Аннотация: Они — простые русские мужики, многое испытавшие, побывавшие на войне и прекрасно знающие горечь поражения и радость побед. Единственное, что им нужно, — чтобы им не мешали строить свое собственное будущее, чтобы ни правительство, ни силовые ведомства не сковывали им руки. И они заслужили такое право — объединившись в кланы, став новой аристократией возрожденной России. Но там, где дало слабину государство, почувствовала свою выгоду мафия. Война вновь приходит на отдаленные хутора: боевики мафии пытаются запугать тех, кто показался им легкой жертвой. Однако Клан нелегко поставить па колени. Бандитам не одолеть тех, кто сражается за собственное будущее. Опасайтесь стать врагом Клана — ведь если враг не сдается, его уничтожают!


---------------------------------------------


 Виктор Косенков
 Русский клан


 Этот текст целиком и полностью является авторским вымыслом. Описанные события никогда не происходили в действительности. Более того, автор заранее приносит свои извинения тем, кто может посчитать себя оскорбленным после прочтения этого романа. Все персонажи являются вымышленными, и любые совпадения случайны.



 СЛОВО АВТОРА


  Если вы прочитали «обязательную отмазку», то будет правильным с вашей стороны прочитать еще и слово автора. 
  Эта книга получилась достаточно неоднозначной, и пояснения к ней просто необходимы. И я знаю, что это неправильно. Я в курсе, что «книга должна пробивать себя сама». 
  Плевать. 
  К хорошему роману неплохо написать пару-тройку пояснений. 
  Итак, собственно о жанре. 
  Есть люди, которых хлебом не корми, а дай расставить все вещи по полкам, наклеить бирочки и жить среди этого порядка, практикуя какую-нибудь утонченную мутацию дзэн-буддизма. Именно такие, хорошие и точные, как швейцарские часы, люди придумали жанры. Киберпанк, сайнс-фикшен, фэнтези, технопанк, паропанк, спейс-опера, техноромантизм. (Черт, ни одного русского слова!) Всего количества жанров перечислить невозможно. Они двоятся, троятся, множатся. И, что характерно, многим людям эти понятия жизненно необходимы, чтобы, например, читать книги. Специально для них я сразу поясню, что этот роман — альтернативная новейшая история. И альтернативная история ближайшего обозримого будущего. Такой жанр тоже есть, его придумал кто-то. Возможно — я. И еще, эта книга про людей. Про то, какими они должны быть. 
  Здесь есть все. Или почти все. Наверное, за исключением драконов и «лыцарей в блескучих обладунках», и еще из бластеров никто не стреляет, прыгая с одной орбитальной станции на другую. Это книга о жизни. Она так и планировалась. Я благодарен своему коллеге, который на определенном этапе создания книги спросил: 
  — А где драйв? 
  Дело совсем не в маркетинге, не в машине продаж. Просто в жизни есть место всему. Место для драйва, адреналина, сложных отношений, смерти, любви, новой жизни. 
  Так уж вышло, что время действия в романе неожиданно сдвинулось. Аж на двадцать пять лет вперед. Ибо главные герои становились или слишком молодыми для внуков, или слишком старыми для боев. 
  Но что все-таки изменилось за это время? Что может измениться за двадцать пять лет? Например, что случилось в нашей жизни с 1980 года? Увеличилась скорость процессоров, емкость жестких дисков и размер мониторов. Да. Машины стали ездить быстрее? Нет. Может быть, изобретен небензиновый двигатель? Нет. Принципиально новое оружие? Нет, АК и М-16 прочно держат этот рынок. Женщины как рожали, так и рожают. Люди как умирали, так и умирают. От инфаркта, от пули, от старости. Может быть, человечество вышло в космос? Нет, мы толком даже не разобрались, была ли высадка на Луне, а потуги окончательно прояснить вопрос «Есть ли жизнь на Марсе?» вообще выглядят комично. Да, может быть, стало больше удобств, комфорта, удовольствий, новой бытовой техники. Но как за это платит современный человек? Чем? 
  С досадой нужно признать:  за двадцать пять лет не изменилось почти ничего . 
  И вряд ли нас ждут потрясения в ближайшие двадцать пять. Синусоида НТР или закончила свое существование, или находится в самой нижней своей точке. От паровозов до спутников, а что дальше? 
  Все открытия поджидают нас ближе к вершине. Так что наберитесь терпения. 
  Ведь даже человек не сильно изменился за это время. Да, есть Интернет. Да, он свойственен определенной социальной среде. Но это или отверженные, каких было множество во все времена, или просто люди, освоившие еще один инструмент, еще одно удобство. Интернет как часть интерьера. 
  Никаких значительных изменений, кроме утери жизненных ориентиров и ряда моральных принципов. 
  Человек не станет другим и в 2025 году. 
  Наверное, это не так уж и плохо. Есть шанс сделать его лучше. 
 Автор




 ЧАСТЬ ПЕРВАЯ


  Москва. 
  Август 1991 года 
 На соседней улице, грузно ворочаясь под обломками обрушившегося портика, агонизировал БТР. Через заклиненные люки внутрь ползла жирная, густая гарь. На броне, оползая липкими полосами, полыхала смесь бензина и мыла. Механик-водитель до последнего старался выдернуть обреченную машину из завала. Он неплохой парень, этот механик. Возможно, в другое время, в другом месте с ним можно было бы выпить водки и хрустнуть соленым крепким огурчиком. Но сейчас, когда над Москвой уже и солнце не проглядывало из-за плотного облака дыма, а сам город был поделен на квадраты с сухими военными обозначениями, этот парень считался врагом.
 — Юрка, стой! Стой! — Алексею было очень трудно, располосованная осколками нога не позволяла быстро двигаться самостоятельно, поэтому Юра тащил его на спине. Со всем, что удалось прихватить с убитых солдат. Две «Мухи» и много-много автоматных рожков. — Стой!
 — Чего еще? — Юра упал в подворотне. Тяжело дыша, вывернулся из-под тела раненого, сел, упершись спиной в спину друга. Проход, где они остановились, был сквозной. Резко тянуло дрянью, гнилым старческим запахом. Среди повстанцев ходили слухи, что Горби все же применит химическое оружие. — Надо было противогазы взять.
 — Нельзя так. Вернемся.
 — Куда еще? С ума сошел?
 — Нельзя. Свои же там… — Алексей тяжело дышал.
 — Ты о бэтээре, что ли? — Юра чуть не подавился. Закашлялся. — Когда они тебе ногу изуродовали, они своими не были.
 — Это другое. Тогда бой был… Я стрелял, они стреляли. Все честно. А теперь они…
 — А теперь они честно сдохнут, — подвел итог Юрий. — И не хрен сопли разводить.
 — Пехота ты, блин, царица полей. Никогда в танке не сидел!
 — Не сидел, — признал Юра. — И не собираюсь, если честно. Я лучше в деревянный гроб лягу, чем в бронированный.
 — Нельзя так. У них как у подводников, слишком смерть жуткая. Прикинь…
 Юра сплюнул и выругался.
 — Все ты любишь усложнить, блин. Есть они, есть мы. Они стреляют, мы кидаем гранаты. Что еще не так?
 — Все не так. Вернуться надо.
 В дальнем конце прохода послышался звук. То ли шелест, то ли стон. Невнятное бормотание. Юра насторожился, поднял «Калашников». Автомат уткнулся коротким курносым стволом в далекий светлый квадрат.
 — Ты ничего не слышал?
 Алексей покачал головой, волосы, когда-то светлые, а сейчас слипшиеся от крови и гари, устало мотнулись из стороны в сторону. Оба друга были грязными и прокопченными, камуфляж давно потерял свой зеленый цвет и превратился в черно-серую рванину. Чудом держались усиленные локти и колени. Разгрузочные жилеты они скинули, когда бухнулись в Москву-реку, спасаясь от овчарок.
 Это были два усталых повстанца. До этого они находились в свободном поиске: наносили на карту расположение воинских частей, посты, маршруты движения патрулей.
 Теперь, когда положение неожиданно изменилось, Леша и Юра не знали, куда идти. В прежде безопасном квадрате они наткнулись на правительственные посты. Отступили. Встретились с такими же, как и они, потерявшими направление и связь, разведчиками.
 По недосмотру старшего группа ввязалась в бой с отрядом лоялистов. Повстанцы уничтожили БТР, но из десяти человек выжили только Юра Морозов и Леша Вязников.
 — Куда теперь? — со слабой надеждой спросил Юрий.
 — Назад. Ведь нельзя так. — Алексей повернулся к другу. — Я спать не смогу.
 Юра рассмеялся. В гулком переходе смех прозвучал на удивление чужеродно.
 — Он еще и спать собирается. Ты, может быть, еще и умереть хочешь в своей постели?
 — Не откажусь… — начал, было, Алексей, но вдруг замолчал. В другом конце переулка светлый квадрат с грохотом пересекла круглая крышка от мусорного бака. — Опаньки.
 Он завалился на бок и, перекатываясь на живот, выставил в проход дуло автомата. Сухо щелкнул переключатель огня. Алексей предпочитал стрельбу одиночными и на достаточном удалении от противника, в то время как Юра уверенней действовал в ближнем бою, особенно свинца не жалея. Может быть, именно потому, что Морозов чаще видел смерть вплотную, он не был столь чувствительно настроен в отношении умирающего экипажа из злополучного БТР. Те, кто знал Юрия достаточно хорошо, признавали в нем человека в меру романтичного, склонного больше к раздумьям, чем к действию, но как только доходило до крови, в Юре просыпался расчетливый зверь.
 Глаза загорались, в скулах проявлялось что-то неуловимо хищное. Это был классический пример маньяка, находящегося под контролем у основной личности.
 Вот и сейчас Юра первым делом прижался к стене и мелкими, частыми шажками двинулся вперед, сближаясь с вероятным противником. Вязников постарался выровнять дыхание, пытаясь, насколько это возможно, расслабить мышцы, зная, что рефлекс работает быстрее осознанной мысли. В голове было пусто, неутомимый внутренний диалог вдруг остановился, затих. Ни одного слова. Алексей словно превратился в один большой автомат. Вот ствол, вот мушка, вот курок, вот пальцы, давящие на него, вот руки, что направляют.
 Юра сделал еще несколько шагов, остановился. Присел.
 Откуда-то с той стороны перехода все явственней доносились звуки. Стоны и невнятное бормотание. Ругань и, что было особенно неприятно, тупое постукивание металла о металл.
 Когда все замерло и, за мгновение до рывка, Вязников затаил дыхание, Юра вдруг расслабился.
 — Ну, привет…
 В куче мусора, вывалившегося из перевернутых баков, которые бог знает сколько уже не вывозились из города, лежал солдат-федерал. Молодой еще щенок, которого военкомат и злая судьба занесли в части, верные президенту. Нет ведь, мог служить где-нибудь в тайге, в забытой богом и даже американцами ракетной части, держал бы на своих салажьих плечах ядерный щит Родины. И горя не знал, ужасался бы только, читая сводки из горящей столицы и разбитого залпом с моря Фороса. Но нет. Кто-то на небе распорядился иначе. Теперь парнишка валялся в куче мусора, с окровавленным коленом, истекая кровью, сочащейся из-под неумело наложенной повязки, и в тихой истерике тыкался магазином в армейское «весло». Дрожащие руки не давали ему воткнуть горлышко магазина правильно.
 — Ты откуда такой? — поинтересовался Юра.
 — Сука! — пискляво выкрикнул мальчишка сквозь слезы и кинул автомат. Его руки метнулись к поясу, где наметанный морозовский взгляд углядел пару гранат. Маленький идиот решил, видимо, уйти из этой жизни «красиво».
 Некоторое время они боролись, но силы были явно неравны, и вскоре Морозов положил себе в сумку две «РГД-5», а пистолет Макарова с пустой обоймой отшвырнул куда-то в мусорный контейнер. Солдатик заливался горючими слезами, Юра устало курил, сидя к нему спиной.
 — Обо что же он так приклад измочалил? — спросил Вязников, разглядывая трофейный АК с разбитым, треснувшим прикладом. Когда стало ясно, что стрельбы не будет, Алексей доковылял до места действия и теперь, отложив автомат, вытаскивал из аптечки бинт и вату. У солдатика медицинского комплекта не было, и вообще парнишка выглядел странно. Весь поцарапанный, с синяками, напуганный до истерики. Конечно, в мятежной Москве можно было увидеть и не такое. Но следы от побоев выглядели как-то… не по-военному. Словно по парнишке топтались люди, толком не знающие, что делать, чтобы убить, но страстно этого желающие.
 — Хороший вопрос. — Морозов почесал многодневную щетину, глядя, как Алексей, морщась от боли в ноге, бинтует всхлипывающего солдатика. — Очень хороший. Только вряд ли он нам сейчас на него ответит.
 Морозов посмотрел наверх: выбитые стекла, распахнутые зубастые пасти рам, обгоревшая и осыпавшаяся штукатурка. Дома вокруг были мертвы. Они умерли давно, жильцы разбежались кто куда, может быть, взяли в руки оружие, может быть, ныкались по подвалам, может быть, уехали на дачи или в другие затаившиеся в испуге, города. Стены, изуродованные злым временем, точно подражали стране. Обгоревшей, расколотой, осыпающейся.
 Юра встряхнулся, обошел кучу мусора, пнул банку, та отлетела в сторону, дребезжа, распространяя вокруг себя противный звук. Неожиданно взгляд Морозова зацепился за ботинок. Крепкий солдатский ботинок, ребристой подошвой высовывающийся из-под грязных, вонючих пакетов. Под кусками полиэтилена и грудами неизвестно как попавших сюда пластмассовых лекарственных бутылочек обнаружилось тело другого солдата, такого же молодняка, но уже мертвого. Вцепившегося смертной хваткой в чей-то рваный, пробитый в нескольких местах ватник. Открытыми глазами, к которым уже слетались жирные зеленые мухи, солдат в ужасе смотрел в небо. Но самое гадкое было не в этом. На шее и щеках мертвеца отчетливо виднелись следы укусов. Не звериных. Человеческих. Когда-то, до войны и даже до армии, у Морозова был приятель дантист. Сего эскулапа, наверное, самого устрашающего из лечащей братии, однажды укусил пациент. Крепко цапнул за локоть и выскочил за дверь. Прям так, с рассверленным дуплом, и выскочил. Стоматолог потом долго всем хвастался «боевым ранением» и собирался делать уколы от бешенства. Перепутать следы звериного и человеческого укусов было невозможно.
 — Мать твою, — прошептал Морозов. — Они его жрали…
 Почувствовав, как подкатывает к горлу, Юра отошел в сторону. Потом, собравшись с силами, вернулся к трупу. Беглый осмотр не добавил ясности. Парня явно закололи, на груди было несколько ран, нанесенных, судя по всему, ножом. Одновременно с этим его пытались есть. Ватник, видимо принадлежавший нападавшему, прострелен, на внутренней стороне все залито бурой кровью. Обежав вокруг и присмотревшись, Морозов заметил следы, ведущие в ближайший подъезд.
 — Что тут происходило? — спросил Юра, вернувшись к солдатику.
 Тот уже поуспокоился и больше не плакал, однако на все вопросы только молча опускал голову.
 — Тебя звать как, боец? — поинтересовался Вязников.
 Боец что-то бормотнул под нос.
 — Чего?
 — Саша, — уже громче ответил солдатик. — Саша.
 — А фамилия?
 — Носик.
 — А Егор Носик тебе не родственник? — неожиданно спросил Вязников. Морозов удивленно поднял брови.
 — Да. — На лице солдатика было написано не меньшее удивление. — Папа…
 — Неужели? — Алексей развел руками. — А чем он сейчас занимается?
 — Сейчас не знаю, в Кемерово уехал… — Речь парнишки шла по затухающей. Юра даже испугался, как бы раненый сознание не потерял. — А вы откуда знаете?
 — А мы с ним учились вместе. На курсах.
 Это была явная ложь, но солдатик не замечал.
 — Передавай ему привет, солдат, — бодро хлопнул Александра по плечу Вязников. — От Лехи. Он знает.
 И Алексей хитро глянул на Морозова.
 — Так что у вас тут произошло? — в тон другу снова спросил Юрий.
 Тут солдатика словно прорвало. Он говорил сбивчиво, путался, снова начинал и все время повторял: «Они, суки, как выскочат…»
 Картина складывалась неприятная. Мягко говоря.
 И по-хорошему надо было бы валить с этого квадрата к чертовой матери. Спасать, хоть это и глупо, самолично подбитый БТР, искать своих… Просто уходить. Но неожиданно уперся солдатик Саша. Перевязанный и накачанный обезболивающим по самое «не могу», он собирался ползти, ковылять, зубами подтягиваться, но идти в подвалы.
 Бросить щенка?
 Алексей и Юра отлично помнили себя в этом возрасте. И жалели его. Сдохнет… Пусть он лоялист, пусть солдат Горби. Но свой ведь. Не чужой. Страшная штука — гражданские беспорядки. Не приведи господи, гражданская война.
 Саша Носик со своим сослуживцем были москвичами.
 Когда заварилась каша и их полканы встали на сторону старого президента и перестройки с демократией соответственно, солдатики даже обрадовались, что из богом забытого Талды-Кургана их посылают домой.
 Улицы патрулировать, как сказали начальники и отцы-командиры. Несколько старослужащих быстро сдернули еще в Подмосковье, а салаги, особенно в политике не разбирающиеся и пороху не нюхавшие, взяли «весла» в руки и влетели в «самое оно». Когда стало ясно, что с порядком туго, Саша рванул в самоволку, поскольку не дурак и армейский коктейль с бромом не употреблял, а по девушке стосковался невозможно. И коллегу своего прихватил, как бы в разведку.
 В Москве за это время с продовольствием стало несколько туго. Не так чтобы очень, люди траву не рвали и ветки жевать не шли, но собак, котов и крыс резали привычно. Потому как мясо — продукт скоропортящийся, а электричество для холодильных камер не везде есть. Жрать же одни крупы да макароны… В общем, человек, по сути, хищник, жаждет мяса.
 Как известно, людей абсолютно нормальных в психическом плане нет, все ходят на грани между депрессией и агрессивным психозом. Шаг вправо, шаг влево, и готово. Антидепрессанты или костюм в стиле Пьеро с длинными рукавами. Но в условиях гражданских беспорядков востребованы в основном хирурги, психическая помощь будет оказываться позже и тем, кто выживет. Так что скрутить психа, у которого от непривычных условий вдруг «воображаемые друзья» разгулялись, некому. А сумасшедшие появились.
 И ефрейтор Саша Носик на таких нарвался.
 Жили эти ребята в подвале довольно большой общиной, паранойя — она штука заразная, особенно в кризисные моменты жизни. Питались мясом. Обыкновенно человеческим. Иногда трупы объедали. Иногда живых…
 Проблема заключалась в том, что солдат Носик увидел там, в подвале, за несколько страшных минут, свою девушку. К которой так стремился все это время.
 А потом «они, суки, как выскочат…»
 Солдаты все же себя показали, отбились. Прикладами двери вышибли, на улицу рванули.
 Там их ждали.
 Сашиного товарища завалили почти сразу, он закричал страшно, забулькал, забился.
 Автомат, как назло, заело после первого же выстрела. Но всю обойму ПМ в спину какого-то горбуна в телогрейке Носик разрядил.
 — А колено как повредил? — спросил Морозов.
 — Сам… — Парнишка опустил голову.
 — То есть?
 — Первым выстрелом… Ну… получилось так.
 — Ты что ж, своим оружием? — удивился Юра.
 Парень молчал. Потом кивнул и посмотрел на Юру так, что тот отвел глаза.
 — Там она… Мне туда надо…
 Морозов прокашлялся:
 — Погоди тут, мы сейчас, — и мотнул головой Вязникову.
 Алексей отковылял с ним в сторону.
 — Что делать будем?
 — Черт его знает. Бросать сопляка нельзя. Сдохнет не за что… Полезет в подвалы, и будет из него… завтрак туриста.
 — У тебя очень юмор специфический, — выдохнул Юра. — Но из нас троих только я один целый. У тебя нога, у него нога.
 — Ну, моя нога не такая уж и проблема. Посекло чуток ляжку. Кость цела. Ходить могу, не быстро, но могу. А парнишка будет в тылу.
 — А ты его за спину пустишь?
 Вязников обернулся и посмотрел на ефрейтора. Тот выглядел спокойным, лежал, откинувшись на спину, и смотрел в небо
 — Понимаешь, если так, то надо просто бросить его тут и сваливать. Ты так предлагаешь? Или стукнуть его по затылку и волочь на себе?
 — Ничего я не предлагаю, — проворчал Морозов. — Просто спросил. Если ты его за спину себе пустишь, то пошли. Я, сам понимаешь, буду впереди.
 — Договорились.
 — Кстати, ты откуда про него знаешь?
 — Я?
 — Ну, там… Отца его вроде знаешь. Курсы какие-то.
 — А… — Алексей усмехнулся. — Я его документы достал. У него отчество — Егорович. А остальное дело техники.
 Они вернулись к валяющемуся Носику. Тот зашевелился, сел.
 — Ну что, солдат, — опустился рядом с ним Морозов, — говори, что там за планировка и как твоя Джульетта выглядит. Пойдем. Что такое тыловое охранение — знаешь?
 — Знаю. — Саша попытался встать, но Вязников жестом усадил его обратно. — А планировка там обычная. Коридорная. Как входишь, коридор. Длинный. И в разные стороны комнаты уходят.
 — Паршиво.
 — Но там никто не живет. Они затопленные наполовину. Все главное по коридору дальше. Там комната большая. Ну вроде как несколько комнат сразу. Вот там все и сидят и… едят.
 — А подруга твоя?
 — Тоже там. Только она не с ними. Она… Ну, вроде пленница. Она там в веревках…
 Носик еще что-то говорил, а Вязников задумался. В голове мелькнула мыслишка, ухватить которую за хвост не удалось. Что-то было неправильно в рассказе ефрейтора. Что-то не стыковалось. Но понять что, не получалось. Морозов тем временем вытаскивал у Александра все новые и новые подробности. Сколько людей приблизительно, оружие. Коридор, размеры комнат.
 — Понятно. А у сослуживца твоего автомат был?
 — Был.
 — Где?
 — Там.
 — Понятно. — Юра крякнул от досады.
 — Они сейчас, наверное, жрут, — неуверенно произнес Носик.
 — Почему?
 — Ну, горбатого этого они же с собой утащили.
 Вязников вспомнил кровавые следы, ведущие в подвал. Кивнул.
 Юрий внимательно осмотрел автомат ефрейтора, что-то подтолкнул, стукнул, отщелкнул патрон.
 — Леш, рожок лишний дай… — Автомат в руках Морозова клацнул, магазин встал на место.
 — Рожок лишним не бывает, — пробормотал Вязников.
 — Держи, солдат. — Юра подал «Калашников» Саше. — Но направляй его куда угодно, но не в нашу сторону. Увижу, убью без разговоров. Можешь мне поверить на слово.
 Носик часто закивал: понял, мол, верю.
 — Коли, — кивнул Юра Вязникову.
 Тот постучал по последней ампуле морфий-коктейля. Набрал в шприц, пробормотал что-то вроде «сейчас будет немного больно» и вколол ефрейтору в области раны.
 — Пошли.
 В подвале было гадко. По-особенному гадко, как бывает только там, где когда-то случилось нечто противоречащее человеческим инстинктам. Так бывает в заброшенных лагерях, в Освенциме, на местах зверских изнасилований, в пыточных камерах. Не хотелось касаться даже стен. Все вокруг казалось покрытым жирной, липкой грязью.
 Морозов, стараясь ступать осторожно, двигался впереди, за ним, заглядывая в каждый подвальный закуток, шел Алексей. Прежнее спокойствие куда-то испарилось. Он чувствовал, как сердце бухает где-то около горла, а по спине, сверху вниз, пробегают гаденькие поносные мурашки. Это был не страх. Скорее отвращение, какое бывает у человека, опускающего руку в унитаз, чтобы достать упавший кошелек. Следом за ними, практически спиной вперед, ковылял Саша. Он честно исполнял приказ не направлять оружие в спины впереди идущих, его зона ответственности распространялась на тыл.
 Странно, но в коридоре никого не было. Только откуда-то издалека доносились голоса и шипение. Остро пахло дымом и чем-то еще.
 — Что за ерунда? — прошептал Морозов, останавливаясь. — Когда вы сюда пришли, тоже так было?
 Ефрейтор молчал.
 — Эй! — Юра обернулся. — Носик, твою мать, когда вы сюда пришли…
 — Все то же самое, товарищ капитан. Только запаха не было. Мясом не пахло. — Ефрейтор, повинуясь какому-то внутреннему позыву, присвоил Морозову звание капитана. Вероятно, такая картина мира более всего устраивала Александра.
 Вязников понял, чем пах дым, заметными струйками плывущий под потолком. Понял и с трудом подавил рвотный позыв. В помещениях царил плотный запах жарящегося мяса. Отбивная.
 Юра поиграл желваками и буркнул:
 — Пошли живее. Эти суки сейчас ни черта не услышат… Они жрут. Счастлив твой бог, ефрейтор.
 Однако жрали далеко не все.
 Когда до главного зала оставалось всего несколько шагов, из темноты бокового прохода, словно чертик из табакерки, выскочил кто-то черный, косматый. В воздухе мелькнули скрюченные пальцы вытянутых рук. Взгляд зацепился за грязные, в черных разводах, костлявые локти, неестественно вывернутые наружу.
 Существо метило Морозову в спину. Но за мгновение до броска Юра заметил движение краем глаза и сделал лишний шаг вперед. Вязников вскинул автомат, но чуть-чуть протянул с выстрелом, а через секунду стрелять было уже поздно.
 Ногти зло царапнули по камуфляжу Морозова, промахиваясь. Существо нагнулось, становясь на четвереньки. Юра изогнулся по-звериному и наотмашь ударил железом автомата нападавшему в спину. Почти не глядя, наугад. Тварь воткнулась лицом в бетон стены и медленно сползла по нему на пол. Вязников взял на мушку темный провал коридора. Но там было пусто. Справа чернела маленькая, похожая на гроб комнатушка.
 — Баба, — прошептал Морозов.
 Алексей обернулся. Юра разглядывал лицо напавшей на него женщины.
 — Старуха.
 Женщина была голой. Дико смотрелись обвисшие, исхудалые груди, выкрашенные в черный цвет, грязное перекошенное лицо с кривым провалом рта.
 — Готова? — спросил Вязников.
 — Ну да, много ли ей надо?.. Попал, скорее всего, в позвоночник.
 Алексей покосился через плечо. Солдат Носик дробно и часто дрожал, автомат в его руках ходил ходуном, зубы мелко постукивали.
 — Ствол в сторону, — негромко скомандовал Вязников. — И вообще, за тылами смотри…
 Парнишка коротко, испуганно кивнул и отвернулся.
 — Странно, что она молчала. — Морозов попытался стволом раздвинуть старухе рот. — Когда нападают, обычно кричат…
 — Я тебя очень прошу… — Алексей прижал автомат к груди. — Давай эту проблему оставим на потом. И вообще, тот факт, что у нее нет языка, лучше оставить в стороне. Наш юный друг наверняка обладает слабым желудком. Мне не хочется делать это грязное дело еще более грязным.
 Юра пожал плечами.
 Из-за поворота доносилось шипение масла.
 Уже совсем близко.
 Морозов двинулся дальше. Алексей переступил через раскинутые ноги старухи и проследил, чтобы ефрейтор не споткнулся, Носик старательно отворачивался от трупа. Парнишке было очень трудно идти, опираясь на здоровую ногу, он плечом подпирал стены подвала.
 Когда они вошли в зал, никто не обратил на них внимания. Только Морозов, встретившись глазами с молодой девушкой, приложил палец к губам. Она выделялась ярким пятном среди серо-черной массы тел, что сидели, лежали и двигались вокруг небольшого костерка. Над чадным, красным пламенем на двух кирпичах была установлена большая сковорода, где среди пузырящегося масла плавало мясо. Взгляды людей, а их было не меньше десятка, были прикованы к еде. Кто-то сглатывал слюну, ежесекундно утирая сухие губы, кто-то едва заметно покачивался из стороны в сторону, какой-то мужчина, сидя на корточках, ожесточенно дрочил. Жуткой карикатурой среди общего кошмара торчал ослепительно белый поварской колпак на крепком мужике, хозяйничавшем у костра.
 — Дьявольский шабаш, где мерзкие хари… — пробормотал Юра.
 Вязников толкнул его в бок и кивнул куда-то в угол.
 Присмотревшись, Морозов понял, что перед ним лежат остатки тела горбуна, о котором говорил ефрейтор. Покосившись в сторону, Юра увидел, что Носик держится на последнем дыхании, борясь с тошнотой.
 Алексей передернул затвор. Ефрейтора вывернуло наизнанку.
 — Начинается, — пробормотал Юра и, прокашлявшись, сказал громко: — Мы берем подругу и уходим. Есть возражения?
 Пятнадцать пар глаз уставились на него. От этих взглядов на душе сделалось тошно. Морозов почувствовал себя как на прилавке мясника, где к каждой части твоего тела уже прилеплен ярлычок с ценой.
 — Проходи, садись, — ответил хриплый голос повара. — Гостем будешь.
 Здоровенный мужик что-то делал руками перед собой. Разглядеть было невозможно, мешала спина. Вязников несколькими медленными шагами отошел в сторону, чтобы видеть руки главаря. То, что это существо является главным в этом аду, было ясно сразу.
 — Как бы мне твое гостеприимство боком не вышло, — ответил Морозов. — Мы берем бабу и уходим. Не делаешь резких движений, остаешься живой. Что непонятно?
 — Все понятно.
 — Возражения?
 — Нет возражений. Кого брать будешь? — Повар не поворачивался. Алексей никак не мог увидеть его руки. Какая-то мерзкая образина, кажется тот самый остервенелый онанист, мешала подойти достаточно близко. Уродец скалился, прерывисто сопел, периодически хватая себя за эрегированный орган. Алексей понял, что первую пулю, по любому, получит именно этот дрочила. А там уж как пойдет. Главное — девчонку не зацепить. Ее надо отвести с линии огня, а потом… Было ясно, что Юра тянет время, старается до последнего оттянуть миг расправы. Никто не собирался кончать дело миром. Это было понятно и тем, кто пришел, и тем, кто сидел около костра, пожирая тело бывшего товарища. — Я не против, бери кого хочешь.
 Морозов кивнул Носику.
 Тот сделал несколько неуверенных шагов вперед. Протянул руку в сторону девушки, которая первой увидела вошедших.
 — Настя… Иди, не бойся. Пойдем.
 Девчонка затравленно озиралась. И снова в голове Вязникова мелькнула подозрительная мыслишка, которую он не сумел ухватить за хвост там, наверху.
 Настя поднялась, тут же какая-то немытая лапа ухватила ее за лодыжку.
 — Отпусти ее, сука! — заорал Носик, вскидывая автомат. Морозов предостерегающе поднял руку. — Отпусти!
 — Спокойно, — пробормотал Юра. — Спокойно. Только не стреляй… Не стреляй…
 Алексей перевел рычажок огня в излюбленное положение, на одиночный выстрел, прикидывая, как бы половчее всадить пулю в тварь, сидящую ближе всего, а потом сразу, без остановки отстрелить лапу тому уроду, что ухватил девчонку. Но ситуацию разрешил главарь, он что-то буркнул, и жадные руки убрались в стороны. Настя сделал несколько неуверенных шагов в сторону ефрейтора.
 — Иди, иди, — шептал он. — Иди.
 Как все произошло, не заметил никто. Главарь омерзительно чавкнул. И за секунду до того, как в руке Насти сверкнула остро заточенная стамеска, Вязников, наконец, понял, что насторожило его в словах солдата Носика.
 В один момент произошло сразу несколько действий.
 Настя с криком кинулась на грудь ефрейтору, принимавшему ее в объятия, Морозов вскинул автомат, а оружие Алексея уже плюнуло свинцом в морду злосчастного онаниста и дернулось куда-то в толпу серо-черных, грязных, вонючих тел, выцеливая главного, который, сбив сковороду, кувыркнулся вперед. Там, под тряпками, хищно мелькнула вороненая сталь трофейного АК.
 Потом был другой миг, когда под тяжестью женского тела Саша Носик стал заваливаться на спину. Его лицо выражало крайнюю степень удивления. Настя удар за ударом всаживала ему в грудь стамеску, заливаясь кровью любившего ее человека. Автомат Морозова уже строчил, щедро и радостно. Так человек давит гнездо уродливых гадов, с удовольствием, чувствуя очищение… Вязников стрелял коротко, наверняка. Выстрел — труп. Главарь куда-то пропал. На какой-то миг Алексей увидел его дурацкий колпак, дернул стволом, но тут же над головой мерзко вжикнула рикошетом пуля. Кто-то вытянул из тряпок ПМ.
 Зал, где обедали уроды, был большим. В него вели дополнительные коридоры, оттуда лезли какие-то усатые, небритые рыла. Реагировать приходилось быстро. Однако Вязников неожиданно встретился глазами с главным людоедом и поразился, замер на секунду. Это не был урод с заячьей губой, слюнявым ртом и признаками вырождения на лице. Главный был… обычным человеком. Гладко побритым, с правильными чертами лица. Такие тысячами проходят мимо нас в толпе. Нормальный человек, такой, как все.
 Этого мига изумления главарю хватило, чтобы дернуть откуда-то снизу АК и нажать на курок почти одновременно с Алексеем. Плечо обожгло болью, удар бросил Вязникова назад, на стену. Однако, падая, он успел заметить, как пуля из его оружия выбила фонтан крови из груди существа в поварском колпаке, делая его лицо неживой маской.
 — Леха! — Морозов обнаружился неожиданно близко. Помог встать, подставил плечо. — Уходим, на хер!
 — А Сашка?!
 — Кончился! — Морозов выпустил длинную очередь с левой руки, щедро обсыпая своего друга стреляными гильзами.
 Когда они вывалились в коридор, Алексей успел заметить светлое платье Насти. Девушка лежала на груди ефрейтора, прильнув лицом к ранам, которые сама же и нанесла. Казалось, что она спит, но на спине расплывались пятна крови.
 Морозов прислонил Вязникова к стене:
 — Погоди, — и рванул из сумки два гладких тела «РГД-5».
 Он еще что-то шептал, зло, брызгая слюной и щурясь.
 Потом дернул кольца и швырнул гранаты за угол.
 С легким звоном в сторону ушли рычажки, негромко хлопнул взрыватель.
 — Пригнись! — скомандовал Юра и всем телом навалился на Вязникова. Они вместе рухнули на щебенку. Алексей упал неудачно, на больную ногу, но его крика никто не услышал: за стеной оглушительно грохнуло, пол вздрогнул, сверху посыпались мелкие камни.
 Морозов тут же перекатился на спину, выхватывая стволом проем двери.
 Никого. Только густо валил из зала черный дым.
 Алексею неожиданно стало все равно. Апатия овладела им, навалилась, не давая встать. Он понял, что головой лежит на коленях у мертвой старухи, которую они убили в самом начале. Страшное ее лицо смотрело на него с неожиданной нежностью. «Это смерть, — подумал Вязников. — Смерть нежна…» Словно сквозь сон, он чувствовал, как ему бинтуют рану, как вытаскивают на улицу. Через темные провалы он видел двигающиеся ноги и серый асфальт. Морозов тащил его на плечах, как мешок. Воспротивиться не было сил. Хотя пару раз Алексей пытался сказать другу, что может идти сам.
 Потом темнота стала наваливаться, и он отдался ей целиком и полностью.
 На соседней улице, грузно ворочаясь под обломками обрушившегося портика, агонизировал БТР.
 Когда Вязников очнулся, то первое, что он увидел, был потолок. Белый, почти сахарный, гладкий.
 «Банально, — подумал Алексей. — Как все-таки банально. Но что же еще видит человек, когда приходит в себя? Склонившиеся лица или потолок, как в моем случае. Склоняться надо мной, в общем-то, некому. Вот только Юрка…»
 Образ друга разом вытащил из памяти массу других воспоминаний. Образы, звуки, запахи нахлынули на Алексея. Сразу же выяснилось, что вокруг все время что-то происходит. Кто-то разговаривает, ходит. Шаги, натужное дыхание, царапающий звук чего-то тяжелого, перетаскиваемого по полу. Блямканье металла о стекло.
 Алексей повернул голову и разглядел рядом с собой фигуру в новеньком камуфляже.
 — Юрик… — прошептал Вязников.
 Морозов, сосредоточенно что-то жующий, поднял голову и, увидев, что друг очнулся, поставил миску на столик.
 — Ну наконец-то. Очнулся. Чаю хочешь?
 — Хочу.
 — Тогда давай я тебя посажу, осторожно.
 Морозов помог Алексею принять сидячее положение, долго возился с подушками, подкладывая их так, чтобы было удобно.
 — Где мы? — спросил Вязников.
 — В госпитале, — ответил Юра. — В Москве.
 — А что вообще происходит?
 — Ты не так много пропустил. Ситуация из просто неустойчивой превращается в устойчиво нестабильную.
 — А конкретней?
 — Кто-то там наверху пытается разрулить ситуацию путем переговоров. Только с кем они собираются переговариваться, не ясно. Говорят, что Ельцин в городе, говорят — бежал, но Москва большая, где именно, никто не знает. Горби неизвестно где. Понятно, что не в Форосе, но где? Факт, что живой. И только. Оба президента где-то шляются, страна увлечена кровопусканием.
 — Это я и так знаю. Изменилось что?
 — Янаев погиб. Прежний штаб взорван.
 — А по Союзу что?
 — Да все то же самое. В Молдавии стрельба, казахи как на гвоздях, Литва за телевышку бьется, Эстония на ножах, армяне с азербайджанцами сцепились, в Грузии опять кровь пошла. Все то же самое. Даже на Украине кто-то вспомнил про татар.
 — Гражданская война.
 — Нет, старик, это еще не война. Это всего лишь гражданские беспорядки. Когда война будет, всем мало не покажется.
 — Так ведь и так…
 — Я про весь мир говорю. — Морозов подсунул к губам Вязникова железную кружку. — Давай.
 Алексей взял нагревшуюся уже железку и маленькими, осторожными глотками стал пить. Чай был густой, крепкий, откровенно вредный для раненого организма, но невероятно вкусный.
 — Я вот чего все хотел спросить, — потирая небритую щеку, начал Морозов. — Ты как будто знал что-то, там…
 — В подвале? — Алексей сморщился. Глоток чая, слишком большой и горячий, прокатился по пищеводу обжигающей волной.
 — Ага.
 — Когда парнишка рассказывал о том, как они туда с приятелем влетели, он так говорил, будто их в подвал пригласили. Провели. Подробно описал коридоры и зал.
 — Ну, он-то был не из их компании, — покачал головой Юра.
 — Нет, что ты. Он был просто… просто глупый. Его девка в ловушку привела. И сослуживца его. Встретила, провела… Черт его знает, кто из них первым заподозрил неладное. Но то, что она в веревках, это он уже просто сам придумал. Не мог поверить в то, что его девушка, идеал, такая падла оказалась. Сам себе внушил. За что и поплатился. Врать себе бывает смертельно опасно. — Алексей снова хлопнул большой глоток горячего и на миг замер.
 — А ты это сразу почуял?
 — Почуял, может быть, — выдавил Вязников, когда прошли спазмы, — но вот сказать не смог. Знаешь, как собака: понял, но сказать не смог.
 Сформулировать не получилось. Устал, наверное. Гадкая история, конечно. Жуткая.
 — Это точно.
 Юра повозил ложку в тарелке с кашей. С отвращением оттолкнул. Хлопнул ладонями по коленям, встал.
 — Ладно. Пойду я еще чего-нибудь выведаю. Мы с тобой сейчас в резерве вроде. Надо пользоваться моментом.
 — Погоди. — Алексей поставил опустевшую кружку на столик рядом с тарелкой каши. — А со мной чего?
 — В смысле?
 — Ну… — Леша окинул взглядом бинты.
 — А, ерунда, ничего особенного. Пулю достали. Поваляешься пару деньков, и баста, — махнул рукой Морозов и выскочил за дверь.
 Небольшая комнатка, где лежал Вязников, отделялась от коридора тонюсенькой стенкой и такой же, еле живой дверью. Было хорошо слышно, как стучат за стеной солдатские ботинки, кто-то отчитывает кого-то хриплым, прокуренным голосом.
 «Спрашивается, с чего мне это все? — спросил сам себя Алексей, с трудом подавив желание начать рассуждать вслух. — Ельцин, Горби, лоялисты, путчисты эти… Что, мне больше заняться нечем, как другим, похожим на меня олухам горло резать? Жуткое время какое. Получается, что и по-другому нельзя. Сначала гайки раскрутить, потом мерзость всякую развести, уродов плодить. Гласность, демократия, перестройка. Все республики, как крысы, в разные стороны кинулись. Так же тоже нельзя. И не в коммунистах дело. Не в партии. И не в демократии. Что одно, что другое… Порядка хочется. Сколько можно издеваться?»
 Ему вспомнились мерзкие хари, сидящие вокруг чадного больного огня.
 «Сидят вот, рыла, и жрут друг друга. И всяких солдатиков несознательных, вроде меня с Юркой. Суки. — Он сдвинул одеяло в сторону и обнаружил, что белья нет. Поискав глазами, Алексей увидел свою одежду, аккуратно сложенную на стуле. — Подавитесь, гады. Такими, как я, подавитесь! Такими, как Юрка. Дети нужны. Чтобы было из кого людей делать, а то вокруг одни людоеды».
 Ему неожиданно сделалось невыносимо душно в этой стерильной палате, захотелось воздуха. Чистого, настоящего. Куда-нибудь на природу, в лес!
 Вязников с трудом встал, чувствуя, как в ногу впиваются крупные холодные иглы. Палата судорожно покачнулась, Алексей ухватился за столик, стоящий около койки, одной рукой неудачно вляпался в кашу, опрокинув ее на пол, но устоял.
 — Подавитесь! — процедил он сквозь зубы.
 «Теперь мы должны решать, что делать и как делать, — пронеслось в голове. — Не генералы, не президенты, не демократы. Только мы. Я и Юрка».
 Алексей сделал несколько шагов в сторону стула. Перед глазами поплыло.
 — Не пройдет, — застонал Вязников. Но пол неумолимо уходил из-под ног. Алексей попытался ухватиться за спинку кровати, та выскользнула у него из рук, словно просочившись сквозь пальцы.
 «Время уходит, — подумал Алексей и сам же удивился этой мысли. — Дети нужны».
 Наконец он сделал еще один шаг и понял, что не удержится.
 Перед глазами мелькнуло что-то белое, кажется ткань, Вязников уцепился за нее всеми силами. Раздался хруст, кто-то вскрикнул, и Алексей с грохотом обрушился на пол, но сознания сразу не потерял. Над ним стояла девушка, судорожно пытающаяся прикрыться остатками халата, оборванного Алексеем. Стройные ножки, небольшая грудь и узкие бедра. Вязников обнаружил, что держит в руках табличку с ее именем, булавка расстегнулась и больно впилась в ладонь.
 — Извините, — прошептал Алексей, разглядывая окровавленный кусок пластика. — Елена… И знаете…
 Медсестра отошла от шока, засуетилась, пытаясь одновременно прикрыться полотенцем и помочь больному. Вязников ухватил ее за руку и, чувствуя, что сознание ускользает, выдохнул в образовавшуюся паузу:
 — Лена… Выходите за меня замуж… — После этого мир снова потемнел.
 — Джентльмен, — покачала головой медсестра, стоя над телом. — Сначала халат изорвал, а потом жениться.
 Лагерь поспешно сворачивался. Юра носился от одного к другому, хватал за рукава, не глядя на погоны, пытался что-то узнать. От него отмахивались, пожимали плечами. Армия получила приказ. В конечном итоге Морозов вместе с такими же, как и он сам, хмурыми и прокопченными мужиками ввалился в генеральскую палатку. Охрана попыталась воспрепятствовать, но была скручена и положена отдохнуть неподалеку.
 — Какого хрена? — рыкнул генерал, не разгибаясь. Он навис над картой Москвы, уткнув в нее острие карандаша.
 — Ополчение, товарищ генерал, — подсказал кто-то из окружения.
 — И что? Это повод, чтобы без доклада?
 — В некотором смысле гражданские, — чуть тише пояснил тот же голос. Морозов разглядел говорившего. Довольно молодой, гладко выбрит, глаза цепкие, явно на короткой ноге с начальством.
 — А, — генерал выпрямился, понимающе хмыкнул, — очень хорошо. Кто у вас тут главный?
 — Майор Панов, — снова подсказал кто-то.
 — А где он сейчас?
 На ухо генералу что-то шепнули. Тот дернул щекой, буркнул неразборчиво — то ли выругался, то ли сожаление высказал.
 — Понятно. Что, ребята, без дела маемся?
 Морозов вдруг понял, что генерал обращается к нему. Усталость, накопившаяся за время метаний по лагерю, сменившаяся апатией и загнавшая ополченцев к самому большому начальнику, неожиданно сменилась робостью. Юра покосился на коллег по оружию и понял, что все они смотрят на него. Ждут, что же он скажет, а дальше хоть в огонь, хоть в воду. Но слово должен сказать он. Сказать и взять на себя ответственность. За жизни, за судьбы.
 В груди сжалось. Чтобы пробить этот душный комок, Морозов вдохнул полной грудью, только портупейные ремешки, скрещенные за спиной, хрустнули.
 Он будто бы стал выше. Удивительно, но это его движение повторила вся группа. Теперь это были не гражданские лица, второй сорт, ополчение. Это были люди, способные заходить в палатку генерала без доклада. Мужики, взявшие в руки оружие, стоящие на своем, основа основ. То, на чем держится или должно держаться любое настоящее государство.
 Это почувствовали все. Генеральское окружение заволновалось, кто-то повел рукой к кобуре, кто-то сделал четверть шага назад, какой-то совсем еще молодой, с перевязанной рукой, двинулся, было, вперед, заслоняя собой генерала.
 — Есть немного, — неожиданно хриплым голосом произнес Морозов и прочистил горло.
 Этот кашель странным образом разрядил обстановку. Генерал усмехнулся, чины поменьше заерзали.
 — Вижу, — прогудел главный. — Ну а скажите мне, пойдете на дело? Если скажу, что так надо?!
 — Пойдем, — легко согласился Юра. — Но только все карты на стол. А то носимся тут, как… в проруби. Мы сюда не затем пришли, чтобы нас все из угла в угол шпыняли.
 — Будут вам и карты, и дело. А то, действительно, мельтешите не к месту. — Генерал засмеялся, но Морозов видел, как его глаза холодными иголками уцепились за напрягшиеся фигуры ополченцев. — Майор Панов, к сожалению, погиб. Завалило вашего командира.
 Юра внутренне вздрогнул. Майор был стоящий, настоящий, на нем много всего держалось.
 — Так что, — продолжал генерал, — пойдет с вами майор Верещагин. Семен Дмитриевич.
 Главный кивнул на того самого, бритого, с цепкими глазами. Майор дернулся, но промолчал. Только сухо кивнул.
 — Он вам объяснит суть задания и ваших дальнейших действий. Насколько это вам необходимо. — Генерал окинул взглядом группу, повертел в толстых пальцах карандаш и спросил, немного понизив голос: — Под землю пойдете, братцы?
 И снова взгляды всех скрестились на Морозове.
 «Да что они, сговорились? — про себя удивился Юра. — Почему я?»
 — Пойдем.
 — Вот и хорошо. — Генерал снова склонился над картой, давай понять, что спонтанная аудиенция закончена. Свеженазначенный командиром ополчения майор кивнул своим подчиненным на дверь. Кто-то сделал шаг назад, но Морозов стоял. Чего-то не хватало. Чего-то простого, но необходимого, расставляющего все точки.
 — И вернемся, — громко сказал Юра, пытаясь сообразить, почему он испытывает такую смутную неприязнь к этому человеку с лампасами.
 Генерал поднял глаза от карты. Дернул желваками.
 — Не без этого. Свободны.
 Группа развернулась и вышла. Охрана, очнувшаяся после непродолжительного сна, напряглась, но ополченцы только отмахнулись.
 — Куда теперь? — спросил Морозова самый младший в группе, Леня Свердлов.
 — Спать, — ответил Юра, разглядывая хмурое, тяжелое небо, царапающее крыши домов. — Солдат спит, а служба идет. А уж ополченец — тем более.
 — А чего он, про подземелья?
 — Не бери в голову. Там разберемся.
 Они двинулись в сторону своего шатра, каждый думая о чем-то своем. Вокруг кипела жизнь, сновали солдаты, рычали грузовики. Лагерь стремительно таял, словно снежный замок под неожиданно теплым солнцем.
 — К ночи нас тут уже не будет, — немного растерянно сказал Морозов.
 Однако поспать не удалось.
 — Мужики! Мужики! — Лавируя между БТР и грузовиками, рабочими и солдатами, бежал кто-то в ополченском камуфляже. — Мужики!
 Ребята остановились.
 — Кто это? — спросил Свердлов.
 — Кажись, Дороф, — ответил кто-то, прищуриваясь. — Хитрый иудей. Все время где-то шляется.
 — Ну, лучшего информатора найти трудно, — вступился за Льва Морозов. Лев Дороф был человеком редких талантов. Он мог добыть любую информацию. Не было таких данных, которые не давались бы ему в руки. Тут все зависело, как говорил сам Лев, от соотношения время-деньги. Чем меньше было финансирование, тем дольше не было информации. И наоборот, чем больше времени можно было потратить на собирание данных, тем меньше требовалось для этого денег. — Я лучше предпочту, чтобы он где-то шлялся, но дело свое делал. Каждый хорош там, где он хорош.
 Тем временем Лева обежал последнее препятствие и едва не упал на руки товарищам.
 — Мужики! — выдохнул он в последний раз. Затем воздух встрял ему поперек горла, и Дороф был вынужден некоторое время ровнять дыхание.
 — Ну, не томи уже! — попросили из толпы. Лев замахал руками: не мешайте, мол.
 — Горби нашелся!
 — Да ну?
 — Нашелся! Угадайте где?
 — Где?
 — А вы угадайте!
 — Блин, Лева, не томи душу. Говори, давай, а то мы тебя в нужнике утопим.
 — Не утопите. — Дороф сел на пыльный асфальт и тяжело вздохнул. — Я ценный еврей. Таких даже гитлеровцы не расстреливали. Боялись!
 — Мы-то не гитлеровцы… — протянул Морозов.
 — Что верно, то верно, — нарочно картавя, согласился Лев. — Ладно. Ладно, душители свободы, скажу. В Штатах.
 — Где? Где?
 — В Шта-атах! Точнехонько в штате Вашингтон. Выступает, сука говорливая, перед парламентом тамошним. Догадайтесь, чего просит.
 — Херня, — не поверил кто-то, но в голосе говорившего Морозов услышал такую тоску, что поверил сразу же и бесповоротно. — Не может быть…
 — Может. Очень даже может. Я его речь сраную три раза перечитал. Про верные ему войска говорил, про повстанцев, про тоталитарное прошлое, к которому возврата нет и быть не может… и так далее.
 — Начальники знают? Сказать бы, — забеспокоился Свердлов.
 — Все в курсе, кому надо. Можешь мне поверить.
 Морозов кинул вещмешок неподалеку от входа в шатер и сел рядом. Хотелось спать. На душе от принесенного Левой известия было муторно. И хотя по отношению к Горби никаких сомнений не было и раньше, однако вся эта история с президентом, вымаливающим заокеанскую помощь для борьбы со своим же народом, была настолько омерзительна, что Юрию захотелось вымыться.
 Ребята осадили Левку.
 — А как он туда попал? — спросил кто-то. — Вроде ж в Крыму был…
 — Ага. Был, — подтвердил Дороф с таким видом, будто самолично пил водку с президентом на его даче. — После того как вся каша заварилась, он вроде как исчез. Потом взорвали там все. Я так понимаю, что схема простая: до ближайшего своего аэропорта и вперед, с пересадкой где-нибудь в Берлине. Ерунда это все, братцы, а вот что дальше будет…
 Про «дальше» Морозов слушать не стал. Плюнул в пыль и полез через низкий вход в палатку.
 «На кой мне это все? Игры эти, — думал он, вертясь на жестких армейских одеялах. — Политики. Вся страна как с ума посходила. Будка гласности. Целое государство — одна сплошная будка. Собачья.
 И все грызутся. Да так, что стены наружу выпадают. А мне что делать? Не хочу я ни псом быть, ни в будке жить. И демократии ихней не хочу. И порядка из генеральских рук, пожалуй, тоже не жажду. Хотя последний всяко предпочтительнее, если уж выбирать из двух».
 Он сел, зачем-то взял в руки автомат. С «Калашниковым» было легче. Железка приятно холодила руки.
 Продуманный до мельчайших подробностей механизм, надежный, злой, решительный и одновременно спокойный. Мужское оружие. Без западного выпендрежа.
 Юрий провел вспотевшей ладонью по стволу. Легко коснулся пальцами предохранительной скобы.
 «А почему я, собственно, должен выбирать между дерьмом и дерьмом? Почему или тонуть, или гореть? Почему я, нормальный, серьезный человек, не могу жить так, как я того хочу?»
 Морозов вынул рожок. Отщелкнул в ладонь несколько патронов. Покатал их между пальцами, разглядывая со всех сторон. Маленький кусочек железа, несущий смерть в самой своей природе.
 «Жить так, чтобы мне ни президенты, ни генералы не указывали. И чтоб на соседей-морализаторов не оглядываться, как на Западе. Хозяином быть. Так, как я хочу. А как я хочу?»
 — Чтобы жить, как хочется, надо сначала знать, чего хотеть. Чтобы потом слезами не заливаться, — вслух произнес Морозов.
 Он загнал патроны обратно в магазин и положил автомат рядом с собой.
 В шатер начали заходить ребята. Окруженный вниманием Лева Дороф сыпал направо и налево мелкими новостями.
 — А ты чего здесь? — обратился он к Юре.
 — Спать надо, вечером нас тут уже не будет. И скорее всего лагерь без нас свернут. Значит, по шахтам полезем в ночь. Спать. — И Морозов закрыл глаза, чувствуя, что внутри что-то зреет, большое, серьезное.
 «С Вязниковым надо будет потрепаться, — подумалось перед сном. — Когда-нибудь это дерьмо все же кончится. И что тогда?»
 Казалось, заснул только-только. В темном тумане начали вырисовываться картины. Почему-то бой. Какие-то клочья, свисающие из деревянной рамы. И усатые хари, что лезут в дверь. Автомат коротко рявкает, выпуская наружу всю свою злобу. Потом потолок. Белая поверхность. Вроде бы боль в груди. Во сне неотчетливо, гулко звучат выстрелы и совершенно не ощущается тело. «Игорь! Игорь!» Топот. Стрельба. Потолок.
 Морозова тряхнуло.
 Он моментально открыл глаза, правая рука сорвалась вниз, нащупывая автомат.
 — Спокойно. — Над ним стоял, чуть наклонившись, давешний майор. — Поднимай людей.
 И направился к выходу.
 — Эй, — негромко окликнул его Морозов. — Я им не командир…
 — Значит, будешь им. Поднимай. Через полчаса выходим.
 Майор вышел. Из-за болтающегося полога тянуло ночным холодом.
 — Как скажешь, начальник, — пробормотал Юра. — Ребята, подъем. Через полчаса сбор.
 Когда Морозов выбрался из палатки, лагеря уже не было. На площади стояла одинокая цистерна с остатками питьевой воды и несколько рабочих сворачивали последний шатер. Пыхтел в ожидании грузовик, на котором, по всей видимости, должны были увезти ополченческую палатку.
 Кое-как умывшись холодной, ночной водой, Юра помахал руками, чтобы разогнать сон, и направился к майору, сидевшему на куче кирпича неподалеку.
 — Какие будут распоряжения? — спросил Морозов, садясь рядом.
 Майор выплюнул спичку, которую жевал, и нехотя ответил:
 — Пойдем в метро. Не все, человек семь.
 — А остальные?
 — Остальные с грузовиком уедут. Не переживай, без дела никто сидеть не будет.
 — Я не переживаю. А кого в подземку брать?
 — Я все скажу.
 Юра присмотрелся к майору повнимательней.
 — Ты вот что, Семен Дмитриевич, ты не сердись, если я чего не так скажу, но лучше будет, если сразу объяснишь, что к чему.
 — Все скажу, — по-прежнему коротко отозвался Верещагин.
 Когда группа ополченцев закончила умывания и приготовления, майор построил всех в подобие шеренги.
 — Сегодня ночью вам поручено выполнить особое задание. Штаб армии решил, что с этим делом вы можете справиться. И хотя задание довольно сложное и опасное, на вас возложена эта большая ответственность. — Его голос звонко разносился в пустоте площади. — Дело будет сопряжено с большим риском. Поэтому пойдут не все. Сразу могу сказать, что в ходе выполнения задачи придется спуститься вниз и вести активные боевые действия в коридорах Московского метрополитена. Это нелегко. Поэтому прошу вас подумать, все взвесить и только тогда решать. Остальные подробности я сообщу позднее и только тем, кто вызовется идти. Мне нужно шесть человек. Добровольцев, конечно.
 Морозов понял, что его уже «сосчитали».
 Из строя вышли сразу трое. Леня Свердлов, Максим Борисов, Дмитрий Лесницкий.
 Потом, через секундный перерыв, вышли Женька Соколов и Вахтанг, которого по фамилии никто не называл, боялись ошибиться в сочетании согласных. Последним сделал шаг Лева Дороф.
 — Ты-то куда? — вполголоса спросил его Свердлов.
 — А что, если я еврей, то и воевать не умею? Чем я хуже него? — Лев ткнул пальцем в Свердлова.
 — А при чем тут я?
 — При том. Вы, я вижу, тоже из наших! Скрываетесь? — Дороф понимающе подмигнул. — Я понимаю. Все тут пещерные антисемиты, чтоб я так жил! К тому же то метро, куда мы пойдем, я еще ни разу не видел.
 — Откуда вы?! — подавился словами майор Верещагин. Покосившись на его выпученные глаза, Морозов улыбнулся. — Хорошо. Всем остальным — в машину.
 Когда ополченцы вместе с рабочими свернули шатер и уложились в грузовик, майор отвел группу в сторону.
 — Товарищ Морозов настаивал в беседе с генералом на открытых картах. Но поскольку вы люди все-таки гражданские, я буду вынужден давать вам информацию постепенно. Сейчас нам придется проникнуть в подземные коммуникации, пройти несколько километров и выйти к месту расположения правительственных войск. Там, не выходя на поверхность, встретить и сопроводить к месту назначения одного важного человека.
 — Каким, извините, образом мы проникнем в метро? — спросил Лев. Все знали, что метрополитен был закрыт на все возможные запоры, как только началась заваруха.
 — Проникнем. Неподалеку от этого места есть вход.
 — Остальная часть информации?
 — В процессе поступления. Куда будем двигаться потом?
 — Станет ясно после встречи. Вопросы еще есть?
 Майор посмотрел на Морозова. Тот покачал головой
 — Очень хорошо. Тогда прошу за мной.
 Майор поправил висящий на шее автомат и бодрым шагом направился в темноту. Ополченцы двинулись следом. Морозов, замыкающий шествие, неожиданно пожалел, что не остался с другими ребятами. С теми, кто не захотел принадлежать к числу добровольцев.
 Разгрузочный жилет давил на плечи. Судя по количеству автоматных рожков, дело предстояло быть действительно серьезным. Единственное, что успокаивало, так это вид майора Верещагина, который не походил на человека, ищущего геройской смерти. Теперь главное было не подставляться самому и не подставить ребят.
 Через минут пятнадцать сквозь череду улиц, потерявших в черноте ночи свои названия, группа вышла на большую площадь. Что-то звякнуло под неосторожной ногой. Юра наклонился, поднял искореженную железяку.
 Указатель. «Площадь Театральная», выцепил из темноты фонарик.
 — Что там? Театральная? Или что? — Любопытный Лев высунулся из-под локтя. — Или что?
 — Театральная, успокойся. — Морозов погасил фонарь. — Какой тебе с этого толк?
 — Вот увидишь, сейчас будем искать фонтан. Мамой клянусь, — азартно прошептал Дороф.
 — Тихо, — скомандовал майор. — Прямо по курсу должен быть фонтан. Пошли вперед, и старайтесь не шуметь.
 Лев даже пискнул от восторга. Юра в темноте прихватил его за рукав. Когда вся группа ушла немного вперед, спросил.
 — Откуда ты знаешь?
 — Он Метро-Два ищет! Мамой клянусь! Тут вниз спуск есть. Только никто не знает где.
 — Откуда ты знаешь? — повторил Юра.
 — Тундра ты необразованная. Газеты читать надо.
 Впереди что-то происходило. Шелест, скрип, звук рвущейся бумаги. Подойдя ближе, Морозов с удивлением обнаружил вскрытую тумбу для объявлений. В основании зияла здоровенная дыра, через которую мог пролезть человек. Вахтанг и Женька Соколов аккуратно относили в сторону тяжеленную даже на вид плиту, а майор Верещагин прятал какие-то ключи в карман камуфляжа.
 — По одному за мной. Сначала передаете оружие и разгрузки, потом пролезаете сами. Понятно? Там внизу лестница.
 Не дожидаясь ответа, Верещагин полез в отверстие.
 — Вход в преисподнюю, — прокомментировал Дороф.
 — Типун тебе, — отозвался кто-то.
 — Долго я буду ждать? — гулко донеслось из дыры.
 — Первый пошел, — скомандовал Юра и подтолкнул Леву.
 — Антисемиты, — пожаловался тот, стаскивая пятнистую разгрузку.
 Дело пошло быстро, и через некоторое время вся группа уже была в небольшом и узком туннеле, майор шел где-то впереди, освещая себе путь мощным фонарем и периодически лязгая какими-то замками. Каждый раз в такие моменты отряд останавливался, а когда снова начинал движение, то проходил через толстые, массивные стальные двери.
 Проходя мимо, Юра не удержался, дотронулся до холодного железа и ощутил, как едва заметно вибрирует оно. Словно несет на себе огромную тяжесть, сдерживает титаническое напряжение.
 — Внимание, ступеньки, — сказал майор.
 Коридор неожиданно раздвинулся, превратился в здоровенное помещение с высокими потолками и уходящим далеко вниз туннелем. «Станция», — догадался Морозов.
 Это было очень странно — идти по неработающим эскалаторам, не чувствуя привычной дрожи и не слыша грохота механизмов под собой.
 В этом месте было по-настоящему тихо. Воздух, сдавленный каменными стенами, был неподвижен, густ и тягуч. Иногда Юрию начинало казаться, что он вплавлен в него, словно мушка в кусок прозрачной смолы. Чтобы двигаться дальше, приходилось прикладывать усилия, шаг, еще один и дальше. Легкие разрывались, пытаясь втиснуть в себя хотя бы капельку воздуха. Морозов чувствовал себя рыбой, выброшенной на берег.
 «Еще немного, и я закричу!» — пришла на ум паническая мысль.
 Его отпустило так же неожиданно, как и скрутило. Спазм, перехвативший горло, прошел, Юра с шумом выдохнул распиравший его воздух. В тот же миг исчезли давящая тишина и вязкость. Мир обрел звуки, цвета и запах застоявшегося металла. До щеки явственно дотронулся сквознячок. В метро работала вентиляция.
 — Чего застрял? — послышался из темноты голос Льва Дорофа.
 Миновав последние, сходившие на нет ступеньки, Морозов увидел в неровном свете фонаря, что они находятся на платформе, где есть только один путь. Стены, отделанные шлифованными каменными плитами, не несли на себе никакой дополнительной отделки. Никакой лепнины, никакой излишней помпы. Все строго функционально. Видимо, люди, заказавшие строительство этой линии, не страдали от избытка финансов. На том месте, где обычно установлена табличка с названием станции, Юра углядел рельефные буквы «Театральная». Туннель с рельсами уходил в обе стороны непроглядной черноты. Люди инстинктивно старались держаться подальше от провала.
 — Сейчас мы спустимся вниз и пойдем по путям. Бояться нечего, поезда, как вы понимаете, не ходят. — Голос Верещагина эхом прокатился по темноте платформы и угас где-то в туннелях. — До металлических частей не дотрагиваться, на рельсы не наступать, смотреть под ноги внимательно, теоретически электричество отключено, но все может быть, в том числе и растяжки. Идем по двое.
 — Веселенькое дело, — пробормотал Лев. — Растяжки в метро…
 — А чего ты хочешь? — так же вполголоса ответил ему Вахтанг. — Озверели все.
 — На следующей станции привал, потом еще один переход, более сложный.
 Верещагин тем временем раздавал каждой паре по фонарику.
 — Двинулись!
 «Пока он идет впереди, — подумал Морозов, — бояться нечего». У него крепла уверенность в том, что с этим заданием не все чисто, а майор все больше и больше походил на того самого казачка, который засланный.
 Они шли по темноте коридора. Под ногами постукивали шпалы, в воздухе пахло сыростью, вдоль стен змеились бесконечные кабели, иногда встречались пустые, мертвые плафоны неработающего освещения.
 — Жуткое место, — тихо пожаловался идущий рядом Свердлов. — Все время кажется, что сейчас сзади поезд загудит. Представляешь?
 — Нет, — соврал Морозов. Он постоянно сдерживал желание обернуться. Казалось, сзади если не поезд, то что-то все-таки есть. — Но если загудит, то плюхайся мордой в канаву и лежи там.
 — А ты?
 — А я чуть дальше прыгну…
 Они миновали железную дверь в стене.
 — Что это?
 — Если б я знал. Служебные помещения, вероятно. Ты себе представляешь, какой вокруг нас муравейник? Туннели официальные, служебные, старые всякие, что при царе Горохе рыли. Река еще. Сам черт не разберется. Еще канализация и коммуникации.
 — А я слышал про всяких там диггеров и прочие команды.
 — Это те, что по подземельям ползают?
 — Ага.
 — Ну, может быть, они разбираются. Хотя, сомневаюсь я. Без карт…
 Сзади что-то плюхнулось. В лужу, которую они прошли пару минут назад. Как раз сразу после служебной металлической двери в стене.
 — Стоять! — скомандовал Морозов. — Сзади шум.
 Ребята прижались к стенам, прицелились в темноту. Несколько фонариков щупали пространство лучами.
 — Что еще? — раздался недовольный голос Верещагина.
 — Шум сзади.
 Майор в рост прошел между залегшими ополченцами. В его спину уперлось несколько кругов света. Кто-то попытался встать.
 — Лежать! — рявкнул Морозов.
 Верещагин скрылся за плавным поворотом.
 «А я и не заметил, что дорога поворачивает, — подумал Юра. — В темноте перспектива теряется напрочь».
 Некоторое время было тихо. Потом из темноты вынырнул майор, заслоняясь рукой от света.
 — Если вы от каждой крысы будете шарахаться, мы и к завтрашнему дню не дойдем, — зло буркнул он, проходя мимо Морозова. — А тут крыс много.
 Он снова вышел в голову отряда, махнул рукой.
 — Вперед.
 — А я ни одной не видел, — неожиданно заявил Свердлов.
 — Ты про что? — не понял Юра. Он постоянно прислушивался к происходящему за спиной, чудилось что-то, казалось.
 — Про крыс. Пока шли, ни одной не увидел. А говорят, что в метро они размером с собаку.
 — Бред, — решительно ответил Морозов. — С чего бы это им быть с собаку?
 — Ну, мутации. Радиация.
 — Это же не урановые шахты, какая радиация.
 — Ну, может быть, химия… — Голос Лени звучал все неувереннее.
 — Тогда на улице собаки вообще размером со слона должны быть. Представляешь, сколько всякой дряни из автомобилей на почву идет? Дожди всякие кислотные…
 — Собаки, они как крысы не плодятся.
 — Не плодятся, но до каких-нибудь мушек-дрозофил и крысам далеко. А ничего особенного я не заметил. Так что бред, выкинь из головы.
 — Но видели же!
 — Вот когда ты сам увидишь, тогда будешь рассуждать. И то, сначала проверь, не показалось ли.
 — Может, отъелись? — выдал свой последний козырь Свердлов.
 — На чем? Это что, овощная база?
 — Ну да… правильно. — Леня замолчал, а Морозову снова послышалось что-то сзади — то ли писк, то ли характерный шум рации.
 «Черт. Пусть только что-нибудь еще раз плюхнет, всех уложу мордами в шпалы, а сам пойду с майором, на крыс гляну. А то, может быть, верно, они там размером с собаку. Или больше».
 Но в этот момент Верещагин впереди подал команду остановиться.
 — Фонари погасить. Двое вперед. Доложить обстановку на станции.
 Лесницкий и Борисов перебежками ушли в темноту. Эти двое первыми освоились под землей, двигались легко, быстро.
 Тянулись минуты ожидания.
 — А может, из канализации забегают? — осторожно поинтересовался Свердлов.
 — Кто?
 — Крысы…
 Юра наградил его таким взглядом, что молодой замолк.
 «Мандражит слишком, — подумал Морозов. — Потому и языком треплет. Присмотреть бы за ним. Если заварушка начнется».
 Из темноты вынырнул Лесницкий.
 — На платформе человек.
 — Один? — спросил Верещагин.
 — Один.
 — Одет как?
 — Ни черта не разглядеть, товарищ майор. Кажется, в гражданское. Типа плащ, что ли. И чемодан при нем.
 — Еще кто-нибудь есть?
 — Не заметили.
 — Вот именно, — процедил майор. — Не заметили. Должно быть сопровождение. Вернись, перепроверь.
 Лесницкий снова нырнул в темноту коридора, как в черную воду.
 — Как думаешь, он, — прошептал Свердлов, кивнув в сторону майора, — нас отсюда вытащит?
 Юра сморщился:
 — Сами выйдем, не дергайся. Не в этом дело.
 — А в чем?
 — Если б я знал. Как зверюга, чувствую. Вроде бы… затевается что-то. Варится. Вот-вот через край ливанет. А понять, что к чему, не могу.
 — Почему?
 — Информации нет. А обрабатывать то, что через газеты просачивается, или слухи не умею. Впрочем, что газеты, что слухи, сейчас один черт. Все одинаково. Было.
