Аннотация: Его подставили. Еще вчера он руководил огромной межпланетной корпорацией. Сегодня он беглый преступник. У Майкла отняли все, даже имя и родословную. Отец объявил его самозванцем! Зато к нему вдруг потянулись шпионы и пираты. А был ли вообще такой человек — Майкл Тэйлор? Молодой богач, плейбой, успешный менеджер, отличный пилот… Кому принадлежат его воспоминания? Чтобы узнать правду о себе, Майкл должен совершить невозможное. Для начала — выжить.


---------------------------------------------


 Светлана ПРОКОПЧИК
 РУССКИЕ УШЛИ



 Глава 1




МАЙКЛ ТЕЙЛОР, 24 ГОДА, КОРПОРАЦИЯ PACT

 Связь оборвалась, но монитор еще мерцал. Майкл швырнул в него линкер. Компьютер жалобно хрюкнул. Во все стороны разлетелись брызги жидкого наполнителя. Возникшая пробоина тут же начала затягиваться: умная техника занималась авторемонтом. Майкл наблюдал за процессом и виртуозно ругался.
 А день, между прочим, начался замечательно.
 И не только начался. Вообще все было просто замечательно, пока не позвонил отец!
 Отец разозлил, а хамье, сидящее за диспетчерским пультом базы, добило. Лучше бы с базой переговоры вел референт, у него терпение профессиональное. А Майкл после такого тона срывает зло на оборудовании.
 У него уже вошло в привычку отыгрываться на компьютере. Чертов монитор он разбивал уже раз двадцатый, наверное. Но раздолбать машину вконец не получалось, что доводило Майкла до приступов бещенства.
 Он оглянулся, поискал взглядом что-нибудь безусловно подходящее для правильного погрома. Вывести из строя компьютер ему казалось важней, чем разобраться с причиной дурного настроения.
 Тут же, прямо в кабинете, находился мини-музей с некоторыми образцами продукции. Экспонаты были исправны, заряжены и готовы к демонстрации. Майклу нравился древний, но предельно надежный агрегат — автомат. Такие фирма выпускала в середине двадцать первого века по лицензии российских разработчиков. Майкл искренне уважал все русское: по материнской линии он происходил именно из этого загадочного народа. Его почтение распространялось так далеко, что, достигнув совершеннолетия, он перекрестился в православие.
 Он открыл витрину и вытащил приглянувшуюся игрушку. Автомат лег в ладони. Медленно, наслаждаясь каждым движением, Майкл передернул затвор. И нажал на спусковой крючок.
 Ему доводилось пользоваться огнестрельным оружием, поэтому отдача нисколько не удивила. Ствол гульнул куда-то вверх. Полоса некрасивых пулевых выбоин дымной линией перечеркнула стену. От пороховой гари набежали слезы, а от грохота заложило уши. Однако Майкл расслышал, как чертов компьютер вякнул что-то недовольное. Вякнул, крякнул и испустил дух.
 Слева внизу, за рабочим комплексом Майкла, робко помаргивал аварийный индикатор — не компьютер, а так, помесь калькулятора с пишущей машинкой. Говорить аварийник не умел, на слух один голос от другого не отличал. И вообще был настолько убог, что Майкл, поначалу возжелавший свести счеты со всей техникой в кабинете, пожалел страдальца. Перегнулся через стол комплекса, чтобы разобрать сообщение на экране. «Главный блок поврежден с потерей функциональности. Авторемонт невозможен. Обращение к сервисному центру невозможно. Пожалуйста, вызовите представителя фирмы-изготовителя для замены поврежденных блоков».
 — А! — радостно воскликнул Майкл и тут же мстительно добавил: — Хрен тебе, а не представитель. Достал ты меня, ясно?!
 Сзади раздался нечленораздельный возглас — нечто среднее между придушенным воплем ужаса и звонким хныканьем. Такой звук могла бы породить наполовину удавленная жертва маньяка. Майкл обернулся, увидел своего референта. Парень стоял в загадочной позе — нагнувшись вперед, стиснув коленки. Надо полагать, чтоб скрыть подмоченные штаны.
 — Я на базу, — бросил Майкл. — Чтоб к моему возвращению было чисто. А эту дрянь, — он ткнул аристократическим пальцем в бывший монитор, — не вздумай ремонтировать. Он мне такой больше нравится.
 И с чувством выполненного долга покинул кабинет. На душе было легко, как после сдачи налоговой декларации, в голове ясно, как после бурной ночи с опытной красоткой. Он даже насвистывал что-то под нос — впрочем, бездарно. Музыкальными талантами Господь его обделил. «А вот референт у меня дурак, — думал Майкл. — Надо бы его заменить. Ну да ладно, пока не приперло. Хотя до чертиков интересно, как он справится с заданием? Окультурить помещение, в котором одна из стен расстреляна, не каждому по плечу. Если сумеет выполнить каприз шефа, можно и оставить дурака».
 Добравшись до ангара, Майкл заглянул в бар, где обычно коротала время транспортная обслуга. Нашел взглядом Зоули, личного пилота, с которым не расставался последние три года. Тот с непроницаемым лицом отставил недопитый кофе и направился к служебному выходу.
 Майклова яхточка, габаритами почти катер, отдыхала в персональном стойле, блестя полированными боками. «Красавица», — привычно улыбнулся Майкл. Любил он свой компактный звездолет. Маленький, как игрушка, однако перегон от Земли до Сигмы-Таурус кораблик делал без дозаправки. Если, конечно, не закладывать крюк в сторону Ста Харь. Но это отдельный разговор.
 Звали яхту «Яблоко Евы». Майкл сам придумал. Никто из знакомых не догадывался, какая связь между символом библейского грехопадения и пламенным звездным конем. Майкл лишь хитро щурился, слыша банальный вопрос. А поскольку самыми любопытными оказывались девушки, предлагал зайти прокатиться. Девушки возвращались с прогулки утомленные, с затуманенными глазами. Названием больше не интересовались, зато напрашивались на повторную экскурсию.
 «Яблоко Евы» был предметом жгучей зависти Майкловых приятелей. Ему это льстило. Пусть завидуют. Ха! Еще не хватало, чтоб единственный сын и наследник Клиффорда Тейлора, будущий хозяин корпорации PACT, летал на корыте!
 — Куда? — спросил Зоули.
 Он был очень немногословным. И никогда не удивлялся. За что — помимо редкого, почти каскадерского мастерства — Майкл его особо ценил.
 — На базу.
 Зоули кивнул и надел шлем центрированного управления. Майкл плюхнулся в свое кресло и обнаружил, что машинально прихватил с собой автомат. Задумался, блин. То-то от него служащие шарахались. Еще бы: взрывной характер шефа не успели на себе испытать только те, кто не работал на корпорацию. И сто процентов, штаны испортил не один референт. А что? Шеф, разгуливающий по офису с чудовищно убойным оружием, теоретически мог сорвать зло на живом человеке, а не на компьютере. Ничего, пусть ходят по струнке. Им полезно. Майкл в действительности на людей никогда не кидался, но пугануть клерков любил, а потому мифы о своей разнузданности не опровергал.
 Бросив автомат на пустующее место третьего пилота, Майкл вытянул длинные ноги. Пятерней зачесал назад отросшие пряди смоляных волос, пристроил шлем. Пижонским щелчком опустил забрало.
 По станине кресла проползла дрожь — Зоули включил стартовые двигатели. Майкл расслабился, пропуская взлетную перегрузку через себя. Как ни странно, ему нравились эти минуты. Минуты, когда торжествующий человеческий гений одерживал очередную победу над зловредным тяготением… Тьфу, откуда взялся этот чертов пафос? Не к добру, ясен пень.
 Вибрация исчезла. Майкл отрубился от бортовых систем — на старте он страховал Зоули, но на разгонном участке пилот прекрасно справится без него.
 Майкл не понимал, почему инструкции «безопасных полетов» предписывали набирать экипаж не менее чем из трех человек. На его взгляд, вполне хватало полутора — Зоули и его самого в минуты старта и посадки. Поэтому Майкл плевал на все правила и рекомендации. Ему-то в любом случае никто не осмелится делать замечания — кому охота ссориться с корпорацией PACT из-за чепухи?
 Забрало, потемневшее после отключения от корабельных систем, вновь ожило. Перед глазами поплыли строчки кода, как всегда при коннекте с главным сервером корпорации. Майкл сосредоточился, вызывая в памяти сложный пароль. Несколько кратких мгновений темноты и глухоты, которые Майкл не любил, но терпел. Нельзя ж требовать даже от самых совершенных систем, чтобы они моментально отвечали на таком расстоянии. Центральный процессор обсчитал снятые датчиками сведения, затем разрешил доступ.
 Попав наконец в свою директорию, Майкл поискал файлы, которые обещал сбросить отец. Без них на базу лететь не имело смысла. Ага, заказ САШ. Оно.
 «07-19 14.00 GMT  [1] . На базу «Энкураж» прибыла партия металла с обогатительной фабрики «Харно», принадлежащей корпорации PACT. Партия прибыла точно в срок, вес совпал с указанным в документации с точностью до тысячных долей миллиграмма… Группа сопровождения оформила пересылку через джамп-канал транспортной компании «Эверест» на корабле-роботе до базы «Савер». Номер корабля… Дата отправки… Номер счета и час оплаты услуг…»
 «07-19 14.55 GMT. Группа транспортников корпорации PACT прибыла на центральную платформу базы „Савер“, чтобы встретить груз и отбуксировать его на склад корпорации…»
 «07-19 17.00 GMT. Груз не прибыл. Проверены все документы, чтобы исключить возможность ошибки. Произведен запрос на базу „Энкураж“. Груз отправлен вовремя, время доставки 15.00. На базу „Савер“ не прибыло ни одного корабля компании „Эверест“…
 «07-19 19.00 GMT. Компания „Эверест“ сообщила руководству корпорации PACT об исчезновении транспортного корабля вследствие вероятной аварии в момент джамп-транспортировки. Руководство компании предложило корпорации покрыть убытки в десятикратном размере против той цифры, что была указана в декларации. Компания „Эверест“ дорожит своей репутацией и расположением клиентов. Предложение компании принято, заключен договор о нераспространении слухов об этом досадном происшествии…»
 «07-21. Директор компании „Эверест“ Дональд Санчини встретился с президентом корпорации PACT Клиффордом Тейлором. Переговоры прошли за закрытыми дверями. Директор покинул офис Тейлора, не скрывая своего волнения…»
 «07-21 17.00 GMT. Компания „Эверест“ объявила в розыск пропавший грузовой корабль-робот. Сообщившему о местонахождении корабля либо его обломков обещана премия в размере одного миллиона долларов…»
 «07-22 09.32 GMT. На сервер компании „Эверест“ поступил анонимный мэсседж от человека, который видел целый и невредимый корабль с указанными бортовыми номерами. Для уточнения деталей на место встречи вылетела группа сотрудников службы безопасности…»
 «07-22 14.00 GMT. В пустом джамп-ангаре обнаружены тела пяти человек. Четверо опознаны компанией „Эверест“ как сотрудники ее службы безопасности. Труп пятого обезображен…»
 «07-22 15.00 GMT. Тело неизвестного погибшего прибыло в морг при аналитическом отделе корпорации PACT…»
 «07-22 15.30 GMT. Аналитики идентифицировали личность погибшего. Это Саймон Гривжиц, безработный, постоянно проживавший на планете Архар системы Сигма-Таурус…»
 «Что за черт, — изумленно подумал Майкл, — зачем мне эта детективщина?» Ему требовались совсем другие данные. Эта информация полезна ребятам из службы безопасности, но ему не могла сказать больше, чем уже сообщил отец.
 «07-22 15.45 GMT. В службу внешнего наблюдения при аналитическом отделе корпорации PACT поступило полное досье на Саймона Гривжица. Установлено, что в последние четверо суток жизни Саймон Гривжиц не покидал созвездие Таурус. Сотрудники наблюдения начали тотальную проверку всех баз, находящихся в созвездии…»
 «07-24 12.50 GMT. База „Савер“ отказалась предоставить сотрудникам корпорации доступ для осмотра помещений. Директор службы распорядился продолжать поиски скрытно…»
 «07-25 17.55 GMT. Тела двух сотрудников корпорации обнаружены за городской чертой. База „Савер“ отказалась комментировать происшествие, равно как и брать на себя ответственность за гибель двух человек…»
 — Через пояс или в обход? — спросил Зоули.
 Майкл вздрогнул, удивился. От офиса до пояса астероидов, окружавшего базу, лететь около двух часов. Неужели он читал столько времени?
 — В обход.
 Обычно Майкл предпочитал не пользоваться кружным путем, которым ходили пассажирские лайнеры. Этот маршрут был безопасней, но на час длинней. Однако сейчас Майкл нуждался именно в запасе времени, потому что вблизи базы работать с сервером корпорации нельзя: джамп-установки наводят помехи.
 Краем уха он слышал, как Зоули обменивается любезностями с диспетчером базы. О своем прибытии полагалось предупреждать, чтоб не пришлось садиться на аварийную площадку. «Внешний ангар четыре-пятнадцать», — донесся до него голос диспетчера. Далековато от грузовых платформ, ну да ладно. Майкл вернулся к изучению документации.
 Вспышка на мониторе ослепила его. По барабанным перепонкам коротко ударил сигнал тревоги, и тут же монитор погас. Проморгавшись, Майкл увидел пульсирующую красную линию по верхнему краю — знак, что связь с корпорацией прервана внешним сигналом. В наушниках раздался голос:
 — Поворачивай.
 Голос не был ни угрожающим, ни доброжелательным. Никаких эмоций и интонаций. То, что называется «бесплотный», оставляющий ощущение, будто он существует сам по себе, без носителя. Однако Майкл готов был прозакладывать собственную голову за то, что с ним разговаривает человек, а не робот.
 — Какого черта? — гневно спросил он.
 Тишина. Голос отправился по своим делам. Майкл сидел с приоткрытым ртом, чувствуя себя полным идиотом. Потом до него дошло.
 Кто-то вклинился в прекрасно защищенный канал реальной связи с главным сервером корпорации. Кто-то пробил все двадцать уровней защиты. И мощность передатчика у этого «кого-то» оказалась такой, что он вышвырнул из канала корпорационный сервер.
 На мониторе по-прежнему сиротливо мигала красная черта. Майкл осторожно снял шлем, опасливо, словно кусачее животное, повертел в руках. Разумеется, шлем не цапнул его за палец. И даже не заговорил.
 С интуицией у Майкла был порядок. Шестое чувство твердило, что фокус со связью — не ловушка. И не угроза. Просто кто-то очень хорошо знал, что именно ожидает Майкла Тейлора на базе. Причем последний вывод никакого отношения к предвидению уже не имел. Голая логика: его предупредили сразу после того, как закончились переговоры с диспетчером. Следовательно, его «слушали» все время, если точно угадали момент? Выходит, так.
 Он сомневался, что загадочный аноним желает добра корпорации. Тут что-то другое. То ли Майкл рискует вмешаться в дела кого-то, кому посторонние жертвы на фиг не нужны, то ли… И вообще, осенило его вдруг, это не мог быть кто-нибудь, кроме ТСГБ — тайной службы галактической безопасности. Раньше на Земле существовали всякие секретные организации такого рода, соединенные с разведками, — ЦРУ у американцев, Моссад у евреев, КГБ у русских (жуткая контора, о которой до сих пор толком ничего не известно). Но все эти структуры (кроме, возможно, КГБ) — детский лепет по сравнению с ТСГБ. Их существование хотя бы документально подтверждено. О ТСГБ этого сказать было нельзя.
 Майкл глянул на большие обзорные экраны. На них развернулась красивая и уютная картина. Привычная. Но казавшаяся неуместной.
 — Поворачивай, — приказал он Зоули и снова нахлобучил шлем.
 Желания вмешиваться в дела ТСГБ у него не было, но куда больше насторожила какая-то деталь в обзоре, мелкая, выделенная даже не сознанием, а интуицией. По терминалу побежали ряды симпатичных разноцветных циферок — включились поворотные дюзы. Изображение на обзорном экране дрогнуло, поплыло, отмечая резкое изменение курса. И тут Майкл сообразил, что его обеспокоило.
 Они находились над самой базой, хотя по расчетам до нее оставалось еще минут сорок.
 Яхта ухнула вниз. Рывок был настолько мощным, что сбойнул гравитатор. Майкла подбросило к потолку, Зоули не болтался над своим креслом только потому, что перед стартом пристегнулся. Майкл извернулся, возвращаясь на место, защелкнул не только основные, но и резервные ремни.
 По монитору забрала поползли разноцветные полосы — диаграммы состояния систем. Майкл выругался. У него возникло ощущение натужного рева турбин — юношеское воспоминание. Тогда взорвался древний самолет, пытавшийся подняться в воздух с тройной нагрузкой. И Майклу казалось, что двигатель яхты точно так же мученически взвыл, используя последние резервы в борьбе черт знает с чем. Хотя в Космосе, конечно, никакого рева быть не может.
 Уже через полторы секунды Майкл понял, что произошло. На базе включились захваты. Мощные захваты, обычно вытягивающие корабли-роботы из джамп-каналов. Только сейчас они были направлены в сторону реального Космоса и держали посудину, управляемую людьми.
 Мозги заработали с бещеной скоростью. Надо что-то делать, иначе им крышка. Захват либо переборет сопротивление двигателя, и тогда яхта шмякнется о поверхность базы, либо двигатель взорвется раньше. В любом случае экипаж погибнет. И тот, кто включил захват, не мог этого не понимать. А раз так…
 Яхта «Яблоко Евы» не напрасно вызывала всеобщую зависть у тех, кто имел возможность ознакомиться с ее оснащением. На ней не было ничего серийного или стандартного. Движок куда мощней, чем положено для такого «водоизмещения». Метеоритная защита — в действительности компактные лазерные пушки. Аккуратненькие, хорошенькие, но ничуть не менее убойные, чем установленные на военных крейсерах. И так далее.
 Но был и еще один секрет, о котором не ведал даже Зоули. Только Майкл, его отец и еще один инженер, для реализации своей идеи пользовавшийся роботами. Роботы давно уничтожены. Отец не проболтается. А инженер… Майкл ни разу его не видел, но знал, что мужику созданы идеальные условия для работы в месте, наглухо изолированном от внешнего мира. Таким образом, даже ТСГБ вряд ли знала, что двигатель яхты способен разочек отработать и на другом топливе.
 — Двадцать процентов мощности, — коротко приказал Майкл. — По команде на полную.
 — Взорвемся,. — флегматично возразил Зоули.
 Но перевел двигатель на поддерживающий режим. Захват навалился, опутал тяжестью невидимых щупалец хрупкий корпус, поволок его к базе. Майкл напряженно следил. Главное — не прогадать момент.
 Правой рукой нащупал клавиатуру, а пальцы левой нырнули под сенсорную панель на подлокотнике, срывая пломбы и вслепую набирая секретный код. Ох, не зря отец почти два месяца гонял Майкла на тренажере! Гонял по русской системе: днем заставлял тренироваться по двенадцать часов, потом будил ночью, и если сын не мог вспомнить код, то устраивал еще два внеплановых часа занятий. Через месяц Майкл осунулся и стал похож на тяжелобольного. Еще через неделю дед пытался урезонить отца — мол, доконаешь парня. Отец настоял на своем. И правильно сделал. Он всегда и все делал правильно.
 Майкл осторожно поглаживал гладкие бугорки, шепча себе: «Рано, рано…» Вызвал на монитор диалог управления орудиями. Подкорректировал наводку, вывел мощность на максимум. Им с Зоули терять нечего. Если их убьют, следов не доищется никто. А если удастся выжить — победителей не судят.
 — Зэт-ось — крен на полcта! — приказал Майкл.
 Теперь корабль падал на базу кормой вниз. Убрались в корпус люки, выпуская изящные жала лазерных пушек. Жала развернулись и нацелились на базу. Ничего, сила этого импульса тоже приплюсуется ко всему прочему.
 До катастрофы осталось десять секунд. Пальцы лежали на местах, готовые одновременно сделать единственное движение. Удивительно, отметил Майкл, а руки-то не дрожат совершенно. Сверкающая поверхность спутника, на котором располагалась база, приблизилась вплотную.
 — Пошел! — рявкнул Майкл.
 Перегрузка размазала его по креслу. Корпус содрогнулся, послышался явственный треск, — а может, это лопнули барабанные перепонки?
 Все двадцать пушек «Яблока» сработали синхронно. Яхта окуталась призрачным алым пламенем. На поверхности базы возник слепящий шарик, все разраставшийся, разъедавший металл лазерной проказой. Но захваты еще держались. И тогда Майкл, оскалившись от напряжения, стиснул цилиндр, вмонтированный в левый подлокотник. Цилиндр, сжатие которого запускало «второе дыхание» обыкновенного с виду двигателя.
 Под кормой полыхнула звезда. База мгновенно раскалилась докрасна. Наверное, там все сразу погибли, только Майклу это было безразлично — он и сам сейчас мало чем отличался от трупа. Сильнейший толчок разорвал захват и швырнул маленький кораблик в Космос.


* * *

 Больше всего ему хотелось кого-нибудь убить. Майкл взял билет до Земли, потом заказал пентхауз в отеле — рейсовые корабли ходили не каждый день даже с этого чертова курорта.
 Его душила слепая ярость. На весь мир. На весь поганый мир, в котором что-то происходит, но никто не удосуживается объяснить, что именно. Хотя отец знал очень многое. Наверное, потому и смылся до того, как единственный сын изволил очухаться.
 Выбираясь из ловушки, Майкл не задавал направление. Ему чудовищно повезло, причем дважды. Первый раз, когда его забросило именно на Сто Лиц (в просторечии Сто Харь). Здесь было цивильно до тошноты, здесь отдыхали друзья и знакомые, а самое главное — здесь хватало приличных врачей. А второй раз удача ему улыбнулась, когда он не превратился в лепешку вместе с яхтой, шмякнувшись на планету. Выжил, пусть и провалялся в коме полтора месяца. Зоули, по сравнению с ним, отделался легким испугом, он пришел в себя через сутки. И, дождавшись, когда шеф оклемается, доложил обстановочку.
 «Яблока Евы» больше не существовало — на Сто Харь прилетела груда металлолома практически без кормы. При ударе о поверхность рубка пострадала не сильно. Уцелел даже случайно прихваченный из офиса автомат. По нему-то гостей и опознали, потому что бортовой журнал погиб вместе с яхтой, а номера на оплавившемся корпусе мог разобрать только Господь Бог. Ну, или кто-нибудь рангом пониже, но явно не человек. Таковые кудесники на Ста Харях не встречались, вероятно, предпочитали отдыхать в другом месте.
 Аварийщики извлекли из-под обломков два живых тела. Тела они отправили в госпиталь, а затем обратились в представительство PACT на предмет объяснений: каким образом в рубку потерпевшего крушение корабля могла попасть их устаревшая продукция. Вот так и установили личность Майкла. Начали было расследование о причинах аварии, заодно и о катастрофе на базе, но дело быстро замяли. Причем, как Майклу удалось выяснить, на этом настаивала пострадавшая сторона в лице президента корпорации.
 Потом на Сто Харь прилетел отец. Полюбовался на полумертвого сына, побеседовал с Зоули. Ничего не объяснил. Приказал пилоту возвращаться на Сигму-Таурус, а для Майкла оставил распоряжение: как вылечится, пусть немедленно возвращается на Землю. И все! А про заказ САШ и руководство филиалом на Сигме-Таурус отец настоятельно советовал забыть.
 Вот это и бесило. Как, спрашивается, можно забыть про обстоятельства, при которых он едва не сыграл в ящик? В симпатичный титановый гробик, маленький, в таких родным отсылают пепел тех, кто погиб в космических авариях. Пыль из костей и сгоревшего корпуса звездолета.
 Забыть Майкл, разумеется, не мог. И не собирался. Проклятый САШ безраздельно царил в его мозгу. Чем больше он об этом заказе думал, тем меньше понимал — а с какой радости свистопляска? В голове не укладывалось, что все произошло из-за кучи хлама. Был груз. Партия обогащенного таллия. Небольшая. Ее кто-то ухитрился переориентировать прямо в джамп-канале. Зачем?! Там весь груз вместе с кораблем стоил в десять раз меньше, чем усилия по его переадресовке!
 Но дальше — больше. Убивают людей. Отец психует. Люди не его, значит, расстроился из-за груза. Странно. Он что, такие прям убытки понес? Чушь. Ему транспортная компания накинула достаточно. Еще и нажился. И отчего он такой взвинченный? Майкл хорошо помнил, как отец позвонил в тот день. Уж своего отца он знал превосходно, различал на его каменной физиономии малейшие оттенки настроений. Так вот, отец был в бещенстве. Позвонил и приказал выяснить, почему на базу не пускают проверяющих от корпорации. Ерундовое поручение. Обидно, что груз должен был пройти через филиал Майкла, а его об этом поставили в известность, лишь когда товар исчез! Тогда до него первым делом дошло, что он сам — просто отцовская марионетка. Тот по-прежнему держал все бразды правления в своих сухих пальцах. А сынку просто разрешил побаловаться. Типа пусть сопляк повоображает себя крутым боссом.
 В таком настроении Майкл и разговаривал с диспетчером базы. И тот, козявка сраная, чья-то пешка, послал его куда подальше. Не кого-нибудь послал, а самого Майкла Тейлора!! С наглой рожей послал, с видимым удовольствием выговорил — а шел бы ты, mother fucker.. Вот он и пошел. Полетел. Разбор учинять.
 И только теперь Майкл сопоставил все детали. Ведь Зоули разговаривал с тем же самым диспетчером, запрашивая посадку. Тот разрешил, за несколько часов до этого оскорбив Майкла. Выходит, что хамское поведение диспетчера было ловушкой и Майкла спровоцировали на этот вылет. Значит…
 Значит, никакого корабля с грузом корпорации на базе не было — так, деза в расчете на визит Майкла. И получается, что не убить его хотели, а захватить в заложники. Потому что мертвый Майкл Тейлор никакой коммерческой ценностью не обладает. Зато живого можно обменять хоть на половину корпорации PACT.
 Тогда и груз переадресовали в соответствии с замыслом разжиться выгодным заложником. Неясно одно: а с чего отец-то распсиховался из-за пропавшего груза? Сам потерял покой и сон, да еще и директору «Эвереста» крышу снес. И в конце концов приказал разбираться с базой сыну, на которого и расставили капкан. Что ж он, не смог просчитать ситуацию? Невероятно.
 …Майкл шел по красивому, но опостылевшему городу. Он бывал здесь раньше, как правило, в гостях у Сандерса. Но никогда не ходил пешком. Топать ножками люди его круга почитали ниже своего достоинства. Сейчас Майклу не хотелось брать такси и выглядеть человеком своего круга. Он скучал, его все раздражало, и было наплевать, что подумает тот же Сандерс, углядев приятеля слоняющимся по улицам.
 Заметив на одном из зданий вывеску с чашкой кофе, Майкл замедлил шаг. Наверняка обычный бар: днем кафе, ночью — салун для пьянчужек. Подумал, что ему не помешает перекусить и слегка развлечься. Не к Сандерсу же для этого тащиться — чего он там не видал? А как место для развлечения дещевая курортная забегаловка показалась Майклу вполне подходящей. Наверняка в придачу к кофе и алкоголю здесь отыщутся сговорчивые красотки.
 Он колебался лишь до тех пор, пока не приблизился вплотную и не рассмотрел вывеску. На щите была нарисована безыскусная кофейная чашка, а справа от нее — два слова корявым почерком. Причем второе будто бы приписано позднее и другой рукой. В результате получилось «РУССКИЕ УШЛИ». Щит был из цельного стального листа, это вам не попсовый монитор. А простенькая чашка, между прочим, написана маслом. И кривизна буковок выглядит не просчитанной на компе, а естественной. Майкл хмыкнул: знал он, сколько дизайнеры берут за такое хулиганство. Стало быть, красотки тут не только профессиональные, но и хорошо образованные, а ночные пьянчужки — люди небедные.
 Низкие «салунные» двери бесшумно распахнулись перед ним. Майкл задержался на пороге, привыкая к уютной полутьме зала. Слабо пахло хвоей и смолой. Ну, это ароматизатор, понятно. Окон нет, вместо них картины. Неплохие, в коричневых тонах, будто на стекле написаны. Стены примерно на четыре фута от пола закрыты панелями под дерево. Несколько пустых столиков, слева, в глубине, длинная стойка, около которой выстроились высокие барные табуреты. Если Майклу не изменяло чувство прекрасного, этот зал предназначался для простого народа, который любит ввалиться с улицы и тут же плюхнуться за столик. А зал для клиентов придирчивых — в соседнем помещении, наверняка за той тяжелой резной дверью, что виднеется в дальнем левом углу. Майкл решил, что заведение ему подходит. Шагнул к стойке, поискал взглядом меню. Терминала не обнаружил. Зато навстречу ему вышел мужчина средних лет. Майкл не сразу поверил — ничего себе, бармен-человек! На какой-то вшивой улочке, не в центре города… Настоящий бар, черт возьми! На всякий случай присмотрелся повнимательней — может, все-таки отлично сделанный робот? Да нет, вполне живой мужик. Бывают же чудеса.
 — Чего желаете? — флегматично осведомился бармен, поправив стильный бэдж с именем «Джейк».
 — А может, у вас и кофе натуральный? — прищурившись, спросил Майкл.
 — Есть и натуральный, — согласился тот с отрещенным видом. — Дорого.
 — Дорого по меркам Земли или Ста Харь?
 Джейк подумал, поскреб чисто выбритый подбородок:
 — Ну, со Ста Харями все ясно. У меня самый дорогой бар на планете. А на Земле я последний раз бывал давно, года два назад. Оптовые цены не изменились, а насчет розничных не узнавал.
 — Ну надо же, — пробормотал Майкл. — А я б и не подумал никогда, что здесь — кабак для элиты. Парковка для модулей уж больно велика.
 Бармен неожиданно улыбнулся, по лицу лучиками разбежались морщины. Выставил глиняный, ручной работы стаканчик с такой же, как на вывеске, «неловкой» росписью. Майкл уважительно покачал головой. Джейк извлек из-под стойки глиняную бутыль — Майкл изумился — и нацедил полстаканчика темно-красного вина с сильным виноградным запахом:
 — Попробуйте. Это как приветствие нашего заведения, бесплатно.
 Майкл принюхался — вроде никакой синтетики.
 Попробовал на язык, поболтал во рту. Точно, натуральное вино.
 — Крепковато для этого времени дня, — отметил он. — Откуда завозите?
 — Местное, — усмехнулся бармен. — Вы такого нигде не попробуете. Секрет моего прадеда.
 — Вот не думал, что на Ста Харях можно выращивать виноград.
 — Это не виноград. Местный фрукт. Но какой — извините, не скажу.
 Майкл допил вино. Отличная вещь, что ни говори. Пожалуй, и на Земле нет его аналогов. Бармен придвинулся поближе, оперся локтями о стойку:
 — А насчет заведения, так это вам только так кажется, что не подумали бы. Вот, к примеру, сколько вы видели баров и кафе на этой улице?
 — Ни одного, — искренне сказал Майкл. — Потому и зашел сюда.
 — Вот, — бармен поднял вверх указательный палец. — А ведь по левой стороне — восемь, и по правой — четырнадцать. Но все они — для людей попроще. Человек, привыкший к хорошей пище, такие заведения не замечает. Он ищет то, что в его сознании ассоциируется с земным баром. С настоящим баром. И машинально отметает все непохожее. А в земном баре может позволить себе побывать только очень богатый человек.
 Майкл засмеялся:
 — Поймали, черт!
 — А парковку я большую сделал, потому что так полагается — перед настоящим баром должно быть много свободного пространства. Зато мои клиенты с соседскими не толкаются. Не говоря уж о том, мистер, что по закону Ста Харь вывеску с изображенной на ней чашкой кофе разрешается иметь лишь заведениям, где подают натуральный кофе. Таких на планете всего пять — три ресторана, один отель и мой бар.
 — Ну ладно. Тем лучше для меня.
 Бармен, точно уловив момент, извлек меню — написанное на бумаге, между прочим, — и пододвинул к нему. Майкл, не глядя на цены, ткнул пальцем в несколько наименований.
 — И еще вашего вина, — добавил он. — В счет остального заказа. Кофе земной или венерианский?
 Бармен посмотрел мимо Майкла, обронил меланхолично:
 — Земной кофе на Сто Харь можно ввозить только для личлого пользования.
 — Ага, — полувопросительно сказал Майкл. — А как насчет контрабанды?
 Бармен безразлично поднял левую бровь.
 — Вам будет удобней тут, — сообщил он и распахнул перед Майклом тяжелую дверь в углу.
 Так и есть, второй зал. Оформлен точно так же, только панели не на четыре фута, а на шесть. Наверняка за ними спрятана звукоизоляционная прокладка. Помещение делилось на четыре части невысокими перегородками. Кроме Майкла, в зале находилось четверо посетителей. Немолодая дама степенно кушала в углу. Двое мужчин выглядели как постоянные клиенты. Сдвинув в сторону опустевшие тарелки, потягивали из фирменных глиняных стаканчиков свое пойло и негромко обсуждали какую-то хрень, как Майклу послышалось — футбольные клубы. И еще была молодая девчонка. Глазастая. С шикарными ногами — то, что доктор прописал. Пепельные волосы заплетены в толстенькие косы, перекинутые на грудь. Одета неброско и как будто недорого. Если верить ее бледной коже без макияжа, только-только прилетела на курорт. Очень похожа на выпускницу средней паршивости университета, мечтательницу, которая пять лет копила деньги на поездку сюда в надежде влюбить в себя мальчика из высшего света. Из имиджа выбивалась только одна деталь: девица не носила браслет мобильника. Нехарактерно для прожектерки, которая с линкером спит и в сортир ходит в страхе пропустить Тот Самый Звонок.
 Майкл мобильник не носил принципиально. Карманный линкер лишал его ощущения независимости. О какой свободе может идти речь, если тебя могут достать в любой момент и в любом месте? Он сомневался, что девушка разделяет его взгляды. Все девушки любят, когда их постоянно дергают многочисленные знакомые, а если про их существование на пару часов забыть, то начинают названивать сами. Но предположение, будто у нее вообще нет средств мобильной связи, было еще более бессмысленным. Ладно, решил Майкл, профессионалок не видно, но с кем-нибудь познакомиться нужно, а девчушка вполне симпатичная. И неважно, где она потеряла свой «рупор мира». Нахально уселся к ней за столик.
 И первым делом отметил, что она заказала салат из натуральных овощей и натуральный же сок. А платьице у нее, между прочим, шелковое. Понятно. Девочка далеко не нищая.
 — Привет, — сказал Майкл, стараясь выглядеть очаровательным наглецом. — Ты не против соседства?
 — Ничуть. Все равно скоро ухожу, — ответила она без капли смущения.
 — Торопишься?
 — А какой смысл высиживать за столом, уже поев?
 — Ну, к примеру, чтобы выпить со мной чашечку кофе. Натурального, — искушающим тоном сообщил Майкл. — И сдается мне, что тут даже земной есть, невзирая на таможенные запреты.
 — Есть, — кивнула девушка. — Джейк его для себя держит, но, если ему клиент понравится, может и угостить. В четыре раза дороже. Правда, кофе не бразильский, как он говорит. Таиландский. Но это всяко лучше венерианского.
 Майкл прикусил язык. Как обманчива внешность… Девочка выглядит на средний земной класс, но это показная скромность. Она абсолютно точно дочка магната. Потому что отличить земной кофе от венерианского — а эти зернышки выращивали только на двух планетах — может редкий ценитель. А распознавать на вкус земные сорта способны лишь очень богатые ценители. И знакомиться с такой девочкой придется по этикету. Уже без колебаний достал свою визитку, протянул ей:
 — Майкл Тейлор, корпорация PACT.
 Она усмехнулась одними губами. Взяла визитку, тонкие пальцы на миг соприкоснулись с его рукой. У Майкла екнуло сердце. Хм, интересный симптом. Многообещающий. Давно он не улавливал подобных импульсов даже от желанных женщин. Девушка рассеянно потерла визитку.
 — Извини, не могу ответить тем же. У меня нет визиток. И никогда не было. Как-то ни к чему.
 — Достаточно просто назвать свое имя, — сказал Майкл, лихорадочно вспоминая, в каком из богатых кланов есть девушки ее возраста, с которыми он почему-то еще не успел познакомиться.
 — Имя? Оно тебе ничего не скажет.
 — Но я же должен как-то называть тебя! Она помолчала.
 — Людмила.
 — Как-как? — переспросил Майкл.
 — Людмила, — повторила она. — Очень редкое старинное имя.
 Подошел Джейк с подносом. Очевидно, он работал без помощников, по крайней мере днем. Бармен расставил тарелки, Майкл попросил его принести еще кофе — для Людмилы.
 Она определенно понравилась Майклу. Воспоминания о неприятностях разом отступили на второй план. Собственно говоря, он вообще забыл, благодаря каким обстоятельствам очутился на Ста Харях.
 Знакомство состоялось. Иначе и быть не могло.
 Майкл знал о собственной привлекательности, не стеснялся ею пользоваться. Для Людмилы, кажется, тоже не было секретом, что она производит впечатление. Встретились, что называется, равные. Возможно, именно по этой причине Майкл чувствовал себя очень легко и раскованно. Казалось, что они не первый день и не первый месяц знакомы. Он ловил себя на желании дотронуться до нее, ощутить гладкость кожи…
 Майкл не сказал, что оказался на Ста Харях в результате крушения. Мельком упомянул, что сделал остановку по пути на Землю. Людмила пояснила, что прилетела на курорт с пожилой родственницей, взявшей над ней опеку. К Людмиле та относилась как к внучке и едва ли не силой заставляла ее вести образ жизни, подобающий девице из высшего света. Почтенная дама мечтала выдать подопечную замуж за достойного человека.
 — А мобильник ты нарочно дома забываешь или по рассеянности? — внезапно спросил Майкл.
 — Открою тебе маленькую тайну. Я их ненавижу. Когда я училась в колледже, пошла мода на несколько мобильников. Ну, чтобы каждому кавалеру давать персональный номер. Считалось, что так никто не поймет, с одним парнем девушка встречается или с несколькими, — если ребята между собой разговорятся, то выяснят, что номера их пассий не совпадают. И мои подруги увешивали руки этими браслетиками до самых локтей. Находиться в компании было невозможно, потому что все линкеры ежеминутно пищали, играли, звонили, лаяли, вопили и издавали такие звуки, что хотелось зажать уши. С тех пор я мобильник не ношу вообще. К тому же, если парень видит на девушке браслет, он первым делом требует номер. Будто непонятно, что если я захочу с ним увидеться еще то сама скажу, как меня найти.
 Людмила полезла в сумочку за платком, и на стол выпала кредитная карточка. Майклу достаточно было одного беглого взгляда на нее, чтобы узнать семейный значок-герб.
 — Так ты прилетела с Грейс Сандерс? — радостно уточнил он.
 — Да, — кивнула Людмила. — Ты знаком с ней?
 — Ага. Чудная такая старушенция. Я с ее внуком вместе учился.
 — Джон Сандерс? Я видела его несколько раз.
 Она так улыбнулась, что в груди у Майкла явственно шевельнулся червяк ревности. И с чего бы?
 — Сандерс — отъявленный бабник, — с неприятным скрежетом в голосе заявил он. — Совершенно неподходящее общество для незамужней девушки. Ему только юбки задирать интересно.
 — Ты такой же, — парировала Людмила.
 Майкла словно огнем опалило от ее улыбки — женской, мудрой, все понимающей. И безгранично загадочной. Он поперхнулся кофе — между прочим, именно земным, и именно таиландским! — с трудом унял сердцебиение. Кажется, сегодня Грейс не дождется свою подопечную к вечернему чаепитию, потому что… Потому что Майкл не испытывал ни малейшего желания расставаться с ней по крайней мере до утра.
 Он обдумывал, как бы поделикатнее пригласить ее прогуляться по городу, когда подошел бармен.
 — Мистер Тейлор, — шепнул он, — вас к линкеру.
 Очень захотелось выругаться. Приперло же какому-то ослу позвонить в такой момент! А вы говорите, мобильники… Зачем, если его и так достают?!
 — Кто? — спросил Майкл.
 — Солидный господин. Не захотел представляться, — объяснил бармен. — Линкер в том зале, в кабине слева от стойки.
 Майкл поднялся, сделал два шага к двери, обернулся к Людмиле:
 — Ты подождешь, пока я вернусь?
 Вопрос прозвучал скорее просительно, чем уверенно. Странно, он ведь не знал, что такое женские отказы. Откуда взялась подростковая робость? Людмила кивнула:
 — Хорошо. Если недолго.
 Обнадеженный, Майкл проследовал в тесную кабинку за стойкой. Экран линкера переливался матовыми радужными сполохами в ожидании включения. Майкл коснулся клавиши ответа и узрел радостную рожу… Джона Сандерса.
 — Сандерс, дьявол! — выругался в сердцах Майкл. — Да если б я знал, что это ты…
 — Потому я и попросил не говорить тебе, кто! — ликующе воскликнул Сандерс.
 — Бляха муха, я тебя когда-нибудь пришибу, — пообещал Майкл, впрочем, без особой злости. — Ладно, давай живей, я занят.
 — Девушка? — понимающе уточнил Сандерс. — Правильно, чем еще в этой дыре заниматься? А у нас тут вечеринка намечается. Будет Элла. Она, кажется, наконец-то оценила твои достоинства и мечтает встретиться.
 …Они учились на втором курсе. На Эллу дрочила минимум половина знакомых парней. А Майкл на пари предложил ей жемчужное колье, если она при свидетелях даст ему раком. Нормальная женщина или срезала бы насмешкой, или влепила бы пощечину. В крайнем случае подала бы в суд за домогательства. Элла смущенно покраснела и обещала подумать. Майкл захохотал и сказал, что не стал бы ее трахать, а пнул бы в голый зад как следует. За такое и колье отдать не жалко. Потом она говорила всем, что он страшен как смертный грех, ей просто не захотелось его обижать, а он оказался подонком. Майкл брезгливо кривился. Он не любил дур.
 — Да плевать я на нее хотел. Сам ее имей.
 — Приводи тогда красотку, от которой я тебя оторвал. Если, конечно, — провокационно заметил Сандерс, — ты ее не стесняешься.
 — Не стесняюсь. Ты с ней знаком. Подопечная твоей тетки, — язвительно ответил Майкл.
 Он никогда так не поступал. Сплетничать и хвастаться о своих похождениях было не в его правилах. Майкл «обмолвился» намеренно: застолбил место, чтоб ни один идиот не вздумал к ней клеиться.
 У Сандерса вытянулась физиономия:
 — Ты что, серьезно?! Ты с этой клушей?!
 — Много ты понимаешь в женщинах, — снисходительно усмехнулся Майкл. — У тебя все?
 — Так ты придешь?
 — Нет. Я завтра улетаю.
 В бар ввалилась теплая компания — не просто теплая, а основательно подогретая. И пили они, ориентируясь на градусы, а не на качество. Майкл учуял тошнотворный запах пьянства даже из кабины. Впрочем, пьяны были лишь двое. Они висели друг на друге, синхронно покачиваясь и глупо хихикая. А два крупных мужика чуть позади пьянчуг были, скорее всего, личной охраной.
 Майкл гадливо поморщился. Ему, потомку основателя корпорации PACT в восьмом колене, претила сама мысль находиться в одном помещении с вульгарными типами — какими-нибудь бывшими пиратами, причем не из легендарных. Легендарные космические бандиты не превращаются в опустившихся скотов.
 Отсюда пора уходить. И уводить Людмилу.
 — А-а, — разочарованно протянул Сандерс. — Жаль. А я еще месяц торчать здесь должен. Ладно, счастливо развлечься.
 — Ага. А тебе — задрать юбку Элле.
 Майкл торопливо отключился. Что-то такое странное проскользнуло в разговоре, он никак не мог понять, что… Да, а откуда, спрашивается, Сандерс узнал, что Майкл здесь? Он что, ясновидящий?
 Протянул кредитку бармену, с недовольным видом следившему за перемещениями пьяниц. А те деловито направились к резной двери. Джейк, кивком извинившись перед Майклом, кинулся загораживать путь. Невежливо отодвинув хозяина, незваные гости с радостным гоготом устремились в дальний зал. Майкл побежал за ними.
 Один из подонков узрел девушку. Плюхнулся на свободный стул рядом с ней, что-то сказал. Людмила вскочила, побледнела. Майкл рванулся к ней, но перед ним тут же возникла мощная фигура телохранителя.
 Первый мерзавец схватил девушку за волосы, второй наотмашь ударил ее по лицу. Майкл озверел. Подняв стол, раскидал обоих телохранителей, припечатав их сверху салунной тяжелой мебелью. Одному из пьяных ударил локтем в лицо и, не глядя, решил, что достаточно. Осталось лишь отклеить последнего гаденыша от Людмилы.
 Пьянчуга вцепился в нее, как бульдог в резиновую дубинку, а Майкл боялся бить — мог задеть девушку. Поэтому он сдавил потное запястье пальцами. Тот ослабил хватку, и Майкл безжалостно дожал, а потом одним резким движением выломал ему локоть наружу. Освобожденная Людмила прянула к стене, вскрикнула тревожно.
 Майкл успел обернуться и качнуться в сторону. Тяжелый предмет, подозрительно напоминавший кастет, проехался по скуле вскользь.
 — Ну, держись, ублюдок, — прошипел Майкл.
 И в доли секунды успел увидеть и оценить все качества противника — того самого, которому он врезал локтем. Взъерошенные, мокрые от пота редкие волосы, плавающий взгляд. Гадкая усмещечка — и правая рука, сжимавшая металлический брусок, уходящая в замах.
 Короткий шаг назад, мгновенный разворот и молниеносный удар ногой прямо в раззявленный бесформенный рот. Захлебнувшийся вопль боли и треск сломанных зубов. Безжизненно мотнув головой, мужик широко раскинул руки, отлетел назад, врезался спиной в перегородку и сполз на пол.
 Тут Майкл вспомнил про телохранителей. Вспомнил и выругался — слишком увлекся, запросто мог валяться со сломанной шеей. Что им стоит сбросить с себя стол? Его спасло то, что забыл он не только про них, но и про невольных свидетелей гнусной потасовки. Двух мужчин и немолодую даму.
 Дама, не выглядевшая потрясенной, успокаивала дрожавшую Людмилу. Один из мужчин сидел на корточках возле окровавленного телохранителя. Между прочим, Майкл бил по корпусу, а лужа крови расползалась отчего-то возле шеи. Кинув быстрый взгляд в сторону второго телохранителя, убедился, что мертв и тот.
 До сих пор Майклу не приходилось видеть самые настоящие, еще теплые человеческие трупы. Животных — да, на охоте. А людей не видел. Зрелище нисколько его не шокировало. Тела походили на кукол из корпорационной «оружейни».
 Мимо, аккуратно перешагивая через мертвецов и стараясь не наступить в кровь, прошел бармен, запер внешние двери и опустил экран-штору. Ну правильно, еще войдет кто-нибудь непосвященный, полицию вызовет. Хотя Майкл был уверен, что уж ему-то вмешательство полиции никаких неприятностей принести не может, видеть служителей закона не хотелось. И тем более объясняться с ними.
 На долю секунды он встретился взглядом со-вторым мужчиной. И остолбенел. Интересно, как он мог не обратить на него внимание сразу?! А между тем не узнать или перепутать его с кем-нибудь было нельзя. Тяжелый, недобрый взгляд светлых миндалевидных глаз, узкие губы, сложившиеся в хищную улыбочку, заметный шрам возле левой брови. Лицо, слишком часто мелькавшее в рубрике «Разыскивается…» криминальных сводок. Силверхенд, легендарный пират с запутанной биографией, абсолютно неуловимый космический бандит со своеобразным кодексом чести, — но от этого не менее жестокий. Майкл меньше всего мог рассчитывать увидеть сию знаменитость здесь, на Ста Харях.
 — Филип Уорек, — кивнул пират, заметив, что Майкл уставился на него.
 Представился легко, с чувством собственного достоинства — а если посудить, то разве могло быть иначе? В пиратском братстве Силверхенд занимает такое же место, как владельцы корпорации PACT — в мире закона. Так что они равные. Майкл шагнул вперед, протянув руку:
 — Майкл Тейлор.
 — Корпорация PACT? — усмехнулся Силверхенд. — Знаком я с вашим отцом.
 — Вот как? Он мне ничего не говорил.
 — О чем там говорить? — пожал плечами Силверхенд. — Так, мелочи жизни. А вы лихо деретесь. Не ожидал от богатенького сынка такой прыти.
 — Вы же уверяете, что знакомы с моим отцом, — холодно отозвался Майкл.
 — Это Железный Кутюрье вас так выдрессировал? Ну-ну… Сэм, что-нибудь есть? — спросил он у своего напарника, обшаривающего карманы трупов.
 Тот кивнул, аккуратно положил перед Силверхендом два мощных бластера. Майкл уважительно посмотрел на оружие — один импульс из такой пушки не только убивал человека, но и сжигал тело. Его применение разрешалось в самых крайних случаях, в период боевых операций. Простой телохранитель никак не мог получить разрещение на его ношение, а без оного документа ему грозил срок до сорока лет за одну лишь попытку приобретения. А за использование, повлекшее гибель человека, — пожизненная каторга. К слову, выстрелить из такой пушки и не убить было проблематично.
 — Джейк, ты не против, если я заберу это? — спросил пират у бармена, брезгливо ткнув пальцем в пистолеты.
 — Можно подумать, если я скажу «нет», ты оставишь их мне, — проворчал бармен, расставляя по местам стулья и бросая обломки мебели в угол.
 — Нет, конечно. На кой они тебе? Но спросить я обязан — здесь же твоя территория, правильно?
 — Да забирай. Вместе с трупами, будь любезен.
 — Часа через полтора приедут мои парни, наведут порядок, — пообещал Силверхенд и повернулся к Майклу: — Присаживайтесь, молодой человек. Сейчас Джейк принесет нам своего фирменного пойла, покалякаем о своем, о девичьем…
 Майкл, чувствуя себя довольно глупо, сел за стол пирата. Сэм занялся осмотром еще живых пьянчуг, затеявших драку. Тот, что со сломанной рукой, потерял сознание, второй еще копошился, пуская кровавые пузыри. Майкл отвернулся: не стремился увидеть во всех подробностях, как им перережут горло. С той стороны доносились обрывки разговора, хотя применительно к данной ситуации правильней было бы назвать его допросом. Естественно, неплохо бы узнать, с какой стати молодчики учинили драку. А потом все равно убить, потому что куда их девать?
 Дама с Людмилой выбрались из угла и присоединились к мужчинам. Джейк принес стаканчики с бутылью и придвинул стул для себя.
 — Ну что, надо познакомиться? — бодро спросил пират, пока бармен разливал вишневое вино по стаканам. — Меня зовут Филип Уорек, — это он сообщил Людмиле, — эту даму — Сара Ноэль, она жена Сэма, — сказал он Майклу. — Сэм страшно суеверный, убежден, что жена приносит ему удачу, потому и таскает на все переговоры.
 — Можно подумать, — гордо ответила дама, — что сегодня ты сам в этом не убедился.
 — Согласен, — кивнул пират. — Это Майкл Тейлор. — сказал он миссис Ноэль. — Не позволите ли узнать ваше имя, мисс?
 — Людмила, — и, подумав, добавила: — Людмила Эриксон.
 Пират пригубил вино, задумчиво глядя на нее:
 — Забавная комбинация — русское имя и шведская фамилия.
 Майкл едва не подскочил на месте. Русское?! Людмила опустила глаза:
 — Мои родители были помешаны на всех этих мифах, вот и назвали так… Говорят, что русское имя или какой-нибудь предмет, сделанный руками русских, может стать отличным талисманом. На антиквариат у них денег не хватало, поэтому они ограничились именем…
 Она так жалко лепетала под тяжелым взглядом Силверхенда, что Майкл поспешил перевести разговор на другую тему:
 — Что ж, по крайней мере сегодня эта примета сработала. Мистер Уорек, признаться, я полагал, что Силверхенд — это и есть ваша настоящая фамилия.
 Вместо ответа тот стянул с правой кисти тончайшую перчатку, по цвету неотличимую от нормальной кожи. Под перчаткой скрывался блестящий протез.
 — Силверхенд — прозвище, — пояснил пират без малейшего смущения. — Полученное еще в бытность мою лейтенантом армии Больших Штатов. Я командовал разведвзводом в «Белых Волках»…
 Майкл уважительно покачал головой — «Белые Волки» по праву считались элитным армейским подразделением.
 — …и мы влипли в небольшую переделку, — продолжал пират. — Впрочем, мы всегда в них влипаем, такова профессия. Вероятно, вы слышали о бойне в Скорпионе? Тогда погибло двенадцать наших кораблей, и никто так и не разобрался до конца, с чем мы столкнулись. Мне повезло чуть больше, чем остальным, — вместо головы оторвало руку. В госпитале выяснилось, что стальной протез не приживается, годится только особый серебряный сплав. Я бы за десять лет не заработал на эту операцию. Но я был на хорошем счету, и руку мне приделали за счет налогоплательщиков. Правильно, я же своим здоровьем ради них рисковал? Рисковал. И не жаловался. А затем, конечно, меня отправили в отставку.
 В его голосе послышались слабые нотки былой обиды. Майкл с трудом припомнил: кажется, был какой-то скандал, связанный с инцидентом в Скорпионе. Точней, с его последствиями. Кого-то обвинили в нецелевом использовании бюджетных средств. Не о том ли «нецелевом» использовании и говорит пират? Тогда его разочарование понятно.
 Сэм тяжело плюхнулся на стул, вытер покрытый испариной лоб.
 — Что? — спросил у него Силверхенд.
 — Ты не ошибся, — кивнул тот.
 — Я никогда не ошибаюсь, — самодовольно откликнулся пират. — Одна ошибка стоила мне руки и армейской карьеры. За вторую придется платить яйцами или головой. И то и другое мне слишком дорого.
 После этого патетического заявления возникла небольшая пауза, и Майкл воспользовался ею:
 — Мне кто-нибудь объяснит, что здесь произошло?
 Сэм вопросительно посмотрел на пирата, дождался разрешающего жеста и охотно поведал:
 — Таких парней, как телохранители этих двух придурков, называют «персональной смертью». Они умеют только убивать, их услуги стоят очень-очень дорого. Предпочитают действовать в людных местах, вместе с жертвой ликвидируют и всех случайных свидетелей — чтоб запутать полицию.
 Майкл похолодел: неужели дошло до того, что к нему подсылают убийц?! Кому, интересно, он так насолил? И чем?!
 — Филип не так давно отдавил любимую мозоль одному из авторитетов, — продолжал Сэм, — поэтому ждал чего-то подобного. Собственно, потому он и решил отсидеться на Ста Харях — пока комендантом таможенной службы здесь я…
 Понятно, откуда в этом баре земной кофе, отметил про себя Майкл. А и верно — где еще встречаться знаменитому пирату и коменданту таможни, как не в самом дорогом баре планеты? И уж разумеется, заведение получит все мыслимые поблажки, поскольку таможенник наверняка встречается здесь не только с пиратом. Личность коменданта, самолично вскрывающего сонные артерии киллерам, конечно, наводит на определенные размышления, но Майкла мало интересовали хобби местных служак.
 — …ему ничего не угрожает. Обойти меня при въезде почти невозможно. Однако и меня обманули. Эти типы прибыли под видом телохранителей двух господ, о которых мне ровным счетом ничего не было известно. Полагаю, господа тоже не подозревали, кого наняли для охраны. Ну, а дальше… Джейк — наш старинный приятель, многим известно, что Филип всегда заходит к нему, оказываясь на Ста Харях. В общем, все сложилось бы не лучшим образом, если б «хозяева» киллеров не прицепились к мисс Эриксон, — Сэм галантно поклонился Людмиле, — а у нее не оказалось столь шустрого защитника. Вы, мистер Тейлор, выиграли две секунды. А за это время Филип заподозрил в телохранителях свою «персональную смерть». И воспользовался вашим вмешательством, чтоб спасти свою шкуру — и вашу, кстати, тоже. Эти господа не оставляют свидетелей.
 Выходит, убийцы явились по душу Силверхенда? Забавное стечение обстоятельств. А что потребовалось алкашам от девушки? Тоже загадка.
 Майкл посмотрел на нее. Она сидела на краешке стула, тиская свой стаканчик. На глине оставались влажные пятна — у девушки вспотели руки.
 — А мне хотелось бы узнать вот что, — негромко сказал Силверхенд. — Мисс, если я правильно понял, господа имели к вам какие-то претензии?
 Ага. Загадка волнует не только Майкла. Людмила вздрогнула, испуганно посмотрела на пирата:
 — Я… я не знаю. Никогда не видела их раньше.
 — Вот как? — наигранно удивился Силверхенд. — Между прочим, с одним из этих типов я шапочно знаком. И не так давно он клялся разорвать на куски некую мисс. За то, что мисс выкрала у него карточку с координатами единственного планетоида в галактике, где добывают «третий изотоп».
 Майкл поперхнулся вином. Пират улыбался:
 — Да, Майкл, как Железный Кутюрье ни старался, информация о месторождении все-таки просочилась наружу. А эта мисс могла напомнить господину, лишившемуся зубов, некую девушку…
 Он замолчал. Людмила успокоилась, даже смогла выдержать его взгляд:
 — Еще раз повторяю, не понимаю, о чем вы говорите. С вашего разрещения, я хотела бы вернуться домой. Надеюсь, вы не страдаете неприятной привычкой ликвидировать свидетелей? — холодно поинтересовалась она.
 — О нет, ну что вы, — засмеялся Силверхенд. — если б я убивал всех подряд, то кто бы потом складывал про меня легенды? Не смею вас задерживать.
 — В полицию, разумеется, я ничего сообщать не стану, — сказала Людмила, поднимаясь.
 — Не сомневаюсь. Вы не похожи на девушку, которой нравится общаться с копами.
 Майкл решительно отодвинул стакан.
 — Пожалуй, я провожу тебя, — сказал он Людмиле. — Возражения?
 Девушка не спорила.
 — Джейк, ты не вызовешь такси? — спросил Майкл. — А то у меня дурацкая привычка оставлять мобильник дома.
 — Я заметил, — обронил Джейк. — Вызову. Выходите через заднюю дверь, я такси туда направлю.
 Простившись с новыми знакомыми, Майкл покинул бар. На улице Людмила повернулась к Майклу и ахнула:
 — У тебя все лицо в крови!
 Майкл провел рукой по скуле. Больно и мокро. Проклятый алкаш рассадил кожу кастетом.
 — Ладно, заживет… Машина, — показал он девушке на опускающийся модуль. — Есть предложения, куда отправиться? — игриво уточнил он.
 — В твой гостиничный номер, — без смущения отозвалась девушка. — Тебя надо в порядок привести. А потом что-нибудь придумаем.
 Майкл ничего не имел против. На «потом» у него были грандиозные планы. Набрал на терминале такси адрес отеля. Модуль взмыл над улицей, закладывая вираж над крышами домов и поворачивая нос-иглу на восток. Майкла прижало к Людмиле. Девушка старательно не замечала его близости, только по скулам полз легкий румянец. Но отодвинуться не пыталась, хотя ширина салона позволяла.
 Идиллия закончилась ровно через три минуты, когда модуль аккуратно опустился на верхней парковке отеля. Майкл, хоть и вселился лишь на неделю, снимал пентхауз. Обычный номер раздражал необходимостью ходить по коридорам мимо других постояльцев. Сейчас его снобизм оказался к месту: страшно представить, сколько встреченных по пути курортников оглядывались бы с ужасом на его окровавленную физиономию!
 Привычно сунув два пальца в нагрудный карман, Майкл обнаружил, что кредитка исчезла. Мысленно выругался, потом вспомнил, что сам оставил ее в баре.
 Хотел расплатиться за обед, а потом началась драка, и он забыл ее забрать. Людмила успела вытащить свою карту, но Майкл возмутился — еще не хватало, чтобы девушка расплачивалась за такси. Вручную набрал сороказначный идентификационный код.
 Оказавшись в апартаментах, Майкл расслабился. Здесь, на своей территории, он был полным хозяином и мог не волноваться, что из лифта выскочит «персональная смерть». Зато Людмила превратилась в ужасно суетливую и преувеличенно заботливую особу. Загнала Майкла в ванную комнату, не позволив дух перевести, почти силой содрала с него перепачканные кровью пиджак и сорочку — и отвернулась, делая вид, что настраивает температуру воды. Ушки ее стали пунцовыми. Майкл рассмеялся:
 — Ты как будто никогда не видела мужчину с голым торсом!
 Она промолчала. Намочила платок, жестом приказала сесть — Майкл был заметно выше нее. Он угнездился на маленьком табурете, запрокинул голову и смежил веки. Маленькие руки девушки действовали осторожно и уверенно, стирая подсохшую кровь, а Майкл таял, словно от самой нежной ласки.
 — Откуда у тебя такие шрамы?
 Майкл покосился на изукрашенное левое плечо.
 — А, это я неудачно пришвартовался.
 — Вот как?
 Судя по яркому румянцу, вопросы она задавала исключительно для того, чтобы скрыть неловкость.
 — На самом деле швартовкой это назвать нельзя. Яхта потеряла управление и просто шмякнулась на землю, — пояснил Майкл, стараясь говорить небрежно, будто ему каждый год приходилось по три месяца валяться в госпиталях после крушений. — Здесь, недалеко. Мне еще повезло. Будь ветер посильней, меня бы снесло в горы.
 — Аптечка где? У тебя две глубокие ссадины и несколько мелких, их надо заклеить, а то шрамы останутся не только на плече, но и на лице.
 — В спальне, наверное. Никогда не пользовался этим гостиничным сервисом, но что-то там обязательно найдется.
 Девушка метнулась к выходу из ванной, Майкл поднялся и шагнул за ней.
 — Ты куда? — напряженным тоном спросила она.
 — Туда же, куда и ты. Заклеивать ссадины можно в более комфортных условиях, — пояснил он.
 Конечно, аптечка находилась именно в спальне. Он устроился на краю широкой тахты, Людмила перебирала лекарства. Чтобы обработать его лицо, ей пришлось встать между расставленных колен Майкла. Он подумал: стоит ему сжать бедра, и девушка не вырвется. Мысль доставила ему определенное удовольствие. А еще больше понравилось, что и Людмила, похоже, думала об этом же. Уж больно скованными стали ее движения.
 — Ты что, училась в закрытом колледже? — спросил Майкл.
 Она застыла.
 — С чего ты взял?
 — Да так, — усмехнулся Майкл. — Просто все девчонки из закрытых женских школ ведут себя одинаково. Вы там изучаете психологию и думаете, что теория заменит вам жизнь. В обществе вы держитесь неплохо — ну, пока окружающие ведут себя в рамках этикета, который вы тоже изучаете. А наедине вы теряетесь, потому что этикет закончился, а теория, которой вас пичкали, вдруг оказывается куда бледней практики!
 Она нервно улыбнулась:
 — Надо же, как быстро ты меня раскусил.
 Майкл самодовольно усмехнулся. Мог бы сказать, что и не таких разгрызал — попадались ему орешки потверже. Правда, этот обещал стать самым сладким. Осторожно, чтобы не спугнуть девушку резким движением, положил ладони ей на талию, притянул ближе.
 — Прекрати сейчас же, — строго сказала она. — Иначе я плохо заклею ранки.
 — Ну и пусть.
 Ладони поползли выше, к лопаткам, вынуждая Людмилу наклониться. Она покачнулась, оперлась одной рукой о его плечо, чтобы сохранить равновесие. Делано засмеялась, попыталась вывернуться — впрочем, не очень-то решительно. Ладони добрались до плеч, там задержались.
 Девушка не сопротивлялась, но избегала смотреть в глаза. Майкл понял: она просто не знает, как себя вести. Правая рука поднялась еще выше, легла на затылок, между слегка растрепавшихся кос. Левая вернулась на поясницу девушки.
 — Майкл, перестань, — почему-то шепотом попросила она. — Ну что ты… Майкл, у меня же клей в руках, сейчас всего тебя оболью…
 Он забрал у нее флакончик с клеем, поставил на прикроватный столик.
 — Теперь тебе ничего не мешает?
 Она молчала. Майкл притянул ее совсем близко, коснулся мягких губ — и мог бы поклясться, что ему первому удалось узнать их вкус! Людмила оцепенела, только быстро-быстро билось сердечко. Прикрыла глаза, когда он окончательно завладел ее ртом, напряглась, когда Майкл начал отклоняться назад, ложась спиной на кровать и увлекая девушку за собой.
 Ее ресницы затрепетали, когда Майкл перевернул Людмилу на спину и навис сверху, опираясь на локти. Губы дрогнули, вопросительно шепнув его имя. «Все будет хорошо», — успокаивающе пообещал он, в то время как его руки уже зажили своей собственной жизнью.
 И все-таки она вырвалась — когда он начал ее раздевать. Ловко столкнула с себя тяжелое тело, скатилась с тахты и отбежала к стене. Майкл лежал на животе и старательно выполнял первые три упражнения дыхательной гимнастики. Еще ждал, когда пройдет эрекция. Нет, ну а что — набрасываться на нее?
 С возбуждением справился быстро. Поднялся, прошел в гостиную, стараясь не замечать испуг спутницы. Уже оттуда громко спросил:
 — Вина хочешь?
 Людмила молчала. Он позвонил вниз и заказал бутылку натурального вина. Цена, конечно, аховая — как на все, что привозится с Земли. Щелкнула камера доставки, но Майкл не шевелился — стоял у панорамного окна, плебейски сунув руки в карманы брюк. За спиной послышался шелест. Обернувшись, увидел, что девушка пристраивается на краешке дальнего кресла.
 — Поговорим? — весело, но без игривости предложил Майкл.
 — Майкл… Не знаю, как тебе сказать… В общем, я не могу так — только познакомились и сразу в постель. Мы же ничего друг о друге не знаем!
 Он кивнул. Дурацкая ситуация, хуже не придумаешь.
 — Конечно, ты привык к доступным женщинам, — тихо добавила она. — К тому, что тебе все кидаются на шею.
 Майкл промолчал.
 — Для тебя секс почти ничего не значит, — еще тише сказала девушка. — Одна женщина или другая — неважно.
 Майкл не выдержал:
 — Послушай, давай мы просто выпьем вина?
 Людмила поспешно согласилась. Майкл вынул бутылку из камеры, разлил вино по бокалам. Один подал ей. Девушка взяла с опаской, стараясь не коснуться его пальцев.
 — У тебя найдется сыр? — пряча взгляд, уточнила она. — И стакан воды, если можно.
 Он покорно отправился на кухню. Сыр обнаружился в холодильнике. Уже нарезанный и красиво оформленный. Майкл прихватил упаковочку и бутылку местной подсоленной воды.
 Кажется, за время его отсутствия девушка не шевелилась. Сидела на краешке, отведя руку с бокалом в сторону. Будто запачкаться боялась. Майкл положил перед ней сыр, налил воды.
 — Что еще? — уточнил он. — Цветы, свечи?
 Против воли получилось язвительно, а не с добродушной насмешкой. Девушка выглядела перепуганной. Как маленький зверек, которого вроде и не бьют, но угощают. Торопливо глотнула вина, отставила бокал. Майкл почти машинально пригубил.
 Последнее, что врезалось ему в память, — табло часов перед затухающим взором…
 …Он проснулся, будто от удара. На столе стояла бутылка воды, рядом лежала нераспечатанная упаковка сыра. Чуть поодаль — бокал с недопитым вином. Около ног Майкла в резко пахнущей лужице поблескивали кусочки стекла, — видимо, засыпая, он выронил свой бокал. Хотя этот сон подозрительно напоминал обморок.
 Ничего не понимая, встал, постоял — вроде головокружения не было. Странно, с чего бы он начал внезапно терять сознание? Посмотрел на часы — прошло пятнадцать минут.
 Заглянул в спальню. На прикроватном столике стоял пузырек с медицинским клеем, которым Людмила ремонтировала его физиономию. Из-под тахты высовывался краещек ее сумочки. Каким образом она оказалась под кроватью? Майкл вроде бы видел, что Людмила оставила ее в ванной. Самой девушки не было.
 Майкл даже в кухне поискал, — может, она побежала за водой, чтобы привести его в чувство? Зачем бы, если он сам принес бутылку… Никого. Наверное, она спустилась вниз, к портье, чтобы позвать врача. Непонятно только, почему она предпочла спускаться, а не позвонила. Линкерами пентхауз был нашпигован, как праздничный гусь чесноком.
 Воспользовалась моментом и сбежала? А почему оставила сумочку? Майклу не доводилось видеть женщин, которые забывали ридикюли. С другой стороны, женщин без мобильников он до сих пор тоже не встречал. Поколебавшись, вытряхнул содержимое сумочки на тахту. Ну да, кредитка, электронные ключи. Почему-то от гостиничного номера. Странно. И конечно, браслет мобильного. На руке не носит, но и расстаться не может. Линкер был выключен. Женщины все-таки до смешного похожи друг на дружку.
 Он вернулся в гостиную, подтянул к себе линкер. Кажется, Сандерс сегодня устраивает вечеринку? Вот и замечательно.
 Взгляд упал на лужицу разлитого вина. Жидкость имела явственный синеватый оттенок. Ого… Неужели в паршивой гостинице Майклу Тейлору осмелились вместо вина подсунуть подделку? Тогда понятно, почему он постыдно грохнулся в обморок.
 И тут же он увидел оставленный Людмилой бокал. В нем вино вовсе не отливало синим цветом химического красителя. Не веря себе и на всякий случай затаив дыхание, Майкл взял бутылку, плеснул рядом с лужицей. Точно. Вино в бутылке было золотистым. Синим оно стало потому, что маленькая дрянь подсыпала ему отравы прямо в бокал, пока он ходил за сыром для нее.
 Сначала он психанул: швырнул бутылку в стену. Голова кружилась от злости. Значит, он перед ней стелился, заступался, физиономии своей не пожалел, — а она сыпанула ему наркоты?! Шею свернуть, немедленно!
 Однако Майкл быстро взял себя в руки. А зачем, собственно говоря, она это сделала? Испугалась, что он не отстанет и вторично потащит ее в постель? Чушь. Сейчас-то Майкл уже понял, как облажался со своим предположением о женском колледже. Ни черта подобного. Девчонка ловко разыгрывала неопытную, но не более. Вырвалась она вполне умело. А потом перегнула палку, обвиняя Майкла в сексуальной неразборчивости. Словом, отдавала себе отчет в том, что дальнейшие домогательства ей не грозят. По меньшей мере сегодня. А тогда зачем она его вырубила?! И сбежала, оставив у него ключи и документы!
 Пустая сумочка показалась ему тяжеловатой. Прощупал подкладку. И через несколько секунд на его ладони лежал пистолет. Обычный, плоский пистолет. Очень удобный для тонких женских пальчиков. Вот это да… Зачем девушке из хорошей семьи пистолет? Для самозащиты? А от кого ей защищаться? И зачем ходить по улицам — пешком и в одиночестве! — если угрожает опасность?!
 В конце концов Майкл поступил именно так, как следовало сделать с самого начала: набрал номер Грейс Сандерс.
 — Здравствуй, мальчик мой, — затараторила Грейс. — Как давно тебя не видно! А-а, забыл всех друзей, бессовестный!
 — Грейс, я же был на Сигме-Таурус, — улыбаясь, ответил Майкл. — Но готов сегодня лично принести извинения.
 — Замечательно! Джонни устраивает вечеринку…
 — Знаю. Грейс, у меня вот какое дело… Хм, личного характера.
 Старушка удивилась:
 — Личное дело? У молодых людей личные дела обычно к юным девушкам бывают. Впрочем, я, конечно, сделаю для тебя все, что в моих силах.
 — У тебя есть воспитанница?
 — Катрин? — Грейс расплылась в улыбке. — Как же я сразу не догадалась? Конечно, Катрин! Ты хочешь, чтобы я вас познакомила?
 Майкл растерялся. И снова разозлился. Потом ему стало смешно, когда он сообразил, что девушка, должно быть, стесняется простоватого имени. Придумала себе другое, романтичное. Потому и визиток у нее нет. Ох, женщины…
 — Да мы, собственно, немного знакомы. Шапочно, — уточнил Майкл, пряча ухмылку.
 — А что ж она мне ничего не сказала? Ну ладно, ладно. Я понимаю — у молодежи должны быть маленькие тайны.
 — Она сейчас дома?
 — Наверное. Мы с ней после завтрака не виделись, она жаловалась на головную боль и говорила, что до вечера будет сидеть дома. Конечно, мигрень могла пройти, но модуль в гараже стоит, да-да!
 Ага. подумал Майкл. Модуль. Значит, Грейс понятия не имеет о привычке своей воспитанницы совершать пешие прогулки. Наверное, в качестве лекарства от мигрени. Хитрая бестия.
 — Дай-ка мне номер ее линкера. Грейс задумалась:
 — Знаешь, Майк, Катрин очень застенчивая, хотя иногда и ведет себя чересчур развязно. Ну, сам понимаешь, девочки в ее возрасте хотят казаться старше своих лет, этакими умудренными жизнью светскими львицами…
 — Она сказала мне, что училась в закрытом колледже.
 — Да-да, для женщин нашей семьи это обязательно! Ну вот. ты и сам все понимаешь.
 — Что?
 — Ну… Как бы тебе сказать… Ты же мальчик решительный, а она — робкая. Ты уж постарайся быть с нею помягче. Я могу дать ее личный номер, но не думаю, что тебе стоит ей звонить. Лучше сразу приходи. Все-таки разговор лицом к лицу — всегда лучше, чем по линкеру. А на вечеринке она обязательно будет, как же без нее…
 Вот и замечательно, думал Майкл, выбирая прикид на вечер. Там и поговорим. Сначала там, потом здесь — сумочку он с собой не возьмет. Пусть сама за ней приходит. А заодно и объяснит, на кой черт робкой выпускнице женского колледжа понадобился пистолет?!


