--------------------------------------------- Андрей Белянин Приключения бравого казака Сказ о святом Иване-воине и разбойных казаках Было это в стародавние времена… Пески степные любые следы заносят, памяти людской кроме. Вот и рассказывали встарь казаки о чуде Господнем, в Астраханской земле явленном. За что, про что - неведомо, а объявил шах турецкий Мухаммед войну государю московскому. И пошло по лету на Русь войско великое, янычарское. Лишком не двести тыщ ратного люда с ятаганами да пушками, конницей да пешим строем, все под бунчуками и знаменами зелеными с полумесяцем. Как идут - земля дрожит, зверь бежит, птицы с небес падают. А ведь из краев турецких как ни иди, а только Астрахань нашу все одно не минуешь. И стоит на море Хвалынском, в самом устье Волги-матушки, белый город, ровно щит рубежи южные ограждаючи… По ту пору воеводствовал у нас боярин Серебряный, самого Грозного Иоанна сподвижник, умный да храбрый. Услыхал он про беду неминучую, стал горожан, рыбаков, люд работный да служилый под ружье ставить. Да только со всех краев тыщи четыре защитничков и набралось. Куды как мало супротив такого ворога, да что ж поделаешь? От Москвы помощь поспешает, но когда будет - одному Богу ведомо… Рано ли, поздно ли, а подошел шах под стены крепостные, тугой осадой город стянул, железным кольцом спеленал. Днем - гром стоит от лошадиного ржания, а ночью - сколько глаз достанет, горят по степи костры турецкие да луна кровавая скалится! А Мухаммед ихний все посмеивался, дескать, жаль такую красоту рушить, шли бы вы, люди русские, из города вон - мы не тронем… Кто страх Господень да совесть в сердце имел - тех речей не слушал, а у кого нутро грехом изъедено - призадумались… И была тогда в Астрахани сотня разбойных казаков, тех, что расшивы купеческие на кривой нож брали. Им перед царем отслужиться нечем, а за дела лихие только плахой и жалуют, вот они к туркам и пошли. Не стали астраханцы злодеев-предателей насилком держать, распахнули ворота, пустили на все четыре стороны. Вот идут они от ворот Никольских, посередь войска огромного, перед пашами-башибузуками сабельки наземь складывают. Смеются враги - иди, урус, беги, урус, не стой на пути великого шаха турецкого! Стыдобственно то казакам, да ведь не трогают их янычары, слово держат. А только вдруг со стен крик бабий… Обернулись, глядь, что за дела - у самых ворот мальчоночка трехгодовый! Волосенки русые, глазоньки синие, рубашонка белая… То ль тайком за ворота шмыгнул, то ль от мамки сбег; кто ведает? Со стен стрельцы шумят, народ волнуется, а тока сызнова открывать не будешь - турок вон скока нагнано, в сей же час город возьмут. Малец в голос ревет, янычары гоготом заходятся да казаков разбойных взашей толкают, мол, не ваше горе… И тут громыхнуло в ясном небе, ровно на миг один свет погас! Глядят люди, а у ворот астраханских высоченный казак стоит. Сам в справе воинской, борода окладистая, в руке сабля острая, а из-под бровей очи грозные так и светятся. Приподнял мальчонку, к себе прижал да кулаком врагу могучему грозит. Один - супротив всех! Турки-то опешили сперва, а потом в смех впали. Весело, вишь, им такую картину зреть - как один казак всему войску турецкому грозить смеет. А уж как отсмеялись, так и за ятаганы взялись… Глянули на это разбойные казаки - и словно прорвало ретивое! Загорелась кровь, будто благодать Божия очерствелых душ прикоснулась. Развернулись они, в глаза друг другу глянули да и пошли турок валять голыми руками! Что с того, что оружия нет? Недаром в разбойных ходили, никто и охнуть не успел, как добыли они мечи турецкие и к воротам, богатырю чудесному на выручку! Вот уж где удаль была, где слава… Как черти дрались разбойные казаки, и дрогнуло войско вражье! Сто душ христианских на небеса вознеслись, ни один не уцелел… Раскрылись ворота, вышла дружина боярская - и дитя спасли, и Мухаммеду урок знатный дали. Опосля боя того не пошел шах на Москву, забоялся. Застрял до холодов в степях Заволжских, а потом и вовсе назад повернул. Не пустила Астрахань врага на землю русскую… А казака того высокого искать искали, да не нашли. Старики бают, что и не казак то был, а пресвятой мученик Иван-воин, всякого служилого люда хранитель и заступник. Так ли оно было, правда ли - про то летописи путаются. Но и доныне стоит в Москве первопрестольной храм Ивана-воина, а случись мимо проходить астраханскому казаку - так непременно зайдет и свечку поставит. За дела ратные, за души грешные, за память дедову… как КАЗАК С ВеДЬМОй рАЗБирАЛСЯ В одном селе жила-была ведьма. До определенного времени - видная баба, все при ней - и фигура, и хозяйство, и прочие полезности. А как встанет не с той ноги, так просто жуть - людей ела ровно куренков каких. Так что стал народ на селе замечать неладное. Однако прямых улик ни у кого нет, хотя люди по-прежнему исчезают. Раз гуляли парень с девицей по переулочку. Глядит на них ведьма из-за занавесочки и думает: как бы девицу съесть? На двоих сразу не нападешь… Вот и разбросала она на дорожке горсть бусин. Ясное дело, как девушка первую бусину заприметила - бух на колени и давай собирать, а хахаль, чтоб зазнобушке угодить, вперед забежал и там собирает. Ведьма бочком, бочком к девице и говорит: – Вот мой дом, заходи - сколь хошь бус подарю. Та сдуру и пошла. На ее счастье, успел парень заметить, как у хаты калиточка хлопнула. Дособирал он бусины, подошел и в окошко глядит. Ну ведьма ввела девицу в горницу, а там кости человеческие так на полу и валяются, Девка, ясное дело, сперва в визг, потом в обморок. Ведьма ее на стол положила да за ножом пошла. Парень не промах, смекнул, что к чему, подошел к дверям, постучал хорошенько и бегом к окну. Пока ведьма дверь открывала да кумекала, кто хулиганит, парень в окно влез, девицу на плечо и бежать. Увидала ведьма, выругалась матерно и в погоню! Парню тяжело, он же на своих двоих, да еще и дуру эту тащит. А ведьма бодренько бежит, ноги так и мелькают. Чувствует, что догоняет, так и руками загребать стала. Понял парень, что не уйдет. Развернулся, сжал кулаки. Девица очухалась и опять в обморок бухнулась. В тот же миг ведьма на парня и бросилась. Он руками, а она клыками. Рычит по-волчьи, когтями одежду рвет, вот-вот до горла доберется. В ту пору шел мимо казак. Штаны синие, лампасы красивые, ремень скрипучий, сапоги блестючие, на боку шашка, на голове фуражка - красавец мужчина! Глядит, в пыли на дороге смертный бой идет. Смикитил он, что к чему, выхватил шашку, а куда рубить? Они ж так быстро катаются - где чья рука, где нога, не разобрать. Вот тут-то вдруг от натуги юбка на ведьме лопнула, и показался на свет маленький поросячий хвостик! Изловчился казак да как плюнет ведьме на хвост! Взвыла она дурным голосом и рассыпалась черным пеплом по ветру… Парня с девицей потом обвенчали, честным пирком да за свадебку. Ну и казака пригласить не забыли, уважили. P . S . Почему ведьмы умирают, если им плюнуть на хвост, я, честно говоря, и сам не знаю… Но эффект поразительный! как казак царевну зАмуж выдавал Жил-был царь. Неглупый, общительный, и было у него большое горе. Дочь. Овдовел он рано, со всех сторон дела, войны, интриги, забот полон рот, так оно и вышло, что воспитанием царевны отец-государь не утруждался. В результате такая дочь образовалась - оторви и брось! Нет, внешне хоть куда - коса ниже пояса, глазищи зеленые, брови сурьмленые. Что спереди, что сзади - округлой благодати, И глаз радует, и в руке подержать приятно. Но вот характер… Горда, заносчива, высокомерна, другие люди для нее ровно мартышки какие. Слова не скажет, взгляда не кинет, пальцем не пожестикулирует. Лед баба! Однако настала пора царевну замуж выдавать. Царь-батюшка и так, и эдак, и на хромой козе, и с пряником - ни в какую заносчивая дочь родителя не уважает. От разных европейских домов лица королевской крови сватались… и всем от ворот, попутным ветром, обратным курсом. Раз по осени даже африканский принц на верблюде заезжал, так не поверите - и ему отказала! Царь нервный стал, чуть что - в слезы. В ту пору шел по улице казак. Усы сивые, нос красивый, шашка трень-брень, фуражка набекрень, грудь колесом - молодец молодцом! Видит, на подоконничке царь стоит, петлю на гардины ладит, и лицо у него такое грустное… Пожалел казак царя; – Помилуй, батюшка-государь! Не лишай нас своего светлого правления. Скажи лучше, какая нелегкая тебя до такого паршивого состояния довела? Глядишь, и поможем твоему горю. – Дочь не могу замуж выдать… - всхлипывает царь и нос рукавом парчовым утирает. – Всего-то?! Ну это дело поправимое. Найдем твоей кровиночке суженого по сердцу. – Дык она же всей Европе понаотказывала! Международная обстановка - хуже некуда, того гляди, все единым фронтом войной пойдут… Побьют же! - в голос заревел царь, а казак его утешает: – Не убивайся так, твое величество. Побереги себя для отечества. А за дочь не беспокойся, это мы быстренько устроим… Ну подписал государь грамоту, чтоб на одну неделю все казачьи указы как лично царские исполнены были. А казак время не терял, депеши во все концы слал, заново женихов сзывал и всем твердо поручался за всенепременную женитьбу. Вот уж и гости на дворе, ждут, знакомятся, водку кушают. Царь в перепуге от такой авантюры на валокордине сидит, а казак всех незамужних барышень, ближних к царевой ветви, во дворец согнал. Привел царевну в центральную залу, приказал раздеться догола и на стульчик усадил. А ей на все плевать, у нее высокомерие. Казак туда же и боярышень, в тех же костюмах, то есть с бусами да в серьгах, загнал и в рядок выставил. Девки как на подбор, высокие, статные, плечи покатые, бедра грузные, груди арбузные, мертвый взглянет - и то встанет! Стоят, смущаются, краснеют, а царева указа ослушаться боятся. Тут казак двери распахивает и во всю глотку орет: – Эй, принцы-королевичи! Кому нужна жена ладная да пригожая, выбирай любую! Бедная Европа аж обалдела от счастья. Весь товар налицо! Принцы уж о царевне и думать забыли, хватают, кто за чем пришел, а у входа уже и поп венчает, и шубу невесте, и приданое от казны, и удовольствие полнейшее. Войны не будет - это факт! Царевна глазами хлоп-хлоп… Да и разобрала ее банальная бабская зависть - да что ж я, никого как женщина не интересую? Обидно ей стало. А я как же?! Я тоже замуж хочу! Спрыгнула со стула да бегом принца али королевича ловить. Поймала-таки! Невзрачный мужичонка, раджа индийский. Он и вообще проездом был, так, одним глазком заглянул ради интереса. Ну вот его-то и захомутали. Молодых после свадьбы с почетом в Индию отправили, а казака царь при себе первым министром оставил. А что? Казак ведь, он не токмо шашкой махать, он и головой может. Царь на него не нарадуется, поскольку политик зело тонкий… как ЧерТ С КАЗАКОМ в ШАХМАТЫ иГрАЛ Шел по улице казак. Людям улыбался, воздухом дышал, усы крутил - моцион, одним словом. Вдруг видит в одном из освещенных окон - столик стоит, а за ним черт сам с собой в шахматы играет. Не стерпел казак! Как же это можно мимо живого черта пройти и в рыло не заехать? Не по-христиански как-то получается… Вошел он во дворик, нашел дверь, шагнул в прихожую. Еще раз пригляделся. Все верно - комната с фикусом, патефон в углу, а за столиком натуральный черт в полосатом костюме и штиблетах. – О, заходи, дорогой казак! По лицу вижу - драться пришел. И что это у вас за манера такая, чуть где черта увидали - сразу в амбицию?! – Ах ты, нечисть поганая! - говорит казак, а сам уже рукава засучивает. - Да если вас, так через эдак, не бить, то, глядишь, вы всей Россией править вздумаете. – Ни-ни! - успокаивает черт, но двигается так, чтоб меж ними всегда столик с шахматами был. - Зачем нам такой геморрой? Давай-ка лучше в шахматы сразимся. Игра мудреная, заграничная, всеми военными весьма почитаемая. Сам граф Александр Васильевич жаловал… – Суворов-Рымникский! - догадался казак. - Ну тогда расставляй. Да только ваше рогатое племя просто так не играет - что ставить будем? – Душу. – Не нарывайся! – Понял, понял… - повинился черт. - А давай фуражку казацкую. Синий верх, желтый околыш, лаковый козырек! Можно примерить? – Вот выиграешь, тогда и мерь! - обрезал казачина и покрутил усы. - А ты ставь хвост в мясорубку, если моя возьмет. – По рукам! Засели за игру. Черт бутылочку принес, тяпнули за знакомство и начали. На десятом ходу у казака меньше половины фигур осталось. Обидно ему рогатому проигрывать, да что сделаешь? Изловчился казак, плеснул себе и супротивнику, а пока черт водку пил, взял да и свистнул у него ферзя. А чтоб вражина не заметил чего, он этим ферзем свою стопочку закусил… Через два хода черт - тык, мык, где фигура? – Съел, - честно отвечает казак. – Не может быть, побожись! – Вот те крест! Пожал черт плечами, налил