 — Как считаешь, будет еще как раньше?
 Леня Свердлов был из семьи, принимающей любые нововведения в штыки. Наслушавшись за годы перестройки о том, «как было раньше», до тошноты, Леня стремился выяснить теперь для себя, чего же он лично от жизни хочет. И когда генералы все-таки решили навести порядок, так, как они сами его понимали, Свердлов радостно принял участие в гражданских беспорядках, ненавидя перестроечный бардак уже за то, что всю свою юность был вынужден слушать о том старом времени, которое никогда не вернется и где было так хорошо. Однако теперь, когда вокруг были только черные стены, состоящие из темноты и камня, единственное, за что могло уцепиться его с трудом удерживающее равновесие сознание, было понятие «так, как раньше». Мифическая Золотая Эпоха, где икра, осетрина и водка по рублю. Свердлову хотелось знать, что, если он ляжет на этих потеющих влагой рельсах, его родители или чьи-нибудь другие родители увидят возвращение Того Времени. Никому не хочется умирать зря.
 — Не будет, — жестко сказал Морозов. — Так уже не будет.
 — А как же?..
 — Как сделаем. Так и будет. Понимаешь?
 Ленька часто закивал. Понял, мол, все понял. Наконец вернулся Лесницкий.
 — Есть сопровождение, трое. В камуфле. По виду военные.
 — Хорошо. Пошли. Я впереди, вы сзади, отстаньте шага на три.
 Верещагин пошел вперед.
 Вскоре впереди замерцал свет. На станции работало несколько слабеньких прожекторов на треногах. В желтоватом свете люди выглядели карликами с огромными, плоскими тенями. Майор уже переговаривался о чем-то с людьми в форме. На краю платформы сидел Борисов. Он дернул Юрия за рукав:
 — Прикинь, эти ребята сюда спустились сверху, на канатах или что-то вроде того. Сначала этот сидел один, с чемоданом. А потом трое как плюхнутся вниз. Натурально, пауки.
 Морозов присмотрелся: куда-то вверх вели довольно тонкие черные веревки с какими-то явно альпинистскими приспособлениями. То ли эта станция не имела эскалаторов, то ли пути к ним были отрезаны.
 — Тут лифты, — прошептал всезнающий Дороф. — Но, похоже, не работают. Соображаете, где мы?
 — Где? — спросил Свердлов.
 Вместо ответа Лева мазнул по стене фонарем. «Лубянка», — прочитал Морозов.
 — Чуете, где подвалы ЧК находятся? — ухмыльнулся Лев.
 — Бред! Какое, на фиг, ЧК, когда метро построили, а когда Чрезвычайный Комитет был?
 — Шучу я, шучу, — отмахнулся Дороф. — Эта линия вообще свежатиной отдает. Ее совсем недавно клепали.
 — С чего ты взял?
 — Умейте, в самом деле, читать газеты между строк. Полезно.
 — Привал! — крикнул Верещагин.
 Морозов повернулся и успел заметить, как исчезают в потолочной темени три фигуры в камуфляже. Вскоре за ними втянулись и веревки.
 Группа ополченцев выбралась на перрон. Эта станция была уже чуточку другой. На два пути. С обеих сторон платформы расходились коридоры. Никаких следов эскалаторов и лестниц заметно не было. Только в центре железные опоры с решетками, видимо фермы для лифтов.
 Человек, которого ополченцам, видимо, надлежало встретить, о чем-то беседовал с майором.
 Морозову он показался знакомым. То ли по телевизору мелькала эта пышная седая шевелюра и крупное, грубо слепленное лицо, то ли в газетах. А может быть, и там, и там. Юрий вспомнить не мог. Медвежья фигура в длинном плаще возвышалась над Верещагиным, что-то втолковывала, по-деловому, привычно тыкая вперед ладонью.
 «Шишка какая-то. — Морозов размял затекшие от долгого ожидания ноги. — Как на митинге выступает».
 Юра приседал, с удовольствием чувствуя, что кровь начинает быстрее бежать по жилам. В определенный момент его как оглушило, да так, что он едва-едва сумел распрямить ноги.
 Обернулся.
 Вероятно, именно большой рост и прямоугольная фигура не позволили Морозову сразу опознать этого человека. Скандальные репортажи с брошенным партбилетом и фразы типа «Борис, ты не прав», митинги-камлания «Демков» и разномастные «покушения» с пьяным падением с моста. По телевизору этот человек смотрелся иначе. В ящике он был… больной. Слегка припадочный пациент. Тут же стоял здоровый, крепкий, спокойный.
 Слухи о том, что Ельцина взяли в плен у Белого дома, буквально сняли с танка в самый первый день, распространялись быстро. Однако это были только слухи. Попеременно говорилось, что его захватили то солдаты Горби, то повстанцы. Каким-то удивительным образом он оказался по ту сторону сразу всех баррикад. Лоялисты стремились взять Ельцина за то, что он пер против законной власти и не поддерживал активные меры по подавлению восстания. Повстанцы за то, что он излишне рьяно любил демократию, способствовал развалу страны и был любим на Западе. Одновременно ни та, ни другая стороны не хотели его смерти. Ельцин был полезен как неприсоединившаяся фигура, олицетворявшая многие миллионы людей, которые не делали ничего. Просто ждали. Чего? Кого?.. Какая страшная сила таилась в глубине этих народных масс? Не знал никто, но именно Ельцин, с его кликушескими замашками всеобщего любимца, мог эти массы сдвинуть с мертвой точки. Среди повстанцев не было ни одного лидера-харизматика, умеющего выступать перед людьми. Звать за собой.
 В то же время умеющего ловко потрепать языком Горби не переносили почти все. Ельцин удовлетворял и ту, и другую стороны.
 Наверное, поторопись севастопольский полк КГБ, блокируй он крымскую дачу чуть раньше, все сложилось бы иначе. Но гэбэшники не успели, то ли кто-то капнул, то ли начальник охраны почуял неладное. Когда бригада личной охраны президента вышибла с аэропорта в Бельбеке подчиненных Мальцеву солдат и самолет Горби исчез где-то в небе, у Ельцина уже были готовы указы о запрете деятельности повстанцев. Потом был Белый дом, танк и неожиданный ход верного генерала, который едва ли не лично стащил президента с башни. После этого Ельцин исчез, а в Москве завертелась кровавая каша, перекинувшаяся на многие и многие республики. Гражданские беспорядки грозили перейти в гражданскую войну в случае победы одних и в войну с внешним агрессором в случае победы других. После речи в Вашингтоне иллюзий по этому поводу не оставалось. Армии государств, не признающих повстанческой власти, находились едва ли не в одном шаге от границ СССР, чтобы войти, подавить, усмирить, поддержать единственную с их точки зрения законную власть.
 «Но почему мы? — задал себе вопрос Морозов. — Почему не какая-нибудь Восьмерка, или Альфа какая-нибудь? Какого черта тут мужики делают?»
 Чувство подставы сделалось сильнее.
 Юра кивнул Левке Дорофу, увлеченно рассматривающему устройство лифтов.
 — Отойдем…
 Когда они оказались в дальнем углу платформы, так, чтобы майор не мог их слышать, Морозов спросил:
 — Какая станция дальше?
 — Это смотря куда идти. По какой ветке.
 — Давай все варианты.
 — Ну, все не смогу. Вот та, — Лев махнул рукой на туннель, по которому ополченцы не шли, — ветка старая. Куда ведет, не знаю.
 — Ты ж все знаешь.
 — Все, конечно, но до определенного предела. Старая ветка делалась в других условиях, с другими целями, для других людей. И секретность там была… сам понимаешь. Я, конечно, могу раскопать, но деньги, время…
 — Хорошо, а та, по которой мы шли?
 — Ты чего, не понял? — Дороф удивленно поднял брови.
 — Нет.
 — Кремль, друг мой, Кремль!
 Верещагин махнул рукой:
 — Подъем! Все вниз. Пойдем дальше. Идем коробочкой.
 Морозов поймал за руку рванувшего было Льва.
 — Будь начеку. Если что, просто падай. Потом разберемся.
 — Ага! — весело ответил Дороф. Потом остановился и спросил: — Видел, кого конвоируем?
 — Потому и говорю, — отрезал Морозов, пристраиваясь в хвост «коробочке».
 Странно, но майор все еще шел впереди.
 «Так зачем я здесь? — обратился Морозов к себе. — За кого я? За генералов? Или я коммунист завзятый? Нет, вроде бы… Повстанцы мне чем-то милы? Милы, да. Потому что я один из них. Потому что я против».
 Под ногами постукивали шпалы. Человек в плаще, с седой густой шевелюрой шел впереди, старательно обходя лужи, вспыхивающие радужной пленкой в свете фонарей.
 «Как интересно получается. Я ведь среди повстанцев, не потому что я за что-то, а потому что я против. Против бардака, грабежа, наглых пережратых морд в телевизоре. Мир, жвачка, кока-кола. Против свинства этого я. Только генералы вот… Генералы эти, блин, ничуть не лучше. Такие же толстопузые гады».
 Морозов толкнул в бок Леньку Свердлова, тот все время оглядывался на таящий в темноте туннеля свет, идущий со станции.
 — Под ноги смотри.
 — Да я смотрю, только… — Свердлов хотел что-то еще сказать, но постеснялся, а Юра был слишком занят собственными мыслями, чтобы переспрашивать.
 «Ничего, ничего… Свернем Горби к такой-то матери, посмотрим. Надо будет, и генералов свернем. Не может быть так, чтобы все время было плохо. Не может. Мужик, который ружье в руках хоть раз держал, снова в хомут не полезет. Попробуй загони. Хер тебе!»
 Видимо, эту мысль Морозов произнес вслух. Да еще со всей пролетарской своей ненавистью. Потому что идущий впереди Ельцин начал слегка испуганно озираться. Юра заметил это и смутился. Наверное, именно это спасло жизнь ему и идущему рядом Леньке. Погруженный в свои мысли, Морозов проморгал звук, донесшийся из-за спины, Но, вынырнув из задумчивости, он все-таки услышал, как тонко тренькнул рычажок предохранителя где-то сзади.
 — Ложись!
 Юра кинулся в сторону, снося с ног замешкавшегося Свердлова. Оба со всей дури врезались в стену, упали на шпалы.
 Юра успел еще раз крикнуть:
 — Ложись!
 И с тыла заговорили автоматы.
 Первым лег Женька Соколов, позднее всех среагировавший на команду, Он конвульсивно дернулся, вскинул руки, словно намереваясь взлететь. Но лететь было некуда. Он упал на спину, удивленно глядя широко раскрытыми глазами в черный камень потолка.
 Остальные прижались к стенам и открыли ответный огонь. Кто-то извернулся и направил включенный фонарик в мертвых руках Соколова туда, откуда раздавались выстрелы.
 — Фонари погасить! Погасить фонари! — кричал Верещагин, неожиданно оказавшись в тылу. — Погасить!
 — Сука! — вытолкнул через стиснутые зубы Морозов. — Сука!
 Он щелкнул фонариком и толкнул его подальше от себя, так, чтобы свет уперся в дальний конец коридора. В тот же миг по светлой точке ударили выстрелы. Черный пластиковый тубус треснул, свет мигнул, погас. Но за это время Юрий успел сделать одну вещь: прицелиться в неясный силуэт, мелькнувший на грани светового пятна. Прицелиться и выстрелить. Попал, не попал, Морозов перекатился в сторону. Снова выстрелил, опять перекатился. Бой в узком железобетонном туннеле больше походил на бойню. Рикошеты, поражающие не хуже прямого попадания, осколки камня, пороховая вонь и запредельный грохот, многоголосым эхом бьющий в уши.
 Наконец не выдержали нервы у Вахтанга. Грузин поднялся во весь свой немалый рост, рванулся вперед, прижав яркую звездочку фонарика к автомату, и стал поливать, поливать… Он что-то кричал. Может быть, ругался или просто рычал от переполняющей его ярости. Вахтанг шел вперед по туннелю и стрелял. Морозов в каком-то немом оцепенении видел, как пули вышибают фонтанчики крови из тела товарища, а тот все стреляет, стреляет! Стоя на одном адреналине и упрямстве…
 Вахтанг упал, когда «Калашников» сухо щелкнул пустотой. Упал лицом вперед. Туда, куда шел, последним смертным движением.
 — Юрка! Юрка! — крикнул кто-то сзади.
 Морозов обернулся и увидел машущего рукой Дорофа.
 — Сюда давай!
 Лева махал ему рукой из-за низкой баррикады, наскоро сложенной поперек туннеля из каких-то длинных мешков. Юра привстал на одно колено, выпустил вдоль стены длинную очередь и, на ходу выбрасывая опустевший магазин, кинулся назад. Из-за баррикады раздалось несколько коротких очередей. Ополченцы прикрывали своего отступающего товарища.
 Перебравшись на ту сторону, Юра понял — то, что он принял за мешки, были мертвые тела. Женька Соколов, Максим Борисов, Дима Лесницкий.
 «Наши мертвые нас не оставят в беде…» — мелькнула в голове знакомая с детства строчка.
 Свердлов и Дороф лежали на шпалах, положив стволы на мертвецов.
 — Вахтанг где? Вахтанг? — толкал локтем Морозова Лев. — А?
 — Вы что, не видели?
 — Нет. Мы тут… баррикадировались. А что?
 — Нету Вахтанга.
 Дороф ничего не ответил.
 Рядом кто-то упал, тяжело и часто дыша. Морозов скосил слезящиеся от дыма глаза. Верещагин.
 — Почему они не стреляют, майор?
 — Им спешить некуда. Некуда спешить. Сейчас подумают чуток. И снова пойдут.
 — Кто? — спросил Лева. — Кто пойдет? Откуда они тут вообще взялись?
 — Они тут всегда были. Почему, вы думаете, в метро никто не полез с самого начала конфликта?
 — Почему? — спросил Юра. — Закрыли все, законопатили, потому никто и не полез.
 — Ну конечно, а то дураков с динамитом мало по Москве ходит?! Гоблинов побоялись!
 — Скажи еще — гремлинов, — фыркнул Свердлов. На удивление, парнишка выглядел спокойным. Ему было трудно ждать, когда опасность была затаившейся где-то за спиной, неведомой. А теперь, когда противник впереди, определились цели и линия фронта, бояться стало нечего. Появилась задача, ее надо было выполнить. Страхи кончились.
 — Сам дурак, — огрызнулся Верещагин. — Гоблины — это такие ребята, которые по подземельям ходят, как у себя дома. Спецгруппа. Любого диггера спроси, он тебе порасскажет сказок. Гоблины живут тут. Понимаешь?
 — А Ельцин где? — проснулся Морозов.
 — Там. — Майор отмахнулся в сторону стены.
 Луч фонарика высветил сосредоточенное, бледное лицо Президента Российской Федерации. Тот лежал на спине, прижимая к груди чемоданчик, и, не моргая, смотрел перед собой.
 — Мертвый?
 — Хрена там, живой, чего ему сделается. — В голосе майора послышалось сожаление.
 Юра выглянул за баррикаду, осмотрев освещаемое фонарями пространство. Где-то там, чуть дальше, на самой границе света, виднелись ребристые подошвы ботинок Вахтанга.
 — Скажи мне, майор, Семен Дмитриевич, а какого хрена на нашем месте не бригада спецназа? Все-таки президент, не хрен с бугра.
 — Хороший вопрос, — прокомментировал Дороф.
 — А зачем тебе? — неожиданно просто спросил Верещагин. — Ты мужик нормальный вроде, Тебе оно зачем? Чтобы помирать легче было? Так я тебя уверяю, от правды этой тебе не только легче не станет, а и вообще как бы не скрутило. Я против был. Это я тебе честно скажу. А все остальное… У генерала лучше спросить.
 — А может, выдадим его, и делу конец? — предложил Лев.
 — Кого? Майора? — не сразу понял Морозов.
 — Кому он на хер нужен, я про этого… — Дороф кивнул в сторону, где, едва дыша, лежал президент.
 — Логично, конечно, — кивнул майор. — Но, боюсь, не поможет. Я был против с самого начала. Но… у меня свой приказ, у них — свой.
 — А ты что, знаешь, какой у них приказ? — Морозов ткнул автоматом в сторону противника.
 — Догадываюсь.
 — Чего же они не стреляют? — пробормотал Свердлов. Он значительно лучше переносил бой, чем ожидание его.
 — А оно им надо? — пожал плечами Верещагин. — Время на их стороне. Да и на штурм они не пойдут, не такие уж кретины. Их оружие — внезапность. К тому же гоблины идеально знают топографию туннелей.
 — То есть, пока мы тут лясы точим, они нас с тыла обходят?
 — Красивая картина получается. — Юра снова высунулся. Тела Вахтанга не было видно. — Гранаты у кого-нибудь есть?
 — Есть. — Леня вытащил из кармашков разгрузки три «РГД-5».
 — И у меня одна. — Дороф вытащил еще один цилиндрик.
 — С ума сошли? — поинтересовался майор.
 — А веревка у меня имеется, — подвел итог Морозов. — Хватайте президента и двигайте дальше. Я догоню.
 Верещагин что-то говорил, но его никто не слушал. Лева Дороф подхватил Ельцина, и вместе со Свердловым они исчезли в темноте.
 — Растяжку хочешь поставить? Думаешь, они такие идиоты? — спросил майор, наблюдая за Юриными действиями.
 — Идиоты не идиоты… А теперь будут под ноги смотреть. Помоги лучше…
 Они возились с веревками и гранатами, ползая в луже крови.
 — Ты мне скажи, — прошептал Морозов, — когда сюда шел, знал уже, что никто из нас живьем не уйдет?
 — Какая тебе разница?
 — Интересно просто. Тебе что, жалко?
 — Ну знал. Догадывался.
 — Потому и впереди шел? Знал, что в тыл атакуют?
 Майор не ответил.
 — А смысл какой? Для чего это все? Его что, нельзя было просто за угол отвести и стрельнуть с подобающей легендой?
 — Дурак ты, Морозов. Ни черта не понимаешь. — Майор аккуратно разжал руки, отпуская гранату.
 Они на полусогнутых отошли подальше от баррикады и начали прилаживать к стене вторую растяжку.
 — Дурак. История вранья не терпит.
 — Очень даже терпит, — прошептал Юра. — В последнее время столько дерьма всплыло…
 — Вот именно что всплыло. Найдется сволочь, которая все видела или которую совесть зажрала. А так красиво все получается. Убит при попытке дойти к месту. И ваши героические тела будут предоставлены как немые свидетели разыгравшейся трагедии. — Выдав на одном дыхании эту чеканную формулировку, Верещагин захихикал. У Морозова мурашки побежали по спине от этого тихого смешка. Страшно было сознавать, что рядом с тобой, в полной темноте и с гранатой в руках, сидит псих в погонах. — И я, видимо, тоже буду. Того. Свидетель.
 — Живой?
 Майор снова захихикал:
 — Шутник. Нет, живой — это вряд ли. Такой же, как вы, немой свидетель. И что впереди идти, что сзади — разницы нет никакой. Только шансы были. Когда стрельба началась, я думал, бежать или нет.
 — Чего ж не побежал?
 — Не смог, — коротко ответил Верещагин.
 — А куда, собственно, Ельцина надо доставить? К какому месту?
 — К месту переговоров, конечно… Ты что, не слышал ничего?
 В Юриной голове со щелчком встала на место последняя деталь головоломки.
 — Вот оно что…
 Майор отпустил гранату. Еще один участок пути оказался заминирован.
 — Пошли, еще одну поставим неподалеку… — начал, было, Юра, но Верещагин его перебил:
 — Почему неподалеку? Давай лучше ходу прибавим и растянем где-нибудь подальше. Если они наткнутся на эти две, даже если и не сработает, но станут под ноги смотреть. Это их замедлит. А может быть, другим путем пойдут вообще. Так что давай подальше отойдем и там натянем. Чтоб не расслаблялись.
 — Резонно, — ответил Морозов, подхватил автомат, и они побежали.
 Запад к нам не полезет, пока есть шанс договориться. А для генералов любые переговоры — смерть. Кому война, а кому мать родна. Про демократию только Ельцин и толкал. А значит, его грохнуть, мосты пожечь, и готово. Не с кем переговариваться. Да еще какую-нибудь лажу склепают типа: героически погиб, сгубили, суки, надежду на мир.
 Под ногами бухали шпалы, равнодушно отмечая шаги. Верещагин бежал легко, словно не было до этого ни похода, ни стрельбы. Майор ритмично вбивал ботинки в дерево и несся вперед. Ему уже не надо было думать. За него все решили отцы-командиры.
 «Переговоры. Значит, переговоры! Положение слишком неустойчиво, чтобы надеяться на победу. Да и кому она нужна, эта победа? Гражданская война в одном случае, оккупация в другом. Нужно гасить огонь под этой кровавой кашей».
 Где-то там, впереди, как всегда в Кремле, ждали человека в плаще и с чемоданчиком две силы — повстанцы и лоялисты. И где-то сзади пробирались через хитросплетения туннелей, шахт и колодцев хорошие ребята из подразделения «Гоблин», которым кем-то был дан приказ. А приказы не обсуждаются. И именно поэтому с такими ребятами можно было бы сесть за один стол и доверить им свои жизни… В другое время. Но сейчас кому-то было нужно сорвать переговоры, кому-то была нужна война. Горби или генералам, рвущимся к власти, не важно.
 Морозов скрипнул зубами, чувствуя, что дыхание начинает подводить, а в боку предательски остро покалывает. В памяти всплыла картина Сальвадора Дали, где один обезображенный человечек раздирает себя пополам, сжимая части тела руками, в иллюзорном единстве. Предчувствие гражданской войны.
 — Майор… — выдохнул Юра, но договорить не успел. Откуда-то сверху, точно перед бегущими, спрыгнули две черные фигуры. Затормозить никто не успел, и через мгновение клубок тел катился по шпалам, обдирая кожу.
 «Гоблины» опомнились первыми, и пытавшегося встать Верещагина с силой швырнуло спиной на рельсы. Два мощных удара в грудь. Стало невыносимо трудно дышать, и он, глотая пахнущий маслом воздух, сполз вниз. По животу текла теплыми струйками кровь, а в неожиданно скользкой ладони едва держался цилиндрик с огненной смертью внутри. Понимая, что сил надолго уже не хватит, майор дернул кольцо.
 Морозов встать не пытался. Когда черные фигуры возникли чуть ли из неоткуда, а мир завертелся и наполнился болью, он успел только, оказавшись на спине, выставить автомат перед собой. Майор принял на себя два выстрела и этим спас Юрию жизнь.
 Морозов утопил спусковой крючок.
 «Калашников» вздрогнул, будто просыпаясь после глубокого сна, полного кошмаров, и забился в припадке! На мгновение пламя осветило черные шапочки-маски…
 Верещагин плыл по реке. Черной-черной. Глубокой-глубокой. Спокойной-спокойной. Он плыл на спине, прижимая к груди огненный цветок. Больно не было.
 И только когда чьи-то грубые руки дернули его за плечи, боль вцепилась когтями в грудную клетку, стиснула сердце.
 — Майор, майор! Майор! — Морозов попытался расцепить руки Верещагина, чтобы было удобней вскинуть его на плечи. Однако тот застонал и открыл глаза, прижав локти еще плотнее к телу.
 — Иди, — выдохнул майор, и Юра почувствовал мелкие брызги крови у себя на лице. — Иди. Я тут. У меня. Вот.
 С большим трудом Верещагин разжал одну ладонь, под стиснутыми руками показался упругий бок эргэдешки.
 — Беги… слышишь… — Дыхание майора становилось все слабее, он уже молчал, только пристально смотрел куда-то в темноту потолка.
 Морозов прислушался. Наверху что-то двигалось. Стучали по трубам сапоги, шуршали раздвигаемые кабели. «Гоблины» шли по служебному колодцу.
 — Плыть, плыть, — прошептал Верещагин и улыбнулся. — Не мешай мне плыть.
 Юра побежал.
 Где-то вдалеке грохнул взрыв. То ли первая, то ли вторая растяжка сыграла свою партию. Только невероятным везением, наверное, можно было объяснить тот факт, что ребята из подразделения «Гоблин», обученные ходить под землей, едва ли не лучше чем по поверхности, не заметили мину.
 Потом взорвалось ближе.
 Морозов бежал. Полупустая разгрузка мешала, он сбросил ее на ходу. Потом в сторону полетел автомат. Юра вкладывал все в этот бег. Вперед, только вперед! Ему казалось, что туннель перед ним плывет и дрожит. Морозов вытирал слезы рукавом и бежал, бежал!
 Где-то впереди человека с портфелем ждали лоялисты и повстанцы, где-то позади реакционеры ждали войны, а далеко-далеко за границей в немом напряжении ждали войска. Между ними бежал человек, ненавидящий их всех вместе взятых. Человек бежал, понимая, что уже никогда не будет прежним. Ни он, ни мир вокруг него.
  Москва. 
  Декабрь 1991 года 
 Сильный южный ветер на какое-то время отбросил от города обложившие его морозы, но зима неумолимо брала свое, обильно вываливая на уставшие улицы запасы белых хлопьев. Хмурые, похмельные дворники выходили на расчистку трижды в день, но и эти труды пропадали даром. Пробираться по тесным снежным коридорам становилось все труднее. На дорогах образовывались многокилометровые пробки. Город медленно задыхался под мягким, невесомым, но таким тяжелым покрывалом.
 В ресторанчике на Малой Калюжной было пусто. Для туристов не сезон, а москвичи, в основном озабоченные состоянием кошельков, не стремились что-либо праздновать. Да, собственно, и поводов к тому не было.
 — Знаешь, Юра, а я собираюсь Москву оставить, — сказал Вязников.
 Морозов поднял брови и пожал плечами.
 — А оно того стоит? Куда? — Он сделал знак официанту.
 Они только что расправились с мясом по-татарски, изумительно порубленным с острыми и растравляющими аппетит специями. Под холодную до ломоты в зубах водочку. Оставалось несколько кусочков на хрустящей греночке.
 Подошедший официант все понял мгновенно. Заменил рюмки, и в покрытое тоненьким ледком стекло тонкой струйкой полилась водка. Когда до края оставались считаные миллиметры, парнишка ловко крутанул бутылку и жидкость остановилась. Когда с легким поклоном официант удалился, Морозов почесал затылок:
 — Как они это делают, понять не могу. Мне все время кажется, что водка должна расплескаться по всему столу, после таких вот экспериментов.
 — Она и расплескивается, — кивнул Вязников. — Чертова куча водки расплескивается по столу и по фартуку этого паренька, когда он учится. Во всем важна сноровка…
 — Закалка, тренировка, — подхватил Юра. Поднял рюмку. — Давай за тебя.
 — Нет. За нас давай.
 — Ну, за нас, так за нас. — Морозов кивнул. Водка в замерзшем стекле — это огонь и лед. Обжигающий пламень, холодный, очень холодный.
 Когда беф а-ля татар исчез с тарелок, друзья откинулись на спинки удобных кресел.
 Вязников был бледен. Он совсем недавно вышел из госпиталя. Рана оказалась серьезней, чем могло показаться сразу, а кое-какие мелкие осколки так и остались торчать в ноге. Они будут беспокоить его до самой смерти, вызванной микроскопическим кусочком стали, подобравшимся по кровеносной системе к самому сердцу. Но это в будущем. В очень удаленном от этого дня будущем.
 — И все-таки я оставлю Москву.
 — Почему?
 — Не могу. Город словно давит. Тяжело. Конечно, сейчас все разгребли. Стройки идут. Работа кипит. — Алексей покрутил тарелку. Отодвинул. Взял рюмку. Пригляделся к хрусталю. — Но как вспомню, в какую ловушку превращаются эти каменные стены… Когда метро закрыли, дороги…
 — Не напоминай, — сморщился Морозов. — Я в метро теперь не езжу. Времени уходит, конечно… И дороже. Но не могу. На работу встаю за два часа. Иначе не успеть.
 — Ты все там же, лечишь?
 — Ну, если можно так выразиться. Должность называется — «консультант». А у тебя как?
 — Как, как… Я ж из госпиталя только-только. Что делать, если честно, не знаю. На завод не хочу. Опять заготовки рисовать… Да и не возьмут. Хорошо хоть, пособие, как этому… блин… как там формулировка?
 — Борцу с антинародным режимом! — подсказал Юра. — Всем дали. Все боролись. Я думал, что брат на брата прет, а оказывается, с режимом боролись. Фантазеры, однако.
 — Да, этого не занимать. — Алексей хотел было что-то сказать, но краем глаза увидел приближающихся официантов с подносами.
 Парень с девушкой подошли к столику. Забрали посуду. Их движения были синхронны, четки и выверены.
 «Сноровка, закалка, тренировка, — подумал Морозов. — А девочка ничего».
 Девушка была старше своего коллеги, имела широкие бедра и узкую талию. Картину дополняли густые, сильные черные волосы, заплетенные в крепкую косу. Юра успел приметить имя на нагрудном бэджике.
 «Мария. Надо будет запомнить».
 Такой пристальный интерес не ускользнул от внимания девушки. Она опустила глаза и внезапно покраснела, да так сильно, что Морозов с трудом сдержал улыбку.
 — Прошу вас! — бодро сказал официант. — Зайчатина, запеченная в тесте!
 Он снял крышку с подноса и принялся сноровисто обрезать ножом корку теста, запекшуюся над горшочком. По заведению поплыл одуряющий запах.
 — И пушкинские голубцы, — неуверенно сказала девушка, ставя перед Юрием тарелку. — Из оленины…
 — Весьма вам признателен, — ответил Юра, стараясь заглянуть Марии в глаза.
 Та покраснела еще сильнее, что-то буркнула и упорхнула.
 — Приятного аппетита, — немного поклонился, уходя, парнишка-официант. Он сделал шаг назад, но остановился. — Может быть, водочки?
 — Давай! — махнул рукой Вязников. — Холодненькой.
 — Конечно, холодненькой, другую водку пить нельзя. — Парнишка чуть каблуками не щелкнул от старания.
 Буквально через мгновение он уже лихо наливал прозрачную жидкость в лед бокала.
 — Все время думаю, как вы так ухитряетесь? И ни капли не пролить, — обратился к нему Морозов
 — Опыт. Тренировка. Ловкость рук, и никакого мошенничества, — ответил паренек, не переставая наливать. — Прошу вас!
 И бесшумно удалился.
 Камин уютно потрескивал смолистыми дровами неподалеку. Колотые чурбачки были разложены рядом, распространяя по всему помещению приятный запах еловой смолы.
 — Новый год скоро, — невпопад сказал Морозов. — Елку надо бы…
 — Не жалко тебе елку рубить?
 — Нет… — ответил Юра. — Хотя ради одной недели, пожалуй, жалко.
 — Елка должна быть живая. Желательно под окнами, чтоб росла. Хочешь, наряжай, хочешь, так любуйся.
 — Идиллическая картина.
 — Нет, почему же. — Вязников выловил из горшочка кусок мяса. Взял ломоть черного, крупнозернистого хлебушка, подставил его под вкусно пахнущую зайчатину, ловя капли соуса, и отправил все это в рот. — Вкусно…
 — Да, мне тоже нравится, — с набитым ртом ответил Юра.
 Оленина имела странный, ни на что не похожий вкус.
 — Праздник желудка, — покачал головой Морозов.
 — Да, жаль, что не часто.
 — Не согласен. И хорошо, что не часто. Во-первых, если часто, то забивается вкус. Во-вторых, наши с тобой кошельки такое не вытянут. Собственно, и один-то раз… По большому празднику.
 — Кстати, что празднуем?
 — А какая разница? Твой выход из госпиталя, например.
 — Ну ладно, пусть так будет. Хотя я бы предпочел по-семейному. Все-таки не так накладно.
 — Леха, не порть хороший вечер. Я имею право угостить своего друга так, как считаю нужным. Можешь считать, что я копил на этот вечер все время, пока ты в больнице валялся. Специально.
 — Целевое накопление?
 — Вроде того, — махнул рукой Морозов. — Давай по водочке.
 — Ну, раз целевое, то… — Вязников поднял рюмку. — За тебя!
 — За нас.
 Водка — это единственный напиток, который можно пить и в горе, и в радости. Его нельзя пить просто так. Для водки всегда должно быть событие. Пусть маленькое и значимое только для узкого круга людей. Или даже для одного человека. Потому что водка — это то, что можно пить даже в одиночку. Главное, чтобы не просто так.
 — Тебе тут нравится? — спросил Вязников, обводя взглядом ресторанчик.
 — Спрашиваешь! Вообще-то я тебя сюда и привел.
 — Значит, нравится? Камин, спокойно, сделано все со вкусом, соседи в стенку не ломятся.
 — Ну да. — Юра пожал плечами. — Ты это к чему?
 — Да так, есть у меня задумка… Даже не знаю, с чего начать.
 — Начни с начала. — Морозов подхватил на вилку предпоследний кусочек голубца. Желудок был уже полон, но остановиться казалось невозможно. — Я тресну.
 — Не переживай, доктора от переедания не мрут.
 — Это студенты от переедания не мрут. А доктора — запросто. Так что ты там придумал?
 Вязников тайком кинул внутрь горшочка пару кусочков хлеба, повозил внутри вилкой, чтобы они хорошенько пропитались соусом. Вытащил, с удовольствием проглотил и отодвинул от себя посуду. Съесть больше он был уже не в состоянии.
 — Сейчас будет еще чай, — отдуваясь, заявил Юра. — Ты десерта не хочешь? Блинчики какие-нибудь…
 — Убить меня хочешь. Я больной, старый и вообще почти инвалид.
 — Да ладно, нашелся инвалид. Ты, Леха, меня переживешь.
 — Это только боги знают, кто кого… Не важно, короче. Я вот чего хотел спросить. — Алексей наклонился вперед. — К тебе не приходили?
 — Кто? — удивился Юрий. — И куда?
 — Домой, видимо…
 Морозов усмехнулся.
 — Чтобы ко мне домой прийти, надо меня сначала найти! Я прописан в одном месте, работаю во втором, а живу вообще в третьем. Есть, кстати, еще четвертое и пятое. В зависимости от настроения и наличия женщин. — Он посмотрел через плечо Вязникова на барную стойку. — Последнее, впрочем, всегда может измениться.
 — А ко мне пришли. В палату прямо. Ты про Люберцы помнишь? И про Дулево?
 — Это что, вопрос? — удивленно поднял брови Морозов.
 В Люберцах, в глухом месте у друзей был схрон. Хороший, плотно укомплектованный схрон. Несколько пистолетов. Автоматы. Ручные гранатометы. Гранаты. Масса патронов. Второй схрон, но поменьше, был расположен подальше от столицы, в Дулево. Уникальные глины, из которых делали знаменитый фарфор, прятали в себе множество разных чужих секретов. Огнестрельного добра после августа ходило по России множество. Количество оружия на руках населения было едва ли не запредельным. Что, по понятным причинам, беспокоило власти. Волна преступности, поднявшаяся после гражданских беспорядков, лихо плеснула кровью. Простые, мирные граждане уверенно пускали в ход огнестрел, защищая свою жизнь и собственность.
 — Так вот, пришли ко мне в палату двое…
 — Бандиты? — удивленно перебил друга Морозов.
 — …в штатском, — с нажимом пояснил Алексей.
 — Ага, понял.
 — Про здоровье спросили. Как, мол, заживают раны, полученные в этой…
 — Борьбе с антинародным режимом.
 — Вот-вот. С ним самым. Я говорю, мол, не плохо, скоро выхожу. А они мне: а что вы думаете по поводу положения в стране? Как считаете, что будет дальше? И вообще, чем намерены заниматься после больницы? Все культурно, без нажима, без давления. Но я чувствую, ребята сканируют меня. Прям просвечивают. Я им, что, мол, не решил. А они: а вот с оружием как быть? Мол, сдавать надо будет. Как вы считаете, пойдет народ сдавать оружие? Много, мол, его по рукам ходит.
 — А ты?
 — А я понял. Нет, говорю, не пойдет народ сдавать оружие. Только, может быть, некоторую его часть. Зачем мирному гражданину, законопослушному, такое количество. Они кивают: да, мол, правду говоришь. Понимаем, мол. Красивая беседа, со стороны если поглядеть. А еще, говорят, мол, готовится закон. По которому часть оружия будет легализована. Не все, конечно, крупные пушки никто разрешать не будет, ясное дело, только если за городом, в лесу человек живет. От медведя отбиться… Как охотничье пойдет. А вот короткоствол будет легализован, почти без ограничений. Мол, приносите. Ничего страшного не будет. Крупные стволы конфискуем в фонд родины. А короткоствольное оружие — бога ради. Экзамены сдадите, и вперед.
 — И?
 — И мило разошлись. Я предлагаю Дулево им отдать. В качестве акта доброй воли.
 Морозов задумался. К столику подошел официант с большими кружками парящего чая.
 — Прошу вас, кедровое варенье, — сказал он, ставя на столик вазончик с чем-то темным.
 — Спасибо, — с отсутствующим видом ответил Юра.
 — Люблю кедровое, — улыбнулся Вязников.
 — Ага, — Морозов покачал головой, — хорошее…
 — Всегда хотел выяснить, как его делать. Мало ли, попадется куча кедровых орехов.
 — Просто, кажется, килограмм на килограмм. Орехи и сахар. И все. Вкусно, но дорого.
 — Юра, да очнись ты, чего загрузился?
 Морозов поднял глаза от стола, сцепил руки и хрустнул суставами.
 — Забавно, понимаешь. Когда органы берутся за проработку каждого конкретного гражданина, это, в общем-то, признак порядка в государстве. Потому что, как бы то ни было, но госбезопасность должна иметь представление о том, что планирует делать человек, который знает, с какой стороны к ружью подходить. Ты помнишь, наверное, с какой мотивацией мы кинулись в августовскую кашу?
 — Бардак надоел.
 — Вот именно. А теперь вдруг, неожиданно я этого порядка испугался.
 — Испугался?
 — За что боролся, на то и… Ну, не совсем испугался. Просто забеспокоился. Глупость, вообще-то. Рефлексы.
 Вязников подхватил на ложечку варенья. Аккуратно опустил его на язык. Удивительный, ни на что не похожий вкус. Хвоя, сахар, дымок… Алексей даже зажмурился от удовольствия. Запил горячим, очень крепким чаем. Вкус не растворился, но сделался нежнее.
 — Понимаешь, Юрка, дело не в государстве. Не в госбезопасности. Не в президенте.
 — Да уж… — Морозов выдохнул, ему вдруг померещилась широкая спина человека в плаще, бегущего по черному туннелю. И ствол автомата, который то и дело упирался в эту спину.
 — Дело в нас самих. Мы с тобой уже другие.
 — Мутанты, — криво усмехнулся Морозов.
 — Как хочешь, так и называй, но я бы предпочел иначе. Гумилева помнишь, может быть?
 — В весьма общих чертах. — Юра отправил в рот полную ложку варенья. Прижмурил глаза. Вязников понимающе улыбнулся.
 — Гумилев выдал концепт — пассионариев. Все остальное можно смело забыть, но пассионариев стоит оставить. Они те самые мутанты, у которых низы не хотят, а верхи не могут жить по-старому. Революционная ситуация в одном человеке. Понимаешь?
 — Кажется, там что-то было связано с солнечной активностью… — нахмурился Юра.
 — Всю эту шелуху можно спокойно выкинуть. Может быть, солнечная активность, может быть, лунные циклы, приливы-отливы. Божественное вмешательство, наконец. Природа уже не оказывает такого яркого влияния на человека, как сам человек. Мы педалируем развитие. Гоним его галопом! Промышленность, атомная энергетика, войны, химические выбросы, ядерные испытания, аварии. Один Чернобыль чего стоит! Человеческое существо постоянно испытывает на себе мутагенные факторы самой разной природы. Никто не в состоянии определить, что идет на пользу, а что вредит. И какой вред может быть нам полезен, как ни парадоксально это звучит.
 — Вообще, Леха, звучит действительно парадоксально.
 — Вспомни Японию. Хиросима и Нагасаки. Две бомбы. Выжженные тени на мосту. Хибакуся, медленно умирающие от язв неприкасаемые. Деактивация, эвакуация. Им бы, узкоглазым, бежать оттуда, а куда?! Остров не такой уж и великий. Японцы волей-неволей испытывали на себе воздействие самого мутагенного фактора — радиации. И что же они делают? Вымирают от мутаций? Нет! Создают в языке, в основном инструменте взаимодействия нации, иероглиф «достойный человек, занимающийся делом». Не какой-то «бизнесмен» или, не приведи господи, «деловик», а Достойный Человек! И поднимают экономику! Опираясь на этих Достойных Людей.
 — Я не понимаю, к чему ты клонишь? При чем тут язык, японцы, экономика и мы?
 — Я к пассионариям клоню. И консорциям, как союзам этих пассионариев. Если уж упираться в теорию Гумилева и рыться в ней детально, то никакая солнечная активность не сравнится по своему воздействию на человека с деятельностью самого человека. Понимаешь? Нет никаких оснований считать, что пассионарии больше не возникают. Что это не мы с тобой.
 Морозов прокашлялся. Стул под ним жалобно скрипнул.
 — Однако ты глубоко копнул. Все-таки пассионарии возникают в условиях нехватки жизненного пространства.
 — Ну, во-первых, не пассионарии, а их союзы, то есть консорции, возникают в условиях нехватки пространства, а во-вторых, ты что хочешь сказать, что у типичных русских, таких как ты и я, нет проблемы с жизненным пространством?!
 Морозов покачал головой. Он уже понимал, к чему клонит друг, но любая теория, даже самая сладкая и заманчивая, требует детальной проработки. И иногда кто-то должен быть адвокатом дьявола.
 — Города переполнены! — Вязников увлеченно размахивал руками. — Сидят все друг на друге. Чуть ли не на голове у соседа. Случись что… Впрочем, что я тебе говорю? Ты и сам все прекрасно видел.
 — И не только видел.
 — Сейчас и здесь у нас есть все условия для возникновения тех самых «групп людей с противоположными инстинктам направленностями». Нормальный инстинкт говорит: ложись, прячься. Ухватил — жри, пока не отняли. Это только твое! А рискнут отобрать — рви глотку. Но пассионарии хотят переделать мир. Инстинкты толкают их вверх и вперед! И черт с ним, с миром! Глобальная задача всегда заманчива, но почти всегда бесплодна. Почему так плохо кончил коммунизм? Потому что слишком много говорил о Всемирной Революции. Глобальная задача обернулась его могилой, миру не была нужна революция. Пассионарии локальны, они свойственны той территории, на которой живут, за ее пределами их уже не понимают. Даже Че Гевару предали боливийцы, хотя, казалось бы, латиноамериканцы все свои. Боливийцы не поняли его стремлений. Им не нужна была революция.
 — Хм… — Морозов скорчил кислую мину. — Представь себе, что ты объясняешь это не мне, а какому-нибудь… допустим, учителю, хотя нет, учитель как раз тебя поймет. А например, какому-нибудь возвышенному молодому человеку. Юноше бледному, со взором горящим. И первое, во что он упрется рогом, это отсутствие великой Задачи! Его же хлебом не корми, а дай о великом помыслить! А у тебя получается что-то местечковое. Мол, сделать хорошо себе и детям… Где же горение? Где возвышенные идеалы?
 — Бледный юноша может пойти темным лесом и своими горящими взорами освещать себе дорогу и пугать девушек. Мне с ним никаким образом не по пути, пущай валит. Так что я ему даже ничего и говорить не буду. Не моя это сверхзадача. Я против глобализма. Против! Все эти великие идеи призваны большей своей частью к одному — запудрить головы, основательно запудрить, и даже, извини за грубость, засрать мозги. Я признаю одну настоящую идею — Сверхчеловека. Но об этом позже и как-нибудь в другой раз, а то в сторону уйдем и потом без бледного юноши назад не вернемся. Тьфу! Прицепился, блин, образ.
 Вязников сделал большой глоток чаю. Обжигающая жидкость оцарапала гортань и ухнула куда-то вниз.
 — Ох ты… — На его глаза навернулись слезы. — Что ж я делаю…
 — Вареньицем закуси, — посоветовал Морозов. Он пил чай маленькими, аккуратными глоточками.
 — Ух! Какие, однако, странные стаканчики, столько времени тепло сохранять. Надо же… — Алексей вытер обильно выступивший на лбу пот.
 — Давай вернемся к нашим баранам.
 — Давай. — Вязников поднял вверх указательный палец, собираясь с мыслями. — Что я хочу сказать? Сейчас в России есть все предпосылки к возникновению людей, которые хотят переделать окружающий их мир. Им в существующем мире неуютно. Плохо. Негде развернуться, жить, работать. Капитализм в его нынешнем состоянии не подходит таким людям по этическим соображениям. Воровать — гнусно. Надеюсь, с этим ты согласен?
 — Безусловно.
 — А не воровать означает не жить по той модели, по которой живут люди, «добивающиеся чего-то» в нынешних условиях. Продавать сто машин по бартеру на миллион веников — это, как ни крути, воровство. Хитрая комбинация, но воровская. Таким образом, получается, что строить свою жизнь надо по-другому. По-своему. Задача пассионариев в том, чтобы вывести себя за систему. Стать вне негласного закона о взаимоотношениях, которые сложились в обществе. Это не означает прямого жестокого противодействия или передела. Такой путь не приведет ни к чему. Пассионариев выбьют, и система снова двинется дальше. Такая же или чуть иная, не важно. Глобальная система под силу только Великому Пассионарию.
 — Ты про Мессию?
 — Вроде того. Про Мессию, про Сверхчеловека, не важно. Термины иногда не вносят ясности, а скорее даже наоборот, все запутывают. Только Мессия сможет закрутить вентиль Системы Капитала, перекрыть ему кислород.
 — Но его же надо еще вырастить! А для этого нужна база. Таким образом, стать вне системы на нашем уровне — значит «свести для нас ее влияние к минимуму». Невозможно выскочить из круговорота «товар — деньги — товар». Но возможно ослабить его давление. Сгладить последствия каких-то негативных событий.
 — Например?
 — Например… — Вязников покрутил в воздухе пальцами, словно взял неведомый аккорд на невидимом пианино. — Увольнение. В городе, к примеру, если ты потерял работу на длительный срок, то потерял все. Над человеком постоянно висит молот — квартира, машина, вода, свет. А на Западе еще и система кредитования, от которой ой как трудно отказаться. Представь, увольнение. А у тебя выплаты по кредиту завтра.
 — Ну, не все так мрачно. Есть льготы и так далее…
 — Конечно, есть. Ты ведь слышал про систему кнута и пряника? Так вот, есть пряник, которым тебя манят на работу в три смены по двенадцать часов, а есть кнут, которым тебя корректируют в случае, если ты отклонился от курса. Льготы, пособия, отсрочки платежей — это и есть пряник.
 Его можно просто отнять. А можно еще и по шее кнутом, чтобы пошевеливался. Не правильно думать, что система проста, примитивна и направлена только на зло.
 Нет, кому-то в ней бывает комфортно и уютно.
 Система — это порядок. Тот самый, когда все идет так, как должно идти. И более того, я тебе скажу, что для среднестатистического государства это только в кайф. Потому что такое государство состоит из обывателей, которые перемен не любят. У революционеров есть огромное, вот такое, — Алексей развел руки в стороны, — хамство, по которому они решают за этих самых обывателей, что будет лучше. Население кряхтит, стонет, ругается, но идет, куда сказали. Потому что привыкло. Другой вопрос, что потом этих революционеров сжирает их же собственное дело
 Это потом. Но сначала они решают за общество, что и как делать и куда идти. У тебя таких размеров хамство есть?
 — Нет, — честно ответил Морозов.
 — И у меня нет. Поэтому я не буду революционером в этой стране. Никогда. Мы с тобой боролись «за порядок». Порядок — это система. В ней удобно жить простому обывателю. Эта страна слишком долго воевала. С собой, с другими, с Богом… Пусть, может быть, отдохнет. Пусть создаст тот первичный бульон, из которого вырвутся новые пассионарии. Чтобы разрушить всю систему, по всему миру, на хрен! Они будут другие, не такие, как мы. Может быть, они будут лучше. Выведут Россию к звездам. Факт, что сейчас этого сделать…
 — …невозможно, — кивнул головой Юра.
 — Именно. А значит, быть революционером — это не наш путь, не мой и не твой. Но жить в бульоне мы не сможем.
 — Почему? Может быть, и нам надо отдохнуть?
 — Мы не сможем, Юра. Мы другие. Мы — пассионарии. Система не наш дом. Мы боролись за порядок — вот он есть.
 Становится. Будет. Может быть, не через год-два, может, через десять. Но за время борьбы мы изменились, мутировали.
 Мы — пассионарии. Нам нет места в системе. Сломаем ненароком. А значит, мы должны из нее выйти, контактировать с ней так… чуть-чуть. Чтобы крылья за спиной не выросли.
 Морозов допил чай. Помедлил минуту. Потом не выдержал, обмакнул ложечку в остатки варенья. Заулыбался, смакуя вкус.
 — Ну хорошо, — сказал он наконец. — Положим, что с идеологической частью мы закончили. У тебя, похоже, было время подумать. А что в активе? Какие практические соображения?
 Вязников несильно хлопнул ладонью по столу, наклонился вперед.
 — Земля! — сказал он веско и со значением.
  Годом позже 
 Повестки, выглядящие любезным приглашением к участковому, упали в ящики к Морозову и Вязникову почти одновременно.
 Они жили в разных районах города, но на «явку с повинной», как выразился Юра, пошли вместе и по одному адресу. Оба понимали, что вызывает не милиция, и догадывались, о чем пойдет разговор.
 — Вызывали? — спросил Вязников, входя в кабинет. Следом за ним вошел Юра, по-деловому рассматривая обстановку.
 — Вызывали, — ответил участковый, глядя на них поверх очков. Он больше походил на учителя или врача, зачем-то нацепившего милицейскую форму. Уж слишком неловко она на нем смотрелась… — Пройдите, с вами поговорят.
 Участковый присмотрелся к Морозову.
 — А вы по какому вопросу? Вас, кажется, не вызывали?
 — Да, да, — ответил Юра. — Не вызывали меня к вам. Точнее, не к вам, а… Ну, вы понимаете. Будет проще, если мы сами явимся. На пару. Им же работы меньше.
 — Гм… — участковый кашлянул, немного помедлил и кивнул на дверь в смежный кабинет. — Вам туда, разбирайтесь сами.
 В соседнем помещении сидел невысокий худой мужчина в больших очках. Серый пиджак сидел на нем не идеально, но плотно. Глазу не к чему было прицепиться. Только воротник белой рубашки был не совсем аккуратно заправлен, уголком вылезая на серый лацкан. Поразмыслив, Морозов решил, что это сделано скорее специально, чем по случаю. Штришок незавершенности, легкий намек на несовершенство, мол, мы тоже люди, имеем право на…
 — Здравствуйте! — бодро сказал Алексей, заходя. — Я — Алексей Андреевич Вязников. Это мой друг, Юрий Павлович Морозов. Вы нас вызывали.
 — Вас я действительно вызывал, — начал, было, человек в сером костюме, но потом осекся, встал. — Извините. Меня зовут Дмитрий Сталиевич Белов. Я из ФСК. Садитесь. Но вы, Юрий Павлович, должны были явиться к своему участковому…
 — А какая разница? — спросил Юра. — Все равно там сидит представитель вашей конторы. А поскольку вы работаете в одной организации, то пусть ваш коллега отдохнет. А вы заодно двоих провернете. Увеличивая, так сказать, производительность труда.
 — Ну, так уж сразу и «провернете». И потом, — контрразведчик улыбнулся, — откуда вы знаете, что вас туда мы вызывали?
 — Слухами земля полнится. Ничего не утаишь, — развел руками Морозов. — Не мы же одни вам потребовались?
 — Конечно.
 — Ну вот.
 — Да, действительно. — Белов покачал головой. — Трудно что-то утаить. Ну, может быть, это и хорошо? Как считаете?
 — Нам точно хорошо, — ответил Вязников. Ему было не до того. Жена, та самая медсестра, которой он сделал предложение в военном госпитале, сегодня шла к женскому врачу со странными недомоганиями, и Алексей волновался. Юра Морозов как врач, услышав симптомы «недомогания», загадочно улыбнулся и посоветовал сходить к специалисту.
 — Замечательно, — расплылся в улыбке Белов. Большие очки делали его похожим на черепаху из мультика про львенка. — Тогда, раз уж вы в курсе цели нашего визита, позвольте начать с самого главного.
 — Конечно. — Морозов опередил своего друга, который хотел что-то сказать.
 Контрразведчик удовлетворенно кивнул:
 — Как вы знаете, ситуация в нашей стране на данный момент сложная.
 — Когда она была простая? — пробормотал Юра, но Белов сделал вид, что ничего не заметил.
 — Ситуация тяжелая, — повторил он. — И многие социальные группы сейчас оказались под ударом. Финансовое давление, к сожалению, не позволяет нам в полной мере расплатиться с бюджетниками и с группами, которым нужна помощь. Например, многие пенсионеры до сих пор не получили деньги за июнь! А ведь речь идет часто о недееспособных людях.
 Вязников тяжко вздохнул и с тоской посмотрел на Белова. Тот, казалось, не замечал ничего.
 — В таких сложных и непростых условиях мы, государство… — При этих словах Морозов прочистил горло, и Дмитрий Сталиевич сбился с ритма. — Да, государство вынуждено идти на экстренные шаги, которые, может быть, принесут плоды в будущем, но не сразу. Все страны мира когда-то шли по этому пути, и теперь, несмотря на сопротивление консервативно настроенных слоев населения, и Россия должна сделать этот шаг.
 Алексей заерзал на неудобном милицейском стуле с высокой спинкой.
 «Удобно, когда надо надавить на человека, — подумал Алексей, упираясь затылком в деревяшку. — Приближаешь свое лицо вплотную, резко. Инстинктивно человек откидывается. А некуда! Но сколько же можно этих предисловий?»
 — Как вы знаете, — увлеченно продолжал Белов, — вы получаете финансовую помощь, пособие за ваш неоценимый вклад в дело демократии.
 — В какое дело? — скромно поинтересовался Морозов.
 — В дело демократии и борьбы с антинародным режимом, — пояснил контрразведчик.
 — Ага… — кивнул Юра.
 — И государство не отказывается от этого. Оно всегда будет чтить своих героев! Но сейчас, я прошу вас понять, сложное время. И многие, многие люди лишены того, что получаете вы. — Голос Белова дрогнул.
 — Давайте сразу к делу! — не выдержал Вязников.
 — Ладно тебе, Леша, — похлопал друга по локтю Морозов. — Это же необходимо.
 — Что необходимо? — поинтересовался Дмитрий Сталиевич.
 — Ну, сладкая облатка. Обязательная программа.
 — Не понял, простите.
 — Сладкая облатка, — повторил Юра. — К любой таблетке полагается сладкая облатка. Нельзя же сразу в больного порошок засыпать. Это раньше так делали. При антинародном режиме.
 У Морозова настроение было вполне радужное. Отношения с Марией становились все серьезнее, хотя девочка по-прежнему частенько смущалась. С такой застенчивостью Юра сталкивался впервые, от этого роман становился все интереснее и интереснее.
 — А сейчас положено по всем учебникам, вроде Карнеги, что сначала сахар, а уж потом… лечить.
 — Хм… — Контрразведчик пожал плечами. — Ну, если хотите, я могу сразу выдать вам предложение…
 — От которого мы не сможем отказаться… — мрачно добавил Вязников.
 — Что?
 — Извините. Я сейчас совершенно о другом думаю. У меня жена в больнице. — Алексей развел руками.
 — Ах так… — Белов даже расстроился. — Тогда конечно. Лучше сразу.
 Он на минуту замолчал, а потом выдал, сухо, по-деловому:
 — Государство больше не сможет выплачивать вам пособие. Но, памятуя о ваших заслугах, вы имеете право на льготное приобретение земельных участков. Согласно новому Закону «О Земле», который вступит в силу через два года, но некоторые его положения работают уже сейчас.
 — А в чем разница?
 — В том, что государство отдает вам землю в собственность. Недра, воздух, все, что произрастает на этой земле. Все это ваше. Может передаваться в наследство, продаваться и закладываться. Собственность вместо долгосрочной аренды.
 — И что? — удивленно спросил Морозов. — Землю над кимберлитовой трубкой тоже можно купить?
 — Нет, — улыбнулся Белов. — Есть список территорий, которые разрешены к продаже частным лицам. В этот список не входят зоны государственных интересов России, то есть места скопления полезных ископаемых, острова, приграничные территории, места, где находятся различные памятники, и территории, где уже есть собственники, например города, деревни, военные городки и так далее. Но если вдруг на вашем участке будет обнаружена нефть, то вы — шейх, который сидит на собственной шахте. Собственник этого месторождения.
 — Ну, я полагаю, все предлагаемые земли проверены на предмет наличия отсутствия нефти и полезных ископаемых? Чтобы родину не обделять… — Юра улыбнулся.
 — Конечно, никто специальных проверок не проводил, но согласно геологии наличие месторождений маловероятно. — Белов развел руками.
 — На какую площадь мы можем рассчитывать?
 — Сравнительно небольшую. До пяти гектаров.
 — Замечательно, — кивнул Вязников. — Прекрасно. Тогда давайте список территорий, расценки и прочую мишуру. Поговорим о деле.
 Белов вытащил из стола две синие бумажные папки и разлинованный список.
 — Это весь пакет документов, формы, которые необходимо заполнить, карты и адреса. Написано все, куда и как обращаться, куда перечислять деньги, условия и тому подобное. — Он вписал что-то в нижнюю графу линованного списка. — Здесь распишитесь в получении. И еще…
 На стол легли два листа.
 — Тут необходима ваша подпись. Формальность. Что вы согласны, не возражаете и так далее. Я должен вас предупредить, что после подписания этого документа вам перестанут выплачивать пособие…
 Алексей и Юра пододвинули к себе бумаги. Переглянулись.
 — Вот и замечательно. — Контрразведчик даже руки потер, когда подписанные документы ушли в ящик стола. — Прекрасно. Осталось только одно дело.
 — Еще одно? — удивленно поднял брови Вязников. Его информаторы не говорили ни о чем, кроме земельного вопроса.
 — Да, даже не дело, просто хотел вас спросить. Государству не безразлична судьба тех, кто с оружием в руках защищал его от внутренних врагов. Очень не безразлична. Поэтому нас интересует ваше будущее. Чем вы намерены заниматься в дальнейшем? Может быть, собираетесь поменять место жительства? Посвятить себя какой-то деятельности? Собираетесь остаться в Москве?
 Последний вопрос был задан таким образом, что как будто повис в воздухе. В комнате неожиданно стало душно. Алексей почувствовал, как напрягся Морозов. Белов снял очки, поправил воротник рубашки и сидел теперь, как государственный Будда, невозмутим, непогрешим и непробиваем.
 — Мы, — в горле образовался комок, Алексей громко прокашлялся, — мы собираемся покинуть Москву. И жить спокойной жизнью где-нибудь на природе. Видимо, на пожалованной нам земле. И, скорее всего, подальше от столицы и властных структур.
 Юре почудилось, что где-то щелкнул выключатель. Магнитофонные катушки прекратили вращаться, перья перестали скрипеть. Напряжение иссякло. Кончилось. Огромный государственный микроскоп отодвинулся от двух кусачих блох.
 — Замечательная перспектива, — душевным голосом резюмировал Белов. — Всего вам хорошего. Удачи.
 Они взяли две синие одинаковые папки, и уже в дверях их догнал голос Дмитрия Сталиевича:
 — Если что — обращайтесь.
 — Если что? — уточнил Морозов, делая ударение на последнем слове.
 — Все, что угодно, — ласково кивнул Белов. — Все, что угодно.
 Когда друзья вышли на улицу, Вязников расправил плечи и произнес в морозный воздух:
 — Ты щедро опекаем КГБ.
 — Что?
 — Это из песни…
 — Слушай, а какого хрена ты меня из Москвы выселил, — повернулся к Вязникову Юра. — Я тебе согласия не давал.
 — А куда ты денешься? Вариантов один черт не много. Ты что, не понял?
 — Чего именно?
 Милицейский участок находился на задворках, до ближайшей автобусной линии надо было идти пешком минут десять. Декабрь выдался на удивление неснежный, близилось католическое Рождество, и на Западе все газеты мрачно пророчили, что оно окажется «черным».
 Для изнеженных европейцев снег был приятной диковинкой. На Востоке же города тихо радовались тому, что не приходится утопать в белом безобразии по колено и слушать утреннюю матерщину дворников.
 — Последний вопрос, который этот веселый гражданин задал. Их больше всего волнует, чтобы люди, такие как ты и я, не жили в Москве. А валили куда-нибудь, как можно дальше от столицы. Не мытьем, так катаньем будут выселять куда-нибудь на сотый километр. И это, заметь, гуманно.
 — С чего бы?
 — Могли бы в лагеря определить. Снег убирать. Или еще что-нибудь такое. Ты же социально опасный тип.
 — Вот здрасте! — Морозов даже остановился.
 — Ну ты даешь! Неужели до сих пор не понял? У тебя сломан один важный психологический барьер. Ты знаешь, что в случае чего можно за маузер взяться. Решить им ряд важных проблем. А власти такие люди… невыгодны. Одно дело легализировать короткоствольное оружие. Для самообороны. А другое дело — держать под боком неприкаянных знатоков уличного боя. Не каждый простой смертный пустит пулю человеку в брюхо, даже если его жену насиловать будут. А ты, как и я, людей убивал. Стало быть — умеешь.
 — Сделал один раз, второй раз легче пойдет, — вспомнил Морозов.
 — Истинно глаголешь!
 — Это не я. Это в армии лейтенант нам кричал. Когда мы по полосе препятствий свои задницы тащили.
 — Мудрец твой лейтенант, — кивнул Алексей. — Так что… Ты, выходит, человек, к которому у государства свой интерес. И лучше будет держать тебя подальше, особенно если учесть, что ты не военный, связанный приказами и отцами-командирами. Но, заметь, Родина к тебе с уважением!
 Морозов хмыкнул:
 — Зря ты так скептически. Вспомни СС.
 — Третий рейх? — подозрительно спросил Юра. В их компании все знали, что если Вязников садится на излюбленную тему с Третьим рейхом, то вечер запорот окончательно. Других разговоров не будет.
 — Ну ладно, ладно. Я чуть-чуть, — замахал руками Алексей. — Офицерам СС Гитлер планировал выделить земельные наделы. И расселить их вокруг Берлина. То есть окружить столицу гвардией избранных, героев. Земля ставилась во главу угла. Потому что, если у человека есть место, где он живет, откуда его сковырнешь только с кровью, этот человек уже наполовину непобедим. Это, заметь, не абстракция, это свое, настоящее. Так что можешь смело считать, что в этой папочке, — он помахал синим куском картона, — возведение тебя в звание рыцаря.
 — Так, получается, надо поторопиться?
 — В общем да, но не слишком. Инерция мышления. Среди всех моих знакомых больше половины ушли в отказ. Причем значительно больше половины. Нам, мол, не надо. Но эта тема долго не протянет. Так что надо поторапливаться.
 Вязников посмотрел на часы.
 — Да, кстати, мне ж надо домой звякнуть. Ленка от врача должна прийти.
 — Как она себя чувствует, кстати?
 — Боюсь загадывать, боюсь… — Вязников прибавил ходу.
 — Леха, ты, вероятно, сегодня занят будешь? — Юра в нерешительности топтался на месте.
 — Нет, а чего ты спрашиваешь? — Алексей удивленно обернулся. — Вечером вас с Марьей ждем.
 Морозов кивнул, махнул папкой:
 — Тогда беги, сегодня увидимся.
 Юра постоял, пока Вязников не завернул за угол, потом развернулся и направился в противоположную сторону. В этом районе у него было дело. Дурное, но не выполнить его Морозов не мог.
 На днях к нему с воплями и плачем влетела соседка по подъезду. Придавленная жизнью тетка лет сорока пяти, которую поговорка про «баба ягодка опять» обошла стороной. Платок на голове, потрепанный передник со следами не то масла, не то пролитого чая, халатик в цветочках. Юра здоровался с ней, не зная ни имени ее, ни отчества. Только фамилия, вот и все, что держалось в его памяти, — Лобик. Не Лобок, и то хорошо.
 — Ой, батюшка, помоги! — понеслось плаксиво до крайности, как только Морозов открыл дверь. Потом на плечи упали руки с толстыми пальцами, и соседка буквально повисла на Юре. — Помоги, спаси, родимый! Ой, горе! Ой, горе!
 Женщина сотрясалась в рыданиях у Морозова на груди, а он никак не мог решить, что же с ней делать. Наконец, когда мелькнул любопытным огоньком глазок двери напротив, Юра втолкнул убитую горем соседку внутрь.
 — Ну, давайте-ка на кухню, — сказал Морозов строго. — Живенько!
 Лобик шустро юркнула в узенькую дверь и села на табуретку.
 Юра поставил перед ней стакан с холодной водой. Женщина его выпила, постоянно всхлипывая и давясь.
 — И что случилось?
 Этот вопрос породил неостановимую лавину слов, понять что-либо из которой было решительно невозможно. Постоянно звучали: «Ой, спаси!», «Ой, беда, горе!» и бесконечные «батюшки».
 Морозов налил еще стакан. Задумался. Выпил его сам. Потом открыл шкафчик, где стояли все спиртные запасы, и набухал по самые края водки.
 — Пей! — гаркнул он в заплаканное лицо. — Разом и залпом! А то выгоню, на хрен!
 Тетка схватила стакан, как утопающий тростинку.
 После первого глотка зрачки ее расширились, но она продолжала мужественно пить обжигающую жидкость. Из глаз текли слезы.
 «Действительно, видать, приперло», — подумал Морозов, на ходу прикидывая, что же такого ужасного могло случиться в жизни у обычной женщины. По всему выходило, что ничего особенного. Разве только сумку могли вырвать на улице или разрезать в трамвае. Но это не трагедия и даже, если вдуматься, не беда.
 Когда граненый стакан бухнулся пустым донышком на клеенку стола, а соседка, широко раскрыв рот, пыталась восстановить дыхание, Юра приказал:
 — Теперь коротко, по порядку, с самого начала.
 Водка помогла.
 Из рассказанного соседкой, Варварой Сергеевной Лобик, становилось ясно: в беду попала не она сама, но ее дочка, что было еще хуже. Соседка была матерью-одиночкой и дорожила дочерью как зеницей ока. Вся жизнь этой женщины была посвящена одной цели — благу ребенка.
 Как следствие, девочка выросла черт знает кем. Женщина, может, и должна рожать, но воспитание — это тот процесс, где ей делать практически нечего. Морозов был в этом убежден и сплошь и рядом находил подтверждения своей теории. Ему казалось несправедливым и подлым взваливать на хрупкие женские плечи бремя ответственности за все будущее ребенка.
 Девочка, не нуждавшаяся ни в чем, естественно, по достижении определенного возраста на мнение матери стала поплевывать. Варвара Сергеевна, женщина набожная, таскала девчонку в церковь, заставляла креститься, растолковывала, в силу своего разумения, противоречивость замшелых православных догм. Однако, видимо, так и не смогла объяснить, почему они едят мясо в Великий пост и почему надо ненавидеть эти «рожи по телевизору», хотя Христос заповедовал любовь и всепрощение. Соседка была обыкновенной пошлой псевдохристианкой из той породы, которая любит подглядывать в замочные скважины, злословить на соседей, красть по мелочи и до слез жалеть очередного Хосе Игнасио из очередного латиноамериканского сериала.
 Именно такие, скорее всего, и войдут в рай, потому что Господь всегда таков, каково большинство его верующих. Соседкина дочка, как и все дети в «сложном» возрасте, была очень чувствительна к вранью. И боролась с ним своими методами. Заставить мать не врать она не могла. Ложь и лицемерие было у нее в крови. Тогда девочка, звавшаяся Дианой, решила найти тех, кто не врет. 
 И нашла. 
 Ребята, с которыми она познакомилась, ясное дело, не в церкви, были с ней предельно честны. Они называли вещи своими именами, и если уж им хотелось потискать Дианкины груди, то так об этом и говорили. Девчонка, шалеющая от новизны ощущений, обычно не возражала. Тем более что этот «грех» неоднократно сама наблюдала по молодости лет за матерью и соседом, у которого было трое детей и жена. Тоже, видимо, образцовый христианин.
 Подростковый секс был нелепым, грубоватым и под пьяную лавочку. Но он был честным.
 Кривая дорожка подвальных матрасов и лестничных обжималок привела Диану в компанию малолетних проституток. Этим бизнесом заправлял местный авторитетик с «романтическим погонялом» — Клоп. Надо отдать девочке должное, она быстро сообразила, что эта среда обитания не ее. Но, видимо, было поздно.
 Несколько раз Диана приходила домой в синяках. Били сильно, но аккуратно. Лицо не портили, но ходить больно. Девочка лежала у себя в комнате, смотрела в потолок и никак не контактировала с окружающим миром. Потом она уходила, точнее, за ней приезжали.
 Через некоторое время мать, осматривавшая тело девочки ночью, в одну из «отлежек» обнаружила характерные следы на локтевых венах. Еще не «дороги», но Варваре Сергеевне хватило. Она отрыдала ночь, а потом кинулась по лестничной клетке вверх. К единственному врачу, которого боялся весь подъезд. Боялся по непонятной причине: Морозов жил тихо, не буянил, не пил, никого за грудки не хватал. Тем не менее Юру старались обходить стороной. Вежливо и осторожно.
 — Привет, — сказал Морозов, входя в комнату. Варвара Сергеевна, прижимая руки к груди, осталась в коридоре. Она снова начала рыдать, ее рыхлое тело крупно вздрагивало. В двухкомнатной квартире Лобиков было холодно. Через плохо заделанные окна ощутимо поддувало.
 Диана не ответила. Она смотрела в потолок. Глаза широко раскрыты, не мигают. Белое одеяло едва заметно шевелится от дыхания.
 Юра подошел ближе, заглянул девочке в глаза. На мгновение накатила дурнота. Он представил себе, что могли видеть эти глаза всего за семнадцать лет.
 Он присмотрелся к зрачкам. Теоретически героиновый «приход» должен был уже отпустить, хотя дополнительные дозы могли храниться и дома.
 — Извини, девочка, я тебя осмотрю. Не возражаешь?
