---------------------------------------------


 Рэй Бредбери
 Подмена

 К восьми часам она уже разложила длинные тонкие сигареты, расставила хрустальные бокалы для вина и изящное серебряное ведерко с кубиками колотого льда, среди которых, покрываясь бисеринками изморози, медленно охлаждалась зеленая бутылка. Она встала, окидывая взглядом комнату, в которой все было олицетворением опрятности и аккуратности, с удобно расставленными чистыми пепельницами. Она взбила подушку на тахте и отступила назад, еще раз окидывая все оценивающим взглядом. Потом заторопилась в ванную комнату и вернулась оттуда с бутылочкой стрихнина, которую положила под журнал на краю стола. Молоток и ледоруб были припрятаны еще раньше.
 Она была готова.
 Будто ожидая этого, зазвонил телефон. Когда она ответила, с другого конца провода донесся голос:
 Я Иду.
 Он стоял сейчас на безучастно проплывающем по железной глотке здания эскалаторе, теребя пальцами аккуратно подстриженные усы, в хорошо подогнанном белом летнем костюме с черным галстуком. Его можно было бы назвать приятным блондином с немного поседевшими волосами. Этакий привлекательный мужчина пятидесяти лет, делающий визит даме тридцати лет, еще не потерявший свежесть, компанейский, не прочь пригубить вина и не чуждый всего остального.
 – Лгунишка, – прошептала она почти одновременно с его стуком в дверь.
 – Добрый вечер, Марта, – поприветствовал он.
 – Так и будешь стоять на пороге? – она мягко поцеловала его.
 – Разве так целуются? – Его глаза потемнели. – Вот как надо. – И он надолго припал своими губами и ее.
 Закрыв глаза, она подумала: неужели все изменилось с прошлой недели, прошлого месяца, прошлого года? Но что ее заставляет подозревать? Какая-то мелочь. Это даже невозможно было выразить, настолько все тонко. Он изменился неуловимо и окончательно. Настолько заметным сейчас стало его превращение, что уже в течение двух месяцев по ночам невеселые мысли напрочь отгоняли сон. Ночным бдениям в четырех стенах она стала предпочитать полеты на геликоптере к океану и обратно, чтобы забыться, развлекаясь проецируемыми прямо на облака фильмами, которые уносили ее назад, в 1975 год, воскрешая в ней воспоминания, плавно сменяющие друг друга в морском тумане, с голосами, похожими на голоса богов при звуках прибоя.
 – Неважный ответ, – произнес он после поцелуя, чуть отошел и окинул ее критическим взглядом. – Что-нибудь не так, Марта?
 – Нет, ничего, – ответила она и подумала про себя, что все не так. – Ты не такой. Где ты был сегодня вечером, Леонард? С кем ты танцевал вдали отсюда или пил в комнате на другом конце города? С кем ты был изысканно обходителен? Раз большую часть времени ты провел не в этой комнате, то я собираюсь бросить тебе в лицо доказательства всех твоих посторонних связей.
 – Что это? – спросил он, оглядываясь вокруг. – Молоток? Ты что, собиралась повесить картину, Марта?
 – Нет, я собиралась ударить тебя им, – сказала она со смехом.
 – Да, конечно, – подхватил он, улыбаясь. – Тогда, может, вот это изменит твое намерение?
 Он открыл обитый бархатом футляр, в котором переливалось жемчужное ожерелье.
 – О, Леонард! – Она надела его дрожащими пальцами и, возбужденная неожиданным подарком, повернулась к нему. – Ты так добр ко мне.
 – Пустяки, дорогая.
 В эти минуты почти забылись все подозрения. Он ведь был с ней, разве не так? У него нисколько не прошел интерес к ней, не так ли? Конечно, нет. Он был таким же добрым, великодушным и обходительным с ней. Никогда она не видела его приходящим без какого-либо подарка на запястье или на палец. Тогда почему ей неуютно в его присутствии?
 Все началось с той фотографии в газете два месяца назад. Фотография его с Алисой Саммерс в Клубе в ночь на семнадцатое апреля. Снимок попал ей на глаза лишь месяц спустя, и тогда она поинтересовалась:
 – Леонард, ты ничего не говорил мне о том, что приглашал Алису Саммерс в Клуб в ночь на семнадцатое апреля.
 – Неужели, Марта? По-моему, говорил.
 – Но ведь это было в ту ночь, когда мы оставались вместе, здесь.
 – Не понимаю, как так могло произойти. Мы поужинали, потом слушали симфонии и пили вино до самого утра в Клубе.
 – Я уверена, что ты был со мной, Леонард.
 – Ты перебрала лишнего, дорогая. Кстати, может, ты ведешь дневник?
 – Я не девочка.
