---------------------------------------------


 Дональд Уэстлейк
 Мокрушники на довольствии



 1


 Мы с Эллой легли спать в половине третьего ночи. Выключили свет, протянули друг к другу руки, и тут раздался звонок в дверь.
 Я чертыхнулся, а рука Эллы стиснула мне плечо.
 — Может, позвонят, да и уйдут, — прошептала Элла.
 В ответ на это предположение звонок залился новой тревожной трелью. Кто бы ни стоял под дверью, он явно спешил. Я сел и включил ночник на прикроватной тумбочке. Мы с Эллой прищурились от света и переглянулись. Элла
 — девушка миловидная, чертовски миловидная. Мягкие черные волосы ниспадают на плечи, губы пухлые, алые и всегда выглядят как после страстных лобзаний; кажется, что полуприкрытые глаза все время чего-то ждут. Элла тоже села, прильнула ко мне, и простыня соскользнула с ее груди. Мне ужасно не хотелось отрываться от нее. Только не сейчас. Ни за что на свете. Мне было плевать, кто пришел. Хоть сам Эд Ганолезе, хоть Господь Бог.
 Снова запел звонок, и Элла улыбнулась мне в знак того, что понимает и разделяет мои мысли.
 — Возвращайся поскорее, — шепнула она.
 — Две секунды, — пообещал я.
 Я сбросил простыню и медленно поднялся на ноги. Пока натягивал какую-то одежду, звонок принялся заливаться снова. Шлепая ногами, я пошел в гостиную, снедаемый желанием врезать ночному гостю по физиономии.
 Когда звонят в дверь, я обычно сперва смотрю в глазок и только потом открываю, но сейчас я был слишком зол, чтобы осторожничать. Я распахнул дверь и сделал страшные глаза.
 За порогом стоял Билли-Билли Кэнтел и дергался как живая модель в магазине готового платья. На минуту я утратил дар речи и просто смотрел на него во все глаза. Билли-Билли Кэнтел — едва ли не последний человек, которого я ожидал бы увидеть у себя в гостях в два часа пополуночи. Билли-Билли — тощий плюгавый доходяга, ничтожная шпана. На вид ему можно дать от тридцати до пятидесяти. Он — один из тех жалких шутов, для которых слово «жизнь» начинается с большой буквы «Г», обозначающей героин. С наркотиками Билли-Билли вытворяет все, что только можно: он их покупает, продает, перевозит и потребляет. Он у нас числится в продавцах, работает в нижнем Истсайде, и я не видел его уже полгода с лишним, а в последний раз беседовал с Билли-Билли лишь потому, что он малость задолжал Эду Ганолезе, а я попросил не посылать к доходяге никого из его штатных сборщиков долгов. Я сам поговорил с Билли-Билли, постаравшись не сломать ему ни одной кости, и через пару дней наш наркофаг погасил задолженность.
 Я говорю это, чтобы вы поняли, что наши с ним пути обычно не пересекаются, поскольку мы вращаемся в разных кругах, и я никогда не думал, что Билли-Билли способен вытащить меня из койки в половине третьего утра. Поэтому я спросил, какого черта он выкаблучивается. И Билли-Билли захныкал:
 — Кы-Кы-Клей… Ты д-д-должен мне помочь. Я вы-вы… в бедду па-па-попал.
 Теперь понятно, почему его зовут Билли-Билли?
 — А мне-то какое дело? — спросил я. Мне было глубоко плевать на этого ничтожного наркомана и на все его мелкие передряги. Я думал только об Элле, которая ждала меня совсем рядом. Надо было лишь пройти через две комнаты в третью, и вот она, Элла.
 Билли-Билли клацал зубами, сучил руками, трясся и то и дело с ужасом поглядывал в сторону лифтов.
 — Па-пы-пусти меня. Клей, — взмолился он. — Паж-жалста.
 — За тобой гонятся легавые?
 — Ны-нет, Клей. Я ны-не думаю.
 Он все дрожал, будто взбесившаяся электронная машина фирмы «Ай-Би-Эм"». Казалось, Билли-Билли вот-вот распадется на двух Билли, и жалкие мощи покатятся по коридору во все концы. Я пожал плечами, шагнул в сторону и сказал:
 — Ладно, заходи, только очень долго не засиживайся.
 — Ны-не буду, Клей, — пообещал он, юркнул в дом, и я закрыл дверь. Даже в квартире он продолжал трястись и озираться, так что я уж подумал, не предложить ли ему выпить. Наконец решил, что не стоит. Кроме того, пьянство не относилось к числу его пороков. Я указал на кресло.
 — Садись и перестань трястись. Смотреть тошно.
 — Сы-спасибо, Клей.
 Когда мы расположились в креслах, я спросил:
 — Ну ладно, в чем дело?
 — Меня па-па-пыдставили, Клей. Х-х-х-кто-то з-з-загнал меня в угол, лы-ломится бы-бальшое дело.
 — Каким образом? Только спокойно и по порядку.
 — Я па-пы-пробую, Клей, — сказал Билли-Билли и не обманул. Он и впрямь попробовал. Было видно, как он прилагает отчаянные усилия, пытаясь овладеть собой. Это ему почти удалось.
 — Я нынче ды-днем малость шы-шы-ширнулся, — затараторил он. — Хы-хорошо поторгов-в-вал и устроил с-с-себе вы-стряску. Я ус-с-снул, а пы-раснулся в той ква-ква-квартире. И там была эта шы-шлюха. Кто-то ее з-з-зарезал.
 — Ты, — вставил я. Билли-Билли испугался пуще прежнего.
 — Ны-нет, Клей. Честно. Я ны-не таскаю перо. Я ны-не из ты-таких.
 — А откуда тебе знать, чего ты мог натворить под кайфом?
 — Я вы-всегда зас-с-сыпаю. Спроси кого ха-ха-ха-хочешь.
 — Значит, на этот раз ты вел себя по-другому.
 — Я ды-даже не зна-знаю эту шы-шлюху, — вымолвил Билли-Билли. — Я и му-мухи не обижу, Клей.
 Я вздохнул, Элла ждала меня, а тут… На приставном столике рядом со мной лежала пачка сигарет. Я вытряс одну, прикурил и сказал:
 — Ладно, ты ее не убивал.
 — Это я и сам зы-знаю. Клей.
 — Где эта квартира?
 — Я ны-не знаю. Я просто по-бы-бы-строму убрался оттуда
 — Кто-нибудь видел, как ты уходил?
 — Ны-не думаю. Кы-когда я дошел до угла, то увидел пы-полицейскую маш-шину; она остановилась пы-перед домом. Тот парень, что меня подставил, ды-должно бы-быть, навел их.
 — Ты стер свои пальчики с дверной ручки и всего остального?
 — Я бы-был слишком пы-потрясен, Клей. Ды-даже забыл свою ш-ш-шляпу.
 — Шляпу?
 Я помнил эту его шляпу. Вернее, маленькую клетчатую кепочку, такую же, в какой Хамфри Грош щеголяет на воскресных юморинах. Но кепочка Хамфри слишком мала ему, а вот кепка Билли-Билли чересчур велика своему владельцу. Она почти вся красная и болтается на ушах. Возможно Билли-Билли боялся, что она слетит с головы, а посему начертал химическим карандашом на подкладке свое имя и адрес.
 — Я в би-би-беде, Клей, — повторил Билли-Билли.
 — Ты чертовски прав. Как тебя вообще угораздило попереться в ту квартиру?
 — Я ны-не знаю. Я пы-просто заснул.
 — Где?
 — Ды-да где-то в центре. А квартира была ближе к окраине, возле пы-парка. Я ны-не мог сам ты-туда добраться.
 — Не мог? Но ведь добрался же.
 — Кы-Клей, ты должен мне пы-помочь.
 — Как? Что, по-твоему, я могу сделать?
 — Пы-позвонить Эду Ганолезе.
 Я опешил.
 — Ты спятил, Билли-Билли. Свихнулся. Ведь почти три ночи.
 — Пы-пажалста, Клей. Он это од-добрил б-бы.
 — Ну, и что он для тебя сделает, как ты думаешь? Если ты и впрямь забыл там кепку и оставил отпечатки пальцев по всему дому, то тебя припекло, Билли-Билли. Ты слишком горячий, даже Эд Ганолезе — и тот притронуться не сможет. Он не вытащит тебя, даже если ты невиновен.
 — Пы-пажалста, Клей. Ты па-па-пазвони ему, и все.
 — А почему ты сам не отправишься к нему?
 — Он ны-не велел мы-мне приходить. Он ны-не хочет, чтобы его жена и дети видели мы-меня. Этот его телохранитель вы-выкинет мы-меня в-вон. Ны-но ты можешь па-па-звонить ему и сы-сказать, что слы-случилось.
 — Но почему я?
 — Ты пы-просто па-паслушай, что он сы-скажет, Клей. Па-пажалста.
 У меня было такое чувство, будто я уже знал, что скажет Эд. Если кто-то и впрямь подставил Билли-Билли, сделано это было очень тонко. Устроить ложное обвинение в убийстве не так-то просто, а если речь идет о человеке вроде Билли-Билли Кэнтела, то ради него и возиться не стоило.
 Однако это вовсе не значит, что Эд велит мне бросить Билли-Билли на растерзание легавым. Нет, совсем нет. В конце концов, Билли-Билли был в деле. Он — член организации и слишком много знает о торговле наркотиками — источники их поступления, места доставки, имена продавцов. Стоит засадить его на сутки в камеру, и он все про всех расскажет, как только легавые посулят ему иголку.
 Поэтому я заранее знал, что скажет Эд, когда я поведаю ему о бедах Билли-Билли. Процедура-то шаблонная. Придется устроить Билли-Билли несчастный случай со смертельным исходом, и пусть себе легавые копаются в останках. Наш общий друг Закон обрадуется такому исходу, поскольку дело-то будет закрыто. Организация тоже обрадуется, потому что опять воцарятся тишь да гладь. Ну, и я с радостью отправлюсь обратно к Элле. Все будут довольны и счастливы, кроме Билли-Билли. Впрочем, возможно, и он тоже, поскольку ему уже не надо будет ни о чем беспокоиться.
 Шаблонная процедура, и все же я нутром чуял, что мне нельзя приступать к ней на свой страх и риск. Из слов Билли-Билли следовало, что между ним и Эдом Ганолезе, быть может, существуют какие-то особые отношения, о которых я ничего не знал. Возможно, и даже вероятно, это какой-нибудь пустяк, мелочь. В конце концов, что может быть общего у Эда Ганолезе с Билли-Билли Кэнтелом? И все же я не видел смысла рисковать понапрасну.
 Я встал.
 — Ладно, позвоню. Но вряд ли ему это понравится.
 — Спа-спасибо, Клей, — сказал Билли-Билли, и его сморщенная физиономия растянулась в широченной улыбке. — Я пы-правда очень бы-благодарен.
 — Подожди здесь, — велел я ему. — Я позвоню из спальни. Если попытаешься снять отводную трубку и подслушать, я сразу узнаю, вернусь и разорву тебя на части.
 — Я ны-не буду. Клей. Честно. Ты ж-же меня зы-знаешь.
 — Разумеется.
 Я вернулся в спальню, взглянул на Эллу и поморщился.
 — Кое-какие сложности.
 — Надолго? — спросила она.
 Элла сидела на кровати, подоткнув под спину подушку. Лицо Эллы особенно прекрасно, когда на нем нет никакой косметики. Сейчас косметики не было, пухлые алые губы стали бледнее, а карие глаза, наоборот, ярче и глубже, загорелая кожа казалась теплой и бархатистой, мягкие волосы, обрамлявшие личико, в свете ночника казались иссиня-черными. Под простыней угадывались изящные линии и пышные формы упругого тела, и мне совсем не хотелось звонить Эду Ганолезе или забивать себе голову мыслями о страхах Билли-Билли. А хотелось мне только одного — забраться под простыню, под теплый мягкий бочок…
 Я отвернулся от Эллы и присел на край кровати.
 — Еще две минуты. Я должен позвонить Эду.
 — Хочешь, я подожду на кухне?
 Элла умная женщина, с такой хорошо живется. Не думаю, чтобы ей нравилось то, чем занимаемся мы с Эдом, но она никогда не говорила на эту тему, притворяясь, будто наших делишек попросту не существует, и не хотела, чтобы я заводил о них речь. Вообще ничего об этом слышать не хотела. Кроме того, Элла полагала, что мне вряд ли понравится ее осведомленность, поэтому старалась держаться от меня подальше, когда я разговаривал с кем-нибудь о работе, чтобы ничего не слышать.
 Но сейчас это не имело никакого значения. Билли-Билли уже приперся. Я позвоню Эду, и он велит мне действовать. Вот и вся история. Поэтому я сказал:
 — Сущий пустяк. Тебе нет никакой нужды вставать.
 — Тогда поторопись, — попросила Элла.
 — Хорошо, — пообещал я, боясь поднять на нее глаза. Я протянул руку к телефону на прикроватной тумбочке, набрал домашний номер Эда и выслушал восемь гудков. Потом трубку снял Тони Борода, телохранитель Эда Ганолезе. Я назвался и заявил, что желаю говорить с Эдом. Борода хмыкнул и со стуком положил трубку то ли на стол, то ли еще на что. Мне не доводилось слышать, чтобы Тони Борода издавал какие-либо звуки, кроме хмыканья. И если он умеет говорить, мне об этом его умении ничего не известно.
 Спустя несколько минут трубку, наконец, взял сам Эд.
 — Клей, сейчас три ночи, — сказал он, — дай бог, чтобы твое дело не оказалось каким-нибудь пустяком.
 — Вот в этом-то я и не уверен, — признался я и рассказал Эду то, что услышал от Билли-Билли, особо подчеркнув под завязку, что именно Билли-Билли упросил меня позвонить ему.
 — Скверно, — задумчиво проговорил Эд. — Ты правильно сделал, что позвонил.
 — Хочешь, чтобы я устроил несчастный случай, Эд?
 Я услышал, как Элла тихо вскрикнула у меня за спиной, и на миг пожалел, что не прогнал ее на кухню. Все те две недели, что она прожила у меня, мы старательно делали вид, будто не замечаем, что иногда меня зовут устроить кому-нибудь несчастный случай, и я так до сих пор толком не знал, как она к этому относилась.
 Но об Элле я тревожился всего секунду, а потом Эд ответил на мой вопрос. Ответил на удивление громким и злобным «нет!» И еще пару секунд я в растерянности гадал, что бы это могло значить.
 — Вывези его из города, — продолжал Эд. — Немедленно. Отправь к Бабусе. Вернешься — звони.
 — Прямо сейчас, Эд? — я бросил на Эллу беспомощный взгляд.
 — Разумеется, сейчас. Или ты хочешь дождаться появления легавых?
 — Эд, у меня тут кое-что горит, и…
 — Так погаси и прикрой кастрюлю. Отправляйся, позвони мне, как только вернешься в город.
 — Что-то я тебя не понимаю, Эд. Что он за птица, этот Билли-Билли? Его и за пятнадцать центов не продашь, даже на запчасти.
 — Объясняю для тугодумов, — сказал Эд. — У Билли-Билли есть друзья за большой водой. Какой-то человек, с которым он встречался в войну. Крупная шишка, Билли-Билли не дурак и не кичится этим знакомством: шишка хоть и крупная, но не настолько, чтобы прикрыть его. И все же этой связи достаточно, чтобы заставить нас избавить Билли-Билли от неприятностей. Если парень узнает, что мы бросили Билли-Билли на растерзание волкам, это ему не понравится.
 — А если ничего ему не говорить? — предложил я.
 — Прекрасная мысль. Только вот ведь беда какая: Джо Пистолет сейчас у нас в гостях.
 — Кто? Кажется, я его знаю.
 — Он только что сошел с корабля. Привез нам приветы от всех наших знакомых друзей. Джо надеется, что в Нью-Йорке все идет как по маслу. Можешь называть его ревизором.
 — О, — молвил я. Теперь я понял, что имеет в виду Эд. По сути дела, все наркотики, до последней унции, ввозятся в Штаты из-за границы, поскольку выращивать их здесь слишком опасно. Это значит, что у Эда есть тесные связи с двумя-тремя мальчиками в Европе. Он продает наркотики по их заданию, точно так же, как Билли-Билли продает их по заданию Эда. Время от времени какой-нибудь представитель одного из этих мальчиков приезжает и малость осматривается на месте, почти ничего не говоря при этом. Просто узнает, как идут дела. Если вдруг он решит, что они идут хуже, чем могли бы идти, вполне вероятна смена власти, и тогда Эд уже не будет моим начальником. А поскольку новая метла метет чисто, мне, возможно, придется катиться колбаской вместе с Эдом.
 А тут еще влезает этот Билли-Билли, который во время второй мировой войны бил баклуши в тылу и, вероятно, приторговывал на черном рынке. Тогда он еще не пристрастился к наркотикам. Встретив какого-то парня, оказал ему одну-две услуги, а потом вышло так, что после войны этот парень сделался большой шишкой, но не забыл Билли-Билли. И это осложняет мою жизнь, поскольку, действуя по шаблону, я должен был попросту устроить Билли-Билли несчастный случай.
 — Отправляйся, Клей, — велел мне Эд. — Позвони, когда вернешься, и мы решим, что делать дальше.
 — Хорошо, Эд, — ответил я. — Обязательно.
 Он повесил трубку, а я еще с минуту посидел, держа свою в руке.
 — Да чтоб я сдох два раза, — пробормотал я.
 — В чем дело? — спросила Элла.
 Я взглянул на нее, потом на молчащий телефон и снова на нее. Положил трубку на рычаг и сказал:
 — Мне надо ехать в проклятую Новую Англию.
 — Сейчас?
 — Ни дать ни взять сукин сын, — ответил я.
 — Сейчас, Клей?
 — У него есть друзья. У этого ничтожного, неумытого, вшивого дешевого жулика есть друзья. — Я поднялся на ноги и яростно зыркнул на телефон. — Почему? — Я и впрямь хотел бы это знать. — Почему какая-то грязная шпана имеет друзей? Почему я должен переться аж в Новую Англию только из-за того, что у этого никудышного лодыря есть друзья?
 Возможно, я еще долго распинался бы в том же духе, но тут опять раздался звонок в дверь, и это положило конец моей речи.
 — О Господи! — вскричал я. — Еще кого-то несет!
 Я вихрем понесся вон из комнаты и по пути повстречал Билли-Билли, мчавшегося в противоположную сторону. Мы столкнулись в коридорчике между столовой и спальней Билли-Билли перепугался пуще прежнего.
 — Легавые! — зашептал он. — Ны-наверное, легавые! Куд-куды-куда мне схорониться?
 — Только не вздумай лезть в спальню, — велел я ему, озираясь по сторонам. Слева была ванная, а справа — нечто среднее между моими личными покоями и музыкальной комнатой — Иди туда, — сказал я и махнул рукой, — да поторопись!
 Он поторопился, я вбежал в комнату следом за ним. Вдоль одной стены у меня стоит низкая, по пояс высотой полка, на которой выстроились проигрыватель, магнитофон и усилители. Под полкой, за скользящими дверцами, свалена всякая всячина, я отодвинул одну дверцу, затолкал хлам подальше в угол и сказал:
 — Заползай туда и сиди, пока я за тобой не приду.
 — Сы-спасибо, Клей, — ответил Билли-Билли и полез в освобожденный мной угол. Он забирался туда головой вперед, и мне стоило немалых трудов подавить искус угостить его костлявый багажник увесистым пинком. Но я испугался, что он может врезаться головой в какой-нибудь дорогостоящий прибор, а посему просто дождался, пока Билли-Билли благополучно влезет внутрь, и задвинул за ним дверцу.
 Второй мой гость. Кто бы он ни был, оказался гораздо терпеливее Билли-Билли. Он позвонил опять, только когда я уже выходил из своего логова.
 — Минутку! — гаркнул я, торопливо шагая через гостиную.
 На сей раз я действовал более осторожно и, посмотрев в глазок чтобы узнать, кого там принесло, увидел, что Билли-Билли был прав: принесло легавых, и я знал одного из них, следователя по имени Граймс. Он ходил в цивильном платье и работал в каком-то участке в верхнем Истсайде. Остальные двое, тоже одетые в штатское, очень смахивали на Граймса, но они были мне незнакомы. Мрачные, суровые, не добрые физиономии. Однотонные мешковатые костюмы, широченные плечи, квадратные торсы. Всем троим было либо под сорок, либо чуть за сорок, но они уже успели раздаться вширь, будто настоящие пожилые дяденьки.
 Я открыл дверь, распахнув ее пошире, дабы не вызвать подозрения, и сказал:
 — Мистер Граймс? Заглянули проведать?
 — Да не совсем так, — ответил он, отпихивая меня прочь от двери и входя в квартиру. У меня горел только один светильник-торшер возле кресла, в котором недавно сидел Билли-Билли, и Граймс с минуту сердито обозревал полутемную комнату. Потом его прихвостни тоже вошли в дом и закрыли дверь. Граймс повернулся ко мне.
 — Ты знаешь шпану по имени Билли-Билли Кэнтел?
 — Конечно. Мелкий торговец. Ошивается в нижнем Истсайде.
 — Когда ты видел его в последний раз?
 — Нынче вечером.
 Они удивились. Они никак не рассчитывали на такое признание. Думали, что собьют меня с толку, перехитрят, как это норовят сделать все легавые на свете, но мне повезло: я первым сбил их с толку. Они переглянулись, потом опять уставились на меня, и один из незнакомых мне легавых спросил:
 — А где ты видел Кэнтела?
 — Да вон там, в прихожей, — ответил я, кивая на дверь. — С час тому назад. Он пришел и начал гнать тюльку, что якобы проснулся в роскошной квартире рядом с убитой женщиной, а я велел ему исчезнуть отсюда.
 — Никакая это не тюлька, — заявил Граймс.
 Я скорчил удивленную мину.
 — Не тюлька?
 — Он убил женщину, — ответил незнакомый легавый.
 — Билли-Билли Кэнтел? — Я рассмеялся, как будто услышал удачную шутку.
 — Да у Билли-Билли не хватит силенок даже на то, чтобы убить время.
 — А он не голыми руками орудовал. Он пырнул ее ножом, — сказал легавый.
 Я покачал головой, на сей раз с серьезным видом, поскольку очень хотел помочь этим несчастным парням.
 — Нет, это не он, — заявил я. — Билли-Билли не ходит с ножом. Его то и дело упекают в кутузку за какую-нибудь мелочь, и он знает, что угодит в тюрьму, если полиция найдет при нем нож.
 — Ну, во всяком случае, нынче вечером нож у него был, — сказал Граймс,
 — и Кэнтел пустил его в ход.
 — Послушайте, — проговорил я как человек, преисполненный сознанием гражданского долга и желающий наставить полицейских на путь истинный, — мне показалось, что Билли-Билли просто дудел мне в иголку от своего шприца, если вы понимаете, что я имею в виду. Но теперь я думаю, что он, возможно, говорил правду. Кэнтел сказал, что кто-то подставил его, чтобы сделать козлом отпущения. Кто-то убил женщину, привез Билли-Билли в квартиру и уехал. А Билли-Билли даже не почувствовал, как его тащили, потому что наширялся вусмерть.
 — Это он так сказал? — спросил Граймс.
 — Во всяком случае, это единственное, что я услышал, — ответил я. — Ведь я постарался побыстрее спровадить его. Сейчас слишком поздно, чтобы выслушивать бредни всякой шпаны.
 — Складная история, — рассудил Граймс. — Представляю себе, с каким удовольствием я выслушаю ее в участке.
 — Кто знает, может, это правда, — предположил я.
 — Ну еще бы. — Граймс опять принялся разглядывать гостиную с таким видом, будто потерял тут запонку или еще какую-нибудь мелочь. — Ордера у нас нет, — сказал он мне, — но мы хотели бы осмотреть твою квартиру. У тебя есть какие-нибудь возражения?
 — Только одно, — ответил я. — Она в спальне.
 — Постараемся не докучать ей, — пообещал Граймс и кивнул своим спутникам. Они пересекли гостиную и направились в коридор, который вел в чрево моего обиталища.
 — Погодите, — остановил их я. — Как быть с моим возражением? Надо бы все уладить.
 Двое легавых остановились и посмотрели на Граймса. Тот пожал плечом и сказал:
 — Загляните под кровать. Скорее всего, он там.
 — Ну, ладно, — проговорил я. — Тогда уж я самолично проведу эту экскурсию.
 — Ты будешь ждать здесь, — отрезал Граймс. — Они и без тебя не заблудятся.
 — Я не хочу, чтобы они заходили в спальню, — стоял я на своем.
 — Ничего не поделаешь, Клей.
 — Слушайте, Граймс, когда вам будет, в чем меня обвинить, можете сколько угодно портить мне жизнь. Но пока я — такой же гражданин, как и любой другой. И если два ваших шута вломятся ко мне в спальню, вам придется пожалеть об этом. Даю вам слово.
 Граймс не из тех полицейских, которых можно стращать, и я знаю это не хуже других, но сейчас я был по-настоящему зол. И Граймс изрядно удивил вашего покорного слугу: с минуту он пытливо смотрел на меня, а потом спросил:
 — У тебя с ней всерьез, Клей?
 — Еще как всерьез, — ответил я.
 — Нет ли возле окна спальни пожарной лестницы?
 — Нет.
 — А где она?
 — Возле моей комнаты. И туда нельзя попасть прямиком из спальни, надо идти через коридор.
 — Ладно, — Граймс повернулся к своей своре. — Не заходите в спальню без стука. Дайте даме одеться. — Он снова посмотрел на меня. — Ты доволен?
 — Хорошо, — ответил я. — Наверное, этого будет достаточно.
 — Будет.
 Двое легавых вышли из гостиной. Я стоял и думал, заглянут они в полку или нет. Если заглянут, мне придется проехать в участок вместе с Билли-Билли. Я изо всех сил старался сохранить беспечный вид.
 — Не угодно ли присесть? — спросил я Граймса. — Или вам на службе не сидится?
 — Сам присядь, — ответил он.
 Я присел в кресло возле телефона. Граймс уселся напротив и подался вперед, уперев локти в колени. Тяжелые кисти его рук игриво болтались в воздухе, его глаза смотрели на меня с неприязнью и отвращением.
 На свете существуют четыре разновидности легавых, и все они мне не по нутру. К первой принадлежат одержимые, ко второй честные, но разумные, к третьей — купленные и к четвертой — такие, которых можно время от времени брать напрокат. Одержимый будет гоняться за вами при любых обстоятельствах. Честный в разумных пределах тоже будет гоняться за вами, но выслушает, если у вас найдется, что сказать. Продажный может принести огромную пользу, но я не люблю полагаться на таких, поскольку никогда не знаешь, кем он может оказаться в действительности. Возможно, на самом деле он — из тех, которых просто берут напрокат. А к этой разновидности принадлежат легавые, которым платят не все время, а лишь за определенные услуги. Следовательно, они-то и представляют самую большую опасность.
 Граймс был честным, но разумным легавым. Он знал обо мне очень много, но не мог ничего доказать и предпочитал сидеть тихо до тех пор, пока не раздобудет кое-какие улики. И пусть ему это невдомек, но одна весьма увесистая улика сейчас лежала и тряслась в полке под музыкальным центром, я надеялся, что Граймс не найдет эту улику. Одержимого можно обдурить, потому что он ничего не соображает. Но с разумно-честным трудно иметь дело, если он находит какие-нибудь доказательства вашей вины.
 Мы сидели, разглядывая друг друга без особой радости, и в наступившей тишине я слышал, как двое легавых шастают по недрам моего жилища. Вскоре один из них постучал в дверь спальни и что-то пробормотал. Спустя две минуты в гостиную вошла Элла, кутаясь в махровый халат. Она умело хлопала глазами, делая вид, будто ее разбудили.
 — Что стряслось, Клей? — спросила она. — Что здесь происходит?
 — Они ищут своего приятеля, только и всего, — ответил я. — Не стоит беспокоиться, мадам. Спросите мистера Граймса, он вам скажет. Кстати, Элла, это мистер Граймс. Он полицейский. Мистер Граймс, это Элла. Она танцовщица.
 Граймс приветствовал ее застенчивым мычанием. Мне кажется, что он не только честный полицейский, но и весьма высоконравственный человек. Похоже, он растерялся, увидев, что мы с Эллой делим стол и ложе, не освященное таинством венчания. Увидев, что я сплю с женщиной, которую не могу назвать женой, он был потрясен гораздо сильнее, чем если бы узнал, что я убил человека. Присутствие Эллы смущало его, Граймс не знал, что сказать и куда устремить взор. Он старательно отводил глаза от Эллы, хотя она была с головы до ног закутана в халат.
 — Боюсь, я не знаю христианского имени мистера Граймса, и его звания тоже, милая, — проговорил я, радуясь возможности поставить этого бездельника в неловкое положение. — Возможно, он сам сообщит тебе все это.
 — Зовите меня просто мистер Граймс, — промямлил он.
 — Как поживаете, мистер Граймс? — любезно осведомилась Элла — Что случилось?
 — Обычная проверка, — ответил Граймс и зарделся, вспомнив, что минуту назад я говорил то же самое.
 — Они ищут парня по имени Кэнтел, — сообщил я Элле и взглянул на Граймса. — Хотя его здесь нет, и вы, ребята, попусту тратите время, которое могли бы употребить на поиск в других местах.
 — Мы не единственные, кто его ищет, — сказал Граймс.
 — А зачем он вам нужен? — спросила Элла.
 — Они думают, что он кого-то убил, — ответил я.
 В гостиную вошли двое легавых, взглянули на Граймса и покачали головами. Легавые никогда не общаются друг с другом посредством речи. Они только кивают, качают головой, размахивают руками или свистят. Сегодняшний образчик языка знаков свидетельствовал о том, что ни один из двух легавых не догадался заглянуть в полку под музыкальным центром, и мне еще рано собираться в кутузку. И как только полицейские отправятся восвояси, мне надо будет собираться в Новую Англию, которая все же лучше, чем тюрьма.
 Граймс отвлекся, и это помогло ему справиться с растерянностью. Он тяжело поднялся и злобно зыркнул на меня.
 — Жаль, что ты ему не поверил, — сказал он. — Жаль, что не спрятал его у себя, а то бы я сейчас отвез в город вас обоих.
 — Мистер Граймс, — заявил я, вставая, — знай я, что Билли-Билли говорит правду насчет подставки, мокрого дела и всего прочего, я тотчас вызвал бы полицию. Ведь по городу ходит опасный убийца.
 — Верно, — ответил Граймс. — И его зовут Кэнтел. Если он вернется, возможно, тебе стоит позвонить мне.
 — Вы намерены устроить засаду у меня под дверью?
 — Возможно.
 — А как насчет дорожки на задворках?
 — Может, и там тоже.
 — Если он вернется, — сказал я преисполненным добропорядочности тоном,
 — я немедленно позвоню вам. Я — законопослушный гражданин.
 — То-то и плохо, что гражданин, — с кислым видом изрек Граймс. — Иначе мы могли бы отправить тебя в места не столь отдаленные.
 Я усмехнулся.
 — Ну, вы шутник, мистер Граймс.
 — От такого же слышу. — Он нахлобучил шляпу и повернулся к двери. Двое легавых поплелись следом, а я замкнул шествие. Когда я сказал этим бугаям: «Пока», Граймс проворчал что-то не очень понятное, и я закрыл за ними дверь.
 Элла уже прикурила две сигареты и протянула одну мне.
 — Что теперь, Клей? — спросила она.
 — Теперь я отправляюсь в Новую Англию.
 — Это обязательно?
 — Жаль, но у меня нет выбора, дорогая.
 — Клей, он правда кого-то убил?
 — Сомневаюсь. Гораздо вероятнее, что его подставили.
 Элла подошла к софе и села, поджав под себя ноги. У нее был встревоженный вид.
 — Клей, — сказала она, глядя на меня серьезными глазами, — ты ведь убивал людей, не правда ли?
 — Дорогая…
 — Устраивал им несчастные случаи, как ты только что сказал, беседуя по телефону.
 — Дорогая, у меня нет времени…
 — И этому… как там его зовут? Ты устроил бы ему несчастный случай, если бы твой хозяин велел тебе так сделать? Правда?
 — Дорогая, давай поговорим об этом, когда я вернусь. Сейчас у меня нет времени.
 Это была правда. Но это была и отговорка. Мне не нравилось то, как Элла смотрела на меня, не нравились ее вопросы. Я не хотел терять Эллу. Впервые за девять лет я встретил женщину, которую не хотел бы потерять. Я проклял Билли-Билли, который, можно сказать, заставил меня взять халтурку на дом.
 — Мне пора, — сказал я. — Поговорим после моего возвращения, ладно?
 — Хорошо, Клей, — ответила она.
 Я хотел сказать еще что-нибудь, но времени уже не было. Оставив Эллу в гостиной, я опрометью кинулся к себе в комнату за Билли-Билли. Я знал, как вывести его из дома. Вверх по пожарной лестнице, через несколько крыш, потом
 — по другой пожарной лестнице вниз. Затем — через окно на третий ярус гаража, в котором я держу свой «мерседес». Раз или два я уже проходил этим маршрутом. Это было, когда меня поджидали у дверей люди, с которыми я вовсе не хотел встречаться.
 Я вошел в свою комнату, отодвинул скользящую дверь и вытаращил глаза, увидев пустой угол. Билли-Билли не было. Я тупо оглядел комнату, пытаясь сообразить, куда он мог подеваться, и тут мой взор уперся в окно возле пожарной лестницы. Оно было закрыто. Но ведь я оставлял щелку шириной в пару дюймов. Должно быть. Билли-Билли слышал, как мы разговаривали в гостиной, понял, что легавые хотят обыскать квартиру, и смылся по пожарной лестнице, прикрыв за собой окно, дабы им не пришло в голову выглянуть наружу.
 Я подошел к окну, распахнул его и высунул голову. У меня в квартире есть кондиционер, но августовский воздух снаружи был жарок и душен; казалось, я сунул голову в тюк хлопчатника. Посмотрев сначала вверх, потом вниз, а после этого — по сторонам, я не увидел Билли-Билли. Должно быть, этот жулик обезумел от страха, сбежал, и оставалось лишь гадать, где он теперь.
 Чудесная спокойная ночь была окончательно испорчена. Я с проклятиями захлопнул окно и, ругаясь, отправился в спальню. Элла уже была там и опять лежала в постели, подоткнув под спину подушки.
 — Ну, что на этот раз? — спросила она.
 — Он исчез, — ответил я. — Придется опять звонить Эду.
 Я позвонил. Мне ответил Тони Борода, и мы немного помычали друг на друга. Потом трубку взял Эд, и я рассказал ему, что случилось.
 — Что ж, ладно, — рассудил Эд. — Ты должен его найти. Отыщи его и спрячь куда-нибудь. Совещание начнется в девять утра в кабинете Клэнси Маршалла. Найди Билли-Билли, запихни в какое-нибудь убежище и приходи к девяти. А после совещания повезешь его к Бабусе.
 — Он перепуган, Эд, — сказал я. — Бог знает, куда он теперь побежит.
 — Куда-то ведь ему надо бежать. Ты его знаешь, знаком с его знакомыми. Он пойдет к кому-нибудь из них. Найди его. А в девять будь у Клэнси.
 — Хорошо, Эд. — ответил я, положил трубку и поморщился, взглянув на Эллу. — Придется отправиться на поиски этого воришки. Так что ложись и спи. Сегодня не наша ночь.
 — Тебе уже пора в путь? — спросила Элла. — Или ты можешь посидеть еще несколько минут?
 На ее лице больше не было выражения тревоги, Элла улыбалась мне, давая понять, что все в порядке.
 — Наверное, особой спешки нет, — сказал я, думая о том, что задержка может заставить дежуривших снаружи полицейских утратить бдительность.
 — Прекрасно.
 Я ушел из дома через полчаса.




 2


 За стенами моего жилища лежал город, страдающий зловонной отрыжкой. Воздух был влажным и горячим, поэтому приходилось прилагать особенные усилия, чтобы дышать.
 Я подумал о Граймсе и решил, что, возможно, он поставил на противоположной стороне улицы своих мальчиков и теперь они ждут, когда я отведу их к Билли-Билли Кэнтелу. Я оказался единственным пешеходом на тротуарах, почти все окна в домах через дорогу были темны, свет горел только у двух-трех филинов-полуночников на верхних этажах. Вдоль тротуаров стояли машины, но спустя четыре с небольшим часа их тут не будет, поскольку в восемь утра вступит в силу запрет на стоянку. При свете дня не было бы видно, что все эти машины выкрашены в два-три цвета: пастельный, розовый и голубой с оттенками, как в любых детских яслях. Но сейчас, в темноте и духоте, в четвертом часу пополуночи, машины казались черными. Даже хром их молдингов выглядел весьма тускло.
 Слева от меня, чуть поодаль, торчал фонарь; еще один виднелся справа, через дорогу. Вероятно, ребята Граймса сидят в одной из машин, припаркованных прямо напротив, в тени, куда не доставал ни один из этих фонарей.
 Моя улица — одна из западных восьмидесятых, тут одностороннее движение в восточном направлении. Гараж, в котором я держу свой «мерседес», расположен на западном краю квартала, и попасть в него можно как с моей улицы, так и с проспекта Колумба. Если какой-нибудь легавый захочет увязаться за мной и если он стоит посреди квартала лицом к центральному парку, а я выеду на проспект Колумба и покачу к центру, легавому этому придется объехать весь квартал, чтобы добраться до того места, откуда и стартовал. Значит, уйти от соглядатаев будет не очень трудно.
 Я побрел к гаражу. С первого же шага меня прошиб пот. Я чувствовал, как на лбу набухают капли испарины, готовые вот-вот побежать вниз, миновать преграждающие путь брови и добраться до глаз. Я был в пиджаке цвета мокрого асфальта, и белая сорочка под ним уже промокла насквозь и липла к телу, а галстук сжимал шею как горячая веревочная петля. Было слишком жарко и душно, чтобы шевелиться самому, да еще шевелить мозгами, не говоря уже о том, чтобы покинуть квартиру с кондиционером и обшаривать Нью-Йорк в поисках жалкого обормота, имеющего «друзей».
 Мимо проехало оранжевое такси с желтым огнем на крыше, похожее на громадную зубастую рыбину с широкой пастью, ищущую добычу в водорослях на дне океана. Мысль о рыбе принесла приятную прохладу, и я с минуту помусолил ее, но потом взглянул на таксиста, и прохладе пришел конец. Парню за рулем было вдвое жарче, чем мне, и моя рубаха, будто проникнувшись сочувствием к нему, плотнее прилегла к моей спине.
 Я вошел в сторожку гаража, где мальчишка-пуэрториканец, работавший ночами, сидел за столом с комиксом в руках. Он улыбнулся, кивнул мне и, ни слова не говоря, побежал за моей машиной.
 В жаркой комнате горел яркий желтый свет. Парень оставил на столе раскрытый комикс, и я пролистал его, пока ждал возвращения ночного сторожа, все надписи в рамках были сделаны по-испански, но чтобы читать комикс, нет надобности учиться грамоте. Кажется, один издатель комиксов когда-то сказал: «Мы приспосабливаемся к обществу неграмотных». Я переворачивал страницы, разглядывал картинки и ждал свой «мерседес».
 Машина с урчанием скатилась с пандуса, и радостный мальчуган вылез из-за руля. То, что ни одна из машин в этом гараже не принадлежала ему, не имело для него никакого значения. Пока парень имел возможность ездить на них вверх и вниз по пандусам, он был счастлив. Много ли пуэрториканских мальчишек могут посидеть за рулем «мерседес-бенц-190»?
 Выбравшись из машины, он подержал для меня дверцу и с улыбкой объявил:
 — Все в порядке, сэр.
 — Спасибо. — Я сел за руль, и парень захлопнул дверцу.
 — Поздновато, — заметил он, разглядывая меня через открытое боковое окошко. — Уезжаете из города?
 — Нет, — ответил я, — скоро вернусь.
 — Хорошо.
 Мы обменялись улыбками, и я вырулил на проспект Колумба. Я знал, что пуэрториканский мальчишка тушуется передо мной. Так же, как и швейцар моего многоквартирного дома. Я одеваюсь и выгляжу как молодой идущий в гору чиновник: тридцать два года, рост шесть футов один дюйм, короткие каштановые волосы, лицо квадратное, но одухотворенное, как у человека с высшим образованием. Таких полно на Мэдисон-авеню.
 Но я, в отличие от других, не работаю днем. Иногда на пару недель уезжаю из города, иногда целыми днями сижу дома. Я прихожу и ухожу по расписанию, в котором и сам никак не разберусь, а кроме того, раз или два в дом заглядывали легавые и расспрашивали обо мне. Швейцар ни словом не обмолвился в разговорах со мной, но мальчишка-пуэрториканец время от времени норовит высосать из меня мелочишку. Правда, ненавязчиво. Благодаря этому нам было о чем поговорить, пока мы передавали с рук на руки мою машину.
 Ну, ладно. Проехав квартал по проспекту Колумба, я свернул направо, к Уэст-Энд-авеню, и поехал к центру города. По пути я зорко поглядывал в зеркало заднего обзора и, когда увидел, что машина, ехавшая позади меня по проспекту Колумба, попрежнему тащится за мной по Уэст-Энд-авеню, мне стало ясно, что избавиться от легавых все-таки не удалось. Должно быть, меня пасли двое и на двух машинах с рациями или чем-то в этом роде.
 Впрочем, это могла быть простая случайность, и я решил проверить. Свернув налево на следующем перекрестке, я покатил обратно к проспекту Колумба, где повернул направо и еще раз направо, на примыкающую улицу. Сукин сын по-прежнему висел у меня на хвосте, отстав на полквартала, я выехал на Уэст-Энд-авеню, свернул направо и покатил вперед, высматривая, не загорится ли по курсу красный светофор.
 Наконец это случилось, и я остановился довольно далеко от перекрестка. Впереди мелькали огни проезжавших такси, но в непосредственной близости не было ни одной машины, кроме моего «мерседеса» и черного «шевроле» пятьдесят третьего года выпуска, на котором ехал мой преследователь. Марка машины говорила о многом. У полицейских всегда так. В Америке, должно быть, миллионов двадцать машин; десять миллионов выглядят как японские пластмассовые игрушки: розовые, желтые, покрытые серебрянкой. Что же делает легавый, чтобы не привлекать внимания? Садится за руль черного «шевроле». Если Эду Ганолезе противостоят такие люди, остается лишь удивляться, почему он еще не прибрал к рукам всю страну.
 Похоже, следивший за мной легавый был еще большей посредственностью, чем остальные: вместо того, чтобы затормозить сбоку от меня, в соседнем ряду, как сделал бы любой нормальный лихач, имеющий водительское удостоверение, легавый остановился позади меня. Благодаря этому я от него и отделался.
 Загорелся зеленый свет, и я нажал на педаль акселератора «Мерседес» вылетел на перекресток как прыгающий с ветки леопард, и я тотчас налег на тормоз. Преследовавший меня легавый думал, что я хочу устроить гонки, и поэтому тоже вдавил до упора педаль «газа». Его «шевроле» с ревом рванулся вперед и слегка пошел юзом. Легавый не успел перенести ногу на педаль тормоза и врезался в меня.
 Я улыбнулся. Я мог позволить себе такую роскошь. Но лишь на мгновение. Потом я согнал улыбку с лица, заменил ее сердитой миной, поставил «мерседес» на холостой ход и вышел из машины, не заглушив мотор. Подойдя к багажнику, я горящими глазами уставился на слегка помятый задний бампер.
 Легавый, свято чтивший правила дорожного движения, заглушил мотор и поставил «шевроле» на ручной тормоз. Прежде чем вылезти из машины, я устремил на него испепеляющий взгляд и спросил:
 — Так-так, приятель, в какой компании вы застрахованы?
 Парень был крупным и мускулистым, в мешковатом костюме, какие шьют на некоторых фабриках по заказу полиции.
 — Ладно, шпана башковитая, — ответил он, стараясь говорить как можно более нагло, поскольку не знал, что у меня на уме.
 — Ради вашего же блага, надеюсь, что у вас есть страховка, — заявил я.
 — Как вы знаете, в штате Нью-Йорк она обязательна.
 Он полез в задний карман, достал бумажник и, открыв его, показал мне полицейский жетон.
 — Ты нарочно нажал на тормоз.
 — Легавый! — с деланным изумлением воскликнул я. — Да еще притесняющий гражданина! Ну-ка, покажите номер на жетоне.
 — Пошел к черту!
 — Так… — протянул я. — Вот и грубое обращение налицо. Прекрасно!
 Я подошел к задку «шевроле», достал из внутреннего кармана пиджака блокнот и карандаш и записал номер машины.
 — Чем ты там занимаешься? — заорал полицейский. И, скажу я вам, он действительно хотел бы это знать.
 Он все еще стоял у капота своей машины, растерянный, но по-прежнему исполненный воинственного пыла. С видом оскорбленного достоинства я подошел к нему и по пути небрежным жестом распахнул дверцу «шевроле», предварительно незаметно нажав кнопку замка.
 Несколько секунд я стоял перед полицейским и молча улыбался ему, потом сказал:
 — Я хочу, чтобы все было строго по закону. У меня с собой есть страхован карточка. Она в перчаточном ящике. Сейчас принесу.
 — Не надо мне этой дурацкой карточки.
 — Так, — на всякий случай, — заявил я, протиснулся мимо полицейского, залез в «мерседес» и, захлопнув дверцу, надавил на акселератор, одновременно включая передачу. Пока безмозглый сукин сын отпирал дверцу своей машины, я успел отъехать на добрых три квартала. Свернув налево, я проехал через весь город до Второй авеню и направился в центр, к вотчине Билли-Билли Кэнтела.