еще. Выпили, опять сидят, думают. Нечистому и невдомек, что казак вторую стопку его пешкой захрумкал. Зубы крепкие, организм закаленный, главное, чтоб заноза в язык не попала… – Да у меня здесь пешка стояла! – Где ж она? – Ты шельмуешь, казак! Куда пешку дел? – Съел! – Врешь! Побожись! – Вот те крест - не вру! Съел я ее! Бедный черт аж пятнами пошел. А игра уже не в его пользу. Ход за ходом, зажал казак черного короля в угол. Понял черт, что проиграл. Добавил для храбрости и попросил: – Вижу, что подфартило тебе. Но будь человеком, расскажи, на каком ходу ты моего ферзя съел? – Не помню… - честно закашлялся казак, постучал себя кулаком в грудь и сплюнул горсть опилок. Посмотрел на него черт, подумал, и счастье догадки озарило его лицо. – Чтоб я еще раз с вашим братом взялся в шахматы играть - да ни в жизнь! - заключил нечистый и грустно пошел за мясорубкой… Как казак студента спасал … Продал как-то раз один студент душу черту, Дело, что и говорить, не особенно красивое, однако в былые времена встречалось не так уж редко, Да и продал-то по глупости, за смешную, можно сказать, цену… Ляпнул, не подумав, разок, дескать, замучили профессора университетские, у них, мол, и сам черт экзамен не сдаст! Ну а нечистому тока намекни - уж тут как тут: хвостом вертит, ученость изображает, помочь обещается всячески. Поговорили они как два интеллигента, да и подписал студент желтую бумагу с буквами красными! О том, что, дескать, передает он душу свою бессмертную черту в руки, а за то ни один профессор его ни в чем нипочем срезать не сможет. Сами знаете, откуль у энтих молодых атеистов о душе понятие, им бы тока Бога за рукав пощупать да и тиснуть в книженцию, мол, "материальных доказательств не обнаружено, а то, что есть, безобъективная иллюзия", во как! Сроком поставили тот день, когда студент самый распоследний экзамен сдаст. Все честь по чести - серы нюхнули, договор скрепили, по рюмочке опрокинули за сотрудничество, и кажный к себе пошел, собою довольный. Уж о чем черт думал, нам неведомо, а тока студент оченно счастлив был! Он, вишь, человек городской, образованный, знаниями перегруженный, премудростями книжными набитый, решил: что ему стоит нечистого обмануть? Трудно ли, умеючи, "вечным студентом" стать… Знай учись через пень-колоду, чтоб и выгнать жалко, и в люди выпустить стыдно! Мало ли таких… То-то облапошится хвостатый, долгонько будет меж рогов чесать, души атеистической дожидаючись… Да почему-то не вышло ничего. С того дня, как ни пойдет студент в аудиторию, дык профессора с ним первые раскланиваются, за ручку здоровкаться в очередь толкутся, без экзаменов, экстерном все дипломы всучить норовят. Недели не прошло, а готовят на бедолагу полный отчет - уж такой разумности редкой молодой человек попался, что никак нельзя его в университетских стенах томить, а самый наипервейший диплом, со всеми печатями, вручить надобно да и просить самого государя слезно, чтоб он эдакую глыбищу над всем ученым советом наиглавнейшим поставил! Вот тут-то и присел студент… Чего-чего, а не ожидал он от нечистой силы такенной-то прыти! Перепугался, однако… Они молиться пробовал - да не идет к Богу та мольба, что не от сердца… И в церкви поклоны бил - да только лбом ворота райские не отворишь… Опосля еще к гадалкам и колдовкам за советом бегал - куды тебе, они от него еще резвее деру дали: кто ж у черта законную добычу отнимать посмеет? Парень с горя да по дурости уж и больным сказался, так к обеду цельная делегация ученая, всем составом профессорским, к нему диплом прямо на дом так и принесла! Только тут и понял студент, что не он нечистого, а нечистый его на хромой кобыле три раза вокруг елки обскакал… Залился он слезами горючими да и пошел с печали великой в садик вишневый погулять, последние часы вольным воздухом с ароматами напиться. А в те поры шел по городу казак… На сапогах глянец, на щеках - румянец, лампасы яркие, штаны немаркие, "егорьевский" кавалер - всем героям в пример! Видит, в саду зеленом, за забором крашеным, студент в фуражке сидит, очки стеклянные слезами промывает. Не сдержался казак: – А и какая же холера молодежь нашу культурную эдакие слезы лить заставляет? Какое ученое название у сей напасти? – Безальтернативность… - студент ответствует да из-за пазухи договор треклятый пальчиками выуживает. Глянул казак и так и сяк, сверху вниз да боковым зрением по диагонали и не понял ничего. Объяснил студент. Ну тут ровно тучка громовая на чело казачье набежала! Как топнет он сапогом со шпорою, как закричит голосом впечатляющим: – А не бывать тому! Не позволит честный казак душе христианской, атеизмом научным отравленной, в адском пламени гореть по дури собственной. Ну-кось, появись здесь сей же час, дух нечистый! Мы с тобою по-иному потолкуем… Один миг и вот он вам, черт лысый, тока позови - тут как тут: пятачком светит, улыбку клеит, а глаза бесстыжие добрые-добрые… – Зачем звал меня, казак православный? Ваше племя с нашим дружбу не водит, а ежели морду бить али опять до Петербурга транзитом, так, увы, нет - слуга покорный… Я уж лучше в пекле пересижу. А господин студент еще с полчасика по земле походит, мне разве жалко, я ж тоже не без сочувствия… – Студента не замай! Нешто сам не видишь, до чего человек образованностью на всю голову ужаленный?! – Ой, да я бы и рад, но ведь договор - вещь бумажная, нетленная, юридической силы немереной! Хоть бы мне его и отпустить, так начальство со мной такое извращение сделает - ведра вазелина не хватит… – Не гундось, чертово семя, - строго прикрикнул казак, спиной широкой студента прикрываючи. - А вот забирая меня вместо него! Что тебе проку в душе темной, неверующей, страха Божиего не имеющей, покаяния не испытывающей… Бери мою! – Твою?! - в один голос ахнули черт со студентом. Кивнул казак. – Погодь, погодь, - заспешил нечистый. - То есть ежели мы сей же час, полюбовно, договор прежний без претензиев расторгаем, так ты согласен в тот же момент мне свою душу передать? Чистую, казачью, православную, без всяких аннексий и контрибуций?! Побожись! – Вот те крест, - гордо отвечает казак, осеняя себя крестным знамением. Студент бледный с переполоху в ноги ему кинулся, сапоги целует, батюшкой своим называет, что-то о величии души русской и ее отражении в литературе графа Толстого лепечет… Стыдоба, одним словом. Ну да черт везде свою выгоду чует: старый договор