---------------------------------------------


 Кэтрин Куртц
 Шахматная партия Дерини



 Глава 1


 Март всегда был месяцем бурь и штормов в Одиннадцати Королевствах: от великого Северного моря он приносил снег, который толстым слоем ложился на серебряные горы, вихрями кружился над серебряными долинами востока, пока наконец не извергался дождями на великую Гвинедскую долину.
 Случалось — март был мягким, но жители Гвинеда никогда не надеялись на раннюю весну. Они по опыту знали, что март — месяц капризный, часто жестокий, и ему ни в коем случае не следует доверять.
 В первый год царствования короля Келсона март не был исключением.
 Над Ремутом — столицей государства Келсона, — буря разразилась в полдень. По навесам ларьков на рыночной площади ударил град размером с человеческий ноготь, и вскоре все надежды на то, что базарный день удастся спасти, исчезли. Торговцы начали неохотно собирать товары, запирать лавки и расходиться по домам. Над городом грохотал гром, висел острый запах озона.
 С наступлением сумерек на улицах под дождем можно было встретить только тех, кого дела или служба принуждали находиться на улице в такую ненастную погоду: городских стражников, солдат, посыльных, спешащих с поручениями. А когда опустилась темнота, только дождь и ветер гуляли по узким улицам Ремута.
 За стеклами окон, по которым ручьями стекала вода, под порывами проникавшего в щели дверей ветра, плясало пламя свечей. В домах и тавернах, в харчевнях и придорожных гостиницах жители города за ужином собирались у каминов, прихлебывали добрый эль, ведя разговоры о делах, ожидали, когда стихнет буря.
 Над дворцом архиепископа, расположенным в северной части города, вспыхивали яркие молнии. В тени дворцовых стен угрюмо вырисовывалась громада собора Святого Георга с вонзавшейся во тьму иглой колокольни. Бронзовые ворота дворца были заперты на крепкие засовы.
 Одетые в кожаные плащи стражники патрулировали вдоль границ дворцовых владений, низко опущенные капюшоны маслянисто блестели. Пламя факелов, укрепленных в углублениях стены, свистело и трещало, свирепый ветер завывал, пробирая до костей.
 Сам архиепископ Ремута находился в своем кабинете: он стоял у пылающего камина, протянув к огню пухлые ладони, затем плотно закутался в подбитую мехом мантию и направился к письменному столу в глубине комнаты. За столом, склонившись над листом пергамента, сидел человек в фиолетовой сутане. Две свечи на столе создавали равномерное желтое освещение. С полдюжины свечей, установленных в разных частях комнаты, с трудом разгоняли мрак. Молодой секретарь со свечей в руке склонился над левым плечом сидящего, внимательно следя за ним, готовый по первому приказу капнуть на пергамент красный воск.
 Корриган склонился над правым плечом читающего. Человек за столом окончил чтение, удовлетворенно кивнул, поднял перо и начертал свою подпись. Секретарь моментально капнул воском, человек в фиолетовой сутане спокойно припечатал его своим аметистовым перстнем, подышал на камень, потер о бархат рукава и снова надел перстень на палец.
 — Это должно подействовать на Моргана, — сказал он.
 Эдмонд Лорис, архиепископ Валорета, производил сильное впечатление. Он был строен, вьющиеся серебряные волосы создавали эффект нимба вокруг головы, на которой ловко сидела красная камилавка, прикрывающая тонзуру.
 Однако голубые глаза его были холодными и жестокими. На смуглом, с ястребиным носом лице ничего нельзя было прочесть, кроме хищного удовлетворения: Лорис только что скрепил своей печатью документ, интердикт, которым довольно большая часть Гвинада отлучалась от церкви, именно та часть, где лежало богатое герцогство Корвин.
 Это было трудное решение. Над ним Лорис и его коллега думали почти четыре месяца. Ведь народ Корвина не был повинен ни в чем таком, что могло бы оправдать такую крайнюю меру, как интердикт. Но, с другой стороны, в герцогстве сложилась та ситуация, которую терпеть больше было нельзя: ее следовало искоренить.
 И достопочтенные прелаты успокаивали свою совесть тем, что угроза интердикта была направлена не против народа Корвина, а против одного человека, которого было невозможно достать другим способом. Господин Корвина Дюк Дерини Алярик Морган — вот кто был объектом священной мести. Морган, который применял свое нечестивое и святотатственное могущество Дерини, чтобы вмешиваться в людские дела, совращать невинных, пренебрегая церковной и светской властью. Морган, который посвятил мальчика-короля Келсона в запретные тайны древней магии и развязал дуэль магий в священном соборе во время коронации Келсона. Морган, который своей кровью Дерини обречен на вечные мучения в аду, если он не отречется от дьявольского наследия и не вернется для очищения в лоно святой церкви. Морган, вокруг которого, как вокруг столпа, сплачиваются все Дерини.
 Архиепископ Корриган нахмурился и взял в руки документ. Его кустистые брови сдвинулись в одну линию, когда он начал перечитывать текст. Закончив чтение, он прикусил губу, но затем решительным движением сложил пергамент и кинул его на стол. Секретарь ловко капнул воск. Корриган, не колеблясь, приложил к нему и свой перстень, однако его пальцы беспокойно бегали по нагрудному кресту, когда он усаживался в кресло рядом с Лорисом.
 — Эдмонд, ты уверен, что мы… — его речь была прервана коротким взглядом Лориса, и архиепископ вспомнил, что они не одни, что секретарь рядом и ждет дальнейших указаний.
 — Пока все, отец Хью. Попросите войти монсеньора Горони, пожалуйста.
 Секретарь поклонился и вышел. Корриган со вздохом откинулся на спинку кресла.
 — Ты знаешь, что Морган никогда не допустит того, чтобы Толливер его отлучил, — сказал Корриган. — Неужели ты думаешь, что угроза интердикта остановит Моргана?
 Формально Дюк Алярик не подпадал под юрисдикцию обоих архиепископов, но они надеялись, что документ устранит эту досадную помеху.
 Лорис щелкнул и взглянул на Корригана:
 — Может или нет, — произнес он, — но на народ подействует. Уже ходят слухи, что на севере собираются банды повстанцев, желающих свергнуть власть дома Дерини.
 — Фу! — фыркнул Корриган, поднимая перо и макая его в хрустальную чернильницу. — Что может сделать жалкая горстка повстанцев против могущества Дерини? А кроме того, народ его любит.
 — Да. Пока любит, — согласился Лорис. Корриган начал старательно подписывать письмо, а Лорис с легкой улыбкой наблюдал, как кончик языка Корригана следует за каждым росчерком пера, выводящего затейливую роспись. — Но будут ли они любить его, когда вступит в силу интердикт?
 Корриган с удовлетворением посмотрел на свою работу и энергично встряхнул над пергаментом серебряной песочницей.
 — А кроме того, — сказал Лорис, глядя на Корригана сквозь опущенные ресницы, — говорят, что Барин, лидер повстанцев, объявил себя новым Мессией, чье божественное предназначение — освободить страну от засилия проклятых Дерини. Разве ты не видишь, что такое усердие нам на пользу?
 Корриган задумчиво прикусил нижнюю губу и задумался.
 — И мы позволим этому самозваному Мессии бродить по стране и будоражить народ? Эти восставшие для меня только еретики и ничего более.
 — Я еще не дал официальных указаний, — сказал Лорис. — Я даже не встречался с этим Барином. Но ты должен признать, что это движение может нам помочь, если его направить туда, куда надо. А кроме того, — Лорис улыбнулся, — может, этот Барин действительно выполняет божественное предназначение.
 — Я в этом сомневаюсь, — нахмурился Корриган. — И как далеко ты предполагаешь зайти в этом деле?
 Лорис откинулся на спинку кресла и сложил руки на груди.
 — Штаб повстанцев находится на холмах близ Джассы. Горони, которого мы посылаем в епископство Корвин, свяжется с повстанцами и вернется в Джассу. Затем я сам предполагаю встретиться с предводителем.
 — А до этого мы ничего предпринимать не будем?
 Лорис кивнул:
 — Мы не будем ничего предпринимать. Я не хочу, чтобы король понял, что мы что-то замышляем, и…
 Послышался осторожный стук в дверь, и на пороге появился секретарь Корригана. С ним был ничем не примечательный человек в дорожной одежде простого священника. Отец Хью поклонился и представил вновь прибывшего:
 — Монсеньор Горони, ваше преосвященство.
 Горони подошел к креслу Корригана, опустился на одно колено, поцеловал кольцо архиепископа, а затем по жесту Корригана встал и приготовился слушать.
 — Благодарю, отец Хью. Думаю, что вы сегодня больше не понадобитесь, — сказал Корриган.
 Лорис кашлянул, и Корриган взглянул на него.
 — А как же то, о чем мы говорили, Патрик?
 — О да, конечно, — пробормотал Корриган. Он покопался в сложенных на краю стола бумагах, выбрал одну и подал ее секретарю через стол. — Это список вызванных в суд, который мне нужен как можно скорее. Как только подготовите официальный документ, принесите мне его на подпись.
 — Хорошо, ваше преосвященство.
 Хью взял бумагу и направился к выходу, а Корриган обратился к Горони.
 — Это письмо следует доставить епископу Толливеру. Вас ждет судно, которое доставит вас в свободный порт Конкардин. Оттуда вы можете добраться до Корвина на купеческом судне. Так что на дорогу вам хватит трех дней…
 Отец Хью де Берри закрыл за собой дверь в кабинет архиепископа, нахмурился и пошел по длинному коридору по направлению к канцелярии. В пустом коридоре было холодно и сыро. Хью шел по коридору, дрожа от холода и думая, что же ему делать.
 Он был личным секретарем Патрика Корригана и имел доступ к тому, во что обычно не посвящали таких молодых людей, даже обладающих блестящими способностями, честных, благоразумных и преданных церкви. Однако вскоре его постигло тяжелое разочарование, не в церкви, а в человеке, которому он служил. Переписанное сегодня для Корригана письмо помогло ему в этом. Вспомнив про письмо, Хью задрожал — на этот раз не от холода.
 Гвинед в опасности. Это было видно с того момента, как король Брион умер в Шандор Ги, это было очевидно после того, как его наследник, мальчик Келсон, был вынужден вступить в бой за трон с Чариссой всего через несколько недель после гибели отца. И это было очевидно с того момента, когда Моргану, покровителю мальчика, пришлось использовать свое могущество, чтобы замедлить разгорание того невидимого пожара, который мог вспыхнуть после всех этих событий. И теперь уже стало совершенно ясно, что пожар готов вспыхнуть.
 Ни для кого не секрет, что тиран Дерини Венсит из Торента летом объявит войну Гвинеду. Кроме того, молодой король будет вынужден встретиться с народным волнением, вызванным враждебными чувствами к Дерини и разжигаемыми религиозными фанатиками. Келсон сам начал чувствовать тяжесть ситуации, когда выяснилось, что в нем снова течет кровь Дерини.
 Теперь, когда над всем Корвином повисла угроза интердикта…
 Хью прижал руку к груди, где покоилось письмо Корригана. Он знал, что архиепископ не одобрит то, что он собирается совершить — он рассвирепеет, если узнает об этом, — но дело было слишком серьезным, чтобы оно могло пройти мимо короля. Король должен быть предупрежден!
 Когда интердикт вступит в силу, Моргану придется бороться на два фронта, в то время, когда все его силы должны быть сосредоточены на одном — на защите короля. Интердикт фатальным образом изменит планы короля и Моргана по подготовке к войне. И хотя Хью как священник решительно не одобрял запретное могущество Моргана, тем не менее, оно
 — реальность и должно использоваться для Гвинеда при нападении врага.
 Хью остановился у факела, немного не доходя до дверей канцелярии. Он начал рассматривать письмо, вертя его в руках. Пропустив обычные формулы вежливости, принятые для документов такого рода, он ахнул от изумления, когда прочитал имя адресата. Затем он пришел в себя и снова перечитал начало письма. Да, ошибки не было — монсеньор Дункан Гевард Мак Лэйн.
 — Дункан! — подумал Хью вслух. Боже, что он сделал. Дункан был исповедником молодого короля и товарищем Хью с самого детства. Они вместе росли, вместе ходили в школу. Что же мог совершить Дункан, что вызвало такое действие со стороны архиепископа?
 Со страхом Хью начал читать письмо, и ужас его все возрастал.
