Аннотация: Повелители страны Макуран в течение многих лет сдерживали натиск кочевников на свои границы, одновременно противостоя воинственной Видессийской Империи. Для того, чтобы снять постоянную угрозу нашествия, Царь Царей Микурана отправляется в поход против кочевников — но боги на этот раз не спешат посылать ему удачу... Ослабленный поражением Микуран погружается в пучину междуусобицы. Наступают Смутные Времена...


---------------------------------------------


 Гарри Тертлдав


 Похищенный трон


 (Смутные времена-1)


  События, о которых идет речь в трех книгах «Смутных времен», начались приблизительно за 150 лет до описанных в «Сказании о Криспе» и, следовательно, за 650 лет до времени действия «Видессийского цикла». Действия разворачиваются в Макуране и Видессийской империи, которую позже назовут Видессом. 





 Глава 1


 Абивард стоял на зубчатой стене крепости, озирая обширные земли, которыми владел отец его, Годарс. За деревней, окружавшей крепость, простиралась бурая, выжженная летним солнцем земля. И лишь возле реки Век-Руд да в садах, питаемых подземными каналами — ганатами, — бросала вызов палящим солнечным лучам яркая зелень.
 На востоке видессийцы, исконные недруги Макурана, поклонялись солнцу как символу своего бога. Абивард же считал солнце недостойным поклонения, нехорошо оно себя ведет — летом чуть не испепеляет макуранские плоскогорья, а в короткие холодные дни зимы вообще не показывается.
 Он поднял левую руку — у его народа этот жест означал благословение и благодарение Богу. Видессийский бог — лжебог, каждому ясно. Сам Абивард сомневался в этом не больше, чем в собственном имени.
 Истинный же Господь рек народу Макурана устами Четырех Пророков — Нарсе, Гимиллу, преподобной Шивини и Фраортиша Старейшего.
 — Кого это ты там благословляешь, сынок? — раздался позади надтреснутый грубоватый голос. Абивард стремительно обернулся:
 — Приветствую тебя, отец. Извини, я не слышал, как ты поднимаешься сюда.
 — Не беда, не беда. — Годарс издал короткий смешок, словно у него в запасе осталось не так уж много смеха и он не хотел его тратить зараз.
 Иногда Абивард казался себе оттиском, сделанным с отца, — только оттиском не очень четким, чуть смазанным. У обоих были одинаково вытянутые прямоугольные лица, одинаково гордые носы, одинаково темные глаза с тяжелыми веками под густыми бровями, одинаково смуглая кожа и черные волосы. Уже лет пять или около того и бороды их были одинаково густыми. Но время еще не избороздило лицо Абиварда морщинами, столь густо покрывавшими лицо отца и придававшими его чертам определенность и завершенность. Складки на его щеках свидетельствовали о пережитых радостях и печалях, морщины на челе говорили о мудрости. Рядом с отцом Абивард казался себе необжитым домом.
 Но одну борозду на лице Годарса проложили не годы — шрам, пересекавший левую щеку, оставил шамшир разбойника-хамора. Сам шрам скрывала густая борода, но, подобно ганату, чье русло обозначалось на поверхности полоской зелени, он напоминал о себе полоской яркой седины. Абивард завидовал и этой отметине.
 — Так кого ты благословлял? — спросил Годарс.
 — Никого, отец, — ответил Абивард. — Просто подумал о Четырех, вот и осенил себя их знамением.
 — Умница, умница. — У отца была привычка повторять слова. Барзоя, мать Абиварда, и другие жены дихгана постоянно подтрунивали над ним по этому поводу.
 Насмешки эти он воспринимал добродушно, а раз даже пошутил: «Вряд ли всем вам жилось бы веселее, не будь у меня привычки повторяться».
 — Если я попрошу Четырех благословить что-то на нашей земле, наверное, надо просить благословить стада, — сказал Абивард.
 — Лучше и не придумаешь. — Годарс отечески хлопнул сына по плечу. — Без них мы были бы бедны; да что там бедны — чтоб ворам-степнякам такой бедностью подавиться! — мы были бы мертвы.
 — Знаю.
 Поодаль от реки и от ганатов земля пересыхала и лишь в редкие годы давала урожай. Так было почти на всем плоскогорье. Правда, после весенних дождей холмы и долины покрывались травой и невысоким кустарником. Самые стойкие растения доживали до следующей весны и служили пищей овцам, коровам, лошадям и верблюдам. А от тех, в свою очередь, зависело существование дихганов — низшей знати, а также их чад, домочадцев, подворий, крепостей и деревень.
 Годарс почесал шрам — хотя шраму было уже много лет, он иногда напоминал о себе зудом — и сказал:
 — Раз уж ты вздумал молиться, можешь сделать, как я, и попросить Четырех дать нам еще один мирный год на северной границе. Может быть, если мы оба помолимся, они услышат наши молитвы. — Лицо его посуровело. — А может, и не услышат.
 Абивард поцокал языком:
 — Неужели дела так плохи?
 — Воистину так, — отозвался Годарс. — Поутру я объезжал нового мерина, и повстречался мне всадник. Он возвращался в Машиз с реки Дегирд. Говорит, хаморы опять неспокойны.
 — Посланец от Царя Царей? — спросил Абивард. — Что ж ты не пригласил его в крепость передохнуть? — «Тогда я тоже мог бы поговорить с ним, а не довольствоваться новостями из вторых рук», — подумал он.
 — Я пригласил его, сын мой, пригласил, но он отказался, — ответил Годарс. — Сказал, что очень дорожит временем и останавливается только на ночлег. Слишком, говорит, важные у него сведения для Пероза, Царя Царей, и, когда он поделился ими со мной, мне оставалось лишь кивнуть в знак согласия и пожелать ему, чтобы Господь хранил его в пути.
 — Ну и?.. — Абивард буквально подпрыгивал от нетерпения и радостного возбуждения. Но в голосе его слышалась и тревога: в немногих фарсангах на восток от владений Годарса речка Век-Руд заворачивала на север и впадала в Дегирд. Граница и степные кочевники, жившие на том берегу, были близко, слишком близко.
 — Он узнал причину волнения племен, — зловеще произнес Годарс. Выдержав еще одну паузу, за время которой Абивард едва не сошел с ума, дихган продолжил:
 — Племена волнуются, поскольку, клянусь Четырьмя, их подстрекает Видессия.
 — Здесь?! — воскликнул Абивард. — Как это может быть?
 Лицо Годарса сделалось злым. Шрам, обычно более темный, чем кожа, побелел от ярости. Но говорил дихган сдержанно, хотя это и стоило ему усилий:
 — Пардрайянская степь тянется на восток почти до бесконечности, Видессия могла направить туда посольство. Дело это долгое, но вполне возможное. И, судя по всему, так оно и было. Господь по причинам, ведомым Ему одному, дал Видессии много золота.
 Абивард кивнул. В сокровищнице его отца имелось немало полновесных видессийских золотых. Эти золотые охотно принимали во всех странах мира.
 Мерзопакостность и коварство Видессийской империи были в Макуране притчей во языцех, но монету эти негодяи чеканили справно. И какой бы Автократор ни украшал своим ликом реверс монеты, она все равно оставалась тетрадрахмой чистого золота.
 Макуран чеканил деньги в основном из серебра. Макуранские аркеты были доброй монетой, но, обменивая аркеты на видессийские золотые, менялы всегда накидывали небольшой процент сверх номинальной цены.
 — Как я понимаю, нет надобности рисовать тебе картинку на песке, продолжал Годарс. — У этих трусов с востока кишка тонка пойти против нас, как подобает воинам, и они подкупают кочевников, чтобы те поработали за них.
 — Значит, они не достойные воины, а паршивые убийцы, нападающие из-за угла, — горячо подхватил Абивард. — Да разверзнет Господь землю под их ногами, дабы поглотила их Бездна на веки вечные!
 — Да будет так! — Годарс выгнул левую руку несколько иначе, чем прежде Абивард. Этот жест означал проклятие злодеям. — Неверные псы, не ведающие касты!
 Абивард повторил жест отца. С точки зрения Годарса, проклятия страшнее того, которым он проклял видессийцев, быть не могло. Вся жизнь Макурана строилась на пяти кастах: Царь Царей и члены его фамилии, служители Господа и Семь Домов высокой знати, низшая знать, подобная Годарсу, — сами себя они называли хребтом Макурана, — купцы и, наконец, крестьяне и пастухи, составлявшие основную часть населения.
 Семь Домов и дихганы воевали за Царя Царей — иногда под его знаменем, иногда под знаменем одного из Домов. Абивард и помыслить не мог нанять кого-то вместо себя и избежать исполнения этого священного долга. Да он скорее возьмет нож и оскопит себя! И в первом, и во втором случае он в равной степени перестал бы быть мужчиной.
 Что ж, если видессийцы мошенничают даже в ратном деле, благородные жители плоскогорья покажут нанятым теми кочевникам, что такое истинная честь. Эту мысль Абивард высказал вслух.
 Его слова вернули улыбку на уста отца. Годарс хлопнул сына по спине:
 — Когда из Машиза вернется алое знамя войны, я полагаю, что ты, кровь от крови моей, поскачешь бок о бок со мной против тех, кто посягнет на нас.
 — Да, — кивнул Абивард и крикнул во все горло:
 — Да! — К войне его начали готовить с малолетства, когда макушка его еле доставала до груди Годарса.
 Он обучился верховой езде, овладел копьем, ятаганом, луком, привык носить тяжелую броню.
 Но в последнее время в Макуране царил непривычный мир. Уроки, усвоенные Абивардом, так и остались уроками. Теперь же он наконец-то сможет применить их в схватке с настоящим врагом — таким, которому надо задать хорошую трепку!
 Два-три раза в столетие орды кочевников вторгались на южный берег Дегирда, убивали, грабили и, что хуже всего, разрушали ганаты — людям приходилось голодать до тех пор, пока не удавалось ценой огромных трудов восстановить подземные каналы. Это не должно повториться!
 Годарс вновь издал короткий смешок — так смеется отец, вполне довольный сыном.
 — Вижу, тебе не терпится влезть в кольчугу и щелкнуть застежкой шлема. Но до Машиза и обратно путь долог, так что мы не выступим ни завтра, ни через неделю. И даже когда будет поднят алый стяг войны, пройдет немало времени, прежде чем армия дойдет до наших мест и мы сможем к ней присоединиться.
 Абивард беспокойно переминался с ноги на ногу:
 — А почему Царь Царей живет и царствует по ту сторону Дилбатских гор, вознесенный над Тысячей Городов, а не в самом Макуране?
 — Тому есть три причины, — наставительно начал Годарс. — Во-первых, мы, макуранцы, более других храним верность нашему повелителю, будучи с ним одной крови, а следовательно, за нами нужен меньший присмотр. Во-вторых, земля между Тубтубом и Тибом, над которой возвышается Машиз, изобилует богатствами — там не только Тысяча Городов, но и прекрасные пахотные земли, более плодородные, чем где-либо на плоскогорье. И в-третьих, Машиз на сто фарсангов ближе к Видессии, чем наше плоскогорье, а Видессия обычно куда важнее для нас, нежели северо-западная граница.
 — Обычно, но не сейчас, — возразил Абивард.
 — Да, сейчас хаморские племена поднялись, как говорят, — согласился Годарс. — Да только кто их поднял? Не их же собственные вожди.
 — Видессия, — сказал Абивард.
 — Воистину Видессия. Мы — главный ее соперник, а она наш. Однажды, сдается мне, останется кто-то один, — сказал Годарс.
 — И этот один будет править миром, — добавил Абивард. Перед его мысленным взором предстало львиное знамя Царя Царей, гордо реющее над дворцом видессийского Автократора, и служители Четырех Пророков, возносящие хвалу Господу в главном Храме лжебога Фоса.
 Однако саму столицу Видессии Абивард представлял себе туманно. Он знал, что она с трех сторон окружена морем, но никогда его не видел, даже внутреннего Моря Миласа, в которое впадает Дегирд. Он представлял себе море чем-то вроде соленого озера, которых на Макуранском плато было множество, только больше. И все же у него не хватало воображения представить себе такое водное пространство, за которым нельзя рассмотреть другой берег.
 Годарс улыбнулся:
 — Ты думаешь, это будем мы? И я тоже, сынок, я тоже так думаю. Дай нам Господь.
 — Да, — сказал Абивард. — И еще я подумал… если мы победим, отец, я увижу море. Я хотел сказать, море, окружающее Видесс.
 — Я тебя понял, — отозвался Годарс. — Это будет прекрасное зрелище, правда? Я, знаешь ли, тоже его не видел. Однако не жди, что этот день наступит при твоей жизни. У нас с ними общая граница уже восемьсот лет, еще с тех времен, когда в Макуране правили фарпийские горцы. Пока что они не победили нас, но и мы их не одолели. Но когда-нибудь настанет день… — Дихган кивнул, словно ничуть не сомневался, что этот день настанет, и, напоследок улыбнувшись сыну, начал спускаться по пандусу. Полы его полосатого кафтана развевались и хлопали об ноги. Годарс часто нагибался, словно желая удостовериться, что каждое зернышко золотистого песчаника, из которого была сложена крепость, на месте.
 Постояв наверху еще несколько минут, Абивард спустился по лестнице, ведущей во внутренний двор крепости. Ступеньки были всего в два шага шириной, а перила и вовсе отсутствовали; если бы под его ногой пошатнулся кирпич, Абивард размозжил бы голову о твердую, как камень, утоптанную землю двора. Но кирпичи не шатались. Годарс был старателен и последователен во всем, включая и присмотр за своим хозяйством.
 Внизу, во дворе, солнце обрушилось на Абиварда с удвоенной силой; его лучи не только отвесно падали сверху, но и отражались от стен. Пыля подметками сандалий, он поспешил в тень жилой части крепости.
 Крепость представляла собой в плане неправильный треугольник, повторяющий очертания скального выступа, на котором она была построена. Короткая стена была обращена на восток, от ее концов тянулись на северо-запад и юго-запад две стены подлиннее. Жилая часть была втиснута в угол между восточной стеной и той, что шла на северо-запад. Это было самое тенистое место в крепости.
 Войдя через обитую железом деревянную дверь — жилая часть, естественно, являлась крепостью в крепости, — Абивард радостно вдохнул полной грудью. Из-за толстых каменных стен здесь было намного прохладнее, чем во дворе, подобном раскаленной печи. И намного темнее — окна, предназначенные не столько для освещения, сколько для обороны, представляли собой узкие щелки, оборудованные тяжелыми ставнями, которые можно было захлопнуть в один момент. Глаза Абиварда не сразу приспособились к полумраку.
 В первые минуты он старался ступать как можно осторожнее. Жилые помещения были местом многолюдным и суетливым. Не говоря уже о сновавших туда-сюда слугах, надо было вовремя углядеть купцов или крестьян, которые, не найдя его отца, имели обыкновение лезть со своими бедами к нему. Выслушивать их жалобы было одной из его обязанностей, но сейчас ему вовсе не хотелось этим заниматься.
 И еще следовало постоянно смотреть вниз, чтобы ненароком не потоптать кого-нибудь из детей. Его родные братья Вараз и Фрада были взрослыми мужчинами, а сестра Динак давно перекочевала на женскую половину. Но имелись и сводные братья — от Яхиза, который был старше Фрады, до парочки карапузов, еще сосавших титьку кормилицы. Сводные братья — и сестры, которым еще не исполнилось двенадцати, — очертя голову носились по всем коридорам вместе с детьми слуг, пастушатами и всеми прочими, кого только удавалось вовлечь в игры.
 Когда они не гонялись за драконами, злыми кудесниками или хаморскими разбойниками, то играли в макуранцев и видессийцев. Если бы Видессия в жизни покорялась так же легко, как в их играх, то владения Царя Царей уже много веков простирались бы на восток до самого легендарного Северного моря.
 Один из сводных братьев, восьмилетний Парсваш, проворно спрятался за спину Абиварда, начисто расстроив планы другого мальчишки, бежавшего следом.
 — Чурики, чурики! — вопил Парсваш, дразня водилу. — А я в крепости! Чур не пятна!
 — Твоя крепость пошла на кухню, — сказал Абивард и отошел.
 Родак, другой его сводный брат, воспользовался этой оказией и моментально запятнал Парсваша. Тот отчаянно заверещал.
 На кухне прямо на противне лежала лепешка, только что вынутая из печи.
 Абивард оторвал от нее кусочек и тут же сунул в рот обожженные пальцы. Он подошел к кипящему котлу, обмакнул кусок лепешки в варево и незамедлительно отправил в рот.
 — Бараньи фрикадельки с гранатовыми зернышками, — радостно сказал он, сглотнув. — По запаху узнал. Отец будет доволен, это одно из его любимых блюд.
 — А что бы ты сделал, о сын дихгана, если бы это оказалось что-то другое? — спросил один из поваров.
 — Все равно бы съел, наверное, — ответил Абивард. Повар рассмеялся. — Но раз уж это то самое… — Абивард оторвал еще кусок лепешки и вновь атаковал котел. Повар засмеялся громче.
 Продолжая жевать, Абивард вышел из кухни и направился по коридору к своей комнате. Будучи старшим сыном главной жены Годарса, он получил в свое распоряжение целую комнату, на зависть родным и сводным братьям. Сам же Абивард относился к обретенному уединению со смешанным чувством. Ему нравилось иметь личное пристанище, но он так долго жил без оного, что временами испытывал щемящее одиночество и тосковал по теплой, тесной и шумной компанейской жизни, столь хорошо ему знакомой.
 На полпути его левая сандалия начала хлопать по ступне. Абивард посмотрел вниз и обнаружил, что потерял бронзовую пряжку, крепившую лямку на лодыжке. Он огляделся, присел на корточки, но ничего не нашел.
 — Должно быть, в Бездну провалилась, — пробормотал он; неуклюже ступая одной ногой и скользя другой, добрался до своей комнатушки и надел новую пару сандалий.
 Потом снова вышел, держа в руках поврежденную сандалию. Одно из правил Годарса, которого, к его чести, сам он придерживался неуклонно, гласило: «Все, что сломалось, нужно починить немедленно».
 «Одно упустишь — два потеряешь, а где два, там и четыре, а где четыре… Нет уж, не надо нам такого, не надо», — говаривал он.
 Если бы от сандалии отвалился кусочек кожи, Абивард достал бы на конюшне другой и занялся починкой сам. Но чтобы заменить пряжку, нужно выбраться к сапожнику — в деревню, окружавшую крепость.
 Стало быть, опять на жару. Солнце огрело его словно дубинкой. На лице выступил пот, потек по спине под просторной рубахой. Абивард пожалел, что до деревни так близко. Он не боялся выглядеть глупо, начав седлать коня… Но если при этом его заметит отец, то непременно съязвит — мол, в другой раз отправляйся, сынок, в паланкине, словно какой-нибудь знатный господин, а не сын простого дихгана… Абивард пошел пешком.
 Стражи ворот трижды ударили древками копий о землю, когда он проходил мимо. Он наклонил голову в ответном приветствии. Потом покинул крепость и оказался в деревне — в совершенно ином мире.
 Хижины и лавки, теснясь, сбегали к самой подошве холма, увенчанного крепостью, и даже чуть дальше, в долину. Некоторые дома были сложены из камня, другие из саманного кирпича; нависающие кровли защищали стены от зимних бурь.
 На фоне крепости эти постройки казались игрушечными.
 Холм круто поднимался вверх, извилистые улочки были усеяны камнями. Стоит споткнуться, и падение, скорей всего, закончится в самом низу, в лучшем случае отделаешься сломанной ногой. Абивард исходил деревню вдоль и поперек с тех пор, как научился ходить, и на ногах держался не хуже архара.
 На рыночной площади голосили торговцы, нахваливая свои товары — нут, финики, обсиженную мухами баранину, амулеты из пергамента с начертанными на них изречениями Четырех Пророков. Говорят, от всех болезней помогает — и оберегает, и лечит. Абивард, обучение которого включало грамоту, но не включало логику, не задумывался, зачем нужно второе, если первое действенно само по себе. Призывные кличи торговцев неслись со всех сторон: ножи, медные и глиняные кувшины, украшения из стеклянного бисера и медной проволоки — те, у кого был товар получше, приходили с ним прямо в крепость — и еще множество всякой всячины.
 Запахи были не слабее криков.
 У одного из торговцев висел над кизячным костром котел с тушеной айвой.
 Абивард сбил цену с пяти медяков до трех — Годарс был не из тех, кто поощряет в сыновьях транжирство. Айва была и вправду горячей. Абивард быстренько отыскал на земле палку, насадил на нее пряный плод и, жуя на ходу, с довольным видом направился в лавку сапожника.
 Когда Абивард вошел в лавку, сапожник поклонился — он был слишком низок званием, чтобы сын дихгана подставил ему щеку для ритуального поцелуя. Абивард ответил отчетливым кивком и объяснил, что ему надо.
 — Да-да, — сказал сапожник. — Прошу, дай мне взглянуть на целую сандалию, чтобы я мог подобрать такую же пряжку или похожую.
 — Я, кажется, не взял ее с собой. — Абивард почувствовал себя глупо и рассердился на себя. Хотя Годарс остался в крепости, он ощущал на себе взгляд отца. — Придется вернуться за ней.
 — Не беда, о сын дихгана. Иди сюда и выбери самую подходящую. Все равно совершенно такую же не подобрать. — Сапожник показал на плошку, полную медных пряжек.
 Абивард принялся, позвякивая, перебирать их, пока не нашел ту, которая ему приглянулась.
 Пальцы сапожника проворно прикрепили ее к сандалии. Но при всем проворстве они были покрыты шрамами от шила и ножа, иглы и гвоздей. «Нет простых ремесел, — говаривал Годарс, — хотя простакам кажется, что есть». Абивард подумал о том, сколько же боли пришлось перенести сапожнику, чтобы стать мастером своего дела.
 С сапожником он не торговался, как с продавцом айвы. Семья сапожника жила здесь с незапамятных времен, обслуживая и жителей деревни, и дихганов. Он заслуживал поддержки вышестоящих.
 Абивард уже мог возвращаться в крепость с починенной сандалией и пересидеть самую жару в жилых помещениях. Но он вернулся на базар и купил себе еще одну айву. Он стоял, откусывая по чуть-чуть и делая вид, будто засмотрелся на товары, выложенные на продажу. На самом же деле он смотрел на молодых женщин, которые расхаживали по рядам в поисках того, что им надо.
 Женщины, принадлежащие к купеческой или крестьянской касте, пользовались большей свободой, чем благороднорожденные. Да, некоторые богатые купцы, подражая обычаям знати, держали своих жен и дочерей взаперти, но большинству женщин из низших каст приходилось выходить в мир — надо же семью кормить.
 Абивард был помолвлен с Рошнани, дочерью Папака, дихгана, чья крепость располагалась в нескольких фарсангах на юго-запад от крепости Годарса. В свое время их отцы сочли такой брак взаимовыгодным, и союз был делом решенным, когда ни он, ни она еще не вступили в отроческий возраст. Абивард никогда не видел своей невесты. И не увидит до самого дня свадьбы.
 Поэтому, когда выдавалась возможность, он пялился на девушек — служанок в крепости и здесь, на рыночной площади. Высмотрев среди них хорошенькую, он вооображал, что Рошнани похожа на нее. Если же он находил какую-то девушку малопривлекательной, то надеялся, что его нареченная совсем не такая.
 Абивард дожевал айву и облизал пальцы. Подумал, не купить ли третью тогда у него будет резон еще немного пооколачиваться на площади. Но он не забывал о чувстве собственного достоинства, а если бы и забыл, Годарс не преминул бы ему быстренько напомнить.
 И все же ему не очень хотелось возвращаться в крепость… И тут его осенило, он даже прищелкнул липкими пальцами. Годарс сегодня поведал ему много интересного. Почему бы не выяснить, какое будущее предречет ему старик Таншар, прорицатель?
 Дополнительным доводом в пользу такого решения служило то, что дом Таншара выходил как раз на рыночную площадь. Абивард заметил, что ставни в доме старика открыты настежь. Можно зайти, попросить старика погадать ему и при этом продолжать разглядывать женщин, нисколько не роняя своего достоинства.
 Дом Таншара находился на другой стороне площади. Подобно ставням, дверь была распахнута, чтобы показать, что лавочка открыта, и одновременно отловить малейший ветерок, который соблаговолит послать Господь.
 Одно можно было сказать с полной определенностью — Таншар не воспользовался провидческим даром в целях личного обогащения. В доме у него царили безупречный порядок и чистота, но из мебели имелись лишь видавший виды низенький столик да пара плетеных стульев. Абивард подозревал, что, если бы не забота об удобстве посетителей, старик не обзавелся бы и этим.
 Лишь отдельные волоски в бороде Таншара сохранили черноту, отчего она походила на снег в прожилках сажи. Левый глаз прорицателя был закрыт катарактой, но правый видел прекрасно. Таншар низко поклонился:
 — Твой приход — большая честь для моего дома, о сын дихгана.
 Он указал Абиварду на стул, имевший более приличный вид, и, не принимая отказа, подал чашу с вином и пирожки с финиками, щедро политые медом и присыпанные фисташками. Лишь когда Абивард выпил и закусил, Таншар спросил:
 — Чем могу служить тебе?
 Абивард пересказал то, что услышал от Годарса, и спросил:
 — Как эти известия отразятся на моей жизни?
 — Так. Сначала узнаем, удостоит ли нас Господь ответом. — Таншар придвинул свой стул поближе к стулу, на котором сидел Абивард. Он засучил правый рукав кафтана и снял серебряный наплечный браслет, стоивший, скорее всего, не меньше, чем его дом со всем содержимым. Прорицатель протянул браслет Абиварду:
 — Держи за этот конец, я же возьмусь за другой. Посмотрим, дадут ли мне Четыре Пророка частичку своей силы.
 Браслет украшали поясные изображения Четырех Пророков: юного Нарсе с едва пробивающейся бородкой; воина, Гимиллу, чье волевое лицо покрывали шрамы; Шивини — воплощение материнской любви и доброты; и Фраортиша Старейшего, глаза которого сверкали черным янтарем. Хотя Таншар только что снял серебряную цепь со своего плеча, она была прохладной, почти холодной на ощупь.
 Прорицатель встал и поднял глаза на соломенную кровлю своего домика.
 Абивард тоже посмотрел наверх. Он увидел лишь солому, но у него возникло странное ощущение, будто взор Таншара проникает сквозь крышу до самого дома Господнего по ту сторону небес.
 — О прозрении молю, — пробормотал Таншар. — Вашей волею о прозрении молю… — Глаза его широко раскрылись и застыли, тело напряженно замерло.
 В левой руке Абиварда, которой он держал цепь, закололо, будто он отлежал ее. Он опустил глаза. По образам Пророков пробежала золотая искорка. Она остановилась на лице Фраортиша Старейшего, и его немигающие янтарные глаза словно ожили на мгновение и посмотрели в глаза Абиварду.
 Сильным, повелительным голосом, ничуть не похожим на собственный, Таншар произнес:
 — О сын дихгана, зрю я широкое поле, но оно не есть широкое поле, зрю башню на холме, где утратится и обретется честь, и щит серебряный, сияющий над узким морем.
 Серебристый свет в глазах Фраортиша померк. Таншар, похоже, приходящий в себя, тяжело опустился на стул. Когда Абивард решил, что прорицатель окончательно вернулся в мир колченогих плетеных стульев и умопомрачительного разнообразия ароматов с базарной площади, он спросил:
 — Что же все это значит… то, что ты сказал?
 Возможно, Таншар не совсем еще вернулся в реальный мир: его здоровый глаз смотрел так же бессмысленно, как и тот, что затуманила катаракта.
 — Я изрек пророчество? — спросил он робким, срывающимся голосом.
 — Да, да, — нетерпеливо сказал Абивард, повторяя слова, как отец. Он передал Таншару слова, которые тот произнес, стараясь воспроизвести их в точности и ничего не упустить.
 Прорицатель откинулся было на спинку стула, но передумал — стул угрожающе затрещал под ним. Старик забрал браслет у Абиварда и намотал его на руку повыше локтя. Его кожа напоминала пергамент. Это, похоже, прибавило ему сил. Он медленно проговорил:
 — О сын дихгана, я ничего не помню, и говорил с тобой не я. Кто-то — или что-то — воспользовалось мною как орудием. — Несмотря на жару и духоту, он вздрогнул. — Как ты видишь, я далеко не юноша. За все годы, что я занимаюсь разгадыванием того, что ждет впереди, такое случалось со мною лишь дважды.
 По спине и рукам Абиварда пробежали мурашки. Он почувствовал себя лицом к лицу с чем-то огромным, непостижимым, превосходящим всякое понимание. Он осторожно спросил:
 — А что произошло те два раза?
 — Один раз ко мне пришел тощий караванщик, ты тогда только что родился, сказал Таншар. — Тощим он был от голода. Он сказал мне, что я напророчил ему груды серебра и драгоценных камней. Теперь он богат и живет в Машизе.
 — А второй?
 Абиварду на мгновение показалось, что Таншар не ответит. Лицо предсказателя сделалось отрешенным и очень, очень старым. Потом он проговорил:
 — Знаешь, когда-то я и сам был молодым… И была у меня подруга, готовая вот-вот родить мне первенца. Она тоже попросила меня заглянуть в будущее.
 Насколько Абивард знал, Таншар всегда жил один.
 — Что же ты увидел? — шепотом спросил он.
 — Ничего. Я не увидел ничего. — И вновь Абивард усомнился, что старик продолжит рассказ. Но через некоторое время прорицатель произнес:
 — Четыре дня спустя она умерла в родах.
 — Упокой ее Господь. — Слова эти показались Абиварду пустыми. Он положил ладонь на тощее колено предсказателя:
 — Один раз к добру, второй — к худу. А теперь вот я. Что означает твое пророчество?
 — О сын дихгана, я не знаю, — ответил Таншар. — Могу лишь сказать, что все это лежит в твоем будущем. Где, когда и что воспоследует, я угадывать не стану и не стану лгать, утверждая, будто могу угадать. Ты сам откроешь для себя смысл пророчеств, либо они откроются перед тобой — это уж как на то будет Господня, воля.
 Абивард достал три серебряных аркета и вложил в ладонь прорицателя. Таншар подбросил монеты на ладони, послушал их звон, потом покачал головой и вернул деньги Абиварду:
 — Ежели угодно, отдай их Господу, но только не мне. Не я говорил эти слова, пусть даже они и произнесены через меня. Я не могу принять за них твои деньги.
 — Пожалуйста, оставь их себе, — сказал Абивард, оглядывая чистый, но пустой домик. — По-моему, тебе они нужнее, чем Господу.
 Но Таншар вновь покачал головой, отказываясь принять деньги:
 — Говорю тебе, они не для меня. Если бы я предсказал тебе будущее обычным путем, определяя грядущее по движениям браслета Пророков между твоей рукой и моей, я охотно взял бы плату, поскольку честно заработал бы ее. Но за это нет.
 Среди прочего Годарс научил Абиварда распознавать, когда человек упорно стоит на своем и когда следует ему уступить.
 — Да будет так, как ты сказал. — Абивард швырнул аркеты в окно. — Пусть Господь решит, куда лежит их путь и с кем.
 Таншар кивнул:
 — Ты правильно сделал. Пусть пророчество, услышанное тобою через меня, пойдет тебе только во благо.
 — Да будет так, — повторил Абивард. Поднявшись со стула, он низко поклонился Таншару, словно перед ним был представитель высшей знати. Похоже, это огорчило предсказателя еще больше, чем полученное столь необычным путем пророчество. — Прими хотя бы поклон, во имя Господа, — сказал Абивард, на что старик неохотно согласился.
 Абивард вышел из дома прорицателя. Прежде у него была мысль еще немного поторчать на базаре, купить какую-нибудь ненужную мелочь, чтобы поглазеть на молодых женщин, а может, и поболтать с ними. Но сейчас ему стало не до того.
 Он всмотрелся вдаль — выжженная земля простиралась до реки Век-Руд. В это время года на ней почти ничего не росло. Означает ли эта земля то поле, которое не есть поле? Самое трудное в пророчествах — суметь их правильно истолковать.
 Он повернулся и посмотрел на склон холма, на вершине которого примостилась крепость. Та ли это башня, где утратится и обретется честь? Абиварду крепость казалась не особенно похожей на башню, но кто может знать, как все выглядит в очах Господних?
 А море? Означают ли слова Таншара, что в один прекрасный день он увидит море, как ему и мечталось? О каком именно море говорил прорицатель? И чей серебряный щит воссияет над морем?
 Сплошные вопросы — и ни одного ответа. Абивард подумал, не лучше ли было получить обычное предсказание. И решил, что нет. Хотя пророчество и непонятно, оно во всяком случае означало, что ему суждено участвовать в великих событиях.
 — Не хочу я видеть, как жизнь течет мимо, а я лишь считаю дни, — сказал он.
 Несмотря на все отцовское воспитание, он был еще очень молод.
 * * *
 В последующие дни и недели Абивард завел обыкновение подолгу смотреть со стен на юг и на запад. Он знал, чего ждет. Знал и Годарс, время от времени подшучивавший над новым занятием сына. Но и сам дихган проводил немало времени на углу, где сходились восточная и южная стены.
 Заметив приближающегося к крепости всадника, Абивард почувствовал, что не зря подолгу стоял здесь. В правой руке всадник держал нечто необычное. Сначала Абивард разглядел лишь зыбкое движение и только позже понял, что это колышется знамя. А потом увидел, что знамя это — алое.
 Он издал торжествующий вопль — все находившиеся в крепости посмотрели в его сторону.
 — Боевое знамя! — крикнул он. — Знамя, войны пришло к нам из Машиза!
 Абивард не знал, где в этот момент был Годарс, но не прошло и минуты, как отец стоял на стене рядом с ним. Дихган тоже устремил взгляд на юг.
 — Воистину это знамя войны, несомненно, — сказал он. — Давай спустимся вниз и встретим гонца как подобает. Пошли.
 Всадник, принесший знамя войны, устал до изнеможения и изрядно запылился.
 Годарс приветствовал гонца со всеми полагающимися почестями: сначала заставил его выпить вина и поесть медовых пирожных и лишь затем осведомился, какие вести он принес. Этот вопрос был чисто ритуальным — алое знамя, поникшее теперь, когда гонец уже не мчался быстрой рысью, говорило само за себя.
 Однако Макуран держался на ритуалах, и царский гонец обязан был ответить на вопрос, точно так же как Годарс обязан был его задать. Гонец поднял знамя, и алый шелк на мгновение вновь взметнулся на древке:
 — Пероз, Царь Царей, провозгласивший долгом каждого мужчины Макурана, наделенного правом носить оружие, объединиться и покарать хаморских дикарей-степняков за опустошительные набеги, коим они подвергли его царство, и за попустительство Видессии, величайшему недругу державы, ныне повелевает каждому высокородному человеку собрать надлежащие боевые дружины и воссоединиться с собственной армией Пероза, Царя Царей, каковая двинется к реке Дегирд и далее, дабы осуществить вышеназванное покарание.
 Проговорить все это единым духом было не просто, и у гонца пересохло в горле. Закончив длинную фразу, гонец надолго припал к кубку, потом, издав глубокий, довольный вздох, приложился еще раз.
 Годарс, не изменявший вежливости ни при каких обстоятельствах, подождал, пока гонец напьется вволю, и лишь затем задал вопрос:
 — И когда же, о гонец, армия Царя Царей — да продлятся его дни и прирастет его царство — достигнет реки Дегирд?
 На самом деле его интересовало, когда царские отряды дойдут до его крепости, расположенной всего в двух днях пути от северной границы. И в то же время он с безупречным тактом осведомлялся, насколько серьезны намерения Царя Царей относительно этой кампании. Чем медленнее передвижение его армии, тем меньше вероятность значительного успеха.
 Гонец ответил:
 — Пероз, Царь Царей, объявил большой сбор в тот самый день, когда сведения о наглости степняков дошли до его слуха. И в тот же день алое знамя отправилось в путь по стране. Армия должна прибыть в эти края в течение месяца.
 Абивард, услышав это, растерянно моргнул. Годарс от этого удержался.
 — Это серьезно, — пробормотал дихган. — Серьезно.
 Весть разнеслась по подворью. Мужчины принимали ее, важно кивая, смуглые, длиннолицые, бородатые, они были вылеплены из той же глины, что и Годарс с Абивардом. Царь Царей Макурана, располагая огромной властью, как правило, пользовался ею весьма основательно.
 — Пероз, Царь Царей, воистину желает покарать степных кочевников, — сказал Абивард.
 Слушатели, включая и его отца, кивнули еще раз. Он сгорал от радостного возбуждения. Когда в последний раз Царь Царей — тогда им был Валаш, отец Пероза, — ходил походом на хаморов, он был еще мальчишкой, но не мог забыть блистательный вид войск, движущихся на север под яркой сенью знамен. Годарс ушел с армией и вернулся с кровавым поносом. Воспоминания об этом несколько приглушали сохранившийся в памяти блеск величественного зрелища.
 Но все же… «На этот раз, — подумал он, — я пойду с ними».
 Годарс спросил гонца:
 — Не согласишься ли остановиться у нас на ночлег? Мы угостим тебя на славу — мы рады и тебе, и привезенному тобой известию. Живя близ границы, мы знаем, как опасны степняки, очень хорошо знаем. — Рука Годарса потянулась к шраму, указательный палец провел по белой полоске в бороде.
 — Дихган очень любезен, — ответил гонец, но покачал головой:
 — Боюсь, что не смогу воспользоваться твоей щедростью. Сегодня мне еще предстоит далекий путь. Воззвание Царя Царей должны услышать во всех владениях, а времени, как ты сам понимаешь, совсем немного.
 — Воистину так, — сказал Годарс, — воистину так. — Он повернулся к одному из поваров, стоявшему во дворе среди толпы:
 — Возвращайся на кухню, Саккиз. Принеси лепешку, только заверни в нее копченой баранины и лука, да, и не забудь мех с добрым вином. Пусть никто не посмеет сказать, что уста Царя Царей покинули дом наш голодными.
 — Дихган очень любезен, — повторил гонец, на сей раз искренне, а не ради соблюдения этикета. Он не кривил душой, говоря, что очень спешит: как только Саккиз вынес ему еду и вино, он тут же отправился в путь, сразу пустив коня резвой рысью. Знамя он держал высоко, и оно развевалось от быстрой скачки.
 Абивард не сводил глаз с алого знамени, пока оно не скрылось за поворотом дороги. Потом, словно пробудившись ото сна, он глянул на отца.
 Годарс тоже смотрел на него с непонятным Абиварду выражением. Дихган жестом подозвал сына:
 — Отойдем немного. Нам с тобой есть о чем поговорить.
 Абивард отошел с отцом в сторонку. Обитатели крепости расступились, предоставив им место для приватной беседы. Макуранцы были народом вежливым.
 Если бы на их месте оказались видессийцы, они, скорее всего, сгрудились бы поближе, чтобы лучше слышать. Во всяком случае, так гласили рассказы, принесенные с востока. Абивард в жизни не видел ни одного видессийца.
 — Я полагаю, ты рассчитываешь отправиться в поход вместе со мной, — сказал Годарс. — Я так полагаю.
 — Да, отец. Ты же обещал. — Абивард с ужасом посмотрел на Годарса. Неужели отец вознамерился оставить его здесь? Как он сможет смотреть людям в глаза здесь, в крепости, да и в деревне, если отец решит, что ему недостает мужества достойно защищать свою землю?
 — Ты нужен мне здесь, сын мой, — мрачно произнес Годарс. — Один Господь ведает, что случится с нашим домом, если хоть кто-то из нас не приглядит за ним.
 Услышав это, Абивард почувствовал, что сердце у него опустилось к самым ногам. Если отец не разрешит ему ехать, то он… Он не знал, что сделает в таком случае. Нужно было как-то выразить величайшее отчаяние, но Абивард не мог придумать подходящего жеста. Больше всего ему хотелось разрыдаться, но он знал, что это еще больше унизит его.
 Глядя на сына, Годарс усмехнулся:
 — Ну-ну, не кручинься. Не бойся, я беру тебя с собой — раз обещал, значит, так тому и быть. Ты должен вкусить войны, пока еще молод.
 — Благодарю тебя, отец! — Теперь Абивард готов был скакать, как жеребенок.
 Сердце вернулось на место и громко забилось в груди, напоминая о себе. Рука Абигарда невольно рассекла воздух, будто разрубая надвое конного степняка.
 — Дай-то Бог, чтобы ты поблагодарил меня, когда мы вернемся домой, сказал Годарс. — Воистину, дай-то Бог. Помимо прочего, я хочу, чтобы ты, мальчик, отправился на войну и увидел, что не все там величие, блеск и доблесть, как о том поют пандуристы. Иногда это нужное дело, согласен, нужное, но нельзя с легким сердцем взирать на смерть и увечья, какой бы они ни были вызваны необходимостью. Я хочу, чтобы ты понял: нет ничего величественного в том, что человек лежит с вывалившимися кишками и пытается перерезать себе глотку, больше не желая жить из-за непереносимой боли.
 Этот образ был настолько ярок, что Абивард на миг призадумался. Он знал, что в бою можно погибнуть. Но, думая об этом, он представлял себе стрелу в груди, краткое мгновение боли, а затем вечность рядом с любящим Господом. Мысль о долгом и мучительном конце не приходила ему в голову. Он и сейчас в глубине души не мог заставить себя поверить в возможность такого исхода.
 — Ты думаешь, что такого не может случиться, — сказал Годарс, словно читая его мысли. — Потому-то я и хочу взять тебя на войну — чтобы ты увидел, что такое случается. Это многое даст тебе.
 — Даст что? — спросил Абивард. Что может дать ему близкое знакомство с войной и ее беспощадностью из того, чего у него еще нет?
 — То, что ты не будешь относиться к войне беспечно. Те, кто не познал этого, склонны слишком легко ввязываться в драку, не подумав хорошенько, так ли уж это необходимо. Конечно, тем самым они губят самих себя, но при этом погибает и множество прекрасных вассалов, связанных с ними родством и клятвой верности. Когда придет твой день, сынок, я не хотел бы, чтобы ты стал дихганом такого рода.
 — Понимаю, — сдержанно ответил Абивард. Серьезность отца произвела на него впечатление. Он уже вышел из того возраста, когда все сказанное отцом считают не правильным только потому, что это сказал отец. Его брат Фрада и несколько сводных братьев все еще пребывали в этом глупом заблуждении. Пройдя этот период, Абивард пришел к выводу, что обычно отец знает, о чем говорит, пусть даже при этом и повторяется.
 Годарс сказал:
 — Я не забыл к тому же, что для тебя это первая война. Я просто хочу, чтобы ты пошел на нее, не теряя головы. Помнишь свою первую девушку — сколько лет назад это было? После нее ты изменился. И с войны ты придешь другим человеком, хотя это не так приятно, как первая женщина, если только в тебе нет жажды крови. Я в тебе этого не наблюдаю, нет, не наблюдаю.
 Абивард тоже не замечал за собой особой кровожадности, правда, и не особенно об этом задумывался. Он вспомнил, каким окрыленным чувствовал себя, оставив серебряную монету в доме некоей вдовушки там, в деревне. Если и после боя он испытает нечто подобное… Последние слова Годарса свели на нет все то, что он пытался внушить сыну.
 * * *
 Годарс торжественно вставил длинный бронзовый ключ в замок, накрепко закрывавший двери на женскую половину крепости, и повернул ключ. Ничего, Он нахмурился, вытащил ключ, гневно посмотрел на него и вставил снова. На сей раз, когда дихган повернул ключ в замке, Абивард услышал долгожданный щелчок. Он поднял щеколду и толкнул дверь.
 По группе мужчин, стоявших в широком коридоре на почтительном расстоянии, пронесся вздох. Абивард попытался вспомнить, когда в последний раз его родственницы и младшие жены дихгана покидали женскую половину. И вспомнил только, что это было очень давно.
 Во главе, как и положено, шла Барзоя. Мать Абигарда не могла быть намного младше Годарса, но возраст никак не сказался на ее внешности. Ее волнистые волосы остались черными, без того подозрительного блеска, который оставляет краска. Лицо у нее было несколько шире, чем свойственно макуранкам, и не такое смуглое. Правда, жившие взаперти и крайне редко имевшие возможность выйти на солнышко благородные женщины Макурана всегда были бледнее своих трудящихся соотечественниц.
 Барзоя вышла во двор горделивой походкой королевы. Позади нее шла сестра Абиварда, Динак, в чьих чертах отчетливо запечатлелось фамильное сходство. Она усмехнулась при виде брата и показала ему язык. Они появились на свет с разницей чуть больше года и были близки друг другу, как близнецы, пока Динак не повзрослела и ей пришлось удалиться от мира.
 После Динак показался парадный строй младших жен Годарса и тех его дочерей, которые уже доросли до женской половины. Если бы не строгая очередность, в которой они выходили, Абивард затруднился бы сказать, где жены, а где дочери Годарса.
 Барзоя подняла руку, показывая, что намерена говорить. Солнце ослепительно заблистало на ее золотых браслетах и кольцах, заиграло на рубинах и топазах. Во дворе мгновенно наступила полная тишина. Главная жена дихгана редко появлялась на людях — как-никак она была добропорядочной макуранской матроной. Но еще она была крайне важной персоной в крепости. Хотя она редко покидала пределы женской половины, влияние ее через Годарса проникало во все уголки владений мужа.
 — Мой муж, мои сыновья и их братья ныне идут на войну, — сказала она. Армия Царя Царей уже недалеко, и они вольют свои ряды в его дружину, дабы он вошел в страну степняков и покарал их за то зло, которое они причинили нам, и за то много большее зло, которое только намереваются причинить.
 «И кроме того, — подумал Абивард, — чем скорее мы присоединимся к армии, тем скорее войска прекратят объедать наши владения». Судя по лукавой искорке в глазах матери, она подумала о том же, только, конечно же, не могла произнести это вслух.
 Барзоя продолжила:
 — Бессчетное число раз наш род покрывал себя славой на поле брани. Знаю, что и грядущий поход не будет исключением. Я молю Господь, чтобы Она дала всем сынам дома сего возвратиться домой целыми и невредимыми.
 — Дай Господь! — напевным хором проговорили женщины. Для них Господь был женщиной; для Абиварда же, как и для всех мужчин Макурана, — мужчиной.
 — Возвращайтесь, невредимыми с широкого поля за рекой, — сказала Барзоя.
 — Невредимыми, — вторили женщины. Мать продолжала свои речи, Абивард еще мгновение слушал ее, потом резко взметнул голову и изумленно посмотрел на Барзою. Почему она именно этими словами назвала степь на северном берегу Дегирда? Совпадение. Таншар тоже увидел в будущем Абиварда широкое поле, хотя и не знал, где оно находится.
 — Идите смело и возвращайтесь с победой! — сказала Барзоя, повышая голос до крика. Все находящиеся во дворе, и мужчины и женщины, разразились приветственным кличем.
 Годарс подошел к своей старшей жене, обнял ее и поцеловал в губы. Потом он привлек к себе Динак, поцеловал ее и двинулся вдоль шеренги женщин, обнимая и целуя жен, гладя по щечкам дочерей.
 Абивард и его младший брат Вараз, который тоже отправлялся с отцом в стан Царя Царей, обнялись с Барзоей и Динак. Их примеру последовал Фрада, до смерти завидовавший братьям — ведь Годарс наотрез отказался взять его с собой.
 Двое сводных братьев Абиварда тоже уходили на войну. Они обнимали матерей и сестер, а вслед за ними — и те из братьев, которые оставались в крепости.
 Когда женщины дихгана выходили на люди, такое проявление чувств допускалось.
 — Как жена вашего отца дихгана, я повелеваю вам обоим сражаться смело, чтобы каждый воин в дружине восхищался вашей отвагой, — сказала Барзоя Абиварду и Варазу. Потом ее лицо утратило строгость. — А как ваша мать, я говорю вам обоим, что каждый миг будет мне годом, пока вы не возвратитесь ко мне.
 — Мы вернемся с победой, как ты нам наказала, — ответил Абивард.
 Вараз энергично закивал. Младший брат Абиварда сильно походил на Барзою, хотя его пробивающаяся бородка несколько скрывала сходство. В плечах он был шире Абиварда и славился как отменный борец и лучник.
 Динак сказала:
 — Я никакому дихгану не жена, и мне не нужно говорить высокие слова и делать гордые жесты. Значит, я могу просто сказать вам, чтобы вы обязательно вернулись, и обязательно вместе с отцом.
 Она обращалась к обоим братьям, но смотрела только на Абиварда. Он кивнул с серьезным видом. Хотя она не выходила из дверей женской половины с тех пор, как у нее начались месячные, близость, установившаяся между ними в детстве, еще сохранялась. Он знал, что, надеясь на исполнение своих слов, она полагается преимущественно на него, и мысленно поклялся не подвести сестру.
 Вараз сказал:
 — Там, в степях, умеют работать по золоту. Мы привезем вам обеим хороших обновок.
 — У меня есть золото, — проговорила Барзоя. — Если бы я хотела больше, я могла бы получить его без труда. А вот сыновья — большое и редкое сокровище. Я не променяю ни одного из них на все золото не только степей, но и всего мира.
 Абивард вновь обнял мать, да так крепко, что она легонько пискнула.
 — Не бойся, матушка. Когда хаморы увидят блеск нашего оружия, они разбегутся в страхе. Убежден, что наша победа будет бескровной.
 — Дай Господь, сынок, дай Господь, — сказала Барзоя.
 — Теперь и ты завела привычку повторять слова? — спросил ее Абивард.
 Она улыбнулась и стала почти столь же юной, как стоящая рядом с ней Динак.
 Потом лицо ее опять посерьезнело, и на него вновь легла печать лет.
 — Война редко бывает бескровной. Вы, мужчины, меньше бы ценили ее трофеи, если бы они доставались легко, я так думаю. И потому снова говорю вам — берегите себя. — Она повысила голос, обращаясь ко всем, не только к сыновьям: Берегите себя!
 Это словно послужило сигналом — а возможно, так оно и было. Самая молодая и самая последняя жена Годарса повернулась и медленно удалилась в жилую часть крепости, направляясь на женскую половину. За ней двинулась вторая жена от конца, потом следующая имеете со своей старшей дочерью.
 Динак сжала руки Абиварда:
 — Сейчас наступит моя очередь, моя и матушки. Возвращайся скорее, целым и невредимым. Я люблю тебя.
 — А я тебя, старшая из сестер. Все будет хорошо, вот увидишь. — Все так суетились, желая их благополучного возвращения, что ему хотелось предотвратить возможные дурные предзнаменования.
 Как и сказала Динак, вскоре настал и ее черед уходить. Вместе с Барзоей они с величайшим достоинством прошествовали ко входу в жилую часть. Там их ожидал Годарс, держа в руке ключ от женской половины.
 Барзоя что-то сказала ему, а потом, смеясь, приподнялась на цыпочки и коснулась губами его губ. Дихган тоже рассмеялся и сделал движение, будто намереваясь похлопать ее пониже спины. Впрочем, он остановился, не завершив движения: сделай он это, и вся крепость еще долго гудела бы от пересудов.
 Здесь, рядом с границей, нравы не отличались такой утонченностью, как в Машизе.
 Динак вошла в жилую часть. Спустя мгновение за ней с улыбкой проследовала Барзоя. Годарс прошел в дом следом за ними. Через несколько секунд они словно растворились в тени. Темный дверной проем зиял пустотой.
  * * * 
 Абиварду казалось, будто он влез не в доспехи, а в горячую кухонную печь.
 По лицу его, прикрытому кольчужной сеткой, оставлявшей открытыми лишь глаза, стекал пот. Такая же сетка, приделанная сзади его высокого конического шлема, защищала шею и плечи.
 И все же по сравнению с другими частями тела голова была сравнительно открыта доступу воздуха: ветерок продувал кольчугу и давал Абиварду чуточку прохлады. Под кожаной изнанкой его доспехов была поддета хлопковая прокладка, чтобы удар мечом, отраженный доспехами, не переломал ему кости.
 Грудную клетку тоже прикрывала кольчуга, а ниже два вертикальных ряда металлических пластин защищали живот и нижнюю часть спины. С нижнего края пластин свисала короткая кольчужная юбка, на кожаных рукавах и штанах имелись горизонтально расположенные кольца из слоистой железной брони. И на сапогах тоже. Полукруглые сетки из железа прикрывали руки от края кожаных рукавов до тыльной стороны ладоней. Свободными от брони оставались только пальцы и внутренняя сторона ладоней.
 Конь Абиварда был тоже закрыт доспехами — длинным чешуйчатым вальтрапом, открытым спереди и сзади, чтобы конь мог свободно передвигать ноги. Морду коня закрывал кованый шамфрон. В кольцо наверху шамфрона было продето несколько ярко-алых ленточек. В похожем кольце на маковке шлема Абиварда развевались ленты того же цвета.
 В гнезде справа от седла лежало толстое копье, с пояса свисал длинный прямой меч. Сила макуранской армии заключалась в ее тяжелой кавалерии, способной держать удары на расстоянии, а сблизившись с противником, нанести ответный удар. Видессийцы тоже сражались в конном строю, но чаще пользовались луками, нежели копьями. Что же до диких кочевников…
 — Половина воинского искусства степняков — это умение удирать с поля боя, — сказал Абивард.
 — Это так, но не столько из страха, сколько по необходимости, — ответил Годарс. Дихган был облачен почти так же, как его сын, только поверх кольчуги у Годарса была надета железная кираса, прикрепленная к груди перекрестными кожаными ремнями. — На той стороне Дегирда ездят на степных лошадках: для крупных животных вроде наших там не хватит корма. — Он ласково потрепал своего мерина по холке, позади последнего ремешка из тех, которыми крепился шамфрон.
 — Значит, когда схлестнемся с ними, мы раздавим их в лепешку, — сказал Абивард.
 — Да, если удастся вынудить их сражаться на месте. Вот почему им обычно здорово достается, когда они начинают разбойничать по эту сторону Дегирда: мы окружаем их и заставляем принять бой на наших условиях. А в их степях, это не так просто — наша армия будет там не больше крохотной капли чернил на огромном куске пергамента.
 Всадники, бряцая доспехами, выехали из крепости. Во главе ехал Годарс, за ним — Абивард с Варазом, потом их старший сводный брат Яхиз, а следом за ним двое других сводных братьев от разных матерей, Аршак и Узав. Владения Годарса были не слишком богаты и могли обеспечить лишь полдюжины полностью снаряженных латников. Для Макурана это был средней величины отряд.
 На полпути между крепостью и рекой Век-Руд перед ними неожиданно возник стан Царя Царей. Абивард показал рукой на выросший как из-под земли необъятный город из холщовых и шелковых шатров:
 — И это, по-твоему, крохотная капля, отец? Не могу поверить.
 Среди шатров кишели люди — как муравьи на просыпанной крупе. Некоторые, возможно большинство, явно были воинами. В местах их скопления солнце отсвечивало от доспехов, хотя многие воины, подобно Абиварду и его родне, носили поверх кольчуг просторные кафтаны, чтобы было прохладней. Но рядом с воинами непременно должны были оказаться возницы, повара, купцы, слуги и, скорее всего, женщины, дабы ночами услаждать Пероза, Царя Царей, и наиболее выдающихся военачальников. Абиварду казалось, что по лагерю сновало больше людей, чем наберется во всем Машизе.
 Но Годарс усмехнулся:
 — На той стороне Дегирда все будет совсем не так, как здесь. Скоро ты сам в этом убедишься.
 Абивард недоверчиво покачал головой. Годарс вновь усмехнулся. Вараз сказал:
 — Согласен с тобой, брат. Это не армия. Это целая страна, поднявшаяся в поход.
 — А где же селяне? — спросил Яхиз. — Я-то думал, они высыпят на улицы и будут провожать нас приветственными кличами.
 Того же ожидал и Абивард, но узкие улочки были почти пусты. Беззубая старуха с кувшином воды на голове помахала им свободной рукой, но это было совсем не то, чего ожидал Абивард.
 — У них есть дела поважнее, чем махать нам руками, — сказал Годарс. — Все, кого нет здесь, несомненно в лагере, пытаются выжать из воинов аркеты, как выжимают зернышки граната. Другой возможности так обогатиться у них не будет очень долго, и они это знают.
 Говорил он весело и, похоже, был рад, что его подданные вовсю пользуются этой отпущенной им возможностью. Некоторые дихганы и сами не преминули бы значительно пополнить доходы, отобрав у своего народа большую часть неожиданно свалившихся богатств. Но Годарс настолько часто повторял свой девиз, что Абивард больше не мог его слышать: «Забирай у отары руно, но не шкуры».
 Годарс с пятью сыновьями спустился с крепостного холма в долину. Сердце Абиварда тревожно колотилось в груди. Всю жизнь он был на особом положении, как старший сын владетельного дихгана. Чем ближе он подъезжал к лагерю, тем более незначительным казался самому себе.
 Знаменами были отмечены шатры марзбанов из Семи Домов, служащих у Пероза, Царя Царей, командирами полков. Абивард вертел головой по сторонам, выискивая вайдово-синие штандарты Чишпиша, к полку которого были приписаны он и его сородичи.
 — Вот! — воскликнул он, разглядев флаги.
 — Прекрасно, мой мальчик, — сказал Годарс. — Ты заметил их раньше всех. Что ж, пожалуй, надо пойти поклониться его высокоблагомордию, а? — Он чуть пришпорил коня.
 За спиной Абиварда смущенно кашлянул Яхиз. Абивард и сам был в легком шоке, хотя ему и раньше случалось слышать от отца пренебрежительные высказывания в адрес высшей знати. Годарс придерживался мнения, что самой важной кастой для Макурана являются дихганы.
 Лагерь расположился на огромном пространстве, и никакого порядка в его расположении Абивард не разглядел. То, что он издалека заметил знамя Чишпиша, еще не означало, что он и его сородичи смогут легко до него добраться.
 Приходилось пробираться между беспорядочно разбитыми шатрами и группами воинов и их прихлебателей, движущимися в самых разных направлениях.
 И все же они наконец оказались возле входа в громадный шелковый шатер.
 Двое стражей в доспехах много богаче доспехов Годарса преградили им путь.
 — Кто идет? — спросил один из них, когда Годарс спешился и привязал коня к вбитому в твердую, как камень, землю шесту. Хотя стражник и говорил с жеманным южным акцентом, Абиварду не хотелось бы сойтись с ним один на один. Выглядел он куда более внушительно, чем говорил.
 Годарс ответил церемонно и витиевато:
 — Годарс мне имя, сын Абиварда, дихган надела Век-Руд. — Он указал назад, на крепость. — Привел я пятерых сынов своих, дабы лобызать ноги марзбана Чишпиша, ибо выпала нам несказанная честь сражаться под его знаменем.
 — Если ты сражаешься столь же славно, как говоришь, марзбан будет рад такому воину, — ответил стражник.
 Абивард гордо выпрямился в седле. Годарс повел рукой, принимая комплимент, и обернулся к сыновьям. По его кивку они тоже спешились и привязали коней.
 Стражник откинул полу шатра, просунул внутрь голову и объявил:
 — Годарс, дихган надела Век-Руд, и пятеро его сыновей.
 — Пусть войдут, — раздался голос из шатра.
 — Входите. — Стражник и его товарищ развели в стороны полы шатра, чтобы Годарс, Абивард и остальные могли без труда зайти внутрь.
 Ошеломленному Абиварду бросилось в глаза, что Чишпиш и здесь, в походных условиях, живет в большей роскоши, чем Годарс в собственной крепости. Легкие складные столы из благоуханного сандалового дерева, инкрустированные слоновой костью, серебряные чаши, украшенные барельефами и доверху наполненные сластями, расшитый парчой ковер, слишком, по мнению Абиварда, роскошный, чтобы класть его на голую землю, небольшая видессийская икона на эмали, изображающая какого-то тамошнего святого, молящегося Фосу… Казалось, высокородный Чишпиш просто упаковал свой дом и привез его с собой на войну.
 «Слона бы ему — и не только из-за кости, — непочтительно подумал Абивард при виде своего полководца. — Например, для верховой езды». Чишпиш, был слишком тяжел даже для самого крепкого коня — в этом сомневаться не приходилось.
 Складки жира выпирали из кафтана, сверкающего серебряными нитями. Его пилос, макуранский головной убор, формой напоминающий ведро, был расшит яркими разноцветными кольцами. Военачальник благоухал пачулями. От сильного аромата Абивард чуть не чихнул.
 Несмотря на свои габариты, Чишпиш обладал хорошими манерами. Раскачавшись, он поднял себя на ноги и подставил Годарсу и сыновьям щеку для поцелуя. Далеко не каждый из высшей знати готов был признать, что дихган и его отпрыски лишь немногим ниже их собственных высокородных персон; Абивард ожидал, что и вправду придется лобызать марзбану ноги.
 — Не сомневаюсь, что ты будешь отважно сражаться за Царя Царей, Годарс из Век-Руда, — сказал Чишпиш. — А сыновей твоих зовут?..
 — Абивард, Вараз, Яхиз, Аршак и Узав, — ответил Годарс.
 Марзбан без запинки повторил имена, и это произвело на Абиварда сильное впечатление. Видом толстяк не походил на воина — скорее уж на двух воинов, — но речами не походил и на дурака. Как истинный сын своего отца, Абивард больше всего на свете боялся дураков.
 Снаружи резко затрубил рожок. Глашатай прокричал:
 — Все на землю пред божественным, достославным, милосердным и древнейшим Перозом, Царем Царей, счастливым, благочестивым, благотворным, которому Господь даровал великие богатства и великую империю, величайшим из величайших, созданным по образу и подобию Господа. Падайте ниц, ибо грядет Пероз!
 Вновь затрубил рожок, громче, чем в первый раз. Стражники Чишпиша до предела оттянули полы шатра.
 Абивард распростерся на богатом ковре Чишпиша, прижавшись лбом к ворсу, гремя доспехами. Вокруг него отец и братья тоже попадали ниц перед помазанником Господним. То же сделал и Чишпиш, хотя лицо его и покраснело от натуги.
 — Встаньте, — сказал Пероз.
 Сердце Абиварда бешено колотилось, когда он поднимался на ноги, — не столько из-за тяжести железа и кожи доспехов, столько из-за того, что он никогда не надеялся воочию увидеть Царя Царей.
 Вопреки торжественному возвещению глашатая, Пероз отнюдь не был древнейшим, более того, он оказался немногим старше Годарса. Борода его была преимущественно черной, круто навощенные усы торчали, как рога у быка. Длинные волосы сзади перехватывала ленточка. Щеки выглядели неестественно красными; чуть позже Абивард понял, что они нарумянены.
 — Чишпиш из Семи Домов, представь мне воинов, коих я вижу в твоем шатре, —сказал Царь Царей.
 — Да будет так, как прикажет величайший, — отвечал Чишпиш. — Перед нами дихган Годарс из надела Век-Руд, где мы ныне и пребываем. Он привел нашему войску своих сыновей… — И вновь высокородный Чишпиш без запинки произнес имена Абиварда и остальных. Память его поглощала не меньше, чем рот, — а учитывая его тучность, это было немало.
 — Ты хорошо снаряжен, и сыновья твои тоже, — сказал Пероз Годарсу. — Это твои кони там, за шатром? — Годарс ответил кивком, и Пероз продолжил:
 — Славные животные. Макуран был бы сильнее, если бы все наделы помогали нам так, как твой.
 — Великодушие величайшего многократно превышает мои заслуги, — пробормотал Годарс. Абивард поразился тому, что отец вообще способен говорить; если бы Царь Царей обратился к нему, он не сомневался, что у него язык присох бы к небу.
 Пероз покачал головой:
 — Это ты проявил великодушие, отдав самого себя и пятерых крепких сыновей во имя процветания царства. Который из них твой наследник?
 — Вот этот, Абивард. — Годарс положил руку на убранное доспехами плечо сына.
 — Абивард, сын Годарса, учись у своего отца истинной преданности отечеству, — сказал Пероз.
 — Воистину, величайший, учусь, — ответил Абивард. Надо же, он все-таки может говорить.
 — Прекрасно, — похвалил Пероз. — Дай Господь, чтобы тебе никогда не пришлось приносить подобную жертву. Если кампания пойдет по моему плану, так оно и будет. Я намерен сразу двинуться на кочевников, вынудить их принять бой и раздавить — вот так. — Царь Царей сложил руку в кулак и вжал его в ладонь второй руки.
 — Дай Господь, величайший, — откликнулся Абивард. Ого, он и во второй раз не потерял дар речи! Но при этом он вспомнил слова отца о том, как трудно воевать с кочевниками на их земле. Мудрость Царя Царей в Макуране принималась на веру, в мудрости же Годарса Абивард не раз имел возможность убедиться воочию.
 Пероз вновь обратился к Чишпишу, к которому, собственно, и пришел:
 — Чишпиш из Семи Домов, тебе отводится решающая роль в нашей победе над хаморами. Все ли у тебя готово?
 — Так точно, величайший. Мы подожжем степь и заставим кочевников либо принять бой, либо потерять все пастбища. В фургонах ждут своего часа тысячи факелов.
 И тут яркий факел вспыхнул в голове Абиварда. К северу от Дегирда хаморы жили исключительно скотоводством. Если их стада лишатся пастбищ, степняки умрут от голода. Чтобы избежать этого, им придется драться. Он бросил взгляд на Годарса. Отец медленно наклонил голову. Абивард тоже кивнул. Его вера в мудрость Царя Царей была восстановлена.




 Глава 2


 Широкий и мутный Дегирд отделял фермы, крепости и городки Макурана от варваров, обитавших на другом берегу. Ни один мост не пересекал потока; если бы нашелся Царь Царей, решивший возвести такой мост, все дихганы северо-западной части царства подняли бы против него мятеж. Хаморы слишком часто умудрялись перейти Дегирд и без всякого моста — не было смысла строить для них дорогу.
 Но великая армия Пероза, Царя Царей, не могла переправляться через реку мелкими группками. Не могла она и ждать, по примеру кочевников, когда на реке станет крепкий лед. При виде широкой водной преграды Абивард задался вопросом: каким же образом намерен решить эту задачу Пероз?
 Хотя Абивард ни разу еще не проверял свои знания в деле, он знал, как нужно сражаться. Он имел некоторое представление, как держать в осаде разбойничье логово или вражью крепость. Но на этом его военные познания кончались.
 За несколько последующих дней они существенно пополнились. Раньше обоз, тянувшийся за армией, казался ему неоправданно большим, пока саперы, проделавшие путь от самого Машиза, не принялись вбивать в дно Дегирда два параллельных ряда свай примерно через каждые пятнадцать шагов, продвигаясь к северному берегу.
 Сваи, поставленные выше по течению, клонились по направлению течения, а стоящие ниже были вбиты с наклоном против течения. Каждую пару наклонных свай саперы соединили поперечной балкой. Со временем, благодаря силе течения, сваи все глубже вдавливались в дно. Потом вдоль каждого ряда свай саперы протянули подмости с южного берега Дегирда на северный. Поперек подмостей настелили обшивные доски, а поверх досок положили жерди и палки. Не прошло и недели после выхода армии на берег Дегирда, как она уже перешла из Макурана на равнину Пардрайя.
 Подготовка к переправе не осталась незамеченной. Абивард видел на дальнем берегу маленькие, как оводы, фигурки хаморов. Они наблюдали, как на них надвигается мост. Когда саперы подобрались достаточно близко, степняки начали в них стрелять. По строящемуся мосту выдвинулись лучники и открыли ответную стрельбу. Кочевники отступили, но вернулись вновь. Саперы стали носить для защиты большие плетеные щиты. Это помогало спастись, и все же несколько человек были поражены стрелами. Но мост достиг северного берега, и по нему начала переправляться наступающая армия.
 Копыта Абивардова коня громко застучали по мосту, когда пришел его черед переправляться. Коню это не понравилось, как не понравилась и вибрация досок под ногами, возникшая из-за движения множества всадников и повозок. Конь прижал уши и попытался встать на дыбы. Абивард с трудом удержал его.
 — Так это и есть Пардрайя? — спросил он, вновь ощутив под собой твердую почву. — Не очень-то она отличается от земель вокруг крепости.
 — Ганатов нет, — сказал ехавший рядом Вараз. — Надо же, совсем никакой пахотной земли.
 Младший брат был прав. Впереди, насколько хватал глаз, простирались трава и кусты, пожелтевшие и пожухлые от летнего солнца, — именно этот унылый цвет и напомнил Абиварду о доме. Но он всегда считал, что Пардрайянская равнина плоская, как тарелка. Это было не так: на ней имелись неровности, холмики и впадины, как и на любой другой земле.
 Неровности почвы напоминали волны моря, а это, в свою очередь, пробудило в памяти пророчество Таншара. Но никто не назвал бы это море узким.
 Пероз, Царь Царей, оставил позади большой отряд для охраны моста единственного для всей армии пути назад, в Макуран. Глядя, как назначенные для этого воины начали возводить укрепления, Абивард на мгновение проникся к ним жалостью. Бедняги, пройти такой путь только для того, чтобы лишиться счастливой возможности сокрушить хаморов!
 Основные же силы армии двинулись по равнине на север. Когда Абивард обернулся, чтобы еще раз взглянуть на охраняющих мост, он увидел, что они исчезли в гигантском облаке пыли, поднятом тысячами коней и сотнями крытых повозок. От пыли у него заслезились глаза; она проникала повсюду и скрипела во всех складках кожи. Когда Абивард отплевывался, плевки его были коричневыми.
 Он посмотрел на небо. Солнце еще можно было разглядеть. В воздухе стояла пыль, поднятая армией; облаков не было. И все же он сказал:
 — Сейчас бы дождичка.
 Годарс моментально выгнул руку — этот жест означал «не приведи Господь».
 — Ты, парень, сам не знаешь, что говоришь? — воскликнул он. — Один хороший ливень — и все превратится в сплошную кашу, как это бывает у нас возле крепости. И для одного-то всадника месить грязь — небольшое удовольствие, а попробуй-ка протащить целую армию. Тогда путь, который занял бы несколько дней, растянется на месяц. Запомни простое правило: как ни плоха пыль, грязь еще хуже.
 Пристыженный Абивард надолго замолчал и не проронил ни слова до самой ночевки. Он понял к тому же, что, если пойдет дождь, сорвутся планы Пероза поджечь степь. Поскольку он не мог заставить себя удовлетвориться той погодой, которая есть, зная при этом, что перемена может быть только к худшему, ночь он провел не в самом приятном расположении духа.
 На завтрак были сухари, финики в меду, копченая баранья колбаса, настолько соленая и сухая, что у Абиварда челюсть свело, и дрянное вино. Вараз, давясь, покончил со своей порцией колбасы, скорчил ужасную гримасу и сказал Годарсу:
 — Если бы нас так накормили дома, ты высек бы поваров.
 — Может быть, и так, — сказал Годарс, — очень даже может быть. — Он доел колбасу и надолго приложился к чаше с вином, смывая отвратительный вкус. — Но если бы мы отправлялись в долгий путь, я высек бы поваров, не дай они нам в дорогу такую пищу. Дело в том, что она не портится.
 — Ага, даже червей от нее тошнит. — Абивард хотел пошутить, и его братья улыбнулись, но Годарс испортил все удовольствие, кивнув самым серьезным образом.
 Дихган и его сыновья повалили и увязали в тюк шатер, в котором ночевали, привязали шесты и кошмы на спину вьючной лошади, затем облачились в доспехи, помогая друг другу справиться с неуклюжими застежками и крючками, и отправились дальше на север. Медленно тянулись долгие фарсанги. Лишь раз Абивард оживился, углядев пару лучников, одетых только в кожу, на конях без доспехов. Однако они оказались царскими разведчиками, возвращающимися доложить обстановку.
 — Не всем же нам разъезжать, громыхая кольчугами. Не то хаморы могли бы спокойно кружить вокруг нас, а мы бы их даже не заметили, — сказал Годарс.
 Абивард призадумался и решил, что в этом есть резон. С каждым шагом воинское ремесло становилось все более сложным.
 Чуть заметный ветерок дул с запада. Вскоре после полудня над степью поднялись столбы дыма и пламени, примерно в половине фарсанга к востоку от линии движения армии. Этого расстояния хватало, чтобы угольки и дым не пугали боевых коней, которые спокойно продолжали движение. Рысь, легкий галоп, шаг, рысь, галоп, шаг… Тело Абиварда приспособилось к нечастым сменам аллюра.
 По мере того как дружина Пероза, Царя Царей, продвигалась на север по Пардрайянской равнине, его люди устраивали все новые и новые степные пожары, точнее сказать, протягивали первый на все большее расстояние. Каждая неожиданная вспышка вселяла в Абиварда радость, поскольку означала, что пламя пожирает все больше пастбищ кочевников.
 Он показал на восток:
 — Они недолго позволят нам продолжать это, иначе их ждет большой голод.
 — В том-то и суть. — Красивое лицо Яхиза — мать его славилась красотой расплылось в злорадной ухмылке. Он дотронулся до своего направленного в небо копья. — Сами к нам прискачут, никуда не денутся.
 Однако ни в этот день, ни на следующий наступающим войскам не встретилось ни малейших признаков присутствия хаморов, по земле которых они двигались. Лишь огонь, бушевавший вдоль пути их следования, напоминал, что они не одни в степи.
 Но ближе к вечеру разведчики пригнали овец и коров, захваченных к северу от расположения главного отряда армии Царя Царей. Увидев животных, Абивард, как и все прочие, издал громкий, торжествующий клич.
 — Сегодня нам не придется есть эту мерзкую колбасу, — сказал он.
 — Не придется, не придется, — согласился Годарс. — Но эти трофеи говорят еще кое о чем. Они говорят, что мы подошли близко, очень близко к кочевникам. Стада — это их жизнь, и раз нам повстречались животные, то недалеко и люди.
 Абивард посмотрел по сторонам. Он увидел своих родичей, боевых товарищей, степь, зарево пожара, зажженного макуранцами. Кочевников же и духу не было. И все же они где-то там — скорее всего, недалеко. Разумеется, отец прав. От этой мысли Абиварду сделалось немного не по себе, будто кто-то, как в родной крепости, подглядывал за ним в дверную щелочку.
 Он вновь осмотрелся, на этот раз сосредоточив мысль на тысячах облаченных в доспехи воинов, которые вместе с ним пришли на север из Макурана, на их столь же надежно защищенных конях, на толковых саперах, перекинувших мост через Дегирд, и на всем прочем, приличествующем армии великого цивилизованного государства. Какие степняки могут противостоять такой мощи?
 Когда он произнес это вслух, Годарс сухо усмехнулся.
 — Затем мы и пришли сюда, сынок, чтобы выяснить это. — Должно быть, у Абиварда был донельзя изумленный вид, потому что дихган продолжил:
 — Ты, должно быть, не совсем правильно меня понял. Я на своем веку повидал немало армий, воистину немало, но эта сильнее всех. Не представляю себе, как мы можем потерпеть поражение, когда хаморы поймут наконец, что деваться им некуда и придется схватиться с нами.
 Эти слова успокоили Абиварда. Если уж отец не представлял, как хаморы могут добиться победы, значит, этого не может быть. Он сказал:
 — Царь Царей, да продлятся его дни и прирастет его царство, представляется мне человеком, способным в нужное время ударить, и ударить крепко.
 — И мне он таким представляется, — ответил Годарс. — Я очень удивлюсь, если впереди наших войск, когда мы ударим по хаморам, не будет развеваться его львиный штандарт. Хотя о его отваге я знаю только с чужих слов. Слыхал я, что и сын его, Шарбараз, не уступает отцу. Он, кстати, примерно твоих лет.
 — Я не видел здесь его штандарта.
 — И не увидишь, — отозвался Годарс. — Пероз, да продлятся его годы, оставил его в Машизе, как я оставил в крепости Фраду. Хотя по другой причине. Я просто считаю, что Фрада немного не дорос до битвы, чуть-чуть. Шарбараз взрослый мужчина, и я думаю, Царь Царей желает, чтобы он держал в узде евнухов и столичную знать, пока сам Пероз воюет.
 — Не посмеют же они воспользоваться отсутствием Царя Царей… — Абивард запнулся, поймав на себе скептический взгляд отца, и почувствовал, что заливается краской. — А может, и посмеют.
 — Никаких «может», сынок, никаких, — сказал Годарс. — Мне остается лишь благодарить Господа, что избавил меня от таких забот. Пусть я владелец всего лишь надела, а не царства, зато могу положиться на своих людей, когда повернусь к ним спиной. Моя участь во многих отношениях лучше, ох, во многих.
 — И я так считаю. — Абивард не мог представить себе, чтобы приближенные отца пошли против воли дихгана. До него доходили идущие из Машиза слухи о неповиновении в верхах, но он им не верил. Узнать же, что они имеют под собой основания, было равносильно потрясению. — Возможно, отец, это потому, что они там слишком близки к видессийской границе.
 — Воистину вполне возможно, что не без этого, — согласился Годарс. —Подозреваю, что они там к тому же слишком близки к чересчур большим деньгам. Когда у тебя хватает монет, чтобы делать то, что ты должен, и еще немного, чтобы делать то, что ты хочешь, — это приятно, как вино. Но человек, ставший рабом серебра, не лучше того, кто стал рабом вина, а возможно, и хуже.
 Абивард поразмыслил над этим, решил, что отец, скорее всего, прав, и признал это, кивнув, после чего спросил:
 — Когда, по-твоему, мы прижмем степняков к стенке?
 Годарс почесал шрам, обдумывая ответ.
 — Они выждут самое большее еще пару дней, — наконец произнес он. — Дольше не смогут, а то сгорит слишком много степи. Их стадам для выпаса нужно широкое поле.
 И вновь эти слова! С тех пор как Таншар изрек свое странное пророчество, Абивард уже дважды слышал про широкое поле, хотя до сих пор не мог сказать, что же это значит. Интересно, когда же он узнает наверняка?
 Через два дня Абивард готов был признать своего отца более искусным прорицателем, нежели Таншар. Первые вооруженные хаморы появились перед макуранской дружиной на следующее утро после их разговора. Они выпустили несколько стрел, не причинивших особого вреда, и ускакали. Их тяжеловооруженному противнику было не угнаться за ними.
 Тогда вперед выдвинулись макуранские лучники, чтобы прикрыть главные силы от наскоков кочевников. Остальные воины перестроились из растянутого и несколько неупорядоченного походного строя в настоящие боевые порядки.
 Под железной сеткой, скрывавшей лицо, Абивард обнажил зубы в хищной и радостной улыбке — теперь он в любой момент мог оказаться в деле. Он мельком взглянул на Вараза. Хорошенько разглядеть лицо брата он не мог, но по сияющим глазам Вараза понял, что и тот рвется в бой.
 Годарс, напротив, просто неспешно гарцевал дальше. Если судить по тому, сколько он проявлял ярости и страсти, ближайший хамор находился не менее чем в тысяче фарсангов. Абивард решил, что отец, несмотря ни на что, уже стар.
 Часа через два на левом фланге армии появилась большая группа степняков и принялась осыпать воинов градом стрел. На них, немилосердно пыля, обрушилась макуранская кавалерия. Отогнав кочевников, воины вернулись к своим товарищам.
 Войско встретило их приветственным, кличем.
 — О Господи, ну почему мы не на левом фланге? — воскликнул Абивард. — Им досталась первая слава в этом походе!
 — Какая слава? — спросил Годарс. — Что они догнали хаморов? Я не заметил, чтобы они хоть кого-то нашли. Очень скоро кочевники появятся снова и опять слегка покусают нас. Так воюют здесь, в степи.
 И вновь предсказание Годарса вскоре сбылось. Хаморы не только вернулись на видимое расстояние от флангов войска Царя Царей, но и стали большими группами появляться спереди и слева. Двоих воинов отвели в тыл, к повозкам лекарей. Один из них хромал, другой корчился и кричал.
 Абивард передернулся:
 — В последний раз я слышал такой крик, когда наш старый повар — как его звали, отец? — опрокинул на себя большой котел с супом и обварился насмерть. Я тогда был совсем маленьким. Динак рассказывала мне, что ее после этого много лет терзали кошмарные сны.
 — Его звали Пишинах, и, твоя правда, кричал он самым жалостным образом. — Годарс приподнял шлем и утер лицо платком. Вид у него был обеспокоенный. Однако за нами по пятам идет куда больше кочевников, чем я предполагал.
 — Но ведь мы этого и хотели — заставить их драться? Или нет? — озадаченно спросил Абивард.
 — Вот-вот. — Отец невесело рассмеялся. — Как-то подозрительно получать от хаморов то, что хочешь получить, даже если мы их к этому вынуждаем.
 — Но ты ведь только вчера предсказывал это, — возразил Абивард. — Что ж ты недоволен, когда твое предсказание сбывается?
 — Оно сбывается не так, как я хотел. Я рассчитывал, что мы заставим хаморов биться, что они будут в отчаянии и страхе. Но их лучники вовсе не похожи на отчаявшихся людей. У них есть какой-то свой план. — Он пожал плечами, отчего его кольчуга лязгнула. — Но может статься, я просто вижу злых духов за каждым кустом и под каждым камнем.
 — Разве наши ясновидцы не могут выведать, что у хаморов на уме? — спросил Яхиз. Годарс плюнул на землю:
 — Ничего они не могут, твои ясновидцы. Если бы ты, малый, потерял колечко там, в нашей крепости, ясновидец помог бы тебе найти его. Но когда дело касается войны — нет. Во-первых, страсти людские ослабляют волшебство, поэтому, кстати, так редко срабатывают любовные зелья, а война — дело горячее.
 Во-вторых, шаманы степняков прибегают к собственному волшебству, стараясь ослепить нас. А в-третьих, мы и сами по уши заняты тем, чтобы эти демонопоклонники не проведали, что на уме у нас. На войне работает железо, сынок, железо, а не волшебство.
 — И это хорошо, — сказал Абивард. — Если бы войной занимались чародеи, то другим уже не удалось бы в ней поучаствовать.
 — И ты считаешь, что это хорошо? — спросил Годарс. — Не уверен, не уверен.
 — А зачем же ты тогда присоединился к дружине Царя Царей? — спросил его Абивард.
 — По велению долга и Пероза, Царя Царей, да продлятся его дни и прирастет его царство, — ответил Годарс. — Уж не хочешь ли ты, чтобы я запятнал свою честь и честь нашего рода?
 — Нет, клянусь Господом! — воскликнул Абивард. Хотя он и не стал продолжать спор, ему очень хотелось, чтобы отец в своих речах проявлял чуть больше восторга поводу предпринятого Перозом похода.
 В авангарде армии Царя Царей рожки пронзительно протрубили сигнал, которого Абивард с нетерпением ждал со времени переправы через Дегирд:
 «Неприятель впереди!» Макуранцы двигались боевым строем с самого начала атак степняков, но все же по их рядам прокатился возбужденный гул. Теперь уже не долго ждать — они покарают хаморов за блошиные укусы, которые те посмели нанести войску Царя Царей.
 Абивард выехал на вершину небольшого холма. Сомневаться не приходилось вон они, кочевники, в половине фарсанга на север. Они выстроились в две группы: спереди относительно маленькая, а большая — чуть подальше.
 — Кажется, я понял их план, — сказал Годарс. — Они попытаются втянуть нас в игру со своим авангардом, а тем временем остальные растянутся и зайдут нам во фланги. Не выйдет: мы раздавим маленький отряд, прежде чем большой успеет развернуться.
 — Не пора ли нам атаковать, отец? — спросил Абивард. Увидев наконец-то хаморов, которые стояли и ждали нападения, он испытал безумное желание пришпорить коня и незамедлительно броситься в атаку. Но Годарс покачал головой:
 — Пока еще далековато. Так мы сойдемся с ними, когда наши кони уже устанут от затяжного галопа. Сблизимся почти на расстояние полета стрелы, тогда и рванем.
 Словно вторя Годарсу, Чишпиш, — ехавший неподалеку, прокричал находящимся под его началом конникам:
 — Со всякого, кто поскачет на степняков до сигнала рожка, своими руками шкуру спущу!
 Вараз усмехнулся:
 — Невелика угроза! Ему в жизни не догнать ослушника.
 И действительно, конь Чишпиша был не менее громоздок, чем сам марзбан, поскольку только такой и мог выдержать вес военачальника. Но угроза Чишпиша, как прекрасно понимал каждый услышавший его слова воин, не имела никакого отношения к возможному физическому наказанию. При том влиянии, которым пользовался марзбан, он мог низвергнуть прямо в бездну репутацию и надежды на будущее любого из них.
 Абивард вынул копье из гнезда в седле и подбросил его на руке. По всему строю макуранцев всколыхнулись эти деревянные шесты с железными наконечниками, будто по нему пронесся ураган. Абивард держал копье вертикально, чтобы не поранить никого из соратников. Опустит он его только по команде.
 Дружина Царя Царей все ближе и ближе подходила к неприятелю. Прямо перед Абивардом трепетал царский штандарт; по макуранскому обычаю, Царь Царей командовал сражением с правого фланга. До Абиварда доносились отголоски резких боевых кличей хаморов. Он слышал их и не понимал: хотя язык степняков был родственным макуранскому, выкрики настолько сливались, что из общего шума было не выхватить отдельных слов.
 Взвизгнул рожок — пронзительно и тонко. И макуранцы, все как один, отозвались боевым кличем: «Пероз!» Чтобы нагнать на врага побольше страху, Абивард заорал так, что горло заболело.
 Когда макуранцы сблизились со степняками почти на расстояние полета стрелы, небольшой передовой отряд хаморов поскакал им навстречу. Они вопили как резаные и пускали в плотные, закованные в латы ряды макуранцев стрелу за стрелой. Несколько удачных выстрелов выбили всадников из седла, другие вызвали крики боли у людей и коней. Но большая часть, как обычно и бывает, либо не попадала в цель, либо отражалась кольчугами, латами и щитами макуранцев.
 Как раз в то мгновение, когда Абивард гадал, настолько ли обезумели хаморы, что уже готовы броситься на многократно превосходящего их во всех отношениях противника, кочевники, демонстрируя высокое искусство выездки, разом развернули своих степных лошадок и почти безупречной цепью резвым галопом помчались к оставшимся позади товарищам.
 — Трусы! — завопил Абивард. Ему вторила половина макуранского войска. — Вернитесь, шакалы, будем драться!
 Рядом с ним Годарс промолвил:
 — Что же они все-таки делают?
 Никто не ответил, потому что в этот миг рожки протрубили долгожданный сигнал к атаке.
 — Копья — вниз! — проревел Чишпиш. Множество железных наконечников опустилось параллельно земле, сверкая на солнце. Еще громче прежнего Чишпиш выкрикнул:
 — Вперед!
 Штандарт Царя Царей взметнулся к небу — Пероз и его гвардия с грохотом устремились навстречу хаморам. Абивард со всей силы пришпорил коня. Поскольку мерин был укрыт железными доспехами, он воспринимал только команды, подкрепленные самыми энергичными действиями.
 Земля уносилась прочь из-под ног Абивардова коня — сначала медленно, потом все быстрее, так быстро, что встречный поток воздуха заставил глаза слезиться, казалось, еще один скачок — и всадник взлетит вместе с конем. От грохота тысяч, десятков тысяч копыт Абиварду казалось, будто он оказался в самом центре мощной грозы. Бок о бок с ним неслись в атаку десятки тысяч воинов. Он ощутил величайший восторг сопричастности к великому и славному свершению.
 И тут его конь угодил ногой в яму.
 Возможно, ее прорыл кролик, возможно, барсук. Это не имело значения, а вот то, что из этого вышло, — имело. Абивард почувствовал, как споткнулся его конь, и в то же мгновение поразительно четко, несмотря на ужасный шум и грохот, услышал хруст сломанной кости. Конь пронзительно заржал и упал, но Абивард успел одним рывком высвободить ноги из стремян и выброситься из седла.
 Он ударился оземь с таким лязгом и стуком, что возблагодарил судьбу за то, что на нем кольчуга. Однако он знал, что под кольчугой на его теле не останется живого места от синяков. Мимо него проносились его соратники, один конь перепрыгнул прямо через него, пока он лежал на земле. Для Абиварда осталось загадкой, как никто не затоптал его.
 А впрочем, хоть бы и затоптал! По щекам его ручьями лились слезы — от боли и злой обиды. То, что должно было стать величайшим мгновением его жизни, пошло прахом. Как ему без коня схлестнуться с неприятелем и показать, на что он способен? Ответ прост: никак. Отцу с братьями достанется все торжество победы.
 А что ему? Теперь над ним до конца дней будут издеваться: Абивард — с коня упард — и на сечу опоздард!
 Мимо, выкрикивая имя Царя Царей, проскакали последние макуранцы. Их воплям вторил обезумевший от мучительной боли конь Абиварда. Абивард заставил себя подняться, доковылял до бившегося в судорогах животного и перерезал ему глотку.
 Покончив с этим, он повернулся и зашагал на север. Может быть, хотя вряд ли, битва еще не закончится, когда он доберется туда. Не исключено, что ему удастся взять коня, всадник которого пал, или даже на некоторое время оседлать хаморскую степную лошадку, хотя той будет невесело тащить на себе Абиварда со всеми его доспехами.
 Сквозь клубящуюся пыль он видел гордые знамена. Значит, там авангард макуранского войска. Вдруг — он не поверил своим глазам — почти все знамена исчезли из виду одновременно.
 Крики и вопли раненых людей и лошадей поднялись к глухому, бесчувственному небу. А сами люди и кони рухнули в траншею, прорытую хаморами через степь, а затем искусно замаскированную палками, грязью и травой. Только в самом центре, где передовой отряд степняков, отступая, воссоединился с главными силами, макуранцы могли преследовать их, и то лишь небольшими группками. Неприятель яростно атаковал эти группки, словно стая волков, травившая медведя.
 Крик ужаса, слетевший с уст Абиварда, утонул в криках поверженного макуранского войска. Штандарт Царя Царей исчез из виду, Абивард нигде не мог разглядеть его. Он издал глубокий, полный отчаяния стон. Пал не только передовой отряд дружины. Воины, шедшие вторым эшелоном, не могли вовремя сдержать своих коней и с грохотом падали в траншею поверх своих соратников.
 — Отец! — крикнул Абивард. Ведь там, в самом центре катастрофы, был Годарс. И брат, и сводные братья. Тяжело, неуклюже Абивард побежал — в доспехах, предназначенных для битвы в конном строю.
 Даже те из макуранцев, кто избежал траншеи кочевников, вынуждены были остановиться, кто где смог, и начисто смешали свои боевые порядки. Этим моментом и воспользовались хаморы, чтобы стремительно обойти траншею с обоих концов и окружить неприятеля.
 — Не широкое поле! — простонал Абивард. — Ловушка! — Поздно, слишком поздно прояснился смысл первой части пророчества Таншара.
 Так оно и было. Макуранцы, резко утратив наступательный порыв и стройность рядов, оказались легкой добычей кочевников. На короткой дистанции стрелы с роговыми наконечниками пробивали кольчуги. Два степняка одновременно атаковали одного тяжеловооруженного воина с двух направлений сразу, так что рано или поздно — обычно рано — повергали его наземь.
 Абивард с горсткой макуранцев оказался вне зоны этой резни. Сначала он думал лишь об одном — шагать вперед, чтобы погибнуть вместе со своей семьей и своей страной. Потом он увидел, что через кордон степняков прорываются кони без всадников — преимущественно макуранские, но иногда попадались и степные лошадки кочевников.
 «Лошадей они потом затабунят, — подумал Абивард. — Сейчас для них главное — разобраться с людьми». Будь он вождем кочевников, он принял бы точно такое же решение.
 Увидев лошадей, он начал думать, а не слепо мчаться навстречу смерти, словно мотылек на пламя свечи. Он явственно слышал голос Годарса: «Без глупостей, мальчик, без глупостей. Спасай то, что можешь спасти». Возможно, полубог на крылатом коне и мог бы вступить в бой, сокрушить ряды степняков и спасти попавших в ловушку макуранских воинов. Но о перспективах одного безлошадного юнца, впервые вышедшего на поле боя, не стоило даже думать.
 Абивард вновь попытался угадать — нет, не угадать, а отгадать, ведь Годарс не любил слова «угадать», — что предпримут хаморские вожди, когда их всадники добьют макуранцев. Ответ был четким и мгновенным; они примутся грабить обоз. И лишь после этого начнут прочесывать степь в поисках уцелевших врагов.
 — Это значит, что надо уносить ноги, пока можно, — произнес он вслух.
 Конь без всадника, степная лошадка, остановился пощипать травки всего в фурлонге от Абиварда. Он медленно подкрался к коньку. Тот смерил его настороженным взглядом, затем опустил голову и продолжил лакомиться сухой, пожелтевшей травой.
 В суме, притороченной к поясу, у Абиварда лежало немного урюка — этим лакомством он намеревался угостить своего мерина после победы. Теперь бой проигран, да и мерина больше нет. Он вытащил три или четыре урючины, положил их на ладонь и приблизился к степному коньку.
 — Это тебе, малыш, — вкрадчиво проговорил он. Конек был целый и невредимый и очень мосластый. Он всхрапнул — с подозрением, но и с интересом. Абивард вытянул руку. Конек понюхал урюк, осторожно попробовал. Потом вновь фыркнул, на сей раз радостно, и доел угощение.
 После этого конек позволил Абиварду обойти себя и встать сбоку, а когда тот оседлал его, только повел ушами.
 — Но-о! — сказал Абивард, и конек затрусил на юг. Такую езду Абивард счел не очень удобной — как и большинство кочевников, тот хамор, которому принадлежал этот конек, подтягивал стремена очень высоко, чтобы, поднявшись в седле, стрелять из лука. Абивард, у которого не было лука, вынужден был ехать, поджав ноги.
 Очевидно, он был не первым и не единственным макуранцем, избежавшим засады на севере. Когда он поравнялся с обозом, там кипела жизнь, словно в растревоженном муравейнике. Абивард продолжил путь. Прежде он намеревался поднять тревогу, просто бежать было бы невыносимо для его совести. Но попасть в очередную катастрофу, которая вот-вот неминуемо разразится, ему совсем не хотелось. По аллюру степного конька он понял, что тому не под силу нести всадника в полных доспехах. Значит, придется сбросить с себя все железо при первой же возможности. Если конек падет до того, как они выйдут к Дегирду, Абивард обречен.
 Спустя примерно полчаса он оглянулся через плечо. К небу вздымался новый столб дыма. Этот огонь разожгли явно не макуранцы. Хаморы предавались мщению.
 В этом Абивард увидел одну хорошую сторону: значит, степняки слишком заняты грабежом и не скоро начнут прочесывать равнину в поисках беглецов. Он был не единственным макуранцем, уцелевшим после разгроми войска Царя Царей. По всей степи — впереди, сзади, по бокам — рассеялись всадники, скакавшие в одиночку или мелкими группками. Одни — определенно беглецы из обоза, другие воины, которым, как и Абиварду, что-то помешало на полном ходу въехать в ловушку, третьим, возможно, удалось вырваться из смертельного кольца, замкнутого степняками вокруг макуранцев.
 Абивард крепко подумал, не присоединиться ли к одной из групп отступающих макуранцев. В конце концов он решил идти своей дорогой. Во-первых, даже все беглецы, объединившись, не смогут противостоять орде хоморов, которые вскоре пойдут по их следу. Во-вторых, передвижение группы ограничено скоростью самого неповоротливого. Ему же хотелось как можно быстрее оставить позади пагубное поле.
 Он все еще не мог прийти в себя. Он потерял отца и четверых братьев.
 Макуран потерял Пероза, Царя Царей, и весь цвет воинства. Отголоски этой двойной беды не стихали в его голове — то одна потеря кричала во весь голос, то другая.
 — Как же мне быть?! — возопил он. — Как быть царству?!
 Поскольку Абивард не имел ни малейшего представления, как быть царству, он сосредоточился на первом вопросе. Прежде всего нужно вернуться к мосту, переброшенному саперами Царя Царей через Дегирд, и перейти его. Если это не удастся, то очень скоро он станет мертвецом, и беспокоиться больше будет не о чем.
 Если он все-таки вернется в крепость, то станет дихганом. Он всегда знал, что когда-нибудь это произойдет, но думал, что это «когда-нибудь» настанет через много лет. Теперь же оно обрушилось на него. И это бремя, легшее на его плечи, было тяжелей тех доспехов, которые влачил на себе степной конек.
 — Кстати о доспехах, — пробормотал он и осадил конька.
 Спешившись, он дал коньку немного попастись и передохнуть. Об отчаянном затяжном броске к реке нечего и думать — до Дегирда несколько дней пути. И нужно, чтобы конек выдержал весь путь. Пусть даже от каждого мига ожидания его передергивает так, будто вот-вот случится приступ медвежьей болезни.
 Подъехав к небольшому ручейку, он вновь остановился и дал коньку попить, но немного. Тот недовольно оскалил зубы, когда Абивард оттащил его от воды.
 «Глупышка!» — сказал он и щелкнул животное по морде. Если коням дать волю, они будут пить, пока не заболеют или даже не умрут. И есть они готовы до бесконечности, но пока это не грозило перерасти в проблему.
 Как лучше всего уйти от погони? После долгих раздумий Абивард поехал в юго-западном направлении — по-прежнему к Дегирду, но окольным путем, держась подальше от того маршрута, которым войско Пероза, Царя Царей, шло навстречу своей гибели. Можно не сомневаться, что хаморы пойдут тем же путем, сметая на своем пути воинов, у которых не хватило ума выбрать другую дорогу.
 К наступлению сумерек Абивард больше не видел ни одного из соратников-беглецов. Он посчитал это добрым знаком: теперь кочевники, гоняясь за другими, вряд ли заметят его.
 Подъехав ко второму ручью, он решил заночевать здесь и дать коньку отдохнуть до утра. Он спешился, обтер конька, за неимением лучшего, пучком сухой травы, затем привязал вожжи к самому большому кусту — чуть ли не деревцу, — который сумел отыскать.
 Потом пришло время снимать с себя доспехи. Он расстегнул застежки, расположенные по бокам кольчуги и на пластинах, и выбрался из доспехов, но вначале пришлось еще отстегнуть кольчужную юбку, прикрепленную к кольчуге. Он снял окованные железом сапоги и стянул кожаные с железным плетением штаны.
 Кирасу, кольчугу и кожаные штаны он выбросил в ручей: оставлять доспехи, на суше, чтобы какой-нибудь кочевник прихватил их в свою кибитку в качестве трофея, не было никакого смысла. Он сорвал со своего шлема кольчужный подшлемник и капюшон и швырнул их туда же. Сапоги и шлем он оставил. Сапоги были тяжелые, но он боялся, что без них повредит ноги.
 — Ну что, малыш, такой вес ты выдержишь? — сказал он степному коньку. Тот дернул ушами, показывая, что слышит его, но, разумеется, понять ничего не мог.
 Он хотел, чтобы коньку было с ним хорошо, и скормил ему еще одну урючину из быстро убывающего запаса. Вторую съел сам — он с утра ничего не ел, только пил воду. Если бы мимо юркнула ящерица, он с удовольствием рассек бы ее мечом пополам и съел обе половинки сырыми. Но ящериц не было.
 Потом он стукнул себя ладонью по лбу и выругался — надо же, какой идиот!
 Ведь по бокам седла конька висели торбы. А в них… да в них могло быть что угодно! Обнаружив полоски сушеной баранины, он чуть не закричал от радости.
 Твердостью мясо почти не уступало его зубам, да и вкусом отличалось мало, но все же оно спасет его от голодной смерти.
 Он остался в одном льняном исподнем. "Жаль, что нет кафтана, — подумал он и тут же рассмеялся:
 — С тем же успехом можно жалеть, что здесь нет нашего войска". Да, Абивард всей душой желал, чтобы рядом было войско Царя Царей, но он был сыном Годарса и прекрасно знал цену таким желаниям.
 Он провел холодную и отвратительную ночь, свернувшись клубком, как зверь, держа под рукой меч, чтобы в случае чего мгновенно схватиться за него. Он столько раз просыпался от легкого шума, порыва ветерка и вообще без всякой причины, что сбился со счета. А засыпать с каждым разом становилось все труднее. Наконец между рассветом и восходом сон окончательно покинул его. Он пожевал сухой баранины и продолжил путь.
 В день после битвы он несколько раз ловил себя на том, что плачет. Иногда слезы были вызваны скорбью по семье, иногда — по погибшему монарху и всему Макурану, иногда — по самому себе: он чувствовал себя виноватым за то, что живет, тогда как погибло все самое для него дорогое.
 «Чепуха, сынок. Ты обязан жить дальше, обязан, насколько это в твоих силах, навести порядок». Он так отчетливо услышал голос отца, что резко повернул голову в отчаянной надежде, что дихган каким-то чудом уцелел. Но, насколько хватал глаз, степь была пуста, лишь ворона пронзительно каркнула, взмыв в небо.
 — Что ты тут делаешь, глупая птица? — Абивард махнул рукой через плечо: Богатая пожива вон там.
 Время от времени он видел скачущих по степи зайцев. Один их вид вызывал в нем жгучий голод, но охотиться на зайцев с мечом — все равно что пытаться в воздухе подбить муху мухобойкой. А времени расставить силки и ждать не было…
 Однажды он заметил лису, преследующую зайца. Он пожелал, чтобы ей повезло больше, чем ему самому.
 Хотя ел он очень бережливо, к середине третьего дня сушеное мясо кончилось. После этого к чувству тревоги прибавилось постоянное голодное урчание в животе. На берегу ручья он поймал пару лягушек, выпотрошил их кинжалом и съел сырыми. Доев лягушек, он пожалел лишь о том, что опрометчиво выбросил в воду кишки.
 На следующем водопое он поискал еще лягушек, надеясь, вдруг попадется черепаха или неосторожная минога, но ничего не поймал.
 К вечеру четвертого дня он достиг Дегирда. Ему хотелось снять исподнее, нырнуть и переплыть реку, но он знал, что при своей нынешней усталости и изможденности скорее всего утонет, не достигнув южного берега. Не мог он и пустить через реку конька и плыть, держась за него, — животное было не в лучшем состоянии, чем он.
 — Значит, надо к мосту. — В последнее время Абивард частенько разговаривал сам с собой, за неимением других собеседников. Но если мост уже разрушен или хаморы перешли его… Об этом он старался не думать.
 До темноты он отъехал от реки примерно на полфарсанга. Он решил, что, скорее всего, хаморы, занятые поиском затерявшихся в степных просторах беглецов, направятся по северному берегу Дегирда. Незачем облегчать им жизнь.
 Если они уже прочесывают берег, значит, мост определенно разрушен или захвачен неприятелем. Но об этом Абивард тоже старался не думать.
 Голод разбудил его до рассвета. Он оседлал степного конька, поражаясь его выносливости. Конечно, макуранский конь мог везти на себе больший вес и быстрее преодолевать небольшие расстояния, но этой длинной изнурительной поездки на юг определенно не выдержал бы. Абивард очень старался дать коньку возможность отдохнуть и набраться сил, но знал, что всех его стараний недостаточно.
 Он встретил восход, глядя на Дегирд, но приближаться к реке не стал. Лишь изредка он выезжал на берег, чтобы напоить коня и напиться самому. Он не гнал, сколько еще осталось ехать на восток, чтобы добраться до моста.
 — Узнать это есть только один способ, — сказал он и, пришпорив своего конька, пустил его рысью.
 Солнце поднялось выше и выжгло предрассветный холод. Стало жарко. Абивард вспотел, но страдал от жары гораздо меньше, чем мог бы. Недели две назад он в такую же жару ехал этими местами на север, с головы до ног облаченный в железные доспехи. Теперь от них остались лишь шлем да кованые сапоги, но в исподнем он чувствовал себя несравненно легче, чем будь на нем кольчуга и кожаная прокладка.
 Уж не мост ли там, впереди? Ему уже пару раз казалось, будто он видит мост, но потом он убеждался, что его ввели в заблуждение речные глиняные отмели.
 Однако на сей раз ошибки не было: перед ним был мост, а возле него всадники в макуранских доспехах, которые невозможно спутать ни с чем, по-прежнему стояли на страже, охраняя ворота в поверженную мечту о победе. Но даже если мечта и была мертва, мост еще мог сохранить жизнь макуранским воинам.
 «Или хотя бы одному из них», — мысленно произнес Абивард.
 Он выжал из уставшего степного конька самую высокую скорость и как одержимый замахал руками отряду, по-прежнему верно стерегущему отступной путь к свободе. Двое макуранцев оторвались от отряда и рысью поскакали к нему, взятые наизготовку копья метили ему чуть выше пупка. Абивард с ужасом понял, что они готовы продырявить его. Как-никак он ехал на хаморском коне.
 — Не надо, ради Господа! — хрипло прокричал он. Спасшись от кочевников, быть убитым своими — слишком уж много злой иронии в такой судьбе.
 Копья заколебались, когда всадники услышали родной язык.
 — Кто ж ты такой? — крикнул один из них. Под кольчужным подшлемником не было видно лица, что придавало всаднику еще более зловещий вид.
 — Абивард, сын Годарса, дихгана надела Век-Руд, — отвечал Абивард, стараясь говорить как истинный макуранец, а не как степняк, пытающийся пересечь Дегирд, замаскировавшись под макуранца.
 Воины переглянулись. Тот, кто заговорил первым, спросил:
 — Так это твой отец дихган или ты сам?
 — Конечно, он, — не раздумывая, сказал Абивард, но тут же был вынужден поправиться:
 — Он был дихганом. Он погиб вместе с моим родным братом и тремя сводными. Остался один я.
 — Угу, да еще и на степной лошадке, — произнес копейщик по-прежнему с подозрением. — Как же ты уцелел в битве, если вся твоя семья погибла? — В словах этих отчетливо звучало: «Когда же ты струсил?»
 — Мой конь наскочил на яму и сломал ногу в самом начале атаки, — ответил Абивард. — Потому-то я и не угодил в траншею и не попался, когда на нас хлынули проклятые кочевники. А этого конька мне удалось оседлать, когда он вырвался из давки. С тех пор на нем и передвигаюсь.
 Макуранцы вновь переглянулись. Тот, который до сих пор молчал, произнес:
 — Что ж, вполне возможно.
 — Истинно так, — согласился второй и вновь обратился к Абиварду: — Проезжай. Теперь Макурану понадобится каждый мужчина, которому удастся спастись. А мы уже перестали надеяться, что кто-то еще сюда доберется. Собирались подпалить мост, чтобы не дать кочевникам перейти реку.
 — Удивительно, что они еще не показывались здесь, — сказал Абивард.
 — А с какой стати? — спросил более разговорчивый копейщик. — Когда сокрушили войско, они, можно сказать, сожрали всего барана, набили брюхо и не намерены выскребать из котла крохи навроде тебя.
 Это доходчивое сравнение показалось Абиварду вполне резонным. Он кивнул и направился к мосту, второй воин окликнул его:
 — Эй, пускай лошадку тихо и осторожно. Мы уже облили мост минеральным маслом, он теперь скользкий, что твоя арбузная корка. Как сами перейдем, так и запалим его.
 Абивард кивнул и помахал рукой, показывая, что слышал эти слова. Степной конек затрепетал ноздрями, почуяв вонь минерального масла, всхрапнул и затряс головой. Абивард, не обращая на это внимания, направил его вперед. Осторожно ступая, конек двинулся по черной вонючей жиже, разлитой по северной части моста. В некоторых частях Макурана минеральное масло использовали для освещения вместо воска или сала. «И как только они переносят такую вонь?» — подумал Абивард.
 Примерно половина фурлонга в центре моста была чиста от этого омерзительного покрытия. Однако южный край, соприкасающийся с благословенной землей Макурана, был тоже залит минеральным маслом.
 Ступив на родную землю, Абивард остановил коня через несколько шагов и обернулся посмотреть, как через мост переходят последние воины охранявшего его гарнизона. Наконец на мосту остался последний всадник. В руке он держал мерцающий факел. Выждав мгновение на дальнем конце не залитого минеральным маслом участка, всадник бросил факел на пропитанные вонючей жижей доски. От моментально вспыхнувшего огня поднялись красно-желтые языки пламени и густые клубы черного дыма. Макуранец развернул коня и поспешно проскакал по середине моста, а потом — через нефть, разлитую по его южному краю.
 — Ловко! — сказал Абивард. — Доски, пропитанные маслом, прогорят, едва пламя коснется их, а чистая середина не даст пламени разгореться слишком быстро, чтобы оно не догнало тебя.
 — Именно так, — отозвался воин, бросивший факел. — Тебе, что ли, доводилось иметь дело с минеральным маслом, раз ты так быстро это раскусил?
 Абивард покачал головой:
 — Нет, еще не приходилось, однако спасибо на добром слове. — Но тут подал голос его пустой желудок, заглушая все остальное. — А скажи, можно ли голодному разжиться у вас куском хлеба?
 — У самих мало осталось — уже два дня кормим голодных, а обоз уехал еще вчера. Но все же… — Он открыл седельную суму, вытащил затвердевший комок каши, завернутый в лепешку, и протянул Абиварду.
 Пища была черствой, но Абиварду не было до этого дела. Лишь память об отце помешала ему моментально проглотить ее, подобно голодному волку. Он заставил себя есть медленно, с достоинством, как подобает дихгану, а затем, не поднимаясь с седла, поклонился своему благодетелю:
 — Я твой должник, о великодушный человек. Если у тебя возникнет в чем-то нужда, приходи в надел Век-Руд, и она будет удовлетворена.
 — Храни Господь тебя и твой надел, — ответил воин. Ветер сменил направление и бросил едкий, вонючий дым в лицо Абиварду и его собеседнику. Тот закашлялся и протер глаза костяшками пальцев. Затем, бросив взгляд на Дегирд и горящий мост, добавил:
 — Храни Господь весь Макуран, ибо, если кочевники обрушатся на нас всей своей мощью, вряд ли у нас хватит людей, чтобы защитить себя.
 Абивард хотел возразить ему, но не смог.
 Мост через Век-Руд остался цел и невредим. Абивард ехал по нему сытый и одетый в кафтан, накинутый поверх грязного и рваного исподнего, — и все благодаря доброте людей, встреченных им на дороге. Там, впереди, венчая собой холм, стояла крепость, в которой прошла вся его юность… Отныне — его крепость.
 Степной конек настороженно фыркал, ступая по извилистым улочкам деревни; он не привык к столь плотно стоящим домам, да еще по обе стороны. Но он не останавливался. Теперь Абивард уже знал, что тот способен идти практически бесконечно. Ему еще не доводилось встречать лошадь, обладающую такой выносливостью.
 Несколько человек в деревне узнали его и окликнули. Другие спрашивали об отце, и по их голосам Абивард понял, что вести об истинных размерах разгрома, постигшего войско в степи, сюда еще не дошли. Он сделал вид, будто не слышит этих вопросов. Ответы на них в первую очередь должны услышать отнюдь не деревенские жители.
 Ворота крепости были закрыты. Значит, кто-то что-то знает — или чего-то боится. Часовой, стоящий на высокой стене, издал радостный крик, завидев Абиварда. Ворота широко распахнулись. Он въехал в крепость.
 Там его ждал Фрада, слегка запыхавшийся, — должно быть, бежал к воротам сломя голову. Пегий пес у ног младшего брата тоже тяжело дышал. Руки у Фрады были в жиру, — наверное, кормил пса объедками, когда раздался крик часового.
 — Где ж твои доспехи? — спросил он Абиварда. — И, коли на то пошло, где твой конь? Неужели поход закончился так быстро? Где отец с братьями? Скоро приедут? Мы тут перебиваемся слухами из третьих рук, а, как говорит отец, они разрастаются по пути.
 — На этот раз все иначе, — ответил Абивард. — Все, что ты слышал, правда, и, увы, даже хуже того. Пероз, Царь Царей, убит, пал на поле брани, и с ним полегло почти все войско…
 Он хотел двинуться дальше, но не мог. Услышав эти первые жуткие слова, собравшаяся во дворе толпа издала глухой стон. Фрада сделал шаг назад, словно получил пощечину; он был еще очень молод, и такая беда просто не укладывалась в его сознании. Однако независимо от этого беда случилась. Он приложил все усилия, чтобы взять себя в руки или хотя бы задать следующий вопрос, который нужно было задать:
 — И отец, и Вараз, и Яхиз?..
 Абивард прервал его, прежде чем он успел перечислить все имена:
 — Они смело бросились в атаку вместе со всем войском. Дай Господь, они низвергли в Бездну нескольких степняков, прежде чем погибли сами. Если бы я атаковал с ними, я бы тоже погиб. — Он еще раз поведал о том, что случилось с его конем и как он из-за этого не попал в хаморскую ловушку вместе со всем макуранским войском. Он так часто повторял этот рассказ, что у него подчас возникало чувство, будто все это произошло не с ним, а с кем-то другим.
 — Значит, теперь ты — дихган нашего надела, — медленно произнес Фрада и низко поклонился Абиварду. Прежде он так кланялся только Годарсу. Этот поклон напомнил Абиварду, сколь многое переменилось всего за несколько дней.
 — Да, я дихган, — сказал он. Неимоверная усталость тянула его, как настырный ребенок. — За время моего отсутствия накопилось множество дел, но придется им подождать день-два, пока я не найду в себе силы заняться ими.
 — Как зовут нового Царя Царей? — крикнул кто-то из толпы.
 — Шарбараз, — ответил Абивард. — Пероз, Царь Царей, оставил его в Машизе вершить дела государства, пока сам он воюет со степняками. Отец отзывался о нем как о вполне достойном, молодом человеке.
 — Благослови Господь Шарбараза, Царя Царей! — нельзя сказать, чтобы этот клич вознесся к небу стройным хором, но за несколько секунд его подхватили все.
 Фрада сказал:
 — Тебе придется рассказать все матери и остальным женам Годарса.
 — Знаю, — печально произнес Абивард. Об этом он не раз думал на протяжении долгого пути домой. Рассказать Барзое и другим женщинам — это только самое начало всех его проблем, связанных с женской половиной. Вместе с наделом к нему переходили и жены дихгана. Теперь все они, за исключением матери его Барзои, становились его женами.
 Думал Абивард отнюдь не о плотских утехах. Во-первых, он был полумертв от голода и страха, а это состояние едва ли потворствовало сладострастным играм воображения. Во-вторых, он сильно сомневался, что сможет хорошо управляться с женской половиной. Годарс справлялся, но он был старше и мудрее, да и жен приобретал постепенно, а не всех разом.
 Ладно, об этом он успеет поволноваться позже. А сейчас Абивард посвятил внимание практическим мелочам.
 — Прежде всего надо найти путь на их половину. Отец, конечно же, взял ключ и… — Он замолчал в замешательстве. — Да нет, какой же я дурень! Должен же быть проход через кухню, так ведь? — Кстати о практичности.
 — Воистину такой имеется, — сказал один из поваров. — Служанка вас проводит. Правда, мы предпочитаем об этом помалкивать. — Правила макуранского этикета требовали, чтобы благородные женщины были изолированы от внешнего мира.
 Здравый смысл требовал, чтобы они были для внешнего мира досягаемы. Здравый смысл возобладал, но этикет заставлял делать вид, что ничего подобного не имеет места.
 Взгляд Абиварда пробежал по толпе, высматривая женщин, прислуживающих его матери и другим женам — нет, вдовам — Годарса. Он указал пальцем ни первую из замеченных:
 — Ясна, знаешь ли ты этот проход?
 — Да, повелитель, — ответила Ясна. Абивард замотал головой, словно вокруг кружила туча комаров. Так здесь обращались только к отцу. Теперь придется привыкать к такому обращению.
 Он последовал за Ясной в жилую часть, через кухню, в кладовку. Там он тысячи раз видел ничем не примечательную дверь и всегда предполагал, что за ней — еще одна кладовая. Но оказалось не так. Дверь вела в длинный узкий и темный коридор. В другом его конце была еще одна дверь, без засова с этой стороны, но с зарешеченным окошком, чтобы с той стороны было видно, кто идет.
 Ясна постучала в дверь и вплотную приблизилась к решетке. Позади нее встал Абивард. Через минуту она вновь постучала. Женская голова заслонила свет, проходящий сквозь решетку:
 — А-а, Ясна. Кто это с тобой?
 — Я привела дихгана, госпожа Ардини, — ответила Ясна.
 Ардини была одной из самых младших жен Годарса, младше Абиварда. Она взвизгнула, а потом воскликнула:
 — Дихган вернулся? О, слава Господу, что вернул его невредимым! — Она сняла с двери засов и широко распахнула ее.
 Глядя на распахнутую дверь, Абивард подумал: а не случалось ли мужчине таким путем тайком пробираться на женскую половину? Некоторые знатные господа держали на женской половине евнухов во избежание таких напастей. Годарс же не забивал себе этим голову, говоря: «Если женщине нельзя доверять, то охрана сделает ее не честной, а подлой и коварной».
 На крик Ардини в коридор выбежали женщины. Они тоже кричали. Но, узнав Абиварда, в замешательстве попятились. Одна из его сводных сестер сказала Ардини:
 — Ты сказала, что пришел дихган, а здесь его сын.
 — Так мне Ясна сказала, — сердито ответила Ардини. — Я поверила ей. Это что, преступление?
 — Она сказала правду, — произнес Абивард, — хотя, клянусь Господом, я хотел бы, чтобы это было не правдой. Я дихган этого надела.
 Некоторые из женщин изумленно воззрились на него, не понимая, о чем это он. Другие, посообразительней, вскрикнули и запричитали. Их скорбные вопли подхватили остальные, поняв наконец, какую утрату они понесли. Абиварду очень хотелось заткнуть уши, но он мог нанести подобного оскорбления их горю. Даже предаваясь плачу, многие из жен разглядывали его с откровенным расчетом. Он без труда прочел их мысли: «Если я сумею пленить его своим телом, он сделает меня старшей женой». Это означало богатство, влияние и возможность родить сына, который однажды станет хозяином крепости и правителем надела Век-Руд.
 Он знал, что этим придется заняться… но только не сейчас. Годарс часто обращался за советами к Барзое. То, что так делал многомудрый дихган, служило для Абиварда достаточной рекомендацией. Заметив в задних рядах Барзою, около которой стояла Динак, он сказал:
 — Прежде всего я желаю говорить с моей матерью и сестрой.
 Если Годарс доверял уму своей главной жены, Абивард уважал суждения своей сестры.
 Барзоя сказала:
 — Погоди. Прежде чем беседовать, все обитающие на нашей половине должны услышать, что случилось с нашим мужем и сыновьями, которые отправились на войну и… и не вернулись. — Под конец голос ее чуть заметно дрогнул; она потеряла не только Годарса, но и Зараза.
 Абивард понял, что она права. Как можно короче он вновь пересказал историю рокового похода, еще на шаг передвинув ее от воспоминания к легенде. Спако и Мируд, матери Яхиза и Узава, вновь разразились скорбными рыданиями. Мать Аршака, Сардури, умерла много лет назад.
 — Вот так мне и еще немногим удалось избежать засады, хотя тогда я отнюдь не считал это удачей, — закончил Абивард. — Но пал весь цвет нашего воинства, и впереди нас ждут трудные времена.
 — Спасибо тебе, сын мой… или правильнее будет сказать, мой повелитель, — произнесла Барзоя, когда Абивард замолчал. Она низко поклонилась ему, как и Фрада там, на жарком дворе. Прилагая всю силу воли, чтобы голос ее звучал ровно, она продолжила:
 — А теперь, если ты желаешь держать совет с Динак и со мной, следуй за нами, я отведу тебя в подобающее этому случаю помещение.
 Вдовы Годарса и его взрослые дочери расступились, пропуская Абиварда. Он широким шагом шел мимо их рядов. Некоторые из жен старого дихгана предпочли отступить на совсем короткий шаг, так что, проходя, он касался их тел. Он отметил это, не испытывая ни малейшего возбуждения; печаль и усталость задавили в нем всякое плотское желание.
 Он с любопытством оглядывался по сторонам, пока Барзоя и Динак вели его в ту комнату, которую сочли подобающей для беседы: с тех пор, когда он был еще совсем младенцем, он ни разу не появлялся на женской половине. Его поразило то, что здесь светлее и просторнее, чем в других помещениях жилой части крепости.
 Под ногами стлались роскошные ковры, а голые каменные стены покрывали изысканные гобелены — произведения терпеливого труда многих поколений женщин, живших здесь с тех незапамятных времен, когда на холме поднялась крепость.
 — А здесь… очень мило, — сказал он.
 — Вовсе не обязательно удивляться, — со спокойной гордостью ответила Барзоя. — Мы удалены здесь от мира отнюдь не потому, что совершили какое-то преступление, а во имя нашей же чести. Должны ли мы жить так, будто здесь тюрьма?
 — Иногда на то очень похоже, — добавила Динак.
 — Только если дашь волю подобным чувствам, — возразила Барзоя. Абиварду показалось, что это тема постоянных споров между матерью и дочерью. — Где бы ни находилось твое тело, твой разум может путешествовать по всему наделу и даже дальше, если захочешь.
 — Если ты главная жена, если твой муж соизволит слушать тебя, если ты обучена грамоте, точнее, если тебе разрешили обучиться, тогда, возможно, и так, — сказала Динак. — В противном случае остается сидеть сплетничать да орудовать иголкой или вертеть прялку.
 — Если в тебе есть хоть немного мудрости, ты не должна делать одного — докучать дихгану своими мелкими жалобами, — резко произнесла Барзоя, потом молча поманила Абиварда в гостиную, устланную коврами и усыпанную расшитыми подушками. — Здесь мы можем говорить, не опасаясь помех.
 — Никто в Макуране не может ничего делать, не опасаясь помех, ни сегодня, ни в ближайшие месяцы, а то и годы, — возразил Абивард. Тем не менее он вошел и уселся на низкий пуф, стоящий на ковре, выполненном в хаморском стиле: на нем была изображена огромная пантера, прыгающая на спину убегающего оленя.
 Барзоя и Динак тоже присели, привалившись к большим подушкам. Через мгновение вошла служанка Ясна, неся поднос с вином и фисташками, и поставила его на низкий столик перед Абивардом. Он налил вина матери и сестре, придвинул им чашу с орехами.
 — Это мы должны прислуживать тебе, — сказала Барзоя. — Ты дихган.
 — А коли я дихган, то не мешай мне пользоваться своей властью так, как я считаю нужным.
 Несмотря на ужасные известия, принесенные сыном, Барзоя ответила на эти слова мимолетной улыбкой:
 — Знаешь, ты очень похож на своего отца. Он всегда мог словами обойти любое препятствие.
 — Увы, не любое. Последнего обойти не смог, — сказал Абивард, вспомнив, как конница с грохотом валилась в траншею, выкопанную хаморами, как сшибались кони, когда всадники отчаянно стремились остановить их.
 — Да, не смог. — Улыбка покинула лицо Барзои. — Что, для страны это… совсем плохо?
 — Плохо, мама, — сказал Абивард. — Нас от степняков отделяет только река. А потери наши так велики, что, если они решат переправиться через реку, нам очень трудно будет отбросить их назад, на их берег.
 — Придется учиться мыслить шире, думать не только о своем наделе, — дрогнувшим голосом ответила Барзоя. — Мы понесли такие потери, и мне трудно постигнуть, что все царство пострадало не меньше нас.
 — Поверь мне, — сказал Абивард, — это так и есть.
 — Та-ак. — Мать растянула слово в протяжный вздох. В глазах ее сверкали слезы, но она не пролила ни одной. — Тогда я скажу тебе, что надо сделать прежде всего — ради нашего надела. Речь пойдет о двух вещах.
 Абивард наклонился поближе к ней — это-то он и надеялся услышать.
 — Каких же?
 — Во-первых, ты должен послать гонца в надел Папака и попросить как можно скорее справить свою свадьбу с Рошнани.
 — Что? Зачем? — Советов насчет свадьбы он никак не ожидал.
 — По двум причинам, — сказала мать. — Ты не знаешь, уцелел ли Папак или кто-то из отправившихся с ним на север после битвы в степи?
 — Не знаю. Сомневаюсь. Выжили очень немногие. Но точно ничего сказать не могу.
 — Если дихган и его ближайшие наследники пали в бою, те, на чьи плечи легло управление наделом, окажутся слабыми и неготовыми и будут искать любую подпорку, способную закрепить их положение. А сильный зять — немаловажное преимущество. И еще в этом случае ты получишь право требовать их поддержки, если наделу Век-Руд понадобится помощь против кочевников. Понимаешь?
 — Да, мама. — Абивард склонил голову перед Барзоей. Он восхищался умением строить такие тонкие расчеты, но сам был на это еще не способен. Он сказал: Это одна причина. Какова вторая?
 — Та, которая принесет больше пользы тебе, нежели наделу: когда ты приведешь сюда Рошнани, ты можешь объявить ее главной женой, и это вызовет куда меньше ревности и ненависти, чем если ты выберешь одну из вдов Годарса. Здешние женщины поймут, почему ты ради процветания надела избрал кого-то не из их числа. Если же ты выберешь одну из них, все, кроме одной, посчитают, что ты совершил страшную ошибку, и будут всячески изводить тебя и твою счастливую избранницу. Поверь мне, это совсем не то, что тебе надо. Ни одному дихгану не добиться чего-то, когда на его женской половине бурлят страсти.
 — Если Рошнани сможет взять на себя это бремя, я поступлю согласно твоему совету, — ответил Абивард.
 — Она возьмет на себя это бремя, потому что должна, — сказала Барзоя.
 Абивард не стал возражать; он решил, что мать исходит из того, будто все женщины наделены такой же силой характера, как она сама. Он проговорил:
 — Итак, ты сказала мне, что я должен сделать. Но ты говорила о двух вещах. Что второе?
 — Чего тебе и следовало ожидать, — сказала Барзоя. Абивард понятия не имел, чего ему следовало ожидать, но приложил все усилия, чтобы лицо его не выдало озадаченности. Возможно, это ему удалось, возможно, нет. — Естественно, речь идет о Динак.
 — А? — Теперь Абивард уже не сумел скрыть своей растерянности.
 Барзоя сердито фыркнула. Динак усмехнулась; она знала, о чем говорит мать.
 — Знаешь, ты ведь не единственный в семье, кто помолвлен.
 — Нет, я не знал, — сказал Абивард, хотя, если разобраться, он должен был знать: старшая дочь дихгана, рожденная от главной жены, была весьма ценной фигурой в политических играх, которым предавалась макуранская знать. Он задумчиво подергал себя за бороду. — С кем? — Теперь, когда он стал дихганом, ему придется уделять внимание подобным вещам применительно ко всем дочерям Годарса.
 — С Птардаком, старшим сыном Урашту, — ответила Динак.
 — Ах так, — сказал Абивард. — В таком случае отец устроил тебе очень неплохую партию. — Надел Урашту лежал к юго-востоку от того, владельцем которого неожиданно оказался Абивард. Там были не только богатые пастбища и горячие источники, привлекавшие богатых больных со всего Макурана; крепость Урашту угнездилась на горе Налгис-Краг, вершине столь значительной, что в сравнении с ней замок Век-Руд казался лежащим на равнине.
 Барзоя сказала:
 — Мы должны ускорить брак Динак с Птардаком, как и твой брак с Рошнани. Если он уцелел в степной битве, он будет стремиться к его заключению по той же причине, что и мы. Дай Господь, чтобы это было так. Но если он не вернулся с поля брани, нам надо начать переговоры с его преемником.
 Абивард посмотрел на Динак. Браки всегда были делом случая. Интересы семьи всегда ставились выше личных чувств. Но по крайней мере, в лице Птардака Динак могла надеяться обрести мужа-ровесника. Если же он погиб в хаморской западне, то ее вполне могли отдать какому-нибудь иссохшему от старости дядюшке, который ныне стал владельцем Налгис-Крага по той лишь причине, что оказался слишком стар для участия в походе и битве. Такой судьбы он никак не мог пожелать сестре.
 Динак улыбнулась ему в ответ, но улыбка ее показала, что она озабочена тем же. Она сказала:
 — Как и ты, я сделаю так, как будет лучше для наших земель.
 — Ну разумеется, дитя мое, — отозвалась Барзоя. В ней не было места сомнениям. — Теперь нам нужны крепкие союзники, а брак — наилучший способ их обрести. Все будет хорошо. Разве я не жила здесь в процветании, хотя ни разу не видела Годарса до того дня, как мои руки вложили в его руки?
 «В процветании», — мысленно отметил Абивард. Мать не сказала, что жила в счастье. Возможно, если она вообще над этим задумывалась, счастье значило для нее куда меньше, нежели процветание.
 Она продолжала в том же духе:
 — И надел наш тоже будет процветать. Ты, Абивард, унаследовал разум отца; я знаю, что Господь поможет тебе пользоваться им с неменьшим успехом, ибо Она любит народ Макурана больше всех других народов.
 — Да будет по-твоему, мама, — ответил Абивард. Барзоя ни словом не обмолвилась о том, что это она наметила путь, по которому он должен следовать.
 Барзоя была идеальной женой дихгана — всегда наготове с разумными мыслями, но с радостью уступающая мужу, явленной миру половине супружеского союза, право пожинать плоды. Теперь она делала то же самое и для Абиварда.
 Возможно, она хотела не только советовать, но и управлять наделом. При любом другом муже, не Годарсе, она, скорее всего, уже много лет этим и занималась бы. Абивард понимал, что по крайней мере сейчас ее идеи и обильнее, и интереснее, чем его. Это не доставляло ему радости. Если он хочет, чтобы Век-Руд принадлежал ему не только формально, но и на деле, придется быстренько набираться опыта и мудрости.
 Уголок его рта дернулся вверх. Учитывая, в каком тяжелейшем положении оказался Макуран, возможностей у него будет предостаточно.




