натягивая цепь шеей и ничего не видя из-за капюшона.
 — На колени! — гаркнул кто-то.
 Я покорно выполнил приказ. Я ничего не видел в капюшоне. Я стоял на коленях, закованный в цепи раб на соляной корке. Я даже не мог поднять рук. Я был абсолютно беспомощен.
 — Нет! — крикнул кто-то. — Нет!
 Цепь дернулась и натянулась, на этот раз сзади. Я слышал, как чьи-то ноги загребают и скользят по соляной корке. Раздался еще один крик, цепь снова дернулась и задрожала. Люди пошли дальше.
 — Я не нашел воду, — сказал Хамид.
 — Это не имеет значения, — ответил другой голос.
 Мы стояли на коленях на соляной корке. В нескольких футах от меня кто-то затянул песню.
 Еще один человек подошел к цепи. Я слышал, как отстегивали ошейники спереди и сзади от меня.
 Спустя некоторое время я услышал хлопанье крыльев. Поход на Клим сопровождали прилетевшие издалека огромные черно-белые птицы с длинными изогнутыми клювами, хорошо приспособленными для вырывания лакомых кусков из мертвого тела.
 Птицы гортанно заклекотали, очевидно потревоженные пробежавшим кайилом. Это заады.
 — Рабы, встать! — раздалась команда.
 По моей спине дважды хлестнули плетью. Я ничего не имел против. Я мог чувствовать. По телу заструилась кровь. Боль была острой, яркой и глубокой. Я не возражал против боли, потому что мог ее чувствовать. Меня охватил бешеный восторг. Я оставался живым. Плеть опустилась еще раз. Я засмеялся, поднялся на ноги и выпрямился.
 — Рабы, вперед, марш! — услышал я и шагнул левой, а потом правой ногой. Идти надо именно так, чтобы цепь натягивалась равномерно. Она стала еще тяжелее, но нести ее было легче, ибо я оставался в живых. Меня больше не волновали ни въевшаяся в тело соль, ни жара. Достаточно того, что я жив. Как глупо, неожиданно подумал я, желать еще' чего-либо. Ну, чего еще можно желать? Разве что здоровья, и чести, и еще рабыню, чтобы лежала возле ног. Я шел вперед, между пирующими птицами, я снова шел в Клим. Я напевал про себя простенькую мелодию, которую никогда не забуду, боевую песенку северного города Ко-ро-ба.
 Спустя четыре дня, когда мы снова поднялись на холм, раздалась команда: «Стой!»
 — Не убивайте нас! Не убивайте! — отчаянно завопил кто-то. Я узнал голос. То кричал человек, который всю дорогу молил о смерти. После того как мы остановились на холме в полдень четыре дня назад, он не кричал ни разу. Я даже не знал, что он еще жив.
 Мимо проскакал кайил.
 Я слышал, как расстегивают ошейники. Капюшон не позволял ничего видеть. Шелковый платок из моего ошейника давно выдернули. По приказу Хамида его затолкали под кандалы на левой руке. Я чувствовал шелк в круговой ране на запястье. Кто-то вставил тяжелый ключ в замок моего ошейника. Замок забили песок и соль. Ключ долго не проворачивался, затем со скрежетом освободил стягивающий болт. Ошейник и цепь с лязгом упали на соляную корку. Стражник перешел к следующему пленнику.
 Никто не бежал из цепи.
 — Дальше с кайилами нельзя, — сказал кто-то.
 Несколько минут мы стояли на месте. Под кожаными ремнями на ногах хлюпала кровь. Я старался не шевелить руками.
 Затем кто-то развязал ремни капюшона. К моему изумлению, его тут же сдернули, и я закричал от неожиданной боли. В глаза ударил невыносимо яркий белый свет; горячий, безжалостный свет, режущий глаза, как сотни острых клинков.
 Щурясь от ослепительного солнца, я огляделся и едва удержался на ногах. Осталось всего двадцать пленников Меня передернуло от ужаса.
 Хамид вытер лезвие о гриву кайила и вложил ятаган в ножны. Было невыносимо жарко. Мы стояли на вершине холма, внизу простиралась широкая плоская долина.
 — Вон там, — вытянул руку Хамид. — Видишь?
 — Да, — сказал я.
 Вдали, на расстоянии пяти пасангов, в огромном котле белой соляной корки, стояли низкие белые здания, сложенные из грязевых кирпичей.
 — Клим, — произнес Хамид.
 — Я пережил поход на Клим! — воскликнул какой-то пленник и затрясся от рыданий. — Я дошел до Клима! — Это был человек, который молил, чтобы нас убили. Тот самый, который замолчал после полуденной остановки четыре дня назад.
 Мы смотрели друг на друга. Тела были дочерна обожжены солнцем. Кожа во многих местах полопалась. Под ней виднелись пятна новой розовой кожи. Шеи были ободраны до мяса, сквозь кожаные ремни на ногах сочилась кровь. Последние дни нам не давали соли, многие дергались в судорогах и качались от слабости. Но все старались держаться прямо, ибо мы дошли до Клима.
 Двадцать человек.
 Пленника, с которого первым сняли цепи, толкнули в спину, и он заковылял вниз по склону в направлении далеких домишек.
 Стражники по одному расковывали рабов. Никому не пришло в голову бежать в пустыню. Люди обреченно брели в Клим. Больше идти было некуда.
 Расковали человека, который кричал: «Я дошел до Клима!» Он бегом кинулся вниз по склону, падая и снова поднимаясь.
 Освободили меня и Хассана. Поддерживая друг друга, мы побрели вслед за другими рабами. По дороге мы натолкнулись на чей-то труп. Это оказался тот самый пленник, который радостно кричал, что дошел до Клима. Мы перевернули бездыханное тело.
 — Он мертв! — сказал Хассан.
 Поддерживая друг друга, мы поднялись на ноги.
 До Клима дошло девятнадцать человек.
 Я обернулся и посмотрел на Хамида, воина, состоящего на службе Хранителя Дюн, соляного убара, но выдававшего себя за верного помощника Шакара, предводителя отряда аретаев Поднимая тучи соляной пыли, Хамид развернул кайила и скрылся из виду за гребнем холма.
 Я посмотрел на безжалостное солнце. Казалось, оно никогда не скроется за горизонтом.
 Затем я посмотрел вниз.
 На левой руке болтался выцветший под палящими лучами кусочек рабского шелка. Он все еще хранил запах духов невольницы, которая хорошо послужила куриям, дала против меня ложные показания в Девяти Колодцах, а потом послала мне свой подарок, пропитанный духами платочек, чтобы я не забыл ее в Климе. Я нескоро забуду красотку Веллу. Я хорошо ее запомнил.
 Я снова взглянул на солнце и с горечью отвернулся. Пора выбросить эту сучку из головы. В конце концов, она просто рабыня, кусок мяса в ошейнике.
 Надо было думать об интересах Царствующих Жрецов. Башню из стали мы с Хассаном так и не нашли. Это дело мы провалили.
 Подобной горечи я не испытывал давно.
 Я побрел вслед за Хассаном, ковылявшим по соли в сторону Клима.




 Глава 15. Т'ЗШАЛ


 В Климе, как и в других подобных ему районах, соль является основой промышленности. Здесь трудятся тысячи подневольных людей, пленников пустыни. В Климе есть своя вода, но в плане продовольствия он полностью зависит от торговых караванов. Продукты привозят в разбросанные на расстоянии нескольких пасангов склады, откуда их позже забирают соляные рабы и доставляют на территорию приисков. Подобным же образом рабы выносят на своих спинах соляные цилиндры в специальные хранилища, откуда их забирают доставившие провизию караваны. Цилиндры изготавливаются по стандарту, каждый равен десяти стоунам, или горианскому весу, соответствующему примерно сорока земным фунтам. Средний кайил способен нести десять таких цилиндров, по пять с каждой стЬроны. Сильное животное берет шестнадцать, по восемь на бок. В любом случае груз должен быть сбалансирован, иначе его невозможно нести по пустыне. В основном в Климе добывают белую соль, хотя на некоторых шахтах окислы железа придают ей красный цвет. Этот сорт называется красная соль Касры, потому что ее свозят в Касру, порт в месте слияния Верхнего и Нижнего Файена.
 В геологическом прошлом Гор представлял собой огромный соленый океан или несколько океанов, от которых остались крупные залежи соли. Не исключено, что много веков назад вследствие сейсмических потрясений часть океана отделилась или распалась на множество мелких соленых озер. По другой версии, эти моря всегда были изолированы. Никто не знает, как все происходило. В соляных районах соль встречается в твердом виде и в растворах. Наиболее известен своими приисками Клим. Здесь ведут добычу как открытым, так и закрытым способами. Благодаря смещению пород встречаются целые кубические пасанги спрессованной соли, в которых прорывают настоящие тоннели. Многие месторождения находятся глубоко под поверхностью Тахари. Шахтеры проводят в них по нескольку недель. В некоторых местах соляные Залежи выходят на поверхность, и соль добывается как в обычных открытых карьерах. Местами соляные горы достигают в высоту шестисот футов. Большая же часть соли в Климе находится в виде растворов. Здесь сохранились подземные моря и озера, представляющие часть некогда бурлившего на поверхности океана. Их питают подземные реки. Растворенную соль добывают двумя способами. Когда раствор находится неглубоко, его выкачивают через пробуренную скважину, а если пробурить скважину невозможно, раствор вычерпывают рабы. Существует две технологии бурения: система двойных и раздельных труб. Система двойных труб предусматривает закачивание в подземную пещеру свежей воды, которая вытесняет тяжелый соляной раствор. Раствор поднимается на поверхность через вторую, или внутреннюю, трубу.
 Раздельные трубы действуют примерно так же, только находятся не одна в другой, а на расстоянии нескольких ярдов. Специалисты считают добычу при помощи раздельных труб наиболее эффективной. Преимуществом двойных труб является то, что бурить приходится только одну скважину. Обе технологии основаны на применении насосов. Но большая часть соли в Климе добывается в знаменитых соляных пещерах. Пещеры подразделяются на «открытые» и «закрытые». В закрытые люди спускаются на плотах или по узким проходам. Там они наливают растворы в бурдюки, которые затем поднимаются наверх при помощи установленных на поверхности воротов.
 «Сборочный» сосуд напоминает перфорированный конус с рукояткой, к которой привязана веревка. Его протаскивают через раствор и поднимают, после чего вода выливается, а соляная жижа и крошка остаются в сосуде. Затем все, что осталось, выливают в огромные деревянные ванны. Из ванн смесь попадает в закрепленные на крючьях бурдюки. Кое-где встречаются «открытые» соляные пещеры, подпитываемые подземными источниками или реками, без воды из которых они мгновенно бы высохли, учитывая температуру Тахари. В открытых пещерах смертность рабов особо высока. Те же самые источники, которые питают соляные ямы, образуют колодцы и ключи с пресной водой в тех местах, где нет залежей соли. Солоноватый привкус сохраняется, в Тахари вообще не бывает воды без привкуса, но пить ее можно без предварительной очистки. Кстати, наличие соли в питьевой воде имеет свой смысл; благодаря ему частично восстанавливается соляной баланс в организме людей и животных. Соль, как и вода, необходима для жизни. Потеть в Тахари опасно. Этим, вероятно, и объясняются размеренные, неторопливые, грациозные движения кочевников и обитающих в пустыне животных. Тяжелые одеяния жителей Тахари предотвращают потерю влаги, а кроме того, не позволяют испариться с поверхности кожи уже выступившему поту. В пустыне можно потеть только там, где много воды и соли.
 Помимо шахт и ям, на соляных промыслах много складов и конторских помещений, где ведется учет добываемой и отправляемой в отдаленные районы соли. Существует также обрабатывающая промышленность, большие площади отведены для переработки соли и придания ей различных степеней качества. При помощи сложной системы котлов и труб из соли выпариваются остатки влаги. Затем соль поступает в формовочные цеха, где ей придают форму огромных цилиндров, которые впоследствии связывают и грузят на кайилов. На каждом цилиндре указывается степень качества, название района и имя старшего мастера смены.
 Само собой разумеется, в Климе много жилых и подсобных помещений, кухонь, столовых, казарм для рабов, дисциплинарных ям, мест сбора, кузниц, мастерских и больниц.
 В определенном смысле Клим напоминает нормальный населенный пункт. Между тем от обычного города его отличают две главные особенности: здесь нет ни детей, ни женщин.
 Когда до Клима осталось совсем немного, Хассан сказал:
 — Спрячь платок в трещине.
 — Зачем? — опешил я.
 — Это невольничий шелк, — пояснил Хассан, — к тому же он до сих пор сохранил запах женщины.
 — Ну и что? Почему я должен его прятать?
 — Потому, что в Климе тебя за него убьют.
 Возле первого низенького облупленного домика я затолкал кусочек шелка в трещину в соляной корке.
 Говорил Т'Зшал, старший отделения 804.
 — Вы можете покинуть Клим, когда вам заблагорассудится, — объявил он. — Здесь никого не держат против воли.
 Мы сидели голые на полу какого-то сарая. Все были связаны за шеи легкой веревкой. С такими путами могла бы справиться и слабая девушка. Между тем ни один человек не попытался ее сорвать и устремиться на свободу.
 — Я не шучу, — подчеркнул Т'Зшал.
 Мы прожили в Климе уже четыре дня. Кормили вполне сносно, поили вдоволь. Держали нас в тени. Сразу же после прихода из пустыни нас связали легкой веревкой, чтобы мы держались вместе. Нам запретили ее снимать, и мы повиновались. Четверых, как бы то ни было, пришлось освободить. Эти люди умерли от перегрева после марша на Клим. Таким образом, в конечном итоге от всей нашей группы осталось пятнадцать человек.
 — Я вполне серьезно! — повторил Т'Зшал и рассмеялся.
 Он носил походные сапоги, штаны из мешковины, красный широкий кушак, за который был заткнут изогнутый кинжал. Волосатая грудь оставалась обнажена. Т'Зшал носил бороду. Он никогда не расставался с хлыстом — символом его власти над нами. За ним с кривыми ятаганами в руках стояли два стражника в плоских тюрбанах из репса. Сквозь дыру в потолке в сарай проникал тусклый свет.
 — Можете идти, — сказал он.
 Т'Зшал распахнул дверь. Мы увидели сверкающую под солнцем соляную корку пустыни.
 — Идите! — расхохотался он. — Идите! Ни один человек не пошевелился.
 — Ага, — произнес он. — Вы решили остаться. Это ваше право. Хорошо, я с ним соглашаюсь. Но если вы остаетесь, вам придется соблюдать мои условия. — Он вдруг резко щелкнул кнутом. — Это ясно?
 — Да! — поспешно откликнулись несколько человек.
 — На колени! — рявкнул Т'Зшал. Мы повалились на колени.
 — Вопрос в том, разрешат ли вам здесь остаться, — сказал он. Несколько человек обменялись недоуменными взглядами.
 — Может быть, да, а может быть, и нет, — произнес Т'Зшал. — Как вы уже поняли, решать буду я. — Он свернул хлыст в кольцо. — Право остаться в Климе надо еще заслужить, — сказал он. — Вы должны усердно работать. Кроме того, вы должны мне нравиться. Очень нравиться.
 Он уже не спрашивал, понятно нам или нет. Нам было понятно.
 — Значит, мы имеем право уйти, когда захотим? — уточнил Хассан.
 Т'Зшал уставился на него. Мне показалось, что он пытается сообразить, нормален Хассан или нет.
 — Да, — сказал он наконец.
 — Ну и отлично, — улыбнулся Хассан.
 — В Климе мало кожи, — сказал Т'Зшал. — И очень мало бурдюков. А те, что есть, равны одному талу. Кстати, их охраняют.
 Тал равняется приблизительно двум галлонам. Таловый бурдюк действительно мал. Такими обычно пользуются кочевники, выпасающие верров вблизи лагеря. В походы маленькие бурдюки не берут, разве что их приторачивают к седлам разведчики.
 — Уж не собираешься ли ты, — повернулся к Хассану Т'Зшал, — своровать несколько бурдюков, наполнить их водой, предварительно сразившись со стражей, и убежать в пустыню?
 Было совершенно ясно, что идущему через пустыню человеку не под силу тащить с собой нужное количество воды.
 — Просто спросил, — пожал плечами Хассан.
 — Наверное, ты считаешь себя очень сильным? — прищурился Т'Зшал.
 — Я дошел до Клима.
 — Мы все дошли до Клима. — При этих словах Т'Зшала рабы удивленно подняли головы.
 — Здесь нет ни одного человека, — раздельно произнес надсмотрщик, — который бы не проделал этот путь. — Т'Зшал обвел нас торжествующим взглядом. — Мы все здесь рабы соли и пустыни. Мы добываем соль для свободных людей, и за это нас кормят.
 — Даже соляной мастер? — спросил Хассан.
 — Он тоже много лет назад голым пришел в Клим. Здесь продвигаются благодаря сноровке и стали. Здесь все обустроено нами, рабами, мы управляем жизнью так, как считаем нужным. Пока добыча и поставка соли идет нормально, никто не вмешивается в наши дела. Мы существуем автономно.
 — А мы? — снова спросил Хассан.
 — Вы, — осклабился Т'Зшал, — истинные рабы, ибо вы рабы рабов.
 — Значит, ты пришел сюда в капюшоне? — не унимался Хассан.
 — Все пришли сюда в капюшонах, — ответил Т'Зшал, — даже соляной мастер.
 Я видел, как приуныл Хассан. Он, безусловно, планировал захватить заложником стражника, может быть, Т'Зшала или старшего смены, а может, и самого соляного мастера, чтобы они показали дорогу из Клима. Теперь же выяснилось, что ни один человек для этой роли не подходит.
 В общих чертах мы все знали, что Красный Камень, касбах соляного убара, и прочие места находятся к северо-западу от Клима, но без знания точного направления, караванных дорог и колодцев эта информация теряла смысл. Даже при однодневном походе без выверенных ориентиров можно отклониться в сторону от оазиса на несколько пасангов.
 Чрезвычайно важно знать точный маршрут.
 И вот выяснилось, что его в Климе не знает никто. Свободные предусмотрели все.
 Более того, для лучшей конспирации соляные районы не отмечались на общедоступных картах и атласах. Еще одна предосторожность с целью сохранить монополию на соль, как будто сама пустыня не обеспечивала достаточной охраны.
 — Никто, ребята, не знает дороги из Клима, — грустно сказал Т'Зшал и на мгновение показался обыкновенным человеком, а не старшим казармы. — Можете считать, что дороги из Клима вообще нет.
 — Дорога есть, — сказал Хассан. — Надо только ее найти.
 — Желаю удачи! — рявкнул Т'Зшал и кнутом указал на дверь. — Иди!
 — Я предпочитаю некоторое время побыть здесь, — от ветил Хассан.
 — Это большая честь для моей казармы, — сказал Т'Зшал и склонил голову.
 Следуя тахарскому обычаю, Хассан тоже поклонился, принимая комплимент.
 — На всякий случай запомни, — нахмурился Т'Зшал, — своим уходом ты сильно нас опечалишь. Впредь можешь не рассчитывать на гостеприимство. Мало кто возвращается в Клим. Из тех, кто возвращается, мало кто выживает после дисциплинарных ям, а те, кто выживает, попадают на открытые месторождения. — Он поднял кнут, любуясь его грациозным изгибом. Оружие Т'Зшала походило на змею с множеством клыков. Кожаное кнутовище усыпали зазубренные стальные крючки.
 — Клим, — медленно произнес Т'Зшал, — покажется вам страшным и жестоким местом. Может, так оно и есть. Не знаю. Я забыл другие места. И все же я думаю, он мало чем отличается от городов на другой стороне горизонта. Здесь, как и во всем мире, есть люди, которые бьют других кнутом, и те, которые копают ямы и умирают. — Он окинул нас пристальным взором. — В этой казарме кнут держу я.
 — Что надо, — спросил я, — чтобы стать старшим казармы?
 — Надо убить меня, — ответил Т'Зшал.




 Глава 16. МЫ С ХАССАНОМ СОГЛАШАЕМСЯ СОПРОВОЖДАТЬ Т'ЗШАЛА


 В левой руке я удерживал свернутую в кольцо веревку, привязанную к железному ведру с дырками. Я плыл на плоту в соляном растворе в глубокой прохладной пещере. По углам суденышка горели маленькие масляные лампы, привязанные к колышкам. Кроме них и ламп на других плотах, никаких источников света в пещере не было. Вдали слабо светились тусклые огоньки. Ближайший плот находился на расстоянии около двухсот ярдов, самый дальний плыл в одном пасанге. Местами мы могли видеть над головой потолок пещеры, потом он терялся в непроглядной темноте. По моим прикидкам, глубина озера составляла не менее четырехсот футов.
 Я швырнул ведро в темноту, шнур раскрутился, и ведро исчезло под водой. Вместе со мной на плоту находилось восемь человек, трое с ведрами, такие же, как и я, «сборщики», четверо управлялись с шестами, и один человек стоял на руле. Сборщики и шестовики периодически менялись местами. Рулевой задавал направление при помощи руля на корме. Шестовики обеспечивали движение судна. Шесты весом в двадцать футов имели утяжеление на конце. Если такой шест отпустить, он примет вертикальное положение и будет торчать из воды на один ярд. Если бы не утяжеление, шесты было бы невозможно удержать под водой. Как правило, глубина соляных озер не превышает десяти — пятнадцати футов, хотя попадаются места, где достать до дна невозможно. Тогда пользуются веслами, которых на каждом плоту по четыре штуки. Надо сказать, что двигать тяжелую, неуклюжую посудину при помощи весел чрезвычайно непросто и нудно. Плот достигает двенадцати футов в ширину и около двадцати четырех или двадцати пяти футов в длину. На каждом плоту есть рама, внутри которой размещены емкости для хранения раствора: огромные деревянные ванны высотой в один ярд и диаметром в четыре фута. Всего таких ванн четыре, располагаются они либо по периметру, либо по центру. На нашем плоту ванны располагались по периметру. Такое расположение удобно при разгрузке, зато центральное обеспечивает более полное использование поверхности палубы, что позволяет увеличивать численность экипажа.
 Я подождал, пока ведро опустится на дно. В доках ванны с солью снимаются с плотов при помощи лебедок и противовесов. Эту операцию совершает команда судна. В подвешенном состоянии ванны опрокидываются в огромные подъемные мешки. Их грузят на тележки, которые по оббитым железом деревянным рельсам доставляют к подъемнику. Наверху мешки снимают с крючьев, опустошают и возвращают вниз. Подъемный трос не может сорваться даже под действием груза, поскольку сложные шестеренчатые передачи позволяют всему механизму вращаться только в одну сторону.
 Когда нет необходимости менять направление движения, рулевой держит в руках копье. Мы в пещере не одни. Перебирая руками, я подтянул ведро к плоту. К моему изумлению, в соляных пещерах, представляющих настоящую цепь подземных морей, есть жизнь. Я предполагал, что без солнечных лучей невозможен фотосинтез, а значит, не может образоваться даже простейшая цепь питания. Кроме того, высокая концентрация соли не должна была позволить развиться каким-либо формам жизни. В воде не тонуло даже человеческое тело. Для того чтобы уравновесить выталкивающую силу раствора, шесты специально утяжеляли. Я был абсолютно уверен, что подземные озера стерильны, и в этом я сильно ошибался.
 — Смотрите! — крикнул стоящий рядом со мной сборщик. Все кинулись на нашу сторону. Под водой двигалось крупное существо. Рулевой выставил копье и замер.
 Я медленно выбирал из воды железное ведро с дырками. Вода струилась из отверстий тоненькими ручейками, заливая доски плота и стекая обратно в озеро. Затем я опорожнил ведро в стоящую слева от меня огромную деревянную ванну. Больше я не опускал ведро в глубину. Вместе с остальными я застыл, зачарованно глядя на воду.
 На черной поверхности озера дрожали и переливались желтые огоньки наших ламп.
 — Вон он! — крикнул кто-то.
 Колебания воды, вызванные движением плота, шестов и ведер, нередко привлекают внимание лелтов. Они улавливают их при помощи чрезвычайно чувствительных рецепторов. Мне всегда казалось, что слепые от рождения лелты тянутся к теплу наших ламп. Они вытягивали из воды безглазые головы и вращали папоротникообразными волокнистыми усиками. Средний лелт достигает от пяти до семи дюймов в длину, у него белое тело и продолговатые плавники. Плывет он мягко и медленно, стараясь не тревожить воду и не выдавать своего присутствия. Ему есть от кого прятаться и за кем охотиться. Интересно устроен мозг лелта. В нем находится чрезвычайно чувствительный центр ориентации по запахам, а также два центра, улавливающие вибрацию. Между ними расположен огромный центр равновесия, или «внутреннее ухо». Зато зрительный центр недоразвит и представляет собой слабое генетическое воспоминание об отмершей в ходе эволюции функции.
 Помимо лелтов, нередко попадались такие же белые, продолговатые и слепые саламандры. Подобно лелтам, они обладают способностью впадать в длительную спячку, что весьма полезно для обитателей водоемов, лишенных обильной пищи. В отличие от лелтов, у саламандр имеются длинные, похожие на стебельки, ноги. Поначалу я их путал, пока не научился отличать саламандр по видоизмененным продолговатым жабрам, действительно напоминающим усики. У лелтов тоже есть жабры, но у них они расположены на нижней части челюсти, как у обычных рыб. Подобно усикам-рецепторам лелтов, жабры саламандр воспринимают вибрацию воды, хотя значительно уступают рецепторам лелтов в чувствительности. Охотятся саламандры и лелты на одних и тех же существ. Нередко саламандры просто сопровождают лелтов, зная, что те рано или поздно выведут их на добычу. С другой стороны, ноги позволяют саламандрам доставать пропитание в недоступных для лелтов местах. Кроме того, благодаря им саламандры могут передвигаться на большие расстояния, почти не затрачивая энергии. В среде, где пищи катастрофически не хватает, сохранение энергии приобретает огромное значение. Длинные тонкие ноги дают саламандрам возможность вытягиваться и «обозревать» большие территории. В некотором смысле это напоминает прямохождение у человека, благодаря которому он значительно увеличил площадь обзора, что важно не только для нахождения добычи, но и для своевременного обнаружения опасности.
 Однако не лелты и не саламандры вызывали наше беспокойство.
 — Вон! — кричал человек. — Вон он опять! — Я так ничего и не увидел.
 В пещерах нет естественного света, а значит, нет и фотосинтеза. Без фотосинтеза невозможно поглощение углекислого газа, образование Сахаров и начало питательной цепи. Как бы то ни было, питание попадает в пещеры в форме органических остатков. Эти остатки проникают в пещеры вместе с пресной водой, которая просачивается по бесчисленным трещинам и разломам, а иногда даже сквозь пористые камни. Вместе с ними в подземные моря попадают и всевозможные бактерии, содержащиеся в органических соединениях. Эти бактерии идут в пищу простейшим, которых в свою очередь пожирают черви, которыми питаются маленькие слепые рыбешки, лелты и саламандры. На них питательная цепь не обрывается. И не они вселяют страх в добывающих соль рабов.
 — Неужели Старик? — выдохнул кто-то.
 — Не знаю, — произнес другой. Рулевой застыл с копьем наготове.
 — Вон он!
 Тогда и я увидел шевелящуюся под водой громадину. Лелты и саламандры прыснули во все стороны. Затем существо исчезло. Водная гладь успокоилась.
 — Ушел, — прошептал кто-то.
 — Это был Старик? — спросил собиратель.
 — Не знаю, — произнес рулевой с копьем. Вот уже больше года, как Старика в пещере не видели.
 — Смотрите! — крикнул я.
 На этот раз существо подошло ближе, до него оставалось не более десяти футов. Мы успели разглядеть широкую тупую белую голову, лишенную глаз. Затем, плеснув хвостом и плавниками, чудовище ушло под воду.
 — Это Старик, — пробормотал рулевой и побледнел, как стена. На спине чудовища, возле большого плавника, виднелся длинный шрам. Часть плавника некогда вырвали ударом копья.
 — Он вернулся, — сказал кто-то.
 Вода не колыхалась. Поверхность озера застыла.
 — Давайте собирать соль, — сказал один из рабов.
 — Подождите, — рулевой поднял руку — Смотрите. Более четверти ана мы ничего не делали.
 — Ушел, — произнес кто-то.
 — Надо выполнять план, — проворчал собиратель.
 — Все, начали собирать соль, — распорядился рулевой. Мы взялись за ведра и веревки и возобновили работу.
 — Лелты так и не вернулись, — задумчиво произнес рулевой, обращаясь ко мне.
 — Что это значит? — спросил я.
 — То, что Старик еще с нами, — сказал он, вглядываясь в темную воду. Помолчав, он добавил: — Надо собирать соль.
 Я снова забросил ведро и веревку.
 Становилось поздно.
 Масло в лампах по углам плота выгорело почти до конца.
 Скоро все погрузится во тьму.
 Я думал о том, как бежать из Клима. Даже если удастся достать воду, человеку не под силу унести столько бурдюков, сколько понадобится, чтобы добраться до ближайшего источника. Даже если удастся уйти достаточно далеко, нет никакой гарантии, что выйдешь точно к Красному Камню или другому оазису. Попавшие в Клим по воле своих свободных хозяев не знали дороги обратно. Мне вспомнился несчастный раб, вышедший из пустыни к нашему каравану. Его использовали для жестокой потехи, а потом прикончили. Поговаривали, что еще никому не удалось выбраться из Клима.
 Я думал о войне между Царствующими Жрецами и куриями. Все это вдруг показалось мне страшно далеким.
 Он появился неожиданно, выскочив из воды в пяти футах от меня. Отчаянно завизжал угодивший в острые челюсти раб. Голова чудовища достигала ярда в ширину, на месте глаз белели страшные провалы. Плот закачался от удара, одна лампа погасла, рулевой отчаянно закричал:
 — Шесты! Шесты!
 Издалека донесся еще один дикий крик, потом все стихло. Благодаря высокому содержанию соли в воде, соляная акула, когда не охотится, плывет, наполовину высунувшись из воды.
 — Я не достаю до дна! — в панике крикнул один из рабов.
 Плот несло по течению.
 — На весла! — заорал рулевой.
 Шестовики схватили широкие весла, хранящиеся возле деревянных ванн. Погасла еще одна лампа. Плот медленно разворачивался. На нем горело только две лампы.
 — Эй, вы! — крикнул рулевой сборщикам. — Хватайте шесты!
 Мы тут  же исполнили команду. Наша надежда заключалась в том, что гребцам удастся выгрести на то место, где мы сможем отталкиваться шестами от дна.
 — Теперь точно ушел, — сказал один из гребцов.
 — Это Старик, — произнес рулевой. — Снаружи смеркается.
 До меня неожиданно дошло, чего он так опасался. В пещере было мало еды. Когда есть на кого охотиться, надо охотиться. Всегда можно вернуться к ранее убитой добыче и отогнать надоедливых лелтов. Слепая соляная акула, словно повинуясь древнему инстинкту, охотилась исключительно на рассвете и в сумерках. Длинное мерзкое чудовище следовало ритму часов, заведенных четверть миллиона лет назад, когда его предки охотились в залитом солнечным  СВ етом море.
 — Поторапливайтесь! — кричал рулевой. — Поторапливайтесь!
 Погасла третья лампа. Теперь утлое суденышко освещалось только одной лампой на корме. Наконец погасла и она.
 Мы оказались в кромешной тьме. Где-то совсем рядом, а может быть, прямо под нами плавал Старик.
 Не было ни луны, ни даже звезд. Там, где мы находились, ничего не разглядел 'бы даже курия. Команда плота застыла, Прислушиваясь к миру Старика.
 Он атаковал быстро и неожиданно. Мы лишь почувствовали, как забурлило соленое море, после чего двадцатифутовое  тело рухнуло обратно в воду.
 Все снова стихло.
 Затем раздался глухой удар по дереву, Старик атаковал плот снизу. Плот накренился, но не перевернулся. Мы отчаянно вцепились в деревянные ванны. Плот еще дважды сотрясало страшными ударами.
 Прошло более четверти ана. Мы решили, что Старик ушел. И тогда совершенно неожиданно кормовая часть плота ушла под воду. Отчаянно закричал человек, молотя веслом по высунувшейся из воды тяжелой голове.
 Более часа все было спокойно. Затем из воды вылетело огромное тело и рухнуло поперек плота, извиваясь и нанося удары хвостом. Трещало дерево, разламывались корыта, я слышал, как визжали и шлепались в воду сбитые ударами люди.
 Я бросился на живот и вцепился в остатки деревянных креплений. Тьму наполнили ужасные крики. Я понял, что на этот раз пострадало несколько человек.
 — Ничего не вижу! — кричал кто-то.
 Еще четыре раза чудовище бросалось на плот. Один раз оно прокатилось по мне. Я вжался в пол, изо всех сил стараясь удержаться за расщепленное дерево. Кожа монстра, в отличие от грубой и шершавой шкуры акул, живущих в открытых морях, оказалась гладкой и скользкой, ее покрывал тонкий слой бактериальной слизи.
 — Где вы? — донеслось вдруг из воды.
 — Здесь! — закричал я. — Плот здесь! — Я поднялся на колени, радуясь тому, что в живых остался еще кто-то.
 — Помогите! — кричали из воды. — Помогите!
 Два человека пытались выбраться из воды на плот. Один из них вдруг закричал. Второй забрался на палубу и заметался из стороны в сторону.
 — Успокойся! — крикнул ему я.
 — Спасайся! — ответил он и бросился в воду.
 — Назад! — кричал я, сообразив, что он решил вплавь добраться до доков, до которых оставалось около четырех пасангов. Несчастный не обернулся даже после того, как я несколько раз крикнул ему, что он плывет не в ту сторону.
 — Ну и дурень, — раздался рядом спокойный голос.
 — Хассан! — обрадовался я.
 — Помогите! — донеслось из темноты.
 Я нащупал шест, протянул его в сторону голоса, и на борт выбрался человек. Я попытался таким же способом спасти второго, но Старик стащил его с шеста.
 Я увидел огни второго плота. Он шел к нам на помощь. На носу с копьем наготове стоял Т'Зшал.
 Плоты мягко ударились друг о друга. Мы перебрались на другой плот.
 — Один человек в воде, — сказал я Т'Зшалу — Он поплыл туда.
 — Идиот, — пожал плечами Т'Зшал и, помолчав, добавил: — Значит, Старик вернулся?
 Рулевой кивнул.
 — Надо плыть назад, — сказал шестовик с плота Т'Зшала. Т'Зшал посмотрел на нас. Спаслись мы с Хассаном,
 рулевой и человек, которого я вытащил из воды. Я не знал, удалось ли выжить прыгнувшему за борт. Думаю, что нет.
 — Надо немедленно плыть назад в доки, — повторил шестовик.
 Т'Зшал задумчиво смотрел на воду.
 — Старик снова с нами, — сказал он наконец. — Он не забыл свои трюки.
 — Давайте возвращаться, — перебил его шестовик.
 — В воде остался один из моих людей, — произнес Т'Зшал и указал в ту сторону, куда шестовикам следовало толкать плот.
 Те заворчали, но не посмели ослушаться старшего казармы.
 Сам Т'Зшал занял позицию на носу судна, держа наготове копье.
 Спустя ан он нашел своего человека.
 — Привет! — донеслось из воды.
 — Привет! — откликнулся Т'Зшал и помог пловцу выбраться на палубу.
 — Я очень долго плыл, — сказал тот.
 — Я знаю, — ответил старший казармы и уложил его на доски.
 Пловец уже забыл и о Старике, и о том, что с ним произошло. Он спал.
 — Возвращаемся в доки, — приказал Т'Зшал. Тяжелый плот развернулся и поплыл в сторону доков. Мы с Хассаном переглянулись. Мы передумали убивать
 Т'Зшала.
 — Завтра вечером, — объявил Т'Зшал, — я сюда вернусь.
 — Я пойду с тобой, — сказал я.
 — И я тоже, — добавил Хассан.