 — ...приказываем предстать перед высшим церковным судом… дать ответ по поводу вашего участия в скандальных событиях во время коронации короля в ноябре… подозрительная деятельность… связь с еретиками…
 Боже, подумал про себя Хью, будучи не в силах продолжать чтение, он тоже запятнан связью с Морганом. Интересно, знает ли он об этом?
 Опустив бумагу, Хью принял решение. Сначала нужно идти к королю. Но затем необходимо найти Дункана и предупредить его. Если Дункан отдаст себя на суд архиепископов, то обстоятельства в данный момент таковы, что может случиться что угодно. Его могут даже отлучить от церкви.
 Хью вздрогнул и перекрестился: угроза отлучения для человека — это такое же жуткое наказание, как угроза интердикта для провинции. Это значит, что преступники будут полностью отделены от церкви и лишены возможности общаться с богобоязненными и праведными людьми. Этого с Дунканом не должно произойти.
 Собравшись с духом, Хью толкнул дверь в канцелярию и спокойно подошел к столу, за которым сидел монах, затачивающий перо.
 — Его Преосвященству это необходимо сделать как можно скорее. Он ждет, брат Джеймс, — сказал он, положив документ на стол. — Займитесь этим, пожалуйста. А мне необходимо выполнить еще несколько поручений.
 — Хорошо, отец, — сказал монах.




 Глава 2


 — Еще оленины, сэр?
 Слуга в красной ливрее стоял на коленях перед Келсоном, держа на весу тяжелое блюдо с дымящейся олениной. Келсон с улыбкой покачал головой и отодвинул серебряную тарелку в сторону. Ворот его малиновой туники был расстегнут, на голове не было короны. Он уже давно сбросил свои сапоги, предпочитая им удобные мягкие туфли. Он вздохнул и вытянул ноги к огню, а слуга, поднявшись с колен, начал убирать со стола.
 Юный король сегодня обедал в своих покоях, деля трапезу с Дунканом и с принцем Нигелем, своим дядей. Дункан сделал глоток из серебряного кубка и аккуратно поставил его на стол. Огонь камина и свет факелов отражались от полированного металла посуды и создавали причудливую игру бликов на столе и на фиолетовой сутане Дункана. С выражением спокойного удовлетворения священник взглянул на своего короля и улыбнулся. Затем он повернулся к Нигелю, который боролся с бутылкой вина, пытаясь вытащить тугую пробку.
 — Тебе помочь, Нигель?
 — Только если ты сможешь расколдовать эту проклятую пробку, — хмыкнул Нигель.
 — Конечно, — сказал Дункан и поднял руку.
 Именно в этот момент пробка выскочила в сопровождении сильной струи красного вина. Нигель вовремя отскочил в сторону, Келсон тоже успел увернуться от струи, однако все усилия Нигеля спасти стол и ковер не увенчались успехом.
 — О Святой Михаил! Ты действительно вмешался в это, Дункан!? — добродушно воскликнул принц Нигель, пока слуга вытирал пол, держа бутылку над столом. — Я же всегда говорил, что священникам доверять нельзя.
 — То же самое я могу сказать про принцев, — заметил Дункан, подмигивая Келсону, который еле сдерживал улыбку.
 Слуга вытер кресло Келсона и бутылку. Затем он выжал тряпку над огнем, и пламя в камине, выбрасывая зеленые языки испаряющегося вина, зашипело. Когда слуга закончил протирать стол, Нигель наполнил три кубка, поставил бутылку в ведерко и пододвинул его поближе к огню.
 Принц Нигель был красив. В свои 34 года он был таким, каким обещал стать его царствующий племянник через 20 лет, с широкой улыбкой, серыми глазами Халданов, проницательным умом, который был как бы визитной карточкой этого рода. Как и его брат Брион, Нигель был Халдан до мозга костей. Его военным искусством и образованностью восхищались во всех одиннадцати королевствах. Когда он сел на место, его правая рука быстро пригладила иссиня-черные волосы. Дункан заметил этот жест и у него защемило сердце: всего месяц назад этот жест можно было увидеть у Бриона, которому Дункан в том или ином качестве служил двадцать пять лет, у Бриона, жертвы жестокой борьбы, которая теперь вновь угрожает разорить страну, ввергнуть королевство в страшную катастрофу. Теперь Бриона нет. И его четырнадцатилетний сын правит в королевстве с помощью могущества, унаследованного от своего великолепного отца. А напряжение в королевстве возрастает…
 Мрачные мысли Дункана были прерваны скрипом открывающейся двери: на пороге появился юный паж в малиновой ливрее с серебряной вазой. Белоснежное полотенце висело у него на плече. Слабый запах лимона защекотал ноздри Дункана, когда мальчик встал на колени перед королем и протянул ему вазу.
 Келсон кивком поблагодарил, погрузил пальцы в теплую ароматную воду и вытер руки. Мальчик поклонился и поднес вазу Нигелю. Однако он даже не повернул головы в сторону принца. Затем наступила очередь Дункана, и священник тоже не удостоился взгляда юного пажа короля.
 Дункан с трудом сдержал улыбку, когда возвращал полотенце. Но лишь мальчик вышел из комнаты, Дункан с усмешкой посмотрел на Нигеля.
 — Это один из твоих учеников, Нигель? — спросил он, зная, что так оно и есть: Нигель занимался обучением пажей для королевского двора.
 Нигель гордо кивнул:
 — Это Пэйн. Самый юный. Ему еще много надо учиться, но с новыми пажами всегда так. Сегодня у него первый официальный выход для обслуживания.
 Келсон засмеялся и поднял кубок, вертя его за ножку между пальцами так, что грани кубка отбрасывали яркие зайчики на его тунику и стены комнаты, обитые гобеленами.
 — Я помню, как был у тебя пажом, дядя. Совсем недавно, когда ты впервые разрешил мне обслужить отца, я испугался до смерти. — Он откинул голову на спинку кресла и продолжал сонным голосом: — Конечно, бояться было нечего. Он оставался моим отцом, а я его сыном. И то, что я надел ливрею, ничего, в сущности, не меняло. И все же я боялся, потому что в тот момент я был не сыном своего отца. Я был только паж, обслуживающий своего короля. А это большая разница. — Он взглянул на Нигеля. — Пэйн сегодня чувствует то же самое. Хотя я его знаю всю жизнь и частенько играл с ним, теперь я для него король, а не товарищ по играм. Интересно, все ли чувствуют то же самое?
 Слуга Ричард, который расстилал королевское ложе в дальнем конце комнаты, подошел к Келсону и поклонился.
 — Я вам еще нужен, сэр?
 — Думаю, что нет. Дядя? Отец Дункан?
 Они покачали головами, и Келсон кивнул.
 — На сегодня ты свободен, Ричард. Проверь охрану, когда пойдешь к себе. И распорядись, чтобы на улице ждала карета, чтобы отвезти отца Дункана домой.
 — Не стоит беспокоиться, — запротестовал священник. — Я великолепно доберусь пешком.
 — И где-нибудь по дороге замерзнешь? Нет. Эта ночь не располагает к прогулкам. Ричард, карета должна ждать отца Дункана. Ясно?
 — Да, Ваше Величество.
 Нигель осушил кубок и показал на дверь, которая закрылась за Ричардом.
 — Прекрасный юноша, — сказал он, придвигаясь к столу, чтобы дотянуться до бутылки и налить себе вина. — Он вскоре будет готов к посвящению в рыцари. Один из лучших, кого я когда-либо обучал. Морган вполне согласен со мной в этом. Кому-нибудь налить еще?
 Он помахал бутылкой, но Келсон отрицательно покачал головой. Дункан заглянул в свой кубок, обнаружил, что он наполовину пуст, и подставил его под струю вина. Когда Нигель поставил бутылку на прежнее место, Дункан стал размышлять вслух:
 — Ричард Фиц Вильям. Ему сейчас около семнадцати?
 — Почти восемнадцать, — поправил Келсон. — Он единственный сын барона Фульфа Фиц Вильямса. Я предполагал посвятить его в рыцари и еще дюжину других перед началом военной кампании, которая начнется летом. Его отец будет очень рад.
 Нигель кивнул, а затем спросил:
 — А что слышно о Венсите из Торента? Или о Кардоссе?
 — За последние три месяца ничего, — ответил Келсон, — в городе сильный гарнизон, как вам известно, и он отрезан снегопадом. Но как только дороги очистятся от снега, Венсит нападет на город. Мы не сможем послать войска на помощь до тех пор, пока не наступит настоящая весна. А тогда уже будет поздно.
 — Так мы потеряем Кардоссу, — вздохнул Нигель, задумчиво глядя на свой кубок.
 — И все договоры прекратят действие, и начнется война, — добавил Дункан.
 Нигель пожал плечами и провел кончиком пальца по краю кубка.
 — Разве это не было ясно с самого начала? Брион знал, где опасность, и послал Алярика в Кардоссу прошлым летом. Когда Брион умер, мы вызвали Алярика сюда, чтобы спасти тебя, Келсон. Я думаю, что это был хороший и выгодный обмен: город на короля. А, кроме того, мы пока не потеряли Кардоссу.
 — Но потеряем, дядя, — пробормотал Келсон, опустив глаза и задумчиво рассматривая свою руку. — А сколько жизней мы потеряем при таком обмене… — Я иногда думаю, стою ли я тех жизней., действительно ли моя жизнь имеет такую ценность?
 Дункан наклонился и успокаивающе похлопал Келсона по руке.
 — Короли всегда думают об этом, Келсон. Как только настает день, когда ты перестаешь об этом думать, перестаешь оценивать свою жизнь, ты потеряешь право быть королем.
 Юный король посмотрел на него с усмешкой.
 — Ты всегда знаешь, что сказать, Дункан. Однако твои слова не спасают жизни людей или города от разорения. Они только убаюкивают совесть королей, которые должны решать, кому не жить. — Он снова опустил глаза. — Прости. Это прозвучало чересчур жестоко, не так ли?
 Дункан не успел ничего сказать: раздался стук в дверь и на пороге появился Ричард. Его красивое лицо было напряжено, он явно нервничал, а глаза Ричарда, когда он поклонился королю, сверкнули.
 — Прошу прощения, сэр, но прибыл священник, который настоятельно требует вашей аудиенции. Я ему сказал, что вы собираетесь спать и что ему лучше явиться завтра, но он утверждает, что должен немедленно поговорить с вами по очень важному делу.
 Прежде чем Келсон ответил, из-за спины Ричарда вынырнул священник в темной сутане и бросился на колени перед Келсоном. В руке короля мгновенно появился стилет, Нигель привстал с кресла, держа наготове оружие, но колени священника еще не успели коснуться пола, а Ричард уже прыгнул ему на спину , одной рукой обхватил его горло удушающим приемом, а в другой держал кинжал у самой шеи священника.
 Священник морщился от боли, но не вырывался, чтобы защитить себя или напасть на короля. Он закрыл глаза и раскинул в сторону руки, показывая, что у него нет оружия.
 — Сэр, я не желаю причинить вам вреда, — прохрипел он, — я отец Хью де Берри, секретарь архиепископа Корригана.
 — Хью! — воскликнул Дункан, с тревогой наклонившись вперед, и знаком приказал Ричарду священника отпустить. Какого дьявола? Почему ты здесь?
 Услышав голос Дункана, Хью открыл глаза и умоляюще посмотрел на него: в его глазах смешивался страх и решимость. Ричард отпустил горло Хью и, подчиняясь жесту Дункана, шагнул назад, но кинжал оставался в его руке в полной готовности. Нигель медленно опустился в кресло, а Келсон все еще держал стилет в руке.
 — Ты знаешь этого человека, отец Дункан? — спросил он.
 — Он действительно тот, кем назвался, — осторожно ответил Дункан.
 — Но я ничего не могу сказать относительно намерений, с которыми он явился сюда. Объясни, Хью.
 Хью проглотил комок в горле, а затем посмотрел на Келсона и склонил голову.
 — Я прошу прощения, сэр, но мне необходимо видеть вас. У меня есть сведения, которые я не могу доверить никому, и…
 Он снова посмотрел на Келсона и начал вытаскивать сложенный лист пергамента из рукава мокрой сутаны. Его пальцы дрожали, когда он протянул пергамент Келсону: он опустил глаза и, чтобы скрыть дрожь, втянул руки в рукава.