мигом изорвал, обрывки по ветру пустил, а уж и новый готов, вот он вам - извольте, подпишите! – От слова казачьего отступаться грешно, где подпись-то ставить? – А вот тута, туточки. - Черт в конец листа когтем тычет, сам от радости ужо и ножонками сучит, копытцами трется, хвост вензелем вверх держит. Еще бы, такую удачу словил - душу казачью! – Делать нечего… Роспись-то кровью, поди? Дай-кось об шашку руку оцарапаю. Обмакнул казак предложенное перо в кровь густую, красную, да и поставил в требуемом месте четкий… крест! Хороший такой, жирный, православный! Бумага адова в единый миг вспыхнула и сгорела, ровно и не было ее… – Это как… это ты что ж… да как ты посмел, дубина стоеросовая… Роспись, роспись ставить надо было! - взвился черт. А у самого уж и губы прыгают, вот-вот в истерику ударится… – А я завсегда так подписываюсь, - безмятежно пожал погонами казак. - Поскольку грамоте не обучен. Простые мы люди, необразованные… Черт в ярости только хвостом себя по лбу треснул да и провалился на месте! Поднял казак студента, усадил на лавочку, асам дальше пошел, насвистывая. Благодарностей не ждал, не ими душа жива. А черту в пекле крепко досталось - не связывайся впредь с казаками! Вот тока насчет ведра вазелина ужо преувеличил он - и полведра хватило… как КАЗАК ГрАфА ДрАКуЛу НАПОиЛ В давние времена, в далекой земле румынской, в горах Карпатских, стоял черный замок. Все жители окрестные за семь верст его обходили, потому как жил там ужасный вампир граф Дракула. Заманивал он к себе одиноких путников да и сосал у них кровушку. Нет, не сразу, знамо дело, он же граф - стало быть, культурою не обиженный, благородных статей, опять же воспитания приличного. Поначалу всегда накормит, напоит, спать в постелю чистую уложит, свечку лично задует - как же без обходительности… Это уж потом, как стемнеет окончательно да уснет гость разомлевший, тут он и кусаться ползет… Но опять же по благородному, без насилия - так, придушит слегка, в глаза посмотрит эдак, со значеньицем, и уж тогда в шейку белую зубищи-то и вонзает! Ему что мужик, что баба, что дите малое - все без разницы, насосется себе крови и в родной гроб спать-отдыхать завалится. Уж такой вот был малоприятный злодей, прости его господи… А в те поры шел себе до дому казак. Издалека возвращался, из плена турецкого. Оно, конечно, в Турции-то потеплее будет, и фрукты, и курага, и жен хоть целый гарем иметь можно, но вот потянуло домой человека! Поломал он стенку в тюрьме турецкой, форму свою назад взял, шашку верную забрал, хотел было еще чего попутно разнести, да турки отговорили… Мол, иди отселя, добрый человек, никто тебе препятствиев чинить не будет, а минареты ломать тоже не дело - все ж таки культурно-историческое наследие! А дороги-то и не указали… Может, оно не со зла, конечно, да тока рано ли, поздно, заплутал казак. Крюком срезать хотел, да, видать, свернул не в ту сторону… Долго шел, матерился, но как-то вышел себе к закату солнышка на тропиночку мощеную, а впереди, на горе высокой, здоровенный такой замок стрит. Сам весь черный, архитектуры романской, и вороны над ним кружат с мышами летучими вперемешку. Казак, душа добрая, общительная - дай, думает, зайду рюмку чаю выпить, поздоровкаться. Его ж и не предупредил никто, что в замке том живет гроза Карпат, сам бледный граф Дракула! Да он бы и не поверил, покуда сам не налюбовался… Однако сказка не кот, чтоб ее зазря за хвост тянуть. В общем, постучал казак в ворота резные, дубовые, - отворились двери без скрипа. Шагнул на порог, а там темно да сыро, а из-под ног тока мыши серые так и прыскают. Подивился казак, усы подкрутил, глядь-поглядь, ан в конце коридора-то огонечек светится! Пошел туда, а двери за спиной сами собой закрываются, засовами лязгают, замками звенят, путь к отступлению отрезают напрочь! Идет себе казак, шаг печатает - козырек с глянцем, походка танцем, портупея скрипучая, щетина колючая: не брит три дня, плохо… так везде ж без коня, пехом! Доходит до большущей залы красоты неописуемой - люстры горят хрустальные, стены повсеместно картинами изувешаны, посредине стол богатый, закусью разной щедро уставленный, а в уголочке, на табуреточках, - черный гроб стоит! – Здорово вечеряли, хозяева, - поклонился казак, да тока не ответил ему никто. - А не будете ль в претензии, коли я от щедрот ваших слегка откушаю? Не пропадать же христианской душе под вечер без провианту, уж не объем небось… Сел он за стол, перекрестился, да тока первую рюмочку водки налил, как гроб черный вздрогнул, явственно. Пожал плечами казак, шашку на колени уложил поудобнее… В те поры слетает крышка гробовая об паркет с жутким грохотом, и встает из красного бархата красавец мертвец типажу вампирского. Высок да строен, костюм ладно скроен, ликом бледен, недужен и два зуба наружу! – Я, - говорит, - хозяин сего замка, бессмертный граф Дракула. Но ты меня покуда не бойся, можешь есть-пить вволю, я позднее ужинать буду… – Благодарствуем, граф. - Казак кивает. - А тока бояться тебя у нас резону нет. Вот она, шашка златоустовская, клейменая - тока пальчиком помани, сама из ножен выпрыгнет! – Ха-ха-ха! - демонически эдак граф хихикнулся. - Да разве ж мою бессмертность обычным оружием поразишь?: – Ну попробовать-то можно? – Изволь… Подошел к казаку граф Дракула, плащик черный с изнанкой красною распахнул, манишку белую предоставил, а сам глазом хитрым мигает насмешливо - дескать, бей, руби, казачина! А ить казака-то и самого интерес берет: ткнул он графу в пузо тощее - шашка возьми, со спины и выйди. Стоит вампирская морда, хиханьки-хаханьки строит. Казак клинок назад потянул, а на лезвии, вишь, хоть бы капля крови - так, пыль одна… – А все потому, что кровью чистою я сам пропитаюся. И за то сила мне дана великая, могу одной рукой хоть пятерых казаков победить! - Взял граф со стола вилку железную да и скатал в ладошках в шарик ровненький. А сам все ухмыляется: - Ешь-пей, гость долгожданный. Как ты закончишь, так и я начну… Казак с силою спорить не стал - кто ж голым задом гвозди гнет?! Налил с горя, налил еще, а на третьей чарке водка кончилась. Огорчился он: – Что ж за гостеприимство такое? И полчасика не посидел, а уж выпить нечего? – Как нечего, - возмущается Дракула. - Вона вино, да коньяк, да пиво - пей, хоть залейся. – Баловство энто все! - поясняет казак. - Винцо слабое - хоть до утра пей, а ни в голове, ни