 Глава 17. О ТОМ, ЧТО ПРОИЗОШЛО В ПЕЩЕРЕ


 Думаю, в тот вечер на плоту не было ни одного человека, который за все время не потерял хотя бы одного друга в зубах Старика.
 — Мы начинаем охоту на Старика, — объявил Т'Зшал. Он собирал свой отряд по пещерам, складам, очистным сооружениям. В добровольцах недостатка не было. Даже в главном Хранилище Клима — квадратном приземистом здании, где держалось оружие, нашлись люди, пожелавшие сразиться с чудовищем. На флагштоке Хранилища, словно бросая вызов испепеляющему солнцу, подземным пещерам и самой пустыне, развевался флаг Клима, — гордое полотнище с плетью и ятаганом. Никого не принуждали и не запугивали. Было много умудренных опытом, обожженных до черноты людей, рассудительных и зрелых. Все они жили рабами, и каждый из них хотел почувствовать себя свободным человеком.
 — Мы идем на Старика, — повторял Т'Зшал. Он произносил эти слова в пещерах, складах, на очистных сооружениях. — Мы идем охотиться на Старика. — И люди откликались.
 Думаю, в тот вечер на плоту не было человека, который за все время не потерял хотя бы одного друга в зубах Старика.
 — Разбудите меня, — приказал Т'Зшал, — когда уйдут лелты.
 Плот замер в черной воде далеко от доков. Мы упирались шестами в дно, стараясь удержать его на месте. Человек, который работал рулевым во время нападения Старика, и в этот раз стоял на руле. Кроме него, из прежней команды остались только Хассан и я. По углам плота, привязанные к кольям, горели четыре лампы. Рядом лежали заранее заготовленные факелы, чтобы освещать поверхность воды, если в том возникнет необходимость.
 — Разбудите меня, когда уйдут лелты, — сказал Т'Зшал. — Сейчас я хочу спать.
 Он улегся за деревянной рамой, внутри которой крепились корыта для соляного раствора. Рядом он положил копье, длиной в девять футов.
 — Ты что, не станешь смазывать острие ядом? — спросил его один человек в доках. Из набранной Т'Зшалом команды такого вопроса не задал никто.
 — Нет, — ответил Т'Зшал, и я понял, что он принадлежит к касте воинов.
 Я смотрел на спящего Т'Зшала, на склоненную на руку бородатую голову и задавал себе вопрос: почему все-таки никто его не убил, чтобы стать старшим казармы? Как получилось, что человек, обладающий абсолютной властью над всей казармой, спокойно засыпает в окружении рабов, каждый из которых мог бы занять его место? Достаточно было вытащить кинжал из-за его кушака и воткнуть его ему в горло. Старший казармы, хотя и сам раб, является убаром в своей вотчине, он безраздельно властвует над жизнью и смертью подчиненных ему рабов. Как могло получиться, что такой человек спокойно укладывается спать среди злобно косящихся на него слинов, с которыми он привык говорить, держа в руке кнут? В его власти было запороть человека, не выполнившего план по добыче соли или нарушившего дисциплину каким-либо иным способом. Он имел право убить из простого каприза, но при этом, случись ему самому погибнуть от чужой руки, никто не понес бы за это наказания. Напротив, его убийца тут же становился новым старшим казармы. Как вообще получается, думал я, что люди в Климе не выдирают друг у друга глотки?
 Я смотрел на белесые головы лелтов и затерявшихся среди них саламандр, привлеченных волнением воды и теплом наших ламп.
 Они появились спустя четверть ана после того, как мы кое-как закрепили суденышко на месте.
 Трудно передать словами царящую в пещерах тьму.
 Т'Зшал спал.
 Рядом с ним лежало копье, за красным кушаком виднелся кинжал — символ его власти.
 — Лелты не уходят, — заметил стоящий рядом со мной человек, вооруженный таким же шестом, как и я.
 Я смотрел на лелтов и на затерявшихся среди них саламандр. Тупые белесые морды высовывались из воды, словно завороженные тусклым светом коптящих ламп. Я опустился на колени и резким движением вытащил из воды лелта. Некоторое время он трепыхался в руке, потом затих. Лелт — это небольшая рыба, с длинным по отношению к голове телом и с длинными плавниками. Обычно он плавает медленно и неторопливо, сохраняя энергию в черном, просоленном мире. Здесь почти нечего есть, это натуральная жидкая пустыня, безжизненная, черная, слепая и холодная. Лелт плывет медленно, стараясь не спугнуть добычу, которой ему служат различные черви и простейшие организмы. Я перевернул лелта, по бокам головы располагались маленькие ямки. Интересно, способен ли он хотя бы отличать свет от тьмы? Сохранилась ли у него генетическая память о свете? Вряд ли, решил я. Крошечные жабры, причудливо расположенные снизу и по бокам челюстей, сжимались и разжимались. Рыба жалобно пискнула. Я швырнул ее в воду. Лелт тут же вынырнул в нескольких футах от плота и выставил голову в направлении той же самой лампы.
 — Почему ты его не съел? — спросил стоящий рядом со мной человек. Рабы часто съедают выловленных из воды лелтов, бывает, что их удается забросить на палубу веслом. Первым делом надо перекусить позвоночник за головой рыбы.
 Я посмотрел на лелта.
 Наверное, они все-таки отличают свет от тьмы. А может, их привлекает тепло. Не исключено, подумал я, что в пещере, где царит вечная тьма, слабый свет наших коптящих ламп воспринимается как ослепительное сияние тысячи солнц. Мы почти ничего не знаем о лелтах. Мы не знаем, почему они выплывают из воды и поворачивают к источнику света слепые глазницы.
 — Мог бы отдать его мне, — проворчал человек.
 — Извини, я не подумал, — сказал я.
 Мы почти ничего не знаем и о людях. Мы не знаем, почему они хотят докопаться до истины. Да и возможно ли это? Может быть, прикоснувшись к истине, они тут же погибнут в ее испепеляющем жаре. Может быть, правду вообще нельзя найти. Похоже, в наших силах лишь ощутить ее присутствие. Почувствовать излучаемый ею жар. Может быть, для нас достаточно лишь постоять рядом с ней.
 — Лелты ушли, — прошептал кто-то.
 Вокруг плескалась черная, безжизненная вода. Лелты и саламандры пропали.
 — Разбуди Т'Зшала, — сказал стоящий рядом со мной раб.
 Волосы у меня на голове встали дыбом.
 Неожиданно я начал понимать секрет власти старшего казармы и темных законов, регулирующих жизнь и порядок в Климе.
 — Лелты ушли, — прошептал человек.
 Я взглянул на Т'Зшала, положившего на руку бородатую голову. Рядом с ним лежало копье.
 Я понял, почему рабы не убили Т'Зшала и других старших казарм, чем объяснялось стабильное общественное устройство Клима. Теперь я понял. Совершивший убийство автоматически становится старшим казармы. На него тут же ложится страшный груз ответственности. С этого момента он отвечает за все. Человек, чьи слова являются законом, должен говорить очень осторожно. Быть старшим в Климе трудно. Кроме того, наступала его очередь умирать. Слишком высокая цена за обладание плетью. Человек, решившийся убить старшего казармы, должен сто раз подумать, не получится ли, что причин, толкнувших его на убийство, окажется достаточно, чтобы кто-то в свою очередь убил его. Должность старшего казармы в Климе предполагает две серьезные проблемы. Первая заключается в том, что убивший старшего казармы автоматически принимает его шаткую власть. Вторая состоит в необходимости управлять людьми жестоко и безжалостно. Любой другой подход неизбежно приведет к неповиновению и бунту. Старший не может позволить себе снисхождения к подчиненным, ибо он сам подчиняется стоящим над ним людям, которые требуют от него регулярного выполнения плана по соли. Люди не хотят быть старшими казарм. Но кто-то должен взять на себя эту ношу. Только сталь и воля удерживают заключенных от беспредела и убийств. Кто-то должен держать в руке плеть. У кого найдется достаточно смелости и мужества, чтобы поднять ее на озверевших, безжалостных узников? Где найти отчаянного и благородного человека, который согласится взять на себя должность старшего казармы?
 — Разбуди Т'Зшала, — настойчиво прошептал стоящий рядом человек.
 Я подошел к спящему и положил руку на его плечо.
 — Вставай, Т'Зшал, — потряс я его. — Лелты ушли. Т'Зшал открыл глаза и сел. Плеснув на лицо немного пресной воды из бурдюка, он умылся. Затем сделал несколько глотков, потянулся и встал. Т'Зшал осмотрел воду возле плота и снял с себя рубашку и сапоги.
 Все было спокойно.
 Т'Зшал стоял на палубе босой, с голой грудью, на нем была лишь каффия и агал. Из-за кушака торчал кинжал. Он попробовал пальцем острие копья. Лезвие удерживалось на древке при помощи четырех скоб. Он вытащил из кушака кусок сырой кожи и обмотал им место крепления лезвия к древку. Затем Т'Зшал полил кожу пресной водой из бурдюка. После этого он положил копье на стоящие посреди плота корыта.
 Вокруг царил полный штиль.
 Все молчали.
 Первым его увидел Т'Зшал. Мы разглядели чудовище только после того, как оно дало о себе знать. Старик мелькнул на расстоянии сорока футов от плота и исчез.
 Т'Зшал двумя руками стиснул копье и опустил острие вниз.
 — Всем отойти от краев палубы, — скомандовал он.
 Мы немедленно выполнили приказ.
 Меня переполняло возбуждение. Я больше не думал о природе истины и возможности ее достижения. Достаточно знать, что она есть. Не стоит всю жизнь, упираться лбом в стену, которую нельзя пробить. Надо уметь вовремя от нее отойти. Надо уметь смеяться, плакать, надо уметь оставаться человеком. Человек может думать, он должен действовать. Он делает свой выбор и совершает поступки в лабиринте неразгаданных тайн равнодушной к нему природы. Мудрость учит, что нет смысла сажать древо познания на почву, где оно никогда не станет плодоносить. Питаясь иллюзиями, человек может умереть с голоду. Есть истины и реалии, доступные человеку. Они касаются его животной природы. Для их осознания ему требуется не только мозг, ему нужны еще руки, глаза и кровь. Но человек упорно прислушивается к обращенным не к нему голосам. Его же собственное место остается невостребованным. За ним остается право выбора: занять это место или нет. Все остальное — непроглядная тьма и ночь. Среди камней и пустоты он может сложить свою мелодию. Он будет петь сам для себя, оправдывая существование и себя, и своей песни. Кому, кроме него, это нужно? Чему еще он должен соответствовать? Человек рожден охотником. Нельзя, чтобы он забыл вкус мяса.
 Старик вынырнул из воды в ярде от плота. Огромное тело взлетело на высоту десяти футов, на мгновение застыло, и Т'Зшал с криком радости всадил в него копье. Чудовище разинуло пасть, усеянную острыми зубами, похожими на изогнутые крючья, растопырило гигантские плавники и рухнуло в воду. Спустя несколько секунд на поверхности показался спинной плавник акулы. Разъяренный монстр закружил около плота.
 — Привет, Старик! — крикнул Т'Зшал, потрясая окровавленным копьем.
 В тусклом свете ламп стекающая по лезвию кровь казалась густой и черной.
 Старик замер недалеко от плота. Казалось, он наблюдает за нами.
 — Он злится, — прошептал кто-то.
 — Ты его разозлил, Т'Зшал, — заметил другой.
 Сердце мое бешено колотилось. Честно говоря, я не думал о погибших в зубах акулы товарищах, я думал о звере, о противнике, об охоте. И очень боялся, что чудовище уклонится от схватки.
 Но это нам не грозило, поскольку мы имели дело со Стариком.
 — Эй, Старик! — позвал Т'Зшал, — вот мы и встретились!
 Я удивился, что он так сказал.
 — Защищайте лампы, — негромко приказал Т'Зшал. — Закрывайте их от воды, когда поднимутся волны.
 Если лампы погаснут до того, как мы успеем зажечь от них факелы, шансов вернуться в доки у нас не останется.
 Я заметил, как забурлила вода возле хвоста Старика. Затем монстр исчез под водой.
 — Держитесь за корыта! — приказал Т'Зшал.
 Мы почувствовали, как качнулся плот на поднятой Стариком волне, затем последовал удар, и плот накренился под углом в сорок пять градусов. Люди скользили и падали, но ни один не сорвался в воду. Четыре раза Старик пытался перевернуть плот. Прежде чем выйти из доков, мы засыпали соляные ванны солью. Это и не позволило ему перевернуть судно. Даже лампы на колышках не погасли. Старик описал еще несколько кругов, после чего отплыл футов на шестьдесят и высунулся из воды, словно разглядывая наш плот.
 Затем он пропал более чем на четверть ана.
 Появился он совершенно неожиданно с противоположной стороны, футах в десяти от плота. Чудовище выскочило из воды и плюхнулось обратно, обрушив на нас ураганные волны.
 — Закрывайте факелы! — кричал Т'Зшал. — Защищайте лампы!
 Одна из ламп все же погасла. Люди закрывали факелы телами. Старик снова исчез.
 — Может, совсем ушел? — предположил кто-то.
 — Как же, — отозвался Т'Зшал, и все рассмеялись.
 — А-а-а-ай! — дико закричал человек.
 Старик взметнулся над водой рядом с бортиком, развернулся и махнул над палубой хвостом, словно гигантской косой. Нога человека попала между хвостом и соляным корытом и с хрустом сломалась, колено причудливым образом вывернулось в противоположную сторону. Но, как оказалось, целился Старик не в человека. Под страшным ударом, как щепка, переломился кол, на котором крепилась лампа, горящее масло брызнуло во все стороны, ярко осветив место битвы.
 — Перенести лампы на середину плота! — скомандовал Т'Зшал. — Занять места внутри рамы для корыт!
 Капли масла с шипением догорали вокруг суденышка.
 Я посмотрел на человека со сломанной ногой. Он приник к корыту с солью. Соль испачкала его щеки, руки и грудь. Он не издавал ни звука.
 — Проворнее надо быть, — проворчал Т'Зшал.
 Старик сделал вокруг плота еще четыре круга, время от времени останавливаясь и наблюдая за нами.
 — Если мы тебе нужны, иди сюда! — крикнул Т'Зшал. — Иди, малыш. Иди к Т'Зшалу. Я тебя давно жду.
 Рядом с хвостом снова забурлила вода.
 — Осторожнее, — сказал я Т'Зшалу.
 — Он идет! — крикнул кто-то.
 Массивное тело устремилось вперед, поднимая огромные волны.
 Перед самым бортиком чудовище выпрыгнуло из воды и всей массой обрушилось на плот. Т'Зшал устремился вперед и в падении воткнул копье в тушу акулы, распоров ей бок почти на ярд. Зубы монстра сомкнулись на бедре Т'Зшала и вырвали кусок грубой ткани из штанов. Сам же Т'Зшал изловчился и еще раз воткнул копье в извивающийся хвост гигантской рыбины.
 — Зажгите факелы. Держите их высоко! — скомандовал он, снова вскидывая копье. На левой ноге Т'Зшала, там, где сомкнулись зубы чудовища, виднелся белесый рваный шрам, кольцом охватывающий ногу.
 — Мы давние друзья, Старик! — крикнул Т'Зшал в темноту. — Приходи еще!
 Я не видел этого шрама раньше. Теперь я понял, что Т'Зшал и Старик уже встречались.
 — Давай, Старик, — шептал Т'Зшал, сжимая в руках копье. — Давай!
 Интересно, подумал я, сколько же людей Т'Зшала погибло в зубах Старика. Наверное, немало.
 Все молчали.
 Того, что произошло, не ожидал никто. Все случилось неожиданно. Затрещало дерево, закричали падающие люди,
 осталась одна лампа, последний огонек в непроглядной тьме пешеры.
 — Зажигайте факелы! — крикнул я.
 Вспыхнуло сразу несколько факелов. В их свете мы увидели взметнувшуюся над плотом на добрых двенадцать футов тушу Старика; с нее ручьями струилась вода, а в зубах акула сжимала извивающегося Т'Зшала.
 Я прыгнул в воду, не сознавая до конца последствий своего поступка. Зубы Старика, подобно зубам продолговатых акул Гора и морских хищниц Земли, загнуты назад; каждый укус прочно держит жертву, которая может соскользнуть только в направлении глотки. Другими словами, Старик не мог легко расстаться со своей добычей. Кроме того, инстинкт требовал сжимать жертву еще сильнее, но ни за что не отпускать ее на свободу. Даже Старику нелегко найти пропитание в безжизненном черном озере. В таких условиях хищнические инстинкты развиваются до предела. Я ухватился за огромный боковой плавник. Рыба тут же ушла на дно и ударила меня о шершавые соляные отложения. Не распуская захвата, я потянулся рукой к пасти. Челюсти были открыты, в них дергалось тело Т'Зшала. В следующую секунду акула выпрыгнула из воды. Вцепившись в плавник, я на десять футов взмыл над водой. Глаза и ноздри горели от едкой соли, я ничего не видел, лишь догадывался, что где-то внизу плавает наш плот, по палубе которого мечутся люди с факелами. Затем рыба рухнула в воду и закружилась. Я бросил плавник и попытался просунуть руку между челюстями, туда, где должен был находиться кушак и кинжал Т'Зшала. Едва я нащупал рукоятку, как чудовище метнулось в сторону, и оружие оказалось у меня. Монстр попытался поддеть меня снизу, но я всадил кинжал ему в жабры, распарывая и разрезая слоистую ткань.
 Я не знал, сколько у него сердец и где точно они расположены. В любом случае сердце находится глубоко в теле, и мне вряд ли удалось бы достать до него кинжалом. Зато хрупкая жаберная ткань всегда на поверхности. Подводное чудовище замотало головой, стараясь сбросить добычу, но зубы-крючья прочно удерживали тело. Тогда акула попыталась перекусить Т'Зшала, но и это не удалось, так как он глубоко провалился в пасть, и монстр не мог как следует стиснуть зубы. Старик дергался все слабее, пока наконец не затих. К тому времени Хассан и еще один человек уже затащили меня на плот. Я не мог разжать пальцы, и Хассан с трудом вывернул кинжал у меня из руки. Меня уложили на спину. Рядом лежал Т'Зшал. Приподнявшись, я на руках и коленях подполз к нему поближе.
 — Ты позволил Старику схватить тебя, — сказал я.
 — Проворнее надо быть, — улыбнулся Т'Зшал.
 Из разорванного тела струилась кровь. Я попытался пальцами зажать рану.
 — Что Старик? — спросил Т'Зшал.
 — Мертв, — ответил я.
 На поверхности плавал белесый труп гигантской рыбины. Он оказался длиннее, чем наш плот.
 — Это хорошо, — прошептал Т'Зшал и закрыл глаза.
 — Он умер, — произнес кто-то.
 — Найдите острие копья, — приказал я. — Снимите скобы с лезвия. И принесите мне кинжал.
 — Ты не сможешь спасти его, — произнес Хассан. Доски палубы под телом Т'Зшала потемнели от крови.
 На лбу у меня выступил пот. Покрытыми солью руками я пытался свести края страшной раны.
 — Я и не знал, что в человеке столько крови, — произнес кто-то за моей спиной.
 — Принесите, что я просил, — сказал я.
 Копье с переломанным древком плавало рядом с плотом. Лезвие сняли, скобы выдернули. В палубу рядом со мной воткнули кинжал.
 — Помоги мне, — позвал я. — Слышишь, Хассан?
 — Будь милосерден, — произнес он. — Убей его.
 — Помоги мне, — сказал я.
 — Он безнадежен, — возразил Хассан.
 — Мы разделили соль, — напомнил я.
 — Говори, что надо делать.
 Пользуясь кинжалом, как шилом, я как мог стянул края раны и прихватил их длинной и узкой скобой, которую вырвали из древка копья.
 Один раз Т'Зшал открыл глаза.
 — Дайте мне умереть, — простонал он.
 — А я думал, ты дошел до Клима, — сказал я.
 — Я дошел, — прохрипел он.
 — Надо дойти еще раз, — сказал я.
 Кулаки старшего казармы разжались. Он потерял сознание.
 — По-моему, ты окончательно испортил ему шкуру, — сказал Хассан.
 Все рассмеялись. Т'Зшал спал.
 — Что делать со Стариком? — спросил кто-то.
 — Оставьте его, — сказал я.
 Лелты пока не осмеливались приблизиться к трупу акулы. Очень скоро голод пригонит их сюда, придаст им отваги, и в черной воде начнется пиршество слепых.
 — Возвращаемся в доки, — приказал я.
 Команда взялась за шесты. Огромный плот развернулся и поплыл в сторону соляных доков.




 Глава 18. ШЕЛКОВЫЙ ПЛАТОК СНОВА СО МНОЙ. МЫ УХОДИМ В ПУСТЫНЮ


 — Чего ты хочешь за спасение моей жизни? — спросил Т'Зшал.
 — Как получилось, что мы с тобой обсуждаем эту тему в доме соляного мастера?
 Я стоял на холодных желто-голубых плитах в комнате со сводчатым потолком, перед роскошным ложем под балдахином, на котором возлежал Т'Зшал. В помещении находились стражники и Хассан.
 — Я командую всеми рабами Клима, — сказал Т'Зшал. Вокруг кровати стояли рабы из касты медиков. — Говори, что ты хочешь?
 — Свободу, — сказал я, — и несколько бурдюков с водой. — Я посмотрел на Т'Зшала. Живот и грудь его были обнажены, страшная рваная рана опоясывала тело.
 — В Климе нет ни одного кайила, — сказал он.
 — Я знаю.
 — Ты собираешься идти по пустыне пешком?
 — У меня дела в других местах.
 — Ты спас мне жизнь, — произнес Т'Зшал. — А в благодарность просишь о смерти.
 — Нет, — поправил его я. — Я прошу у тебя свободу и бурдюки с водой.
 — Ты не знаешь пустыню, — сказал он.
 — Я пойду вместе с ним, — заявил Хассан. — Я тоже прошу у тебя свободу и воду. И у меня есть дела далеко отсюда.
 — Ты знаешь пустыню, — кивнул Т'Зшал.
 — Пустыня — моя мать и мой отец, — сказал Хассан. Это была тахарская поговорка.
 — И ты собираешься идти из Клима пешком?
 — Если ты предложишь кайилов, я не стану отказываться, — улыбнулся Хассан.
 — Я мог бы сделать вас большими людьми в Климе, — сказал Т'Зшал.
 — У нас много дел вдали отсюда, — повторил я.
 — Значит, ты решил? — нахмурился Т'Зшал.
 — Да, — кивнул я.
 — И я тоже, — добавил Хассан.
 — Отлично, — вздохнул Т'Зшал. — Выставить его на солнце.
 Стражники заломили мне руки. Вмешался Хассан, началась возня.
 — Я спас тебе жизнь! — крикнул я.
 — Выставить его на солнце, — устало повторил Т'Зшал.
 — Слин! — бросил Хассан.
 — Его тоже, — добавил Т'Зшал.
 На моих запястьях снова были кандалы. Я пошевелил правой рукой.
 — Лежи тихо, — зарычал стражник, и в горло уперлось острие копья.
 Затем он удалился под тент, где уселся, скрестив ноги, рядом с водой и своим напарником. Они расчертили доску под зар. Игра похожа на каиссу, только фигуры можно ставить на пересечение линий либо по периметру, либо внутри квадрата. У каждого игрока по девять фигур одинаковой значимости, которые в начале игры выстраиваются на девяти внутренних вертикальных линиях. По углам фигурки не ставят, хотя ходить в угол не запрещено. В качестве фигур используют камушки, навоз верра или деревяшки. Ходить можно только на одно пересечение, если не прыгаешь. Прыгать дозволяется не только через фигуры противника, но и через свои собственные. При этом поле за фигурой, через которую совершается прыжок, должно быть свободным. Можно прыгать через несколько фигур сразу. Цель игры — изменить первоначальное построение на противоположное. Бить фигуры, естественно, нельзя. Это игра стратегии и маневра.
 — Хассан, — позвал я.
 — Лежи тихо, — прошептал он. — Не разговаривай. Постарайся выжить.
 Я замолчал.
 Глаза я держал закрытыми, чтобы не ослепнуть.
 Становилось холодно.
 Я снова передвинул правую руку на один дюйм.
 — Хассан, — позвал я. — Ты жив?
 — Жив, — проворчал Хассан.
 Нас уложили на соляную корку и приковали цепями к вбитым в землю кольям.
 Солнце уже село.
 Под солнцем Тахари человек погибает часа за четыре, даже если он дошел до Клима.
 Вода была поблизости, но нам ее не давали. Двигаться надо как можно меньше. Нельзя потеть. Кроме того, тело прикрывает кусочек поверхности, на котором ты лежишь. Это важно, ибо на солнце температура к вечеру достигает ста семидесяти пяти градусов по Фаренгейту. '
 Как ни странно, но сейчас мне стало холодно. В Тахари наступала ночь. Я видел звезды и три луны.
 Стражники ушли.
 — Завтра к полудню мы умрем, — сказал Хассан.
 Я снова пошатал кол, к которому приковали мою правую руку. Так, медленно, дюйм за дюймом, мне удалось вытащить его из соляной корки.
 Хассан повернулся ко мне.
 — Молчи, — прошептал я.
 Я перекатился на бок и расковырял корку возле колышка, к которому привязали левую руку. Освободив руки, я развязал стягивающие лодыжки ремни.
 — Спасайся, — прохрипел Хассан. — Я не могу идти.
 Я развязал его руки, потом ноги. Правую руку я так и не смог освободить он кандалов, и теперь они вместе с колом болтались на мне и звенели.
 — Уходи! — повторил Хассан. — Я не могу идти. Я с трудом поднял его на ноги и остолбенел. Вокруг нас стояло более дюжины стражников с ятаганами. Я стиснул кол, готовясь драться до конца.
 Стоящие перед нами люди вдруг расступились. Позади них рабы держали носилки, на которых возлежал Т'Зшал. Носилки опустили на землю.
 В свете трех лун лицо Т'Зшала выглядело задумчиво и сурово.
 — Вы по-прежнему собираетесь идти в пустыню? — спросил он.
 — Собираемся, — ответил я.
 — Вода для вас уже готова, — произнес он.
 Вперед выступили два человека, с трудом удерживающие огромные бурдюки с водой.
 — Пришлось сшить несколько маленьких, — проворчал он.
 Я не верил своим ушам.
 — Я надеялся, — продолжал Т'Зшал, — что солнце и жажда вас немного образумят и вы откажетесь от своей сумасшедшей затеи.
 — Ты хорошо поучил нас солнцем и жаждой, Т'Зшал, — сказал я.
 Он кивнул.
 — По крайней мере, будете знать, что вас ждет в пустыне. — Он повернулся к стражнику и сказал: — Снять кандалы. -
 Приказ немедленно исполнили. — Отдайте им воду, — распорядился Т'Зшал. Я узнал человека с бурдюком. Это он сторожил нас днем.
 — Ты не давал мне пошевелиться, — сказал я ему.
 — Ты спас жизнь Т'Зшалу, — ответил он. — Я не хотел, чтобы ты умер. — Затем он дал нам с Хассаном напиться из своего бурдюка.
 Прежде чем выпить все до конца, мы пустили бурдюк по кругу. К нему приложились все, в том числе и Т'Зшал. Таким образом, мы разделили воду.
 — Несколько дней вы, конечно, проведете в Климе, — сказал Т'Зшал. — Вам надо восстановить силы.
 — Мы уйдем сегодня, — объявил я.
 — А он? — спросил Т'Зшал, взглянув на Хассана.
 — Я могу идти, — сказал Хассан, выпрямляясь. — Теперь у меня есть вода.
 — Да, — вздохнул Т'Зшал, — узнаю человека из Тахари.
 Стражник вручил мне мешок с едой. Там находились сушеные фрукты, печенье, соль.
 — Спасибо, — растерянно проговорил я. На еду мы не рассчитывали.
 — Не стоит, — смутился стражник.
 — А ты, когда поправишься, не хочешь уйти из Клима?
 — Нет, — ответил Т'Зшал.
 — Почему? — спросил я.
 Его ответа я никогда не забуду.
 — Лучше быть первым в Климе, чем вторым в Торе, — сказал он.
 — Я желаю тебе добра, Т'Зшал, соляной мастер Клима, — сказал я.
 Мы с Хассаном повернулись и, прижимая к себе мешки с водой и провизией, двинулись в пустыню. У самой границы города мы остановились. Я вытащил из трещины в соляной корке скомканный кусочек шелка, который затолкали мне под ошейник перед отправкой в Клим. Я прижал его к своему лицу, потом к лицу Хассана.
 — Еще пахнет, — улыбнулся он.
 — Может быть, надо было отдать его тем, кто остался?
 — Нет, — покачал головой Хассан. — Они поубивают друг друга.
 По правде говоря, я не хотел отдавать кому бы то ни было этот платок. Я хотел лично вернуть его одной девушке.
 Я повязал кусок шелка на левую руку.
 Вдвоем, под серебристым светом трех горианских лун мы начали трудный путь из Клима. Поднявшись на кромку огромной чаши, в глубине которой лежал Клим, мы остановились. Три луны освещали далекие белые домики. Мы пошли дальше.
 — Странно, — задумчиво произнес Хассан, — что курия привиделся мне посреди Тахари.
 Я подошел к камню и внимательно осмотрел его. Никаких следов зверя я не увидел. Ветер сдул верхний слой песка, и я не смог разобрать следов.
 — Лучше пошли, пока мы оба не рехнулись, — сказал Хассан.
 Взвалив на плечи бурдюки с водой, мы побрели дальше.