 Глава 3


 — Всадник приближается! — проревел часовой с крепостной башни.
 Внизу, во дворе, все прекратили свои занятия и подняли головы, глядя туда, откуда донесся крик. «Южная стена», — подумал Абивард. Напряжение, которое комком собиралось в желудке при каждом крике со стены, несколько ослабло: хаморы с юга не появятся.
 Часовой воскликнул:
 — Он с алым знаменем!
 — Посланец от Царя Царей, — определил Абивард больше для самого себя. Он подошел к воротам: заставлять царского гонца ждать было бы столь же оскорбительно, как и заставлять ждать самого Царя Царей. На ходу Абивард распорядился подать вино, фрукты, мясо — следовало показать всаднику, что все в наделе в любой момент может быть предоставлено в распоряжение его господина.
 Часовой заметил всадника еще вдали от крепости, так что у слуг было время занять места за спиной Абиварда с закусками наготове, когда всадник появился в воротах. Он со вздохом облегчения соскочил с коня, жадно отхлебнул вина и обтер влажным полотенцем лицо и голову, чтобы охладиться и смыть хоть часть дорожной пыли.
 — Уф! — с явным облегчением выдохнул он. — Ты великодушен к страннику. Пусть Господь тебя не оставит.
 — Господь повелевает нам удовлетворять потребности странников, — ответил Абивард. — Разве сами Четыре Пророка не были странниками, ищущими добродетель и истину среди людей?
 — Хорошо сказано. Видно, ты столь же благочестив, сколь щедр к гостям. — Гонец поклонился Абиварду, вытащил из поясной сумы свиток пергамента и скользнул по нему взглядом:
 — Ты будешь… Годарс, дихган надела Век-Руд? — Этот вопрос он задал с явным сомнением в голосе.
 После катастрофы на Пардрайе у него были все основания сомневаться.
 Абивард вежливо ответил:
 — Нет, я Абивард, сын Годарса, нынешний дихган этого надела. — Скрытый смысл фразы был очевиден.
 — Да не откажет Господь отцу твоему в блаженном упокоении и Своем обществе, — отозвался царский посланец. — Если мне позволено будет высказать свое мнение, его надел перешел в хорошие руки.
 Настал черед поклониться Абиварду.
 — Благодарю тебя за добрые слова.
 — Не за что. — Посланец сделал еще глоток вина. — Вследствие… внезапных перемен, постигших нас, я и подобные мне разосланы по всем владениям, дабы принять присягу новому Царю Царей, благослови и сохрани его Господь, от всех знатных господ, старых и новых.
 — Я с великой радостью присягну Шарбаразу, сыну Пероза, Царю Царей Макурана, — сказал Абивард. — Отец мой всегда отзывался о нем очень хорошо, и я убежден, что под его десницей царство расцветет и вернет себе былую славу.
 Как учил его Годарс, самая лучшая лесть — это лесть, замешанная на правде.
 Абивард ожидал, что гонец разразится очередными цветистыми фразами о его доброте, великодушии и прочем, о чем этот малый не имел ни малейшего права судить.
 Однако вместо этого гонец деликатно кашлянул, словно показывая, что готов сделать вид, будто не слышал ни слова. Спустя мгновение он пробормотал:
 — Да, Век-Руд лежит далеко, у самой границы. Пожалуй, не удивлюсь, если я оказался первым, кто принес сюда весть о воцарении Смердиса, Царя Царей, да продлятся его дни и прирастет его царство!
 Абиварду показалось, будто он не стоит на земле, а повис над Бездной, куда Господь бросает всех, кто согрешил против его учения. Он сказал:
 — Воистину, я не слыхал о Смердисе, Царе Царей. Может быть, ты будешь столь добр, что расскажешь мне о нем. Я полагаю, он из царского рода?
 — Несомненно, — ответил посланец. — Он сын сестры Пероза, деда Пероза, покойного Царя Царей.
 После некоторых размышлений Абивард прикинул, что Смердис приходится дальним родственником Перозу и Шарбаразу. Член царской семьи — несомненно, И вот что касается прямого престолонаследия… Однако это не столь уж существенно. Абивард прекрасно понимал, что существенно:
 — Прежде чем мы продолжим этот разговор, не будешь ли ты любезен поведать мне, как так вышло, что Шарбараз не унаследовал престол Пероза, Царя Царей.
 — О, я уважаю твою осмотрительность, — сказал посланец. — Но мне не составит труда сказать тебе правду: Шарбараз, чувствуя свою неготовность занять трон по причине молодости, невежества и неопытности, отрекся в пользу человека, которого года наделили мудростью, столь необходимой Макурану в эти смутные времена.
 На словах все это звучало неплохо, но если бы какой-нибудь сын троюродной бабушки посмел указывать Абиварду, как управлять наделом, он немедленно отослал бы такого родственничка куда подальше, а может, и вовсе скинул бы его с крепостной стены — в зависимости от того, насколько далеко простерлась бы наглость последнего. И еще Абивард помнил те похвалы, которые расточал Шарбаразу отец. Если сын Пероза хоть отчасти отвечал тому представлению, которое составил о нем Годарс, он не мог смиренно уступить престол никому, а уж тем более какому-то дальнему родственнику, умудрявшемуся до сей поры пребывать в полной безвестности.
 И все же, по словам царского гонца, Смердис правил в Машизе и считал себя имеющим законное право на львиный штандарт макуранского царя. Абивард внимательно изучил регалии посланца. Насколько он мог судить, этот малый был настоящим царским, гонцом. И еще он понимал, что не знает и не может знать причин всего происходящего в Машизе.
 Следовательно, ответ его должен быть покорным, но при этом осторожным.
 — Клянешься ли ты Господом, что все, поведанное тобой о восшествии на престол Смердиса, Царя Царей, — сущая правда?
 — Клянусь Господом, — ответил посланец громко и торжественно, с открытым и искренним лицом. Однако коли он лгал, то Смердис, если у него есть хоть капля ума, и должен был послать человека, умеющего лгать убедительно.
 — Что ж, в таком случае, коль скоро клятва твоя не окажется ложной вне всяких сомнений, я присягаю на верность Смердису, Царю Царей, и молю Господа дать ему мудрость, потребную для избавления Макурана от всех грядущих бед, — проговорил Абивард. — Как ты уже отметил, мы здесь живем на самой границе. Известия из Машиза доходят до нас медленно. Но вот о том, что творится на другом берегу Дегирда, мы, увы, знаем слишком хорошо. Теперь, когда пало столько наших воинов, земли вдоль границ неминуемо подвергнутся набегам.
 — Смердис, Царь Царей, сделает все, что в его силах, чтобы предотвратить это, — сказал гонец. В это Абивард готов был поверить. Другой вопрос, а многое ли в его силах. Явно меньше, чем было у Царя Царей, пока Пероз не загубил свою армию. В этом сомневаться не приходилось.
 Абивард посмотрел на удлиняющиеся тени.
 — Оставайся на ночлег, — предложил он гонцу. — До сумерек ты все равно не доберешься до другой крепости.
 Гонец тоже измерил тени взглядом и кивнул:
 — Твое гостеприимство оставляет меня твоим должником.
 — Я всегда счастлив служить слугам Царя Царей. — Абивард обернулся к своей челяди:
 — Позаботьтесь о коне… — Он посмотрел на гонца:
 — Как тебя величать?
 — Меня зовут Ишкуза.
 — Позаботьтесь о коне Ишкузы, посланца Смердиса, Царя Царей. — Последние слова Абивард произнес, ощущая все же некоторое сомнение. Неужели отец ошибался насчет Шарбараза? Да, далековато Век-Руд от Машиза. — А теперь займемся тобой. Я знаю, что на кухне жарится баранья нога. А к ней я прикажу откупорить лучшего вина.
 Гостеприимство и поддержание репутации своего надела было для Абиварда важнее всего. Но по пятам за ними шло желание хорошенько подпоить Ишкузу в надежде, что это развяжет гонцу язык и позволит побольше узнать о человеке, в чьих руках находилась теперь судьба Макурана.
 * * *
 Ишкуза от пуза наелся баранины, каши, лепешек и приправленного медом айрана. Он рог за рогом пил вино, нахваливая его с видом знатока. Лицо его раскраснелось. Он развеселился и даже попытался затащить служанку к себе на колени. Когда та ускользнула от его объятий, он лишь громогласно расхохотался, ничуть не рассердившись;
 Но на все расспросы Абиварда — а тот расспрашивал без всякого стеснения, ибо кто мог упрекнуть человека за желание узнать как можно больше о новом самодержце? — Ишкуза отвечал поразительно скупо. Его ответы касались исключительно фактической стороны дела. О мнениях или слухах он, казалось, не имел ни малейшего представления.
 В общем, Абивард узнал, что Смердису около шестидесяти — возраст почтенный, но до старческого слабоумия еще далекий. Разумеется, он служил при дворе Пероза и его предшественника Валаша. «Безупречно», — добавил Ишкуза, но это подразумевалось само собой — как-никак речь шла о Царе Царей.
 — Кем он служил? — спросил Абивард, пытаясь выяснить, была ли должность Смердиса чисто декоративной, или тому приходилось заниматься настоящим делом.
 — Он много лет отвечал за работу монетного двора, — ответил Ишкуза.
 Абивард кивнул: это не тот пост, который приносил его держателю великую славу и почет, но и отнюдь не синекура. Мнение его о Смердисе сместилось в лучшую сторону — за шесть десятков лет тот все же чего-то достиг.
 Царский посланец ни слова не сказал о характере и нраве нового Царя Царей.
 Абивард смирился с этим: так или иначе, эти материи вряд ли станут предметом непосредственной заботы приграничного дихгана.
 Он был от души рад, что Ишкуза принял его условную присягу на верность этому Смердису, Царю Царей. Возможно, если новый правитель Макурана много лет был связан с монетным двором, он выработал в себе характер спокойный и рассудительный, лишенный типичной для знати вздорности и заносчивости.
 Или же, с другой стороны, у Смердиса хватало других забот и он готов был удовольствоваться любыми заверениями в преданности, какими только мог заручиться. До того как дружина Пероза полегла в степном рву, Абивард и представить себе не мог, чтобы у Царя Царей могли быть трудности, как у любого другого. Теперь-то он убедился в обратном.
 Чем дольше он думал об этом, тем более убедительным казалось второе объяснение.
  * * * 
 Через несколько дней после отъезда Ишкузы в крепость прибыл другой гонец.
 Он привез вести не столь располагающие к размышлениям, но куда более приятные для Абиварда: его просьба о скорейшем браке с Рошнани принята.
 Но в эти дни сладость всегда мешалась с горечью — дихганом, внявшим просьбе Абиварда, был не Папак, а Охос, его третий сын.
 — Нет, — печально произнес гонец. — Он не вернулся из степей. Ни он, ни два его старших сына.
 — И у нас так же, — ответил Абивард. — Я потерял отца, родного брата и трех сводных, а сам избежал западни лишь по случайности, которую поначалу считал несчастливой. — Он рассказал гонцу, как падение его коня привело к спасению всадника.
 — Воистину Господь хранит тебя, — произнес посланец Охоса. — Как я уже говорил, из нашей крепости не вернулся никто. Новому моему господину всего пятнадцать лет.
 — В такие времена юным приходится взрослеть быстро, — сказал Абивард, на что гонец, крепкий мужчина средних лет, ответил серьезным кивком. Абивард задумался, какие советы нашептывает Охосу главная жена Папака и насколько пятнадцатилетний юноша готов им следовать. Скорее всего, кое к чему он прислушивается — или же у него самого хватило ума понять, насколько выгодно для него предложение Абиварда.
 — С твоего позволения, повелитель, — сказал гонец, — госпожа Рошнани и свадебный кортеж отправятся в твои владения, как только я возвращусь домой. Они даже готовы были прибыть сюда вместо меня — поговаривают, она сама очень этого хотела, — но было бы крайне невежливо появиться у твоих ворот без надлежащего предупреждения.
 — Скажи Охосу, что ее и всех, кто с ней прибудет, ждут здесь с большой радостью, и чем скорее, тем лучше, — сказал Абивард; он давно уже распорядился начать все необходимые приготовления. Он поднял указательный палец:
 — Скажи также своему господину, чтобы в кортеж обязательно включили как можно больше воинов в полном вооружении. В наши дни на дорогах могут повстречаться не только мелкие разбойничьи шайки.
 — Я слово в слово передам то, что ты сказал, — пообещал гонец и повторил сказанное Абивардом, показывая, что способен выполнить обещанное.
 — Отлично, — сказал Абивард. — Позволь задать тебе еще один вопрос.
 Когда гонец кивнул, Абивард понизил голос:
 — Она хороша собой?
 — О повелитель, если бы я мог сказать тебе, хороши она или нет, поверь, я сказал бы. Но не могу. Мне ни разу не доводилось быть во дворе, когда она выходила с женской половины. Так что я просто не знаю. И не скажу, что особо приглядывался, когда она вертелась у меня под ногами сопливой девчонкой.
 — Ну что ж… — Абивард вздохнул, залез в кошель, который носил на поясе, и вытащил два серебряных аркета:
 — Это тебе хотя бы за честность.
 Гонец проворно отсалютовал:
 — Ты щедр к человеку, которого видишь в первый раз. Ради тебя я от души надеюсь, что она прекрасна. Ее отец и братья, они… были не самыми страхолюдными из созданий Господних.
 И с этими относительно обнадеживающими словами он направился назад в крепость Папака… нет, уже Охоса.
 На следующий же день в крепость прибыл другой гонец, на сей раз от Птардака, сына Урашту. После обычного обмена любезностями он объявил:
 — Мой повелитель, ныне дихган Налгис-Крага, счастлив принять твое предложение объединить наши владения через скорейший брак с сестрой твоей Динак.
 — О, ты принес добрую весть, — сказал Абивард, — хотя мне прискорбно слышать, что отец его ушел в Бездну. Он ходил в Пардрайянский поход?
 — Ходил, — ответил человек Птардака. Больше он ничего не сказал. После ужасного конца Перозова войска ничего и не надо было говорить.
 — А твоему повелителю посчастливилось вернуться домой невредимым? — спросил Абивард. Он страстно желал знать, кто еще уцелел после того побоища.
 Таких было очень немного.
 На сей раз посланец Птардака покачал головой:
 — Нет, о повелитель, ибо он не участвовал в походе. К великой своей досаде, он сломал руку и лодыжку, упав с лошади во время игры в мяч, всего за неделю до того, как должен был выступить в поход, а потому вынужден был остаться в крепости. Теперь все мы говорим, что Господь сохранил его нам.
 — Я понимаю тебя, — сказал Абивард. — Меня тоже спасло от гибели падение с коня. — Он в который раз рассказал свою историю, а закончил так:
 — В тот миг мне казалось, что Господь меня оставил, но уже очень скоро я понял, что как раз наоборот. Ах, если бы Он так же хранил все войско, как хранил меня!
 — Воистину так, о повелитель; истинную правду говорят уста твои. — Помолчав, посланец добавил:
 — Птардак был бы рад, если бы ты отправил свою сестру в его крепость как можно быстрее, разумеется, с надлежащим сопровождением, способным обеспечить ее безопасность на время пути.
 — Меня задержит только одно, — сказал Абивард. Не шевельнув ни единым мускулом, посланец Птардака сумел придать лицу крайне огорченное выражение.
 Очевидно, по его убеждению, никакая задержка не была приемлема; тогда Абивард пояснил:
 — Скоро сюда прибудет моя собственная невеста. А после своей свадьбы я лично препровожу Динак в Налгис-Краг.
 — А-а! — У гонца было очень выразительное лицо. Абивард увидел, что на такое исключение он соглашается. — Дай Господь тебе и твоей жене величайшего счастья, каковое Он несомненно даст твоей сестре и моему повелителю.
 — Дай Господь, — сказал Абивард. — И кстати о счастье моей сестры — я полагаю, здоровье дихгана Птардака идет на поправку? — Каков бы ни был договор, заключенный, когда Динак была еще девчонкой, Абивард не имел намерения приковывать ее к мрачному калеке, готовому выместить на ней злобу за свои увечья.
 Но гонец сделал знак, отгоняющий дурные предположения:
 — Повелитель мой, головой клянусь. Господом клянусь, что через полгода никто и не будет знать, что он пострадал. В нашем наделе есть прекрасные костоправы, и для Птардака они сделали все, что в их силах. Ну, может быть, и останется чуть заметная хромота, но он определенно будет крепким и мужественным мужчиной, достойным той драгоценности, которую получит с твоей женской половины.
 — В таком случае все прекрасно. Ответственность за правоту твоих слов лежит на тебе и на нем. — Абивард готов был биться об заклад, что выразительное лицо гонца выдаст его, если он солгал. Но лицо светилось искренностью. Это обнадежило Абиварда.
 Человек Птардака вежливо кашлянул, а потом заговорил, прикрывая рот ладонью:
 — Могу ли я рассказать моему повелителю о красоте твоей сестры? Нет-нет, я не прошу взглянуть на нее — ничего такого, что выходило бы за рамки приличий, поспешно добавил он, — но ты понимаешь, что твое слово поможет мне унять тревогу моего повелителя.
 Абивард чуть не расхохотался — тот же вопросу почти слово в слово, он задал гонцу Охоса. Он подумал, прежде чем ответить, — слово мужчины было драгоценным даром. Красива ли Динак? Она — его сестра, он никогда не смотрел на нее так, как смотрят на женщин. Но когда он зашел на женскую половину, она выглядела вполне уместно среди младших вдов Годарса, которые блистали красотой.
 — Можешь передать Птардаку, что, по моему скромному мнению, он не будет разочарован ее внешностью, — наконец проговорил он.
 Гонец просиял:
 — Именно так я и передам, о повелитель. Последний вопрос, и я уйду. Когда же вы почтите нас своим прибытием в Налгис-Краг?
 — Я ожидаю, что моя невеста прибудет в крепость примерно через неделю. Добавь еще неделю на свадьбу и все сопутствующие ей празднества и еще большую часть недели на дорогу до твоего надела с вооруженным отрядом и женщиной. Скажем, всего три недели. Я вышлю вперед гонца на быстром скакуне за два дня до выезда кортежа, чтобы мы не застали твоего повелителя врасплох.
 — Ты — само воплощение предупредительности. — Посланец Птардака отвесил глубокий поклон, затем вскочил в седло и помчался назад в свой надел.
 Абивард кивнул самому себе. Похоже, положение надела среди соседей начинает укрепляться. Будущее покажет, убережет ли это от хаморов.
  * * * 
 Сердце Абиварда стучало, как в тот момент, когда Чишпиш приказал своим воинам взять копья наперевес. Он покачал головой и скрестил пальцы — этот знак должен был отогнать дурные предзнаменования. Вскоре после приказа Чишпиша разразилась катастрофа. Абивард молил Господа и Четырех Пророков не дать подобному произойти в его браке.
 «Теперь уже скоро», — подумал он, выглядывая во двор из окошка, расположенного рядом с укрепленной дверью в жилую часть. На дворе стоял Охос, беспокойно переминаясь с ноги на ногу. Время от времени он спохватывался и замирал, затем забывал и опять начинал переминаться.
 «А я-то считал, что мне выпала тяжелая доля, когда получил этот надел», подумал Абивард, глядя на Охоса. Бремя Век-Руда пало на его плечи, когда он был уже взрослым мужчиной и к тому же избранным наследником Годарса. А у Охоса борода только начала пробиваться темным пушком на щеках. Он был просто-напросто одним из многих сыновей Папака… пока Папак и все опережавшие Охоса в правах наследования не отправились на Пардрайю и не сложили том головы. Теперь, к добру ли, к худу ли, Охосу приходилось справляться с обязанностями дихгана.
 Хотя Абивард и сам нервничал, он не мог не посочувствовать Охосу.
 Рядом с Охосом стоял служитель Господа в желтой рясе, свидетельствующей о его принадлежности к духовенству. Волосы и борода его были не стрижены и не чесаны, что символизировало его устремленность не к этому миру, а к иному.
 Абивард удостоил служителя Господа лишь мимолетным взглядом. А затем вновь, как и на протяжении всего утра, взор его устремился к воротам крепости.
 Там, в тени, ждала Рошнани. Когда она выйдет во двор, наступит и его черед появиться.
 — Эх, вот бы он дал мне взглянуть на нее, — пробормотал Абивард.
 Охос и свадебный кортеж прибыли накануне вечером. Однако молодой дихган, видимо, из-за недостатка опыта не знавший, какие установленные обычаем действия можно смело опустить, строго придерживался их всех. И поэтому, хотя Абивард имел возможность поздороваться со своей невестой — и узнать, что у нее довольно приятный голос, — он так и не увидел ее лица. На ней была плотная чадра, из-за которой она, должно быть, ничего не видела. Эта самая чадра успешно противостояла всем попыткам Абиварда узнать, что же под ней скрывается.
 Во дворе один из сводных братьев Абиварда начал бить в барабан. При четвертом неспешном и гулком ударе Рошнани вышла из тени и стала медленно приближаться к брату и священнослужителю в желтом.
 Младший сводный брат Парсваш подтолкнул Абиварда.
 — Иди же! — пискнул он. — Пора!
 Платье Рошнани было ярким, словно маяк, из красно-оранжевой шелковой саржи с узором из нарядных стилизованных корзинок с фруктами. Из-под подола выглядывали загнутые носки красных туфель. Чадра ее на сей раз была из той же ткани, что и платье, только несколько прозрачней.
 Парсваш вновь подтолкнул Абиварда. Тот сделал глубокий вдох и шагнул во двор. Как и в тот миг, когда он рванулся в атаку, в нем смешались страх и восторг.
 Когда Абивард приблизился к ожидавшим его, Охос исполнил ритуальный поклон, на который Абивард ответил таким же поклоном. Так же он поклонился и служителю Господа, который, служа более высокому господину, нежели Смердис, Царь Царей, на его поклон не ответил, и, наконец, Рошнани. Охос поклонился ему от имени сестры.
 Потом служитель Господа произнес:
 — Во имя Нарсе, Гимиллу, преподобной Шивини и Фраортиша Старейшего мы сошлись здесь сегодня, дабы завершить начатое много лет назад и сочетать браком дихгана Абиварда и Рошнани, дочь Папака, покойного дихгана, и сестру дихгана Охоса.
 Лицо Охоса перекосилось. Вид у него был такой, будто он отдал бы все, чтобы на его месте стоял Папак. Абиварду это чувство было понятно — до чего же ему самому хотелось ощущать рядом спокойное и вселяющее силу присутствие Годарса. Но он, как и Охос, был предоставлен самому себе.
 Взгляд его упал на филигранные ширмы, прикрывавшие окна женской половины.
 За одной из этих ширм — его мать, за другой — сестра. Все прочие женщины Годарса — ныне его, Абиварда, женщины, — конечно, тоже смотрят, во все глаза смотрят, как незнакомка из другого надела входит в их мир и, по всей вероятности, превзойдет их всех по своему положению.
 — Господь благословляет нас даже в несчастьях, — продолжал священнослужитель. — Ибо от Него, равно как от мужчины и женщины, проистекает каждое новое поколение, каждая новая жизнь. Желаешь ли ты, Абивард, сын Годарса, чтобы твоя помолвка преобразилась днесь в истинный брачный союз?
 — Желаю, — сказал Абивард, как его учили. Рядом с ним Фрада медленно кивнул, словно беря на заметку, чего следует ожидать, когда придет его черед предстать перед служителем Господа.
 — Желаешь ли ты, Охос, сын Папака, чтобы помолвка твоей сестры, одобренная твоим отцом, преобразилась днесь в истинный брачный союз?
 — Желаю, — отвечал Охос дрогнувшим голосом. Он насупился и покраснел.
 Абиварду хотелось сказать ему, что волноваться ни к чему, что все хорошо, но человек в желтой рясе уже обращался к Рошнани, которая тоже обладала правом голоса в этом деле:
 — Желаешь ли ты, Рошнани, дочь Папака, чтобы твоя помолвка преобразилась днесь в истинный брачный союз?
 — Желаю, — ответила она так тихо, что Абивард еле расслышал ее голос.
 Неудивительно, что она волнуется, подумал он. Он-то всего лишь добавляет еще одну жену к нескольким, уже обосновавшимся на женской половине. Но для нее вся жизнь изменилась навсегда, когда она покинула крепость, в которой родилась… и так возможно, что перемена эта окажется к худшему, несравненно худшему.
 — Теперь, сообразно вашим желаниям… — Служитель Господа вручил Абиварду и Рошнани по финику. Рошнани отдала Абиварду свой финик, он сделал то же самое.
 Он ел финик, данный ею, и надеялся разглядеть ее лицо, когда она будет класть финик в рот. Но нет, она убрала руку под плотную чадру и достала ее уже с косточкой. Эту косточку она вернула священнослужителю, как и Абивард. Служитель Господа произнес:
 — Я посажу эти семена рядом, дабы они росли вместе, как и вы.
 Затем он взял Рошнани за руки и вложил их в руки Абиварда. Это действие завершало и узаконивало брачный обряд. Двор огласился приветствиями. Они слышались и из окон женской половины — хотя и не из всех, Фрада осыпал новобрачных пшеничными зернами, символизирующими плодородие.
 Теперь руки Рошнани лежали в его руках, и Абивард имел право приподнять ее чадру. Он исполнил долг перед собой, ее отцом и братом, взяв ее в жены. Теперь она переходила от них к нему.
 Шелк чадры скользил по его пальцам. Он приподнял чадру и впервые увидел лицо Рошнани. Она отважно выжимала из себя улыбку. При всем внутреннем напряжении ее круглое лицо было симпатично, а красивые глаза подведены сурьмой.
 На одной стороне подбородка она нарисовала пикантную мушку. Щеки ее были нарумянены — но не так густо, как у Пероза в тот день, в лагере.
 Она оказалась не совсем то, о чем он мечтал, но и совсем не то, чего он опасался. Как сын Годарса, он был достаточно здравомыслящим, чтобы удовлетвориться тем, что получил.
 — Добро пожаловать в надел Век-Руд, о жена моя, — сказал он, отвечая на ее улыбку. — Дай тебе Господь долгих и счастливых лет в этом доме.
 — Спасибо, о муж мой, — сказала она чуть более уверенным тоном; возможно, она тоже умела довольствоваться тем, что имеет. — Да будет Господь великодушна и даст тебе все то, чего ты пожелал мне.
 Фрада осыпал их второй горстью пшеницы. Абивард вновь взял Рошнани за руку и повел ее через толпу к жилой части крепости. Вассалы и родня кланялись им в пояс, когда они проходили мимо. Зайдя в помещение, Абивард на миг задержался — глаза должны были приспособиться к полумраку.
 Рошнани с любопытством разглядывала людей, шпалеры на стенах, мебель.
 Все-таки это была первая увиденная ею крепость, не считая родной.
 — Вы очень неплохо обустроились, — заметила она.
 — Неплохо, — сказал Абивард. — А теперь наше владение получило новое замечательное украшение. — Он улыбнулся ей, тем самым показывая, о чем ведет речь.
 Она была хорошо воспитана и с милой скромностью потупила глазки.
 — Ты очень добр, — прошептала она. Сказано это было таким тоном, что Абивард не понял — говорит ли она то, что думает, или то, на что надеется.
 — Теперь сюда, — сказал он и повел ее по коридору, заканчивающемуся спальней дихгана. Он и сам не без трепета шел сюда. С тех пор как он вернулся домой хозяином надела Век-Руд, он ночевал все в той же комнатушке, которая была выделена ему задолго до степного похода. И каждую ночь проводил один, рассудив, что недальновидно обзаводиться фаворитками до появления Рошнани.
 Однако теперь все менялось. Он должен переселиться в комнату, ранее принадлежавшую отцу. Там и кровать больше, чем убогая койка в прежней его комнате, И, главное, имелась дверь на женскую половину. После долгих поисков Абивард нашел запасной ключ к этой двери — он был приклеен к тыльной стороне планки, на которую крепился один из гобеленов.
 Наружная дверь в спальню дихгана была снабжена засовом. Когда он, войдя, прикрыл за собой дверь, его сородичи и вассалы, сгрудившиеся в коридоре, разразились приветственными кличами и принялись выкрикивать непристойные советы. Услышав, что он заложил засов, они принялись орать с удвоенной силой.
 Абивард покосился на Рошнани, которая не сводила глаз с кровати, где служанка разложила белую квадратную простынку. Заметив, что он смотрит на нее, она покраснела и сказала:
 — Господью моей клянусь, что я не познала мужчины, но… — Она смущенно замолчала.
 — Помимо прочего, отец говорил мне… — «Сколько всего полезного говорил мне отец!» — подумал, произнося эти слова, Абивард, — …что у женщин не всегда бывает кровь… в первый раз. Если случится так, то в комоде припрятана баночка куриной крови — чтобы соблюсти приличия.
 — По-моему, мне повезло больше, чем я смела мечтать, — тихо проговорила Рошнани.
 — Надеюсь, ты и впредь останешься при том же мнении. Между тем, независимо от того, понадобится нам птичья кровь или нет, мы сюда пришли заняться делом.
 — Делом, да. — Рошнани повернулась к нему спиной. На платье сверху донизу было множество застежек из резной кости. Расстегнуть некоторые из них без посторонней помощи могла бы лишь цирковая женщина-змея. Абивард принялся расстегивать их одну за другой. Чем дальше он продвигался, тем меньше слушались его руки. В стране, где женщины скрывали себя, снятие этих покровов возбуждало очень сильно.
 Под платьем на Рошнани было белье из глянцевого шелка. Она позволила Абиварду опустить его на пол и напряженно рассмеялась:
 — Я хочу прикрыться от твоих взглядов, но знаю, что так не делают то, что мы будем делать сейчас.
 — Нет, — сказал он севшим голосом. Подобно лицу, ее тело, хоть и не умопомрачительно прекрасное, было очень даже привлекательно.
 Абивард снял свой кафтан через голову, потом поспешно стянул подштанники.
 Он несколько удивился, увидев, что Рошнани смотрит на него с еще большим любопытством, нежели проявил он сам. Но удивление тут же прошло. В конце концов, она знала о том, как устроены мужчины, куда меньше, чем он знал о женщинах.
 Он взял Рошнани за руку. Рука была холодной. Он подвел ее к кровати со словами:
 — Я постараюсь, чтобы тебе не было больно. В первый раз все-таки…
 — Спасибо тебе, — ответила она. — Все женщины Папака… то есть Охоса говорили мне, чего следует ожидать, но поскольку все они говорили разное, мне, скорее всего, придется выяснить все самой.
 Он уже изготовился опустить ее на квадратную простынку, но замер, восхищаясь не столько ее телом, сколько ее словами.
 — Знаешь, — с серьезным видом сказал он ей, — мои отец сказал бы то же самое, а я не встречал человека мудрее. — Теперь он начинал думать, что, возможно, из нее получится главная жена. Задатки вроде есть.
 Потом они все же легли на кровать, которая заскрипела под их тяжестью.
 Абивард и сам был неспокоен: до сего момента ему доводилось участвовать в утрате девственности всего один раз — тогда это была его собственная девственность. Теперь же предстояло проделать это с собственной юной женой, а это совсем другое дело.
 Он не знал, умеет ли она хотя бы целоваться. Опытным путем он выяснил, что все-таки умеет. Когда их губы разъединились, она хихикнула:
 — Борода щекочет. И усы.
 Он никогда не думал, что любовное действо может быть способом знакомства, но так оно и получалось. Он все больше узнавал ее всякий раз, когда дотрагивался до нее, когда касался губами одного местечка, другого… Уже одно то, что они предавались этому вдвоем, сближало их, как не могло сблизить ничто другое.
 Немного погодя настал миг, когда он все же вошел в нее. Лицо ее исказилось, когда он входил в ворота, которые еще никто не открывал. Он очень старался не причинить ей боль, но у него были и свои неотложные потребности. Он извергся в нее с долгим блаженным стоном.
 После того как он отдышался, сделав свое дело, она легонько шевельнулась.
 Это движение не походило на признак возбуждения, скорее оно заменяло слова:
 «Слезь с меня — ты тяжелый». Он перенес вес тела на локти, а потом и вовсе сполз с нее.
 Абивард опустил голову, глянул на себя, на Рошнани.
 — Птичья кровь нам не понадобится, — сказал он. Она приподнялась и села, глядя на тоненькую струйку крови, которая, вытекая у нее между ног, оставляла пятна на простыне.
 — Не понадобится, — согласилась она.
 — Ты хорошо себя чувствуешь? — спросил он.
 — Да, вроде бы. Немножко больно было, но я была готова, так что оказалось не страшно. В следующий раз определенно легче будет, а потом еще легче.
 — А тебе… тебе понравилось? — робко спросил он. Она со всей серьезностью обдумала этот вопрос, прежде чем ответить. У него возникла мысль, что она вообще имеет обыкновение думать, прежде чем говорить. Потом она произнесла:
 — Теперь уже больно не должно быть, так что, наверное, будет довольно приятно. Хотя пока что я нахожу твои губы и язык приятнее, особенно когда они дотрагиваются до нежных местечек. — Она озабоченно посмотрела на него:
 — Ты сердишься на мои слова?
 — Почему я должен сердиться на честный ответ? — спросил Абивард.
 — Я знаю, что не следует верить всему, что услышишь на женской половине, ответила новобрачная. — Там говорят, что мужчина настолько гордится своим бивнем…
 — Ах вот, значит, как это называется? — прервал ее позабавленный Абивард.
 — Ну да. В общем, они говорят, что он настолько им гордится, что забывает про все остальное. Я с радостью узнала, что они не правы.
 — Мужчины не все одинаковы, как и женщины, я полагаю, — сказал он. Рошнани кивнула. Абивард подумал, а не изведала ли она прикосновения губ и языка до него. Ходили слухи, что обитательницы женских половин, особенно если муж их был стар или слаб или обладал большим количеством жен и с каждой любился очень и очень редко, иногда сами утоляли страсть друг дружки. Но как спросить ее об этом? К тому же он не считал, что это должно его касаться.
 Рошнани сказала:
 — Слова твои очень мудры, но, должна сказать, о мужчинах я знаю очень мало.
 — Надеюсь, что этим мужчиной ты все же останешься довольна. — Абивард, будучи молод, был моментально готов пойти на второй заход, но не хотел требовать этого от нее — ведь как-никак он только что пустил ей кровь. А вот завтра — иное дело. Если ей суждено стать его главной женой, он хотел, чтобы в постели она была им довольна, тогда и в вопросах управления наделом будет больше единодушия. Если же он снова причинит ей боль, это делу не поможет.
 Он поднялся с кровати, натянул кафтан и поднял окровавленную простынку.
 Рошнани начала натягивать шелковые штанишки, но остановилась, покачав головой.
 — Не хочу их пачкать, — сказала она и накинула на себя платье. — Застегни мне пару застежек, будь добр, чтобы можно было показаться в приличном виде.
 Абивард повиновался, а потом настежь распахнул двери дихганской опочивальни. Коридор был забит народом — любопытствующим и нетерпеливым. Он поднял простынку, запятнанную девственной кровью Рошнани. Коридор огласился громкими приветствиями при виде этой печати, окончательно скрепившей брачный договор. Рошнани, гордо подняв голову, показалась народу Век-Руда.
 После этого ритуального показа Абивард вновь запер дверь. Из коридора доносились скабрезные выкрики, но Абивард уже решил, что второго раза сегодня не будет. Он не стал вновь расстегивать шелковое платье, а наоборот, застегнул оставшиеся застежки и проверил, чтобы все крючки оказались в соответствующих петельках.
 — Прежде чем ты отправишься на женскую половину, мы приведем тебя в надлежащий вид, — сказал он.
 — Спасибо за заботу обо мне. — Рошнани, судя по виду и голосу, волновалась не меньше, чем тогда, когда он подвел ее к брачному ложу. Но совсем по другой причине. Ничего удивительного — ей предстояло жить с этими женщинами всю оставшуюся жизнь, обрести свое место в их обществе, и здесь очень многое зависело от самых первых шагов.
 Абивард взял ключ и отпер им дверь на женскую половину. В коридоре уже ожидали Барзоя и Динак. Абивард знал, что они будут там. Подведя к ним Рошнани, он сказал:
 — Моя мать, моя сестра, представляю вам мою жену.
 Три женщины обнялись. Барзоя сказала:
 — Служи этому наделу, как служила наделу твоего отца. Подари нам много отличных наследников. Будь счастлива с нами.
 Барзоя есть Барзоя — о счастье она вспомнила в последнюю очередь.
 — Да исполнит Господь твои пожелания, о мать дихгана, — тихо ответила Рошнани. Динак сказала:
 — Ты непременно должна рассказать мне все — о путешествии сюда, о церемонии бракосочетания, о… — Она покосилась на Абиварда и понизила голос: Обо всем остальном. Я ведь тоже очень скоро выхожу замуж.
 Рошнани тоже посмотрела на Абиварда.
 — Я расскажу обо всем, что ты пожелаешь узнать… скоро.
 Намеки Абивард понимать умел. Поклонившись поочередно жене, матери и сестре, он сказал:
 — С вашего позволения, госпожи мои, я покидаю вас. Не сомневаюсь, вам захочется обсудить такие вопросы, коими не должно осквернять мой мужской слух.
 Рошнани, Барзоя и Динак дружно рассмеялись, и он ретировался гораздо быстрее, чем намеревался. «Несомненно вопросы, которые вы будете обсуждать, не просто осквернят мой слух, но и обуглят уши», — подумал он. Если Рошнани примется рассказывать Динак о его успехах на брачном ложе, он хотел бы в этот момент оказаться не ближе чем в пятидесяти фарсангах. Но бежать так далеко неразумно, достаточно просто отойти на расстояние, достаточное, чтобы ничего не слышать. Что он и сделал.
  * * * 
 Фрада тихонько присвистнул, показывая рукой вперед, на гору Налгис-Краг и посаженную на ее вершине крепость.
 — Ты только посмотри, — сказал он. — Любая армия может вечно сидеть у подножия этой каменной глыбы, но едва попытается подняться…
 — …как тут же спустится, и очень быстро, — закончил Абивард мысль младшего брата. Вверх, к крепости надела Налгис-Краг, вела всего одна узкая, извилистая дорожка. Даже с расстояния в четверть фарсанга Абивард мог разглядеть с десяток мест, где горстка отважных воинов могла бы удерживать армию, о которой говорил Фрада.
 — Они откуда-то берут воду, иначе у крепости не было бы той репутации, которая у нее есть, — добавил Фрада тоном честолюбивого генерала.
 — Я был бы счастлив вновь оказаться под защитой крепких стен, — сказал Абивард. — В дороге я чувствовал себя полуголым. — Он ткнул в себя пальцем. Как и все воины в свадебном кортеже Динак, он был облачен в шлем и вооружен мечом и копьем, как и надлежит истинному макуранскому бойцу. Но вот прочее его снаряжение, как и у всех остальных, было из кожи, для большей крепости пропитанной топленым воском, — тот же облегченный вид доспехов, каким пользовались кочевники-хаморы. Кузнецы крепости уже начали ковать железные доспехи, утраченные в Пардрайянской бойне, но изготовление даже одного экземпляра требовало времени.
 Фрада обернулся к Динак:
 — Как ты, сестра?
 — Наслаждаюсь свободой от женской половины, — ответила она, — жаль только, что приходится путешествовать в чадре. Из-за этой тряпки на лице я почти не вижу мест, по которым мы проезжаем.
 — Пока мы не въехали во владения Налгис-Крага нынче утром, смотреть было особо не на что, — сказал Абивард. — Между нашими землями и землями Птардака сплошная пустыня да камни. Если не считать оазисов, никто не назвал бы Макуран плодородной страной.
 — Когда последние десять лет только и делаешь, что смотришь из окна, даже пустыня кажется интересной, — сказала Динак. Как всегда, она старалась видеть по всем лучшую сторону. — Крепость Налгис-Краг стоит так высоко над остальным наделом, что у меня из женской половины будет отличный вид.
 Абивард никогда не задумывался, правильно ли прятать от мира благородных женщин, как только они становятся взрослыми: таков был обычай его страны, и он с ним не спорил. Его даже не волновало, что его сестру заперли на женской половине в крепости Век-Руд. Это произошло, когда сам он был еще мальчишкой, и он к этому привык. Но то, что она окажется под замком на женской половине чужой, далекой крепости… от этой мысли где-то внутри возникало щемящее чувство.
 — Я буду скучать по тебе, сестра моя, — печально сказал он.
 — А я по тебе. Может быть, нам удастся наладить переписку. Надеюсь, Птардак не станет возражать. — Если же Птардак будет возражать, то ничего из этой затеи не получится. И брат, и сестра прекрасно это понимали. Динак продолжала:
 — Какой был смысл учиться грамоте, если мне нельзя будет ею пользоваться?
 Абивард не знал, зачем Годарс разрешил Динак учиться читать и писать.
 Очень немногие макуранские женщины владели грамотой; он сомневался, что даже Барзоя, при всем ее уме, разбирается в буквах. Наиболее вероятным объяснением Абивард счел то, что отец его, увидев в ком-то способности, просто не мог позволить им пропасть втуне, к сколь бы необычной области эти способности ни относились.
 В отдалении высоко и звонко затрубил рожок: из крепости Налгис-Краг кортеж увидели.
 — Вперед! — крикнул Абивард. — Покажем им всю удаль, на которую способны, во имя нашей чести и чести Век-Руда! — Он жалел, что отряд не может въехать на вершину горы и в крепость в сладкозвучном бряцании доспехов. Увы, пока это невозможно. Птардак, разумеется, поймет и посочувствует — редкий надел не испытывал ныне подобных затруднений.
 Дорожка, ведущая к крепости, была вырублена в склоне скалы. Поднимаясь вверх по тропе, Абивард увидел, что прежние его прикидки оказались неверны, — в пятнадцати, а то и в двадцати местах на этой узкой, петляющей дорожке несколько стойких бойцов могли бы сдержать целое войско. В фарлонге друг от друга, а то и чаще были навалены кучи камней, готовые градом обрушиться на головы неприятеля и опрокинуть его прямо в бездну.
 Крепость Налгис-Краг и сама по себе была внушительным фортификационным сооружением. Если бы какой-то армии и удалось пробиться к вершине горы, то эти хмурые гранитные стены, искусно надстроенные над отвесными скалами, могли бы выдерживать любой натиск очень долго.
 — Кто идет? — воинственно рявкнул стражник, стоящий в открытых воротах.
 Копье его готово было в любой момент преградить путь непрошеным гостям.
 — Абивард, сын Годарса, дихган надела Век-Руд, — ответствовал, согласно положенному ритуалу, Абивард. — Со мной прибыла моя родная сестра Динак, невеста Птардака, сына Урашту, великого и могучего дихгана надела Налгис-Краг. — Он не имел представления, насколько великим и могучим был Птардак лично, но любой дихган, владеющий этим наделом, обладал такой силой, которой позавидовали бы и иные марзбаны.
 Стражник проделал замысловатое движение копьем.
 — Да хранит Господь тебя и твоих спутников в стенах крепости Налгис-Краг, о Абивард, сын Годарса, и да будет союз сестры твоей с нашим дихганом счастливым и плодотворным. — Он отступил в сторону, пропускай кортеж.
 Теперь Абиварду предстояло сыграть ту роль, которую сыграл в крепости Век-Руд юный Охос. Он помог Динак спешиться; они остановились в тени ворот, пока остальные гости приводили в порядок коней и занимали места среди зрителей из надела Птардака.
 Служитель Господа вышел на середину двора и ждал там. Его желтая ряса ярко сияла в отвесных лучах солнца. Абивард обернулся к Динак, помогая ей сбросить мантию, сохранявшую платье в чистоте.
 — Ты готова? — прошептал он. Лицо ее скрывала чадра, но она кивнула. Он взял ее за руки — единственную открытую часть тела — и подвел к священнослужителю.
 Солнце заблистало и на ее платье — на ярко-синем шелку, украшенном попарными изображениями павлинов. Над каждой парой возвышался золотой нимб, расшитый драгоценными каменьями, и лепесток лилии. Пары разделялись затейливыми колоннами с составленными из цветочного узора капителями.
 — Благослови и храни вас Господь и Четыре Пророка, — сказал служитель Господа, когда они встали рядом с ним.
 Абивард устремил взгляд к дверям в жилую часть крепости. Она отворилась, и вышел Птардак. Она рука его была на перевязи, а другая сжимала палку, на которую он опирался при ходьбе. Птардак старался ступать на правую ногу. Его суровое, сосредоточенное лицо искажалось от боли всякий раз, когда левая нога касалась земли.
 Абивард внимательно изучал будущего родича — достоин ли этот человек его сестры? Птардаку было около тридцати. Высокий, с правильными чертами лица, с подстриженной чуть короче обычного бородой. Судя по тому, что он шел без посторонней помощи, хотя нога его явно не зажила, он был человек мужественный.
 На первый взгляд он казался вполне подходящим женихом, хотя в глубине души Абивард готов был признать достойным руки своей сестры лишь Царя Царей… Нет, даже Царь Царей не годится — ведь макуранский престол сейчас занимает седобородый старик Смердис.
 Началась церемония бракосочетания. Птардак изъявил свое желание взять Динак в жены. Служитель Господа повернулся к Абиварду:
 — Желаешь ли ты, Абивард, сын Годарса, чтобы помолвка сестры твоей, одобренная твоим отцом, преобразилась днесь в истинный брачный союз?
 — Желаю, — сказал Абивард настолько твердо, насколько мог.
 Служитель Господа спросил Динак, согласна ли она на заключение брака. Она ответила увереннее, чем отвечала Рошнани, но ненамного.
 Священнослужитель дал ей и Птардаку по ритуальному финику, которые им надлежало съесть в залог своего союза и плодородия. Динак отдала свой финик мужу, он сделал то же самое. Как и Рошнани, она изловчилась съесть плод, не показывая Птардаку лицо. «Пусть потерпит, — подумал Абивард. — Я же терпел».
 Служитель Господа взял косточки от фиников и положил их в мешочек на поясе, чтобы позже посадить в землю. Потом он взял руки Динак и вложил их в руки Птардака. Жители Налгис-Крага разразились приветственными возгласами и принялись забрасывать новобрачных пшеничными зернами.
 А потом — теперь он имел на это законное право — Птардак приподнял чадру своей невесты, чтобы поглядеть, что за женщину он получил согласно давнему договору его отца с Годарсом. Абиварду потребовалось напрячь всю свою волю, чтобы от волнения не сжать кулаки. Если Птардак сейчас унизит его сестру… Он не знал, что в таком случае сделает, но это будет нечто ужасное. Ради Динак он был готов на все.
 Но Птардак улыбнулся и кивнул Абиварду:
 — Сегодня я стал счастливым человеком, зятек.
 — Да будете вы с моей сестрой счастливы вместе много-много лет, — ответил Абивард любезностью на любезность и добавил:
 — Теперь, когда дома наши объединились, позволь мне задать тебе один вопрос, никак не связанный с этой свадьбой.
 — Только короткий, — сказал Птардак, не сводя глаз с Динак.
 — Очень короткий; не стану тебя задерживать. Только ответь мне — ты уже присягнул на верность Смердису, Царю Царей?
 Птардаку пришлось отвлечься мыслями от брачного ложа. Он медленно произнес:
 — Истинно так. Я не нашел сколько-нибудь убедительных причин поступить иначе, ибо Шарбараз отрекся от престола. А ты?
 — Точно так же, — сказал Абивард, — и по той же причине. Спасибо, зятек.
 — Как ты и обещал, вопрос был краток, — сказал Птардак. — Теперь у меня есть двойной повод поскорее прилечь — жена и больная нога.
 — Можешь опереться на меня, если так тебе будет легче, — сказала Динак. — Разве я не должна быть тебе опорой до конца дней?
 — Должна, — согласился Птардак, — но только не на людях. Этот путь я совершу без посторонней помощи, дабы потешить свою гордость. Если хочешь, иди рядом со мной.
 Динак стрельнула глазами в сторону Абиварда, — возможно, в последний раз, с болью подумал он, — словно спрашивая, как ей поступить. Он чуть заметно кивнул. Нельзя унижать гордость человека, особенно в день свадьбы, и если Птардак сумел самостоятельно прийти сюда, то, скорее всего, сможет проделать и обратный путь в жилую часть.
 Так Птардак и поступил, правда, медленно. Динак шла рядом с ним, не касаясь его. Собравшаяся во дворе толпа, которая в ином случае всей гурьбой ринулась бы за новобрачными, была вынуждена продвигаться медленно, и у входа образовалась пробка. Попав в помещение, большинство повернуло налево, в направлении аппетитных запахов, доносившихся с кухни. Другие последовали за Птардаком и Динак направо, к спальне дихгана, выкрикивая советы того же рода, что Абиварду довелось выслушивать совсем недавно.
 Сам он тоже двинулся направо, но не из похотливого любопытства, а чтобы показать, что он уверен в Динак, И оказаться поблизости в случае возможных осложнений. Если квадратная простынка покинет спальню без следов крови, Птардак имеет право, при желании, объявить брак недействительным. Абивард этого не ожидал, но долг требовал, чтобы он находился поблизости, если возникнут проблемы.
 Дверь в спальню закрылась. Он услышал глухой стук деревянного засова.
 После этого за дверью воцарилась тишина. Некоторые из мужчин пустились в скабрезные рассуждения о том, что же там происходит. Абиварду очень хотелось схватиться за меч и проучить их, но он сдержался — в день свадьбы такие шуточки позволительны. Томительно тянулись минуты, народ уставал ждать и потихоньку откочевывал в сторону кухни.
 Бух! — это в спальне сняли засов. Дверь отворилась. Под восторженные возгласы тех, кто еще оставался в коридоре, и не в последнюю очередь Абиварда, Птардак гордо продемонстрировал окровавленную простынку.
 — Воистину мой зять! — воззвал он к Абиварду, тем самым устранив последние сомнения.
 Абивард поклонился в ответ и вслед за остальными отправился на кухню.
 Динак же сейчас удалится на женскую половину, откуда с этого момента будет выходить очень редко. Это казалось не совсем справедливым.
 — Все в порядке? — спросил с набитым ртом Фрада. В одной руке он держал свернутую лепешку с начинкой из баранины и кедровых орешков, а в другой кружку с вином.
 — Все в порядке, — ответил Абивард. — А ты ожидал чего-то иного? — Он подождал, пока Фрада покачает головой, и продолжил:
 — Дай-ка и мне чего-нибудь поесть. То, что у тебя в руке, выглядит аппетитно. Из вежливости побудем здесь еще немного, а потом я хочу побыстрее отправиться домой.
 — Что такое? — нахмурившись, спросил Фрада. — Птардак нанес обиду тебе или сестре? — Рука его скользнула к рукоятке меча. — Если только он посмел…
 — Нет-нет, — поспешно проговорил Абивард. — Ничего подобного. И все же в этой крепости мне как-то не по себе. Чем скорее я вновь увижу родной Век-Руд, тем счастливее буду.
  * * * 
 Местами земля Макурана была поразительно плодородной. Но между этими участками лежала пустыня. Даже ящерицы не переползали каменистую тропу, ведущую от владений Птардака к Абивардову наделу.
 Он и его спутники выехали рано на рассвете, чтобы преодолеть как можно большее расстояние до полуденной жары. Восходящее солнце окрасило холмы, лежащие к северу и западу от Налгис-Крага, всеми оттенками розового и кораллового, и некоторые всадники показывали на них пальцами и громко восхищались их красотой.
 Но когда солнце поднялось выше и лучи его утратили рассветный алый блеск, на холмах проступили их истинные краски — бурая и пепельно-серая.
 — Все равно как женщины, — заметил Фрада. — Сотри с них краску, и куда делась красота?
 Большинство всадников отозвались на эту шуточку громким смехом. В других обстоятельствах Абивард присоединился бы к ним. Но он был погружен в раздумья.
 Он думал о том, каково теперь Динак — не только в объятиях Птардака, но и на женской половине крепости. И кстати, каково сейчас Рошнани в Век-Руде? Когда он выехал в путь, сопровождая Динак, все вроде бы было хорошо, но кто знает, что могло произойти за эти дни?
 Фрада спросил его:
 — Думаешь, когда мы вернемся в нашу крепость, кузнецы уже закончат хоть одни доспехи? Я знаю, что первые будут твоими — ты же как-никак дихган. Но вторые я надену сам.
 — Ох, не торопись влезать в доспехи, даже когда они будут готовы, — ответил Абивард. — Если бы в крепости нашлись латы для седьмого воина, ты, скорее всего, увязался бы за нами в степь, а это значит, что вряд ли вернулся бы домой.
 Фрада на это только фыркнул. Он не верил, что с ним может случиться что-нибудь плохое. Когда-то Абивард тоже не верил, но лишь до того мгновения, когда на его глазах знамя Пероза, Царя Царей, рухнуло в хаморский ров. После этого он не сомневался, что несчастье может выпасть на долю каждого, от царя до простолюдина.
 Посреди каменистой безводной равнины, где на протяжении многих фарсангов не росли даже колючки, колышущийся голубой мираж — Годарс называл его озером призраков — порождал иллюзию водного изобилия. Терзая своей недоступностью, озеро плыло параллельно с всадниками, не давая приблизиться ни на шаг.
 Измученный жаждой человек, не знающий, что перед ним лишь мираж, определенно погиб бы, пойдя на зов озера.
 — Во имя Господа, — сказал Абивард, — если хаморы все же вторгнутся в наши земли, да возжаждут они напиться из озера призраков и пойдут по его следу себе на погибель.
 Фрада сказал:
 — Может, они останутся на своем берегу Дегирда. Если они собираются двинуться на Макуран, что ж они до сих пор этого не сделали?
 —  — Кто может сказать, что у кочевника на уме? — ответил Абивард. — Мы воюем со степью еще с тех незапамятных времен, когда по земле ходили герои. То одна сторона побеждала, то другая. — И мысленно добавил: «Однако редко какая-то из сторон добивалась столь решительной победы, как ныне».
 День клонился к закату, и путники стали присматривать место для ночлега.
 Посоветовавшись взглядом с теми, кто был старше и опытнее его, Абивард выбрал вершину небольшого холмика, где даже росло несколько кустиков, годных на топливо для караульных костров. Он не нуждался ни в чьих советах, чтобы выставить посты треугольником вокруг лагеря. Всякому, будь то разбойник или кочевник, кто пожелал бы, воспользовавшись темнотой, захватить его врасплох, пришлось бы изрядно потрудиться.
 Он не знал, были ли его предосторожности причиной того, что ночь прошла совершенно мирно, но не намеревался пренебрегать ими, когда вновь опустятся вечерние сумерки. Позавтракав блинами, испеченными на большой сковороде, и кислым вином, кортеж двинулся далее в сторону Век-Руда.
 Так прошло несколько дней, до родной крепости оставалось все меньше и меньше. Потом, примерно за час до полудня, когда Абивард начал подумывать о дневном привале, пока не спадет жара, он заметил вдали группу приближающихся всадников.
 — Это не караван, — с любопытством в голосе произнес Фрада. — Все лошади под седоками. Интересно, чего им здесь надо. — Он ладонью прикрыл глаза от солнца, надеясь разглядеть получше.
 — Не сомневаюсь, что им тоже интересно. — Абивард проверил, легко ли меч выходит из ножен, надежно ли держится копье в своей опоре в седле.
 Приближавшиеся к ним всадники могли, как и они сами, возвращаться с торжества или направляться туда. Но это могли быть и разбойники. Тогда они скоро свернут в сторону — численность обоих отрядов была примерно равной, а разбойники редко решались испытывать судьбу в таких случаях.
 Фрада вновь пристально всмотрелся в марево:
 — Ну и жалкие же у них клячонки. Вроде того недомерка, на котором ты вернулся из… — Он резко замолчал, открыв рот и вытаращив глаза.
 Абивард понял, о чем подумал его брат; та же мысль вспыхнула и в его мозгу.
 — Хаморы! — крикнул он, да так громко, что и сам вздрогнул — Боевым порядком вперед! Клянусь Господом, отомстим им, пусть даже в малой мере.
 Его спутники разъехались по обе стороны дороги. Они не были обучены сражаться слаженной боевой единицей, но каждый из них знал, что надо делать.
 Когда Абивард дал знак скакать вперед, они пустили своих коней рысью — нет смысла переходить на полный галоп, пока не сблизишься с противником.
 — Держать строй! — скомандовал Абивард, не сводя глаз с кочевников.
 Некоторое время те сновали в замешательстве, словно их удивило то, что их распознали. Но потом они тоже построились в боевую колонну, чуть менее ровную, чем у их противников-макуранцев. Они наступали с той же решимостью, что и люди Абиварда.
 — Макура-ан! — заорал Фрада. И весь кортеж мигом подхватил боевой клич.
 Никто, как заметил Абивард, не выкрикнул имени Смердиса, Царя Царей. Слишком недавно тот сидел на троне, чтобы стать достойным символом страны, которой правил.
 Хаморы тоже разразились резкими криками. Абиварду их невнятные вопли казались ревом диких зверей. Затем почти одновременно хаморы подняли руки к левому плечу, извлекли из колчанов по стреле, привстали на своих коротких стременах и, почти стоя, выстрелили. Абивард поднял щит. Рядом с его головой, жужжа, как рассерженная оса, пролетела стрела. Один из его слуг издал крик боли, но все остались в седлах.
 — Галоп! — крикнул Абивард и пришпорил коня. Хаморы прекратили наступление и поспешно ретировались тем же порядком, что и наступали, посылая стрелы через плечо. От этого их стрельба стала менее прицельной, что позволяло преследователям, хотя и без железных доспехов, все же избегать скользящих попаданий. А поскольку макуранцы были налегке, их мощные скакуны неслись значительно быстрее обычного. Они быстро настигали степняков.
 Это поняли и кочевники. Они разбились на несколько небольших горсточек и рассыпались по бесплодной равнине.
 Абивард с Фрадой бок о бок погнались за двумя хаморами. Один из кочевников выхватил свой кривой шамшир, но слишком поздно. Копье Абиварда вонзилось ему в спину, как раз под левым плечом, и Абивард впервые ощутил мягкое сопротивление плоти и костей заостренному железу. Хамор широко раскинул руки, роняя клинок, завизжал и припал к седлу.
 Когда Абивард вырвал копье из спины кочевника, из раны фонтаном ударила кровь. Наконечник, который был блестящим, когда входил в тело хамора, вышел мокрым и красным, как и часть древка. Абивард еле сдержал тошноту. Конечно, очень приятно беседовать об убиении хаморов, но суровая действительность едва не вынудила его отдать земле свой завтрак.
 — Не время блевать, — вслух сказал он сам себе и развернул коня, желая увидеть, как дела у Фрады. Фрада тоже ударил копьем, но промахнулся и теперь длинной пикой удерживал нападавшего на него степняка. Абивард устремился к сражающимся; когда хамор обернулся, чтобы оценить очередного противника, Фрада проткнул его горло наконечником копья.
 Вновь хлынула кровь. Ее противный, отдающий железом запах заполнил ноздри Абиварда — как при забое овец. Он осмотрелся — надо узнать, как справляются с неприятелем остальные макуранцы из его отряда.
 Два коня лежали на земле, а третий носился по пустыне с пустым седлом. Но хаморы потеряли шесть или семь человек, а остальные в беспорядке спасались бегством. Недолго длилась эта маленькая баталия, но, какова бы она ни была, победа досталась Абиварду и его людям.
 Он ожидал, что они разразятся громогласным ликующим кличем, коли уж не пришлось провозглашать победу, когда они вторглись в степь. Но этого не произошло. Он и сам был не в настроении торжествовать победу. Достаточно и приятного чувства, что остался жив.
 Он подъехал к бьющемуся в корчах человеку с клочковатой бородой, одетому в выворотную кожу, обычную одежду степняков. Одна из ног хамора была изогнута под неестественным углом; обе руки он прижал к животу, безнадежно пытаясь сдержать красный поток утекающей жизни. Абивард вторично ткнул его копьем, на сей раз в шею. Кочевник несколько раз дернулся и затих.
 — Зачем ты это сделал? — спросил Фрада.
 — С такими ранами он все равно был не жилец, — пожал плечами Абивард. — Я не захотел обрекать его на муки просто так, без причины. Ничего не оставалось, как избавить его от страданий. Дай Господь, чтобы кто-нибудь поступил так и со мной, если я окажусь в таком положении.
 — Понятно. — И все равно в голосе Фрады звучало удивление, особенно от слов брата, что в бою с ним может приключиться что-то ужасное. Это было очень понятно Абиварду. Он и сам испытывал такие же чувства всего несколько недель назад. Но не теперь. Теперь он стал умнее.
 Макуранцы перестроились. Некоторые спешились, чтобы снять с поверженных соперников луки и стрелы, кривые мечи и украшения.
 — Эй, смотрите-ка! — крикнул кто-то, показывая на золотую брошь. Макуранская работа, определенно трофей с поля боя после той битвы в степи.
 — В таком случае очень справедливо, что она возвращается домой, — сказал Абивард. Он огляделся и посмотрел, в каком виде вышел из боя его отряд. Кто-то только что сломал стрелу и вытащил обломок из руки Видарнага; рана была обмотана тряпицей, сквозь которую сочилась кровь, но не очень сильно. У Фарнбага была рассечена щека, и сквозь разрез были видны зубы. «Это надо заштопать прямо сейчас, — подумал Абивард, — а то будет ходить с дырой до конца дней».
 Не было Камбуджийи и Достана. В половине фурлонга от места, где находился отряд, лежало тело, а рядом с ним — копье. С головы макуранца свалился шлем, и обнажилась блестящая круглая плешь на макушке. Значит, это Достан. А в противоположной стороне, раскинувшись, лежал Камбуджийа.
 — Упокой их Господь, — сказал Абивард и быстро проделал в уме кое-какие вычисления. До надела Век-Руд оставалось самое большее два дня. Последний отрезок пути будет малоприятен, но… — Привяжем их к вьючным лошадям. Пусть они лежат в той же земле, что и их отцы.
 — И пусть шакалы, вороны и сарычи передерутся из-за хаморских мертвяков, добавил Фрада.
 — Воистину так, — откликнулся Абивард. — И пусть им сладко будет. — Он почесал бородатый подбородок — этот жест он перенял у отца. — Теперь неплохо бы выяснить, явились эти кочевники сюда сами по себе или же это часть большого отряда. Коли так… — Он поморщился. Если это так, то его предположение, что степняки не сунутся на этот берег Дегирда, оказалось ошибочным.
 Привязав к лошадям трупы двух павших товарищей, микуранцы вновь двинулись на северо-запад. Теперь они ехали, словно ожидая нападения с любой стороны, — в паре фарлонгов перед отрядом ехал впередсмотрящий, и еще один всадник ехал примерно на том же расстоянии позади.
 В этот день они больше не увидели степняков. Когда приблизился вечер, Абивард начал присматривать удобное для обороны место стоянки и выбирал его куда более тщательно, чем прежде. Тогда он беспокоился о том, что может случиться. Теперь он твердо знал, что это случается.
 Наконец он остановил свой выбор на крутом холме, на вершине которого вполне можно было бы поставить крепость, если бы поблизости была вода. Как и прежде, он расставил дозорных треугольником вокруг лагеря. В полночь он и сам заступил в караул, сменив Фраду.
 — Все спокойно, — позевывая, сообщил ему брат и, перейдя на шепот, добавил:
 — Я не хотел говорить при людях, но не нравится мне то, что мы везем домой, — это дурной знак.
 — И я об этом подумал, — так же тихо ответил Абивард. — Свадебный кортеж должен привозить домой радость и надежду. Мы же, вернувшись в крепость, будем встречены женским плачем и причитаниями. — Он развел руками:
 — Но выбора у нас нет.
 — Да уж, — согласился Фрада. — Только в этом году Макуран слышал чересчур много женского плача.
 — Что отнюдь не значит, что мы не услышим еще больше. — Абивард похлопал брата по спине:
 — Ты славно бился. Теперь возвращайся к костру и отдохни.
 Фрада сделал два шага, остановился и обернулся.
 — Не такое это приятное дело, как я думал раньше. Я про войну. Кровь, вонь, страх… — Последнее слово он произнес с запинкой, словно опасаясь, что его сочтут трусом.
 — Да уж, — сказал Абивард. Лица брата он не видел; было темно, а Фрада стоял между ним и светом догорающего костра, спиной к огню. Но он видел, как у младшего сына Годарса и Барзои облегченно опустились плечи.
 Оставшись в дозоре, Абивард решительно и быстро расхаживал туда-сюда — не ради пущей бдительности, а потому, что знал: если он будет сидеть на месте, его поведет в сон. Но ночь была тиха до жути, слышался лишь скрип его собственных сапог по земле и камням. Однажды где-то очень далеко тявкнула лиса. В полной тишине этот звук заставил Абиварда вздрогнуть и схватиться за меч.
 Он засмеялся над своими страхами и вновь принялся расхаживать. Но даже ему самому его смех показался не очень естественным. Когда по Макурану разъезжают хаморы, каждый путник, отъехавший за пределы видимости своей крепости, рискует попасть в засаду. Иные из тех, кто не вздрагивает при воображаемой опасности, могут вовремя не вздрогнуть при опасности настоящей.
 Луна зашла. Ночь была очень темной, звезды сияли, словно крошечные бриллианты на черном бархате. Слабый отсвет того, что макуранцы называли облачением Господним, простирался по всей линии горизонта. Абивард не мог припомнить, чтобы прежде видел его так отчетливо.
 По небосклону пролетела падающая звезда, потом вторая. Абивард прошептал заупокойную молитву по Достану и Камбуджийе, души которых уносились на этих звездах в Бездну. Упала третья звезда. Абивард не мог поверить, что она уносила к Господу душу хамора. Впрочем, вполне вероятно, что двое его товарищей были не единственными макуранцами, павшими сегодня от руки кочевников.