 Диана молчала.
 Морозов осторожно снял одеяло. Обнажились худое плечо, рука и часть груди — маленькой и будто бы курносой. Сосок озорно смотрел вверх. Девушка никак не отреагировала.
 На бледной коже локтевого сгиба отчетливо виднелись черные точки с красными воспаленными краями. Выше, на предплечье, темнел длинный синяк от жгута. Закручивали грубо, зло. Другая рука была еще чистой.
 — Не все так плохо… — пробормотал Юра.
 Девочка была худа. Длинные ноги, еще слегка голенастые, в синяках. Под левым коленом гематома. Курчавый лобок. Левая рука прижата к животу. Ребра можно считать. Отведя ладонь, Морозов осторожно тронул кожу. Девочка вздрогнула, напряглась. «Били под дых, но не попадали, — понял Юра. — Надо бы ребра прощупать». На боку несколько крупных синяков, возможно от ботинка.
 — Пожалуйста, Диана, перевернись на бок.
 Увидев спину, Морозов напрягся. Было непонятно, каким образом девчонка могла лежать. Вдоль позвоночника тянулись длинные, синие с красным, следы ударов не то узкой палкой, не то плетью. Синяки концентрировались на бедрах. Юра присмотрелся, чуть развел ноги девочки. На внутренней поверхности бедер виднелись точки проколов.
 Морозов почувствовал дурноту. Такого не было ни в анатомичке, ни на практике в больнице. Он опустил одеяло. Погладил девочку по волосам.
 Трагедия, которая разворачивалась в тишине подъезда, ужасала своими масштабами.
 Девочка сопротивлялась.
 Мать не знала, не могла и не хотела знать всего. Она жила в квартире, не ведая, что по четырем ее стенам проходит передовая. Линия фронта. Война. И маленький солдат, девочка, до последнего защищает свою мать. Искупая страданиями ее и свои собственные ошибки. Защищает от правды. От осознания того, что именно она, мамаша, вогнала дочку в дерьмо по уши. Своим враньем да мелким мещанским быдлячеством, невыносимым в юности и заразным в зрелом возрасте.
 Клоп, видя активное сопротивление, решил «слить» девочку. Посадил на наркотики, что было несложно. Работа проститутки — это работа под давлением. Особенно если ты не в VIP-зоне. Коли что не так, могут и бритвой по лицу полоснуть. Как ни крути, а расслабляться надо. Наркота тут — самый логичный выход.
 Потом Клоп начал подкладывать все еще трепыхающуюся Диану под клиентов «со странностями». Такие есть везде и всегда. Они много платят, но и много требуют. Слишком много. Иногда чрезмерно. Дальнейшую судьбу малолетней проститутки, которую «сливают», можно было предсказать с легкостью. Одна-две видеокассеты с реальными истязаниями, а затем смерть. Скрупулезно заснятая для клиентов со странностями…
 Все, даже смерть, мерилось в порнобизнесе на деньги.
 Морозов долго сидел около Дианы, гладил ее по черным спутанным волосам. Что-то говорил, не понимая смысла. Рассказывал сказки. Убаюкивал. Внутри было пусто, черно и выжжено.
 В комнату заглянула распухшая от слез Варвара Сергеевна.
 — В милицию не звони пока. Не надо, — сказал Морозов.
 После того как он пришел в себя, Юра позвонил знакомому врачу-наркологу и определил девочку в отдельную палату.
 — Дня за три поставим, конечно. — Врач-нарколог Борисовский Вениамин Давидович был калач тертый. Он видел столько, что одной искалеченной жизнью его было не удивить. — Но что дальше будет? Я, конечно, могу статистику тебе… Но на кой черт? Больше половины таких, как она, возвращаются туда, откуда к нам попали. Только между нами, в отделение их не берут. Бесполезно.
 — Продержишь три дня. Я что-нибудь придумаю, — сказал Морозов, внутренне закипая.
 — Продержу, — кивнул Борисовский устало. Юра почувствовал угрызения совести. У Вениамина Давидовича сегодня утром умер «клиент». У кого хочешь крыша съедет, а этот нет, работает.
 — Спасибо. Мне трех дней хватит.
 На следующий день ему надо было идти с Вязниковым к участковому. На душе было мерзко, но втягивать друга в болото Морозов не хотел.
 После встречи с контрразведчиком Юра оставил Алексея и двинулся к человеку, который во все времена знал много. Достаточно много для того, чтобы иметь проблемы с разными людьми. Но при всем при этом Лев Дороф много чего умел, а потому с проблемами справлялся сам. За что был уважаем этими самыми разными людьми.
 На входе в подъезд высотной многоэтажки был установлен кодовый замок. Морозов почесал затылок, достал из кармана сложенную бумажку с адресом. На затертой табличке около замковой клавиатуры с трудом читалась инструкция по пользованию.
 — Набрать 0 и номер квартиры, где… — щурясь разобрал Юра, — …жать кл…
 Дальше шла плоская металлическая табличка, тщательно отполированная множеством рук.
 — Нажать кл. — Морозов отошел назад, окинул взглядом вереницу уходящих вверх окон. — Какой такой кл?
 Снова присмотревшись к замку, он обнаружил едва видимые в ярком солнечном свете очертания ключа на нижней правой кнопке.
 — А вот и хитрый «кл». Попался.
 Дороф жил в семьдесят девятой квартире. Кодовый замок долго и сосредоточенно пищал, потом кашлянул и спросил:
 — Кто?
 — Лева, это я. Юра. Звонил вчера.
 Вместо ответа из динамика раздался царапающий скрежет, щелкнул магнит замка. Морозов отворил дверь и на всякий случай сказал, наклонившись к замолкшему микрофону:
 — Вошел.
 Зассанный бесчисленными поколениями собак, кошек и малосознательных жильцов лифт, конвульсивно дергаясь на границах между этажами, потащился вверх.
 «Маша сосет», — значилось огромными буквами на закрывшихся дверцах. Ниже были приписаны некоторые эпитеты относительно неизвестной Маши, принадлежавшие уже другой руке, и стрелка вправо. Юра, изнемогая от запаха, повернулся.
 «Хотите Машу?» — вопрошал другой образец настенной живописи, снабженный все той же стрелкой, теперь выполненной в виде мужского полового органа.
 Шалея от собственной дурости, Морозов покосился в указанном направлении. Увы, узнать судьбу таинственной Маши ему было не суждено. Задняя стенка лифта была густо замазана белой краской.
 — Маша наносит ответный удар, — пробормотал Юра.
 Двери с утробным рыком распахнулись, наконец выпустив его из своих пахучих недр.
 «Машка — сука!» — размашисто, во всю стену.
 — Ну прямо звезда какая-то… — сказал Морозов.
 — Это ты про что? — поинтересовались из-за спины.
 Обернувшись, Юра увидел любопытную харю Левки Дорофа, высовывающуюся в приоткрытую дверь.
 — Да вот, знакомлюсь с наскальными рисунками местных питекантропов.
 — Это ты про Машку? — спросил Лева, распахивая дверь. Он был в махровом полосатом халате. На ногах старенькие шлепанцы. — Соседка моя, с первого этажа. Крестецкая Маша. Девушка редкой судьбы. Популярная, как видишь, в народе.
 — Да, заметил. — Юра крепко сжал руку Дорофу, потом не удержался, обнял. Крепко хлопнул по спине.
 — Убьешь, антисемит, — просипел Лев. — Заходи давай, а то холодно же…
 Квартира не поражала ни убранством, ни особенным порядком.
 Повсюду валялись тюки, коробки, перевязанные веревками. Стояли аккуратными стопками книги.
 — Переезжаю, — пояснил Дороф.
 — Из города? — вспомнив сегодняшний визит, спросил Юра.
 — Почему из города? — удивился Лева. — В другой район. И в пятиэтажку. Чтоб без лифта и мусоропровода. В гробу я видел эти удобства…
 Он пошел куда-то в темную глубину квартиры.
 — Давай заходи, обувь можешь даже не снимать. Я сейчас кофе сделаю… Чем занимаешься-то? — донеслось из темноты.
 Морозов, осторожно переступая через груды вещей, двинулся следом. Узкий коридор, ободранные стены. Квартира выглядела так, будто в ней и не жили вовсе.
 — Консультирую, — громко сказал Юра. — По врачебной линии…
 — Да ты что? — Позади распахнулась дверь. — Ты еще и врач?
 Морозов обернулся. Каким-то непостижимым образом Дороф оказался сзади.
 — А чего ты туда забрался? — спросил Лев.
 — У тебя не квартира, а лабиринт!
 — Ну, это не ко мне претензии, это к строительному кооперативу. Исключительно уродливая планировка. Вот я и спрашиваю, какие люди могут вырасти в таких условиях. Только очень уродливые. Тебе кофе с сахаром?
 Через узкую дверь Морозов вошел на кухню. Маленькую, вытянутую, но все-таки уютную. Общий бардак не коснулся этого помещения. Тут все было на своих местах, чистенько. Стояли рядком баночки со специями, кран и раковина блестели никелем. Дороф колдовал над джезвой.
 — Мне без, — ответил Юра, осторожно присаживаясь на хрупкий с виду стул.
 — Хорошо, что предупредил. — Лева с сосредоточенным видом наливал пахучую жидкость в маленькие чашечки. — Кстати, садиться можешь без страха. Надежные.
 — Все-то ты замечаешь.
 — Работа у нас такая.
 Он, стараясь не разлить, поставил чашечки на стол. Рядом, на деревянной подставке, уместилась джезва и, откуда ни возьмись, появилась вазочка с малюсенькими печеньями.
 — Прекрасно! — прокомментировал Дороф. — Впрочем, может быть, ты есть хочешь?
 — Нет, спасибо, поел уже. — Юра осторожно взял чашечку. Попробовал. Кофе был по-настоящему вкусный. И крепкий.
 — Никого из наших не видел? Как они там?
 — С Вязниковым Лехой только-только распрощался. А остальных — нет, не видел и не слышал. Я полагаю, что ты знаешь о них значительно больше меня.
 — Почему это я?
 — Ну, кто у нас всезнающий?
 — Да ну, я не всезнающий. — Лев смущенно помешал кофе маленькой ложечкой. — Это нетрудно. Просто я — трудолюбивый. Так-то. А информация на поверхности плавает. Сам знаешь, шила в мешке не утаить.
 — Хорошо, что ты на органы не работаешь. — Морозов покачал головой.
 — Платят мало, потому и не работаю.
 — Печально.
 — С чего это? — удивился Дороф.
 — Ну, у меня к тебе дело есть. А денег я дать много не могу.
 — Э, — Лев сморщился, — ты прямо-таки меня огорчаешь. Все-таки русский человек не может без этого антисемитизма. По-твоему, если я еврей, то я бесчувственное полено, ничего не понимаю, и мне только бабки подавай? Антисемит!
 — Я этого не говорил.
 — Говорил не говорил. Какая разница, — замахал руками Лев. — Ты с Ленькой Свердловым мне тогда жизнь спас.
 — Ну, не так уж чтобы…
 — Ладно, ладно, прибедняться он тут будет. Я то знаю, что могло бы быть.
 — Кстати, про Леньку ничего не известно?
 — В Чечне. Живой, — коротко ответил Дороф. Он взял маленькую печенюшку. Захрустел. — Затянуло парня. Ты печенье бери. Очень к кофе хорошо идет.
 — Спасибо.
 Они выпили по глотку кофе. Морозов чувствовал странную заторможенность. Словно не знал, с чего начать. «Как перед экзаменом в школе», — подумал он и глупо усмехнулся.
 — Давай выкладывай. — Лев долил из джезвы. — Вижу же, что мучаешься. Если не знаешь, с чего начать, то начинай с начала. Так обычно проще. Хотя можешь, конечно, с любого места.
 — Ну, с любого так с любого. — Юра пожал плечами. — Ты Клопа знаешь?
 — Клопа? С большой буквы, как я понимаю?
 Морозов кивнул.
 — Погоди, погоди… — Лев потер лоб. — Клоп — это милый мальчик… Крепко сидит в порнобизнесе и наркотиками приторговывает, в основном по своей клиентуре. Большая часть левой видеопродукции этого толка идет через его руки. Детское порно, копрофагия, зоофилия… Гадость, гадость. Даже то, что идет из-за рубежа. Он, типа, распространитель. Привязки большие в разных местах. Самое интересное, что деньги он приносит, но иметь с ним дело считается «западло». Слишком грязно для серьезных людей. Тот самый случай, когда мал клоп, да вонюч.
 — А где его достать можно?
 Лев шумно выдохнул:
 — Ну ты задачки ставишь. Достать его можно где угодно. По дороге домой, например. Или дома. Или у него в салоне.
 — Каком салоне?
 — Массажном.
 — А живет он где?
 — Вот так сразу я тебе сказать не могу. Не знаю просто. Могу и узнать. Хотя дома я бы его не трогал, почти наверняка там трудно будет выцепить. Знаешь, как клопы живут? Правильно! В самых труднодоступных местах. Потому что на них очень много людей охотится. Бандитские кликухи не просто так даются. Точно метят, в самое нутро.
 — А салон его где?
 — На Тверской, как положено. Где ж еще? Там и менты прикормлены, и место уже легендарное. Всяк, кто за клубничкой, тот катится туда. Клоп человечек крупный, и салон его тоже не маленький. «Массаж на Тверской». Просто и без затей.
 — А клиентов они принимают где?
 — Там и принимают. — Лев хрустнул печеньем.
 — А особых клиентов?
 Дороф косо стрельнул глазами в Морозова. Уголок его рта чуть-чуть опустился.
 — Тебе и клиентура его нужна?
 — Мне много чего надо.
 — Клиентура у Клопа не простая. Бывает. — Дороф поерзал на стуле. Налил еще кофе. — Как я сказал, салон большой, так что там всего бывает навалом. Тебя ведь кто-то конкретный интересует?
 — Да черт его знает… — Морозов пожал плечами. — Я никого там не знаю. Но этот человек… этот… в общем, практикует садизм. Такой, знаешь, специалист своего дела. Плетка. Иглы. Сигаретой прижечь. Прокалывание мягких тканей. Скорее всего, это будет снято на видео.
 — Девочки? Мальчики?
 — Девочки.
 — В общем, Клопа я тебе выдам сам. А вот по поводу его друзей ты, пожалуй, обратись к одному моему знакомому. Сейчас я звякну. — Дороф встал, аккуратно просочился между стенкой и Юрием.
 Из коридора послышался звук набираемого номера. Потом хлопнула дверь. Лев вышел в другую комнату.
 Морозов встал, подошел к окну. Где-то там, далеко внизу, по черному асфальту дети волочили картонную коробку. Стоявший неподалеку толстяк в теплом пальто презрительно поглядывал на детские забавы. В его рту дымилась сигарета, нет, Морозов присмотрелся, сигара.
 «А может, Вязников и прав. Валить надо отсюда к такой-то матери. Чтобы на моих детей какая-то шелупонь с сигарой так не смотрела, — подумал Юра. — Взять бы на него и чего-нибудь кинуть. Иногда страшно хочется стать обезьяной и бросаться дерьмом с ветки в мимо проходящего тупого носорога».
 — Значит, так. Клоп будет тут, — сказал входящий на кухню Лев, размахивая какой-то бумажкой. — Это адрес его салона. Но, заметь, один туда не ходи. По ряду причин. Сразу тебя туда не пустят. Только массаж, все культурно и красиво. Девочку за попу ущипнешь, окажешься на улице. Правила. Сначала тебя будут проверять как надо, по полной программе.
 — А если грубо?
 — Грубо?.. Ну, грубо можно и без проверок, конечно.
 Он положил бумажку на стол. Достал из кармана халата еще одну.
 — А тут адрес моего знакомого. К которому ты пойдешь сегодня и спросишь у него все, что тебе нужно. Причем спросишь в той форме, которую сочтешь необходимой. Если ты понимаешь, о чем я говорю.
 — Кажется, понимаю.
 — Это очень важно. — Лева сделал паузу, посмотрел Юре в глаза. — Очень важно. Мне этот говнюк не сильно нравится. Потому спросишь, как хочешь, и передашь ему привет. От меня. А представишься… представишься Клубничником.
 — Как?
 — Так! Скажешь, порекомендовал Сапсан. Кассеты новые посмотреть. — Дороф положил вторую бумажку рядом с первой. — Твое дело, как ты будешь беседу строить. Мне все равно. Можно с шумом, можно тихо. Не важно. Сапсан тебя прислал посмотреть кассеты. Этот парнишка с видео имеет близкое знакомство.
 — Спасибо, Лев, только один нюанс.
 — Валяй, какой? — Дороф плюхнулся на свое место.
 — Я тебе не смогу гарантировать ничего. Кроме того, что твое имя нигде не засветится, конечно.
 — Плевать. Запомни, — Лев выглядел очень возбужденным. Он снова встал, подошел к окну, вернулся назад, — мне все равно, что станет с этими людьми. Понял меня?
 — Понял. Не беспокойся.
 Морозов сгреб обе бумажки в карман.
 — Пойду. Дела. Сам видишь.
 — Не проблема, — устало ответил Дороф. — Если что, заходи. Точнее, звони. Номер будет старый.
 Лифтом Юра пользоваться не стал. Спустился по лестнице.
 Прочитав адрес, написанный на второй бумажке, Морозов нахмурился. Москва огромный город, сопоставимый по своим размерам с некоторыми государствами. Пилить наземным транспортом из одного конца в другой слишком долго.
 Тяжело вздохнув, он направился к ближайшей станции метро.
 Звонить в дверь пришлось долго. За обшитой кожзамом фанерой явно кто-то был. Дверной глазок то и дело мигал светом. Кто-то шебуршался, брался за ручку, снова отпускал. Уходил. Возвращался. Наконец Морозову надоело ждать, он одной рукой заткнул глазок, другой утопил кнопку звонка.
 «Мне торопиться некуда, подожду».
 Видимо, за дверью это тоже поняли. Забренчали ключи, дернулась ручка.
 — Здравствуйте. Вы к кому? — На пороге стоял худой, длинноволосый и высокий мужчина. Потертые джинсы, красная майка с кока-колой. Узкие плечи торчат углами, суставы выделяются распухшими узлами. Лицо как лицо, ничего особенного. Из тех, на которых два раза взгляд не останавливается.
 — Я от Сапсана, — хмуро сказал Морозов. Он не любил таких вот «обыкновенных» парней. Никогда не знаешь, чего ожидать. — По поводу клубнички. Кассеты…
 Парень молчал, словно прислушиваясь.
 — Я никакого… — начал он, и Юра уже подумал, что придется клиента прессовать прямо на пороге. Но тут наверху хлопнула дверь, патлатый дернулся, суетливо махнул рукой. — Заходи.
 Морозов неторопливо вошел. Большая прихожая, свежие краски на стенах, сверкающий паркет, чем-то тревожно пахло из комнат. Парнишка прилип к глазку, изучая лестничную клетку.
 — Блин, я ж Сапсану говорил, чтобы людей ко мне днем не присылал. Какого хрена, — шептал длинноволосый. — Я вообще могу не открывать. Меня дома нет. Блин, почему все такие тупые?
 — Не дергайся, — сказал Морозов. — Все ж нормально.
 — Нормально, нормально! — зло вскинулся парень. — Ни хрена не нормально. Правила есть правила!
 — Не кипятись. Давай к делу, и разбежимся. Быстро сядешь, быстро выйдешь.
 Шутка была неудачная. Патлатый вздрогнул.
 — Тебя как звать? — спросил Юра.
 — А тебе какое дело?
 — Ну, надо же как-то общаться…
 — Надо мне, блин, с тобой общаться… — проворчал парень и снова прильнул к глазку. — Зови как хочешь. Давай… в комнату…
 Юра не торопясь вышел на середину прихожей. Осмотрелся. Кухня располагалась рядом с входом и была закрыта стеклянной дверью. Недалеко располагался вход в «маленькую» комнату, где-то подальше коридорчик с туалетом, ванной и спальней. Юра толкнул ближайшую дверь.
 Широкая кровать, ворох простыней, подушки на полу. Пустые стены, только ровный тон обоев. Никаких полок, картин, цветов. Пол укрыт ковром. Только в углу стоит огромный кальян.
 На кровати попой кверху лежит, болтая ногами в воздухе, голый паренек.
 Услышав скрип двери, он повернулся на бок. В глаза бросился выбритый лобок.
 — О, привет, — без всякого смущения сказал парень и позвал в коридор: — Вовка! Ты не говорил, что гости будут. Тройничок?
 — Твою мать, — разозлился патлатый. — Куда ты прешь?
 Он подскочил к Морозову, отпихнул плечом, захлопнул дверь, крикнув в комнату:
 — Это не к тебе, это клиент.
 Потом, повернувшись к Юре, завопил:
 — Куда ты лезешь? Ты что, не знаешь, куда идти?!
 — Не знаю, — признался Морозов.
 — Бляха! — Патлатый сполз по косяку. — Они что там, вообще охренели? Лохов каких-то…
 Он помолчал, сокрушенно качая головой. Потом посмотрел с тоской на Морозова и выдавил:
 — Пошли. За мной.
 Спальня больше всего напоминала просмотровый зал. Непроницаемые жалюзи на окнах, мощная дверь со звукоизоляцией, на полу прорезиненное покрытие, толстое и мягкое. Ряд стульев, небольшой диванчик у стены. Напротив него большой телевизор, таких Юра еще не видел, видеомагнитофон, озорно подмигивающий зеленью огоньков. И целая стена, занятая под стеллажи с кассетами.
 — Итак? — Патлатый сел на высокий стульчик около стеллажей.
 — Что? — Морозов присел на стул, поерзал, пересел. Теперь можно было ударом ноги отправить табуретку куда угодно. В том числе худому Вове в лоб.
 — Тупой, — пробормотал парнишка. — Давай короче. У меня времени мало. Мальчики?
 — Нет.
 — Девочки, значит. — Тон патлатого был издевательским, но Юра терпел, заранее понимая, чем кончится дело. — Хорошо. Блин. Значит, девочки. Взрослые? Старушки?
 — Нет.
 — Ну конечно! Как же я сразу не понял. Молоднячок! Сколько лет?
 — А сколько есть?
 — Ну ты даешь! — Вова даже руками развел. — Ну, хочешь лет десять? Или восьмилетняя?
 — И такие есть, надо же… — Юра задумался. — Давай, наверное, семнадцать-восемнадцать.
 — Какие же это девочки, это полноценные шлюхи. — Патлатый двинулся в сторону окна, ведя пальцем по кассетам. — Вот, попробуем это.
 Он вытянул кассету с номером, ткнул ее в магнитофон, цыкнул, разогреваясь, генератор строчной развертки в телевизоре. На экране замелькали девичьи ноги, задранные в потолок. Кто-то потный и волосатый старался между ними, крякая от напряжения.
 — А покруче? — зевнув, поинтересовался Юра.
 — О как! Покруче ему… — Вова ткнул другую кассету. Снова то же, но увеличилось количество действующих лиц. В группу затесался один негр.
 — Лажа какая-то, — пожаловался Морозов.
 — Хм. — Еще одна кассета ушла в магнитофон. На этот раз веселая компания осадила настороженно фыркающего жеребца.
 — Эй, — заторопился Юра. — Что-то ты мне не то все… Сапсан сказал…
 — Ладно, ладно. — Вова поставил кассету на полку. — Чего ты хочешь? Скажи прямо.
 — Что-то покруче. Я люблю, когда… плеткой. И чтобы кровь была. Не лажа какая-то, а чтобы там… — Морозов покрутил в воздухе пальцами. — Во! Чтобы иглы были. Понял? Сапсан сказал, ты можешь… Давай крутись.
 — Совсем обалдели, — себе под нос сказал Вова. — Никаких правил.
 Он вытащил из-за телевизора блестящий чемоданчик, окованный дюралевыми уголками. Открыл кодовый замок. Вытащил пару кассет.
 — Наслаждайся.
 Воткнул кассету в видик и направился к двери.
 — А ты куда? — спросил Морозов.
 — Это ты без меня. Мне не в кайф. Как закончишь, стукни, я приду…
 Парнишка, наверное, и не знал, что этим своим простым брезгливым поступком нормального человека спас себе жизнь.
 На экране было все то, что Морозов и без того видел, когда был на квартире у Дианы.
 Анатомический театр. Менялись только лица. Сглатывая подступающую тошноту, Морозов мотал кассету вперед. Дианы не было. Что, впрочем, было понятно. Девочку только-только начали смешивать с дерьмом, на полноценное видео такие упражнения не тянули. Однако кое-что Юра все же понял. Не менялся интерьер, и исполнителей было всего двое. Один мужик, чья мускулистая спина регулярно мелькала в кадре, и женщина в маске, с дряблым животом. Любители.
 Морозов ткнул кулаком в дверь.
 Она отворилась сразу. Пахнуло сигаретным дымом, нервный Вова вошел в комнату.
 — Ну как? — спросил он, не глядя на экран.
 — Ништяк, — радостно ответил Юра, всаживая патлатому колено в пах и одновременно прихватывая в «клешню» кадык. — Красиво! Душевно!
 Волосатик захрипел. Глаза выкатились из орбит.
 — Будешь орать, всем кранты, — вежливо сообщил Морозов.
 Он швырнул вяло трепыхающегося патлатого внутрь, закрыл дверь. И дал волю чувствам.
 Когда жертва выплюнула передние зубы, Юра остановился.
 — Сейчас, малыш, ты мне расскажешь все, что знаешь. И чего не знаешь. Если чего забыл, то постарайся вспомнить. Даже если я тебя, сучка, спрошу, что ты делал в утробе матери. Понимаешь меня?
 Окровавленный Вова закивал часто и испуганно.
 — Хорошо, — сказал Морозов и на всякий случай пнул его ногой в область печени. — Потому что я тебя искалечу, если усомнюсь в твоей искренности. Хотя бы усомнюсь! Понимаешь? Меня интересует Клоп. И те ублюдки, которые снимались в этом говне. Как найти Клопа?
 — В салоне! — прохрипел патлатый.
 — Адрес!
 Вова продиктовал адрес, в точности совпадающий с тем, что дал Дороф.
 — Конкретно
 — На втором этаже. — Вова прижался к стене. — Там комната…
 — Хорошо. Молодец. А кто снимался?
 — Не знаю. — По лицу парня текли слезы. — Не знаю!
 Юра занес ногу.
 — Не знаю!!! Только Андрюха, может, знает! Не знаю я!
 — Кто такой Андрюха?
 Вова кивнул на стену.
 — Тот пидор? Встань на четвереньки, ползи в ту комнату.
 Когда дверь в детскую слетела с петель, голозадый Андрюха дремал.
 Избивать голого было противно, но Морозов решил потерпеть.
 — Кто на пленках? Толстая баба и мужик, быстро! Говори, гаденыш! Убью! Убью, сука! — орал он в испуганные глаза. — Быстро говори! Адреса! Фамилии!
 — Никого… — От этого слова у Юры упала планка, и он направил Андрюху на встречу со стеной. Головой вперед.
 — Что он делал? Что делал, спрашиваю? — приступил Морозов к волосатому Вове, скорчившемуся в углу.
 — Снимал, снимал он!
 — Ах, снимал. Оператор. Юное дарование. — Юра по-новому взглянул на голое тело, в отключке лежащее у стены. — Тогда разговор будет долгим.
 Вечера не получилось. Мужчины о чем-то шептались на кухне, а Мария с Леной сидели в большой комнате, бесконечно обсуждая что-то несущественное и постоянно прислушиваясь. Лена привыкала к новому состоянию организма, а Мария смущалась, сама не зная чего. Обе волновались.
 — Юра, ты меня знаешь, но пороть горячку не по моей части. — Алексей сидел на табуретке посреди кухни.
 — Леха, это полные уроды…
 — Согласен. Полные. Но у меня жена беременная. И роль общественного мстителя не для меня сейчас. Неохота судьбу искушать.
 — Ты пойми, это не люди даже, говно, протоплазма… — Морозов сидел на подоконнике, чувствуя, как холодный сквознячок морозит поясницу.
 — Вот и сдай их мусорам. Пусть разгребают. Или этому, как его, Сталиевичу. ФСБ тоже поучаствует. С большим удовольствием.
 — Да ну, на хрен, ты что? Первый раз, что ли? Пока государственная машина маховики развернет… Да менты купленные песочку подсыплют. И потом, не хочу я по судам таскаться.
 — Так ведь свидетелем, а не обвиняемым…
 — К черту, свидетели исчезают в полдень.
 — Тени исчезают в полдень, а свидетели должны умереть. Не путай.
 — Леша… — Морозов глубоко вдохнул, словно собираясь крикнуть. — Ты бы видел ту девочку…
 Вязников не ответил. Только пристально смотрел на друга.
 — Девочку? — наконец спросил он. — Какую девочку?
 — Соседскую, — нехотя ответил Морозов.
 — Юра, — Вязников покачал головой, — мне надо будет с тобой крепко поговорить на тему командной работы. Разгребать дерьмо в одиночку — занятие утомительное. Более того, по-настоящему вредное. Я думал, что ты это понял.
 — Понял я, понял. — Морозов подошел к плите, потрогал чайник, никак не желающий закипать. — Я собирался быстро все сделать и…
 — А быстро не получилось?
 — Нет.
 Вязников встал, задвинул табуретку под стол. Хлопнул друга по плечу.
 — Ладно. Терпеть не могу абстрактных дел. Но раз уж такая конкретика поперла, то будь по-твоему. Оружие у нас где?
 — В коридоре, — тихо сказал Морозов.
 — Ничего себе. Запасливый. А эти, кинематографы юные, нас не сдадут?
 — Кинематографисты, — поправил Юра. — Нет. Пара дней у нас есть точно.
 Вязников разлил по стаканам чай. Подхватил поднос.
 — Пошли алиби обеспечивать, — сказал он Морозову. — Только сахар прихвати.
 Когда часа в четыре утра дверь массажного салона отворилась, охрана была не готова.
 — Привет, ребята, — сказал веселый мужик в нелепой, дутой сиреневой куртке. — Новичков принимаете?
 В следующий момент мужик достал из кармана длинный черный пистолет, и для охраны, привыкшей выкидывать на улицу одуревших от алкоголя и анаши клиентов, все закончилось. Как и для администратора, восточного вида парнишки, который кинулся по лестнице наверх, вместо того чтобы упасть мордой в пол, как ему приказали.
 В это время в салоне было только три клиента. Начальник общего отдела при мэрии города, который в этот момент изображал кита в большой ванне с двумя кореянками, повизгивающими от восторга. Крупный кооператор с Крылатского, висевший на ремнях, в кожаном наморднике, ошейнике и трусиках, с вырезом на заднице. Самым обычным из этой компании был достаточно известный танцор Борис, который тихо развлекался с двумя мальчиками из своей танцгруппы, подыскивая заодно выход из творческого кризиса.
 Работник мэрии давно перестал «ловить мух» и выстрелов просто не услышал. Его кореяночки, которых, к слову сказать, изображали две таджички, насторожились, тренированным ухом выхватив знакомый звук, но вида не подали. Поэтому и остались живы вместе со своим «китом», увлеченно пускающим пузыри и отфыркивающимся.
 Бизнесмен-кооператор сразу понял, что дело табак, и задергался. Однако его положение тому не способствовало. Во рту едва помещался круглый пластиковый кляп, крепко притянутый к голове, руки были скованы кожаными ремнями, а сам он висел над кроватью, больше всего напоминая белку-летягу в момент затяжного прыжка. Девушка, обслуживавшая его, на дерганья клиента внимания не обратила. Не привыкать. Она только что отшлепала «негодного мальчишку» хлыстиком по филейным частям и теперь собиралась приступить к главной забаве.
 — Дура, — хотел сказать кооператор, когда затянутая в латекс фигура приступила к его заднице с искусственным пристяжным фаллосом. Но вместо членораздельной речи он только глухо замычал.
 — Ничего, ничего, мой поросеночек. Сейчас ты запоешь по-другому! — похлопала его по ягодицам девушка. — Кто твоя госпожа?!
 — Ыыыыы…
 — Развлекайтесь, дети, — прошептал Вязников, заглянув на секунду в номер.
 Известный танцор повел себя самым логичным образом. Он имел богатый жизненный опыт и ТТ мог определить на слух. Потому сиганул в окно второго этажа. В чем был, в том и сиганул. Потянул сухожилия и слегка обморозился, ловя в этот час таксиста, который бы согласился подвезти голого человека до дома. Именно в этот момент ему пришла в голову хорошая идея — бросить танцы и заделаться певцом.
 Мальчики сориентировались не сразу. Они заметались, собирая разбросанные вещи, и, когда в комнату всунулась небритая и очень усталая физиономия Морозова, кинулись, не разбирая пути, дорогой своего творческого руководителя. Им повезло меньше: один сломал ногу, другой копчик и челюсть.
 — Говорил я тебе: глушители, глушители, глушители! — отчитал Вязников друга. — Три выстрела, и такой тарарам! Разбегутся все.
 — Не разбегутся, — угрюмо твердил свое Морозов.
 Он был прав. В основном девочки, не занятые в ночной работе, были или дома, или спали, пользуясь редкой возможностью отдохнуть. И уж точно они были не настроены идти выяснять, кто там палит в четыре часа утра. Они хорошо помнили анекдот про «кто же там стреляет на восьмом этаже».
 Не спал только Клоп. Когда Морозов и Вязников ворвались в здание, хозяин салона занимался воспитательными работами.
 Нужно отметить, что свое прозвище Клоп получил в камере за мерзкую привычку срать мимо параши и зло мучить разномастных лагерных отщепенцев, шестерок и опущенных. Чем обычные заключенные по причинам вполне понятным брезговали.
 Клоп любил, прижав человека к стенке, долго буравить его каким-нибудь тонким, но тупым предметом, вроде толстой авторучки, и заглядывать мучимому в глаза. Тем, кто присутствовал при этом, казалось, что садист пьет чужую боль, насыщается ею, раздуваясь, как… как клоп. Однако беспределыциком этот подонок не был. Он понимал, что за подобные выходки, а точнее, за всю омерзительность зрелища можно запросто самому отправиться куда-нибудь в район параши. Из-за оскорбленных чувств некоего авторитета.
 Такие акции были у Клопа чем-то вроде «заслуженного наказания» и применялись только в воспитательных целях. Один на один с жертвой. Телохранитель в этот момент выходил из комнаты.
 Охранник был парень достаточно сообразительный и не из пугливых. Он неоднократно убивал людей. В него стреляли, совали ножи и однажды пытались удушить бельевой веревкой. И он знал, как оборонять узкий коридор с максимальной эффективностью. Но в данный момент его заботил один сложный вопрос: что больше вредит его имиджу — убитый подопечный или сам факт, что такой человек, как он, работает на такую гниду, как Клоп?
 Может быть, Морозову и Вязникову способствовала удача, может быть, сработал какой-то из кармических законов воздаяния. Как бы то ни было, но телохранитель решил проблему в свою пользу. Он зашел в кладовку, заперся изнутри и выключил свет. Когда Вязников дернул дверь, бывший телохранитель Клопа даже не вздрогнул.
 Только пальцы напряглись на ребристой рукояти пистолета.
 Дверь в кабинет хозяина салона отворилась без сложностей. Вязников и Морозов зашли просто, как будто два новых клиента. Без эксцессов.
 Клоп был крупный, мускулистый. В кабинете стояла жара, поэтому из одежды на хозяине была синяя майка и короткие шорты, открывающие точеные волосатые икры.
 Почти греческая фигура, с налетом приближающейся полноты. Наголо обритый череп. Он представлялся Морозову совсем другим. Толстым, неказистым, раздутым. Не человеком, а насекомым…
 И еще Морозов узнал эту спину. Крепкую, мускулистую спину человека с видеопленки.
 Когда Клоп обернулся, то Юра увидел, что не ошибался в отношении его внешности. Клоп был уродом. Нет-нет, никаких отклонений. Никакой заячьей губы, косоглазия, отсутствующего носа. Каждая часть лица в отдельности была нормальна, но в сочетании… Невозможно было объяснить, что же было столь отталкивающе в его внешности. Полные красные губы, глаза круглые, как у совы, сверлящие и пристальные. Крупный нос с горбинкой. Выпирающие скулы.
 Но взгляд. Тяжелый, одуревший от чужой боли, бессмысленный взгляд жрущего, хавающего животного.
 Вязников вдруг вспомнил, где видел это лицо.
 Оно выплыло покойником со дна темного омута.
 Тогда, в девяносто первом. Подвал. Мерзкие хари. Дьявольский шабаш. И это лицо. Только тогда на нем был поварской колпак.
 — Здравствуй, дядя, — сказал Морозов.
 И завертелось!
 Девчонка, мучимая Клопом, издала горлом булькающий звук, дернулась и осела на пол. Из разодранного бока текла кровь. Сам Клоп молнией кинулся к тяжелому дубовому столу. Но Юра был готов. ТТ в его руках гавкнул один раз. И точеное греческое колено разлетелось ошметками мяса и кости. Клоп взвыл, нелепо кувыркнулся и боком упал на ковер, зажимая ладонями ногу.
 Морозов пошел вперед. С каждым шагом разряжая пистолет в дергающееся на полу тело.
 Последний выстрел он сделал в лицо.
 Вязников тем временем приводил в себя потерявшую сознание проститутку. Он приложил к порванному боку свернутую рубашку, хлопнул девушку по щекам. Когда та, наконец, открыла глаза и во взгляде появилась осмысленность, Алексей спросил:
 — «Скорую» вызовешь?
 Та кивнула.
 — Кто это все сделал? — спросил Вязников, указывая взглядом на труп Клопа, над которым стоял Морозов.
 — Трое кавказцев, — прошептала девушка. — Страшные такие.
 — Молодец! — Вязников потрепал ее по щеке, встал и кинул Морозову: — Пошли, время — деньги.
 — Родственники есть? — спросил Морозов у Варвары Сергеевны.
 Он был небрит, под красными опухшими глазами круги. Картину дополнял сильный запах пота. Когда Юра появился на пороге квартиры, хозяйка испуганно шарахнулась назад. Она со дня на день ждала, когда же к ней придут те, кто обычно забирал дочку. Когда на вопрос «кто там?» ответили глухо: «Морозов», она распахнула дверь и в первый момент пожалела об этом. Юра был страшен. По-настоящему. Как бывает страшен мужчина, только что имевший дело со смертью. Варвара Сергеевна почувствовала это и испугалась. Сейчас она даже жалела, что ноги принесли ее в свое время к этому человеку.
 — Какие? — испуганно выдавила женщина.
 — Родственники?! — громче повторил Морозов и вошел. Закрыл за собой дверь, быстро обежал всю квартиру в поисках кого-то. — Родственники за городом есть?
 — Да. В деревне. — Варвара села на стул, не зная, что делать — звать на помощь или бросаться в ноги.
 — Так вот. Девочку через два дня заберешь из наркологической, у доктора Борисовского. И отвезешь ее в деревню. Выпишешь из Москвы, к черту, и в деревню. Лет на пять! Поняла? Деревенька далеко?
 — Далеко.
 — Отлично. Девку в деревню. Сама продашь квартиру и переедешь в другой район города.
 — Ой!.. — Варвара Сергеевна заплакала.
 — И не хер реветь! — гаркнул Морозов. — Вляпалась, теперь выкручивайся! За дочерью следить надо!
 Он был зол. Очень зол.
 — Я сегодня иду к риэлтерам. Могу и к тебе их прислать. Надо?
 — Надо, батюшка, надо! — сквозь слезы мычала женщина. — Ой надо… Как же теперь…
 — Причитать потом будешь. И запомни, — Юра подошел к женщине, взял за локти, силой поднял с табуретки, — запомни, как священное Писание: ты меня пригласила, чтобы я осмотрел девочку. Я осмотрел. И отправил ее в наркологический. Понятно?! И все! Понятно?
 — Понятно, — пискнула Варвара Сергеевна.
 — Хорошо. Сиди дома, жди риэлтеров. Дверь просто так не отворяй. Меня забудь.
 Морозов направился к двери.
 — Батюшка! — завопила женщина, кидаясь ему вслед. Юра ускорил шаг, хлопнул дверью, заглушившей женские рыдания.
 Сборы были короткими.
 Он уволился с работы. Продал квартиру. И переехал в Питер.
 Вместе с Вязниковым они жили в небольшой однокомнатной квартирке, разгороженной шторой. Жили, спорили, строили дома. Осваивали землю. Их Землю. Менялась вокруг жизнь, правительства, менялась политика.
 Росли их Дома.
 Рождались Принципы.
 Рождались дети. Внуки.
 — Пассионарии, друг мой, — говорил Вязников, — неизбежно должны столкнуться с субкорпорациями. Там, где изменения, там консорции, союзы пассионариев, союзы избранных. Там, где стабильность, там субкорпорации. Следующая ступень развития. Опасность этого пути в корпоративности. Тогда начинается застой. Стагнация. Консорции, субкорпорации, корпорации. Мы всеми силами должны избежать этого. Избежать застоя. Все время двигаться.
 — Мы? — спрашивал Морозов.
 — Наши дети. Наши внуки, может быть. Не знаю еще кто. Стабильность — да, застой — ни в коем случае.
 — Но как?
 — Не знаю, пока не знаю. Но должны, должны. Постоянное движение вперед. Так мало времени…
 — Вперед и вверх?
 — Да. Небо близко.
 Он говорил это, лежа на больничной кровати. Вокруг суетились врачи, но осколок уже сорвался со своего места и неостановимо двинулся к сердцу.
 — Юрка, ты меня понимаешь? — спрашивал Вязников.
 — Конечно. — Морозов смотрел на друга и думал: «Мы старики. Мы толкнули землю ногами и долго летели. И ему и мне настала пора приземлиться».
 — Но ведь у нас есть кому продолжить полет? — вдруг спросил Алексей.




 ЧАСТЬ ВТОРАЯ


  Екатеринбург. 
  Январь 2025 года 
 Славный город Екатеринбург казался чужим. Такой же шумный, такой же суетливый, как всегда, но совсем чужой.
 Особенно сейчас, когда за окнами ночь и когда ветер тянет по улице сухую, колючую метель.
 Вихляющийся фонарь скрипит железной шеей, тени мечутся по белизне улицы. Гадко. Три часа ночи.
 Денис Рогожин не спал.
 Ему до скрежета зубовного мешали ветер, скрипящий фонарь, тени за окном.
 Как раз тени и тревожили больше всего. Одна упорно пряталась у круглосуточного ларька, изредка высовываясь из-за угла. Вторая торчала у дерева. Неподвижно, словно приросла. Третья мыкалась у подъезда, а четвертая, самая понятная, сидела в машине и нервно курила. Эту четвертую Денис знал лично. В машине курил Гоша Знаменский. Очень неприятный субъект. Злой.
 Целый день трое неотвязно следовали за Рогожиным. Ночью к ним прибавился Гоша. И если днем это была просто слежка, то визит Знаменского означал только одно: Денис все-таки сумел разозлить уральских авторитетов. Пауки зашевелились.
 В общем-то, на это можно было положить болт с левой резьбой, но сейчас… Сейчас Рогожин был дома один. В нарушение всех инструкций, своих же собственных. Да и какие там, к черту, инструкции, когда братва, поначалу борзая да лихая, на поверку оказалась детским садом. Стрелку с Карочаевскими позорно завалили, хотя все было на мази. Отстоять ресторан, парковку и пивоварню, которые уже начали исправно платить в казну, не смогли. И теперь они где-то шлялись именно тогда, когда были больше всего нужны. Потеряли босса, придурки.
 Рогожин пробежался по комнате. Пинком снес бутылки с журнального столика. Отшвырнул табуретку. Снова подошел к окну, потер небритую щеку стволом пистолета.
 Тишину ночной квартиры разорвал звонок. Пиликал мобильный.
 — Да! — гаркнул Денис.
 — Босс, мы вас потеряли, вы где, босс? — проблеяла козлетоном трубка.
 — Где-где? В Караганде, идиоты! Я за что вам бабки плачу? Вы, суки, уже совсем охренели там?! Что значит «потеряли»?!
 — Ну, машины, босс… Занесло…
 — Мне по херу твои проблемы, Дима, мне по херу! Пойми! У меня под окнами Гоша Знаменский братву ждет! И, твою мать, дождется! Слава богу, они такие же разгильдяи, как и вы…
 — Да тут они все, знаменские… — выдал Дима Токарев, за рост прозванный Каланчой. Злые языки, впрочем, утверждали, что Диму так прозвали не за внешние данные, а за то, что мужик был никудышный, засранец, одним словом, и ударение в кличке ставили на первый слог.
 — Чего? — не понял Денис.
 — Ну, тут они, в общем. Вот Виталик Гошке звонит тоже…
 Рогожин кинулся к окну. Тень в машине приставила ладонь к уху. Другая рука энергично размахивала сигаретой. Знаменский разговаривал с кем-то.
 — Мать вашу, вы что там делаете, Дима?
 — Да влетели мы с ними…
 — Куда?
 — Ну, типа, в сугроб. Занесло нас. И их тоже. Я к тому звоню, босс, что братва тут терки завязала. В общем, разводящий нужен, без него сложно.
 — Я тебе голову откручу, сволочь. Мне наплевать! Я что, за вас все должен делать? А вы мне на кой хрен сдались тогда?! Решайте проблему по-быстрому и ко мне! Ты чего, не понял, Каланча? — меня, не ровен час, на ножи посадят. Быстро ко мне, всей кодлой!
 Он хлопнул телефоном о подоконник и прошипел:
 — Скоты.
 За окном немного изменилась диспозиция.
 Трое забрались в машину. На улицу выбрался сам Знаменский. Он внимательно присмотрелся к окнам Рогожина. Денис отошел за занавеску, направил дуло пистолета на темную фигуру внизу.
 Снова запиликал мобильный.
 Тень Гоши делала знаки рукой. Денис присмотрелся. Знаменский показывал на трубку в своей руке.
 «Это он мне звонит, — ошалело подумал Рогожин. — Вот сука…»
 Ему стало до слез обидно, что в свое время он не смог переманить на свою сторону такого человека.
 — Слушаю, — ответил Денис.
 — Господин Рогожин? Будем считать эту несостоявшуюся встречу последним китайским предупреждением. Если вы не уйдете со «Стадиона» и не прекратите свою деятельность, нам придется увидеться снова.
 — Пошел в жопу! — заорал Рогожин в ответ на короткие гудки телефона.
  Под Санкт-Петербургом. 
  Февраль 2025 года 
  Дом Вязниковых. 
 Катерина нахохлилась, как воробей, будто лакмусовый листочек был в чем-то виноват. Сердито нахмурилась, вздохнула и засунула небольшую пластиковую коробочку обратно в упаковку.
 Тест на беременность.
 На душе было пусто. По пояснице вниз пробегали гадкие мурашки — реакция на страх, оставшаяся еще с детства.
 Результат положительный. Две черточки в окошке. Подарок судьбы, из тех, про которые принято сочувственно говорить: «Все, что ни делается, то…»
 Возле зеркала Катя машинально поправила и без того идеальную стрижку несколькими скупыми движениями. Чуть-чуть тронула губы бежевой помадой, одернула короткий джинсовый жакетик и вышла из туалета. Подходило время последней лекции. В коридорах университета толпились студенты, но возле нужной аудитории никого не было. Что, впрочем, было неудивительно. Ректорат с невиданной заботой о слушателях поставил «Историю религий» самой последней парой. Наверное, чтобы не напрягать без того просушенные мозги подопечных. Решение явно было неудачным. Преподаватель читал лекции так, будто пересказывал нудную ленту никому не интересных новостей. Студенты кисли уже на первых минутах и пытались улизнуть по любому поводу
 Почему Лев Григорьевич так не любил свой предмет, для Кати оставалось загадкой. Он никогда не пытался разнообразить текст лекции, никогда не использовал пылящийся в центре класса голографический проектор, хотя имел полный набор голограмм ко всему курсу. Любовь к мифам и сказаниям ей привили еще в детстве мама с бабушкой. И Катерина упрямо посещала «Историю религий». Ей нравилось то чувство соприкосновения с тайным знанием, которым были насыщены древние саги. Что было тут же отмечено студенческим бомондом. Своими конспектами Вязникова выручала весь курс.
 Аудитория была заполнена сияющей пустотой, что было естественно, согласно постулатам дзэн-буддизма.
 «Ну и ладно», — подумала Катя, опускаясь на скамью где-то посередине аудитории. Она углубилась в свои мысли. На повестке дня были более серьезные вопросы, чем взаимоотношения между преподавателем и студентом. Какими бы ее родители ни были «мировыми», поджилки все-таки тряслись. И основательно. Катерина поймала себя на том, что переживает вовсе не из-за родителей. Они действительно мировые, достаточно только все объяснить. На самом деле ее пугало то новое состояние, в котором она теперь пребывала. И еще: что же теперь делать? Аборт? Оставлять ребенка?
 Память услужливо вытащила из небытия давний разговор. Они лежали в наспех сооруженной кровати. Влад курил и смотрел куда-то в потолок. Чтобы вывести его из этого состояния, она мрачно пошутила:
 — А представь, что я залетела.
 Он дернулся и нервно переспросил:
 — Чего?!
 Даже его итальянские черные кудряшки встопорщились от негодования.
 — Что ты так испугался? — насмешливо спросила Катерина. — Мы же предохраняемся.
 Но она все равно надулась. Хотя головой понимала, лучше сейчас прояснить отношения, чем потом…
 Впрочем, сейчас его мнение интересовало ее в последнюю очередь. Ложное джентльменство, красивые жесты, позы, маски. Вся эта мишура выглядела сейчас чем-то вроде сухих осенних листьев, от которых избавляются засыпающие деревья. У них впереди трудная и длинная зима, серьезное испытание.
 Всю жизнь терпеть возле себя глупое, но красивое ничтожество? На такой подвиг она не способна.
 Теперь Катю интересовали три вопроса. Как такое могло случиться, если они постоянно предохранялись? Этот вопрос можно было бы отнести к риторическим, если бы не следствие. Как этого избежать в дальнейшем? И что делать с ребенком?
 Она так глубоко задумалась, что вздрогнула, когда услышала голос однокурсника:
 — Вязникова, уснула, что ли? Подъем! Лекция кончилась.
 Катя неожиданно сообразила, что это была первая лекция, на которой она не вела конспект. Фыркнув в сторону однокашника для проформы, Катерина вышла.
 Накинув в гардеробе зимнее пальто, она очутилась в промозглом питерском феврале. Машина стояла на парковке. За три минуты, потраченные на путь к машине, холодный ветер выдул из Вязниковой все тепло, и она продрогла до самой последней косточки. Модные сапожки-чулки немедленно промокли от сырого снега. Одежда по моде, как ни крути, не предназначалась для сколь-либо серьезных холодов.
 Впереди ее ждала дорога длиной около часа. Хотя если все сложится удачно, то, вполне возможно, она даже успеет поужинать со всеми. Катя завела старый, неопределенного цвета «ситроен» и тронулась в путь. Автомобильные дворники лихим китайским бойцом отмахивались от летящего снега.
 Катерина поежилась. Разговор с родителями нельзя было откладывать на завтра. Да и вообще не следовало переносить. Лучше сразу отмучиться. Где-то на самом краю сознания мелькнула мысль, что неплохо было бы и будущего папашу уведомить. Но эта идея испарилась так же быстро, как и появилась на свет. Вадим ничем ей помочь не мог. Да и вряд ли бы захотел.
 Единственный вопрос, на который она до сих пор не могла ответить, это — хочет ли она ребенка или же от этой идеи следует пока отказаться?
 С одной стороны, она сама виновата. Или не сама?
 Мысли путались, цеплялись за какие-то малозначительные факты и норовили сорваться на истерическое: «Мы же предохранялись!»
 Катя выехала за город и вздохнула с облегчением. Ее всегда нервировали запруженные машинами перекрестки, где движение превращалось в пародию. Нельзя сказать, что Катерина не любила Питер. Нет. Но с молоком матери она впитала незыблемую истину: человек и его семья должны жить в доме на своей земле. Этой догме следовала вся ее семья, наследовавшая землю на майоратной основе. От отца к сыну.
 А это значило, что Дом Вязниковых никогда не будет пуст.
 Но вот уже приветливо мигнули огоньки гаражных ворот, дернулась и поползла вверх решетка. Катя загнала машину в гараж. И пока пробежалась до входной двери, замерзла окончательно.
 В доме Катерина тут же уловила запах печеностей.
 «Что-то вкусненькое», — подумала она. Желудок радостно зашевелился.
 Бабушка хлопотала около плиты, громыхая посудой. Катя разделась и прокралась на кухню.
 — Ку-ку! — громко сказала она.
 — А, привет! — не отвлекаясь от противня, ответила бабушка. — Переодевайся скорей и спускайся. Скоро ужинать будем. Родители уже дома.
 — Я знаю, видела их машины в гараже, — ответила Катерина и поднялась к себе. Она нерешительно остановилась на лестничной площадке. Но потом, отбросив колебания, направилась к родительской комнате.
 — Заходи, кто там, — ответил на стук отец.
 — Это я, — сказала Катя, проскальзывая в дверь. Вязников-старший в домашней одежде, освещенный золотым сиянием настенного бра, сидел у маленького журнального столика и перебирал эскизы. Катя чмокнула его в макушку. — А мама где?
 — В ванной. Что-то делает с лицом, — рассеянно ответил отец. — Ну, ты лучше меня знаешь.
 — Па, я бы хотела сегодня с тобой и с мамой посоветоваться по одному вопросу. Хорошо?
 — Конечно! Давай сразу же после ужина, у меня в кабинете. Я сегодня вечером хотел еще поработать.
 — Договорились, — сказала Катя. Она не думала, что это будет так просто. Ждала наводящих вопросов, на которые нужно отвечать, а на голодный желудок сил для этого не было.
 Тем временем отец продолжал пристально вглядываться в два эскиза. В жемчужно-сером свитере и потертых джинсах Александр Алексеевич Вязников походил на студента-старшекурсника. Он легко мог взволновать любое женское сердце, несмотря на веер тонких морщинок в уголках глаз. А если к этому образу добавить тронутую сединой бороду да свитер сделать погрубее, получился бы натуральный Хемингуэй, собственной персоной.
 — Как ты думаешь, какой из них лучше? — спросил у дочери отец. На одном листе была изображена модель в крохотном расклешенном платье. Художник настолько увлекся, что рисунок походил на одну большую ромашку. На другом тоже было изображено платье, но в пестрых тонах и очень откровенное. Оно словно прилипло к модели. Если первый вариант выглядел невинным и подошел бы даже школьнице, то второй ориентирован, как сказал бы Достоевский, на инфернальную женщину.
 — Мне нравится эта. — Катя указала на второй рисунок.
 — Мне тоже, — радостно подтвердил отец.
 — Но все зависит от целей. Вы хотите запускать новую коллекцию?
 — Девочка моя, — воскликнул отец, — весна на носу! Конечно! Более того, коллекция будет чем-то из ряда вон! Видела мое новое приобретение?
 Он указал на толстую коробку с программным обеспечением.
 — «Modist Centrum», — прочитала Катя. — Это то, что ты хотел?
 — Ага! — В глазах у отца проскакивали искорки. — То самое! Новая версия. Я на нее всю нашу фирму посажу.
 — А как же дома? Ты же любишь дома работать.
 — В этом вся фишка. На терминалах устанавливается только клиентская часть. Среда разработки. Кстати, с поддержкой виртуальных имидж-построителей. Все коллекции хранятся на внешних машинах, на машинах фирмы разработчика. Очень гибкая среда…
 В это время дверь ванной открылась, вышла мама.
 — Ты еще не переоделась? — удивилась она, глядя на Катерину. — А ну марш переодеваться, сейчас кушать пойдем.
 — Все-все, удаляюсь, — комично кланяясь, вышла Катя. Мама сверкнула на нее голубыми глазами и легко-легко улыбнулась.
 Переодевание не заняло много времени, очень подгонял голод. Студенческая столовая разносолами не славилась, более того, готовили в ней просто ужасно. Мясной соус неизвестного науке цвета имел такой вид, словно его уже кто-то ел, а вареная картошка чернела пятнами невычищенных «глазков». Катя сморщилась от воспоминания и решила не портить себе аппетит. Поменяв стильный, но неудобный джинсовый костюм на шерстяное платье, укрывшее ее до самых щиколоток теплым цветом рыжей осени, Катерина поправила растрепавшиеся бронзовые волосы. Повертелась перед зеркалом. Хороша. Пока еще. Она с тревогой пригладила плоский живот.
 По дороге в столовую Катя заглянула в комнату брата. Дверь была приоткрыта, изнутри доносилась приглушенная музыка. В последнее время сестра никогда не упускала возможности зайти к Эрику. Несколько месяцев назад он по своему проекту сделал ремонт. Надо сказать, что паренек подавал надежды. Из-под его руки играючи рождались свежие, дерзкие идеи, и Катерина не раз пользовалась его советом, рисуя очередной эскиз на семинар. Теперь, после ремонта, жилье Эрика вызывало у нее смешанный восторг. Утром рассветное солнце отражалось в зеленых стеклянных колоннах, создавало иллюзию подводного царства. Целый месяц Эрик с одноклассниками носился по городу, собирая старые, давно отжившие свое компакт-диски, особым образом обрабатывал их. Зато теперь, когда он в сумерках включал настольную лампу, комната казалась заключенной в крепкую решетку изумруда. И несметное количество книг, запаянных в стеклянный пластик мебели, выглядело как надежно спрятанное сокровище. Сейчас Эрик лежал на кровати, плавая в оливковом свете и забросив ноги на стену. Он был поглощен очередной книгой настолько, что даже не заметил, как вошла сестра. Плоский мониторчик бук-ридера светился голубизной.
 — Вставай, наследный принц Эрик! — театральным шепотом прошипела она. Эрик вздрогнул, возвращаясь в реальность, и разочарованно протянул:
 — А-а, это ты…
 — Я! Встань и иди! — усмехнулась Катя, а потом уже нормальным голосом добавила: — Пойдем, ты же знаешь, что бабушка не любит, когда кто-то задерживается.
 Он выключил книгу, погасил свет, и они вдвоем спустились в столовую.
 Мама с Эллочкой уже вовсю хлопотали, расставляя тарелки. Младшая сестра вместо приветствия хитро подмигнула Катерине. Папа с кем-то говорил по телефону. С помощью Кати стол был накрыт через пару минут. К тому времени отец закончил телефонный разговор и подошла бабушка с подносом горячих печений.
 Наступил долгожданный момент семейного ужина. Некоторое время все молчали, утоляя первый голод.
 Первым оживился Эрик:
 — На следующей неделе в пятницу меня зовут на олимпиаду по математике.
 — Ты один? Или еще кто-то будет? — уточнила мама.
 — Нет. Нас трое.
 Эллочка с недоумением сказала:
 — Сколько раз я была на разных олимпиадах, до сих пор не понимаю, зачем они нужны?
 — У нас по итогам года таким образом выявляют самый лучший класс в школе и потом раздают «розовых слонов», как раз перед летними каникулами, — возразил Эрик.
 — И в чем выражаются розовые слоны? — спросила Катя.
 — Деньги. Лучшему классу школа выделяет энную сумму денег, и класс по собственному усмотрению может их потратить. Единственное условие — ее нельзя разделить на всех.
 Услышав это, отец поморщился.
 — И на что обычно тратятся эти деньги? — недоуменно спросила Элла, распахнув и без того огромные серые глаза и отложив в сторону вилку.
 — Когда как, — ответил ее брат. Он сложил руки на груди, копируя собственного деда.
 Это не укрылось от бабушки. Алексей Вязников умер несколько лет назад, и Елене Александровне его сильно не хватало. Тем временем Эрик, энергично тряхнув пшеничными волосами, продолжал:
 — В прошлом году девятый «А» устроил для себя вечеринку. Все упились так, что кому-то с утра пришлось вызывать «скорую». Ну, — безжалостно добил он, — и передрались, кто был в состоянии драться. Расколотили набор голограмм по алгебре.
 — В общем, повеселились, — обобщила Эллочка.
 — Насколько хватило фантазии, — добавил отец, наливая в огромную чашку крепкого душистого чая. — Вы продолжайте без меня, у меня еще дел куча.
 Он встал, прихватил чашку и кинул несколько бабушкиных печений на десертную тарелочку.
 — Катюш, ты что-то хотела? — обратился он к дочери. — Если ты закончила, то пойдем.
 — Ага, сейчас, — сказала Катя, вставая из-за стола. — Мам, а ты не хочешь с нами?
 — Сейчас, я себе тоже чаю налью и подойду сразу же.
 Семья зашевелилась, как растревоженный муравейник. Задвигались стулья, зазвенели тарелки.
 — Тогда и я пошел, — сказал Эрик, — если что — зовите, я у себя.
 — А у меня завтра семинар. Надо бы подготовиться, — выскользнула стремительно Эллочка, только длинные волосы мелькнули в дверях столовой.
 В комнате остались только бабушка, мама и Катя. «Если сейчас все разбегутся, то бабушке придется одной убирать со стола, — подумала Катерина. Ей не хотелось оттягивать разговор с родителями, и совесть вступила в единоборство с чувством вины. — Все равно бабушка так или иначе узнает, что случилось».
 Выход нашелся быстро:
 — Бабушка, пойдем вместе, а я потом помогу убрать со стола.
 Вскоре все расселись в отцовском кабинете. Глава семьи за большим рабочим столом из красного дерева, по бокам мама с бабушкой и Катя в центре семейного треугольника. Не отвлекаясь от эскизов, Александр сказал:
 — Ну, Катюш, что ты хотела спросить?
 Катя молча смотрела в пол. Неожиданно она поняла, что не знает, с чего начать. Не ляпать же с места в карьер: «Дорогие родители, я — беременна», или гнать пошлое: «Ну что, бабка и дед? Будем нянчить внуков?» А пауза затягивалась. Первая сообразила мать.
 — Катя, что-то случилось?
 Та в ответ покивала головой. Сразу же напрягся отец. Он отложил бумаги в сторону, прищурился и напряженно спросил:
 — Тебя кто-то обидел?
 Катя помотала головой. К горлу незаметно подступил комок. Только одна бабушка, сидя напротив сына, была очень спокойна и не приставала ни с какими вопросами.
 Наконец, глубоко вздохнув, Катя виновато сказала:
 — Понимаете, так получилось, что я жду ребенка…
 После этого сохранила спокойствие только бабушка. Ее, кажется, ничто не могло вывести из состояния равновесия.
 Мама тихо ойкнула, но вовремя спохватилась, прикрыв рот ладонью. Все напряженно смотрели на отца.
 Александр ожидал чего угодно, но только не такой глупости.
 Он почувствовал, что начинает заводиться. А эмоции — дурной советчик в таких вопросах. Чтобы хоть как-то успокоиться, Саша выпрямил спину, повел плечами. Медленно и не торопясь сосчитал до десяти.
 Помогло не сильно. Но через завесу чувств осторожно пробилась рассудочная часть.
 С одной стороны, особенных поводов для беспокойств не было. Семья растет, а это всегда хорошо. Род должен развиваться, а не чахнуть, как парниковая роза, высаженная в грунт. С другой стороны, не рановато ли для такого серьезного шага и кто отец? И вообще, черт побери, могла бы хотя бы предупредить! Он снова почувствовал, что теряет контроль.
 — Рассказывай! — словно хлыстом.
 У Кати задрожали губы. Комок в горле напрягся, не давая вдохнуть. Все складывалось по-дурацки. Если разговор приобретает такой тон, то будет очень сложно доказать, что она не сопливый подросток. Хотя, может быть, так оно и есть? Колени ослабли, Катерине захотелось спрятаться.
 — Я предохранялась, — сумела выдавить она, словно защищаясь.
 Отец усмехнулся, но тут же осекся. Его мать, Катина бабка, очень многозначительно на него посмотрела. Это заметила Виктория и, кивнув головой на слова дочери, рискнула вступить в разговор:
 — Да, я помню, мы с тобой вместе ходили к Лиде.
 Катя, все так же глядя в пол, ответила:
 — У меня была задержка в неделю. Прежде чем идти к врачу, я сегодня купила тест на беременность. И вот…
 — Хорошо, ребенок. Извини, что я вспылил. Довольно неожиданно это все. В любом случае ты под защитой дома, и, что бы ни случилось, я буду помогать тебе до последнего. Если ты делаешь ошибки, значит, это либо мой собственный просчет, либо случай. По любому трагедии пока не произошло. Давай теперь разбираться, что мы будем делать.
 Катя поняла, что буря неожиданно прошла стороной и теперь разговор пойдет более конструктивный.
 Отец собирался с мыслями, но начать ему не дали. Инициативу перехватила жена.
 — Как это случилось? — спросила Вика. — Я имею в виду, в каком состоянии была ты и твой кавалер? Может быть, алкогольное опьянение или наркотики?
 Никаких грандиозных вечеринок, тем более наркотиков за прошедший месяц Катя припомнить не могла.
 Влад иногда баловался, но у Кати от конопли болела голова, поэтому дальше первого знакомства дело не пошло.
 — Нет. Ни алкоголя, ни наркотиков. По крайней мере, за себя я могу сказать точно, — ответила Катя.
 — А твой парень? Почему его сейчас здесь нет? — вдруг спросила бабушка. Слова звучали необычно. Словно ее голосом говорили те старые моральные нормы, которые вечно молодое человечество успело растерять по дороге. — Он знает, что произошло? Он отказывается от ребенка?
 — Он ничего не знает. Я ему еще не говорила, — ответила Катерина и, помолчав немного, закончила: — Я не хочу с ним связывать свою жизнь.
 — Это был Влад? — спросил отец.
 Катя кивнула.
 Бабушка повернулась к внучке и поинтересовалась:
 — Как он выглядит?
 Внучка открыла было рот, чтобы описать внешность будущего папаши, но вместо этого спросила:
 — Сколько сейчас времени?
 — Пять минут восьмого, — машинально ответила мать. Катя включила телевизор и переключила на местный канал, передающий питерские новости.
 — Вот он, — коротко сказала она. С экрана смотрел красивый черноволосый молодой человек. Смуглая кожа, правильные черты лица. Даже слишком красивый. С белозубой улыбкой и холодными глазами.
 — Это он, — снова повторила Катя.
 Мать максимально уменьшила звук, оставив только изображение.
 — И почему ты не хочешь связывать с ним свою жизнь? — удивился отец. — И если ты не планировала длительных отношений, на кой черт он вообще тебе сдался?
 — Понимаешь, па, это картинка. — Катя поймала себя на мысли, что объяснить ее связь с Владом будет непросто. Даже для себя. — Его хорошо держать при себе, знаешь, как визитную карточку. Он настолько красив, что все девушки бледнеют от зависти. Но на большее Влад не годится. Он за всю жизнь прочел две книжки, одна из которых — букварь.
 — Ну, знаешь! Ты еще и с каким-то идиотом… связалась! — Старший Вязников возмущенно развел руками. — Оказывается, его и к воспитанию нельзя допускать?!
 Катя очень осторожно ответила:
 — Не могу тебе сказать точно. Наверное, нет.
 Новости на экране сменила реклама. Александр раздраженно щелкнул выключателем.
 — Итак, — сделал предварительный вывод Вязников, — ребенок зачат, как говорится, в здравом уме и твердой памяти. Его отец имеет нормальную внешность здорового человека. Признаков вырождения нет, умственной отсталости не обнаружено. Пока препятствий для рождения малыша я не вижу. — Он повернулся в сторону бабушки. — Нужно проверить более детально здоровье Влада и здоровье его родителей на предмет наследственных заболеваний.
 Бабушка кивнула.
 — Вы хотите, чтобы я родила? — удивленно спросила Катя.
 — А ты против? — Отец удивленно поднял брови. — Полноценный ребенок. Если это не повредит здоровью породы… К тому же ясно станет только после более детальной проверки. А предварительно, да, я хочу, чтобы ты рожала.
 Дочь задумалась. Она хотела что-то сказать, но ее перебил отец:
 — Хотя в ряде случаев я бы первый погнал тебя в абортарий. Не задумываясь. Рожать неполноценное существо из-за страха навредить своему здоровью — это слишком большая роскошь, которую мы все не в состоянии себе позволить. На это у нас нет ни материальных возможностей, ни морального права. И еще. Ты должна понимать, что семья возьмет на себя воспитание ребенка, но от тебя потребуется исполнение всех обязанностей полноценной матери. Конечно, параллельно с учебой.
 Отец говорил о главном. Кате не надо было бросать учебу и искать заработок, чтобы прокормить ребенка. После окончания учебы каждого отпрыска семьи ждала работа в модельном бизнесе. Ателье должно расти и давать доход. Все семейство было вписано в дальнейший план развития рода, и никто не умрет от голодной смерти. Теперь там было место и будущему ребенку Кати.
 — Все, девочка, с этого момента твоя задача — ждать. Я думаю, завтра в течение дня мы окончательно решим этот вопрос. — Отец обвел взглядом всех присутствующих и закончил: — А теперь все. Мне еще нужно поработать.
 Женщины тихо вышли из кабинета и через некоторое время загремели в столовой неубранной посудой.
 Александр некоторое время тупо смотрел на рисунки, потом сдался и швырнул их на стол. Не имело смысла делать вид, что работаешь. Мысли постоянно возвращались к ошеломляющим новостям. Саша не только любил свою дочь, он еще ей доверял и верил. Вязников сам прекрасно помнил, как жена одним прекрасным вечером сообщила, что их дочь уже стала взрослой женщиной и что они на следующей неделе идут к Лиде Морозовой на консультацию. И тут на тебе! Один процент из ста. Лотерейный билет.
 Случайность или глупость? Или и то и другое?
 С одной стороны, Катя будет матерью-одиночкой, с другой стороны — здоровой молодой матерью. И что, скажите, хуже? Безотцовщина? Нет. Безотцовщина — это когда женщина воспитывает ребенка одна. А Катя будет воспитывать ребенка не одна. В семье есть мужчины, которые смогут быть мальчику наставниками. Вязников одернул себя: «С чего это я решил, что родится мальчик? Да хоть бы и не мальчик, все равно мужская рука должна присутствовать в воспитании малыша. Женщина — существо по натуре мягкое и жалостливое, никуда от этого не денешься. Наказать любимое чадо, кажется, за невинный проступок сердце не позволит, и рука не поднимется. И в итоге хулиганская выходка дает свои всходы, и пошло-поехало».