 Глава 19. ВЕТЕР ДУЕТ С ВОСТОКА. МЫ ВСТРЕЧАЕМ КУРИЮ


 Я услышал, как закричал Хассан.
 Я бросился к нему, увязая в песке. Он стоял на залитом лунным светом склоне холма. Внизу раскинулась каменистая плоская равнина.
 — Смотри! Вон там! — Хассан показал на каменную россыпь. Шелестел ночной ветер. Я ничего не видел.
 — Это безумие, — пробормотал Хассан. — Я понимаю, что там никого и быть не может. Я, кажется, спятил.
 — Что ты увидел? — спросил я.
 — Зверя. Огромного зверя. Он неожиданно выпрямился во весь рост. Ручищи — во! И он смотрел прямо на меня. А потом пропал! — Хассан покачал головой. — Но ему некуда было деться!
 — По описанию похоже на курию, — заметил я.
 — Слышал о таких, — откликнулся Хассан. — Только я всегда думал, что это мифические существа, звери из сказок.
 — Курии существуют в действительности, — заверил я его.
 — Такой зверь в пустыне не выживет, — уверенно заявил Хассан.
 — Согласен, — кивнул я. — В пустыне такой зверь не выживет.
 Вчера мы доели последние запасы еды. Вода еще оставалась. Хассан увидел в небе пять птиц.
 — Встань на колени, — сказал он. — Опусти голову — Сам он сделал то же самое. К моему изумлению, стервятники принялись описывать над нами круги. Я осторожно посмотрел вверх. Это были дикие вули, красивые птицы с широкими коричневыми крыльями. Спустя некоторое время они приземлились в нескольких ярдах от нас. Хассан принялся ритмично целовать себя в ладонь, издавая при этом звуки, напоминающие чавканье животного на водопое.
 Я вздрогнул от оглушительного визга и клекота, когда он схватил за ногу самую любопытную тварь. Остальные вули поднялись в воздух. Хассан переломил шею добыче и принялся выщипывать длинные перья.
 В тот день мы поели мяса.
 На двенадцатый день нашего путешествия я ощутил в воздухе слабый запах.
 — Стой! — крикнул я Хассану. — Ты чувствуешь?
 — Что?
 — Уже прошло, — сказал я.
 — Что ты почувствовал? — спросил он.
 — Курию. Хассан рассмеялся:
 — Ты тоже спятил.
 Я осмотрел серебрящиеся в лунном свете дюны и поправил на плече бурдюк с водой. Хассан перекинул свой бурдюк на другое плечо.
 — Ничего нет, — сказал он. — Идем дальше.
 — Он рядом с нами, — прошептал я. — Ты не ошибся, когда его увидел.
 — Ни один курия в пустыне не выживет, — произнес Хассан.
 Я огляделся:
 — Он где-то здесь. Где-то совсем рядом.
 — Пошли, — устало сказал Хассан. — Скоро утро.
 — Хорошо, — ответил я.
 — Чего ты медлишь? — спросил он. Я огляделся:
 — Я медлю потому, что мы идем не одни. Нас сопровождают.
 — Ничего не вижу, — сказал Хассан, оглядев дюны.
 — Говорю тебе, мы здесь не одни, — повторил я.
 Мы пошли дальше.
 Хассан намеревался выйти не к Красному Камню, находящемуся к северо-западу от Клима, а к Четырем Пальмам — опорному пункту каваров, расположенному намного южнее. Путь туда был значительно дольше. С другой стороны, он принял разумное решение. В оазисе Красного! Камня обитали ташиды, подчиненное аретаям племя. Кроме того, между Климом и Красным Камнем пролегали территории, контролируемые Абдулом, соляным убаром, которого я знавал под именем Ибн-Саран. Ну и, наконец, дорога на Четыре Пальмы быстрее выводила нас из страны дюн в обычную пустыню, где можно натолкнуться на какую-нибудь дичь или встретить племена кочевников. Взвесив все «за» и «против», мы решили идти на Четыре Пальмы. Разумеется, опасности подстерегали нас на обоих направлениях. Приходилось рисковать, иного выбора у нас не было.
 Хассан рисковал продуманно, и теперь нам предстояло узнать, сопутствует ли ему удача.
 Он ориентировался по солнцу и по перелетным птицам. У нас не было никаких инструментов или карт, позволивших бы определить точное направление на Красный Камень или на Четыре Пальмы.
 Мы рисковали. Альтернативой риску была не безопасность, а неминуемая смерть.
 Одним из последствий плана Хассана явилось то, что в течение определенного времени мы шли на юго-запад от Клима, другими словами, еще глубже забирались в самые глухие и дикие уголки страны дюн, где нет даже караванных дорог.
 Я понял, что именно поэтому за нами устремился зверь.
 — Воды осталось на четыре дня, — объявил я Хассану.
 — На шесть, — спокойно ответил он. — Два дня мы продержимся и без воды.
 Мы дошли до границы страны дюн. Я смотрел на безжизненные холмы, овраги, скалы и колючий кустарник.
 — Сколько еще осталось идти? — спросил я.
 — Не знаю, — пожал плечами Хассан. — Может быть, пять дней, может быть, десять.
 Мы не знали, в каком именно месте мы вышли из дюн.
 — Далеко мы забрались, — сказал я.
 — Ты не обратил внимания на ветер? — спросил Хассан.
 — Нет, — сказал я. О ветре я и не подумал.
 — Откуда он дует?
 — С востока.
 — Сейчас весна, — заметил Хассан.
 — Это играет какую-то роль? — спросил я. Ветер был точно таким же, как раньше, неутомимый, порывистый ветер Тахари. Разве что направление действительно изменилось.
 На четырнадцатый день нашего путешествия ветер задул с востока.
 — Да, — кивнул Хассан, — это важно.
 Два ана назад над горизонтом показался краешек солнца. Ан назад Хассан сказал:
 — Пора копать траншею.
 Стоя на коленях, мы руками вырыли траншею в потрескавшейся земле. Траншея получилась глубиной в четыре фута, очень узкая, копать ее было несложно. Мы вырыли ее строго перпендикулярно движению солнца, чтобы обеспечить тень в течение всего дня, за исключением нескольких полуденных часов.
 Стоя на краю траншеи, Хассан задумчиво повторил:
 — Это очень важно.
 — Я ничего не вижу, — сказал я.
 Лицо секли поднятые ветром песчинки.
 — Мы зашли слишком далеко, — произнес он.
 — Что-нибудь можно сделать? — спросил я.
 — Я лягу спать, — ответил Хассан. — Я страшно устал.
 Я видел начало бури. Далеко на востоке появилась тоненькая полоска на горизонте. И только потом до меня дошло, что высота полосы достигает сотен футов, а ширина — нескольких сотен пасангов. Небо стало серым, потом черным, как от дыма. Боясь ослепнуть, я закрыл глаза руками и сжался в комок на дне траншеи. Вокруг уже завывал ветер, песчинки до крови секли мои руки. Я рискнул приподнять голову. Небо почернело, вокруг бушевала песчаная буря. Я сидел в траншее, обхватив голову руками, и слушал бурю. Затем я уснул.
 Ближе к ночи мы с Хассаном проснулись и попили воды. Буря прошла. Мы снова увидели звезды. .
 — Сколько длятся такие бури? — спросил я.
 — Весна, — пожал плечами Хассан, как это принято в Тахари. — Никто не знает.
 — Разве я не твой брат? — спросил я. Хассан поднял голову.
 — Никто не знает, сколько продлится буря, — повторил он. — Может быть, несколько дней. Весна. И ветер дует с востока. — Хассан снова опустил голову и уснул.
 Спустя некоторое время я уснул тоже. Перед рассветом я неожиданно проснулся Он стоял, глубоко увязнув в песке, и смотрел на нас.
 — Хассан! — крикнул я.
 Хассан проснулся мгновенно. Мы вскочили, тут же по колено утонув в песке.
 Он разинул страшную пасть и склонил голову набок. В шерсть зверя набился песок. Он смотрел мне в глаза. Затем он вытянул гигантскую лапу и показал в сторону страны дюн.
 — Бежим! — крикнул Хассан.
 Мы выскочили из траншеи, стараясь держаться подальше от чудовища. Ветер валил с ног как нас, так и его, но зверь не делал попыток приблизиться. Он смотрел на меня и указывал в сторону страны дюн.
 — Вода, — сказал Хассан. — Вода!
 Он встал на бортик траншеи, прикрывая меня своим телом. Я медленно спустился на дно и, словно вызывая зверя на атаку, поднял бурдюки с водой. Хассан принял груз, дождался, пока я вылезу наверх, после чего мы стали медленно отступать, стараясь не поворачиваться к зверю спиной. Вокруг бушевали песок и ветер. Чудовище не шевелилось и не сводило с меня глаз. Огромная лапа указывала в сторону страны дюн.
 Мы с Хассаном, спотыкаясь, побежали в пустыню. На какое-то мгновение я потерял друга из виду, затем он появился в ярде впереди меня. Хассан бежал, глубоко увязая в песке. Я старался не отставать. Зверь нас не преследовал.




 Глава 20. КУРИЯ ВОЗВРАЩАЕТСЯ В СТРАНУ ДЮН. Я ИДУ СЛЕДОМ


 — Он здесь, — сказал Хассан. — Но я не советую к нему приближаться.
 — Он мог бы убить нас в траншее, — заметил я. — И не убил.
 Буря прекратилась так же неожиданно, как и началась. Она продолжалась чуть больше суток. Ландшафт полностью изменился, однако мы без труда нашли нашу траншею. Продолжать путь в бурю мы не смогли. Менее чем через пасанг ветер свалил нас с ног, и мы прижались к песку, прикрывая головы бурдюками с водой. Потом все затихло.
 — Это только начало, — проворчал Хассан. — Есть смысл идти вперед, пока не начнется по-настоящему серьезный ураган.
 — Я возвращаюсь в траншею, — объявил я.
 — Я с тобой, — сказал Хассан.
 С небольшого пригорка мы увидели, что нашу траншею почти полностью занесло. Рядом с ней, наполовину засыпанный песком, лежал на спине курия.
 При нашем приближении он повернул голову.
 — Он жив, — прошептал Хассан.
 — Он ослаб, — сказал я.
 — А мы не ослабли? — огрызнулся Хассан. — Сил не осталось даже на воду.
 Я обошел курию кругом. Зверь прикрыл глаза. Песок засыпал его с головы до ног. Я опустился на корточки рядом с ним. Курия приоткрыл глаза и посмотрел на меня. На одном из шести пальцев левой лапы-руки тускло светилось тяжелое золотое кольцо.
 Таких украшений на куриях я еще не видел. Бывало, они носили браслеты или сережки, но кольцо на пальце — это что-то новое. Среди курий попадается немало тщеславных созданий.
 — Я уже видел его раньше, — сказал я.
 Это был тот самый курия из подвала Самоса. Его задержали несколько месяцев назад на одном из караванных путей Тахари. Самос выкупил его у охотников как обыкновенного зверя. Шесть человек погибли при его отлове. Засыпанные песком глаза с черными зрачками и бледной, нездоровой роговицей, высохшая, потрескавшаяся кожа на рыле, распухший черный язык — все выдавало крайнюю степень обезвоженности. Загадка обнаружения курии в Тахари являлась частью большой тайны, которую я намеревался раскрыть, отправляясь в пустыню. Как мог оказаться в Тахари курия?
 Я пристально разглядывал зверя.
 — Не вздумай прикоснуться! — предупредил Хассан.
 Я всегда считал, что у людей нет более свирепых врагов, чем курии, если, конечно, не считать других людей. Между этими зверями и Царствующими Жрецами шли бесконечные войны, от исхода которых зависела судьба двух миров, двух планет, Земли и Гора. Люди постепенно превращались в ничтожных союзников той или иной стороны. Передо мной лежал мой беззащитный враг.
 — Убей его, — сказал Хассан.
 — Это разумное существо, — заметил я. — И оно хочет пить.
 — А то нам некуда воду девать! — злобно проворчал Хассан.
 Я с трудом приподнял огромную голову и вставил между страшных клыков носик бурдюка.
 Лапа зверя медленно приподнялась и легла на бурдюк, полностью исчезнувший под огромной кистью. Размах пальцев достигал более пятнадцати дюймов. Пальцев насчитывалось шесть, каждый состоял из множества фаланг и был покрыт густой шерстью. Я смотрел на тяжелое золотое кольцо причудливой работы с крошечным серебряным квадратиком посередине. Необычное кольцо.
 — Сегодня утром, перед рассветом, он мог убить нас и забрать всю воду, — сказал я. — Он этого не сделал.
 Хассан промолчал.
 Курия медленно поднялся на ноги. Я заткнул носик бурдюка. В нем оставалось около галлона воды. Человеку этого хватит на один день, потом организм начнет потреблять влагу собственных тканей.
 Хассан отошел на несколько шагов.
 Курия отвернулся и медленно задрал кверху голову. Казалось, он дает организму прочувствовать благотворное действие воды. От страшного зрелища меня передернуло. Курия словно заново оживал.
 — Ненормальный, — прошептал Хассан. — Сама пустыня хотела прикончить его для тебя.
 — Он мог нас убить и не убил, — повторил я. — Он мог забрать у нас всю воду.
 — Значит, тоже помешался от жары и бури, — проворчал Хассан. — Не волнуйся, сейчас он придет в себя.
 Я наблюдал за курией. Он свалился на четыре лапы, затем приподнялся, пошатнулся и уперся в землю костяшками пальцев, как обычно делают при ходьбе курии. Потом он снова поднялся и одним движением вырвал из засохшей земли куст колючки, с длинными, как у всех растений пустыни, корнями. Размахнувшись, курия далеко отшвырнул куст. Затем, растопырив когтистые пальцы, он глубоко всадил руку в землю и вырвал огромный ком пересохшей глины. После этих подвигов курия развернулся в нашу сторону, зарычал, оскалился и начал медленно приближаться.
 Теперь роговица его глаз окрасилась в ярко-желтый цвет, на морде выступили капельки пота, из влажного рта вывалился язык.
 В нескольких футах от нас чудовище остановилось. Я не сомневался, что у него хватит сил, чтобы прикончить двух безоружных людей.
 Но курия не нападал. Вместо этого он посмотрел на меня и показал лапой назад, в направлении страны дюн.
 Он старался держаться прямее, возможно, чтобы больше походить на человека. Я заметил, что он ранен. Во многих местах шкура оказалась сильно попорченной. На теле виднелись не зажившие рубленые раны. Очевидно, его противники орудовали ятаганами. Видимо, не так давно он потерял много крови.
 — Я знаю этого курию, — сказал я. — Ты меня понимаешь? — спросил я, но чудовище не отреагировало на мой вопрос.
 — Я просил освободить его из подвала в Порт-Каре, — объяснил я Хассану. — В Торе я едва не попал в засаду. Несколько человек собирались меня зарубить. Я застал бойню, которую мог учинить только курия. В тюрьме в Девяти Колодцах он явился ко мне в камеру, хотя я не мог его видеть. Я был прикован к стене и совершенно беспомощен, и он меня не убил. Мне кажется, он хотел меня освободить. Его спугнули люди Ибн-Сарана. Они чуть не убили его. Он был весь изранен. Ибн-Саран заявил, что его стражники убили курию. Но он солгал. Вот он, тот самый курия. Я его знаю, Хассан. Он мой союзник, пусть даже временный. Я уверен, что мы преследуем общую цель.
 — Человек и курия? — воскликнул Хассан. — Это невозможно!
 Курия вытягивал лапу в направлении страны дюн. Обернувшись к Хассану, я произнес:
 — Я желаю тебе добра, Хассан.
 — Возвращаться в страну дюн — безумие, — ответил он. — Вода почти закончилась.
 — Постарайся добраться до Четырех Пальм, — сказал я. — Ты несешь ответственность перед своим племенем. В Тахари скоро начнется война. Ты должен быть со своими.
 — Ты возлагаешь на меня трудное решение, — произнес Хассан. — Я должен выбрать между своим братом и своим племенем. Но я — из Тахари, — добавил он после паузы. — И я выбираю брата.
 — За тебя все решила вода, — возразил я. — Иди к своим, они ждут.
 Хассан посмотрел на курию, потом на меня.
 — Я желаю тебе добра, брат, — улыбнулся он. — Пусть никогда не опустеют твои бурдюки. Пусть у тебя всегда будет вода.
 — Пусть никогда не опустеют твои бурдюки, — ответил я. — Пусть у тебя всегда будет вода.
 Хассан отвернулся. Я очень надеялся, что он сумеет дойти до Четырех Пальм.
 Курия уже ковылял в направлении неровной гряды дюн, протянувшейся слева от нас.
 Я пошел за ним следом.