* * *

 Конечно, приехал он безобразно рано. Вечеринка должна была начаться не раньше десяти часов, но здесь закат наступал еще позже, и гости собирались лишь к одиннадцати.
 Внук хозяйки дома — и фактический хозяин, поскольку был единственным мужчиной в этой семье, — встретил Майкла в прихожей. Лучший друг и вечный соперник казался неприлично веселым.
 — Бог ты мой, кто тебя так уделал?! — вытаращился Сандерс на уже подживающие ссадины, украшавшие лицо Майкла.
 — А, ерунда. Ты…
 Разве Джон Сандерс мог молчать?! Конечно, он тут же перебил Майкла, с гаденькой усмешкой шепнув:
 — Слушай, тут про тебя та-акие слухи ползут…
 Майкл застонал. О своих намерениях стоит забыть до тех пор, пока Сандерс не выяснит все, что надо ему. С такой прилипчивостью ему бы репортером желтой прессы работать, да происхождение не позволяет. А зря. Талант ведь пропадает.
 — Говорят, ты втюрился в эту клушу Катрин!
 Обычно Сандерс подходил к любопытной теме издалека. Что-то действительно сильно его задело, если он выпалил все разом.
 — Я бы избегал таких прямолинейных характеристик, — уклончиво сказал Майкл. — Кстати, я бы хотел ее увидеть. Прямо сейчас. '
 Сандерс потерял дар речи. Застыл, как статуя Аполлона, и даже не моргал. Потом нервно уронил голову на плечо, будто у него подломилась шея.
 — Нет, ты серьезно?! — с чувством уточнил он.
 — Джон, — очень спокойно, внушительно и вдумчиво начал Майкл, — мне меньше всего хочется сплетничать. Мне позарез нужно с ней поговорить. Выкладывай, что тебе еще охота узнать. И лучше, если ты сделаешь это по дороге.
 Майкл затруднился бы сказать, что подумал приятель, но физиономия его приняла не разочарованное, а непонимающее выражение. Кивнув горничной, наводившей порядок в холле, Сандерс отправил ее за своей родственницей. Он рассудил, что лучше вызвать Людмилу-Катрин в холл, потому что в ее флигеле рисковал остаться за дверью и лишиться удовольствия присутствовать при свидании.
 Горничная вернулась очень быстро. Смущенно переминалась с ноги на ногу, бормотала…
 — Что? — грубо спросил Майкл, почуяв неладное.
 — Мисс Катрин сказала, что прийти не может. Она… — горничная неуверенно оглянулась в сторону коридора, потом, понизив голос, добавила: — Она с мужчиной. Только я вам этого не говорила!
 Ярость плеснула в голову кровавой волной. Прошипев нечто вроде «Убью суку», Майкл рванул в глубь дома. Значит, ему эта маленькая дрянь не дала! Наркоты сыпанула! А сама привела мужика! Эта. кошачье дерьмо, робкая и застенчивая!..
 Сандерс нагнал его перед самой дверью, за которой начинался флигель девушки Притиснул к стене всем весом — а он был на десять фунтов тяжелее Майкла, — гаркнул в ухо:
 — Стой!
 Майкл попытался оттолкнуть его, но безрезультатно. Сандерс просто повис на нем.
 — Стой, — уже спокойней повторил он. — Не забывай, это мой дом.
 — И что?!
 — Ничего. Сейчас мы вытащим этого хлыща, отвезем его за город и поговорим с ним по душам. Там — а не здесь. Ясно?
 — Устраивает, — бросил Майкл и распахнул дверь.
 Запах гари, чего-то сладковато-противного смешивался с сильной и прекрасно знакомой Майклу вонью, остающейся после применения лучевого оружия большой мощности. У него заныло сердце, взгляд торопливо пробежал по стенам. На стенах ничего особенного не наблюдалось.
 — Что… — Сандерс закашлялся. — Что, черт подери, здесь произошло? Катрин! Бля, если это твои шутки — сам выдеру во все щели! Катрин, сука, ты меня слышишь?
 Майкл осторожно, ожидая нападения, сделал шаг за порог. Тут же скользящим, кошачьим движением придвинулся к стене, прижался к ней лопатками. И, отдышавшись, скользнул к углу коридора. Сандерс, сопя, не отставал.
 Вонь усилилась. Судя по всему, они приближались к месту трагедии, но пока не замечали следов беспорядка или борьбы. Майкл сообразил, что в помещении наглухо задраены окна и отключен кондиционер. Кто-то залез в домашний компьютер и вручную запретил контроль качества воздуха… И это на планете, где всегда было либо жарко, либо очень жарко!
 Сандерса трясло. Они обменялись понимающими взглядами — ни одному, ни второму дальше идти не хотелось.
 — Вызовем копов? — с надеждой спросил Сандерс. Майкл отрицательно покачал головой. Он слушал — так, как когда-то слушали русские. Всем телом. Если верить легенде, русские могли видеть затылком и слышать руками. Или волосами. Неважно. Важно, что для Майкла эти возможности не были мифическими, он получил их от матери. И даже умел ими пользоваться. А всем говорил, что у него прекрасно развита интуиция.
 Так вот, «русский» слух уверял Майкла, что во всем флигеле нет ни одной живой души, кроме него и Сандерса. Мало того, за поворотом их не поджидает робот-убийца. Там вообще ничего нет, кроме вони от сожженного лучом тела. Или нескольких тел. Майкл решительно шагнул вперед.
 Студия. Огромная, современно оформленная студия. Майкл такие не любил, но допускал, что в подобном дизайне есть свои плюсы. Допустим, если вы занимаетесь танцами и вам нужно много свободного места. Или вы устраиваете вечеринки в своем флигеле, потому что родители не разрешают использовать сад. Или если вы страдаете клаустрофобией. Майкл страдал агорафобией, вечеринки устраивал в саду и терпеть не мог уроки танцев.
 Песочно-бежевые стены. Белый потолок. Такой же пол. Мебель тоже белая, тонкая и хрупкая. Совершенно не привлекающая внимания. Приятные желтоватые гардины. Не жалюзи, именно гардины. Плотно задернутые, сквозь ткань просвечивало злое солнце. Растений нет, картин нет, зеркал не видно. Обстановка скомпонована так, что взгляд скользит по ней, скучая, и останавливается лишь на огромной кровати, установленной в центре. Кровать отделана красным шелком, белье черное, с синими кистями. М-да, скромница Катрин…
 Кровать пустовала. От нее дурно пахло тухлой кровью. Майкл на всякий случай обошел ее кругом, заглянул в ванную комнату — о, полированный базальт, зеркальные пол и потолок, наверняка в тайничке и эротические игрушки найдутся… — вернулся в студию. Сандерс тупо уставился на ложе.
 — Ну, Катрин… — с трудом выговорил он. — А я думал, клуша…
 Майкл стоял рядом и молчал. Образ Людмилы-Катрин не вязался с этой студией. С песочными стенами, желтыми гардинами и вызывающе красной кроватью. С сексуальным подтекстом, читаемым на всем, что хоть как-то годилось для любовных игрищ. С огромным пустым пространством. Майкл ведь заметил, какие места девушка выбирала, чтобы сесть или замереть. У нее тоже была агорафобия.
 Потом он взял и отбросил угольно-черное покрывало с кровати. И впервые услыхал, как орет перепуганный Сандерс. Звук получился коротким и басовитым, с хрипотцой. Майкл с любопытством оглянулся: физиономия Сандерса его интересовала больше, чем содержимое постели.
 Тот побледнел до зеленоты. Светлые волосы потемнели от пота и прилипли ко лбу и вискам. Отвисшая челюсть подрагивала. И еще: куда больше кровавых ошметков его ужаснула невозмутимость друга.
 — Не трясись. Их убили не здесь, — невыразительно произнес Майкл. — Оставили кишки и пятки, чтоб вывалить сюда. Остальное сожгли.
 На пронзительно синей простыне вполне художественно были выложены перепутанные и слегка обугленные кишечники. Обильно кровоточившие. Жидкостью кишки заполнили нарочно, для устрашающего эффекта. И довольно давно заполнили, если верить запаху. В этой парилке все успело протухнуть.
 А в ногах ложа, на котором хозяйка познала все мыслимые утехи, лежали четыре пяточки. Желтые. Парочка побольше — в центре. Пяточки поменьше обрамляли их с двух сторон. Ни дать ни взять — застукали любовников в миссионерской позиции, да прямо так и слалили. Предварительно вынув кишки. Ну, это чтоб создать впечатление, будто произошло убийство из ревности.
 — Бутафория… — пробормотал Майкл неизвестно для кого: Сандерс в это время шумно блевал.
 Стоять одному посреди студии не хотелось, Майкл направился в роскошную уборную. Там Сандерс, упав на колени, трогательно обнимал унитаз в форме черного тюльпана Лица его не было видно из-за лепестков.
 По согнутой спине, по оттопыренным лопаткам пробегала судорога — и за ней следовал мучительный утробный звук. Майкл пустил воду в ванну. Подумал, выключил подогрев. Дождался, пока вода остынет, и сунул под ласковые струйки голову.
 Холод он ощутил далеко не сразу. Несмотря на внешнее равнодушие, ему тоже было плохо. Только, в отличие от Сандерса, он сегодня уже видел трупы. Целехонькие. Теплые и конвульсивно вздрагивающие.
 От пронзительного женского крика — затяжного, почти ультразвукового, — подскочили оба. Сандерсу расхотелось блевать. Подняв голову над унитазом, вопросительно посмотрел на Майкла. Тот, забыв про льющуюся воду, выскочил в студию.
 Около кровати, тряся холеными кистями, визжала Элла. Увидала приятелей и завизжала еще громче. Пришлось зажать ей рот. Подергавшись в руках Майкла, девушка обмякла и повисла кульком. Он уложил ее на пол.
 — Влипли, — сказал Сандерс. — Элла растреплет.
 — Думаешь, это самое плохое?
 — А тебе понравится, если все знакомые начнут обсуждать, как в твоем доме кого-то пришили?! Блин, сюда ж ни одну телку не заманишь по меньшей мере год!
 — Нашел, о чем жалеть.
 Элла заморгала. Майкл на всякий случай не убирал ладонь далеко от ее накрашенных губок, но она больше не вопила. Огляделась, заплакала.
 — Я пораньше… Хотела с Катрин поболтать… Я звонила, она ждала… А она уже… уже…
 Она судорожно всхлипнула, глаза закатились под лоб. Жуткое зрелище — денег на татуировку век Элла не пожалела, и сейчас белки посверкивали меж двух синё-зеленых, жирных полос вдоль ресниц. Майкл влепил ей пощечину — вполсилы, конечно. Девушка пришла в себя. Обиженно потрогала щеку, на которой отпечаталась мужская пятерня. Но ничего не сказала: поняла, что для истерик не лучшее время.
 — Ладно, пойду вызывать копов, — обреченно вздохнул Сандерс и направился к дверям.
 Элла застывшим взором смотрела на кровать. Потом по ее лицу пробежала судорога, девушка характерно задохнулась… Майкл обхватил ее за талию и поволок в уборную. Ухватил за волосы на затылке и с силой наклонил ей голову к унитазу. Эллу вывернуло наизнанку.
 — Спасибо, — хриплым голосом сказала она, продышавшись. — Дальше я сама.
 Майкл отодвинулся, уселся на приступочку квадратной ванны. Заметил наконец, что вода так и льется. «Эх, Катрин. Лучше бы я тебя изнасиловал, — подумал он с горечью. — Поимел бы так, как хотелось — до обморока. Конечно, ты бы обиделась. Зато не погибла бы так глупо. Хотя погибать — всегда глупо».
 Никакой злости не осталось и в помине. Наверное, Майкл не понравился Катрин, потому она и сбежала. Она не обязана спать с ним, если уж на то пошло.
 — Слушай, так ты договаривалась о встрече? Элла, которую в очередной раз стошнило, утвердительно помычала.
 — У вас такие близкие отношения, что Катрин не боялась приглашать тебя и мужика одновременно? Я хочу сказать, ты вообще в курсе ее личных дел?
 Элла переползла к раковине. Умывалась, заливая ьодой грудь и платье.
 — В курсе, — выговорила чуть погодя. — Она мне доверяла. Хотя это не то, о чем ты думаешь. У нее было много мужчин. Сам понимаешь, женский колледж иногда настраивает на бунт. Но у нее никогда не случалось так, как у других моих подруг — за ночь троих поиметь. Катрин всегда заводила романы, пусть даже и коротенькие. Потом она встретила своего мужчину. Здесь. Я знаю, они в прошлом году познакомились. Он женат. Вчера она сказала мне по секрету, что он начал бракоразводный процесс. И очень хотела познакомить меня с ним. Ей хотелось, чтобы кто-то разделил ее тайну. Знаешь, над ней ведь все смеялись. Джон ее звал в лицо клушей. А она просто оригинальная. Она… она очень нравилась немолодым мужчинам. Таким, которым по вкусу крепенькие толстушки.
 В голове что-то звякнуло. Майкл оглядел фигуру Эллы. Определенно она заметно шире Катрин. И если ту худышку она считает толстой…
 — Какого цвета у нее волосы?
 — Рыжие. С черными перьями. Короткие. Ей очень к лицу было.
 «Так, — подумал Майкл, — а с кем в таком случае познакомился я?» И тут же выставил ухо, расслышав шаги. Спустя несколько мгновений в уборную завернул убитый горем Сандерс:
 — Вы еще тут? Всё, копы сейчас будут. Нас просили задержаться — показания дать, все такое. Хотя, конечно, мы можем сами подъехать в управление.
 — Сандерс, не знаешь, не было ли у Катрин подруги по имени…
 Настырно завопил линкер. И так гадко завопил, что все трое подпрыгнули. Переглянулись. Сандерс переступил с ноги на ногу.
 — Твой дом, — подсказал Майкл.
 — Знаю.
 В студию отправились втроем, как будто из линкера на Сандерса могли напасть. Экран матово замерцал, когда Сандерс отозвался, и в его глубине возникло белое лицо старушки Грейс.
 — Джонни! — выдохнула она. Майкл и раньше обращал внимание на то, что Грейс умеет вложить в голос кучу самых разнообразных интонаций, но в этот раз их было слишком много. Тут и пережитый недавно ужас, и наивное изумление, и облегчение… и подозрение. — Джонни, как хорошо! Я так и думала, что тут какая-то ошибка… Джонни, у тебя ведь все в порядке? А где Катрин?
 Майкл сообразил, что Сандерс копов-то вызвал, а бабушке не сказал ни слова. Понятно. Приятель любил Грейс, боялся побеспокоить. А может, надеялся, что убита не Катрин, что это идиотский розыгрыш, и девушка вот-вот выскочит из-за угла с радостным и дурацким воплем: «А вот и я! Правда, испугались?»
 — Я… у меня все хорошо. Катрин тут нет, — почти честно ответил Сандерс.
 — Вот и хорошо, вот и чудесно. А то в новостях сейчас передали… Нет, это просто возмутительно! Так клеветать на порядочных людей! Я немедленно сообщу кому следует, я этого так не оставлю…
 — А что передали в новостях? — уточнил Сандерс.
 — О, Элла? — Грейс разглядела гостью за спиной внука. — Ну конечно, это была клевета! Теперь-то я точно в этом уверена! Раньше думала — недоразумение, но теперь-то все ясно! Теперь-то ясно!
 — Бабушка, — позвал Сандерс, — что передали в новостях?
 — Ах, это? Да там сказали, будто ты убил Катрин.
 В студии стало очень тихо. Сандерс несколько мгновений только дышал — беззвучно, лишь вздрагивали крылья носа.
 — По всем каналам передают, — добавила Грейс. — Главная новость.
 — Я посмотрю, — кивнул Сандерс.
 — Да ни к чему это, совершенно ни к чему, это все клевета, не порти себе настроение, — вдруг затараторила Грейс. — Все в порядке, мой мальчик, все в полном порядке, я же знаю, что ты не мог убить Катрин…
 Майкл напрягся: показалось, что эта торопливость речи не случайна. Вроде бы понятно — старая женщина услышала шокировавшее сообщение, теперь выговаривается, сбрасывая эмоции. Но уж больно легко она перенесла подобный перепад. А сейчас трещит не для собственного успокоения, а будто ради заполнения всего пространства общения.
 Сандерс, офонаревший от словесного поноса, пробравшего бабушку, не выдержал и выключил линкер.
 — Вот так, — произнес он в пустоту, — не успел вызвать копов, а уже обвинен в убийстве.
 — Ты погоди с выводами, — осадил его Майкл. — Грейс могла и отсебятины нагнать. — Встал, отыскал сенсор телепанели. — Стало быть, по всем каналам? Главная новость? Лады, приобщимся и мы, отсталые, к жизни планеты…
 Обещанная «главная» новость занимала далеко не все умы. По крайней мере, дополнительных информационных выпусков Майкл не обнаружил. А ролик, взволновавший Грейс до глубины души, отыскал лишь в архиве на пятнадцатом канале общего вешания.
 — Смотрим? — уточнил он и коснулся клавиши вызова.
 В новостях с подобающим случаю пафосом сообщали о гибели двух человек — наследницы состояния клана Сандерс Катрин Эриксон и начальника местного главного полицейского управления Гутта Саберази. Показали обоих, разумеется, не в виде останков. Гутт оказался грузнеющим мужиком лет пятидесяти на вид, без признаков лысины и неприятных морщин. На полицейского не походил нисколько, скорей уж на хозяина любого из местных отелей. Катрин же была кругленькой девицей, симпатичной, смахивающей на толстенькую лисичку. Не в его вкусе, но… Майкл поймал себя на мысли, что, если выбирать между ней и Эллой, без сомнения, он предпочел бы Катрин. Она была цельной и гармоничной в рамках своего типажа. И естественной, в отличие от насквозь деланой Эллы.
 Суть происшествия сводилась к следующему: два негодяя зверски убили девушку и ее жениха. Джон Сандерс, проведав, что престарелая родственница и формальная хозяйка капиталов намерена лишить его наследства в пользу воспитанницы, задумал девушку укокошить. Для исполнения замысла привлек очень опасного преступника, некоего Майкла Тейлора. Тот, по капризу судьбы, был не только полным тезкой наследника корпорации PACT, но и его двойником. Майкл Тейлор уже разыскивался федералами за совершение особо тяжкого преступления — взрыва на межпланетной грузовой станции «Савер», повлекшего за собой многочисленные человеческие жертвы и значительные материальные убытки. Обманом, минуя визовую службу и таможенный досмотр, означенный Тейлор совершил посадку на курорте Сто Лиц, где и встретился с Джоном Сандерсом.
 Заказчик деяния изложил свой план. Тейлор знакомится с Катрин и втирается к ней в доверие. Затем умерщвляет девушку. На кого свалить преступление, негодяи не задумывались: первая супруга Саберази отличалась неукротимым темпераментом и болезненной ревностью. Она могла бы стать идеальной мишенью для полиции. Для полноты картины негодяи заманили в ловушку и жениха наследницы. Теперь это смахивало на месть разъяренной женщины.
 Однако планы преступников спутала Элла Донован, тоже родственница Сандерса и ближайшая подруга убитой. Она оказалась случайной свидетельницей преступления. Так как Тейлор питал к ней неразделенную страсть, девушку оставили в живых, но похитили и у удерживают в каком-то притоне. Заканчивался ролик видеопортретами преступников.
 Сандерс в полный голос богохульствовал. Элла нервно хохотала, вытирала льющиеся слезы и громко икала. Майкл молчал. Он не мог поверить, что все это происходит с ним. И наяву. Хотя настолько абсурдных снов ему тоже никогда не снилось.
 — Бред какой-то, — выговорил он наконец.
 Элла сглотнула смешок:
 — Майк, ты правда меня так любишь, что готов захватить в заложницы?
 — Спятила? — огрызнулся он.
 Сандерс бегал по студии, рыча и связно ругаясь. И было ясно: что теперь предпринять — не знает никто. Потому что этот паршивый ролик смахивал на правду.
 Майкл действительно устроил взрыв на базе. А рядом с ним, буквально руку протянуть, находились останки Катрин и ее любовника. И даже Элла наличествовала.
 Он набрал личный номер отца. Соединение дали не сразу, и несколько секунд Майкл нервничал: показалось, что в линию пытаются вклиниться полицейские. Но тут экран мигнул, и Майкл увидел отца.
 — Отец, здравствуй. Я коротко. Я тут влип в историю…
 — Молодой человек, — холодно перебил его отец, — меня совершенно не волнуют ваши истории.
 — Отец? — растерялся Майкл.
 — Я вам не отец.
 Он отключился. Майкл набрал номер снова. На этот раз отец не дал ему заговорить:
 — Молодой человек, не знаю, откуда вам стал известен этот номер. Однако прошу вас никогда больше его не набирать. Я не ваш отец и вижу вас впервые в жизни. Всего хорошего.
 Майкл сидел будто пришибленный. За его спиной неуверенно хихикнул Сандерс. Майкл обернулся, посмотрел вопросительно.
 — Ч-черт знает что, — сказал Сандерс. — Я не понимаю, Майкл, честно. Я-то тебя знаю! И я видел твоего отца рядом с тобой… Слушай, а ты уверен, что это твой отец? Что он не двойник? Который действительно никогда тебя не видел?
 — И который сидит дома у папашки Майка? — фыркнула Элла. — Чертовщина какая-то. Может, мне позвонить матери? Нет, не буду. Вдруг, — она подавилась нервным смехом, — меня тоже не узнает?
 Тем временем Майкл решил кое-что проверить. Дал запрос в порт, выяснил, что его билет на Землю не аннулирован, хотя в графе «оплатить» он указал общий расчетный счет корпорации.
 — Ага, — сказал он несколькими секундами позже, когда набрал код своей кредитки и на мониторе вместо привычной банковской заставки увидал красную надпись: «Ваш счет заблокирован. По всем вопросам обращайтесь в контрольный отдел». Что такое контрольный отдел — Майкл знал. За непримечательным названием скрывались представители полиции, с которыми обязан сотрудничать любой банк.
 — Ну-ка, — заинтересовался Сандерс. Монитор и ему выдал аналогичное сообщение.
 Элла состояние счета проверять не стала.
 — Есть у меня еще одна мыслишка, — пробормотал Сандерс и ткнул в оранжевый квадрат на панели линкера. Экран ожил, отрисовав несколько смущенную Грейс. — Ба, — подозрительно ласковым тоном начал Сандерс, — я тут подумал… А с чего бы в новостях Катрин называли твоей наследницей, а?
 Грейс отвела глаза.
 — Ну?! — рявкнул Сандерс.
 — Джонни, голубчик, ты ведь понимаешь…
 — Ты что, написала завещание на нее?!
 — Ну, Джонни, ты же знаешь… Я ведь так хотела, чтобы вы поженились, вы были бы такой прекрасной парой…
 Сандерс пыхтел, багровел и грозил взорваться.
 — Это было бы так замечательно! — Грейс почти плакала. — Я всего лишь хотела, чтобы девочка не чувствовала себя излишне зависимой…
 — Понятно, — выплюнул Сандерс и грохнул раскрытой ладонью по клавиатуре. Экран погас.
 Текли минуты — вязкие, мерзкие. Слабый поток воздуха, невесть откуда взявшийся в этом герметичном склепе, донес до Майкла явственный запах жженого мяса и крови.
 — Хорошая у тебя бабушка, — язвительно заметил он. — Оставила всю капусту приживалке, бедной родственнице.
 Сандерс, замерший как изваяние, буркнул глухо:
 — Хрена она бедная… Ладно, это давняя история. Не ждал я такой подлости… Нет, ну ты прикинь — женить меня на этой клуше, а?!
 Он вскочил, заметался. Ярость клокотала в нем, он сквернословил так, что Элла приоткрыла рот, очевидно, понимая от силы половину выражений. Майкл наблюдал с отстраненным интересом, подмечая, что Сандерс напрочь забыл о прискорбных обстоятельствах, благодаря которым узнал о бабкиных планах. Нет — сейчас его переполняло благородное негодование.
 — Да она не вышла бы за тебя, — робко вставила Элла, улучив мгновение. — Она другого любила.
 — Ага! — рявкнул Сандерс. — Еще хуже! Тогда все мои денежки уплыли бы к этому борову! Не-ет, я этого так не оставлю… — пообещал он угрожающе. — Я…
 — Головка от … — невежливо перебил Майкл. — Хрена лысого ты сможешь сделать. Катрин убита, ты хоть это-то понял? А сам ты под подозрением. И вот что ты будешь делать с этим, а?!
 Сандерс застыл. Покосился на постель, его передернуло.
 — Сейчас копы приедут, — не слишком уверенно сказал он. — Все выяснится.
 — Да ни хера не выяснится! — вспылил Майкл. — До тебя не дошло еще, что ли?! У нас счета заблокированы, мой отец отказался меня признавать! Знаешь, что это означает?! Что копы приедут и нас загребут, вот что!
 — Да ну, Майк, ты загнул. Мы ж не убивали на самом-то деле. И Элла подтвердит. Мы ж ее не захватывали, — возразил Сандерс и бросил вопросительный взгляд в сторону девушки.
 Майкл вздохнул.
 — Ладно, — махнул он рукой. — Ты как хочешь, а я сматываюсь. У меня билет еще не аннулирован, доберусь до Земли и спрошу у отца, что все это значит. Вот пусть он мне тогда повторит, что впервые видит. И бабушка пусть попробует не узнать, и тетка… А что за фигня творится здесь, я буду думать потом. Тут есть выход к гаражу?
 Сандерс, раздираемый сомнениями, оглянулся:
 — Наверное, должен быть за уборной. Не знаю. Там по проекту был выход, но Катрин могла и перепланировать. Я не в курсе совершенно.
 — Разберемся, — сказал Майкл и, не прощаясь, направился к уборной.
 Выход находился именно там, где положено. Майкл намеренно не спешил, проходя длинным коридором, и угадал. Скоро за спиной послышались торопливые шаги и шумное дыхание.
 — Я решил с тобой, — выпалил запыхавшийся Сандерс. — На всякий случай. В смысле, я не на Землю, у меня тут конура есть, конспиративная. Ну, сам понимаешь, не всякую девушку можно домой привести, мало ли, горничная увидит… стыда потом не оберешься. Я там отсижусь несколько дней. Может, все само рассосется.
 В гараже стояли три модуля. Майкл выбрал самый навороченный. Плюхнулся в драйверское кресло и лишь потом бросил через плечо:
 — Давай. Я только в отель загляну, заберу кое-что… — он осекся, вспомнив, что там осталась дамская сумочка. — А потом могу составить тебе компанию — до отлета.
 Сандерс охотно закивал, и Майклу стало кисло. Приятель до смерти перепуган — а сейчас радуется, что кто-то разделит этот его страх. Детская непосредственность, с которой Сандерс ликовал, в любой момент могла смениться паникой, и тогда только от Майкла будет зависеть, удастся ли им выкрутиться.
 — Мальчики! Мальчики!
 Майкл сделал вид, будто оглох. Нашла мальчиков… Включил бортовой компьютер.
 — Элла? — спросил Сандерс с надеждой.
 — Элла может идти в задницу, — процедил Майкл сквозь зубы.
 Люк гаража приоткрылся уже достаточно, и все же он выжидал: навороченный модуль Катрин выглядел чуть позначительней средних габаритов. Наверное, девица любила все крупное, соответствовавшее ее телосложению.
 — Мальчики, подождите меня! Мальчики!
 Майкл приподнял модуль над основанием, и в этот момент Элла показалась в проеме коридора. Она неуклюже бежала, спотыкаясь в туфлях на высоких каблуках. Когда модуль качнулся вперед, Элла прыгнула.
 Она метнулась рыбкой, как пловец в воду, и ухватилась за борт. Модуль опасно накренился, Майкл выругался и попытался отцепить обузу. Сделал только хуже: Элла вместо бортового края впилась ему в левую руку, и Майкл едва не потерял управление в самый критический момент — когда модуль выплывал из гаража.
 — Отстань, идиотка! — орал он.
 — Мальчики, не оставляйте меня здесь! — верещала Элла в ответ.
 Майкл плюнул и повел аппарат вверх — над парком, над крышей дома. Элла визжала от ужаса. Она висела, некрасиво дрыгая ногами. И дрыгала некрасиво, и сами они были… не блеск.
 С грехом пополам девушка забралась внутрь. Обиженно надула губки:
 — Почему вы без меня?
 — А тебя что, тоже обвинили в убийстве? — окрысился Сандерс. — Ты вообще лишняя статья обвинения.
 — Да? — взвилась Элла. — А кто, скажи-ка, может подтвердить, что ты понятия не имел о том, на кого написано завещание, а?! Так что заткнись. И я еду с вами. Вам без меня не обойтись.
 Сандерс заткнулся. Майкл подумал: «Как хорошо, что завтра я к fucking матушке уматываю на Землю!» — но вслух произнес вполне мирно:
 — Сначала в отель, потом тачку на свалку, чтоб замести следы, и ложимся на дно. Есть возражения?
 Возражений не последовало.


* * *

 Элла ныла круглые сутки. Сандерс круглые сутки пьянствовал. Майкл уже не мог пить и слушать нытье Эллы.
 Его не оставляло ощущение полной нереальности происходящего. Это какой-то абсурд, такого просто не бывает. Может, где-нибудь на окраинах Больших Штатов… и то сомнительно.
 Самая первая их ночлежка оказалась вполне благоустроенной, хотя и маленькой квартиркой с видом на крупнейший городской парк. Глядя на обстановку, верилось, что шлюхи, которых Сандерс сюда таскал, были достаточно привлекательны. Но его близкие друзья, отлично знали, почему он никогда не приводит своих пассий в компанию. Он демонстрировал безупречный вкус — во всем, кроме женщин. Но уж женщин выбирал таких, что… Майклу думалось порой, что Катрин стала бы настоящим украшением его «цветника». И вот как раз она-то Сандерсу не нравилась нисколько, о чем он и сообщал всякий раз, когда напивался до кондиции. Как раз перед тем состоянием, в котором он пытался запустить лапы Элле под юбку.
 С той квартиры они съехали на следующее утро. Перебрались на новый адрес. Там было чуть похуже. За неделю сменили еще три квартиры. И с каждым разом все дальше углублялись в рабочие районы, переполненные, словно гудящим роем насекомых, хреново воспитанным населением.
 Да, а на Землю Майкл так и не улетел. Благоразумно решил не соваться в порт. Убегая из особняка Сандерсов, он искренне надеялся на одно из двух: либо назавтра выяснится, что все это сплошное недоразумение, либо он проснется. В первое верилось охотней, однако в свихнувшейся реальности не нашлось места даже второму.
 И тачку на свалку они выбросили не потому, что «так надо». «Так надо» — это детские игры в копов и воров. Выбросить пришлось, потому что после визита к отелю она летела и хрюкала, западая в каждую самую малюсенькую воздушную яму. Элла культурно блевала под сиденье, страдая от разыгравшейся морской болезни. Между позывами она откровенно стучала зубами от страха: чтобы сохранить скорость, Майкл поднял модуль на максимальную высоту и не мог дать гарантии, что не гробанет их всех об землю.
 Зато впечатлений нахватались вволю. Майкл впервые в реале увидал, как штурмуют пентхауз. Между прочим, тот самый, который должен пустовать: согласно контракту, в отсутствие жильца туда не мог проникнуть даже хозяин гостиницы. Копы могли, но строго по особому постановлению суда. А для такового вердикта требовались доказательства если не виновности, то хотя бы того, что преступление действительно совершено. Новостной ролик аргументом служить не мог, а останки еще досматривали последние сны на широком ложе Катрин, когда Майкл покинул особняк Сандерса.
 Тем не менее копы вились вокруг отеля, как стая ворон, а из пентхауза кто-то палил из импульсного винтаря. Вот этот-то сукин сын и засадил Майклу в двигло.
 Хорошо еще, винтарь слабенький оказался, даже электроника не вся выгорела. А мог ведь и салон разнести вдребезги, возьми чуть правее.
 В вечерних новостях ему поведали анекдот. Оказалось, что в движок он засадил себе сам, после чего скрылся из грамотной сферической осады. Копы продолжали его ловить. Вместе с Сандерсом и Эллой.
 — Отлично! — прокомментировал Майкл. — А что, если я сейчас звякну на тиви и спрошу: я в пентхаузе был один или ушел оттуда с напарником, который в военных действиях полный ноль…
 — Это кто еще из нас ноль, — обиделся Сандерс.
 — …и заложницей? Позвонить?
 И чуть не привел в исполнение хулиганский замысел. Удержался потому, что не был достаточно пьян. За последствия, кстати, он не переживал. Особняк Сандерсов, куда они сами вызвали полицию, не штурмовали. Туда явилась скромная делегация из трех или четырех человек, без поддержки боевиков. Приперлись копы поздно вечером — специально, чтоб преступники успели скрыться. Забрали останки, осмотрели помещение, ничего — ничего! — не нашли и убрались восвояси.
 Грейс увезли в госпиталь: инфаркт. Сандерс скрипнул зубами, но не произнес ни единого сочувствующего слова: еще злился.
 Преступников никто ловить и не собирался. Тиви исправно сообщало обо всех действиях полиции, обо всех подозрениях и — что важно — о планах. Таким образом, беглецам докладывали, что их конура рассекречена, примерно за пару часов до начала операции. И так было на каждом адресе.
 Чушь, глупость, бред. Сандерс покупал апартаменты через одного и того же посредника. Неужели копы не могли вызнать сразу все адреса и разослать по ним людей? Так нет, они предпочитали гонять их из района в район. Интересно, сколько эта бодяга будет продолжаться?
 Майклу очень не хотелось верить, что Людмила, милая девушка, в которую он почти влюбился с первого взгляда, была подсадной уткой настоящих убийц. А ничего другого в голову не приходило. Она — именно она! — должна была подцепить его, проникнуть в его жилище и оставить там следы пребывания Катрин. «Забыть» сумочку с документами и ключами от номера, где воспитанница старушки Грейс тайно встречалась с Гуттом. И где, вполне допустимо, несчастных и убили. После чего Людмила скрылась, подсыпав наркотик, — чтобы Майкл, взбещенный, отправился ее разыскивать… и оказался рядом с останками. Круг замкнулся.
 Многое, конечно, было притянуто за уши. Например, никто не мог знать, куда Майкла занесет во время прогулки по городу. Пещей прогулки, обратите внимание. А ведь Людмила оказалась в баре загодя. Или нет? Может, кто-то знал? Сандерс же звонил ему именно туда. И в номер лишь для того, чтобы замазать полученные Майклом в драке ссадины, Людмила напросилась сама. И никакой гарантии, что она не напросилась бы под иным предлогом, не случись драки. Так что все сходится. И даже факт нападения на нее укладывается в общую схему: девушка для особых поручений, девушка-приманка, несомненно, ранее уже использовавшаяся кем-то и успевшая примелькаться.
 Стоп, сказал он себе в какой-то момент. Ведь Силверхенд же намекал, что Людмила похожа на девушку-воровку. Причем воровку особого рода, замешанную в интригах вокруг «третьего изотопа». И в мозгах Майкла наступило долгожданное просветление.
 Вот почему отец так переживал из-за потерянного на «Савере» груза! Не таллий там был, а «третий изотоп»! Как же Майкл сразу-то не допер… Что ж, одной головоломкой меньше. Жаль только, что проку от этой догадки маловато.
 — Как ты меня нашел в том баре? — спросил он Сандерса.
 — Элла позвонила и сказала, что видела тебя там и неплохо было бы затащить тебя на вечеринку, — невинным тоном отозвался тот.
 Майкл вопросительно покосился на девушку.
 — Видела, и что такого? Ты как раз заходил в это чудесное местечко, «Русские ушли». Мы там часто бывали… с Катрин.
 Майкл нахмурился: тон Эллы показался ему наигранным. А потом ему в голову пришло такое, что он протрезвел от страха и жуткого ощущения собственной беспомощности. Мысль тут же подверглась изгнанию, и Майкл старался даже намеком не породить ее вновь. Потому запретил себе размышлять о том, что произошло до его появления на Ста Харях. Нет уж, пусть все будет проще. Пусть будет ревнивая жена этого сукиного кота Гутта… как его? Саберази. Умная и жестокая стерва, одним махом избавившаяся и от гулящего мужика, и от соперницы. Да еще и умело свалившая дельце на богатых недорослей, в жизни с мафией не сталкивавшихся. Рано или поздно правда откроется, стерву заставят отвечать по полной программе, и все, что им нужно, — отсидеться в надежном месте до этого момента. Наверное, кто-то уже эту правду знает, потому и пытается помочь беглецам. Отсюда и обилие полезной информации на тиви.
 Ночью Майкл спал, как ребенок. Версия примиряла его с реальностью. Но под утро приснилась Людмила, и он очнулся злым и испуганным. Людмила в версию с ревнивой женой не вписывалась. Конечно, ее с таким же успехом могла нанять жена Саберази, но… Это уже чересчур круто.
 «Хрен с ней», — подумал Майкл и полез в тиви-архивы, надеясь отыскать там подтверждение удобной ему версии.
 Подтверждений было хоть попой кушай. Самый первый ролик, тот, в котором и прозвучало обвинение в Убийстве, датировался полуднем, а Майкл в то время торчал в баре и любезничал непонятно с кем. Людям можно не поверить, но ведь он расплатился по счету! И дата операции занесена в банковские архивы! И на такси он до отеля добирался, и вино заказывал в номер, что система координации обязана была зафиксировать. Так что алиби у него есть. Надо лишь не высовываться, пока стервозная вдова сама на чем-нибудь проколется. Майкл приготовился ждать, сколько потребуется.


* * *

 Сон не шел. Мешало буквально все — начиная от вони, к которой Майкл вроде бы уже притерпелся, и заканчивая шумным сопением Сандерса, взгромоздившегося на Эллу. Но сильней всего доставала, конечно, постель. Синтетическая простыня липла к спине, тонкое покрывало Майкл давно сбросил — под ним он задыхался. Пытался занять такое положение, в котором бы кожа поменьше соприкасалась с постельным бельем, — и не мог. Пот стекал ручьями. При этом он не испарялся, а, казалось, скапливался мерзкими лужицами. Майклу мерещилось, что от него воняет хуже, чем в мастерской Бориса. Едва закрывал глаза, как воображение рисовало душ. Сама кабина была просторной, с простенькой белой отделкой. Вода лилась обильно, избавляя его от смрада немытого тела. Она ласкала его нежно обволакивала… Майкл приподнялся и выругался. Гаркнул:
 — Сандерс, сукин ты сын, а потише никак нельзя?
 На мгновение стало тихо. Потом из-за хлипкой ширмы, которая скрывала происходящее от глаз, но не от ушей, донесся радостный голос:
 — Паш-шел ты!
 И деловитое сопение возобновилось.
 Майкл перевернулся на левый бок, отлепил простыню. Она даже на ощупь была противной — скользкой, холодной и скрипучей. Последний раз с такой гадостью, как синтетическое постельное белье, он сталкивался на первом курсе универа. Им тогда не разрешалось снимать квартиры и как-то обустраивать жизнь по вкусу и по карману. Условия для всех равные: пенопрессовая койка в двухместном номере жилого корпуса, стандартное белье, почти солдатский гигиенический набор. Майкл героически вытерпел тот год.
 Кстати, подумалось ему, а получше все-таки было. Или так из-за давности лет кажется? Но что-то не помнил он, чтоб утопал в собственном поту. А может, на Земле просто воздух другой? Многое ведь зависит и от атмосферы. Если она чистая, как на Земле, тогда в любом случае дышится легче. С другой стороны, откуда взяться смогу на Ста Харях, курортной планете, где запрещены практически все виды промышленного производства?
 На левом боку тоже было плохо. Откинулся на спину, уставился в небо. Плоское, тяжелое, душное небо, утыканное звездами. На Сигме-Таурус небо глубокое. Черное и бархатное. И звезды красивые. Только он редко поднимал голову, занятый бизнесом. Некогда ему там было ночевать на крыше, под одним только прозрачным куполом жизнеобеспечения. Говорят, очень красиво ночное небо на Земле. Майкл его видел не раз. Наверное. Не мог не видеть. Но не помнил совершенно. Сигму-Таурус — помнил. А Землю… То ли катастрофа что-то в мозгах подвинула, то ли он мало обращал внимания на живописные пейзажи, но почему-то земные воспоминания представлялись ему весьма смутными.
 Но даже на фоне смутных воспоминаний небо, давившее ему в данный момент на глаза, не нравилось. Душило оно его, как синтетическая простыня. Если б глаза могли потеть, непременно потели бы.
 Элла вскрикнула — коротко и манерно. Устала от размеренного Сандерса, симулировала оргазм. Ну-ну, подумал Майкл. Даже приподнялся на локте, прислушиваясь: интересно стало, слезет Сандерс или нет?
 …Доступ к своим счетам они получали один раз в месяц — такие вот спартанские условия предусматривались для первокурсников. И естественно, пускались во все тяжкие. Майкл с Сандерсом тайком слиняли на побережье, завалились в деревенский паб и надрались до неприличного состояния. Потом им захотелось женщину. Обоим лет по шестнадцать было, кажется, но строили из себя мужиков, которые без регулярного секса уже не могут обойтись. Типа взрослые.
 Честные давалки в деревне оказались такими, что с души воротило. А нормальная проститутка — в единственном числе. И то случайно. Она, строго говоря, отдыхать прикатила. Но на щедрое предложение двух студентов согласилась. Несмотря даже на то, что рабочего помещения у нее не было, в деревенский мотель их не пустили, а свежий воздух не подходил по причине февраля месяца. Может, подумала, что исстрадавшиеся мальчики кончат в темпе реактивного лайнера, а ей несложно за полчаса двух юнцов обслужить. Ага!
 Как они ее в общежитие протаскивали — отдельная история. В номере кинули жребий. Первым шел Сандерс. Взгромоздился на телку… а очереди Майкл не дождался. Заснул. Просыпался изредка — Сандерс ее все еще пялил. Под утро она уползла в полуобморочном состоянии, а Сандерс с гордостью потом говорил: «Да, у меня в роду все мужчины долгоиграющие!..»
 Из-за ширмы послышался приглушенный диалог. Элла доигрывала до конца, а потому, якобы обессиленная оргазмом, обходилась шепотом. Сандерс что-то пробормотал, после чего опять раздалось его сопение. В том же неторопливом ритме. Элла возмутилась. Сандерс не ответил. Майкл позлорадствовал: так ей и надо. Плевать Сандерсу на ее оргазмы, хоть настоящие, хоть притворные. Ему главное — самому кончить. А до этого еще ох как далеко!
 Не выдержал, встал. Отклеил от спины простыню. Почесываясь, оглянулся на ширму. Стоя, он не только слышал, но и видел парочку. Облитая лунным светом задница Сандерса мерно поднималась и опускалась, по спине к плечам бежали волны мышечных сокращений. А из-под его тяжелого тела в разные стороны торчали белесые, похожие на толстых червей ноги Эллы, безвольно подрагивая в такт фрикциям. «Противные ноги, — в который уже раз подумал Майкл. — Совершенно непонятно, как Сандерс может ее трахать, с такими-то ногами».
 Зрелище усыпляло. Элла не шевелилась, Сандерс работал задницей, словно исправная машина. А в окрестностях царила тишина. Чуть ниже виднелись плоские крыши таких же бараков, и Майкл подумал — а там-то какая вонища! В низине всегда скапливается вся дрянь. Это им еще повезло, что Сандерс водил знакомство с Борисом, а не с каким-нибудь другим художником. Хотя… Майкл запамятовал, кишечные газы легче или тяжелее воздуха.
 Наверное, только такие придурки могли поселиться за городом, в пустыне, где вода отсутствовала в принципе. Вода, растения, животные — ничего этого тут не было. Только белые бараки дерьмовых художников, песок и поверхностные выходы местного минерала, легко расщеплявшегося на тонкие, как бумага, полупрозрачные слои. Потому и назвали его слояником. В промышленных целях он на фиг никому не был нужен, а дерьмовые художники рисовали на нем свои произведения. Некоторые умельцы ухитрялись откалывать большие куски, годившиеся даже для батальных полотен. Остальные склеивали куски все тем же неизбежным дерьмом, добиваясь эффекта аппликации. А потом все это безобразие запаивали в герметичные стеклянные футляры, — чтобы не попортить влагой, — и оптом сдавали загадочному заказчику. Платил тот мало, зато брал все подряд.
 С другой стороны, рассуждал Майкл, а куда им деваться? Кто бы позволил этому рассаднику вони находиться в черте курортного города, где сплошь цивилизация и брезгливые богатеи? Вот именно, что никто. Только в такое непригодное для жизни место их и должны были загнать местные власти. Между прочим, тем самым и создавшие идеальные условия для контрабандистов.
 Присутствие контряков Майкл вычислил сразу — как только Борис предложил курнуть травки. Травка здесь была общепринятым средством для расслабления после трудового дня. Наверное, если бы Майкл не знал, что на Ста Харях ее разрешалось употреблять только в заведениях особого типа, ничего бы не заподозрил. Но он знал. И невинным тоном уточнил — а насколько она тут дорогая? Услышав ответ, все понял: по таким ценам ее можно взять только у «оптового поставщика». И вовсе не у лицензированного распространителя.
 Ничего удивительного. Художникам нужны деньги на содержание колонии, потому что их творения могут потерять спрос. По самым оптимистичным подсчетам, выручаемых сумм должно было едва-едва хватать на аренду земли и минимальный набор продуктов. А еще вода, еще электричество, да мало ли какие потребности могут возникнуть? Словом, этим ребятам выгодно прятать в своих бараках контрабандный товар. Ну, а контрякам очень хочется иметь крепкую базу на курортной планете. Вот они и договорились.
 А Майклу нужно было на Землю. Он верил, что истина сама собой восстановится, стоит ему встретиться с семьей — лицом к лицу. Глупо? Но на Земле по любому лучше, чем на Ста Харях. И Сандерс тоже рвался на Землю — чтоб доказать права на наследство, пока Грейс не умерла и денежки не уплыли к дальней родне. Легальный рейс исключался по определению, и тогда Майкл, не особо надеясь на успех, завел осторожный разговор с Борисом — а не возьмут ли контряки «живой груз» до Земли? Борис к намекам отнесся легко, обещал закинуть удочки, как только выберется в город.
 Господи, тоска-то какая! Впору завыть. Третью неделю он сидит по шею в этой вонючей выгребной яме, где нет копов, но нет и тиви, а всех развлечений — травки покурить да поглазеть, как Сандерс домогается Эллы. Майкл зверел, чувствуя, что тупеет с каждым днем. Пока их гоняли с лежки на лежку, было какое-то напряжение, было чувство опасности, подстегивавшее мозги и горячившее кровь. А здесь — полный отстой. В прямом и в переносном смыслах.
 Майкл тяжело вздохнул, откинул люк и полез в дом. Ему хотелось хотя бы попить.
 На пути в кухню миновал мастерскую. Электричество здесь экономили едва ли не строже, чем воду, поэтому хотя бы подобие шторок или жалюзи отсутство-рало: работа начиналась с восходом и заканчивалась с закатом. Лампочек и в проекте не задумывалось. Все естественное, черт подери, все только естественное! Материалы естественные — что может быть натуральнее дерьма? — подложки естественные, для них шли сколы слояника. Освещение тоже, естественное. Дети природы. Д-дерьмо, выругался про себя Майкл, едва не опрокинув накопитель — высокий горшок с крышкой. Сейчас бы весь вымазался, а где взять воду, чтоб отмыться?!
 Добрался до кухни. Здесь лампочка была, Майкл Точно знал — ужинали они обычно уже после заката и не в темноте. Ощупав все стены, нашел выключатель. Каменный век — ни вам голосового управления, ни сенсоров. Да они тут никому и не нужны. Люди живут просто.
 В баке гулко плескалось на самом дне. А воду завозят не раньше полудня — прибывает старая цистерна, все художники собираются вокруг нее с ведрами и баками. Заодно и сплетничают. В остальное-то время сидят по баракам. Им тут не до праздности — платят регулярно, но мало. Контряки сегодня есть, завтра нет, особой стабильности от них не дождешься. Значит, надо больше работать.
 Майкл нацедил полстакана. Задумчиво погонял теплую воду во рту. Собрался проглотить, когда сквозняк донес до него волну смрада. Майкла затошнило, показалось, что дерьмом воняют собственные нечищеные зубы, и вообще непонятно, чем его тут кормят — может, у них принято безотходное производство? Все, что не переварилось с первого захода, подвергается кулинарной обработке сызнова?
 Драгоценную воду пришлось сплюнуть. Остатки Майкл допил залпом, задержав дыхание. Потом все-таки понюхал пустой стакан. Слава богу, ничем оттуда не пахло, кроме приятной сырости. Сунул два пальца, выскреб стенки, протер лицо. Пальцы стали липкими, зато кожа посвежела.
 На крыше вдруг завопили так звонко, что Майкл присел. Теоретически он представлял, что там произошло, но жалости не испытывал: сама виновата, нефига давать кому попало. Вопль скоро перещел в подвывания и непритворные всхлипы, разносившиеся по всей колонии.
 Через несколько минут рыдания прекратились. Или же стихли настолько, что Майкл их не слышал. «Ну вот, — подумал он, — минут через пятнадцать можно еще разок попробовать заснуть». И тут же над головой оглушительно грохнуло. Майкл выронил стакан. Хорошо, тот не стеклянный был.
 За грохотом последовала ругань. Ага, понял Майкл, Сандерс наступил на горшок, а тот металлический и звуки порождает громкие. Борис не разрешал справлять нужду как попало — это ж ценное художественное сырье! Потому уринация производилась в один сосуд, дефекация — в другой. Причем гостям были выданы персональные комплекты: у каждого человека, как объяснил Борис, испражнения особенного, только ему присущего оттенка. Не надо смешивать. В общем, с дерьмом в колонии было строго. Интересно, какой именно горшок своротил Сандерс? Воды-то, ха-ха, нету!
 Приятель не заставил себя долго ждать. Громко топая и икая, спустился в мастерскую. Майкл слышал, как тот сопел, старательно обходя верстаки и мольберты Бориса. Застыл на пороге кухоньки, голый, щурясь на лампочку и яростно скребя потную грудь. От него пахло спермой. Майкл демонстративно принюхался. Нет, экскрементами не тянуло.
 — Какой горшок свернул-то?
 — А, ты слышал, да? — почему-то обрадовался Сандерс. — Сральный. Эллы. Да он пустой был. — Под ревнивым взглядом Майкла вылил в стакан остатки воды и еще потряс бак. чтобы стекли все капельки. Майкл недовольно фыркнул. Сандерс, гулко глотая, обратил на него взор и даже мизинец отставил — мол, допью и поговорим. Ну да, когда всю воду выхлебал, чего ж не поговорить-то? Тот полез куда-то под кухонный стол, оттуда сдавленно сказал: — Ща, расскажу. Идейка тут у меня появилась. Слушай, ты не знаешь, куда Борис траву перепрятал? А, вот она. — Вылез, зажав в руке маленький пластиковый пакет. — Будешь?
 — Да уж не откажусь. А что Борис?
 — Ничего не скажет. Я придумал, где воду взять, много, а здесь на воду этой травы можно выменять четверть на стакан. Или купим.
 Сандерс протянул уже растопленную «флейту», Майкл глубоко и с удовольствием затянулся. Трава была качественная. Хотя и со специфическим перечным привкусом.
 Для Майкла трава всегда ассоциировалась со студенческими воспоминаниями. В бизнес-жизни для юношеского грешка места не оставалось. Трава расслабляла сильней, чем он мог позволить себе на Сигме-Таурус. Но здесь, в этой смердящей колонии, в компании лучшего со времен универа друга, она была приятной частью существования.
 — А я вот что придумал. Ты мне скажи, кто платил за такси?
 — Такси? — Майкл отвлекся, не сразу понял вопрос.
 — Ну да. Мы же с хаты на хату на такси добирались, правильно? А там если не расплатишься, страховка хрен отстегнется. Значит, кто-то платил.
 — Ну да, — кивнул Майкл, не понимая еще, к чему клонит Сандерс.
 — Я только сейчас сообразил: мы ж привыкли, что за тачку платит тот, кто к сканеру ближе. И не обращаем внимания, кто именно. Каждый думает: если я не платил, значит, платил ты.
 — Как я тебе заплачу, если у меня счет заблокирован?
 — Во! — обрадовался Сандерс. — О том и речь! Я не платил, ты тоже. Остается Элла. И тут я вспомнил, что она всегда садилась к сканеру.
 — Ну, и что?
 — Ну ты тупой! — восхитился Сандерс. — Да у нее же счет не заблокирован! Можно взять ее карту и заказать сюда воды!
 — Йоёё, — выдохнул Майкл. Его затопили сладостные картины — целые водопады чистой воды, душ, нет лучше ванна…
 Сандерс на цыпочках прокрался в темную мастерскую, зашуршал чем-то в комнате, выделенной Борисом для гостевого барахла. Вернулся сияющий, с вожделенной кредиткой в руке. Тут же выволок на кухонный стол линкер Бориса, хранившийся в ящике для овощей.
 — Проверяем! — сообщил с горящими глазами. Майкл подался вперед, стукнувшись подбородком об острое плечо Сандерса. — Работает!
 — Тише, не ори! — шикнул Майкл едва ли не громче приятеля. — Сейчас Элла услышит!
 — Ни хрена. Она дрыхнет. Я еще разогреться не успел, а она уже ныть начала — типа я вся обкончалась, спать хочу. Я ей сказал — могу и быстро. Она согласилась. Я и засадил. Она заорала. Блин, я думал, она догадалась, что я имел в виду! Но кончил быстро. А я всегда в жопу быстро кончаю, — виновато пояснил Сандерс. — Так что она наплакалась и спит.
 Линкер выкинул их на торговый сайт. Обмениваясь междометиями, приятели шустро просматривали каталоги. По идее, им хватило бы бочки, но бочки продавали только самовывозом. С картой они могли вызвать такси, но претила мысль ехать куда-то грязными. А с доставкой были только цистерны.
 Оба задохнулись от такой перспективы. Целая цистерна!
 — Мыться каждый день можно, — мечтательно сказал Сандерс.
 . — Вот ведь сука — Элла, я имею в виду. Сидела на бабках тишком, пока мы тут… А нагреватель у них там не продается? — осенило Майкла. — Чего мы холодной-то мыться будем?
 Нагреватель уменьшил сумму на счету, но незначительно. Подумав, Майкл добавил и походную душевую кабину, скромную — без массажера и разборного бассейна. Зато она была совместима с выбранным нагревателем и легко подключалась к цистерне. Ну и, конечно, набор туалетной косметики. И смену одежды.
 — Может; чего пожрать закажем? — неуверенно Ргросил Майкл. — Все равно они нам цистерну со всем этим барахлом повезут.
 Заказали и еды. Вкусной. Много. Потом вспомнили про постельное белье. Разумеется, натуральное. К белью потребовались подушки и покрывала. И легкие диваны с шелковой обивкой.
 — Два, идиот, два! — заорал Сандерс, когда обкурившийся Майкл чуть не отправил заказ с одним диваном и одним комплектом белья. — Мы ж на одном ни хрена не поместимся! И доставку срочную поставь, я не собираюсь тут в грязи до утра мариноваться!
 — Джон, — вдруг вспомнил Майкл, — а Элле чего-нибудь тоже надо заказать, а?
 — Она сука, ты сам сказал. Ну ладно, ладно, я понял, мы не такие, мы добрые и ее прощаем. Закажи ей… вон, закажи трусы. И устрицы. Правда, я не знаю, любит ли она их. В крайнем случае сами сожрем.
 Линкер вдруг щелкнул и отказался отправлять заказ.
 — Сумму кредита превысили, — недовольно произнес Майкл. — Что-то вычеркнуть надо.
 — Трусы, — не раздумывая, решил Сандерс.
 Без трусов заказ приняли. На экране появилась улыбающаяся дамочка лет сорока, прикидывающаяся двадцатилетней:
 — Ваш заказ передан в комплектовочный отдел и будет доставлен по указанному адресу через один час пятнадцать минут. Благодарю за покупку и сообщаю, что при размещении у нас следующего заказа вам будет предоставлена скидка в три с половиной процента.
 Экран тут же погас. Майкл на всякий случай еще раз загнал карту в сканер. Сканер выплюнул кредитку, сообщив, что баланс равен нулю и необходимо пополнение счета.
 — А что мы скажем Элле? — запоздало опомнился Сандерс. — Вдруг она развопится? Мы все ее деньги потратили.
 — Не последние же! Да ладно, скажем, что ее тоже подозревают в убийстве, но блокировать счет открыто боятся, чтоб не спугнуть, а потому заменили мессагу на такую. А про воду и все остальное скажем, что Борис купил.
 Заказ доставили точно в срок. Майкл и Сандерс ждали снаружи, стараясь разглядеть на горизонте грузовик торговой компании. Едва не подпрыгивали от нетерпения.
 Цистерну пришлось ставить на улице: в барак она не проходила по высоте. Что ж, они были согласны мыться и на глазах у многочисленных обитателей колонии, разбуженных непривычным шумом. Остальные покупки приятели складировали частично в кухне, частично в мастерской.
 Проснулась Элла. Спустилась вниз, кутаясь в порядком заношенную накидку. В резком свете лампы стало заметно, как подурнела и осунулась она за эти недели: нос заострился, сухая кожа туго обтягивала выпирающие скулы. А ноздри шевелились, словно у голодного животного, почуявшего запах пищи.
 — Это заказ Бориса доставили, — поспешил объяснить Сандерс, старательно загораживая спиной диванчики: делить удобное спальное место он не собирался. И уж тем более — играть в джентльмена и уступать кроватку даме. — Он гонорар в городе получил.
 Элла кивнула. Жадные ее глаза, Майкл был уверен, успели выхватить буквально все детали. Она шумно сглотнула слюну, жалобно сказала:
 — Пить хочется. И есть. Так вкусно пахнет!
 — Это Борисово, — буркнул Сандерс.
 — Да ладно, — осадил его Майкл. — Он не обидится, если Элла съест немножко. Ты же знаешь, Борис щедрый.
 До сих пор Майклу не приходилось одновременно принимать душ и поглощать пиццу. Он глотал, почти не жуя, изворачиваясь под струйками, стараясь и уберечь еду от излишнего намокания, и влезть в воду целиком. Потом блаженствовал, оттирая кожу мягкой мочалкой. Сандерс, ожидавший своей очереди, покашливал под дверью переносной кабинки, но Майкл его игнорировал.
 На рассвете они, разморенные чистотой и сытной едой, разрешили помыться Элле. Она упоенно плескалась, а приятели, развернув на крыше диванчики, хихикали: пусть помоется за свои денежки!
 Майкл уже задремал, когда Элла поднялась на крышу и закатила истерику, увидев, что ей не хватило диванчиков и белья. Она трясла Сандерса за плечи, и в конце концов он швырнул ей верхнее покрывало — на, отстань. Элла пыталась выдернуть из-под него еще и подушку, но Сандерс рявкнул что-то угрожающее. Девушка расплакалась и ушла за ширму, где долго возилась на пенопрессовой раскладушке, бессвязно жалуясь на жизнь.
 — А на хрен за нами поперлась?! Мы тебя звали?! — не выдержав, рявкнул Майкл. — Думала, в шоколаде ходить будешь?!
 Элла затихла, а Майкл наконец-то уснул, не обращая никакого внимания ни на пробуждающуюся жизнь колонии, ни на поднимающееся солнце. Ему было хорошо.


* * *

 Скандал из-за израсходованной кредитки разразился во второй половине дня. Элла орала дурным голосом; при каждом вскрике она непроизвольно пукала, а Сандерс мерзко хихикал, что злило ее еще больше. Майкл отмалчивался и держался в стороне — идея не моя, и задницу Элле тоже порвал не я, так что пусть Сандерс отлаивается. К тому же истериковать было бесполезно — денежки уже потрачены.
 Когда Элла сорвалась на визг, он не выдержал и спустился вниз. Постоял в мастерской. Отчего-то сегодня ему все виделось в ином свете. Еще вчера его донимала вонь и подташнивало, когда он представлял, как Борис запускает обе руки в чан с дерьмом. Борис, конечно, не копался в фекалиях и работал всегда в перчатках: некоторые нюансы приходилось отрисовывать пальцами, а не кистью. И в чан он лазил специальным ковшиком, который тщательно мыл после каждого использования. Мыл не водой, а растворителем. Все для того, чтоб не смешивать опенки. Строго говоря, Борис был страшным аккуратистом и педантом. Но все равно Майкл так и не смог пожать ему руку, знакомясь.
 А сегодня профессия Бориса казалась ему почти заслуживающей уважения. Человек живет как хочет. И делает, что хочет. Не зависит от моды, ни под кого не подстраивается, думает своей головой. Кому от этого хуже, если на то пошло? Вот то-то, что никому. Вполне безобидная причуда, приносящая незначительный доход.
 Старательно обходя завещенные чистыми тряпками — чтоб краски не выцвели — зажимы с неоконченными картинами, Майкл добрался до кухни. Вздохнул, увидев беспорядок. Вчера они с Сандерсом свалили продукты как попало, выхватив лишь несколько упаковок, содержимое которых радостно слопали. Надо бы глянец навести, подумал Майкл, а то Борис расстроится, когда приедет и застанет подобный бардак.
 Он деловито раскладывал коробочки и баночки по полкам многочисленных шкафов, преимущественно пустовавших. Временно переселил линкер на подоконник — в ящике свое законное место заняли овощи в стерильной упаковке. Заполнил и холодильник. Оглядел кухню хозяйским взором, поймал себя на мысли: а здесь неплохо, черт возьми! «Много ли человеку для счастья надо, — философствовал Майкл, в качестве завершающего аккорда заталкивая линкер на нижнюю полку кухонной тумбы. — Всего лишь небольшое количество вещей, с которыми он привык связывать понятие комфорта. Нет вещей — он несчастен. Есть вещи — и вот он уже как дома».
 На пороге возник Сандерс.
 — Я пообещал Элле, что мы возьмем ее с собой.
 Майкл потерял дар речи. Сел на край стола, глядя на приятеля. Сандерс некоторое время еще сохранял победоносный и решительный вид, затем виновато выкрикнул:
 — А что мне оставалось делать?! У нее действительно больше нет денег, ни цента! Я-то думал, у нее в загашнике еще пара-другая кредитов, а у нее — ни фига! И там как раз на билет до Земли хватало… А теперь она никак туда добраться не сможет.
 Майкл быстро наливался дурной кровью. Наверное, лицо у него стало страшным, потому что Сандерс попятился:
 — Ты что?! Успокойся!
 В эту минуту Майкл запросто мог бы его убить. И наплевать, что Сандерс на десять фунтов тяжелее и на дюйм выше. Убил бы. С одного удара…
 Потом Сандерс лил ему на затылок холодную воду.
 Майкл тяжело дышал, сжимал кулаки, хрустел зубами. И все-таки не выдержал. От удара в грудину Сандерс отлетел, красиво раскинув руки, спиной врезался в тщательно выстроенную Майклом горку из коробочек с продуктами.
 — Ты, fucking bastard, — сипел Майкл, — sunuva-bitch, ты… Ты, чтоб твою жену похоронили с твоими яйцами в кулаке… чтоб у тебя хер на лбу вырос и не вставал… КТО ТЕБЯ ЗА ЯЗЫК ДЕРГАЛ ГОВОРИТЬ, ЧТО МЫ ЛЕТИМ НА ЗЕМЛЮ?!
 Он наступал на съежившегося Сандерса, тот уползал и прятался под коробочками. Майкл выдавил его из кухни, тогда Сандерс, не поднимаясь с четверенек, рысью устремился в мастерскую. Майкл только этого и ждал; догнав его в два шага, ухватил за шиворот и попытался макнуть в ближайший горшок-накопитель. Сандерс, сука, вертелся и извивался, размахивал руками, один раз угодив-таки в горшок и едва его не опрокинув. Майкл не отставал, наклоняя голову приятеля к вонючему отверстию с маниакальным упорством…
 Задыхаясь и обливаясь потом, они сидели на полу в разных углах. Сандерс гадливо морщился, обнюхивая изгвазданную в дерьме по локоть руку.
 — Сволочь ты, — сказал он наконец, — лучшего друга — и в дерьмо.
 — А я думал, тебе понравится. Вчера, вон, Элле в задницу лазил. Вдруг тебе и в горшке по приколу показалось бы?
 Сандерс метнул в его сторону уничтожающий взгляд и ничего не ответил.
 — Короче, сам Элле скажешь, что мне покласть с прибором на ее планы. Если мы отсюда выберемся, и выберемся на Землю, то она меня здесь заколебала, и только того мне не хватало, чтоб я там ее истерики терпел. Недовольна, что бабки потратили? Могла бы сама воды заказать, между прочим! А то пока у нас нормальные хаты были, жила за наш счет и угрызений совести не испытывала. Так ей и скажи: типа квартплату взяли. Здешний курорт самый модный, пусть еще спасибо скажет, что не заставили дополнительно отрабатывать.
 — Ну ты и сволочь! — заметил Сандерс уважительно. Покосился на горшок: — Борису дерьмо перемешали… Оно ж у него там слоями отстаивалось, а мы все испортили… Обидится мужик.
 — Разберемся, — решил Майкл.
 …Ожидание затягивалось. Давно уже стемнело, и колония погрузилась в сон. Чем дольше Борис задерживался, тем сильней Майкл волновался. О том, что «преступный дуэт» водил знакомство с художником, копы проведали вряд ли. Но у Бориса и без Сандерса хватало приятелей с сомнительной репутацией.
 На закате Майкл решил проведать соседей — на предмет восстановления запасов травки. Ну, и в надежде— скоротать вечер в гостях. Может, тут все безумно скучают без общения.
 Сандерс догнал его на пороге.
 — Элла достала, — пояснил коротко. — У нее опять истерика. Пойду с тобой.
 Майкл не возражал. Про себя в который уже раз пожалел, что не выкинул ее из машины в гараже Катрин. Подумаешь, кости бы ей поломал. Зато от обузы избавился бы. Правда, тогда и воды сейчас не было бы.
 Когда копы раскрыли последнюю «лежку» Сандерса, тот впал в легкую истерику. И заявил, что теперь им остается лишь закопаться с головой в навоз, потому что туда-то копы лезть побрезгуют. Потом выяснилось, что навоз был не риторической фигурой, а приятель подразумевал эту колонию. Майклу показалось, что идея неплохая, а Элла стремилась разделить все их мытарства с упорством, заслуживающим лучшего применения. В колонии она первые трое суток блевала, а Майкл тихо злорадствовал. Потом тошнить по всякому поводу ее перестало, но кушала она с подчеркнуто страдальческой миной. И все равно не уезжала. Непонятно, какого черта она так липла к беглецам, хотя ей ничего особенного не грозило. По крайней мере, если верить известным обстоятельствам. Возможно, Элла слишком много узнала от Катрин и боялась мести. Возможно, у нее были виды на Сандерса, который, за неимением указанной в завещании наследницы, по умолчанию получал доступ ко всем счетам клана — если ему удастся оправдаться. Возможно, она рассчитывала соблазнить Майкла. Возможно. Он не хотел об этом думать. Он просто устал от присутствия Эллы.
 По пути к соседнему бараку Майкл еще раз подивился почти военной дисциплине, задающей основную ноту в общей мелодии жизни колонии. Здесь было чисто, как на стартовой площадке космодрома, никто не болтался без дела, и даже сплетни на привозе звучали предельно лаконично. А вот интересно — контрабандные деньги делятся на всех или поступают в общак? Майкл склонялся к мысли, что второе: он ни разу не видел, чтобы на привозе рассчитывались за воду. Каждый заполнял принесенную тару, причем кто-то брал ведро, а кто-то — четыре. И никто не возмущался, не скандалил. Скорей всего, квота жидкой «валюты», как и прочих товаров, доставляемых централизованно, определялась заранее по неизвестным Майклу критериям.
 К его легкому разочарованию, приглашать в дом незнакомых людей здесь было не принято. Сосед разговаривал с ними через порог — приветливо, но внутрь не позвал. Травки подбросить согласился легко, но ему, похоже, в голову не пришло раскурить ее вместе с незваными гостями.
 — Они здесь такие, — вздыхал потом Сандерс. — Сам понимаешь, они ж нас не знают…
 Майкл еле удержался, чтоб не ударить приятеля, — взбесил легкомысленный и заискивающий тон.
 «Я устал, — понял он. — Я зверски устал от всего этого».
 …Как приехал Борис, Майкл не видел: лег подремать перед ужином. Проснулся уже ночью. За ширмой слышалось посапывание. Майкл на цыпочках подкрался — точно, Элла спит. Украла у Сандерса подушку и спит. Да и черт с ней. Сандерс вернется — отберет.
 Перегнулся через парапет, глянул вниз: ага, окно кухни освещено. Значит, хозяин вернулся. Может, с добрыми вестями.
 Спустился в дом, постоял на пороге кухни. Борис встрепенулся:
 — О, Майк! А я поднимался на крышу, гляжу — ты спишь! Я и решил не будить. Ты заходи, вот, к столу…
 Глаза у него и у Сандерса подозрительно блестели. Всю кухню затянуло дымком от раскуренной травы.
 — Есть будешь? Тут вот… — Борис показал на распечатанную банку маринованных грибов. — Так-кая вкусная вещь эти грибы… А то покури… — он пододвинул к Майклу тарелочку, где рядком лежали пять заготовленных «флейт».
 — Спасибо. Я бы кофе, — кивнул Майкл. — Как съездил?
 — Замечательно! — Борис покачнулся. Трудно сказать, сколько травы они на пару с Сандерсом употребили, но, судя по реакциям, немало. — Ты, парень, везунчик. На Ста Харях сейчас гостит один очень уважаемый человек. И даже, как выяснилось, он тебя знает.
 — Силверхенд?! — выдохнул Майкл.
 На такую удачу он и рассчитывать не мог.
 — Тсс! — зашипел Борис, разом отрезвев и оглянувшись. — В общем, ты понял, да? Этот человек в курсе твоих проблем. Ну, сказал мне, что у него вроде как должок есть, потому он рад сквитаться. Сандерс его тоже не обременит.
 Это за «персональную смерть», понял Майкл.
 — Он снимается через трое суток. А послезавтра вечером он заберет вас двоих…
 — Троих.
 Скрежещущий голос Эллы резанул по ушам.
 — Троих, — повторила она, и в ее тоне явственно прозвучали торжествующие нотки. — Иначе я пойду в полицию и все расскажу. Вашего Силверхенда расстреляют на орбите, я знаю, на Ста Харях есть орудия.
 Майкл бросил взгляд на Сандерса — тот глупо моргал. А Борис испугался. Ему совсем не хотелось терять добрые отношения с контрабандистами. Они ж люди лихие.
 — Ты не дойдешь до полиции, — невыразительно произнес Майкл. — Я тебе сейчас горло распишу, а потом мы тебя зароем за домом. Тут все равно раскопки вести еще лет с тысячу не будут, так что никто тебя не доищется.
 Элла нечленораздельно булькнула.
 — Майк, ты что?! — прошептал Сандерс.
 — А ничего. Убьем ее, и дело с концом.
 — Да нет, Майк, ты этого не сделаешь. Мы же не убийцы, нет. Я тебе не позволю, — бормотал Сандерс.
 Да, вот его реакции Майкл не учел. И промахнулся. Сандерс, несмотря на бахвальство и хамские выходки, был обыкновенным богатым балбесом, в жизни не стрелявшим из серьезного оружия. И трупы он увидал впервые в собственном доме — на кровати Катрин.
 — И как же ты собираешься мне не позволить? — с нехорошей иронией уточнил Майкл. — За руки держать станешь? Или вместо нее под нож пойдешь?
 Элла круто повернулась и исчезла.
 — Куда она? — испугался Сандерс. — Майк, давай за ней, она же сейчас убежит и заблудится тут!
 Интуиции Майкла хватило на то, чтобы дернуть Сандерса за одежду. От рывка оба не устояли на ногах, и хорошо, что не устояли: в следующий миг над их головами со свистом пролетел горшок и врезался в полки на противоположной стене. По мебели потекли густые ручейки, а по кухне распространился характерный запашок.
 — С-с-с-сука, — прошептал Борис, заикнувшись и потеряв голос от злости. Глаза его медленно налились кровью. — Сука! — выкрикнул он фальцетом. — Ты, дрянь, ты что… Ты… Это же краски… Ты!
 И кинулся на нее, шипя и плюясь.
 Элла была как минимум на полголовы выше тщедушного художника, да и в корпусе пошире, но растерялась. Борис успел надавать ей пошечин и оплеух за рекордно короткий срок — от силы за пять секунд. Потом Элла опомнилась, вцепилась одной рукой в волосы обидчику, а второй норовила расцарапать ему щеку. Они покатились по полу, рыча и визжа.
 Разнять их удалось не сразу. Майклу расцарапали предплечье, Сандерс обзавелся фингалом на левой скуле.
 — Сука! — еще раз выкрикнул Борис. — Тварь!.. — ыркнул на Сандерса. — И ты! Ты кого в мой дом привел?! Короче, чтоб послезавтра духу вашего тут не было! Всех троих! И меня не колышет, что вы с этой шлюхой сделаете! Но если она пойдет в коповник…
 Элла вякнула неразборчиво, но тут ей врезал Майкл. И врезал на совесть — она поняла, что еще немного, и в самом деле убьет. Тогда она упала и разрыдалась.
 — А перед этим чтоб все чисто здесь было, ясно?! — гремел Борис. — Чтоб ни пылинки!.. И пол помыть!..
 Майкл наклонился над поверженной Эллой. Намотал ее локоны на кулак, дернул вверх. И очень спокойно уточнил:
 — Поняла? Сейчас извиняешься перед Борисом, потом берешь швабру и моешь пол. Тщательно. Я проверю.
 И разжал пальцы. Элла по инерции стукнулась лбом об пол, но возражать не посмела.
 — Вот так-то, — сказал Майкл.
 Взял с тарелки «флейту», перешагнул через девушку и направился к выходу из дома. Сел на порог, закурил. Горький дым заполнил легкие, выдавливая из них вонь разлитого дерьма.
 Сзади осторожно приблизился Сандерс. Повздыхал. Уселся рядом. Тоже с «флейтой», уже запаленной.
 — Там Борис ругается, — обронил он. — Но уже почти успокоился. Элле еще разок врезал — и успокоился. Расстроился — столько «красок» пропало!
 Майкл промолчал.
 — Слушай, а ты на самом деле мог бы убить Эллу?
 Майкл кивнул. Сандерс поерзал, но не отстал:
 — Но ведь она… она же живая!
 — А была бы мертвая. И у нас не было бы лишней проблемы.
 — Так нельзя, Майк, — убежденно сказал Сандерс. — Мы не убийцы.
 — Ты это Элле скажи. Которая собралась настучать на нас. Ты когда-нибудь падал с орбиты? — он повернулся, глянул недобро. Внезапно разозлился, рванул футболку. Ткань поехала, с треском отлетел кусок горловины. — На, смотри!! — заорал Майкл, почти сунув Сандерсу в лицо свое плечо, изукрашенное шрамами. — На, гляди! Я падал, да! И я был в капсуле, в капсуле своей яхты! И все равно меня за яйца с того света вытащили! Вот чего хотела твоя Элла — чтоб от нас мокрого места не осталось! От нас и еще от чертовой уймы классных парней, которые согласились вытащить нас из жопы! Вот чего она хочет! Это она убийца, а не я! — остыл Майкл почти так же резко, как и вспылил. Посмотрел на перекошенное лицо Сандерса, усмехнулся одними губами: — Не ссы, я детей не трогаю.
 Отвернулся, уставился на звезды в небе.
 — Извини, — с неподдельным раскаянием произнес Сандерс. — Знаешь, я просто не мог себе представить, что мы… что мы вот так вот… просто возьмем и убьем ее.
 Майкл пожал плечами. Он и сам не представлял, как бы резал ей глотку. Почему-то казалось, что он убивал бы ее именно так. Хотя разумней было бы задушить.
 — Посмотрим, — пробормотал он. — Может, и не придется ее убивать,
 Сандерс вздохнул с облегчением:
 — Хорошо бы. Слушай, но ведь она же не совсем .дура, да? Должна же понимать…
 — Ни хрена она не понимает. Мы ее запрем где-нибудь. Пока выберется, успеем улететь. А там — пускай идет, куда хочет.
 — Хорошо бы, — повторил Сандерс уже мечтательно. Помолчал. — А знаешь, каким горшком она в нас запустила?
 Майкл приподнял бровь. Вряд ли в темноте Сандерс разглядел, но расценил молчание как заинтересованность.
 — Тем самым, который мы в мастерской свернули!
 — Да? Ну вот, а ты боялся, что Борис ругаться будет.
 — Ну! Слушай, может, в дом пойдем? У меня «флейта» кончилась.
 В доме было почти тихо. Несчастный Борис все еще причитал над утерянными запасами «красок», Элла, красная и зареванная, неумело отмывала пол в кухне.
 — Борис так никогда и не узнает, что мы его дерьмо попортили, — улучив мгновение, шепнул довольный Сандерс. — Черт, Майк, как тебе постоянно удается выходить сухим из воды?
 — Планида у меня такая, — с оттенком самолюбования ответил Майкл.




 Глава 2




МАЙКЛ ТЕЙЛОР, 26 ЛЕТ,



ИСПРАВИТЕЛЬНЫЙ КОМПЛЕКС «ВЕЧНОЕ СОЛНЦЕ»