 – Ну, а что же ты тогда? Ни дневника, ни записей. Я был здесь в предыдущую или в следующую ночь, вот и все. Ну ладно, хватит об этом. Марта, давай выпьем.
 Но ее не успокоили его объяснения. Она не могла бы заснуть от мысли и уверенности, что он был у нее ночью семнадцатого апреля. Конечно, это был нонсенс. Его не мотив быть сразу в двух местах.
 Оба они стояли, глядя на молоток, лежащий на полу. Она подняла его и положила на стол.
 – Поцелуй меня, – неожиданно вырвалось у нее. Ей вдруг захотелось именно сейчас больше, чем когда-либо, быть уверенной в нем. Он обнял ее и сказал:
 – Сначала бокал вина.
 – Нет, – настаивала она и поцеловала его.
 Да, оно было. Это различие. Невозможно было рассказать про это кому-нибудь или даже описать. Все равно, что стараться описать незрячему красоту радуги. Но в поцелуе произошел неуловимый химический процесс. Это уже не поцелуй мистера Леонарда Хилла. Он напоминал поцелуй Леонарда Хилла, но достаточно отличался, чтобы у нее включился и заработал какой-то подсознательный механизм сомнения. Что обнаружил бы анализ во влаге его губ? Нехватку каких-то бактерий? И, что касается самих губ, стали они мягче или тверже?
 Что-то неуловимое.
 – Хорошо, теперь вино, – сказала она и открыла бутылку. Налила полные стаканы. – Ой, ты не сходишь на кухню за салфетками?
 Пока его шаги раздавались в другой комнате, она налила в его бокал стрихнин. Он вернулся с салфетками, проложил их под бокалы и поднял свой.
 – За нас.
 О, господи, мелькнуло у нее в голове, а что, если я ошибаюсь? Вдруг это действительно он? Может, я шизофреничка, действительно чокнутая и не подозреваю об этом?
 – За нас, – подняла она другой бокал.
 Он выпил вино одним глотком, как всегда.
 – Господи, – поморщился, – какой ужас. Где ты его откопала?
 – В Модести.
 – Больше не бери там. Впрочем, не отказался бы еще.
 – Хорошо, у меня есть еще в холодильнике.
 Когда она принесла новую бутылку, он сидел там же, посвежевший и оживленный.
 – Ты замечательно выглядишь, – отметила она.
 – Прекрасно себя чувствую. А ты красивая. Думаю, сегодня я люблю тебя больше, чем когда-либо.
 Она ждала, когда он завалится на бок и вытаращит потускневшие, мертвые и изумленные глаза.
 – Ну что ж, продолжим, – донесся до нее его голос. Он открыл бутылку. Когда она опустела, прошел уже час. Он рассказывал какие-то забавные коротенькие истории, держа ее руки в своих и осыпая их поцелуями. Наконец заглянул ей в глаза и спросил:
 – Ты сегодня какая-то тихая, Марта. Что нибудь произошло?
 – Нет, – раздался ее ответ.
 На прошлой неделе была передача новостей, которая окончательно обеспокоила ее и заставила решиться выяснить все, передача, которая точно объясняла ее одиночество с ним. О куклах. Патентованные куклы. Не то, чтобы они действительно существовали, но ходили слухи, полиция расследовала их.
 Куклы в рост человека, механические, не на нитках, секретные, сделанные под настоящих людей. На черном рынке их можно купить за десять тысяч. Можно заказать свою точную копию. Если осточертели знакомые лица, можно послать куклу вместо себя, которая будет пить вино, сидеть на обедах, здороваться, обмениваться сплетнями с миссис Райнхарт по левую руку, с мистером Симмонсом по правую, миссис Гленнер, сидящей напротив.
 Подумать только, сколько идиотских разговоров о политике можно пропустить мимо ушей, сколько ненужных тошных шоу можно никогда не смотреть. А сколько зануд встретится на пути, с которыми можно не тратить нервов. И, в конце концов, подумать только о драгоценных любимых, которых на время можно и забыть, ни на минуту не отлучаясь от них.
 Когда ее мысли дошли до последнего пункта, с ней почти приключилась истерика. Конечно, доказательств существования таких кукол не было. Всего лишь скрытые слухи, вполне достаточные, чтобы впасть в истерику впечатлительному человеку.
 – Опять ты витаешь в облаках, – нарушил он ход ее мыслей. – О чем это ты размышляешь?
 Ее взгляд задержался на нем. Было до ужаса глупо, в любой момент его тело могло упасть в конвульсиях и навсегда замереть. А потом она пожалеет о своей ревности.
 Не думая, она ляпнула:
 – Твой рот. У него какой-то забавный привкус.
 – Помилуй, господи. Нужно следить за собой, да?
 – В последнее время у твоих губ какой-то странный привкус.
 В первый раз он казался смущенным.
 – Неужели? Я обязательно проконсультируюсь со своим врачом.