 3


 Я знал, что нет смысла искать Билли-Билли дома. У него хватит ума понять, что его двухкомнатная тараканья ферма сейчас кишит легавыми. Он пойдет к кому-нибудь из своих знакомых, к человеку, которому можно доверять. И самой вероятной кандидатурой был мелкий торговец наркотиками по имени Джанки Стайн.
 Подобно Билли-Билли, Джанки Стайн и продавал, и потреблял наркотики. Но на этом сходство между ними заканчивается. Джанки удалось набить маленькую кубышку, и он не торгует на улицах. Он — посредник, поставляющий товар уличным продавцам после того, как его делят на дозы и заправляют в ампулы где-то на более высоком уровне. Билли-Билли — один из его старейших и наиболее надежных покупателей, и можно сказать, что они — довольно близкие друзья. Время от времени Джанки отпускает Билли-Билли товар в долг, и они нередко вместе садятся на иглу, чтобы совершить путешествие в нирвану. И если Билли-Билли понадобится отсидеться у приятеля, он, вероятнее всего, направит стопы к Джанки.
 Джанки проживал в ветхом и пожароопасном доме на Восточной шестой улице, между авеню Си и Ди. За полквартала от места я нашел пятачок, поставил на него «мерседес» и выбрался из машины, гадая, уцелеют ли колесные колпачки до моего возвращения. В нижнем Истсайде полно воров-любителей, которые не знают ни меня, ни мою машину.
 Я зашагал по грязному тротуару, обходя мусорные баки, пустые детские коляски и пьяниц, и поднялся на крыльцо дома Джанки. Он жил на четвертом этаже, а лифта в доме не было. Воздух в подъезде был такой спертый, что я почти видел висевшую в нем вонь — похожий на желчь серо-зеленый смрад. Поэтому, шагая по засыпанной клочками бумаги лестнице на четвертый этаж, я старался дышать как можно меньше. Облупившиеся стены украшали крылатые изречения, нацарапанные на нескольких языках, из каждой квартиры шел свой неповторимый дух. В такой крысиной норе, разумеется, не было кондиционера, а жара ощущалась еще больше, чем на улице.
 Вскоре я добрался до четвертого этажа и постучал в дверь квартиры Джанки. Ответа не было, поэтому я повернул ручку, толкнул дверь и вошел.
 В квартире была кромешная тьма. Я ощупывал стену, пока не нашел выключатель, потом зажег свет, закрыл за собой дверь в подъезд и увидел распластанного на полу Джанки.
 Сначала я подумал, что он мертв. Я повернул Джанки навзничь. Рот его был разинут, я услышал натужное дыхание. Джанки под завязку накачался зельем и, судя по его виду, пробалдеет весь завтрашний день.
 Но у меня не было целого дня в запасе. Я легонько ткнул его кулаком в ребра и позвал:
 — Джанки… Джанки, это Клей.
 Он не шелохнулся и даже не застонал.
 Когда человек под кайфом, я обычно оставляю его в покое. Он выложил за свой кайф наличные, так пусть получает то, за что заплатил. Но сейчас я спешил, а посему ткнул его еще раз и сказал:
 — Джанки! Проклятье Джанки, очнись.
 Я тряс его, таскал за волосы, угощал оплеухами, но он только мотал головой, мычал, ворчал и брыкался. Я уж и тянул его, и толкал, и наконец мне удалось поставить Джанки на ноги. Глаза его по-прежнему были закрыты, а голова безвольно висела, но, по крайней мере, Джанки стоял. Я отпустил его. Он закачался, но не упал.
 — Джанки, — сказал я, — это я, Клей. Очнись же, черт возьми.
 Но он все не очухивался. Он не знал человека по имени Джанки. Он не знал человека по имени Клей. Он вообще никого не знал.
 — Ладно, щенок, — пробормотал я, — сейчас мы тебя растормошим.
 Я развернул его и повел в совмещенный санузел. Душа тут не было, но была ванна, и я заставил Джанки забраться в нее, помог усесться и услышал невнятное: «Спасибо, друг». На миг мне стало жаль этого несчастного жалкого дурня, захотелось оставить Джанки Стайна в его аду, уйти и поискать где-нибудь еще. Но он по-прежнему был моей единственной надеждой. Билли-Билли здесь нет, это очевидно, но где-то он был, и Джанки мог знать, где именно. Поэтому я заткнул дыру в ванне пробкой и пустил холодную воду.
 Когда ванна наполнилась примерно наполовину, Джанки мало-помалу начал соображать. Начал, но не более того. Он открыл глаза и увидел меня, но не узнал.
 — Что ты со мной делаешь? — осведомился он.
 — Привожу в чувство, — ответил я. — Хочешь вылезти отсюда?
 — Конец моим ботинкам, — сказал Джанки.
 — Извини, но я не мог ждать целый день.
 — Не надо было портить мои ботинки, — заявил он, все еще не узнавая меня.
 Я помог ему вылезти из ванны и пошел в другую комнату за какой-нибудь сухой одеждой.
 — На, переоденься, — велел я. — И чтобы был трезвым, когда выйдешь отсюда.
 Джанки захлопал глазами. Это был тощий человечек лет сорока с небольшим, с морщинистым лбом и глубокими складками возле рта; он слегка дрожал, несмотря на то, что по всему городу уже начинали дымиться градусники.
 — Где мы были вчера вечером? — спросил он меня.
 — В раю, — ответил я. — Переодевайся, живо.
 Я вышел из ванной и закрыл дверь. В дальнем конце комнаты стоял стол с разбросанными по нему картами. Я пошел туда и разложил пасьянс.
 Наконец Джанки вышел из ванной в сухих брюках и рубахе, но босиком.
 — В чем дело? — спросил он.
 — Ты знаешь, кто я?
 — Я, вроде, занимал у тебя деньги, а?
 Я вздохнул, до полной ясности рассудка Джанки было еще далеко.
 — Поди сюда и сядь, — велел я. — Сыграем в пьяницу.
 — У меня горечь во рту.
 — Иди, садись.
 Он сел, я сдал карты, Джанки взял их и принялся разглядывать. Он моргнул раз-другой, снова уткнулся в карты, разложил их, оглядел комнату, потом опять посмотрел на карты и, наконец, поднял глаза на меня.
 — Клей, — сказал он.
 — Добро пожаловать, — ответил я.
 — Что происходит, черт побери?
 — Я привел тебя в чувство. Извини, Джанки, но это было необходимо.
 — Привел меня в чувство?
 — Когда ты отрубился?
 — А сейчас сколько?
 Я взглянул на часы.
 — Без четверти пять.
 — Нынче вторник?
 — Ага, — ответил я. — Он самый.
 — Я вернулся домой часа в четыре.
 — И ширнулся?
 — Видать, так, — он потряс головой, поморщился и прижал ладонь ко лбу.
 — Ой, башка болит!
 — Извини, что пришлось потревожить тебя, парень. Ничего, через минуту опять ширнешься.
 — Иисусе… как же голова трещит.
 — Джанки, послушай меня. Всего одну минуту.
 Он прищурился и взглянул на меня исподлобья.
 — Что стряслось, Клей?
 — Ты сегодня видел Билли-Билли?
 — Конечно. Часов в восемь, возле кинотеатра на углу Четвертой улицы и авеню Би.
 — А потом?
 — Нет. А что случилось с Билли-Билли?
 — В каком состоянии ты его застал?
 Он ухитрился выдавить кривую улыбку.
 — В таком же, в каком ты меня. В отключке. Он валялся в проулке возле кинотеатра.
 — И это было в восемь часов?
 — Да. А что? В чем дело, Клей?
 — Он впутался в убийство где-то после полуночи.
 — Билли-Билли?
 — Может, он заглядывал к тебе час или два назад?
 — Да я только в четыре до дому добрался, Клей.
 — Ладно. Весьма вероятно, что он придет сюда, и довольно скоро. Если это случится, задержи его и позвони мне. Немедленно. Хорошо?
 — Ну конечно, Клей.
 — Если он придет после девяти утра, позвони Клэнси Маршаллу, я буду у него в конторе.
 — В девять я буду спать, Клей.
 — Да, надо полагать. Извини, что поломал кайф.
 — Черт, да ладно! Все равно надо было сперва пожрать, а уж потом отрубаться. — Он снова поморщился и потер лоб. Потом замер и спросил: — Так Билли-Билли поджаренный?
 — Совершенно верно.
 — И насколько, Клей?
 — Только что не подгорает.
 — Его могут снять с довольствия. Клей? Он ведь мой друг, ты знаешь, я не продам его, как Иуда, и не буду держать тут взаперти, чтобы ты пришел и угробил парня. Поищи кого другого, Клей. Билли-Билли — мой кореш.
 — Не волнуйся, Джанки, не ты один его друг. Мне велели уберечь его и вывезти из города.
 — И далеко?
 — Никто не собирается его убивать, — сказал я, начиная злиться, Джанки Стайн — не тот человек, который должен решать судьбу Билли-Билли.
 — Ладно, — ответил он, — если увижу — задержу.
 — Куда еще он мог податься? Он знает, что его ищут, и ему нужно где-то отсидеться. Куда он пойдет?
 — Ума не приложу, Клей. Сюда, наверное. А может, попытается своим ходом убраться из города.
 — Сомневаюсь. Во всяком случае, надеюсь, что нет. Если он попробует сбежать, наверняка попадется.
 — Ну, тогда не знаю, Клей. Он бы пришел сюда. Понятия не имею, к кому еще ему идти.
 — Как насчет покупателей?
 — Да нет, черт возьми, — Джанки потеребил свой лоб дрожащими пальцами.
 — Есть одно место, в которое он иногда захаживал, но только днем, насколько я знаю. Как-то раз он заглянул туда вечером и вернулся без гроша.
 — Без гроша?
 — Он ходил туда за деньгами. Одно время я думал, что он сдает кровь в какой-то больнице. Ну, что-то в этом роде. Но нет: суммы-то были разные. Да и нечасто он туда ходил, понятно? Только когда оставался совсем без наличных. Последний раз он был там месяца два назад, когда ты искал его из-за просроченного долга. Там-то он и достал деньги.
 — И ты не знаешь, где это место? Тебе ничего о нем не известно?
 — Мне очень жаль, Клей. Он сказал только, что ему не велели болтать. Билли-Билли даже под кайфом никогда об этом не говорил.
 — А больше он никуда не мог пойти?
 — Насколько я знаю, нет, Клей.
 — Ладно. Ты можешь какое-то время обойтись без иголки? На тот случай, если он объявится?
 — Голова чертовски болит, Клей.
 — Попробуй, ладно? Мне необходимо разыскать этого парня.
 — Я ни за что не ручаюсь, Клей. Смотри, — он протянул руки. Они тряслись. — Видишь?
 — Хорошо, тогда вот что: не возражаешь, если кто-нибудь недолго посидит у тебя?
 — Черт, да не возражаю я!
 — Прекрасно. Держись.
 Я подошел к телефону и позвонил парню по имени Джек Эберхардт. Вообще-то он работает громилой, но сейчас мог посидеть здесь и подождать Билли-Билли. Кроме того, он не колется.
 Джек спал, но, когда я втолковал ему, что мне нужно, обещал тотчас приехать. Я положил трубку и вернулся к Джанки.
 — Ты слышал, что я говорил?
 — Конечно. Кажется, я не знаю этого парня.
 — Здоровый такой, — сказал я. — Брюнет со сломанным носом.
 — Ладно.
 — Потерпи до его прихода, хорошо?
 — Договорились, Клей.
 — Еще раз прости, что разбудил.
 — Ничего, Билли-Билли — мой друг.
 — Еще увидимся, Джанки.
 — Конечно.
 Он прищурился, посмотрел на свои карты, лежавшие рубашками кверху, и снова принялся тереть лоб ладонью.
 Я ушел.




 4


 Колесные колпаки были на месте, и это меня несколько удивило. Я залез в машину и посидел с минуту, размышляя. У Билли-Билли не было друзей, кроме Джанки Стайна и этого неведомого европейца. И еще, быть может, содержателя, о котором мне говорил Джанки. Надо попробовать выяснить что-нибудь об этом источнике средств.
 Билли-Билли мог пойти к одному из своих покупателей, хотя я сомневался в этом. Толкач старался не ставить себя в такое положение, когда он чем-нибудь обязан покупателю. Прийти к Джанки — единственное, что имело смысл.
 Если, конечно, его не загребли легавые.
 Очень умная мысль, нечего сказать. Я запустил мотор и поехал прочь от центра. Было почти шесть часов, быстро светало. Улицы приобрели унылый серый цвет, как бывает всегда на границе ночи и утра. По широким тротуарам Третьей авеню шагали немногочисленные пешеходы. Вид у них был усталый и измученный, машин почти не было, разве что такси. Шесть утра душного нью-йоркского вторника, когда блаженны только спящие.
 Я тащился по длинному отрезку Третьей авеню, то и дело останавливаясь у светофоров, пока не добрался до восемьдесят шестой улицы. Тут свернул налево, проехал через центральный парк на проспект Колумба и очутился в своем гараже.
 Пуэрториканский мальчишка устал, но по-прежнему улыбался.
 — Жаркий будет день, — заметил он.
 — В такую жару не уснешь, — сказал я. Вряд ли этот ребенок имеет кондиционер в своей каморке.
 Его улыбка стала еще шире.
 — Я пойду на Сорок вторую улицу в кино. Тридцать центов. Там вентиляторы.
 — А ты парень с головой.
 — Только и делаю, что думаю, — ответил он. — Может, вам пригодится башковитый парень, а?
 Я покачал головой.
 — Извини, дитя. Я не отдел кадров.
 — Я классно вожу машину, — сообщил он.
 Я вылез из «мерседеса».
 — Не дай бог, твой хозяин это услышит.
 — Но вы уж имейте меня в виду, ладно?
 — Конечно.
 Я вышел из гаража и зашагал к дому. Я прекрасно понимал, что у этого парня на уме. Такие же костюмы, как у меня, шикарная машина, как у меня, квартира, как у меня. Он думал, что получит все это, если вступит в организацию. Парню невдомек, что сейчас он в более выгодном положении. Конечно, я мог найти ему работу. Возил бы в Канаду сигареты, а оттуда виски, если уж ему так охота крутить баранку. Восемьдесят долларов в неделю плюс издержки, и знай себе катайся из Монреаля в Вашингтон, где сигареты дешевле и нет налогов, вводимых штатом. Или вози наркотики из Балтимора в Саванны на север. Для громилы парень слишком тщедушен, для важного поста — слишком молод, и в нем слишком много пуэрториканской крови, чтобы он мог пойти в гору. Восемьдесят долларов в неделю плюс издержки, и более чем вероятная перспектива загреметь в тюрягу через год с небольшим. Я могу найти ему работу, если уж неймется, но в знойные дни он все равно будет ходить спать в кинотеатры на Сорок второй улице.
 Войдя в дом и шагая к лифту, я решил, что на этот раз помогу парню. Если он снова заговорит о работе, я устрою ему встречу с кем надо. Набирать людей — не мое дело, но и отшивать добровольцев — тоже.
 В квартире было прохладно и уютно, поэтому несколько минут я просто стоял в гостиной и дышал. Я не спал и страдал от жары, голова была тяжелой. Но свежий воздух очень помог.
 Я подошел к телефону и позвонил нашему участковому детективу, Фреду Мэну. Он был продажным легавым, не то что Граймс. Я знал, что Фред работает в ночную смену и уходит домой в четыре утра. Значит, он только что добрался до своего дома. Фред снял трубку после третьего гудка. Я назвался, сообщил, что мне нужны сведения, и Фред попросил подождать, пока он сходит за карандашом. Я подождал. Спустя минуту он вернулся и сказал:
 — Валяй.
 — Нынче ночью зарезали женщину, — сказал я и, выглянув в окно, поправил себя: — Вернее, вчера. В ее собственной гостиной где-то возле центрального парка. Легавые прибыли на место часа в два. Они полагают, что знают, кто это сделал, но ошибаются. Ты можешь узнать что-нибудь для меня?
 — Тут почти не от чего оттолкнуться, Клей, — с сомнением сказал он. — Женщин то и дело режут на дому, это нечто вроде обычной простуды. Но я посмотрю, что нужно делать. Перезвоню тебе минут через пять. Ты дома?
 — Ага.
 — Тебе нужны имя и адрес, верно?
 — Верно. А еще надо узнать, почему полиция так быстро прибыла на место. И успела ли она кого-нибудь арестовать.
 — Я позвоню, — пообещал он. — Через пять минут.
 На самом деле ему понадобилось шесть. За это время я успел прикурить сигарету, ослабить узел галстука и развязать шнурки на ботинках.
 — Это Фред, — сказал он. — Я же говорил, что не так все просто. С полуночи до половины четвертого утра зарезали четырех женщин в четырех квартирах, и все — в разных концах Манхэттена.
 — Прекрасно, — проговорил я. — У полиции уже есть какие-нибудь подозреваемые?
 — Двое. В нижнем Вестсайде задержали мужа убитой. А тот, который тебе нужен, вероятно, в верхнем Истсайде. Полиция ищет толкача по имени Кэнтел.
 — Да, это он, — сказал я. — Его уже поймали?
 — Пока нет.
 Фред рассказал мне, что произошло. Убитую звали Мэвис Сент-Пол, и проживала она на Восточной шестьдесят третьей улице возле парка. Мэвис Сент-Пол была двадцатипятилетней блондинкой ростом пять футов восемь дюймов. В графе «род занятий» она писала «модель». Правда, ни в одном агентстве фотомоделей она не числилась, во всяком случае, насколько было известно полиции. Ну, а выводы я мог сделать и сам.
 — Этот Кэнтел — толкач, — сказал Фред, — и наркоман тоже. По существующей версии, он пытался ограбить квартиру и запаниковал, когда его застукали за этим делом. Поэтому он пырнул хозяйку и сбежал, оставив шляпу со своим именем и адресом.
 — Да, парень с головой, — сказал я. — Почему полицейские так быстро прибыли туда?
 — Анонимная наводка по телефону. Ты же знаешь, добропорядочный гражданин не хочет терять половину рабочего дня, выступая свидетелем в суде.
 — Телефонная наводка? — переспросил я. Похоже, тут постарался не очень добропорядочный гражданин, который спихнул на Билли-Билли свою вину и отдал его на растерзание. Он вошел в телефонную будку и позвонил легавым, надеясь, что они прибудут на место, пока Билли-Билли еще не очухался. И если бы его расчеты оправдались, я сейчас спал бы спокойно вместо того, чтобы болтать с продажными полицейскими.
 — Дай знать, если они поймают Кэнтела, — попросил я.
 — Разумеется, Клей. Вряд ли это займет много времени.
 — Что ты имеешь в виду?
 — Дело ведет восточный отдел по расследованию убийств. Кто-то в верхах бьет копытом. Видать, припекло их с этим делом.
 — С чего бы вдруг?
 — Ума не приложу. Клей. Мне ничего не объясняют. Велят делать, я и делаю.
 — Держи меня в курсе, — сказал я и быстро позвонил еще в одно место, на сей раз Арчи Фрайхоферу, приятеля Эда Ганолезе, который отвечал за поставку девиц для вечеринок. Он снял трубку после шестого гудка, и я услышал его медоточивый голос. Назвавшись, я сказал:
 — Тебе о чем-нибудь говорит имя Мэвис Сент-Пол?
 Молчание длилось несколько секунд. Потом Арчи сказал:
 — Нет. Прощу прощения. А что, я должен ее знать?
 — Кто-то должен, — отвечал я. — Она жила со мной на Восточной шестьдесят третьей улице и работала моделью.
 Он усмехнулся.
 — Ты можешь узнать, кто платил за ее квартиру? — спросил я.
 — Поспрашиваю тут и там. Как бишь ее?
 — Мэвис Сент-Пол.
 — Мэвис? — Он опять хихикнул. — Поищу одну шлюху по имени Милдред, которая приехала из Сент-Пола.
 — До девяти ты сможешь застать меня дома, потом я буду у Клэнси Маршалла.
 — Хорошо, Клей.
 — Действуй пошустрее, это важно.
 — Через три часа я буду знать даже, где у нее родимые пятна, — пообещал Арчи.
 — Были, — поправил я его. — Она умерла, поэтому будь осторожен.
 — Никто ничего не пронюхает.
 — Молодец, — я положил трубку и встал. С каждой минутой я чувствовал себя все более усталым, мне вынь да положь мои восемь часов ночного сна, а сейчас я уже потерял одну ночь.
 Я пошел в спальню и удивился, увидев, что Элла не спит; она полусидела в кровати и читала книжку.
 — Ты чего не спишь? — спросил я.
 Элла захлопнула книгу и бросила на пол рядом с кроватью.
 — Я пробовала уснуть, — ответила она, — но не смогла и тогда попыталась почитать, но тоже не смогла.
 — Что-то не так, Элла? — спросил я, уже зная ответ.
 — Я думала, Клей, — сказала она, и по выражению ее лица и тону голоса я понял, что это были за думы. Опять о моих «несчастных случаях».
 — Подожди, пока я избавлюсь от пиджака и галстука, — сказал я, чтобы потянуть время.
 Я повесил пиджак в шкаф, а галстук — на скобу на дверце, стянул рубаху и швырнул в угол, запустил башмаки под туалетный столик и уселся на край кровати.
 — Ну и духота на улице, — сказал я.
 — У тебя лоб весь мокрый. Приляг.
 Я улегся, уронив голову на ее колени, а Элла нежно вытерла мне лоб уголком верхней простыни.
 — Ты выглядишь усталым, Клей, — сказала она.
 — Я и есть усталый. Но мне еще нельзя спать. Надо быть на совещании в девять утра.
 — Так хорошо? — спросила она, нежно массируя мне голову кончиками пальцев. Это успокаивало.
 — Прекрасно, — ответил я и начал было закрывать глаза, но почувствовал, что засыпаю, и опять открыл их.
 Мы помолчали минуты три; усталость и напряжение таяли под пальчиками Эллы. Потом она сказала:
 — Мне надо поговорить с тобой. Серьезно.
 — Ладно, — ответил я. — Глупо было тянуть с этим. Все равно рано или поздно пришлось бы начать разговор, пережить все это и забыть раз и навсегда. Так почему не сейчас? Ведь потом уж не надо будет волноваться из-за этого.
 — О твоей работе, — сказала Элла.
 — Знаю.
 — Клей, пойми меня правильно. Я не то чтобы потрясена, узнав, что ты плохой, бесчестный и все такое прочее. Ты не думай, дело в том… дело в той холодности, которую я иногда замечаю в тебе. Порой… как бы это сказать… порой в тебе два разных человека.
 — Не надо…
 — Клей, не говори только, чтобы я не валяла дурака. Знаю, знаю, ты прекрасно ко мне относишься, ты хороший парень, и нам здорово вместе, но вдруг… вдруг ты преображаешься, делаешься хладнокровным, начинаешь обсуждать, как бы устроить кому-нибудь «несчастный случай», что в действительности означает преднамеренное убийство, которое тебя ни капли не волнует. Ты спокоен, бесстрастен, и это пугает меня, Клей. Со мной ты другой, не бесчувственный. Ты двуликий, и одно из твоих лиц — лживая маска. Боюсь, именно то, которое ты показываешь мне.
 — Нельзя жалеть человека, которого ты должен убить, Элла, — сказал я. — Иначе не сможешь это сделать.
 — Но ты хочешь быть сострадательным?
 — Я не могу, и тут ничего не поделаешь. Я не смею.
 — Но ты можешь и не убивать, Клей.
 — Я делаю то, что мне велят. Я человек Эда. Он мой хозяин. Скажет: «сделай», я и делаю.
 — Но почему? Клей, ты умный человек, ты не обязан быть мальчиком при Эде. Ты можешь стать чьим угодно сотрудником, ты способен принадлежать даже самому себе, надо только постараться.
 — Я не хочу принадлежать самому себе.
 — Что для тебя Эд? — спросила она.
 Я долго лежал молча. Моя голова покоилась на коленях Эллы, и она поглаживала мне виски. Что же для меня Эд?
 — Ладно, — решился я, — расскажу тебе одну историю.
 — Правдивую?
 — Правдивую. Как ты знаешь, я три года учился в колледже. В ничтожном колледже, в ничтожном городишке в глубинке. Мы пошли с парнем на вечеринку, и кто-то поспорил с нами, что мы не сумеем угнать машину. Дурацкое пари. На десять долларов, что ли. Мы ответили, что угоним. Мой приятель был парень с головой, он собирал машины из запчастей, которые находил на автомобильных кладбищах. Ну, короче, мы пошли и присмотрели тачку с буквами «ДМ» на номерах. Легавые не останавливают их, что бы ни вытворяли водители. Это машины врачей, а они ведь могут ехать по срочному вызову. Парень замкнул проводки, и мы поехали. И он, и я были малость навеселе.
 — На кого ты учился? — прервала меня Элла.
 — Откуда мне знать? — рассердился я. — На предпринимателя, кажется. Я понятия не имел, чем мне хочется заниматься, дай я лучше расскажу тебе, что случилось, можно?
 — Извини, — сказала она.
 — Ну, в общем, взяли мы машину. Была зима, а городок — в Адирондакских горах, там куча лыжных курортов, баз и всего такого прочего. И тут выскочила эта девчонка. Не ребенок, ты не думай. Лет двадцати с небольшим. Официантка из какого-то горного приюта, наверное. Бежала через дорогу, потому что опаздывала на работу. Машину вел я. Перепутал педали. Короче, я сбил ее и только потом нащупал тормоз, нажал, что было сил, и машина пошла юзом. Это был «бьюик», такая здоровенная тяжелая телега. Мы вылетели с дороги и врезались в дерево. Моего приятеля выкинуло через лобовое стекло, он разбился насмерть. Дверца с моей стороны открылась, и я вывалился. Никто ничего не видел. Дело было зимним вечером, стоял жуткий мороз. А потом — эта встречная машина. Они увидели, что случилось, затормозили, и один из них спросил, в чем дело и как я себя чувствую. А я только повторял: «Мы ее угнали, мы ее угнали, мы ее угнали». Мне казалось, что вся моя жизнь пошла под откос. Эх, я должен был лучше соображать. Мне ведь было двадцать три. Два года в армии, три в колледже. Мне следовало бы лучше шевелить мозгами.
 — Это был Эд Ганолезе? — спросила Элла. — Тот человек, который видел аварию?
 — Если ты думаешь, что он решил шантажировать меня этим, то ошибаешься. Они заглянули в мой бумажник и, наверное, увидели зачетку. Их было трое или четверо, и один сказал: «Студентик». А другой склонился надо мной и говорит: «Влип ты, мальчик». Не знаю, я был потрясен, напуган, да еще полупьяный. Я увидел, как один из них взял тряпку и вытер руль, дверные ручки и приборный щиток, а потом они усадили меня в свою машину и отвезли в колледж. Я уже успел протрезветь, и парень, который сидел со мной сзади, сказал: «Малыш, тебе повезло, что мы ехали мимо. Сейчас ложись спать, а утром все отрицай. Им не в чем тебя обвинить».
 — Это был Эд Ганолезе?
 — Тогда я об этом не знал, — ответил я. — Тогда я знал лишь, что он спас меня от большущих неприятностей. Он возвращался откуда-то в Нью-Йорк. Я хотел его поблагодарить, но он не позволил. «Я, — говорит, — надуваю легавых забавы ради. А тебе совсем ни к чему попадаться, так что ступай домой и ложись спать». Ну, я пошел и лег, а на другой день за мной приехал национальный гвардеец. Он отвез меня в ратушу, а там был человек из отдела уголовных расследований. Он допросил меня. Я сказал, что не принял пари, пошел домой и не знаю, что случилось потом. Я, мол, лыка не вязал. Они заявили, что мой приятель не сидел за рулем, потому что он вылетел через стекло с правой стороны. В общем, мне не поверили, но им все равно пришлось меня отпустить, поскольку не было никаких свидетельств моего присутствия на месте происшествия. Я хоть и перетрусил, но твердо стоял на своем.
 — И все сошло тебе с рук, — вставила Элла.
 — Естественно. Власти ничего не могли сделать, но ведь все знали, что я там был, или, по крайней мере, думали, будто знают, а это, в сущности, одно и то же. Я имею в виду колледж, студентов и преподавателей. Студенты зарезали бы меня насмерть, а преподаватели замучили лекциями о чувстве ответственности, читая их на всех занятиях, которые я посещал. При этом они не смотрели на меня, но все знали, о ком идет речь.
 — Они пытались помочь тебе, Клей, — сказала Элла.
 — Чепуха. Эд Ганолезе — вот кто мне помог. Единственный в мире человек, и впрямь пришедший ко мне на помощь. Слушай, во-первых, я был одним из этих свихнутых ветеранов и поступал вне конкурса. Года за два до этого колледж кончили ветераны второй мировой, а через два года там появились первые ветераны Кореи. Когда я учился, ветеранов было немного, и в колледже мы считались лишними, никому не нужными людьми. У нас не было таких денег, как у сопляков с их богатыми папочками. Эти подростки готовы были поверить любому поклепу на ветерана. Они травили его, потому что он старше, беднее и, как считалось, менее воспитанный, чем другие. Поэтому все обитатели студенческого городка смотрели на меня как на осужденного, хотя по закону меня нельзя было обвинить в угоне и наезде.
 — И ты сбежал? — спросила Элла.
 — Я пытался вернуться к учебе и обо всем забыть. Я попал в передрягу, но счастливо отделался, так почему бы не жить как все? Но нет, никто этого не хотел. Мне не давали забыть. Короче, я плюнул на колледж и собрал манатки. Я выбросил все, что не уместилось в чемодан. У меня был такой старый черный потрепанный чемодан с ремнями, знаешь? Я подхватил его и зашагал в город, на автовокзал. Я не знал, куда поеду, мне было все равно. Домой возвращаться не хотелось, потому что отец уже все знал и тоже мне не верил. Проходя мимо гостиницы, я увидел ту же машину. На ней ехали парни, которые помогли мне тогда ночью. Но теперь в машине никого не было. Я целый час болтался поблизости. Наконец они вышли из гостиницы и зашагали к машине. Я сразу понял, кто из них главный, это было не трудно. Подошел к нему со своим проклятущим чемоданом и говорю: «Мистер, я хочу работать у вас». Он взглянул на меня, улыбнулся и спрашивает: «Ну, а что ты умеешь делать?» «Да все, что велите!» — отвечаю.
 Элла ждала продолжения, но я уже дошел до конца своего повествования. Я уже пять лет никому об этом не рассказывал и теперь разнервничался.
 Наконец Элла спросила;
 — А что было потом, Клей?
 — Эд привез меня с собой в Нью-Йорк. Какое-то время я возил сигареты в Канаду, недолго работал в профсоюзном движении «Новый взгляд». Шел в гору. Эд знал, что я — его человек.
 — Но почему ты должен быть его человеком, Клей?
 — Почему? Где я был бы сейчас, не проезжай он мимо той ночью. — Я закрыл глаза. — В тюрьме. Тянул бы срок от двадцатки до пожизненного за угон, непреднамеренное убийство и еще полдюжины разных правонарушений.
 — Это была студенческая шалость, тебя могли осудить условно.
 — Девчонка погибла, Элла. Какая уж тут студенческая шалость? И больше никто пальцем не шевельнул, чтобы мне помочь. Эд меня спас, значит, я был его должником. Кроме того, я не знал, что мне нужно. Меня ничто особенно не привлекало. Сидеть с девяти до пяти в конторе в качестве писаря или бухгалтера? Нет, это не по мне. — Я открыл глаза и взглянул на нее. — Мне нравится моя жизнь, Элла. Тебе придется смириться с этим, поверить в это. Мне сейчас хорошо.
 — Какое же из твоих лиц настоящее. Клей? — спросила она.
 — Никакое. Или оба. Почем мне знать? Я испытываю к тебе чувство, Элла. Кабы я мог себе позволить, я любил бы и Билли-Билли Кэнтела, даже если бы мне пришлось устроить ему несчастный случай. Но я не имею права на чувства, когда речь идет о работе.
 — Значит, ты умеешь включать и выключать свои чувства?
 — Включать не умею, Элла, только выключать.
 Настала моя очередь ждать продолжения разговора. В конце концов пришлось самому нарушить молчание.
 — Ты останешься со мной? — спросил я.
 — Не знаю, — ответила она.