 Глава 21. О ТОМ, ЧТО СЛУЧИЛОСЬ В СТРАНЕ ДЮН


 Курия — это невероятное животное. Без него я бы ни за что не выжил.
 Вода закончилась на следующий день.
 К моему удивлению, курия, хотя и показывал на страну дюн, вел меня по обычной пустыне. Мне показалось, он решил идти параллельно дюнам, пока мы не выйдем в точку, откуда до намеченной цели будет ближе всего. Тогда мы повернем и ринемся в запретные территории, в глубине которых располагается столь важный для нас объект.
 — Воды больше нет, — сказал я курии и перевернул пустой бурдюк, чтобы он убедился, что из него не выливается ни капли жидкости.
 Курия проследил за полетом птиц. К концу дня мы вышли на источник. Вода оказалась ужасной, но мы пили ее с жадностью. Потом мы убили четырех птиц и с удовольствием их съели. Курия изловил маленького скального тарлариона, который тоже пошел в пищу. Затем мы продолжили наш путь. Я пил много, ибо курия торопился. Зверь, очевидно, понимал, что я могу идти только ночью, но он был неутомим и гнал меня, не считаясь с усталостью, сном и жаждой. Временами мне казалось, что он забывает, что я не курия. Шерсть надежно защищала его от солнца. Он мог идти как днем, так и ночью. Стоило мне свалиться на песок, чтобы хоть на мгновение забыться сном, он нетерпеливо присаживался рядом. Спустя ан он будил меня и показывал лапой на солнце. Думаю, он не собирался узнать, который час, просто подчеркивал, что я впустую трачу драгоценное время. Он явно торопился, хотя жара, , отсутствие нормальной пищи и воды, сказывались и на его могучем организме. Временами его начинали терзать раны. Дважды я видел, как он слизывает с них гнойную корку. Я уже не сомневался, что он погубит и меня и себя.
 — Мне нужна вода, — сказал я ему.
 Прошел уже день с тех пор, как мы выпили последнюю каплю. Курия выставил восемь пальцев и показал на солнце. Я ничего не понял.
 Мы продолжали идти. Через ан, от возбуждения раздувая ноздри, курия припал к земле. Он посматривал на меня так, словно я понимал, что происходит. Он переводил взгляд с меня на солнце, будто оценивая различные варианты действий. Затем он стремительно изменил направление движения. Спустя несколько анов я сообразил, что мы идем по следу животных. Наконец, распластавшись на животах, мы припали к грязной луже и налакались пахнущей дерьмом воды, после чего я наполнил ею наш бурдюк. У самого источника валялся недоеденный табук. Курия предостерег меня от некоторых частей, которые тщательно обнюхал. Несколько хорошо пропеченных солнцем кусков, находящихся подальше от обгрызенных мест, он протянул мне. Себе он отломал ногу и мгновенно сгрыз острыми зубами сухое провяленное мясо.
 Затем курия поднялся и жестом велел мне продолжать путь. Проклиная все на свете, я потащился за чудовищем. Есть и пить больше не хотелось, но усталость превращала каждый шаг в настоящую пытку.
 Мы вернулись к тому месту, откуда свернули в сторону, и продолжили наш путь.
 На следующее утро он показал на солнце и выставил передо мной семь пальцев. В тот день он дал мне поспать в тени огромной скалы. Ночью мы двинулись дальше. Отдых пошел мне на пользу. Утром он снова показал на солнце и выставил шесть пальцев. Я понял, что встреча с неведомой целью должна произойти через шесть дней.
 Вода между тем попадалась все реже.
 Курия шел медленнее, а пить стал больше. Я понял, что раны дают о себе знать. Он больше не хотел рисковать и не сворачивал с дороги в поисках воды. Зверь становился опасен. Я видел, что он очень боится опоздать на встречу. Он никак не ожидал, что его может подвести собственная слабость. Кожаные ремни на моих ногах истерлись до основания, на отпечатках его лап я видел кровь. Тем не менее мы упорно шли вперед.
 Потом у нас кончилась вода.
 В тот день курия показал на солнце и выставил четыре пальца.
 Целый день мы шли без воды.
 На следующий день мы натолкнулись на скопище мух, роящихся над потрескавшейся землей. Рыча от боли, курия принялся копать окаменевшую глину. На глубине четырех футов началась мягкая грязь. Я выжимал ее через шелковый платок в его сложенные чашей лапы. Почти всю воду курия отдал мне. Сам же лишь облизал мокрые лапы. Ближе к ночи мы набрели на грязное русло пересохшего ручья, которое привело нас к высохшему водоему. Раскопав дно, мы обнаружили спящих улиток. Выискивая их при свете лун, мы разбивали скорлупу и высасывали жидкость. Улитки невыносимо воняли, после первой меня вырвало. Курия, как и в предыдущий раз, отдал мне почти всю добычу. Улиток оказалось немного.
 Мы вернулись к тому месту, откуда свернули с курса, и продолжили путь.
 На следующее утро курия показал на солнце и выставил три пальца.
 В руках у меня болтался пустой бурдюк.
 — Давай отдохнем, — сказал я.
 Он пошел дальше. Я побрел по его мокрым от крови следам, прикрывая глаза от ослепительного сияния пустыни.
 Я механически переставлял ноги. Еще шаг и еще. Курия сильно хромал.
 Я настолько ослаб, что уже не мог думать о еде. Мне вдруг стало невыносимо жарко. Я потрогал лоб. Он оказался сухим и горячим. Голова кружилась, меня тошнило. Все это показалось мне странным.
 — Мы должны отдохнуть! — крикнул я курии, но он продолжал хромать дальше. Шатаясь, я брел по его следам, волоча за собой пустой бурдюк, уже успевший потрескаться от жары. Я бессознательно присосался к носику, зная, что внутри давно нет ни капли. Я все равно его не брошу. Когда солнце поднялось в зенит, я упал. Курия подождал, пока я поднимусь на ноги, и захромал по песку.
 — Мне плохо, слышишь? — крикнул я. — Подожди! — Я остановился, надеясь, что тошнота и головокружение пройдут. Курия постоял, потом двинулся дальше. Голова моя раскалывалась от боли. Я с трудом переставлял ноги, боясь отстать от курии. На меня вдруг напала чесотка. Я яростно царапал руки и ноги. Я спотыкался и падал. Впереди, не оборачиваясь, шагал курия. Неприятно и страшно не чувствовать во рту ни капли слюны. Глаза невыносимо чесались. Казалось, между веками и глазными яблоками набился песок, но не выступило ни единой слезинки. Разболелись и потрескались губы. Язык казался огромным и толстым. Я чувствовал, как на нем начинает шелушиться кожа. Живот сводило судорогами. Постепенно они распространились на все тело. Я огляделся. Вокруг было полно воды. Вдали и совсем рядом плескались голубые озера. Иногда они попадались на нашем пути, но, едва мы до них доходили, вода превращалась в песок, над которым дрожал и переливался горячий воздух пустыни.
 — Я больше не могу! — крикнул я курии.
 Он обернулся и впервые показал лапой прямо на восток, в направлении дюн. Я понял, что именно здесь он собирается повернуть.
 Я посмотрел на колыхающиеся в раскаленном мареве дюны.
 Идти туда было совершенным безумием.
 Он снова ткнул лапой в направлении дюн.
 — Я больше не могу, — прохрипел я.
 Курия развернулся, подошел и швырнул меня на землю. Я слышал, как он разорвал бурдюк. Затем он заломил мне руки и связал их у меня за спиной обрывками кожи. Остатками бурдюка он обмотал свои кровоточащие ноги, чтобы сберечь их от раскаленного песка. Затем, используя все, что осталось от кожаного мешка, он свил веревку и накинул конец мне на горло. Второй конец он взял в правую лапу. Рывком поставив меня на ноги, курия побрел в сторону страны дюн. Я тащился следом, спотыкаясь и увязая в песке.
 — Ты сумасшедший, слышишь! Сумасшедший! — хотел крикнуть я, но из пересохшего горла вырвался лишь хриплый шепот.
 Он шел в страну дюн, а я тащился следом, взятый в плен человек.
 Ветер гудел в песке.
 Я дошел до Клима, твердил я сам себе. И снова иду в Клим. Я снова иду в Клим, и я дойду до него еще раз. Правда, по дороге в Клим мне давали воду и соль.
 Где-то после полудня я потерял сознание. Мне привиделись башни Ара и Турий.
 Очнулся я уже ночью. Меня развязали. Курия нес меня на руках по посеребренным лунным светом дюнам. Он шел очень медленно, сильно припадая на правую ногу.
 Я снова уснул. Проснулся я незадолго до рассвета. Рядом, наполовину засыпанный песком, спал курия. Я с трудом поднялся на ноги и тут же упал. Стоять я не мог.
 Я сидел на песке, прислонившись спиной к склону дюны. Рядом спал курия — замечательное, могучее животное. Сейчас он был смертельно измотан. Изодранная шерсть свисала клочьями с худого тела. Странно, но мне было жаль видеть распад некогда могучего организма. Интересно, думал я, какая же сила ведет его к неизвестной цели. Он рискнул бросить вызов самой пустыне. Я обратил внимание на его шерсть. Она потеряла весь свой лоск, грязные, свалявшиеся клочья пачкали кровь и гной. Кожа на рыле с двумя ноздрями потрескалась и приобрела нездоровый серый цвет. Рот и губы высохли и напоминали скомканную бумагу. По всему рылу, вокруг ноздрей и губ протянулись глубокие, забитые песком трещины. Песок был везде, под веками, в ноздрях, складках кожи. Безжизненное тело с отвернутой от ветра головой напоминало выброшенную хозяином вещь. Гордый зверь рискнул бросить вызов пустыне. И проиграл. Какая же цель могла подвигнуть его на столь отчаянный шаг? Какая же цена могла сравниться с ценой его собственной жизни? Я думал о том, суждено ли ему еще раз встать. Я знал, что завтрашний день станет последним для нас обоих. Светало.
 Зверь завозился и потряс головой, вытряхивая песок. Затем он с трудом поднялся на ноги.
 — Иди один, — сказал я. — Я больше не могу. И ты не сможешь меня нести.
 Чудовище показало на солнце и вытянуло два пальца.
 — Я все равно никуда не пойду, — сказал я. — Что там такого важного?
 Зверь потер пальцем язык и губы. Я сделал то же самое. Во рту ощущался вкус соли, но я сказал:
 — Все равно я не могу глотать.
 Курия долго смотрел на меня. Роговица его глаз утратила желтый цвет и стала белесой и бледной. Казалось, в его глазах не осталось влаги. Трещинки в уголках его глаз были забиты песком. Мои глаза тоже горели. Я уже не пытался выковыривать из них песок.
 Зверь согнулся и опустил голову на сложенные чашей руки. Когда он повернулся, в черных его ладонях плескалась отвратительная жидкость. Я приник лицом к его ладоням и, поддерживая руками трясущиеся лапы, принялся жадно пить. Так он сделал четыре раза. Это была вода из последнего, самого противного источника, который попался нам на пути. Из того, где валялся недоеденный табук. Четыре дня курия хранил эту жидкость у себя в желудке. Он делился со мной влагой собственного организма. Он не хотел, чтобы я умер. В последний раз у него ничего не получилось. Он отдал мне все. Он снова соскреб соль с губ и уголков рта. Потом он соскреб соль с гнойной корки на своих ранах. Он протянул мне руку и я слизал соль с его пальцев. На этот раз я смог ее проглотить. Он отдал мне свою соль и последнюю каплю влаги из своего организма.
 — Я могу идти, — сказал я курии. — Тебе не придется нести меня или тащить за собой связанного, как пленника. Ты отдал мне воду и соль твоего тела. Я не знаю, чего ты ищешь и куда спешишь, но я пойду за тобой до конца.
 Зверь, однако, жестом приказал мне лечь и отдыхать. Потом он встал между мной и солнцем и в тени его огромного покачивающегося тела я забылся тяжелым сном.
 Мне снилось кольцо на втором пальце левой руки курии.
 Когда луны поднялись высоко, я проснулся, и мы тронулись в путь. Курия шел очень медленно и при этом сильно хромал. Я понял, что обезвоженный организм долго не протянет. Воды не было ни капли, теперь уже и внутри его тела.
 Я не знал, о чем думал курия. Но я восхищался его упорством и настойчивостью в достижении неведомой мне цели. Умереть вместе с таким существом было для меня честью.
 Я чувствовал благородство и силу воли курий. Это были достойные противники Царствующих Жрецов и людей. Мне даже пришло в голову, что люди и Царствующие Жрецы недостойны их.
 Так мы и шли по пустыне, извечные враги, человек и курия. Я даже не знал, куда мы идем. Я не спрашивал, ибо понимал, что не получу ответа. Я просто шел за своим курией.
 Много раз за ночь он падал. Я видел, что он слабеет с каждым шагом. Мне все дольше приходилось ждать, пока он поднимется на ноги.
 Ближе к утру мы расположились на отдых. Спустя один ан он попытался подняться, но не сумел. Курия посмотрел на солнце, сжал в кулак огромную когтистую лапу, изо всех сил ударил по песку и уронил голову.
 Я думал, что он умрет, но он не умер. Несколько раз в течение дня мне казалось, что он умер. Я прижимался щекой к его шкуре и слышал слабые, неровные удары огромного сердца.
 К вечеру курия стал совсем плох. Я очень жалел, что поблизости не было камней, чтобы отметить его могилу.
 Когда на небо поднялись три огромные луны, он задрал голову и обнажил клыки. К моему ужасу и восторгу, он поднялся на ноги и пошел вперед. Я побрел следом.
 Утром он не стал останавливаться на отдых. Он показал на солнце и вытянул в мою сторону сжатый кулак.
 И вдруг я понял, что он хотел мне сказать. Показывая на солнце, он имел в виду время, а количество пальцев означало число оставшихся дней. Сегодня, показав на солнце, он выставил сжатый кулак. Я с ужасом сообразил, что наступил последний день. Волосы встали дыбом у меня на голове. Наступил последний день. Последний день мира. «Отдайте Гор», — гласило полученное Сардаром сообщение с кораблей курий. Это был ультиматум. Царствующие Жрецы, конечно, всего лишь удивились. Им, разумным созданиям, и в голову не могло прийти, насколько далеко готовы пойти курии. Я понял, что среди этих гордых, безжалостных, воинственных и решительных созданий тоже существуют различные группировки. После провала в Торвальдсленде логично было ожидать, что многие попадут в немилость. Не хотел бы я оказаться среди курий, попавших в немилость Мне казалось, что после раскола к власти пришла партия настолько безжалостная, что ради завоевания одного мира теперь они без колебаний пожертвуют другим.
 Курия поднял стиснутый кулак. Наступил последний день. Едва живой, я тащился за зверем.
 Невольничьи рейсы прекратились. Ключевые фигуры, в особенности те, кто владел языками Земли, безусловно, были уже эвакуированы с Гора. Другие, не подозревающие об ужасном исходе межпланетной битвы, остались. Даже Ибн-Саран при всем его уме не понял, что в этом плане ему отведена роль пешки. Исполняя неведомую ему волю, он так разжег межплеменную рознь, что пустыня действительно оказалась закрыта для всех посторонних. Теперь я понял, что среди курий единства еще меньше, чем среди людей, ибо они тоже ревнивы, завистливы и горды.
 Я понял, что они решили пожертвовать Гором. Это привело бы к уничтожению целой планеты, но вместе с ним исчезли бы и Царствующие Жрецы, а значит, Земля осталась бы беззащитной перед нашествием стальных миров. Лучше получить одну планету, чем ни одной.
 Несмотря на полуденную жару Тахари, зверь не останавливался. Курия охотится, когда голоден, но лучше всего он приспособлен к ночной жизни. В темноте он видит примерно в сто раз лучше человека. Ему вполне достаточно света звезд. Чтобы курия перестал ориентироваться, необходима полная, абсолютная тьма, какая царит в подземных соляных пещерах Клима. Зрачки курии обладают способностью сжиматься до острия иглы и расширяться, превращаясь в огромные черные блюда, способные различать предметы в непроглядной, с точки зрения человека, темноте. Ноздри курии расширяются, уши подрагивают, и он начинает охоту. Я не сомневался, что курии запланируют уничтожение мира на самое удобное для них время — на ночь. Ибо с наступлением тьмы они начинают ориентироваться в окружающем мире лучше всех остальных.
 Ближе к вечеру курия остановился и издал отчаянный вопль. Он стоял на гребне дюны, по колени увязнув в песке. Переменившийся ветер набирал силу и шевелил клочья свалявшейся шерсти.
 Спустя несколько мгновений поднялась буря. Курия двинулся вперед. Небо потемнело. Я вцепился в шерсть на его руке, стараясь не потерять равновесия. Неожиданно курия остановился. Я приоткрыл глаза и успел разглядеть в просвете песчаной бури в сотне ярдов перед нами покосившийся, наполовину утонувший в песке стальной цилиндр около двенадцати футов в диаметре. Из песка торчало футов сорок, вверху я разглядел гроздь выхлопных сопел; это был потерпевший аварию корабль.
 Курия сжал мою руку.
 О том, что произошло дальше, говорить очень трудно.
 Курия высвободил руку и повернул кольцо, которое носил на втором пальце левой руки, серебряной пластинкой внутрь. На месте пластинки оказался кнопочный переключатель, на который он тут же нажал. Несколько секунд от него исходило шипение, а потом он пропал. Вокруг меня были только тучи песка, поднимаемые горячим ветром пустыни. Я остался один.
 Я понял, что он пошел к башне. Опустившись на четвереньки, я прополз еще несколько метров. В просвете бури я еще раз увидел стальной корпус. Конструкция показалась мне примитивной. Выхлопные дюзы указывали на то, что корабль работает на жидком топливе. Корпус не имел формы диска. Похоже, это был настоящий старинный корабль, который они превратили в носитель для бомбы.
 При мысли о том, какая сила может находиться внутри стального цилиндра, меня передернуло.
 Мне захотелось бежать и скрыться в пустыне подальше от страшного предмета. Но я знал, что на Горе от него уже не скроешься. «Страшись башни из стали», — гласила надпись на камне. Это было приставленное к виску мира оружие, и с наступлением темноты курок намеревались спустить.
 Мне показалось, что сквозь рев ветра донеслись дикие крики людей. Затем раздались четыре выстрела и протяжный вой курии. Затем все, кроме ветра, стихло.
 Я прождал более четверти ана. Потом я почувствовал, что он рядом. Воздух задрожал, и я увидел покачивающееся тело курии. Лапы его были красными. В левом бедре зияла дыра, три раны кровоточили в груди. Я почувствовал запах горелого мяса. Из ран струился белый дымок, который ветер тут же относил в сторону. Курия опустился на песок. Я стоял рядом с ним на коленях. Он приоткрыл глаза и попытался сфокусировать взгляд.
 — Все кончено? — спросил я. — Ты сделал то, что хотел?
 Израненной лапой зверь стянул с пальца золотое кольцо и протянул его мне. Оно оказалось липким от крови. Очевидно, это была кровь убитых им людей. Кольцо изначально не было рассчитано на человеческий палец. Его диаметр превышал дюйм с четвертью. Я прижал кольцо к себе, потом продел в него полоску кожи, на которой держались обмотки на ногах, и повесил на грудь.
 Зверь медленно исходил кровью на песке. Думаю, крови у него и до боя оставалось не много. Я с удивлением разглядывал необычные раны, нанесенные с такой силой, что края даже не разошлись. Казалось, его проткнули раскаленным прутом. Песок под ним постепенно становился красным. Я снял обмотки с ног и попытался заткнуть ими кровоточащие дыры. Зверь оттолкнул меня в сторону. Он поднял руку, указывая туда, где, если бы не буря, я мог бы увидеть солнце.
 Пошатываясь, я поднялся на ноги и побрел в сторону корабля.
 Рядом со стальным цилиндром я натолкнулся на остатки жилища, сложенного из камней и покрытого брезентом. Вокруг валялись тела людей. Не думаю, чтобы кто-то из них остался жив.
 В следующее мгновение я застыл от ужаса. Я увидел еще одного курию. Он был вооружен. В правой лапе зверь держал какое-то приспособление. Сгорбившись, прячась от ветра и песка, курия вглядывался в даль.
 Вот уж кого я здесь никак не ожидал увидеть. Думаю, что и пришедший со мной курия поразился не меньше меня. Курии, как и люди, крайне редко подвергают себя самоуничтожению. Тем не менее здесь находился курия. И он сторожил корабль. Я знал, что это решительное, самоотверженное животное. Он готов умереть ради осуществления замысла вышестоящих существ. Полагаю, курии даже соревновались между собой за подобную честь. Курии не верят в бессмертие. Зато они верят в славу. Этот курия превзошел всех остальных в безжалостном отборе. Это был самый опасный курия. Он повернулся в мою сторону.
 Зверь поднял лапу, и я тут же метнулся в сторону. Огромный камень за моей спиной раскололся на две половины, почти одновременно раздался грохот выстрела.
 Мне показалось, что курия растерялся. Он никак не ожидал увидеть еще одного человека. Возможно, этим объяснялся его промах. В следующую секунду между нами плотной завесой встала песчаная буря. В просветах между порывами ветра я увидел его еще два раза. Курия растерянно оглядывался по сторонам.
 Затем я увидел, как он, сгорбившись, идет в мою сторону. Я попятился. Курия держал оружие в вытянутой руке. Он не стрелял. Он шел с трудом, стараясь не упасть. Оружие было не лучевым, заряды более походили на обычные патроны, и их оставалось мало. Неожиданно я почувствовал, что уперся спиной в стальную обшивку корабля. Из тучи поднятого ветром песка появился зверь. Он вытянул в мою сторону оружие, стараясь удержать его двумя руками. Я щелкнул переключателем на кольце. В то же мгновение курия приобрел красноватый оттенок. Песок и небо тоже стали темно-красного, почти черного цвета. К моему изумлению, зверь испугался. Я прыгнул в сторону. Заряд ударил в стальной корпус корабля, пробив в нем черную дырку. По обшивке потекли капельки расплавленного металла.
 Мне вдруг стало ясно, что курия меня не видит.
 В кольце находился преломитель света, который создавал вокруг его владельца определенное поле. Мы видим благодаря отражению световых волн от поверхности различных предметов. Насколько я понял, поле вокруг меня не позволяло световым волнам отражаться от поверхности моего тела. Напротив, к зрительным органам смотрящего на меня возвращались волны, отраженные от предметов позади меня. Таким образом создавалась впечатление, что внутри поля ничего нет. Я же видел окружающее в смещенном цветовом спектре. Полагаю, это были неразличимые для человеческого глаза инфракрасные лучи. Поле преломляло их таким образом, что они становились видимыми для находящегося внутри него существа. Подобное изобретение мало что дало бы при общении с Царствующими Жрецами, поскольку те никогда не полагались на органы зрения. Я не знал, насколько эффективно действовало это изобретение против курий. Курии, как и люди, ориентируются главным образом по зрению, вместе с тем у них чрезвычайно остро развиты обоняние и слух.
 Я не знал, сколько зарядов оставалось в оружии курии. Прижимаясь к песку, я отползал подальше от пробитого корабля. Шквальный воющий ветер не давал курии ни расслышать шороха моих движений, ни учуять мой запах, так что сориентироваться он не мог, хотя, безусловно, чувствовал мою близость.
 В моего курию попали из этого оружия четыре раза. Судя по ранам, в него стреляли в упор.
 Выходило, что мой курия получил ранения в тот момент, когда пытался войти в какой-то проем, а второй курия открыл огонь наудачу, почувствовав присутствие врага. Затем вооруженный курия вышел наружу, чтобы добить противника.
 Он не рассчитывал, что у нападавшего может оказаться союзник, причем человек.
 Очевидно, подобные же мысли проносились в мозгу курии. Разница заключалась в том, что я не знал, куда ведет загадочный вход и где он находится.
 Я видел, как зверь развернулся и побрел в сторону корабля, решив, очевидно, вернуться к своим обязанностям.
 Он и привел меня ко входу. Я наблюдал, как он, скрежеща когтями, вскарабкался по стальной лестнице. Отверстие в корпусе напоминало входной люк, оно имело прямоугольную форму, внешняя заслонка отсутствовала, металл по краям был покорежен, словно люк пытались открыть ломиком. Зверюга забрался внутрь, некоторое время понаблюдал за происходящим и наконец скрылся из виду.
 Сердце мое похолодело. Теперь время на его стороне. Все, что ему оставалось, это дождаться ночи.
 Я вернулся к разбросанным камням, на которых был натянут брезент. Там я попытался найти более-менее целый труп. У большинства покойников отсутствовали либо голова, либо руки.
 Найдя подходящее тело, я оттащил его поближе к кораблю. Сбоку на корпусе виднелись небольшие разломы. Курия в них пролезть не мог, но люди, очевидно, ими пользовались. Вдоль корпуса тянулась исковерканная стальная лестница. От земли до нее было не менее двадцати футов, другими словами, для меня она оказалась бесполезна. Придется лезть в разломы корпуса. Я не старался двигаться тихо. Напротив, я постучал по корпусу, чтобы курия понял, что кто-то пытается подняться на борт судна.
 Я знал, что этот курия должен отличаться хитростью и изворотливостью. Иначе ему не поручили бы охрану взрывного устройства.
 Но я знал также, что он находится в стрессовом состоянии. И он не мог ничего видеть из-за разыгравшейся песчаной бури. Я понял, что единственный мой шанс в кольце. Я терялся в догадках, как выманить курию из его укрытия, если на него не подействовала даже кровь погибших людей. Черная воля стальных миров пересилила кровожадные инстинкты. Это было по-настоящему дисциплинированное животное.
 Надо спровоцировать его на стрельбу и, используя какое-нибудь прикрытие, попытаться проскочить на корабль. Единственным подходящим для этого предметом могло послужить тело одного из убитых людей. Я не пытался действовать тихо. Пусть знает, что я нахожусь снаружи, что я пытаюсь подняться на борт и тащу за собой что-то тяжелое, скорее всего тело убитого человека.
 Ничего другого мне в голову не приходило.
 Классическая тактика приманки.
 Самая простая техника. И я ее не применил. Потому, что внутри меня ждал курия. Я знал, что играю в каиссу с достойным противником.
 Но тактику приманки я все-таки использую. Только приманкой стану я сам. Вот уж чего курия ни за что не сможет предположить: что я добровольно откажусь от невидимости и подставлю себя под огонь его оружия.
 Я подобрался к люку и выставил перед собой труп.
 Я медленно досчитал до пяти тысяч ин. Я рассчитывал, что нервная система курии уже истощена кровавой схваткой, что он на пределе и что ему не терпится разрешить напряжение огнем своего оружия. Вместе с тем я учитывал, что имею дело с волевым и мужественным зверем. Я рассчитывал на его ум и выдержку, которые не позволят ему палить по выставленному напоказ телу.
 Вокруг корабля завывал ветер. Я нажал на кнопку на внутренней стороне кольца. Мир снова принял обычный вид, а над головой я увидел три луны. Я похолодел от ужаса. Значит, наступила ночь. Неуклюже, словно меня подталкивали сзади, я перевалился через бортик люка и рухнул на пол корабля. Не успел я коснуться железных плит, как надо мной загремели выстрелы, пять подряд. Откуда-то изнутри, очевидно из своего наблюдательного поста, выскочил курия. Скрежеща когтями, он приник к люку, вглядываясь в темноту. При этом он наступил мне на плечо. Он пытался рассмотреть лежащее внизу тело, которое, едва я перестал его поддерживать, свалилось в песок. Он еще два раза выстрелил в него, после чего перевалился через бортик, спустился по лестнице и спрыгнул на песок.
 Я тут же бросился к покореженной внутренней задвижке, чтобы захлопнуть вход и не пустить курию обратно. Я слышал, как он заревел от ярости и заскрежетал когтями по стальным ступенькам. Люк, однако, не запирался. Очевидно, петли погнулись в ходе боя внутри корабля. Возможно, это сделал курия, с которым я пересек пустыню. Я схватился за кольцо на шее, но нащупал лишь обрывок кожаного шнурка. Лязгнуло оружие. В кромешной тьме корабля я кинулся спасаться, но тут же поскользнулся и полетел по наклонной плоскости, пока футов через пятьдесят не ударился о переборку.
 Неожиданно зажегся свет. Вверху цилиндра, положив лапу на диск, стоял курия. Он плотоядно оскалился и отшвырнул оружие. Я лихорадочно огляделся по сторонам. Изнутри корабль казался еще более перекошенным. Кроме того, я не ожидал, что в нем так много всяческих полок, отсеков и переборок. Я видел, как курия, перебирая лапами по трубам, спускается ко мне. Когда он дошел до моего уровня, я кинулся по трубам наверх. Он ухватил меня за ногу и швырнул на стену корабля. После удара я пролетел еще футов пять, пока не зацепился за груду проводов и мусора. Я поднялся на четвереньки. Я слышал, как скрипят трубы под весом приближающегося курии. И тут, совершенно неожиданно, за переплетением проводов и труб я увидел свое кольцо. Я распластался на животе, вытянулся, как червяк, но все равно не смог до него дотянуться. Курия тоже увидел кольцо. Я кинулся в сторону и попытался зарыться в груду проводов. Взглянув вверх, туда, где должен был находиться потолок стального цилиндра, на высоте шестидесяти или семидесяти футов я увидел шесть циферблатов. Курия вытянул лапу, стараясь достать кольцо. Тесное переплетение труб не давало просунуть длинную конечность. Я полез вверх. Я цеплялся за трубы, обрывки проводов, обломки переборок, за все, за что было можно зацепиться. Курия вырвал несколько труб, что почти позволило ему добраться до кольца. Потом он вдруг поднял голову и увидел меня. Зверь дико заревел и, напрочь позабыв о кольце, ринулся следом.
 Я полз по стальной перекладине, протянутой параллельно шести циферблатам. Первые четыре уже застыли в неподвижности, последние два еще шли. Каждый циферблат имел одну стрелку и двенадцать делений. Стрелки на первых четырех циферблатах стояли вертикально. Я не мог разобрать цифр, но догадывался, что вертикальное положение соответствует двенадцати, или нулю. Как бы то ни было, в этом положении приборы останавливались. Стрелки, однако, двигались в противоположную сторону.
 Курия приближался.
 Я понял, что первый циферблат указывает месяцы, второй — недели, третий — дни, четвертый — часы. Я не знал времени обращения родной планеты курий вокруг своей оси. Между тем я не сомневался, что отсчет идет по системе, принятой в одном из уже уничтоженных войной миров. Теперь они решили уничтожить другой.
 В зубах я сжимал моток прихваченной из груды мусора проволоки, с которой успел зубами же сорвать изоляционный слой.
 На конце проволоки я сплел петлю. Курия лез, не поднимая головы. Дождавшись, когда он оказался совсем рядом, я набросил петлю на его косматую голову и изо всех сил дернул за свой конец. Зверь попытался разорвать проволоку, но толстые пальцы не могли протиснуться под туго затянутую петлю. Курия хватался за проволоку руками, пытаясь забраться по ней наверх, но мощные лапы с толстыми пальцами бессильно соскальзывали с узкой полоски стали. Перекинув свободный конец проволоки через перекладину, я покрепче ухватился за него и' прыгнул вниз. Рывок сорвал курию с трубы, какое-то время он болтался посреди корабля, потом полетел вниз, перетягивая меня своим весом. Плечи его покраснели от крови, черным фонтаном ударившей из перерезанного горла. В одном месте мы с ним почти столкнулись, и я изо всех сил отпихнул его ногами. Я больно ударился о перекладину плечом. Теперь самым главным было через нее не перевалиться. Я изо всех сил уперся руками и ногами в стальной брус, и в этот момент проволока порвалась. Ударившись четыре раза о стены и переборки, курия пролетел добрых семьдесят футов и с грохотом рухнул в нижний отсек корабля. Я посмотрел на часы. Стрелка пятого механизма почти приняла вертикальное положение.
 Снаружи давно была ночь. Буря не затихала. Циферблаты защищал слой толстого стекла. Я дополз до самого края стальной перекладины, но все равно не мог дотянуться до циферблатов.
 Я лихорадочно огляделся по сторонам. Я не мог их остановить. Взглянув вниз, я с ужасом увидел, как курия возится в луже крови, пытаясь подняться на ноги. Из горла зверя все еще текла кровь. Я не сомневался, что у него серьезные повреждения кровеносных сосудов.
 Это был неутомимый, свирепый, фантастически сильный зверь.
 Он полез вверх. Теперь он лез очень медленно, не сводя с меня наполненных кровью бешеных глаз, прижав к косматой голове острые уши. С трудом перебирая передними лапами, он поднимался выше и выше.
 Я ухватился за узкую трубу над головой и попытался оторвать ее от корпуса корабля. Ничего, однако, не вышло.
 Зверь подполз уже совсем близко. Я видел его глаза. Он перехватил лапу и поднялся еще на шесть дюймов.
 Я дернул за трубу с такой силой, что она вылетела из крепления в корпусе.
 Стрелка пятого циферблата неожиданно остановилась. Стрелка шестого стремительно двигалась в обратную по отношению к привычному направлению сторону. По моим расчетам, до вертикального положения оставалось несколько секунд. Я изо всех сил ударил трубой по шестому циферблату. Курии осталось подняться еще на один фут. Он протянул ко мне дрожащие лапы. Кровь уже не текла из его горла. Он умер. Отвалившись от трубы, он полетел вниз и рухнул в кучу мусора на самом последнем уровне.
 Я схватил тонкую трубу и, как копье, всадил ее в трещину на циферблате. Стрелка уперлась в металлическую преграду и остановилась, самую малость не дотянув до вертикального положения.
 Я прижался к перекладине и заплакал. Я боялся сорваться вниз.
 Постепенно я обрел способность двигаться. Я спустился вниз и выбрался из корабля. Буря стихла. Я нашел курию, вместе с которым проделал этот трудный путь.
 — Задание выполнено, — доложил ему я. — Все в порядке.
 Но он был уже мертв.
 Губы его растянулись и обнажили клыки. У курий, как я теперь понял, это означало улыбку. Я знаю, что он умер счастливым.
 Я вернулся в стальной цилиндр, где оказалось много воды и пищи. Следующие несколько дней я посвятил осторожной разборке и уничтожению частей корабля. Позже Царствующие Жрецы займутся этим более основательно. Я похоронил погибших возле корабля людей. Я вытащил из корабля убитого курию, но хоронить не стал ни одного, ни другого. Я оставил их на растерзание хищникам, потому что это были всего лишь звери.




 Глава 22. Я СЕДЛАЮ КАЙИЛА


 Я съежился между выхлопными дюзами рухнувшего в песок корабля. Здесь я укрывался от солнца и обозревал окрестности. Наверх я поднялся при помощи веревки. Потягивая водичку, я наблюдал за приближающимися всадниками. Их было двое. С такой высоты пустыня просматривалась на несколько пасангов вокруг. Все было чисто.
 Как я и подозревал, между кораблем и людьми Абдула, Ибн-Сарана, соляного убара — основного агента курий, поддерживалась постоянная связь. Допускаю, что они обменивались информацией, не прибегая к помощи радио, чтобы не привлекать внимания прослушивающих станций Сардара. График сношений продумали заранее, при этом предусмотрев контакты и после запланированного уничтожения планеты. Это сделали для того, чтобы не вызвать подозрений у состоящих на службе курий людей. Гонящие четырех грузовых каиилов всадники ни о чем не подозревали. Они ехали медленно и размеренно, как и принято передвигаться в Тахари. Для них в этой поездке и доставке продовольствия и воды на корабль не было ничего необычного. Я улыбнулся. Планета могла разлететься на куски под их ногами, а они так бы ничего не подозревали.
 Я радовался их появлению. Я уже подумывал пешком отправиться через пустыню. На корабле оказалось достаточно воды и провизии. Я мог уложить припасы в большой мешок и тянуть его за собой по песку. Хорошо, что я передумал. Я не знал расстояний и точного направления на оазисы. Могло случиться, что я блуждал бы по пустыне, пока не истощились бы даже столь солидные запасы. Передвигаясь пешком, я мог бы столкнуться с враждебно настроенными всадниками. Я не знал, на сколько хватит энергии кольца. Я уже понял, что оно способно генерировать поле только на определенный период времени. При встрече с всадниками благодаря кольцу мне, может, и удалось бы скрыться, но еды и воды я лишился бы наверняка. Короче говоря, я не мог обойтись без кайила и без точного маршрута. На кайиле я мог за один день покрыть расстояние, на которое пешком ушли бы недели. Кроме того, кайил всегда найдет воду, если предоставить ему свободу действий.
 Вполне вероятно, что между приближающимися всадниками и людьми с корабля существовала договоренность об условном сигнале, после которого они могли бы с уверенностью подводить к стальному цилиндру своих каиилов. Не получив его, они могли либо начать разведку, либо вовсе развернуться и уехать. Я не знал, как они договаривались. И не мог рисковать. Я сбросил на землю самодельный зонт, который спасал меня от солнца, и осторожно спустил на тросе стальную флягу. Я не знал, насколько опытны и наблюдательны эти люди. Даже несмотря на защиту кольца, они могли определить мое присутствие по следам на песке. Не исключено также, что если я, оставаясь невидимым, нападу на одного из них, второй просто ускачет в пустыню вместе с кайилами и грузом. Спустившись на землю, я надолго припал к фляге, после чего отбросил ее в сторону. Затем я пошел в пустыню.
 — Воды! — кричал я. — Воды!
 Всадники остановились в сотне ярдов от меня. Я шел к ним с противоположной от корабля стороны.
 — Воды! — Я падал на песок и снова поднимался на ноги.
 Они позволили мне подойти ближе. Я видел, как они переглянулись. Я протянул правую руку. Я был весь в песке и двигался так, словно меня терзали судороги. Несколько раз я перегибался, как будто меня тошнило. Я шатался из стороны в сторону.
 — Воды! — кричал я. — Умоляю вас, воды! — Я остановился в пятидесяти ярдах от них. Всадники ослабили застежки копий.
 Я рухнул лицом вниз на песок и улыбнулся. Я знал этих людей. Видел их раньше. Это были агенты курий, подручные Ибн-Сарана, Абдула, соляного убара. Они сопровождали шедших в Клим рабов.
 — Встать! — крикнул один из них.
 До него оставалось не более сорока ярдов.
 Я с величайшим трудом выпрямился. Ноги по щиколотку утопали в песке. Я пошатывался и тупо смотрел на двух незнакомцев. Солнце светило мне в спину. Этот момент я предусмотрел.
 Тот, кого называли Барам, более ловкий, должен нападать первым.
 — Воды! — крикнул я. — Пожалуйста, воды!
 Барам правша. Значит, подъедет ко мне справа. Я обратил внимание на копье — длинное, тонкое, около восьми горианских футов, украшенное красными и желтыми ленточками. На его конце блестела острая как бритва полоска стали в форме листа флахдаха. Я правильно выбрал позицию. Песок между нами был ровным. Я хотел, чтобы кайил твердо стоял на ногах. Скорее всего, он направит удар в голову, может быть, в правое ухо. Это будет легко определить, когда он направит на меня наконечник. В боевых условиях люди часто пытаются ввести друг друга в заблуждение, показывая наконечником то в одну, то в другую точку, но в состязании важна исключительная точность, поэтому я знал, что обманывать он не станет. Я видел, как попятился перед разгоном кайил, как улыбнулся наездник, как он выставил копье. Для него это было развлечением, для меня — настоящей войной.
 Барам ничего не опасался, сосредоточив все свое внимание на мишени, которую ему предстояло поразить; меня он воспринимал как рабыню, в рот которой по случаю состязаний в метании копий на невольничьем рынке всунули кольцо.
 В последний момент я увернулся от удара и перехватил копье. Всадник с криком вылетел из седла и покатился по песку. Кайил пронесся дальше. Я поднял копье и пригвоздил противника к земле; вытаращенные глаза его медленно стекленели. Наступив на труп левой ногой, я выдернул копье и развернулся, чтобы встретить атаку второго. К моему удивлению, он не нападал. Он упустил момент. Это был действительно неопытный и неловкий человек.
 Я жестом пригласил его атаковать.
 Он замер, не решаясь тронуться с места. Лицо его исказилось от ужаса.
 Я снова махнул ему рукой. Он поднял копье, наставил его на меня, но в последний момент натянул поводья.
 Я повернулся к нему спиной и медленно направился к лишившемуся хозяина кайилу. Если второй все же надумает напасть, я всегда его услышу.
 Мне удалось взять кайила под уздцы. Груженные провизией кайилы сгрудились возле второго всадника.
 Я вставил ногу в стремя и прыгнул в седло. Второй всадник поворотил кайила и поскакал в пустыню. Груженых животных он бросил на произвол судьбы.
 Я перегнал их поближе к убитому воину.
 Найти второго всадника не составит труда. Я сделаю это с удовольствием. Я взял у погибшего все, что мне могло понадобиться: оружие, сапоги и одежду. Залитую кровью рубашку я отбросил в сторону. Затем я пригнал всех кайилов к кораблю, где разобрал груз и пополнил свои запасы.
 Не было никакой необходимости прослеживать обратный путь всадников. Я уже знал, что найду более свежие следы. Я позволю беглецу вывести меня из пустыни. В притороченном к его седлу бурдюке воды хватит на один день.
 Вечером я поспал, а когда спустилась ночь, накормил и напоил кайилов и пустился в путь. При свете трех лун идти по следу было легко.