 – Не обращай внимания.
 Она почувствовала, как ее сердце быстро забилось и ей стало зябко. Его рот. В конце концов, какими искусными ни были бы химики, им не удалось бы проанализировать и воспроизвести точно такой же привкус. Вряд ли. Вкус индивидуален. Но вкус – лишь одна сторона вопроса, была также и другая. Ей не терпелось проверить зародившееся подозрение. Она подошла к кушетке и вытащила из-под нее пистолет.
 – Что это, – спросил он, глядя на ее руки, – пистолет? Как трагично.
 – Я раскусила тебя.
 – А что, собственно, было раскусывать? – захотелось узнать ему, спокойному, с крепко сжатым ртом и моргающими глазами.
 – Ты лгал мне. Тебя не было здесь недель восемь, если не больше.
 – Неужели? Где же я, по-твоему, был?
 – С Алисой Саммерс, конечно! Голову даю на отсечение, что ты и сейчас с ней.
 – Как это? – спросил он.
 – Я не знаю Алису Саммерс, никогда не встречала ее, но думаю позвонить ей прямо сейчас.
 – Сделай милость, – ответил он, глядя ей в глаза.
 – И позвоню.
 Она двинулась к телефону. Рука ее тряслась, так что еле удалось набрать номер. Ожидая, пока на том конце провода снимут трубку, они смотрели друг на друга, он с видом психиатра, наблюдавшего за необычным феноменом.
 – Моя дорогая Марта, – нарушил он молчание, – тебе необходимо…
 – Сидеть!
 – Моя дорогая Марта, – не унимался он, – чего ты начиталась?
 – Все о марионетках.
 – Об этих куклах? О господи, Марта, мне за тебя стыдно. Это все глупости. Я заглядывал туда.
 – Что?!
 – Ну, разумеется! – крикнул он облегченно. – У меня так много общественных обязанностей, и потом, как ты знаешь, моя первая жена приехала из Индии и требовала, чтобы я уделял ей время, и я подумал, как прекрасно было бы иметь свой дубликат, лишь бы не тратить на нее время и сбить ее с моего следа, ведь здорово, правда? Но все это лишь мечты. Одна из праздных фантазий, уверяю тебя. А сейчас положи трубку и давай выпьем вина.
 Она стояла, глядя на него. Уже почти положила трубку, поверив ему, пока до ее сознания не дошло слово «вино». Тут она встряхнулась и сказала:
 – Подожди. Но ты не можешь со мной разговаривать! Я положила тебе в вино яд, достаточно, чтобы отравить шестерых. У тебя же ни малейшего признака. Это что-то доказывает, не так ли?
 – Да ничего это не доказывает. Доказывает лишь, что аптекари ошиблись, дав тебе не ту бутылку, только очень похожую. Мне жаль тебя разочаровывать, но я чувствую себя прекрасно. Отключи телефон и будь умницей.
 Она все еще сжимала в руке трубку. Из нее донесся голос:
 – Ваш номер Эй-Би-один-два-два-четыре-девять.
 – Я хочу удостовериться, – сказала она ему.
 – Ну, хорошо, – пожал он плечами, – если мне здесь не верят, боюсь, больше не приду сюда. Единственное, что тебе нужно, моя милая леди, это хороший психиатр. В худшем случае, ты уже на грани!
 – Я хочу удостовериться, – повторила она. – Это оператор? Дайте, пожалуйста, Эй-Би-один-два-два-четыре-девять.
 – Марта, перестань, – сделал он последнюю попытку, вытянув руку, но продолжая сидеть.
 На другом конце раздавались долгие гудки. Наконец ответил голос. С минуту Марта прислушивалась к нему и бросила трубку.
 Леонард заглянул ей в лицо и сказал:
 – Ну вот. Удовлетворена?
 – Да, – сквозь стиснутые зубы ответила она и подняла пистолет.
 – Нет! – вскричал он. Потом вскочил на ноги.
 – На том конце был твой голос, – сообщила она. – Ты был с ней!
 – Ты сумасшедшая, – снова раздался его крик. – Господи, это ошибка, это кто-то другой, ты переутомилась, и тебе показалось!
 Пистолет выстрелил дважды, трижды.
 Он упал на пол.
 Она подошла и склонилась над ним. Ей стало страшно, и, помимо воли, ее тело стали сотрясать рыдания. Тот факт, что Леонард упал к ее ногам, удивил ее. Ей представлялось, что кукла не упадет, а лишь рассмеется над ней, невредимая и бессмертная.
 – Я ошиблась. Я сумасшедшая. Это Леонард Хилл, убитый моей рукой.
 Он лежал с закрытыми глазами, губы его еле заметно шевелились:
 – Марта, почему тебе не было так хорошо одной, о, Марта!
 – Я позову врача, – проговорила она.