в… С пива тока в сортир кажный час бегать, коньяки клопами да портянками пахнут, а вот нет ли водочки? Осерчал вампир румынский, стакан хересу разбавленного хлопнул да и самолично из подвалу бутыль литровую принес. Усидел ее казак за разговором, еще требует. Подивился граф, но спорить не стал - с двумя бутылями возвратился. Казак уж повеселее глядит, фуражку набекрень заломил, анекдотами похабными, турецкими хозяина потчует. Час-другой, а и нет водки-то! Граф со стыда сам не свой, по щечкам беленым румянец пополз зеленоватый - в третий раз побежал поллитру добывать! Спешит, спотыкается, вишь, до рассвету-то недалеко, а он всю ночь не жрамши. Один херес на пустой желудок, ить развезет же… А казак знай свое гнет, он, может, последнюю ноченьку гуляет на свете. Так наливай, злодей, - за Русь-матушку, за волю вольную, за честь казацкую! До краев, полней, не жалей, все одно помрем, че ж скупердяйничать?! Истомился граф, колени дрожат, кадык дергается, изо рта слюнки бегут, на манишку капают… – Не могу больше, - говорит, - сей же час крови чистой хоть глоточек да отведаю! А казак, после четырех литров беленькой, тоже языком-то натужно водит: – Н-наливай, не жалко! Угостил т-ты меня на славу, ни в чем не перечил - потому и я тебя, ик, за все отпотчую! Сам, своею рукой шашку вытянул да по левой ладони и полоснул! Полилась кровь теплая, красная, густая, казачья, прямо в рюмку хрустальную… Как увидал сие вампир Дракула, пулей к столу бросился, рюмочку подхватил да и в рот! Так и замер, сердешный… Глазоньки выпучил, ротик расхлебянил, из носу острого пар тонкой струйкой в потолок засеменил, а в животе бурчание на весь зал. Потом как прыгнет вверх да как волчком завертится! Сам себя за горло держит, слова вымолвить не может, а тока ровно изжога какая его изнутрях поедом ест, зубьями кусает, вздохнуть не дает. Кой-как дополз до своего гроба черного, крышкой прикрылся и в судорогах биться начал без объяснениев… Помолчал казак, протрезвел, сидит как мышь, свою вину чувствует. Глядь, а за окошком, в щели узкие, уж и рассвет пробивается. Встал он тогда, руку салфеткой перевязал, к гробу подошел, прощаться начал: – Уж ты извиняй, светлость графская, ежели не потрафил чем. За хлеб-соль спасибо! А тока что ж тебя, горемычного, так-то перекорежило? – А не хрен стока пить, скотина! - из-под крышки донеслось истеричным голосом. - Я ить чистую кровь пью, а у тебя, заразы, апосля четырех литров такой коктейль сообразовался - у меня аж все нутро огнем сожгло! На три четверти - водка! Совесть есть, а?! – И впрямь… нехорошо как-то получилось… - пробормотал казак, поклон поясной отвесил да и пошел себе - благо с рассветом и двери нараспах открылися. А тока одну бутылку водки с собой втихаря приобмыслил. На всякий случай, вдруг еще какой другой вампир по пути попасться решит. Ну а нет, так хорошей водочкой возвращение в края родимые отметить! А граф Дракула, говорят, с тех пор тока кефиром и лечится и о казаках вспоминает исключительно матерно. Уж такой он малоприятный злодей, прости его, Господи… как КАЗАК банНИЦУ ОТВаДиЛ Завелась в одном селе - банница… Сиречь сила нечистая! А может, скорей всего, и чистая, поскольку в бане живет. Но и нечистая все ж тоже, поелику - покою от нее никому нет. Выглядит соблазнительно до крайности, ажно и в словах описывать неудобно, да уж куда денешься… Внешне баба как баба, леток осьмнадцати будет - телом бела, грудью взяла, фигурою ладная, в любви шоколадная, и че кто ни пожелает - уж ТАК исполняет… Грех, одним словом! Срамотища, а подсмотреть хочется… образованию ради! Ну дак поселилась она в баньке на отшибе, и с той поры начал народ на селе любовными томлениями мучаться, вплоть до полной чахлости. Зайдет ли в баньку мужик - так она, девка отвязная, во всем безотказная, таковое с ним, на нем, под ним, и сбоку, и с прискоком, и в лежку, и как две ложки… В общем, выползает человек апосля беспутства энтого едва живехонек. Кому везло, тот уж на обычных баб и глядеть-то без содрогания не мог. Кому не везло, у того все хозяйство на корню вяло, и спросу с него, как с хвоста селедочного… Ну а тех, кто здоровьем слаб али в годах седых, бывало, наутро - тока в гроб и клади. Вроде бы приятственной смертью померли, да поп отпевать стесняется - уж как все было, так и застыло… А ежели девки в ту баню пойдут, то и тут счастья мало - защекочет, замилует банница ласками нежными, тайнами женскими, куда мужику заглянуть ни ума, ни фантазии не хватит. На все про все мастерица - ей что баба, что девица: уложит, причешет да так разутешит - девки потом на парней и не глядят, загодя инвалидами обзывают обидственно. Сплошной для села раздор и нравов порушение! А ить банницу-то святой водой не выльешь, молитвой не возьмешь, ладаном не выкуришь… Поп с кадилом пошел, да попадья догнала, за бороду назад развернула, "кобелем" охаяла прилюдно! Пропадай народ честной, хоть в баню не ходи, за так чешись… В ту пору шел вдоль околицы казак. То ли с походу военного, то ли по делу служебному, ну и заглянул под вечер в сельцо: водицы испить, калачей откушать, а повезет, так и ночлегом разжиться. Сам видный да крепкий, кулаки что репки, из-под фуражки чуб, в речах не груб, бровь полумесяцем, на храм Божий крестится - наш человек, стало быть… Приняли его, отчего ж не принять, ночлега-то, поди, с собой не возят. Накормили, напоили, а он возьми да и заикнись - дескать, неплохо бы и в баньку с дороги. Объяснили ему люди добрые, мол, дорога-то в баню нахожена, да здоровьице не дороже, а? Ну и, знамо дело, рассказали прохожему про свою напасть. Посмурнел казак, разобиделся: – Это как же вы в своем-то дому нечистой силе баловать дозволяете?! Я ужо банницу вашу ногайкой отважу! Будет знать, где гулять, где зад заголять, нехорошая… женщина. Ну-кось, ведите меня туда да бутыль с собой самогонную лейте, покрепче да поядренее! Всем селом казака отговаривали, все боялися - вдруг да и впрямь передумает?! Хоть невелика надежда, да и она сердце греет - хужей-то все одно некуда… Вот зашел казак в баньку проклятую, истопил ее как следоват, бутылю открыл, весь как есть разделся, на полок полез. Тока-тока парку подпустил, как вдруг выходит прямо из пара энтова распрекрасная молодица, одной косою и прикрытая. Зыркнула очами зелеными: сидит на полке казак - усы густые, глаза простые, собой интересный, явно не местный, сам