 По четвергам на обед давали рыбу — отвратительную глупую тварь, водившуюся в местных грязных лужах. Была она размером с подошву и такая же жесткая, битком набитая острыми костями. На вкус — как половая тряпка. У Майкла уже была возможность попробовать и то, и другое.
 Но рыбным днем четверг прозвали не из-за омерзительного обеда. Из-за новеньких. Их привозили с этапа по средам, ночь передерживали в шлюзе, а потом сразу вели в чистилище. То есть в душевую. Там новеньких били и насиловали. Потому и звали рыбками, что давили их в чистилище, мокреньких и скользких от вонючего мыла. Запах у него был тинный, а новенькие — нежными и холодными. Процедура же именовалась рыбалкой и была единственным регулярным, никогда не отменяемым праздником.
 А к ней прилагались и другие развлечения. Например, раз в месяц, именно по четвергам, совершалось действо переезда: менялись составы пар, занимающих двухместные камеры в Нижней Палате.
 Раньше переселение происходило раз в квартал. Кто-то говорил, будто в правилах содержания исправляемых есть такой пункт: препятствовать возникновению устойчивых спарок, удобных для побега. Но потом всю планету отдали под тюрьмы, и дергать отсюда стало некуда. Хотя находились дураки, пытавшиеся выбраться за ворота. За таких идиотов администрация имела дежурную смену охраны как хотела, потом нарушителей режима ловили и отдавали на три дня провинившимся вертухаям. Если что-то оставалось, это кидали обратно, в Нижнюю Палату. Как правило, несчастные вскоре мерли. Так что реально удрать из колонии можно было исключительно в виде распухшего трупа. Да и то не дальше ямы за забором. На кремации здесь экономили.
 А переезды остались и даже участились. Администрация то ли таким образом развлекала каторжников, обреченных до смерти видеть одни и те же рожи, то ли, что верней, развлекалась сама, заставляя соседствовать людей, неспособных ужиться друг с другом.
 Еще по четвергам отменялась барщина, и подъемная сирена орала на целый час позже обычного. Но что самое приятное — только в этот день каторжники получали на завтрак натуральную кашу.
 Хотя все это вовсе не означало, что администрация не старалась подгадить в каждой мелочи. Еще как старалась! Правда, по части фантазии она талантами не блистала. Потому угадать, какого рода пакости тебя ждут, можно было уже в столовой.
 Три недели назад, например, когда неожиданно потеплело, в колонии на всю катушку врубили отопители. В столовой от чадного пара было не продохнуть, а в чистилище лился кипяток, и, чтоб попариться, требовалась внутренняя установка на самоубийство с особой жестокостью. Кое-кто по рассеянности обварил себе плечи. Во время переезда, проводившегося в жутком темпе, все взопрели, да так, что на обеде потная вонь перешибала рыбную. Ну, а потом, само собой, администрация типа опомнилась и запустила промышленные кондишены. Температура за десять минут понизилась втрое. Наверное, очень смешно было наблюдать, как распаренные каторжники принялись стучать зубами и трястись от холода.
 Да, четверг. Майкл с отчетливой грустью смотрел на второе место в камере. Бывший сосед внезапно помер, и Майкл три недели жил один, вызывая общую зависть. А как же! Рядом не было никого, кто настучал бы бригадиру о мелких нарушениях понятий. Майкл даже онанировать мог каждую ночь — неслыханная роскошь!
 Он, конечно, извлек все мыслимые выгоды из создавшегося положения. Сначала перетащил на свою койку лишний матрас, одеяло и подушку. Матрас толщиной в палец и твердый, как доска, одеяло бумажное, подушка… Под стать остальному. Да, а вот что забавно: постельные принадлежности были натуральными. Грубыми, как наждак, но натуральными. Скорей всего, их делали где-то рядом, может даже в «Золотом Городе» — соседней колонии, потому они и стоили дещевле, чем привозные синтетические.
 Словом, пользы от удвоения спального комплекта не было практически никакой, но самолюбие твердило, что стало значительно теплей и удобней.
 Потом Майкл выяснил, что и кормежные порции пересчитывают раз в месяц, и без зазрения совести подгребал в столовой ровно половину пайки мертвого соседа. Другую половину отдавал бригадиру: так надо. А вот пахать больше не приходилось, потому что норма делилась поровну на всех каторжников, здоровых, больных и мертвых. Так что ел Майкл, как полтора человека, а барщину делил со всей Нижней Палатой — с тремя сотнями озверелых душ.
 Но теперь сказочная, по меркам Нижней Палаты, жизнь закончилась. Сегодня к нему кого-нибудь добавят. Или его к кому-нибудь, что несравненно хуже: тогда сосед будет считаться хозяином территории. Конечно, бывает так, что переселенцы — оба, и тогда оба исходно равны, но на это рассчитывать нельзя: администрация не упустит случая поизгаляться. Майкл надеялся, что бригадир Шанк, от которого многое зависело, не допустит его распределения к совсем уж ничтожеству.
 Сложил грязное белье, упаковал в конверт — для прачечной. По распорядку его полагалось сдавать перед помывкой, а на нее выводили непосредственно из столовой, без захода в жилой отсек. Так что по четвергам каторжники поднимались на час позже, но расплачивались за длинный сон неудобством завтрака. Поди, ухвати тарелку и кружку с пойлом, когда одна рука занята грязным бельем! Майклу приходилось таскать по два конверта. А ремешки или ручки, на худой конец прорези для удобства переноски, отсутствовали. Такая вот замороченная система.
 Скатал матрас с одеялом и подушкой, лишний комплект бросил на вторую койку. Огляделся: а ведь привык уже к этой камере. Но хорошо, что, кроме бельевых конвертов, забирать отсюда нечего. Теоретически каторжнику дозволялось иметь личные веши, обычно их присылали родные. Либо они покупались в местной лавке-отоварке — по ломовым ценам, вроде полета баков за пластиковый стаканчик. Майкл еще не заработал на роскошь. А родных у него, по всей видимости, не осталось.
 Коротко рявкнула сирена — на выход. Майкл встал к стене лицом, расставив ноги и руки. Лязгнул замок. Майкл ощутил легкие, привычные охлопывания по бокам и бедрам. Утренний досмотр. Никогда не бывает тщательным. Иногда, впрочем, вертухаи находили носимые при себе запрещенные предметы. Их крали с барщины — если разнарядка пришла в сборочный или упаковочный, скажем. Оттуда можно свистнуть что плохо лежит. Попадешься — в карцер, не попадешься — будешь при товаре.
 Серый табун каторжников выгнали в тамбур. Майкл кивками здоровался, отвечали ему тоже жестами или односложно. С утра люди были неразговорчивыми. Да и какие беседы, если в тамбуре их просвечивают, сканируют и всячески прослушивают?
 Выключили свет. В темноте замерцали фосфоресцирующие вставки в казенных робах: вертухаи проверяли, не отклеил ли кто тюремные нашивки, по которым беглеца легко искать в ночное время? Майклу казалось, что избавиться от «светлячков» нереально по техническим причинам, но в колонии ходили слухи о народных умельцах — типа и не такое делали. Якобы лет двадцать назад в «Золотом Городе» имел место случай. Парень поспорил с начальником тюрьмы, что сумеет выйти за ворота и проболтаться сутки в тауне, причем выйдет ножками, с голыми руками, и именно выйдет, а не выбежит. Парню оставался год, и начальник сказал — давай, я тебе срок спишу. Тот вышел. Сутки бродил по тауну. Ни одна охранная или поисковая система даже не скрипнула. Потом вернулся —типа теперь за тобой очередь, выполняй обещанное. Начальник год-то скостил, но за побег еще десять накинул. Парень ему морду разбил, за что получил три месяца карцера. Вытащили его оттуда за ноги. И сразу закопали, потому что гнить уже начал. В общем, правильно: заключая пари, оговаривай все условия. Сам виноват.
 Двери распахнулись резко. Толпа привычно качнулась вперед, в темноту. Раздались крики. Кто-то глухо ругался, кто-то наводил порядок. Майкл скрипнул зубами: администрация развлекается — дверь открыли, а свет не включили. Небось, еще и с пандусом бардак какой-нибудь. Когда вспыхнули мощные прожектора, Майкл скривился: ну, конечно, пандус обледенел!
 В колонну по четверо. С краев идут вертухаи. Не камерные, те добрей, потому что в тепле дежурят. Эти — уличные, злые, как некормленые псы. По самые глаза закутаны от пронизывающего ветра, и все равно им зябко. Греются тем, что размахивают дубинками. Иногда, будто бы невзначай, цепляют каторжников — кому по почкам, кому куда. Предпочитают, однако, по почкам. С поддергом, суки, бьют, а роба прочная, но тонкая. Ткань цела, а на коже фиолетовые синяки. Но все молчат, только желваки на скулах играют. Шагают себе—в ногу, в левой руке конверт с бельем, правая за спиной, чтоб конвоиры видели.
 Небо посерело. Майкл скользнул взглядом по никогда не расходившимся низким тучам, подумал, что за время завтрака день войдет в полную силу. Это хорошо. Судя по утреннему происшествию, администрация весь день будет развлекаться, щелкая переключателем освещения. ON—OFF. ON—OFF  [2] . И так — пока не надоест.
 Приплюснутое строение появилось, как всегда, неожиданно. За четыре месяца Майкл так и не привык к этому: дорога между скалами, как коридор без потолка, едва заметный поворот — и из-за него будто выпрыгивает здание. Наверное, сказывались местные атмосферные эффекты: при низкой силе света и высокой влажности очертания предметов становились расплывчатыми, почему пищеблок и трудно было заметить издалека.
 Из дверей, вопреки ожиданиям, не рвались наружу клубы пара. Ясно, понял Майкл: сегодня играть будем не только со светом. С отоплением тоже. Потому что если бы в столовой было тепло, перед входом висел бы плотный туман.
 Еще одна плановая задержка: вертухаи уличные сдают колонну вертухаям кухонным. Эти были самыми добрыми, если такое понятие применимо к тюремщикам. Потому что всегда сытые. Кухонные разбивали колонну на группы, окриками гнали к рукомойникам, а потом к конвейерам, следили, чтоб не возникало «пробок».
 Майкл направился к быстро едущей полосе с тарелками и кружками. Бельевые конверты он привычно ухватил зубами за уголки, освободив руки. А что? Он в колонии всего год, зубы испортиться еще не успели. У тех, кто провел тут лет пять, зубов уже не остается — гниют, крошатся в драках и под ударами вертухаев. Стоматолога каторжникам не положено.
 Хорошо иметь длинные пальцы — можно удержать сразу две тарелки. Пойла, в зависимости от настроения поваров называвшегося то чаем, то компотом, то соком или просто напитком, Майкл никогда не брал лишнего. Во-первых, как бы они ни назывались, это все равно были помои, а во-вторых, в жидкость щедрой рукой сыпали депрессанты — чтоб каторжники особо не борзели. Конечно, пришибленные заключенные работают хуже, но качество никого не волновало. А вот если триста рож конкретно взбеленятся, их будет проще расстрелять, чем успокоить. Расстреливать невыгодно. Потому кормили дрянью и поили отравой.
 Ступая как можно осторожней, он добрался до восьмого стола. Конвейеры располагались довольно далеко отсюда, и был шанс, что удастся позавтракать в одиночестве: лишних мест в столовой хватало, и пипл старался плюхнуться ближе к кормушке. Майкл, напротив, обществом брезговал.
 Следующую подлянку он обнаружил за едой, и то не сразу: загляделся на VIP-ложу, где кушала Верхняя Палата.
 Попав в колонию, он первое время садился так, чтобы не видеть тот зал. Иначе кусок в горло не лез. Ему и так стоило немалых трудов заставить себя глотать комки синтетической дряни. Помнится, он, сделав должные выводы из рыбалки, трое суток молча наблюдал. Видел нижний зал — длинный, как труба, с нарочито темными стенами, будто грязными, с нависающим потолком и выступающими балками, о которые Майкл, забывшись, стукался лбом. Двумя рядами в этой трубе стоят грубые столы на четыре места каждый. В дальнем от входа конце — приподнятый зальчик, огороженный перильцами, по центральной оси — лестница в десять ступенек. Потолок там высокий, стены желтенькие, причем не мерзко-яичные, а бледные, солнечные. И рисунки какие-то висят. С пола нижнего зала видно, что столики там круглые, белые, сидят за ними по двое-трое. Одеты тамошние клиенты тускло, но не в робу с фосфоресцирующими пятнышками. Кое-кто в цивильном. Аккуратно причесаны, выбриты. Лица умиротворенные. Газеты читают. Кушают. Чаек пьют из чашечек. А внизу, под перилами — шесть вертухаев, лицом к нижнему залу.
 Майкл присматривался долго. Заметил наконец, что посетителей верхнего зала к выходу — у них был свой, отдельный от прочего быдла, — провожают под конвоем. Не под охраной, а именно под конвоем. Ага, понял он, это тоже каторжники, только высокого полета. И решил познакомиться, справедливо полагая себя не последним человеком в мире.
 Казалось, оплевать его хуже, чем на первой помывке в колонии, невозможно. Ошибся. После обеда он направился к лесенке. Поставил ногу на ступеньку и… согнулся, с воем рухнув на пол. Дубинарии — лучшее лекарство против высокомерия.
 Лупили его вдвоем. Лупили равнодушно и отточенно, размеренно отвешивая хлесткие удары по лопаткам, почкам, крестцу. Напоследок пнули между ног.
 Потом он требовал объяснений. Вертухаи, только чтo превратившие Майкла в отбивную, глядели сквозь него оловянными глазами. Один разлепил бледные губы.
 — Исправляемый, соблюдай распорядок, — сказал он.
 «Исправляемый». От чего, спрашивается, можно исправить на пожизненной каторге?! Если только от самого желания продолжать существование в бренном мире.
 — Какой? — выплюнул Майкл вместе с кровью.
 И втянул голову в плечи — инстинктивно, ожидая удара. Но вертухай просто удивился. Презрительно так, с оттенком гадливости:
 — Общий.
 Вот и все объяснения. Недостоин он, стало быть, чтоб ему по-человечески сказали — не ходи туда, не по тебе местечко. Спустя пару недель он привык, что вертухай не держат каторжников не только за людей, а даже за говорящий скот. Унизительно — слов нет.
 Долгое время Майкл старался не поворачиваться в сторону того зала. От сокамерника он узнал, что колония делится на две группы — Верхнюю и Нижнюю Палаты. Сначала думал, что это издевка над парламентом, но потом сообразил: из-за столовой. Верхняя Палата предназначалась для авторитетов или богатых преступников. Нижняя — для прочего сброда. К большим людям без зова не ходят, если надо — сами позовут. Их даже уличные вертухай задевать опасались. Впрочем, по слухам, у них конвой элитный был, который не за ними следил, а за быдлом. Чтоб напрасно не беспокоили.
 Сегодня VIP-ложа сияла ярким светом, а перила скрывались легким туманом. Ни дать ни взять, эстрада в хорошем кабаке. Майкл покачал головой: до чего ж сучье племя — администрация! Не боится издеваться только над быдлом. У богачей-то отопление работает.
 И, засмотревшись на очередной символ собственного падения, проморгал подлянку. Обнаружил ее, лишь попытавшись, разделить мертвячью порцию надвое — себе и Шанку. Ложка скрутилась в спираль. Майкл выругался, попробовал пальцем. Сволочи! Выдали ложки из полиэтилена, крашенного серебрянкой. Гнулись в любом направлении. Нечего и мечтать поесть таким прибором.
 Оглянулся: в нижнем зале все ели руками. Н-да. Ему тоже не в падло обойтись без ложки, но ведь полпорции надо отдать Шанку! А бригадир вряд ли потерпит, если кто-то похватает его пищу руками. Драку Майкл выдержит, это без сомнения, но конфликтов не хотелось.
 Майкл с сомнением озирал тарелку. Серо-желтые, плотные, как глина, куски слипшегося разваренного гороха. Уже остывшего и склеившегося намертво. Ну и ладно, решил он, обойдусь сегодня без добавки. Обернулся, поискал глазами бригадира. Тот устроился поблизости, через проход.
 — Шанк! — позвал Майкл. Ухватил тарелку за край, потянулся всем телом, чтоб не вставать, передал. И отвернулся.
 На вкус каша оказалась примерно такой, как и на вид. Детская неожиданность. Но, блин, натуральная. Угрюмо затолкал в горло первый кусок.
 Тяжело бухая сапогами, Шанк обошел Майкла и плюхнулся рядом.
 — Скучно с ними, — мотнул головой' в сторону бывших соседей по столу. — И сквозняк.
 Майкл задумался. В принципе, для него не было секрета в том, что вся Нижняя Палата наблюдает за ним и Шанком. Уж больно нестандартно для понятий складывались их отношения. Майкл же прямо на рыбалке набил бригадиру морду. Мог бы занять его место, а предпочел сохранять нейтралитет. И даже внешние признаки уважения проявлял: мертвячью порцию делил, на рожон не лез, собственную свиту не сколачивал. Но при том, что формально Майкл признал чужое равенство, Шанк его не дожимал.
 Для человека из общественных низов бригадир казался слишком хорошо воспитанным. Хотя Майкл думал: это не воспитание, а природное чувство меры. И некоторого такта. К слову, за едой Шанк не чавкал, не брызгал слюной, не крошил и не пачкал вокруг себя и не терпел того же от других. Говорил мало, и никогда — с набитым ртом.
 Майкл вычистил тарелку, потянулся за кружкой.
 — Погоди, — сказал Шанк. — У нас еще одна порция, — показал на мертвячью тарелку. Ловко разделил куски поровну, половину сбросил себе, остатки подтолкнул к Майклу: — Извини, брат, я руками, ложки сегодня никуда не годятся. Не побрезгуй.
 Отличный ход! Майкл готов был аплодировать бригадиру. Очень, очень тонко. С одной стороны, не позволил притронуться к своей еде, то бишь сохранил свой авторитет. С другой — показал, что Майкла унижать не намерен. Но бригадир должен быть один, потому и делить будет он. Только и всего.
 А это означало, что бригадиру от Майкла что-то нужно. Серьезное. Вряд ли он почуял неустойчивость своего положения, нет. Что ж, поживем — увидим, решил Майкл.
 После завтрака в промозглой столовой на улице показалось еще холодней. Майкл поежился, быстренько задавил истерический позыв при мысли, что вот это — на всю жизнь. О таких вещах лучше не думать — хочется сдохнуть. Но сдохнуть никогда не поздно.
 Вагонетка с опущенным бортом. Та самая, на которой каторжники обычно ездили на барщину. Только до прачечной и чистилища ехать всего один перегон, а до цехов целых три. Большинство тут же побросало конверты на пол, а озябшие ладони сунули под мышки. Дураки, вздохнул Майкл, будто не накалывались ни разу. Ведь у них выработана привычка — ездить на работу  в этой же вагонетке, но с пустыми руками. Соответственно, торопливо соскакивая у прачечной, многие пооставляют барахло на полу. А за не сданное вовремя белье администрация оставляет без обеда, как непослушных детей — без сладкого.
 На вагонетке их возили нарочно. До прачечной можно и пешком дойти, но по пути люди казенное имущество не потеряют, и наказывать станет некого. Администрация не могла такого допустить. Для того и конверты без ухваток делались, для того и поручни в вагонетке под ноль спилили — чтоб легче было позабыть.
 Суки.
 Майкл забился в угол, присел на корточки, прижав свою ношу к груди. Угловатая и жесткая упаковка мешала согнуться так, чтобы резкий ветер не бросал за пазуху ледяную крупу. Но лишаться обеда Майклу не хотелось. Ему и так придется заново привыкать к стандартной порции.
 Вагонетка резко тормознула, многие не устояли на ногах. Майкл покатился по полу, отбивая колени и локти. Ничего, похвалил он себя за сообразительность, если б я стоял, а не сидел на корточках, мог бы и головой о борт садануться.
 Под окрики конвоиров каторжники торопливо высыпались на покатую платформу. Вагонетка бодро укатилась назад, а колонна замаршировала к прачечной. Тут же над головами повис первый возглас разочарования, второй… Много, прикинул Майкл, сегодня что-то много рассеянных. Это или из-за дубняка в столовой, или из-за резкого торможения.
 В прачечной было холодно и душно. Майкл сдал белье, получил карточку, прокомпостировал ее в автомате у выхода. За обед можно быть спокойным. И нырнул в тамбур.
 Прачечную от чистилища отделял узкий проход через двор. Высокие стены обеспечивали круглосуточный полумрак, а расположение служебных зданий — полную безветренность. Пожалуй, единственное место в колонии, где никогда не было сквозняка. Достоинство, естественно, имело оборотную сторону — грязь под ногами тоже никогда не высыхала. И неизвестно, что лучше: ветер и сырой, но чистый воздух или штиль и неистребимая вонь от гнили, химикатов и грязных человеческих тел.
 …Первый раз проходя этим двором, Майкл подумал — ему знаком этот запах. Не гнили, а тот, которым тянуло из чистилища. Тяжелый, густой, почти удушливый аромат. А войдя в раздевалку, понял: грибы.
 Только лишившись свободы, он на собственной шкуре узнал, чем в действительности пахнут эти симпатичные деликатесики с оригинальным вкусом. Те самые, которыми объедался Борис в общине дерьмовых художников. Тут они не пахли, нет — смердели.
 И смердели они трупами.
 Майкл в колонии окончательно потерял уважение к мертвым телам. Насмотрелся вдоволь. Здесь постоянно кто-нибудь умирал — от голода, болезней, старости. Или от удавки. Или от собственной небрежности на плантациях. Травились сырыми грибами, тонули в отстойниках. Всякое бывало.
 Сосед по камере помер ночью. Надсадно хрипел, потом затих. На прощание обгадился, и по всему продолу до утра воняло дерьмом. Через два дня на барщине Майкл видел, как вертухаи баграми тащат из отстойника тело пацана из девятнадцатой — утонул. От него воняло химией и навозом. Еще через неделю в чистилище по приказу Шанка удавили стукача. Мочалками. Тот извивался, сучил ногами, а в дверях стоял вертухаи и равнодушно глядел в зарещеченное окошко. От трупа воняло мылом и тухлой водой.
 Но это частности. Потому что сильней, чем потом или грязью, от всех несло грибами. И от живых, и от мертвых. Вся колония пропиталась. И каждый, кто еще был жив, но уже угодил в эту колонию, вонял грибами и знал, что он тут подохнет.
 Потому что под «Вечное солнце» сгоняли людей, схлопотавших пожизненную каторгу.
 …Оставив в раздевалке грязную робу, Майкл прихватил мочалку, пайку мыла и отправился выбирать кабинку. Все они были одинаково выщербленные, покрытые известковым налетом и гнилой слизью, но в дальних напор воды обычно бывал сильней.
 Здания колонии явно возводились по одному проекту. Длинный коридор-труба, вдоль стен — камеры, столы, кабинки, или что-то еще в зависимости от назначения строения, — а посередине проход. В жилом корпусе, допустим, он был шире, чем в столовой, и назывался продолом, но различия выглядели несущественными. В чистилище кто-то выломал по пять кабинок с обеих сторон в самом центре, отчего образовалась квадратная площадка.
 Сейчас на ней пыхтели двое дежурных, готовя «мыльницу». Майкл осторожно обошел скользкий участок, двинулся дальше. За спиной послышался сухой хруст — дежурные связывали мочалки. Пускай.
 Неплохая кабинка отыскалась тут же. Стоя еще в проходе, Майкл вывернул краны до отказа и подставил руку, памятуя о недавней «шуточке» администрации. Вроде не кипяток. Даже, мягко говоря, наоборот. Выругался мысленно и, заранее ежась, полез под душ.
 Коридор постепенно заполнялся. Каторжники плескались, ежесекундно посматривая на двери — когда же подадут рыбку?
 Скрип двери заставил всех замолчать. Майкл тоже выглянул. Сначала в душевую шагнул вертухаи в непромокаемой тунике поверх формы, затем — новенький. Голый, трясущийся, в руках стиснул мочалку и мыло. Ишь, гладенький какой, отметил Майкл брезгливо. Упитанный. А губки-то побелели, и в бегающих глазах — паника. А они все такие, новенькие. Все ло-ценые, ухоженные, с блестящей кожей без признаков растительности, с мягкими, красиво подстриженными волосами на голове. Майкл тоже таким прибыл. Сейчас от его некогда роскошной шевелюры остались клоки, а кожа от местной воды превратилась в шкуру. Порой Майклу казалось, что еще немного, и он обрастет чешуей. Иногда зародыши чешуек отрывались, под ними нарастали зудящие болячки. А новенький был мягкий, как червяк. И такой же противный.
 — Ееее… — послышался блеющий голосок. — Ееее… Ееесть ттттут сссвободные кккаббинки?
 В этот момент Майкл узнал его. Диспетчер с базы «Савор». Тот самый. Гнида! А когда заманивал на свою траханую базу, голосок, небось, не дрожал! И когда показания давал в суде — тоже. Тогда интонации были наглыми, кругленькое личико — самодовольным. А вот нате вам, сюда же угодил. «Ха-ха, — злорадствовал Майкл. — Ты, падаль, за все получишь. За все мои муки. А я буду смотреть, как тебя трахают».
 В коридор неспешно выдвинулся Шанк — почти семифутовый негроид. Майкл хотел окликнуть его, намекнуть, мол, этого опустить жизненно важно. Но передумал: не так плохо разбирался в людях. Скотина диспетчер и без его усилий сломается.
 Шанк оглядел новенького, ухмыльнулся вполне благожелательно:
 — А как же? Все как у людей. Мы для хорошего человека найдем. Топай сюда.
 Новенький засеменил к центру, не отрывая зачарованного взора от Шанка.
 — Погоди! — тормознул его Шанк у самой «мыльницы». — А чем докажешь, что ты хороший человек?
 — Ээээ… — потянул новенький удивленную ноту. И тут же один из дежурных несильно пнул его. Диспетчер взмахнул руками, сделал несколько шагов вперед, поскользнулся и рухнул на спину, взвизгнув от боли и страха. Он кувыркался, а вокруг стягивалось кольцо. С хищными оскалами каторжники разбирали мочалки, скрученные для битья, похлопывали ими о заскорузлые ладони, вопросительно глядя на Шанка.
 Шанк кивнул. Новенький тоненько запищал даже раньше, чем мочалка коснулась нежной спины. Майкл сплюнул и полез домываться. Ему категорически не понравилось зрелище. Противно. Думал: а хорошо, что еще не скоро сучий день, когда на территорию колонии пускают шлюх из тауна. В отсутствие баб диспетчера наверняка успеют затрахать до смерти. Вот и замечательно.
 Майкл никогда не жалел новеньких. И угрызений совести тоже не испытывал. Успел привыкнуть, что здесь не место розовым соплям. Есть порядок: новенького надо испытать. Выдержал — будут тебя уважать. Сломался — незачем тебе жить. Простая и эффективная система отбора.
 Его тоже били. Тут для всех условия одинаковы. Для подростков, взрослых и стариков. Стариков бьют для проформы, для прописки. Пару раз по спине огреют и тут же отпускают. Не насиловать же их. Подростков лупят поверхностно, чтоб кровь была. Их страхом берут, а не болью. Взрослых мудохают в полную силу. Особенно если рыбка успеет вякнуть, что не беззащитна. Или если вперед рыбки приплывают не лучшие цитаты из ее личного дела.
 Говорят, раньше насиловали всех без исключения. Нижняя Палата отличалась редкостным беспределом. Порядок навел Шанк: он оказался слишком силен, чтоб его удалось сломать. Майклу крупно повезло, что, когда его привезли, Шанк был в авторитете.
 Шанк установил: если рыбка не просит пощады и не кричит в течение четверти часа — отпустить, больше не трогать и держать за мужика. А там уж как себя поставит. Не трахать стариков и совсем уж детей. А тех, кто не выдерживает, не трахать скопом. Не более пяти человек за раз. Кандидатуры счастливчиков определял же Шанк: поощрял за правильную жизнь. На минет ограничений никаких, хотя какой там, на фиг, минет — мало того, что неумелый мужик, еще и пасть ему, как правило, рвали. Не минет, а так, за щеку потолкаться.
 Старательно обходя «мыльницу» — упасть в чистилище означало бы капитально подмочить репутацию — Шанк двинулся в сторону Майкла.
 — Вода сегодня плохая, — обронил бригадир, приблизившись. — Холодная.
 Встал рядом, но не лицом к лицу — такая позиция считалась угрозой. Плечом к плечу, чтоб видеть рыбку. И следил за процедурой Шанк так же равнодушно, как Майкл. А что? Всех били. И всех будут бить. Тут такой порядок.
 — Отвратительная, — прошипел Майкл, пытаясь мочалкой достать до лопатки, чтоб содрать болячку. — Чего ты сразу отмашку не дал? По-моему, с этим уродом все ясно.
 — Пищит, — пояснил Шанк. — Пусть заорет во все горло.
 Рыжая тухлая вода, холодная, как моча трупа, тонкой струйкой лилась Майклу на голову. Иногда казалось, что моют здесь именно мочой. Успокаивало лишь то, что такого количества не могла нассать вся колония за месяц, а помывка происходила каждую неделю.
 Рыбка заорал благим матом. Вопли заглушил радостный рев. Каторжники замерли, выжидательно уставились на Шанка: без его отмашки жопу драть нельзя. А вдруг бригадир сочтет, что били не по правилам? Шанк выждал несколько секунд, потом махнул рукой.
 — Киска! — крикнул на всё чистилище, присваивая новенькому «имя».
 Рыбку за ноги потащили прочь от «мыльницы», навалились, связали мочалками. Он отчаянно заверещал, забился под общий хохот. В дверях стоял охранник и безразлично похлопывал дубинкой по ладони. Ему-то что? У него там, за забором, дом есть в тауне. А в доме — баба. Или мужик. Но чистенький и его личный. Так и что ему переживать из-за общественной дырки?
 «Мыльницу» поливали двое дежурных, уничтожая скользкий налет. Старались. Кто дежурит по рыбалке в следующий четверг пробует рыбку. Так установил Шанк, и все были довольны.
 Майкл не знал, кто первым придумал рыбалку. Шанк обмолвился, что она уже была, когда его привезли. Мало того, он и на воле про нее слышал. Потому, наверное, и выдержал.
 Посреди чистилища мылом натирается участок пола где-то пять на пять футов — та самая «мыльница». Крепко натирается. Это специально, чтоб рыбка поскользнулся и не смог подняться. Там его лупят, стараясь не наступить на скользкое. Есть в этом крохотная справедливость: кто упадет с рыбкой, сам таким станет. Шанк говорил Майклу, что давным-давно, когда в Нижней Палате жили по закону, порядок был еще строже. Сейчас упавший просто теряет авторитет, а тогда, его опускали вместе с новеньким. Однажды бригадира опустили. А что? Правильно. Будь осторожен.
 Ногами рыбку не бьют. Во-первых, тут же не убить надо, а прописать, а во-вторых, на «мыльнице» слишком просто потерять равновесие. Бить руками нельзя, кто ударит рукой, дерется с рыбкой один на один. И уж тогда по исходу поединка бригадир решит, кто получит в качестве имени женское прозвище. Новенький или тот, кто с ним дрался. Всякое бывало.
 Потому рыбку лупят мочалками. Они будто специально для драк созданы — длинные, жесткие, как проволочные. Их связывали по четыре, складывали и получали гибкие палки, которыми и дубасили. Мочалки срывали нежную кожу, вызывая больше боли, чем реального ущерба. Тоже Шанк придумал — раньше у охраны выкупали на два часа дубинки и лупили ими. Это хуже.
 Ну, а в обязанности дежурных по рыбалке входило намылить пол, загнать туда рыбку и сбить с ног первый раз. Не дотрагиваясь притом до нее руками. Им разрешалось пнуть ногой. Еще они готовили мочалки для битья. А потом наводили порядок. И в следующий раз входили в пятерку счастливчиков, которым дозволялось освежевать рыбку.
 — Уверен, что не хочешь? — спросил Шанк. — Я Рекса подвинуть могу, он не заработал, по-хорошему.
 Майкл брезгливо поморщился:
 — Знаешь, лучше потерплю. Не могу я с мужиком.
 — Дурак, — беззлобно сказал Шанк. — Бабы раз в три месяца, и то одна на десятерых. А рыбка каждый четверг бывает.
 — Сам знаю. Но… Для меня это важно. Так что я уж потерплю. Только если совсем невмоготу будет.
 Шанк уважал принципы. И Майкла — тоже. Он ведь был единственным, кто на рыбалке выкатился за пределы «мыльницы», вскочил и звезданул Шанку по челюсти. Рукой. Шанк машинально врезал ему под дых, но тоже рукой. Когда драка на руках, трахать уже нельзя. Майкл тогда загнал Шанка в угол ближайшей кабинки. У каторжников, порядком распаленных, ретивое не выдержало, и, пока бригадир восстанавливал дыхание, Майкла уже уделали скопом. Правда, не мочалками, а руками. А трахнули стукача. Так всегда поступали — если нельзя брать рыбку, Шанк сдавал стукачей. Он знал их наперечет, сам, наверное, тоже постукивал — но никогда не сливал серьезную инфу. Да и выгоден он был администрации, без него мятежи случались бы чаше.
 Но Майкла, чтоб не зарывался, приказал остричь. У вертухая отыскался тупой перочинный нож, который он, не особо чинясь, сдал в аренду: хотел на цирк посмотреть. Майкла обкромсали и набили ему полный рот его же волос. Такого унижения он в жизни не видал, но — пережил. Пережил и выжил. Ему ничего другого не оставалось. Волосы торчали клоками, а он ходил, высоко подняв голову, и его за это уважали.
 — Как знаешь, — кивнул Шанк. — А я тебе что сказать хотел? Я списки на переселение видел. Тебя ко мне в этот раз.
 Майкл промолчал, хотя обрадовался: лучшее соседство из всех возможных вариантов.
 — У меня карты есть, — шепнул Шанк. — Настоящие.
 И вопросительно посмотрел на Майкла. Забавный он был, нынешний бригадир Нижней Палаты. Для чистого негроида кожа его казалась слишком светлой. Хотя все остальное вполне соответствовало: глаза навыкате, плоский нос и толстые губы. И эти влажные выпуклые очи сейчас без слов умоляли Майкла.
 Он знал, какая у бригадира мечта. Шанк вырос где-то на задворках, и каторга ему была на роду написана. А он мечтал жить как благородный. Что это такое, Шанк представлял плохо, но точно знал, что без умения играть в преферанс из благородных его турнут. В преф же, как назло, никто в Нижней Палате играть не умел, а в Верхнюю его не звали.
 — Научу, — сказал Майкл. — Только учти: без ставки играть нельзя.
 — У меня трава есть! — обрадовался Шанк. — Классная, и почти без запаха, — он сделал хитрый жест пальцами, лукаво прищурившись.
 Трава… Травки Майклу хотелось.
 — Договорились, — кивнул он.
 Когда Майкл отправился в раздевалку, Киску еще насиловали. Он плакал, кусал распухшие губы и трудно дышал. А за его спиной переминался с ноги на ногу Рекс — мужик с прибором по колено. Его и профессиональные шлюхи боялись, а мужика, да еще и неопытного, порвет как грелку. Майкл радовался.
 «Киска, — подумал он. — Надо было Лягушкой назвать».


* * *

 Хотелось женщину. Хотелось — не то слово. Организм мучительно требовал разрядки. И что самое паршивое, мечталось не только о плотских радостях. Нужно было, чтоб она ласково ворковала, гладила бы по отросшим, жестким волосам и хоть чуточку бы любила.
 За хлипкой стенкой надсадно хрипел Шанк. Даже если б перегородка была потолще — все равно все слышали бы, как упоенно он дерет Киску: фронтальные рещетки всех камер выходили в продол, наполненный завистливыми вздохами. Храпа слышно не было. Майкл думал, что никто не спит. Все слушают, как Шанк дерет Киску. И сворачиваются под грубыми одеялами, тайком онанируют, замирая от ужаса, что сосед по камере засечет и проболтается. А там и до «мыльницы» недалеко. Только опасность еще сильней разогревает похоть.
 — Подло это, — вздохнул профессор.
 — Что именно? — Майкл обрадовался возможности отвлечься.
 — Сейчас вся наша группа занимается одним и тем же. И каждый боится, что сосед его выдаст. А сосед тем же самым занимается. И того же самого боится. Так что получается? У нас общие проблемы, но мы трусим признаться в них даже себе. И если кто-то не выдерживает, тут же топим его, — втайне радуясь, что он сломался раньше нас. Разве это по-людски?
 — Каторга вообще не место для людей.
 — Как это? Место, отведенное одними людьми для других людей. Это мы сами так для себя решили, что раз мы тут, то мы и не люди. Сами зверями быть захотели. А могли бы остаться людьми. Только зверями быть проще, согласись. Можно позволить себе такое, чего никогда не позволял… там.
 Проф никогда не говорил «на воле». И Майклу это нравилось.
 — Администрация подогревает наши пороки, — продолжал старик так же задумчиво. — Не высшая администрация, конечно, начальнику колонии и его заместителям все равно, что тут происходит. Это мелкие сошки уровня начальника смены лютуют. Потому что им весело и выгодно. Зверями управлять проще. Зверь кнута боится, за пряник ластится, а человек из гордости может и не согнуться. Вот они и изобрели систему кнута да пряника — карцеры, сучьи дни, рыбалки…
 «Хорошо профессору, — подумал Майкл, — он старый. Ему женщина не нужна. А может, он не старый, просто на каторге давно. Но все равно — уже не мужик».
 За стенкой послышался звучный шлепок — наверное, Шанк прихлопнул Киску по голой заднице. По продолу пронесся дружный стон вожделения. «Дурак Киска, — подумал Майкл. — Решил, что если по доброй воле подставить жопу бригадиру, то больше никто его драть не станет ан нет, тут так не принято. Жопа — достояние общественное. Шанк имеет ночью, остальные днем. Во время работы, на перекурах, на вечерней прогулке вовсе скопом навалятся. А ночью опять будет Шанк. И так до тех пор, пока Киску не задерут до смерти…»
 Шанк взревел утробно и победно. Майкл выругался сквозь зубы.
 — Ты не бойся, я тебя не выдам, — благодушно сказал профессор. — Я не хочу быть зверем.
 Майкл скрипнул зубами. Знал бы проф, что все намного хуже. Онанизм тут не поможет. И Киска не поможет. Шлюха поможет, но ненадолго. Только душу разбередит.
 …Они встретились абсолютно случайно. Как и в первый раз. Даже обстоятельства сходные. Точно так же Майкл, до смерти уставший от замкнутого корабельного пространства, вышел пройтись. Пешком. Гарли, конечно, планетка та еще, и слава у нее дурная, недаром же местные копы — это особый подвид хомо сапиенсов. Но Майкл знал, что обычному пещеходу, если не станет нарываться сам, здесь ничего не угрожает. Опять же, сейчас он считался хоть и временным, но все равно пилотом Силверхенда. В общем, такому, как он, на крупнейшей в Млечном Пути пиратской базе бояться было решительно нечего.
 Он и не боялся. У него уже завелись деньжата, которые он по примеру всей команды именовал «бабло» — так это, снисходительно. Силверхенд не признавал благотворительности, и Майкл с Сандерсом вояж до Земли отрабатывали пилотами. Ничего, на хорошем счету были. Майкл даже премиальные огреб, которые и собирался конкретно пропить в тот вечер.
 Углядел бар, завалился с намерением пропустить пару коктейлей для разогрева. Так-то заведение ему не слишком понравилось, думал попозже переместиться на другую сторону улицы — там открывали в полночь. Внутри было шумно, дым от травки висел непрозрачным облаком, скрадывая лица и оставляя на виду только ноги. Вот их-то Майкл и узрел. Он мог разглядеть лишь то, что показывалось из-под консервативной юбки длиной по колено, но подозревал, что выше еще великолепнее.
 А потом ему вдруг показалось, что именно эти лодыжки он уже где-то встречал. И даже любовался ими с тем же вниманием и удовольствием. Будто дежа-вю, успел подумать он, и тут же вспомнил, где и когда это было.
 Сердце оборвалось, Майкл вспотел. Конечно, в чертовом баре было слишком душно, вот он и взмок. Однако вместо того, чтоб прихватить пинту пива с влитым в кружку стаканчиком виски и усесться за столиком на открытой веранде, Майкл продрался ближе к обладательнице роскошных ног.
 Он стоял, красиво опираясь локтем на барную стойку. Она сидела в двух шагах и его не видела. Ее угошал какой-то чмошник в обтерханном костюмчике и с перхотью в жидких волосах. Перхоть жирным слоем устилала его плечи, чмошник нервно стряхивал ее время от времени, но любое его движение приводило к тому, что с волос сыпалась новая порция белых чешуек. Чмошник пялился на Людмилу, заикался и терял дар речи. Слишком хороша для него, и он это понимал.
 Девушка глядела на спутника равнодушней, чем на свою выпивку, к которой, похоже, не притронулась. Ее собеседник что-то лепетал, а она рассеянно поглаживала бокал, оставляя на запотевшем стекле блестящие мокрые дорожки. Майкл в два глотка осушил кружку. Внутри потеплело, и даже потливая дрожь ослабела. Ага, подумал он и заказал еще две кружки пойла. После третьей ему окончательно похорошело, он вошел в ту кондицию, когда мог быть самоуверенным не то что с Людмилой, а даже с Лилит. Взяв четвертую в левую руку, правой ухватил за воротник перхотного чмошника и скинул его со стула. Уселся сам, вытер пальцы мятой салфеткой.
 — Привет, красавица, — сказал он Людмиле.
 Майкл не знал, какой реакции ждет. Наверное, все-таки рассчитывал на легкий мандраж… а хотел — неуемного ликования. Не получил ни того, ни другого. Девушка не испугалась. Изобразила радость, будто встретилась с давним и не очень близким знакомым, который ей, в общем-то, симпатичен, но не более того.
 Чмошник вертелся рядом, отряхивался, засыпая перхотью пол. У него было желтушное одутловатое лицо, блеклые глаза и заметный животик. Не круглый и нахальный, какой бывает у любителей пива, которые кроме пива любят еще и активную жизнь, нет. Это брюхо было таким же безвольным и отекшим, как и весь он.
 — Она хорошая, — блеял чмошник, — ты ее не обижай. Мне все равно уже пора, у меня семья… ты ее не обижай, ты же не знаешь, какая она замечательная. А хочешь, я тебе свой номер оставлю? Если что, ты мне сразу звони, я тебе помогу! А ее ты не обижай, я ее недостоин, мне уж чего…
 Майкл смерил его взглядом и посоветовал:
 — Вали.
 Причитая и самопожертвенно вздыхая, чмошник растворился в наркотическом тумане бара.
 — У меня были неприятности два года назад, — объяснила Людмила. — Я отсиживалась у него. Бедняга надеялся, что я выйду за него замуж. Пришлось помирить его с первой женой, — она засмеялась. — Но он почему-то решил, что я осталась брошенной и несчастной. А мне что? Пусть думает. Он подарки делает… дорогие.
 — У этого чмыря еще и бабло водится?!
 — И немаленькое. Ему страшно везет в лотерею, но он боится легких денег. Он вообще денег боится. Мне отдает, — она усмехнулась.
 — Неплохо ты устроилась, — хмыкнул Майкл.
 Он едва сдерживался, чтобы не вспылить. Да, рассудком он понимал, что обстоятельства ее жизни — если верить той немногой информации, которую он получил, — были не радужные. Но в ушах шумело от злости: зачем, зачем она так себя унижала? Как она могла? Майкл мог бы смириться с наличием у девушки богатого любовника — но только не такого уродливого и презренного.
 — Кто тебя нанял? — спросил он, чувствуя, что сдерживаться больше не может.
 Людмила удивилась.
 — Кто тебя нанял, чтобы подставить меня? — раздельно повторил Майкл. — Ты увязалась за мной в гостиницу, чтобы подбросить мне сумочку Катрин Эрик-сон.
 — Я тебе ничего не подбрасывала, — спокойно возразила Людмила. — А в твой пентхауз пошла потому, что иначе ты потащил бы меня, к Грейс. Мне там появляться нельзя. Ни с тобой, ни без тебя. Я думала, ты быстро отстанешь, а когда поняла, что ошиблась, подпоила тебя «брыком». И ушла, забрав все свои вещи с собой.
 Майкл вдруг вспомнил: он нашел сумочку под кроватью. А Людмила… ну да, она же оставляла вещи в ванной!
 — Я не знаю, кто подбросил тебе улики, — продолжала она. — И сама хотела бы разобраться. Катрин — моя родная сестра. Она была на два года старше. — Людмила помолчала. — Я была некрасивым и строптивым ребенком, а Катрин — ласковая. Мы обе тяжело пережили смерть матери, отца-то мы не помнили. Но она искала у родственников сочувствия, а я бунтовала, потому что мне было очень больно. Грейс меня никогда особо не любила, но терпела, пока я не выросла. Она оплатила нам обеим обучение в колледже, а потом взяла к себе, вроде как в люди вывести. Но я… Мы с ней не сошлись характером. Я прекрасно к ней относилась, но ужиться не могла. Грейс не возражала, когда я заявила, что хочу жить самостоятельно. Потом у меня изменились обстоятельства, я попыталась вернуться, но Грейс меня не пустила. Мы тогда сильно поссорились. В общем, Катрин мне помогала, но тайно от старухи. В конце концов наши с Грейс разногласия достигли такого накала, что она запретила мне появляться у нее в доме и общаться с сестрой. Просто пригрозила, что выгонит и ее вместе со мной. Я не стала рисковать ее благополучием.
 — Но тем не менее ты оказалась на Ста Харях, у тебя были кредитки Сандерсов. Неувязка?
 — Катрин давала. А приехала я потому, что она придумала, как помирить меня со старухой. Просила только не появляться до определенного момента, чтобы не испортить игру. Мы встречались в баре «Русские ушли». Я видела ее последний раз за час до того, как в баре появился ты. Катрин попросила еще пару дней не высовываться, а потом она обещала все уладить. А получилось вот так…
 — Ты так спокойно рассказываешь?
 — Привыкла уже, — она отвернулась, но Майкл Успел разглядеть, что у нее намокли ресницы.
 — А Элла с вами в том кабаке бывала?
 — Какая Элла?
 — Элла Донован. Понятно, ты ее не знаешь.
 — Даже не слышала о такой никогда.
 — Тоже ваша родня, между прочим. Она утверждала, будто была очень близка с Катрин. До такой степени, что та ей про мужика поведала.
 — Про Гутта? — Людмила поморщилась. — Про него многие знали. Скотина он. Только из-за денег к Катрин клеился. Он же начал ухаживать за ней, когда она про завещание проболталась. Грейс хотела выдать ее за Джона, и Катрин находила идею достаточно привлекательной, но тут ей подвернулся этот старый хрыч, и… Мне иногда кажется, что это убийство — дело рук его жены.
 — Я тоже так думал. Но при чем тут я? И зачем подставили Сандерса?
 — Не знаю.
 — А с кем тебя перепутал Силверхенд, тоже не знаешь?
 Людмила рассмеялась:
 — Со мной.
 Майкл, уже позабывший, что девушка не так давно жила на содержании у чмошника, неприятно поразился.
 — Ничего особенного, — философски заметила Людмила. — Я же не могла все время брать деньги у сестры. Иногда приходилось соглашаться на такие вот… заказы.
 — А просто работать ты не пробовала?
 — Я и сейчас, как ты выразился, просто работаю. Но я еще и учусь и свое обучение оплачиваю сама. А оно мне обходится очень дорого, потому что я выбрала самый престижный универ Земли. И давай ты прекратишь меня допрашивать?
 Майкл согласился. Он ловил себя на странном ощущении — будто они много лет знакомы. Будто когда-то сгорали от настоящей страсти, потом поссорились, но все еще любят друг друга… Господи, с ужасом выдохнул Майкл, только этого мне не хватало!
 Она мило улыбалась, щебетала о чем-то ненапряжном, шутила, иногда довольно остро. Майкл отвечал, между словами методично надираясь. Ему стало страшно.
 «Я же в жопе, — думал он, — в полной и абсолютной жопе. За мной охотятся копы, у меня непонятно что произошло с отцом. Если отец меня не признает, я окажусь нищим. Да, без работы я не останусь, потому что таких специалистов, как я, — единицы по Вселенной. Но сейчас у меня ничего нет, и я в жопе.
 Я должен разобраться сначала со своими делами, — убеждал себя Майкл. — Потом я могу позволить себе все — и любовь тоже. Нет, не тоже. В первую очередь — я смогу позволить себе любовь. Но сначала мне нужно выбраться из этой жопы. А где я потом буду искать Людмилу? Она же исчезнет. Я могу сказать сейчас… но я в жопе. Я ничего не могу ей предложить. Нет, сейчас ничего не скажу…»
 И не сказал. Напился так, что белки глаз стали малиновыми. Людмила за весь вечер так и не прикончила несчастный бокал пива. Майкл стал шумным, но временами проваливался в мрачную немоту — когда вспоминал, в каком он положении.
 И она ли на самом деле проговорилась, что русская, или он додумал?
 Потом Людмила ушла. Майкл не хотел ее провожать: задница, в которую он угодил, засосала его и не выпускала. Он только в какой-то момент отметил, что уже один, а пол вибрирует от «живой музыки», пущенной на всю мощь динамиков. Какофония. У Майкла не было слуха, но это он определил. Чтоб спрятаться от адского грохота, взял еще виски. Флакон. Он помнил его совершенно отчетливо — призматическая бутылка на столе прямо перед носом. Стол грязный, на нем окурки от «флейт» — после ухода Людмилы он еще и в травку окунулся. Очень грязный стол. И липкий — локти приходилось отклеивать. Вокруг дым, извивавшийся вонючими драконьими хвостами, кто-то орет рядом, потому что об его голову расколотили кружку… драка, все летит и падает… чей-то вопль — «копы!».
 Проснулся он в участке, с жутким похмельем, в оглушающе холодной комнате. Рядом с койкой стоял мужик в штатском. Взгляд у него был ледяной. В дверях застыл полицейский — с импульсным пистолетом. Майкл хотел выкинуться в окно, но даже шевельнуться не смог: пока просыхал, его приковали наручниками.
 «Вот и все», — подумал он и оказался прав…
 Шанк сопел, Киска покряхтывал. Сколько можно, ужасался Майкл. Это ж бессонная ночь, а завтра не четверг. Рехнулся бригадирушка. Смежил веки, но ненадолго: как насмешка, выскочило из полудремы знакомое личико. Почему-то Майкл запомнил ее с забавными косами, но в строгой юбке — этакая помесь между баром «Русские ушли» и забегаловкой на Гарли.
 Д-дерьмо, ведь он же никогда ее не увидит! Майклу захотелось вжаться в стену так, чтобы стало больно. Чтобы стало очень больно. Лучше упасть откуда-нибудь, но койка низкая. Требовалось что-то, мешавшее вспоминать волю — и девушку, которая его этой воли лишила. В прямом и в переносном смысле. И все равно он на нее не злился. Увидеть бы ее… Никогда.
 Он здесь до смерти. Год за годом ему предстоит тупеть и звереть, как тупели и зверели все его предшественники. Как будут тупеть и звереть все его последователи. На тех и других Майклу было в высшей степени наплевать. Его волновала только своя судьба.
 Лучшее, что его ждет, — он умрет раньше, чем думает. Захлебнется в отстойнике или удавится. Утопиться проще, чего там — просто нырнул под рещетку, а для надежности привязал себя за шею заранее снятыми штанами. Правда, противно очень. Майкла едва не вырвало, когда представил себе мутную жижу, в которой он хлопает глазами, а вокруг плавают толстые черви, лезут в нос и в уши, норовят забиться в открытый рот.
 Повеситься — это почище. Благородная смерть для каторжника. Но сложная. Реальней всего свести счеты с жизнью на барщине, в теплице. Но петля — не отстойник, куда непрошеные спасатели лезть побрезгуют. Поэтому для самоубийства обычно выбирали преданного друга, который стоял бы на шухере, отвлекая вертухаев. Да и петлю готовить трудно. Проф как-то обмолвился, что на изготовление качественной удавки уходит от четырех до четырнадцати недель. Как повезет. Веревок же нет, поэтому отрывается кант от простыни. Для надежности нужно скрутить вместе не менее четырех штук. Если повезет, его можно на что-нибудь выменять, но это грязное дело. Веревку, сплетенную из выменянных кантиков, не грех и спереть. А вот если умыкнешь честную веревку, могут и на «мыльницу» пригласить.
 Майкл подергал за простыню. Кантика не было. Уже кто-то оторвал. Может быть, даже сплел веревку. Может, успел повеситься.
 — Проф, а вас-то сюда за что? — спросил, чтобы не думать о кантиках и Людмиле.
 С соседней койки донесся вздох.
 — Мы все — отрыжка империи Железного Кутюрье. То, что мешает процессу ее пищеварения.
 Майкл приподнялся на локте.
 — В каком смысле?
 — В прямом. Мы — это те, кто самим фактом своего существования угрожает спокойной жизни Железного Кутюрье. Которые знают, подозревают или видели, или даже могли видеть слишком много. Он из тех людей, которым вечно кажется, будто за ними подглядывают.
 — Никогда бы не подумал, — пробормотал Майкл. Он скрывал, что Железный Кутюрье — его отец. Сказался однофамильцем, благо Тейлоров в мире лишь немногим меньше, чем Смитов.
 — Вот, к примеру, Шанк. Его взяли за торговлю наркотиками. Никто б его не тронул, но в последней партии вместо «дури» был брусок какого-то металла. Шанк его видел, потом попытался навести справки. Через неделю он уже сидел в тюрьме. И таких тут много. Почти все. Особенно в Нижней Палате.
 Профессор ненадолго затих, повернулся на бок.
 — Я шесть лет провел в Верхней Палате. Там те, кто знает побольше. У них есть тиви, радио, условия совсем другие. Их держат отдельно, потому что их услуги могут понадобиться вновь в любую секунду. А Нижняя Палата — расходный материал, случайные люди. Отрыжка, одним словом.
 — А я считал, что в Верхней «отдыхает» уголовная аристократия.
 — Нет, — собеседник засмеялся. — Там техническая интеллигенция. Инженеры. Обслуга. Бухгалтеры. Те, кто работал в лабораториях, цехах, офисах корпорации.
 — А вы? Вы же знаете достаточно…
 — Чтобы жить в относительном комфорте? — профессор усмехнулся. — А это обратный случай. Мне известно столько, что и использовать-то страшно.
 «Вот дерьмо, — подумал Майкл, — а я же ведь тоже знаю больше, чем все они, вместе взятые! Может, они все там великие ученые, но ведь я-то знаю главное — как устроена система…»
 — «Третий изотоп»… — проф закашлялся. — Глупое название. У таллия нет третьего изотопа. И это вещество — вовсе не таллий. Русский гений Менделеев не видал во сне такого и места ему в своей таблице не отвел.
 Он опять зашелся кашлем — долгим и сухим. Майкл встал и подал ему воды.
 — Порой я ненавижу дельцов, которые дальше собственной выгоды заглянуть не желают, — продолжал тот чуть погодя. — Этот псевдоталлий — почти неиссякаемый источник энергии. Сейчас его запасов хватит, чтобы миллиард лет обогревать всю систему, если Солнце погаснет. Или чтобы отбуксировать Землю к другому светилу. Но Железный Кутюрье, случись такое бедствие, и пальцем не пошевельнет. Ему невыгодно. Ему выгодно, чтобы энергетика Больших Штатов по меньшей мере зависела бы от него. А лучше — чтобы она ему принадлежала. Он хочет владеть миром. А то, что псевдоталлий — это образец материи, организованной принципиально иным образом, чем мы привыкли, его не волнует. Его не трогает, что мы, возможно, оказались на пороге новой вселенной познания. Ему нужна только власть. И власть, если рассудить, мелочная, основанная на страхе. — Помолчал еще немного. — Давай-ка спать, тем более что наш бригадир затих.
 Майкл не ответил, сделал вид, что давно дрыхнет.
 …Отъезд из колонии дерьмовых художников произошел буднично. Майкл улизнул пораньше, оставив Сандерса разбираться с Эллой. Шагал к перекрестку, слыша позади истерические вопли девушки и ругань приятеля, в которой, однако, тоже легко угадывались визгливые нотки. Мальчишка, думал о нем Майкл с оттенком превосходства. Никак не может понять и привыкнуть к мысли, что все на редкость хреново. Надеется проснуться в своей спальне, в ледяном поту, счастливо заморгать, приветствуя комфортную обыденность. ан нет, не проснется. Майкл это прочувствовал, нашел в себе смелость не прятаться. А Сандерс так не может.
 Элла доплелась с ними до места встречи. Пока ждали Силверхенда. Майкл искоса разглядывал ее и цинично прикидывал, сумеет ли задушить голыми руками. Он боялся неприятностей. Оснований для страха хватало — в универе она его регулярно подставляла.
 Но верней всего, он давно ненавидел Эллу, и неприятности стали лишь поводом от нее избавиться.
 Баба она крепкая, размышлял Майкл, просто так себе шею свернуть не позволит. На помощь Сандерса рассчитывать нечего, этот в лучшем случае закатит глазки и не будет вмешиваться. Значит, придется самому. Спровоцировать ее на очередную перепалку с Сандерсом, зайти за спину, выждать, когда она увлечется истерикой в достаточной степени, потом… Тут Майкл растерялся. Теоретически он представлял, как надо действовать: одной рукой берешь за плечи, чтоб зафиксировать корпус, другой обхватываешь голову и резко поворачиваешь. Но Элла была ненамного ниже него, и хватать ее за голову — неудобно. А как заставить ее встать на колени, Майкл не представлял.
 Проблему решил появившийся Силверхенд. Решил просто и изящно. Сначала пообещал довезти до Земли — типа, у меня на борту места для всех хватит, но вот беда, не беру пассажиров бесплатно. Если вы, типа, мадемуазель, согласны войти в состав экипажа стюардессой, — в натуре, никаких проблем. О нет, вы не думайте, никакого хамства, у меня же офицеры, а не отребье какое-то. Нет, ничего особенного делать не придется. Подавать кофе и закуски, красиво улыбаться, потому что, мадемуазель, вы же понимаете, мы в Космосе совершенно оторваны от прекрасного, и бабу найти легко, а вот красивую женщину — огромная проблема. Нам нужно видеть вас, чтобы оставаться людьми, не зря же говорят, что красота спасет мир, а я, мадемуазель, на собственном опыте убедился — это не пустые слова. Вот, помнится, в бытность мою лейтенантом армии Больших Штатов… Влипли в одну переделку, впрочем, мы всегда в них влипаем… И была у нас медсестра, редкой красоты, очень похожа на вас, мадемуазель, и явно не из народа девушка… Ну да, случается, что девушка из хорошей семьи поссорится с родителями или же она патриотка, вот и выбирает армию… Майкл слушал и тащился.
 А потом Силверхенд приказал ей вылезать из модуля. Находились они милях в пятнадцати от пригорода, дорога ровная, абсолютно безопасная для пещехода. Элла грязно выругалась, но подчинилась. Размечталась, хихикал Майкл, очаровать всю пиратскую флотилию за бесплатно. А вот ножками, ножками теперь работай!
 Через два часа Майкл был в Космосе. Силверхенд пригласил его и Сандерса в кают-компанию для задушевной беседы. Майкл рассказал о своих злоключениях с самого начала, утаив лишь одну деталь: украденный груз был партией «третьего изотопа». Пират слушал благодушно, кивал, разочек перебил:
 — ТСГБ, говоришь, тебя предупредила? — Он расхохотался. — А я и не знал, что мальчишка, который у меня на внешней связи сидит, работает на охранку. А то еще скажи, что я и есть охранка.
 — Так это… твоя работа?!
 — Смотря о чем ты говоришь. Мне стукнули, что на базе стоит грузовик с пятнадцатью тоннами «третьего изотопа»…
 Майкл опустил взгляд.
 — …который планируется загнать левому человеку. У меня с Железным Кутюрье есть неписаное джентльменское соглашение, по которому я напрямую с его каналами не работаю. Но на то, что из них утекает, лапу наложить могу. Бывает, что товар потом ему же и сбываю, если не найду покупателя щедрее. В общем, все как в жизни, мой мальчик, все как в настоящей жизни.
 — То есть на той базе ждали тебя?
 — Ну вот еще. Я не скупщик краденого. — Силверхенд многозначительно ухмыльнулся. — У меня свои планы были. Потому тебя и пуганул слегка. Незачем тебе вмешиваться. А поздно. Впрочем, потом выяснилось, что товара там не было, его увести успели… я его перехватил все-таки, но это другая история.
 Обстоятельствам убийства Катрин и ее любовника пират внимал из вежливости. Он и сам был великолепно осведомлен.
 — Ты в курсе, что Грейс умерла? — спросил он у Сандерса.
 Джон потерял дар речи. Обмяк, закрыл лицо ладонями.
 — А денежки твои, скорей всего, достанутся Элле Донован. Она ж после тебя и Катрин была ближайшей претенденткой.
 «Ни хрена себе, — подумал Майкл, — мы ее обули на какую-то мелочь, а она вон как отомстить может — оставить Сандерса без гроша».
 — Бог наказал, — пробормотал приятель. — Не надо было нам тогда…
 — Может, и не надо, — согласился пират. — А может, и в самом деле стоило ее убить. Хотя так вас действительно оклеветали, а если б Эллу грохнули, то были бы виновны. А ты смог бы? — с интересом посмотрел он на Майкла.
 — Не знаю. Если честно — не знаю. Тогда я на нее был зол, она из меня в универе всю кровь выпила, а тут еще это наложилось… Их двое таких на курсе было — Элла Донован и Вин Хенсли, наш староста. Меня всегда трясло от одного их присутствия. Вина мне вообще порвать хотелось. Останавливало лишь то, что он редкостное ничтожество. А Элла бесила сначала тем, что она дещевка, а все ее считали идеалом красоты. Совсем у них чувство прекрасного отшибло, что ли? Да и подлая она тварь, как была мерзавкой, так и осталась… Не знаю.
 — Не смог бы, — констатировал пират. — Может, оно и к лучшему. Человека убить, я тебе по секрету скажу, совсем не просто. Особенно с холодной головой, а не в запале. Ну, вот что, ребятки. Я вам так скажу: на Земле вам делать нечего. Еще пару лет минимум.
 — А наследство?! — взвыл Сандерс.
 — И как ты его отсудишь? У тебя до хрена бабла на адвокатов? — возразил пират. — Впрочем, как хотите. У меня там дела есть, вас подброшу. Только учтите: что я вашей Элле насчет благотворительности говорил — правда. Пилотированию вас всех учили, системки были попроще, чем у меня, но принцип тот же. Так что предлагаю вам следующее: либо я вас высаживаю на первой же стоянке, разумеется, проверив, нет ли там на вас ориентировки, и делайте дальше что хотите, либо вы поработаете на меня пилотами. Мне всегда нужны такие ребята. Рейс до Земли обошелся бы вам в сто пятнадцать тысяч баков каждому…
 Сто девяносто пять, отметил Майкл, если путеществовать так, как оба они привыкли.
 — Ну, примерно, разумеется. Я учитываю и то, что Майк помог мне выбраться из переделки, и то, что вы в нашем деле новички, и то, что вы без меня со Ста Харь вообще не выбрались бы, и еще кучу всяких мелочей. В общем, по сто пятнадцать. Будем считать, что эту сумму вы мне должны. Все, что заработаете сверх того, — ваше. — Он откинулся на спинку стула и скрестил руки на груди. — Мне нравится система денежных взаиморасчетов как способ выражения благодарности. Она не оставляет места для всяких вредных эмоций вроде ощущения, будто мы с вами что-то друг другу должны, кроме тех обязанностей, которые будут указаны в ваших контрактах.
 Требование Силверхенда не показалось Майклу оскорбительным. Кроме того, возможность поработать пилотом у легендарного пирата давала ему интересный экспириэнс. Когда над ними воссияет свет истины и Майкл вернется в любимый офис на Сигме-Таурус, ему будет что вспомнить.
 До Земли добирались окольной дорогой, потому что пират не отказывался от попутной выгоды. Платил он честно и немало, так что вскоре Майкл уже полностью отработал стоимость проезда и вышел в плюс. Сандерс едва перевалил за ноль. Собственно, потому-то в тот проклятый вечер Майкл и отправился развлекаться один, что у Сандерса было туго с баблом, а лезть в долги, пусть даже к лучшему другу, он не захотел.
 Наверное, он так и улетел с Силверхендом… В зале суда, по крайней мере, ему достало ума не появиться. Зато там был отец. И… Майкл Тейлор под руку с Эллой Донован, едва не лопавшейся от счастья. На безымянном пальчике у нее сияло обручальное кольцо. Свеженькое.
 Расследование проводилось в рекордно короткие сроки. Майкл подозревал, что обвинитель ради приличия выждал положенное минимальное время, а так у него на столе еще до ареста лежало готовенькое дело. Майкл поначалу хорохорился, думал, что никому не удастся упечь его за рещетку. Потом он жалел, что в универе, хотя была возможность, не уделял достаточно внимания уголовному праву. А еще позже понял, что никакие познания его не спасли бы.
 Конечно, он слыхал о сфабрикованных делах. Не такая уж великая тайна, особенно для наследника крупной корпорации. Не говоря уж о том, что корпорация в числе прочего владела месторождением минерала, неизвестного официальной науке. Антимонопольный комитет не позволил бы в одиночку добывать «третий изотоп». Майкла не шокировало, что часть операций, проводимых его отцом, были откровенно незаконными. Все как в жизни, очень точно выразился Силвер-хенд, правда, по другому поводу.
 Все улики и доказательства виновности Майкла были не сфабрикованы, а просто выдуманы. И сочинитель не позаботился даже об их связности. Судья на процессе не обращала внимания на произносимые речи. Ей было неинтересно. Она заранее знала исход, а то, что происходило в зале, полагала пустой, но необходимой формальностью.
 За неимением денег Майкла защищал государственный адвокат. Нормальный такой мужик, из убежденных. Майкл вряд ли отыскал бы лучшего, будь у него целое состояние. Перед первым и единственным заседанием он ободрял Майкла, твердил, что в два счета размажет прокурора по стенкам трибунки.
 Майклу хотелось верить, тем более что он и сам понимал безосновательность выдвинутых против него обвинений. Что это за смехотворный суд, когда отсутствуют не только свидетели защиты, но и подельник, то есть Сандерс? Как можно вынести приговор, если в деле отсутствуют какие-либо достоверные данные об украденном грузе псевдоталлия? А взрыв на базе был одним из пунктом обвинения. То есть, согласно заключению, Майкл поперся наводить порядок просто так, без мотивации.
 Никто и не собирался выяснять причины тех или иных поступков подсудимого. Прокурор красивым голосом гнал пургу, написанную как будто журналистом из тивиновостей. Все протесты и требования адвоката судья отметала ленивым движением пухлой ручки. Майкл следил за лицом своего защитника. Через час казалось, что бедняга вот-вот свихнется от участия в откровенном фарсе. Он иногда шептал Майклу, мол, не волнуйся, все фиксируется, подам апелляцию… К тому моменту, как пришло время зачитывать приговор, мужик сообразил, что возражать и добиваться справедливости бесполезно. И сник. Майклу было его жаль едва ли не больше, чем себя.
 Сам он, подобно судье, спектакль игнорировал. Глазел на ложу, занятую главными «пострадавшими». Двое мужчин, две женщины. С той, что жалась слева от отца, Майкл знаком не был. Наверное, новая мачеха. С тех пор, как отец развелся со Стеллой, первой своей женой, он взял за правило вступать в брак каждые пять лет. В контракте всегда значилось, что по истечении Указанного срока они разводятся без материальных претензий, если супруга не осчастливит мужа ребенком. Других детей, кроме Майкла, у Клиффорда Тейлора так и не было, потому он с чистой совестью регулярно менял спутницу жизни. Как новую секретаршу на работу принимал.
 Свою мать Майкл не видел и знал о ней всего три вещи: она была русская, звали ее Мария, и отношения они с отцом не зарегистрировали. Сына она отдала Клиффорду сама, без суда. Впрочем, ее можно понять: такой отец мог обеспечить ребенку самое достойное существование, а о чем еще мечтать матери?
 Лицом Майкл пошел вроде бы в деда — черноволосый, кареглазый при очень светлой коже. Ростом превосходил всех родственников, а в остальном выглядел типичным Тейлором. Хотя отец как-то обмолвился: Мария внешне мало отличалась от женщин их клана.
 Кстати, ни одна из официальных мачех не была темноволосой и кареглазой. Клиффорд специально выбирал рыхловатых блондинок вроде Эллы. Странно еще, что он сам на ней не женился. Или Элла оказалась поумней и отказалась от контракта, по которому ей не полагались алименты?
 Так или иначе, а замуж она выскочила за двойника Майкла.
 В двойнике и заключался весь кошмар. Он был не просто похож — Майкл как в зеркало смотрел. Наверное, в четырнадцать лет у них даже прыщи на одинаковых местах выскакивали. Хотя… Майкл в который уже раз за последние месяцы ощутил странные провалы в памяти. При том, что он легко удерживал в голове любые цифры, сколь угодно длинные, и никогда не забывал единожды встреченного человека, — он не доверял своим детским и школьным воспоминаниям. Словно видел себя со стороны. Кино смотрел, или рассказал ему кто. Он не находил ни одного яркого образа. Первое полноцветное впечатление приходилось на день, когда он прибыл в университетский кампус и психанул, узнав, что спать обязан на синтетическом белье.
 А к этому возрасту прыщи уже отошли, и Майкл предпочитал думать, что их никогда и не было.
 Двойник был тем более подозрителен, что при таком сумасшедшем сходстве отец заявил Майклу, будто не знает его! Майкл помнил дословно тот последний их разговор, тот звонок из особняка Сандерсов. Отец мог бы хоть в первую секунду перепутать… все-таки офигенное сходство… а он не путал.
 Скоро Майкл заметил, что различия все же есть. Его двойник был жеманным и отвратительно поджимал губы. Телосложение пожиже, жестикуляция распущенного человека… Звали его Гэйбом. Майкла тоже можно было называть Гэйбом — Майкл Гэбриэл Тейлор — только он не выносил подобного обращения. А этому нравилось.
 Но вот что позволило запрезирать его с полным на то основанием, так это женитьба на Элле.
 По существу дела Гэйб поведал, что за сутки до взрыва на базе отправился в отпуск. Предъявил билеты, подтверждающие, что он вылетел из порта на Сигме-Таурус беспосадочным рейсом до Земли. Прибыл точно в срок и планету до недавнего времени не покидал. Проживал преимущественно в семейном поместье.
 Майклов адвокат взял слово. Он обратил внимание всех присутствующих на чрезмерное сходство свидетеля обвинения и подсудимого, после чего попросил доказательств родственных связей. Радостный прокурор тут же сообщил, что в деле есть рапорт об исследовании крови, подтверждающий, что Гэйб Тейлор — несомненно сын Клиффорда. Можно было бы взять кровь и у Майкла, но судья решила, что в подобном исследовании нет необходимости. А за свой счет Майкл не мог. Хотя интересно, как бы изменились лица у всех, если бы выяснилось, что и Майкл — законный наследник. Чей рапорт послали бы на перепроверку?
 Потом на трибуну взошел Зоули, верный пилот. С его слов получалось, что утром в офис явился некто, принятый всеми за хозяина, передумавшего отправляться на отдых. Двойник повел себя, как последний засранец. Разгромил кабинет, угрожал огнестрельным оружием персоналу, в довершение угнал яхту. Зоули уже тогда понял, что дело нечисто, но помалкивал.
 Подменыш жаловался, что надо «разобраться» с базой «Савер». К изумлению Зоули, «разбор» вылился в уничтожение объекта. Потом была авария. К счастью, жертв — как он потом узнал — было немного. Причины такой нелюбви пилот не знал. Не знал их и выступивший диспетчер, доложивший о том, как Майкл нахамил ему в предварительном разговоре, а затем пообещал прилететь и всех сжечь к чертовой матери. Диспетчер хвастался, что испугался и поднял тревогу. Его расторопность позволила эвакуировать практически весь персонал.
 Дальше Майкл уже не слушал. Ему и так все стало ясно. Документы подделаны, люди подкуплены, судье заплатили столько, что о старости можно не беспокоиться. На этом фоне красочный рассказ о зверском убийстве на Ста Харях развлек зрителей, но Майкла не взволновал.
 Его двойник. Уму непостижимо, кто он такой и как ему удалось обмануть отца. Факт, что корабль тогда угнал именно он. Больше некому. Зная пароли или сам принцип доступа, при известных способностях можно переадресовать груз. Зачем? Дураку понятно — «третий изотоп» дорого стоит.
 Но парень то ли следы плохо замел, то ли решил захапать еще больше — словом, он провел шикарную операцию подмены. Теперь все считают именно его настоящим сыном Железного Кутюрье, а Майкла — самозванцем. Хотя бы потому, что двойник первым догадался обвинить настоящего наследника в подставе. Знал бы Майкл о его существовании да опереди с иском в суд — за рещеткой в кабинке подсудимых оказался бы этот ублюдок. А Майкл набивал бы мозоли на заднице, сидя на деревянном — по традиции — стуле в ложе для «главных потерпевших». Может, рядом с отцом была бы та же блондинка.
 Может быть.
 Значит, Элла имела виды все-таки на него, думал он по дороге в «Вечное солнце». Замуж хотела за богатенького. И выскочила. Что ж, попутный ветер в попку дует. Тогда, на борту тюремного транспорта, Майкл еще лелеял какие-то надежды, составлял апелляции, мечтал, что рано или поздно двойник проколется — ну не может он знать всех семейных обычаев, неоткуда просто! Анализы крови при известной верткости еще можно купить, но не купишь деда, который самого себя подозревал в подставе и интригах. От дел он давно отошел, но за семьей следил. Все выяснится, и Майкл вернется домой, а потом и на Сигму-Таурус, к любимому делу.
 Текло время, обман не раскрывался, Майкл привыкал к тюремной жизни и опускался все быстрее. А потом в какой-то момент посетило его черное озарение: ничего не изменится, и никто не восстановит истину. И свой офис на Сигме-Таурус он тоже не увидит.
 Никогда.
 Судя по хмурым лицам, ночью бодрствовал весь продол. Высказывать недовольство бригадиром не смели, зло вымешали на Киске. Его демонстративно толкали, наступали на ноги, кто-то заехал локтем в лицо. Пухлые губы Киски дрожали, небритые щеки намокли от слез. Ответить ударом на удар он не мог — затоптали бы, потому ограничивался немым укором во взгляде, а когда попадался на глаза Шанку, то умоляюще складывал ручонки. Шанк, естественно, не обращал на это внимания: ночью он не любовью занимался, как размечтался Киска, а просто брал свое и отрывался по полной программе. Может быть, уверив себя, что кувыркается с симпатичной шлюшкой из тауна.
 Майкл тоже не выспался, но явное унижение Киски повышало тонус. Сам не мог сказать, отчего его так радуют невзгоды этого некогда гладенького, а сейчас порядком потасканного типчика. Рыбку ненавидеть недостойно, но Майкл все чаще ловил себя на мысли, что хочет удушить гада собственными руками. Просто так. Потому что противный. Как глист.
 За завтраком Шанк подсел к Майклу и профессору. За ним потянулся и Киска, в нарушение всех традиций — рыбки ели в дальнем конце, у дверей, где сквозило и воняло гнилью из рукомоечной. Шанк молча встал и отвесил Киске полноценного пинка. Рыбка вскрикнул и поплелся на отведенное место с видом девственницы, обманутой в лучших чувствах.
 — Майк, у тебя нет веревки? — спросил бригадир. Майкл вздрогнул, припомнив, как ночью щупал простыню.
 — Или хотя бы кантика?
 Прежде чем он отозвался, профессор вытащил из-под куртки свернутую бубликом узкую полоску ткани.
 — Только вернуть я не смогу, — предупредил Шанк.
 — Я понимаю, — кивнул профессор.
 Майкл растерялся. Профессор сохранял отсутствующий вид, аккуратно поддевал вилкой синтетическую лапшу, отправлял ее в рот и равнодушно перетирал остатками зубов. Шанк пялился в миску, не притронувшись к пище. И выражение лица у него было… не ахти.
 — Что у тебя? — уточнил Майкл.
 — В карты проигрался. Сначала все, что было, потом на жизнь играли. Проиграл. Чтоб отыграться, поставил смерть. Сначала все хорошо, я даже жизнь отыграл, потом… В общем, я должен умереть. Прямо сегодня. Срок до обеда.
 Майкл выругался вслух в нарушение неписаных законов. Дерьмо, подумал он, ну зачем я научил этого оболтуса?!
 Сам он никогда не воспринимал карты иначе, чем способ убить время. И не ждал от окружающих иного отношения. Азарт, дикие проигрыши, самоубийства — это не для людей его круга. Вся беда в том, что в тюрьме планка сместилась, и он забыл предостеречь Шанка: не увлекайся.
 За месяц не научишься играть профессионально, хоть ты тресни. Пусть даже они шлепали картами всякую свободную минуту, пусть даже Шанк оказался поразительно сметливым. Ему не хватало опыта. Майкл поддавался ему, бывало, только чтобы ободрить.
 А через месяц Майкла отселили в камеру к профессору, Шанк «прописал» у себя Киску, а сам каждый день на вечерней прогулке бегал в Верхнюю Палату — играть.
 — А если я за тебя впрягусь? — предложил Майкл, думая про себя, что уж его-то раздеть почти невозможно — если, конечно, подходить к делу серьезно.
 Шанк покачал головой:
 — Поздно, Майк. Спасибо, но это не по правилам. Я проиграл и жизнь, и смерть.
 — Кому? — спросил профессор.
 — Роберту.
 — Роберт… Он относительно вменяемый, но от него никогда не знаешь, чего ждать. Майк, в тюрьме свои законы. Там, за пределами этих стен, ты мог бы внести залог, равный ставке, и продолжить игру за него. Здесь не так. Ты мог бы вступить в игру до того, как Шанк заложил свою жизнь, потому что потом он стал собственностью Роберта. Поэтому в Верхней Палате не разрешают замену человека, когда в банке уже есть жизнь. Это считается игрой с новым партнером на определенную ставку. Если бы ты выиграл, Шанк стал бы твоим. Но даже если ты аннулировал бы его обязательства, клеймо раба ты с него уже не снял бы. Но сейчас действительно поздно. Смерть не отыгрывают. Ты можешь только умереть вместо него или заплатить миллиард долларов.
 Майкл присвистнул.
 — Таковы правила, — сказал Шанк. — Я за свой базар отвечаю. Поставил смерть — значит, надо. Мне бы еще два кантика найти… Один у меня есть, и профессор свой отдал. А то в отстойник придется.
 Майкла передернуло. Покосился на профессора: тот отодвинул пустую миску.
 — Пожалуй, я на выход, — обронил он. — Шанк, спроси у Лысого Гарри — у него как минимум один кантик был еще на позапрошлой помывке.
 — Спасибо, проф.
 Шанк ушел, так и не притронувшись к еде. Майкл понял, что ему тоже не хочется есть. Правда, уже через полчаса он горько пожалел об этом.
 Можно сказать, им с профессором сегодня повезло с барщиной: сортировочный цех. Здесь было очень тепло, сквозило только у дверей, а сама работа относилась к категории «чистой».
 Хуже всего приходилось на срезке. Грибы росли в длиннющих парниках — только грибной парник это совсем не оранжерея. Температура четырнадцать по Цельсию, влажность сто процентов, проветривание исключено, освещение приглушенное. По обе стороны длинного прохода ступеньками поднимаются лотки с грибницей — до самой крыши. А из лотков торчат синюшные, жирные грибы всех размеров. Майкл на срезке побывал три раза и полагал теплицы одной из худших пыток колонии: дышать удушливой вонью быстрорастущих грибов было невозможно.
 Инсектицидами тут не пользовались, и плодовые тела часто оказывались проеденными червями. Чтобы выгнать паразитов, урожай погружали в отстойники — громадные ямы, наполненные соленой жижей. Свежие грибы норовили всплыть, поэтому отстойники, как крышками, закрывались рещетками, поверх которых натягивалась частая сетка. Рещетка опускалась чуть ниже поверхности и там запиралась. Работенка тут непыльная и нетяжелая, но свальщики всегда работают попарно, потому что в одиночку с замками не справиться из-за размеров ямы. Сборщики пригоняют тачку из теплицы, свальщики одновременно оттягивают язычки обеих защелок, поднимают рещетку, сбрасывают грибы и закрывают рещетку. Все. Но Майкл, спроси его мнение, лучше бы пошел в парники: нигде в колонии так не воняло смертью, как в отстойниках.
 А на сортировке каторжники отдыхали. Сюда грибы подавали чистыми и подсушенными после отстойников, с пустыми ходами, оставленными червями. У них даже запах был другой — вкусной пищи. Деликатесной.
 Майкл оттянул рычаг сушилки, на стол вывалилась груда сырья. Он часто попадал в сортировочный, поэтому работал машинально. Разделить группу, маленькие, меньше двух дюймов, грибки аккуратно отложить в корзину — это на консервирование. Остальные смести в чан, не заботясь о внешнем виде. Крупные плодовые тела в пищу не годятся, их прессуют и отправляют на выжимку.
 Он не знал, как называется этот вид. На Земле такие не встречаются. Грибы содержали наркотик, ради которого их и культивировали. Глупо полагать, будто колония способна обеспечить себя только за счет производства деликатесов. Нет, наркотик — товар, который всегда стрит дорого и всегда востребован. Официально колония производила «препараты для медицинской промышленности», но все понимали: львиная доля этих препаратов, так называемая «некондиция», уходила драгдилерам и распространялась по нищим планетам вроде родины Шанка.
 В пищевых плодах наркотика было мало. От температурной обработки он распадался, оставляя после себя пряный вкус, из-за которого грибки и угодили в разряд деликатесов. Переростки уже не кипятили, чтобы сохранить сырье для «препаратов».
 Кое-кто в колонии украдкой жевал сырые шляпки — считалось, что в них галлюциногена больше, чем в ножках. Майкл даже не пытался: надышавшись в теплице ядовитыми испарениями, получил представление об эффекте и остался страшно недоволен. Грибы давали сильное опьянение с мощными видениями и тяжелое похмелье с рвотой и высокой температурой. Кроме того, Шанк как-то предупредил, что на грибы подсаживаешься быстро. И подыхаешь тоже быстро. Майкл пока не спешил на тот свет.
 Но сейчас он был голоден, а острый аромат подсушенных грибов манил и дразнил. Майкл сглатывал текущие слюнки, ругая себя за отказ от завтрака. Мало ли что взбредет в голову Шанку?! В колонии нет места чувствительности. Надо было брать пример с профессора, тогда не подводило бы живот.
 Майкл на воле не то чтобы любил грибы, но ел их с удовольствием. Единственный раз, когда они ему в глотку не полезли, был на Ста Харях, в последний день под кровом Бориса. То ли вонь не способствовала аппетиту, то ли общая нервозность сказалась, то ли предвидел он, что угодит туда, где этих деликатесиков немерено. Ему ужасно захотелось попробовать — каковы они на вкус, если без добавок? Наверное, размышлял он, в маленьких наркоты самую чуточку, не поведет так уж заметно. Можно выбрать и совсем малюсенькие, которые в сушке поджаривались. Соли нет, не говоря о масле… вот это-то и интересно — какой у них чистый вкус?
 Не решившись, отправил облюбованный экземпляр в компанию его отсортированных в пищу коллег. Желудок взвыл от огорчения. Майкл старательно не глядел в сторону корзины, где на самом верху, он знал, лежал крошечный, покрывшийся золотистой корочкой грибок. Симпатичный. А как пахнет! Кишки Майкла слышали его зов совершенно отчетливо.
 Между прочим, вспомнил он некстати, грибы — очень калорийный продукт. И стопроцентно натуральный. По энергетической ценности они почти равнялись мясу… ах, мясо! Сочащийся жиром кусок бара-нинки на ребрышках, со специями, с приправами, а рядом — соусница… Грибы считаются тяжелой пищей, перевариваются долго. Сырые усваиваются еще дольше. А ему всего-то надо — набить желудок, чтоб не бунтовал до обеда.
 — Не дури, — сказал профессор, когда Майкл выловил заветный грибок из корзины и уже приготовился осторожно надкусить.
 Майкл, испытывая нечто вроде стыда, швырнул вожделенный кусок пищи обратно.
 — Хочешь быть как этот? — профессор кивком указал на Джека.
 Джек, поразительно тощий, с огромным кадыком парень без возраста, к этому моменту уже поддался соблазну. Майкл заметил, что лицо его разгладилось, в углах губ скопилась слюна, а взгляд стал восторженным до идиотизма. «Нажрался, — подумал он. — Прячь его теперь…» Если Джека в таком состоянии увидит вертухай, то карцер бедняге обеспечен. На проблемы товарища по несчастью Майклу было, по большому счету, наплевать, волновало лишь то, что после инцидента строгость надзора в сборочном повысится. Обидно: Джеку-то хорошо, он наквасился и счастлив. А отвечать будут другие. Пока не поздно, надо отвести его в сторонку, сунуть два пальца в горло и заставить проблеваться. .
 — Не трогай его, — профессор остановил Майкла. — Он все равно наестся. Он безнадежен. Ему и жить-то осталось на два-три раза, разве не видишь? Ты, главное, сам эту дрянь не глотай.
 — Я есть хочу, — буркнул Майкл. Профессор застыл.
 — Да! Знаю, что сам виноват. Надо было завтракать. Нет, а что такого? Маленькие же безвредны.
 Профессор только головой качал.
 — Ну, ты даешь… На, — он покопался в кармане брюк, извлек темный кусок чего-то и протянул Майклу.
 Хлеб! Ржаной, отвратительно пропеченный, сырой и плотный, как пластилин, но это был настоящий хлеб! Майкл не видал его с тех пор, как угодил в лапы копам на Гарли. А какой у него был одуряющий запах, куда там грибам!
 — Шанк принес, — объяснил профессор. — Он до конца верен своим принципам. Кантик нельзя выменивать, но и просто так брать у человека, которого уважаешь, тоже не годится. Поэтому мы с ним договорились, что кантик я ему подарил. А он спер в Верхней Палате кусок хлеба — и подарил мне. Обмен любезностями, но не вещами.
 Майкл нюхал свалившееся с неба сокровище.
 — Проф, но ведь это ваш хлеб.
 — Брось! Мне, — профессор засмеялся, — нельзя ржаной хлеб. У меня печень от него болит. Я знал, конечно, но подумал — возьму для тебя, ты мальчик крупный, тебе рано или поздно захочется. Не сегодня, так завтра. Не завтра — так я сухариков насушу, чтоб не заплесневел.
 Майкл не мог больше сдерживаться. Первые крошки утонули в слюне, он не почувствовал вкуса — только густой аромат, обволакивая нёбо, проник в ноздри.
 — А грибы эти невкусные, — говорил профессор. — Я попробовал один раз. У меня депрессия случилась, и я подумал — съем несколько штук и умру счастливым. Тогда я еще не знал, что всерьез ядовиты только крупные. Мне-то нравились маленькие, аккуратные, похожие на те, которые я знал по Земле, а не эти лопухи. Я сжевал штук пять, кажется. Потом меня вырвало. Они на вкус — совершеннейшая глина. Вязкие, липкие. Я почти не бредил, потому что быстро промыл желудок, но наутро все равно чувствовал себя отвратительно. Хотя грибки были маленькие. Но ядовитый гриб остается таковым независимо от размера. Это же, если не ошибаюсь, какая-то из разновидностей земных опят, а у них только один «сорт» съедобен. Меня угостили как-то. Когда знаешь что такое настоящие земные грибы, все эти «деликатесы» воспринимаешь как кофе из цикория.
 — Это что такое? — изумился Майкл, баюкая остатки горбушки.
 Профессор рассмеялся:
 — Гениальный суррогат. Порошок из семян растения, никакого отношения к кофе не имеющий, но обладающий похожим горьким запахом, а в растворе — и таким же цветом. Вот так и местные «грибы».
 Майкл обнаружил, что совершенно не помнит, ел ли он когда-нибудь земные грибы. По идее, мог. Только в памяти не отложилось ничего.
 Хлопнувшая дверь цеха заставила его спрятать хлеб. Секундой позже ему захотелось смеяться, потому что вошедший никак не мог отобрать еду — не станет же Шанк претендовать на половину собственного подарка. А еще миг спустя у Майкла испортилось настроение: бригадир держал в руках готовую веревку. Физиономия у него сияла.
 — Вот, сплел, — похвастался он. — Сейчас намылю и зайду попрощаться.
 Майкл проводил взглядом счастливого бригадира, разжившегося всеми необходимыми орудиями самоубийства.
 — Идиот, — сказал он профессору. — Чушь какая-то.
 — Почему чушь? У них тут такие правила игры.
 — Ну так надо же понимать, что это игра! А он всерьез собрался вешаться.
 — Нет, Майк, это тебе надо понимать: смысл как раз и заключается в том, чтобы все всерьез.
 — А если он откажется? Сами попытаются убить?
 — Не думаю. Но с уважением местного контингента Шанку придется распрощаться.
 — Да и плюнул бы! Велика беда… Мне же наплевать, в конце концов!
 — Это ты. А для Шанка потеря авторитета в чем-то хуже смерти. Он больше не будет бригадиром, и новый лидер наверняка прикажет его максимально унизить.
 — Смотря кто этим лидером станет… — Майкл подумал, что мог бы и сам занять это место. — Пойду, поговорю с ним.
 Профессор удержал Майкла:
 — Не делай этого. Он решит, будто ты счел его трусом.
 — Да к черту его рещения! Он вообще-то представляет себе, что такое смерть? А агония?!
 — Думаю, вряд ли. Майк, пойми: у него нет иного пути. С рождения. Он с первых дней жизни готовился к такому вот глупому концу. У него нет, не было и не планировалось места в жизни. Ему незачем жить, понимаешь? Все, что он может, — достойно, а желательно и красиво, уйти. И, поверь, именно этого он на самом деле хочет.
 — Вот дерьмо… — Майкл потер лицо ладонями.
 — Правда не бывает красивой. Правда Шанка в том, что он никогда и никому не был нужен. И миллионы его соотечественников, ребят его возраста и воспитания — тоже. Это отбросы в худшем смысле слова. В том смысле, что их задолго до рождения списали как негодный даже к расходованию материал. И их родители жили так, и их деды. И их дети, тех, кто успеет оставить потомство, будут жить так. Они рождаются ни для чего. Но человек не может жить ни для чего. Эти себе тоже придумали смысл. У них успех всегда несет в себе зародыш гибели. Примитивные мечты, сама реализация которых подразумевает, что после этого надо уйти. Так делают все, думает Шанк, и я среди достойных. Он не понимает, что можно жить иначе. И не поймет, даже если ему объяснить. Сейчас он на пике — он бригадир, и его приняли как своего те люди, которых он счел авторитетами рангом повыше. Ему больше не о чем мечтать.
 — Сомневаюсь…
 — Напрасно. Ты пойми, Шанк обречен на такую судьбу. Там, на родине, он мог бы стать знаменитым гангстером, который погиб бы молодым в дурацкой перестрелке или от руки полицейского спецагента. Он добился столь же высокого положения, став бригадиром на каторге. Но у него была и другая мечта — выйти за рамки роли, назначенной ему судьбой. Он хотел, чтобы «серьезные люди» относились к нему, как к равному. В его представлении «серьезные люди» — это представители криминальной верхушки, которым нет нужды самим командовать быдлом. Верхняя Палата, к примеру, произвела на нашего простодушного бригадира сильное впечатление. Шанк никогда не поверит, что там находятся не воры и не бандиты.
 По цеху медленно двигались вертухаи. Майкл вернулся к работе. «Профессор, конечно, прав, — думал он. — Бедолага Шанк наконец-то дорвался до „высшего общества“, но представления об этом самом обществе у него вынесены из низов. Ему-то кажется, что высшее от низшего отличается уровнем чести. Сказано — сделано, и все такое. Шанку гордость не позволит отпереться от вылетевших в азарте игры слов. Знал бы он, что такая щепетильность в высших кругах считается не достоинством, а дуростью, уделом быдла…»
 Через час появился Шанк. Майкл приглядывался к нему, выжидая, пока он обойдет всех в цеху и со всеми распрощается. Объяснять человеку, что он дурак, лучше наедине.
 — Проф, я все-таки поговорю с ним, — сказал Майкл.
 — Напрасно. Чего доброго, после твоих объяснений он поймет, что завтрашнего дня для него не наступит.
 — Что вы имеете в виду?
 — Смерть для него — аттракцион, на котором хоть раз в жизни должен побывать каждый настоящий мужчина. Где-то подсознательно в нем живет детское убеждение, что завтра он будет хвастаться своей смелостью, мол, как лихо прошел через это испытание. Пусть. Если он поймет, всей кожей прочувствует, что этого завтра для него уже не существует, умирать ему будет несравненно тяжелее.
 — Да я уговорю его отказаться от этой глупости, и все!
 Профессор сомневался:
 — Майк, не выйдет. У него другое представление о целесообразности или нецелесообразности некоторых поступков. Ему…
 Он замолчал, чтобы не услышал Шанк.
 — Проф, спасибо за все, — прочувствованно произнес бригадир.
 — Мыло добыл? — уточнил профессор.
 — Да! А я до чистилища добежал, быстро. Там сейчас никого. И мыло лежит открыто. Я прямо там и намылил. Майк, как к брату обращаюсь: постой на шухере, а?
 Караулить, чтоб никто не вмешался, самоубийцы просили только достойнейших людей. И после удачной смерти у свидетеля повышался статус в Нижней Палате. Выбрав Майкла провожающим в последний путь, Шанк тем самым завещал ему свой решающий голос на выборах нового бригадира. Но Майкл думал не об оказанной чести, а о том, что Шанк здорово облегчил ему задачу.
 Шанк специально поменялся на сегодня с Тощим Гарри — в теплицах есть на чем удавиться. Да и верту-хаи туда редко заглядывают, боятся отравиться.
 — Я местечко рядом со входом выбрал, там сквознячок легкий, так что не успеешь надышаться, — говорил Шанк. — А мне удобно, там рама толстая, трех с меня выдержит. И высота большая. Я так придумал: залезу на верхний лоток, накину петлю и спрыгну. Сразу шею сломаю. Нормально, да? Я тоже так думаю.
 — Шанк, не делал бы ты этого…
 Бригадир застыл:
 — Ты что, грибов обожрался?!
 Майкл не выдержал:
 — Думаешь, там, наверху, гангстеры и воры, да? Известные пираты? Черта с два. Это инженеры, которые до хрена знают лишнего о проделках хозяина, только и всего. Ты вот стараешься сделать по чести, а они ржут за твоей спиной! Типа нашелся идиот с нищей планеты, дебил, которому за счастье развлекать нас своей смертью!
 — Майк, — перебил Шанк, — заткнись. Я тебя для чего позвал? Проводить меня. Стой и молчи.
 — Пошел ты, — бросил Майкл и направился к выходу.
 Он ждал, что Шанк окликнет его. Черта с два! «Ну и не больно-то нужно, — злился Майкл. — Дерьмо, как последний дурак полез отговаривать, мне что, больше всех надо?! Я к нему как к человеку, а он мне, сучара, приказывать вздумал. Стой и молчи, типа, motherfucker, без тебя все знаю. Устроил, бля, показуху тут…»
 За спиной послышался грохот, сопровождаемый нецензурной руганью. Майкл на месте развернулся и зашагал обратно. Шанк сидел в проходе, в куче земли и поломанных грибов. Кусок веревки с петлей болтался у него на шее. Майкл поднял голову. Вторая половина жгута покачивалась на недосягаемой высоте, надежно обмотанная вокруг балки. Не достать, подумал Майкл, никак не достать. Шанк, падая, своротил хлипкие «трибуны», на которых держались лотки, и теперь, чтобы дотянуться до балки, требовалась лестница. Ну да, вертухаи только и мечтают, чтоб им тут лестницы подавать. А остатка веревки на вторую попытку не хватит.
 Майкл вопросительно поглядел на Шанка. Бригадир расстроенно щупал обрывок удавки.
 — Гнилая. Или мыло слишком едкое, — сказал он.
 — Или не судьба тебе подохнуть.
 — Майк, не лезь не в свое дело. Я решил — я сделаю. Я мог бы убить Роберта. Голыми руками. Месяц карцера, потом обратно сюда. Нам, бессмертным  [3] , все равно срок не накидывают, — он ухмыльнулся. — Меня еще больше уважали бы. Но уважал бы я себя сам?
 Майкл все понял. Профессор оказался прав — объяснять что-либо Шанку бессмысленно. У него два пути: смерть и крах всех иллюзий, всех представлений о мире, всего, чем он жил раньше. Шанк выбрал тот путь, что полегче.
 — Пойдем, — Шанк поднялся, отряхнулся. — Теперь мне остается только в отстойник.
 Со стороны могло показаться, что из них двоих топиться собирается Майкл — бригадир вышагивал, развернув плечи и легкомысленно вертя на пальце злосчастный обрывок веревки. Майкл плелся на шаг позади, чувствуя себя последним мерзавцем.
 Он мог бы отговорить Шанка. Ну почему ж тогда он так малоубедителен? Как будто только для очистки совести старался. Мол, я пытался, а он все равно за свое. А внутри шевелилась подленькая мыслишка: ага, отговорю, его за базар опустят, и во всем я виноват окажусь! Оттого и самолюбие взыграло, чтоб трусость свою оправдать, честней было бы остаться в цеху, ан нет, культурка не позволяет, надо бы вид сделать, что стараешься, а уж потом — спокойно умыть ручки. И Шанк хорош — свидетель ему потребовался! Вертухаи к нему не сунутся, это ж ясно, особенно в отстойник. И помощник, чтоб поднять рещетку, ему не нужен — подзовет свальщиков. Не, он боится, небось, что вдали от посторонних глаз очко сыграет, а так — на рисовке проскочит. Вопрос только, зачем Майкл потащился за ним.
 Отстойники располагались между цехами и теплицами, на открытом пространстве. Вряд ли из-за зловония — никому тут не было дела до оскорбленного обоняния каторжников. Скорей уж важным казалось, что местность относительно сухая, и в отстойниках не заведется плесень. Товар здесь берегли, да. Товар можно продать. В отличие от арестантов, которые сами прибывают, за бесплатно, да еще и по собственному желанию. А что, не так? Разве кто-то их заставлял воровать?
 — Этот, — решил Шанк.
 На взгляд Майкла, выбранная яма ничем не отличалась от двух сотен других. Помог Шанку поднять рещетку. Каша из дохлых и живых червей на поверхности тут же закипела, снизу всплыли не успевшие пропитаться и отяжелеть грибы.
 — Холодно, — поежился Шанк.
 Очень аккуратно снял штаны, медленно скрутил в жгут. Одним концом обвязал шею.
 — А ты не пробовал на штанах повеситься?
 Шанк испуганно посмотрел на Майкла:
 — Ты что?! Хочешь, чтоб я с голой жопой болтался?!
 — А так ты одетый будешь, что ли? И тебе не все равно, с голой или нет? Ты ж помрешь. А в морге тебя все равно разденут.
 — Не-е, Майк, так нельзя. В отстойник можно хоть вообще без ничего, а вешаться — только в штанах. — Помолчал. — Вообще-то я думал. На штанах неудобно, долго помирать. Они слишком толстые. И не рвутся, а порезать нечем, заточку я Роберту проиграл. Эх…
 Он присел на обросший солевыми кристаллами бортик. Ногой отогнал плавучий мусор подальше, брезгливо стряхнул с пальцев гнездо живых червей.
 — Шанк!
 Бригадир обернулся.
 — Прощай. .
 — Прошай. Майк. Майк!
 — Что?
 — Как ты думаешь, — он глазами показал на небо, — там что-нибудь есть?
 — Ну как тебе сказать… Я там почти что побывал в свое время. Видал у меня шрамы на плече? Ну, вот.
 — И… как оно там все?
 Майкл замялся, потом решил: Шанку правда не нужна. Ему нужна очень комфортная сказка. Неважно, верит ли в нее Майкл. Главное, чтоб Шанк ушел счастливым.
 — Красиво, — вздохнул Майкл.
 — По-настоящему? Нет, Майк, ты не врешь?
 — Слушай, если б там было хреново, думаешь, за все это время никто б не нашел способа вернуться, а?
 Шанк засмеялся.
 — Ты прав. Ну ладно, полез я.
 Почти беззвучно он скользнул в жижу, придерживаясь за бортик. Нащупал ногой край придонной корзины, на которой грибы подавали в сушилку. Осторожно передвигаясь, добрался до рещетки.
 — Придержи ее, — попросил Шанк, — я где-нибудь в середине прилеплюсь.
 Майкл обошел яму, всем весом повис на рещетке с наружной стороны. Шанк доплыл до центра, легко порвал нитяную сетку — она придерживала грибы, и на силу человеческих пальцев рассчитана не была — завязал на перекладине свободный конец жгута из собственных штанов. Вздрогнул и захихикал:
 — Грибы плавают, яйца щекочут. — Замер. — Майк, ты не держишь на меня зла?
 — За что?!
 — Ну, я в первый день остричь тебя сказал…
 — Забудь.
 — Нет, ты скажи.
 Майкл понял:
 — Шанк, иди с миром. Что бы там раньше ни случалось — я тебя прощаю.
 Бригадиру полегчало.
 — Увидимся, в самом-то деле. Ведь все там будем, — сказал он.
 — Угу. До встречи. Не скучай там.
 Шанк зачем-то глубоко вдохнул и с головой ушел под воду. Рещетка не шелохнулась. Шанк вынырнул; в курчавых волосах запутались черви и мелкие грибы.
 — Майк, толкни ее! Застряла, падла.
 — Извини, Шанк — обходись сам. Ты хочешь умереть, но я тебе не помощник.
 — Сукин ты сын, я ж к тебе во сне приходить стану, навоешься еще…
 — Не колышет.
 Рассердившийся Шанк ухватился за рещетку и с силой рванул ее на себя. Переплетение железных прутьев с грохотом вышло из пазов и плюхнулось в отстойник. Еще миг — и Майкл услышал, как лязгнули подводные защелки. Инстинктивно Майкл дернулся отжать их, но вспомнил, что в одиночку этого не сделаешь — между замками расстояние десять футов, никаких рук не хватит, чтоб открыть сразу оба. А иначе пока один отпираешь, второй автоматически закрывается.
 Тут же снизу в прутья ударилась голова Шанка с вытаращенными глазами. Он стукался макушкой, вертелся, вспенивая мутную жижу, пытаясь ртом или носом дотянуться до воздуха — но рещетка не пускала.
 Майкл зажмурился, почувствовал, как съежился желудок. Стук по рещетке участился, она дрожала. А под ней в судорогах ужаса бился Шанк. Он метался по кругу на своих штанах, как на поводке, рвался к бортам, где находились замки рещетки.
 Несколько минут, уговаривал себя Майкл. В конце концов, хуже, чем здесь, Шанку нигде не придется. Через несколько минут он уже будет там, где освободится от всего.
 Сквозь рваную сетку просунулись руки, покрытые вонючей грибной слизью. Пальцы дергали намокший узел на рещетке, привязывавший шею и мешавший Шанку доплыть до замка. Ничего не выходило.
 Майкл стиснул зубы, сжал кулаки. От ужаса он не мог вдохнуть. Внутренности кувыркались и барабанили в брюшину, как будто от переживаемого страха глисты свихнулись и пытались сбежать наружу. Казалось, это он сейчас там — рвется из последних сил, лишь бы не загружать в легкие вонючую жижу.
 Поверхность окрасилась розовым. Сумасшедший удар головой в рещетку. Майкл чуть не заорал. Захотелось причинить себе реальную боль, чтоб видеть собственную кровь, чтоб отвлечься от понимания: совсем рядом-знакомая душа выталкивается прочь из тела. Выкидывается, как задолжавший квартиросъемщик, без предупреждения и подготовки, выбрасывается на улицу в чем была — босая и нагая.
 Мелкие волны разгладились. Если б не непривычно красный цвет жидкости и тряпичный узел посреди рещетки, отстойник казался бы обычным. Даже огромная темная масса внутри него не угадывалась. Шанк ушел.
 …Майкл сидел на койке, поджав под себя скрещенные ноги. За стеной нагло храпел Киска, унаследовавший пространство и все имущество бригадира. Хотя какое там имущество — Шанк все спустил Роберту. И шмотье, и карфы, и травку, и даже жизнь со смертью. Остался только лишний комплект казенного белья да добавочная порция в столовой, которой ни с кем делиться не надо: и бригадира нет, чтобы отобрать, да и побрезгуют принимать еду из рыбкиных рук. Хорошего человека не стало, а лучше от этого только всякой мерзости. Был бы Шанк, заставил бы Киску лечь под койкой, чтоб храпом не мешал.
 Эх, Шанк… Накануне ночью все удивлялись: что нашло на бригадира, всему продолу спать не дает? А Шанк отрывался напоследок. Эту ночь он спит где-то в другом мире. Если этот другой, посмертный мир существует.
 Под утро ему приснилась Людмила. Майкл распахнул дверь в свой кабинет на Сигме-Таурус и чуть не упал: вместо пола был отстойник. Откуда-то Майкл знал, что тут только что утонул Шанк. Вдруг мертвец начал всплывать. Майкл пытался убежать, но ноги не слушались. А потом он увидел волосы. Именно волосы. Не кучерявую поросль, украшавшую макушку бригадира, а длинные русые пряди. Майкл не разобрал лица — но твердо знал, что из глубины поднимается тело погибшей Людмилы.