 Глава 4


 Гонец вытащил из-за пояса кожаный футляр, пропитанный воском, чтобы предохранить его от дождя и речной воды. Он церемонно снял с футляра крышку и вручил Абиварду свернутый пергаментный свиток, находившийся в футляре.
 — Это тебе, о повелитель.
 — Спасибо. — Абивард дал гонцу половину серебряного аркета; монеты часто разрезались, и получалась разменная мелочь.
 Всадник поклонился в седле, пришпорил коня и ускакал из крепости Век-Руд.
 Абивард развернул свиток. Он был уверен, что письмо от Динак: дело было не только в том, что он видел этого курьера в наделе Налгис-Краг, — маловероятно, чтобы кто-то, помимо сестры, отправил ему письменное послание. И все же он всякий раз улыбался, видя ее четкий, старательный почерк.
 «Дихгану Абиварду от любящей сестры Динак. Приветствую тебя! — Он читал, шепотом проговаривая слова, словно вызывая в памяти ее голос. — Не могу выразить, как я счастлива, что ты вернулся домой целым и невредимым после боя с хаморами. В нашем наделе мы никаких варваров не видели и надеемся, что не увидим. И, как видишь, Птардак, муж мой, не возражает, чтобы ты писал мне письма, а я на них отвечала. Мне кажется, он с удивлением узнал, что я владею грамотой. Возможно, я одна такая на здешней женской половине.» Прочитав это, Абивард нахмурился. Если Динак будут считать особенной, не такой, как все, это не облегчит ей жизнь на женской половине. Он продолжил чтение: «Проявляя большую заботу о процветании надела, Птардак в то же время очень любит радости охоты. Он пока еще не в состоянии ездить верхом и ждет не дождется того дня, когда вновь сможет скакать по следу дикого осла и газели».
 Между строк Абивард явственно прочел: «Когда он сможет наконец оставить заботы о наделе и предаться удовольствиям на лоне природы». Иногда его отец позволял себе довольно язвительно отзываться о дихганах, которые во главу угла ставят собственные удовольствия. Динак, как и он, слышала эти слова. Абивард подумал, не пытается ли она наставить своего недавно обретенного мужа на путь истинный.
 Он вновь обратился к письму: "Поскольку я умею читать и писать, он с каждым днем поручает мне все больше дел по управлению наделом. Здесь для меня все внове, а обязанностей намного больше, чем я привыкла брать на себя, но всякий раз я начинаю с того, что пытаюсь определить, а как поступил бы отец.
 Пока что получается неплохо, и дай Господь, чтобы оно так и продолжалось. Я молю Ее, чтобы у тебя все было хорошо, и с нетерпением жду весточки от тебя".
 Значит, отец теперь незримо управляет двумя наделами. При этой мысли Абивард улыбнулся. Он подозревал, что и Годарс не удержался бы от улыбки. Судя по письму Динак, она весьма уверенно становится правой рукой Птардака — и, скорее всего, тремя пальцами левой руки тоже.
 Он свернул письмо и положил его обратно в футляр. Потом он прочтет его Барзое, которая несомненно будет горда успехами дочери. А вот стоит ли читать это письмо Рошнани? Может, она подумает, что это обязывает ее попытаться управлять наделом Век-Руд по примеру Динак, которая потихоньку прибирает к рукам Налгис-Краг? Но Абивард — не Птардак, он и сам неплохо разбирается, что к чему и как надо делать дела.
 Пока что нужно дать пастухам охрану, чтобы защищала их и их стада от налетов хаморских шаек. Однако если на его пастбища позарится целое племя, то его отрядов будет недостаточно, чтобы дать отпор. Он продолжал надеяться, что такого не произойдет. Однако с тех пор, как он перешел Дегирд с войском Пероза, мало что из его надежд оправдалось.
 — Что ж, — подумал он вслух, — все, что могло пойти наперекосяк, уже пошло. Отныне все будет меняться только к лучшему — ведь хуже-то некуда!
 Крик со стены заставил Абиварда во весь опор взмыть на самый верх.
 — Воины! Воины под львиным штандартом Царя Царей!
 Направив взгляд туда, куда указывал палец часового, Абивард увидел приближающийся отряд. Отряд был больше, чем он ожидал, — человек двести в ярких епанчах поверх доспехов. Если они обрушатся на хаморов, те получат ощутимый удар. Сердце радостно забилось в груди Абиварда при виде возрождающейся мощи Макурана.
 — Отворить ворота! — закричал он. — Окажем героям достойный прием.
 Пока ворота неспешно распахивались, Абивард сбежал по ступенькам, чтобы лично приветствовать прибывших. Все сомнения, которые он испытывал по поводу Смердиса, Царя Царей, исчезли без следа, как дождь в пустыне. Новый царь простирал свою длань для защиты дальних рубежей державы.
 Не все всадники смогли въехать во двор одновременно. Абивард приказал вынести хлеба и вина для тех, кому пришлось остаться ждать за стенами.
 — Да благословит тебя Господь, ты пришел в наш край в трудный для нас час, — сказал он командиру отряда Смердиса, ветерану сурового облика с навощенными седыми усами, торчащими, как колья.
 Даже от того, кто был простым воином, он ожидал вежливого ответа: макуранцы могли обмениваться любезностями с утра до вечера. Но командир, вместо того чтобы похвалить гостеприимство Абиварда или местоположение его крепости, весьма несвоевременно раскашлялся. Когда он наконец вновь обрел дар речи, то сказал:
 — Уместнее было бы, о блистательный дихган, обратить свои речи к моему спутнику, достославному Мургабу.
 Поначалу Абивард принял достославного Мургаба за командирского писаря. Это был иссохший коротышка в простом буром кафтане, неловко сидящий на коне. Но если воин сказал, что это важная персона, Абивард поприветствует его должным образом. Низко поклонившись, он спросил:
 — Чем я могу служить достойнейшему слуге Смердиса. Царя Царей, да продлятся дни и прирастет его царство?
 — Твое отношение достойно похвалы, — проговорил Мургаб; голос его походил на шуршание листьев. — Скажу прямо: Смердис, Царь Царей, испытывает нужду в серебре и взимает с каждого надела особую подать. Мы требуем от тебя уплаты… — он вытащил пергаментный свиток и стал водить по нему пальцем, пока не нашел нужную строку, — восьми тысяч пятисот серебряных аркетов или, взамен их, подати натурой. Подать подлежит выплате незамедлительно.
 Теперь закашлялся, а точнее, подавился от гнева и изумления Абивард. И еще он чувствовал себя в дурацком положении. Отказаться не было никакой возможности — теперь, когда он впустил в крепость Век-Руд столько людей Царя Царей. С десяток этих воинов поставили своих коней между ним и входом в жилую часть. Они наблюдали за ним с вежливым, но неослабным вниманием — они были более готовы к неприятностям, чем он.
 Абивард заставил себя собраться. Столько серебра в его сокровищнице имелось. Если Смердис намерен использовать его для защиты царства, то может оказаться, что деньги будут потрачены с пользой, хотя расставаться с ними все равно жалко. Он сказал:
 — Надеюсь, что Смердис, Царь Царей, употребит мое серебро, равно как и то, что он получит у других дихганов, чтобы набрать новых воинов в свое войско и заказать у кузнецов доспехи и оружие.
 Прославленный Мургаб безмолвствовал. Озадаченный Абивард посмотрел на предводителя воинов. Полководец заерзал в седле, выжидая, когда ответит Мургаб, но, не услышав ответа, сказал:
 — Смердис, Царь Царей, повелевает собрать столько серебра на выплату огромной дани хаморам, чтобы они удалились за Дегирд и оставались на своем берегу.
 — Что? — взвыл Абивард, забыв об окруживших его воинах Смердиса. — Но это же безумие!
 — Как повелевает Смердис, Царь Царей, так тому и быть, — нараспев произнес Мургаб. — Кто ты такой, чтобы оспаривать волю Царя Царей?
 Что ж, если так ставить вопрос, Абивард никто и прекрасно знал это. Не отвечая Мургабу, он обратился к начальнику отряда:
 — Но разве ты не понимаешь, доблестный воин, что платить дань кочевникам, когда мы слабы и не можем защищаться, все равно что пригласить их к нам за новой грудой серебра на будущий год и еще через год?
 — Как повелевает Смердис, Царь Царей, так тому и быть, — монотонно пробубнил командир. Хотя слова его в точности повторяли слова Мургаба, тон и выражение лица говорили, что он отнюдь не в восторге от политики, которую ему велено проводить. Мургаб сказал:
 — Вышеназванная сумма подлежит незамедлительной уплате. Не трать время даже на то, чтобы почесать в затылке. Ты, конечно же, не хочешь, чтобы тебя заподозрили в сопротивлении Царю Царей?
 Если бы Абивард сам не запустил лис в курятник, он мог бы всерьез подумать о сопротивлении — лучше уж выбросить свое серебро в ганат, чем отдавать его хаморам. Но в данной ситуации… Проглотив досаду, он сказал:
 — Не спеши, о достославный Мургаб. — Он не мог удержаться и произнес почетный эпитет весьма язвительно. — Я принесу тебе требуемое — на радость Смердису, Царю Царей, а заодно и хаморам.
 Годарс был рачительным и аккуратным хозяином. Серебро в сокровищнице крепости хранилось в кожаных мешках, по тысяче аркетов в каждом. Абивард взял в обе руки по мешку и, покряхтывая от натуги, вынес их через коридоры и жилую часть во двор, где положил перед конем Мургаба. Этот путь он повторил трижды.
 — Погоди еще немного, о достославный, — сказал он, принеся восемь тысяч аркетов.
 Он вернулся в сокровищницу. Там оставалось лишь три мешка с монетами, и несколько пустых, аккуратно сложенных дожидались, когда их наполнят. Абивард взял один из них и стал пересыпать в него звенящие серебряные монеты до тех пор, пока мешок не стал весить примерно столько же, сколько тот, из которого он брал деньги. Абивард вздохнул — отнюдь не так намеревался Годарс использовать этот мешок. Он хотел, чтобы в него клали серебро, а не забирали. Но сейчас Абивард ничего не мог поделать. Он вынес наполовину заполненный мешок и положил его рядом с остальными.
 — Здесь может быть на двадцать-тридцать аркетов больше или меньше. Это тебя устроит, или нужно пересчитать все в точности?
 Мургаб недовольно надул губы.
 — В указе Царя Царей, да продлятся его дни, сказано точно: восемь тысяч пятьсот аркетов, не больше и, уж конечно, не меньше. Поэтому я полагаю…
 — Этого достаточно, о повелитель, — вмешался командир отряда царских воинов. — Ты выполнил нашу просьбу весьма любезно и великодушно.
 «А что еще мне оставалось делать, когда вы уже в моей крепости?» — подумал Абивард. Все же воин хотя бы придерживался хороших манер, столь милых сердцу макуранца. Абивард, стараясь не выдать гнева, вызванного столь наглым вымогательством, поклонился:
 — Оказать услугу Царю Царей в любом виде, угодном ему, — большая честь. Могу ли я узнать твое имя, дабы при случае воздать тебе хвалу перед Царем Царей за то, как ты исполняешь свой долг?
 — Ты оказываешь мне честь, превышающую мои заслуги, — отозвался воин.
 Абивард покачал головой. Он предпочел бы не знать имени достославного Мургаба.
 Но сказать об этом вслух не мог, хотя ему показалось, что предводитель отряда догадывается о его чувствах. Тот добавил:
 — Коли уж ты спросил меня, о повелитель, я зовусь Заль.
 — Заль, — повторил Абивард, накрепко запечатлев это имя в памяти. Теперь он его не забудет. Не забудет и достославного Мургаба, как бы ему этого ни хотелось. — Чем еще могу быть полезен?
 — Да все, пожалуй. — Заль отсалютовал Абиварду. По его приказу двое воинов спешились и погрузили серебро надела Век-Руд на многострадальную спину вьючной лошади.
 Без явной иронии Заль сказал:
 — Дай Господь твоему наделу дальнейшего процветания.
 «Зачем? Чтобы вы могли вернуться и снова ободрать меня как липку? Не иначе», — решил Абивард. Но второй раз заплатить такую возмутительную подать он не сможет… И теперь-то уж не станет распахивать ворота перед людьми Смердиса.
 В следующий раз, когда они вздумают явиться за данью, придется им за нее побороться.
  * * * 
 В опочивальне дихгана одно окно выходило на восток, давая ее обитателю возможность созерцать весь надел. Это же окно пропускало лучи раннего утреннего солнца, чтобы дихган не особенно долго нежился в постели. Если бы здесь не жили многие поколения дихганов до Годарса, Абивард подумал бы, что так задумал его отец. Кто бы до этого ни додумался в те отдаленные дни, когда возводили крепость, хитрость срабатывала до сих пор.
 Один из солнечных лучей заставил его раскрыть глаза. Он сел и потянулся.
 Рошнани лежала, подставив солнцу спину, и поэтому еще спала. Он улыбнулся и нежно положил ладонь на ее обнаженное бедро. Его кожа, прожаренная солнцем многих лет, была значительно темнее, чем у нее.
 «Жене дихгана и пристало быть светлокожей, — подумал он. — Это знак того, что ей нет надобности покидать пределы женской половины и работать, как какой-нибудь простолюдинке». Даже после грабежа, совершенного по указу Смердиса, до такого позора его надел еще не опустился.
 Рошнани шевельнулась на пуховой перине. Абивард отдернул руку; он не хотел будить ее. От движения лицо ее попало в луч света. Она попробовала отвернуться, но слишком поздно: глаза ее раскрылись.
 Увидев Абиварда, она улыбнулась:
 — Доброе утро, о свет в моем окошке. Может быть, на этот раз ты посеял во мне мальчика. — Она положила руку на живот чуть повыше черного треугольника.
 — Может быть, — ответил он. — А если и нет, кто нам мешает повторить попытку? — Он сделал вид, будто собирается кинуться на нее. Это была всего лишь игра; он знал, что по утрам у нее нет настроения заниматься такими делами. Но от легкого поцелуя он не удержался. — Кто бы мог подумать, что брак, при котором ни жених, ни невеста не видели друг друга до завершения обряда, может принести столько счастья?
 — Я-то тебя видела, — поправила она. — Хоть и смутно, через чадру, но все же видела.
 — И?.. — начал он, напрашиваясь на комплимент.
 — Я же не убежала в ужасе.
 Он ткнул ее в ребро. Она взвизгнула и ответила ему тем же. Он боялся щекотки — этой его слабостью беспощадно пользовались отец и братья. Он сгреб Рошнани в охапку, не давая ей совершить еще что-нибудь столь же коварное.
 Дальше — больше, и наконец он обнаружил, что ей все-таки могут нравиться утренние забавы. После всего он сказал:
 — Я жажду тебя. Вечером снова хочу вызвать тебя сюда.
 — Мне бы тоже хотелось. — Она провела кончиком пальца по его груди. — Но мудрее будет вызвать другую.
 — Почему? — Он и сам почувствовал, что его недовольная гримаса выражает не столько гнев, сколько обиду; каждый молодой человек грезит иметь в своем распоряжении множество красивых женщин. Но в действительности, как обнаружил Абивард, это оказалось далеко не столь прекрасно, как рисовалось в воображении.
 Да, время от времени разнообразие доставляет удовольствие, но всем женам, унаследованным от Годарса, он предпочитал Рошнани.
 Когда он открылся ей в этом, она просияла, как зажженная лампа. Но сказала:
 — И все же разумнее выбрать на сегодня другую. Если ты будешь все время посылать только за мной, меня возненавидят на женской половине — и тебя тоже.
 — Уже до такого дошло? — встревожился Абивард.
 — Пока, пожалуй, нет, но по углам и из-за прикрытых дверей я слышала перешептывания, которые заставляют меня опасаться, что до этого недолго осталось, — ответила Рошнани. — Наверное, госпожа твоя мать смогла бы рассказать тебе больше. Но одно могу сказать и я: лучше пожертвовать небольшой частичкой счастья сейчас, чем потом лишиться его совсем.
 В ее словах Абивард услышал отзвуки мудрости, которую привык слышать в речах Барзои, и это, по его мнению, означало, что в Рошнани есть задатки самой замечательной главной жены, о которой может только мечтать любой дихган.
 — Знаешь, какая ты? — спросил он. Она покачала головой. — Таких, как ты, одна на десять тысяч… Нет, ей-Богу, одна на сто тысяч, — поправил он себя.
 За это он заработал поцелуй, но когда попытался добиться большего, Рошнани оттолкнула его:
 — Тебе надо поберечь силы для той, которую ты выберешь на вечер.
 Он сделал свирепое лицо.
 — Уж не имеешь ли ты наглость усомниться в моих мужских достоинствах? — Но поскольку он достаточно хорошо знал пределы своих возможностей в этом отношении, особенно артачиться не стал: Рошнани, скорее всего, совершенно права.
 Когда наступил вечер, вместо Рошнани он вызвал Ардини. Та явилась в его опочивальню в шелковой сорочке, столь прозрачной, что он разглядел две крошечные мушки чуть ниже пупка. Это возбудило его, но она вылила на себя столько розовой воды, что от нее несло, как от лавки благовоний. Он чуть было не отправил Ардини назад, на женскую половину, отмываться, но воздержался, решив не ставить ее в унизительное положение. Позже он пожалел об этом: в спальне воняло несколько дней.
 Абивард добросовестно вызывал каждую из своих жен по очереди. Пару раз ему пришлось внушить себе, что на самом деле он занимается любовью с Рошнани, хотя он очень постарался, чтобы женщины этого не заметили. Это занятие он воспринимал как часть своих обязанностей, и развитое чувство долга помогло ему оделить любовными ласками всех. Он подозревал, что Годарса такая ситуация сильно позабавила бы.
 Однако же, исполнив свой долг, он вновь стал проводить большую часть ночей с Рошнани, а когда распоряжался привести ему кого-нибудь из других жен, то делалось это преимущественно по ее настоянию. Он знал, что некоторые главные жены, почувствовав такое благоволение мужа, очень бы возгордились. Но Рошнани изо всех сил старалась вести себя так, будто она лишь одна из многих. От этого Абивард еще больше предпочитал ее другим.
 Как-то утром после одинокой ночи — вчера он пил вино с Фрадой и другими сводными братьями постарше и добрался до постели настолько пьяный, что женщины его не интересовали, — он проснулся с дикой головной болью и даже не захотел вставать. Лежа на животе, он протянул руку вниз и принялся нащупывать сандалии.
 Однако преуспел лишь в том, что затолкал их еще глубже под кровать, где уже не мог до них дотянуться.
 — Если я вызову слугу достать мне обувь из-под кровати, все узнают, в каком я состоянии, — сказал он вслух. Даже слышать собственный голос было больно.
 Он встал с кровати — точнее, вывалился из нее — и вытащил сначала одну сандалию, а затем и другую.
 Излучая теплое сияние добродетели, почти заглушившее лютое похмелье, он уже готов был сунуть ноги вызволенную обувь, но тут его мутный взор упал на нечто, извлеченное из-под кровати вместе с сандалиями и никогда прежде, насколько он помнил, им там не виденное — хотя нельзя сказать, что он склонен был проводить много времени, разглядывая, что у него под кроватью. Это была небольшая темно-серая прямоугольная табличка.
 Не сильно задумываясь над своими действиями, Абивард протянул руку и схватил табличку. Он вытащил ее и принялся разглядывать. Брови его поползли вверх от удивления. Она была тяжелее, чем он предполагал. «Должно быть, свинцовая», — подумал он.
 Лицевая поверхность таблички была чистой и гладкой, но пальцы Абиварда нащупали неровности снизу. Он перевернул табличку. И конечно же, с другой стороны на мягкой поверхности металла были вырезаны слова, — возможно, железной иглой. Он смотрел на них вверх ногами.
 Абивард перевернул табличку, и слова стали яснее. Он читал, и кровь стыла в его жилах. «Да привяжут таблица сия и подобие, созданное мною, Абиварда узами любви ко мне. Да иссохнет он, желая меня, да прилипнет страсть к нему, подобно болотной пиявке. А ежели он не возжелает меня, да сожжет его боль такая, дабы мечтал он о Бездне. Но если он умрет от страсти ко мне, да не узрит он вовек лика Господнего. Да будет так».
 Двигаясь как в дурном сне, Абивард разломил надвое табличку с заклятием и. плюнул на обломки. Он слышал, что женщины иногда пользуются магией, чтобы привязать к себе мужчину, но и вообразить не мог, чтобы подобное случилось здесь, на женской половине крепости Век-Руд.
 — Кто? — прошептал он. Рошнани? Он не мог в это поверить — но если она и впрямь околдовала его, он и не должен верить, разве не так? Не оттого ли он был так счастлив с нею, что она колдовством заставила его влюбиться в нее?
 Возможно. Холодным рассудком он признавал это. Если это подтвердится, неизвестно, сможет ли он после этого доверять какой бы то ни было женщине. Но также он знал, что это вовсе не обязательно Рошнани, — ведь в последнее время каждая из его жен покидала женскую половину и приходила сюда, в его спальню.
 Он хотел было позвать Барзою, но покачал головой. Не надо, чтобы даже его мать знала о табличке с заклятием. Если она обмолвится хоть словечком, как случается и с мудрейшими из людей, будь то мужчина или женщина, на женской половине воцарится хаос. Все начнут подозревать всех. Если есть какой-то способ избежать этого, Абивард был готов на все.
 Издав между зубов свистящий звук, он бросил обломки таблички на пуховую перину. Набросив кафтан и застегнув сандалии, благодаря бегству которых под кровать он обнаружил табличку, Абивард надел пояс и засунул оба кусочка свинца в один из кармашков, свисающих с пояса.
 Он вышел из комнаты и только в коридоре сообразил, что перестал обращать внимание на головную боль. Удивительно, на что способен страх, — подумал он. Но таким лекарством от похмелья ему не хотелось бы пользоваться второй раз.
 От запахов, разносившихся с кухни по всей жилой части, обычно вполне аппетитных, у него желудок чуть не вывернулся наизнанку; значит, страх все же не до конца исцелил его. Он поспешил во двор, а оттуда — и деревню, лежащую у подножия холма, на котором расположилась крепость.
 Он постучал в дверь Таншара, прорицателя. Из всех обитателей надела старик был самым близким подобием колдуна… Эта мысль заставила Абиварда задуматься, уж не Таншар ли изготовил табличку с заклятием и то подобие, о котором в нем говорилось. Но легче было представить, что небо стало коричневым, а земля голубой, чем то, что Таншар станет предаваться подобным занятиям.
 Таншару пришлось взять в одну руку корку хлеба и кружку с вином, чтобы освободить вторую руку и распахнуть дверь перед посетителем. Оба его глаза, и ясный и затуманенный, удивленно раскрылись, когда он увидел, кто прервал его завтрак.
 — Повелитель Абивард! — воскликнул он. — Заходи же, окажи честь моему дому. Но что привело тебя ко мне в столь ранний час? — В устах Таншара слова эти звучали не столько упреком, сколько свидетельством любопытства.
 Абивард подождал, пока старик закроет за ним дверь и заложит ее на засов, и лишь затем вытащил половинки сломанной таблички и поднял на ладони, чтобы Таншар мог увидеть их.
 — Это заклятие я нашел у себя под кроватью, проснувшись сегодня утром, —бесстрастно произнес он. Прорицатель протянул руку к обломкам:
 — Позволь-ка взглянуть.
 Абивард кивнул, и старик взял оба плоских кусочка свинца, сложил их вместе и отстранил на расстояние вытянутой руки, чтобы можно было прочесть слова.
 Закончив бормотать эти слова себе под нос, он поцокал языком:
 — Следует ли мне заключить, что это оставлено одной из твоих жен, о повелитель?
 — Не представляю, кому бы еще это понадобилось. А ты?
 — Да, маловероятно, — признал Таншар. — И чего же ты хочешь от меня, о повелитель? Ощутил ли ты на себе влияние этого заклятия? Любовная магия, равно как магия военная, зачастую ненадежна, ибо страсть снижает действенность волшебства.
 — Честно говоря, я не знаю, подействовали на меня магические чары или нет, — сказал Абивард. — Я не смогу этого определить, пока не узнаю, кто положил табличку под кровать. — Если это Рошнани, тогда… тогда он не знает, что сделает… Нет, знает, конечно, только и думать об этом не хочется. Он заставил себя сосредоточиться. — Я знаю, что ты ясновидящий. Можешь ли ты увидеть, кто же все-таки положил мне табличку под кровать?
 — Думаю, что смогу, о повелитель, но этого ли ты хочешь от меня на самом деле? — спросил Таншар. — Если бы я заглянул в твою спальню в тот момент, когда тебе подсунули табличку, я, скорее всего, увидел бы тебя и женщину, которая ее там оставила, в… э-э-э… интимное мгновение. Этого ли ты желаешь?
 — Нет, — незамедлительно ответил Абивард. Неприкосновенность своей частной жизни, тем более жизни обитательниц женской половины, он блюл свято. Он задумчиво нахмурился, а потом поднял палец:
 — В табличке говорится о подобии. Сможешь ли ты увидеть, где спрятано это подобие? Это поможет определить, кто его изготовил.
 — Счастлив надел, во главе которого стоит человек твоего ума, — проговорил прорицатель. — Я исполню твое повеление.
 Он положил половинки таблички с заклятием на табурет и вышел в заднюю комнату своего маленького домика. Через мгновение он вернулся с кувшином воды и маленькой сверкающей чашей из почти прозрачного черного обсидиана. Чашу он поставил на половинки свинцовой таблички и налил в нее воды до половины.
 — Надо подождать, пока вода не успокоится, — сказал он Абиварду. — А потом, стараясь не поднять на ней ряби своим дыханием, мы вместе заглянем туда и, если будет на то воля Господа, увидим то, что ты желаешь видеть. Когда придет время, не забудь сосредоточить все мысли на том подобии, местонахождение которого ты хочешь обнаружить.
 — Как скажешь. — Абивард ждал, как мог терпеливо, и смотрел в чашу. Вода казалась ему достаточно спокойной. Но ясновидение — не его дело. Таншар же не указывает ему, как управлять наделом, так что и ему нечего понукать прорицателя.
 Когда Таншар решил, что уже пора, он тихо сказал:
 — Положи руку на край чаши — но очень осторожно, чтобы как можно меньше колебать воду. Настрой мысли свои на Господа и Четырех и сосредоточься на том, что хочешь увидеть.
 Абивард не очень понял, как можно удерживать в голове две столь разных мысли одновременно. Но старался изо всех сил. Кончиками пальцев он ощущал стеклянную гладкость обсидиана, но прикосновение его нарушило зеркальную гладь воды в чаше. Он взглянул на Таншара. Прорицатель кивнул; должно быть, этого и следовало ожидать.
 Потом вода вновь успокоилась, и на ее поверхности отразился не потолок и не Абивард с Таншаром, пристально глядящие в воду, а маленькая куколка из шерсти и глины, почти не видная в полумраке. Куколка была обмотана четырьмя ниточками — в районе головы, шеи, сердца и чресел. Каждая была сплетена из четырех волокон разного цвета.
 — Извращенное преломление традиции почитания Четырех. — Тихий голос Таншара был исполнен гнева.
 Абивард зашипел от бессильной ярости. Да, он мог видеть подобие, но больше почти ничего — и не имел ни малейшего представления, в каком месте крепости оно спрятано, и в крепости ли вообще. По этой мысли самой по себе оказалось достаточно, чтобы поле его зрения расширилось. Он увидел, что кукла лежит в полумраке, потому что она находится за комодом в помещении, в котором он узнал комнату Рошнани.
 Он отдернул руку от чаши, словно она обожгла ему пальцы. Картинка на поверхности воды мгновенно исчезла, и появилось отражение того, что вода и должна была отражать. Абивард без удивления заметил, что его лицо искажено страдальческой гримасой.
 — Дурные вести? — спросил Таншар.
 — Хуже не бывает, — ответил Абивард. Надо же, то, что он считал великим счастьем, оказалось всего-навсего колдовством! Он все еще не мог поверить, что Рошнани способна так унизить его. Но что еще он должен думать? Кукла-то лежит в ее комнате на женской половине. Кто еще мог ее там запрятать?
 Когда он произнес это вслух, Таншар ответил:
 — Чем гадать, не угодно ли узнать? Чаша с водой по-прежнему ждет твоего взора, если такова твоя поля.
 Абивард чуть не сказал «нет». Видеть, как Рошнани прячет ведьминскую куклу, — такой муки ему не вынести. Но в последнее время он пережил столько мук и в глубине души знал, что в нем заговорила трусость.
 — Такова моя воля, — хрипло сказал он. — Пусть все будет наверняка.
 — Подожди снова, пока не успокоится вода, — сказал Таншар.
 Абивард ждал в мрачном молчании. Наконец прорицатель кивнул. Абивард вновь поднес руку к чаше, и вновь ему пришлось ждать, пока не уляжется рябь на поверхности воды, вызванная его прикосновением.
 На сей раз он знал, что появления картинки нужно ждать. Когда же изображение появилось, он вновь увидел комнату Рошнани и саму Рошнани, сидящую на скамеечке возле комода, за которым была спрятана кукла, предназначенная связать Абиварда узами любви, внушенной колдовством. Рошнани склонилась над вышивкой, ее милое лицо было сосредоточено на тонкой работе.
 Взгляд Абиварда метнулся в сторону Таншара. Глаза прорицателя были закрыты; у него хватило такта не смотреть на жену дихгана. В данный момент Абиварда это не волновало. Он вновь устремил взгляд на тихую воду, ожидая, когда Рошнани встанет со скамеечки и начнет прятать куклу.
 Она оторвала взгляд от вышивки и встала. Абивард заставил себя замереть, чтобы ничто не потревожило волшебную воду ясновидения. Он смотрел на образ своей жены и задавался вопросом — как далеко в прошлое способна проникать магия Таншара?
 Как бы то ни было, Рошнани не подошла к комоду, хотя он был всего в двух шагах от нее. Вместо этого она улыбнулась, приветствуя другую женщину, которая вошла в ее комнату. Та показала на вышивку и что-то произнесла. Абивард, естественно, видел лишь беззвучное шевеление губ. Каковы бы ни были ее слова, они обрадовали Рошнани, поскольку улыбка ее сделалась еще шире.
 Вторая женщина снова заговорила. Рошнани убрала вышивку со скамеечки, вновь уселась и принялась за работу, должно быть, демонстрируя стежок, каким она пользовалась. Некоторое время вторая женщина внимательно следила за ее движениями — Абивард не знал, течет ли время в чаше с той же скоростью, что и в реальном мире, — а потом облокотилась о комод.
 Вот! Рука ее скользнула к задней грани столешницы, на мгновение разжалась и вернулась обратно. Рошнани, увлеченная вышиванием, так ничего и не заметила.
 — О Господи, — тихо произнес Абивард. Он убрал руку с обсидиановой чаши.
 Изображение исчезло, будто его никогда и не было.
 Таншар почувствовал это движение Абиварда и открыл глаза:
 — Повелитель, узнал ли ты то, что хотел?
 — Узнал. — Абивард раскрыл кошель, висящий на поясе, вынул оттуда пять серебряных аркетов и вложил в ладонь Таншару. Прорицатель пытался возражать, но Абивард не стал его слушать:
 — Есть вещи, на которые я не стал бы так расходовать серебро, особенно после того, как достославный Мургаб именем Царя Царей ограбил наш надел. Но за это, уж поверь мне, я считаю такую цену слишком малой.
 — Так ты околдован, о повелитель? — спросил Таншар. — Если это так, то не знаю, достанет ли у меня сил освободить тебя от столь изощренного заклятия.
 Но Абивард рассмеялся:
 — Нет, как выяснилось, я не околдован. — Интересно, почему? Может быть, естественно возникшая страсть оказалась слишком сильной и искусственно наведенные чары не смогли ее преодолеть; сказал же Таншар, что любовная магия дело ненадежное.
 — Я счастлив это слышать, — сказал прорицатель.
 — А я еще более счастлив это сказать. — Абивард поклонился Таншару, потом забрал обломки таблички и направился по пыльной дороге к крепости. Через каждые насколько шагов он останавливался и нагибался, пока не набрал три черных камешка.
 Рошнани подняла взгляд от своей вышивки, когда в дверях появился Абивард.
 Ее улыбка напомнила ему ту, которую он совсем недавно видел в чаше ясновидения.
 — Что привело тебя в такой час? — спросила она. Улыбка ее сделалась шаловливой — она подумала об очевидном ответе на этот вопрос, — но тут же растаяла, когда Рошнани вгляделась в его лицо. — Нет, определенно не это.
 — Не это. — Абивард обратился к служанке, переминавшейся с ноги на ногу за его спиной:
 — Немедленно приведи в эту комнату госпожу мою мать и всех моих жен. Я знаю, что час еще ранний, но никаких оправданий не приму. Так им и передай.
 — Будет исполнено, о повелитель. — Служанка закивала и поспешила прочь.
 Она поняла, что произошла какая-то неприятность, но не знала, какая именно.
 То же самое касалось и Рошнани.
 — Что случилось, о муж мой? — спросила она; в голосе ее звучала тревога.
 — Потерпи, — сказал Абивард. — Расскажу, когда все соберутся.
 Комната Рошнани быстро наполнилась женщинами. Барзоя, войдя, вопросительно посмотрела на сына, но он ничего не сказал ей. Некоторые из его жен ворчали, что их столь внезапно оторвали от дел, другие — что им не дали времени должным образом одеться и прихорошиться. Однако большинство выражало лишь любопытство.
 Две сводные сестренки Абиварда заглядывали в комнату из коридора, тоже любопытствуя, что происходит.
 Абивард резко опустил ладонь на столешницу комода. Хлопок мгновенно пресек разговоры, и все взоры устремились на Абиварда. Он вытащил две половинки таблички с заклятием и высоко поднял их, чтобы каждая могла разглядеть их. Он тихо спросил:
 — Вы знаете, что это такое?
 Ответом ему была полная тишина, но в глазах женщин он прочел ответ. Да, они знают. Абивард бросил куски таблички на комод. Ударившись о поверхность, они ответили не сладкозвучным звоном, как серебро, а глухим и неприятным стуком.
 Он отодвинул угол комода от стены, наклонился и поднял подобие, упомянутое в табличке. Кукла была величиной не более двух фаланг его среднего пальца, и спрятать ее в ладони не составляло труда. Он поднял куклу на всеобщее обозрение. Кто-то — он не заметил, кто именно, — издал хриплый потрясенный вздох. Абивард снял четыре нити, опутывавшие куклу. Потом уронил ее на столешницу. Кукла разбилась вдребезги.
 Он взял в руку один из черных камешков и бросил его, но не на комод, а на пол: сейчас следовало неукоснительно соблюдать ритуал. Голосом, лишенным всякого выражения, он произнес:
 — Ардини, я развожусь с тобой.
 По рядам женщин пронесся вздох, как ветер по ветвям миндалевой рощи.
 Ардини дернулась, будто он пронзил ее мечом.
 — Со мной?! — взвизгнула она. — Но я ни в чем не виновата? Это комната Рошнани, не моя! Если у кого и было предостаточно времени, чтобы околдовать тебя в твоей спальне, о повелитель, так это у нее, а никак не у меня! Кроме нее, никто из нас, проживших здесь долгие годы, не нужен тебе. Это несправедливо, не…
 — В чаше ясновидения я увидел, как ты прячешь куклу сюда, — сказал он и бросил второй камешек. — Ардини, я развожусь с тобой.
 — Нет, это не я! Это другая! Господью моей клянусь. Она…
 — Не осложняй себе жизнь в ином мире ложными клятвами. — Официально и бесстрастно, как воин, отчитывающийся перед командиром, Абивард рассказал все, что увидел в недвижной воде чаши.
 Все женщины вновь вздохнули — кроме Ардини. Рошнани сказала:
 — Да, я помню тот день. Я вышивала птичку бронзовой нитью.
 — Нет, это ложь! Это не я! — Ардини трясла головой. Подобно многим, она рассчитала, что даст ей успех ее плана, но ни на мгновение не задумалась, что будет в случае провала. Ее голос упал до шепота:
 — Я никому не желала зла. Возможно, это даже была правда.
 Абивард бросил третий камешек.
 — Ардини, я развожусь с тобой. — Дело сделано. С падением третьего камня, с третьим повторением формулы развода в присутствии свидетелей их брак аннулировался. Ардини принялась громко стенать. Абивард стиснул зубы.
 Расставание даже с такой женой, которая предала его, было мучительно тяжело.
 Насколько он знал, Годарсу ни разу не приходилось разводиться ни с одной из своих жен, а потому отец не объяснял ему, как это делать. Да и вряд ли имелся какой-то простой способ.
 — Умоляю!.. — воскликнула Ардини. Она стояла в одиночестве; женщины, не сговариваясь, отступили от нее на шаг.
 — Я имею полное право выгнать тебя с женской половины, из этой крепости, из этого надела голой и босой, — сказал Абивард. — Но я так не поступлю. Возьми с собой то, что надето на тебе, забери из своей комнаты все, что сможешь унести в обеих руках, и убирайся отсюда. Дай Господь, чтобы мы более никогда не встретились.
 Барзоя сказала:
 — Сын мой, если ты позволяешь ей возвратиться в ее комнату, отправь с ней кого-нибудь, чтобы она не могла применить против тебя еще какое-нибудь колдовство.
 — Да, это будет мудро. — Абивард поклонился матери:
 — Не согласишься ли оказать мне эту услугу?
 Барзоя кивнула.
 Ардини принялась выкрикивать проклятия. По лицу се струились слезы, прорезая бороздки в краске, словно струи дождя в пыльной земле.
 — Ты выгоняешь меня на свою беду! — крикнула она.
 — Это здесь я тебя держал на свою беду, — ответил Абивард. — Иди же и забирай что хочешь, не то я выставлю тебя, как то позволяет мне закон и обычай.
 Он подумал, что эти слова заставят Ардини замолчать. Так оно и вышло. Все еще рыдая, она покинула комнату Рошнани. Следом за ней, чтобы она не выкинула какой-нибудь гадости, вышла Барзоя.
 Рошнани подождала, когда остальные жены покинут ее комнату. Многие из них, выходя, громко клялись в безграничной преданности Абиварду. Пока они, сводные сестры Абиварда и служанки оживленно обсуждали это скандальное происшествие уже в коридоре, Рошнани сказала Абиварду:
 — Муж мой, благодарю тебя, что ты, увидев куклу, не решил, что я подложила ее. Я кое-что понимаю в ясновидении. Иногда у меня самой получается…
 — Да ну? — с интересом спросил Абивард. Ах, сколько же он еще не знал об этой девушке, отданной ему в жены.
 — Да, хотя далеко не всегда. В любом случае я знаю, что сначала ты должен был найти куклу. Увидев ее за этим комодом, ты вполне мог решить, что этого достаточно, и собрать три черных камешка для меня.
 Абивард не стал говорить ей, насколько близок он был именно к такому решению. Поступил-то он иначе, отчего только выиграл в ее глазах, так стоит ли вдаваться в подробности? Он сказал:
 — Таншар, здешний прорицатель и ясновидящий, сказал, что любовная магия не действует наверняка, потому что сильно зависит от страсти. А страсть моя, похоже, давно обращена отнюдь не к Ардини.
 При этих словах Рошнани опустила глаза, но лицо ее зарумянилось.
 — Я очень рада, что это так, — прошептала она.
 — И я тоже. — Абивард вздохнул. — Полагаю, Ардини уже успела собраться, так что теперь мне предстоит приятная миссия препроводить ее с женской половины и из крепости и выдворить из надела. Господи, ну почему ей мирно не жилось здесь?
 — Будь осторожен — вдруг она попытается ударить тебя кинжалом или еще что-нибудь, — сказала Рошнани.
 — Она не станет… — Абивард замолчал. Сам-то он никогда бы не решился на подобную глупость. Но Ардини вполне могла вбить себе в голову, что, раз жизнь ее все равно поломалась, терять ей нечего. — Я буду осторожен, — пообещал он Рошнани.
 Женщины расступались перед ним, когда он решительно шагал по коридору в комнату Ардини. Она оторвала взгляд от огромного заплечного мешка, который набивала всякой всячиной. Она больше не плакала; на лице ее была написана такая ненависть, что Абивард едва не сотворил знамение защиты от дурного глаза, прикрыв свой быстро прошедший страх резкостью, он большим пальцем указал ей на дверь, ведущую с женской половины.
 Что-то бормоча себе под нос, Ардини пошла по коридору к его спальне, где она подбросила свинцовую табличку. Абивард возблагодарил Господа, что она идет туда в последний раз. Он старался не прислушиваться к тому, что она говорит, опасаясь, что в таком случае придется принимать меры, предписанные законом.
 И все же он внимательно наблюдал за ней, запирая дверь, — пальцы его делали это без помощи глаз: он хотел удостовериться, что она не подбросит никаких других заклятий в его комнату. Она на мгновение застыла посреди комнаты и плюнула на кровать.
 — По мужским достоинствам ты и на четверть не сравнишься с твоим отцом, — прошипела она.
 Это задело его. Ему захотелось ударить ее. Его удержала лишь мысль, что она намеренно подначивает его, — а ему очень не хотелось делать то, что она хотела заставить его сделать. Смиренно, насколько мог, он ответил:
 — Какие бы хвалы моему отцу ты ни расточала, моего прощения это тебе не принесет.
 От такого сознательного искажения смысла ее слов она злобно зарычала. Но и это не удовлетворило Абиварда; отворив наружную дверь спальни, он громко хлопнул ею.
 Стоящий в коридоре слуга испуганно обернулся.
 — Ты напугал меня, о повелитель, — с улыбкой сказал он, но тут же осекся, увидев рядом с Абивардом Ардини. Это была такая неожиданность, что подобрать подходящие слова ему не удалось. — Все… все хорошо, мой повелитель?
 — Нет, нехорошо, — сказал Абивард. — Я объявил о своем разводе с этой женщиной, ибо она колдовством пыталась привязать меня к себе. Отныне я изгоняю ее с женской половины, из крепости и из надела.
 Слуга изумленно уставился на него, резко кивнул и пошел, почти побежал, прочь. «Теперь ему будет о чем рассказать за бесплатным угощением», — подумал Абивард и обернулся к Ардини:
 — Эй ты, пошли.
 Они прошли по коридору жилой части, по двору. Люди останавливались и смотрели, разинув рот, потом старались сделать вид, будто ничего не замечают. У крепостных ворот Ардини бухнулась на колени и обняла ноги Абиварда.
 — Позволь мне остаться! — застенала она. — Господью клянусь, что буду вечно любить тебя!
 Он покачал головой и как мог бережно освободился от ее объятий:
 — Ты уже нарушила такую клятву, прибегнув к колдовству. Поднимись же и уходи. И пусть тебя ждет спокойная жизнь — где-нибудь подальше отсюда.
 Поднимаясь, она прошипела омерзительное ругательство и побрела по круто сбегающей вниз тропе. Он напомнил себе, что надо огласить во всех деревнях надела, что она разведена и изгнана. Интересно, куда она пойдет? Должно быть, в крепость своей семьи. Он сообразил, что даже не знает, кто отец Ардини. «Надо бы у матери спросить», — подумал он. То, чего Барзоя не знала о женах дихгана, и знать не надо было.
 Абивард вздохнул, подумав, чего будут стоить ему ложь и клевета, которые непременно начнет распускать Ардини. Он решил сохранить табличку, осколки куклы и разноцветные нити, которыми была обвязана кукла, в доказательство того, что на самом деле был околдован. Потом он снова вздохнул. Как все не просто! А жаль.
 * * *
 «Дихгану Абиварду любящая сестра Динак шлет поклон». Абивард улыбнулся, приступая к чтению свежего письма от Динак. Хотя он читал его своим голосом, он одновременно слышал и ее голос и видел, как она сосредоточенно хмурится, опуская перо в чернильницу, прежде чем предать слова пергаменту.
 Дальше Динак писала: "Я счастлива, что тебе удалось спастись от злобного колдовства, и сожалею о неприятном происшествии на твоей женской половине.
 Когда ты написал мне об этом, я должна признаться, что угадала имя Ардини еще до того, как увидела его на пергаменте. Я знала, что она очень рассчитывала стать главной женой, хотя, насколько я понимаю, для этих надежд у нее не было никаких оснований, кроме собственной гордыни и тщеславия. И я заметила ее недовольство тем влечением, что возникло между тобой и Рошнани, хотя после твоей свадьбы пробыла на женской половине Век-Руда совсем недолго".
 Абивард медленно наклонил голову. Ардини была молода, хороша собой и, как заметила Динак, тщеславна. Она думала, что этого более чем достаточно, чтобы он сделал ее своей главной женой. К несчастью для нее, у него было на сей счет другое мнение.
 «Я здорова, благополучна, и мне все больше доверяют управление этим наделом, — писала Динак. — Птардак говорит, что считает меня не менее полезной, чем управляющего-видессийца, и, судя по работе, которой он меня загружает, я этому верю. И все же госпожа наша мать справляется с большим, хотя и не владеет грамотой. Парни, одна из женщин на нашей половине, ждет ребенка. Надеюсь, что скоро окажусь в таком же положении».
 — И я тоже на это надеюсь, сестра моя, — пробормотал Абивард. В нем вскипало негодование — как мог Птардак предпочесть какую-то там Парни самой Динак? Абивард посмеялся сам над собой — нельзя быть таким глупцом.
 Беременность была делом случая, как и все остальное. Например, Рошнани тоже не забеременела, хотя отнюдь не из-за недостатка усилий с его стороны.
 И все же он был обеспокоен. Если Парни родит Птардаку сына, судя по всему, первого с той поры, как он стал дихганом, она возвысится в его глазах, а следовательно, понизится положение Динак. Это было бы нехорошо.
 Он принялся читать дальше; "Господин мой муж еще не полностью оправился от перелома, полученного этим летом. Он больше не носит руку на перевязи и довольно свободно может ею пользоваться, но пока она не так сильна, как другая.
 Сейчас он ходит только с одной палкой, а время от времени может пройти несколько шагов и вовсе без палки. И еще он рвется вновь сесть в седло; он имеет обыкновение жаловаться, как недостает ему игры в мяч, хотя именно из-за этой игры он и пострадал".
 «Тем временем, — писала Динак, — помимо радостей женской половины он тешит себя какими-то планами, которыми пока не считает нужным поделиться со мной или еще с кем-либо, потому что, если бы дело обстояло иначе, я определенно узнала бы об этом через служанок или других его жен. Осмелюсь предположить, что ты и сам уже убедился: на женской половине слухи расползаются иногда еще до того, как кто-то положит им начало».
 — Истинная правда! — вслух произнес Абивард. Интересно, что такое задумал Птардак, если не посвящает в это даже свою главную жену? Скорее всего какую-нибудь глупость — иначе Птардак определенно посоветовался бы с Динак. Сам Абивард ничего не скрывал от Рошнани. Как же иначе, если он рассчитывает получить от нее наибольшую помощь в управлении Век-Рудом? Возможно, Птардак думает по-другому; возможно, Птардак и в самом деле глупец.
 Письмо кончалось так: «С нетерпением жду очередного письма от тебя; дай Господь, чтобы в нем были новости получше, чем о хаморских налетчиках и недостойной доверия жене. Всякий раз, как вижу твой знакомый почерк, я будто возвращаюсь в крепость, в которой выросла. Мне здесь совсем неплохо, но само место и люди — не те, которых я давно знаю и люблю. Надеюсь, ты не дашь моим воспоминаниям о них засохнуть. Не забывай твою любящую сестру».
 Деревенский плотник делал для Абиварда ящичек со множеством отделений, двадцать на двадцать, чтобы всего было четыре сотни ячеек. После того как у него наберется столько писем от Динак, он вполне может заказать у того же мастера и второй такой же. Он свернул письмо, перевязал ленточкой, с которой получил, и, поднявшись, положил его в ящик комода, служивший для этих целей, пока не будет изготовлен специальный ящичек.
 Едва он успел это сделать, как крик со стены заставил его стремительно выбежать из жилой части.
 — Отряд всадников! Они направляются к стадам на северо-запад от нас!
 Абивард устремился к конюшне. Его примеру последовали все воины, услышавшие крик часового. Он завел привычку оставлять там свой щит и меч.
 Облачаться в доспехи не было времени. Он нахлобучил на голову шлем, схватил копье и устремился в стойло, где конюхи снаряжали его коня. Как только они затянули последнюю подпругу, Абивард вставил ногу в стремя и взмыл в седло.
 В соседнем стойле почти в то же мгновение взгромоздился на коня Фрада.
 Абивард усмехнулся брату:
 — Нам-то легко. По словам отца, его дедушка помнил времена, когда мы еще не научились у кочевников пользоваться стременами.
 — Как же тогда прадедушка держался в седле? — спросил Фрада.
 — Я так думаю, не очень хорошо. — Абивард окинул взглядом конюшню. Число конных воинов увеличилось. Их было достаточно, чтобы разбойники или кочевники или кем там еще окажутся неизвестные всадники — хорошенько подумали, стоит ли покушаться на его стада. Он повысил голос, чтобы слова его были слышны сквозь шум и грохот:
 — Вернем то, что нам принадлежит! Наш клич «Годарс!».
 — Годарс! — взревели макуранцы, да так громко, что у Абиварда зазвенело в голове. С помощью колен и поводьев он вывел своего мерина из стойла, из конюшни и из крепости.
 Спускаясь с вершины холма, на котором располагался Век-Руд, он вынужден был двигаться медленно, чтобы конь удержался на склоне. Но выехав на равнину, пустил коня рысью, которую при необходимости мог мгновенно перевести в галоп.
 Позади крикнули:
 — Вот они, стервятники проклятые!
 Да, это были они — неподалеку от реки Век-Руд они рассекали отару надвое.
 — Это хаморы! Берегись стрел! — крикнул Абивард, подъехав достаточно близко, чтобы распознать воров. Что же сталось с пастухом и теми, кто охранял стадо? Пожалуй, ничего хорошего.
 — Года-арс! — вновь загремел боевой клич. На сей раз хаморы его услышали.
 И в один момент из воров превратились в воинов. В их маневрах Абиварду привиделось нечто до жути знакомое. В тот же миг он понял, что они намерены сражаться, так же как и отряд, напавший на свадебный кортеж на обратном пути из Налгис-Крага.
 Это не испугало его, напротив, придало небывалой решимости.
 — Мы уже раз побили степняков! — крикнул он. — И снова побьем!
 И лишь когда эти слова слетели с его губ, он вспомнил, что и степняки побили макуранцев, и куда более ощутимо, чем он со своими слугами, разбившие лишь небольшой отряд.
 Всадники, скакавшие рядом с ним, похоже, тоже об этом забыли. Они орали как одержимые. К тому же сегодня с Абивардом был приличный отряд лучников, так что для победы над противником не придется сближаться с ним.
 Кочевники начали стрелять издалека. Абивард презрительно усмехнулся, когда стрела всколыхнула пыль в нескольких шагах от копыт его коня.
 — Они думают, что могут напугать нас своими луками, — сказал он. — Доставим им такое удовольствие?
 — Нет! — вскричали его воины. По обе стороны от него загудели тетивы. Одна из степных лошадок накренилась и упала. Макуранцы закричали с удвоенной силой.
 Потом сквозь боевой клич прорезался пронзительный крик боли. Слева, совсем рядом с Абивардом, из седла скачущего коня выпал воин. Он грохнулся оземь, как куль с мукой, и больше не шевелился. Теперь торжествующим кличем разразились кочевники.
 Абивард усилием воли заставил себя не думать об этом. Хаморы из точек выросли до размера кукол, — казалось, это произошло в мгновение ока. Абивард выбрал себе противника, опустил копье и устремился в решительную атаку.
 Хамор не стал дожидаться, когда его насадят на копье. Демонстрируя прекрасную вольтижировку, он поднял на дыбы и развернул свою лошадку на таком ужом пятачке, что Абиварду маневр показался за пределами возможного. Кочевник скакал прочь, отстреливаясь на ходу.
 Абивард поднял щит. Стрела отскочила от окованного бронзой обвода и косо отлетела, уже безвредная. На миг он почувствовал облегчение, но только на миг: хамор посылал стрелу за стрелой. Он был не лучшим из стрелков, созданных Господом, да и в любом случае стрелять на всем скаку по движущейся мишени дело непростое. Но с другой стороны, конь Абиварда явно превосходил его лошадку скоростью, а стало быть, расстояние все время уменьшалось.
 — Ай-и! — Правую ногу Абиварда обожгло огнем. Он глянул вниз и увидел, что она вся в крови. Стрела не застряла в ноге, она распорола икру и пролетела дальше. Если бы на нем были пластинчатые доспехи, работу над которыми как раз заканчивали кузнецы, он бы вообще не пострадал. Однако не выпало ему такой удачи.
 Видя, что его вот-вот настигнут, хамор выхватил свой шамшир и принялся рубить копье Абиварда, надеясь отсечь верхушку. Но кочевник не преуспел: наконечник крепился к древку длинной железной пластиной. Абивард ощущал плечом удары врага, но продолжал наседать.
 В последний миг степняк вновь рубанул по копью, отвратив его удар от себя, но оно глубоко вонзилось в круп его лошади. Абивард в ужасе поспешил выдернуть копье. Лошадь завизжала громче, пронзительнее — и с большим основанием, — чем когда-либо удавалось Ардини.
 Хамор прорычал проклятие. Лицо его, искаженное гримасой ненависти, навсегда впечаталось в память Абиварда: клочковатая борода с седыми прядями, широкий рот, выкрикивающий что-то, понятное лишь на четверть, дыра на месте двух передних зубов, а третий зуб совершенно черный, крючковатый нос со шрамом на переносице, глаз с красными прожилками, морщины на лбу, прочерченные въевшимся дымом. Они двое оказались так близко друг от друга, что Абивард почувствовал себя окутанным миазмами застарелого пота и прокисшего молока, которые зловонным облаком парили вокруг хамора.
 Степная лошадка промчалась диким галопом еще шагов сто, обагряя сухую пыльную землю кровью из раны, нанесенной копьем Абиварда. Потом, словно корабль, получивший пробоину и неспособный более держаться на плаву, стала заваливаться набок — достаточно медленно и плавно, чтобы всадник успел выскочить из седла. И броситься прочь.
 Степняк бежал медленно и неуклюже — его сапоги были не приспособлены для быстрого передвижения по земле. Он вцепился в лук и как раз повернулся и потянулся за стрелой, когда копье Абиварда пронзило ему грудь. Кочевник захрипел. Лошадь его, когда копье поразило ее, кричала куда страшнее. Хамор сложился пополам, и к окружающей его вони прибавился новый запашок.
 Абивард рывком выдернул копье. Пришлось крутануть его, чтобы высвободить наконечник. Выходя наружу, наконечник хрустнул о ребра хамора, и кровь кочевника смешалась на древке с кровью его коня. Новые пятна почти полностью закрыли старые, ныне потемневшие, появившиеся тогда, когда Абивард впервые окропил свое копье кровью несколько недель назад.
 Как и в той, первой схватке, он обнаружил, что в пылу битвы не в состоянии уследить за тем, как идет бой в целом. Осмотревшись, чтобы сориентироваться, он увидел, что большинство хаморов вырвались и теперь во весь опор мчатся на север.
 Абивард и его люди поскакали за кочевниками. Копыта степных лошадок застучали по бревнам моста через Век-Руд. Трое или четверо степняков осадили коней па том берегу реки и с наведенными луками ждали, когда макуранцы попытаются перейти реку.
 — Стоять! — Абивард резко поднял руку. Стреляя вдоль моста в людей и лошадей, мчащихся прямо на них, хаморы могли нанести страшный урон и, возможно, даже превратить поражение в победу.
 — Но они же убегают! — возразил Фрада.
 — В данный момент не убегают, — сказал Абивард. — Взгляни-ка на них получше, братец. Чего они добиваются? Если бы ты был хаморским предводителем по ту сторону реки, какие действия глупых макуранцев, висящих у тебя на хвосте, обрадовали бы тебя более всего?
 Фрада тоже был сыном Годарса. Подай ему идею, и он обтрясет ее со всех сторон, как собака пойманную крысу.
 — Наверное, чтобы они кинулись на меня, — сказал он.
 — Вот и я так думаю, — ответил Абивард. — И именно поэтому мы останемся здесь, пока хаморы не уберутся. А потом… — Он недовольно нахмурился, но иного выхода не видел. — Потом я намерен сжечь этот мост.
 Фрада недоуменно уставился на него:
 — Но он стоит здесь со времен нашего прадеда, если не дольше.
 — Знаю. К тому же без моста сильно пострадает наша торговля. Но когда по стране беспрепятственно разгуливают хаморы, сохранив мост, я мог бы с тем же успехом начертать «Грабьте меня!» большими буквами на стенах крепости. — Смех Абиварда был безрадостным. — Видишь, как великая дань, уплаченная Смердисом, Царем Царей, хаморам, удерживает их по ту сторону Дегирда.
 — Да, мне это тоже пришло на ум. Сколько же выдоил из нас достославный Мургаб?
 — Восемьдесят пять сотен полновесных аркетов, — отметил Абивард. — То, что кропотливо копилось годами, исчезло в один день. И ради чего? Чтобы хаморы, набивая свою мошну, одновременно опустошали наши земли?
 Фрада показал назад, на равнину, усеянную трупами степняков и их лошадок:
 — Они тоже заплатили за это.
 — А как же иначе? — сказал Абивард. — Они пытались взять то, что принадлежит нам. Но мы — мы заплатили огромные деньги по приказу Смердиса, а взамен не получили ничего. Посланец Смердиса сказал, что Шарбараз отрекся от престола из-за отсутствия опыта, необходимого для правления. Если опыт дает нам такое, то, ей-Богу, я не против, чтобы бразды правления попали в неопытные руки.
 Чем больше он углублялся в эти материи, тем тише говорил. Он знал, что речи его попахивают изменой или, но меньшей мере, оскорблением монарха. Но Фрада энергично кивнул:
 — Хуже все равно быть не могло.
 Но Абиварда слова брата не ободрили, а заставили призадуматься.
 — Беда как раз в том, что хуже вполне могло быть: например, если бы все степные племена перешли Дегирд и попытались навсегда отнять наши земли. — После гибели Пероза, Царя Царей, все боялись этого пуще огня. Падающий в ров гордый львиный штандарт — эта кошмарная картина будет стоять перед глазами Абиварда до конца его дней.
 — Может, и так, — сказал Фрада. — Но как оно есть — тоже достаточно скверно. К тому же эти мелкие стычки обескровят нас.
 — Да, — согласился Абивард. Рядом со степняками лежали и трое его воинов один неподвижно, а двое метались и кричали о своей боли равнодушным небесам.
 «Может, они поправятся, — подумал Абивард. — А может, и нет». Он сложил ладонь в кулак и стукнул себя по бедру. — Брат мой, хотел бы я знать, как обстоят дела в других частях царства. Что, к примеру, скажет Охос, если я напишу ему и задам этот вопрос?
 — А он читать-то умеет? — полюбопытствовал Фрада.
 — Не знаю, — признался Абивард. Но тут же просиял:
 — Я же могу спросить у Рошнани. Кстати, она не отстает от меня, чтобы я научил ее читать и писать. Наверное, моя переписка с Динак убедила ее, что я не против, чтобы женщины учились таким делам.
 — А ты ее учишь? — Голос Фрады звучал так, словно Абивард говорил не о грамотности, а о каком-то экзотическом и не вполне приличном занятии.
 Абивард тем не менее кивнул:
 — Да, и похоже, у нее есть к этому наклонности. Уверен, что отец поступил бы точно так же; в конце концов, разрешил же он Динак учиться.
 — Да, разрешил, — задумчиво подтвердил Фрада и тоже кивнул. Поступки Годарса были для него примером даже в большей степени, чем для Абиварда.
 Видя, что противник не рвется отдать себя на заклание, хаморы ускакали на север. Макуранцы выехали на поле, прикончили раненых хаморов, затабунили степных лошадок и, как смогли, собрали разбредшееся стадо. Покончив с этим, перевязав своих раненых, наложив на их раны лубки и накрепко приторочив пострадавших седоков к коням, они направились в крепость. Стычка с хаморами по всем формальным признакам могла считаться победной. Но Абивард потерял в ней одного человека, а может, и троих, и сомневался, что сегодняшний бой удержит хаморов в другой раз от нападения на его земли. Он не мешал своим воинам праздновать победу, но сам не чувствовал себя победителем.
 — О да, брат мой владеет грамотой, по крайней мере, он ей обучался, — сказала Рошнани. — Насколько он ею пользовался с тех пор, как учитель покинул крепость, сказать не могу.
 — Узнать можно только одним путем, — сказал Абивард. — Я напишу ему, а потом посмотрим, что за ответ мы получим. На всякий случай я велю гонцу выучить мое послание наизусть, чтобы точно знать, что Охос его понял. И еще я напишу Птардаку. Я знаю, что он умеет читать, ведь Динак написала мне, что он был очень удивлен, узнав, что и она тоже знает буквы.
 — Ты будешь писать письма здесь, в спальне? — спросила Рошнани. — Я хочу посмотреть, как ты будешь выписывать каждое слово, и попробую определить, что они означают.
 — Перо и чернильница у меня здесь есть. Посмотрим, не найдется ли пары кусочков пергамента. — Абивард держал чернильницу и тростниковое перо в ящике небольшого шкафчика возле кровати, вместе с ножами, несколькими монетками, полосками кожи и другими мелочами. По крайней мере раз в день ему приходилось рыться в этом ящике — ведь невозможно предугадать, когда что-нибудь более всего похожее на хлам окажется вдруг очень нужным.
 Он удовлетворенно хмыкнул, наткнувшись на кусок пергамента величиной с ладонь. Одним из ножичков он аккуратно разрезал его пополам. Каждого из двух кусочков было более чем достаточно для тех записок, которые он намеревался послать.
 Он вынул пробку из чернильницы и положил ее на шкафчик. Туда же он положил первый кусочек пергамента, потом обмакнул перо в чернильницу, склонился и начал писать. Рошнани присела на кровать рядом с ним, так близко, что грудь ее оказалась прижатой к его боку. Это было приятно, но он старался не отвлекаться.
 «Потехе час, — сказал он себе. — А делу время».
 Поскольку он не знал, хорошо ли умеет читать Охос, и поскольку Рошнани только начала изучать буквы, он старался писать особенно четко и разборчиво, хотя обычно из-под его пера выходили сущие каракули.
 — Охос? — воскликнула Рошнани. — Ты только что написал имя моего брата.
 Через минуту она добавила:
 — А вот и твое имя! — От радости она чуть не прыгала.
 — Оба раза правильно, — сказал он, свободной рукой обнимая ее за талию.
 Она прижалась к нему еще теснее, запах ее волос заполнил его ноздри. Ему потребовалась вся сила воли, чтобы думать о письме. Закончив, он подождал, когда высохнут чернила, и вручил письмо ей:
 — Сумеешь прочесть?
 Она сумела, слово за словом, медленнее, чем он писал. Она вся взмокла от усилий, но была чрезвычайно горда собой.
 — Я все поняла, — сказала она. — Ты хочешь знать, сколько Смердис отобрал у Охоса на дань хаморам, и сильно ли они докучали его наделу после этого.
 — Совершенно верно. Ты делаешь успехи, — сказал Абивард. — Я горжусь тобой.
 В доказательство этого он обнял ее обеими руками и поцеловал. Случайно или же умышленно («По чьему умыслу?» — задумался он потом) она не удержалась и повалилась на кровать. Письмо Птардаку было написано значительно позже, чем рассчитывал Абивард.
 И это письмо Рошнани прочитала вслух. Абивард обратил на ее чтение меньше внимания, чем мог бы, — оба не стали обременять себя одеванием, и все мысли его были об одном: не худо бы повторить. Однако Рошнани, хоть и обнаженная, всецело сосредоточилась на своем занятии. Она сказала:
 — Если не считать имен, ты написал в этом письме то же самое, что и в письме к Охосу. Почему ты это сделал?
 — А? — спросил он.
 Рошнани сердито фыркнула и повторила вопрос.
 Он немного подумал и ответил:
 — Мне письмо тоже дается не так уж легко. Если одни и те же слова могут послужить мне дважды, нет нужды придумывать новые.
 Она не спеша, в обычной своей манере обдумала его слова.
 — Пожалуй, ты правильно поступил, — наконец сказала она. — Вряд ли Охос и Птардак будут сравнивать эти письма и обнаружат, что ты оказался не вполне оригинален.
 — Оригинален? — Абивард закатил глаза. — Если бы я знал, когда учил тебя буквам, что ты станешь наводить критику, я не стал бы этого делать. — Она возмущенно фыркнула. Он сказал:
 — И я знаю еще одну вещь, которая во второй раз ничуть не хуже, чем в первый, даже если и делается без всяких изменений.
 Рошнани все так же стыдливо опускала глазки, как и в первый день своего пребывания в крепости Век-Руд, но теперь уже в этом было больше игры, нежели стыдливости.
 — И что же это за вещь? — спросила она, будто они не лежали обнаженные на большой кровати.
 Наконец письма были запечатаны и отправлены. Ответ от Охоса пришел спустя чуть больше недели. «Дихгану Абиварду дихган Охос, зять его, шлет поклон», прочел Абивард. Сначала через его плечо заглядывал Фрада, а потом, когда он перечитывал письмо в спальне, — Рошнани. Ей он сказал:
 — Видишь? Все-таки пишет он неплохо. Почерк у Охоса был квадратный, старательный, может быть, не очень отработанный, но четкий.
 — Читай дальше. Что он пишет? — спросила Рошнани.
 — "Да, дорогой зять, нас тоже ограбили — и люди Смердиса, и кочевники. Первым мы отдали пять тысяч аркетов, а вторым проиграли коров и овец, коней и людей. Мы тоже нанесли кочевникам урон, но какая от этого польза — убрать одну песчинку, когда ветер гонит на нас всю пустыню? Но мы сражаемся, как можем. И тебе дай Господь победы в твоей войне".
 — Это все? — спросила Рошнани, когда он остановился перевести дух.
 — Нет, есть еще, — сказал он. — «Передай моей сестре, а твоей жене, что брат ее часто думает о ней». Рошнани улыбнулась:
 — Я напишу ему ответное письмо. То-то он удивится, правда?
 — Не сомневаюсь, — сказал Абивард. Он подумал, только ли удивится Охос, или еще и возмутится? Что ж, если возмутится, дело его. Ведь Абивард же не разрешает своим женщинам разгуливать, где им вздумается, как какой-нибудь видессиец, и вообще не позволяет им ничего действительно заслуживающего осуждения.
 Ответа от Птардака пришлось дожидаться дольше. Письму к мужу Динак не только пришлось проделать более долгий путь, чем письму, к Охосу, но Птардак явно не поспешил с ответом. Прошел почти месяц, прежде чем к крепости подъехал гонец из Налгис-Крага.
 За проделанный путь Абивард дал ему половину аркета. До битвы в степях он мог бы вообще этого не делать, но теперь любая поездка в одиночку была опасна.
 Уж кто-кто, а Абивард прекрасно знал это. Да и большими вооруженными отрядами разъезжать было небезопасно.
 Он открыл кожаный футляр для писем и развернул пергамент, на котором Птардак написал свой ответ. После традиционного любезного обращения в письме его зятя содержалась лишь одна фраза: «Я во всем верен Смердису, Царю Царей».
 — А кто ж в этом сомневался? — спросил Абивард вслух, словно Птардак был рядом и мог слышать его.
 — Повелитель? — произнес озадаченный гонец.
 — Это я так, о своем. — Абивард почесал в затылке. С чего это вдруг зятек решил, что он его подозревает?




 Глава 5


 — Вот это другое дело, — сказал Абивард усталому всаднику, буквально вывалившемуся из седла во дворе крепости Век-Руд. — Почти месяц ни одного письма из Налгис-Крага, а теперь два за одну неделю.
 — Счастлив порадовать тебя, повелитель, — сказал гонец. Вместо кафтана он был одет в кожаные штаны и куртку из овчины; зима еще не настала, но в воздухе чувствовалось ее приближение. Гонец продолжил:
 — Это от госпожи твоей сестры. Так, во всяком случае, сказала мне служанка, передавшая письмо. Сам я не читал его, поскольку оно попало в мой футляр уже запечатанным.
 — Да ну? — сказал Абивард. Раньше Динак себя такими предосторожностями не озабочивала. Он дал гонцу серебряный аркет. — В таком случае ты заслуживаешь особой благодарности, раз доставил его сюда в целости и сохранности. Если бы с ним что случилось, ты не мог бы на словах передать мне, о чем оно.
 — Ты добр ко мне, повелитель, но если бы что-то случилось с этим письмом, то со мной скорее всего случилось бы кое-что похуже. Ты понимаешь, о чем я. — Посланец из Налгис-Крага отсалютовал Абиварду и выехал из крепости, направившись в обратный путь.
 Динак воспользовалась печатью Птардака — всадник с копьем, поражающий кабана. Абивард сломал ее ногтем — ему не терпелось узнать, что же такое стремилась скрыть от посторонних глаз его сестра. Как обычно, он прочел ее слова вслух: «Дихгану Абиварду любящая сестра Динак шлет низкий поклон». Но следующая фраза заставила его резко остановиться: «Ты поступил бы мудро, прочитав нижеследующее подальше от любого, кто мог бы тебя услышать».
 — Это еще к чему? — проворчал он. Но Динак всегда поражала его своим здравомыслием, поэтому он свернул пергамент и унес его в свою спальню. «Здесь меня никто не услышит», — подумал он. Потом он посмотрел через решетчатое окошко в двери, ведущей на женскую половину. Там никого не было видно.
 Удовлетворившись этим, он развернул письмо и вновь приступил к чтению.
 Динак писала: «Птардак, муж мой, недавно отгородил стеной комнату, соседнюю с моей и примыкающую ко входу на женскую половину, и сделал для нее отдельный вход. Я спросила его, зачем все это, но он ответил очень уклончиво. И это, должна признаться, сильно меня раздосадовало».
 Абивард не сердился на сестру за такие чувства. Самое вероятное объяснение такому поведению Птардака он видел в том, что тот поселил в этой особенной комнате другую женщину, хотя Абивард никак не мог взять в толк, почему бы тогда просто не ввести ее на женскую половину.
 Он читал дальше: «Гнев мой утих, но любопытство распалилось, когда, после того как через стену я услышала, что в комнате появился обитатель, я поняла, что обитатель этот — мужчина. А Птардак, уверяю тебя, отнюдь не склонен искать увеселений в подобном направлении».
 — Тогда какого черта он селит мужчину на женской половине, даже отгородив его стеной от своих жен? — спросил Абивард, будто письмо вот-вот оживет и все ему расскажет, избавив от труда читать дальше.
 Этого, конечно, не произошло, и он вновь опустил взгляд на письмо. «Закрыв дверь, я тихо окликнула его из окна, — писала далее Динак, — не будучи уверенной, что каменщики заложили в соседней комнате окно. Выяснилось, что не заложили. Оказавшийся там мужчина с большой охотой назвал себя. Сейчас я сообщу тебе его имя, и ты поймешь, почему я так осторожна с этим письмом: это Шарбараз, сын Пероза и, как он утверждает, законный Царь Царей Макурана».
 Почти минуту Абивард смотрел на эти слова, остолбенев от изумления, прежде чем смог читать дальше. Если Шарбараз добровольно отрекся от трона, как утверждает Царь Царей Смердис, зачем же замуровывать его в потайной темнице, словно преступника, ожидающего палача с его топором? На это он нашел только один ответ, поразивший его своей простотой:
 «Смердис лжет».
 Следующая фраза Динак удивительным образом развила эту мысль: «Должно быть, в первое же блюдо, съеденное Шарбаразом после того, как до Машиза дошло известие о гибели его отца, было подмешано сонное зелье, потому что, проснувшись, он обнаружил себя в маленьком темном помещении где-то во дворце. К горлу его был приставлен нож, а перед ним лежало написанное от его имени отречение от престола. Не желая умереть на месте, он подписал его».
 Кто-то громко свистнул. Абивард не сразу понял, что это он сам. Надо же, а он-то все гадал, с чего это молодой человек, от которого его отец ожидал столь многого, покорно уступил престол старику, не блещущему особыми заслугами.
 Теперь он знал, что Шарбараз не уступил покорно.
 Письмо продолжалось: «Смердис прислал сюда Шарбараза для надежности: крепость Налгис-Краг несомненно самая мощная во всем Макуране. Узурпатор хорошо платит Птардаку за охрану его соперника, чтобы тот не мог и помыслить о бегстве или спасении извне. Наверное, тебя не удивит, если я скажу, что прочла твое последнее письмо к моему мужу. С печалью я узнала о том, как хаморы опустошают мою родину, несмотря на огромную дань, которую Смердис заплатил им в обмен на обещание не лезть на южный берег Дегирда. Это говорит мне, что тот, чей зад ныне оскверняет престол, не имеет представления о том, что нужно царству».
 — Мне это говорит то же самое, — сказал Абивард, словно Динак могла его услышать.
 Он почти дочитал письмо. В конце сестра писала:
 «Думаю, что никакой армии не вызволить отсюда Шарбараза. Но может быть, удастся помочь ему бежать из крепости. Я приложу все силы, чтобы узнать, как это можно сделать. Поскольку участок перед комнатой Шарбараза формально относится к женской половине и поскольку мне доверено вести здесь все дела, возможно, мне самой удастся разузнать, как организована его охрана».
 — Будь осторожна, — вновь прошептал Абивард, будто Динак была рядом.
 «Я приму все меры предосторожности, какие только сумею придумать, — писала Динак. („Да она и впрямь отвечает мне“, — подумал Абивард.) — Ответ на это письмо составь как можно уклончивей. У Птардака нет привычки читать то, что ты мне пишешь, но любая неосторожность гибельна — для меня, для Шарбараза, Царя Царей, и, как мне кажется, для Макурана. Благослови и храни тебя Господь»
 Абивард хотел было положить письмо к остальным, но передумал. Некоторые из его слуг умели читать, а это послание не должен видеть никто. Он спрятал его за шпалерой, к рамке которой Годарс когда-то прикрепил запасной ключ от женской половины.
 Сделав это, Абивард принялся расхаживать по комнате, как лев по клетке.
 «Что делать? — повторялось в его мозгу, словно бой далекого барабана. — Что делать?»
 И вдруг он застыл на месте.
 — С этого мгновения я снимаю с себя все обязательства перед Смердисом, не по праву величаемым Царем Царей, — вслух заявил он, когда осознание этого факта пришло к нему. Он присягнул на верность Смердису при условии, что повелитель Макурана сказал правду о том, как он пришел к власти. Сейчас, когда доказано, что его слова были лживы, присяга больше не имела силы над Абивардом.
 Однако это не отвечало на вопрос, что делать дальше. Даже если все дихганы и марзбаны откажутся признать Смердиса своим монархом и двинутся на приступ Налгис-Крага, взять крепость вряд ли удастся; к тому же это неминуемо приведет к убийству Шарбараза, чтобы они не объединились под его знаменем.
 Потом он вспомнил о пророчестве Таншара: башня на холме, где утратится и обретется честь. Крепость Налгис-Краг — это и есть башня на холме, а если там заточен законный Царь Царей, то чести там можно обрести без меры. Но утратить?
 Это Абиварду не нравилось.
 Перечитывая письмо Динак, он думал: беда с пророчествами заключается в том, что предсказанное в них почему-то невозможно распознать, пока оно не свершится и не станет ясно, так сказать, задним числом. Он не узнает, это ли предсказывал Таншар, пока честь не будет утрачена и обретена, если такое случится вообще. Но даже в этом случае полной уверенности не будет.
 — Надо это с кем-то обсудить, — сказал он, чувствуя, что нужна другая голова, чтобы взглянуть на поставленную Динак проблему под иным углом. Хотел было позвать Фраду, но передумал: брат молод и вряд ли способен надежно хранить тайну. Если слухи о заточении Шарбараза просочатся наружу, это обречет сына Пероза на смерть вернее военного вторжения в Налгис-Краг.
 В тысячный раз Абивард пожалел, что не может все это спокойно обсудить с Годарсом. Но если бы отец был жив, скорее всего был бы жив и Пероз, Шарбараз оставался бы его признанным наследником, а Смердис — чиновником, чьи амбиции, если они и существовали до гибели Пероза, были бы глубоко запрятаны. Абивард щелкнул пальцами:
 — Ну и дурак же я! Это дело происходит на женской половине, и кому знать, что там надо предпринять, как не женщинам?
 И все же он шел к Барзое и Рошнани с некоторым сомнением. Смогут ли они сохранить столь важный секрет? Сплетни на женских половинах были притчей во языцех по всему Макурану. Если об этом услышит служанка, она определенно раструбит по всей крепости. Но Барзоя многие годы была правой рукой Годарса, а этого не могло бы быть, не умей она хранить тайн, да и Рошнани не из тех, кто некстати развязывает язык. Абивард кивнул — решение было принято.
 Он взял ключ и вошел на женскую половину. Он мог вызвать мать и главную жену в свою спальню, но этот необычный поступок насторожил бы остальных.
 Рошнани сидела в своей комнате над вышивкой, в той же позе, как и тогда, когда Ардини подбросила за комод магическую куклу. Она подняла глаза от работы, когда Абивард легонько постучал в дверь.
 — Муж мой, — улыбнулась она. — Что привело тебя сюда средь бела дня? — улыбка сделалась шире, показывая, что кое-какие соображения на сей счет у нее имеются.
 — Нет, не это, — улыбнулся в ответ Абивард. — С этим придется подождать. А пока — где госпожа моя мать? Возникло нечто такое, о чем я хотел бы с вами посоветоваться. С обеими.
 — Хочешь говорить здесь? — спросила Рошнани. Он кивнул, и она отложила пяльцы. — Я позову ее. Я сейчас. — Она поспешила по коридору.
 Слово свое она сдержала. Когда она вернулась вместе с Барзоей, Абивард запер дверь. Мать удивленно подняла бровь:
 — Что же это за столь потрясающая тайна? — Тон ее выражал сомнение, что такая тайна имеет место.
 Несмотря на запертую дверь, Абивард отвечал почти шепотом. В трех-четырех коротких фразах он изложил суть письма Динак, закончив следующим образом:
 — Я хочу найти способ освободить законного Царя Царей. Смердис не только клятвопреступник — его правление несет Макурану одни беды.
 Барзоя устремила взгляд в пол.
 — Прими мои извинения, сын мой, — произнесла она столь же тихо, как Абивард. — Ты был прав. Это такая тайна, которую нельзя разглашать.
 — А Шарбараз действительно будет лучше для Макурана, чем Смердис? — спросила Рошнани.
 — Вряд ли он сумеет быть хуже, — сказал Абивард. Но это был не ответ, и он добавил:
 — Отец считал, что он станет достойным преемником Пероза, а его суждения в таких вопросах обычно бывали верны.
 — Это так, — согласилась Барзоя. — Годарс несколько раз при мне хорошо отзывался о Шарбаразе. Смердису же мы заплатили восемь с половиной тысяч аркетов, можно сказать, под угрозой расправы — а за что? Он сказал, что потратит их на то, чтобы удержать кочевников по ту сторону Дегирда, и мы сами видим, как он сдержал свое обещание. Если Динак может вызволить Шарбараза, я думаю, что она должна это сделать, а мы должны всеми силами помочь ей.
 — Но может ли она вызволить его? — спросил Абивард. — Вы обе столько знаете о порядках на женской половине, сколько мне в жизни не узнать. Поэтому я вас и позвал.
 — Все зависит от того, какие изменения Птардак внес на женскую половину, чтобы оборудовать там тюремную камеру, — ответила Барзоя. — Я так полагаю, что он поставил охранника из своих людей или из людей Смердиса перед комнатой Шарбараза и отгородил стеной часть коридора, чтобы этот похотливый малый не вздумал порезвиться на женской половине. Если Динак сумеет пробраться в коридор перед комнатой Шарбараза, то сможет чего-то добиться. Если же нет, не знаю, что тебе и посоветовать, — дело сильно затруднится.
 — А не может она вызваться обслуживать Шарбараза — готовить ему пищу или что-то еще? — спросила Рошнани. — Он ведь хоть и пленник, но царских кровей. А Смердис, по твоим словам, стар. Что если он завтра умрет? Тогда Шарбараз, скорее всего, вернет себе корону — и так или иначе припомнит, как Птардак обходился с ним в Налгис-Краге.
 — Это мысль, — согласился Абивард. — Если Шарбаразу будет прислуживать сама главная жена Птардака, он сможет считать свою неволю почетной. Во всяком случае, так Динак может представить дело своему мужу.
 — А у тебя, дитя, головка соображает, — сказала Рошнани Барзоя, отчего та пунцово покраснела. Сделав вид, что не замечает этого, Барзоя обратилась к Абиварду:
 — У этого плана есть свои достоинства. Многое зависит от того, какие порядки Птардак завел на женской половине. Если ни одному мужчине, кроме него, ни при каких обстоятельствах не разрешается видеть лица его жен, он откажет Динак в ее просьбе. Если же, с другой стороны, он унаследовал от отца своего Урашту более свободный взгляд на это, наши шансы на успех возрастают.
 — В любом случае попробовать стоит. — Абивард поклонился матери и главной жене:
 — Благодарю вас за вашу мудрость. Что бы мы ни сделали, надо хранить тайну. Ни слова об этом не должно слететь с ваших уст, не то мы пропадем, не успев даже начать.
 Рошнани и Барзоя переглянулись. Абивард заметил в их взглядах легкую насмешку и еще кое-что — связанное с тем, как женщины умеют скрывать свои тайны от мужчин. При этом он вновь почувствовал себя семилетним мальчишкой, невзирая на свой рост, силу и густую бороду.
 Голосом сухим, как пустыня, простирающаяся за крепостью, Барзоя сказала:
 — Смотри же, храни тайну, как будем хранить ее мы. Можешь рассчитывать, что никто на женской половине не узнает, зачем ты приходил сюда сегодня.
 Рошнани кивнула:
 — Женщины любят разбалтывать секреты, которые не имеют никакого значения, но и мужчинам это не чуждо. А вот что касается тайн, имеющих значение, то их, по-моему, скорее склонны выдавать мужчины.
 Абивард об этом не задумывался. Он пожал плечами, не уверенный, так ли это, открыл дверь и пошел по коридору, ведущему с женской половины.
 Позади он услышал громкий, визгливый голос Барзои;
 — Невестка бестолковая, ты позоришь всех нас, когда сын мой дихган замечает, какие на твоей вышивке неровные стежки!
 — Ничуть они не неровные! — столь же запальчиво выкрикнула Рошнани. — Если бы ты научила Абиварда отличать работу настоящей мастерицы, он бы сразу ее увидел!
 Женщины принялись кричать еще громче и обе одновременно, так что Абивард не мог разобрать ни слова. Он чуть было не вернулся назад, в комнату Рошнани, чтобы положить конец ссоре. Потом понял, что его главная жена и его мать разыгрывают ссору по несуществующему поводу, который, однако, вполне убедительно мог бы объяснить его приход сюда. Пусть теперь женская половина гудит от сплетен и пересудов — такие пересуды им троим только на руку. Ему захотелось поклониться этим женщинам в знак своего восхищения, но это могло бы выдать их игру.
 Никто на женской половине не примчался поглазеть на ссору. Как заметил Абивард, все старательно делали вид, будто не придают ей никакого значения. Но при этом ни одна из женщин не обращала ни малейшего внимания на то, чем якобы занималась в эту минуту, «Не скрываться, а направлять внимание по ложному пути», — подумал Абивард. Эта тактика и на поле боя пригодится.
 Он вернулся в свою спальню, запер дверь на женскую половину и положил ключ в один из кошелей, которые носил на поясе. Затем плюхнулся на кровать и погрузился в раздумье.
 — Я даже не могу написать Динак, что ей делать, точнее, не могу написать об этом прямо, — пробормотал он. — Если Птардак, да вообще кто угодно случайно прочтет письмо, все пропало.
 Он не был силен в околичностях. По макуранским меркам он был человеком прямым и бесхитростным. Но Годарс говорил, что мужчина при необходимости должен быть способен на все. Хотя, как часто оказывается, на словах это было легче, чем на деле.
 Он еще немного подумал, потом достал перо и пергамент и начал писать, подолгу думая над каждым словом:
 «Дихган Абивард своей любящей сестре Динак шлет низкий поклон. Новости, о которых ты пишешь, как всегда, интересны и дают мне большую пищу для размышлений».
 Перечитывая эти слова, Абивард хмыкнул.
 — Господь свидетель, ни одного слова не правды! — воскликнул он и вновь склонился над письмом. Он даже не заметил, что высунул кончик языка, как в дни детства, когда писец только начал учить его грамоте.
 Он продолжил:
 «Если ты сумеешь помочь своему ближнему, Господь непременно улыбнется тебе за твою доброту. Обратись к нему, может быть, он благосклонно воспримет твое обращение».
 Всякий, кто не знал, что имеет в виду Абивард, отнес бы слово «он» к Господу. Динак же, как надеялся Абивард, должна понять, что он говорит о Птардаке. Абивард бросил на пергамент неприязненный взгляд. Ох и нелегкое это дело — писать загадками!
 "Я уверен, что из-за дурного нрава, который выкатила твоя соседка по отношению к вышестоящим, кто-то должен присматривать за ней ежеминутно.
 Возможно, ты сумеешь завести дружбу с этой служанкой или евнухом — не знаю, кого Птардак приставил следить за порядком на женской половине, — и тем самым попытаешься изменить характер твоей соседки в лучшую сторону".
 Он перечитал написанное. Динак не составит труда понять смысл этих строк.
 Почти все, кто прочтет их, скорее всего, не поймут ничего. Но если письмо попадет к руки Птардака — пиши пропало. Абивард задумчиво пожевал нижнюю губу.
 Динак говорила, что ее муж не имеет привычки читать письма, которые Абивард отправляет в Налгис-Краг. Ее ответные письма он точно не читает, иначе она не могла бы писать столь откровенно. Но ведь может же он сказать что-то вроде: «Стражники у ворот говорят, что сегодня пришло письмо от твоего брата. Не покажешь ли мне?» Как она сможет отказать?
 И чтобы у нее не возникло такой необходимости, Абивард достал второй листок пергамента и написал бодрое письмецо о жизни в Век-Руде, ни словом не обмолвившись о плененном монархе. Если Птардак пожелает знать, что у Абиварда на уме, — а то, что в его крепости заточен Шарбараз, заставит его быть настороже, даже если прежде он особой бдительностью не отличался, — Динак сможет предъявить ему письмо беззаботного пустомели, чья голова полна всякими пустяками и ничем иным.
 Укладывая оба свитка в кожаный дорожный футляр, Абивард вздохнул. Ох, насколько проще, а возможно, и приятнее была бы жизнь, если бы он и в самом деле был таким, каким выставил себя во втором письме!
 Он вновь вздохнул.
 — Если бы Господь возжелал, чтобы жизнь была проста, он не расположил бы Макуран по соседству с хаморами… или с Видессией, — пробормотал он и закрыл футляр крышкой.
  * * * 
 Таншар открыл дверь и удивленно моргнул, после чего низко поклонился.
 — Повелитель, ты оказываешь мне честь, посетив мое скромное жилище. — Он сделал шаг в сторону, давая Абиварду пройти в дом.
 Как всегда, жилище прорицателя блистало безупречной чистотой — и почти полным отсутствием мебели. Абивард взял несколько фисташек из чаши, предложенной ему Таншаром, но скорлупки оставил в руках, не стал кидать на утоптанный земляной пол. В иных домах скорлупки на полу были бы попросту невидимы, здесь же они показались бы чуть ли не святотатством.
 Таншар разрешил эту проблему, принеся другую чашу, поменьше. Когда Абивард выбросил в нее скорлупки, Таншар спросил:
 — Чем я могу услужить повелителю моему дихгану сегодня?
 Абивард замялся, не зная, стоит ли начинать. Делить с кем-либо тайну, которую доверила ему Динак, было для него очень непросто. Но если Динак намерена вызволить Шарбараза из крепости Налгис-Краг, ей определенно понадобится помощь магии: она скорее могла помочь в этом деле, чем самое большое войско, — во всяком случае, так считал Абивард. Начал он осторожно:
 — То, что я скажу тебе, не должен узнать никто. Никто, ты понимаешь?
 — О да, мой повелитель. — Эти слова немного уязвили Таншара, но и слегка насмешили. — И кому же я перескажу твою тайну? Моим многочисленным слугам? — Он повел рукой в пустоте, словно вызывая невидимых прислужников из воздуха и голых стен. — Народу на рыночной площади? Этому ты мог бы скорее поверить; только если бы я распускал язык, как старая кумушка, кто стал бы доверять мне свои дела?
 — Издевайся сколько влезет, — сказал Абивард. — Только тут дело настолько серьезное, что я обязан предупредить тебя.
 — Продолжай, о повелитель, — сказал Таншар. — Ты уже пробудил мое любопытство.
 Даже этот ответ внушил Абиварду тревогу, ведь он знал, что Таншар располагает возможностями узнавать то, что недоступно обыкновенным людям. Но он сказал:
 — Тогда выслушай меня и рассуди сам. — И он рассказал Таншару все, что узнал от Динак.
 Оба глаза прорицателя — и здоровый, и закрытый катарактой — расширились от изумления.
 — Законный Царь Царей? — пролепетал он. — Воистину, о повелитель, прошу у тебя прощения, ибо здесь осторожность жизненно необходима. Ты намереваешься освободить этого человека?
 — Если это и произойдет, то Динак предстоит сыграть более значительную роль, нежели мне, — ответил Абивард. Ирония такого положения вещей поразила его, точно громом. Макуранские мужчины держали своих женщин взаперти, чтобы удержать всю власть в собственных руках, а теперь судьба всего царства окажется в руках женщины. Он покачал головой; ему остается одно: помочь сестре всем, чем может.
 Таншар кивнул:
 — О да, это вполне вероятно, да-да… Муж твоей сестры — ты говоришь, его имя Птардак? — вряд ли позволит тебе взять штурмом его женскую половину с отрядом воинов. Или позволит?
 — Едва ли, — сказал Абивард, чем заслужил еле заметную улыбку Таншара. — Мне кажется, что волшебством можно добиться большего, чем войском. Поэтому я и пришел к тебе. Допустим, я вскорости возьму тебя с собой прогуляться в Налгис-Краг…
 — Когда это произойдет, о повелитель? — спросил Таншар.
 — Сейчас все в руках Господа, — сказал Абивард. — Многое зависит от того, что Динак сумеет сделать изнутри крепости, если вообще сумеет. Но если такая возможность появится, ты поедешь со мной?
 — С превеликим удовольствием, повелитель; захват престола есть несомненно преступное деяние, — сказал Таншар. — Однако пока я еще не вполне представляю, чем могу помочь.
 — Я тоже, — сказал Абивард. — Я пришел сюда, чтобы мы вместе поискали лучший способ.
 Следующие несколько часов они провели в тихой беседе. Когда Абиварду пришла пора возвращаться в крепость, у него уже имелись первые штрихи плана.
  * * * 
 Зима приходила с Пардрайянской степи, подобно орде захватчиков. Хотя ее вторжения в Макуран были более регулярны и предсказуемы, чем вторжения кочевников, опасаться ее следовало никак не в меньшей мере. Метели отбеливали поля и равнины. Пастухи выходили к своим стадам в толстых овчинных тулупах до пят. Но в особенно скверные ночи некоторые все равно замерзали насмерть.
 Абивард знал это — такое случалось каждую зиму.
 Над крепостью поднимался черный дым, будто там шла война. Макуран не был богат лесом, и дровосекам приходилось забираться очень далеко, чтобы запасти на зиму достаточно дров. Абивард попросил у Господа ясной погоды, а получил очередную лютую метель. Он постарался не придавать этому значения — молитвы о погоде редко удостаивались ответа.
 А вот тому, что зима значительно замедлила передвижение, он не придать значения не мог. Абивард послал Динак письмо, надеясь, что хорошая погода продержится еще немного и он сумеет получить от нее скорый ответ. Но не вышло.
 Ему хотелось скрежетать зубами.
 Когда за одним ясным днем наступал другой, он надеялся, что это знаменует начало затишья, достаточно продолжительного для того, чтобы гонец доскакал от Налгис-Крага до Век-Руда. Но затем вновь начинались метели и снегопады, и он говорил себе, что глупо было на и это рассчитывать.
 Всадник из надела Птардака достиг Век-Руда через несколько дней после зимнего солнцестояния, посреди самого обильного снегопада в этом году. Во дворе крепости и на улицах городка под стенами дети лепили снежных баб. Когда всадник подъехал к воротам, на его плащ и меховую шапку налипло столько снега, что и сам он походил на снеговика — снеговика верхом на снежной лошади.
 Абивард распорядился, чтобы конюхи занялись полузамерзшим конем, а сам усадил гонца перед пылающим очагом с кружкой горячего вина, приправленного специями. Рядом на круглом столике стояла глубокая миска с дымящейся густой похлебкой из баранины.
 — Глупо было отправляться в путь в такую непогоду, — сказал Абивард. — Но я рад этой глупости.
 — Да не такая уж и непогода, о повелитель, — отвечал гонец между жадными глотками из кружки.
 — Неужели? Тогда почему у тебя до сих пор зубы стучат?
 — Но я же не сказал, что там тепло, — ответил гонец. — Служанка, которая передала мне письмо госпожи твоей сестры, сказала, что она хочет, чтобы ты получил письмо как можно скорее, вот я и решил рискнуть. Прошу тебя, повелитель. — Он с поклоном вручил Абиварду кожаный футляр.
 — Благодарю тебя. — Абивард положил футляр на каменный пол подле себя и достал из кошеля на поясе два серебряных аркета, чтобы отблагодарить гонца.
 Потом приложился к своей кружке — он не скакал через заснеженные просторы, но в крепости тоже было холодновато.
 — Ты щедр, повелитель. — Человек из Налгис-Крага положил серебро в свой кошель. Увидев, что Абивард не намеревается откупорить футляр, он спросил: Разве ты не собираешься прочесть письмо прямо здесь?
 — Увы, здесь нельзя. — Абивард ждал этого вопроса и дал заранее подготовленный ответ:
 — Если я прочту письмо в присутствии другого мужчины, это будет равносильно тому, что я выставил жену Птардака ему напоказ. Он был столь любезен, что позволил сестре моей Динак переписываться со мной, и не подобает нарушать уединение его женской половины.
 — А-а. — Гонец, почтительно склонил голову. — Ты бережно хранишь наши обычаи и столь же рьяно печешься о чести моего господина, как и о своей собственной.
 — Стараюсь. — Абиварду стоило немалых усилий сохранять серьезную мину. Они с Динак затеяли выкрасть человека с женской половины Птардака, а его слуга считает их образцом макуранских добродетелей. Собственно, на это Абивард и надеялся, но он не рассчитывал еще и снискать за это похвалу.
 Гонец зевнул:
 — Прошу прошения, повелитель. Боюсь, я не готов к немедленному возвращению в Налгис-Краг.
 — Неудивительно, — ответил Абивард. — И конь твой тоже не готов. Отдыхай здесь сколько хочешь. Мы, найдем тебе комнату, и жаровню с углями, и толстые шерстяные одеяла.
 — А может, и девку, чтобы согреть меня под одеялом? — спросил гонец.
 — Если найдешь желающую — пожалуйста, — сказал Абивард. — У меня нет обыкновения принуждать служанок спать с мужчинами, которых они не выбирали.
 — Хм. — Вид у гонца был такой, будто он вот-вот недовольно разворчится, если осмелится. Он поднялся. — В таком случае, повелитель, придется заняться этим самому. Кухня в той стороне? — Абивард кивнул, И гонец гордо удалился.
 Неизвестно, улыбнется ли ему удача, но самомнения ему не занимать.
 Абивард отправился в противоположном направлении, в собственную спальню.
 Как только заложил за собой засовом дверь, он выдернул пробку из футляра и вынул письмо Динак. Как и предыдущее, оно было запечатано. Он ногтем сковырнул воск, развернул свиток и начал читать.
 Даже находясь в собственной комнате, он понизил голос до шепота.
 Любопытно, может быть, благодаря всем этим предосторожностям он научится читать и вовсе беззвучно? Это могло бы оказаться полезным.
 После обычных приветствий Динак писала: «Относительно Шарбараза я поступила так, как посоветовал ты. Кстати, еще до получения твоего последнего письма у меня возникла та же мысль. Птардак не возражал. Не знаю, думает ли он подстраховаться на всякий случай, позволяя мне служить законному Царю Царей, но если так, то он ошибается: Шарбараз не кажется мне человеком, способным забыть, кто ему друг, а кто — враг».
 — Отлично! — воскликнул Абивард, будто сестра была с ним в его комнате, тут же почувствовал себя болваном и вернулся к письму.
 «Хотя Птардак и готов разрешить мне заходить в новый коридор, в котором теперь находится темница Шарбараза, при условии, что я буду входить и выходить, когда в помещении нет никого кроме него, охранников, прибывших сюда с Шарбаразом, убедить оказалось куда труднее. Они люди Смердиса, а не Птардака, и мнение дихгана их нисколько не волнует».
 «А как же иначе?» — подумал Абивард. Он надеялся, что у Смердиса нет всецело преданных ему людей, — ведь тот как-никак узурпатор. Но если и есть люди, ставящие его выше остальных, было бы очень разумно поставить таких на охрану соперника. Будь Смердис поглупее, их задача здорово упростилась бы.
 Динак продолжала: «Однако я использовала все средства, чтобы убедить их, а всего их трое, и дежурят они по очереди, один утром, другой вечером, третий ночью, — что их жизнь в Налгис-Краге будет намного счастливее, если они позволят мне делать то, что Птардак считает нужным».
 Абивард энергично кивнул. Ох и умная у него сестра! Крепость, где все тебя ненавидят, где тебе дают заплесневелый хлеб и вино, мало чем отличающееся от уксуса, очень скоро покажется темницей даже охраннику.
 "Я молю Господь, чтобы мои усилия увенчались успехом, — писала Динак. Однако даже если Она услышит мою молитву, я не знаю, как мне удастся бежать из крепости с Шарбаразом. Если у тебя есть мысли на сей счет, дай мне знать.
 Кстати, добавлю, что ты очень мудро поступил, вложив в прошлое письмо безобидный листочек; я показала его Птардаку; он и подумать не мог, что в футляре приехали и более важные слова. Пусть же твоя мудрость найдет похожий путь обойти и это затруднение".
 Абивард подошел к окну. По небу неслись тучи, серые и клочковатые, как только что настриженная шерсть.
 — Когда распогодится, если вообще распогодится, придется, пожалуй, нанести визит моему зятюшке, — сказал он.
  * * * 
 — Кто идет? — Этот возглас Абивард услышал еще в двух фарлонгах от крепости Налгис-Краг. Он назвал себя и добавил:
 — Ваш повелитель ждет меня. Я написал, что скоро приеду.
 — О да, ты здесь желанный гость, владетельный. Абивард, и воистину долгожданный, — отозвался часовой. — Но кто этот старик рядом с тобой и какого он звания? Мы окажем ему надлежащий прием согласно его чину.
 — Моего лекаря зовут Таншар. Он останется со мной.
 — Как тебе будет угодно, о повелитель. Но не думаешь ли ты, что у нас в Налгис-Краге нет своих лекарей? Ей-Богу, мы же не хаморы. — Голос часового звучал возмущенно.
 — Таншар лечит меня с младенчества. — Эту ложь Абивард произнес гладко, поскольку бесконечно ее репетировал по пути из Век-Руда. — И никому другому я доверять себя не желаю.
 Часовой уступил, повторив:
 — Как тебе будет угодно. Заходи же. Ворота открыты.
 Абивард слегка пришпорил коня. Таншар последовал за ним по поднимающейся к воротам узкой тропке. В расположенной на высоком утесе крепости Налгис-Краг могли позволить себе держать ворота открытыми почти всегда: никакому войску не подобраться сюда незамеченным. Более того, войско вообще вряд ли могло бы подойти. И не в первый раз Абиварду захотелось, чтобы и его крепость была столь же неприступна.
 Птардак вышел из жилой части во двор поздороваться с ним. Дихган надела Налгис-Краг по-прежнему ходил с палкой и, скорее всего, обречен хромать всю жизнь, но передвигался он несравненно легче, чем в день свадьбы с Динак.
 — Счастлив снова видеть тебя, о зять мой, — сказал он, приближаясь с протянутой в приветствии рукой. Взгляд его перенесся с Абиварда на Таншара и пару вьючных лошадей, которых тот вел в поводу. — Я ожидал, что ты приедешь с большим количеством людей, особенно когда повсюду рыщут варвары.
 — Справились и так, — пожал плечами Абивард. — мне не хотелось отвлекать людей — пусть лучше отгоняют кочевников от наших стад и ганатов. Позволь представить тебе Таншара, моего лекаря.
 — Повелитель Птардак, — вежливо проговорил Таншар, кланяясь в седле.
 Птардак кивнул в ответ и вновь обратил внимание к равному себе по положению:
 — Чем же ты болен, что приходится таскать с собой лекаря?
 — Острые боли вот здесь. — Абивард провел ладонью по правой стороне живота. — И кишечник пошаливает. Таншаровы зелья и горячие припарки, которые он готовит на привалах, помогают мне держаться в седле.
 — Что ж, как тебе будет угодно, — сказал Птардак. Абиварду пришло на ум, уж не позаимствовал ли часовой это выражение у своего хозяина. Дихган Налгис-Крага продолжил:
 — Заходите и передохните с дороги. А потом, Абивард, ты поподробнее расскажешь мне о причинах своего визита. Не пойми меня превратно, я всегда рад тебя видеть, только твое письмо, прости уж, было несколько туманно.
 — Охотно прощаю, — сказал Абивард, направляясь с Птардаком в сторону жилой части, — поскольку и намеренно писал туманно. Есть вещи, которые нельзя в открытую доверять пергаменту, чтобы не увидели не те глаза. Я не написал бы и того, что написал, не будь я уверен в твоей преданности Смердису, Царю Царей, да продлятся его дни и прирастет его царство.
 Птардак остро глянул на него и еще более остро — на Таншара:
 — Стоит ли говорить даже эти слова, пока мы не беседуем один на один?
 — О чем это ты? — спросил Абивард и тоже посмотрел на Таншара. — А, лекарь? — Он захохотал — громко, долго и чуть глуповато. — Он ценный советчик и был таковым еще во времена моего деда. Отец мой Годарс даже допускал его на женскую половину пользовать своих жен и дочерей, в том числе и Динак. Не доверять Таншару? Да я скорее заподозрю в недобрых помыслах луну!
 — Еще раз прошу прощения, но отец мой Урашту нередко задавался вопросом, не слишком ли много вольностей позволял Годарс своим родичам и вассалам, — сказал Птардак. — Я говорю не с целью оскорбить, лишь хочу довести до сведения. И должен напомнить тебе, что я-то этого Таншара совсем не знаю, кроме того, что ты говоришь мне о нем. Поэтому сомневаюсь, что могу доверять ему в той же степени, в какой доверяешь ты.
 «И ты прав, поскольку я вру тебе без зазрения совести», — подумал Абивард.
 Птардаку, однако же, он явил воплощение уязвленной гордости. Положив руку на плечо Таншара, он промолвил:
 — Давай, друг мой, возвращаться в наш Век-Руд. Если Птардак не может доверять тебе, то я не могу доверять ему. — Он сделал пару шагов в сторону конюшни, словно намереваясь востребовать назад своего коня.
 Таншар тоже хорошо выучил свою роль.
 — Но как же быть с известием, которое ты привез Динак, о повелитель? воскликнул он. — Сердце госпожи твоей матери разорвется от горя, если ты вернешься, так и не передав его.
 — Меня это ничуть не волнует, — произнес Абивард, гордо выпрямившись. — Я не намерен оставаться в стороне, когда тебя унижают. Это плохо влияет на мое самочувствие.
 Птардак переводил взгляд с одного на другого. «Клюнула рыбка», — подумал Абивард, храня холодное и высокомерное выражение лица.
 — Возможно, я поторопился… — начал Птардак.
 — Возможно. — Абивард сделал еще несколько шагов в сторону конюшни.
 — Подожди, — сказал Птардак. — Если ты до такой степени полагаешься на этого человека, значит, он этого определенно заслуживает. Я приношу извинения за все оскорбления, которые мог неумышленно нанести…
 — Дихган очень добр, — проговорил Таншар. Абивард сделал вид, что примирительное отношение его вассала убедило его:
 — Раз Таншар не считает себя оскорбленным, стало быть, никакого оскорбления не было. — Он продолжал сохранять недовольный тон. — А дело, как я уже сказал, довольно важное… Что ж, Птардак, я согласен, считай, что ничего не произошло.
 Птардак по-прежнему выглядел обиженным.
 — Я не возражаю, чтобы ты повидался с сестрой, если я буду в той же комнате. Ближайшие родственники жены могут видеть ее, не нарушая приличий, даже после того, как она перешла на женскую половину другого мужчины. Но вот врач…
 — …есть врач, к тому же старый и слепой на один глаз, — твердо сказал Абивард. — И он видел Динак прежде. Уж не думаешь ли ты, что он набросится на нее и станет домогаться любви? К тому же вряд ли кто-нибудь сможет лучше него передать некоторые подробности того, что рассказала мне моя мать. Возможно, потрясение для моей сестры будет меньше, если она услышит это из уст человека, не являющегося членом семьи.
 — Как тебе будет угодно. — Голос у Птардака был недовольный, но он уступил. — Раз уж ты проделал такой путь, известие действительно должно быть важным. И из-за тех мрачных намеков, которые ты все время отпускаешь, я готов уже лопнуть от любопытства. Расскажи мне, что можешь, немедленно, ни секунды не медля, даже чтоб в затылке почесать.
 — В горле у меня пересохло, — сказал Абивард. — Даже зимой дорога от моего надела до твоего по большей части сухая и пыльная.
 Птардак вертел в руках набалдашник палки. Гостеприимство прежде всего так диктовал обычай, нерушимый, как железо. И поэтому, несмотря на все его нетерпение, ему пришлось проводить Абиварда и Таншара на кухню и старательно занимать их светской беседой, пока они пили вино и ели лепешки с изюмом, и с луком, и с брынзой, и с бараниной, обвалянной в толченом кардамоне. Что ни говори, а угощение он выставил отменное.
 Наконец Абивард сказал:
 — Не будешь ли ты столь любезен и не прикажешь ли подать еще кувшинчик этого восхитительного красного вина в твою опочивальню, о владетельный дихган, дабы мы могли омочить наши губы за беседой о том, какие заботы привели нас сюда?
 — Разумеется, о владетельный дихган, — отозвался Птардак с плохо скрываемым нетерпением. — Если ты и твой вассал соблаговолите последовать за мной… — Поднимаясь, он оперся о стол рукой, но прошел несколько шагов, прежде чем как бы невзначай коснулся пола кончиком палки. Как и писала Динак, он поправлялся.
 — Ты ходишь совсем неплохо, — сказал Абивард. — А можешь ли уже ездить верхом?
 — О да, и ты не представляешь себе, до чего я рад этому. — Птардак и понятия не имел, до чего был рад этому Абивард. Птардак продолжил:
 — В последнее время я много охотился, наверстывая упущенное за те дни, пока был увечен.
 — Сие никому не дано. — Таншар говорил торжественно, словно служитель Господа.
 Птардак посмотрел на него с большим уважением, чем прежде:
 — Боюсь, что ты прав, но я все же стараюсь. — Абиварду же он сказал, словно делая уступку:
 — Он не лишен мудрости.
 — Не лишен, — согласился Абивард, надеясь, что в голосе его не проступило удивление. Нет, конечно же, он не считал Таншара глупцом; если бы это было так, он не взял бы его с собой. Но он не ожидал, что деревенский прорицатель сможет столь убедительно играть роль куда более важной персоны. Это заставило его подумать, не пора ли возвысить Таншара.
 Не успел он додумать свою мысль до конца, как Птардак сказал:
 — Давайте же перенесем наш разговор туда, где мы сможем беседовать более свободно. Ты же сам предлагал. — Он нетерпеливо постучал палкой по полу.
 — Я к твоим услугам. — Абивард поднялся и последовал за ним в сопровождении Таншара.
 Абивард был в коридоре у опочивальни Птардака в день свадьбы Динак, Но тогда, конечно, он дальше двери не прошел. Сейчас Птардак отпер ее и широко распахнул перед гостями, предлагая им пройти впереди него. Как только Абивард и Таншар вошли, он заложил дверь на засов.
 — Ну и…
 Но Абивард был еще не готов начинать разговор. Он с любопытством огляделся; это была первая опочивальня дихгана, которую он видел за пределами Век-Руда. Во многом она очень напоминала его собственную — кровать, комод, украшенный чрезвычайно красивыми чашами и кубками, столик. Но, как и писала Динак, теперь в задней стене было две двери, расположенные рядышком, и одна из них была явно поставлена совсем недавно.
 Он показал на них и похотливо ухмыльнулся:
 — Это еще что такое? Неужели ты держишь своих красивых жен за одной дверью, а некрасивых за другой? Как же они у тебя не перегрызлись?
 Птардак покраснел, как дева, подведенная к брачному ложу:
 — Нет. Одна из дверей ведет в обиталище… э-э-э… особого гостя.
 — А засов-то с этой стороны, — заметил Таншар.
 — И какое тебе до этого дело? — спросил Птардак.
 — Да никакого, о повелитель, — весело сказал прорицатель. — Это твой надел, и ты распоряжаешься в нем, как считаешь нужным. Просто мой рот сказал то, что увидел мой здоровый глаз.
 Птардак тоже открыл рот, возможно, желая предупредить Таншара, чтобы получше выбирал слова, но закрыл его, так ничего не сказав, и ограничился резким кивком. В наступившей тишине Абивард сказал:
 — О зять мой, могу ли я попросить еще вина? Так трудно сказать то, что предстоит сказать, что, боюсь, без вина мне нелегко будет заставить мой язык вымолвить эти слова.
 — Как тебе будет угодно, — сказал Птардак, но вид его говорил о том, что дело складывается не так, как угодно ему. Он, хромая, подошел к наружной двери и заорал, подзывая слугу. Тот мгновенно примчался с такой бадьей вина, которой хватило бы, чтобы допьяна напоить полдюжины человек, налил немного в чаши тонкого фарфора, потом поклонился и исчез. Птардак залпом выпил и сложил руки на груди.
 — Ну, довольно тайн, — прорычал он. — Выкладывайте все, на что намекали с самого приезда.
 Абивард скользнул взглядом по обеим дверям в задней стене и понизил голос, не желая, чтобы кто-то за любой из этих дверей его услышал.
 — До меня дошли сведения об опасном заговоре против Смердиса, Царя Царей, да умножатся его дни и прирастет его царство. В него вовлечены столь многие, что я опасаюсь, как бы Царь Царей не оказался в отчаянном положении, если те из нас, кто остался верен ему, не приложат все силы, чтобы поддержать его.
 — Этого-то я и опасался, — мрачно проговорил Птардак. — Когда ты прислал мне то письмо, жалуясь на подать, которую взяли с тебя его люди, я начал бояться, что ты — один из заговорщиков и пытаешься втянуть и меня. Поэтому я так и ответил на твое письмо. Но Динак убедила меня, что ты не способен на вероломство.
 — Это хорошо, — от души сказал Абивард: еще да того, как Динак узнала, что у Птардака на уме, она уже позаботилась о благе Век-Руда. Он продолжил:
 — Мы получили много жалоб от тех, кому трудно было выплатить царским казначеям то, чего потребовал от них Смердис, Царь Царей.
 — Бьюсь об заклад, что один из жалобщиков — твой новый зять, не я, другой, — сказал Птардак. По-своему он был проницателен. — Ведь он совсем молодой парнишка и не знает, каковы обязанности дихгана перед монархом.
 — Многие из имен удивят тебя, — отозвался Абивард. — С приходом весны поднимется большая часть северо-запада. Поскольку ты так четко заявил мне о своей верности Смердису, Царю Царей, я знал, что ты поможешь мне придумать, как лучше всего противостоять мятежникам, если они перейдут к действиям.
 — Ты правильно поступил, приехав ко мне, — сказал Птардак. — У меня есть кое-какие связи при дворе Царя Царей, и я… — Он осекся. Как ни хотелось ему похвастаться, у него хватило ума понять, что это было бы неблагоразумно. Почти без паузы он продолжил; — Но это неважно. Я счастлив, что ты приехал, и мы…
 Он вновь прервался, на сей раз из-за того, что в дверь, ведущую на женскую половину, постучали. Он проковылял к двери, поглядел через ажурную решетку, кто там, с той стороны, и отпер дверь. Вошла Динак с серебряным подносом.
 — Умоляю простить меня, о муж мой, — начала она. — Я не знала… — Она просияла. — Абивард! И Таншар с тобой!
 Птардак хмыкнул:
 — Хочешь сказать, что не знала, будто они здесь? С трудом верится. Ладно, пусть так. Я все равно скоро послал бы за тобой, потому что у твоего брата и его лекаря есть для тебя известия от твоей матери, которые, по их словам, ты должна выслушать.
 — От матери? Что же это такое может быть? — спросила Динак. Ее вид поверг Абиварда в ужас. Казалось, за те несколько месяцев, что она провела в крепости Налгис-Краг, она состарилась на пять, а то и на десять лет. По обе стороны рта пролегли резкие морщины, под глазами черные круги. Абиварду хотелось схватить Птардака и трясти его до тех пор, пока не сознается, что он с ней сделал, чтобы довести до такого состояния.
 Птардак сказал:
 — Почему бы тебе не отнести ужин нашему… гостю? А освободившись, вернешься и услышишь это столь важное известие.
 — Как тебе будет угодно, — ответила Динак. Казалось, эта фраза витает над всем Налгис-Крагом. Таншар поднял бровь:
 — Такой высокий гость, что ему прислуживает сама жена дихгана? Определенно, в таком случае он достоин вина к ужину. — Он достал с комода чашку, поднес ее к кувшину и наполнил.
 — Благодарю тебя, добрый человек, но за этой дверью ждут двое.
 — Тогда пусть выпьют оба, — великодушно произнес Таншар и налил еще одну чашку. Он поставил ее на поднос, будто сам был дихганом, и постучал по ней пальцем, показывая, насколько замечательно вино.
 Динак посмотрела на Птардака. Тот пожал плечами и снял засов с недавно врезанной двери. Динак прошла в нее. Птардак запер за ней дверь.
 — И тебе еще вина, о великодушный повелитель? — Таншар подхватил чашу из руки Птардака, изображая теперь фокусника, как прежде изображал знатного господина. Он вернул ее дихгану полной до краев.
 Птардак пригубил вино, Абивард метнул быстрый взгляд в сторону Таншара, который незаметно кивнул. Абивард поднял чашу.
 — Дай нам Господь положить конец всем заговорам против Царя Царей, да продлятся его дни и прирастет его царство. — Он выпил вино, еще остававшееся в его чаше. Таншар тоже осушил свою. Птардак последовал примеру гостей, выпив до дна.
 Он причмокнул губами, чуть нахмурившись:
 — Надеюсь, вино в кувшине не застоялось. — Он пошатнулся. Рот его раскрылся в неимоверном зевке. — Что со мной такое? — спросил он заплетающимся языком, закатил глаза и сполз на пол, словно лишившись кистей. Красивая чаша вывалилась из его руки и разбилась вдребезги. Абиварду стало жалко чаши.
 Он обернулся к Таншару и поклонился с глубоким уважением.
 — Что ты намешал в свое сонное зелье? — спросил он.
 — Маковый эликсир, белену и еще кое-что, о чем я не хотел бы говорить, ответил Таншар. — Понадобилось всего несколько капель на чашку. Главное было встать между Птардаком и вином, чтобы он не увидел, как я капну зелья в его чашку — и в ту, которая предназначена для охранника. — Говоря почти шепотом, он показал на дверь, в которую вышла Динак.
 Абивард вытащил из ножен меч. Если Динак подала охраннику не ту чашу или если тот не выпил ее до дна, то сейчас придется драться. Его охватил страх: если по какой-то роковой ошибке Динак дала вино с зельем Шарбаразу, то весь их хитроумный план полетит прямо в Бездну.
 Он подошел к двери, снял засов и выскочил в коридор, готовый поразить охранника прежде, чем тот успеет обнажить меч. К его огромному облегчению, охранник валялся у стены и храпел. Вторая дверь в конце короткого коридора была заложена снаружи. Абивард отворил ее. Вышла Динак, а с ней — широкоплечий мужчина чуть старше Абиварда.
 — О величайший… — Абивард начал опускаться на пол.
 — Не время, не до этого, — резко произнес Шарбараз. Глаза его блестели от возбуждения: наконец-то он вырвался на волю. — Пока я не выбрался из этой крепости, никакой я не величайший. Церемониями займемся, когда будет время.
 Он поспешил мимо усыпленного охранника в опочивальню Птардака, Динак на мгновение задержалась в коридоре. Со всей силы она пнула охранника в живот. Тот крякнул и дернулся, но не проснулся. Абивард в изумлении посмотрел на сестру.
 Она ответила ему негодующим взглядом:
 — Я бы всех троих избила, если бы могла. Вообще убила бы. — И она разрыдалась.
 — Пошли, — настойчиво сказал Таншар. — Как нам напомнил величайший, времени у нас мало.
 Абивард вошел в опочивальню, за ним, всхлипывая, последовала Динак. Увидев ее слезы, Таншар воскликнул:
 — Госпожа, мужайся! Если тебя увидят в слезах, все пропало.
 — Я… знаю. — Динак закусила губу, вытерла глаза парчовым шелком своего платья, вздрогнула всем телом и наконец кивнула Таншару:
 — Приступай. Я не выдам нас.
 — Замечательно, — сказал Таншар.
 Все происходило слишком быстро, так что Абивард не мог уследить за происходящим, но медлить никто не собирался.
 Таншар подозвал Шарбараза:
 — О величайший, теперь мне требуется твоя помощь. Возьми в свои руки руки Птардака.
 — Если так надо… — Шарбараз склонился над бесчувственным дихганом.
 Таншар осыпал обоих красноватым порошком.
 — Толченый кровавик, — пояснил он и начал нараспев произносить заклинание.
 Абивард знал, что чародейство — вещь реально существующая и без него нечего даже надеяться выбраться из крепости Налгис-Краг. Но как оно творится, он видел впервые и смотрел на это с благоговейным страхом. На его глазах Шарбараз приобрел облик Птардака, включая и одежду, — и наоборот.
 Когда изменение завершилось, Абивард и Шарбараз, временно ставший Птардаком, оттащили изменившего облик Птардака в темницу, в которой держали Шарбараза, и заложили дверь на засов. Таншар сказал Динак:
 — Теперь, госпожа, мы придадим тебе облик этого охранника и можем идти.
 Она вытаращила глаза до предела:
 — Я знала, что так будет, но мне этого не вынести! Я и сама себя буду видеть так, будто это он?
 — Нет. — Шарбараз вытянул руку и посмотрел на нее. — В своих глазах я остаюсь самим собой. — Однако голос его был голосом Птардака.
 — Да, это действует так, — согласился Таншар. — Твоя сущность остается неизменной, и перемена для тебя невидима.
 Динак резко кивнула:
 — Тогда я готова, только… должна ли я касаться его?
 Таншар покачал головой:
 — Здесь ритуал несколько иной, поскольку вы не будете меняться, обликами, скорее ты позаимствуешь его облик. Встань, пожалуйста, вон там, поближе к нему.
 Даже это оказалось больше того, на что была готова Динак, но она подчинилась. Таншар поставил между ней и охранником хрустальный диск. Когда он выпустил его из рук, диск завис в воздухе. Таншар снова принялся говорить нараспев, на сей раз в ином ритме, и вновь и вновь называл имя Пророчицы, преподобной Шивини. Хрусталь светился с полминуты. Когда свет померк, в коридоре оказалось двое охранников, похожих как близнецы.
 — Позволь мне отойти от него, — сказала Динак хриплым мужским голосом.
 Абивард закрыл дверь, ведущую в коридор, оставив за ней бесчувственного охранника, и заложил ее снаружи засовом. Он ухмылялся от уха до уха: все прошло лучше, чем он смел надеяться.
 — Да, сбили мы их с толку! — радостно сказал он. — Они не только ничего не поймут, но и не смогут ничего сообразить на протяжении… Как долго длятся зрительные заклятия, Таншар?
 — Несколько дней, если для их снятия не использовать магию. — У Таншара был усталый голос. — Однако, если чародей использует против них свою силу, он проткнет их, как иголка шелк. А потому нам следует поспешить.
 — Ну, не знаю, — сказал Шарбараз голосом Птардака. — Когда дихган перестанет выглядеть, как я, и снова станет самим собой, они вполне могут посчитать, что он — это я, принявший его облик с помощью волшебства и пытающийся убежать. Хороший вы завязали узелок! — Он засмеялся радостным смехом человека, который давно не смеялся. — Но мудрый Таншар прав: не следует подвергать его волшебство излишним испытаниям. — Он подбежал к двери, ведущей из опочивальни.
 — Величайший… то есть временно муж мой, помни о своей хромоте, — сказала Динак. — Не надо забывать о ней, иначе наш замысел могут раскрыть.
 Шарбараз поклонился.
 — Госпожа, ты права, — сказал он, хотя обликом своим Динак в данный момент менее всего походила на госпожу. — Я запомню. — Он подобрал с пола палку Птардака и весьма убедительно изобразил человека со сломанной лодыжкой. — А теперь прочь отсюда!
 Шарбараз не забыл закрыть дверь опочивальни Птардака на наружный засов, Абивард одобрительно кивнул; теперь, когда опочивальня фактически стала выходом с женской половины, ни один дихган не оставил бы ее открытой, чтобы женщины как-нибудь не выбрались наружу без его ведома.
 — Куда теперь? — вполголоса спросил Шарбараз, со стуком опустив засов.
 — На конюшню, — так же тихо ответил Абивард. — Встаньте рядом со мной и делайте вид, будто вы ведете меня, а не наоборот. Таншар, Динак, идите позади: вы все же наши вассалы.
 Домочадцы Птардака приняли беглецов за тех, кем они выглядели. Одного напоминания Шарбаразу оказалось достаточно: хромал он вполне убедительно. Он дружески приветствовал родственников и слуг Птардака; если он никого из них не назвал по имени, то в кратком разговоре это было вполне уместно — а все разговоры он делал очень краткими.
 Однако на конюшне один из конюхов, занимавшийся лошадьми Абиварда, удивленно поднял голову:
 — Ты редко появляешься здесь без лука и охотничьего копья, о повелитель. Разве ты не едешь на охоту?
 Абивард застыл, последними словами ругая себя за глупость. Так тщательно готовились — и из-за мелкого просчета все пропало! Но Шарбараз спокойно ответил:
 — Нет, мы отправляемся в деревню Гайи, на восток. Дихган Абивард спрашивал о тамошней системе ганатов, поскольку она далеко отстоит от реки Хьюджа, а он хочет сделать такую же вдоль Век-Руда. Я решил, что проще показать ему, чем рассказывать. Что скажешь?
 — Я? — Конюх сначала опешил, а потом улыбнулся:
 — О повелитель, я мало что смыслю в ганатах, поэтому не могу сказать ничего. — Он посмотрел на Абиварда: Седлать коней, повелитель?
 — Да, и вьючных мы тоже возьмем, — ответил Абивард, чувствуя огромное облегчение от того, что Шарбараз оказался сообразительнее его. И на него произвело сильное впечатление столь хорошее знакомство Шарбараза с наделом Птардака. Он продолжил:
 — Возможно, мне придется заночевать в этом, как его, Гайи, а утром еще раз взглянуть на ганаты.
 — Там есть караван-сарай, повелитель, — с легким упреком произнес конюх.
 Абивард сложил руки на груди. Конюх вопросительно посмотрел на того, кого считал Птардаком.
 — Как ему будет угодно, — ответил Шарбараз; именно так ответил бы и Птардак. Абиварду стоило больших усилий не рассмеяться.
 Конюх покорно кивнул и обратился к Динак:
 — А ты будешь из тех, что прискакали ночью много дней назад? Извини, но с тех пор я тебя почти не видел и забыл, который из тех коней твой. — Он показал на три стойла в конце ряда.
 Динак не успела — точнее, не успел — ответить (или впасть в панику и не ответить). На выручку вновь пришел Шарбараз:
 — Это не тот ли гнедой мерин со шрамом на боку?
 — Так точно, о повелитель! — ответила Динак мужским голосом, добытым волшебным путем.
 Конюх окинул Шарбараза взглядом, полным восхищения:
 — О повелитель, никто не скажет, что у тебя плохая память на лошадей.
 Птардак-Шарбараз принял чрезвычайно самодовольный вид.
 Конь, принадлежавший человеку Смердиса, слегка фыркнул, когда Динак взобралась на него. Так же поступил и конь Птардака, когда его оседлал Шарбараз. Если люди были введены в заблуждение, то лошади понимали все.
 Шарбараз без труда успокоил своего коня. Динак пришлось труднее: с тех пор как она стала взрослой женщиной, ей лишь раз довелось ездить верхом — в свадебном кортеже, направлявшемся в Налгис-Краг. Но она справилась. Четверо всадников начали спуск по крутой извилистой тропе к подножию Налги-Крага.
 — Ей-Богу, по-моему, получилось, — выдохнул Абивард при виде приближающейся равнины. Он обратился к Шарбаразу, который в обличье Птардака возглавлял процессию:
 — Повелитель… то есть величайший, откуда ты так много знаешь о деревне Гайи и ее ганатах? Я и аркета не поставлю на то, что настоящий Птардак знает хотя бы часть этого.
 — Отец приучил меня знакомиться с державой и ее наделами еще до того, как у меня начала пробиваться борода, чтобы я узнал Макуран, прежде чем стану править им, — ответил Шарбараз. Его усмешка была не очень веселой. — Мне представилась возможность изучить надел Налгис-Краг, точнее, его крепость, лучше, чем хотелось бы.
 — Мой отец был прав, — сказал Абивард. — Из тебя получится замечательный Царь Царей для Макурана.
 — Твой отец не Годарс ли из надела Век-Руд? — спросил Шарбараз и сам же ответил:
 — Да, конечно, ведь ты брат Динак, Годарс погиб в степи вместе со всем войском?
 — Да, величайший, вместе с моим родным братом и тремя сводными.
 Шарбараз покачал головой:
 — Победа на Пардрайе была бы блистательной. Но поражение, которое мы потерпели… Лучше было вовсе не затевать этот поход. Но если вопрос стоял «ударить или выждать?», отец всегда предпочитал ударить.
 И тут его конь вышел на равнину. Шарбараз пустил коня быстрой рысью.
 Спутники последовали его примеру, чем дальше они будут от крепости Налгис-Краг, тем спокойнее.
 Абивард сказал:
 — Там, в крепости, должно быть, сказочная неразбериха. Когда Птардак очнется в твоем облике, то начнет настаивать, что он — это он, а охранники над ним лишь посмеются. Скажут, что он отправился в Гайи. И даже когда к нему вернется его прежний облик, они решат, что это колдовская уловка, как ты уже сказал.
 — Единственная серьезная проблема состоит в том, что я не вернусь на женскую половину, — сказала Динак. — Некоторое время люди в крепости не заметят моего отсутствия. Кто вообще обращает внимание на женщин? — Голос ее звучал глухо и непривычно, но в нем звучала давняя горечь.
 Шарбараз сказал:
 — Госпожа, твою храбрость заметил бы даже слепой — да еще на таком поле брани, на котором вряд ли окажется хоть один мужчина. Умоляю, не преуменьшай своих достоинств.
 — Как можно преуменьшить ничто? — отозвалась она.
 Когда Абивард стал возражать, она отвернулась, не желая больше говорить.
 Он не стал настаивать, но задался вопросом — что же такое произошло в Налгис-Краге, что заставило ее так возненавидеть себя? Левая его рука, не сжимавшая поводья, сложилась в кулак. Если бы он знал, что Птардак унижает ее, он бы поступил с ее мужем так же, как она с охранником, который обесчестил себя, помогая держать в заточении истинного Царя Царей.
 Бледное зимнее солнце клонилось к горизонту. Было хоть и холодно, но ясно.
 Когда всадники подъехали к миндалевой роще неподалеку от границы орошаемых земель Птардака, Абивард сказал:
 — Давайте остановимся здесь. У нас будут хорошие дрова для костра.
 Никто не стал с ним спорить. Он придержал коня, спешился, привязал его к дереву и принялся собирать хворост. Шарбараз, присоединившись к нему, сказал:
 — Слава Господу, что нам не надо трогать живые деревья. И без этого достаточно наберем.
 За их спинами Динак сказала Таншару:
 — Немедленно верни мне мой облик.
 — Госпожа, воистину я бы лучше подождал с этим, — робко ответил Таншар. — От того, что на тебе пока личина стражника, может зависеть наша безопасность.
 — Я скорее умру, чем останусь такой. — Динак вновь расплакалась.
 Волшебство Таншара превратило ее рыдания в глухие стоны страдающего мужчины.
 Абивард бросил охапку хвороста на землю и полез в кармашек ременной сумы за кремнем и огнивом. Таншар просительно посмотрел на него:
 — Какова твоя воля, о повелитель? Снять чары?
 — Если моей сестре они до такой степени ненавистны, то, пожалуй, сними, ответил Абивард. — Хотя с чего бы ей так ненавидеть…
 — У нее есть на то причина, уверяю тебя. — Шарбараз подбросил сучьев и веток поверх кучи, собранной Абивардом.
 Его поддержка не успокоила Динак, а напротив, заставила еще сильнее разрыдаться. Абивард отвлекся от кропотливого занятия по добыванию огня и кивнул Таншару. Прорицатель достал хрустальный диск, которым пользовался, придавая Динак облик охранника Шарбараза. Вновь он подвесил диск в воздухе между собой и Динак. На этот раз заклинание было несколько иным. Если тогда диск ненадолго засветился, то теперь он, казалось, вбирал в себя темноту наступающей ночи. Когда тьма покинула диск, Динак вновь стала самой собой.
 Абивард подошел к ней и крепко обнял:
 — Все прошло. Теперь ты не кто-то другой, а ты, как тому и следует быть.
 Она задрожала в его объятиях, а потом вырвалась.
 — Я никогда уже не буду такой, какой следует быть, как ты не понимаешь! —крикнула она. — Ту, которой мне следует быть, я навсегда оставила в Налгис-Краге.
 — Ты хочешь сказать, что оставила там жену Птардака? — насмешливо спросил Абивард. — Этот проклятый предатель недостоин тебя.
 — Это так, — согласился Шарбараз. Он хотел сказать что-то еще, но Динак остановила его, резко рубанув рукой в воздухе:
 — То, что ты говоришь о Птардаке, справедливо, но не имеет отношения к делу. В крепости я оставила не только свое замужество. Я еще и честь там потеряла.
 — Помогать Царю Царей против тех, кто незаконно держал его в заточении, не бесчестье, — сказал Абивард. — Ты… — Он не договорил. Наконец он понял, почему Динак ударила лежащего в беспамятстве охранника, почему для нее было так мучительно носить его облик. Он пристально посмотрел на нее:
 — Неужели он?.. Они?.. — Продолжить не было сил.
 — Он. И все они, — мрачно ответила она. — Такую цену они назначили за то, что позволили мне обслуживать законного Царя Царей. На разрешение Птардака им было наплевать; они заявили, что служат одному лишь Смердису. А если я скажу об этом кому-нибудь хоть слово, Шарбараза найдут в его темнице мертвым. Я знала, как и ты, что он — единственная надежда Макурана, и поэтому я… отдалась им.
 — Что сделано, то сделано. Было и прошло. — Слова выходили из уст Абиварда пустыми и бессмысленными. Сделано-то сделано, но прошло ли? И никогда не пройдет. Ему сделалось совсем не по себе. По какой бы причине Динак ни совершила свой поступок, как ему теперь смотреть на нее, зная о нем?
 И Динак это понимала. Она покачала головой:
 — И всю дорогу с вершины Налгис-Крага я мечтала лишь об одном: набраться мужества и броситься со скалы. Что я без моей чести?
 Абивард не знал ответа на этот вопрос. Не знал его и Таншар, который сидел у костра, сгорбившись от усталости. Не знал и Шарбараз. Точнее, не знал лишь несколько минут, пока не встал на четвереньки и не начал рыться в земле. Через несколько минут он с торжествующим возгласом поднялся и показал им то, что держал в руках, — три черных камешка.
 — Как законный Царь Царей, я имею некоторые права, которых не имеют другие, — объявил он и бросил на землю один из камешков, которые только что подобрал.
 — Динак, я развожу тебя с Птардаком. — Он еще дважды повторил эту формулу, тем самым сделав развод окончательным. Динак это не утешило.
 — Я знаю, что ты поступил так из добрых чувств, величайший, но для меня это ничего не меняет. Птардак несомненно тоже бросит камешки и разведется со мной, когда избавится от твоего облика и выберется из темницы. Но какой мне от этого толк?
 — Госпожа, даже Царь Царей не имеет власти — хотя иные из них на это претендовали — просить руки женщины, находящейся замужем за другим, — сказал Шарбараз. — Поэтому мне и нужно было освободить тебя от этого брака.
 — Но… величайший! — Слова вылетали из Динак по одному, иногда по два: Тебе… тебе ли не знать… как я… лишилась своей чести… в коридоре… перед твоей темницей…
 Шарбараз покачал головой:
 — Я знаю, что ты обрела там большую честь, беззаветно жертвуя собой ради меня, ради Макурана. Если ты ничего не знаешь обо мне, знай — я всегда помогаю тем, кто помогает мне, и наказываю тех, кто обходится со мной плохо. Когда я верну себе трон в Машизе, ты будешь сидеть подле меня как моя главная жена. Клянусь Господом и Четырьмя Пророками!
 Абивард так и не понял, кто первый простерся ниц перед Шарбаразом — он или Динак. Сестра его продолжала всхлипывать, но теперь на совсем иной ноте — будто вопреки всем ожиданиям ее жертва и то унижение, которое она испытала, были оправданы.
 — Утраченная честь есть честь обретенная, — сказал Шарбараз. — Встань, Динак, и ты, Абивард. Нам предстоит еще многое сделать, прежде чем я верну свой трон в Машизе.
 — Воистину, величайший. — Поднимаясь, Абивард покосился на Таншара, который доставал хлеб и финики из седельной сумы. В его сознании звучало второе пророчество старика: честь, утраченная и обретенная в башне на холме. Он это видел собственными глазами — и в большей степени, чем мог вообразить.
 Где же он увидит сияние серебряного щита над узким морем? И что оно принесет с собой?