 Келсон нахмурился и вложил стилет в ножны. Нигель придвинул поближе свечу, а Дункан обошел стол, чтобы иметь возможность прочесть документ через плечо Келсона. Его лицо потемнело, когда он пробежал глазами первые строки. Подавив поднимающийся гнев, он выпрямился и посмотрел на Ричарда.
 — Ричард, будь любезен, подожди в коридоре. Я послежу за этим человеком, — и он взглядом указал на склонившего голову Хью.
 — Хорошо, сэр.
 Когда дверь за Ричардом закрылась, Дункан вернулся в свое кресло, а затем посмотрел на Келсона, который уже закончил чтение и положил пергамент на стол.
 — Благодарю тебя за ценные сведения, — сказал Келсон, приглашая Хью подняться. — И прошу простить за грубое обращение.
 — Конечно, сэр, — пробормотал Хью. — Вы же не могли знать, кто я и зачем прибыл. Я благодарю бога, что Дункан здесь и спас меня от последствий моего вторжения.
 Дункан кивнул. Его глаза налились кровью и потемнели. Было ясно, что он совсем не думал о Хью. Его руки судорожно стиснули серебряный кубок и пальцы побелели от напряжения. Келсон посмотрел на документ, лежавший перед ним.
 — Полагаю, это письмо будет отправлено незамедлительно, — сказал он и получил утвердительный кивок Хью. — Отец Дункан, все это означает именно то, о чем я думал?
 — Сатана бы их обоих забрал и вверг на веки вечные в геенну огненную! — пробормотал Дункан сквозь зубы, покачал головой и оставил кубок в покое: теперь кубок стал овальным.
 — Простите меня, принц, — пробормотал он и, продолжая, тряхнул головой: — Кажется, что Лорис и Корриган наконец решили расправиться с Морганом. Я этого давно ждал, но никак не предполагал, что они наложат интердикт на весь народ Корвина за действия одного человека.
 — И, тем не менее, они собираются это сделать. Мы можем остановить их? — спросил обеспокоенный Келсон.
 Дункан глубоко вздохнул и постарался подавить вспыхнувший гнев.
 — Мы должны помнить, что Лорис и Корриган видят в Алярике ключ ко всей проблеме Дерини. Он занимает самый высокий пост из всех известных в королевстве Дерини и никогда не скрывал своего происхождения. Однако никогда и не рекламировал своего могущества. Но когда умер Брион, обстоятельства сложились так, что ему пришлось могуществом воспользоваться, иначе бы ты погиб.
 — А кроме того, для архиепископов магия — зло, — смешался Нигель.
 — И не забывайте, как Алярик дурачил их во время коронации. Я думаю, что это один из основных мотивов их теперешнего нападения на Моргана.
 Келсон повернулся в кресле и стал изучать кольцо с рубином на своем пальце.
 — Значит, Дерини будет объявлена война? Отец Дункан, мы не можем разводить религиозные распри перед большой войной, которая угрожает нашему государству. Как нам остановить их?
 Дункан покачал головой.
 — Я не знаю. Я поговорю об этом с Аляриком. Хью, у тебя есть еще что-нибудь для нас? Кто повезет письмо? И каким путем?
 — Монсеньор Горони из приближенных Лориса, — ответил Хью. — Он и вооруженный эскорт на судне доберутся до Свободного порта Конкарадико, а оттуда поплывут на каком-нибудь купеческом судне.
 — Я знаю Горони, — кивнул Дункан. — К окончательному варианту письма ничего добавлено не было?
 — Ничего, — ответил Хью. — Я сделал окончательную копию с этого письма, — он показал на стол, — и они при мне подписывали и запечатывали его. Конечно, я не знаю, что они сказали Горони, когда я ушел. Я понятия не имею, что они могли сказать ему раньше.
 — Ясно, — Дункан кивнул. — Есть что-нибудь еще, что мы должны знать?
 Хью опустил глаза и медленно, словно подбирая слова, начал:
 — Да, у меня есть еще кое-что, что вы должны знать, отец Дункан, — он замолчал в нерешительности. — Я не думал, что увижу вас здесь, но под мое перо сегодня попал еще один документ. И он касается уже вас лично.
 — Меня? — Дункан посмотрел на Келсона и Нигеля. — Продолжай, ты можешь говорить здесь свободно.
 Хью с трудом проглотил комок в горле.
 — Дункан, Корриган обвиняет вас. Он вызывает вас в церковный суд, возможно, завтра утром, чтобы отстранить вас от должности.
 — Что?
 Дункан встал, не в силах поверить этому. Его лицо стало мертвенно бледным.
 — Мне очень жаль, Дункан, — прошептал Хью. — Вероятно, архиепископ думает, что вы ответственны за то, что произошло во время коронации. — Он посмотрел на Келсона. — Прошу прощения, сэр. Корриган дал мне этот черновик час тому назад и сказал, что письмо ему нужно как можно быстрее. Я отдал его одному из моих клерков, а сам пошел прямо сюда, намереваясь отыскать вас после того, как сообщу Его Величеству о первом письме.
 Наконец он рискнул поднять глаза на Дункана и тихо произнес:
 — Дункан, неужели ты замешан в магии?
 Дункан как в трансе пошел к камину. Глаза его расширились.
 — Обвиняюсь, — прошептал он, не обращая внимания на вопрос Хью. — Я вызываюсь на суд.
 Он посмотрел на Келсона.
 — Мой принц, завтра меня здесь быть не должно. Это не потому, что я испугался, ты же знаешь. Но если Корриган возьмет меня под арест…
 Келсон кивнул.
 — Я понимаю. Что от меня нужно?
 Дункан подумал немного, посмотрел на Нигеля, а затем снова на Келсона.
 — Пошлите меня к Алярику, сэр. Его все равно нужно предупредить об угрозе интердикта, а я буду в безопасности при его дворе. И может быть мне удастся склонить епископа Толливера задержать введение интердикта.
 — Я дам вам дюжину моих лучших людей, — согласился Келсон. — Еще что-нибудь?
 Дункан покачал головой, пытаясь сформулировать свой план действий.
 — Хью, ты сказал, что Горони поедет по морю. Это путешествие займет три дня, а может меньше, если ветер будет сильным, и они пойдут на всех парусах. Нигель, какая дорога в это время года между Ремутом и столицей Корвина?
 — Ужасная. Но ты можешь опередить Горони, если будешь чаще менять лошадей в пути. К тому же, ты едешь на юг, так что погода будет лучше.
 Дункан пригладил свои короткие коричневые волосы и кивнул.
 — Хорошо. Я попытаюсь. Но по крайней мере я буду за пределами достижимости Корригана, как только пересеку границу Корвина. Епископ Толливер когда-то был со мной в дружеских отношениях. Я сомневаюсь, что он арестует меня по одному слову Горони. А кроме того, Горони может и не знать об обвинениях против меня, даже если и прибудет туда раньше.
 — Ну, хорошо, пусть так и будет, — сказал Келсон, вставая. Затем он обратился к Хью: — Отец, я благодарен тебе за преданность и не останусь в долгу. Но может тебе небезопасно возвращаться во дворец архиепископа после того, как ты раскрыл нам их карты? Я могу предложить тебе свою защиту. Или, если хочешь, поезжай с отцом Дунканом.
 Хью засмеялся:
 — Благодарю за заботу, сэр, но я уверен, что смогу служить вам лучше, если вернусь к своим обязанностям. Меня еще не уличили в предательстве и, может быть, я буду еще в чем-то полезен.
 — Отлично, — Келсон кивнул. — Удачи тебе, отец.
 — Благодарю, сэр. — Хью поклонился. — А вы, Дункан, — он пожал Дункану руку и постарался заглянуть тому в глаза, — будьте осторожны, мой друг. Я не знаю, в чем вы провинились, да и не хочу знать, но буду молиться за вас.
 Дункан похлопал его по плечу, кивнул, и затем Хью покинул покои короля. Как только за ним закрылась дверь, Дункан взял со стола пергамент и стал его складывать. Шелест пергамента был единственным звуком в комнате. Теперь, когда у Дункана созрел план, он уже мог управлять своими чувствами, он снова стал спокойным и невозмутимым. Дункан, пряча письмо в карман своей сутаны, взглянул на Келсона: мальчик стоял у кресла, глядя невидящими глазами на дверь.
 — Я хочу взять это письмо с собой, если у тебя нет возражений, мой принц, — ведя пальцем по погнутому краю кубка, сказал Дункан. — Алярик наверняка захочет взглянуть на него.
 — Да, конечно, — придя в себя, ответил Келсон. — Дядя, ты позаботишься об эскорте. И скажи Ричарду, что он тоже поедет. Отцу Дункану может понадобиться надежный человек.
 — Хорошо, Келсон.
 Кошачьим движением Нигель поднялся из-за стола и направился к дверям, мимоходом похлопав Дункана по плечу, а Келсон подошел к камину и пристально посмотрел в огонь.
 Дункан, заложив руки за спину, рассматривал пол перед собой. Были некоторые вещи, которые они могли обсуждать столько втроем: он, Алярик и Келсон. И Дункан почувствовал, что мальчик встревожен.
 Дункан кашлянул и увидел, что плечи Келсона вздрогнули.
 — Келсон, — сказал он, — мне пора.
 — Я знаю.
 — Ты не хочешь передать что-нибудь Моргану… какое-нибудь послание?
 — Нет. — Голос мальчика был напряженным, звенящим. — Только скажи ему… скажи ему…
 Он повернул к Дункану бледное лицо. Дункан в тревоге подошел к Келсону, обнял за плечи, повернул к себе, взглянул в его расширившиеся испуганные глаза. Мальчик стоял весь сжавшийся, напряженный, пальцы были стиснуты в кулаки, но не от негодования и ярости — от страха. Серые глаза Келсона, наполненные непрошенными слезами, не были глазами отважного юного короля, в смертельной схватке, чтобы сохранить свой трон, победившего и уничтожившего зло. Это были глаза ребенка, которого судьба слишком рано заставила повзрослеть и жить в этом суровом и безжалостном мире. Дункан посмотрел на мальчика с состраданием: несмотря на то, что Келсон был король — он все еще четырнадцатилетний мальчик.
 — Келсон?
 — Пожалуйста, будь осторожен, отец, — дрожащим голосом прошептал Келсон.
 Дункан притянул мальчика к себе, прижал к груди, почувствовал, как все тело Келсона содрогается и понял, что юный король отдался очищающему и успокаивающему действию слез. Дункан погладил Келсона по голове, ощутил, что его рыдания стали тише. Священник еще крепче прижал к себе мальчика и произнес мягким голосом:
 — Давай поговорим, Келсон. Происходящее не так ужасно, если внимательно рассмотреть все обстоятельства.
 — Да, — всхлипнул Келсон, пряча лицо на груди Дункана.
 — Давай предположим, что случится самое худшее, — сказал Дункан.
 — Х-хорошо.
 — Ну, отлично, тогда говори, о чем ты думаешь?
 Келсон немного отстранился от Дункана, посмотрел на него сверху вниз, затем вытер глаза, повернулся к камину.
 — Что… — пробормотал он дрожащим голосом. — Что случится, если тебя и Алярика арестуют, отец?
 — Хм, это зависит от того, кто и когда, — уклончиво
 ответил Дункан.
 — Предположим, Лорис.
 — Сначала я предстану перед духовным судом, — после недолгого молчания сказал Дункан. — Если они могут что-то доказать, то они лишат меня сана, а может даже и отлучат от церкви.
 — А если обнаружат, что ты наполовину Дерини, они убьют тебя?
 Дункан задумчиво поднял брови.
 Даже трудно предположить, что произойдет, если они раскроют мою тайну, — сказал он. — Поэтому я бы лучше согласился на отлучение, чем на это. Вот первая причина, почему я не хочу, чтобы меня арестовали. Это будет ужасно.
 Келсон улыбнулся сквозь слезы.
 — Ужасно… Да, я согласен. А ты можешь убить их, если это произойдет?
 — Скорее всего, нет, — ответил Дункан. — И это вторая причина, почему я не хочу попасть к ним в руки.
 — А Алярик?
 — Алярик? — Дункан пожал плечами. — Трудно сказать, Келсон. КАжется, Лорис просто хочет, чтобы Морган ему подчинялся. Если Морган отречется от своего могущества и даст клятву не пользоваться никогда им, Лорис отменит интердикт.
 — Алярик так не поступит, — горячо воскликнул Келсон.
 — О, я в этом уверен, — согласился Дункан. — Тогда интердикт обрушится на Корвин, и мы будем втянуты как в политические, так и религиозные столкновения.