* * *

 — Проф, а здесь камеры прослушивают?
 Сосед глянул на Майкла, как на умственно отсталого.
 — Нет, я понимаю, в колонии, из которой сделать ноги просто нереально, постоянное прослушивание — как собаке боковой карман… А все-таки?
 Профессор молчал. Майкл сообразил: ну правильно, если прослушка есть, так лучше объясняться жестами или мимикой. Тут профессор заговорил. Майклу показалось, что голос у него стал хриплым.
 — Насколько мне известно, жилые помещения не сканируются. Только шлюз. Видишь ли, это слишком дорого. И, как ты правильно отметил, нерентабельно. Мелкие интрижки каторжников администрацию интересуют мало, для погашения бунтов в зародыше выгоднее пользоваться услугами доносчиков. А бежать отсюда некуда.
 — Да, — оживился Майкл. — Значит, только стукачи. Если я, к примеру, сейчас скажу, — он понизил голос, — что собираюсь рвать когти отсюда, то этот разговор останется между нами?
 — Безусловно. Разумеется, если предположить, что в соседних камерах нет доносчиков с острым слухом. Но я полагаю, что не нужно лишний раз травить душу мечтами о несбыточном. О побеге лучше забыть.
 — Почему? Почему о несбыточном? Ну да, конечно, теоретически дальше тауна не удрать. Верней, дальше планеты. А если пираты?
 — Ты имеешь в виду контрабандистов? Они сюда не заходят. — Помолчал. — Я узнавал. Когда… Словом, в самом начале. Увы, в местную гавань заплывает исключительно тюремный транспорт. Для контрабандистов здесь нет рынка сбыта. Конечно, они могли бы заинтересоваться, м-м, наркотиками, но это тоже невыгодно.
 — Я о другом. У меня есть знакомые пираты. Они же могут сесть где угодно. А уж как отсюда выбраться, я придумаю. Мне самое главное — подать весточку.
 — Не думаю, что кто-нибудь сможет тебе помочь.
 — А Роберт из Верхней Палаты? В Верхней Палате же разрещена переписка?
 Профессор молчал. Осторожно гладил шею, и Майклу показалось, что с соседом неладно. Он странно двигался, странно говорил.
 — Роберт вменяемый человек, я уже говорил. Но я бы не советовал откровенничать с ним. Здесь нельзя быть откровенным ни с кем из тех, кто надеется выйти наружу. А Роберт надеется.
 — Да я придумал, как сделать. Скажу, что мне надо отправить письмо приятелю, сообщить, где я, типа чтоб денег на счет перевел. Приятель чист. Абсолютно. Это начальник таможни на Ста Харях.
 — А дальше ты надеешься на сообразительность этого человека? Или он тебе чем-то обязан?
 — Там видно будет. — Майкл не знал, на что надеется. Конечно, на сообразительность. Хотя никакой гарантии, что Сэм вспомнит те посиделки в баре «Русские ушли». И даже если вспомнит, то сочтет нужным принять участие. Никаких гарантий. Увы, кто бы и чем бы ни был обязан Майклу в прошлой жизни — все осталось именно там, в прошлой жизни.
 — Попробуй.
 Отсюда надо бежать. Отсюда просто надо бежать, твердил он себе как мантру. Отсюда давно пора было бежать. Да, конечно, его ждут безрадостные перспективы в случае поимки. Майкл плохо представлял себя изнасилованным дежурной сменой, но полагал, что ему вряд ли понравится член в заднице. Но подохнуть здесь еще хуже. Лучше утопиться, как Шанк. Майкла передернуло: понял, что по доброй воле, что б ему там ни грозило, в отстойник не полезет. Лучше… Нет, он не знал, что лучше. Сунуть голову в измельчитель? Улечься на плиту в сушилке? Дерьмо, здесь даже с собой по-человечески не покончишь. К черту. Если думать не о побеге, а о том, как поудобней покончить с собой в случае неудачи, то лучше и не начинать.
 — Проф, а если честно, были удачные случаи? — спросил он за завтраком, пользуясь тем, что ближайшие соседи разместились за три стола от них.
 — Были, конечно, — признался профессор. — Иначе я сам не вынашивал бы в свое время мысль о побеге. Мне известно о девяти случаях. Восемь из них сопровождались мятежами. Мятеж — самое удобное время. Я не знаю, удалось ли этим людям выбраться с планеты. Может быть, они умерли от голода где-нибудь в горах. Но в колонию их не вернули. И еще один случай, который меня и вдохновил, поскольку поднять мятеж я не в состоянии, — это было бегство именно с планеты. К сожалению, мне неизвестны подробности.
 — Жаль… — протянул Майкл. — Но у меня есть свой план. Если получится — рискнете убежать со мной?
 Профессор долго молчал, жевал губами.
 — Извини, Майк, нет. Дело не в том, что я не верю в твою удачу, хотя я в нее действительно не верю. И не в том, что я вряд ли переживу пытки в случае поимки.
 И даже не в том, что я на что-то надеюсь, — я уже давно ни на что не надеюсь. Мне некуда бежать, Майк. И это та причина, которая заставила меня отказаться от побега в свое время.
 Язык чесался расспросить старика, что там произошло… но Майкл и сам понимал: наверняка личное несчастье. Трудно предположить, что профессор отказался от своей идеи из-за гипотетической возлюбленной, внезапно выскочившей замуж за другого. Какие возлюбленные — в его-то годы! Но могло оказаться, что у него погибли дети… или родители… или даже верная собака.
 — Смерть Шанка многому тебя научила, — отметил профессор. — Ты не пытаешься меня уговорить.
 — Пожалуй, — согласился Майкл. С того дня минул месяц, и он вспоминал поступок бригадира без дрожи. — Я понял, что действовал не для него, а для себя.
 — Вот именно. Я мог бы тебе сказать это, но подумал, что будет лучше, если ты почувствуешь это сам. Тебя толкал на увещевания пещерный страх когда-нибудь умереть. Люди слишком легко представляют себя на месте мертвеца. Смерть — это то, что напоминает нам о нашей подлинной слабости.
 — Поэтому я сделал то, что должен был сделать для вас: предложил бежать вместе. Вы отказались. Не буду уламывать вас для себя.
 Профессор улыбнулся:
 — Да. Не надо. Лучше я прикрою твой побег здесь. Этого будет вполне достаточно, чтобы свести мои личные счеты с Железным Кутюрье.
 — Хотите, чтобы я явился к нему и призвал к ответу? — Майкл не удержался от иронии.
 — Отнюдь. — Профессор усмехнулся, и так, что Майклу стало не по себе. — Думаю, ему для инфаркта хватит известия, что ты бежал.
 Майкл насторожился. Он никому не говорил, за что на самом деле угодил на каторгу. И даже не сознавался, что он — сын их общего мучителя. Но сейчас ему показалось, что профессору известно много больше, чем Майкл может предположить. Опять интуиция шалит? Она помалкивала год — с тех пор, как Майкл удрал со Ста Харь.
 — Хотя… — сказал профессор. — Как тебя зовут? Майкл Гэбриэл или Гэбриэл Майкл?
 — Первое.
 — Уверен?
 Майкл подавился растерянным смешком: — Ну да, я свои документы тыщу раз видел…
 — Хорошо, — удовлетворенно кивнул профессор. — Очень хорошо. Мне нравится твое предложение призвать Железного Кутюрье к ответу. Я подумаю, как это сделать.
 Майкл не стал расспрашивать. «В сущности, — думал он, — я ничего не знаю о человеке, с которым пятую неделю живу в одной камере». Майкл старался не сходиться близко с временными соседями. У него не было и не могло быть общих интересов с остальными каторжниками. За год он запомнил имена товарищей по несчастью, но не более того. Стену отчуждения разбил Шанк. Хотя даже без «репетиции» нормального общения Майкл все равно почувствовал бы симпатию к профессору. Как ни крути, человек его круга.
 О прошлом соседа Майкл почти не слышал. Профессор охотно делился воспоминаниями, связанными с первыми месяцами на каторге, но всего один раз, и то вскользь, заикнулся о том, чем занимался на воле. «Все мы — отрыжка империи Железного Кутюрье». Теперь получается, что у профессора личные счеты. И звучала за этими словами обида вовсе не на лишение свободы. Нет, тут крылось куда больше.
 На барщине профессор обронил будто невзначай:
 — Если не передумал говорить с Робертом — у Верхней Палаты тоже есть рабочая повинность. Конечно, не грибы. Их офис в упаковочном. Зайдешь за конвейер, там дверка, незаметная. Спросишь Роберта, скажешь, что нашел оброненный им в столовой платок.
 — И где я его возьму, этот платок?
 — Это пароль. Для охраны, чтоб не вмешивалась. Роберт знает, выйдет с тобой поговорить к отстойникам.
 — Ага, — пробормотал Майкл. Тут до него дошло, как это Шанк ухитрился преодолеть все преграды на пути к Верхней Палате. — Шанку вы подсказали?
 — Естественно.
 У маленькой дверцы за конвейером скучал вертухай.
 — Куда? — он даже не глядел на Майкла.
 — К Роберту. Он платок потерял в столовой, а я нашел.
 — Жди.
 На секунду в открытой двери мелькнули блестящие столы, за которыми в удобных креслах сидели люди в белых халатах. Компьютеры, линкеры — у Майкла скулы свело от зависти. Но вертухай быстро прихлопнул врата в рай. Майкл на всякий случай отошел на два шага, состроил равнодушную маску.
 Роберт оказался плотным, с серым лицом мужиком чуть старше среднего возраста. Сделав знак Майклу, юркнул в неприметный проход и через двадцать секунд вывел к отстойникам. Выход располагался у дальней стены, куда почти не доносилась вонь. Роберт достал сигареты, предложил Майклу.
 — Не курю.
 — Была бы честь предложена, — голос у Роберта тоже был серым. — Излагай.
 — Мне нужно связаться с человеком на воле…
 — Нет.
 — Почему?
 — Жить охота.
 Роберт смотрел в лицо Майклу и смеялся. Откровенно.
 — Я знаю, что вам за сношения с внешним миром ни хрена не бывает.
 — Да. Я, к примеру, могу писать кому угодно и что угодно. Могу даже преступные сговоры в письмах обсуждать. Мне можно.
 Майкл молчал, сверля взглядом невысокого собеседника. Очевидно, Роберт понял, что еще минута — и ему банально набьют морду. Вздохнул, отвел глаза, загасил окурок о подошву цивильного сапога.
 — Майкл Тейлор, двойник Гэйба Тейлора, — сказал он. — Парень, думаешь, тебя случайно сюда засунули?
 — Так. И много вас таких, осведомленных?
 — У нас — все. Специальную инструкцию на твой счет выдали. А через семь месяцев и тебя доставили.
 Майкл закрыл глаза. За семь месяцев до каторги он пахал на Сигме-Таурус. И даже намека на грядущие неприятности не виднелось… Злосчастный груз пропал ровно за полгода до суда.
 — Нижним, по-моему, просто советовали не лезть к тебе. Насчет нас — предупредили, чтоб контактировали с тобой, но за помощь такого рода, какая нужна тебе, — в отстойник.
 Он вытянул из пачки сигарету. Майкл взял, глубоко затянулся. Роберт покосился удивленно, но не возразил.
 — Майк… — помолчал он. — Я угодил сюда только за то, что видел и тебя, и Гэйба. Я работал в Калифорнийском бюро, и меня перевели на повышение, в Центр. Я входил в комплекс, а ты выходил. Ты меня не заметил. А войдя в кабинет директора, я застал там Гэйба. Он как раз собирался юркнуть в секретный туннель. В тот же день вместо новой работы я получил койку на тюремном транспорте. Меня судили заочно, приговор пришел, когда я два дня уже находился в «Вечном солнце». И я не хочу знать, чем ты не угодил Железному Кутюрье, если он решил сгноить тебя здесь. Я тебе одно скажу: у меня на Земле остались родные. Может быть, когда-нибудь я их увижу. Пусть даже меня не освободят — можно перебраться на поселение в таун. И я хочу туда. А ты надейся только на то, что когда-нибудь Железный Кутюрье остынет и простит тебя. Другой возможности выйти отсюда, иначе как по его приказу, у тебя не будет.
 — Спасибо.
 — Пойми, — расстроился Роберт, — ну знаю я, что ты отличный парень, и что с того?! У меня родные там, понимаешь?! Я ж не такой отмороженный, как Стэнли… Это ему уже нечего терять, а мне-то есть!
 — Стэнли?
 Роберт удивился. Потом кивнул:
 — Ну да. Он не любит называть имя. Мы тоже его профессором звали. Стэнли Закарофф.
 Майкл присвистнул. И вот бы понять — повезло ему, или судьба решила поиздеваться лишний раз, подбросив великолепную, но уже отыгранную кем-то другим карту?
 Он вернулся в сортировочный. Профессор трудился, не обращая внимания на происходящее. Майкл наблюдал за ним искоса, пытаясь найти то ли подтверждение, то ли опровержение своим догадкам.
 Имя Стэнли Закарофф говорило Майклу даже слишком много. Гений русского происхождения, единственный ученый в мире, вплотную подобравшийся к ответу на вопрос, что же такое «третий изотоп». Фактически Стэнли сам по себе был одной из важнейших коммерческих тайн корпорации PACT. Отец говорил, что никогда, ни за какие коврижки не позволит этому человеку уйти из корпорации. Для этого он построил закрытую и полностью изолированную от внешнего мира лабораторию. Вот, значит, какую лабораторию отец имел в виду. Под названием «Вечное солнце».
 Он присел на край стола. Сейчас он увидел в другом свете то, на что раньше не обращал внимания. Закрытые обогатительные фабрики, секретные лаборатории, в безопасности которых отец был так уверен. Такова изнанка блестящей снаружи корпорации — тюремные бараки, из которых выходят только ногами вперед. Разработки по «третьему изотопу» тайные, их даже в налоговой декларации не проведешь. А оплачивать надо. Их оплачивают деньгами, заработанными все в тех же колониях.
 Майкл вспомнил и немногочисленные обмолвки профессора. Интересно, за что его упекли? Не за лишние знания. Верней, за них, но его «вина» была куда как увесистей преступления Роберта. «Сдается мне, — подумал Майкл, — что проф таки разработал вечные аккумуляторы…» Вот чего испугался отец: что придется публиковать данные исследований и ставить на поток производство перпетуум мобиле. А ему это ни к чему. Козырной туз в рукаве хорош тогда, когда о нем никто не знает. Интересно, для какой войны отец бережет свои карты?
 А у Майкла перед профессором долг был. Неоплатный. Если б не Стэнли, который собрал одноразовый движок, работающий именно на «третьем изотопе», гореть бы Майклу на поверхности траханой базы «Савер»…
 — Роберт не захотел помогать? — спросил профессор.
 Голос у него охрип и звучал сдавленно. Мало того, чтобы посмотреть на Майкла, профессор повернулся всем телом, а не просто наклонил голову.
 — Да.
 — Я так и думал. Тебе придется отказаться от стандартных путей.
 — Мне интересно другое. За все время, которое я провел в колонии, никто не пытался лезть ко мне в душу. Мне-то казалось — просто боятся. Оказывается, всем всё про меня известно. Но мне тут объявлен официальный остракизм.
 — Не совсем так, но это частности.
 — Проф, а так ли случайно вы оказались в моей камере?
 — Ах, это… Нет, конечно. Я попросил Шанка подселить меня к тебе в обмен на пароль в Верхнюю Палату. Видишь ли, мне претило в очередной раз соседствовать с человеком, у которого со мной ничего общего, кроме бедственного положения. Только и всего. Да, мы подружились, мне это нравится, но изначально я искал лишь понимающего собеседника. Тюрьма — страшное место. Страшное тем, что несколько сотен людей оказываются в совершенном, абсолютном одиночестве, даже находясь постоянно на глазах друг у друга. Здесь начинаешь иначе относиться ко многому. Например, я равнодушен к пище, но ужасно тоскую по разговору.
 Майкл прищурился: у профессора изменилась и мимика. Левая половина лица выглядела припухшей. Борода многое скрывала, но казалось, будто левая щека у него темнее.
 — Проф, вы себя хорошо чувствуете?
 — Не очень, если честно.
 — Может, я врача позову?
 — Мальчик мой, здесь такие врачи… Впрочем, что скрывать? В Нижней Палате нет врачей. В качестве профилактики инфекций здесь убивают при первых симптомах недомогания. Мне придется потерпеть несколько дней. Это больной зуб, ничего страшного. Небольшой флюс. Пройдет.
 — Встаньте к моему столу, здесь не сквозит от дверей.
 Через час профессора заметно шатало. К обеду, впрочем, он оживился и, хотя глаза его лихорадочно блестели, держался вполне сносно.
 В столовой к ним подсел Себастьян, Майкл не знал его фамилии. Мужик не вызывал у него решительно никаких эмоций: вечно отекший так, что казался толстым, натужно дышавший, но в целом не противный.
 — Если вы не возражаете, — церемонно произнес он, присаживаясь на свободный стул. — Увы, мне так тяжело ходить, но у конвейера нет никакой возможности спокойно отобедать; Если вы обратили внимание… там восседает это, — он брезгливо поморщился, — это существо низшего порядка. Не могу смотреть, что оно себе позволяет.
 Н-да, Майкл его понимал. После смерти Шанка положение дел в Нижней Палате изменилось к худшему. Причем к такому худшему, какого никто не прогнозировал. Да, многие ждали беспредела. Думали, настанет анархия. Но получилось иначе.
 В Нижней Палате главным стал педераст и стукач.
 Немыслимо, но факт.
 Майклу предложили бригадирский пост в первое же утро без Шанка. Он благоразумно отказался. Тогда уважаемые люди, посовещавшись, назначили временным исполняющим Рекса — до выборов. Рекс оправдал славу неумного человека, когда взялся учить Киску хорошим манерам, Через час он, зверски избитый, куковал в карцере. Можно было, конечно, списать на то, что Рекс демонстрировал власть на виду у конвоя… поначалу все так и подумали. Однако, когда в карцере оказался уже второй рыбкин обидчик, пипл призадумался.
 Через неделю Киска ночью расхрапелся, и наутро в шлюзе мужики решили наказать его — попинать слегка ногами. Однако едва его толкнули, ворота распахнулись, и обидчиков Киски рядком уложили на пандусе. А все остальные молча смотрели, как их лупят вертухаи. Из-за экзекуции время завтрака было сокращено.
 И пошло, и поехало… Киску из теплиц — обычное место работы педерастов — внезапно перевели в сборочный. Самый халявный цех. Но и там он даже не притворялся, будто трудится. Кушал он внизу, но подавали ему отдельно и наливали явно из другого котла.
 Насельцы Нижней Палаты нужные выводы сделали. В чистилище приготовили «мыльницу». Ради такого случая традиционную рыбалку отменили: мочалки ждали не нежную спину новенького, а Кискину шею. Между собой еще шутили, мол, повезет кому-то, без прописки поселится. Дошутились. В душевую вместе с колонной голых каторжников шагнули восемь вертухаев. Ввели новенького, Киска пошептался о чем-то с крайним охранником. До ушей каторжников донесся отчаянный вопль молодого парня. Вертухаи тут же нагнули его, сковали наручниками и придерживали, пока Киска примащивался сзади.
 Вот так. И никаких правил, никаких испытаний. Никакой проверки на мужество. Был хороший парень — а стал педераст, потому что администрация решила заплатить стукачу чужим очком. Парень на следующий день удавился прямо в камере, завязав порванную на полосы простыню на рещетке, пока Киска дрых. Получилось у него не сразу, мучился долго, но сумел умереть. А каторжники от жалости прятали головы под тощие подушки, чтоб не слышать его надсадный хрип. Вертухаев никто не позвал: понимали, что после такого нормальному мужчине лучше дать умереть.
 И колония затихла.
 В следующую помывку новеньких не привезли, и рыбка, капризно оттопырив губки, пристально разглядывал старожилов. А потом администрация отменила переезд, потому что Киска боялся и хотел жить один. Сообразил, что ночью обозленный сосед попросту задушит его. А остальные в триста Голосов подтвердят, будто Киска удавился на простыне.
 Майкл-то отмене переселения радовался, он привык к профессору и расставаться не хотел. Но кому-то, кто устал от соседа, повезло меньше. А кое-кто откровенно расстроился, потому что руки чесались свернуть шею мерзавцу.
 — У-у, жрет… — мстительно протянул Себастьян: ему было видно Киску. — А знаете ли, господа, что ему на обед мясо дают?
 — Натуральное? — уточнил Майкл.
 — Вероятно. Возможно, соевое. Хотя пахнет отвратительно.
 — Здесь все так пахнет, — обронил профессор.
 Он глотал с трудом, и голос у него осип. Себастьян покосился на профа, пошарил глазами по столовой. Убедился, что вертухаи далеко, и на всякий случай чуть передвинулся, загораживая больного.
 — Да-а, жаль, что здесь не принято принимать в повара каторжников. Я по первому разу в другом месте побывал. Вот там — брали. На меня вся колония молилась. Я, видите ли, повар по призванию. Культурная традиция родины. И, конечно, мясо. Да! Это чудесный продукт, доложу я вам, который чтобы испортить, надо приложить определенные усилия. Однако здесь я вижу, эти усилия прилагают. А как вспомню… ах. Мне и сейчас найдется мало равных в искусстве приготовления мяса. Все виды. Домашний скот, птица, дичь, рептилии, разумеется. Но особого подхода требует человечина.
 Майкл подавился.
 — Вы никогда не пробовали? — удивился Себастьян.
 — Гм… Знаете, меньше всего мечтал стать каннибалом.
 — Фи, молодой человек, не ожидал от вас подобной пошлости. Вы производили впечатление воспитанного и образованного. Каннибализм, да будет вам известно, одна из древнейших культурных традиций человечества. К сожалению, на сегодняшний день совершенно вульгаризованная дилетантами. Виданное ли дело — они разделывают тушку и замораживают! Да что это, говядина, что ли?! Она ж половину тонких вкусовых качеств Потеряет, я уж молчу про аромат! О-о! — он закатил глаза. — Какой у нее аромат… Сказка, песня без слов, мечта поэта…
 — Слышал где-то, что человечина горчит — из-за того, что люди пьют спиртное, — выдавил Майкл. Ну и везет ему сегодня… только маньяка и не хватало для полного счастья.
 Себастьян подобрался, сделал серьезное лицо.
 — Не знаю, вероятно, дело в другом. Вообще-то человечина обладает легким, нежным сладковатым привкусом. После нее другое мясо уже кажется грубым. Но это справедливо только в том случае, если забой был осуществлен правильно.
 Кусок синтетического овоща застрял-таки в глотке. Майкл закашлялся. Себастьян приподнялся, один раз хлопнул его дланью между лопаток. От удара глаза Майкла едва не выпрыгнули на стол, а злосчастный кусок вылетел изо рта и плюхнулся рядом с тарелкой профессора.
 — Извините, — пробормотал Майкл.
 — Ничего, мальчик, — утешил его Себастьян. — Бывает. Эта дрянь вместо того, чтобы, как полагается нормальной пище, проваливаться вниз по пищеводу, норовит застрять в дыхательных путях. А я, видите ли, удосужился в свое время получить некоторые медицинские навыки… Так о чем мы? Ах да… Я скажу так: в пищу можно, употреблять человечину любого качества. Я подразумеваю, конечно, свежую, то есть сейчас речь веду исключительно об исходных физических кондициях. Но по собственному опыту могу смело утверждать: нюансы есть, есть. Например, многие дилетанты уверяют, будто вкусней ребенка ничего нет. Ничего подобного. Детское мясо нежное, но практически не обладает ароматом и ярко выраженным вкусом. К примеру, если вы когда-либо имели возможность сравнить телятину и говядину, то поймете, о чем я. Не советовал бы употреблять в пищу и мясо взрослых мужчин. Оно не жесткое и не горчит, но у половозрелых особей, особенно ведущих активную сексуальную жизнь, мясо явственно пахнет… простите, не за столом будь сказано, мочой. Да-да. Избежать этого неприятного аромата можно лишь в случае, если мужчина был в детстве кастрирован. Но и в этом случае его мясо не будет обладать полноценным букетом, и в некоторых отношениях оно уступает мясу некастрированных самцов. Можно, конечно, вымачивать мясо в растворе пищевого уксуса, но после этого оно годится только для блюд, которые готовятся на решетке. Нет-нет, господа, уважающий себя повар скажет вам: только женщина. Не девочка, а взрослая, рожавшая женщина. Ее мясо можно кушать даже сырым, настолько оно хорошо.
 Майкла начала забавлять ситуация. Себастьян вещал на половину столовой, каторжники и вертухаи с интересом прислушивались.
 — На моей родине был особенный обычай, — откровенничал маньяк. — Выбранную женщину помещали в закрытую комнату, обязательно хорошо проветриваемую. Подготовка к забою проводится месяц. За это время она крепко привязывается к хозяину и перестает его бояться. Сейчас объясню, почему это важно. Конечно, питание в течение этого срока тоже играет роль, но, на мой взгляд, второстепенную. Все равно человечья требуха не столь вкусна, как говяжья. Так вот, доверие, возникающее между поваром и женщиной, сказывается на качестве продукта. Дело в том, что у любого живого существа в момент испуга в кровь выбрасывается огромное количество гормонов, которые делают мясо жестким или горьким. Если же забой провести правильно и женщина умрет счастливой, то ее мясо будет великолепным. Мой учитель рекомендовал перед забоем вести с этой женщиной половую жизнь, а забивать, когда та спит. Лучше всего, конечно, поместить ее в бассейн с водой и надрезать крупные сосуды, но она проснется. Я обычно забивал ударом в сердце. Был у меня специальный тонкий, удивительной остроты кинжал, не используемый мной ни для каких иных целей.
 — И всегда перед этим месяц с ней спали? — спросил Майкл.
 — Конечно!
 — Ну и как оно — есть женщину, с которой жил как с женой?
 — Обижаете, молодой человек! Я не женат. Жена — это… это товарищ. Ну как я могу считать полноценным товарищем женщину?! Ну скажите сами! Вы бы еще на собаке жениться посоветовали… — Себастьян засмеялся.
 — Собака — животное.
 — А женщина — нет?
 — Женщина — такой же человек, как вы.
 — Вот уж нет! Она совершенно иная. У нее нет разума.
 — Здрасте, приехали. А как женщины разговаривают, если у них нет разума?
 — Молодой человек, вы меня удивляете все больше и больше. Есть масса птиц, которые успешно подражают человеческой речи. Они даже обмениваются членораздельными фразами с себе подобными — с такими же птицами. Вы готовы признать птиц разумными только на том основании, что они передразнивают нас? Молчите? Вот то-то же. Впрочем, приятно было побеседовать с понимающими людьми. Всего хорошего, господа, до встречи на променаде.
 С этими словами Себастьян поднялся и направился к выходу. Майкл посмотрел на профессора:
 — По-моему, уж он-то точно не может иметь отношения к «третьему изотопу». Никаким боком. Его наверняка и осудили за каннибализм.
 — Ошибаешься. Он работал фельдшером на «Карно» и лечил массовые ожоги после взрыва на испытательном стенде. Просто из всех, кого сюда отправили тогда, до сегодняшнего дня дожил он один.
 — Но он на самом деле каннибал?
 — Откуда мне знать?
 К вечеру профессору стало вовсе уж плохо. На прогулке он присел на камень и не двигался, а Майкл простоял рядом, загораживая его от пронзительного ветра. Делали вид, что поглощены беседой, хотя говорить профессор не мог: ужасно болело горло. До камеры он еле добрался, отказался от ужина, лег на койку и, казалось, уснул. Майкл ужинал в обществе Себастьяна, посвятившего его в тонкости сливания крови у только что забитой женщины, а также просветившего относительно способов кулинарной обработки мозгов.
 В камере Майкл обнаружил повеселевшего профессора. Тот сидел на нарах, положив на тощие колени пухлую бумажную книжку, и торопливо заполнял страницы.
 — Мой дневник, — сообщил он Майклу, слегка шамкая. — Единственное сокровище, зато подлинное. Если решишься на побег, возьмешь мои записи с собой. Помнишь, ты намекнул, что мог бы призвать Железного Кутюрье к ответу? Здесь то, чего он боится.
 — Проф, что вы сделали со своим зубом?
 — Ах, это? Флюс лопнул, я прекрасно себя чувствую. Потому и взялся за карандаш.
 — Ну и слава богу, — сказал Майкл и почувствовал, как с плеч свалилась гора.
 Он очень беспокоился за профессора. И про себя решил, что все-таки уговорит его бежать вместе.


* * *

 Последующие двое суток профессор не расставался со своим дневником. Писал так торопливо, что порой обламывал тонкий грифель. Тогда он ругался вполголоса и обтачивал карандаш об первую попавшуюся стенку. И снова возвращался к книжке.
 — Проф, вы бы не привлекали так внимания, — осторожничал Майкл, замечая неприязненные взгляды сторожей. — Ну хоть смотрите, чтоб их рядом не было. А то как начнут задавать вопросы, что вы там пишете…
 Профессор мелко смеялся:
 — Я скажу, что роман. Мол наконец-то я понял, что должно стать делом всей моей жизни. И что любой умный человек обязан оставить в наследство потомкам какую-нибудь собственноручно написанную книгу. После подобного заявления наши доблестные охранники решат, что я рассудком повредился, и отвяжутся.
 — Да, но они же прочитают!
 — Мальчик мой, им это и в голову не придет. А если придет — пусть читают. Я на первой странице нарочно написал затравку литературного произведения, — ужасно выспреннего и совершенно бездарного, в стилистике первой половины двадцать первого века. Это тяжеловесный слог, переполненный помпезными оборотами, в котором за мишурой слов не видно смысла. Ученый литературовед, возможно, получил бы удовольствие, но простые люди чтиво такого рода забросят после первой же фразы. И кроме того, Майк, это ты получил классическое образование и держал в руках бумажные книги. А местный контингент книги видел в лучшем случае по тиви. Они не смогут читать с бумаги, для этого требуется определенная культура восприятия. Многие из них не осилили бы даже комикс, если б диктор за кадром не разжевывал им повороты сюжета. И, поверь моему опыту, они считают чтение скучнейшим и бесполезнейшим занятием, а тех, кто хоть что-то пишет, — безобидными людьми, но дураками.
 — Так подумают лишь те, кому ничего не говорит ваше имя, — буркнул Майкл.
 Профессор тяжело вздохнул:
 — Если бы ты был прав, я бы думал об этом мире лучше. Но, увы, реальность такова, что люди глупей, чем мы думаем. Я мог бы безнаказанно перенести на эти страницы чертежи всех секретных разработок, которые ведутся в городском лабораторном комплексе. Никто не сообразит, что чертеж можно не рисовать, а описать словами. Да, это тяжелый труд, требующий недюжинного терпения, отличной памяти и ясного ума. Но это возможно. А они думают, что чертежи существуют лишь в виде компьютерных моделей.
 Майкл смутился:
 — Если честно, я бы тоже не додумался…
 — Вот то-то же. Но на тот случай, что отыщется равный мне умник, я не пренебрегаю конспирацией. Я пишу на смеси русского и английского. Служебные и прочие безобидные словечки — понятные, а несущие смысловую нагрузку — на языке, который подавляющему большинству ныне живущего человечества покажется тарабарщиной и будет играть на все ту же легенду слегка спятившего старика. Если же меня спросят, что это за абракадабра, я скажу, что выдумал новый алфавит и новые слова для своих литературных целей.
 — Проф, вам когда-нибудь говорили, что вы гений?
 — Я и сам это знаю.
 Неловко повернувшись, профессор скривился. Тут же заверил Майкла, что все в порядке, слегка побаливает зуб. Но после обеда он снова слег. Когда Майкл после ужина вернулся в камеру, тот спал, отвернувшись к стене и зябко скрючившись. Изможденное тело сотрясала дрожь. Подумав, Майкл пришел к выводу, что ночь не слишком холодная, и накрыл соседа своим одеялом. Потом решил, что он-то здоровый, ему для тепла хватит и простыни, содрал с себя куртку от робы и укутал ею больного.
 Проснулся он от того, что рядом кто-то монотонно бубнил. Открыв глаза, Майкл увидал, что профессор, совершенно голый, сидит на койке, разговаривает сам с собой и тихонько хихикает. Красноватый свет ночников, льющийся из продола сквозь рещетку, выхватывал левую сторону его лица. Безобразно раздув щеку, опухоль сползла вниз, добравшись до ключиц. Всклокоченные волосы, блестящие глаза, идиотская улыбка и стекавшая по бороде слюна довершали неприятную картину.
 — Проф, — тихо позвал Майкл. — Проф, вы меня слышите?
 — А? — оживился сосед.
 — Я говорю, вы меня слышите? Ложитесь немедленно и накройтесь. Хотя погодите, я вам помогу.
 Профессор не сопротивлялся. От него било жаром. Майкл осторожно потрогал опухоль, не обращая внимания на хныканье соседа. Твердая подушка, а под челюстью вроде как прощупывается назревший гнойник. Здоровенный такой. Плохо, очень плохо. Майкл слабо разбирался в таких вещах, но чувствовал, что простым флюсом тут не обошлось. Да и гнойник был не на щеке, а почти что на кадыке. Дерьмо, а делать-то что?
 «Себастьян», — осенило его. Ну да, он же был фельдшером. Наверняка должен помочь. До утра не так долго, главное — чтобы профессор мог стоять на ногах. Охране можно сказать, что «грибки» дали слишком сильное похмелье, вот профессора до сих пор колбасит. А на барщине Майкл его положит под стол, там всегда валяются тряпки.
 …Утром ему повезло аж два раза. Сначала выяснилось, что профессор способен понять, что от него требуется, и даже больше — с поддержкой он мог перебирать ногами. Майкл задрал ему воротник робы повыше, чтобы спрятать опухоль, и вывел из камеры. Вертухаи почти не обратили внимания, но на всякий случай Майкл обронил:
 — Вчера грибы недосушенные были, надышался доходяга. Много ли ему надо?
 В столовой он растолкал всех, но освободил местечко рядом с конвейером, стерпев даже близость Киски. На выходе подошел Тощий Гарри, внимательно оглядел профессора:
 — Худо старому. Ничего, он двужильный, выкарабкается. Майк, я тебе чё сказать хотел, — он понизил голос, — у Киски к тебе претензии. Личного характера.
 — Паш-шел он…
 — Ты не понял, Майк. Мы все знаем, ты не так прост. Я тут выяснил: тебя он не может нагнуть, мигнув вертухаям. — Помолчал, подчеркивая важность сказанного. — Администрация ему в этом отлуп дала. Кого угодно можно раком ставить, а тебя нельзя.
 — Откуда данные?
 — Сквозняком надуло, — усмехнулся Гарри и выразительно посмотрел в сторону Верхней Палаты.
 — Ага.
 — Я к чему? Если с Киской что-нибудь случится… В общем, пипл тебя уважает. И хочет жить, как при Шанке.
 — Но с Киской связываться боится, так?
 — Не так, Майк. Он в упаковочном теперь работает. Ты намекни ему, что хочешь обсудить ваши личные проблемы… скажем, у отстойников, где вас никто не подслушает. И опоздай минут на пять. Только так позови его, чтоб вертухай видел и слышал, куда ты его зовешь.
 — Я подумаю, — сказал Майкл.
 Всю дорогу до барщины он кипел от злости. Еще чего захотели! У самих руки коротки педераста кончить, Майкл им как прикрытие занадобился. Обойдутся. Если надо будет, Майкл сам его утопит, без посторонней помощи.
 Второй раз ему повезло на барщине. Забило слив четвертого отстойника, вертухай сунулись глянуть — и обнаружили свежий труп, еще теплый. Утонул восемнадцатилетний Фил. Майкл вспомнил, что накануне не видел во время прогулки ни его, ни Киску. Понятно, парень с горя и за недостатком веревки кинулся головой в отстойник. Рещетки с утра были все подняты, так что он справился без свидетелей и помощников. Жалко пацана. Но Майклу суета вокруг трупа была выгодна: вертухай минимум час провозятся, не обращая внимания на живых каторжников. Он побежал искать Себастьяна.
 — Плохо, — сказал тот, осмотрев профессора. — Абсцесс, надеюсь.
 — То есть?
 — То есть надеюсь, что не хуже. В любом случае резать надо.
 — Сам не пройдет?
 Себастьян покачал головой. Добавил:
 — Если не вскрыть, может и помереть. — Подумал, уточнил: — У него же не первый день, да?
 — Четвертый, а то и пятый. Флюс был, он лопнул. А потом опять.
 — Еще хуже. Повторное инфицирование из-за того, что рана не очистилась, — изрек Себастьян с умным видом. — Резать обязательно, чтоб весь гной вытек.
 Майкл задумался: у кого есть нож? То есть ножа точно нет ни у кого. Но у старожилов наверняка припрятаны заточки —ложки, чьи ручки заострены о камни.
 Шанк, осенило его, у Шанка же была заточка, он собственными глазами видел! А все барахло бывшего бригадира перешло «по наследству» к Роберту, Майкл подхватился и понесся в упаковочный, оставив профессора под наблюдением Себастьяна.
 На этом везение Майкла закончилось. Потому что в упаковочном он наткнулся на Киску. Жеманно сложив губки, рыбка загородил ему путь:
 — Майк, почему ты не обращаешь на меня внимания? Остолбенев на миг, Майкл процедил:
 — Отвали.
 Киска медленно ухмыльнулся.
 — Майк, я понимаю, ты стесняешься. Давай, отойдем в стороночку? Прогуляемся на воздухе. Мне очень много нужно тебе сказать. Ты ведь единственный здесь нормальный человек, мы никак не можем пройти мимо друг друга…
 Майкл ухитрился пнуть его под колено. Киска охнул, Майкл проскочил и в два прыжка оказался у заветной двери.
 — Роберт платок потерял, — скороговоркой сообщил Майкл равнодушному вертухаю, — а я нашел.
 Если вертухай и удивился редкостной способности Роберта постоянно терять платки, то никак этого не показал. Через полминуты Майкл и Роберт уже стояли на улице.
 — Имей в виду, — предупредил Роберт, — если ты опять про письмо на волю…
 — Нет, — перебил Майкл. — Проф загибается. Абсцесс. Нужна заточка Шанка, чтобы вскрыть.
 Роберт помолчал. Потом насторожился, прислушался:
 — Кто-то с той стороны уши греет… Ладно. Вечером. На прогулке.
 И резко распахнул дверь. В коридоре с ноги на ногу переминался Киска.
 — О чем это вы тут столько времени трепались? — рпросил он ревниво.
 «Может, все-таки утопить его? — подумал Майкл. — Вечно ко мне липнет всякое дерьмо…»
 — Сигареты курили, — дружелюбно ответил Роберт. — Я Майку в карты проиграл, теперь угощаю его.
 Ничего себе! Роберт боится Киску. Интересные дела творятся в колонии. Что ж такое стоит за этим паразитом, если все перепугались?
 Роберт ушел, оставив Майкла в идиотском положении. Киска глядел на него влюбленными глазами.
  Ну ? — враждебно спросил Майкл. — Чего вылупился? Хотел говорить — трави базар. Мне некогда.
 — Ах, Майк, — капризно протянул Киска. — А мне ведь поручили тебя убить… А я тебя пожалел. Неблагодарный ты, ох какой неблагодарный!
 Майкл потерял дар речи.
 — Я знаю, между прочим, что ты не куришь, — Киска вынул из кармана тонкую дорогую сигару, отмусолил сломанными передними зубами кончик и раскурил от зажигалки. Майкл мог бы поклясться, что этих вещей у него раньше не было. — Ну да ладно, на первый раз прощаю. Майк, у меня до сих пор сердце замирает, когда я вспоминаю тот день… Помнишь? Я впервые услышал твой голос… Я сразу понял — ты мой рок, моя боль и мое счастье. Конечно, тогда мы не могли нормально пообщаться…
 Это он про базу, сообразил Майкл.
 — Кто заказал меня? — спросил он требовательно.
 Мерзавец Киска только улыбнулся. Майкл мысленно обругал себя за тактическую ошибку: ни в коем случае нельзя проявлять любопытство.
 — Впрочем, я и без тебя знаю, — попытался исправить положение, хотя и запоздало.
 — Майк, ну зачем ты о делах? Наши отношения — самое ценное, что у нас есть. Мне больше всего жаль, что я не уберег себя для тебя. Я до колонии не знал, что полюблю мужчину. Тебя. Твой голос будоражил меня, но только тут я понял, это — судьба. Я даже простил кое-кому предательство, из-за которого оказался тут. Потому что благодаря ему встретил тебя и признался себе, что жить без тебя не могу. Ты, конечно, дичишься, но не бойся: в любви всегда поначалу бывает больно…
 Майкл едва удержался, чтоб не сломать ему шею.
 — …но это только поначалу. Знаешь, я ведь в любой момент могу выйти отсюда, пойти посидеть в кабачок в тауне. И ты, если со мной, тоже сможешь.
 «Вот и возможность побега, — уныло подумал Майкл. — Будь я проклят, если вылезу на волю через жопу!»
 — Не верю я что-то… — обронил презрительно. — Кто ты такой, чтоб администрация перед тобой плясала?
 — А разве ты не видел, что она пляшет? Я специально, чтобы ты заметил, старался… — Киска надул губки. — За день до того, как этот мерзавец, бывший бригадир, сдох, два письма пришло. Мне лично и в администрацию. От сына самого. Ну, ты ведь понимаешь, о ком я? Жаль, что тот красавчик раньше не догадался положиться на меня, я столько времени вынужден был терпеть этих мужланов… Майк, ну почему ты ни разу ко мне не приблизился?! — он с томным видом шагнул к Майклу, тот отшатнулся. — Вот ты как… Ничего. В этом письме администрации приказано делать так, как я скажу. А мне лично поручено тебя устранить. Но я не могу перешагнуть через свою любовь к тебе. Да и что изменится в мире, если ты не умрешь, а навсегда останешься здесь? Мы вместе будем жить тут, в колонии, нам построят домик… Если ты попробуешь понять, как велика моя любовь к тебе…
 Майкл не выдержал. Распахнул дверь и шагнул в коридор. В спину донесся сначала разочарованный вздох, потом оклик, потом — ругань и угрозы. «Придется все-таки помочь пиплу от него избавиться», — подумал Майкл.
 Себастьян так и караулил возле профессора. Майкл улучил момент, будто случайно оказался возле Тощего Гарри, шепнул:
 — Согласен.
 — Сегодня уже не выйдет, — не оборачиваясь, буркнул себе под нос Гарри. — Там вертухаи с Филом возятся. Завтра.
 — Заметано.
 …До самой прогулки Майкл жил в ожидании подлости со стороны Киски. Надо же, как все повернулось! Какое продуманное унижение: подослать к нему киллера-педераста, которого месяц подряд драла вся колония… Гэйб не глуп, понимает, что убийца из Киски никакой. Он на другое рассчитывал: что Майкл испугается и подставит попку. Зачем ему это? Зачем, когда он и так загнал Майкла на пожизненную каторгу?
 А может, положение Гэйба не такое уж устойчивое и он боится, как бы отец не узнал правду? Тогда он мог просчитать конструкцию посложней. Рыбка пристает, Майкл отказывается, и педераст с обиды действительно его убивает.
 Майкл отдавал себе отчет, что оскорбил рыбку. И вряд ли тот не попытается сквитаться. Убить у него кишка тонка, на это Гэйб пусть не надеется, но гадостей педераст может сделать предостаточно.
 Однако ничего не происходило, и Майкл постепенно расслабился. Профессор знал, что вечером его будут вскрывать, как консервную банку, и соглашался молча терпеть любые муки.
 — Мне так худо, Майк, что я и боли-то толком не почувствую, — шептал он. — Не волнуйся. Это доли секунды, а потом мне станет легче.
 Временами он впадал в полубредовое состояние, и Майкл думал: хорошо бы он был в таком состоянии, когда Себастьян начнет его резать. Помутненное сознание не просигналит о боли, профессор ничего не ощутит.
 Себастьян тоже волновался. Велел Майклу загодя приготовить мокрые тряпки. С тканью в колонии дела обстояли туго, Майкл оторвал две полосы от своей и профессорской простыни, а в сортире ухитрился намочить их в относительно чистой воде. Он даже сумел кое-как помыть профессору шею, правда, тот дергался от боли и шипел всякий раз, едва Майкл задевал гнойник.
 Как рядом оказался Роберт, Майкл не заметил. Только услышал шепот:
 — Держи.
 И тут же в руку ткнулось что-то твердое, завернутое в огрызок носового платка. От тряпки исходил слабый запах алкоголя. Майкл с благодарностью посмотрел в спину Роберту: ухитрился раздобыть каплю спирта для дезинфекции. Мало, но лучше, чем ничего.
 Себастьян за это время подбил Тощего Гарри и еще двоих парней постоять на стреме. Забились в угол, профессора усадили на землю и прислонили спиной к стене. Себастьян долго разгребал бороду, разглаживал жесткие волосы, едва не вылизал их. Потом тщательно растер Робертовым платком.
 — Ты что? — спросил Майкл, заподозрив неладное.
 — Нет-нет, все в порядке.
 И продолжал наглаживать. Майклу уже тошно было глядеть на малиновую, туго натянутую кожу, профессор тоже начал нервничать.
 — Майк, — спохватился он. — Погоди. Я… кажется, я вижу ангелов. Да-да, это ангелы! — он смотрел в небо. — Майк, они за мной.
 — Проф, заткнитесь. Все будет в порядке.
 — Майк, я действительно их вижу! — профессор почти плакал.
 — Я боюсь, — внезапно признался Себастьян.
 — Чего?!
 — Крови, — выдохнул маньяк-каннибал.
 — Ты же фельдшер!
 — Ну и что?
 — И женщин ты убивал, а потом разделывал!
 — Я никого не убивал, — прошептал Себастьян. — Я… Майк, знаешь, тут ужасно скучно… Я, правда, никогда не женюсь, но я не убивал. Я вообще всегда сознание терял, когда кровь видел, мне даже перевязку не доверяли.
 Майкл выругался. Вот ведь сподобился позвать в помощнички!
 — Лучше б ты был натуральным каннибалом, — сказал он. — Я б тебя зауважал. Ладно, как резать?
 Себастьян, запинаясь и путаясь, принялся объяснять. Майкл поудобней ухватил заточку, заставил себя Дышать ровно и медленно..
 — Ты, главное, глубоко не лезь, — напутствовал его Себастьян. — Там артерия рядом. По самому верху, только чтоб гной вытек. Давай, а я его подержу.
 Сосчитав до трех, Майкл наклонился. Пациент не обращал внимания на горе хирургов, его вниманием завладели маленькие создания с белыми крыльями, роившиеся над головами. Руки у Майкла подрагивали, но он напомнил себе: профессора надо спасти. Пусть даже ценой неумелого хирургического вмешательства. Если это сделать, проф выживет. Наверное. Если нет — помрет. Наверняка.
 Малиновая кожа треснула с мерзким звуком, плюнув Майклу в лицо горячим гноем. Себастьян вдруг заорал дурниной, вскочил и понесся прочь, сбив с ног Гарри. Майкл испугался до икоты, но продолжал. Еще поперечный разрез, для верности… На спину рухнула тяжесть, он едва успел убрать заточку подальше от раны.
 — Он инфекционный! — вопил Киска фальцетом. — Он нас тут всех заразит! Я знаю, это смертельно! Где охрана, нас заражают!
 Майкл барахтался под двумя вертухаями. Профессор, потерявший сознание, завалился набок. Майклу заломили руки, он дергался, и тогда его наклонили и ткнули лицом прямо в зияющую, истекающую кровавым гноем рану. Сознание, что произошло непоправимое, оглушило его, и он даже не замечал, что лицо покрыто липкой жидкостью с отвратительным запахом.
 Он ругался в полный голос, когда четверо вертухаев тащили его прочь. Ухитрился вырваться, кинулся назад, к тем двоим, которые склонились над телом профессора. Тут его снова скрутили.
 Его почти несли, а он орал и оглядывался. И видел, как вертухаи подхватили профессора за ноги и поволокли куда-то. Из раны на шее хлестала кровь, а руками профессор пытался ухватиться за каменистую землю.


* * *

 Майкл провел в карцере три дня. Странно, никто не спрашивал, где он взял заточку. Вообще никто ничего не спрашивал. Бить — били. Регулярно. Вместо завтрака, обеда и ужина. Еще и ночью побудку устраивали.
 Майкл молча терпел. Только один раз не выдержал, выругался.
 В камеру его не пустили, отправили сразу на барщину.
 — Теплицы, — распорядился вертухаи.
 «Не буду работать, — подумал Майкл. — Пускай насмерть забивают. Вот теперь — пускай. Суки, профессора убили…»
 — Куда? — загородил путь вертухаи, когда он направился в упаковочный.
 — С Киской перетрещать, — буркнул Майкл. — Он там о большой любви мечтал.
 — Стой здесь, — приказал вертухаи и пошел в цех.
 Здесь так здесь. Даже лучше. Не придется гада выманивать наружу. Майкл отступил к девятнадцатому отстойнику. Пригляделся и нехорошо обрадовался: рещетка не заперта. Знак судьбы, не иначе. Поднял ее, закрепив в верхнем положении, чтоб раньше времени не упала.
 Киска высунулся, осторожно приоткрыв дверь. Майкл сделал вид, что не заметил его. Присел на самом бортике, принялся задумчиво ковырять в носу. Киска подкрался ближе. Майкл вытащил длинную соплю и отправил ее в солевую жижу.
 — Ты на меня ведь не обижаешься? — проблеял Киска искательно.
 — Нисколько.
 Киска расцвел, залопотал какую-то чушь. Майкл встал. Киска тут же шарахнулся.
 — Ты чего, — усмехнулся Майкл, — я поцеловать тебя хотел.
 — У тебя такое лицо…
 — Так ведь били меня.
 — Бедненький…
 И Киска сделал роковой шаг. Майкл ухватил его за воротник робы и швырнул в отстойник. Киска заверещал так, что слышно было в тауне. Майкл пнул рещетку. Визги сменились бульканьем пузырей.
 — Ах ты сволочь, — засмеялся Майкл, увидев, что Киска доплыл до левого замка и пытается открыть его из-под воды.
 Рещетка прочная, это он знал. Поэтому смело наступил на пальцы, тянувшиеся к воздуху. Сапоги тут же промокли, но Майклу это понравилось. Внизу, под ногами, отчаянно билась тварь, которую следовало утопить еще при рождении. Ничего, лучше поздно, чем никогда.
 Краем глаза он видел бегущих вертухаев, но не пошевелился. Главное — чтоб они не вытащили Киску живым. Кажется, не успевают.
 — Ага, — удовлетворенно сказал Майкл, заметив, что жижа порозовела: легкие не выдержали. Теперь Киску не откачают.
 Он не сопротивлялся, когда его пинками гнали обратно в карцер. Шел вприпрыжку, хохоча и совершенно не чувствуя боли от ударов дубинками.
 Он свое дело сделал.