 Глава 6


 Годарс научил Абиварда многому — ездить верхом, управлять наделом, думать не о завтрашнем дне, а о грядущем годе. Одному он не научил сына — как быть мятежником. Абивард знал, что отцу его и в страшном сне не могло привидеться, чтобы надел Век-Руд противился власти Царя Царей в Машизе.
 Поэтому все приходилось делать самостоятельно, не опираясь на воспоминания о советах и предостережениях отца. Ах, как ему не хватало этих советов! Он давно уже свыкся с мыслью, что у Годарса на все имелся готовый ответ и что достаточно найти этот ответ — и все в порядке. Но в игре, которую он вел сейчас, все обстояло иначе.
 Но он не мог просто отсиживаться в сторонке, взвалив на Шарбараза все бремя ведения войны против Смердиса. Это было бы недостойно царского зятя — ибо Шарбараз сдержал свое слово и женился на Динак, как только ступил на землю Век-Руда. К тому же Абивард знал большинство приграничных дихганов намного лучше, нежели его монарх.
 — Старая история, — пожаловался как-то вечером Шарбараз, жуя кашу с кедровыми орешками и бараниной в кефирном соусе с мятой. — Я знаю наделы и знаю о тех, кто владел ими до того, как наше войско отправилось на Пардрайю; но кто из этих людей сегодня жив? Один-два, не более. А места большинства ныне заняли их сыновья, внуки, племянники, то есть люди, нрав и привычки которых я не изучал. Тогда как ты…
 — Воистину, с одними из них я охотился, с другими играл в мяч на праздниках и тому подобное, но не могу утверждать, будто хорошо их знаю. По большей части я имел с ними дело уже после своего возвращения с Пардрайи.
 — Сейчас эти-то дела и есть самые важные, — сказал Шарбараз. — Если мы не сможем поставить северо-запад под мое знамя, то лучше бы ты оставил меня замурованным в Налгис-Краге — ведь тогда окажется, что Смердис, будь он проклят по всей Бездне, выйдет из нашей схватки заведомым победителем.
 Абивард поднялся с кухонной скамьи и принялся расхаживать взад-вперед.
 — Если мы составим списки противостоящих сил на пергаменте, наш окажется намного короче, чем список сторонников Смердиса, даже если все дихганы северо-запада перейдут на твою сторону, — сказал он. — Как нам преодолеть его преимущество?
 — Если все силы, верные Смердису сегодня, останутся ему верны, то мы обречены, — ответил Шарбараз.
 — Но я в это не верю. Я считаю, что большинство из них ныне с ним потому, что думают, будто я отказался от трона добровольно. Узнав, что это не так, они стекутся под мое знамя.
 «Хорошо бы, — подумал Абивард. — Иначе мы увидим, какую страшную смерть придумает для нас Смердис». Однако это соображение было таково, что вряд ли следовало делиться им с человеком, которого он считал своим монархом.
 Шарбараз поднял на него взгляд. В его платье ничто не выдавало Царя Царей — на нем был один из шерстяных кафтанов Абиварда, вполне приличное одеяние, но отнюдь не царское. В бороде его, прямо под уголком рта, застряла капля кефира.
 Но когда он заговорил, уверенность в его голосе звенела, как трубный глас:
 — Когда ты спасал меня из крепости Птардака, ты не задумывался и не просчитывал, какую цену придется платить за это потом, ты просто сделал то, что считал правильным. Так мы будем поступать и впредь, и Господь несомненно улыбнется нам.
 — Да будет так, величайший, — ответил Абивард.
 — Так и будет! — с яростью произнес Шарбараз, ударив кулаком по каменному столу, за которым сидел. Как и прежде, его слова зажгли огонь в груди Абиварда, породили желание немедленно вскочить в седло и помчаться штурмовать Машиз, сметая все на своем пути исключительно силой воли.
 Но как бы ни хотелось ему этого, та часть его рассудка, которую он унаследовал от Годарса, предупреждала его, что так просто цели не достичь. Вон Пероз пошел штурмом, на хаморов — и к чему это привело?
 Тут вошел Фрада. Один из поваров вручил ему ту же баранину с кашей, завернутую в лепешку, что ели Абивард и Шарбараз.
 — Величайший, — пролепетал он, усаживаясь рядом с Шарбаразом. Его интонация передавала нечто среднее между восхищением и поклонением; он в жизни не рассчитывал сидеть за одним столом с Царем Царей. Однако, когда он покосился на Абиварда, его лицо вспыхнуло от возмущения. Абивард не посвятил его в планы спасения Шарбараза. Абивард не сказал о них никому, кроме тех, чье участие было жизненно необходимо. А ведь прекрасно понимал, что Фрада тоже хотел бы поучаствовать.
 Это не ускользнуло и от внимания Шарбараза. Он сказал Фраде:
 — Тайны следует хранить. У тебя еще будет прекрасная возможность показать мне свою смелость.
 Фрада раздулся, как павлин. Если бы у него был хвост, он наверняка распушил бы его самым живописным образом. Но поскольку хвоста не имелось, пришлось ограничиться гордо выпяченной грудью и откинутой назад головой. По мнению Абиварда, брат выглядел в этот момент чрезвычайно глупо.
 Но возможно, Фрада не так уж глуп. Он теперь ничуть не ниже Абиварда, зятя законного Царя Царей. Когда Шарбараз вернется в свою столицу, оба сына Годарса — и их младшие сводные братья — станут в Макуране великими людьми. Это в полной мере дошло до Абиварда лишь сейчас.
 Однако пока Фрада остается лишь его младшим братишкой.
 — Иди-ка ты отсюда, — сказал он, — а то, неровен час, в печку свалишься совсем не смотришь под ноги.
 Фрада ответил жестом, явно не выражающим благословения, но все же удалился, шумно чавкая. Шарбараз усмехнулся:
 — Вы ладите между собой. — В голосе его сквозила легкая зависть. — Я вырос, не доверяя никому из братьев, и они отвечали мне взаимностью.
 — Насколько я слышал, так бывает во многих наделах, — сказал Абивард. Представляю себе, насколько же хуже с этим в Машизе, где тому, кому удастся стать наследником, достанется все царство.
 — Вот именно, — согласился Шарбараз. — Когда пришли первые вести о гибели отца, я ждал, что кто-то из моих братьев попытается выбить из-под меня престол, — он засмеялся, и смех его был полон иронии в собственный адрес. — На старого хрыча, своего родственничка, управляющего монетным двором, я не обратил никакого внимания, за что и поплатился. И посейчас бы расплачивался, если бы не твоя сестра и ты.
 Абивард склонил голову. В песнях говорится, что царская благодарность что снег в низинах в теплый весенний день, но Шарбараз не казался ему типичным представителем своей породы. Если повезет, законный Царь Царей останется настоящим мужчиной, даже заполучив престол.
 — Как же вам с братьями удается удерживаться от ссор? — спросил Шарбараз.
 — Да мы ссоримся, как щенята из одного помета, — ответил Абивард. — Но отец никогда не допускал, чтобы эти ссоры перерастали во вражду, кинжал в спину. Он говорил: «Надел больше любого из вас и достаточно велик для всех», иногда добавляя хорошего тычка, чтобы мы лучше усвоили урок.
 — Мой отец говорил примерно то же самое. — Шарбараз покачал головой. — Только не сумел нас в этом убедить. А жаль.
 — Что, по-твоему, предпримет Смердис, узнав о твоем бегстве? — Абивард решил, что пора сменить тему разговора. — Что бы предпринял ты, будь ты правитель в Машизе, а он — мятежник в провинции?
 — Если бы я был на троне, немедленно атаковал бы мятежника всеми силами, которые у меня имеются, чтобы не дать ему одержать ни одной победы над силами, оказавшимися слишком слабыми, чтобы искоренить его раз и навсегда. Любая победа только придаст ему храбрости, а в войсках мятежника я меньше всего желал бы видеть храбрость.
 — Наши мысли текут в одном направлении, — кивнул Абивард. — Мой следующий вопрос: Смердис мыслит так же, как мы?
 Шарбараз замер, не донеся кусок до рта:
 — Ей-Богу, Абивард, у меня больше оснований благословить тот день, когда я встретил тебя, чем то, что в этот день я обрел свободу и невесту в лице твоей сестры. Знаешь, мне такая мысль никогда не приходила в голову. Я предполагал, что Смердис выступит из Машиза со всем своим войском в тот самый день, как узнает о моем побеге; ведь я-то на его месте поступил бы именно так. Но все может быть совсем иначе.
 — Ты должен был встречать его при дворе твоего отца. — Абивард возблагодарил собственного отца — тот вбил в него, что обычно на любую ситуацию существует несколько точек зрения. — Что подсказывают твои чувства насчет его действий? Я же, так сказать, узнал его, когда его люди отобрали у меня деньги, чтобы заплатить хаморам. Так что он не производит на меня впечатления великого героя.
 — Я-то его явно таковым не считал, — сказал Шарбараз, — но, с другой стороны, я вообще о нем не думал, пока он не похитил мой трон. Просто серый человечек с серой бородой, не стоящий внимания даже тогда, когда говорит, а говорил он редко. Кто бы мог подумать, что под этой неприметной личиной таится такое честолюбие?
 — Может быть, он и сам об этом не догадывался, Пока не выдался случай выпустить честолюбие на волю, — сказал Абивард.
 — Может быть. — Верный утонченным манерам царского двора, Шарбараз обтер рот кусочком ткани — скорее полотенцем, нежели настоящей салфеткой, но ничего лучшего по этой части надел Век-Руд предложить не мог. Когда Абивард вытирал рот, для этой цели служил рукав. Отложив полотенце, Шарбараз продолжил:
 — Одно можно сказать определенно: скоро он узнает, что я на свободе, тогда поглядим, что он за человек.
 * * *
 Гонец из Налгис-Крага настороженно ждал, когда Абивард приблизится к нему.
 — Повелитель, — проговорил он поспешнее, чем требовалось. — Умоляю тебя, помни, что я всего лишь посланец, передающий слова и намерения Птардака, моего дихгана. Это не мои слова и не мои намерения, и я прошу не возлагать на меня вину за них.
 — Как тебе будет угодно, — ответил Абивард. Гонец с облегчением выдохнул, оставив в морозном воздухе облачко пара, а потом подозрительно взглянул на Абиварда. Тот старательно хранил на лице невинное выражение.
 — Клянусь Господом, ничто не грозит тебе из-за сообщения, которое ты привез. — Абивард изогнул руку в жесте благословения.
 — Ты великодушен, повелитель. Птардак приказал мне прежде всего передать вот это. — Гонец распечатал футляр для посланий. Вместо письма на его открытую ладонь выпали три черных камешка. — Это те самые камешки, которые он бросил на землю при свидетелях и объявил себя разведенным со своей бывшей женой госпожой Динак, твоей сестрой.
 Абивард расхохотался. Настороженность посланца Птардака в одно мгновение сменилась изумлением. Он ожидал любой реакции — гнева, возможно, смятения, только не этого.
 — Можешь возвратить камешки своему повелителю с наилучшими пожеланиями от меня. Скажи ему, что он опоздал и развод уже объявлен, — проговорил Абивард.
 — Повелитель, я не понимаю, — осторожно начал гонец. — По закону и обычаю ты не имеешь власти расторгнуть брак твоей сестры с моим господином Птардаком.
 — Правильно, — согласился Абивард. — Но Царь Царей, да продлятся его дни и прирастет его царство, такую власть имеет.
 — Смердис, Царь Царей, не… — начал гонец. Абивард прервал его:
 — Да, но Шарбараз, Царь Царей и истинный повелитель Макурана, поступил именно так.
 — Шарбараз — Царь Царей? — Посланец Птардака вылупил глаза, словно осетр, отловленный в реке Век-Руд. — Но каждый знает, что Шарбараз отрекся от престола.
 — Очевидно, не каждый знает, что отречение было вырвано у него силой, под клинком кинжала, и что он был заточен в крепости Налгис-Краг, — сказал Абивард.
 Глаза всадника и вовсе выкатились из орбит. Абивард с наслаждением продолжил:
 — И не каждый знает, что моя сестра и я вызволили его из Налгис-Крага, а в его темницу поместили твоего драгоценного повелителя. Кстати, сколько времени понадобилось Птардаку, чтобы вернуть себе свой истинный облик?
 Около минуты гонец блеял и запинался, пока наконец не выдавил из себя:
 — Повелитель, я ничего об этом не знаю. Я всего лишь маленький человек, а таким опасно лезть в дела тех, кто сильнее его. У меня при себе еще и письмо к тебе от моего повелителя Птардака. — Он вручил Абиварду второй кожаный футляр.
 Абивард открыл его со словами:
 — Может, ты и маленький человек, но ты ведь знаешь, был ли твой повелитель некоторое время похож на самого себя или на кого-то другого, а?
 — Я не уполномочен говорить об этом с тобой, — ответил гонец.
 — Нет так нет. — Абивард извлек пергаментный свиток и развернул его.
 Послание отличалось лаконичностью: «Война до ножа». Абивард показал письмо гонцу:
 — Можешь передать от меня Птардаку, что у ножа два конца. Если он предпочтет поддержать узурпатора, а не истинного Царя Царей, то окажется не с того конца ножа.
 — Я в точности передам твои слова, — ответил всадник.
 — Будь добр. И еще — подумай о них на обратном пути в Налгис-Краг. Когда же приедешь, расскажи своим друзьям, что произошло — и почему. Некоторые из них, бьюсь об заклад, знают, что стряслось с Птардаком, когда мы освобождали Шарбараза. Но перед отъездом поешь хлеба, выпей вина, погрейся у огня. Что бы там ни говорил Птардак, с тобой мы не враги.
 Но гонец покачал головой:
 — Нет, повелитель, это было бы нехорошо. Я верен моему дихгану, верен до конца, и я не буду гостем человека, с которым, видимо, очень скоро мне придется сражаться. Однако благодарю тебя за великодушное приглашение. — Он чуть причмокнул губами, словно пережевывая то, что сказал ему Абивард. Лицо его было задумчиво.
 — Жаль, что твой дихган не выказал такую же верность своему истинному повелителю, какую ты выказываешь ему самому. Ступай с миром, если считаешь, что иначе нельзя. Может быть, когда ты услышишь все, ты передумаешь. Возможно, и некоторые твои друзья начнут думать иначе.
 Гонец Птардака не ответил. Но, развернув коня, направляясь в обратный путь к Налгис-Крагу, он отсалютовал Абиварду. Тот ответил тем же. У него появилась надежда, что Птардак не помог, а повредил себе этими тремя камушками и сопровождавшим их письмом с вызовом. Пусть его люди узнают, как он предал сына Пероза, и крепость Налгис-Краг, хоть и совершенно неприступная для нападения извне, очень даже может зашататься под своим хозяином.
 * * *
 В прокопченной кузнице было темно. Она освещалась главным образом пляшущим красно-золотым пламенем печи. В ней пахло дымом, раскаленным железом и потом.
 Кузнец Ганзак был самым мощным борцом надела Век-Руд; грудь и плечи у него были как у быка, а руки, натренированные постоянной работой с тяжелым молотом, потолще, чем у иного человека ноги.
 — Повелитель, величайший, ваш приход — честь для моего очага, — сказал он, когда Абивард и Шарбараз как-то ветреным утром зашли к нему.
 — Твой очаг столь же приятен нам, как и твое общество, — с улыбкой ответил Абивард; показывая, что шутит. Однако, как и во многих шутках, здесь была доля правды. На дворе крепости лежал снег, но Ганзак работал голым по пояс; от жара, как и от физических усилий, кожа его была мокрой и отсвечивала в огне печи, словно намазанная маслом.
 — Как мои доспехи? — спросил Шарбараз. Законный Царь Царей был не из тех, кто тратит время попусту, когда дело касается его жизненно важных интересов. — Чем скорее я получу их, тем скорее вновь почувствую себя полноценным мужчиной и воином; а я намерен отправиться на поле брани как можно скорее.
 — Величайший, как я уже говорил тебе, я делаю все, что могу, но доспехи, особенно кольчужные, — дело долгое, — сказал Ганзак. — Пластины много проще: обыкновенные длинные тонкие полосы, которые достаточно выковать и пробить на концах дырочки для крепления. Но кольчуга…
 Абивард уже не раз вел подобные разговоры с кузнецом. Но Шарбараз, будучи отпрыском царской фамилии, не имел достаточного представления о том, как делаются доспехи; возможно, изучение наделов и их владельцев помешало ему уделить больше внимания этим явно менее значительным материям. Он сказал:
 — А в чем трудность? Делаешь кольца, скрепляешь их в кольчугу, прикрепляешь ее к кожаной прокладке — вот тебе и доспехи.
 Ганзак выдохнул через нос. Если бы такое сказал ему кто-то не столь высокопоставленный, он дал бы чрезвычайно язвительный ответ, скорее всего, сопроводив его действием: кинулся бы на несчастного с молотом и заставил бежать из кузницы без оглядки. Однако на сей раз он проявил сдержанность, достойную, по мнению Абиварда, всяческой похвалы:
 — Величайший, это не так просто. Из чего делаются кольца?
 — Из проволоки, разумеется, — сказал Шарбараз. — Из железной проволоки. Ты об этом спрашивал?
 — Правильно, из железной проволоки, — согласился Ганзак. — Из самого лучшего железа, которое я способен выплавить. Только вот проволока — не фисташки и на деревьях не растет. Видит Господь, мне бы этого очень хотелось, но раз уж не растет, приходится делать ее самому. Это значит, что я должен вырезать из железной пластины тоненькие полоски, чем я и занимался, когда пожаловал ты и мой повелитель дихган. — Он указал на несколько таких полосок, лежащих рядком. — Вот они. Видишь, это еще не проволока, это просто железные полоски. Чтобы сделать из них проволоку, нужно выковать их тонкими и круглыми в поперечнике.
 — Наверное, я поспешил со своими словами, — сказал Шарбараз.
 Но Ганзак уже набрал полный ход, и какое-то извинение не могло его остановить.
 — Потом, когда проволока готова, нужно сделать из нее кольца. Полагается, чтобы все они были одного размера, правильно? Поэтому я делаю вот что: обматываю проволоку вокруг этого вот штыря… — он показал Шарбаразу деревянный цилиндр, — а потом обрезаю каждую по очереди. Потом уплощаю концы и склепываю, чтобы получилось кольцо, — опять-таки каждую отдельно. Ясное дело, прежде чем я поставлю заклепки, кольца нужно скрепить, потому как готовые-то кольца уже не соединишь. А все это в спешке, прошу прощения, не делается, величайший.
 — Да, быстро хорошо не получится, понимаю. Извини, Ганзак, я сказал не подумав. — Шарбараз говорил с большим смирением, чем обычно водится у царей. — Вот мне еще один урок: сначала разберись, в чем дело, а потом уже лезь с критикой.
 Абивард сказал:
 — Я видел кольчуги, где кольца в каждом втором ряду сделаны не так, как ты говоришь, а просто выкованы из пластины. Разве такую сделать не быстрее?
 — Быстрее, быстрее. — Ганзак сплюнул в огонь. — Только я за нее и плевка не дам. Такие вот кольца между собой не соединишь. Их можно соединить только с правильно сделанными в соседних рядах. Это значит, что кольчуга при том же весе и вполовину не такая прочная. Если хочешь, чтобы величайший пошел на войну в дешевых дрянных доспехах, поищи себе другого кузнеца. — Он сложил массивные руки на еще более массивной груди.
 Поверженный Абивард спросил:
 — Когда, по-твоему, будут готовы эти вторые доспехи?
 Кузнец подумал:
 — Три недели, повелитель, убавь или накинь денек-другой.
 — Придется этим удовольствоваться, — вздохнул Шарбараз. — По правде говоря, я не рассчитываю, что на меня нападут раньше, но каждый день без доспехов дается мне тяжело. Чувствую себя голым, будто новорожденный.
 — Ну, это не совсем так, величайший, — сказал Абивард. — Целые дружины воюют в кожаных доспехах. К примеру, хаморы — ведь их лошади меньше и не могут нести такой вес, как наши. Да и я бился с ними и таком виде, пока Ганзак еще трудился над моими доспехами.
 — Не сомневаюсь, — сказал Шарбараз. — Нужде закон неведом, помимо прочего, ты и сам это доказал, вытаскивая меня из Налгис-Крага. Но разве ты не почувствовал себя героем, а не просто воином, когда на плечах твоих вновь сладостно зазвенела кольчуга?
 — Не знаю. Я просто почувствовал, что теперь уменьшилась вероятность быть убитым, а это тоже неплохо воодушевляет в бою.
 — Повелитель, когда я слышу от тебя толковые речи, я вижу твоего отца там, где стоишь ты, — сказал Ганзак.
 — Хорошо бы, — спокойно ответил Абивард, хотя сердце его преисполнилось гордости от этой похвалы. Шарбараз сказал:
 — При дворе моего отца о войне я узнал от трубадуров не меньше, чем от воинов. Хорошо иметь рядом человека, который видел войну и может просто и внятно говорить о том, что для нее нужно. Исполнить свой долг и при этом остаться в живых — оно хоть и не вдохновляет на героические песни, но тоже неплохо. Еще один урок. — Он кивнул, словно запечатлевая сказанное в памяти.
 Абивард тоже кивнул. Шарбараз постоянно учился. И Абиварду это нравилось: положение Царя Царей по самой своей природе склоняло его обладателя считать, что он и так уже все знает, — и кто бы осмелился ему возразить?
 И еще об одном подумал он. Допустим, когда-нибудь Шарбараз поступит неправильно. Как сказал сам Царь Царей, он, Абивард, теперь рядом с ним. Но как сказать Шарбаразу, что тот не прав? Ответа он не знал.
 * * *
 В крепости Век-Руд Шарбараз устроился в комнате, которую занимал Абивард, когда еще был жив Годарс.
 Фрада с превеликой охотой уступил ее. Она находилась через коридор от опочивальни дихгана. В определенном смысле это оказалось очень удобно.
 Вернувшись вместе с Абивардом, Шарбаразом и Таншаром в Век-Руд, Динак поселилась на женской половине родного надела. Верный своему слову, Шарбараз обручился с ней, как только в крепость сумели привести служителя Господа. Но хотя она была его женой, женская половина ему не принадлежала. Если бы он явился туда, чтобы вызвать ее, когда хотел побыть в ее обществе, это вызвало бы неслыханный скандал, пусть даже он и Царь Царей.
 Способ обойти это, казалось бы, безвыходное положение тоже вызвал скандал, хотя и небольшой. Наружная дверь опочивальни дихгана стала действующей границей женской половины. «В точности как в Налгис-Краге», — подумал Абивард, но мысль эту оставил при себе. Внутрь Шарбараз не заходил, но Абивард приводил туда Динак, а от дверей Шарбараз отводил ее в занимаемую им комнату. Для Динак эта комната была как бы частью женской половины.
 Проблема заключалась в отрезке коридора между опочивальней дихгана и комнатой Шарбараза. Никто в крепости не хотел считать коридор частью женской половины, но никто не мог придумать, как Динак могла бы приходить к мужу, минуя коридор. Пошли всякие сплетни и пересуды.
 — А не мог бы Таншар волшебством переносить меня из моей комнаты в комнату Шарбараза? — спросила Динак однажды вечером, когда Абивард подводил ее к вызвавшему столько толков коридору.
 — Вряд ли, — усомнился он. — Я благодарю Господа, что у Таншара хватило силы на то, что нам уже удалось.
 — О брат мой, я ведь пошутить хотела. — Динак ткнула его под ребро, отчего он подпрыгнул. — Только такой ответ я и могла придумать на вопрос, как остановить пересуды насчет наших дел.
 — А-а. — Подумав, хороша ли шутка, он все же решил рассмеяться. — Хорошо, что ты снова здесь.
 —  — И мне хорошо, — ответила она, вновь посерьезнев. — После того, что произошло на женской половине у Птардака… — Лицо ее исказилось. — Жаль, что я не могла убить того охранника. Я хотела бы убить их троих — не торопясь, отрубая по пальчику. Того, что мне удалось бежать оттуда, мало, но придется этим удовольствоваться.
 Он было обнял ее, но замер, едва начав движение. Она не хотела, чтобы кто-нибудь, помимо Шарбараза, касался ее. Абивард пожалел, что она не могла позволить себе убить охранника — всех охранников — не спеша, как ей хотелось.
 Он бы помог ей в этом с величайшим удовольствием и радостью.
 — На самом деле даже хорошо, что Таншар не может по волшебству переносить меня из комнаты в комнату. Что бы там ни говорили другие, когда я иду по этому коридору, я чувствую себя свободной, будто могу снова, как в детстве, бегать по всей крепости. И такие чувства могут вызвать десять-двадцать шагов по каменному полу между голых стен. Странно, да?
 — Я думал о том же, — сказал Абивард. — Знаешь, Рошнани и некоторые другие мои жены завидуют тебе.
 — Неудивительно, — сказала Динак, когда Абивард открывал внутренние двери в своей опочивальне, пропуская ее. — Для тех, кто лишен свободы, даже малая ее толика должна казаться громадной.
 — Гм. — Абивард закрыл дверь, ведущую на женскую половину, запер ее и прошел вместе с Динак к наружной двери опочивальни. Сразу за дверью ждал Шарбараз. Абивард поклонился ему:
 — Величайший, я привел твою жену.
 В ответ Шарбараз поклонился сначала Абиварду, потом Динак и протянул ей руку:
 — Госпожа моя, не соблаговолишь ли пройти со мной?
 Она переступила порог. Абивард отвернулся, чтобы, официально говоря, не видеть, как она идет по этому пресловутому — слишком уж публичному — коридору.
 Потом он засмеялся над собой, над тем, как изо всех сил старается сделать вид, что обычай нисколько не нарушен, прекрасно при этом зная, что нарушен. Он подумал: уж не является ли истинным царем Макурана не Царь Царей, а обычай?
 В тот вечер он привел в свою опочивальню Рошнани. Она с тоской посмотрела на наружную дверь:
 — Я бы тоже хотела ходить через нее. Жизнь на Женской половине терпима, когда знаешь, что все в одинаковом положении. А когда одной можно то, чего нельзя другим… — Она замолчала, должно быть, проглатывая часть того, что хотела сказать. — Это тяжело, — закончила она.
 — Мне жаль, что это тебя огорчает, — сказал Абивард. — Хотя я и не знаю, что с этим поделать. Не могу же я по одной прихоти отбросить многовековую традицию. Ведь традиция не предполагала, что Царю Царей придется искать убежища в захолустной крепости или что он женится на сестре дихгана.
 — Я знаю, — сказала Рошнани. — И пожалуйста, пойми, я не ставлю счастье Динак ей в укор. Мы с ней прекрасно ладим, как будто мы — родные сестры. Мне просто хочется, чтобы и мой кусочек мира был чуточку побольше. Все, что я видела в мире, став женщиной, — это две женские половины и землю между крепостью, где я родилась, и Век-Рудом. Этого мало.
 — Ты вполне могла бы быть родной сестрой Динак, — согласился он. — Сколько я ее помню, она всегда говорит примерно то же самое. Но от тебя я такого до сих пор не слышал.
 — А до сих пор у меня не было причин думать об этом, — сказала она, и это напомнило Абиварду слова сестры про малую толику свободы, которая кажется громадной. Рошнани продолжала:
 — Ты сердишься, что я так говорю? Судя по тому немногому, что я знаю, большинство мужчин дают своим женам куда меньше воли, чем ты. — Она настороженно взглянула на Абиварда.
 — Ничего, говори, — сказал он. — Убежден, что Смердис посадил бы мысли Шарбараза под замок вместе с телом или даже прежде того, если бы только мог, Я же не вижу в этом смысла. Если ты не скажешь мне того, что думаешь, как же я узнаю твои мысли? Это, конечно, не значит, что я всегда буду с тобой соглашаться, и даже если соглашусь, возможно, окажусь бессилен что-либо предпринять, но знать я хочу.
 Улыбка на лице Рошнани сменилась хмурой гримаской — словно солнце, выглянувшее и вновь скрывшееся за тучей. Она сказала:
 — Если ты считаешь, что я права, почему ничего не предпримешь?
 Он развел руками:
 — Скоро к нам в крепость толпами повалят знатные люди, они примутся прощупывать Шарбараза, пытаясь определить, его поддержать или Смердиса. Как по-твоему, много пользы это принесет нашему делу, если он заявит, что хочет, чтобы они выпустили своих жен и дочерей с женских половин? Вряд ли он сам этого хочет, но даже если бы хотел, сказать об этом означает потерять половину сторонников, если не больше.
 — Только не среди женщин, — упрямо возразила Рошнани.
 — Но у женщин нет боевых копий.
 Рошнани закусила губу:
 — Ужасно, когда, выбирая между справедливым и несправедливым, останавливаются на том, что в этом мире полезно.
 — Мой отец сказал бы, что если что-то в этом мире не срабатывает, то вопрос о том, справедливо оно или нет, теряет смысл. Когда мы с Таншаром отправились к Птардаку, мне, чтобы не проговориться раньше времени, пришлось воззвать к его гостеприимству. И Птардак, хотел он того или нет, был вынужден подать мне пищу и вино. Так обстоят дела и с женскими половинами: раз уж они составная часть существующего порядка вещей, они не исчезнут завтра, даже если Шарбараз отдаст соответствующее распоряжение.
 Абивард наблюдал, как Рошнани переваривает услышанное. Судя по выражению ее лица, его слова пришлись ей не по вкусу.
 — Может, и не исчезнут, — неохотно признала она. — Тогда как насчет вот чего: начнешь ли ты смягчать порядки касательно женской половины после того, как Шарбараз выиграет войну и вся макуранская знать не будет больше глазеть на твою — нашу — крепость?
 Он открыл рот, но тут же закрыл его, не произнеся ни слова. Да, он рассчитывал, что его логика убедит Рошнани, — и она убедила. Но не в том, что он прав, а в том, что необходимо согласиться на отсрочку в получении желаемого.
 «Очень женский способ ведения спора, — безрадостно подумал он. — Женщина признает твою правоту и, не переводя дыхания, обращает ее против тебя же».
 Так как же ответить? Каждая секунда промедления вселяла в нее все большие надежды — а ему становилось все труднее эти надежды разбить. Наконец он проговорил:
 — Полагаю, мы можем попробовать. Скорее всего, мир от этого не рухнет.
 — А если не получится, всегда можно вернуться к старому, — сказала она, подбадривая его.
 — Чепуха, и ты это знаешь, — сказал он. — Это не легче, чем собрать разрубленного на части барана и объявить его живым.
 — Я-то это знаю, — призналась Рошнани. — Но надеялась, что этого не знаешь ты.
 — Коварная девка!
 — Конечно. Сидя на женской половине, словно в клетке, только и остается, что стать коварной. — Она показала ему язык, но тут же посерьезнела:
 — Даже зная, что ты нарушаешь обычай, ты будешь иногда позволять мне… нам выходить на волю?
 Абиварду показалось, будто за его плечом стоит Годарс. Он чуть было не обернулся посмотреть на выражение отцовского лица. Скорее всего, насмешливо-язвительное: вот ведь в какую лужу вляпался его сынок. Нарушить обычай — или обозлить Рошнани и всех других жен, когда она их обработает? Он вздохнул:
 — Пожалуй, попробуем и посмотрим, что из этого выйдет.
 Рошнани взвизгнула, подпрыгнула, обвила руками шею Абиварда и поцеловала его. То, что произошло потом, он назвал бы разбойничьим нападением, если бы ему это нападение не доставило столько наслаждения. Позже осмотрительная и разумная часть его сознания задалась вопросом: уж не взятка ли это была? Одним из приятных свойств Рошнани было то, что он мог поддевать ее подобными вопросами, не боясь рассердить.
 — Нет, не взятка, — ответила она. — Просто ты очень сильно меня обрадовал, вот и все.
 Он взглянул на нее:
 — Мне следовало бы радовать тебя значительно чаще.
 — И за чем же дело стало? — озорно спросила она.
 Он плюхнулся на кровать, как снулая рыба.
 — Если я буду делать это слишком часто, то вряд ли выживу. — Она прильнула к нему и принялась щекотать, и он поспешно добавил:
 — С другой стороны, интересно проверить.
 * * *
 — Царские воины! — вопил всадник, гоня усталого коня вверх по крутым улочкам городка в сторону крепости. — Сюда едут царские воины!
 Холодок, не имеющий ничего общего с зимой, пробежал по спине Абиварда, когда он услышал этот крик. В определенном смысле он ждал этого с той самой минуты, как сумел вытащить Шарбараза из Налгис-Крага. Но с другой стороны, как это бывает с битвой или с женщиной, никакое предвкушение гроша ломаного не стоит по сравнению с действительностью.
 Как только всадник въехал во двор, Абивард приказал:
 — Запереть ворота!
 Стража помчалась выполнять приказ. Окованные железом бревенчатые створки со стуком сомкнулись. Огромная перекладина толщиной с ногу взрослого мужчины упала поперек них.
 — Сколько их? — спросил Абивард у всадника.
 — Двадцать, повелитель, может, тридцать, — ответил тот. — Могу только сказать, что это небольшое войско.
 — Думаешь, большое войско идет следом? — настаивал Абивард.
 Всадник окинул его сердитым взглядом:
 — Повелитель, прошу прощения, но откуда мне знать? Если бы у меня хватило, дурости остаться там и начать выяснять, скорее всего, эти гады заметили бы меня.
 Абивард вздохнул:
 — Конечно, ты прав. Ступай на кухню, поешь хлеба, выпей вина. А потом доставай свой лук и колчан и займи свое место на стене рядом с нами.
 — Слушаюсь, повелитель. — Всадник заспешил прочь.
 Абивард взмыл по ступенькам на самый верх стены и устремил взор на юг.
 День выдался облачный, пасмурный, валил снег, видимость была никудышной. Он вполголоса выругался. Люди Смердиса явно не спешили. После известия, переданного вассалом, Абивард так и рвался в бой.
 Рядом с ним на стене появился Шарбараз.
 — Я слышал, подняли тревогу, — сказал законный Царь Царей. — Чего ждем?
 — Гостей, — ответил Абивард. — Сколько и когда именно, не могу сказать, но гости эти — из нежеланных.
 — Мы же предполагали, что это случится. — Шарбараз закусил губу. — Но Смердис действует быстрее, чем мы предполагали. Я не ждал, что меня начнут осаждать в этой крепости, прежде чем у меня появится свое войско, достаточно сильное, чтобы противостоять узурпатору.
 — Да, — рассеянно отозвался Абивард и показал рукой:
 — Думаешь, это они или просто стадо?
 Шарбараз, прищурившись, посмотрел туда, куда указывала рука Абиварда:
 — Должно быть, у тебя глаза получше моих… Хотя, постой, я вижу, на что ты показываешь. Боюсь, это не овцы и не коровы. Это всадники.
 — И я так думаю. — В солнечный день Абивард был бы в этом более уверен: солнце сверкало бы на наконечниках копий, конской упряжи и кольчугах. Но сама целенаправленность движения далеких точечек сказала ему все, что необходимо было знать.
 — Их не так много, — после небольшой паузы заметил Шарбараз.
 — Да. Всадник, сообщивший о них, сказал, что это небольшой отряд, — отозвался Абивард. — Похоже, он прав. — Он посмотрел на приближающихся всадников. — И позади них я никого не вижу.
 — Я тоже. — Шарбараз произнес эти слова с возмущением, будто считал, что Смердис ведет игру не по правилам. — На что он надеется, посылая мальчишку, нет, сосунка-младенца вместо мужчины?
 — Если бы я знал, сказал бы, — ответил Абивард. — Правда, полагаю, что через полчаса мы все узнаем.
 Царские солдаты придержали коней у подножия холма, на вершине которого угнездилась крепость. Кое-кто из жителей городка укрылся в крепости до того, как Абивард приказал затворить ворота. Остальные изо всех сил старались казаться невидимками.
 Один из воинов подъехал к крепости с побеленным щитом, подняв его в знак перемирия. Он зычным голосом спросил:
 — Правда ли, что здесь поселился Шарбараз, сын Пероза?
 Абивард узнал этот голос мгновением раньше, чем лицо.
 — Не твое дело, Заль! — прокричал он в ответ. — Независимо от ответа на твой вопрос, не думаешь ли ты, что я впущу вас снова после того, как вы со мной поступили, когда явились сюда в прошлый раз?
 Заль ответил широкой улыбкой, в которой не было и намека на стыд:
 — Я просто выполнял приказ. Но думается, у меня есть с собой вещица, которая откроет мне ворота.
 — Да ну? Поверю, только когда увижу.
 — Хорошо, что погода стоит холодная, — заметил Заль, запуская руку в седельную суму. — Не то оно смердело бы куда больше.
 Абивард не понял смысла этих слов, пока царский воин не поднял за волосы отрубленную голову, которая, как он и говорил, была отнюдь не первой свежести, но до недавних пор несомненно украшала собой плечи достославного Мургаба.
 Чуть не давясь, Абивард проговорил:
 — Ты хочешь убедить меня, что ты за Шарбараза, а не против него?
 Рядом он услышал шепот Шарбараза:
 — Чья это голова?
 — Смердисова сборщика налогов, того самого, что вынудил меня отдать восемь с половиной тысяч аркетов для дани хаморам, — прошептал Абивард в ответ. Потом громко обратился к Залю:
 — Так что скажешь?
 — Конечно, я на стороне величайшего! — прокричал Заль. — Как и ты, я служил Смердису, полагая, что Шарбараз и впрямь отрекся от престола. Потом я с моим отрядом наткнулся на гонца, который вез из Налгис-Крага известие, что Царь Царей — настоящий — бежал из заточения. Это все меняло. Я избавился от гонца, а потом и от этого, — он поднял голову Мургаба чуть повыше, — но часть оставил, чтобы, Бог даст, убедить тебя, что я не подосланный убийца.
 — Наткнулся на гонца, говоришь? Если это так, то сюда ты отнюдь не спешил, — ответил Абивард. Заль покачал седеющей головой:
 — Не правда твоя, юнец. Я был очень далеко отсюда, на юге, направлялся в Машиз, когда этот тип догнал меня. Скорее всего, Смердис, хмырь хмырей, и слыхом не слыхивал, что настоящий Царь Царей на свободе.
 Абивард с Шарбаразом переглянулись. Коли так…
 — Но это не будет продолжаться вечно, — сказал Абивард.
 — Не будет, — согласился Шарбараз. — Однако Господь отвернется от нас в омерзении, если мы не воспользуемся этим обстоятельством наилучшим образом.
 — Эй, вы там что, весь день языками чесать будете? — сердито спросил Заль. — Или все же откроете ворота, чтобы я мог въехать и поговорить с вами, не ревя, как бык на лугу?
 — Открыть ворота! — приказал Абивард стражникам, а Залю сказал:
 — Въезжай — но только ты один. Я еще не забыл, что случилось в прошлый раз, когда ты ввел свое воинство в мою крепость.
 — Хотел бы я вернуть тебе твое серебро, да только эта тварь, — Заль поднял голову Мургаба, — уже успела отправить его в казну. Теперь ты можешь вернуть свои денежки только одним путем: отбить вместе с казной.
 Он въехал в открывающиеся ворота под прицелом лучников, стоявших на стенах и во дворе. Абивард нервно переминался с ноги на ногу. Все воины у подножия холма были закованы в железо, как и их кони; Царь Царей, даже если ныне он и стал хмырем хмырей, как назвал его Заль, мог позволить себе озадачить целое полчище кузнецов превращением полосок железа в проволоку, а проволоки — в кольца. Если они на всем скаку рванутся в крепость, то могут проскочить, прежде чем захлопнутся ворота.
 — Величайший, тебе разумнее оставаться на стене или на ступенях, куда не дотянуться копьем.
 — В одном смысле разумнее, а в другом — нет. — И, не сказав более ни слова, Шарбараз поспешил вниз по лестнице. Он как-то говорил — а Абивард видел, к отчаянию своему и всего Макурана, — что его отец Пероз имел обыкновение сначала ударить, а потом уже задавать вопросы. В этом Шарбараз был весь в отца.
 Заль соскочил с коня. Хоть и немолодой, он был гибок и проворен. Не обращая внимания на слякоть во дворе, на свою накидку и доспехи под нею, он простерся ниц перед Шарбаразом, ударившись лбом о булыжник.
 — Поднимись, добрый человек, — сказал Шарбараз. — Ты Заль, сын Синтрока, один из начальников царской стражи в Машизе?
 — Так точно, величайший. — Судя по изумленному голосу, он был потрясен тем, что Шарбараз знает его имя. На Абиварда это тоже произвело впечатление, хотя и не очень удивило. Он уже знал, какая у Шарбараза великолепная память.
 Шарбараз сказал:
 — Когда весть о том, что я жив, распространится, сколько еще боевых командиров откликнутся на мой зов?
 — Очень много, величайший, очень много, — заверил Заль. — Достаточно, дай Господь, чтобы у тебя не возникло хлопот со Смердисом, разве что отловить его и отсечь голову, как я поступил с достославным Мургабом. Одна беда — не знаю, даст ли то Господь.
 — Это всегда интересный вопрос, да? — обратился Шарбараз к Абиварду. — Это твоя крепость, дихган, и я не намерен тебе здесь указывать. Только как по-твоему, можно ли спокойно впустить сюда отряд Заля?
 Он говорил, повернувшись к Залю спиной. Сначала это встревожило Абиварда, ему показалось, что так рисковать глупо. Потом он понял, что Шарбараз сделал это намеренно. Это не успокоило его, но он был восхищен выдержкой Царя Царей.
 Заль не попытался ни схватиться за меч, ни вытащить кинжал, висящий у него на поясе.
 Видя, что это испытание он прошел, Абивард сказал:
 — Что ж, величайший, можно. — И обратился к Залю:
 — Ты сам их позовешь, или это сделать мне?
 — Я сам, — сказал Заль. — Иначе они могут подумать, что это какая-то западня. Кстати, раз уж они так далеко, может, мне лучше вернуться к ним и объяснить, что все нормально?
 Абивард почувствовал, что его вновь раздирают со мнения: что может помешать Залю и его железной коннице повернуть назад, на Машиз? Преследовать их будет делом нелегким. Он покачал головой: если его беспокоит то, что находится так далеко, значит, и тянуться за этим не стоит. Он кивнул Залю. Начальник стражи вскочил в седло и поскакал вниз с холма.
 Абивард покосился на Шарбараза. Законный Царь Царей был не так спокоен, как старался показать, — он вертелся отнюдь не по-царски. Глядя на это, Абивард тоже занервничал. Ему хотелось сказать нечто вроде:
 «Это была твоя идея», но он не мог — монархам такого не говорят.
 Заль был слишком далеко, и никто в крепости не мог расслышать, что он говорит своим воинам. Однако торжествующий клич, которым разразился отряд, прозвучал в ушах Абиварда сладчайшей музыкой. Он заметил, что скалится, как болван. Но и на лице Шарбараза появилась широкая улыбка облегчения.
 — Обошлось, — сказал он.
 — Похоже на то, — согласился Абивард, стараясь, чтобы голос его звучал как можно спокойнее.
 Конный отряд двинулся вверх по холму, громко и нестройно распевая. Абивард не сразу узнал мелодию — это была песня во славу Царя Царей. Шарбараз радостно взмахнул кулаком:
 — Правда привлекает людей на мою сторону!
 Абивард кивнул.
 * * *
 — Еще кто-то едет, — сказал Фрада, показывая на юго-восток.
 — Вижу, — отозвался Абивард. — Если бы Смердис решил атаковать нас сейчас, он накрыл бы большинство дихганов северо-западной части царства.
 — Если бы Смердис решил атаковать нас сейчас, его войско дезертировало бы, — с уверенностью сказал его младший брат. — А как же иначе? Теперь все знают, что он узурпатор, а законный Царь Царей на свободе, и кто же захочет за него сражаться? Он будет прятаться в своем дворце в Машизе и ждать, пока Шарбараз не придет и не положит конец его мучениям.
 — Дай Господь, чтоб ты оказался прав. — Он не хотел излагать свои сомнения Фраде, но они у него были. В последний раз он был уверен, что все получится блестяще, когда ехал на север с Перозом, чтобы раз и навсегда разобраться с хаморами. Получилось совсем не так, как планировал Пероз.
 — Кто идет? — крикнул один из стражников приближающемуся благородному человеку с его свитой.
 — Дигор, сын Надины, дихган надела Азармидухт, — последовал ответ.
 — Добро пожаловать в надел Век-Руд, о Дигор из Азармидухта, — ответил стражник. — Знай, что Шарбараз, Царь Царей, объявил крепость Век-Руд зоной мира. Если у тебя вражда с соседом, то, увидев его здесь, ты должен встретить его как друга. Так повелел Шарбараз, так тому и быть.
 — Так тому и быть, — повторил Дигор. Абивард не мог понять, рассердил его этот приказ или нет: голос и лицо Дигора были спокойны. В отличие от большинства собравшейся здесь знати, он не был ни чересчур стар, ни излишне молод. Либо он не ходил в Пардрайянскую степь, либо вернулся оттуда живым.
 Абивард взял кусочек пергамента, чернильницу и тростниковое перо. Обмакнув перо в чернильницу, он подчеркнул имя Дигора и поставил письменные принадлежности на место. Фрада улыбнулся:
 — Отец одобрил бы это.
 — Что? То, что я веду список? — Абивард тоже улыбнулся и показал вниз, на море людей, бурлящее во дворе. — Без списка я никогда бы не разобрался, кто есть кто.
 — Чтобы собрать их всех здесь, потребовался призыв Шарбараза, — сказал Фрада, — и только приказ Шарбараза сохранять мир мешает им выхватить мечи и кинуться резать друг друга. Вражда некоторых семейств восходит ко временам Четырех Пророков.
 — Знаю, — сказал Абивард. — Я надеялся, что, когда множество наделов возглавили новые люди, кое-что из прошлого забудется, но только на это не похоже. Но пока они ненавидят Смердиса больше, чем своего соседа, мы можем на что-то надеяться.
 — Надеюсь, ты прав, — сказал Фрада. — Скольких еще дихганов мы ждем?
 — Кажется, троих. — Абивард сверился со списком. — Точно, не явились только трое.
 — Похоже, величайший не намерен больше дожидаться их. — Фрада показал на жилую часть, где из окошка выглядывал Шарбараз. Последние три дня, когда дихганы северо-запада начали стекаться в Век-Руд ответ на его призыв, он только и делал, что нетерпеливо расхаживал взад-вперед.
 — Ну и хорошо, — ответил Абивард. — Они нас объедают и опивают, и кто знает, долго ли еще они сумеют сохранять здесь мир? Кто-то покажет кинжал — и каждый вспомнит о кровной мести, да еще и нас в это втравят. Нашему роду как-то удавалось без этого обходиться, но одного-двух убийств в крепости Век-Руд за глаза хватит, чтобы наши внуки и правнуки, завидев соседа, хватались за кинжал.
 — Тут ты прав, — сказал Фрада. — Вляпаться в кровную месть легко, а вот вылезти… — Он покачал головой.
 Именно в эту минуту Шарбараз решил, что не станет дожидаться нескольких оставшихся копуш. Он вышел из жилой части и решительно направился через толпу, собранную во дворе, к помосту, который специально для него построили плотники Абиварда. На нем не было роскошной мантии, подобной той, которую Пероз носил даже в походе, лишь простой кафтан из толстой шерсти и конический шлем с пучком перьев вместо плюмажа. Но и в таком облачении он притягивал внимание людей, как магнит притягивает железо. Бесцельное хождение во дворе стало целенаправленным — собравшаяся знать обернулась к помосту, чтобы услышать слова Царя Царей.
 Абивард и Фрада устремились вниз со стены. К тому времени, как они начали протискиваться в поисках места, с которого было бы слышно Царя Царей, для того чтобы получить хорошее место, им пришлось бы прибегнуть к мордобою. Абиварда это не волновало. В отличие от остальных дихганов, он уже несколько недель имел счастье общаться с Шарбаразом и составил довольно четкое представление, о чем будет говорить законный Царь Царей.
 Шарбараз обнажил меч и взмахнул им над головой;
 — Друзья мои! Хотим ли мы оставаться рабами хаморов с одной стороны, а с другой — этой пиявки на Машиза, которая сосет нашу кровь, чтобы жирели кочевники? Хотим ли мы этого?
 — Нет! — Рев толпы многократным эхом отдался от каменных стен крепости, заполнив двор невообразимым шумом. Абивард почувствовал, что уши его глохнут, подвергаясь атаке со всех сторон одновременно.
 — Позволим ли мы выжившему из ума казначею осквернять своим вонючим задом трон, по праву принадлежащий настоящим мужчинам? — кричал Шарбараз. — Или вернем себе то, что наше по праву, и преподадим злодею такой урок, чтобы будущие предатели и узурпаторы тряслись от страха и пускали сопли еще тысячу лет?
 — Да! — На этот раз рев был еще оглушительнее.
 — Теперь вы, несомненно, знаете, как узурпатор похитил престол: подсыпав зелье мне в ужин. И весьма вероятно, он обокрал и вас, сказав, что заплатит хаморам, чтобы оставались на своем берегу Дегирда, — продолжал Шарбараз. — А скажите мне, остались ли проклятые степняки на своем берегу?
 — Нет! — Это был не рев, а резкий гневный крик. Мало кто в приграничье не пострадал от набегов кочевников.
 Разогрев слушателей, Шарбараз принялся развивать тему с еще большим воодушевлением:
 — Итак, друзья мои, оставите ли вы на троне эту гниду, которая похитила его обманным путем и каждое слово которой есть гнусная ложь? Которую бросают даже собственные военачальники, как только ложь стала ясна всем?
 — Нет! — вновь завопила толпа. И не успел Шарбараз продолжить, как Заль прокричал:
 — И я не единственный, кто бежит от него, как от чумы, когда выясняется правда. Кто из честных людей захочет служить лжецу?
 — Никто! — завопили собравшиеся дихганы, и вновь в их голосах слышался гнев. Когда знатный человек в Макуране дает слово, на него может положиться каждый. Разве это не относится к Царю Царей в неизмеримо большей степени?
 — Так что скажете? — спросил Шарбараз. — Отправляемся на юг, как только распогодится? Мы сметем все на своем пути, с триумфом войдем в Машиз и восстановим в Макуране должный порядок. Не стану отрицать — мы не сможем немедленно поступить с хаморами так, как они заслуживают, но сумеем отстоять от них нашу землю. И клянусь Господом, когда я верну себе трон, мы сумеем поквитаться и с Видессией. Если бы эти восточные негодяи, да столкнет Господь всех их в Бездну, не подстрекали кочевников против нас, наши отважные воины и мой доблестный отец были бы живы. Итак, вы со мной? Готовы ли вы отомстить империи и ее ложному богу?
 — Да! — Абивард вопил не тише остальных. Проучить Видессию за наглость эта тема была одной из главных для его отца. Если Шарбараз поведет их в этом направлении, он с готовностью последует за ним.
 Судя по раздававшимся вокруг крикам, большинство дихганов разделяли его чувства. Хаморы были ближе, но для каждого макуранца врагом номер один была Видессия. Союзы кочевых племен то возникали, то рассыпались, как зернышки граната, если наступить на плод ногой. Иногда они были опасны, иногда безвредны. Видессия оставалась всегда.
 Шарбараз нырнул в толпу. Люди устремлялись к нему — похлопать по спине, пожать руку, поклясться в вечной верности и похвастаться, в какой фарш они превратят тех людей Смердиса, которые будут упорствовать в своем заблуждении и посмеют выступить против них.
 Оказавшись в этом потоке, Абивард и Фрада стали пробиваться к законному Царю Царей вместе с остальными. Работая слаженно, они сумели подобраться совсем близко.
 — Знаешь, мы поступаем глупо, — сказал Фрада, после того как они обменялись тычками с дихганом, жившим в ста фарсангах на запад от Век-Руда. — Царь Царей уже давно здесь и уезжать не собирается.
 — Да, но что потом? — спросил Абивард. — Когда мы победим, он отправится в Машиз и выезжать оттуда будет разве что на войну, а мы, скорее всего, вернемся сюда.
 — Не обязательно — ведь он женат на нашей сестре, — сказал Фрада. Поэтому он будет к нам прислушиваться. Мы сможем найти себе место и в столице.
 Абивард хмыкнул в сомнении:
 — Что же тогда станет с наделом? Благосклонность царя — любого царя, даже самого хорошего — приходит и уходит, как луна. Земля же остается вовеки. А это наша земля.
 Фрада громко рассмеялся:
 — Я слушаю тебя, и мне кажется, будто наш отец еще с нами и говорит, эти мудрые слова.
 — Ха! — Похвала обрадовала Абиварда и в то же время опечалила, потому что он не мог ей полностью соответствовать. Не успев продолжить, он зашипел от боли — какой-то дихган с бородой, разделенной на три косички, с силой наступил ему на ногу и оттолкнул. Фрада ударил дихгана локтем в живот, отчего тот сложился веером. Братья обменялись ухмылками.
 Теперь между ними и Шарбаразом стояло всего несколько человек. Ближе к Царю Царей подойти было почти невозможно: те, кто уже поговорил с ним, старались отойти, а те, кто еще только хотел получить доступ к его уху, отталкивали их. Между Абивардом и Фрадой протиснулись двое дихганов, заодно чуть не сбив с ног того типа, который наступил Абиварду на ногу. Это позволило им еще на два шага приблизиться к монарху.
 На Шарбараза напирали со всех сторон. Даже если удавалось оказаться прямо перед ним, это еще не значило, что можно говорить с ним, потому что дихганы кричали ему и сзади и с боков. Он вертел головой и крутился, словно при игре в мяч, стараясь, чтобы партнер битой не заехал по нему вместо мяча.
 Когда Абиварду удалось наконец попасть в поле зрения Шарбараза, тот широко раскинул руки, словно охватывая все пространство двора.
 — Они мои! — воскликнул он. — Мы выметем Смердиса, хмыря хмырей… — он охотно перенял издевательский титул, присвоенный его сопернику Залем, — …как служанка выметает пыль из кладовки. А покончив с ним, займемся Видессией…
 — Вниз, величайший! — хором крикнули Абивард и Фрада. Шарбараз, хоть и не участвовал в битвах, обладал реакцией воина. Не зевая и не задавая вопросов, он бросился на землю. И это спасло ему жизнь. Кинжал, который держал человек, стоявший сзади, прорезал его кафтан и оставил кровавую полосу на плече, но не проник между ребер и не достал до сердца.
 — Господь да проклянет тебя и твой дом до самой Бездны! — крикнул дихган, отводя руку для повторного удара. Стоящий рядом с ним с выражением ужаса на лице перехватил его руку, прежде чем он успел вновь выбросить ее вперед.
 Абивард с Фрадой прыгнули на покушавшегося и повалили его на землю.
 Он сопротивлялся как одержимый даже после того, как у него из рук выбили кинжал, и сдался только под тяжестью навалившихся на него тел — у него не осталось воздуха в легких. Поскольку те же тела навалились и на Абиварда, тот тоже чуть не задохнулся.
 — Поднимите его, — сказал Шарбараз, когда злодей был усмирен.
 Один за другим дихганы, навалившиеся на убийцу, стали подниматься. Абивард и Фрада крепко схватили нападавшего и рывком подняли на ноги. Когда он попытался высвободиться, кто-то ударил его под дых. Он согнулся пополам и снова начал задыхаться.
 Шарбараз прижал правую руку к левому плечу. Кровь запачкала его одежду и тоненькой струйкой текла между пальцев. Но рана была в верхней части плеча; Шарбараз мог шевелить левой рукой — от боли она сжалась в кулак. Абивард надеялся, что рана несерьезна.
 Законный Царь Царей пристально смотрел на покушавшегося.
 — Что я сделал тебе, Припат, что заслуживало бы кинжала в спину? — минуту назад почти чудом избежав смерти, он все же вспомнил имя нападавшего.
 Лицо Припата исказилось.
 — Почему я должен был убить тебя? — Он судорожно глотал воздух. — Из-за твоего проклятого отца мой собственный отец и мои старшие братья стали поживой для волков и воронов, а их оружие и доспехи достались степнякам. Каждый, кто сейчас находится здесь, — твой кровник, только у них не хватает ума это понять.
 Шарбараз покачал головой и поморщился; это движение причинило ему боль.
 — Ты ошибаешься, — сказал он, словно выступая в суде, а не обращаясь к человеку, только что пытавшемуся убить его. — Мой отец поступил так, как считал лучшим для Макурана. Совершенных людей не бывает: Господь наделил совершенством только себя самого. Поход закончился поражением не по злому умыслу, и не Царь Царей убил твоих родичей. Я скорблю об их гибели; я скорблю по всем павшим макуранцам. Но это не повод для кровной мести моему дому.
 — Лги, сколько влезет. Все равно мои родичи мертвы, — сказал Припат.
 — И ты к ним присоединишься! — выкрикнул кто-то.
 Дихганы рычали, как обозленные псы. Абивард решил, что причиной тому в немалой степени был страх. Они явились в крепость Век-Руд, чтобы вместе с Шарбаразом выступить против Смердиса. Если бы Припат убил Шарбараза, восстание против Машиза погибло бы вместе с ним; ни у кого из северян не хватило бы силы духа стать Царем Царей. Но когда до Смердиса дошли бы сведения, что они собирались здесь, он в любом случае начал бы мстить им. Не удивительно, что они были готовы разорвать Припата в клочья.
 Шарбараз спросил Припата:
 — Есть ли у тебя какие-либо доводы против того, чтобы я приказал немедленно отрубить тебе голову? — Это само по себе уже было проявлением милосердия. Всякий, кто покушался на Царя Царей, заслуживал смерти — настолько медленной и мучительной, насколько хватило бы изобретательности палачей. Но здесь, как и во всем, Шарбараз был прямодушен и не настроен без толку терять время.
 Припат попытался плюнуть в него, потом опустился на колени и склонил голову:
 — Я умираю с гордостью, ибо стремился восстановить честь моего рода.
 — Ударить человека кинжалом в спину — не такой поступок, которым следует гордиться. — Кровь по-прежнему текла между пальцев Шарбараза. Он возвысил голос, обращаясь к собравшимся во дворе крепости:
 — У кого есть тяжелый меч?
 Такой меч был у Абиварда, но он медлил, не рвался предлагать свои услуги.
 Убить человека в бою — это одно, а хладнокровно казнить его, даже если он сам страстно жаждет смерти, — совсем другое. Пока Абивард собирался с духом, его опередил Заль:
 — У меня, величайший, и я пользуюсь им и для отправления правосудия тоже.
 — Тогда бей! — приказал Шарбараз. То же самое одновременно произнес и Припат. Похоже, это несколько озадачило законного Царя Царей, но он отнял правую руку от раны и подозвал к себе Заля. Припат не шевелясь ждал, когда Заль приблизится, вынет из ножен меч, взмахнет им, держа рукоятку обеими руками, и опустит его. Удар вышел чистый — голова Припата соскочила с плеч. Тело его содрогнулось. Несколько секунд кровь фонтаном била на булыжник, пока сердце не поняло, что его обладатель мертв.
 — Убери труп, будь любезен, — сказал Шарбараз Абиварду и покачнулся.
 Абивард рванулся поддержать его.
 — Пойдем со мной, величайший, — сказал он, ведя Шарбараза назад в жилую часть. — Надо узнать, сильно ли ты ранен.
 Увидев, что произошло, слуги заахали в отчаянии. Повинуясь резким приказам Абиварда, они разложили подушки прямо в коридоре возле входа.
 — Приляг-ка, величайший, — сказал Абивард Шарбаразу, который не то присел, не то рухнул на подушку.
 Хотя Абивард не просил, служанка принесла чашу с водой и тряпки. Он еще сильнее разорвал одеяние Шарбараза, чтобы хорошенько разглядеть рану. Шарбараз попытался выгнуть шею и скосить глаза, чтобы тоже видеть рану. Ему удалось лишь причинить себе лишнюю боль.
 — Ну как? — спросил он. Теперь голос его дрожал — уже не было надобности сдерживаться перед собранием дихганов.
 — Не так плохо, как я думал, — сказал Абивард. — Длинная, конечно, но неглубокая. И крови вытекло много, так что вряд ли загноится. — Он обернулся и, как и надеялся, увидел за своей спиной служанку. — Принеси краску для ран — ты знаешь какую.
 Она кивнула и поспешно отошла.
 — Больно будет? — спросил Шарбараз озабоченно, как мальчишка с ободранной коленкой.
 — Не очень, величайший, я надеюсь, — ответил Абивард. — Это смесь вина, меда и толченого мирриса. Сначала я помажу рану смесью, потом салом и перевяжу. Ты быстро поправишься, если несколько дней постараешься не особенно утруждать эту руку. — «Надеюсь», — мысленно добавил он. При всех лекарствах, если человек болен или ранен, с ним может произойти что угодно.
 Служанка вернулась и вручила Абиварду небольшой сосуд. Когда он вынимал пробку, она сказала:
 — Повелитель, госпожа твоя сестра… твоя супруга, величайший, — добавила она, набравшись храбрости обратиться к Шарбаразу, — желает знать, что произошло и как себя чувствует Царь Царей.
 — Передай, что хорошо, — тут же сказал Шарбараз.
 — Слухи разносятся быстро. Скажи ей, что у него резаная рана, но он скоро будет в порядке, по-моему, — Сказал Абивард, словно снимая с себя ответственность. Он перевернул сосуд над плечом Шарбараза. Лекарство потекло медленной струей. Когда оно коснулось раны, Шарбараз зашипел. — Прежде чем пойдешь к Динак, принеси мне топленого сала, — сказал Абивард служанке. Она вновь помчалась выполнять его приказание.
 Когда Абивард достаточно, по его мнению, обработал рану, он перевязал ее, прихватив плечо и подмышку. Законный Царь Царей вздохнул, терпеливо перенеся испытание, и сказал:
 — И вновь я оказался твоим должником.
 — Глупости, величайший. — Абивард налил полную чашу красного вина. — Выпей вот это. Чародеи говорят, что оно восстанавливает кровь, поскольку само как кровь.
 — Я тоже это слышал. Не знаю, правда ли это, но с удовольствием выпью вина в любом случае. — Шарбараз претворил свои слова в жизнь. — Ей-Богу, лучше лить это в рот, чем на плечо. — Он протянул чашу Абиварду:
 — Пожалуй, я потерял достаточно много крови, надо бы еще восстановиться.
 Абивард налил еще вина. Тем временем опять вернулась служанка и сказала:
 — Величайший, повелитель, не прогневайтесь, но госпожа Динак говорит, что желает видеть вас обоих как можно скорее… и если этого не произойдет сию минуту, она сама выйдет сюда.
 Шарбараз посмотрел на Абиварда. Они оба знали, что Динак на такое способна, и знали, что скандал среди дихганов, вызванный ее появлением, не поможет делу законного Царя Царей. Шарбараз сказал:
 — Госпожа, передай моей жене, что я жду ее моей комнате.
 Служанка, просиявшая от такого обращения, трусцой выбежала из коридора.
 Шарбараз сжал зубы и поднялся.
 — Величайший, обопрись на меня, — сказал Абивард. — Не надо стараться сразу делать слишком много, а то снова начнется кровотечение.
 — Пожалуй, ты прав, — сказал Шарбараз, хотя в голосе его особой уверенности не было. Он положил правую руку на плечо Абиварда, перенеся на дихгана значительную часть своего веса. Таким манером они двинулись по коридорам крепости к той комнате, которую Царь Царей временно занимал.
 — Подожди здесь, — сказал Абивард, когда они дошли. — Я вернусь с Динак как можно скорее. — Шарбараз кивнул и опустился на кровать со стоном, который очень старался подавить. Несмотря на восстанавливающее кровь вино, он был очень бледным.
 Динак стояла у двери, отделяющей комнату Абиварда от женской половины, нетерпеливо постукивая ножкой.
 — Что-то ты долго, — сказала она, когда Абивард открыл дверь. — Теперь тебе не отвертеться — говори, как он?
 — Ранен, — ответил Абивард. — Но рукой шевелить может. Если не будет осложнений, останется только шрам.
 Динак пытливо всмотрелась в его лицо:
 — А ты не врешь? Нет, не врешь, с какой стати, я ведь все своими глазами увижу, как только мы туда дойдем… Кстати, нельзя ли идти побыстрее? — Вопреки резкому, встревоженному тону, ее походка и осанка с каждым шагом становились увереннее, спокойнее. Она продолжила, обращаясь одновременно и к Абиварду, и себе самой:
 — Без него мне и жить незачем.
 Абивард не отвечал. Ему вновь захотелось обнять сестру и прижать к себе, чтобы ей стало легче. Но Динак превращалась в камень, если кто-то кроме Шарбараза, мужчина или женщина, пытался обнять ее. Если бы не сообразительность Шарбараза, она посчитала бы свою честь утраченной навсегда, а лишившись чести, она, как считал Абивард, не смогла бы жить. Он поблагодарил Господа, что она вообще оправилась после такого.
 Увидев Шарбараза, лежащего в кровати, с лицом цвета пергамента, Динак вскрикнула, пошатнулась и не сразу сумела взять себя в руки.
 — Что случилось? — настойчиво спросила она. — Я уже выслушала три совершенно разных истории.
 — Не сомневаюсь. — Шарбаразу удалось изобразить улыбку, которая была гримасой боли лишь наполовину. — Один из дихганов вбил себе в голову, будто я виноват в том, что его род пострадал в степном походе, и решил мне отомстить. Он был храбр. Я не видел и не слышал, чтобы человек, потерпев неудачу, умирал более достойно.
 Его беспристрастный подход не снискал расположения Динак.
 — Он мог убить тебя, а ты говоришь о его храбрости? Он мертв — и замечательно. Если бы ему удалось то, что он замышлял… — Голос ее чуть не сорвался: — Не знаю, что бы я тогда сделала.
 Шарбараз приподнялся и сел. Абиварду захотелось толкнуть его, чтобы он снова лег, но Динак его опередила. Облегчение, с которым он вновь растянулся на кровати, было очень наглядным свидетельством серьезности его раны. И все же его вторая попытка улыбнуться удалась больше, чем первая. Он сказал:
 — Пока жив, я могу позволить себе быть великодушным. Если бы умер я, а он остался жив, я был бы настроен более сурово.
 Динак изумленно посмотрела на него, а потом приглушенно фыркнула:
 — Теперь я начинаю верить, что ты поправишься. Ни один умирающий не способен на такие глупые шутки.
 — Спасибо, дорогая. — Голос Шарбараза звучал посильнее, но встать он больше не пытался. — Твой брат сделал меня своим должником еще трижды: предостерег криком, повалил человека с кинжалом на землю и оказал прекрасную лечебную помощь. Если я встану на ноги, то только благодаря ему.
 — Величайший слишком добр, — пробормотал Абивард.
 — Ничуть, — сказала Динак. — Если ты поступил как настоящий герой, мир должен знать об этом. Дихганы расскажут об этом в своих наделах, а еще нужно заказать трубадуру хвалебную песнь в твою честь.
 — Знаешь, что сказал бы отец, если бы он тебя сейчас слышал? — покраснев, сказал Абивард. — Сначала рассмеялся бы до слез, а потом отшлепал бы тебя по попе за то, что у тебя хватило дурости даже подумать о том, чтобы нанять трубадура воспеть мне хвалу за поступок, который я обязан был совершить.
 Обычно упоминание имени Годарса прекращало всякий спор столь же действенно, как захлопнутая дверь. Однако на сей раз Динак покачала головой:
 — Отец был хорошим дихганом, Абивард, лучше не бывает, но он никогда не занимался делами всего государства. Ты же из простого дихгана, каким был он, становишься лицом, приближенным к трону. Ты в один день спас Шарбараза и стал его зятем. Когда он вернет себе трон, разве ты не понимаешь, что некоторые дихганы и большая часть марзбанов будут презирать тебя как выскочку? Чем больше ты покажешь, что достоин своего места по правую руку от царя, тем вернее ты это место сохранишь. И ничего нет зазорного в том, что тебя будут восхвалять за смелость, которую ты действительно проявил, ведь это принесет тебе славу.
 Динак уперла руки в бедра и с вызовом посмотрела на Абиварда. Прежде чем он успел ответить, Шарбараз сказал:
 — Она права. Царский двор в этом смысле очень похож на женскую половину, только временами гораздо хуже. То, что ты есть, отнюдь не так важно, как то, чем тебя считают люди. А чем тебя считают люди, тем тебя считает и Царь Царей.
 Годарс часто говорил нечто в этом роде, обычно с насмешливой искоркой в глазах. Абивард не ожидал, что когда-нибудь ему придется думать о таких вещах всерьез. Теперь он слышал эти речи из уст сестры, причем в положении, когда он не мог к ним не прислушаться, хоть она и женщина, а может быть, именно поэтому.
 Он вспомнил свой разговор с Фрадой незадолго до того, как Припат попытался заколоть Шарбараза. Он может сколько угодно не замечать интриги царедворцев в Машизе — но они его заметят. Шарбараз сказал:
 — О зять мой, прежде чем подобные вещи начнут тебя беспокоить, должно произойти одно.
 — Что же? — спросил Абивард.
 — Мы должны победить.




 Глава 7


 Весна окрасила поля вокруг крепости Век-Руд радующей глаз, хотя и недолговечной зеленью. Во всяком случае Абивард не уставал любоваться ею каждый год. Но не сейчас. Обернувшись к Фраде, он сказал:
 — Ей-Богу, я буду счастлив, когда завтра мы отправимся на юг. Еще пара недель кормления воинов и их коней — и наши кладовые опустеют вконец. А ведь и нашим людям нужно пропитание, особенно если случится недород.
 — Да. — Фрада сделал два шага по пандусу, пнув камешек, оказавшийся у него под ногой. — Хотел бы я быть с тобой, когда вы отправитесь в поход. А то получается, что меня все время оставляют дома.
 — Не жалуйся, — резко ответил Абивард. — Если бы тебя не оставили дома прошлым летом, ты вряд ли бы сейчас ныл, потому что был бы мертв. Я тебе уже сто раз объяснял: мне нужно отправляться с Шарбаразом, а это значит, что ты должен остаться и защищать надел от всякого недруга, будь то хаморы, люди Смердиса или Птардака.
 Но Фрада не успокаивался:
 — В начале зимы ты говорил мне, что земля важнее всего, потому что она остается. Если это так, то тебе следует остаться здесь и беречь землю, а я отправлюсь на юг сражаться.
 — Тогда я еще не думал о политической стороне дела, — сказал Абивард, неохотно признаваясь себе, что огромную роль в перемене его настроя сыграла Динак. — Смердис наверняка уже знает о той роли, которую я сыграл в освобождении Шарбараза из Налгис-Крага. К добру ли, к худу ли, но моя судьба теперь накрепко связана с судьбой законного Царя Царей. Если меня не будет рядом с ним, люди скажут, что я струсил. Этого я допустить не могу.
 — Как кто-то сможет сказать, что ты чего-то испугался, когда песню про тебя поют, поди, и в самой Видессии.
 У Абиварда покраснели уши.
 — Эта песня и про тебя тоже, — неубедительно сказал он.
 — Нет. Мое имя упоминается два-три раза, но песня про тебя. — К облегчению Абиварда, в голосе Фрады не было ревности. Ревность и зависть сгубили множество родов, но Годарс поставил эти чувства среди своих сыновей вровень со страшным грехом богохульства. Фрада продолжал:
 — Конечно, все будет по-твоему. Как я могу отрицать, что ты лучше меня знаешь, как надо? Просто жаль, что мне не доведется насадить Смердиса на копье.
 — Твой час придет, когда мы выступим против Видессии, — сказал Абивард.
 Фрада кивнул. Против величайшего врага Макурана поднимутся все.
 — Смотри-ка, Шарбараз вышел, — сказал Фрада, ткнув Абиварда под ребро. —Лучше спустись к нему во двор. Ты не хуже моего знаешь, что, если церемония не пройдет безупречно, мать закатит истерику.
 — Ты прав. — Абивард спустился по каменным ступеням и занял свое место рядом с законным Царем Царей. В последний раз женщины крепости Век-Руд выходили со своей половины прошлым летом. Тогда он стоял рядом с отцом, братом и сводными братьями; из всех только он один вернулся домой. А теперь его матери, сестре, сводным сестрам и женам приходится желать ему удачи, провожая в новый поход. Да, нелегка женская доля.
 Растворились двери в жилую часть. Как и в прошлый раз, Динак и Барзоя вышли вместе. Однако сейчас Динак шла впереди матери, направляясь к ожидающим их мужчинам, — как главная жена Царя Царей, она, с точки зрения церемониала, имела несравненно более высокий ранг, нежели любая женщина из надела Век-Руд.
 Она кивнула Абиварду, прошла мимо него и заняла свое место возле Шарбараза. Перед Абивардом встала Барзоя. Ее лицо, на первый взгляд спокойное, выражало глубокий, стойкий гнев. Он пригляделся внимательнее и почесал в затылке. Может быть, мать сердится, что Динак теперь стала более важной персоной, чем она? Нет, это на нее совсем не похоже.
 За Барзоей шла Рошнани. Как и лицо Барзои, ее лицо казалось спокойным, пока Абивард не пригляделся получше. Но если мать скрывала гнев, то его главная жена пыталась скрыть… неужели радость? Оживление? Он не мог понять, какие новые потрясения постигли женскую половину, что Барзоя так настроилась против Динак и, судя по всему, против Рошнани, — он ясно видел, что гнев матери направлен на них обеих. Не желая нарываться на неприятности, он не стал спрашивать. Может, он и так узнает, а может, неприятность уладится сама собой и он даже не будет знать, что случилось. Хотелось бы.
 Но в чем бы ни было дело, остальные его жены и сводные сестры, судя по их виду, ничего об этом не знали. Они смотрели во все глаза и оживленно болтали между собой, радуясь случаю увидеть нечто более обширное, чем коридоры женской половины. Для них это была приятная прогулка, и только.
 Барзоя обернулась к Динак. При этом губы ее чуть напряглись; возможно, она все-таки сердилась, что дочь узурпировала ее место во главе процессии. Абивард поцокал языком — он не ожидал от матери такой мелочности.
 Динак сказала:
 — Мы сошлись здесь сегодня, чтобы пожелать нашим мужчинам удачи и счастливого возвращения с войны, на которую они уходят. — Барзоя шевельнулась, но не произнесла ни слова. Казалось, гнев исходит от нее волнами. Если бы это был жар, Ганзак вполне мог бы поставить ее у себя в кузнице вместо печки. Динак продолжала:
 — Мы несомненно победим, ибо Господь протянет длани свои и защитит тех, кто, как мы, борется за правое дело.
 Волна рукоплесканий пробежала по рядам мужчин и женщин, внимавших ей.
 Абивард последовал общему примеру, хотя был не настолько убежден в правоте ее слов, как оказалось бы до прошлого лета. Как Господь защитил тех, что последовал за Перозом в Пардрайю? Если говорить коротко, не очень хорошо.
 Динак сделала шаг назад и дала знак Барзое. Ее мать с изысканной грацией простерлась перед Шарбаразом.
 — Господь да хранит тебя, величайший, — сказала она, поднялась и обняла Абиварда:
 — Пусть Господь хранит тебя, как и прежде.
 Слова, жесты — ничего исключительного в них не было. А вот что за ними крылось… Абивард пожалел, что не может вмешаться в ход церемонии и задать Барзое вопрос. Но обычай сдерживал его, как Птардака тогда, в Налгис-Краге.
 В свою очередь Барзоя отошла в сторону и кивнула Рошнани. Вежливая, как обычно, Рошнани кивнула в ответ, но глаза ее устремились на Динак. Взгляды их встретились. Внезапно учуяв заговор, Абивард задумался, что же такое затеяли его сестра и его главная жена. Что бы это ни было, матери это не нравилось.
 Как и Барзоя, Рошнани воздала Царю Царей положенные по этикету почести и пожелала ему счастья. Потом она обняла Абиварда — гораздо крепче, чем требовал ритуал. Абивард был не против, скорее наоборот. Она сказала:
 — Храни тебя Господь от всех напастей.
 — Больше всего я буду думать о том, чтобы поскорей вернуться домой, к тебе, — ответил он. Почему-то его главная жена вздрогнула при этих словах, но сумела выдавить из себя ответную улыбку.
 Абивард прошел вдоль строя ожидающих женщин, принимая наилучшие пожелания от остальных жен и сводных сестер. Если бы Господь внял десятой части их молитв, Абивард жил бы вечно и был бы богаче трех Царей Царей вместе взятых.
 Самая младшая из его сводных сестер направилась назад, в жилую часть.
 Вышедшая во двор процессия удалялась в обратном порядке — вышедшие первыми уходили назад последними. Вскоре настала очередь Барзои. Она презрительно фыркнула и, гордо выпрямившись, направилась к открытой двери в жилую часть.
 Рошнани и Динак по-прежнему стояли во дворе. Абиварду потребовалось несколько больше времени, чем следовало бы, чтобы понять, что они не намерены возвращаться на женскую половину.
 — Что вы делаете? — Голос его прозвучал визгливо и глупо.
 Рошнани и Динак вновь переглянулись. Определенно они что-то задумали.
 Динак выступила от имени обеих.
 — Брат мой, муж мой! — Она обернулась к Шарбаразу. — Мы намерены отправиться с вами.
 — Что, воевать? Вы с ума сошли? — спросил Шарбараз.
 — Нет, величайший, с твоего позволения, не воевать, — ответила Рошнани. — Господь ведает, что мы с радостью воевали бы за вас, но у нас нет навыков и подготовки, чтобы сражаться хорошо. Мы принесли бы больше вреда, нежели пользы.
 Но у каждой армии есть обоз. Трубадуры не имеют обыкновения воспевать его: по сравнению с теми, чей единственный долг — сражаться, в обозе нет ничего блистательного. Но и того немногого, что говорится в песнях об обозе, достаточно, чтобы мы знали, что он существует, и знали — без обоза войско голодало бы и осталось без стрел. И мы знаем, что еще один фургон, фургон, в котором поедем мы обе, не замедлит продвижения войска и не станет угрозой вашему делу.
 Законный Царь Царей изумленно раскрыл рот. Он не ожидал столь тщательно подобранных аргументов, достойных царедворца, воспитанием которого руководил видессиец. Но, с другой стороны, до сего момента он практически не знал Рошнани. Он начал что-то говорить, но замолчал и молящим взглядом посмотрел на Абиварда.
 — Это противоречит всем обычаям, — сказал Абивард. Лучшего аргумента он мгновенно придумать не мог. Мысленно же он добавил: «А не слишком ли вы спешите воспользоваться моим обещанием, что вам будет предоставлена большая свобода перемещения после окончания войны со Смердисом?» Он не произнес этого вслух, потому что не хотел признаваться, что дал такое обещание. Вслух он сказал: Неудивительно, что мать так зла на вас обеих. — Кто, как не Барзоя, мог служить воплощением макуранской морали.
 Рошнани выслушала этот упрек невозмутимо — Барзоя была ей всего лишь свекровью. Да, ее следовало уважать, но ведь не она была наставницей в правильном поведении с детства. На Динак обвинение брата подействовало сильнее, но именно она ответила:
 — А разве Смердис поступил по обычаю, похитив престол у того, кому он принадлежит по праву? Разве не вопреки обычаю я, женщина, дала начало освобождению Царя Царей? — Она смотрела в землю. По необходимости она сделала и другое, что противоречило обычаю, и это другое все еще грызло ее, несмотря на честь, которой удостоил ее Шарбараз. Она не говорила об этом вслух, но все участники нынешнего спора знали, в чем еще она пошла против обычая.
 Шарбараз сказал:
 — Что такого хорошего вы способны дать нам, ради чего стоит не только пренебречь обычаем, но и выделить людей для вашей охраны, когда начнутся бои? — Царь Царей не ответил решительным отказом, и Абивард понял, что эта битва проиграна.
 Но эту сцену надо было доиграть до конца.
 — Вы цените наши советы, когда мы в крепости, — сказала Рошнани. — Что же, разве, оказавшись в поле, мы потеряем весь наш ум? Абивард строил планы твоего спасения, величайший, вместе со мной, с Динак… и со своей матерью, конечно.
 — Если я возьму вас с собой, это вызовет недовольство среди поддерживающих меня дихганов, — сказал Шарбараз.
 — Я уже говорил это Рошнани, — поддержал его Абивард.
 — Настолько, что они вернутся в свои наделы? — спросила Динак. — Настолько, что они переметнутся к Смердису? Вы действительно в это верите? — Судя по ее тону, она сама не верила в это ни чуточки. И не считала, что Шарбараз искренне убежден в этом. Пусть она знала его недолго — зато узнала очень хорошо.
 — Что бы ты сказала, если бы я запретил? — спросил он.
 Если бы он просто взял и запретил, это положило бы конец всем спорам.
 Однако Шарбараз не запретил, и задал гипотетический вопрос, и для Абиварда это послужило еще одним знаком, что он все-таки уступит. Возможно, и для Динак тоже, но она не подала виду, и лишь ответила покорным тоном, совершенно ей несвойственным:
 — Разумеется, я подчинилась бы величайшему.
 — Так я и поверил, — сказал Шарбараз. Он тоже успел изучить Динак. Он обернулся к Абиварду:
 — Ну что, зятек, что нам с ними делать?
 — Ты спрашиваешь меня? — спросил потрясенный Абивард. — По мне, так мы могли бы дать каждой по позолоченной кирасе и произвести в генералы. Мне кажется, они справились бы лучше, чем три четверти тех мужчин, которых ты можешь назвать.
 — А мне кажется, что ты прав. — Шарбараз покачал головой. — С моим отцом от такого случился бы припадок — он в свои походы брал только шлюх, и тех немного. Но отец мертв. Абивард, я склонен сказать твоей сестре «да». Что ты скажешь своей жене?
 Абивард услышал в этих словах другие: «Если хочешь быть упрямым и отсталым, валяй». Он знал, что отказать не удастся, иначе мира на женской половине ему не видать никогда. Он избрал наиболее изящную форму капитуляции:
 — Я во всем готов следовать за тобой, величайший.
 Лицо Рошнани просияло, как летнее полуденное солнце.
 — Спасибо тебе, — тихо сказала она. — Возможность увидеть мир искушает меня сделать нечто в высшей степени предосудительное прилюдно в доказательство моей благодарности.
 — Вы с Динак и так уже поступили достаточно предосудительно в глазах трех десятков женщин, которые приходят мне на ум, — прорычал Абивард как мог свирепо. Его главная жена и сестра повесили головы и приняли самый пристыженный вид. Почему бы и нет? Они ведь получили то, чего хотели.
 Абивард принялся и дальше отчитывать их, но потом призадумался, не окажется ли нечто предосудительное прилюдно весьма приятным наедине. Это отвлекло его, и отчитать их как следует так и не удалось.
 * * *
 Абивард сидел в седле, направляясь на юг, он радостно скакал на гражданскую войну. Рядом с ним ехал законный Царь Царей на коне, взятом с его конюшен. Хорошая копия львиного штандарта Макурана парила над передовым отрядом войск Шарбараза.
 Воины ехали, разбившись по наделам: каждый чувствовал себя вольготнее с земляками. Абивард беспокоился, хорошо ли они будут сражаться как единая армия, но вспомнил, что войско Пероза, выступившее против хаморов, было организовано ничуть не лучше, а это означало, что и войска Смердиса тоже вряд ли окажутся лучше них в смысле организации.
 Когда он высказался на эту тему вслух, Шарбараз сказал:
 — Нет, Я тоже так не думаю. Вот если бы мы пошли на видессийцев, тогда имело бы смысл тревожиться насчет слабой организованности наших порядков. Но против наших соплеменников это нам нисколько не помешает.
 — Чем же отличаются от нас видессийцы? — спросил Абивард. — Я слышал о них бесчисленное множество рассказов, но эти рассказы друг с другом не совпадают.
 — По-моему, это как раз и вызвано тем, насколько они от нас отличаются, — совершенно серьезно ответил Шарбараз. — В бою они совсем не думают, кто к какому роду принадлежит, а перемещаются крупными отрядами под рожки и барабаны своих командиров. Все равно как лопасти на водяном колесе или какой-нибудь другой механизм. Они более дисциплинированы, чем наши люди, это уж точно.
 — Почему же тогда они не сметают все на своем пути? — спросил Абивард;
 Шарбараз нарисовал довольно устрашающую картину.
 — По двум причинам, — ответил Царь Царей. — Во-первых, они предпочитают лук копью. Это значит, что мощная атака на их скопление часто способна рассеять их. А во-вторых, и это главное, дисциплина у них есть, но в них нет нашего огня. Они воюют, словно зарабатывают очки в игре, а не ради самой игры. И часто сдаются или разбегаются в тех случаях, когда мы продолжаем биться и побеждаем.
 Абивард отложил сказанное в памяти. Он создавал для себя образ врага, которого никогда не видел, чтобы воспользоваться им в тот день, когда в Макуране закончится междоусобица и Шарбараз начнет сводить счеты. Большая часть Видессийской империи граничила с морем. Уж не там ли, подумал Абивард, сбудется третья часть пророчества Таншара?
 Узнать это можно, лишь дождавшись того дня. Он оглянулся на обоз, где вместе с другими прорицателями и колдунами, которых их повелители взяли с собой наряду с воинами, ехал Таншар. Интересно, способны ли эти люди оградить войско от более искусных волшебников, которых Смердис может собрать в Машизе? Он был доволен, что взял с собой Таншара, — каждое знакомое лицо было в радость.
 И еще с обозом ехал фургон, который вез не пшеницу, не копченую баранину, не сено для лошадей, не стрелы, аккуратно увязанные в пучки по двадцать штук каждая, чтобы хорошо входили в колчаны, а его сестру, его главную жену и двух служанок из крепости Век-Руд. Это предприятие вызывало в нем лишь опасения, но он надеялся, что все обойдется, — во всяком случае, не закончится большой бедой.
 Пока лошади почти не ели того фуража, который войско везло для них. Весной даже бесплодная земля между оазисами и реками облачалась в зеленый покров.
 Скоро солнце вновь высушит ее, но, пока была зелень, животные могли ею кормиться.
 Это было к лучшему, поскольку войско Шарбараза росло по мере его продвижения от надела к наделу. Всадники стекались под его знамя, призывая проклятия на седую голову Смердиса-узурпатора. Когда прибыл очередной такой отряд, Абивард воскликнул:
 — Величайший, это не поход, а прямо триумфальное шествие!
 — Хорошо, — ответил Шарбараз. — Прошлым лесом мы отдали слишком много жизней, воюя со степняками; мы не можем позволить себе разбрасываться людьми на гражданской войне, не то победа окажется столь же дорогостоящей, как и поражение. Нам по-прежнему нужно защищаться от врагов и мстить им. Более того, я даже послал к Смердису гонца и велел передать ему, что сохраню его жалкую жизнь, если он вернет трон без борьбы.
 Абивард, кивая, взвесил такую возможность:
 — По-моему, ты поступил правильно. До определенной поры он никогда не проявлял честолюбия, и если ты будешь за ним внимательно присматривать, второй возможности он не получит.
 — А то не буду? — сказал Шарбараз. — Да он у меня и в отхожее место не сможет сходить без присмотра.
 Но прежде чем Шарбараз дождался от своего соперника в борьбе за престол официального ответа, он получил ответ иного рода. Далеко на востоке тянулись на юг снежные вершины Дилбатских гор. Чтобы приблизиться к Машизу, войску придется обойти их, а потом двинуться в обратном направлении. Погода была уже намного жарче, чем Абивард ожидал в такое время года.
 К основному отряду войск Шарбараза галопом подскакал разведчик с криком:
 — Там, впереди, войско, готовое к бою! Они в меня столько стрел выпустили — на высокое дерево хватило бы! Только по милости Господа я не превратился подушку для иголок.
 — Готовое к бою? — мрачно произнес Шарбараз. — Что ж, уважим их желание.
 Затрубили рога, забили барабаны. Судя по тому, что Абиварду рассказал Шарбараз, этого было бы более чем достаточно, чтобы передвинуть полки видессийского войска, словно фигурки на игровой доске. Абиварду очень хотелось бы, чтобы и его соотечественники были столь же проворны. Заль со своим эскадроном закованных в железо профессионалов выдвинулся вперед по центру, образуя авангард наступающего войска. Несмотря на всю боевую музыку и бесконечные окрики собственных дихганов и командиров, назначенных Шарбаразом, большая часть остальных воинов, по крайней мере на пристрастный взгляд Абиварда, больше бестолково суетилась, чем выстраивалась к бою.
 Но к тому времени, как он увидел впереди облако пыли, войско утряслось в нечто напоминающее боевой порядок. Заль отчаянно выкрикивал команды каждому, кто готов был его слушать. Беда заключалась в том, что не слушал почти никто.
 Необстрелянная армия с неподготовленными командирами не выигрывает сражения с помощью дисциплины и маневров. Придется удовлетвориться отвагой, яростью и числом.
 Рядом скакал Охос, его обрамленное пушком лицо светилось от возбуждения.
 Охос вытащил меч и отсалютовал им Абиварду, чуть не отрезав при этом ухо соседу, чего он даже не заметил. Младший брат Рошнани сказал:
 — Мы перебьем их всех и перейдем вброд реку их крови!
 Такие строчки пели трубадуры, странствующие из крепости в крепость, надеясь силой своих слов заработать себе ужин. Взрослые мужчины, знающие, что такое война, улыбались, глядя на них, и наслаждались стихами, не воспринимая их всерьез. К сожалению, Охос не был взрослым, он был даже несколькими годами моложе Фрады. О полях сражений он знал только по песням трубадуров — до того, как хаморы начали свои набеги на его надел.
 Тут Абивард перестал беспокоиться о судьбе своего юного зятя и начал беспокоиться за себя. Навстречу по плоской равнине двигалось войско Смердиса, приближаясь быстрее, чем Абивард считал возможным. Впереди реяло львиное знамя Макурана. Рядом с Абивардом Шарбараз пробормотал:
 — Вот оно, проклятье гражданской войны: у обеих сторон один и тот же символ.
 — Воистину, — подтвердил Абивард, хотя слова эти сейчас, в миг стремительно приближающейся битвы, показались ему слишком философскими. — Что ж, если они сами не понимают, что поддерживают не того, придется им показать.
 Наступающие войска выглядели достаточно решительными. Абивард глубоко вдохнул и воинственно закричал:
 — Шарбара-а-аз!
 В одно мгновение этот клич подхватило все войско. Он утопил в какофонии ненависти все сигналы, которые пытались подавать командиры и музыканты.
 Наконец-то знать северо-запада и их вассалы получили возможность поквитаться с человеком, который украл не только трон, но и их деньги — и отдал их варварам, убившим их родственников, но при этом не удержал этих варваров от набегов на их земли, как обещал.
 Неизбежно навстречу понесся ответный клич: «Смердис!» И столь же неизбежно он прозвучал для Абиварда, который отнюдь не был беспристрастным наблюдателем, слабым и жалким. Он не понимал, как люди могут до сих пор жертвовать жизнью ради правителя, который оказался вором и лжецом.
 Однако они поддерживали Смердиса как могли. Полетели стрелы; блистающей волной опустились наконечники копий. Абивард выбрал мишенью одного из воинов в противостоящей шеренге и пустил коня во весь опор.
 — Шарбараз! — вновь закричал он.
 С оглушительным металлическим лязгом два войска сошлись. Абивард промахнулся — его мишень ушла в сторону, чтобы схлестнуться с кем-то еще. По щиту Абиварда скользнуло копье. Его удар отдался в руке до самого плеча. Если бы удар был прямым, он мог бы свалить его с коня.
 Главное достоинство копейщика — сила, которую он может вложить в свой удар благодаря весу и скорости атакующего коня. Когда после первого удара инерция движения потерялась, бой превратился в свалку — каждый колол копьем, махал мечом, старался так направить коня, чтобы свалить с ног коня противника и его самого, а затем без труда добить.
 Шарбараз сражался в самой гуще, орудуя обломком копья. Он ударил одного из противников по голове сбоку. Хотя на том был шлем, удар оглушил его. Шарбараз снова ударил его, на сей раз прямо в лицо. Залившись кровью, противник выпал из седла — если он остался жив после этих двух ударов, то все равно будет мгновенно затоптан. Шарбараз издал торжествующий крик.
 Абивард попытался пробиться к своему монарху. Если законный Царь Царей падет, битва, даже победоносная, обернется окончательным поражением. Он уже пробовал отговорить Шарбараза сражаться в первых рядах — с тем же успехом можно было бы уговаривать луну не расти и не опадать в течение месяца.
 С криком «Смердис!» воин в доспехах вклинился между Абивардом и Царем Царей. Должно быть, этот воин потерял свое копье, или оно оказалось разрубленным на мелкие и потому непригодные кусочки. Он рубанул по древку копья Абиварда своим мечом. Посыпались искры — меч со звоном ударился о железную пластину, приделанную к древку как раз на такой случай.
 Абивард отвел копье назад и ткнул им. Противник увернулся и вновь ударил по копью. Теперь они сошлись вплотную. Абивард попытался ударить соперника в лицо заостренным шипом в центре щита. Спустя мгновений он мог считать себя счастливчиком, не получив такой же удар.
 Он, как и сторонник Смердиса, ругался, уворачивался и наносил удары, пока кто-то — Абивард так и не узнал кто — не подсек коня противника. Когда конь с громким ржанием встал на дыбы, Абивард проткнул всадника копьем. Тот тоже заорал и продолжал кричать после того, как Абивард выдернул из него копье. Его агонизирующий крик был еле слышен среди криков торжества и ненависти, которые стеной висели над полем брани.
 — Интересно, как идет бой, — пробормотал Абивард. Он был слишком занят, стараясь остаться в живых, чтобы чувствовать ход сражения в целом. Продвинулся ли он вперед после того, как был остановлен его первый натиск, или же отступил вместе с другими сторонниками Шарбараза? Он не мог этого сказать. В этот миг даже пробиться к законному Царю Царей казалось достаточно сложно.
 Когда же он наконец оказался рядом с Царем Царей, Шарбараз крикнул ему:
 — Как наши дела?
 — А я надеялся, что это знаешь ты, — в легком смятении ответил Абивард.
 Шарбараз поморщился:
 — Оказалось не так просто, как мы надеялись. Что-то не больно они рвутся дезертировать, а?
 — Что ты сказал, величайший? — Абивард не расслышал всего сказанного — он усердно отбивался от одного из копейщиков Смердиса. И только когда тот неожиданно отступил, он смог вновь обратить внимание на Царя Царей.
 — Ладно, ничего, — сказал ему Шарбараз. К этому моменту Царь Царей давно потерял копье, а меч его обагрился кровью. Наступило редчайшее мгновение с тех пор, как Абивард познакомился с ним: Царь Царей не знал, что делать дальше.
 Упорное сопротивление, которое оказывали воины Смердиса, похоже, озадачило его.
 Но тут, как только он отдал приказ к очередной атаке, на левом фланге войска Смердиса раздались дикие, исполненные ужаса крики. Одни кричали: «Измена!», другие — их было больше — вопили: «Шарбараз!» Они обратились против воинов, все еще верных Смердису, и атаковали их вместе с войсками Шарбараза.
 Когда левый фланг охватил хаос, войско Смердиса стало быстро разваливаться. Воины в центре и на правом фланге, увидев, как изменилось их положение, либо побросали оружие и сдались, либо бросились бежать. То тут, то там самые упорные отряды арьергарда жертвовали собой, чтобы их товарищи могли уйти.
 — Прижать их! — закричал Шарбараз. — Не дать им уйти! — Теперь, когда стратегия лобового удара оправдалась, он вновь почувствовал себя в своей стихии, побуждая своих воинов сделать победу сколь возможно полной.
 Но, несмотря на все его призывы, значительная часть армии Смердиса вырвалась и бежала на юг. Его собственное войско после тяжелой утренней битвы было не в состоянии пуститься в изнурительное преследование, которое могло бы уничтожить противника раз и навсегда, Наконец он, похоже, осознал это и прекратил погоню.
 — Если я прикажу им сделать то, чего они не могут сделать, в следующий раз они не послушают меня, когда я прикажу им сделать то, что им вполне по силам, — пояснил он Абиварду.
 — Мы и так одержали полную победу, — ответил Абивард.
 — Это не то, чего я хотел, — сказал Шарбараз. — Я думал разбить войско узурпатора столь основательно, чтобы никому после этого и в голову не пришло выступить против меня. Обычной победы для этого недостаточно. — Он несколько умерил тон:
 — Однако придется этим удовлетвориться. Это все же много лучше, чем поражение.
 — Воистину, — согласился Абивард. Шарбараз сказал:
 — Я хочу допросить кое-кого из захваченных нами людей, которые дрались с таким ожесточением; хочу узнать, как Смердису удалось сохранить их верность после того, как они узнали, что я отказался от трона отнюдь не по доброй воле. Чем скорее я это выясню, тем скорее смогу что-то с этим сделать.
 — Да, — ответил Абивард, но голос его был рассеян; он лишь наполовину расслышал слова законного Царя Царей. Он смотрел на поле и впервые видел тот кошмарный мусор, который оставляет после себя большая битва. Последствий сражения в Пардрайянской степи он не видел; он бежал, чтобы не стать еще одним ее последствием. Прочие битвы, в которых он участвовал, были лишь небольшими стычками. То, что оставалось после них, было сходным по характеру, но не по масштабам. Размеры страданий, простершихся на целый фарсанг земли, ужаснули его.
 Люди, продырявленные насквозь, с изрубленными лицами и отсеченными руками, с вывалившимися кишками лежали в безобразных позах посреди луж крови, уже переходящей из алой в черную; вокруг жужжали мухи, а в небе кружило воронье, опускаясь и выклевывая незрячие раскрытые глаза и прочие лакомые кусочки. Поле брани пахло как бойня и одновременно как отхожее место.
 Среди человеческих останков бесформенными кучами возвышались трупы лошадей. Абиварду было жалко их больше, чем воинов: они не имели представления, за что умирают.
 Но еще страшнее, чем убитые люди и животные, были раненые. Изувеченные лошади кричали жуткими сопрано, словно женщины в агонии. Люди стонали, выли, изрыгали проклятия, причитали, плакали, истекали кровью, старались перевязать свои раны, звали матерей, молили о помощи или о смерти и подползали к другим людям в надежде на помощь. А эти другие, шакалы о двух ногах, расхаживали по полю, выискивая то, что можно унести с собой, и принимали меры, чтобы никто из ограбленных ими не остался в живых и не смог потом отомстить.
 Но были и другие, которые, к своей чести, делали все, что в их силах, помогая несчастным, — перевязывали, латали раны, вправляли сломанные кости. Два деревенских колдуна обладали, помимо прочего, даром целительства. Они могли излечивать раны, которые без их помощи оказались бы смертельными, но сами платили за это огромную цену. Один из них — руки его были в крови человека, которого он только что вернул с самого порога смерти, — поднялся с колен, сделал два шага к другому раненому и рухнул лицом вниз, потеряв сознание.
 — Глядя на все это, я жалею, что мы взяли с собой наших жен, — сказал Абивард. — Даже если они не представляют себе нас среди убитых, они никогда не забудут о страшных превратностях войны.
 Шарбараз обернулся и посмотрел на обоз, который стоял на значительном удалении от места битвы. Похоже, это расстояние успокоило его.
 — Все будет нормально, — сказал он. — Они не могли увидеть многого.
 Абивард надеялся, что Царь Царей прав.
 * * *
 На пленном были только рваные льняные подштанники. Один из сторонников Шарбараза, начавший день в дубленой коже — или просто в своем кафтане, — теперь владел прекрасной кольчугой из царской оружейной. Пленный воин придерживал грязную повязку вокруг резаной раны на руке. Выглядел он усталым и перепуганным, на длинном темном лице выделялись огромные глаза.
 Поняв, кто такой Шарбараз, он испугался еще больше. Стражники, которые притащили пленного к Шарбаразу, не успели бросить его на землю — он простерся ниц по собственному почину:
 — Да продлятся твои дни и прирастет твое царство, величайший! — прохрипел он.
 Шарбараз повернулся к Абиварду.
 — Вот как он теперь заговорил, — заметил законный Царь Царей. — Однако сегодня утром он с радостью насадил бы меня на копье.
 — За несколько часов могут произойти удивительные перемены, — согласился Абивард. Пленный ткнулся лицом в землю.
 — Прости, величайший! — взвыл он.
 — С какой стати? — прорычал Шарбараз. — Раз ты знал, что я не отрекся от престола добровольно, как у тебя хватило наглости драться со мной?
 — Помилуй! — взмолился пленный. — Величайший, я бедный человек и невежественный и ничего не знаю, кроме того, что говорят мне мои командиры. Они сказали — Господом клянусь, я передаю их речи слово и слово, — они сказали, что ты на самом деле отрекся от престола добровольно, а потом злокозненно изменил свое решение, как женщина, которая говорит: «Хочу красные туфли. Нет, синие».
 Они сказали, что ты не имел права нарушить данную тобой клятву, что Господь прогневается на Макуран, если ты захватишь престол. Теперь, конечно, я понимаю, что это не так, честное слово. — Он осмелился немного приподнять голову и настороженно смотрел на Шарбараза.
 — Уведите его к остальным, — сказал Шарбараз стражникам. Они подняли пленника на ноги и оттащили. Законный Царь Царей издал долгий усталый вздох и повернулся к Абиварду:
 — Еще один.
 — Еще один, — эхом отозвался Абивард. — Мы выслушали — скольких? шестерых. Все поют одну песню.
 — Вот именно. — Шарбараз принялся расхаживать взад-вперед, пиная грязь. —Смердис, да провалится он в Бездну прямо сейчас, умнее, чем я полагал. Эта сказка о том, что я отрекся от клятвы отречения, пусть и лживая от начала до конца, дает тем, кто верит в нее, основание сражаться за него и против меня. Я думал, что его войска растают при первом прикосновении, как соляные статуи под дождем, но все может оказаться намного сложнее.
 — Воистину, — печально согласился Абивард. — Если бы этот отряд не перешел на твою сторону, мы бы, возможно, еще сражались — или уже проиграли.
 — Эта мысль приходила мне в голову, — признался Шарбараз и спустя мгновение добавил:
 — Хотя и помимо моей воли. — Он снова вздохнул. — Я хочу лепешку с творогом, луком и изюмом и огромную чашу вина. Потом я покажусь Динак, чтобы она знала, что я жив-здоров. Но больше всего я хочу хорошенько выспаться. В жизни так не уставал; должно быть, это из меня медленно вытекает страх.
 — Величайший, твой выбор представляется мне поразительно правильным, хотя я лично предпочел бы лепешке с творогом, луком и изюмом колбасу.
 — Думаю, что такое расхождение во взглядах позволительно, — сказал Шарбараз, и оба рассмеялись.
 * * *
 Рошнани сказала:
 — Я почти жалею, что не осталась в крепости. Война на самом деле вовсе не похожа на то, о чем поют трубадуры. — Глаза ее, казавшиеся в тусклом свете лампы в шатре Абиварда больше, чем они есть, были наполнены ужасом от того, что она увидела и услышала. — Столько страданий…
 «Я тебя предупреждал» — эти слова всплыли в сознании Абиварда. Но он не произнес их. В любом случае от них было бы мало толку. Он не мог помешать своей главной жене увидеть то, что она увидела, находясь здесь, и не мог отправить ее назад, в Век-Руд. Годарс сказал бы что-то вроде: «Коли сел на коня, надо ехать».
 Поскольку он не мог упрекать ее, он сказал:
 — Я счастлив, что твой брат получил только две небольшие царапины. Он очень скоро поправится, не сомневаюсь.
 — И я тоже, — с явным облегчением сказала Рошнани. — Он так гордился собой, когда пришел вчера повидаться со мной после боя, и, похоже, он в упоении от битвы. — Она покачала головой. — Это я вряд ли смогу понять.
 — Он еще молод, — сказал Абивард. — Мне тоже казалось, что я буду жить вечно, до того самого мгновения в прошлом году, когда в степи все пошло прахом.
 Рошнани протянула руку и положила ее ему на плечо:
 — Женщины всегда знают, что все может обернуться плохо. Иногда мы поражаемся глупости мужчин.
 — Оглядываясь назад, я тоже поражаюсь нашей глупости, — сказал Абивард. Например, мы думали, что войска Смердиса сдадутся без боя или начнут переходить на нашу сторону. Эта война будет намного тяжелее, чем представлялось там, в крепости.
 — Я вовсе не это имела в виду, — с легким раздражением сказала Рошнани. — Сама идея… Да ладно, что толку? Остается лишь надеяться, что мы победим и что ты, Охос и Шарбараз выйдете из битв целыми и невредимыми.
 — А как же иначе? — бесстрашно отозвался Абивард.
 Стоны раненых, которые прорезали шерстяную ткань шатра, как стрелы пронзают плоть, превратили его заверения в искренние надежды, как оно на самом деле и было.
 Рошнани не выразила этого словами. Она была не из тех, кто стремится добиться своего, беспрестанно пилила мужа, пока он наконец не уступит. Воля Абиварда была защищена от подобных методов воздействия, как крепость Налгис-Краг — от осады. Но что-то — он не мог сказать, что именно, — изменилось в ее лице. Возможно, она на миг отвела глаза от его глаз, услышав особенно мучительный крик боли. Если и так, он это не заметил, во всяком случае не осознал. Но все же он понял, что его слова не развеяли ее страхов.
 Он сам с раздражением отметил собственный оправдывающийся тон:
 — В любом случае то, что мы можем выиграть, стоит такого риска. Или ты предпочла бы жить под пятой Смердиса и видеть, как все наши аркеты летят через Дегирд к кочевникам?
 — Разумеется, нет, — мгновенно ответила она; как никак она была дочерью дихгана. Теперь он определил выражение ее лица: расчетливое, такое же бывало у него, когда ему доводилось решать, хочет ли он платить назначенную барышником цену за мерина-четырехлетку. — Если вы все трое выживете и мы победим — тогда ты прав. Но если кто-то из вас погибнет или мы потерпим поражение — тогда ты не прав. А поскольку и ты, и Шарбараз, и Охос все время в первых рядах…
 — А ты бы хотела, чтобы мы держались в стороне? — спросил Абивард.
 Гордость его была задета.
 — Ради тебя и ради себя самой я этого хотела бы. — Рошнани вздохнула. — Однако, если вы будете так поступать, войско утратит боевой дух, а это, в свою очередь, сделает ваше поражение и гибель более вероятными. Не всегда легко найти правильный ответ.
 — Нечто подобное у нас уже было, когда мы толковали о том, как тебе выйти с женской половины и возможно ли это вообще. — Абивард засмеялся. Только тогда ты очень быстро нашла ответ — взяла меня наскоком. А то как же иначе вам с Динак удалось бы отправиться вместе с войском?
 Рошнани тоже засмеялась:
 — Ты воспринимаешь это лучше, чем я рассчитывала. Наверняка большинство мужчин на твоем месте до сих пор сердились бы.
 — А какой смысл? — сказал Абивард. — Дело сделано, ты победила, и теперь я стараюсь использовать то, что получилось, наилучшим образом, точно так же как и тогда, прошлым летом, когда я вернулся домой из степи.
 — Хм. Пожалуй, мне не нравится, когда меня сравнивают с хаморами. И мне ты не проиграл ни одной битвы, потому что уже признал, что отказываешься воевать.
 — Надеюсь, — сказал Абивард. — Вы с Динак стратегически переиграли меня, как хаморы Пероза.
 — И что из этого? — спросила Рошнани. — Армия из-за этого рассыпалась? Хоть один дихган, хоть один воин без доспехов и лука, на хромой кляче перешел к Смердису из-за того, что мы с Динак здесь? Мы превратили поход в катастрофу для Шарбараза?
 — Нет, нет и нет, — признал Абивард. — Мы бы куда лучше справились, если бы вы обе командовали нашими флангами — одна правым, другая левым. По-моему, командиры, которых мы туда поставили, не очень-то отличились.
 Он ждал, что Рошнани воспользуется таким поворотом беседы и начнет пенять ему на несправедливость и безобразия на женской половине и заставит его признать, что это и впрямь безобразие. Но она ничего подобного не сделала, а спросила о состоянии раненых. И только позже он подумал, что, если ее аргумент возникли в его сознании, хотя она не произнесла и слова, она уже почти выиграла битву.
 * * *
 Чем дальше на юго-восток продвигалось войско Шарбараза, тем сильнее Абивард чувствовал, что очутился в совершенно незнакомом ему Макуране. Новые добровольцы, приходившие под знамя Шарбараза, говорили с протяжным, как ему казалось, ленивым акцентом, носили кафтаны, казавшиеся ему безвкусными, и очень раздражали его высокомерием по отношению к изначальным сторонникам Царя Царей, считая их деревенщиной с окраин царства. Это вызывало драки и даже привело к неожиданной кончине двух новичков.
 Но когда Абивард пожаловался на поведение южан, Шарбараз поднял его на смех:
 — Если ты, друг мой, считаешь этих людей не такими, как вы, посмотрим, что ты скажешь, когда познакомишься с теми, кто живет между Тубтубом и Тибом, в речной долине, называемой Страной Тысячи Городов.
 — Но они вовсе не макуранцы, — сказал Абивард, — просто наши подданные.
 Шарбараз поднял бровь:
 — Так может показаться человеку, надел которого находится возле Дегирда. Но Машиз, не забывай, выходит на Страну Тысячи Городов. Согласен, люди, населяющие долину, не нашей породы, но благодаря им царство таково, каково оно есть. Множество наших чиновников и писарей вышли из тех краев. А без них мы бы через год забыли, кто чем владеет.
 Абивард хмыкнул — сказанное Царем Царей не произвело на него особого впечатления. Если бы кто-то помимо его монарха принялся восхвалять достоинства таких чиновников, он бы ответил куда грубее.
 Возможно, почувствовав это, Шарбараз добавил:
 — Они также дают нам неплохую пехоту. Этого ты не видел, ведь против степных кочевников они бессильны, поэтому Царь Царей и не взял их с собой в Пардрайю. Но они многочисленны, из них получаются хорошие гарнизонные отряды, и они славно послужили нам против Видессии.
 — За это я готов простить им многое, — сказал Абивард.
 — Да, это меняет дело, — согласился Шарбараз. — Но я буду восхищаться ими куда меньше, если они сослужат службу Смердису против меня.
 — Зачем им это делать? — спросил Абивард. — Ты ведь истинный Царь Царей. С какой стати им хотеть сражаться за Смердиса, а не за тебя?
 — Если они поверят лжи о моем отречении от отречения, могут и захотеть, — ответил Шарбараз. — Или Смердис попросту пообещает им больше привилегий и меньше налогов для Страны Тысячи Городов. Этого может оказаться достаточно. Они долго находятся под властью Макурана, потому что мы лучше воюем, но они — не истинные макуранцы. По большей части это не имеет значения. Но иногда это обстоятельство поднимает голову и кусает Царя Царей в зад.
 — Что же нам с этим делать? — Абивард почувствовал, что его голос звучит обеспокоенно. Кое-что из того, о чем упомянул Шарбараз, он знал, но до сего момента эти знания были покрыты густым слоем пыли. Теперь он понял, что это действительно имело значение.
 Шарбараз положил ему руку на плечо:
 — Я не хотел тебя волновать. Я послал людей в долины Тубтуба и Тиба. Любым обещаниям Смердиса я могу противопоставить свои, хотя мне бы этого и не хотелось. А пехота против конницы мало что может. Пехота передвигается медленно. Часто она не доходит до того места, где нужна, — а если и доходит, обойти ее обычно не составляет труда.
 — Наверное. Об искусстве боя с пехотой я знаю не больше, чем об обрядах ложной видессийской религии.
 — Да, там, где ты вырос, в этом не было нужды. — Шарбараз пожевал свой ус.
 — Господь свидетель, я не хочу, чтобы война со Смердисом тянулась бесконечно. Если северо-западная граница долго останется неприкрытой, кочевники хлынут туда большими силами, а если придется загонять их обратно за Дегирд, мы не сможем уделить империи Столько времени и внимания, сколько она заслуживает.
 Абивард не спешил с ответом. Дело было не в том, что он не соглашался с чем-то из сказанного Шарбаразом. Но его обеспокоенность кочевниками вызывалась не тем, что это будет означать для стратегических планов Макуранского царства, а тем, что произойдет с его наделом: со стадами и с людьми, которые пасут их, с ганатами и с крестьянами, которые пользуются их водой для выращивания пшеницы, орехов, овощей, — но больше всего его волновала крепость Век-Руд, брат, мать, жены, сводные братья и сестры. Крепости редко покорялись кочевникам — на северо-западе их строили основательно, не в последнюю очередь именно на такой случай, — но это случалось. От природы склонный к сомнениям и опасениям, Абивард без труда представил себе самое худшее.
 Шарбараз слегка сжал руку, лежащую на плече Абиварда:
 — Не дергайся так, зятек. Фрада представляется мне более чем способным. Надел Век-Руд останется твоим, когда ты вернешься домой, увенчанный славой.
 — Ты меня успокоил, — сказал Абивард, не кривя душой. Для него самого Фрада почти всегда был лишь младшим братишкой, часто надоедливым и редко воспринимаемым всерьез. Это изменилось, с тех пор как у Фрады стали пробиваться усики, и еще в большей степени — когда Абивард вернулся из Пардрайянской степи.
 И все же, услышав, как законный Царь Царей похвалил его брата, он просиял от гордости.
 Но вот насчет возвращения домой увенчанным славой? Сначала надо побить Смердиса, потом хаморов, потом Видессию. А после того как Видессия получит по заслугам, кто знает, какой еще может явиться враг — то ли с крайнего запада, то ли снова из степей?
 — Величайший, — сказал Абивард со смехом, в котором отчетливо слышалась дрожь, — нам еще столько воевать. Только Господь ведает, когда я снова увижу родной дом.
 — Если мы не прекратим побеждать, непременно вернешься — когда-нибудь, ответил Шарбараз, и Абиварду пришлось этим удовлетвориться.
 Он очень старался не думать о последствиях поражения, когда появились разведчики с вестью, что с юга подходит войско. Затрубили рожки. Войска Шарбараза, командиры которых теперь имели боевого опыта ровно на одну битву больше, чем до начала кампании, начали сложную операцию по перестройке из походного порядка в боевой.
 Шарбараз сказал:
 — Если узурпатор и его прислужники не сдадутся мирно, придется задать им перцу. С такими соратниками, как ты, Абивард, я не сомневаюсь в победе.
 Такие слова обрадовали Абиварда — на миг. Позже у него уже не было времени радоваться. Первый взгляд он машинально бросил назад, чтобы убедиться, что обоз надежно защищен… и фургон с Динак и Рошнани тоже. Удостоверившись, что там все в порядке, он стал выкрикивать приказания. Он успел убедиться в одном: Шарбаразу не нужны приближенные, которые могут быть только приближенными: законный Царь Царей ожидал, что его последователи и сами способны вести людей за собой.
 Помогая расставлять конников Шарбараза, Абивард одновременно зорко следил за линией горизонта на юге, высматривая облако пыли, которое возвестило бы о приближении воинов Смердиса. Скоро — на его взгляд, слишком скоро — он его заметил, чуть восточнее, чем ожидал со слов разведчиков. И у него возникла идея.
 Ему пришлось подождать, пока Шарбараз закончит выкрикивать свои приказания. Добившись внимания монарха, он показал на облако:
 — А что если поставить отряд вон за той высоткой? Судя по направлению, с которого подходит противник, он может нас и не заметить, пока не окажется слишком поздно.
 Шарбараз задумался, работая челюстями, словно разжевывал эту мысль, как лепешку. Потом резко, в своем духе, приняв решение, кивнул:
 — Будь по-твоему. Возьми отряд и жди там подходящего момента. Два долгих сигнала рожка и один короткий будут тебе сигналом выступать.
 — Ты хочешь, чтобы отряд вел я? — К своему ужасу он услышал, что голос его перешел в изумленный визг.
 — Почему нет? — несколько сердито ответил Шарбараз. — Мысль твоя, и она хороша. Если сработает — все лавры твои. А коль скоро в последнем бою ты сражался по правую руку от меня, значит, в этом вполне можешь и сам повести отряд.
 Абивард сглотнул. Ему доводилось непосредственно командовать разве что парой десятков человек, которых он возглавил против хаморских грабителей незадолго до того, как узнал, что у Птардака содержится в неволе Шарбараз. Но сказать это — значило потерять лицо перед Царем Царей.
 — Величайший, я сделаю все, что в моих силах, — не без труда проговорил он и пошел собирать своих людей.
 Некоторые из командиров, которым он приказал сменить позицию, одарили его неприязненными взглядами.
 Это были профессионалы, перешедшие на сторону Шарбараза. С их точки зрения, он был всего-навсего приграничным дихганом неизвестных и сомнительных дарований. Однако на это можно было ответить, что он к тому же зять Царя Царей.
 Так что, сколь бы сомнительны ни казались его дарования, а подчиняться надо.
 — Будем ждать сигнала, — сказал Абивард своим воинам, отведя их к месту засады. — Тогда мы выскочим и зайдем войску узурпатора во фланг. Да от нас будет зависеть исход всей битвы!
 Конники возбужденно зашумели. В отличие от скептически настроенных командиров, они были готовы следовать за Абивардом куда угодно. Да, конечно, многие из них были из северо-западных наделов. Эти люди не были опытными профессионалами; они попали сюда потому, что их дихганы и они сами хотели скинуть Смердиса и вернуть Шарбаразу принадлежащий ему по праву трон. Энтузиазм важнее умения? Абивард надеялся, что это так.
 Он увел свой отряд далеко за замеченный им холмик, чтобы скрыть его от глаз наступающих воинов Смердиса. Единственная трудность заключалась в том, что при этом Абивард и его воины не могли видеть начала боя. Это пришло ему в голову лишь тогда, когда уже ничего нельзя было поделать, не выдавая своего местоположения.
 Он надеялся, что по звуку сумеет определить то, чего не может видеть, как проходит бой. Но определить это оказалось труднее, чем он рассчитывал. По шуму он мог распознать, где идет самая ожесточенная рубка, но не на чьей стороне перевес. Он нервно ерзал в седле, пока его беспокойство не передалось коню и тот не начал храпеть и бить копытом.
 Возглавляемые им люди были столь же неспокойны.
 — Пора нападать, повелитель Абивард, — обратился к нему один из них. — Брось нас на узурпатора!
 Другие подхватили этот призыв, но Абивард покачал головой.
 — Мы дождемся сигнала, — повторил он и подумал: «Или того момента, когда мне станет ясно, что мы проигрываем». Тогда настанет миг показать, на что он способен. Воинам же он сказал:
 — Если мы выдвинемся слишком рано, то потеряем все преимущества засады.
 Он надеялся, что это сможет сдержать их. Они дергались всякий раз, когда слышали звук рожка, — и он тоже. Рано или поздно они вырвутся из укрытия, и все его попытки остановить их будут бесполезны. Он почувствовал себя никчемным. Шарбараз поймет, что он не способен командовать.
 «Ду-у-у. Ду-у-у. Ду». Дрожь пробежала по телу Абиварда. Теперь томящийся в ожидании отряд может атаковать, и при этом видимость того, что он им командует, сохранится.
 — Вперед! — крикнул он. — Накажем Смердиса за кражу престола. Наш клич будет…
 — Шарбараз! — вылетело из тысячи глоток. Абивард пришпорил коня. Тот пронзительно заржал, наполовину от ярости на хозяина, наполовину от радости, что наконец-то можно пуститься вскачь. Конь перешел с шага на рысь, а с рыси на галоп стремительно, как никогда. Но и при этом Абиварду стоило больших трудов оставаться во главе отряда.
 — Шарбараз! — вновь грянули всадники, вырвавшись из укрытия. Абивард вгляделся вперед, быстро оценивая, как идет бой. На ближайшем фланге люди Смердиса оттеснили войско Шарбараза на несколько фарлонгов. Абивард опустил копье и помчался на врага «Получилось!» — ликуя, думал он. На него оборачивались изумленные, смятенные лица, по рядам сторонников Смердиса пронеслись тревожные крики. На то, чтобы насладиться ими, у Абиварда были считанные мгновения. Потом он выбил копьем из седла всадника, успевшего лишь наполовину развернуться к нему. Это показалось Абиварду не очень справедливым, но крайне действенным.
 Воины Шарбараза с новым воодушевлением разразились криками. Абивард и его люди своей атакой спутали боевой порядок на левом фланге армии Смердиса. Но ее командующему смекалки было не занимать; он снял людей с центра и правого фланга, чтобы остановить натиск противника, пока тот не смел все на своем пути.
 Однако битва, поначалу складывавшаяся в пользу узурпатора, стала внезапно оборачиваться вторым тяжелым поражением.
 В войске Смердиса тоже были трубачи. Абивард узнал подаваемый ими сигнал: отступление. Он радостно крикнул: «За ними! За ними!» Этот крик волной прокатился не только по отряду, который он возглавлял, но и по всей армии Шарбараза. Подобно тому, как отступление вызвало смятение в рядах Смердисова войска, победа воодушевляла воинов Шарбараза. Они упорно преследовали противника, стараясь не дать ему перестроить свои ряды.
 Воин, который призывал Абиварда пустить отряд в бой до сигнала, теперь оказался рядом с ним. У него был рассечен лоб и кровь заливала лицо, но он улыбался.
 — Ты был прав, повелитель Абивард, а я ошибался, и во мне довольно мужества, чтобы признать это, — заявил он. — Мы изрубили их в щепки, в щепки!
 К Абиварду обратился другой воин, в бороде которого седых волос было больше, чем черных:
 — Повелитель, подобное следует ценить, — сказал он. — Такое, чтобы твои же воины признали, что ты оказался умнее их, случается раз в жизни — и то если очень повезет.
 — Похоже, друг, ты прав. — Часть воинов Смердиса пошла в контратаку, чтобы у их соратников хватило времени отойти.
 — В Бездну отступника! Смердис Царь Царей! — закричал копейщик, направляя своего коня прямо на Абиварда. Абивард пришпорил коня: менее всего ему хотелось отражать атаку, не набрав инерции движения. Он едва успел поднять щит, как сошелся с противником.
 Копье соперника разбилось о щит. Абивардово же копье выдержало, но конник Смердиса отразил его удар щитом, так что никакого урона оно ему не нанесло.
 Теперь они оказались совсем рядом. Быстрее, чем рассчитывал Абивард, противник обломком копья нанес ему удар сбоку по голове.
 Шлем спас Абиварда от пролома черепа, но голова его почувствовала, каково быть железом между молотом и наковальней. Взгляд его затуманился; только бы удержаться на коне — на большее его теперь не хватало. Он заметил, что при нем больше нет копья, но не мог понять, куда оно делось.
 * * *
 Следующее, что он увидел, был усталый, худой, обеспокоенный мужчина, держащий свечку в двух пальцах от его глаза. Потом тот поднес свечку ко второму глазу Абиварда и испустил долгий, хриплый вздох.
 — Зрачки разного размера, — сказал он кому-то, Абивард повернул голову и увидел Шарбараза. — Его ударили по голове.
 — Вот именно, — произнес Абивард и тут же почувствовал липкую и вязкую головную боль, будто от тысячелетнего похмелья. Это опечалило его: ведь он даже не имел удовольствия напиться. — Мы победили? После того как меня огрели, я ничего не помню. — Неожиданно для самого себя он зевнул.
 — Величайший, ему необходим покой, — сказал усталый человек. Абивард понял, что это лекарь.
 — Знаю. Мне доводилось видеть такие случаи, — ответил Царь Царей; Абиварду же сказал:
 — Да, победили; мы все еще добиваем их. Я распоряжусь, чтобы Какия доставил тебя в фургон к жене и сестре. Никто не сможет лучше них ухаживать за тобой в следующие несколько дней.
 — Дней? — Абивард попытался придать голосу гневное звучание. Но голос прозвучал слабым и больным — именно так, как Абивард себя чувствовал. Он сглотнул, стараясь удержать в себе то, что рвалось из желудка наружу. Земля под ним закачалась, словно превратившись в море.
 Какия положил руку Абиварда себе на плечо:
 — Повелитель, тебе нечего стыдиться. Хоть ты и не истекаешь кровью, но ты ранен все равно что мечом. Мозги у тебя в голове перетряхнули, как чечевицу в горшке, и тебе необходимо время, чтобы прийти в себя…
 Абивард хотел возразить, но слабость и головокружение были слишком велики.
 Он позволил лекарю довести себя до обоза. Служанка, сопровождающая Рошнани и Динак, испуганно вскрикнула, когда Какия подвел его к их фургону.
 — Я здоров, — упорно твердил он, хотя каждый удар сердца отдавался в голове набатом, гудевшим: «Врешь!»
 — Если будет на то воля Господа, что лично я нахожу в данном случае вполне вероятным, повелитель поправится за три-четыре дня, — сказал Какия, чем вызвал у женщин свежий приступ рыданий. Со странной отрешенностью, вызванной ударом по голове, Абивард подумал, как бы они повели себя, если бы лекарь сказал, что он не поправится. Пожалуй, расплакались бы еще громче. Но и так громче некуда.
 Подъем по ступенькам фургона отнял у него последние силы. Квохча, как наседки, женщины занялись им и под руки довели до крошечного закутка, выделенного в распоряжение Рошнани.
 Он вошел, точнее сказать, ввалился, и она улыбнулась было, но улыбка застыла у нее на лице, словно холодеющий воск, когда она увидела, в каком он состоянии.
 — Что случилось? — прошептала она.
 — По голове ударили, — сказал он, начиная уже уставать от объяснений. — Я… вроде как в голове все перемешалось, и мне сказали, что надо полежать, пока не приду в себя. День-два, не больше. — Ему надо бы сказать так Рошнани, тогда и самому будет легче это поверить.
 — Чем же ты занимался? — спросила Рошнани, когда он опустился на коврик, на котором сидела она.
 Даже пребывая в сумеречном состоянии, он поразился глупости вопроса.
 — Дрался.
 Она продолжила, словно он ничего не говорил:
 — Тебя могли убить. Ложись и успокойся, я тобой займусь. Вина хочешь?
 Он хотел было покачать головой, но вовремя одумался и просто сказал:
 — Нет. Меня тошнит. Если я сейчас чего-нибудь выпью, оно обратно полезет. — «А если я сейчас пошевелюсь, у меня полголовы отвалится», — мысленно добавил он. Кстати, может быть, это было бы не так уж плохо.
 — Сейчас. — Рошнани открыла шкафчик, достала небольшой флакон и вынула пробку. Тоном, не терпящим возражений, она сказала:
 — Если не можешь вина, выпей это. Вряд ли оно из тебя полезет, а помочь поможет.
 У Абиварда так кружилась голова, что он не стал спорить, а залпом выпил все, что было во флакончике, и только поморщился от сильного лекарственного вкуса.
 Через некоторое время головная боль из нестерпимой сделалась вполне обыкновенной. Он зевнул: от этого зелья ему еще больше захотелось спать.
 — А знаешь, помогло, — признался он. — Что это было?
 — А не рассердишься? — спросила Рошнани.
 — Нет, — озадаченно ответил он. — С какой стати?
 Даже в полумраке фургона, он увидел, что Рошнани покраснела.
 — Потому что это снадобье женщины принимают при тяжелых месячных, —ответила она. — В нем есть маковый сок, и я решила, что тебе полегчает. Но я слышала, что мужчин очень задевает, когда им предлагают что-нибудь сугубо женское.
 — Это так. — Абивард нехотя поднял руку и уронил ее на подставленное предплечье Рошнани. — Вот. Если хочешь, можешь считать, что это я побил тебя за нахальство.
 Она недоуменно посмотрела на него и зашлась от смеха. Хоть и одурманенный, Абивард понимал, что такого смеха его шутка не заслуживает. Он подумал, что она так смеется еще и от облегчения.
 И в этот момент в закутке, наклонившись, чтобы войти в низкий проем, появилась Динак. Она перевела взгляд с Рошнани, на Абиварда и обратно.
 — Ага! — сказала она. — Если я застаю такую сцену, все не так уж плохо.
 — Могло бы быть и получше, — сказал Абивард. — Тогда один из проклятых приспешников Смердиса не ударил бы в мою голову, как в колокол, чтобы убедиться, что ему нравится звук. Но если бы дела не стояли хуже, он бы разбил ее, как горшок, так что мне ли жаловаться? — Он вновь зевнул; бодрствовать удавалось лишь с огромным усилием.
 — По словам служанок, лекарь, приведший его, сказал, что он поправится, — сказала Рошнани Динак, как будто Абивард уже спал или попросту был предметом обстановки. — Но ему нужно несколько дней отдыха.
 — Здесь самое место, — сказала Динак с чуть заметной горчинкой. — Будто мы, покидая Век-Руд, привезли с собой женскую половину. Надо же, женская половина на колесах — кто бы мог подумать? Но здесь мы не в меньшей степени взаперти, чем были там.
 — Я-то ничего другого и не ждала, — сказала Рошнани, которая была поспокойней своей порывистой невестки. — То, что нам вообще позволили выехать оттуда, — большая победа, а остальное приложится. Через несколько лет многие женщины будут пользоваться полной свободой передвижения, и никто не вспомнит, какие нам пришлось принять условия, чтобы сдвинуть лавину с места.
 — Эта лавина прокатилась по мне, — сказал Абивард.
 — Уже вторая дурацкая шутка за несколько минут. Похоже, тебе не окончательно вышибли мозги, — сказала Рошнани.
 Поставленный на место, Абивард услышал, как Динак говорит:
 — Ей-Богу, это несправедливо. Мы убежали с женской половины, значит, должны были убежать и от всех ее строгостей. Какой был смысл уезжать, если мы по прежнему можем высунуть голову из фургона только тогда, когда мужья вызывают нас в свои шатры?
 Рошнани определенно что-то ответила, но Абивард ее ответа уже не слышал.
 Удар по голове, дополненный маковым соком в лекарстве, которое она дала ему, погрузил его в сон. Когда он снова открыл глаза, в закутке было темно, мерцала только одна лампа. Ламповое масло пахло непонятно. Запах был ему знаком, но откуда — он не мог припомнить. Он заснул, так и не вспомнив.
 Проснувшись на другое утро, он не сразу понял, где находится. Тряска фургона и его пульсирующая, тяжелая голова, словно сговорившись, внушили ему мысль, что он проснулся после затяжной попойки в самый разгар землетрясения.
 Потом с соседней лавки поднялась Рошнани.
 — Как больное место? — спросила она.
 Память возвращалась. Он осторожно приложил палец к виску.
 — Болит, — сообщил он.
 Она кивнула:
 — У тебя там здоровенный синяк, хотя большая часть его скрыта под волосами. Хорошо, что узурпаторский вояка не проломил тебе череп.
 — Повезло. — Абивард вновь притронулся к виску и поморщился. — По-моему, он был от этого не так далек. — Рошнани задула лампу. На этот раз он узнал запах. — Это горит… это, как его?.. Минеральное масло, вот. Саперы Пероза пользовались им, поджигая мост, когда из Пардрайи возвратились немногие уцелевшие бойцы. Говорят, южане заливают его в лампы.
 — Мне оно не нравится, пахнет отвратительно, — сказала Рошнани. — Но масло у нас кончалось, и служанка купила кувшин минерального. Горит-то оно неплохо, но не представляю себе, чтобы ему когда-нибудь нашлось и другое применение.
 Служанки приготовили Абиварду особенный завтрак: говяжий язык, мозги и ножки, приправленные перцем. Голова еще болела, но аппетит вернулся. Теперь он не ощущал тошноты; пища определенно удержится в желудке. И все же Рошнани наотрез запретила ему вставать, кроме как на горшок.
 В середине утра его зашел проведать Шарбараз.
 — Дай тебе Господь доброго дня, величайший, — сказал Абивард. — Как видишь, я и так уже простерся перед тобой.
 Царь Царей усмехнулся.
 — Поправляешься, по-моему, — сказал он, невольно вторя Рошнани. — Я рад.
 Покончив с сантиментами, Шарбараз поспешил напомнить Абиварду, что он — сын Пероза, заявив:
 — Теперь к делу. Армия узурпатора бежала окончательно. Вокруг нас увиваются несколько конников, но они не помешают нам наступать.
 — Добрая весть, — сказал Абивард. — Теперь ничто не помешает нам обойти Дилбатские горы с юга и повернуть на северо-восток, на Машиз?
 — На первый взгляд, нет, — сказал Шарбараз. — Но вчерашние события мне не нравятся, очень не нравятся. Да, мы победили, но не так, как я хотел. К нам не перебежал ни один человек, ни один отряд. Нам пришлось побить их, тогда они отступили; сдались лишь те, у кого не оставалось иного выхода. Никто из них не обратил оружия против сторонников Смердиса.
 — Это тревожный знак. — Абивард чувствовал, что он сейчас глупее, чем следовало бы, и это его раздражало: Шарбаразу нужен был от него наилучший совет, какой он только мог дать. Подумав немного, он сказал:
 — Мне кажется, что теперь остается только продолжать идти вперед, несмотря ни на что. Не можем же мы прекратить борьбу только потому, что она оказалась тяжелее, чем мы рассчитывали.
 — Согласен, — сказал Шарбараз. — Если мы не перестанем побеждать, Смердис рано или поздно падет. — Он трижды стукнул себя кулаком по бедру. — Но я был так уверен, что узурпатор потерпит бесславное поражение, как только станет известно, что я жив и не отрекся добровольно.
 — Помимо прочего, мой отец всегда говорил, что чем дольше живешь, тем сложнее кажется жизнь, — сказал Абивард. — Он говорил, что только мальчишки да святые отцы ни в чем не сомневаются; те же, кому приходится жить в миру, со временем понимают, что мир этот больше и сложнее, чем можно себе представить.
 — По-моему, я говорил тебе, что мой отец хвалил твоего за здравый ум, — сказал Шарбараз. — Чем больше я слушаю Годарса через твои уста, тем больше убеждаюсь, что отец знал, что говорил.
 — Величайший милостив к памяти моего отца, — сказал Абивард, растроганный похвалой и жалея, что Годарс не может ее слышать. — Что ты намерен делать дальше? Продолжать лобовой марш на столицу?
 — Да, а что же еще? — Законный Царь Царей нахмурился:
 — Я знаю, что это не слишком тонко, но выбора у нас нет. Одну дружину Смердиса мы уничтожили, другую здорово побили. Он побоится рисковать третьей. Если повезет, мы достигнем Машиза прежде, чем он соберется снова ввязаться в бой. Остается выиграть битву на подступах к Машизу — и город наш. А если Смердис попытается бежать, допустим, в крепость Налгис-Краг, он узнает, что нам достанет терпения взять его измором. — Глаза его засияли в предвкушении.
 За несколько минут Шарбараз перешел от мрачных размышлений о том, что сторонники Смердиса отказываются переходить на его сторону, к восторгу от перспективы склонить своего соперника к покорности голодом. Абивард пожалел, что не умеет так же быстро преодолевать свое дурное настроение. Но он, как и Годарс, вроде бы не отличался переменчивостью нрава.
 Он сказал:
 — Сначала главное, величайший. Вот завоюем Машиз — и если не захватим Смердиса там, то будем думать, как поймать его. А то получается, что мы сначала едем, а потом седлаем коня. — Он безрадостно усмехнулся:
 — Должен признаться, я очень рад, что мы штурмуем столицу не завтра. Я был бы тебе плохой помощник, даже на оседланном коне.
 — Ты давай поправляйся сначала, — сказал Шарбараз, словно выговаривая проштрафившемуся мальчишке. — Слава Господу, что нам не предстоит серьезных схваток, пока ты еще не готов занять достойное тебя место. Ты очень мудро вправил мне мозги, когда я позволил порыву увлечь меня, как ветер листок.
 — Величайший очень добр. — Абивард был доволен Шарбаразом. До тех пор, пока законный Царь Царей способен понимать, когда он действует под влиянием мимолетного чувства, каким бы оно ни было, все будет хорошо. Но вопрос в том, долго ли это продлится после его победы в гражданской войне.
 Шарбараз, протянув руку, тронул Абиварда за плечо — бережно, чтобы не потревожить его бедную побитую головушку.
 — Мне надо идти взглянуть, как там войско. Думаю, сумею выбраться вечером навестить и тебя, и Динак. До той поры отдыхай.
 — Величайший, а что мне еще остается? — сказал Абивард. — Даже если бы я захотел выйти и заняться делом, Рошнани меня по стенке размажет, если я вздумаю встать без ее разрешения. Обычно мужчины держат своих жен взаперти на женской половине, а вот у меня все получилось наоборот — она меня в капкан поймала.
 На это Шарбараз ответил громким и продолжительным смехом, словно это была не правда, а шутка. Он, пригнувшись, вышел из закутка; Абивард слышал, как он садится на коня и отъезжает. Царь Царей уже выкрикивал приказания, словно начисто забыв о человеке, которого только что посетил. Разумом Абивард понимал, что это не так, но все равно почувствовал себя задетым.
 Как и надлежит макуранской жене, Рошнани удалилась, пока ее мужа посещал другой мужчина. Но как только Шарбараз вышел, она возвратилась в закуток:
 — Значит, говоришь, я тебя в капкан поймала?
 — Подслушивала.
 — А как я могла иначе — ведь одну половину фургона от другой отделяет только занавеска. — Напустив на себя одновременно невинный и озорной вид, она задернула занавеску над входом в закуток. — Значит, в капкан поймала? — повторила она, опускаясь перед ним на колени. — Поймала и на лопатки уложила?
 — Что ты делаешь? — простонал Абивард, когда она задрала его кафтан. Она ответила, но не словами; ее длинные черные волосы рассыпались по его животу и бедрам. Он постарался быть на высоте положения. Высота получилась что надо.