в чем мать родила, но все при делах… – Ане потрешь ли ты мне спинку, мил человек? – Отчего ж не потереть, - казак ответствует. - Вот тока веничек помоложе выберу… А банница к нему уж и задом крутым клонится, истомилась, извздыхалась, извертелася вся. Взял тогда казак самый что ни на есть длинный веник березовый, опрокинул самогон в шайку банную, да к молодице в нужной позе и пристроился. Уж она-то рада! Думает в пять минут умотаю дурачка, живым не уйдет. И пошла промеж них такая полюбовность приятственная, что и слов обсказать нет - тока зависть одна. Банница и так, и вот так, и в присядку, и в гопак! И где смело, где умело, что успела - все посмела! Однако ж время идет, а казак-то с усталости не падает… Чем надо, движет, тяжело не дышит, особо не старается, с ритму не сбивается, от дела не косит и пощады не просит! Час, другой да третий - стала уставать чертовка банная… – Куда пошла?! - казак рявкает, намотал косу ейную на кулак да и за веничек взялся. - От сейчас я тебе спину-то и намою! Да как зачнет ее веником хлестать, дела грешного не прекращаючи! Взвыла банница дурным голосом, а куды ж теперь денешься?! Крепка рука казацкая - отлетели листики березовые, поприлипли к местам обязательным, а ветви-то знай секут, гнутся, не ломаются, вкруг округлостей обвиваются… Банница ужо и орать не могет, ей и больно и сладостно, тока дышит с надрывом да мыльной пеной отряхается. А казак в самогоне веник мочит и дерет со всей мочи! Не сдержалась банница, об милости взмолилась… – Сей же час клянись, нечистая сила, чтоб добрых людей впредь не морочить, Христа Бога уважать, а на землю русскую и носу блудливого не показывать! Все она ему честь по чести обещалася, тока б волюшку дал, хоть водички студеной глотнуть. А там уж ей до городу Стамбулу прямым курсом пятки салом мазать и не оборачиваясь! Отпустил он ее под утро, благо душа у казака отходчивая. Люди бают, летела банница красная, ровно яблочко наливное, земли не касаючись, в сторону турецкую, и любовностью и веником по самые уши сытая! Говорят, в гареме султанском неплохо устроилась… То-то турки на нас войной идти передумали, из бань турецких не вылазят, ну да то их дело, жеребячье… А казак сельчанам в пояс поклонился да и пошел себе путем-дорогою. Об одном просил: вслух сию историю не рассказывать, вдруг прознает жена - на всю станицу вою будет. А она у него баба видная, грудью солидная, душой веселая - рука тяжелая, да под той рукой веник ой-ей-ей… как казак девицу от слепоты излечил В одном селе жила семья крестьянская. Ни богато, ни бедно, ни румяно, ни бледно, ни валко, ни шатко: коровка да лошадка, курочка да овечка, изба да печка. И люди-то хорошие, а вот постигло их горе великое через дочь любимую. Уж такая была умница-разумница - и личиком сдобная, и фигурой удобная, и хоть всем мила, а себя соблюла… Вишь, посватался к ней ктой-то из богатых, да, видать, по сердцу не пришелся - отказала девка. Ну а парень разобиделся, дело ясное, так, может, и впрямь ляпнул чего сгоряча, а может, и дружки его недоброго пожелали… Да только утреннего солнышка на восходе девица уж не увидела - как есть ослепла! Вот уж родителям слез, соседям печали, а ей самой всю жизнь света белого не видеть, об пороги спотыкаться, ложку горячую мимо рта носить… И к лекарям в город ее возили, и к знахаркам обращались, в святой церкви свечи ставили - ничто напасть злосчастную не берет. Пропадай во цвете лет красна девица! А только в одну ноченьку снится ей сон, будто бы ангел небесный лба ее крылушком белым касается и враз прозревает она… Видит село родное, поля зеленые, небо синее, всю красоту природную в красках жизненных. И до того энтот сон ей в душу запал, что ни о чем более и слышать не желает - ждет девка ангела-исцелителя! Ну дело-то нехитрое - ангела ждать, да где его взять? Во ту пору шел дорогою стольною казак. Глаза синие, руки сильные, портупея скрипящая, шашка блестящая, на мордень не страшный, но зверь в рукопашной… Как проходил вдоль села да за заборчик глянул, а там… Сидит краса-девица, коса - хоть удавиться, лицом - Венера, и все по размеру! Обалдел казачина от нарядности такой и полез знакомиться по симпатии: – Здравствуй, краса-девица! – Здравствуй, добрый человек. – А не угостишь ли странничка ковшиком воды колодезной, истомился в пути, иссох весь. Девица кивает, ковш наливает, на голос шагает да и все как есть проливает! Стоит он - ax! - в мокрых штанах, и дела ему - все к одному - хошь в ругани, хошь в слезах, а суши портки, казак! Тут-то и понял он, что девица бедою горькой обижена, слепотой ущерблена… Взяла его за сердце жалость. – А и нет ли какого средства, чтоб тебе, краса ненаглядная, зрение возвернуть? – Отчего же, есть одно… – Так скажи, поведай какое! Уж я-то не поленюсь, на край света заберусь, а без лекарствия не вернусь, вот чем хошь клянусь! – Клятвы мне не надобны, - девица отвечает скромненько. - А вот тока ежели ангела Божьего приведешь да коснется он крылом белым лба моего, я уж, поди, в энтот миг и прозрею! Тут и сел казак… Мыслимое ли дело - живого ангела с небес приволочь?! Однако ж слово казачье не мычанье телячье, коли дал, держи - не то срам на всю жизнь! – Жди, - говорит, - меня через три дня. Раздобуду тебе ангела, не попустит Господь таковой красоте помирать в слепоте! Ну девка с радости в избу побежала, два раза стукалась, но живой до дверей добралась. А казак в путь-дорогу отправился, ангела искать. Далеко от села ушел, да ничего не нашел. Уж и людей спрашивал, и к попам ходил - не знает никто, где ангела Божьего сыскать. К исходу срока, в ноченьку последнюю, задремал он во чистом поле, и был ему явлен дивный сон… Будто бы спустился с небес ангел Божий в одеждах сияющих, крылышком эдак у виска повертел, с намеком, да тем же крылышком казаку по лбу постучал. А звук-то долги-ий… Как вскочит казак! Как пронзит его мысль умная! Как побежит он в то село дальнее, ночь не в ночь, а версты прочь! Добежал к утру, успел, стало быть… А уж девица-то на заре у заборчика стоит, все лицо горит, ждет обещанного, как любая женщина… Так казак, не будь дурак, хватает за шею гуся соседского, клюв ему ладонью зажимает и к красе ненаглядной спешит. – Вот, - докладывает, - прибыли мы с ангелом! Не отказал Всевышний мольбе казацкой, уж теперича тока изволь лобик свой белый подставить для благословения… Девка-то и обмерла! Слезы в