* * *

 В карцере его отмудохали так, что он потерял сознание. Открыл глаза в лазарете при Верхней Палате, о существовании которого даже не подозревал. Белые стены, узкая койка с вполне приличным матрасиком, маленькая, но не тощая подушка и плотное одеяло. Майкл решил, что вся эта роскошь ему снится.
 Явился фельдшер. Чуть позже Майкл узнал, что весь персонал лазарета — такие же каторжники, вовсе не вольнонаемные из тауна. Парень измерил ему давление, осмотрел, сказал, что можно вставать. Вещи Майкла лежали рядышком, аккуратно сложенные. Вместо робы со светящимися нашивками выдали серый комбинезон, к нему полагалось теплое белье, носки по колено, сорочка и куртка. И высокие ботинки — по размеру, со шнурками.
 Ну что ж, вставать так вставать. Майкл сел, охнул от боли в ребрах, потянулся к белью. Фельдшер Джулиан засмеялся и показал в угол, на дверки стенного шкафа. Кое-как доковыляв, Майкл распахнул их и обнаружил внутри гигиенический набор, полотенце, казенного вида теплый халат и шлепанцы.
 — Ого, — пробормотал он и тут же влез в халат.
 — Теперь иди сюда.
 Отодвинув ширму, Джулиан показал санузел. Личный, ё-моё! Примитивная душевая кабинка, раковина для умывания.и унитаз.
 — Значит, так. Вода тут круглосуточно, но на водные процедуры положено тратить полчаса утром и полчаса вечером. Здесь для больных послабления, все-таки госпиталь, а в корпусе строго. За перерасход воды выдерут из зарплаты. Так что ты заранее привыкай. Комбинезон и прочее, что на тумбочке, — это твое, возьмешь с собой в корпус. То, что было в шкафу, оставишь. Понял, да?
 Майкл обернулся, уставился на вторую койку в палате, пустующую. Ну да, понял. Все, кроме одного: почему лазарет, если тут такие райские условия, не переполнен?! Симулировать какую-нибудь болячку легко, и уж точно легче, чем терпеть барачные условия!
 — Да ты что! Здесь скука смертная, — объяснил Джулиан. — Газет нет, никого не пускают, валяйся и молчи целый день, как дурак. Думаешь, мы на работу из-за зарплаты ходим? Да чтоб развлечься, на самом-то деле.
 Джулиан нравился Майклу. Было в этом гибком и высоком латиносе что-то располагающее, вызывающее доверие.
 До обеда он поспал, а после еды его навестил врач.
 — Замечательно. — вынес он вердикт. — На редкость живучий организм.
 И исчез, позабыв закрыть за собой дверь.
 — Одевайся в уличное, — скомандовал Джулиан.
 Майкл с удовольствием облачился. Фельдшер поправил пряжки комбеза, одобрительно кивнул. И… вызвал конвоиров.
 Вертухаи вели себя вежливо, даже приказ держать руки за спиной отдали так, будто попросили. Майкл перепугался, решив, что ведут его обратно в Нижнюю, в какой-то момент хотел симулировать обморок. Но сразу за дверями лазарета вертухаи повернули не направо, а налево, к административному корпусу. Его доставили непосредственно к начальнику колонии. Распахнули дверь с простой табличкой, доложили, дождались разрещения и втолкнули Майкла в кабинет. Сами остались в коридоре.
 Помещение выглядело заурядно — никакой роскоши, скупая обстановка и блеклое оформление.
 — Не люблю привлекать излишнее внимание, — пояснил начальник вполне добродушно. — Садись, — он показал на стул. — Ты ведь был дружен с заключенным Фрэнком Фишером?
 Имя ничего не говорило Майклу.
 — Вы, кажется, между собой прозвали его Киской.
 Майкл чуть не захохотал: ни фига себе фамилия была у рыбки  [4] ! А потом насупился. Он не понял, при чем тут дружба. И тут же сообразил: сукин сын Тощий Гарри подставил его! Наплел, небось, что они были не разлей вода, а потом… Нет, не годится. Его же в дружбе обвинили, а не во вражде.
 — Впрочем, можешь не отвечать, вопрос формальный, поскольку большинство заключенных утверждает, что вы были очень близки.
 Майкл побагровел. Начальник тут же поправился:
 — Нет-нет, я ничего такого не имел в виду!
 Странный разговор. Майкл не знал, как обычно ведет допросы администрация, но доверительный тон сбивал его с толку.
 — Расскажи об обстоятельствах его смерти.
 Майкл тупо молчал.
 — Я понимаю, тебе тяжело вспоминать, — подначивал начальник. — Тем более что ты был свидетелем нескольких смертей за последнее время, и все сплошь хорошие друзья…
 Наконец-то Майкл уловил лицемерные нотки в голосе такого ласкового начальника.
 — Мне доложили, будто он поскользнулся и упал в отстойник, рещетка случайно захлопнулась. А у тебя началась истерика…
 Майкл вытаращил глаза. Он понял, к чему клонит собеседник. Понять-то понял, но поверить никак не мог. Неужели тот требует, чтобы Майкл дал заведомо ложные показания?!
 — Ну да, что-то в этом роде. Я тяжело перенес смерть Стэнли Закароффа, тот долго болел, потом эта трагедия… У меня тогда была первая истерика. А когда меня выпустили из карцера, я первым делом побежал к Киске… к Фрэнку то есть. Мне очень нужна была дружеская поддержка и ободрение. Стэнли мне как отец был. Я ждал Фрэнка у отстойников. У меня было дурное предчувствие. Фрэнк побежал ко мне, я не успел его остановить и подхватить. Он, кажется, подвернул ногу… Не знаю. Я помню, что он взмахнул руками и упал в яму. А сверху его прихлопнуло рещеткой. Тут со мной такое началось… Я попытался открыть замки, хотя бы один, там можно приподнять рещетку, чтобы он мог дышать, пока не подоспеет помощь… А замок заклинило. Последнее, что я помню, — я плакал, поскольку понял, что спасти его не могу. Что-то перевернулось у меня в голове, и я не помню, совершенно не помню, что творил…
 — Да-да, такое бывает от сильных нервных потрясений. Людям с тонкой психической организацией приходится тяжело от испытаний, которые их ждут в Нижней Палате, — поддакнул начальник. Он улыбался. Нажал клавишу на упрощенном пульте настольного компьютера. — Ну вот, Майкл Тейлор, показания твои я записал. Теперь по существу. Я давно за тобой наблюдаю. К тому же Стэнли Закарофф дал тебе блестящую рекомендацию. Я принял рещение о переводе тебя в Верхнюю Палату.
 Майкл подумал, что ослышался. Или ему это снится.
 — А разве это рещение принимаете вы?
 Начальник недовольно дернул бровью:
 — Официально я должен запрашивать разрешения вышестоящих инстанций. Но они далеко… поэтому я кое-какие мелкие, бытовые вопросы разруливаю самостоятельно. Ты, главное, сам на рожон не лезь. Стэнли отзывался о тебе как об очень рассудительном человеке.
 — Почему ж вы его засунули в эту клоаку, в Нижнюю, если у вас столько воли?!
 Собеседник погрустнел.
 — Майкл, ты скоро привыкнешь, что у меня со всеми заключенными Верхней Палаты отношения вполне дружеские. Заключенные понимают: не надо со мной ссориться. Поэтому давай договоримся на будущее: задавая вопрос, ты будешь выбирать выражения и тональность.
 — Извините. Дурное наследие Нижней Палаты.
 — Так-то лучше. — Начальник вызвал конвой. — Доставьте заключенного обратно в лазарет.
 В палате Майклу недолго пришлось скучать одному. Снова наведался Джулиан. В руках он держал казенный пластиковый пакет.
 — Это тебе, Стэнли просил передать.
 Майкл вопросительно уставился на него.
 — Он умер в соседней палате, — пояснил Джулиан. — Хозяин в окно увидел, как его тащат в сторону карцера, и вмешался. Только поздно.
 — Это из-за меня? — тихо спросил Майкл. — Я не хотел его зарезать. Но никто другой не брался вскрывать этот чертов абсцесс.
 — Так это ты резал? Очень неплохо. Хотя я бы сделал лучше. Но я узнал все задним числом. Скотина Роберт, я ему потом по шее надавал. Мог бы сказать мне, я бы нашел способ и провести Стэнли в лазарет, и рану бы обработал, и никто б не помешал. А так получается, что мужика просто убили… — Отвернулся. — Его принесли со сломанным позвоночником. Он же старый, кости хрупкие. Еще сутки прожил. Успел поговорить с хозяином, просил перевести тебя к нам. И обязательно передать тебе рукопись его романа. Очень сильно волновался, боялся, что из камеры рукопись украдут. Хозяин сразу послал за его вещами, просмотрел сам. Не знаю, как ты будешь читать эту ахинею, Стэнли новый язык придумал, а словарик составить не счел нужным. Но это не мое дело. Держи, — он положил пакет на кровать рядом с Майклом. — Потом он бредить начал, про ангелов говорил, уверял, что ты непременно опубликуешь роман, мол, ты-то поймешь, какую ценность для культуры он имеет, ты ведь издатель с хорошим вкусом, не то что какой-то там… Извини, я имя не запомнил. Кто-то обидел Стэнли, назвав его бездарностью, а он, вишь, перед смертью вспомнил. В бреду. А последние часы он в себя не приходил. Его в тауне похоронили, не в общей яме.
 — Почему же хозяин отправил его в Нижнюю? — Майкл никак не мог успокоиться.
 — А тебе Стэнли не рассказывал? Ну да, он же не любил распространяться о неудачах. Он, конечно, очень умен. Но, как это часто случается с умными людьми, в чем-то гений, а в чем-то — ребенок. Стэнли спас нашего хозяина от полного разорения. Тому предложили на паях производство какой-то дряни, причем денег не хватало, и хозяин залез в долги. Стэнли объяснил, что проект — голая разводка, потому что та дрянь функционировать не может. Хозяин от участия отказался, а через две недели тех парней взяли за мошенничество. Только они все деньги спустить успели. Конечно, после такого хозяин к Стэнли относился, как к лучшему другу.
 — Не верится. Все-таки он начальник колонии, с какой радости ему уважать каторжника?
 Джулиан хмыкнул:
 — Майк, некоторых узников, бывает, милуют. А к другим такие люди запросто приезжают, что хозяину проще считать себя начальником личной охраны крутых инженерюг. Стэнли наособицу стоял. Хозяин ему пропуск в таун сделал, тот без охраны в комплекс ездил, ночевал там иногда. А потом попытался удрать. Если бы он догадался взять в пару любого уголовника из Нижней, того же Шанка, — побег увенчался бы успехом. Но Стэнли пошел один. Мало того, он умудрился дернуть именно в тот день, когда в колонию явился проверяющий от Железного Кутюрье.
 Майкл вздохнул.
 — У хозяина не было другого выхода. Он предложил Стэнли на выбор — либо для него переоборудуют камеру в карцере, там есть приличные помещения, либо он перебирается в Нижнюю. Стэнли сказал: «Не хочу в одиночку». Насколько мне известно, хозяин вызвал Шанка и приказал ему следить, чтоб Стэнли не обижали.
 — Жалко, ох как жалко…
 — Знаешь, я тебе так скажу: Стэнли нарывался уже года четыре. Он и в комплексе, бывало, работать отказывался. С собой покончить пытался. Он не мог тут жить.
 — Я знаю.
 Джулиан встал, направился к двери.
 — Да, забыл. В Нижней выбрали бригадиром Тощего Гарри.
 — Хороший мужик. Джулиан!
 — Да?
 — Если ты такой осведомленный… За что начальник ненавидел Киску?
 Фельдшер пожал плечами:
 — А кто ж любит стукачей? Тут у всей административной верхушки свой бизнес, в котором узники принимают самое активное участие. А за это, между прочим, Железный Кутюрье по головке не гладит. Чуть зазеваешься, не с тем человеком разоткровенничаешься — и мигом окажешься рядом с нами. Хорошо еще, если с нами. А то и в Нижней Палате. Так что ты оказал всем весьма ценную услугу.
 …Через три дня Майкла выпустили из лазарета. Без конвоя, руководствуясь только объяснениями Джулиана, он отправился на новое место жительства.
 Никаких бараков в Верхней Палате не было. Огороженная территория, этакий оазис в пустыне. Девять трехэтажных корпусов, объединенных крытыми переводами, образовывали круг. В центре внутренней площади — еще одно здание, приземистое, кирпичное. Когда-то здесь находилась только бильярдная, от фундамента до последнего кия сделанная каторжниками. Ее так и называли до сих пор, хотя давно появились пристройки со спортивными тренажерами, читальная комната, где раз в месяц показывали фильм, и бар, где за сумасшедшие деньги можно было выпить чашку синтетического кофе или пару банок пива. В зеркальной витрине красовались и более серьезные напитки, но каторжники — сами они предпочитали говорить «узники» — смеялись: чтоб разгуляться в этом заведении, не хватит средств даже у Железного Кутюрье.
 Бар назывался «Русские ушли».
 И никто из новых знакомых не мог понять, отчего Майкл истерически захохотал, увидав вывеску с неумело намалеванной кофейной чашкой.
 Когда Майкл посетовал на дороговизну, Джулиан сказал:
 — Подожди сучьего дня. Девочкам из тауна разрешается проносить всякую фигню. Если ты какой-нибудь приглянешься, уговори в следующий визит притащить тебе пива. В тауне оно стоит гроши. Мы все так делаем. А в бар идем, если родня на счет деньжат подкинет. Зарплаты на посиделки не хватит, это точно.
 А вот сигареты и мелкая жрачка в баре были дешевыми. Майкл понял: цены на спиртное задраны исключительно, дабы избежать пьяных дебошей.
 Трехэтажки, окружавшие площадь, были жилыми корпусами. Камеры, похожие на малюсенькие комнатки, располагались на втором и третьем этажах. Первый отводился под служебные помещения и «гостиную» — огромный холл, где пипл собирался после ужина и куда раз в неделю приводили девочек из тауна. И не одну на десятерых, а ровно столько, сколько заявок поступило. Можно было заказать определенную, большинство так и делало. Роберт потом сказал, что разрешается заключать браки. Женатые узники живут в тауне, с семьей. Ничего особенного — на всех дорогах из тауна стоят блокпосты, удрать все равно не получится. И слежка в действительности ведется как за каторжниками, так и за обслуживающим персоналом. Такая тут у всех сучья жизнь.
 Майкл ахнул, увидав, в какое великолепие его поселили. С продолом Нижней Палаты никакого сравнения. Камеры три на два метра, одноместные, в каждой — кровать, стул, стенной шкаф и маленький столик. Вместо рещетки нормальная дверь. Незапирающаяся, само собой. И еще — окно. Пейзаж унылый, но, если надоест, можно закрыть жалюзи. Главное, что заключенный сам решал, смотреть ему в окно или отгородиться от мира. Душа и унитаза в камере не было, «удобства» располагались в конце коридора из расчета один санблок на десятерых. В каждом — душевые кабинки по числу «клиентов», два унитаза и два писсуара, пять рукомойников вдоль огромного мутноватого зеркала.
 Соседями Майкла стали с одной стороны Роберт, с другой — Джулиан. По утрам они встречались в сан-блоке. Здоровались, умывались, иногда обсуждали дурацкие сны. Особенно этим увлекался Роберт, а Джулиан его внимательно выслушивал: он практиковался в психологии, литературу с воли выписывал. Майкл обычно не участвовал в подобных беседах. Да и сны видел редко, а если уж такое случалось, то старался побыстрее их забыть: снился ему потерянный офис на Сигме-Таурус. Как правило, Майкл весь сон старался войти в кабинет, чтобы посмотреть, как референт замаскировал сломанный компьютер. Иногда Майкла «навещала» Людмила. И то, и другое для него было недоступно, и не хотелось душу травить, вытаскивая тоску по былому в явь.
 Первые дни Майкл никуда не выходил. Торчал в читалке, поглощая газеты, книги — все, что подворачивалось под руку. Только сейчас он понял, как изголодался по известиям снаружи, любым, пусть даже какой-нибудь дурацкой уголовной хронике.
 Потом он взялся за профессорское наследство. Первую страницу перелистнул, хотя из самолюбия пытался прочесть и понять. Но старик был прав: получить удовольствие от такого зубодробительного сочетания слов мог только законченный книжный червь. Вздохнув и признавшись себе в нелюбви к художественной литературе, Майкл перещел к содержательной части дневника.
 Его постигло разочарование. Он неплохо говорил по-русски, учили его и азам письменного языка. Но применительно к профессорскому опусу знаний Майклу катастрофически не хватало. Глаз привычно выхватывал английские слова, но они ничего не давали для понимания фразы. А из использованных русских слов Майкл уверенно опознавал от силы два на страницу. Чуть позже он наткнулся на еще один фокус: английские слова Стэнли давал в русской транслитерации.
 Он листал блокнот бездумно и случайно обнаружил вполне читабельный текст. Он целиком был изложен на английском, но — русскими буквами.
 «Майк, если ты это читаешь, то я не ошибся в оценке твоего упрямства. Я полагал, что ты совершишь как минимум одну попытку прочесть мои дневники, но не сможешь. Но я надеялся, что ты обнаружишь это послание, которое многое прояснит.
 Информация, известная мне, слишком опасна для того, чтобы я позволил тебе стать посвященным в тайну, пока ты находишься в заключении, а значит — в полной власти Железного Кутюрье. Если бы я считал, что внешние обстоятельства не играют столь важной роли, я бы не записывал, а рассказал бы тебе все. Доверься моему богатому опыту и не возмущайся. Да, я дал тебе в руки бомбу, но в такой упаковке, что взорвать ее ты сумеешь либо так, как надо, либо не сумеешь вовсе. Потому что, Майк, несоблюдение моих условий грозит гибелью прежде всего тебе. Я не хочу использовать тебя как слепое орудие мести, надобность в котором отпадает после свершения замысла. Я хочу, чтобы ты жил, и, по возможности, хорошо жил. Поэтому посреди общего текста я разместил еще одно послание тебе. Это завещание. Я хочу, чтобы ты владел моим имуществом, оставшимся на Земле.
 Даже оказавшись в безопасности, ты потратишь много времени на перевод моих воспоминаний, если не дать тебе некоторые указания. В своей работе я использовал множество устаревших слов и специальных терминов, а также фраз из других славянских языков, ныне столь же мертвых, как русский. После таких вставок я всегда указывал аббревиатурно источник, откуда взято то или иное слово. Эти обозначения — названия словарей в каталоге Ватиканской библиотеки. Я допускаю, что тот же набор справочной литературы есть и в других крупных хранилищах, но у каждого из них — своя система обозначения книг. Поэтому, чтобы прочесть, тебе понадобится попасть на Землю и провести всю работу в читальном зале Ватиканской библиотеки, так как большинство фолиантов у них хранится только в бумажном виде и на дом хранители их не выдают. А когда ты прочтешь, тебе будет ясно, что делать с этим дальше».
 На следующей странице Майкл наткнулся на приписку, сделанную уже не таким уверенным почерком. Старик явно торопился, а рука дрожала, и некоторые буквы он в спешке или от волнения пропускал.
 «Майк, я найду возможность побеседовать с начальником колонии, чтобы убедить его перевести тебя в Верхнюю Палату. Оттуда бежать несравненно легче. Подозреваю, тебе поведают о моей бесплодной попытке, которой я стыжусь настолько, что никогда о ней не говорил тебе. Не повторяй моих ошибок, действуй
 только наверняка.
 Я отдаю себе отчет в том, что ты, попав в значительно более комфортные условия, передумаешь бежать или же отложишь исполнение замысла на неопределенный срок. Я не буду упрекать тебя в отказе от идеи, вдохновившей меня на составление этого текста. С людьми происходит всякое, и я не вправе судить тебя за изменение намерений.
 Но в этом случае постарайся, чтобы моя книжка не навредила тебе. Если сумеешь, передай ее надежному человеку с наказом спрятать за пределами этой колонии, а то и планеты. Если такой возможности не подвернется, просто уничтожь ее.
 Как видишь, я понимаю, какой угрозе подвергаю тебя, вручая тебе это послание».
 Такого острого и болезненного чувства вины Майкл не испытывал давно, возможно даже никогда. Отложил блокнот, сознавая, что вряд ли когда-нибудь к нему прикоснется. Если только для того, чтобы уничтожить или отдать. А до тех пор он спрячет его под шкафом.
 Он гнал от себя мысль, что, в сущности, предал старого профессора. Хотя тот заранее, еще когда был жив, его простил. Майкл по-прежнему строил планы побега, но делал это больше для самоуспокоения. А параллельно он наводил справки о том, как устроиться на планете с максимальным комфортом. Он затруднялся сказать, что именно повлияло на него. Возможно, ему было скучно бежать одному. А скорей всего, он понял, что самовольное освобождение не даст ему того, к чему он стремился.
 Майкл хотел вернуться в свой офис. Хотел считаться лучшим из лучших. Хотел, чтобы все стало по-прежнему, а тюрьму он вспоминал бы, как сон. Но побег позволит ему свободно перемещаться, не более того. Он всю жизнь будет прятаться и скрываться — и потому, что нарушил приговор суда, несправедливый, но законный, и потому, что обитать ему придется среди пиратов, разделяя их тяготы и промысел. К тому моменту, когда Майкла реабилитируют за преступление, которого он не совершал, он успеет наворовать на следующую бессрочную каторгу. А разбойничать он будет, потому что иначе не выжить. И такой сценарий ему не нравился.
 Лучше он женится на шлюшке помоложе и посимпатичней, переберется в таун, заведет детей и личный садик. Хоть какой-то смысл жизни. А что? Миллиарды людей живут на провинциальных планетах именно так. От рождения до смерти носа не высовывают за пределы своих таунов, будто за забором сидят. И — ничего! Можно специальность какую-нибудь уважаемую получить. Джулиан не зря психологию зубрит и на Роберте практикуется. Вот женится, поселится в тауне и заведет клиентуру. А потом накопит бабла и отправит детей учиться куда-нибудь на Варта-Дварга, где полно колледжей. Нет. ну чем не рай?! Особенно на фоне бессрочной каторги в Нижней Палате.
 Он не спал ночь. Пытался примириться с собой. Совесть требовала не обманывать ожидания старика. Рассудок твердил, что профессор мертв, ему уже не поможешь, а свою жизнь испортить — проще простого.
 Утром Джулиан с подозрением покосился на осунувшуюся физиономию Майкла.
 — Хреново мне, — признался Майкл.
 — Это от безделья, — уверил его Джулиан. — Давай-ка завтра на работу. Зарплата смешная, но от скуки лекарство замечательное.
 Да, зарплата была еще одним отличием Верхней Палаты от Нижней. За рабочие часы начислялись баки на карточки. Потратить можно в баре или в барахолке, которая приезжала раз в неделю, вместе с девочками из тауна. На этот же счет перечислялись и средства, присланные родными.
 Работа была для дебилов, как ее охарактеризовал Роберт. Как правило, она сводилась к проверке документации мелких фирм, сотрудничавших с корпорацией PACT. Интересными считались те, что регистрировались в другом штате. Тогда к документации прилагался сборник законов, который можно было долго изучать. Майкл вкалывал с удовольствием, потому что видимость бурной деятельности отвлекала его от самоедства.
 — Самое интересное — в тауне, — как бы невзначай проболтался Роберт — Там есть комплекс. Я тебе как спец скажу: он не хуже земного. Нас периодически туда возят. Тебя-то вряд ли пригласят, ты исследованиями не занимался, хотя — кто знает? Вот там мы отрываемся. Но чтоб там работать постоянно, нужно жить в тауне. А для этого уговорить девочку выйти за тебя замуж. Ты не думай, они не очень-то стремятся. Им за сучьи дни будь здоров платят, а замуж вышла — все, привет родным. Замужним сюда ходу нет, администрация отслеживает. А у нас зарплата грошовая, семья впроголодь жить будет. Это вот если она так в тебя влюбится, что согласится, — тогда да. Или если как Джулиан — с побочным заработком. Да, жаль, что тебя не повезут в таун.
 С разговорами про комплекс в тауне Роберт подъезжал все чаще, пока Майкл не насторожился. Тоскующим голосом тот рассказывал о прелестях за забором, иногда намекал, что у лабораторного персонала немыслимые льготы. Заканчивал всегда притворным сожалением, что у Майкла нет подходящей специальности.
 Майкл слушал, кивал. «Неплохой парень» Роберт был обычным подлецом. Впрочем, лгали, подличали и стучали все поголовно, кто-то больше, кто-то меньше. Джулиан, к примеру, закладывал товарищей формально, потому что иначе нельзя, вмиг отправят в Нижнюю. Ну, с Джулианом понятно, — три специальности позволяли ему уже сейчас неплохо устроиться в тауне, выслуживаться вроде бы без нужды. А Роберт явно висел на волоске. Особыми талантами он не блистал, на искреннюю любовь шлюхи рассчитывать не мог — не те данные. Самая настоящая посредственность.
 Отчего-то свои карьерные надежды он связывал с Майклом. А тот, как ни старался, не мог отыскать в себе коммерческой тайны, пригодной для целей мелкого интригана.
 Все выяснилось в сучий день. Первые два Майкл пропустил, потому что беспокоили раны, полученные в карцере. На третий записался, но не надеялся, что на заявку новенького кто-нибудь откликнется. «Ничего, — думал он, — мне в пополаме с кем-нибудь не в падло. В Нижней-то одна на десятерых была, и — ничего. Да еще и такие страхолюдинки приходили, что даже с голодухи без спецприемов не у всякого вставал».
 Оказалось, удовлетворяют все заявки. И, во избежание споров, распределение «по местам» тоже происходило загодя. Все девочки знали, кого обслуживать. Кого-то заказал постоянный клиент, остальных по страждущим расписала администрация.
 Обычно девочек встречали в гостиной. Специфический ритуал, позволявший создать видимость праздника. Майкл провозился в душевой, и стук в дверь застал его врасплох. А когда в комнату робко вошла «девица», он и вовсе потерял дар речи.
 В Нижней трудились законченные шлюхи. Раскрашенные, потасканные, тощие и облезлые. Большинству под сорок. Его нынешняя «подружка» разменяла тридцатник, но на лице ни следа косметики, одета простенько и неброско. В руке она держала большую корзинку с крышкой.
 И еще она была толстая. То есть откровенно толстая, с необъятным бюстом, еще более значительной кормой, со складками на животе и спине, которые не скрывала свободная одежда, и тройным подбородком. Рыжеватые волосы чистые, аккуратно собраны в пучок. Не противная, совсем не противная, хотя Майкл терпеть не мог толстух. Что-то в ней такое было… уютное.
 — Привет, — сказала она.
 Никакой развязности, и это Майклу тоже понравилось. Показал ей на кровать, сам уселся на стул.
 — Меня зовут Мэри-Энн. Я тебе пива принесла, — сообщила девица, тьфу, какая девица? Женщина! Вполне себе зрелая баба. — Вот.
 Она торопливо выкладывала на столик содержимое корзинки. Глазам Майкла предстали: два трехпинтовых пузыря пива, пластиковые стаканчики, за ними последовали баночки с рыбкой, котлетками, супчиком…
 — Я вроде не просил, — удивился Майкл.
 — А! Я знаю, что вы здесь любите, — усмехнулась Мэри-Энн. — А я тебе благодарна. Если б не ты, мне клиентов не хватило бы, пришлось бы или отказываться, или в Нижнюю идти. А там фу, уголовники одни, да еще и вдесятером на одну, это ж помереть можно! Потные, грязные, грубые… Не то что тут — мужчины образованные и деликатные. А еще я замуж хочу, — предупредила она с детской непосредственностью. — Я уже не молоденькая и не самая красивая, зато я хорошо готовлю. Если ты будешь меня постоянно заказывать, я всегда буду приносить тебе покушать.
 — Замуж… И тебя не пугает брак с каторжником?
 — А больше не за кого. В ста километрах отсюда — радиационный центр. Мужиков там полно, только они больные. Еще охрана, но они почти все с семьями приезжают. И что, век старой девой куковать? А здесь как бывает: многие прямо с первой встречи сходятся, и дальше только друг с другом, как жених с невестой. Потом и женятся.
 — И долго ты мужа ищешь?
 Мэри-Энн вздохнула:
 — Долго. Мне не везет. Одного присмотрела, уже и в администрацию сообщили, а он возьми и помри. Другой тут был, старенький, но мне что? Главное — чтоб человек хороший был. Его в Нижнюю перевели. А я уж размечталась: выйду замуж, буду ему женой хорошей, бог даст, еще и наследничка рожу. Я же здоровая, совсем здоровая, я много детей родить могу, не то что некоторые тут… А теперь мужчин меньше стало, а у девчонок почти у всех постоянная клиентура. Я уж думала — все, без приработка останусь, потому что не пойду же я в Нижнюю! Да и бог бы с ними, с деньгами. Главное — где я мужа найду? Ты сначала есть будешь или в постель? Я чистая, мне готовиться не надо. Так что, как ты хочешь.
 — Я бы… Знаешь, после еды я могу и уснуть. Давай-ка мы сначала в койку.
 Она тут же скинула платье. Огромные груди отвисали до пупка, живот напоминал сегментированное тело гусеницы. Но отвращения Майкл снова не почувствовал. Толстушка его забавляла.
 — Ты не смотри, что я толстая. Я зато веселая. А толстая — потому что покушать люблю и готовлю вкусно. Ну сам подумай: я же знаю, что у меня на столе объедение, как тут удержаться?!
 — Да ничего, мне даже нравится.
 — Майкл, только я… Ты не подумай, — она застеснялась. — Видишь ли, я, конечно, сделаю все, что ты скажешь, но я не очень-то хорошо умею всякие фокусы исполнять.
 — Вот и зашибись, — сказал Майкл и залез на нее. …Через полчаса вспотевшая Мэри-Энн в его халате добежала в душевую, а Майкл развалился на кровати. Пожалуй, он понимал любителей толстых женщин. Конечно, это совсем не то, к чему он привык, но определенная прелесть есть. Главное, у него не осталось впечатления, что женщина с ним работала.
 Замуж она хочет… Майкл был расчетлив. Мэри-Энн хорошая хозяйка, детородного возраста. И она ему по гроб жизни благодарна будет. Эта женщина не крикнет в запальчивости — мол, юность отдала каторжнику. Она вообще побоится на него голос повышать. Не так уж и плохо. А ему очень нужна прочная иллюзия нормальной жизни. Пусть ему предстоит закончить жизнь на богом забытой планетке, пусть. Но не в колонии! И Мэри-Энн, если рассматривать ее с такой точки зрения — не самый худший гарант его душевного равновесия.
 — Ты говоришь, не везло тебе с замужеством, — сказал он вернувшейся Мэри-Энн. Женщина лучилась от удовольствия, и Майкл расправил плечи. — Мне тут один из наших жаловался, что жениться хочет, только никто его не любит.
 — Роберт, что ли? Так за него ни одна дура не пойдет. Он же вот-вот в Нижнюю вылетит, это не мой старенький, который на принцип пошел, а так с него тут все пылинки сдували. Роберт никому не нужен. Он не заработает на жизнь. Это полбеды, многие тут, как я, привыкли экономить. Но ведь его переведут — и что тогда? На свидания только в роли сучки, вместе с ним еще девятерых привечай. А иначе никак. И разводиться с каторжниками администрация не разрешает. Вот и
 живи — вроде замужем, а вроде и в девках. Кому это надо? Это такие, как Джулиан, нарасхват. Только он Хуану увидал — все. Повезло девчонке… Она впервые на работу вышла, и он ее сразу выбрал. С тех пор она только с ним.
 — И чего они не поженятся? Не надо было бы ходить сюда.
 — А деньги?! Ей же за свиданки платят. Они деньги копят. Вот Джулиан диплом психолога получит, тогда и в администрацию пойдут. А пока она за встречи с ним зарплату получает. Здесь все так делают. — Помолчала, подумала. — А Роберт — очень плохой человек. Он хочет жениться на красивой, умной, молодой и богатой. Да разве такая сюда пойдет? И еще он извращенец. Я бы не пошла за такого, уж лучше старой девой остаться. Говорят, он бесплоден, а я ребеночка хочу. Ты кушать будешь?
 Готовила она божественно. Или Майклу только так показалось, после тюремной столовой? Верхнюю Палату кормили не в пример лучше Нижней, но все-таки безвкусно.
 — Мясо соевое, — оправдывалась Мэри-Энн. — Зато картошечка гидропонная, пусть не земляная, но и не из баков! Я так считаю: лучше не есть эти якобы деликатесы, которые в баках непонятно из чего делаются. Лучше попроще, зато натуральное. Не так уж дорого получается, если умеючи. Вот мясо, например. Соя тутошняя, поэтому дешевая. А перчики и травки я дома выращиваю, они мало места занимают. Ты кушай, кушай, а то ты мужчина крупный, не наешься в вашей-то тошниловке.
 «Да и хрен с ней, с соей, — думал Майкл, наворачивая за обе щеки. — Натуральное, все натуральное! Кто бы мог подумать — в заштатном притюремном тауне… С другой стороны, естественные продукты не все дорогие. Только те, которые не производятся на месте. Например, как сеять зерно в промышленных центрах, где сельского хозяйства нет, зачастую по той причине, что нет кислородной атмосферы? А тут и кислород, и вода, а климат — что климат? Теплицы построить можно. И даже рыба у Мэри-Энн вполне приличная. Совсем не выглядит, как местная…»
 — Нет, наша, только не речная, какую вам дают. Прудовая. Я на окраине живу, далековато, зато у нас с соседями прудик есть. Мои родители хотели уехать отсюда, деньги копили. А билеты раз — и подорожали! Тогда они с соседями договорились и углубили пруд. А туда мальков пустили, специально заказали с другой планеты. Там у фирмы рекламная акция была, поэтому дешево получилось. Сейчас бы, конечно, денег не хватило. Пять лет в пруду купаться и воду брать нельзя было, так мы с соседями договорились, чтобы рыба выросла. Зато сейчас каждая семья может три ведра в год вылавливать. Вкусная рыбка, правда? У меня еще сушеная есть, с прошлого года. И от этого я не всю норму выбрала. Могу закоптить или посолить. Принести в следующий раз?
 Вопрос с намеком, отлично понятый Майклом.
 — Ты чудо, — сообщил он с набитым ртом. — Обязательно тебя на следующую неделю закажу.
 Мэри-Энн просияла.
 Вечером Майкл взял один пузырь пива — второй припрятал на будущее — и отправился в гости к Джулиану. Там уже торчал мрачный Роберт. Джулиан угощал сидром и остатками немудреной закуски, которой его снабжала невеста. Роберту не принесли ничего. Увидав Майкла с флаконом, насупился еще больше:
 — Нет, ну ты погляди! По первому заходу, а уже с пойлом.
 — Так я хитрый. Я в бабах не копался, согласился на самую толстую. А она, прикинь, мужиков кормить любит. Так что я и с бабой, и со жратвой, еще и с выпивкой.
 Майкл уселся на кровати Джулиана, рядом с Робертом. Плеснул в стаканчик пива, выпил, смакуя. Голова закружилась. Это же как давно он спиртного не видал?
 — Начинаю чувствовать себя человеком, — сказал он. — Джулиан, я что узнать хотел. В тауне бабло зашибить можно? Ну, скажем, не бещеное, но чтоб на жизнь хватало.
 — Ты прям сразу и жениться собрался? — уточнил Роберт. — На толстой?
 — А что тянуть? Толстая, зато меня обожать будет. Я, знаешь ли, парень хваткий, как вижу, сразу хватаю, — засмеялся. — Да ну, толстая не толстая — какая разница? Родит — похудеет. А как похудеет — вы мне со своими красавицами еще обзавидуетесь!
 Джулиан хихикал в кулак. Роберт изо всех сил притворялся веселым, но удар попал в цель. Майкл выпил еще стаканчик, и с виду его окончательно развезло. Привязался к Роберту:
 — А чё ты все время твердишь, что меня в комплекс не позовут? Ну с чего ты взял? Я, между прочим, с детства во всей этой каше варюсь. Да меня еще и профессор поднатаскал!
 Не успев договорить, понял: в точку. Оба его собеседника переменились в лице. Джулиан засуетился, бормоча, будто обещал заглянуть в бильярдную и ему давно пора, засиделся тут. А у Роберта засверкали глазки.
 — Ну, хозяин нас выгоняет, можем пойти ко мне. Или к тебе, — предложил он.
 — А к тебе! Прикончим пузырек. Что, мы не люди, а? Не можем тихонько прикончить пузырек? Джулиан, вот скажи — можем или нет? А, вот то-то… Ну и пойдем, и прикончим.
 Приговаривая так, он плелся по коридору за Робертом. Тот пропустил гостя в комнату, закрыл дверь.
 — Ты при Джулиане особо не звени, — жестко предупредил он. — Джулиан завистливый. И висит на волоске. Его вот-вот в Нижнюю отправят. Он сейчас на все пойдет, лишь бы удержаться.
 — А я-то при чем?!
 Роберт засмеялся. Неприятно так, цинично.
 — Ты знаешь, чем профессор занимался?
 — Ну, так…
 — А мы все только подозреваем. Потому что Стэнли работал один. Потом он психанул и убежал из колонии. А перед этим уничтожил всю документацию. Но многие тут знают, что он свои разработки копировал в маленькую такую книжку, толстую.
 Майкл слушал, кивал, пил пиво и старательно прикидывался пьяным. «Удивительно, — думал он, — как много люди лгут. И какой нелепой выглядит их ложь, если знаешь правду. А Джулиану в ножки поклониться надо. Потому что фельдшер эту самую книжку видел. И никому не проболтался».
 — Книжка у тебя? — выплюнул Роберт с расчетом застать врасплох.
 — Не-а! — радостно заявил Майкл. Притворяться больше не требовалось. Он смотрел на Роберта совершенно трезвыми глазами и смеялся.
 — Понятно… — пробормотал Роберт. — Ну ладно, раз так — твои условия? Что ты хочешь за книжку? Ладно, говори, я уже понял, что ты специально завел этот разговор. И пьяным прикинулся, чтоб вытянуть из меня побольше. Ну, давай поторгуемся. Я многое могу для тебя сделать.
 — Нету никакой книжки. Понимаешь? Не-ту. Профессор ее уничтожил. А разговор я завел потому, что ты меня утомил своими намеками.
 Роберт увял. Ходил по комнате, тер подбородок.
 — Я не мальчик, — сказал он наконец. — Жизнь знаю. Потому предлагаю тебе сотрудничество. Если ты вспомнишь какие-нибудь обмолвки Стэнли — поделись. Я ведь, без ложной скромности, хороший инженер. Сумею восстановить ход его мыслей даже по обрывочной информации. А я пробью кое-какие свои знакомства в комплексе. Там менеджеры тоже требуются.
 — Знаешь, как один мой приятель говорил? — нагло заявил Майкл. — Бабло вперед! Так вот, Роберт: сначала ты. А по результатам я подумаю, стоит ли мне память напрягать.
 Теперь Роберта следовало оставить одного — типа подумать. Да и особой нужды в дальнейших посиделках Майкл не видел. Он уже узнал все, что хотел.
 В его комнате на койке сидел Джулиан. Свет не включал, не хотел афишировать свое присутствие.
 — Тебя Стэнли на самом деле учил?
 — Нет. Роберт намеками достал, вот я его и спровоцировал на откровенность.
 Джулиан молча скрутил пробку у пивного флакона, взятого им якобы в бильярдную. Нашел на столе чистые стаканчики — заботливая Мэри-Энн принесла с запасом, — налил. Пена поднялась до краев, Джулиан аккуратно сглотнул, чтоб не потерять ни капли напитка.
 — Майкл, — спросил он тихо, — ты, если честно, кем Железному Кутюрье приходишься?
 — Да никем. Двойник его ублюдка. У него проблемы какие-то были, так что я и в универе под его именем учился, и на Сигме-Таурус филиалом управлял. Про парня ничего не знаю, сразу говорю. И про проблемы — тоже.
 Забавно, но Майкл сам почти поверил в это. Какое простое объяснение непростой аферы! Наверняка все примут за чистую правду. Жаль даже, что сам себе он таким образом ничего не объяснит.
 — Ну да, — кивнул Джулиан. — А потом проблемы кончились, и тебя, как дюже осведомленного, от греха подальше сюда сплавили. Да еще и в Нижнюю, чтоб помер поскорей. Железный Кутюрье у нас чистоплюй, прямо приказать, чтобы человека убили, совесть ему не дозволяет. А может, он просто жадный. Мало ли, человек еще на что-то годится, а он его уберет слишком поспешно? Не-ет, лучше сгноить на такой вот специальной каторге. А ты, значит, сынка его заменял? Только для окружающих или на фирме тоже не знали?
 — У меня полный допуск был, если ты об этом. Ну, по крайней мере, я так думаю. Хотя, конечно, самое важное от меня утаивали. С «третьим изотопом» не работал.
 — Н-да, и попал ты в Нижнюю… А Стэнли его и здесь обошел. Ох, силен мужик головой был, царствие ему небесное! Стэнли на Железного Кутюрье дико обижался. Он же, в отличие от нас всех, к нему за наукой пришел, не за деньгами. А науки ему не дали. Тогда он взбунтовался, его сразу сюда. Майк, я тебе на будущее скажу: ты Роберту не доверяй. И мне не доверяй. Никому не доверяй, даже себе. Стучат тут все.
 — Давно понял.
 — Молодец. Насчет Стэнли ты зря заикнулся, Роберт с тебя не слезет.
 — Посмотрим.
 — Я тебя предупредил. Понимаешь, Стэнли всем этим, — Джулиан ткнул пальцем в потолок, — поперек горла был. Планы путал. Тут же как? Это в Нижней поди попробуй режим нарушить, мигом в карцер. Здесь ты можешь делать все, никто и слова не скажет. Не можешь отказаться только от комплекса. Если тебя туда вывезли, делай все, что скажут. Стэнли… У него одного хватило смелости. Он с «третьим изотопом» работал. А это — колоссальный источник энергии. Мы же все понимаем: если Железный Кутюрье его получит, Штатам конец. Да всем конец. Кое-кому из наших наплевать, главное — самому в фаворе оказаться. Вот, Роберт, например. Только у него таланта маловато. А Стэнли был гением. Но вот ему-то было далеко не все равно, превратятся Штаты в колонию PACT или нет. Но и он боялся. Я думаю, побег у него сорвался, потому что он дернул без плана, просто от страха. Его наизнанку могли вывернуть за порчу документации.
 — Ага…
 — Я тебе вот что хотел сказать, — Джулиан поднялся. — Ты рукопись, которую тебе профессор оставил, уничтожь. Я, положим, не смог понять, что там написано. А если найдется умник, который сумеет прочесть и выяснит, что этот роман — шифровка разработок Стэнли? От старика еще и не того ждать можно было. Сожги ее и спи спокойно. А если Роберт вздумает тебя шантажировать, плюнь. Я завтра к начальнику на отчет пойду, нашепчу ему, что ты руководил крупной фирмой. Он, может, и знает, но я ему дополнительно на мозги накапаю. У него свои планы. Ты не в комплексе, ты ему лично пригодишься. Поверь — это куда лучше. Потому что Железный Кутюрье далеко, а царем у нас тут начальник колонии. И с ним можно поладить,
 — Спасибо, Джулиан. Когда будем жить в тауне, — Майкл усмехнулся, — ты будешь психологом, а я управляющим у начальника. Я буду богатым и к тебе в клиенты запишусь.
 — Точно. Мы так и сделаем.
 К начальнику колонии Майкла отвели на следующий день. Николас Харри выглядел довольным.
 — Вот что, Майкл. В личном деле у тебя этот факт почему-то не отражен, но мне сказали, ты менеджер высшего звена.
 — Есть такое.
 — Я никому не верю на слово. Но я навел справки, посмотрел на результаты твоей работы в колонии. Я давно к тебе присматривался и подсунул тебе в качестве испытания несколько тестовых заданий. Я удовлетворен полученными результатами. Ну и, признаюсь откровенно, свою роль сыграли рекомендации Стэнли Закароффа и Джулиана Лоуренса. — Выдержал паузу. — Нам тут таиться без нужды, бежать отсюда некуда, если кинуть попытаешься…
 — Дурак я, что ли? — презрительно скривился Майкл.
 — У меня есть некая сумма, хочу дело свое открыть. Я не вечно буду при колонии сидеть, а убраться с этой планетки мне не позволят. Значит, надо устраиваться здесь, и устраиваться хорошо.
 — Согласен, — быстро сказал Майкл.
 — С чем?
 — Не с чем, а на что. Я умею это делать. Фирма уже есть?
 — Нет, пока ничего нет. Я даже с профилем не определился. Мне-то все равно, лишь бы законно и доход приносило стабильный. Я знал, конечно, что ты не откажешься, — он хитро прищурился, — поэтому распорядился приготовить тебе отдельный кабинет. Здесь, в административном корпусе. Сходи, осмотрись, если что надо — к моему секретарю. А с чего начать — сам решай.
 Майкл вздохнул, подумав: работа на воле отличается от работы в колонии прежде всего тем, что о зарплате заикаться не имеет смысла.
 — Ну, об этом мы потом поговорим, — совершенно верно понял его Ник Харри. — Через недельку. Хочу посмотреть, как у тебя дело пойдет.
 — С вашего позволения, — Майкл отступил к двери.
 — Конечно. Да! Ты, по слухам, жениться собрался?
 — Осточертел мне тюремный комфорт.
 — Понимаю, понимаю. — Начальник долго молчал. — Мэри-Энн, между прочим, племянница одного моего приятеля. Не бедный человек, но страшно скупой. Бедняжка должна зарабатывать на жизнь в колонии. А дядюшке ее жить до понедельника осталось, как тут у нас говорят. И других наследников у него нет. Мэри-Энн сама об этом не подозревает. А я вот знаю, я завещание видел. Так что ты, когда женишься, подумай: мы ведь можем и компаньонами стать. А что ты каторжник — так у меня воли ненамного больше. Документы на твою супругу оформим, чтоб никто не придирался.
 — Всегда знал, что у меня изумительное чутье на деньги и хороших женщин.
 «Жизнь налаживается, — думал Майкл, стоя посреди малюсенького, но собственного кабинета минутой позже. — Месяц назад я подыхал. Через полгода буду уважаемым и богатым членом местного общества. А Железный Кутюрье еще не раз пожалеет, что меня предал».


* * *

 — Ты в Бога веруешь? — спросил Роберт.
 Майкл отложил газету, внимательно посмотрел на соседа. Роберт казался веселым.
 — Хрен его знает. Но вообще-то я крещеный. Православный, — ответил Майкл честно. — А что?
 — Там падре. В бильярдной.
 — В смысле? В колонии завели священника?
 — Не, пришлый какой-то. Вроде миссионера. Говорят, папа возмущен развратом, вот и разослал молодежь — трудиться по закоулкам, души наши заблудшие спасать.
 Газета слетела на пол, а Майкл поскакал к двери, пытаясь обуться на бегу. У двери споткнулся, упал с грохотом. Ругаясь, принялся завязывать проклятые шнурки.
 — Во-во! — смеялся Роберт. — Все точно так же. Как услышали, что падре неприкормленный, так рассудок потеряли.
 Человек с воли! Майкл забыл уже, что есть на свете люди, живущие в большом мире. Те, кто в тауне, по существу, такие же заключенные, они так же привязаны к колонии, как и каторжники. Одна разница, что селятся по ту сторону забора. Но в мире-то все относительно, и можно сказать, что таун — это колония, а колония — это таун. Это смотря с какой стороны забора поглядеть.
 — Джулиан говорит, падре вместо мессы придется обо всех новостях рассказывать, потому что газеты — это не то, — рассуждал Роберт.
 Майкл наконец сорвался с места и гигантскими прыжками понесся в бильярдную. Распахнув дверь, прямо с порога угодил в гудевшую, возбужденную толпу товарищей по несчастью. Прибытие священника взбудоражило всех. Майкл занял очередь.
 Под зеркалом кучковались страждущие. Майкл прибился к ним, жадно хватая новости. Информация, полученная от Роберта, подтверждалась. Накануне прибыл корабль с папской миссией на борту. Администрация растерялась. Точных распоряжений на случай вторжения священнослужителей не было, а проконсультироваться оказалось не у кого: Железный Кутюрье неделю как отбыл на отдых. «Ну да, — подумал Майкл, — теперь до самого сентября его искать бесполезно». Привычки своего отца он изучил в лучшем виде. Тот каждое лето пересекал на парусной яхте Тихий океан. Не то чтобы он был совсем недоступен, нет. Но беспокоить его разрешалось только по самым важным делам, и мелкие непонятки в колониях вряд ли к ним относились. Администрации пришлось решать самой.
 Нику Харри не хотелось ссориться с папой. Кто его знает, как там оно за гробом-то. Откажешь в пустяке, а потом вечность кипи себе в адском котле да чертям подмахивай. Харри рассудил, что большой беды не случится. Заключенные были опытные, знали, что раскрывать тайны Железного Кутюрье в колонии еще более опасно, чем на воле. И пустил падре за забор, правда, только в Верхнюю Палату.
 На территории «Вечного солнца» не было ни церкви, ни даже заваляшей часовенки. Падре собрал прихожан в сердце разврата — в кирпичной палатке, где развлекались заключенные. Осмотрел предварительно все помещения, отверг читалку, предложенную ему поначалу. К счастью, за бильярдным залом нашлась подходящая комнатенка, откуда не видать было игорных столов, там падре и обосновался.
 — Возмутился сначала, — рассказывал Джулиан, уже побывавший у гостя, — там же не то что стенки, там даже ширмы нет! Ну как исповедовать — глаза в глаза, что ли? Но мы его уговорили. С понятием мужик оказался, правильный. Нам-то ведь уже неважно, видим мы священника или нет, мы на допросах бывали. А душу облегчить надо.
 Джулиан выглядел просветленным, Майкл вздохнул с завистью. Тут же укорил себя: грех завидовать. Стало смешно: за минимум одно осознанное убийство совесть его не мучила. А тут — одного знания, что рядом священник, вполне хватило, чтобы вспомнить о душе. Проснулись забытые принципы, и сердце защемило от сладкой тоски — универ, субботняя утренняя месса, после которой их отпускали на праздники. Майкл к мессе не ходил, потому что крестился по материнской традиции, но изредка выбирался в ближайший православный храм, который находился в Лондоне…
 О прогулке сегодня не вспоминали, хотя, Майкл заметил, Верхняя Палата очень любила посидеть на свежем воздухе — в отличие от Нижней. Сказывалась возможность выбора: инженеров не так сковывал внутренний режим. У них было только шесть обязательных этапов: подъем, завтрак, барщина, которую они тут именовали работой, обед, ужин, отбой, да и те при желании игнорировались. Все остальное время узники были предоставлены сами себе. Режим они соблюдали исключительно от скуки.
 — А некрещеные?! — воскликнул кто-то от двери. — Некрещеным можно?
 — Ты зайди к падре и спроси. — посоветовали ему. — Может, он тебя и покрестит сразу.
 Через пять минут некрещеных обнаружилось уже четверо. Толкались в конце очереди, галдели испуганно.
 Падре не спешил, но и не затягивал. Уже перед самой дверцей Майкл сообразил: креста на нем нет. И даже не знает, куда подевался символ веры. На Сигме-Таурус был. Потом исчез. И вот что непонятно: можно ли осенять себя крестным знамением, если креста нет? С такими мыслями перешагнул порог и застыл.
 Его встречал старый знакомец, бывший дерьмовый художник Борис. Тоже обомлевший от неожиданной встречи.
 — Вот это да… — протянул опомнившийся Майкл. —
 Борис…
 — Отец Патрик, — сообщил тот. — Борисом я был в миру. Надо же, кого не ожидал увидать в столь скорбном месте!
 — Как говорили мои русские предки — от сумы да от тюрьмы не зарекайся.
 Конечно, строгий ритуал исповеди нарушился. Майкла точно так же интересовало, каким образом бывший отщепенец превратился в священника, как и Бориса — что произошло с Майклом, Сандерсом и Эллой.
 — Со мной всё просто, Майк. Я же родился в богатой семье, но мне претил разврат. Я по натуре человек сдержанный. Добровольно отказался от богатства, уехал в общину, жил скромно — ты сам видел. Творил картины из того, что было под рукой, вносил свою лепту в украшение мира, данного нам Господом. Но мне все время казалось, что жизнь моя пуста. Я не понимал, почему. Когда вы уехали, мой дом опустел. И я, чтобы развеять тоску, отправился путеществовать. У меня были небольшие сбережения. Я прибыл на Заверен, там случилась художественная выставка. Я отправился туда. Каково же было мое удивление… нет, я даже описать не могу, что пережил, увидав, что экспонируются наши картины! Я узнал три своих полотна, узнавал работы своих соседей. А потом я спросил, во сколько их оценивают. — Борис замолчал. — Майк, мне стыдно вспоминать, что было потом. Эти суммы… они в сотни раз выше тех, по каким их у нас приобретали. Я не смог сохранить спокойствие. У меня не было ничего под рукой, тогда я разулся и расколотил стеклянные футляры ботинками. Из футляров потекло… запах… все побежали, кому-то стало дурно… люди не знали, каким образом были созданы картины, которыми они восхищались. А меня схватили полицейские.
 Майкл не смог скрыть ухмылку, представив себе разгром на выставке и заголовки новостных выпусков.
 — Меня защитил Господь. Я получил всего три месяца каторжных работ. Устроители выставки и хозяева галереи пострадали намного сильнее. Как мне удалось узнать, они разорились. А меня на каторге постигло просветление. Я осознал, как мерзостно было то, что я делал.
 — Неправда! Ты прекрасно рисовал!
 — Да, Майк, я получил художественное образование, развившее мое дарование. Но я говорю о выбранном материале… Ведь я пользовался тем, что наше тело, созданное по Образу и Подобию Божию, из себя исторгало. То, что было нечистым, на что и смотреть-то было грешно, не то что руками прикасаться. Я понял, что мое отшельничество было ответом родителям и людям их круга. Я унизил себя, я пачкал не пальцы, но душу — тем, что ежечасно их ненавидел. Это ведь гордыня — делать что-то из нечистот и заставлять восхищаться тем, чему нет места в человеческом теле, что из него изгоняется. Так я мстил этому миру, который оказался слишком тесным для моих амбиций. Это-то и отвратительно. Я жил хуже, чем в грехе, но почитал себя почти святым, потому что отказался от роскоши. А в действительности я подменял чью-то роскошь нечистотами. Тогда я спросил себя: за что я ненавижу этот мир? Не за то ли, что не умею его полюбить? И я оглянулся — и понял, что людям нужно утешение, а не насмешка. Им нужна молитва и заступничество на небесах. Сначала я хотел поступить в монастырь. Но мои учителя и наставники дали иной совет, и я к нему прислушался. На свете слишком много несчастных, и моя жизнь обретет новый смысл, если я посвящу ее служению. Эта миссия — первая в моей жизни. Но уже сейчас я чувствую, что моя жизнь наконец-то наполнилась. А ты, ты как?
 — Плохо. Если б мои прегрешения исчерпывались гордыней, я почитал бы себя святым, — криво усмехнулся Майкл. — Я человека убил. И не раскаиваюсь.
 Борис не переменился в лице.
 — Не знаю, могу ли я тебе исповедаться, — замялся Майкл, — я ж православный вообще-то…
 — Наша миссия имеет соответствующие разрешения от глав всех других церквей. У меня довольно широкие полномочия, с учетом сложной обстановки, в которой мне поручили служить.
 Майкл рассказал Борису все. Коротко, не вдаваясь в детали. Но не забыл ничего.
 — А сейчас неплохо устроился. Месяц назад познакомился с женщиной, их тут пускают на свидания. Хочу жениться на ней, потому что она на второй неделе беременности. Свадьбу назначили уже, на третье июля. Начальник колонии взял меня директором в свою фирму, пока на зарплату, но вот дядюшка моей невесты помрет — стану компаньоном. По Сандерсу скучаю, а так — вполне прижился. Жаль, в тауне нет церкви, исполняющие христиане ездят в радиационный центр, но меня туда не выпустят. Да и Мэри-Энн я не пущу. А хотелось бы жениться по-настоящему. Ты не сможешь задержаться? Обвенчал бы нас.
 — Увы, Майк. Нас ждут во многих местах. Но до третьего июля еще два месяца, я постараюсь вернуться. Или обращусь с просьбой к своим коллегам. Я полагаю, в колонии много женатых, но невенчанных?
 — Да полно, я думаю… Я могу поспрашивать, могу и намекнуть, чтоб готовились.
 — Пока не спеши. Я не могу обещать.
 Уже уходя, Майкл сообразил, что нужно сделать. Конечно, просить Бориса разыскать Силверхенда бессмысленно. Наверняка художник, ставший святым отцом, оборвал свои преступные связи. Но есть нечто, куда более важное.
 — Отец Патрик, а если я попрошу тебя сохранить у себя одну вещь…
 — Увы. Начальник колонии предупредил, что я не имею права помогать вам ни в чем, кроме непосредственно религиозных дел. Вещь важная?
 — Есть такое подозрение, что да.
 Борис задумался.
 — Пожалуй… Не думаю, что ты когда-нибудь снова ее увидишь, но сохранность ее я гарантирую.
 — Именно то, что надо.
 — Ты можешь преподнести ее в дар Церкви. Это ведь дело религиозное. Подумай, я пробуду здесь до вечера, но ночевать обязан за пределами колонии.
 Майклу потребовалось ровно четыре минуты, чтобы добежать до корпуса, вынуть книжку из-под шкафа и под полой куртки пронести ее в бильярдную. В очереди зашикали, когда он прорвался к заветной дверце. Майкл не обратил внимания.
 — Иероглифы какие-то… — заметил Борис, пролистав книжку.
 — Профессор, о котором я тебе говорил, писал. Я сам не смог толком понять, что там.
 — Хорошо, Майк, я принимаю твой дар для Церкви. Иди с миром.
 «Да, — думал Майкл, стоя на улице. — Вот теперь я точно могу идти с миром в душе. Теперь я спокоен — книжку никто не украдет, не расшифрует и не использует во вред. И я не буду чувствовать себя обязанным бежать, чтобы взорвать эту бомбу».


* * *

 Борис разбередил Майклу душу. Жизнь складывалась как нельзя лучше: бизнес открылся, беременность Мэри-Энн протекала без осложнений. Майклу разрешили пригласить свидетелей на свадьбу, он без колебаний позвал Джулиана и Хуану.
 И тут его одолела тоска.
 Людмила снилась каждую ночь. После таких снов Майклу трудно было с невестой. Он твердил себе, что иного выхода нет, Людмилу нужно забыть, от нее ничего, кроме горя, нет. Но не мог. Он закрывал глаза, лаская Мэри-Энн, и воображал, что снимает платьице с Людмилы. Под руками оказывалась не хрупкая фигурка почти девочки, а грузное тело взрослой женщины. Не противной, но и не любимой. И Майкла будто в ледяную воду окунали.
 Мэри-Энн он говорил, что очень боится потерять ребенка. Она относилась с пониманием, но убеждала, что страшного не случится. Она регулярно посещает врача, тот советует ей ни в коем случае не прекращать половую жизнь. Майкл кивал, сохраняя недоверчивый вид. Пусть лучше невеста примет его за параноика, чем догадается о подлинной причине его слабости.
 Если бы не депрессия, Роберту не удалось бы подцепить Майкла на крючок.
 — Неплохая сегодня погода, — заявил сосед, без спросу заходя в комнату.
 Майкл не стал шевелиться. Валялся на койке рожей вниз, интереса не проявлял.
 — Лето… — продолжал Роберт.
 Майкл промолчал. Какое, на фиг, лето в аду?! Здесь круглый год поздняя осень. Разбивать срок, за который дрянная планетка обращается вокруг слабенького солнца, на времена года — натуральное кощунство.
 — Майк, — позвал Роберт, понизив голос. — Тут шанс уникальный появился. Ты не хочешь выбраться из колонии на законных основаниях?
 — Я и так выберусь У меня свадьба через четыре дня.
 — Нет, ты не понял. Ты женишься и переедешь в таун, но останешься узником. Ты выберешься из-за забора, то есть изменишь условия только формально. А я говорю о досрочном освобождении.
 Голосок у него звучал вкрадчиво. Майклу лень было поворачиваться, чтоб посмотреть, сладенькая у демона-искусителя рожа или нет. Но предложенный соблазн оказался сильным. Майкл, как и мириады других погубителей души, сказал себе: «Ну что такого, если я просто выслушаю его? Я всегда могу отказаться».
 Он сел и взъерошил волосы.
 — При комплексе иногда проводят испытания, — нашептывал Роберт. — На людях. Знают об этом единицы. Перед испытанием человеку выписывают полную амнистию.
 — Интересно, за какие шиши…
 — Ни за какие. Понимаешь, испытания разращено проводить только на добровольцах. Узник по определению добровольцем быть не может, потому что лишен свободы.
 — Можно подумать, кто-нибудь сумеет докопаться… Не смеши.
 — Ошибаешься. Комплекс часто проверяют. Всякие государственные инстанции. В документацию они влезть не могут, с сотрудниками поговорить — тоже. Потому цепляются по мелочам. Допустим, проверить, кто участвует в испытаниях. В таких делах всегда много заморочек.
 — А я думал, здесь вообще нет госчиновников.
 — Есть, а как же. И много. Большинство куплено Железным Кутюрье с потрохами. Но никто из них не станет его покрывать, если всплывет инфа о том, что испытания проводят на заключенных. Это ж скандал будет охрененный! Поэтому заключенных амнистируют за пять минут до начала испытания. Всем понятно, что человека просто купили за обещание свободы, а формально придраться не к чему.
 — И куда они потом деваются, эти освобожденные?
 — Кто как. Кто выживает, оседает тут же, в тауне. Теоретически можно улететь куда-нибудь, но откуда ж у каторжника деньги на билет?
 «А у меня будут, — подумал Майкл. — Ох, вовремя мне Ник Харри с его деловым предложением подвернулся…»
 — Что значит, кто выживает?
 — То и значит. Риск большой, многие гибнут.
 — Нет уж, спасибо, дорогой друг, — Майкл сделал вид, что собрался завалиться обратно на койку. — Покончить с собой я успею всегда. Без всяких амнистий.
 — Майк, так я не зря сказал про уникальный шанс. Тут знать надо, что испытывают. Я ведь инженер, я степень риска оценить могу. В комплексе сейчас работают над пассажирским джамп-кораблем. Если идти на испытание двигателя, то это верная смерть — ничего еще не отлажено. А человек, который пойдет завтра, выживет, потому что будут проверять противоперегрузочные капсулы. Чепуховое дело, капсулы уже давно опробованы, надо для производства оформить документы. Сделают восемь серий по четыре захода каждая — и ты свободен.
 — И что требуется от меня?
 — Ничего. Тебя положат в капсулу, подадут максимальную нагрузку. По правилам, пассажир даже сознания терять не должен, так что сильно ты не пострадаешь. Вот и сам думай, насколько это серьезный шанс.
 — Не верю. Ты бы сам пошел.
 Роберт тяжело вздохнул.
 — Видишь ли, Майк… Мне уже не нужно.
 — Что, Железный Кутюрье сократил срок? — съязвил Майкл.
 — Нет, — совсем тихо сказал Роберт. — У меня… В общем, я не жилец, Майк. У меня рак правого легкого. Мне два месяца осталось.
 — Извини.
 — Да ничего. Я стараюсь держаться. Но, сам понимаешь, в таком состоянии на многое смотришь иначе. Я еще с отцом Патриком поговорил тогда… Словом, это грех, если я использую на себя такой шанс. А Джулиану отдавать его не хочу. Можешь смеяться, но не могу ему простить, что он перехватил у меня Хуану. Я подумал — у тебя ребенок скоро будет. У меня нет детей, но есть племянники. И ты единственный из нас всех, про кого можно сказать, что пострадал вообще ни за что. Ты же никакими разработками не занимался и никаких бонусов с этого «третьего изотопа» не имел бы в любом случае. В отличие от нас всех
 — Меня Ник Харри не отпустит: Пока я в колонии, я ему подконтролен. Хрен он позволит мне получить свободу, ему ж невыгодно — как он на меня в случае чего надавит?
 — А от него это не зависит. Тебя из комплекса вызовут, а он обязан будет выделить сопровождение и прислать документы, и все. Здесь колония ради комплекса, а не наоборот.
 — И когда надо решать?
 — Сейчас.
 Майкл задумался. Свобода! Да, он хотел на волю. Очень. Больше всего на свете. Но не верилось, что вырваться из тюрьмы можно так легко. Чуял он подвох, причем серьезный.
 С точки зрения конспирации использование заключенных было верхом глупости. Оказавшись на свободе, они могут уехать и разболтать то, что составляло коммерческую тайну корпорации. И не только коммерческую. Некоторые каналы тиви заплатили бы целое состояние за информацию о частной тюрьме, куда люди попадают не за преступления, а за то, что проведали о чужих махинациях. Лишение свободы, поставленное на поток. Вопиющее нарушение не только прав человека, не только морали и этики, но и закона. И вряд ли Железный Кутюрье не предвидел возможную утечку информации. А раз предвидел, то и соответствующие меры должен был принять.
 К тому же Джулиан, с которым Майкл как-то разговорился, не упоминал о возможности получить амнистию. Он говорил исключительно о снижении срока. Для себя Джулиан придумал хитрую систему получения свидетельства о полной потере памяти, что теоретически делало бессмысленным дальнейшее его пребывание в тюрьме. Он надеялся, что Железный Кутюрье его отпустит.
 Но Джулиан мог не знать всех подробностей. Куда важней, что об испытаниях не заикался профессор. Стэнли Закарофф был в курсе решительно всего, что имело отношение к комплексу. Но сам почему-то предпочел рисковать и бежать, а не воспользовался удобным случаем. Он ведь не хуже Роберта разбирался в технических вопросах, мог подгадать. Конечно, могло получиться так, что ему запретили принимать участие в мероприятиях, влекущих за собой освобождение. Или же ему так приспичило немедленно уйти из-под надзора, что ждать он не мог и сделал первое, что пришло в голову. То есть глупость. „
 Подозрительно лишь, что он не поставил в известность об этом Майкла. Боялся рисковать здоровьем своего посланца, своего орудия возмездия? Как версия сойдет. Потому что иначе пришлось бы допустить, что Роберт лжет. Непонятно только, зачем. Когда Майкл утвердился на роли управляющего, он сказал Роберту, мол, ни о каком сотрудничестве не может быть и речи. Тот сильно расстроился. Мог затаить зло и улучить момент, чтобы сквитаться за свои обманутые надежды. Запросто. При одном условии: если, кроме удовольствия видеть обидчика поверженным, он получит реальную выгоду. А что он приобретет, если Майкл умрет?
 Ровным счетом ничего. На простое же сведение счетов Роберт силы тратить не станет.
 Да, Майкла настораживала простота плана. Но, черт возьми, у него свободу отняли обманом. Почему судьба не могла восстановить справедливость? Что, так не бывает? Бывает. Может быть, даже руками Роберта.
 — Ладно, — кивнул Майкл, — давай испытаемся. Помалкивай только, а то до Харри дойдет раньше времени, он тут же Мэри-Энн проболтается из лучших побуждений — типа чтоб меня отговорила. А ей волноваться не стоило бы. Баба она крепкая, но хрен знает, ребенок все-таки не дядин.
 — Разумно, — согласился Роберт.
 За Майклом пришли вечером. Сначала привели к взбешенному Харри. Майкл поделился с ним секретной информацией, полученной от Роберта, сумел убедить, что его желание не имеет ничего общего с попыткой самоубийства. Харри не возражал, поскольку о внутренней кухне комплекса знал мало. Следующие полчаса Майкл потратил на заверения партнера в том, что грядущее освобождение ничего в их отношениях не изменит. И попросил не сообщать Мэри-Энн.
 Он ждал, что его повезут в комплекс. Заранее предвкушал поездку через таун, где ему предстояло поселиться, может, уже завтра. На целых четыре дня раньше намеченного срока. «А зачем мне тут селиться, — сообразил Майкл, — если я освобожусь? Какого черта я буду привязывать себя к паршивой тюремной планетке? Я же смогу уехать куда угодно. Правда, непонятно, на какие шиши: Мэри-Энн наследство еще не получила. Ладно, покантуюсь еще тут, пока бабла не накоплю. Потом никто меня не удержит. И ребенка заберу. Нечего ему тут делать».
 Модули здесь не использовались из-за погодных условий, поэтому Майкл не удивился, увидав перед административным корпусом колесный электромобиль. Сразу за воротами машина вильнула в сторону и вместо тауна доставила его на закрытую стартовую площадку.
 — Это вы меня куда?
 — На орбиту, — ответил конвоир. — Все стенды там, потому что — вдруг рванет?
 — Ну да, понятно, — пробормотал Майкл.
 Старенький катер, доставивший добровольца и конвой на станцию, когда-то был пассажирским: в салоне каждое посадочное место оборудовалось обзорным экраном. Майкл ткнул в клавиатуру, и, к его радости, монитор ожил.
 Станция выглядела до смешного маленькой. Даже для узкоспециализированной научной — все равно крошечная. Майкл жадно ощупывал ее взглядом и мечтал. Почему-то довольно быстро мысль, не направляемая специально, утекла в неожиданное русло: Майкл прикидывал свои действия, если бы он был пиратом и планировал выкрасть заключенного. Он думал, что. не стал бы садиться на планету. Он захватил бы станцию — тихо и незаметно. Переодел бы часть штурмовой бригады в униформу сотрудников стенда. Покопался бы в логах и заказал бы «добровольца» для испытания. Потом фальшивые сотрудники спустились бы на планету, спокойно забрали бы из колонии нужного человека и вывезли бы его. Наверняка даже стрелять не пришлось бы — чтобы занять станцию, достаточно пустить сонный газ по вентиляции.
 Мечты и планы скоро истощились, и Майкл почувствовал, что от волнения проголодался. Новый фактор заставил его поразмышлять о том, сколько времени займут испытания и каким образом он будет возвращаться назад. Если экипаж катера дождется окончания тестов, хорошо. А если нет и придется вызывать транспорт специально? Или он вернется с отработавшей вахту бригадой сотрудников? Надо бы выяснить, а то окажется, что меняются они раз в неделю и кормить его никто не собирается. Пытка голодом — экзамен похуже перегрузки.
 Бабища в сером комбинезоне оформляла его документы. На него посмотрела только один раз:
 — А почему ты? Жеребьевка же была.
 — Я доброволец, — сказал Майкл, как ему посоветовал Роберт на прощание.
 — А-а.
 Больше никаких вопросов она не задавала. Майкл с замиранием сердца проследил, как в его файле появилась отметка: «Срок заключения отбыл полностью». Не совсем амнистия, но ему какая разница?
 В соседнем кабинетике его раздели догола. Появился врач, поверхностно осмотрел кандидата, кивнул конвоирам — а они, несмотря на закрытие дела, так и продолжали водить Майкла.
 Потом его впихнули в комбинезон без рукавов и, босого, повели холодными коридорами к собственно испытательному стенду. Шлюз, еще шлюз, еще… Переход закончился в маленькой комнатке, подозрительно напоминавшей пустой двигательный отсек. В качестве единственного предмета обстановки, если можно так выразиться, присутствовала толстостенная стеклянная сфера с откинутым люком в боку и креслом, отдаленно напоминавшим пилотское, внутри. И все. Никаких вам приборов, компьютеров, суетящихся техников и лаборантов. Майкл удивился: он несколько иначе представлял себе стенды. Наверное, «неправильный» опыт работы на Сигме-Таурус сбивал с панталыку.
 Майкла уложили в кресло и тщательно пристегнули, так, что пошевелить он мог разве что глазами. Ну, и губами — говорить разрешалось. Зафиксировав его, конвоиры удалились.
 «Я без пяти минут свободный, — думал Майкл. — Формально уже не заключенный, потому что дело закрыто и даже вертухаи смылись. Если б можно было развязаться… Но они же хитрые, гады. Им без надобности, чтоб только что освобожденный каторжник отвертелся от испытаний и смылся. Пусть он тут далеко не убежит — куда можно удрать с орбитальной станции? — но все равно обхлопочешься, пока поймаешь. Ладно уж, — смилостивился Майкл, — потерплю».
 Появились техники. Двое. Секундой позже в отсек оглянул третий. Все в легких скафандрах, как будто предполагалась возможность оказаться в разреженной или сильно охлажденной атмосфере. Майкл напрягся: он что-то не наблюдал в своей сфере никаких признаков отопителей или кислородных баллонов, на худой конец.
 — А тебе зачем? — удивился самый молодой из техников. — Ты ж помрешь в первую секунду. Ну, во вторую максимум. Не успеешь ни задохнуться, ни даже замерзнуть.
 — То есть?
 Техники растерялись.
 — Мне сказали, что будут испытывать противоперегрузочные системы для пассажирских джамп-лайнеров! — возмутился Майкл.
 Техники захохотали. Самый молодой, утирая слезы, пожаловался коллегам:
 — И когда эти идиоты кончатся, а? Джамп-лайнер ему подавай… Главное, ну как можно поверить в такую фигню, вы мне скажите? Это ж не то что образование отсутствует, это еще и мозги в детстве были ампутированы!
 Майкл все понял. Роберт, скотина! Нет, ну как Майкл мог забыть, что этот подлец мечтал жениться и жить в тауне?! За него ни одна баба добровольно не пошла бы. Вот именно, что добровольно. Мерзавец четко рассчитал: удрученная Мэри-Энн согласится, чтобы не жить в девицах с нагулянным от каторжника ребенком. У них тут, в тауне, в каких-то отношениях сохраняются патриархальные взгляды. Проституировать в колонии морально, а без мужа ребенка растить — никак.
 Скотина! Сволочь!
 Майкл рванулся из ремней, но бесполезно, хотя крепеж и затрещал угрожающе.
 — Давайте поживей, — скомандовал тот, что вошел последним.
 Они кинулись к люку, но Майкл ухитрился высвободить одну ногу, и орудовал ею как палкой: то в щель совал, мешая закрыть люк, то отталкивал техников. Он так озверел, что техники вдвоем не могли справиться.
 — Ты чего? — уговаривал его молодой. — Мужик, ну успокойся ты… Ты быстро умрешь, без мучений, честно! Тебя просто раздавит, мгновенно, даже почувствовать ничего не успеешь… Это ж не ваш дурацкий отстойник и не веревка…
 — Держите его, я за баллоном, — сказал третий и исчез.
 — Ну вот, — как с ребенком, сюсюкал молодой, — сейчас тебя усыпят, раз так боишься… Еще лучше. Глазки закроешь, а проснешься уже на небесах!
 Майкл ругался.
 Вернувшийся третий пролез между двумя дюжими техниками и просунул руку в щель люка. Струя газа обожгла Майклу лицо, но в глазах потемнело на миг раньше, за это он мог бы ручаться…
 …«Долго он еще дрыхнуть будет?»
 «Не должен. Стимуляторами я его накачал по самое не могу».
 «Дурак. Идиот. Чего ему не сиделось, а?! Сказал же — свадьба третьего. Ну и ждал бы себе… Полез сюда. Жить ему надоело, что ли?! Чуть все планы не сорвал…»
 Кажется, Майкл узнавал голоса. Тот, который жаловался на идиотизм, вроде бы принадлежал Силверхенду.
 «Нам все равно придется спускаться. У него там невеста беременная, ее необходимо забрать и зарегистрировать брак. Грех разлучать семью».
 А это Борис, он же отец Патрик. Кто о чем, а падре о душе. Ответом ему была витиеватая фраза неодобрительного характера, сочинить которую под силу было лишь легендарному пирату.
 «Нет уж, падре. Я тебя предупреждал — не надо посадку запрашивать, не дадут? Предупреждал. А ты все по-хорошему хотел, вот и получил. Я тебе говорил, что надо нагло садиться? Говорил. А как ты думаешь, станция сама по себе рванула, да так, что мне борт опалило? Или это я так напортачил? Хрен тебе, а не я, досточтимый падре. У них сигнализация сработала. Как раз на тот случай установленная, если какой-нибудь умник вздумает станцию захватить да своих бравых ребят в местные комбезы нарядить. Ты еще скажи спасибо, что мы ноги успели унести. И хочешь, чтоб нас расстреляли при посадке? Думаешь, там, внизу, совсем козлы, два с двумя сложить не смогут? Не сообразят, что если станция захвачена и взорвалась, то следующим этапом будет посадка? А? Не слышу!»
 Майкл понял. Беседа над головой была порождением его сознания, одурманенного наркозом. Оно из последних сил боролось с надвигающимся небытием, разыгрывая, как спектакль, свои же мечты. Он ведь в катере думал о том, чтобы захватить станцию, вот ему теперь и мерещится голос Силверхенда. А в действительности на его тело наваливается тяжесть, и через доли мгновения его раскатает в лепешку, а он даже не может проснуться.
 Он собрал волю в кулак. Умирать сонным казалось ему позором. Майкл выталкивал из себя крик, выталкивал, пытаясь проснуться, пока не услышал хриплый вой и не понял — вот он, его вопль…
 Он проснулся.
 Ломило все тело. В глаза будто соли насыпали. Или песка. Или тертого лука — чего-то ужасного и страшно едкого. Потом на лицо опустилась холодная влажная тряпка, и воспаленным векам полегчало. Майкл проморгался. Оглядевшись, решил, что проснуться не удалось. Потому что вот такого не могло случиться точно. Он лежал на койке в медблоке на борту «Аргента», флагманского корабля Силверхенда. Рядом сидел Док, настоящее имя которого Майкл узнать так и не удосужился — незачем, врач он и есть врач. А за спиной Дока маячили трое: Борис в черной рясе, сияющий Сандерс и сам знаменитый пират.
 — Добро пожаловать домой! — проорали они в три горла.




 Глава 3




МИХАИЛ ПОРТНОВ, 28 ЛЕТ, РОССИЙСКАЯ ИМПЕРИЯ

 «Приходит к царю царица и говорит:
 — Иван Васильевич, меня изнасиловали.
 — Как?! — кричит царь. — Кто посмел?!
 — Да шут его знает, — отвечает царица. — Козел какой-то.
 Делать нечего, вызывает царь Думского.
 — Понимаешь, — говорит, — Филипп Эрнестович, беда случилась. Анастасию Ильиничну какой-то козел изнасиловал.
 — Козел, говоришь? — переспрашивает Думский, задумчиво оглаживая подбородок».
 И все!
 Анекдот дурацкий, кто бы спорил. Майкл его потому и рассказал, что дурацкий. А кто виноват, спрашивается, если козлиная бородка Думского, начальника департамента имперской безопасности, давно стала притчей во языцех?!
 И за это — в тюрьму?!
 Майклу одно время нравилась поговорка «От сумы да от тюрьмы не зарекайся». Вставлял в разговор по делу и без дела. Мол, предки мои мудрые люди были, в жизни всякое случается. Когда он на собственной шкуре прочувствовал подлинный смысл изречения, волосы дыбом встали. Как можно жить, если тебя за анекдот на каторгу отправить могут?! Причем не просто могут, а считают необходимым это сделать?! Дерьмо. Вся жизнь — дерьмо. Майкл сидел на нарах. Больше двух лет минуло с тех пор, как он оказался на свободе. Соскучился по баланде, наверное. Новую тюрьму отыскал. Самую экзотическую. Русскую. Политическую. Во как! Первая ходка за то, что родился не в той семье, второй раз его арестовали за несколько слов, сказанных не в той стране. Взять, к примеру, Сандерса. Дурак дураком. До двадцати четырех жил как хотел, ждал, пока бабка наследство оставит. Потом его накрыло идиотское обвинение в убийстве. Бабка умерла, сам вне закона оказался. В жизни бы он не выплыл, если б умный Майкл его не вытащил! Только Сандерс до сих пор летает с Силверхендом, уже новые документы купил и нехилое бабло на старость отложил. А умный Майкл поменял одну тюрягу на другую. Горе от ума, бля. Тоже, между прочим, местного происхождения крылатая фразочка, чтоб им, русским, весело было… Та самая загадочная русская душа в Майкле пробудилась? Ох, спросить бы у матери: за что ж ты, сволочь безрассудная, паленым добром меня наградила?!
 И спросил бы, только мама оказалась такой, что запросто ей даже «привет» не скажешь. Майклу, несмотря на внешнюю ее ласковость, к родительнице хотелось обращаться исключительно на «вы», с обязательной прибавкой «Ваше высокоблагородие».
 Ключ в замке провернулся с лязгом. Майкл поднял голову: может, передумали и выпустят? Потому что с допроса его только что привели…
 — Портнов! — невыразительно рявкнул конвоир. — На выход. Без вещей.
 Непонятно. Майкл шагал по обитому пупырчатыми металлическими листами полу, заложив руки за спину. Конвоир впереди, конвоир сзади. Убойное эхо, производимое тремя людьми, сотрясало здание тюрьмы. Понятно, что с таким шумовым сопровождением не удерешь, но не слишком ли дорого — сталь тратить? Неужели не дещевле сканеры поставить? С другой стороны, Майкл тайно радовался, что русские не скупятся на содержание тюрем. Нары деревянные, матрасы ватные, одеяла шерстяные. Подушки перьями набиты — неслыханная роскошь! Он, конечно, понимал: пока здесь промышленность не поднимется по меньшей мере до предысходного уровня, натуральная продукция будет обходиться дешевле синтетики. Тот самый случай, когда роскошь свидетельствует о нищете.
 Железный коридор кончился, Майкл ступил на вытертые дощатые полы следственного корпуса. Все-таки на допрос. Зачем? Ну ладно, все лучше поговорить с живым человеком, чем в одиночной камере сидеть.
 Кабинет был тот же — маленький, покрашенный нудной синей краской, без окон, но с решетчатой клеткой в дальнем углу. Справа в центре стены висит портрет государя с государыней, под картиной — грубый простой стол дознавателя с одним ящиком, в котором стоит беспроводной телефон. Арестанту полагается стоять у противоположной стены или сидеть в клетке, но обычно для него выставляют стул на середину комнаты.
 Дознаватель поменялся. Утром был занюханный, студенческого вида, в лоснящемся от грязи пиджаке неприятный субъект. Новый явился во всем блеске — в сером мундире, сидевшем на фигуре, как латы на рыцаре, причесанный, выбритый, ногти отполированы.
 — Ваше благородие, задержанного Портнова доставили, — доложил конвоир.
 — Свободны, ефрейтор, — кивнул дознаватель и уставился на Майкла. Разглядывал его долго, с веселым любопытством. — Ну что ж, садитесь, задержанный Портнов.
 Дверь за конвоирами давно захлопнулась, а дознаватель все молчал. И смотрел. Майкл от нечего делать изучал трещинки на стенах.
 — Курите? — дознаватель щелчком отправил по столу пачку сигарет. Сам то ли не курил, то ли курил другие. Майкл взял эту его черту на заметку — любит создавать видимость доверительной беседы. Но пачку принял. Спички обнаружились внутри, заботливо обернутые папиросной бумагой и уложенные рядом с сигаретами. — Пепел на пол стряхивайте, ничего страшного.
 К земному — а русские именовали новую планету старым названием — табаку Майкл не то чтобы пристрастился, но подымить любил. Он сильно напоминал то, что за «горизонтом» считали травкой. Майкл попробовал и местную траву, окосел с первой затяжки и больше не рисковал.
 Дознаватель положил перед собой папку, вынул из нее бумаги, пролистал со скучающим выражением на лице и отодвинул.
 — Ну-с, что вы имеете сказать по этому поводу? — осведомился он.
 — Я уже все рассказал.
 — Да-да. Вас задержали за сочинение и декламацию в высшей степени непристойной истории о государыне.
 — Ничего я не сочинял, — Майкл поморщился. — Анекдоту тыща лет в обед. И вовсе он не о нашей государыне.
 — Интересно. А о ком?
 Майкл хмыкнул. Подумал: это тот случай, когда его происхождение из-за «горизонта» пригодится. Можно врать, что в голову придет — все равно даже у «компетентных органов» проверить руки коротки.
 — О моих собственных предках.
 — Еще интересней. Но вы же называли имена не своих предков, а государя и государыни. Присовокупляя к этому имя его превосходительства Думского.
 — Ну, в этом виноват, — согласился Майкл. — Думского тогда не было. А царя на самом деле так звали. И царицу тоже. Был такой царь, еще на той Земле — Иван Васильевич.
 — Да-да, прозванный Грозным. Вы меня в истории родного края просветить желаете? А я, верите ли, ее неплохо знаю. До такой степени, что помню: из семи жен Ивана Грозного Анастасией именовали лишь первую, и была она вовсе не Ильинична, а Романовна.
 — Я не помню, какое у нее было отчество. Мне прадед рассказывал вообще без отчеств. Царь Иван и царица Анастасия. Я почему-то был уверен, что та Анастасия — обязательно Ильинична.
 — Замечательная история. Люблю беседовать со студентами. Такие, знаете ли, байки порой услышишь — нарочно не придумаешь. Ну что ж, травите дальше. Мне, пожалуй, уже любопытно, с чего бы ваш прадед рассказывал вам русские анекдоты тысячелетней давности.
 Он так расцветил интонацией последнюю фразу, чтобы задержанный понял: его истинная биография известна. «Вот и замечательно, — подумал Майкл, — мне же проще. Не придется делать загадочное лицо и ссылаться на государственную тайну, если пойдет серьезный разговор».
 — С того, что это вам анекдот. А мне — семейное предание. Мой род идет от внебрачного ребенка Василия Ивановича, того самого, которого Грозный посохом убил. При Петре его потомки эмигрировали в Европу, в Англию. Глава семьи был классным портным, и потому за родом закрепилась фамилия Тейлор. Кстати, когда Тейлоры уехали в Америку, они уже были дворянами. Ну, а в начале двадцать первого века купили у вас, в смысле у русских, лицензию на производство кое-какого вооружения и основали корпорацию PACT.
 И всем детям в нашей семье с рождения твердят, что они по происхождению русские. Кстати, языку я не здесь учился, а дома. Это-то вы, раз такой осведомленный, можете проверить.
 Дознаватель улыбался.
 — Ну хорошо, а изнасилование-то при чем?
 — Как при чем? Анастасию изнасиловал опричник с козлиной бородой. Его за это порвали конями, а козлиные бороды носить запретили, вообще бриться запретили, что было отменено только Петром Первым.
 Дознаватель закрыл лицо ладонями. Плечи тряслись от смеха. Однако через минуту он успокоился.
 — Какая же все-таки фантастика это ваше американское образование… — пробормотал он. — Главное дело, вы считаете, что и мы такие же недоучки. Ну что ж, задержанный Портнов, а теперь скажите мне правду: зачем вам это потребовалось?
 Майкл насупился:
 — Да затем, что бесит меня эта думская козлиная борода! Понимаете? Не могу я смотреть на уродство, вот и все! Мужчина должен следить за собой, и тем внимательней, чем выше занимаемый пост! У него что, имиджмейкера нет?!
 — Поэтому вы высказали свое мнение, не заботясь о том, что попутно тяжко оскорбили государыню.
 — Не оскорблял я ее. Если б ее кто оскорбил, я бы сам этого подонка в сортире утопил. Своими руками.
 — По вашим рукам не скажешь, что вы способны на такое рыцарство.
 Майкл посмотрел на свои кисти. Костяшки чистые, кожа гладкая, розовая. Вспомнил Киску, как тот барахтался и пускал пузыри. Поглядел в лицо дознавателю, сказал жестко:
 — По мне много чего не скажешь.
 — Возможно, — дознаватель резко сдал на попятный. — Ну, а ваши товарищи — они как отнеслись?
 «Они ржали в голос», — подумал Майкл.
 — Никак. Толком внимания не обратили. Там шумно было, все выпили, больше о личном говорили. Шурик Подгорный возмутился. Хотел мне пощечину дать. Сейчас я понимаю, что он тоже усмотрел крамолу в анекдоте, а тогда решил, что он Надежду Чернышёву ко мне приревновал.
 Шурик та-акое добавил, что пощечину дала Надька, и не Майклу, а Шурику. В самом деле, при девушках не надо рассказывать, как ты хотел бы поиметь молодую и очень красивую государыню — в каких позах, поскольку раз, да с какими извращениями. Надька, правда, на себя все это примерила, она не поняла, о ком речь.
 Надьку, может, и не стоило бы упоминать в контексте политического дела, да только Майкл знал, что ее тоже загребли. Ее и всех, кто в воскресенье был на квартире у Шурика. И Надька-то выкрутится, ее папаша не позволит дочурку на каторгу отправить.
 Дознаватель вздохнул. В ящике тихонько звякнул телефон.
 — Да? Да, ваше высокоблагородие, — сказал дознаватель и сунул трубку обратно в ящик.
 Дверь распахнулась, на пороге возник папаша Чернышёв. Тоже в мундире, разительно отличающийся от себя самого в домашней обстановке. Кивком попрощался с дознавателем и уселся на его место. Дознаватель скрылся, оставив на столе папку с записями допроса Майкла.
 — Ну, здравствуй, Миша.
 — Здравствуйте, ваше высокоблагородие.
 — Давай-ка без чинов. Я читал твои допросники, да и сейчас на прослушке сидел.
 — А, так это из вашей конторы деятель? — оживился Майкл. — То-то мне показалось, слишком уж опрятный мужик.
 Чернышёв поморщился.
 — Значит, так, Миша. Я от тебя хочу одного: правды. Что ты говорил, кроме анекдота?
 — Ну, если вы так просите… Я вашей дочери объяснял, как она меня достала. Погуляли — и хватит. Я ей не обещал жениться. Я другую люблю.
 Чернышёв откинулся на спинку стула.
 — Ты готов присягнуть, что весь вечер говорил только с моей дочерью о ваших личных делах?
 До Майкла дошло.
 — Ну да! Я вообще не слышал, что обсуждали остальные. А мы с Надькой пили, курили и ссорились. Она тоже ни на что внимания не обращала. Потом я рассказал анекдот, чтоб разрядить обстановку. А Шурик начал делать ей грязные намеки…
 — Ты Подгорного не защищай. Он сам в дерьме по уши и вас всех втравил. Итак, ты за себя и за Надьку ручаешься… Хорошо. А теперь слушай меня внимательно, Миша. Ты влип в очень неприятную историю. Подгорный давно на дурном счету. И за его квартирой, где регулярно собирались на сходку предатели, было наблюдение. Подгорный, извини, завербованный юрский шпион. Ему десять лет каторги с пожизненной ссылкой за счастье будет. А вместе с ним и вы все пойти… можете.
 Майкл прикрыл глаза. А он-то считал — Подгорный в игры играет, юное бунтарство тешит. Вот так. Государственный преступник.
 — Мы ничего не делали, — повторил он твердо. — Я ни про что такое не знаю. На квартире был дважды, первый раз ушел рано, потому что с утра сдавал зачет, и мне после него хотелось выпить, чтобы стресс снять. Выпил и ушел спать. Это все подтвердят. Вчера я говорил только с Надькой. И анекдот. Если это считается оскорблением государыни… Да ну, черт, ну что ж такое, не про нее анекдот-то!
 — Осознал, — удовлетворенно кивнул Чернышёв. — Я рад, что ты понял, как важно быть благоразумным. Парень ты хороший, я тебе зла не желаю. Сейчас ты напишешь, что весь вечер ссорился с моей дочерью, которая, как тебе известно, тебя любит и ни о ком, кроме тебя, в той ситуации думать не могла. Можешь сказать, что и эту квартиру вы для свиданий использовали.
 — Ясно, — сказал Майкл. — Я и Надька ни при чем.
 — Да. А потом ты напишешь прошение на высочайшее имя. Признаешься, что ненароком оскорбил государыню словом. Не хотел, по пьяному делу выскочило, но выскочило. А теперь, как честный человек, ты мечтаешь загладить вину. Поэтому умоляешь направить тебя в армию.
 Майкл вытаращил глаза:
 — В армию?!
 — Да. На три года. Вернешься, восстановишься в университете и доучишься.
 — Да ну… Это ж…
 — Тогда не пиши, — согласился Чернышёв. — Только учти: остальные получат минимум по пятерке с отчислением из университета и последующей ссылкой на десять лет. Можешь разделить их участь, если хочешь. Ты матери звонил?
 Майкл дернулся.
 — Нет.
 Чернышёв молчал. Майкл отвел взгляд. Очень ему не хотелось, чтобы мать узнала. Проклятье, если эта история всплывет, мать с работы моментом попросят! И не только с работы. Ей всего лишь на один ранг подняться осталось, чтоб потомственное дворянство получить. Дворянство — фиг бы с ним, но работает она не где-то, а в контрразведке, и глупая выходка сына может иметь очень, очень дурные последствия.
 — Так что думай, — добил его Чернышёв, — три года армии или пятнадцать потерянных лет, да еще и клеймо неблагонадежного на всю оставшуюся жизнь.
 Про мать ничего не сказал. Лучше бы грозил открыто. Майкл сник.
 — Бумагу дать? — спросил Чернышёв.
 — Давайте, — выдавил Майкл.
 Чернышёв ловко выдернул из папки чистый гербовый бланк, достал и ручку.
 — А матери твоей я сам все объясню. Скажу — парень ошибся, не разобрался в людях, и не твоя, а ее вина, что ты плохо чувствуешь наши реалии. Об этой проблеме можешь забыть.