 Глава 8


 Пустыни в южном Макуране были намного скуднее бесплодных земель в окрестностях надела Век-Руд. Плодородные же почвы были несравненно богаче.
 — Налоги, которыми мы облагаем здешние земли, вдвое превышают те, что мы собираем на северо-западе, — сказал Шарбараз Абиварду, — и то некоторые министры считают нас излишне снисходительными.
 — Плодородие здесь отменное, — признал Абивард. — А какие тут зимы?
 — В точку попал, — кивая, отметил Шарбараз. — Я читал о зимах в степи и ее окрестностях, но на себе не испытывал, пока меня не отправили в Налгис-Краг, а потом я попал в твою крепость, что еще севернее. Здесь урожай собирают круглый год, а снег выпадает через две зимы на третью.
 Вспомнив пургу и метели, иней и лед на протяжении трех, а то и четырех-пяти месяцев в году, Абивард в ответ на эти слова рассмеялся. Он не мог понять, считать здешний климат чем-то противоестественным или же, напротив, замечательным.
 Не успел он прийти по этому вопросу к окончательному мнению, как к Шарбаразу подскакал разведчик. Отсалютовав, он сказал:
 — Величайший, к нам приближается группа всадников. Со щитом мира.
 — Направить их прямо ко мне, — незамедлительно распорядился Шарбараз. Передай им, что, если они привезли с собой капитуляцию Смердиса, я с радостью приму ее.
 Разведчик рассмеялся, пришпорил коня и пустил его галопом навстречу парламентерам, чтобы препроводить их к законному Царю Царей. Шарбараз обернулся к Абиварду и невесело усмехнулся:
 — О да, я был бы счастлив принять капитуляцию Смердиса. Только сомневаюсь, что получу ее.
 Спустя несколько минут появились посланники Смердиса в окружении целого эскадрона разведчиков. Без всякого приказа конники расположились между Шарбаразом и людьми Смердиса: никаких покушений, пожалуйста. Тот разведчик, который доложил о прибытии парламентеров, сказал хриплым от презрения голосом:
 — Величайший, вот они, узурпаторские псы.
 Кое-кто из сторонников Смердиса беспокойно заерзал в седле, но никто из них не нарушил молчания. Это сделал Шарбараз. Указав на одного из парламентеров, он спросил:
 — А, Ишушинак, все же польстился на серебро старика?
 Ишушинак и сам не блистал молодостью; он был тучен и седобород, а на коне сидел так, будто уже много лет не садился в седло. Он кивнул Шарбаразу и произнес:
 — О сын Пероза, Смердис, Царь Царей…
 Он не успел произнести больше ничего. Некоторые из воинов Шарбараза схватились за мечи, другие наклонили копья. Один из них прорычал:
 — Как ты говоришь с Царем Царей, собака?
 Шарбараз поднял руку:
 — Пусть говорит как хочет. Он пришел со щитом мира. Господь не прощает тех, кто нарушает перемирие. Я буду помнить об этом, но я уже помню, что он взял сторону человека, похитившего мой трон. Продолжай, Ишушинак.
 Эти слова не очень обрадовали Ишушинака, но он собрался с духом и возобновил свою речь:
 — О сын Пероза, Смердис, Царь Царей, да продлятся его дни и прирастет его царство, повелел мне прибыть сюда с моими приближенными, — он повел рукой в сторону полудюжины людей, сопровождавших его: три воина, два чиновника и маленький тощий человечек, чей род занятий невозможно было определить по его внешности, — дабы постараться уладить разногласия между ним и тобой.
 — Ишушинак был у отца министром финансов, — прошептал Шарбараз Абиварду. — Бывший начальник Смердиса теперь, похоже, стал его лакеем. — Он повысил голос и обратился к депутации из Машиза:
 — Можете возвращаться в столицу и передать моему родственничку, что, если он откажется от притязаний на престол, и возместит нам все аркеты, которые растратил на хаморов, и согласится провести остаток своих дней в заточении, подобном тому, какому он подверг меня, возможно, подумаю о том, чтобы сохранить его жалкую жизнь. В противном же случае…
 — О сын Пероза, Смердис, Царь Царей, прислал меня сюда вовсе не с капитуляцией. — Вид у Ишушинака был такой, словно он мечтал, чтобы Смердис вообще не присылал его к Шарбаразу. Однако он продолжил:
 — Не угодно ли тебе выслушать его предложения?
 — Не очень. — И все же Шарбараз уступил:
 — Раз уж ты явился с ними сюда, так давай излагай.
 — Ты весьма великодушен. — Несмотря на многие годы, проведенные Ишушинаком при дворе, он не сумел придать своему голосу искренность. — В интересах избавления державы от бедствий гражданской войны Смердис, Царь Царей, готов наделить тебя титулом Царя Северо-Запада и предоставить тебе полную самостоятельность при условии ежегодной выплаты ему определенной суммы, которая будет определена и ходе переговоров.
 — Смердис великодушен, — сказал Шарбараз, и Ишушинак на мгновение оживился. Но сын Пероза продолжил:
 — Как благородно с его стороны наделить меня маленькой частью того, чем я и так владею, и предложить обсудить сумму, которую я заплачу за эту высокую честь. Но поскольку я могу взять все царство, я не удовлетворюсь его частью.
 Один из приближенных Ишушинака, по виду воин, сказал:
 — Не будь столь уверен, сын Пероза. В отличие от прошлогодней войны, в которой твой отец лишился жизни и трона, исход большинства войн не зависит от одной-единственной битвы.
 Шарбараз в гневе закусил губу, но ответил ровным голосом:
 — Догадываюсь, почему ты, Хакаманиш, не отправился на войну с моим отцом. Должно быть, он посчитал, что на поле брани от тебя будет больше вреда, чем пользы. Я даже не сержусь на тебя за то, что ты предпочел встать на сторону Смердиса. Такой военачальник, как ты, скорее помешает делу узурпатора, чем поможет ему.
 Лицо Хакаманиша потемнело от ярости. Абивард сказал:
 — Здорово ты его, величайший.
 Ишушинак сказал:
 — Сын Пероза, должен ли я заключить из твоих слов, что ты отвергаешь великодушное предложение Смердиса, Царя Царей?
 — Тебе нет надобности ничего заключать, — сказал Шарбараз. — Я открыто заявляю об этом. Я тебя больше не задерживаю. Отправляйся и передай мои слова Смердису. Если тебе придется обедать с ним, будь осторожен — можешь проснуться в самом неожиданном месте. — Он помолчал. — И вот еще что: если ты боишься передать ему мои слова, опасаясь того, что он может с тобой за это сделать, просто передай ему, что очень скоро я сам буду в Машизе и лично дам ему свой ответ.
 — Самоуверенность погубит тебя, сын Пероза, как она погубила твоего отца, — сказал Хакаманиш. — Ты не только не войдешь в Машиз, но и не приблизишься к нему.
 Ишушинак неодобрительно покосился на вояку. Так же поступил и неприметный коротышка, который на людной улице мог бы стать невидимым с такой же легкостью, как ящерка геккон, которая становится темно-желтой, если посадить ее на глыбу песчаника. Хакаманиш готов был сказать еще что-то, но вместо этого резко дернул за поводья, отчего несчастный конь попятился и встал на дыбы, и ускакал прочь, даже не попрощавшись. Остальные парламентеры Смердиса последовали его невежливому примеру, хотя Ишушинак отъехал не спеша: если бы его престарелому мерину вздумалось встать на дыбы, царедворец определенно свалился бы наземь.
 Глядя вслед посланникам Смердиса, Шарбараз прищурился.
 — Они куда более уверены в себе, чем хотелось бы, — заметил он Абиварду. —Смердис, да проклянет его Господь, по-прежнему считает, что может выиграть войну. А ведь считать так у него нет никаких оснований, если учесть, как дело шло до сего дня.
 — А это значит, что он знает нечто такое, чего не знаем мы, — сказал Абивард. — Или ему так кажется. Величайший, а не проследить ли за его посланцами, чтобы узнать, не отводится ли им какая-то роль в его планах? С безопасного расстояния, разумеется.
 — Неплохая мысль. — Шарбараз почесал подбородок, а потом отдал приказ двум разведчикам, добавив при этом:
 — Один из вас вернется, когда стемнеет, и доложит, где они разбили лагерь и общались ли с кем-нибудь. А второй останется следить за ними всю ночь, да повнимательнее.
 Конники отсалютовали и отправились вслед за Ишушинаком и его приближенными. Абивард сказал:
 — Я, величайший, не ожидаю, что они выяснят что-то особенное, но…
 — Лучше отправить их и ничего не узнать, чем не отправить и не узнать чего-то, что нам следовало бы знать, — сказал Шарбараз. — Я и не думал возражать тебе.
 Войско продвигалось дальше. В отдалении мерцали солнечные блики, отражаясь от солончака. Чуть ближе по воздуху шла рябь, создавая иллюзию водной глади.
 Такое случалось и в окрестностях Век-Руда, правда, нечасто. Если поверишь, что там и вправду есть вода, и отправишься за ней, вполне можешь умереть от жажды.
 Опустились сумерки. По оценке Абиварда, лагерь растянулся фарсанга на полтора. Если бы у Смердиса по соседству были войска, они могли бы нанести рассредоточенным силам Шарбараза смертельный удар. Расположение великой армии, которая вступила в Пардрайянскую степь под водительством Пероза, было организовано ничуть не лучше. Абивард призадумался, нельзя ли как-нибудь исправить это.
 Но подумать об этом всерьез он не успел, поскольку в темноте чуть не налетел на Шарбараза. Законный Царь Царей возвращался с обхода лагеря.
 — Что говорят разведчики, величайший? — спросил он, — Не собираются ли подручные Смердиса превратить нас всех в верблюдов?
 Шарбараз рассмеялся, но тут же посерьезнел:
 — Знаешь, зятек, не могу тебе ответить. Разведчик-то так и не вернулся.
 Абивард взглянул на восток. Круглая луна, почти полная, поднималась над горизонтом и заливала пустынный пейзаж бледно-желтым светом.
 — Тяжело потерять войско, да?
 Улыбка совсем сошла с лица Шарбараза.
 — Да. А ты как считаешь? Думаешь, наших перехватили люди Смердиса?
 — Мне не показалось, что у людей Смердиса хорошие кони, — возразил Абивард. — А если твои разведчики не смогли ускакать от таких лихих вояк, каких мы с тобой видели, значит, разведкой у нас занимаются не те люди.
 — Тут ты прав, — сказал Шарбараз. — Но что тогда остается? Несчастный случай? Возможно, конечно, но вряд ли. Как ты сам говоришь, разведчики должны хорошо знать, что делают и как.
 — Может быть, магия. — Абивард сказал это почти в шутку, но слово «магия» буквально повисло в воздухе. — Может, нам лучше не испытывать судьбу с магией, величайший? Смердис ведь вполне мог отправить своих людей посмотреть, не удастся ли купить тебя, а если ничего не получится, то…
 — …он натравит на меня колдуна, — закончил за него Шарбараз. — Да, это разумное предположение, и оно вписывается в его портрет. Поступить так — вполне в его духе, если можно назвать духом то, что он проявил за время своего так называемого царствования. Что же мы предпримем, чтобы сорвать его планы? — На свой вопрос он ответил сам:
 — Мы пошлем людей, чтобы они обнаружили лагерь противника, посмотрели, что там происходит, и, если это то, чего мы опасаемся, стерли его с лица земли. — Он повысил голос и призвал к себе разведчиков.
 — Найти приспешников Смердиса будет нелегко, особенно ночью, — сказал Абивард. — И кто знает, чем и как долго занимается их колдун — если, конечно, с ними есть колдун. — Он вышел из шатра Шарбараза, схватил кого-то за локоть и сказал:
 — Знаешь, где раскинули шатры прорицатель Таншар и другие сведущие в магии? Обычно они все держатся вместе, рядом с обозными фургонами.
 — Истинно так, повелитель, — ответил воин. — Я намедни ходил к одному из них, не Таншару, другому, не помню, как звать. Он посмотрел на мою ладонь и сказал, что скоро я получу большую награду.
 — Ступай, Приведи Таншара и остальных сюда, к шатру Царя Царей, как можно быстрее, и ты убедишься, что пророчества сбываются, — сказал Абивард. Воин моргнул, почесал голову и вдруг стремглав бросился прочь. Должно быть, он не сразу понял, что имеет в виду Абивард, но как только до него дошло, он не стал тратить время попусту.
 Абивард поднял взгляд на луну. «Если неотрывно смотреть на нее, — подумал он, — кажется, что она неподвижно стоит на небе. А раз луна не движется, значит, и время остановилось». Но шум в лагере не стихал, а сделался даже громче, когда отряд разведчиков оседлал коней и отправился в освещенную луной даль.
 Из шатра Шарбараза тоже донесся шум. Это были не слова, не крики, вообще этот шум чем-то отличался от всего, что Абиварду доводилось слышать. Он наклонился и нырнул в шатер через незастегнутый полог. Когда он выпрямился, в шатре с треском рухнула походная кровать, ничем не отличающаяся от кроватей других командиров.
 Шарбараз метался по полу в отчаянной схватке с чем-то, видимым ему, но не видимым Абиварду. Абивард бросился на помощь. Ориентируясь на хватательные движения рук Шарбараза, он попытался оттащить в сторону соперника Царя Царей, хотя и не мог это соперника видеть.
 Но рука его свободно прошла сквозь пространство отделявшее его от Шарбараза, словно в этом пространстве находилась лишь пустота. Однако для Шарбараза это явно было не так. Он дергался, извивался, молотил руками и ногами, и, когда его удары достигали цели, звук был такой, словно они приходились по голому телу.
 — Господи! — воскликнул Абивард. — Что за безумие?!
 Произнеся имя Господа, он услышал стон, исходивший не от Шарбараза, похоже, это восклицание причинило нападавшему невидимке боль. Но его это не остановило, он — или оно — продолжал схватку. Он начал душить Шарбараза.
 Сопротивляясь из последних сил, законный Царь Царей оторвал руки соперника от своего горла — если у этого невидимого существа вообще были руки.
 — Господи, — повторил Абивард. На этот раз никакого воздействия он не заметил, возможно потому, что намеренно использовал имя Господа в качестве оружия, а не призвал Бога в тяжелую минуту. Глядя, как Царь Царей борется за жизнь, и оказавшись не силах ничем помочь ему, Абивард вновь испытал то унизительное чувство полной беспомощности, которое он познал, когда, лишившись коня, смотрел, как Пероз и весь цвет макуранского войска падает в ров, выкопанный хаморами.
 — Повелитель Абивард, величайший?
 Еще никогда Абивард не был так счастлив услышать дрожащий голос старика.
 — Сюда, Таншар, быстрее! — крикнул он. Таншар ворвался в шатер Царя Царей, тяжело дыша, — он бегом примчался сюда из своего шатра. Прорицатель недоуменно уставился на пол, где Шарбараз не на жизнь, а на смерть бился с врагом, неосязаемым для всех прочих. У него вырвалось то же восклицание, что и у Абиварда, — впрочем, в такой ситуации это воскликнул бы любой макуранец:
 — Господи!
 Незримый враг, стоном ответивший на выкрик Абиварда, завопил, словно его огрели раскаленной кочергой. Он по-прежнему боролся с Шарбаразом, но теперь, катаясь по полу, Царь Царей оказывался наверху не реже, чем его соперник.
 Таншар не стал тратить время на повторное обращение к Господу, а выхватил из сумы, висевшей у него на поясе, склянку с порошком и посыпал Шарбараза и то, с чем он боролся. Нет, не с чем, а с кем — теперь Абивард разглядел чуть заметные очертания очень мускулистого голого человека.
 — Бей! — крикнул Таншар. — То, что можно видеть, можно и убить!
 Абивард выхватил меч из ножен и рубанул по видневшемуся как в тумане противнику Шарбараза. На этот раз он понял, почему несостоявшийся цареубийца заорал от боли, — брызнувшая кровь была видима. Он ударил еще и еще раз; Шарбараз же схватил соперника за горло. Они поняли, что убили врага, когда его тело внезапно стало совершенно отчетливым.
 Шарбараз всмотрелся в окровавленное лицо человека, пытавшегося убить его.
 Обернувшись к Абиварду, он спросил:
 — Это не из тех ли воинов, что сопровождали Ишушинака?
 — Не могу точно сказать, величайший, — ответил Абивард. — Не так легко разглядеть лицо под кольчужной сеткой, а кроме того, я больше смотрел на, тех, кто говорил. Но если ты так утверждаешь, у меня не достанет нахальства спорить с тобой.
 — Это правильно — я ведь Царь Царей. — Смех Шарбараза отдавал дрожью. Он потрогал свою шею. — Мерзавец был силен, как медведь. Синяков наставил, наверное. Я тоже не видел его до того мгновения, как он схватил меня за горло.
 — И я, величайший. — Абивард покраснел от стыда. — Должно быть, он проскользнул в шатер мимо меня, когда я выходил отдать приказ привести сюда Таншара.
 Шарбараз покачал головой и сморщился — шея действительно болела.
 — Не упрекай себя. Твою бдительность победила магия. Мог ли ты увидеть что-то, защищенное магическим заклятием? А кроме того, все могло быть совсем не так, как ты говоришь. Мы же не знаем — а вдруг он затаился неподалеку несколько часов, притворяясь воздухом? А потом ты вышел, и у него появилась возможность нанести удар.
 — Может быть, — с благодарностью согласился Абивард. — Пока он был жив, я мог увидеть его и сразиться с ним только с помощью волшебного порошка Таншара.
 Прорицатель ответил громовым смехом:
 — О величайший и ты, повелитель Абивард! Я не воспользовался волшебным порошком, потому что у меня его не было. Это просто мелкая соль, которой я присыпаю мясо.
 Абивард изумленно уставился на старика:
 — Тогда как же тебе удалось преодолеть заклятие Смердисова чародея?
 — Понятия не имею. Возможно, ты сам уничтожил заклятие, — ответил Таншар. — Во всяком случае ты уничтожил того, кого это заклятие защищало. Этого вполне достаточно.
 — Но… — Абивард с трудом облек свою мысль в слова:
 — Когда я помянул Господа и потом, когда это сделал ты, этому сыну шлюхи явно было больно. Что ж это было, если не магия?
 — Скорее всего, магия, — согласился Таншар. — Воззвав к Господу, мы разорвали цепочку — несомненно порочную цепочку, — с помощью которой колдун Смердиса управлял волшебной силой, приведенной им в действие. Вероятно, мы разрушили заклятие — не до конца, но достаточно, чтобы этот негодяй почувствовал боль, а колдун не успел обрести утраченную силу. Пойми, я могу только догадываться — такая магия мне под силу.
 — И все же ты помог нам одержать над ней верх. Точно так же, вопреки ничтожным шансам, ты помог мне освободиться из Налгис-Крага, — сказал Шарбараз. — По-моему, ты явно себя недооцениваешь. Я не стану повторять твоей ошибки. Когда Машиз вновь станет моим, тебе останется только выбрать себе награду.
 — Величайший, даже ты не сможешь вернуть мне тридцать лет жизни или зрение моему глазу. — Таншар показал на глаз, затуманенный катарактой. — У меня нет больших потребностей, и я прожил достаточно лет чтобы у меня не осталось и больших желаний.
 — Не знаю, жалеть тебя или завидовать, — заметил Шарбараз. — Что ж, будь по-твоему. Но знай, что всегда готов выслушать тебя, если окажется, что я все-таки могу быть тебе чем-то полезен.
 Таншар поклонился:
 — Щедрость величайшего безмерно превосходит мои заслуги. А теперь, с твоего позволения, я хотел бы вернуться в свой шатер… — Прорицатель подождал, когда Шарбараз кивнет, снова поклонился и вышел в ночь.
 Когда он ушел, Шарбараз перестал храбриться. Пнув ногой тело напавшего на него злодея, он сказал:
 — Плесни-ка мне вина, зятек, будь добр. Этот сын тысячи отцов едва не отправил меня на тот свет.
 — Слушаюсь, величайший. — На складном столике, который каким-то чудом уцелел во время схватки стояли кувшин и несколько чаш. Две из них Абивард наполнил до краев, одну протянул Царю Царей, а другую высоко поднял и провозгласил:
 — За твое здоровье!
 — Хороший тост. За это я с радостью выпью, — Шарбараз поднес чашу к губам, глотнул и поморщился:
 — Болит. Проклятый убийца, — он еще раз пнул труп, — был силен, как мул, а ручищи у него покрепче, чем у кузнеца Ганзака.
 В последнем Абивард сильно сомневался, но в ответе своем это сомнение приглушил:
 — Металл, который кует Ганзак, покрепче твоей шеи.
 — С этим спорить не буду. — Шарбараз снова отпил, на этот раз осторожнее, но все равно не смог сдержать гримасу боли. Он хрипловато произнес:
 — Ты спасаешь меня уже в третий раз… Если бы не ты, Смердис сидел бы преспокойно на троне, а я… я, пожалуй, медленно сходил бы с ума, сидя под замком в Налгис-Краге.
 — Служить Царю Царей — большая честь, — сказал Абивард.
 — Чести ты достоин, это несомненно. — Шарбараз осушил чашу и протянул ее Абиварду:
 — Налей еще, да и свою осуши и наполни снова. Ей-Богу, я имею право напиться сегодня, пусть даже моя глотка от вина горит огнем, и не желаю делать это в одиночку!
 — Только сначала я вытащу эту падаль. — Абивард взял убийцу за ноги и выволок из шатра Царя Царей.
 Лагерь затих на ночь, никто не вскрикнул при виде трупа. Вернувшись, Абивард сказал:
 — Оставим его там. Пусть псы и стервятники полакомятся.
 — Мысль правильная. А теперь, будь любезен, налей.
 Они выпивали по четвертой или по пятой — Абивард с трудом вел счет, так что, скорее всего, по пятой, — когда в лагерь, грохоча копытами, возвратились конники.
 — Величайший! Величайший! — Крик перекрывал стук копыт и, по всей вероятности, перебудил добрую половину спящего войска.
 Шарбараз потянулся к мечу.
 — Над-до… зассы… защищаться… если это не мои… разведчики. — Он еле ворочал языком. Абивард опасался, что с мечом Царь Царей будет представлять большую опасность для себя, нежели для врагов. Он тоже выхватил меч. Одного кандидата в цареубийцы он сегодня уже уложил. Почему бы не укокошить еще одного? Вино, сделавшее его движения медленными и неуклюжими, высказало свое мнение весьма красноречиво.
 Бок о бок Царь Царей и Абивард вышли навстречу приближающимся всадникам. В лунном свете Абивард узнал сотника, который сообщил о прибытии парламентеров от Смердиса. Тот увидел Шарбараза и воскликнул:
 — Величайший, мы избавили тебя от скорпионьего гнезда предателей!
 Шарбараз и Абивард переглянулись.
 — Это — ик! — замечательно! — сказал законный Царь Царей. — Рассказывай сейчас же, что случилось. — Абиварду он шепнул:
 — Пусть поторопится, а то я сейчас описаюсь.
 К счастью, разведчик этого не слышал. Он сказал:
 — Мы ехали, пока не обнаружили лагерь, где Ишушинак — да бросит Господь его в Бездну! — остановился на ночевку со своими приспешниками. Рядом с лагерем, на месте, с которого можно наблюдать, оставаясь незамеченными, мы также нашли тех двоих, которых ты отправил следить за посольством.
 — Почему ни один из них не вернулся сюда с докладом, как я приказывал? — властно спросил Шарбараз. Вмешался один из разведчиков:
 — Величайший, они словно окаменели.
 — Точно сказано, — согласился сотник. — Они были теплые и дышали, но всем прочим мало чем отличались от камней. Один из тех, кто сопровождал Ишушинака, определенно был колдуном.
 — Мы это и сами выяснили, — сухо заметил Шарбараз. — Но продолжай свой рассказ.
 — Слушаюсь, величайший, — ответил командир разведчиков. — В общем, когда мы хорошенько рассмотрели, что этот сын змеи сделал с беднягами Тярдутом и Андеганом, мы так разозлились, что света белого невзвидели. Сели на коней и ворвались прямо в лагерь. Кое-кто из наших, скорее всего, боялся, что колдун сделает с нами то же самое, но никто не пытался отсидеться за спинами товарищей, и это истинная правда.
 — Не знаю, слыхал ты или нет, но атака с яростью в сердце — лучшее, что вы могли сделать, — сказал Абивард. — Волшебство не действует на человека, одержимого страстью. Поэтому любовная и боевая магия так ненадежны. — Он знал, что говорит словами Таншара, но кому, как не Таншару, знать о действии магии.
 — Как скажешь, господин, — ответил разведчик, — Во всяком случае, мы обрушились на лагерь, словно волки на антилопу, отрезанную от стада. Теперь там не осталось ничего живого, только падаль. Наши потери — двое раненых, кажется, несерьезно. И вот еще что: отправляясь назад, мы увидели, что оба разведчика ожили. Наверное, убив того колдуна, мы уничтожили его чары.
 Шарбараз вздохнул:
 — Теперь Смердис будет проклинать меня за то, что я вырезал посольство. И знаешь что, зятек? Я от этого бессонницей мучиться не буду, ведь он, прикрываясь посольством, пытался убить меня с помощью колдовства.
 — Величайший, меня здесь беспокоит лишь одно: мы-то с тобой знаем, что это так, но остальной народ может этого и не знать, — сказал Абивард.
 Шарбараз презрительно махнул рукой, показывая, как мало его заботит, что знает народ и чего не знает.
 — Скоро весь Макуран будет моим. И тогда народ будет знать то, что я захочу.
  * * * 
 Вершины Дилбатских гор перешли в невысокие пологие холмы — войско Шарбараза еще на несколько дней пути продвинулось на юг. Теперь продвижение через горы больше не означало штурм узкого, надежно защищенного перевала.
 Достаточно было лишь свернуть на восток, а потом на север.
 В первый же день перемена направления привела Абиварда в некоторое замешательство.
 — Я привык видеть, как солнце восходит из-за гор, и не садится за ними, — сказал он Шарбаразу.
 — Я видел и то и другое, — откликнулся Шарбараз, — и, что касается меня, одно ничем не отличается от другого. Вот Машиз я хочу видеть. — В голосе его звучал неутолимый голод.
 — До него еще далеко? — спросил Абивард. Он тоже хотел видеть Машиз, и не только потому, что вступление в столицу означало бы победу, но и потому, что ему было любопытно, как выглядит настоящий город. Некоторые из городков, выросших возле крепостей на юге Макурана, были намного больше и оживленнее городка в его наделе, но существенно ничем от него не отличались. Абивард хотел увидеть, насколько отличается от них Машиз.
 — Отсюда — дней десять-двенадцать, — ответил Шарбараз. — Но это если мы будем только скакать, а я полагаю, что очень скоро придется и драться. Если Смердис сейчас не бросит на меня все силы, что у него есть, он проиграет.
 — Чтоб ему проиграть в любом случае! — сказал Абивард, и Царь Царей согласно кивнул. Теперь они уже не столь часто говорили о дезертирстве из войска Смердиса, как в начале похода, когда их энтузиазм еще не подвергся испытаниям. Абивард давно уже определил для себя, что большинство сторонников Смердиса останутся верны ему до конца. Если Шарбараз намерен победить, придется ему обходиться теми силами, с которыми он начал войну. От этого их цель не становилась невозможной, но достижение ее отнюдь не облегчалось.
 — Пока мы побеждаем, все хорошо, — сказал Шарбараз. Вероятно, он тоже старался не думать о дезертирстве из вражьего стана, которого не было. Как только его войско покинуло северо-запад, массовый приток добровольцев прекратился. Если он сумеет побить Смердиса с тем войском, которым располагает, вся держава признает его правителем. Но если не сумеет… Об этом Абивард старался не думать.
 Спустя три дня после того, как дружина Шарбараза свернула на север, они встретились с еще одним войском Смердиса. На сей раз разведчики, принесшие эту весть Шарбаразу, смеялись во все горло.
 — Величайший, у Смердиса, наверное, кончились боевые кони, — сказал один из них. — Половина войска пешие, если не больше.
 — Жители Тысячи Городов, — произнес Абивард. Шарбараз кивнул:
 — Не сомневайся. Мы проскачем прямо сквозь их строй и развеем их, как мякину; один такой урок — и они поймут, что не стоит воевать на стороне узурпатора.
 «Истинный сын Пероза», — подумал Абивард, а вслух сказал:
 — А не мудрее ли обойти их с флангов? Движемся мы быстрее, чем они, и если атакуем их, пока они перестраиваются, чтобы настигнуть нас, у нас будет больше шансов нанести тот смертельный удар, о котором ты говорил.
 Но законный Царь Царей покачал головой и махнул рукой на восток:
 — Там пока пустыня. Мы еще не вышли к Тубтубу и Тибу. У нас будут трудности с фуражом и водой. А кроме того, я не хочу, чтобы все видели, что я обхожу войско Смердиса стороной. Я желаю показать всему царству, что мои люди сильнее и отважнее.
 — Надеюсь, величайший, что это так, — отозвался Абивард. Более открыто критиковать решения монарха он не осмеливался. Шарбараз сердито посмотрел на него, а потом крикнул, чтобы вызвали Заля и других командиров, и принялся отдавать приказания к лобовой атаке. Никто ему не возражал и не выказывал никаких опасений.
 Закончив, он обернулся к Абиварду:
 — Не окажешь ли мне честь сопровождать меня при наступлении?
 — Разумеется, величайший. Дай тебе Господь всяческого успеха, и пусть Он знает, что я от всей души этого желаю. — Как ни старался Абивард погасить в себе обиду, саркастический вопрос Шарбараза больно ужалил его. Он не считал, что монарх поступает правильно, но как же сказать об этом Шарбаразу, если тот ничего не желает слушать? Ответа он не нашел. Значит, остается идти вперед и надеяться, что законный Царь Царей принял правильное решение.
 Под звуки военной музыки войско выстраивалось в боевые порядки. По всем шеренгам прошел слух, что им противостоит пехота. Воины были уверены в своих силах и настроены пренебрежительно.
 — Мы, повелитель, раздавим их в лепешку, — заявил один из всадников, и окружавшие его воины кивнули. Тревога Абиварда немного улеглась. На войне уверенность значит очень много. Если воины считали себя непобедимыми, победить их непросто.
 Вдали показалось войско Смердиса. Как и сказал разведчик, оно состояло из пехоты и кавалерии — конные на флангах, пешие в центре. Абивард выкрикнул имя Шарбараза. Войско разразилось боевым кличем. Воины Смердиса ответили тем же.
 Невообразимый шум поднялся до голубых небес.
 Рожки протрубили наступление. Абивард опустил копье и пришпорил коня. Стук тяжелых копыт отдавался в его теле, словно сильный, наполненный пульс.
 Вражеские конники двинулись на них с флангов, намереваясь взять в кольцо.
 Пехота Смердиса стояла на месте. Когда Абивард подскакал ближе, он заметил, что она прикрыта заслоном из колючего кустарника. Сквозь оглушительный конский топот и рев боевых кличей слышались чистые ноты тростниковых свистков.
 Абивард нахмурился под своей кольчужной сеткой: этот сигнал был ему неизвестен.
 Но для пехоты он что-то значил. В одно мгновение воздух заполнился стрелами один залп, второй, третий. Они тоже свистели, и достаточно громко, чтобы заглушить звук, отправивший их в полет. Грациозные, словно птицы, они описывали крутую дугу в небе и падали на атакующих конников.
 У Шарбараза тоже были лучники, и они открыли ответный огонь по пехотинцам, но далеко не столь плотный и регулярный. Люди и лошади падали, а упав, перекрывали дорогу остальным. Атака захлебнулась.
 В поднятый щит Абиварда вонзилась стрела и, гудя, застыла там. На одну ладонь в сторону — и она пробила бы ему ногу. Теперь заслон из кустарника был совсем близко. Конь Абиварда со всего маху вломился в него. Тело коня было защищено доспехами, но колючки царапали неприкрытые ноги. Конь остановился и недовольно заржал.
 Абивард с силой всадил ему шпоры в бока, более сильной болью заставляя его подчиниться своей воле.
 — Вперед, будь ты проклят! — закричал он. Конь двинулся вперед, но как-то неуверенно. Абивард успел рассмотреть пехотинцев по ту сторону кустарника: смуглые, приземистые, в кожаных куртках, длинные темные волосы завязаны узлом на затылке. Некоторые из них с сильным акцентом выкрикивали макуранские ругательства, а другие кричали что-то не сильно похожее на комплименты на родном гортанном языке. И все продолжали выпускать стрелы. В дополнение к колчанам за спиной у ног каждого лежало по запасному колчану.
 Если бы кустарник был укреплен кольями, он составил бы более серьезное препятствие. А так войско Шарбараза пробило в баррикаде несколько брешей и помаленьку просачивалось через них в расположение противника. Они устроили страшную бойню; помимо луков в распоряжении пехотинцев имелись только ножи и палицы.
 Абивард ткнул копьем поверх кустарника, метя в лучника, и в тот же момент лучник выпустил в него стрелу. Возможно, они напугали друг друга, только оба промахнулись. Они уставились друг на друга через преграду. Лицо лучника выглядело усталым и озабоченным, лицо Абиварда ниже линии глаз было скрыто кольчужной сеткой. Оба кивнули, выразив этим если не взаимное уважение, то взаимное признание принадлежности соперника к роду человеческому. По негласному соглашению после этого оба выбрали себе других соперников.
 Сзади напирали, вжимая коня Абиварда в самые колючки, хотя ему явно не хотелось двигаться в этом направлении. Ветки скребли по защищенным броней бокам животного, по железным кольцам, прикрывавшим ноги Абиварда. Наконец он прорвался через кустарник, и за ним тут же устремилась группа конников Шарбараза. В ушах Абиварда звенели торжествующие вопли — и возгласы страха и отчаяния пехотинцев Смердиса.
 Некоторые из наиболее отчаянных пехотинцев бросились наперерез коням, пытаясь стащить всадников на землю. Большинство из них было пронзено копьями, не успев подобраться ближе. По рядам лучников стремительно распространилась паника. Многие побросали луки, чтобы побыстрее бежать.
 Но им было не обогнать конницу. Абивард колол и колол своим копьем, пока оно не заходило ходуном в его руках. Оно сделалось алым почти по самую рукоятку. Тогда он выхватил меч и принялся рубить убегающих противников.
 Потом он никогда не вспоминал об этом эпизоде битвы с гордостью — задним числом он воспринимал его не как бой, а как убийство. Когда пал центр, кавалеристы, которых военачальники Смердиса поставили на фланги, тоже были вынуждены отступить, чтобы их не отрезали от основных сил и не перебили поодиночке. Погоня продолжалась, пока сумерки не вынудили Шарбараза прекратить ее.
 Когда Абивард возвращался назад через поле недавней брани, к горлу его подступила тошнота. Коню пришлось выбирать дорогу, чтобы не наступать на тела павших пехотинцев. И все же, несмотря на все предосторожности, он наступал на труп через каждые несколько шагов. Тогда он тревожно ржал — мертвецы шевелились под его копытами.
 Абивард миновал смятую баррикаду и увидел, что сделали лучники с его товарищами. Когда колол и рубил беспомощных пехотинцев и потом, когда видел их тела, выпрямленные смертью, он испытывал к ним острую жалость. Но сейчас он осознал, что они тоже были воинами. Они нанесли войску Шарбараза значительно больший урон, чем удалось кавалерии Смердиса в двух предыдущих битвах.
 Он осмотрелся, разыскивая глазами знамя законного Царя Царей. В сумерках разглядеть его было нелегко, но Абивард все же обнаружил знамя и подъехал к нему. Шарбараз стоял рядом с конем, протянув вперед руку.
 На ней колдовал лекарь.
 — Ты ранен, величайший! — воскликнул Абивард.
 — Стрела пробила доспехи и мою плоть. — Шарбараз пожал плечами и поморщился, явно помимо воли. Он старался придавать своей ране как можно меньше значения. — Ничего серьезного. Пока что твоей сестре не придется искать мне замену.
 Вспомнив, что совсем недавно он сам точно так же старался не принимать собственное ранение всерьез, Абивард повернулся к Какии за подтверждением.
 Лекарь сказал:
 — Величайшему повезло — стрела пробила бицепс и наконечник вышел наружу, так что нам не пришлось вытаскивать или проталкивать его, причиняя величайшему дополнительную боль. Если рана не загноится, заживет без последствий.
 — А ты уж постарайся, чтобы она не загноилась, — сказал Шарбараз.
 — У меня как раз для этого есть особое снадобье. — Какия достал из кошеля, висящего у него на поясе, заткнутую пробкой склянку. — Здесь ярь-медянка, свинцовый глет, квасцы, деготь и смола, настоянные на смеси уксуса и масла. Если величайший соблаговолит подержать травмированную руку спокойно…
 Шарбараз постарался доблестно выполнить эту просьбу, но когда Какия вылил мутное густое снадобье на рану, он зашипел, как раскаленное железо, опущенное в воду.
 — Господи, да ты мне руку сжег! — воскликнул он и прикусил губу.
 — Нет, величайший, а если даже и так, лучше перетерпеть совсем маленький огонь сейчас, чтобы в дальнейшем избавить себя от большего и смертельно опасного огня заражения.
 — Это зелье избавит от чего угодно, — с чувством произнес Шарбараз, когда Какия перебинтовывал ему руку. — Медь, свинец, квасцы, деготь и смола — если бы я это выпил, а не позволил вылить на себя, несомненно отравился бы.
 — Вне всякого сомнения, величайший, но то же самое можно сказать о многих панацеях, предназначенных для наружного, а не внутреннего применения, — с которой суровостью ответил Какия. — Скажем, твой кафтан очень хорош, облекая твое тело, но согласишься ли ты съесть его в рубленом виде с огурцами? Всему свое место и свое применение.
 Шар6араз, у которого теперь рука болела не только от раны, но и от лечения, не был настроен на философский лад. Повернувшись к Абиварду, он сказал:
 — Что ж, зятек, на сей раз ты, похоже, вышел из боя с целыми мозгами. Завидую тебе.
 — Воистину сегодня мне повезло. Победа за нами. — Абивард оглядел жуткую картину, оставленную битной. — Да, за нами, но куплена она дорогой ценой.
 На лице Шарбараза внезапно проступила бесконечная усталость. Кожа туго натянулась; Абивард без труда мог представить, как Царь Царей будет выглядеть к старости — если, конечно, доживет, что вообще-то никому не гарантировано, а особенно увязшему в жесткой гражданской войне претенденту на макуранский престол.
 — С каждой битвой все тяжелее и тяжелее, — устало сказал Царь Царей. — Поначалу я думал, что сторонники Смердиса разбегутся после первой битвы, но с тех пор они дали мне еще два сражения, значительно более ожесточенных. Не понимаю, как его сотникам удается поддерживать дисциплину и боевой дух. Нам вновь придется драться на подступах к Машизу, и если Смердис тогда окажется сильнее, чем сейчас… — Он явно не желал продолжать.
 — Ты не ожидал, что он вступит в бой раньше, чем мы подойдем к самой столице. — Не успев договорить эти слова, Абивард уже пожалел, что произнес их.
 Ни к чему напоминать Шарбаразу о прошлых ошибках, которые теперь не исправишь.
 Но Шарбараз не рассердился, а только кивнул:
 — Мой седобородый родственничек, прокляни Господь его подлую душу, оказался похитрее, чем я думал. Это его не спасет, но очень затруднит нашу задачу.
 И вновь Абивард позавидовал умению Царя Царей вытаскивать себя из пучины печали исключительно силой воли. Он спросил:
 — Как по-твоему, сколько еще пехотинцев он сможет выставить против нас? Я и представить себе не мог, что они сумеют нанести нам такой урон.
 — И я, — согласился Шарбараз. — Что ж, вот и еще один урок: нельзя в лоб атаковать лучников, у которых есть укрытие, если только я не хочу угробить больше людей, чем требует необходимость. — Он сложил ладонь раненой руки в кулак. Абивард был рад что он на это способен. — Остается надеяться, что заплатили за этот урок не чрезмерную цену.
 — О да, — отозвался Абивард. — Многое будет зависеть от боевого духа. Если воины решат, что одержали очередную победу на пути в Машиз, все будет хорошо. Надо позаботиться, чтобы они не сочли сегодняшнюю битву поражением.
 — Ты абсолютно прав. Если кто-то считает себя проигравшим, скорее всего он и в самом деле проиграл. — Вид у Шарбараза был нерадостный. — Мне казалось, что Смердис давно должен был посчитать себя побежденным.
 — Что ж, величайший, если он так не считает, надо его убедить, — сказал Абивард, надеясь, что его слова прозвучали оптимистически.
 * * *
 Страна Тысячи Городов оказалась для Абиварда полным откровением. В его собственном наделе земля не могла прокормить один сколько-нибудь крупный город, не говоря о тысяче. Но в речных долинах, на невысоких холмах над грязной плоской низиной, возвышалось множество городов.
 Когда Абивард спросил, откуда взялись холмы на такой плоской местности, Шарбараз усмехнулся:
 — В этом повинны сами города. — Увидев, что Абивард ничего не понял, он пояснил:
 — Это города возникли в незапамятные времена, и с тех самых пор жители выбрасывают на улицы мусор. Когда улица становится намного выше входной двери в дом, хозяин разрушает свой дом. Они ведь строятся не из камня, а из саманного кирпича. Потом он выстраивает себе новый, на том уровне, до которого поднялась улица. Проделай это несколько веков подряд — и тоже окажешься на холме.
 С той поры Абивард начал по-другому смотреть на эти холмики — как на зримое воплощение времени. Сама эта мысль внушала ему благоговейный ужас. Холм, на котором гнездилась крепость Век-Руд, был естественным — в любом месте на глубине в пол-локтя кирка упиралась в сплошную скалу. Ему и в голову не могло прийти, что люди способны сами создавать холмы.
 — А что в этом особенного? — спросила Рошнани как-то вечером, когда он заговорил об этом в ее закутке. И довольно едко добавила:
 — Судя по тому, что я видела, эта земля — сплошная грязь, и ничего кроме грязи. Собери эту грязь в кучу, дай ей просохнуть — вот тебе и холм.
 — Гм, — сказал он; в словах его главной жены была правда, и от этой правды его восторг перед жителями Тысячи Городов поубавился. Пожалуй, он был несколько разочарован: рукотворные холмы впечатляли намного больше, чем кучи грязи. — Но чтобы построить хоть один из этих холмов, нужно очень много грязи.
 — А тут и есть очень много грязи. — Несмотря на свой добрый нрав, в спорах Рошнани была цепкой, как барсук. Абивард сменил тему, негласно признав ее победу в этой стычке.
 Грязи сопутствовала обильная влага; ирригационные каналы разносили воды Тубтуба и Тиба вдоль русел и по всему междуречью. Ганаты были бы экономичнее, но их через грязь не пророешь.
 На орошаемых площадях земля обильно плодоносила: зерно, фиги, лук, дыни, бобы — всего и не перечислишь. Крестьяне работали на полях в одних набедренных повязках и соломенных шляпах, защищающих от палящего солнца. Варясь заживо в своих доспехах, Абивард всей душой завидовал им. В нескольких шагах от берега канала земля становилась серой и пыльной, и росли на ней разве что колючки, да и то не везде.
 Народ Тысячи Городов разбегался и прятался за городскими стенами при приближении армии Шарбараза.
 — Как же нам вытащить их оттуда? — спросил Абивард на военном совете.
 — А нам и не надо их вытаскивать, — ответил Заль. — Если мы будем осаждать каждый городишко, то навсегда застрянем в стране Тысячи Городов и никогда не доберемся до Машиза. Мы попросту пройдем мимо: возьмем с полей все, что нам надо, и пойдем дальше.
 — После этого они нас невзлюбят, — заметил Абивард.
 — А они и так нас не любят, — сказал Заль. Это было несколько цинично, но совершенно справедливо. Абивард вопросительно посмотрел на Шарбараза.
 — Заль прав, — сказал Шарбараз. — Если победим Смердиса, мы заручимся преданностью Тысячи Городов. Если же нет, то какая разница? — Он с горечью рассмеялся. — Так что возьмем все, что нам нужно.
 * * *
 Спустя десять дней после битвы с лучниками, которых выставил против них Смердис, войска Шарбараза еще раз повернули на запад, из долины Тубтуба и Тиба вновь к Дилбатским горам. Впереди лежал Машиз.
 А перед ним расположилось войско, собранное Смердисом, чтобы помешать сопернику войти в город. Дым от его походных костров застилал небо. До армии Смердиса оставалось все меньше и меньше фарсангов.
 — Вынуждает нас приблизиться к нему, — сказал законный Царь Царей, когда его войско остановилось на ночлег. — В Машиз ведет только одна дорога широкая, прямая. У караванов есть и другие пути, но те проходы можно заблокировать горсткой вооруженных людей. Я вышлю разведчиков проверить, но сомневаюсь, что Смердис оставил эти проходы открытыми.
 — Могут ли его воины атаковать с одного из этих проходов? — спросил Абивард.
 Когда Заль ответил, голос его звучал не слишком весело:
 — Это может случиться, повелитель. Нам будет труднее сдерживать его, чем ему — нас. Но до сих пор он не проявил себя напористым военачальником, способным одновременно решать две боевые задачи. Есть хорошие шансы — не отличные, но хорошие, — что и дальше все пойдет таким образом.
 — Поскольку мои шансы обрести свободу и начать эту войну были вовсе мизерны, я удовлетворюсь и просто хорошими шансами, — заявил Шарбараз. — Остается решить главный вопрос: как выиграть генеральное сражение наилучшим образом. И теперь, боюсь, нам вновь остается только пойти на противника в лоб.
 Он употребил слово «боюсь» — в сознании его прочно удерживались картины жестокой битвы, когда его войско в лоб атаковало лучников. Но, вопреки этому он был готов лицом к лицу сшибиться с врагом. Как в свое время у его отца, его представления о стратегии сводились к тому, что надо сблизиться с любым противником и размолотить его в клочья.
 Это внушало Абиварду сильные опасения, но ему приходилось молчать. Он не знал рельефа местности перед Машизом, а потому не мог предложить своего варианта. Заль прежде служил в столице. Этот крепкий, седобородый командир сказал:
 — Да, если они собираются стоять на месте, у нас не остается выбора только постараться выбить их оттуда. Если мы попытаемся взять их измором, заставить спуститься и атаковать нас, то получится игра в орлянку — у кого первого разразится эпидемия. А поскольку вода с Дилбатских гор чище, чем та, которую пьем мы, то, скорее всего, мы эту игру и проиграем.
 — Тогда вперед, — решительно заключил Шарбараз. — Как только столица окажется в наших руках, то все царство увидит, кому на самом деле место у его кормила.
 — Вперед! — отозвались командиры, в том числе и Абивард. Как сказал Заль, остальные варианты казались хуже, а еще одна победа даст Шарбаразу Машиз и весь Макуран. Если смотреть с этой позиции, их шансы действительно представлялись неплохими.
 Машиз! До всей этой истории с Шарбаразом Абивард даже не воображал, что когда-нибудь увидит столицу державы. Он родился на границе и рассчитывал прожить там всю жизнь, там же и умереть. Но сейчас его взор различал серую громаду дворца Царя Царей, крошечную на расстоянии, но все же четко видимую, а рядом с дворцом — великое святилище Господа. Во всем мире с ним мог сравниться только главный Храм в Видессе — так говорили знающие люди.
 Но увидеть чудеса Машиза — это совсем не то, что с триумфом войти в город.
 Между этими чудесами и Абивардом стояло войско Смердиса, на тех позициях, которые выбрали для обороны его командиры. Чем ближе подходил Абивард к этим позициям, тем сильнее тревога теснила грудь и тем больше опасений возникало в сознании. На первый взгляд, ни одно войско, состоящее из простых смертных, не могло пробиться через оборонительные порядки Смердиса. И все же сделать такую попытку было жизненно необходимо.
 Затрубили рожки. «Стрелки, вперед!» — закричали сотники. Тяжелая кавалерия, цвет макуранского войска, не могла сегодня играть свою обычную роль, поскольку Смердисовы военачальники, сделавшие, возможно, выводы из своего недавнего поражения на юге, разместили лучников за укрытием из камней, глины и бревен. А копью не поразить того, до чего оно не может дотянуться.
 И поэтому конные стрелки, одетые не в дорогие кольчужно-пластинчатые доспехи, а в дубленую кожу, выехали перед строем копейщиков в надежде вытащить пехоту Смердиса из-за укрытия. Стрелы полетели в обоих направлениях.
 Пронзительно закричали пронзенные ими люди и лошади. Конные разъезды подвозили из обозных фургонов новые пучки стрел, чтобы стрелки не прекращали стрельбу.
 Заграждение Смердиса не перекрывало все подходы к Машизу. На обоих флангах замерла в ожидании кавалерия узурпатора. Когда стрелки Шарбараза полностью включились в перестрелку с пехотинцами, в атаку рванулись копейщики Смердиса.
 На этом узком пространстве конные стрелки не могли противостоять напору своих закованных в латы противников. Одних копьями выбили из седел, другие беспорядочно отступили. Но Шарбараз был готов к этому. «Копейщики, вперед!» крикнул он. Эту команду повторили все сотники и трубачи его войска.
 «Наконец-то можно подраться!» — подумал Абивард, чувствуя одновременно восторг и страх. Он опустил копье и пришпорил коня. Противник, на которого он обрушил свой удар, так и не заметил его приближения; копье вонзилось ему пониже правого плеча. Когда Абивард вытащил копье, несчастный издал хлюпающий звук. Из раны, из носа и изо рта хлынула кровь, а сам он повалился вперед, на шею коня.
 Заваруха перед заграждением сделалась всеобщей. Лучники Смердиса продолжали обстреливать эту кучу мечущихся всадников, хотя многие стрелы попадали в своих. Все участвующие в схватке на стороне Смердиса люди и кони были в доспехах, а в войске Шарбараза многие не имели доспехов, так что стрелы лучников Смердиса могли с большей вероятностью поразить противника, а не своего.
 Абивард оказался в самой гуще схватки. «Шарбараз!» — вновь и вновь выкрикивал он. По обе стороны от него всадники выкрикивали имя того Царя Царей, на стороне которого сражались. В такой неразберихе только по этому признаку можно было отличить сторонников Смердиса от сторонников Шарбараза.
 Какой-то воин обрушился на Абиварда с криком «Смердис!». Абивард принял на щит удар его меча и ответил ударом. Мечи их скрестились. Железо било о железо, высекая искры. Они обменивались ударами до тех пор, пока общее движение битвы не растащило их в разные стороны.
 Кавалерия Смердиса понемногу отступала к краям заграждения, за которым стояли лучники. Некоторые из конников Шарбараза разразились победным кличем.
 Кричал и Абивард — пока хорошенько не осмотрелся. То, что они оттеснили вражескую конницу, совершенно ничего не значило. До тех пор пока заграждение не давало войску Шарбараза прорваться и устремиться на Машиз, победа оставалась недостижимой.
 Конные стрелки Шарбараза вновь принялись обмениваться стрелами с пехотинцами Смердиса. Это не могло решить стоящую перед Шарбаразом и его войском задачу, даже если бы перестрелка затянулась на неделю. Пока лучники узурпатора удерживали свои позиции, воины Шарбараза не могли подобраться к заграждению достаточно близко, чтобы разрушить его. А для победы было необходимо именно это, но Абивард не знал, как это сделать.
 У Шарбараза возникла идея. Показывая налево от заграждения, он воскликнул:
 — Мы прорвемся туда. У нас больше копейщиков, чем может бросить против нас Смердис. Тогда мы зайдем этим проклятым лучникам во фланг, вместо того чтобы колотиться лбами об их стенку.
 Рожки и кричащие сотники постепенно начали выстраивать войско Шарбараза для той атаки, которую он задумал. Абивард не знал, получится ли из этого что-нибудь, но этот маневр внушал больше надежд, чем все, до чего мог додуматься он сам. Он чуть не вывалился из седла, но успел подхватить копье, выпавшее у кого-то из рук.
 Конники Смердиса сплотили ряды, приготовившись отразить врага. Но еще до того, как раздался сигнал к атаке, тревожно и вразнобой затрубили рожки на правом фланге Шарбаразова войска. Вместе с ними послышались крики страха и отчаяния.
 — Что стряслось? — крикнул Абивард и чуть не вывернул шею, чтобы разглядеть самому.
 И тут он понял, почему им показалось, что в войске Смердиса так мало кавалерии. Военачальники узурпатора разделили ее, направив часть в одно из узких ущелий, откуда они неожиданно выскочили и зашли войску Шарбараза во фланг, повторив маневр Абиварда в одном из предшествующих сражений.
 И результат оказался примерно такой же. Правое крыло войска Шарбараза было смято и отброшено. Даже Заль, командовавший правым флангом, не смог предотвратить разгром. Расстроив порядки противника, воины Смердиса, готовые обороняться, сами перешли в наступление. Их крики вновь исполнились уверенностью и яростью.
 Шарбараз тоже закричал. Ярость переполняла его голос, но уверенности в нем не было.
 — Назад! — приказал он так, словно ненавидел само это слово. — Отступить и перегруппироваться. Сбор, Господи, трубите сбор! Мы им еще покажем!
 Его войско не поддалось панике и отчаянию. Большую часть его составляли новобранцы, познавшие пока только победы. Абивард не мог предугадать, как они перенесут поражение, если потерпят его. Будут драться еще упорнее? Он надеялся на это, но рассчитывать не осмеливался.
 Но упорство и отвага в бою — еще далеко не все. Правый фланг смят, враг атакует и в лоб и во фланги, приходится отступать и только отступать — иначе противник отсечет от основных сил целые отряды, которые будут захвачены или перебиты. Через некоторое время отступление набрало ход.
 Войско Смердиса преследовало противника без особого упорства. Да и зачем?
 Победу они и так одержали: Шарбараз не войдет в Машиз парадным маршем — более того, Шарбараз вообще не войдет в Машиз, по крайней мере в обозримом будущем. И как только весть об этом разлетится по Макурану, многие из тех, кто предпочитал выжидать, не принимая сторону ни одного из соперников, встанут на сторону того, кто удержал столицу.
 В трех фарсангах к западу от поля боя Шарбараз приказал войску остановиться на ночлег. Основная часть войска, или того, что от него осталось, подчинилась приказу, но небольшая группа — не совсем поток, но и не струйка потекла дальше на юго-восток.
 — Первые блохи, бегущие с коня, которым кормились, — с горечью заметил Абивард.
 — Неудачное сравнение, — сказал Шарбараз, словно критикуя творение трубадура. — Блохи бегут с лошади, когда она околеет. А мы пока живы.
 — Так точно, величайший, — сказал Абивард, но подумал: «Шарбараз храбрится. Не вызвано ли это просто желанием показать, что все хорошо, и не столько другим, сколько самому себе?» Он опасался, что дело обстоит именно так.
 * * *
 Повстанцу нужно идти от победы к победе, пока он не захватит власть. Теперь законному Царю Царей приходится думать, как собрать остатки войска и превратить свое право на трон в реальное обладание им.
 — Утром снова пойдем в наступление, — сказал Шарбараз, — только на этот раз перекроем все горные тропы.
 — Слушаюсь, величайший, — как положено ответил Абивард, ни на миг не веря, что это возможно. Фраортиш Старейший, самый пламенный из Четырех Пророков, и тот не смог бы повести войско в новое наступление, даже пообещав, что сам Господь, пройдя сквозь Бездну, будет сражаться бок о бок с воинами Шарбараза.
 Да и сам Шарбараз, похоже, почувствовал, что слова его прозвучали неубедительно.
 — В общем, утром поглядим, что предпринять, — заключил он.
 Абивард устало поплелся к обозу, мысленно благодаря Господа за то, что войско Смердиса не упорствовало в погоне за отступающими; если бы они продолжили наступление, то вполне могли бы захватить обоз — и фургон с Динак и Рошнани.
 Сестра и главная жена встретили его появление возгласами радости и облегчения. Таким же образом они отреагировали на весть, что Шарбараз остался цел и невредим.
 — Но что же дальше? — спросила Рошнани. — Путь на Машиз перекрыт, и что нам делать?
 — Величайший задумал новое наступление на завтра, — сказал Абивард.
 Рошнани закатила глаза, а потом притворилась, будто не делала этого. Даже Динак, которая во всем поддерживала Шарбараза, что было для нее столь же естественным и бессознательным, как дыхание, на сей раз промолчала. Уж если Динак не верит, что из этого наступления что-то выйдет, оно обречено.
 Рошнани вызвала одну из служанок, которая принесла Абиварду кувшин вина.
 Он осушил его, растянулся на коврике в закутке Рошнани, намереваясь передохнуть минутку, и крепко заснул, не успев даже осознать, что засыпает.
 Утреннее наступление состоялось, но предприняли его не отряды Шарбараза.
 Возможно, воодушевленная победой кавалерия Смердиса — стрелки, но преимущественно копейщики — всю ночь шла по следу противника и обрушилась на него, едва забрезжил рассвет. У Шарбараза было численное превосходство, но это не помогло. Войско было деморализовано вчерашним поражением и дезорганизовано ведь пришлось наспех разбивать лагерь после отступления, явившегося полной неожиданностью.
 Некоторые воины бились хорошо; другие спасовали и бросились бежать, как только рядом прошипели первые стрелы. Войско в целом удерживало позиции примерно до середины утра. Потом воины начали снова отступать, несмотря на отчаянные крики Шарбараза и сотников. Почуяв победу, воины Смердиса усилили напор, атакуя там, где видели слабину.
 К исходу дня войско Шарбараза было отброшено в Страну Тысячи Городов, на равнину между Тубтубом и Тибом. Законный Царь Царей был потрясен до невменяемости — он, похоже, и вообразить не мог, что на него обрушится подобное несчастье. Абивард тоже не мог вообразить такого и подозревал, что и сам выглядит так, будто не совсем в своем уме.
 — Вряд ли я смогу сразу бросить войско в бой, — мрачно сказал Шарбараз. Пожалуй, самое лучшее будет отступить в земли, где знать и народ всецело поддерживают нас, собраться там с силами, а потом выступить снова.
 Он имел в виду отступление на северо-запад, то есть по существу то, что предлагал ему Смердис, прежде чем напасть на него с помощью магических чар.
 Тогда Шарбараз ответил презрительной усмешкой. Но на том этапе гражданской войны он выигрывал сражения, а Смердис проигрывал. Однако, потерпев несколько поражений, Шарбараз, по всей вероятности, решил, что лучше сохранить малую часть, чем потерять все.
 — Согласен, величайший, возможно, это самое лучшее, — сказал Абивард.
 Шарбараз прав. Возглавляемое им войско потеряло боевой дух, а армия Смердиса, несомненно, обрела его. В таких обстоятельствах рваться в бой означало идти навстречу гибели. К тому же, хоть для законного Царя Царей возвращение на северо-запад и было равносильно изгнанию, для Абиварда оно означало возвращение домой. Ему очень хотелось знать, как поживает брат, как обстоят дела в его наделе. С самого начала похода он не получил из дома ни одной весточки.
 На другое утро Шарбараз приказал войску повернуть на юг, чтобы снова обогнуть Дилбатские горы и двинуться в северо-западном направлении к землям, население которых более симпатизирует ему, нежели жители Страны Тысячи Городов.
 Отряды Смердиса висели у них на хвосте — но не в таком количестве, чтобы целесообразно было ввязываться с ними в бой. Они постоянно маячили неподалеку, следили за каждым движением и докладывали о нем начальству.
 Воины Шарбараза, не проехав и фарсанга, обнаружили, что в каналах разрушены все запруды и залила равнину, — двигаться дальше было невозможно.
 С другого берега за ними, сидя на своих конях, наблюдали воины Смердиса, испытывая явное удовольствие при виде затруднительного положения противника.
 Абивард погрозил им кулаком.
 — Куда теперь, величайший? — спросил он. — Они перекрыли нам путь домой.
 — Знаю. — Шарбараз выглядел не менее затравленным, чем ощущал себя Абивард. — Здесь, в долинах Тубтуба и Тиба, мы словно мухи, пытающиеся выбраться из паутины. А паук может утянуть нас в любой уголок этой паутины, какой ему угодно, а потом не спеша подойдет и вонзит клыки в остатки нашего войска.
 — Приятная картина. — Абивард почувствовал, как к горлу подступает тошнота. — Есть ли у нас возможность передвигаться по собственной воле, а не по воли Смердиса?
 — Может быть, если мы рванем на север и перейдем два больших канала, прежде чем они сломают плотины и откроют шлюзы. Это осуществимо — через крупные каналы переброшены мосты и налажены лодочные переправы.
 Войско предприняло такую попытку. Добравшись до канала, пересечь который намеревался Шарбараз, они увидели, что все лодки отогнаны на противоположный берег. И там же стояли новые отряды Смердиса. Они ждали, отважится ли Шарбараз на переправу. Но воины Шарбараза скоро обнаружили, что канал глубок, и вброд его не перейти.
 Шарбараз вздохнул:
 — Если я прикажу людям переплыть канал, с конями или без, получится, что мы сами напрашиваемся на избиение. На юг нам нельзя, на север нельзя, за спиной у нас войско, которое не даст нам возвратиться на запад… даже если мои люди захотят выполнить такой приказ.
 Шарбараз рассуждал с точки зрения стратегии. Абиварду же приходили на ум более обыденные материи, о которых так часто приходилось задумываться дома, в родном наделе.
 — Они нас пасут, — сказал он.
 — Вот именно, и брось меня в Бездну, если я знаю, как из этого выпутаться, — сказал Шарбараз и показал на другой берег канала:
 — Мне до этой своры предателей не добраться… и на юге тоже, и если даже я прикажу войску повернуть оружие против той шайки, которая преграждает нам путь к Машизу, те даже не снизойдут принять бой, это мне ясно уже сейчас. Они просто отступят и откроют еще несколько каналов, чтобы мы завязли окончательно. Им легче сломать их, чем нам восстановить.
 — Опасаюсь, что ты прав, величайший, — сказал Абивард. — Мы уже пересекли главное русло Тиба. А что будет, если они вынудят нас пересечь и Тубтуб? Что там, по ту сторону Страны Тысячи Городов?
 — Кустарник, за ним полупустыня, а дальше — Видессия. — Шарбараз сплюнул. — Ничего такого, что мне хотелось бы посетить, уверяю тебя.
 Однако, вопреки желаниям Шарбараза, войску приходилось двигаться на восток. Нигде они не могли оставаться дольше чем день-два. Потом истощались запасы продовольствия и фуража. Отряды Смердиса и поврежденные каналы перекрывали дорогу во всех иных направлениях. Обитатели Тысячи Городов отсиживались за своими стенами и не желали иметь никаких дел с Шарбаразом.
 — Можно подумать, что я видессийцев привел! — возмущался Шарбараз. — Я готов щедро заплатить местным — деньгами, а потом и уменьшением подати, — лишь бы они помогли мне залатать каналы и дать нам возможность маневра… Но они и слушать не хотят.
 Эту тираду Царя Царей случайно услышал ехавший рядом Охос. Он сказал:
 — Величайший, когда ты сядешь на трон, как тому в следует быть, ты, разумеется, отомстишь им так, что и через тысячу лет трубадуры будут слагать об этом песни, а злоумышленники — трепетать.
 — Ну, когда этот день настанет, кое-кто из правителей городов недосчитается головы, уж не сомневайся, — заверил Шарбараз брата Рошнани. — Но что до всех прочих, то какой смысл в мести? Перебьешь крестьян и ремесленников — и откуда казна будет брать налоги?
 Охос недоуменно вытаращил глаза. Для него в новинку было и управление наделом, что уж говорить о всей державе! Через мгновение он спросил:
 — Неужели налоги значат больше, чем честь?
 — Иногда, — ответил Шарбараз, что изумило Охоса еще сильнее. Законный Царь Царей продолжил:
 — Кроме того, крестьяне и ремесленники всего лишь выполняют приказы своих правителей. Как же я могу поставить им это в вину? Я сам рассчитывал бы на их беспрекословное повиновение, если бы эти правители были назначены мною. Кровопролитие представляется мне непозволительной роскошью. Я отомщу, естественно, но только в разумных пределах.
 Охос задумался над этим, словно усваивал преподанный наставником урок.
 Наконец он сказал:
 — Величайший очень мудр.
 — Величайший чертовски устал, — пробормотал Шарбараз. — Если бы я был таким мудрым, то сейчас сидел бы в Машизе, а не шлепал по Стране Тысячи Городов. — Ему на щеку уселась муха. Шарбараз хлопнул по ней, но муха улетела до того, как ладонь коснулась щеки. — Эти речные долины надо было назвать Страной Миллиарда Мух. Их здесь больше, чем чего-то другого.
 — Ну, не знаю, величайший, — сказал Абивард. — По моему скромному суждению, комаров здесь все-таки больше. — Он почесал волдырь на руке.
 Шарбараз фыркнул. Смех его был невесел — но все же он смеялся, едва ли не в первый раз после разгрома под Машизом.
 — Признаю, зятек, не исключено, что ты прав.
 Воспользовавшись относительно добрым настроением монарха, Абивард сказал:
 — Позволь мне высказаться, величайший. — Шарбараз кивнул, и он продолжил:
 — С твоей стороны было бы мудро проявить умеренность не только в отношении мести жителям Тысячи Городов. Твой отец бросил всю армию в лобовую атаку и потерял все; такие же действия принесли большой урон и тебе.
 Недовольная гримаса Царя Царей не удивила и не огорчила Абиварда — часто ли Шарбаразу доводилось выслушивать критику? После долгого молчания Шарбараз медленно кивнул:
 — Не исключено, что и в этом ты прав. Я стремлюсь нанести врагу наибольший урон как можно быстрее. Иногда тем самым я врежу и себе — могу ли я это отрицать? — Он обвел рукой широкую пойму, по которой было вынуждено перемещаться его несчастное войско.
 Как ни старался, он не находил способа вырваться из паутины затопленных каналов, враждебно настроенных городов и неприятельских сил, напиравших со всех сторон. Судя по всему, Смердис и думать не хотел о решающей атаке, если он мог добиться желаемого и без нее. Не выпустив почти ни одной стрелы, его войско загоняло Шарбараза все дальше на восток.
 — Скоро мы выйдем к Тубтубу! — бушевал Шарбараз. — И что тогда? Он что, считает, что мы утопимся, чтобы оказать ему любезность?
 — Не сомневаюсь, ему бы этого очень хотелось; это было бы для него наилучшим исходом, — ответил Абивард. — Он воюет как человек, привыкший руководить чеканкой монеты: не тратит ничего сверх того, что совершенно необходимо. Это скупердяйство дорого обошлось ему к западу от Дилбатских гор, но здесь оно служит ему хорошую службу.
 Шарбараз ответил ругательством и в ярости ускакал. Абивард задумался, что же будет, когда они выйдут к Тубтубу. Он был готов биться об заклад, что река окажется слишком широкой, глубокой и быстрой для перехода вброд. Если войско Смердиса прижмет их к реке, у Шарбараза не останется иного выбора, кроме как бросить свое войско на те полки Смердиса, которые окажутся поблизости. Абивард не рассчитывал на победу в такой битве, но он без колебаний последует за человеком, которого избрал своим монархом. Каковы были шансы у Шарбараза выбраться из Налгис-Крага? Если уж это удалось, то всякое может случиться.
 Абивард утешался этой мыслью, пока не осознал, насколько тонка черта, отделяющая «может быть» от «будет».
 Теснимые со всех сторон, не имея возможности закрепиться на каком-либо рубеже, поскольку их злейшими врагами были голод и поврежденные каналы, а не лучники и копейщики, люди Шарбараза вышли к Тубтубу через три дня. Абивард ожидал, что здесь им придется занять оборону и приготовиться к последней отчаянной битве. Как бы то ни было, ему, первому из сторонников Шарбараза, вовсе не улыбалось попасть в лапы Смердиса.
 Он горько сожалел, что Рошнани и Динак сумели уговорить его взять их в поход. Там, в крепости Век-Руд, женщины были бы в достаточной безопасности, что бы ни случилось с их мужьями. А здесь…
 Но, к его удивлению, разведчики, проскакавшие вверх и вниз по течению, сообщили, что плавучий мост, составленный из лодок, по-прежнему переброшен через реку.
 — Мы перейдем, — тут же сказал Шарбараз. — На том берегу Тубтуба мы сможем двигаться куда захотим, и нас не будут преследовать войска Смердиса.
 Коню Абиварда не понравилось, как доски, переброшенные через лодки, ходят под его ногами. Он фыркал и переступал вбок, пускаясь на все ухищрения, лишь бы не идти вперед. Наконец Абивард не выдержал и с такой силой всадил в него шпоры, что конь уже ни на что не отвлекался.
 Дальний берег Тубтуба мало чем отличался от ближнего. Но как только войско Шарбараза перешло реку, подъехали воины Смердиса и подожгли лодочный мост Поднимающийся дым заставил Абиварда подумать — слишком поздно! — о том, сколько же лодок осталось на восточном берегу, чтобы облегчить войску Шарбараза возвращение. Он не знал ответа, но у него возникло чувство, что правильным ответом будет — ни одной.