 5


 В половине девятого я вышел из дома, не чуя под собой ног, и поехал в центр, к зданию, в котором снимал кабинет Клэнси Маршалл, поверенный в делах Эда Ганолезе. Элла так и не сказала мне ни «да», ни «нет», и я всю дорогу с тревогой раздумывал, что бы это значило. Я даже забыл о том, что ни Фред Мэн, ни Джек Эберхард не позвонили мне и не сообщили ничего нового о Билли-Билли Кэнтеле. А между тем, хотя бы один из них мог бы уже что-нибудь откопать. Такая шпана, как Билли-Билли, не может надолго исчезнуть с концами. Его найдут либо полицейские, либо наши люди, и, в общем-то, кому-нибудь уже давно полагалось бы его отыскать.
 Контора Клэнси находилась на Пятой авеню, и я знал, что поблизости от нее нет ни одного свободного местечка для стоянки. Поэтому я ехал по проспекту Колумба до тех пор, пока он не превратился в Девятую авеню, а потом свернул налево, на Сорок шестую улицу. Там я поставил «мерседес» на стоянку, а остаток пути проехал на такси. Не будь я таким сонным, покидая свою квартиру, сообразил бы взять такси прямо возле дома, а не возился с «мерседесом».
 Развалившись на заднем сиденье такси, ползущего по городу со скоростью несколько дюймов в час, я размышлял об Эде Ганолезе и о том, как рассказал Элле о своей первой встрече с ним. В лживых газетенках Эда Ганолезе называли не иначе как «царем преступного мира» (уличные стенгазеты) или «главой синдиката» (столичные газеты большого формата), но ни одно из этих расхожих определений не может верно передать суть понятия. Лично я назвал бы Эда человеком, запустившим лапу в пирог. В любой пирог, покажите мне какой угодно пирог, и я тотчас отыщу в нем лапу Эда.
 Возможно, вы никогда не слыхали об Эде Ганолезе, но это не мешает ему играть весьма важную роль в вашей жизни. Когда-нибудь он, вероятно, купил какого-то политикана, за которого вы отдали свой голос. Если вы приезжали в Нью-Йорк на партийный съезд и занимались тут делами, о которых вашей женушке лучше не знать, вполне возможно, что какая-то доля вашей наличности перекочевала к Эду. Если вы пытались сыграть в лотерею, где надо отгадать три числа, значит, Эд получил какую-то долю с вашей монетки в десять центов. То же самое происходит, когда вы делаете ставки на скачках или иных спортивных состязаниях, либо когда пьете слишком много пива. Нагревая в пламени свечи ложку с белым порошком, вы тоже помогаете Эду Ганолезе потуже набить мошну и сохранить присущий ему жизнерадостный вид.
 Человек с такими разнообразными интересами, разумеется, не может уследить за всем сразу. Поэтому у Эда есть работники, люди, которые стоят по краям блюда с пирогом и следят, чтобы никто ничего не стащил.
 Но ведь люди, в конце концов, всего лишь люди, поэтому время от времени Эд обнаруживает недостачу начинки в одном из своих многочисленных пирогов. Когда такое случается, ему нужен человек, чтобы отшлепать шалунов и вернуть начинку на место. Тут-то и вступает в дело ваш покорный слуга. Когда я вел одно из таких служебных расследований (которые, увы, имеют свойство комкать человеку рабочий день), какой-то репортер, имеющий пристрастие к штампам, назвал меня «правой рукой и хранителем покоев царя преступного мира Эда Ганолезе». Я не правая рука и не хранитель покоев. Я — гувернантка. Мое дело
 — заботиться о том, чтобы малютки не сердили папочку и не устраивали погром в детской.
 Наконец такси добралось до Пятой авеню и здания, приютившего Клэнси. Я бросил водителю банкноту, вылез и торопливо вошел в дом. Я опаздывал на пять минут.
 Забравшись в лифт вместе с толпой спешивших на работу служащих, я с многочисленными остановками добрался до двадцать третьего этажа, где располагались три кабинета адвокатской конторы Клэнси Маршалла, за которую он регулярно вносил арендную плату. И все это, по сути дела, ради одного-единственного клиента, Эда Ганолезе. У Клэнси, разумеется, было несколько мелких клиентов, не входивших в организацию, но только для прикрытия и респектабельности ради. Он зарабатывал (и неплохо) на жизнь тем, что обслуживал организацию и Эда Ганолезе.
 Прошагав по коридору, я вошел в комнату 2312. Секретарша Клэнси, грудастая и задастая блондинка, с лицом, как бы говорящим: «Я-знаю-чего-ты-хочешь-и-это-тебе-дорого-обойдется», занималась тем, что усаживалась за свой письменный стол. Она посмотрела на меня, узнала и сказала:
 — Мистер Маршалл ждет вас, входите.
 Я вошел. Кабинет Клэнси — сплошной бархат на полу, серый металл и книжные шкафы. Сейчас здесь были четыре человека. За столом Клэнси восседал Эд Ганолезе, мой хозяин. Выглядит он как итальянский волокита из кинофильма двадцатилетней давности, только он малость подобрее. Лицо у него крупное и немного одутловатое, но несмотря на это кажется одухотворенным. Волосы до сих пор иссиня-черные, хотя Эду перевалило за пятьдесят пять. Он ходит к хорошему портному, хорошему парикмахеру, хорошей маникюрше, а посему производит впечатление ухватистого и преуспевающего дельца из тех, что не могут не уклоняться от уплаты налогов и не поднимать цен при первой благоприятной возможности.
 За спиной Эда Ганолезе у окна с видом на Пятую авеню сидел в кресле Тони Борода, телохранитель Ганолезе. При рождении Тони, несомненно, имел другую фамилию, но мне она не известна, равно как и кому бы то ни было другому, за возможным исключением самого Тони. Кроме того, имя Борода очень ему идет. Бороды у него нет, но есть подбородок в ярд шириной. А сам он имеет рост два ярда и четыре дюйма. Тони не блещет умом, но чертовски силен и на удивление проворен. В нашем деле он — один из лучших телохранителей.
 Третьим человеком в кабинете был Клэнси Маршалл, он сидел на кушетке справа. Клэнси — высокий, с иголочки одетый, исполненный достоинства стряпчий по темным делишкам; виски его слегка тронуты сединой, а фигура обычно облачена в строгий темно-серый костюм. Вы не увидите в окрестностях Мэдисон-авеню более узкого галстука, чем у нашего Клэнси. Когда я вошел, он улыбался, будто старый добрый хозяин, созвавший гостей на вечеринку, и на меня снова нахлынуло то самое чувство. «Тем самым чувством» я называю свою убежденность в том, что Клэнси стал бы карманным воришкой, кабы родители не отдали его учиться на законника.
 Номер четвертый был мне незнаком, и это, должно быть, означало, что он и есть тот самый Джо Пистолет, о котором говорил Эд. Он восседал на кушетке рядом с Клэнси и был упакован в синий костюм в тонкую полоску, похожий на те, в которых щеголяет Джордж Рафт, когда пугает детишек на субботних дневных спектаклях. Пиджак был двубортный, с широкими лацканами и подбитыми ватой плечами. Пухлыми были не только плечи, но и левая пазуха под мышкой. Значит, Джо Пистолет ходит по городу, напрашиваясь на арест по обвинению в незаконном ношении оружия. У него была плоская физиономия с маленьким комочком оконной замазки посередине, где положено быть носу; глазки были совсем крошечные, и их почти полностью скрывала паутинка морщин, а нижняя челюсть едва ли уступала размерами подбородку Тони Бороды. Он сидел, ждал, и физиономия его не выражала ровным счетом ничего.
 Когда я переступил порог, Клэнси одарил меня широкой улыбкой.
 — Опаздываешь, ма-алыш, — протянул он.
 — Пришлось задержаться, чтобы спустить по лестнице старуху в инвалидном кресле, — ответил я.
 Клэнси обнажил свои сверкающие зубы.
 — Шутник, — сказал он.
 — Что там с Билли-Билли? — спросил меня Эд.
 — Пока никаких вестей, — сообщил я. — Мне удалось договориться с одним парнем, он будет ждать Билли-Билли в квартире Джанки Стайна. Скорее всего, Билли-Билли пойдет именно к Джанки. Насколько я знаю, легавые еще не сцапали его, и у Джанки он пока не объявился.
 — Мы не хотим, чтобы легавые добрались до него, — заявил Эд и вдруг показал пальцем на Джорджа Рафта. — Кажется, ты никогда раньше не встречался с Джо Пистолетом. Джо, это Клей, моя верная правая рука.
 Мы с Джо пожали друг другу верные правые руки, и Джо проговорил:
 — Клей?..
 Он произнес мое имя с вопросительной интонацией и легкой улыбкой, словно ждал, что я назову ему еще и фамилию.
 Я улыбнулся в ответ и переспросил:
 — Джо Пистолет?..
 По моему тону он мог бы догадаться, что я не прочь услышать его подлинное имя. Он называл себя дурацкой кличкой Пистолет по той же причине, по которой Тони Борода предпочитает свое нынешнее прозвище, Клэнси Маршалл — свое новое имя (уж и не знаю, как его величали прежде), а я — мой псевдоним Клей.
 — Надо бы побыстрее отыскать Билли-Билли, — сказал Эд. — Клей, расширь круг посвященных. Никто не знает, куда этот шут может удрать со страху. Разыщи всех его знакомых, какие только есть.
 Я кивнул.
 — Хорошо Эд.
 — Не нравится мне это, — сказал он. — Пока Билли-Билли в бегах, не будет нам покоя. Легавые начнут повсюду совать свои любопытные носы.
 — Как мне сказали, розыск ведет восточный отдел по расследованию убийств, — сообщил я. — Кто-то на самом верху поднял шумиху из-за этого дела.
 — С чего бы вдруг? — сердито спросил Эд. — Почему, черт возьми?
 — Не знаю, — ответил я. — Возможно, сумею выяснить, когда разнюхаю, кого эта Мэвис Сент-Пол называла своим сахарным лапочкой.
 Все четверо состроили удивленные мины.
 — Мэвис Сент-Пол? — переспросил Эд.
 — Это девица, которую зарезали, — пояснил я. — Сейчас я пытаюсь узнать, с кем она играла в дочки-папочки.
 Эд кивнул и вяло улыбнулся мне.
 — А ты не бил баклуши, Клей, — сказал он. — Весьма похвально, молодец.
 — Судя по твоему виду, Клей, ты не выспался, — вставил Клэнси.
 — Я вообще не спал, — ответил я.
 — Как я понимаю, — подал голос Джо Пистолет, — этот Билли-Билли Кэнтел где-то скрывается?
 — Мы так полагаем, — ответил ему Эд. — Откуда нам знать, может, он уже сидит в каком-нибудь поезде. — Он посмотрел на меня. — Кстати, Клей, помнишь наш вчерашний телефонный разговор насчет Европы? Ты об этом не распространяйся, ладно?
 Мне понадобилось несколько секунд, чтобы уразуметь, о чем он говорит. Потом я врубился. Эд не хотел, чтобы кто-то знал, что он из кожи вон лезет ради дешевки вроде Билли-Билли Кэнтела только потому, что где-то в Европе есть шишка покрупнее самого Эда Ганолезе. Мне удалось удержаться от улыбки. Я мог себе представить, как вся эта история ранит гордость Эда.
 — А я уже об этом напрочь забыл, — сказал я ему.
 — Отлично.
 — Мы не избавимся от забот, даже если будем знать, где скрывается Кэнтел, — снова встрял Клэнси. — Ведь его разыскивает полиция. Как ты верно заметил, они повсюду будут совать свои грязные носы. Мы не можем позволить себе укрывать его, но и сдать в полицию живьем тоже не можем.
 — Мы уже его укрываем, — невозмутимо проговорил Эд.
 Клэнси удивился. Обычная процедура была известна ему не хуже, чем мне.
 — Эд, я ничего не понимаю, — сказал он. — Полиция будет искать его до тех пор, пока не найдет, а попутно наверняка раскопает еще много всего.
 — А может, и нет, — возразил Эд. — Мало, что ли, нераскрытых убийств? Если полиция не найдет Билли-Билли сейчас, со временем эта история попросту забудется.
 Даже зная положение дел лучше Клэнси, я был вынужден в чем-то согласиться с ним.
 — Эд, — сказал я, — мне бы не хотелось навязывать свое мнение, но ты знаешь, что легавые бросают дело только в тех случаях, когда им не на кого навесить собак. Теперь же у них есть прекрасный кандидат на роль козла отпущения. Билли-Билли. Поэтому Клэнси прав, говоря, что они не прекратят охоту, пока не обложат его. Я не хочу сказать, что мы должны сдать его полиции, живого или мертвого. Но надо как-то охладить пыл легавых.
 — Охладим, — ответил Эд. — Мы сделаем две вещи. Во-первых, мы наложим лапу на Билли-Билли Кэнтела и уберем с глаз подальше, туда, где полицейские его никогда не найдут. В Новую Англию или еще куда-нибудь. Во-вторых, нам придется отыскать того умника, который подставил Билли-Билли. Вот его-то мы и сдадим легавым.
 Я вытаращил глаза.
 — Ты не шутишь, Эд?
 — Я что, похож на шутника?
 — Ты хочешь, чтобы мы раскрыли убийство вместо следственной бригады?
 — Это не имеет смысла, Эд, — сказал Клэнси. — Кэнтел того не стоит.
 — Поиски убийц — работа полиции, — согласился я.
 — Найдя Кзнтела, полиция прекратит все дальнейшие поиски, — сказал мне Эд. — И умник, который его подставил, знает это. Чтобы отвлечь преследователей от Кэнтела, надо навести их на умника. Это — единственный путь.
 — Эд, — воззвал Клэнси. — Послушай, Эд. Как мы можем быть уверены в том, что Кэнтел не убивал ее? Он был «загашенный», ни черта не помнит. Вся эта история с подставкой — только слова и больше ничего.
 — Ты когда-нибудь видел Кэнтела? — спросил его Эд.
 Клэнси пожал плечами.
 — Не знаю. Вероятно, видел. Фамилия знакомая. Возможно, Кэнтела когда-то замели за употребление наркотиков, а я освобождал его под залог.
 — Клей его знает и поддержит меня. Кэнтел не носит с собой никакого оружия, никогда не носил и не стал бы носить.
 — Кроме того, — добавил я, — можно поставить два к одному, что у него кишка тонка снять голубушку из Центрального парка. Нет, Эд прав: Кэнтела подставили.
 — И я хочу знать, кто это сделал, — подвел итог Эд и наставил на меня палец. — А это — твоя забота. — Он опять посмотрел на Клэнси. — А твоя задача — юридическое обеспечение. Свяжись со своими людьми в окружной прокуратуре. Я хочу знать, как обстоят дела, все до мелочей. Я хочу знать, почему восточный отдел по расследованию убийств вынужден заниматься заурядным случаем поножовщины. А коли настанет день, когда Билли-Билли понадобится защитник, этим защитником будешь ты. Если Кэнтела сцапают, ты вызволишь его. Я не хочу, чтобы он провел в тюрьме даже минуту.
 — Эд, — сказал я, — тот парень, который подставил Билли-Билли…
 — Найди его.
 — Уж и не знаю, смогу ли. Он убил женщину по имени Мэвис Сент-Пол. Ты с ней незнаком, Клэнси тоже, как и Джо, и Тони, и я сам. У нас нет ни единой зацепки. Человек, убивший ее, вышел на тротуар, схватил первого попавшегося беднягу, затащил в квартиру и бросил там. Бедняга оказался из числа наших бедолаг, и это единственное, что связывает нас с убийством.
 — Ты хочешь сказать, что не в состоянии найти его? — спросил меня Эд.
 — Черт, да нет же, Эд, тебе ли не знать! Я найду его как миленький, но на это уйдет время, а легавые не будут сидеть сложа руки.
 — Послушай, Эд, — сказал Клэнси, — мне кажется, не имеет значений, виновен Кэнтел или нет. Полиция считает его виновным, вот что главное. Не понимаю, с какой стати…
 Эд не дал ему договорить.
 — Мы его не выдадим, — отрезал он, — Вопрос закрыт, и впредь прошу его не поднимать.
 — Ладно, Эд, — сказал Клэнси. — Не знаю, почему ты решил выручать это жалкое ничтожество…
 — Вот именно. Не знаешь.
 За все это время Джо не вымолвил ни слова, просто сидел и смотрел на нас. Совершенно невозмутимо, хотя и не без любопытства. Но теперь он открыл рот и мягко произнес:
 — Мне говорили, что американцы — большие любители совещаться и готовы болтать, пока не сдохнут, прежде чем предпримут какие-то шаги. Теперь я в это верю.
 Эд кисло взглянул на него.
 — Ты прав, — сказал он. — Собрание объявляется закрытым. За работу, Клей.
 — Погоди, Эд, — сказал Клэнси. — Я — твой адвокат, верно? Это я говорю тебе, что делать, чтобы не иметь трений с законом, верно?
 — Если тебе есть что предложить, кроме выдачи Билли-Билли полиции, то я весь внимание.
 — Хорошо. Ты не хочешь, чтобы на Билли-Билли повесили обвинение. Тогда почему бы не подставить кого-нибудь другого? Почему не найти собственного козла отпущения и не выбраться из лужи таким способом?
 — Это куда сложнее, чем поймать умника, который заварил всю кашу, — ответил Эд. — Кроме того, мне нужен этот умник. Что он о себе возомнил, в конце концов? Он что, может хватать моих людей, наводить легавых на всю организацию и в ус не дуть? Черта с два! Он мне нужен.
 — Эд, ты должен взглянуть на это с точки зрения дела…
 На столе Клэнси зажужжало переговорное устройство, беседа прервалась, и Эд нажал клавишу.
 — Что такое? — спросил он.
 — По первой линии звонят Клею, — послышался голос секретарши.
 — Кто?
 — Мистер Фрайхофер.
 — Я просил его разузнать о Мэвис Сент-Пол. «Надо бы ответить, посмотреть, что у него есть, — сказал я, подходя к столу и садясь на его край. Я снял трубку. — Клей слушает.
 — Мэри Комаски, — сказал он. — Беллевилл, Иллинойс, двадцать пять лет. В Нью-Йорке седьмой год.
 — Погоди, погоди, дай я возьму бумагу и карандаш.
 — Ладно.
 Я пошарил по столу Клэнси, взял карандаш и бумагу и снова поднес трубку к уху.
 — Ты говоришь о Мэвис Сент-Пол?
 — А о ком же еще? Мэвис Сент-Пол, урожденная Мэри Камаски, появилась на свет в Беллевилле, Иллинойс, двадцать пять лет назад. В девятнадцать лет приехала в Нью-Йорк, около года посещала курсы актерского мастерства, танцевала в одном клубе, немного работала моделью, недолго путалась с Саем Грилдквистом два-три года назад.
 Я лихорадочно записывал.
 — С каким Саем?
 — Грилдквистом, продюсером с Бродвея, — он произнес имя по буквам и добавил: — Она пыталась сделать карьеру актрисы на его кушетке. Они были вместе около полугода. Потом появился Джонни Рикардо, владелец пары клубов, и еще несколько парней.
 — Кто последний?
 — Эрнест Тессельман. Почти год. Он и платил за ее жилье.
 — Понятно. Что-нибудь еще?
 — Да, одна тонкость. В перерывах между любовниками она делила кров с девушкой по имени Бетти Бенсон. Бог знает, как ее звать на самом деле. Она прожила в городе пять лет и все еще учится на актрису.
 — Ты знаешь ее адрес?
 — Да, где-то был, подожди.
 Я услышал, как шуршит бумага, потом Арчи продиктовал мне адрес: Гроув-стрит в Гринвич-Виллидж. Поблагодарив его и повесив трубку, я снова перечитал имя приятеля Мэвис Сент-Пол. Эрнест Тессельман. Это объясняло, почему в дело влез восточный отдел по расследованию убийств, и кто обеспечивает давление сверху.
 Эрнест Тессельман, мягко выражаясь, занимается политикой. Он никогда не выдвигал свою кандидатуру ни на один пост, ни разу не произносил речей, не выступал перед выпускниками юридических факультетов, и его фотографии не попадали в газеты в связи с каким-либо заявлением о национальной обороне или испытаниях ядерного оружия. Зато он выбирает мальчиков, которые делают все это за него. Эрнест много лет дружил с Эдом Ганолезе, хотя никогда не был его партнером или соперником. Их поприща были связаны между собой примерно так же, как пивоварение со стекольной промышленностью.
 Насколько мне было известно, Тессельман имел большой вес в городе. И если кто-то зарезал его куколку, он наверняка нашепчет какому-нибудь чиновнику, что парня надо поймать, причем непременно, да еще и побыстрее. Разумеется, при этом Эрнест не будет иметь никакого зримого отношения к делу. Черная кость вроде Граймса и Фреда Мэна никогда не услышит из его уст ни единого слова. Но одного звонка какому-нибудь небожителю, сидящему где-то высоко в стратосфере над головами этих трудяг, вполне достаточно, чтобы заставить их вкалывать с предельным усердием.
 Эд прервал мои прозаические размышления, спросив:
 — Есть что-нибудь любопытное?
 — В некотором роде. Мэвис Сент-Пол была имуществом Эрнеста Тессельмана.
 — Ага! — воскликнул он. — Это объясняет интерес к делу.
 — И не говори.
 Джо сострил вежливо-изумленную мину.
 — Эрнест Тессельман? — переспросил он.
 Эд растолковал ему, кто такой Эрнест Тессельман, и Джо кивнул, после чего вновь углубился в молчаливое созерцание. Эд повернулся ко мне.
 — Тебе придется встретиться с ним, Клей.
 — Мне? Но я даже не знаю этого парня, Эд. Какой толк мне идти и говорить с ним?
 — Ты единственный, кто видел Билли-Билли после убийства. Только ты сумеешь убедить Тессельмана, что Билли-Билли не убивал его подружку. Кроме того, поиски настоящего убийцы поручены тебе, и, возможно, Тессельман сумеет помочь в этом деле. Расскажет тебе, кем была эта как бишь ее…
 — Мэвис Сент-Пол, — напомнил я.
 — Да, Мэвис Сент-Пол. Может, он скажет тебе, с кем она дружила и кому была на руку ее гибель. Я позвоню Эрнесту и скажу, что ты придешь. Запиши адрес.
 Он продиктовал. Я записал. И сказал:
 — Уж и не знаю, Эд. Этот парень занимается общественной деятельностью, а она для меня — потемки.
 — Просто сходи к нему и поговори. Расскажи, что случилось.
 — Ни о чем не умалчивая?
 — Разумеется. Говори все, как есть. Если будешь с ним темнить, толку не добьешься. Что мне ему сказать, во сколько ты придешь?
 — Может быть, нынче пополудни? Мне надо поспать, Эд, а то я уже туго соображаю. Боюсь, от меня будет мало проку, если я не вздремну.
 — Хорошо. Сейчас десять утра. Я договорюсь о встрече на пять вечера. Это даст тебе возможность поспать пять-шесть часов. Устраивает?
 — Конечно, устраивает.
 — Учти, пока мы не наложим лапу на этого умника, тебе придется мириться с недосыпом, Клей. Как говорят в армии, у нас сейчас боевая и аварийная тревога в условиях стихийного бедствия.
 — Да, я знаю.
 — Хорошо, совещание окончено. Джо, пойдем перекусим где-нибудь. Клэнси, садись на телефон и обстряпывай дела. Если легавые загребут Билли-Билли, пусть тебе немедленно сообщат об этом, чтобы ты мог по-быстрому вызволить его.
 — Хорошо, Эд, — с сомнением ответил Клэнси.
 — В пять часов я встречусь с Тессельманом, а потом позвоню тебе и передам, что он мне скажет, — пообещал я.
 Все мы, за исключением Клэнси, покинули контору и спустились на лифте. Эд предложил подвезти меня, но тут я, как во сне, вспомнил, что мой «мерседес» стоит на Сорок шестой улице. Я поймал такси, откинулся на спинку сиденья и принялся бороться со сном.
 Борьба эта сделалась еще ожесточеннее, когда я очутился за рулем «мерседеса». Но мне удалось добраться до гаража, где я сдал машину смотрителю дневной смены, который, похоже, вовсе лишен дара речи, и отправился пешком домой.
 Перед зданием, рядом со щитом с надписью «Зона принудительной буксировки», стоял кремово-серый «форд». Солнцезащитный козырек над рулем был опущен, и я увидел прилепленную к нему полицейскую карточку. Для меня не было тайной, к кому приехали маленькие синие человечки.




 6


 Я не ошибся: моя гостиная превратилась в псарню для целой своры легавых. Казалось, полиция устроила тут свой цеховой слет. Вернулся Граймс с обоими дружками, бывшими здесь прошлой ночью, но теперь к ним прибавилось еще двое незнакомцев. Они сидели тут и там, все грузные и мощные, как торговцы подержанными автомобилями, караулящие свою жертву. Эллы нигде не было.
 Когда я вошел, их физиономии малость просветлели: долгожданная жертва прибыла.
 — Ага, — проговорил Граймс, вставая. — Возвращение блудного сына.
 — Извините, ребята, — ответил я. — Совсем запамятовал, что позвал вас в гости. Ну-с, какого ордера у вас нет на этот раз?
 — Ты где был? — спросил Граймс.
 — Ездил на Стейтон-Айленд, раздавал островитянам продуктовые наборы Армии Спасения.
 — Очень остроумно. Ну, а теперь шутки в сторону. Отвечай, где ты был?
 — В универсаме.
 — Тебе что, неохота отвечать здесь? — спросил один из сопровождавших Граймса легавых. — Может, хочешь поехать в участок и отвечать там?
 — А за что вы можете меня замести? — спросил я его
 — Мне не хотелось бы вспоминать о том, как ты скрылся с места дорожно-транспортного происшествия, — молвил Граймс.
 Я поморщился. Я напрочь забыл об этом. Я собирался позвонить в страховую компанию сразу же после начала рабочего дня, в восемь часов. Тогда я был бы чист. Но очень устал, да и голова была другим забита, а посему я совсем забыл об этом.
 Граймс с ухмылкой взглянул на меня, и я заключил, что, наверное, слишком устал и не сумел состроить невозмутимую мину.
 — Может, скажешь, где был? — повторил он.
 — Не возражаете, если я позвоню, прежде чем вы арестуете меня?
 — Клэнси Маршаллу? — Граймс покачал головой. — Возражаем, да еще как. Тебя не арестовали и не арестуют. Мы можем продержать тебя в кутузке до скончания века, но арест оформлять не будем. Просто задержан для допроса, и этот твой тихушник никогда тебя не найдет.
 — А ты тем временем обозреешь интерьеры всех манхэттенских участков, — добавил один из легавых.
 — А может, и нескольких участков в Бронксе, — посулил напоследок Граймс.
 — Благодарю покорно. Я уже раз совершил такой объезд, — ответил я. — Довольно скучная экскурсия: все участки похожи один на другой. Эти зеленые стены. Во всех кутузках мира одинаковые зеленые стены. Неудивительно, что у легавых такой злобный нрав.
 — Куда ты отправился прошлой ночью после нашего ухода, Клей?
 — В рыгаловку.
 — Ну что ж, поехали, прокатимся.
 Мне очень, ну просто очень не хотелось отправляться на объезд участков.
 — Слушайте, мистер Граймс, я устал, — сказал я ему. — Я четыре года глаз не смыкал. Приходите сегодня после полудня и задавайте свои вопросы, ладно?
 — Вопрос только один, и лучше уж я задам его сейчас. Спрашиваю в последний раз, и, если будешь юлить, поедем кататься. Итак, где ты был с тех пор, как мы расстались?
 — Не могу сказать, — ответил я — Хотел бы, но не могу, правда. Я готов выложить вам что угодно, лишь бы меня оставили в покое и дали хоть чуток вздремнуть. Но не могу.
 — Почему это? — осведомился один из легавых.
 — Если я вам не скажу, вы арестуете меня, и мы начнем забавляться, путешествуя по участкам. Но если я стану говорить, произойдет нечто гораздо худшее, — я повернулся к Граймсу. — Надо полагать, это как-то связано с Кэнтелом?
 — Ты совершенно прав.
 — Ну тогда вам и вовсе незачем знать, где я был. Мои дела не имеют никакого отношения к Билли-Билли Кэнтелу, и это святая правда. Не мешайте мне жить, а?
 — Куда ты ездил, Клей?
 Я решил играть до конца. Закусил нижнюю губу, встревоженно оглядел полицейских, потоптался и, наконец, сказал:
 — На совещание, по переустройству организации. Где оно было, кто еще присутствовал, что и почему мы переустраивали — этого я вам никогда не скажу. К Билли-Билли Кэнтелу это не имело никакого отношения. Билли-Билли Кэнтел — грошовый жулик второго сорта, и если когда-нибудь кто-то из моих знакомых шевельнет пальцем ради него, это будет знаменательный день. Будьте же благоразумны, Граймс.
 Один из полицейских спросил.
 — Джо Пистолет там был? На этом совещании.
 — Парень из Европы?
 — Возможно.
 — Похожий на Джона Рафта, только без носа, — сказал я. — Мы только что познакомились.
 — Да, это он, — ответил полицейский. — Он и занимался переустройством?
 — Нет, просто сидел в качестве наблюдателя.
 — Это совещание никак не связано с Кэнтелом? — спросил третий легавый.
 — Разумеется, нет, — ответил я. — Кого волнует такой ничтожный бездельник, как Билли-Билли Кэнтел?
 — Меня, — заявил Граймс. — Меня весьма волнует этот ничтожный бездельник. И если я его не поймаю, мы с тобой будем развлекаться, путешествуя по участкам, до тех пор, пока ты не превратишься в подопечного ведомства социального страхования.
 — Но почему? — спросил я — Ладно, ладно, он поиграл ножичком и доигрался, но это его сугубо личное дело. Никто из нас не имеет к этому никакого отношения. Почему мы должны его покрывать?
 — Вот это я и хочу знать, — ответил Граймс. — По идее, мы должны были сцапать его уже несколько часов назад. Кто-то его укрывает. Он — один из подручных Эда Ганолезе, стало быть, и покрывает его либо сам Эд Ганолезе, либо еще кто-то из его подручных.
 — Вы придаете Билли-Билли гораздо большее значение, чем мы, — сказал я, от души желая, чтобы мои слова соответствовали действительности.
 — А что делал Джек Эберхардт в квартире Джанки Стайна? — спросил меня четвертый легавый.
 Я захлопал глазами.
 — Кто?
 — Не валяй дурака, ты знаешь их обоих.
 — Джека Эберхардта и Джанки Стайна? Конечно, знаю. И что из того? Они-то тут каким боком?
 — Эберхардт караулил в квартире Стайна. Кого он там ждал?
 — Почем мне знать? — сказал я, пытаясь сообразить, что же произошло. Должно быть, легавые, подобно мне, решили, что Джанки, скорее всего, даст Билли приют, и приехали к нему домой, где застали Джека Эберхардта. Я знал, что Джек болтать не станет, и не стоит беспокоиться из-за него, но сам Джанки опять был под кайфом, и ему я уж совсем не доверял.
 — Он поджидал Билли-Билли Кэнтела, — сказал легавый
 — Правда?
 — Тебе это известно не хуже, чем мне. Что еще ему там делать?
 — Может, они с Джанки друзья, — предположил я.
 — Ты дважды выходил из дома, — сказал Граймс, опять меняя тему. — Первый раз тебя не было с трех до пяти. Потом ты вернулся, а в половине девятого опять ушел. Когда же было это совещание по какому-то там переустройству? В первый раз или во второй?
 — И в первый и во второй, — ответил я, жалея, что не могу соображать быстрее. Я слишком устал, чтобы думать, и с трудом вспоминал то, что уже успел им сказать. — В первый раз я только познакомился с этим Джо Как-его-там и рассказал ему о наших сложностях.
 — О сложностях с Билли-Билли Кэнтелом?
 — Нет. Я уже сказал, что к Кэнтелу это не имело никакого отношения.
 — Простое совпадение, так?
 — То, что мне пришлось работать? Я бы не назвал это случайностью, поскольку тружусь каждый день.
 — Складно говоришь, сукин сын, — сказал Граймс.
 Тут вошла Элла с подносом. Она одарила меня лучезарной улыбкой невинной девочки, попавшей на вечеринку.
 — Привет, Клей, — сказала она. — Я сделала чаю со льдом.
 Элла обнесла угощением всех легавых. Они не знали, как быть. Легавый готов ко всему, кроме одного — он теряется, когда к нему относятся по-человечески и принимают в доме, как гостя.
 — У нас… э… у нас нет времени, — промямлил Граймс. — Мы как раз собирались уходить
 — О! — Элла очень мило надула губки. — Куда же мне девать весь этот чай?
 — Посидите еще, — сказал я. Происходящее вдруг начало меня забавлять. — Всегда можно выкроить пять минут, чтобы выпить чаю. На улице очень жарко.
 Легавые беспомощно переглянулись и в конце концов решили остаться отведать чаю со льдом. До сих пор я стоял, но теперь уселся в кресло у телефона. Элла разнесла чай и устроилась на полу возле меня, положив руку мне на колени. Она выглядела очень славно и по-домашнему.
 Наконец я нарушил неловкое молчание.
 — Как я понял, делом занимается восточный отдел по расследованию убийств.
 — Да, мы, — ответил один из незнакомых мне легавых.
 — С чего бы? — спросил я. — Мне казалось, что Билли-Билли — не такая уж важная птица. Или это из-за женщины?
 Я едва не произнес ее имя, что было бы ошибкой.
 — Не думаю, что тебе стоит делить с полицией ее заботы, — сказал Граймс.
 — Просто мы считаем Билли-Билли мелкой сошкой, — объяснил я ему. — И я удивляюсь, почему он так важен для вас.
 — Ну-ну, — проговорил Граймс. — Я хочу, чтобы ты передал кое-что Эду Ганолезе.
 — Разумеется, если я увижу его.
 — Увидишь. А когда увидишь, скажешь, что нам нужен Билли-Билли Кэнтел. Не позднее сегодняшнего вечера. Нам все равно, дышит он или уже нет, но он нам нужен. И если мы его не заполучим, то сами произведем кое-какое переустройство, так ему и скажи.
 — Если увижу, — повторил я.
 — Тебе следовало бы поменьше умничать, — сказал незнакомый мне легавый.
 — Да, тебе следовало бы умничать значительно меньше, чем ты умничаешь.
 — Он не может иначе, — ответил Граймс. — Такая у него натура. Грошовый жулик с незаконченным образованием, нечистой совестью и неумными мозгами.
 Время от времени Граймсу удавалось задеть меня, и сейчас у него это получилось.
 — Мистер Граймс, — попросил я, — объясните мне, что такое жулик.
 — Тебе ли этого не знать.
 — По-моему, жулик — это человек, который нарушает закон. А как по-вашему?
 — По-моему — так же.
 — Тогда покажите мне не жулика, мистер Граймс, — попросил я. — Покажите мне честного человека, мистер Диоген Граймс.
 — Да хоть бы я.
 — Вы что, никогда не мухлевали с подоходным налогом? — спросил я его. Элла подняла на меня глаза и предостерегающе сжала мое колено, призывая к молчанию, но я был слишком зол. — Вы никогда не превышали скорость на милю-другую в час? Никогда не просили дружка-политикана подсуетиться, чтобы скостить вам налог на недвижимость?
 — Граймс покачал головой.
 — Никогда.
 — Клей, — мягко сказала Элла.
 — Погоди, — отмахнулся я. — Мистер Граймс, неужели вы никогда не закрывали глаза, если какой-нибудь влиятельный человек слишком близко подходил к грани, за которой начинается беззаконие? Никогда не изымали квитанции на штраф за нарушение правил движения или протоколы допросов сынка какого-нибудь толстосума, задержанного за пьяный дебош? Вы никогда не делали этого по указке начальства? Никогда не смотрели сквозь пальцы на то, как кто-то сует кому-то взятку?
 — Клей, не надо, — сказала Элла.
 Граймс поставил стакан с чаем на круглый столик и поднялся.
 — Тебе бы замолкнуть несколькими фразами раньше, — сказал он. — Да, иногда приходится делать кое-что, поскольку нет выбора. И я не люблю, когда мне об этом напоминают.
 — Вы жулик, Граймс, — заявил я. — Такой же жулик, как и все остальное человечество. Среди живущих не было и нет ни одного честного, Граймс. Но я чуть-чуть честнее большинства. Я хоть признаю, что жулик.
 — Ты и впрямь думаешь, что это тебе оправдывает? — спросил один из легавых.
 Я взглянул на него.
 — Покажите мне человека, перед которым я должен оправдываться.
 — Ладно, — сказал Граймс. — Поехали кататься.
 Я пожал плечами и встал, стараясь не смотреть на Эллу, которая все сидела на полу возле меня и разглядывала нас снизу вверх.
 — Разумеется, я поеду с вами кататься, — сказал я. — А когда вы откажете мне в моем законном телефонном звонке и начнете таскать меня из участка в участок, вынуждая адвоката догонять вас, вы нарушите закон в очередной раз и опять поступите как жулик.
 Граймс поморщился и что-то буркнул, как будто взял в рот какую-нибудь тухлятину.
 — Оставайся дома, умник, — сказал он. — Оставайся здесь и продолжай дурачиться, но не забудь передать Эду Ганолезе то, что я тебе сказал. Чтобы к вечеру вы мне доставили этого Билли-Билли Кэнтела. А если не доставите, то узнаете, как я умею жульничать.
 — Я все передам, когда увижу его.
 — Сделай одолжение.
 Граймс возглавил отступление, и все пятеро вышли вон. Я стоял и пялился на закрытую дверь.
 Элла поднялась и встала рядом со мной.
 — Не надо было так. Клей, — сказала она. — Не стоило восстанавливать его против себя.
 — Он сам меня довел, — ответил я. — Кроме того, я восстанавливаю его против себя уже много лет. Такая уж это игра. И самое смешное заключается в том, что Граймс — честный человек, а честные люди — самые ранимые твари на свете.
 Она смотрела на меня взглядом, который мне не очень нравился.
 — Уж ты-то у нас совсем не ранимый, верно, Клей?
 — Стараюсь.
 Она созерцала меня еще с минуту, а я ждал, гадая, какое решение вызревает у нее в голове. У Эллы был ровный, спокойный взгляд. Потом она отвела глаза, пересекла комнату и, взяв со столика поднос, принялась собирать стаканы с чаем.
 Я следил за ней взглядом, чувствуя, как на меня наваливается тяжелая усталость. Сейчас я не был способен ни на какие размышления и не мог продолжать разговор с Эллой.
 — Мне надо немного поспать, Элла, — сказал я. — Когда я проснусь, все будет в порядке.
 — Хорошо, — ответила она.
 — Разбуди меня в четыре, ладно?
 — Хорошо, — повторила она, не глядя на меня.




 7


 Я стоял на палубе серого корабля, окутанного туманом. Тревожно ревел гудок, по правую руку виднелись мокрые леерные ограждения, слева — стальная переборка с иллюминаторами. Слышался голос Эллы: «Тут все липкое», и отдаленный звон аварийного колокола.
 Потом звон прекратился, и Элла повторила: «Тут все липкое». Туман сгустился, и я подумал: Надо спасаться с этой чертовой посудины». Я открыл глаза, сел и увидел Эллу.
 — Где шлюпка? — спросил я ее.
 Она вытаращила глаза.
 — Чего?
 Что-то было не так, но что? Я никак не мог сообразить. Надо было сесть в шлюпку. Потом я увидел, что Элла протягивает мне телефонную трубку, и проснулся. Теперь до меня дошло, что это был за тревожный звонок. Элла заговорила опять.
 — Это тебя, — сообщила она.
 — Спасибо, — сказал я, взял трубку и взглянул на часы возле кровати. Было самое начало второго. Я спал всего два часа с небольшим.
 Поднеся трубку к уху, я буркнул:
 — Клей слушает.
 — Это Эд, Клей. — Голос его звучал нетерпеливо и раздраженно. — Вставай и отправляйся к Тессельману без промедления.
 — Что стряслось? — спросил я.
 — Легавые совсем спятили, вот что стряслось, — ответил он. — Провели две облавы в перевалочных пунктах, к северу и к югу от парка, изъяли на сорок с лишним тысяч героина и неведомо сколько тотошных денег.
 — Зачем? — спросил я, поскольку еще толком не проснулся.
 — Им нужен Кэнтел, — ответил Эд. — У них общая тревога, людей заметают десятками. Клэнси уже с ума сходит, не успевает их вызволять. Арчи Фрайхофер рвет на себе последние шесть волосинок: загребли половину его девиц, а остальные боятся отвечать на телефонные звонки.
 — И все это — из-за Билли-Билли Кэнтела?
 — Нет, из-за Мэвис Сент-Пол, из-за того, что она была подружкой Тессельмана.
 — Эд, утром, когда я вернулся домой, меня поджидал Граймс.
 — Граймс? Кто такой Граймс?
 — Легавый. Я с ним уже сталкивался. Он расследует это дело. Дал нам время до вечера. Если мы не доставим ему Билли-Билли, он начнет отравлять жизнь всем подряд.
 — Так, значит, кто-то дал фальстарт, коль скоро они уже отравляют нам жизнь. Только за сегодняшний день по их милости я недосчитаюсь почти ста тысяч долларов.
 — Граймс говорит, у нас есть время до вечера, Эд.
 — Плевал я, что говорит этот Граймс! Я рассказываю тебе, что эти грязные легавые творят, а не говорят.
 — Ладно, ладно, Эд.
 — И вот что я тебе скажу. Джо все это отнюдь не радует. Ну ни капельки не радует.
 — Джо?
 — Парня из Европы. Ты хоть проснулся?
 — Не совсем.
 — Так просыпайся. Джо не нравится, как идет дело. Ты понимаешь, что это значит?
 — Да, разумеется.
 — Немедленно отправляйся к Тессельману, я предупредил его о твоем приходе. Сейчас позвоню опять и скажу, что ты уже выехал. Вели ему отозвать этих проклятых легавых.
 — Хорошо, Эд, — ответил я.
 — И узнай, черт возьми, кто заварил эту кашу.
 — Хорошо, Эд.
 — Мне нужен этот сукин сын. Я хочу пришпилить этого умника к стене.
 — Я тоже, Эд.