* * *

 За окном вагона проплывали, покачиваясь в такт движению поезда, однообразные пейзажи сельской России. Скучная, местами унылая картина, вгоняющая в знаменитую русскую тоску. Рослые пальмы торчали вдоль железнодорожных путей, за которыми простиралась бескрайняя рыжая саванна. Пальмы выглядели пыльными и изможденными, саванна — голой и никому не нужной. Изредка мелькали деревеньки в две-три сотни плетеных домов на столбах, как на ходулях, с плоскими крышами, на которых сушились фрукты. Деревни окружали апельсиновые и банановые рощи. Иногда состав переезжал хилые речушки, заросшие буйной зеленью так, что взгляду открывался только узкий фарватер метров пятидесяти шириной, не больше. В грязи заболоченных берегов валялся скот. Почти везде параллельно огромным конструкциям железнодорожных мостов жители возвели маленькие пешеходные мостики — для себя и телег. Несколько раз Майкл видел, как такие мосты ремонтируют. Худые жилистые слоны, управляемые такими же высохшими погонщиками, грациозно ворочали бревнами. Люди и животные были одинаково грязные, серые, с головы до ног покрытые слоем глины и речного ила.
 Однажды Майкл заметил стадо диких слонов. Небольшое, голов пятнадцать. Колоссы неспешно врубались в заросли вокруг заброшенного пруда. Хотя, может, и не пруд это был, а природное озерцо. Майклу показалось, что естественные водоемы такими круглыми не бывают.
 — Скоро Волга, — сказал рядовой Никитенко, — за Волгой красиво будет.
 Майкл видел Волгу только на фотографиях. Ну и из курса географии, разумеется, знал кое-какие данные.
 — Ненавижу осень, — вздохнул Никитенко. — У нас, в средней полосе, самое скучное время года. То ли дело зимой, когда дожди начинаются! Тогда все, как в Поволжье, цветет и пахнет. Мих, а ты сам откуда родом?
 — Из Москвы, — процедил Майкл.
 — А-а, — протянул Никитенко. — А я догадался, на самом деле, по акценту. Москвичей везде по говору узнают.
 Акцент у Майкла если и был, то английский. А свой русский он учил в таком месте, какое Никитенко даже в самом радостном наркотическом сне присниться не могло, потому что не подозревал он о существовании Больших Штатов.
 — Пойду, вздремну, — сказал Майкл.
 — Ща, — заторопился Никитенко, чья вахта шла сейчас, — я только до сортира сбегаю.
 Огромная, нечеловечески огромная страна. Майкл привык к гигантским расстояниям, для Космоса масштабы любой планеты мелковаты. Но в этой стране все перемещались размеренно, осознавая каждый шаг и позволяя себе проникнуться — беспредельностью земли, глубиной и тяжестью неба над головой. Майкл, бывало, пересекал полпланеты за полчаса и еще злился, что столько времени теряет. А здесь черепашьими темпами люди ползали по поверхности. И философствовали. Ну правильно, чем еще заняться в дороге, когда час за часом вокруг тебя ничего не меняется, когда ты знаешь, что хоть лопни, а Путь сильней тебя? Только рассуждать о смысле бытия.
 Да, Путь сильней тебя. Когда летишь в модуле, ты не успеваешь вынырнуть из повседневных дел. А тут ты понимаешь, что все твои заботы — суета. И заботы твоего начальства — тоже суета. Потому что рано или поздно ему тоже придется путешествовать, тогда Путь раздавит и его. Перед Путем все равны, в этом и заключается подлинная русская демократия.
 Майкл честно пытался понять эту страну. Иногда ему казалось, что он нашел главную ноту, которая задавала тон всей симфонии. Но проходило время — и он понимал, что не расслышал иной, более глубокий слой. В такие минуты ему казалось, что до самого дна, оно же первопричина, он не доберется никогда. И тогда его одолевала легендарная русская тоска и хотелось напиться до зеленых чертей.
 Потому что, черт подери, ему тут жить. Потому что, прожив здесь несколько недель по необходимости, он в одно прекрасное утро проснулся уже не гражданином Больших Штатов, а самым настоящим русским, который исключительно по недоразумению хрен знает сколько лет шлялся — хрен, опять-таки, знает — где. Найти бы этот всезнающий хрен да расспросить…
 А снизошло на него прозрение в то утро, когда похмельный Майкл вместо пасты почистил зубы кремом для бритья и понял, что делает это уже не в первый раз. Что такое натурализация штатовца в России? Когда он, споткнувшись на ровном месте, вместо «Oops!» говорит: «Бля!»
 Вот и Майкл — сказал. Потом подумал — а что такого? Хорошо, что хлоркой не почистил. И это была вторая русская мысль за утро. Ну, а когда он за завтраком потребовал сто грамм водки, а не пинту пива, ему самому стало все ясно. Побрившись — слава богу, не зубной пастой! — он отправился к консулу и попросился в подданные Российской Империи.
 После этого он пил еще две недели — в ожидании. Но пил уже как русский — не до розовых слонов, а до зеленых чертей.
 Вернулся из сортира Никитенко, отпустил Майкла в купе охраны. Майкл прошел весь длинный коридор, стараясь не притрагиваться к решетке. Арестантский вагон своим устройством напоминал ему Нижнюю Палату в «Вечном солнце»: продол, отделенный от камер решеткой, и арестанты, которые даже гадить должны на виду у конвоиров. Вместо камер были плацкартные купе с наглухо задраенными окнами, по два человека в каждом. И — взвод охраны, живущий тут же, в этом же поезде, в этих же провонявших испражнениями и лютой тоской вагонах. Да, много общего. Но есть и различия, самое существенное из которых заключалось в том, что сейчас Майкл находился по другую сторону решеток и замков.
 Проходя мимо третьего купе, он чуть повернул голову. К счастью, Подгорный спал.
 Майкл надеялся, что это не дурная шутка Чернышёва. На сборном пункте он угодил в «инженерные» войска. Обрадовался. Ему тут же объяснили, чем в действительности занимаются инженеры. Майкл охнул, узнав, что следующие три года будет охранять каторжников и подавлять гражданские бунты. Его утешили: мол, повезло, тебя «перевозка» забрала — полк путевого сопровождения. Майкл успокоился, оттрубил три месяца учебки, присягнул на верность. И на первом же выезде среди каторжников увидел Шурика Подгорного. Тот притворился, что не заметил.
 Может, и в самом деле не заметил — форма очень изменила Майкла. В университете он всегда одевался настолько элегантно, насколько позволяли средства. Держался соответственно. Еще и отпустил кудри после «Вечного солнца». А на призывном пункте сдал на склад гражданскую одежду, получил взамен комплект серого безобразия, грубого на ощупь. Потом его остригли. К счастью, не тупым ножом и не клоками. Вполне прилично, только чересчур коротко.
 Словом, рядовой Портнов имел очень мало общего со стильным студентом Портновым.
 Конечно, выглядел он на порядок человечней, чем в «Вечном солнце», но это не .означает, что собственное отражение в зеркале ему нравилось. Бледно-серая гимнастерка, серые бриджи, заправленные в ботфорты до середины бедра — ниже нельзя, змей полно. В поезде их нет, но полк считался пехотным и обмундирование получал стандартное. Еще был пробковый шлем, в помещении заменяемый на пилотку. Все это безобразие сидело на Майкле отвратительно. Как мешок. А бриджи на заднице оттопыривались, будто он кучу наложил. Майкл уже всерьез подумывал: не овладеть ли ему портняжьим ремеслом? Тейлор он или нет? Тем более что в паспорте у него стояла не английская фамилия, а ее русский псевдоперевод  [5] . В любом случае — форма требовала иголки.
 В купе улегся на полку не раздеваясь. Только ботфорты скинул. Портянки пропотели и воняли, но Майкл не кривился гадливо: привык. Развесил их на вентиляционном жёлобе. Подумал и злостно нарушил Устав, перевернувшись головой к двери. Нравилось ему в окно глазеть.
 А за окном решительно ничего не менялось. Плыли себе запыленные старые пальмы, над ними куполом висело поразительно глубокое небо. Синее. Неяркий цвет, приятный. И в этом небе с сумасшедшей скоростью неслись облака. Верхний ветер сильный, отметил Майкл, значит, погода изменится.
 Никитенко, сволочь, разбудил его за пятнадцать минут до срока. За такое надо морду бить, думал Майкл, обматывая распухшие по жаре ноги заскорузлыми от сушки портянками и заколачивая их в ботфорты. Только на первый взгляд кажется, что пятнадцать минут ничего не решают. Кому как. За четверть часа Майкл досмотрел бы чудесный сон, как минимум. А как он теперь узнает, Людмила ему снилась или нет, если он ее не догнал?
 Напарник нетерпеливо стучался. Майкл наконец привел себя в порядок, откатил дверь, шагнул наружу. Никитенко ворвался в купе, чуть не сбив его с ног. И раньше, чем Майкл допросил солдата о причинах столь загадочного поведения, дверь с лязгом захлопнулась.
 Майкл сам понял. От смрада перехватило дух, слезы выступили на глазах. Казалось, что кислорода в вагоне не осталось ни капельки, один только сероводород. Майкл зажал пальцами нос, но и при дыхании через рот чуткие обонятельные окончания ловили миазмы, провоцируя тошноту.
 Он не стал искать причину самостоятельно. Постучал в дверь.
 — Ща, — откликнулся Никитенко, — отдышусь.
 — Мне в сортир надо, подмени. И что, тит твою мать, тут произошло?!
 Дверь откатилась. Из служебного купе в продол ворвалась живительная струя чистого воздуха — Никитинко опустил верхнюю фрамугу окна.
 — Второе, шестое, восьмое и десятое купе дрищут, — охотно поведал он. — Говорят, пищевое отравление. У остальных — ничего. Там в четвертом купе медик едет, намекает, что ему бы посмотреть дристунов. Потому что если бы отравление, то дристали бы все, и мы тоже — все ж едят одно и то же, и мы, и они. А пронесло только восьмерых.
 — Зараза?
 — Ну вот медик о том и говорил. Дизентерия или холера. Если не принять меры немедленно, через три дня у нас тут трупы будут. Я его послал куда подальше, а сам доложил. Перед Волгой досмотр будет. Мне сказали, что до тех пор никто не помрет.
 — Если только мы не задохнемся, — буркнул Майкл. Вопросительно посмотрел на Никитенко.
 Майкл еще не успел забыть, что Устав запрещает отпирать окна в вагоне иначе чем в чрезвычайной ситуации. На такой случай у конвоя были ключи. Висели на ремне в специальной кобуре-ключнице, в служебном купе, рядом с набором отмычек от решеток. Относительно свежий воздух поступал по вентиляционным желобам и его, конечно, не хватало, чтобы рассеять тяжелую вонь взбесившихся кишечников.
 — Окна нельзя открывать, — напомнил Никитенко.
 Показалось Майклу или он уловил нотки подозрения в словах напарника? Так или иначе, беспокойный червяк зашевелился в том отделе его души, который отвечал за предвидение.
 — У тебя еще десять минут вахты, — сказал он. — Как раз мне хватит, чтоб навестить белого друга и осмотреться.
 «Белый друг» в служебном сортире, к слову, был черный: И не от грязи — от природы. Майкл не знал, из чего принято делать унитазы в поездах, но при беглом поверхностном осмотре не мог отделаться от впечатления, что из чугуна. Только крышка пластмассовая, но ее отломали задолго до того, как Майкл угодил в армию. Жалкие огрызки былой роскоши болтались на креплении, тоскливо погромыхивая в такт перестуку колес по рельсам.
 Едкий нашатырный запах мочи после смердилова в коридоре почти освежал. Майкл приспустил фрамугу, закурил. Дым медлительно пластался, но вот он, неспешно осваивая пространство, достигал мощной струи воздуха, бьющей из фрамуги, — и тут же белесые хвосты и кольца рвались на мелкие клочки. Картина показалась Майклу столь же медитативной, как языки пламени, переменчивые по форме, неизменные по сути.
 Бросив окурок в унитаз, осторожно повернулся к тусклому зеркалу. Вспомнил, что оставил щетку и зубную пасту в купе. Причем не первый уже раз. Собственно, он никогда не спохватывался вовремя. А потому зубы не чистил с самого Новгорода. «Ничего, — подумал Майкл, — через четыре часа нас с Никитенко сменят, тогда и займусь гигиеной».
 Напарник, ожидая его в коридоре, посмотрел жалобно и с легким укором. Глянув на вагонные часы, Майкл заметил, что уже три минуты идет его вахта, но раскаяния не ощутил. И Никитенко не отпустил. Майкл медленно прошел вдоль решеток, задерживая дыхание. Его интересовали заболевшие.
 Начинало темнеть, но до включения искусственного освещения оставалось полчаса, и разглядеть что-либо в глубине арестантских купе было сложно. Тем более что дристуны жались к дальним стенкам. Майкл хмурился. Даже то, что удавалось рассмотреть, наводило на нехорошие мысли. По крайней мере, открывать окна для проветривания ему расхотелось.
 Толстый мужик в четвертом купе неуверенно ерзал задницей по полке. Майкл мимоходом ткнул его шокером в жирное плечо, чтоб не прижимался к решетке — запрещено. Мужик зашипел и отодвинулся. Майкл сделал еще несколько шагов, обернулся. Тот пытался передать записку в третье купе, правую руку ему парализовало, так он повернулся спиной и просунул сквозь прутья левую. Майкл неспешно подошел, ткнул шокером в отставленный зад, стараясь угодить в мягкое, подальше от крестца. Арестант заорал в голос. Из сжатого кулака на пол упала записка-малявка. Майкл подобрал, двинулся дальше.
 По мере приближения Майкла к концу вагона, несчастный Никитенко отступал к служебному купе, откуда тянуло воздухом из раскрытого окна. К тому моменту, как Майкл завершил осмотр, солдат допятился почти до двери.
 — Я, конечно, не знаю, как должны выглядеть больные холерой, но эти не тянут даже на дизентерию, — сказал Майкл негромко.
 — Во-во, — согласился Никитенко. — Дрищут, но до горшка скачут бодренько.
 — Им как будто клизму поставили… — задумчиво протянул Майкл. — Как в таких условиях можно поставить клизму, чтоб мы не заметили?
 — Никак. У них воды для этого нет. А там еще трубки всякие нужны, или эти, груши резиновые.
 — Ладно, вали спать. Дверь не запирай. И не разувайся. На всякий случай.
 — Думаешь?
 — Я ж сказал — на всякий случай. Окно запри тоже. Мало ли что.
 Никитенко проникся.
 «Клизма, — думал Майкл. — Клизма…» Вынул записку, развернул. Четыре слова. «Пятое согласно. Карты давай». Карты? Зачем им карты? И при чем тут пятое купе? А ведь пятое купе не дристало, осенило Майкла. Может тут быть связь?
 В шестом купе, прямо за его спиной, кто-то с треском и стоном испражнился. Майкл зажмурился, еле справляясь с тошнотой. Когда вонь стала невыносимой, неслышно скользнул в сторону. Глаз ухватил странность, Майкл обернулся.
 В седьмом купе один мужик нагло имел другого. Огромный бугай стоял нагнувшись, а сзади пристроился тощенький, студенческого вида юнец в прыщах. Штаны здоровяк снял, аккуратно положил на полку. Майкл вспомнил, что и в срущих купе «больные» сидели без штанов, и у всех одежда была сложена, будто они готовились.
 Ни бугай, ни юнец не обращали внимания на конвоира, целиком занятые процессом. На лицах у обоих было написано искреннее любопытство. Нет, понял Майкл, это не опускалово. Хотя с виду оно — один позади другого, пидор держит руками раздвинутые ягодицы. Но оба не шевелятся. И тут юнец отступил, сделав характерный жест: он стряхнул с конца каплю. А из
 анального отверстия бугая выпала свернутая воронкой игральная карта. Король — разглядел Майкл.
 Тут они его заметили. Юнец тонко взвизгнул, бугай побелел, но «клизма» дала о себе знать, и он метнулся к горшку. Майкл, не дожидаясь развития событий, треснул кулаком по ближайшей тревожной кнопке.
 Одновременно вывалились две рещетки — спереди и позади. Озверевшие каторжники, огромные и жуткие в сгустившихся сумерках, вырвались в коридор. Горло Майкла захлестнуло обжигающей болью. Он бросил шокер, обеими руками вцепился в удавку. Черная фигура перед ним. Молния по нервам, дикая боль в паху. Потом — в сердце. И еще раз, еще…
 …Он очнулся в лазарете. На койке рядом сидел Никитенко в больничной пижаме. Улыбающийся.
 — Наши успели вовремя, — похвастался он.
 Майкл прикрыл глаза. Сердце еще болело. О том, что мерзавцы натворили с его гениталиями, страшно было подумать. Он и не думал. Разряда шокера хватает, чтоб бабы месяц не снились.
 Пострадал от собственного оружия, хмуро признал он. Хотя какое это оружие — шокер? Так, средство для воспитания. Их использовали преимущественно для вразумления истериков, расстроенных потерей свободы. Ну и, конечно, для наказания.
 Самым частым нарушением режима была переписка между арестантами. Им запрещалось разговаривать и общаться иначе чем с соседом по купе. Но решетки позволяли высунуть руку наружу. При определенной невнимательности конвоиров заключенные могли обмениваться короткими малявами. Особого вреда от переписки не происходило, но распорядком запрещалось. Потому солдаты обычно пришпаривали неосторожно высунутые конечности шокером. Исключительно для острастки — дураку понятно, кто захочет, тот улучит момент.
 Шокер был единственным видом оружия, положенным охранникам в вагоне. Из-за узости коридора риск, что заключенные попросту притянут конвоира к рещетке и обезоружат, увеличивался. А шокер — это несерьезно. Даже если выставить переключатель на максимум, парализует конечность на полчаса. В роте Майкла было двое дедов, любителей поиздеваться, — они так и делали. Каторжники их люто ненавидели и называли фашистами. А остальные ребята настраивали шокеры так, чтоб разряд причинял ощутимую боль, но не мучения. Ни к чему зверствовать. В России ты сегодня на конвое, а завтра под конвоем. Майкл об этом не забывал.
 Сейчас умеренность спасла его самого. Лучше не представлять, что с ним произошло бы, выставь он переключатель на максимум. Его ведь саданули не только в пах, но и не менее двух раз — в область сердца.
 — Как ты догадался? — Никитенко на месте усидеть не мог от любопытства.
 — Не догадался. Увидел. — Собственный голос показался Майклу надтреснутым. Потрогал горло, обнаружил вспухшую борозду от удавки. Закашлялся. — Вода для клизмы не нужна, они ж поссать могут. Но непосредственно член в жопу вставить не позволят, это опускалово. Кроме того, стоячим не поссышь, а мягкий не всунешь. У кого-то были игральные карты. Сворачивали их воронкой, засовывали и ссали друг другу в очко.
 План, по мнению Майкла, был достаточно остроумен. Бежать из арестантского состава теоретически проще, чем с каторги. При посадке шмонают не так строго, пилку пронести можно. Но подточить решетки мало, потому что вагон заперт. У конвоиров ключей нет, они, заступая на пост, их снаружи в специальный шкафчик вешают — чтоб арестанты к решетке не притянули и ключи не отобрали. Так что каторжникам, чтоб выбраться, остается только прыгать в окна на полном ходу. При известном искусстве можно вылететь и отделаться синяками, а не сломанными костями. Но: выбить окна нельзя, они бронированные. Значит, надо заставить конвоиров их открыть. А для этого нужно как следует провонять тюрьму на колесах.
 Майкл не знал, кто разработал этот план и как беглец убедил остальных ему помогать. Обещал вызволить всех? Не иначе. А как он собирался реализовать свою идею? Положим, две или три рещетки незаметно подпилить можно, но не все. Значит, арестанты надеялись взять отмычки у конвоира. Наверное, понятия не имели, что охране запрещено носить их с собой. Тут у них недоработка вышла. Да и набросились зря — окна-то были заперты. Майкл полагал, что у каторжников сдали нервы, когда он застукал парочку в седьмом купе. А может быть, они услыхали, как Майкл сказал Никитенко «дверь не запирай». Так-то проникнуть в служебное купе у них возможности не было — а вот если дверь открыта, то запросто.
 «Боже мой, — страдал Майкл, — чего только люди со своим говном не вытворяют! Произведения искусства создают, теперь как оружие использовать научились… Осталось только сделать из дерьма философию, и можно смело утверждать, что людям мозги не зря были дадены…».
 Обосравшийся вагон расформировали, раскидав арестантов по всему поезду. Вслед за ними распространился запах. Амбре чувствовалось даже в закрытом вагоне, где отдыхал конвой.
 Майкл стоял у открытого окна. Гадостные ароматы нисколько его не раздражали. Он ловил себя на желании высунуть голову в окно, подставить лоб упругому ветру. Устав запрещал детские выходки, поэтому Майкл косил одним глазом в сторону унтер-офицерского купе. Убедившись, что начальство скрылось за дверью, немедленно и с наслаждением нарушил Устав.
 Он вытянул шею, стараясь вывернуться и увидеть небо, не спрятанное за бронированным пыльным стеклом вагонного окна. Небо неподвижно висело над саванной, в свете звезд казавшейся не рыжей, а серебристой. Звезды были чужими.
 Когда-то Силверхенд, будучи крепко пьяным, проболтался Майклу, что русские — не миф. Они первые синтезировали «третий изотоп», используя его в качестве источника энергии для Щита. Что такое Щит — Силверхенд не знал. Да и неважно это было, когда адмирал пиратской флотилии откровенничал со своим пилотом, счастливо вызволенным из «Вечного солнца».
 Русские включили свой Щит, говорил Силверхенд. И провалились в параллельную Вселенную, оставив за собой несколько летных коридоров. По ним они иногда проникают в старую Вселенную, чтобы раздобыть немного «третьего изотопа», ну, и узнать последние новости. Возвращаться не собираются. Зачем? У них там целый мир. А Силверхенд ворует и продает им «третий изотоп». Он вообще им сочувствует. Чего б не сочувствовать, если он женат на русской? Нормально женат — зарегистрировал брак в имперском реестре и обвенчался с любимой в православной церкви. Все честь по чести. И две дочки у него растут. Двойняшки Анька и Машка.
 Потом пират сказал такое, от чего Майкл протрезвел и запросился в ту жутко секретную команду, которая возила русским «третий изотоп». Силверхенд, приняв на грудь лишнюю рюмку, пьяненько засмеялся и признался, что женился на… матери Майкла. Он отбил ее у Железного Кутюрье. «Ты, парень, смело называй меня папашей, — добавил Силверхенд, хлопнув офонаревшего Майкла по плечу. — Уж я-то с тобой точно не поступлю, как этот мерзавец. Я тебя, знаешь, местами где-то даже люблю. Как сына, которого у меня уже не будет», — тут пират уронил буйную голову на руки и горько заплакал.
 Наутро выяснилось, что пират расчувствовался, но помнит все до последнего слова. И Майкла он в секретную команду перевел. Удовольствия от пролетов на ту сторону Майкл не получал: координаты «коридоров» были зашифрованы и введены в автопилот, который работал весь путь. Строго говоря, роль экипажа сводилась к тому, чтобы следить за роботами, а по прибытии сдать груз. Майкл ходил на Землю-2 пятнадцать раз, изнывая от рутины — старт, анабиоз, пробуждение, посадка, космодром, мотель, опять старт, анабиоз, неделя гульбы на базе, старт… А потом на местном космодроме что-то взорвалось, и Майкл не смог улететь. Подумал — и остался навсегда.
 Он смотрел в бездонное русское небо и улыбался. Его ни капельки не тянуло назад. Наверное, он тайно ненавидел Космос. И очень рад, что в него не надо возвращаться. Ему хорошо тут, на русской земле. На его родной земле. Ему нигде так хорошо не было. Да, Зем-ля-2 — не рай обетованный. Есть, есть проблемы. Но Майкл понимал, что в своих бедах повинен сам. А так ему поразительно комфортно. На своем он месте, вот что. И это очень важно.
 Небо… Где-то там бродят Чужие. В старину люди ужасно боялись Чужих, как в древности — демонов. Ни для тех, ни для других в той Вселенной места не нашлось. А тут Чужие были. Они многократно пытались высадиться на планете, чтобы колонизировать ее, но русские сбивали их корабли. Для того им и потребовался «третий изотоп», что никакое другое оружие Чужих не брало.
 Майкл счастливо хлопал глазами. Поезд летел стрелой, серебристая саванна колыхалась волнами под ветром. Звезды висели, как прибитые гвоздями. И где-то там, на этих звездах, Чужие ехали на своих поездах, вынашивая злодейские планы по захвату русской земли. А вот хрен им, а не русская земля!


* * *

 Майкл отдыхал. После неудавшегося побега заключенных ему выписали увольнительную на трое суток. Смех, да и только. В нормальных частях он мог бы погулять по прилегающему городку, деревне или что там найдется. В крайнем случае, побыл бы наедине с природой. А куда сходишь в поезде? Только и преимуществ, что можно спать круглые сутки да еще в солдатском вагоне-столовой отпускникам наливают халявного пива.
 В первый день решили с Никитенко врезать по пивку. Взяли нормально, по пять литров на нос, сели в уголке столовой и под умиротворяющий стук колес поговорили за жизнь. Майкл нутром ощущал, что простоватый парень из русской глубинки стал ему если не братом, то корешем уж точно. Странное многозначительное русское слово «кореш» — корешок, отросток от общего корня. У Майкла теплело на душе от мысли, что Россия в лице Никитенко дала ему еще один признак своего благоволения. Урожденный русский считает, что у них с Майклом общий корень.
 — Нас в семье шестеро, — рассказывал Никитенко. — У меня еще четыре сестры и брат. Я самый старший. И самый умный — нашу церковно-приходскую школу с отличием закончил. Батяне губернатор написал, если у тебя сын такой одаренный, давай мы его дальше учиться пошлем. За обучение из казны заплатим, все дела. Ну, нам нужны специалисты. Во всей губернии еще туда-сюда, а в нашем уезде со специалистами просто беда. И тут я задумался. Я хотел стать ветеринаром, но у нас уже есть два. Один старый, Егорыч — он всю жизнь с коровами, так руку набил, что людей лечит. И еще один приехал, ссыльный. Я не спрашивал, что он там натворил в столице, но мужик — зубр! Прикинь, его Егорыч уважает, а ведь Егорыч — всю жизнь!..
 Никитенко шумно схлебнул пену. Присосался к кружке. По подбородку, чисто выбритому по случаю увольнительной, текли пивные ручейки. Майкл смотрел и думал: парень напоминает Шанка. Только без дурацкой склонности умереть красиво. Никитенко был сама жизнь, простая, от земли и для земли.
 — Ну, я и подумал: может, агрономом? У нас нет приличного агронома. А я ведь знаю, почвы у нас неплохие. Не Зауралье, конечно, и не Сибирь, но уж точно не Поволжье. В Поволжье на самом деле пшеницу особо не сажают, ей там не нравится. А у нас, в средней полосе, — только в путь. Два урожая в год — как с куста. Если с умом, то и три. И почти уже решил, когда мужик к нам приехал, лектор. Про железные дороги рассказывал. Меня заело. Ни спать, ни жрать сил нет. Хочу инженером быть. Тут, пока думал, в армию повестка прилетела. Я и пошел служить. А что? После армии учиться поступлю. А в армии хоть людей посмотрю, жизни поучусь у нас в уезде скучно, каждый день одно и то же, и людей всех с пеленок знаю. Надо и других посмотреть-послушать. Ну, и подумать: может, я стране в другом месте нужней буду, чем в уезде? Ну, мало ли? На агронома мне поступить легко, за меня из казны заплатят, чтоб я в уезд вернулся после учебы. А если я, к примеру, на инженера задумаю, то фигушки, никто платить не станет. Но я умный, я экзамены сдам. Зато работать буду где захочу. В общем, не стоит торопиться. Жизнь сама натолкнет.
 — Выпьем, — сказал Майкл и стукнул своей кружкой о край вновь наполненной посуды Никитенко, выбив на стол несколько пышных хлопьев пены.
 Картина показалась знакомой. Вспомнил — стол в длинном кормежном зале «Вечного солнца», рядом профессор, еще живой, и фельдшер-каннибал по имени Себастьян. Майкл подавился куском синтетического овоща, а Себастьян треснул его по спине. Овощ вылетел изо рта. Клочья пены были похожи на тот бледный и пористый кусок синтетики. Майкл засмеялся, чувствуя, что пьянеет.
 Никитенко тоже заметно повеселел. Хлопнул Майклa по плечу, сказал, что все мальчики из столицы — те еще хлыщи и в армии их терпеть не могут. Поделом. Мальчики из Москвы на провинциалов глядят свысока, а сами даже средней силы удар не держат. Но к Майклу это не относится.
 На третьем литре Никитенко захотел поговорить о Боге.
 — Миха, ты веришь в Бога, если честно?
 Майкл задумался.
 — Не знаю. Нет, не в том смысле, что не знаю, есть Он или нет. Есть. У меня в жизни такое случалось, что без Его помощи никак не выкарабкался бы. Один раз прямое указание было — меня священник спас. Да собственно, он и раньше спасал, еще пока священником не был…
 — Это как? Они ж с детства учатся!
 — Не все. Иной живет раздолбай раздолбаем, потом его как торкнет! Вот и у меня приятель такой был… В смысле, есть. Я только его повидать не могу при всем желании.
 — Что, — Никитенко понизил голос, подался вперед, — он юрский?
 — Типа того, — согласился Майкл. — Только еще сложней.
 — Ладно, — покладисто сказал Никитенко, — я не спрашиваю, сам понимаю, наверняка государственная тайна. А что с тобой такое было?
 — Жизнь он мне спас. Меня подставили, я год на каторге оттрубил…
 У Никитенко глаза стали как пятаки.
 — Ну а чего? В жизни всякое бывает. Мне даже переписку запретили. Думал, хана настанет полная. — Майкл вздохнул. — Педераста одного собственными руками в параше утопил…
 Никитенко боялся дышать.
 — Он, гнида, достойных людей подставлял. Меня потом за убийство в карцер, а я, как за наградой, шел. Потому что первый по-настоящему мужской поступок в своей жизни совершил — убил мерзавца. А потом в зону священника занесло. Гляжу — а я ж его знаю! Потом я окончательно влип, меня к стенке поставили, а тут как раз он, и не один, а с моими корешами. За пять секунд до расстрельной команды успел…
 Майкл говорил медленно, стараясь не запутаться в реалиях и в собственном вранье. Он уверен был, что Никитенко не выдаст его. Но вываливать на голову парня ненужные знания о том, что «за горизонтом» есть люди, тоже не стремился. Наверное, не стоило бы упоминать о «Вечном солнце», но Майкл был пьян — и хотел общения.
 — Лихо, — уважительно заметил Никитенко. — Выпьем. Эх, под такое дело водки бы… — Оглянулся с сомнением. — Ты не уходи, попробую уболтать буфетчицу.
 Майкл все-таки отошел — до сортира. Возвращаясь, еще от дверей заметил, что Никитенко сияет. На столике появились тарелка с солеными огурцами и чайник, весь в облупившихся эмалевых цветочках. Рядом с кружками пристроились два граненых стакана в подстаканниках.
 — Достал! — сообщил напарник громким шепотом. — Ну, я к ней сегодня вечерком еще загляну… Ты не обращай внимания, что водка коричневая. Ее для конспирации чаем подкрашивают. Ну, если зайдут офицеры или унтера.
 Разлил по сто граммов резко пахнущей жидкости, в которой плавали чаинки.
 — Вздрогнем! — провозгласил Никитенко.
 Выпили. Майкл закрыл глаза, прислушался к ощущениям. Водка была хороша, ее не только чаем — керосином не испортишь. Потянул сморщенный, подозрительного вида огурец с тарелки. Интересно, что с ним делали при жизни? Выжимали? А почему он тогда б спираль свернулся?
 На вкус чудо кулинарии оказалось выше всяких похвал.
 — Нюська обещала попозже мяса принести. Как господа офицеры отобедают. Там всегда что-нибудь остается. Нюська — баба понимающая.
 Никитенко принялся рассказывать, какая буфетчица замечательная. Бабе лет под сорок, поперек себя шире, овдовела года три назад. А ей же хочется! Вот она и привечает солдатиков.
 — А я тоже по бабе соскучился. У меня невеста есть, но ты ж понимаешь, да? Мы тут как на войне.
 Майкл рассказал ему про Мэри-Энн. И сам удивился, как защемило сердце.
 Первый раз он вспомнил о ее существовании почти через год после бегства. Осторожно навел справки. Женщине сказали, что Майкл погиб. Замуж она не вышла, отвергла Роберта, которого быстренько сплавили в Нижнюю. Родила до срока малюсенькую девочку. Назвала Микаэлой, в честь отца.
 Майкл мог бы усовеститься, забрать и ее, и дочь. Но то, что казалось удобным для бессрочной каторги, стало неприемлемым для свободного человека. Тем более он опять случайно встретился с Людмилой. Майкл через Сандерса передал Мэри-Энн половину всех денег, какие успел заработать, и тут же забыл о существовании «вдовы».
 — А дочку свою так и не видел? — посочувствовал Никитенко.
 Майкл покачал головой:
 — Незачем. Ну что я скажу? Что столько времени шлялся, не удосужившись сказать, что жив?! Они привыкли, небось, что я умер. Денег я оставил достаточно. А тут я появлюсь — нате вам, нарисовался. И что моя дочь подумает? Сейчас ничего, понятно, она маленькая еще. Но все равно узнает. И будет думать, что отец ее предал. Нет уж.
 Он крутил в пальцах чеканный подстаканник. На донышке была выбита надпись — набор цифр. Год назад Майкл не понял бы шифра. Сейчас знал. Подстаканники вручную делали на какой-то зоне. Резали на станке послушный лист тонкой стали, штамповали рисунок, заваривали края.
 И колесили по всей стране эти подстаканники, как металлические голуби из зоны, а каждый пассажир, разглядывая простодушные чеканные рисунки, вспоминал тех, кто о свободе только мечтает. Трогательная и наивная, но прочная связь между свободными и заключенными — полоска металла. Просто полоска металла.
 — Да, — вздохнул Никитенко. — У меня-то жизнь скучная. Мне вот в армии весело. Но мне тоже Бог помог. Я на железную дорогу хотел — и попал. А сначала меня в артиллеристы взяли. Я ж умный. Там секретность — ого-го! И учат полгода, а не три месяца. В общем, мне еще месяц оставался, когда пришла разнарядка, чтоб артиллеристов сократить. — Подумал. — Я Богу молился, чтоб меня на железку перевели. Но сам думаю: это как же — артиллерию сокращать? Никак нам без нее нельзя, самое важное оружие.
 — Интересно, где у нас пушки применяются? С юрскими особо пушками не навоюешь, они на другом материке.
 Никитенко посмотрел на Майкла как на идиота.
 — При чем тут юрские? Мы против Чужих! — почти крикнул он, тут же испугался — не услышал ли кто. Но вагон пустовал, и даже буфетчица Нюська ушла по своим делам.
 — Что, они на самом деле существуют?
 Майкл усмехнулся чуть более снисходительно, чем следовало. Никитенко покраснел от обиды, запыхтел.
 — Еще как! — выпалил он. — Сам куски кораблей видел. Мне на полигоне в учебке все показывали. Они знаешь какие гады? У них есть вирусы, которые им безвредны, а нас убивают. И они с собой эти вирусы везут, на тот случай, если удастся высадиться. Сядут они, вирус выпустят, мы тут перемрем, а они потом на готовенькое прилетят и планету захватят. Артиллерия как раз нужна, чтоб их корабли с заразой на орбите расстреливать.
 — На орбите? Из пушки?!
 Никитенко смутился, отвел глаза:
 — Ну, в общем, на орбите, да. Мих, тайна это. Вот это — точно тайна. А давай лучше я тебе про другое расскажу. Это тоже тайна, но не такая. Мы же кореша, да? Так вот, иногда артиллерия не справляется. Чуть больше года назад случилось как раз. У нас космодром был, это не секрет, но болтать не надо. Мы хотели станцию построить, чтоб не с земли, а с орбиты стрелять. Тут юрские возмутились. Нам в учебке давали их передачи слушать. Они, сволочи, говорят, что никаких Чужих нет, а станция нам нужна, чтоб с ними воевать. Ага, делать нам больше нечего! Тут к нам этот корабль и валится. Аккурат на космодром. Разнесло все — вдрызг. И ракету с разобранной станцией, и все остальное. Нет у нас сейчас ничего.
 Майкл сообразил, что был свидетелем этого взрыва. Он доставил груз, сдал его, ушел отдыхать в мотель. А ночью рвануло так, что здание гостиницы чуть не развалилось. Все стены в трещинах были.
 — Не, Миха, я понимаю: и среди юрских много хороших людей. Сами-то люди — они что? Они такие же, как мы. Не какие-то там Чужие. Но правят ими подонки. Когда у нас космодром рвануло, эти сволочи народные гуляния устроили! Нет, ну кем надо быть, чтоб чужому горю радоваться?! И ладно бы чужому, так почти своему. Ну что, Чужие прилетят — они юрских помилуют? Если бы так, я б еще понял. Так ведь они всех, до последнего ребятенка уничтожат! Ну, может, кого для зоопарка оставят. Вот как раз этих подонков и оставят. А они и рады за миску жратвы Родину продать! Эх, жаль, что наши их в войне недожали… Чуть-чуть оставалось. Пожалели их. А они — сволочи, нас не жалеют. Я иногда думаю: объявит государь войну юрским — первым в добровольцы запишусь. Потому что юрские нас предали. — Помолчал. — Мих, ты ведь меня понимаешь?
 — Понимаю, — Майклу было кисло.
 — Тогда… Давай выпьем за нашу победу?
 Выпили за победу. Никитенко удалился в сортир, оставив Майкла наедине с раздумьями.
 Юрские… Казалось бы, все — выходцы из одной страны. У всех одна беда. Просрав Землю и оказавшись в параллельном мире, русские ухитрились расколоться на два народа. Тот, что побольше, выгнал меньшинство на безымянный архипелаг к югу от основного материка, Старого. Потом меньшевики уплыли еще дальше и обнаружили второй материк. Официально назвали его Чкаловским. Неофициально — Юга. Майкл не знал, как обитатели Чкаловского именуют тех, кто остался на Старом. Чкаловцев звали южнорусскими, в просторечии — юрскими.
 Между собой два русских народа не дружили, потому что на Старом монархия, на Югах тоже, и они выясняли, у кого прав на звание исконно русской империи больше. Как результат — «железный занавес» и шпиономания. В прошлом веке война случилась, но быстро утихла за неимением техники, способной массово поражать врага на соседнем континенте. А переплывки закончились истощением генетического фонда и примирением сквозь зубы. Теперь опять, если Майкл правильно понял намеки Никитенко, воевать собрались. Определенно русским нельзя позволять скапливаться в одном месте. Как только их концентрация превышает четыре человека на квадратный километр, они принимаются роиться, парализуя всю жизнедеятельность в пределах досягаемости.
 И даже угроза в лице Чужих их не объединяет. Или не такая уж она угроза, чтоб объединить поссорившихся братьев?
 …Водку допили, мясо съели. Никитенко отправился ублажать толстую буфетчицу, а Майкл завалился спать.
 Снились ему наглые зеленые человечки и Людмила.


* * *

 К Волге подошли ночью.
 Процедура планового досмотра требовала максимального напряжения от конвоя, и Майкл радовался, что этот груз пал не на его плечи, — у него еще не закончилась увольнительная.
 Он безумно хотел увидеть Волгу. Казалось, визуальное знакомство с аортой России позволит ему понять, постичь душу народа, пропитаться ею и больше не бояться, что ближний заподозрит в нем чужака. Майкл испытывал нечто вроде благодарности к арестантам, пытавшимся бежать. Если б не они, Майкл обязан был бы проспать знаменательную ночь — а утром заступить в караул.
 Саратов считался портовым городом, но от него до собственно порта и реки было около пяти километров. И еще пятнадцать до моста, самого грандиозного сооружения во всей России. Еще бы, семнадцать кэмэ стальных конструкций, кружевной вязью соединяющих берега.
 Майкл стоял у окна и пытался высунуть голову как можно дальше. Поезд прорезал прибрежные джунгли. Сквозь тяжелое благоухание цветов пробивался порой запах воды. Запах огромного количества воды. Он не был похож на знакомый Майклу аромат моря — соль, гниющие водоросли в полосе прибоя, пропитанный йодом воздух. От Волги тянуло зеленью, тоже с легкой гнильцой, и немного — свежей рыбой.
 К неудовольствию Майкла, деревья закрывали весь обзор. Никитенко обмолвился, что перед мостом джунгли вырублены и с этой площадки открывается фантастический вид: безграничная водная гладь и уходящая к горизонту тонкая металлическая нить. Ночью зрелище становится феерическим: мост залит ярким электрическим светом, блики ложатся на черную воду, а зарево затмевает звезды. Майкл разглядывал небо в поисках долгожданного сияния, но пока ничего не замечал. Только черная глубина, серые полосы легких облаков, и две луны — одна цепляется за вершины деревьев на востоке, другая стоит в зените. Луны здесь были совсем не такие, как на Земле, — меньше раза в четыре. Зато две, а не одна. На самом деле три. но третья совсем крохотная.
 Он нетерпеливо переминался с ноги на ногу, думая, не отойти ли в столовую за кружкой пива. И в тот момент, когда почти отвернулся, впереди блеснула полоса золотого света.
 Майкл замер. Больше всего это напоминало рассвет, когда сверкающая изломанная линия распарывает черноту, разделяя ее на небо и землю. Только рассветный блеск алый, а это мягкое свечение было бледно-желтым.
 Черные кроны деревьев по контрасту показались еще черней. Звезды в небе немного поблекли, но лишь те, что находились над мостом. А стоявшие в зените стали холодней, превратились в кристаллы чистого льда. Маленькие, ужасно колючие кристаллы.
 — Красиво, — зевнул рядом Никитенко.
 Майклов напарник Волгу пересекал трижды. Два раза днем и один раз — ночью. Этот переезд он собирался проспать, но что-то заставило его присоединиться к захмелевшему от сентиментального восторга Майклу.
 Сияние росло, но не поднималось ввысь, как рассветное зарево. Этот свет оставался мягким, ручным.
 Он не прогонял ночь, только отвоевал у нее маленький кусочек и, согласно мирному договору, не расширял свои границы.
 — Смотри! — выкрикнул Никитенко и от полноты чувств дернул Майкла за рукав.
 Ткань затрещала, но Майкл не обратил внимания. У него захватило дух. Поезд вырвался из живого коридора джунглей, будто перепрыгнув из одного мира в другой. Майкл повидал множество строений, по сравнению с которыми мост через Волгу был разве что игрушкой, собранной наспех из запчастей детского конструктора. Но все те чудеса цивилизации никогда не били по нервам. Да, красиво, да, впечатляет. Но они находились посреди младших братьев своих, если можно так выразиться, возвышаясь над такими же строениями масштабом помельче. Майкл не знал, будет ли поражать воображение двухкилометровая теленить в Вашингтоне, если вынести ее из комплекса небоскребов. Или как будет смотреться купол жизнеобеспечения с Сигмы-Таурус, если разместить его средь цветущих полей.
 Мост был один. Он протягивался над рекой и уходил за горизонт. Хрупкие фермы таяли, словно снег под солнцем, растворялись в ореоле электрического света. И вся конструкция плыла в абсолютной темноте, будто в невесомости.
 Но река! Майкл видел моря, которые шириной уступали Волге. Бесконечная ее поверхность, поблескивавшая маслянисто, как нефть, ломала световые блики и многократно отражала луны, рождая дорожки и странные узоры. Красиво…
 — А днем тот берег видно? — спросил он у Никитенко вполголоса.
 — Нет. Это еще что! Мой дядька в дельте был. Там Волга в пять раз шире.
 Майкл присвистнул.
 — Интересно, — вздохнул Никитенко, — а та Волга, которая на старой Земле, она была шире или такая же?
 — Та Волга, извини, переплюйка, — ответил Майкл и прикусил язык.
 Никитенко изумленно посмотрел на него. Майкл понимал, что молчание — золото, но сдерживаться было уже поздно.
 — На той Земле нет настолько широких рек. Там морские проливы по пятьдесят километров, и это неплохо. И за пять суток можно проехать не четверть России, как тут, а половину или даже больше. Бывал я там.
 — Врешь, — спокойно сказал Никитенко. — Не мог ты там бывать. Ту Землю уничтожили Чужие.
 — Нет там никаких Чужих, — поморщился Майкл. — Там произошла техногенная катастрофа.
 Никитенко тяжело задышал.
 — Ты просто сука, вот что я тебе скажу. Юрская сука, — прошипел он и кинулся душить Майкла.
 Майкл отбивался. Никитенко свирепел. Пришлось накатить ему в лоб. Никитенко упал, но сознания не потерял. Майкл подождал, пока напарник сядет, отчеканил:
 — Я там с секретной миссией был. У меня мать контрразведчица, а отец — разведчик, по пиратской легенде живет. Я с детства во всей этой каше варюсь. Я даже учился там, под видом сынка одного богатея. А потом прокололся на явке, полтора года отсидел на тамошней каторге, пока меня свои не вызволили. Ясно тебе, чурка с глазами?!
 — Нам говорят, что Землю уничтожили Чужие, — упрямо повторил Никитенко. Губы у него задрожали, нос распух и покраснел, а на ресницах повисли слезы. — Сволочи вы все, как же я вас ненавижу… Врете, врете, врете…
 — Ни хрена. Жить там действительно нельзя. И никто не знает, кто эту катастрофу устроил, — произнес Майкл примиряюще. — Земля-то на месте, а вот Россию там уничтожили, да. Ты не думал, что для русских Земля и Россия — одно и то же?
 Он жалел Никитенко. И жалел, что сболтнул лишнее. Не стоило разрушать его иллюзии и мечты. Привыкнув к собственному цинизму, Майкл забыл, что остальные еще не разучились мечтать. Та Земля для местных русских — недостижимая, далекая сказочная страна. Куда проще поверить в то, что ее не существует, чем в то, что исконная Россия превратилась в мертвую пустыню. Верующим в вечную жизнь нельзя показывать трупы их кумиров.
 — Извини, — искренне сказал он, помогая Никитенко встать на ноги. — Я не хотел тебя разочаровывать.
 Никитенко отвернулся. Майкл молчал. Поезд сильно замедлил ход. Сейчас он отходил от берега, описывая полукруг, чтобы зайти на мост. Майкл тупо смотрел на рукотворное чудо, ругая себя последними словами. Еще неизвестно, каковы будут последствия, если Никитенко настучит в политотдел. Предупредить его, что ли?
 Он подбирал нужные слова. Взгляд зацепился за нечто красивое. Майкл насторожился.
 Прямо над мостом, гармонируя с его свечением, зависла зеленая звезда. «Ракета?» — удивился Майкл. Звезда медленно приближалась к земле, увеличиваясь в размерах. Нет, не сигнальная ракета. Зеленый огонек изменил траекторию, несколько раз дернувшись из стороны в сторону, и падал теперь точно на мост. Самолет, что ли? Майкл никогда не попадал в авиакатастрофы, но знал, что в аварийной ситуации пилоты иногда садятся в самые неподходящие места.
 — А зачем тебя посылали на ту Землю? — тихо спросил Никитенко.
 — Да возвращать ее пора, — не задумываясь, соврал Майкл. — Жить там нельзя, но территория-то наша. Сам понимаешь, родина предков. Ты скажи, на кой хрен этот идиот сажает самолет на мост?! Он что, до берега дотянуть не может? На воду и то проще сесть было бы.
 — Какой самолет?
 Майкл показал.
 — Да вон, зеленый. Явно нам на голову падает.
 У Никитенко вытянулось лицо, он побурел.
 — Господи, — прошептал он. — Сколько народу погибнет…
 — С какой радости? Сядет куда-нибудь. На мост только неудобно, его потом оттуда хрен снимешь.
 Никитенко глядел круглыми глазами:
 — Миха, ты откуда вообще такой?! Самолет не может сесть на мост! Он же падает!
 До Майкла дошло. Это на той Земле самолет при всем желании не мог разбиться. А тут летающие крокодилы могли только рухнуть с огромной высоты камнем. И если такой камень врежется в мост перед поездом… Майкл бегом кинулся к стоп-крану. Разрезая пальцы тонкой проволокой, сорвал пломбу. Рычаг ушел вниз без малейшего сопротивления. Стук колес изменился, Майкл понял, что состав уже на мосту. И, что хуже, он не собирается останавливаться. Стоп-кран в солдатском вагоне не работал. Наверное, кто-то боялся, что пьяный или сумасшедший солдат устроит диверсию. А в случае аварии как поднимать тревогу?!
 — Идиоты! — заорал Майкл.
 — В офицерском! — криком вторил ему Никитенко. Они побежали в офицерский вагон в надежде, что кретинская русская зашита от дурака не распространяется на старших по званию. Там-то должен был быть работающий стопор! Иначе как останавливать поезд в случае настоящей аварии?
 Миновав столовую и вагон-ресторан, они влетели в тамбур офицерского вагона. Никитенко дернул ручку и взвыл: вагон был заперт. Майкл отчаянно забарабанил. Изнутри не откликались. Наконец послышался шорох, дверь распахнулась. За ней была еще одна, из бронированного стекла с окошком. В окошко высунулся ствол автомата.
 Майкл никогда раньше не бывал в офицерском вагоне и не знал, что к начальству проникнуть так сложно.
 — Авария! Катастрофа! — закричали Майкл с Никитенко в один голос.
 — В тамбуре телефон, — бросил дежурный и нажал на кнопку.
 Дверь захлопнулась так быстро, что солдаты едва успели отпрыгнуть назад. Переглянулись. Выругались.
 Да, действительно, в тамбуре обнаружился внутренний телефон — за металлической шторкой. Майкл снял трубку, сквозь шорох услышал человеческий голос, повторил:
 — Авария. Прямо по курсу на мост падает самолет.
 — Обратитесь по Уставу, — был ему ответ, и трубка онемела.
 Майкл бросил ее на рычаги в бешенстве. Посмотрел на Никитенко. Тот плакал от обиды. Майкл хрустнул зубами и снял трубку вторично:
 — Ваше благородие, рядовой Портнов…
 В эту секунду ночь за окном перестала существовать. Состав тряхнуло, Майкл и Никитенко оказались на полу. Страшный, мертвый свет вторгся в узкий тамбур, выжигая глаза. С криком оба солдата на четвереньках кинулись обратно, в переход, в вагон-ресторан. Животный инстинкт выживания гнал их к концу поезда.
 В вагоне-ресторане на них что-то падало. Состав трясло и корежило. За окнами не утихала яростная буря света. Потом сверкнуло так, что Майкл чуть не ослеп. Потянуло гарью. Вагон накренился. От грохота заложило уши, или же Майкл перестал воспринимать звуки.
 Когда они уже были в столовой, вагон дальним краем ухнул вниз. Мост рушится, понял Майкл. Карабкаться вверх было тяжело, еще тяжелей стало, когда искореженный вагон дополнительно накренился набок. От дыма щипало глаза.
 В тамбур выскочили вовремя: гармошечный переход рвался, на той стороне обреченно хлопала дверь. В тот момент, когда солдаты балансировали на краю, вагон с треском, выбросив фонтаны искр, просел вниз, разорвав соединение. Майкл сиганул вперед, Никитенко поскользнулся. Майкл успел его подхватить и случайно глянул назад, поверх крыши гибнущего вагона.
 Мост горел, что-то взрывалось, в разные стороны разлетались фрагменты — вверх, по дуге и вниз, в страшно далекую маслянистую воду. Майклу показалось, что в воде среди горящих обломков движется живое.
 Вагон солдатской столовой медленно наклонялся вниз и набок. Он качался, одним концом еще держась за конструкции моста. Дальше, к голове поезда, ничего уже не было — только пламя и взрывы. А вагон дрожал, потом крен стал критическим — и он рухнул, сокрушая боковины моста, сминая толстенные балки. Рухнул и на некоторое время замер. В тамбуре показалась человеческая фигура, она беззвучно разевала рот и махала руками. Майкл и Никитенко помогли ей забраться в уцелевший пока вагон. Оказалось, они спасли буфетчицу Нюську.
 Мост дрогнул, протяжно застонал. Спасшаяся троица, толкаясь в узком проходе, побежала по вагону. Здесь было пусто, зияли открытые окна. Майкл подумал, что выпрыгнуть и бежать к берегу по полотну моста действительно разумней. Но ничего сделать не успел: характерный треск раздавался уже под самыми ногами.
 В арестантском вагоне их встретил дикий рев: конвой сбежал, не отперев рещетки. Несчастные каторжники бились головами о стены и прутья, в коридор тянулись руки со скрюченными пальцами.
 — Женщину пропустите! — гаркнул Майкл. — Иначе никого не выпущу!
 Рев взметнулся до высшей точки, затем утих. Плачущая Нюська торопливо пробиралась по коридору к следующему тамбуру.
 — Мих, — осторожно сказал Никитенко.
 — Их не к смертной казни приговорили, — через плечо бросил Майкл. — Живо возьми отмычки и отопри окна.
 Никитенко больше не задавал никаких вопросов. Майкл ковырялся с ключами, освобожденные арестанты прямо от решеток ныряли в окна. Возясь с заевшим замком шестого по счету купе, Майкл поднял голову и встретился взглядом с Подгорным. Сердце екнуло, такая ненависть горела в глазах бывшего сокурсника.
 — Сука, — пробормотал Подгорный.
 Замок наконец-то щелкнул, и Подгорный сильно толкнул решетку, сбив Майкла с ног. В следующий миг арестант исчез в открытом проеме окна.
 — Вот ведь тварь, — бормотал Майкл, слизывая кровь с разбитой губы.
 Остальные заключенные вели себя по-человечески. Двое не стали убегать, а выдернули у Майкла и Никитенко часть отмычек, помогали справиться с замками.
 Выпустив людей, Майкл направился к следующему вагону, но дверь оказалась запертой. Нюська, наверное, с перепугу хлопнула слишком сильно, и язычок замка заело. Тогда Майкл, не теряя времени, вылез наружу, где Никитенко уже построил арестантов в подобие колонны и командовал:
 — Отставить панику! До берега добираемся организованно!
 Его слушались, потому что он был прав. Кто-то неудачно выпал из окна, лежал на рельсах и орал благим матом. Майкл тычком остановил двоих наиболее крупных с виду арестантов, жестом показал на калеку: несите. Те подхватили без возражений.
 До берега, как показалось Майклу, было около километра. Сущий пустяк для здорового мужика. Можно пробежать за считаные минуты. Другое дело, что бежать по рельсам и так задача не самая простая, а если учесть вибрацию моста — то и вовсе невыполнимая. Продвигались шагом, по пути подхватывая покалеченных, которых к концу поезда становилось все больше. Тут были и солдаты, и арестанты, даже один незнакомый офицер. Майкл оглядывал их мельком, боясь пропустить в сознание мысль, что их просто затоптали. Затоптали бегущие люди.
 Когда кончились вагоны, идти стало легче. Майкл приказал прибавить шаг. Он уже видел впереди спины убежавших ранее, видел и спасительный берег. Каких-то полкилометра, всего полкилометра.
 За спиной оглушительно загремело, мост содрогнулся. На ногах удержались не все. Кто-то закричал, Майкл закрывал рты паникерам зуботычинами. Случайно оглянулся и помертвел: поезда больше не было. Торчащие в разные стороны, изогнутые стальные балки корчились в пламени. Майкл на мгновение изумился: чему там гореть? Поезд ведь уже упал в реку. Конечно, на мосту найдется чему сгореть помимо разбитого состава, но почему полыхнуло так сильно? И взрывается что-то…
 На самом краю огненного ада дергалась человеческая фигурка. Она добежала до безопасной зоны, тогда стало видно, что это уже не человек, а живой факел. Через несколько шагов горящий упал и больше не шевелился. По ушам ударил далекий, тонкий вскрик.
 Майкл поднял свою колонну. Перед глазами все прыгало, он ничего не соображал, пока его в очередной раз не швырнуло мордой на рельсы. Мир потерял звуки. Майкл озирался растерянно, но видел только бушующее пламя вокруг. А потом до него дошло, что весь оставшийся участок моста кренится, и Майкл вместе с ним летит в виду.
 Он не помнил, как выныривал. К счастью, его отшвырнуло далеко от горящего моста, и падающие обломки не грозили пробить череп. Пламя пожара давало достаточно света, чтобы определить, в какую сторону плыть.
 Рядом копошились, захлебывались люди. Майкл подхватывал их, помогал отдышаться, разворачивал лицом к берегу. Потом на него наплыл кто-то остервеневший от страха и с перепугу утянувший под воду. Вынырнув, Майкл обнаружил, что топил его Никитенко. Дальше плыли вдвоем. Никитенко был вынослив, но правильно плавать не умел, и Майкл серьезно опасался, хватит ли у того дыхалки.
 Потом он увидел, как тело впереди забилось по-собачьи, пытаясь удержаться на плаву. Поддержал, перевернул на спину. Узнал Подгорного, чуть не бросил. Человечность победила: Майкл решил, что набьет ему морду на берегу. Выдохся Никитенко. Майклу пришлось лечь на спину, подхватив обоих под лопатки, и работать только ногами.
 В какой-то момент подлец Подгорный вывернулся, и Майкл с Никитенко из-за потери равновесия с головой ушли под воду. Майкл на всякий случай нырнул поглубже, отплыл в сторону. Выбравшись на поверхность, обнаружил, что оба без пяти минут утопленника натуральным образом дерутся. И Никитенко слабеет. Майкл подплыл сзади, нейтрализуя Подгорного, и тут же почувствовал, как острая боль чиркнула по ребрам. Мерзавец, которого они спасали, пытался зарезать их заточкой.
 Майкл озверел, ухватил Подгорного за голову и увлек его под воду. Продержав полторы минуты без воздуха, вытащил на поверхность. Подгорный не шевелился. Майкл догнал Никитенко, который медленно, странными рывками двигался к берегу, и снова подхватил его.
 Ему оставалось продержаться совсем немного, несчастных пятьдесят метров, когда рухнули остатки моста. Майкла подбросило волной, он выпустил Никитенко и почувствовал, что теряет силы. Потом услышал крик напарника: «Плыви, я доберусь!» И поплыл.


* * *

 Тело Никитенко нашли на рассвете. Он умер в трех метрах от берега, где вода едва доходила до пояса. Наверное, успел подняться на ноги и сделать несколько . шагов. Обморок от потери крови, упал и захлебнулся. Если б не захлебнулся, умер бы на берегу, к утру самое позднее: Подгорный нанес ему четыре удара. Два из них — в печень и в правое легкое. Никитенко боролся за жизнь до последнего, вряд ли осознавая, что обречен. Потому и умер почти на берегу, а не утонул прямо там, посреди Волги. Майкла Подгорный тоже ранил, но неопасно — кожу натруди разрезал, до костей не достал. А Никитенко он убил.
 Из всего состава спаслась едва ли десятая часть. Сгорела буфетчица Нюська, сгинул безвестный дежурный из офицерского вагона. Полумертвым счастливчикам было не до того, чтобы молчать, и правда быстро расползлась по лагерю. Говорили открыто — а кого стесняться, если контрразведчики из Москвы еще не прилетели?
 Никакого самолета не было, а был корабль Чужих. Говорили, кто-то предал, потому что сектор падения не простреливался высотной артиллерией. Угадать Чужие не могли, а для случайности они слишком уверенно маневрировали — да-да, зеленую звезду видели многие. И многие, как Майкл, пытались поднять тревогу. Почему состав не остановился, неизвестно, все, кто находился в офицерском вагоне, погибли. Выжило несколько командиров, которые в момент аварии были в других местах. Но помощник машиниста, чудом уцелевший, твердил, что приказа тормозить экипаж не получал. Он же говорил, что видел корабль Чужих, как на ладони — тот спускался вплотную с мостом, но все же не на рельсы.
 А когда корабль снизился, проснулась артиллерия. Били, по всей вероятности, из Саратова. Дали первый залп, чуть промахнулись и дальше уже расстреливали наверняка, чтоб ни одного поганого вируса из корабля Чужих не уцелело. Видимо, были и снаряды с начинкой из «третьего изотопа», потому что с чего бы мост выгорел дотла? Майкл сомневался, он-то знал, что «третий изотоп» пламени не дает, там мгновенная вспышка — и не остается ничего. Но помалкивал. В конце концов, какая ему сейчас разница, чем именно русские в панике спалили рукотворное чудо? Ему на это было, по большому счету, наплевать. Даже на то, что артиллерия вместе с Чужими уничтожала своих. Он не жалел никого из тех, кто сгорел или ушел на дно. Наверное, среди них было много хороших людей. Вернуть хотелось только Никитенко.
 Майкл стоял над трупом напарника, который кто-то положил на плащ-палатку. Тело распухло, но еще не обезобразилось. Отвратительно белесые раны виднелись сквозь прорехи гимнастерки. Парень хотел стать агрономом, вспоминал Майкл. Или инженером. Думал, что Бог ему помог попасть на железную дорогу в армию. Лучше бы он остался пушкарем. Лалил бы этой ночью-с саратовских сопок по Чужим, своим и мосту. Был бы жив.
 Потом Майкл повернулся спиной и неспешно зашагал к кострам. Он шел и говорил себе: не надо было спасать Подгорного. Надо было помочь ему поскорей отправиться к праотцам. Вот в чем заключалась бы подлинная человечность. Потому что, если б не эти раны, Никитенко сейчас с шутками хлебал бы обжигающе горячую кашу из полевой кухни. Или флиртовал бы с молоденькими фельдшерицами, которые прибыли еще ночью, на вертолетах, вместе со спасателями. А он лежит на берегу. Нет, на берегу лежит его тело. Сам он, наверное, уже в раю. А вместо него жизнью наслаждается мерзавец Подгорный. Юрский шпион. Кстати, да — юрский шпион. Кто говорил про наводку, которую получили Чужие? И неважно, что у арестанта теоретически не было возможности связаться даже с соседним вагоном.
 Майкл обошел все костры, приглядываясь к спасенным. Солдаты не отличались от арестантов, более-менее держались только офицеры — пятеро. Больше никто из командиров не выжил. Майкл не обратил на них внимания, направился к брезентовому сараю, в котором спали те, кто мог уснуть. Там он и отыскал Подгорного. Подонок дрых со спокойным, младенчески невинным лицом и сны, Небось, хорошие видел. Майкл подхватил его за шкирку и потащил к реке, за густые заросли ивняка. Туда, где на рассвете нашли тело Ни-китенко.
 Никогда и никого он так не бил. Хотя Майкл не бил его — он убивал. С каменным лицом ломал кости, стараясь только не спешить. Быстрая смерть мерзавца в его планы не входила. На крики подбегали спасатели, еще кто-то. Майкл никого не видел и не слышал. У него была цель.
 Подгорный заливался кровью, одного глаза у него уже точно не было. На плечах Майкла повисло двое, он извернулся и ударил подонка ногой — в грудину, против сердца. Тот подлетел, хрустнул чем-то, выхаркнул алые клочья. Майкл вырвался, прыгнул на поверженного врага, принялся топтать его солдатскими ботфортами. И все это он делал молча.
 Майкла оттащили, четверо крепких ребят из спасателей прижали его к земле, а девчонка в белом халате с искаженным от отвращения лицом лила ему на голову воду из ведра. Майкл отплевывался и делал вид, что остыл. Спасатели ослабили хватку, тогда он вскочил и в два прыжка оказался рядом с Подгорным, над которым хлопотали две фельдшерицы. Одну он подхватил за талию и бросил на охапку валежника, вторая с визгом отпрыгнула сама. А Майкл, оскалившись, бил левой ногой в шею, в лицо Подгорного…
 — Он давно мертв, — спокойно сказали за спиной.
 Майкла трясло. Он попятился, оглянулся. Сзади стоял мужчина в потерявшем от воды всякий вид мундире капитана артиллерии. На плечи, защищаясь от утренней речной сырости, он набросил плащ-палатку спасателя. Майкл перевел взгляд на Подгорного. Под ногами лежало тело с головой, свернутой на сторону. Лица у тела не было.
 Майкла вырвало тиной и протухшей водой с желчью. Капитан похлопывал его по спине, пока Майкл корчился в судорогах.
 — Зачем? — спросил офицер.
 — Сука он, — выплюнул Майкл. — Юрский шпион. Он в дороге удрать пытался, я знаю, это он сраный заговор устроил, больше некому просто. И на мосту, и в воде тоже. Мы его из горящего вагона вытащили, так он меня решеткой по морде съездил так, что я чуть не вырубился. А ведь там еще человек двадцать в вагоне оставалось, запертых. Потом мы ему утонуть не дали, он плавать не умеет. А он моего напарника зарезал. И меня пытался, — Майкл дернул лохмотья, оставшиеся от гимнастерки, показывая три пореза. Неглубоких, но явно не случайных.
 — Сиди здесь, — приказал капитан и ушел в лагерь.
 Майкл послушно сел на землю. Спасатели и фельдшерицы куда-то делись. Майкл зло усмехнулся: а ведь он успел заметить, как в единственном глазу Подгорного появился ужас! Приятно, когда тебя боится мразь.
 Капитан вернулся с куском брезента.
 — Перекладывай его, — скомандовал Майклу.
 Второй раз Майкла не затошнило. Вдвоем с офицером они перегрузили на брезент мертвое тело, отнесли на пятьдесят метров в сторону, сбросили с берега.
 — А теперь достаем, — сказал капитан.
 Они промокли и перемазались кровью. Вылавливать труп из воды было несравненно тяжелее, чем сбрасывать.
 — Уф, — вздохнул капитан. — Куришь?
 Не дожидаясь, протянул Майклу пачку, предусмотрительно завернутую в промасленную бумагу. Покурили
 — Значит, так. Этот парень оклемался и предпринял очередную попытку побега. А ты заметил и пытался его задержать. У него было оружие, — капитан вытряхнул из кармана завернутую в платок ложку с заточенной до бритвенной остроты ручкой. — Ты его обезоружил, но он продолжал сопротивляться. Он сорвался с утеса и упал. Пока катился вниз, свернул себе шею и ободрал лицо. Я это издалека видел, но, пока подошел ближе, этот парень умер. Я помог тебе достать его из воды.
 — А эти, спасатели, фельдшера? Они что скажут?
 — Ничего, — капитан чуть заметно поморщился. — Забудь про это.
 Майкл помолчал. Потом решился:
 — Почему?
 Капитан посмотрел ему в глаза:
 — Потому, что моего друга затоптали на мосту, а два солдата, ведущие колонну арестантов к берегу, приказали его вытащить из-под вагона и нести на руках. У него нога сломана в двух местах, но ему повезло. Рядом с ним в воду плюхнулся деревянный брус. На нем и выплыл. Я тебя как раз искал, когда ты убивал этого урода. Хотел сказать, что добьюсь от твоих командиров, чтоб они тебя к ордену представили. А ты тут… Теперь не до ордена. Но и трибунала не будет.
 — Спасибо, — сказал Майкл.
 — Если что — ищи капитана артиллерии Горчакова. Это я. А теперь взяли этого и понесли в лагерь.
 Горчаков слово сдержал. На Майкла, когда он излагал легенду, смотрели косо, но возражать не стали. Позже, когда прибыли контрразведчики и военные жандармы, его позвали на допрос. Майкл повторил слово в слово то, о чем они условились с Горчаковым. Доблестный капитан артиллерии подтвердил.
 Военный жандарм поскучнел лицом, услыхав, что речь идет о гибели каторжника, да еще и такого. Поманил эксперта, показал на труп. Тот мельком оглядел, с укором посмотрел на Майкла:
 — Бежать, говорите, пытался?
 — И неоднократно, — кивнул Майкл. — Вы у кого угодно спросите, как он подбил целый вагон дристать…
 — Да, слышал, — перебил его жандарм. — Капитан Горчаков, свободны. Рядовой Портнов, найдите лопату. Вон там копают могилу для погибших. Займитесь делом. Да, и это тело тоже туда транспортируйте. — склонился над планшетом, к которому был пришпилен список, поставил галочку в строке: — Подгорный… мертв.
 Он ушел, забрав с собой эксперта. — До чего же в жандармерии много хамов… — пробормотал Горчаков. — Жалкий унтер-офицер — а туда же! «Капитан Горчаков, свободны», — передразнил он. — Обнаглели и распустились совсем, а ведь занимаются, по сути, презренным делом! Столкнется так с ними штатский журналист, а потом в газетах обличительные статьи про тупость и невоспитанность военных появляются. Э-эх… Михаил, на всякий случай напоминаю: у тебя есть свой командир. И ты обязан исполнять только его приказы, а распоряжения остальных, особенно жандармов, вправе не слышать. Но тело лучше все-таки отволочь ближе к могиле.
 Командир Майкла погиб в поезде. Выживших солдат временно передали под начало лейтенанта-спасателя, но тому своих проблем хватало. Поэтому Майкл оттащил труп и направился к ближайшему котлу полевой кухни. Есть после допроса хотелось ужасно.
 Позже, вечером, Майкл сидел у костра с Горчаковым. — Я случайно в этом составе оказался. Мы с другом из отпуска возвращались. Мы не из одной части, но отпуска просим одновременно, чтобы в горы съездить Возвращаемся тоже вместе. В этот раз с билетами туго было, нам предложили места в плацкарте, да еще и на попутных поездах. И в последний момент подвернулся этот состав. Конечно, арестантский, но нам уже не до разборчивости было. А вчера мы в ресторане засиделись, только потому в вагоне не оказались вовремя. Говорят, там двери заклинило, а пока окна открывали, вагон уже в реку свалился. Мы-то успели. Толпа плотная была, нас друг от друга оторвало, я обернуться не мог. Повезло, что я в первых рядах оказался: снаряд прямо в толпе разорвался. Я интуитивно с моста в воду прыгнул. Одним из первых на берег выбрался.
 — Неужели нельзя было раньше этот корабль сбить?! — вырвалось у Майкла.
 Горчаков вздохнул.
 — Для того мы и собирались орбиталку ставить. Но… ты кто по образованию вообще-то?
 — Студент. Перед армией на второй курс юрфака перещел.
 — А выглядишь старше.
 — Я до этого успел специальность получить.
 — Значит, ты человек подкованный. Должен понимать, что даже орбиталка всех проблем не решит. Всегда можно подгадать момент и проскочить в слепой сектор. Потому у нас высотная артиллерия дублируется наземной. Чтобы гарантированно уничтожить Чужих. На самом деле наземная артиллерия применяется всегда, потому что обеззаразить осколки корабля можно только высокотемпературной обработкой. Используются специальные снаряды, которые… Ну, ты сам видел, как мост горел. Иначе нельзя.
 — Если б еще при этом столько наших не гибло!
 — Миша, ты умный человек. У нас находились добровольцы, готовые на себе испытать действие этого вируса. Они контактировали с необеззараженными фрагментами. В стерильном боксе, разумеется. Никто из них не прожил потом больше трех месяцев. Эта болезнь напоминает скоротечную форму проказы. Только прокаженные не испытывают боли, а эти люди очень страдали. Они просили убить их, не дожидаясь окончания эксперимента. А вирус не удалось даже выделить, не говоря о лекарстве.
 — Мрак какой…
 — Да. Это Чужие, Миша. Думаешь, нам легко стрелять по территории, зная почти наверняка, что там и люди есть? Наши, русские люди. Ни в чем не повинные. Для того нам и показывают фотографии, фильмы о тех, кто умирал от этой болезни. Чтобы мы не забывали: кто-то погибнет, но быстро. Зато остальные выживут. Понимаешь? Не мы начали эту войну. Нам ее навязали. И мы спасаем свой народ так, как можем. Нет у нас иного выхода. Те, кто гибнет вместе с Чужими, жертвуют собой ради остальных. Они простые русские герои. И каждый из нас знает, что может оказаться на их месте. — Горчаков помолчал. — Мы стараемся, чтобы эта информация — как на самом деле уничтожаются Чужие — не просочилась в прессу. Мирному населению не следует этого знать. Одно дело мы, мы выбрали такой путь. А гражданским не нужно терять покой.
 — Да это понятно, — согласился Майкл. — Начнется паника.
 Еще помолчали. Майкл чувствовал себя безмерно уставшим, но уснуть не мог. Даже согреться не получалось. Чужие. От этого слова внутри клокотало. Майкл вспоминал взрыв на космодроме, когда он потерял корабль и двоих членов экипажа, которым полагалось ночевать на борту. Он вспоминал Никитенко, живого и простодушного. Никитенко мог быть артиллеристом… Майкла пронзило странное чувство. Будто чужая незавершенная судьба перешла на него.
 — Никогда не интересовался, — обронил Майкл, — может ли солдат срочной службы перевестись из одного рода войск в другой. По собственной воле, а не по приказу,
 — Хочешь к нам? — догадался Горчаков.
 Майкл отвернулся. Взгляд против воли шарил по тускнеющему небу. Закатные краски почти догорели, звезды уже превратились в яркие точки. Над горизонтом взошла первая луна.
 — Хочу.


* * *

 Майкл подозревал, что в русском языке найдется подходящее высказывание на каждый случай. На каждый случай русской жизни.
 Например: от добра добра не ищут.
 Он-то думал, что был в армии. Оказалось, на курорте. В армию он попал, только прибыв в секретный военный городок, расположенный в центре очень большого, размером с Британию, острова почти на Южном полюсе.
 Майкл давно понял, что судьба его не любит. Наверное, за гордыню. Или за мозги, которым в голове тесно. Или еще за что-то. Всякий раз, едва он обустраивался на новом месте, создавал себе мало-мальски комфортные условия, происходило нечто — и Майкла швыряло в очередную бездну боли и отчаяния. Причем он всячески помогал судьбе засунуть его ну в самую безвыходную ситуацию. По-русски говоря — в задницу.
 Он слышал, что высотная артиллерия — элитные части. Конечно, он хотел служить в элите, чтоб потом с гордостью говорить: я вам не арестантов охранял да мятежников гонял — я Чужих валил. Движимый тщеславием и уверенный, что его оружейные познания пригодятся, он наотрез отказался от нескольких выгодных предложений. Прибыв в Москву для переопределения, Майкл попался на глаза пехотному генералу. Тот впечатлился внешними данными солдата, оценил выправку и решил, что ему для имиджа именно такой денщик и требуется. Майкл к тому моменту уже понял, что карьера юриста его не привлекает, а хочется ему быть офицером. Служба денщиком давала реальный шанс поступить не в военное училище, а в Высший офицерский корпус — куда людям с его происхождением путь был заказан. Майкл гордо отказался.
 Потом ему предложили служить при Штабе — умный, эффектный, образованный. То, что надо господам из высшего командования, чтобы не портить себе настроение видом солдата из народа. Опять же, реальный шанс получить великолепные рекомендации для поступления в Корпус. Майкл опять отказался. Героем, бля, хотел быть. Не понимал, отчего на него все смотрят с жалостью и плохо скрытым недоумением.
 Самой последней нажала мать. Она предложила Майклу устроить службу в артиллерии, да, но при штабе. Вполне приличные условия, офицерское общество — разумеется, предупрежденное, что солдатик не простой, а с родителями. Возможно, и с блестящим офицерским будущим. Чтобы сильно не завидовали, мать обещала подогнать легенду, что сынок попер против папы, который его службой в армии и наказал за непослушание. Майкл взбеленился окончательно и даже на последнее свидание отказался выходить. С матерью его мирили сестры-близняшки.
 Пройдя все необходимые инстанции, Майкл получил назначение и отправился в часть. Он ехал поездом, чему в глубине души радовался. Краткое замечание покойного Никитенко, что самолеты здесь умеют только падать, раз и навсегда отвратило Майкла от желания путешествовать по воздуху. Хотя единственная катастрофа, в которой он побывал, случилась на железной дороге.
 Южногорск-23 — так на секретных картах именовался населенный пункт, в котором располагалась искомая артиллерийская точка. В пути Майкл почти не разговаривал со своим сопровождающим — коренастым меланхоличным контрактником. Майклу представлялось грандиозное будущее. С юных лет изучая оружие, в том числе и древнее, он не без оснований рассчитывал угодить в число лучших специалистов части, Он почти видел длинные белые офисы, аккуратных служащих, мощные компьютерные сети — и себя в роли командира над всем этим богатством. Место службы рисовалось в виде слегка измененной копии его офиса на Сигме-Таурус. В багаже он вез редкие и весьма дорогостоящие книги по тяжелому вооружению, которые могли пригодиться специалисту. «А в свободное время, — думал он расслабленно, — надо походить в бассейн и в зал. Восстановить физические кондиции. Негоже солдату терять форму. Особенно если этого солдата две недели назад повысили до ефрейтора».
 Он ехал через всю нечеловечески огромную Россию, казавшуюся ему шире, чем оставленная в прошлом Вселенная. Страна больше не подавляла его, но внушала благоговение. И это тоже настраивало Майкла на патриотический лад.
 И только в Южногорске-23 он понял, что до сих пор в армии не служил.
 В учебке, пройденной сразу после призыва, его муштровали и заставляли учить Устав. Майкл неохотно подчинялся, думая, что на практике Устав ему никогда не понадобится. Первый «боевой» выезд подтвердил подозрения. Охраняя каторжников, он не чувствовал себя солдатом в армии, потому что казарменные требования сводились к минимуму. Обязательным считалось ношение формы. Все остальное при желании можно было назвать рабочими обязанностями. Они с Никитенко были предоставлены почти что самим себе. И еще Майкл вообразить не мог, что в обычной казарме размещается более четырех человек — столько, сколько было коек в купе солдатского вагона.
 По прибытии в часть Майкл убедился, что мерзкий характер его судьбы не изменился. Ему по-прежнему не везло в крупном, но фартило в мелочах.
 Через неделю ему уже казалось, что на самом деле он просек фишку с первого же взгляда. Даже раньше. Потому и успел приготовиться морально к беспределу в части.
 Сойдя с поезда вместе с сопровождающим, Майкл мгновенно замерз. В Москве ему выдали комплект зимней шерстяной формы вкупе с солдатской шинелью, который он, конечно, и не подумал надевать, сочтя очередным издевательством. Он привык, что в России не просто тепло — жарко. А в Южногорске (главном, не городе-спутнике, который отличался наличием порядкового номера) лежал снег. Майкл снег последний раз видел в универе. Тогда снегопад был чудесной развлекухой. Помнится, он бегал из корпуса в корпус в незастегнутой куртке, пижонски набросив ее на плечи. И не успевал почувствовать ничего, кроме особенной свежести воздуха. В «Вечном солнце» холодно было всегда, холодно и сыро, но снег там не выпадал.
 Здесь лежали сугробы. Местами по плечи. Плотные снеговые кучи, сбитые и утрамбованные дворниками. Все вокруг белое и сверкает, а солнце яркое — глаза режет. Майкл подумал, что при первой возможности купит очки, но сердце намекало, что помечтать не вредно. В легкой гражданской куртке поверх хэбэшной формы, с шинелью-скаткой через плечо, в дурацком пробковом шлеме Майкл выглядел клоуном. Особенно на фоне плотно упакованного сопровождающего. А тот, урод меланхоличный, и не подумал предупредить — утеплись, мол, парень, не на пляже.
 На перекладных добрались до автовокзала. Тут Майкл не выдержал, забился в грязный сортир и переоделся. Натянул оба комплекта формы, шерстяную поверх хэбэшной, со скрипом втиснулся в тощую стандартную шинель. Сразу почувствовал себя лучше. Но ненадолго. Рейсовый автобус до Южногорска-23 отапливался исключительно человеческим фактором, то есть горячим дыханием пассажиров. Майклу просто не посчастливилось, что этим рейсом ехало мало народу. Он поднял воротник шинели, сунул озябшие руки в рукава, старался не шевелиться, чтобы полы не распахнулись на коленях, и весь путь стучал зубами. Сволочной сопровождающий, в меховой шапке, перчатках и полярном бушлате, привалился боком к единственному теплому месту в салоне — стенке двигателя — и задремал, бросив: «Расслабься, полтора часа ехать».
 Ехали дольше, потому что дважды на дороге случались заносы, вызывали техничку и трактор. Вокзал в Южногорске-23 представлял собой дощатый домик со слоем льда, покрывавшим стены изнутри. Там сопровождающий позвонил по таксофону, сказал Майклу: «Ждем. Из части машину пришлют». Машина пришла, да. Через час. Майкл к тому времени окончательно задубел.
 Машина — бензиновый внедорожник — была вынослива и неудобна. Русские считали, что военным машинам, даже легковым, хорошие рессоры ни к чему. Все равно дубовые армейские задницы по определению крепче любой сидушки. Зато в этом гробу на колесах было жарко, как в аду. Майкл быстро сомлел от тепла, бензиновой гари и тряски. По пути забуксовали, пришлось вылезать и толкать. Майкл обморозил руки, но заметил это не сразу, а на следующий день. Сразу ему было не до того, он устал и угорел от вони в салоне, его знобило от резкой перемены климата.
 Забор с колючей проволокой и КПП Майклу не понравились. Конечно, по сравнению с охранными сооружениями в «Вечном солнце» этот заборчик казался игрушечным, но Майкл отдавал себе отчет: нет нужды городить три полосы со рвом, если часть находится на острове. Бежать-то некуда.
 Низкие приземистые здания, будто расплющенные тяжелым серым небом, были разбросаны по территории на первый взгляд хаотично. Через месяц Майкла уже постигло просветление, и он углядел в этом расположении особый смысл. Здания тонули в спрессованном снегу по самые крыши. На крышах тоже лежал снег. В снегу между зданиями были прорыты туннели. И только плац поражал воображение: он был выскоблен до асфальта.
 Машина остановилась у квадратного домика чуть повыше остальных. Майклу приказали ждать в прихожей, где он обессиленно привалился к стене и так застыл. Морозный воздух, поступавший не только в часто открываемую дверь, но и через многочисленные щели, слегка отрезвил его. Потом мимо него прошлепал сопровождающий, не повернув головы. Майкл вышел за ним.
 — Куда прешь? — огрызнулся тот. — Все, приехали, обратно не повезу.
 Майкл растерялся, а солдат растворился в сумерках. За спиной хлопнула дверь, Майкла толкнули в плечо. Обернулся, посторонился. Длинный, тощий как жердь, обмотанная тряпьем, ефрейтор сделал несколько шагов, потом заорал:
 — Ну че встал, урод?! Примерз, сукабля?!
 Окоченевший Майкл покорно потопал вслед за хамом с ефрейторскими нашивками. Шел и думал: отогреюсь и набью морду.
 Никто не собирался дожидаться, пока он отогреется.
 Ефрейтор довел его до одноэтажного барака, пробурчал что-то матерное и скрылся. Майкл открыл дверь. Наружу вырвались клубы пара. Пока он переносил онемевшие ноги через порог, маленькое помещение простыло. Так что на его голову обрушился очередной поток брани.
 Майкл перестал понимать, что происходит. Он не привык к подобному обращению. Даже в «Вечном солнце» было не так. В лексиконе служащих части слово «урод» встречалось в каждой фразе, как привычное обращение, не требующее опровержения.
 Он не обратил внимания на дневального. Слепо потыкался во все двери, чувствуя, как тает иней на бровях, заливая глаза. Отыскал-таки вход в казарму. И, как был в шинели, пошел в тепло.
 — Куда прешь, урррод!!!
 Крик его удивил. Майкл застыл. На него бежал здоровенный детина, занося кулак. Майкл неуклюже повернулся, чтобы не получить удар в лицо. Голова загудела, но боли он не почувствовал: замерзшие уши онемели.
 А потом что-то тяжелое прилетело в спину. Картинка перед глазами смазалась в движении сверху вниз. Майкл врезался переносицей в металлическую стойку двухъярусной койки. По лицу потекло горячее. Он оперся на руки, пытаясь сесть, но по локтю пнули сапогом. Он снова упал, лицом в пол.
 …Он очнулся сам. Собственно, Майкл не терял сознания. Он даже слышал, как двое из тех, кто месил его сапогами, переговаривались над его телом. Без особой злобы. «Вот урод, — сказал один. — Специально ж для таких объяву повесили: верхнюю одежду вешать в шкаф. Так нет, каждый новый идиот норовит впереться в казарму в шинели». — «Может, он читать не умеет?» — «Мне пох, че он умеет. Таких если не мудохать каждый день, они и в койку полезут, не снимая сапог».
 Майкл еще полежал. Потихоньку ошеломление таяло, сменяясь болью. На полу под ним натекла лужа крови. Майкл поднялся и, шатаясь, хватаясь за койки, поплелся искать уборную.
 Шинель была испачкана, но Майклу не хотелось отчищать ее. Его интересовало, что происходит с лицом. Зеркала не было, вместо него он воспользовался мутным оконным стеклом. В голове стреляла боль, из носа на губу сползали кровавые пузыри. Майкл осторожно умылся, пощупал переносицу. Гады, неужели сломали? Совершенной формой носа он гордился. Отражение ему не понравилось: опухоль с характерными черными заплывами под глазами. «Ну точно, сломали», — подумал Майкл.
 Отупение сменилось бещенством. Майкл, даже не подумав снять шинель, вернулся в казарму. Его вещмешок, оставленный на полу, уже распотрошили. Красномордый детина, сидя около печки, ворошил книги, брезгливо оттопырив губу. Чтива хотел, но специальная литература не предназначалась для его куцего умишки, и детина выражал недовольство. Когда один из драгоценных томиков полетел в угол, Майкл разъярился по-настоящему.
 Детина заметил его, но даже не потрудился встать с табуретки. Он еще что-то сказал обидное. Майкл не расслышал. Он сюда не слушать пришел. Схватив детину за шиворот, швырнул мордой вперед в тот же угол, куда улетела книга. А потом ухватил покрепче табуретку, еще хранившую тепло солдатской задницы, и пошел колотить всех подряд.
 Завтракал он, нормально, уже на губе. И уже рядовым.
 Через пять дней он вернулся в роту. Его ждали, но виду не показывали. Даже не смотрели в его сторону первые сутки, как Майкл ни старался их спровоцировать. А он приглядывался и находил, что дела его не так уж плохи. Из восьмидесяти солдат пятеро дослуживали последние недели до дембеля. Все они были унтерами, жили в отдельной комнатушке, и возня с новеньким их не интересовала. Еще восемнадцать человек были дедами, то есть уходили на дембель в конце следующего лета. Из них реально сильными бойцами были человек десять. Правда, этот десяток зверствовал вовсю, застроив всех остальных. Застроенные, молодежь разных призывов, в драку лезть не спешили. Это хорошо, подумал Майкл. Воевать с десятком — не то что воевать с сотней. Хорошо и то, что подавляющее большинство было заметно моложе его — лет по восемнадцать-двадцать. Самому старшему было двадцать четыре, и он не был дедом. На следующий день Майклу в столовой дали заплеванную миску. Он есть не стал, дождался ночи. Через час после того, как выключили свет, он вскочил, схватил табуретку и с истерическим визгом понесся по казарме, направо и налево лупцуя спящих. Момент был выбран правильно: ночное нападение деморализовало и напугало противников настолько, что до утра его не трогали. Утром попытались «поговорить». Роту вывели расчищать дороги после снегопада, выдали всем лопаты. Трое дедов отозвали Майкла в сторону, мягко и нежно втолковывали, что здесь заведенный порядок, что здесь надо подчиняться старшим. Майкл оскалил зубы и погнался за миролюбцами с лопатой наперевес. Ужинал на губе.
 На губе тоже дрался, приводя караул и сокамерников в изумление звериной жестокостью и способностью впадать в «священную ярость». Дважды оказывался в карцере, что не способствовало смягчению его характера. Много думал, но виду не подавал. Майкл знал: надо продержаться месяц или два. Не больше. Либо его переведут из части, либо он победит. Хотя могут и убить. Но в это Майкл не верил: чувствовал, что его уже слишком сильно боятся. Да и не было в части таких, кто способен убивать. Месить ногами податливое тело — это да, это они горазды. А в Майкле как раз и чуяли животным своим нутром человека, который отнимал чужую жизнь.
 Война прекратилась раньше. Майкла пригласили к ротному, капитану Дашкову, мужику с ледяными глазами и тонким бледным лицом. Тот листал его досье, задумчиво курил трубку. Красиво курил. Майкл почувствовал к ротному уважение: видно было, что презирает человек всю эту армейскую бытовуху, презирает настолько, что в богом забытой глухомани подстригает холеные усики, выписывает из столицы баснословно дорогой трубочный табак и пьет в одиночестве, потому что других офицеров считает свиньями.
 — О чем думаете, рядовой Портнов? — внезапно спросил Дашков. Он ко всем обращался на «вы», умея притом интонацией отличать подчиненного от равного и вышестоящего.
 — О том, что вы, ваше благородие, напившись в стекло, идете в тир и стреляете по мишеням боевыми патронами, — выпалил Майкл.
 Офицер дернул бровью. Демонстративно посмотрел в личное дело.
 — Вы учились на юридическом факультете, а не на психологическом, — заметил он.
 — Это второе образование, по настоянию родителей поступил, — скромно отозвался Майкл.
 — А первое какое?
 — Оружейное дело, управление. Курс психологии слушал в обязательном порядке.
 — Это где ж вы учились-то на оружейное дело? — изумился Дашков. — Нет такой специальности в реестре.
 — Не имею права отвечать, ваше благородие, — отчеканил Майкл. — Давал подписку о неразглашении государственной тайны.
 Ротный ни одним жестом не выказал недовольства.
 — Тут написано, что вы предотвратили побег некоего Подгорного, который помер случайно. Не верю что-то. Убили, небось.
 — Так точно, ваше благородие, убил.
 — И за что?
 — За то, что предатель, ваше благородие.
 — У нас для этого суд существует.
 — Виноват, ваше благородие, не сдержался. Он моего напарника зарезал. Потом побежал. Я догнал и… ну да, толкнул под откос слишком сильно. Он шею и свернул.
 Дашков кивнул:
 — Свободны, рядовой Портнов. И пригласите ко мне Косыгина.
 — Есть, ваше благородие!
 Косыгин был одним из тех десяти, кого в роте реально стоило опасаться. Майкл взял на заметку: ротный не зря вызвал именно его. Поразмыслив, Майкл передал распоряжение дневальному. А сам долго возился около одежного шкафчика, тщательно развешивая шинель. В казарму вошел, убедившись, что Косыгин просвистел на выход.
 В казарме было тихо: ждали очередной выходки буйнопомешанного. Майкл уселся за стол, оглядел всех. Долго выбирал из запутанных самых смышленых с виду. Выбрал троих, поманил к себе:
 — С этой минуты будете моими денщиками. Возражения не принимаются. — Нашел взглядом кретина, которого лупил в первый день: — А ты запомни и остальным скажи: эти — моя собственность. Кто тронет, будет иметь дело со мной. Ясно?! — в последнем слове сорвался на визг для убедительности. Новоявленные денщики присели. — И запомните, уроды: я убил двоих. Убью и третьего, и четвертого. Голыми руками. Хотите жить — не лезьте ко мне.
 Косыгин вернулся через час. О чем-то пошептался с приятелями. Ненавидяще посмотрел, как Майкл устраивает свою свиту — на верхних ярусах коек поближе к себе. Промолчал. Майкл мысленно сказал спасибо умному ротному, наверняка должным образом проинформировавшему Косыгина. Больше Майкла беспокоить не будут.
 А через два дня ротный вызвал его в штаб и приписал к канцелярии.