 Келсон удивленно посмотрел на него.
 — Почему политические? Что случится?
 — Так как Алярик — это основная причина интердикта, все люди Корвина откажутся идти на летнюю кампанию под его знаменем, таким образом, ты лишишься пятой части своей армии. Алярик будет отлучен, так же как и я. Ну, а дальнейшее ты можешь представить и сам.
 — Я? Как?
 — Все очень просто. Так как я и Алярик будем преданы анафеме, то мы будем, словно прокаженные. Любой, кто осмелится с нами общаться, тоже подвергнется наказанию. Так что перед тобой будет альтернатива. Или ты подчинишься диктату архиепископа и отречешься от меня и Алярика, потеряв лучшего генерала перед самой войной, или же ты пошлешь к дьяволу архиепископов и примешь Алярика — тогда весь Гвинед подвергнется интердикту.
 — Они не посмеют.
 — О, они посмеют. Пока сан короля тебя защищает, Келсон, но боюсь, этому может прийти конец. Твоя мать предвидела это.
 Келсон опустил голову, вспоминая случившееся неделю назад — как его мать, может, случайно — описала все, что теперь происходило…
 — Но я не понимаю, почему ты хочешь уехать так далеко? — спросил Келсон. — Почему Святой Киль? Ты же знаешь — от него всего несколько часов езды до Истмарта, а там через несколько месяцев начнется война.
 Дженана спокойно продолжала собираться, передавая платья из гардероба девушке-служанке, которая складывала их в обитый кожей дорожный сундук. Она была в трауре по мужу, так как прошло всего четыре месяца со дня смерти Бриона: голова непокрыта, каштановые волосы красно-золотым каскадом струились по спине, схваченные у шеи одной единственной золотой булавкой. Она повернулась к Келсону, а Нигель предостерегающе нахмурился у нее за спиной.
 — Почему Святой Киль? — переспросила она. — Потому что я жила там несколько месяцев много лет назад, еще до твоего рождения. Мне нужно уехать, если я хочу еще жить.
 — Есть же тысячи более безопасных мест, если уж ты решила уехать,
 — сказал Нигель, нервно комкая края голубого плаща. — У нас много других забот, кроме беспокойства о том, что на монастырь могут напасть разбойники и похитить тебя — если не хуже.
 Дженана нахмурилась и покачала головой.
 — Дорогой Нигель, брат, как ты не можешь понять? Мне нужно уехать. Если я останусь и буду знать, что Келсон в любой момент может прибегнуть к своему могуществу, я буду вынуждена использовать свое, чтобы его остановить. Я разумом понимаю, что если я хочу, чтобы он жил, мешать ему нельзя. Но сердце, душа, все говорит мне: я не должна позволять ему пользоваться его могуществом ни при каких обстоятельствах. Это могущество — святотатство, страшный грех. — Она повернулась к Келсону. — Если я останусь, Келсон, я буду вынуждена уничтожить тебя.
 — Неужели ты сможешь сделать это, мать? — прошептал Келсон. — Неужели ты, Дерини, несмотря на то, что отреклась от своих предков, неужели ты сможешь уничтожить своего сына только за то, что он будет вынужден использовать свое могущество, которое ты сама дала ему?
 Дженана вздрогнула, как будто ее ударили. Она отвернулась, тяжело оперлась о стул, наклонила голову, как бы сдерживая дрожь.
 — Келсон, — сказала она слабым, почти детским голосом, — неужели ты не видишь, может, я и Дерини, но я не чувствую себя Дерини. Я — человек. Всю жизнь меня мучили, учили, что Дерини — это грех, это зло.
 — Она повернулась к Келсону. Глаза ее расширились, в них был страх. — А если те люди, которых я люблю — Дерини, используют могущество Дерини, запрещенное святой церковью, я этого не смогу пережить, это разрывает меня на части. Я с ужасом жду того, что опять начнутся гонения на Дерини, как было двести лет назад. Я не перенесу этого, если окажусь в самом центре событий.
 — Ты уже в самом центре, — сказал Нигель, — хочешь ты этого или нет. И если случится то, чего ты боишься, то ты все равно не сможешь оказаться в стороне.
 — Я знаю, — прошептала она.
 — Тогда почему же Святой Киль? — сердито продолжал Нигель. — Это ведь владения архиепископа Лориса. Или ты думаешь, что он поможет тебе разрешить твой душевный разлад? Ведь этот Лорис — самый яростный гонитель Дерини на севере. Он скоро начнет действовать, Дженана. Он не может забыть о том, что произошло на коронации. А когда он начнет свой крестовый поход против Дерини, я сомневаюсь, что даже положение Келсона сможет защитить тебя.
 — Вам меня не переубедить, — упрямо сказала Дженана. — Я поеду к сестрам в Святой Киль, я буду там молиться, чтобы меня наставили на истинный путь. Так будет, Нигель. И пока я не уехала, я не смогу никому приносить пользу.
 — Ты мне нужна, мать, — сказал спокойно Келсон, глядя на нее нежным взглядом серых глаз. — Оставайся, пожалуйста.
 — Я не могу, — подавляя рыдания прошептала Дженана.
 — А если… если я прикажу как король, — звенящим голосом спросил Келсон. — Ты — останешься?
 Дженана застыла на мгновение, глаза подернулись дымкой боли, а затем она отвернулась.
 — Не спрашивай меня об этом, Келсон, — прошептала она. — Пожалуйста, не спрашивай и не заставляй отвечать.
 Келсон попытался двинуться к ней, намереваясь все-таки уговорить, но Нигель приложил палец к губам, призывая к молчанию, и покачал головой. Пригласив Келсона следовать за собой, он пошел к двери. Они вышли медленными тяжелыми шагами, а приглушенные рыдания Дженаны еще долго звучали в ушах Келсона.
 Келсон продолжал внимательно смотреть на огонь в камине.
 — Значит, ты считаешь, что архиепископ нападет на меня?
 — Может, попозже. Пока что они решили закрыть глаза на то, что ты тоже Дерини. Но если ты пренебрежешь интердиктом, они вспомнят об этом.
 — Я могу уничтожить их! — прошептал Келсон. Его глаза сузились, кулаки сжались: он вспомнил о своем могуществе.
 — Но ты этого не сделаешь, — сказал Дункан. — Потому что если ты используешь свое могущество против архиепископов, независимо от того, правы они или нет, то это будет последним доказательством того, что Дерини действительно хотят уничтожить церковь и установить новую диктатуру. Тебе любыми путями следует избегать прямой конфронтации.
 — Значит, церковь загнала меня в тупик?
 — Не церковь, мой принц.
 — Пусть так. Люди, которые ей управляют. Разве это не одно и то же?
 — Не совсем. — Дункан покачал головой. — Мы не с церковью боремся, хотя с первого взгляда может показаться, что именно с ней. Мы боремся с идеологией, основным постулатом которой является то, что то, что необычно — то грешно. Поэтому люди, родившиеся с экстраординарными талантами и могуществом, грешны от рождения, независимо от того, для каких целей они пользуются своей силой.
 Мы боремся с идиотской точкой зрения, что человек ответственен за случайность своего рождения. И все это потому, что какие-то люди совершили ошибку более трехсот лет назад, назвав целую расу людей другим именем. И эта раса с тех пор проклята и страдает от несправедливости, одно поколение за другим.
 Вот с чем мы боремся, Келсон. Корриган, Лорис, даже Венсит из Торента — все они просто пешки в большой игре, целью которой является доказать, что человек ценен тем, что с помощью своих способностей делает в жизни — добро или зло, независимо от того, кто он. Разве это имеет значение?
 Келсон улыбнулся и опустил глаза.
 — Ты говоришь совсем как Алярик. Или отец. Он часто говорил со мной так.
 — Он бы гордился тобой, Келсон. Он был бы счастлив, если бы видел, каким ты стал. Если бы я имел сына… — Он посмотрел на Келсона, и их взгляды встретились. Затем Дункан ласково потрепал мальчика по плечу и подошел к столу.
 — Мне пора, мой принц. Алярик и я постараемся держать тебя в курсе всех наших успехов и неудач. А ты во всем доверься Нигелю. Советуйся с ним. И не запугивай архиепископов, пока я и Алярик готовим почву.
 — Не беспокойся, отец, — засмеялся Келсон. — Я не буду спешить. Я больше не боюсь.
 — Да, постарайся удерживать свой темперамент Халданов, — увещевающе произнес Дункан. — Через неделю увидимся в Кулди, храни тебя Господь.
 — И тебя тоже, отец, — прошептал Келсон, когда священник исчез за дверью.




 Глава 3


 Лорд Роберт Тендель монотонно читал счета арендаторов Лорда Алярика Моргана. Закончив абзац, он поднял глаза от документа и, нахмурившись, посмотрел на своего хозяина. Дюк смотрел через окно соляриума на пустынный луг внизу, мысли его были где-то далеко. Ноги покоились на низенькой скамеечке, обитой зеленым бархатом, а голова лежала на спинке высокого кресла. По выражению его лица было ясно, что он ничего не слышит.
 Лорд Роберт осторожно кашлянул, но ответа не последовало. Он поджал губы и снова посмотрел на Дюка, затем поднял свиток, который читал, и сбросил его со стола. Звук от удара гулко разнесся по тесной комнате, и падение свитка вывело Дюка из состояния полной отрешенности: лорд Морган встрепенулся и попытался смущенной улыбкой оправдаться в том, что его застали за таким недостойным занятием, как сон днем.
 — Ваша милость, вы же не слышали ни слова из того, что я читал, — с укором сказал Роберт.
 Морган покачал головой и, лениво проведя по лицу рукой, улыбнулся.
 — Прошу прощения, Роберт. Я просто задумался.
 — Конечно.
 Когда Роберт снова привел в порядок документы, Морган встал и потянулся. Он пригладил волосы, осмотрел комнату и снова сел.
 — Хорошо, — он вздохнул, склонился к столу и постучал по документам согнутым пальцем. — Мы рассмотрели счета Доннореля, да? Кажется, они в полном порядке.
 Роберт отодвинул на несколько дюймов свое кресло и опустил перо.
 — Конечно, они в порядке, Алярик. Но мы должны были выполнить эту формальность. Ведь эти счета касаются части ваших владений — и довольно большой части, — которую вы скоро потеряете, так как она войдет в приданое леди Бронвин. И даже если вы с лордом Кевином думаете как-то договориться, то отец Кевина хочет, чтобы все было по закону.
 — Но ведь не отец Кевина женится на моей сестре, — возразил Морган. Он искоса посмотрел на Роберта, а затем позволил себе улыбнуться. — Послушай, Робби, будь добрым парнем, дай мне отдохнуть остаток дня. Мы ведь знаем, что все счета и документы в полном порядке. И если ты не хочешь избавить меня от просмотра, то давай хотя бы отложим на завтра.
 Роберт, как бы осуждая поведение Моргана, постарался придать своему лицу суровое выражение, но затем сдался и поднял руки вверх.
 — Хорошо, ваша милость, — сказал он, собирая свитки. — Но как ваш секретарь, я должен указать, что до свадьбы осталось менее двух недель. И что у вас завтра приемный день, и что завтра прибудет посол из Хотра Орсаля, и что лорд Генри де Вера хочет знать, что вы намерены делать с этим Барином де Греем, и…
 — Да, Роберт, завтра, — невинно сказал Морган и с трудом сдержал торжествующую улыбку. — Ну, а теперь я надеюсь, что ты меня извинишь, Роберт?
 Роберт, как бы призывая Бога в свидетели, поднял глаза к небу, затем махнул рукой в жесте отчаяния. Морган вскочил, с шутливым почтением поклонился и выбежал из соляриума в большой холл. Роберт посмотрел ему вслед, вспомнив тощего вихрастого мальчика, который стал этим мужчиной — Дюком Аляриком — Дюком Корвином и — колдуном Дерини.
 Роберт истово перекрестился при этой последней мысли, так как кровь Дерини в жилах Моргана была тем единственным, о чем он не хотел вспоминать, он, который служил семье Корвинов всю жизнь. Корвины всегда относились к нему хорошо. Его семья, лорды Тендели, были секретарями Корвинов уже в течение двухсот лет, со времени Реставрации этот пост передавался по наследству. И все эти годы Корвины, несмотря на то, что они были Дерини, правили честно и справедливо, и Роберт не имел к ним никаких претензий.