 8


 Эрнест Тессельман жил черт знает как далеко — где-то на Лонг-Айленде. Я долго добирался до нужного мне района и еще дольше искал нужный мне дом. Несколько раз я спрашивал, как мне пройти к нужному месту, но никто ни черта не знал. Наконец мне удалось получить от мальчика, игравшего со шпицем, более-менее осмысленный ответ. Мальчик втолковал мне, как добраться до дома мистера Тессельмана, и указанный им путь оказался верным.
 В конце концов я увидел дом. Он выглядел внушительно, но был какой-то нескладный. С первого взгляда на этот дом становилось понятно, что у людей, живущих в нем, водятся деньги. Но при этом им явно не хватает вкуса.
 Дом стоял поодаль от дороги, за подстриженной живой изгородью и ветвистыми деревьями. Покрытая гудроном подъездная аллея в форме подковы вела к парадной двери, а от нее — обратно, к расписанным узором каменным столбам, заменявшим ворота, и дальше, к проезжему тракту. Сам дом был сложен из красного кирпича. Он имел два этажа, а вдоль фасада выстроились четыре белые колонны. Парадная дверь тоже была белой, и ее украшал подвешенный посередине декоративный медный дверной молоток. Во все стороны от дома простирались земельные угодья Эрнеста Тессельмана, беспорядочно засаженные деревьями, кустами и живыми изгородями, мешавшими разглядеть соседние дома.
 Я направил свой «мерседес» на подъездную аллею и, добравшись до самой середки «подковы», остановил машину. Вылез, обошел вокруг «мерседеса» и поднялся на веранду в стиле колониального плантаторского Юга.
 Медный дверной молоток, как я уже говорил, служил лишь украшением, и использовать его по назначению было невозможно. Слева от двери виднелась белая кнопка звонка в золотой рамочке. Я нажал ее, и из недр дома донеслась трель. Какая-то незнакомая мне мелодия. Спустя минуту дверь открыл дворецкий в нарядном смокинге и с надменной физиономией. Он принадлежал к числу тех дворецких, которые совмещают обязанности старшего лакея и вышибалы, поэтому смокинг был ему не очень к лицу. Ткань его обтягивала всевозможные бугры, и самый большой бугор был под мышкой, на том же месте, что и у Джо Пистолета.
 К счастью, мой собеседный облик не соответствует моему роду занятий. Ни один кинорежиссер не взял бы меня на роль «правой руки и хранителя покоев короля преступного мира Эда Ганолезе», как выразился тот дурак-газетчик. Я скорее похож на страхового агента, и ткань моего пиджака не бугрится. Я никогда не ношу огнестрельного оружия, поскольку за это можно в два счета угодить в тюрьму. Под приборным щитком моего «мерседеса» прикреплен «смит и вессон» тридцать второго калибра, к которому прилагаются всевозможные разрешения, должным образом оформленные и подписанные, но я почти никогда не притрагиваюсь к нему, только отношу домой, когда сдаю машину в мойку. Не хватало еще, чтобы какой-нибудь угодливый мойщик завладел моим револьвером и сменил поприще.
 Я сообщив своему приятелю в тесном смокинге, кто я такой, и сказал, что Эрнест Тессельман ждет меня. Дворецкий впустил меня в дом, даже не хмыкнув. Я мельком оглядел гостиную, обставленную в соответствии с рекомендациями рекламного приложений к журналу «Лайф» — мебель из металлических труб и фальшивый камин. Потом Смокинг ввел меня в тесную каморку справа от гостиной, любезно попросил подождать минуту и удалился.
 В одном из своих прежних воплощений эта комната служила приемной какому-то состоятельному врачу. Книжные шкафы, пепельницы на подставках, кожаные кресла, кофейные столики, заваленные старыми журналами, всяческие образчики рукоделия. Я прочитал статьи кинокритиков и старую «Таймс», полистал «Пост» в поисках комикса, и тут наконец вернулся Смокинг. Он спросил, не угодно ли мне последовать за ним, я ответил, что угодно, и последовал — вверх по широкой лестнице, такой же, как в «Унесенных ветром», и дальше по коридору, позаимствованному из старого фильма ужасов. Складывалось впечатление, что архитекторы и художники по интерьеру работали тут не сообща, а пот очереди, и руководствовались совсем разными планами. В таких домах мне довольно скоро становится не по себе.
 Эрнест Тессельман ждал в последней комнате справа, в самом конце коридора. Комната была просторная, со множеством окон и люком в потолке, и яркий свет почти резал глаза. Выглядела она как рынок аквариумных рыб; вдоль всего помещения тянулись ровные ряды скамеек, разделенные узеньким проходом. Они были сплошь заставлены комнатными аквариумами, наполненными водой и кишевшими рыбками. Почти все аквариумы были оснащены лампочками, подсвечивавшими их сверху, снизу и изнутри, а в торцах аквариумов висели фильтры. Все они булькали. Лампочки в большинстве своем располагались под водой. Меня окружало одно стекло: окна, аквариумы, люк, и все это в совокупности немного подавляло меня. Ощущение было такое, будто я попал в подводный мир.
 Я немного похлопал глазами, привыкая к окружению. Смокинг уже шагал прочь по коридору. Потом я увидел, как кто-то плывет ко мне по одному из проходов. Пловец держал в одной руке сачок, а в другой — коробку с рыбьим кормом. Время от времени он прерывал свое плавание, наклонялся к рыбкам и что-то кудахтал.
 Так я впервые увидел Эрнеста Тессельмана, оказавшегося совсем не таким, каким я себе его представлял. Мне казалось, что Тессельман слеплен из того же или почти такого же теста, что и мой хозяин. Я рассчитывал увидеть сурового грубого мужика, покрытого легким блестящим налетом благовоспитанности, а оттого приятного в обхождении. Но Тессельман совершенно не оправдал моих ожиданий. Это был плюгавый седовласый человечек с брюшком, в очках в проволочной оправе, с костлявыми руками, испещренными сосудами, похожими на курганы из синей глины. На нем был посеревший купальный халат, небрежно завязанный на поясе, мешковатая майка, линялые вельветовые штаны с оттянутыми коленками и стоптанные коричневые ночные туфли.
 Я стоял в дверях и смотрел, как этот маленький суетливый профессор латинской словесности шастает туда-сюда по проходам и разглядывает рыбок сквозь стекла очков. Я все ждал, когда же он заметит, что его окружают не только твари, дышащие жабрами.
 Наконец это произошло. Он посмотрел на меня поверх сползших на кончик носа очков, похлопал глазами и спросил:
 — Это о вас Эд Ганолезе говорил мне по телефону?
 — Да, сэр.
 — Входите, — пригласил он, взмахнув сачком. — Входите, входите.
 Я зашагал по проходу, но, когда добрался до Тессельмана, он уже забыл обо мне и заглядывал в один из маленьких аквариумов. Все емкости с водой были населены крошечными созданиями, именуемыми тропическими рыбками, а в том аквариуме, который разглядывал Тессельман, плавала одна особь. Туловище у нее было светло-коричневое, а хвост красный. Рыбка стрелой металась туда-сюда, будто искала выход, и, судя по всему, уже начинала терять терпение.
 Тессельман постучал ногтем по стеклянной стенке сосуда, и рыбка подскочила к источнику звука, чтобы выяснить, в чем дело. Тессельман издал тихий надтреснутый смешок и, подняв глаза, посмотрел на меня.
 — Она на сносях, — сообщил он. — Сегодня разродится.
 — Очень милая рыбка, — сказал я, почувствовав, что Тессельман ждет какой-нибудь похвалы. А как еще можно похвалить рыбешку?
 — За ней нужен глаз да глаз, — доверительным тоном проговорил он. — Если сразу же не отсадить мальков, она их слопает.
 — Монизм в действии, — заметил я.
 — Все они каннибалы, — сказал он и повел вокруг сачком. — Все до единой. Рыбий мир очень жесток. Я хочу спасти этих мальчиков. Их мать — краснохвостая гуппи, а отец — тоже гуппи, но лирохвостый. У них должно быть очаровательное потомство.
 Я повернулся и оглядел несколько аквариумов. В большинстве из них плавало от пяти до десяти рыбешек, и создавалось впечатление, что все они гонялись друг за дружкой.
 — А что произойдет, когда одна рыбка схватит другую? — осведомился я.
 — Одна из них будет съедена.
 — О!
 — Вот, взгляните, — сказал он и, шаркая ногами, сделал несколько шагов по проходу. Аквариум, возле которого остановился Тессельман, был набит битком, в нем плавало с дюжину рыбок разной величины и всевозможных расцветок. Тессельман постучал по стеклу, и весь косяк бросился выяснять, в чем дело. Тогда Тессельман вытряс из жестянки немного корма, и рыбки неистово накинулись на еду. Одна из них совсем спятила и начала надуваться, как воздушный шарик.
 — Это Бета, — сообщил мне Тессельман. — Драчливая рыбешка из Сиама. Там устраивают настоящие рыбьи бои, точно так же, как наши соотечественники во время оно устраивали петушиные. Говорят, это увлекательная азартная игра, не то, что наши договорные боксерские поединки.
 — Очень милая рыбка, — повторил я; и вовсе не из вежливости. Бета и впрямь была весьма миловидна и похожа на новенькую яхту: пастельные тона, плавники, будто паруса, и все такое прочее.
 — Красоточки мои, — молвил Тессельман, потом снова взглянул на меня. — Вы хотели поговорить о бедняжке Мэвис?
 — Да, сэр.
 — Это просто ужас, — сказал он и побрел прочь, вертя головой и разглядывая своих рыбок. Я попытался представить себе Тессельмана рядом с Мэвис Сент-Пол или еще какой-нибудь дамой того же пошиба, и мне это не удалось. Тогда я попробовал представить себе этого вздорного ничтожного человечка в роли влиятельного политикана и тоже не смог. Наверняка он не такой простак, каким хочет казаться.
 Я побрел по проходу следом за Тессельманом и сказал:
 — Полиция ищет человека по имени Билли-Билли Кэнтел.
 — Я знаю. Говорят, он наркоман. Решил ограбить квартиру и убил бедняжку Мэвис, когда она застукала его, — он постучал по одному из аквариумов и бросил немного корма в самую гущу стаи каннибалов. — Насколько мне известно, этого человека еще не поймали.
 — Вероятно, я — единственный, кто видел его после убийства.
 Наконец-то мне удалось завладеть его вниманием. Теперь этот очкарик смотрел на меня, не моргая.
 — Вы его видели? Говорили с ним?
 — Да, сэр.
 Он отвернулся и с минуту следил за проворными рыбками, потом положил коробку с кормом и сачок.
 — Коль скоро вас не интересуют тропические рыбы, пойдемте в мой кабинет, — предложил Тессельман.
 Он пошел впереди, а я поплелся следом, приноравливаясь к его старческой поступи. Миновав коридор из ужастика, мы вошли в кабинет — темную комнату с высоким потолком и без окон. Вдоль стен стояли битком набитые книжные шкафы. Тессельман включил лампу, дававшую рассеянный свет, взмахом руки пригласил меня сесть в коричневое кожаное кресло, а сам уселся за письменный стол, сложил руки на коленях и принялся изучать меня, поджав губы. Он выглядел несуразно рядом с этим громоздким изделием из красного дерева, казался еще меньше и тщедушнее. Пустая темная столешница была начищена до блеска. Мне подумалось, что она должна быть теплой на ощупь. Единственными предметами на ней были телефон и пепельница.
 — Он рассказал вам об убийстве? — спросил Тессельман.
 — Не об убийстве, — ответил я. — Он не видел, как все произошло. Вечером, еще до убийства, он уснул то ли в подворотне, то ли на улице, а очухался уже в квартире мисс Сент-Пол. Ее бездыханное тело лежало на полу. Кэнтел перепугался до смерти и убежал, оставив свою шапку и отпечатки пальцев. Он сразу же пришел ко мне за помощью, но тут нагрянула полиция, и он снова ударился в бега. С тех пор я никак не могу его найти.
 — И он не помнит, как убил бедняжку Мэвис?
 — Он считает, что не делал этого. Я того же мнения.
 Тессельман нахмурился.
 — Почему?
 — По трем причинам, — ответил я, загибая пальцы. — Во-первых, Билли-Билли — кроткий, ничтожный, тихий и забитый человечек, только и умеет, что спасаться бегством, когда надо защищаться. Зелье — его единственный порок. Он не убийца. Попав в передрягу, он сворачивается в клубочек, как ежик, и все. Во-вторых, он не носит с собой ни ножа, ни какого другого оружия, потому что боится. Он знает, что загремит в два счета, если полицейские найдут у него оружие. Кроме того, он отлично знает, что не способен пустить в ход нож. В-третьих, сразу после убийства кто-то позвонил легавым и навел их. Значит, на месте преступления были не только Билли-Билли и мисс Сент-Пол. Там был и настоящий убийца.
 Тессельман пытливо разглядывал меня, задумчиво сложив губы бантиком. Маленький суетливый человечек испарился почти без следа, уступив место умному немногословному мужчине, который уж наверняка никому не даст себя одурачить.
 — Первые две из приведенных вами причин не имеют никакого значения, — сказал он. — Кэнтел не убийца и не носит при себе оружие. Вы говорите о его характере и образе мыслей. Однако вы сами сказали, что он потребляет наркотики и накачался до потери сознания. Никакие законы психологии и логики не применимы к человеку в таком состоянии.
 Я пожал плечами. Затевать споры о психологии было еще рановато.
 — Значит, остается только телефонный звонок.
 — Это мог быть всего-навсего свидетель, — сказал Тессельман.
 — Возможно, но маловероятно. Где был этот свидетель? Если в квартире, почему он не пришел на помощь мисс Сент-Пол? И под кайфом, и на свежую голову Билли-Билли — тщедушный маленький задохлик. Такому придется изрядно повозиться, чтобы отнять у младенца леденец. И если он напал на мисс Сент-Пол с ножом, она вполне могла обезоружить его, уложить на лопатки и вызвать полицию. Он вовсе не свирепое чудовище, уж поверьте.
 — Мы говорим о свидетеле, — напомнил мне Тессельман.
 — Да, свидетель. Где он был? В квартире? Если там, значит, он либо убийца, либо соучастник убийства, поскольку даже не попытался предотвратить его.
 — Он мог находиться в доме напротив и наблюдать это убийство из окна.
 — Я не видел квартиру мисс Сент-Пол, — ответил я, — поэтому вам решать, возможно такое или нет.
 Он на миг смешался, потом посмотрел на свои сложенные на коленях руки и задумчиво насупил брови. В конце концов Тессельман сказал:
 — Вы правы: он не мог быть на противоположной стороне улицы. Мэвис убили в гостиной, а летом там всегда задернуты шторы, потому что работает кондиционер.
 — Значит, он должен был находиться в квартире.
 — Да, — Тессельман хмуро взглянул на меня и заявил: — Мы с вами только что познакомились. Я не знаю, насколько вам можно доверять. От вас я впервые услышал о телефонном звонке. Вы не обидитесь, если я проверю ваш рассказ?
 — Ничуть, — ответил я. — Можно мне пока покурить?
 — Разумеется, — он пододвинул ко мне пепельницу и снял трубку телефона, Я прикурил и принялся попыхивать сигаретой, а Тессельман тем временем наскоро переговорил с каким-то человеком, которого называл Джоном. Он сказал, что подождет, и мы немного посидели, стараясь не смотреть друг на друга. Наконец Джон, ходивший куда-то, вернулся и ответил Тессельману на его вопрос. Повесив трубку, хозяин взглянул на меня и сказал:
 — Хорошо. Продолжайте.
 — Тем вечером Кэнтел отрубился. Или в какой-то подворотне, или прямо на тротуаре. Прикончив мисс Сент-Пол, убийца вошел на улицу, подобрал Кэнтела, затащил его в квартиру и бросил там. Кабы Кэнтел не очнулся и не смылся оттуда перед самым приходом полицейских, дело уже было бы в архиве, а Кэнтел
 — на пути к электрическому стулу, между тем как настоящий убийца продолжал бы себе гулять на воле.
 — Существует еще один возможный вариант развития событий, — сказал Тессельман. — Кэнтел убил Мэвис, покинул квартиру и встретился с кем-то, прежде чем идти к вам. А этот кто-то немедленно позвонил в полицию.
 — Боюсь, что вы заблуждаетесь, сэр, — ответил я. — Полиция прибыла на место раньше чем Билли-Билли успел пробежать квартал. Он видел легавых. И не разговаривал ни с кем, кроме меня.
 — Вам приходится верить ему на слово.
 — А почему я не должен ему верить? Тогда у него не было причин лгать. И если бы он встретился до меня с кем-то еще, то так и сказал бы. Он нуждался в моей помощи и не стал бы мне врать.
 — Хорошо, я готов согласиться. Давайте пока считать, что это так. Но кое-что все же беспокоит меня.
 — Да, сэр?
 — Этот ваш убийца не на шутку рисковал, когда вернулся в квартиру с Кэнтелом на руках. Стоило кому-нибудь увидеть его, и весь замысел пошел бы насмарку.
 — В такое время суток там очень тихо, а в доме мисс Сент-Пол, надо полагать, нет ни швейцара, ни лифтера.
 — Да, вы правы. И все же, к чему столько возни? Почему убийца не ушел, оставив все как есть?
 — Наверное, у него был веский мотив для убийства мисс Сент-Пол. И полиция могла обнаружить этот мотив, не будь у нее под рукой готовенького подозреваемого.
 — Хорошо, но почему именно Кэнтел?
 — Это мог быть кто угодно. Первый попавшийся бездельник, который крепко спал и не почувствовал бы, как его тащат.
 — Звучит не очень убедительно. Кэнтел наверняка вспомнил бы, как его несли.
 — Не обязательно. Вчера ночью я пытался разбудить одного его приятеля, чтобы узнать, куда мог подеваться Билли-Билли. Приятель был под кайфом. Я его и тормошил, и по щекам шлепал, и по квартире водил, и в холодную ванну сажал. Но все равно прошло почти полчаса, прежде чем он меня узнал. И это при том, что я специально приводил его в чувство. А убийца не хотел, чтобы Кэнтел проснулся, ему надо было только перетащить Билли-Билли с места на место. Это совсем не трудно.
 Тессельман откинулся на спинку кресла и принялся изучать корешки книг на ближайшей полке.
 — Что ж, звучит правдоподобно, — сказал он наконец. — В этой версии есть смысл.
 — Причем это — единственная версия, в которой есть смысл, — отвечал я.
 — Хорошо, процентов на семьдесят пять вы меня убедили. Вам что-то от меня нужно, иначе вы не пришли бы сюда. В чем дело?
 — У меня к вам две просьбы. Во-первых, вы шепнули кому-то в полицейском управлении, чтобы дело было раскрыто и убийца упрятан за решетку как можно скорее.
 — Возможно, я и обмолвился о том, что заинтересован в скорейшем завершении следствия, — ответил он. — Но ведь не я командую полицейским управлением.
 — Это мне известно, сэр. Но полиция проявляет неуемное рвение, пытаясь вынудить Эда Ганолезе выдать Кэнтела. Легавые расстраивают всю нашу работу, проводят облавы, хватают людей и вообще всячески гадят нам. Мешают деятельности организации, а между тем, нам именно сейчас нужно, чтобы все шло как по маслу, иначе мы не сможем отыскать человека, который подставил Билли-Билли.
 — Неужели управление полиции занялось такими делами? — с непритворным удивлением спросил Тессельман.
 — Да, сэр. И вся беда в том, что мы действительно не знаем, где Билли-Билли. Его видел только я, да и от меня он сбежал, когда явились легавые. И теперь никому не ведомо, куда он подевался.
 — Так вы хотите, чтобы я вытащил шлею из-под хвоста, верно?
 — Да, сэр.
 — Ладно, посмотрю, что можно сделать. А какая вторая просьба?
 — Мэвис Сент-Пол, — ответил я. — Убийца знал девушку, и у него были причины желать ее смерти. Ни я сам, ни кто-либо из моих знакомых ее не знал. Быть может, вы расскажете мне, с кем она дружила? У кого были причины расправиться с ней?
 Выражение лица Тессельмана неуловимо изменилось. Он опять стал похож на суетливого старика, бесцельно бродящего между аквариумами с тропическими рыбками.
 — Не думаю, что у бедняжки Мэвис были враги, — сказал Тессельман. — Она была очень милой и хорошенькой девушкой. — Очкарик подался вперед и опять захлопал глазами. — Прекрасная девушка, — повторил он. — Могла бы стать хорошей певицей, не оперной, конечно: голос у нее был чистый и мягкий, но недостаточно сильный. Звенел, будто колокольчик. Знаете, она ведь хотела вернуться в театральное училище. Природа щедро одарила ее. Один мой приятель оплачивает постановки музыкальных комедий на Бродвее, и я уже говорил с ним о Мэвис. Он обещал подыскать для нее роль, как только Мэвис выучится и наберется опыта. Ее ждало прекрасное будущее. Такая хорошенькая девушка…
 — Может быть, кто-то недолюбливал ее, вы не знаете?
 — Да кто мог ее недолюбливать, такую милую девочку. Она была еще совсем ребенком. Все ее любили…
 — В таком случае, с кем она дружила? Круг ее знакомых?
 — Я знал лишь немногих, — ответил Тессельман. — Вероятно, ее бывшая соседка по комнате сумеет помочь вам лучше, чем я. Ее зовут Бетти Бенсон.
 — Я уже слышал о ней. У меня есть ее адрес, но я еще не ходил туда.
 — Она могла бы вам помочь, — Тессельман положил свои костлявые суетливые руки на стол и уставился на них. — Такая милая девушка. Все ее любили.
 В дверь постучали. Тессельман поднял глаза и крикнул:
 — Войдите!
 Дворецкий просунул голову в кабинет и сообщил:
 — Мэйбл рожает, мистер Тессельман.
 — О! — Тессельман тотчас преобразился, вновь превратившись в старого суетливого чудака; грусти, навеянной разговорами о Мэвис Сент-Пол, как не бывало. Он поднялся и торопливо обошел громадный стол. — Идемте! — позвал он меня. — На это стоит взглянуть.
 Он затрусил по коридору, по-стариковски шаркая ногами, а мы с дворецким устремились за ним. Вся наша компания сгрудилась возле аквариума, в котором плавала Мэйбл со своими новорожденными детенышами. Тессельман принялся орудовать маленьким сачком, вылавливая мальков и отсаживая их в большую колбу, наполовину наполненную водой. Мэйбл металась туда-сюда, гоняясь за своим молодняком. То и дело преграждавший ей путь сачок привел рыбку в такую ярость, что она врезалась головой в стеклянную стенку аквариума.
 — Они прекрасны, мистер Тессельман, не правда ли? — сказал Смокинг.
 — Прекрасны, — откликнулся Тессельман таким же голосом, каким говорил о Мэвис Сент-Пол.
 Я посмотрел на старика. Он не вызывал доверия. Слишком уж быстро происходили перемены. Казалось, они подчинялись какому-то сложному расчету. Он превозносил достоинства покойной Мэвис Сент-Пол таким же тоном, каким расхваливал своих тропических рыбок, пожирателей собственных чад.
 Мне больше нечего было там делать, да и Тессельман, похоже, напрочь забыл обо мне и о нашем разговоре, поэтому я сказал:
 — Что ж, мистер Тессельман, кажется, мы обсудили все, что нужно. Я, пожалуй, пойду.
 — О, да, — ответил он, отворачиваясь от своих рыбок. Тессельман на миг замер и малость похлопал глазами. — Повидайтесь с Бетти Бенсон, она расскажет вам о друзьях Мэвис, — посоветовал он мне и снова принялся орудовать сачком.
 — Повидаюсь, — ответил я. — А вы не забудете о шлее, ладно?
 — Да, я позвоню нынче днем. А, попалась, маленькая пройдоха!
 — Я сам найду выход, — сказал я.
 — Держите меня в курсе, — бросил Тессельман, не отводя глаз от рыбок.
 — Хорошо, сэр.
 Я миновал коридор из ужастика, лестницу из «Унесенных ветром», гостиную из рекламного приложения к журналу «Лайф» и вышел на улицу к своему «мерседесу». Я немного посидел за рулем, собираясь с мыслями. Тессельман предстал передо мной по меньшей мере в трех разных лицах, и только одно из них — лицо человека умного и расчетливого, показалось мне истинным. Увлечение рыбками можно было рассматривать как некую отдушину, отдых от мыслительной деятельности. Собственно, этой цели служат все увлечения.
 Но к чему эти крокодиловы слезы по Мэвис Сент-Пол? Тессельману почему-то нужно было внушить мне, будто он относился к Мэвис Сент-Пол не как к очередной любовнице, а гораздо серьезнее. Но зачем? Ответ на этот вопрос мог оказаться весьма интересным.
 На обратном пути в город я остановился у телефонной будки и позвонил Эду, чтобы сообщить добрую весть о Тессельмане.
 — Ищейки отозваны, — сказал я.
 Эд ответил, что по-прежнему нет никаких известий ни о Билли-Билли, ни от него самого, и тогда я спросил, чем мне лучше заняться — поисками Билли-Билли или охотой на подставившего его умника.
 — Забудь о Билли-Билли, — сказал Эд. — Где бы он ни прятался, полиция не может его отыскать, значит, место достаточно надежное. Найди подонка, который заварил кашу, а о Билли-Билли мы можем не волноваться.
 Стало быть, моя следующая остановка у Бетти Бенсон, проживавшей в Виллидж, на Гроув-стрит близ площади Шеридана.
 Гроув-стрит, естественно, была улицей с односторонним движением и вела в противоположную от цели моего путешествия сторону. Я попытался объехать квартал, что совершенно невозможно сделать в Гринвич-Виллидж, и в конце концов оказался на Гроув-стрит, между двумя «фольксвагенами», в полутора кварталах от нужного мне дома.
 Бетти Бенсон жила в старом здании, которое перестраивали раз пять, и теперь уже невозможно было определить, с какой целью его первоначально возвели здесь. На двери подъезда был домофон. Я нажал кнопку, возле которой стояла фамилия Бенсон, спустя минуту зажужжал зуммер, и я толкнул дверь.
 Бетти Бенсон обитала на третьем этаже, и в доме не было лифта. Я успел запыхаться, пока добрался, и вспомнил, что со вчерашнего дня спал всего несколько часов. На лестничной площадке я остановился, чтобы перевести дух и оглядеться. Все двери на этаже были закрыты, но в одной из них я заметил открытый глазок, а посему подошел и заглянул в него. Я увидел чей-то глаз, устремленный на меня из-за двери.
 — Мисс Бенсон? — спросил я.
 — Вам чего? — дверь приглушала ее голос.
 Обычное для Нью-Йорка приветствие. Чем меньше у Нью-Йоркера пожитков, тем тверже он убежден, что за дверью его жилища собралось все остальное человечество, которое только и ждет удобного случая, чтобы обобрать бедняжку до нитки.
 — Я — приятель Эрнеста Тессельмана, — сказал я. Это было не совсем верно, но мне казалось, что сейчас самое время произнести такое громкое имя. Если Бетти была подругой, а в прошлом и соседкой Мэвис Сент-Пол, она, наверное, знала, кто такой Эрнест Тессельман.
 Похоже, она и впрямь это знала, но ни капельки не обрадовалась.
 — Идите отсюда, — сказала она.
 — Я хотел поговорить с вами о Мэвис, — сообщил я.
 — Я уже беседовала с полицейскими. Идите отсюда.
 — Я не отниму у вас много времени, — пообещал я.
 — Да уходите же, — твердила она свое. — Не хочу ни с кем разговаривать.
 — Что вы так нервничаете? — спросил я.
 — Забыли, что случилось с Мэвис?
 — Не валяйте дурака. Я — друг Эрнеста Тессельмана, и мне надо поговорить с вами.
 — Я вас не впущу, — заявила она.
 — Тогда я буду ждать здесь, — пригрозил я ей. — Рано или поздно вы куда-нибудь пойдете.
 — Я вызову полицию.
 — Зовите полицейского по имени Граймс, — посоветовал я. — Мы с ним друзья.
 Крышка дверного глазка захлопнулась, и я услышал, как Бетти Бенсон ходит по квартире. Интересно, неужели она и впрямь позвонит легавым? Я уже жалел, что связался с этой цыпочкой. Нервные женщины плохо действуют на меня.
 Спустя пару минут глазок опять открылся, и снова показался глаз.
 — Почему вы не уходите? — спросила она.
 — Я хочу поговорить с вами.
 — Говорите из-за двери
 — Разумеется, — ответил я. — Это меня вполне устраивает.
 Я выудил из внутреннего кармана карандаш и записную книжку.
 — Мне нужны имена знакомых Мэвис. Ее друзей и врагов.
 — Кто вы такой?
 — Я же говорил: приятель Эрнеста Тессельмана.
 — А зачем вам сведения о Мэвис?
 — Я разыскиваю ее убийцу.
 — Вы имеете в виду того наркомана?
 — Нет. Он ее не убивал.
 — Тогда кто же?
 — Пока не знаю.
 — Почему вы говорите, что наркоман ее не убивал?
 — Потому что я разговаривал с наркоманом, и он сказал мне, что не убивал. А наркоманы, как известно, никогда не лгут.
 — Вы разговаривали с ним?!
 — Совершенно верно.
 — Кто вы такой?
 — Я уже говорил: приятель Эрнеста Тессельмана.
 — Почему вы ищете убийцу?
 — Меня просил господин Тессельман, — это была еще одна неточность, но сделать такое утверждение было намного легче, чем сказать правду.
 — Ему-то что до этого?
 — Он любил Мэвис.
 — Ха! — воскликнула Бетти. — Эрнест Тессельман любит только самого себя. И своих рыбок, — немного подумав, добавила она.
 — Почему вы так говорите?
 — Говорю, и все тут.
 — Может, я войду, как вы думаете? — спросил я. — Вы могли бы сварить кофе. Мы бы сели, как воспитанные люди, поболтали о наркоманах, рыбках, Эрнесте Тессельмане, Мэвис Сент-Пол и еще куче занятных вещей.
 — Не шутите, — сказала она.
 — Я и не шучу, — ответил я — Я очень серьезен. Я только что преодолел два больших лестничных пролета, я почти не спал вчера ночью и с удовольствием присел бы.
 После минутного молчания она спросила:
 — Вы вооружены?
 — Разумеется, нет. За кого вы меня принимаете?
 — Распахните-ка пиджак, — потребовала Бетти.
 Я распахнул пиджак и показал ей, что у меня нет наплечной кобуры. Потом повернулся спиной и приподнял полы пиджака, дабы она увидела, что и в заднем кармане брюк у меня тоже нет оружия. Опять повернувшись к ней лицом, я сказал:
 — Хотите, я закатаю штанины? Может, у меня нож к ноге привязан.
 — Я должна соблюдать осторожность, — заявила Бетти, — после того, что случилось с Мэвис…
 — Разумеется. Капелька осторожности стоит ведра крови.
 Глазок снова закрылся, зазвенела цепочка, и дверь распахнулась. Несколько секунд Бетти разглядывала меня, крепко вцепившись в дверную ручку и решая для себя, не замышляю ли я нападение. Потом сделала шаг назад и посторонилась.
 — Ладно, заходите, — сказала она.
 Я и зашел. Гостиная была длинная и узкая, с серыми стенами, выдержанная в стиле Гринвич-Виллидж до такой степени, что казалась скорее театральной декорацией, нежели настоящей жилой комнатой. Все избито, все по шаблону. На черном кофейном столике, отдаленно похожем на японский, лежала серая коряга. Посреди одной стены висело модернистское полотно, изображавшее грязное разбитое оконное стекло. Низкий стеллаж из досок, поделенный на двенадцать полок перегородками из положенных без раствора кирпичей, дешевый проигрыватель на столике, явно купленном с рук, а рядом — пять или шесть долгоиграющих пластинок. Три бутылки из-под «кьянти» были с большим вкусом подвешены в простенке между окнами, скрытыми занавесками из красной мешковины. На разнокалиберных столиках — пара бутылок из-под мозельского, заляпанных свечным воском, а посреди потолка — крюк, благодаря которому нетрудно было определить, где висел регулируемый по высоте светильник, когда такие светильники еще были в моде.
 Убранство квартиры плохо вязалось с обликом Бетти Бенсон, который был гораздо больше под стать ее имени. Кабы в ее глазах сияли маленькие белые звездочки, она выглядела бы точь-в-точь как та девушка на картинках Джона Уиткома в субботней «Ивнинг пост». На вид Бетти была типичной миловидной стопроцентной американкой, безмозглой студенткой-первокурсницей с копной каштановых волос, привлекательным глуповатым личиком и вполне сносной, хотя и не очень впечатляющей фигурой. Она была одета в серый вискозный свитер и розовые велосипедные шорты. Лет через пять она сменит свою корягу на посудомоечную машину и мужа и переберется в пригород, в один из новых жилых районов.
 Девиц этой разновидности я почти не знал, поскольку по работе обычно не вступал в соприкосновение с ними. В студенческие годы у меня было несколько таких знакомых, но и тогда, и теперь они наводили на меня тоску. Я не знал, как мне вести разговор с Бетти Бенсон, чтобы расположить ее к себе и побудить дать ответы на мои вопросы.
 Она закрыла дверь и повернулась ко мне.
 — Если вы попытаетесь что-нибудь сделать, я закричу, — объявила Бетти.
 — Я не стала запирать дверь, а сосед сейчас дома, потому что он работает в ночную смену.
 — Проклятье, — сказал я. — Стало быть, мне все-таки не удастся изнасиловать и прикончить вас.
 Я совсем забыл, что такие цыпы-дрипы наглухо лишены чувства юмора. Бетти постояла несколько секунд, раздумывая, как отнестись к моему высказыванию, и наконец сдалась.
 — Садитесь, куда хотите, — пригласила она.
 — Благодарю, — ответил я, обходя стороной черное плетеное кресло и устраиваясь на маленьком диванчике.
 — Вы хотели поговорить о Мэвис, — напомнила Бетти.
 — Ага. А еще я хотел кофе, если у вас найдется уже готовый. Я не шутил, когда жаловался на недосыпание.
 — Хорошо. Вы какой кофе любите?
 — Черный. Одна ложка сахару.
 — У меня растворимый, — неуверенно проговорила Бетти.
 — Прекрасно, я люблю растворимый, — ответил я, хотя на самом деле ненавижу его.
 — Я тоже, — сообщила она и улыбнулась. Теперь у нас с ней появилось что-то общее.
 Я сидел на черно-белой полосатой кушетке и ждал, а Бетти тем временем бряцала столовым серебром в кухонной нише. Я услышал свисток чайника, потом опять звон посуды, и вот уже Бетти вернулась в комнату. Она ступала очень осторожно и держала в вытянутых руках две полные чашки кофе.
 — Давайте я вам помогу, — предложил я, вставая и забирая у нее одну из чашек. Мы опять сели. Я — обратно на кушетку, а она — в плетеное кресло в дальнем углу.
 — Так вы — друг Эрнеста Тессельмана? — спросила она меня. Отрадно было видеть, что мне удалось вдолбить ей хотя бы это.
 — Совершенно верно.
 — Это звучит ужасно странно, — рассудила она.
 — Почему? Ведь они были в какой-то мере сожителями, не так ли? Надо полагать, Мэвис много для него значила.
 Бетти помешала кофе и покачала головой.
 — Это на него не похоже, — сказала она. — Грязный старикашка.
 — Почему вы так говорите?
 — Потому что он такой и есть. Как-то раз он приперся сюда. Это было еще до начала их сожительства. Приходит он, а Мэвис то ли в магазине, то ли еще где. Ну, он и начал меня соблазнять. Так-то вот. Гуляет с Мэвис, знает, что я — ее лучшая подруга, а сам лезет обольщать. Ведь он мне в деды годится.
 — И Мэвис тоже, — обронил я.
 — Мэвис думала, что он поможет ей сделать карьеру.
 — А вы тоже так думали?
 — Он мог ее поддержать, — ответила Бетти. — Но я готова биться об заклад, что не захотел Мэвис так ничему и не научилась. Она гуляла и спала со всяким, кто обещал ей достать луну с неба, а мужики — они ведь все одинаковые. Только и могут, что врать. Но Мэвис так и не поумнела. Каждый раз свято верила, что пришло ее время, что «этот» мужчина ее не обманет.
 — Значит, Эрнест Тессельман был не единственным? — спросил я, держа наготове блокнот и карандаш. — Других вы знаете? Хотя бы некоторых?
 — Ну конечно, знаю, — ответила она. — Мэвис была моей лучшей подругой. Когда она… э-э-э… оставалась без мужчины, то жила только здесь.
 — Первым был какой-то Сай, верно?
 — Не совсем, — поправила меня Бетти. — Алан Петри — вот кто был сначала, но его можно не считать.
 — Алан Петри? — я записал имя в блокнот. — Кто он такой и почему его можно не считать?
 — Ну, они же не виделись уже много лет. К тону же, у Алана не было ни денег, ни видов на будущее, а значит, между ними и Мэвис не могло быть ничего серьезного.
 — Вас послушать, так эта Мэвис Сент-Пол — просто золотоискательница, — заметил я.
 — Такой она и была, — сказала Бетти Бенсон. — Пусть она умерла, пусть была моей лучшей подругой, но правда есть правда. Мэвис была славной девчонкой, замечательной соседкой, но при этом ужасно своекорыстной.
 — Значит, она никогда не относилась серьезно к этому… — я взглянул на имя, которое записал, — к этому Алану Петри? А он к ней?
 — Да так же. Во всяком случае, это мое мнение. Я не очень хорошо знала его. Алан был просто мальчиком, бравшим уроки актерского мастерства, не обладавшим большим дарованием и, наверное, понимавшим это, коль скоро он ушел из класса Пола вскоре после нашего знакомства. Им с Мэвис просто нравилось жить вместе, вот и все. Какое-то время им было хорошо друг с другом, а потом все кончилось.
 — Вы имеете представление о том, где он теперь?
 — Кажется, живет где-то на Лонг-Айленде, — ответила она. — Во всяком случае, я слышала, что так. Теперь он человек семейный, актерство забросил и пошел служить в полицию.
 — Легавый? — переспросил я, делая пометку возле фамилии Петри.
 — Он перестал играть сразу же после ухода Мэвис. Сдал какой-то экзамен на полицейского и получил место. Потом женился. Кажется, я ни разу не видела его жену. Переехал куда-то на Лонг-Айленд. Мы не встречались уже несколько лет.
 — Потом был Сай… Как его фамилия?
 — Грилдквист, — ответила она.
 — Вот-вот, Грилдквист. Он появился после Петри?
 — Нет, какое-то время Мэвис встречалась с Полом Девоном. Преподавателем актерского мастерства.
 — Тем самым, у которого они с Петри брали уроки?
 — Совершенно верно. Я тоже у него учусь. Там мы с Мэвис и познакомились. Они с Полом не сожительствовали, но проводили вместе очень много времени. Понимаете, Мэвис не приходилось платить за уроки.
 — Вот молодчина, — заметил я.
 — Такая уж она была. — Бетти Бенсон, как говорится, закусила удила. — Все не без греха, как вы знаете. И мы с вами тоже. Мэвис была очень милой девушкой, но ее угораздило родиться жадной, вот и все.
 — Ладно, ладно, я ведь на нее не нападаю. Кто был после Пола Девона?
 — Сай Грилдквист, — ответила она.
 — Наконец-то, — я записал имя. — Она жила с ним, не так ли?
 — Приблизительно полгода. Потом вернулась сюда. Он сулил ей золотые горы, но в конце концов она поняла, что Сай не намерен исполнять свои обещания, и бросила его.
 — Обида была?
 — Недолго. А у него — так и вовсе не было. Он уже имел на примете другую девушку.
 — Судя по вашим словам, вы недолюбливаете мистера Грилдквиста.
 — Да, недолюбливаю, — согласилась Бетти. — Толстый неряшливый развратник, не говорящий ни слова правды.
 — Похоже, Мэвис умела находить отличных любовников, — заметил я.
 — Она хотела разбогатеть, — просто ответила Бетти Бенсон, — поэтому и якшалась с толстосумами.
 — Да, в этом есть смысл. Кто был следующим участником этого парада богатеев?
 — Все выглядело гораздо благопристойнее, чем вы думаете. Мэвис не была… э-э-э… проституткой или чем-то в этом роде.
 — Я знаю. Она была просто своекорыстной.
 — Как и многие другие люди, — подчеркнула Бетти.
 — Согласен. Кто сменил Грилдквиста?
 — Человек по фамилии Рикардо. Джонни Рикардо. Владелец ночного клуба, кажется.
 — Хорошо. Сколько он продержался?
 — Всего несколько месяцев. Потом Мэвис опять переселилась сюда и жила, пока не встретила Чарлза Моргана.
 Я записал имя и спросил:
 — А это кто такой?
 — Он как-то связан с телевидением, это все, что я знаю. А после него был Эрнест Тессельман.
 — Понятно, — я взглянул на список. — Кто-нибудь из них был женат?
 — Не знаю, — ответила Бетти, потом на минуту задумалась. — Сай. У Сая Грилдквиста есть жена. Или была, но потом он, кажется, развелся. Это случилось после ухода Мэвис. А Джонни Рикардо тогда как раз был разведен, а теперь опять женился.
 — А Пол Девон?
 — Нет, этот не женат. Был когда-то в молодости, но его жена попала в аварию и погибла. Он так и не женился вторично. Пол очень любил ее и совсем сломался, когда она погибла. Лег в клинику, и все такое прочее.
 — Когда это случилось?
 — О, много лет назад.
 — А откуда вы все это знаете?
 — Да это все знают. Все, кто берет у него уроки. Всякий раз, когда Пол слышит ее имя, у него мутится в глазах.
 — Понятно, а Чарлз Морган женат? Или был женат, когда встретился с Мэвис?
 — Не знаю, — сказала Бетти. — Не помню. Мэвис наверняка мне говорила. Она всем со мной делилась. Но я не могу вспомнить, был он женат или нет. Да и не имеет значения.
 — Почему?
 — Дело в том, что он умер около года назад. Мэвис думала, он оставит ей кучу денег по завещанию. Чарлз ей так сказал, но ничего не оставил. Я уж и забыла, кому достались его деньги, да их и было-то негусто. Во всяком случае, меньше, чем думала Мэвис.
 Я записал рядом с именем Чарлза Моргана: «Уже год, как умер» и спросил:
 — Вы не знаете людей, которые ненавидели Мэвис и, возможно, хотели ее убить?
 — Разумеется, не знаю, — Бетти взглянула на меня так, будто я высказал безумное предположение. — Кто мог ненавидеть Мэвис? Конечно, она иногда доставала людей. Но все мы так или иначе действуем друг другу на нервы. Мэвис была ужасной лентяйкой и хотела, чтобы ей все приносили на блюдечке. Никогда не мыла посуду и ничего не делала по дому, если была ее очередь. Но она была очень милой. Не злорадствовала и не перемывала людям косточки за глаза. Она была хорошим другом. Все ее любили.
 — Вы часто виделись в последнее время?
 — Конечно. Она то и дело забегала поболтать.
 — Ее что-нибудь тревожило? Не казалась ли она вам испуганной или чем-то расстроенной?
 — Ни капельки. Она была на седьмом небе. Думала, что Эрнест Тессельман устроит ей большую роль в какой-нибудь музыкальной комедии. Она даже считала, что он женится на ней. Собиралась пойти к адвокату, чтобы обсудить развод и все такое прочее.
 — Развод?
 — Ну разумеется. Не могла же она выйти замуж, не получив развод.
 — Я и не знал, что она состояла в браке.
 — О, это было давным-давно. Она вышла замуж в своем родном городе, еще до приезда в Нью-Йорк. Там какая-то военно-воздушная база или что-то в этом роде. Ее муж служил на этой базе. Кажется, она работала там секретарем юрисконсульта и познакомилась с этим парнем. Но вскоре после свадьбы он сбежал от нее, и Мэвис приехала в Нью-Йорк. Вот почему она была такой корыстной в отношениях с мужчинами. Вышла замуж по любви, а кончилось разбитым сердцем.
 — Вы знаете ее фамилию по мужу?
 — Кажется, она никогда ее не упоминала. Уж точно не Сент-Пол. Это был ее сценический псевдоним. Она взяла его в честь Пода Девона, потому что он учил ее актерскому мастерству. Но Мэвис никогда не говорила мне, как звали ее мужа. Она не любила вспоминать эту страницу своей жизни. Ей было ужасно больно.
 — Могу себе представить, — я взглянул на список и прочел имена вслух: — Алан Петри, Пол Девон, Сай Грилдквист, Джонни Рикардо, Чарлз Морган, Эрнест Тессельман. Вы не знаете, был ли у нее еще какой-нибудь близкий человек?
 — Нет, кроме них, я никого не знаю, — ответила Бетти. — Она бы сказала мне, будь у нее еще кто-нибудь. Мы все друг другу рассказывали.
 — А как насчет женщин? У нее было много подруг?
 — Только я. Мэвис не любила женщин, считала их глупыми.
 — Понятно, — я принялся раздумывать, о чем бы еще спросить, но ничего не придумал и встал. — Большое спасибо, мисс Бенсон. Вы мне очень помогли.
 Она поднялась и проводила меня до двери.
 — По-моему, вам следовало бы последить за Эрнестом Тессельманом, — посоветовала Бетти. — Если он сказал вам, что был влюблен в Мэвис, это ложь. Он просто водил ее за нос, как и все остальные. Он не собирался ни жениться на ней, ни устраивать ее в музыкальную комедию.
 — Почему вы так думаете?
 — У Мэвис не было слуха. Она не могла спеть ни одной ноты.




 9


 Вернувшись за руль «мерседеса», я провел пару бесполезных минут, тупо разглядывая список имен и пытаясь сообразить, что делать дальше. Надо было идти к этим людям, поговорить с ними, разнюхать все про них, сократить список подозреваемых до одного имени, состоящего из пяти букв: УМНИК. Но я попросту не мог сосредоточиться на этой задаче. В квартире Бетти Бенсон было относительно прохладно, но на улице стояла все та же душная жара. Было четыре пополудни, и за последние тридцать часов мне удалось прикорнуть только часа на два, поэтому я был слишком сонным, чтобы шевелить мозгами. Этому миру придется подождать, пока я отдохну.
 Это было единственное решение, которое я мог принять в сложившихся обстоятельствах. Пора спать. Я запустил мотор «мерседеса» и поехал к площади Шеридана, потом покатался по улицам с односторонним движением и, наконец, выбрался на дорогу, ведущую к северу. По пути я, кажется, увидел знакомую машину и помахал рукой, но потом забыл об этом.
 Приехав домой, я оставил «мерседес» дневному дежурному в гараже и потащился сквозь влажное марево к своему дому. Кондиционированный воздух был приятен, но его уже не хватало, чтобы оживить меня, поэтому я поднимался на свой этаж, привалившись к стене лифта.
 Когда я вошел, Элла сидела в гостиной, сияющая и немного озорная. На ней была белая крестьянская блуза и пышная белая юбка с золотыми ацтекскими узорами. Она была такой бодрой и так наслаждалась прохладой, что меня охватила зависть, и я едва не влепил ей оплеуху. Остановившись посреди гостиной, я принялся стаскивать пиджак.
 — Бедный Клей, — сказала Элла, забирая его у меня. — У тебя усталый вид.
 — Я и впрямь устал, — ответил я. — Мне надо взять отпуск. Я хочу уехать куда-нибудь. Возможно, на Аляску.
 Я стащил с себя галстук, вручил его Элле и завозился с пуговицами рубахи.
 — Тебе надо принять душ, — сказала Элла, — а потом ненадолго прилечь.
 — Ты совершенно права, — сказал я, послушно идя за ней в спальню. Вдвоем мы кое-как разоблачили меня. Потом Элла отвела меня в ванную под душ и пустила воду. Сперва шла холодная, и я слегка задрожал, но потом вода чуть нагрелась, мне стало хорошо. Я довольно долго стоял под душем, не думая ни о чем, наслаждаясь прикосновением тепловатых струй к коже, потом ступил на коврик, и Элла насухо вытерла меня полотенцем. Она отвела меня обратно в спальню, помогла забраться в постель и укутала шуршащими свежими простынями. Поцеловала в лоб, дабы до конца сыграть роль милой мамочки, и сказала:
 — Спи спокойно.
 Я что-то промычал, смежил веки, и тут залился проклятущий дверной звонок.
 — О, нет, — сказала Элла.
 — Меня нет дома, — сказал я — Я ушел.
 — Хорошо, — ответила она, вышла из спальни, и я опять закрыл глаза.
 Когда Элла вернулась, я уже провалился в сон. Она тронула меня за плечо.
 — Клей, это полиция. Они хотят поговорить с тобой.
 Я разомкнул веки и увидел в дверях Граймса.
 — Поднимайся, спящая красавица, — велел он. — Мы едем кататься.
 — Вы что, решили снять комнату в этой проклятой квартире? — спросил я.
 — Вставай и одевайся. Да поживее.
 Я уставился на него, гадая, что стряслось с Тессельманом. Неужели он не сдержал слово и не окоротил легавых? Или эти его проклятые рыбки до сих пор мечут икру?
 — Ну что теперь не так? — спросил я.
 — Шевелись, — сказал он. — Если не хочешь, чтобы тебя упрятали за решетку.
 — Упрятали? А что я сделал?
 — Ты что-то путаешь, Клей. Вопросы задаю я. От тебя требуется только встать и одеться. — Он повернулся к Элле. — Если вы не против…
 — Порядок, — сказал я. — Она уже видела меня в чем мать родила.
 — И тем не менее, — возразил Граймс.
 — Я буду в гостиной, — сказала Элла и ушла.
 Я отбросил простыню, встал и, шлепая босыми ногами, принялся собирать свою разбросанную одежду, а заодно и разрозненные мысли. Тессельман уже часа два назад должен был дать отбой. Если, конечно, это рыбье отродье не надуло меня. Но с чего бы? Если убийца Мэвис Сент-Пол останется на свободе, Тессельман ничего не выиграет.
 Разве что убийца — сам Эрнест Тессельман. Я сел на кровать и, натянув один носок, малость поразмышлял о своей догадке. Был ли в этом смысл? Тессельман убивает ее, затаскивает в дом Билли-Билли как мальчика для битья и пускает в ход свое влияние, чтобы легавые, найдя его, больше ничего не вынюхивали. Был ли в этом смысл?
 — Пойдем, Клей, — сказал Граймс. — Не тяни время.
 Мне не хотелось отправляться в тюрьму. Ох, как же не хотелось мне в тюрягу. Догадка насчет Тессельмана осенила меня впервые, и теперь мне нужно было время, чтобы обмозговать ее, побегать и выяснить, имеет ли она смысл. Тессельман норовил внушить мне, будто серьезно относился к Мэвис Сент-Пол, будто хотел добыть ей роль в музыкальной комедии. Он обещал ей жениться. Но его панегирик Мэвис звучал неправдоподобно, и Бетти Бенсон разделяла мою мысль о том, что Тессельман только корчил из себя влюбленного. Они вполне могли подраться. Возможно, Мэвис узнала, что он просто водит ее за нос. Они поругались, Тессельман вышел из себя, пырнул ее ножом…
 — Ты собираешься гулять без башмаков? — спросил меня Граймс.
 — Слушайте, Граймс, — сказал я, — мне вообще не хочется никуда идти. В чем дело? Вы что, ребята, продолжаете ставить силки на Билли-Билли Кэнтела? Я вам уже говорил, что не знаю, где он, и мне это по-прежнему неведомо. Знай я, где его искать, самолично доставил бы Билли-Билли на Центральную улицу.
 — Говорить будешь в участке, — ответил Граймс. — Тебе предоставят для этого все возможности Легавых не переспоришь и не урезонишь. Если уж им что втемяшится, пиши пропало. Даже взорвись за окном атомная бомба, они все равно поволокут меня через развалины прямиком в участок.
 Я знал, что бесполезно пытаться разговаривать с легавыми. Лучше сыграть в их игру, поскорее выбраться из кутузки и опять заняться делом. Я оделся и в сопровождении Граймса вы шел в гостиную.
 Элла сидела в кресле у телефона, а спутники Граймса, вот уже много часов неотлучно находившиеся при нем, стояли в дверях.
 Элла взглянула на меня и сказала:
 — Они не дают мне позвонить Клэнси.
 — У них нет уважения к законности, — ответил я. — Позвони ему тотчас после нашего ухода.
 — Хорошо, — ответила она. — Надеюсь, ничего серьезного, Клей?
 Этого я не знал, а посему сказал:
 — Нет, ничего серьезного, просто эти ребята потеряли где-то колоду карт и теперь маются бездельем.
 — Пошли, — поторопил меня Граймс.
 — Я сейчас же позвоню Клэнси, — пообещала Элла напоследок.
 Когда мы шагали к лифтам, Граймс заметил:
 — Ты ее не стоишь. Похоже, она славная девушка.
 — Славная, — ответил я. — Слушайте, нам и впрямь надо куда-то ехать?
 — Да.
 Дверцы лифта открылись, и мы вошли в кабину. Четверым тут было малость тесновато.
 — Я правда не знаю, где Билли-Билли, — повторил я. — Можете посадить меня хоть на целую вечность, я все равно не буду этого знать.
 — Кэнтел тут ни при чем, — ответил Граймс.
 Лифт пошел вниз, но противная легкость в желудке объяснялась отнюдь не этим обстоятельством.
 — Так дело не в Кэнтеле? — спросил я.
 — Черт, ты и сам прекрасно это знаешь, — ответил Граймс.
 — Откуда?
 — А оттуда! Ты до кого-то добрался. Не знаю уж, до кого, только нам велели прекратить розыск Кэнтела и не осложнять жизнь синдикату, — он скривился от омерзения. — Иногда мне хочется стать президентом. Всего на сутки. На какие-то двадцать четыре часа.
 — Значит, вы взялись гадить мне из-за чего-то другого, так? Зелен виноград, да?
 — Поговорим в участке, — ответил он.
 — Ну и зануда же вы, мистер Граймс, — сказал я, утратив всякую охоту продолжать разговор. Тессельман все-таки сдержал слово, отозвал легавых, чтобы дать мне возможность без помех выяснить, кто убил его подружку и подставил Билли-Билли. И куда мне теперь девать свою версию? В помойное ведро, вот куда.
 А если Граймс преследует меня не из-за Кэнтела, какого черта ему надо? Спрашивать его было бессмысленно, он решил молчать, чтобы сойти за умного, и не скажет даже, какой сегодня день недели. Не знаю уж, в чем там дело, но остается лишь надеяться, что Клэнси по-быстрому вызволит меня. Я был отнюдь не расположен к такого рода игрищам.
 В участок мы ехали долго и молча. А когда приехали, то оказалось, что меня привезли совсем не в тот участок, в который я ожидал попасть. Значит, легавые не хотели, чтобы Клэнси сразу же освободил меня. Никто не стал оформлять мое задержание Мы прошли мимо конторки дежурного и очутились в чреве здания среди зеленых стен. Стало быть, пока меня даже не арестовали. Надо будет ждать, потеть и гадать, за что я здесь, до тех пор, пока мне не соблаговолят сообщить об этом.
 Мы гурьбой вошли в тесную каморку с голыми стенами, и я понял, что уже участвовал в такого рода представлениях. Тут были стулья; один стоял посреди комнаты, остальные — тут и там возле стен. Освещение, как я заметил, было обыкновенным, никаких ярких лучей, направленных на стул, стоящий в середине. По правде сказать, и дневного света, просачивавшегося сквозь грязные оконные стекла, было вполне достаточно, и включать электричество вообще не пришлось. Комната была заставлена пепельницами на подставках, но возле среднего стула не оказалось ни одной и, стало быть, курить я не смогу. В углу стоял аппарат для охлаждения воды, и я знал, что уж мне-то не достанется ни глотка. Я уже предвкушал веселую забаву и не стал дожидаться ничьих указаний, а просто уселся на стул посреди комнаты и принялся ждать. Граймс и двое других легавых пару минут послонялись по комнате, снимая пиджаки, ослабляя галстуки, со скрежетом передвигая стулья. Граймс налил себе чашку воды из охладителя, и я услышал за спиной «буль-буль-буль».
 Наконец они решили приступить к делу. Граймс взял на себя ведущую роль и остановился передо мной, а двое других сели поодаль.
 — Где ты был весь день? — спросил он.
 — Да в разных местах, — ответил я.
 — Имена и адреса, — потребовал Граймс.
 — Запамятовал, — сказал я. — Вношу ясность: я не отказываюсь отвечать, просто забыл.
 — Забыл, где шлялся день-деньской?
 — Да, сэр, забыл. Забыл, где шлялся день-деньской. На улице было ужасно жарко. Вероятно, этим все и объясняется. Одно я помню точно: нигде не было кондиционеров.
 — Как долго ты сожительствуешь со своей девицей? — спросил другой легавый.
 Я удивился.
 — Несколько недель.
 — Ты не надумал бросить ее?
 — Нет, — ответил я, гадая, куда он клонит.
 — А кто жил у тебя до нее? — поинтересовался Граймс.
 — А в чем дело?
 — Я первый спросил, — сказал он. — Отвечай.
 Я страшно смутился, мне понадобилась целая минута, чтобы вспомнить имя той девицы. Она была грудастой блондинкой и выглядела на миллион, хотя в койке едва тянула на пятнадцать центов. Черт, как же ее звали? Наконец я вспомнил.
 — Анита Мерривелл, танцовщица из «Ла Копла».
 — А до нее?
 — Почем мне знать? Думаете, я веду картотеку?
 Все эти расспросы казались мне совершенно бессмысленными. Я никак не мог понять, что происходит, а когда я не в состоянии понять, что происходит, я начинаю нервничать. Я машинально сунул руку в карман и достал сигареты, но Граймс тотчас выхватил у меня пачку.
 — Можно я закурю? — спросил он.
 — Да.
 — Я, конечно, понимаю, что ты шутишь, — сказал Граймс. Он извлек из пачки сигарету, потом вытащил еще три. — Это про запас.
 Ты ведь не возражаешь, правда?
 — Правда, — откликнулся я.
 Подошел еще один легавый.
 — Я бы тоже с удовольствием курнул на халяву, — сказал он.
 — Пожалуйста, — ответил Граймс. — Клей не возражает. — Он протянул легавому пачку, тот достал оттуда четыре сигареты, после чего смял пачку и бросил ее в угол.
 Граймс улыбнулся мне.
 — Извини, Клей, — проговорил он. — Кажется, курево кончилось, тебе не хватило.
 — Ничего, я уже несколько недель пытаюсь бросить курить, — ответил я.
 Он зажег одну из моих сигарет и выпустил струю дыма мне в лицо. Остальные двое тоже устроили перекур, один из них, кажется, даже затягивался. Комната была маленькая, а окна — закрыты. Скоро тут будет не продохнуть от табачного дыма.
 — Что ж, начнем сызнова, — предложил Граймс. — Ты собирался рассказать мне, с кем путался до Аниты Мерривелл.
 — Я забыл, — ответил я. — Всех забыл. Ни одного проклятущего имени не помню.
 — Очень жаль, — сказал Граймс. — Прекрасные воспоминания исчезли без следа.
 — Да, — согласился я. — Плохо дело.
 — Ладно, тогда пойдем дальше, — решил Граймс. — Как ты думаешь, кто будет следующей? После этой, как бишь ее?
 — Анита Мерривелл.
 — Нет, нет, я имею в виду эту, новую.
 — Я не называл ее имени.
 — Так назови.
 — Элла.
 — А дальше?
 — Элла Синдерс.
 — А ты умник, — заметил один из легавых.
 — Играю свою роль.
 — Ну ладно, — сказал Граймс. — Так кто, по-твоему, будет следующей?
 После Эллы?
 — Не знаю, — ответил я. — Еще не думал об этом.
 — Как насчет Бетти? — спросил Граймс — Не она ли станет следующей? Или она — одна из прежних?
 Я просто сидел и глазел на него Бетти? Кто такая эта Бетти?
 — Не знаю я никакой Бетти, — сказал я.
 — Еще как знаешь.
 Я попытался сообразить. Бетти. Бетти Бенсон? Бывшая соседка Мэвис Сент-Пол? Граймс не мог говорить о ней. Бетти не способна заинтересовать легавых. Но если я спрошу его о ней, наш разговор пойдет по другому руслу, и мне это вряд ли так уж понравится.
 Если, конечно, Бетти Бенсон по какой-то причине не навела на меня легавых. Может, что-то заподозрила после моего ухода? Позвонила в полицию, описала мою наружность и сказала, что я упоминал имя Граймс. Такая возможность существовала, и она была весьма неприятна.
 — А как фамилия этой Бетти? — спросил я.
 — Ты что, знаешь много разных Бетти?
 — Ни одной.
 — Ну, ну, Клей, — подал голос один из легавых. — Хватит паясничать. Мы знаем, что сегодня ты ездил к ней. Твои отпечатки остались по всей квартире На кофейной чашке и других вещах.
 Итак, речь идет о Бетти Бенсон.
 — Кажется, вы говорили, что это не имеет никакого отношения к Билли-Билли, — сказал я.
 Настала их очередь удивляться, и я понял, что на этот раз зря открыл рот. Не будь я таким усталым, этого не случилось бы. Прежде им не приходило в голову, что тут есть связь, и теперь изумленное выражение на их физиономиях сменилось довольной миной. Они решили, что поймали меня, а я так до сих пор и не понял, на чем попался.
 Один из легавых щелкнул пальцами.
 — Бетти Бенсон! — воскликнул он. — Это же бывшая соседка Мэвис Сент-Пол!
 — Так, так, — проговорил Граймс и с улыбкой взглянул на меня. — Стало быть, вы не укрывали Билли-Билли Кэнтела, верно? Ты не знаешь, где он, верно? И если встретишь его, то сдашь в полицию, верно?
 — Она что-то знала, — сказал один из легавых. Он уже не на шутку возбудился. — Она что-то знала, может быть, видела Кэнтела, и он пошел к ней, чтобы подкупить. — Легавый взглянул на меня. — Верно? Она могла изрядно подгадить Кэнтелу, и ты пошел к ней с деньгами, чтобы купить ее молчание, не так ли?
 — У вас не все в порядке с головой, — сказал я ему. — Как можно было еще больше подгадить Кэнтелу? У вас уже есть все, что нужно. Вы можете осудить его шесть раз на основании тех улик, которыми уже располагаете.
 — Тогда что ты там делал? — спросил Граймс.
 — Я забыл, — ответил я и посвятил секунду своего времени размышлениям о том, когда же Клэнси вытащит меня отсюда. Следующая секунда ушла на раздумья о том, когда Клэнси разыщет меня. Граймс хотел повесить на меня дело, но, должно быть, он понимал, что пока не готов. Граймс еще многого не знал и будет держать меня здесь, подальше от Клэнси, до тех пор, пока не выяснит все, что ему нужно. А поскольку сейчас я чист, как никогда, это означало, что я могу застрять здесь на веки вечные.
 — Ну, ну. Клей, — обратился ко мне Граймс. — Рано или поздно все равно ведь расскажешь. Так почему бы тебе не облегчить жизнь всем нам и не рассказать рано, а не поздно?
 — Я все еще не понимаю, о чем должен рассказывать, — заявил я. — И по-прежнему не знаю, за что вы меня загребли.
 — Почему бы не рассказать о Бетти Бенсон? Глядишь, и догадаешься, за что тебя повязали.
 Один легавый зашел ко мне за спину и налил себе воды. Холодильник опять забулькал, и я подумал, что комната слишком маленькая, слишком душная, и слишком быстро наполняется табачной вонью, а кондиционера тут нет. Я облизал губы. Мне уже очень хотелось пить. И почему, черт возьми, все это происходит в августе а не в декабре?
 — Ну-с, Клей? — поторопил меня Граймс.
 — Что ну-с?
 — Сегодня ты ходил к Бетти Бенсон, не так ли?
 — Надо полагать, она уже сообщила вам об этом, — ответил я. — Ну и что?
 — Зачем ты туда отправился?
 — Забыл.
 — Во сколько ты к ней пришел?
 — Не знаю. Приблизительно в половине четвертого.
 — А ушел?
 — Где-то около четырех.
 — Значит, ты пробыл там полчаса, верно?
 — Примерно. Минут двадцать-тридцать.
 — И ушел в четыре, верно?
 — Около того.
 — Хорошо, — рассудил Граймс. — Это сойдет за признание. Или, может, ты хочешь и признаться тоже? Нам это не очень нужно, хотя признание и упростило бы дело.
 — Признание в чем? Что я такое сделал, по-вашему? — спросил я, вспоминая и раздумывая, что могло случиться. Бетти Бенсон пригрозила мне звонком в полицию, когда я сунулся к ней, но потом все, похоже, наладилось. Кроме того, вряд ли происходящее сейчас стало итогом простого заявления типа: «Он вломился ко мне в квартиру».
 — Пошли, оформим арест, — сказал Граймс. — Посидишь у нас немного.
 — Слушайте, может, все-таки скажете мне, какого черта вам надо? В чем меня обвиняют?
 — Можешь заглянуть мне через плечо и прочитать, — ответил Граймс. — Пошли, малыш, кончились твои скитания.
 Вчетвером мы подошли к конторке дежурного, и он оформил мой арест по подозрению в убийстве. Имя жертвы — Бетти Бенсон, время смерти — приблизительно четыре часа пополудни. Пока я усваивал все эти сведения, меня увели прочь и заперли в маленькую одиночную камеру.