 Александр вздохнул, поднял трубку телефона. На какой-то миг он заколебался, чей номер набрать первым, и выбрал Морозова.
 — Игорь, привет, это Саша.
 — Привет! — тепло отозвались на том конце провода.
 — Слушай, тут дело есть, — туманно начал Саша, — хочу поговорить. Приходи ко мне. И бери с собой Валерку. Я сейчас Полянскому звякну. Давайте через полчасика подходите.
 — Хорошо, — немного неуверенно ответил Игорь. — Сейчас подойдем.
 Саша очень осторожно нажал на рычаг и снова набрал номер. Где-то на пятом гудке трубка отозвалась приятным женским голосом:
 — Алло.
 — Лариса, привет, это Саша.
 — Привет!
 — Миша дома?
 — Да, но он сейчас по другому телефону с клиентом говорит.
 — Хорошо, — сказал он, — передай ему, чтобы он ко мне сейчас зашел. Важно очень.
 — Договорились. — На том конце провода обладательница приятного голоса улыбалась.
 Итак, через полчаса все будут в сборе. Вязников усмехнулся. Хорошо, что все они живут рядом. Три дома. Три семьи. Один клан. Одна цель. Если бы они захотели, то, наверное, могли бы подглядывать друг за другом из окон. Их дома образовывали треугольник.
 Александр вышел из кабинета, прислушался к женским голосам. Мать и жена возились на кухне. Кати не было. Наверное, поднялась к себе наверх. Все-таки правильное воспитание дает свои преимущества. Девчонка не побежала жаловаться подружке, не стала тайком делать аборт, а пришла со своей проблемой домой.
 Саша облокотился на дверной косяк, задумчиво наблюдая за женой. Она почувствовала его взгляд и обернулась.
 — Сейчас ребята подойдут, — сказал Вязников. — Надо бы чайку сообразить или что там полагается.
 За окном в чернильной темноте срывалась с крыши февральская метель. Ветер завывал в каминной трубе, захлебываясь и заикаясь. Вязников подошел к окну. Там, снаружи, через завесу из косо летящих снежинок он увидел одинокую фигуру. Человек шел наперекор ветру, подняв воротник и прикрыв лицо ладонью. Его силуэт ярко освещался уличным фонарем.
 — Вот и Миша показался, — сказал Александр, — пойду встречу. Сейчас и остальные появятся.
 Вязников распахнул тяжелую дубовую створку, впуская друга в дом. Ветер было собрался шмыгнуть внутрь, однако хозяин вовремя захлопнул у него перед носом дверь. Миша фыркнул, отряхиваясь от снега.
 — Ну и погода!
 — Привет, мужики. Давайте сюда. — Саша махнул рукой в сторону кабинета.
 Полянский скинул пальто и, поправляя на ходу чуть вьющиеся черные волосы, пожаловался:
 — Только что говорил с одной своей клиенткой. Знаешь, так муторно на душе стало. Она хочет судиться за своего любимого ребенка. Ее дочка своей однокласснице палец сломала. Раздробила сапогом.
 При этих словах брови Александра полезли от удивления вверх, и он спросил:
 — И что они не поделили?
 — Да делить вроде им нечего было. У пострадавшей были какие-то печенья, то ли с корицей, то ли с кардамоном, не разобрал точно. В общем, с какими-то очень сильными специями, на которые у девочки клиентки была аллергия. Глаза слезились, нос чесался. Короче, больной ребенок. Она требовала, чтобы потерпевшая ушла есть эти печенья в другом месте, та упиралась. В итоге указательный палец правой руки раздроблен в муку. А ее мамаша теперь пытается через суд взыскать ущерб, нанесенный поеданием печения в общественном месте. — Миша только развел руками. — Я ей, конечно, постарался объяснить, чтобы она сидела тихо и не дергалась. Куда там! Понесло так, что очнется только после того, как ей придется возмещать ущерб пострадавшей, а заодно все медицинские и судебные расходы, между прочим, проигранного процесса!
 — Как у тебя терпения хватает с ними возиться. Я бы с такими клиентами уже рехнулся и аппетит с потенцией потерял.
 — А что делать? Кому сейчас легко? — ответил Полянский бородатой шуткой. — У тебя-то самого как?
 — Да вот. Сейчас Игорь с Валерой подойдут — расскажу. Похоже, нужно будет немного поработать. — Миша с готовностью кивнул головой. Он был самым молодым в клане. Дома Морозовых и Вязниковых были основаны еще прошлым поколением, а вот основой Дома Полянских стали Михаил и его жена Лариса. Они совсем недавно закончили строить свой дом. Полянские лелеяли надежду, что когда-нибудь их жилище, еще маленькое и компактное, будет таким же большим и многоголосным, как у соседей.
 Однажды клиент молодого юриста Миши Полянского делал независимую экспертизу в клинике Морозовых. Председательствовала в комиссии жена Игоря Морозова Полина. В клинике Михаил с ней разминулся и нашел ее у машины в подземном гараже, где Полина отбивалась от залетного наркомана, решившего подзаработать на чужих кошельках. Вдвоем они детину скрутили. Парень был здоровый, даром что дурак.
 На следующий день Полина пригласила Михаила в гости. Мужчины познакомились, завязалась беседа, и выяснилось, что молодой человек имеет очень сходные взгляды на жизнь. Через некоторое время Полянский начал представлять интересы Дома Вязниковых и Дома Морозовых по разным юридическим вопросам.
 А потом, когда шесть дней кряду он беседовал с какими-то несознательными гражданами, решившими засудить клинику, и сумел втолковать им бесперспективность тяжбы, все поняли, что судьба не зря свела их вместе. Затеяли стройку.
 Дверь кабинета отворилась, вошли Валера с Игорем.
 Валера чистый северянин: соломенные волосы, голубые глаза, белая кожа. Игорь же был классический русак, курносый зеленоглазый шатен. Иногда ранней весной у него появлялись крупные веснушки. Саша вспомнил, что в детстве Игорешка сильно комплексовал по этому поводу.
 Валера был мужем сестры Игоря, но жили они все вместе под одной крышей. Саша никогда из деликатности не спрашивал у Игоря, ни тем более у Валеры, как они уладили вопрос с вхождением мужа в дом жены. Трений и упреков между Валерой Огаревым и Игорем Морозовым не возникало — этого для Александра было достаточно.
 — Я их в окно увидела и дверь отворила, — сказала вошедшая Вика. В ее руках балансировал поднос с чашками. Она поставила его на журнальный столик рядом с большим кожаным диваном.
 Друзья здоровались и потихоньку перемещались поближе к дивану и горячему чаю. Каждый двигался по-своему, но с какой-то узнаваемой, свойственной только мужчинам медвежьей неуклюжестью.
 — Как там ваш папа поживает? — спросила Вика.
 Морозов покачал головой:
 — Плохо. После того как он купил ту самую картину Моне, совсем худо стало. Сидит теперь перед ней в гостиной и разговаривает. То ли сам с собой, то ли с Моне, то ли с картиной.
 — Мы его на днях возили в клинику. Диагноз не подтвердился, — добавил Валера. — Поначалу думали, что маразм, болезнь Альцгеймера. Лида вообще на него обижалась. Он ее узнавал через раз. Ты же знаешь, какая у него манера общения. Рявкает так, что чертям тошно становится. То ли характер, то ли болезнь, но в очень ранней стадии. Он очень замкнутый стал. Весь в себе.
 — Да, ребята, крепитесь, — посочувствовала Вика. — Жалко деда, такой медведь.
 — И что он нашел в этой мазне? — пробормотал Игорь. — Я думал, он о какой-нибудь классике мечтал, об Айвазовском, а он французика купил. Импрессиониста.
 — Да ладно тебе, — вступился за него Саша. — Жалко, что ли?
 — Ну, жалко не жалко, а картина стоит дорого. Оригинал. На эти деньги можно было еще одно крыло к дому построить, — ответил Игорь.
 — Ладно, ничего не поделаешь, пусть хоть картина скрасит старику жизнь, — философски заметил Валера.
 — А ваши как дела? — поинтересовался Игорь у Вики. Она посмотрела на мужа, и Вязников взял инициативу в свои руки:
 — Да вот, собственно, я вас как раз по этому поводу собрал.
 Он кратко изложил суть проблемы и сжато рассказал предысторию. После его рассказа в комнате на мгновение повисла тишина. Первым ее нарушил Огарев:
 — Ну, я завтра пошевелю старые студенческие связи, постараюсь найти медицинскую карту его родителей, если они, конечно, еще живы. Вы как только узнаете их исходные данные, позвоните, я буду ждать.
 — А ты что скажешь? — спросил Саша у Игоря. Все посмотрели на Морозова. Тот отпил глоток из чашки, пожал плечами:
 — Анализы делать надо. Это будет самый лучший вариант. О его здоровье сразу же все станет ясно. И потом, только анализ может дать уверенность в том, что такое соединение генов даст здорового ребенка. Ну и, кроме всего прочего, Катю тоже к нам. Полное обследование. Может, что-то нужно будет укрепить. — Он аккуратно, с присущей хирургу точностью поставил чашку на столик и напоследок сказал: — Можете привозить его в любое время. Хоть ночью.
 Александр с Мишей переглянулись. Полянский уверенно ответил на невысказанный вопрос:
 — Справимся. Самое главное только не нажимать.
 — А что? — оживился Игорь. — Клиент брыкается? Может, его того? — Он имитировал выстрел в висок. — И не надо с ним говорить. Вскроем и выясним. Какие у него наследственные болезни. Как в анатомичке.
 Полянский поперхнулся чаем. А Вика с легким укором сказала:
 — Мальчики…
 — Ну, шучу я так. Медицинский такой юморок. Мало ли, чем черт не шутит, — ответил Морозов.
 — А кто он? — спросил Валера. — Может, к нему действительно спиной лучше не поворачиваться?
 — Известно только то, что он ведущий новостей на местном канале.
 — А! Это тот самый, черненький! — щелкнув пальцами, воскликнул Полянский.
 — Ты его знаешь? — удивился Огарев.
 — Да, по нему все женское население Питера сохнет. А я кручусь постоянно с людьми, сплетни разные слышу, — пояснил Полянский. — Так себе товарищ. Кстати, о новостях, забавную штуку слышал…
 Разговор перетек в другую плоскость. Обсуждали последние политические новости. Будущий отдых в мае. Через некоторое время Игорь с Валерой попрощались. Вика их проводила и поднялась к себе.
 Только где-то в начале двенадцатого ночи Вязников с Полянским закончили обсуждать детали предстоящего разговора.
 Когда за Михаилом щелкнул замок, Александр устало потянулся.
 Дом постепенно засыпал. В темных коридорах уже пряталась ночная тишина, готовясь в любой момент затопить дом от подвала до крыши. И именно сейчас Александр почувствовал весь груз ответственности за семью, за клан, за всех этих людей, что окружали его.
 — Все страхи живут только у тебя в голове, — прошептал он своему отражению в зеркале. — Это непослушные жильцы, которые часто нарушают правила общежития. Ты имеешь полное право выселить их, к чертовой матери. Потому что ты хозяин.
 Это понятие, хозяин, значило для него очень много. Хозяин своего тела, хозяин своего сознания, своего дома, своей жизни, наконец. Хозяин собственным эмоциям и страхам. Только так, и никак иначе.
  За Уральскими горами. 
  Январь 2025 года 
 На улице было холодно. Действительно холодно. Всю прошедшую после предупреждения неделю дул северный ветер. Нагнал туч, мелкого колючего снега и стужи. Стоять на мосту было вдвойне гадко. Рычащие автомобили, в основном грузовики, то и дело норовили обдать смесью снега, песка и антиобледенителей, щедро рассыпанных по дорогам коммунальными службами. Ветер резал лицо, словно бритва, заставляя глаза слезиться. Под мостом изредка грохотали железнодорожные составы.
 Но Каланча торчал в этом совсем, казалось бы, нежилом месте, прижавшись к ограде. Воротник куртки был поднят, руки он прятал в карманы, ногами, замерзшими до полной нечувствительности, Дима выделывал сложные коленца. Все эти меры нисколько не помогали ему согреться. Шапку он оставил в машине, а перчатки снял, чтобы не путаться в них, когда придет решительный момент.
 — Никаких свидетелей, Каланча, — наставлял Диму Рогожин перед делом. — Никаких свидетелей. Понял? Нет, конечно, всяких там левых чуваков не трогай. Они не при делах. Но из блатных чтобы ни одного…
 По мосту должна была пройти машина. Приметный черный новенький «лексус». Его следовало остановить и расстрелять. Невдалеке, в таком же мерзлом ожидании, замерли еще три молодчика, имен которых Каланча не знал. Это были новенькие ребята, которых Денис подобрал где-то совсем недавно. Они переминались с ноги на ногу, пряча под куртками автоматы.
 Каланче вспомнился давешний разговор с Денисом.
 — Они хотят, чтобы я ушел со «Стадиона». Они хотят, чтобы я сбавил обороты и ушел в тень, — нервно говорил Рогожин, постукивая по столу рюмкой. Он принял уже достаточно текилы и теперь сделался агрессивен. — Слышь? Они хотят, чтобы я снова убрался в то болото, из которого вылез. Слышь, Димон?
 — Ну. — Токарев дернул плечами. От выпитого ему было нехорошо. — Они ж бугры.
 — А мне насрать, — прошептал Рогожин, пригибаясь к столу и глядя на Диму снизу. — Понимаешь? Насрать. На всех бугров.
 Он хлопнул еще одну рюмку. Бахнул ею об стол и откинулся назад.
 — Я Рогожин! Не для того пер, как танк, давя всякую мелкую рванину, которая пыталась встать на моем пути, чтобы опять опуститься назад. Эти жиртресы либо подвинут свои толстые задницы, либо я их задавлю всех. Я серьезный человек! Я хочу свою долю, понимаешь? А они кто? Кто они такие, эти бугры? Ты посмотри на них! Манерные пидоры! Жирные скоты! Все в золоте ходят, брюха отожрали. Таких котов у нас в деревне в жопу пинали за околицей. Чтоб волки сожрали. Какой с них толк? Мышей и то не ловят!
 Рогожин засмеялся.
 — А еще себя блатными называют. Уроды. Мы, говорят, корпорация. И таких, как ты, в нее не принимают. Подрасти, мол. Слышь? Это они мне. Мне говорят, подрасти. Корпорация. А когда они последний раз пушки в руках держали? У них Закон теперь есть. Понятия, говорят, изменились. Беспредельщиков никто не любит. А я что, беспредельщик? Вот ты мне скажи!
 — Дис, ну чего ты вскипел? Ну что они тебе дались! Разберемся как-нибудь… — Токареву было трудно говорить. Мексиканское пойло сильно отдавало сивухой, а у Каланчи были очень слабые сосуды.
 — Вскипел? — прошептал Рогожин. — Я вскипел?! Да ты меня злого еще не видел! И никто не видел! В корпорацию они меня не примут. Заигрались!!! У нас, говорят, стабильность, и не надо раскачивать дом из стороны в сторону. Хер вам!
 Потом был скандал. Рогожин вылез на сцену клуба, где они сидели. Кричал что-то в микрофон, пытался заставить полуголых девиц маршировать. Дал метрдотелю в зубы. На попытку охраны вывести буяна на улицу подышать достал коллекционного «стечкина» и уложил весь клуб на пол. Кончилось тем, что братва вытащила своего босса «погулять где-то еще».
 А наутро была назначена акция.
 И вот черный блестящий «лексус» вырулил из-за поворота и резво дернул в сторону моста.
 Каланча напрягся.
 Он доподлинно знал, насколько далеко сможет кинуть гранату, поэтому спокойно ждал, когда автомобиль приблизится на положенное расстояние. Граната должна залететь под днище «лексуса» и рвануть где-то сзади.
 Покрасневшие, скрюченные пальцы с трудом сомкнулись на кольце.
 Звонко в неожиданной тишине прозвучал хлопок взрывателя.
 Машина двигалась быстро, и водитель ничего не смог поделать, когда под днище полетел черный, до боли знакомый, кругляшок. Потом машину дернуло, подбросило вверх. Страшно придвинулся асфальт. Но «лексус» устоял, обрушился всеми колесами на дорогу. В глазах потемнело.
 Водителю повезло. Он умер сразу и не видел, как четыре человека в упор расстреляли пассажиров.
 Последней убили женщину, жену Гоши Знаменского. Муж пытался ее заслонить, рассчитывая на привычно одетый под куртку бронежилет, но Дима Каланча выстрелил ему в голову. В этой бойне Токарев сделал всего два выстрела. Один Знаменскому в голову, второй в лицо его жене. Каланча действительной был сволочью.
 — Хорошо, — сказал Рогожин, глядя на вытянувшихся «смирно» новичков. — Молодцы. Горжусь вами.
 Он легко потрепал ближайшего за щеку.
 — Как звать? Подзабыл…
 — Боря.
 — Молодец, Борян! — Денис снова похлопал парня по щеке. — Давайте к столу.
 Он махнул рукой в сторону накрытой «поляны». Когда троица прошла внутрь кабака, Рогожин насторожился.
 — Э, орлы… А где… Каланча?
 В наступившей паузе странно легкомысленно прозвучал ответ Бори:
 — А он в больнице…
 — Что? — Рогожин наклонился, словно не веря собственным ушам. — Как в больнице?
 — Да вы не беспокойтесь, босс… У него все нормально. Только заболел вдруг. Голова болит и температура. Мы все забрали, что у него было, ствол там… И в больницу отвезли.
 — Фух. — Денис выдохнул облегченно. — Тогда после вечерины свезите ему рыбки там, апельсинов… Бухаем!
 В это время Каланча долго и тяжело подыхал от менингита.
 Воровская корпорация сработала быстро.
 Когда в потолок ударили пробки от шампанского, на воздух взлетела машина Рогожина. Его мобильный звонил не переставая, но Денис ушел в загул, празднуя свою первую победу, которая должны была показать всем, из какого теста он слеплен. Он привык жить так, на широкую ногу. Без ограничений. С брызгами и искрами. Если гулять, то с треском, похмельем и разрушениями. Если воевать, то со взрывами, пороховой гарью, по-варварски кроваво. Ему сопутствовала невероятная, редкая удача, потому что любой другой на его месте был бы уже мертв. Но Рогожин жил. Более того, когда он сообразил, что столь ненавистные бугры не собираются сдавать позиции, он сумел провести еще несколько акций. Убрать соперника, переманить его людей и подмять его бизнес. На какой-то момент в городе установилось равновесие. Казалось, что где-то на «хазах» и «малинах» замерли пальцы на клавиатурах и перестали звонить мобильные телефоны. Екатеринбург затаился.
 Все остановилось. Прислушалось. И только снег все падал и падал на город…
 Но Рогожин не остановился.
 — Денис Рогожин? — спросила трубка мобильного телефона.
 — Ну?!
 — По эту сторону Уральских гор вы объявлены вне Закона.
 Мобильник не успел врезаться в стену, как двери уже затрещали под ударами снаружи. В окна влетели раскоряченные фигуры в черном. И воздух заполнился пороховой вонью.
 Рогожин не стал дожидаться развязки.
 Он просто бежал.
  Под Санкт-Петербургом. 
  Февраль 2025 года 
  Дом Морозовых 
 Метель постепенно отступала, сдавая позиции. Снег прекратился, но еще налетал разбойничий ветер, подскакивал дикой кошкой, душил и снова прятался. Луна испуганно щерилась через рваное покрывало торопливых облаков.
 Взлетно-посадочная полоса аллеи то замирала, то билась в истерике вместе с ветром. Плоские фонарики, надежно вмурованные в садовую плитку, добросовестно светили сквозь пушистое покрывало снега. Игорь с Валерой не торопясь брели к дому. Каждый думал о своем.
 Уже подходя к дому, Игорь усмехнулся:
 — А ведь Сашка-то первый станет дедом.
 — Подожди еще, — Валера махнул рукой, — неизвестно, что завтра выяснится.
 — Да… И медицина тут не поможет… — задумчиво добавил Игорь.
 — Я бы на его месте сделал то же самое, — сказал Валера. — Ты и сам знаешь, что сейчас творится с генофондом. У человека с белым цветом кожи огромная проблема с уродами, дебилами и прочим генетическим мусором.
 — Ага, — согласился Игорь. — Самое забавное, что у арабов, в массе своей, с этим все в порядке.
 — Уровень жизни. И медицины. Чем лучше медицина, тем труднее отказаться от разных трубочек, искусственных органов и прочих барокамер. Костыли. Там, где медицина недостаточно развита, неполноценные дети просто не выживают. Жестоко.
 — Ну, — Игорь развел руками, — жизнь вообще жестока. Природа не склонна нянчиться со своими питомцами.
 — Самые сложные вопросы всегда из области морали.
 — Да, конечно. Но разве морально, когда ребенок не может дышать без искусственного легкого? Или когда он всю жизнь должен проходить химиотерапию? И не может учиться в школе по причине имбицильности?
 — Ха! Это не самый плохой вариант. А вот когда этот имбицил учится в школе, в нормальной школе, среди нормальных детей, это мрачнее всего. Во-первых, все дети очень жестокие животные. И слабого они забьют, дай только волю. Дети вне морали. Это жестоко по отношению к имбицилу. А во-вторых, это плохо в отношении полноценных детей. Один дебил тормозит весь класс. Это факт. Тоже, кстати, совершенно аморальный. Но это может подтвердить любой учитель.
 — У детей просто нет морали. До поры до времени. Черт его знает, что хуже…
 — Точно. Та мораль, которая допускает размножение идиотов с наследственными болезнями или мораль древней Спарты?
 — Самые сложные вопросы всегда из области морали, — повторил Игорь слова Валеры.
 — Врачи, друг мой, самые большие циники на свете.
 — А как быть иначе? Когда меня вызывают на кесарево, а на столе лежит натуральная дауница. Она разродиться не может. И не по причине узких бедер, кстати. Просто не знает, как это делается! Ее Природа тормозит, Природа не дает ей родить еще одного убогого… Но человек традиционно ставит себя выше природных инстинктов.
 — Старый спор насчет эвтаназии? — улыбнулся Валера.
 Игорь не ответил.
 Новость, что Катя станет матерью, всколыхнула в их памяти студенческие диспуты. После того как деканат прозрачно намекнул, что не потерпит в стенах университета радикально настроенных эскулапов, им пришлось уйти в условное подполье. Когда об этом узнал старший Морозов, то едва не пооткручивал обоим головы. «Знать надо, где языком молоть!» — ревел он на весь дом.
 На крыльце радостно вспыхнул фонарь. Валера толкнул створку, раздался тихий короткий скрип, и они очутились в душном тепле холла. Игорь запер дверь на замок и установил сигнализацию в режиме «Сон». В холле горели только бра. Старший Морозов, сидящий в гостиной напротив картины Моне, словно увяз в густом киселе темноты и света. Он смотрел на картину, висящую над догорающим камином, и что-то бормотал, словно молился.
 Картина называлась «Дама с зонтиком», или «Мадам Моне с сыном». После того как ее украли в конце 1979 года из Вашингтонского национального музея, след полотна обнаружился в 90-е годы в России ельцинского периода. Тесть был фигурой откровенно шекспировского масштаба, и каким образом Юрий Павлович заполучил музейный экспонат, для всех оставалось загадкой. Семейная легенда упоминает о каком-то звонке из Кремля и долгом телефонном разговоре.
 На фоне голубого неба была изображена женщина с зонтиком, в белом платье, трепещущем на ветру, а позади нее мальчик лет четырех. Небрежными мазками талантливый художник сумел передать детское любопытство ветра. Его голубые невесомые потоки окружали мадам Моне, заглядывали ей в лицо.
 Аккуратно повесив дубленку, Игорь вошел в гостиную и тихо спросил отца:
 — Папа, почему ты еще не ложился? Уже поздно. Все разошлись.
 Отец повернулся и нахмурился:
 — Где ты шлялся? Опять торчал в клинике? Совершенно забросил дела дома…
 — Разве? — При слабом освещении было не видно, как поморщился Игорь. Отец в последнее время сделался особенно ворчливым и суровым.
 — Ты не видишь даже того, что происходит у тебя под носом. Все должен контролировать я! Когда наконец ты за ум возьмешься?
 Игорь покачал головой.
 Фактически в доме все давно понимали, что настоящим главой дома был он, Игорь. Но старик упорно цеплялся за свой статус хозяина. Постоянно тыкал своего сына в какие-то просчеты, ошибки, промахи. Юрий Павлович упорно не отдавал младшему Морозову символ родовой власти — золотое кольцо с рунным рядом. Считал, что сын не готов. И хотя это была условность, но она обладала силой. Потому что если законы есть, то их надо соблюдать. Даже Игорь терпеливо сносил часто беспочвенные упреки.
 Мужчины в тишине вышли из гостиной. Огарев задушил рвущиеся наружу слова утешения, понимая, что они только обидят Игоря. Только у лестницы он обнял его, хлопнул по плечу. Не расстраивайся, мол.
 В молчании они разошлись, каждый в свое крыло.
 Открывая дверь в собственную спальню, Валера обнаружил, что жена еще не спит, а нервно переключает каналы телевизора. В тишине, звук был убран, зло вспыхивал кинескоп. Лиде хотя и было уже сорок пять, но она не отекла и не огрузнела, а, наоборот, словно засушилась и выглядела стройной и подтянутой. Сейчас она сидела в ночном халатике в кресле перед телевизором и выглядела почти девочкой в мигающем свете экрана.
 — Солнышко?
 Лида вздрогнула и, увидев мужа, легко вскочила. Он окунулся в теплый, домашний ее запах. Прижался щекой к волосам.
 — Что там внизу случилось? Опять отец кричал? — спросила она.
 — Твой отец с Игорем сцепился. В общем, ничего необычного.
 Она помолчала, только тихонько вздохнула.
 — Досадно. — Лида присела на край не расстеленной кровати, укрытой богатым шелковым покрывалом.
 Жена Валеры обожала рококо и, оформляя спальню, постаралась воссоздать присущие этому стилю излишества. Спальня была выкрашена в нежный фисташковый цвет, мебель подобрана белая. Все эти столики, шкафчики, креслица с позолоченными завитушками и обитые сизым шелком словно парили над полом. Просыпаясь в солнечное утро, Валеру иногда посещала мысль, что он заснул в музее. Это увлечение ему казалось женским вздором, и он в свое время решил закрыть на это глаза. Рококо так рококо. Хоть барокко. Огарев понимал, что втайне жена мечтает быть хозяйкой в своем доме. Как ни крути, а главная здесь толстушка Полина — жена Игоря. Лида элементарно отрывалась, оформляя их спальню.
 Единственным ее настоящим страданием был отец. Обладая бесконечно мягким характером, она терпеливо сносила все его упреки, а он, чувствуя безнаказанность, словно специально тиранил ее больше всех.
 — А ты как? — спросила Лида.
 Ее черные глаза смотрели на него все с той же юной непосредственностью, которая его так тронула при первой встрече. Для него, студента-старшекурсника, она казалась недосягаемой звездой. Тихая, как омут, в бордовом длинном платье, черными волосами, смуглой кожей, она походила на испанку, чей темперамент скован жесткими правилами веры и этикета. В поношенной старой куртке, он казался грузчиком рядом с аристократкой и однажды на шумной студенческой вечеринке совершенно случайно узнал, что Игорь ее брат. Они были такие разные: Игорь острослов, шатен с зелеными глазами, а она — нежное существо, молчаливое и немного меланхоличное. Лида и сейчас такая же.
 Валера подошел, присел и положил голову ей на колени.
 — Нормально.
 — А что там у Саши? — любопытничала Лида.
 — Дочка его, похоже, рожать собралась.
 — Рожать?! — В недоумении жена почти вскрикнула. — Как рожать?!
 Через мгновение в ней проснулся врач.
 — Почему она мне ничего не сказала?
 — Да она и сама не знала, что случилось.
 — Как не знала? Я же ей противозачаточные…
 Она все поняла.
 — Немедленно на осмотр. — Лида хлопнула ладошкой по краю кровати.
 — Я думаю, она сама скоро к тебе придет. В любом случае.
 Валера поднял голову и заглянул жене в глаза:
 — А у тебя как день прошел?
 Она пожала плечами и, немного помолчав, ответила:
 — Нормально. На работе все было в порядке.
 — А дома? — не унимался тот. Лида, опустив глаза, сказала:
 — Все как обычно.
 — Знаешь, не хотелось заранее говорить, но… — осторожно начал Валера. — Есть хорошее известие… У нас накопились деньги. И если все будет в порядке, то через некоторое время мы сможем построить свой дом. Сейчас можно купить землю и начать строительство, но закончить сможем не сразу. — И, понизив голос, закончил: — Мы сможем основать наш дом. Дом Огаревых.
 — И ты все это время молчал?! — так же шепотом, распахнув свои черные испанские глаза, возмутилась жена.
 — Ситуация щекотливая получается… Я не могу купить землю, которая находится напротив нашего дома. Ее уже купили. И в земельном кадастре сказали — очень давно, так давно, что хозяина разыскать нет возможности. А понимаешь, строить дом в другом месте — это выглядит так, словно мы хотим выйти из клана. А мы ведь этого не хотим? — спросил он у нее все так же шепотом. Она нахмурилась и стала похожа на серьезно задумавшегося котенка.
 — Нет, — ответила жена после паузы. — Я, по крайней мере, точно не хочу.
 — И я не хочу. — Он скорчил страдальческую гримасу. — Видишь, получается неразрешимый вопрос. Из клана мы уходить не хотим, а дом основать желаем.
 — Но может быть, стоит поговорить с Сашей? — с надеждой в голосе спросила Лида.
 — Конечно, стоит, — задумчиво сказал Валера. — Надо только момент подобрать. Сейчас, боюсь, не время.
 Они замолчали
 — Валерка, — тихо-тихо позвала Лида. — Я тебе хочу тайну раскрыть.
 — Семейную? — поинтересовался Огарев.
 — Ну, почти. Помнишь, когда мы поженились, я с отцом разговаривала, долго? Ты еще спрашивал, чего мы там секретничали.
 — Не помню, — честно признался Валера.
 — Ну и не важно. — Лида встала, прошлась по комнате, зачем-то посмотрела в окно. — Сейчас, погоди…
 Она подошла к столу, начала выдвигать ящики, переворачивать хранящиеся там бумаги.
 — Неужели потеряла? — в отчаянии бормотала она. — Неужели потеряла?
 Наконец ее поиски увенчались успехом.
 — Ага! — обрадовалась она. — Вот смотри!
 И протянула Валере… Он не поверил своим глазам, хотя с первого раза узнал разноцветную бумагу свидетельства о праве собственности на землю.
 — Лидка! Солнышко мое! Это же…
 — Да, да! — сказала Лида, подлезая под его руку. — Тот самый участок!
 — Так чего ж ты молчала?!
 — Понимаешь, — она зарылась лицом в его свитер, — мне отец деньги дал тогда. Но не для этого, а так, на жизнь… и все такое. А я… В общем, даже не знаю, что на меня нашло. В результате мы имеем кусок земли прямо около остальных домов… Вон там.
 Лида ткнула в окно, в ветер, рвущий темноту ночи.
 — А я недавно с Сережкой говорил, — прошептал Огарев, целуя волосы жены. — Где был, спрашиваю. У девочки, отвечает. Я ему, мол, приводи, посмотрим. А он: куда, говорит, мне ее приводить? В комнатушку? Я еще тогда задумался так… Дом должен быть. Свой дом. Как все странно складывается.
 За окном снова пошел снег.
  Санкт-Петербург. 
  Начало февраля 
 В Северной столице Денис Рогожин лег на дно. Уцелевшая часть его банды затаилась вместе с ним.
 Тут, на берегах Балтийского моря, действовали свои законы. Екатеринбургские проблемы уже не считались. Кому какое дело, что произошло с достаточно молодым и резвым Денисом где-то за Уральским хребтом? Дело прошлое. Ведь если человек сука, то он свое нутро везде покажет. А если нет, то у него есть шанс начать все заново.
 В Питере Рогожину даже понравилось.
 Тут работали серьезные люди. Отожратыми животами не трясли. Если золото носили, то по делу, со смыслом. Да и с оружием бугры явно дружили.
 — Можно жить, — бормотал Рогожин, засев с приближенными молодцами в ресторане и поглядывая на столики, где обедали серьезные люди. — Можно жить.
 — Только скучно, — пробасил кто-то из окружения.
 — Ну, — отмахнулся Денис, — это мы исправим. Не большая беда.
 Рогожин наслаждался Питером. Ему нравились каналы, мосты, старые дома. Денис любил питерскую толпу. Всех этих людей, которые толкаются, спотыкаются, бегут, стоят, опаздывают, спешат. Тут все казалось другим. Незнакомым, новым. Рогожин ощущал себя настолько чуждым в этой атмосфере, что получал от этого удовольствие.
 Однажды во время прогулки Дениса остановил цыганенок. Охрана, проморгавшая шустряка, сделала шаг вперед, но босс остановил их.
 — Тебе чего?
 — Пайку хочешь? — спросил чумазый мальчишка. — Зеленка.
 — Пайку?.. Почем? — Рогожин полез за кошельком.
 — Дешево, — ответил цыганенок. — Две сотни.
 Денис, не глядя, сунул парнишке деньги и взял пакетик с зеленкой. Яркая, кислотно-зеленая трава лежала на ладони.
 — А еще у тебя есть? — спросил Рогожин.
 — Есть. А надо?
 — Надо. Сведи-ка меня со старшим. Дело есть.
 Цыган в Питере не любили. Не любили простые люди. И не любили те самые бугры, в число которых так старался попасть Денис. Неприязнь к этому кочевому народу складывалась из множества факторов. Хрестоматийные грязь, воровство и бродяжий образ жизни уже никого особенно не удивляли. Но основной причиной всенародной нелюбви к цыганам были наркотики. Таборы больше напоминали лаборатории на колесах, где изготавливался едва ли не весь спектр наркотических веществ. Причем качество было весьма и весьма сомнительным. Поэтому даже те, кто занимался дурью, с цыганами старались не связываться.
 Рогожин легко нарушал гласные и негласные запреты. Фактически для него не существовало ничего подобного. Денис умел, когда хотел этого, выходить к нужным людям, внушать им уважение и доверие.
 Буквально через два рукопожатия Рогожин вышел на барона.
 Этот цыган буквально сошел с киноафиши. Седая короткая борода, курчавые, на вид как проволока волосы, цепкие глаза из-под кустистых бровей, глубокие морщины. Если к этому добавить красную рубаху с широкими рукавами, толстый пояс и сапоги, то портрет Будулая становился полным.
 Барон дураком не был. Он понимал, что одним вольным напористым ветром, пестрой степью да гаданием по руке сыт не будешь. Ему нужен был человек, который ввел бы его товар в огромный Питер.
 — А не боишься? — спросил барон у Рогожина.
 — Я?
 Барон развел руками: извини, мол, и потащил гостя, с которым был знаком уже неделю, к стоянке большегрузных автомобилей. Там, в огромном рефрижераторе, была размещена лаборатория.
 — Заходи, — кивнул барон. — Тут все есть…
 Несколько курчавых голов повернулись в сторону распахнувшейся двери. Охрана равнодушно смотрела на вошедших.
 — Все, что хочешь, в любых количествах. — Барон прошел мимо столов с пробирками. Мимо белых фартуков. Мимо гудящих морозильных камер. — Тут, здесь и сейчас, героин. Синтетический товар. Втыкает…
 Цыган зажмурился.
 — Пробовал? — хмуро спросил Рогожин.
 — Нет. — Барон покачал головой. — Не увлекаюсь.
 — Так откуда ж знаешь? — Денис усмехнулся.
 — Хочешь проверить?
 — Я что, выгляжу как наркоман?
 — Э-э… — Цыган поднял ладонь. — Я вижу, что ты не употребляешь дрянь. Я с наркоманами дел не имею. Не надежно. Пойдем, кое-что покажу.
 Барон подхватил со стола пакетик, и они вышли.
 Денис не сильно удивился, когда цыган привез дорогого гостя в публичный дом. Свой, цыганский.
 Мимо узеньких комнатенок старой, заброшенной общаги, мимо девочки, увлеченно делающей минет кому-то в коридоре, мимо дешевого, грязного бардака они вошли в помещение, где царили ковры. На стенах, на полу. В темноте Рогожину показалось, что и на потолке. Повсюду. Ковры, подушки. Все мягкое, пестрое.
 — Садись, Денис. — Барон плюхнулся на подушки. — Девочки!!!
 В комнату кто-то вошел, мягкие руки обвили шею Рогожина.
 — Барон, ты не обижайся, но… — начал было гость.
 — Не переживай. Девочки качественные, для себя держу, — перебил его цыган. — Давайте сюда малышку.
 В комнату вошла молоденькая толстушка.
 — Держи, Лена. — Барон кинул героин девушке. Та не поймала. Бросилась на пол, жадно ища драгоценный пакетик.
 Потом была свечка, подкопченная ложечка, машинка. Укол.
 Глядя, как извивается в полутьме комнаты полное, киселем вздрагивающее тело, Рогожин понял, за что питерские не любили кочевников.
 Но цыгане были необходимы Денису.
  Под Санкт-Петербургом. 
  Февраль 2025 года 
  Дом Полянских 
 Они поженились пять лет назад, через год после окончания университета. И это можно было бы назвать браком по расчету, если бы не их нежная привязанность друг к другу. Супруги очень хорошо понимали, что такое семья. Работая вместе в одной юридической конторе, они слишком много сталкивались с разводами и знали, к чему может привести слепое, всепоглощающее чувство. Лариса с присущей всем женщинам подозрительностью до сих пор переживала: можно ли считать браком союз, заключенный по расчету, если он основан на разуме, а не на бурных чувствах?
 Доверие. Камень преткновения множества семей. И самая главная основа. Кирпичная стена, за которой близкие друг другу люди чувствуют себя в безопасности. Лариса понимала, что недоверие — это скорее женская болезнь, нежели мужская. И длится она веками. Мужчина-самец стремится к полигамии. Частая смена партнерш — залог многочисленного здорового потомства. Женщина же, понимая необходимость присутствия рядом сильного защитника, всеми силами старается его удержать. Так и детей воспитать проще, и за будущее можно не сильно беспокоиться. Мужик мамонта завсегда в пещеру притащит.
 А иначе… до голодной смерти недалеко. Ведь надо и детей поднять, и самой прокормиться, и от медведя кто-то должен оборонить.
 «Моногамия, — как-то сказал Миша, — это такой пещерный пережиток, который более продвинутые в этом смысле арабы уже изжили».
 Арабы, может быть, изжили, но вот Лариса так и не смогла.
 День за днем ее грызла ревность. Беспочвенная, а потому наиболее опасная. Как паразит, питающийся страхами и сомнениями своего хозяина. Дурное это и гадкое чувство боролось в Ларисе с доверием, порожденным разумом и любовью к мужу.
 «Не стоит так себя накручивать», — думала она, чувствуя уколы стыда.
 Сверху, из комнаты дочери, доносилось чье-то хриплое пение.
 Пятилетняя Наташа, укладывая куклу в кровать, слушала очень старую постановку «Алиса в Стране Чудес», совсем недавно выпущенную на DVD.
 Лариса поднялась наверх и зашла к ней в комнату.
 Наташа подняла голову и просияла. Бросив все игрушки, она подбежала к маме.
 — Мама, мама, мамочка! — захлебываясь от накативших эмоций, заговорил ребенок. — У нас сегодня такое было! Я забыла тебе рассказать. Колька и Лешка подрались. И их наказали. — После этого запал кончился, Наташа замолчала, вглядываясь в лицо матери. Какой эффект произвело на любимую мамочку это известие? И как ей самой относиться к этому?
 «Чудесное время, — подумала Лариса, — время, когда мать и ее дитя находятся в полной гармонии. Ребенок еще настолько мал, что считает маму своим домом, где тепло и уютно, где нет одиночества и страхов. Жаль, что потом, с возрастом, эти кровные узы истончаются, становятся блеклыми и такой близкий тебе ребенок становится взрослым».
 — А почему они подрались? — изображая на своем лице заинтересованность, спросила Лариса.
 — Колька возил пожарную машину, а Лешка тоже захотел. А он не дал ему, и Лешка стал драться…
 Глядя на своего ребенка, Лариса подумала, что с лица маленькой Полянской можно было списывать все имеющиеся в распоряжении человечества эмоции. Дети маленькие, а чувства большие.
 — Ничего страшного, золотко, — успокоила ее мать. — Мальчишки всегда дерутся, если им что-то не нравится. А наказали их потому, что они не смогли договориться. Нужно было либо Коле уступить, либо Леше подождать. — Лариса погладила дочку по темным каштановым волосам. Девочка уселась рядом с ней и стала зевать, устраиваясь поудобнее.
 Через некоторое время динамики умолкли. Стало тихо. Наташа уже сладко посапывала рядом с мамой. Стараясь не разбудить, Лариса уложила девочку в постель.
 Вернувшись к себе в комнату, Полянская постояла некоторое время в задумчивости. Она не хотела включать телевизор. Для дела, которому она хотела посвятить несколько часов медитации, требовался совсем другой настрой. Она недолго постояла в нерешительности перед стойкой с музыкальными дисками
 Через несколько минут комнату затопил шум прибоя, чистая музыка, не отягощенная электроникой.
 Лариса вынула из ящика комода небольшую лакированную коробочку. И прежде чем раскрыть, постелила на пол чистую циновку.
 Теперь можно было приступать.
 Таро.
 Удивительный восторг и чувство сопричастности к тайне посещали ее всегда, как она прикасалась к картам. Молодая женщина словно открывала дверь в мир чистых энергий и других цветов. Эти символы дарили ей новую свободу, сквозь их призму люди выглядели совсем по-другому и становились такими понятными и предсказуемыми. Нужно было только открыть свой разум.
 Сложившаяся в обществе догма о том, что карты Таро используют для предсказаний («Слово-то какое… неправильное», — подумала Лариса), казалась ей ложной. Только человек непосвященный, не касающийся мог дать такое определение. Разве можно использовать инструмент так грубо?! Все равно что гвозди забивать микроскопом, несмотря на банальность этого затасканного сравнения.
 Карты вкладывают в руки обратившегося к ним предзнание. Хрупкую прозрачную материю. Ее можно бездарно разбрызгать, а можно полить в нужном месте и получить результат. Оракул никогда не дает готового решения, только возможные линии развития каких-то, может быть, еще не свершенных действий. Нужно только выбрать. Хотя, может быть, это и есть самое трудное.
 Поэтому Лариса никогда не пользовалась картами для других. Никакие слова не могли передать другому человеку, как нужно видеть, чтобы действительно использовать предзнание.
 Чем точнее задашь вопрос оракулу, тем четче получишь ответ. Полянская провела ладонью по циновке. «А может быть, вообще не задавать никакого вопроса? — подумала Лариса. — Тогда я получу информацию, которая, по мнению оракула, более важна».
 Вокруг центральной карты уверенно легли другие, складываясь в Кельтский Крест. «Интересно, а почему все-таки именно Кельтский Крест? — в очередной раз задалась вопросом Лариса. — Ведь Таро изобретение юга, а кельты рождены севером».
 Знаки и символы, словно на ткацком станке, плели тонкую призрачную ткань будущего. Всего один день активных действий, и картина может измениться в совершенно противоположном направлении.
 Лариса буквально чувствовала, как ее кожу омывают еще мягкие, не сформировавшиеся события. Руки скользили в светящемся тумане, выбирая на ощупь. Нужные карты были другие: шершавые и колючие.
 Заканчивая расклад, Лариса взяла последний рисунок и посмотрела на полученный ответ. Молодая женщина впивалась взглядом в символы, стараясь погрузиться с головой в начертанную оракулом линию. Каждая карта была дверью во вселенную.
 Это был коридор. Длинный, заполненный жемчужным светом. И сюжет был черно-белым, словно ветер выел краски, содрал их. Лица близких людей казались ей худыми и белыми, с черными провалами глаз.
 Так выглядят люди, обреченные на смерть.
 Первым встретился муж. Миша что-то говорил, разевал рот, как рыба в воде, разве что пузырей не было. На него со стремительно увеличивающейся скоростью надвигался тяжеловооруженный всадник в громоздких доспехах и с длинным копьем, но супруг не видел его, и враг прошел сквозь Михаила. Полянский даже не заметил этого, он продвигался вперед по коридору, а за ним вслед шел отряд из восьми мечников. Странный стальной конвой не отставал от него ни на шаг, куда бы он ни свернул.
 Из-за очередного поворота величественно выплыла колесница. Серый ветер шевелил богатые шевелюры черного и белого львов, повиновавшихся малейшему жесту хозяина. Саша Вязников, в тоге египетских фараонов, указывал плеткой на Мишу и что-то говорил, сдвигая в гневе брови.
 «Он его не слышит, — в ужасе поняла Лариса. — Двигается к собственной гибели».
 А потом пошли вереницей Вязниковы и Морозовы, и все они качали головами, протягивали ей руку помощи и смотрели с сочувствием. Конечный результат подействовал на Ларису оглушительно. Она видела, как ткань событий треснула и стала осыпаться, как сломанный дом. Участники присели, закрывая руками уши, словно от сильного грохота. Только Полянская ничего не слышала, как будто находилась очень далеко.
 Остатки видения уносились ветром, как осенние листья.
 Лариса долго сидела на полу, приходя в себя.
 «Неужели развод?» — пришла в голову неожиданная мысль.
 Почему она подумала именно так? Из видения было ясно, что над их нынешней жизнью нависла угроза. Что может обрушиться все. Недаром в финале проглянула самая страшная карта, Падающая Башня. Но касается ли это их семейных взаимоотношений? Или же надо понимать картину более глобально?
 «Что-то не так с Мишей. — Это Полянская поняла четко. — У него проблемы. Думай! Думай!» — уговаривала себя она, в отчаянии закусив губу.
 Лариса встала, собрала карты, спрятала циновку. Чтобы как-то снять напряжение, включила телевизор. Страна готовилась к выборам. По экрану мелькала политическая реклама.
 Разноцветные блики от экрана окрашивали стены в разные цвета.
 Их скромная спальня была на самом деле скромной. Так как они с мужем были простыми юристами, то, соответственно, построить дом и сделать из него сразу же мечту не представлялось возможным. Поэтому при выборе стиля отделки они остановились на евро. Не ультрановом евро-скрин, с обилием технических новинок, модной голографии, иллюзорной отделки, держащейся на электричестве. Нет. Евро-стиль, никаких излишеств, современно, дешево и очень далеко от уюта. Зато при желании этот стиль можно было легко и без сожалений изменить. Были бы деньги.
 «Для того чтобы понять некоторые видения, вам потребуется время, — вспомнила Лариса фразу из какой-то книги по Таро. — Значит, так тому и быть. Время. Нужно подождать».
 Бросив пульт от телевизора, она решила почитать.
 Книга нашлась не сразу. Она лежала на рабочем столе, заваленная массой бумаг. Муж, что-то искавший утром, завалил весь стол старыми договорами, счетами, записками и визитками. Лариса покачала головой и машинально принялась разгребать бумажные завалы. На глаза сразу же попалась черно-белая визитка, из тех, что даются «только своим». Ни указания должности, ни логотипа фирмы, никакой дополнительной информации. Имя, фамилия, телефон.
 «Нинон Аграновская. Тел. 635-52-97».
 На обратной стороне приписка, сделанная рукой мужа: «Ниночка. Звонить с 19.00. Ненавидит шоколад. Любит мартини и гвоздики».
 «Ниночка? — изумленно подумала Лариса. — Это еще что такое?» И только было успокоившееся воображение тут же ожило и стало рисовать самые мерзкие картины измены.
 Чтобы хоть чуть-чуть успокоиться, Полянская изо всех сил зажмурилась.
 Внизу хлопнула дверь. Вернулся муж.
 «Только бы он не увидел, какая я дура!» — взмолилась Лариса, обнимая себя за плечи.
 Заскрипела лестница. Стукнула еще одна дверь.
 — Представляешь, — раздался над ухом голос Михаила, — у меня тут родилась грандиозная идея!
 — Какая? — Лариса снизу вверх посмотрела на мужа.
 Он стремительно снимал свитер, рубашку и почти не смотрел на жену.
 — Уникальная! Помнишь, мы искали Кочетова?
 — Кажется, три года назад, — неуверенно ответила Лариса.
 — Два, — поправил Михаил. — Но это не важно. В общем и целом ты ситуацию помнишь?
 История с Кочетовым была противная. Невысокого роста, полненький, с залысинами мужчина, он обладал экономическим дипломом и трудовой книжкой всего с тремя записями. У Вязникова вскоре должна была выйти новая коллекция, и он судорожно искал кого-нибудь на должность исполнительного директора, способного освободить Александра от массы организационных проблем. И тут подвернулся этот специалист.
 Кочетов отработал полтора года. Может быть, работал бы и дальше, не вмешайся в дела агентства налоговая инспекция. Лариса с содроганием вспоминала ту осень, когда они с Михаилом разгребали проблемы, созданные исполнительным директором. Вязников бегал из угла в угол и едва-едва не заскакивал на стены.
 — Ну, не могу я заниматься управлением, — ответил он на предложение самому заниматься организационными вопросами. — Хоть застрелись, не могу! Я должен творить. Украшать. Спасать, в конце концов, мир. Красотой, я имею в виду. А если я буду заниматься кадрами, вникать в бухгалтерию, то у меня не останется времени работать! Понимаете вы это? Я согласен платить. Я заплачу тому, кто освободит меня от этого груза. Столько, сколько надо. Но я должен свободно заниматься своим делом. Без страха за бизнес.
 На следующее утро они узнали, что Кочетов на работу не вышел и дома его нет.
 Разыскали его в деревне у тещи. С трудом разыскали.
 Когда везли испуганного бывшего исполнительного директора в город, Игорь Морозов сидел рядом и крутил в руках неведомо откуда взявшуюся отвертку.
 Значительно позже Лариса поинтересовалась у мужа странным поведением Игоря.
 — Ты даже не представляешь, какие болезненные повреждения может нанести человеку доктор с помощью обычных бытовых предметов, — развел руками Полянский.
 Кочетова судили.
 — Мы платим налоги как раз затем, чтобы государство хотя бы иногда брало на себя обязанность решать наши проблемы, — резюмировал тогда Вязников, выходя из здания суда.
 — Так вот, — продолжил Полянский, стаскивая с себя майку, — моя идея заключается в одном простом слове. Кстати, у Морозовых генеральный собирается на пенсию, так что они тоже без управленца.
 — И что?
 — Слово, которое всем нам должно помочь, это холдинг!
 — Абстракция по выкачиванию денег?
 — Ну, это в годы перестройки. Однако холдинг делается совсем не для этого. Он создается для управления дочерними фирмами.
 — То есть клиникой, агентством мод… — поняла Лариса.
 — Совершенно верно. Ну и управление прибылью, конечно… Ты должна лучше меня это все понимать.
 — А Нинон Аграновская? — холодея внутри себя, спросила Лариса.
 — Что?
 — Которая любит шоколад и мартини.
 — Не любит шоколад, а предпочитает мартини и гвоздики, — поправил ее Михаил.
 — Ты уже выучил? — Лариса опустила глаза.
 — Глупости какие. — Михаил направился в ванную.
 — Постой, ты не ответил…
 — Аграновская, старушка, работает в Смольном. Отдел предпринимательства, — донеслось уже из-за двери. — Без ее визы никуда.
 «Старушка Нинон или нет, еще неизвестно, — подумала Полянская, закрывая лицо руками. — А я дура, точно».
 Она посидела с минуту, затем встала и пошла за мужем.
 — Представляешь, сегодня в Смольном с каким-то психом поругался… — заявил Миша из-за облаков пара. Он энергично намыливал голову. — Я ему случайно на ногу наступил. Извинился, конечно, потом, как человек… А он… разорался чего-то. Все настроение испортил. Каких только идиотов земля не носит.
 — Ты извини меня, — тихо прошептала Лариса, прислоняясь к стене.
 Полянский не услышал. Он был слишком поглощен завтрашними делами.
  Санкт-Петербург. 
  Февраль. Тот же день 
 Дениса в Смольный занесло по делам. Здесь, в этом оставшемся с титанических времен дворце, работало и просто суетилось великое множество людей.
 И где-то здесь находился человечек, который был действительно нужен Рогожину. Звали его Антон Михайлович.
 К нему ходили на поклон и за советом едва ли не все бугры.
 Пришел и Денис, но разговора не вышло.
 И теперь Рогожина грызло злое глухое раздражение.
 По всему выходило, что и в Питере было такое же дерьмо, как и в Е-бурге. Все поделено, бугры сидят на своих местах, и это положение устраивает всех.
 — При ваших амбициях, Денис Ефимович, вам стоит поискать другой город для постоянной деятельности или сменить профиль, — вспомнились Рогожину слова Антона Михайловича. И мерзкая улыбочка, плавающая на его губах.
 — Сука, — пробормотал Денис. — И тут все те же сволочи. Давить их надо.
 Больше всего его бесило то, с каким видом старикашка делал свои поучения.
 — Зря вы, Денис Ефимович, с цыганами связались. Это имиджу вредит. Нехорошо…
 — Тварюга, доберусь я до тебя. — Рогожин сжал кулаки.
 Однако рациональное зерно в беседе с Антоном Михайловичем все же было.
 Скромно потупившись, старик-законник обмолвился:
 — Наша корпорация не станет вмешиваться только в ваши личные дела, Денис Ефимович. Таков закон. Ваша обида или персональные разногласия с кем-то — это сугубо ваше, господин Рогожин, личное дело. К этому корпорация не будет иметь никаких касательств. Но относительно дел, связанных претензиями на чей-то бизнес, мы этого сказать не можем. Вы понимаете?
 Рогожин понял. И когда ему навстречу выскочил запыхавшийся мужчина с бумагами в руках, Денис понял: вот она, судьба.
 — Стоять, не вмешиваться, — успел только буркнуть он телохранителям. Потом молодой торопыга врезался в сибирского гостя, каблуком едва не раздробив тому лодыжку. Притворяться не пришлось. Боль была вполне натуральной.
 — Узнать, кто такой, под кем сидит, что делает, — приказал Денис телохранителям, ошалевшим от увиденного. — Все подробности. Понятно?
 Ребята пожали неуверенно плечами. Ясно, мол.
 — И в баню теперь, — добавил Рогожин. Настроение улучшалось.
  Дом Вязниковых.  
  Февраль 
 Он проснулся от шороха. В комнате царил утренний полумрак — визитная карточка севера. На часах — четверть восьмого. Вики рядом не было, она стояла у окна, облитая черно-синей водой зимнего утра. Саша услышал, как она тихо смеется.
 — Что случилось? — Вязников повернулся на другой бок, чтобы лучше видеть жену.
 — Вставала в туалет. Дети своим шуршанием разбудили. А теперь смотрю в окно, как они снег лопатами отгребают, — сказала она и усмехнулась.
 — А что там смешного? — уже более заинтересованно спросил муж.
 — Да Эрик маленькую Эллочку в снегу периодически валяет.
 — А Катя где?
 — Машину прогревает.
 Машину по молчаливому согласию решили отдать старшей дочери. Эллочка не стала спорить, хотя водила не хуже сестры. Тем более что обычно она ездила вместе с Катей до Академии культуры, по дороге забрасывая брата в школу. Младшую хитрюгу вполне устраивала роль пассажира при личном шофере.
 Александр поднялся с кровати, сгреб одеяло и, накинув его на плечи, подошел к окну.
 Хмыкнул. Эрик на полусогнутых ногах попытался в очередной раз сунуть сестренку в наваленный сугроб.
 Эллочка нырнула в сторону, и в снег полетел брат. Вовремя выехавшая из гаража машина послужила защитой для младшей сестры. Она тут же юркнула в теплый салон и показала брату язык. Тот с наигранной обидой отряхнулся, поднял брошенные рюкзаки. Саша стоял у окна, пока автоматика не закрыла гаражные двери и в темноте не растворились огни «ситроена».
 — Может, немного поваляемся? — спросила Вика, устраиваясь на кровати.
 На часах было двадцать минут восьмого.
 — Пожалуй, — отозвался Вязников.
 Он только успел поудобнее устроиться на подушке, как почувствовал, что его осторожно толкают в плечо.
 — Вставай, соня, — услышал он. Жена уже умылась и блистала свежестью. — Уже девять часов. Через час выезжать.
 — Ничего себе… Прикорнул.
 Вставать не хотелось. По телу гуляла ленивая дремота, веки были тяжелыми и закрывались сами собой.
 В окно несмело заглядывал северный рассвет. До восхода солнца еще как минимум минут пятнадцать. И если повезет, то он сможет наблюдать его сидя в столовой за чашкой горячего кофе. Вязников резким движением отшвырнул одеяло.
 Через пару минут, уже одетый и готовый к выходу, он спустился в столовую. Место главы дома уже было сервировано к завтраку. Вика стремилась поддерживать традиции. Завтраки были чем-то большим, чем просто поглощением еды. Ритуал. Едва ли не священнодействие. «Кофе на завтрак из обычной кружки — испорченное настроение на весь день!» — возмущалась она и подавала ему ароматный напиток исключительно в фарфоровой, крошечной чашечке, заваривая его не в автомате, а в джезве, заботливо переливая в кофейник. Однажды, когда Вика приболела и кофе пришлось заваривать самому, Александр даже немного расстроился. Сам того не желая, Вязников прочно увяз в установленном порядке. И не жалел об этом.
 — Кушай, приятного аппетита, — сказала Вика.
 — И тебе того же.
 Когда в чашечке плеснул клубящийся паром кофе, Саша спросил у жены:
 — Эллочка все так же встречается со своим однокурсником?
 — По крайней мере, на прошлой неделе все было именно так, — ответила Вика. — Ты ее знаешь. Стрекоза еще та. Так что за сохранность сердца этого молодого человека я не поручусь.
 — С ней нужно будет поговорить. В любом случае, будет Катерина рожать или нет, Элла должна знать, что случилось.
 — Ты хочешь, чтобы я поговорила? — спросила Вика, подливая ему кофе.
 — Не уверен…
 — Как скажешь, милый. — Вика посмотрела в окно. — Боже мой! Ты только посмотри!
 Окно в столовой выходило строго на восток. Это была прихоть матери Александра, запроектированная еще в те времена, когда они строили дом. Елена Александровна считала, что любой человек каждый день должен видеть, как просыпается и восходит солнце. Особенно тут, где в зимнее время так легко можно впасть в спячку, эмоциональную, душевную…
 — Удивительно, — прошептала Вика. — Эта картина оставляет впечатление невесомости. Словно гусиный пух рассыпали. Так и хочется нырнуть…
 — Да, картина феерическая.
 Они долго рассматривали огромный, бурлящий золотом шар, встающий из-за леса.
 — Мы поедем на одной машине? — спросила Вика, когда сияние утреннего светила начало резать глаза.
 — Нет. Будет лучше, если мы с тобой поедем в нашей машине, а Миша на своей, — ответил Вязников. — Знаешь, на всякий случай. Это, я думаю, безопасней.
 Он нахмурился. Любые проблемы отвлекали его от работы. Времени не хватало.
 — Все. Пора. — Александр резко поднялся. Стул неприятно скрипнул по дереву пола.
 Через двадцать минут две машины, черный «фольксваген» Вязниковых и серебристая «хонда» Полянских, взяли курс на Питер, затянутый в синеватую вуаль смога.
 В одиннадцать ноль пять машины остановились на Остроумова.
 — Тут оставим машины, — сказал Вязников. — Чтобы внимания не привлекать. До Карташихина дойдем пешком.
 — Какой дом? — спросил Полянский.
 — Девятнадцать, — ответила Вика. — Третий этаж.
 Когда они позвонили в обитую черным кожзамом дверь, с той стороны даже не удосужились посмотреть в глазок. Звякнула цепочка, щелкнул замок. Александр только головой покачал.
 Парнишка на первый взгляд был нормальным человеком. Черноволосый, смуглый, в меру высокий, он чем-то напоминал итальянца.
 Хозяин квартиры смотрел на них с неприятным удивлением. Влад не расположен был с утра принимать гостей. Однако реальность имела на этот счет свои виды.
 — Здравствуйте, — вежливо начал Саша. — Меня зовут Александр Алексеевич Вязников. Я — отец Катерины.
 В его словах на первый взгляд не было ничего угрожающего, но отец вашей подруги, который приходит утром, да еще в сопровождении, — это не самый хороший знак.
 — Что-то случилось? — нервно спросил Влад. Он открыл дверь шире, махнул в сторону квартиры. Проходите, мол.
 — Нет-нет. Все в порядке, — ответил Вязников, проходя внутрь. Он быстро огляделся.
 — Тогда чем обязан? — поинтересовался Влад. К нему постепенно возвращался апломб.
 Саша, проигнорировав вопрос, продолжал:
 — Это, — он сделал жест в сторону Вики, — моя жена. Виктория Леонидовна. А это — Михаил Иванович Полянский. Мой адвокат.
 После этих слов Влад напрягся. Слово «адвокат» не могло означать ничего, кроме неприятностей. Неожиданно ему показалось, что ответ найден. «Кино и немцы! Да они хотят меня женить! Я ведущий местного телеканала. С перспективой карьерного роста. Они просто хотят меня женить! Сейчас будут торговать собственную доченьку!» На какой-то момент он даже прикинул сумму, за которую мог бы продаться.
 — Проходите в гостиную, — выдавил молодой человек.
 Вика села на край кресла, Миша скромно встал рядом. Саша тем временем подошел к окну и, глядя сквозь занавеску, продолжал:
 — Мы, Владимир, если вы будете к нам благосклонны, надолго вас не задержим.
 — Так чем я могу вам помочь? — спросил Влад, предвкушая. Единственное, что его смущало, так это то, как смотрела на него Вика. Так обычно рассматривают белую мышь в лаборатории, перед тем как подвергнуть ее какому-нибудь бесчеловечному опыту.
 — Дело в том, что мы бы хотели получить от вас информацию о ваших родителях. Максимально полную: год рождения, где они живут и в какой больнице хранится их карточка.
 — Что за черт? — Влад ожидал чего угодно, но такого бреда… — Зачем это вам?
 Отец Катерины и бровью не повел:
 — Молодой человек, я продолжу, и вам все сразу же станет понятно. Итак. Нам необходимо знать все о здоровье ваших родителей. А также все о вашем здоровье. Для проверки родителей нам будет достаточно года рождения, имени, фамилии и больницы, где находится их больничная карта. А вот с вами придется повозиться. — Он отвлекся от созерцания окна и посмотрел на Владимира. — Нам необходимо, чтобы вы сами посетили больницу и сдали все анализы, которые мы потребуем. Расходы не должны вас беспокоить. Мы все оплатим.
 — С какой стати? — Влад прислонился к комоду и сложил руки на груди.
 — Причина, — понимающе кивнул Вязников. — Все очень просто. Моя дочь ждет от вас ребенка. Аборт она сделает только в одном случае — если вы непригодный материал для отцовства.
 Влада словно по лицу хлестнули. Он закусил губу. Но промолчать не смог.
 — Драматургия у вас хромает. Где же заключительный аккорд этой пьесы?
 Александр удивленно поднял бровь.
 — Вы о чем?
 — Что же вы не требуете от меня, чтобы я женился на вашей дочери?! Это было бы логично.
 — Ну да, — Вязников снова отвернулся к окну, — было бы логично. С вашей точки зрения, может быть. Но дело в том, что ни она, ни я этого не хотим.
 — Чем это я вас… — начал было Влад, но осекся. — Вы сказали «она»?
 — Вы не ослышались. Она не хочет за вас замуж.
 Полянский, наклонив голову, присматривался к парнишке. У Вязникова, который видел этот взгляд, сложилось впечатление, что Миша прикидывает, как поудобнее сложить «ведущего телевизионного канала» в мешок для транспортировки.
 «Адвокат, — уважительно подумал Вязников. — Представитель закона».
 Владимир нервно провел рукой по волосам. Некстати вспомнилась старая шутка: «Тот, кто говорит, что знает о женщинах все, не знает о них ничего».
 «Что у него, в сущности, есть? — спросил себя Вязников, стараясь, чтобы жалость к Владу не вылезла наружу. — А ничего у него нет. Он просто ведущий новостей. Лицо с озвучкой. Может быть, когда-нибудь, если повезет, он сумеет оказаться в нужное время в нужном месте. Сделает какое-нибудь свое шоу типа „Последний герой“ или „Севайвер“. Где все друг дружку кидают и мило улыбаются в лицо. Это, мол, только игра. Ничего личного. Бизнес. — Александр еще раз огляделся. — А все-таки приятно, что дочь у меня умница, — с нахлынувшей теплотой подумал он. — Понимает, котенок, что с этим каши не сваришь».
 Квартирка была стандартная. Самая подходящая для обывателя, у которого водятся деньги, но мозгов для их правильного употребления нет.
 — Чтобы не возникало лишних вопросов, — добавил Вязников, — вы можете проконсультироваться у адвоката. Наша просьба вполне разумна и законна. — Он кивнул в сторону Полянского.
 — Когда нужно пройти обследование? — без выражения спросил Влад.
 — Прямо сейчас, — подал голос Михаил.
 — Хорошо, я переоденусь.
 Владимир вышел в другую комнату.
 Саша тем временем достал мобильный и набрал номер Игоря.
 — Привет! Будем где-то через полчаса. Готовь свои ножички.
 — Ухмыляясь, приближаются с ножами, — себе под нос пробормотал Полянский.
 Влад тем временем натягивал на себя пиджак. На смену безразличию снова накатила ярость. «Катька! Эта стриженная под мальчишку гадина! Стерва! — чуть не взвыл Влад. — Ребенка ей захотелось!» На глаза попался телефон. Он глянул на часы. Начало двенадцатого. В академии как раз перерыв между занятиями. Не колеблясь, Влад набрал номер телефона. Через пару гудков трубка отозвалась:
 — Говори! — сухо приказала Катя. Владимир немного растерялся. Ему казалось, что беременная незамужняя женщина должна хвататься за мужика всеми силами.
 — Ты что?! Не могла сделать аборт?! — яростно зашептал в трубку Влад. — Я бы все устроил!
 — Я не хочу его делать, — безразлично ответила она.
 — А что ты хочешь?! Давай! Давай наконец выясним отношения!
 — Между нами нет никаких отношений. Неужели ты не понял? Я освобождаю тебя от всех обязанностей. Никаких проблем у тебя не будет,
 — Так ты поэтому выслала ко мне своего отца с адвокатом?!
 — Нет. Боюсь, что ты не поймешь, — устало ответила Катерина.
 — Да ты что?! Меня за дурака держишь?!!
 — Нет.
 — А как же наш ребенок? — растерялся Владимир.
 — Это только мой ребенок. Тебе он совершенно не нужен. Карьере мешать будет. На фига тебе это все? Единственное, что от тебя требуется, — это анализы. Быстро и просто. Я хочу знать, что твои гены нор… ну, не принесут неприятных сюрпризов.
 — Это и мой ребенок тоже! Я отец! И если надо, я через суд добьюсь отцовских прав! Я вообще у тебя отберу ребенка!
 Трубка отозвалась короткими гудками. Владимир отшвырнул ее в сторону и развернулся. На него из дверного проема смотрел Александр.
 — Миша, — крикнул Вязников в коридор, — подгони машину. Пожалуйста.
 — Договорились! — отозвался Полянский.
 — Молодой человек, — устало обратился Саша к Владимиру, когда за адвокатом хлопнула дверь. — Я понимаю, что мы сейчас вломились в вашу жизнь, доставили вам неудобства. Это, конечно, плохо. Но заметьте, мы сделали это довольно легко…
 — Это мой ребенок! — крикнул Влад.
 Александр тяжело вздохнул:
 — Научитесь слушать…
 — Это мой ребенок, и я буду бороться за него! Просто так я его вам не отдам. Придется много заплатить!
 Вязников почувствовал тошноту.
 — Что-то я расслабился, — пробормотал Саша.
 — Что? — Влад не расслышал.
 Вместо ответа Вязников движением ладони швырнул ему в лицо какую-то абстрактную статуэтку, стоявшую на тумбочке, как на постаменте. Владимир заслонился и не увидел, как Катин отец оказался совсем рядом. Потом дыхание куда-то пропало. Кулак Вязникова крепко, но не в полную силу впечатался в солнечное сплетение. Влад захрипел. Александр аккуратно прихватил парня за кадык. Держал прочно, но осторожно.
 — Научись слушать до конца, — прошипел Саша в лицо хрипящему телеведущему. — Особенно людей, которые могут тебя искалечить. Мы пришли и вытерли о тебя ноги. Пришли легко. И нашли тебя просто. Пойми, скудоумный, что с такой же легкостью я могу превратить тебя в инвалида, который не то что детей иметь — ходить не сможет. Если только под себя! Одно слово на тему «отсужу у тебя ребенка» кончится тем, что забирать твое заявление из суда пойдут твои родители. Я понятно объясняю? Понятно?
 Он заглянул в глаза Владу и обнаружил, что они стремятся закатиться.
 — Милый, ты не даешь ему слова сказать, — сказала наблюдавшая за процессом воспитания Вика.
 — Да? — Вязников обернулся к жене, не выпуская Влада. — Видимо, я немного перебрал?
 — Я думаю, что перебрал. А то кончится все, как в прошлый раз. Опять «скорая», реанимация…
 Влад слышал то, что говорила Вика. Зрачки расширились, он что-то замычал.
 Разговор про «прошлый раз» был чистой воды блефом. Но на запуганного «папашу» оказал удивительное воздействие.
 — Все понял, — прохрипел Владимир. — Все понял, отпустите.
 — И хорошо, — мягко согласился Саша, отпуская парня и расправляя его костюм. — Очень хорошо. Сейчас поедем, все сделаем. Быстро, просто. Никаких забот!
 Вязников улыбался по-доброму. Его лицо лучилось радушием. Даже глаза, бывшие секунду назад холодными и колкими.
 «Фольксваген» плавно затормозил у главного входа в клинику. Мужчины покинули салон, а Вика поехала на парковочную стоянку.
 — Я скоро, — кивнула она Саше.
 Полянский и Вязников молча сопроводили юношу через фойе, заставленное живыми цветами. Поднялись на четвертый этаж. Тут пахло лекарствами, сновали люди в белых халатах. Вязников, возглавляя процессию, уверенно открыл дверь в кабинет, пропуская Михаила и Влада вперед.