три ручья пустила, у самой дар речи пропал. Пальчики вперед тянет, а они на перья так и натыкаются. Ахнула она тихим писком, а казак крылом гусиным нежно эдак лба ее выпуклого докоснулся. Гусь аж извивается весь, но крякнуть не смеет сильна рука казацкая… На тот момент, как почуяла девушка лбом своим пера благословение - в сей же миг в обморок и хлопнулась! Из дому родные набежали, кричат, шумят, соседи за птицей домашнею заявилися, ужо, того и гляди, побьют казака. Да отдал он им гуся, не жалко… А тока тут девице в личико водой попрыскали, она глазоньки открыла да и видит все! Прозрела, стало быть! – Вот, говорит, - мой избавитель! Он слово сдержал, ангела с собой привел, что меня исцелением осчастливил… – Ангел, вишь, улетел, - казак с улыбкой старательной ответствует, - а ты, любовь моя распрекрасная, не подаришь ли поцелуем в награду за старание? … В общем, тут и поженили их. Свадьбу сыграли веселую, да и жили потом молодые душа в душу и вплоть до самой старости вспоминали ангела Божьего. Особливо казак, причем того, что у виска крылышком крутил… Тока к чему я это? А бывает, и ложь правому делу служит, главное, чтобы сказка хорошо кончалась, так-то… как КАЗАК СирОТу ОТ СВАДЬБЫ ИЗБАВИЛ В одной деревеньке жила-была девка. Сирота-сиротинушка, одна тока тетка старая из родни у ней и осталася. Да и девка-то сама собой обычная, душа лиричная, все в меру, небольшого размеру, нраву веселого - есть такие в селах… Вот как-то раз по бабьему лету пошла она раз с подружками в ночь гулять, хороводы водить. Ну, там, пляски, гулянки всякие, частушки народные, парни, через одного, тверезые… Поют да хохочут, разных девок щекочут, с ними же обнимаются, в любви признаваются, прячутся по двое - дело-то молодое… Девка от подружек не отстает, веселится, как умеет, а тока глядь-поглядь, да и начал крутиться вокруг ней парень. Сам высокий да красивый, одет нарядно, пострижен опрятно, в красном да черном - смерть девчонкам! На других-то и не смотрит, а все вокруг сиротинушки вьется - то спляшет перед ней, то песню громче всех запоет, а уж через костер высокий не тока прыгал, а и перешагивал, эдак с расстановочной. Все ему нипочем! Девке-то лестно таковое внимание, краснеет она, за ручку себя подержать дозволяет, внимает речам сладким. – Уж ты скажи, краса милоликая, пойдешь ли замуж за меня? – Ой, ну я подумаю… – Да ты сразу скажи - жить мне теперича али помереть? – Ой, ну я не знаю… – А коли откажешь молодцу, сей же час при тебе полное самоубийствие исполню! Вона, об пень башкой, и вся недолга… – Ой, ну я согласная… Дали они друг дружке слово верное, прилюдное да и опять всем хороводом в пляс пошли. Подружки все косятся, завидствуют - эдакого барина неместного отхватила, дуреха… А тут незаметно и ночь прошла, небушко розовым окрасилось. Нареченный взбледнел как-то, а с первым криком петушиным - рассыпался черным пеплом по ветру! Тока и донеслось из-под сырой земли: – Вот уж я за тобой приду, невестушка-а… Тут тока и поняли все, что был энто - всамделишный черт! А сирота ажно так в крапиву и села - поняла, кому слово дала, за кого замуж собралася… … Поутру вой на все село! Виданное ли дело - черт живую девку просватал, а кто сам доброй волей нечистому поручился, тому спасения нет. Поп в церкови и на порог не пустит, и грех не отпустит, да еще поглядит грозно, что ж теперь реветь - поздно… Ну а покуда она плачет-убивается, у старой тетки в ногах валяется, шел вдоль деревни казак! Из краю ордынского, от шаха хивинского, кудряв головой, собой удалой, при форме, при шашке, в чуть мятой фуражке, идет-шагает, на груди "Егорий" играет! Вроде бы дел у него в той деревеньке и не было, другой бы прошел да не оглянулся - мало ли с чего девка глупая слезами заливается… А этот не стерпел: – Что ж за печаль-кручина такая у вас приключилася? Али помер кто? Девке тож выговориться надо, она и рада, цельный час казака грузила, все как есть изложила… А закончила рассказ - снова в слезы сей же час! – Ладно, девка, тока не ной. Осень на дворе, а ты сырость разводишь. Пусти-ка меня в избу, посижу-покумекаю, как твоему горю помочь… Ну сирота да тетка в дом его приглашают, за стол сажают, подают остатки каши да еще щи вчерашние. Казак за все благодарствует, а сам лоб морщит, думу думает. Долго думал, соопределялся, в уме взвешивал, а потом и говорит: – Надо замуж идти! Коли слово дадено, так бери честь и неси - много дур на Руси… Доставай самое что ни на есть разнарядное платье да платок поцветастее, а соседям накажи и носу через забор не просовывать - не ровен час, цельным кагалом нечистая сила за невестой явится! Девка, как снулая рыба, сказала "спасиба", и хоть слезы роняет, а, что велено, исполняет. Вот закатилося ясно солнышко, отпели петухи зорьку вечернюю, собирается сирота во последний путь. Не успела платья переменить, как за окошком стук да гром! Едет-скачет цельный кагал свадебный - три телеги разбитые, всякой нечистью набитые: тут и лешие, и овинные, и бесовки рылосвинные, и скелеты с балалайками, и кикиморы, и бабайки… А впереди всех женишок - наиглавнейший черт! Уже ничем и не скрывается, ни под какие личины не рядится - за своим пришел, за обещанным! Сирота как в оконце глянула, так и в обморок… А казак времени не теряет, надевает поверх формы платье девичье, платком накрывается, сапоги под подолом прячет. – А и где ж тут моя суженая? - черт кричит. – А и тута я, родимый, не радуйся, - казак из дверей выходит. Уж нечисть вой подняла, смех да шутки, им же праздник - душу христианскую извести. – Один поцелуйчик! - черт разлакомился, да казак его с размаху кулаком в пятак. – Не сметь, - говорит, - до венца и облизыватца! Еще громче взревели гости, на телегу "невесту" сажают, на кладбище везут, дескать, там и обвенчаетесь. Черт нос протер да вновь полюбовности строит: – Дайте-кось ножки вашей нежной докоснуся… – Не сметь, - казак ответствует и наступает сапогом черту на копытце. - До алтаря и не лапай зазря! Рогатый ажио взвизгнул от боли немыслимой. Ему уж и женитьба не в радость - какую драчунью выискал, даром что сиротина, а дерется не хуже мужчины… Подъезжают они к старому погосту, меж крестов проходят, а тут холм могильный прямо на их глазах и раскрывается. – Вот, - черт говорит, - и постеля наша брачная. А у вас, кажись, сзаду юбка примялася, ужо поправлю… – Не сметь, - казак рявкает, пнув нечистого