 Глава 23. Я ЗНАКОМЛЮСЬ С ГАРУНОМ, ВЕРХОВНЫМ ПАШОЙ КАВАРОВ


 Я слышал бой барабанов войны.
 — За кого ты приехал сражаться? — спросил меня воин.
 — За каваров, — ответил я, перегоняя вереницу кайилов через гребень горы. Пленный со связанными руками бежал, привязанный к луке моего седла. Я забрал у него сапоги. Он хромал, стопы его кровоточили, ноги тоже покрывала кровь, ибо ему приходилось продираться через колючий кустарник. Я ехал по его следу четыре дня. Когда я его нашел, он почти сошел с ума от жажды, слабости и страха. Я связал его, дал ему немного воды, соли и вскочил в седло.
 — Не оставляй меня! — зарыдал несчастный.
 — Мне больше не нужно идти по твоему следу, — ответил я. — Отсюда я сам могу найти дорогу на Красный Камень.
 — Не оставляй меня! — Он повалился в горячий песок и заплакал.
 Я медленно отъехал в сторону, потом остановился и крикнул:
 — Скоро начнется война! Кавары и аретаи собирают свои подчиненные племена.
 — He оставляй меня 1 — подняться он уже не мог
 — Знаешь ли ты, где состоится главное сражение?
 — Да! Да! — закивал он
 Я внимательно посмотрел на него:
 — Сможешь ли ты провести меня к этому месту?
 — Конечно, господин, конечно! — залепетал он
 Его собственный кайил куда-то пропал Грузовых кай-илов я связал вместе, первый из них был привязан к луке моего седла. Я перераспределил груз и посадил его на переднего кайила. Руки пленного по-прежнему оставались связанными у него за спиной, ноги я завязал под брюхом животного.
 — Показывай дорогу, — сказал я.
 — Хорошо, — отозвался он. Я вытащил ятаган.
 — Слушаюсь, господин! — торопливо выкрикнул пленный.
 Я вложил ятаган в ножны.
 Спустя два дня мы прибыли к полю битвы. Когда до цели осталось не более четырех часов, я снова перераспределил груз и стащил своего пленника на землю. Несчастный шлепнулся на живот и запричитал:
 — Только не убивай меня сейчас! Только не убивай меня!
 Я связал ему ноги, потом скрутил перед туловищем руки и привязал конец веревки к своему седлу.
 Я слышал барабаны войны.
 — За кого ты приехал сражаться? — спросил меня воин
 — За каваров, — ответил я и направил кайилов на вершину холма.
 Это было великолепное зрелище.
 Внизу собралось более десяти тысяч всадников. Их строй растянулся на несколько пасангов в длину и в глубину. Слышался бой барабанов. Развевались знамена и флаги. Противоборствующие стороны разделяло около четырехсот ярдов Ряды всадников сверкали остриями копий. За каждым построением красовались разноцветные шатры. Мой кайил нетерпеливо переминался на месте Во мне закипела кровь воинов.
 — Ты кавар, опоздавший к построению? — спросил кто-то.
 — Нет, — ответил я.
 — Из какого тогда ты племени?
 — Не из какого. Но я пришел сражаться на стороне каваров.
 — Добро пожаловать. — Воин радостно потряс копьем. — Нас ждет великая битва.
 Я приподнялся на стременах. В центре стояли белые ряды каваров. На левом фланге развевались знамена та'кара и пурпурные флаги бакахов. На правом фланге я увидел золотое знамя чаров и красно-желтые флаги кашани.
 — Под каким именем знают тебя люди? — спросил воин.
 — Хаким из Тора.
 — Ты поведешь в бой груженых кайилов?
 — Нет. Я оставлю их тебе.
 Воин махнул рукой, и один из его людей тут же взял под уздцы четверку животных и увел их к шатрам, за боевые линии каваров. Там уже паслось несколько сотен кайилов.
 — Кто это? — спросил воин, указав на привязанного к седлу пленника.
 Я повернулся к несчастному:
 — Может, все-таки хочешь сразиться?
 — Нет, господин, — пролепетал он, низко опустив голову.
 — Это раб, — сказал я воину. — И он мне больше не нужен. Отдаю его тебе.
 — Мы найдем ему дело, — улыбнулся воин. — Будет собирать овощи в отдаленных оазисах. — Он показал на одного из своих подчиненных, и я швырнул тому человеку конец веревки.
 — Иди за мной, раб! — приказал тот, и мой пленник послушно откликнулся:
 — Хорошо, господин! — Он был безмерно рад тому, что его наконец-то отвязали от моего седла. Всадник поскакал к шатрам каваров, не обращая внимания на упавшего в песок раба. Там, за боевыми порядками каваров, среди шатров, кайилов и прочего хозяйства, его закуют в цепи, а потом кому-нибудь продадут.
 Справа от меня колыхался строй аретаев. В центре, как водится, стояли сами аретаи в черных каффиях с белыми агалами. Правый фланг держали луразы и ташиды. На левом стояли равири и четыре малочисленных племени: ти, зевары, араны и таджуки. Таджуки, строго говоря, не являлись вассальным племенем аретаев, хотя и приехали драться на их стороне. Более двух столетий назад аретаи обнаружили заблудившегося в пустыне таджука. Они хорошо с ним обращались, дали ему воды и кайила. Путник нашел дорогу к своим шатрам. С тех пор, когда бы аретаи ни бросали боевой клич, таджуки собирались под их знамена. Аретаи никогда не призывали их напрямую, поскольку не имели на это права, но таджуки еще ни разу не пропустили сбора. Как правило, оказывалось достаточно, чтобы купец из племени аретаев посетил шатры хана таджуков и вечером, после удачной торговли и чая, как бы случайно обронил:
 — Я слышал, что аретаи собирают людей на войну.
 — В каком месте? — спрашивал хан таджуков, как это делали до него его отец, дед и прадед.
 Узнав, где и когда назначен сбор, хан говорил:
 — Мы будем там.
 Я видел, что на левом фланге аретаев происходит что-то странное.
 Таджуки пытались пробиться в передние ряды, сминая ряды зеваров и аранов. Они привыкли драться в таком порядке. Они сражались в первых рядах левого фланга аретаев вот уже двести лет. Кстати сказать, в данной войне левый фланг чрезвычайно важен. Причина проста и интересна. Главным оружием нападения являются копье и ятаган. Главным оружием защиты — небольшой круглый щит. Таким образом возникает тенденция сразу же после столкновения смещаться вправо. В пешем горианском построении этот сдвиг просто неизбежен, поскольку каждый человек инстинктивно ищет защиты, пусть даже частичной, под щитом стоящего справа товарища. Поэтому пехотные порядки сдвигаются. В результате левый фланг оказывается под ударом численно превосходящего правого фланга противника. С этим явлением борются разными способами. Можно углубить левый фланг, если, конечно, для этого достаточно людей. Можно выставить на левом фланге дополнительные отряды лучников и метателей, чтобы сдержать вражеское наступление. Можно вообще отказаться от строя. При кавалерийском построении сдвиг менее заметен, но все равно имеет место. Отчасти это объясняется тенденцией всадников при защите закрываться щитом слева направо. Все эти рассуждения правомерны в том случае, если построения однородны. Как правило, при кавалерийском сражении ряды перемешиваются почти мгновенно и сражение распадается на множество индивидуальных боев. Говорили, что за последние двести лет левый фланг аретаев еще ни разу не удалось опрокинуть. Его держали свирепые таджуки, племя, объединенное общей культурой, но разнородное по расовому составу. Среди таджуков попадается много людей с эпикантусом, или монгольской складкой век, как это называют на Земле. Сегодня же, как я понял, зевары и араны настояли перед командованием аретаев, чтобы им разрешили драться в первых рядах левого фланга. А может, таджуки просто опоздали, и их место оказалось занято другими. Таджуки всегда недолюбливали зеваров и аранов.
 — Они даже не вассалы аретаев! — доносились до меня раздраженные крики. — Нечего им делать на левом фланге!
 Я видел, как из центра аретаев выделилась небольшая группа всадников и поскакала на левый фланг.
 Меньше всего аретаи хотели, чтобы таджуки, зевары и араны передрались между собой. Между тем это было вполне возможно. Таджуки приехали воевать, по первому слову своего хана они могли поднять ятаганы на кого угодно, тем более на зеваров и аранов. Народ таджуков славился не только гордостью и благородством, но и надменным своенравием. Обидевшись, они скорее всего не стали бы нападать на союзников аретаев, а просто ушли бы в свои земли, находящиеся более чем за тысячу пасангов отсюда. Нельзя было исключать и другую возможность: чтобы продемонстрировать всю глубину своего оскорбления, таджуки могли перейти на сторону каваров, если, конечно, те согласились бы уступить им право биться на левом фланге. Я уважал таджуков, но понимал, что действия их часто бывают непредсказуемы.
 Один из всадников, летящих к левому флангу аретаев, был привязан к седлу. Тело его цепенело от боли. Я узнал этого человека. И безмерно обрадовался. То скакал оставшийся в живых Сулейман, паша Девяти Колодцев, начальник тысячи копий, живой. Он поднялся с постели и сел в седло, несмотря на нанесенную Хамидом рану. Рядом с ним, со знаменем в руке, скакал Шакар, предводитель отряда аретаев.
 Перед центром каваров я увидел закутанного в белый хитон бородатого человека. Рядом с ним находился всадник со знаменем каваров. Еще один держал флаг визиря. Я понял, что это Барам, шейх Безхада, визирь Гаруна, верховного паши каваров. Я нигде не видел флага самого верховного паши. Я даже не знал, здесь ли он.
 У меня на шее на кожаном шнурке висело кольцо курии. Я покручивал его, любуясь игрой света на гранях.
 На левом фланге аретаев продолжался беспорядок. Сотни всадников, таджуки, зевары и араны смешались в одну кучу. Сулейман отчаянно пытался навести среди них порядок.
 Кавары и подчиненные им племена пришли в движение. Барабаны забили наступление, ряды всадников выравнивались, взметнулись флажки готовности. Скоро поднимутся ряды копий, и кавары под бой боевых барабанов понесутся в атаку.
 Похоже, Барам — кстати, весьма распространенное имя в Тахари — выбрал удачное время для нападения.
 Из-за таджуков Сулейман оказался не в центре, а на левом фланге своего войска, где вместо того, чтобы встретить врага в боевой готовности, люди толкались и орали друг на друга, как на базаре.
 Я видел, как Барам, визирь Гаруна, высокого паши каваров, вытянул и высоко поднял руку.
 Находящийся в толпе таджуков Сулейман обернулся и застыл от ужаса.
 Однако, вместо того чтобы опустить руку и направить каваров в атаку, Барам неожиданно обернулся в седле и развел руки в стороны, что означало команду «Стоп!». Копья тут же вернулись в чехлы возле стремян.
 Между рядов воинов медленно ехал одинокий всадник, закутанный в белую каварскую мантию. В правой руке он держал длинное копье, на котором развевалось огромное малиново-белое величественное знамя Гаруна, верховного паши каваров. За ним, привязанные к луке его седла, бежали четверо пленных. Барам торопливо выехал навстречу всаднику. Ряды воинов пришли в движение. Сулейман развернулся и поскакал в центр построения аретаев.
 Я видел, как копье и могучее знамя всадника в белом описало огромный круг, а потом еще один.
 Военачальники обеих армий медленно поехали навстречу человеку в белом. На совет в центре поля прибыли паши племен та'кара и бакахов, чаров и кашани, туда же прискакал, морщась от боли, Сулейман, высокий паша аретаев. Рядом с ним находился предводитель отряда аретаев Шакар и его охрана. Подъехали паши племени луразов, ташидов и равири, все с охраной. Я разглядел пашу племени ти с охраной. Последними наперегонки примчались паши зеваров, аранов и молодой хан таджуков. За пашами зеваров и аранов тянулась многочисленная стража. Позади молодого хана таджуков не было никого. Он приехал один. Хан в охране не нуждался.
 Я никого не представлял, кроме себя самого, и мне стало очень любопытно. Я погнал кайила вниз по склону, намереваясь смешаться с ведущими переговоры. Я не сомневался, что никому не придет в голову проверять мои полномочия.
 Спустя несколько мгновений я решительно протиснулся сквозь ряды телохранителей и оказался в одном ряду с пашами и ханом.
 — Великий Гарун, — начал Барам, шейх Безхада, — ка-вары ждут твоего приказа!
 — Бакахи тоже! — крикнул паша бакахов.
 — И та'кара!
 — И чары!
 — И кашани! — Каждый паша размахивал своим флагом.
 Закутанный в белые одежды человек с огромным знаменем кивнул, благодаря свирепых воинов за оказанное ему доверие. Затем он повернулся к своему противнику и произнес:
 — Привет тебе, Сулейман!
 — Привет Гаруну, высокому паше каваров! — ответил Сулейман.
 — Я слышал, тебе нанесли серьезную рану. Почему ты в седле?
 — Конечно же, чтобы воевать с тобой, — проворчал Сулейман.
 — Ты хочешь состязаться со мной в силе или воевать всерьез?
 — Разумеется, всерьез! — зло ответил Сулейман. — Кавары напали на селения аретаев и засыпали наши колодцы!
 — Вспомни Красный Камень! — крикнул телохранитель из племени ташидов.
 — Вспомни Два Ятагана! — крикнул человек из охраны паши Бакахов.
 — Никакой пощады тем, кто убил воду! — прорычал кто-то из луразов.
 Всадники выхватили ятаганы. Я прикрыл лицо материей. Никто не обращал на меня внимания. Шакар взглянул на меня один раз, нахмурился и отвернулся.
 — Смотрите! — воскликнул Гарун и показал на привязанных к его седлу обнаженных пленников. — Поднимите руки, слины! — приказал он.
 Пленные подняли над головой связанные руки.
 — Видите? — спросил Гарун.
 — Кавары! — крикнул человек из племени равиров.
 — Нет! — оборвал его Сулейман. — Посмотрите на ятаган на предплечье! Острие указывает на тело! — Он взглянул на Гаруна. — Эти люди не кавары.
 — Нет, — сказал Гарун.
 — Аретаи разорили оазисы каваров! — закричал телохранитель паши племени та'кара. — Они засыпали колодцы!
 — Нет! — заревел Сулейман, схватившись за рукоять ятагана. — Это ложь!
 Поднялся невообразимый шум. Наконец Гарун поднял руку.
 — Сулейман сказал правду, — произнес он. — Аретаи не совершали набегов в этот сезон, а если бы и совершили, они не стали бы разрушать колодцы. Они — из Тахари.
 Это была высшая похвала, которую мог сделать представитель другого племени.
 — Кавары тоже, — отчетливо произнес Сулейман, — из Тахари.
 Крики стихли.
 — У нас ecть общий враг, который старается стравить нас между собой, — сказал Гарун.
 — Кто? — спросил Сулейман.
 Гарун обернулся к связанным пленным. Они опустили руки и повалились на колени.
 — Кто ваш хозяин? — гневно спросил Гарун.
 Один из несчастных поднял голову:
 — Тарна.
 — Кому она подчиняется?
 — Абдулу, соляному убару, — пролепетал человек и опустил голову.
 — Ничего не понимаю, — пожал плечами молодой хан таджуков.
 В левой руке он держал черный кожаный щит, в правой — тонкое черное копье из древесины тема. На поясе хана висел ятаган. Он носил тюрбан и откинутый на плечи бурнус. У хана были живые черные глаза с эпикантусом. К седлу он приторочил шлем причудливой формы с полукруглым султаном. Подобная воинская мода пришла явно не из Тахари. Молодой хан сердито переводил взгляд с одного лица на другое.
 — Я приехал сюда воевать. Вы что, не собираетесь биться 9 
 — Битва будет обязательно, — ответил Гарун, смерив хана внимательным взглядом. Затем, посмотрев на Сулеймана, он произнес:
 — Я говорю от всего сердца. Кавары и все подчиненные им племена переходят под твое командование.
 — Я слишком слаб, — ответил Сулейман. — Я еще не оправился от раны. Лучше ты командуй аретаями и всеми, кто готов биться на их стороне.
 Гарун посмотрел на молодого хана таджуков:
 — Ты готов мне подчиниться?
 — А ты поведешь меня в бой? — спросил хан. — Да.
 — Тогда я пойду за тобой. — Молодой хан поворотил кайила, потом, словно вспомнив что-то важное, развернулся: — Кто будет драться на твоем левом фланге?
 — Таджуки, — сказал Гарун.
 — Айййи! — закричал молодой хан, поднялся в стременах, потряс копьем и поскакал к своему войску.
 — Может быть, тебе стоит вернуться в Девять Колодцев? — спросил Гарун Сулеймана.
 — Нет, — произнес Сулейман — Я буду следить за дисциплиной своих людей
 Паши и их телохранители вернулись к своим отрядам
 — Может, прикончить этих слинов? — спросил Барам, указывая на стоящих на коленях пленников. Они прижались головами к земле и дрожали от ужаса
 — Нет, — ответил Гарун. — Отвести их к шатрам и заковать в цепи, как рабов. Рабов у нас будет много. Выручим за них хорошие деньги в Торе.
 Воин взял веревки, которыми были привязаны к седлу Гаруна пленники, и потащил их с поля боя.
 Со всех сторон звучали команды. Войска перестраивались. Скоро по пустыне двинулось гигантское войско. В центре шли кавары и аретаи. На правом фланге ехали та'кара и луразы, бакахи и ташиды, чары, кашани и равири. На левом фланге находились ти, араны и зевары. На самом его краю в сорока шеренгах шли таджуки.
 Позади нас с Гаруном растянулись цепи племен Тахари.
 — Как обстоят дела в стране дюн? — спросил Гарун.
 — Хорошо, — ответил я.
 Он накинул на плечи накидку от ветра.
 — Вижу, ты до сих пор носишь на левом запястье кусочек шелка?
 — Да, — ответил я.
 — Пока мы едем, расскажи, что произошло в стране дюн, — сказал он.
 — Я сделаю это с удовольствием, — поклонился я. — Только скажи, каким именем тебя называть?
 — Называй тем, которое знаешь лучше всех, — произнес он.
 — Хорошо, Хассан, — улыбнулся я.




 Глава 24. Я НАХОЖУ ДЕВУШКУ, НО ВЫНУЖДЕН ЗАНИМАТЬСЯ ВОЕННЫМИ ДЕЛАМИ


 В исходе сражения, состоявшегося в двадцати пасангах от касбаха соляного убара, никто не сомневался. Одно то, что Ибн-Саран вообще вышел нам навстречу с двадцатью пятью тысячами наемников, делает ему большую честь.
 Его почти мгновенно окружили. Наемники сообразили, какие силы им противостоят, только после того, как наши войска заняли ближайшие холмы. Мы превосходили противника численно в четыре или пять раз. Солдаты Ибн-Сарана, видя, что пути к отступлению отрезаны, бросали на песок щиты, втыкали в землю копья и ятаганы и спешивались. Тем не менее личная охрана соляного убара, те самые люди, которые сражались вместе с Тарной, оказали ожесточенное сопротивление. Мне удалось приблизиться к Ибн-Сарану на расстояние ста пятидесяти ярдов, Хассан или Гарун, высокий паша каваров, дошел до двадцати ярдов, он рубился как бешеный, но все равно был оттеснен стеной щитов и лесом копий. Тарну в бою я не видел. Ее люди сражались под командованием Ибн-Сарана. Полагаю, ее просто лишили права командовать.
 Ближе к вечеру Ибн-Саран и четыреста человек охраны прорвали наши ряды и ушли на северо-запад.
 Мы не стали их преследовать.
 — Он укроется в касбахе, — сказал Хассан. — Оттуда его будет очень трудно достать.
 Так и случилось. Крепости берутся с налета или не берутся вообще. У нас не было воды, чтобы держать в пустыне такую огромную армию. В лучшем случае мы могли оставить при касбахе небольшой гарнизон, который получал бы воду из Красного Камня. Такая осада может тянуться месяцами. Наши растянутые коммуникации будут провоцировать врага на бесконечные вылазки. Кроме того, небольшая группа осажденных может в любой момент легко прорвать осаду и уйти в пустыню.
 — Ибн-Саран, — сказал я, — может ускользнуть у тебя между пальцев.
 — Мы должны взять касбах, — сказал Хассан.
 — Возможно, я сумею тебе помочь, — произнес я и погладил кольцо на кожаном шнурке.
 Девушка грациозно опустилась на колени. Каждое ее движение выдавало тренированную бесстыжую рабыню. Она расчесывала длинные черные волосы гребнем из рога кайлаука. Гребень и облегающая шелковая накидка были желтого цвета. В зеркале она казалась просто прекрасной. Каким надо было быть дураком, чтобы отдать такую красавицу. А ведь в свое время я так и сделал. Она стояла на коленях на малиновых плитах пола. На левой лодыжке позвякивали колокольчики. По обеим сторонам зеркала горели две лампы на жире тарлариона.
 Она еще не заметила куска шелка, который я оставил на виду.
 Я наблюдал за рабыней. Однажды в подвале, под пытками агентов курий, она предала Царствующих Жрецов. Обнаженная, прикованная цепями к стене, в темноте, среди уртов, она плакала и молила о милосердии. Она рассказала все, что ей было известно о Сардаре, о планах Жрецов, об их обычаях и приспособлениях. Она рассказала им о слабости Роя. Не сомневаюсь, что Самос бросил бы эту девку в канаву с нечистотами и уртами, как только выбил бы из нее последние сведения. Ибн-Саран доставил ее в Тахари. Здесь она опознала меня при первой же встрече. В тесной накидке из красного шелка, кушаке и прозрачных шальварах она подавала вино во дворце Сулеймана в Девяти Колодцах. Она присутствовала в момент покушения на Сулеймана и свидетельствовала на суде, что это сделал я. Я видел, как она улыбалась, когда ее снимали с пыточного стола, Некогда она служила Царствующим Жрецам, затем работала на курий и их агентов. Теперь я смотрел, как она расчесывает волосы. Похоже, для нее межпланетная политика закончилась. Ее пощадили. Я наблюдал за движениями девушки и улыбался. Я знал, почему ее пощадили. Уж слишком соблазнительна и хороша собой была эта рабыня. Такое тело стоит больших денег. Видеть ее означало желать ее. Красотка Велла.
 Она отложила гребень и потянулась к флакону с духами.
 Она прикоснулась духами к шее, мочкам ушей, к плечам. Я знал этот запах.
 Он сопровождал меня на пути в Клим. Я его не забыл.
 Наконец маленький кусочек шелка привлек ее внимание.
 Она смотрела на него с удивлением и любопытством. Я вспомнил утро, когда вместе с другими стоял закованный в цепи у стены касбаха. Вспомнил высокое окошко, из которого махнула мне рукой рабыня в желтой шелковой накидке. Затем, с разрешения своего хозяина, она приоткрыла лицо. С каким презрением и насмешкой смотрела она на меня, ничтожного раба, отправляющегося в Клим, на вечные мучения и неминуемую погибель. Она швырнула мне подарок — квадратный платочек из невольничьего красного шелка, размером в восемнадцать квадратных дюймов, обильно смоченный духами, специально подобранными искусными парфюмерами с тем, чтобы лишний раз подчеркнуть всю рабскую прелесть ее рабской натуры. Она послала мне воздушный поцелуй и скрылась, подчинившись недовольному окрику хозяина.
 Я стоял позади нее. Я нажал на кнопку на кольце, чтобы она могла меня видеть.
 Рабыня взяла платок в руки. Это был потертый, порванный, выгоревший до белизны кусок шелка. Она долго смотрела на него, потом поднесла к лицу и вдохнула тонкий, едва сохранившийся аромат. Неожиданно она радостно воскликнула:
 — Тэрл! Тэрл! — Рабыня бросилась мне на шею, продолжая восклицать: — Тэрл! Тэрл, как я люблю тебя! Как я люблю тебя, Тэрл!
 Я перехватил ее руки и медленно отвел их от своего тела. Она пыталась прижаться ко мне губами, но я удерживал ее на расстоянии. Она отчаянно мотала головой из стороны в сторону. Из глаз ее покатились слезы.
 — Позволь мне поцеловать тебя! — кричала она. — Позволь мне тебя обнять! Я так люблю тебя!
 Я держал ее за плечи, не позволяя прикоснуться к себе. Она смотрела мне в глаза.
 — О Тэрл, неужели ты не можешь меня простить? Неужели ты никогда меня не простишь?
 — На колени! — приказал я.
 Красавица медленно опустилась на колени.
 — Тэрл? — прошептала она.
 Я вытащил из сундука тряпку. Это была старая, изодранная тряпка, измазанная в жиру и грязи, из дешевого, грубого материала. Я нашел ее на кухне Ибн-Сарана.
 — Надевай! — сказал я и швырнул тряпку ей в лицо.
 — Я очень дорогая рабыня, — пролепетала она.
 — Надевай.
 Она выскользнула из шелкового одеяния и брезгливо прикоснулась к тряпке.
 — Вначале сними колокольчики, — сказал я.
 Она села на плиты пола и один за другим стянула колокольчики с левой лодыжки. Затем Велла поднялась и обмоталась вонючей тряпкой. Тело ее непроизвольно содрогнулось, когда к нему прикоснулась жирная грязная ткань. Я обошел вокруг, придирчиво осматривая рабыню. Затем я сорвал с нее ожерелье, чтобы лучше смотрелись высокие груди, и оборвал подол тряпки, чтобы лучше видеть ноги. Затем я разорвал тряпку посередине, чтобы ничто не мешало любоваться деликатным изгибом между ее бедрами и грудью.
 Проделав все это, я отошел на несколько шагов.
 Она посмотрела мне в глаза.
 — Это одежда не для меня, Тэрл, — произнесла она.
 — Скрести руки и вытяни их перед собой, — приказал я.
 Она сделала, как я сказал. Я скрутил ее запястья кожаным ремнем. Оставался длинный конец, за который можно было вести ее за собой.
 — У нас мало времени, — сказал я. — Скоро начнется штурм касбаха.
 — Я люблю тебя, — произнесла она. Я посмотрел на нее с ненавистью. Похоже, мой гнев испугал Веллу.
 — Прости меня, я сильно тебя обидела, — прошептала она. — Я так из-за этого страдала. Ты даже не представляешь, как я рыдала и мучилась каждую ночь! Прости меня, Тэрл!
 Я молчал.
 — Это было жестоко, ужасно и подло. — Она опустила голову. — Я никогда не прощу себе, — прошептала она. — А ты, ты сможешь меня простить, Тэрл?
 Я огляделся. Лампа на жире тарлариона могла подойти.
 — Я дала против тебя ложные показания в Девяти Колодцах, — сказала она. — Я солгала.
 — Ты сделала так, как тебе велели, рабыня!
 — О, Тэрл! — зарыдала она. Потом она подняла голову и бесстрашно посмотрела мне в глаза. — Я хотела отправить тебя в Клим за то, что ты сделал в Лидиусе.
 — Меня не интересуют твои мотивы, — перебил ее я.
 Она смотрела на меня с нескрываемым ужасом. Затем зарыдала и низко опустила голову.
 — Я выдала тебя Ибн-Сарану, — прошептала Велла. Я пожал плечами.
 — Разве это не ужасно?
 — Рабыня должна беспрекословно исполнять любую волю хозяина.
 Велла отвернулась к стене:
 — Я никогда не решусь сказать тебе, что еще я сделала.
 — Ты предала Царствующих Жрецов, — сказал я. — И в этом ты пошла до конца.
 — Это что-то изменит? — пролепетала она, смертельно побледнев.
 — Не знаю, — ответил я. — Это могло привести к уничтожению и Земли и Гора. Это могло привести к окончательной победе курий.
 Она задрожала.
 — Я проявила слабость. Они бросили меня в подвал. Там были урты. Мне стало очень страшно. Я ничего не могла сделать. А они обещали меня отпустить.
 Я дернул за кожаный ремень, чтобы проверить, насколько надежно скручены ее руки.
 — Тебя никогда не отпустят, — сказал я.
 — О, Тэрл! — рыдала она. Затем, успокоившись, она снова спросила:
 — Это что-нибудь изменит?
 — Не знаю, — ответил я. — В стальных мирах могут не поверить твоим уверениям.
 Она дрожала и всхлипывала.
 — Слишком многие знают о твоем предательстве, — сказал я. — Очень скоро твоя жизнь потеряет всякую цену.
 Я вспомнил Самоса. Этот человек не отличался терпением.
 Она взглянула на меня.
 — Меня подвергнут пыткам и посадят на кол? — спросила она.
 — И не надейся, — покачал головой я. — Ты — рабыня, и тебя ждет по-настоящему унизительная и мучительная казнь. В Порт-Каре тебя отправят на Свалку Смерти. Разденут, свяжут и бросят в канаву с уртами.
 Она в ужасе опустилась на колени. Я долго смотрел на Веллу. Наконец она подняла голову:
 — Сможешь ли ты простить меня за то, что я сделала?
 — То, что тебя так волнует, для меня совершенно не важно. Ты — рабыня. Ты исполняла волю своего хозяина. Ни один мужчина не станет преследовать женщину за послушание своему хозяину.
 — Значит, — мягко произнесла она, — ты не окажешь мне чести жестоким наказанием?
 — Я не собираюсь тебя прощать, — ответил я. — Ты позволила себе много удовольствий, на которые не имела права.
 — Каких удовольствий? — уставилась она на меня.
 — В Девяти Колодцах, — сказал я, — после того как ты дала ложные показания и тебя сняли с пыточного стола, ты посмотрела на меня и улыбнулась.
 — И все? — опешила она. — Такая мелочь? Прости меня, Тэрл.
 — Когда меня заковали в цепи и приговорили к каторжным работам в Климе, ты снова улыбнулась. И бросила мне подарок. Шелковый платочек. И еще ты послала мне воздушный поцелуй.
 — Я ненавидела тебя! — крикнула она, стоя на коленях.
 Я улыбнулся.
 — Я поступила как рабыня, — прошептала Велла, опустив голову.
 — А ты знаешь, почему ты поступила как рабыня? — спросил я.
 — Нет.
 Я посмотрел на нее. Она стояла на коленях в короткой грязной накидке и затравленно смотрела на меня снизу вверх.
 — Потому, что ты и есть рабыня.
 — Тэрл!
 В дверь постучали. Я скользнул за спину девушки и упер лезвие кинжала в ее горло.
 — Только попробуй закричать, — предупредил я. Она поспешно кивнула.
 — Велла! Велла! — звали снаружи.
 Стук усилился.
 — Ты мне не веришь, Тэрл? — тихо спросила она.
 — Ты — рабыня, — прошептал я. — Ответь. — Нож по-прежнему маячил возле ее горла.
 — Да, господин! — откликнулась она.
 — Не забудь, что к началу двадцатого ана ты должна доставить удовольствие стражникам в северной башне!
 — Я почти готова, господин. Я не опоздаю.
 — Если опоздаешь хоть на пять ен, тебя поласкают пять пальцев из сырой кожи. — Так называют в шутку специальный кнут для рабынь. Удары его весьма чувствительны, но благодаря мягкости кожи кнут не портит внешнего вида девушки.
 — Я не опоздаю, господин! — крикнула Велла.
 Мужчина ушел.
 — Ты подвергаешь себя большой опасности, — прошептала она. — Тебе надо бежать.
 Я вложил кинжал в ножны.
 — Люди в касбахе находятся в еще большей опасности, — улыбнулся я.
 — Как ты сюда попал? — спросила она. — Разве здесь есть потайной ход?
 Я пожал плечами:
 — Они меня не заметили. Любопытство не украшает кейджеру.
 Она оцепенела.
 Я ждал у ворот касбаха, невидимый для окружающих в защитном поле кольца. Когда из ворот выехал на разведку небольшой отряд, я просто проскользнул внутрь. Потом я прошелся по кухням касбаха в поисках подходящего одеяния для Веллы.
 Я еще раз взглянул на стоящие по сторонам зеркала лампы. Одна из них подойдет.
 Вскоре, держа в руке лампу и таща за собой связанную рабыню, я вошел в длинный холл.
 Мы миновали нескольких стражников. На мне была одежда воина соляного убара, которую я позаимствовал у пленного. В касбахе несли службу новые наемники. На меня никто не обращал внимания, все смотрели на соблазнительную рабыню, одетую нарочито безобразно. Велла, ничтожная потаскуха, грациозно несла свое роскошное тело, принимаясь сладострастно покачивать бедрами каждый раз, когда на нее падал взгляд мужчины.
 Я посмеивался, а она сердито трясла головой.
 Подойдя к узкому окошку, через которое вряд ли смог бы протиснуться взрослый мужчина, я поднял лампу и несколько раз качнул ею из стороны в сторону. Затем я задул лампу. Мы стояли в темноте, в узенькое окошко едва пробивался тусклый лунный свет.
 Часовой на стене отбил двадцатый ан.
 — Тэрл, меня ждут в северной башне, — сказала Велла. — Уже двадцатый.
 — Подождут, — ответил я.
 — Если я не приду, они пойдут меня искать. И обнаружат тебя. Беги, если можешь.
 Я увидел скачущих по пустыне всадников.
 — Они ждут меня в северной башне, — повторила Велла.
 — Я думаю, воинам в северной башне сейчас будет не до рабыни.
 — Не понимаю, — сказала она.
 Я уже побывал в северной башне, под охраной которой находились северные ворота.
 — Скоро касбах падет.
 — Касбах никогда не падет, — покачала головой девушка. — Запасов воды и продовольствия хватит на несколько месяцев. Один человек на стене стоит десятерых в пустыне. Ни одна армия не продержится в пустыне так долго.
 В караульном помещении у северных ворот барахтались десять связанных стражников. Рты их были заткнуты кляпами, сами же они только начали приходить в сознание. Вверху, на самой башне, лежали еще десять.
 Мы услышали последний удар гонга. Наступил двадцатый ан.
 — Беги! — прошептала Велла. — Беги!
 Северные ворота крепости были открыты настежь, что явилось весьма печальной новостью для защитников касбаха.
 — Беги! — прошептала Велла.
 — Посмотри, — сказал я и притянул ее к окошку.
 Она чуть не закричала, и мне пришлось закрыть ей рот рукой. Рабыня дергалась и пыталась вырваться. Девушка касбаха пришла в ужас от представшего перед ее глазами зрелища. Как всякая красивая женщина, будь она свободной или рабыней, она прекрасно понимала, чем это может для нее закончиться. Она попыталась крикнуть, но ничего не вышло.
 — Давай, давай, — проворчал я. — Поднимай тревогу!
 Из-под моей тяжелой руки раздавалось лишь приглушенное мычание. Она дико вращала глазами и жалобно стонала.
 Всадники летели к касбаху. Впереди несся Хассан, белый бурнус развевался за его спиной.
 Спустя мгновение стража на стене подняла тревогу. Раздались крики, часовой отчаянно загремел огромным молотом по тревожному гонгу. Во двор повыскакивали люди. Отряды воинов устремились на стены. Но, к великому ужасу защитников касбаха, всадники уже находились внутри крепости. Они спрыгивали с кайилов и устремлялись наверх по узким винтовым лестницам, торопясь захватить сторожевые башни. Северная башня пала. Нападающие все прибывали, растекаясь по всему касбаху. Защитники пытались оказать сопротивление. Со всех сторон раздавался звон стали и яростные крики. Мелькали факелы, к реву боя примешивались стоны и вопли раненых. Я убрал руку с лица девушки.
 — Можешь кричать, рабыня, — насмешливо произнес я. — Подай сигнал тревоги.
 — Почему ты не позволил мне сделать это раньше? — спросила она. — Они убьют нас обоих. — Как и все девушки, она испытывала ужас перед всадниками пустыни.
 Я резко развернул ее и толкнул в спину.
 — Потому что я — один из них. Она застонала.
 Я затолкал рабыню в ее же собственную комнату с широкими малиновыми плитами и огромным зеркалом, перед которым стояла теперь только одна лампа.
 — Ты вернулся ко мне, — простонала она, прижимаясь к моей груди. — Я так ждала этой минуты. Я мечтала о том, когда ты вернешься.
 Я оттолкнул рабыню. Крики приближались.
 — Я вернулся к тебе, — сказал я.
 — Ты любишь меня! — крикнула Велла, но тут же осеклась, увидев мои глаза. — Тогда скажи, зачем ты вернулся? — спросила она упавшим голосом.
 — Я хочу тебя.
 — Ты меня любишь, — прошептала она. — Нет.
 — Не понимаю, — еле слышно произнесла она.
 — Бестолковая рабыня с планеты Земля, — рассмеялся я. — Ты так ничего и не поняла в собственной привлекательности. Ты так и не поняла, что, глядя на тебя, мужчина теряет разум. Ты даже не подозреваешь, какие ты вызываешь желания. Как ты была дурой, так ею и осталась.
 — Я знаю, что я привлекательна, — испуганно произнесла Велла.
 — Ты — тупая самка, — сказал я. — Ты не знаешь, как действует на мужчин твой вид.
 Она резко обернулась ко мне. Глаза ее сверкали.
 — Ну, как он на вас действует? — резко спросила она.
 — Видеть тебя — значит хотеть тебя, а хотеть тебя — значит хотеть тобой обладать.
 — Обладать! — в ужасе повторила она.
 — Да, — кивнул я. — Каждый мужчина хочет безраздельно владеть своей женщиной Он хочет, чтобы она подчинялась ему безоговорочно. Он хочет иметь над ней абсолютную, непререкаемую власть. Вообще мужчины делятся на тех, кто следует своей природе, и тех, кто ей не следует. Первые всегда веселы и жизнерадостны, они живут долго. Вторые — несчастны и подвержены всевозможным болезням. По статистике они живут значительно меньше.
 — Мужчины хотят, чтобы женщины были свободны! — заявила Велла.
 — Иногда мужчины не прочь предоставить женщинам кое-какую свободу, — ответил я. — Чтобы потом получить больше удовольствия. Не сомневаюсь, тебе приходилось сталкиваться с хозяевами, которые позволяли рабыням высказывать свое мнение. В такие моменты она действительно может говорить все, что думает. Но она всегда знает, что это свободомыслие прекратится по первому требованию мужчины. Это наполняет ее радостью, женщина наслаждается властью мужчины. Он дарит ей то, о чем она всегда втайне мечтала, — возможность раствориться в личности сильного и волевого человека.
 — На Земле провозглашено равноправие! — выкрикнула она.
 — Земля имеет сложную и запутанную политическую историю, — сказал я. — Через сотни лет современные концепции приведут к невиданным последствиям, от которых их авторы пришли бы в неописуемый ужас. На Земле людям удалось построить чудовищную ловушку, в которую они сами же угодили. Возможно, им удастся расшатать ее прутья. А может, они тихо умрут в ими же созданной клетке.
 Велла молчала.
 — Ты почувствовала, — спросил я, — что на Горе женщины гораздо счастливее, чем на Земле?
 — Нет, — сказала она. — Нет. Нет!
 — На колени! — приказал я. Она опустилась на колени.
 — Кого на Горе ты считаешь самыми счастливыми женщинами? — спросил я.
 — Большинство счастливых женщин на Горе — простые рабыни, — ответила Велла.
 — Мужчина генетически предрасположен к господству, — сказал я. — Это не вызывает сомнения ни у кого, кто в состоянии сформулировать свое' мнение по данному вопросу. Иногда отрицать эту истину выгодно, но это уже предмет для другого разговора.
 — Я не сомневаюсь в том, что мужчины генетически предрасположены к господству, — сказала Велла. — Но они должны контролировать эту предрасположенность.
 — Прикажи человеку не дышать, прикажи сердцу не биться, — сказал я, — прикажи мужчине не быть самим собой.
 Велла растерянно посмотрела на меня.
 — Я нарисовал тебе реальную ситуацию, — сказал я. — Невозможно отрицать, что мужчина предрасположен к господству. Представляется ли тебе возможным, чтобы эти качества получили развитие только у него?
 Она стояла передо мной на коленях и молчала.
 — Не кажется ли тебе, что эволюционное развитие мужчин и женщин шло параллельно?
 — Нет, — сказала Велла. — Не кажется.
 — Природа учила мужчину повелевать. Она же давала уроки тем, кто должен ему подчиняться.
 Велла сердито посмотрела на меня.
 — Каких мужчин предпочитают женщины, сильных или слабых?
 — Сильных, — сказала она.
 — Почему это так? — спросил я. Она молчала, опустив голову.
 — Послушай, Тэрл, — сказала она наконец, — что делать, если я тоже испытываю эти низменные потребности? Что делать, если сердцем я стремлюсь подчиняться мужчине?
 — Здоровое общество, — ответил я, — сумело бы удовлетворить твои потребности.
 Она взглянула на меня.
 — Надеюсь, ты знакома с отношениями между хозяином и рабыней на Горе? — спросил я.
 — Еще как, — огрызнулась Велла.
 — Наиболее полная и завершенная картина женской подчиненности имеет место при женском рабстве. Именно здесь достигается полная зависимость женщины от капризов и милосердия мужчины. — Я посмотрел на девушку. — Красотка Велла, — улыбнулся я, — видеть тебя означает хотеть тебя, а хотеть тебя означает хотеть владеть тобой, полностью, безраздельно, до конца.
 — Это так низко, — расплакалась она. — Это похоть, недостойная и непристойная страсть.
 Крики раздавались совсем рядом, за дверью.
 — Нет! — крикнула она вдруг, вскочила на ноги и попыталась бежать.
 Я схватил ее за руки и швырнул на пол, после чего крепко привязал остатком ремня кисти ее рук к лодыжкам. Конец ремня я завязал таким образом, чтобы она не смогла до него дотянуться.
 Я посмотрел на Веллу. Она валялась на полу, связанная, едва прикрытая грязной жирной тряпкой. Она была невыразимо привлекательна. Рабыня с трудом села и посмотрела на себя в зеркало. Стягивающий ее руки и ноги ремень не позволял ей дотянуться до висящей на цепи лампы.
 — Освободи меня! — заплакала Велла. — Освободи меня!
 Я проверил узлы. Ремни держали надежно.
 Из коридора доносился звон ятаганов.
 — Я никогда не стану свободной? — спросила она. Высоко на левом бедре девушки я разглядел изображение четырех рогов боска. Я ощупал клеймо. Она дернулась.
 — Меня клеймил камчак, — сказала она.
 Придется клеймить заново, подумал я.
 — Для чего ты меня связал? — спросила она.
 Я захватил длинную прядь ее черных волос, примерно полтора дюйма толщиной, и завязал ее в узел на щеке.
 — Рабский узел, — прошептала она.
 — Теперь все будут знать, что тебя уже взяли, — пояснил я.
 — Взяли?
 Я поднялся на ноги. Она каталась по полу, стараясь освободиться. Я направился к дверям.
 — Тэрл! — позвала Велла.
 Я обернулся.
 — Я люблю тебя!
 — Ты непревзойденная актриса, — бросил я.
 — Нет! — крикнула она. — Это правда!
 — Меня не интересует, правда это или нет, — сказал я.
 Велла смотрела на меня полными слез глазами. На правой щеке болтался завязанный мной узел.
 — Тебе в самом деле все равно? — спросила она.
 — Абсолютно.
 — Ты не любишь меня!
 — Ни капли, — сказал я.
 — Но ты же пришел сюда. — Она пыталась вырвать руки. — Ты же многим рисковал! Чего же ты от меня хотел?
 — Хотел владеть тобой, — рассмеялся я.
 — Ты мужчина Земли! — воскликнула она.
 — Нет, — сказал я. — Я мужчина Гора.
 — Да, — прошептала она. — Я вижу это по твоим глазам. Я отдана на милость мужчины Гора. — Ее прекрасное тело задрожало в предчувствии возможных последствий.
 Я повернулся к двери.
 — Тэрл! — крикнула Велла. — Я буду рабыней?
 — Да, — сказал я.
 — Настоящей? — недоверчиво спросила она.
 — Да.
 — И меня будут бить плетью?
 — Да.
 — И ты сможешь меня ударить? Ты сможешь высечь меня за то, что я тебе не понравлюсь? Ты же был на Земле, неужели ты сможешь это сделать, Тэрл?
 — Ты уже меня разозлила, — сказал я, вспомнив, как она улыбнулась в Девяти Колодцах. Потом я вспомнил окошко в стене касбаха, из которого она послала мне воздушный поцелуй и бросила шелковый платок.
 — Значит, меня сейчас высекут? — спросила она.
 Сделать это было нетрудно. Она лежала связанная, в короткой грязной накидке.
 — Нет, — сказал я.
 Я подошел к ней и показал кусок смятого, выцветшего шелка, который забрал с собой в Клим и принес обратно. Она затравленно посмотрела на платок. Я повязал его на левую руку девушки, рядом с ремнем на запястье. Именно так я и носил этот платок.
 — Когда ты меня высечешь? — спросила она.
 — Когда мне будет удобно, — ответил я.
 Дверь распахнулась, и в комнату, спинами к нам, ввалились два наемника, на них наседали атакующие, звенели ятаганы. Один из воинов обернулся ко мне. Я выхватил ятаган. Он понял, что я его враг. Завязалась драка. Я нанес своему противнику смертельный удар. Его напарника уже зарубили у двери. Я сбросил с себя одежду воина соляного убара. Меня поприветствовали поднятыми ятаганами.
 — Сейчас я к вам присоединюсь! — крикнул я, ударами сапога выкатил два трупа из комнаты, запер тяжелые двери и обернулся к Велле.
 Мы снова остались одни в ее комнате, освещенной лампой на жире тарлариона.
 Она сидела на полу, наклонившись вперед, кисти рук были привязаны к лодыжкам, накидка оставляла открытыми стройные бедра и пышную грудь девушки. Я сорвал грязную тряпку и отшвырнул ее в сторону. Икры были просто великолепны.
 — Ты исключительно красивая рабыня, Велла, — сказал я.
 — Которой хотят владеть? — Да.
 — В этом мире, — вдруг заплакала она, — мной будут владеть!
 — Тобой уже владеют, — заметил я.
 — Да, — кивнула она. — Я знаю. Мной уже владеют.
 — Полагаю, — произнес я, — следует отдать тебя Хакиму из Тора.
 — Нет! — неожиданно крикнула она. — Пожалуйста, нет!
 — Я волен делать все, что пожелаю, — напомнил я.
 — Нет, нет, нет, нет! — выкрикивала Велла сквозь рыдания.
 Я подошел к ней и губной помадой сделал на плече девушки надпись на тахарском языке.
 — Что это означает? — плача, спросила она.
 — То, что ты являешься рабыней Хакима из Тора. Она в ужасе смотрела на свое исписанное тело.
 — Нет, Тэрл, пожалуйста, нет! — зарыдала она.
 Я поднялся. Она смотрела на меня.
 — Тэрл!
 — Замолчи, рабыня! — приказал я.
 — Хорошо. — Она опустила голову.
 — Хорошо? — переспросил я.
 В глазах ее блестели слезы.
 — Слушаюсь, господин, — исправилась она.
 Я вышел из комнаты и запер за собой дверь. В коридоре продолжался смертельный бой. Это была мужская работа. Есть время для дела, и есть время для рабынь. Пора было заняться делом. Я направился туда, откуда доносился звон стали.