 Конечно, временами ему приходилось считаться с капризами Моргана. Но это было лишь частью игры, в которую они играли: у Дюка наверняка есть серьезные причины настаивать на том, чтобы не заниматься сегодня разбором документов.
 Роберт собрал бумаги и запер их в ящик у окна. В действительности, было совсем неплохо, что Дюк отменил работу еще до полудня: видимо Морган совершенно забыл о назначенном на сегодняшний вечер большом обеде. И если Роберт не отдаст необходимых распоряжений, то может случиться большой конфуз. Морган всегда старался уклоняться от выполнения формальных обязанностей, если, конечно, они не были абсолютно необходимы. А то, что на обеде будут присутствовать многие молодые дамы, страстно желающие стать следующей герцогиней Корвина, не улучшило бы настроения Моргана.
 Тихонько насвистывая и потирая руки, Роберт направился к двери, через которую вышел Морган. Смотреть на Моргана, который будет вертеться под шпильками молодых леди сегодня вечером будет, очень интересно: Роберт едва мог дождаться вечера.
 Выйдя из холла на улицу, Морган окинул взглядом двор. Вдали, у конюшен он увидел мальчика, бежавшего за огромным гнедым жеребцем. Этого жеребца Морган недавно приобрел у купцов из Хорта. Лошадь была великолепна. Каждый ее шаг равнялся трем или четырем шагам мальчика. Взглянув налево, Морган увидел своего помощника лорда Дерри, который горячо спорил с кузнецом Джеймсоном, очевидно, пытаясь согласовать вопрос о том, как же подковать жеребца.
 Дерри увидел Моргана, поднял руку в знак приветствия, но свою перебранку с кузнецом не прекратил: считая себя большим знатоком лошадей, Дерри относился к лошадям очень серьезно. Впрочем, он действительно знал в них толк, и поэтому не мог уступить в споре простому кузнецу.
 Морган был рад, что Дерри не подошел к нему. Молодой лорд был всем хорош, но он не всегда улавливал настроение своего хозяина. И хотя Морган любил Дерри, сейчас он хотел побыть в одиночестве. Поэтому он сбежал от счетов лорда Роберта при первой же возможности: в преддверии трудного вечера ему нужно было многое обдумать.
 Морган прошел к боковым воротам и вышел в сад. Там после долгой зимы все еще было мертво, но Морган увидел человека, чистившего клетки соколов в той части сада, которая примыкала к конюшням. Однако он знал, что этот человек не нарушит его уединения: Миль, сокольничий, был немым, но обладал острым слухом и зрением, которые как бы компенсировали его недостатки.
 Морган, заложив руки за спину, медленно пошел по дорожке. Он знал, почему сегодня ему так тревожно. Во-первых, неблагоприятная политическая обстановка, развитие которой победа Келсона только замедлила: Чарисса мертва, ее советник, предатель Ян — тоже. Но теперь на сцену выходит гораздо более опасный и могущественный враг — Венсит из Торента. Уже поступали сообщения о его отрядах у северных ворот.
 И Кароса — вторая проблема. Как только Венсит сможет преодолеть снежные перевалы — а это будет уже скоро, — он снова нападет на город: подойти к Каросе с востока будет возможно уже через неделю. А вот с запада, откуда может подойти помощь, дорога с марта по май совершенно непроходима. Так что помощь сможет подоспеть только в конце мая, когда высохнут все топи и трясины. Но тогда будет уже поздно.
 Морган остановился у одного из садовых прудов и окунул рассеянный взгляд в его глубину. Садовники уже убрали остатки льда и расчистили дно, и теперь длиннохвостые золотые рыбки как бы парили в спокойной воде, лениво шевеля плавниками, словно подвешенные во времени и пространстве.
 Он улыбнулся, вспомнив, что может их позвать, и они приплывут на его зов. Но сегодня ему было не до рыбок. Он стал изучать свое отражение: высокий светловолосый мужчина смотрел на него с гладкой поверхности пруда.
 Большие серые глаза на овальном лице, бледном после долгой зимы. Коротко остриженные волосы отливают золотом в лучах яркого вечернего солнца. Широкий рот, полные губы, квадратный подбородок, бакенбарды подчеркивают острые скулы.
 Морган поморщился, увидев на своем отражении короткий зеленый камзол с вышитым золотым грифоном — эффектно, но цвета подобраны неправильно: грифон Корвина должен быть зеленым на черном фоне, а не золотым на зеленом. А эта маленькая шпажонка, осыпанная бриллиантами, которая болталась у него не поясе? Это же пародия на боевое оружие! Лорд же Ратхольд, заведовавший его гардеробом, уверял, что она совершенно необходима для человека его положения.
 Морган хмуро смотрел на свое отражение в воде. Когда он мог одеваться по собственному вкусу, он предпочитал черный бархатный костюм поверх кольчуги и обтягивающие ноги кожаные брюки для верховой езды, а вовсе не яркие шелка, кружева и осыпанные драгоценностями булавки, которые, как считают многие, должен носить герцог.
 И все же ему приходилось идти на уступки. Народ Корвина не видел своего герцога больше года. И теперь, когда он, наконец, здесь, люди имеют право на то, чтобы видеть его в той одежде, которая соответствует его званию.
 Но они видят далеко не все. Они, например, не знают, что эта шпажонка — вовсе не единственное оружие, что у него в потайных ножнах в рукаве таится грозный стилет, а что его пышная одежда на сегодняшнем обеде будет скрывать тончайшую, но прочную кольчугу. Ведь показывать недоверие к гостям — это грубейшее нарушение этикета, освященного веками.
 Однако этот обед будет последним, подумал Морган и пошел по дорожке дальше. Как только просохнут дороги, пора возвращаться в Ремут на службу к королю. В этом году уже другой король. Ведь Брион умер. А последнее послание Келсона означает…
 Течение его мыслей было прервано звуком шагов по гравию. Повернувшись, он увидел лорда Хилари, командира гарнизона замка: Хилари быстро шел к нему, голубой плащ развивался по ветру, а круглое лицо Хилари выражало растерянность.
 — Что случилось, Хилари? — спросил Морган, когда Хилари приблизился и поспешно отсалютовал.
 — Ваша милость, дозорные в гавани доносят, что к нам поворачивают несколько кораблей и к вечернем приливу они будут здесь. Ваш корабль «Рофалия» во главе флотилии несет на себе вымпел, означающий, что на борту донесение короля. Может, это приказ о мобилизации, сэр?
 — Вряд ли, — ответил Морган и отрицательно покачал головой. — Келсон не доверил бы такое важное послание транспортному кораблю. Он бы послал курьера. — Морган нахмурился. — А мне казалось, что флот был послан только до Конкардина.
 — Так было приказано, милорд. А они возвращаются на день раньше.
 — Странно, — прошептал Морган, словно забыв про Хилари. — Ну, что же. Пошлите эскорт встретить «Рофалию», когда она бросит якорь. Дайте мне знать, как только прибудет посланец короля.
 — Хорошо, милорд.
 Хилари удалился, а Морган озадаченно провел рукой по волосам и снова стал расхаживать по саду.
 То, что Келсон послал письмо с кораблем, казалось странным: он никогда так раньше не поступал. Особенно в это время года, когда погода здесь, на севере, очень неустойчива. На всем этом лежала печать чего-то зловещего, как в том сне!
 И он внезапно вспомнил сон, что видел прошлой ночью, и понял: сон тоже был одной из причин сегодняшнего беспокойства.
 Он спал плохо, его мучили кошмары, которые заставляли его просыпаться в холодном поту: он видел Келсона, напряженно кого-то слушавшего, и Дункана, чье лицо, обычно спокойное и бесстрастное, на сей раз было встревоженным, разгневанным, совсем не похожим на лицо его кузена. А затем — призрачное, наполовину спрятанное под капюшоном лицо, лицо человека из легенды, лицо Камбера Кулди, бывшего святого, основателя магии Дерини.
 Морган очнулся от дум и увидел, что стоит перед гротом Времени, который служил местом уединения Дюков Корвина уже триста лет. Садовники поработали уже и здесь: у входа в грот они сожгли старые листья. Повинуясь импульсу, Морган потянул на себя скрипучую дверь, взяв горящий факел со стены у входа, отбросил ногами обломки льда и вошел в холодную глубину грота.
 Грот Времени был невелик, но, будучи сделанным из огромных камней, снаружи возвышался над уровнем сада на двадцать футов. Летом и весной эти камни зарастали густым кустарником и небольшими деревьями, с одной из каменных стен пещеры стекал ручеек, образуя небольшой водопад.
 Внутри это строение выглядело, как настоящая пещера. Стены были неотделанными, грубыми и сырыми. Когда Морган вошел туда, он почувствовал, что низкий потолок давит на него. Слабый солнечный свет проникал сквозь маленькое зарешеченное окно в дальнем конце пещеры и падал на черный мраморный саркофаг, занимавший большую часть пространства грота. Это была гробница Доминика, первого Дюка Корвина. В центре пещеры стояло вырубленное из целого камня кресло, обращенное к саркофагу. На саркофаге стоял подсвечник со свечами. Но металл его потускнел за долгую зиму. Наполовину сгоревшие свечи были изъедены мышами.
 Однако Морган пришел сюда не для того, чтобы почтить память своего предка. Его влекло другое: на боковой тщательно отделанной стене пещеры были портреты тех, кто покровительствовал дому Корвинов.
 Морган одним взглядом окинул покровителей: Троицу, Архангела Михаила, поражающего мечом дракона Тьмы, Святого Георга и его дракона. Были еще и другие, но Моргана интересовал только один. Повернувшись налево, он сделал три привычных шага, которые привели его к противоположной стене. Затем он поднял факел, и перед ним возникло изображение Камбера Кулди, лорда Дерини Кулди, Дефенсора Хомини.
 Морган так и не мог расшифровать те странные чувства, которые посещали его при виде портрета этого святого. Он оценил Камбера Кулди совсем недавно, когда он и Дункан боролись за то, чтобы сохранить Келсона на троне.
 Тогда у него были видения. В первый раз он ощутил чье-то присутствие. У него возникло чувство, что его коснулись чьи-то руки, и чья-то энергия протекла через него. Но затем он увидел лицо — а может, он просто думал, что видел его. И все это оказалось каким-то образом связано с легендарным Дерини.
 Святой Камбер. Камбер Кулди. Имя, которое громко прозвучало в истории Дерини. Камбер, который открыл в мрачные годы царствования, что могущество Дерини может быть в некоторых случаях передано человеку. Камбер, который возглавил движение за Реставрацию и снова привел людей к власти.
 За это он был канонизирован, причислен к лику святых. Благодарное человечество воздало пышные почести тому, кто покончил с ненавистной диктатурой Дерини. Но память человечества коротка. Пришло время, когда люди забыли, кому они обязаны своим спасением, забыли про те мучения, что они приняли от злых Дерини: настали времена черной реакции, бурей пронесшейся по одиннадцати королевствам.
 Тысячи невинных Дерини пали жертвами начавшихся гонений и приняли смерть. Считалось, что они принимали кару за все то, что делали их отцы. Когда гроза утихла, осталась только горстка Дерини. Некоторые из них скрывались в убежищах, другие получили покровительство у некоторых высокопоставленных лордов, которые еще не забыли, как все было на самом деле. Естественно, что в годы реакции первой жертвой пал и Камбер Кулди: он был вычеркнут из списков святых.
 Камбер Кулди, Дефенсор Хомини. Камбер Кулди, основатель магии Дерини. Камбер Кулди, вот на кого смотрел сейчас Морган с нетерпеливым любопытством, пытаясь понять, какие же странные узы связывают его с давно умершим лордом Дерини.
 Морган поднес факел поближе, стараясь различить более тонкие черты лица на грубом мозаичном изображении. Глаза смотрели прямо на него — глаза и твердый решительный подбородок: остальная часть лица скрывалась тенью монашеского капюшона.
 Однако у Моргана сложилось твердое впечатление, что у Камбера светлые волосы. Он не мог сказать, откуда это у него. Возможно — отголоски бывших у него видений.
 Холодок пробежал у него по спине, когда он вспомнил видения. Был ли это действительно Камбер Кулди? Или нет?
 Ну, а если не святой Камбер, тогда кто же? Другой Дерини? Никто из людей не смог бы так сильно воздействовать на его мозг. А если это Дерини, то почему он не объявится и не поговорит? Ведь он знает, что должен чувствовать Морган при своих видениях. Кажется, он помогает Моргану, но почему же тайно? Наверное, это все-таки святой Камбер.