промеж ног. - До брака не хватай за всяко! Бедный черт на коленки брякнулся, слова вымолвить не может, чует - женихалку отбило навзничь! Еще чуть-чуть, и хоть на паперти пой фальцетом… А нечисть уж: с телег повскакала, кругом стоит, в ладоши плещет, зубами скрежещет, всей толпой захотела девичьего тела! Кой-как чертушка встал да и высказался: – Вот кладбище мертвое - это церковь наша! Упыри да ведьмы - гости с дружками, плита могильная - алтарь! Так скажи при всех, идешь ли за меня, краса-девица? – Отчего ж не пойти, коли не шутишь. – Я шучу?! - ажно захохотал нечистый. - Да я тебя хоть в сей же миг готов на руках унесть в могилу!!! – Охти ж мне, - казак притворно вздыхает. - А не хочешь ли послушать сперва, как сердечко девичье стучит? Подпрыгнул черт от радости, сладострастием заблестел, грешными мыслями оперился да и кинулся к казаку на грудь. А на груди казацкой, под платьем невестиным тоненьким, сам Егорьевский крест… Прямо через ткань белую на пятачке чертячьем свое отражение выжег! Дурным голосом взвыл женишок рогатый… Казак платье сорвал да за шашку: – Эх, порубаю в колбасу, бесово племя! - да как зачал махать клинком крестообразно, в православной траектории, только нечисть и видели! Возвернулся он к утру, сам потный, весь день спал с усталости. А уж прощаясь, девке-сироте рубль серебряный оставил, на приданое. Пусть и ей, дурехе невинной, когда-никогда счастье будет… как КАЗАК НА ТОм СВеТе ГОСТИЛ Было это во времена далекие, в войну Германскую, пулеметную, окопную да дельтапланную. Не раз и не два ходили казаки наши в атаки конные на заставы немецкие. Много славы добыли, много крови пролили, не себе в честь - России во имя! Немало народу в те поры ко станицам родным не вернулося, облаком белым над хатой отчей проплыло, ветром полынным у околицы ковыль всколыхнуло… Однако ж не о том сказка будет. Как раз по приказу командному, по велению государеву, по слову атаманскому пошла лава казачья немцу мурло бить, пятки топтать, ухи драть безжалостно. Кони донские высокие, казаки соколами по полю летят с гиками, врага ищут пиками! Ну а германец, ясно дело, супротив нашего завсегда пожиже будет, да техника у их на предмет сурьезнее… Застучали пулеметики черненые, зажужжали осы свинцовые, вспыхнула трава под копытами пылью красною! Вот и рухнул в тех рядах казак молодой бравый, с конем да чрез голову, упорным лбом об землю брустверную, так что и дух вон! Лава конная дальше покатилася, супостату мстительность оказывать, а за героями павшими уж опосля возвертаются… Ну казак-то лоб почесал, чихнул, глазоньки открыл, а вокруг - мать честная… Небушко синее, газоны зеленые, солнышко ласкательное, да невдалеке ворота золоченые, так сиянием и переливаются. Перед воротами сидит на лавочке сам святой Петр-ключник, книгу обширную через очки почитывает. – Вот, - говорит, - и помер ты, герой, смертью славной за Бога, царя и отечество! Потому место тебе в Раю определено, заходи, гляди, знакомства заводи. Хошь спи, хошь с арфою гуляй, хошь отдыхай всячески, вечной жизни радуйся! – Чей-то невдохновительно. - Казак в затылке чешет. - Скука одна, хоть и в Раю, да без службы штаны просиживать… – Ну будет тебе служба, да вон и за порядком вокруг присматривать. Оно, конечно, и Рай, да мало ли… Души-то порой по одной по кущам шастают, песнопения пропускают, ангелы занятия не находют, без дела облаки топчут, вот и займись… – Благодарствую, - козырнул казачина. - Небось не подведу! Распахнул святой Петр ворота, пустил новопреставленного да, и на боковую. Долго ли, коротко ли, а, покуда он спал, уж до Всевышнего престолу известия чудные доходить стали. Дескать, гудит Рай! Посмотрел он одним глазком, а там… Гремят песни казачьи, души православные тока строем ходют, носок тянут, шаг печатают, ангелы лозу шашками рубят, джигитовку осваивают, а кто без старания, у того уж и фонарь под глазом радугой небесной переливается… Того гляди войной пойдут на кого ни попадя! Осерчал Господь, святого Петра за объяснениями потребовал, тот тока плечьми жмет, на казака кивает, с себя ответственность снимает… – Ах каков смутьян! Гнать его взашей до самого Пекла на перевоспитание! Един миг - и стоит казак на земле черной, вокруг пламя адово, а перед воротами ржавыми наипервейший Диавол собственной персоною поганой изгаляется. – Э, брат, - говорит, - вот и влип ты в смолу горячую по самы булки с лампасами! Вот и отольются тебе над чертячьим племенем все насмешки да оскорбительства. Вишь, сам Господь тебя сюда на исправление затолкнул… – Коли на то воля Божья, дык нам муки терпеть не в новиночку. Ужо отстрадаем свое, тока б черти твои не подвели… Разобиделся Диавол на таковы слова да и свистнул свою ораву нечистую - нате, мол, тешьтесь! Ввечеру заглянул - что за дела? Сидит казак грозный да красный во котле со смолой-серой кипящей да на чертей же матерно и покрикивает: – Почему огонь невысок? А ну в три смены жечь! Обещали муки адовы, а сами и ноги толком пропарить не дают… Иззяб весь! Шевелись, рогатые, не доводи до греха, ить за такую леность перекрещу, не помилую! Черти бедные уж и с копыт сбились, язык на плечо вешают, из последних сил бревнышки катят, на валокордине сидят, заразу энту усатую услаждаючи… Охнул тут Диавол, к Господу Богу записочку шлет, дескать, сделай милость, забери ты душу казачью, нет с ним моченьки управиться, того гляди, все черти коллективно увольняться начнут. Всему Пеклу раздрай и поругание… Развел руками Господь, волей небесною казака перед очами своими светлыми ставит: – Ни в Раю, ни в Аду ты ко двору не пришелся. Куда ж мне определить тебя, детинушку? А казак глазки опускает скромненько и просит робким полушепотом: – Дык на землю-матушку нельзя ли? Ведь и не догулял вроде, и война Германская того гляди без моего участия к концу придет. А как сподоблюсь куда, так уж по вашей Божьей воле в единый миг предстану, не откажусь… – Еще б ты отказался, - Господь усмехается. - Ладно-ть, иди уж, да смотри у меня… Ахнуть не успел казак, как стоит он на поле бранном, и держат его под руки товарищи верные, а в небесах синих тока крест православный из облаков розовых тает… Вот с тех пор и пошло по Руси Божье откровение - настоящему казаку ни в Раю, ни в Пекле места нет, а тока на родимой земле, на лихом коне, с верной шашкою. Любо жить, братцы, и умирать нестрашно, потому как - казачьему роду нема переводу!