 Глава 25. ПАДЕНИЕ ВТОРОГО КАСБАХА. О ТОМ, КАК ПОСТУПИЛИ С ТАРНОЙ


 — Где Ибн-Саран? — спросил Гарун. На нем развевалось белое одеяние верховного паши каваров.
 — Я не знаю! Не знаю! — кричал стоящий перед ним на коленях человек со связанными за спиной руками.
 — Мы обыскали весь касбах, — произнес находящийся рядом воин. — Его нигде нет. Ускользнуть он тоже не мог.
 — Значит, он еще здесь! — крикнул другой.
 Гарун, или Хассан, как я продолжал его называть, пнул связанного пленника сапогом.
 — Он где-то здесь! — не мог успокоиться воин.
 — Надо поджечь касбах, — предложил кто-то.
 — Нет, — покачал головой Гарун.
 Касбах представлял собой большую ценность, и он хотел использовать его в интересах каваров.
 Я еще раз осмотрел стоящих на коленях пленников. Ибн-Сарана среди них не было.
 Снаружи, возле стены касбаха, выстроили еще одну толпу взятых в плен. Ибн-Сарана не было и среди них.
 Пропал не только он. Ни среди убитых, ни среди пленных не было маленького водоноса Абдула, прихвостня великого Абдула-Ибн-Сарана, соляного убара. Исчез и Хамид, предатель аретаев, человек, который попытался убить Сулейман-пашу.
 Гарун развернулся, вспрыгнул на помост соляного убара и зашагал по нему, словно разъяренный ларл. Белый бурнус развевался за его плечами.
 — Предположим, — сказал я, обращаясь к Хассану, — что Ибн-Саран укрылся в этом касбахе.
 — Так и было! — крикнул Хассан.
 — Теперь давай предположим, что мы хорошо все обыскали и что никто не просочился через наши заградительные отряды.
 — Весьма ценные предположения, — огрызнулся Хассан. — Может, ты просто объяснишь, почему его нет ни среди пленных, ни среди убитых?
 — Рядом находится еще один касбах, принадлежащий его стороннице Тарне.
 — Он не мог добраться до него через пустыню, — вмешался воин.
 — Значит, он добрался до него другим способом! — воскликнул Хассан. — Идите за мной! — Схватив факел, он спустился в огромный подвал, где спустя час поисковая группа натолкнулась на крошечную дверь, ведущую в подземный тоннель.
 — Ибн-Саран у Тарны, — сказал кто-то.
 — Мы не догадались окружить второй касбах! — простонал другой воин.
 — Ибн-Саран просочился сквозь наши посты. Мы его потеряли! — воскликнул первый.
 — Думаю, еще нет, — улыбнулся Хассан. '
 Воины умолкли. Наконец визирь Гаруна, Барам, шейх Безхада, почтительно спросил:
 — Тогда где же он, высокий паша?
 — Дело в том, что касбах Тарны окружен.
 — Это невозможно, —  сказал Сулейман-паша, опиравшийся на своего телохранителя. В руке он все еще сжимал ятаган. — Там нет никого из аретаев.
 Остальные паши тоже покачали головами. Касбах Тарны не окружали ни чары, ни луразы, ни таджуки, ни араны. Его не окружал никто.
 — Кто окружил касбах Тарны, если этого не делали ни кавары, ни аретаи и ни одно другое племя? — спросил Сулейман.
 — Он окружен тысячью всадников на кайилах, вооруженных копьями, — сказал Гарун.
 — Откуда взялись эти всадники? — опешил Сулейман.
 — Обсудим эти вопросы вечером, за чашечкой доброго базийского чая, — лукаво прищурился Гарун. — А сейчас есть дела поважнее.
 — Хитрый каварский слин, — улыбнулся Сулейман-паша. — Ты прозорлив и отважен, как Хассан-бандит, на которого ты здорово смахиваешь.
 — Мне об этом уже говорили, — рассмеялся Гарун. — Должно быть, этот Хассан отчаянный и красивый парень.
 — Об этом самое время поговорить вечером, за чашечкой доброго базийского чая, — сказал Сулейман, пристально глядя на Гаруна.
 — Правильно, — кивнул Гарун.
 С этими словами Хассан нырнул в тоннель. За ним последовали сотни воинов, в том числе и я. Многие несли факелы и лампы.
 На верху самой высокой башни касбаха Тарны мы с Хассаном загнали в угол Ибн-Сарана.
 — Он мой! — крикнул Хассан.
 — Осторожнее, — произнес я.
 В следующую секунду воины бросились друг на друга. Подобной работы ятаганами мне еще не приходилось видеть. Затем дерущиеся разошлись на несколько шагов.
 — Ты хорошо бьешься, — сказал Ибн-Саран, покачнувшись. — Но я всегда тебя побивал.
 — Это было давно, — ответил Хассан.
 — Да, — произнес Ибн-Саран, — прошло немало лет. Увидев меня, он махнул ятаганом.
 — Добиться победы, — сказал я, — значит потерять врага. Ибн-Саран склонил голову, как требовал этикет Тахари.
 Затем с побелевшим лицом он шагнул на край башни и бросился вниз.
 Хассан вложил ятаган в ножны.
 — У меня было два брата, — сказал он. — Один сражался за Царствующих Жрецов. Он погиб в пустыне. Второй воевал за курий. Он погиб на башне касбаха Тарны.
 — А ты? — спросил я.
 — Я старался ни во что не вмешиваться, — произнес он. — И понял, что это невозможно.
 — Середины не бывает, — сказал я.
 — Не бывает, — вздохнул Хассан и посмотрел на меня. — Раньше, — сказал он, — у меня было два брата. — Он положил руки мне на плечи. В глазах его блестели слезы. — Теперь остался только один.
 Мы разделили с ним соль на горящей крыше в Красном Камне.
 — Брат мой, — сказал я.
 — Брат мой, — ответил он. Хассан встряхнулся.
 — У нас много работы, — сказал он, и мы поспешили спуститься с башни на крепостную стену. Оттуда я увидел, как гонят назад пленников, успевших бежать из касбаха в пустыню.
 Среди них шагал связанный водонос Абдул. В спину ему упиралось острие копья. Неподалеку от Hero, спотыкаясь, брел привязанный к двум кайилам Хамид, бывший помощник Шакара, предводителя отряда аретаев. Шакар тоже принял участие в погоне, надеясь задержать несчастного Хамида. Какова бы ни была вина Хамида в покушении на Сулейман-пашу, он опозорил свое имя переходом на сторону соляного убара. Предатель поднял клинок на собственный народ.
 Мы с Хассаном спустились во дворик крепости.
 Больше всего я поразился, опознав начальника загадочных копьеносцев Хассана. Увидев меня с высокого седла кайила, всадник сдернул с лица повязку.
 — Т'Зшал! — опешил я.
 Бородатое лицо расплылось в улыбке.
 — Я решил послать в Клим продовольствие, тысячу кайилов и тысячу копий, — объяснил Хассан. — Я знал, что эти люди мне пригодятся.
 Т'Зшал потряс копьем, и кайил попятился.
 — Мы никогда не забудем каваров, паша, — произнес он. Мне показалось, что Хассан допустил большую ошибку.
 Все-таки таких людей вооружать не стоит.
 Т'Зшал мастерски развернул кайила. Он родился в Тахари. Затем, подняв тучи песка, он поскакал в пустыню, чтобы принять командование над своими людьми.
 Хамид и Абдул упали на колени.
 Хассан поднес клинок к горлу Хамида.
 — Кто ударил Сулейман-пашу? — спросил он.
 Хамид поднял голову. Рядом стояли Сулейман и Шакар.
 — Это сделал я, — еле слышно произнес Хамид.
 — Увести, — распорядился Сулейман-паша.
 Пленного уволокли.
 — Откуда ты узнал, что именно он ударил меня? — спросил Сулейман.
 — Я был там, — ответил Хассан. — И все видел.
 — Гарун, высокий паша каваров! — воскликнул Шакар.
 Хассан улыбнулся.
 — Но тебя там не было, — нахмурился Шакар. — Там находились аретаи, Ибн-Саран, Хаким из Тора и… — Шакар осекся.
 — И Хассан-бандит, — закончил Хассан.
 — Так это ты? — расхохотался Сулейман.
 — Конечно, не могут же одновременно существовать два таких отважных и красивых парня!
 — Канарский слин! — хлопнул себя по ляжкам Сулей-ман.
 — Только не слишком распространяйся о моем втором обличье, — предупредил Хассан. — Временами мне просто необходимо менять внешность, особенно когда обязанности паши начинают меня тяготить.
 — Я тебя понимаю, — кивнул Сулейман. — Никто не узнает твоей тайны, можешь не волноваться.
 — И я не произнесу ни слова, — пообещал Шакар.
 — А ты, значит, Хаким из Тора? — повернулся ко мне Сулейман.
 — Да, высокий паша, — ответил я.
 — Я сожалею, что мы несправедливо обошлись с тобой, — сказал он.
 Я пожал плечами.
 — В касбахе еще продолжаются мелкие стычки. С вашего разрешения я удалюсь.
 — Пусть будет твой глаз верным, а сталь быстрой, — сказал Сулейман-паша.
 Я поклонился.
 — Как поступить с маленьким слином? — спросил Шакар, показывая на скрючившегося в песке Абдула.
 — Этого тоже увести, — распорядился Сулейман-паша.
 На горло Абдула тут же накинули веревку, и хнычущего пленника уволокли.
 Я посмотрел на центральную башню касбаха. Во внутренних помещениях продолжался бой.
 — Найдите Тарну, — сказал Сулейман-паша. — И приведите ее ко мне.
 Несколько человек тут же кинулись исполнять его приказание. Мне стало жаль эту женщину. Будучи свободной, она засыпала колодцы. Теперь ее ожидали долгие и мучительные пытки. На относительно безболезненную смерть на колу она могла не рассчитывать.
 Люди Тахари не прощают тех, кто засыпает колодцы. За такое преступление снисхождения не бывает.
 Я отошел в сторону.
 Увидев меня, Тарна оторопела.
 — Ты! — воскликнула она.
 Она совсем обезумела от горя. Разбойница облачилась в мужское одеяние. Не надела она только каффию и агал. Не было также повязки от песка и ветра. Гордая голова и красивое лицо оставались открытыми. Длинные волосы разметались по откинутому бурнусу. Одежда была изодрана и грязна. Правая штанина оказалась распорота. Левый рукав исполосовали ударами ятагана, материя свисала рваными клочьями. Мне показалось, что она не ранена. На левой щеке девушки застыли комья грязи.
 — Ты пришел за мной? — крикнула она, сжимая в руке ятаган.
 — Ты проиграла, — сказал я. — Все кончено.
 Она с ненавистью смотрела на меня. Мне показалось, что в ее ярких черных глазах сверкнули слезы. Я увидел перед собой женщину. Затем она снова стала Тарной.
 — Никогда! — крикнула она.
 — Но это так, — сказал я.
 — Нет!
 До нас доносился шум боя, рубились где-то неподалеку.
 — Касбах пал, — сказал я. — Ибн-Саран убит. Гарун, высокий паша каваров, и Сулейман, высокий паша аретаев, находятся внутри крепости.
 — Я знаю, — печально произнесла она. — Я знаю.
 — Тебя отстранили от командования. Ты больше не нужна. Те, кто когда-то служили тебе, сейчас спасают свои жизни. Касбах пал.
 Она смотрела на меня.
 — Ты осталась одна, — сказал я. — Все кончено.
 — Я знаю, — ответила Тарна и вдруг гордо вскинула голову. — Откуда ты узнал, где меня можно найти?
 — Я немного знаком с покоями Тарны, — улыбнулся я.
 — Ну, конечно, — она улыбнулась мне в ответ. — Значит, ты пришел за мной?
 — Да.
 — Не сомневаюсь, что человека, который притащит меня на веревке пред светлые очи благородных пашей Су-леймана и Гаруна, ожидает большая награда.
 — Надеюсь, что так и будет.
 — Идиот! — взорвалась она. — Слин! Я — Тарна! — Она взмахнула ятаганом. — Я сражаюсь лучше любого мужчины!
 Я встретил ее атаку. Тарна оказалась опытным бойцом. Я защищался от ее ударов, стараясь делать это помягче, чтобы она не потянула плечо. Я позволял ей колоть, рубить, делать выпады и защищаться. Дважды она в ужасе отпрыгивала назад, сознавая, что раскрылась для моего удара, но я ее не зарубил.
 — Ты не соперник для воина, — сказал я. Я не преувеличивал. Мне приходилось скрещивать клинки с сотнями людей, любой из которых прикончил бы ее в два счета.
 Тарна продолжала яростно нападать.
 Я играючи отбивал удары красавицы. Она рубила, рыдая от злости. Отбив выпад, я провел клинком по ее животу, показывая, как нельзя нападать.
 Она отступила и снова бросилась вперед. На этот раз я защищался жестко, чтобы она прочувствовала вес ятагана в руке мужчины. Она тут же стала пятиться, пока не уперлась спиной в колонну. Оружие ее опустилось. Тарна не могла поднять руку. Я поднес клинок к ее груди. Она дико взвизгнула и метнулась в сторону. Снова подняв ятаган, Тарна кинулась в бой. Я встретил ее оружие высоко над головой, а потом резко отбил его в сторону. Потеряв равновесие, Тарна полетела на пол. Я тут же наступил сапогом на ее правую руку. Маленькая кисть разжалась, и ятаган со звоном покатился по каменным плитам. Я приставил клинок к ее горлу.
 — Встань, — приказал я.
 Подняв ее ятаган, я переломил его о колено и швырнул обломки в угол.
 Тарна застыла посреди комнаты.
 — Можешь надеть на меня веревку, — сказала она. — Ты завоевал меня, воин.
 Я обошел разбойницу кругом, рассматривая приобретение. Она гневно сверкала глазами.
 Легким ударом ятагана я разрезал до конца левую штанину ее шальваров. У нее оказались восхитительные ноги.
 — Пожалуйста, — произнесла она.
 — Сними сапоги, — приказал я. Пленница недовольно повиновалась.
 — Ты что, собираешься привести меня к пашам босую? — спросила она. — Ты так сильно меня ненавидишь, что собираешься еще и опозорить?
 — Разве я не взял тебя в плен? — спросил я.
 — Взял.
 — Тогда делай, что тебе говорят.
 Потом я приказал ей встать на колени. Она опустилась на плиты и уронила голову на руки. Несколькими взмахами ятагана я раздел ее догола.
 — Что тут у нас? — спросил, входя в комнату, Хассан. Я с удивлением отметил, что он переоделся. Вместо
 белоснежного одеяния высокого паши каваров он облачился в простую и добротную одежду разбойника.
 — Подними голову, красотка, — сказал я, подсунув острие ятагана под подбородок девушки.
 Она посмотрела на Хассана залитыми слезами глазами. В этот момент она была невероятно красива.
 — Перед тобой Тарна, — сказал я.
 — Такая хорошенькая? — улыбнулся Хассан.
 — Ага.
 — Твоя добыча, — развел он руками. — Надевай веревку ей на шею. Гарун, высокий паша каваров, и Сулейман, высокий паша аретаев, хотят ее видеть.
 Я улыбнулся и вытащил из-за кушака моток грубой невольничьей веревки.
 — Не сомневаюсь, — сказал Хассан, — что Гарун, высокий паша каваров, и Сулейман, высокий паша аретаев, заплатят хорошие деньги человеку, который приведет им Тарну.
 — Надеюсь, — ответил я.
 — Сулейман просто жаждет ее увидеть, — добавил Хассан. Я набросил петлю на шею красавицы. Она была моей. Хассан разглядывал обнаженную соблазнительную женщину.
 — Я не хочу умирать! — неожиданно крикнула она. — Я не хочу умирать!
 — Наказание за порчу колодца не бывает легким, — заметил Хассан.
 Тарна рыдала, уронив голову на пол. Моя веревка уже затянулась на ее шее.
 — Пошли, женщина. — Я потянул за веревку, и ее голова дернулась. — Тебя хотят видеть паши.
 — Неужели нет выхода? — простонала она.
 — Для тебя выхода уже нет, — сказал я. — Тебя взяли в плен.
 — Да, — тупо повторила она. — Меня взяли в плен.
 — Думаешь ли ты, Хассан, то же, что и я? — подмигнул я Хассану — Есть ли у нее надежда сохранить жизнь?
 — Может быть, — улыбнулся Хассан.
 — Что? — крикнула Тарна. — Что надо сделать?
 — Забудь об этом, — отмахнулся я.
 — Что надо сделать? — рыдала Тарна.
 — Даже не стоит пробовать, — сказал Хассан. — Ты все равно не согласишься. Ты же такая гордая, благородная и утонченная.
 Я дернул за веревку, как если бы собирался тащить Тарну к пашам.
 — Что надо сделать? — завизжала она.
 — Для тебя будет лучше немного потерпеть и достойно умереть на колу в Девяти Колодцах, — сказал Хассан.
 — Что надо сделать? — рыдала Тарна.
 — Это так ужасно, так унизительно и так чувственно, — проговорил я.
 386
 — Что это? — повторяла сквозь рыдания связанная красавица — Ну, пожалуйста, что 9 
 — Если не ошибаюсь, — сказал Хассан, — на нижних уровнях содержатся рабыни.
 — Да, — кивнула Тарна. — На радость моим воинам.
 — У тебя больше нет воинов, — напомнил я.
 — Я поняла! — крикнула Тарна. — Я могла бы затеряться среди рабынь!
 — Это шанс, — рассудительно произнес Хассан.
 — Но у меня нет клейма! — заплакала девушка.
 — Это можно устроить, — пообещал Хассан.
 — Но тогда, — Тарна в ужасе взглянула на него, — я и в самом деле стану рабыней!
 — Я знал, что ты не согласишься, — пожал плечами Хассан.
 Я дернул за веревку. Подбородок красавицы взлетел кверху. Узел находился как раз под подбородком.
 — Нет! — закричала она. — Нет! Лучше сделайте меня рабыней. Пожалуйста! — Девушка разрыдалась.
 — Это очень рискованное дело, — нахмурился Хассан. — Если об этом узнает Гарун, высокий паша каваров, он живьем сдерет с меня кожу!
 — Пожалуйста! — плакала Тарна.
 — Слишком сложно, — нахмурился я.
 — Пожалуйста, умоляю вас!
 — Что будем делать? — спросил я.
 — Прежде всего, — заявил Хассан, — невольничья веревка на шее не подойдет. Лучше тащить ее за связанные руки.
 — Не вижу большой проблемы, — сказал я.
 — Большая проблема возникнет, когда мы поведем ее через зал и по коридорам.
 — Я могу идти, опустив голову, как рабыня, — сказала Тарна.
 — Большинство рабынь, — тут же оживился Хассан, — ходят очень гордо. Они гордятся тем, что находятся во власти мужчин. Они познали собственную женственность.
 Хотя формально они и не свободны, рабыни представляются мне самыми свободными и счастливыми женщинами. Они ближе других подошли к истинной сути женщины — полному подчинению мужской воле, послушанию и раболепию. Таким образом, обретая собственную сущность, рабыни приходят к абсолютной свободе В этом и заключен парадокс. Большинство рабынь на словах порицают институт рабства, но эта напыщенная, фальшивая риторика опровергается их же собственным поведением. Не побывавшая в рабстве девушка никогда не сможет ощутить всю глубину свободы. Протесты рабынь, как я заметил, направлены не против рабства как такового, а против конкретного хозяина. Дайте им настоящего господина, и все будет в порядке. В хорошем ошейнике женщина просто светится от счастья и радости.
 — Они в самом деле гордятся тем, что они рабыни? — недоверчиво спросила Тарна.
 — Большинство, — сказал Хассан. — Ты, скорее всего, и не видела настоящих рабынь. Нельзя судить по невольницам, которые прислуживают женщинам, или по смотрительницам сералей, которые имеют дело с дохлыми и безвольными мужчинами.
 — Однажды в кофейне я видела, как рабыня танцует перед мужчинами, — сказала Тарна. — Какое бесстыдство! А остальные девушки, которые прислуживали в кофейне! Позор!
 — Придержи язык! — перебил ее Хассан. — Придет время, сама будешь танцевать и прислуживать.
 Тарна побледнела.
 — Выглядели ли те девушки гордыми?
 — Да, — мрачно сказала Тарна. — Только я не понимаю, чем там было гордиться.
 — Они гордились, — объяснил Хассан, — своими телами, тем, что они желанны, и еще они гордились своими хозяевами, у которых достало силы и власти надеть на них ошейники и держать их в рабстве ради собственного удовольствия.
 — Какими же сильными должны быть такие мужчины, — прошептала Тарна. — Только я все равно не поняла, чем они гордились.
 — Тем, что чувствовали себя самыми совершенными и свободными из всех женщин. Иногда, — рассмеялся Хассан, — девушки так задирают нос, что приходится их пороть, чтобы напомнить, что они — всего-навсего рабыни
 — Я умею ходить с достоинством, — сказала Тарна. — Ведите меня через зал. — Она поднялась на ноги.
 — Существует разница, — улыбнулся Хассан, — между гордостью свободной женщины и гордостью рабыни. Свободная женщина идет гордо потому, что считает себя равной мужчинам. Рабыня гордится тем, что ей нет равных среди женщин.
 Тарна непроизвольно вздрогнула от удовольствия. Я видел, что последнее замечание задело ее за живое.
 — Тебе больше не надо соперничать с мужчинами, — сказал Хассан. — Теперь все по-другому.
 — Да! Я чувствую! — неожиданно воскликнула она. Я становлюсь другой! — Она посмотрела на нас. — Впервые за все время мне понравилось, что надо стать другой.
 — Это только начало, — заметил Хассан.
 — Ты считаешь, что нам удастся провести ее через зал? — спросил я Хассана. За дверью раздавались крики, пение и шум пирушки Взявшие крепость войска уже праздновали победу.
 — Конечно, пройтись как рабыня она еще не сможет, — сказал Хассан, — но если на нас не обратят особого внимания, может быть, и проскочим. — Он обернулся к пленнице. — Ну-ка покажи, как ты смотришь на мужчин, шлюха! Покажи, как ты отвечаешь на их взгляды!
 Тарна уставилась на него. Хассан застонал:
 — Нам тут же отрубят головы.
 Я оттащил Тарну к широкой кушетке и швырнул ее на желтые подушки. Конец веревки я привязал к изголовью. Она не могла подняться более чем на фут. Тарна извивалась и испуганно смотрела на меня.
 — Что ты собираешься со мной сделать?
 — Что хочет, то и сделает, — рассмеялся Хассан. — Не забывай, кто кого взял в плен.
 Тарна расплакалась.
 Спустя короткое время мы повели ее через зал касбаха. Невольничью веревку с шеи мы сняли, чтобы никто не подумал, что ее только что схватили. Я вел ее на шнуре, привязанном к скрещенным перед грудью рукам. Время от времени я сильно за него дергал, отчего она спотыкалась, падала или бежала. Я делал это по трем причинам: чтобы скрыть ее неуклюжесть, потому что спешил и потому что это мне нравилось. Шнур я снова позаимствовал из ее шторы. По нему нас могли узнать, и я спросил:
 — Есть ли такие в других помещениях касбаха?
 — Да! — ответила Тарна, после чего я скрутил ее запястья.
 — Не слишком ли она чистая? — прищурился Хассан. Я посмотрел на связанную девушку и приказал:
 — Ляг на пол и покатайся на спине и на животе!
 Она смерила меня негодующим взглядом, но выполнила требование. Когда она поднялась, Хассан взял лампу на жире тарлариона и вымазал сажей ее лицо и тело. После этого он опрокинул лампу и, к величайшему ужасу пленницы, вылил масло на ее левое плечо.
 — Плохо, что у нее нет клейма.
 — Сейчас мы все равно ничего не сделаем, — пожал я плечами.
 Между тем вопрос стоял серьезно. Рабынь клеймят сразу же, клеймо ставят на левом или на правом бедре. Увидев клеймо, люди понимают, что охотиться за такой женщиной не имеет смысла. Если по дороге в подвалы кто-нибудь заметит, что девчонка без клейма, поползут слухи, которые рано или поздно дойдут до кого надо. Не исключено, что Тарна — единственная незаклейменная девушка в касбахе. Я сорвал со стены желтую штору и намотал ее на бедра пленницы таким образом, чтобы был виден пупок. Так часто ходят рабыни. Это называется «живот невольницы». На Горе только рабыни выставляют на всеобщее обозрение свои пупки. Ткань прикрывала оба бедра как раз в том месте, где должно было находиться клеймо.
 — Без одежды она смотрится лучше, — проворчал Хассан.
 — Пусть все думают, — сказал я, — что мы ведем ее на продажу и хотим сорвать с нее последнее одеяние в присутствии нового хозяина.
 — Отлично! — воскликнул Хассан. — По крайней мере, правдоподобно.
 — Проскочим! — сказал я.
 — Умоляю вас, — пролепетала Тарна, — поднимите покрывало до пупка.
 Я тут же одернул его еще на два дюйма ниже. Она смерила меня злобным взглядом, но промолчала. Ей также не понравилось, что Хассан вытер измазанные сажей и жиром руки о ее одеяние.
 Пирующие солдаты, мимо которых мы вели нашу пленницу, хохотали и пытались ее ущипнуть, принимая за обычную рабыню.
 — Ой! — то и дело вскрикивала она. — Ой! — Тарне еще не приходилось сталкиваться с грубыми ласками, которыми так часто одаривают невольниц.
 — Поторапливайся, рабыня! — рычал я.
 У нее даже не хватало ума ответить: «Да, господин». Поэтому и я с ней не церемонился. Наконец, к величайшему моему облегчению, мы добрались до дверей, ведущих на нижние уровни.
 — Вы видели, как они на меня смотрели? Это и означает быть рабыней? — спросила она.
 На этот вопрос мы отвечать не стали.
 Хассан распахнул тяжелую дверь. Я развязал девушку и отбросил веревки в сторону. Хассан первым пошел вниз по узким стершимся ступенькам. Я вел ее з'а руку следом за ним.
 Мы удачно миновали зал. Это меня радовало.
 Не сомневаюсь, что наш успех во многом зависел от того, что успела усвоить Тарна, когда я привязал ее, голую, к роскошной кушетке. Разные женщины по-разному относятся к мужчинам и по-разному на них смотрят. Все зависит от того, каков был их опыт и с кем им довелось иметь дело. Например, они могут смотреть на мужчин как на равных себе существ, а могут — как на хозяев. Вложили ли им в головы, что мужчины — высшие по отношению к ним люди, приходилось ли им безраздельно подчиняться мужской воле? Познали ли они свою трогательную беззащитность, поняли ли, что сами есть лишь добыча и жертва мужчины, его игрушка, прихоть и удовольствие? И самое главное, узнали ли они, к своему ужасу и восторгу, что может вытворять с их телом мужчина?
 — Покажи, как ты смотришь на мужчин, шлюха! — сказал ей тогда Хассан. — Как ты встречаешь их взгляд?
 Тарна уставилась на него так, что он застонал и сказал, что нам отрубят головы.
 После этого я оттащил ее на кушетку и преподал ей короткий урок.
 Перед ней лежал путь в тысячу пасангов, но мы уже сделали первый шаг. И даже миновали зал.
 Я наблюдал за ее реакцией, когда мы вели ее между солдат. Это была уже не прежняя Тарна. Это была женщина, узнавшая, что может с ней сделать мужчина.
 Снизу тоже доносились крики и пение. Мы спустились на четыре уровня и оказались на самом нижнем. Тарну начало тошнить.
 — Запах, — простонала она. Перед нами появился пьяный солдат с бутылкой. Ее вырвало дважды, я ей не мешал. Затем я пропустил ее вперед. Мы шли по устилающей коридор склизкой соломе. Она жалобно запищала, когда урт коснулся ее ног мокрой шерстью. Мы заглянули в одну из дверей. За ней располагалась длинная узкая комната. У дальней стены стояли на соломе прикованные за шеи более ста невольниц. С ними заигрывали пьяные солдаты. Удерживая девушек за руки, они вливали им в рот вино. Некоторые рабыни с радостью хватались за бутыли, стоящие в конце цепи жадно протягивали руки.
 — Вина! Вина мне, господин! — кричали они.
 — Какие мужчины ужасные, — простонала Тарна.
 — Прикуси язык, шлюха, — оборвал ее Хассан. — Скоро и ты им достанешься.
 — Здесь, — сказал Хассан и отворил тяжелую железную дверь.
 Я с любопытством разглядывал цепи и приспособления. Тарна попятилась. Бежать она не могла, ибо я держал ее за руку. Ей стало плохо, я следил, чтобы она не упала. В комнате было темно, только в углу горела висящая на цепях лампа на жире тарлариона и тлели угли в жаровне рядом с клеймовочным станком. В больших касбахах угли всегда держат горячими. Рабы это хорошо знают.
 Я сорвал с рабыни покрывало, толкнул ее к станку и набросил на бедра по два железных обруча, после чего затянул их воротом. Она отчаянно пыталась вырваться из стальных зажимов. Я схватил девушку за руки, просунул кисти в специальные проемы над головой и одним движением затянул ремни. Подобные зажимы входят в комплект каждого клеймовочного станка. Затянуть и распустить их можно почти мгновенно. Разумеется, сама девушка не может дотянуться ни до одного ремня, зато стоящему у станка человеку не требуется особых усилий, чтобы обеспечить полную неподвижность невольницы. Я подтянул кисти рук, и Тарна захныкала:
 — Ой, больно!
 Я затянул ворот на полную.
 — Умоляю! — завопила она.
 — Заткнись, — бросил я и начал фиксировать бедра.
 — По-моему, ей пойдет клеймо на левом бедре, — произнес Хассан.
 Девушка на станке может визжать и извиваться, но бедра в момент клеймения должны оставаться совершенно неподвижными. Их ждет поцелуй железа.
 Надев толстую перчатку, Хассан вытащил из жаровни раскаленный прут.
 — Как тебе этот рисунок? — спросил он. Это было тахарское невольничье клеймо.
 — Мне очень нравится, — сказал я, — но лучше подстраховаться и сделать ее обычной рабыней, годной для продажи на севере.
 — Хорошая мысль, — кивнул Хассан и вытащил из жаровни другой прут. Но его раскаленном докрасна конце горело четкое клеймо кейджеры с планеты Гор. Тарна следила за Хассаном выпученными от ужаса глазами.
 — Еще не нагрелся, детка, — сказал он и положил прут на место.
 Откуда-то издалека донеслись крики. Хассан взглянул на меня.
 — Пойду посмотрю, — сказал я и вышел. Шумели сверху, на втором уровне. В коридоре покачивался пьяный солдат.
 — Что там происходит? — спросил я.
 — Ищут Тарну. — Солдат засмеялся и, пошатываясь, побрел по коридору.
 Мимо меня провели двух закованных в кандалы рабынь. Я вернулся в клеймовочную, где ждал Хассан.
 — Разыскивают Тарну, — сообщил я.
 — На каком они уровне? — спросил Хассан.
 — На втором.
 — А, тогда у нас много времени. — Спустя несколько ен он вытащил прут из жаровни, придирчиво его осмотрел и положил обратно. Вскоре, однако, он снова его достал. Теперь конец прута окрасился в ярко-белый цвет.
 — Можешь немного покричать, детка, — сказал Хассан с нотками нежности в голосе.
 Тарна принялась бешено извиваться, глядя на раскаленный добела прут. Потом она завизжала. Пять долгих ин Хассан вдавливал прут в ее бедро. Я видел, как железо с шипением погрузилось в дымящуюся плоть. Затем он аккуратно выдернул прут. Тарну заклеймили.
 Она истерично рыдала. Мы ей не мешали. Я распустил зажимы, и она упала на пол, продолжая горько плакать. Я поднял ее на руки и вынес из комнаты.
 На четвертом уровне мы нашли пустую камеру. Внутри было почти темно. Узенькая дверь выходила в огромный зал. Я положил Тарну на солому у дальней стены.
 — Я — рабыня, — повторяла она сквозь слезы. — Я — рабыня.
 Мы нашли ошейник и цепь, и я приковал ее к стене.
 — Я — рабыня, — повторяла она, словно не в силах поверить, что это так.
 Сверху раздались тяжелые шаги.
 — Они ищут на третьем уровне, прямо над нами, — сказал Хассан. — Скоро они будут здесь.
 — Я — рабыня, — прошептала Тарна.
 — Если они узнают, кем ты была раньше, — предупредил Хассан, — тебе придется туго.
 Она тупо уставилась на него, осмысливая сказанное. О Тарне говорили в прошедшем времени. Тарны больше не существовало. Она исчезла. Вместо нее появилась рабыня, безымянная, как кайил или верр.
 — Если они узнают, что ты была Тарной, — суровым голосом повторил Хассан, — тебе придется туго. Тогда можешь не надеяться на общепринятые пытки и на относительно безболезненную смерть на колу.
 — Что же мне делать? Что мне делать? — снова заплакала она.
 — Ты же рабыня, — пожал плечами Хассан. — Повесели нас.
 И тогда некогда гордая Тарна в мерзкой вонючей камере, на гнилой соломе, принялась нас ублажать. Мы с ней не церемонились. Мы были грубыми, резкими и жестокими. Несколько раз она начинала рыдать и пыталась вырваться. Но она оставалась прикованной к стене, и мы силой заставляли ее вернуться к своим обязанностям.
 Наконец мы с Хассаном поднялись на ноги.
 — Рабыня надеется, что хозяевам понравилось, — пролепетала девушка.
 Хассан взглянул на меня:
 — По-моему, так ей еще учиться и учиться. Но думаю, со временем начнет получаться лучше.
 Я кивнул, присоединяясь к его мнению. Едва выйдя из камеры, мы натолкнулись на солдата с лампой в руке.
 — Я ищу Тарну, — объявил он.
 — Здесь ее нет, — ответил я. — В камере одна рабыня.
 Солдат заглянул в камеру и поднял лампу. На соломе, свернувшись калачиком, лежала девушка. Она прикрыла лицо рукой. В полумраке камеры даже такой свет резал глаза.
 — Господин? — сказала она.
 — Как твое имя, девушка? — спросил солдат.
 — Как будет угодно господину, — ответила она.
 Он поднял лампу, разглядывая красавицу. Загремев цепями, она выпрямилась, посмотрела на него через правое плечо и вытянула ногу, стараясь выгодно подчеркнуть соблазнительный изгиб бедра.
 Мне захотелось ее изнасиловать.
 — Как зовут твоего хозяина? — спросил солдат.
 — Не знаю, — ответила она. — Раньше я принадлежала Тарне. Сегодня я узнала от солдат, что Тарна пропала. Я еще не знаю, кто станет моим господином. — Она смерила солдата оценивающим взглядом. — Ты кажешься мне очень сильным.
 Не поднимаясь на ноги, девушка выставила обнаженные груди.
 — Шлюха, — рассмеялся солдат. Она скромно потупилась.
 — Ладно, сядь, как раньше, — разрешил он. — Давай. — Она повиновалась.
 — Я ищу Тарну, — повторил солдат.
 — Зачем она тебе? Оставайся со мной, — произнесла девушка.
 — Ты грязная, — ответил он. — И от тебя воняет.
 — Принеси мне невольничьих духов, — сказала она. — И натри ими мое тело.
 Он повернулся к выходу. Она кинулась следом, пока не натянулась цепь. Стоя на коленях и простирая руки, она
 взмолилась:
 — Четвертый уровень так глубок! Я здесь совсем одна. Никто не помнит, что я здесь. Касбах пал, и меня навестили только два солдата. Останься со мной!
 — Я должен найти Тарну, — проворчал солдат.
 — Когда ты закончишь свой поиск, приходи ко мне!
 — Приду! — неприятно рассмеялся солдат.
 — Спасибо! — крикнула она и прижалась лицом к полу. — Мой любимый господин!
 Он уже вышел из камеры, когда девушка прошептала:
 — Если бы я была свободной женщиной, а не закованной в цепи рабыней, я бы посоветовала тебе захватить по дороге назад бутылку шампанского, чтобы ты мог лучше мной насладиться.
 — Ах ты, маленькая самка слина! — Солдат рассмеялся, поставил лампу на пол и несколько раз пнул и ударил кулаком девушку,
 Она каталась по соломе, стараясь прикрыть голову.
 — Я обязательно вернусь, — сказал он. — И принесу вина.
 Она тут же села и радостно воскликнула:
 — Спасибо тебе, господин!
 — Не забыть бы еще духов, — проворчал солдат, — чтобы натереть одну хорошенькую шлюху.
 — Спасибо, господин.
 Солдат с хохотом вышел из камеры и отправился на поиски Тарны.
 — Пошли наверх, — произнес Хассан. — Там уже, наверное, хватились Гаруна, высокого паши каваров.
 — Можешь не сомневаться, — сказал я. — А ты неплохая актриса, — добавил я, заглянув в камеру.
 Она смутилась.
 — Солдат точно вернется.
 — Надеюсь. — Она улыбнулась и переломила между пальцев соломинку.
 — Ты хочешь, чтобы он вернулся? — спросил я.
 — Да, — ответила она, гордо подняв голову.
 — Почему?
 — Разве тебе он не показался сильным? Ты обратил внимание, с какой уверенностью и легкостью он со мной обращался?
 — Обратил.
 — Я хочу достаться ему, — сказала девушка. — Хочу, чтобы он владел мною.
 — Ты что, серьезно? — спросил я.
 — Да.  Я хочу угождать ему, как рабыня.
 — Желаю тебе успеха, девочка, — произнес из-за моей спины Хассан.
 — Я то?ке желаю тебе успеха, рабыня, — сказал я.
 — Рабыня очень вам благодарна, хозяева, — произнесла она. Когда мы повернулись и вышли, она добавила: — Я желаю вам успеха.