 Он вздрогнул при этой мысли и перекрестился, а затем взял себя в руки. Такие размышления могут привести его бог знает куда. Он должен мыслить здраво и хладнокровно.
 Внезапно он услышал какой-то шум во дворе за садом, а затем шаги бегущего по дорожке сада человека.
 — Морган! Морган!
 Это был голос Дерри.
 Проскользнув по узкому проходу обратно, Морган вставил факел в отверстие в стене и вышел из грота на солнечный свет. Дерри тут же заметил его и побежал по газонам.
 — Лорд! — кричал Дерри. Его лицо светилось от возбуждения. — Выходите во двор, посмотрите, кто здесь!
 — «Рофалия» еще не в порту? — спросил Морган, направляясь к Дерри.
 — Нет, сэр, — засмеялся Дерри, качая головой. — Вы сами увидите, идем!
 Заинтересованный Морган, удивленно подняв брови, пошел за Дерри. На лице Дерри светилась широкая улыбка. А это означало присутствие хорошей лошади, красивой женщины или…
 — Дункан! — Морган выкрикнул, прошел через садовые ворота и во дворе увидел своего кузена.
 Дункан слезал со своего огромного жеребца серой масти. Черный плащ был сырой и забрызган грязью, полы дорожной сутаны обтрепаны и тоже в грязи. Дюжина воинов в королевских цветах, сопровождавшие его, тоже спрыгивали со своих лошадей. Среди них Морган узнал личного слугу Келсона молодого Ричарда Фиц Вильямса, который держал под уздцы жеребца, когда Дункан спешивался.
 — Дункан! Старый проныра! — воскликнул Морган, широкими шагами пересекая мощеный булыжниками двор и раскрывая объятия навстречу кузену. — Какого дьявола ты здесь делаешь?
 — Решил заехать в гости, — ответил Дункан. Его глаза светились удовольствием, когда он и Морган обнялись, радостно приветствуя друг друга. — В Ремуте стало слишком жарко, и я решил навестить любимого кузена. Уверен, что архиепископ очень рад, что избавился от меня.
 — Это хорошо, что он сейчас не видит тебя, — смеясь сказал Морган, когда Дункан снял с лошади пару седельных сумок и перебросил их себе на плечо. — Ты только посмотри на себя! Весь в грязи и пахнет от тебя, как от лошади. Пойдем, ты вымоешься. Дерри, проследи, чтобы об охране Дункана тоже позаботились. А потом пришли слуг, чтобы приготовили ванну.
 — Хорошо, милорд, — сказал Дерри, кланяясь и направляясь к воинам.
 Морган и Дункан поднялись по ступеням и вошли в большой холл. Там царила суета: шла подготовка к сегодняшнему банкету. Толпы слуг и служанок носились взад и вперед, расставляя столы и скамьи, развешивая гобелены, снятые раньше для чистки по случаю этого события. Через холл туда и обратно бегала кухонная прислуга и повара, очевидно, уже вовсю занятые своим делом. Пажи тщательно полировали металлические части кресел, стоящих вокруг главного стола. Всей этой кутерьмой управлял сэр Роберт. Ничего не ускользало от его сиятельного взора. Когда столы были расставлены, Роберт приказал девушкам принести из кухни масло и протереть им столы, чтобы снять паутину, образовавшуюся за долгие годы. Затем он стал руководить размещением на столах роскошных канделябров из сокровищницы герцога. Справа, в холле, лорд Гамильтон, главный сенешаль замка Корот, обдумывал план размещения музыкантов, обязанных во время обеда услаждать слух гостей. В данный момент он горячо спорил с знаменитым трубадуром Гвидоном, приглашенным Морганом.
 Когда подошли Морган и Дункан, маленький трубадур уже был вне себя от гнева. Он приплясывал на полу, чуть не выскакивая из своего камзола. В его глазах горела ярость. Он топнул ногой и отвернулся от Гамильтона с явным отвращением. Морган поймал его взгляд и поманил пальцем. Трубадур бросил на Гамильтона последний негодующий взгляд и подошел к Моргану. Он поклонился Дюку и сказал:
 — Ваша милость! Я не желаю больше работать с этим человеком. Он туп, самодоволен и вовсе не имеет к искусству никакого отношения.
 Морган постарался скрыть улыбку.
 — Дункан, я имею честь представить тебе мистера Гвидона Пленнета. Это самый яркий талант при моем дворе. Должен добавить, что он самый искусный исполнитель баллад во всех Одиннадцати Королевствах — конечно, когда он не ссорится с моими слугами. Гвидон, это мой кузен по отцу, монсеньор Дункан Мак Лэйн.
 — Добро пожаловать в Корот, монсеньор! — пробормотал Гвидон, игнорируя пышные похвалы и ехидство Моргана. — Его милость много и хорошо говорил о вас. Я думаю, что пребывание здесь доставит вам удовольствие.
 — Благодарю, — ответил Дункан с поклоном. — В Ремуте о тебе много говорят. Утверждают, что ты лучший трубадур со времен Левиллина. Я уверен, что ты с успехом подтвердишь свою репутацию.
 — Гвидон будет петь сегодня вечером, если ему разрешат самому расположить музыкантов, монсеньор. — Трубадур поклонился. — Но если лорд Гамильтон настоит на своей идиотской расстановке, то я боюсь, что мое пение ничего, кроме головной боли, не вызовет. Тогда я, конечно, принимать участие в концерте не буду.
 Он величественно выпрямился и сложил руки на груди театральным жестом. Морган едва сдержался, чтобы не расхохотаться.
 — Отлично, — сказал он, кашлянув, чтобы подавить улыбку. — Передай Гамильтону, что я разрешил тебе сажать музыкантов по своему усмотрению. И больше о ссорах я не желаю слышать, понятно?
 — Конечно, Ваша милость!
 С коротким поклоном он повернулся на каблуках и пошел обратно со все еще сложенными на груди руками. Когда он подошел к лорду Гамильтону, тот заметил трубадура и повернулся к Моргану, прося поддержки. Но Морган только покачал головой и жестом показал на Гвидона. Со вздохом, который можно было услышать даже на улице, Гамильтон поклонился Моргану и оставил поле битвы своему сопернику, а Гвидон, с достоинством и напыжившись как петух, начал руководить работой.
 — Он всегда так горяч? — спросил Дункан, оглядываясь назад, когда они с Морганом прошли через холл и стали подниматься по узкой лестнице.
 — Нет, не всегда. Обычно еще хуже.
 Они поднялись наверх, и остановились перед тяжелой дверью, в которую было вделано изображение грифона Корвина. Морган прикоснулся к глазу грифона своим перстнем, и дверь бесшумно отворилась: за дверью располагался личный кабинет Моргана, его комната магии, его святая святых.
 Это была круглая комната примерно 30 футов в диаметре. Она размещалась в самой высокой башне замка. Толстые стены были сложены из грубого камня. Их прорезали семь окон с зелеными стеклами, и по ночам, когда в комнате горели свечи, свет был виден за много миль: семь окон светились, как семь зеленых маяков в ночном небе.
 Справа от двери был большой камин. Над ним висело шелковое знамя с тем же изображением грифона, что и на двери кабинета, на каминной полке были расставлены различные предметы ритуального назначения. Гобеленовая карта всех Одиннадцати Королевств занимала почти всю противоположную стену. Рядом с ней был огромный книжный шкаф, набитый толстыми фолиантами, слева от шкафа стоял такой же огромный письменный стол с резным креслом возле него. Слева от стола находился диван, покрытый черной меховой накидкой. А справа от двери располагался большой алтарь темного дерева, на котором стояло распятие.
 Все это Дункан охватил взглядом в одно мгновение, а затем его внимание было привлечено к центру комнаты, где в туманном изумрудном свете, струившемся из круглого окна на потолке, стоял небольшой круглый стол. У стола стояли два удобных обитых зеленой кожей кресла. В центре стола находилась золотая статуэтка грифона, в когтях которого покоился прозрачный янтарного цвета шар диаметром в три-четыре дюйма.
 Дункан, не отрывая взгляда от шара, подошел к столу. Сначала он хотел дотронуться до него, но затем изменил свои намерения и стоял, восхищенно глядя на шар. Морган улыбнулся и облокотился о спинку кресла.
 — Ну как? — спросил он. Вопрос был чисто риторическим, так как вид Дункана с полной очевидностью говорил о его реакции.
 — Это изумительно, — прошептал Дункан с тем же благоговейным трепетом, с которым говорит знаток и любитель искусства при виде шедевра.
 — Откуда у тебя такой огромный… ведь это же кристалл турмалина, да?
 Морган кивнул:
 — Да, конечно. Его привез для меня несколько месяцев назад один торговец из Хорт Орсаля. И должен добавить, что за огромные деньги. Ну, не бойся. Притронься, если хочешь.
 Дункан сел в одно из кресел, и седельные сумки, о которых он совершенно забыл, стукнулись о край стола. Он с удивлением посмотрел на них, затем все вспомнил и на его лице появилось тревожное выражение. Дункан положил сумки на стол и хотел что-то сказать, но Морган покачал головой.
 — Сначала кристалл, — сказал он, видя беспокойство кузена. — Я не знаю, что у тебя стряслось, но все равно, это может подождать.
 Дункан прикусил губу и долго смотрел на Моргана. Затем он, согласившись, кивнул, и, опустив сумки на пол, глубоко вздохнул, сложил руки вместе, выдохнул и стал приближать ладони к шару. Как только он расслабился, шар начал светиться.
 — Великолепно, — произнес Дункан, опуская руки ниже, чтобы видеть поверхность шара. — С кристаллом такого размера я могу формировать изображение без всякого труда и с первой попытки.
 Снова сконцентрировавшись, он устремил взор вглубь кристалла, и свечение стало усиливаться. Шар перестал быть дымчатым и сделался совершенно прозрачным, ритмично подергиваясь дымкой, как будто внутри что-то дышало, а затем в далеком тумане стало вырисовываться человеческое изображение. Это был высокий мужчина с серебряными волосами, в одежде архиепископа, в митре, с тяжелым нагрудным крестом, усыпанным драгоценными камнями. Он был в гневе.
 Лорис, подумал про себя Морган, наклоняясь поближе, чтобы рассмотреть изображение. Какого дьявола он здесь появился? Вероятно, он полностью занимает мысли Дункана.
 Дункан резко отдернул руки от шара, будто тот внезапно раскалился и обжег ему руки. Черты его лица исказились выражением отвращения. Когда его руки потеряли контакт с шаром, изображение стало медленно таять, и шар постепенно приобрел первоначальный вид. Дункан обтер руки о сутану, как бы стараясь избавиться от чего-то мерзкого и противного, с трудом овладел собой и начал говорить, глядя на свои руки.
 — Теперь тебе ясно, что я приехал не просто в гости, — горько сказал он. — Я не смог этого скрыть даже от кристалла.
 Морган кивнул:
 — Я это понял, как только ты спрыгнул с лошади. — Он рассеянно посмотрел на свое кольцо с грифоном. — Ты хочешь рассказать мне, что произошло?
 Дункан вздрогнул.
 — Это не просто, Алярик. Меня… меня лишают сана…
 — Лишают сана? — в голосе Моргана звучало искреннее изумление. — За что?
 Дункан сделал попытку улыбнуться.
 — Разве ты не догадываешься? Архиепископ Лорис убедил Корригана, что мое участие в коронации не ограничивалось только ролью исповедника Келсона. А это, к несчастью, правда. Может, они уже подозревают, что я наполовину Дерини. Они хотели вызвать меня для ответа в церковный суд, но нашелся верный друг, который вовремя предупредил меня. В общем, случилось то, чего мы боялись.
 Морган опустил глаза.
 — Мне очень жаль, Дункан. Я же знаю, как много значит для тебя сан священника. Я… я не знаю, что сказать.
 Дункан слабо улыбнулся.
 — Все гораздо хуже, чем ты думаешь, мой друг. Если бы просто лишение сана, то бог с ним, я бы пережил. Я понял, что чем больше я действую как Дерини, тем меньшее значение для меня имеют мои религиозные обеты и клятвы. — Он сунул руку в карман, а затем в одну из седельных сумок, и достал свернутый лист пергамента, который положил на стол перед Морганом.