 Глава 9


 — Назад нет пути, и здесь оставаться долго нельзя, — сказал Абивард Рошнани вечером, когда невеселое войско остановилось на ночлег. Выбор невелик.
 — А если бы выбор был, что было бы лучше? — спросила она.
 — Даже если бы мы могли выбирать одно из двух, все худо, — ответил Абивард. — Во-первых, вернувшись на западный берег Тубтуба, мы вновь столкнулись бы со всеми теми сложностями, которые загнали нас в ловушку.
 Во-вторых, даже если бы здесь в нашем распоряжении были все стада, зерно и фрукты мира, что с того? Быть Царем Царей в землях восточное Тубтуба — все равно что быть мобедан-мобедом среди хаморов. Они не настолько верят в Господа, чтобы испытывать потребность в первосвященнике. Всем этим землям вполне достаточно дихгана, но никак не монарха.
 — Тебе, конечно, виднее, чем мне взаперти в этом фургоне, — сказала Рошнани. В устах Динак эти слова прозвучали бы гневно; Рошнани же просто констатировала факт, предоставляя Абиварду сделать из этого те выводы, какие он посчитает нужным. — Твои слова убеждают. Оба варианта представляются скверными. В таком случае, что если двинуться на восток?
 Абивард покачал головой — это был жест бесконечной терпимости, любви и желания как можно бережнее отнестись к наивности жены.
 — На восток отсюда — степь, поросшая кустарником, ничуть не лучше, чем земли между оазисами в наших краях. Чтобы остановиться и собраться с силами, это место никак не годится. А еще дальше на восток — Видессия.
 Это слово он произнес с содроганием. Для него, как и для любого макуранца, Видессия была и могла быть только злейшим врагом. Но Рошнани вцепилась в эту мысль, как кошка в мышку, появившуюся из норки, которой кошка прежде не замечала:
 — Отчего же нам тогда не двинуться в Видессию? Автократор — Ликиний, насколько я помню, — едва ли поступит с нами хуже, чем Смердис, хмырь хмырей, ибо хуже быть не может. — Презрительное прозвище, данное Смердису воинами, она произнесла, чуть скривив губы.
 Абивард раскрыл рот, приготовившись с ходу отмести такое предложение, но замер, так ничего и не сказав. Ведь если взглянуть на это так, как предлагает Рошнани, тут есть над чем подумать. Наконец он промолвил:
 — Не вижу смысла отдаваться на милость видессийца, когда у него нет резонов обойтись с нами лучше, чем обошелся бы Смердис.
 Но Рошнани была не из тех, кто, придя к какой-то мысли, готов отбросить ее, не выжав из нее все, что можно.
 — Почему нет резонов? Ликиний — тоже своего рода Царь Царей. Неужели он благосклонно одобрит то, что какой-то дальний родственник захватил престол, по праву принадлежащий царскому сыну? А если одобрит, то в один прекрасный день может обнаружить, что и его собственным престолом завладел дальний родственник.
 — Это… — Абивард хотел сказать, что это нелепо и глупо, но сообразил, что ничего нелепого и глупого в словах Рошнани нет. Если у Смердиса хватило наглости захватить престол, то почему какой-нибудь видессиец не может поступить подобным образом? Ведь несомненно, что видессийцы — мошенники и воры по сути своей. Если один из их императоров оставит трон без присмотра, кто-нибудь, у кого на этот трон нет никаких прав, попытается его стащить. — Это… неплохая мысль, — закончил он изумленным тоном.
 — Мысль-то простая: а что мы теряем, отправившись в Видессию? — сказала Рошнани. Пока Абивард искал ответ на этот вопрос, он вспомнил третью часть пророчества Таншара.
 — Где же еще я найду узкое море, кроме как в Видессии? — произнес он.
 Рошнани округлила глаза:
 — Об этом я и не подумала. Если даже само пророчество убеждает нас идти на восток…
 Динак просунула голову в прореху полотняной завесы, отгораживающей закуток Рошнани. Она кивнула брату и сказала:
 — На восток? Как можно идти на восток? Это будет бегство, к тому же в той стороне только кустарник и пустыня.
 — Там еще есть Видессия — за кустарником, — ответила Рошнани, отчего, в свою очередь, вытаращила глаза Динак.
 Говоря по очереди, почти как персонажи в спектакле бродячего театра, повествующем о житии кого-нибудь из Четырех Пророков, Рошнани и Абивард изложили свои доводы, почему есть смысл искать убежища в Видессийской империи и просить помощи Автократора.
 Когда они закончили, Динак окинула обоих изумленным взглядом:
 — Я уж решила, что нас совсем загнали в угол. Шарбараз того же мнения. Да и Смердис, конечно, тоже, — должно быть, спит и видит, как не торопясь раздавит нас. Но углу не обязательно оставаться углом — если сломать стенку и бежать туда, куда и вообразить нельзя…
 Абивард предостерегающе поднял руку.
 — У нас нет никаких гарантий, если мы пойдем на это, — напомнил он сестре.
 — Видессийцы могут оказаться такими злыми и коварными, как о них рассказывают, или же они примут нас за врагов и нападут на нас, что бы мы ни сделали, стремясь показать, что мы друзья. Или же, если на то пошло, многие из наших воинов Предпочтут уповать на милосердие Смердиса, лишь бы избежать того, что, по их мнению, ждет их в Видессии. Боюсь, мы столкнемся с повальным дезертирством.
 Рошнани рассмеялась:
 — Мы сидим тут и рассуждаем, что в этом решении хорошего и что плохого, а ведь мы не властны приказать войску идти на восток.
 Абивард сделал глубокий вдох:
 — Говорил же я, что участие женщин в походе может оказаться для нас спасительным. А теперь скажу, что мне бы и в голову не пришло искать убежища в Видессии, даже если бы я дожил до тысячи лет. Если это у нас получится, то исключительно благодаря Рошнани.
 — Спасибо, муж мой, — тихо проговорила Рошнани и опустила взгляд на покрытый ковриком пол фургона, словно заурядная покорная макуранская жена, которая и помыслить не могла когда-нибудь ступить за пределы женской половины крепости.
 — Спасибо, Абивард, — сказала Динак, — что у тебя хватило ума понять это и хватило честности это признать.
 Он пожал плечами:
 — Отец всегда полагался на мудрость матери… конечно, не в открытую, но и не делая из этого особой тайны. Разве не ты сама говорила, что если женский совет чего-то стоит в крепости, то и в походе окажется небесполезным?
 — Да, я так говорила, — ответила Динак. — Другой вопрос — прислушался ли кто-нибудь к моим словам. Живя с Птардаком, я поняла одно — мужчины частенько слушают только самих себя.
 — Думаю, судить обо всех мужчинах по Птардаку — все равно что судить обо всех женщинах по Ардини, — сказал Абивард, отчего Динак сердито нахмурилась, а Рошнани, немного подумав, кивнула. — Как ты думаешь, Шарбараз вечером… посетит тебя?
 Все еще хмурясь, Динак сказала:
 — Вряд ли. С тех пор как все пошло вкривь и вкось, он не часто сюда заглядывает. Он скорее склонен предаваться мрачным думам, чем пытаться улучшить себе настроение.
 — Пожалуй, ты права. — Абивард поднялся, скользнув макушкой по полотняной крыше фургона. — Пойду-ка я к нему, расскажу, что мы надумали. Если он скажет «нет» и я не сумею его переубедить, пошлю его сюда. Надеюсь, ты не станешь думать обо мне хуже, если я скажу, что жены располагают такими орудиями убеждения, которых нет у зятьев?
 — Думать о тебе хуже? Ничуть, — сказала Динак. — Только зря ты напомнил мне о таких моих поступках, которые я хотела бы забыть.
 — Прости меня, — сказал Абивард и поспешил удалиться.
 Вокруг шатра Шарбараза несла постоянный караул охрана, включая одного из чародеев. Абивард сомневался в необходимости этого — теперь, когда Смердис побеждает обычными средствами, с какой стати ему возиться с магией? Часовые отсалютовали, когда он приблизился к шатру.
 Внутри на походной кровати, обхватив голову руками, сидел Шарбараз.
 — С чем пожаловал, зятек? — глухо спросил он. Судя по виду Царя Царей, ответ не особенно интересовал его.
 Но Абивард сказал ему такое, чего тот явно не ожидал:
 — Видессия.
 — И что Видессия? — Шарбараз проявил интерес, хоть и не пылкий. — Неужели Ликиний решил принять сторону Смердиса и поспособствовать моей погибели? Это с его стороны было бы мудро — пока Смердис жив, он не побеспокоит Видессию.
 — Ты не так понял, величайший. — И Абивард изложил предложение Рошнани.
 Чем дольше он говорил, тем больше оживлялся Шарбараз; когда Абивард закончил свои речи, законный Царь Царей был похож на самого себя — впервые со дня вынужденной переправы через Тубтуб.
 — А может получиться, ей-богу, может, — наконец проговорил он. — Как ты сказал, мы можем при этом потерять часть войска, которая откажется следовать за нами. Мы можем потерять значительно больше — несомненно, за любую помощь, которую нам окажет Ликиний, придется платить. Но и в этом случае…
 — О да, и в этом случае, — повторил Абивард и добавил:
 — Пока мы не выступили в поход, я даже имени Автократора не знал. Я и теперь почти ничего о нем не знаю. У него есть сыновья? Если он хочет, чтобы трон перешел к одному из них, он, возможно, проявит больше желания встать на твою сторону. — У него четверо сыновей, — ответил Шарбараз. — Неплохо для видессийца — у них ведь у каждого только по одной жене. Он постоянно воюет с кубратами, это на северо-восток от города Видесс. Смею предположить; что именно поэтому он натравил на нас хаморов — чтобы помешать нашему вторжению в его западные провинции, пока сам он занят на противоположной границе.
 — Он преуспел, — скорбно сказал Абивард. Законный Царь Царей хмыкнул:
 — Еще бы! — Он низко поклонился Абиварду. — Я нарушил бы обычай, если бы лично засвидетельствовал госпоже Рошнани свою глубочайшую признательность. Поэтому я полагаюсь на тебя — передай ей мою благодарность. О том же я попрошу и твою сестру. — Он направился ко входу в шатер, явно намереваясь выйти.
 — Ты желаешь посетить ее сейчас? — спросил Абивард.
 — А как же? — И Шарбараз исчез в ночи. Через мгновение Абивард тоже покинул царский шатер. Он не стал возвращаться к фургону, откуда пришел. Но если Шарбараз решил посетить Динак, хотя воздерживался от этого с тех пор, как дела пошли плохо, значит, надежда, помимо всего прочего, стала для него очень мощным стимулом.
 * * *
 Войско Шарбараза — точнее, оставшиеся две трети или около того набросилось на оазис, словно стая голодных волков на одного-единственного цыпленка. Источник, небольшой клочок поля и рощица финиковых пальм — идеальное место для караванов, пересекающих засушливые земли между Макураном и Видессией.
 Люди Шарбараза съели все, что попалось им на глаза, и ему пришлось поставить возле источника вооруженную охрану, чтобы они не погубили его.
 Когда через два дня, отдохнув, дав отдых лошадям и наполнив водой все бурдюки; они тронулись дальше, Абивард заметил:
 — Если бы до Видессии было полегче добираться, мы бы много чаще с ней воевали.
 — Войска, что наши, что видессийские, как правило, идут через Васпуракан, — ответил Шарбараз. — Тамошние горные проходы — наилучший путь. Но пока все складывается против нас, мы не можем и надеяться добраться туда, выйти на их сторону и при этом сохранить, хоть какое-то войско.
 — Интересно, что подумают видессийцы, когда мы покажемся на их границе? сказал Абивард. — Может быть, решат, что мы начали, вторжение. — В его улыбке не было веселья. — Когда-нибудь… но не сейчас.
 Абивард посмотрел по сторонам. Даже поредевшее из-за поражений и дезертирств, войско Шарбараза насчитывало несколько тысяч человек. Если вся эта сила в лоб обрушится на видессийцев и захватит их врасплох, то сможет их здорово потрепать, прежде чем будет разбита. Но, как он уже заметил раньше, с этим придется повременить. Если они хотят вернуть себе Макуран, без помощи Видессии им не обойтись. Шарбараз смотрел на восток:
 — Если карты и проводники не врут, в двух днях пути отсюда есть еще один оазис, а еще через пару дней пустыни — Серрхиз, другое государство, другой мир.
 — Величайший, ты говоришь по-видессийски? — спросил Абивард. Сам он немного разбирал хаморские наречия, но они были родственны макуранскому. О видессийском языке он не имел представления.
 Шарбараз бойкой скороговоркой произнес несколько фраз на плавном мурлыкающем языке, напомнившие Абиварду звуки, издаваемые вином, когда его выливают из узкого кувшина — глюк, глюк, глюк. К его большому облегчению, Царь Царей вновь перешел на макуранский:
 — Да, меня обучали видессийскому; отец считал, что это мне следует знать. Довольно много народу из знати и купцов, особенно в юго-восточных областях, говорят по-видессийски. А некоторые из видессийских вельмож знают макуранский.
 — Приятно слышать, — сказал Абивард. — Я боялся, что, когда мы попадем туда, я буду не лучше глухонемого.
 — Нет, у тебя получится, — сказал Шарбараз. — Видессийским овладеть нетрудно, только вот некоторые звуки даются с трудом. — Он зашипел и зашепелявил, показывая, что имеет в виду. — Зато видессийцы не выговаривают "ш", так что мы квиты. Их язык очень хорош для передачи тонких оттенков смысла.
 Не знаю, оттого ли это, что они так активно используют его для споров об истинной природе их бога Фоса, или же они ведут эти споры потому, что видессийский это позволяет. Что было раньше — курица или яйцо?
 — Не знаю, — честно ответил Абивард. — Я не рожден мудрецом; когда я начинаю думать о всяких мудреных вещах, у меня мозги скрипят, как мельничное колесо, забитое грязью.
 Шарбараз расхохотался.
 — В большинстве случаев чем проще, тем лучше, — согласился он. — Но если бы все в жизни было просто, я сел бы на отцовский трон, и вся история. Но так просто не бывает, поэтому придется нам погрузиться в видессийские хитросплетения.
 Абивард показал на едва заметное облако пыли, поднимающееся над горизонтом:
 — Не пришлось бы нам встретиться с ними раньше, чем ожидали. Что это?
 — Не знаю, — глухо проговорил Шарбараз, — но я сказал бы, похоже на войско. — Он стукнул кулаком по прикрытому доспехами бедру. — Откуда они узнали, что мы идем? Мы пока не в состоянии задать трепку неприятелю, готовому к встрече с нами.
 Разведчики уже поскакали вперед, чтобы оценить размеры надвигающейся угрозы. Через несколько минут один из них галопом возвратился к войску.
 Абиварда поразило, что разведчик едва не лопается от смеха.
 Шарбараз тоже заметил это и побагровел от ярости.
 — С ума сошел?! — заорал он на разведчика. — Они выколотят нас, как коврики, а ты смеешься?
 — Величайший, умоляю простить меня, — сказал разведчик, не прекращая смеяться. Он даже пустил слезу, оставившую чистый след на его грязном, пропыленном лице. — Впереди нет никакого войска, величайший, просто огромный табун диких ослов пылит, будто кавалерия.
 Шарбараз от изумления раскрыл рот, потом и сам расхохотался пронзительным тонким смешком, выражавшим, как показалось Абиварду, высшую степень облегчения.
 — Ослы, говоришь? Господи, да они нас самих выставили сущими ослами!
 — Так пусть ответят за свою наглость! — воскликнул Абивард. — В конце концов, это ведь свежее мясо, а мы его давненько не едали. Устроим охоту и накажем их за то, что до смерти нас напугали.
 — Быть посему! — сказал Шарбараз. К стаду, устремившемуся в бегство по бескрайним зарослям кустарника, поскакали лучники. Глядя на удирающих в ужасе ослов, Абивард испытал острое желание, чтобы всех врагов можно было одолеть с такой же легкостью.
 * * *
 Абивард так и не понял, когда же войско перешло границу и углубилось на видессийскую территорию: новый бесплодный ландшафт ничем не отличался от прежнего. Однако, когда воины вышли к деревне, все сомнения испарились: среди беспорядочно разбросанных каменных домиков стояло строение побольше с золоченым куполом, увенчанным деревянным шпилем, — Храм Фоса, видессийского бога добра.
 Вместе с сомнениями испарились и местные жители; лишь клубы пыли в отдалении указывали направление, в котором они бежали.
 — Приятно сознавать, что кто-то даже сейчас может принять нас за победоносное войско, — заметил Абивард.
 Заль, ехавший рядом, поцокал языком:
 — Надо же, слышать такое от доверчивого юного господина, который впустил в свою крепость сборщика налогов, даже не проверив, насколько у того острые клыки. Ты возмужал на войне, парень. — Он усмехнулся, показывая, что не имел в виду ничего обидного.
 — Пожалуй, ты прав, — ответил Абивард. — Стоит несколько раз испытать, как разгорается и гаснет надежда, и ты уже не так уверен в наилучшем исходе, как прежде.
 — Да уж! — согласился Заль. — Очень плохо, конечно, только так оно и есть.
 С этого часа Шарбараз приказал разведчикам носить щиты мира, чтобы видессийцы как можно скорее поняли, что он пришел не как захватчик, а как проситель. Эта мера очень скоро оправдала себя. Уже на следующее утро разведчик вернулся не с докладом о табуне диких ослов, а с видессийским сотником.
 Как и многие из воинов Шарбараза, Абивард с любопытством разглядывал первого увиденного им видессийца. Тот восседал на довольно сносной лошадке, в довольно сносной кольчуге и кожаных штанах. Под рукой у него был лук, за спиной колчан, а на поясе — кривой меч.
 Шлем его представлял собой нечто среднее между привычным макуранским конусом и полушарным куполом. Шлем не был дополнен ни кольчужной сеткой, ни забралом, так что Абивард хорошо рассмотрел лицо видессийца. Кожа у него была чуть светлее, чем у большинства макуранцев, нос несколько тонковат, а почти треугольное лицо сужалось от широкого лба к хрупкому, почти женскому подбородку. На подбородке и на скулах прорезался легкий пушок.
 — Ты говоришь на моем языке? — спросил Шарбараз по-макурански.
 — Да, немного. На этой границе все говорят. — Видессиец неплохо владел макуранским, хотя из-за акцента некоторые слова понять было трудно. Его бровь настолько тонкая и выгнутая, что Абивард подумал, уж не выщипана ли она, удивленно поднялась. — Но здесь мне положено задавать вопросы. Для начала, кто ты такой и что делаесь в моей стране, притасив с собой целое войско? — Он прошелся по рядам всадников цепким, чуть презрительным взглядом, говорившим, что ему доводилось видеть войска и получше — каждый день, а то и дважды в день.
 Он спросил:
 — На чьей же ты стороне в васей гражданской войне?
 — Я Шарбараз, законный Царь Царей Макурана, и я воюю на своей собственной стороне, — заявил Шарбараз. Абивард с удовлетворением заметил, как у видессийца отвисла челюсть, словно у жабы, пытающейся заглотить муху. Шарбараз продолжил:
 — Я прибыл в Видессию, дабы заручиться поддержкой Автократора Ликиния в моем восстановлении на престоле, принадлежащем мне по праву. Не сомневаюсь, что он понимает важность сохранения легитимной династической линии.
 Прежде чем ответить, видессиец молчал почти минуту. Только позднее, когда Абивард увидит, что видессийцы вообще не способны молчать ни при каких обстоятельствах, он прочувствует, о какой степени изумления свидетельствовало это молчание. Наконец видессийцу удалось выжать из себя:
 — Э-э-э, господин Сарбараз…
 Как и сказал Шарбараз, видессийцы не выговаривали звук "ш". Но Абивард возмутился отнюдь не акцентом.
 — Говори «величайший», как твоему императору, — прорычал он.
 — Величайсий, — незамедлительно вымолвил видессиец. — Величайсий, я не полномочен вести с тобой переговоры, всеведуссий творец тому свидетель. — Он горестно рассмеялся. — Но я не могу и помесать тебе. Когда крестьяне примчались в Серрхиз, вопя, что сюда движутся все армии мира, эпаптэс — по-васему, градоправитель — ресил, что это распоясалась сайка степных бандитов, и послал меня сюда разобраться с ними. У меня отряд в пятьдесят человек, не больсе.
 — Кто же тогда полномочен говорить со мной? — спросил Шарбараз. — Этот ваш эпаптэс — обладает ли он достаточно высоким званием, чтобы обсуждать вопросы государственной важности?
 — Нет, — сказал видессиец и прибавил:
 — величайсий. Но я слыхал, что по западным провинциям путесествует старсий сын Ликиния, поддерживая здесь порядок, пока Автократор, благослови его Фос, воюет с язычниками-кубратами. Хосий сможет говорить с тобой.
 — Так. — Шарбараз царственно кивнул. — Он прибудет в Серрхиз? И если да, то когда именно?
 — Бросьте меня в лед, если я знаю, — ответил сотник. Такой клятвы Абиварду слышать не доводилось. — Если он и не собирался заехать туда по пути, я полагаю, что он пересмотрит свои планы, когда старик Каламос… прости, величайсий, градоправитель отправит ему письмо с известием, что ты прибыл в империю.
 — Пожалуй, ты прав, — сказал Шарбараз и засмеялся вместе с видессийцем этому излишне сдержанному высказыванию.
 Серрхиз произвел на Абиварда странное впечатление — он показался ему чем-то средним между крепостным городком и настоящим городом. Серрхиз был укреплен по всему периметру стеной, выше и прочнее крепостной стены Век-Руда.
 Внутри на самой высокой точке стояла массивная цитадель, куда воины могли отступить, если падет внешняя стена.
 — Сильная крепость, особенно если учесть, что стоит в чистом поле, заметил он Шарбаразу. Законный Царь Царей усмехнулся:
 — Видессийцы возвели здесь крепость только по одной причине — чтобы защитить свою землю от нас.
 Абивард, подумав над этими словами, кивнул. Принадлежность к народу, способному заставить соседа принять такие меры предосторожности, вселила в него гордость.
 Судя по тому, насколько охотно эпаптэс взялся за снабжение продовольствием войска Шарбараза, можно было подумать, что к нему ежемесячно заезжают в гости макуранские дружины. Часть зерна поступила из кладовых, оборудованных в подвалах крепости. Вскоре вьючные лошади привезли еще зерна с востока. Ручья, снабжавшего город водой, с трудом хватало для внезапно увеличившегося числа обитателей. Стражники-видессийцы зорко следили за тем, чтобы никто не брал воды больше положенного. Они действовали сурово, но, как вынужден был признать Абивард, справедливо.
 Хосий прибыл через две с небольшим недели после того, как поредевшее войско Шарбараза вошло в Серрхиз. Эпаптэс, пухлый коротышка, расхаживал по всему городу, заражая всех нервозностью: если в процедуре встречи старшего сына Автократора и претендента на макуранский престол возникнет какая-то заминка, то вся вина падет на него, поскольку обе встречающиеся стороны обладали слишком высоким саном — выше возможных упреков. На месте Каламоса Абивард бы тоже нервничал.
 Кстати, он нервничал и на своем месте, и примерно по тем же причинам, что и градоправитель. Прийти в Видессию придумала Рошнани, а он внушил эту мысль Шарбаразу; если этот шаг не даст ожидаемых результатов, Шарбараз ему припомнит.
 С другой стороны, если нужный результат не будет достигнут, Шарбаразу не хватит власти сделать свое недовольство ощутимым.
 Церемония, разработанная эпаптэсом, была замысловата и официальна, как бракосочетание. Хосий выехал из города в сопровождении Каламоса и почетного караула числом в двадцать человек. Одновременно из палаточного городка, выросшего по соседству с Серрхизом, выехал Шарбараз — с Абивардом и двадцатью воинами-макуранцами.
 — Ага, — вполголоса заметил Шарбараз, когда старший сын Автократора подъехал поближе, — на нем красные сапоги. Видишь, Абивард?
 — Вижу, что красные, — отозвался Абивард. — Это означает что-то особенное?
 Шарбараз кивнул:
 — У видессийцев свой церемониал, не проще нашего. Только Автократор имеет право носить совершенно красные сапоги, без черных полосок или чего-то в этом духе. Иными словами, Хосий — полноправный младший император. Так что я встречаюсь с равным себе, по крайней мере, теоретически.
 Этого Абиварду объяснять было не нужно. Реальная власть принадлежала Ликинию, и все решения принимал только он. Абивард сказал:
 — Хорошо, что Хосий говорит по-макурански. Иначе от меня здесь было бы не больше проку, чем коню от пятой ноги.
 Шарбараз сделал ему знак замолчать — Хосий был уже достаточно близко и мог услышать. Сын Ликиния выглядел ровесником Абиварда, с характерным для видессийца узким подбородком. На лице его выделялись шрам от меча на щеке и глаза, оставлявшие такое впечатление, будто они уже все на свете повидали.
 Золотой венец не мог полностью скрыть наметившиеся залысины.
 Поскольку Шарбараз прибыл в Видессию, он начал первым:
 — Я, Шарбараз, Царь Царей, добрый и мирный, счастливый и благочестивый, получивший от Господа великое богатство и великую державу, человек, сотворенный по образу Господа, приветствую тебя, Хосий Автократор, брат мой!
 Хосий слегка наклонил голову — очевидно, он был знаком не только с макуранским языком, но и с витиеватой риторикой, процветающей в царстве Шарбараза, — и сказал:
 — От имени Ликиния, Автократора Видессии, наместника Фоса на земле, я, Хосий Автократор, приветствую тебя, Шарбараз, Царь Царей по праву рождения, брат мой!
 Он протянул руку. Шарбараз подогнал коня на пару шагов и стиснул ее — без колебаний, но и без особой радости. Абивард это понял. У видессийцев был собственный цветистый церемониальный язык, но он понял истинный смысл, вложенный в слова «Царь Царей по праву рождения». Звучало неплохо, но ничего не сулило. Если в неопределенном будущем Ликиний сочтет разумным признать Смердиса, он сможет сделать это с чистой совестью, поскольку Царь Царей по праву рождения — это отнюдь не то же самое, что просто Царь Царей.
 Шарбараз выпустил руку Хосия и представил ему Абиварда. Абивард поклонился в седле:
 — Величайший…
 — Меня титулуют высочайшим, чтобы отличать от отца, — перебил его Хосий.
 — Прошу прощения, высочайший. Я хотел сказать, что никогда не надеялся, что мне выпадет честь лицезреть Автократора Видессии, разве только на поле брани — а тогда знакомство было бы огранено железом, а не словами.
 — Воистину, и острее, чем любому из нас хотелось бы, это несомненно. — Хосий разглядывал Абиварда всепонимающими глазами, по которым, и еще по шраму, Абивард понял, что они повидали не одно поле брани. Скорее всего, с какими-нибудь кубратами. Для Абиварда это было не более чем название.
 Шарбараз сказал:
 — Ты прекрасно понимаешь, Хосий, — его сан давал ему право обращаться к младшему Автократору без всяких титулов, — что я и сам с большим удовольствием встретился бы с тобой на ратном поле. Если бы я сказал иначе, ты понял бы, что я лгу. Но поскольку судьба принудила меня явиться к тебе просителем, я признаю, что никем иным и не являюсь. — Он склонил гордую голову перед Хосием.
 Молодой Автократор вытянул руку и положил ее на плечо Шарбаразу:
 — Тебе и твоим людям, Шарбараз, ничто не угрожает в Видессии; если я лгу, пусть Фос, великий и мудрый повелитель, бросит меня в лед на веки вечные. Как бы ни обернулось дело, я обещаю тебе особняк в городе Видесс, поместья в сельской местности и надлежащие жилища по всей империи для тех людей, что пришли сюда с тобой.
 — Ты великодушен, — сказал Шарбараз, вновь не совсем от всего сердца. И опять Абивард без труда понял его: Хосий предложил рассредоточить макуранское войско, словно растворить щепотку соли в огромной бочке воды. После краткой паузы, призванной показать, что он понял смысл предложения Хосия, Шарбараз продолжил:
 — Однако я пришел сюда не в поисках новой родины для себя и своих соратников. Я пришел искать помощи, чтобы я мог возвратиться в Макуран, где моя родина и мой дом.
 — Я знаю, — спокойно ответил Хосий. — Если бы это было в моей власти, ты сию же минуту получил бы то, чего просишь. Но моя власть, хоть и немалая, до этого не простирается. Тебе придется подождать решения моего отца.
 Шарбараз еще раз наклонил голову:
 — Отцу твоему выпало большое счастье иметь такого сына. Дай Господь, чтобы он понимал это.
 — Ты великодушен ко мне, насколько это возможно в твоем незавидном положении, — улыбнулся Хосий. — Надо быть воистину очень смелым человеком, чтобы только помыслить пойти против воли моего отца. Как и моя власть, моя смелость велика, но не настолько.
 Эпаптэс Каламос, находящийся рядом с ним, энергично закивал. Его уважение к власти Автократора было безгранично. Абивард отметил это с одобрением. Жаль, что некий управитель монетного двора в Машизе не проявил такого же почтения к власти Царя Царей.
 — Разрешите задать вопрос, величайший, — негромко обратился он к Шарбаразу. Получив в ответ кивок, он обратился к Хосию:
 — Если Ликиний обладает такой властью и такой смелостью, как говоришь ты, высочайший, то что же может помешать ему прийти нам на помощь?
 Он не знал, на какой ответ рассчитывал, но явно не на тот, который получил от Хосия:
 — Две вещи приходят мне на ум, высокочтимый. Во-первых, твой властитель может не согласиться на уступки, достаточно серьезные, чтобы нам имело смысл восстанавливать его на престоле. А во-вторых, война с кубратами нанесла существенный урон нашей казне. У Видессии может попросту не хватить денег, чтобы поступить так, как вы желаете, сколь бы нам ни хотелось пойти вам навстречу.
 — Мы в Макуране называем Видессию страной купцов, — сказал Шарбараз. — С сожалением должен отметить, что это представляется справедливым.
 Хосий имел свою гордость — не то кичливое высокомерие, которое проявил бы макуранский вельможа, а уверенность, производящую тем большее впечатление, что она была сдержанной.
 — Если бы мы были лишь страной купцов, Макуран бы давно покорил нас. С моей стороны было бы невежливо напоминать, кто у кого просит помощи, и я ни в коей мере не позволил бы себе подобного напоминания.
 — Разумеется, — с кислой миной отвечал Шарбараз. Это «ненапоминание» уязвило его едва ли не сильнее любого мыслимого напоминания.
 — Мы все здесь друзья, точнее, не враги, — сказал Хосий. — Я приглашаю вас сегодня вечером на пир, который состоится в доме нашего благородного эпаптэса.
 Приведи с собой два, если хочешь, три десятка своих главных военачальников. И, поскольку мне сообщили, что тебя и твоего зятя сопровождают жены, приведи также и их. Многие из наиболее уважаемых жителей Серрхиза придут с супругами. Моя собственная жена сейчас находится в городе Видесс, а то я взял бы с собой и ее.
 — У нас другие обычаи, — сухо сказал Шарбараз. Абивард кивнул.
 Хосий не придал этому никакого значения:
 — У нас есть пословица: «Попал в город Видесс — ешь рыбу». Если вы прибыли в Видессийскую империю, разве не следует вам приноровиться к нашим обычаям?
 Шарбараз замялся. Заметив это, Абивард мгновенно понял, что и эта битва проиграна. На сей раз он решился опередить Царя Царей.
 — Благодарим тебя за приглашение, высочайший, — сказал он Хосию. — Рошнани примет его с радостью, тем более что оно исходит лично от тебя.
 Хосий просиял и обернулся к Шарбаразу. Законный Царь Царей, одарив Абиварда взглядом, словно говорившим: «Погоди у меня», уступил со всей любезностью, на какую был в этот момент был способен:
 — Можно ли не взять сестру Абиварда туда, куда допущена его жена? Динак на этот вечер тоже подчинится вашему обычаю.
 — Замечательно! — Младший Автократор постарался не выказать голосом самодовольства или излишнего торжества. — Итак, увидимся на закате.
 — На закате, — Шарбараз постарался не выказать голосом радости.
 * * *
 — Я так волнуюсь! — щебетала Рошнани, направляясь по улицам Серрхиза в сторону резиденции эпаптэса. Она остановилась и с любопытством уставилась на Храм Фоса. — Я и подумать не могла, что когда-нибудь увижу видессийский город изнутри.
 — А я надеялся, что увижу, когда мы захватим его в войне, — сказал Абивард, — но не так, не в качестве гостя сына Автократора.
 Опережая их на несколько шагов, шли Шарбараз и Динак. Динак будто нехотя посматривала по сторонам, и можно было подумать, что она родилась в Серрхизе и вернулась сюда после месячной отлучки. Вид у нес был заинтересованный, но отнюдь не зачарованный. В отличие от невестки, она восприняла приглашение на ужин, сделанное Хосием, как нечто само собой разумеющееся.
 Сотники, шедшие в свите позади Шарбараза и Абиварда, подражали Динак: подобно тому как она изо всех сил старалась показать, что Видессия не произвела на нее впечатления, они делали вид, будто она и Рошнани. никакого отношения к ним не имеют. По их представлениям, светское общество могло быть только сугубо мужским, и они не собирались их менять.
 Резиденцию Каламоса и главный Храм Фоса в Серрхизе разделяла рыночная площадь, расположившаяся у подножия холма, на котором стояла крепость. Купол внушительного храма нависал над стенами, достаточно толстыми, чтобы храм при необходимости мог служить второй крепостью. В противоположность храму резиденция эпаптэса была аскетически скромна: беленые стены, узкие окошечки, красная черепичная кровля. Если такой скромный дом полагался по должности, то Абивард затруднился бы с ответом, как видессийцам удается заманить кого-то на такую должность.
 Но когда он зашел в дом, его мнение резко изменилось. Красоту своих жилищ видессийцы прятали за стенами, где ею могли любоваться только те, кого желали видеть у себя хозяева. Полы украшала мозаика с пастушескими и охотничьими сценами, а стены оживляли гобелены. В самом центре дома находился внутренний дворик. Там, посреди регулярного сада, бил фонтан. Светильники превращали вечер в яркий полдень.
 Когда макуранские вожди прибыли в дом, их встретили Хосий и Каламос. Рядом с эпаптэсом стояла его жена — пышная женщина с симпатичным лицом, которая приветствовала Рошнани и Динак с радостью и некоторым удивлением, почти полностью скрытым хорошими манерами: она недоумевала, почему остальные гости не привели с собой женщин. Прочие городские чиновники, как и сказал Хосий, пришли на ужин с женами, а кое-кто с сыновьями и молодыми хорошенькими дочерями. Никто не находил это необычным, что поразило даже Абиварда, считавшего себя большим либералом в таких вопросах.
 — Полагаю, вы к этому привыкли, — сказал Шарбараз, приняв приветствия очередной благородной видессийской дамы. — Но, клянусь Господом, мне вот так, сразу, не привыкнуть.
 Не все видессийцы говорили по-макурански, и не все макуранцы владели видессийским. Те, кто понимал оба языка, переводили для тех, кто знал только один. С каждой стороны находились и такие, кто воздерживался от общей беседы то ли смущаясь, то ли с подозрением относясь к представителям государства, с которым они враждуют уже много веков, то ли по обеим причинам сразу.
 Но от вина не воздерживался никто. Слуги сновали с подносами, уставленными заранее наполненными чашами. Некоторые сорта вина сильно отдавали смолой.
 Видессиец, говорящий по-макурански, пояснил Абиварду:
 — Смолой мы запечатываем амфоры, чтобы драгоценная влага не превратилась в уксус. Я давно не замечал этого привкуса, пока ты не напомнил.
 — Вы к нему привыкли, — сказал Абивард, вторя своему монарху.
 Главным блюдом на ужине были два жареных козленка. Как второго по чину среди макуранцев, Абивард усадили рядом с Каламосом. Он обернулся к эпаптэс и сказал:
 — Узнаю чеснок, гвоздику, другие пряности. Но в соусе есть что-то еще, мне незнакомое.
 — Оливковое масло, — ответил Каламос. — Оно, как мне известно, не распространено в Макуране. А остальное — гарум, привезенный из самого Видесса.
 — Гарум? — Это слово Абивард слышал впервые. — Из чего его делают? Вкус какой-то непривычный. — Он чмокнул губами, так и не определив, нравится ему этот вкус или нет.
 — Он делается из рыбы, — пояснил эпаптэс. Остановись он на этом, все было бы прекрасно, но он продолжил:
 — Его приготовляют, засаливая рыбьи потроха в чанах на открытом воздухе. Когда рыба полностью созреет, сверху образуется жидкость, которую затем сливают в бутыли. Истинный деликатес, не правда ли?
 Абивард не сразу понял, что под словом «созреет» услужливый видессиец подразумевал «протухнет». До его желудка это дошло быстрее, чем до головы. Он поспешно хлебнул вина, надеясь, что сумеет подавить внутренний мятеж в зародыше. Потом он отодвинул от себя тарелку:
 — Пожалуй, я сыт.
 — Что он говорил о рыбе в этом соусе? — спросила Рошнани, которая беседовала с женой эпаптэса на сильно упрощенном макуранском.
 — Так, ничего особенного, — сказал Абивард. — Тебе это ни к чему.
 Он смотрел, как видессийцы со смаком уписывают молодую козлятину, не пренебрегая и соусом. Они и в самом деле считали, что угощают гостей лучшим, что могут предложить. И действительно, пища, хоть и непривычная на вкус, была довольно аппетитной. Но после того как Абивард узнал, что такое гарум, он не мог заставить себя притронуться к козленку.
 Фрукты в меду и сыр таили меньше опасностей. Трубадуры играли на свирелях и пандурах и распевали песни, приятные на слух, хотя Абивард и не разбирал слов. Сласти и вино помогли заглушить воспоминания о злополучном рыбном соусе.
 За едой Шарбараз и Хосий серьезно разговаривали то на одном языке, то на другом. Похоже, они поладили, и Абивард счел это достижением. Но оно было бы несравненно больше, если бы Хосий имел право что-то предпринять без позволения Ликиния.
 Шарбараз поднялся и поклонился хозяину. Абивард и остальные макуранцы последовали примеру монарха. Они покидали резиденцию эпаптэса, но тут одна из видессийских женщин резко вскрикнула, а потом заголосила на своем языке.
 — О Господи! — Шарбараз хлопнул ладонью по лбу. — Она говорит, что Бардия засунул ей руку между… в общем, полез куда не надо. Эй вы, выведите отсюда этого идиота!
 Несколько макурайских сотников скрутили Бардию и выволокли его под ночное небо. Он взвыл:
 — На что она жалуется? Ведь она определенно шлюха, раз выставила себя напоказ мужчинам. Она… — Кто-то заткнул ему рот ладонью, заглушив последующие слова.
 — Умоляю простить его, госпожа и вы, гостеприимные хозяева, — поспешно проговорил Шарбараз. — Должно быть, он выпил слишком много вина, иначе не повел бы себя так грубо и глупо. — Абиварду же он еле слышно прошептал:
 — Вот что бывает, когда приемы устраивают не по нашим обычаям.
 — Возможно, будет разумнее, если этот человек больше не появится в Серрхизе, — сказал Хосий. — Один проступок можно простить. Но второй…
 Шарбараз поклонился:
 — Все будет так, как ты скажешь, разумеется. Благодарю тебя за доброту и понимание.
 Обратный путь в свой лагерь макуранцы проделали сквозь строй факельщиков, освещающих им дорогу. Как только они отошли на достаточное расстояние от дома эпаптэса, Абивард сказал:
 — Этот идиот мог испортить все дело.
 — А то я не знаю! — отозвался Шарбараз. — Хорошо еще, что Бардия не попытался оттащить ее в кусты. Хорошенькое дело — изнасилование на пиру, устроенном для нас нашими благодетелями!
 — Если бы он сделал это, ответил бы головой, — вмешалась Динак. — Он и так заслуживает наказания. Того, что его выгнали с позором, явно недостаточно. Голос ее чуть дрожал. Абивард вспомнил, что она вынесла от охранников Шарбараза в крепости Налгис-Краг.
 — Что ты предлагаешь? — спросил Шарбараз, хотя по его тону чувствовалось, что он вряд ли прислушается к ее словам.
 — Плетей, да покрепче, — тут же отозвалась Динак. — Пусть это послужит для других уроком, чтобы неповадно было.
 — Слишком круто, — сказал Шарбараз тоном человека, приценивающегося к фигам на базаре. — Вот что я сделаю: утром первым делом заставлю его просить прощения у дамы, как если бы она была женой Автократора, вплоть до битья головой об пол. Это будет для него большим унижением, чем порка, а в глазах войска я проиграю куда меньше.
 — Этого недостаточно, — сердито сказала Динак.
 — Это лучше, чем ничего, и больше, чем я ожидала, — сказала Рошнани.
 Услышав, что невестка поддержала предложение Шарбараза, Динак отрывисто кивнула, выражая согласие, но не восторг.
 — Мы считаем видессийцев двуличными плутами, — сказал Шарбараз. — О двух сторонах, как монеты. В своих песнях и хрониках они изображают нас свирепыми и кровожадными. В большинстве случаев такая репутация нам выгодна. Но сейчас нам надо выглядеть достаточно культурными по их меркам, достойными помощи. Официальные извинения этому поспособствуют.
 — Этого недостаточно, — повторила Динак, но дальше спорить не стала.
 Хосий передал свои рекомендации — неизвестно какие — со скороходом, отправленным к Автократору на крайний северо-восток Видессийской империи.
 Вскоре после этого и сам он уехал из Серрхиза — у него были другие дела помимо горстки оборванцев из Макурана. После его отъезда Абиварду показалось, что город погрузился в свои заботы, словно внешний мир начисто забыл о нем и его спутниках.
 * * *
 Лето перешло в осень. Местные крестьяне собрали свой скудный урожай. Без повозок с зерном, каждый день прибывавших в Серрхиз, макуранские гости умерли бы от голода.
 С осенью пришли дожди. Пастухи, мало чем отличающиеся от макуранских, увели свои стада и отары на пастбища с самой свежей травой. Скоро ветры с запада — из Макурана — принесут вместо дождей снег. Климат здесь, похоже, такой же суровый, как в Век-Руде… А в шатрах и палатках переносить зимние бури несколько тяжелее, чем в крепостях.
 Дождь превратил дороги в сплошную грязь. Даже если бы Шарбараз и его войско решили сняться с места и отправиться на новое, по липкой жидкой грязи они бы далеко не ушли. Какое бы то ни было передвижение, да и то очень осторожное, началось лишь тогда, когда ударили первые заморозки.
 Еще через месяц в Серрхиз прискакал гонец с сообщением, что Автократор Ликиний находится в одном дне пути от города. Эпаптэс принялся лихорадочно наводить порядок, как деревенская женщина, увидевшая в окошко, что к ее дому приближается придирчивая свекровь. Словно по волшебству — а Абивард не мог с уверенностью сказать, что Ликиний не прибегал к магии искусствам, — на улицах, ведущих от ворот к рыночной площади, появились венки и ленты. Именно по этим улицам, вероятнее всего, проедет Ликиний.
 Шарбараз тоже постарался, насколько возможно, навести порядок и чистоту в своем лагере, расположенном за городской стеной. Даже когда это было сделано, лагерь по-прежнему казался Абиварду унылым и потрепанным, словно давно разбитая мечта, вдруг возвращенная к жизни, но топорно и только наполовину. Но сам он не унывал — ведь Ликиний, если пожелает, в силах воскресить дело Шарбараза. И все, что может подтолкнуть его к такому решению, стоит попробовать.
 Когда Ликиний наконец достиг Серрхиза, церемония его встречи с Шарбаразом была аналогична той, которую использовал Хосий. В сопровождении Абиварда и почетного караула Шарбараз выступил из лагеря навстречу Автократору, который выехал из-за городской стены.
 Абивард рассчитывал увидеть второго Хосия, только старше — ведь Шарбараз и внешностью, и характером был точной копией Пероза. Но Ликиний, несмотря на внешнее сходство, был явно вылеплен из другой глины.
 Судя по его выражению, Абивард заключил, что Автократор просчитывает про себя, во что обошлась церемония, и не слишком доволен итогом. На Ликинии были позолоченные доспехи, но на нем они выглядели маскарадным костюмом, а не привычным облачением.
 — Приветствую тебя в Видессии, величайший, — сказал он на вполне сносном макуранском. Он произносил слова медленно, тщательно подбирая, но, как решил Абивард, не потому, что говорил на иностранном языке, а потому, что такой уж он был человек. В сознании Абиварда возникло слово «счетовод».
 — Благодарю тебя за доброту и великодушие ко мне и моему народу, величайший, — ответил Шарбараз.
 — С нашим эпаптэсом ты уже знаком, так что мне нет надобности представлять его тебе, — сказал Ликиний, испытывая заметное облегчение оттого, что не надо расходовать лишние слова.
 — Величайший, имею честь представить тебе моего зятя Абиварда, дихгана надела Век-Руд, — произнес Шарбараз. Абивард из седла отвесил Автократору глубокий поклон.
 Ликиний соизволил кивнуть в ответ.
 — Ты оказался очень далеко от дома, — заметил он. Абивард удивленно посмотрел на него. Неужели он знает, где находится надел Век-Руд? Абивард стал бы биться об заклад, что не знает.
 Шарбараз сказал:
 — Все мои люди, пришедшие в твою державу, оказались очень далеко от дома, величайший. С твоей милостивой помощью мы в недалеком будущем вернемся туда.
 Автократор, прежде чем ответить, смерил его долгим и внимательным взглядом. Взгляд Ликиния проникал вглубь. У Абиварда возникло чувство, словно этот взгляд измеряет Шарбараза, как купец измеряет длину рулона ткани, и столь же четко и беспристрастно определяет его цену. Наконец Ликиний произнес:
 — Если ты сумеешь показать мне, какую пользу принесет мне помощь тебе, я помогу. В противном случае… — договаривать он не стал.
 — Твой сын был более прямодушен в этом вопросе, величайший, — называть Ликиния по имени, как Хосия, он не смел.
 — Мой сын еще молод. — Автократор резко рубанул рукой воздух. — Он без труда решает, чего хочет, но пока не усвоил, что у всего есть своя цена.
 — Иметь в Машизе Царя Царей, бесконечно благодарного тебе, несомненно, стоит немало, — сказал Шарбараз.
 — Благодарность ценится на вес золота, — сказал Ликиний. Абивард решил было, что правитель Видессии соглашается с Шарбаразом, но понял, что слова-то невесомы.
 Шарбараз тоже не сразу это понял. Поняв же, нахмурился:
 — Определенно честь и справедливость — не пустые слова для человека, занимающего трон империи более двадцати лет.
 — Разумеется, нет, — ответил Ликиний. — Но для меня имеют значение и другие слова, не в последнюю очередь такие, как «риск», «затраты», «вознаграждение». Вернуть тебе твой трон будет не просто и не дешево. Если я приму решение сделать это, я рассчитываю получить взамен не только благодарность, величайший. — Он выговорил титул Шарбараза с какой-то особой интонацией, словно подчеркивая, что законный Царь Царей сможет со всем основанием носить его только с видессийской помощью.
 — Если ты не поможешь мне сейчас, а я все-таки отвоюю трон… — начал Шарбараз.
 — Готов рискнуть, — жестко перебил его Ликиний.
 Абивард наклонился и прошептал Шарбаразу:
 — Величайший, с этим человеком блеф и угрозы не пройдут. Для него реально только то, что можно увидеть, потрогать и пересчитать. Да, сын его чувствителен, возможно, из него даже получился бы неплохой макуранец, но сам он — воплощение того самого расчетливого и корыстного видессийца, о котором говорится в наших легендах.
 — Боюсь, что ты прав, — шепнул в ответ Шарбараз и, обратившись к Ликинию, громко произнес:
 — Что может быть ценнее для Видессии, чем спокойствие на ее западных рубежах?
 — Мы уже имеем его, — ответил Автократор. — И скорее всего, сохраним, пока твоей страной правит Смердис.
 Шарбараз крякнул, словно получил удар под дых.
 И, как после такого удара, не сразу набрал дыхания, чтобы проговорить:
 — Не ожидал, что величайший окажется столь… откровенным.
 Ликиний пожал плечами:
 — Прежде чем унаследовать трон, я поработал некоторое время в казначействе, по повелению отца моего, Хосия. Когда долго живешь среди цифр, теряешь вкус к плетению словес.
 — У Смердиса вышло по-другому, — с невеселым смехом заметил Шарбараз. — Ты унаследовал трон от отца и хочешь, чтобы тебе наследовал сын. А что если какой-нибудь чиновник из казначейства, даже не принадлежащий к твоему роду, вдохновится примером Смердиса и захватит престол, на который должен взойти Хосий? Если ты поощряешь узурпаторов в Макуране, то тем самым поощряешь их и в Видессии.
 — Это первый разумный аргумент, выдвинутый тобой, — заметил Ликиний. От радости Абиварду захотелось пуститься в пляс. Этот аргумент принадлежал не Шарбаразу, а Рошнани, во всяком случае, основная мысль. Как же она будет смеяться — и похваляться! — когда он передаст ей слова видессийского Автократора.
 — И каков его вес? — осведомился Шарбараз.
 — Сам по себе он невелик, — отрезал Ликиний. — Смердис обеспечит мне мир на западной границе не хуже твоего. А сейчас этот мир мне нужен, чтобы должным образом раз и навсегда разделаться с кубратами. Их конники достигают пригородов самого Видесса. Полтора века назад эти проклятые дикари пробились на юг от реки Астрис и свили разбойничье гнездо на исконно видессийских землях. Я намерен отвоевать их, даже если на это уйдет последняя тетрадрахма из казны.
 — Это я понимаю, величайший, — сказал Абивард. — У нас у самих неприятности с кочевниками, заполонившими южный берег Дегирда. — Он воздержался от упоминания, что этих кочевников поддерживает Видессия. Монарху нужна видессийская помощь.
 Ликиний перевел взгляд с Шарбараза на Абиварда; припухшие веки Автократора были красны, взгляд подозрителен, но мудр — опасно мудр. Если бы отец Абиварда Годарс был исполнен не спокойствия, а ожесточенности, у него были бы похожие глаза. Автократор сказал:
 — Тогда ты поймешь и мои слова о том, что у видессийской помощи есть своя цена.
 — И какую же цену ты желаешь получить с меня? — спросил Шарбараз. — Сколько бы ты ни запросил, не сомневайся, что я соглашусь. Но также не сомневайся, что потом я это припомню.
 — А ты, величайший, не сомневайся, что я не сомневаюсь ни в первом, ни во втором. — Ликиний растянул губы в улыбке, но она не тронула его ледяных глаз. —Сложный расчет, согласись, сколько же с тебя запросить, чтобы получить прибыль от нашей сделки и при этом не вызвать твоего гнева. — Он пожал плечами. — Не стоит решать это прямо сейчас. В конце концов, у нас впереди целая зима.
 — Жаждешь поторговаться, — брякнул Абивард. Нетрудно было представить себе Автократора коварным. Но представить его базарным купцом — совсем другое дело.
 Однако Ликиний кивнул в ответ:
 — Разумеется.
  * * * 
 Снег заметал улицы, когда Шарбараз и Абивард направлялись к резиденции эпаптэса. Абивард уже начал немного понимать по-видессийски. Они с законным Царем Царей миновали двух оживленно беседовавших местных жителей, и Абивард рассмеялся. Шарбараз с любопытством взглянул на него:
 — Что тебя рассмешило?
 — Я их понял, — сказал Абивард. — Они ведь сетовали на суровую зиму.
 — Ага, понятно. — Монарх улыбнулся, правда, не без усилия. — Я бы на их месте говорил то же самое — если бы не видел, что тебе приходится переживать каждый год.
 Перед домом Каламоса слуга принял у них коней. Другой слуга, низко поклонившись, впустил их в резиденцию и тут же поспешил закрыть за ними дверь.
 Абивард от всей души одобрил это; трубы, проведенные под полом, разносили тепло от главного очага, и в доме эпаптэса было если и не тепло, то не очень холодно.
 Затем второй слуга провел гостей в помещение, где их ожидал Ликиний. Эту комнату они нашли бы и без посторонней помощи, поскольку не раз в ней бывали.
 — Не прикажешь ли подать горячего вина со специями? — Слуга обратился к Абиварду по-видессийски, зная, что тот изучает язык его страны.
 — Да, пожалуйста, было бы неплохо, — сказал Абивард. Конечно, ему в обозримом будущем не суждено писать видессийские стихи, но он уже мог говорить так, что люди его понимали.
 Ликиний поклонился Шарбаразу и кивнул Абиварду. Покончив на том с формальностями, Автократор сказал:
 — Вернемся к карте?
 Он говорил об этом кусочке пергамента, как Абивард говорил бы о породистом коне, а кузнец Ганзак — о мастерски выкованном мече: это была его страсть, средоточие его интересов. В других обстоятельствах Абивард счел бы, что это слишком скучный предмет, чтобы составлять главный интерес в жизни. Но не сейчас. В поединке, который Ликиний вел со своими макуранскими гостями, карты были боевым оружием не хуже коней и мечей.
 Абивард не уставал восхищаться четкостью видессийских карт. В его родной стране никто особо не старался вычертить каждый фарлонг поверхности — вероятно потому, что на большей части макуранской поверхности не имелось ничего достойного вычерчивания. Но у Ликиния были детальные планы даже тех земель, которыми Видессия не владела — на данный момент.
 — Так и знал, что мы сшибемся насчет долин Васпуракана, — мрачно сказал Шарбараз.
 — Если бы ты этого не знал, то не годился бы в Цари Царей в силу умственной недостаточности, — съязвил Ликиний и вновь обратился к карте. Горные долины Васпуракана тянулись по обе стороны на запад от видессийско-макуранской границы к Северу от Серрхиза. По ним пролегали наилучшие торговые пути между двумя странами, а следовательно, и пути вторжения. Сейчас большинство этих путей находилось в руках Макурана.
 Шарбараз сказал:
 — Помимо выгодного расположения Васпуракан славится хорошими воинами. Даже и думать не хочется о том, чтобы отдать их вам.
 — Они зажаты между нашими государствами, так что им ничего не остается, как быть хорошими воинами, — сказал Ликиний, чем вызвал удивленный смешок у Абиварда; тот никак не предполагал, что Автократор способен на шутку, даже не очень удачную. Ликиний продолжал:
 — Васпураканцы тоже молятся Фосу. Видессия скорбит, видя их в подчинении неверных, обреченных коротать вечность на льду Скотоса.
 — Полагаю, что Видессия скорбит по этому поводу больше, чем васпураканцы, — ответил Шарбараз. — Они убеждены, что вы не правильно поклоняетесь вашему божеству, и жалуются, что вы заставляете их следовать своим заблуждениям.
 — Наши обряды — не заблуждения, — надменно проговорил Ликиний. — Впрочем, каковы бы они ни были, не тебе, величайший, указывать мне на их недостатки.
 Шарбараз вздохнул:
 — Пожалуй, ты прав. — Он неохотно подошел к карте. — Покажи мне еще раз, что ты хочешь из меня выбить в обмен на свою помощь.
 Ликиний провел пальцем по зигзагообразной линии, сбегающей с севера на юг.
 Его запросы скромностью не отличались. На данный момент Макуран владел четырьмя пятыми Васпуракана. Если бы Шарбараз уступил притязаниям Ликиния, эти владения уменьшились бы более чем наполовину.
 Абивард сказал:
 — Не соглашайся, величайший. То, что он просит, — это чистый грабеж, другого слова и не подобрать.
 — Не правда, — сказал Ликиний. — Это плата за услуги. Если эти услуги не нужны тебе, величайший, можешь не платить.
 — И все же цена высоковата, — сказал Шарбараз. — Как я и предупреждал тебя при нашей первой встрече, если я заплачу ее, то буду считать долгом чести вернуть себе, как только соберусь с силами. Сейчас я это повторяю, величайший, так что считай себя предупрежденным.
 — И ты из-за этого начнешь войну? — Ликиний нахмурился и принялся расхаживать по комнате. — Да, похоже на то.
 — Так и будет, — сказал Шарбараз. — Даю слово; а слову знатного макуранца — не считая, конечно, Смердиса — следует доверять. Если ты настаиваешь, я заплачу твою цену, но потом мы будем воевать.
 — Война мне сейчас не по карману, — раздраженно бросил Ликиний, выплюнув слово «карман», словно проклятие. — Как бы мне ни хотелось иметь в Машизе дружески настроенного Царя Царей, ты искушаешь меня думать, что сойдет и просто бездарный.
 Абивард еще раз вгляделся в карту и мысленно восстановил для себя все речи Ликиния. Он показал на значок в одной из долин, на которые претендовал Ликиний:
 — Перекрещенные кирки обозначают шахту, да?
 Ликиний кивнул.
 — А что величайший скажет, если граница пройдет вот так? — Абивард провел собственный зигзаг, зацепивший несколько долин с шахтами, но оставивший большую часть земли, на которую претендовал Автократор.
 — Все равно мы отдаем слишком много, — сказал Шарбараз.
 Одновременно с его словами Ликиний произнес:
 — Этого мало.
 Монархи переглянулись. Абивард воспользовался их замешательством:
 — Согласитесь, о величайшие, что план, который не вполне удовлетворяет обоих, лучше того, что вполне удовлетворяет Видессию, но совсем не подходит Макурану, или наоборот.
 — Да, но если я не удовлетворен, мне достаточна лишь воздержаться от помощи и продолжать жить дальше, словно этих переговоров и в помине не было, — заметил Ликиний.
 — Это так, величайший, но если ты не окажешь мне помощь, ты упустишь возможность посадить на престол в Машизе признательного тебе Царя Царей, оставив на нем узурпатора как искушение для любого видессийского честолюбца, — сказал Шарбараз. — А если ты считаешь, что Смердис будет тебе благодарен за то, что ты меня не поддержал, вспомни, как он обошелся со мной.
 Ликиний сделал недовольное лицо и вновь обратился к карте. Вдохновленный тем, что не получил немедленного отказа, Абивард продолжил:
 — Если тебя не удовлетворяет конкретно та граница, которую предложил я, может быть, ты предложишь нечто в том же роде. Или, может быть, мой повелитель Царь Царей, да продлятся его дни и прирастет его царство, предложит что-то на свое усмотрение?
 — Как ты можешь говорить о приросте царства и в той же фразе предлагать мне оттяпать от него большой кусок Васпуракана? — спросил Шарбараз. Но, к радости Абиварда, рассерженным он не выглядел. Шарбараз подошел к карте и принялся всматриваться в нее самым внимательным образом.
 Абиварду подумалось, что именно тогда между Царем Царей Макурана и Автократором Видессии закончилась демонстрация взаимных претензий и начались серьезные переговоры. Когда он в другой раз попробовал выступить со своим предложением, чтобы продвинуть переговоры, оба посмотрели на него как на полного идиота. Он обиделся, но ненадолго — через два дня монархи сошлись на варианте, весьма близком к тому, что он начертал на карте своим пальцем.
 * * *
 Таншар низко поклонился Абиварду.
 — Надеюсь, тебя это порадует, повелитель, — сказал прорицатель, — о тебе много говорят, а точнее сказать, хвалят и наши, и видессийцы. — Он поклонился еще раз. — Для меня всегда большая честь служить тебе, а теперь — вдвойне. Что тебе угодно?
 — Если бы я попросил тебя о том, о чем хочу попросить, относительно Царя Царей, а не видессийского Автократора, я был бы повинен в измене, — ответил Абивард.
 Прорицатель кивнул, нисколько не удивившись:
 — Ты хочешь, чтобы я узнал все, что могу, о видессийской царствующей династии?
 — Именно так, — сказал Абивард. — Я хочу, чтобы ты, прибегнув к ясновидению, узнал, если это возможно, сколько еще времени останется на троне Ликиний и долго ли после него будет править Хосий.
 — Постараюсь, повелитель, но успеха не обещаю, — ответил Таншар. — Как ты сам сказал, если бы ты пытался узнать такое о макуранской династии, ты совершил бы государственное преступление. Более того, даже если бы ты не боялся стать изменником, ты вряд ли узнал бы что-нибудь: Царь Царей обычно окружает себя такими заклятиями, что прорицать о его будущем почти невозможно. На мой взгляд, это разумная мера самозащиты. Я не удивлюсь, узнав, что и Автократор прибегает к тем же мерам.
 — Об этом я как-то не подумал, — удрученно произнес Абивард, — но ты, конечно же, прав. Все равно постарайся. Может быть, тебе повезет больше, чем повезло бы видессийскому магу, ведь очевидно, что Автократор лучше всего защищен от того волшебства, каким пользуются в его стране.
 — Не сомневаюсь, что это так, повелитель, — согласился Таншар. — Но столь же очевидно, что с точки зрения магии мы представляем вторую по значению опасность для Автократора, так что его будущее должно быть защищено и от наших поползновений.
 — Понимаю, — кивнул Абивард. — Если у тебя не получится, мы ничего не теряем. Но если получится, мы узнаем, до какой степени можем опираться на видессийцев. А это очень важно. Так что приложи все силы, и к этому мне нечего прибавить.
 — Это справедливо, — сказал Таншар. — Благодарю тебя, что не ждешь от меня невозможного. Что смогу, то и сделаю. Когда мне приступать?
 —  — Как можно скорее.
 — Разумеется, повелитель, — сказал Таншар. — Пожалуй, для тебя это будет зрелище малоинтересное. Магические действия, потребные для этого, зрелищностью не отличаются, а мне, возможно, придется проделать несколько, чтобы выяснить, какое из них сработает, если сработает вообще. Я уже сказал, что не уверен в успехе этого предприятия. Но, если хочешь, я могу начать сегодня вечером, после твоего возвращения с очередных переговоров между величайшим и Автократором Ликинием.
 — Замечательно, — сказал Абивард. Поторговавшись о том, что отдаст Шарбараз в обмен на помощь, оба монарха теперь препирались насчет того, какую же помощь он получит. Из Ликиния получился бы великолепный торговец коврами.
 Абивард подозревал, что в конечном итоге Шарбараз вновь пойдет на большие уступки. Уж очень в нем играет царская кровь, не подкрепленная макуранским троном.
 Вернувшись в шатер Таншара, Абивард обнаружил, что прорицатель ждет его.
 — Я тут подготовил несколько приспособлений, чтобы заглянуть в грядущее, сказал Таншар. — Если на то будет воля Господа, одно из них может пронзить не только покров грядущего, но и тот, что видессийцы набросили на своего Автократора.
 Он попробовал гадание с водой, как и том случае, когда Абивард принес ему табличку с заклятием Ардини. Поскольку Абивард дотрагивался до Ликиния и разговаривал с ним, Таншар счел его подходящим связующим звеном с видессийским Автократором. Но, хоть вода в чаше совершенно успокоилась, на ее поверхности не проявилось никакой картинки.
 — Следовало бы мне догадаться, — сказал Таншар. — Гадание на воде простейший способ заглянуть в будущее. В первую очередь видессийцы защитились от этого способа, если вообще думали о защите от наших приемов.
 Он предпринял вторую попытку, заменив чашу с водой прозрачным многогранным кристаллом. Кристалл замутился. Абиварду не нужно было задавать вопросов, чтобы понять: это означает, что магические усилии Таншара заблокированы. Таншар отложил прозрачный кристалл и взял халцедоновый.
 — Это гадание видессийского типа, — сказал он. — Возможно, с ним нам повезет больше.
 Но не повезло. Как он и предполагал, видессийцы оградили, своего Автократора и от своих собственных методов прозрения его будущего. Затем Таншар попробовал еще одно гадание, в основном являвшееся взыванием к Господу. На, это Абивард возлагал большие надежды — определенно же Господь сильнее ложных богов добра и зла, в которых веруют видессийцы.
 Однако и обращение к Господу дало не больше, чем вся предшествующая ворожба.
 — Как же так? — резко спросил Абивард. — Я отказываюсь даже на мгновение представить, что видессийцы молятся правильно, а мы нет.
 — И не нужно ничего такого представлять, — ответил Таншар. — Истина проще и не столь удручает. Разумеется, наш Господь сильнее Фоса со Скотосом — но настолько же, должно быть, видессийские маги, которым поручена защита их правителя, превосходят силой меня. Совместных усилий их магов и их богов, — он скривил губы в презрительной усмешке, — хватает на то, чтобы свести на нет мои усилия. Если бы у нас был макуранский волшебник посильнее…
 — Вроде того, который хотел убить Шарбараза? — вмешался Абивард. — Спасибо, не надо. Я уверен, что ты используешь все, что узнаешь, во благо законного Царя Царей, а не во вред.
 Таншар поклонился.
 — Ты добр к старику, который никогда не стремился быть втянутым в ссоры великих. — Его затуманенный глаз сделал улыбку скорбной. — Я очень хотел бы оправдать доверие, которое ты мне оказываешь.
 — Оправдаешь. Нисколько не сомневаюсь, — заявил Абивард.
 — Мне бы твою уверенность. — Таншар порылся в кожаном кошеле, который носил на поясе, и извлек кусок угля, оставлявшего черные полосы на его ладонях.
 — Возможно, гадание на противоположностях сможет преодолеть видессийские обереги. На свете мало вещей менее прозрачных, чем уголь. Но похоже, к ним относится будущее Ликиния.
 Он вылил воду из чаши, положил в нее уголь и забормотал молитву на таком древнем макуранском диалекте, что Абивард с трудом понял слова. Интересно, что же будет, если гадание окажется успешным? Станет ли кусок угля прозрачным, как стал мутным прозрачный кристалл?
 Вспыхнув маленькой молнией, уголь загорелся. Таншар отдернул голову как раз вовремя, чтобы не опалить усы и густые брови. К крыше шатра поднялся столб жирного черного дыма.
 — Это о чем-нибудь говорит? — спросил Абивард.
 — Об одном, зато совершенно определенно, — дрожащим голосом ответил Таншар. — Я не узнаю, сколько лет осталось царствовать Ликинию, какими бы заклинаниями ни воспользовался.
 Абивард склонил голову, признавая правоту этих слов. Но он был из тех, кто, потерпев неудачу на одном направлении, готов пойти в другом, чтобы добиться своего.
 — Ладно, — сказал он. — Тогда посмотрим, долго ли процарствует Хосий, когда унаследует отцовский трон.
 Таншар подождал, пока уголь догорит до конца, затем тщательно протер чашу и несколько раз провел над ней маленькой курильницей с пряным ароматическим мирром.
 — Хочу очистить ее перед новой попыткой, — пояснил он. — Не должно остаться ни малейшего следа предыдущего волшебства.
 Он вновь начал с самого простого — чистой воды в чаше. Вместе с Абивардом подождал, когда вода совсем успокоится, потом дотронулся до чаши и стал ждать дальше.
 Абивард в эту попытку не особенно верил, и у него перехватило дыхание, когда вода поднялась и запузырилась, и еще раз — когда вместо того, чтобы показать ему сцену, которая ответила бы на его вопрос, вода сделалась густой и красной.
 — Кровь! — сдавленно проговорил он.
 — Ты тоже видел? — спросил Таншар.
 — Да. А что это значит?
 — Если я не ошибаюсь, — начал Таншар и, судя по голосу, не думал, что ошибается, — это значит, что Хосий не доживет до того дня, когда наденет корону Автократора и красные сапоги. Ибо при таком заклинании это могла быть только его кровь.




 Глава 10


 Весна пришла в Серрхиз на пару недель раньше, чем она наступала в Век-Руде. Однако к тому времени, как дождь пришел на смену снегу и на время закрыл все дороги, Ликиний направил мощный кавалерийский отряд, который совместно с войском Шарбараза должен был выступить против Смердиса.
 Во главе кавалерийского отряда стоял командир, напоминавший Абиварду Заля, только потолще: крепкий мужичок лет пятидесяти с гаком, не блещущий манерами, но, судя по всему, весьма небесполезный на поле боя. Его звали Маниакис, но, несмотря на такое имя, он не походил на видессийца — кряжистый, с квадратным лицом, мясистым, весьма впечатляющим носом и спутанной седой бородой, доходящей до середины его кольчуги.
 — Нет, я вполне видессиец, — ответил он на вопрос Абиварда, — хотя обе мои бабки и оба деда — выходцы из Васпуракана.
 — Но… — Абивард почесал в затылке. — Вы ведь молитесь не так, как видессийцы?
 — Я — да, но сын мой воспитан в видессийской вере, — ответил Маниакис. — Судя по тому, что рассказывали мне деды, это не такое большое отклонение от истинной веры, как поклонение вашему Господу, которое вы, макуранцы, пытались вбить в глотку васпураканцам.
 — А-а. — Абивард подумал: «Интересно, сильно ли изменилось поведение макуранских властителей Васпуракана со времен деда Маниакиса?» Надо надеяться, что изменилось. В противном случае народ этой страны с большей радостью встретит видессийцев, чем на то рассчитывал Шарбараз.
 Вместе с кавалерией прибыл отряд саперов с повозками, набитыми досками, тщательно рассортированными по размеру, бухтами канатов и всякими приспособлениями из железа и бронзы. Саперы больше походили на механиков, чем на солдат. Они больше тренировались в сборке всяких механизмов и наведении мостов, а не с луком и копьем. В прошлогодней кампании против Смердиса у Шарбараза таких помощников не было. И поэтому ему дорого обошлись маневры между Тубтубом и Тибом. На этот раз все будет иначе.
 — Когда выступаем? — спросил Абивард законного Царя Царей после очередных утренних учений — отработки кавалерийской атаки.
 — Мы готовы. Готовы и видессийцы. И их васпураканский командир. — Шарбараз недовольно скривил губы. Узнал, стало быть, откуда Маниакис родом. — Беда в том, что не готовы Тубтуб и Тиб. Сейчас как раз разлив. Саперам не хочется, чтобы все их хозяйство снесло, если разлив окажется сильнее обычного. А узнать это можно лишь тогда, когда все уже произойдет.
 — Паводок на Век-Руде и Дегирде начинается позже, — сказал Абивард и через мгновение задумчиво продолжил:
 — Конечно, ведь и снег в моих краях так рано не тает. — Он пожал плечами, стараясь найти в их положении хорошую сторону. — Значит, смогу больше времени бывать с Рошнани.
 Шарбараз засмеялся:
 — Имея при себе всего одну жену, ты к ней чрезмерно привязался. Что подумают остальные твои женщины, когда ты возвратишься в крепость?
 — Они знали, что она моя любимица, еще до похода, — сказал Абивард. — Теперь, как никогда прежде, я начинаю понимать, как видессийцы, даже самые знатные, обходятся всего одной женой.
 — Что-то в этом есть, — согласился Шарбараз. — А если к тому же эта самая жена так умна и хороша собой, как госпожа твоя сестра, это более чем изрядная компенсация.
 — Ты великодушен, величайший.
 — До чего же хочется вернуться в мою страну! — сказал Шарбараз. — Хотел бы я знать, чего ждет Смердис. Теперь-то он через караванщиков и простых купцов наверняка знает, что мы бежали в Видессию, и осведомлен кое о чем из происходящего здесь. Но известно ли ему, что, когда мы вновь двинемся на запад, с нами будет имперская армия, — это нам еще предстоит узнать.
 — Если известно, он непременно воспользуется этим обстоятельством, чтобы разжечь ненависть к нам, — сказал Абивард. — Он назовет тебя предателем и перебежчиком.
 — А себя он может назвать только вором и узурпатором, — ответил Шарбараз. — Учитывая это, он не сможет особо крепко вымазать меня дегтем. Но ты прав он, конечно, приложит все силы. Ну и пусть. — Законный Царь Царей сжал руки в кулаки. — Как мне не терпится возобновить наше знакомство!
 Абивард всегда считал свой народ набожным. Он верил в Господа и Четырех Пророков, часто взывал к ним и даже не подумал бы предпринять что-нибудь важное, не помолившись прежде. То же касалось любого макуранца.
 Но видессийцы были не просто набожны, они были нарочито набожны, и это оказалось для Абиварда новостью. Когда их войско приготовилось выступить вместе с войском Шарбараза, главный прелат Серрхиза вышел благословить их в ризе из золотой парчи с жемчугом и голубым бархатным кругом над сердцем. Позади него вышагивали двое мужчин помоложе, облаченные почти с тем же великолепием. Они махали золотыми кадилами, распространявшими дым ладана настолько далеко, что затрепетали даже языческие ноздри Абиварда. А позади них шла двойная колонна священников в однотонных синих рясах с золотыми кругами на груди. Они пели гимн во славу Фоса. Абивард мог понять далеко не все, но мелодия была сильная, волнующая — под такую хорошо идти в бой.
 На фоне всех этих святых отцов прощальная речь Каламоса осталось почти незамеченной. Эпаптэс произнес несколько слов, видессийские конники, которые стояли неподалеку и сумели ее расслышать, пару раз хлопнули в ладоши, и он отправился назад в свою резиденцию — подписывать пергаменты, ставить печати и, вероятнее всего, постараться как можно скорее забыть, что какие-то макуранцы вообще потревожили почти растительную жизнь его городка.
 Шарбараз произнес свою речь. Показав на реющий над видессийским авангардом флаг — золотое восходящее солнце на голубом фоне, — он сказал:
 — Сегодня лев Макурана и солнце Видессии выступают вместе в поход за справедливость. Дай Господь, чтобы мы скоро обрели ее.
 Его войско разразилось боевым кличем. Этот рев многократно превзошел сдержанные рукоплескания, которыми видессийцы соизволили наградить Каламоса.
 Что-что, а завести толпу Шарбараз умел. Он взмахнул рукой, поднял коня на дыбы и развернул его на запад — к Макурану, к дому.
 За ним двинулись его копейщики, а следом — обоз, подновленный и пополненный видессийцами. Их войско не следовало за войском Шарбараза, а двигалось параллельно. Причина заключалась не только в том, что они не хотели глотать пыль, поднятую союзниками, — они также хотели напомнить Шарбаразу и его сторонникам, что видессийское войско — самостоятельная боевая единица.
 Вскоре они дали это понять еще более четко. Видессийские разведчики выдвинулись вперед и поскакали вровень с авангардом Шарбараза. Абиварду это не очень понравилось; он показал на них, когда они проскакали мимо, и сказал:
 — Неужели они считают нас неспособными вести передовой дозор?
 Шарбараз вздохнул. Впервые с тех пор, как он узнал, что Ликиний поможет ему, пусть даже и за определенную плату, у него был почти столь же отчаявшийся и безнадежный вид, как и прошлым летом, когда все пошло прахом.
 — Если ответить коротко — нет. Видессийцы будут делать все, что им заблагорассудится, и у нас нет никакой возможности воспрепятствовать им.
 — Но ведь ты же главнокомандующий, — настаивал Абивард. — Ликиний согласился на это без малейшего ропота, как его и обязывала честь.
 Теперь Шарбараз улыбнулся, но в его улыбке было больше сожаления, чем веселья.
 — До чего же часто, зятек, ты напоминаешь мне, что мир дихгана надела Век-Руд отличается от мира Машиза или Видесса. — Он поднял руку, прежде чем Абивард успел рассердиться:
 — Нет. Я не хотел тебя обидеть. Твой подход несомненно проще и честнее. Но позволь мне задать тебе один вопрос: если Маниакис откажется выполнить отданный мною приказ, как я смогу заставить его подчиниться?
 Абивард закусил губу — будто сломал зуб о камешек, оказавшийся в чаше с бараньим рагу. На запад двигалось столько же видессийцев, сколько и макуранцев, а возможно, и больше. Маниакису проще было заставить Шарбараза выполнять его волю, чем наоборот. Если он уведет свое войско, макуранцы Шарбараза не смогут победить Смердиса. Год назад они в этом убедились.
 — Я начинаю думать, что управление государством — большее волшебство, чем многое из того, над чем колдуют наши маги, — наконец проговорил Абивард. — Чтобы все делать правильно, нужно столько всего держать в голове одновременно.
 А чтобы держать в голове, нужно все это видеть и понимать. То, о чем ты сказал, мне и в голову не приходило. Возможно, я и вправду простак, каковым ты меня считаешь.
 Шарбараз наклонился и положил ему руку на плечо:
 — Ты правильно мыслишь. Лучше не искать змей под подушкой всякий раз, когда хочешь сесть.
 — Если они там, то лучше поискать, — сказал Абивард.
 — Да, конечно, но лучше бы их там не было, — ответил Шарбараз. — Господи, когда я возьму Машиз и сяду на трон, я перебью всех змей, каких смогу найти.
 — Было бы замечательно, величайший, пусть этот день наступит поскорее.
 Некоторое время Абивард ехал молча, потом сказал:
 — Хотя в одном смысле мне жаль, что я так скоро покидаю Видессию.
 — Что? Почему? — резко спросил Шарбараз. — Побыл полгода на чужбине, и родина потеряла для тебя всякую привлекательность?
 — Нет, конечно же, нет! — Пальцы Абиварда дернулись, выражая отрицание. — Просто дело в том, что вся Видессия окружена морями, и я подумал, что пророчество Таншара — серебряный щит, сияющий над узким морем, — может здесь сбыться. Два других пророчества, изреченные им, уже сбылись у меня на глазах.
 — Ну, если так, я тебя прощаю, — кивнул Шарбараз. — Рискованное дело пророчество.
 — Это так. — Абивард вспомнил, что не говорил своему монарху о гадании относительно будущего Хосия, которое проделал Таншар по его просьбе. Он рассказал, как вода в чаше для гадания обрела сходство с кровью.
 — Что ж, это… любопытно, — медленно проговорил Шарбараз. — Если бы Ликиний отказал мне в помощи, я мог бы использовать это против него и указать, что он, подобно моему отцу, рискует оказаться последним в династии. Но поскольку видессийцы все же выступили с нами, я даже не знаю, как воспользоваться твоими сведениями. Пожалуй, лучше всего просто отложить их в памяти, пока не придет время, когда они окажутся для меня ценными. — Он помолчал. — Интересно, интересовались ли, в свою очередь, мудрецы Ликиния моим будущим, и если да, то что они узнали?
 Это тоже не приходило в голову Абиварду. Он поклонился в седле законному Царю Царей:
 — Величайший, с этой минуты предоставляю все поиски змей и скорпионов твоим всевидящим очам.
 — Я был бы более польщен твоими словами, если бы сумел вовремя разглядеть Смердиса, — сказал Шарбараз.
 Абивард развел руками, показывая, что возразить ему нечего. Каждый шаг коней уносил их все дальше на запад.
 * * *
 — Жаль, что мы покидаем Видессию, — сказала Рошнани.
 — Странно. — Абивард приподнялся. Он лежал в ее маленьком закутке в фургоне, который она делила с Динак. Его внезапное движение вызвало колебание воздуха, и пламя в лампе колыхнулось. — Сегодня я то же самое сказал Царю Царей. Тебе-то почему жаль?
 — А тебе не догадаться? — спросила она. — Женщины там живут так, как хотелось бы жить твоей сестре и мне.
 — Ага! — Абивард немного поразмыслил над этим и сказал:
 — И подвергаются позору, которого никогда не узнали бы в Макуране. Вспомни ту даму, которую Бардия принял за недостойную женщину.
 — Но Бардия из Макурана, — сказала Рошнани. — Смею, по крайней мере, надеяться, что видессийские мужчины, привыкшие к свободе своих женщин и не считающие ее не правильной или порочной, никогда не ведут себя так.
 — Я не видел и не слышал о таком, — признал Абивард. — Но, будучи мужчиной, я кое-что о мужчинах знаю. Если они окажутся в постоянном окружении таких свободных женщин, многие из них станут ловкими и искушенными совратителями — а таких в Макуране до сей поры не водилось.
 Рошнани закусила губу.
 — Наверное, такое возможно, — сказала она, Абивард пришел в восторг от ее честности. Она продолжила:
 — С другой стороны, сомневаюсь, что у видессийцев возникают проблемы вроде той, что в прошлом году устроила на твоей женской половине Ардини.
 — В этом ты, пожалуй, права, — сказал он. Теперь она улыбнулась. Он ответил тем же, прекрасно ее поняв. Никто из них никогда не отказывался признать частичную правоту другого. Понизив голос до шепота, Рошнани сказала:
 — В отличие от твоей сестры, я не утверждаю, что освобождение женщин с их половин решит все их прежние проблемы и при этом не создаст новых. Мир устроен не так. Но я думаю, что новые проблемы будут поменьше тех, что исчезнут.
 Абивард сказал:
 — Ты полагаешь, что некоторые женщины, если их освободить, как ты советуешь, могут и сами оказаться совратительницами?
 Динак такое предположение рассердило бы. Но Рошнани обдумала его с присущим ей спокойствием.
 — Некоторые, вероятно, окажутся, — сказала она. — Как и у мужчин, одни более похотливы, другие менее, а некоторые к тому же не так счастливы с мужьями, как хотели бы. — Она провела ладонью по его голой груди и животу. — Мне-то очень повезло.
 — И мне. — Он погладил ее щеку и вспомнил о том, что сегодня сказал Шарбаразу. — С тобой я без труда приспособился бы к видессийскому обычаю единобрачия. Конечно, отец бы посмеялся над этими словами, но ведь мы как-никак почти год в походе вместе с тобой, и я ни разу не ощутил потребности в разнообразии. — Он вздохнул:
 — Однако сомневаюсь, что всем мужчинам выпало такое счастье.
 — Или всем женщинам, — сказала Рошнани. Он взял ее ладонь в свою и провел ее еще ниже.
 — А с этим что будем делать?
 — Уже? Так скоро? — Но она не жаловалась.
  * * * 
 Даже бесплодные земли между западными окраинами Видессии и Страной Тысячи Городов по весне покрылись неровным зеленым ковром. Среди цветов, которые вскоре пожухнут и исчезнут до следующей весны, жужжали пчелы. Кони выщипывали траву из песчаной земли, труся на запад, тем самым сберегая часть фуража, который войско везло с собой.
 К Шарбаразу с Абивардом подъехал Маниакис. Его сопровождал, совсем еще молодой человек, точная его копия — только в бороде не было седины, черты лица потоньше, а шрамов поменьше. Он сказал:
 — Самое худшее, что может сделать Смердис, — это отравить колодцы на нашем пути. И так-то один Скотос ведает, как долго нам придется добираться до Тубтуба, а коли еще останавливаться и искать хорошую воду, хотя по весне кое-что есть и в ручейках…
 — Не отравит, — убежденно сказал Шарбараз. Маниакис поднял густую бровь:
 — Почему ты так уверен?
 Тем же вопросом задался и Абивард, но у него не хватило смелости так прямо спросить. Шарбараз сказал:
 — В первую очередь Смердис думает о деньгах. Если он отравит колодцы, караваны не смогут ходить между Видессией и Макураном и он не сможет собирать с них налоги. Прежде чем пойти на это, он поищет другие способы справиться с нами.
 — Возможно. Вы знаете Смердиса лучше, чем я. В Видессии о нем вообще мало что известно. — Маниакис говорил бесстрастно. Он обернулся к молодому человеку, похожему на него, и спросил:
 — Как ты считаешь?
 Медленно выговаривая макуранские слова, молодой человек ответил:
 — Я не стал бы упускать военное преимущество, а о деньгах подумал бы потом. Но некоторые могут мыслить иначе. Поскольку Смердис возглавлял монетный двор, деньги для него, скорее всего, имеют огромное значение.
 — Разумно, — сказал Шарбараз.
 — Воистину, — согласился Абивард. Для видессийца, влюбленного в логические построения, это была большая похвала, чем для макуранца. Интересно, так ли это для васпураканцев, перенявших видессийские обычаи. Он на всякий случай кивнул молодому человеку — несколькими годами моложе его самого — и спросил Маниакиса:
 — Твой сын?
 Маниакис поклонился в седле — Абивард таки польстил ему.
 — Да, мой старший, высокочтимый, — сказал он, буквально переведя на макуранский видессийское обращение. — Величайший, разреши мне представить тебе Маниакиса-младшего.
 — Несправедливо, — сказал Шарбараз. — Обычно Видессия и Макуран не друзья, а враги. Достаточно одного Маниакиса на вашей стороне, и у нас полно неприятностей. А два — это уже перебор.
 Старший Маниакис хмыкнул. Младший проговорил:
 — Величайший, ты льстишь мне, уже сейчас ставя рядом с отцом.
 Абивард отметил, сколь искусно молодой Маниакис выказал свою скромность, и сказал:
 — Позвольте задать вопрос? — Когда оба Маниакиса кивнули, он продолжил: — Почему у вас одно имя? В Макуране не принято называть ребенка в честь живого родственника; мы боимся, что смерть может перепутать и по ошибке забрать не того.
 — По-моему, у видессийцев такой же обычай, — вставил Шарбараз.
 Старший Маниакис ответил громовым смехом:
 — Еще одно подтверждение, что, хотя мой род и следует видессийской вере, в душе все мы остались васпураканцами. Фос создал нас первыми из людей, и мы доверяем ему — он-то сумеет отличить одного из нас от другого, независимо от имени. Разве не так, сын?
 — Да, — отозвался Маниакис-младший, но этим и ограничился, да и то было заметно, что чувствует он себя неловко даже из-за такого лаконичного ответа.
 Абивард заподозрил, что он куда меньше васпураканец в душе, чем его отец. Ведь семья, живущая среди другого народа, все больше и больше сближается с обычаями соседей.
 Подстегнутый этой мыслью, он спросил Маниакиса-старшего:
 — У тебя есть внуки, высокочтимый? — Он употребил тот же немакуранский титул, каким величал его видессийский командир.
 — Пока нет, — ответил Маниакис, — хотя двое из моих ребят женаты, и мой тезка тоже женится, если только отец девушки перестанет делать вид, будто она сделана не из плоти и крови, а из золота с жемчугом.
 Хотя его отец даже не назвал имени девушки, на которой он женится, вернее, может быть, женится, в глазах у молодого Маниакиса появилось нежное, мечтательное выражение. Абиварду это выражение было знакомо — у него самого было такое же, стоило ему подумать о Рошнани. Из этого он сделал вывод, что молодой Маниакис не только знал свою нареченную, но и успел в нее влюбиться.
 Этим видессийцы тоже отличались от его народа, где жениху и невесте редко удавалось взглянуть друг на друга до самого дня свадьбы.
 Во всяком случае, так дело обстояло с представителями знати. У простого люда обычаи были попроще, хотя и среди них браки, как правило, заключались по договоренности родителей. Интересно, подумал Абивард, насколько же свободны нравы видессийских простолюдинов? Действуют ли там вообще какие-нибудь правила?
 Старший Маниакис вернул беседу к насущным вопросам:
 — Величайший, что мы будем делать, если колодцы все же окажутся отравленными?
 — Или вернемся в Видессию, или будем пробиваться к Тубтубу, — ответил Шарбараз, — в зависимости от того, как далеко мы ушли и каковы у нас запасы воды. Я не поведу вас через пустыню, чтобы уморить жаждой, если ты об этом.
 — Если ты на это пойдешь, я за тобой не последую, — прямо ответил старший Маниакис. — Но ты был со мной откровенен, а редко услышишь, чтобы васпураканский князь — что, как ты знаешь, относится к любому васпураканцу, жаловался на это. — Он фыркнул. — Иногда приходится ждать по много дней, чтобы видессиец вот так прямо высказал, что у него на уме.
 И вновь Абивард скользнул взглядом по сыну видессийского военачальника.
 Младший Маниакис ничего не сказал, но, судя по его виду, был не вполне согласен с отцом. Абивард усмехнулся про себя. Да, в сына Видессия запустила свои когти глубже, чем в отца. Когда-нибудь это может пригодиться — хотя он не знал, как именно.
 Шарбараз показал вперед:
 — Если глаза мои меня не подводят, вон там первый оазис. Скоро мы узнаем, что предпринял Смердис.
 Смердис не отравил колодцы. Колдуны и лекари обеих армий проверяли воду на каждом привале на пути к Макурану; сначала воду давали пить нескольким лошадям и лишь через некоторое время допускали к воде людей и остальных лошадей — на тот случай, если вдруг колдуны и лекари ошиблись.
 За последним оазисом лишь заросли кустарника, стремительно превращающегося из зеленого в более привычный коричневый, отделяли войско от Тубтуба. Но прежде чем они достигли реки, обозначавшей восточную границу Страны Тысячи Городов, Смердис выслал посольство — не к Шарбаразу, а к Маниакису-старшему. Абивард давно этого опасался. Теперь все надежды Смердиса сводились к тому, что ему удастся разъединить видессийцев и законного Царя Царей.
 Возможности для этого у него имелись: достаточно пойти на большие уступки Ликинию, чем это сделал Шарбараз. Видессийцы — народ коварный. Абивард вполне допускал, что Маниакис отправился вместе с Шарбаразом именно затем, чтобы вырвать у Смердиса эти уступки. Если он добьется своего, повернет ли он свое войско против Шарбараза? Или просто прикажет своим конникам развернуться и ехать домой? Уже одно это было бы катастрофой.
 Разведчики доложили Шарбаразу о прибытии посольства. Если бы Царь Царей не сидел на коне, он принялся бы расхаживать взад-вперед. Абивард вполне его понимал. Когда отряд Заля по существу захватил его крепость, чтобы выжать из него подать, наложенную Смердисом, его дальнейшая судьба была предопределена.
 Теперь Шарбаразу приходилось ждать, пока другие будут решать его участь.
 — Если он продаст нас, я убью его, — медленно и зло проговорил Шарбараз. — Мне все равно, что со мной случится потом. Лучше погибнуть в бою с видессийцами, чем от рук Смердиса.
 — Я буду рядом с тобой, величайший, — ответил Абивард.
 Шарбараз кивнул, довольный услышанным, но лицо его оставалось мрачным.
 Потом к законному Царю Царей подъехал Маниакис-старший в сопровождении сына. За двумя видессийцами тащились несколько макуранцев, и вид у них был совсем не веселый. Старший Маниакис ткнул в их сторону большим пальцем.
 — Они интересовались, сколько мы возьмем, чтобы перейти на их сторону, заметил он.
 — Неужели? — Шарбараз одарил посланцев Смердиса улыбкой, которая очень уместно смотрелась бы на волчьей морде. — Дай тебе Господь доброго дня, Паткий. Значит, теперь ты предателю служишь?
 Один из посланцев — очевидно, Паткий — сник еще больше.
 — Сын Пероза, я служу властям в Машизе, — сказал он.
 — Он хочет сказать, что готов лизать каждую задницу, в которую его ткнут рожей, — презрительно проговорил Абивард. — Не думал я, что может быть кто-то хуже предателя. Теперь вижу — это человек, которому все равно.
 — Он омерзителен, правда? — заметил Шарбараз.
 Он намеренно говорил о Паткии так, будто его здесь не было, чтобы посланец Смердиса почувствовал себя совсем уж гадко. Вновь проигнорировав его, законный Царь Царей обратился к Маниакису-старшему:
 — И что же, друг мой, сколько предлагает хмырь хмырей?
 Видессиец моргнул, потом расхохотался так, что закашлялся. Отдышавшись, он ответил:
 — Ну, они говорят, что он отдаст весь Васпуракан и столько серебра в придачу, что, если высыпать это серебро в Коровий Брод — это морской пролив между западными землями и городом Видессом, — можно будет посуху пройти в столицу.
 «Узкое море», — подумал Абивард. Может быть, именно это имел в виду Таншар. Но насколько вероятно, что он, Абивард, пересечет обширные западные земли и окажется возле прославленной видессийской столицы?
 Он думал о своем и поэтому не сразу заметил, как напрягся Шарбараз.
 — Предложение существенное и более… э-э-э… щедрое, чем то, на которое мог бы пойти я, — осторожно заметил Царь Царей. — И как же ты ответил?
 — Пока никак, — отозвался старший Маниакис. — Я хотел, чтобы его сначала выслушал ты.
 — Зачем? Чтобы вынудить меня предложить еще больше? Если Ликинию до такой степени нужно серебро…
 — Ликинию всегда нужно серебро, — прервал Маниакис. — И даже если не нужно, он все равно будет считать, что нужно. Прости, величайший, так о чем ты говорил?
 — Если ему нужно серебро, я дам ему кое-что, когда отвоюю трон, — сказал Шарбараз. — Если же ему обязательно нужен весь Васпуракан… — Законный Царь Царей откинул голову назад, открыв горло:
 — Режь сейчас. От меня он его не получит.
 — Вот видите? — воскликнул Паткий. — Мой повелитель предлагает более выгодные условия!
 — А моему повелителю это неинтересно, — сказал Маниакис-старший. — Ему не нравится, когда люди крадут престолы, которые не им принадлежат. Видишь ли, он предпочитает, чтобы Макураном правил честный человек, а не вор. Что в этом плохого? Кто бы ни сидел на троне в Машизе, Ликинию придется с ним уживаться, а лучше иметь в соседях честного человека.
 — Что ж, хорошо, — сказал Паткий. Он изо всех сил старался выглядеть свирепо, но получилось в лучшем случае желчно. Он лающим голосом продолжил: — Отважное воинство Царя Царей, да продлятся его дни и прирастет его царство, однажды уже одолело отступника. И разумеется, сумеет сделать это снова, даже если он изменнически заручился помощью наших старинных врагов в Видессии.
 Паткий в сопровождении своей депутации поскакал обратно на запад. Старший Маниакис повернулся к Шарбаразу:
 — Если он — лучшее, что может предоставить твой соперник, то наш поход будет легкой прогулкой. Это было бы неплохо, согласись.
 — О да, неплохо, — ответил законный Царь Царей. — Но мне казалось, что и моя прошлогодняя кампания будет легкой прогулкой. Так оно и было — некоторое время. Но чем дальше, тем сильнее становилось войско Смердиса.
 Маниакис усмехнулся:
 — Я знаю, как не допустить этого: хорошенько побить его в самом начале, чтобы он не успел окрепнуть. — Отсалютовав, он пришпорил коня и отъехал к собственному войску.
 — Прямо гора с плеч! — сказал Абивард. — Видессийцы легко могли продать нас, но не продали.
 Он думал, что Шарбараз тоже будет рад, но законный Царь Царей ответил:
 — Не продали — насколько нам известно. Но прежде чем подъехать к нам, Паткий и Маниакис могли договориться о чем угодно. Не имею представления, насколько Маниакис хороший лицедей, но каждый военачальник должен быть немного лицедеем — на войне всякое случается, и надо уметь приспосабливаться. Что же до Паткия, то я определенно знаю, что ложь у него в крови. А как же иначе, он ведь как бронзовый флюгер на крестьянской крыше — всегда повернут туда, куда дует ветер.
 — Ты прав, величайший. — Через правое плечо Абивард посмотрел на старшего Маниакиса, почти доехавшего до своего войска. Несколько мгновений назад он был счастлив оттого, что подтвердилась верность видессийцев. Теперь же он понимал, что это далеко не так. Мир оставался полным неясностей.
 Шарбараз сказал:
 — Единственный способ удостовериться, что видессийцы остаются на нашей стороне, — заставить их действительно драться против Смердиса. Но даже и в этом случае мы не можем быть до конца уверены — пока не выиграно последнее сражение. До того все их действия могут оказаться лишь отвлекающим маневром, способом заслужить наше полное доверие, чтобы их измена оказалась для нас убийственной.
 Абивард вздохнул. С каждым днем его все больше радовала мысль, что не он, а его зять является законным Царем Царей. Шарбараз усматривал возможность измены там, где Абивард ее вообще не замечал. На мгновение он ослабил бдительность в отношении своего пожилого родственника — и эта промашка стоила ему трона, может быть, навсегда. Абивард задумался, а сможет ли теперь Шарбараз вообще ослабить бдительность в отношении кого угодно. Он сказал:
 — Если видессийцы все же предадут нас, что мы сможем предпринять?
 Шарбараз смерил его мрачным взглядом:
 — Ничего.
 * * *
 Даже весной по степи, протянувшейся между Серрхизом и Страной Тысячи Городов, плясали и искрились миражи. Абивард привык к ним и привык не обращать на них внимания. Увидев впереди воду, он посчитал это очередным миражом.
 Но эта вода не оставалась на неизменном мучительно-недостижимом расстоянии. Чем дальше на запад, тем ближе казалась вода. Вскоре он начал различать зелень вдоль ее кромки. По войску пробежал шепоток: «Тубтуб. Мы вернулись к Тубтубу».
 Многие ли из них, покидая самую восточную реку Макурана и отправляясь через пустыню в Видессию, действительно верили, что вернутся — и вернутся с хорошими шансами восстановить Шарбараза на троне? Пожалуй, немногие, решил Абивард. У него самого были сомнения, а ведь этот шаг был предложен его женой.
 Что же могли думать рядовые воины — те, кто остался верен законному Царю Царей?
 Шепоток перешел в оглушительный рев: «Река! Река!» Воины радостно кричали, плакали, хлопали друг друга по спине. Перед ними лежал Макуран. Многие вообще не рассчитывали дожить до этого дня. Глаза Абиварда наполнились слезами. И не все ли равно, что Страна Тысячи Городов так не похожа на Век-Руд? Он тоже возвращается домой.
 Подъехав ближе, он увидел конников, ожидающих на дальнем берегу Тубтуба.
 Скорее всего, они тоже не ждали возвращения Шарбараза и были ему отнюдь не рады. Одни остались на месте, другие поскакали на запад — несомненно доложить о появлении Шарбараза.
 Оба берега покрывала молодая зелень. Весенний паводок прошел совсем недавно, и зелень распространилась на большое расстояние от Тубтуба. Каналы доносили каждую драгоценную каплю влаги до растений, которые погибли бы без воистину живой воды.
 Шарбараз направил конников вверх и вниз по Тубтубу, на пару фарсангов на юг и на север, посмотреть, не оставили ли люди Смердиса лодочного моста, по которому можно было бы переправиться через реку. Никакого моста они не обнаружили, и Абивард этому нисколько не удивился.
 Он видел, как саперы Пероза, Царя Царей, перебрасывали мост через Дегирд.
 На это потребовалось несколько дней. Теперь же он наблюдал в действии видессийских саперов. Сооружение, собранное ими, было куда менее внушительным, чем мост, воздвигнутый макуранцами, но построили они его намного быстрее. Они закрепили толстые, обильно смазанные жиром цепи одним концом на берегу, а другим — на деревянном понтоне. Потом подплыли к понтону на маленькой лодочке, закрепили новую партию цепей на его дальнем краю и перебросили их ко второму понтону, расположенному дальше от берега.
 У них были длинные доски, соединявшие один понтон с другим и сокращавшие расстояние, на которое каждый вновь спущенный понтон мог отдрейфовать от своего соседа вниз по течению. Поперек длинных досок они положили короткие. И за поразительно короткое время получился мост.
 Сначала воины Смердиса на западном берегу Тубтуба даже не поняли, что видессийские саперы сооружают нечто такое, по чему армия Шарбараза сможет перейти реку и атаковать их. И лишь когда западный край моста придвинулся к ним ближе, чем на полет стрелы, они отправили в сторону саперов несколько стрел.
 Хаморы на северном берегу Дегирда досаждали умельцам Пероза куда больше.
 Как и воины Пероза, видессийцы выставили воинов со щитами, отражавшими большую часть стрел. Они также выдвинули собственных лучников на строящийся мост, и те открыли ответный огонь. Вскоре мост был закреплен на западном берегу Тубтуба, как и на восточном. Конница начала переправу — сначала видессийская, поскольку Маниакис-старший приказал своим людям первыми испытать мост и лишь потом запускать на него макуранцев, потом двинулись копейщики Шарбараза, а позади всех — повозки видессийских саперов и остальная часть обоза.
 Как только последний фургон скатился на западный берег Тубтуба, саперы принялись разбирать понтонный мост. Глядя на них, Абивард подумал, что они, должно быть, используют при этом магию; точно так же, как мост вырос с восточного берега на западный, теперь он убывал в том же направлении. Саперы вытянули последнюю тяжелую цепь, запихали ее в фургон, из которого достали, и крикнули по-видессийски, что готовы двигаться дальше.
 К Абиварду и Шарбаразу подъехал старший Маниакис. Легонько кашлянув, он сказал:
 — Надеюсь, вы понимаете, что не всегда будет так легко.
 — О, конечно, — ответил Шарбараз. — Мы застигли их врасплох. Теперь они будут готовы дать отпор. Следующую переправу придется форсировать. Но возвращение в Макуран, в мое царство, так прекрасно само по себе, что я не хочу беспокоиться о будущем, пока не ткнусь в него лбом.
 — Страна Тысячи Городов совсем не похожа на надел Век-Руд, — сказал Абивард. — Недавно я думал об этом. Серрхиз куда больше напомнил мне дом: пыль, жара, холодная зима… и здоровый страх перед врагами из-за границы.
 — То есть перед нами, — ухмыльнулся Шарбараз.
 — Да. — Абивард тоже улыбнулся. — Но я все время думаю, что бы я сделал, если бы важный хаморский вождь перешел Дегирд со своим кланом и явился в мою крепость, прося помощи Макурана в возвращении его пастбищ. Как мне следовало бы поступить? Скорее всего, примерно так же, как поступил Каламос: вести себя как можно дружелюбнее, немедленно послать самого быстрого гонца в столицу и выяснить, как же мне действовать.
 — Поступая таким образом, ты вряд ли ошибся бы, — согласился Шарбараз. Кстати, такие вещи иногда случались. Иногда мы соглашались помогать кочевникам, иногда нет, в зависимости от того, что казалось выгоднее.
 Абивард подумал о Ликинии и его любимой карте. Да, Автократор согласился на меньшее число уступок, чем он вначале требовал от Шарбараза, но все равно отхватил изрядный кусок Васпуракана. А если бы Шарбараз отказался отдать этот кусок? Где бы он теперь был со своими последователями?
 Абивард видел два ответа на этот вопрос. Первым было то, что обещал Хосий: войско распускается, и каждый воин получает землю по чину и званию. В таком случае внуки Абиварда вполне могли бы оказаться такими же видессийцами, как и Маниакис-младший. Не худшая судьба, но и не лучшая.
 Но учитывая то, как Ликинии воспринимал мир, вторая картина, возникшая в сознании Абиварда, показалась ему куда более вероятной. Ведь как Автократор Видессии мог наивыгоднейшим образом использовать вооруженных беженцев из Макурана? Да отправить их на северо-восток и бросить против кубратов! Каждый убитый ими степняк лишь укрепит Видессию, а если их самих перебьют до последнего, Видессии никакого ущерба не будет.
 План был коварный, дальновидный и экономичный… Вполне ликиниевский.
 Абивард был рад, что Автократор до этого не додумался.
 Шарбараз сказал:
 — Мне принадлежит все царство, и Страна Тысячи Городов не меньше, чем другие провинции. Возможно, мне легче это ощущать, поскольку я вырос, глядя на нее из Машиза, и посетил некоторые города, расположенные в междуречье. Так что они мне не чужие, хотя, долинам, признаться, я предпочитаю горы. В конце концов, я ведь чистокровный макуранец.
 — В этом, величайший, никто и не сомневается. — Абивард обвел рукой плоскую зеленую равнину, простирающуюся впереди. — Вот в чем у меня есть сомнения, так это в том, как нам здесь удастся двигаться в каком-то направлении, кроме того, что навяжет нам Смердис. Хватит ли у видессийских саперов мастерства помочь нам в этом?
 — Мой отец всегда относился к ним с величайшим уважением, — сказал Шарбараз, прибегая к авторитету отца так же, как это любил делать Абивард. — Мне не пришлось ни воевать с ними, ни видеть их в деле, так что сослаться на непосредственный опыт я не могу. Однако скажу вот что: необходимо, чтобы их мастерства хватило.
 * * *
 Как и в прошлый раз, города Страны Тысячи Городов наглухо закрылись перед войском Шарбараза. Как и в прошлый раз, законный Царь Царей обходил их стороной, не прекращая движения. Если он побьет Смердиса, эти города ему покорятся. Если же не побьет… Абивард не видел смысла беспокоиться об этом.
 У Смердиса не было большого войска в междуречье Тубтуба и Тиба. Его отряды кружили возле войска Шарбараза и видессийцев, но попыток напасть не предпринимали.
 — Трусость, — презрительно фыркнул Шарбараз. — Он считает, что сохранит трон, не ввязываясь в драку.
 — Стратегия, — возразил Маниакис-старший. — Он тянет время, выжидая самого выгодного для себя момента, чтобы нанести сокрушительный удар.
 Поскольку они оба были главными военачальниками в своих армиях, им нелегко было найти арбитра, способного разрешить их спор, но вскоре они сошлись на Абиварде. Тот сказал:
 — Да простит меня величайший, но я полагаю, что высокочтимый прав. Смердис отнюдь не такой дурак, каким ты его выставляешь; если бы это было так, нам не потребовалась бы помощь Видессии.
 — Он вор и лжец, — сказал Шарбараз.
 — В этом нет ни малейшего сомнения, величайший, — вежливо согласился Маниакис-старший. — Но сколь бы омерзительны ни были эти свойства в большинстве жизненных обстоятельств, на войне они часто оказываются весьма полезны.
 Два дня спустя люди Смердиса разрушили восточный береговой вал одного из самых крупных каналов, прорезающих Страну Тысячи Городов. Видессийские саперы быстро заделали пролом. Потоп удалось остановить, но вода оставила за собой многие фарлонги черной вонючей грязи.
 — Теперь посмотрим, заработают ли они свое серебро, — заявил Абивард.
 Саперы заработали не только макуранское серебро, но и видессийское золото.
 Они воспользовались теми же досками, которыми прокладывали понтонный мост через Тубтуб, и замостили дорогу, позволившую войску пройти через топь и подняться вверх по каналу. Потом они собрали доски, за исключением нескольких, слишком глубоко втоптанных в грязь, чтобы использовать их снова для моста или дороги.
 — Теперь я понимаю, — сказал Шарбараз, когда саперы самым будничным образом приступили к переброске моста через канал. — С ними видессийская армия может добраться куда угодно. Нельзя затопить участок земли или окопаться в поле и надеяться, что ты в безопасности от видессийцев: они окажутся у тебя в шатре, прежде чем сообразишь, что они где-то поблизости.
 — Это точно, — неохотно признал Абивард. — Я мало их знаю, но достаточно посмотреть, как они делают свое дело, как разговаривают и дуются в кости возле костров по вечерам, и они кажутся мне более похожими на обыкновенных людей, чем представлялось раньше. В наших преданиях видессийцы злые, свирепые, коварные и… в общем, плохие. А они — они просто люди. Как странно!
 — Ты возьми любого отдельного человека откуда угодно, и он, скорее всего, окажется вполне приличным малым, — сказал Шарбараз. — Даже хамор, надо полагать, любит своих детей…
 — И своих овец, — вставил Абивард. Законный Царь Царей фыркнул:
 — Неприлично перебивать монарха, когда он философствует. Я этому предаюсь не часто; возможно, тут не обошлось без влияния видессийцев, поскольку они прямо-таки помешаны на всякой там логике и прочем. Как я говорил, даже степняк любит своих детей, не бьет жену больше, чем она того заслуживает, заботится о лошадях не хуже любого конюха в Макуране. Однако поставь его среди пары сотен сородичей и запусти и макуранскую деревню, и он такого натворит, что тебе потом много лет кошмары будут сниться.
 — Но у нас тут видессийцев больше, чем пара сотен, а они ведут себя хорошо, — сказал Абивард. — Вот что меня удивляет.
 — Полагаю, отчасти потому, что они наши союзники; если они начнут вести себя, как свора демонов, здешний люд возненавидит их, а заодно и нас, и это повредит нашему делу, — сказал Шарбараз. — Кроме того, они больше похожи на нас, чем хаморы. Когда не воюют, они крестьяне, мельники, ремесленники. Они не уничтожают каналы ради удовольствия видеть, как умирают с голоду другие крестьяне.
 Абивард подергал себя за бороду:
 — Разумно, величайший. Может быть, тебе следует почаще, как ты выражаешься, философствовать?
 — Нет уж, спасибо, — ответил Шарбараз. — Кстати, я тебе еще одного не сказал: я попросил старшего Маниакиса приказать своим священникам держаться поближе к землякам и не стараться приобщать честных макуранцев к вере в их ложного бога. Эти синерясники, служители Фоса, лучше организованы, чем наши слуги Господа, а уж если предоставляется возможность обратить кого в свою веру, так они слетаются как мухи на мед.
 — Они ведут себя смирно, — сказал Абивард. — Я думал, что они всегда такие.
 — Не всегда, — заверил его Шарбараз. — Они так же верят в своего Фоса, как мы в Господа. А поскольку они уверены, что их бог — единственно истинный, то все, кто не поклоняется ему или поклоняется не так, как они, обречены на вечную жизнь во льду, точно так же, как мы знаем, что неверные падают в Бездну и исчезают на веки вечные. Они считают своим Долгом приобщить людей к своей религии. Ох и нелегко было уговорить Маниакиса приструнить их!
 — Почему же? — удивился Абивард. — Если знатный человек отдает приказ, все, кто ему служит, должны подчиниться.
 Шарбараз от души расхохотался. Абивард даже обиделся, но законный Царь Царей сказал:
 — Ах, зятек, не привык ты еще общаться с видессийцами. Судя по тому, что я видел и слышал, эти синерясники настолько упиваются своим богом, что ни от какого знатного человека никаких приказаний и слушать не станут. Даже Автократору не всегда легко заставить их поступать так, как хочет он.
 — У нас в Макуране таких безобразий нет, — сказал Абивард. — Хоть я и с северо-запада, но это-то знаю точно. Если бы мобедхан-мобед посмел как-либо прогневать Царя Царей…
 — То уже через час у нас был бы новый мобедхан-мобед, — закончил за него Шарбараз. — Царь Царей как-никак монарх. И никому не позволительно вызывать его недовольство. — Он снова рассмеялся, на сей раз над собой. — С тех пор как унаследовал трон, точнее сказать, должен был унаследовать, я вечно всем недоволен. Когда он действительно станет моим, этого не будет.
 В голосе его не было места сомнению. Поначалу это обрадовало Абиварда: Шарбаразу необходима была уверенность, что он вернет себе престол. Но потом Абивард призадумался: а не означают ли слова Царя Царей, что, воцарившись в Машизе, он попросту откажется выслушивать что-то неприятное для себя? Это обеспокоило Абиварда. Ведь даже Царь Царей иногда нуждается в напоминании о том, как устроен мир на самом деле.
 * * *
 Что-то изменилось. Абивард понял это, как только поднялся в фургон, где жили Рошнани и Динак, даже до того, как увидел жену. Служанка, поклонившаяся ему, не сказала ничего необычного, но такого тембра голоса он прежде за ней не замечал.
 — Муж мой, — произнесла Рошнани, когда он вошел в ее закуток. И вновь обыденны были слова, но не тон. — Задерни занавеску. А то комары совсем заедят — это бич здешних мест. — Вот это было на нее похоже.
 Абивард подчинился. Задвигая занавеску, он внимательно смотрел на Рошнани.
 Она выглядела как всегда, только немного более усталой, чем обычно. Он почесал голову, думая, уж не привиделось ли ему чего.
 — Что-то не так? — спросил он, когда она подставила ему щеку для поцелуя.
 — Не так? С чего ты решил? — Она рассмеялась и продолжила:
 — Если только я не ошибаюсь, у меня будет ребенок.
 — Я рад, что все в поряд… — сказал Абивард, прежде чем сказанное Рошнани дошло от ушей до мозга. Он широко раскрыл рот. Закрыл его, снова открыл и спросил:
 — Как это случилось?
 Если раньше Рошнани просто смеялась, то теперь она буквально зашлась от смеха, звонкого, переливчатого; когда же она наконец овладела собой, на нее напала икота.
 — Если я не ошибаюсь, — намеренно повторяясь, сказала она, — это случилось самым естественным образом. Мы женаты уже второй год. Я даже начала беспокоиться, не бесплодна ли я.
 Абивард скрестил пальцы, отводя слова, несущие дурное предзнаменование.
 — Обереги Господь, — сказал он и моргнул. — Вот он и оберег, правда?
 — Да, Господь оберегла, — сказала Рошнани. Оба улыбнулись. Когда мужчина и женщина говорят друг с другом о Господе, на слух это подчас воспринимается странно. Рошнани продолжила:
 — Да пошлет Она мне сына.
 — Да пошлет. — Абивард немного пришел в себя. — Жаль, что я не могу передать в руки моего отца его первого внука. Если этот ребенок станет наследником надела Век-Руд, то вообще замечательно. — Он подумал еще немного и понизил голос:
 — А может, лучше бы это был не первый внук отца. Ты сказала Динак, что ждешь ребенка?
 Рошнани кивнула:
 — Я сказала ей сегодня утром. Сегодня я окончательно убедилась и могла уже сказать об этом. Она обняла меня. Но я понимаю, о чем ты: замечательно было бы, если бы первый внук стал бы к тому же наследником престола Царя Царей.
 — Конечно, если бы отец был жив, то, скорее всего, Пероз, Царь Царей, был бы тоже жив, и Динак не стала бы женой Шарбараза, Царя Царей, — размышлял вслух Абивард. — Чем больше присматриваешься к жизни, тем она сложнее. — Он вновь заговорил тихо:
 — Я рад, что она не завидует, что ты зачала, а она нет.
 — Думаю, что она немножечко завидует, — сказала Рошнани, тоже переходя на шепот. — Но, кстати, она немножечко завидует и тому, что ты приходишь ко мне чаще, чем Царь Царей к ней.
 — Завидует? Чаще? — Абивард понимал, что вопросы его несколько бессвязны, но ведь ему еще никогда не сообщали, что он станет отцом. Ни одна из служанок или случайных куртизанок, с которыми ему доводилось переспать, ничего подобного не заявляли, а уж это-то они не преминули бы сделать при малейшем подозрении, что он их обрюхатил: как сын дихгана, он был бы обязан обеспечить будущее своего ребенка. И ни одна из остальных его жен не забеременела до того, как он отправился в поход с Шарбаразом. Возможно, ему следовало бы обеспокоиться относительно силы своего семени.
 — Да, да! — ответила Рошнани.
 Похоже, все, что он говорил в этот вечер, забавляло ее. Она велела служанке принести кувшин вина и две чаши. Кувшин был невысокий и широкий, сделанный в Стране Тысячи Городов; когда Рошнани наклонила его и стала разливать вино, оно потекло медленной тягучей струей. Она сделала недовольное лицо:
 — Мало того что оно сделано из фиников, здешний народ считает, что его нужно слизывать с ножа, как мед.
 — Сейчас это не имеет никакого значения. — Абивард принял у нее одну из чаш и поднял ее:
 — За нашего ребенка. Пошли Господь ему — и тебе — многих лет, здоровья и счастья. — Он выпил. Рошнани
 <>
 Но их усилий было явно недостаточно: видессийские саперы заделывали пробоины в каналах и прокладывали дороги с той же скоростью, с какой противник разрушал их.
 — Переправимся через Тиб — и они в наших руках, — сказал Шарбараз.
 — Так точно, величайший, — ответил Абивард, хотя не мог не вспомнить, что прошлым летом Шарбараз выказывал такую же уверенность, но события доказали, что уверенность эта была чрезмерной.
 Но возможно, Смердис пришел к тому же выводу, что и его соперник. Когда войско Шарбараза стянулось к Тибу, неприятель выстроился в боевые порядки, желая помешать им пересечь крупный канал, отделяющий их от Тиба. Вперед у войска Смердиса были выдвинуты пешие лучники, которые нанесли такой урон силам Шарбараза, когда в прошлом году они с юга наступали на Машиз.
 Старший Маниакис, задрав кверху свой выдающийся нос, оглядел ряды лучников.
 — Если мы сблизимся с ними, их души пачками полетят на лед Скотоса, — сказал он.
 — Разумеется, — ответил Шарбараз. — Мои копейщики того же мнения. Но мне не хотелось бы форсировать переправу на глазах у всех лучников, которых они могут выставить против нас.
 «Учится», — подумал Абивард, испытывая почти радость. Прошлым летом Шарбараз избрал бы самый откровенный путь переправиться через канал и обрушиться на неприятеля, а о потерях подумал бы потом, если бы вообще подумал.
 — Позволь высказать одно предложение, величайший, — попросил Маниакис-старший.
 — Очень бы хотелось его выслушать, — сказал Шарбараз.
 Видессийский военачальник говорил несколько минут. Когда он закончил, Шарбараз тихонько присвистнул:
 — Надо же, какой план придумал! Да в тебе, наверное, живет демон. Неудивительно, что Макурану в войнах с Видессией везет гораздо реже, чем следовало бы.
 — Ты слишком добр к старику, — сказал Маниакис-старший, значительно преувеличивая свой возраст. — Ты и сам моментально пришел бы к тому же решению, если бы только заметил холмик, на котором расположился вон тот городок.
 — Ты хочешь, чтобы мы пересидели ночь и начали наступление рано утром, высокочтимый? — спросил Абивард Маниакиса.
 — Да, в этом случае у нас больше надежды на успех, — сказал видессиец и улыбнулся Абиварду:
 — Ты, высокочтимый, понимаешь, что к чему, уж это точно. Не стану жаловаться на сей счет, и пытаться не стану. — Он потеребил свою седую бороду. — М-м, если подумать, высокочтимый — недостойное тебя обращение, ведь ты брат супруги величайшего, но поверь, я ничуть не хотел тебя обидеть.
 — Я нисколько не обижен, — сказал Абивард, — а даже если бы и обиделся, то не показал бы этого, тем более после того, как ты предложил столь замечательный план.
 Старший Маниакис просиял:
 — Я ведь и придумал его лишь затем, чтобы мой сын мог обрести немного славы. Я поручу ему самое интересное.
 Шарбараз обернулся к Абиварду:
 — Меньше всего верь видессийцам, когда они скромничают. Конечно, такое увидишь не часто, поэтому и беспокоиться особо не о чем.
 — Величайший, ты поразил меня в самое сердце! — Маниакис сложил руки на груди, якобы пронзенной стрелой. — Ты так ко мне несправедлив!
 — Наибольшая несправедливость, которую я мог бы проявить в отношении тебя, — это недооценить тебя, — ответил законный Царь Царей. — Прошу простить меня. Ты немолод, тучен, забавен, когда тебе это надо, и при этом самый опасный человек, которого мне доводилось видеть, не в последнюю очередь потому, что совершенно таковым не выглядишь.
 — И что мне на это ответить? — задумался вслух Маниакис-старший. — Только одно: если ты видишь мое притворство, стало быть, я притворяюсь не так искусно, как следовало бы, и придется мне, над этим поработать. — Он говорил с неподдельной печалью.
 * * *
 Утро настало ясное и жаркое, как почти всякое утро в Стране Тысячи Городов поздней весной, летом и ранней осенью. У видессийских саперов было достаточно понтонов, цепей и досок, чтобы перекрыть Тиб и Тубтуб, не говоря уже о каналах.
 Как только рассвело, они начали наводить множество мостов через канал, отделяющий их от войск Смердиса.
 Абиварда встревожило то, что разведчики Смердисова войска оказались проворны. Едва через маслянистые воды канала потянулись первые звенья мостов, из лагеря выбежали пешие лучники и принялись обстреливать саперов. Как и при переправе через Тубтуб, часть видессийцев выставила большие щиты, защищавшие остальных от дождя из стрел. Когда мосты стали подлиннее, на них выехали видессийские конные стрелки и открыли по воинам Смердиса ответный огонь.
 Неприятель многократно превосходил их числом, но они нанесли ему большой урон: лишь у некоторых лучников Смердиса были хоть какие-то доспехи. Перед надвигающимися мостами выстроилась тяжелая кавалерия вперемешку с пехотинцами, чтобы отбросить воинов Шарбараза, которым удастся пересечь канал.
 Копейщики Шарбараза сосредоточились на своем краю моста, неуклонно приближающегося к западному берегу. Абивард, сидящий на коне во главе отряда, недоумевал: если возглавляемые им конники помчатся по мосту в одном направлении, а воины Смердиса полетят им навстречу, куда же денутся видессийские саперы? Два войска запросто сомнут их в лепешку.
 Он выяснил этот вопрос — как только саперы уложили последние доски, они нырнули в канал и поплыли по его грязным водам назад к восточному берегу. Едва они нырнули с моста, Абивард воскликнул «Шарбараз!» — и пришпорил коня.
 Мост закачался, как при землетрясении, под ударами копыт десятков коней.
 Первого противника Абивард встретил, не проехав и двух третей пути до западного берега канала, — он ступил на мост секундой раньше воина Смердиса, да и конь под ним, похоже, был получше.
 Он уклонился от летящего навстречу наконечника вражеского копья и одновременно нанес удар своим копьем. Удар пришелся в грудь Смердисову воину и перебросил его через круп коня. Хорошо обученный боевой конь Абиварда обрушил на поверженного копейщика удар своих подкованных железом копыт. Абивард пришпорил коня, направляя его вперед, к следующему врагу.
 Мост был неширок. По краям поднимались фонтаны брызг, большие и не очень.
 Они означали, что всадник или конь свалился в канал. Облаченные в тяжелые железные доспехи, всадники, погрузившись в воду, как правило, не выныривали.
 — Шарбараз! — вновь воскликнул Абивард.
 Сторонники законного Царя Царей постепенно теснили воинов Смердиса, прижимая их к западному краю моста. Но ни один из воинов Шарбараза еще не ступил на черный, топкий западный берег канала. Воины Смердиса выкрикивали имя своего кандидата на престол столь же громко, как воины Шарбараза превозносили своего.
 Потом с севера по западному берегу канала пронесся новый клич: «Сарбараз!»
 Абивард радостно завопил. Хоть видессийцы и не умеют произносить звук "ш", они отличные солдаты и тонкие стратеги. Маниакис-старший предвидел, что воины Смердиса будут вовлечены в гущу боя и не обратят внимания на все остальное.
 Саперы под прикрытием холма, замеченного видессийским военачальником накануне, протянули через канал еще один понтонный мост. Большой отряд видессийских конных стрелков перешел канал, не встретив никакого сопротивления.
 Они выпустили свои стрелы в не защищенных доспехами пехотинцев Смердиса, а потом с кличем «Сарбараз!» обрушились на них, размахивая мечами и коля пиками.
 В атаке они были не столь сокрушительны, как макуранские копейщики, но их оказалось вполне достаточно, чтобы наголову разбить пеших лучников, опасных лишь тогда, когда они могли поражать неприятеля стрелами с расстояния, не подвергаясь ответному нападению. Их булавы и кинжалы не обеспечивали почти никакой защиты в ближнем бою.
 Тяжелой кавалерии Смердиса пришлось прекратить бой на мостах и развернуться к видессийцам — иначе она была бы окружена и разбита наголову. Но Абиварду и его конникам удалось достичь западного берега канала, а бегство лучников позволило видессийским саперам навести еще несколько мостов, чтобы могли перебраться основные силы Шарбараза.
 Командир видессийского отряда очень точно чувствовал, что необходимо сделать в первую очередь. Он позволил лучникам убежать и сосредоточился на конниках Смердиса. Его воины были экипированы лучше рядовых макуранских бойцов, хотя и не убраны с головы до ног в железо, да и коней их защищали лишь плотные суконные вальтрапы. Они могли одолеть воинов Смердиса, если только те не обрушатся на них всей своей мощью, но даже такую атаку они сумели бы выдержать и не дать копейщикам Смердиса пробиться сквозь их ряды и уйти от воинов Шарбараза.
 Копейщики Смердиса быстро это поняли. Они начали бросать на землю свои длинные копья и мечи. Одни кричали: «Пощадите!», другие выкрикивали имя Шарбараза.
 Некоторые продолжали сражаться. Большинство из них пало, но нескольким удалось прорваться и бежать.
 Командир видессийцев — Абивард вспомнил, что это Маниакис-младший, — не удовольствовался победой, но послал своих конников вдогонку убегающим копейщикам Смердиса. Они побили еще очень многих и лишь затем вернулись к своим товарищам.
 — Слава Маниакисам — отцу и сыну! — крикнул Абивард. — Один задумал нашу победу, другой осуществил ее.
 Возглавляемые им макуранцы кричали до хрипоты. Каждый, кому случилось оказаться рядом с видессийцем, хлопал союзника по спине, орал ему в ухо, потчевал вином из бурдюка, притороченного к седлу. В это мгновение старинные враги были лучшими друзьями.
 Абивард подъехал к Маниакису-младшему.
 — Отличная работа, — сказал он. — Ты младше меня, но я завидую твоему хладнокровию.
 Молодой человек улыбнулся. На его щеке был небольшой порез, а на предличнике — сверкающая полоса и вмятина. Без шлема с предличником Маниакис получил бы очень серьезную рану. Он сказал:
 — Ты, высокочтимый, тоже был молодцом. Если бы ты их так не прижал, они могли бы прорваться и уйти большими силами.
 — Да, именно это я и пытался предотвратить, — кивнул Абивард. — В Машизе поднимется великий вой и скрежет зубовный, когда весть об этой битве дойдет до Смердиса, хмыря хмырей.
 — Отлично, — ухмыльнулся Маниакис-младший. — В конце концов, так и было задумано. И в Стране Тысячи Городов тоже будет вой и скрежет зубовный. Мы славно потрепали этих пеших лучников, и все, у кого есть глаза, в состоянии увидеть, что мы бы их и вовсе изничтожили, если бы не было у нас дел поважнее.
 Теперь здешний народец крепко призадумается, прежде чем поддержать Смердиса, а не Сар… Шарбараза. — Он торжествующе помахал кулаком — наконец-то ему удалось правильно произнести этот макуранский звук.
 — Однажды мы уже победили этих лучников и еще раз сражались с ними, но от этого жители Страны Тысячи Городов своего мнения не изменили, — сказал Абивард.
 — Но может быть, на этот раз изменят. Будем надеяться.
 — Эта битва произошла посреди Страны Тысячи Городов, а не в далекой южной пустыне, — сказал Маниакис-младший. — К тому же, похоже, войско Смердиса сломлено. Каждый, кому удастся спасти шкуру, помчится домой, а каждый, кто доберется до дому, расскажет, как мы разбили Смердисова военачальника. И Смердису это пойдет не на пользу.
 — Это точно. — Абивард посмотрел на сына видессийского командира с еще большим уважением. — Не просто воин, а? Ты к тому же думаешь о том, что и как работает в этом мире. Я это вижу.
 У Маниакиса-младшего была поразительно пышная для его возраста борода. Эта особенность, как узнал Абивард, свидетельствовала о его васпураканской крови.
 Но, несмотря на бороду, доходящую до самых глаз, Абивард увидел, как Маниакис покраснел, проговорив:
 — Ты очень добр к человеку, который в конечном счете скорее враг тебе, нежели друг.
 — Я этого не забыл, — заверил его Абивард. — Но допустим, только допустим, та помощь, которую Автократор Ликиний оказывает Шарбаразу, принесет обоим нашим государствам долгий мир. Господь свидетель, ни вам, ни нам он не повредил бы.
 — Дай Фос, чтобы это было так, — сказал Маниакис-младший. Он порывисто протянул руку. Абивард принял ее. Они изо всей силы сжали друг другу руки и отпустили, морщась от боли. Ничья.
 — На самом деле я больше всего хочу вернуться в свой надел на северо-западе и удостовериться, что хаморы не очень сильно опустошили мои земли, а если опустошили, то примерно их наказать, — сказал Абивард. — Мир с Видессией позволит мне сделать это.
 — Мир с Макураном позволит Автократору Ликинию достойно покарать кубратов, — сказал Маниакис-младший. — Мир, нужный обеим сторонам, имеет больше шансов дольше сохраниться, чем любой другой.
 — О да, — согласился Абивард и только потом вспомнил, что изначально именно видессийское золото побудило хаморские племена к северу от Дегирда выступить против Макурана. Без этого подстрекательства Пероз, Царь Царей, вряд ли пошел бы против хаморов, а это значит, что Смердис не похитил бы трон у Шарбараза, а это, в свою очередь, означает, что Видессия и Макуран не объединились бы против узурпатора. Абивард покачал головой. Да уж, чем больше смотришь на мир, тем сложнее он становится.
 И еще одно пришло ему на ум: чем больше смотришь на мир, тем больше можешь узнать. Видессия никогда напрямую не будет угрожать его наделу — щупальцам империи так далеко не дотянуться. Но хаморы причиняли массу неприятностей на северо-западе Макурана, и это было выгодно Видессии. Если когда-нибудь Макурану понадобится оказать подобное давление на Видессию, то как знать, может быть, определенное содействие кубратам окажется небесполезным?
 Абивард отбросил эту мысль. Ни ему, ни какому другому макуранцу сейчас от нее нет пользы. Макурану сначала нужно навести порядок в собственном доме, а потом уже беспокоиться о том, как нарушить порядок у соседей. Но когда-нибудь…
 Он покосился на младшего Маниакиса. При всей своей сообразительности видессиец явно не заметил, что Абивард думал не столько о дружбе, сколько о вражде. «Это хорошо», — решил Абивард. Как он и сказал, он был бы не против мира, даже длительного мира с Видессией. Но сколько бы ни длился этот мир, остаются определенные долги, которые нужно будет востребовать.
 Младший Маниакис сказал:
 — Думаешь, они еще раз попытаются остановить нас на этом берегу Тиба?
 — Едва ли, — ответил Абивард. — Мы разнесли в клочья кавалерию Смердиса, а ты сам сказал, что пешие лучники скорее разбегутся по домам, чем вновь выйдут на поле боя. И что остается?
 — Да не сказать, чтоб очень много, высокочтимый, — весело сказал Маниакис-младший. — Мне и самому так представляется, только это не моя страна, и, может быть, я что-то упустил.
 — Если и упустил, то я тоже, — сказал Абивард. — Нет, насколько я понимаю, нам осталось победить только в одной битве: на подступах к Машизу. — Точно так же он думал год назад, но тогда Шарбаразу не удалось победить.
 * * *
 После победы войска Шарбараза и их видессийские союзники ускоренным маршем продвигались к Тибу. Люди Смердиса, отступая, ломали береговые валы каналов, видессийские саперы устраняли повреждения, и войска двигались дальше. Отряды Смердиса попытались закрепиться вдоль западного берега одного из каналов, пошире того, который они использовали в качестве заграждения перед битвой.
 Увидев, насколько сильны позиции неприятеля, Абивард забеспокоился. Шарбараз тоже — и не преминул высказать свое беспокойство вслух.
 Маниакис-старший остался невозмутим. На закате того дня, когда войско вышло прямо напротив сил Смердиса, он демонстративно, на виду неприятеля отправил отряд саперов и много конных стрелков на север по восточному берегу канала. Не успели они отойти на четверть фарсанга, как опустилась кромешная тьма.
 Когда настало утро, воины Смердиса исчезли.
 — Ты демон, высокочтимый! — воскликнул Шарбараз, хлопая видессийского военачальника по спине.
 — Один раз мы уже побили их с помощью этого фокуса, — ответил Маниакис-старший. — Они не захотели дать нам возможность повторить его. — Он хрипло рассмеялся. — И поэтому, показав, что мы хотим повторить этот фокус, мы победили их с помощью другого.
 Не встретив никакого сопротивления, войско переправилось через канал и двинулось дальше.
 После этого градоправители из Страны Тысячи Городов стали потихоньку наведываться в стан Шарбараза, чего не было год назад. Они простирались перед ним и ели землю в знак своей преданности ему — законному Царю Царей. Еще не будучи в состоянии отомстить им за то, что они так долго хранили верность Смердису, Шарбараз принимал их так, будто они никогда не поддерживали его соперника. Но Абивард видел его глаза. Несомненно Царь Царей не забыл ни одной обиды.
 Абивард не знал, будут ли войска Смердиса препятствовать переправе через Тиб. Хотя время паводков миновало, река была еще широка и быстра. Упорное сопротивление могло бы чрезвычайно затруднить переправу. Но когда Шарбараз и его союзники вышли к Тибу, на западном берегу никаких войск не было. Саперы беспрепятственно навели мост. Войско перешло Тиб и двинулось дальше.