 Глава 26. ПОХОД


 Стояло раннее утро.
 Барабанный бой извещал о начале похода. Кайилы нетерпеливо перебирали ногами. К луке моего седла был привязан длинный кожаный ремень. Ноги уже покоились в стременах. На боку висел ятаган. Узкое тахарское копье торчало из специальных ножен у правого стремени.
 Мимо в развевающихся белых одеждах промчался Га-рун, высокий паша каваров. Рядом с ним в черной каффие с белым агалом скакал Сулейман, высокий паша аретаев, владелец огромного касбаха в оазисе Девяти Колодцев, начальник тысячи копий. Позади Гаруна ехал его визирь, шейх Бесхада. За Сулейманом скакал на быстроногом кай-иле Шакар, предводитель отряда аретаев, с серебряным копьем в руке.
 Я оглянулся на длинную вереницу всадников. Солнечные лучи ударили в стену бывшего касбаха Абдула-Ибн-Сарана, соляного убара. Походная колонна тянулась до другого касбаха, некогда служившего убежищем Тарне, прекрасной и гордой разбойнице пустыни. Там находилась голова колонны.
 В хвосте белел тюрбан молодого хана таджуков. Рядом с ним скакали двадцать человек стражи.
 Маршрут пролегал через Красный Камень к Двум Ятаганам, оттуда — к Девяти Колодцам и дальше, по большому караванному пути, в Тор. По дороге от походной колонны будут отделяться племена, дошедшие до своих земель. До самого Тора дойдет несколько сотен человек. В основном это будут торговцы рабами, решившие довезти свой товар до знаменитого и дорогого рынка. Отсюда начинается торговля тахарскими рабынями на север. Через пустыню уже полетели слухи, и в Торе готовились к большому событию. Завозили клетки, ковали цепи, закупали еду, косметику и духи для рабынь. Торговцы готовились к аукционам. Огромное внимание уделялось предварительной рекламе. Ей было необходимо охватить многие города и оазисы. Прежде чем на помост ступят босые ножки первой девушки, многое надо предусмотреть. За словами аукционера, щелкнувшего кнутом и выкрикнувшего первую цену, стоит большая организационная работа.
 В поход вышли кавары, та'кара, бакахсы, чары, кашани, аретаи, луразы, ташиды, равири, ти, зевары и араны. В арьергарде с черными копьями шли таджуки.
 Сотни кайилов тащили бурдюки с водой.
 Барабаны стучали все быстрее, приближалось начало похода.
 Солнце уже вовсю светило на южную стену бывшего касбаха Абдула-Ибн-Сарана, соляного убара.
 Всего в двух касбахах захватили в плен более шестисот невольниц.
 Более полутора тысяч сдавшихся в плен воинов были обращены в рабов.
 Рабы мужчины пойдут в хвосте колонны, а женщин, на которых не хватило кайилов, предполагалось разбить на группы по пятьдесят человек и вести в центре. Женщины ценились гораздо выше.
 Я решил осмотреть готовящихся к походу женщин. Рабыни стояли на крепостной стене. Их еще не развели по колонне. Группы были скованы легкими блестящими цепями, расстояние между девушками не превышало пяти футов. Я объезжал ряды невольниц, ремень на луке моего седла время от времени натягивался. Он был привязан к скрученным рукам молодой рабыни, бежавшей за моим кайилом.
 Ноги женщин обмотали ремнями. Они по самые щиколотки увязали в глубоком песке. Позже, когда солнце поднимется в зенит, на них набросят простыни, чтобы защитить глаза от нестерпимого блеска, а тело от ожогов. Время накидывать простыни, конечно, еще не пришло.
 Чувствуя на себе взгляд воина, девушки выпрямлялись и гордо вскидывали головы.
 — Тал, господин, — произносили многие, когда я проезжал мимо.
 — Купите меня в Торе, господин, — попросила одна из рабынь. Какая-то девушка из четвертой группы, натянув цепь, выскочила из строя и прижалась щекой к ноге моего кайила. Затем она взглянула на меня полными слез глазами. Это была Тафа. Она провела со мной ночь в подвале касбаха Ибн-Сарана, накануне моей отправки в Клим. Неплохая девчонка. Я поехал дальше, Зины, которую Хассан-бандит взял в плен вместе с Тафой, не оказалось ни в одном из касбахов. Мы так и не узнали, кому ее продали и перед кем она сейчас стоит на коленях.
 Среди пленниц четвертой группы я узнал еще одну рабыню. Девушка отвернулась, пряча лицо. Почувствовав, что я остановился, она упала на колени и зарыдала:
 — Прости меня, господин.
 — Посмотри на меня, рабыня, — приказал я.
 Невольница испуганно подняла голову. Это была рыжеволосая Зайя, она подсыпала сахар в вино во дворце Сулеймана-паши, а потом показала против меня на суде.
 — Не помнишь ли ты, кто все-таки ударил кинжалом Сулейман-пашу? — спросил я.
 — Хамид! — выкрикнула она. — Хамид, помощник Ша-кара, предводителя отряда аретаев.
 — Память твоя крепнет день ото дня, — улыбнулся я и швырнул ей конфету из седельного мешка.
 — Ты не сердишься на меня, господин? — пролепетала она.
 — Нет, — сказал я.
 Она сунула конфету в рот, а я поехал дальше Хамида среди закованных в цепи рабов не оказалось. Его отправили в отдаленный аретайский оазис. Там ему предстояло закончить свою жизнь в тяжких трудах.
 Во второй группе тоже оказались знакомые женщины. Смотрительница сераля высокая Дана и ее напарница, отвечавшая за масла и благовония для ванной. Из-за нас с Хас-саном их выгнали из сераля. Разъяренная Тарна отправила девушек удовлетворять прихоти своих солдат. Они и подумать не могли, что их гордая хозяйка сама стала лакомым кусочком для озверевших после долгих походов воинов.
 — Тал, господин! — приветствовали они меня.
 — Тал, рабыни! — ответил я и поехал дальше.
 Рабов из сераля освободили. Им дали денег и пообещали помочь добраться до Тора. Кайилов, правда, им не хватило, и в поход бывшие рабы отправлялись пешком. Единственное исключение сделали по распоряжению Гаруна, высокого паши каваров.
 — Этого, — сказал он, показав на типа в рубиновом ожерелье, который пытался выдать нас стражникам Тарны, — продать на торгах в Торе женщине. — Несчастного утащили. Сейчас он стоял в толпе рабов в хвосте колонны. Его одного не раздели. На нем по-прежнему красовалось шелковое одеяние сераля и рубиновое ожерелье. Рабы недобро на него посматривали.
 У первой группы из пятидесяти девушек я остановился. Она стояла двадцать третьей от начала.  ' 
 Девушка вышла из строя, прикованная к левой руке цепь натянулась. Невольница прислонилась щекой к моему стремени, не осмеливаясь поднять голову. Когда она все же взглянула на меня, в глазах ее сверкали, слезы.
 — Спасибо, господин, — прошептала она.
 — Ты идешь в первой группе. Двадцать третья от начала, — сказал я. — Я слышал о тебе очень хорошие отзывы.
 — Девушка должна радоваться, если она нравится мужчинам, — ответила она.
 Я хотел ехать дальше, но она схватилась маленькой ручкой за мое стремя. Прикованная к левой руке цепь тянула ее назад.
 — Я совсем не такая, как мужчины, — сказала она.
 — Заметно, — улыбнулся я, любуясь ее обнаженным телом.
 — Я совсем другая. — Она посмотрела на меня. — И мне это нравится. Я кивнул.
 — Я полюбила мужчин, — продолжала девушка. — Они такие сильные, такие могущественные. Мне нравится им подчиняться, я так люблю их слушаться! Мне очень приятно сознавать, что за малейшее непослушание меня могут выпороть или убить. Я даже не знала, что подобные чувства возможны.
 Я смотрел на охваченную восторгом рабыню. Радость подчинения мужчинам буквально преобразила ее. Женщины органически стремятся к подчинению. Не испытывая его, они становятся мелочными, капризными, злобными, нервными, истеричными и недоброжелательными, как все люди, потребности которых не находят удовлетворения. Рабыня, вне всякого сомнения, полностью зависит от прихотей и милости мужчины Ей приходится подчиняться более чем кому-либо. Ее подчиненное положение закреплено на культурном и законодательном уровнях. Она — рабыня.
 — Мне нравится быть рабыней, — сказала, глядя на меня, девушка.
 — На колени! — приказал я.
 — Да, господин, — произнесла она и опустилась на колени. Я поднял пятки, чтобы толкнуть кайила и ехать дальше, но она сказала: — Господин?
 — Что?
 — Вы позволите мне сказать?
 — Говори
 — Меня продадут в Торе?
 — Да, ты попадешь на большой аукцион невольниц
 — А кому меня продадут?
 — Хозяину, — сказал я и тронул кайила. Кожаный ремень натянулся, привязанная к луке седла рабыня побежала следом. Позади, прикованная к группе своих подруг, осталась стоять на коленях в горячем песке безымянная красавица, которую раньше знали под именем Тарна.
 В Торе новый хозяин подберет ей хорошее имя. То, которое ему понравится.
 Я взглянул на привязанную к седлу девушку. Во всей колонне одетой оставалась только она и еще одна девушка в белом курдахе в голове колонны. На шее невольницы блестел ошейник. Старый, с именем Ибн-Сарана, уже сняли. На новом стояло имя Хакима из Тора. Ему и принадлежала рабыня. Кисти рук невольницы были туго скручены кожаным ремнем, конец которого я привязал к луке седла. Накидка была неправдоподобно коротка и представляла собой грязную и жирную тряпку, которой протирают большие сковороды. Я нашел ее на одной из кухонь в касбахе Ибн-Сарана. Я специально разорвал тряпку на ее левом боку, чтобы люди могли полюбоваться восхитительным изгибом ее бедер. Я выставлял девушку напоказ так, как мне того хотелось, поскольку она принадлежала мне.
 Мало того, что она ложно обвинила меня на суде в Девяти Колодцах, она лукаво и торжествующе улыбнулась, довольная своей подлостью. Она радовалась тому, что я загремел в Клим. Из Девяти Колодцев я сбежал, но был пойман, закован в кандалы и все равно отправлен на соляные прииски. Никогда не забуду восторга, презрения и насмешки, с которыми она смотрела на меня, закованного в цепи беззащитного человека. Она решила сделать мне подарок на память и швырнула из окошка пропитанный духами шелковый платок, а потом послала мне воздушный поцелуй и рассмеялась, после чего хозяин велел ей угомониться.
 Никогда не забуду красотку Веллу и то, как она стала моею рабыней. Сейчас она молила о прощении, как будто после моих слов что-то могло измениться Я помню, как она прижалась к ногам своего нового хозяина, Хакима из Тора. Потом она подняла голову и увидела, что Хаким из Тора — это я.
 — Не поднимайся, рабыня, — сказал тогда я.
 — Ты простил меня, Тэрл? — стенала она. — Скажи, ты простил меня?
 — Принеси плеть! — приказал я.
 Я увидел проезжавшего мимо Т'Зшала. За ним ехала тысяча всадников с копьями.
 — Мы возвращаемся в Клим, — сказал он.
 — У вас же есть кайилы, — удивился я.
 — Мы рабы соли и пустыни, — произнес он. — Мы возвращаемся в Клим.
 — Соляного убара больше нет, — напомнил я.
 — Мы договоримся с местными пашами о контроле за пустыней и оговорим новые цены на соль.
 — Полагаю, они поднимутся, — улыбнулся я.
 — Я этого не исключаю, — кивнул Т'Зшал.
 Я подумал о том, что не стоило, наверное, вооружать рабов из Клима и давать им кайилов. Это были особые люди. Все они дошли до Клима.
 — Если тебе когда-нибудь станет плохо, — сказал Т'Зшал, — пошли гонца в Клим. Рабы пустыни и соли придут на помощь.
 — Спасибо, — ответил я. Из них выйдут надежные союзники. Это были свирепые и могучие люди. Каждый из них дошел до Клима. — Полагаю, теперь на соляных приисках все будет по-другому. — Мне вспомнилось, какХассан предупредил меня насчет пропитанного духами платка. «Тебя за него убьют», — сказал он тогда, и я спрятал платок в трещине в соляной корке.
 Т'Зшал огляделся. Скованные цепью рабыни попятились. — Мы построим в Климе таверны и кофейни, — сказал он. — Люди слишком долго жили без развлечений.
 — Контролируя добычу соли, — сказал я, — вы сможете построить все, что вам захочется.
 — Мы объединим все соляные промыслы, — произнес Т'Зшал.
 — У тебя большие замыслы, — сказал я.
 Т'Зшал был настоящим лидером. Гарун уже пригласил его и его воинов к себе на службу. Они ответили отказом.
 Я знал, что Т'Зшал не станет служить никому. «Лучше быть первым в Климе, чем вторым в Торе», — сказал он однажды. Он был рабом, настоящим рабом, только не чьим-то, а рабом самой пустыни и соли.
 — Я желаю тебе добра, — улыбнулся Т'Зшал.
 — Я желаю тебе добра, — ответил ему я.
 Его кайил побежал прочь, поднимая тучи песка. За ним устремилась тысяча всадников с копьями.
 Я медленно ехал вдоль длинной колонны, вытянувшейся по пустыне между двумя касбахами.
 Не доезжая двухсот ярдов до головы колонны, я увидел маленького Абдула, бывшего водоноса из Тора, агента Ибн-Сарана. Служа Ибн-Сарану, он мог узнать много важных сведений, касающихся войны между Царствующими Жрецами и куриями. К его ошейнику были прикованы две цепи, пристегнутые к стременам всадников, едущих по обеим сторонам пленного. Руки Абдула приковали к болтающейся на поясе железной цепи. Он побоялся поднять голову и посмотреть мне в глаза.
 Я попросил отправить его в Тор. Там я позабочусь, чтобы он попал к агентам Самоса из Порт-Кара.
 — Сделаем, — пообещал Гарун, высокий паша каваров.
 У людей Самоса своеобразная техника допроса. Не сомневаюсь, что маленький Абдул расскажет все, что знает. После этого его можно будет спокойно продать куда-нибудь в Тахари.
 Недалеко от головы колонны я увидел белый курдах, установленный на огромном черном кайиле. Я не стал отбрасывать в сторону шторку. Там была не моя девушка. Внутри находилась белокожая и голубоглазая рабыня исключительной красоты и женственности. Светловолосая женщина была одета с особой утонченностью. Украшения ее поражали великолепием и вкусом. Поговаривали, что это любимая рабыня самого Гаруна, высокого паши каваров. Говорили, что зовут красавицу Алейна, что она высокого рода и всегда ходит в шелках, чадре и бриллиантах, хотя на шее у нее стальной ошейник.
 Я помню, как ее привели к помосту и швырнули на пол. На возвышении восседал, скрестив ноги, сам Гарун. Девушка не осмелилась поднять на него взгляда.
 — Ты будешь моей рабыней, — произнес Гарун.
 — Я принадлежу Хассану и люблю его одного! — выкрикнула она в ответ. Ее тут же увели, а ночью доставили в покои хозяина, чье лицо скрывала маска.
 — Значит, ты любишь другого? — сурово спросил он.
 — Да, — произнесла она. — Прости меня, господин. Если хочешь, можешь меня убить.
 — Кто же он? — спросил человек в маске.
 — Хассан, — прошептала она сквозь слезы. — Хассан-бандит.
 — Неплохой, наверное, парень, — улыбнулся хозяин и стянул маску.
 — Хассан! — закричала девушка. — Хассан! — Она бросилась к его ногам и покрыла их поцелуями.
 Когда она подняла голову, он приказал ей лечь на ложе. . Сорвав с себя шелковые одеяния, женщина забралась на ложе и встала на колени, ожидая своего господина. Хассан схватил ее за волосы и повалил на прохладный и мягкий шелк, после чего с ненасытностью и яростью мужчины Тахари доказал, что он и есть настоящий ее господин и хозяин.
 Утром он напомнил рабыне, что ее должны выпороть три раза. Во-первых, она назвала его по имени во время пожара в Красном Камне, когда на оазис напали люди Тарны; во-вторых, она сбежала из-под охраны его воинов и вернулась за ним в Красный Камень, где и попала в плен; и в-третьих, узнав, кто ее новый хозяин, она снова назвала его по имени.
 — Высеки меня, господин, — произнесла она, задыхаясь от счастья. — Я люблю тебя.
 Я помню, как захныкала Велла, когда узнала, что Хаким из Тора — это я.
 — Ты простил меня, Тэрл? Скажи мне, я прощена?
 — Принеси плеть, — приказал я ей.
 Она растерянно смотрела на меня. На Земле всегда прощают женщин. И никогда не наказывают, что бы те ни выкинули. Там, правда, нет рабынь. Женщинам Земли не хватает хороших законов и ошейников.
 — Я спросила тебя, когда ты меня выпорешь, — потупившись, произнесла она, а ты ответил, что сделаешь это в удобное для тебя время.
 — Так вот, это время пришло, — объявил я. Велла резко выпрямилась.
 — Знаешь, я тебя ненавижу! — крикнула она. — Ненавижу!
 Она яростно сжимала маленькие кулачки и была прелестна в своем гневе. Она по-прежнему носила грязную тряпку, в которую я ее нарядил при взятии касбаха.
 Остальные рабыни равнодушно следили за ее истерикой.
 — Я предала Царствующих Жрецов! — кричала она. — Да! Я служила куриям! Да! И я рада, что я так сделала! Да! Я рада! Рада! Рада! — Глаза ее сверкали. — Наказывай!
 — Никто не собирается наказывать тебя за измену Царствующим Жрецам, — сказал я.
 — Ты оставил меня в паршивой таверне в Лидиусе! — не унималась Велла. — Меня заковали в цепи и заставили разносить пагу!
 — В Сардаре ты решила бежать, — сказал я. — Это был смелый поступок. Правда, для тебя это плохо закончилось. Ты стала рабыней. На Горе, в отличие от Земли, женщины несут ответственность за свои поступки.
 — Ты мог меня выкупить! — выкрикнула она.
 — Да, я мог себе это позволить.
 — Но ты этого не сделал!
 — В то время, будучи рабыней, ты бы доставила мне определенные неудобства, — возразил я.
 — Что значит «будучи рабыней»? Ты мог меня освободить!
 — Насколько я помню, ты очень хотела стать свободной.
 — Да! — Глаза девушки сверкали гневом.
 — Тогда я еще не знал, что в глубине души ты — истинная рабыня, — сказал я.
 Велла покраснела.
 На Горе говорят, что только истинные рабыни просят об освобождении. Никому больше такое не придет в голову, потому что за подобными просьбами следует не свобода, а лишь ужесточение режима содержания и более суровое обращение. Когда Талена, дочь Марленуса из Ара, в официальном письме попросила освободить ее, он отрекся от нее на мече и медальоне города. В результате она потеряла все свои привилегии и перестала считаться его дочерью. Через Самоса мне удалось ее освободить и переправить в Ар. Марленус приказал заточить лишенную всех гражданских прав девушку в центральную башню, где она жила, невидимая и, по сути, несуществующая для других.
 — Нет! — кричала Велла. — Ты был обязан освободить меня! Обязан!
 — Ты слишком красива, чтобы быть свободной, — сказал я, и Велла закусила губу.
 — Я рада, что выдала тебя Ибн-Сарану, — сказала она. — Я не жалею о том, что дала против тебя ложные показания в Девяти Колодцах. Накажи меня.
 — Я не собираюсь наказывать тебя за то, что ты выдала меня Ибн-Сарану, — сказал я. — Равно как и за то, что ты показала против меня на суде в Девяти Колодцах.
 Она злобно смотрела на меня.
 — Разве твой хозяин Ибн-Саран не приказывал тебе оклеветать меня на суде?
 — Приказывал.
 — Ты хорошая рабыня. Бросьте ей конфету, — попросил я, обращаясь к стоящему рядом воину.
 Конфета полетела к ногам рабыни.
 — Съешь, — приказал я. Велла повиновалась.
 — Тебя накажут только за то, что, будучи рабыней, ты не доставила мне удовольствия.
 Она с ужасом посмотрела на меня:
 — За такую малость?
 Я махнул стоящему неподалеку воину. Судя по белому бурнусу и черной каффии с белым агалом, это был аретай. Он швырнул мне плеть.
 Велла смотрела на меня широко открытыми глазами. На Земле женщин не наказывают, что бы они ни выкинули. Она не могла поверить, что я поступлю с ней как с горианской рабыней.
 — Подними плеть! — приказал я.
 — Никогда! — гордо вскинула голову Велла. — Никогда! Никогда!
 — Принесите мне песочные часы на одну ену — Мою просьбу тут же выполнили. На Горе день длится двадцать анов, в одном ане сорок ен. Это примерно соответствует земным часам и минутам. Одна ена состоит из восьмидесяти ин. Ин чуть-чуть короче земной секунды.
 Часы перевернули.
 Она смотрела на струящийся песок.
 — Ты никогда не заставишь меня это сделать, Тэрл! — Велла повернулась ко мне: — Я не жалею, что предала Царствующих Жрецов! Я рада, что служила куриям. Я рада, что выдала тебя Ибн-Сарану. Я рада, что оклеветала тебя в Девяти Колодцах! Ты понял? Я этому рада!
 Четвертая часть песка пересыпалась в нижнюю колбу.
 — Ты не освободил меня в Лидиусе! Ты оставил меня в рабстве!
 Высыпалась половина песка. Она переводила взгляд с одного лица на другое, но воины оставались равнодушными к ее крикам. Тогда она снова уставилась на меня.
 — Конечно, я улыбнулась в Девяти Колодцах! Я хотела, чтобы тебя упекли в Клим! Я хотела тебе отомстить! Только ты сбежал. Конечно, я издевалась над тобой из окна в касбахе Ибн-Сарана. В Климе же нет ни одной бабы! Желая тебе досадить, я швырнула тебе пропитанный духами шелковый платок, чтобы ты помучился в походе. Да, я послала тебе воздушный поцелуй, потому что меня переполняла радость победы! Да! Да! Я смеялась над тобой, когда ты был беспомощен! И это доставляло мне огромное удовольствие!
 Осталось не более четверти песка. Велла с несчастным видом следила за тем, как песчинки перетекают в нижний сосуд.
 — Я была жестокой и мелочной, Тэрл. Прости меня.
 Песок почти весь высыпался.
 — Я женщина Земли! — закричала она. — Земли!
 Там не наказывают женщин. Там принято их прощать.
 — Прости меня, Тэрл! — зарыдала она. — Прости меня! Теперь она была обыкновенной горианской рабыней.
 — Я никогда не подниму плеть! — крикнула она.
 Затем, испуганно завопив, за мгновение до того, как из верхней половинки часов высыпалась последняя песчинка, она кинулась к плетке.
 — Как положено в Тахари! — сказал я.
 Велла застонала и опустилась на колени. Воины равнодушно смотрели, как она зубами подняла с пола плеть.
 — На колени!
 Велла растерянно повиновалась.
 — Не поднимаясь, разденься!
 Она сердито стянула с себя грязную тряпку. Затем Велла встряхнула волосами и выпрямилась. По залу пронесся одобрительный ропот. Какой-то воин по горианскому обы-
 чаю шлепнул себя по левому плечу. Остальные последовали его примеру. Она стояла на коленях, а мужчины аплодировали ее красоте. В то мгновение она была по-настоящему гордой Как все-таки прекрасны женщины! А эта принадлежала мне.
 На ней не было ошейника. Тот, на котором стояло имя Ибн-Сарана, я уже снял. Позже я надену на нее свой. Она была обнажена, если не считать привязанной к ноге тряпке и, наверное, странно смотревшегося выцветшего куска шелка, повязанного на левое запястье.
 Сжимая в зубах плеть, Велла смотрела на меня.
 — А теперь иди в свою бывшую спальню. Там тебя выпорют.