 10


 Вы можете подумать, что в самом большом и современном городе на свете даже кутузка какая-нибудь особенная: хромированные решетки, голливудские кровати вместо нар, телевизоры в каждой камере, охранники в космических шлемах. Однако вынужден с прискорбием признаться, что нью-йоркская городская тюряга не заражена гордыней и не желает идти в ногу со временем. Решетки тут старые, толстые, черные и шершавые на ощупь, а все остальное сделано из листового металла и похоже на трюм линейного корабля, выкрашенный в ярко-желтый цвет. Стальной пол, стальной потолок, стальные стены, подвешенный на цепях стальной брус, который, по задумке какого-то шутника из городского совета, должен был служить узнику ложем. Да еще все вокруг лязгает. Где-то в другом конце коридора открывается дверь, и все металлические детали вокруг начинают лязгать, как будто судья Артур Ранк колотит в свой гонг у вас над ухом.
 О, это очень милое местечко.
 И я провел в нем целых девятнадцать часов. Зарегистрировали меня в шесть вечера, после чего маленькие синие человечки отвели вашего покорного слугу в отдельную камеру со всеми неудобствами. Тут не было ни голливудской кровати, ни телевизора, но зато в углу, рядом со стальным брусом, торчал толчок, и моей первой задачей, как подопечного городских властей, было вычистить этот толчок, отчаянно нуждавшийся в такого рода операции. Я бы не назвал такое времяпрепровождение веселой вечеринкой, уж вы мне поверьте.
 Упрятали меня слишком поздно и ужина не дали (тюрьмы выдумали американские борцы за справедливое общественное устройство, и первоначально кормежка была предусмотрена), поэтому я просидел голодным до следующего утра. Разумеется, у меня не было и сокамерника. Большинство городских тюрем оборудовано камерами-одиночками, а на другом этаже размещается одна общая кутузка для клиентов вытрезвителя. Поэтому я не видел ни одного товарища по несчастью. Клетка на противоположной стороне коридора, единственная, в которую я имел возможность заглянуть, сейчас пустовала.
 Но в камере слева от меня сидел какой-то человек, и мы малость поболтали о том о сем. Судя по его сиплому голосу, мой сосед был стар, грязен и небрит. У нас нашлось не ахти как много тем для разговора, коль скоро мы оба старательно избегали каких-либо упоминаний о причинах своего переселения в казенный дом, поэтому спустя какое-то время мы принялись резаться в шашки. Играть в шашки в тюрьме, когда ты не видишь своего соперника, проще пареной репы. Берешь клочок бумаги и рисуешь на нем шахматную доску. Соперник твой делает то же самое. Потом отрываешь от картонки двенадцать спичек и делишь их на половинки. Те половинки, на которых есть сера, считаются твоими шашками, остальные-шашки соперника. Нумеруешь клеточки на доске, начиная с левой верхней и кончая правой нижней, и выкликаешь ходы: с клеточки номер такой-то — на клеточку номер сякой-то.
 Должно быть, мой сосед провел в одиночных камерах всю жизнь: он играл в эти слепые шашки как настоящий чемпион, и за два часа мне лишь однажды удалось победить его. Разумеется, отчасти это объяснялось моей усталостью. Я даже не видел доску. Мне бы завалиться на боковую, коль скоро я, наконец-то, стал сам себе хозяином, но я все ждал, что Клэнси прискачет мне на выручку, да и большого желания растянуться на этом стальном бруске у меня не было. Но часов в восемь глаза начали слипаться, и я отправился баиньки, пожелав соседу доброй ночи.
 Вы когда-нибудь пробовали спать на стальной полке, прикрытой тонким армейским одеялом? Для человека, привыкшего к таким жизненным благам, как подушка из мягкой губки, пышный матрац и девица под боком, отдых в тюрьме сопряжен с огромным унижением. Правда, заснул я без каких-либо затруднений, едва почувствовал под собой ложе.
 В общем-то, я не рассчитывал проспать очень долго, поскольку думал, что с минуты на минуту появится Клэнси и выведет меня на свободу. Вряд ли у него возникнут какие-либо сложности. Клэнси был опытным профессионалом и умел вытаскивать людей из кутузки, а мой арест уже был надлежащим образом оформлен, так что Клэнси без труда разыщет меня. И если не произойдет ничего особенного, я окажусь на свободе не позднее десяти вечера.
 Короче, в восемь я лег, рассчитывая проснуться самое большее через два часа, но когда я пробудился, была половина седьмого утра.
 И что это было за пробуждение! У тюремщиков разработана отличная система утренней побудки. В половине седьмого утра они как по команде начинают греметь всеми дверьми. В итоге получается грохот, который слышно за много миль. Я слетел со своей стальной лежанки, как акробат с подкидной доски. Такая побудка весьма неприятна и может кого угодно превратить в неисправимого человеконенавистника. Неудивительно, что у нас столько рецидивистов. Именно лязг металла по утрам делает их такими после первой же посадки. И это уже на всю жизнь.
 Минуту или две я стоял посреди камеры, дрожал и пытался сообразить, где я нахожусь. Горели все желтые лампы до единой, яркий блеск желтых стальных стен и потолка резал глаза. Голова тряслась от скрежета стали.
 Половина седьмого проклятущего утра, а я все еще в тюрьме. Уши мои трепетали, веки хлопали, руки дрожали, а желудок и печень боролись, как два дзюдоиста. Впридачу у меня ныла спина, болела голова, а рот, казалось был набит заплесневелым хлебом.
 В довершение всех бед тюремщик, которому воздается по заслугам на том свете, принес мне какую-то непонятную штуковину. Он утверждал, будто это завтрак. Непонятная штуковина лежала на холодном железном подносе, а все, что лежит на железном, подносе, имеет одинаковую с ним температуру. На моем подносе было три насквозь мокрых оладьи, плававших в жидкости, которую называли кленовым сиропом, и сморщенное яблоко. Яблоко! Это ж надо!
 Видимо, я и впрямь низко пал за последние двенадцать с половиной часов: я сожрал все, что было на подносе, включая и яблоко. Потом я немного посидел на толчке и послушал, как рассерженный живот рычит на меня, после чего обматерил Клэнси Маршалла, сначала вдоль и поперек, а затем и с ног до головы.
 Старикашка из соседней камеры опять возжелал сыграть в шашки, но я был не в настроении, а посему провел утро наедине со своими гадкими мыслями.
 Я лучше помолчу о том, что нам подали на ленч. Но, скажу вам честно, я уплел все до последнего кусочка, подмел все гнусные крошечки. А потом опять погрузился в свои тошнотворные размышления.
 Когда в час дня явился тюремщик и со скрежетом открыл дверь моей камеры, мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы не заключить этого ублюдка в объятия. Я зашагал по сверкающему желтому коридору, вышел из этого людского зверинца, миновал пару дверей и, получи в обратно свой бумажник и другое имущество, превратился в более-менее свободного человека.
 Клэнси ждал меня у конторки дежурного, но я еще не был готов к разговору с ним, равно как и с кем-либо другим.
 — Эд хочет тебя видеть, ма-алыш, — протянул он с этой своей лукавой улыбочкой.
 — Эд может подождать! — рявкнул я. — По себе знаю.
 — Они не хотели отпускать тебя, мальчик, — сказал Клэнси. Ему как-то удавалось выглядеть удрученным и при этом улыбаться во весь рот. — Пришлось попотеть, чтобы тебя вызволить, Клей.
 — Я отправляюсь домой, — объявил я. — Можешь сказать ему, что я отправляюсь домой. А когда я доберусь до дома, то поем настоящей пищи и лягу спать на настоящую кровать, но прежде пущу настоящую воду и приму настоящий душ с настоящим мылом.
 Я дам Эду знать, когда буду в состоянии снова видеть людей.
 — Эд немного расстроен, Клей. Послушайся дружеского совета, не зли его.
 — Почему это? Он меня злит, ты меня злишь, все меня злят, а мне нельзя, что ли? Скажи Эду, что я приду к нему, когда опять стану человеком.
 Я бросил его и, поймав такси, поехал домой. Со злости я недодал шоферу чаевых. Он заворчал на меня. Я рявкнул в ответ. Потом я для порядка рявкнул на швейцара. Поднимаясь на лифте, я то и дело рявкал, чтобы поупражняться.
 Элла ждала меня в гостиной. Когда я вошел, она опрометью бросилась ко мне.
 — Клей, тебя отпустили!
 — Я бежал! — рявкнул я. — Перегрыз решетку.
 — Клей, я так боялась за тебя! А когда прочла в газете…
 — В газете? — рявкнул я. — Это попало в чертовы газеты?
 — Все про девушку, которую убили…
 — Очень мило! — рявкнул я. — Чертовски мило!
 Я затопал по комнате, пиная всю мебель, какая только попадалась мне на глаза. Мне даже в голову не приходило, что я могу попасть в газеты, и теперь, осознав это, я взбесился пуще прежнего. Тот умник, которого я искал, умник, заваривший всю кашу, подставив Билли-Билли и свалив на него свою вину, этот умник прочтет статью обо мне, увидит связь между мной, организацией и Билли-Билли и догадается, что я охочусь за ним. Теперь он будет начеку, теперь он уже не чувствует себя в безопасности. Значит, он начнет обеспечивать себе всевозможные прикрытия. И если до сих пор его поиски были нелегким делом, отныне моя задача станет еще сложнее.
 Меня уже тошнило от всего этого. Я устал, проголодался, страдал от жары, у меня ныли все кости. Да пусть хоть вся планета взорвется, плевать я хотел на нее. Может, я еще и «ура» крикну, если это случится. Пошло оно все к черту.
 И вдруг Элла спросила:
 — Клей, это ты ее убил?
 Я стал как вкопанный и вытаращил глаза. Элла смотрела на меня очень серьезным, полным тревоги взглядом, и я понял, что она, должно быть, считает меня убийцей Бетти Бенсон. Это была последняя капля.
 — Нет, — ответил я. — Не убивал я эту стерву. Я говорил с ней, и она рассказала мне про шеренгу богатых любовников Мэвис Сент-Пол. Потом я ушел, а кто-то пришел и убил ее. Тот же парень, который порешил Мэвис. Потому что Бетти Бенсон была лучшей подругой Мэвис Сент-Пол.
 — Я очень рада, что это не ты, Клей, — сказала Элла.
 — Чертовски любезно с твоей стороны, — рявкнул я. — Ты радуешься тому, что я не убивал Бетти Бенсон. Очень мило с твоей стороны. Я высоко ценю твою сраную похвалу.
 — Клей…
 — Дай-ка я тебе кое-что скажу! — рявкнул я. — Не убивал я эту Бетти Бенсон, но стоило Эду попросить меня убить ее, я бы убил. Если бы Эд велел мне убить тебя, я бы убил. Мне случалось убивать людей в прошлом, и я наверняка угроблю еще больше народу в будущем, а если тебе это не по нраву, никто тебя тут не держит. И вот еще что: сейчас я хочу убить одного парня, по-настоящему хочу. Парня, с которого начался весь этот бардак и который укокошил Мэвис Сент-Пол и Бетти Бенсон. Я намерен застрелить мерзавца, и уж в этом деле без чувств не обойдется. Ты меня слышишь?
 — Клей, ты устал, — сказала Элла.
 — Ну и что? Когда заходит речь о моей работе, ты ходишь на цыпочках вокруг да около, боясь приглядеться повнимательнее и понять, чем я занимаюсь. А ты приглядись. Я — наемник Эда Ганолезе, будь оно все проклято, и я делаю то, что он мне велит. Все, что он мне велит. И если я в тебя влюблен, это ни фига не меняет.
 Сказав все это, я умолк и уставился на нее. Последняя фраза вырвалась у меня сама собой. Я не знал, что ляпну такое, не знал даже, что подумаю о таком. И теперь я просто вслушивался в свои слова, эхом гулявшие по комнате, и не знал, что еще сказать.
 — Ты устал, Клей, — повторила Элла. — Тебе лучше вздремнуть. Пошли. Пошли, Клей.
 — Хорошо, — ответил я.
 Мы отправились в спальню. Я разоблачился и улегся в постель, она была до невероятности мягкой по сравнению с той жалкой железной тюремной доской. Я лежал, вслушиваясь в эхо всех тех слов, которые сказал Элле, и гадал, как меня угораздило их нарявкать.
 Элла забралась в постель и прильнула ко мне.
 — Я тебя согрею, — сказала она.
 — Элла, — проговорил я.
 — Ты слишком устал.
 — Но не настолько же.
 Вскоре белый свет стал мне менее ненавистен, и я погрузился в сон.




 11


 Проснулся я в темноте и без Эллы. Часы показывали почти половину девятого, значит, Элла ушла на работу. Она была танцовщицей в «Тамбурине» и работала с восьми вечера до двух ночи.
 Я с минуту полежал в приятном сумраке, думая обо всем понемногу, а потом желудок дал мне знать, что он пуст. Теперь я чувствовал, что умираю от голода, поэтому выбрался из постели, натянул какую-то одежду, заглянул в ванную, чтобы ополоснуть лицо холодной водой, и, шлепая босыми ногами, потащился на кухню.
 На столе лежала записка: «Клей, в духовке стоит кассероль. Включи духовку на 350 градусов и подожди двадцать минут. Пиво в холодильнике. Я люблю тебя. Элла».
 Я включил духовку, выпил пару чашек кофе, дожидаясь, пока поспеет кассероль, потом поел и прикончил бутылку пива. Теперь я был в состоянии размышлять.
 В гостиной я уселся в свое кресло для раздумий, держа в одной руке бутылку пива, а в другой сигарету, и огляделся, ища, с чего бы начать. Почему бы не с Бетти Бенсон? Чем не отправная точка? Ее прикончил тот же человек, который убил Мэвис Сент-Пол. Я не знал, зачем он убил Мэвис, но прекрасно представлял себе, почему ему пришлось разделаться с Бетти. Она знала нечто, способное навести на мысль о его причастности к убийству Мэвис. И каково бы ни было содержание ее познаний, Бетти определенно не понимала их значимости.
 А убийца не ведал, что я уже успел поговорить с Бетти Бенсон до его прихода. А это значит, что факты, которые он пытался скрыть, заставив замолчать Бетти Бенсон, вполне возможно, уже занесены в мою записную книжку.
 Я вернулся в спальню, отыскал блокнот и вернулся с ним к своему креслу и своей бутылке с пивом. Изучив имена, которые назвала Бетти Бенсон, я впал в наимрачнейшее расположение духа. У меня в руках был список подозреваемых в милю длиной.
 Вот Сай Грилдквист, продюсер, с которым Мэвис Сент-Пол крутила любовь. Его жену, если подумать, тоже можно включить в число возможных убийц. Она была замужем за Саем, потом появилась Мэвис, покрутилась и была такова, а в итоге жена Сая — больше не жена Сая. Возможно, с этим стоит разобраться.
 Итак, мы имеем двух кандидатов. Третий — Джонни Рикардо, владелец ночного клуба. Четвертый — Алан Петри, бывший любовник, который заделался легавым. Теперь он женат и, возможно, это дает нам еще одного подозреваемого
 — супругу Петри. Следующий — Пол Девон, преподаватель актерского мастерства. А еще бывший муж Мэвис, парень, за которого она вышла в Беллевилле, штат Иллинойс. Да и Эрнест Тессельман по-прежнему оставался весьма вероятным кандидатом. Я пока не был готов выдать ему белый билет.
 Таким образом, мы имеем в общей сложности восемь человек, и пока я встречался и разговаривал только с одним из них, Эрнестом Тессельманом. Остальные были мне незнакомы.
 Что ж, скоро познакомимся. Я уже собирался ехать с визитами. Кроме того, если подумать, у меня за спиной вся моя проклятущая организация, которая всегда поможет. Правда, пока от нее не было никакого толку, но скоро все изменится.
 Самым большим достоинством организации, стоявшей за моей спиной, было обилие всевозможных связей. Вряд ли в Нью-Йорке живет или работает хоть один человек, который никогда не соприкасается с тем или иным ответвлением организации, будь то в рабочее время или на досуге. Стоило только задействовать нужные механизмы, и можно было получить сведения практически о любом из наших горожан.
 Первым делом я позвонил Арчи Фрайхоферу. Мой список включал в себя в основном мужчин, богатых мужчин, любивших пышную свиту. Арчи был надзирателем за девушками для развлечений и, само собой, знал всех этих людей.
 — Я читал про тебя в газетах, малыш, — откликнулся Арчи, едва я успел сообщить ему, кто звонит. — Тебе повезло с пресс-секретарем.
 — А тебе не повезло с чувством юмора, — ответил я. — Слушай, мне надо, чтобы ты выяснил еще кое-что.
 — Что угодно, ной милый.
 Я продиктовал ему имена Сая Грилдквиста, Джонни Рикардо и Полз Девона, со злости присовокупив к ним еще и Алана Петри.
 — Все эти люди знали Мэвис Сент-Пол, — объяснил я. — Надо выяснить, когда они последний раз виделись с Мэвис, в каких были отношениях и где находились во время ее убийства.
 — Ох, даже и не знаю, крошка, — проговорил Арчи. — Я знаком только с одним из них, Джонни Рикардо. Его проверить нетрудно. Все остальные — чужаки.
 — Может быть, кто-то из девушек их знает.
 — Я поспрашиваю.
 — Вот и молодец.
 Потом я позвонил Фреду Мэну, нашему продажному легавому.
 — Где-то в Нью-Йорке есть полицейский по имени Алан Петри, — сообщил я ему. — Не мог бы ты раздобыть кое-какие сведения о нем?
 — Конечно, мог бы, Клей, — ответил Фред. — А что случилось?
 — Пока точно не знаю, — сказал я, потому что купленным полицейским не стоит говорить ничего лишнего. — Я просто выполняю указания.
 — Что именно ты хочешь знать, Клей?
 — Где он был вчера пополудни, — ответил я. — Еще я слышал, что он женат. Хотелось бы знать, как складывается его семейная жизнь, доволен ли он женой или, может, ходит на сторону. И если ходит, знает ли об этом миссис Петри.
 — Ну, ты даешь. Клей, — с сомнением произнес Фред. — Уж и не знаю, получится ли. Такие сведения добыть нелегко.
 — Посмотри, что можно сделать, — попросил я, и Фред пообещал, что посмотрит.
 Так, теперь Пол Девон, преподаватель актерского мастерства. Как же заставить организацию заняться им? Я с минуту поразмышлял об этом и нашел выход. Преподаватели актерского мастерства учат молодых актеров и актрис. Молодые актеры и актрисы — неотъемлемая часть богемы Гринвич-Виллидж и основные покупатели дешевых наркотиков, в особенности марихуаны. Поэтому я позвонил Джанки Стайну, который в тех местах главный, поскольку снабжает всех уличных торговцев к югу от парка.
 Мне повезло, он был дома. Когда я сказал, что мне нужны кое-какие сведения, Джанки ответил:
 — Говори.
 — Меня интересует парень по имени Пол Девон, преподаватель актерского мастерства из Виллидж. Я хочу знать все о его отношениях с девицей, которую звали Мэвис Сент-Пол.
 — С этой шлюхой! Из-за нее я целых четыре часа провел в вонючей кутузке.
 — Не горюй. Я просидел девятнадцать.
 — Я слышал об этом, Клей. Не повезло тебе.
 — Да, но уж такова жизнь. Еще я хочу знать, где был Пол Девон вчера днем, в частности, около четырех часов.
 — Посмотрю, может, что и разнюхаю, Клей, — пообещал Джанки.
 Теперь очередь дошла до Сая Грилдквиста. Я немного поразмыслил. Сай Грилдквист — бродвейский продюсер. Значит, он имеет дело с миллионом разных профсоюзов: рабочих сцены, актеров, электриков, декораторов, распорядителей, импресарио и еще полудюжиной других. Между тем профсоюзное движение Нью-Йорка — один из тех пирогов, в которые запустил свои пальцы Эд Ганолезе. В профсоюзах собраны сказочные богатства, и Эд ни за что не пройдет мимо такой кормушки.
 Поэтому я позвонил профсоюзному деятелю по прозвищу Бугай Рокко, борцу за права трудящихся и в особенности за их право объединяться в профсоюзы и платить членские взносы.
 — Бугай, — сказал я, — это Клей. Не мог бы ты кое-что проверить для меня?
 — Я читал о тебе в газетах, Клей, — ответил он. Несмотря на свое прозвище, Бугай Рокко — настоящий нью-йоркский профсоюзный мальчик в свежей сорочке и при галстуке. — Вот незадача.
 — И не говори, — согласился я. — Ты знаешь человека по имени Сай Грилдквист?
 — Конечно. У него сейчас идет пьеса на Бродвее. Называется «Далекие барабаны». Делает неплохие сборы.
 — Рад это слышать. Приятно, когда искусство процветает.
 — Мне тоже, мальчик. Так что там с Грилдквистом?
 — Ты мог бы узнать кое-что о нем? У тебя есть человек, мало-мальски приближенный к нему?
 — В мире театра — да, но не в личной жизни. Разве что, возможно, его шофер. Не знаю, придется выяснять.
 — Вот что мне нужно установить. Где он был вчера днем вообще, и около четырех часов в частности. В каких отношениях состоял с Мэвис Сент-Пол последнее время. Связана ли со всем этим делом его бывшая жена.
 — Которая из них? Он был женат три раза.
 — О, Господи. Та, с которой он жил четыре или пять лет назад. Еще я хочу знать, где она была вчера днем.
 — Не могу ничего обещать, Клей, особенно насчет жены. Возможно, у нас с ней нет общих знакомых. Но я посмотрю, что можно сделать.
 — Спасибо, Бугай.
 Я положил трубку и опять заглянул в свой список. Оставалось разобраться только с двоими — Эрнестом Тессельманом и благоверным из Иллинойса. Я никак не мог решить, стоит ли заниматься этим муженьком. Очевидно, он не встречался с Мэвис как минимум лет пять. Вряд ли этот человек ни с того ни с сего вынырнет из прошлого, чтобы убить ее.
 С другой стороны, вполне возможно, что пока я знаю далеко не все о замужестве Мэвис Сент-Пол. И первым делом надо выяснить, кто был ее супругом. А значит, придется выйти на человека, как-то связанного с Беллевиллом, штат Иллинойс.
 Ну-с, и где же, черт возьми, находится этот Беллевилл, штат Иллинойс?
 Я думаю вот что: если вы хотите найти маленький городок, надо выяснить, какой большой город расположен поблизости. А когда речь идет об Иллинойсе, в голову первым делом приходит мысль о Чикаго.
 Поэтому я раскошелился на телефонный разговор и позвонил своему знакомому в Чикаго. Он не состоит на службе у Эда Ганолезе, но входит в очень похожую организацию, совет директоров которой частично составлен из тех же людей, что и наш.
 — Беллевилл? — переспросил он. — Это чертовски далеко, на юге штата. Клей. Там не наша вотчина.
 — Прекрасно, — сказал я. — Значит, он не рядом с Чикаго.
 — Черт, да нет, не рядом.
 — Тогда рядом с чем?
 — С Сент-Луисом, — ответил он.
 — Сент-Луис? Это же в Миссури.
 — Разумеется. На миссурийском берегу Миссисипи. А через реку находится Восточный Сент-Луис, штат Иллинойс. Беллевилл где-то там.
 — Восточный Сент-Луис?
 — Так он называется. Там тебе помогут. Сам-то я не отличу Беллевилл от Бельвью.
 Я позвонил в Восточный Сент-Луис. Несколько лет назад граждане Сент-Луиса сдуру избрали своим мэром какого-то реформатора, и все крутые парни тотчас покинули этот славный город, переплыли через реку и обосновались в Восточном Сент-Луисе. Они и поныне там. А горожане, подложившие им эту свинью, теперь досадуют на то, что Сент-Луис превратился в скучный город, совсем не похожий на своего вольного тезку за рекой, и машин на мостах с каждым днем становится все больше.
 В общем, как уже говорилось, я позвонил в Восточный Сент-Луис, где у меня тоже есть знакомые и где имеется организация, по духу и образу действий аналогичная той, на которую я работаю. Я связался с парнем, называвшим себя Налог, за что его и выжили из Нью-Йорка, и сказал:
 — Слушай, Налог, мне нужны кое-какие сведения о девице, которая жила в Беллевилле. Это ведь рядом с вами, так?
 — Да, — ответил он. — Миль пятнадцать отсюда, возле базы ВВС.
 — Приятно слышать, что он и впрямь там, — сказал я — Вот что: пять или шесть лет назад шлюха из Беллевилла, по имени Мэри Комаски, вышла замуж за парня с этой базы. Я хочу знать, кто он.
 — Произнеси имя по буквам.
 Я произнес, и Налог спросил:
 — Где мне тебя найти, когда я все сделаю?
 Я дал ему свой номер телефона и добавил:
 — Можешь позвонить за мой счет, разумеется.
 — Еще бы, а ты как думал?
 Славный парень. Я поблагодарил его и положил трубку. Оставался один Эрнест Тессельман. Я по-прежнему подозревал его и решил провести проверку сам.
 Пора было отправляться в гости. Заглянув в телефонный справочник, я узнал адреса нужных мне людей, переписал их в блокнот, и пошел в спальню повязать галстук.
 Пока я занимался этим, раздался звонок в дверь, и мне подумалось, что это почти наверняка Граймс. Гадая, кто отдал концы на сей раз, я вернулся в гостиную.
 Я решил, что явился Граймс, но ведь прийти мог и кто-то другой, поэтому я заглянул в глазок, прежде чем открыть дверь. И правильно сделал. В тот миг, когда открылся глазок, человек за дверью выстрелил. Пуля задела мне фалангу большого пальца, просвистела мимо моей головы и вонзилась в противоположную стену.




 12


 Услышав выстрел, я тотчас бросился на пол. Не научившись этому за два года в армии, я постиг сию науку за девять лет службы при Эде Ганолезе. Поэтому я провел несколько секунд, зарывшись носом в половик, пока не понял, что звук, доносящийся до меня, — ни что иное как топот ног человека, бегущего по коридору к лифту.
 Я кое-как поднялся на ноги и, распахнув дверь, успел увидеть, как задвигаются створки лифта. Я даже мельком не видел этого парня. Пробежав по коридору, я несколько раз надавил на кнопку «вверх», хотя и знал, что это не принесет никакой пользы, и лифт не поднимется ко мне, пока не довезет умника до самого низа. Пока он доползет, пока я сяду да опущусь, умник успеет добежать до середины Нью-Джерси.
 Вернувшись в двери квартиры, я захлопнул ее. Я так и так собирался уходить, вот и решил отправиться в путь без промедления. Лифта надо было ждать несколько секунд, и я посвятил их размышлениям о причинах всей этой пальбы.
 И тут наступило озарение. Я попал в газеты, потому что подозревался в убийстве Бетти Бенсон. Парень, за которым я охотился, должно быть, прочел статью и понял, что опоздал к Бетти, что я уже побывал у нее и знал все то, что знала она.
 Лифт поднялся, я вошел и нажал кнопку первого этажа. Коль скоро я намеревался встретиться со всеми, кто был перечислен в моем списке возможных подозреваемых, рано или поздно мне придется разговаривать и с парнем, который только что норовил прикончить меня.




 13


 Я решил начать с Джонни Рикардо, не потому что он был главным подозреваемым, а потому что находился ближе других. Он владел клубом любителей вечерних трапез на Восточной пятьдесят девятой улице, который почему-то назывался «Пивнушка Джонни». Я взял такси, а «мерседес» оставил в гараже, ибо только приезжему придет в голову искать место для стоянки в радиусе десяти кварталов от «Пивнушки Джо» в девять часов вечера.
 Зал в «Пивнушке Джо» был перегорожен надвое. В передней половине размещался бар, а в задней — ресторан, где дважды за вечер выступали исполнители народных песен и комики, косящие под слабоумных или под Морта Сала и Орсона Бина.
 Я миновал бар и вошел в ресторан. Минутку постоял в дверях, разглядывая людей, сгрудившихся в полумраке маленьких столиков, коричневые занавески и сцену размером с письменный стол, которая сейчас была пуста. Тут возле меня вырос официант в черно-белом одеянии, как на похоронах, и предложил показать мне столик.
 — Я не хочу есть, — ответил я. — Мне надо поговорить с Джонни Рикардо.
 Выражение его лица неуловимо изменилось, и он сказал.
 — Не уверен, что он у себя. Кто хочет его видеть?
 — Передайте, что я от Эда Ганолезе, — ответил я, считая, что это имя скажет ему больше, чем мое собственное. У нас с Джонни Рикардо по какой-то непонятной причине никогда не было общих дел, хотя Джонни почти наверняка был так или иначе связан с Эдом Ганолезе.
 — Я посмотрю, в кабинете ли он, — сказал мой приятель. — Если угодно подождать в баре…
 — Ничего, я подожду здесь, чтобы вам не так далеко ходить.
 Он незаметно пожал плечами и бесшумно удалился. Я потоптался на месте, оглядываясь по сторонам, вскоре официант вернулся и сказал:
 — Он у себя. Вон за ту занавеску и вверх по лестнице. Первая дверь направо.
 — Благодарю.
 Во исполнение указаний я миновал коричневую портьеру, поднялся по лестнице, покрытой коричневой дорожкой, открыл коричневую дверь, первую справа, и прибыл в кабинет Джонни Рикардо. После коричневого изобилия снаружи комната была почти невидима. Сплошная серость: серые стены, серый письменный стол, серый ковер, серый конторский шкаф, серые шторы на двух окнах и серая корзина для бумаг возле серого стула. Даже картина на стене была выполнена в разных оттенках серого.
 Серой была и личность, восседавшая за письменным столом. Вполне под стать своему кабинету и костюму. У парня была бледная бескровная физиономия, испещренная глубокими морщинами, вылинявшая шевелюра, бесцветные глаза и серые костлявые руки, торчавшие из серых рукавов пиджака.
 Он поднялся, и его тонкие губы сложились в улыбочку.
 — Я Джонни Рикардо, — представился серый человек высоким и надтреснутым серым голосом, протягивая свою костлявую руку, которую я принял с осторожностью, стараясь не сломать в ней что-нибудь. Я тоже назвался.
 Джонни продолжал улыбаться.
 — Так вы, говорите, от Эда Ганолезе?
 — Совершенно верно.
 — Что ж, надеюсь, вам от меня ничего не нужно. Знаете ведь, как оно бывает, — он улыбался, но глаза смотрели настороженно. Жестом указав на серый стул у стола, Джонни пригласил: — Усаживайтесь.
 — Благодарю.
 Когда мы оба уселись, он спросил:
 — Что привело вас сюда? Надеюсь, ваш приход не влетит мне в копеечку?
 Я покачал головой.
 — Нет, я пришел не за этим. Насколько мне известно, на вас никто не жалуется.
 — Рад слышать, — ответил Джонни, глядя все так же настороженно и ежесекундно стискивая костлявыми пальцами подлокотники стула.
 — Я пришел из-за девушки, которую вы когда-то знавали. Мэвис Сент-Пол. Возможно, вы ее помните?
 — Мэвис? — он растерялся, но ухитрился остаться все таким же улыбчивым.
 — В нашем деле приходится встречаться со столькими девушками. — Джонни отвел от меня глаза и принялся изучать картину на стене. — Мэвис, — повторил он. — Мэвис Сент-Пол. Весьма необычное имя.
 — Это сценический псевдоним, — пояснил я.
 — Певичка?
 — Нет, актриса. Насколько я слышал, певицей она была неважной.
 — Мэвис… Мэвис… О, бог мой, ну да! Конечно, конечно. Мэвис! Черт, три года прошло, а кажется, что только вчера! — Он опять смотрел на меня, удивленный и обрадованный этим напоминанием о старой доброй Мэвис. — Что вы хотите знать про Мэвис?
 — Разве вы не читаете газет?
 — При моей-то работе? — Он широко развел руками и криво улыбнулся мне.
 — Только не при этой работе, дружище. У меня строго ненормированный день, и я почти безвылазно сижу вот за этим столом, когда не сплю, или проверяю актеров, или смотрю, чтобы бармены не запускали руку в кассу. У меня нет времени на газеты, телевизор и тому подобную чепуху.
 — Значит, вы ничего не знаете о Мэвис?
 — Ничего не знаю о Мэвис?
 Я пропустил это мимо ушей. Раз или два легавые норовили пустить эту уловку в ход в разговорах со мной. Если он уже знал ответ, то мог забыть, что я ему ни черта не говорил, и выдать себя в ходе дальнейшей беседы. Поэтому я не стал ему отвечать, а вместо этого спросил:
 — Вы не помните, давно ли виделись с ней в последний раз?
 — С Мэвис? О, боже, да уж целая вечность прошла. Не помню. Во всяком случае, не меньше трех лет. Она бросила меня ради какого-то шута с телевидения. То ли Мартин, то ли Морган, уж и не знаю. Нам с ней просто было весело, как в песне поется. Я знал, что она не задержится у меня надолго, а она знала, что я не хочу слишком затягивать отношения. Знаете ведь, как оно бывает.
 Я подумал об Элле, о веренице девочек, предшествовавших ее появлению, и о том, что Элла совсем не похожа на других. И сказал:
 — Да, я знаю, как оно бывает. И вы не видели Мэвис с тех пор, как она ушла от вас к этому самому Моргану?
 — Моргану или Мартину — что-то в этом роде. Начинается с «м». Имел какое-то отношение к телевидению.
 — Да. Но встречались вы с ней после этого или нет?
 — С Мэвис? Нет, разумеется, нет. Я уж и не знаю, как ее вообще угораздило подцепить меня. Она не собиралась работать в ночных клубах. Мэвис была актрисой, увеселения — не ее область. И она не могла спеть ни одной ноты.
 — Это я слышал. Ну, а какая она была? К какой разновидности девушка принадлежала?
 Он улыбнулся мне.
 — О, Мэвис была себе на уме, эта девица знала, чего хочет.
 — Ну, и чего она хотела?
 — Денег, — ответил он, — Только денег, много денег и больше ничего.
 — Она и впрямь стремилась стать актрисой?
 — Несколько странным образом. Она считала, что актриса — это непременно знаменитость. А став знаменитым, вы неизбежно разбогатеете. Она просто не могла представить себе знаменитого бедняка. В общем, ее стремление проистекало все из того же источника. Она жаждала денег, больших денег. Даже спала со своим преподавателем, чтобы бесплатно брать уроки актерского мастерства. Прижимистая сквалыга.
 — Хапуга, да?
 — Нет! Она была очень милой. Черт возьми, поймите меня правильно. Мэвис не была стервой с тяжелым взглядом и волосами, обесцвеченными перекисью водорода. Не то что мегера, с которой я встречаюсь сейчас. Ничего общего. Она была милым ребенком, с которым легко поладить; спать с ней было одно удовольствие. Понимаете? Но одним глазом она всегда высматривала, где бы сорвать доллар.
 — Почему вы говорите о ней в прошедшем времени? — спросил я. — Она что, умерла?
 — Мэвис? Насколько я знаю, нет. Она где-то здесь, возможно, все еще с этим субчиком с телевидения, как там его звать, черт возьми. Хотя сомневаюсь. Вероятно, дурачится сейчас на чьей-нибудь яхте, наслаждаясь жизнью и поминутно заглядывая в свою сберкнижку. Нет, я говорю о ней в прошедшем времени потому, что для меня она — пройденный этап. Мое прошлое. Через полчаса после ухода отсюда вы тоже станете моим прошлым, и я буду говорить о вас в прошедшем времени. Но это вовсе не значит, что вы умрете.
 — Мне просто стало любопытно, — сказал я и попытался кинуть ему наживку, дабы посмотреть, что из этого получится. — А что Бетти Бенсон?
 — Кто?
 Мне показалось, что это вполне правомерная реакция, но ведь я неважный знаток психологии.
 — Бетти Бенсон, — повторил я.
 Джонни опять заулыбался.
 — Вы шутите, — сказал он. — Так никого не зовут.
 — Но эту девушку звали именно так.
 Он с улыбкой вздернул брови.
 — Звали?
 Я дал маху. Поэтому глуповато улыбнулся и сказал:
 — У меня тоже есть прошлое. Это я от вас заразился. Зовут. Я о Бетти Бенсон.
 — А что, я должен знать эту девушку? Мэвис-то я знаю, но не знаком ни с какой Бетти Бенсон.
 — Мне подумалось, что вы могли видеться с ней. Она была… э-э-э… она
 — подруга Мэвис.
 Он на минуту задумался, потом покачал головой.
 — Боюсь, что нет. Я еще могу потратить минуту, припоминая, кто такая Мэвис Сент-Пол. Это не совсем обычное имя, но где вы видели в Нью-Йорке шлюху с заурядным именем и фамилией? К тому же, три года прошло. Но Бетти Бенсон… Я наверняка запомнил бы цыпочку с таким именем, попадись она мне на глаза.
 — Да, надо думать, — согласился я.
 — Кстати, почему вдруг такой интерес к Мэвис? — спросил он. — У нее возникли трения с синдикатом?
 Я никогда не употребляю в речи слово «синдикат». Не знаю, что приходит мне в голову, когда вы слышите это словечко, но у меня в мозгу оно прочно связано с газетными фельетонами, рубрикой «Как добиться взаимности в любви» и прочей чепухой в том же духе. Людей, продающих этот бред всем газетам страны, можно смело назвать «синдикатом». Предприятие, на котором я работаю, не дает советов несчастным влюбленным, разве что, возможно, тот его отдел, где заправляет Арчи Фрайхофер. Я работаю на компанию, на предприятие, на организацию. Но уж никак не на синдикат.
 Но я не стал сообщать об этом Рикардо, а просто сказал:
 — Мне толком не известно, в чем дело. Я всего лишь мальчик на побегушках.
 — Надеюсь, она не попала в беду, — сказал Джонни.
 — Думаю, что нет. Вы знаете что-нибудь о ее муже?
 Он вытаращил глаза.
 — О муже?
 — Мне сказали, что она вышла замуж до своего приезда в Нью-Йорк.
 — Вот те на. Не помню, чтобы она когда-либо говорила об этом.
 — Ну что ж, — произнес я, вставая, — большое спасибо за то, что уделили мне время.
 — Пустяки, — ответил он. — Я готов помочь всем, чем могу, кроме денег.
 — Джонни рассмеялся кладбищенским смехом. — На все сто процентов. Но если надо раскошеливаться, то десять процентов готовности долой. Должен же я иметь прибыток, а?
 — Да, согласился я и пошел к двери, но на полпути остановился и вернулся к столу. — Кстати, у вас есть пистолет?
 — При чем тут это?
 — К Мэвис это не имеет отношения. Дело совсем в другом. Я чуть было не забыл вас спросить…
 — Слушайте, я согласен вам помогать…
 — Просто мне стало любопытно, есть ли у вас пистолет, — сказал я.
 — Разумеется, есть. Я держу в сейфе крупные суммы денег, и…
 — Вам нет нужды оправдываться, — успокоил я его. — Я просто полюбопытствовал. Где он, у вас в столе?
 — Да, но я не…
 — Можно взглянуть?
 — Послушайте, — начал он, и серость сменилась снежной белизной. — Послушайте, в чем дело? Я никогда не причинял вреда Эду Ганолезе…
 — Не волнуйтесь вы так. Я вовсе не собираюсь убивать вас из него. Будь иначе, я бы нашел менее людное местечко, чем этот ваш клуб. Я просто хочу взглянуть на пистолет, и все.
 — Зачем?
 — Увлекаюсь стрелковым оружием.
 Я протянул руку, Джонни затеял поединок взглядов, норовя заставить меня опустить глаза, но я был не один. Из-за моей спины на Джонни пялились Эд Ганолезе и вся организация, и в конце концов отвернуться пришлось ему. Он пожал плечами и выдвинул ящик стола.
 Пистолет, который протянул мне Джонни, был настоящим чудовищем. Автоматический «кольт» сорок пятого калибра. Имея такой, можно усеять трупами все горы и долины.
 — Думаете, вас придут грабить слоны? — спросил я.
 — Пистолет, он и есть пистолет, — ответил Джонни. Это было не совсем так, но я не стал с ним спорить. Я поднес дуло к носу, но не унюхал ничего, кроме запаха холодной стали. Извлек обойму. Она была полна. Передернул затвор. Механизм был вычищен и обильно смазан. Из этого пистолета уже давно не стреляли.
 — Другого оружия у вас нет? — спросил я.
 — Нет.
 Я возвратил Джонни его адскую машину, и тут он сказал:
 — Мэвис мертва, верно? Ее что, застрелили? С кем она гуляла последнее время? С Эдом Ганолезе?
 — Вам следовало бы почаще читать газеты, — посоветовал я.