 В светлой комнате, где ничто не напоминало о медицине, сидел Игорь и что-то быстро набирал на компьютере. На звук открываемой двери он поднял голову и благожелательно поднял брови.
 — Добрый день, — поздоровался Игорь, поднимаясь из-за стола. Он был одет в зеленую робу хирурга, маска сдвинута вниз, на столе валялась шапочка.
 — Владимир, — обратился к Владу Саша, — это Игорь Юрьевич. Он будет руководить вашим обследованием.
 — Мы тебя не отвлекаем? — поинтересовался Полянский у Морозова.
 — Нет, все нормально. Все, что нужно было, я сделал, так что теперь я в вашем распоряжении. Значит, так, Владимир, сейчас вы снимете верхнюю одежду и передадите ее Михаилу. Он повесит ее в гардероб. А вы пойдете со мной.
 — Когда все кончится, я отвезу вас домой, — добавил Вязников.
 Парнишка снял пальто, натянул на ботинки специальные пакетики. Он делал все медленно, апатично.
 — Что теперь?
 — Теперь прошу вас. — Игорь распахнул вторую дверь кабинета. Обернувшись к Вязникову, пояснил: — Валера займется родителями.
 Когда они вышли, Полянский поинтересовался:
 — Что ты с ним сделал? Телеведущий больше напоминает снулую рыбку. А так брыкался…
 — Ничего, — дернул плечами Вязников. — Подержал за кадык.
 — Боже мой, — покачал головой Миша. — Как непедагогично…
 — Зато дешево, надежно и практично!
 — Ха, в логике тебе не откажешь. Ладно. Давай подождем.
 Когда они устроились на стульях у стены, вошла Вика.
 — Ну что? — спросила она. — Сдали?
 — Естественно, — ответил Александр, принимая у нее полушубок.
 — Тогда Валерке позвони…
 — Валера, привет, это я. — Вязников уже говорил в трубку. — В общем, записывай. Савельев Иван Андреевич, тысяча девятьсот пятидесятого года рождения, и Савельева Анна Тимофеевна, тысяча девятьсот пятьдесят шестого года рождения. Оба живы, и оба уроженцы Питера. Находятся на учете в центральной больнице. Информации об участковом враче нет. Записал? Отлично. Жду.
 — Как тебе перспективный родич? — спросил у Вики Полянский.
 — Классический вариант обывателя. Ничего особенного: ни хорошего, ни плохого. Да ты сам видел. Квартира — как контора, ничего живого. Никаких хобби, фотографий. Не говоря уж о традициях. Никаких корней. Перекати-поле. Чему он может научить ребенка?
 — Норма вещей, — согласился Михаил. — Живут, сами не знают для чего.
 — Миша, — обратился к нему Вязников, — давай рассмотрим «черный» сценарий. При каких условиях Савельев может отобрать у нас ребенка?
 Полянский удивленно поднял брови:
 — Ребенка он может отобрать только в том случае, если докажет, что мать не в состоянии прокормить чадо либо своим поведением наносит ущерб воспитанию ребенка. Но это из области юношеских фантазий. Доказать отцовство не так просто. То есть сам генетический тест — штука элементарная, но очень дорогая. А он не произвел на меня впечатления богатого человека. Это ему объяснит любой юрист. Среди адвокатов очень мало идиотов. А уж доброхотов среди них нет совсем.
 Вязников встал, подошел к окну. Выглянул.
 — Знаете, — задумчиво сказал Саша, — там у него отличное место для снайпера.
 — Где? — спросила Вика. — У кого?
 — Там, где Влад живет. На крыше соседнего дома. Вся квартира как на ладони.
 — Ой… — Полянский махнул рукой, но внутри него закралось сомнение. — Я тебя уверяю. До этого не дойдет.
 Александр не ответил.
 Когда в кабинет вернулся Игорь, все были до предела озабочены.
 — Ну что? — усмехнулся он, глядя на их ожидающие физиономии. — Рано еще. Я вообще-то пришел сообщить, что некоторые анализы в силу своей специфичности будут готовы только через неделю. Пока могу только сказать, что ничего тяжелее похмельных головных болей я не нашел. Да и вообще вряд ли там будет что-то особенное. Генетический материал на редкость качественный.
 — Остается просветить его родителей, — сказал Вязников.
 — Кстати, сейчас, — Морозов взялся за телефон. — Валера, ну как у тебя? Уже? Легкая у тебя рука.
 Некоторое время Морозов слушал.
 — Спасибо, Валер, все тогда. Вечером увидимся. — Игорь повесил трубку. — Ну, надо сказать, что нам до странного везет. Все в порядке. Сердце в норме. Сахарного диабета нет. Даже аллергий нет. Никаких параличей и прочей дряни. У отца с возрастом возникли проблемы с сосудами, но он всю свою сознательную жизнь, по словам участкового, курил. У матери была операция — вырезали камни в почках. Неделю подождем результатов теста на генетику. И… все.
 — Очень хорошо, — облегченно вздохнул Вязников.
 Игорь широко улыбнулся.
 — Теперь Катерину к Лиде. Тесты, осмотры. Все как положено.
 Вязников кивнул.
 — Ну вот и замечательно, — хлопнул по столу Морозов. — Теперь я удаляюсь, ваш пациент вернется минут через пятнадцать. Будете провожать?
 — Да.
 — Хорошо. А у меня дела.
 Игорь махнул рукой и исчез за дверью.
 — Знаешь, — тихо сказал Полянский, который все это время говорил по телефону. Вообще мобильный у адвоката звонил не переставая. — Мне тут приятель из Инкомбанка звякнул. Конечно, за эти данные его уволить могут в два счета, но дело не в этом. Наш клиент…
 — Кто? — нахмурился Вязников.
 — Ну, Влад этот, — разъяснил Миша, — живет в кредит. Квартира в кредит, машина тоже. Платит исправно. Но на ближайшие двадцать пять лет у него ни на что денег не будет. Квартира родителей под залогом. Он себе не то что ребенка позволить не может, даже филателия для него невозможное хобби. Его жизнь сейчас полностью в распоряжении банка. Ну, может быть, лет через пять, когда основная часть будет погашена, парень сможет позволить себе какое-нибудь безобидное увлечение. Типа коллекционирования пробок от бутылок с пивом. Жена и ребенок сейчас для него — это финансовая смерть. Так что он может дергаться сколько угодно, все это разговор в пользу бедных, не более того.
 Саша поморщился:
 — Тоскливое зрелище.
 — А был ли у него выход? — спросила Вика.
 — Выход есть всегда. Нужно только напрячься. Он мог жить с родителями и копить деньги на более просторную квартиру, где уместились бы два поколения. Или искать землю, подальше, но подешевле…
 — Выход есть всегда. Но если кишка тонка, то… — Вязников развел руками. — Конечно, проще всего взять кредит и не думать ни о чем. Жить в долг.
 Когда вернулся Влад, они отвезли его домой.
 По дороге никто не проронил ни слова.
  Дом Морозовых 
 Лида вымыла руки и тщательно высушила их полотенцем. Время пять часов вечера. Вот-вот должна прийти старшая дочь Вязникова. Рабочий день заканчивался, и в кабинет то и дело врывался свет автомобильных фар. На углу подмигивала зеленым светом реклама молодежного клуба. Несмотря на напряженный день, Лида не испытывала усталости. Удивительная легкость появилась в ее движениях. Ей казалось, что она не ходит, а летает. Ею целиком и полностью овладело предвкушение. Дом. Свой дом. Эскизы, проекты, тяжелые балки, стены. Вся эта суета, когда в каждом углу что-то происходит, изменяется.
 Всю свою жизнь она прожила в отцовском доме, и даже после того, как вышла замуж, Лида все равно ощущала свою принадлежность к отцу. Муж как бы становился на второе место, а ей так хотелось видеть Валеру главой дома, настоящим хозяином, прислонившись к плечу которого можно чувствовать себя такой защищенной.
 Ее мысли были прерваны коротким стуком в дверь.
 — Входите.
 — Здравствуйте, — смущенно улыбнувшись, сказала Катя, заходя в кабинет.
 — Привет, — ответила Лида. — Как себя чувствуешь?
 Катерина пожала плечами и неуверенно ответила:
 — Ничего. Только по утрам нехорошо бывает. Немного тошнит.
 — Это ничего страшного, — улыбнулась Лида, — все в порядке вещей. Организм подстраивается под новые условия. Идет перестройка биохимии, поэтому самые обычные продукты и запахи могут быть отвратительными. Через некоторое время это пройдет.
 — А может быть, таблеточку? — спросила Катя. — Чтобы не тошнило.
 — К сожалению, не придумали еще такую хитрую таблеточку. Нет, конечно, есть разные соединения, которые предотвращают, например, морскую болезнь, но травиться химией я бы не стала. Это слишком тонкий и индивидуальный процесс, чтобы решать его просто таблетками. Есть еще препараты растительного происхождения, основанные на генетически измененных травках, но это добро я вообще стараюсь никому не прописывать. Больше тебя ничего не беспокоит?
 Катерина мотнула головой.
 — Тогда раздевайся…
 После осмотра Лида продолжила свой краткий инструктаж:
 — Для того чтобы себе облегчить жизнь, постарайся быть внимательной к собственным ощущениям. Отмечай изменения в самочувствии. Если стало плохо, старайся найти причину. И каждый раз, когда мы с тобой будем встречаться, рассказывай мне о своих наблюдениях. Так мы найдем оптимальный вариант для твоего здоровья и здоровья ребенка.
 Катерина была в порядке. Ничего страшного и необратимого не происходило.
 — У тебя все хорошо, — с улыбкой подвела итог Лида. — Сейчас около трех недель. Позже, чтобы нам окончательно удостовериться, сделаем ультразвуковое обследование. И еще пару тестов. Можно даже узнать пол ребенка.
 В ответ на это Катерина упрямо замотала головой:
 — Не хочу. Не хочу знать пол ребенка. Пусть будет все так, как должно быть.
 — Так ведь тебя никто не заставляет, — рассмеялась Лида.
 Уже находясь рядом с машиной на подземной стоянке, Лида спросила у Кати:
 — А почему ты не хочешь знать пол?
 Катерина, открыв дверь своей машины, обернулась. Нахмурилась, а потом замялась, сомневаясь, что ее поймут:
 — Потому что не хочу, чтобы ребенка уже сейчас воспитывали как мальчика или как девочку, — и еще добавила: — Не хочу общаться со своим ребенком в утробе через общепринятые клише.
 Она скривила физиономию и дурным голосом проблеяла:
 — Ну, ты же мальчик, ты должен вести себя сдержанно, или: ты же девочка, ты не должна быть драчуньей. — Катя замолчала, словно рассматривая в своем воображении пересказанные картины. — Я хочу воспитать сверхчеловека…
 Она села в машину, привычно отключила вспыхнувший дисплейчик путеуказателя и через мгновение растворилась в темном февральском вечере. А сказанное ею слово продолжало звучать.
 Мужа, как обычно, дома еще не было. Лида стремительно взмыла вверх по лестнице.
 Она энергично стащила с себя выходную одежду и переоделась в коричневые брюки и мягкий серый джемпер. Повязала черные волосы красной повязкой и стала похожа на цыганку. Это сравнение ей не нравилось, но сейчас она нашла в этом определенный романтизм. Уже выходя из спальни, Лида на минутку заглянула в зеркало. Покрутилась. Хитро улыбнулась и спустилась на кухню, где уже была Полина.
 — Привет! — воскликнула Лида.
 В ответ Полина охнула и уронила уже почти вымытую кастрюлю в мойку.
 — Ну ты меня и напугала, — выдохнула она, держась за сердце. — Я думала, что в доме, кроме меня и Юрия Павловича, никого, а оказывается, ты уже тут. Как ты умудрилась так незаметно?
 — Да вроде и не старалась. Торопилась на кухню, думала, ужин готовить надо… — Лида пожала плечами.
 — Ты знаешь, я уже приготовила все. — Полина вытерла руки. — Сегодня на работе так плова захотелось. Не поверишь, я даже его запах ощутила.
 — Ну и замечательно. Значит, сегодня будем кушать плов, — легко согласилась Лида.
 — А ты чего сегодня прям светишься? — подозрительно спросила Полина.
 Лида было потянулась за тарелками, но остановилась:
 — Свечусь? С чего ты взяла? — Она всегда ощущала странное неудобство, когда приходилось отвечать на чьи-то расспросы. Нельзя сказать, что Огарева была скрытной, нет, просто манера разговора Полины резко отличалась от всего, с чем Лиде приходилось сталкиваться. И хотя Игорь привел Полину в отцовский дом уже почти восемь лет назад, Лида всегда смущалась, когда жена брата интересовалась ее делами. — Не знаю, наверное день удачно прошел.
 Огарева и не подумала рассказать Полине о принятом ими с Валерой решении. Они не были близкими подругами, хоть и жили под одной крышей.
 Когда жена Игоря освоилась в новом доме и поняла, что ее муж наследник рода Морозовых, ее поведение изменилось не в лучшую сторону. Хозяйка несколько пренебрежительно смотрела на Лиду, которую поначалу это обижало. Только значительно позже к ней пришло осознание того, что такое поведение — это всего лишь вовремя не удаленный комплекс неполноценности Полины. Однако прозрачная стена между ними так никуда и не исчезла.
 — Сегодня Катерина приходила, — сменила тему Лида. — Я порадовалась за нее: здоровая молодая мама, что в нынешнее время большая редкость.
 — Да-да, мне Игорь говорил. Жалко ее. Кому она теперь нужна?
 Лида нахмурилась:
 — Нужна. Здоровая и способная нарожать еще кучу малышей, очень нужна. Обязательно найдется мужчина, который возьмет ее замуж.
 — Ну, дай-то бог, — немного равнодушно отозвалась Полина.
 Стол они накрывали в молчании.
 В половине седьмого вечера хлопнула входная дверь. Пришел Игорь. Полина тут же сорвалась с места в прихожую.
 — Привет, сестренка, — пробасил Игорь, заглядывая на кухню.
 — Привет, — тепло отозвалась Лида и улыбнулась. Дверь снова хлопнула, Игорь обернулся. — Вот и Валерка. Иди встречай.
 В начале девятого начали собираться гости.
 Первыми объявились Вязниковы. В дверях сразу же началось столпотворение.
 Когда в гостиную спустились дети Игоря — Марина и Роман, — а потом сын Валеры Сергей, галдеж накрыл весь дом.
 Все говорили одновременно. Звенели стаканы, кружки, тарелки. Звучал смех.
 Казалось, что в доме взорвался фейерверк, где вместо пороховых вспышек — голоса, шутки, смех. Все это сконцентрировано вместе, блестит, звучит, грохочет. Живое. Настоящее.
 Старший Морозов стоял чуть в стороне от общего балагана, рассматривая наполненную взрослыми и детьми гостиную. По его губам бродила рассеянная улыбка.
 — Жалко, Леха, ты не видишь этого…
 Глаза защипало. Чтобы не показывать слез, Юрий Павлович отошел в сторону.
 В его доме гомонил и смеялся результат всей его и Алексея жизни. На протяжении целых пятидесяти лет они строили свои крепости и воспитывали детей, делая основной ценностью сплоченность и силу.
 Три поколения свободно поместились в его доме, сосуществуя словно единый организм. Где-то лучше, где-то хуже, но самое главное — вместе! Где такое встретишь, когда сплошь и рядом жена с мужем живут отдельными жизнями. И это считается нормой!
 — Жаль, Леха, ты не видишь… — снова повторил Морозов-старший.
 Его слова потерялись в поднявшемся шуме. В распахнувшуюся дверь вошли Лариса с Михаилом.
 — А вот и Полянские!
 Старшее поколение, не сговариваясь, потянулось к камину. Мужчин там уже ждала открытая бутылка коньяка, женщины довольствовались вином.
 Вязников с улыбкой наблюдал, как вокруг Эллочки образовался круг из сверстников. Дочь что-то с упоением рассказывала, шутила, стреляя глазками направо и налево. Катерина сидела чуть поодаль, у нее был немного рассеянный вид. «Пожалуй, скоро надо будет вводить ее во взрослую тусовку», — подумал Александр.
 В это время Полянский, упиваясь возможностью поухаживать за таким количеством дам, с удовольствием разливал вино по бокалам, одаривая каждую женщину загадочной улыбкой.
 — Ну что? — как бы приглашая к беседе всех присутствующих, спросил Игорь.
 «О господи, — подумала Лариса, — сейчас опять начнут про танки». В женском коллективе словосочетание «про танки» было условным сигналом к пополнению запасов терпения. Эта история имела глубокие корни. Года три назад, на очередном большом празднике, кто-то из мужчин затронул тему о роли бронетехники в современной армии.
 Экскурс в танкостроение длился весь вечер; женщины скучали, умело скрывая тоску под фасадом вежливости. Особенности установки бронепластин, характеристики орудий, параметры двигателей были настолько «увлекательной» темой, что не клевала носом только Полина. Она просто заснула в самом начале беседы. Когда же споры коснулись новейшей разработки, танка МТ-100 «Черепаха», стало ясно, что праздник испорчен окончательно. Через некоторое время, аккурат на следующих клановых сборах, мужчины снова подняли животрепещущую тему «снаряда и брони».
 Женщины под различными предлогами начали покидать мужское общество. Кончилось это тем, что кто-то из пострадавшей стороны высказал в приватной беседе свой протест самому заядлому танкисту, Игорю. Специалисты по бронированному кулаку несколько подувяли, но просьбу общественности были вынуждены удовлетворить.
 — Я бы хотел сделать небольшое объявление, — перехватил инициативу Александр. — Вы все уже наверняка знаете, что Катерина беременна. Так вот, она будет рожать, и в связи с этим я бы хотел ее ввести в наш круг. Думаю, это пойдет на пользу не только ей, но и ребенку. Пусть ума набирается. Возражения?
 — Да какие могут быть возражения? — удивился Полянский.
 Саша повернулся и посмотрел на шумную компанию молодежи в другом конце гостиной. Судя по доносившимся обрывкам фраз, речь шла о новой экранизации «Хроник Амбера».
 Это была первая крупная российская киноработа после серьезного кризиса в кинопромышленности. Очередной скачок в развитии инфотехнологий на какой-то момент превратил кино в кунсткамеру спецэффектов, начисто исключив актерскую игру, да и подчас самих актеров тоже. Дорвавшись до сундучка с эффектными побрякушками, режиссеры принялись клепать третьесортную продукцию на манер голливудской. Не миновала чаша сия и такого эпического полотна, как «Хроники Амбера». Очередной виток повального увлечения общечеловеческими ценностями сильно видоизменил произведение. Один из главных героев превратился в гея, другой неожиданно почернел кожей. Шестидесятивосьмилетний режиссер, снявший в свое время Толкиновскую сагу, растянул «Хроники» на пять серий, по четыре часа в каждой.
 После этого кино окончательно утратило смысловую нагрузку. Только недавно, в последние три года, на экраны вышло несколько проектов, где ведущими стали живые актеры, их чувства, эмоции. Критики снова заговорили о возрождении российского кинематографа.
 И вот кто-то из режиссеров замахнулся на эпос.
 — А слабо в кино сходить? — спросил Вязников у присутствующих.
 — А почему бы и нет? — сказала Лариса. — Только на какой фильм?
 — Да вот дети говорят, что вышли «Хроники Амбера»…
 — Да-да, — подал голос Михаил, — я видел рекламу.
 — А действительно, давайте сходим! — обрадовалась Виктория.
 — Только вот гложут меня сомнения относительно качества… — сморщился Полянский.
 — Ну, хуже Эммы Уотсон в роли Дары никого быть не может, — замахала руками Лариса. — А вспомните Бренда!
 — Том Фелтон? Ужас, ужас… Хотя старичок Элайжа Вуд был в роли Корвина недурен…
 — А любовная линия Кейн — Джулиан? Помните, эти восторги в прессе? «Олицетворение вечной любви двух стихий. Воды и земли. Бесконечного моря и бескрайних лесов».
 — Да, действительно, — согласился Вязников. — Пожалуй, стоит сходить. Надо дать нашему кинематографу шанс.
 Он повернулся к молодежи:
 — Эллочка, а негры в списке актеров имеются?
 — Нет, кажется. По крайней мере, если и есть, то с русскими именами. Про гомосексуалистов ничего сказать не могу. Но в рекламке не заявлено таких… прорывов.
 — А в главной роли кто? — поинтересовался Игорь.
 — Кто-то совсем новый, неизвестный. Режиссерская работа Петра Кончаловского.
 — Ну, слава богу, что не Степана Михалкова. Он бы на роль Оберона вытащил старика-отца. Сколько раз уже было…
 — Да, и сколько можно? — поддержал Вязников. — До сих пор с ужасом вспоминаю сериал «Княжеский Пир». Никита Михалков в роли Владимира Красно Солнышко. Старику уже на покой пора, бенефисы рубить и правнуков нянчить, а все туда же…
 — В общем, — резюмировал Морозов, — надо сходить! Решено?
 — Решено! — воскликнули все одновременно и подняли бокалы. Звон стекла и звук входного гонга слились воедино.
 Лида встрепенулась:
 — Я открою, — и выскочила в прихожую. Толкнув плечом тяжелую дубовую дверь, Лида отпрянула. На пороге стоял Иван Иванович, воротник его дорогого зимнего пальто был чуть припорошен снегом. Он походил на дородного боярина, с зычным басом, лохматыми бровями, пахнущий дорогим одеколоном. Синий татуированный перстень на пальце теперь прикрывался настоящим золотым. Увидев ее, мужчина заворочался на месте и утробно заворчал:
 — Привет, шкодница.
 Лида с неприличным для взрослой женщины визгом бросилась к нему на шею. Иван Иванович для нее был почти как крестный отец.
 Юрий Морозов и Алексей Вязников были очень дружны с Иваном Ивановичем. Они никогда не скрывали своего знакомства от детей, но и никогда не говорили, чем он занимается и где работает. Однако в детстве среди взрослых Лида неоднократно слышала фразу, что если припрет, то Иван Иванович поможет. А в бане дети часто тайком рассматривали татуированную спину гостя.
 — Проезжал мимо, подумал, дай заскочу, — пробасил Иван Иванович, входя в гостиную.
 — Сколько лет, сколько зим! — Александр поднялся с кресла, протягивая руку.
 «Ну-ну, — с усмешкой подумала Лида, ставя на стол дополнительную посуду. — Хитрый лис! О том, что ты приедешь, знала вся округа».
 Ивану Ивановичу налили рюмочку. Он сказал тост, сдвинули бокалы, выпили. Разговор пошел по укатанной вежливостью дорожке. Лида, сидевшая рядом с мужем, рассеянно следила за разговором. Ее взгляд остановился на тесном кругу молодежи.
 Все о чем-то беседовали, кажется, они так и не ушли от темы «Хроник», и только старшие, Сергей с Катериной, остались при своих интересах. Огарев молча поставил свою бутылку с квасом на журнальный столик и подсел поближе к Катерине.
 — Что-то ты сегодня неактивная.
 — Я не в образе, — лениво усмехнулась Катя. У нее было странное настроение. Мелкие детали настойчиво бросались в глаза. Вот и сейчас она с любопытством, граничащим с невоспитанностью, разглядывала глаза Сергея.
 «Надо же, — подумала она, — я ведь его знаю как облупленного. Вместе в одной песочнице играли. А глаза словно только сейчас по-настоящему увидела».
 — Хочу написать твой портрет, — неожиданно даже для себя сказала Катя.
 Сергей очень спокойно спросил:
 — Почему?
 — Глаза у тебя особенные, — честно призналась Катерина.
 — Только сейчас заметила?
 Они смущенно замолчали. Каким-то особенным смущением наполнилась тишина между ними.
 — А что это ты сегодня такая щедрая? — Сергей прокашлялся. — Портрет предлагаешь написать. Раньше за тобой таких грехов не водилось
 — Все течет, все меняется. Вот и я тоже в силу обстоятельств меняюсь. — Катя спрятала глаза за стаканом с соком.
 — Это что же за обстоятельства, которые тебя так скрутили?
 Она поколебалась минуту, но поняла, что шила в мешке не утаишь.
 — Беременная я, вот и колбасит, — шутливо сказала Катя, понизив тон почти до шепота.
 — Ну ты, мать, даешь! — сразу же приняв ее слова на веру, выдохнул от удивления Сергей.
 — В том-то все и дело, что мать…
 Они помолчали. Сергей не задавал лишних вопросов, и Катя была ему за это благодарна.
 — Потом я тебе как-нибудь расскажу. Что и как… Не сейчас. Хорошо? — прошептала она.
 — Договорились, — кивнул младший Огарев.
 Они, не сговариваясь, одновременно приблизились к Эллочке, которая, чуть не захлебываясь, расписывала какие-то свои особенные восемнадцатилетние новости.
 Александр Вязников, сидящий к ним спиной, даже обернулся, когда сзади раздались дружные взрывы хохота. От сердца отлегло. Старшая дочь смеется, значит, все будет хорошо… У Саши было тревожно на душе. Иван Иванович сообщил довольно неприятные известия, осмысливать которые следовало на свежую голову. К тому же в контексте разговора он напомнил, как бы случайно, что финансово участвует в работе всех предприятий Клана. В том числе и клиники Морозова. Это могло означать, что скоро Игорю придется сделать некоторое количество операций, зашить несколько пулевых ран и благополучно об этом забыть. Небольшая плата за услуги такого человека.
 Раздался веселенький мотивчик чьего-то мобильного. Иван Иванович, тяжело ворочаясь, вытащил телефон. Выслушал сообщение. И, ни слова не сказав в ответ, закрыл флип.
 — Труба зовет, — усмехнулся он, поднимаясь.
  Дом Полянских 
 Миша сидел за рабочим столом, делая пометки к проекту устава будущего холдинга. Набранные вчера под диктовку Вязникова замечания следовало нещадно править. Язык у Александра был совершенно не юридический.
 Черная палочка «карандаша» быстро металась по жидкокристаллическому планшету с записями.
 Пока все складывалось удачно. Проект обещал быть прибыльным, к тому же члены Клана наконец получали возможность заниматься любимым делом, не отвлекаясь на оргмероприятия, управленческие вопросы, подбор кадров и разбор полетов.
 Фактически холдинг был шагом вперед. Следующим этапом в развитии экономики Клана. По опыту Полянский знал, что момент перехода на очередную ступеньку всегда самый критичный и самый опасный. Чтобы просто двигаться по гладкой прямой или, того пуще, стоять на месте, не требуется особых усилий. Но как только приближается граница, за которой все уже будет по-другому, иные проблемы, иные заботы, иная прибыль, сопротивление резко возрастает. И на момент перехода оно выплескивается каким-то событием, Так в большинстве виртуальных игрушек самый большой монстр на уровне ждет у выхода.
 Словно жизнь проверяет человека: достоин ли? Может быть, лучше еще побродить на старых пастбищах, накопить силенок?
 Предчувствуя возможные заморочки, Полянский снова и снова вычитывал устав, выискивая подводные камни, ловушки и капканы.
 В дверь постучали.
 — Войдите, — отозвался Михаил.
 — Привет! Вот, — сказала Катя, заходя в кабинет и помахивая синей папкой с документами. — Папа велел передать.
 — Копии документов на ателье… — словно угадывая, ткнул пальцем в картон Полянский. Он отложил бумаги в сторону и поднял глаза на Катю. — Хочешь кофе?
 — Мне нельзя. — Она смущенно улыбнулась.
 — А, ну да! — Миша хлопнул себя по лбу. — Ну тогда, может быть, чай?
 Он нажал кнопку связи с секретарем. Катя сделала страшные глаза и замахала руками:
 — Нет-нет! Не хочу! Уже темнеет, а я терпеть не могу сидеть за рулем в темноте, — объяснила она. — Лучше пойду.
 Катерина подмигнула и вышла.
 Полянский задумчиво улыбнулся. Прикусил «карандаш». Визит красивой молодой девушки слегка сбил деловой настрой. Вкусный, чуть тревожный запах Катерининых духов уносил мысли куда-то в сторону от готовящегося проекта.
 — Полянский, ты бабник, — пробормотал Миша. — Или не в этом дело?
 Он вспомнил, как стояла в дверном проеме Катерина и ласково, с упреком улыбалась, когда он предложил ей кофе. Потом его посетила мысль о том, что у него до сих пор нет сына. Миша легко и живо представил, как вместо Катерины в дверном проеме стоит его Ларочка и так же немного смущенно и счастливо улыбается. Немедленно захотелось все бросить, забрать жену с работы и заняться вопросом наследника вплотную, не откладывая.
 — Полянский, ты не бабник, — резюмировал Михаил. — Ты просто кобель. Это лучше.
 Мысли приняли особое направление. Ему неожиданно и совершенно некстати вспомнилось, что сегодня он должен был нанести визит к Нинон Аграновской. От этого настроение упало на отметку в район нуля.
 Нинон Аграновская, начальник экономического отдела в Смольном. Любит гвоздики. Разведена. В почтенном возрасте. В небесной канцелярии произошел сбой, и у Аграновской не родилось детей. Муж несколько лет назад от нее ушел, променяв старушку с выщипанными бровями на тридцатилетнюю краснощекую молодуху.
 Полянский его понимал. Бесконечное курение через длинный мундштук каких-то гадких сигареток и бесконечные богемные вечеринки в одном из подвалов на Литейном могут довести кого угодно.
 Литературные старушки и прочие мощи от искусства с воодушевлением сплетничали, обсуждая молодых и значительно более энергичных авторов. На таких «заседаниях» царила сублимация творчества в чистом виде. Стараясь компенсировать собственную литературную импотенцию, престарелые критикессы вовсю точили зубы о «молодняк».
 — О господи! — вздохнул Полянский. — А ведь ей еще нравятся красные гвоздики. Революционер в юбке.
 Он покачал головой. По его мнению, женщине должны нравиться либо изысканные розы, либо что-то простое и невинное типа васильков с ромашками, но не этот половинчатый цветок, который в советское время дарили мужчинам на 23 февраля.
 Однако без визы Нинон Аграновской закончить дела с холдингом было невозможно. Старушка торчала на своем месте плотно и, что хуже всего, отлично это понимала.
 Михаил в досаде хлопнул ладонью по столу и вышел из кабинета. Комната Ларисы находилась дальше по коридору. Полянский чуть-чуть приоткрыл дверь и увидел, как Лариса, нацепив на кончик носа очки, что-то набирает на клавиатуре. Ее пальцы легко порхали, а черные густые брови чуть-чуть хмурились. Чтобы не испугать ее, Миша тихонько постучал в дверь.
 — А! Это ты! — Лариса взмахнула ресницами. — Проходи.
 Полянский вошел, чмокнул жену в макушку и, развернув стул для клиентов, уселся на него, как на коня.
 — Чем занимаешься? — спросил он.
 — Да вот… Переделываю исковое заявление. Посмотри. — Она протянула ему тетрадный листок в линейку, исписанный дрожащим почерком.
 Михаил взял пожелтевший листик и пробежал его глазами.
 — Крик души, — прокомментировал Полянский. — Так в женский журнал пишут.
 — Но не в суд, — покачала головой Лариса.
 Истица умоляла признать своего супруга ограниченно дееспособным в связи с тем, что он любит выпить. Заявление, написанное от руки, содержало такие обороты, как «плачу горькими слезами», «есть ли божья правда», «не по-христиански», в общем, все, что нужно для душещипательной статьи. Но шелестящему бумажному монстру, по имени Машина Правосудия, этого было недостаточно. Божество Закона не разумело языка простых смертных и сурово наказывало обратившихся неподобающе.
 — Да, — невесело усмехнулся Полянский, — было бы смешно, если бы не было так грустно.
 — Не знаю, зачем я взялась за это дело. Я у нее еле-еле вытянула все нужные подробности и факты.
 — Намучаешься…
 — Жалко мне ее. Денег в доме нет, квартира на мужа записана, он собрался ее чуть ли не за бутылку водки продать… Она, бедная, даже не понимает, что в канцелярии ее заявление никто не примет. Жалко ее, — повторила Лариса и вздохнула. — Хочешь, возьми ее бумагу к себе в папочку.
 Полянский собирал всевозможные курьезы из области делопроизводства. Набралась уже солидная папка справок, ходатайств, заявлений, объяснительных, милицейских протоколов. В основном смешные, наивные, хитрые документики. Но иногда попадались составленные грамотно, почти профессионально, со знанием законов, страшные, злые бумаги. Отсудить. Отобрать. Принять меры. К отцу… Матери… Дочери… Сыну… Документы-уродцы, отражающие внутренний мир людей, их создавших. Полянский называл эту папку «кунсткамера».
 — Нет, не возьму. Грех смеяться над таким. А на злодейство не тянет.
 — Ты только никому из наших не говори, — попросила Лариса, имея в виду сослуживцев. — Не поймут ведь.
 — Всяко не поймут. — Михаил потянулся через стол и поцеловал жену в бархатную щеку. — Я пойду, мне пора…
 — Уже? — Лариса расстроилась.
 — Не переживай, я постараюсь быстренько развязаться. Мне и самому противно, но ничего не поделаешь. Если эта выдра упрется, можно попрощаться с регистрацией.
 — Да, я все понимаю…
 — Вот и умница. — Миша снова чмокнул Ларисину макушку и вышел.
 Лариса еще некоторое время сидела, глядя перед собой ничего не видящими глазами. Потом встряхнулась и вернулась к работе.
 «Может быть, не надо было к ней заходить? — усомнился Миша. — Только расстроил. Все равно не стал бы сейчас заводить разговор о втором ребенке. Какая-то она в последнее время расстроенная, подавленная». У него даже мысли не возникло о том, что жена до умопомрачения ревнует.
 Полянский любил женщин, и они отвечали ему взаимностью. Не сказать, чтобы Михаил был красив. Современные понятия о мужской красоте к нему были неприменимы. Слабое, узкоплечее существо, с распирсингованным телом и худенькими ломкими ручонками, по необъяснимому стечению обстоятельств ставшее мужским идеалом в две тысячи двадцать пятом году, никак не походило на Мишу.
 Греческий бог — это уже устарело. Хотя Полянский действительно чем-то походил на него, но так, словно был негативом. Северный бог. Белокурый, светлоглазый, с тонким прямым носом. Крепкая фигура, волевой подбородок. В общем, «Рюриковичи мы». Кроме этого, его красота была окутана невероятной, тонкой, как аромат женских духов, харизмой. При этом Полянский не был дамским угодником, у которого всегда наготове затасканный комплиментик. Нет. Сами женщины находили в нем что-то, неизвестное ему самому. И каждая что-то свое. «Женщину нужно любить такой, какая она есть!» — качал головой Миша. Наверное, именно это слабая половина человечества чувствовала в нем сразу. Любовь к себе. Ну какая здоровая женщина устоит перед таким аргументом?
 Сидя за рулем автомобиля, Полянский терпеливо уговаривал себя, что даже мадам Аграновская, в принципе несчастная женщина, тоже хочет немножко любви.
 Получалось не очень хорошо.
 — Я чувствую себя проституткой, — сказал вслух Михаил.
 Он тормознулся около магазина. Надо было, в конце концов, прикупить злосчастных гвоздик.
 Заодно Миша зашел в ювелирный. Сам не зная почему.
 На укутанной в бархат витрине были выставлены различные кольца, цепочки, кулончики, серьги… Задумчиво рассматривая витрину, Михаил понял, что у них в семье нет семейного амулета. Кажущаяся мелочь была очень важна. Отличительный знак. Принадлежность к Полянским. Такая вещь делала семью чем-то особенным. Заговором. Тайной. У Вязниковых — кулон на цепочке, у каждого члена семьи свой. Знак родителей, детей, знак наследника. У матери Вязникова — амулет бабки. Эти семейные украшения передаются из поколения в поколение. Когда Вика забеременела, свекровь отдала ей свой кулон, а Вязников для своей матери сделал амулет бабки.
 Морозовы не стали все усложнять. У них есть глава рода и его жена, «мать рода», как написано на внутренней стороне очень простого золотого кольца. Кольцо главы рода с рунным рядом по ободу, на внутренней стороне которого: «глава рода Морозовых».
 Это были семейные реликвии. Предметы, которые в древности становились артефактами. Ценность которых измерялась уже не материалом и не весом, а чем-то особым, историей, силой тех людей, которые носили их, вкладывали свою энергию, тепло своей души.
 — Желаете что-то? — Справа за плечом образовалась девочка-продавец.
 — Колечко для жены ищу…
 — Вам подороже или поскромнее?
 Полянский, не задумываясь, ответил:
 — Покрасивее…
 Продавщица что-то защебетала и повела его в сторону другой витрины. Но краем глаза Миша зацепился за огненную искорку, вспыхнувшую слева. Красный рубин.
 — Погодите. Я, кажется, выбрал…
 На улице, в цветочном киоске он с содроганием купил три красные гвоздики,
 — Ах, Мишенька, не стоило, право. — Аграновская приняла цветы с жеманной улыбкой. — Какой вы все-таки салонный лев.
 — Ну что вы, Нинон, я всего лишь скромный любитель по сравнению с вами. — Михаил пододвинул даме стул.
 Они сидели в полупустом ресторане, оформленном а-ля декаданс. Повсюду висели картины с белыми каллами, торчали старые патефоны. Квадратное помещение со сглаженными углами и стенами, отделанными зеленым стеклом, больше всего напоминало бутылку. С абсентом. Где-то в глубине зала сидели две среднего возраста дамочки, пьяно ухмыляясь теми особыми улыбками, которые отличают людей нестандартной половой ориентации.
 «Лесбиянки», — решил Полянский.
 — Как вам тут нравится? — поинтересовалась Аграновская, когда Миша сел.
 Официант предложил меню, и Полянский был ему благодарен. Увесистая папка с картонкой внутри скрыла его гримасу.
 — Тут очень… — Миша покрутил пальцами в воздухе, будто подыскивая нужное слово, — …очень необычно.
 — О, это совершенно верно. — Нинон подалась вперед, с деланной изящностью подперев рукой подбородок и бросая на Полянского взгляд, который по ее личной классификации проходил как «томный». Миша же растерялся, так как всегда считал, что таким образом смотрят престарелые, впавшие в маразм проститутки. — Вам посоветовать, что заказать?
 — Да, пожалуйста. — Полянский сообразил, что Аграновская решила играть в матрону. — Странные названия.
 — Тогда возьмите то, что называется «Шарф Эйседоры». Не пожалеете…
 — Замечательно, — согласился Михаил. — Пусть будет шарф… Это, я так понимаю, в честь Айседоры Дункан?
 — Да-да! — Нинон ткнула мундштуком в Полянского. — Вы угадали. Вообще, знаете, какая это была женщина?
 — Ну, только немного, — пробормотал Миша. — Я не так хорошо разбираюсь в том времени. Куда мне до вашего уровня!
 — Ах, льстец вы, льстец. — Аграновская погрозила ему пальцем и прикурила сигарету.
 В это время официант принес небольшую тарелочку с чем-то, больше всего напоминающим суп с лапшой, в котором плавали странные белые кусочки.
 — Приятного аппетита, — прошептал официант.
 Ставя перед Михаилом тарелку, он легко, будто случайно, коснулся пальцами руки Полянского.
 — Мм… Извините, — снова шепнул официант на ухо Михаилу.
 — Идите, идите, Юрочка, — махнула рукой Аграновская.
 Официант удалился, оставив Полянского в совершеннейшем недоумении.
 — Я не понял, Нинон Лазаревна…
 — Просто Нинон, — снова погрозила ему пальчиком Аграновская.
 — Я все равно не совсем понял…
 — Ах, что вы, Миша? Все вы поняли, по лицу было видно. Юрочка гомосексуалист. Вы ему сразу приглянулись.
 По замершему лицу Полянского она поняла, что к идее нестандартных половых связей он относится сугубо отрицательно.
 — Не волнуйтесь, никто вас неволить не станет. Тут очень свободные нравы. Поэтому мне так нравится это местечко. — Нинон усмехнулась, выпустив густой клуб дыма. — Кушайте супчик, мальчик, а я вам расскажу о золотом веке русской поэзии.
 На слове «мальчик» Полянский чуть не подавился «супчиком», но умело сдержался.
 — Вы себе представляете этот век, где куртуазный маньеризм возводился в ранг высшей добродетели, где люди ценили и понимали тонкость чувств и высоту стремлений. Ах, это было славное время. Сережа Есенин. Андрюшенька Белый… Это боги! Боги поэзии. Нежные, чувственные. Они не могли уберечь страну от наваливающегося ужаса. Увы, увы! Для этого они были слишком нежны. И теперь их проходят в школе. Вы ведь проходили Есенина?
 — Да, конечно, — ответил Полянский коротко, сразу отказавшись от идеи процитировать: «белая береза под моим окном». Есенин ему не нравился.
 — Вот видите. — Аграновская едва не заплакала. Ее голос дрогнул. — А ведь это все равно что учить в школе «Отче наш». Это же не стихи, это молитвы, экстаз, высшая форма творения. Есенина надо чувствовать. Телом, душой, всем своим существом. А мы талдычим бесконечное: «плачет иволга, схоронясь в дупло».
 — Иволги в дуплах не селятся, — неожиданно для самого себя ляпнул Полянский.
 «Кто меня за язык тянул?»
 — Да? Разве? — У Нинон был вид разбуженного человека. — Хм. Как странно, но, впрочем, может быть. Может быть, вы не точно знаете, в конце концов.
 Миша вежливо улыбнулся: конечно, мол.
 — Кстати, как вы оцениваете еду?
 — Замечательно. — Полянский расплылся в еще более широкой улыбке. — Очень вкусно. Только я не пойму, что это за… состав.
 — Птичий мозг, — ответила Аграновская.
 — Птичий? Мозг? — У Миши началось активное слюноотделение, которое обычно предшествовало рвоте. «Только бы не сблевать, боже мой, только не это!» — взмолился он.
 — Изысканное блюдо, — заявила Нинон.
 — А почему же вы не едите?
 — О, увы, у меня строгая диета. От этой еды у меня, простите, изжога.
 — Как жаль. — Миша чуть не уронил ложку.
 — Ах, и не говорите. О чем мы беседовали?
 — О Есенине… — рассеянно ответил Полянский. За спиной его собеседницы что-то затевалось. Две лесбиянки, видимо перебравшие лишнего, чего-то не поделили. И теперь одна старалась усадить на стул другую, пытавшуюся вскочить.
 «Романтический вечер!» — с тоской подумал Миша.
 — О, Сережа был тонкий человек. Его поэзия такая редкая, полная намеков, полутонов. Этого не могут оценить люди, далекие от поэзии, от богемы. А какие удивительные отношения были у него с друзьями. Вы, наверное, не читали его переписку с Сашей Белым?
 Аграновская пила джин с тоником, и Полянский видел, что ее медленно, но верно развозит.
 — Нет, нет, не читал. — Миша пытался сделать вид, что ест.
 — А там такие строки, боже мой, какие там слова! «Серая птица печали ужель опустила свои крыла над тобой? Но ведь есть ее Айседерка Денкан…»
 «Точно вырвет», — напрягся Миша.
 — Какая абсентная сладость таится в этих словах…
 — Желаете второе? — произнес кто-то над ухом Полянского.
 Обернувшись, он увидел близко-близко лицо официанта. Почувствовал его дыхание, горячее, пахнущее ванилью.
 Михаил с трудом подавил рефлекторное желание вмазать Юрочке между глаз. Вероятно, в глазах клиента было что-то особое, официант уловил «невербальный посыл» и вытянулся по стойке «смирно».
 — Я, пожалуй, вас оставлю. Мне нужно… — пробормотала Аграновская, — …припудрить носик.
 Она встала, чуть-чуть пошатываясь, и направилась в туалет.
 — Спасибо, — сказал Полянский официанту. — Только…
 В этот момент лесбиянки синхронно поднялись и пошли вслед за Нинон. Что-то в их походке показалось Полянскому знакомым.
 — Только принесите счет, — закончил он свою фразу.
 — Как вам будет угодно… — Юрочка исчез.
 «Валить отсюда надо, под любым предлогом. К черту холдинг. Здоровье дороже».
 Счет появился на столике через пять минут. Нинон упорно сидела в туалете. Лесбиянки тоже.
 Наконец еще через пяток минут Полянский сообразил, что же казалось ему таким знакомым в походке выпивших подруг. Так, решительно покачиваясь, идут на драку пьяные матросы.
 — Момент истины, — пробормотал Полянский и встал.
 — Пошли на хер, сучары, — орала в это время Аграновская, запершись в туалетной кабинке.
 — Кто тут сучары, кто сучары?! — возмущались лесбиянки, пытаясь из-под двери ухватить старушку за щуплые ноги. — Мы тебе сейчас покажем, кто тут сучара!
 — Отвалите!
 — Сама сейчас отвалишь, коза старая! В жопу твои сигареты вставим! — вопила самая активная. — Ломай двери, Зинка.
 — Девочки, не трогайте меня, я старенькая, — взмолилась Нинон.
 — А как лошков молодых на бабки разводить — не старенькая? А кто Вальке эту лахудру привел?! А?! Ломай двери, Зина!
 Перебравшая богемных напитков Зинка поскользнулась на стульчаке унитаза и свернула на бок сливной бачок. На пол хлынула вода.
 — Ай, твою мать!
 — Помогите!
 И тут Нинон сделала ошибку. Она открыла дверь и попыталась вырваться из туалета в зал.
 Лесбиянки, на чьей стороне была молодость, ухватили худосочную старушку. Однако алкоголь сыграл с ними злую шутку. Вся троица ухнула на пол в туче брызг.
 Подняться сил уже не было.
 — Утоплю! — вопила Зинка, упорно пытаясь оседлать брыкающуюся светскую даму.
 За этим занятием их и застал Полянский.
 — Картина маслом. Вам помочь, Нинон Лазаревна?
 — Помогите! — завопила Аграновская.
 — Пошел в задницу, — синхронно воскликнули лесбиянки.
 Кончилось все это не слишком хорошо. Пытаясь выдернуть старушку из цепких лап обнаглевшей молодости, Миша не удержался и тоже загремел на пол. Его накрыло что-то мокрое и дурно пахнущее.
 Начальник экономического отдела, Нинон Лазаревна, хлопнулась на своего спасителя.
 Михаил зарычал и сжал кулаки, чувствуя, как деревенеют скулы.
 Когда он выбрался из-под перепуганной богемной львицы, непочтительных лесбиянок и след простыл.
 Вид у Полянского был весьма и весьма помятый. Мокрый. Перепачканный бог знает чем, и, в довершение всего, воротник и часть рубашки оказались замазаны яркой помадой.
 — Да, — вздохнул Миша, разглядывая себя в зеркало. — Не одна я в поле кувыркалась…
 Значительно позже, прощаясь с Михаилом у дверей своей квартиры, Аграновская прошептала:
 — Надеюсь, вы понимаете, что это… должно остаться между нами?
 — О чем вы говорите, Нинон Лазаревна? Я сообразительный мальчик.
 — Тогда приходите ко мне с любыми вопросами, дорогой мой.
 Старушка нырнула в подъезд, а мокрый и грязный Полянский поехал домой. От вечера у него осталось смешанное чувство.
  Дом Морозовых 
 Март легко, как наивный ребенок, облил дом Морозовых весенним светом. Нет, тепла еще не было, но весна света уже пожаловала. После снежной зимы лес, окружавший дома, тяжело ворочался, пробуждаясь. Деревья раскачивались под ветром. Словно расправляли затекшие за долгую зимнюю спячку плечи. Стряхивали одеяло снега. Природа наслаждалась минутами покоя. Еще рано для бешеной гонки, но и период выживания уже за спиной. Март.
 Было почти шесть часов вечера. Полина возвращалась домой пешком, наслаждаясь весенними запахами и особенной, присущей только этому времени года свежестью. Настроение чистое и энергичное, как воздух и уже начавшее желтеть от заката, но не утратившее прозрачности небо. От быстрой ходьбы было жарко, она расстегнула верхние пуговицы зимней куртки и сдернула с шеи шарф, вдыхая прохладу полной грудью.
 День прошел в удивительном, едином порыве. Обернуться не успела, как работа кончилась.
 Больные сюрпризов не преподносили. Ежедневный обход прошел без проблем.
 Дом встретил ее тишиной, только едва слышно бормотал телевизор — это свекор коротал время. Полина очень редко пересекалась с Юрием Павловичем. Задушевных бесед не получалось, и ей казалось, что все свободное время дед проводит у телевизора.
 Полина приходила с работы первая. Занималась обедом, мелкими домашними делами. Потом приходил муж, а за ним уже и Огаревы. Их сын Сергей сейчас был, наверное, у Вязниковых: старшая дочь Александра уже которую неделю приглашала его позировать для картины.
 Проходя мимо гостиной, Полина поздоровалась с Юрием Павловичем:
 — Добрый вечер, папа!
 Морозов, не оглядываясь, неприветливо буркнул в ответ:
 — Добрый вечер…
 — Кушать будете?
 — Уже ел, — все так же, не оборачиваясь, ответил Юрий Павлович. Сказать, что его сильно интересовала передача по ящику, — нет, просто он не имел желания разговаривать с невесткой.
 — Ну, как хотите, — прощебетала Полина и исчезла на кухне.
 Для начала Полина заглянула с инспекцией в холодильник.
 Она любила вкусно покушать и каждый раз горестно вздыхала перед зеркалом, упрекая себя за слабость. Лишние калории и малоактивный образ жизни отражались на ее фигуре. Муж не унывал по этому поводу и только отшучивался: «Если что, откроем ресторан».
 Поджарить гренки с сыром, сделать салатик и разогреть отбивную, а потом, когда первый голод уйдет, можно было приготовить нечто более солидное. Полина открыла шкафчик и шумно выдохнула. Сердито грохнула тарелкой о столешницу.
 «Опять эта размазня куда-то миксер засунула! — в сердцах подумала Полина. По ее мнению, Лида была совершенно никчемной особой: начиная с худощавой внешности и заканчивая пугливым, тихим нравом. — В таком возрасте нельзя вести себя как домашняя шестнадцатилетняя девочка!»
 Этот внутренний диалог с негативным оттенком Полина вела уже давно, по всякому, стоящему и не очень, поводу ругаясь без слов с Лидой, мужем, свекром.
 «Интересно, чем надо думать, чтобы забросить такую нужную вещь к черту на кулички?»
 Полина с остервенением взбивала яйца.
 Две хозяйки на кухне. Пошло.
 Однако, несмотря на обыденность и банальность, ситуация явно требовала какой-то реакции. Полина словно покатилась с горки. Ее мысли перекинулись на другую, более болезненную тему. Если бы старик, Юрий Павлович, сдал полномочия ее мужу, то и она, автоматически, стала бы хозяйкой. Могла бы навести свой порядок. Почему, спрашивается, кольцо главной женщины в роду до сих пор пылится где-то без дела?
 Кусочки белого хлеба отправились на раскаленную сковороду. В доме запахло жареным.
 Поужинав, Полина налила две кружки чая, себе и свекру, и, прихватив их с собой, отправилась к Юрию Павловичу. Молча поставив перед ним чай, такой, какой он любил: очень сладкий с лимоном, невестка уселась рядом. В сгустившихся мартовских сумерках телевизор взрывался яркими картинками рекламы. Ролик был сделан с юмором, и Полина усмехнулась.
 — Ничего не понимаю, — виновато сказал Юрий Павлович, прихлебывая из кружки. — Старый я стал, Полиночка, ты бы мне объяснила, в чем тут дело, а то никак не соображу.
 После этих слов мысли невестки понеслись вскачь.
 Старший Морозов, по ее мнению, был стар, и не просто стар, а потихоньку выживал из ума.
 В молодые годы ее свекор увлекался музыкой: рок и его производные, в том числе самые неординарные группы и композиции. Он подробно мог рассказать о каждом участнике его любимой группы, назвать альбомы, у кого сколько детей и любовниц. С возрастом эти знания не выветрились и не стерлись, а вот возможность рассуждать, казалось, испарялась с каждым месяцем так же быстро, как вода на солнце. Старику было трудно осваивать незнакомые территории, мир вокруг менялся, и Юрий Павлович не успевал за ним. Нет, ничего принципиально нового человечество не придумало. Увы. Люди на протяжении уже почти века прикручивали к старым идеям новые картинки. Телефоны обзаводились дополнительными возможностями, менялись интерфейсы, что-то приживалось, что-то пропадало. Мониторы делались легче и уже. Провода заменялись антеннами. Но принцип, идея передачи данных на расстояние почти не изменилась со времен Попова. Но сколько картинок! Кнопки, сенсоры, голосовой набор, антенны длинные, короткие, полное отсутствие антенн. Но спутник, висящий на орбите, по-прежнему владел человечеством. Ничего принципиально нового за пятьдесят лет!
 Юрий Павлович знал это. Но угнаться за калейдоскопом картинок-интерфейсов уже не мог.
 В одном вопросе дед ни на грамм не утерял своих способностей. Передача власти. Он точно не хотел отдавать кольцо Игорю и мог с убийственной логикой доказать, почему этого делать не надо…
 Полина же уверенно нарисовала себе картину: эгоцентричный дедок, слабеющий умом, упрямо не желающий расставаться с властью, которую сам превратил в принцип, фетиш. Она считала, что кольцо для старика — это страховка. От одиночества, старости… Полине казалось, что она сумела постичь его психологию, разложить по каталогам во фрейдистский шкафчик, систематизировать опыт семидесяти лет жизни и теперь, при верном подходе, уже можно добиться желаемого.
 Стараясь не показать своего превосходства, она объяснила свекру идею рекламы.
 — Нет-нет, — словно оправдываясь, ответил Юрий Павлович, — если мне объяснить, то я все пойму. — Он сделал паузу и грустно добавил: — Как далеко ушел прогресс…
 — Все течет, меняется, приходит что-то новое, встает на место старого, — кинула вводную Полина.
 Она покосилась на Морозова, оценивая его настроение. Юрий Павлович грустно молчал.
 — Вы ведь тоже, папа, стареете. Я вижу, и голос уже не тот, и сила из рук ушла. — Свекор кивал, чуть оттопырив нижнюю губу. Согласен, мол, валяй дальше. — А дальше что будет? Это ведь трудно — тащить на себе ношу. За Дом ответ держать. Может быть, вам отдохнуть надо? Может быть, пора уступить место новой крови?
 — Нет. Не пора, — просто ответил дед, не меняя выражения лица.
 — Почему? — спросила Полина, еще стараясь прикрыть раздражение. — В последний раз, когда мы с вами об этом говорили, вы мотивировали тем, что у нас с Игорем нет наследника. Теперь наследник есть. Что сейчас мешает сделать Игоря главой рода?
 — Сам Игорь, — спокойно, чуть улыбаясь, ответил старик. — Он не готов.
 — Старая песня… — разочарованно бросила Полина и напряженно уставилась в телевизор.
 — В том-то и дело, что старая…
 Старший Морозов действительно говорил то, что думал. Младшему Морозову все в жизни давалось легко. Таких, как он, называли везунчиками. Школа проскочила незаметно, просто дается хирургия, без проблем женился. Не сразу получилось с наследником, но и тут в конце концов свезло. Удачная жизнь тем и плоха, что не дает человеку жестких уроков ответственности. А если удача не сможет прикрыть очередное слабое место? Если туда будет нанесен удар?
 — Вы, папа, не хотите расставаться со статусом из-за своих капризов, — доставала его Полина.
 — Не справится он! — не выдержал наконец Морозов. — Он только справляется с тем, что танки на компьютере гоняет! Да молоденьких медсестер за попки щиплет! Этого только жена не замечает, а девчонки из персонала уже привыкли и даже не взвизгивают, когда хирург Игорь Морозов начинает распускать руки.
 Полина густо покраснела. Ее глаза сухо блестели, а рот судорожно заглатывал воздух.
 — Да… как вы… смеете!
 Полина свела все к банальным изменам. Максимализм в характере не позволил мысли задержаться на том, что ее муж только щиплет. Комплекс лишнего веса надавил на любимую мозоль. И Полина уже видела адюльтерную сцену с Игорем в главной роли и симпатичными медсестрами в качестве актрис второго плана. Удар пришелся ниже пояса.
 — Ну ты и дура! — закатывая глаза и откидываясь на спинку дивана, взвыл Юрий Павлович. У него в голове не укладывалось, как можно затевать серьезный разговор, не зная, какие слова говорить собеседнику. Это не рынок! Решать такие вопросы с бухты-барахты только потому, что у тебя язык длинный или вожжа под хвост попала, неправильно. Слишком дорого может обойтись промашка. В другом месте и в другое время Полине уже голову бы открутили.
 — Я не дура! — авторитетно заявила Полина. — И то, что вы хотите развалить наш брак, мне давно понятно… А ваш сын достоин большего…
 — Это точно, — пробормотал Морозов.
 Невестка сообразила, что ляпнула очевидную глупость, но решила идти до конца:
 — Он достоин лучшего отца, чем вы, папа.
 — Не справится он! Понятно? Не справится! Валерка Огарев и тот смышленее! — опять заорал свекор. Полина отшатнулась. — И ты, дура, не в состоянии это понять своим умишком, даром что хирург.
 Старший Морозов встал.
 — Положа руку на сердце, Полиночка, — произнес он, нанося coup de grace [Удар милосердия, добивающий противника (фр.).], — я уже давно для себя решил сделать главой рода Валеру. Как бы душа ни ныла, а приемыш куда смышленее и ответственнее родного сына.
 Неизвестно чем бы дело кончилось, если бы не хлопнула входная дверь.
 — Есть кто дома? — На пороге стоял Игорь.
 Полина бросилась вон из гостиной. Торопливо простучали шаги по лестнице.
 — Что здесь произошло?
 В ответ отец только махнул рукой и раздраженно повернулся к телевизору. Сын молча вернулся в прихожую, снял пальто, надел тапочки и неслышно поднялся в спальню.
 Полина расплылась в кресле у небольшого телевизора и нервно тыкала в кнопки пульта.
 — Что произошло? — поинтересовался Игорь.
 — Твой отец сообщил мне, что ты ухлестываешь за молодыми девочками из медсестер. Кто это? Верочка или Танечка? Они же вечно вокруг тебя увиваются! Или обе сразу?
 — Хороший у тебя движок, — растерянно пошутил ее муж.
 — Что?!!
 — Заводишься с пол-оборота…
 Полина вскочила и сделала два шага в сторону Игоря. Ему даже показалось, что сейчас последует удар. Его брови недоуменно поднялись. Конечно, Полина не раз закатывала сцены ревности и даже один раз застукала его на месте преступления, когда он не удержался и легонько хлопнул Танечкину попку. Впрочем, может быть, это была Верочка, Игорь уже не помнил точно. На самом деле он никогда не опускался до супружеских измен. Но пропустить симпатичную округлость ему иногда было трудно. Эту свою слабость он не мог объяснить. Каждый человек имеет право на мелкие каверны. Полина не могла отказать себе в удовольствии вкусно покушать. Но все-таки хлопнуть девушку ниже пояса не означает тащить ее в постель.
 Но оправдываться Игорь не умел. Точнее, знал, что есть вещи, которых его жена не понимает. И не поймет.
 — Ты безответственный человек! Ты ставишь семью под удар! — бушевала Полина. — Ты — глава семьи, а тебе нельзя доверить даже наше с тобой счастье, не говоря о благосостоянии дома! Как можно вести себя так?! Как ты думаешь стать главным в семье с такими…
 — А мне никто и не доверит благосостояние дома! — рявкнул Игорь. — На эту роль больше подходит Валерка Огарев!
 Полина остановилась посреди комнаты как вкопанная.
 — Ты знал?.. — прошептала она.
 Игорь отвернулся, ему не хотелось смотреть на гримасу, исказившую лицо жены.
 — Что, я тебя разочаровал? — На душе сделалось гадко. — У тебя не будет статуса главной женщины рода?
 Полина молчала.
 «И я все это время жил с властолюбивым чудовищем?!» — подумал Игорь.
 Слова «для Дома так будет лучше» застряли у него в горле.
 В голове застучало. Он почувствовал, как к лицу прилила кровь. Где-то на задворках сознания выскочил невозмутимый врач и заметил: «Давление поднялось». Потом хирург пропал. Глухо ухнула вниз «планка».
 — Ты ужин приготовила?
 Полина хмыкнула вместо ответа.
 — Ужин на стол!!!
 Жена окатила его презрением и медленно выплыла из спальни. Хлопнула дверь. Игорь сделал шаг вперед, уперся ладонями в косяк. Его лицо искажалось, таяло, менялось. Никто и никогда не видел его таким.
 — Обманывать самого себя — непозволительная роскошь! — прошипел Игорь. — Обманывать самого себя…
 Все это время он просто не хотел замечать алчного блеска в глазах своей жены. Теперь после стольких лет это стало видно даже слепому…
 Какие-то обрывки старых разговоров, незаконченные фразы, недомолвки устроили в его голове танец вокруг парового котла. Единственное, что он сейчас понимал, — это то, что ему очень больно.
 Немного успокоившись, Игорь вышел из спальни. Дальше по коридору, из комнаты Огаревых, выскочила Лида и, никого не замечая, убежала вниз.
 Игорь, повинуясь внезапному порыву, подошел к двери их спальни. Постоял в задумчивости, постучал.
 — Входите!
 Валера яростно растирал полотенцем мокрые волосы. Увидев взъерошенного, как воробья, Игоря, он озабоченно спросил:
 — Случилось чего?
 Игорь, не вынимая рук из карманов, недоуменно пожал плечами. Он и сам не знал. Привычная жизнь рассыпалась, как карточный домик, а новая еще не родилась, не вылупилась из яйца.
 — С Полиной поругался, — сказал он растерянно.
 — Не переживай, — с веселой уверенностью сказал Огарев. — Успокоится, сама придет, извиняться будет.
 — Ты знал, что старик тебе хочет отдать кольцо? — прямо спросил Игорь. Он до сих пор не знал, для чего постучался в эту дверь. Зачем пришел в уют чужой спальни.
 — Догадывался… — Валере был неприятен этот разговор.
 — Да… Глупая ситуация. — Морозов снова пожал плечами. — И ведь дело-то не в кольце! Чтоб оно пропало!
 Он сделал круг по комнате, кусая губы.
 — Пропади пропадом эта дурацкая власть. Тоже мне, наследный титул! Я хочу жить нормальной семейной жизнью, а не приходить домой и разбираться в интригах!
 — В каких еще интригах? — настороженно спросил Огарев.
 — Полина… — ответил, словно плюнул, Игорь. У Валеры отлегло от сердца. — Мне не нужна игрушечная власть! Не хочу играть в своем доме в начальника и подчиненного! Если хочешь, — он подскочил к Огареву, — возьми у отца кольцо, я только вздохну с облегчением.
 — Не могу, — поморщился тот, — не имею права. Игорь, я не могу стать главой твоего рода! У меня ответственность перед семьей, и если я еще… Игорек, я просто не смогу две семьи вести. Пойми, я скоро уйду. Как дом построится, я уйду, времени займет год, ну от силы два. Ты же видел, как Полянские строились.
 — Собираешься строиться?
 — Да, я, кажется, говорил…
 — А земля?
 — Есть. То поле, что около леса. Так что я, считай, отрезанный ломоть. У меня свой дом.
 Игорь усмехнулся.
 — Ты что? Подумал, что дело в тебе? Ты вообще тут ни при чем. Все значительно сложнее. В Полине дело… Тошно мне, голова пухнет. Всю жизнь я думал, что меня любят не за будущий статус, а просто так! Бескорыстно! Детей от нее нажил. Наследника с таким трудом родили. И в итоге чемодан с двойным дном!
 Огарев подошел к комоду и вытащил початую бутылку водки. В обстановке рококо бутылка «Пшеничной» смотрелась как досадное недоразумение.
 — Давай выпьем, — тоном, не терпящим возражения, сказал Валера.
 — Давай.
 Две рюмки наполнились до краев.
 — Слушай, — шумно выдохнув, сказал Огарев, пропустив едкую жидкость внутрь, — со своей женой ты должен разобраться сам. Чужая семья — потемки.
 — Разведусь на хрен! — зло прищурился Морозов. — Детей отберу. Пусть катится…
 — Тогда давай закусим…
 Потом был недоуменный молчаливый ужин, после которого все разошлись по комнатам. И только Юрий Павлович по старой привычке засиделся у картины Моне, о чем-то беседуя с полотном.
 — Докатился… — вслух сказал Игорь, обнаружив в спальне кровать, застеленную для него одного. Полина ушла спать в гостевую комнату.
 Ночь тяжело волокла на себе звезды, медленно уступая место серым предрассветным сумеркам, а потом розовой дымке встающего солнца. Игорь не спал.
 Шесть утра. Скоро проснется дом.
 Морозов нашарил на тумбочке телефон, набрал дежурного врача.
 — Костя, это Морозов. Сегодня я приболел. Отмени все операции. Срочное что-нибудь есть?
 — Нет, все может потерпеть. Даже лучше будет, — ответил чуть заспанный дежурный.
 — Хорошо…
 К Полине он зашел без стука, как раз вовремя, она еще не встала, но уже проснулась. При виде мужа губы Полины дернулись. Довольная усмешка все-таки успела прорваться через заслон равнодушия. Извиняться пришел!
 Вчерашняя щетина и помятая одежда придавали Игорю какую-то безнадежность. Круги под глазами и ли кий аромат перегара. Полина ощутила растерянность. В ее расчеты не входило, что он будет стоять в дверях с видом маньяка, не решившего окончательно, убить свою жертву или подождать до завтра.
 — В общем, так, — грубо и без предисловий начал Игорь, — диспозиция такая. С этого момента ты лишаешься всех прав, любое твое слово будет рассматриваться как посягательство на мою единоличную власть в семье. За ослушание — развод. Для упрямых и идиотов поясняю: развод — это когда собираешь монатки и выматываешься из дома. Дети остаются со мной. Работу теряешь автоматически.
 Он развернулся, хлопнул дверью и тяжелой поступью удалился в спальню.
 — Я хочу жить дальше, — сказал Игорь встающему солнцу. Упал на кровать и заснул сном праведника.
 В своей комнате улыбался чему-то Юрий Павлович. Он осторожно высунулся в гостиную, осмотрелся и подмигнул любимой картине.
  Санкт-Петербург. 
  Март 
 — Добрый день, Денис. — Человек в черном пальто свернул газету, положил ее рядом с чашечкой кофе и толкнул пачку сигарет. — Курите?
 Рогожин молча сел напротив, мигнул официанту:
 — Кофе со сливками и сахаром. — Потом уставился на собеседника. — Чем обязан?
 — В общем-то, ничем. Но это до определенного времени.
 Рогожин нервно закинул ногу на ногу.
 — Послушайте, мне совсем не улыбается разговаривать неизвестно с кем, неизвестно о чем. И если у вас есть что мне сказать, то я, пожалуй, вас выслушаю. А играть в агентов мне недосуг.
 Человек в черном пальто улыбнулся, прихлебнул кофе. Все его движения были неторопливыми, плавными. Он поставил чашечку на блюдце так, будто опасался, что она расколется. Аккуратно разжал пальцы.
 — Тема нашего разговора, Денис, очень деликатна. Потому я бы не хотел начинать его вот так, с бухты-барахты.
 Подошел официант, поставил перед Рогожиным синюю кружку и маленькое блюдечко с миниатюрными печенюшками. Пользуясь небольшой паузой, собеседник Дениса снова отпил из чашечки.
 Они сидели в небольшом подвальном кафе, безликое оформление которого вызывало удивительное ощущение уюта.
 Приглушенный свет, мягкая цветовая палитра стен, удобные стулья. Чисто, негромко, мягко. Рогожин никогда по собственной воле не назначил бы переговоры в таком месте. Но в этот раз инициатива исходила не от него.
 Сегодня утром у него появился посыльный от очень солидного человека. И передал сообщение.
 Таким способом пользовались нечасто. Чтобы сообщить нечто важное, достаточно было позвонить. Послать Е-мэйл. Факс, наконец.
 С человеком, верным и надежным, передавали только нечто действительно важное.
 — Тот, кто вас сюда послал… — начал Рогожин.
 Но человек в черном его прервал:
 — Меня никто не посылал. Относительно моей персоны вы можете ошибаться. Это я попросил уважаемого человека оказать мне услугу и пригласить вас на беседу.
 — А в чем смысл? Нельзя было просто позвонить?
 — Думаете, этого было бы достаточно? — Собеседник улыбнулся. Он был весь чистенький, аккуратный. Гладко выбрит, кожа ровная, ни единой морщинки. Волосы аккуратно уложены. — Всего лишь одного звонка достаточно, чтобы вы пришли один по указанному адресу?
 Рогожин кинул взгляд в сторону. В подвальчике было немноголюдно. Какая-то парочка сидела в дальнем углу, да мужчина в красной спортивной куртке с аппетитом жевал отбивную. Ничего такого, чего стоило бы бояться.
 — Нет, — покачал головой человек. — Не думаю. Вы бы поинтересовались: мол, кто звонит да почему, да пошла бы тягомотина…
 — Кстати, вы не представились, — напомнил Рогожин.
 — И не буду. Поверьте, Денис, это вас не должно волновать. Достаточно и того, что вам известно: я связан с очень серьезными людьми. Пусть я не являюсь частью их схем. Но вся деятельность таких людей входит в сферу моих интересов. И, поймите меня правильно, меня устраивает текущее положение дел.
 — Эту песню я уже слышал.
 — Может быть. Но вы не вслушались в слова. Положение в Питере изменилось. Это сильно портит общую картину. Тревожит и меня, и тех, кто выше меня.
 — А что, и такие есть?
 — Есть. Но разговор сейчас не о них.
 — Знаете, кем бы вы ни были, — Рогожин зло раскрошил печенье в пальцах, — но я конкретно не догоняю, о чем сейчас разговор. Пусть он тридцать три раза деликатный, но все же давайте перейдем к делу. Или хотя бы пододвинемся к нему поближе.
 — А мы и так ближе некуда, Денис. Я имею в виду связь с цыганами.
 — Это мое дело.
 — Ваше. — Человек в черном кивнул. — Именно что ваше. Надеюсь, вы понимаете, что и ответственность за это дело несете вы? Вы работаете с цыганами и поставляете на рынок Питера некачественный товар. На это не идут даже те, кто на этом рынке работает уже долго. Такое поведение вне правил.