 Глава 11


 Абивард с подозрением разглядывал подходы к Машизу. Однажды войскам Шарбараза здесь не поздоровилось, а армия, которой командовал Царь Царей теперь, была меньше той, что шла под его знаменами прошлым летом. Однако еще одна победа искупит и узурпацию, и поражение, и изгнание. Макуранцы, столь много отдавшие за дело Шарбараза, были исполнены мрачной решимости добиться этой победы.
 У видессийцев, благодаря которым победа стала возможной, не было личной заинтересованности в этой войне. Абивард не понимал, как они могут столь отменно сражаться без такой заинтересованности. Он задал этот вопрос младшему Маниакису, с которым очень сдружился после битвы в Стране Тысячи Городов.
 Сын видессийского военачальника закатил глаза:
 — Как говорил мой отец, ты встречался с Автократором Ликинием. Как бы тебе понравилось вернуться домой и объяснить ему, что ты сделал не совсем все, что мог?
 Поначалу такая перспектива не показалась Абиварду столь уж устрашающей.
 Ликиний не произвел на него впечатления человека, способного без всякого предупреждения впасть в убийственную ярость, как имели обыкновение поступать некоторые приснопамятные Цари Царей. Потом он подумал о холодном, расчетливом рассудке видессийского императора. Ликиний не убьет в ярости; он спокойно прикажет убить, если решит, что ты этого заслужил. Но в любом случае ты будешь одинаково мертвым.
 — Я тебя понял, — сказал он младшему Маниакису. Методы видессийского правителя были хладнокровны, чужды макуранским нравам, но в действенности им нельзя было отказать.
 Войско Шарбараза продвигалось по жутким следам проигранной прошлогодней кампании: скелеты лошадей и мулов с налипшей кое-где иссохшей кожей, сожженные остовы перевернутых повозок и незахороненные человеческие кости. Законный Царь Царей окинул взглядом останки своих былых надежд с чрезвычайно мрачным видом.
 — На этот раз все будет иначе, — заявил он. Но взять столицу царства будет нелегко. Там, где прежде люди Смердиса воздвигли временное укрепление, перекрывшее большую часть широкой дороги на Машиз, теперь тянулись постоянные фортификации, защищавшие город от нападения. Перебраться через них казалось практически невозможным.
 — Не беспокойся об этом, высокочтимый, — сказал Маниакис-старший, видя тревогу Абиварда. — Справимся, не бойся.
 Обещания, даже данные человеком, доказавшим, что он умеет выполнять их, Абиварда не вдохновили. Но когда видессийские саперы принялись доставать из своих повозок доски, веревки и какие-то штуки из бронзы и железа и собирать из них большие и сложные сооружения, он несколько воодушевился. То, что они делали с такими штуками, не было магией в истинном смысле слова, но ему это казалось ничуть не менее чудесным, чем множество деяний чародеев.
 — Да, они дело знают, — согласился Шарбараз, когда Абивард высказал свои мысли вслух, — хотя, по-моему, те, кто ушел с отцом на север за Дегирд, могли бы с ними потягаться. Но большинство саперов моего отца погибло вместе с остальным войском, и не думаю, что из уцелевших многие работают на Смердиса. Как только станет возможно, придется начать готовить новые команды саперов. Но сейчас то, что у неприятеля их нет, а у нас есть, работает на нас.
 Доски, которые видессийцы использовали при наведении понтонных мостов и прокладке дорог, как оказалось, подходят по размеру и для каркасов тех машин, которые они сооружали. Вначале это показалось Абиварду поразительным совпадением. Потом он понял, что это вовсе не совпадение, а результат тщательного, расчетливого планирования, и это произвело на него сильное впечатление.
 Машины выросли в центре и на правом, северном фланге, там, где в прошлом году войско Смердиса добилось решающего успеха, далеко за пределами зоны обстрела лучников, прикрытых стеной, выстроенной узурпатором. Шарбараз спросил:
 — Хватит ли этого, чтобы мы проскочили мимо крепости и они не смогли обречь нас на поражение?
 — При условии, что мы выбьем тех, кто находится вне крепости, эти машины зададут тем, кто находится в крепости, столько работы, что нам они повредить не смогут, — ответил старший Маниакис.
 Абивард сказал:
 — А как же быть с теми, кто атакует нас с одного из ущелий, ведущих на Машиз? Та атака во фланг разбила нас прошлым летом, а у нас не хватит людей, чтобы заткнуть все проходы, тем более что настоящая битва произойдет здесь.
 — В нашем деле главное — добиться того, чего тебе нужно, как можно меньше ввязываясь в драку, особенно в кровавый и расточительный ближний бой, — сказал видессийский военачальник. Он показал на взвод метателей дротиков, направляющийся вверх по северному склону:
 — Мерзнуть моей душе во льдах Скотоса, если они не сделают из любого атакующего копейщика самого задумчивого человека на свете.
 — Хорошо бы, — сказал Шарбараз. — Мои люди рвутся в бой. Когда вы тут закончите стучать молотками?
 — К вечеру все будет готово, — ответил Маниакис-старший. — Воины Смердиса могли бы устроить нам кучу неприятностей, если бы прокрались сюда и попытались уничтожить наши машины. Но они ничего такого не сделали. Может, не подумали об этом, а может, решили, что ничего у них не выйдет. — Он покачал головой, показывая свое к этому отношение. — Стараться надо всегда. Иногда и сам потом удивляешься, на что оказался способен.
 — Согласен, — сказал Шарбараз. — Если бы я думал иначе, то не ушел бы в Видессию в прошлом году.
 «Если бы Рошнани об этом не подумала, ты никогда не ушел бы в Видессию», подумал Абивард и ощутил прилив гордости за жену. Одновременно он ощутил правоту Динак: совет женщины может быть столь же полезен в войне, как и на женской половине крепости. «Интересно, понял ли это Шарбараз?» — подумал Абивард.
 Но долго размышлять над этим ему не пришлось. Старший Маниакис сказал:
 — Величайший, все это так, но сейчас мы почти что вернули тебя домой.
 * * *
 Восход солнца обещал жаркий день, особенно для тех, кто облачен в доспехи.
 Абивард обливался потом еще до того, как надел подбитые кожей кольчугу, кольчужную юбку и кожаные штаны с нашитыми на них железными кольцами. К тому времени как он нацепил кольчужную сетку на переднюю часть шлема и водрузил на голову шлем, он ощущал себя куском мяса в печке.
 Возможно, вопреки всему у Смердиса все же были шпионы в лагере Шарбараза, или же его сотники просто сумели сложить воедино все, что они увидели, сидя за стенами укрепления, возведенного ими перед Машизом. В любом случае его воины вышли из укрытия и заняли пространство между стенами и непроходимыми скалами по обе стороны. Нет, взятие Машиза не будет триумфальным парадом, который воображали себе Абивард и Шарбараз, выезжая из крепости Век-Руд.
 Маниакис-старший с самого начала взял на себя руководство всей операцией.
 Схватив Абиварда за воротник, он сказал:
 — Хочу, чтобы ты и твои лучшие люди остались возле осадных машин и охраняли их.
 — Что?! — негодующе воскликнул Абивард. — Ты просишь меня и моих лучших копейщиков не участвовать в атаке?
 Если видессиец и заметил его гнев, он не придал ему никакого значения.
 — Именно этого я и прошу, по крайней мере в начале боя, — ответил он. — Если мы хотим сегодня победить, это просто необходимо. Потом вы сможете подраться всласть и удовлетворить самую взыскательную честь. Это я вам обещаю.
 Он говорил так, будто честь — нечто такое, чему грош цена. «Ты воюешь как купец, твой сын по сравнению с тобой — трижды мужчина», — подумал Абивард. Но он не мог оскорбить союзника, сказав ему такое в лицо. Если поставить этот вопрос перед Шарбаразом… Абивард покачал головой. Нельзя. Если он поступит так, Маниакис-старший утратит престиж — или его утратит он сам, Абивард. В любом случае союз пострадает.
 У него не оставалось выбора.
 — Хорошо, высокочтимый, — ледяным тоном сказал он. — Полагаюсь на твое обещание.
 На ледяной тон старший Маниакис обратил не больше внимания, чем на предшествующее тому негодование.
 — Прекрасно, прекрасно, — сказал он, будто принимая согласие Абиварда как должное. — Теперь приступай, высокочтимый, будь добр. Мы не можем начать наше маленькое представление, пока вы не займете позиции.
 Все еще пылая от возмущения, Абивард построил отряд копейщиков под началом Заля. Заль и многое конники недовольно заворчали, услышав, что им не суждено отважно устремиться на врага. Абивард сказал:
 — Настоящая драка у нас будет попозже. Господом клянусь. — Он надеялся, что не дает им ложную клятву.
 Продолжая ворчать, копейщики встали перед осадными машинами, построенными видессийцами. Машины, обитые грязными досками, напоминали каркасы домов, покинутых после наводнения. В некоторые из них саперы положили тяжелые камни, в другие — большие сосуды с затычками, из-под которых торчали промасленные тряпки.
 Абивард развернулся в седле, чтобы видеть, как видессийцы подносят факелы к этим промасленным тряпкам. По команде сотников саперы выстреливали этими штуковинами. Машины подпрыгивали и лягались, словно дикие ослы, наподобие тех, которые так переполошили войско Шарбараза прошлой осенью.
 Камни и сосуды описывали изящные дуги в воздухе. Сотники ругались, погоняя саперов, а те крутили лебедки, наматывая канаты и подготавливая машины к следующему залпу. На это Абивард почти не обращал внимания. Он смотрел, как камни крушат укрепления Смердиса. Некоторые не долетали, некоторые попадали в стену, а некоторые перелетали ее и падали позади. Ему хотелось оказаться под одним из этих камней не больше, чем превратиться в таракана, которого давит кованый сапог копейщика.
 Летящие сосуды оставляли за собой дымовые шлейфы. Даже с расстояния в два фурлонга, несмотря на крики воинов Смердиса в крепости, он слышал, как разбиваются глиняные сосуды. Из крепости стали подниматься клубы черного жирного дыма.
 Абивард вновь развернулся в седле.
 — Кто-нибудь говорит на моем языке? — спросил он находящихся позади него саперов. Один из них кивнул, и Абивард продолжил:
 — Что это за гадость вы туда кидаете?
 Видессиец хмыкнул.
 — Минеральное масло и серу, — сказал он на относительно сносном макуранском, — и еще кое-что, только я не скажу что. Хорошо горит, да?
 — Да, — согласился Абивард. Один из столбов дыма поднимался особенно быстро; он понял, что зажигательная смесь выплеснулась на дерево или холстину.
 Машины вновь бахнули, на этот раз не столь дружно. Камни и сосуды полетели в крепость.
 — Господи, — сказал Заль, — не хотелось бы мне оказаться под таким дождичком. — Он прищурил глаза, всматриваясь. — И если такой дождичек будет падать на крепость достаточно долго, народ там будет мало на что годен. Их всех передавят или поджарят, а значит, бойцы из них будут те еще.
 — Так и было задумано, — сказал Абивард и только тут внезапно понял, почему Маниакис-старший сказал, что защите машин отводится решающая роль в битве. Рано или поздно военачальники Смердиса поймут, что нужно остановить видессийцев и не дать им превратить крепость в руины. Лучники тут не помогут: машины стоят слишком далеко, никакой стрелой не достанешь. Значит, придется брать их штурмом.
 И штурм имел место, но не со стороны воинов, стоящих непосредственно перед Машизом. Вместо этого военачальники Смердиса бросили в атаку фланговый отряд вроде того, который нанес Шарбаразу такой урон при его прошлом наступлении на столицу. Выкрикивая имя Смердиса, конники с грохотом вырвались из узкого ущелья с севера, так же как и год назад.
 Но на этот раз их ждал совсем другой прием. В дело вступили машины, расположенные на правом фланге. Некоторые из них бросали камни, которые буквально расплющивали людей и коней. Другие метали огромные дротики, пробивавшие любую броню. Они пронзали воинов и коней, и те падали на землю, перекрывая путь следующим за ними.
 Люди Смердиса не были трусами. Несмотря на большие потери, они продолжали наступать. Чтобы не допустить их прорыва к машинам и основным силам войска Шарбараза, навстречу им выехали видессийские конники.
 Но это был лишь отвлекающий маневр. Основной бой шел в центре. Там видессийские машины продолжали бомбить крепость, воздвигнутую Смердисом. Ее стена, которая могла бы веками выдерживать атаки копейщиков, начала напоминать щербатый, а потом и вовсе беззубый рот. За стеной бушевало высокое пламя, дым поднимался еще выше. Абивард закашлялся. Воинам Смердиса, находящимся в крепости, было в двадцать, нет, в сто раз хуже — тем, кому посчастливилось не поджариться.
 Командир видессийских саперов выкрикивал приказания на своем языке. Его люди сместили машины чуть в сторону. Потом они вновь принялись обстреливать на сей раз копейщиков Смердиса, собранных возле крепости.
 Заль злорадно и хищно ухмыльнулся:
 — Выбор у них незавидный. Уйти из-под обстрела и открыть нам путь или же выйти и принять бой — и все равно открыть нам путь, если они его проиграют.
 В потрепанном войске Смердиса затрубили рожки. Конники взяли копья на изготовку, и солнце засверкало на их наконечниках.
 — Идут, — сказал Абивард. Конечно, Смердис — предатель и узурпатор, но войскам, оставшимся верными ему, отваги было не занимать.
 Абивард опустил свое копье, направив его прямо навстречу наступающей коннице. «Шарбараз!» — крикнул он и с силой ударил коня по забранным в доспехи бокам. Конь рванулся вперед, явно обрадованный тем, что теперь можно помчаться во всю прыть. Заль и другие воины тоже разразились приветственными кличами. Они тоже устали от ожидания. Зато теперь дождались желанной битвы.
 Кто-то устремился прямо на Абиварда с воплем «Смердис!». Поверх кольчужной сетки противника Абивард на мгновение увидел суровые и внимательные глаза.
 Противник был так же рад предоставившейся наконец возможности подраться, как и сам Абивард.
 Людям Смердиса пришлось не только ждать: они видели, как обстреливают их товарищей, оставшихся и крепости, а потом и сами подверглись обстрелу.
 Судя по тому, как воин, мчащийся, на Абиварда, сидел в седле, он прекрасно знал свое дело. Сделав вид, что целит в корпус, представляющий более крупную мишень, он в последний момент вздернул копье и направил его наконечник Абиварду в лицо.
 От страха у Абиварда пересохло во рту. Он едва успел отразить удар щитом.
 Его же удар не достиг цели. Ему было все равно. Он был рад, что остался жив и теперь может схлестнуться с кем-то, не так хорошо владеющим разными смертоносными приемами.
 Как часто получается в конных сражениях, когда захлебнулся первоначальный натиск, атака превратилась в беспорядочную рубку; воины кружились на месте и во всю глотку выкрикивали проклятия — а чаще имя своего монарха, чтобы свои же в пылу битвы не порешили. Они тыкали копьями, махали мечами; кони, преимущественно жеребцы, тоже участвовали в битве — зубами и копытами, которые запросто могли вышибить мозги оказавшемуся на земле человеку.
 Один из воинов Смердиса повернулся лицом к горящей крепости. Абивард считал его одним из своих, пока тот не начал выкрикивать имя узурпатора. Тогда он со всей силы ударил его копьем в спину, стараясь пробить наконечником броню.
 Воин вскрикнул и широко раскинул руки. Меч вылетел у него из рук, описав широкую дугу в воздухе. Потом он вскрикнул еще раз и рухнул. Из раны между позвоночником и левой почкой хлынула кровь. Воин даже не знал, что Абивард находится сзади, пока копье не вошло в него. Абивард почувствовал себя не воином, а убийцей, но длилось это недолго — кто-то попытался ударить его исподтишка. И тут Абивард накрепко усвоил, что в бою между воином и убийцей разницы нет.
 Постепенно войска Шарбараза оттесняли неприятеля к крепости. Видессийские конники и легкая кавалерия макуранцев, более проворные, чем тяжеловооруженные копейщики с обеих сторон, пытались пробиться в тыл конницы Смердиса и отрезать ее, чтобы открыть копейщикам Шарбараза возможность прорваться к Машизу.
 Несколько лучников, оставшихся на обломках крепостной стены, принялись их обстреливать. Если бы осадные машины не разнесли крепость, их там была бы не одна сотня. Но сейчас многих убили, многих ранили, а остальные боролись с огнем, вызванным сосудами с зажигательной смесью.
 — Вперед! — Этот голос, раздавшийся всего в нескольких шагах впереди Абиварда, заставил его резко вскинуть голову. Конечно, там был Шарбараз — он размахивал мечом и подгонял коня к бреши, открывавшей путь на Машиз.
 Абивард никак не мог понять, как законный Царь Царей так далеко продвинулся вперед в бою, но Шарбараз, даже если бы не был Царем Царей, был умелым, сильным воином. Единственная неприятность заключалась в том, что, если он сейчас погибнет, усилия всех его сторонников окажутся совершенно напрасными.
 — Вперед! — крикнул Абивард и показал на монарха. Сейчас он не стал выкрикивать имя Шарбараза, не желая привлекать внимание неприятеля к законному Царю Царей. Но все же он указал на него и махнул рукой, призывая за собой своих воинов. Его жест поняли не все, но многие, и через несколько минут вокруг Шарбараза образовалось внушительное кольцо защитников.
 Но Шарбаразу не нужны были защитники, он явно стремился первым ворваться в Машиз. Царь Царей вновь ринулся в самую гущу битвы. Его ярость заставила воинов Смердиса, кроме настроенных наиболее решительно, отступить перед ним. Войска Шарбараза напирали, заполняя брешь, стремясь оградить монарха от противников, в которых еще не иссяк боевой дух.
 Секундное затишье в битве позволило Абиварду немного осмотреться — прежде он мог видеть только на длину своего меча. С удивлением и растущим торжеством он заметил, что крепость Смердиса находится уже не впереди, а справа. Год назад Шарбараз проиграл здесь битву, но сейчас он одерживал победу.
 — Навались! — завопил Абивард, снова махнув рукой. — Еще рывок — и победа за нами. Пробьемся за стену, и путь откроется снова. Бросьте меня в Бездну, если копейщики Смердиса смогут тогда удержать нас!
 Воины Смердиса понимали это не хуже него. Они сомкнули ряды и отчаянно сопротивлялись. Но и воины Шарбараза дрались столь же отчаянно, понимая, что будет означать второе поражение у стен столицы. Их видессийские союзники, хоть и не имели столь сильной заинтересованности в исходе битвы, сражались не хуже остальных. Они осыпали людей Смердиса стрелами, а в ближнем бою искусно пользовались шашками и пиками. Напрасно Шарбараз страшился измены — восточные соседи оказались не только верны, но и неустрашимы.
 Контратака копейщиков Смердиса захлебнулась. Шаг за шагом они вновь начали отступать. Потом совершенно неожиданно дорога, суженная фортификационными сооружениями, расширилась.
 — На Машиз! — крикнул Шарбараз, по-прежнему скачущий впереди войска.
 Впереди маячила не только столица Макурана. Ближе — а для многих и желаннее — были шатры, обозначавшие лагерь Смердисова войска. Абивард крикнул:
 — Кастрирую любого, кто начнет грабить до победы! Сначала победим, потом пограбим!
 Лично для него перспектива войти в Машиз значила больше любых трофеев, которые он мог бы захватить в лагере. Однако другие, те, что победнее, были склонны больше мечтать не о победе, а о серебре.
 Войско Смердиса последнее, которое могло бы помешать Шарбаразу занять собственную столицу, разваливалось на глазах. Кое-где разрозненные группки самых лихих бойцов продолжали биться, прекрасно зная, что поражение неизбежно.
 Но остальные бежали, кто в Машиз, кто в горы; надеясь, что противнику будет не до них, или бросали оружие и прекращали борьбу, как уже было между Тубтубом и Тибом. Абивард крикнул, чтобы охрану пленных взяли на себя видессийцы.
 — Превосходно, — сказал Шарбараз, узнав его голос.
 — Благодарю, величайший, — ответил он. — Я подумал, что они не настолько жаждут мести, как наши. — Он подъехал поближе к законному Царю Царей и негромко добавил:
 — И чем меньше видессийцев войдут с нами в Машиз, тем лучше.
 — Правильно, — согласился Шарбараз. — Господь свидетель, они оказались прекрасными союзниками, много лучше, чем я мог ожидать. Но Машиз наш, мы войдем в него и без их помощи. — На мгновение лицо его ожесточилось. — Пару раз видессийцы захватывали Машиз, а вот нам так и не удалось взять Видесс. Все бы отдал за то, чтобы оказаться Царем Царей, который изменит эту традицию.
 — Да, неплохо бы, — вполголоса сказал Абивард. — Но не завтра.
 Шарбараз кивнул:
 — Готов биться об заклад, что Видессия довольно скоро предоставит нам такую возможность, как бы славно мы ни рубились бок о бок с Маниакисами. Как ты сам говоришь, всему свое время. — Царь Царей пришпорил коня, желая войти в Машиз во главе своего войска. Столица находилась всего в четверти фарсанга на запад, не более. Это четверть часа езды.
 Абивард пустил коня быстрой рысью, чтобы не отстать от монарха.
 — В самом городе будет драка? — спросил он.
 — Надеюсь, что нет, — сказал Шарбараз. — Если повезет, к тому времени его войско разбежится. Но дворец — очень мощное сооружение. Если есть люди, готовые за него сражаться, он сможет продержаться там очень долго.
 — А видессийцы с их осадными машинами… — начал Абивард.
 Шарбараз покачал головой:
 — О Господи, ни за что! Если они вышибут людей узурпатора из тех укреплений, что он построил, прекрасно. Но дворец не принадлежит Смердису — он мой, как и Машиз — наш. Я не хочу, чтобы он был разрушен, и никогда на это не соглашусь. Я хочу жить в нем после того, как возьму Машиз, как жил в нем, пока Смердис не похитил мой трон.
 — Слушаюсь, величайший, — покорно сказал Абивард. Для него дворец был очередной боевой целью, но для Шарбараза это был родной дом.
 Они поскакали дальше. Чем ближе они подъезжали к Машизу, тем огромнее казался Абиварду город. Серрхиз по сравнению с Машизом был ничто — а это был самый крупный город, в котором довелось побывать Абиварду. Многие города в Стране Тысячи Городов по численности населения не уступали Серрхизу, но по площади были невелики — ведь каждый из них примостился на холме, сотворенном из мусора, оставленного многими поколениями жителей. Машиз распростерся у подножия Дилбатских гор. На восточной окраине города находилась рыночная площадь, способная поглотить не один Серрхиз. Сейчас она кишела людьми, как муравейник, развороченный мальчишкой. Все купцы, которые и помыслить не могли, что войска Шарбараза сумеют войти в город, — а таких, похоже, было немало — теперь старались припрятать свое добро, а то и самих себя.
 — Опоздали. — Шарбараз показал вперед. — Интересно, какую мне взять с них контрибуцию за то, что торговали как ни в чем не бывало при моем вороватом родственничке? — В его смехе явственно слышалась хищная нотка. — Не сомневаюсь, что они думают о том же.
 — Этим, величайший, мы, наверное, могли бы заняться позже, — сказал Абивард. — Сначала нужно взять дворец и поймать хмыря хмырей.
 — Воистину, — сказал Шарбараз, все так же хищно улыбаясь.
 Он уверенно продвигался по лабиринту машизских улиц. Хотя дворец был внушительным строением из серого камня, другие дома, поменьше, постоянно закрывали вид на него, и Абиварду пришлось бы очень долго плутать по улочкам, извилистым, как змеи; они будто специально старались не дать людям, ступающим по ним в первый раз, добраться вообще куда-нибудь.
 Дворец был обнесен мощнейшей стеной — Абивард невольно подумал, что придется рушить и ее тоже. Но по ее верху не расхаживали воины, никто не выкрикивал никаких дерзостей в адрес законного Царя Царей. Все ворота, окованные железом, имели вид внушительный и неприступный. Но все они были распахнуты настежь.
 — Он сдается, — сказал Шарбараз удивленно-подозрительным тоном. Он направил коня на открытое пространство перед стеной. С ним двинулся и Абивард.
 Воины, сопровождавшие их по городу, последовали его примеру.
 Абивард проехал половину пути до стены, как вдруг стало темно.
 У него не было ощущения, будто он внезапно ослеп. Скорее казалось, что на Машиз опустилась ночь — черная, безлунная, беззвездная. Его конь захрипел и встал как вкопанный. Как ни странно, это несколько приободрило Абиварда: если и конь ничего не видит, стало быть, у него самого с глазами ничего не случилось.
 — Величайший? — окликнул он Шарбараза, который должен был находиться в нескольких шагах.
 — Абивард? — отозвался законный Царь Царей. — Это ты? Я слышу твой голос, но тебя не вижу.
 — Я вообще ничего не вижу, — сказал Абивард. — А ты?
 — Надо же, и я тоже! — Шарбараз повысил голос и обратился к своим воинам:
 — Кто-нибудь что-нибудь видит?
 Одни отвечали, что не видят. Другие вместо ответа выкрикивали что-то нечленораздельное, но смысл был тот же — никто ничего не видел. Абивард вглядывался во тьму, безуспешно пытаясь увидеть хоть какой-то свет.
 Одновременно он напряг слух, стараясь возместить недостаток зрения. С этим ему повезло больше. Крики и вопли слышались не только вблизи, но и вдали — со всех сторон.
 — Темно во всем городе! — воскликнул он.
 — Мне кажется, ты прав, — спустя несколько мгновений сказал Шарбараз, прислушавшись и оценив услышанное. — Должно быть, Смердис в каких-то своих интересах заставил придворных чародеев навести на нас эту тьму.
 — Боевая магия… — начал Абивард и замолчал: ведь по сути дела они столкнулись не с боевой магией, поскольку она была направлена на всех жителей Машиза, даже на животных, а не только на воинов. В бою магия редко оказывала действие на человека — обычно в нем слишком сильно пылали страсти, и магия не могла действовать в полную силу. Однако сейчас, уже одержав победу, воины Шарбараза несколько успокоились, пик возбуждения миновал, и вот…
 — Молю Господа, чтобы этот мрак охватил весь Машиз, — сказал Шарбараз. — Если люди Смердиса сохранили способность видеть, тогда как наши взоры обращены во тьму… — Смех монарха вызвал восхищение Абиварда, но звучал этот смех невесело. — В таком случае Смердис, хмырь хмырей, процарствует несколько дольше, чем хотелось бы.
 Эта мысль внушала страх. Абивард задумался, что же он сделает, точнее, что сможет сделать, если вдруг грянут рожки и конские копыта застучат по булыжной мостовой, приближаясь к нему. Начнет наугад махать мечом во все стороны, пока его не насадят на невидимое копье? Уж лучше самому скинуть шлем и пронзить горло этим же мечом. Так хотя бы будет быстро.
 Но рожки безмолвствовали. Абивард слышал вокруг себя только хаос. И постепенно страх внезапной атаки ушел. Но не страх как таковой — он просто изменил форму. Кузнецы у своих печей, трактирщики с факелами, освещающими распивочные, повара у плит и жаровен… Долго ли тут до пожара, погасить который будет невозможно?
 Если это произойдет, остается только спечься, как лепешка в тандыре. От огня и от врага не убежишь, если не видишь, куда бежать.
 — Что будем делать? — спросил Шарбараз. Судя по голосу, его посетили те же мысли, что и Абиварда.
 — Не знаю, величайший, — ответил Абивард. — А что мы можем сделать? Я думаю, только сохранять спокойствие и надеяться, что свет вернется.
 — Поверь мне, зятек, ничего лучшего и я придумать не могу. — Шарбараз, повысив голос, назвал себя, сообщил предложение Абиварда и добавил:
 — Передайте мои слова тем, кто далеко и меня не слышит. И еще скажите, что наши волшебники скоро рассеют тьму, которую Смердис, хмырь хмырей, навел на нас. — Абиварду же он вполголоса заметил:
 — Хотелось бы надеяться.
 — О да, — сказал Абивард. — Интересно, далеко ли от дворца — или от Машиза — простирается эта тьма. — Еще не успев договорить, он пожалел об этих словах: его воображению предстала картина того, как волшебники тщетно борются с мраком, поглотившим весь мир.
 Судя по звукам, которые издавал Шарбараз, законному Царю Царей предержащему Царю Царей, если только рассеется мрак, — такая перспектива тоже не очень нравилась. Через мгновение монарх подобрал нужные слова:
 — Я поеду вперед — очень медленно, пока не упрусь в стену. Тогда я буду точно знать, где нахожусь… и буду надежно прикрыт с тыла.
 — Я с тобой, величайший, — мгновенно отозвался Абивард. Сейчас прикрытие с тыла показалось ему драгоценнее изумрудов. Конечно, враги могут напасть и в этом случае, но только с одной стороны.
 Копыта царского коня зацокали по мостовой — медленно, осторожно. Абивард не знал, послушается ли конь, если он направит его вслед за Шарбаразом. Но конь послушался, словно обрадовавшись, что сидящий на нем человек все же знает, что делать. Абивард надеялся лишь на то, что конь его не переоценивает.
 Впереди он услышал негромкий глухой звук, за которым последовало возмущенное ржание.
 — Оп!.. Я нашел стену, — сказал Шарбараз.
 — Путем личного контакта, если не ошибаюсь, — сказал Абивард, и Шарбараз не стал возражать.
 Абивард натянул поводья, еще больше замедлив ход коня, дабы избежать подражания монарху. Но это ему не удалось: он не успел почувствовать, что стена где-то здесь, как конь уже въехал в нее. В отсутствие зрения остальных органов чувств не хватило на то, чтобы предупредить столкновение заблаговременно.
 Конь сердито заржал, в точности как конь Шарбараза, потом развернулся боком к стене, по ходу дела хорошенько приложив ногу Абиварда о камень, и снова заржал, на сей раз удовлетворенно, словно удостоверившись, что месть удалась.
 Абиварду оставалось только радоваться, что он облачен в доспехи.
 — Это ты, зятек? — спросил Шарбараз.
 — Да, величайший, — сказал Абивард. — Интересно, сколько нам ждать света? — На самом деле его занимал несколько другой вопрос, который он не, решался задавать: рассеется ли тьма вообще когда-нибудь? Когда он проголодается и захочет пить, то как выбраться из Машиза, не видя дороги?
 — Вопросы, конечно, интересные, — сказал Шарбараз, когда он все же задал их вслух. — Убежден, что этим сейчас интересуются и другие. Хотелось бы мне со всей искренностью сказать, что меня они настолько не интересуют, что даже не пришли мне в голову, только это не так. — Он вздохнул. — И еще мне хотелось бы знать на них ответы.
 Время тянулось медленно. Поскольку Абивард не видел ни солнца, ни звезд, ни луны, он не мог даже приблизительно сказать, сколько часов прошло с момента погружения во тьму. Чтобы хоть как-то ощутить ход времени, он то пел, то просто мычал себе под нос. Это помогло, но не особенно. Его уши сообщали ему, что и другие заняты тем же самым, и несомненно по той же причине.
 Вскоре ему понадобилось справить малую нужду. Спешившись, он не выпустил из рук уздечку, а то в темноте можно повернуться не туда и потом не найти коня.
 Это означало, что ему пришлось снимать свои железные штаны почти что одной рукой и, хуже того, одной же рукой натягивать их.
 — Удивительно, на что способен человек, если только постарается, — сказал он в окружающую тьму.
 — Определенно, — донесся из мрака голос Шарбараза. — Очень скоро я намерен последовать твоему примеру. Если меня угораздит потеряться, крикни мое имя, и я пойду на голос.
 — Как скажешь, величайший. Если бы я выронил уздечку, я попросил бы тебя о том же.
 — Интересно, куда подевались люди Смердиса? — сказал Шарбараз. — Как будто Господь всех нас бросил в Бездну.
 Услышав эти слова, Абивард резко, испуганно вдохнул. Сравнение было более чем уместным. А может, даже и не сравнение, а истина? С чего бы Господу делать такое в тот самый момент, когда справедливость вот-вот восторжествует, было выше понимания Абиварда. Но с другой стороны, Господь не обязан оправдывать свои деяния перед простым смертным.
 Сквозь нестройный шум голосов, растерянный, а то и исполненный ужаса, сквозь обрывки песен, которыми поддерживали себя люди более уравновешенные, прорезалось более целенаправленное пение, исполняемое большим хором. Сначала Абивард обратил внимание на мощную, спокойную мелодию, от которой он воспрянул духом. Потом он понял, что поют по-видессийски.
 Певцы подходили все ближе. По мере их приближения он различал все больше слов. Он слышал этот гимн раньше, в Серрхизе; это была песнь во славу Фоса, видессийского бога добра и, как вспомнил Абивард, света. И неважно, верит он в Фоса или нет, в данный момент свет — самое необходимое и для него, и для всего Машиза.
 По слуху он определил, что видессийцы выходят на площадь вокруг дворца. Их исполненная радости песнь лилась звонко, прославляя не только их бога, но и солнце, главный символ Фоса, обозначенный позолоченными шарами на шпилях их церквей и ткаными золотом кружками на синих рясах видессийских священников, прямо над сердцем.
 Потом он увидел видессийских священников. Поначалу он увидел только их: они широким шагом шли сквозь мрак, словно не ощущая его. Но тут же взгляд его прояснился, и он увидел всю площадь. Изображение площади внезапно затуманилось в его глазах, и он встревожился было, но тут же понял, что это из-за слез, слез счастья и облегчения.
 Шарбараз приветствовал священников по-видессийски, приложив к сердцу правый кулак.
 — Друзья мои, я счастлив видеть вас, — сказал он по-видессийски, а на родном языке добавил:
 — Понимайте это как хотите.
 Один из видессийских священников поклонился в ответ. Вечернее солнце отсвечивало от его выбритой тонзуры, словно она была одним из позолоченных шаров, венчающих их церкви. Абивард увидел, как низко висит солнце над горами, и понял, что пребывал во тьме намного дольше, чем предполагал.
 На сносном макуранском священник сказал:
 — Величайший, мы просим простить нас, что не пришли на помощь раньше. Магия была очень мощной, и, чтобы преодолеть ее, потребовались все наши силы. Кроме того, вы, макуранцы, пользуетесь магией несколько иначе, чем мы, и нам было довольно трудно подобрать заклинания, устраняющие то, что было сделано.
 — Как бы вы ни сделали то, что сделали, я рад, что вы это сделали, сказал Шарбараз. — Теперь мы сможем войти во дворец и низложить Смердиса.
 — Рады служить тебе, величайший. — Священник поклонился во второй раз.
 С возвращением света из дворца начали выбегать слуги. Некоторые из них узнавали Шарбараза, поспешно падали на живот и ели землю перед Царем Царей.
 — Ну вот, теперь ты восстановлен в правах, величайший, — чуть слышно сказал Абивард.
 — Еще не совсем, — сказал Шарбараз. — Пока что узурпатор не в моих руках.
 Но никто из дворцовой челяди, несмотря на громкие заверения в глубочайшей преданности Шарбаразу, не признался, что знает, где находится Смердис. Шарбараз послал воинов обшарить дворец. На женскую половину, куда воинам доступа не было, он отправил евнухов. Ни малейшего следа его достославного родственничка не отыскалось.
 Но вскоре несколько воинов привели к нему троих людей, которых он узнал.
 — А, царские чародеи, — сказал он. Видессийские и макуранские воины мгновенно рассвирепели. — Полагаю, это вы, господа хорошие, повинны в недавних событиях?
 Абивард восхищался его самообладанием. Чародеи принялись биться головами о булыжник.
 — Прости, величайший! — взвыл один из них. — Твой соперник заставил нас подчиниться ему. Он взял наши семьи в заложники, чтобы мы делали все, что он прикажет. Прости! — Двое остальных вторили ему.
 — Может, и прощу. А может, и нет, — сказал Шарбараз. — Скажи-ка мне вот что, Хуранзим: с какой, например, целью понадобилось затмить свет?
 — Ну конечно же, чтобы дать Смердису уйти никем не замеченным, — ответил тот чародей, который говорил раньше. Очевидно, это и был Хуранзим. — На него это заклинание не действовало. Он хотел, чтобы оно не действовало и на его воинов, но мы честно сказали ему, что это невозможно: если использовать это волшебство как боевую магию, оно окажется совершенно бесполезным, ибо ярость воинов, атакованных невидимым врагом, будет столь велика, что моментально развеет любые чары.
 Стоящий рядом с Шарбаразом Абивард глубоко и с облегчением вздохнул. Тот кошмар, которого боялись они с Царем Царей, не мог стать явью — хотя многие успели бы погибнуть до того, как остальные почувствовали бы ярость. Он вспомнил о другом:
 — Чародей, так ты утверждаешь, что Смердис приказал навести такие сложные и сильные чары лишь затем, чтобы он мог бежать?
 — Да, э-э, повелитель, — с опаской ответил Хуранзим. Шарбараза он знал, Абиварда же видел впервые и не мог знать, насколько тот приближен к Царю Царей.
 Во всяком случае достаточно приближен, чтобы удостоиться вежливого ответа.
 — Господи, почему он просто не приказал вам изменить его лицо, чтобы он мог выбраться из Машиза, никем не узнанный?
 — Повелитель, судя по твоим словам, ты человек большого ума, — с поклоном проговорил Хуранзим, а потом презрительно скривил губы:
 — Чего не скажешь о Смердисе. Для него важнее была не сила заклятия, а его зрелищность. Когда я предложил ему именно то, о чем говоришь ты, он сказал, что перережет глотку моему старшему сыну, а мою главную жену отдаст охранникам… Я сильный маг, повелитель, но мне нужно время, чтобы правильно составить заклятие. Острый кинжал — это для меня слишком быстро.
 — А сейчас ты можешь его выследить, определить, куда он бежал? — спросил Шарбараз.
 — Можно попробовать, величайший, — настороженно ответил Хуранзим. — Но некоторые из моих защитных заклятий, которые я наложил на Смердиса, действуют достаточно долго, поэтому найти его магическими средствами будет нелегко.
 Шарбараз недовольно поморщился, но тут же лицо его просветлело.
 — Ничего. Ты приложи все силы, а если даже и не найдешь, его найдут мои воины. — В его голосе слышалось радостное предвкушение этого мгновения.
 — Повелитель Абивард? — Одна из служанок, сопровождавших Рошнани и Динак с самого начала пути из Век-Руда, подождала, пока Абивард обратит на нее внимание; и продолжила:
 — Госпожа твоя сестра хотела бы переговорить с тобой, если у тебя найдется время.
 — Динак? Разумеется, я готов, — сказал он, подозревая, что голос выдал его удивление. Иногда она заглядывала поговорить с ним, когда он приходил к Рошнани, но он не мог припомнить, когда в последний раз она сама просила его зайти. — Отведи меня к ней.
 Фургон, в котором столько пережили его сестра и главная жена, находился вместе со всем обозом на въезде в Машиз. Служанка поднялась в него впереди Абиварда и у двери жестом призвала его следовать за собой.
 Динак ждала в своем маленьком закутке, расположенном в противоположном от закутка Рошнани конце фургона и убранством являвшем полное его подобие. Поэтому помещение показалось Абиварду знакомым, что несколько сбивало его с толку. Он обнял сестру, сел на ковер, скрестив ноги, и спросил:
 — Что случилось? Могу я чем-то помочь?
 — Вряд ли, — печально сказала Динак. Она тоже села, прислонившись к стенке фургона и сложив руки на животе. — Я беременна, и завтра мне предстоит отправиться на царскую женскую половину.
 — У тебя будет ребенок, может быть, наследник престола? Это же великолепно! — воскликнул Абивард, и лишь потом до него дошла вторая часть сказанного. — А где же тебе еще жить, как не на женской половине?
 — Жить там — это одно, — сказала Динак. — А вот выйду ли я оттуда, прежде чем меня вынесут на кладбище, — это другой вопрос. — Ее горящий взгляд метался из стороны в сторону, как у зверя, попавшего в западню. — Раньше, когда я не видела ничего иного, я еще могла бы с этим примириться. Но я долгое время была свободной — относительно свободной, и сама мысль о том, чтобы снова вернуться в клетку… Нет, не смогу.
 — Но разве ты живешь как в клетке? — спросил Абивард. — Царь Царей позволил тебе сопровождать его, мы все вместе ужинали в Серрхизе… Он же выполнил обещание, данное в крепости.
 — Не так хорошо, как мог бы, но в целом да, ты прав. — И все равно Динак смотрела на Абиварда, как на идиота. Словно обучая малого ребенка грамоте, она продолжила:
 — Завтра я перехожу на женскую половину. И завтра же мой муж отправляется в погоню за Смердисом. Как ты думаешь, до его возвращения мне позволят хотя бы нос высунуть с женской половины?
 — А-а, — протянул Абивард и почувствовал полную бессмысленность своей реплики. Он постарался насколько возможно приободрить Динак:
 — Он уже выслал всадников вдогонку за узурпатором. Даст Господь, он очень скоро возвратится в Машиз.
 — Да, если даст Господь. Но что если его не будет несколько месяцев? Даже если я и примирюсь с тем, чтобы прожить на женской половине некоторое время, вспомнит ли он свое обещание, когда вернется из долгой отлучки? Пожелает ли выполнять его и дальше?
 — Не знаю, — признался Абивард. — Хотя, замечу, он представляется мне человеком крайне щепетильным в вопросах чести. Хотя я почти не знал его отца, Пероза, Царя Царей, в этом отношении он был такой же.
 — Хорошо бы ты оказался прав, — сказала Динак. — Но меня беспокоит еще одно: что будет со мной на женской половине? Я окажусь там белой вороной, и не только потому, что я дочь приграничного дихгана, а не княжна из Семи Домов, но еще и потому, что я поездила по миру, многое повидала и многое сделала. Что там подумают обо мне?
 — Если у них есть мозги, они будут тебе завидовать, — сказал Абивард. — Когда Шарбараз вернется, почему бы тебе не попробовать убедить его предоставить и другим женам те привилегии, которые он предоставил тебе? Если получится, им ничего не останется, как быть тебе благодарными.
 — Зная, что происходит на женской половине, подозреваю, что они найдут иной выход, — сказала Динак, но тем не менее наклонилась и поцеловала Абиварда в щеку чуть повыше той линии, откуда начиналась борода. — Это действительно хорошая мысль. Попробую. В худшем случае он просто откажет мне. — Она сменила тему разговора:
 — Ты едешь с Шарбаразом?
 — Да, конечно, — ответил Абивард. Динак вздохнула и понизила голос:
 — И естественно, берешь с собой Рошнани. Даже хотя Смердис бежал на юг, в сторону, противоположную от Век-Руда, это все равно дорога к дому, в обход гор. — Она снова вздохнула:
 — Как я ей завидую! Еще несколько недель свободы…
 — Динак, все будет хорошо. — Абивард набрался храбрости, совершенно не похожей на ту, что требовалась, чтобы броситься на ощетинившегося копьями врага на поле боя, и сказал:
 — Определенно здесь тебе будет лучше, чем в наделе Налгис-Краг, даже если бы Шарбараз не угодил туда.
 Динак удивленно и пристально посмотрела на него. С тех пор как они с Шарбаразом бежали из крепости Налгис-Краг, Абивард о ней почти не упоминал. То, что он намеренно вспомнил об этом сейчас, заставило ее призадуматься.
 — Да, здесь будет лучше, — неохотно согласилась она, — но «лучше» еще не значит «хорошо».
 — Я этого и не говорил, — мгновенно ответил Абивард. — Но ничего не бывает вот так сразу, как бы сильно мы этого ни хотели. И если ты приложишь силы, чтобы сделать это «лучше» еще лучше, твоя дочка или внучка смогут сказать, что живут… хорошо.
 — Может быть. — Динак произнесла это не очень убежденно, но через мгновение кивнула.
 Как и сказала Динак, погоня за Смердисом устремилась на юг. Каждый день Абивард ожидал, что разведчики, скачущие во всю прыть во главе отряда Шарбараза, загонят его проклятого родственничка, как выбившегося из сил оленя.
 Но день шел за днем, а погоня не прекращалась. Дилбатские горы перешли в невысокие пустынные предгорья. Очень скоро Смердис, если пожелает, сможет свернуть на север или на запад.
 — Интересно, как поступил бы Ликиний, если бы Смердис вздумал сбежать в Видессию? — спросил Абивард, когда они разбили лагерь к востоку от предгорий.
 Шарбараз посмотрел на него, как на таракана, обнаруженного в миске с чечевицей.
 — Вот это… интересная мысль, — сказал он после паузы, во время которой явно перебирал в уме более терпкие определения. — Вряд ли он поставит его во главе новой видессийской армии — это было бы чересчур топорно. Более вероятно, что он содержал бы его в роскоши в Видессе до конца жизни, в качестве напоминания мне, чтобы я вел себя хорошо, если не хочу неприятностей с востока. На его месте я поступил бы именно так.
 Абивард кивнул:
 — Я думал примерно о том же, величайший. Теперь мне особенно хочется, чтобы мы наконец разобрались со Смердисом.
 — А мне нет? Если он сдастся сам, я буду так благодарен, что на месте отрублю ему голову — и все. Даже не потащу его в Машиз, чтобы полюбоваться изобретательностью палачей.
 — Это справедливо, — сказал Абивард и в расстройстве пнул пыль под ногами. — Куда же он подевался?
 — Брось меня в Бездну, если я знаю, — ответил Царь Царей. — Когда начинал эту погоню, я думал, что она очень скоро закончится. Но теперь… — Он тоже топнул ногой. Абиварду вспомнились слова Динак. Но он не успел раскрыть рот.
 Царь Царей продолжил:
 — Хорошо, что мы все же взяли с собой роту видессийских саперов. Если он умудрится спрятаться в какой-нибудь крепости, они помогут нам выкурить его оттуда.
 — Но со своим обозом они здорово замедляют наше передвижение, — сказал Абивард, окольным путем выражая свое несогласие. — И разведчики не могут далеко отрываться от основных сил, ведь Смердис увел с собой достаточно сторонников, чтобы задать небольшому отряду хорошую трепку.
 — Это как раз меня не беспокоит. Как бы то ни было, мы очень скоро догоним его, — сказал Шарбараз. — В конце концов, он старик и командовал монетным двором, а не конной сотней. В седле он скукожится, как зелень в кипящем котелке.
 Он поднялся — высокий, гордый, молодой, уверенный в себе — макуранский Царь Царей до кончиков ногтей. Видя эту царственную гордость — вне всякого сомнения, обоснованную, — Абивард был вынужден напомнить себе, что раньше Шарбаразу случалось недооценивать Смердиса.
 * * *
 — Не может быть! — с отвращением произнес Шарбараз.
 — Не может быть, — с сочувствием произнес Абивард.
 — Не может быть, — с восхищенным изумлением произнес командир видессийских саперов. Тощий, угрюмый, пропеченный солнцем Ипсилантис даже среди макуранцев показался бы человеком сдержанным, а уж для видессийца был вообще вопиющим исключением. Но когда Ипсилантис, подняв голову, вглядывался в крепость на вершине горы Налгис-Краг, он был потрясен не меньше любого макуранца.
 Шарбараз относился к нему с уважением, может быть, большим, чем он оказал бы находящемуся на этой должности макуранцу. Он сказал:
 — Памятуя о том, что ваши ребята творили между Тубтубом и Тибом, я отказываюсь верить, что что-нибудь может оказаться вам не под силу. Не сомневаюсь, ты придумаешь какой-нибудь хитроумный способ заставить Смердиса спуститься к нам.
 — Бросьте меня в лед на веки вечные, величайший, ума не приложу, — ответил Ипсилантис. По-макурански он говорил бегло, хотя обычно молчал, относясь к тому редкому типу людей, которые говорят только то, что необходимо, и ни слова больше.
 Царь Царей нахмурился:
 — Если брать Налгис-Краг измором, на это уйдут годы.
 В ответ Ипсилантис ограничился кивком, что ничуть не улучшило настроения Шарбараза. Он сжал кулаки. Абивард знал, что больше всего на свете ему хотелось разнести крепость Налгис-Краг по камешку. Но невозможно было даже подобраться к крепости, не говоря уже о том, чтобы разрушить ее.
 Абивард сказал:
 — Величайший, мне представляется, что у крепости все же есть одно уязвимое место.
 Ипсилантис хмыкнул и покачал головой. Он вложил в это больше смысла, чем иные в длинную пламенную речь. Шарбараз язвительно осведомился:
 — Просвети же нас, о великий знаток военного дела. Достойный всяческого уважения сапер видит перед собой неприступную крепость. Признаюсь, я тоже вижу перед собой неприступную крепость. До чего же замечательно, что ты нашел уязвимое место, которого не заметили мы. И что же это за уязвимое место?
 — Птардак, сын Артапана, — незамедлительно ответил Абивард. — Крепость сама по себе может быть сложена хоть из алмаза, а не просто из железа и камня. Но раз ею командует Птардак, она может пасть. Ты же имел с ним дело, величайший. Я прав или нет?
 Шарбараз ответил не сразу. В его глазах появилось отсутствующее выражение, никак не связанное с видом на крепость, сооруженную на вершине горы. До этого мгновения он думал только о крепости, но не о людях, находящихся в ней. Думая, он тихонько прищелкивал языком. Наконец он сказал:
 — Что ж, зятек, очень может быть.
 — Знать человека, с которым сражаешься, важнее, чем знать крепость, в которой он засел, — сказал Ипсилантис. Если вдуматься, мысль очень видессийская. Он обратился к Абиварду:
 — Ну и что же этот Птардак, высокочтимый?
 Теперь призадумался Абивард. Как охарактеризовать бывшего зятя?
 — Он… слаб, — сказал он через мгновение. — Нет, он не трус, ничего похожего, но он как бы одет в грозный боевой панцирь. Если этот панцирь разбить, внутри будет мягко.
 — Как устрица, — сказал Ипсилантис. Абивард знал это слово, хотя ни разу не пробовал устриц. Он кивнул. Сапер задумчиво потер подбородок:
 — И как же разбить этот панцирь?
 — Сказать ему, что произойдет с ним, когда падет крепость — а она рано или поздно падет, — нетерпеливо проговорил Шарбараз. — Ему от меня кое-что причитается не только за то, что он приютил у себя Смердиса, но и за восхитительный прием, оказанный мне в позапрошлом году. Припугнуть его хорошенько, и он сделает все, что мы захотим. Он должен знать, что могут сделать с ним палачи в Машизе, прежде чем позволят ему умереть.
 Абивард покачал головой:
 — Прости, величайший, но я не думаю, что таким образом мы сумеем запугать его. Даже если мы возьмем Налгис-Краг… — Вежливость не позволяла ему прямо возражать Царю Царей, Но он сомневался, что крепость можно покорить. — …как ты предлагаешь взять самого Птардака? Один шаг со стены — и от палачей он ушел. — Он слегка вздрогнул. Ох и далеко же падать со стены Налгис-Крага! Сколько всего успеешь передумать, пока летишь и ветер свистит в ушах, а мгновение тьмы еще не настало?
 Шарбараз сверлил его сердитым взглядом. Но Ипсилантис сказал:
 — Разумно, — таким тоном, что Шарбараз не мог возразить, дабы не показаться вздорным даже самому себе.
 — И что? — буркнул Царь Царей. — Если мы не можем даже достать Птардака, как же мы сумеем запугать его так, чтобы он захотел выдать нам Смердиса? — Он задал этот вопрос как риторический, не сомневаясь, что никакого ответа у Абиварда нет. Сжав кулаки, Шарбараз продолжил:
 — Неслыханно, чтобы какой-то дихган мог в одиночку бросить вызов всему царству!
 Если бы в свое время Абивард не бросил в одиночку вызов всему царству, то не Смердис, а Шарбараз был бы сейчас замурован в Налгис-Краге. Он счел неполитичным поминать это, но жалоба Царя Царей навела его на мысль:
 — Ты прав, величайший, тебе принадлежит все царство, а Птардаку — лишь один надел. Если мы начнем планомерно разрушать надел, дав Птардаку понять, что, когда мы покончим с этим, у него останется только крепость…
 С практичностью, свойственной мастеровым, Ипсилантис сказал:
 — Он сидит высоко и глядит далеко. Каждая сожженная деревня…
 Шарбараз ответил не сразу. Абивард понимал, что не стоит напирать на него, особенно сейчас, когда он начинает осознавать масштабы своей власти. Он терпеливо ждал, что скажет Царь Царей.
 — Попробуем, — наконец заявил Шарбараз. — Но сначала предупредим Птардака, что именно мы намерены сделать. Если он предпочтет пожертвовать своим наделом ради Смердиса, хмыря хмырей, вся вина за это ляжет на него.
 — Как прикажешь, величайший. — Абивард кивнул. — Дай Господь, чтобы он поддался на угрозу и не вынудил нас привести ее в исполнение.
 — Поддастся, если хоть чуть-чуть думает о своем наделе, — сказал Шарбараз.
 — И я знаю идеального парламентера, который передаст ему наши условия.
 — Кто же это, величайший? — Абивард в общем-то понял мысль Царя Царей, но подхватывать ее не стал.
 Шарбараз поцокал языком, словно желая сказать, что Абивард разочаровал его, и ткнул пальцем:
 — Ты.
 Поднимаясь по узкой, извилистой тропке к крепости Налгис-Краг, Абивард высоко держал щит перемирия. Он жалел, что под ним конь, а не крепче стоящие на ногах мул или осел. Разумеется, престиж запрещал это. Но если конь его оступится и упадет, то он погибнет ради престижа. Это была не самая распространенная причина смерти в Макуране, но отнюдь не самая редкая.
 Он чувствовал себя очень одиноким. Если Птардак пожелает схватить его и оставить у себя заложником, чтобы заставить Шарбараза переменить решение, ничто не помешает ему сделать это. Абивард не думал, что это окажет какое-то воздействие на Царя Царей, а о том, какое воздействие это окажет лично на него, он старался не думать.
 Он уже проехал несколько застав в нижней, более пологой части горы Налгис-Краг. Теоретически войско Шарбараза могло бы выбить эти заставы, хотя и ценой больших потерь. Что же касается заграждения, выросшего впереди, и тех, кто несет стражу за этой преградой…
 По камням заграждения вскарабкался воин:
 — Что тебе нужно?
 Абивард помахал щитом перемирия:
 — Я пришел с предупреждением от Шарбараза, Царя Царей, да продлятся его дни и прирастет его царство, об участи, которая постигнет надел Налгис-Краг, если дихган Птардак откажется выдать ему мятежника Смердиса. Мне приказано передать это предупреждение Птардаку лично.
 — Жди здесь, — сказал воин. — Кто ты? Я должен назвать твое имя моему повелителю.
 — Абивард, сын Годарса, его бывший зять, — ответил Абивард.
 Воин Птардака застыл, будто ужаленный осой. Абивард тоже застыл. Этого вопроса он боялся с самого начала. Птардак вполне мог отдать приказ убить его на месте. Но видимо, не отдал. Воин сказал:
 — Я передам твои слова дихгану. Жди. — Воин, двигаясь довольно судорожно, скрылся за грудой камней, которые можно было бы градом обрушить на головы нападающих, и поспешил в крепость.
 Абивард спешился, скормил коню несколько фиников и прошелся по нему скребницей. Он старался не обращать внимания на воинов, наблюдающих за ним из-за груды камней, как и на тех, которых он уже миновал и которые могли помешать ему возвратиться к своим. Это было нелегко и с каждой минутой становилось все тяжелее.
 Он посмотрел вверх, на склон, становившийся круче по мере приближения к крепости. Наконец его терпение было вознаграждено: он увидел двух человек, медленно едущих в его сторону. Несколько минут спустя в одном из них он узнал воина, который отправился доложить Птардаку о его прибытии. Потом он узнал и самого Птардака.
 Его бывший зять перелез через разделявший их каменный вал и приблизился.
 За заграждением стояли люди Птардака с поднятыми луками. Если бы Абивард попытался что-то сотворить с Птардаком, его бы тут же начинили стрелами.
 Поскольку ничего похожего у него на уме не было, он поклонился Птардаку и сказал:
 — Дай тебе Господь доброго дня. Ты передвигаешься хорошо. Я рад, что нога зажила должным образом.
 — Она меня больше не беспокоит, во всяком случае не мешает двигаться, — ответил Птардак. — Но когда надвигается дождь или непогода, я чувствую это на день раньше всех остальных. — Он окинул Абиварда подозрительным взглядом:
 — Но ты приехал сюда не затем, чтобы разговаривать о моей ноге.
 — Это так, — сказал Абивард. — Я приехал сюда, чтобы потребовать именем Шарбараза, Царя Царей, да продлятся его дни и прирастет его царство, ныне являющегося моим зятем через сестру мою Динак, которую ты несомненно помнишь, отдать нам узурпатора Смердиса.
 — Я на все требования Шарбараза и гнилого, финика не дам, — сказал Птардак и щелкнул пальцами, тем самым выражая свое презрение. — Он всего-навсего отступник, а истинный Царь Царей — Смердис. И за тебя я гнилого финика не дам. Чем скорее ты полетишь в Бездну, тем счастливее я буду. Ты что, забыл, что между нами война до ножа? Только твой щит перемирия и мое великодушие удерживают меня от того, чтобы приказать убить тебя немедленно.
 Он выпятил грудь, несомненно уверенный, что напугал Абиварда. Однако Абивард уже видел, как Птардак распускает хвост, так что воинственные речи бывшего зятя не произвели на него сильного впечатления. Он сказал:
 — Шарбараз, Царь Царей, готов пощадить тебя, хоть ты и держал его в темнице, но при условии, что ты выдашь узурпатора. Если же не выдашь, за это заплатит твой надел — и ты, когда начнешь умирать с голоду.
 Птардак вновь щелкнул пальцами:
 — Плевать мне на Шарбараза и его угрозы, так ему и передай. Если он предполагает взять крепость Налгис-Краг штурмом, что ж, остается пожелать ему всяческой удачи.
 — Но крепость Налгис-Краг — это еще не весь надел, — ответил Абивард. Он рассказал Птардаку, что задумали они с Шарбаразом, и добавил:
 — Когда мы закончим заниматься твоими землями, вороне, пролетающей над ними, придется нести с собой провиант. Предупреждаю тебя, прислушайся к моим словам.
 Лицо Птардака потемнело от ярости. Теперь Абивард ощутил страх — страх, что Птардак разъярится настолько, что забудет о щите перемирия и о своем великодушии, о котором распинался несколько минут назад.
 — Смердиса я не отдам, — прохрипел Птардак. — Я принес ему клятву верности, которую, в отличие от некоторых, соблюдаю.
 — Но условия этой клятвы были лживы, — сказал Абивард, — поскольку Шарбараз, Царь Царей, не уступил свой трон добровольно. Следовательно, клятва ни к чему тебя не обязывает.
 — Ты говоришь как видессиец, вроде тех, которым Шарбараз продал душу за возможность похитить престол, — сказал Птардак. — Меня твои утверждения не интересуют. Смердиса я вам не отдам.
 — Твой надел заплатит за твое упрямство, и ты тоже, когда в конце концов подчинишься воле Царя Царей, — предупредил Абивард. — Дважды, трижды подумай о своих действиях, Птардак.
 Ему не хотелось чрезмерно давить на бывшего зятя, чтобы не поставить его в совсем уж безвыходное положение. Поэтому он говорил со всей возможной мягкостью — в тех пределах, которые поставил ему Шарбараз. Но этой мягкости оказалось недостаточно. Птардак завопил:
 — Отправляйся к своему хозяину и скажи, что я никогда не надену ливрею его лакея!
 Абивард не смог удержаться от прощального укола:
 — А почему, собственно, тебя это так волнует после того, как пару дней ты носил даже его облик? — Он развернул коня и начал спускаться с горы, сопровождаемый проклятиями, которые выкрикивал ему вслед Птардак.
 * * *
 Когда Абивард вернулся ни с чем, Шарбараз опечалился:
 — Если этот надутый осел думает, что я блефую, придется показать ему, насколько он не прав. Очень мне это не нравится, ведь его подданные — это и мои подданные. Но я получу от него Смердиса, получу любой ценой!
 Абивард отправился с отрядом, которому было поручено сжечь деревню у подошвы Налгис-Крага. Тамошние жители были заранее предупреждены, и, когда воины вошли в деревню, большинство из них уже вышло на дорогу, унося с собой все, что могли. Но несколько человек все же задержались в деревне. Одна из них, старуха, погрозила бряцающим доспехами конникам кулаком.
 — Да проклянут вас Господь и Четыре Пророка за то, что творите зло тем, кто вам никакого зла не сделал, — громко прошамкала она беззубым ртом.
 — Давай, бабуля, ступай отсюда, — сказал Абивард, изогнув левую ладонь, чтобы отвести проклятие. — Вини во всем своего дихгана, который не выдает Шарбаразу, Царю Царей, беглого преступника.
 — Если виноват дихган Птардак, так и жгите дихгана Птардака, — огрызнулась старуха. Но этого-то войско Шарбараза и не могло: в крепости Налгис-Краг дихган был неуязвим, и поэтому вместо Птардака должны были страдать его подданные.
 Продолжая ругаться и оплакивать свою судьбу, старуха подняла на плечо сделанный из одеяла узел с жалкими пожитками и поплелась вслед за остальными жителями деревни.
 — Не завидую я этим людям, — сказал Абивард. — Если Птардак упрется, нам придется жечь их жилища снова и снова.
 Один из конников раздал факелы. Другой разжег костер посреди рыночной площади. Когда затрещал огонь, Абивард сунул в пламя головку факела и помахал им в воздухе, чтобы получше разгорелся. Он поднес факел к соломенной крыше ближайшего дома. Сухая солома занялась мгновенно. Пламя поднялось до конька крыши, горящая солома посыпалась вниз, поджигая все, что было внутри дома.
 На площади, вблизи костра, разожженного воином, сидели несколько собак.
 Они безутешно выли, прерываясь лишь на чиханье и фырканье, — дым от костра становился все гуще. Абивард наблюдал за тем, как воины жгут деревню. Одни делали это с неподдельным удовольствием, вбегали внутрь и выбегали с кувшинами вина или побрякушками для прибившихся к войску шлюх, а потом с радостными воплями поджигали только что ограбленные дома. Другие же просто поджигали дом и шли к следующему.
 В конечном счете Абивард решил: «А не все ли равно, как ведут себя воины? Деревня-то горит».
 Кашляя, со слезящимися от дыма глазами, он выехал вместе с остальными поджигателями из деревни. Столб черного дыма от оставшегося на ее месте погребального костра поднимался над вершиной Налгис-Крага. Ветер рвал и теребил его и наконец развеял, но запах гари не мог не достигнуть крепости.
 Однако Птардак и не думал выдавать Смердиса.
 Когда настало утро, Шарбараз отправил Абиварда с другим отрядом конников сжечь еще одну деревню, стоящую примерно на фарсанг севернее Налгис-Крага.
 Когда они подъехали, их встретил град стрел. Двое воинов и конь получили ранения. «Вперед!» — крикнул Абивард. Воины ворвались в деревню, исполненные мрачной решимости. Их еще раз обстреляли, ранив одного коня. В таком бою кони были почти бесполезны, чего не скажешь о воинах в доспехах. Стоило им сломать несколько дверей и перебить скрывавшихся за ними защитников, и остальной деревенский люд быстро утратил боевой дух.
 И все же Абиварду с большим трудом удалось удержать своих воинов от массовой резни.
 — Они имеют право защищаться, — настойчиво внушал он. — Никто не предупредил их, что если они будут сопротивляться, то потом вырежут всю деревню. Но в следующий раз…
 Он выгнал жителей из домов в той одежде, которая на них была, разрешив взять только по лепешке и кувшинчику вина на человека. После этого в небо вновь поднялся столб дыма, еще гуще и чернее, чем вчерашний. Воины делали свое дело с целеустремленностью, которой не было в той, другой деревне. Они не тратили время на шалости.
 Когда Абивард доложил о сделанном, Шарбараз кивнул:
 — Ты поступил совершенно правильно, зятек. Завтра, если, конечно, понадобится выезжать завтра, мы скажем им, что они могут взять с собой все, что сумеют унести, если не будут оказывать сопротивления. В противном случае мы поступим по законам войны. — Он поднял взгляд на крепость Налгис-Краг:
 — Хоть бы Птардак поскорее понял, что если он будет и дальше укрывать узурпатора у себя, то останется вообще без надела!
 Однако на другой день горела деревня, расположенная южнее. Люди покидали ее мрачно, но не оказывай никакого сопротивления копейщикам Царя Царей, выехавшим туда большим отрядом. Еще через день пришлось с боем брать четвертую деревушку. Взяли.
 Вместе с домами горели виноградники и фисташковые деревья. Шарбараз держал слово: Птардак мог удерживать крепость сколько угодно, но после того, как по всему наделу пройдутся воины с факелами, в нем ничего, кроме крепости, не останется.
 На пятый день горела знакомая Шарбаразу деревня Гайи, та самая, через которую он бежал из Налгис-Крага. Царь Царей со вздохом произнес:
 — Теперь придется переписать все, что я знал об этих местах.
 На шестой день его отряды готовы были отправляться жечь дальше, но с Налгис-Крага спустился человек со щитом перемирия и простерся ниц перед Царем Царей. После ритуального поедания земли он сказал:
 — Величайший, да продлятся твои дни и прирастет твое царство! Если дихган Птардак отдаст тебе твоего родственника Смердиса, простишь ли ты ему те проступки, которые он, по твоему мнению, совершил, прекратишь ли уничтожать его надел и подтвердишь ли, что сохраняешь не только его жизнь, но и его права здешнего дихгана?
 — Очень не хочется давать ему так много, — сказал Шарбараз и посмотрел на Абиварда. Абивард кивнул. Шарбараз нахмурился, некоторое время поколебался, но сказал:
 — Ладно. Ради прекращения междуусобицы я готов пойти на это. Пусть узурпатора доставят ко мне сегодня до полудня, и тогда все будет так, как того желает Птардак.
 Посланец дихгана галопом полетел в крепость. Шарбараз повернулся к Абиварду:
 — Простить-то я прощаю, но брось меня в Бездну, если я это забуду.
 Абивард понял это так, что Птардаку теперь лучше не высовывать носа из крепости Налгис-Краг до конца дней своих, если только он не хочет, чтобы дни эти не оказались резко сокращены. Эта мысль скользнула в его мозгу и тут же ушла, вытесненная огромным облегчением оттого, что борьба, так долго раздиравшая Макуран, вот-вот закончится.
 И еще его пожирало любопытство: ему очень хотелось увидеть наконец-то человека, захватившего трон Шарбараза. Задолго до того, как солнце поднялось в зенит, с Налгис-Крага спустились трое: два воина вели в поводу мула, к которому был привязан седобородый старик. Передав Смердиса в руки Шарбараза, воины не стали дожидаться, какой прием им окажет Царь Царей. Как и предшествующий посланец Птардака, они галопом умчались назад, в безопасное место.
 Хотя Смердис был растрепан, немыт и одет лишь в грязный кафтан, семейное сходство между ним, Перозом и Шарбаразом просматривалось легко. Старик весьма успешно скрывал страх, которого не мог не испытывать.
 — Ну, родственничек, что скажешь в свое оправдание? — спросил Шарбараз.
 — Скажу одно: надо было вместе с троном отобрать у тебя и голову, — ответил Смердис, шамкая, как та старуха в деревне, — у него тоже почти не осталось зубов.
 — Этой ошибки я не повторю, — сказал Шарбараз. — Но смелости в тебе больше, чем я предполагал. Так что я просто укорочу тебя маленько, и все.
 Смердис кивнул. Сотники Шарбараза собрались в кружок, наблюдая за казнью.
 Один из воинов перерезал веревки, которыми был связан Смердис, и помог ему слезть с мула. Старик опустился на четвереньки и вытянул шею, подставляя ее под меч. Меч опустился. Тело Смердиса дернулось и застыло. Если бы он жил так, как умер, из него мог бы получиться достойный Царь Царей.
 — Вот и все, — сказал Шарбараз.