 — Это копия письма, адресованная твоему епископу Толливеру. Мой друг, который служит в канцелярии Корригана, с большим риском выкрал его для меня. Основное в этом письме то, что Лорис и Корриган требуют от Толливера твоего отлучения от церкви, если ты не отречешься от своего могущества и не проведешь остаток дней в раскаянии и смирении. Это слова архиепископа Корригана.
 — Мне — отречься? — фыркнул Морган. На его лице отразилось презрение. — Они, должно быть, шутят. — Он повернулся к письму, но Дункан перехватил его руку.
 — Я еще не кончил, Алярик, — спокойно сказал он, глядя в глаза Моргану, — если ты не отречешься и пренебрежешь их приказом, то они не только отлучат тебя от церкви, но отлучат весь Корвин. Интердикт, понимаешь?
 — Интердикт?
 Дункан отпустил руку Моргана.
 — А это означает, что во всем Корвине церковь прекратит функционировать. И не будет служб, крещений, обручений, похорон, отпеваний — ничего. Я не уверен, что народ Корвина положительно отреагирует на это.
 Морган стиснул зубы и взял письмо. Он начал читать, и по мере чтения в его глазах появлялись сталь и холод.
 — Его преосвященству Ральфу Толливеру, епископу Корота… дорогой брат, до нас дошли сведения… Дюк Алярик Морган… греховная магия… против законов церкви и государства… Если Дюк не отречется от своего запретного могущества Дерини… отлучить… интердикт на Корвин… надеемся, что вы это сделаете… Проклятие!
 Яростно выругавшись, Морган скомкал письмо, швырнул его на стол и, тяжело дыша, сел в кресло.
 — Чтоб их пожрали в аду отвратительные чудовища, чтоб им каждую ночь во сне являлись тринадцать демонов! Будь они прокляты, Дункан! Что они хотят сделать со мной?
 Дункан улыбнулся:
 — Ну, теперь ты успокоился?
 — Нет! Ты понимаешь, что Лорис и Корриган нанесли мне удар в самое уязвимое место? Они знают — мое влияние в Корвине основано не на том, что мой народ любит Дерини, а на том, что он любит меня, Моргана, и если духовный суд Гвинеда предаст меня анафеме, я не смогу просить народ, чтобы они лишились всех таинств святой церкви.
 Дункан откинулся в кресле и вызывающе посмотрел на Моргана.
 — Так что же нам делать?
 Морган расправил скомканное письмо, снова просмотрел, а затем вновь с отвращением отбросил.
 — Толливер уже получил оригинал?
 — Вряд ли. Монсеньор Горони отбыл на «Рофалии» два дня назад. По моим подсчетам, если они верны, он должен прибыть завтра.
 — Вернее, через три часа, когда начнется прилив, — поправил Морган. — Горони, должно быть, хорошо заплатил капитану, чтобы добраться поскорее.
 — Есть возможность перехватить письмо?
 Морган поморщился и покачал головой:
 — Я не хочу рисковать. Ведь в этом случае я посягну на неприкосновенность церкви. Нет, я должен допустить Горони к Толливеру.
 — Ну а если я сначала нанесу Толливеру визит? Если я покажу Толливеру эту копию и объясню ситуацию, может, он согласится ничего не предпринимать несколько месяцев? А кроме того, я уверен, что ему вовсе не понравится получать приказы Лориса и Корригана. Ведь для него не секрет, что его используют как пешку в игре против нас. Мы можем сыграть на его самолюбии. Может быть, он тогда задержит интердикт? Как ты думаешь?
 Морган кивнул:
 — Это может получиться. Тогда иди готовься: мойся, переодевайся. И передай Дерри, чтобы он приготовил свежую лошадь для тебя. Пока ты будешь одеваться, я напишу Толливеру письмо с просьбой о поддержке. Это не совсем простое дело. — Он поднялся, подошел к письменному столу, разложил бумагу и пододвинул к себе чернильницу.
 Через четверть часа Морган уже поставил подпись под письмом и украсил его затейливым росчерком, исключающим возможность подделки. Затем он капнул зеленый воск на лист и приложил к нему свой перстень. На воске четко отпечаталось изображение грифона.
 Он мог бы сделать печать и без воска. Его кольцо Дерини могло отпечатываться прямо на бумаге, но Морган знал, что это не понравится епископу. Его преосвященство ничего не имел против Дерини, но все же существовали пределы, за которые Морган не хотел переступать. Лишь малейшее присутствие магии Дерини могло испортить все впечатление от письма. Морган свернул пергамент и приготовился положить еще одну печать. Тут как раз вернулся Дункан. Тяжелый шерстяной
 плащ висел у него на руке. С ним был и Дерри.
 — Готово? — спросил Дункан, подходя к столу и глядя через плечо кузена.
 — Почти.
 Морган капнул воск на письмо и быстро прижал к нему печать. Затем он подул на воск, чтобы тот затвердел, и подал письмо Дункану.
 — Второе письмо у тебя?
 — Хм-м… — Дункан щелкнул пальцами. — Дерри, подай мне письмо, — и он показал на пергамент, лежащий на круглом столе.
 Дерри принес письмо, и Дункан тщательно спрятал его в складках своей сутаны.
 — Вам нужен эскорт, отец? — спросил Дерри.
 — Как решит Морган. Лично я думаю, что чем меньше людей будет знать об этом, тем лучше. Ты согласен, Морган?
 — Удачи тебе, — кивнул Морган.
 Дункан улыбнулся и вышел из комнаты. Дерри несколько мгновений смотрел ему вслед, а затем повернулся к Моргану. Герцог не двинулся с места, и казалось, находится в глубокой задумчивости. Дерри долго колебался, прежде чем прервал течение мыслей своего господина.
 — Милорд?
 — Да?
 — Можно задать вопрос?
 Морган устало улыбнулся:
 — Конечно. Ты, вероятно, не можешь понять, что происходит.
 Дерри засмеялся.
 — Это не так уж и плохо, милорд. Но, может , я могу чем-нибудь помочь?
 Морган внимательно посмотрел на него. а затем кивнул:
 — Возможно, — сказал он, подавшись вперед. — Дерри, ты служишь мне достаточно долго. Ты не хотел бы участвовать в магии вместе со мной?
 Дерри широко улыбнулся.
 — Вы же знаете, сэр. что я всегда готов.
 — Отлично. Пойдем к карте.
 Морган отправился к вытканной на гобелене карте. Он пробежал пальцами по широкой голубой полосе, пока не нашел то, что искал. Дерри наблюдал за ним и внимательно слушал начавшего говорить Моргана.
 — Так. Корот здесь. А вот устье двух рек. Вверх по Уэстерн Ривер, служащей нашей восточной границей с Торентом, затем Фатан, который является торговым центром Торента. По этому району проходят все торговые пути Венсита.
 Я хочу, чтобы ты прошел вверх по реке по территории Торента вплоть до Фатана. Ты должен повернуть на запад и вдоль нашей северной границы вернуться обратно. Цель похода — сбор информации. Меня интересует следующее: каковы военные планы Венсита в этом районе, что слышно об этом шакале Барине, а также обо всем, что касается интердикта. Дункан посвятил тебя в это?
 — Да, сэр.
 — Отлично. Костюм ты выберешь сам. Я полагаю, что торговец мехами или охотник не вызовут подозрений. Лишь бы в тебе не опознали воина.
 — Понял, сэр.
 — Хорошо. Ну, а теперь займемся магией.
 Он расстегнул ворот, достав тонкую серебряную цепочку, выпустил ее поверх своего камзола, и Дерри увидел, что на цепочке болтается серебряная медаль. Подчиняясь знаку Моргана, Дерри наклонил голову и Морган надел цепочку ему на шею. На медали было чье-то изображение, но Дерри не узнал того, кто там был изображен. Морган повернул медаль лицевой стороной вперед и направился к книжному шкафу.
 — Отлично. Теперь я прошу тебя помочь. Я хочу провести сеанс. Ты был свидетелем подобных сеансов много раз. Тебе нужно расслабиться и постараться ни о чем не думать. Никаких неприятных ощущений не будет, не бойся, — добавил он, заметив в лице Дерри замешательство.
 Дерри несмело кивнул.
 — Хорошо. Теперь смотри на мой палец и расслабься.
 Морган поднял указательный палец и стал медленно водить им перед лицом Дерри. Глаза молодого человека внимательно следили за пальцем до тех пор, пока тот не коснулся переносицы. Дерри вздрогнул, затем медленно вздохнул и обмяк.
 Рука Моргана легла на его лоб.
 Прошло полминуты. Ничего не происходило. Морган протянул другую руку к медали и, закрыв глаза, сжал ее в кулаке.
 Через минуту он выпустил медаль, открыл глаза и убрал ладонь со лба Дерри. Глаза Дерри мгновенно открылись.
 — Вы… вы говорили со мной! — изумленно прошептал он с благоговейным трепетом. — Вы… — он со страхом посмотрел на медаль. — Я могу использовать это для связи с вами во время путешествия до Фатана?
 — Конечно, если в этом будет необходимость, — согласился Морган. — Только помни — это непросто. Если бы ты был Дерини, то ты мог бы связаться со мной когда угодно, но это потребовало бы немалых затрат энергии. Но ты сможешь связываться только в определенные, заранее условленные часы. Если я тебя не вызову, то у тебя самого не хватит сил, чтобы связаться со мной. Поэтому важно согласовать время. Я думаю, что первый контакт у нас будет завтра, через три часа после наступления темноты. Ты уже наверняка будешь в Фатане.
 — Хорошо, милорд. И мне надо будет использовать то заклинание, которому вы обучили меня? — Его голубые глаза расширились от возбуждения.
 — Верно.
 Дерри кивнул и стал прятать медаль под тунику. Затем он снова достал ее и стал рассматривать.
 — Что это за медаль, милорд? Я не могу узнать того, кто здесь изображен, и надпись мне непонятна.
 — Я знал, что ты спросишь об этом, — усмехнулся Морган. — Это очень старая медаль Святого Камбера времен начала Реставрации. Она досталась мне в наследство от матери.
 — Медаль Камбера? — переспросил Дерри. — А если ее кто-нибудь знает?
 — Если ты не будешь раздеваться, то ее никто не увидит и, тем более, не узнает, мой друг, — рассмеялся Морган. — Как не жаль, но тебе придется в этом путешествии обойтись без женщин. Это очень важное и рискованное путешествие.
 — Вы не упустите повода посмеяться, милорд, — смущенно пробормотал Дерри, затем улыбнулся, повернулся и вышел из комнаты.
 Уже наступали сумерки, когда Дункан направил свою усталую лошадь к Короту. Ночной холод, спустившийся с гор, вызывал озноб, проникая под одежду.
 Беседа с Толливером оказалась успешной лишь отчасти. Епископ согласился задержать свой ответ посланцу из Ремута до тех пор, пока он не оценит ситуацию. Кроме того, он обещал держать Моргана в курсе всех событий. Но то, что это все связано с Дерини, обеспокоило епископа, но Дункан этого и ожидал. Епископ настоятельно предупредил Дункана, чтобы тот больше не связывался с магией, если ему дороги его сан и бессмертие души.
 Дункан плотнее закутался в плащ и пустил лошадь галопом, справедливо полагая, что Морган с нетерпением ждет известий. А кроме того Дункан с вожделением подумал о грандиозном обеде: в отличие от кузена, Дункану нравилась светская жизнь и пышные церемонии, а если он поторопится, то сможет успеть как раз вовремя.
 Дункан не думал ни о чем другом, кроме как о предстоящем приеме, но, завернув за очередной поворот, он увидел в десяти ярдах перед собой чью-то высокую тень. Когда же Дункан натянул поводья, то заметил, что одинокий путник одет в сутану странствующего монаха: на голове — остроконечный капюшон, в руках — посох. Однако в облике монаха было что-то такое, отчего в Дункане проснулся воин и он почти автоматически протянул правую руку к рукоятке меча. Монах, до которого уже было не более десяти футов, повернулся к Дункану, и Дункан резко осадил лошадь: лицо, безмятежным взором смотревшее на него из-под серого капюшона, было тем лицом, которое он так часто видел в последние месяцы. Он и Алярик сотни раз натыкались на изображение этого лица, когда рылись в пыльных томах в поисках информации о знаменитом святом Дерини. Это было лицо Камбера Кулди!
 Прежде чем пораженный Дункан смог заговорить или что-нибудь предпринять, человек церемонно поклонился и, демонстрируя свои мирные намерения, протянул вперед руку.