 — И что?
 — И то, Денис, что вы не учли реальной ситуации. Вы не учли государственной политики, Денис.
 — А при чем тут это?
 — При том. Почему, вы думаете, серьезные наркотики — героин, крек и другая синтетика — на рынок не поступают? Почему найти кокаин сложнее, чем левый ствол? При этом довольно широк спектр травы и других препаратов естественного происхождения.
 — Почему?
 — Потому, Денис, что уничтожить наркобизнес невозможно. Но его можно контролировать. Всегда найдутся идиоты, которые хотят свести счеты с жизнью. Всегда есть больные, зависимые люди. Их лечат. Иногда успешно, иногда нет. Положение довольно шаткое. Как, впрочем, любое равновесие. Государству нужны деньги, чтобы лечить этих самых больных, зависимых наркоманов. Благое дело, не находите?
 — Мне, если честно, все равно. Если есть идиот, желающий отравиться, то это его право.
 — Может быть. Где-то я даже с вами согласен. Но государству нужны деньги. И мы их ему предоставляем.
 — При чем тут я?
 — При том, Денис. Вы связаны с цыганами. Которые делают некачественный товар. Который гробит людей значительно быстрее, чем вся известная линейка других наркотиков, имеющих хождение в Питере. Вы нарушаете баланс, Денис. Но я вас не виню. — Собеседник поднял руку, словно отметая любые возражения Рогожина. — Я вас понимаю. Вы молодой, энергичный человек. У вас, может быть, значительное будущее. Но сейчас вы сильно портите государству жизнь. Это неправильно.
 — Вы хотите, чтобы я кому-то платил?
 — Нет. Платят другие. Брать деньги от вас бессмысленно.
 — Почему?
 — Синтетический героин. Вы производите и торгуете препаратом, который не дает шансов на успешный исход лечения. Понимаете? Никаких шансов. Лечить людей, которых невозможно вылечить, даже если это делать на деньги того, кто их убивает, кто продает им концентрированную смерть… Нелогично и глупо.
 — И что вы предлагаете?
 — Да. — Человек улыбнулся снова, широко, показывая зубы. Рогожину показалось, что клыки у собеседника немного длиннее обычного. — Я могу предложить.
 — Что?
 — Вы сворачиваете работу. Более того, цыганы теперь это ваша проблема. Их выбивали из Питера старательно и последовательно. Но теперь пришли вы и дали им возможность торговать. Это ваша проблема.
 Рогожин покрутил синюю кружку в ладонях. Обмакнул в остывший кофе указательный палец, облизнул его.
 — Чего-то я не понимаю, — сказал Денис, прищуриваясь. — А почему, собственно, вы сами не умоете цыган и меня заодно? Раз вы такие крутые… Почему не спустите собак? Государство, о котором так печетесь, не натравите?
 — На цыган? Или на вас? — поинтересовался человек. — Тут, видите ли, есть ряд нюансов. Во-первых, убрать вас как персону ничего, конечно, не стоит, но и пользы особенной не принесет. Потому что за вами, вы простите, Денис, разгребать и разгребать. А во-вторых, разбираться с цыганами на государственном уровне, мягко скажем, не хорошо. Дело будет пахнуть дурно. Вам ведь знакомо слово «геноцид»? Государство — явление масштабное, и его действия часто бывают страшны. Бьешь по мухе, а сшибаешь телевизор. Знакомо? Ведь нельзя же сказать, что цыганский театр «Ромэн» — это сплошь наркодилеры и производители дури. Нет. Нельзя целый народ записывать в преступники. А государство именно так и сделает. Не со зла, просто иначе оно не может. Иначе не получается. И вот, чтобы уладить такие сложные дела к обоюдному удовольствию, есть такие люди, как я. Которые приходят к таким людям, как вы, и просят исправить некоторые ошибки. Собственноручно. Цыгане не должны поставлять на рынок свою дурь. Повторюсь. Это ваша проблема.
 Человек замолчал, с легкой улыбкой наблюдая за Рогожиным. Денис ждал. Он точно животным нутром знал: сейчас будет продолжение.
 И был прав.
 — Со своей стороны мы можем предложить вам, может быть, не много, но в вашем положении, Денис, этого хватит вполне. Особенно учитывая ваши способности и амбиции.
 — Я слушаю, — сказал Рогожин.
 — Мы знаем, что у вас есть определенные претензии на, скажем так, чужое имущество. Проблема заключается в том, что без решительных шагов с вашей стороны обозначить свои притязания вы не можете. Но и любые активные действия, которые предпримете вы, будут весьма грубо пресечены со стороны корпорации известных вам людей. Я прав?
 — В общих чертах.
 — Это правило. Буква Закона. Но есть одно-единственное исключение, о котором вы знаете. Личные дела, в которые не будет вмешиваться воровская корпорация. Для этой организации важен бизнес, помните, как в кино: «Это только бизнес, ничего личного». Бизнес не касается персональных заморочек, и личные дела не касаются бизнеса. И если все завертится оттого, что вас кто-то оскорбил… — Человек развел руками. — Буква и дух Закона не нарушены. Дело чести. Правильно я говорю?
 — Возможно. — Рогожин уже понял, к чему клонит собеседник. — Но конкретно что?
 — Ах, Денис, вы на самом деле очень торопливый человек. — Мужчина в черном пальто свернул газету в трубочку. — Мне пора. А вы должны знать, что в определенный момент, если вы решите кое-какие известные проблемы, мы сделаем так, что ваши притязания будут выглядеть как личное дело, касающееся чести. По-моему, такому темпераментному человеку, как вы, этого будет достаточно. Думаю, вам нет нужды в повторении екатеринбургской истории. И, конечно, я бы попросил сохранить наш разговор в тайне.
 — А если я проболтаюсь?
 — То вам никто не поверит, — ответил человек Денису и поднялся. — Нет таких параноиков, которые всерьез считали бы, что государство доит наркодельцов, чтобы лечить наркоманов. Удачи вам, господин Рогожин.
  Стоянка большегрузных автомобилей. 
  Под Санкт-Петербургом. 
  Март 
 Производство синтетического героина не требовало особенных сложностей. Набор химикатов, кислот и нехитрой химической утвари. Самым дорогостоящим предметом были мультитемпературные камеры, где полуфабрикат должен был подвергаться длительному воздействию различных температур. Эти морозильники не просто имели большую цену, они еще и дорого обходились в обслуживании. Жрали массу электричества, очень сложно ремонтировались и совершенно не терпели перебоев с энергией. Именно по этой причине мультитемпературные камеры обычно работали в трейлерах, где на них можно было завязать отдельные генераторы.
 Цыгане, чтобы обеспечить себе спокойную работу, брали стоянку в долгосрочную аренду за копейки и ставили там несколько мобильных лабораторий, работающих круглые сутки.
 Человеческий материал в этом случае ценился крайне низко. Ведь для производства на поток специалисты не требовались. Только руки. И ничего больше. Столько-то граммов сырья на одну порцию. Добавить столько-то миллилитров кислоты. Потом морозилка. Два режима. В полуфабрикат досыпать столько-то граммов одного порошка и несколько гранул другого. Центрифуга. Морозильник.
 Лаборанты гробили здоровье. Руки часто покрывались незаживающими язвами. Болели глаза. Дыхательные пути. Типичной картиной в таких местах были юноши, выкашливающие легкие под колесами грузовика. Женщин цыгане на работу не брали. Женщинам находилось другое занятие.
 Фактически этих людей нельзя было назвать цыганами в полной мере. Это слово цеплялось к ним по традиции. Кочевые банды, торгующие наркотой, женщинами, крадеными вещами и оружием. Их наркотики убивали почище отравы. Проститутки несли в себе всю линейку венерических и психических заболеваний. Ворованное обычно выдавало покупателя бывшему владельцу с головой, а на оружие нельзя было положиться. Но, тем не менее, всегда находились идиоты, покупающиеся на относительную дешевизну. Кочевники жили неплохо.
 В четыре часа утра табор спал. Только кипела работа в двух из четырех трейлерах. Нужно было выработать сырье, чтобы курьеры к вечеру уехали за новой партией.
 Все было спокойно, ничто не предвещало беды, когда внутри одной лаборатории вдруг произошло ЧП. Пара работяг затеяла драку. Полетели на пол склянки-пробирки, рассыпалось ценное сырье.
 — Эй! — крикнул охранник. — Лежать всем!
 Большинство рабочих плюхнулось на пол. Они знали, что цыгане шутить не любят.
 Почуявший неладное охранник успел выстрелить, когда в него полетела здоровенная бутылка с кислотой. Стекло лопнуло, и лаборатория превратилась в ад.
 В тот же момент на стоянку с ревом вкатилось три здоровенных джипа, до отказа набитых людьми. Рогожинцы без труда перебили сонную охрану. Вывели рабочих к ближайшему трейлеру и хладнокровно расстреляли всех до единого. А потом запустили «красного петуха» в лаборатории.
 — Вот какая беда случилась, — говорил в это время Денис валяющемуся у него в ногах барону. — Сложно все так завертелось, понимаешь?
 — Зачем? — прохрипел барон.
 — Затем, сука черномазая, затем. — Рогожин боролся с искушением выстрелить старику в затылок. — Ты думал, что мне твоя дурь нужна? Или ты мне нужен, чтобы деньги делать? Нет, козел, ты и твои чернозадые мне нужны мертвые, понял? И табор вонючий твой чтобы к Питеру больше ни ногой… Понятно я говорю?
 — Понятно. — Слова давались барону с трудом. И не от гордости кочевой. Он с удовольствием сейчас оказался бы где-нибудь за тысячу верст от своего публичного дома, просто трудно говорить, когда губы разбиты и нос сломан. Больно.
 — И чтобы ты, кучерявый, мои слова помнил, как «Отче наш», я твоих дочек при себе подержу.
 — А-а… — застонал старик.
 — Ага. Будут себя вести хорошо, так и не обижу. Мне ваши песни нравятся. И ты, старый хрыч, тоже не дури. Ноги в руки, и пошел, пошел…
 Рогожин пнул напоследок барона сапогом и вышел за дверь.
 Его банда с веселым гиканьем и радостными воплями гоняла по бывшей общаге проституток.
  Дом Вязниковых 
 — Какая все-таки гадость. — Катя швырнула толстый цветной журнал на пол. Блестящая бумага гулко хлопнула о паркет.
 Сергей, который только что вошел в студию, рассмотрел название. «Cosmopolitan».
 — Ну, вообще-то его читает большинство девчонок, которых я знаю, — прокомментировал он. — Привет.
 — Привет! То-то и беда, что большинство. — Катерина не заметила, как молодой человек посмотрел на ее стройные ножки, закинутые на подлокотник кресла. — Читают, смотрят и больше всего на свете хотят подходить под стандарт, разработанный специалистами журнала. А это, на мой взгляд, просто катастрофа.
 — Почему?
 Катя сейчас походила на большую черную кошку. Несмотря на то, что ее волосы рыжей волной легли на плечи, кошка была именно черная. Сергей рассматривал ее без всякого стеснения. Грудь, обтянутая темно-зеленым джемпером, линия бедер, точеные ножки.
 — Потому что женщина от «Космополитен» — это не женщина. А просто мужчина. Причем даже не в юбке, потому что носить сейчас юбку не модно.
 — С чего ты взяла?
 — Ты про юбку?
 — Нет, — Сергей усмехнулся, — я про тезис: женщина, как мужчина.
 — А, ну это просто. Так или иначе, но со страниц журнала исходит информация о том, что для большинства читательниц на первом месте стоит их карьера. А уже потом, где-нибудь на пятой позиции, семья, дети и прочие «условности».
 — Но, может быть, это результат опросов? — Нельзя было сказать, что Сергей не согласен с выводами Кати. Ему просто было интересно узнать ее мнение.
 — Конечно, результат опросов. Именно так это и преподносится. Но, во-первых, опросы штука простенькая, и как их делать так, чтобы получить нужные ответы, говорилось много и в разных местах. А во-вторых, у меня нет возможности проверить результаты. Поэтому я ставлю их под сомнение. Хотя и не слишком.
 — Почему не слишком?
 — Потому что существует определенная обратная связь. «Космополитен» издание идеологическое. И работают там такие мастера слова, которым не нужно много стараться, чтобы создать общественное мнение соответствующей направленности. Надо кому-то, чтобы женщина перла вперед, как танк, давя гусеницами всех и вся, пробивалась наверх по карьерной лестнице, носила брюки и во всем походила на мужчину, — пожалуйста.
 — Каким образом?
 — Ну, например, создаем красивую выдумку о равенстве полов. Типа, женщины ущемлены в правах, платят им меньше, работают они больше или в равных условиях с мужчиной. Ущемление! Половая дискриминация!! Сначала феминизм развинтил общественную мораль. Местами даже правильно развинтил. Но затем процесс рванул с ускорением. Лесбиянки, брюки вместо юбок, не брить волосы под мышками, курить на ходу, «нам можно все, что разрешено мужчинам». По какой-то причине образцом мужчины они посчитали вытащенного из канавы бомжа-алкоголика.
 — А дальше?
 — А дальше кто-то там ужаснулся, по всей видимости. Потому что женщина начала стремительно деградировать. Вероятно, потому на те годы приходится всплеск гомосексуальных мужских связей. И, поскольку типичная феминистка представляла собой нечто кошмарное, дурно пахнущее табачным перегаром и потом, к тому же весьма гадко воспитанное, стал пробиваться в массы другой идеал. Другая сторона медали. Бизнес-вумен. Существо, покрывшее собственную убогость тоннами косметики, одетое с иголочки, выглядящее на сто процентов, согласно классификации того же «Космо». Но абсолютно лишенное пола. Ну кто, скажите мне, будет хотеть нечто, ставящее на первое место не семью, мужа, детей, а карьеру! Идеал современной женщины — это меркантильная стерва, своей расчетливостью и решительностью смахивающая на бездушный механизм.
 — Почему ты думаешь, что все так плохо? Ты считаешь, что мужчина в этой роли более мягок?
 — Мужчина более мягок по своей природе.
 — Вот тебе раз! Напомнить, кто все войны затевает?
 — А это не важно. Что мне войны? Самец — он и в Африке самец, его хлебом не корми, а дай палкой льву между ушей треснуть. Война для мужчины — это что-то вроде природной функции. Да, жестоко, да, страшно. Но делать с этим нечего. Но мужчина существо простое. Его тягу к агрессии можно просчитать. Так же как и его тягу к женщине. Любой карьерист-бизнесмен — пропащий человек, как только к нему подобрали ключик в виде стройных ног и упругой попки или какого-нибудь более хитрого сочетания этих параметров. А современную женщину на смазливого мальчонку не купишь. Она сама его приобретет, да не одного. Бизнес-вумен не возьмешь на длинные реснички или цветочки с романтическими воздыханиями. Если будет надо, она утопит кого угодно и где угодно. Потому что достигла тех высот, с которых любой мужчина и любая другая женщина, стоящая ниже по социальной лестнице, — ничто!
 — Ужас, ужас… — пробормотал Сергей.
 — Да, картинка плачевная.
 — И что, во всем виноват этот журнальчик?
 — Не совсем, конечно, но «Космо» работает на этот имидж. Формирует образ мыслей, настроение. То, что я описала, тоже не стопроцентное правило. «Космополитен» создает новые общественные штампы. Типа деловой женщины, ставящей карьеру на первое место.
 — Такие журналы приучают к «правильным ответам» и «правильной жизни».
 — Знаешь, а я всегда думала, что это делается специально, чтобы отвлечь женщин от семьи, от рождения детей.
 — Чтобы страны третьего мира не мешали размножаться «золотому миллиарду»?
 — Наверное, так.
 Они замолчали.
 Сергей вдруг ощутил, что между ними повисла какая-то недоговоренность, породившая смущение.
 Из гостиной донеслись легкие шаги — в комнату вошла Эллочка. Сергей ее увидел сразу, а Катерина, чье кресло стояло спиной к входу, узнала ее по шагам.
 Когда у Кати обнаружились задатки художницы, отец предложил ей оформить собственную студию. В комнате, которая раньше была игровой и примыкала к кухне. Дети выросли, и теперь не было нужды в детской. Проект, который предложила Катерина, совершенно не устраивал отца. С точки зрения безопасности такая расстановка мебели была неразумной. Кресло стоит спинкой к входу, да еще и в центре! Вязников-старший предлагал множество вариантов. Переставить кресло, повесить напротив большое зеркало, чтобы контролировать дверь, но дочка уперлась. Более того, она противопоставила его доводам мысль.
 — Я хочу научиться слышать. Мне нужно знать звук шагов каждого из вас. Для безопасности.
 — Чудо ты мое в перьях! Если кто-то захочет прокрасться в студию, у тебя нет никаких шансов! Профессионалы ходят бесшумно!
 — А я не профессионал и тягаться с ним мне глупо, все равно он меня обставит.
 Отец помолчал и махнул рукой. Валяй, мол, доча, твори.
 Не оставляла попыток только Эллочка, присутствовавшая при разговоре. Временами она старалась подделать чужую походку или «бесшумно прокрасться», однако каждый раз ее старания пропадали даром. Катерина слышала сестру, каким бы аллюром она ни вытанцовывала.
 — Это ты притащила эту мерзость? — Катя указала на журнал.
 — Надо знать, что пишут наши враги! — бодро ответила девушка.
 — Ничего себе, — покачал головой Сергей.
 — Ага. — Катерина провела рукой по волосам. — Женская часть семейства Вязниковых совершенно без башни! Тебе чего, детка?
 — Ничего, — ответила Эллочка. — Я просто пришла сказать, что папа звонил. Скоро приедет.
 — Понятно, — сказала Катя. — Будешь смотреть, как мы работаем?
 — Вряд ли, — отмахнулась Эллочка. — Мне еще эскизы делать.
 С этими словами девушка упорхнула из комнаты.
 — Ну что? Пошли, я продолжу. — Катя махнула Сергею в сторону мольберта.
 — А посмотреть можно?
 — Нет. — Катя выглядела решительно. — Если сейчас увидишь картину незавершенной, то так всегда и будешь видеть в ней недоделки.
 — Суеверие?
 — Ну, можешь считать и так.
 Сергей сел на стульчик напротив цифрового мольберта.
 Он медленно, со вкусом, зная, что торопиться некуда, оценивал фигуру художницы, плавность движений и другие мелкие детали, которые теряются в обыденной жизни. Ее нельзя было назвать худой, скорее Катя была стройная, изящная. В каждом движении виделась порода, кем-то давно выработанный стиль. Как Сергей ни присматривался, животика так и не обнаружил.
 — Ты не боишься, что твой будущий супруг будет плохо относиться к твоему ребенку? — неожиданно для Катерины спросил Огарев.
 — Это почему? — удивилась она, не отрываясь от работы.
 — Будет считать помехой, ошибкой буйной юности.
 — Ты не понимаешь, — сказала она и улыбнулась. — Что значит «ошибка буйной юности»? Это не ошибка — это мой выбор. Скажи, как я могу создать семью с человеком, который не может смириться с моим выбором.
 — А ты не боишься, что такого достойного просто не найдется?
 — Все дело в деньгах, — легко заявила она. — Женщину с ребенком в первую очередь снимают со счетов только потому, что это тяжело финансово. Нужно не только жену содержать, а еще и дитё. А потом это дитё еще и в школу пойдет. И только во вторую очередь думают о том, как новоиспеченный папаша будет общаться с пасынком или падчерицей. У меня проблемы с деньгами нет, поэтому мне в два раза легче найти спутника жизни. И в то же время в два раза труднее.
 — Это почему же?
 — Потому, друг мой, — философски ответила Катя, — что очень трудно найти такого человека. Слишком у меня запросы, наверное, высокие. Да еще я предпочитаю мужчин из вымирающего вида.
 — Какого, какого? — Сергей даже привстал.
 — Не вертись! — Катерина махнула на него «карандашом». — Сейчас популярны мужчины слабые. Такие, знаешь, с проколотым пупком и в топике. Хиленькие ручки, сладенькие губки.
 Она передернулась, как кошка, наступившая в лужу.
 — Тебе нравятся мачо?
 — Ну, мачо не мачо, а мужчина должен быть мужчиной. Промежуточные варианты не проходят.
 И снова в студии воцарилось молчание. Катерина сосредоточенно рисовала, а Сергей погрузился в собственные мысли. Вскоре она вновь стала пристально вглядываться в его лицо. Ее взгляд, заинтересованный, скорее даже любопытный, был направлен на человека, а не на модель.
 — У тебя красивые глаза, — тихо сказала Катя и, чтобы не показать смущения, принялась что-то сосредоточенно искать на рабочем столике.
 Сергей застыл в нерешительности. Надо было что-то сказать, что-то сделать. Но что? Вернуть комплимент? А вдруг она неправильно поймет? Она же беременная… Время уходило, его мысли путались, метались.
 Спасение пришло неожиданно. Гулким, раскатистым гонгом прозвучал дверной звонок, и через минуту тишину нарушили чьи-то тяжелые шаги.
 — Катя, это к тебе, — сказала Эллочка и пропустила в комнату Влада.
 Он прошел в студию как был, не снимая верхней одежды, с шикарным букетом розовых роз. Гость опалил подозрительным взором Сергея.
 — Катенька, — с порога воскликнул Влад, распахивая руки для объятий, — я все обдумал! Я все понял!
 — О господи! — отшатнулась Вязникова, уворачиваясь от объятий. Она уже представила, что он мог понять и обдумать. Эллочка хитро подмигнула Огареву, прикрывая двери в студию.
 — Я же тебе говорила, чтобы ты не приходил! — сказала Катя.
 Влад, который после медицинского обследования растворился, как утренний туман, вдруг на прошлой неделе возник из ниоткуда.
 Он планомерно изводил Катерину телефонными звонками и признаниями в любви. Иногда обливаясь пьяными слезами, иногда преследуя на небольшом расстоянии. Теперь, набравшись наглости, Влад явился в дом.
 — Катенька, дорогая! Выслушай меня!
 Он торопливо плюхнулся на одно колено и протянул Вязниковой цветы.
 Катя досадливо поморщилась, но цветы приняла, положила их на рабочий столик.
 — Я тебя выслушаю, но коротко, пожалуйста.
 — Катя, я все обдумал и понял, что ты просто боишься. Опасаешься, что я окажусь плохим мужем, что нам будет тяжело и мы не справимся. — Пока он говорил, Огарев, не скрывая любопытства, разглядывал отца ребенка. В последний раз он видел его осенью на какой-то семейной вечеринке. Влад ему тогда показался даже ничего. Слегка надменный, но, в общем, свой. — …Но мы должны нести ответственность за наши ошибки…
 Он так увлекся свой речью, что не заметил, как потемнело лицо Катерины.
 «Да, приятель, ты выбрал неправильное слово», — подумал Сергей.
 — Я не хочу, чтобы мой ребенок жил и рос без отца! — с пафосом воскликнул гость.
 — Да, возможно, — кивнула Вязникова. — Но это ничего не меняет. Этот ребенок мой. И ты не будешь иметь к нему никакого отношения. Биологические функции в расчет не берутся, ты уж извини.
 Ее губы дергались. Влад только ухудшил положение, пытаясь схватить девушку за руки. Катя вскочила, опрокинув круглый стул, на котором работала, отошла к окну.
 Сергей тут же воспользовался моментом и встал между ними.
 — Будет лучше, если ты уйдешь.
 — А кто ты такой?! — удивился Влад, словно только что увидел Сергея. — Так вот кто будет воспитывать моего сына?! Какой-то позер!
 Огарев тоскливо вздохнул и сделал полшага назад. Позиция была достаточно удобная, чтобы нанести удар в пах или колено. В случае сближения Влада можно было достаточно легко ухватить за кадык.
 Гость, видимо, не понимал этого и всячески надувался, стараясь нависнуть над противником. Сергей же стоял расслаблено.
 На плечо Огареву легла рука Катерины.
 — Ты его только не убивай, — попросила она равнодушным тоном. — Дурак — он и есть дурак…
 — Отсюда до двери ровно одна минута. У тебя есть тридцать секунд, — сказал Сергей. — Время пошло.
 Влад скорчил презрительную гримасу. Но потом, ткнувшись взглядом во что-то за окном, побледнел и выскочил в открытую дверь.
 Хлопнули тяжелые входные створки.
 — Чего это он? — удивился Огарев.
 — Отца в окно увидел… Идиот. — Катя держалась за поясницу.
 — Тебе плохо?
 — Не то чтобы… Но сеанс рисования на сегодня придется отложить.
 Сергей помог ей сесть в кресло.
 — Тебе надо к моей матери сходить. Здоровая спина не должна так болеть.
 — Жених, блин! Отца боится, — усмехнулась Катя.
 — Да ну, забудь. Я полагаю, что он больше не явится.
 — Утомил меня он, если честно. Актер. Сам себе врет…
 Они не заметили, как отворилась дверь и в дом вошли Александр и Вика.
 Вязников обзавелся за свою жизнь довольно богатым опытом, но вид собственной дочери, находящейся на третьем месяце беременности, у которой в ногах сидит сын хорошего соседа, привел его в замешательство.
 «Ни фига себе! Пока они там что-то рисовали, я, кажется, что-то упустил», — подумал он.
 — Всем привет!
 Сын Огарева, ничуть не смущаясь, с искренней улыбкой ответил:
 — Добрый вечер!
 — Где были? — спросила Катя.
 — Относили эскиз медальона в мастерскую.
 — Какого медальона?
 — Ну, как же, — развела руками Вика. — Медальона прабабки! Елена Александровна, так или иначе, скоро прабабкой станет!
 Катя вдруг смутилась.
 — Что у вас тут было-происходило? — спросил Александр, присаживаясь на стул. — Здоровье не беспокоит? Что-то ты бледная.
 От объяснений Катю избавил телефонный звонок.
 — Вот досада, — крякнул Вязников и пошел в прихожую за мобильным, оставленным в одежде.
 Звонил Миша Полянский.
 — Приезжай, — коротко сказал Полянский. — На мою контору совершили налет.
 — Хорошо, скоро буду. — Александр отключился и обратился к жене: — Я сейчас к Мише. А ты на всякий случай прими меры безопасности.
 — Случилось что?
 — Вроде того. У Мишки проблемы.
 — Я с вами, — напросился Сергей. — Вдруг пригожусь.
 Александр махнул рукой в сторону выхода. Мужчины торопливо оделись и вышли за дверь.
 — Как продвигается картина? — спросил Вязников у Сергея.
 — Не знаю! — Огарев немного удивленно дернул плечами.
 — Как не знаешь? — не понял Александр.
 «Неужели ему даже не интересно, что она рисует?»
 — Катя не подпускает к мольберту. Помешаешь, говорит.
 «Хитро», — подумал Вязников, но вслух сказал:
 — Да она просто трусит тебе ее показать.
 Губы Вязникова против воли разошлись в улыбке.
 Все молодые люди двигаются в любви на ощупь. С высоты возраста их недомолвки, взгляды украдкой, страхи и надежды кажутся наивными и чуть-чуть смешными.
 До города они доехали, размышляя каждый о своем. Вязников тревожился за Полянского, а Сергей пытался разобраться в себе.
 Миша ждал их на улице. Его контора находилась на перекрестке Невского и Фонтанки в помещении, где раньше располагалось кафе «Чижик-Пыжик». В свое время там подавали изумительного запеченного судака с картофелем. Сейчас они процветали в более просторном месте — за Домом Книги, не так давно вновь вернувшимся в особняк Зингера. Рядом с Гостиным.
 Название кафешка сохранила, невзирая на то, что пресловутый Чижик-Пыжик пил водку именно на Фонтанке.
 Полянский молча провел их в кабинет и плотно закрыл дверь. Комната выглядела кошмарно. Вывернутые ящики стола, разбросанные бумаги, оборванные телефонные провода. Красочная бумажная коробка «Кодекс. Комментарии» была порвана, диски разбиты на множество частей. Воображение Сергея поразила оплавленная клавиатура, как будто кто-то запекал ее в духовке. На этом фоне разбитый голографический монитор выглядел детской шалостью.
 В коридоре за дверью звучали голоса служащих. Они занимались своими делами, как ни в чем не бывало.
 — Это только у тебя дизайн такой? — поинтересовался Вязников.
 — Ага. Только в моем кабинете, — ответил Михаил.
 — Мощно.
 Полянский нервничал. Он перебрал всех клиентов, их врагов, соперников, но не находил людей, способных такое сделать. По большому счету, он даже затруднялся классифицировать проблему. Что это? Глупость? Погром? Гадость? Для чего? Вопросов было множество.
 Вязников сделал круг по комнате, приглядываясь к разрушениям.
 — И что, никто не слышал?
 — Никто и ничего. Сигнализация не сработала. Работали ночью, видимо.
 — А там что? — Сережа Огарев указал на стопку листов, оставшихся нетронутыми.
 — Проект Устава. Все по-настоящему ценные бумаги у меня в сейфе, а это черновики…
 — Сейф… — Вязников посмотрел на Михаила.
 — В порядке.
 — Совсем ничего не понимаю.
 Александр поднял валяющийся стул, уселся на него, как на коня, и скрестил руки на спинке.
 — Тебя хотели напугать.
 — Это я понимаю, — согласился Полянский. — Как считаешь, милицию вызываем?
 — Черт его знает. Есть ли смысл? Если хотели напугать, то они обязательно проявятся снова. Это, так сказать, предварительная акция. Теперь все зависит от следующих шагов… Хотя…
 — Хотя лишний протокол не помешает, — закончил за него Полянский.
 — Логично. Вызываем.
 Диалог прервался трелью мобильного телефона.
 — Да, — ответил Вязников.
 — Это я, — очень медленно сказал Игорь Морозов. — Если у тебя проблемы, то отвечай односложно. Ты один?
 — Нет, — ответил Александр и, спохватившись, пояснил: — Я у Мишки в конторе. Что случилось?
 В трубке облегченно вздохнули.
 — Слава богу! У меня сына в школе расспрашивали о тебе. Прикинь! Вероятно, перепутали, Ромка с Эриком одногодки… Мне когда ребенок описал этих «незнакомых дядек», я сначала за него испугался, а потом тебе звонить бросился.
 — Эрик…
 — Дома, дома. Я проверял. Они с Ромкой вместе вернулись.
 — Как интересно все складывается. Игорь, у Полянского в конторе погром кто-то учинил. Полагаю, что все те же «незнакомые дядьки». У меня такое ощущение, что мы кому-то понадобились…
 — Красиво, — задумчиво пробормотал Морозов. — Вы там надолго?
 — Нет, сейчас утрясем формальности и домой.
 — Хорошо, буду ждать.
 Морозов отключился.
 — Миша, вызывай ментов. Утрясай формальности. Как закончишь, собираемся у меня. — Александр помассировал виски. — Договорились?
 — Это что, вопрос?
 — Иванычу надо звонить…
  Санкт-Петербург. 
  Июнь 
 Андрей Матвеевич Тишкин не торопясь гулял по набережной Фонтанки. Накрапывал мелкий дождичек, и мокрые деревья несмело шуршали новой листвой. Прохладный сырой воздух пробирал до костей. Лето в этом году запаздывало. Хотя, с другой стороны, радовало уже то, что не идет снег, а то, знаете ли, с северной погоды станется. Уже не молодой мужчина кутался в поношенный болоньевый плащ, но упрямо не хотел возвращаться в теплую квартиру. Он считал, что удобное, теплое жилище только отвлекает от рабочих мыслей. Любимые игрушки, телевизор с компьютером, не дадут сосредоточиться, и все благие начинания потускнеют перед ярким мерцанием монитора.
 Контрастируя с погодой, серым влажным небом, нахлынули яркие воспоминания. Уже восемнадцать лет Андрей Тишкин работает с Иваном Ивановичем. У боссов и разномастных президентов такие люди называются аналитиками. У них обычно большие лысины и очки с толстыми линзами. И высокий лоб с вязанкой морщин. Тишкин же на громкие титулы не претендовал. Да и высоким лбом похвастаться не мог. Так, старичок-пенсионер, развлекающийся тем, что собирает информацию и делает выводы. А потом эти выводы продает. И Хозяин щедро платит. Большая редкость в наше время — здравые мысли.
 Сзади раздался грозный рык. Зашелестели по мокрому асфальту колеса. Андрей Матвеевич не успел отреагировать. Грустноглазый «мерседес» плюнул грязной жижей из-под колес. Тишкин отпрянул и, спохватившись, близоруко прищурился, чтобы рассмотреть номер автомобиля. Записав его для верности в блокнот, он достал мобильный телефон и набрал номер. Хозяину «мерседеса» сегодня не повезло больше, чем обрызганному Тишкину. Но плащ был совершенно испорчен.
 Одежонка свое отжила. Андрей Матвеевич понимал, что хламида стирки в машине-автомате не перенесет. Старовата. А сколько из-за него было недоразумений, сколько раз Тишкин был вынужден доказывать, что не бомж, у него просто одежда такая… Но расставаться с хламидой не хотелось. Да, это было излишне сентиментально, но плащ для Андрея Матвеевича был талисманом. Этот старинный макинтош был куплен в первый год работы на Ивана Ивановича, прослужил долгих восемнадцать лет и так нелепо погиб.
 Что ж, придется надевать приобретенный еще три года назад шикарный плащ от Валентино. То-то жена обрадуется.
 Решив, что прогулка безнадежно пропала, пожилой человек вернулся домой, взяв с себя обещание, что устроит длинный променад вечером. Впереди был долгий рабочий день.
 К Андрею Матвеевичу сходилась информация, которая могла хоть как-то задеть интересы Ивана Ивановича. Тишкин внимательно изучал все события и делал выводы. Отбросить как ненужное. Принять к сведению. Обратить внимание. Озаботиться.
 Имущества и денежных интересов в Питере у Хозяина было достаточно, и требовалось много сил, чтобы не то что приумножить, а сохранить весь этот достаток. Например, в этом году жизнь подкинула очередную задачку.
 Холодной зимой прикатил в Питер гость из Екатеринбурга. Да не один, а с дружками.
 Такие сведения быстро распространяются, особенно если гость ведет себя как гусар после удачного боя. Горячий нрав, вспыльчивый, а свита исполнительная, так и рвется в драку. Звонок в Е-бург ничего не прояснил, а даже наоборот. Персона гостя становилась все более и более любопытной.
 Уральская столица собирала себя по частям после недавнего передела. Был у сибиряков в городе относительный порядок. Давно уже поделили территорию, как вкусный домашний пирог. И все бы хорошо, только не спалось и не кушалось господину Рогожину: то ли мечтал он о единоличной власти, то ли казалось ему, что достоин он большего, то ли западных боевиков насмотрелся… Стал он тихонечко подсиживать конкурентов. Те, что поумнее, собрались и решили устроить обидчику «темную». Предупредили. Рогожин не внял. В результате его действий потекла кровь. Тогда екатеринбургская коза ностра сделала ответный шаг.
 Так уж сложилось за последние годы, что в тех регионах, где было установлено определенное равновесие, не поощрялись активные действия превентивного толка. То есть убить смутьяна, даже если так будет лучше для всей воровской общины, было нельзя до тех пор, пока сам он не оступится, не прольет чужую кровь. Но после этого гибель человека, нарушившего закон, была неминуема. Слишком дорогую цену заплатили авторитеты за установившийся порядок. Когда огнестрельное оружие стало обыденным предметом личной самообороны, люди поневоле стали задумываться над словами, манерами и последствиями. Пуля, как известно, дура.
 Но Рогожин выжил. Сумел выкрутиться и бежать. В Питер.
 Долго Андрей Матвеевич копал эту историю. По крохам собирал.
 Теперь Дениска, быстро найдя с цыганами общий язык, гулял с ними по всем ресторанам. Для него не существовало табу, принятых в преступном мире Петербурга.
 Тишкин все взял на заметку: и цыган, и рестораны. И то, что при такой разгульной жизни Денису Рогожину вскоре срочно понадобятся деньги.
 Андрей Матвеевич привычно кивнул старушкам у подъезда и, открыв дверь, скрылся в темной пасти входа.
 Вымазанные грязью и покрытые кружевами ржавчины «Жигули», все это время следовавшие за Тишкиным, притормозили за углом. Водитель пристально рассмотрел парадное, старушек, двор. Проехал чуть вперед и вытащил трубку мобильного.
 В прихожей Андрей Матвеевич снял плащ и, свернув его в неряшливый ком, прошел на кухню. Там он достал из шкафчика заботливо сложенный пакетик, раскрыл его и сунул туда одежду. Пожилой Коломбо с сожалением бросил сверток в мусорный бак.
 Чтобы как-то себя порадовать, он поставил на газовую плиту эмалированный красный чайник, усыпанный белыми крупными горошинами. Врачи запретили Андрею Матвеевичу пить кофе, но въевшаяся за много лет привычка никак не желала отпускать. И вскоре на столе уже стояла пачка «Jacobs» и маленькая шоколадка. Синтетического кофе Тишкин не признавал.
 Уже более чем полгода Андрей Матвеевич ждал. Ждал, на кого же нападет молодой стервятник. У него не было никаких сомнений, что Рогожин приехал в Питер за дивной птицей счастья. Оставалось только выяснить, на какую часть филея он претендует. Иван Иванович не один в Питере, не самый крутой, но и не слабак. Таких, как он, еще пяток найдется.
 Из всего получалось, что побежденным Рогожин себя не признал и екатеринбургский урок его не насторожил.
 «Как же он до сих пор жив? — задумался Андрей Матвеевич, наливая кипяток в кружку. — С таким-то скудным умишком?»
 Когда-то давно, в начале весны, люди, присматривавшие за сибирским гостем, стали невольными свидетелями небольшого инцидента в Смольном. Довольно молодой, но сообразительный юрист по фамилии Полянский ухитрился подставиться, как слабоумный дурачок. Пробегая по длинным коридорам власти, он нечаянно столкнулся с Рогожиным, ногу отдавил и чуть толкнул. Извинился на ходу и по своим делам умчался. Торопыга Д'Артаньян, понимаешь… Рогожин, однако, решил состроить из себя барышню, лишенную девичьей чести по случаю. Погнался за юристом и прижал его, опять же при свидетелях, в туалете. Кричал, размахивал руками. И вот странность. Сибиряк, крепкий, волевой, умеющий драться, ведет себя как желторотик, падает от толчка молодого юриста. Позволяет при всех себя оскорбить действием. Подставляется из-за глупости? Или ищет повод?
 Где-то в глубинах квартиры затрезвонил телефон. Старик, кряхтя, встал с табуретки и двинулся на поиски трубки. Она обнаружилась возле кровати, в спальне.
 — Я слушаю. — Тишкин глубоко вздохнул. Легкие зашипели старыми кузнечными мехами.
 — Здорово, курилка, — грянуло из мембраны.
 Андрей Матвеевич поморщился. Звонил его давний приятель, полковник в отставке Давыдов, который на Васильевском держал фитнес-клуб. Тишкин еще два месяца назад обещал найти велотренажер какой-то особенной конструкции. Собственно, дело выеденного яйца не стоило, нужно было только позвонить кому следует. Но звонок все откладывался, пока не забылся окончательно. Нехорошо вышло.
 — Володя, веришь, нет — забыл! Забыл, дурак старый. Ты от телефона далеко не отходи, я прямо сейчас тебе перезвоню…
 — Стоять! Смирно! — отдал приказ зычным голосом военный. — Я тебе совсем не поэтому звоню, хотя и по этому поводу тоже.
 У старика от сердца отлегло.
 — Ты тут давеча одним человечком интересовался…
 — Ну… — протянул Тишкин.
 «Кем это я интересовался?»
 — Забегал ко мне в парилку солдат, в миру именуемый Дионисом Рогожиным.
 — Кто? — Андрей Матвеевич ушам не поверил. — Дион… Дениска, что ли? И что?
 — Да ничего. Водку пил с хозяином «Инфо-плюс». Вот, собственно, и все.
 — Интересно, интересно…
 — Э-э-э, так мне ждать твоего звонка? — неуверенно спросил полковник.
 — Да, сейчас перезвоню, — очнувшись от набежавших мыслей, бодро ответил Тишкин.
 Он водрузил на нос очки в чудовищной роговой оправе. Поискал в записной книжке номер телефона. Позвонил, договорился и с чувством выполненного долга отрапортовался Давыдову.
 На кухне остывал кофе, а Андрей Матвеевич все сидел в спальне, раздумывая. Он любил кофе натуральный, но заваривал его, как варвар, не в джезве, а в кружке. Так, чтобы пенка сверху кучерявилась и плыл густой аромат. Квартира от этого становилась уютнее, теплее, словно и не было за окном сырого холодного лета.
 Очнувшись от размышлений, Тишкин быстро сходил на кухню за кружкой и направился в кабинет. Включил компьютер, поднес кружку к губам, дожидаясь, когда подгрузится голосовой интерфейс. Пользоваться клавиатурой Андрею Матвеевичу, как человеку старшего поколения, было трудно.
 — База данных «Юридические бюро Питера», — четко произнес Тишкин в микрофон. — Поиск по названию: «Инфо-плюс». Данные об учредителях.
 По экрану побежала вереница символов.
 — Екарный бабай! — воскликнул старик и, спохватившись, оттолкнул микрофон в сторону. — Оказывается, у юридического бюро не один владелец. Вот это да…
 В списке учредителей значились две фамилии. Валентин Ожегов, видимо, тот, с которым и беседовал в парилке господин Рогожин. И не кто иной, как Михаил Полянский. Доля у него была поменьше, чем у партнера, но сам факт наводил на размышления.
 С самим Полянским Тишкин был знаком заочно. Опосредованно через Вязникова, с семьей которого был сильно дружен Хозяин.
 Дружба покойного Алексея Вязникова с Иваном Ивановичем завязывалась буквально на глазах у Тишкина. В один прекрасный день к Хозяину пришла устраиваться на работу очень милая, скромная молодая женщина. Что Иван Иванович разглядел в ее глазах, для Андрея Матвеевича было загадкой. На его вкус, соискательница была очень даже обычной.
 Леночку приняли на работу. Из нее получилась очень ответственная секретарша. Однако день за днем знаки внимания со стороны начальника становились все откровеннее и откровеннее. То, что любимая женщина оказалась замужем, его совсем не смущало. Иван Иванович упрямо добивался взаимности. И тогда Елена Александровна Вязникова уволилась. Босс, узнав об этом, рванул к ней домой. И встретился нос к носу с мужем.
 Что там произошло, никто не знает. Святая троица так и не проболталась. Важным оказался результат. Через пару часов на свет родилась крепкая мужская дружба.
 А Юрка Морозов… Сколько они с ним водки выпили — страшно подумать. Сколько раз за рюмкой Морозов пытался втолковать Тишкину хитрый замысел Лехи Вязникова. Андрей Матвеевич так и не принял душой эту идеологию. Умом понимал, одобрял, но своих домашних по такому пути не повел.
 «Странные ребята, — подумал Тишкин. — Поселок не поселок. Три дома. Смешно. Но все они очень похожи на команду. Маленький, локальный спецназ. Каждый член семьи должен владеть оружием. Даже женщины. Они, наверное, и будут самые опасные в случае конфликта, потому что у женского пола терпения по определению более чем достаточно. Наверное, это и правильно».
 Однако представить себе свою супругу с «Калашниковым» Тишкин так и не смог. И чтобы дочка, родная кровинушка, бегала по полигону с винтовкой, такая картина никак не укладывалась в его голове.
 Однажды давно Иван Иванович решил устроить потеху. Своих молодцов выставил против ребят Александра. Взяли оружие для страйкбола, выехали на полигон… Результат был неожиданный. Ненормальные лесные братья победили. И это при всем том, что в их команде взрослых мужиков — раз, два и обчелся. Большей частью на их стороне играли женщины и дети. Иван Иванович тогда долго смеялся, а когда приехал домой, такой разнос устроил… Никому мало не показалось. Тишкину в тот раз стало немного страшно. Под боком сидел опасный соперник.
 Хорошо, что без амбиций…
 Вообще, таких следовало иметь союзниками.
 Ребята предусмотрели все, даже свою систему оповещения и знаков.
 Это была маленькая армия, защищающая свою, отдельно взятую территорию. Не надеясь ни на кого.
 Тишкин еще немного посидел и решил знакомых не беспокоить. Он поднял трубку и набрал секретаря Ожегова.
 — Добрый день, — вежливо отозвалась трубка.
 — Я бы хотел услышать Валентина Ожегова.
 На другом конце провода замялись.
 — Как вас представить? — уклончиво поинтересовался секретарь.
 — Андрей Матвеевич Тишкин.
 — Ой, Андрей Матвеевич, вы меня не узнаете?
 — Нет, — растерялся Тишкин. Он уже прикидывал в уме, откуда у него могут быть такие молодые знакомые.
 — Это Света — соседка по лестничной площадке.
 «Мир тесен», — в ответ на ее слова подумал Андрей Матвеевич.
 — А-а-а, Светочка… Ну надо же, не признал! Богатой будешь или жениха богатого найдешь. Так что? Поговорить с твоим боссом можно?
 — Занят он, — понизив голос, ответила соседка. — Вчера вечером у нашего совладельца погром в кабинете устроили. Милицию вызывали. Эксперты приезжали. Сегодня снова пришли из милиции, так они там закрылись с какими-то чинами из префектуры. Так что пока они не наговорятся, велено не беспокоить.
 — Ах, вот оно что… Ну, тогда я не буду его беспокоить со своими мелкими вопросами. Перезвоню как-нибудь на днях. — Тишкин закончил разговор. Требовалось отдышаться.
 «Погром в кабинете у Полянского. Это, считай, погром у Ивана Ивановича. Все в Питере знают, что эту тройку — Вязникова, Морозова и Полянского — лучше не трогать. Они под Иван Ивановичем ходят, и не просто так, а в хороших отношениях. Все в курсе. А устроивший погром… не знал. Либо устроил все намеренно».
 Совпадений получалось слишком много. И все они указывали на Рогожина.
 Андрей Матвеевич хлебнул кофе. Вкус оказался неожиданно горьким…
 «Что у меня есть на Дениску, то есть, простите, на Диониса? Не женат, детей нет. Перекати-поле. Из запоминающегося — неустойчивая психика, взрывной характер. Амбициозен, нагл, самолюбив. То есть псих».
 Тишкин долго крутил в голове сведения, складывал модели. То одну, то другую. Кофе совсем остыл, а шоколадка так и осталась лежать на кухонном столе. Серый дождливый день уже перевалил за полдень.
 Картина складывалась неприглядная, и по-хорошему нужно было срочно выходить на связь с Хозяином.
 Тишкин совсем уж собрался набрать номер Ивана Ивановича, но тут телефон зазвонил.
 — Я слушаю.
 — Добрый день, я могу поговорить с Тишкиным Андреем Матвеевичем? — вкрадчиво поинтересовался бархатный мужской голос.
 — Это я и есть. Чем могу быть полезен?
 — Это вас беспокоит Валентин Ожегов…
 «Вот это да! На ловца и зверь бежит!» — радостно подумал Тишкин.
 — Мне вас рекомендовали как надежного человека… — Собеседник на том конце линии замялся. — Как человека, который мог бы свести меня с Иваном Ивановичем.
 — Да, вас правильно направили. Вы должны изложить мне суть дела. Ну, вы понимаете… — Андрей Матвеевич старался быть максимально располагающим.
 — Все дело в том, что на мою контору… Вернее, на нашу контору вчера было совершено нападение… Пострадал только один кабинет… И я боюсь, что будут сделаны неправильные выводы… Хотелось бы изложить свою точку зрения…
 «Страшно стало. Решил прикрыть мягкое место, чтобы не ухватили ненароком», — промелькнуло в голове у старика.
 — А у вас есть подозрения? — спросил он Ожегова. Тишкин решил выдавить из него сейчас максимум информации.
 — Вот именно, что только подозрения. Никакими фактами я не располагаю, но…
 — Имя, — жестко приказал Андрей Матвеевич.
 — Наверняка это имя вам ничего не скажет, но на всякий случай… — Невидимый абонент, кажется, затылком почувствовал напряжение собеседника и дрожащим голосом закончил: — Рогожин. Дионис Рогожин.
 — Да, вы правы, имя действительно неизвестное, — равнодушным голосом ответил Тишкин.
 — Может быть, мы встретимся? Сегодня.
 — Хорошо, вы мне тогда все расскажете, а потом, может быть, мы сразу к Иван Ивановичу заедем. Если дело того стоит…
 — Скажем, через час?
 — Годится.
 Андрей Матвеевич пообещал Ожегову, что перезвонит и точно скажет, когда состоится желанное рандеву.
 Частички головоломки складывались как будто сами по себе.
 Рогожин приехал в Санкт-Петербург без гроша в кармане, еле живой, едва-едва удерживая при себе команду. Но не отказавшись от наполеоновских планов. Ему нужны деньги и власть. Ни того, ни другого в поделенном вдоль и поперек Питере найти невозможно. Значит… надо отнять. Но у кого? Тут Рогожину на голову сваливается милость божья в лице торопыги-Полянского. Конфликт. Обида. Повод. Прижать юриста, взять под контроль. А дальше, слово за слово, пойдет-поедет.
 «Если Ожегов заерзал, значит, ему есть что скрывать. Наверное, Рогожин его на что-то подбивал, хорошо бы выяснить, на что. — Андрей Матвеевич кругами ходил по комнате. Места не хватало. — А откуда у него мой номер телефона? Хотя какая разница. Наверняка Полянский дал, чтобы слишком ушлый компаньон сам выкручивался».
 Тишкин набрал телефон Хозяина.
 — Это Тишкин беспокоит. Я, собственно, встретиться хочу. Тут события намечаются неприятные. С чем связано? Скорее, с кем связано… Да вот, не поверите, с Михаилом Полянским и Денисом Рогожиным. Да, именно с ними… Хорошо, вот прям сейчас и выхожу. Может быть, со мной человек приедет. Объясняться.
 Андрей Матвеевич вышел в прихожую и с досадой всплеснул руками. «Плащ-то старый кончился!» Пришлось возвращаться в спальню и доставать новенький, ни разу не надеванный. Тишкин вынул его из пластикового чехла и снял с вешалки. Надел, покрутился перед зеркалом и даже остался доволен. Не то чтобы плащ сидел великолепно. Нет. Он просто был качественно сделан, черного цвета и, может быть, немного длинноват. Слишком модный. Такую одежду должны носить пожилые банкиры или государственные служащие самого наипервейшего ранга.
 Его старая шляпа неопределенного серого цвета смотрелась на фоне новой одежды по-стариковски жалко. Пенсионер покрутил ее в руках и оставил на пуфике. На душе было как-то особенно погано. Словно оставил дома лучшего друга.
 — Слишком я сентиментален, — пробормотал Андрей Матвеевич, рассматривая себя в зеркало. — Совсем, что ли, старый?
 Он вышел на улицу и быстрым шагом двинулся прочь со двора. Ему казалось, что все глазеют на него и показывают пальцем на обновку. В огорчении Тишкин даже не обратил внимания, как странный человек с лицом до отвращения похожим на крысиную морду завел древние зеленые «Жигули» и двинулся следом.
 «И зачем я напялил на себя этот балахон? Уж лучше бы старую дачную куртку надел! Попугай!»
 Настроение упало. Сердце вело себя беспокойно. Дергало, бухало в висках.
 «Не надо было кофе пить, — с запоздалым сожалением подумал старик. — Теперь вот давление шалит».
 Уже подходя к месту условленной встречи, почти у самого парадного, Андрея Матвеевича заставил обернуться звук приближающейся машины. Полыхнули фары. Грохнул под колесом угол поребрика.
 «По мою душу», — успел подумать Тишкин.
 Последнее, что он выхватил натренированным глазом, — гадкий оскал водителя с крысиным лицом.
  Санкт-Петербург. 
  На следующий день 
 Мужчины расположились в большом, отделанном красным деревом кабинете Ивана Ивановича. Хозяин сидел за огромным столом, курил сигару, настороженно поблескивал глазами из-под седых бровей.
 — В общем, поговорили мы с ним, а через полчаса я выглядываю в окно и вижу его труп. При этом он в разговоре упоминал про Полянского и Рогожина.
 — А кто такой Рогожин? — поинтересовался Вязников.
 — Да есть тут один деятель… Из новых.
 Полянский заерзал в глубоком кресле и осторожно подал голос:
 — Тут у нас в конторе такое дело случилось… — и рассказал о разгроме своего кабинета. — А потом мой компаньон попросил номер Тишкина… Получается, как раз в тот день, когда его убили. Может быть, тут и связи никакой нет, но нервничал Валентин серьезно…
 — А зачем, не сказал? — поинтересовался Иван Иванович.
 — Сказал… — неохотно признался Миша. — Хотел с вами встретиться по поводу нападения на офис.
 — А ты сам почему не связался? — Хозяин кабинета удивленно поднял брови.
 — В том-то и дело, что Валя настаивал. Хотел все без моей помощи уладить. Он странный был. Утверждал, что едва ли не сам во всем виноват.
 — Может, он все это и организовал? Какая у тебя доля в фирме? — спросил Вязников.
 — Да ну! Не смешите. Он бы мой пай выкупил и не поморщился.
 — Да… — задумчиво пробасил Иван Иванович и уставился на медленно поднимающийся к потолку дым от сигары.
 — Гадать и строить версии можно сколько угодно, — твердо, словно подводя черту под разговором, сказал Вязников. — Я думаю, нужно искать Рогожина…
  Дом Морозовых 
 Вязников пробирался сквозь ватагу танцующей молодежи в гостиной у Морозовых. Дети решили устроить вечеринку и явно собирались отдохнуть по полной программе. Некоторых приглашенных Александр уже встречал, а некоторых видел впервые. И хотя наутро после таких сборищ отчаянно болела голова, он с удовольствием растворялся в бездумном веселье. Ему нравилось срывать глотку, чтобы перекричать музыку. В такие моменты ему было по душе даже то сладкое пойло, которое сверстники его детей именовали сидром.
 В толпу молодых людей гармоничным образом вписывался Юрий Павлович. Он показывал трофейную «беретту», с которой воевал в девяносто первом. Юноши, затаив дыхание, брали в руки пистолет, рассматривали. Те, что увереннее, пытались даже разобрать. Старший Морозов с тайным удовольствием созерцал удивленную растерянность на лицах юных вояк, когда на столе обнаруживались лишние детали.
 — Сдаюсь, — поднял руки молодой человек.
 — Разбирай снова, я покажу, — ворчал Юрий Павлович.
 «Каждый на этих вечеринках находит что-то свое», — довольно подумал Саша. Его жена, внимательно наклонив голову, прислушивалась к сбивчивому рассказу молодой девушки. Вязникову даже показалось, что он где-то видел ее раньше. Вика делала пометки на небольшом листике бумаги. Девочка подглядывала, что-то подправляла.
 В дверях появился Игорь, поймал взгляд Александра и махнул рукой в сторону кабинета.
 — Иду, — крикнул Вязников.
 В кабинете было немного тише.
 — Ну как? Слышно что-нибудь новое? — поинтересовался Игорь.
 — Пока ничего, — вздохнул Саша. — Не знаю, что и думать. Иваныч молчит…
 — Понятно. Лишь бы только это не было затишье перед бурей.
 — Да ладно тебе тоску наводить, — фыркнул Вязников на Игоря. — Не бывает такого врага, которого нельзя убить.
 Александр отсалютовал Морозову, отхлебнул из бутылки и чуть не поперхнулся, когда возле уха просвистела створка двери. В кабинет вломились Валера Огарев в обнимку с Юрием Павловичем. Оба были изрядно навеселе и пытались напевать «Перед грозой так пахнут розы…»
 — Вечеринка явно пошла вразнос…
 Огарев со старшим Морозовым исполнили нечто вроде импровизированного канкана и утащили Игоря в общий зал.
 Следом за ними вышел Вязников.
 Троица промчалась через молодежь, сопровождаемая женским визгом. Кто-то брызгал на расходившихся «Черепанов» водой, кто-то смеялся, присоединяясь к импровизированному «ручейку», и вскоре уже все были вовлечены в хоровод. Кружились по залу.
 — Перед грозой так пахнут… — ревел ведущий Юрий Павлович.
 — Кооозы!!! — горланила молодежь.
 Все это вертелось, кружилось, топотало с такой силой, что Вязников даже испугался, не провалится ли веселая компания в подвал.
 Из хоровода вывалился раскрасневшийся Огарев, ткнулся спиной в дверь около Александра.
 — Фух! Как, однако, славно получается! — Валера прихлебнул из ближайшего стакана. Поморщился. — Все-таки дрянь они пьют. Никакой культуры пития!
 — Зажигаешь?
 — Я? — удивился Валера. — Нет, это Юрий Павлович волну гонит. Ему ди-джеем надо работать где-нибудь в ночном клубе.
 — Для тех, кому за?..
 — Издеваешься? Для тех, кому до. Деньгу зашибать будет.
 Валера снова потряс головой.
 — Тут Миша такую историю рассказал, не поверишь!
 — Какую такую историю?! — нахмурился Александр. — Что-то историй вокруг стало…
 — Нее… Все нормально, никаких проблем, смешная история на самом деле. Обедал он с одной светской львицей. — При этих словах Вязников поднял брови. — Нет, ты не так понял. Не с той целью. По делам!
 — А, ну если по делам, то понятно… Я сразу так и подумал… — Александр дурашливо закачал головой. — Конечно… По делам…
 — Да ну тебя! — Валера ткнул Вязникова в бок. — Потом расскажу. История уморительная!
 Они замолчали, чувствуя себя камнями в бурном потоке. Мимо веселой водой неслась вереница людей. Мелькали лица. Какая-то девушка в очень короткой юбке пыталась утащить Полянского с собой, но он, смеясь, вывернулся.
 Промелькнул Игорь Морозов, вытряхивающий последние капли сидра из бутылочки.
 — Мне кажется или дед пытается сына напоить? — спросил Огарев.
 — Не пытается. Напаивает, — уточнил Вязников.
 — Понятно. — Огарев задумался о чем-то. Лицо сделалось серьезным.
 — Я давно хотел с тобой поговорить. — Вязников неожиданно понял, что не знает, какие слова должны пойти дальше. — Ты… Ты заметил, как Катька с Сергеем… Ну… Какие у них отношения?
 — Отношения? — Огарев покрутил в руках бутылочку. — Вроде бы… серьезные
 — Угу…
 — По крайней мере портрет они что-то слишком долго рисуют. — Валера поискал в толпе сына, не зная, что Вязников в этот момент разыскивает среди танцующих дочь.
 Отцы вместе пришли к выводу, что дети опять где-то уединились.
 — Что, — усмехнулся Саша, — не принял бы мою дочь?
 — Да ты в своем уме? — Валера даже поперхнулся. — Девка молодая, здоровая, умница. Точно знаем, что может ребенка выносить, а ты говоришь «не принял»! Ты вообще, дружище, в своем уме? Ты вообще представляешь, что сейчас с бабами творится? Рожать скоро некому будет!
 — Ну, мало ли… — Вязников неожиданно почувствовал, что краснеет. То ли от смущения за свои слова, то ли из-за отцовской гордости.
 — Мало, — очень серьезно ответил Огарев. Вместо ответа стакан Александра стукнулся о бутылочку Огарева.
 — А знаешь, — вдруг сказал Валера, — я не буду с ним говорить.
 — Ты о ком?
 — О детях. Здесь нет никаких обстоятельств, которые могли бы помешать им. Их воспитание и образование как на ладони, финансовые возможности и мозги — все наружу. По идее, либо они сами разберутся, либо ничего у них не получится.
 — Ну, не сложится… Сделают выводы. Поумнеют, — закончил за него Александр. — Тоже не беда.
 Они снова замолчали. Огарев прислушивался к грохочущей музыке, а Вязников просто думал о чем-то своем.
 — Саш, — как-то между прочим сказал Валера, — я хотел тебе заказать мой герб. Так сказать, Знак Дома Огаревых.
 От этих слов он почему-то смутился.
 Вязников молча кивнул, для него такое желание было естественным. Потом на ум пришла неожиданная мысль.
 — А вот Катерина и наваяет! — заявил Александр. — Ты что-то конкретное хочешь?
 — Абсолютно не имею никакого представления! — пожаловался Огарев. — Я сам не знаю, что я хочу. У сына, конечно, задумки наполеоновские, но, на мой взгляд, чем сдержаннее, тем лучше.
 — Вот пускай они и нарисуют.
 — Да уж… Если дело так дальше пойдет, они нам такого нарисуют!
 Людской круговорот начал распадаться на отдельные парочки. Мимо пронеслась хохочущая Лида.
 — Кстати, — поинтересовался Вязников, — а где Полина? Я ее вообще не видел давно.
 Валера сморщился:
 — Тут, понимаешь, сложное дело. У них с Игорем проблемы. Так что она не спустится. Чего, ты думаешь, Морозов накачивается?
 — Ух ты… Плохо. Особенно в свете возникших заморочек неизвестно с кем.
 Огарев кивнул.
 Хоровод распадался. Молодежь устала. Юрий Павлович, в обнимку с сыном, ушел наверх. Видимо, укладывать набравшегося Игоря в постель. Тот что-то пытался объяснить отцу, махал руками. Морозов-старший согласно кивал.
 Музыка изменила ритм. Сделалась медленной.
 Танцующие разбились на парочки. Иногда на троечки. В последнее время идея любви втроем опять стала популярна. Новое, как всегда основательно забытое старое, бодро прокладывало себе дорогу через тернии «норм морали». Какие-то две девушки обступили паренька, норовя «утанцевать» его в наиболее темный уголок. Небольшая компания, человек шесть, устроилась в углу, заботливо притушила свет и достала карты. Видимо, предстояла игра в фанты. И скорее всего, на раздевание.
 К Огареву незаметно подошла Лида, прижалась к плечу.
 — Устала? — заботливо спросил Валера.
 — Не то чтобы очень. Но есть чуть-чуть, — пробормотала Лида. — А мы еще ничего, такие «шнурки».
 — Что ты имеешь в виду?
 — Ну, среди молодежи можем спокойно потеряться. А не торчать как бельмо на глазу.
 — Ха, если судить по Юрию Павловичу, то у нас есть шанс зажигать до упора. — Огарев посмотрел на Вязникова. — Я полагаю, надо где-то устроиться, посидеть спокойно.
 — Да, наверное. Вы ищите уголок, а я пойду Вику найду. И остальных. — Александр осторожно двинулся между танцующих.
 — Дядя Саша! — Кто-то схватил Вязникова за рукав.
 — Привет. — Александр прищурился, стараясь припомнить, где он видел этого молодого человека. Вроде бы он не вписывался в компанию ни возрастом, ни внешностью. Память ничего не подсказала. — Где я тебя видел?
 — Ну, может, год назад, мы с вашим сыном заходили, — ответил паренек. — Егор меня зовут.
 — А, ну, можно сказать, что припоминаю, — соврал Вязников.
 — Я вот чего хотел спросить. Вы за компьютеры свои не боитесь?
 — А почему я должен бояться?
 — Я видел у вас коробку «Modist Centrum». Там ведь данные внешние?
 — Ну да, и внешние тоже. Чтобы можно было уверенно с нескольких мест работать. Даже одновременно. Это как база данных… — Александр хотел уж пуститься в объяснения. То, что нашелся человек, интересующийся его приобретением, немного льстило.
 — Да я знаю, — отмахнулся Егор. — А вы Самураев Виртуальности не боитесь?
 — Кого? — Вязников засмеялся.
 — Группа такая. Для них первое дело — это базы общего доступа убивать. Страшный народ. Специалисты… — начал было паренек.
 — Поймаю таких самураев, харакири заставлю сделать! — замахал руками Александр. — К тому же я опытный. Бэкаплюсь ежедневно.
 Он с улыбкой хлопнул странного паренька по руке и пошел искать жену.
 — Надо же, — пробормотал Вязников. — Самураи… Блин.
 Егор постоял еще некоторое время, задумчиво глядя в спину Александру, а потом растворился в толпе.
 Через некоторое время Игорь, заботливо уложенный отцом в постель, открыл глаза. Сюда наверх звуки музыки доносились едва-едва. Хмель испарился, как вода на горячей сковородке. Голова на удивление была свежая.
 Неожиданно захотелось убедиться, что с Ромкой все в порядке.
 Морозов резко встал с кровати и понял, что слишком хорошо думал про алкоголь. В висках резко застучало, желудок ткнулся под диафрагму.
 Игорь подобрался к комоду, вынул из аптечки пару таблеток. Через двадцать минут он будет как новенький.
 Убедившись, что похмелье отступает, он двинулся вниз.
 По дороге в одном из темных углов он встретил троечку. Две девушки брали штурмом одного парня. Впрочем, парнишка не терялся и оказывал знаки внимания поровну каждой.
 В гостиной царил полумрак. Самые стойкие еще танцевали. Отчаянные — резались в фанты. В их тесном кружке ютилась девушка, прикрывая руками нагую грудь, но упрямо вытягивая карты в надежде отыграться.
 Сына Игорь нашел как раз среди играющих. Ромка сидел в самом углу дивана. В карты ему явно везло, за все это время он лишился только одного носка. Отец тихо и незаметно ушел.
 Взрослых нигде не было видно, и Морозов направился в кабинет. Плотно закрыл за собой дверь. Включил настенные светильники. Поморщился. От яркого света болели глаза.
 Оставив только настольную лампу, Игорь сел в кресло.
 Голова все еще болела. Но не из-за выпитого, а скорее из-за жены, изображавшей святую невинность. Свои обязанности она исполняла исправно: обед приготовлен, холодильник полон, в доме чисто. Не придерешься.
 Правда, все решения мужа она игнорировала и на прямые вопросы не отвечала. Видимо, Полина решила взять мужа измором. «Посмотрим, как долго ты продержишься!» — мстительно думала она. Ее натура совершенно не хотела мириться с мыслью о том, что теперь она последняя, с кем Игорь будет советоваться.
 Морозов все это прекрасно видел и ждал. С каждым днем ему становилось все труднее и труднее. В конце концов время, отпущенное Полине, кончилось. Нужно было принимать какое-то решение: либо признать ее победу, либо самому приступать к активным действиям.
 Признавать собственное поражение Игорь не желал. Во-первых, потому что считал, что в семье главным должен быть мужчина. И во-вторых, потому что этого не позволяла гордость.
 «Сашка, конечно же, прав, когда говорит, что узы Гименея священны, — думал Морозов. — Но стоит ли платить за них такую цену?»
 Игорь не питал иллюзий. Полина не угомонится, пока не сломает его. Сегодня он принесет ей одну жертву, а завтра она потребует другую. Это было ясно как день.
 Особенно мерзко Игорю было, когда, выбрав время, к нему подошел Огарев и, пряча глаза, рассказал, что Лида выведала у Полины ее мысли… Собственно, мыслей там никаких и не было. Так, какие-то выдуманные обиды, нелогичные обвинения, негативные эмоции, розовые сопли. Сплошной бред. Но Игоря тогда больше всего поразило не это.
 Безответственность.
 Полина на карту поставила все — семью, ребенка, работу — ради сомнительного удовольствия перебороть собственного мужа.
 — О! А я думал, ты уже давно спишь! — вывел Игоря из раздумий возглас Полянского.
 — А я думал, что ты сегодня не придешь, — в свою очередь удивился тот.
 — А я сегодня и не пришел, — рассмеялся Миша. — Ты посмотри на часы. Время — три часа ночи! Я смотрю, вечеринка, как шоу, должна продолжаться. Народ все еще держится.
 Полянский плюхнулся рядом с Игорем на диван. Через пару минут в кабинет вошли Огарев и Вязников.
 Они втроем расположились друг напротив друга, кто на диване, кто в креслах. Морозов сообразил, что Михаил, похоже, действительно только что пришел и собирался рассказать нечто серьезное.
 — В общем, ребята, думайте что хотите, но мой компаньон пропал, — разводя руками, сказал Полянский. — В течение нескольких дней у него не отвечал мобильный телефон, дома он не появлялся. Сегодня вечером жена заявила в милицию о пропаже. Вернее, вчера вечером. Я сам только что оттуда.
 «Вот и все, — подумал Морозов. По коже пробежали мурашки. Он словно бы почувствовал что-то. Надвигающееся, близкое, огромное и страшное. Перед которым сегодняшний покой превращается в затишье перед бурей. — Снова будут потери. Потери».
 — Надоело! — прорычал он. Все удивленно на него посмотрели. — Надоело. Хватит ждать. Моя чувствительная задница подсказывает, что пора бить всякого, кто окажется в опасной близости. Авось да завалим невидимку!
 — Не можем, — отозвался Александр. — Надо ждать. Мне самому от этого тошно. Но сейчас идет война на выдержку. Воевать с ветряными мельницами не наша специализация.
 — Как я устал от этого. — Морозов взъерошил волосы. — У меня один-единственный наследник…
 — Ребята! — напряженно воскликнул Полянский, сидевший напротив окна, — Атас! Двое со стороны дома Вязниковых.
 В комнате стало темно. Кто-то выключил свет.
 Игорь услышал щелчок затвора в темноте. Его оружие осталось в сейфе в спальне. Полянский, чей силуэт четко вырисовывался на фоне окна, вытащил из кобуры оружие и снял его с предохранителя.
 — Игорь, со мной к входным дверям, — скомандовал Александр. — Миша, Валера, остаетесь у окна, если что — бейте стекло и заходите сзади.
 Вязников с Морозовым вышли из кабинета. Почти вся молодежь угомонилась и расползлась спать по углам. Только яркие угли камина освещали сонное царство. В самом дальнем углу комнаты сидела парочка и о чем-то мирно беседовала. Они оглянулись на выходящих из кабинета, но быстро потеряли к ним интерес.
 Саша с Игорем заняли позицию у двери. Александр справа, прикрывшись дверью платяного шкафа, а Игорь слева, вооружившись напольной вазой. Саша только покачал головой, когда увидел, что у друга в руках.
 — Ствол надо при себе таскать, — прошипел Вязников. — На хера тебе разрешение?!
 Вдруг из кабинета высунулась голова Полянского.
 — Саша, отбой! Это твоя жена с Иваном Ивановичем идет.
 Вязников кивнул и осторожно приоткрыл дверь. Вика была одета в легкую куртку Эрика и в ночи выглядела как невысокого роста мужчина.
 Александр открыл дверь за мгновение до того, как Виктория собралась нажать на кнопку дверного звонка.