 14


 Следующим я решил посетить Сая Грилдквиста, поэтому удалившись на квартал от «Пивнушки Джонни», зашел в аптеку, чтобы позвонить. Я толком не знал, где искать продюсера, когда идет его спектакль, он мог быть и в театре, и дома. Сперва я позвонил в театр, где мне сообщили, что Сай будет в своей конторе только на другой день после обеда. Тогда я попробовал дозвониться до квартиры.
 Сай самолично снял трубку. Судя по его глухому зычному голосу, он уже много лет прикуривал одну сигару от другой.
 — Грилдквист у телефона, — сообщил он мне и умолк, дожидаясь, когда я назову себя.
 Мне не хотелось загодя оповещать его о приходе человека, который желает говорить с ним о Мэвис Сент-Пол, поэтому я сказал:
 — Я драматург, мистер Грилдквист. Пока мои пьесы не ставились, но…
 Как я и думал, он тотчас принялся отделываться от меня, пустив в ход дежурный набор расхожих фраз.
 — Извините, но сейчас я занят «Далекими барабанами» и, боюсь не смогу прочесть пьесу, которая не одобрена театральными агентами. Советовал бы вам обратиться к одному из них.
 — О, — проговорил я. — Что ж, большое спасибо.
 — Всегда к вашим услугам, — ответил он.
 Я вышел из аптеки, подозвал такси и поехал к Грилдквисту, который проживал в районе восточных шестидесятых улиц. Всего в четырех кварталах от жилища Мэвис Сент-Пол, хотя в Нью-Йорке такого рода обстоятельство ровным счетом ни о чем не говорит. Жить в нью-йоркской квартире — все равно что иметь дом на Луне. В сущности вы один в радиусе миллиона миль.
 Дом Грилдквиста стоял совсем рядом с Пятой авеню и парком, и я сразу понял, что попасть внутрь будет непросто. В подъезде дежурил швейцар, а у него за спиной на стене висел маленький телефонный коммутатор. Следовательно, без согласия жильца мимо швейцара не прошмыгнешь.
 Стало быть, придется все-таки оповестить Сая Грилдквиста о своем приходе. Я поднялся на крыльцо, и, когда швейцар открыл мне дверь, переступил порог.
 — Кого вы желаете видеть? — спросил швейцар.
 — Мистера Грилдквиста, — ответил я.
 — Ваше имя?
 — Скажите ему, что я от Эрнеста Тессельмана, — попросил я в надежде, что Грилдквисту известно, кто такой Эрнест Тессельман. — Пришел поговорить о Мэвис.
 — Мэвис?
 — Совершенно верно.
 — А как ваше имя, сэр?
 — Просто скажите, что я от Эрнеста Тессельмана, — повторил я.
 Несколько секунд он переваривал мои слова, потом пожал плечами и пошел к своему коммутатору. Я ждал, разглядывая блестящий кафель и мрамор подъезда. Наконец швейцар вернулся и сказал:
 — Квартира одиннадцать Си, сэр, поднимитесь на первом лифте.
 Я поблагодарил его и воспользовался первым лифтом. Квартира 11-Си располагалась в дальнем конце коридора, и Грилдквист открыл дверь, едва я успел нажать на кнопку звонка.
 Он пригласил меня войти и повел в гостиную, где предложил сесть. Потом осведомился, не угодно ли мне чего-нибудь выпить. Я пробормотал что-то насчет виски с водой, и Грилдквист отправился готовить выпивку, а я тем временем оглядел комнату.
 Похоже, быть бродвейским продюсером — весьма прибыльное занятие. Гостиная была огромной и двухэтажной. Посередине вели две ступеньки, которые вели в эдакую яму, где на белом ковре стояли белая софа и белые столики, неплохо смотревшиеся в окружении бледно-зеленых стен, бара из темного дерева, консоли с телевизором и камина из шершавого кафеля. Камин выглядел как настоящий, хотя сейчас в нем не горел огонь. Французское окно вело из гостиной на балкон, с которого открывался вид на огни города.
 Вернулся Грилдквист с напитками, вручил мне стакан и уселся слева от меня. Мы сделали по несколько глотков, глядя на пустой экран телевизора, потом Грилдквист нарушил молчание, спросив небрежным тоном, будто речь шла о каком-то пустяке:
 — Кто такой Эрнест Тессельман?
 — Последний любовник Мэвис, — ответил я и взглянул на него. — Вы впустили меня в дом, не зная, кто такой Эрнест Тессельман?
 Он улыбнулся телевизору.
 — А вы думали, это волшебное имя? Нет, уж не обессудьте, но двери перед вами открыло имя Мэвис.
 — О, — пробормотал я. — Понятно.
 Он все пялился на экран, и я последовал его примеру, но телевизор не работал. Почему-то из-за этого телевизора наш разговор шел еле-еле. Мы с Грилдквистом смотрели друг на друга, мы оба разглядывали телевизор. Мы не обращались друг к дружке, а говорили с этой квадратной дурацкой мордой, которая служила нам то ли толмачом, то ли еще кем.
 — Эта штуковина сломалась недели две назад, — вдруг сказал Грилдквист.
 — Ну и черт с ней. Я все равно никогда не смотрю телевизор. Жена — та была большой любительницей.
 — Потому что телевидение — ваш соперник? — спросил я.
 — Нет. Люди смотрят телевизор, когда им лень найти более полезное занятие. А когда не лень, они идут в театр. Телевидение и театр — такие же соперники, как прокисшее пиво и доброе виски.
 — У вас прекрасное шотландское, — произнес я, позвякивая кубиками льда в стакане.
 — Благодарю, — ответил Грилдквист. — Вы тот самый драматург, который звонил недавно, не так ли?
 — Я хотел узнать, дома ли вы.
 — Как я понимаю, вы — частный сыщик.
 — Вроде тех, которых показывают по телевизору? Нет, боюсь, что нет. Просто приятель Эрнеста Тессельмана.
 — Последнего любовника Мэвис.
 — Совершенно верно.
 — Помолчите минуту, — попросил он. — Дайте мне сообразить. — Грилдквист поудобнее устроился в кресле, хмуро взглянул на телевизор и сказал: — Этот ваш мистер Тессельман думает, что тот парень, которого ловит полиция, не убивал Мэвис. Поэтому он нанял вас, или попросил вас, или велел вам — в зависимости от ваших с ним отношений — разнюхать, что к чему, и выяснить, кто настоящий убийца. Выполняя его указания, вы разнюхали, что к чему, и кто-то сказал вам, что я был знаком с Мэвис. Это навлекло на меня подозрения, и вы пришли узнать, убил я ее или нет.
 — А вы ждали моего прихода, — сказал я телевизору. — Почему?
 — Вообще говоря, не ждал. Но театральный продюсер проводит изрядную часть своей жизни за чтением пьес. Великое множество этих пьес — детективы. А кроме того, есть еще и… — тут он указал рукой на телевизор. — Когда швейцар сообщил мне, что пришел человек, который хочет поговорить о Мэвис, я без особого труда понял, что мне дали роль в первой картине второго действия.
 — Почему вы позволили мне подняться?
 — Кабы я вас завернул, вы тотчас решили бы, что я и есть тот человек, которого вы ищете. Нынче вечером я не очень занят, и если мы с вами немного поболтаем, вреда от этого не будет. Кроме того, наш разговор может оказаться полезным для вас, хотя я вынужден признаться, что не понимаю, каким образом. Но я хочу, чтобы убийцу поймали. Мэвис была славной девушкой.
 — Мне говорили, она отличалась своекорыстием, — сказал я, вспоминая отзыв Бетти Бенсон.
 Грилдквист засмеялся.
 — Не совсем. Это весьма точная характеристика Мэвис, но, боюсь, она может увести вас в сторону. Мэвис не была шлюхой, она не легла бы в постель с любым, у кого есть деньги. Чтобы она обратила внимание на мужчину, он должен был ей понравиться.
 — А нравились ей только богачи, — вставил я.
 — Думаю, в ее жизни просто был такой этап. Полагаю, что, повзрослев, она переросла бы это. Так ее настроило замужество.
 — Замужество?
 — Вы, должно быть, слышали, что она была замужем.
 — Еще в своем родном городе?
 — Да. За каким-то рабочим. Перед ней открывалось лучезарное будущее на каком-нибудь пригородном ранчо. Муж предложил ей свою любовь и свою защиту, но уж никак не благополучие. А потом бросил ее. И с тех пор она больше не хотела ни любви, ни заботы, а жаждала лишь благополучия. Это вполне можно понять.
 — Вы не знаете, какое имя она носила в браке?
 — А разве не Сент-Пол? Хотя нет, наверное, это все-таки был сценический псевдоним. Мне очень жаль, но она, по-моему, никогда не называла имени мужа. Мэвис не любила говорить о нем.
 — А когда вы с ней познакомились?
 — Пол Девон как-то притащил ее на вечеринку. Он преподает в театральном училище и подрабатывает режиссурой в около бродвейских театрах. Тогда они уже какое-то время встречались.
 — Но вы оказались богаче.
 Он улыбнулся телевизору.
 — Стало быть, к этому сводится мое мужское обаяние? Наверное, вы правы. Я был богаче. Кроме того, я был бродвейским продюсером, а Мэвис отчаянно хотела стать звездой.
 — У нее было хоть какое-то дарование?
 — Самая малость. Явно недостаточно. Она была слишком порывиста, и ее прочтение ролей не отличалось глубиной.
 — Почему вы расстались?
 — Моя жена задумала разводиться. Я решил, что лучше какое-то время вести себя безупречно, чтобы не давать ей в руки козырей. А когда все кончилось, Мэвис уже была с кем-то другим. Кажется, с парнем из ночного клуба.
 — Как вы это восприняли?
 — Завел другую девушку, — он отвернулся от телевизора, чтобы одарить меня улыбкой. — Я не желал Мэвис зла. Кроме того, прошло уже три года.
 — Вы с ней еще виделись?
 — Раз или два, на вечеринках. Мы остались друзьями, хотя почти не встречались.
 — Когда вы виделись в последний раз?
 — Где-то год с лишним назад. Она была с Чарли Морганом, телевизионным продюсером. Вскоре после этого он умер.
 — Вы в последнее время не встречались с Бетти Бенсон?
 — Бенсон? — Он нахмурился, изучая телевизор. — Ах, вы имеете в виду подружку Мэвис? Эту маленькую бюргершу. — Грилдквист внезапно повернулся ко мне. — Это ее только что убили?
 — Совершенно верно.
 — Вы, разумеется, считаете, что это дело рук того же парня?
 — Конечно.
 — Я видел эту девушку лишь однажды. Пока Мэвис не вселилась в свою квартиру, снимал для нее жилье. Уж и не помню, как выглядела эта Бенсон.
 — И с тех пор вы ее не видели?
 — Нет. Не было нужды.
 — У вас есть огнестрельное оружие?
 Он растерянно посмотрел на меня.
 — Мзвис, вроде, зарезали, не так ли?
 — И Бетти Бенсон тоже, — ответил я — Мне просто стало любопытно, есть ли у вас пистолет.
 — Вообще-то есть. Правда, он не совсем мой. Это собственность моей второй жены.
 — Той, на которой вы были женаты, когда встречались с Мэвис?
 — Да. Она оставила пушку здесь, а мне все недосуг вернуть. Эта женщина теперь в Калифорнии, а оружие, кажется, запрещено пересылать по почте.
 — Могу я взглянуть на него?
 — Могу я спросить, зачем?
 — Нынче вечером в меня стреляли.
 — О! — Грилдквист поднялся. — Не уверен, что мне удастся его разыскать.
 — Я хотел бы посмотреть.
 — А что, я под большим подозрением?
 — У меня нет никакой градации, — ответил я.
 — Если мне удастся найти пистолет, я, наверное, стану подозреваемым номер один.
 — Это зависит от обстоятельств.
 — Пойду поищу. Вы пока налейте себе еще.
 — Благодарю.
 Он ушел, а я встал, стараясь не смотреть на телевизор. Стакан Грилдквиста тоже был пуст, поэтому я захватил и его, отнес в «яму» и налил по второй. Потом вернулся на место и сел, но телевизор все больше раздражал меня, посему я поднялся и передвинул свое кресло так, чтобы оно оказалось прямо напротив кресла Грилдквиста. Потом я передвинул и его кресло тоже, сел, и тут появился хозяин дома.
 С пистолетом в руке. Маленькая дамская пугалка двадцать пятого калибра, с блестящим стволом и рукояткой из слоновой кости. В рекламе говорится, что такие «удобно носить в кармане или дамской сумочке». Грилдквист держал пистолетик в расслабленной ладони, но палец его касался спускового крючка. Дуло было нацелено в пол, в какую-то точку, находившуюся примерно на полпути между нами.
 Он немного постоял в дверях, с полуулыбкой глядя на меня, потом сказал:
 — Знаете что, будь я тем человеком, который убил Мэвис и пытался убить вас, вы сейчас были бы в весьма неловком положении. Я мог бы застрелить вас, уложить труп в ванну, расчленить и выкинуть по кусочку в мусоросжигатель.
 — Это вы в пьесе вычитали? — спросил я.
 — Да, — ответил Грилдквист, и его улыбка сделалась шире. — Я ее отклонил. Недостаточно реалистична. Частный сыщик никогда не попадет в такой переплет.
 — Швейцар знает, что я поднялся к вам.
 — Думаете, он вас запомнит? Или начнет гадать, куда вы подевались?
 — Мистеру Тессельману известно, что я пошел сюда.
 — Но известно ли ему, что вы до меня добрались?
 — Если вы шутите, то играете со смертью, — сказал я.
 — Почему это? Пистолет-то у меня.
 — С первого выстрела вы можете и промазать, при условии, что я достаточно проворно отскочу в сторону.
 Грилдквист нахмурился
 — Да, эта шутка начинает набивать оскомину, — рассудил он и, подойдя, отдал мне пистолет.
 Я взял его, понюхал дуло, открыл затвор. Пистолетик не был заряжен, его давно не чистили и не пускали в ход. Я вернул его Грилдквисту и сказал:
 — Не следует играть с огнестрельным оружием.
 — Наверное, вы правы, — согласился он, потом сел, посмотрел на телевизор и опять взглянул на меня. — Вы передвинули кресла.
 Отвечать на это замечание было бессмысленно.
 — Кстати, о вашей второй жене, — проговорил я. — Она когда-нибудь виделась с Мэвис?
 — От всей души надеюсь, что нет. Не думаю, иначе она сказала бы об этом, Джанин далеко не молчунья.
 — Говорите, она теперь в Калифорнии?
 — Опять вышла замуж. Вы что, думаете, ее обуяла запоздалая ревность? Джанин не способна убить человека. Во всяком случае, ударом ножа. Она предпочитает сживать людей со свету языком.
 — У вас, кажется, была и третья жена?
 — Она в Европе. У нас с Мэвис все закончилось еще до того, как я встретил Элайзен.
 С минуту я потягивал виски, потом сказал:
 — Уж и не знаю, о чем еще спросить. Может, вам придут в голову какие-нибудь ответы?
 Он улыбнулся, глядя в свой стакан.
 — Нет, зато пару вопросов я придумал. Например, вы не назвали свое имя и не объяснили, как связан я с мистером Тессельманом.
 Я осушил стакан, поднялся и сказал:
 — Вы правы, я не назвался и не объяснил. Спасибо, что нашли для меня время.
 — А между тем хотелось бы знать.
 Я улыбнулся и зашагал к двери.
 — Как вы думаете, имеет ли смысл стращать вас полицией? — спросил он.
 Я остановился и оглянулся.
 — Как это?
 — После вашего ухода я могу позвонить швейцару и сказать, чтобы он не выпускал вас из здания. А потом позвать полицию и заявить, что вы выдавали себя за сыщика.
 — Зачем вам это?
 — Вы вели разговор так, как было выгодно вам. Я к такому не привык. Мне хочется знать, кто вы такой.
 — Вы знакомы с человеком по имени Бугай Рокко? — спросил я.
 — Профсоюзный деятель?
 — Он самый. Этот человек никогда не осложнял вам жизнь?
 — Нет, до сих пор мы неплохо ладили. Да и дел у нас с ним не так уж много. А что?
 — Если вы станете осложнять жизнь мне, Бугай начнет осложнять жизнь вам.
 — Никогда не встречал такого умельца пускать в ход громкие имена, — сказал Грилдквист. — Сейчас вы скажете еще, что знакомы с Джорджем Клейтоном.
 Я разинул рот.
 — С Джорджем Клейтоном?
 — С тем парнем, которого арестовали за убийство Бенсон. И не врите, будто не знаете этого имени.
 Я улыбнулся и перевел дух. Я совсем забыл о газетах. Разумеется, в них было напечатано мое полное имя.
 — Джордж Клейтон — это я.
 Он мне не поверил.




 15


 Я должен был встретиться еще с троими: Аланом Петри, Полом Девоном и Эрнестом Тессельманом, но решил, что с этими можно подождать до утра. Был уже одиннадцатый час, а с людьми сподручнее общаться при свете дня. Надо было как-то убить четыре часа, а потом ехать в «Тамбурин» за Эллой, поэтому я отправился домой.
 Я допивал пиво, когда зазвонил телефон. Никто, вроде, не должен был так быстро раздобыть сведения, поэтому, входя в гостиную и поднимая трубку, я гадал, кто бы это мог быть.
 Голос я не узнал. Он был зычный, глухой и говорил с сильным акцентом
 — Вы есть Клей? — спросил голос.
 — Кто это?
 — Вы знакомы с некий мистер Уильям Кэнтелом? — осведомился голос, безбожно коверкая слова.
 — Уильямом Кэнтелом? Вы имеете в виду Билли-Билли Кэнтела?
 — Иго самого. Он был просить меня вас телефонировать.
 — Когда?
 — Только немного мгновений назад.
 — Вы знаете, где он?
 — Он просил, — произнес голос со сводящей с ума медлительностью, да еще так, что разобрать что-либо было невозможно, — говорить вам, где вы могли встретиться с его.
 — Где же? — спросил я, нащупывая карандаш и бумагу.
 — Есть станция трубы на улице девяносто два…
 — Что там есть?
 — Ваше прощение. Станция подземная. Она больше не в использовании. Мистер Кэнтел есть там сейчас ожидающий вас.
 — На станции подземки?
 — Вы имеете карандаш с бумага? Я буду поведать вам, как достичь туда.
 — Да, валяйте.
 — Теперь слушайте, — сказал он. — Эта станция подземки есть больше не в употреблении. Нормальные входы опечатаны вконец. Но там есть еще путь пробираться в станцию через подземелье дома на улице девяносто два.
 Он рассказал мне, как попасть на станцию подземки, и я все записал. Потом мой собеседник произнес:
 — Власти употребляют платформы для складирования досок и много строительного материалу. Мистер Кэнтел был устраивать себе маленькую тайную нору на центростремительной платформе. Вы это имеете записать? На платформе, где бы становились центростремительные поезда, а не окраинностремительные. Это будет на западной стороне станции.
 — Записал, — сказал я.
 — Вы должны пройти через переход к центроедущая платформе, а потом заворотить к лево. Он там в южном конце платформы. Он взял убежище за штабелем досок там. Вы имеете все это?
 — Я имею все это, — ответил я. — Как, вы сказали, вас зовут?
 — Мистер Кэнтел говорил мне, что мне не было бы нужно именовать себя, поскольку вы не знаете я.
 — Но я хотел бы с вами познакомиться, — сказал я, и в трубке щелкнуло.
 Я немного посидел, пытаясь решить, что мне делать. У меня не было ни малейших сомнений в том, что звонил этот умник и никто иной. Этот насквозь фальшивый иностранный акцент, эта попытка использовать Билли-Билли как приманку. Он хотел залучить меня в тихое местечко, чтобы завершить дело, столь неудачно начатое вечером.
 Что ж, ищущий да обрящет с моей помощью. Я не сомневался, что найду своего умника на этой заброшенной станции подземки. Он ждет меня там. К тому же, разнообразия ради неплохо бы хоть разок точно знать, где его искать.
 Я снова вышел в душную ночь, доплелся до гаража и получил у пуэрториканского мальчишки свой «мерседес».
 — По-прежнему жарко, — сообщил он мне, вылезая из машины.
 — Хорошо поспал в кино?
 — Неплохо. Вы не придумали, какую работу мне дать?
 — Все не так, как тебе представляется, мальчик, — сказал я.
 Он пожал плечами.
 — Все лучше, чем тут вкалывать.
 — Это тебе только кажется
 — Я хочу свалить отсюда.
 — Я поспрашиваю, — сказал я — Но ничего не обещаю.
 — Спасибо, мистер, — обрадовался он. — Вы им скажите, что я вожу машину как черт. А когда полицейские начнут задавать мне вопросы, я, извините, по-английски ни бум-бум.
 — Я им скажу.
 Я сел за руль «мерседеса», сказал «пока» мальчишке, одарившему меня улыбкой до ушей, и поехал на Восемьдесят шестую улицу, а по ней — через парк в Истсайд. По пути я вытащил из-под приборного щитка свой пистолет тридцать второго калибра и проверил его. Он был вычищен, заряжен и в боевой готовности. Я сунул его в карман пиджака.
 Дома через два от нужного мне здания нашлось место для стоянки. Тут был эдакий псевдожилой квартал из четырех— и пятиэтажных кирпичных домов, выстроенных с расчетом на дешевизну квартир. Цены на жилье тут не были занижены, поскольку само жилье, в общем-то, никуда не годилось. Тем не менее дома эти весьма выгодно отличались от настоящих жилых кварталов с их бараками, и даже пахло здесь еще весьма сносно.
 Я вошел в подъезд нужного мне дома, с минуту потыкался туда-сюда и отыскал дверь в подвал. Она была заперта, но замок оказался старинного образца, а у меня всегда с собой два обычных больших ключа на цепочке. Я сунул в замок первый, и дверь открылась. Прошмыгнув в подвал, я прикрыл за собой дверь и включил свет. Миллионные полчища тараканов бросились в беспорядочное отступление по лестницам и стенам, забиваясь в щели и трещины. Я спустился по лестнице и с опаской двинулся в сторону заднего фасада дома. По моим расчетам, умник должен был поджидать меня на станции, но ему могло прийти в голову караулить тут, в подвале.
 Пролом в стене был именно там, где умник велел мне его искать. Я прополз в него, перешагнул через древние булыжники и очутился на платформе подземки. Свет давали только несколько маленьких лампочек.
 Это была действительно старая станция подземки с залом в форме эскимосского жилища: высокий купол вверху, украшенный замысловатыми мозаичными узорами, слишком сложными для нынешних торопливых строителей. Шаткий на вид железный мостик висел высоко над путями и вел на другую платформу. Как и сказал умник, примерно половину площади обоих перронов занимали штабеля досок и других стройматериалов. Умник мог поджидать меня за любым из них.
 Я вытащил из кармана пистолет и медленно двинулся вперед, к мостику. Неторопливо, с опаской и в полусогнутом состоянии поднялся я по ступенькам и едва успел добраться до самого верха, когда слева донесся грохот приближающегося поезда.
 Мне не хотелось попадаться на глаза какому-нибудь машинисту подземки. Заметив меня, он свяжется с диспетчерской, и через считанные минуты станция будет кишеть легавыми. Кроме того, мне не улыбалось попасть в сноп света от фар поезда и сделаться отличной мишенью для нашего умного стрелка. Поэтому я растянулся плашмя на стальном настиле мостика и принялся ждать, когда проедет поезд.
 Их оказалось два, один шел на север, второй — на юг, и оба проскочили одновременно, с грохотом, способным до конца дней лишить меня слуха. Поезда исчезли, а я выждал долгую минуту, медленно поднялся на ноги и опять двинулся вперед, по-прежнему сгибаясь в три погибели.
 Я спустился по лестнице с противоположной стороны и опять затаился. Где-то среди этих досок и брезентовых холмов в темноте слева от меня и должен был ждать моего появления Билли-Билли. Но дудки! Верно, кто-то уж наверняка меня там поджидает. И если я прав, это парень, который убил Мэвис Сент-Пол.
 Я медленно направился в ту сторону, опасливо перебираясь от одного штабеля досок к другому. Прежде я никогда не замечал, как же длинны эти платформы станций подземки. Я успел дойти только до середины, когда опять услышал шум приближающегося поезда. Присев за одним из покрытых брезентом бугров, я стал ждать. Минуту спустя мимо опять прогрохотали два поезда. Промелькнули вереницы окон, на миг изобразив на стене позади меня причудливую игру света и тени. Последний вагон поезда, шедшего на север, миновал станцию, рассыпая ослепительные искры, и на какую-то долю секунды все подземелье озарилось яркой вспышкой света.
 А потом опять стало темно и тихо, и я пошел дальше. Пока я не слышал никаких звуков, за исключением шорохов, которые производил сам, да рева проходящих поездов. Интересно, может быть, кто-то решил сыграть со мной гадкую шутку?
 Мало-помалу я добрался до конца платформы, где лежал последний штабель досок. Он был прямо передо мной. Я бочком придвинулся к его краю, выставил перед собой пистолет и выглянул из-за угла.
 Да, вот уж шутка так шутка: прямо передо мной сидел Билли-Билли Кэнтел и во все глаза пялился на меня.
 Но и с Билли-Билли тоже сыграли гадкую шутку. Он был мертв.




 16


 Целую минуту простоял я, согнувшись в три погибели и глядя на Билли-Билли. Его зарезали. Впереди на грязной рубахе (еще более грязной, чем прежде, потому что она была заляпана запекшейся кровью) зиял неровный порез. Несколько буроватых ленточек прочерчивали грудь и соединялись с высохшей коричневой лужицей на бетонном полу, рядом с левой рукой мертвеца.
 Его привели сюда и зарезали. Судя по количеству крови на полу возле левой руки (эта рука, лежащая ладонью кверху, бледная, безжизненная, со скрюченными пальцами, являла собой настоящее олицетворение смерти), Билли-Билли не могли доставить сюда уже убитым.
 Я стоял и таращился на него, пока шум не заставил меня очнуться и снова пошевелиться. Это был звук голосов, я выпрямился, напрягся и обратился в слух. Голоса доносились из черного зева тоннеля, с юга.
 А потом я все увидел. Я увидел, во что втянул меня убийца.




 17


 Он позвонил мне и направил сюда, чтобы я нашел Билли-Билли. А потом позвонил в полицию и сообщил, что Билли-Билли здесь. И обстряпал все так, что полиция найдет тут не только Кэнтела, но и меня.
 Не имело значения, сумеют ли легавые повесить на меня убийство Кэнтела. Им это и не нужно. Я работаю на Эда Ганолезе. Я работаю на организацию, стоящую вне закона, и закону нет нужды ждать, пока можно будет сцапать меня по обвинению в убийстве. Закон сцапает меня по любому обвинению Пребывание здесь, на закрытой и покинутой станции подземки уже само по себе было правонарушением, и полиция с радостью сцапает меня за это. Пистолет у меня в руке — еще один прекрасный повод засадить меня. Закон мог упрятать меня на несколько лет, даже не упоминая об убийстве Кэнтела. И наш умник пойдет себе гулять. И никаких расходов.
 Надо было убираться к чертям. Я развернулся и побежал. Теперь мне было плевать, произвожу я шум или нет, теперь меня волновало только одно — как бы сдернуть с этой станции и из этого квартала.
 Я добежал до мостика и взлетел по железным ступенькам, которые громко лязгали у меня под ногами. Вдруг откуда-то справа донеслись крики, но я не стал терять времени и смотреть вниз. Опрометью перебежав через пути и перепрыгивая через три ступеньки, я спустился с мостика, пригнулся и нырнул в пролом в стене, после чего оказался в вонючем подвале псевдожилого дома.
 Пробираясь туда, я споткнулся обо что-то и растянулся на полу. Пистолет отлетел куда-то в темноту. Надо было его найти: на нем полно моих отпечатков. Я принялся лихорадочно копаться в покрывавших пол пыли и мусоре, а сзади уже слышались вопли и топот бегущих ног. Наконец мои пальцы наткнулись на ствол пистолета. Я схватил его, поднялся на ноги, бросился к лестнице, взбежал по ступенькам, не обращая внимания на копошащихся под ногами тараканов, и выскочил через дверь в подъезд Маленькая толстуха, тащившая набитую овощами хозяйственную сумку (и это в половине двенадцатого ночи!), как раз проходила мимо двери в подвал Она разинула рот, и я увидел ее пожелтевшие зубы и вытаращенные глаза. Захлопнув за собой дверь и не обращая на толстуху никакого внимания, я принялся охлопывать карманы в поисках ключей. Потом до меня дошло, что я все еще сжимаю в руке пистолет, а толстуха смотрит на него выпученными глазами. Сунув пистолет в карман пиджака, я отыскал ключи и запер дверь в подвал. Преследователи уже топали по лестнице Отпихнув толстуху, которая по-прежнему смотрела на меня, разинув рот, но еще не начала кричать, я выбрался на улицу, где заставил себя перейти на шаг, гуляющей походкой добрести до «мерседеса» и притвориться, что в душе моей царят мир и безмятежный покой, будто я какой-нибудь страховой агент. В итоге я сел за руль, воткнул ключ в замок зажигания и убрался оттуда ко всем чертям.
 Всю дорогу я размышлял об этом подонке. Сначала он пытается меня убить. Когда этот замысел проваливается, умник норовит засадить меня в тюрьму на изрядный срок и таким образом на несколько лет удалить от дел. Он меня знает, а я его — нет. Стало быть, преимущество на его стороне. И мы больше не играем в охотника и дичь. Теперь мы оба охотники, и он ближе к цели.
 Кроме того, он быстро делает ходы. Устраивает мне одну засаду за другой и не угомонится, пока не достанет меня.
 Стало быть, мой следующий ход ясен: я должен увеличить темп. Надо действовать проворнее, чем он, чтобы свести на нет его фору. Он меня знает, значит, я должен выяснить, кто он.
 Иначе я покойник.
 17 Я приехал домой и бросил «мерседес» перед дверью, под знаком, угрожавшим принудительной буксировкой. Было без десяти двенадцать, а после полуночи стоянка разрешена. Если легавым удастся за десять минут пригнать сюда буксировочный грузовичок, пускай забирают мою машину.
 Поднявшись к себе, я направился прямиком в ванную и полюбовался своим отражением в зеркале. Ну, хорош! Физиономия чумазая, на потном лбу, правой щеке и подбородке — потеки грязи. Руки были еще грязнее, чем лицо, а одежда имела и вовсе жуткий вид. Рубаха и пиджак в пятнах, штаны на коленях порваны
 — вероятно, это произошло, когда я катапультировался из подвала. С носка правого ботинка содран клок кожи.
 Теперь умник задолжал мне еще и за шмотки, и я горел желанием взыскать с него этот должок.
 Я разоблачился, принял душ, натянул чистую одежду и позвонил Эду, введя его в курс последних событий и сообщив в числе прочего, что нашел труп Билли-Билли. Когда я кончил доклад, он сказал:
 — Поганый сукин сын.
 — Я тоже так думаю, — ответил я.
 — Ладно, — молвил Эд. — Ладно, ладно. Он сам на это напросился. На сей раз он зашел слишком далеко. Перемудрил. Самую малость, но вполне достаточно, чтобы себе же и нагадить. Легавые получили своего желанного Билли-Билли, а значит, закроют это чертово дело. Стало быть, умник наш, Клей Этот сукин сын — наш, и нам нет никакой нужды сдавать его в полицию.
 — Да, верно, — сказал я. — Мне это в голову не пришло.
 — И ему, ублюдку, тоже. Но мне-то пришло Клей, сейчас этот сукин сын нужен мне как никогда. Я хочу видеть его воочию. Этот ничтожный умник малость переумничал, и теперь ему будет плохо.
 — Я его накрою, Эд, — пообещал я.
 — Надеюсь на тебя, мальчик.
 — Да, Эд, послушай, вот еще что. С точки зрения полиции, убийство Мэвис Сент-Пол раскрыто. Но как насчет Бетти Бенсон? Я ведь еще хожу в подозреваемых, как ты знаешь.
 — Легавые получили своего Билли-Билли, — сказал он, — и теперь нетрудно будет убедить их заткнуть им обе дыры.
 — Хочу надеяться. Ну а как с самим Билли-Билли? Думаешь, легавые станут искать парня, который его пришил?
 — Черт, конечно, нет. Они решат, что это наших рук дело, и плюнут на все. Какое им, к черту, дело, кто угробил эту никчемную шпану?
 — Да, наверное. Ладно. Эд, я просто подумал, что тебе следует знать про Билли-Билли. Сейчас опять возьмусь за дело.
 — Давай, Клей. Притащи мне этого гада.
 — На подносе, — ответил я, — и с яблоком в пасти.
 — Погоди-ка, — спохватился Эд. — Надо бы поставить в известность и Клэнси. Именно ему придется уговаривать легавых снять с тебя подозрение и повесить Бетти Бенсон на Билли-Билли. Поезжай к нему. Посовещайтесь, найдите способ отмазать тебя и свалить все на Билли-Билли.
 — Куда мне ехать? К нему домой?
 — А куда же еще, черт возьми? Сейчас ведь полночь.
 — О чем я и толкую. Ты знаешь, Клэнси не любит смешивать работу и личную жизнь.
 — А кто любит? К черту! Дело слишком важное. Езжай и поговори с ним.
 — Хорошо, Эд.
 — А потом достань мне этого парня.
 — Достану.
 Я натянул пиджак и уже собрался уходить, как вдруг зазвонил телефон.
 — Ты хотел знать, где был Сай Грилдквист вчера в четыре часа дня, — сказал Бугай Рокко. — Я это выяснил. У одного мецената, там читали его новую пьесу.
 — Это точно? — спросил я. — И он не мог отлучиться, скажем, на полчаса?
 — С чтения пьесы у мецената? Нет. Он точно был там, высасывал деньги с первой до последней минуты.
 — Спасибо, — сказал я. — Большое спасибо.
 Итак, теперь я наверняка знал, что хоть один из этих парней — не мой умник. Очень мило.