* * *

 Заусенцы на указательном пальце опять кровоточили, пятная клавиатуру. Майкл достал пластырь. Занемевшие от холода руки не слушались, их сначала требовалось отогреть, старательно дыша на ладони. Помогая себе зубами, заклеил подушечку пальца. Все, хороший пластырь кончился. Майкл пожалел, что не попросил мать прислать его побольше. Но он рассчитывал, что пластырь понадобится для сбитых пяток, а не для пальцев!
 Придется идти в медсанчасть и просить кондовый, грубый солдатский пластырь. Его выпускают в рулонах, и клей на ленте такой, что даже водой быстро не отмочишь. Если заклеить рану на голени, то повязку отрывать приходилось вместе с волосами. У Майкла уже две проплешины образовались: от дурной пищи и холода гнили ноги.
 Вернулся к компьютеру. Господи, какое старье! А откуда, если подумать, тут взяться современным штатовским машинкам? Таким удобным, таким умным машинкам, на которых нет ничего похожего на эту дурацкую кнопочную доску, все управление с голоса или с сенсорной клавиатуры. А если электронный помощник сломается, то ремонтируется самостоятельно… Майкл с нежностью вспоминал компьютер, расстрелянный им в офисе на Сигме-Таурус. Как давно это было! И как будто не с ним.
 Мученически скрипнула дверь. В помещении было влажно, косяки разбухли, и требовалось приложить определенное усилие, чтобы протолкнуть створку двери в проем. Майкл поднял голову, поверх монитора глянул на Косыгина.
 — Слышь, Миха, разговор есть.
 Майкл глазами показал на свободный стул. Косыгин переминался с ноги на ногу. Майкл ждал.
 — Лучше в курилке, — решил Косыгин.
 Майкл поднялся, надел шапку и прихватил меховые варежки. В коридоре поднял воротник бушлата. Хорошая вещь — зимняя полярная форма! Правда, от апрельской пурги не спасает и она.
 Косыгин двигался на шаг позади. Времена, когда они с пеной на губах дрались в казарме, давно миновали. Майкл обозначил границы своей власти, остальные поняли, что к нему лучше не лезть. Смотрели сквозь, избегали любых споров. При необходимости обращались строго по фамилии, и это было не так уж плохо — слабых звали по кличкам. А потом, когда Майкл заделался командиром канцелярского компьютера, отношения изменились в корне. Почта с острова ходила нерегулярно, а вот Сеть работала круглосуточно и при любой погоде. Мало того, электронные письма, уходящие через Майкла, миновали военную цензуру. А родным, как выяснилось, доехать до ближайшего крупного города с узлом глобальной Сети было несложно.
 Майкла теперь звали по имени, не обращали внимания на закидоны, прятали от особистов принадлежавшие ему книги, если шмон случался в его отсутствие. Свиту тоже не трогали. За услуги Майкл назначил самую умеренную таксу, чисто символическую, что всех устраивало — за бесплатно только пидоры все делают, а дорого со своих брать нельзя. Выполнял Майкл далеко не каждую просьбу, отказ обосновывал: допустим, письмо в газету не отправлю, потому что спалиться легко. Это вам не записка любимой девушке.
 Выйдя за дверь, оба солдата, пригибаясь от порывов ветра, несущего ледяную крупу, нырнули в узкий тоннель, шедший параллельно стене здания. Через минуту они уже были в курилке — выкопанной в сугробе пещере, где вдоль стен стояли ледяные скамейки, и у каждой помещался старый бачок-пепельница.
 Курилка была собственностью Майкла. Строго говоря, курить на территории части запрещалось. Официально считалось, что из соображений пожарной безопасности: здесь хранились стратегические запасы жидкого ракетного топлива и бочки с авиационным керосином. Но все разумные люди понимали, что горючка ни при чем, она складирована в почти герметичном подземном бункере, и сигаретные искры ей повредить не могут. Запрет связывался исключительно с мерзким характером окружного генерала, который пять лет назад бросил пить и курить. Злые языки утверждали, что бравый генерал променял все мелкие радости гарнизонной жизни, включая баб, на кокаин, но это были, разумеется, сплетни. Майкл генерала видел и полагал, что ухудшение генеральского норова связано с импотенцией, которая, в свою очередь, явилась следствием «завязки». Этот вывод он сделал из того факта, что генерал сдался на уговоры и отвел место под курилку. Но какое! Окружной самодур обошел часть и выбрал зады солдатской казармы, где даже в самый лютый мороз мерзко воняло мочой, а прибитые мощными струйками сугробы лучше рапортов докладывали о состоянии канализации.
 Офицеры, разумеется, туда не заглядывали, курили в помещениях, отказываясь от этой привычки на время визитов проверяющих. Солдаты тайком курили везде, но, в отличие от командиров, их за это наказывали. И тогда Майкл изобрел «золотую середину». Пригнал свою свиту, те прорубили тоннель за здание канцелярии, соорудили пещерку, просверлили несколько отверстий в крыше для оттока дыма и оборудовали курилку всем необходимым. Освещалась она днем естественным образом, тонкая крыша прекрасно пропускала свет, а в темное время — электрическим фонарем. Майкл хотел пробросить постоянную линию и вкрутить лампочку, но передумал: летом все растает. Порядок в курилке опять же поддерживала его свита, вынося пепельницы, занимаясь мелким ремонтом и подметая пол. За это они получили право курить там вместе с офицерами и избранными солдатами.
 Офицеры быстро оценили достоинства курилки. Она защищала от ветра, и в ней было довольно тепло — градуса два-три ниже нуля. В стенах совершенно точно не скрывались прослушивающие устройства, и про курилку не ведали проверяющие. Прапорщик Соловьев из своих запасов на складе выдал старые рваные бушлаты, чтобы покрыть скамьи — не на голом же льду сидеть! И получился натуральный салон. Особенно приятно было балдеть в курилке, когда над головой выл буран. — Излагай, — вальяжно произнес Майкл, устроившись на любимой скамье и задрав ноги на специальную подставку.
 — Мих, а зачем тебе свита?
 — Ты за этим меня позвал? — изумился Майкл.
 — Не… Ну скажи — зачем?!
 — Затем же, зачем и всем. Ты тоже молодых дрючишь.
 — Я — всех. А ты выбрал троих.
 — Дурак ты, Серега. Вот эти трое, они на меня пашут, да? Я могу влепить затрещину, это больно, но даже синяков не остается. У них никто не отбирает жратву, никто их не может поднять посреди ночи. Только я. Но я их дрючу в разумных пределах. И по делу. Так эти трое за меня любому глотку порвут зубами. Понимаешь? Я с ними по-человечески обращаюсь. И хрен они захотят променять меня на кого-то. Вот начнись сейчас война, эти трое меня своими телами прикроют. Ты можешь ручаться, что кто-нибудь из молодых прикроет тебя? Вот то-то. Уметь надо воспитывать личную преданность в солдатах.
 — Это как делают офицеры?
 — Ну да, почти.
 — Умно, — пробормотал Косыгин. — Я запомню. Мне пригодится. — Вздохнул. — Ленка-фельдшерица сказала, что замуж пойдет только за офицера.
 — Ты ее замуж позвал, что ли?!
 — Не, что ты! Так… ребята на базар развели… она и сказала. Не про меня, так, в общем.
 Майкл потянул из пачки вторую сигарету. Он не понимал повальной влюбленности в молодую фельдшерицу. На его взгляд, Ленка обладала заурядной внешностью — круглолицая, курносая, большеротая. Фигура стройная, но ничего особенного. Хороши были только светлые круто вьющиеся волосы, но Майкл кудряшки у блондинок полагал мещанством. Зато жеманилась — куда там офицершам. Солдаты на нее западали пачками. В их деревнях таких девах не водилось. Может, они считали, что Ленка выглядит и ведет себя как истинная городская красавица и потому влюбиться в нее необходимо. А может, им надоело банально дрочить, соскучились по Большим Чувствам и Романтическим Переживаниям. Ну, что, теперь дрочат с эмоциями, потому что давать Ленка никому не собиралась.
 — Короче, я решил в военное училище поступать. В Корпус меня хрен возьмут, а в училище после срочной с хорошими рекомендациями — запросто. Правда, я тут с мужиками перетер, говорят, западло из-за бабы что-то делать.
 — Это смотря какая баба.
 — Ну я о том же. Значит, одобряешь? Майкл задумался.
 — Был у меня один друг. Хороший друг. Мечтал научиться играть в преф. Думал, его в хорошее общество пустят, если он в карты играть научится. Научил я его. Тот помчался играть, за месяц проиграл все, что имел. Потом проиграл жизнь, потом — смерть. И на следующий день утопился, потому что повеситься не удалось — веревка лопнула. Я к чему? Ты подумай, зачем тебе армейская карьера. Представь, ты поступишь, а Ленка за другого выйдет. А тебе уже деваться некуда, у тебя присяга. Ну и что, стреляться от безысходности пойдешь? Или даже хуже. Выйдет за тебя и окажется такой стервой, что ты через год удавишься. Или еще вариант. Все хорошо, а зашлют тебя служить в дыру вроде Южногорска. Ты молодой, а жизнь уже закончена, потому что из Южногорска в столицу не зовут. Жена у тебя чахнет в глуши, тебе от этого только кислей. И думаешь, что и свою жизнь в угоду ее тщеславию пустил, и ее в результате обрек на прозябание. Сопьешься разом.
 — Это да, — признал Косыгин. — Запросто так бывает.
 — А может быть и по-другому. Ты ж родился в глухой деревне. Дальше сельской церкви не ходил. У тебя первое путешествие случилось, когда в армию забрали. Ты теперь умней любого вашего деревенского старика, потому что они за баобаб на синей сопке не ходили, а ты по стране поездил. Ты мир видел. Людей. Так и чего тебе терять? Можно подумать, в Южногорске скучней будет, чем в твоей деревне. Зато твои дети будут не крестьянские, а офицерские. Вырастут, в Москву или в Саратов поедут учиться. Ты ж им на образование скопить в любой дыре сумеешь, у тебя хватка есть.
 Косыгин вздыхал и ерзал, будто ледяная скамейка жгла ему задницу.
 — Вечно ты как завернешь… сказал бы уж проще.
 — Хрен тебе. С какой радости я за тебя решать буду? Я хочу, чтобы ты подумал. Пойми, Серега, тебе никакой выбор не будет в тягость, если ты сам его сделаешь. Глупо делать выбор, чтоб кому-то угодить. А вот если ты поймешь, что тебе самому военная карьера нравится, — другое дело. Тебя, конечно, старшие дрючить будут, у офицеров дедовщина такая же, может, и похуже. Так и что? Тебя в деревне помещик тоже за стол как равного не посадит. В общем, ты подумай как следует.
 — Да я подумал уже. Все равно поступать буду…
 — Куда? — раздался насмешливый голос. Майкл и Косыгин вскочили, Косыгин еще и покраснел. У Дашкова была очень неприятная привычка ходить тихо, за счет чего он порой подслушивал обрывки чужих разговоров. — Вольно, рядовые, можете курить. — Он прислонился к стене, повертел в пальцах трубку, убрал ее, достал сигарету. — У вас, ефрейтор Косыгин, сколько классов образование? Четыре? Или пять?
 — Шесть, — выговорил Косыгин, пряча глаза.
 — Не имеет значения. В военных училищах без экзаменов принимают только тех, у кого аттестат о полном начальном образовании и прекрасные рекомендации с места срочной службы. А все остальные сдают приемные экзамены.
 Косыгин смущался, не привык вести с ротным задушевные разговоры. Переминался с ноги на ногу, в кулаке тлела недокуренная самокрутка.
 — Впрочем, — решил Дашков, — идемте, ефрейтор. И нырнул в тоннель, выбросив почти нетронутый окурок. Солдаты последовали за ним. В канцелярии ротный порылся в ящиках стола, достал лист бумаги и гелевое перо.
 — Садитесь, ефрейтор Косыгин. Записывайте условие задачи. Есть бассейн. По одной трубе вода в него поступает, по другой — из него вытекает…
 Майкл с трудом удерживался от смеха, глядя, как старательно выводит буквы и цифры Косыгин.
 — Записали? Отлично. Что узнать, уяснили? Приступайте к рещению. Вы должны уложиться за пятнадцать минут. Рядовой Портнов, запрещаю вам подсказывать, — с этими словами ротный вышел.
 Косыгин умоляюще посмотрел на Майкла.
 — Нет. Это твое испытание.
 У Косыгина на висках выступили капельки пота от умственного напряжения. Ровно через четверть часа Дашков вернулся с затертой книжкой под мышкой.
 — Не решили? Я так и думал. Надеюсь, вы сделаете должные выводы о ваших реальных шансах на поступление в училище. — Ротный выдержал паузу, чтобы Косыгин проникся. Потом положил перед ним книжку. Майкл так и предполагал, что это учебник по математике. — Даю вам две недели сроку на изучение. Через две недели представите мне тетрадь со всеми задачами из учебника, решенными, разумеется. И будьте готовы устно ответить на любой мой вопрос по изученному материалу. Свободны, ефрейтор Косыгин.
 Косыгин уполз, не зная еще, радоваться ему или вешаться с горя. Насколько Майкл знал ротного, тот с будущего курсанта теперь не слезет. Ничего, Косыгину полезно заранее привыкнуть.
 — Что у вас с пальцами, рядовой?
 — Холодно, ваше благородие. Кожа трескается, кровь идет. А в перчатках печатать невозможно, по клавишам не попадаю.
 — Возьмите в моем кабинете отопитель. Там сейчас лейтенант Рябов, если будет возражать, скажите, что я распорядился. И внесите отопитель в список имущества, за которое вы отвечаете в этой комнате.
 Дашков удалился. Майкл посмотрел ему вслед. Мировой ведь мужик. Нет, ну кто бы еще из офицеров снизошел до солдатских проблем? А этот все видит, все подмечает. Майкл чувствовал, что ротный — не выпускник училища, а потомственный военный. Но торчит в глуши, как опальный придворный. Может, и в самом деле опальный? Ляпнул по молодости крамолу, упекли беднягу на границу.
 Майкл сходил за отопителем. Рябов, упившийся в хлам, спал на столе и возражать не стал. Майкл установил у себя отопитель, вызвал свиту и приказал доставить Рябова домой — во-первых, потому, что порядок любил, во-вторых, потому, что придет Дашков и все равно скажет волочь Рябова до квартиры, в-третьих, привычки лейтенанта в части изучили превосходно. Если его вовремя не сдать жене на руки, проснется и будет до утра добавки требовать.
 Вожделенный делатель тепла поднял температуру в помещении до семнадцати градусов. Майкл будто в тропики попал. Разнежился, осоловел слегка. И не особо сопротивлялся потоку мыслей, заполонивших сознание. В армии все много думают. Оттого, а не от побоев, и приходят изменившимися. А побои ни при чем. Некоторым за весь срок службы от силы пару раз по морде прилетает. Несерьезно. На улице или в студенческом кабаке больше шансов нарваться.
 Бьют и дрючат там, где скучно. Где заняться нечем. Например, в Южногорске-23. Майкл до сих пор не мог поверить, что так облажался. Он-то думал — попадет в боевую часть, круглосуточные посты, пушки, строгость, дисциплина, честь и патриотизм.
 Три раза «ага».
 Он понятия не имел, что «высотной артиллерией» в целях конспирации называются ракетные войска. Пушек нет, а есть глубокие шахты, в которых спят громадные, метров по тридцать, толстые ракеты. А солдаты их обслуживают. Они следят, чтобы от подземной сырости не слезала краска, а коррозия не ела бы мощные корпуса со смертельной начинкой. Если появлялись рыжие пятна, их зачищали. Вручную. То есть брали на складе кусок наждачной бумаги, обертывали ею подходящий деревянный брусок и драили. По идее, ржавчину полагалось снимать специальными шлифовальными машинками, только их офицеры по домам растащили ремонт делать.
 В уходе за ракетами и заключалась служба. Чтобы мало не показалось, солдатам вменялось в обязанность следить за состоянием маленького военного аэродрома для аппаратов с вертикальным взлетом. Такие аэродромы были в каждой пограничной части. В прошлом веке обитатели Старого не выиграли войну только потому, что у них не было самолетов. Потом-то завели повсюду, но за отсутствием мотивации боевая авиация загнулась по-тихому. Только вертолеты остались. Летали с материка. Гражданский авиапарк худо-бедно существовал, но те пузатые чудовища садились на взлетно-посадочную полосу в Южногорске. На аэродром в части их не посадишь при всем желании — длина полосы в сто метров. Даже не смешно. Хотя, говорят, самолеты на острове в аварийной ситуации великолепно садятся на брюхо — в снег. Шасси убирают и едут как на санках. Если повезет, и самолет не угодит в лес или в город — прямо к аэробусу подкатывает транспорт и доставляет пострадавших в церковь, где уже священник ждет. Если не повезет, тогда тот же транспорт волок останки в местный морг.
 А солдаты чистили свой аэродром. Пидорасили как сволочи, все сверкало. Чуть дальше находилась метеослужба, тоже военная, так метеорологи жутко завидовали артиллеристам — мол, нам бы ваши руки для ухода за нашими площадями. Ротный иногда отряжал взвод на помощь коллегам. За какие шиши — Майкл не ведал. И не хотел, если по правде.
 Два раза в год рота выезжала на полигон — учения устраивать. Полигон располагался в полутора километрах южнее, и в этом отношении больше, чем артиллеристам, везло только десантуре, на чьей территории полигон и находился. Майкл на учениях был только однажды, вынес два урока: сигарет с собой надо брать больше и ни в коем случае нельзя пить с метеорологами. Куда в них, мерзавцев, столько влезает?!
 Все остальное время артиллеристы ждали. Ждали, пока в поле действия радара не попадет «инородный объект». Тогда начнется то ради чего затевалась вся эта чертова служба. Полетят команды, толстое тело ракеты выпрыгнет из шахты и понесется в небо, угрожающе завывая. И там, на орбите, настигнет роботизированный кораблик Чужих, разнося его в пыль.
 Ротный как-то сказал, что на его памяти приказа осуществить боевой пуск не случилось ни разу. Но это не означало, что боевая тревога не разбудит часть никогда. Ведь чтобы Чужие не проскочили через их сектор, они тут и торчали, сгнивая заживо от авитаминоза и сходя с ума от скуки. Офицеры пили запоем, солдаты развлекались побоями.
 А Майкл злобно ворчал на себя: глупость совершил. Надо было оставаться во внутренних войсках. Или согласиться служить при Штабе. А он, идиот, напросился на худшую из служб. Погеройствовать захотел. Догеройствовался, мля.
 Хоть бы Чужие через них пролетели, что ли.
 Все веселей жилось бы.


* * *

 В Южногорск пришла весна. Снег почти растаял, солнце пригревало ощутимо. Солдаты вылезли из полярных бушлатов и демонстративно носили пилотки вместо шапок, хотя по Уставу зимний головной убор полагалось снимать не раньше первого июня. Из-под потемневших сугробов вылезала хилая зелень, ползла по мокрой черной земле, пробивая на сентиментальные восторги. Хотелось любви. И страшно было подумать, что скоро наступит короткое, как насмешка, южное лето, а ты служишь в армии.
 Косыгин, с которым Майкл волею судеб сошелся ближе, чем с остальными сослуживцами, осунулся и побледнел. От ночных бдений над учебниками у него началась фотофобия. Он щурился, выходя на яркий солнечный свет, по бледным щекам текли слезы. Майкл вспоминал: в самом начале их общения Косыгин отзывался об интеллигентах свысока, мол, люди не знают, что такое работа. Больше Косыгин так не думал. Иногда он с ужасом спрашивал Майкла, каким образом тот ухитрился окончить университет. Самое главное — как у него хватило мужества пойти учиться второй раз. Умственный труд иссушил гладкое тело Косыгина, он радовался любой возможности поработать руками, а не головой, но бдительный ротный засекал эти попытки и снова засаживал его за тетрадки.
 В конце апреля Майкл и Косыгин заработали сержантские нашивки. А в начале мая пришли новобранцы, и Косыгин выпросил у строгого ротного отпуск от учебы — молодых принять. В науке управления его наставлял Майкл.
 — Ты как с ними обращаешься, едрить тебя, идиот?! — орал Майкл, когда они оставались вдвоем. — Ты вообще когда-нибудь поймешь разницу между давлением и прессингом?! Ты осел, ты просто задница, ты законченный кретин! Кого ты из них хочешь сделать?!
 Дворников?! Ты, бля, понимаешь, что если начнется война, то эти пидорасы первым делом выместят свою ненависть на тебе?! Они не тебя должны ненавидеть, урод-в-жопе-ноги! Они должны ненавидеть потенциального врага, из-за которого ты вынужден их дрючить! Вы-нуж-ден! Ты не хочешь, но должен! И они это должны чувствовать! Плакать кровавыми слезами, получать от тебя по морде, но чуять, что ты не злобу свою на них вымещаешь, а готовишь к драке с вероятным противником! Что этот противник, мать его задери, умышляет плохое против матерей, сестер, жен каждого из нас! А мы только готовимся!
 Косыгин вяло отругивался.
 — Нет, ты не понял, — настаивал Майкл. — Ты был рядовым и мог позволить себе бить по морде просто так, за то, что тебя не послушались. А сейчас ты сержант и будущий офицер. И все эти сопляки не тебя не слушаются — страну. Вот это забей в свою дубовую голову.
 Иногда Косыгин взбрыкивал, и тогда Майкл поучительно его лупил. Драка обычно заканчивалась тем, что Косыгин убегал в казарму и там отрывался на молодежи. Майкл не мешал. Но потом, вечером, в умывальнике продолжал капать на мозги:
 — Как ты с ними обращаешься? Ну чего ты добиваешься, а? Забьешь ты их, и что? Первый удар — и они в лучшем случае превратятся в калорийные мясные полуфабрикаты!
 Косыгин не знал, что такое полуфабрикаты. Незнакомые слова убивали его похлеще прямого в челюсть.
 — А они обязаны драться! И побеждать! Потому что мяса у нас полно! Они должны выживать и убивать, понял?
 Иногда Косыгин убегал не в казарму, а в городок. Пролезал через щель в заборе, стараясь не задеть тонкой проволоки сигнализации, и до вечера, а то и до утра шлялся снаружи. Майкл никогда не останавливал его. Подумаешь, снимет его какая-нибудь пожилая баба, накормит и отымеет.
 Майкл чувствовал, что отвечает за него. Не в его правилах было заботиться о взрослом мужике, вполне способном постоять за себя. Но ответственность эта лежала в какой-то другой сфере, где Косыгин представал слепым щенком. И еще Майкл будто платил по счетам за двух других — за Шанка, за Никитенко. За то, что мог бы подставить плечо, но отпустил. Предоставил их собственной судьбе. А они погибли.
 Майкл верил, что никому из тех, кто оказывается рядом с ним, больше не позволит погибнуть так глупо и бесславно. Потому и торопился вбить в Косыгина как можно больше знаний, собственного богатого опыта. Чтобы парень не утонул в водоворотах жизни.


* * *

 Лето традиционно началось с ремонта крыш. За зиму снег на них спрессовывался в лед, сходил кусками, срывая заодно покрытие. В части приказу о ремонте доверяли больше, чем календарю.
 В сущности, процедура была проста. Один солдат стоит на краю, поднимает наверх заполненное ведро с кипящим варом. Второй черпает из него «поварешкой» и заливает прорехи. Третий валиком раскатывает.
 Майкл от наряда не отказался сам и не позволил Косыгину. Велик труд — ведерко на крышу потаскать! Для здоровья полезно. Опять же, для себя старались: после зимы крыша немилосердно текла, в казарме во время дождя стояли ведра, в которые со звоном плюхалась вода. Майкла капель доводила до бешенства.
 В тот день было жарко. Майкл и двое его подопечных разделись до штанов, обнажив торс. Майкл большую часть времени загорал, подставив солнцу грудь, на которой смоляные волосы казались еще черней из-за бледности кожи. Смотрел сквозь ресницы на солдатиков. Хилое их сложение вызывало у Майкла усмешку. Тот, что с «поварешкой», казался пошире, но прыщавая шкурка висела дряблыми складками: еще месяц назад он был упитанным городским мальчиком, а на армейских харчах исхудал. Второй походил на скелет: тощие ручонки, торчащие лопатки, ребра выпирают, словно у ископаемого динозавра, которого для выставки снабдили искусственной кожей. Штаны солдату выдали не по размеру. Он утянул их ремнем, чтоб не падали с талии, и расправил спереди. Сзади, естественно, штаны из-под ремня вылезли и образовали «карман». Очень хотелось туда плюнуть.
 Ведро опустело. Майкл сбросил его вниз, наклонился, принимая следующее. За спиной раздался душераздирающий вопль. Майкл в первую секунду чуть не прыгнул вниз — инстинктивно. Потом обернулся.
 Тоший солдат с «карманом» катался по крыше. Орал он так, что Майклу стало жутко. Второй с пустой «поварешкой» пятился к краю. Лицо у него застыло в гримасе — на губах дурацкая ухмылка, в глазах ужас. А серые штаны орущего изнутри пропитывались чем-то черным. «Обосрался?» — подумал Майкл, склоняясь над потерпевшим. Но в нос ударил запах вара, а от штанов поднимался явственный дымок. Майкл выпрямился.
 — Ты что, урод, сделал?! — заорал он на второго.
 В этот момент новобранец допятился до края и упал вниз, нелепо взмахнув «поварешкой».
 …Майкл сидел в канцелярии с ротным и пил коньяк. Что теперь? Трибунал? Он не уследил, не предугадал. Один солдат налил другому в штаны разогретого почти до —кипения вара и сам свалился с крыши. У первого ожоги ягодиц, бедер, части мошонки. Задницу обварило так, что штаны снимали вместе с мясом. Второй сломал шейку бедра.
 С материка вызвали вертолет. Сопровождать покалеченных отправилась Ленка-фельдшерица. Косыгин проводил ее взглядом, полным собачьей преданности, и жалким букетиком первых цветов. Майкл поморщился. Ему после случившегося противно было видеть, что у других людей жизнь продолжается.
 Он помнил, как тряс идиота, выбивая из него объяснение. Тот, от шока не чувствующий никакой боли, твердил: «А чего у него штаны торчат?» Майкл выпустил его: он и себя ловил на желании подкрасться и плюнуть в «карман». Но он-то над своими позывами посмеялся, а кто-то другой из аналогичных побуждений налил в «карман» кипящей смолы. Как весело, ха-ха-ха. Дружеская шутка.
 — А так всегда бывает, — обронил ротный. Он внимательно изучал инструкцию по технике безопасности. — Вот вы с Косыгиным решили воспитать образцовую роту, старались. А один молодой дурак искалечил другого, потому что захотел пошутить. И нет ни одному, ни другому дела до ваших устремлений. Им все равно, что пострадают другие. И о стране они тоже не думали. Для них армия — не более чем лишение свободы по ложному обвинению. Пейте, Михаил.
 — Да тут уже на дне осталось.
 — Ну и что? У меня еще есть. А потом мы с вами пойдем в тир и будем стрелять боевыми патронами по движущимся мишеням. Я говорил вам уже, что вы угадали? Нет? Не беда. А знаете, какие мишени я предпочитаю? Мой денщик изобрел крысоловку, в которой зверьки не погибают. Он их кормит, пока я не захочу напиться. Потом приносит в тир и выпускает. Обычно убегают две-три из десятка. Но сегодня мы с вами перебьем всех. Знаете, Михаил, мне ведь приятно было наблюдать за вами. Вы ворвались, как последний отморозок, а ведете себя, как офицер. Подозреваю, что ваша биография и вполовину не так проста, как написано в личном деле.
 — Ваше благородие, я еще не так пьян, чтобы откровенничать.
 — Ну так пейте же! В этой жизни, Михаил, все порядочные люди время от времени напиваются. Потому что невозможно вечно из соображений порядочности соглашаться с чужим враньем… С наглым, очевидным враньем, таким красивым с виду и таким гнилым на самом деле. Очень хочется сорваться, сказать наболевшую правду. Лучше напейтесь, Михаил. Правда в этом мире никому не нужна. Каждый живет в своем собственном мирке, который он тщательно выстроил из иллюзий. И ваша правда может повредить некоторые из кирпичиков. А пострадавшие далеко не так мало значат, как можно судить по убогости их внутреннего содержания. И общественное мнение всегда будет на их стороне. Потому что каждый подумает: этот негодяй мог бы так поступить и со мной. А вы — вы всегда будете в одиночестве.
 — Еще немного, ваше благородие, и я буду думать, что вас сослали сюда за политическую крамолу.
 Ротный расхохотался. Разлил по бокалам остатки коньяка, вызвал денщика:
 — Павел, принесите из моих запасов еще бутылку. Нет, лучше две. И поживей, у нас кончается выпивка!
 Денщик усвистел. Ротный долго глядел на свет сквозь коньяк в бокале. Майкл ждал, что ротный, готовясь к настоящей мужской откровенности, опрокинет в себя содержимое бокала, проглотит махом, как полстакана водки. Но нет — офицер остался верным себе. Пил аккуратно, неспешно, получая удовольствие от букета и послевкусия. От нехитрой закуски в виде сухой колбасы отказался. Впрочем, Майкл вообще не замечал, чтобы ротный закусывал.
 — Вы подобрали очень верное слово, Михаил. Меня именно сослали. Услали с глаз долой, чтобы не портил благолепную картину. Судить меня было не за что, но вот осуждать — о! Осуждали меня все. И решили, что мне самое место здесь, на краю земли, охранять их покой и сон. В моей истории нет решительно ничего постыдного. Я и сегодня, случись повторить, поступлю так же. Я ведь, знаете ли, не из тех, кого лишения приучают быть подлым. Хотя кое-кто из моих бывших друзей, явившись с последним иудиным визитом, объясняли мне, что я дурак и можно было обделать дельце по-тихому. Михаил, они это объясняли мне. — Ротный тонко улыбнулся. — В отличие от них, я настоящий дворянин. Я знаю свою родословную до XIII века — того, земного века. Многие из тех, с кем я дружил в Москве, получили дворянство за верную службу уже после Исхода. Они замечательные люди, умные и по-своему прекрасные. Увы, им просто не понять, что такое диктат происхождения.
 Вернулся расторопный Павел, приволок две бутылки коньяка, еще колбасы и кофейный набор. Когда ушел, ротный произнес с теплотой в голосе:
 — Он у меня молодец. Я его подобрал десять лет назад на дороге. В прямом смысле. У нищих отобрал. Вы суеверный? А я иногда, бывает, верю. Не в приметы, а в загадки. Так я загадал: если когда-нибудь выберусь отсюда, напишу своему денщику рекомендацию в Корпус. Так не принято, для людей его происхождения есть училища. А я напишу. И пусть попробуют не принять! В нашей Конституции, да и в Уставе Корпуса нет такого пункта, чтоб отказывать людям с крестьянским происхождением.
 — Тяжко ему там придется, — заметил Майкл.
 — Не без того. Но и я к тому моменту не капитаном буду, а минимум полковником. Видите ли, Михаил, я ведь ему от скуки многое преподал. Науки он знает превосходно, военное дело — тоже. Мне этого показалось мало, я зачем-то обучил его игре на фортепьяно. У него неплохо получается. На офицерских балах играет вальсы собственного сочинения. Нельзя ему, понимаете, с таким багажом обратно к быдлу! Уже нельзя. Теперь ему только вперед. Всю жизнь вперед. А, я, кажется, не закончил свою историю. Признайтесь, Михаил, вам она интересна? Или терпите из вежливости?
 — Не сочтите за праздное любопытство, но меня ваша личность заинтересовала с первого дня. Вы здесь такая же неуместная фигура, какой была бы прима-балерина Кедрова в роли полковничихи.
 Ротный рассмеялся.
 — Ну так я продолжу. А вы мне потом расскажете, где учились правильно говорить. Ваша матушка, если мне не изменяет память, дворянка в первом поколении, а батюшка не дворянин вовсе. Но это потом. Да… А сослали меня из-за женщины. Естественно. И воображение любого слушателя тут же рисует соблазнительную фигурку в белом шелке, со скромным личиком неземной красоты, ангельским голоском. Дочь генерала. Жизнь циничней, поэтому правильней было бы представить молодую жену генерала, но это неважно. Потому что моя Вероника  [6] была супругой обыкновенного чиновника, штатского человека, которого она выдавала за полковника имперской безопасности в отставке. Я допускаю, что он работал некогда в этой канцелярии, но он не был военным. Консультант? Возможно. Но не офицер. Вы не против, если я и далее буду называть эту даму Вероникой? Право, так удобней.
 Майкл жестом показал, что ему безразлично. Откупорил бутылку, плеснул по глотку в бокалы.
 — Это вы молодец, — одобрил ротный. — Итак, Вероника. Она известна прежде всего своей гостиной. Самое лучшее общество, умнейшие люди, образованные и красивые. Для нас, курсантов, получить приглашение к Веронике на ужин было все равно что выиграть в лотерею билет в рай. И вот, разбирая почту, я обнаружил послание от нее. Со свойственным ей жизненным прагматизмом она написала, что мое присутствие украсит и облагородит ее салон — я, как уже упоминал, происхожу из очень древнего рода и тайны из этого не делаю. Пригласительный билет, вложенный в конверт, был на пять персон. Я позвал лучших друзей и пришел. Да, Михаил, общество было действительно лучшее…
 Майкл хмыкнул.
 — …но не сама хозяйка. Хотя не буду лгать. Поначалу я. как и все, подпал под ее влияние. Ей было уже за сорок, выглядела она еще старше, была толста и некрасива даже в ранней молодости. Но из нее ключом била энергия, и это подкупало. Кроме того, я был всего лишь курсантом, и мне льстило ее внимание, подчеркнутое внимание. Я свысока смотрел на людей, уже сделавших карьеру, перед которыми мне столь явно отдавалось предпочтение. Я полагал, что действительно это заслужил.
 Одной из любимых тем для бесед была критика армии — среди гостей две трети были офицерами. Я вам скажу, Михаил, разговоры о необходимости реформы в армии идут непрерывно со времен первого упоминания Руси в летописях. Но я, повторюсь, был молод. Меня это живо задевало, потому что я связал с армией свою судьбу, это было мое будущее. Я блестяще выступал со своим мнением и искусно оппонировал чужому. Я был дьявольски убедителен и очарователен. А Вероника писала мне длинные ободряющие письма, если я ввязывался в спор, за которым следовала ссора. Она убеждала меня, что мне самое место в Сенате, что суровая армейская служба — не для таких, как я. Я упрямился и после окончания Корпуса отбыл во Владимир. Расстояние небольшое, кроме того, у Вероники поместье неподалеку. Таким образом, я не чувствовал себя оторванным от общества.
 Однако вскоре я начал подмечать перемены. Во время очередного визита Вероника завела очень неприятный разговор. Мне было тяжело возражать, потому что я видел перед собой женщину. Некрасивую и оттого более других нуждающуюся в вежливости. Но она говорила о положении дел в армии, о том, что было моей профессией. И говорила… Впрочем, сейчас обходительность ни к чему. Она огульно хаяла всю существующую систему, ставя нам в пример отряды добровольной милиции в Чкаловской империи.
 Я должен объяснить вам, Михаил, что в просвещенных кругах не принято быть патриотом. Искреннее служение своей родине полагается там таким же пороком, как невыглаженная одежда или плохо промытые волосы. Я не шучу. Имперская безопасность, разумеется, знает о подобных настроениях, но никак их не пресекает — незачем, ибо пока разговоры не запрещены, они не перейдут в поступки. Вероника и ее приближенные были, пожалуй, самым радикальным, кружком. Только общаясь с ними на протяжении нескольких лет, я понял, как же они в действительности ненавидят Российскую империю. И ненавидят все ее государственные институты, несмотря на то, что занимают государственные посты. Мне претила эта двуличность. И я патриот.
 Вероника считала мой патриотизм этакой возрастной болезнью. Снисходительно терпела. А в тот вечер она впервые попыталась нажать на меня. Ее кружок превращался в политическую ложу. И он нуждался в лидере. В сильном, ярком, обаятельном лидере. Объективно у Вероники не было кандидатов лучше меня. И я смалодушничал. Я обещал подумать вместо того, чтобы отказать.
 С этого вечера наши отношения изменились. Вероника следила за каждым моим шагом. Она, когда я упрекал ее в чрезмерной внимательности, объясняла, что растит будущего премьер-министра, на худой конец, военного министра. Обо мне писали в газетах, меня приглашали выступать на телевидении, меня повсеместно стали называть лидером новой волны, провозвестником реформ и будущим страны.
 Вероника превратилась в тирана. Я сдержался, когда она запретила мне приглашать в кружок друзей по собственному выбору. Меня насторожило ее заявление, что она не потерпит присутствия в ее гостиной моей невесты — о да, у меня и невеста была. Вероника ее ненавидела. Она шутливо заявляла, что считает меня своей собственностью и не желает видеть подле меня других женщин. Нет, не перебивайте. Я знаю, что вы хотите сказать. Это не та тема, которую мне хотелось бы развивать. Вероника объясняла, что главное для меня — карьера. И она меньше всего хочет, чтобы вместе со мной на политический небосклон приволоклась «какая-нибудь цыпочка с куриными мозгами».
 Повздорили мы случайно. Во время одного выступления на телевидении я раскритиковал тезисы программной работы ее супруга. Я полагал, что на правах единомышленника и официального лидера мне такое позволено. Я ошибался. В тот же день Вероника не поленилась навестить меня во Владимире, где я продолжал исполнять свой долг. И там объяснила, что моя роль — поддакивать. Мол, ее муж в десять раз меня умней и опытней, а я — мальчишка, слишком много о себе возомнивший. Что я всем обязан ей, что она меня из казарменной грязи вытащила, а я ей отплатил черной неблагодарностью.
 Через неделю ссора приняла размах политического скандала. Но это в прессе, на поверхности, так сказать. Люди, которых я считал друзьями, с разной степенью бестактности объясняли мне, как я виноват перед Вероникой. Они и открыли мне глаза. Но я молчал.
 И молчал бы до сих пор. Видите ли, моя невеста была очень хрупкой и ранимой девушкой. Совершенно не жена политика, тут Вероника права. Она в юности совершила одну небольшую оплошность — неважно, какую. Я не знаю, откуда это стало известно Веронике. Знаю лишь, что грязная сплетня, в которой моя невеста представала глупой развратной курицей, появилась вгазетах. Вот тогда я ответил. Я выступил с большим интервью, в котором рассказал, как меня «пестовали». Меня обвинили в том, что я свожу счеты, и с кем? С женщиной! Такое поведение недостойно мужчины и офицера, говорили мне. А у меня на руках умирала от нервной горячки любимая девушка, с которой мы так и не успели обвенчаться. И никто не думал, что я не свожу счеты, а говорю правду. И говорю не женщине, а политическому деятелю.
 Дальше все было очень просто. Человек, на понимание которого я рассчитывал, вместо поддержки прислал мне вызов на дуэль. Я встретился с ним. Нас застала полиция. Я просидел ночь в участке, вместе с ворами и бродягами. Меня отпустили под домашний арест днем. Вернувшись на квартиру, я узнал, что моя невеста утром умерла.
 С тех пор мне многое стало безразлично. Дело о дуэли замяли, тот человек сейчас служит в Штабе, он полковник. Его прочат в военные министры. А я — я гнию здесь. Развлекаюсь тем, что обучаю денщика игре на фортепьяно. Так давайте ж по этому поводу выпьем.
 Майкл успел протрезветь, поэтому инициативу поддержал. Ротный налил себе до краев. Глаза у него были больные. Майкл на миг представил, каково это — вернуться домой и увидеть труп любимой. Стало страшно и пусто.
 — Теперь ваша очередь, Михаил.
 — Да мне практически нечего рассказывать. Вы знаете, для чего в действительности использовался наш космодром?
 — Ах, вот оно как… — ротный посерьезнел. — А я удивлялся, откуда у вас такие шрамы. Для полученных в волжской катастрофе они выглядят слишком старыми. Значит, вы были на космодроме во время взрыва?
 — Да. Но шрамы не оттуда. Я их заработал, неудачно приземлившись. А в ту ночь я был в мотеле, потому и выжил.
 Ротный задумался. С сомнением посмотрел на свой опустевший бокал.
 — Знаете, Михаил, мне расхотелось быть посвященным в ваши тайны. Давайте мы лучше выпьем, потом еще, потом постреляем крыс, еще выпьем, и к утру я забуду ваши намеки на подоплеку государственной тайны. Крепко забуду. Но я бы хотел, чтобы вы знали: я уважаю тех немногочисленных людей оттуда, которые с риском для жизни помогают нам устоять. Пусть даже там они считаются пиратами. К сожалению, я тоже знаю достаточно много. Та планета, с которой к нам возят «третий изотоп», должна принадлежать Российской империи. Те, кто пользуется ею сейчас, оккупанты. А те, кто пиратскими методами возвращает нам наше достояние, — наши герои. Давайте, Михаил, — он потянулся чокаться, будто они пили водку, — выпьем за их удачу. Стоя. И больше об этом никогда говорить не станем. Так умней.
 До трибунала не дошло. На следующее утро ротный вызвал Майкла в кабинет и показал ему две бумаги: подписанные солдатами инструкции по технике безопасности. В них значилось, что солдаты прочитали документ и согласились с его требованиями. Майкл перед вылазкой на крышу никаких техник безопасности не зачитывал. Ротный просто подделал подписи, чтобы избежать скандала.
 Через две недели на место Ленки-фельдшерицы прибыл сухой и злой мужик. Ленка скоропалительно вышла замуж за иркутского купца первой гильдии и уволилась из медслужбы.
 По такому случаю ротный, знавший о романтическом увлечении Косыгина, закрыл глаза на то, что солдат банально напился. Косыгин бегал ночью по плацу, орал и грозил небу кулаком. Утром вел себя неожиданно смирно. Перед обедом Майкл застал его в читалке склонившимся над учебником химии.
 — Я думал, ты бросишь эту затею.
 — Щаз! — рявкнул похмельный Косыгин, — Не родилась еще та баба, из-за которой я буду что-то делать или не делать. Я не для какой-то шлюхи, а для себя учусь. Чтоб служить Отечеству.


* * *

 Лето мелькнуло и исчезло. Вместе с коротким теплом исчез и Косыгин — срок его службы окончился в августе. Уехал, нагруженный учебниками и рекомендациями. Клялся писать как можно чаще.
 И написал. Он поступил в Рязанское пехотное училище. Блестяще сдал все экзамены. Угодил в пятерку счастливчиков, которым по результатам вступительных экзаменов назначили государственную стипендию. В части на доске почета вывесили фотографию, на которой Косыгин стоял, браво выпятив грудь, под полковым знаменем.
 Письма от него приходили редко. И с каждым разом становились короче, а тон их — все суше. Майкл догадывался, что Косыгин попал под прессинг старшекурсников. Что ж, это было неизбежно.
 За окнами казармы кружились первые снежинки. Майкл частенько стоял, прижавшись лбом к вымытым в последний летний «праздник чистоты» стеклам, наблюдал, как хрупкие белые звезды слипаются в хлопья, а те неуверенно покрывают землю. Зима идет… Вторая его армейская зима. Страшно подумать, ему ведь еще два года служить. Два бесконечных года в части, где ничего не происходит, кроме смены личного состава.
 Странная его дружба с ротным продолжилась. В сентябре командир ездил на материк в отпуск. Вернулся с гостинцами для Майкла, переданными матерью и сестрами. Выглядел ротный не в пример более живо, чем по лету, но жаловался на возраст.
 — Мне ведь тридцать пять! Михаил, это ужасно. Я совсем забыл, что мне тридцать пять!
 Майклу очень хотелось спросить, какая же из его сестер напомнила лихому артиллеристу о прожитых годах.
 — Но мы еще поживем, — говорил ротный, не пряча блеска в глазах. — Я в Москве случайно со старыми друзьями встретился. Не так уж и плохи мои дела. Чую, придется мне исполнять данный обет и рекомендовать Павла в Корпус. Михаил, а вы? Вы же прирожденный командир. Вам в Корпус надо, а не в гражданский университет. А юриспруденцию и у нас читают, если уж она вам так интересна.
 — Я уже думал об этом, — признался Майкл скромно.
 Ротный принялся водить Майкла на все офицерские культурные мероприятия. Майкл побывал даже на главном празднике — окружном балу по случаю листопада. По слухам, новогодние гулянья сильно уступали осенним в размахе. Оно и понятно: холодно. А в октябре военные веселились вовсю. Майкл впервые в жизни покатался верхом на лошади и утанцевал до головокружения генеральшу. Та кокетливо закатывала глазки, но осталась довольна и все удивлялась: как — всего лишь сержант? Ей шептали, мол, полковничий сын, просто родители строгие, требуют, чтобы парень служил как все. Она кивала и делилась сведениями с мужем. Майкла произвели в унтер-офицеры. Говорят, до него такого звания на втором году службы добился лишь нынешний военный министр, человек редких дарований.
 Спал он теперь не в общей казарме, а в маленькой комнатушке для унтеров. Поскольку на данный момент в роте таковой был в единственном числе, Майкл наслаждался одиночеством.
 Он довольно близко сошелся с метеорологами и связистами, чьи части размещались по соседству. Метеорологи при ближнем рассмотрении оказались такими же спецами по погоде, как Майкл — по пушкам. К связистам это тоже относилось. Он не понимал, зачем нужна конспирация, если у юрских система и терминология сходная. От Чужих? Так они ж не люди, по-русски не говорят. Впрочем, загадка эта занимала его недолго.
 Майкл заскучал.


* * *

 Чужие свалились на голову совершенно будничным образом.
 Майкл невольно рисовал себе нечто подобное волжской катастрофе — чтоб зеленая звезда и взрывы по всей округе. А получилось иначе.
 Он пил со связистами. Праздновал Новый год. От себя приволок копченой говядины, присланной из дома, банку кофе и сахар. Ну, и бутылку водки. Остальные — их было трое, и все унтера, — тоже что-то принесли. Традиционные соленые огурчики, хитрые салаты, от которых несло уксусом, домашнее печенье, зачерствевшее за время пути к адресату, — все это богатство разложили на столе. Водку поставили к приборам, там было холодней. Идею остудить горячительное на улице отвергли сразу: минус сорок пять, стеклянная тара лопнет, если не уследишь. И что, водку потом со снега кусками собирать? И грызть ее?
 Собрались они в бункере резервного командного пункта. Обычно здесь пили офицеры, но в новогоднюю ночь часть их отправилась к полковнику, а те, кого не пригласили, торчали по домам. Дежурному лейтенанту унтера поставили бутылку и получили ключи с наказом утром убрать за собой.
 — Ух ты, оно еще и работает? — обрадовался Майкл, имея в виду систему дальнего обнаружения.
 — Естественно, — важно ответил Поплюшев. — Круглосуточное слежение в автоматическом режиме. Ты не думай, это не тот старый «Лютик», который на главном посту стоит. Это «Ромашка», она еще в массовое производство не поступила, ее у нас обкатывают.
 — А чего здесь, а не на главном? — удивился Майкл.
 — Потому что так надо. Секретность.
 Поплюшев принялся со вкусом расписывать достоинства новейшей системы дальнего обнаружения, перечисляя все ее особенности. Технику он любил. Не удержался, продемонстрировал Майклу все рабочие режимы.
 — А самое главное — она цель видит раньше, чем «Лютик». На самом деле «Ромашку» разрабатывали для орбиталки, чтоб можно было станцию с Земли контролировать. Ну и на борту ее смонтировать как нечего делать. Она такая, универсальная. Но орбиталку Чужие взорвали, так что «Ромашку» пока на испытание нам отдали. Да все равно их через год-два на вооружение официально ставить будут.
 Выпили. Потом еще. И еще.
 Чагин подался вперед:
 — Слышь, мужики, а как насчет салют юрским устроить?
 Все замолчали.
 — В каком смысле? — насторожился Майкл.
 — В прямом! Заодно потренируемся… Отключим «Ромашку» от «Лютика» и наведем отсюда. Куда-нибудь на Петровск. Мих, ты как?
 Майкл задумался. Теоретически он давно разнюхал, как осуществить пуск без ведома командиров. И даже в шахту лезть не требовалось. Проблема заключалась только в том, что навести без связистов не выйдет, а до них в обычное время можно было достучаться лишь через офицеров. Но сейчас он сидел именно что со связистами.
 — Да запросто! У нас сегодня как раз Рябов дежурит. Его всегда в новогоднюю ночь назначают. Потому что ему по фигу, где праздновать, лишь бы водки побольше было. Мы ему всей казармой на три пузыря скинулись, чтоб он из своей конуры нос не высовывал. Нам-то тоже погулять хочется, да? Ну и вот. Жену его я лично к вашей майорше проводил и сюда пошел. А Рябов в девять вечера полтора пузыря выжрал и уснул на пульте. Чего хочешь, то и делай. А чё? — он оживился. — Новый год встретим, посидим еще, потом я своих соберу — и отсалютуем по полной программе! Только, это, мужики, — без заряда. За заряд нас к стенке поставят. Взрыв-то в атмосфере получится.
 — На фиг! — сказал Чагин. — Нам повеселиться надо, а не что-то там еще. Интересно просто, как юрские отреагируют, если на них ракета свалится?
 Идею поддержали. Майкл не собирался думать, каким сбоем техники станет объяснять «случайный» запуск баллистической ракеты, пусть и без ядерной боеголовки. Это потом, завтра, а сегодня хотелось развлечения.
 Чужие появились на экране ровно в пять минут первого. Хорошо еще, такта хватило подождать, пока унтера проводят уходящий год и встретят наступающий.
 — Глянь! — изумился Кучен ко, тыча пальцем в экран.
 Так они и ворвались в жизнь Майкла. В роли дверного звонка выступил пьяный голос собрата по армии.
 Он даже не сразу понял, что — вот оно, то, для чего они подписались торчать в этой глуши три года. Для него Чужие пока были зеленой точкой на экране радара.
 — Высоко. И далеко, — с уважением заметил По-плюшев. — А классно «Ромашка» работает, да? «Лютик» заорет только минуты через три.
 — Ох, где-то артиллерии не повезет, такой переполох поднимется… — сказал Майкл.
 Выпили за переполох.
 — Мих! — позвал Чагин. — А ты глянь, куда они прутся! В ваш квадрат, ебтыть! Не, ты не кивай, ты сам посмотри! Цель, мать ее за ногу, ваша! — он гаденько хихикнул. — Переполох-то у вас поднимется! Боевая тревога, ха-ха!
 Майкл промычал нечто неопределенное.
 — А чего ваши не сбивают? — поинтересовался Поплюшев у Майкла через пятнадцать минут, когда они выпили за падающее с неба приключение. — Они ж скоро в атмосферу войдут. Чё твои, спят, что ли?
 — У нас Рябов дежурит, — напомнил Майкл. — И я его будить не пойду. Оно мне надо? Пусть ваши курьера посылают, а тот мучается. Потому что Рябова до четырех утра не растолкаешь, проверено. Да и как я ему объяснять буду, откуда узнал про Чужих? Так и скажу, что с вами в секретном бункере водку жрал в нарушение Устава?
 — Тоже правильно, — согласился Поплюшев. — Ну что, за легкую службу!
 …Потом Майкл вспомнил, что он к моменту, когда обнаружили Чужих, успел выпить не меньше полулитра хорошей русской водки. Наверное, этим и объясняется его благодушное попустительство. А также все, что он предложил после очередного стакана. Хотя начал не он.
 — А на кой нам сдался ваш Рябов? — спросил Чагин. — Мы ж решили, что салютовать будем. А? Еще лучше, можно боевой пуск устроить. И никто нас не выдерет, потому что мы свой долг исполним.
 — Не, — сказал Майкл. — Не пойду я в казарму. Я пока ходить буду, вы всю водку вылакаете. Пускай без нас разбираются. А Рябов давно надоел, я не заплачу, если его под трибунал отправят.
 Тут-то его и осенила идея.
 — А давайте их посадим? — предложил он.
 — Ну ты дурак, — забормотали вокруг. — Бактериологическое оружие…
 — Это вы идиоты. Кретины и уроды. И мозги у вас атрофировались. Нет, ну вы сами подумайте: кто ж позволил бы их взрывать, если б там бактерии были?! Если сжигать, то надо сажать аккуратненько, чтоб не рвануло, потом везти в могильник и там хоронить. А то расползется чума инопланетная. Это во-первых. А во-вторых, откуда узнали, что это именно Чужие и хотят нас именно колонизировать, если их никогда не сажали, а исключительно сбивали? Их надо посадить и взять языка.
 — У них корабли — роботы. Без живых, — поправил Поплюшев.
 — Тем лучше! Распотрошим и вытащим координаты их базы. Наши тогда смогут упреждающий удар нанести.
 Поспорив для проформы, собутыльники признали правоту Майкла. Решили сажать. Майкл, пьяный и веселый, заявил, что у всех роботов должна быть несущая частота, по которой они получают приказы. С какого потолка он взял эти сведения — наутро сам удивлялся. Принялся накручивать верньеры радиостанции, пытаясь эту «частоту» нащупать. Звук вывели на колонки — все хотели послушать, отзовутся ли Чужие.
 Унтера молчали, жарко пыхтели, толкались и забыли про водку. Майкл надувался от гордости, чувствуя себя манипулятором реальности.
 А потом душную тишину каморки разорвала ясная английская речь.
 Майкл чуть сознание не потерял.
 — Это не Чужие, это люди! — заорал он. — Они терпят крушение!
 Он не почувствовал, как изменилось настроение собутыльников. Майкл орал в микрофон, орал на родном для себя языке, конечно, не думая, что завтра его поволокут к особисту… Ему отвечали, и Майкл слышал, как все у них плохо. Их обстреляли, у них поврежден двигатель, не осталось топлива, корабль практически неуправляемый, здесь какая-то пиратская база неподалеку, не иначе, потому что кому надо обстреливать совершенно мирный частный корабль? Майкл командовал, выбрав им для посадки аэродром собственной части, руководил и утешал.
 А потом их не стало.
 Землю тряхнуло, с потолка посыпалась густая пыль с крошевом штукатурки. «Ромашка» пискнула и погасила все мониторы. Майкл заорал дурниной, выбежал наружу, кто-то вслед выбросил его бушлат и даже остатки водки — в знак презрения к предателю. Этого Майкл уже не видел. Он туда больше не вернулся,
 Их сбили метеорологи, которые отвечали не за погоду, а за противовоздушную оборону. Сбили метрах в трехстах от поверхности. Дали залп в упор, отчего не только в окрестных военных частях, но и почти во всех домах Южногорска-23 повылетали стекла.
 Майкл стоял по яйца в снегу. Вокруг — жалкие обломки корабля, в котором не было никаких Чужих, а были самые обыкновенные люди из соседней Вселенной. Как они сюда прорвались, непонятно и уже никто не узнает. Потому что после прямого попадания автоматика не успела загерметизировать спасательную капсулу. Люди разбились. Майкл видел куски их тел, разбросанные по белому полю. Стоял и плакал.


* * *

 — Ты негодяй, — сухо произнесла мать.
 Майкл посмотрел на нее исподлобья. Она ничуть не изменилась за месяцы, которые он ее не видел. И думалось ему, что мать не менялась последние лет десять. Неизменно подтянутая, с гладко зачесанными в узел крашеными черными волосами — седину прятала, — с ледяным взглядом и профессиональной улыбкой. Какая была, такой осталась.
 Ничего не сказал, отвернулся. Стал с независимой миной грызть ноготь на большом пальце.
 — Я не хочу видеть тебя в своем доме, — добавила она.
 Майкл не выдержал:
 — Тогда не надо было усыновлять меня. Я тебя заставлял? Хрена! Но я показался тебе выгодным вложением капитала. Мало ли, отец на смертном одре раскается и мне в наследство месторождение «третьего изотопа» оставит? Сомнительно, но почему бы и нет? Вот ты на всякий случай и предъявила на меня права. А случаи, дорогая мама, разные бывают. Не повезло тебе со мной.
 Она не дослушала. Последние слова Майкл говорил уже закрывшейся двери. Пришел конвоир, отвел его в камеру. В окружной комендатуре одиночек не было, но для Майкла освободили четырехместную. Жил один, как король. Наслаждался роскошью. После трибунала он о таких условиях жизни мечтать будет. Если у него вообще останется жизнь. Могут и расстрелять, статья нешуточная.
 А все потому, что три с лишним года назад его предупредили обо всем, кроме самого главного.
 …Из-за взрыва на космодроме Майкл потерял возможность улететь с планеты. Не мог он и связаться с Силверхендом. Оставалось надеяться на то, что пират спохватится — где корабль? — и пошлет кого-нибудь на проверку.
 Чтобы скоротать время ожидания, Майкл пьянствовал. Пока не понял, что улетать уже не хочет. Тогда он записался на прием к консулу, постоянно находящемуся у космодрома. Накануне аудиенции Майкл старался не напиваться, чтобы с утра похмелье не доставало, но, естественно, на почве волнения наклюкался основательно и к утру протрезветь не успел.
 Он сидел в стильно оформленном кабинете, консул безупречного вида по-пилатовски умывал руки — то есть читал последнюю мораль перед тем, как принять от залетного чудака прошение о подданстве. Мол, чувак, у тебя есть еще возможность отказаться, и если сейчас не возмутишься, то я тебя слегка предупреждал.
 — …разумеется, я с глубоким уважением отношусь ко всем формам республиканского правления, — мягким, хорошо поставленным голосом рассуждал консул. — В истории России есть периоды республики. И это не только печально известная Советская Республика. Есть куда более положительные примеры — традиционные формы именно русской республики, прежде всего новгородская…
 Майкла терзала головная боль. Он хотел похмелиться, но понимал, что, пока не будут исполнены все приличествующие случаю церемониальные «танцы», об этом и мечтать нечего.
 — …первое время вам, уроженцу современной демократической республики, будет трудно принять наши традиции, нашу этику, насквозь пронизанную идеалами служения царю и Отечеству. Возможно, хотя я не хотел бы думать так плохо, вам кое-что покажется смешным или нелепым. Я бы хотел предостеречь вас от излияния… ненужных эмоций. Для нас монархия — самая естественная форма государственности…
 Майкл сомневался. Однако полагал, что монархия в качестве истинно русской виньетки на здании государственной машины — это по меньшей мере занятно. Внутри наверняка обнаружатся вполне демократические институты. Иначе и быть не может — ни одному нормальному человеку не захочется быть рабом, пусть даже и собственной идеи. Время показало, насколько жестоко он ошибался.
 — …вы привыкли считать, что подлинная свобода гражданина достижима исключительно в демократическом обществе. — Консул позволил себе едва заметную улыбку. — Там, где каждый имеет право избирать и быть избранным, где каждый имеет право на свободу высказываний… Конечно, если подходить к вопросу форл ально, то у подданных любой монархии по букве закона свобод и прав меньше. Как бы вы ни хотели, вас не изберут царем. Вам не дозволено, с вашим нынешним статусом, занимать некоторые государственные должности. Но это, разумеется, только формальности… Консул ловко переставил ближе к Майклу графин с водой. А секундой позже на поднос к стаканчику легла таблетка в бумажной упаковке.
 — Питие на Руси требует особой культуры, — заметил консул отеческим тоном. — А без культуры оно превращается в пьянство. Позвольте посоветовать вам воздерживаться от чрезмерного употребления горячительного, покуда не научитесь пить правильно. Не умеющего пить у нас не уважают.
 — Спасибо, — пробормотал Майкл. — Учту. Да не, это я распустился в мотеле от скуки, я себя в руках-то держу хорошо… — замолчал, уловив в собственных словах знакомые нотки оправданий и уверений законченного алкоголика.
 Консул улыбался.
 — Не волнуйтесь. Вам еще предстоит многое узнать. Например, что подданные империи в сущности заметно свободнее граждан демократических республик. Да-да, не удивляйтесь. Я говорю, разумеется, о фактической, а не о формальной стороне вопроса. В сущности, когда каждый гражданин равен другому, он ежесекундно вынужден уступать соседу, такому же равному. В Империи права каждого четко обозначены, и никто не может выйти за рамки своего текущего положения иначе, чем с воли царя — который есть, в свою очередь, подданный Бога и Отечества. Царь есть лицо Империи, ее непременная и непреложная принадлежность, в некотором смысле собственность всех подданных. Каждый подданный свободен потому, что он неотъемлемая часть самой свободной и самой гордой из всех стран. Вы ведь не станете отрицать, что свобода каждого человека определяется силой, которой он может поддержать свои права? И персональная свобода демократа, ограниченная его личными, человеческими возможностями, не идет ни в какое сравнение со свободой и мощью страны. Здесь не каждый сам по себе, здесь все — часть единого организма. На управление впрямую не может воздействовать ни отдельно взятый гражданин, ни подданный — тут империя равна республике. Но у подданного есть уверенность, что за ним стоит не некая разнородная толпа, где у каждого свое мнение, а единомышленники. Это свобода уже не личности, а крепкого объединения личностей, составляющих гиперличность Империи. Собрание частных сил в республике не может сравниться с эгрегором полей имперских подданных.:.
 Майкл почувствовал, что его грузят. Таблетка оказалась действенной, головная боль отпускала.
 — …у монархии есть и еще один несомненный плюс. Вы, как менеджер высшего звена по базовому образованию, сможете оценить по достоинству эту характеристику. Видите ли, выборная власть — это воистину дьявольское изобретение, погубившее многие великие государства. Демократические институты, позволяющие избирать правителей, не защищают от роковых ошибок. Избиратели ищут в вожди хорошего человека, который понимал бы их чаяния. Но что, если они ошиблись и избрали ловкого лицемера? Или не ошиблись, но сам вождь имеет смутные представления об управлении? Нет, так нельзя. И эту ошибку мы исправили. Наша система наследственных институтов, дворянства и ранговой лестницы позволяет не избирать, но воспитывать своих чиновников. В Российской империи у власти стоят прежде всего специалисты высочайшего класса, посвятившие всю жизнь науке управления. Многие учатся с младенческих лет, и это прежде всего наши богоданные государи…
 Майкл понимал. Править должны те, кто умеет это делать. Никто не пойдет лечить болезни к симпатичному человеку, который ни хрена не смыслит в медицине. Никто не простит повару отравы только потому, что тот — добрый приятель. И никто не доверит руководство компанией типу, который поулыбался и сказал, что всем сочувствует. Диплом покажите-с, а потом будем говорить. А лучше — диплом покажите и извольте на аттестацию проследовать. Выдержите экзамен — будем думать. Провалитесь — ищите себе другую вакансию. Через две недели ему вручили первый официальный документ — справку о предоставлении прав подданного, основание для выдачи паспорта. В справке значилось его английское имя, написанное русскими буквами, возраст, профессия и семейный статус.
 На следующий день он собрал вещи и перебрался в «образовательный лагерь». Его держали в обособленном секторе, занятия проходили по восемь часов в день. Учили всему, что обязан знать подданный Российской империи. И самое главное — тому, что никто и никогда не должен услышать от него правды о мире, оставшемся снаружи. Потому, что рядовые подданные Империи понятия не имели о существовании Больших Штатов.
 Русские думали, что произошла катастрофа и теперь они одни во Вселенной. Они не ведали даже, что находятся уже не в прежней Вселенной, а в соседней.
 А те, кого монаршей волей допустили к истине, костьми ложились, лишь бы правда не выплыла наружу.
 Зачем и кому это нужно, Майкл представлял плохо.
 Даже Силверхенд, изволивший прилететь, когда Майкл уже был три недели как подданный, особой ясности не внес.
 — Так для всех лучше, — сказал пират. — Действительно лучше. Слишком много дерьма всплывет, если разложить по полочкам все, как было. Не лезь на рожон.
 Силверхенд не отговаривал Майкла, не предупреждал, что будет трудно. Хотя Майкл мог бы остаться в его команде и с паспортом российского подданного. У пирата такой документ был. Но Силверхенд не заикнулся о том, чтобы вернуть Майкла в Космос. Вместо этого он привез в лагерь его мать.
 Она оказалась худощавой, с крашеными черными волосами и таким цепким взглядом, что Майкл без труда распознал в ней офицера безопасности.
 — Наталья Федоровна Лукина, — представил ее Силверхенд. — Моя жена. И твоя мать.
 — Мне говорили, что мою мать зовут Марией.
 — Наталья, — усмехнулась женщина. Голос у нее был низковатый, с хрипотцой. — Тейлор специально наврал тебе, чтобы ты не смог разыскать меня по имени. Он же тебя просто выкрал, пользуясь моим нелегальным положением и слабостью после тяжелых родов. Я пыталась тебя вернуть дважды, когда тебе было два и пять лет.
 — Мне он сказал, что моя мать подбросила меня ему.
 — Ну а что еще он мог сказать?
 Майкл осторожно уточнил:
 — Тут нет ошибки?
 — Нет. Но мы сделаем соответствующие анализы, — ответила Лукина. — Я хочу доказать свое материнство, а не усыновить тебя.
 Ответ был получен в тот же день. Да, все правильно, крутая офицерша — его родная мать. Майкл обрадовался только рассудком. Он давно составил себе образ матери, и Лукина нисколько с ним не совпадала. А может, дело было в том, что загадка его рождения разрешилась буднично. Случись это на Сигме-Таурус или на Ста Харях, Майкл долго не мог бы прийти в себя. Но произошло сие знаменательное событие в обстоятельствах, которые сами по себе были излишне фантастическими. И потому уставшее от впечатлений сердце не забилось учащенно.
 По правде говоря, мать для него много сделала. Она добилась, чтобы Майкла выпустили в большой мир из лагеря всего лишь за подписку о неразглашении. Она позволила ему жить в своей квартире. Она предложила Силверхенду переписать на себя счета Майкла с тем, чтобы пират вернул ему соответствующую сумму, но уже в рублях. Мать, и никто другой, разработала Майклу подходящую легенду, с которой можно было не бояться, что каждый встречный-поперечный заподозрит в нем шпиона или сумасшедшего. Но она не любила сына.
 К Майклу быстро привязались сестры — близнецы Анна и Мария. Они были до смешного похожи на него и даже ростом превосходили не только сверстниц, но и сверстников. Они охотно таскали Майкла по гостям и местам культурного отдыха. Радовались, что у них наконец появился спутник, на которого они не смотрят сверху вниз. А то, что спутник был один и к тому же приходился братом обеим, никого не волновало.
 Потом Майкл получил паспорт — до того носил в кармане справку — на имя Михаила Филипповича Портнова и поступил в университет. В России, не признававшей существования Больших Штатов, полученное «за горизонтом» образование не стоило гроша ломаного. Надо было учиться заново. Мать убедила Майкла выбрать не знакомый экономический, а юридический факультет. Он не возражал. Поступил и тут же перебрался в студенческое общежитие. Мать видел редко, ограничивал общение телефонными звонками. Сестры пользовались любым предлогом, чтобы навестить его. Но интересовались больше его сокурсниками.
 Майкл с головой ушел в учебу. Разговоры о политике, в которые его втягивал Подгорный, Майкла нервировали. Чуял скрытую ложь. Намеки о Чужих развлекали, но на уровне пьяных баек. И никто, никто и никогда не говорил открыто о том, почему Россия оказалась здесь. Нет, существовала официальная легенда, которой Майкл интересовался мало — потому, что знал правду. А зря не интересовался. Если бы раньше задумался, раньше бы и понял.
 Русские верили, что Землю уничтожили Чужие. И нынешнюю свою планету они защищали тоже от Чужих. Не хватало одного звена.
 И Майкл его получил.
 В его сознании не укладывалось, что человек способен назвать Чужим такого же человека. Да еще и человека, чьи предки точно так же жили на Земле. Бывшего соседа. Он не понимал, как можно счесть Чужим только за другой менталитет, другой взгляд на государственную систему, другой язык.
 Чужими в России называли американцев. А назвав, перестали считать их людьми и уничтожали, словно опасных животных.
 Майкл не отрицал, что косвенная вина американцев в страданиях русских есть. В двадцать первом веке две державы оказались на пороге войны. Русские изобрели систему защитных устройств, названную «Щитом». Систему поставили на вооружение, толком не испытав. Результат — произошла техногенная катастрофа. Предназначенная отражать падающие сверху предметы — на манер батута — защита породила поле. Поле захватило внутрь себя, как в капсулу, все живое и часть неодушевленных предметов и устремилось в параллельное пространство. К счастью, капсула-переносчик прекратила существование не в открытом Космосе, а на поверхности планеты. К тому же подходившей для жизни едва ли не больше, чем родная Земля.
 Вместо защитного зеркала русские изобрели уникальный гигантский космический корабль. Замечательно и великолепно. Но нежданный старт и неудачное приземление обошлись русским в полную потерю промышленности, строений и всего того, без чего современный человек не мыслит нормальной жизни. Это если не знать, сколько человеческих жертв повлек за собой неосторожный перелет: по прибытии неодушевленные объекты изъявили желание развалиться, и под обло№ ками оказалось слишком много живых существ. Кстати, перелет-переход был мгновенным. Жертв похоронили, обломки сгребли, не один десяток лет потратили на восстановление привычного уровня жизни. Кое-как отстроились, безнадежно отстав от американцев, которые к тому моменту создали на старой Земле глобальное государство, разлетелись по Вселенной и преобразовали свою страну в Большие Штаты, состоявшие из множества планет.
 Русские же работали с идеологией. Чтобы люди не тосковали, родную планету объявили уничтоженной. Майкл с трудом, но признавал правильность подобного подхода. В самом деле, не стоит волновать население. А то оно вместо благоустройства территории будет заниматься строительством прожектов и испытаниями космических аппаратов.
 Каким образом русских отыскали пираты — загадка. Но отыскали и наладили сотрудничество. Пираты стали первыми и последними, кому вход на русские земли не был заказан.
 Остальных уничтожали.
 И не только потому, что сохранялась давняя обида. Какие обиды, если сменилось уже восемь поколений? Уже никто не помнил, какой была Земля. Пришельцев уничтожали, чтобы не разрушать удобную легенду. Чтобы никто не узнал первую главную ложь — Земля осталась и процветает. И никто не раскрыл бы вторую главную ложь.
 Никакого параллельного пространства не существовало.
 Русские обитали в той же Вселенной. На удивительно удобно расположенной планете. Но они были слишком слабы, чтобы отстоять свою независимость от Больших Штатов. Колонизация, пусть и мирная, в их планы не входила. Поэтому русские хладнокровно сбивали корабли чужих граждан, а своим врали, будто других людей, кроме живущих на этой планете, не осталось.
 И поколения детишек впитывали эту ложь. Они росли с ней. Они обожали свою родину и ненавидели Чужих, которые могли уничтожить ее, как однажды уже уничтожили. Они все, даже просвещенные круги, были патриотами, допуская неверность в мыслях одним русским государям в пользу других. Это не измена, если посмотреть непредвзято. Все ж. одной крови. И если кому-то не нравилась мысль, что придется воевать со своими братьями, то в отношении Чужих во мнении сходились: агрессивных тварей надо убивать. Потому что в этом заключается долг человека и патриота.
 Очень легко быть патриотом, когда не знаешь, против кого воюешь.


* * *

 В бараке Майкл прожил всего сутки. Собственно, там он не успел даже появиться. Его доставили в лагерь для осужденных на пожизненную каторгу рано утром. Пока оформили, пока он прошел медицинское освидетельствование, пока помылся и получил комплект каторжной униформы — наступил вечер. Начальник отряда, к которому приписали Майкла, уже закончил рабочий день и ушел домой. Вызывать его не стали, решив, что новый заключенный прекрасно перекантуется в карцере. А Майкл так хотел спать, что ему все равно было, где упасть. Не возражал против бетонного пола в камере, где нельзя вытянуться во весь рост. Лишь бы ее ни с кем не пришлось делить. К слову, карцер, куда его определили, явно предназначался для привилегированных каторжников — каменный мешок без окон, но с деревянными нарами, комплектом спальных принадлежностей и отхожим горшком с крышкой. Этакий VlP-угол, куда ставят шалунов. Потом Майклу принесли ужин, воду и оставили в покое до утра, предупредив, что яркий свет горит круглосуточно — не гостиница все же.
 Он не успел как следует разозлиться на себя, на свои с шибки, которые раз за разом приводят его на пожизненную каторгу. Съел нехитрый ужин и свалился на нары, не раздеваясь. А утром его помиловали. Майкла об этом известил охранник, отперший дверь карцера.
 — Везучий! — радостно сказал молоденький солдат-первогодок. — Не успел приехать — и сразу уезжать. Помиловали тебя!
 Майкла провели в канцелярию лагеря. Там он снова переоделся в гражданку (ту самую, в которой уходил в армию и которая стала ему тесна). Ему принесли завтрак, потом попросили обождать в приемной начальника лагеря. Майкл обождал.
 А к тому, что за ним приедет бывший его ротный, Майкл не был готов. Дашков красовался в новеньком майорском мундире.
 Они обнялись как старые и закадычные друзья. Дашков вручил Майклу папку с его документами и вывел за ворота зоны. Там их поджидал длинный черный автомобиль.
 Майкл растерянно перебирал бумаги. Теперь он уверился, что сестры действительно его любили. Втайне от матери близнецы добились высочайшей аудиенции и обратились с просьбой о помиловании. Их приняла императрица. Анастасия Ильинична внимательно выслушала подлинную историю залетного подданного, который из-за незнания едва не совершил роковую ошибку, и воспользовалась своим правом помилования. Майкл был свободен. Причем от всего — и от солдатской лямки в том числе. В армию мирного времени судимых брали только по особому решению, по индивидуальному прошению, потому что служение царю и Отечеству есть почетный долг. Абы кому войсковое знамя позорить не позволено.
 — А у меня тоже жизнь налаживается, — усмехнулся ротный, глазами показывая на майорские погоны. — Та дама, про которую я вам говорил, арестована за участие в заговоре против короны. Колесики закрутились в обратную сторону. Я отныне прошен и вновь в милости. Приписан для дальнейшего прохождения службы к Воскресенскому авиационному полку императорской гвардии.
 — Поздравляю, — пробомотал Майкл, все еще разглядывающий свои документы, изучающий каждую завитушку красивой подписи государыни. — Интересно, что означает «авиация» в нашей конспиративной системе?
 — То и означает. Для императорской гвардии сохранены прямые наименования. Мне еще понадобится закончить офицерские курсы переквалификации, я ведь не авиатор, а артиллерист широкого профиля — ракеты, ПВО, пушки, минометы. Но занятия начинаются через месяц, а пока я получил внеочередной отпуск для переезда в Московскую губернию и обустройства. Собираться мне недолго, за два дня я переехал, а оставшееся время решил потратить на исполнение обещания.
 — Это вы про Павла?
 — Про него. Трудно было… Но сейчас все препятствия позади. Зачислен именным указом на первый курс артиллерийского отделения Корпуса. К занятиям приступил с опозданием, но не страшно — нагонит. За первый семестр он экзамены сдавал экстерном, и я горд за него: сдал без единой запинки. А потом мне пришло в голову, что я мог бы вам помочь. Вы, Михаил, достойны наказания за неподобающее унтер-офицеру поведение, но это три года штрафного батальона, а не пожизненная каторга. Относительно же преступления, за которое вас осудили, то вы не могли его не совершить. Признаться, я сам не сразу понял, почему вы так поступили. И только потом догадался — вы ведь не знали, с кем именно мы воюем. У вас сложились ошибочные стереотипы. Все это я имел намерение донести до слуха его величества, но меня опередили ваши уважаемые сестры.
 Красивый черный автомобиль доставил их в аэропорт. Майклу стало не по себе от мысли, что придется доверить жизнь ненадежному, отчаянно ревущему самолету, но он мужественно промолчал. Посадку объявили через час после их прибытия, за это время Майкл и Дашков успели пропустить по стопочке за встречу, за повышение, за прекрасных дам и за освобождение. Перелет до Москвы Майкл благополучно проспал: после всех переживаний двухсот граммов водки хватило, чтобы опьянеть. Иногда он просыпался от рева турбин, почему-то прекрасно слышимого в салоне. Правда, когда его растолкали на аэродроме в Москве, он засомневался насчет турбин. Возможно, то был угрожающий храп Дашкова, которого тоже сморила дрема.
 Ротный повез его к себе домой. Семейству Дашковых в Москве принадлежало три особняка, и один из них находился в распоряжении наследника, то есть бывшего командира Майкла. Здесь они устроили маленький праздник, и Майкл не помнил, как оказался на широченной кровати в гостевой спальне.
 Утром он задумался: куда податься. Перспективы рисовались далеко не радужные. С таким послужным списком нечего и думать восстанавливаться в университете. Какие-то деньги у него остались, но хватит их от силы на пять лет. Для того, чтобы открыть собственное дело, недостаточно. Если только лавку… Но Майкл меньше всего стремился быть принятым в купеческую гильдию.
 Надо искать место. Он сильно сомневался, что его примут на государственный пост. Откровенно говоря, шансов на восстановление в университете было больше — целый ноль. Получить место шансов было примерно минус пять. Если не шесть.
 В таком отвратительном настроении его застали сестры. Девушки пришли якобы поздравить с освобождением, на самом деле — мирить его с матерью. Они не отставали от Майкла всю первую половину дня, пока он не внял их уговорам. Ему, если честно, некуда было деваться.
 Он ехал по московским улицам и заранее морщился, ожидая, что мать не пустит его на порог. Нет никаких оснований полагать, будто ее мнение о сыне изменилось с тех пор, когда она приезжала в комендатуру.
 Но Майкл ошибся. Мать ждала его. Может быть, она и послала дочерей к нему в качестве парламентеров. Неважно. Его провели в столовую, где был накрыт стол на пять персон — считая Дашкова. За обедом никаких опасных разговоров не велось. Зато после трапезы мать вежливо попросила Дашкова развлечь барышень, а сама пригласила Майкла в кабинет. Показала ему на стул с подлокотниками, сама заняла место напротив, за массивным письменным столом. На поверхности его не было ни пылинки, ни листочка бумаги. Только графин с водой и два стакана. Больше ничего.
 — Зачем ты это сделал? — в тоне матери не слышалось осуждения. — Я хочу понять.
 — Затем, что я услышал голоса людей. Люди терпели бедствие. Я пытался помочь им. Вот и все.
 — Это не люди, — твердо сказала мать. Майкл тяжело вздохнул.
 — Мама, я не понимаю одного. Ну хорошо, идеология и политика, с этим все ясно, народу не нужно знать правду… Наверное, для вас так лучше. Но ты?! Тебе-то зачем скатываться на этот животный уровень?! Да, я знаю, вы вините американцев в том, что произошло. Но ты-то знаешь, что произошла обыкновенная техногенная катастрофа, причем из-за вашей торопливости! Вы сами включили Щит, не испытав его как положено! И американцы не виноваты в ваших ошибках.
 — Ошибки?! Техногенная катастрофа?! — мать подалась вперед. Она улыбалась, но от ее улыбки становилось холодно и жутко. И говорила она тихо, свистящим от гнева голосом. — Ошибка, да?! Это было то, что вы, американцы, называете «Маленькая победоносная война»! Вы, сволочи, бомбили Россию, вот что за «ошибка» там была!
 Она вскочила, схватила графин. Руки у нее дрожали, и вода расплескалась по столу, перелилась на пол, но мать не побежала за тряпкой. Она ничего не заметила. И, наполнив стакан, забыла выпить. Нервно обняв себя за плечи, она заговорила — быстро, не глядя на Майкла:
 — Ошибка… Просто мы захотели жить по-своему. Нас давили тридцать лет. Мы проиграли холодную войну. Американцы диктовали нам, как одеваться, что читать, чем чистить зубы… Равноправие, демократия… Нас до сих пор тошнит от этих слов. Русский язык стал похож на пиджин-инглиш. Наши фильмы, наши книги — все было содрано с американского ширпотреба. Американский фаст-фуд… Тебе не понять. Они сбрасывали на наш рынок отравленное мясо, они заставили нас превратить Сибирь в гигантский могильник для ядерных отходов. Они сделали из нашей родины помойку. А мы захотели выбрать себе царя. Это наше право. В России не может быть демократии. Как папой римским не может стать женщина. Мы не хотим быть лишенным национальности американским потребителем. Мы хотим быть русскими. Они вопили, что у нас нарушаются права человека. А сами отняли у мира главное право — быть собой.
 Ее душили сухие рыдания.
 — Мы знали, что добром они не отвяжутся. Но экономическими санкциями нас не напугать. У нас была очень богатая страна. Нам угрожали, а мы посмеивались. Мол, пока гром не грянет, мужик не перекрестится, поэтому пусть грозят — нас это на работу стимулирует. Мы гордились собой, потому что никто этих американцев не боялся. А чтобы не повторить судьбу многих, очень многих стран до нас, мы подготовились. Когда американцы узнали про Щит, они орали так, будто начался конец света. Да, для них действительно начался конец света. Крах, беда, потому что они же ничего не могли поделать с нами! Они требовали, чтобы мы свернули программу. Они требовали, чтобы мы пустили к себе их эмиссаров. Они закрыли для нас все мировые рынки… А мы радовались. Вот тогда мы осознали, что мы действительно великий народ. Мы прожили так три года, и страна расцвела. Мы перестали перед ними унижаться, понимаешь?
 Майкл не проронил ни слова. К сожалению, он слишком хорошо знал, как ведут себя Большие Штаты в отношении других стран. И термин «маленькая победоносная война» ему тоже был знаком. Силверхенд потерял руку в такой войне…
 — Они озверели, когда мы объявили дату преобразования России в монархию. Мы ликовали даже тогда, когда стало ясно — будут бомбить. И все прекрасно понимали, что такое решение американцы приняли сразу. К нам вернулось больше половины эмигрантов. Они хотели быть русскими. — Она хрипло рассмеялась. — Они не знали, на каком принципе работает Щит. Мы сами его испытывали только на небольших полигонах. В четыре часа утра того дня, когда наш президент должен был венчаться на царство, началась бомбежка. Щит включился. Сам. Автоматически. Потому что это было заложено в алгоритм его действия. Вот тебе и вся «ошибка»! Никто не ждал такого эффекта. Нас всех, кто был в зоне действия Щита, вышвырнуло на другую планету. Все живое. Мы потеряли промышленность, мы потеряли стратегические запасы пищи… Но у нас остались люди. И мы выжили.
 Мать отвернулась, прислонилась лбом к оконному стеклу.
 — Американцы… — прошептала она. — Если у них отнять возможность совать нос в чужие дела, они передохнут. Когда-нибудь мы за все с ними расквитаемся, за все…
 — Я понимаю, — осторожно сказал Майкл, — тебя понимаю. Но времена меняются, и люди тоже, и страны. Не лучше ли договориться? В конце концов, то, чем мы занимаемся сейчас, — такое же убийство. Надо ли вставать на одну планку с теми, кого считаешь врагом? Ведь сейчас у нас прекрасная планета, на которую никто не покушается…
 Мать слушала его спокойно, — не перебивая. Майкл, ободренный ее молчанием, постарался развить свою мысль. Он говорил ровным дружелюбным тоном, взывая к логике и к чувству чести, к гордости и к христианскому смирению… Демагог, если посудить, он был знатный. Но ему хотелось кричать от отчаяния: его мать — фанатичка.
 И вся эта огромная страна — страна фанатиков. Кто-то в большей степени, кто-то в меньшей, но разуму тут не место.
 — Миша, — перебила его мать, — у вас там бытует миф, что русские исчезли, пропали и так далее. Американцы не поняли, что включился Щит. Они засекли серию взрывов. А потом они бомбили ту территорию, где когда-то была Россия. Миша, родной, Щит не вызывает пожаров. От чего, скажи мне, вся территория страны покрылась пеплом?! От чего горела нефть?! — она оперлась руками на край стола, наклонилась над Майклом. — Я побывала там. Там до сих пор жить нельзя. И я знаю, какие следы остаются от Щита, а какие — от бомб. Так вот, американцы думали, что Россия уничтожена их военной силой. Но мир отреагировал так, что им стало страшно. И тогда — не сразу — они продвинули легенду о том, что русские исчезли сами по себе. Ушли в параллельное измерение. Думаешь, так нельзя? А в двадцатом веке они устроили ядерную бомбардировку Японии, и всего через сорок лет японцы, среди которых полно было живых свидетелей, уже верили, что бомбили их русские, а американцы защитили, не позволили продолжать!
 Майклу захотелось уйти.
 — Когда американцы нас обнаружили, мы обрадовались — у русских память длинная, но не злая. Мы-то не знали, что наше возвращение — конец американского владычества. Зато они знали. И мы им были не нужны. Планету банально пытались захватить. Мы отбили три серьезных нападения. И теперь уничтожаем все объекты, сваливающиеся к нам в атмосферу.
 — Это, извини, ни к чему не приведет. Все до поры до времени. Рано или поздно проблему придется решать.
 — Дай боже, чтобы поздно. Для вас поздно. Потому что скоро у нас будут не только пушки, но и собственный космический флот. Скоро мы вернем принадлежащее нам по праву месторождение «третьего изотопа». У нас будет неиссякаемый источник топлива для наших кораблей. И вот тогда у нас не будет необходимости скрываться от вас. Тогда мы придем сами. И потребуем заплатить по счету. Вы заплатите. Потому что мы не оставим вам другого выхода. Вы ведь не можете уничтожить сразу планету, да? А мы можем уже сейчас. Мы и звезду взорвать можем. Ну как? Как тебе кажется, таких доводов хватит, чтоб ваше правительство признало наши права человека, а?
 — Идиотка!!! — не выдержав, заорал Майкл. — Сама-то понимаешь, к чему это приведет?! Будете уничтожать планеты для устрашения парламента, да?! Сжигать звезды?! Вы свихнулись! Вы что, хотите из легенды превратиться в зверей, в террористов?! Или ты думаешь, что простому народу кто-то станет объяснять, что русские так защищаются?! Да хрен там! Вас обвинят в нападении!
 — Ну и пусть. Нам — нам! — уже все равно. Если надо, мы уничтожим достаточно людей — да, и не смотри на меня так! — достаточно, чтобы нас навсегда оставили в покое, а наши павшие не вертелись в могилах!
 Майкл встал и ушел. Даже дверью не хлопнул — прикрыл мягко и осторожно. Они все сошли с ума.