 Глава 12


 Вместе с фургоном, в котором ехала Рошнани, уцелевшими конниками из надела Век-Руд и прорицателем Таншаром Абивард возвращался домой. Их сопровождала сотня из того отряда, который осаждал Налгис-Краг.
 — Считай их моим подарком на дорожку, — сказал Шарбараз на прощание. — По пути в свой надел ты ведь можешь нарваться на степняков.
 — Это так, — сказал Абивард, крепко сжимая руку Царя Царей. Войско Шарбараза тоже снималась с места. Одни возвращались в родные северо-западные наделы, другие направлялись с Царем Царей в Машиз, а видессийские саперы во главе с Ипсилантисом — на родину. Абивард добавил:
 — Величайший, не нахожу слов, чтобы передать, как я буду скучать по тебе. После всего того…
 Шарбараз ухмыльнулся:
 — Я ведь назвал этих воинов подарком на дорожку, а не прощальным подарком. Тебе надо удостовериться, что дома у тебя все в порядке, это я понимаю. Но очень скоро ты мне понадобишься. Ты знаешь, какие у меня планы.
 Абивард покосился на видессийцев. Они были достаточно далеко и слышать не могли. Но он все равно понизил голос:
 — Мы их должники, величайший. — Более откровенно выразить свое неодобрение он не решался.
 — Я знаю, — спокойно ответил Шарбараз. — Именно должники, не более того, я все равно что занял десять тысяч аркетов у ростовщика. Я верну этот долг, как сумею. А когда расплачусь — неужели ты думаешь, что такой счетовод, как Ликиний, не предоставит мне повода вернуть то, что по праву принадлежит Макурану?
 — Если так ставить вопрос, то конечно, — сказал Абивард. Ликиний — очень способный правитель. Но Шарбараз прав: пытаясь все рассчитать заранее, видессийский Автократор оставался почти слеп ко всему, что не входило в его расчеты. А ни один человек, даже самый мудрый, не в состоянии предвидеть всего.
 Это может один Господь.
 Шарбараз похлопал его по спине:
 — Дай Господь, чтобы в твоем наделе и в твоей семье все было благополучно.
 — Спасибо, величайший. — Немного помедлив, Абивард сказал:
 — Величайший, если ничто не мешает тебе предоставить моей сестре немного свободы за пределами женской половины, это бы очень ее осчастливило.
 — И это я знаю, — сказал Шарбараз. — На этот счет не беспокойся. Мой долг перед Динак больше, чем перед Ликинием. И я оплачу его. — Он рассмеялся: — Может быть, я даже введу такую моду, чтобы мужья показывались в свете вместе с женами. Как завопит наше старичье! — Похоже, эта перспектива была ему очень по душе.
 — Благодарю тебя, величайший, — сказал Абивард.
 — Езжай домой, займись своими делами, а потом придет время заняться моими, — сказал Шарбараз.
 * * *
 Когда Абивард в прошлый раз возвращался из Налгис-Крага в свой надел, он спешил, насколько это было возможно, чтобы не загнать насмерть коней, на которых ехали Шарбараз, Динак, Таншар и он сам. Пока он не добрался до своей земли, он все боялся, что воины Птардака преследуют его по пятам, скача изо всех сил, чтобы перехватить беглого Царя Царей.
 Теперь он мог не спешить. Он больше не боялся врагов сзади, к тому же с ним ехало достаточно воинов, чтобы внушить ужас даже многочисленной шайке хаморов. Обернувшись к Таншару, ехавшему рядом, он сказал:
 — Кочевники упустили свой шанс оттяпать большой кусок северо-запада и превратить его в продолжение Пардрайянской степи.
 — Похоже на то, — кивнул прорицатель. — Они все объединились против нас, когда Пероз, Царь Царей, перешел Дегирд со своим войском, но они не народ, а отдельные племена. Если они начали свару между собой после одержанной победы, у них не было возможности сделать то, о чем ты говорил. Я, конечно, не знаю, как случилось на самом деле, но вполне могло быть и так.
 Абивард засмеялся:
 — Странно слышать от прорицателя, что он не знает, как случилось. Ты же вроде должен такие вещи знать.
 — Повелитель, когда ты будешь обременен годами, как я, ты поймешь, что главное из всего, что ты знаешь, — это то, что ты не знаешь почти ничего, ответил Таншар. — Да, если бы мне приказали и я смог преодолеть магию их племенных шаманов, я сумел бы узнать, почему хаморы всей ордой не перешли Дегирд, как мы опасались. Но кого теперь интересует это «почему»? Важно, что они этого не сделали.
 — М-м. — Поразмыслив над словами Таншара, Абивард ощутил их правоту. — Понимаю. Только не надо говорить о собственном невежестве. В нашем походе ты сделал больше, чем… чем… — Он не знал, что сказать дальше, чтобы не обидеть Таншара, а этого ему хотелось меньше всего.
 — Больше, чем можно было ожидать от деревенского прорицателя? Это ты хотел сказать? — мягко спросил Таншар. Абивард почувствовал, что у него горят уши, но не кивнуть не мог. Таншар с улыбкой продолжил:
 — Я всю жизнь прожил в деревне возле крепости Век-Руд, и всю жизнь мне приходилось заниматься делами деревенской важности. Пойми, я не жалуюсь, я был счастлив, насколько может быть счастлив человек, не имеющий хорошей жены. В Макуране полно людей, подобных мне, занимающих самое разное положение. Большая их часть так и сидит в своих деревнях всю жизнь и не имеет возможности всерьез проявить свои способности. Благодаря тебе я такую возможность получил и воспользовался ею.
 Спокойные слова прорицателя заставили Абиварда задуматься. Действительно ли все так, как говорит Таншар? Может ли человек, если ему выпадет такая возможность, сделать больше, чем мог бы даже мечтать? Если так, сколько же простых людей впустую тратят жизни, столь блистательные в своих возможностях, в рутине будней, зарабатывая себе на хлеб в деревнях и городках по всему царству?
 Если Таншар прав, не стоит ли Царю Царей заняться поиском таких людей? Но как разыскать их, пока не разразилась какая-нибудь беда, при которой они могут проявить свои таланты? Абивард не знал ответов на эти вопросы, но считал, что сами вопросы следует довести до сведения Шарбараза. И еще один вопрос он задал Таншару:
 — Когда на Машиз опустилась тьма, ее рассеяли видессийские священники. Что же случилось с тобой и другими макуранскими чародеями, состоявшими при Шарбаразе, Царе Царей?
 — Что случилось с нами, повелитель? — Смех прорицателя был исполнен самоуничижения. — То, что случилось, показало нам пределы того, о чем я говорил раньше, ибо против такой магии мы оказались беспомощны, как дети. Нам не хватило ни подготовки, ни умения. До прошлого года ничего хорошего о Видессии я не слышал, но я благодарю Господа, что с нами оказались видессийцы. Без них Машиз пребывал бы во тьме и по сей день.
 — Любопытная мысль, хотя и гадкая, — сказал Абивард. Он представил себе, как ощупью, практически вслепую, крадется по улицам, стараясь уйти из-под заклятия, и похолодел, несмотря на то что такая мрачная перспектива исчезла больше месяца назад.
 * * *
 Отряд, бряцая доспехами, стуча копытами и скрипя колесами, приближался к наделу Век-Руд. Середина лета ощутимо сказалась на земле: зелень стала желто-коричневой, а сама земля — серой. Без запасов фуража и бочек с водой, едущих в обозе, Абивард не рискнул бы пересечь пустыню в это время года.
 По плоской выжженной земле плясали, поднимая пыль, небольшие смерчи.
 Абивард не обращал на них особого внимания, но некоторые из воинов той сотни, которую отдал ему Шарбараз, утверждали, что эти смерчи — внешнее проявление злобных демонов. Один из воинов пустил в такой смерч стрелу, и тот моментально исчез. Воин, торжествуя, повернулся к Абиварду:
 — Видишь, повелитель?
 — Угу, — только и сказал Абивард, предполагая, что воин не столь уж не прав.
 На следующий день поднялся сильнейший ветер, с рассвета до заката швырявший в путешественников песок и мелкие камешки. Он не дотягивал до разрушительной песчаной бури, способной полностью изменить пейзаж и похоронить под собой караван, но все же был достаточно мерзок. Когда ближе к вечеру ветер наконец стих, Абивард отдал строгий приказ больше в смерчи не стрелять. Он не знал, вызвала ли такой ветер стрела, пущенная в смерч, но повторять опыт не хотел.
 Вечером, зайдя в фургон проведать Рошнани, он увидел, что у нее больной вид.
 — Ее тошнит по утрам, — сказала служанка. — Жаль, что сейчас не сезон лимонов. Пососала бы немного, и полегчало бы.
 — Если выбирать из этих двух зол, я предпочел бы тошноту по утрам, — сказал Абивард. Рошнани слабо покачала головой.
 — Ты не знаешь, о чем говоришь, — сказала она. Поскольку это была истинная правда, он развел руками, признавая свою неправоту. Она сказала:
 — В крепости у моего отца одни женщины страдали беспрерывно все девять месяцев, а у других вообще не возникало затруднений. Я где-то посередине. В какие-то дни я совсем здорова, но в другие… — Она издала душераздирающий натужный звук предвестник рвоты. — Похоже, сегодня как раз такой день.
 — Надеюсь, завтра у тебя будет хороший день. — Абивард похлопал ее по руке. — Всего несколько дней — и мы наконец-то дома.
 Из-за занавески раздался голос служанки:
 — Госпожа, не хочешь ли бараньего бульончику с лепешкой? Твой желудок с этим справится.
 — Может быть, попозже, — судорожно сглотнув, сказала Рошнани.
 — Тебе надо питаться, — упрекнул жену Абивард.
 — Я знаю, — ответила она. — Но если я сейчас что-нибудь съем, все тут же полезет назад, и лучше мне от этого не станет. — Она осторожно положила руки на живот. — И так внутри все болит.
 — Ладно, — сказал Абивард. Поскольку он почти ничего не знал о том, как протекает беременность, — да и какой мужчина толком знает об этом? — он склонен был верить суждению жены о состоянии ее желудка. За те два года, что он знал Рошнани, Абивард убедился, что едва ли не все ее суждения заслуживают полного доверия. Она чуть слышно засмеялась. Он вопросительно приподнял бровь. Она сказала:
 — Прости меня, но я пока еще с трудом воспринимаю крепость Век-Руд как родной дом. В этом фургоне я прожила дольше, чем на твоей женской половине, а в пути мы больше года, поэтому возвращение кажется мне каким-то нереальным.
 — Понимаю, — сказал Абивард. — С тех пор как мы отправились в поход, я увидел мир так, как и вообразить не мог.
 — Ты! — воскликнула Рошнани. — А я? У меня нет присущего Динак страха на всю жизнь остаться в клетке, но все равно сидеть на одном месте, видеть только комнаты, стены и один и тот же пейзаж за окном будет очень странно.
 Она замолчала, но с тревогой посмотрела на Абиварда. Он знал, что означает этот взгляд: вернувшись домой с победой, не забудет ли он данное ей обещание хотя бы иногда выпускать ее с женской половины? Он сказал:
 — Не беспокойся. Ты сможешь ходить по крепости и рассматривать мир не только из окошка.
 — Спасибо, — тихо произнесла она. — После таких странствий это будет не так уж много, но спасибо.
 Абивард вспомнил свой разговор с Таншаром. Если огромное число мужчин так и не смогли до конца раскрыть свои способности, оставаясь в деревнях и городках, что же говорить о женщинах, обреченных сидеть на женских половинах с наступления девичества до самой смерти? Если остальные дихганы, шокированные непомерным благоволением, которое он оказал Рошнани, не порвут с ним все отношения, он сможет личным примером сделать для царства больше, чем всеми своими подвигами во время гражданской войны.
 Когда он задумчиво проговорил это вслух, Рошнани, по своему обыкновению, склонила головку набок и внимательно смотрела на него на протяжении нескольких секунд.
 — Ну конечно же, — сказала она.
 Обратный путь в Век-Руд был неспешным — ведь ехали они большим отрядом с обозом; людей и лошадей надо было кормить и поить. Зато Абиварду предоставилась возможность выставлять дозоры впереди и позади, высылать разведчиков по обе стороны от дороги, идущей через пустыню. Он вовсю пользовался этой роскошью.
 Если бы Пероз, Царь Царей, поступил так же, Шарбараз по-прежнему был бы царевичем в Машизе, а Смердис — начальником монетного двора. Теперь первый был Царем Царей, а второй — наглядным образцом омерзительного злодея для многих поколений летописцев и трубадуров.
 За два дня до того, как Абивард рассчитывал достичь своей земли, к основному отряду, сопровождающему обоз, во весь опор подскакал всадник из передового дозора.
 — Повелитель, впереди степняки со своим стадом, — доложил он. — Не знаю, сколько их там и сколько животных, но пыли они подняли предостаточно, это точно.
 Абивард провел рукой по кафтану. В летнюю жару, не рассчитывая на то, что придется сражаться, он был без доспехов, как и его конь. Весь его отряд тоже ехал налегке. «Теперь уж ничего не поделаешь», — подумал он. В любом случае надо быстренько надеть шлемы и похватать щиты. Этого будет более чем достаточно, чтобы оказаться в равном положении с хаморами.
 Но, прежде чем отдать приказ, он призадумался. Хотя со времени роковой битвы в Пардрайянской степи прошло почти два года, он отчетливо слышал слова отца, будто Годарс стоял рядом: «Мозги у тебя сообразительнее рта, только дай им возможность проявить себя».
 Приказы он отдавал четко и последовательно. Он послал самых быстрых всадников отозвать разведчиков с флангов. Еще одного он послал назад, передав с ним приказ арьергарду подтянуться и взять на себя защиту обоза. Тем временем основные силы отряда под началом самого Абиварда разбирали шлемы и щиты, проверяли, крепка ли тетива у луков и полны ли колчаны. Когда все построились, Абивард махнул рукой: «Вперед!»
 Выкрикивая его имя и имя Шарбараза, воины поскакали вперед. На несколько фурлонгов впереди отряда он выставил цепь дозорных, и у него не было оснований предполагать, что хаморы устроили западню. Насколько он мог судить, эта встреча была чистой случайностью. Но повторять в меньшем масштабе катастрофу, постигшую Пероза, у него не было никакого желания.
 Воин, скакавший рядом, показал вперед. Абивард увидел не только пыль, поднятую кочевниками и их стадом, но и само стадо. Овцы. Он задумчиво цокнул языком. Вероятно, овцы могут найти себе летом достаточно пропитания в этих скудных краях, но лично он на такое бы не пошел. Коровы уже околели бы от голода.
 Кочевники не приняли бой, на который он настроился, а побежали прочь в полном беспорядке. Было их от десяти до двадцати, и, увидев, что на них несется более сотни макуранцев, они сделали единственное, что могло спасти им жизнь. На их месте Абивард поступил бы точно так же.
 Несколько его воинов бросились вдогонку и меткими выстрелами вышибли из седла двух степняков. Хаморы, убегая, отстреливались через плечо и раз-другой попали в бойцов из сотни, которую Шарбараз подарил Абиварду. Хаморские степные лошадки были малы и уродливы, но бегать умели быстро. Погонявшись за ними с полфарсанга, макуранцы прекратили преследование и вернулись к своим товарищам.
 Абивард отправил нескольких человек затабунить овец, которые, воспользовавшись замешательством, разбежались во все стороны.
 — Вечером свежая баранина! — выкрикнул он, что вызвало радостные возгласы: все устали от копченого мяса, катыка, сухарей и прочей походной пищи. Он добавил:
 — Тех овец, которых не забьем, заберем с собой в мой надел. Надо же хоть из одного боя с кочевниками выйти с прибылью.
 Войны вновь разразились приветственными кличами. Лишь произнеся эти слова, Абивард сообразил, что они более подходят видессийцу, чем макуранскому дихгану.
 «Ну и что?» — подумал он. Побеждать всегда лучше чем терпеть поражение, и не все ли равно, какими словами сопровождается эта победа?
 Хаморы выпускали свои стада вольно пастись по степи, чтобы овцы могли употребить каждую сухую травинку и глоток воды, которые им посчастливится обнаружить. Они предоставляли животным самим выбирать направление и лишь шли следом. В отличие от них, Абивард двигался в совершенно конкретном направлении и вел овец за собой. Если вдоль тропы, ведущей к его наделу, корма окажется недостаточно, то лучше потерять несколько овец, чем сворачивать с пути, чтобы дать им подкормиться.
 Когда он со своим отрядом приблизился к самой юго-восточной деревеньке своего надела, жители увидели стадо и бросились бежать, думая, что за овцами следует шайка степняков. Обнаружив свою ошибку, они с радостными криками вернулись домой и приветствовали Абиварда с таким восторгом, словно прибыл сам Царь Царей.
 Новости медленно доходили до северо-запада царства; жители деревни еще не знали, что Шарбараз одолел Смердиса. Весть об этом привела их в полный восторг, хотя Абивард не мог взять в толк, что это изменит в их жизни.
 В порядке эксперимента он вывел Рошнани из фургона, в котором она ехала до сего момента, и вслух объявил о своей надежде, что она носит в себе наследника надела. Некоторые из жителей — в основном старики и несколько зажиточных купцов, которые, скорее всего, держали своих жен в заточении, подражая благородным господам, — опешили, увидев жену дихгана на людях, но остальные громко приветствовали ее появление как еще одну добрую весть в этот радостный день.
 Воодушевленная этими приветствиями, Рошнани поднялась на цыпочки и поцеловала Абиварда в щеку. Такая смелость ошеломила его, но в толпе вызвала вопли одобрения, — значит, народ это не шокировало. Сияющая Рошнани сказала:
 — Вот видишь, никто не умер от удивления, что жена благородного господина оказалась таким же человеком, как и все прочие.
 — Вроде бы никто, — признался он. — Знаешь, я ожидал, что это вызовет больше шума. Но должен тебе сказать, что один человек примет это очень близко к сердцу: моя мать.
 Лицо Рошнани вытянулось, она была вдали от устрашающего присутствия Барзои больше года и расцвела, как растение, пересаженное из тени на яркое солнце. Она помолчала, собираясь с мыслями, а возможно, и удерживая в себе какую-нибудь язвительную реплику, а потом сказала:
 — Если ей по душе всю жизнь просидеть на женской половине, я не стану пытаться заставлять ее поступать иначе. Это было бы невежливо. Почему бы и ей не оказать мне ответную любезность?
 — Она живет по обычаям, устоявшимся много веков назад, и поэтому считает, что такова воля Господа, — сказал Абивард лишь наполовину в шутку. — Но в этой борьбе у тебя есть одно оружие, против которого она не устоит.
 — Какое же? — Рошнани внезапно засмеялась. — А-а! — Она переплела пальцы и сложила руки на животе, где рос пока невидимый миру ребенок.
 — Оно самое. — Абивард кивнул. — Матери, насколько я знаю, просто тают, узнав, что скоро станут бабушками. — Он задумался. — Конечно, мы странствовали долго, и Фрада мог уже сделать ее бабушкой. Он падок на хорошенькие личики и за это время вполне мог произвести на свет парочку байстрюков. Но это не совсем то же самое, что быть отцом — или матерью — наследника надела… если, конечно, родится мальчик.
 — Если родится мальчик, — повторила Рошнани. — Мне до сих пор не приходило в голову, насколько это важно. — Она с тревогой посмотрела на Абиварда:
 — Ты очень рассердишься на меня, если это будет девочка?
 — Я? Разумеется, нет. Я просто захочу сделать вторую попытку, как только будет можно. Я рассчитываю, что рано или поздно все получится как надо. Но мать может огорчиться. Я слышал, как она извинялась перед отцом, когда родилась Динак, за то, что родила дочь, а не сына.
 — Неудивительно, что Динак так рвется прочь с женской половины! — воскликнула Рошнани.
 — Я как-то не задумывался об этом, но ты, наверное, права, — сказал Абивард.
 — Конечно, не задумывался — ты же мужчина, — сказала Рошнани. — Мужчинам не приходится задумываться о таких вещах. А женщинам приходится.
 Абивард развел руками, не находя достойного ответа. Когда что-то подобное говорила Динак, голос ее звучал сердито. А Рошнани сказала это так, как говорила бы о том, что в баранину не доложили мяты. Однако именно поэтому было так трудно ответить ей.
 Он благоразумно сменил тему разговора:
 — Если родится мальчик, мы должны знать об этом заранее, чтобы сразу сказать матери.
 — Тебе это до такой степени любопытно? — спросила Рошнани. Когда он кивнул, лицо ее просветлело. — Да и мне тоже. Пошли найдем его.
 В деревне имелась пара харчевен, но ни в одной из них прорицателя не было.
 Не пировал он и среди воинов и местных жителей. Наконец они набрели на него он чистил своего коня. Когда Абивард объяснил, чего он от него хочет, Таншар улыбнулся:
 — Да, повелитель, пожалуй, я могу это сделать. Деревенские женщины часто меня об этом просят. Только…
 — Вот видишь? — радостно воскликнул Абивард и лишь после этого заметил, что прервал прорицателя. — Только что?
 Таншар деликатно кашлянул:
 — Для этого волшебства нужен один волосок из… из определенного места той женщины, которая ждет ребенка. Как только я закончу обряд, волосок сжигается… Но конечно, если госпоже неугодно будет дать этот волосок, я пойму. — Похоже, он чувствовал себя несколько неловко в присутствии Рошнани.
 И вновь Абивард не знал, как ответить, но совсем по другой причине. С пылающим не только из-за жары лицом он посмотрел на Рошнани. Она сказала:
 — Если это могут деревенские женщины, я тоже смогу. Я вижу, Таншар, у тебя при себе седельные сумы. У тебя там все, что нужно для обряда?
 — Надо подумать, госпожа, — ответил прорицатель и через несколько секунд кивнул:
 — Да, все. Ты уверена, что…
 Он не успел закончить вопрос, как Рошнани уже отвернулась и направилась к своему фургону. Она возвратилась, держа что-то — надо полагать, волосок — между указательным и большим пальцами. Поморщившись, она сказала:
 — Как будто оса ужалила.
 — Э-э… да. — Таншар не вполне понимал, как вести себя в такой ситуации.
 — Если ты будешь любезна подержать это, пока я все подготовлю…
 Он полез в одну из сум и рылся там, пока не нашел свою гадальную чашу. Но он не стал наполнять ее водой, а снова полез в суму и извлек оттуда маленький изящный стеклянный флакончик, заткнутый пробкой. Он поднял его, удовлетворенно хмыкнув.
 — Похоже на видессийскую работу, — сказал Абивард.
 — Так и есть, — ответил Таншар. — Он полон оливкового масла. Часто чародей пытается проделать этот обряд с помощью топленого сала. Но в таком случае надо быть крайне осторожным, не то пол животного, от которого получено сало, повлияет на результат. Использование растительного масла такую возможность исключает.
 — Минеральное масло было бы еще лучше, — сказала Рошнани.
 — В этом смысле да, но не в остальных. Поскольку оно берется из земли, а не от живого существа, оно не очень подходит для предсказаний о новой жизни, — пояснил прорицатель.
 — Конечно, тебе виднее, — согласилась Рошнани.
 — Да, — рассеянно согласился Таншар. Он налил масла в чашу и протянул ей:
 — Будь добра, госпожа, опусти сюда волосок… — Когда она сделала это, он обернулся к Абиварду:
 — Убедись, повелитель, что я не дотрагивался до волоска и не дотронусь.
 — Вижу, — сказал Абивард. Прорицатель так суетился из-за этого несчастного волоска, будто хотел заверить Абиварда, что не дотрагивался и не собирается дотрагиваться до того места, откуда взялся волосок. Но тут Абивард посерьезнел: ведь магия вся строится именно на таких, казалось бы, мелочах. Возможно, заверения Таншара были не просто проявлением вежливости.
 Таншар поставил чашу на землю и присел возле нее на корточки.
 — Господин, госпожа, смею предположить, что вы захотите увидеть все сами, — сказал он, и Абивард с Рошнани присели рядом с ним.
 Таншар принялся медленно, в нос читать нараспев заклинание, в котором часто поминались Фраортиш Старейший и преподобная Шивини — двое из Четырех Пророков, по одному каждого пола, чтобы через них получить от Господа желаемые сведения.
 Короткий курчавый черный волосок подрагивал в чаше с оливковым маслом, а потом внезапно совершенно распрямился.
 — Что это значит? — спросила Рошнани.
 — Госпожа моя, это значит, что в тебе растет мальчик, — ответил Таншар. — Да будет он столь же храбрым, умным и красивым, как его отец.
 Рошнани и Абивард поднялись и обнялись.
 — Прекрасная весть! — сказал Абивард. Он полез в кошель на поясе, достал оттуда пригоршню звонких серебряных аркетов и вручил их Таншару. Когда прорицатель попробовал возразить, он не стал его слушать. Потом, не в силах подавить любопытства, спросил:
 — Если бы это была девочка, то какой был бы знак?
 — Волосок не выпрямился бы, а свернулся в колечко, — сказал Таншар. Он достал из седельной сумы кремень, стальную пластинку и глиняную лампу, в которую налил оливкового масла из флакона. Еще он достал кожаный мешочек, наполненный крошеными сухими листьями, засохшей травой и веточками. Он сделал из растопки небольшую кучку и принялся высекать искру из кремня. Вскоре занялся огонек. Тогда он поджег веточку и поднес ее к лампе. Показывая на гадальную чашу, он сказал Рошнани:
 — Вынь волос и сожги его в огне лампы. Поскольку его уже один раз использовали для магии, он стал уязвим для магических влияний и его надо сжечь.
 Она поступила так, как он просил. Из-за масла, налипшего на волосок, пламя на мгновение вспыхнуло ярко и жарко. Рошнани отдернула руку: ее пальцы были в масле, и она могла обжечься.
 — Мальчик, — тихо проговорил Абивард, когда они попрощались с Таншаром. У тебя будет мальчик. — Он только сейчас по-настоящему это почувствовал.
 Женщины отлично знают, что это такое — иметь ребенка. Мужчины же начинают понимать это, только видя огромный живот жены или взяв новорожденного на руки.
 — Твоя мать будет довольна, — сказала Рошнани.
 — Об этом-то я нисколько не думал, — ответил Абивард. Они улыбнулись друг другу и, наплевав на вековой обычай, пошли к ее фургону, держась за руки.
 * * *
 После Налгис-Крага скалистый холмик, на котором стояла крепость Век-Руд, показался Абиварду не более чем прыщиком на лице земли. Но знакомые очертания почти треугольной крепости вызвали комок в горле. За тот год с небольшим, что его здесь не было, в его жизни многое изменилось, но крепость, его родной дом, осталась прежней. «Как тому и следует быть», — подумал он.
 На самом деле это было не совсем так. Стены украсились знаменами. Подъехав поближе, Абивард увидел на них красного льва Макурана. Принимая во внимание то, зачем он отправился на войну, это представлялось вполне уместным и достойным.
 Деревня, расположенная под крепостью, тоже принарядилась, раскрасилась флагами и гирляндами. Люди надели лучшие праздничные костюмы. Абивард обратился к сотнику того отряда, который предоставил в его распоряжение Шарбараз:
 — Вы можете пировать с нами, сколько захотите, но как только пожелаете, можете разъехаться по домам.
 — Спасибо, повелитель, — усмехнулся сотник. — С твоего позволения, ловлю тебя на слове. На обоих.
 К Абиварду подъехал Таншар:
 — Повелитель, с твоего милостивого соизволения я хотел бы заняться приборкой в моем доме. Несомненно этим могли бы заняться здешние женщины, но уж лучше я сам — так оно надежнее.
 Абивард указал на крепость:
 — Знаешь, я с радостью приглашаю тебя перебраться ко мне, в крепость. Ты теперь не просто деревенский прорицатель. Ты же сам говорил, что тебе удалось раскрыть свои таланты, и они достойны большего.
 — Может, и так, но мое место здесь, — ответил Таншар столь решительно, что Абивард не стал спорить. Прорицатель направился к своему аккуратному домику возле рыночной площади.
 Ворота крепости были открыты. В воротах, дожидаясь Абиварда, стоял Фрада.
 Братья помахали друг другу рукой. Один был в седле, другой стоял на земле.
 — Господи, как здорово вновь видеть тебя! — крикнул Фрада.
 — Господи, а как здорово видеть всех вас и все вокруг! — отозвался Абивард, и те, кто мог его слышать, разразились приветственным кличем. Он продолжил:
 — Сзади едет Рошнани… — Он показал на фургон. — И везет в себе ребенка, Таншар говорит, мальчика. А Динак там, в Машизе, ждет ребенка от Царя Царей.
 Это известие тоже вызвало радостные крики, хотя и не столь громкие, как ожидал Абивард. Он проехал мимо Фрады во двор и посмотрел на двери в жилую часть, гадая, распорядился ли брат, чтобы мать, жены и сводные сестры вышли встречать его. Событие было для этого достаточно торжественное. Но из-за двери, обитой железом, не показалась ни одна женщина. Абивард решил, что Фрада не пожелал самочинно принимать решения по таким вопросам, которые он, Абивард, мог бы счесть исключительно своей прерогативой. Да, Фрада проявил больше деликатности, чем от него можно было ожидать.
 Очередной залп приветственных кличей встретил его, когда он сошел с коня и вновь ступил на булыжники крепости Век-Руд. Фургон Рошнани с громким стуком проехал через ворота в крепость. Абивард подошел к нему и попросил ее выйти.
 Она спустилась под громкие аплодисменты. Никто не посчитал, что Абивард нарушает обычай, показывая Рошнани на публике сейчас, ведь они оба вернулись домой с победой.
 — Перед тем как возвратить надел брату моему Абиварду, я отдам последние распоряжения, — прокричал Фрада. — Повелеваю всем есть, пить и веселиться!
 После этого поднялся такой гвалт, по сравнению с которым шумные приветствия, которыми встречали Абиварда, показались тихим шепотом, но Абиварда это не покоробило. Если бы Фрада не отдал такого распоряжения, это сделал бы он сам.
 Он крепко обнял брата:
 — Как хорошо снова оказаться дома.
 — Все так, но я опять завидую тебе, — сказал Фрада. — Тебе досталась вся слава, а я остался ни с чем.
 — Я два года назад говорил, что война — далеко не столь славное дело, как тебе кажется, — ответил Абивард. — Но как бы то ни было, свою долю славы ты получишь. Имея на троне Шарбараза, да продлятся его дни и прирастет его царство, в этом можно не сомневаться.
 — Хоть бы ты оказался прав, — сказал Фрада. — Я тоже рад, что ты вернулся. — Лицо его помрачнело. Словно продолжая ту же фразу, он добавил:
 — Мать хочет видеть тебя, как только ты сможешь уделить ей минутку.
 — Разумеется, и я тоже очень хочу увидеть ее, — сказал Абивард.
 — Я серьезно советую тебе повидаться с ней как можно быстрее, — сказал Фрада по-прежнему невесело. — Может быть, прямо сейчас. Пока все пируют, никто и не заметит, что ты ненадолго удалился.
 Рошнани мгновенно поняла то, чего не почувствовал Абивард:
 — Что-то случилось на женской половине, да?
 Фрада явно стеснялся говорить с женой своего брата. Он ограничился кивком. Абивард хлопнул ладонью по лбу. В бою все просто и понятно; сразу ясно, кто победил, кто потерпел поражение, и обычно без труда можно понять почему. Но с раздорами на женской половине все обстояло иначе. Имея при себе одну жену, он последние полтора года был избавлен от подобных затруднений. Об этом преимуществе единобрачия он задумался только сейчас. Он сказал:
 — Хорошо. Я встречусь с ней немедленно. На лице Фрады проступило облегчение:
 — Тогда пошли со мной.
 Он показал рукой, что его приглашение распространяется и на Рошнани, но непосредственно ей не сказал ничего.
 Абивард пошел к двери в жилую часть крепости, ловя на себе взгляды из окошек женской половины. О чем думают его жены или, может быть, сводные сестры?
 Что там могло произойти такого, что мать и брат не смогли исправить собственными силами?
 При входе на него обрушились аппетитные запахи свежего хлеба и жарящейся баранины, аромат сладкого вина. Ноздри его затрепетали, в животе заурчало.
 Есть, пить и веселиться ему хотелось не меньше, чем любому другому. Но он повернулся к кухне спиной и пошел вместе с Фрадой и Рошнани по коридору, ведущему к опочивальне дихгана. Фрада остановился у дверей:
 — Я заходил в эту комнату, брат, для встреч с матерью. Но, клянусь Господом, дальше, на женской половине, я не бывал с того самого дня, как ты отправился вместе с Шарбаразом отвоевывать его трон.
 — Твоих слов вполне достаточно, — сказал Абивард. — Клясться и божиться по такому поводу совершенно ни к чему. Если бы я тебе не доверял, стал бы я оставлять крепость под твоим началом?
 Фрада не отвечал, и ему явно не хотелось входить в опочивальню дихгана теперь, когда Абивард вернулся домой. Его колебания показались Абиварду излишними, но он только пожал плечами и вошел в комнату в сопровождении одной Рошнани. Закрыв дверь и заложив ее на засов, он услышал в коридоре поспешно удаляющиеся шаги Фрады. Абивард вновь пожал плечами.
 Ключ от женской половины находился при нем во время странствий в Видессию и обратно. Теперь он открыл им дверь, ведущую туда. Увидев мать, ожидавшую его за дверью, он нисколько не удивился. Он обнял ее и поцеловал в щеку.
 — Как хорошо снова оказаться дома! — сказал он ей, как прежде Фраде. Барзоя приняла его ласку и более сдержанное приветствие Рошнани как должное. Рошнани она сказала:
 — Если ты думаешь, что я одобряю то, что ты нарушила наши древние обычаи, ты ошибаешься. А если думаешь, что я не рада узнать, что ты ждешь сына и наследника, ошибаешься еще больше. Приветствую твое возвращение в крепость и на подобающее тебе место, о главная жена моего сына.
 — Вряд ли я буду постоянно оставаться на том месте, которое ты считаешь подобающим для меня, о мать моего мужа, — ответила Рошнани. Абиварду никогда не пришло бы в голову посчитать ее дерзкой, но это не означало, что она готова отказаться от вожделенной свободы.
 — От этом мы поговорим позже, — сказала Барзоя, ни на йоту не уступая своей позиции, — сейчас неподходящий момент. — Она обернулась к Абиварду: — Пойдем в мою комнату. Кстати, можете пойти вдвоем. Но решение должно остаться только за тобой, сын мой.
 — Что все это значит, мама? — спросил Абивард, когда они шли по коридору. — Фрада дал мне понять, что произошла какая-то неприятность, но больше ничего не сказал.
 — Он поступил правильно, — сказала Барзоя. Она сделала шаг в сторону, пропуская Абиварда в свою комнату первым, потом вошла сама, опередив Рошнани. В дверях, словно по волшебству, появилась служанка. Барзоя окинула ее злобным взглядом:
 — Приведи сюда Кишмару и Оннофору. Они сами знают, что им надо принести с собой.
 — Да, госпожа. — Женщина поспешно удалилась. Лицо ее было бледным и испуганным.
 «Хорошо хоть жены, а не сводные сестры», — с облегчением подумал Абивард.
 Он несколько раз переспал с этими женами — ради приличия, не более того. Обе были довольно хорошенькие, но никакого чувства в нем не пробудили, впрочем, как ему показалось, и он в них тоже.
 Вернулась служанка. За ней вошли Кишмара и Оннофора. Их внешность поразила Абиварда: обе потяжелели, располнели, под глазами обозначились черные круги. Он помнил их совсем другими. Но причину такой перемены понять было нетрудно: каждая держала на руках младенца, завернутого в мягкое шерстяное одеяло.
 Абивард не особо разбирался в младенцах, но даже и тот, кто вообще ничего в них не понимал, мог догадаться, что они слишком малы и не могли быть зачаты во время его пребывания в Век-Руде.
 Он посмотрел на мать. Та мрачно кивнула.
 — О Господи! — сказал он. Она со всей свирепостью обрушилась на его младших жен:
 — Дихган вернулся в надел. Что скажете, шлюхи?
 Оннофора и Кишмара взвыли, да так неблагозвучно, что Абиварду резануло слух.
 — Поми-илуй! — завопила Оннофора, Кишмара дурным голосом вторила ей. Они одновременно начали рассказывать, как это все вышло, так что он не всегда мог определить, которую же из них слушает. Но это не имело значения: обе истории были совершенно одинаковы. Им было скучно, им было одиноко, они боялись, что он никогда не вернется оттуда, куда отправился, — ни одна из них не имела четкого представления, куда именно. В общем, они сумели найти способ развеять скуку… и заплатили за такое развлечение обычную цену. Он посмотрел на них:
 — Судя по всему, вы не слишком долго ждали, прежде чем обзавестись… э-э… дружками. — Жены вновь, дружно завыли. Не обращая внимания на этот шум, он обратился к Барзое:
 — Есть еще кто-нибудь… с животом?
 Она покачала головой:
 — И этих-то не должно было быть. Это я виновата. Недоглядела. Плохо следила за женской половиной. Но судьба этих потаскух и их отродий в твоих руках.
 — О Господи? — снова сказал Абивард. Если бы он пожелал лишить женщин и младенцев жизни, он имел на это полное право. Многие дихганы, не задумываясь, потянулись бы за мечом. Многие дихганы не стали бы выслушивать, что скажут их преступные жены, а тут же порешили бы их, лишь увидев младенцев на их руках.
 — Как ты поступишь с теми, кто подбросил в твое гнездо яйца кукушки? настойчиво спросила Барзоя. Глаза ее жаждали крови.
 Рошнани стояла молча. Выбор был за Абивардом, не за ней. И все же он посмотрел на нее. По ее лицу он не мог определить ничего. Он вздохнул.
 — Из меня получился неплохой воин, — сказал он, — но мясника из меня не получится. Найду черные камешки, разведусь с этими двумя и отправлю их подальше. За последний год в Макуране было слишком много смертей. Еще четыре делу не помогут.
 — Этого мало! — крикнула Барзоя, и Абиварду живо вспомнился гнев Динак, который она проявляла всякий раз, когда речь шла о полумерах. «Вся в мать, подумал он. — А я весь в отца».
 Кишмара и Оннофора рассыпались в благодарностях и благословениях. Оннофора шагнула вперед, словно собираясь обнять его, но сдержалась — и поступила очень мудро. Абивард сказал:
 — Если я не отсек голову Ардини, то как же я могу убить этих двоих? Они ведь не по злобе, а по глупости. Они умеют шить, умеют прясть. Не пропадут.
 — Тогда изгони их немедленно, — сказала Барзоя. — Каждый лишний день их пребывания на женской половине лишь прибавляет позора им… и мне.
 Абивард подозревал, что последнее значило для матери много больше, чем первое. Он сказал:
 — Поскольку вы жили с этим позором несколько месяцев, то еще один день роли не играет. Я отсутствовал больше года. Сегодня я хочу только праздновать свое возвращение.
 Поднятые брови Барзои красноречиво говорили о ее несогласии, но она сказала только одно:
 — Ты дихган Век-Руда и хозяин на женской половине. Все будет так, как ты велишь.
 Жены Абиварда, которые вот-вот станут его бывшими женами, осыпали его благодарностями. Они вполне могли бы потерять головы, как Смердис, а их дети оказаться на склоне холма в подарок псам и воронам, и они прекрасно это понимали. Несомненно, такая участь не казалась им реальной, пока Абивард был на войне. Он мог и не вернуться, а тогда их измена вполне могли остаться и вовсе безнаказанной. Но теперь они воочию увидели ее — и все окрасилось совсем в иные тона.
 — Смирно! — рявкнул он, словно на своих копейщиков. Оннофора и Кишмара изумленно воззрились на него. С ними явно никто никогда так не говорил.
 Возможно, если бы дело обстояло иначе, они не оказались бы в нынешнем затруднительном положении. Он продолжил:
 — Я не простил вас. Я вас просто пощадил. Если Господь пошлет вам других мужей, относитесь к ним лучше, чем отнеслись ко мне. — Женщины начали что-то говорить. Он велел им замолчать:
 — Вы уже слишком много наговорили и слишком много наделали. Забирайте своих байстрюков и убирайтесь прочь с глаз моих. Завтра разыщу черные камешки и отправлю вас восвояси.
 Они бегом припустили из комнаты Барзои. Мать посмотрела на него с почти незаметным и невольным одобрением:
 — Хорошо ты их.
 — Да? — Абивард чувствовал себя слабым и разбитым, будто только что вышел из боя, в котором чуть не погиб. — Завтра все кончится. Пусть убираются и творят свои глупости за чей-нибудь чужой счет, не за мой.
 — Им придется нелегко, — сказала Рошнани. — Да, прокормить себя они сумеют, но им нужно будет учиться жить вне женской половины. Как рассчитываться с мясниками, торговцами, как разговаривать с мужчинами…
 — Это они уже знают! — резко сказала Барзоя.
 — Что же, по-твоему, я должен был делать? — спросил Рошнани Абивард. Она вздохнула:
 — Ты уже сделал что мог. Как ты сам говорил, этот день должен стать днем радости. И я счастлива, что в такой день ты не запятнал свои руки кровью.
 Барзоя покачала головой:
 — Он был слишком мягок. Теперь его милосердие только побудит остальных последовать примеру этих потаскух.
 — О мать моего мужа, у нас разные взгляды на этот вопрос. — Рошнани говорила спокойно. Она не стала спорить с Барзоей. но и не отступилась от своей точки зрения.
 Барзоя, казалось, была в растерянности, не зная, как это воспринимать:
 Рошнани вела себя с должной почтительностью, как и подобает невестке, но не уступила, как уступило бы большинство невесток. Это сочетание сбивало Барзою с толку. Она прибегла к традиционной жалобе:
 — У вас, молодых, нет должного уважения к обычаям и приличиям. Если бы я поскакала на край света, как вы с Динак, то даже не знаю — и знать не хочу! — что стало бы с моей репутацией.
 — С репутацией Динак ничего не случилось, — сказала Рошнани с той же спокойной решимостью отстоять свою точку зрения, как и раньше, — не считая того, что она ждет ребенка, который, если повезет, когда-нибудь станет Царем Царей. А это произошло бы гораздо позже, если бы она осталась в крепости дожидаться окончания войны.
 — Если бы Рошнани не отправилась с нами, мы, скорее всего, не выиграли бы войну, а проиграли, — сказал Абивард матери и объяснил ей, как его главная жена додумалась искать убежища в Видессии. Он добавил:
 — Если бы они остались здесь, у тебя, скорее всего, никогда не было бы внука, который имеет шанс стать Царем Царей.
 — Обычай… — сказала Барзоя и замолчала. Перспектива стать бабушкой Царя Царей или царевны была-таки очень привлекательной.
 Абивард сказал:
 — И не настанет конец света, если Рошнани, которая уже достаточно постранствовала, будет иногда выходить с женской половины и гулять по крепости. Шарбараз, Царь Царей, обещал предоставить такую же вольность Динак во дворце Машиза, и что может быть плохого в том, чтобы следовать примеру Царя Царей?
 — Я не знаю ответа на этот вопрос. Лучше спроси Смердиса, — ехидно отозвалась мать. Абивард почувствовал, как у него горят уши. Рошнани сделала резкий вдох — не разучилась Барзоя давать отпор. Но она продолжила:
 — Ты все равно сделаешь так, как захочешь, и при этом не будешь обращать на меня особого внимания. Такова жизнь, как бы этому ни противились старики. Но если ты думаешь, что сумеешь внушить мне любовь к переменам, которые ты начнешь вводить, подумай еще раз.
 Абивард набрался смелости, подошел к ней и положил руку ей на плечо.
 Прежде она утешала его, а не наоборот. Он сказал:
 — Господом клянусь, мама, я не навлеку бесчестия ни на крепость Век-Руд, ни на ее обитателей.
 — Я тоже так думала, — сказала Барзоя, — а смотри, что получилось.
 — Все будет хорошо, — сказал Абивард с уверенностью молодости. Рошнани энергично кивнула.
 Теперь Барзоя воздержалась от спора, хотя была очевидно не согласна. Она сказала:
 — Все будет как будет, что бы из этого ни вышло. Но я знаю, сынок, что тебе больше хочется пировать, чем разбираться с неприятностями на женской половине… или со мной. Иди же. Может быть, госпожа твоя жена останется здесь ненадолго и поделится с нами рассказами о далеких странах, в которых побывала.
 — Разумеется, с радостью, — тут же отозвалась Рошнани. Абивард без труда прочел ее мысль: чем больше женщины услышат о внешнем мире, тем меньше захочется им пребывать в отдалении от него.
 Возможно, Барзоя тоже поняла это, возможно, и нет. В любом случае, сделав предложение, она не могла тут же от него отказаться. Абивард попрощался с обеими. Он запер за собой дверь на женскую половину, — правда, Кишмаре с Оннофорой такие меры предосторожности не помешали. Интересно, кто же отцы их детей? Если он когда-нибудь узнает, крепость Век-Руд лишится еще парочки обитателей.
 Фрада по-прежнему ждал в коридоре неподалеку от опочивальни дихгана.
 — Слышал? — спросил он. Абивард кивнул. Брат продолжил:
 — И что будешь делать?
 — Завтра разведусь с обеими и выгоню из крепости, — сказал Абивард. — Этого вполне достаточно. За этот год я видел слишком много крови и не желаю вновь обагрять ею руки.
 Брат вздохнул с облегчением:
 — Я говорил матери, что ты скажешь что-то вроде этого. Она же, как только стали заметны их животы, все требовала, чтобы им немедленно отрубили головы. — Он закатил глаза. — Мы беспрестанно спорили с ней, ходили кругами, как крестьянки в хороводе. Наконец я убедил ее дождаться твоего решения.
 — А что сказал бы отец? «Легче сделать сейчас, чем переделать потом, когда узнаешь, что сделал не правильно». Что-то вроде этого. Я был бы очень недоволен, узнав, что двум моим женам снесли головы, как пуляркам.
 — Так я и думал, — ответил Фрада. — Сердце у тебя мягче, чем у отца, или же ты просто более восприимчив ко всякой чепухе. Надо же, женщины тут будут повсюду разгуливать… — Его ухмылка показала, что он об этом думает. — Но теперь ты дихган, и крепость будет жить так, как ты сочтешь нужным.
 — Я? — сказал Абивард. — В смысле, это у меня мягкое сердце? — Интересно, а что сделал бы Годарс, если бы одна из жен принесла ребенка, которому он никак не мог быть отцом? Несомненно, что-нибудь интересное и запоминающееся. — Что ж, может быть. Миру свойственно меняться иногда.
 — Может, и так. — Фрада, почти как Рошнани, умел признавать чужую точку зрения, не обязательно с ней соглашаясь. — Но как бы то ни было, в том конце коридора нас ждет угощение. Если бы ты не вышел еще какое-то время, нос и брюхо сами потащили бы меня туда.
 — Думаю, я бы простил тебя за это, — сказал Абивард. — Пошли.
 Каким-то образом весть о том, какое решение он принял на женской половине, пришла сюда быстрее, чем он сам. Некоторые восхваляли его милосердие; другие явно считали, что он поступил слишком мягко. Но вердикт был известен всем. Он быстро выпил две чаши вина, стараясь притупить свое удивление этим фактом.
 На кухне повар вручил ему тарелку бараньего рагу с горошком и травами и миску бульона с плавающими в ней гренками из лепешки. Абивард окунул в миску серебряную ложку.
 — Здорово! — блаженно произнес он. — Теперь я и вправду начинаю чувствовать себя дома.
 — Неужели в Машизе такого не готовят? — спросил Фрада.
 — Готовят, но с другими приправами, на мой вкус, кладут слишком много чеснока, а мяты не докладывают, — ответил Абивард. — А оно должно быть именно таким, как сейчас и как я запомнил с детства.
 — То есть таким, каким оно было с тех пор, как на кухне заправляет Абалиш, — уточнил Фрада, и Абивард кивнул. — А что едят в Видессии? Что-нибудь совсем особенное?
 — Хлеб там обычно пекут краюхами, а не лепешками, — припомнил Абивард. Едят баранину, козлятину, говядину, как и у нас, а чеснок любят еще больше, чем жители Машиза и окрестностей. И… — Он внезапно прервался, вспомнив протухший рыбный соус.
 — И что? — с любопытством спросил Фрада. Абивард рассказал.
 Лицо брата выражало крайнее омерзение, хотя и уступающее тому, что почувствовал тогда Абивард.
 — Ты все придумал, — Абивард покачал головой. Фрада сказал:
 — Надеюсь, ты не ел эту гадость?
 — Ел, пока мне не сказали, что это такое. — Абивард проглотил ложку бульона, смывая это воспоминание. Из этого ничего не вышло, и тогда он отхлебнул вина.
 — И… каково оно на вкус? — спросил Фрада, как маленький мальчишка интересуется у другого, только что проглотившего жука.
 Абиварду не сразу удалось припомнить: после того как ему объяснили, что соус сделан из протухшей рыбы, ужас начисто отшиб вкус. Помедлив, он сказал:
 — Да не так уж и страшно. Больше всего похоже на сыр.
 — Хорошо, что на твоем месте был не я, вот и все, что могу сказать, братишка. — Фрада махнул рукой женщине с подносом, полным вареных языков, железок и глаз. Этим он наполнил тарелку, на которой только что было баранье рагу. — Вот это правильная еда.
 — Ну да, естественно, — сказал Абивард. — Эй, Мандана, положи-ка и мне тоже. — Когда тарелка его наполнилась, он снял с пояса нож и с аппетитом набросился на лакомое блюдо.
 Наконец, наевшись до отвала и напившись так, что ему показалось, будто он вот-вот поднимется в воздух, он направился обратно в опочивальню. И только там до него дошло, что ему полагается вызвать одну из жен, причем не Рошнани. Она в одиночку располагала им полтора года, и это неминуемо должно было пробудить на женской половине дикую ревность. Оставалось лишь надеяться, что эта ревность не проявится так, как в случае с Ардини.
 Но кого выбрать? Любая жена, с которой он переспит первой после возвращения, тоже станет предметом ревности. Было и еще одно важное соображение: он так нагрузился едой и вином, что ему совсем не хотелось женщины, и он сомневался, что сумеет воздать ей должное. Такие вот сложные мысли крутились у него в голове, когда он вошел в спальню и нетвердой рукой задвинул засов.
 Он снял сандалии. Расстегнуть пряжки оказалось сложнее, чем заложить дверь. Но ему удалось, правда не сразу. С облегчением вздохнув, он прилег, чтобы спокойно обдумать, какую же из жен позвать. И почему-то тут же настало утро.
 * * *
 Впервые с тех пор, как он стал дихганом, Абивард получил возможность управлять наделом в сравнительно мирной обстановке. Время от времени горстки хаморов пересекали Дегирд и направлялись на юг, доходя до его земель, иногда со стадами, иногда просто как налетчики, но Абиварду с его конницей всегда удавалось прогнать их. Великое вторжение степняков в Макуран, которого все боялись после катастрофы в Пардрайянской степи, так и не состоялось.
 — Хоть и страшно не хочется говорить это, но, может быть, дань, которую Смердис заплатил хаморам, все же принесла некоторую пользу, — заметил Абивард.
 Фрада сплюнул на пандус крепостной стены, по которому они расхаживали вдвоем:
 — Тьфу на него, этого Смердиса, и на его дань. Узурпатор вонючий. Как у тебя язык поворачивается говорить хорошее о человеке, с которым ты воевал почти два года? Если бы не ты, он до сих пор был бы Царем Царей. Ты что, не рад, что его больше нет?
 — Рад, конечно. Как ты сказал, я прошел через слишком многое, чтобы избавиться от него, и не мне жалеть, что его больше нет. — Однако какой-то голосок в мозгу Абиварда вопрошал, а будет ли в конечном счете Макурану какая-нибудь разница от того, что на троне сидит Шарбараз, а не Смердис. Стоит ли смена правителя всей пролитой ради этого крови и потраченных ради этого денег?
 Он яростно приказал этому голоску заткнуться. Что бы ни сделала гражданская война с Макураном в целом, его-то личное будущее — и будущее его рода — она обеспечила. Без нее он никогда не стал бы зятем Царя Царей и вероятным дядей наследника Шарбараза. Он остался бы заурядным приграничным дихганом, почти не задумывающимся о том, что происходит за пределами его надела.
 «Так ли уж это было бы плохо?» — спросил голосок. Он сделал вид, что не слышит вопроса.
 Из дверей жилой части вышла Рошнани и прошла через двор. Увидев его на стене, она помахала ему рукой. Он помахал в ответ. Конюхи, подмастерья кузнеца и служанки во дворе почти не замечали ее, и Абивард посчитал, что это — большой прогресс. Первые несколько раз, когда она осмеливалась выйти с женской половины, люди либо пялились на нее, вылупив глаза, либо отворачивались и делали вид, будто ее там нет, — последнее казалось Абиварду много хуже.
 Жадные глаза следили за Рошнани с женской половины. Из-за того, что натворили Кишмара и Оннофора, Абивард не торопился предоставить остальным женам и сводным сестрам ту свободу, которой пользовалась Рошнани. Он с радостью предоставил бы ее матери, но Барзоя сама не захотела. Если одно из лиц за узкими окошками принадлежало ей, он не сомневался, что ее губы вытянуты в ниточку неодобрения.
 Фрада сверху кивнул Рошнани и сказал:
 — Я боялся, что будет хуже.
 — Большей похвалы по этому поводу я от тебя еще не слышал, — сказал Абивард.
 — А я и не собирался хвалить, — сказал Фрада. — Мои слова означают, что теперь я не смотрю на это дело с такой полной неприязнью, как вначале.
 — Отсутствие полной неприязни и есть наибольшая похвала, которую я от тебя слышал, — не отставал Абивард.
 Фрада скорчил страшную рожу и сделал вид, будто сейчас ударит брата. Потом робко произнес:
 — Надеюсь, ты не очень рассердишься, если я скажу тебе, что несколько раз разговаривал с госпожой Рошнани?
 Абивард понимал его робость: если, по макуранскому обычаю, благородный муж был единственным мужчиной, который мог, не нарушая приличий, смотреть на собственную жену, то уж тем более разговаривать с ней никакому другому мужчине не дозволялось. Абивард сказал:
 — Не переживай из-за этого. Когда я разрешил ей выходить с женской половины, я знал, что такое будет происходить постоянно. А как же иначе: если бы она вышла, а с ней никто не стал разговаривать, для нее это было бы еще хуже, чем оставаться взаперти.
 — И ты можешь спокойно к этому относиться? — спросил Фрада. — Ты столько обычаев переиначил…
 — Не я один, — напомнил ему Абивард. — Шарбараз, Царь Царей, поступает с нашей сестрой так же, как я со своей женой. А сколько обычаев было разбито позапрошлым летом вместе с нашим войском? Я пытался сделать изменения небольшими и разумными. Честное слово, я думаю, что отец не стал бы возражать.
 Фрада задумался, а потом нехотя кивнул:
 — Возможно, ты и прав. Отец… Не скажу, что он часто нарушал обычаи, но никогда не относился к ним так серьезно, как, например, мать.
 — Хорошо сказано. — Абивард кивнул в ответ. — Когда мог, он действовал в рамках обычая, но вряд ли он позволил бы обычаю сковывать себя, если бы нужно было добиться чего-то.
 — Хм. Если уж ты так ставишь вопрос, братец, то скажи, чего ты добьешься, выпустив Рошнани с женской половины? — Вид у Фрады был самодовольный, будто он не сомневался, что нашел вопрос, на который Абивард ответить не сможет.
 Но Абивард ответил:
 — Во-первых, она будет охотнее делиться со мной своими советами, а они сослужили мне — да и всему Макурану — очень неплохую службу во время войны. К тому же ее советы будут только лучше, если она сможет все увидеть своими глазами, а не услышит из вторых рук. А самое главное, это дает ей счастье, а это, как ты сам убедишься, когда женишься, — вещь немаловажная. — Он в упор посмотрел на Фраду.
 Брат сказал:
 — Если это вещь немаловажная, то почему ты ставишь ее в конец своего списка аргументов, а не в начало? Нет, не отвечай. Я знаю почему — чтобы другие аргументы выглядели внушительнее.
 — И что, если так? — со смехом сказал Абивард и положил руку брату на плечо. — Ты подрос за этот год. Когда я уходил на войну, ты и не подумал бы обратить внимание на то, как построен аргумент.
 — С тех пор я их столько выслушал — ведь пока ты воевал, мне приходилось разбираться за тебя со всеми делами. — Фрада завращал глазами. — Господи, столько народу пичкало меня своим враньем — я и вообразить такого не мог. У некоторых совсем стыда нет, готовы что угодно сказать, если только за этим померещился блеск аркета.
 — Не скажу, что ты не прав, потому что, по-моему, ты как раз прав. Что побудило Смердиса пойти на преступление? Да только то, что ему привиделся блеск аркета. — И не одного, — прибавил Фрада.
 — Ну да, — согласился Абивард. — Но его жадность была порождена тем же, что и жадность всех прочих. — Он искоса посмотрел на Фраду:
 — И много лжи ты проглотил?
 — Брось меня в Бездну, если я знаю; как мне было отличить ложь от правды? — ответил Фрада и, помедлив мгновение, добавил:
 — Но с каждым месяцем все меньше. Во всяком случае, я к этому стремился.
 — Да, к этому стоит стремиться, — согласился Абивард.
 Он посмотрел поверх парапета на север, на реку Век-Руд. Орошаемые ганатами поля придавали земле, примыкающей к реке, вид золотисто-зеленого ковра; за рекой в кустарнике паслись стада. Абивард глубоко вздохнул.
 — Ты что? — спросил Фрада.
 — Два года назад я стоял на этом самом месте и смотрел на реку, а отец поднялся на стену и сказал, что видессийцы раздают золото хаморам, чтобы склонить их к войне с нами, — сказал Абивард. — А дальше было все, что было.
 — И мир стал другим, — сказал Фрада.
 — Определенно. Я не рассчитывал стать дихганом по меньшей мере еще лет двадцать. Как и Охос, да, кстати, и Птардак, — сказал Абивард. — Шарбараз тоже не скоро рассчитывал стать Царем Царей, а Смердис, надо думать, и вовсе не рассчитывал.
 Фрада тоже оглядел надел.
 — Господа приходят и уходят, — сказал он. — А земля остается вовеки.
 — И снова правда, — сказал Абивард. — Благодарю Господа, что кочевники ограничились охотой за нашими стадами и не старались всерьез уничтожить наши пахотные земли. Починка разрушенных ганатов — дело не одного года.
 — У нас было с ними несколько мелких стычек в прошлом году на краю орошаемых земель. Они захотели попасти своих овечек в нашей пшенице и бобах, — сказал Фрада. — Но когда обнаружили, что у нас осталось достаточно воинов, чтобы сильно затруднить им это дело, они прекратили лазать к нам, слава Господу и Четырем. — Он утер лоб. — Я соврал бы, если бы сказал, что не переживал из-за этого. Какое-то время я даже боялся, что, когда ты вернешься, у тебя вообще не останется надела.
 — Это ничего, — сказал Абивард. — Какое-то время мне казалось, что я вовсе не вернусь. Смердис держал нас за горло — вытеснил из Страны Тысячи Городов за Тубтуб, в пустыню… Если бы не Рошнани, мы бы все там передохли.
 Фрада покосился вниз, на Рошнани, которая беседовала с кожевенником. Он все еще боялся задерживать на ней взгляд дольше чем на мгновение, и глаза его скользили от нее в сторону и обратно. При всем том он сказал:
 — Что ж, учитывая ее заслуги, может, она и заслужила право ходить где захочет.
 Поскольку эти слова фактически означали согласие брата, Абивард радостно хлопнул Фраду по спине.
 — Благодарю тебя, — сказал он. — Не забывай, что я и сам к этому еще не привык. Думаю, что со временем нам, да и Рошнани, будет попроще. Видессийцы позволяют своим женщинам ходить куда угодно, да и наши простолюдины тоже. Вряд ли мы провалимся в Бездну, если последуем их примеру.
 — Других-то своих жен ты не выпустил, как я погляжу, — заметил Фрада.
 — Выпустил бы, если бы Кишмара и Оннофора не раздвигали ноги, пока меня не было, — раздраженно ответил Абивард. — Обрати внимание, обе забеременели, когда вроде бы сидели под замком на женской половине. Большего они бы вряд ли добились, даже торгуя собой на рыночной площади в деревне. Но сделать подарок другим женам сразу после такого позора — это уж слишком.
 — А как насчет сводных сестер? — спросил Фрада.
 — Что-то сегодня тебя потянуло на каверзные вопросы, — сказал Абивард, немного подумал и вздохнул:
 — Пожалуй, их я выпускать не стану, по крайней мере, не сразу. Если люди будут знать, что они свободно разгуливают вне женской половины, это не прибавит им шансов на хороший брак.
 — Вот это разумно, — сказал Фрада. — Надо отдать тебе должное — ты видишь все рытвины и ухабы на дорожке, по которой идешь.
 Братья рассмеялись. Абивард сказал:
 — Господи, как же мне тебя недоставало! Шарбараз, Царь Царей, замечательный человек и прекрасный друг, но шутить с ним — себе дороже.
 — Приятно сознавать, что хоть на что-то годишься, — сказал Фрада. — Если здесь все нормально, а судя по всему, так оно и есть, не спуститься ли нам проведать Ганзака, узнать, как продвигается работа над доспехами? Если он работает так же усердно, как и прежде, то вскоре мы сможем снарядить внушительный отряд копейщиков — Его улыбка сделалась хищной. — Все соседние дихганы будут нас бояться.
 — Есть вещи и пострашнее, — сказал Абивард. — Ну, пошли?
 Они вместе спустились со стены и поспешили через дворик в кузницу Ганзака.
 Зимой она была желанным убежищем от холода. Сегодня, когда до осени было еще далеко, пот выступил на челе Абиварда, как только он вошел в помещение, наполненное жаром огня.
 Ганзак работал голым по пояс. Его лоб и широкая волосатая грудь были мокры от пота. Запах пота наполнял кузницу, смешиваясь с дымом горящих поленьев и почти кровавым запахом горячего железа. Когда Фрада и Абивард вошли, Ганзак трудился не над доспехами, а над лезвием меча. Играя мощными мышцами, он опустил молот на железный брусок, который щипцами прижимал к наковальне. Металл ударил о металл. Посыпались искры.
 Кузнец погрузил будущее лезвие в бочонок, стоящий возле наковальни.
 Послышался такой звук, будто шипел громадный ядовитый змей. Ганзак вынул лезвие из закаляющей ванны, критически осмотрел его и отложил в сторону. Потом с лязгом положил щипцы на наковальню.
 — Дай тебе Господь доброго дня, повелитель, — сказал он, кивая Абиварду.
 — И тебе того же, — ответил Абивард, после чего выпалил:
 — Как ты переносишь такую жару?
 Ганзак откинул голову назад и расхохотался — громко и от души.
 — Повелитель, кузница — это мой дом. Когда я выхожу отсюда, иногда мне кажется, что я вот-вот задрожу от холода, до того привык к здешнему жару.
 Абивард и Фрада переглянулись. Фрада сказал:
 — Я вот что думаю: надо бы тебе спуститься о деревню, пусть Таншар или кто-нибудь из старух приготовит тебе лекарство, а то ты явно нездоров.
 Кузнец снова расхохотался. Добрый нрав никогда не изменял ему, что, учитывая его габариты и силу, было весьма удачно. Он потянулся; движение его литых мускулов под блестящей кожей напоминало движение мускулов под шкурой льва.
 — Я кажусь тебе больным? — спросил он.
 — Нет-нет, — поспешно ответил Фрада. Сколь бы добродушным ни был Ганзак, только глупец взялся бы спорить с ним.
 Абивард сказал:
 — Мы зашли посмотреть, как продвигаются дела с доспехами, которые так нужны наделу.
 — Думаю закончить восьмой прибор к новолунию, — ответил кузнец. — Это, как ты понимаешь, доспехи и для всадника, и для коня. Тогда у нас будет на два прибора больше, чем было, когда Пероз, Царь Царей, повел войско в Пардрайю.
 Шлемов и щитов тоже больше, чем тогда, и еще многие заказывают кольчуги. Это, конечно, не полные доспехи, спорить не стану, но всяко лучше, чем кожа, пропитанная растопленным воском.
 — Если я не ошибаюсь, я знаю, откуда к ним пришла эта мысль, — сказал Абивард. — Заказывают те, кто ходил воевать за Шарбараза, Царя Царей?
 Ганзак нахмурил лоб:
 — Да, повелитель, они, как это я раньше не сообразил? А ты как догадался? — Прежде чем Абивард успел ответить, кузнец щелкнул пальцами:
 — Стоп! Я понял. Думаешь, они у видессийцев подглядели?
 — Не сомневаюсь, — сказал Абивард. — Видессийских доспехов достаточно, чтобы взять верх над нашими конными стрелками и даже оказать сопротивление нашим копейщикам, и при этом они намного подвижней тяжелой кавалерии. Мне уже тогда подумалось, что в их экипировке есть свои достоинства. Как выясняется, не мне одному.
 — М-м… не стану с тобой спорить, — сказал Ганзак. — Оказывается, они не только гады, как я раньше думал, есть в них и хорошее. Я думал, что видессийцы — это только золото и обман, а силы и смелости в них нет, а они оказались не такими. — Он зашевелил челюстью, будто жевал что-то не особо приятное. — Но думаю, меня бы больше устроило, если бы они были такими, как гласит молва. Тогда они были бы менее опасными, по-моему.
 — Думаю, ты прав, — сказал Абивард. Ганзак все понял очень четко. Он, вне всякого сомнения, превосходный кузнец. А вот какой бы из него получился дихган, доведись ему родиться в благородном семействе? Скорее всего, очень даже неплохой. Да, стране нужны хорошие кузнецы, но хорошие правители ей тоже нужны.
 Абивард вспомнил слова Таншара о том, сколько теряет царство от того, что многим так и не удается проявить свои способности.
 Фрада был крайне расстроен, буквально лопнуть готов:
 — Все только и твердят, что о видессийцах: мол, они такие, они сякие! — воскликнул он. — А вот я даже на тысячу фарсангов не приближался ни к одному видессийцу!
 — Не принимай близко к сердцу, братец, — сказал Абивард. — Скоро и тебе представится случай помериться с ними силами.
 — Когда? — спросил Фрада. — Когда стану старым и седым, как Смердис? Тогда я против них ни на что не сгожусь. Ведь если Шарбараз, Царь Царей, в такой дружбе с Автократором Ликинием, то у нас с ними будет мир на целое поколение. — Он говорил об этом так, будто ничего хуже быть не могло. Но с другой стороны, он ведь еще не был на войне.
 — Вряд ли тебе придется ждать так долго, — сказал Абивард. — Шарбараз, Царь Царей, — человек чести, он никогда не начнет войну с Ликинием без серьезного повода. Но Ликиний вполне может дать такой повод. Не забывай, за свою помощь в войне он оттяпал от нас хороший кусок Васпуракана. Он из всего старается извлечь наибольшую выгоду. Однажды он перестарается, и тогда придет твой час.
 Фрада согнул руку, словно пристраивая копье в локтевом изгибе:
 — Скорее бы!
 Абивард, глядя на него, засмеялся:
 — Я сказал «однажды», братец, не «завтра» и даже не «через год».
 — Я слышал тебя, — ответил Фрада. — Слышал, но не слушал.




 Глава 13


 Прошлую зиму Абивард провел в изгнании, в холодном Серрхизе, городе Видессийской империи. Позапрошлая зима была полна возбуждения и лихорадочных приготовлений к мятежу; Шарбараз был тогда беглецом, а Смердис держал в руках большую часть Макурана.
 Эта зима была не такова. Она проходила не в той полуспячке, которую Абивард изведал в детстве и юности. Теперь он, а не Годарс был дихганом и нес на своих плечах ответственность за улаживание всяких раздоров в наделе и за то, чтобы запасов хватило до весны. Но урожай собрали хороший — лучше, чем он рассчитывал, — и в закромах было достаточно зерна, орехов и фруктов, чтобы надел жил сыто до возвращения теплых дней.
 У него впервые за последние два с половиной года появилась возможность немного расслабиться. И эту возможность он использовал вовсю: спал длинные зимние ночи напролет, пил горячее вино со специями, борясь с морозными метелями и ледяным ветром, и отъедался, благо не было надобности экономить припасы. Ему даже пришлось проделать дополнительную дырочку на ремне, поближе к концу.
 Кое-что росло даже и в эту гнусную погоду. Живот Рошнани набухал, и она смотрела на это со смешанной гордостью и иронией. На последних стадиях беременности у нее начинали пухнуть лодыжки, если она оставалась на ногах продолжительное время. Из-за этого, к ее большому неудовольствию, пришлось ограничить ее выходы с женской половины.
 Абивард продолжал вызывать Рошнани в свою постель, даже когда она совсем округлилась. Это вызывало недовольство других жен. Одна из них пожаловалась:
 — Почему ты не вызываешь меня чаще? Разве я не красивее ее?
 — Если тебе приходится задавать такой вопрос, значит, нет, — ответил Абивард, — потому что, когда такие слова сходят с твоих губ, ты становишься очень некрасивой.
 Женщина в полном недоумении посмотрела на него:
 — Я не понимаю.
 — Знаю, — со вздохом ответил он. — И в этом часть наших с тобой трудностей.
 Постепенно он начал выпускать и других своих жен погулять вне женской половины. Он по-прежнему не был уверен, что поступает правильно, но другого выхода не видел. Но прежде чем разрешить женам гулять по крепости, он предложил такую вольность матери. Барзоя, как и прежде, наотрез отказалась. Он ожидал этого, и все же ее отказ опечалил его. Другие открывали для себя новые пути, но ее дорожка в жизни оставалась неизменной.
 — Что же нам с ней делать? — спросил он Рошнани холодной ночью, когда они лежали в обнимку в его кровати — как ради ласки, так и ради тепла. — Если другие будут выходить, видеть то, чего не видит она, делать то, чего она не делает, ей будет трудно оставаться хозяйкой на женской половине.
 — Скорее всего, она ею не останется, — ответила Рошнани. — Главенство перейдет к другой. — Поскольку она сама была главной женой дихгана, под этой «другой» она, разумеется, подразумевала себя, но, верная себе, и здесь постаралась держаться в тени.
 И конечно, она была права. Абивард понял, что рано или поздно, но перемена неизбежна. В конце концов, Барзоя была лишь вдовой бывшего дихгана. Но она была и непререкаемой хозяйкой над всем женским населением крепости задолго до рождения Абиварда. Мысль о том, что теперь эта власть уходит из ее рук, была равносильна землетрясению. Абивард озадаченно покачал головой.
 Рошнани увидела это движение и спросила:
 — Что с тобой?
 Абивард объяснил, а потом сказал:
 — Я думал обо всех переменах, которые произошли за последнее время, но вот эта застигла меня врасплох; может быть, поэтому она так огорчительна.
 — Но ты же сам сказал, что эта перемена происходит потому, что сама Барзоя отказывается меняться, — напомнила ему Рошнани. — А впереди еще много перемен. — Она взяла его руку и положила ее себе на живот. Над ее набухшим чревом туго натянулась кожа.
 Ребенок начал брыкаться и ворочаться, а потом ткнулся чем-то твердым и круглым в ладонь Абиварда.
 — Это головка! — с восторгом сказал он. — Определенно головка.
 Она положила рядом с его рукой свою.
 — Думаю, ты прав, — сказала она и тут же, словно волшебный остров, который может подняться из воды и сразу уйти обратно, головка уплыла от них: ребенок поменял положение.
 Абивард прижал Рошнани к себе. При этом ребенок энергично заворочался. Оба засмеялись.
 — Кто-то очень старается оказаться между нами, — сказал он.
 Рошнани посерьезнела.
 — Знаешь, а ведь так и будет какое-то время, — сказала она. — Мне нужно оправиться после родов, и ему не обойтись без меня, несмотря на нянек и служанок.
 — Я знаю, — сказал Абивард. — Надеюсь, все мы это переживем. Только вот очень любопытно, в кого из нас он пойдет. Если он окажется похож на твоего брата Охоса, по нему все девчонки сохнуть будут.
 — У меня нет никаких оснований жаловаться на внешность членов семьи по твоей линии, — сказала Рошнани, и Абивард снова обнял ее, а ребенок заелозил в животе. Впрочем, он, наверное, елозил бы и без супружеских объятий. Рошнани сказала:
 — А когда он родится, как мы назовем его?
 — Я хотел бы дать ему имя Вараз, в память о брате, погибшем на Пардрайянской равнине, — ответил Абивард. — Ты не против? Ты ведь тоже потеряла отца и братьев в степи.
 — Он родится в наделе Век-Руд и унаследует его, так что имя у него должно быть соответствующее, — после некоторых раздумий сказала Рошнани. — У нас будут другие дети, и в их именах мы сохраним память о моих родных… и о твоем отце. Я думала, что ты захочешь назвать его Годарсом. Почему ты решил иначе?
 — Потому что память о моем отце останется свежей еще долгие годы в сердцах и умах всех, кто знал его, — сказал Абивард. У него тоже была мысль назвать ребенка в память отца. — Он был дихганом, и хорошим дихганом, он оказал влияние на многие судьбы. В этом его память сохранится лучше, чем в имени ребенка. А Вараз погиб, не успев показать всем, на что способен в этой жизни. Он тоже заслуживает, чтобы о нем помнили, и наилучший способ добиться этого — сохранить его имя.
 — Понятно. — Рошнани кивнула, касаясь его груди. — Ты так часто укорял меня в здравомыслии. О муж мой, должна сказать, что среди присутствующих не я одна страдаю этим недугом.
 — Укорял? Недугом? — Абивард фыркнул. — Ты говоришь так, будто здравомыслие — это что-то нехорошее. А по-моему, нехорошо в нем только то, что недостаточно много людей им наделены… В частности, приходят на ум некоторые мои бывшие жены, — прибавил он с некоторым злорадством.
 Но Рошнани не дала отвлечь себя этой колкостью.
 — Так это и есть самое плохое. Или нет? — спросила она и, по своему обыкновению, заставила Абиварда искать ответ в потемках.
  * * * 
 Зимнее солнцестояние пришло и ушло. В прошлом году, в Серрхизе, видессийцы отмечали этот день шумными, иногда излишне буйными торжествами. Здесь же оно прошло тихо, почти незаметно. С одной стороны, это было хорошо, привычно. С другой стороны, Абивард с тоской вспоминал о веселом видессийском празднике.
 Снежные бури накатывали с севера одна за другой; эти северные налетчики были не лучше хаморов, к тому же их атаки было не отразить. В бурях погибал скот, а иногда и пастухи; Абивард, как и все обитатели крепости и деревни под горой, опасался, что топлива, столь старательно собранного в теплое время года, не хватит до весны. Каждый порыв ледяного ветра, сотрясавший ставни в окне его опочивальни, лишь усиливал его опасения.
 Но в один день, когда, согласно календарю, приближалось весеннее равноденствие, хотя заснеженная земля наводила на мысль, что зима не кончится никогда, такие обыденные заботы, как топливо, моментально исчезли из его головы: с женской половины выбежала служанка и, закутавшись в толстую овчину, поспешила в деревню. Вскоре она вернулась с повитухой, седовласой женщиной по имени Фаригис.
 Абивард встретил повитуху во дворе, сразу за воротами. Она вежливо поклонилась ему и сказала:
 — Прошу прощения, повелитель, но мне не хотелось бы тратить время на пустые разговоры. Сейчас я нужнее твоей жене, чем тебе.
 — Разумеется, — сказал Абивард и шагнул в сторону, пропуская ее.
 Она прошла мимо не оглянувшись. Подол ее шубы волочился по земле. Абивард нисколько не обиделся, он был даже доволен: по его суждению, тот, кто ставил дело выше разговоров, скорее всего, знал свое дело хорошо.
 Он не пошел на женскую половину вслед за Фаригис. Во-первых, он подозревал, что она приказала бы попросту выставить его вон, а в таких случаях законом было ее слово, а не его. А во-вторых, роды были женской тайной, которая пугала его больше, чем любой копейщик в доспехах, с которым он сталкивался на войне. На этом поле брани он сражаться не мог.
 Он расхаживал по коридору возле своей опочивальни и бормотал:
 — Преподобная Шивини, если ты слышишь смиренную молитву мужа, помоги моей жене пережить испытание. — Произнеся это, он вновь принялся беспокойно расхаживать. Ему хотелось повторять молитву вновь и вновь, но он воздержался, боясь рассердить пророчицу назойливостью.
 Через некоторое время Фрада взял его за руку, отвел на кухню, усадил и поставил перед ним кружку с вином. Абивард механически выпил, почти не сознавая, что делает.
 — Что-то они очень долго там, — произнес он некоторое время спустя.
 — Так бывает, знаешь ли, — ответил Фрада, хотя знал об этом еще меньше Абиварда, что, учитывая степень невежества будущего отца, было крайне нелегко.
 Он взял у Абиварда пустую кружку, унес ее и через мгновение вернулся с полной, неся в другой руке такую же для себя.
 Всякий раз, когда на кухне появлялась служанка, Абивард вскакивал, то принимая ее за Фаригис, то ожидая услышать вести от повитухи. Но солнце село, и на крепость покрывалом опустилась тьма, и лишь тогда появилась Фаригис. Абивард вскочил на ноги. Улыбка на лице повитухи сказала все, что ему следовало знать, но он, запинаясь, выпалил:
 — Она?.. Ребенок?..
 — Оба в порядке. У тебя сын. Думаю, Таншар уже сказал тебе, что у тебя будет сын, — ответила Фаригис. — Крупный парнишка, орет оглушительно, и это хорошо. Но думаю, что твоя супруга будет другого мнения, когда он начнет будить ее среди ночи своим воем. Она говорит, что ты назвал его в память брата. Дай Господь твоему сыну долгой и счастливой жизни.
 — Можно повидаться с ней? — спросил он и тут же поправился:
 — С ними?
 — Да, хотя она очень устала, — сказала повитуха. — Не знаю, захочет ли она, чтобы ты побыл у нее подольше, а сейчас, повелитель, будет лучше, если желания твоей жены возобладают над твоими.
 — Желания моей жены преобладают чаще, чем ты думаешь, — сказал Абивард.
 Похоже, это не произвело на нее большого впечатления; у Абиварда возникло такое чувство, что она вообще не из впечатлительных.
 Однако сладкий звон серебряных аркетов, которыми он рассчитался с ней за ее труды, определенно вызвал ее полное одобрение и всецело завладел ее вниманием.
 — Поздравляем, повелитель! — Эти возгласы сопровождали его по всей крепости до самых дверей опочивальни и возобновились на женской половине в более высокой тональности.
 Он зашел в комнату Рошнани, и она подняла на него взгляд. Фаригис предупредила его, что она устала, но ее совершенно измученный вид потряс его.
 Ее от природы смуглая кожа была мертвенно-бледной. В комнате пахло потом, будто весь день она трудилась в поле.
 — Ты… ты здорова? — встревоженно спросил он. Уголки ее рта приподнялись.
 Это могло бы походить на улыбку, если бы было не так заметно, сколько усилий Рошнани в нее вложила.
 — Если бы я теперь могла проспать всю неделю, то потом была бы совсем здорова. Только я сомневаюсь, что Вараз даст мне такую возможность. — Она чуть подвинула укутанный в одеяло кулек, который обнимала левой рукой.
 — Дай мне взглянуть на него, — сказал Абивард, и Рошнани откинула уголок мягкого одеяльца с лица младенца.
 И вновь он испытал потрясение и опять постарался не показать этого. Больше всего Вараз походил на сморщенную красную обезьянку с нелепыми редкими волосенками, как у лысого старика. Глаза его были так плотно прикрыты, что все личико стянулось в гримасу. Он дышал часто, похрюкивая и время от времени беспричинно дергаясь.
 — Симпатичный мальчишка, — заявил Абивард. Так искренне лгать ему в жизни не доводилось.
 — А как же! — с гордостью подхватила Рошнани. Либо она тоже лгала, либо материнская любовь — или тяготы родов? — ослепили ее.
 Абивард решил, что второе вероятнее: чем дольше он смотрел на Вараза, тем симпатичнее выглядел младенец.
 — Можно подержать его? — спросил он, сглотнув от волнения. Он знал, как надо держать новорожденных щенят, но младенцы — особенно этот, его собственный ребенок — это нечто совсем другое.
 — Держи. — Рошнани протянула ему запакованного в одеяло Вараза. — Только не забудь положить свою руку под головку — сам он пока не умеет ее держать.
 — Он, бедняжка, в этом не виноват, — отозвался Абивард. — Голова у него покрупнее всего прочего. — Когда Рошнани передавала ему сына, Вараз зашевелился и, не просыпаясь, задрыгал ручками и ножками. Абивард старательно поддерживал головку. — Когда-то и я был такой маленький, и отец держал меня на руках. Разве такое возможно?
 — Если бы ты родился такого размера, как ты сейчас, твоя бедная мать была бы… нет, «огорчена» не то слово, — заметила Рошнани. — Нет уж, даже такую кроху родить — дело нелегкое.
 Абивард моргнул и рассмеялся:
 — Если ты уже можешь шутить, значит, поправишься скорее, чем думаешь.
 — Ох, хорошо бы. — Рошнани зевнула и сказала:
 — Положи его в колыбельку, будь добр. Я хочу проспать столько, сколько он мне позволит.
 Абивард уложил Вараза так, будто тот был сделан из самого хрупкого стекла.
 Младенец уголком рта задел одеяло, положенное в колыбель, и тут же зачмокал губами. Абивард поцеловал Рошнани и сказал:
 — Отдыхай. Надеюсь, он даст тебе такую возможность.
 — Я тоже надеюсь, — сказала Рошнани. — Но это зависит от него, не от меня. — Она вновь зевнула. — Я использую все возможности, которые он мне даст.
 Когда он направлялся в опочивальню в ночь сразу после возвращения в Век-Руд, выпив слишком много вина, ему казалось, что его ноги парят над землей.
 Сегодня он тоже пил вино, в тревоге дожидаясь, когда Рошнани произведет на свет Вараза, но был практически трезв. И тем не менее сегодня он парил гораздо выше, чем тогда.
  * * * 
 Зима уступила место весне как всегда неохотно и ворчливо. Вараз расцветал, как весенний цветок. Все восторженно ахали по поводу его роста, внешности, аппетита, с которым он сосал грудь. Он рано научился улыбаться. Он и до того покорил сердце Абиварда, но теперь отец был им сражен полностью.
 На полях появились первые ростки, когда пропыленный и покрытый грязью всадник поднялся к воротам крепости Век-Руд и попросил вызвать Абиварда.
 Стражники побежали за дихганом — ведь гонец прибыл от Шарбараза, Царя Царей.
 Когда Абивард вышел к гонцу, тот с поклоном сказал:
 — Повелитель, мне приказано передать тебе два сообщения. Первое — это то, что сестра твоя, госпожа Динак, еще до моего отправления сюда родила дочь, царевну Джарирэ. Когда я покидал Машиз, и она, и малышка были в добром здравии.
 — Спасибо за добрую весть, — сказал Абивард и вручил гонцу несколько аркетов. Он надеялся, что Динак не пришлось просить у Шарбараза прощения за то, что родила ему дочь. Сам он посчитал бы весть еще более доброй, если бы у Динак родился мальчик, но, раз роды прошли хорошо, такая возможность у нее будет и позже. — А второе сообщение Царя Царей?
 — Повелитель, оно может не обрадовать тебя. — Гонец в волнении облизал губы. — Шарбараз, Царь Царей, повелевает тебе прибыть в Машиз как можно скорее.
 — Что? — спросил Абивард. — А почему, он не сказал?
 — Не сказал, — ответил гонец. — Но приказ тебе передан. Осмелишься ли ты ослушаться Царя Царей?
 — Ни в коем случае, — мгновенно ответил Абивард. Он вдруг осознал, что положение зятя Шарбараза чревато не только благами, но и опасностями.
 Ослушавшись Царя Царей даже в мелочи, он рискует быть заподозренным в измене или чрезмерных амбициях — что, с точки зрения Шарбараза, почти равнозначно.
 Если какой-то неприметный дальний родственник мог претендовать на престол, что же говорить об отнюдь не столь неприметном зяте?
 Абиварду хотелось стать Царем Царей не больше, чем забраться на крепостную стену и прыгнуть с нее вниз. Но он чувствовал, что чем больше стал бы убеждать в этом Шарбараза, тем меньше тот бы ему поверил. Он спросил гонца:
 — Желает ли величайший, чтобы я отправился в Машиз сегодня же?
 — Да, повелитель, — отозвался царский гонец. — Мне предписано сопровождать тебя в пути и доставить как можно быстрее. — Из футляра на поясе он достал два куска пергамента:
 — Вот его письменный приказ, который я только что передал тебе на словах. Этот приказ позволяет нам менять лошадей во всех наделах по дороге в столицу, что ускорит наш путь.
 — Да, значит, он настроен серьезно, — кивнул Абивард и полушутливо добавил:
 — Ты позволишь мне попрощаться с близкими перед дорогой?
 — Повелитель, я твой слуга, — сказал гонец. — Но мы оба — слуги Шарбараза, Царя Царей, да продлятся его дни и прирастет его царство.
 — Прекрасно сказано, — ответил Абивард. — Ступай-ка на кухню, поешь, выпей. Я выйду к тебе, как только смогу. — Он приказал одному из своих людей отвести гонца в жилую часть крепости, а сам отправился искать Фраду.
 Брат захлопал глазами от возбуждения, когда Абивард сообщил ему новости.
 — Что это, по-твоему, значит? — спросил Фрада. — Думаешь, мы уже воюем с Видессией?
 — Не представляю себе, как это может быть, — сказал Абивард. — Без веских оснований Шарбараз не станет нападать на Ликиния, а Ликиний слишком недавно приложил столько сил, чтобы посадить Шарбараза на трон, чтобы давать ему такие основания уже сейчас.
 Фрада зацокал языком.
 — Я бы с тобой поспорил, только не знаю как. Но ты опять уезжаешь и оставляешь меня следить за наделом. Это несправедливо. — Увидев выражение лица Абиварда, он засмеялся:
 — Нет, не смотри так. Это я просто из вредности. Чего бы ни хотел от тебя Шарбараз, я полагаю, ты дашь мне знать, найдется ли там местечко и для меня. А может, это касается Динак?
 — Вполне возможно, — согласился Абивард. — Не случайно же он почти ничего не сказал гонцу. — Он и сам почувствовал, что у него обеспокоенный вид. Надеюсь, ничего плохого… Нет, это вряд ли, судя по второй вести, что передал гонец.
 — Скоро узнаешь, — сказал Фрада. — Машиз отсюда далеко, но в этом году тебе не нужно сражаться, чтобы попасть туда.
 — Не дай Господь! — со смехом воскликнул Абивард и тут же посерьезнел. — Значит, ты снова остаешься за хозяина, братец. Я знаю, что управляться с наделом ты можешь — у тебя было больше времени доказать это, чем у меня. Я оставлю тебе указания лишь относительно одного места…
 — Женской половины, я надеюсь, — сказал Фрада.
 — Почему-то я догадывался, что ты так и скажешь. — Абивард невесело усмехнулся. — Кстати, ты прав. Пусть мои жены по-прежнему пользуются теми привилегиями, которые я им дал, но ничего нового им не позволяй. Если понадобится совет, то совсем неглупо будет обратиться к матери, Рошнани или к обеим сразу. Если они сойдутся во мнениях, значит, так и поступай. Если же не сойдутся, решай сам. Лично я более склонен соглашаться с Рошнани.
 Фрада кивнул:
 — Буду иметь в виду. Но не это меня по-настоящему беспокоит. Вопрос несложный: что мне делать, если у одной из твоих жен начнет расти живот?
 — Об этом я позабочусь, — мрачно сказал Абивард. Он покопался в земле дворика и поднял три черных камешка, а потом вызвал трех свидетелей. Он выбрал людей, чья репутация сомнений не вызывала, среди них и кузнеца Ганзака — уж ему-то никто и не подумал бы не поверить. Абивард при свидетелях передал камешки Фраде и сказал:
 — Передаю их моему брату вместе с правом использовать от моего имени для развода с любой из моих жен, которая, нарушив супружескую верность, забеременеет во время моего отсутствия в крепости.
 — Я буду хранить эти камешки на тот день, который, надеюсь, никогда не наступит, — торжественно сказал Фрада.
 — Мы слышали твои слова, повелитель, и подтвердим их, если в том возникнет нужда, — сказал Ганзак. — Я тоже надеюсь, что такой день никогда не наступит. — Остальные свидетели закивали.
 — Я тоже, — сказал Абивард. — Но надежды — это одно, а жизнь… — Он не стал договаривать. И брат, и свидетели знали, о чем он.
 Когда он вошел на женскую половину, вести о прибытии гонца уже проникли туда. Он не стал предупреждать жен, что оставил камешки у Фрады; он сомневался, что такая угроза удержит их на узкой и прямой стезе добродетели, если они склонны пойти по другой дорожке. А если при этом они не сумеют догадаться, что он мог оставить подобное распоряжение, значит, они слишком глупы и на женской половине им не место даже в качестве украшений. Рошнани сказала:
 — На этот раз, муженек, я не стану докучать тебе просьбами взять меня с собой. Вараз еще совсем маленький. Я буду молить Господь, чтобы Она побыстрее вернула тебя домой живым и здоровым.
 — И я буду молить Его о том же, — ответил Абивард.
 Рошнани начала было что-то говорить, но тут же замолчала, а потом осторожно предприняла вторую попытку:
 — Мы, то есть я и другие твои жены, будем сидеть под замком, пока ты не вернешься в крепость?
 — Нет, — ответил Абивард. — Я сказал Фраде, чтобы ваши привилегии оставались прежними.
 В ответ на это она обняла его, да так страстно, что он и вздохнуть не мог, только пожалел, что посланец Шарбараза в нетерпении ждет его на кухне. Рошнани сказала:
 — Воистину Господь была ко мне милостива и дала мне самого великодушного, самого добросердечного мужа на свете. За это я благодарю Ее, и за это я люблю его.
 Абивард намеревался сказать какую-нибудь банальную глупость о том, что не следует злоупотреблять предоставленными привилегиями, но осекся и изумленно воззрился на жену. Они были женаты уже почти три года, и за все это время, насколько он помнил, никто из них и словом не обмолвился о любви. Браки устраивались для укрепления межсемейных связей. При удачном стечении обстоятельств муж находил с женой общий язык, мог на нее положиться, она давала ему полезные советы… и наследников, конечно. Все это у них с Рошнани было. Но помимо этого…
 Она с опаской наблюдала за ним, должно быть, беспокоясь, не сказала ли чего лишнего… Через мгновение он задумчиво заметил:
 — Знаешь, женушка, пока ты не произнесла это слово, я и не понимал, что у нас есть то, что этим словом называется. Это же чудо, на которое даже Таншар вряд ли способен. И еще знаешь что? Я за это очень сердит на тебя.
 — Сердит? Но почему? — озадаченно спросила Рошнани.
 — Потому что теперь я с еще большей неохотой покину тебя и буду тосковать каждый день, пока не вернусь домой. — Он обнял ее так же крепко, как она обнимала его.
 — И для меня эти дни будут пусты, — сказала Рошнани. Но потом, будучи человеком практичным, она посмеялась над собственным поэтическим преувеличением и сказала:
 — Ну, не совсем пусты. Их заполнит Вараз. Но скучать по тебе я буду так, что и слов не подберу.
 — Я понимаю тебя, потому что чувствую то же самое, — сказал он и несмело добавил:
 — Я тоже тебя люблю. — И снова обнял ее. — А теперь мне пора.
 Он поцеловал ее и поспешил к выходу с женской половины. Поскольку каждый шаг давался ему с таким трудом, Абивард постарался как можно быстрее проделать этот путь, пока он не стал ему совсем не под силу. Гонец Шарбараза допивал вино, когда Абивард вошел на кухню. Он поднялся со скамьи, на которой сидел.
 — Поехали, повелитель, — сказал он. — Если ты будешь любезен показать мне, как пройти к конюшне…
 — Конечно, хотя мне хотелось бы подготовить вьючную лошадь, пока мы еще не уехали, — ответил Абивард. — Здесь, на северо-западе, крепости и деревни стоят далеко друг от друга, а земли между ними зачастую очень плохи. Если, не дай Господь, с нами произойдет что-то непредвиденное, я не хотел бы застрять в пустыне без припасов. Так и жиреют стервятники.
 Гонец пробурчал что-то себе под нос, но вынужден был согласиться. Слуги принесли в стойла мешки с лепешками и бараньей колбасой, начиненной чесноком, мятой и кардамоном, и бурдюки с резким красным вином, а конюхи погрузили их на крупного, выносливого мерина.
 За два часа до заката гонец Шарбараза с явным облегчением вскочил в седло.
 Абивард тоже сел на коня, ведя в поводу вьючную лошадь. Вместе с гонцом он выехал из крепости Век-Руд, спустился с крепостного холма и направился на юго-восток.
 Как и предсказывал Абивард, поездка к Машизу проходила несравненно глаже, чем два года назад, когда он пробивался вместе с Шарбаразом к столице. Никто и не думал выходить против него с оружием в руках, наоборот, мелкая знать из кожи вон лезла, предлагая ему самое щедрое гостеприимство, какое могла себе позволить. Положение зятя Царя Царей имело свои преимущества.
 Не мешала и царская грамота, которой гонец Шарбараза размахивал при каждом подходящем случае. Она давала ему и Абиварду право требовать не только свежих лошадей на каждой остановке, но и провиант. Хлеб, мясо и вино, которыми Абивард запасся в Век-Руде, оставались почти нетронутыми.
 — Ну и что? — ответил он, когда гонец обратил на это его внимание. — Кто знает, что могло бы случиться, если бы при нас не было припасов?
 — Что-то в этом есть, — признал его спутник. — То, к чему ты готов, почему-то всегда получается хорошо. Все беды происходят от неожиданного.
 Мятежное войско Шарбараза обогнуло Дилбатские горы с юга, а потом через пустыню двинулось на Машиз. Поскольку сейчас в царстве был мир и приближалось лето, Абивард и царский гонец направились прямо через горные перевалы.
 Абивард считал себя привычным к горам. Он сам вырос на вершине, пусть и невысокой, он поднимался на Налгис-Краг, чрезвычайно впечатляющую каменную глыбу. Но вид крутых гор по обе стороны от тропы навел его на мысль о собственной незначительности на фоне мироздания. Сейчас эта мысль владела им сильнее, чем на бескрайней и пустой Пардрайянской равнине.
 Крепости, поставленные на горных тропах, способны были сдерживать любое войско сколь угодно долго — и силой оружия, и мощными камнепадами, которые они могли обрушить на голову неприятеля. Глядя на громадные груды камней, Абивард понял, почему Шарбараз даже не подумал пробиваться коротким путем через горы.
 Он никогда не дошел бы до Машиза.
 Но сейчас командиры крепостей наперебой оказывали все мыслимые почести зятю Царя Царей. Они показались ему скорее царедворцами, нежели воинами, однако же находящиеся под их началом гарнизоны представлялись вполне боеспособными.
 А потом, ранним утром, Абивард и царский гонец миновали последний поворот дороги, и впереди, словно на картине великого художника, на фоне уходящих вдаль речных долин Страны Тысячи Городов возник Машиз. Абивард долго и внимательно разглядывал эту картину. Раньше он видел Машиз с востока и даже входил в столицу, но сейчас, при взгляде с другой стороны, великий город представал в совершенно новом обличии.
 — Должно быть, такой вид открылся перед нашими предками Господь знает сколько лет назад, когда они впервые спустились с Макуранского плоскогорья и увидели землю, которую сделали своей.
 Гонец пожал плечами:
 — Не знаю, повелитель. Я рад вновь увидеть Машиз, потому что возвращаюсь домой, к жене и сыну.
 — С моими ты меня разлучил, — сказал Абивард, но без упрека: гонец лишь выполнял приказ Шарбараза, Царя Царей. — Теперь веди меня во дворец. Хочу узнать, что угодно от меня Царю Царей, и поскорее вернуться домой.
 * * *
 В сущности, он впервые по-настоящему видел Машиз. Когда вошел в город с Шарбаразом, он был слишком занят сражением, чтобы обращать внимание на окрестности, а потом, как только они достигли дворца, город поглотила тьма, наведенная чародеями. Теперь он видел и запоминал все: купцов и шлюх, служителей Господа и барышников, пьяниц и слуг, зеленщиков, продающих салат, крестьян, покупающих медные побрякушки, певцов, танцоров, нищих, двух человек с кирками, упорно разбирающих саманную стену, женщин, торгующих певчими птицами в клетках, и многое-многое другое. Оглушительный гвалт поражал многоголосием.
 Если бы его не сопровождал гонец, он очень скоро безнадежно заблудился бы.
 Улицы извивались, как змеи, переплетались, шли кругами, но человек Шарбараза безошибочно пролагал в этом лабиринте дорогу к дворцу. У ворот он передал Абиварда толстому безбородому дворецкому и ускакал прочь.
 Сначала Абивард решил, что этот высокопоставленный слуга — мужчина, хотя прежде ни разу не видел мужчину без бороды. Потом он подумал, что перед ним женщина, поскольку голос, обращавшийся к нему, был для мужчины слишком высок и певуч. Но он с трудом мог представить себе, чтобы женщина занимала такое высокое положение при дворе Царя Царей.
 Наконец он сообразил, что находится рядом с евнухом. Он почувствовал себя неотесанной деревенщиной, непривычной к премудростям столичной жизни. Пока дворецкий вел его в тронный зал, он призадумался, а как же его спутник воспринимает собственное состояние. Да, за высокое положение тоже надо платить.
 — Великий и блистательный, я буду рядом с тобой, когда ты предстанешь перед Шарбаразом, Царем Царей, да продлятся его дни и прирастет его царство, — сказал евнух. — По моему знаку, вот такому, — он дотронулся до плеча Абиварда, — тебе следует пасть ниц перед ним.
 — Как скажешь, — согласился Абивард. То, что он — зять Царя Царей, не освобождало его от формальностей дворцового этикета. Скорее наоборот, ему надлежало соблюдать все эти формальности с большей скрупулезностью, нежели человеку не столь высокого положения.
 Ноги его беззвучно скользили по толстым шерстяным коврам, изысканно вытканным и расшитым, — эти ковры были слишком хороши, чтобы ступать по ним где-нибудь, кроме дворца Царя Царей. Светильники, освещавшие коридоры, были сделаны из сандала, их сладкий дым заполнял воздух. Перед въездом в Машиз Абивард надел самый лучший кафтан, но все равно чувствовал себя одетым прискорбно плохо.
 — Мы подходим к тронному залу, — сказал евнух своим странным бесполым голосом. — Держись рядом со мной, как я сказал, и будь готов к моему знаку.
 Царедворцы, трубадуры, военачальники и высшая знать из Семи Домов заполняли тронный зал. Абивард ощутил на себе их взгляды и постарался с честью выдержать этот осмотр. Сам он смотрел прямо перед собой, стараясь не обращать внимания на вельмож, глазеющих на него, изучающих, оценивающих. Должно быть, они думают: «Каков же этот захолустный выскочка?»
 Он глядел только на трон, и это помогло ему сохранить самообладание. Трон был не простой, а двойной. На нем сидел Шарбараз в роскошной мантии и короне, и его было невозможно ни с кем спутать. Но кто же сидит рядом с ним? Тронный зал был очень длинным. Абивард прошел половину пути до трона и вдруг расплылся в широкой улыбке и почувствовал, что все тревоги оставили его, — рядом с мужем сидела Динак.
 Теперь он поглядел на важных особ, битком набившихся в тронный зал, желая понять, как они относятся к тому, что рука об руку с Царем Царей восседает женщина — и не просто женщина, а его родная сестра! Если им это и не нравилось, они не подавали виду. Что ж, так тому и следует быть.
 Никто, кроме личной охраны Шарбараза, не находился к трону ближе чем в пяти шагах. Примерно на этом расстоянии остановился и евнух. Как обученный конь, Абивард тотчас застыл рядом с ним. Евнух легонько постучал ему повыше локтя, и Абивард распростерся на полу перед повелителем Макурана.
 Ковер кончился на несколько шагов раньше. Камень, к которому Абивард прижался лбом, был гладким и блестящим. Абивард невольно задумался, сколько же простираний было исполнено на этом самом месте за много веков. И еще он заметил тонкую, еле заметную щель, отделявшую каменную плиту, на которую опустился он, от следующей, и безуспешно попытался определить, что бы это значило.
 — Поднимись, о зять мой, и подойди ко мне, дабы я мог обнять тебя, — сказал Шарбараз.
 Абивард поднялся на ноги и подошел к трону. Охрана расступилась, пропуская его, но глаз с него не спускала. Шарбараз тоже встал, сделал два шага по направлению к нему, обнял его и подставил щеку для поцелуя, тем самым давая понять, что различие в статусе между ними самое незначительное. По залу пронесся чуть слышный гул: царедворцы, привыкшие понимать эти тонкие знаки, делали свои выводы. Лицо Динак светилось от гордости.
 — Величайший, я прибыл в Машиз, повинуясь твоему приказанию, — сказал Абивард, надеясь, что Шарбараз хоть как-то даст ему понять, зачем вызвал его.
 Но Царь Царей просто сказал:
 — Так тому и следует быть. Нам с тобой предстоит многое обсудить, очень важное для державы. — И опять слух Абиварда уловил шорох шепотков, на этот раз, как ему показалось, с примесью возбуждения. Собравшиеся здесь вельможи знали, о чем говорит Шарбараз, хотя Абиварду это было неведомо. «Но, — с гордостью подумал он, — Царь Царей пожелал совещаться со мной, а не с ними».
 После официального приветствия Шарбараз вновь препоручил Абиварда заботам евнуха, который отвел его в небольшую комнату, убранную с таким изяществом, что Абивард сразу догадался — это может быть только приемная Царя Царей. Слуга принес поджаренные фисташки, крохотные пирожные с миндальным кремом и вино, сладкое, как мед, гладкое, как шелк, и теплое, как солнышко в погожий весенний день.
 Абивард немного перекусил, потом положил одну на другую несколько подушек, привалился к ним и стал ожидать самодержца. Вскоре пришел Шарбараз, на шаг позади шла Динак. Когда Абивард поднялся и приготовился к очередному простиранию, Шарбараз жестом остановил его:
 — С церемониями мы покончили. Теперь к делу.
 — А можно мне сначала взглянуть на племянницу, величайший?
 — Пойду принесу ее, — сказала Динак и поспешно удалилась.
 — Я хочу, чтобы ты познакомился еще кое с кем, но его я представлю тебе попозже, — сказал Шарбараз. Он взял орешек, сломал тонкую скорлупку большим и указательным пальцами и забросил ядрышко в рот.
 Вернулась Динак. Она вложила в руки Абиварду крошечного, закутанного в одеяльце младенца и улыбнулась, когда он машинально взял ребенка так, чтобы поддерживать головку.
 — Все правильно, у тебя у самого сын, — сказала она, словно в напоминание себе. Не послышалась ли ему ревность в ее голосе? Возможно, чуть-чуть, решил он. Она продолжила:
 — Все никак не привыкну, что я — тетя, как ты теперь дядя.
 — Очень хорошенькая, — сказал он, глядя на Джарирэ. Она была не только хорошенькой, но и — в данный момент — спокойной; а это, как он успел усвоить, немаловажное достоинство. — Пытаюсь определить, на кого из вас она похожа.
 — Похожа на младенца, — сказала Динак, будто это объясняло все.
 Шарбараз нетерпеливо переступал с ноги на ногу:
 — Я думал, ты рвешься узнать, зачем я вызвал тебя на другой конец царства.
 — Рвусь, величайший, только… — Он поднял Джарирэ. — Можно я воспользуюсь вашей дочкой в свое оправдание?
 — Лучшее оправдание ты вряд ли мог бы найти, — засмеялся Шарбараз. — Но все равно выслушай меня. Автократор Ликиний мертв.
 Мороз пробежал у Абиварда по коже.
 — Как это произошло? — прошептал он. — Ты в хороших отношениях с его сыном Хосием или начнем войну?
 — Хосий тоже мертв, как и предсказал Таншар, — сказал Шарбараз. Абивард, раскрыв рот, смотрел на Царя Царей, который продолжил:
 — Выслушай рассказ в том виде, в каком он дошел до меня в начале весны. Ты знаешь, что Автократор Ликиний был большим скрягой. Мы убедились в этом, будучи в Серрхизе. И еще ты знаешь, что Видессийская империя воевала с кочевниками-кубратами к северо-западу от города Видесса.
 Абивард протянул племянницу Царю Царей, что свидетельствовало о его полнейшем замешательстве.
 — То, что ты говоришь, величайший, чистая правда, но как одно связано с другим?
 — Оказывается, очень сильно, — ответил Шарбараз. — В прошлом году Ликиний одержал над кубратами ряд побед и надеялся разбить их окончательно, может быть, даже завоевать. Ему не очень хотелось отзывать войско домой, а весной начинать новую кампанию, поэтому он приказал перезимовать к северу от реки Астрис, на самом краю степей, и жить на подножном корму. Понимаешь, он таким образом надеялся избавить себя от расходов по содержанию войска на зимних квартирах. Он и так здорово задержался с выплатой армии серебра… Впрочем, нет, видессийцы платят — или, в его случае, не платят — золотом.
 — Господи! — тихо проговорил Абивард. Он попытался представить себе, что произошло бы, получи макуранская армия приказ зимовать к северу от Дегирда.
 Войска были бы, мягко выражаясь, недовольны. Ему пришлось задать новый вопрос:
 — И что произошло?
 — Именно то, чего ты и ожидал, — сказал Шарбараз. — По глазам вижу. Да, они взбунтовались, убили парочку военачальников…
 — Надеюсь, не Маниакисов! — воскликнул Абивард и только потом сообразил, кого перебил. — Прости, величайший.
 — Ничего, — сказал Царь Царей. — Такие новости кого угодно выведут из равновесия. Нет, Маниакисы не имели к этому никакого отношения. Когда они возвратились в Видессию, Ликиний назначил старшего губернатором какого-то острова на краю света, а младшего отправил туда же командовать гарнизоном.
 Подразумевалось, что это награда за прекрасно проделанную работу, но я полагаю, Автократор попросту убирал с дороги тех, кто мог бы стать ему соперником… Да, так на чем я остановился?
 — На мятеже, — хором сказали Динак и Абивард.
 — Да, вот именно. Значит, войско Ликиния взбунтовалось, перебило нескольких крупных чинов и провозгласило Автократором одного парня по имени Генесий, Господь ведает почему — этот Генесий был всего-навсего кавалерийским сотником. Но они изготовили красные сапоги, обули его в них и двинулись маршем на Видесс.
 — При таком-то главаре можно было бы предположить, что Ликиний запросто разобьет их, — сказал Абивард.
 — Если бы войны велись на пергаменте, ты был бы прав, — заметил Шарбараз, — но как только у Ликиния появился соперник, неважно какой, его моментально перестали слушаться. Он уже не в первый раз задерживал войску жалованье, да и вообще надоел всем донельзя. Он приказал войскам выступить против Генесия. Разумеется, из Видесса они вышли, но тут же перешли на сторону мятежников. Город мог бы, я думаю, выдерживать осаду вечно, но стражи ворот открыли их перед воинами Генесия.
 — Ликинию следовало бежать, — сказал Абивард. — Он же должен был понимать, что ты принял бы его хорошо, хотя бы в благодарность за то, что он сделал для нас в Серрхизе.
 — Никто из моряков не захотел перевезти его с сыновьями через узкий пролив к западным землям, — сказал Шарбараз. Его слова в этой маленькой уединенной комнате прозвенели погребальным набатом. Абивард взял орешек и положил его обратно в вазу — аппетит пропал. Царь Царей продолжил:
 — В конце концов он попытался перебраться через пролив на лодке, сыновья гребли сами. Но слишком поздно — люди Генесия были уже в городе. Ликиния схватили.
 — И убили вместе с Хосием. Ты уже говорил об этом.
 — Гораздо хуже, — сказала Динак, уже слышавшая эту жуткую историю раньше.
 — Они перебили сыновей Ликиния у него на глазах. Последним убили самого старшего, Хосия, а потом прикончили Ликиния — не спеша, по кусочкам. — Она передернулась. — Мерзость какая! — Должно быть потому, что у нее теперь был свой ребенок, сама мысль об убийстве чьего-то ребенка, Тем более на глазах родителя, представлялась ей особенно отвратительной.
 — Вот так и воцарился в Видессии Автократор Генесий, — сказал Шарбараз. — Часть этой истории я сложил по кусочкам из рассказов путешественников и купцов, а остальное узнал от послов, которых прислал мне Генесий с известием о своем восшествии на видессийский престол. Кровавыми убийствами проложив себе дорогу во дворец, теперь он, видите ли, решил начать соблюдать этикет.
 — Что ты сказал послам? — спросил Абивард.
 — Велел им убираться из моего царства и благодарить судьбу, что я не приказал заковать их в кандалы и бросить в темницу под дворцом, — ответил Шарбараз. — Я сказал, что не намерен иметь дело с людьми, которые служат правителю, злодейски убившему моего благодетеля. — Глаза его сверкали, мысль об ужасном конце Ликиния приводила его в ярость. На, прежде чем продолжить, он покачал головой:
 — Наверное, для дела полезнее было сдержаться и дать им любезный ответ. Теперь Генесий знает, что я его враг, и может соответствующим образом подготовиться.
 — Все видессийцы признали его Автократором?
 Шарбараз вновь покачал головой:
 — Видессия извивается, как змея с переломанной хордой, бурлит, как забытая на плите похлебка. Кое-кто в империи поддерживает узурпатора, другие утверждают, что по-прежнему верны дому Ликиния, хотя дом этот разрушен до основания, и до меня дошли слухи, что один или даже несколько военачальников в пику Генесию объявили себя Автократорами. — Он потер руки:
 — Неплохая получается заварушка.
 — Да уж, — проговорил Абивард. — У нас совсем недавно была гражданская война. Теперь очередь видессийцев, и, судя по твоим рассказам, их эта зараза поразила куда сильнее. Что ты намерен делать, величайший?
 — Пусть в этом году поварятся в собственном соку, глядишь, и вовсе развалятся, — ответил Шарбараз. — Но я отберу назад все васпураканские земли, уступить которые вынудил меня Ликиний. И я представлю это как акт отмщения за его смерть. — Он вновь потер руки, явно смакуя иронию ситуации. Голос его сделался мечтательным. — Но мне нужно больше. Много больше. И у меня есть ключик к этому замку. Я его тебе покажу. — Он поспешно вышел из приемной.
 — О чем это он? — спросил Абивард Динак. Она улыбнулась:
 — Знаю, но тебе не скажу, через минуту сам увидишь. Не хочу портить сюрприз.
 Царь Царей вернулся вместе с молодым человеком, одетым в роскошные видессийские императорские одежды и обутым в алые сапоги. У него были видессийские черты лица, более тонкие, чем у большинства макуранцев, особенно в нижней части лица. Он сказал Абиварду:
 — Очень рад видеть тебя снова, высокочтимый. — Он говорил с сильным видессийским акцентом.
 — Извини меня, но, по-моему, мы незнакомы, — сказал ему Абивард и повернулся к Царю Царей:
 — Величайший, кто это? Я в жизни его не видел.
 — Что? — Шарбараз изобразил полное изумление, но несколько переиграл, а потому не казался убедительным. — Ты хочешь сказать, что так быстро забыл лицо Хосия, сына Ликиния, законного Автократора Видессии?
 — Это не Хосий, — убежденно заявил Абивард. — Я видел Хосия и разговаривал с ним. Я помню его лицо и… — Голос его затих. Он перевел изумленный взгляд с Шарбараза на человека, который не был Хосием, и обратно. — Я знаю, как выглядит Хосий, и ты, величайший, знаешь, как выглядит Хосий, но многие ли видессийцы знают, как выглядит Хосий?
 — Ты великолепно понял мою мысль, — сказал Шарбараз тоном, предполагавшим, что ничего другого он от Абиварда и не ожидал. — Когда наши войска войдут в Видессию, что может быть лучше, чем объявить своей целью восстановление на престоле сына и наследника злодейски убитого законного Автократора? И дай Господь, чтобы мы дошли до Видесса и ввели нашего Хосия, — он произнес это имя с совершенно непроницаемым лицом, — в императорский дворец.
 — Лучше не придумаешь, — сказал Абивард и внимательно осмотрел молодого человека в видессийском императорском наряде. — Кто же ты такой на самом деле?
 Молодой человек нервно покосился на Шарбараза:
 — Высокочтимый, я всегда был и есть Хосий, сын Ликиния. Если я — это не он, то кто же из тех, кто ходит по земле, он?
 Абивард подумал и медленно кивнул:
 — Если взглянуть на дело с этой точки зрения, то полагаю, ни у кого нет больших прав на это имя, чем у тебя.
 — Именно так. — Шарбараз был заметно горд собственной смекалкой. —Получается, что Царь Царей и Автократор, объединив усилия, выступили против гнусного узурпатора, как раньше мы выступили против Смердиса. Может ли кто-нибудь устоять против нас?
 — Ума не приложу, как ему это удастся, — верноподданно подтвердил Абивард.
 Конечно, он знал, что кому-то это вполне может удаться: существуют варианты, ему пока неведомые. Именно для того и затеваются войны — чтобы посмотреть, насколько хорошо планы стыкуются с действительностью.
 Он вновь окинул взглядом «Хосия». Кто бы он ни был — скорее всего, купец, случайно оказавшийся в Машизе, когда Шарбараз узнал об убийстве Ликиния, или же беглый видессийский солдат, — он определенно чувствовал себя очень неспокойно, хотя и довольно хорошо скрывал это. Он был пешкой, которой в любой момент можно пожертвовать, и если не понимал этого, значит, вдобавок был еще и глупцом.
 Стоит ему вызвать малейшее недовольство Шарбараза, и с ним вполне может произойти несчастный случай… или он просто исчезнет, а императорские одежды наденет кто-то другой, откликающийся на имя Хосий.
 Шарбараз сказал:
 — Мы с Хосием очень хорошо понимаем друг друга.
 — Так и должно быть, величайший, — сказал Абивард и еще раз посмотрел на человека, который сейчас был единственным имеющимся в наличии Хосием. Здорово было бы взять Видесс; ни одному Царю Царей этого не удалось за все многолетние войны между Макураном и Видессийской империей. Но если Шарбаразу удастся захватить столицу империи и посадить на трон этого «Хосия», то как скоро этот парень забудет, что он марионетка, и вспомнит, что он видессиец? Абивард готов был биться об заклад, что это произойдет скорее, чем хотелось бы.
 — Величайший, я был счастлив возобновить знакомство с высокочтимым, но сейчас… — «Хосий» замолчал.
 — Я знаю, что тебя ждут срочные дела, — сказал Шарбараз, и вновь без заметной иронии. — Не стану тебя больше задерживать.
 «Хосий» поклонился ему, как равный равному, хотя от этого несло такой же фальшью, как от подчеркнуто вежливого обращения с ним Царя Царей. Самозванец кивнул Абиварду, как монарх ближайшему сподвижнику другого монарха, и оставил маленькую приемную. Шарбараз налил себе новую чашу вина и вопросительно посмотрел на Абиварда. Тот ответил кивком. Шарбараз наполнил его чашу и еще одну для Динак.
 Абивард поднял чашу — не из обычной глины, как в крепости Век-Руд, а из мелочно-белого алебастра, выточенного так тонко, что сквозь стенки просвечивало вино.
 — Поздравляю, величайший, — сказал он. — Не вижу лучшего способа поквитаться с Видессией. — Он выпил вместе с Шарбаразом и Динак. Царь Царей сказал:
 — А знаешь, зятек, что в этом самое лучшее? Видессийцы сами поднимаются против этого Генесия с оружием, к тому же через Васпуракан и пустыню доходят слухи: говорят, правитель этот таков, что по сравнению с ним даже покойный Смердис, по которому мы не скорбим, покажется образцом государственного мужа.
 — Ох, нелегко, — сказал Абивард. — Я чуть не захлебнулся. Это как же надо постараться, чтобы даже Смердис в сравнении с ним показался государственным мужем?
 — Генесию это удается, по крайней мере, так говорят, — ответил Шарбараз. Смердис хоть имел представление о том, как умиротворить врагов: вспомни дань хаморам. А Генесий, похоже, умеет только одно — убивать. Убийство Ликиния с сыновьями хотя бы имело смысл…
 — Но только не так, как это сделал он! — вмешалась Динак. — Это было жестоко и бесчеловечно.
 — Судя по всему, Генесий именно жесток и бесчеловечен, — сказал Шарбараз.
 — Он пользуется только одним орудием власти — террором. Он не пожалел сил, пытая, ослепляя и калеча каждого приятеля Ликиния, которого сумел поймать, и каждый следующий рассказ ужаснее предыдущего. Отчасти это объясняется природой таких рассказов, но, когда чуешь дурной запах, скорее всего, где-то рядом и навозная куча.
 Абивард задумчиво проговорил:
 — Такими методами он сумеет запугать и подчинить себе некоторых, но большинство их составят те, кто и без этого подчинился бы ему. Тех, кого он действительно стремится запугать — людей, сильных духом, — запугать не удастся. Они просто будут ненавидеть его еще больше, чем сейчас.
 — Именно так, — согласился Шарбараз. — Чем больше он будет стараться сломить их дух, тем сильнее они будут сопротивляться. Но он удерживает город Видесс, а это, можно сказать, видессийский Налгис-Краг, взять который без помощи предательства просто невозможно. — Он широко улыбнулся. — Полагаю, разумнее всего объявить, что «Хосий» находится у нас, подождать, пока в Видессии не воцарится полный хаос, а судя по всему, так оно и будет, и ввести войска. Если Генесий так скверен, как его изображают последние слухи, то нас встретят как освободителей.
 — Ну разве не замечательная мысль? — мечтательно произнес Абивард. — Ты говоришь, обоих Маниакисов отправили на какой-то далекий остров?
 — Да. Это сделал Ликиний, а не Генесий.
 — Это в любом случае хорошо. Там, на краю света, вдали от ока Генесия, они в безопасности. Они хорошие люди, и отец, и сын, и они очень много для нас сделали. Мне было бы жаль, если бы с ними случилась беда.
 — Да? — заметил Шарбараз. — А я вознес бы Господу и Четырем Пророкам длинную и громкую благодарственную молитву, если бы услышал, что Генесий приказал выставить их головы на Веховом камне в Видессе. Судя по всему, они оказались бы там в хорошей компании; говорят, нынче на Веховом камне тесновато.
 — Величайший! — сказал Абивард с упреком, насколько это возможно было, говоря с Царем Царей. Динак кивнула, соглашаясь с братом, а не с мужем.
 Но Шарбараз не стал приносить извинения:
 — Я говорю вполне серьезно. Ты, зятек, сказал, что Маниакисы — хорошие люди, и ты совершенно прав. Но дело не в этом, точнее, не это главное. А главное состоит в том, что отец и сын Маниакисы — люди способные. Чем больше таких людей перебьет Генесий, тем слабее будет Видессия, когда мы выступим против нее.
 Абивард задумался над словами монарха, а потом с поклоном произнес:
 — Это слова, достойные Царя Царей.
 Шарбараз гордо выпятил грудь. Но Абивард имел в виду отнюдь не комплимент.
 Царю Царей приходится делать все в интересах государства и смотреть на происходящее с точки зрения державы, а не с личной, человеческой. Само по себе это неплохо. Но когда начинаешь забывать человеческую точку зрения и готов желать смерти верным друзьям, становишься существом довольно устрашающим. Это, по мнению Абиварда, было намного хуже, чем понимать, что эти смерти послужили бы на благо государства, и в то же время искренне не хотеть их.
 Он раскрыл рот, собираясь объяснить это Шарбаразу, но закрыл его, так ничего и не сказав. Он давно понял, что даже зять не может высказать Царю Царей все. Само положение Шарбараза, его одежды — все это уже приглушало любую критику. Нет, за подобную несдержанность Абивард не ответил бы головой; Шарбараз даже вежливо выслушал бы его — он понимал, что Абивард заслужил право на это, и к тому же не считал его потенциальным врагом… во всяком случае Абивард надеялся, что это так. Выслушал бы — но при этом ничего не услышал.
 Шарбараз сказал:
 — Твоему брату или тому, кого он назначит, придется какое-то время похозяйничать в Век-Руде, зятек. Ты нужен мне здесь. Ты станешь моей правой рукой и займешься подготовкой войск к вторжению в Видессию. Я рассчитываю, что мы выступим на следующий год. И это будет не простой набег. Я намерен удержать то, что завоюю.
 — Да будет так, величайший, — сказал Абивард. — Думаю, мне следует написать Фраде, разрешить ему назначить себе заместителя и присоединиться к войску. Иначе, я опасаюсь, он сделает это самовольно. Две возможности он уже упустил, на третий раз он этого не потерпит. Иногда нужно знать, где уступить.
 — Разумно, — сказал Шарбараз, хотя, насколько помнил Абивард, сам он уступил только раз — когда подручные Смердиса приставили кинжал к его горлу.
 Абивард покачал головой. Нет, Царь Царей уступил еще раз — когда Ликиний потребовал земли в обмен на помощь. Перед лицом столь острой необходимости он мог отступить.
 — Очень разумно, — сказала Динак, и Абивард вспомнил, что Царь Царей уступал и ей, причем неоднократно: начиная с того, что позволил ей сопровождать войско, и кончая разрешением показываться на публике здесь, во дворце. Нет, не просто разрешением — он соответствующим образом перестроил весь дворцовый церемониал. Абивард пересмотрел свое прежнее мнение — Шарбараз все-таки умел уступать.
 Абивард обернулся к сестре:
 — Каково оно, жить во дворце, в столице, а не дома, в крепости?
 Она обдумала его вопрос, с той же тщательностью, как обычно Рошнани, и лишь затем ответила:
 — Здесь есть много хорошего, чего я никогда не имела бы в крепости. — При этом она покосилась на спящую Джарирэ — Абиварду почему-то вспомнились Кишмара и Оннофора, и он подумал, что уж ребенком-то она вполне могла обзавестись и в крепости, прямо на женской половине, но промолчал, — а потом на Шарбараза. Царь Царей, встретив ее взгляд, улыбнулся. Похоже, эти двое были вполне довольны друг другом. Динак продолжила:
 — Но иногда здесь намного тяжелее. Иногда я ощущаю себя совсем чужой, чего, конечно, никогда не было дома. Некоторые на женской половине открыто ненавидят меня за то, что я стала главной женой, будучи не самых благородных кровей.
 — Я предупредил их, чтобы поостереглись, — резко сказал Шарбараз. — Когда от них будет хоть сотая часть той пользы, что принесла мне ты, тогда пусть и жалуются.
 — Да это как раз меня не очень беспокоит, — сказала Динак. — Я бы на их месте вела себя также. Меня пугают те, кто прямо так и растекается передо мной, как мед по лепешке, а в глазах их я читаю желание, чтобы я наступила на гадюку. Такого лицемерия в крепости Век-Руд и не видывали.
 — Неужели? — отозвался Абивард. — Ты была уже в Налгис-Краге, когда Ардини пыталась околдовать меня, но ты не могла не слышать об этом, возвратившись домой.
 — Да, я слышала, — пролепетала Динак. — Только забыла. — Она засмеялась, то ли от неловкости, то ли от волнения. — Память всегда делает прошлое много привлекательнее, чем оно было.
 — Иногда она делает все плохое не таким плохим, каким оно было, — сказал Шарбараз. — Это счастливый дар Господа.
 — А иногда, когда предаешься мрачным мыслям… — Динак не стала продолжать, а тряхнула головой, сердясь на себя. — Я стараюсь забыть, честно стараюсь. Но иногда все всплывает непрошенно. Теперь это бывает реже, чем прежде.
 — И славно, — сказал Шарбараз. — Если Господь явит свою доброту, нам с тобой еще долго жить в этом мире. И, главная моя женушка, я молюсь, чтобы к исходу дней твоих все злоключения совсем исчезли из твоей головки.
 — Хорошо бы, — сказала Динак, а вслед за ней и Абивард.
 Шарбараз повернулся к нему:
 — Теперь ты отчасти знаешь, почему я вызвал тебя сюда. Как я уже сказал тебе, я хочу, чтобы ты остался в Машизе. За последние два года ты доказал на поле брани, что вполне способен быть одним из моих военачальников. Ты надеялся повести войско против Видессии. Теперь эта надежда сбудется.
 Абивард поклонился:
 — Величайший, ты не мог оказать мне большей чести.
 Шарбараз рассмеялся:
 — Это не честь, зятек. Просто ты мне очень нужен. А вот другая причина, по которой я вызвал тебя в Машиз, — это как раз оказать тебе честь. Сегодня вечером я даю большой пир, на который пригласил моих придворных и военачальников посмотреть, каков человек, чья сестра достойна Царя Царей.
 Теперь от волнения засмеялся Абивард:
 — Человек с северо-западным выговором и деревенскими манерами, принадлежащий не к Семи Домам, а к мелкой знати…
 — Страдающий излишней скромностью, — перебил его Шарбараз. — Помни, что пир устраивается исключительно в твою честь, и я делаю это с радостью. На нем каждый, сколь бы благородна ни была его кровь, будет надеяться, что ты подставишь ему щеку для поцелуя, а выбор будет зависеть только от тебя.
 — Величайший… даже голова пошла кругом, — сказал Абивард. — Выходит, вельможи со всего Макурана будут смотреть, что я делаю, что говорю… мне почти хочется вернуться назад в безвестность, лишь бы избежать всего этого.
 — Если бы ты не сказал «почти», я бы на тебя рассердился, — ответил Шарбараз. — Я знаю, что сюда ты добрался быстро, знаю, что ты устал, и знаю, что тебе надо прилично одеться для представления двору: одежда — тоже своего рода броня. Поспи немного, если хочешь; когда проснешься или когда мы разбудим тебя, мы позаботимся о том, чтобы тебя как следует искупали, причесали и одели.
 Шарбараз и Динак покинули приемную. Абивард растянулся на подушках прямо на полу и действительно заснул. Его разбудил евнух и отвел в заполненное паром помещение, где он погрузился в восхитительно теплую воду, потом намазался ароматическим маслом и растерся специальной щеточкой, как принято у видессийцев. Потом цирюльник завил ему волосы и бороду горячими щипцами и намазал воском кончики бороды и усов, так что они встали торчком в строгом соответствии со здешней модой. Абивард невольно залюбовался своим отражением в полированном бронзовом зеркальце, которое вручил ему цирюльник.
 Кафтан, принесенный евнухом, был из шафранного шелка с серебряной нитью.
 Абивард знал, что этот роскошный кафтан — из гардероба Царя Царей, и попытался отказаться, но евнух был вежлив и неумолим. К кафтану прилагались пилос, подобие фески, обтянутый тем же шафранным шелком, и пара сандалий с тяжелыми серебряными пряжками. Сандалии пришлись как раз впору, что произвело на Абиварда сильное впечатление — ведь нога у него была меньше, чем у Шарбараза.
 Когда он был должным образом экипирован, евнух провел его в столовый зал.
 Он надеялся, что после пира какой-нибудь слуга отведет его обратно, — он сомневался, что сумеет найти дорогу в огромном дворце без посторонней помощи. Когда Абивард вошел в столовый зал, низкий зычный голос объявил его имя. И тут же он обнаружил, что оказался в форменной осаде, — все придворные и военачальники Макурана потянулись к нему, желая представиться, поразить своей любезностью и определить, чего он стоит.
 Если верить тому, что они говорили, каждое слово, сошедшее с его уст, было перлом мудрости. До нынешнего вечера ему казалось, что он понимает, что такое лесть. Такие чрезмерные и неискренние похвалы были обольстительны, словно лицезрение танцовщицы с темными миндалевидными глазами, которая покачивается перед тобой под страстную мелодию пандур и тамбуринов. Но как танцовщица согласится лечь с тобой в постель не столько ради тебя самого, сколько в надежде получить золотой браслет, так и льстивые слова царедворцев были заведомо продиктованы своекорыстием.
 Наконец Абивард сказал:
 — Господа, если бы я был так мудр, как вы мне внушаете, что для смертного, не принадлежащего к Четырем Пророкам, едва ли возможно, разве я бы не понял, что вы заинтересованы в зяте Шарбараза, Царя Царей, да продлятся его дни и прирастет его царство, а не в Абиварде, сыне Годарса, который в иных обстоятельствах и вовсе не привлек бы вашего внимания?
 За этими словами последовала внезапная задумчивая тишина. Стиснувшая его толпа несколько отступила. Он надеялся, что не нанес обиды макуранским вельможам. А если и нанес — ничего, он это переживет.
 Как раз в это мгновение появился Шарбараз, ведя под руку Динак. Прибытие Царя Царей затмило все светила меньшей величины, включая и Абиварда. Евнухи потихоньку принялись разводить гостей по надлежащим местам. Абивард с удивлением заметил, что некоторые гости, уподобляясь Шарбаразу, привели на пир своих жен. Здесь, как и в других делах, царское благоволение значило очень много.
 Абивард занял место по правую руку от Шарбараза. Слуги принесли вино, шербет из айвы с лимонным соком и другой, из ревеня, подслащенного медом. Для первого тоста все наполнили чаши вином. Шарбараз провозгласил:
 — Выпьем же за Абиварда, которого рад почтить Царь Царей!
 Абивард поднялся и провозгласил в ответ:
 — Выпьем же за Царя Царей, за Макуран, которым он правит, и за отмщение убийцам Автократора Ликиния!
 По залу пронесся шквал рукоплесканий. «Хосий», сидящий за тем же столом, рукоплескал долго и громко. Абивард решил, что он взволнован не столько благополучием Шарбараза и Макурана, сколько своим собственным.
 Потом слуги внесли супницы, и Абивард перестал задумываться о чем-либо, кроме собственного аппетита. Суп был совсем простой — катык, разведенный водой, мелко нарезанный огурец, толченый лук, а на поверхности плавают изюминки. Из приправ Абивард почувствовал только соль. Такое блюдо могли бы подать в крестьянском доме. Но из подобных супов Абивард вкуснее не едал.
 После супа настала очередь отварного риса с маслом и ломтиками баранины, приправленного гвоздикой, корицей, кардамоном и толчеными бутонами роз. К этому блюду подали катык и сырые яйца. Абивард положил в свою пиалу ложку катыка, разбил два сырых яйца и тоже размешал их с рисом.
 Он не помнил, чтобы в Видессии им подавали сырые яйца, и как бы невзначай посмотрел на «Хосия». Тот, кому предстояло занять место убитого сына Ликиния, преспокойно размешивал яйца с рисом. Абивард поймал его взгляд и сказал:
 — Вижу, тебе по вкусу макуранская пища.
 — Да, высокочтимый, — ответил «Хосий». — Я много раз ее пробовал и нахожу очень вкусной. — Значит, скорее всего, он прежде был купцом и привык ездить из Видессии в Макуран и обратно.
 После того как пирующие опустошили пиалы, слуги убрали их и поставили перед вельможами тарелки — из сверкающей бронзы для тех, кто сидел за дальними от Царя Царей столами, серебряные для тех, кто сидел поближе, и золотые на царский стол. Абивард ошалело смотрел на свою тарелку. Имея в распоряжении такое богатство, Смердис предпочел выжать последние деньги из своих подданных, чтобы заплатить дань хаморам! Воистину глупец.
 Слуги разложили по тарелкам куски утки, тушенной в кисло-сладком соусе из лука, поджаренного в кунжутном масле, гранатового сиропа, лимонного сока, меда, перца и растертых в порошок фисташек. Утка была присыпана крупно нарубленными фисташками. Абивард отделил мясо от костей ножом и пальцами, потом окунул руки в чашу с водой, пахнущей розами, и обтер их о белоснежную льняную салфетку.
 Пиршество протекало за беседой, вином и щербетами. Доев последний кусок жирной утки, Абивард пришел к убеждению, как и в день своего возвращения в крепость Век-Руд, что наелся на всю оставшуюся жизнь. Тогда он ошибся.
 Возможно, ошибался и на этот раз.
 Вскоре он точно выяснил, что ошибался. Из кухни принесли чаши, наполненные компотом, — шарики из дыни и нарезанные персики плавали в сиропе из меда, лимонного сока и розовой воды. А сверху, как особый деликатес, возвышалась горка снега, доставленного с вершин Дилбатских гор.
 Абивард встал.
 — Узрите же могущество Царя Царей, который летом приносит снег в Машиз! —воскликнул он.
 И вновь вельможи отозвались восторженными кликами и рукоплесканиями — на сей раз и в адрес Абиварда, и в адрес Шарбараза. Шарбараз просиял. Абивард поспешил сесть, чтобы насладиться чудным угощением, — все могущество Царя Царей не в силах помешать снегу быстро растаять в такое-то время года.
 Снег сверкал в свете ламп и факелов. Этот блеск напомнил Абиварду последнее пророчество Таншара: серебряный щит, сияющий над узким морем. Абивард вдруг без всяких сомнений понял, что это море — та самая полоска соленой воды, которая отделяет западные земли Видессии от города Видесса, великой столицы империи. Но кто заставит этот щит сиять и почему?
 Абивард окунул ложку в компот. Он узнает это, когда Шарбараз двинется на Видессию.