 18


 Клэнси Маршалл проживает в Бронксе. Но не в том Бронксе, о котором пишут в «Дейли ньюс» и который люди невольно представляют себе, услышав это название. Клэнси живет гораздо севернее, в пределах Бронкса, в одном из районов Нью-Йорка, но все же на совершенно другой планете. Его квартал называется Ривердейл, и он очень четко разделен на зону, застроенную звездообразными в поперечном разрезе жилыми домами из красного кирпича, высотой от семи до десяти этажей, и зону извилистых деревенских дорог, вдоль которых стоят дома в стиле ранчо, с раздельными входами на этажи, и внушительные довоенные особняки из строевого леса, с верандами, столовыми и мансардами. И все это — часть Нью-Йорка.
 Клэнси обретался в одном из довоенных особняков, двухэтажном, белом, с зелеными ставнями и серым полом на веранде. Лужайка перед домом была утыкана маленькими цветными статуями. Кролики, щенки, лягушки и утки — такие же милые, как утренние телепередачи. Рядом с каретным фонарем стояло изваяние мальчика-раба с плантации, облаченного в рваное одеяние конюха, с вытянутой вперед черной деревянной рукой, всегда готовой принять у гостя уздечку. Иные граждане не скрывают своего сожаления по поводу исчезновения сословия родовой знати, и этот истукан как нельзя лучше выражал такого рода настроения.
 Я свернул с Кингсбридж-роуд на Роджерс-лейн, проехал немного по извилистой дорожке и остановился перед домом Клэнси. «Мерседес» мой уздечкой не оборудован, поэтому я пожал плечами, глядя на мальчика с плантации с его протянутой рукой и неистребимой надеждой, что когда-нибудь в нее опять вложат поводья, и поднялся по ступенькам на веранду, громко топая ногами. Был час ночи, и свет горел только в одном окне наверху. Я знал, что Клэнси ни капельки не обрадуется моему приходу, но все равно нажал кнопку звонка. Пусть злится на Эда, если хочет.
 Пришлось подождать какое-то время, но в конце концов мне открыла супруга Клэнси, Лаура. Лауру Маршалл можно с легкостью описать в пяти словах: богатая стервозная матрона из пригорода. Она подвизается в конгрессе штата в должности какого-то мелкого подгонялы. А посему вечно подгоняет то членов молодежной лиги, то клуба «По понедельникам», то своего Клэнси Маршалла. Она зазнайка и, по ее убеждению, супруга преуспевающего законника, эдакого старого и щепетильного знатока биржевого права. Я не хочу сказать, будто она и впрямь не знает, чем Клэнси зарабатывает на хорошую жизнь, но ей не без успеха удается вводить себя в самообман, благодаря которому Лаура не испытывает угрызений совести, тратя неправедно нажитые богатства супруга.
 По какой-то причине, ведомой только ему одному, Клэнси безумно влюблен в это яркое олицетворение нашей эпохи и смертельно боится, что когда-нибудь Лаура соберет пожитки и уйдет от него вместе с детишками, которых у них двое. Разумеется, двое (ведь невозможно иметь, скажем, два целых и еще шесть десятых ребенка). Не то чтобы Клэнси очень сомневался в своем мужском обаянии. Просто он считает, что рано или поздно его грязные делишки начнут слишком уж бросаться в глаза, и Лаура больше не сможет не замечать их. И тогда она уйдет. Что ж, вероятно, так оно и будет. От Клэнси ей не больше проку, чем от ежемесячного почтового перевода с алиментами. И никаких тебе сплетен.
 Почти все, кто меня не знает, при первой встрече принимают меня за молодого идущего в гору дельца, занимающегося рекламой, страхованием или чем-нибудь подобным. В каком-то смысле это очень близко к истине. Но Лаура Маршалл, увидев меня под дверью своего дома в час пополуночи, наверняка сразу же решила, что у нас с ней не может быть никаких общих знакомых, во всяком случае, что касается светской жизни. Поэтому, как говорили в викторианскую эпоху, ее глаза обдали меня леденящим холодом.
 Ну и черт с ней. Меня так просто не заморозишь.
 — Я хотел бы поговорить с Клэнси, — сказал я, нарочно употребив христианское имя, чтобы посмотреть, как она морщится.
 — В час ночи? — спросила она.
 — Это необходимо, — ответил я, не собираясь приводить никаких других оправданий.
 — У моего супруга есть приемные часы, — начала было Лаура, но я быстренько прервал ее, поскольку времени у меня было не так уж много.
 — Передайте ему, что пришел Клей. Он захочет со мной встретиться.
 Лаура взглянула на меня так, будто очень в этом сомневалась.
 — Подождите здесь, — велела она, захлопывая дверь перед моим носом.
 Я стал ждать. На веранде было старое зеленое кресло-качалка, и я уселся в него. Оно заскрипело, полностью оправдав мои предчувствия, и я принялся раскачиваться с громким шумом, потому что мне пришла охота позабавиться и позлить Лауру Маршалл точно так же, как меня злило ее существование.
 Спустя пару минут Клэнси открыл парадную дверь. На нем был халат в духе Джорджа Сэндерса, темный, с фигурной вышивкой, блестящими лацканами. И еще улыбка, которую можно было бы расценить как зловещую, не будь Клэнси таким бесхребетным существом.
 — Входите, мистер Клей, — сказал он. — Мы можем поговорить в кабинете.
 Я последовал за ним в дом. Кабинет располагался рядом со столовой, которая располагалась рядом с гостиной, которая располагалась рядом с парадной прихожей. Погоняла же располагалась где-то еще, вне пределов видимости.
 Очутившись в кабинете, квадратной комнате, сошедшей со страниц журнала «Как облагородить дом и сад», и очень похожей на ту, в которой знаменитости показывают Эду Мэрроу свои трофеи, Клэнси зажег свет, закрыл дверь и повернулся ко мне со словами:
 — Где тебя надоумили прийти сюда?
 Голос его звучал тихо, но жестко, на смену привычной улыбке попрошайки пришла злобная мина.
 — У Эда, — ответил я. — Он меня не только надоумил, но и обязал. Дела-то идут.
 — Не смей являться ко мне домой, — заявил Клэнси. — Заруби это себе на носу раз и навсегда. Не смей приходить ко мне домой.
 — Посмею, если будет важное дело.
 Он пропустил мои слова мимо ушей.
 — Я сказал Лауре, что ты работаешь у одного моего клиента. Вполне законопослушного клиента. Ты пришел по делу. Когда будешь уходить, скажи что-нибудь в этом духе.
 — Ладно, ладно Давай перейдем к сути.
 — Суть в том, что ты не должен приходить сюда, — долдонил Клэнси. — Никогда. Впредь даже и близко не подходи к моему дому.
 Интересно, придется ли мне когда-нибудь вот так же таиться от Эллы? — подумал я и, выкинув Эллу из головы, сказал:
 — Коли тебе пришла охота полаяться, лайся с Эдом, а у меня есть дела поважнее.
 — Я хочу, чтобы ты понял, — ответил он. — Не приходи сюда. У меня есть присутствие, и я сижу там целый день. Что бы ни случилось, с этим можно подождать до утра.
 — Эд велел мне прийти к тебе. Я не хочу никаких препирательств на эту тему. По твоей милости я просидел в вонючей тюряге девятнадцать часов, так что теперь не жалуйся, если я даже причиняю тебе неудобства.
 — Мне пришлось потрудиться, чтобы вытащить тебя. Они не хотели отпускать.
 — Чепуха. Ты сидел сложа руки. Такая уж у тебя привычка. Да сядь ты, ради бога, и давай поговорим толком. У меня нынче ночью много дел.
 Клэнси хотел было продолжить выступление на тему «Мой дом — моя крепость», но в конце концов до него дошло, что это ему ни фига не даст. Поэтому он уселся за свой письменный стол — такой же пустой, как у Эрнеста Тессельмана, но не настолько огромный — и скорчил страшную рожу, а я сел в кресло напротив.
 — Ну, что такое? — спросил Клэнси. — Давай покончим с этим побыстрее.
 — Вечером я нашел Билли-Билли, — сказал я. — И легавые тоже. Они едва не застукали меня рядом с ним.
 Брови Клэнси поползли вверх, и он забыл, что должен злиться на меня.
 — Где он, у тебя или в полиции?
 — У них.
 — Итак, ты хочешь вызволить его. Клей, ты мог просто позвонить. Незачем было тащиться в такую даль.
 — Заткнись и послушай хоть несколько секунд, Клэнси Билли-Билли был мертв, когда я нашел его. Так что полиция, фигурально говоря, получила дохлое дело.
 — Мертв? — Клэнси с минуту поразмышлял, откинувшись на спинку кресла, потом улыбнулся мне. — Стало быть, и делу конец. Можно опять работать в обычном порядке.
 — Боюсь, что нет. Эд хочет, чтобы я нашел ему этого парня.
 — Зачем? Полиция заполучила тело Кэнтела и может быть довольна. Конец истории.
 — Эд не доволен. Нам пришлось пережить кучу неприятностей, и Эду нужен парень, который заварил всю кашу.
 Клэнси облокотился о стол и подался ко мне. Заботливый, искренний, законник до мозга костей. Любящий муж канул в забвение.
 — Послушай, Клей, — сказал он. — Так дела не делаются. Поверь мне, Клей. Вчера и позавчера мы усердно привлекали к себе внимание, вступая в трения с полицией, а это — не лучший способ поддерживать организацию в рабочем состоянии.
 — Скажи это Эду, а не мне. Я только исполняю указания.
 — И скажу. Где он? Дома?
 — Ага, только он вряд ли тебе поможет. Он весьма раздражен.
 — Я — его адвокат, Клей. Я обязан предостерегать его от глупых поступков. А заставлять тебя играть в Шерлока Холмса глупо. Ты начнешь встречаться с людьми, не состоящими в организации, докучать им, опять накличешь на нас свору легавых, выставишь организацию на всеобщее обозрение и не дашь легавым забыть всю эту историю. Билли-Билли Кэнтел мертв, тело в полиции. Значит, дело закрыто.
 — Но дело Бетти Бенсон еще не закрыто, — напомнил я ему. — По правде сказать, это и есть основная причина моего приезда сюда.
 — Это я улажу в два счета, — сказал он. — Можно свалить на Билли-Билли оба убийства. А легавые не станут слишком уж усердствовать, выясняя, кто его убил. Стало быть, дело завершено. Пусть все так и остается, вот тебе мое мнение.
 — Как я уже говорил, ты должен обсуждать это не со мной.
 — Я побеседую с Эдом, — сказал Клэнси. Он произнес это очень твердым тоном, и я понял, что ему понадобится время, чтобы набраться храбрости. Только потом он позвонит Эду Ганолезе и скажет, что тот действует неправильно.
 Ну, да это не мое дело.
 — Вернемся к Бетти Бенсон, — предложил я. — Я был там, говорил с ней, пил кофе, оставил отпечатки пальцев по всему дому. Они определили время убийства с точностью до получаса, и я уже признался, что какую то часть этого времени был там.
 — Когда ты уходил, она была жива, и все тут.
 — Как я это докажу?
 — Во сколько ты покинул квартиру?
 — Около четырех. А убили Бетти Бенсон между четырьмя и половиной пятого. Я признался, что ушел в четыре.
 — Хорошо, куда ты потом отправился?
 — Прямиком домой. Парень в гараже может сказать, во сколько я приехал. Они записывают время, когда забирают и выдают машины.
 — Прекрасно. В четверть пятого ей позвонил телемастер, и она еще была жива. Я могу это устроить. У нее был телевизор?
 — В гостиной не было.
 — Хорошо. Она ответила: «Извините, но у меня нет телевизора». Это было в четверть пятого. Я смогу обстряпать это завтра к десяти утра. Потом мы пустим слушок, что Кэнтел совершил и второе убийство, и снимем тебя с крючка.
 — Но зачем он ее убил? Они даже не были знакомы. Не уверен, что легавые схватят эту кость.
 — Только сам Кэнтел мог сказать, зачем он ее убил, но, увы, его нет в живых, — Клэнси обворожительно улыбнулся мне. Теперь это был блистательный оратор, упивающийся каждым мгновением своего выступления. Он прекрасно умел стряпать алиби и выдумывать такие мудрые нагромождения событий, что никто на свете не смог бы разгрести их и докопаться до истины. Вот почему он был великолепен в зале суда.
 — Что ж, если ты полагаешь, будто сумеешь это сделать… — проговорил я.
 — Я сумею это сделать. Прямо с утра. Ты вполне мог приехать ко мне в контору к девяти часам, и я бы все устроил.
 — Эд велел мне встретиться с тобой незамедлительно.
 — Эд слишком всполошился. Если это все…
 — Все, — ответил я и, поднявшись на ноги, добавил: — Я мистер Клей, да?
 — Роберт Клей, — сообщил он мне. — Ты работаешь у Крейга, Гарри и Бурка.
 — Это мне вполне подходит.
 Клэнси проводил меня до парадной двери, громко рассуждая о делах Крейга, Гарри и Бурка, которых я знать не знал, и вышел вместе со мной на веранду, прикрыв дверь.
 — Извини, что я взбеленился, Клей, — прошептал он. Улыбка вспыхнула как неоновая вывеска, и хозяин дома радушно потрепал меня по руке повыше локтя.
 — Просто не люблю брать работу на дом. Лаура, понимаешь?
 — Понимаю. До встречи, Клэнси.
 «Элла не Лаура, — сказал я себе и повторил: — Элла не Лаура».
 — Я побеседую с Эдом о том, как нам покончить со всей этой, ерундой, — пообещал Клэнси. — Мы не можем себе позволить тратить время на игру в полицейских и воров.
 — Во всяком случае, в роли полицейских, — ответил я.




 19


 Я знал, что Клэнси ничего не добьется от Эда. Эду приспичило наложить лапу на зачинщика этой свары, и все тут. После того, как умник попытался застрелить меня, а потом подставить на перроне, я и сам был не прочь отыскать его.
 Когда я добрался до квартиры, едва перевалило за половину второго. В два часа я должен был забрать Эллу из «Тамбурина». Оставив «мерседес» перед входом, я поднялся к себе, чтобы минут пятнадцать посидеть спокойно.
 Телефон зазвонил, когда я снимал пиджак. Это был Фред Мэн.
 — Я насчет Алена Петри, — сказал он. — Ничего не выяснил о его личной жизни, но могу сообщить тебе, где его искать. Он патрулирует по ночам в районе сороковых улиц Вестсайда.
 — На машине?
 — Нет, на своих двоих. Наряд из двух человек. Извини, Клей, но больше ничего узнать не смог. Я не знаком с этим парнем.
 — Все равно спасибо, — сказал я. — Говоришь, ночной патруль? Стало быть, сейчас он на работе?
 — Да, наверное, если только у него не выходной.
 — Хорошо, спасибо.
 Западные сороковые улицы. На Сорок шестой улице, между Восьмой и Девятой авеню был бар, в котором несколько девиц Арчи Фрайхофера обычно дожидаются телефонных звонков. Вероятно, владелец бара знал своих участковых патрульных. В расчете на это я позвонил ему.
 Мне ответила пуэрториканская цыпочка с лукавым и бездушным голоском. Я заявил, что желаю говорить с барменом по имени Алекс, на что она ответила:
 — А разве я ничего не могу для вас сделать?
 — Уверен, что можете, — ответил я. — Но сейчас мне нужен Алекс.
 — Кто звонит?
 Я не был уверен, что Алекс помнит, кто такой Клей. Прежде мы никогда не общались. Далеко не все в организации наверняка знают, кто я и что я, и порой это дает некоторые преимущества, хотя иногда бывает и наоборот, как, к примеру, сейчас.
 — Скажите ему, что звонит хозяин Арчи, — ответил я. Авось, сойдет, коль скоро это достаточно близко к истине.
 — Хорошо, — чирикнула цыпочка, и минуту спустя я услышал мужской голос:
 — Алекс у телефона.
 — Это Клей, — сообщил я. — Ты знаешь легавого по имени Алан Петри? Патрулирует в ваших краях по ночам.
 — А с тобой-то мы знакомы, приятель? — спросил он.
 — Позвони Арчи и узнай, кто я.
 — Так я и сделаю. Повтори, как тебя звать?
 — Клей. Я перезвоню через пять минут.
 Все эти пять минут я жалел, что попросту не поехал туда вместо того, чтобы звонить. Но, с другой стороны, я мог только зря проездить, а это была бы слишком большая роскошь.
 Когда я позвонил, Алекс спросил:
 — На кого ты работаешь?
 — На того же, на кого Арчи. На Эда Ганолезе. А теперь, пожалуй, кончай играть в ловцов шпионов. Ты знаешь легавого по имени Петри или не знаешь?
 — Знаю.
 — Можешь с ним связаться?
 — Вероятно.
 — Я хочу с ним поговорить. Когда ты это устроишь?
 — Возможно, в пятницу.
 — Сегодня. Сейчас же.
 — Не уверен, — ответил Алекс.
 — Что тебе сказал Арчи?
 — Почем мне знать, Клей ты или нет?
 — Блин! — заорал я. — Сейчас приеду.
 Я с грохотом швырнул трубку и устремился к двери, но потом вспомнил про Эллу. Часы показывали без четверти два. Вернувшись в квартиру, я позвонил в «Тамбурин» и попросил передать Элле, чтобы ждала меня в баре, поскольку я задерживаюсь. Потом вышел из дома и поехал на юг.




 20


 Этот квартал Западной сорок шестой улицы дал приют целой веренице баров, расположенных в полуподвальных помещениях, и «Ла Сорина» — один из них. Когда я вошел, там было полно девиц. Одни сидели у стойки, другие — в кабинетах вдоль правой стены. В глубине помещения, в обеденном зале, не было ни души. Тут и там среди девиц сидели парни, либо сводники, либо желающие и надеющиеся. Но съема тут нет. Сюда девицам только звонят по телефону.
 Разместившийся за стойкой Алекс был долговяз, толстопуз и кислорож. Я протиснулся между двумя девицами, облокотился на стойку и принялся ждать того мига, когда он осознает, что я существую. На это ушло минуты две, по истечении которых он приблизился ко мне и остановился напротив, сдобрив кислую рожу еще и чем-то жгучим.
 — Ну, чего? — осведомился он.
 — Петри, — ответил я, — это я тебе звонил.
 — О, — был ответ, — ты, значит. Клей.
 — Совершенно верно.
 — Ума не приложу, почему я должен тебе верить.
 — Потому что у меня нет времени дурачиться с тобой. А еще потому, что на той стороне улицы есть заведение, которое хотело бы забрать себе твой приварок за телефонные звонки девицам, и от меня зависит, получат они его или нет.
 Он поразмыслил с минуту, барабаня пальцами по стойке. Пальцы у него были толстые, а лапищи — и вовсе громадные. В конце концов Алекс повернулся к одной из своих девиц и быстро сказал что-то по-испански. Она ответила, потом встала с табурета и вышла вон.
 Алекс снова взглянул на меня.
 — Что ты пьешь?
 — Пиво, — ответил я.
 Он кивнул, отошел и вернулся с кружкой.
 — Долго мне еще ждать? — спросил я.
 Он пожал плечами.
 — Нет, недолго, — с этими словами Алекс переполз в дальний конец стойки и занялся обслуживанием других посетителей.
 Минут через пять девица возвратилась, заняла свое место у стойки и что-то сказала Алексу по-испански. На меня она даже не взглянула. Он кивнул ей, вернулся ко мне и сказал:
 — На улице. Свернешь направо и дойдешь до автостоянки. Он ждет тебя там.
 — Спасибо, — поблагодарил я.
 Существовало две возможности, и я обмозговал обе, пока шагал к двери. Либо он мне поверил, и легавый ждет меня возле стоянки либо не поверил, и тогда в темноте между входной дверью и ступенями, ведущими на улицу, меня ждут двое парней.
 Придется положиться на судьбу. Я быстро вышел из бара и остановился, лишь когда преодолел три ступеньки и очутился на улице. Я оглянулся. Никто меня не поджидал.
 Свернув направо, я зашагал к автостоянке. Там переминался с ноги на ногу молодой высокий и поджарый легавый, который крутил пальцами свою дубинку с таким видом, словно только недавно постиг это искусство. Я остановился перед ним и спросил:
 — Вы Ален Петри?
 — Совершенно верно, — ответил он.
 — Вы когда-то знали девушку по имени Мэвис Сент-Пол, — сказал я ему. — Вы вместе учились в актерской школе.
 — Правда?
 — Так сказала Бетти Бенсон. Она что, ошиблась?
 Он передернул плечами. У него было лицо студента какого-нибудь колледжа
 — квадратное, безвольное и на все сто американское. Я готов был спорить, что его кепка покрывает светлые, подстриженные под «ежик» волосы.
 — Мне платят за то, что я перебираю ногами, — сообщил он мне. — Может, пройдемся?
 Мы зашагали. Я ждал, когда он решит, ответить ли мне. Наконец это произошло.
 — Мэвис недавно убили, не так ли? Позапрошлой ночью.
 — Совершенно верно, — сказал я.
 — Почему вас интересует?
 — А вас? Вы с ней давно виделись?
 — Я не видел Мэвис и не получал от нее вестей с тех пор, как она спуталась с подонком Грилдквистом.
 — Вы недолюбливали Грилдквиста?
 — Он ей в отцы годился.
 — Но он богат.
 — Он запудрил ей мозги, внушил, что сделает из нее бродвейскую звезду первой величины.
 — Вам не понравилось то, что она от вас ушла, верно?
 — Я мог бы убить ее тогда, — ответил Петри. — Мне не было нужды столько тянуть с этим.
 — Я слышал, вы женаты.
 — Да, и удачно. У меня двое детей.
 — Не гуляете от жены?
 — Ну и вопрос.
 — Ну, а ответ?
 — Я не такой человек.
 — Вы — человек, который малость подрабатывает на стороне, тут и там, — напомнил я ему.
 Петри остановился и сверкнул глазами.
 — Кто это сказал?
 — Я сказал. И я — тот, кто вам платит. Не напрямую, конечно.
 — И мне, и всем остальным, — ответил он. — Допустим, я не беру на лапу. Что тогда? Я отведу вас к сержанту, но ведь и он у вас на довольствии. И что мне делать. Такова система, в которой я работаю. Но это еще не значит, что я гуляю от жены.
 — Вы дежурите в ночь с понедельника на вторник?
 — Конечно.
 — Но можете незаметно отлучиться с участка, скажем, на полчаса.
 — Время от времени надо докладываться. Кроме того, у меня есть напарник.
 — А где он сейчас?
 Он показал большим пальцем через плечо.
 — В забегаловке. Пьет кофе.
 — Значит, вы не всю ночь у него на глазах?
 — Все равно надо отмечаться.
 — Вчера в четыре часа вас не было на дежурстве.
 — Я был в школе.
 — В школе?
 — Я учусь на вечернем в Колумбийском. Хочу получить степень по правоведению.
 — Я могу выяснить, были вы там вчера или нет?
 — Конечно, можете. И там вам скажут: да.
 — Когда вы последний раз видели Мэвис?
 — Когда она уходила от меня к Грилдквисту.
 — А Бетти Бенсон?
 — Ее соседку? Тогда же. Может, чуть позже. Я еще пару недель посещал класс Пола Девона, потом бросил. Эта жизнь не для меня.
 Я вспомнил о пистолетах. Я все время спрашивал людей, есть ли у них оружие. У Алана Петри, разумеется, было. Пистолет болтался у него на боку. Но я не представлял себе, как попросить его дать мне взглянуть на оружие. Легавые не дают пистолеты в руки штатским.
 Мы добрели до Девятой авеню, развернулись и поплелись обратно к восьмой. Петри сказал:
 — Вы так и не объяснили, почему вас интересует Мэвис.
 — Я выполняю указания, — ответил я. Так оно проще. Если человек выполняет указания, никто и не рассчитывает, что он знает, почему делает то, что делает. — Мне велят, я исполняю, как и все в этом мире.
 — Да уж, — согласился Петри. — Если у вас больше нет вопросов, может, вы пойдете гулять в какое-нибудь другое место? Вероятно, вместе мы не очень хорошо смотримся.
 — Ладно, — сказал я. — Говорите, в Колумбийском?
 — Совершенно верно.
 — Спасибо, что нашли для меня время.
 Я ускорил шаг, а Петри, наоборот, замедлил, и мы расстались. Я отправился к своему «мерседесу», влез за руль и покатил прочь, спрашивая себя: что же дальше, мальчик? Что же теперь делать?




 21


 Я пересек центр и подъехал к «Тамбурину», стоявшему на углу Пятидесятой улицы и Шестой авеню. Бросив «мерседес» на ближайшей стоянке, которая принадлежала фирме «Кинни», я прошагал полквартала и вошел в бар «Тамбурина».
 Элла сидела у стойки, невозмутимо глядя куда угодно, только не на пятерых парней, норовивших подцепить ее. Эдакая холодная красавица. Рядом с ней на полу стояла тележка со шляпной картонкой, оставшаяся еще с тех времен, когда Элла работала моделью, и служившая ей для транспортировки костюмов, косметики и иных принадлежностей.
 Я несколько секунд постоял в дверях, глядя на нее и вспоминая Лауру Маршалл и Клэнси, который ведет двойную жизнь, потому что мечется между женой и организацией. Элла, конечно, не какая-то там Лаура Маршалл. Ничего даже отдаленно похожего. Интересно, может ли член организации жениться на такой девушке, как Элла, и избежать необходимости вести двойную жизнь?
 Не то, Клей. Сейчас ты должен думать о парне, который убил Мэвис Сент-Пол. И Бетти Бенсон. И Билли-Билли Кэнтела.
 Я протиснулся сквозь толпу не теряющих надежды кавалеров без дам, подошел к стойке и тронул Эллу за руку повыше локтя. Она повернулась, одарила меня улыбкой и сказала:
 — Ой, привет.
 — Привет.
 Я поцеловал ее в щеку, наслаждаясь завистливыми взглядами одиноких повес, и проговорил:
 — Поехали сразу домой. Хочется скинуть башмаки и выпить.
 — Прекрасно, — ответила она.
 Мы покинули бар и молча дошли до автостоянки. В машине Элла спросила:
 — Как дела, Клей? С этим убийцей.
 Я ввел ее в курс последних событий; Элла с вытаращенными глазами слушала мои рассказы о попытке меня застрелить и о приключении на станции подземки.
 — Тебя могли поймать, — сказала Элла, когда я умолк.
 — Я знаю. Мне это тоже приходило в голову.
 Она с минуту раздумывала над моими словами, потом спросила:
 — Ты говоришь, у того человека был акцент?
 — Нарочитый. Приглушенный голос, акцент — все наиграно.
 — Он не хотел, чтобы ты услышал его подлинный голос.
 — Совершенно верно.
 — Почему?
 — Потому что… — начал было я, но тотчас умолк и с минуту просто почти бездумно крутил баранку, размышляя о том, что парень изменил голос. Почему? Да потому, что не хотел, чтобы я узнал его.
 А значит, я разговаривал с ним еще до его звонка. Значит, Алана Петри можно вычеркивать. И Пола Девона тоже можно вычеркивать.
 А вот на Эрнеста Тессельмана стоит направить прожектор, да помощнее.
 — Сукин я сын, — сказал я.
 — Я тебе помогла?
 — Помогла, — я улыбнулся ей. — Иди-ка сюда, гений мой, порулю малость одной рукой.
 Элла придвинулась ко мне, и я стал рулить одной рукой, и рулил до тех пор, пока не сдал «мерседес» на ночевку. Мальчишка-пуэрториканец даже не заикнулся о работе, вероятно, не зная наверняка, можно ли доверять девушке, которая была со мной. Дабы парень не подумал, будто я о нем забыл, я подмигнул ему и получил в ответ улыбку.
 Похоже, последние дни телефон принимался звонить, едва я входил в квартиру. Или легавые уже поджидали меня там. Либо одно, либо другое. На сей раз это был телефон, и, когда я поднял трубку, меня обволокло тягучим голосом Арчи Фрайхофера.
 — Я пытаюсь тебя разыскать, мальчик, — проворковал он.
 — Я только что вошел. Что скажешь хорошенького?
 — Ничего, малыш, мне очень жаль. Джонни Рикардо — единственный постоянный клиент в том списке, что ты мне дал. И в то время, которое тебя интересует, он не был ни с одной из моих девиц. Все остальные в списке мне не знакомы.
 — Жалко.
 — Извини, дорогуша.
 — Конечно, Арчи. Спасибо.
 — Всегда к твоим услугам.
 Я положил трубку, шагнул к холодильнику, где стояло пиво, и телефон зазвонил снова. Элла улыбнулась мне из противоположного угла.
 — Ты стал знаменитостью.
 — Я пива хочу.
 — Я принесу. Иди, общайся с народом.
 На этот раз звонил Джанки Стайн.
 — Я узнал, где был Пол Девон вчера в четыре часа, — сообщил он.
 — Молодец. И где же?
 — В классе. В актерском классе. С двенадцатью студентами.
 — Он не отлучался на несколько минут?
 — Он режиссировал сцену с двумя участниками, как я слышал. Был там с начала до конца.
 — Значит, так. Спасибо, Джанки.
 — От Билли-Билли никаких вестей, — сказал он.
 — Зато у меня есть известия, — сказал я. — Мне жаль, Джанки. Он мертв.
 — Билли-Билли? Клей, ты мне обещал…
 — Это не мы, Джанки. Я и сам ищу этого парня. Он убил еще и двух женщин.
 — Честно, Клей?
 — Честно, Джанки.
 — Надеюсь, ты его найдешь, Клей. Билли-Билли никому не делал зла.
 Закончив разговор, я снова вытащил записную книжку и взглянул на имена, которые еще не вычеркнул. Их было три: Джонни Рикардо, Эрнест Тессельман и муж. Рикардо, как мне казалось, был темной лошадкой. И я очень удивился бы, окажись он тем парнем, которого я ищу.
 Оставались Тессельман и муж Мэвис. Тессельман был прохиндеем, делал вид, будто влюблен в девушку, которая могла быть ему только обузой. Разумеется, это не значит, что он убийца, но теперь я подозревал его куда больше, чем если бы он вел честную игру. Завтра надо будет еще разок съездить и поговорить с ним. И еще мне придется как-то выяснять, где он был во время всех этих убийств.
 И муж. Я все больше и больше склонялся к мысли, что это его рук дело. На скачках за приз умника они с Тессельманом шли голова к голове. Конечно, ему не было никакого смысла тянуть с убийством Мэвис целых пять лет, но если я узнаю, кто он, то, возможно, выяснится, что это не так. Наряду с Тессельманом этот парень был самой вероятной кандидатурой. В основном потому, что я так мало знал о нем.
 — Твое пиво, Клей, — сказала Элла.
 Я поднял глаза. Она стояла передо мной со стаканом в протянутой руке.
 — Не слышал, как ты вернулась, — ответил я. — Спасибо.
 — Тебе надо немного подумать, да?
 — У меня осталось трое подозреваемых, — сказал я. — И двое из них явно лишние.
 — Я не стану тебя беспокоить.
 Но нет. Она меня беспокоила. Не могла не беспокоить. Элла тихонько сидела в дальнем углу, потягивая пиво, и уже одно ее присутствие отвлекало меня. Надо было что-то решать с Эллой, иначе мне будет трудно шевелить мозгами, особенно когда мы с ней в одной комнате.
 Немного погодя я нарушил молчание:
 — Элла, что ты обо мне думаешь? И о моей работе.
 Она удивленно взглянула на меня.
 — Ты чего это, Клей?
 — Просто хочу знать, только и всего. Что ты думаешь обо мне и о моей работе?
 — Ты мне нравишься, — ответила она, — а твоя работа — нет. Нынче днем ты ясно дал понять, что будешь заниматься этим делом и дальше, несмотря ни на что. — Она пожала плечами.
 — А ты понимаешь, почему? — спросил я.
 — Нет, не совсем. Я понимаю, что ты предан Эду Ганолезе и, считаешь себя чем-то ему обязанным.
 — Свободой, — ответил я. — Кабы не он, сидел бы я сейчас в тюрьме.
 — Ты считаешь, что живешь как свободный человек? — спросила она.
 — Разумеется. Я почти сам себе хозяин. Работаю, когда хочу, хорошо получаю, почти всегда кругом тишь, гладь и благодать. Время от времени полиция бесится, но буря кончается, и опять наступает благодать.
 — И ты не задумываешься о нравственной стороне дела?
 — Один легавый сказал мне: я работаю в системе. Парни вроде Эда Ганолезе и возглавляемые ими организации существуют только потому, что среднестатистическому гражданину нужно их существование. Среднестатистическому гражданину хочется, чтобы была организация, способная дать ему смазливую и покладистую шлюху, если он вдруг пожелает этого дела. Среднестатистическому гражданину хочется, чтобы была организация, которая содержит ночные питейные заведения, когда у него нет настроения возвращаться домой после закрытия обычного бара. Среднестатистического гражданина устраивает слегка жуликоватый профсоюз, потому что он знает, несколько капелек жирной подливки упадут и на него. Среднестатистическому гражданину даже приятно сознавать, что есть местечко, где он может стрельнуть щепотку марихуаны, если ему пришла охота малость побалдеть и приобщиться к богеме. Я говорю о средних гражданах, а не о наркоманах, которых в США больше ста тысяч. Среднестатистическому гражданину нравится дуться в азартные игры, по дешевке покупать заграничные виски и читать в газетах статьи про бесшабашных гангстеров. Среднестатистический гражданин отдает свой голос за продажного политика, зная при этом, что голосует за вора. Пусть вор, зато, может, скостит налог на недвижимость или даст возможность сорвать лишний доллар на стороне. На самый худой конец, средний гражданин словит кайф, если будет знать, что кто-то другой получает незаконные доходы.
 — Клей, ты и сам знаешь, что это казуистика.
 — Не казуистика, а правда. Так работает система, только так она может существовать, и я действую внутри этой системы. — Я встал и принялся мерить шагами комнату, распаляясь все больше и больше, поскольку речь зашла о предмете, над которым я частенько ломал голову в течение последних девяти лет. — Посмотри на экономику, и ты увидишь, что система именно так и работает. Ты согласна, что ни одно предприятие не может выжить без покупателя?
 — Клей, это не предприятие.
 — Еще какое предприятие. Мы не грабим банки. Боже, упаси. Мы владеем предприятием. У нас есть что продать или дать напрокат, и наш проклятущий простой народ платит за это. Девицы, наркотики, более высокие зарплаты и бог знает, что еще. Мы предоставляем все это за те деньги, которые получаем. Мы
 — предприятие, и нам минуты не протянуть без поддержки этих чертовых потребителей.
 — Но ведь есть и законные предприятия, Клей.
 — Как не быть. Только действуют они точно так же, как и мы. Они дерутся и грызутся за каждый доллар покупателя. Они пускаются во все тяжкие, чтобы избавиться от соперника. Они норовят произвести такой товар, который будет раскупаться. В своей системе они вышвыривают вон всякого, кто не выдает продукцию. И знаешь, когда увольняют больше всего людей? Под Рождество. А ты мне заливаешь про нравственность. Они выгоняют работников под Рождество, потому что в январе в делах наступает застой. Единственное наше отличие от них заключается в том, что мы увольняем работника навсегда. И делаем это лишь потому, что не можем позволить себе плодить посторонних, которые слишком много знают о делах организации. Любая крупная корпорация тоже хотела бы увольнять своих служащих таким манером, чтобы бывшие работники не пошли к ее конкурентам и не растрепали, чем намерена заниматься какая-нибудь «Ртуть и жуть» в следующем году. И не говори мне, будто это не так.
 — Клей, неужели ты еще не расплатился с Эдом Ганолезе?
 — Чушь, — заявил я. — Чувство долга — не единственное, что заставляет меня работать. Тут нечто большее.
 — Все дело в том, что работа тебе нравится, — сказала Элла. — Ты любишь то ощущение силы, которое она тебе дает. Тебе по кайфу быть большим человеком из синдиката.
 — Разумеется. А кто говорит, что мне это не нравится?
 — Ты. С тех пор, как мы познакомились, только это от тебя и слышу.
 — Ладно, ладно, — я снова сел рядом с ней. — Я люблю свою работу, понятно? Вот я какой. Большой злющий дядька, который работает на крупных противных жуликов и любит эту работу.
 — Ты не обязан обсуждать это со мной, если не хочешь.
 — Элла, почему ты переехала ко мне жить? Мы познакомились, я пару раз сводил тебя куда-то, потом сказал: «Переезжай ко мне», и ты согласилась. Почему?
 — Потому, что ты мне понравился. Какая еще может быть причина?
 — Тогда ты знала меня хуже, чем теперь.
 — Я знала, чем ты занимаешься.
 — Черта с два ты знала. Все было так таинственно и делалось в таком секрете, что ни фига ты не знала. И ни фига не хотела знать. Стоило мне заняться делом, как ты тихонько исчезала с глаз моих, чтобы ни фига не знать.
 — Я думала, ты сам так хочешь.
 — Хотел, но теперь не хочу. Теперь я хочу, чтобы ты знала обо мне как можно больше.
 — Зачем?
 — Затем, что я хочу выяснить, любишь ли ты меня попрежнему.
 — Я ведь здесь, не так ли?
 — Надолго ли?
 Она молчала целую минуту. Потом отвернулась, сделала глоток и закурила сигарету, а я все ждал ответа. Наконец Элла сказала:
 — Если ты клонишь к тому, чтобы сделать мне предложение, то, честно говоря, я никогда не слышала, чтобы человек сватался таким способом.
 — Клэнси Маршалл женат, — ответил я. — Его жена убедила себя в том, что он — обычный законник, как и любой другой. Дома он не говорит о работе, в присутствии подруг жены вынужден мелко врать, а наедине с ней притворяться кем-то другим. Эд Ганолезе тоже женат. Его дочь учится в каком-то элитном колледже для девочек в новой Англии. Ему также приходится лицедействовать в кругу семьи. Мне такой брак без надобности. Я хочу, чтобы женщина вышла замуж за меня, а не за придуманный образ, которому я должен соответствовать.
 — Иными словами, тебе нужна женщина, желающая стать супругой гангстера из синдиката, — ответила Элла.
 — Чепуха. Мне нужна женщина, которая выйдет за меня.
 — Разве это не одно и то же?
 — Не знаю, может быть.
 — Ты мог бы уважать женщину, мечтающую стать женой гангстера из синдиката?
 — А кто говорит об уважении?
 — Я говорю, — ответила Элла. — Клей, когда я перебралась к тебе, ты занимался тем самым мелким лицедейством, о котором только что говорил. Я избегала всяческих упоминаний о твоей работе, и тебя это устраивало. Но последние два дня ты все ближе знакомишь меня со своей настоящей жизнью, и я не переставаю задаваться вопросом: что же подумает этот человек о женщине, которая останется с ним и после того, как увидит, чем он зарабатывает на жизнь? Неужели он не будет считать меня заурядной шлюхой?
 — Слушай, ты, шутница, я бы сделал предложение заурядной шлюхе, а? Не дури.
 — А разве гангстеры из синдикатов женятся на ком-то, кроме заурядных шлюх?
 — Это ты просто книжек начиталась.
 — Не знаю, Клей. Дай мне подумать. Я не хочу отвечать тебе сейчас.
 — Ты останешься здесь на то время, пока будешь раздумывать?
 — Да, — ответила она. — Но… по-моему, сейчас нам лучше лечь и сразу уснуть.
 — О!
 Она взяла меня за руку.
 — Не подумай, что это мой ответ, Клей. Просто мне надо подумать, и я не расположена заниматься… чем-либо еще.
 — Хорошо, — сказал я.
 Элла встала.
 — Я отправляюсь на боковую, — заявила она. — Совсем умаялась. Ты будешь ложиться?
 — Не сейчас. Скоро приду.
 — Клей, — она умолкла и пожала плечами. — Поговорим завтра.
 — Конечно, — сказал я.
 Она подарила мне короткий холодный поцелуй и отступила на шаг.
 — Ты похож на встревоженного мальчугана.
 — А я и есть встревоженный мальчуган.
 — Играющий в полицейских и воров.
 — Ага.
 Я проводил Эллу взглядом, а потом немного поразмыслил о ней. Я не знал, захочет ли она остаться, не знал даже, захочу ли этого сам. Я знал лишь, что она была первой девушкой за девять лет, заставившей меня задуматься о таких вещах. Первой девушкой за девять лет, вынудившей меня оправдываться.
 Взгляни правде в глаза, Клей. Она была первой девушкой за девять лет, заставившей тебя подумать об уходе от Эда Ганолезе.




 22


 Когда я проснулся, а это случилось вскоре после полудня, Эллы в квартире не было. Она оставила на столе в кухне записку. Всего два слова: «Я вернусь».
 Итак, она еще не решила и не хочет разговаривать со мной, пока не определится. Стало быть, мне остается только потеть и решать что-то для себя. Решать, можно ли жениться на Элле и продолжать работать у Эда Ганолезе. И если это окажется невозможно, придется делать выбор.
 Вчера вечером мы подобрались к самой сути дела. Элла была права: мне нравилось работать на Эда Ганолезе. Нравилось все, что с этим связано. Приятно было чувствовать себя сильной правой рукой Эда Ганолезе. Я занимал достаточно высокое положение в организации, чтобы никто, кроме Эда Ганолезе, не мог помыкать мной. В то же время, я не был и верховным заправилой, которого охочие до власти ребята мечтают свести в могилу, чтобы занять его место. Положение мое было прочным и безопасным, чуть ли не самым прочным и безопасным на свете, и оно мне нравилось.
 И работа тоже нравилась. Хорошо было доводить указания до сведения исполнителей, шлепать отбившихся от рук малышей, когда они шалили, дарить им прощальный поцелуй, когда надо было снимать их с довольствия.
 Не поймите превратно, я вовсе не хочу сказать, что мне нравится убивать. Такого рода работу мне поручают очень редко. Чаще всего моя задача
 — выбор профессиональных мокрушников, состоящих на довольствии в организации совершающих те немногочисленные убийства, без которых мы не можем обойтись. Когда же мне приходится делать это своими руками, я напрочь отключаю все чувства, пока работа не завершена. Время от времени организация вынуждена ради дела совершать убийство, и я верю, что даже к этому можно подойти по-деловому. Во мне нет ни ненависти, ни сострадания. Я смотрю на это так же, как начальник отдела кадров, вынужденный уволить ненужного или докучливого служащего.
 Мокрушникам на довольствии нравится убивать, хотя в большинстве своем они этого не признают. Но тогда с чего им заниматься этой работой? Вот почему мокрушники и сами не очень заживаются на свете. Они подвержены эмоциям, а если эмоции примешиваются к делу, пиши пропало.
 Мне, помнится, как-то раз довелось беседовать с одним из них. Этот не скрывал, что любит свое занятие. «Конечно, мне нравится убивать, — заявил он мне. — А кому не нравится? Еще ни один солдат, вернувшийся с войны, не сказал, что это дело было ему не по нутру. Удовольствие, которое получаешь, убивая на войне, омрачается только одним обстоятельством: в тебя тоже стреляют. А со мной этого не происходит, стало быть, я могу вовсю наслаждаться убийством и ни о чем не тревожиться».
 Мы провели с ним целый день, попивая пиво в забегаловке на Восьмой авеню, и все это время он мусолил излюбленную тему: «Мне нравится убивать точно так же, как и любому другому. Вот представь себе, стою я с пушкой в руке, а передо мной — этот парень, которого я сроду не встречал. Но кто-то хочет, чтобы он умер, и мне поручили эту работу. Так? Так! Понимаешь, я спускаю курок, и пушка в руке дергается как живая, и гремит, а парень складывается пополам, будто кусок старой туалетной бумаги. Мне это нравится, я чувствую ладонью пушку и ловлю кайф, я вижу, как парень сгибается и падает на землю, и ловлю кайф».
 Я, помню, спросил мокрушника, почему он ловит кайф от таких вещей, и мокрушник ответил: «Да потому, что это происходит не со мной. Смерть — штука занятная, Клей, от нее всегда балдеешь. Спроси любого из зевак, что толпятся возле места, где произошла дорожная авария, либо стоят на тротуаре и ждут, когда самоубийца сиганет или сверзится с карниза. Или спроси тех, кто приходит пялиться на публичную казнь. Да они кайф ловят, Клей, точно так же, как я тащусь, когда спускаю курок, и парень валится замертво. Они балдеют, потому что смерть вот она, совсем рядом, но это не их смерть. И у меня такой же балдеж, когда я вершу лихое дело. Большинству людей слабо кого-нибудь пришить, одни боятся полиции, другие возмездия, третьи — еще чего-то. А я вот не боюсь. Я прямо упиваюсь радостью, чувством облегчения, балдею оттого, что все еще жив, все еще дышу. Он мертв, а я — живехонек».
 Никакой недуг не страшен, если внушить себе, что им страдаешь не только ты, но и все остальное человечество. Тогда, вроде, его уже и болезнью-то не назовешь. И кто скажет этому парню, если он еще жив (легавые в конце концов сцапали его после одного из убийств, когда он так закайфовался, что не смог заставить себя бросить труп и унести ноги), что он не прав, что он и впрямь болен и что таких, как он, можно по пальцам счесть?
 Если человек никогда не убивал, ему не дано знать, приятно это или нет. Мне убивать приходилось, а посему я могу опровергнуть утверждения этого безумца.
 Я никогда не убивал людей из ненависти к ним. Я ни разу не убил человека, жизнь которого была нужна обществу. Я не совершал ни одного убийства по личным мотивам.
 Да, я убивал. Всего два-три раза, но убивал. И никогда не находил в этом ничего приятного. Я рассматривал это как свою работу, как задание, которое мне надлежит выполнить. И я знаю, что если уж мне когда-нибудь суждено испытать при этом какое-то чувство, приятным оно не будет. Скорее уж горьким. А тогда я уже не смогу делать эту работу.
 Что мне действительно приятно, так это слава, которая обо мне идет. Эд знает, что ему достаточно показать на кого-нибудь пальцем и сказать. «Клей, этот парень должен перестать дышать. Ты уж не отдавай его никому на откуп», и парень перестанет дышать. Эд знает, что я не буду перепоручать задание никому из наемных мокрушников и не завалю дело. Легавые даже не заговаривали с нами ни об одном убийстве, совершенном лично мною.
 Этим отчасти и объясняется моя слава. На меня можно положиться в любой обстановке. Мне доставляет удовольствие знать, на каком я счету, и сознавать, что я заслуживаю этого высокого мнения. Другая составная часть моей репутации заключается в том, что члены организации, либо знакомые со мной лично, либо наслышанные обо мне, знают, что у Эда Ганолезе никогда не было лучшего сторожевого пса. Им известно, что меня нельзя подкупить, настращать и перехитрить. Они знают о мой способности отключать чувства и о том, что чувство — единственная причина, по которой люди попадают за решетку.
 Человек, подобный тому мокрушнику, который признавал, что ловит кайф, убивая людей, всегда вызывает у меня тревогу. Мне делается не по себе. На такого парня невозможно положиться, ему нельзя доверять. Эд никогда не отдал бы мою работу человеку с такими умонастроениями. Ему нужен кто-нибудь навроде меня, способный убить, если без этого не обойтись, но неспособный пристраститься к вкусу крови.
 Я размышлял об этом и гадал, сумею ли когда-нибудь объяснить все Элле. Как втолковать ей, что я убиваю только хладнокровно и не становлюсь при этом хладнокровным животным? Что я делаюсь бесчувственным, лишь когда чувства несут в себе опасность, а при обычных обстоятельствах у меня их не меньше, чем у любого другого человека?
 Мне казалось, что я вообще не смогу этого объяснить — ни Элле, ни кому бы то ни было вообще. Я очень сомневался, что сумею растолковать ей суть своих взаимоотношений с организацией и причины, по которым я способен оставаться самим собой, даже выполняя те задания, которые мне поручают.
 Способен? Нет. Не то слово. Обязан. Я не смог бы объяснить Элле, зачем и почему мне необходимо оставаться самим собой, даже исполняя все требования организации. Я не смог бы объяснить, что всякий профессионал крайне нуждается в том, чтобы другие нуждались в нем как в профессионале. А моя профессия — быть верной правой рукой Эда Ганолезе.
 Что, разумеется, вновь возвращает нас к изначальному вопросу: могу ли я жениться на Элле и продолжать работать на Эда Ганолезе?
 Дурное предчувствие говорило мне, что ответ на этот вопрос будет отрицательным. А это, в свою очередь, подводило меня к следующему вопросу: что мне нужнее — Элла или моя работа и нынешнее житье-бытье?
 И ответить на этот вопрос я не мог.
 Продолжая размышлять, я собрал себе завтрак, потом немного послонялся по квартире, не зная, куда себя деть. В конце концов я закинул эту головоломку на задворки сознания, взял записную книжку, устроился в гостиной и опять сосредоточился на другой головоломке: кто и почему убил Мэвис Сент-Пол и Бетти Бенсон?
 Мне пришло в голову, что убийца, возможно, и вовсе не упомянут в моем списке. Но кто еще остается? Я уже наводил справки, повсюду совал нос, но так и не узнал ни одного нового имени. Его просто не могло не быть в списке. Он должен был оказаться одним из трех оставшихся.
 Ну, а если имен в списке вовсе не останется?
 Что ж, тогда и буду горевать, а пока еще рано.
 У меня было два любимчика — Эрнест Тессельман и муженек. Но сейчас я мог заняться только одним из них, Тессельманом. С благоверным же придется повременить до поступления сведений из Восточного Сент-Луиса.
 Похоже, пришла пора опять поточить лясы с Эрнестом Тессельманом. Я позвонил Эду, сообщил ему, что намерен делать, и узнал домашний телефон Тессельмана. Затем позвонил ему, назвался и сказал, что хотел бы еще малость посудачить.
 — Вас все еще беспокоит полиция? — спросил он меня.
 — Нет, они отстали. Спасибо вам за это, мистер Тессельман.
 — О чем же тогда вы хотите вести разговор?
 — Я предпочел бы сообщить вам об этом при встрече, сэр.
 — Но только не у меня дома. В четыре часа я буду на службе.
 Он дал мне адрес. Пятая авеню, чуть южнее Центрального парка. Я пообещал приехать к четырем.
 Теперь мне предстояло бездельничать целых три часа. И я принялся бездельничать, думая то об Элле, то об умнике, и бездельничал примерно до половины третьего, когда зазвонил телефон.
 Я поспешно снял трубку, надеясь, что звонят из Восточного Сент-Луиса, но вместо сент-луисского блюза услышал обычные заупокойные песнопения Клэнси Маршалла:
 — Клей, ты мог бы хоть немного урезонить Эда? — затянул он.
 — Ну, что теперь не так?
 — А ты как думаешь? Твои игрища в полицейских и воров, вот что. Не знаю, говорил ли тебе об этом Эд, но пока вы двое суетитесь по пустякам, до которых нам нет никакого дела, организация разваливается к чертям. Я только что разговаривал со Старкуэтером, нашим бухгалтером, и выяснил, что ваши забавы стоят денег, и гораздо больших, чем мы можем себе позволить.
 — Ну и чего ты от меня ждешь?
 — Поговори с Эдом. Меня он не слушает.
 — И меня тоже не послушает. Клэнси, он хочет получить парня, который заварил кашу.
 — А дальше что? Клей, взгляни на вещи разумно. Билли-Билли Кэнтел в полиции, значит, дело закрыто. А этого парня мы все равно не сможем сдать.
 — Не думаю, чтобы у Эда было намерение сдавать его властям.
 — А что еще с ним делать? Убить?
 — По-моему, у Эда есть такая мысль. Да, убить.
 — И опять довести полицию до белого каления. Превосходно. Это тебе не убийство какой-нибудь шпаны из организации, Клей. Тебе придется убивать человека, который с точки зрения закона будет считаться добропорядочным гражданином. Значит, опять начнется следствие, и вся тяжесть ляжет на нас.
 — А может, и нет. Вероятно, мы сумеем сделать все по-тихому.
 — Может! Вероятно! Мы тотчас вылетим из дела, если станем действовать на авось.
 — Клэнси, скажи мне вот что. Эд злится на тебя за то, что ты выступаешь против?
 — Он меня больше и слушать не хочет. Я звоню ему домой, а этот его неандерталец-телохранитель просто вешает трубку.
 — Значит, ты хочешь, чтобы с ним поговорил я. Но от этого не будет никакого проку, Клэнси. Он просто разозлится и на меня тоже. Если уж он не следует советам своего поверенного, моим и подавно не последует.
 — Но мы больше не можем заниматься этим дурачеством, Клей.
 — Вероятно, это недолго продлится.
 — Ты подбираешься к нему?
 — Думаю, что да.
 — Что ж, хоть какое-то утешение. Я бы бросил это занятие, но если дело будет сделано и благополучно предано забвению, меня это тоже устроит.
 — Не относись к своей работе так серьезно, Клэнси.
 — Мне платят как раз за серьезное отношение к делу, — ответил он.
 Поговорив с ним, я еще какое-то время раздумывал о том о сем, а в начале четвертого вернулась Элла. Я было полез к ней с разговорами, но она быстро пресекла это, сказав:
 — Не сейчас, Клей. Я еще не расположена к такой беседе. Ты ел что-нибудь?
 — Нет, — ответил я.
 Мы перекусили, не затрагивая вышеупомянутую тему, но поскольку она полностью занимала наши мысли, нам не удалось вообще ни о чем поговорить. Так что трапезничали мы долго и молча.