 Велла покинула зал — рабыня на пути к исправлению. Я обернулся к стоящему рядом воину:
 — Присмотри за ней.
 Он вышел вслед за девушкой.
 В таких случаях стражника приставляют не для того, чтобы не допустить побега рабыни. Из касбаха убежать невозможно. Как ни странно, но в его задачи входит защищать девушку от других рабынь. Он же, разумеется, занимается воспитанием своей подопечной. Девушка, которую воспитывают, чрезвычайно уязвима. Ей не разрешается одеваться, ей запрещено даже говорить, ибо в зубах у нее постоянно находится плеть. Выронить плеть означает заработать двадцать дополнительных ударов. Среди рабынь процветают зависть и соперничество. Любопытно, что чем красивее рабыни, тем сильнее становится их взаимная неприязнь. Невольницы злорадствуют, когда самых красивых из них подвергают дисциплинарным наказаниям. Для них это лишняя возможность поиздеваться над попавшей в опалу соперницей. Как правило, девушек в касбахах держат на цепи, но многих расковывают, чтобы они могли исполнять какую-либо работу.
 Со стороны остальных рабынь Велле угрожала настоящая опасность. Они были чрезвычайно рады увидеть привилегированную невольницу ползущей по полу с хлыстом в зубах.
 Надсмотрщик одновременно является глашатаем рабыни. Он исполняет так называемую песнь плети, являющуюся, по сути дела, не песней, а серией выкриков или объявлений. Он же созывает остальных рабынь, чтобы они стали свидетельницами очередного наказания своей соперницы.
 — Эта девушка оказалась недостаточно приятной! — выкрикивает глашатай. — Посмотрите на нее! Сейчас она подвергнется наказанию! Она не понравилась мужчине! Смотрите на нее! Подходите, смотрите, что делают с девушкой, которая не понравилась мужчине!
 Рабыни охотно сбегаются на такие призывы. Мгновенно образуется визжащий и вопящий коридор, через который подвергаемой наказанию невольнице приходится ползти с хлыстом в зубах. На нее сыплются плевки, пинки и удары, ее щиплют и пихают, над ней смеются и издеваются. Всем, конечно, руководит глашатай. Подобные процедуры считаются в Тахари хорошим воспитательным приемом, поскольку влияют не только на провинившуюся рабыню, но и на всех ее подруг. На обычную порку другим рабыням смотреть воспрещается, считается, что это дело касается лишь оплошавшей невольницы и ее хозяина.
 Рабыня стояла на коленях перед крошечной железной дверцей, ведущей в ее келью. Стражник довел ее до жилого отсека, пустующего в это время дня, и удалился. Мы оказались наедине в огромном пустом зале. Она взглянула на меня. Я выдернул плеть из ее зубов и засунул ее за кушак.
 — Отвяжи тряпку от ноги! — приказал я.
 Она повиновалась и положила тряпку рядом с собой.
 Я кинул ей полотенце, чтобы она вытерла тело и длинные загрязнившиеся волосы. Она с благодарностью его схватила. Я понял, что унижение далось ей нелегко. Девушки хорошо над ней позабавились. Несомненно, они давно испытывали к ней сильную неприязнь. Подозреваю, что с такой внешностью Велла была обречена на ненависть
 со стороны женщин. Красота, делавшая ее столь популярной и любимой среди мужчин, вызывала в женщинах ревность и зависть.
 Она смотрела на меня полными слез глазами.
 — Тэрл? — Она поднялась и нежно прикоснулась к моему телу руками. К ее запястью был привязан выгоревший на солнце шелковый платок. Она положила голову мне на плечо, потом нежно поцеловала меня в щеку. Прелестная обнаженная рабыня.
 — Я люблю тебя, Тэрл, — прошептала она.
 — Дай руку, — сказал я.
 Она протянула мне левое запястье. Я снял с него побывавший в Климе шелковый платок и засунул его за кушак.
 — Я только сейчас разгадала твой план, — прошептала она. Ты хочешь, чтобы все думали, будто я твоя рабыня. — Велла оглянулась. — Мы одни, — улыбнулась она.
 На высоте десяти дюймов от пола в решетке кельи располагалась маленькая дверь. Я открыл ее.
 — Что ты делаешь? — испуганно спросила она.
 Я собирался связать ее классическим тахарским способом. Резко перегнув девушку через вращающуюся на низких петлях дверцу, я привязал ее руки к решеткам.
 — Тэрл! — отчаянно взывала она. — Тэрл, тебе нет необходимости заходить так далеко. Нас никто не застанет. Девушки вернутся только под утро. Тебе незачем связывать меня в такой унизительной позе.
 Я промолчал. Я думал, она умнее. С другой стороны, она была с Земли.
 — Тэрл, шутка затянулась, — раздраженно сказала она. — Развяжи меня немедленно! Немедленно, слышишь?
 Правая щека девушки оказалась прижата к решетке кельи.
 — Тэрл, ты отдаешь отчет в своих действиях?
 — Вполне, — ответил я.
 — Ты поставил меня в позу для порки.
 — Вот как?
 — Это унизительно! Немедленно освободи меня 1 — Она попыталась вырваться, но все было бесполезно — Немедленно! — повторила она.
 Я вытащил плеть.
 — Ты же не ударишь меня, правда, Тэрл? — Она говорила, глядя на меня через левое плечо — Я женщина Земли. Ты не можешь обращаться со мной как с горианской рабыней. Ты прекрасно это понимаешь.
 Я потряс мягкой кожаной плетью.
 — Слушай, — сказала она, — мы здесь одни. Никто не узнает, бил ты меня или нет. Скажи всем, что бил, а я подтвержу. Ты переигрываешь в своем желании изобразить из себя моего хозяина. — Она пыталась повернуться, но ничего не получилось. — Не собираешься же ты в самом деле делать из меня рабыню. Не забывай, что ты тоже землянин! — Она рассмеялась. — Всего-навсего землянин! И я требую, чтобы ты меня отпустил, Тэрл! Немедленно!
 Я промолчал.
 — Никто не узнает, порол ты меня или нет, — сказала
 она.
 — Я узнаю, — возразил я. — И еще один человек.
 — Кто? — взвизгнула она.
 — Маленькая хорошенькая самка слина. Рабыня Велла. Она стиснула кулачки:
 — Ты можешь называть меня Элизабет.
 — Кто это? — спросил я.
 — Оставь, Тэрл, — простонала она.
 Я улыбнулся. Она так и не поняла, что Элизабет не существует, пока хозяин не решит называть ее этим именем. Она заговорила более уверенно:
 — Я — землянка. Нет никакой необходимости бить женщину с Земли, чтобы преподать ей урок, какой бы забавной ни казалась тебе эта затея. Женщина не животное, Тэрл, до которого все доходит только через боль. Женщина — это личность. Я тебе не горианская рабыня, забитое, тупое существо, полускотина! Я — личность! Я была мелочна и жестока, Тэрл. Мне жаль. Прости меня. Я извлекла свой урок. Тебе нет необходимости меня бить. Развяжи меня. Я подошел к решетке.
 — Спасибо тебе, Тэрл, — сказала она. Между тем я не стал ее отвязывать. Напротив, я накинул ей на голову шелковый платок, который мешал ей говорить и дышать. При этом она вдыхала слабый аромат невольничьих духов, которыми, кстати, пользовалась до сих пор. Неожиданно ее голос потерял прежнюю уверенность.
 — Я не горианская девушка. Я не готова к физическим наказаниям. Я не принадлежу к тем животным, до которых все доходит только через плеть!
 Я спрятал платок за кушаком и отступил на один шаг.
 — Я женщина Земли! — завизжала она. Ее маленькие ручки, накрепко привязанные к стальным прутьям, побелели от напряжения. Она извивалась, стараясь посмотреть мне в лицо.
 — Тэрл! — кричала она. — Тэрл!
 Я поднял плеть.
 — Ты не станешь наказывать меня как горианскую рабыню! — зарыдала она.
 — Ты не понравилась мужчине, — сказал я.
 После четвертого удара она завопила:
 — Хватит! Меня уже наказали! Я понесла наказание! Довольно! Прекрати!
 После шестого она взмолилась:
 — Пожалуйста, перестань! Я умоляю тебя, господин!
 Я нанес рабыне двадцать ударов. Затем я отвязал ее от прутьев. Она повалилась на плиты, схватила меня за ноги и прижалась горячими и влажными губами к моим сапогам.
 — Кто ты? — спросил я.
 — Горианская рабыня у ног своего господина, — пролепетала она.
 — Я еще не приступил к наказанию, — сказал я. Она взглянула на меня с непередаваемым ужасом и изумлением. Я повязал ей на горло вонючую грязную тряпку, а руки скрутил за спиной. Потом я потащил ее через залы. Выйдя на улицу, я снова связал ее, на этот раз уложив животом вверх на седло кайила, после чего отвез в соседний касбах, некогда принадлежащий Тарне. Там я опустил ее на самый нижний, четвертый уровень, бросил тряпку в свободную келью, а ее отвел в камеру для клеймения. Я затянул зажимы на клеймовочном станке и зафиксировал бедро невольницы. Хассан уже ждал меня там. Клеймовочные прутья раскалились добела.
 Мы взяли тот же самый прут, каким накануне клеймили гордую Тарну. Прут протерли специальным раствором. При правильном обращении одним прутом можно заклеймить тысячу женщин.
 — Только не это, господин, умоляю! — запричитала она.
 — Хочешь ее заклеймить? — спросил Хассан.
 — Да, — сказал я. — Я планировал поставить клеймо на левое бедро, чуть выше четырех рогов боска. Она будет носить стандартное клеймо горианской рабыни, каковое и положено ей, девушке, которая не понравилась мужчине.
 Я вытащил из жаровни раскаленный добела прут и продемонстрировал его Велле.
 — Скоро тебя заклеймят, девочка, — сказал я.
 — Не надо! — закричала она. — Пожалуйста, не надо!
 Хассан с интересом поглядывал на рыдающую рабыню.
 — Все готово, — объявил я ей.
 Оцепенев от ужаса, она смотрела то на меня, то на белый от жара наконечник прута. У самого бедра я остановился.
 — Нет! — кричала она. — Нет!
 — Ты будешь заклеймена, рабыня, — объявил я и приступил к делу.
 Пять долгих ин я вдавливал прут в шипящее, дымящееся и потрескивающее бедро. Это клеймо превышало по размерам предыдущее, с четырьмя рогами боска, и я старался, чтобы оно получилось глубже. Хассан поморщился от запаха горелого мяса. Велла визжала и плакала.
 — Отличное клеймо! — похвалил Хассан, разглядывая работу. — Просто отличное!
 Мне стало приятно. Такому клейму позавидуют другие рабыни. Да и цена на паршивку будет повыше.
 Я распустил ремни и ослабил зажимы, потом поднял на руки ослабевшую девушку и отнес ее в ту келью, в которой оставил ее тряпку. Там я опустил ее на солому. На горле ее ничего не было, ибо накануне я снял с нее ошейник Ибн-Сарана.
 — Прими позу подчинения! — потребовал я. Она повиновалась, села на пятки, вытянула руки, скрестила запястья и низко опустила голову. Плечи девушки тряслись от рыданий.
 — Повторяй за мной, — сказал я. — Я, бывшая мисс Элизабет Кардуэл с планеты Земля…
 — Я, бывшая мисс Элизабет Кардуэл с планеты Земля, — произнесла она.
 — …подтверждаю свое согласие подчиняться полностью и безоговорочно…
 — …подтверждаю свое согласие подчиняться полностью и безоговорочно…
 — …человеку, известному под именем Хаким из Тора..
 — …человеку, известному под именем Хаким из Тора…
 — …и быть его рабыней, собственностью, исполнять все его желания…
 — …и быть его рабыней, собственностью, исполнять все его желания…
 Хассан вручил мне ошейник. На нем было выгравировано: «Я — собственность Хакима из Тора».
 Я показал его девушке. Она не знала тахарской письменности, и я прочитал надпись вслух. Затем я надел стальную пластину на ее шею. Щелкнул замок.
 — …Я принадлежу тебе, господин, — подсказал я ей следующую фразу.
 — …Я принадлежу тебе, господин, — повторила она.
 На шее девушки блестел ошейник с моим именем. В глазах ее сверкали слезы
 — Поздравляю с рабыней 1 — улыбнулся Хассан. — Отличный экземпляр! Ну, теперь мне пора к своей. — С этими словами он рассмеялся и вышел.
 Девушка опустилась на солому и посмотрела на меня. Глаза ее промокли от слез.
 — Теперь я твоя, Тэрл, — прошептала она. — Теперь ты по-настоящему мною владеешь.
 — Как твое имя? — спросил я.
 — Как будет угодно господину, — шепотом ответила она.
 — Я назову тебя «Велла».
 — Значит, мое имя — Велла, — опустила голову рабыня. Спустя мгновение она посмотрела на меня. — Могу ли я называть тебя Тэрл?
 — Только если я разрешу, — ответил я. Это был традиционный для горианских рабынь вопрос. Как правило, никто не испрашивает подобного разрешения, поскольку в нем все равно будет отказано. Бывает, что девушку подвергают порке за одну просьбу.
 — Рабыня просит разрешить ей называть хозяина по имени, — пролепетала она.
 — Отказано, — сказал я.
 — Слушаюсь, господин. — Велла склонила голову. Я не хочу, чтобы мое имя произносила рабыня. Негоже, когда имя хозяина оскверняют уста невольницы.
 Я посмотрел на съежившуюся на соломе девушку.
 — Ты не понравилась своему хозяину, — сказал я.
 — Рабыню за это наказали, — сказала она.
 Я поднял с пола тяжелую цепь с ошейником и защелкнул его на шее Веллы рядом с узкой стальной полосой, на которой было выгравировано мое имя. Она оказалась прикованной к стене.
 — Я еще не начинал тебя наказывать, — сказал я.
 — Я тебя ненавижу, — вдруг злобно произнесла она. — Я тебя ненавижу! — Она смотрела мне прямо в глаза. — Ты причинил мне столько боли! Ты бил меня плетью. Ты поставил на мне клеймо! Даже не знаю, что думать, — добавила она неожиданно изменившимся тоном.
 — То есть? — спросил я.
 — Это очень больно, когда тебя бьют плетью и клеймят.
 — Правда?
 — И тем не менее я испытываю перед тобой священный ужас. И перед остальными мужчинами тоже.
 — Ты потрясена не плетью, не железом и даже не болью. Ты потрясена мужской властью. Важно не то, выпорол тебя хозяин или нет, важно сознавать, что он волен сделать это в любую минуту. Кстати, ты уже разогрелась, рабыня, — добавил я.
 — Нет! — воскликнула она.
 Я вытянул руку, и она, извиваясь, отползла в угол и подняла ноги. Я потрогал ее за плечи, и она задрожала. Каждая ее клеточка была живой.
 — Рабыня, — ухмыльнулся я.
 — Да, рабыня! — выкрикнула она и перевернулась на спину, бесстыдно выставляя передо мной свое тело.
 — Теперь ты совсем не похожа на землянку, — рассмеялся я.
 — Я всего лишь распутная невольница. — Волосы девушки разметались по соломе. — Так со мной и поступай. Я люблю тебя, господин!
 Мы услышали голоса солдат в зале.
 — Ты будешь отдавать меня другим? — спросила она.
 — Если мне того захочется, — ответил я. ,
 — Даже не знаю, ненавижу я тебя или люблю, — сказала она. — Знаю только, что я беспомощна и что я нахожусь в руках своего хозяина.
 Я посмотрел ей прямо в глаза.
 — Ты забыл Землю? — спросила она.
 — Никогда не слышал о таком месте, — ответил я. Она нежно протянула мне губы.
 — Я тоже, — тихо прошептала она. — Я люблю тебя, господин.
 Я не позволил ей себя поцеловать. С неожиданной яростью ларла я впился зубами в ее губы и вдавил ее в солому, едва прикрывавшую каменный пол подвала. Она застонала, а потом издала вопль, от которого вздрогнули закованные в цепи красавицы рабыни и улыбнулись обнимавшие их солдаты. Это был дикий крик любви, беспомощности и подчинения.
 Возле самой головы колонны я встретил Хассана.
 — Теперь меня тревожит только одно, — сказал я.
 — Что? — спросил он.
 — В дом Самоса, в Порт-Каре, — сказал я, — доставили девушку по имени Веема. Она принесла на себе сообщение, которое гласило: «Бойся Абдула». Я по ошибке решил, что речь идет об маленьком водоносе Абдуле из Тора.
 — Такой ошибки не допустил бы человек из Тахари, — улыбнулся Хассан. — Был ли в то время в доме Самоса Ибн-Саран?
 — Да, — ответил я.
 — Жаль, что ты не обратил на это внимания, — заметил Хассан. — Пославший сообщение человек посчитал, что имеющейся у агентов Царствующих Жрецов информации достаточно, чтобы понять, что Ибн-Саран, Абдул и соляной убар — одно и то же лицо. Ты должен был сообразить, что между ними есть связь.
 — В то время информации оказалось недостаточно, — сказал я.
 С началом войны Роя все окончательно запуталось. Не будучи людьми и крайне редко выбираясь из Сардара, Царствующие Жрецы выдавали сведения, разобраться в которых становилось все труднее.
 — Кто же все-таки послал в дом Самоса Всему?
 — Я, — ответил Хассан. — По распоряжению брата. Он заготовил сообщение несколько месяцев назад. Я просто обеспечил его доставку. Сам он ушел в пустыню, проверить слухи о башне из стали. Наверное, его перехватили люди Ибн-Сарана. Они оставили его одного в пустыне без воды.
 — Он прошел большое расстояние, — сказал я.
 — Он был очень сильный.
 — Царствующие Жрецы должны гордиться тем, что на них работают такие люди.
 — Я знал столь же сильного человека, работавшего на курий.
 Я кивнул. Мне никогда не забыть Ибн-Сарана, гибкого, как шелковая пантера. Он был достойным соперником. Добиться победы — потерять врага.
 Я посмотрел в бездонное голубое небо, на котором не было ни единого облака. Где-то там, за слоями атмосферы, за орбитами Гора, Земли и Марса, в загадочных глубинах космоса, среди безмолвных обломков пояса астероидов, находились стальные миры, оплот курий. Один из них сражался бок о бок со мной, чтобы спасти Гор. Мечтая овладеть этой планетой, курии решили принести ее в жертву, чтобы завоевать другую. Не думаю, чтобы они отважились повторно попробовать осуществить этот замысел. В далеком прошлом они уже потеряли один мир — свой собственный. Уверен, что политическая карьера партии, которая предложила разрушить Гор, чтобы подчинить себе Землю, рухнула вместе с неудавшимся замыслом. И то, что на срыв чудовищного плана курии прислали своего собрата, казалось символичным. К тому же Гор представлял собой истинное сокровище среди обращающихся вокруг Солнца планет. Люди Земли позволили одурачить себя риторическими разглагольствованиями о законах и о морали, в результате чего жадные безумцы отравили воздух, воду и пищу. Возможно, люди находили слабое утешение в том, что отравители погибнут вместе с отравленными. Привыкшие мыслить не словами, а конкретными реальными категориями, Царствующие Жрецы не допустили подобного в своем мире. Они не поддались яростной убежденности фанатиков, а постарались докопаться до сути, стоящей за словесной шелухой. Они исходили из того, будет ли приемлем для них мир, который возникнет на их планете после того, как реализуются навязываемые им проекты. Они сказали решительное «нет» эксплуатации, бесцельной трате природных богатств и загрязнению окружающей среды.
 Я посмотрел на небо. Земля была не нужна куриям. Они хотели получить Гор. Земля рассматривалась как источник рабочей силы, но подлинной наградой должен был стать Гор. Каков мог бы быть их следующий шаг? Восстание курий в Торвальдсленде сумели подавить. Я находился там в это время. Уничтожение Гора, задуманное ими ради избавления от Царствующих Жрецов, провалилось. Я находился в тот момент в стальной башне в Тахари, на борту наполовину ушедшего в песок корабля, несущего в себе разрушительный заряд. Я смотрел в мирное, безоблачное небо. Наверняка курии уже почувствовали слабость Роя. Во всяком случае, корабль со смертельным грузом проник через систему обороны Царствующих Жрецов.
 А значит, в ближайшее время надо было ждать следующего удара. На ярком небе Тахари не виднелось ни единого облачка. Вторжение надвигалось.
 Походные барабаны били все быстрее. Я обернулся и посмотрел на длинную колонну всадников, кайилов и рабов. Позади оставались два касбаха, принадлежащие Аб-дулу-Ибн-Сарану, соляному убару, и Тарне, некогда гордой разбойнице пустыни.
 Я почувствовал, как приникшая к моему стремени девушка нежно потерлась щекой о мой сапог. Я взглянул на нее, и она робко спросила:
 — Господин?
 — Поход будет долгим, — сказал я. — Если не выдержишь, тебя будут тащить.
 Она улыбнулась и поцеловала мой сапог.
 — Рабыня это знает, — сказала она и снова поцеловала сапог и стремя. — Я заслужила порку, — произнесла она со страхом и восхищением, — и ты меня выпорол. — Еще раз поцеловав сапог, она добавила: — Я была гордой, надменной, дерзкой и презрительной. Когда ты попал в беду, я насмехалась над тобой, уверенная в собственной безопасности. Тебе это не понравилось. Ты вернулся из Клима. Ты выжег на мне клеймо и сделал своей рабыней. — Глаза ее лучились радостью. — Ты великолепен!
 Я наклонился и шлепнул ее тыльной стороной левой руки, чтобы она не путалась возле седла.
 На копьях развевались флажки. Били барабаны. Мне не терпелось отправиться в путь.
 Хассан в развевающемся белом одеянии поднял руку. Барабаны замолкли. Я стоял между Хассаном-Гаруном, высоким пашой каваров, и Сулейманом, высоким пашой аре-таев, в черной каффие с белым агалом. Рядом восседали на кайилах Барам, шейх Безхада, визирь Гаруна, высокого паши каваров, и Шакар с серебряным копьем, предводитель отряда аретаев. Тут же были и другие паши. В поход шли кавары, аретаи, та'кара, бакахи, чары, кашани, луразы, ташиды, равири, ти, зевары и араны. Прикрывали хвост колонны таджуки с черными копьями.
 Я обернулся и посмотрел на касбахи, принадлежавшие Абдулу-Ибн-Сарану, соляному убару, и Тарне, некогда гордой разбойнице пустыни. В лучах восходящего солнца их стены казались белыми и горячими.
 Хассан опустил руку. Флаги затрепетали на ветру. Барабаны забили походный марш. Зазвенела упряжь кайилов, послышался лязг оружия.
 Начался поход. Рядом со мной, возле стремени, шла моя рабыня Велла.




 КОРОТКО ОБ АВТОРЕ


 ДЖОН НОРМАН (Джон Фредерик Лендж-младший) — американский фантаст и ученый-философ. Родился в Чикаго в 1931 г., окончил университет штата Небраска в Линкольне и университет Южной Калифорнии в Лос-Анджелесе, защитил диссертацию в Принстонском университете. Служил в армии, работал в киноиндустрии, в настоящее время преподает философию в Нью-Йоркском Куинс-колледже. Живет в Нью-Йорке.
 Известность Норману принесла серия «героической фэнтези» о приключениях героя Тэрла Кэбота на планете Гор, «вращающейся на орбите Земли, но по другую сторону от Солнца». Серия Джона Нормана замечательна своими героями. Это, как правило, сильные личности, преодолевающие любые преграды. Романы Джона Нормана продолжают традиции классика фантастического боевика Э. Берроуза.
 Единственный достойный внимания внесерийный роман Нормана — «Раб времени», герой которого попадает в доисторическое прошлое Земли, где снова разыгрываются приключения в духе фантастики «меча и волшебства».