 — Добрый вечер, хлопцы! — пророкотал Иван Иванович, вставая на пороге и с любопытством рассматривая вазу в руках у Морозова.
 — Доброе утро, — усмехнулся Вязников.
 — Доброе, — сказал Игорь, опуская импровизированную дубину. У него по крови еще гулял адреналин. — Какими судьбами?
 — Новости есть, — коротко ответил Иван Иванович. — Надо поговорить.
 Морозов широко махнул рукой в сторону кабинета.
 Иван Иванович неторопливо разделся и прошел в гостиную.
 — Вы что? Уже готовитесь? — одобрительно кивая головой, спросил он. Старик ошибочно принял спящую молодежь за бойцов, залегших «на матрасы».
 — Не обращайте внимания, это все те, кто выжил после вечеринки, — разочаровал его Вязников.
 Втроем, Виктория пошла обратно домой, они вошли в рабочую комнату. Миша с Валерой сидели на диване и старательно делали вид, будто беседуют о чем-то высокоинтеллектуальном. Они искренне изобразили удивление при виде Ивана Ивановича и тут же с интересом на него уставились.
 Новость должна быть действительно важной, чтобы ее сообщать в такое время. Полянский и Огарев встали с дивана. Иван Иванович остался стоять посреди комнаты, а друзья окружили его, словно хотели накинуться на него всем скопом.
 — Я нашел Рогожина, — очень коротко сказал гость. Никто не шелохнулся. Все ждали продолжения. — Еще я нашел Валентина Ожегова.
 Иван Иванович снова надолго замолчал. Потом вдруг неодобрительно глянул на окно. Он разорвал живой круг, чтобы подойти к стеклу и задернуть шторы.
 — И еще… в меня сегодня стреляли. Погиб один человек из охраны. Сюда я добирался на такси, которое оставил задолго до въезда на ваши земли.
 «Вот почему не было ни машин, ни предварительного телефонного звонка», — догадался Игорь. Морозов посмотрел на Александра. Саша легко кивнул головой.
 — Я предлагаю всем присесть и все серьезно обдумать, — предложил Морозов.
 — Да, в ногах правды нет, — поддержал его Иван Иванович.
 «Чертова дура! — ругнулся про себя Игорь. Сейчас была бы очень кстати помощь жены. — Приготовила бы чай, бутерброды, и все беды казались бы не такими страшными, как на голодный желудок». Однако Полина продолжала изображать обиду. Она так и жила в комнате для гостей и на сегодняшнюю вечеринку даже не спустилась. «Придется самому пыхтеть», — обреченно подумал Морозов, выходя из комнаты.
 Причем «пыхтеть» — это мягко сказано. Младший Морозов обнаружил, что не знает, ни где находятся кружки (почему-то сразу же нашлись маленькие чашечки для кофе), ни заварка. Он точно знал, где найти чайник и холодильник, по той простой причине, что они были на виду. Игорь перерыл на кухне все шкафчики и уже отчаялся, но тут его прервала Лида.
 Она, наспех запахивая шелковый халат и пряча непослушные волосы под воротник, спустилась вниз. Жена Огарева, заспанная, как мартовская кошка после бурной ночи, увидев брата, орудующего на кухне, вполне натурально зашипела. И, схватив полотенце, выгнала Игоря из кухни. Тот поднял руки вверх и выскочил.
 — Пошел, пошел! Я сама все сделаю! — ворчала Лида. — Еще не хватало, чтобы мужики кухарничали! — Я постучу в двери, а ты сам поднос возьмешь, — крикнула она вдогонку.
 Игорь послал ей воздушный поцелуй и благодарно прошептал:
 — Спасительница!
 Сестра этого уже не видела, она расставляла чашечки, заваривала чай. «И где она все это нашла? — растерянно подумал Игорь. — На хрен! Надо разводиться! На фиг мне такая жена, от которой ни поддержки, ни помощи!»
 Вернувшись в кабинет, он услышал обрывок фразы Ивана Ивановича:
 — …и я склонен думать, что Тишкина он тоже убрал.
 — Мне кажется или он просит у нас помощи? — тихо спросил Игорь у Вязникова, который стоял у самых дверей.
 — Тебе не кажется… — мрачно ответил Александр.
 — Тогда мне нужно предупредить Лиду, чтобы она открыла вторую гостевую, — сказал Морозов и уже собрался выходить, как Саша его остановил.
 — Я уже сказал Валере, он ей передал. — И помолчав, добавил: — Хотя все-таки Старик не просит у нас помощи. Он просит у нас убежища. Играть, я думаю, он захочет своими силами. Если сможет.
 Из рассказа Ивана Ивановича становилось ясно: Рогожин выбрал для себя цель. Сибирский гость жаждал власти, денег, уважения. И старался достичь желаемого теми средствами, которые считал единственно правильными. Он пробовал в разных местах, искал слабые точки. Начал с компаньона Полянского. Его обработал, вытащил информацию. Очень вовремя подвернулся Миша, отдавивший ногу «большому дядьке». Ожегов, испугавшийся погрома, позвонил Тишкину. Сам или по наущению Рогожина? Иван Иванович склонялся к последней версии. Следом за убийством Андрея Матвеевича пропал и партнер Полянского. Который, скорее всего, теперь кормил пиявок в одном из бесчисленных болот под Питером.
 Зачем Рогожину понадобилось сразу же убирать Ивана Ивановича, никому понятно не было. Тем более таким топорным методом: в ресторан, где, кроме Старика, отдыхала масса народа, вломился отмороженный урод с пистолетом и расстрелял всю обойму. Попал только один раз. Случайно.
 Впрочем, учитывая склад характера Дениски, изящных ходов ждать не приходилось. Он даже не озаботился тем, что в случае убийства Ивана Ивановича ему все равно придется отвечать. Хотя бы перед партнерами Старика.
 Но с другой стороны, Рогожин действовал не глупо. Все эти действия были словно бы анонимны. Да, контору Полянского разгромили. Но кто? Да, пропал Ожегов. Ну и что? Какие-то жлобы расспрашивали детей около школы. И что? Мало ли в Питере жлобов. Стреляли в Ивана Ивановича? А кто поручится, что именно он был мишенью? Стрелок не пойман. Убит охранник? От наркомана, которому вздумалось пострелять «по чертям», увы, не застрахован никто.
 Да, конечно, дедуктивный метод указывал только на одного человека. Но домыслов слишком мало для активных действий.
 И еще в одном Рогожину следовало отдать должное. Его ребята держались вместе. Попытка внедрить в его банду человека едва не стоила жизни агенту. Братва поодиночке не ходила и на разговоры не велась.
 — Как же ему плохо без мозгов… — сказал в тишину Полянский, но тут же замолчал и уменьшился под тяжелым взглядом Ивана Ивановича.
 — Вы, молодой человек, лучше бы молчали и смотрели под ноги, — строго сказал старик, напоминая про эпизод в Смольном.
 Михаил вздохнул и надулся, как маленький ребенок.
 — Это была случайность.
 — Случай для дураков. Вы должны стремиться к образу идеального человека, — строго проворчал Иван Иванович.
 «Тоже мне, ницшеанец», — обиженно подумал Миша. Однако разумом он понимал, что подставился сам, и по полной программе.
 — Нужно быть очень предусмотрительным. Пусть для тебя, Миша, это станет уроком.
 Полянский еще раз вздохнул.
 — Как это ни противно звучит, — подал голос Вязников, — но с Рогожиным нужно говорить. Понятное дело, что разговор этот ни к чему не приведет, но раз мы считаем себя людьми уважаемыми, то вначале нужно поговорить, а потом стрелять.
 — А жаль… — процедил Огарев. — Я бы ему сам голову свинтил…
 — Хм. Может быть, еще успеешь. Но теперь представь ситуацию наоборот. К тебе приходят и свинчивают голову. Просто так, без базара.
 — Так я ж не просто так! — возмутился Валера.
 — А что он тебе сделал? — спросил у него Вязников. — Да-да. Что конкретно тебе он сделал?
 Огарев молчал.
 — То-то и оно, что тебе он ничего не сделал…
 — А мне?! — сказал обиженный Полянский. — Контору мне разнес к чертовой матери. Это считается?
 — Ребят, рехнулись вы, что ли? — строго спросил Иван Иванович. — Вы хоть соображаете, о чем говорите? Вы, фраера, пойдете базар тереть с беспредельщиком! С бройлером этим! Да он вас всех порешит… И будет прав.
 — А мы, собственно, сами и не собирались, — спокойно ответил Вязников. — Я бы, например, обратился к кому-нибудь со стороны. Пусть говорит чужой, а мы могли бы присутствовать. Ну, и охрана должна быть… соответствующая… Я думаю, как минимум двойной перевес.
 На слова Вязникова старик только хмыкнул:
 — А кто будет посредником?
 — Ну, может быть, кто-нибудь из ваших партнеров? — предложил Саша. — Ведь Рогожин, так или иначе, затрагивает и их интересы.
 В дверь тихо постучали. Игорь вспомнил о чае с бутербродами. Он подошел, открыл створку, принял поднос у Лиды и отнес его на столик. Морозов мысленно еще раз поблагодарил сестру. Она приготовила не только чай, но и кофе, что почти в четыре часа утра было очень кстати. Игорь налил две чашечки: одну для себя, а другую для гостя.
 Бутерброды оказались очень вкусными, а кофе просто божественным.
 Разговор на некоторое время прекратился.
 Первым закончил ранний завтрак или очень поздний ужин Вязников и тут же продолжил начатую тему:
 — В конце концов, мы же не отморозки какие, чтоб сразу стрельбу начинать. Хотя… Это было бы куда легче, чем трепаться.
 — Нет, тут я с тобой согласен, — сказал Иван Иванович, промокнув губы салфеткой, — нужно разговаривать.
 — Хорошо, — сказал Александр, вставая с кресла. — Я думаю, сегодня на этом мы и остановимся. Как говорится, утро вечера мудренее. Выспимся, а там, на свежую голову, и мысли свежие будут.
 Игорь кивнул, чувствуя, что голова начала тяжелеть.
 Как хозяин дома Морозов взял на себя обязанность проводить гостя в приготовленную комнату. Лида уже постелила там свежие простыни, и о ее присутствии напоминал только включенный ночник.
 «Молодец, сестренка», — в очередной раз мелькнуло в голове.
 Игорь оставил Ивана Ивановича в спальне, а сам спустился к друзьям.
 Все так же сидели в кабинете, уже разморенные от усталости и отпустившего напряжения. В комнате царило молчание.
 Морозов-младший вошел, постоял у дверей, размышляя, и вдруг заявил:
 — Ребята, я развожусь. — Никто не ответил. Только Вязников тяжело вздохнул. Игорь обратился к Полянскому: — Миша, оформляй бумаги. Будь так любезен. Достала меня такая жизнь, когда больше помощи дождешься от родной сестры, чем от любимой женщины!
 Миша покрутил головой, словно консультируясь у друзей, и согласился.
 — Как скажешь, — коротко сказал он.
 Вязников нахмурился и сжал челюсти. «Сейчас будет фитиля вставлять», — подумал Игорь. И отчасти был прав. Не то чтобы Александр был ярый противник разводов. Нет. Просто он считал это крайним средством. Когда никакие другие лекарства, кроме хирургического скальпеля, уже не помогают.
 — Я не думал, что у тебя все так плохо, — очень спокойно сказал Саша.
 — Все куда хуже, чем ты можешь себе представить, — дрогнувшим голосом сказал Морозов. Подленькое и дрожащее, слабенькое и сопливое протестовало всеми силами против крутых перемен. Игорь глубоко вздохнул и поднял высоко подбородок. Следовало выдрать с корнем гаденький страх остаться в одиночестве и жить дальше. «Жить дальше!» — чуть не выкрикнул Морозов.
 — А Ромка? Она же не сможет его воспитать, — сказал Вязников.
 Игорь удивился, он ждал длинного разговора, но не такого оборота.
 — Ты что, Саша? Ромка останется со мной. Только так. Ты меня пугаешь…
 Вязников помассировал виски.
 — Да, слушай, наверное, я слегка устал. Не люблю, когда ножом по живому.
 — Кто же любит, когда по живому, — согласился Игорь. — Но ты знаешь, что говорили древнегреческие доктора?
 — Нет.
 — Где гноится, удаляй! А я все-таки хирург.
 — Да, но не допускать же до такого…
 — В медицине есть вполне логичное понятие. Запущенный случай. Я просто запустил… процесс. Или с самого начала что-то делал не так.
 Вязников развел руками:
 — Пойдемте-ка спать, ребята. Утро вечера мудренее.
 Уже перед тем как закрыть дверь, Игорь с Валерой услышали последние слова Вязникова:
 — И… будьте осторожны…
 Игорь попрощался с Валерой и сел в зале. Через окно заглядывала луна. Вокруг лежали гости, кто где.
 В углу завозились. Морозов с удивлением обнаружил сына.
 — Чего не у себя? — шепотом спросил Игорь.
 — Да вот, — пожал плечами Рома, — так получилось.
 На нем были только брюки. Где-то в полумраке угадывалась обнаженная женская фигурка, зябко кутавшаяся в плед.
 — Пошли, разговор есть, — сказал Морозов. — Только девушку укрой получше.
 Решение поговорить с сыном Игорь принял спонтанно. Он еще точно не знал, как будет объяснять причину развода, но знал, что эта беседа важна, очень важна.
 Младший Морозов сел на диван, пригладил взлохмаченные волосы.
 Игорь помялся, не зная, с чего начать, потом вздохнул и пошел напрямую:
 — Я принял решение, что не хочу больше жить с Полиной.
 Рома не сразу понял, что сказал ему отец. Подросток растерянно захлопал ресницами, но затем собрался и спросил:
 — Почему? — спокойно, без истерик.
 — Потому что мы с мамой не можем прийти к согласию. Мама считает, что в семье должна быть главной она. А я считаю, что в семье главный — мужчина. Это очень важно, сынок.
  Дом Вязниковых 
 — Знакомьтесь, — сделал неопределенный жест Иван Иванович, представляя высокого, бритого на-лысо человека в сером плаще. — Это Сергей Васильевич. Очень хороший мой знакомый. Будет говорить. Он в курсе дела.
 Мужчины стояли в прихожей дома Вязниковых Иван Иванович привычно снял спортивную куртку и повесил ее в платяной шкаф. Вязников удивился, на старике была свежая одежда. «Впрочем, чему я удивляюсь? — подумал Саша. — Наверняка между домом Морозовых и Питером шныряют посыльные, как мыши». Александр пригляделся к спутнику Ивана Ивановича. Гость был полной противоположностью старика. Сергей Васильевич распространял вокруг себя запах дорогого табака и опасности. Он тоже снял обувь, плащ и огляделся.
 — Очень приятно, — кивнул Вязников. — Проходите… А вы, Иван Иванович?
 — А я поприсутствую. И вы тоже, кстати.
 Александр пригласил гостей в кабинет. Спутник Ивана Ивановича на мгновение задержался в гостиной. Пробежался глазами и, одобрительно кивнув головой, последовал за Вязниковым.
 — Я правильно понимаю, что речь пойдет о вашей разгромленной конторе? — спросил Сергей Васильевич, сразу приступая к делу.
 — Не моей, — поправил гостя Вязников. — Была разгромлена контора Миши Полянского.
 — И еще ребенок… — вставил старик.
 — Да, какие-то странные расспросы Ромы Морозова, — добавил Саша.
 — Это, — Сергей Васильевич повернулся к Ивану Ивановичу, — к делу привязать не получится. По крайней мере прямо. Прямых доказательств, как я понимаю, никаких.
 — Да, конечно. — Иван Иванович сел в кресло. — Тут, как я и говорил, дело значительно более веселое. Ты ведь мой партнер, Сережа, потому, собственно, я тебя и позвал.
 — Ну ладно, Иваныч, партнер не партнер, а все одно бы приехал. Ты ж сам понимаешь.
 — Понимаю, — кивнул Иван Иванович. — И очень это ценю. Но сейчас ты действуешь не как мой друг, а как партнер. Деловой партнер. Потому что проблема касается нашего с тобой дела. Видишь ли, господин Рогожин имеет откровенные притязания на нашу с тобой собственность. На ту нишу, которую мы занимаем.
 — Даже так? — удивился рогожинскому нахальству Сергей.
 — Именно так, нишу, и никак не меньше. Очень нахрапистый молодой человек. И погром конторы Полянского — это только первая ласточка. Просто он с них начал.
 — Так, может быть… — с надеждой в голосе начал Сергей Васильевич.
 — Сережа… — осуждающе начал Иван Иванович. — Ты меня удивляешь.
 — Да, да, я понимаю. Конечно, надо поговорить. Просто если он такой беспредельщик, то имеет ли смысл?.. — задумчиво, ни к кому не обращаясь, проговорил собеседник.
 — Все-таки ты ничему не учишься. Нельзя так поспешно.
 — Я понимаю. Да. Извините.
 — Может быть, человек ошибся. Случайно так вышло у него. Может быть. А ты сразу. Люди могут не одобрить, а это, сам понимаешь, хуже любого Рогожина.
 — Хочется как лучше, — неопределенно пробормотал Васильевич.
 — Оно и понятно. Вот и господин Рогожин хочет как лучше. По-своему. Он ведь с Урала. Там народ горячий. Чуть что — пальба! В меня, кстати, стреляли.
 Сергей Васильевич выпрямился в кресле.
 — Вот поэтому и надо, — не дал ему открыть рта Иван Иванович, — поговорить. Аккуратно так. Может быть, молодой человек не до конца понимает, что происходит. Город для него новый, большой. Соблазны вокруг. Вот поэтому, Сереженька, я тебя и позвал. Господин Рогожин может не знать, в силу некоторой провинциальности, что у меня есть партнеры, что все значительно сложнее, чем кажется на первый взгляд.
 — Угу… — Сергей Васильевич потер лицо руками и обратился к Александру: — Простите, у вас можно попросить чаю?..
 — Сейчас принесут, — кивнул Вязников. — Просто еще не заварился.
 — Спасибо, — кивнул гость. — Но, Иван Иванович, люди необходимы. Я бы своих вытащил, но они у меня сейчас в Заречном, там всякие дела… То да се… На это время уйдет.
 — Знаю я твоих орлов. Знаю. Они как раз пусть лучше в своем Заречном посидят. Шумные они у тебя. Я же говорю, спокойно надо. Люди могут не понять. Для этого дельца подойдут вот ребята. — Иван Иванович обратился к Вязникову: — Скоро они будут?
 — Да с минуты на минуту, — коротко ответит тот.
 Дверь в комнату отворилась и вошла Вика. Она несла на подносе изящный чайник и чашечки.
 — Извините, что без стука, — сказала она. — Но руки подносом заняты. Я чайку вам принесла…
 Сергей Васильевич немедленно встал, аккуратно принял поднос из рук, поставил на стол.
 — Что вы, не стоит извиняться, мы говорили о всякой ерунде. И ваше общество…
 — Гхм… — Иван Иванович прочистил горло.
 — …очень нам приятно, — закончил Сергей Васильевич, комкая фразу.
 — Замечательно, — ответила слегка ошарашенная Вика, но, вовремя сообразив, что мужской компании сейчас не до женщин, вывернулась: — Только, к сожалению, у меня есть некоторые дела на кухне. По хозяйству. Но позже я к вам обязательно присоединюсь.
 Она постаралась выйти из кабинета как можно быстрее.
 — А что за люди? — спросил Сергей с таким видом, словно в разговоре не было паузы.
 — Надежные, — ответил Иван Иванович, наливая чай в чашку.
 — Сколько?
 — Трое…
 — Четверо, — поправил Александр.
 — А кто еще? — удивился старик.
 — Морозов-старший тоже пойдет, — добавил Вязников.
 — Маловато. — Сергей Васильевич с сомнением посмотрел на Ивана Ивановича. — Может быть…
 — Не надо. Я своих ребят подзову. Внутрь пойдут эти трое. А остальные создадут массу. Ничего. Справимся, — заверил он.
 — Сколько?
 — Ну, человек десять будет дополнительно.
 — А с другой стороны?
 — По моим источникам, Рогожин сегодня тусуется в бане. Там он будет не один, понятное дело. Обычно с ним еще два-три «быка» и телок масса. Любит погулять. Остальное снаружи будет крутиться, в кабаке местном.
 — Что за баня?
 — На Сумской.
 — Знаю. Парилка большая, зал с бассейном. Здание старое.
 — Именно. Есть в нем одна особенность. Подвал сообщается с соседними. Дверцей. Я тот район хорошо знаю. Рос я там. Когда баню делали, все облазил. Так что через подвал сразу на лестницу попадаешь.
 — Понятно. Хорошо, конечно. — Сергей крутил в руках чашечку. Его явно что-то мучило.
 Александр следил за руками Сергея Васильевича, подмечая старые шрамы от сведенных татуировок.
 — Скажите, — неожиданно обратился к Вязникову Сергей, — вы… стрелять умеете?
 — Умею, — просто ответил Александр.
 — Умеет, умеет, — проворчал Иван Иванович. — Люди надежные. Фраера, конечно. Но для этого дела подойдут. Тем более что мы поговорить идем.
 «Ну-ну, фраера, — подначил про себя Вязников Ивана Ивановича. — А кто твоих молодцов давеча всухую сделал?»
 — Я понимаю. Но если уж мы идем разговоры тереть, то хочется прояснить вопрос. Настрой должен быть… как бы это вам сказать, ну, будто вы не говорить идете, а убивать. Вам приходилось?
 — Приходилось. Все приходилось. Я понимаю, о чем вы говорите. Будет и настрой, и все, что угодно. — Вязников встал. — А вот и ребята.
 В двери незаметно вошли остальные мужчины. Возглавлял процессию старший Морозов. Александр коротко представил гостя.
 — Сергей Васильевич — партнер Ивана Ивановича. Будет представлять его интересы на переговорах с Денисом Рогожиным.
 После того как друзья расположились в креслах и на диване, Сергей изложил свой взгляд на проблему. Особенных возражений и дополнений не последовало.
 — Вопрос об оружии, я думаю, не должен никого ставить в тупик?
 Ответом было холодное молчание.
 — Прекрасно. Тогда сейчас же и приступаем.
 Компания как-то быстро, по-деловому собралась, и через минуту несколько машин уже тронулись в сторону города.
 На Сумской было довольно шумно. Невдалеке рабочие ломали недавно положенный асфальт, гремели отбойными молотками, что-то кричал бригадир, стараясь перекрыть компрессор.
 «Не так уж и плохо, — подумал Александр. — За этим грохотом ни черта не будет слышно с улицы».
 Сама баня представляла собой очень старое здание с полуколоннами, портиком и лепниной. Справа и слева его подпирали такие же образцы сталинского ампира.
 — Вот сюда и пойдем, — указал кивком на один из домов Иван Иванович.
 — Отлично, — отозвался Игорь. — Мы пойдем, отец, а ты снаружи подожди. У дверей покрутись.
 — Не учи ученого, — проворчал старик.
 — А ребята твои?.. — спросил Сергей у Ивана Ивановича.
 — Ребята подъедут, когда мы внутрь войдем. Нечего зря к себе внимание привлекать.
 И они нырнули в душную темноту парадного.
 Это отдельная песня — питерские подъезды. Черные. Страшные. Таящие в себе массу историй. Запретных, пугающих. Почему-то в таких местах сразу вспоминаются разгул бандитизма, война, блокада. Кровь, трупы, живое человеческое страдание. Кажется, что каждый дом в Петербурге, каждый двор и закоулок вобрали в себя всю ту боль, что изливалась на улицы города на протяжении всей его истории. Вобрали, пропитались ею, как сыростью, и теперь через много-много лет этот страх все еще сочится сквозь слои штукатурки. От этого тайного ужаса любому неподготовленному человеку хочется поскорее проскочить парадное и бежать вверх, к солнцу. Страшная это вещь, питерские подъезды.
 Тем временем мужчины спустились в подвал. Иван Иванович отпер дверь. «Откуда что берется?» — подумал Полянский, глядя, как ловко тот орудует ключами
 — Теперь куда, Иваныч? — немного удивленно поинтересовался Сергей Васильевич. — Для меня топография подвалов всегда была загадкой.
 — Налево, потом направо. Выйдем в коридор и снова налево. А потом так все прямо, прямо, пока в дверцу не упремся.
 — Понятно.
 — По крайней мере, раньше было так. Я, как вы сами понимаете, не частый ходок по подвалам.
 — Ну, видимо, опыт у тебя все же большой. — Сергей усмехнулся.
 Они шли недолго. Как и в любом другом подвале, здесь было сыро, пахло кошками, то тут, то там виднелись их настороженные тени. Какие-то помещения были забиты досками с навешанными криво амбарными замками. Под потолком тянулись коммуникации, проложенные тут бог знает с какой целью. Доисторические чугунные трубы. Новенькое волокно в аккуратных беленьких кабелях. Шорох воды.
 — Осторожно, — сказал Морозов, идущий впереди, огибая торчащую из стены арматуру. — А вот и дверь.
 — Пустите-ка. — Иван Иванович вытащил из кармана еще один ключ.
 Висячий замок заржавел и поддался не сразу. Пришлось напрячься, чтобы повернуть ключ и разогнуть застывшие дужки.
 Дверь отворилась со скрипом битых временем петель.
 — Теперь снова прямо.
 Этот подвал выглядел несколько иначе. Запах вездесущих котов был слабее, горели лампы дневного света, на каждом закутке стояла нормальная дверь с номером. Здешние хозяева следили за домом. Через несколько метров под потолком потянулись пластиковые трубы, заменившие чугун, покрытый облупившейся масляной краской.
 — Сейчас направо. Тут должна быть лестница.
 — Нету, Иван Иванович, — глухо прозвучал из-за поворота голос Михаила. — Тупик…
 — Тогда дальше. Ошибся немного.
 Действительно, за следующим поворотом начинались ступеньки. Откуда-то сверху доносился шум и ругань.
 — Что это? — спросил удивленный Морозов.
 — Ну, — немного смутился Вязников, — по-моему, это…
 — Елки-горелки. Батя! — воскликнул и сразу же осекся Морозов-младший. — Что за фокусы?
 — Обычная ситуация, старик выпил, ломится в баню не в то время. Охрана старается его выпроводить. Дед бушует. — Вязников прислушался. — Сейчас начнет корочками ветерана трясти.
 — Он же не воевал!
 — Ну, это смотря где. В горбачевской кампании он очень активно поучаствовал.
 — За это корочки ветерана не дают.
 — Не дают, но охрана этого не знает. Им сейчас вообще трудно.
 Иван Иванович хмыкнул, как показалось Игорю, одобрительно.
 — Пойдемте. Старик долго держать их не будет.
 Стараясь не шуметь, команда поднялась по лестнице.
 Заходя в баню, младший Морозов успел заметить у распахнутых дверей отца, одетого в нелепую тельняшку, продранную в нескольких местах, и фуражку-бескозырку. Старик прет грудью на одетого в дорогой костюм охранника, позади которого потешаются ребята уже совсем другой наружности, видимо рогожинская охрана. Морозов-старший грамотно оттянул на себя всеобщее внимание.
 Усадив на место вскинувшуюся было администраторшу, «мы по приглашению Дениса Ефимовича», мужчины вошли в банный зал. Остро пахнуло хлоркой.
 На скамейке сидел со скучающим видом один из быков Рогожина.
 Удивленные глаза, рывок в сторону одежды, и хлесткое: «Стоять!» Амбал неожиданно для себя оказался на линии огня сразу нескольких человек. Сергей Васильевич подошел к здоровяку и мягко проговорил с видом завзятого маньяка:
 — Дениса Ефимовича Рогожина попросите, будьте так добры. Пусть выйдет. Не хотелось бы нарушать куртуазность поведения и вламываться в баню одетыми. Тем более там, видимо, женщины… Вы понимаете?
 — Че? — Бык манерность не оценил.
 — Рогожина сюда, бегом! — меняясь на глазах, рявкнул Сергей.
 Амбал исчез.
 — Может быть, не стоило его отпускать вот так? Все-таки… — неуверенно произнес Вязников.
 — Спокойно, — сказал Сергей Васильевич, присаживаясь на край бассейна. — Никто в парилку стволы не берет. Таких параноиков не бывает.
 Морозов тем временем покидал всю одежду, которую нашел, в дальний угол зала.
 За дверью загрохотало, взвизгнули женщины, что-то опрокинулось.
 — Теперь вы молчите, что бы ни случилось, — быстро проговорил Иван Иванович, обращаясь к «гражданским». — Держать ухи востро.
 — Какая сука?!
 Вслед за этими словами распахнулась дверь в парилку и из нее вывалился всклокоченный Рогожин, укутанный в простыню. Был он слегка нетрезв и небрит, видимо гулял не первый день и в баню завалился поправлять здоровье.
 — Чем обязан? — Он немного сбавил тон, явно узнав Иван Ивановича, но, увидев среди вошедших Полянского, приободрился. — Ах, это вы, господин торопыга. Извиниться пришли?
 Михаил стоял с каменным лицом.
 — Здравствуйте, любезный Денис Ефимович, — подал голос от бассейна Сергей Васильевич. — Давно хотел с вами познакомиться, да все случай не сводил. Вот, пришел засвидетельствовать свое почтение.
 — С кем имею честь? — в тон ответил Рогожин, принимая правила игры.
 — Сергей Васильевич Иволгин, к вашим услугам.
 — Очень рад.
 — Взаимно.
 — Так что же привело вас, любезный Сергей Васильевич, ко мне? Захотели, может быть, попариться? Или пулю расписать изволите?
 — Ну что вы, Денис Ефимович, что вы! Парюсь я в своей бане, а в преферанс играть вы же, как я слышал, изрядно не обучены.
 — Да, я как-то все больше в покере силен. Или, допустим, в очко.
 Сергей Васильевич двусмысленно хмыкнул. Рогожин понял, что ляпнул глупость и побагровел. Но с собой все-таки справился.
 — Так позвольте поинтересоваться, цель вашего визита какова же будет? Вы меня держите в неведении
 — Искренне прошу прощения за свою забывчивость, любезный Денис Ефимович. Эта манера сразу переходить к делу столь мне чужда. Вероятно, я становлюсь несовременен. Хотелось, понимаете ли, нанести визит вежливости. И заодно спросить у вас о кое-каком деле.
 «Прям светский раут. Высший свет, мать их. Сейчас еще расшаркиваться начнут… — обалдев, подумал Вязников. — Где они так наблатыкались?!»
 — Что же интересует вас, уважаемый Сергей Васильевич? Такому приятному человеку все как на духу расскажу.
 — Я полагал, что вы догадываетесь о цели моего визита?
 — Никоим образом, — развел руками Рогожин. — Право же, удивлен.
 — Вот, позвольте представить вам моего друга, Михаила Ивановича Полянского.
 — Чрезвычайно счастлив познакомиться, — процедил через зубы Рогожин.
 — Так вот, у Михаила Ивановича случилась неприятность. Кто-то, представьте, разгромил его контору, что на углу Невского и Фонтанки. Ужасно досадный случай. Много ценного оборудования уничтожено и, представьте себе, разные ценные бумаги попорчены.
 — Ай, ай, ай. Неужели это произошло с таким милым человеком? Как печально.
 — Да, да, совершенно согласен с вами, милейший Денис Ефимович. Крайне печально. Тем более что это изрядно сказалось и на моем, лучше сказать, на нашем деле. К которому Михаил Иванович имеет некоторое отношение. Если вы понимаете, что я имею в виду?
 — Ну конечно же я понимаю, уважаемый Сергей Васильевич. Очень печально, очень. Я бы даже сказал, тем более печально, раз все сложилось таким досадным образом.
 — Более того, некие странные люди угрожали ребенку другого моего друга, Игоря Юрьевича. Это, вы согласитесь, ни в какие ворота уже не лезет.
 Рогожин только сокрушенно покивал головой.
 — Так вот, любезнейший Денис Ефимович, хотелось бы у вас узнать. — Сергей Васильевич поплескал рукой в бассейне, с сожалением посмотрел на мокрую ладонь. — Поскольку вы человек новый в нашем городе и всех его событий и дел не знаете, могла получиться досадная ошибка. Можно сказать, недоразумение. Не имеете ли вы к этим событиям какого-либо отношения?
 — Ну что вы! — Рогожин всплеснул руками. — Милейший Сергей Васильевич, ни я, ни мои люди и слыхом не слыхивали о таком вопиющем безобразии. А уж иметь к этому отношение, боже упаси! Мы ведь люди приличные, закон уважаем.
 В этот момент дверь парилки заскрипела, приоткрылась и оттуда высунулась… Полянскому, совершенно обалдевшему от происходящего, показалось, что из дверей высунула морду огромная крыса. Но нет. Просто человек, решивший выяснить, что же происходит в зале, имел внешность, крайне напоминающую вышеупомянутого грызуна. Маленькие черные глазки, крупные зубы и приоткрытый рот…
 — И, конечно же, мы никогда не стали бы обижать такого приятного во всех отношениях человека, как Михаил Иванович. Тем более что он помогает таким уважаемым людям, как вы, Сергей Васильевич, и вы, Иван Иванович. — Рогожин снял воображаемую шляпу, сделал шаг назад и ногой захлопнул дверь, едва не прищемив крысоподобного. — Полагаю, что на этом наша беседа может быть завершена. Испытываю, господа, крайнее неудобство, появляясь пред вами неглиже. Позвольте удалиться?
 — Никоим образом не смеем задерживать вас, — отозвался Сергей Васильевич, вставая. — Позвольте откланяться, уважаемый Денис Ефимович.
 Рогожин улыбнулся.
 Сергей Васильевич вместе с остальными вышел из зала.
 — Теперь на выход и в машину, быстро, — сказал Иван Иванович.
 Мужчины кинулись по лестнице мимо обалдевшей охраны. Удивленное «Эээ!» осталось позади.
 На улице тем временем было неспокойно. Друг напротив друга стояли две группы, человек по десять в каждой. Мордобой грозил начаться в любой момент. Вожаки держали разговор в центре предполагаемого поля боя.
 — Чего, братва, деда обижаем? Че, больше некого, да?
 — А он тебе что, папашка? Или ты тут крайний за бомжей вступаться?
 Рядышком, прислонившись спиной к стенке, охал старший Морозов, изображая жертву бандитского произвола.
 — А если и папашка, то что?
 — Что-то нищеват у тебя старикан. Может, голодом его моришь? Деньжат нет?
 — Побольше, чем у тебя. Ты на себя посмотри, пипетка…
 — Сам ты пипетка! Ты под кем ходишь?
 — Я…
 — Мальчики! — рявкнул Иван Иванович. — По машинам. И старика заберите.
 — Ясно. — Главарь, тот, что вступился за деда, махнул своим. Группа моментально рассосалась. Взревели моторы. Через полминуты перед дверями бани остались только удивленные рогожинцы.
 — Вот лажа, — сплюнул главарь.
 Тем временем в автомобиле младший Морозов отчитывал отца:
 — Тебе что, больше всех надо?! Ты не мог с ребятами походить спокойно? Приключений захотелось? Ты обо мне подумал?
 — Подумал, — спокойно ответил дед. — Потому и пошел. Ты еще скажи, что не пригодился.
 — Пригодился, — нехотя ответил Игорь.
 — К тому же мал еще отца учить. На кой черт я еще нужен, если не могу решения принимать? Это мое дело, мое право поступать так, а не иначе!
 — Право-право! — передразнил его младший Морозов. — А если бы они тебя хлопнули?! Тогда что? Тебе много не надо, в твоем возрасте!
 — Ах, так! — Старший Морозов отодрал приклеенную бороду. — Я в своем возрасте кого хочешь в бараний рог скручу! А ты…
 — Тихо, — прервал начинающийся было скандал Иван Иванович. — Сейчас есть более важные дела.
 Старик надулся, но замолчал.
 — Что скажешь, Сережа? — Иван Иванович повернулся с переднего кресла к Иволгину.
 — Врет. Причем грубо. Но к сведению принял. Теперь или в течение десяти дней он предпримет какие-то действия, сколь угодно жесткие, либо действительно постарается отыграть назад. Тем более что мы дали ему такую возможность.
 — Тогда что же, ждать? — спросил Вязников.
 — Ждать. Но очень настороженно… — Ответил Иволгин.
 — Хорошо. Ладно, ребята, вы поезжайте, а мне надо Эрика забрать. У него там курсы в школе. Тормозни на углу, я пересяду.
 До автобусной остановки Эрик шел с приятелями. Они шумной толпой пробирались между торопящимися взрослыми, словно два параллельных мира, соприкасаясь, проникают один в другой, проходят насквозь, но не видят, не замечают и даже иногда не знают о существовании друг друга. Редкий взрослый обращает взгляд на свое прошлое, глупое слегка, смешливое, озабоченное несерьезными, но такими важными проблемами. Дети и взрослые существуют отдельно друг от друга, требуется особое усилие, чтобы участвовать в той, другой жизни. Часто взрослым для этого не хватает ресурсов, к которым относится время, терпение, силы душевные и физические. У многих не хватает этих сил даже на то, чтобы увидеть жизнь собственных детей. Это норма. Так живет большинство, образующее норму. Поэтому всегда странно и бросается в глаза, когда кто-то из одного мира пытается наладить контакт с миром другим.
 — Привет, малой. — Толстый, с коротким ежиком волос, кожаная куртка. — Ты, что ли, будешь Саши Вязникова сын?
 Эрик остановился, неожиданно ощутив, как вокруг него образовалось кольцо пустоты. Дети настороженно разошлись в стороны. Их мир не слишком жаловал то грубое вторжение, которым сопровождался внезапный или наигранный интерес. Виновный в этом происшествии сразу же становился изгоем, хотя бы на время. Только Петька, наоборот, поближе пододвинулся к Эрику. Как бы то ни было, а друзья всегда должны оставаться друзьями.
 — Тебя Эриком звать, — продолжал толстяк, присаживаясь на корточки. — Так?
 — Ну, — не совсем вежливо отозвался Эрик.
 — Вот! — обрадовался взрослый. — Меня твой папа послал. У вас дома гости приехали. Подарки привезли. Саша так мне и говорит: привези-ка, Боря, сюда Эрика. А я старый друг твоего папы.
 — А почему я вас раньше не видел?
 — Ну, мы просто не встречались. Я работал далеко. На Севере. Золото искал. Я тебе много чего расскажу. Поехали.
 Эрик не тронулся с места. Дома все последнее время царила странная, крайне тревожная атмосфера, и в то, что сейчас там неожиданно случился некий праздник, даже связанный с приездом гостей, как-то не верилось.
 — Вон моя машина. — Веселый толстяк махнул рукой в сторону трассы, там, забравшись колесами на тротуар, стояла хрестоматийно черная БМВ. — Прокатимся с ветерком! Пошли.
 — А почему папа сам не приехал? — спросил Эрик и незаметно ткнул Петьку локтем. Тот насторожился.
 — А он занят там. Всякими делами. Ну, гости приехали, и все такое. Короче, говорит: сгоняй, Боря, за Эриком. Прокати на тачке. Поехали, давай уже…
 — Нет, папа должен приехать сам. Он меня на остановке ждет. — Эрик снова ткнул Петьку. Тот с равнодушным видом отошел от друга и начал пробираться за спины одноклассников. — Остановка тут недалеко. Я все-таки его там подожду… Спасибо.
 — Вот чудик, — всплеснул руками толстяк. Его улыбка сделалась натянутой. — Я ж тебе говорю, папка тебя поел… тьфу, блин, меня послал твой батя. Пошли, давай уже. Пора ехать. Блин. Что, я тебя уговаривать буду?
 Эрик видел, как Петька, на бегу сбрасывая рюкзак, мешающий бежать, несется за угол, туда, где на автобусной остановке наверняка ждет его отец.
 — Нет, не поеду. Спасибо. — Эрик сделал шаг назад. Толстяк неуверенно посмотрел на бэмер. Оттуда высунулся человек с тонкими вытянутыми чертами лица, узкие губы складывались в гримасу, приоткрывая крупные неряшливые передние зубы.
 — Боря, бери пацана и валим. Чего ты му-му за яйца тянешь? Бегом!
 — Она сука, — раздался над ухом Бори молодой голос.
 — Че? — удивленно повернулся толстяк.
 — Му-му сука была, у нее яиц не было, — внятно проговорил оказавшийся неожиданно близко Эрик, а потом внизу живота взорвалось болью.
 Борю за всю его криминальную карьеру довольно часто били в пах. Иногда он успевал отреагировать, подставить ногу или отвести удар, иногда не успевал, но к этой обволакивающей, тянущей жилы боли даже успел попривыкнуть. Он приходил в себя значительно быстрее, чем любой другой молодчик, получивший удар ниже пояса. За это Боря даже получил погонялово «Шары». Однако драгоценные секунды, потраченные на разгибание инстинктивно скрючившегося тела, были потрачены впустую. Мерзкий мальчишка уже был далеко. Боря-Шары кинулся вслед, споткнувшись о брошенный рюкзак. Дети прыснули врассыпную, на ходу обалдевая от того, как «Эрька по яйцам этому въехал». Сам того не зная, Эрик только что повысил свой статус в среде одноклассников.
 Петька тем временем со всего маху налетел на капот машины вязниковского «фольксвагена».
 — Вот тебе раз, — высунул голову из окна Александр. — Петя, ты куда так несешься?
 — Там, Александр Алексеевич, там… — Мальчишка никак не мог отдышаться и составить фразу от начала до конца. — Там… Эрик…
 Все, что ему надо было сделать, это назвать имя. Александра уже не было внутри машины. Теперь отец и сын бежали навстречу друг другу.
 Боря-Шары не знал старшего Вязникова в лицо. Это был самый обычный браток, пуля, человек-торпеда, которая работает по схеме «прицелился, выпустил и забыл». Такие существа чем-то напоминают собаку породы ротвейлер. Боря-Шары тоже был собакой, хищным животным, разумеющим только одно понятие: сила.
 Человек, вынырнувший из-за угла, имел такой вид, что толстяку неожиданно стало все понятно. Мигом. Надо делать ноги. Он затормозил, чувствуя, как масса его тела все еще бежит, тащит его вперед, на этого страшного человека, пригнувшегося в прыжке.
 Столкнуться они не успели. Боря все-таки сумел остановиться и запрыгнуть в рявкнувшую мотором БМВ. Машина нагло резанула грузовик и нырнула в поток.
 — Эрик? — позвал Александр.
 — А?! — Из-под руки вынырнула всклокоченная голова мальчишки, глаза перепуганные, зрачки расширены.
 — Цел?
 — Цел.
 — Подбери рюкзак. Знаешь, где кинул?
 — Знаю, — проворчал сын и побрел искать брошенные в пыль вечерние уроки.
 — Эрик… — Вязников вытер внезапно выступивший пот со лба. Люди обтекали его, как река упавший валун. — Ты молодец. Только… только базарить с ним не надо было. Я ж тебе сколько раз говорил, не разговаривай с незнакомцами.
 — В следующий раз сразу побегу, — ответил Эрик, улыбаясь. Для него адреналин был все еще больше удовольствием, чем испытанием.
 — Следующего раза, я полагаю, не будет. Я тебя около школы буду забирать.
 — Папа, — в голосе Эрика прорезались протестующие нотки, — ты же говорил, что так нельзя делать.
 — Ничего, ничего. Придется потерпеть. Некоторое время, — устало ответил Александр. — Кстати, Петьке скажи спасибо. Потом, когда все уложится, надо будет вам вечеринку забабахать, что ли…
  Пос. Гарболово. 30 км от Санкт-Петербурга. 
  Тренировка. Бывший военный городок. 
  Несколькими днями позже 
 Девчонки перли на фасад, как на параде. Морозов-младший утер пот со лба. Нет, конечно, на самом деле, если бы все было настолько плохо, то девочек уже перестреляли бы. Да, они прятались, использовали особенности рельефа, при любой возможности выцеливали окна. Но все это делалось медленно, слишком медленно.
 — Что ж они как черепахи?! — в сердцах воскликнул Игорь и прицелился в Лиду. Та, как почувствовала, нырнула за ближайший камешек, высунула ствол с другой стороны, и по облупившемуся косяку окна ударили пластмассовые шарики. Игорь спрятался.
 — Ну, не такие уж и черепахи, — подал голос Александр. Он стоял у другого окна, удерживая идущий в прорыв молодняк. Одноклассники Романа бодро поливали патронами-шариками вязниковский торец из дешевых АК. — Вон как шустро двигаются.
 Александр прицелился точнее, выстрелил. За окном раздался протестующий крик.
 — Больно, да, понимаю, — пробормотал Вязников.
 — Ерунда это, Саша, они бы уже десять раз добежали.
 — Под пулями? Может быть, лучше не спешить?
 — Ну, знаешь, тут есть два варианта: либо подавлять окна и бежать, либо ждать вне зоны поражения. А они застряли у нас прямо под прицелом и сидят. Как мухи!
 В окно снова посыпались шарики.
 После неудачной попытки похищения Эрика все жили на осадном положении. Мужчины решили выехать на полигон и отыграть варианты силового развития событий. Недавно модернизированное страйкбольное снаряжение было смазано и пристреляно. В качестве «мяса» были вытащены одноклассники Романа и сокурсники Кати. Молодежь была вне себя от восторга, радуясь возможности разыграть «войнушку» на взрослом уровне. «Мясу» были розданы автоматы Калашникова, далеко не самой последней модификации, но зато надежные и увесистые. Когда-то давным-давно эта реплика знаменитого автомата была признана наиболее реалистичной.
 Для начала, чтобы ребята завелись, провели несколько игр по стандартному сценарию: «штурм здания» и «борьба за флаг». Однако смертность среди молодежи достигала ужасающих размеров, и им в подмогу были приданы женщины и Морозов-старший, который сразу после начала куда-то исчез. В результате мужчин довольно быстро вытеснили с занимаемых рубежей, и они были вынуждены отойти на заранее подготовленные позиции, в двухэтажное здание. Теперь атакующие хоть и несли потери, но продвигались вперед довольно шустро.
 — Я одного не понимаю, — подал голос Валерий, который отвечал за противоположный конец дома. — Чего они и с этой стороны никого не пустили? Вообще-то, силы у них для этого есть.
 — Сейчас не пустили, потом пустят, — проворчал Полянский. — Может, это у них хитрость такая.
 За окном Вязникова послышалось разноголосое «Ура!», и мужчины кинулись к своим позициям.
 — О! — крикнул Валера. — Вот и мои появились. Со всех сторон обложили.
 — А я думал, что мы еще на твою сторону в степь уйдем, — ответил Михаил, перекрикивая барабанящий очередями автомат.
 Вдруг что-то ощутимо твердое ударило его в спину, точно в точку, где скрещивались ремни разгрузочного жилета.
 — Еп! — Миша повернулся, но только для того, чтобы увидеть бесславную смерть Игоря, Валерия и Александра.
 Морозов-старший расстрелял их в упор, потом махнул рукой кому-то наверху, и через дыру в потолке вниз посыпались вооруженные студенты. Не говоря ни слова, Юрий Павлович указал им на лестницу, ведущую вниз. Где-то там прятался Роман, в качестве сюрприза тем, кто все-таки доберется до первого этажа. Молодежь рванула по ступенькам. Послышалась стрельба, и через несколько минут в наушнике гарнитуры раздался обиженный Ромкин голос:
 — Убит…
 — Игра окончена, — замахал Александр флагом в окошко. Кто-то из особо нервных атакующих пальнул по нему. На всякий случай. — Все! Все! Сбор в мертвятнике!
 — Ну, ты, дед, даешь! — Игорь покачал головой, глядя на отца. — Как же ты на крышу-то забрался? Там же отвесная стена, ни единой зацепки.
 — Чайники, — прогудел Морозов-старший. — Я «кошку» давно уже заготовил.
 Он двинулся к выходу, но потом обернулся:
 — Вот вам урок, из любого правила есть исключения. Так что все проверять надо. Слышали, как с десантурой «Лесные котики» разобрались?
 — Чего? Нет…
 — Пошли, всем расскажу.
 Бойцы потянулись по лестнице вниз. Под ногами хрустели осколки бетона, редкие, уже поистертые стекла. Старая военная база тихо разрушалась под дождями и ветрами, предоставляя свой, некогда режимный уют всем желающим. Это место находилось достаточно далеко от крупных населенных пунктов, чтобы сделаться неприемлемым для бомжей, и вместе с тем к старой базе вели еще достаточно удобные дороги. Вокруг бывшие колхозные поля, лес, полный грибов, воздух. В общем, все условия для полноценного активного отдыха. Естественно, такое место не могло оставаться бесхозным. Сюда часто наведывались пейнтболисты, украшавшие стены разноцветными кляксами, и их значительно более продвинутые братья страйкеры, поклонники страйкбола. Все вокруг было усыпано мелкими пластмассовыми шариками разных цветов. По этому поводу были даже трения с «зелеными». Каждый боец выпускал за бой не одну тысячу зарядов, и если умножить эту цифру на число, иногда довольно большое, игроков, то можно было себе представить количество пластмассы, приходящееся на один квадратный метр. Однако проблема с «зелеными» решалась довольно просто. Шарики, использующиеся в страйке, делались из специальной, быстроразлагающейся в естественных условиях пластмассы, на которой даже стоял специальный лейбл. Для природы безопасен, мол. Умные японцы и этот момент предусмотрели.
 — История вышла такая, — начал рассказ дед. Молодежь вокруг перезаряжалась, тихо, сдержанно ругаясь сквозь зубы, когда шарики вместо магазина просыпались на землю. — Случилось это черт знает когда, и подоплека истории уже неясна. Тогда еще на приводы не ставили селективные апгрейды…
 — На что не ставили? — спросил кто-то из молодежи, вероятно попавший сюда впервые.
 — На это. — Юрий Павлович похлопал по «Калашникову». — Селективные апгрейды позволяют существенно увеличить дальность выстрела, сравнительно недавняя разработка. И устойчивость полета. При этом сила выстрела как-то варьируется в зависимости от расстояния до мишени… Электроника разная. Я не понимаю уже ничего в этом. Короче, полезная штучка. Если интересует, то лучше вон, к Михаилу обратитесь, он в этом хорошо разбирается. Так вот, сошлись на поле как-то страйкеры, ну, вот как вы. И десантура, бывшая. Правила были обычные, по вполне понятным причинам, то есть для особо упертых было уточнено, что удары прикладом в затылок не разрешаются, даже если к тому есть все возможности и страстное желание.
 Кто-то хихикнул. Морозов-старший невозмутимо продолжал. Его сын, глядя, как внимательно молодые слушают старика, неожиданно вспомнил свою юность. Странно. Его отец тогда казался излишне грубым, требовательным, иногда даже жестоким. Это расстраивало, доводило до слез, но всегда отец был понятным. Своим. В любое время, в любом возрасте к нему можно было прийти пожаловаться, спросить совета, рассказать все, что на душе, и быть понятым. Удивительно, но даже в таком возрасте Морозов-старший оставался для молодежи своим.
 «А я просто дурак. Считал, что он из ума выживает».
 Размышления об отце навели Игоря на мысли о Полине. Стало грустно.
 — Десантники, — продолжал тем временем Юрий Павлович, — прижали ребят в здании, вот как мы сегодня. И надо отметить, что выцепить десантуру было очень трудно. Они прятались где только можно. Вжимались в камень, как будто с ним срастались! Каждая палочка, каждая ямка шли в ход. То есть все грамотно, все реально. Но что произошло? Два парнишки из «Лесных котиков» спустились по веревке по задней стороне здания, аккуратно прошли десанту в тыл, с глубоким обходом, и расстреляли едва ли не всех, чуть ли не в затылок. Вот тебе и игрушки… «Береты», конечно, бойцы классные, но привыкли действовать немного в других условиях и часто по шаблону.
 — А почему «Лесные котики»? — спросил кто-то.
 — Ну, есть котики морские, а есть… лесные, — развел руками Морозов-старший.
 Раздался смех.
 Полянский кивнул Александру.
 — А вот теперь давайте изменим слегка сценарий, — сказал Вязников.
 — Давайте, — сказало сразу несколько голосов.
 — И оружие… — Александр направился к машине и извлек из багажника ящик. — Попробуем ближний бой.
 В коробке лежали пистолеты.
 Кто-то хмыкнул, и Саша расценил это по-своему:
 — Зря вы такие морды скорчили. С автоматом это каждый может, а вот близко подойти… Фильм «Леон» смотрели? Старенький такой… Очень старенький. В общем, совсем старенький, но на ретроспективе его показывали недавно.
 Кто-то кивнул.
 — Помните, там говорится: «Винтовка — это нижний уровень. Чем ближе подходишь к клиенту, тем выше твой уровень». То-то.
 — И потом, в жизни многое может случиться, — сказал Игорь. — Кому-то, не дай бог, наши навыки и пригодятся. В гражданских условиях какое оружие вы сможете реально достать? Автомат? Возможно. Но даже если вы его найдете, так что, вы с «веслом» по городу пойдете? Нет, вы, если вы не какие-нибудь боевики, работающие на бандитов, прежде всего найдете короткоствольное оружие, то есть пистолеты. К тому же именно на них дается разрешение, а не на автоматы с базуками. Так что давайте попробуем. Мы, включая женщин и деда…
 — Я пас, я посмотрю, — отказался Юрий Павлович.
 — Хорошо. Так вот, мы все займем вот ту казарму. Ваша задача — войти и зачистить здание. Наша задача… Ну, вы понимаете. Кстати, у вас будет три-четыре автоматчика, а у нас, — Игорь осмотрелся, — один снайпер. Все. На позиции.
 Молодежь отошла к автомобилям обговорить план действий.
 — Отец, а ты чего? — спросил Игорь.
 — За меня не беспокойся. Я за свою жизнь и не такое делал, так что… Давайте сами. Я свою партию сыграю. К тому же со стороны ошибки виднее.
 — Ладно. Пошли.
 — Элла, возьми винтовку, — крикнул Александр.
 — Да, хорошо. — Элла уже вытаскивала из коробки новенькую СВД.
 Никто не заметил, как засунул руку за пазуху Морозов-старший. И поморщился, как будто что-то сжалось там, в груди.
 Они заняли позиции, как и предполагалось. Элла на чердаке, Игорь, Александр и Сергей держали вход и два окна первого этажа. Валерий с Катей — еще два окна, крайне неудобных для обороны. Эрик и Роман играли роль активного резерва. Лариса, Михаил и Вика занялись вторым этажом. Марина была прикрытием и наводчиком снайпера.
 Все понимали без слов, что сейчас все более серьезно, чем просто игра, чем тренировка. Сейчас отрабатывались варианты. То, как оно может быть на самом деле.
 — Ребята, — прозвучал в наушниках голос Вязникова, — это «черный сценарий». Перевес в оружии на стороне противника. Численный тоже. У нас одно здание. Постарайтесь выжить.
 Когда с чердака прозвучал первый выстрел, Полянский слегка поморщился. По его мыслям, наступление должно было задержаться. Либо Элла начала стрелять раньше, либо молодежь продвигалась быстрее, чем он рассчитывал. И то и другое было плохо. Снайпер должен быть терпелив, а за противника надо продумывать ходы более тщательно.
 Миша высунулся в окно, и тут же по стене застучало. Стрелки уже сидели в кустах, около дома.
 — Началось! — крикнул Полянский, прицеливаясь. На первом этаже уже стреляли.
 — Им понадобится помощь!
 Эрик и Роман сделали по выстрелу и рванули вниз.
 Когда из дома, подняв оружие над головой, вышел Сергей, в груди у Полянского екнуло.
 Потом стало хуже.
 До него добрались, кинув с лестницы гранату. Шарики прыснули во все стороны, один из них угодил точно в лоб, прикрытый маской. Полянский прислонился к стене, сполз вниз. По ступеням грохотали сапоги. Михаил закрыл глаза.
 Последней сняли Маринку. Снайпер Элла буквально закрыла подружку, но поплатилась за это жизнью. Маринка отбивалась, но все же получила пулю в живот.
 — Ну, вы даете! — Широко раскрытые глаза Романова одноклассника выражали восторг. — Столько наших положили. Столько народу навалили!
 — Ага, — неохотно ответил Михаил. — И сами все полегли…
 — Собираемся на летучку! — кричал Морозов-старший. — Перезарядка! Даю бесплатные консультации!
 — Кажется, вечер будет долгий, — сказал проходивший мимо Вязников. — Ты чего, Мишка?
 — Да вот, — пожал плечами Полянский. — Все полегли.
 — Ничего, брат. Прорвемся. Обязательно.
 — Я не к тому. Надо бы схроны поднять.
  Ночь. Санкт-Петербург. 
  Тремя днями позже 
 Боря-Шары был, в общем-то, парнем удачливым. У него не случалось в жизни каких-то серьезных огорчений или проблем. Может быть, именно это и определило вкупе с невысоким коэффициентом интеллекта род его занятий. В школе он был сильным, хорошо бегал, прыгал, подтягивался и дрался. Последний факт позволял ему сравнительно легко выкручиваться из совсем уж безвыходных комбинаций, которые ему подсовывала жизнь. Всегда было у кого списать, многие искали с ним дружбы. К выпускному девятому Борю начало беспокоить материальное положение. Денег, что удавалось перехватить у родителей, естественным образом не хватало, а зарабатывать самому, где-нибудь в колхозе, было «в падлу». Поэтому так уж получилось, что Боря начал «бомбить» своих одноклассников. Сначала просто так, а потом, натолкнувшись на сопротивление новой группировки, начал продавать свои услуги как бойца. Получалось неплохо. Во время одной из драк ему сломали нос. И Боря, обалдевший от боли, погнал всю команду противника скопом. Своих, впрочем, тоже погнал. Его заметили «старшие товарищи».
 После школы дела стали налаживаться. Вместе с такими же не прикрученными к жизни оболтусами он ходил на секцию по кикбоксингу, а по вечерам крутился около какого-нибудь бара, изредка прижимая в темных углах прохожих. Время было «жесткое», и вскоре обстоятельства сложились довольно трудные. После наезда на чью-то точку Боре пришлось делать ноги. Причем настолько быстро и далеко, насколько это было возможно. Фактически это была единственная и крупная неприятность в его жизни, которая, как ни странно, не научила его уму-разуму. Боря-Шары осел в Екатеринбурге, где его и подобрал, без денег и работы, Денис Рогожин. Подобрал, обогрел, нарисовал картину мира, в которую целиком и полностью, со всеми своими недостатками и достоинствами, вписывался человек по прозвищу Боря-Шары. При этом особенной собачьей преданности к своему новому хозяину Борис не испытывал. Вероятно, потому, что как такового Хозяина он не чувствовал, не видел да и воспринимать не стремился. Надо было идти драться — шел. Надо было сделать кому-нибудь «козу» — делал. Были определенные законы, которым следовала рогожинская банда. И Боря их не нарушал.
 Сегодня ночью ему надо было пойти и устроить «жвах», как выразился Рогожин. «Пойдешь и жвахнешь». Для этой акции была выделена канистра дизельного топлива, спички и ключи. «Как белый человек пойдешь, через дверь, — смеялся Денис, посылая Борю на задание. — Раз-два, и готово. По-взрослому».
 После неудачного похищения Эрика было необходимо «дело». То, что покажет всем: Рогожин шутить не станет.
 И вот теперь Боря, сопя, тащил канистру с дизелем к зданию, где располагалась фирма Морозовых. Хотя, по правде сказать, больше всего Боря хотел бы оказаться сейчас как можно дальше отсюда. Ему было «не так». Задницей он чувствовал «западло» и потому топал медленно, неохотно. В одиночку. После смешного провала с похищением ему требовалось восстановить «реноме», престиж. Имидж, который, как известно, для одних — ничто, зато для других — все. Потому напарник остался дома.
 Вообще-то контора Морозовых не охранялась, не должна была. Под надзором была клиника, к которой примыкали конторские помещения. Там, в фойе, сидели два охранника, совершавшие периодические обходы помещений на предмет возгорания или незаконного проникновения. Все под сигнализацией. Из здания конторы имелся проход в помещение клиники, но он был заперт и вел непосредственно в фойе, где находилась охрана.
 По плану Рогожина Боря должен был забраться в контору, отключить сигнализацию, учинить основательный погром и поджечь все, что можно. В первую очередь бумаги и банки данных. Для этого у Бориса были все необходимые средства. Ключи и коды к сигнализации. Была даже возможность вскрыть сейф, где хранилась информация по работе клиники. Можно застраховать движимое и недвижимое имущество, отстроить дом, закупить технику, но данные… Это удар. Атака на данные, на нечто абстрактное, почти неуловимое, но очень важное, больше всего забавляла Рогожина. Знание было единственной действительной ценностью в мире. И как грибы после дождя, начали расти фирмы, главным предметом торговли которых была информация. Любая. Специальная, общая, профессиональная. «Торговля словами», — презрительно говорил Денис.
 Когда Боря подошел к нужным дверям, канистра вдруг показалась ему невероятно тяжелой. На улице было пусто и тихо. Карман оттягивала связка грубо изготовленных ключей.
 — Бред какой-то, — прошептал Боря, оглядываясь. Ему показалось, что за спиной кто-то стоит.
 Почему-то вспомнился умерший давным-давно отец. Вот он стоит перед маленьким Борей и укоризненно качает головой. В редкие моменты, когда один запой уже закончился, а другой еще не успел начаться, Борин отец пытался быть строгим. Пытался донести до непутевого сына какую-то истину, которую даже сам не понимал.
 «Со спичками не играй, — говорил он, прищуриваясь многозначительно. — Не играй со спичками!»
 Над этой фразой Боря любил посмеяться, прикуривая очередную сигарету. Однако по какой-то странной причине именно эти слова показались ему сейчас значимыми.
 — Бред какой-то, — снова повторил Боря-Шары, встряхнулся и полез за ключами.
 На удивление дверь открылась легко, сразу же вспыхнул зеленым огонек пульта сигнализации. Борис, нервничая и торопясь, полез в карман за бумажкой, где была нацарапана последовательность цифр.
 — Сейчас, сейчас, — бормотал Боря, чувствуя, как гадко потеют ладони.
 Наконец пульт тонко пискнул и погас.
 — Вот и хорошо. Хорошо, — прошептал Борис, вытягивая из кармана фонарик. — Быстренько жвахнем, и домой.
 В тамбуре не было окон, а включать освещение взломщику не хотелось. До следующей двери было несколько шагов. Боря зажег фонарь, и яркий столб света на мгновение выхватил из темноты человеческое лицо. Мужское, совершенно незнакомое. Но издерганные нервы Бори были на пределе. Он закричал, потому что на какой-то миг перед ним предстал его отец. Хитрый, нетрезвый прищур и скрипящее: «Со спичками не играй!»
 Потом из темноты выстрелил чей-то твердый кулак. Пространство вспыхнуло радужным многоцветием искр и снова погрузилось в темноту.
 — Игорь Юрьевич… — Голос в телефонной трубке был хмурым. Игорю, наверное, было бы трудно объяснить такой феномен, как хмурый голос, но это было именно так. — Простите, что так поздно. Это Слава Лебедев. У нас в клинике проблемы.
 — Какого рода? — спросил Игорь. Он еще не совсем проснулся и теперь, одной рукой держа телефон, пытался всунуть другую в рукав халата. Промахивался.
 — Гости. Точнее, гость.
 — Милиция?
 — Нет. Сигнализация не сработала. Вызвать?
 — Не надо. Я приеду, тогда решим. Спасибо. — Морозов отключил телефон. Надел халат. Потом, собравшись с мыслями, скинул халат и решительно направился в ванную.
 Через пятнадцать минут он гнал машину по дороге в город.
 Уже на подъезде набрал номер клиники.
 — Да, — ответил все тот же хмурый голос.
 — Слава?
 — Да, Игорь Юрьевич.
 — Охрана что-нибудь знает?
 — Нет. Я ж в конторе сидел, как вы и сказали. А охрана в клинике.
 — Спят они там, что ли? — в сердцах воскликнул Морозов.
 — Разбудить? — тут же поинтересовался Слава.
 — Ни в коем случае. Как там гость?
 — Лежит. Думает о жизни.
 — Тащи его на второй этаж. Там стоматология, знаешь?
 — Нет.
 — Ну, разберешься. Точнее, там была стоматология. Раньше. — Игорь прервался, излишне разогнанная машина едва не вылетела с дороги. — В общем, в кресло его, в кресло. И привяжи.
 Морозов отключился раньше, чем Вячеслав ответил.
 — Однако так можно и в ящик сыграть, — вслух подумал Игорь. — Нервничать вредно.
 Он заставил себя сбросить газ. Но даже так по пустынным улицам Морозов был на месте через десять минут.
 Поставив машину на стоянку, Игорь вошел в контору. Под ноги ему попались бумажный сверток и объемистая канистра.
 — Бардак, — пробормотал Морозов. Осторожно развернул газету. — Ключи. А тут…
 Канистра открылась с шипением.
 — Бензин.
 Прихватив и то и другое, Игорь направился наверх.
 — Слава?! — позвал он. — Слава, ты там?
 — Тут, — ответили сзади.
 Игорь резко повернулся. Крепкий, широкоплечий, с черной бородкой молодой человек смотрел на него из ниши в стене. Он помещался туда полностью, так, что его невозможно было увидеть, не подойдя к нему вплотную.
 — Маскируешься?
 — Ага. Перешел на вторую линию обороны. — Слава вылез из ниши, смущенно улыбнулся, пожимая руку Морозову. Игорь почувствовал, как осторожно сжимаются широченные ладони, которыми, опыт показал, Славик мог подковы разрывать. Когда-то давно Морозов лично прооперировал мать Лебедева, прооперировал удачно и бесплатно. Болезнь отступила, женщина прожила лишний десяток лет и умерла легко, без боли и страданий совсем по другой причине. Профессиональный борец, Слава Лебедев этого не забыл. — Этот там, наверху. Как вы сказали.
 — Отлично. Пойдем посмотрим.
 Боря-Шары был крепко примотан к стоматологическому креслу клейкой лентой.
 Во рту у него с трудом помещалась большая упаковка бинтов. Глаза, точнее, один глаз — второй заплыл начисто — таращился, как у вытащенного на берег окуня.
 — Надо же, — сказал Морозов. — А я, кажется, его где-то видел.
 Он подошел ближе и спросил у связанного:
 — Эй, братец, я тебя видел?
 Боря что-то промычал в ответ.
 — Ну ничего, ничего, — успокаивающе проворковал Игорь. — И тебя вылечат, и меня вылечат. Все там будем.
 Он внимательно осмотрел тело, указал Славе на правую руку пленного.
 — Вот эту примотай на пол-локтя дальше. Чтобы пальцы на подлокотник умещались.
 Пока Лебедев разрывал путы, Морозов обратился к Боре:
 — Ты, дружок, пойми, я не со зла. Просто так ведь ты ничего не скажешь.
 Боря отчаянно мычал, пытаясь вытолкнуть кляп.
 — Ты же гордый, — продолжал Игорь, придвигая ближе к себе поднос с инструментами. Гадкими стоматологическими инструментами. Увидев их, Боря Шары струхнул. Но куда больший страх у него вызвало внезапно изменившееся лицо Морозова. Словно куда-то таяли мягкие черты, заострялись скулы, поджимались губы, а глаза… глаза прищуривались так, что Боря чувствовал себя уже мертвым. Видел свое тело на анатомическом столе. Голое. Холодное. Мертвое. Под равнодушным взглядом патологоанатома.
 — Ты же меня не уважаешь, — говорил Морозов, натягивая резиновые перчатки. Он включил свет, мир вокруг Бори погрузился в темноту, осталась только слепящая галогеновая лампа. — Я не по понятиям живу. Я лох. Парашу не нюхал. Понтов у меня нету.
 — Готово, — сказал Слава.
 — Ага, вот и замечательно. Спасибо тебе, давай-ка выйдем. Пусть наш друг подумает о жизни.
 Они вышли из кабинета.
 — Слава, дорогой, ты мне очень помог. Так что сейчас ты иди домой, я тут сам… — Игорь тряс руку Лебедева.
 — Да ладно, — смущенно басил борец. — Я всегда.
 — Спасибо, спасибо. Действительно помог. Так что если что, обращайся. Помогу, чем могу.
 — Ерунда, все нормально.
 — Только одна просьба, Славик. — Морозов чуть-чуть наклонился вперед. — Ты никому не говори про это…
 — Это вы о чем?! — Слава удивился.
 — Вот и славно. — Морозов хлопнул Лебедева по плечу. — А я назад, к пациенту.
 Когда он вернулся в комнату, Боря всеми силами пытался вырваться из липкого плена.
 — Торопитесь куда-то, молодой человек? — поинтересовался Игорь. — Кстати, на чем я остановился? Ах да! Ты ж меня не уважаешь. Просто так ничего не скажешь. Ты у нас самурай! Гордый воин! Последний из могикан, презирающий боль. Но вот беда, мне очень надо знать, кто тебя сюда прислал. С канистрой бензина. И еще очень мне интересно, кто тебе дал ключи и код к сигнализации. Но ведь ты не скажешь?
 Морозов с сожалением и надеждой посмотрел на Борю.
 Тот отчаянно толкал языком бинт.
 — Или скажешь? — Игорь аккуратно вытащил кляп.
 — Сука! Псих! Сука! Я тебя, бля…
 — Понял, — Морозов втолкнул бинт обратно. — Я почему-то так и думал. Прежде чем мы начнем, я должен тебя предупредить. В этой комнате совершенно звуконепроницаемые стены. Так что ты можешь сколько угодно звать на помощь. И называть меня всякими нехорошими словами. Этого никто не услышит. Еще, видимо, надо пояснить. Это место — почти музей. Таких кресел уже давно не делают и не используют. Медицина, друг мой, сделала большой шаг вперед. И теперь стоматологические операции ведутся почти без боли. Никаких сверл, никаких крючков. Химические растворы, точная лазерная хирургия. Праздник! А все это… Все это темное наследие конца двадцатого века. Для тебя это все равно что средневековье.
 Игорь взял из набора инструментов нечто отдаленно напоминающее тиски.
 — С чего начнем? — спросил он связанного. — У нас есть два пункта на сегодня. Ротовая полость и пальцы рук. Ну, давай, на твой выбор. Пальцы или рот?
 Боря-Шары начал дергаться.
 — Вот и я не знаю, — покачал головой Игорь. — Давай-ка мы начнем с ротовой полости. Уж очень ты грязными словами выражаешься, наверняка есть у тебя какая-нибудь гадость. Кариес там, плохие пломбы.