 – Нет, нет, нет, – его вдруг прорвало смехом. – Тебе нужно кое-что узнать. Что же ты наделала? Впрочем, это я идиот, мог бы и раньше подумать.
 Пистолет выпал из разжатых пальцев.
 – Я… – давил его смех, – меня не было здесь, с тобой, целый… целый год!
 – Что?
 – Год, двенадцать месяцев! Да, Марта, двенадцать месяцев!
 – Ты лжешь!
 – А, теперь ты мне не веришь, да? Что же так изменило тебя за десять секунд? Думаешь, я Леонард Хилл? Забудь!
 – Так это был ты? Который сейчас у Алисы Саммерс?
 – Я? Нет! С Алисой я познакомился год назад, когда первый раз ушел от тебя.
 – Ушел от меня?
 – Да, ушел, ушел, ушел! – кричал он и захлебывался смехом, лежа на полу. – Я измученный человек, Марта. У меня слабое сердце. Все эти гонки с препятствиями обошлись мне слишком дорого. Я подумал, что нужно сменить обстановку. Поэтому ушел к Алисе, которая скоро надоела мне. А потом к Хелен Кингсли, помнишь ее, не так ли? И она меня утомила. И я сбежал к Энн Монтгомери. И она не последняя. О, Марта, моих дубликатов по крайней мере еще шесть штук, механических лицемеров, проводящих ночи в постелях шести женщин в разных частях города и делающих их счастливыми. А знаешь, что я делаю сейчас, настоящий Леонард Хилл? Сейчас я лежу дома на кровати, читая маленький сборничек эссе Монтеня, попивая шоколад с молоком. В десять я тушу свет, через час уже буду спать сном невинного младенца до самого утра и встану утром свежим и свободным.
 – Прекрати! – взвизгнула она.
 – Мне нужно досказать тебе. Ты перебила мне пулями несколько проводов. Я не могу встать. Если придут доктора, они так или иначе все поймут. Я не совершенен. Достаточно хорош, но не совершенен. О, Марта, мне не пришлось ранить твое сердце. Поверь мне, я только хотел твоего счастья. Поэтому старался быть таким осторожным со своими отлучками. Я выкинул пятнадцать тысяч за эту модель, совершенную во всех отношениях, в каждой детали. А их много. Слюна, к примеру. Прискорбная ошибка. Она тебя и навела на догадку. Но ты должна знать, что я любил тебя.
 Ей подумалось, что сейчас не выдержат ноги, она упадет или сойдет с ума. Его надо остановить.
 – И когда я увидел, что другие тоже полюбили меня, – продолжался его шепот, глаза были открытыми, – пришлось завести дубликаты и для них. Бедные создания, они тоже меня любили. Мы ведь не скажем им, Марта, ладно? Обещай мне, что ничего не расскажешь. Я от всего устал, мне нужен только покой, книжка, немного молока и подольше спать. Ты не позвонишь им и сохранишь все в тайне?
 – Весь этот год, целый год я была одна, каждую ночь одна, – пробормотала она, внутренне холодея. – Разговаривала с механическим уродом. Любила мираж! Все время в одиночестве, когда могла быть с кем-то живым!
 – Я еще могу любить тебя, Марта.
 – О, господи! – зашлась она в крике, хватаясь за молоток.
 – Нет, Марта!
 Она размозжила ему голову, била по груди, по отслаивающимся рукам, по дергающимся ногам. Ее молоток продолжал опускаться на голову, пока сквозь лопнувшую кожу не заблестела сталь и неожиданно не взметнулся вверх фонтан из скрученных проводов и медных шестеренок, разлетевшихся по всей комнате.
 – Я люблю тебя, – шевельнулись губы.
 Она ударила по ним молотком, и оттуда выкатился язык. На паркет выкатились стеклянные глаза. Как безумная, она тупо колотила по тому, что раньше было Леонардом Хиллом, до тех пор, пока оно не рассыпалось по паркету, как железные остатки игрушечной электрички. Долбя по ним, она хохотала.
 На кухне отыскалось несколько картонных коробок. Она распихала в ник все эти шестеренки, провода, раскуроченные железные блоки и заклеила сверху. Спустя десять минут снизу был вызван посыльный мальчишка.
 – Отнеси эти коробки мистеру Леонарду Хиллу, дом семнадцать по Элм-Драйв, – сказала она, подтолкнув его к выходу. – Прямо сейчас, ночью. Разбуди мистера и обрадуй его сюрпризом от Марты.
 – Коробки с сюрпризом от Марты, – повторил рассыльный.
 Как только дверь захлопнулась, она села на тахту с пистолетом в руках, вертя его и к чему-то прислушиваясь.
 Последнее, что она слышала в жизни, был звук перетаскиваемых вниз коробок, побрякивающего железа, трения шестеренки о шестеренку, провода о провод, медленно затихающий.