 23


 Контора Тессельмана располагалась на четырнадцатом этаже, вывеска, начертанная золотыми буквами на шершавом матовом стекле, гласила: «Эрнест Тессельман, судебный поверенный». Но Эрнест Тессельман уже много лет не имел адвокатской практики в привычном понимании этого выражения.
 В конторе кроме него никого не было. Я хочу сказать, там не было секретарши. Но дворецкий, он же вышибала, наличествовал. Теперь он облачился в костюм и превратился в телохранителя, но телохранители не считаются присутствующими лицами.
 Встреча проходила в несколько более прохладной атмосфере, чем в первый раз. Телохранитель, которого я по-прежнему называл Смокингом, хотя сейчас он был в повседневной одежде, ждал меня в приемной. Прежде чем проводить меня к хозяину, он настойчиво потребовал, чтобы я позволил обыскать себя. Искал он дотошно, но я не ношу с собой никакого оружия, и в конце концов Смокинг с ворчанием открыл передо мной дверь. Я вступил в святая святых владений Эрнеста Тессельмана.
 На этот раз Тессельман был одет прилично, в несколько старомодный серо-голубой костюм и жилетку с цепочкой от часов. Стол, за которым он сидел, был таким же громадным и голым, как в его домашнем кабинете. Он жестом пригласил меня сесть в кожаное кресло напротив, а Смокинг с настороженным видом стал в углу за спиной своего хозяина.
 — Начну с рассказа о событиях, которые произошли после нашей последней беседы, — сказал я.
 Тессельман молча кивнул. Он ждал, когда я перейду к сути дела. Глаза его смотрели холодно, настороженно и недоверчиво.
 — Вскоре после нашего разговора была убита Бетти Бенсон.
 — Я знаю, — ответил Тессельман. — Читал в газете. Вроде бы, полицейские думали, что это ваших рук дело.
 — Я побывал у нее до прихода убийцы. Как бы там ни было, но Билли-Билли Кэнтел, которого разыскивали в связи с убийством Мэвис Сент-Пол, тоже мертв, и его тело в полиции. Так что с точки зрения закона дело закрыто.
 — С их точки зрения?
 — Эд Ганолезе не удовлетворен этим. Из-за всей этой истории мы пережили массу неприятностей и понесли большие расходы. Эд хочет свести счеты.
 — Значит, вы продолжаете поиски.
 — Совершенно верно, продолжаю.
 — Но зачем приходить ко мне? В прошлый раз я рассказал вам все, что знал.
 — Боюсь, вы мне лгали, мистер Тессельман.
 Он покосился на стоявшего истуканом Смокинга, потом опять взглянул на меня.
 — Весьма невежливое высказывание. И неверное.
 — Как я говорил, мне удалось побеседовать с Бетти Бенсон перед ее убийством. Она расходилась с вами во мнениях по одному-двум вопросам.
 — Например?
 — Вы сказали Мэвис, и мне тоже, что намеревались помочь ей сыграть в музыкальной комедии.
 — Совершенно верно.
 — По утверждению мисс Бенсон, Мэвис не могла спеть ни одной мелодии, взять ни единой ноты.
 — Просто ей недоставало выучки. Я оплачивал ее уроки пения.
 — Вы также заявили Мэвис, будто бы собирались жениться на ней.
 — Да, верно, я просил ее выйти за меня замуж.
 — И тем не менее вы пытались соблазнить мисс Бенсон.
 — Это она вам так сказала? Ничтожная грязная лгунья.
 — Почему? С какой стати ей врать?
 — Поскольку я был едва знаком с этой девицей, не буду гадать, какими побуждениями она руководствовалась.
 — Вы пытались внушить мне, что любили Мэвис Сент-Пол и глубоко переживали ее смерть.
 — Ну, и?
 — Спустя некоторое время я увидел, что беременная рыбка занимает вас куда больше, чем Мэвис Сент-Пол.
 — А я вот вижу, что ваша грубость не знает границ, — ответил он. — Равно как и ваш дурной вкус. Помимо того, что ваши домыслы и утверждения насквозь лживы, я не понимаю, с какой целью вы их высказываете. Что вы вообще тут делаете?
 — Разве вам не приходило в голову, что, по логике вещей, вы должны быть у нас на подозрении?
 — На подозрении? Вы думаете, что я убил Мэвис?
 — Нет, сэр, я не думаю, что вы ее убили, но не думаю также, что вы ее не убивали. Я думаю лишь, что вы можете оказаться убийцей. И ваше отношение к ней несколько противоречиво. Я пришел, чтобы попробовать разобраться в этих противоречиях.
 — Когда вы посетили меня в прошлый раз, я пытался вести с вами разумную беседу, — холодно сказал он. — Но сейчас мне не хочется этого делать. Вы явились сюда и утверждаете, будто я лицемерил с бедной девушкой, убил ее и солгал вам. Не вижу никаких причин вести с вами разумную беседу.
 — Как вам будет угодно.
 Он яростно зыркнул на меня и закусил нижнюю губу.
 — А ведь я способен уничтожить вас. И вашего Эда Ганолезе.
 — На этот счет я ничего не могу сказать, — ответил я.
 — Как вам известно, я достаточно влиятелен, чтобы с помощью полиции осложнить жизнь и вам, и вашему работодателю. Однажды я уже это сделал, так почему бы не повторить?
 — А потому, что вы любили мисс Сент-Пол, — ответил я, — и, естественно, хотите помочь нам в поисках ее убийцы.
 — Ага, понятно. И если ваш покорный слуга не станет с вами сотрудничать, значит, он лицемер. А вы умеете выворачивать все к своей выгоде, верно?
 — Нет, сэр. Я умею только задавать вопросы. Пусть все будет по-вашему.
 — А вы бойки на язык, — сказал Тессельман. Он откинулся на спинку кресла и принялся угрюмо изучать пустые просторы своего письменного стола. Смокинг неподвижно стоял в углу, глядя в одну точку, находившуюся где-то на полпути между его хозяином и мной. Я застыл в напряженном ожидании. Хотелось закурить, но я знал, что лучше не шевелиться, пока Тессельман не пораскинул мозгами и не пришел к какому-то решению.
 Не двигаясь и не отрывая взгляда от крышки стола, Тессельман проговорил:
 — Я очень тепло относился к Мэвис Сент-Пол. Она хотела выйти за меня замуж. Я никогда не обманывался, полагая, будто она любит меня. Я старик, а она — молодая женщина. Она хотела выйти за меня, потому что я ей нравился, и она могла бы ужиться со мной, а через три-четыре года стать богатой вдовушкой. Я это понимал. Я понимал также, что она предлагает мне гораздо лучшие условия, чем любая другая женщина ее лет. Мэвис хотела не только моих денег, но и моего общества, я в этом убежден. Она не стала бы жить с мужчиной только потому, что он богат. Она согласилась бы жить только с тем богатеем, который ей нравится.
 Он устремил на меня тяжелый взгляд из-под насупленных бровей и продолжал:
 — Мне больно говорить об этом. Смерть Мэвис потрясла меня. Она, если угодно, была моим драгоценным состоянием. Я не любил ее, но относился к ней с большой теплотой и знал, что Мэвис — последняя женщина, которая, возможно, увлечется мною. Уж чего я только не придумывал, чтобы продлить это увлечение. Разумеется, петь она не умела, но не знала об этом. Я пообещал ей помочь сделать себе имя в жанре музыкальной комедии. Я обещал ей все, что угодно, лишь бы ее увлечение не сошло на нет. Когда Мэвис завела речь о бракосочетании, я пообещал ей жениться, хотя знал, что замужество превратится для нее в долгое и томительное ожидание вдовства. Она была моей лебединой песней.
 Вдруг он вскочил, повернулся ко мне спиной и, тяжело подойдя к окну, устремил взор на Пятую авеню.
 — У меня есть гордость, — сказал Тессельман, не глядя на меня. — Я проявил слабость, связавшись с Мэвис, но мне не по душе признаваться в этом. Прослышав о ее смерти, о том, что она убита, я был и потрясен, и взбешен. Кто-то уничтожил мое достояние, нечто очень ценное для меня. Я перемолвился со своим приятелем из полицейского управления, сказал ему, что надо бы побыстрее схватить и осудить преступника. Мною руководила вполне оправданная жажда мщения. Но потом я увидел происшедшее в ином свете. Я старик, приударивший за молодой женщиной и выставивший себя дураком. Когда вы впервые пришли ко мне, я решил, что вам не следует этого знать. Никто не должен был знать, каким болваном и слабаком оказался Эрнест Тессельман. Ведь я всегда гордился своей силой.
 Немного помолчав, он отвернулся от окна и взглянул на меня.
 — Теперь вы узнали все, что хотели, и можете уходить. Если у вас есть желание найти убийцу Мэвис, найдите его. Мне все равно. Потерю достояния можно пережить, каким бы ценным оно вам ни представлялось когда-то.
 — Мистер Тессельман…
 — Кажется, вам жаль меня, — сказал он. — Но я меньше всего нуждаюсь в вашем дешевом сострадании. Я никогда в жизни не искал ничьей жалости, и теперь не собираюсь.
 — Мистер Тессельман, — повторил я, но он опять повернулся ко мне спиной и уставился в окно.
 Смокинг сделал шаг в мою сторону.
 — Пора откланиваться, приятель, — сказал он.
 И я откланялся.




 24


 Я знал, что Элла еще дома, и не хотел возвращаться туда, чтобы опять сидеть с ней рядом в гнетущем молчании. Было только полпятого, а Элла уходила на работу в семь. Значит, мне надо было как-то убить два с половиной часа. Я скоротал время в баре за полквартала от конторы Тессельмана, размышляя об убийстве Мэвис Сент-Пол и заставляя себя не думать об Элле.
 Сидя в отдельной кабинке над бокалом виски с содовой, я раскрыл записную книжку и взглянул на три оставшиеся фамилии. С Эрнестом Тессельманом я уже поговорил и теперь был убежден, что он сказал мне правду. Всю правду или только ее часть — это другой вопрос. Но то, что он поведал мне о своих отношениях с Мэвис Сент-Пол, соответствовало действительности. А вдруг Мэвис в последнее мгновение пошла на попятный? Вдруг она решила, что не стоит выходить замуж за старикашку Тессельмана? Он сам сказал, что Мэвис была его лебединой песней. А вдруг она наступила на горло этой песне? Как я успел заметить, старик кипел от гнева. Если Мэвис отшила его, сказала, что уходит, Тессельман мог взбеситься, схватить нож и зарезать ее насмерть. А потом, поняв, что его заподозрят, выбежал из квартиры, нашел человека, который мог заменить его в роли главного подозреваемого, и отправился домой, чтобы прикинуться убитым горем, как только ему сообщат плохую весть.
 И тут меня озарило. Не понимаю, почему этого не случилось раньше, но я вдруг понял, что все должно было происходить совершенно иначе; Мэвис Сент-Пол убили в квартире на Восточной шестьдесят третьей улице. Тем же вечером, но немного раньше, Джанки Стайн видел Билли-Билли лежащим без чувств в каком-то закутке возле кинотеатра на Восточной шестой улице, за пятьдесят семь кварталов от места преступления. Поездка от Шестьдесят третьей до Шестой и обратно заняла бы почти час и, кроме того, убийце не было нужды переться в такую даль, чтобы найти отрубившегося бездельника.
 До сих пор я исходил из убеждения, что выбор пал на Билли-Билли случайно, а посему эта история представлялась мне лишенной смысла. Нет, умник отправился искать не первого попавшегося пьяницу. Ему был нужен именно Билли-Билли Кэнтел.
 Более того, он отправился за Билли-Билли не после, а до убийства Мэвис Сент-Пол. Он нашел Билли-Билли, запихнул в машину, привез к дому Мэвис, втащил наверх, уложил на кушетку, потом зарезал Мэвис и удрал.
 Конечно же, конечно, именно так все и случилось. Не две поездки к Мэвис, а только одна. Наш мальчик рассчитал все так, чтобы не рисковать и не возвращаться в квартиру после смерти Мэвис.
 А это позволяло исключить Эрнеста Тессельмана. Я мог представить себе, как Тессельман впадает в ярость, внезапно убивает Мэвис Сент-Пол, а потом ищет способ как-то соскочить с крючка. Но я был не в силах представить себе, чтобы он заранее замышлял убийство Мэвис. У него не могло быть причин убить ее, таких причин, которые выдержали бы испытание спокойными и трезвыми раздумьями. Он мог убить Мэвис в припадке гнева, но не в результате холодного расчета.
 Можно было вычеркнуть его имя из списка, оставив в нем только Джонни Рикардо и мужа Мэвис. Я мог бы вычеркнуть и Джонни Рикардо, но не хотел ограничивать себя только одним подозреваемым до тех пор, пока не буду знать о муже куда больше, чем знал сейчас.
 Так я и просидел в баре почти до половины восьмого, раздумывая о том о сем, а потом отправился домой. Мне предстояло миновать двадцать пять кварталов, а на улице было еще жарко, хотя и не так знойно и душно, как последние несколько дней. Тем не менее я решил пройтись пешком. Мне не было нужды спешить в пустую квартиру, а на улице я мог вволю поразмышлять о жаре, такси, лотошниках, выстроившихся вдоль западного края Центрального парка и с надеждой глазевших круглыми серыми глазами на каждого прохожего. Я мог подумать о Мэвис Сент-Пол, ее муже и Эрнесте Тессельмане. Об Эде Ганолезе, Билли-Билли Кэнтеле и о многих других.
 А в квартире я смогу думать только об Элле.
 Но в конце концов я добрался до дома, поднялся на лифте и вошел к себе как раз в тот миг, когда зазвонил телефон. Захлопнув дверь, я быстро пересек комнату и снял трубку.
 — Клей? — произнес голос. — Это Налог.
 — Кто?
 — Ну, ты знаешь. Из Восточного Сент-Луиса.
 — О, — молвил я. — Да, да, Налог.
 — Звоню тебе с половины пятого, но никто не отвечает.
 Значит, Элла опять куда-то ходила. Чтобы не встречаться со мной?
 — Я только что вошел, — сказал я. — Ты получил те сведения, которые мне нужны?
 — Конечно. Она вышла за офицера-летчика с военно-воздушной базы, — ответил Налог и назвал мне имя убийцы.
 Я поблагодарил его, положил трубку, а потом сел и уставился в стену. Теперь я знал, как были связаны между собой Билли-Билли Кэнтел и тот парень, который убил Мэвис Сент-Пол.
 Потому что Мэвис Сент-Пол была замужем за младшим лейтенантом Майклом Кэнтелом.




 25


 Я долго просидел в своей гостиной. На улице мало-помалу смеркалось, а в голове у меня, наоборот, делалось все светлее и светлее. Я просто сидел и ждал мыслей, будто гостей, и постепенно кусочки сложились в целое.
 Я вспомнил обстоятельство, о котором знал давно, но которому прежде не придал значения: Билли-Билли Кэнтел попал на станцию подземки живым и был убит уже там. А это могло означать лишь, что он спустился туда с человеком, которого знал и которому доверял. С Майклом Кэнтелом. Славным стариной Майком.
 Теперь я знал, куда подался Билли-Билли, когда убежал из своего дома в самом начале этой кутерьмы. Он пошел к славному старине Майку.
 Интересно, кто они друг другу? Родные братья? Двоюродные? Впрочем, это не так уж важно. Важно то, что они были в родстве, и Билли-Билли понадеялся на это родство, а негодяй Майкл Кэнтел убил его.
 Но если подумать, старина Майк сперва подставил Билли-Билли. Теперь я видел все куда яснее. Билли-Билли, нашпигованный героином, дремлет в проулке позади кинотеатра. Славный старина Майк (родной или двоюродный брат?) подъезжает к нему и говорит: «Запрыгивай, Билли-Билли, прокатимся немножко». Билли-Билли запрыгивает, но потом напрочь забывает об этом. Может, он и вовсе не узнал Майка. Ведь я помню, сколько времени понадобилось Джанки Стайну, чтобы узнать меня.
 Ладно, значит, так все и было. Тогда возникает вопрос: почему Майкл Кэнтел действовал именно таким образом? Зачем ему представлять не кого-нибудь, а родственника, и сваливать на него вину за убийство, которое совершил он сам?
 Что ж, вот ответ: он хотел избавиться от Билли-Билли.
 Но почему тогда он просто не взял тот самый нож и не пырнул им Билли-Билли, чтобы раз и навсегда покончить с этим и забыть?
 Возможно, на то была своя причина. Допустим, что Майкл Кэнтел бросил Мэвис Сент-Пол и перебрался в Нью-Йорк. Допустим, за последние несколько лет он добился больших успехов и разбогател. Но вот появляется Билли-Билли. Родственник. Скорее всего, брат. А ведь он — простая шпана. Попробуйте-ка тащить на горбу обезьяну покрупнее Кинг-Конга. Он позорит всю семью. Он постоянно докучает и надоедает вам. Не настолько, чтобы убить его, но достаточно, чтобы Майкл Кэнтел жил в постоянном раздражении. И чтобы, решив совершить убийство, он избрал козлом отпущения именно Билли-Билли. Так он разом убивал двух зайцев. Избавлялся от Мэвис, намеченной жертвы, и от Билли-Билли, семейного уродца. Чик. Чик. И больше никаких сложностей.
 Но это — еще не весь мотив, а лишь его половина. Вторая половина связана с Мэвис. Насколько мне удалось выяснить, Майкл и Мэвис не встречались пять лет. Она даже не знала, что он в Нью-Йорке. Почему же он ждал пять лет и только потом убил ее? Что произошло, что изменилось за последнее время? Что заставило его совершить убийство?
 И тут я вспомнил слова Бетти Бенсон. Мэвис встречалась с поверенным и обсуждала развод. Развод, вот что изменило положение дел. По какой-то причине, начав дело о разводе, Мэвис вынудила убийцу действовать.
 Но каким образом?
 Может, он снова женился. Может, теперь он был богат, и Мэвис хотела выдоить его. Надо полагать, с нее бы сталось.
 Да, но все равно они должны были как-то встретиться. Снова оказаться вместе после пятилетней разлуки.
 И я вспомнил еще кое-что из сказанного Бетти Бенсон. Тогда это показалось мне таким пустяком, что я даже не стал вносить ее слова в свою записную книжку. Между тем, никто из жителей Нью-Йорка, скорее всего, не знал того, что знала Бетти. Вот из-за чего Майклу Кэнтелу пришлось убить ее.
 Да, я знал, кем теперь стал Майкл Кэнтел. Я знал, под какой личиной скрывался убийца.
 Сняв трубку, я позвонил Эду Ганолезе и сказал, когда его позвали к телефону:
 — Я вычислил его, Эд. Я поймал умника.
 — Ты уверен? На сто процентов?
 — На тысячу процентов, Эд. У меня есть улики против него. Созови совет, ладно? В кабинете Клэнси в… — я взглянул на часы, — в половине десятого. Тогда все успеют съехаться.
 — Где он, Клей? Где этот ублюдок?
 — Погоди, погоди. Ты же не станешь стрелять, когда курок взведен только наполовину, и не захочешь, чтобы у меня тоже вышла осечка. Мы с тобой во всем разберемся, шаг за шагом. Вот почему мне нужно заседание совета. Мне надо, чтобы вы выслушали, что я думаю об этом деле, и сказали, прав я или нет.
 — Но ты решил задачу. Ты в этом уверен.
 — Решил, Эд. Я пришпилил парня к стене, как бабочку.
 — Хорошо, в половине десятого у Клэнси.
 — Да. И приведи Джо Пистолета, это может его заинтересовать.
 — Я в любом случае без него не обойдусь. Из-за этой истории все пошло наперекосяк, и Джо не ахти как рад этому. Он присосался ко мне как пиявка.
 — Ничего, скоро обрадуется, — сказал я. — И ты тоже.




 26


 Я постучал, и Клэнси открыл дверь конторы. Он одарил меня своей знаменитой улыбочкой и сказал:
 — Я слышал, ты у нас сегодня маленький гений.
 — Я уже целую неделю маленький гений, — ответил я.
 — Ты хочешь сказать, что делу и впрямь конец?
 — И впрямь конец.
 Мы вошли в кабинет. Эд с Тони и Джо Пистолет еще не появились. Старкуэтер, наш счетовод, сидел в углу и явно чувствовал себя не в своей тарелке.
 — Ты-то здесь зачем? — спросил я его.
 — Я позвонил ему и попросил прийти, — ответил за него Клэнси. — Эд должен знать баланс за эту неделю. Фред может отчитаться.
 — Это можно отложить на потом, — сказал я.
 Старкуэтер вскинул лысеющую бухгалтерскую голову.
 — Разумеется, — проговорил он. — Сначала главное.
 — Вот именно, — я подошел к окну и выглянул. Далеко внизу была похожая на горную теснину улица, по которой плавно сновали туда-сюда такси, будто тропические рыбки Эрнеста Тессельмана. Я оглядел кабинет и увидел на столе вправленную в рамку фотографию жены Клэнси. Клэнси был женат. Эд Ганолезе был женат. Даже маленький суетливый Старкуэтер — и тот был женат. Так почему бы и мне не жениться?
 Пока я изо всех сил гнал от себя эти мысли, прибыл Эд в сопровождении Тони и Джо Пистолета. Все уселись, и Эд сказал:
 — Хорошо, Клей, давай послушаем.
 Сначала я рассказал ему о звонке из Восточного Сент-Луиса и о том, что вытекает из отношений Майкла Кэнтела и Мэвис Сент-Пол, а потом добавил:
 — Ключ к разгадке все время был у Бетти Бенсон. Она дала его мне, но я не обратил на это внимания. Дело в том, что первое убийство произошло потому, что Мэвис отправилась к поверенному хлопотать о разводе. Какое-то время я думал, что именно желание Мэвис получить развод тем или иным образом вынудило убийцу действовать. Но потом вспомнил, что мне сказала Бетти Бенсон. Мэвис вышла замуж за служащего военно-воздушной базы, расположенной рядом с ее родным городком. Она работала на базе и там познакомилась с ним. А служила Мэвис в отделе юрисконсульта.
 Я оглядел собравшихся и улыбнулся.
 — Понимаете? Она стала женой законника. А когда решила получить развод, то отправилась к юристу и, надо же, попала не куда-нибудь, а в контору собственного мужа. Разумеется, он успел сменить имя, и Мэвис поняла это, лишь когда вошла в кабинет. Потом она хорошенько рассмотрела контору, увидела, что, по всем признакам, Майкл Кэнтел теперь зашибает громадные деньжищи, и желания разводиться как не бывало. А чуть позже Мэвис узнала, что после отъезда Майкл женился снова. Такая девушка, как Мэвис, могла сделать лишь один вывод из создавшегося положения: содержание, которое она получит, не разводясь, будет больше, чем если она воплотит свой замысел в жизнь и добьется развода. В кругу менее воспитанных людей, чем мы с вами, такой способ получения денежного пособия называется шантажом.
 Наступила тишина. Я посмотрел на Клэнси и спросил его:
 — Кто надоумил ее обратиться к тебе, Майк? Эрнест Тессельман? Может, он раз или два упоминал твое имя, когда заходил разговор об Эде Ганолезе? Или это была чистая случайность?
 Улыбка Клэнси растаяла как нагретый воск.
 — Не понимаю тебя, Клей, — сказал он, но голос Клэнси дважды сорвался, пока он произносил эту фразу.
 — Ты не понимаешь меня, Майк. Но зато я тебя понимаю. Ты у меня как на ладони.
 Эд яростно зыркнул на Клэнси.
 — Это правда? — сердито спросил он.
 — Разумеется, нет, Эд. Сроду не слыхал ничего более нелепого.
 Даже самая зеленая девчонка из школьного отряда следопытов поняла бы по его тону, что Клэнси врет.
 — Твой брат, — с омерзением проговорил Эд. — Твой родной брат. Проклятье.
 — Билли-Билли побирался у него, когда сидел на мели, — продолжал я. — Джанки Стайн рассказывал мне, как Билли-Билли ходил куда-то за деньгами, если нужда припирала. Но приходить он мог только сюда, в контору. Однажды вечером он отправился к Клэнси домой и никаких денег не получил. — Я опять повернулся к Маршаллу. — Ты был потрясен, когда он пришел к тебе на ночь глядя, правда, Майк? Из-за твоей благоверной. Ты не мог допустить, чтобы она узнала, что у тебя есть такой братец, как Билли-Билли Кэнтел. Он, как и Мэвис Сент-Пол, представлял для тебя угрозу. Не очень серьезную, но все же. Он был наркоманом, а на них нельзя положиться, поскольку они ширяются и начинают болтать. И когда пришло время убрать Мэвис Сент-Пол и найти мальчика для битья, твой выбор, естественно, пал на Билли-Билли. Не так ли, Майк?
 — Послушайте… — начал было Клэнси, но умолк. Мы слушали. Мы все обратились в слух, но он так больше ничего и не сказал. Он смотрел на нас вытаращенными глазами, переводя взгляд с одного лица на другое. Улыбка тамады на банкете жителей квартала исчезла с его физиономии навсегда.
 — Это правда, — тихо проговорил Джо Пистолет. Он посмотрел на меня и кивнул. — Это правда.
 Старкуэтер кашлянул и встал.
 — Я, пожалуй, пойду, — сказал он. — Денежные дела можно обсудить и в другой раз.
 — Позвони мне завтра, — велел ему Эд, не отводя глаз от Клэнси.
 — Хорошо.
 Старкуэтер торопливо удалился, не желая ничего знать о том, что должно было сейчас произойти. Эд сказал Клэнси:
 — Это ты все сделал. Ты стал причиной наших бед. Ты накликал на нас легавых, убил родного брата и посадил на мель всю организацию. Все это сделал ты, мой собственный гребаный поверенный.
 Клэнси раскрыл рот, но не издал ни звука.
 — Ну что ж, — молвил Эд, поднимаясь на ноги, и повторил: — Ну что ж. Ладно, пошли отсюда.




 27


 Мы подошли к лифту, все пятеро. Клэнси брел в середине. Я нажал кнопку. Вскоре ночной сторож поднял лифт наверх, мы погрузились в него и молча поехали вниз. Я все ждал, что Клэнси откроет рот по пути на первый этаж, но он, должно быть, понимал, что этим просто убьет старика-лифтера. Как бы там ни было, он ничего не сказал.
 На первом этаже мы под предводительством ночного сторожа подошли к стеклянным дверям и подождали, пока он откроет для нас замок одной из них. Он улыбнулся, кивнул, пожелал нам доброй ночи, и все мы, за исключением Клэнси, пожелали ему того же.
 Пока Тони Борода ходил за машиной, мы несколько минут постояли на тротуаре. Я держался поближе к Клэнси, готовый пресечь любую попытку дернуться, броситься наутек или позвать на помощь. Но он вел себя тихо.
 «Роллс-ройс» Эда с урчанием остановился у бордюра, и мы влезли. Джо Пистолет устроился впереди рядом с Тони Бородой, а Эд и я — сзади, усадив Клэнси между нами. Машина тронулась, и мы покатились через центр города.
 Однажды Клэнси громко икнул и сказал:
 — Эд, я… — но потом снова умолк и всю дорогу не вымолвил больше ни слова.
 Тони поехал прямиком к Девятой авеню, свернул на юг и направил машину к туннелю Линкольна. Когда мы приблизились к будкам сборщиков платы за проезд на выезде в Нью-Джерси, я предостерегающе положил руку на колено Клэнси. Я почувствовал, что он напрягается, пытаясь набраться храбрости и позвать на помощь парня из будки, но все-таки мы без приключений миновали ее, и Клэнси опять сник. Как гласит пословица, в груди труса всегда живет надежда. Может, Клэнси так до сих пор и не верил, что ему выдали билет в один конец.
 Тони поколесил по улочкам Джерси, ни разу не превысив скорость. Какое-то время мы ехали по четырехрядному шоссе с разделительной полосой, потом по трехрядному и, наконец, по ухабистой двухрядной дороге, мощенной гудроном, и грунтовому проселку с одной колеей. А потом и вовсе остановились.
 Все выбрались из машины. Тут было темно, росли деревья и воняло болотами Нью-Джерси. Оставив за спиной черный «роллс-ройс», мы сделали несколько шагов вперед, путь нам освещали только луна в третьей четверти да россыпь звезд в небе. На востоке виднелось зарево над Нью-Йорком. Было жарко, парило, но мы этого не замечали.
 Эд остался стоять, привалившись спиной к машине. Я подошел и стал слева от него, а Тони — справа. Джо Пистолет облюбовал себе местечко у капота «роллс-ройса», а Клэнси — чуть поодаль, напротив нас. У него подкашивались ноги.
 Эд заговорил с ним, впервые с тех пор, как мы покинули контору.
 — Тут ты и помрешь, Клэнси, — сказал он. — И я хочу, чтобы ты знал, почему. Вовсе не потому, что ты убил Сент-Пол, Бенсон и даже своего родного брата. Не из-за убийств, поскольку я не считаю убийство таким уж большим злодеянием. Ты примешь смерть за гораздо более серьезное преступление. Ты умрешь потому, что оказался глупцом. Ты совершил дурацкое убийство, а потом присовокупил к нему еще два таких же дурацких. Ты поддался чувствам, потерял голову и действовал по-любительски. Из-за тебя организация попала в переплет. Ты использовал ее члена как козла отпущения. Ты действовал как любитель, а я не могу держать в организации любителей.
 — Эд… — промямлил Клэнси. Его голос был не громче дуновения ветерка.
 — Убийство было дурацким, потому что ты слишком намудрил, совершая его. И еще потому, что действовал под влиянием чувств. Тебе следовало бы знать, что мы заботимся о нашем брате, Клэнси. Приди ко мне и скажи, что эта стерва не дает тебе проходу, мы бы все уладили к твоему вящему удовольствию. Но ты свалял дурака. Ты решил, что можешь диктовать законы, хотя это делаю только я.
 — Эд… — прошептал Клэнси.
 Эд сделал шаг вперед, а мы отошли в сторонку и стали ждать. Эд уже не так молод, как прежде, и успел изнежиться, но внутри у него все тот же твердый стержень, что и раньше. Он протянул левую руку и ухватил Клэнси за рубаху, а правой врезал ему по челюсти. Клэнси дернул головой, уклоняясь от удара, но не смог увернуться от левой руки Эда, метнувшейся навстречу. Эд врезал ему тыльной стороной ладони.
 Тони, Джо и я стояли поодаль, наблюдая и выжидая, а Эд дубасил Клэнси по голове и туловищу одной рукой, крепко держа его другой. Никто не проронил ни слова, даже Клэнси.
 Наконец Эд прекратил. Он отступил от Клэнси, который лежал ничком на грязной болотистой земле штата Нью-Джерси, и Тони Борода подал ему полотенце, достав его из перчаточного ящика в кабине «роллс-ройса». Эд вытер руки и возвратил Тони полотенце. Он немного запыхался, только и всего. Лицо его было совершенно бесстрастным.
 Тони отнес полотенце в машину, потом подошел ко мне и протянул какую-то штуковину. Я взял ее.
 Это был «кольт» сорок второго калибра, способный разворотить каменную стену. Я подержал его, разглядывая и взвешивая на ладони. Сейчас я видел это оружие в первый и последний раз. Как только я сделаю дело, Тони заберет у меня пушку, а потом она исчезнет навсегда. Прекратит существование. Большинство деталей пойдет на запчасти для других пушек, но ствол будет уничтожен, поскольку именно он служит предметом изучения науки под названием баллистика.
 Я посмотрел на Эда, и он кивнул мне, потом вместе с Тони и Джо Пистолетом отошел подальше, и все трое уставились в ночное небо. Чтобы не было свидетелей. Вообще никаких. Так оно лучше.
 Я приблизился к Клэнси и стал над ним. Он сидел в грязи, в полубессознательном состоянии, опираясь одной рукой на землю, а другой машинально стирая кровь с лица.
 Он должен был умереть, потому что попал в силки собственных чувств.
 Клэнси поднял голову и посмотрел на меня. Глаза его выделялись на фоне мрака двумя белыми пятнами. Он наконец поверил, что это случится. А я отключил все чувства. Я превратился в машину, и рука моя стала одним из ее рычагов, а пистолет — просто ее деталью. Потом палец машины сжался, пистолет в руке машины с грохотом вздрогнул, и машина исполнила ту работу, для которой была предназначена.
 Клэнси рухнул навзничь, неловко, будто марионетка, которой перерезали веревочки. Машина шагнула вперед, взглянула на сломанную куклу и увидела, что кукла лежит бездыханно, с простреленной головой.
 Подошел Тони Борода и начал разбирать машину, отсоединив пистолет от руки. Я повернулся и зашагал к «роллс-ройсу». Когда я забился на заднее сиденье. Тони сунул пистолет под переднее, вернулся к трупу, поднял его и куда-то понес. Эд сел со мной сзади, а Джо Пистолет опять устроился впереди.
 Спустя две минуты Тони Борода вернулся, вытащил из-под водительского сиденья две каких-то штуковины, похожих на веники, и приладил их к заднему бамперу над колесами. На проселке была всего одна колея, и, когда мы выедем на двухрядную дорогу с грунтовым покрытием, уже не будет наших следов.
 На асфальте Тони остановил машину и снял веники, а потом мы поехали обратно на Манхэттен.




 28


 Они высадили меня перед домом. Когда я вылезал из машины, сидевший впереди Джо Пистолет обернулся и сказал:
 — Хорошо работаешь, Клей.
 — Спасибо, — ответил я.
 — Ты славно потрудился, — поддержал его Эд. — Только вот теперь придется искать себе нового гребаного поверенного.
 Я поднялся в квартиру, налил себе пива, уселся в гостиной и принялся размышлять. Было одиннадцать ночи. Через три часа предстояло забрать Эллу из «Тамбурина», что я делал каждую ночь вот уже почти три недели.
 Но сегодня все было по-другому. Сегодня я убил человека. Я много болтал, что не хочу поддерживать внешнее благообразие, но значит ли это, что я расскажу Элле о сегодняшнем убийстве и поставлю вопрос ребром: либо будь любезна меня понять, либо уходи? Ничего ей не сказав, я начну вести двойную жизнь и пойду по стопам Клэнси (а вы знаете, куда это его завело), Эда и всех остальных женатых сотрудников нашего предприятия. А если промолчу, чего мне от нее ждать? Имею ли я право ждать от нее хоть чего-то?
 До начала нашего разговора оставалось три часа, но я уже слышал слова и фразы. Элла спросит, как идет расследование, и я скажу ей, что нашел убийцу. Она спросит, кто он, я отвечу, а потом Элла захочет знать, что с ним сделали, и я скажу: «Эд отвалтузил его, а потом я прострелил ему голову». Тогда Элла потребует объяснить, почему я прострелил ему голову. Я отвечу «Потому что он был дураком». Элле захочется знать, какую глупость он совершил, и мне придется сказать «Он дал волю чувствам, а это глупо».
 И я знал, что она мне на это ответит.
 В конце концов я встал и отправился в спальню. Достав из шкафа чемодан Эллы, я уложил все ее вещи, отнес их в гараж, забрал «мерседес» и поехал в «Тамбурин». Заглянув в кабинет управляющего, я вручил ему чемодан и попросил передать вещи Элле, когда она кончит работу.
 — Скажите ей, что мне очень жаль, — добавил я И ушел, так и не удовлетворив его любопытство. Я поехал домой. В гараже пуэрториканский мальчишка спросил:
 — Есть какие-нибудь новости насчет работы, мистер?
 — Да работай ты, где работаешь, шут безмозглый, — сказал я ему. — Все не так, как тебе кажется.
 Он уставился на меня, разинув рот, а я пошел домой и позвонил Арчи Фрайхоферу.
 — Арчи, — попросил я, — пришли ко мне девицу. Немедленно. Все равно, какую девицу, лишь бы наутро мне не было больно сказать ей «прощай».
 Томясь ожиданием, я размышлял об убийстве и о своей неспособности втолковать Элле, что оно было необходимо. Что в интересах дела…
 Стоп! Я осекся и опять задумался о только что совершенном мною убийстве. В интересах дела? Пришив Клэнси Маршалла, мы не заработали ни гроша. Не сберегли ни гроша. Не спаслись от полицейского преследования, поскольку власти отстали от нас еще раньше, когда легавые нашли труп Билли-Билли.
 С точки зрения интересов дела у нас не было никаких причин убивать Клэнси Маршалла.
 И тем не менее, я отключил все чувства, а вот Эд отдубасил его. Эд, именно Эд не сумел отключить свои чувства. Эд поддался чувствам, а не я.
 Клэнси Маршалл. Не Билли-Билли Кэнтел, не какой-нибудь грошовый бездельник, смерть которого только обрадует легавых, а Клэнси Маршалл, адвокат, муж и отец двух детей, человек с виду вполне благообразный. Легавые наверняка начнут следствие. Им просто придется это сделать. Они станут копать. Они станут копать, и очень скоро…
 Я бросился к телефону. Эд оказался дома.
 — Контора, Эд! — воскликнул я. — Надо вычистить его контору!
 — Молодец, мальчик, сообразил, — похвалил меня Эд, хотя все это, похоже, его ничуть не волновало. — Об этом уже позаботились, я все предусмотрел. Не волнуйся.
 — А как быть с женой? С его женой.
 — Она не была в деле, Клей, ты и сам это знаешь. Не беспокойся.
 — Да, конечно, — ответил я и положил трубку.
 Но жена Клэнси никак не выходила у меня из головы. Она видела меня вчера в час ночи. Полиция допросит ее, и она скажет: «Да, вчера в час ночи приходил какой-то незнакомец». Тогда легавые покажут ей фотокарточки…
 Надо кого-то подставить. Надо подсунуть им какое-нибудь объяснение, иначе легавые будут копать и в конце концов извлекут на свет меня. Необходимо дать им мальчика для битья.
 Я опять потянулся к телефону, но рука моя замерла в воздухе. Я вспомнил последние слова Эда, сказанные им о Клэнси Маршалле: «Теперь придется искать себе нового гребаного поверенного». И все. И никаких сложностей.
 И пистолет у него!
 Но Эд не мог выкинуть меня, я был его мальчиком, его верной правой рукой. Проклятье, я слишком много знал, чтобы просто взять и выкинуть меня.
 Мысли мои плескались подобно волнам, то накатывая, то отступая, то захлестывая меня с головой. И тут раздался звонок в дверь.
 Наверное, это девица, которую должен прислать Арчи. Ну конечно. Кто еще может сюда прийти? Это девица, которую прислал Арчи.
 В дверь снова позвонили.