 Он примерился и с хрустом запихнул тиски в рот пленного. Потом вытащил кляп. Покрутил какие-то гайки, приборчик раскрылся в разные стороны.
 — Эта штука применяется, когда больной не может держать рот открытым. Очень удобно, — прокомментировал Морозов. — Ну, давай посмотрим…
 Он сунул было зеркальце Боре в рот, но тот дернулся.
 — Ну, ну, спокойней, — пробормотал Игорь и зафиксировал голову связанного. — Вот так. Вот…
 Он некоторое время водил зеркальцем, потом удовлетворенно крякнул и пояснил:
 — Кариес. Дупло. Хорошее такое. Скоро заболит. А ты как думал? Неужели папа не учил тебя, что плохие слова говорить нехорошо? Что после этого надо чистить зубы? Чтобы не было дырочек и не было больно. Не говорил тебе папа такого?
 Боря попытался было рассказать про спички, но не смог. До боли растянутые челюсти не позволяли даже мычать.
 — Знаешь, — Морозов нажал рычажок, и старая бормашина омерзительно завизжала, — когда-то этот метод лечения применялся в специальных психиатрических больницах. СПБ. Правда, смешно? Сейчас этим сокращением именуют Санкт-Петербург. Некоторых политических деятелей прошлого века в этих дурках некоторое время держали. Иногда безрезультатно. Называется то, что мы сейчас будем с тобой делать, перфорация ротовой полости без наркоза. Понимаешь? Я поначалу думал позагонять тебе под ногти гвоздей, но потом решил оказать уважение. Не каждого врага народа так… лечили.
 Он по-доброму взглянул Боре в глаза, улыбнулся. И принялся растачивать небольшое дупло на зубе мудрости.
 Когда бур достиг чувствительных зон, Боря-Шары не выдержал. Он описался.
 — О, — прокомментировал Морозов, брезгливо глядя вниз. — Ты хочешь мне что-то сказать. Точно. Я в этом уверен, ты хочешь со мной поговорить. Я сейчас немного ослаблю тисочки, а ты мне скажешь, да или нет. Хорошо?
 — А… — промычал через слезы Боря.
 — Вот и ладненько.
 Через час Боря-Шары лишился зуба мудрости. Под общим наркозом.
 Над Питером вставало солнце.
 — Валера? — Игорь стоял у окна, глядя на просыпающийся город. — Дело важное. Разбуди, пожалуйста, Михаила с Сашкой. И дуйте ко мне в клинику. У меня тут есть интересный случай. Из медицинской практики. И коньяку возьмите.
 Вместе с мужчинами прибыла встревоженная Лидия.
 — Тебя-то чего принесло? — проворчал Игорь.
 — Если ты требуешь с утра коньяк, то дело серьезное, — отрезала Лида. Валера виновато пожал плечами. — К тому же мне на работу.
 — Может быть, это и кстати. — Морозов махнул рукой наверх. — Туда.
 Когда все поднялись наверх, Боря еще не отошел от наркоза. Он вяло шевелил руками, глаза то и дело убегали куда-то под брови.
 — Боже мой, кто его так отделал? — поинтересовался Валера.
 — Это не я, — честно сказал Игорь. — Это Слава постарался.
 — Борец? — спросил Вязников.
 — Да, помнишь, наверное?
 — Как забыть?.. Я тот номер с подковами до сих пор с содроганием вспоминаю… А почему он в таком виде?
 — История сложная, — покачал головой Морозов и, как мог связно, изложил ночные события. — А теперь дайте коньяк.
 Лида вытащила извилистую бутыль «Арарата».
 — Держи.
 — Ты дурак, Игореха, — сказал Вязников, садясь рядом с Борей и рассматривая его искуроченную физиономию. — Ты полный дурак! Какого хрена тебе понадобилось ехать в одиночку? Это что? Геройство?
 Морозов пожал плечами. Он весь осунулся, под глазами темнели круги. Стержень, который держал его всю ночь, вдруг куда-то пропал, на душе было погано, в желудке пусто.
 — Какое, на фиг, геройство — человека пытать? — пробормотал Игорь, откупоривая бутылку. — И потом, вы что, хотели сами это все…
 Он обвел рукой комнату и не окончил фразы.
 — Оставь его, — тихо прошептал Полянский. — Ему сейчас не очень…
 Вязников хмыкнул. Пару минут помолчал, рассматривая пускающего пузыри Борю.
 — Какую дозу ты ему вкатил? — вдруг спросила Лида.
 — Максимальную, — отозвался Морозов и опрокинул бутылку горлышком себе в рот.
 — Во дурной, — покачала головой его сестра, прощупывая пульс связанного.
 — Ладно, — подвел итог Вязников. — Игореха, ты, в принципе, все правильно сделал, молодец. Одному только не надо было идти, а так… все верно. Ты отдыхай, наверное. А мы подумаем, как тут быть. Согласен?
 Морозов кивнул головой. Он сидел на подоконнике, то и дело прикладываясь к бутылке.
 — Хорошо, ребята. — Лида отошла от Бориса. — Я пойду на рабочее место. Надо за всем этим делом присмотреть. А вы решайте. Хорошо, милый?
 Валера кивнул.
 — Рогожин, сволочь, — выдохнул Вязников, когда за Лидой закрылась дверь, — останавливаться, похоже, не собирается. Это то, о чем говорил Иволгин. Дождались.
 — Интересно, — задумался Валера. — А можем мы выставить ему предъяву на основание этих событий?
 — Нет, — вдруг ответил Полянский. — Во-первых, как говорил Иван Иванович, мы не блатные, чтобы с ним разговаривать, тем более предъявы выставлять, во-вторых, с ним уже говорили, и это его ответ, а в-третьих, признание, полученное под пытками, таковым не считается.
 — В суде…
 — И в суде тоже, — согласился Вязников. — Так что это теперь чисто наша проблема. Он свое слово сказал. Дело за нами. Есть, впрочем, один момент.
 — То есть? — Валера выловил из эмалированного подноса зуб. — Игорь, это его?
 Морозов кивнул, не поворачиваясь.
 — Какой момент? — переспросил у Вязникова Михаил.
 — Мне звонил Иван Иванович. На его помощь в полном объеме нам рассчитывать не приходится. Как и на помощь его партнеров. Братва сказала, что если у Рогожина и есть претензии, то только к нам. Персонально. К нам.
 — Что это значит?
 — Это значит на самом деле, что питерской братве очень нужен совершенно, абсолютно официальный и законный предлог, чтобы стереть Рогожина в порошок. И нами было решено пожертвовать. Иван Иванович сделал все, что мог.
 — Красиво, — вздохнул Полянский. — Теперь, значит, только мы и Рогожин…
 — Мы должны что-то сделать, понимаешь? Сейчас! Или за нами закрепится прочная слава лохов. На которых можно наезжать по поводу и без. — Вязников зло рубил воздух ладонью, подчеркивая значимость каждого слова. — Это как война! Дипломатические ноты так же важны, как и солдаты. Рогожин отверг наше предложение. Он не собирается отыгрывать назад.
 — Он наезжает на Ивана Иваныча, — сказал Полянский. — Через нас.
 — Да, бога ради, хоть на Президента Российской Федерации в нашем лице. — Вязников усмехнулся. — Нам, Миша, от этого не легче. Пока бугры раскачаются, нас запросто могут смолоть. Пожалеют потом, конечно слезу проронят. Но мы этого уже не увидим.
 — Тогда, — Валера ловко продел в расточенный зуб веревочку, завязал узелок и надел Боре-Шары на шею, — тогда надо скинуть господину Рогожину привет. Дипломатическую ноту. Через этого вот атташе.
 Все посмотрели на Бориса, который в очередной раз закатил глаза, отчего вид у него сделался до крайности удивленный.
 Когда к бане на Сумской, ставшей едва ли не местом постоянного рогожинского обитания, подъехала машина, никто особенно не удивился. Охрана на входе равнодушно созерцала вставший поперек дороги «опель». И не такое видали.
 Но когда из задних дверей на асфальт вывалился человек со связанными за спиной руками, братва дернулась.
 Машина взревела двигателем, взвизгнула покрышками, оставив после себя запах горелой резины и черные следы, унеслась бог знает куда. Несколько ребят, которые выскочили на улицу посмотреть ей вслед, видели, как «опелек» круто выскочил на перекресток и, нахально бибикнув, исчез за поворотом. Еще им показалось, что за рулем сидела женщина. Они начали было спорить, но сзади закричали:
 — Братва, это ж Борян!
 На груди у Бори-Шары висели вырванный зуб и конверт.
 Вышедший на шум Рогожин вскрыл послание, долго читал, побагровел и принялся трясти бесчувственного и бестолкового горе-работничка.
 Борис пускал пузыри. Ему снились земляничные поляны, а в голове надсадно гудели колокола. Морозов, из жалости, слегка переборщил с наркозом.
  Офис семьи Вязниковых. 
  Тот же день 
 — Александр Алексеевич?
 — Да.
 — У вас на редкость неплохая коллекция.
 — Вы имеете в виду коллекцию прошлого сезона? — Вязников прищурился. Встал. Сделал несколько шагов, потом вернулся.
 — Нет. — Голос в мобильном телефоне сделал паузу. — Я говорю про ту, которую вы разрабатывали на этот сезон.
 — С кем я говорю? — Саша резко наклонился вперед. Он сидел в своем кабинете, собирая материалы для работы на дому. После «обмена нотами» Морозовы, Вязниковы и Полянские, весь клан, свертывали работы в городе. Фирмы закрывались или их работа минимизировалась. Служащие отправлялись в срочные отпуска. Нужно было прикрыть наиболее уязвимые точки. Все готовились к войне. — С кем я говорю?
 — По большому счету, это не имеет никакого значения, но кодекс обязывает меня сделать этот звонок.
 — Кодекс?
 — Ваши данные уничтожены. Кодекс самурая виртуальности обязывает меня проинформировать вас об этом. К сожалению, ваша работа мне понравилась. Это один из немногих случаев, когда мои действия не доставили мне удовольствия. Однако в этом заключается суть нашего движения. Выполнить работу любой ценой.
 Вязников, прижав телефон плечом к уху, пробегал по директориям своего компьютера. Пусто. Соединился с сервером. Пусто. Резервные копии. Пусто.
 — Уничтожено все. Можно не искать, — прокомментировал голос. — Мы добрались до вашего сервера. Очень простой. И до backup-сервера тоже. Очень неправильно хранить резервные копии на жестких дисках. Пусть даже на raid. Домашний компьютер защищен у вас не в пример более серьезно. На его взлом у нас ушло несколько часов.
 Комната поплыла перед глазами Вязникова.
 — Мы не трогали личную информацию, уничтожено все, что имело отношение к вашему бизнесу, — продолжал голос. — Понимая, какой удар мы нанесли вам, а также учитывая, что ваша коллекция действительно могла бы произвести фурор на рынке мод, мы приносим вам наши соболезнования. И рекомендуем вам более серьезно заняться компьютерной безопасностью.
 — Слушайте, вы… — зло прошипел в трубку Александр.
 — Всего доброго, господин Вязников. Помните, что могло быть хуже. Уничтожить и опубликовать раньше срока — это разница. Всего доброго. И, прошу учесть, это не было случайностью. Самураи никогда не работают ради чистого искусства. Нам было заплачено. Удачи.
 Короткие гудки.
 Саша с шипением втянул воздух.
 Вот так просто. Раз, и все. Все, что составляло основу благосостояния семейства Вязниковых, превращено в хаос. В ничто. Интеллектуальная собственность — предмет, ставший едва ли не равнозначным по ценности недвижимому имуществу, уничтожена.
 — Боже, какой я баран, — прошептал Александр, сжимая виски в ладонях. — Какой я баран!
 Он вытянул из кипы бумаг рекламную брошюрку программного комплекса «Modist Centrum». Буквально несколько месяцев назад он, как мальчишка, радовался приобретению этой далеко не дешевой программы. «Умная программа для серьезных людей. Наши разработки позволят работать там, где вам удобно. Простая среда для сложных конструкций. Безопасность. Резервное копирование по вашему выбору. Легкий доступ к данным».
 — Да, — покачал головой Саша, — слишком легкий доступ.
 Вспомнилась шумная вечеринка. Молодой человек, кажется, его звали Егор, странный разговор.
 «Значит, уже тогда было ясно…»
 Вязников встал из-за стола, прошелся по комнате. Остановился около кульмана. На доске была прикреплена бумага, где прямыми, грубыми линиями обозначался будущий эскиз. Где-то художник карандашной штриховкой обозначил разные цвета. Быстренько, наспех, пока не ушла основная мысль. Вот тут он бросил начатый рисунок. Зачеркнул. Начал снова. Саша знал этого художника. Веселый, очень энергичный парнишка с длинным хвостом светлых волос. Теперь работы этого очень талантливого модельера снова вернулись куда-то в область коллективного бессознательного. В мир хаоса, не оформившихся идей, мыслей.
 Рядом стоял кульман самого Вязникова. В моменты, когда обоих накрывала волна творчества, они буквально толкали друг друга локтями.
 В корзине у стены, скрученные в толстые белые колонны, стояли наработки, эскизы, рисунки. Основа для настоящей работы. Которая производилась, конечно же, на компьютерах.
 Много месяцев кропотливого труда.
 Вязников вытащил бумагу, развернул, прикрепил к кульману. Платье.
 Еще один лист. Снова платье.
 — Мне нужен ватман для кульмана… — процитировал Саша старый, неполиткорректный анекдот и принялся вытаскивать из корзины рулоны, упаковывать.
 В комнату вошла Лена, бухгалтер.
 — Хотите выкинуть, Александр Алексеевич? — удивленно подняла она брови. — А я вам кофе принесла.
 — Выкинуть? — Вязников остановился. — Нет, Леночка. Теперь это все — самая большая ценность нашей с вами конторы.
 — Не поняла…
 — И не надо. Передайте всем, что меня долгое время не будет. Художники пусть переходят на домашнюю работу. Остальные все работают в обычном режиме.
 — Но ведь собирались закрываться на шитье моделей? — Леночка была молодая, глупенькая, но зато хорошо разбиралась в цифрах.
 — Это не сейчас. Пусть шьют на заказ и так далее. А на вас, Лена, ляжет немного больше работы, чем обычно. В общем, как обычно. — Он свалил ворох ватманов на стол. — И найдите мне упаковочный материал.
  Дом Морозовых. 
  Тот же день 
 Игорь вернулся домой пьяным. Было раннее утро, дети, пользуясь преимуществом летних каникул, еще спали. Полина сидела в гостиной и заканчивала завтрак. Увидев мужа, она быстро положила на тарелочку пару шоколадных конфет, подхватила кружку кофе и направилась к себе в комнату.
 — Подожди, — сказал Морозов. От коньяка его немного шатало.
 — Ты пьян? — осведомилась Полина.
 — Была трудная ночь. Срочный вызов.
 — Это, конечно, повод. — Она смотрела мимо, на лестницу, каждым движением подчеркивая свое нежелание беседовать с мужем.
 — Ты наверх?
 — Да.
 — В гостевую?
 — Да.
 — Тогда загляни в нашу спальню.
 — Зачем?
 Игорь заметил, как едва-едва распрямилась спина Полины. Эта его просьба могла обозначать две вещи: он либо сдается, либо хочет поскандалить. В любом случае для нее это была маленькая победа. Осада считается успешной, если противник предпринимает какие-либо действия по прекращению оной. От сдачи крепости до попытки прорыва.
 — Вещи собрать.
 Полина повернулась. Кофе плеснул на блюдце, расплылся черной кляксой.
 — Что?
 — Ты сейчас собираешь свои вещи, — спокойно продолжил Игорь. Он говорил рваными фразами, словно выталкивая их из себя. — В два или больше чемодана. Сколько потребуется, столько и возьмешь. Потому что больше ты сюда не вернешься. Забыла шпильку, считай, что потеряла. С детьми будешь видеться только по их собственному желанию. Соберешь сумки, чемоданы, рюкзаки. Вызовешь такси. Из моего кабинета. Поедешь в город.
 — Куда?
 Морозов глядел в широко раскрытые глаза своей теперь уже бывшей жены и не видел там ничего. Кроме, может быть, удивления и легкого испуга. Никакой горечи, боли.
 — Меня волнует мало. В город. В Питер. Деньги у тебя есть. Снимешь квартиру. В гостинице поселишься на первое время. Потом…
 — Ах ты… — прошептала Полина, — гад…
 — Потом, — повторил Игорь, — через две недели, наверное, придешь в клинику и напишешь заявление на увольнение. В загс пойдем тогда же.
 — Паразит… — Она ругалась тихо. Медленно, со вкусом проговаривая слова. — Почему именно сейчас?
 — У Клана сейчас нелегкие времена, и я не могу позволить себе роскошь держать под боком внутреннего врага.
 — Клана, клана! Ты только и можешь, что о других думать. Все болтаете! — Полина вернулась на кухню, бросила чашку с недопитым кофе в раковину. — Болтаете! Трепачи! Пыжитесь чего-то! А сами баб своих боитесь! Все за вас делают…
 — Ну-ну? — раздалось за ее спиной.
 Она обернулась и увидела, как странно изменилось лицо мужа. Острые черты лица. Сузившиеся глаза — холодные, злые. Очень внимательные. Полине показалось, что он ждет только слова, только повода для реакции. Какой? Она не знала. Но чувствовала, женской интуицией предвидела, что действия Игоря могут быть действительно жесткими. Что уж там делал он этой ночью, на какой срочный вызов ездил… Но вернулся оттуда совсем другой человек.
 — Пошла наверх. Пока я не передумал. А то уйдешь вообще голая.
 Пока она молча собирала вещи и укладывала чемоданы, Морозов ходил вокруг и молчал. Нервно наворачивал круги и молчал. Обычно такие метания сопровождались словесным потоком, но не сейчас. Это пугало. Полина то и дело роняла вещи, забывала что-то в разных комнатах.
 — Да прекрати же ты ходить за мной! — вдруг закричала женщина, и из глаз хлынули слезы.
 Она села на край кровати, закрыла лицо руками и с чувством зарыдала. Когда наконец Полина подняла заплаканные и покрасневшие глаза, то увидела, что Игорь смотрит на нее, привалившись к косяку открытой двери. В его лице не изменилось ничего. Совершенно ничего. Именно тогда Полина поняла, что их брак кончился. Навсегда. Словно кто-то незримый перевернул страницу их книги, и на новом листе уже нет ее имени.
 — В суд не ходи. Не надо, — процедил Игорь. — Денег дам. На счет скину. Не обижу, не бойся. Двадцать лет брака того стоят. За две недели найдешь новую работу. А теперь иди. Такси я вызвал сам.
  Война. 
  Вечер того же дня 
 Расположились на большой поляне перед домами, где вокруг большого кострища были врыты в землю длинные полукруглые скамьи. Само кострище находилось на небольшом возвышении. Тут собирались на общие клановые торжества и просто на праздники, когда не хотелось сидеть в четырех стенах. Разжигали огонь, сидели долго, любуясь бесконечной игрой пламени. Это место было своеобразным капищем Клана, местом, где могли собраться все, собраться и чувствовать себя одним целым.
 Иван Иванович поначалу чувствовал себя не в своей тарелке и все время пытался сесть подальше, а то и вообще выйти из круга. Наконец Морозов-старший обнял его за плечи и усадил рядом с собой.
 — Дорогие мои, — начал Вязников. — Сейчас я буду говорить о том, что вы и без меня знаете. Однако для ясности не грех и повториться.
 Он встал на возвышение, чтобы видеть всех.
 — У нас, у Клана, сейчас трудные времена. Нам объявили войну. Ситуация такова, что на нашем примере решили устроить что-то вроде показательного урока. Акцию по устрашению! Повод для этого был найден. Этим людям нужны деньги. Нужен рынок. Нужна власть. По какой-то причине господин Рогожин выбрал объектом нападения Ивана Ивановича, которого вы все хорошо знаете.
 Вязников сделал несколько шагов вперед, пригладил волосы.
 — Иван Иванович оказывал нам целый ряд особых услуг. Фактически вся наша деятельность находится под его, скажем так, патронажем. Пусть достаточно условным, но, тем не менее, действующим. Мы могли бы отсидеться, промолчать, включиться в новые правила игры. Но та феодальная модель отношений, которой мы следуем, требует от нас дать ответ и помочь уважаемому нами человеку.
 Иван Иванович хотел что-то сказать и даже привстал, но крепкая рука Юрия Павловича усадила его назад. Старик что-то зашептал ему на ухо.
 — Особенно интересным мне кажется тот факт, — продолжил Вязников, — что противник мог просчитать эту ситуацию и готов к тому, что мы окажем сопротивление.
 Игорь Морозов прокашлялся и поднял руку.
 — Насчет сопротивления не спорю, но вот прогноз наших действий мне кажется сомнительным.
 — Может быть. — Вязников пожал плечами. — Очень даже может быть. Но лучше переоценить. Я полагаю, ты согласишься?
 Морозов кивнул.
 — В общем, сейчас уже ни у кого не вызывает сомнений то, что Рогожин выбрал нас для того, чтобы подвинуть с рынка Ивана Иваныча. Я уже об этом говорил, но проблема в том, что третья сила, могущая вмешаться в конфликт, отказывается это признавать. Люди считают, что это только между нами и Рогожиным…
 — Я хочу сказать, — подал голос Иван Иванович.
 Вязников махнул рукой в сторону возвышения и отошел в сторону.
 — Ребята, — начал Иван Иванович. — Дорогие мои. Я помню очень многое. Например, время, когда таким, как Рогожин, без раздумий присылали мину бандеролью, взрывали машину, бросали гранату в окно. Однако сейчас многое изменилось. Хорошо это или плохо, мне трудно сказать. Прежде всего, стали другими люди и тот кодекс, по которому они живут. Такие уроды, как Рогожин, хотят все вернуть назад. Переделать тот уклад, по которому мы живем. Он не понимает, что эта революция сожрет его самого в первую очередь. Но если ему удастся задуманное, закрутить в обратную сторону это кровавое колесо будет уже невозможно. К чему я это все говорю? Ребята, родные мои, я не могу сдернуть бойцов и раскатать Рогожина. До тех пор, пока он не сделает ход первым. Причем ход именно такой, грубый. Система взаимоотношений между такими, как я, очень тонка, иногда даже деликатна. В этом — наша главная слабость. Милые мои, я не могу вам помочь силой. Иначе в глазах… закона, которому я следую, именно я буду нарушителем. Но я буду с вами тогда, когда будет нужно. В этом мой долг. Надо будет, я умру за каждого из вас.
 Морозов-старший вытянул руку вверх, ухватил Ивана Ивановича за плечо и силой усадил.
 — Ты уже сказал больше, чем надо, всем и так понятно.
 — Хорошо, — снова заговорил Вязников. — Резюмирую. В милицию и вообще к властям мы обратиться не можем. Во-первых, это не поможет, во-вторых, война перейдет в партизанскую стадию, а слишком долгого противостояния мы не вытянем чисто экономически. Так что в скором времени на нас нападут. Я надеюсь, это произойдет тогда, когда мы уже будем готовы по полной программе. Так что сейчас все наши силы должны быть направлены на одно: подготовиться к встрече врага. Возражения?
 — Смеешься? — поинтересовался Полянский.
 — Давай конкретно, — сказал Морозов. — Со стороны противника какое может быть количество?
 — От двадцати до пятидесяти человек, — ответил Иван Иванович.
 — Солидно, а больше?
 — Маловероятно. Рогожину и столько будет трудно собрать. К тому же он не рассчитывает на то, что оружие возьмут все, кто вообще может держать его в руках.
 — То есть троекратный перевес им почти обеспечен, — прокомментировал Вязников. — Как в учебниках.
 — У тебя устаревшие данные, — покачал головой Морозов. — Теперь атака считается успешной, если со стороны атакующих потери пятьдесят процентов.
 — Ничего себе.
 — И знаешь, что самое сложное? — Морозов оглядел всех. — Мы не должны потерять ни одного человека.
 Игорь посмотрел в глаза каждому. Семнадцать человек. На совете присутствовала даже маленькая Наташа Полянская. Весь Клан должен знать, чем приходится рисковать и какую ответственность несет каждый его защитник.
 — Это не игра, ребята, — тихо прошептал Морозов. — Отсюда никто не должен уйти. Нам придется убить всех.
 В наступившей тишине вздохнул Морозов-старший. Покачал головой, встал.
 — Займитесь планами, ребята. С совестью разбираться будете потом.
 Он первым направился к дому Вязниковых. Остальные последовали за ним.
 Юрий Павлович шел, а перед глазами ворочался попавший в ловушку БТР, внутри которого задыхался экипаж.
 «Им будет легче. Значительно легче, — уговаривал он себя. — К ним едут просто распоясавшиеся бандиты. Мерзавцы, без стыда и совести. Подонки. А мы стреляли по своим».
 Первым делом Вязников расстелил на столе подробную карту прилегающей к домам местности.
 — Итак, смотрим, — ткнул он карандашом в бумагу. — Вот это дом Морозовых, это Вязниковых, а это Полянских. Так уж получается, что твой дом, Миша, становится чем-то вроде генерального резерва. Расположен дальше всех от дороги. Там спрячутся Елена Александровна и твоя дочь. В охранение к ним уйдут Роман и Эрик.
 — Эй! — возмутился Эрик.
 — Базарить будешь потом, — строго нахмурился Алексей. — Твоя задача — охранять дом дяди Миши. Вместе с Романом будете сидеть внутри. Если какая-нибудь сволочь сунется. К тому же я должен быть уверен в том, что из дома Полянских нам в тыл никто стрелять не будет.
 — Черт! — Эрик опустил руки и беспомощно посмотрел на Романа. — Прикинь, Элка будет воевать, а мы в тылу сидеть.
 — Успеешь еще, — пробормотал старший Морозов.
 — Теперь, — Вязников снова склонился над картой, — Катерина, сядешь у нас на чердаке. В твою зону ответственности ложится вот эта вырубка.
 Александр отчеркнул двумя полосками сектор обстрела.
 — От дороги до дома. Вдоль леса.
 — Там не повернуться, на чердаке, — пожаловалась Катя. — То есть я хочу сказать, что сектор будет очень узкий. И деревья.
 — За деревья не бойся. А сектор действительно узкий. — Вязников задумался.
 — Не вижу проблемы, — сказал Полянский. — Надо остановить машины там.
 Он ткнул пальцем в крайнюю линию Катиного сектора.
 — Если остановить первую машину там, то другие застрянут. И будут как на ладони. Точно в Катькином секторе.
 — Идея красивая, — пожал плечами Игорь, — но как ты остановишь машину? Всякие гвозди не годятся. Машина должна встать как вкопанная. А гранатометов у нас нет.
 — Зато есть гранаты.
 — Есть, — согласился Вязников. — Но мало. Я хотел приберечь на последний момент.
 — Ну, — Миша упорно гнул свою линию, — ты сам сказал, что их мало, так что роль свою они вряд ли сыграют. К тому же они старые… Черт его знает, как себя поведут, особенно по одиночке. А если скопом, то обязательно бабахнет.
 — Так что ты предлагаешь?
 — Заминировать это место.
 Вязников почесал затылок.
 — Элла, бегом на чердак. Дай мне ориентир, где находится крайняя точка сектора обстрела. Сможешь?
 Вопрос повис в воздухе, Эллочка уже унеслась наверх.
 — Ну хорошо. — Александр тронул кончиком карандаша дом Морозовых. — Давайте пока посмотрим сюда. Я думаю посадить на чердак Эллу и Марину. Обеих за один ствол. Элке всегда нужен корректировщик огня, у нее со вниманием проблемы. К тому же Марина сможет контролировать зону у самого дома. А Эллочкин сектор будет вот этот. — Он провел еще две линии. — От леса по полю, вдоль дороги. Если они выскочат на поле, то она по крайней мере сможет их прижать к земле. В лесу сажать никого не будем, наверное?
 — Если ты собираешься в своем лесу кого-то сажать, то, конечно, не стоит. Друг друга перестреляем, — согласился Морозов.
 — Папа, — вернулась Эллочка, — там камень такой, гранитный валун…
 — Понял. — Вязников поставил на карте точку. — Тут, Миша, твоя забота. Мины.
 — Договорились.
 — Тогда минируешь тут. А твоя зона ответственности — двор дома Морозовых. Там, видишь, сарай и гараж. Так вы отсечете твой дом и прикроете развилку дорог. Но вообще, я надеюсь, до вас не дойдет. Внутри дома будет Лариса.
 — А мы? — спросил Игорь.
 — А мы, — Вязников поднял карандаш вверх, — будем в хитром месте. В лесу. В том, что вплотную примыкает к сектору Катерины. Она погонит их прямо к нам в руки. Вот тут. Иван Иванович, вы с нами?
 Он прочертил на карте овал.
 — Конечно, — кивнул Иван Иванович.
 — Это лес. Если все будет нормально, после взрыва противник рассредоточится в стороны. Поле справа от дороги прикрывает Эллочка. Слева — Катерина. Их задача — просто стрелять. Женщины от природы снайперы, но сейчас не обязательно стопроцентно точно, главное, чтобы противник метался, прятался. Как только они поймут, что по полю не пройти, попытаются рвануть лесом. Вдоль дороги, вот тут. И мы их должны встретить. А еще лучше — не дать войти в лес вообще.
 — Есть одна неточность, — вмешался Морозов-старший, указывая на правую сторону дороги. Там располагалось большое поле, поросшее травой и лопухами. — Конечно, бежать далеко, но все-таки они могут уйти в тот лес, что справа. Через зону Эллочки. Она кого-то сможет прижать к земле, но целей может быть много. Уйдут в лес, сделают крюк, зайдут в тыл.
 — Логично. — Вязников прикусил карандаш. — Миша… Возьмешь, наверное, длинный ствол, постараешься держать тех, кто рванет к лесу. Бить будет удобно, по спинам.
 — Сергей, — сказал Игорь, — на тебя ложится их фронтальная атака.
 — Не думайте об этом, я ему помогу, — задумчиво произнес Юрий Павлович.
 — Батя, — Игорь развел руками, — я вообще-то собирался тебя с Еленой Александровной…
 Морозов-старший посмотрел на сына так, что тот умолк.
 — Вот и чудненько, — кинул на стол карандаш Вязников. — Эрик, сынок, найди мне твоих ребят по школе, тех, что с нами играли. У меня и для них работа найдется. Игорь, ты с оружием разберешься?
 — Естественно! — воскликнул Морозов. — Роман, Маринка — за лопатами бегом. Валера, поможешь?
 — Спрашиваешь? — удивился молчавший до этого момента Валера. — Серега, пошли.
 Они не думали о том, кто рискует больше, а кто не рискует совсем. Их не интересовало, чьи дети окажутся в большей опасности. Все они, весь Клан, были одной большой семьей. Каждый знал, что в случае его смерти родные не окажутся брошенными на произвол судьбы. Дети получат образование и воспитание, вдова — достойное существование и поддержку. Это знали все. И Полянские были уверены в будущем своей маленькой Наташи точно так же, как Морозовы и Вязниковы были уверены, что Валера и Лариса возьмут на себя ответственность за жизнь их детей. Иначе они не были бы Кланом.
 Когда-то давно два человека, Леха Вязников и Юра Морозов, заложили основу того, что теперь предстояло отстоять с оружием в руках. На карту был поставлен Принцип, на базе которого строилась жизнь трех Домов. Трех семей.
  Война. 
  День первый 
 Молодежь суетилась вокруг. Дети носились туда-сюда, выполняя распоряжения отцов. Мужчины собрались вокруг карты, о чем-то споря. Женщины готовили еду. Собирали пайки для снайперов, одежду, раскладывали все это хитрое хозяйство так, чтобы можно было быстро взять. Раскладывали «тревожные» чемоданчики.
 Юрий Павлович Морозов сидел около кострища рядом с Еленой Александровной Вязниковой. Старики молчали о чем-то своем. Им уже не было нужды говорить словами. Их слишком многое объединяло. Дети, погибшие друзья, внуки. Дома.
 — Серьезное дело? — беззвучно спросила Елена Александровна.
 — Вроде того, — так же ответил Морозов-старший.
 — Плохая штука старость, не могу даже защитить своих детей.
 — Глупости.
 — Тебе легко говорить, ты наверняка туз из рукава вытянешь в последний момент.
 — Ну… Как сказать.
 — Кости у меня стали слишком хрупкие… А помнишь, как стреляла?
 Юрий кивнул.
 — Ничего, позаботишься о дочке Полянских, — сказали его руки. — Мало ли что может случиться.
 Старушка вздохнула.
 Им совсем не нужны были слова, чтобы понимать друг друга.
 — Держите, ребята. — Вязников выложил на стол несколько коротковолновых раций. У одноклассников Эрика загорелись глаза. Узнав, что они нужны, ребята приехали сразу, и в количестве большем, чем необходимо. — С тактической задачей сейчас ознакомлю.
 Они отошли к большой карте района.
 — Вот тут мы. — Вязников, не глядя, ткнул в карту. — Вот тут поворот на нашу дорогу. Довольно далеко. Поворот с нее только один. Поэтому кто-то из вас замаскируется и ляжет на одном повороте, а кто-то на другом. При появлении машин берете рацию вот так… — он прижал контактный лепесток на черной коробочке, — и говорите: количество автомобилей, марку, наличие внутри людей. Если тачки не свернули с нашей дороги, то посылаете подтверждение. Все понятно?
 — Понятно! — хором воскликнули школьники.
 — И замечательно! Но учтите, дежурить придется и ночью. И в дождь. Для этого мы вам выделим палатку и кое-какую одежду. Меры безопасности соблюдать неукоснительно! Если вас заметили, не геройствовать: сижу, никого не трогаю, починяю примус. Понятно?
 — Понятно!
 — И еще одно важное правило. С поста, даже после прохождения машин, сниму вас или я, или кто-то из наших. Если никто не снял, то через день сваливайте. До этого момента ни шагу в сторону. Бошки поотрываю, если ослушаетесь! — Вязников сделал страшное лицо.
 Школьники засмеялись.
 Больше всего Александр боялся, что они услышат выстрелы и рванут в сторону боевых действий. Хотя, по идее, расслышать стрельбу они были не должны. К тому же неподалеку располагалось военное стрельбище. Оттуда частенько доносились размытые звуки выстрелов.
 — Возражения? — спросил Саша. Подождал минуту. Молчание было ему ответом. — Тогда, орлы, по машинам. Катерина!
 — Да, папа? — Катя высунулась из соседней комнаты.
 — Отвезешь эту бригаду на точку. Их вещи готовы?
 — Давно уже.
 — Тогда вперед!
 — За суетой прошел день.
  Война. 
  День третий 
 На третий день ожидания пошел дождь.
 Сначала медленно затягивалось серовато-синюшной моросью, опускалось все ниже, давило на плечи небо. Потом в воздухе повисла легкая водяная пыль. Ее носило ветром, она осаждалась на стеклах, крупными каплями стекала вниз.
 Люди прятали оружие под плащ-палатками, сильнее подтягивали ремни, чтобы сохранить тепло.
 Двое из школьников, ведущих внешнее наблюдение, дезертировали. Никто их винить не стал, ребята просто делали одолжение, не более того, но Вязников мысленно поставил напротив их фамилий галочки. С такими людьми никто из членов Клана больше никогда не будет иметь серьезных дел. Взялся за дело — доводи до конца.
 Вскоре морось превратилась в полноценный дождик, вяло стучащий по крыше.
 Девчонки, Катерина с Мариной, периодически носились на посты внешнего наблюдения, завозили еду, проверяли состояние наблюдателей. Видя внимание со стороны противоположного пола, мальчишки надувались, храбрились и всячески показывали свое пренебрежение к трудностям.
 Такие поездки были опасны, но на риск приходилось идти. Раннее опережение было одной из важных составляющих стратегии Клана.
 К вечеру на какой-то момент выглянуло солнце. Закатный, огромный огненный шар, не торопясь, опускался за горизонт, в клубящиеся тучи. Его лучи раскрасили лес, дома, поле. Проложили длинные тени, сделали ветви кустов золотыми. Даже через прицел легкого пулемета эта картина выглядела впечатляюще.
 Катерина полулежала на чердаке, разглядывая «зону ответственности» под каким-то новым, диковинным углом. Капли жидкого золота свешивались с ветвей ясеня, растущего около дома.
 Сзади зашуршало, это открылся люк, ведущий на чердак.
 Катя обернулась.
 В дыре торчала всклокоченная голова Сергея.
 — Привет.
 — Привет, — ответила Катя. — Я думала, что это Маринка. Она обычно в это время забегает.
 — Я не помешал?
 — Залезай.
 Он уперся руками в пол, Катя краем сознания отметила круглый шар бицепса, растянувший рукав черной футболки.
 — У тебя тут все как на ладони, — прокомментировал Сергей, выглядывая в чердачное окошко.
 — Если бы не лес…
 Они замолчали. В этом молчании было что-то напряженное, словно оба хотят сказать нечто, могущее показаться смешным в этой ситуации.
 — Я… — начал Сергей.
 — Что? — Катя прикусила язык.
 Сергей молчал, ладонью растирая щеку.
 — Зуб болит? — невпопад спросила Катерина.
 — Нет… Просто… Щетина колется. — Он улыбнулся слегка растерянно. — Просто хотел спросить: ты, когда все кончится, что планируешь делать?
 — Ну, — Катя растерялась. — Не знаю. Рожать. Наверное.
 Сергей улыбнулся:
 — Многие рожают с мужьями…
 — Вот еще! — Катерина махнула рукой. — Делать нечего. Всегда бабы к родам мужиков не подпускали на пушечный выстрел. И правильно делали!
 — Ну да… — Сергей пожал плечами. — Верно.
 — Да и мужа у меня нет, сам знаешь.
 — А… — Сережа поморщился. — Это, знаешь, бабка надвое… Ерунда. В общем, слушай, если ты ничего не планируешь, то давай куда-нибудь сходим. Потом.
 — Давай, — ответила Катя настороженно.
 — Ну и хорошо, — пробурчал Сергей и, пригибаясь под низким потолком, направился к люку. — Тогда я пойду?
 — Ага… — Катя провожала его удивленным взглядом.
 В отверстие просунулась голова Маринки.
 — А вас тут много?!
 — Нет, нет, — отмахнулся Сергей. — Уже ухожу…
 Он ухватился за край, замер на мгновение в этом положении, удерживая равновесие. Закатное солнце заглянуло в узкое окошечко и на миг позолотило кожу его рук.
  Война 
 Всю ночь и следующий день шел мерзкий, ровный дождь.
 Из отряда наблюдения ушли еще двое.
 И снова был вечер. И солнце обливало золотом крыши домов.
 Ночью Валера, мучимый бессонницей, спустился на кухню. В темноте около окна он увидел человеческую фигуру и, боясь нарушить чье-то уединение, остановился за дверями, присматриваясь.
 Тень шевельнулась, глубоко и тяжело вздохнула. На подоконник лег ребристый силуэт пистолета.
 — Сережа? — Валера вошел внутрь, не зажигая огня. — Ты чего тут, сынок? Нервничаешь?
 Сергей пожал плечами:
 — Нет, пап. Просто. Думаю.
 — О чем? — Огарев осторожно присел рядом с сыном.
 — О жизни. — Сергей тихо засмеялся. — В такие моменты, наверное, всегда думаешь о жизни.
 — Смерть, сынок, слишком близка, чтобы ее бояться.
 — Я не про то. Я не боюсь. Просто странно все складывается. Сейчас кажется, что все эти страхи, которые были раньше, трудности разные, это такая… такая ботва, отец.
 — Ботва, сынок, ботва, — с тихим смехом согласился Огарев. — С каких пор тебя заинтересовал первобытный сленг?
 — Почему первобытный?
 — Ну, ты даже себе не представляешь, сколько лет этому слову, которое теперь снова выплыло в сленговых словариках. А знаешь, как называется подруга чувака?
 — Чувиха?
 — Фиг. Чувырла! Вот это уже мало кто помнит. Но когда-нибудь и это словечко всплывет.
 — Пап, — вдруг спросил Сергей, — а что ты думаешь про Катю?
 — Морозову? Катьку? — Валера постарался в темноте увидеть глаза сына.
 — Ага.
 Огарев помолчал, а потом очень осторожно поинтересовался:
 — А тебе так важно мое мнение?
 — Ну… — Сергей немного растерялся. — Вообще-то, да.
 — Приятно. — Валера кивнул головой. — И вот что я тебе скажу. Катя — замечательная девушка.
 — Но ведь она ждет ребенка.
 — И замечательно. Представляешь, у вас уже будет один ребенок к тому моменту, когда вы запланируете второго. Это просто замечательно.
 Он поднялся со стула и направился к выходу.
 — Да я не про то… — сказал было Сергей, но в его голосе совершенно не чувствовалось уверенности. — Наверное.
 — Спать ложись, мало ли что утром будет.
 — Я сегодня дежурю, — тихо ответил Сергей.
 Но отец уже был на лестнице.
  Крещендо 
 Утром запищала рация.
 — Саша. — Мальчишеский голос был взволнован. — Пять машин. Две джипа и легковушки какие-то. Внутри людей под завязку. Саша! Але!
 — Понял тебя. — За Вязникова ответил Игорь Морозов. — Понял. Приказ — замаскироваться и ждать.
 Сегодня он встал первым, встретив ночных дежурных, Иван Иваныча и Сергея.
 — Все, ребята, выспитесь только вечером.
 — Или на том свете, — весело ответил Сергей.
 А по сопатке? — поинтересовался старший Морозов, спускаясь по лестнице. — До старости дойдут все. Вне зависимости от личных предпочтений. Давай, сынок, — он обернулся к Игорю, — труби подъем. Сколько у нас времени?
 — Минут тридцать, батя. Подъем!!! — Голос Игоря услышали все.
 Сцены. Действия. Паузы.
 Бег. Шаг. Остановка.
 Бежать наверх. Топать ногами по деревянным ступенькам.
 Бежать вниз. Большими, длинными шагами.
 Раздвинуть сошки. Расчехлить прицел. Вынуть и снова вставить магазин.
 Надеть гарнитуру рации. Включить. Протестировать звук.
 Завязать волосы в хвост. Натянуть перчатки с обрезанными пальцами. Разложить рядом боеприпасы.
 Натянуть влагозащитный костюм. Зашнуровать высокие берцы. Застегнуть разгрузочный жилет.
 Треск «липучек». Шелест ременных петель. Скрип затягиваемых шнурков.
 Кривой рожок в карман. Другой. Третий.
 Щелчок автомата. Щелчок пистолета. Щелчок винтовки.
 Такие разные и такие одинаковые. Щелчок — внимание. Щелчок — готов.
 — Мужчины, в лес! — крикнул Вязников.
 С неба полетели вниз редкие первые капли.
 — Твою мать, — ругнулся Полянский. Его сильно беспокоило, что вода размывает основание под миной на дороге.
 — Пошли, пошли, — поторапливал Морозов. Он обернулся, чтобы посмотреть на отца. И замер.
 Морозов-старший безучастно сидел в кресле и печально глядел на картину Моне. Ветер на полотне упруго толкал зонтик, развевал платье. Юрий Павлович сидел в домашнем халате и тапочках перед картиной и о чем-то с ней говорил.
 — Пошли, пошли. — Вязников, выбегая из дома, дернул Игоря за рукав. — Пошли!
 — Да, да, — онемевшими губами ответил тот. — Да. Конечно.
 На какой-то момент Морозов-старший повернулся к выходящим. Игорь встретил его взгляд. Отец был не здесь. Где-то далеко, далеко…
 «Почему сейчас? — с ужасом подумалось Игорю. — Почему сейчас?»
 Но менять что-либо было уже поздно. И он, проклиная все на свете, выскочил в припустивший, как специально, дождь.
 Ветки. Боль холодных ударов. Шелест ветровочной ткани.
 Кусты. Подлесок. Лес.
 И вот все замерло.
 Где-то далеко на раскисшей дороге грузно рычали машины.
 — Штурмовики готовы, — прозвучал в наушнике голос Вязникова.
 — Снайпер готов, — ответила Элла.
 — Прикрытие готово. — Это Михаил прижимает лепесток рации во дворе дома Морозовых. Там же Сергей.
 Огарев инстинктивно посмотрел в ту сторону.
 — Резерв готов. — Эрик и Роман прозвучали одновременно
 — Молодежь, — проворчал Вязников.
 — Пулемет готов, — последней отметилась Катерина.
 Жены не ответили. Они были если не последней, то второй линией обороны. Их зона ответственности — холлы домов, в которых они находились.
 — Ждем, — как камень в черную воду, кинул Александр.
 Дождь, как назло, усиливался с каждой минутой. С ветвей лило, по крышам барабанила хаотичная, дикая дробь. Катерине, лежавшей под самой крышей, казалось, что она уже слышит выстрелы. Она присматривалась к едва различимой за стеной воды дороге, но потом понимала, что это только капли.
 — Странная штука возраст, — сказал Морозов-старший, глядя на картину.
 Лариса Полянская, услышав его голос, обернулась. Старик безмятежно сидел, одетый в домашний халат, в любимом кресле.
 «Он разговаривает с картиной», — подумала женщина и на всякий случай, сама даже не понимая зачем, отошла подальше.
 — Странная штука возраст, — снова повторил Юрий Павлович. — Ты, наверное, меня понимаешь? Например, вино. Оно становится только лучше с возрастом. Чем больше ему лет, тем дороже оно ценится. Или вот картины. Кто-то размешивал краски, искал цвета, сюжет. Потом долго и кропотливо выписывал малейшие нюансы. Может быть, ошибался, начинал сначала. Снова ошибался. Или наоборот. А потом прошли годы. И теперь это не просто кусок холста с той или иной цветовой палитрой. Масло. Пастель. Карандаш. Акварель. Это уже история. И стоимость этой истории совсем не такая, каковой была когда-то. Время. Возраст. А что делается с человеком?
 В это время на дороге появились автомобили. Где-то на чердаке Катерина почувствовала, как взмокли ладони. Мужчины в лесу пригнулись, замерли под дождем. Эллочка передернула затвор. Марина прильнула к окулярам бинокля. Одиноко пищала рация, брошенная кем-то впопыхах. Это ребята из отряда наблюдения хотели что-то сказать.
 Полянский напрягся. Мина, бывшая на его ответственности, вот-вот должна была сработать. Ему начинало казаться, что головной автомобиль уже прошел опасную точку, закладка оказалась пустышкой. Он подвел всех.
 — Давай, милая, давай, родная, — шептал он, прижавшись щекой к мокрой стене сарая.
 — Что делает с человеком возраст? — невозмутимо продолжал Морозов-старший. — Он делает его ненужным? Лишним? Неправильным? Как ты считаешь?
 Первым шел джип. Водитель, когда показались дома, раздумывал, не остановиться ли ему. Но инструкции Рогожина были простыми. Подойти как можно ближе и, если возможно, вообще протаранить входную дверь. Только после этого бригада должна была рвануть вперед.
 Водителю до зубной боли не хотелось подъезжать близко. Боря-Шары был его близким другом. И чувствительность у обоих была на уровне. «Знаешь, старик, — душевно говорил Боря на вокзале, прощаясь. — Собственным яйцам надо доверять. Ближе них у тебя никого нет. Ну, может быть, только задница. И я ею рисковать больше не хочу. Завязывай и ты».
 Водитель не внял совету друга, бросать братву в такой момент ему было «западло».
 Правым колесом джип наехал на небольшой бугорок.
 — Давай, родная, — шептал, как молитву, Полянский.
 И родная дала!!!
 Стена пламени на миг замерла справа от машины, а потом ринулась на обреченный джип облаком огня, камней, осколков металла, шариков от подшипника, гвоздей. Водитель перед смертью увидел, как страшно потрескалось лобовое стекло, и успел закрыть глаза. Человек на пассажирском сиденье погиб секундой раньше. Из тех, кто сидел сзади, уцелел только один. Его выкинуло через распахнувшуюся дверь вместе с телом его товарища, которому повезло значительно меньше.
 Оглушенный, в своей и чужой крови, он, как ошпаренный таракан, дикими зигзагами побежал куда глаза глядят. Вышел из сектора обстрела Катерины и стремительно приближался к гаражу.
 — Серега, он твой, — крикнул Полянский.
 Сергей Огарев вышел из-за угла. Вытянул пистолет перед собой и, не жмуря широко раскрытых глаз, открыл огонь.
 Бамс! Бамс! Бамс!
 Третья пуля заставила человека дернуться назад. Ноги продолжали бежать, но тело уже заваливалось назад.
 Бамс!
 Он упал в грязь, подставляя обожженное лицо струям дождя.
 Сергей продолжал выцеливать его, когда из-за стены высунулась рука Михаила и втянула парнишку назад.
 — Молодец, — крикнул Полянский в лицо младшему Огареву. — Патроны береги!
 В это время Катерина на чердаке уперла в плечо жесткий приклад и утопила спусковой крючок.
 Пулемет заговорил дробно, радостно и громко. В маленьком помещении грохот выстрелов едва ли не оглушал.
 Машины остановились. Из них рванулись люди, видимые сверху как маленькие черные муравьишки.
 «Нет, — подумала Катя. — Муравьи хорошие. Это клопы, твари, которые пришли уничтожить наш мир, нашу жизнь. Чужие. Не люди».
 Она заставила себя прерваться. Пулемет заглох и вновь заговорил короткими злыми очередями. Через завесу дождя силуэты людей расплывались, терялись.
 — Почему-то получается именно так, — говорил и говорил Морозов-старший. — Ты живешь, взрослеешь, умнеешь, старишься. И неожиданно начинаешь понимать, что твой багаж, твои знания уже никому не нужны. Ты отстал. Упал с подножки поезда. Но ведь это неправильно. Это против природы! Ведь то, что мы видим в мире, в жизни, говорит нам обратное. Вино становится лучше. Картины дороже. Золото ценнее.
 Он достал из кармана халата опасную бритву. Критически осмотрел лезвие.
 Одновременно с этим его движением Эллочка сделала свой первый выстрел.
 Это было ее первое убийство в жизни. Оно легло в один ряд с ее первой ночью, когда внизу живота нега уколола болью, а мальчишка, страстно обнимающий ее, вдруг сделался чем-то особым. Не просто другом, но любовником. Первая любовь. Первая смерть. То, что бывает только один раз в жизни. Сейчас она об этом совсем не думала. Бандит, срезанный ее пулей, ткнулся в траву лицом, а в прицел уже выскочила другая тень. Сильно мешал дождь.
 Нападавшие наконец сориентировались и открыли ответный огонь.
 — А значит… — Грохот выстрелов долетал уже до холла дома Морозовых. Юрий Павлович заговорил громче. Лариса переместилась за угол, держа на прицеле входную дверь. — А значит, и человек должен быть вином! Должен быть золотом! Картиной, что написана умелой, талантливой рукой! Рукой его родителей, рода, богов, стоящих за спиной! Если в старости человек теряет свои качества, значит, в самом начале была допущена ошибка, и краски смешались… Но ведь так быть не может!!! Ты понимаешь меня?! Приходит время, и ты снова нужен. Ты дозрел. Ты достиг своей вершины и теперь не сделаешь ни шагу вниз.
 Он вскочил. В лесу застучали автоматные очереди. Атакующие, поняв, что прорваться к дому Вязниковых по открытому пространству невозможно, кинулись в лес. Их ждали.
 Рядом кто-то крикнул. Вязников видел, как мелькнула в воздухе рука и Иван Иванович осел в заросли черники, зажимая что-то красное на груди.
 — Иваныча ранили! — крикнул Александр, не прекращая стрелять.
 Люди мелькали за деревьями. Прятались. Ложились. Вставали. Оставались лежать. Время. Действие. Пауза.
 Рваный ритм джаза с избытком ударных. Какофония сердечных ритмов.
 На дороге в этот момент произошло то, чего никто не ждал. Джип, шедший вторым в колонне, вдруг пришел в движение. Круто вывернул колеса и рванул через поле. Бандиты, прижатые к земле Эллочкой, под его прикрытием кинулись вперед. В лобовом стекле одна за другой образовывались дыры, но машина перла вперед не хуже танка.
 — Так быть не должно! — кричал старший Морозов, размахивая бритвой. — Потому что человек лучше, чем золото, лучше, чем картина, лучше, чем вино! Он человек! Он может и должен править себя, делать себя, стремиться к солнцу, к небу, к звездам! Они уже близко! Человек — это идеальный механизм. Лучший из лучших! Такой, как ты!
 Он указал бритвой на картину. Лариса расширившимися от ужаса глазами смотрела то на дверь, то на старика, уже даже не зная, чего ей больше опасаться.
 — Сука! — орал Полянский, то выскакивая из-за сарая, то прячась назад. — Сука!
 Пули свистели рядом. Впивались в толстое дерево. Крошили бетон.
 Группа, шедшая на дом за машиной, вела плотный огонь по двум строениям, из-за которых огрызались Сергей и Миша. Джип был уже изрешечен, но продолжал движение. Усилившийся дождь теперь сопровождался ветром, и Эллочка, до которой тоже иногда долетали пули, уже не могла вести уверенный огонь.
 Машину остановили почти одновременно. Пуля снайпера разорвала колесо. Полянский, откровенно подставляясь, расстрелял водительскую дверцу, стараясь достать человека, сидящего за рулем.
 И достал.
 Почти сразу же он получил два ранения. В живот и в руку.
 Сергей видел, как скорчился Михаил, как пули вышибают фонтанчики грязи вокруг него. Не раздумывая, младший Огарев бросился вперед, выстрелил туда, где за стеной воды маячили злые черные тени. Ухватил Полянского за воротник и потянул. Потянул, упираясь ребристой подошвой в землю. В свою. Родную. Настоящую.
 Заминка позволила бандитам выскочить из сектора обстрела снайпера. И пока Эллочка меняла позицию, четверо оказались во дворе дома Морозовых.
 Минутой раньше Юрий Павлович поднялся из кресла и сделал два шага к картине.
 — Ты понимаешь меня?! Понимаешь или нет?! — заорал он. — Я знаю! Ты должен меня понять!
 «Почему он разговаривает с картиной в мужском роде?» — мелькнул у Ларисы нелепый, совершенно лишний в этой ситуации вопрос. Она понимала, что вот-вот произойдет непоправимое, в дом ворвутся… Ее палец застыл на спусковом крючке.
 — Ведь ты такой же, как я! Ты как человек! Ты лучший из лучших механизм! Ты вне времени!
 Морозов-старший размахнулся и всадил лезвие бритвы в край полотна. Длинным плавным движением сделал разрез вдоль рамы вверх.
 Картина дрогнула.
 Горизонталь и вниз, с другого края.
 Холст свесился, упал, открывая внутренности рамы и незапыленный квадрат стены.
 Там, между деревом рамы, надежно укрепленный наискось, смазанный и готовый к делу — всегда готовый к делу, — висел автомат Калашникова. Классическое армейское «весло».
 Лучший из лучших механизм!
 Четверо были в нескольких шагах от входа.
 Наверху Эллочка выбила стекло, высовывая винтовку. Но поздно, поздно. Сергей, зажимая раны Полянского, пытался стрелять вслепую из-за гаража.
 Но поздно!!!
 Он прошел мимо Ларисы, как был. В халате и шлепанцах.
 Глухо щелкнул смазанный затвор. Злая пуля увидела свет через срез дула.
 Юра толкнул дверь ногой. Как когда-то в молодости.
 Сделал шаг.
 Последнее, что видели четыре здоровых лба, — это седой старик, стоящий на пороге своего дома. В домашнем халате и стоптанных тапочках. Его губы зло поджаты. Глаза прищурены. Он стреляет от бедра, щедро поливая свинцом двор. Автомат в его руках вздрагивает, выплевывая смерть. И гильзы, шипя, ложатся в воду…
 Где-то на дороге, тяжело ворочаясь от одной обочины до другой, разворачивалась машина.
 Первое, что увидел Иван Иванович, когда открыл глаза, был Игорь, вытягивающий какие-то нитки из его тела. Было очень больно.
 — Рогожин ушел, — сказал Морозов, зашивая рану. — И кое-какие уроды с ним.
 — Наплевать, — прохрипел Иван Иванович. — Теперь ни о чем не беспокойтесь. Теперь ни о чем…
 Он повернул голову.
 На соседнем столе лежал Полянский, и над ним озабоченно склонился Валера.
 — А еще машины надо куда-то… и трупы, — добавил Вязников.
 — Я же сказал… — Слова давались раненому с трудом. — Ни о чем. Дай мне только телефон. Телефон дай.
 — И в клинику заодно позвони, — сказал Огарев Игорю. — Мишку дома не вытянем. Живот… Пусть оборудование готовят. Ассистировать я буду.
 Рядом с мужем, закусив побелевшие губы, сидела Лариса. Полянский тяжело, отрывисто дышал. Его сильно замазанная кровью одежда лежала на полу.
 Шел дождь.
 Смывая грязь, смывая кровь.
 На втором этаже Елена Александровна Вязникова, сцепив зубы, подошла к окну. Ей казалось, что свет меркнет. Хотелось воздуха. Дышать. За грудной костью разгорался пожар. Сердце, до того беспокоившее разве что пару раз, вдруг затрепетало, сделалось непомерно большим.
 — Бабушка Лена? — прошептала испуганная Наташа. — Бабушка Лена?
 Елена Александровна слабо улыбнулась девочке и, перед тем как погрузиться в темноту, сжала посильнее медальон прабабки, который так и не успела надеть.
 Девочка выбежала из комнаты.
  Клан 
 «Хоронить, хоронить, хоронить, — думала Вика, глядя, как могильщики усердно прихлопывают свежий холмик. С профессиональной сноровкой укрывают еловыми ветвями. Эти люди привыкли к тому, что они делают. К своей работе. Дело нехитрое. Пара-тройка мертвецов, и вот у тебя в глазах появляется неуловимый цинизм, с которым ты смотришь на каждого еще живого, руки делают свою работу легко и бездумно. Потом водка. Привычно, незаметно для убитых горем родных, кивнуть могильному холмику. Все. Теперь ты самый близкий мертвому человек. Родные остались там, за гранью, лишь иногда проходя многочисленные кладбищенские ворота. А ты всегда тут. В привычных уже хлопотах. — Каждый человек рождается, чтобы хоронить. Рано или поздно он приносит кого-то на своих плечах сюда. На кладбище. Кто-то говорит, что человек рождается, чтобы потом умереть. Нет! Рождается, чтобы хоронить. Да. Последняя дань уважения. Неужели человек живет только от смерти к смерти?»
 Позади них на столике нагревалась водка и какие-то нелепые бутербродики. Ждала своей доли на ветвях умная молчаливая ворона.
 К могиле понесли цветы. На душе было пусто. В горле комом стояло что-то невысказанное.
 И страшно всхлипывал всегда непробиваемый Иван Иванович. От этих слез, пробивающих толщу человеческой воли, во рту скапливалась горечь.
 Сверху легла временная табличка: «Вязникова Елена Александровна». Снизу цифры.
 «Вот и все, — снова подумала Вика, сжимая в кармане медальон бабушки. Она положила голову на плечо мужу. Тот стоял, выпрямившись, сложив на груди руки, и сосредоточенно о чем-то думал. Или, может быть, мысленно разговаривал с отцом, с матерью, понимая, что когда-нибудь и его сын будет так же беседовать с ним, спрашивая совета. — Как все меняется».
 Теплая, но тяжелая шаль старшей женщины в роду незримо, но плотно опустилась на плечи Вики.
 Время двигалось вперед, бережно отдавая мертвых в руки Памяти.
 — Едут! — закричал Эрик, следящий за дорогой.
 — Твою мать, а у нас ни черта еще не готово, — выругался Вязников и побежал к котловану. — Ребята, грузовики едут! Быстрее!
 — Успеем, спокойно, — отозвался старший Морозов со дна. Раздетые по пояс, разгорячившиеся под удивительно жарким октябрьским солнцем, мужчины махали лопатами, разравнивая гравий по скальному основанию. — Раствор лучше давай.
 — Момент. — Александр побежал к бетономешалке, около которой дежурил Михаил. — Давай в тачку…
 Серой жидкой кашей полился раствор.
 — Останови меня, — сказал Полянский. — А то навалю, не увезешь…
 — Пожалуй, все, — прищурился Вязников.
 Вместе они вернули бетономешалку в исходное положение.
 — Как живот? — поинтересовался Александр.
 — Сколько можно? Елки-палки! — Полянский возмутился. — Мало того, что к нормальной работе не подпустили, так еще все время спрашивают.
 — Ну, ты нам дорог, — пожал плечами Саша. — Как память.
 — И на том спасибо.
 Вязников подхватил тачку, крякнул — раствора все-таки переложили — и покатил ее по мосткам вниз.
 — Раствор! Раствор! — протяжно кричал он.
 Когда подошли грузовики с блоками, все было готово к монтажу.
 — Куда ж вас занесло, блин, — проворчал водитель первой машины. — Знал-бы — не поехал…
 — Ничего, ничего, — весело откликнулся Вязников, запрыгивая в кузов, спорить с водилой и портить замечательное настроение не хотелось. Огарев было направился за ним, но Александр остановил. — А ты иди в котлован, принимать будешь. Только пусть Петрович присмотрит.
 Петрович был профессиональным строителем, он, так или иначе, принимал участие в строительстве всех домов. Смотрел, консультировал, подправлял. Фактически его деятельность Клану ничего не стоила. Петрович работал из соображений альтруизма. Ему было приятно участвовать в этой общей веселой сутолоке, поскольку сам он был человеком одиноким и уже старым. Зато опытным.
 Пока кран прилаживался на местности, расставлял упоры и раздвигал стрелу, Вязников зацепил первый железобетонный блок стропами. Обернулся, не видит ли кто, и вылил на камень полную фляжку заранее припасенного вина.
 — Ну, — с чувством произнес Александр, — стой крепко!
 Над головой аккуратно опускался крановый крюк.
 — Сашка, по сторонам смотри! — крикнул из котлована Морозов.
 Стропы плотно разместились в железной лапе крюка.
 — Первый пошел! — крикнул Саша.
 Он запрыгнул на крышу грузовика, провожая взглядом плывущий по воздуху блок. Внизу, в огромной яме, суетились люди, размахивал руками Петрович. Невдалеке женщины занимались пикником. Разложенный костерок ароматно дымил сосной. Над ним расставила закопченные железки тренога с подвешенным пузатым котлом. Рядом расположился столик с зеленью. Катерина с Маринкой нанизывали на шампуры кусочки мяса, капал маринад. Девчонки о чем-то оживленно разговаривали. Вика, Лида и Лариса крутились около котла, что-то подкладывая, помешивая и периодически пробуя. Эллочка безуспешно пыталась отогнать от стола щенка, которого недавно взяли Полянские.
 — Идиллия, — пробормотал Александр, чувствуя, как сами собой раздвигаются в улыбке губы.
 Присматривая за женщинами, он упустил момент, когда блок коснулся земли.
 — Первый камень Дома Огаревых! — хрипло заорал старший Морозов. — Ура!!!
 Мужская часть Клана заорала, завопила на разные голоса, торжествуя, радуясь рождению нового Дома. Размахивал здоровой рукой Полянский, обнимались Морозовы, яркой звездочкой посверкивало на пальце Игоря кольцо главы рода, прыгали и размахивали руками мальчишки. Александр отметил, какие взгляды Сережка Огарев бросает в сторону Катерины. Та смущенно улыбалась, держась за живот. Валерка Огарев радовался вместе со всеми, хлопая блок по железобетонным бокам, как лучшего друга.
 Водители озадаченно созерцали такое всеобщее ликование, переглядывались.
 Александру очень не нравился тот, что ворчал насчет расстояний. Презрительная усмешечка не сходила с его лица. Он пристально рассматривал суетящихся женщин, что-то бормотал себе под нос, хмыкал сально и гадко.
 Наконец Петрович махнул рукой.
 — Следующий пошел! — крикнул Вязников.
 — Раствор! — скомандовал старший Морозов.
 — Бегу! — откликнулся Ромка и побежал с тачкой к Полянскому.
 Водила фыркнул:
 — Чокнутые.
 Вязников проводил очередной блок и подошел ближе к борту.
 — …брюхатая, — донеслось до его слуха.
 Александр неслышно спрыгнул на землю сзади.
 — Идио… — Водитель двинулся назад, развернулся и тут же столкнулся с Александром нос к носу. — Ты чего?
 — Ты мне хочешь что-то сказать?
 — А что?
 Мужик был не из пугливых, но шаг назад все же сделал. Он был в возрасте, седые короткие волосы, мясистое, с глубокими морщинами лицо.
 Вязников шагнул вперед. Перед глазами вспыхнула яркая летняя зелень травы, кровь и тела. Саша вспомнил, как несколько месяцев назад на этом месте, вот там, за кустами, он почти в упор застрелил ублюдка с пистолетом. И потом долго грузил тела в машины. Вспомнил, какими глазами смотрели на него ребята Иван Иваныча, приехавшие, чтобы раскидать по запчастям раскуроченные «трофейные» автомобили.
 Что уж там увидел в его глазах водила?.. Но что-то увидел, точно.
 Мужик прижался спиной к грузовику и побелел.
 — Пшел в кабину, и чтобы я тебя больше не видел, — процедил Вязников, чувствуя, что еще минута такого общения, и «планочка упадет».
 Водила, в сущности, обычное бытовое хамло, юркнул в приоткрытую дверь с облупившейся синей краской и пятнами ржавчины. Щелкнул замок.
 Вязников с трудом забрался в кузов, подцепил очередной блок и сел на нагретый солнцем борт.
 Погладил шершавой ладонью щеку, почувствовав, как напряглись мышцы лица.
 Когда-то, давным-давно, человек, отнявший чужие жизни, считался нечистым, слишком близким к чужой смерти. За его левым плечом незримо стоял кто-то, смотрел его глазами. Остальные люди это чувствовали, сторонились.
 «Ничего не изменилось, — подумал Александр. — С тех пор ничего не изменилось. Как будто черные крылья за спиной. Для таких ерундовых разборок я слишком страшный. Все равно что засовывать тротиловую шашку в крысиную нору».
 В котловане уже четко вырисовывался правильный прямоугольник. Уже скоро на этом месте вырастет новый дом. В нем будут жить люди, со своими горестями и радостями. Каждая стена обрастет своей историей. Каждая ступенька обретет только ей присущий звук.
 Люди суетились в котловане, за рабочим азартом даже не подозревая, что сейчас своими руками строят будущее.
 Вязников усмехнулся. Почему-то вспомнилось, что у себя дома он до сих пор четко помнит тот угол, в который его ставил отец.
 Дом. Это не просто стены. Это эмоции, история, память. Дом — это Принцип. Основа той жизни, где есть место Клану, сообществу людей, объединенных общей Историей, Землей и Кровью. Людей, объединенному усилию воли которых не может сопротивляться ничто на Земле.
 Когда в котловане дружно заорали мужчины, Катерина вздрогнула. И, словно в ответ, зашевелился внутри ребенок. Она прислушалась, осторожно положив руку на живот.
 — Спокойно, спокойно, — быстрой скороговоркой заговорила она. — Все хорошо, все нормально. Это наши первый камень поставили, ничего страшного. Радуются. Тихо, тихо…
 Маленький успокаиваться не желал, ворочался, бил ножкой.
 — Как ты разволновался… — нахмурилась Катя.
 Она перехватила встревоженный взгляд Сергея. Улыбнулась, незаметно махнула рукой. Все в порядке, мол. В последнее время их отношения стали ближе. Младший Огарев всячески заботился о ней, задерживаясь в ее комнате допоздна. Сережа беспокоился о будущем ребенке как о своем собственном. Спорил с ней об имени, расписывал, какой должна быть детская, иногда заставляя Катю хохотать своими понятиями о дизайне интерьера. Она, подобно Пенелопе, распускавшей свое рукоделье каждую ночь, дорисовывала портрет Сергея по штриху, понимая, что никогда не сможет закончить этот официальный предлог для его частых визитов. Где-то глубоко внутри Катя чувствовала, что будет рисовать эту картину всю свою жизнь.
 В их отношениях не хватало одного маленького вопроса, на который Катерина уже знала ответ.
 Когда в воздух взмыл последний блок и грузовики начали, тяжело ворча, разворачиваться в обратный путь, Катя разместила над мангалом последний шампур и удовлетворенно вытерла руки бумажным полотенцем.
 Она встала, собираясь позвать Эллочку приглядеть за шашлыком, но на стройке вдруг произошло очередное грандиозное событие.
 — Последний камень в фундамент семейства Огаревых, — что есть мочи завопил Морозов-старший.
 — Ура!! — подхватил усталый мужской хор.
 Внизу живота екнуло. По спине пробежал холодный поток мурашек, и Катерина почувствовала, как по ногам что-то струится…
 — Мама!!!
 И мир забегал вокруг.
 Носились все. Включая щенка Полянских.
 Кто-то тащил «тревожный чемоданчик», кто-то заводил машину, причем сразу две. Кто-то подхватывал ее под руки и вел куда-то. Все галдели, волновались и бегали.
 — Да успокойтесь вы, — стонала Катя. — Успокойтесь!
 — Дыши! — испуганно отвечали ей.
 — Дышу я, дышу…
 Когда наконец Вика прыгнула за руль, а по бокам Кати уселись Лариса и Лида, отец вдруг вспомнил про медальон. Женщины замахали руками, взяли, мол, взяли…
 — Так какого хрена вы ждете?! — завопил Александр. — Езжайте!
 В последний момент в машину вскочил Сергей.
 — Тебя куда черти несут?! — рявкнула Лида.
 — Я чемоданчик понесу! — заявил он испуганно.
 — Ой, поехали!!! — заголосила Катерина.
 Вика утопила педаль в пол.
 Маленькой девочке уже надоела суета. Надоело ожидание. Ее интересовал мир, огромный, пахнущий лесом, вкусным хлебом, жизнью. Ей хотелось туда, где светит солнце. Где живут большие-большие, до самого неба, люди. Где можно расти. Становиться выше, больше, сильнее, красивее.
 Ее жизнь там, внутри мамы, просто кончилась. Маленькой девочке хотелось идти дальше.
 От рождения к рождению. Вперед и вверх. К небу, которое так близко.
   Виктор Косенков  
   март 2004 года