* * *

 Майкл шел по красивому, но опостылевшему городу. Он прожил в нем год и не был ни минуты счастлив. И никогда не ходил бесцельно, как сейчас — равномерно переставляя ноги, поворачивая на перекрестках не осмысленно, а повинуясь прихоти.
 Здесь не принято было слоняться бесцельно. Тем более — в середине рабочего дня. На него смотрели косо и осуждающе. Майклу было все равно. Он чувствовал себя разбитым и изможденным. Он запутался в реалиях этой жизни и этой страны. Он перестал понимать людей. Майкл признавал, что никогда не понимал. Он не хотел больше ничего.
 Для него не осталось места в этой Вселенной. А других не существовало. Потому Силверхенд и прятал координаты планеты так тщательно, что попасть на нее мог любой. А те, кто живет на Земле-2, мечтают установить свое господство над Вселенной. Хуже — они мечтают уничтожить всех остальных. Они запутались в своем вранье. Их не уничтожали, но они придумали красивую и жуткую легенду — и сами в нее уверовали. А теперь легенда требует мести — и они загораются идеей джихада, забыв, что оснований для этого у них нет. Основания они себе придумали.
 После разговора с матерью он пришел к Чернышёву. Задал ему несколько вопросов. Майкл не мог взять в толк, почему и Дашков, и мать твердили, будто месторождение «третьего изотопа» принадлежит Российской империи. Оно было открыто каких-то двадцать лет назад, когда русские превратились в миф.
 — И тем не менее это чистая правда, — сказал Чернышёв. — Видишь ли, Миша, нам нужен собственный космический флот. Как ты догадался, вероятно, мы сбиваем не все корабли, попадающие в сектор нашего влияния. Некоторые мы конфискуем. Иначе мы оказались бы запертыми на планете. И мы не могли бы оказать никакого сопротивления в случае очередного вторжения. Но конфискованные корабли не подходят для наших целей.
 — Каких? — жестко спросил Майкл. — Каких целей? Взрывать планеты?
 — Не надо приписывать мне слова твоей матери, — осадил его Чернышёв. Майкл сделал вывод, что радикальные взгляды Натальи Лукиной не составляли секрета для ее коллег. — Они ни для чего, если честно, не подходят. Нам надо вести разведку ближайшего пространства, надо перевозить объемные грузы, надо осваивать другие планеты нашей системы. А попадают к нам лишь небольшие корабли, рассчитанные на трех-четырех человек экипажа. В сущности, эти суда годятся для деятельности на территории Больших Штатов, но и только. Поэтому мы решили пойти по другому пути. Посоветовавшись с Филиппом — твоим приемным отцом, — мы отобрали и подготовили группу очень талантливых молодых людей. Они должны были получить образование в Больших Штатах и внедриться в ваши исследовательские организации. В идеале им следовало использовать ваши мощности для разработок, в которых нуждалась наша космическая промышленность. Как видишь, мы ставили первоочередной задачей даже не кражу ваших технологий. Смешная цена за уничтожение России. Большинство членов группы не оправдало наших надежд, хотя они привезли очень много интересных изобретений. Но один человек, назовем его Василий, сделал куда больше, чем мы ожидали. В числе прочего он открыл планету с месторождением неизвестного материала. Она зарегистрирована на его имя.
 — А корпорация PACT?
 — Василий нуждался в крупной денежной сумме для продолжения своих исследований. Он оформил доверенность корпорации PACT, сроком на три года, на право добычи минерала.
 — Понятно…
 — Больше от него никаких сведений не поступало. Нам удалось выяснить, что его держали в плену по личному распоряжению Клиффорда Тейлора. Все это время Василия заставляли продлевать доверенность. Но несколько лет назад он умер. Прямых безусловных наследников у него нет, потому что он не успел обзавестись семьей. Как нам удалось узнать из надежных источников, завещания на постороннее лицо Василий тоже не составил. Его имущество должно отойти государству. Клиффорд Тейлор в таком повороте не заинтересован, поэтому факт смерти Василия скрывается. У нас, однако, есть доказательства. Поэтому сейчас мы ждем, пока истечет тридцатилетний срок, за который законные наследники, если таковые объявятся, могут предъявить свои права. А потом мы совершим два шага. Во-первых, выйдем на международную арену, напомнив о своем существовании, а во-вторых, докажем, что Василий был подданным Российской империи, поэтому месторождение есть собственность нашей страны. За это же время, полагаю, наши ученые подойдут вплотную к созданию реактора, использующего этот вид топлива. И как только у нас появятся такие корабли, нам не придется демонстрировать свою военную силу. Мы будем контролировать все пути космического сообщения.
 Майкл тер виски.
 — Да, и еще тебе полезно знать: Клиффорд Тейлор тоже санкционировал разработку двигателя нового поколения.
 — Поэтому Лукина и провернула этот фокус с усыновлением? Чтобы выкрасть Гэйба, а меня подставить вместо него? Мы же двойники. Ну, или еще каким образом меня использовать, чтобы я не дал Железному Кутюрье вас обогнать?
 Чернышёв молчал и загадочно улыбался.
 — Я понял, — кивнул Майкл. — Вы планировали в ближайшем будущем сделать мне именно такое предложение. А что, мне ж другого места, кроме как в разведке, и не найти…
 — Это можно расценивать как согласие?
 — Вы мне другое скажите: планы вы строите мирные, но что вы сделаете, если фанатик вроде моей матери действительно сорвется с цепи и кинется мстить?
 Чернышёв спокойно ответил:
 — Мы примем меры, чтобы этого не произошло. Но, если… Миша, ты должен отдавать себе отчет в том, что никто не будет особенно жалеть американцев.
 — Ясно. Да, ясно. Невинные люди погибнут. Их никто не пожалеет. Сейчас Вселенную раком ставят американцы, а будут русские. И в чем принципиальное отличие? Чем справедливость для одного народа отличается от справедливости для другого? Ну, по большому-то счету?
 Чернышёв смотрел так, что Майкл осознал: его никогда не поймут. Не хотят. Не считают целесообразным. Использовать в своих целях — да, это выгодно. А понимать — незачем.
 Он ушел в полном расстройстве, предусмотрительно обещав подумать. По крайней мере Чернышёв был с ним честен.
 Майкл вышагивал по улице и думал, что неплохо было бы застрелиться. Его отец хочет получить двигатель на «третьем изотопе», чтобы завоевать Вселенную для себя. Но у него нет двигателя, поэтому Вселенная пока еще свободна. Его мать хочет получить двигатель на «третьем изотопе», чтобы завоевать Вселенную для русских — на самом деле тоже для себя. Но у нее нет двигателя и нет «третьего изотопа», поэтому Вселенная пока еще жива.
 А Майкл меньше всего хотел, чтобы его отец стал диктатором, а мать — террористкой. Он видел два лагеря, которые рвались к власти. И он не желал победы ни одной из двух сторон, а третьей не было. И куда ему прибиться — Майкл не представлял.
 У него устали ноги. Он остановился, огляделся в поисках вывески какого-нибудь кабака, где можно было бы посидеть, выпить пива — хотя хотелось водки — и подумать. Углядев между домами нечто похожее на вывеску, Майкл перешел дорогу и свернул во двор.
 Вывеска.
 На металлическом щите нарисована безыскусная кофейная чашка, а справа — два слова корявым почерком. Причем второе будто бы приписано позднее и другой рукой. В результате получилось «РУССКИЕ УШЛИ».
 Майкл помотал головой.
 Губы его самостоятельно растянулись в улыбке. Он толкнул низкие «салунные» двери. Перешагнув порог, Майкл задержался, привыкая к уютной полутьме зала. Слабо пахло свежеоструганным деревом. Окон нет, вместо них картины. Неплохие, в коричневых тонах, будто на стекле написаны. Стены на высоту примерно метр двадцать от пола закрыты панелями под дерево. Несколько пустых столиков, слева в глубине длинная стойка, около которой выстроились высокие барные табуреты. Если Майклу не изменяла память, этот зал предназначался для простого народа, который любит ввалиться с улицы и тут же плюхнуться за столик. А зал для клиентов придирчивых должен находиться за той тяжелой резной дверью, что виднеется в дальнем левом углу.
 У него кружилась голова и бешено стучало сердце. Таких совпадений не бывает, твердил он себе. Это мистика, он внезапно провалился в собственное прошлое. И сейчас он, обремененный печальным опытом, сможет сделать правильный выбор — и прожить жизнь иначе.
 Майкл осмотрел свою одежду. Он не удивился бы, узнав шелковый костюм, в котором был тогда, на Ста Харях. Но нет, на нем по-прежнему была тесноватая в плечах и короткая в рукавах кожанка, под ней — джемпер внатяжку и черные джинсы. Майкл огорчился.
 Из-за стойки вышел рыжеволосый мужчина средних лет. В ковбойской шляпе и кожаной жилетке поверх клетчатой рубашки. На шее — шелковый черный платок. На жилетке бармен носил бэдж  с русской надписью: «Джейк. Бармен».
 На Джейка со Ста Харь он похож не был.
 — Два пива и порцию раков, — отрывисто сказал Майкл.
 И направился к. дальней двери.
 — Вы куда, мистер? — спросил бармен. Он говорил без акцента, и слово «мистер» произносил на русский манер, проговаривая все буквы. — Там служебное помещение.
 — У вас что же, один зал?
 — Да. Мы недавно открылись, второй зал еще не отделан.
 Майкл, неприятно пораженный отличиями, сидел за столиком в углу в полном одиночестве. Вскоре в бар втиснулась толпа студентов. Они хихикали, нервно оглядывались по сторонам. Экзотический ресторан, мля, догадался Майкл.
 Становилось шумно. Он цедил пиво, лениво разламывал рачьи клешни и жалел, что зашел именно сюда. Только душу растравил.
 Двери распахнулись и закачались от резкого толчка. В зал вошла молодая женщина. Строгий деловой костюм подчеркивал ее точеную фигуру, но юбка заканчивалась ниже колена. Волосы были подрезаны у плеч и выкрашены в модный розовато-пепельный цвет. Еще женщина носила темные очки.
 Майкл узнал Людмилу.




 Эпилог


 Она уселась напротив него, не спрашивая разрешения.
 Она сняла солнцезащитные очки и положила их на стол. На переносице остались красные вмятины — она привыкла совсем к другим мерам защиты зрения от яркого света. Но не здесь, не в России. Она обязана выглядеть как все.
 И еще она улыбнулась. Приветливо, дружелюбно. Отточено. Так, как улыбается учительница любимым старшеклассникам. Слегка покровительственно, слегка снисходительно, слегка горделиво, а в целом — сопливо.
 Она стала старше, уже не выглядела той хрупкой девушкой-ребенком, но возраст красил ее.
 Майкл щелкнул официанту. Сначала хотел усталым тоном заказать шампанского — ответная издевка. Мол, так и быть, из вежливости я притворюсь, будто рад тебя видеть. Передумал. Он же не старшеклассник, чтоб обижаться на женское высокомерие.
 — Пива повторить. И даме что-нибудь по ее выбору.
 — Белое сухое, — сказала она. И пояснила для Майкла: — Пить хочется. Жарко. А лимонад они делают паршивый. Я недавно заходила, попробовала — фу, — она забавно поморщилась.
 Майкл промолчал.
 — Я за тобой полдня гоняюсь, — доверительным тоном сообщила Людмила.
 Майкл приподнял левую бровь.
 — У Дашкова не застала, пока отыскала адрес твоей матери, пока доехала — и увидела, как ты выходишь на улицу. Я не стала бежать за тобой, думала, может, ты завернешь куда-нибудь пива попить. А ты пошел к Чернышёву. Так что я перехватила тебя только здесь.
 Она оправдывалась, будто у них была назначена встреча на раннее утро. Майкл совершенно не удивился, что она знает и Дашкова, и Чернышёва. Но его неприятно поразил акцент, с которым говорила Людмила.
 — А я когда-то думал, что ты русская.
 — Наполовину. Отец служил в местной разведке, много путешествовал. Его убили.
 — Сочувствую.
 — Я его не помню. Мне года не исполнилось, когда его не стало.
 — Тем более. — Майкл допил степлившиеся подонки, подумал, что официанты здесь не шибко шустрые. — У меня паршивое настроение, знаешь ли.
 — Удивил! — засмеялась она. — Мне иногда кажется, что у тебя другого не бывает. — Официант наконец принес пиво и вино. Людмила дождалась, когда он удалится, будничным тоном сказала: — Я тебе хочу работу предложить.
 — На кого?
 — На папу римского.
 — Издеваешься?
 Она вынула из сумочки пластиковую карту. Вот тут Майкл удивился. Герб Ватикана, надпись «Служба по связям с общественностью». Должность не указана. Имя — Людмила Александра Эриксон.
 — Значит, ватиканская разведка…
 — Ну, не так грубо. Но если не вдаваться в частности — да.
 — Надеюсь, ты не монахиня?
 — Нет, что ты. Я получила вполне светское образование. Впрочем, я как-то уже говорила, где училась.
 — Не помню.
 — Закрытый колледж для девушек. Итон. Мы учились вместе с Катрин.
 — Никогда бы не подумал, что в ватиканской разведке могут работать женщины.
 Лидмила усмехнулась:
 — И никто не думает. Именно поэтому там женщин — подавляющее большинство.
 — Логично. И какую работу ты хочешь мне предложить? Глубокое внедрение в корпорацию PACT? — съязвил Майкл.
 — Почти. Место управляющего… — она сделала паузу. — Корпорацией PACT.
 Майкл поперхнулся пивом. Пена вылетела из кружки, он закашлялся. Людмила привстала и милостиво хлопнула его между лопаток.
 — Спасибо, — пробормотал Майкл, утирая губы. Необходимость привести себя в порядок дала ему несколько секунд. Он не ожидал подобного предложения. Тем более — от папы римского.
 — А что, Железный Кутюрье не возражает? Он же, помнится, открещивался не то что от родства, а даже от знакомства.
 — Железный Кутюрье застрелился, — тихо произнесла Людмила. — А Гэйб в тюрьме. Он получил пожизненный срок за убийство моей сестры. Элла в федеральном розыске.
 — Нормально… — Майкл пытался расстроиться из-за смерти человека, которого считал отцом, но не смог.
 — А корпорация PACT перешла в собственность Бенедикта Смита.
 — Мне ничего не говорит это имя.
 — Никому не говорит. Незаметный человек. Подставное лицо Ватикана.
 — Понятно. Значит, я могу о нем не задумываться.
 — Безусловно.
 — Сдается мне, по такому поводу нужно выпить шампанского.
 — Это можно расценивать как согласие?
 Майкл выругался.


* * *

 Потом он устроил безобразную сцену.
 Официантка принесла бутылку шампанского в серебряном ведерке со льдом и два бокала. Она приседала, крутила задом и масляно поглядывала то на Майкла, то на его спутницу. Он сначала испугался, потом сообразил: вино дорогое, и девица надеется на соответствующие чаевые. Кто ж виноват, что понятие «прекрасный сервис» она трактует столь пошлым образом?
 — Я не жду от тебя ничего хорошего, — предупредил он Людмилу, крутя в пальцах бокал. — Всякий раз, когда мы встречаемся, в моей жизни что-то происходит. Ты у меня как примета. Хуже черной кошки. Людмила дорогу перешла — все, в ближайшие дни я окажусь в такой жопе, что…
 Накопившаяся обида выплеснулась из него разом. Обижался Майкл на дурацкую жизнь, но в своих бедах обвинял почему-то Людмилу. Он ужасался, приказывал себе заткнуться, но остановиться не мог. И договорился почти до того, чтобы залпом выпить проклятое шампанское, встать и уйти с гордо поднятой головой. Но при этом он боялся, что Людмила не выдержит и покинет его раньше, чем ему удастся высказать ей все.
 Она не уходила. Слушала, улыбалась, иногда прикасалась губами к краю бокала. Когда Майкл замолчал, сказала:
 — Сколько времени тебе на сборы?
 — Я никуда не поеду, — заявил Майкл, немедленно прикусив язык. Ну не идиот?! Ему деваться некуда, у него не осталось места в этом мире, а он выпендривается. — А тебя сдам полиции как шпионку Чужих. — Зачем он это сказал?! Ох, кретин, мало его били… — Чтоб на своей шкуре поняла, каково это — гнить в тюряге из-за чьих-то интриг.
 Она полезла в сумочку. Майкл похолодел. Все, сейчас бросит на столик купюру, вроде как внесла свою долю по счету, встанет и уйдет. И больше никогда в его жизни не появится.
 Людмила достала паспорт. Зеленый юрский паспорт.
 Дипломатический.
 — Я здесь на законных основаниях, — спокойно парировала она. — К твоему сведению, помимо того, что я работаю на Ватикан, я подданная Российской империи. Чкаловской. И сотрудница посольства моей страны здесь, на Старом. Полицию можешь вызывать, но боюсь, тебя опять отвезут в вытрезвитель. Потому что все мои действия согласованы с местной канцелярией безопасности. Я вчера полдня общалась с детектором лжи. А твоя мать и Чернышёв сделали все, чтобы я не смогла поговорить с тобой. Они требовали выслать меня из страны. Но у начальника канцелярии с рассудком получше.
 Майкл затих.
 — Ты хочешь сказать, что…
 — Что я действую совершенно официально. Если тебе совсем интересно, то могу сообщить, что моя миссия согласована еще и с РПЦ. Обоих патриархов — местного и чкаловского — удалось убедить, что твое сотрудничество с Ватиканом не повлечет за собой экспансии католической церкви на православные земли. Если честно, патриархи были самыми приятными людьми из всех, с кем мне довелось встретиться.
 Майкл закрыл глаза, потер лоб, чувствуя, как возвращается утренняя головная боль.
 — Нечего мне собирать, — пробормотал он. — Нет у меня ничего. Давно уже. У меня и себя-то нет.
 — Тогда никто не мешает нам улететь прямо сейчас, — бодро заявила Людмила.
 Но шампанское они все-таки допили. И взяли еще бутылку. Майкл достиг просветленного состояния и размышлял вслух. На обеих Землях ему делать нечего, там его не любят и хронически подставляют, так почему бы не попытаться устроиться на небесах? И папа, конечно, лучший проводник… Таксист ржал до колик, когда вез их в аэропорт. Чуть не перевернул машину, ухохотавшись над очередным Майкловым пассажем.
 В аэропорту Людмила отлучилась к кассе, чтобы выкупить забронированные билеты. Майкл в ее отсутствие решил, что шампанское без коньяка — деньги на ветер, и взял флакончик. Коньяк больше всего напоминал крашенный чаем самогон, но Майклу было все равно. Он не жалел о содеянном даже в самолете, когда практически весь полет провел в сортире, изрытая выпитое. Все лучше блевать, чем трястись от страха, что эта железная дура может гробануться об землю с высоты в десять километров.
 Вторую Российскую империю он не запомнил. К концу полета Майкл уснул богатырским сном, и Людмила с трудом его растолкала. Он продрал глаза, отметил большое количество людей с явно мулатскими чертами лица и сказал сердито:
 — У, сволочи расистские…
 Замечание относилось, конечно, к русским на Старом. Выгнали, понимаешь ли, всех цветных на соседний континент. Майкл страшно обиделся, не понравилось ему, что полукровок унизили, хотя обычно он относился к ним слегка пренебрежительно.
 В машине, встречавшей их в аэропорту, он опять всхрапнул. Изредка пробуждался, осоловело шарил глазами по ночным огням чкаловской столицы, интересовался, где он находится. Засыпал раньше, чем слышал ответ. А потом его торкнуло, он сел прямо, вытаращил глаза. Вторая хлесткая пощечина привела его в чувство.
 — Похмеляться будешь после старта, — угрюмо сказал Силверхенд.
 Майкл кое-как добрел до трапа. Откуда на Чкаловском взялся Силверхенд?
 — А кто еще?! — буркнул пират. — Я тут, бля, один на всех. Если б не я, одни русские давно б передавили других и полезли бы давить всех остальных. Оно мне надо?!
 Майкл тряс головой. Потом хохотал. Этот мир делали ypоды и идиоты. Причем делали пальцем. Здесь нет ни одного нормального человека.


* * *

 Неделю, проведенную в Космосе, Майкл беспробудно пил в компании Силверхенда.
 — Наташка дома мне пить запретила, вот я и отрываюсь тут, — сказал пират.
 Майкл подумал, что еще пару лет отрыва такими дозами — и Силверхенд по пьяни угробит себя и половину эскадры. Но промолчат: ему-то какое дело? У мужика кризис среднего возраста или другие проблемы. Майкла это не касалось.
 — Ну что, решил-таки поработать на Бенни? — добродушно уточнил пират, когда они заперлись в капитанской каюте.
 — Кто это?
 — Бенедикт Смит. Я зову его Бенни. Ты, наверное, тоже будешь звать. А когда увидишь, не удивляйся: он копия твой дед.
 — Что-то мне все это подозрительно… Слишком много двойников.
 — А если б ты еще знал, что я в юности не отличался от твоего отца…
 Силверхенд смотрел на него, и Майклу померещилось вдруг, что пират его жалеет.
 — Давай-ка выпьем, сынок, — сказал он и плеснул Майклу водки. Хорошей водки, лучше которой в России можно было увидеть только на столе государя Ивана Васильевича. Правда, по слухам, российский император на дух не переносил спиртное.
 Выпили.
 — Майк, — пират подался вперед, — в этой семье есть традиция: клонам для различения оформляют документы с зеркально отображенным именем, и приучают их откликаться на первое — на то, которое для оригинала второе. Бенни в действительности зовут Бенедиктом Николасом. Был Тейлором, но сменил фамилию. Меня когда-то звали Филипом Клиффордом Тейлором. А тебя как на самом деле зовут — Майкл Гэбриэл или Гэбриэл Майкл? Ты сам еще не понял, что ты — клон Гэйба?
 …Потом было легче. Майкл тупо напивался, блевал и пил снова. Пират сидел рядом, молчал с таким выражением лица, которое можно было назвать только «настоящее мужское сочувствие», подливал в стакан. Не упрекал, что Майкл зря переводит отличный продукт.
 Майкл к клонам относился с предубеждением. О, нет, он был образованным человеком, конечно. Причем по-настоящему образованным, в отличие от Силверхенда, которому все знания элементарно записали в память. Майкл учился сам. Для него не было секретом, что хорошо сделанный клон от человека не отличается практически ничем. А та небольшая разница, которая есть, лежит не в области физиологии, а в области психики. Неудивительно, если вспомнить, как клонов растят. А вот здоровье у них, как правило, крепче. Тоже ничего загадочного: клонам проводят генную корректировку, потому что по большей части их делают ради получения здоровых органов для пересадки оригиналу.
 Он зачем-то пытался вспомнить, как лежал в инкубаторе. Напрасный труд, у клонов в период роста нет сознания. Они же растут с бешеной скоростью, за полгода максимум достигая биологического возраста оригинала. Клонов, которые были бы моложе исходного материала, пока еще никому получить не удалось. А когда рост завершается, клону записывают память и будят.
 Майкл помнил очень четко, как пришел в себя в больнице. Над ним стояли двое мужчин, постарше и помоложе. Майкл смотрел на них и вдруг вспомнил, что это его отец и дед. Но он знал это только рассудком. Казалось, он пережил сильную психотравму, изменившую его мировоззрение, и он заново выстраивает отношения с близкими. Когда Майкл обратился к визитерам по именам, они переглянулись с понимающими улыбками. Сейчас Майкл знал, что за этими гримасами-улыбками скрывалось торжество: удачный клон. Даже в лучших клиниках не всякий раз удается сформировать копию личности с первого захода. Обычный вариант, когда память пишут два или три раза.
 Ему сказали, что он катался на лыжах в горах и разбился, почти насмерть, его еле вытащили с того света Майкл принял легенду: она объясняла его странную апатию и изменившееся отношение к миру. Несколько недель в поместье ему не запомнились. А в скором времени он перебрался в университетский кампус. Там-то он и проснулся окончательно.
 С тех пор он регулярно приезжал в поместье на каникулы. После первого курса уже принимал участие в работе корпорации. И ни разу не возникало ситуации, когда он заподозрил бы, что его — двое.
 В конце концов пират отправил Майкла спать. Но наутро все повторилось — и пьянка, и беседы.
 — Идиоты они, конечно, — приговаривал Силвер-хенд. — Самая аккуратная работа была с Бенни. Уже со мной напортачили. Наташка, знай она о такой возможности, как клонирование, враз бы их вычислила. Или будь у меня армейские приятели чуть повлиятельней. И то — кое-кто пытался вякнуть.
 — И что? Убивали их?
 Силверхенд скривился:
 — Лучше б убивали. Да только у Клиффа кишка тонка кровь проливать. У него для таких нежелательных свидетелей полно склепиков вроде «Вечного солнца».
 У Бенни волосы дыбом стояли, когда он взялся наводить порядок.
 — Я все-таки не понял, каким образом он получил корпорацию.
 — Да элементарно. Ты Бориса помнишь? Нашего падре Патрика?
 — Ну.
 — Ты ему отдал книжку, которую потом выпрашивал назад.
 — Тоже помню. Он так и не отдал.
 — Естественно. Подарил — все, забудь. А ту абракадабру, которая была в книжке, папские спецы расшифровали. И выяснили, что это — компромат на Железного Кутюрье. Причем не просто перечисление грехов, а указание на то, где можно раздобыть улики.
 — Я что-то подобное подозревал. Мне же Стэнли намекал.
 — Книжку эту пустили в дело. Бенни ее просто на тиви кому надо показал. Клифф застрелился после первого же новостного выпуска. Акции корпорации ухнули вниз. Церковь дала Бенни денег, он выкупил компанию. Так что он, с одной стороны, подставное лицо, а с другой — вполне легитимный владелец. Я к нему уже завербовался, — похвастался пират.
 Майкла обуревали злорадство и легкая обида, смешанные примерно в равных долях. Да, он искренне ликовал, представив, каково сейчас Гэйбу и Элле. Но ему было и обидно: втлубине души он не оставлял надежды когда-нибудь доказать подмену и вернуться на прежний пьедестал наследника громадной корпорации. А теперь с этой мечтой придется распрощаться. То, что попало в закрома Великой Собирательницы, обратно не возвращается. И Майкл, который мог бы владеть огромными капиталами, будет всего лишь скромным исполнителем чужих распоряжений. Положим, не таким уж скромным, и роль директора в любом случае лучше роли каторжника, пирата или беженца. Но как трудно убедить себя, что надо довольствоваться крохами, когда уже знаешь вкус целого блюда!
 — Не могу понять, зачем Тейлоры делали клонов, — признался Майкл.
 — Чего уж там непонятного… Ты знаешь, что старый Гик Тейлор, твой, типа, дед, — олигофрен?
 Майкл поперхнулся водкой.
 — У него Гарвард с отличием! Магистр философских наук!.
 Силверхенд понимаюше улыбнулся.
 — Вот именно. А теперь подумай, кто на самом деле получил этот диплом для Ника Тейлора.
 И весь остаток вечера Майкл методично напивался, слушая разветвленную и многоколенную, как исландская родовая сага, историю собственной семьи. Ту историю, которую он не знал. Или не так — историю о семье, про которую не знал в действительности ничего.
 Когда-то клан Тейлоров представлял собой большую и здоровую семью. Но браки с «равными» сделали свое дело. Последним более-менее нормальным отпрыском династии был прадед Майкла, Стивен Арчибальд Тейлор. «Более-менее» означало, что Стивен был ярко выраженным психопатом. Женился он на такой же истеричке, прожил с ней двадцать лет и развелся, не обзаведясь наследником. Вторая супруга Стивена, Маргерит, отличалась железной выдержкой и мужским умом. На девятом году брака после бесконечных консультаций и курсов лечения от бесплодия, пройденных обоими супругами, на свет появился крохотный Николас Бенедикт. Радость родителей сильно подпортил тот факт, что ребенок был олигофреном. Врачи и педагоги уверяли, что современная наука позволяет вырастить мальчика так, чтобы никто и не заподозрил его неполноценности.
 Второй ребенок, родившийся через одиннадцать месяцев, был дауном. Третьей родилась девочка, нормальная, но ужасно нервная. Четвертого ребенка сохранить не удалось, а пятый умер на второй день. После этого миссис Тейлор стерилизовалась, сообразив наконец, что никакие деньги не позволят ей рожать здоровых детей при ее наследственности и в возрасте пятидесяти двух лет, даже если климакс у нее и не думал наступать. К слову, женские ее функции принялись угасать лишь после шестидесяти, а активность была такой, что Стивен предпочел закрыть глаза на двух молодых любовников. Самому ему давно осточертели «все эти лишние телодвижения».
 Ребенка-дауна он сплавил в дорогой интернат. Ходили слухи, будто у него был еще один внебрачный ребенок, шизофреник, которого он спрятал там же, где и несчастного дауненка.
 Николас рос, до определенного момента причиняя куда меньше хлопот, чем его беспокойная сестренка Хизер. Мальчик был красивым, но безвольным и совершенно неспособным к обучению. Маргерит полагала, что ничего особенно страшного не произошло, в конце концов, Нику не обязательно самому руководить корпорацией. Умного директора она подыщет, а формальному хозяину достаточно «делать лицо». Вот с этим была беда. Потому что в «лицо» никто не поверит, если мальчик не получит образования в престижном университете. А Ник, между прочим, с трудом читал. О математике и речи не шло.
 Наверное, до этого Тейлоры тоже не особенно считались с законами. Майкл делал этот вывод хотя бы из решительности, с которой Маргерит реализовала свой план. Сын не может учиться? За него поработает головой двойник. Можно нанять актера со сходными чертами лица, но это опасно — проболтается. А убийство привлечет внимание, потому что у актера наверняка отыщутся родственники. Для таких случаев требуется двойник без семьи. И лучше всего, если он будет не играть, а всерьез верить в то, что принадлежит к великой династии оружейных королей. А когда он исчезнет, никто не побеспокоится. То есть нужен клон.
 Силверхенд полагал, что Бенни Тейлор был далеко не первым клоном в этой семейке. Это ведь так удобно — иметь под рукой расходный материал, внешне ничем от главы корпорации не отличающийся. Майкл не мог ему возразить.
 Бенни казался полной копией Николаса. Но исходный «материал» для клонирования подвергся серьезной генетической чистке, и результат превзошел все ожидания. Юноша отличался живым, властным характером, острым умом и даром убеждения. Он без проблем поступил в Гарвард на самый престижный тогда факультет философии.
 За годы обучения он ни разу не побывал в поместье. При записи воспоминаний ему внедрили установку на фанатичное служение Семье, и любой каприз «матушки» Маргерит воспринимался им без сомнений и колебаний. Если матушка говорит, что он обязан пройти суровое воспитание, «обязательное для всех подлинных Тейлоров», то он будет несколько лет жить в спартанских условиях, обходясь без карманных денег и визитов домой. Летом он искал заработок разнорабочего, вкалывая наравне с малообеспеченными студентами, в течение учебного года не гнушался ремеслом репетитора. И никогда не жаловался.
 Николаса все эти годы держали в поместье взаперти. Маргерит, уже не питавшая иллюзий чему-то научить сына, дрессировала его, как собаку: ему же придется впоследствии появляться в обществе. Она натаскала его хорошим манерам, приучила молчать с серьезным видом, когда вокруг говорят о бизнесе или политике. В дальнейшем Ник привык молчать всегда. Она била его по губам, стирая глуповатую вечную улыбку. Она не жалела сил, чтобы создать ту маску, которая позволила бы дурачку казаться умным.
 Несколько раз у нее опускались руки, так неподатлив был материал. В какой-то момент Маргерит чуть не отказалась от своих планов. Легче было передать корпорацию дочери — точней, ее тщательно выбранному мужу. Но тут Хизер спуталась с педиатром и убежала из дома. Маргерит поговорила с ней единственный раз: потребовала развода. Хизер отказалась, Маргерит забыла о ее существовании.
 Бенни Тейлор закончил университет. К этому моменту у Маргерит все было готово. Ей требовалась маленькая авиакатастрофа, в которой ее сын выжил, но получил травму головы. Безобидная амнезия стала бы замечательным объяснением, почему он не узнает университетских друзей, а заодно не помнит ни слова из пройденного курса обучения. А полиция в жизни не узнает, кто был заказчиком катастрофы. Даже если исполнители проболтаются, скорей их обвинят в лжесвидетельстве и клевете, чем Маргерит привлекут к ответственности: кто поверит, что она «заказала» собственного сына?!
 Операция прошла без малейшей шероховатости. Маргерит так никогда и не узнала, что одному из молодых мексиканцев, летевших тем же рейсом, стало плохо, и сердобольный Бенни повел его в сортир. Там мексиканец выронил карточку удостоверения личности, и Бенни сунул ее к себе, потому что парень мог потерять ее еще раз. Когда неизвестные злоумышленники выпустили по лайнеру ракету из мобильного станка, системы безопасности позволили экипажу посадить машину, но не уберегли от пожара на борту. В результате мексиканец погиб, а Бенни очнулся в госпитале под его именем. Никому и в голову не пришло усомниться — Бенни был черноволос и черноглаз.
 Он сообщил врачу об ошибке, но тот передал Бенни психиатрам: ведь наследник корпорации PACT, летевший тем же рейсом, согласно заявлениям в прессе, проходил лечение в закрытой клинике. Бенни некоторое время лечился, потом «выздоровел» и вернулся «домой». Корпорация PACT выплатила ему компенсацию, потому что лайнер сбили ракетой ее производства. Бенни рассудил, что деньги пригодятся семье погибшего мексиканца, и поехал к его родственникам. Близких у парня было двое: очень старая мать и насквозь больная сестра. Горе их было таким страшным, что Бенни с трудом выдержал испытание.
 Следующие несколько лет он прожил в Мексике. Несчастные женщины нуждались в постоянной поддержке и стали для Бенни второй семьей. Он так и жил по чужим документам, неплохо зарабатывал. Похоронив обеих женшин (первой умерла дочь, у нее отказали обе почки, за ней через месяц последовала мать), Бенни вернулся в Америку и нанялся на работу… в поместье Тейлоров.
 Бывает, что клоны с течением времени теряют разительное сходство с оригиналами. В случае Бенни расхождение было объяснимо вмешательством в гены. К моменту аварии Бенни казался родным братом, но не двойником Николаса, а уж в возрасте тридцати лет окончательно определились его собственные черты. Он по-прежнему походил на свой оригинал — и на всех мужчин клана Тейлоров, но перепутать его с Ником было нельзя. Он рано поседел, кожа его стала оливковой от загара, а глаза приняли нехарактерный для Тейлоров серебристый цвет. Выглядел он на свои года, тогда как Николас сохранял юношеский румянец и почти девичью томность движений.
 За год Бенни узнал все, что хотел. Ник вдали от Маргерит обычно садился на пол или на землю, ронял руки, отвешивал, челюсть и мог часами глядеть перед собой оловянными глазами. Изо рта у него текла слюна. Вывести его из этого состояния могла только мать или специально обученная нянька. Всех остальных он не замечал. Но охотно отвечал на вопросы, если задавать их тихим задушевным голосом. Ник верил, что в эти минуты с ним беседует Ангел, которому надо говорить правду. Наверное, Бенни тошнило от вида наследничка. Но необходимую ему тогда информацию о корпорации он выудил.
 Прекрасные рекомендации от работодателя позволили Бенни получить гражданство Больших Штатов, ведь он числился мексиканцем. Вместе с гражданством он поменял имя, став Бенедиктом Смитом. Таким образом, он совершенно официально приобрел подлинные документы и мог больше не опасаться, что кто-нибудь из детских друзей погибшего парня разрушит его легенду.
 В дальнейшем Бенни избрал для себя карьеру в Ватикане. Он был не только философом, но и прекрасным финансистом. Он поддерживал отношения со слугами в поместье Тейлоров и, как ни странно, обменивался письмами с Маргерит. Почтенная дама так и не признала в нем клона собственного отпрыска.
 Ника тем временем женили. Мать выбрала для него тихую и безропотную девушку восемнадцати лет с помпезным именем Джорджиана Пенелопа Элизабет, младшую дочь электрического короля Элайи Вудвилла. В чем-то она была сродни Нику— застенчивый ее характер объяснялся тем, что Лиз до самой свадьбы играла в куклы. Родив подряд трех девочек, Лиз нисколько не переменилась: забавлялась с дочерьми, не придавала значения явной недоразвитости супруга и не претендовала на роль хозяйки дома. Всем по-прежнему заправляла Маргерит.
 Она же и настояла, чтобы Лиз на тринадцатом году брака согласилась на искусственное оплодотворение. К этому моменту в активе леди Тейлор числилось восемь прерванных беременностей: обследования показывали эмбрионов женского пола, а Маргерит остро нуждалась в наследнике. В клинике Лиз продержали около трех месяев, пока не удалось получить зародыш нужного пола. Так на свет появился Клиффорд Филип. Надо сказать, что умственно и физически все дети Лиз оказались нормальными, отцовская олигофрения не оставила своего клейма. В особенности это касалось Клиффа, чьи гены подверглись легкой реконструкции — Маргерит не хотела рисковать. Но вот по части нрава детки были не из легких. Старшая дочь поведением напоминала свою тетку Хизер, и Маргерит вычеркнула ее из своего сердца, когда девочке еще пяти не исполнилось. Две других с виду были такими же тихими мечтательницами, как Лиз, но Маргерит чувствовала подвох. И на всякий случай внесла в завещание Ника (целиком ею написанное) пункт о том, что в случае замужества обе девочки лишаются прав на наследство. Теперь Майкл понял, почему его тетки так и не вышли замуж, причем Эвелина была тихой алкоголичкой, а Мардж ударилась в религию. О старшей, Джули-Энн, он и не слышал никогда.
 — Нормальная баба, — сказал Сйлверхенд. — Вышла замуж за моего приятеля еще армейских времен. Я их и познакомил.
 Клифф всегда был коварным, не чурающимся лжи и подлости. Но одной лишь угрозы физической боли оказывалось достаточно, чтобы он расплакался. Постоянным шантажом Маргерит ухитрялась держать скользкого внучка в ежовых рукавицах.
 Майкл догадывался, откуда выросло неуемное властолюбие его отца. В университете тому пришлось несладко, и Клифф затаил порядочную злобу на однокашников. Собственно, все они сегодня занимают высокие посты в правительстве. А Железный Кутюрье был не из тех, кто прощает даже мелкую обиду.
 Перед самой войной (которую в салонах скромно именовали «конфликтом») он женился на Стелле Остин, отбив ее у жениха. Тот не растерялся, пустив в ход отцовское влияние. Папа у него трудился в военном министерстве и занимался составлением списка призывников на действительную службу. Двадцатитрехлетний Клиффорд Тейлор оказался в ловушке: по Конституции он имел право отказаться от службы, но не мог этого сделать, не испортив себе репутацию. В сущности, ничего серьезного ему не грозило, возможно, он дальше Кентавра не улетел бы — не стоит забывать, что PACT была одним из крупнейших поставщиков армии Больших Штатов. Но Клиффорд испугался. Он соглашался даже провести три года в поместье безвылазно, лишь бы не идти в казарму. И здравая мысль, что никакая казарма ему не грозит, а максимум что его ждет — это двухместный номер в сержантской гостинице, Клиффа не утешала. Он вообще не хотел в армию.
 Маргерит выручила его, разумеется. Клиффорд получил отсрочку на полгода по состоянию здоровья. Этого времени с избытком хватило на изготовление клона. Юношу приучили откликаться на второе имя, внушили ему понятия семейной чести и со спокойной душой отправили воевать.
 Это преступление оказалось последним в долгой жизни Маргерит. Обладая несокрушимым здоровьем и ясным умом, она надеялась прожить еще лет десять — а сгорела за несколько недель. Сразу после того, как Филип Тейлор отбыл с Земли (в поместье его, конечно, не пускали, держали в госпитале), она начала заговариваться, слабеть и чахнуть. Иногда в ее путаной речи удавалось разобрать: «Это он украл мое здоровье…» Исповедовал ее лучший друг Бенедикта Смита, тогда епископ Парижский. Маргерит так и не раскаялась до конца. То есть она боялась, что угодит в ад за клонирование, но ее решительно не волновала судьба клонов. Людьми она их не считала. Точно так же она не переживала за Хизер и Джули-Энн.
 После смерти матери Ник разительно переменился. Он не стал умней, но ангельский его характер куда-то исчез. Он тиранил домашних, за полгода довел до психиатрической клиники жену, превратил дочерей в забитых созданий и даже заставил сына считаться с мнением отца. Нику было далеко за шестьдесят, и между собой родственники шептались, что дедуля выжил из ума — не подозревая, что выживать было не из чего: Маргерит умела хранить секреты.
 Пока в поместье шла домашняя война, бравый сержант Филип Тейлор зарабатывал славу на войне настоящей. Имея возможность остаться в тылу и отвечать за снабжение, Филип предпочел служить в действующих войсках. Инициатива наказуема, как говорят русские: его сунули в самое пекло. «Белые Волки», разумеется, подразделение элитное, но новичков там дрючили всерьез. Филип, однако, никогда не жаловался. Его любили почти все. Он ухитрялся сочетать романтические идеалы чести и служения с прагматизмом, доходящим до расчетливости, добродушный нрав — с цинизмом, и все вышеперечисленное — с бесстрашием и склонностью рисковать.
 Патрулируя свой квадрат, Филип стал свидетелем нападения пиратов на явно гражданскую яхту. Пиратов спалили, яхту спасли. На борту обнаружили экипаж, ни слова не знавший по-американски. Худо-бедно лопотала единственная в команде женшина — хрупкая брюнетка по имени Наталья. Ее неземная красота свалила с ног бравого сержанта, а то, что дама не осталась равнодушной, довершило дело.
 Она рассказала Филипу про русских. Будто бы живут они на планете почти в центре обжитого пространства, только сбивают практически все, что залетает в атмосферу — чтобы их не обнаружили. Несколько кораблей, впрочем, они оставили и ходят на них сами. Потому что им интересно, что творится в мире. Девушка уверяла, что, зная позывные, на Землю-2 можно сесть без опаски встретиться на орбите с баллистической ракетой.
 Вместе они провели две недели. За это время звено, находившееся в подчинении у Филипа Тейлора, покинуло потенциально опасную зону. Русский экипаж изъявил желание дальше идти своим курсом. Филип предложил Наталье остаться с ним. Девушка плакала, обещала помнить, но покинула его. Предварительно шепнув ему позывные и координаты планеты. Филип мечтал после службы вернуться домой, взять отцовскую яхту и смотаться «в гости» — а там видно будет. И ведь так и поступил бы, не выдай ему один бывший слуга из родового поместья тайну клана. Бывшим слугой, разумеется, был Бенни Смит. Филип погоревал, потом разозлился.
 Домой — точней, в поместье, — он явился во всеоружии. В буквальном смысле слова. Он нагрянул неожиданно, с тремя бывшими сослуживцами в качестве группы поддержки. Ник Тейлор безропотно выписал ему чек на крупную сумму. Филип купил новые документы и сделал небольшую пластическую операцию. О собственной яхте ему теперь можно было только мечтать, но Филип выкрутился: снова завербовался в армию, надеясь улучить момент и совершить вояж на Землю-2 за государственный счет.
 За два года случай не подвернулся. А Наталья, которая, между прочим, тогда служила в разведке, доложила начальству о результатах вылазки и получила задание разрабатывать Филипа Тейлора. Владелец оружейной корпорации показался настолько удобным объектом, что Наталья получила разрешение на эмиграцию — если удастся выйти за него замуж.
 Наталья не знала, что познакомилась с клоном. Она благополучно добралась до Земли. Она искала Филипа Тейлора, единственного сына Ника, но нашла, естественно, Клиффа. Оригинал и клон различались не так сильно, чтобы сразу сообразить, и Наталья списала разницу на долгую разлуку. Однако тот ее тоже не признал. Наталья заподозрила подвох, но продолжала работать. Задание провалила, потому что Клифф тогда был женат на Стелле Джонс и разводиться не собирался. Наталья забеременела, родила сына. Клифф мальчика выкрал, а Наталья была вынуждена бежать с Земли.
 Единственного сына он назвал Гэбриэлом Майклом. Других детей у Клиффа не было. Строго говоря, у него вообще были проблемы в этой области. Врачи твердили, что к зачатию он способен, только естественным образом не выходило, а искусственно оплодотворенные эмбрионы гибли на пятой-шестой неделе.
 Наталья дважды пыталась выкрасть ребенка, которого Клифф официально признал своим наследником. Вопрос о клонировании даже не обсуждался: с такой угрозой не поспоришь. Клифф с трудом дождался, пока мальчику исполнится пятнадцать, потому что детские клоны не выживали.
 Всё испортил Ник Тейлор. Старик активно интересовался судьбой обоих мальчиков. Клона пришлось привезти в поместье, и Клифф изрядно потрепал себе нервы, стараясь не допустить встречи копии и оригинала. А также чтобы окружающие не заподозрили подмену. Как нейтрализовать отца, он не имел представления. А тот в довершение всех бед перепутал оригинал и клон и решил, что последний и есть его настоящий внук.
 Если бы не дед, клона бы не растили в кругу семьи. И уж тем более ему не позволили бы с шестнадцати лет войти в совет директоров. Клифф не мог ничего поделать с самодурством Ника и частенько думал, как бы подстроить папане нечаянную смерть. Но на убийство ему так и не хватило духу.
 Он очень многого боялся. И с каждым годом все сильней запутывался в страхах и последствиях ошибочных решений. Возможно, для Клиффа наилучшим решением стало бы довериться дедовской интуиции и поменять клон с оригиналом местами. В крайнем случае имело бы смысл объявить их близнецами. Но Железный Кутюрье держался за настоящего сына. И ни в ком, кроме него, не нуждался.
 Смешно, что человек, заработавший такое прозвище за ряд жестоких бизнес-шагов, в семейных делах проявил непростительное безволие. И зряшное, потому что Наталья не предприняла ни одной попытки встретиться с сыном после того, как Гэйбу исполнилось четырнадцать. Клифф не знал и знать не мог, что Наталья в тот период перешла в контрразведку и потеряла возможность покидать планету. Она смирилась с тем, что не увидит сына, вышла замуж за бывшего Филипа Тейлора, ныне Филипа Уорека, известного также как Силверхенд, и родила двоих дочерей.
 А Клифф воевал с отцом и с сыном. Ник Гэйба терпеть не мог и частенько заявлял вслух, что его настоящий внук — Майкл, а других он знать не хочет. Гэйб, капризный и эгоистичный подонок, мстил тем, что подстраивал гадости деду, отцу и собственному клону. Клифф пытался их примирить. Дед пользовался каждым удобным случаем, чтобы встретиться с Майклом, а Клифф терпел истерики сына, которого приходилось на это время удалять из поместья. И он плохо понимал, что делать дальше, потому что Майкл обзаводился знакомствами в самых высших кругах. Он боялся, что вот-вот начнется характерное для клона изменение внешности, и что тогда? Люди запомнят Майкла, а куда девать Гэйба? И как объяснять, что их двое?
 Хуже всего, что сам он вынужден был проводить много времени в обществе клона. И часто ловил себя на мысли — а дед-то прав. Клифф муштровал парня, тот оказался благодарным материалом. А Гэйбу наука впрок не пошла. И все-таки Клифф радовался, когда удалось сплавить Майкла на Сигму-Таурус. Можно сказать, убил двух зайцев: избавился от присутствия клона на Земле и поставил надежного человека на один из самых важных для корпорации филиалов.
 Решение было принято, когда исчез груз «третьего изотопа». Майкла едва не убили, потом он разбился и оказался в госпитале на Ста Харях. Пока он лежал в коме, удалось арестовать человека, который продавал жалкие остатки груза. Через него вышли на… Гэйба Тейлора.
 Насколько спокойно к картам относился Майкл, настолько же неуправляемым был Гэйб. Когда карточные долги достигли астрономических сумм, он украл груз. Клифф в бешенстве потребовал возместить убытки. Гэйб придумал авантюру с женитьбой на Элле Донован. Девушка хотела замуж за Тейлора, и она не простила Майклу его выходок. Гэйб доверился ей и нашел в ее лице верную помощницу.
 Если бы Майкл знал, что Элла в очереди наследииков Грейс Сандерс идет третьим номером, он бы еще на Ста Харях докопался до истины. Гэйб не очень-то хотел рисковать, поэтому и план, и реализация были на совести Эллы. Она придумала подставить Джона Сандерса, обвинив его в убийстве Катрин, которое по его заказу якобы совершил Майкл. А вот если он подастся в бега, то через месяц после смерти Грейс Элла сможет подать в суд и вступить в права наследства. Именно поэтому Майкла и Джона гоняли с одной тайной квартиры на другую, но не пытались поймать. А Элла набилась им в компанию, чтобы контролировать ситуацию.
 — Интересно, кто ж тогда отстреливался в моем пентхаузе, да еще и по мне пальнул? — спросил Майкл. — Нет, все остальное я примерно понимаю, как было сделано, но вот это как?
 — Обыкновенный робот. С таймером на самоуничтожение. У меня такие есть. Ненадежная штука, я тебе по секрету скажу. Это Элле повезло, что он отработал всю программу. Устанавливала его тоже она, заодно и сумочку Катрин подбросила.
 — А кто убивал?
 — Она наняла каких-то подонков.
 Пока Майкла гоняли с места на место, дед узнал новости. И разбушевался всерьез. Для Клиффа репутация семьи всегда была на первом месте, но тут нервы у него сдали. Деда положили в клинику, быстро доказали его неполноценность и назначили опекуна — в лице сына.
 Попался Майкл случайно. Клифф воспользовался тем, что суд был на Гарли, а не на Земле. Опасного клона наконец-то заперли в «Вечном солнце». Клифф не хотел его смерти: Майкл превратился в замечательное оружие, которым было удивительно удобно шантажировать Гэйба. Они ведь так и сохранили сильное внешнее сходство, и провести подмену не составило бы особого труда. Но Майкл был прирожденным бизнесменом, а Гэйб умел только интриговать. Опять же, не стоило забывать про деда. Патриарха хоть и признали не совсем умным, но гражданских прав его не лишили. Он вполне мог потребовать сменить опекуна, а то и выболтать семейные тайны. В общем, не стоило его злить.
 Майкла должны были поселить в Верхнюю Палату и следить, чтобы мальчик не хворал. Нижнюю Палату вкупе с остальными прелестями ему устроил Гэйб. Но оба они — сын и отец — запамятовали, что в той же колонии находится Стэнли Закарофф.
 Это была не ошибка. Это был провал.
 — Да уж, — согласился Майкл. — Интересно, кто ж смог расшифровать его рукопись…
 — Да твоя красотка!
 — Она не моя.
 — Ага, — хмыкнул Силверхенд, — а я типа вчера не слышал, как ты к ней в каюту просился. Пьяненький, а хотючий.
 — Заткнись, а? Пока я тебе за то, что на моей матери женился без спросу, в табло не накатил!
 Силверхенд вытаращил глаза.
 — Ну, даешь, сопляк… Это я у тебя разрешения просить должен был? И какая она тебе мать? Она Гэйбу мать, а тебе мать — пробирка!
 — И за это я тебе сейчас присуну, — мрачно пообещал Майкл.
 Даже встал, чтобы присунуть в табло половчей. Но водка в желудке сдвинула центр его тяжести, да так лихо, что на ногах Майкл не устоял. Силверхенд помог ему водрузить тело обратно. Майкл расстроился.
 — Суки вы все, — проникновенно сообщил он. — Суки и сволочи. Вы мне всю жизнь врали. Только и делали, что врали. Ты и сейчас врешь. Ну что, не мог сказать при первой встрече, что я клон?! Ты ж знал эту фигню с именами, ну, кого в каком порядке называют… Знал! А не сказал. А Людка меня потом еще наркотой траванула зачем-то. Я за нее по хлебалу огреб, а она меня наркотой…
 — Это ваши дела, — заявил Силверхенд. — С ней разбирайся без меня. А я тебе не сказал, потому что с какой радости я тебе должен был что-то говорить? Ты меня спрашивал? Нет. Кроме того, я знал, как к тебе Ник относится. Мало ли, думаю, я сейчас парню скажу, он домой со скандалом явится и всю обедню испортит. А потом мне Бенни посоветовал помалкивать. Он же типа патриарх в нашем семействе клонов.
 — Как все паршиво-то…
 — Это тебе паршиво?! Парень, ты не знаешь, что такое «паршиво». Вот мне — да, мне было паршиво. Когда руку оторвало, а потом мне еще доложили, что Наташка от Клиффа родила!
 Узнав об этом, Филип передумал сохранять верность законам. И занялся пиратством. Особенным. Теперь его обуревала жажда мести. Счеты он сводил, перехватывая украденный у Тейлора «третий изотоп» и переправляя его русским. С Клиффом они заключили «джентльменское соглашение»: непосредственно на месторождение и на грузовики корпорации Силверхенд не налетает. Силверхенд на следующий же день устроил небольшую утечку информации и спокойно грабил тех, кто по его наводке облегчал карманы Тейлора. Пират мог бы быстро разбогатеть, но он к тому моменту стал российским подданным и служил новой родине и новым своим соотечественникам.
 — Я возил им все, — хвастался Силверхенд. — Вообще все. У них, когда я первый раз прилетел, ни фига не было. Ни промышленности, ни связи. Хорошо еще, климат мягкий, с продуктами проблем не возникло. У меня на этом канале сто четырнадцать грузовиков работало!
 — А платили чем?
 — Ты, наверное, посмеешься сейчас над старым романтиком, — смутился пират.
 — Понятно. Деньги шли с другой стороны.
 — Ну естественно. Что мне могут дать русские? Они ж от нас лет на двести минимум отстали. Да ты сам все видел. Но я вкладывался в будущее. Потому что если кто и способен сделать движок на «третьем изотопе», так это русские. А у кого этот движок будет, тот будет диктовать правила игры.
 — А Щит?
 — Ты понимаешь, — пират замялся. — Они, по-моему, сами не знают, как все это вышло. В общем, Майк, тема скользкая… Как бы тебе сказать… Да нет никакого Щита. И не было.
 — То есть как?!
 — Ну вот так.
 Силверхенд смутился. Некоторое время переставлял предметы на столе. Подвигал стаканом. Искоса глянул на Майкла — тот ждал внятных разъяснений. Тяжело вздохнул. Долил в стаканы неразбавленного вискаря. Шумно глотая, выпил. Майкл молчал.
 — Ну что ты на меня уставился?! — взорвался он. — Говорю тебе — нет никакого Щита! Думаешь, я просто так, чистой любви ради к русским поперся?! А вот хрен тебе… Когда узнал, что Клифф Наташку обрюхатил, решил: конец ему. И всей семейке его гребаной. Вот так, да — конкретно эта семья мешает мне жить! Полетел к русским, потому что мне Наташка все уши прожужжала про этот их Щит. Я-то как рассуждал: если есть большая установка, которая полпланеты может перекинуть, то нет проблемы ее масштабировать и присобачить на крейсер. А будет у меня такой движок, пусть одноразовый — я Тейлорам устрою веселую жизнь. Вот только нет этого Щита… — пират пригорюнился. — На Земле что-то было. Только не факт, что то же самое. Сейчас уже никто не знает, что произошло. Наташка думает, что Россию бомбили. Я думаю, что там само по себе все рвануло. Ни тех, кто тот Щит проектировал, ни хоть каких-то следов не осталось. Куча мифов. Да ну, ты сам подумай, какой, в задницу, Щит, если у русских нет «третьего изотопа»?! Синтез?! На их тогдашних заводиках?! Они на сегодняшних-то на такое неспособны, а тогда — тем паче! Не смеши… Я им привез в общей сложности около ста тонн. Это капля в море. Им на одни только испытания в два раза больше надо. Нету них, короче, ничего…
 Майкл не выдержал. Вранье, вранье, вранье. Врут все. Врут потому, что выгодно, потому, что страшно, потому, что запутались в предыдущем вранье, просто так, из любви к искусству… Встал и ушел скрестись в запертую дверь Людмилиной каюты. Он приходил каждый вечер, как только напивался до состояния, в котором больше не мог слушать Силверхенда.
 Ему хотелось повеситься или взорвать к черту Вселенную. Знал бы как — непременно попытался бы. Но взрывать нечем, и потому Майкл стучал в запертую дверь. По-настоящему он нуждался только в одном — чтобы эта недоступная женщина пожалела бы его. Он барабанил в металл, ругался, угрожал, умолял и даже плакал — когда напивался особенно круто. Людмила не открывала и не подавала признаков жизни. Майкл уползал в свою каюту, подвывая от жалости к себе.
 А за сутки до прибытия он проснулся в постели Людмилы. Она стояла рядом, полуодетая, причесывалась перед импровизированным зеркалом. И больше всего на свете Майкл жалел, что не запомнил, как прошла их первая ночь.
 В тот день он бросил пить.


* * *

 Планета Сигма-Таурус никакого отношения к созвездию Тельца не имела. Строго говоря, называлась она Сигма-Тау, сочетание двух букв греческого алфавита, за которым следовал шестизначный цифровой код. Ее обнаружили в греческом секторе, потому и шифр в реестре носил ярко выраженные национальные черты.
 Майкл никогда не заказывал статистику по процентному соотношению представленных в комплексе этносов, а потому не ведал, есть ли на планете хоть один грек.
 Кроме греков, у планеты не было атмосферы. Но сочетание других достоинств сделало рентабельным возведение мощного производственного комплекса под куполом жизнеобеспечения. Особой красотой он не отличался, но Майкл по неясной причине нежно любил этот уголок Вселенной.
 За несколько минут до посадки он заставил себя быстро пережить выпавшие ему на долю испытания — хотел до предела заострить ощущение настоящей радости. Но вместо ликования им завладели удивительно трезвые, хотя и с оттенком самолюбования мысли.
 Только вернувшись через много лет, он осознал, что в двадцать четыре года, возомнив себя хозяином, был всего лишь капризным щенком. Он разбирался в цифрах, умел требовать, но совершенно не умел управлять. Руководить. Потому что управление компанией подразумевает ответственность не только за свои сделки, за капиталы свои и акционеров, но и за людей, на него работающих. В первую очередь — за людей. Он не умел отвечать даже за себя. Вспомнилось, как тяготился он Сандерсом, когда пришлось бегать от полиции на Ста Харях. Джон раздражал его слюнтяйством, Майкл не бросил приятеля больше из желания самоутвердиться, доказать ему, кто из них настоящий мужчина. Пиписками он с другом мерялся, иначе и не скажешь.
 А взять на себя ответственность за Шанка Майкл просто струсил. Мог бы спасти… побоялся. За Никитенко он отвечать взялся бы охотно, но совершил роковую ошибку в первую же минуту: поверил, что тот сильней, чем кажется. И потерял человека.
 И все-таки армия многому Майкла научила. Жестокая школа жизни для агрессивных мальчишек с задатками лидера. В полной мере он постарался вытянуть Косыгина. Но когда привыкаешь отвечать не только за себя, но и еще за кого-то — становится не так уж важно, один у тебя подопечный или несколько. Или несколько десятков. Сотен. Тысяч.
 На Сигме-Таурус постоянно проживало около ста двадцати тысяч человек. И Майклу нравилось катать на языке емкие слова: «Это зона моей личной ответственности».
 Он вырос.
 И вернулся.
 То, о чем он так страстно мечтал несколько лет, — сбылось. Он не проснулся, как будто ничего не было. Он не вернулся, доказав подмену. Он явился в новом качестве — компаньон и управляющий.
 В записной книжке Стэнли Закароффа среди компромата на ненавистных Тейлоров хранилось завещание. Бездетный старик оставил все, что имел, молодому парню, у которого не было родителей.
 Чернышёв рассказывал о гениальном русском студенте. Майкл не догадался, о ком речь, по двум причинам. Он не привык к тому, что русские между строк вычитывали больше, чем из открытого текста, и из любого намека вытягивали правды больше, чем из публичной речи монарха. И еще он не мог совместить знакомого ему старика с образом студента. А звали его, конечно, не Василий, а Станислав Захаров.
 По завещанию Майкл становился единственным владельцем небольшого планетоида, где добывали «третий изотоп». Кроме этого, ему вручили замысловатый ключ от банковского сейфа. Внутри хранилища, спрятанный за надежнейшими охранными системами, лежал сменный блок памяти от компьютера, устаревшего двадцать лет назад.
 Майкл не был инженером. Но даже ему хватило беглою просмотра записанной в блоке информации, чтобы сорваться с места и ближайшим рейсом вылететь в Милан. Там почти постоянно проживал Бенни Смит.
 Старый профессор, который в действительности был исключен с пятого курса университета за безобразное поведение и диплома так и не получил, подарил Майклу сумасшедшее состояние, а человечеству — будущее. В блоке хранилась вся документация по двигателю, работающему на топливе с использованием «третьего изотопа».
 Майкл стал компаньоном Бенни. Корпорация PACT слилась с фирмой «Захаров и Портнов». С одной стороны были финансы и производственные мощности. С другой — сырье и технологии. А центральным офисом Майкл попросил сделать Сигму-Таурус.
 На космодроме его встречал старый знакомый — бывший художник Борис, ныне падре Патрик. Организационные способности священника, некогда успешно руководившего целой общиной, не остались не замеченными Церковью.
 — А мне нравится заниматься хозяйственными вопросами, — смущаясь, признался Борис.
 Со времени последней их встречи он, казалось, помолодел. Спину держал прямей, взгляд стал еще ясней, в голосе появилась уверенность и особая теплота. Его слушались беспрекословно, но притом Борис избежал участи большинства руководителей — он не стал чужим. Ему удалось превратить коллектив служащих в единый организм, где он был головой, да — но при этом такой же частью общего тела. Майкл внимательно наблюдал за ним, подмечая жесты, интонации, манеры. Возможно, что-то из богатейшего арсенала средств Бориса сгодится и ему.
 Майкла поселили в те же апартаменты, которые он занимал несколько лет назад. Оставив Людмилу обживать помещение, он отправился в офис.
 Ему не понравилось то, что он успел разглядеть по дороге. Короткий период владычества Гэйба дурно повлиял не только на людей, но даже на помещения. Казалось, стены покрыты липким серым налетом, стекла помутнели, а краски поблекли. Майкл не удержался и провел пальцем по облицовочной панели. На пальце грязи не осталось, что Майкла нисколько не убедило в чистоте.
 — Представляю, что творится на производстве, — сказал он.
 Борис вздохнул:
 — Майк, нехорошо так говорить, твой предшественник уже понес свою кару, но я по прибытии думал так же, как ты. Я нашел все в очень-очень запущенном состоянии. Самое главное — люди. Штат был укомлектован едва ли на десятую часть. И те, кто тут еще оставался, не соответствовали занимаемым должностям. Я поднял архивы, встретился с уволенными работниками, разумеется с теми, кто еще находился на Сигме-Таурус. Они все были недовольны политикой руководства и с радостью согласились на временные, до твоего прибытия, контракты. Ты уж сам потом поглядишь, кого оставить на постоянной основе, а с кем расстаться.
 — Разумеется.
 Больше всего Майклу в его новом положении нравилось, что никто не собирался вмешиваться в его работу. От него требовался только результат. А какую кадровую и иную политику он будет проводить — его дело.
 И это было особенно хорошо с учетом его планов вывезти на Сигму-Таурус двух человек, никогда ранее здесь не числившихся. Полковника русской имперской армии Дашкова и недавно освобожденного технолога, по совместительству психоаналитика Джулиана Лоуренса. Дашков скоропалительно женился на сестре Майкла, Анне. Наверняка догадается прихватить и Марию. Майклу хотелось незаметно вывести близняшек из-под контроля матери, у которой, по его мнению, что-то разладилось в голове. А Джулиан, имеющий две специальности, будет лучшим штатным психологом фирмы.
 — Я кое-что успел восстановить, но львиная доля работы ляжет на твои плечи.
 — Ничего, справимся.
 — Майк?
 — А?
 — Может, ты все-таки не будешь переносить сюда головной офис?
 Майкл сделал отрицательный жест. Подумав, объяснил:
 — Борис, так удобней. Здесь самые подходящие условия для полигона. Здесь производство. Сюда же я перевезу и лаборатории Центра. А с тем, что останется на Земле, легко справится любой образованный и добросовестный менеджер. Полагаю, у Бенни таких на примете хватает. Нужды именно в моем присутствии на Земле нет. — Помолчал. — Кроме того, некий стереометрический центр компании находится именно здесь. Практически все филиалы и отделения PACT равноудалены от этой точки.
 — Что ж, аргументы серьезные.
 Они добрались до личной приемной директора. Майкл застыл. Стены были облицованы неприятно-белой плиткой с глянцевым блеском, а пол, потолок и жалюзи выкрашены в темно-красный цвет.
 — Гэйб что, еще и наркоман? — только и спросил Майкл.
 Помещение угнетало. Майкл, приготовившись ко всякому, толкнул дверь в кабинет. Заглянул и тут же выскочил обратно.
 — Да-да, — виновато признал Борис.
 — Как в бэдтрипе. Знаешь, я, пожалуй, пока обоснуюсь на втором уровне, у технологов. А сюда надо прислать ремонтников. В черных очках. Разрешаю сначала залить все какой-нибудь нейтральной краской, не глядя, а потом уже заходить, обдирать стены и отделывать заново. А то, боюсь, если они хоть час поработают в такой обстановке, мне придется открывать небольшую психиатрическую больницу. — Помолчал. — Погоди-ка…
 Он вернулся в кабинет. Стараясь не вглядываться в хитросплетения нитей химических цветов, которые украшали сплошным ковром все поверхности в кабинете, Майкл ощупал стену, где когда-то был большой экран центрального компьютера. Так и есть, декоративная панель. Крепко уцепившись за нижний край, Майкл что было сил рванул ее на себя. Пластик треснул, зазмеился молниями. Майкл дернул еще разок. Кусок панели с острыми краями остался у него в руках. Сопя и кашляя от взвившейся в воздух сухой пыли, Майкл расковырял большой фрагмент стены. Достаточно большой, чтобы увидеть: пластик положили поверх толстого, отдающего в голубизну стекла. А под стеклом был черный провал разбитого автоматной очередью компьютера.
 — Вот, — сказал довольный Майкл.
 — Да-а, — протянул Борис. — Гэйб действительно болен. Неизвестно, что лучше — этот языческий орнамент или законсервированные руины.
 — Это не Гэйб. Мы с ним в чем-то похожи. Эту картину оставил я. Перед уходом отсюда я так разозлился, что расстрелял компьютер. Он меня раздражал. Я вызвал референта, которого собирался увольнять, и приказал ему навести порядок, не ремонтируя машину. И тогда же решил: если справится, оставлю. Ну и как тебе его сообразительность? Мне нравится. Надеюсь, Гэйб этого парня уволил.
 — Почему?
 — Потому что мне будет по-настоящему приятно восстановить его в должности. А руины я, конечно, уберу. Я вырос, Борис, и уже не играю в эти игрушки.
 — Я рад, — вокруг глаз немолодого монаха лучились морщинки.
 — А на место этого монстра я бы с удовольствием повесил одну из твоих картин. Тех, которые ты делал на Ста Харях. У тебя, я думаю, хотя бы одна штучка уцелела?
 Борис отчаянно смутился.
 — Майк, я же говорил тебе, что осознал, в какой грех впал тогда. Я презирал людей настолько, что заставлял их преклоняться перед нечистотами. Конечно, когда я понял, то приложил усилия к тому, чтобы… Одним словом, этой мерзости больше нет.
 Майкл вздохнул.
 — Мне они нравились. И я не видел нечистоты, когда смотрел на них. Я видел пейзажи, видел руку талантливого художника. Я видел картину, а не то, чем она написана, если хочешь. Думаю, если покопаться, то выяснится, что и масляные краски не слишком-то чисты по своему составу.
 — Нет, Майк.
 До отдела кадров шли молча. Майкл слегка расстроился.
 — Если честно, — признался он спустя несколько минут, — мне твоя картина нужна на память. Когда мы с Джоном жили у тебя, мне казалось, что наступил худший период в моей жизни. Только потом я понял, каким светлым было то время. И сколько в нынешнем моем существовании ростков оттуда.
 Борис помялся:
 — Майк, мне жаль… Но тех картин больше нет. Если хочешь…
 — Хочу, — быстро сказал Майкл.
 — Я возьму акварель. Все оттенки — те же самые. На стекле. Будет очень похоже… но все же это будут краски. Сюжет я выберу на свое усмотрение. — Усмехнулся. — Мне тоже есть что вспомнить.
 — Договорились.


* * *

 — Ты можешь внятно сформулировать, что тебя тревожит?
 Джулиан был слишком хорошим психологом. Он с легкостью отказался от традиционной формы работы с Майклом, потому что клиент хотел дружеской беседы и участия. Кроме того, стандартные методики, позволяющие заподозрить, что с ним именно работают, приводили Майкла в ярость: тут же вспоминал, что он не человек, а клон.
 Поэтому, когда Майкл приходил в небольшой офис Джулиана, тот притворялся, будто занят какой-то рутиной, а с клиентом так, болтает в фоновом режиме. Сейчас он мыл стаканы, напоминавшие хайболлы. Мыл руками, тщательно оттирая мягкой губкой одному ему заметные пятна и старательно вытирая их полотенцем. Стаханов было много, будто Джулиан с утра пораньше собирал гостей на коктейль.
 — Мне скучно, — терпеливо повторил Майкл. — И тоскливо. Все идет по плану.
 — И тебе это не нравится?
 — Да, мне именно это и не нравится.
 Джулиан пожал плечами. Майкл сам прекрасно понимал, что глупит. Нормальный человек должен радоваться, что из его жизни практически исчезли неожиданные и крайне редко приятные сюрпризы. Но Майкл готовился к другому.
 Его поразило, с какой легкостью его инженеры доработали двигатель. Когда-то Майкл боялся, что такой козырь, как двигатель на «третьем изотопе», гипотетически способный ходить в параллельные миры, окажется в руках либо Тейлоров, либо русской разведки в лице его матери. Господь, однако, рассудил по-своему, и драгоценное изобретение после всех интриг заполучила третья сила. Причем сила, чье участие в борьбе не мог предугадать никто. Какое, казалось бы, дело Ватикану до межпространственных полетов?
 Майкл и сам этого не понимал. Но вопросы задавать постеснялся. Его существующее положение устраивало.
 Русские, к слову, в работе принимали самое активное участие. Правда, преимущественно юрские — ну, они изначально были более расположены к сотрудничеству с внешними «игроками»: Большие Штаты или Ватикан — их не очень волновало. А Старая империя дулась как мышь на крупу. Дашков жаловался, что его лишили подданства. Вроде как за предательство интересов родины. Но изгнание он пережил нормально, а его молодой жене ограниченный куполом жизнеобеспечения мирок Сигмы-Таурус казался непостижимо огромным. Мария, вторая сестра Майкла, тоже переехала и в настоящее время размышляла, не принять ли ей ухаживания Джона Сандерса. Майкл хмыкал: единственный раз на его памяти Сандерс не погрешил против хорошего вкуса и увлекся красавицей.
 Но, с другой стороны, Майкл понял, что закисает. И еще он боялся будущего. Он сделал все, что от него требовалось: отладил все пружинки громадной корпорации. Он перенастроил ее, как перенастраивают карманный компьютер, подчинив одной цели — производству двигателей нового поколения. Он провел все предварительные испытания. Осталось всего несколько дней до начала последнего цикла, уже с участием людей.
 На все это ему потребовалось десять месяцев.
 Перед отъездом на Землю Борис сказал ему: «Майк, не думал ли ты, что Господь послал тебе невзгоды, чтобы испытать и закалить тебя? Чтобы страданием очистить твою душу от шлака суетных пристрастий?» Майкл тогда едва не задохнулся от восторга: он понял, что очень хочет спасти человечество от какой-нибудь беды. Потому что научился за него отвечать.
 Клифф Тейлор хотел власти лично за себя. И даже лич ю за себя не смог держать ответ. Все, на что хватило его стойкости, — пустить пулю в лоб при первом тревожном сигнале. Наталья Лукина говорила, что хочет спасти русских. Но она отказалась отвечать даже за человека, которого усыновила.
 А Майкл в собственных глазах выглядел вполне достойным быть героем. Но повода для подвига все не подворачивалось и не подворачивалось.
 — Меня раздражает, что все всем довольны, — буркнул Майкл. — Дашков в ус не дует, что его с родины выгнали. Женился, ждет ребенка и ничего ему не надо.
 — Майк, у него непростая судьба.
 — Знаю.
 — Он мог на всю жизнь остаться холостяком. Это редкое везение, что он встретил твою сестру, что он смог ее полюбить.
 — И это знаю.
 — Почему тогда тебе не нравится его счастье? Он просто отдыхает душой — за все те годы, которые прожил в униженном состоянии. Он заслужил этот отдых. А ты как будто завидуешь ему. Но у тебя же все в порядке? Ты же сам наконец отыскал женщину, которую любил столько лет, ты живешь с ней. У вас все хорошо. Или нет? — Джулиан прищурился.
 — Да все нормально… вроде бы. Нет, дело в другом.
 — Майк, я тебе одну умную вещь скажу, только ты не обижайся, ладно? — голос Джулиана оставался привычно мягким. — Не как психолог, а как очень суеверный человек. Не гневи Бога. Не выстебывайся. Живи и радуйся тому, что есть. У тебя не так много хорошего, чтобы его не ценить. Вот и думай о том, что у тебя есть, а не тоскуй по тому, чего нет. А то как бы не накликать беду на свою голову. И на наши.
 — Понял, — вздохнул Майкл.
 Выйдя от Джулиана, постоял на площади. Высоко над головой серебрился купол, отгораживающий жизнь от вакуума. Подумал — и направился в сторону, противоположную главному зданию. Полчаса он еще может погулять, но потом придется возвращаться в опостылевший кабинет.
 Не исключено, что на него угнетающе действует сама атмосфера искусственного неба. Он любит это место, но его психика не приспособлена к жизни под куполом. Он помнил, как срывался в первые годы жизни здесь, в бытность свою фальшивым наследником Клиффорда Тейлора. Расстрелянный компьютер спрятался за роскошным полотном кисти Бориса, но никуда не делся, так и остался там немым укором.
 Наверное, ему станет лучше, когда цикл испытаний двигателя закончится и он вернется на Землю. Возьмет Людмилу, уедет туда, где вместо специального стекла над головой — толща прозрачного голубого воздуха.
 Майкл завернул за угол, образованный оранжереей и фабрикой питания, и остолбенел.
 В простенке между зданиями скромно притулился бар «РУССКИЕ УШЛИ».
 Он хлопал глазами, потом ущипнул себя за предплечье. Ничего не изменилось. Хотя должно было. В этом месте, в маленьком замкнутом мирке даже муха не могла появиться без ведома Майкла. А про бар он ничего не знал.
 Мистика какая-то. Точно накликал себе на голову. Майкл вошел. Зал пустовал. Уселся на высокий табурет у стойки. Слева открылась маленькая дверца, пропуская невозмутимого бармена. Все как обычно в барах с этим названием. Ровным счетом никаких отличий.
 — Хозяин — вы? — уточнил Майкл.
 — Да.
 Лицо его показалось знакомым.
 — Нас три брата, — пояснил бармен. — Баров больше, мы открываем их на разных планетах. Возможно, вы встречались с кем-то из моих братьев. Мы похожи.
 — Я был на Ста Харях, в колонии «Вечное солнце» и Земле-2, у русских.
 — Джейк — самый старший из нас, — сказал бармен. — Я — Джерри, а средний работает на Гарли, его зовут Хьюго.
 — И все бары с таким названием принадлежат вашей семье?
 — Не совсем. Бары принадлежат Русской Православной Церкви. А мы — совладельцы. Некоторые заведения принадлежат целиком нам, как на Ста Харях, некоторыми мы только управляем.
 — А тут-то вы как оказались?!
 — Так РПЦ по многим вопросам с Ватиканом сотрудничает. Вот мы и получили пропуск сюда.
 — Название вы придумали?
 — Не, это от церковников. И еще, мистер Тейлор… я не ошибся? Я вас сразу узнал, — осклабился бармен. — Я хотел сказать, что бары на Земле-2 появились недавно, а в «Вечном солнце» баром управляем не мы и не РПЦ, а администрация колонии. Свободных на территорию не пускают, бармен там местный, из заключенных.
 — Я знаю… — пробормотал Майкл. — Ну что, Джерри, а кофе натуральный у вас есть?
 — И даже не очень дорого, — усмехнулся бармен. — Нас предупредили, что кофе тут пользуется тем еще спросом. А поставляют его, между прочим, с Земли. Русской Земли.
 Майкл отошел, уселся за столик. «Салунные» двери затрепетали, пропуская мужчину лет пятидесяти, неприметной внешности, сопровождающего немолодого хлюпика с помятым лицом земного чиновника.
 И раньше, чем тот огляделся, Майкл все понял. Мужчина — чин из папской разведки, возможно обремененный целибатом. Одет он был не по форме, то есть в цивильном, но это явно, чтобы не привлекать излишнего внимания. Появился неспроста и ищет Майкла. А ищет затем, чтобы показать ему хлюпика. Что-то на Земле-2 случилось.
 Сама собой родилась и сформировалась мысль, что посиделки в баре «Русские ушли» всегда знаменовали крупные перемены в жизни…
 — Мистер Тейлор? — уточнил незнакомец, подходя к столику. — Разрешите?
 Он плотно уселся, его спутник плюхнулся рядом. Майкл угадал в обоих случаях: вспотевший от волнения хлюпик был светским функционером из Чкаловской патриархии РПЦ. Его спутник оказался кардиналом. Хотя очень скромным. Попросил обращаться к нему по имени. Звали его Грегори, а чиновника — Алексом Вишневецким.
 — Я связывался с мистером Бенедиктом Смитом, — неожиданно глубоким и звучным голосом заговорил хлипкий Алекс, — но он порекомендовал обсудить проблему непосредственно с вами. А чуть позже ко мне присоединился его высокопреосвященство…
 — Алекс, я же просил вас — без чинов. Это совершенно лишнее в данных обстоятельствах, — чуть заметно поморщился кардинал.
 — …Грегори, поскольку информация, которую я передал, оказалась серьезной и у Папы возникло встречное предложение к нам… к вам… — он запутался.
 — Ко всем, — помог ему Майкл.
 — Мистер Смит обещал предупредить вас о нашем визите.
 Майкл вспомнил: да, приходило письмо от Бенни. Только у Майкла его сообщение вылетело из головы, поскольку в тексте не было ничего настораживающего. Ему стало стыдно: он должен был послать людей в порт, чтобы гостей встретили как подобает.
 — Ничего, — простил его кардинал. — Поверьте, это в наших и в ваших интересах. Чем меньше людей обратит внимание на наш визит, тем больше шансов, что паника не начнется раньше времени.
 Майкл напрягся. Поймал вопросительный взгляд бармена, показал ему два пальца, — мол, еще два кофе.
 — Разрешите, я как хозяин угощу вас хотя бы кофе. Русские привычки почти неистребимы, гостей надо ублажать. Расскажите пока в общих чертах, что у вас за проблема.
 — Не у меня, — тряхнул головой Вишневецкий. — У всех нас. Наши ученые имеют возможность наблюдать за тем сектором Вселенной, который от вас, если можно так выразиться, скрыт.
 — Ваши — это юрские, я правильно понял?
 — Да, но я уверен, что на Старом астрономы тоже что-то заподозрили. У них слабей техническая база, но вскоре их возможностей хватит, чтобы подтвердить наши выводы. Наши ученые сделали неприятное открытие.
 — Что Вселенная начала сжиматься и нам осталось каких-то сорок миллиардов лет?
 — Она не будет сжиматься. Не успеет. Она взорвется. И всего через несколько десятилетий. Это по самым оптимистичным прогнозам.
 Майкл посерьезнел.
 — Конечно, вероятность ошибки существует, — извиняющимся тоном продолжал Вишневецкий. — Но лучше перебдеть, правильно? Три месяца назад ученые обнаружили планету в пределах нашей досягаемости. По некоторым признакам можно было предположить наличие на ней так называемого «третьего изотопа». Была отправлена экспедиция на двух из имеющихся в нашем распоряжении кораблей. Целью ее было исследование нового месторождения. Оно было, и огромное — казалось, там его целые материки. И оно… росло.
 — То есть?
 — То есть, мистер Тейлор, это не минерал. Это болезнь. «Третий изотоп» трансформировал всю материю, с которой соприкасался.
 — Но, послушайте, у нас же есть старое месторождение…
 — Да. Кое-кому из той экспедиции удалось спастись. Мы выяснили, что это не наш «третий изотоп». Вещество очень похожее. Другая модификация. Хотя… — он запнулся. — Я бы использовал слово «мутация». Оно точней отражает суть происходящего. Материя стремительно мутирует. Планета превратилась в эту дрянь за несколько недель. А потом, буквально за считанные дни, трансформировалась вся система той звезды.
 — И?..
 — Когда «третий изотоп» добрался до светила, оно взорвалось.
 Майкл откинулся на деревянную спинку стула. Она показалась ему слишком жесткой.
 — От него ничего не осталось. На месте взрыва наблюдаются странные явления, ученые пока не дали внятных объяснений, — закончил Вишневецкий. — Но к тому моменту, когда я улетел с Земли-2, наши астрономы зарегистрировали новые изменения. В местах, где прежде никаких аномалий не наблюдалось. Я привез вам всю документацию, максимально подробную, где если и есть пробелы, то из-за отсутствия данных у нас, а вовсе не из-за желания утаить что-либо. Это общее дело, мистер Тейлор. Над человечеством нависла угроза гибели.
 Кофе был горьким. И таким крепким, что у Майкла задрожали руки.
 — У Его Святейшества есть основания полагать, мистер Тейлор… — негромко заговорил кардинал.
 Майкл договорил за него:
 — Кажется, пора строить Ноев ковчег.