 — Приветствую тебя, Дункан, Дункан из Корвина, — проговорил монах.




 Глава 4


 Дункан был уверен, что имя, которым назвал его этот человек, было известно лишь им троим: ему самому, Алярику и королю Келсону. Этот человек не мог знать, что он, Дункан, наполовину Дерини, что его мать и мать Моргана были сестрами-близнецами, чистокровными Дерини! И это была тайна, которую Дункан ревностно хранил всю жизнь.
 — Что ты имеешь в виду? — с трудом, дрожащим от волнения голосом проговорил Дункан. — Я Мак Лэйн, из Лордов Керней и Кассан.
 — А еще ты Корвин по материнской линии, — мягко возразил монах. — Нет никакого позора в том, что ты наполовину Дерини, Дункан.
 Дункан нервно облизал губы и постарался овладеть собой.
 — Кто ты? — настороженно спросил он, а его рука все же выпустила рукоять меча, которую он судорожно сжимал до этого момента. — Что тебе надо?
 Монах дружелюбно улыбнулся и покачал головой.
 — А сам ты не понимаешь? — прошептал он как бы про себя, а затем спокойно заговорил: — Тебе не следует бояться меня. Твоя тайна останется тайной. Но сейчас подойди ко мне. Слезь с лошади и пройдемся немного. Я должен тебе кое-что сообщить.
 Дункан недолго колебался: он повиновался и соскочил с коня. Человек одобрительно кивнул.
 — То, что я скажу тебе, следует считать предупреждением, а не угрозой, Дункан. То, что я скажу, я скажу для твоей же пользы. В следующие недели твое могущество подвергнется суровым испытаниям. Все чаще и чаще тебе придется открыто использовать магию. И в конце концов настанет момент, когда тебе надо будет выбирать: или признавать свое происхождение Дерини и применить свою магию в борьбе, или же навсегда отречься от него и лишиться магических способностей. Тебе понятно?
 — Нет, — прошептал Дункан, и его глаза сузились. — Начнем с того, что я священник и мне запрещено заниматься оккультными искусствами.
 — Разве? — спокойно произнес монах.
 — Конечно. Мне запрещено заниматься магией.
 — Нет. Я имею в виду, разве ты священник?
 Дункан почувствовал, что его щеки загорелись. Он опустил глаза.
 — В соответствии с ритуалом, которым я был произведен в сан, я священник на всю жизнь, и…
 Монах улыбнулся.
 — Я знаю, о чем говорится в клятве. Но разве ты действительно священник? А что произошло два дня назад?
 — Меня просто вызывают в суд. Я еще не лишен сана и не отлучен от церкви.
 — И все же, ты сам сказал, что отлучение тебя совершенно не волнует, что чем больше ты используешь могущество Дерини, тем менее важными становятся клятвы и обеты.
 Дункан ахнул, инстинктивно сделал шаг вперед. Лошадь в испуге дернула головой.
 — Откуда тебе это известно?
 Монах мягко улыбнулся и взялся за поводья лошади.
 — Я много чего знаю.
 — Мы были одни, — прошептал Дункан. — Вся моя жизнь зависит от этих слов. Кто же ты?
 — В могуществе Дерини нет ничего злого, запретного, сын мой, — сказал монах. Он отпустил повод и медленно пошел по дороге. Дункан, ведя лошадь за собой, пошел за ним. — Но и доброго тоже. Добро или зло таится в душе того, кто использует это могущество. Только злой разум может применить его для того, чтобы творить зло. — Он повернулся и посмотрел на Дункана. Затем продолжал: — Я давно наблюдаю, как ты применяешь свое могущество, и знаю, что ты используешь его правильно. У тебя нет сомнений, что творить с его помощью — добро или зло. Но у тебя сомнения в том, вправе ли ты его вообще использовать.
 — Но…
 — Больше ни слова, — сказал монах, жестом приказывая Дункану молчать. — Теперь я должен покинуть тебя. Я только прошу, чтобы ты помнил, о чем я тебя предупредил, и, помня об этом, подумал об использовании своего могущества. Возможно, на тебя обрушится такое, о чем ты еще и не предполагаешь. Думай о моих словах, и свет истины озарит тебя.
 Сказав это, монах исчез. Пораженный Дункан остановился.
 Исчез!
 Без следа!
 Он посмотрел на дорожную пыль, в которой только что стоял человек, но в ней не осталось никаких следов. Даже в спустившейся темноте он мог видеть следы своих ног, которые тянулись по дороге, следы копыт лошади, но больше никаких следов не было. Может, ему это все почудилось?
 Нет!
 Все, что он только что пережил, было абсолютно реальным, таким впечатляющим, что не могло быть плодом его воображения. Теперь он понимал, что должен был чувствовать Алярик, когда ему являлись видения. Это было прикосновением кого-то или чего-то. Этот монах был так же реален, как то сияющее, поддерживающее корону Гвинеда существо, которое он и другие Дерини видели во время коронации Келсона. Теперь, когда он вспомнил о коронации, ему показалось, что это был тот же самый человек. А если так…
 Дункан вздрогнул, плотнее натянул плащ, вскочил на коня и вонзил ему в бока шпоры: он не собирался искать ответы на свои вопросы здесь, на пустынной дороге. Его кузену являлись видения в тяжелые времена, во времена кризисных ситуаций. Дункан надеялся, что эта его встреча не предзнаменование трудных дней.
 Оставалось три мили до замка Корот. Дункану они показались тридцатью.
 В замке Корот празднества начались с заходом солнца. Как только на землю опустилась темнота, в холле начали собираться роскошно разодетые лорды в окружении свиты. Оживленный шум, блеск драгоценностей заполнили весь холл. Гости ждали появления своего герцога. Лорд Роберт, верный своему слову, преобразил угрюмый мрачный холл, сделав из него оазис света и тепла, который с успехом противостоял промозглой тьме ночи.
 Старинные бронзовые люстры свисали с потолка, блистая светом сотен высоких свечей. Свет, отражаясь от граней прекрасных хрустальных и серебряных кубков, бросал зайчики на стены, стол, полированную серебряную посуду, роскошную одежду гостей. Десятки пажей и слуг скользили вдоль стола, расставляя подносы с хлебом и графины прекрасного вина из Фианы. Лорд Роберт, поджидая своего господина и недремлющим оком наблюдая за порядком, болтал с двумя прекрасными женщинами. Приглушенная музыка служила аккомпанементом монотонному шуму голосов.
 Магистр Рандольф, хирург Моргана, поминутно здороваясь со знакомыми, прохаживался по холлу. Его сегодняшней задачей, как и обычно в подобных случаях, была разведка настроения некоторых гостей Моргана. Потом он должен будет доложить Моргану о своих наблюдениях.
 — Я не дал бы и медной монеты за этих наемников из Бремагии, — говорил один лорд другому, провожая взглядом проходящего мимо статного брюнета. — Им нельзя верить.
 — А как насчет женщин из Бремагии? — прошептал другой, толкая собеседника локтем и поднимая бровь. — Им можно доверять?
 — А…
 Говорившие обменялись понимающими взглядами, принялись рассматривать леди в роскошном декольтированном платье и оказались так увлечены, что не заметили Рандольфа, подошедшего к ним с легкой улыбкой.
 — И этого наш король, кажется, не понимает, — сказал какой-то юный рыцарь. — А между тем все так просто. Келсон знает, что Венсит выступит, когда сойдет снег и дороги будут непроходимыми. Почему же он не…
 — Действительно, почему? — подумал Рандольф, кривовато улыбаясь. Ведь все так просто. Да, этот молодой человек с легкостью решил бы любую задачу или проблему.
 — И не только это, — говорила рыжеволосая леди своей подруге-блондинке, — говорят, что он пробыл здесь столько времени, чтобы только переодеться. А затем опять вскочил на лошадь и уехал бог знает куда. Я надеюсь, что к обеду-то он вернется. А ты его видела?
 — Да, — вздохнула с сожалением блондинка. — Конечно, только жаль, что он священник.
 Магистр Рандольф в замешательстве опустил глаза, когда проходил мимо них. За бедным отцом Дунканом придворные леди всегда охотились почти так же, как и за его кузеном-герцогом. Это было нехорошо. Другое дело, если бы священник поощрял их. Но он был равнодушен. Да, если добрый отец хочет покоя, то ему лучше бы задержаться, пока обед кончится.
 Проходя в толпе, Рандольф заметил трех лордов, чьи поместья располагались на границе Корвина. Они были заняты тихой беседой. Он знал, что Моргану будет интересно, о чем они говорят. Однако подойти Рандольф не рискнул: эти люди знали, что он близок к герцогу, и несомненно, изменили бы тему разговора. Он сделал вид, что прислушивается к разговору двух старичков об охотничьих соколах и таким образом смог разобрать о чем говорят лорды.
 — .. и эти Карина прискакали прямо на мой двор и сказали: «Неужели тебе придется платить налоги его милости?» Я им ответил, что кому же приятно платить свои денежки, но ведь они нужны для армии и правительства!
 Другой фыркнул:
 — Хурд де Блэйк рассказывал мне, что Барин приказал ему платить контрибуцию, но он послал его к дьяволу!
 Третий покачал головой и почесал бороду.
 — И все же, у этого Барина есть основания. Наш лорд наполовину Дерини и не скрывает этого. Можно предположить, что он хочет присоединиться к Венситу, когда начнется война, и восстановить царствование Дерини в Одиннадцати Королевствах. Я не хочу, чтобы мои поместья были сожжены с помощью проклятой магии Дерини, если я не признаю их еретические воззрения.
 — Но ты же знаешь, что наш Дюк не сделает этого, — возразил первый лорд.
 Рандольф кивнул про себя и двинулся дальше, с удовлетворением отметив в уме, что с этой стороны непосредственной угрозы нет. Лорды только болтают о том, о чем сегодня болтают все. Конечно, народ желает знать, каковы планы герцога сейчас, когда вот-вот начнется война и он соберет под свое знамя весь цвет Корвина.
 Однако постоянные упоминания о Барине и его банде были тревожными. За прошлый месяц Рандольф услышал о предводителе повстанцев гораздо больше, чем думал услышать. И очевидно, что проблема становилась все серьезнее и серьезнее. Земли Хурда де Блэйка, например, находятся за тридцать миль от границы. Рандольф еще не слышал, чтобы Барин проникал так глубоко: проблема перестала быть только пограничной. Морган должен знать об этом.
 Рандольф бросил взгляд через зал, туда, где из-за штор обычно появлялся Морган. Шторы легонько колебались: это был знак, что Дюк вот-вот выйдет. Рандольф кивнул и начал пробираться по направлению к шторам.
 Морган отпустил бархатные шторы и чуть-чуть отступил. Он был доволен, что Рандольф заметил знак и уже находится на пути к нему. Сзади него опять о чем-то спорили трубадур Гвидон и лорд Гамильтон. Они говорили тихо, но выражения их лиц были свирепыми. Морган огляделся.
 — Ты наступил мне на ногу, — яростно шептал маленький трубадур, указывая на свои элегантные начищенные до блеска туфли, на боку одной из которых виднелся пыльный след туфли Гамильтона. Он был одет в фиолетовые и розовые цвета, так что пыль на туфле совершенно искажала всю тщательно продуманную игру цветов его костюма. Лютня Гвидона висела через плечо на золотом шнуре, на густых черных волосах эффектно сидела белая шляпа с кокардой, но на злом лице сверкали гневом глаза.
 — Прощу прощения, — прошептал Гамильтон и, наклонившись, стал вытирать след своей туфли.
 — Не прикасайся ко мне! — вскричал Гвидон, отскакивая назад с явным отвращением. — Ты тупой осел, ты сделаешь только хуже.
 Он сам наклонился, чтобы стереть пыль, но длинные рукава его махнули по пыльному полу так, что тоже стали грязными. Гамильтон злорадно улыбнулся, но заметив, что за ним наблюдает Морган, сделал виноватый вид.
 — Прощу прощения, милорд, — пробормотал он. — Я не хотел этого.
 Прежде чем Морган смог ответить, тонкие занавеси колыхнулись и в маленьком алькове появился Рандольф.
 — Ничего интересного, милорд, — сказал он. — Много разговоров об этом типе Барине, но нет ничего такого, что не могло бы подождать до утра.
 — Отлично, — кивнул Морган, — Гвидон, если ты и Гамильтон сможете остановиться, то мы сейчас выходим.
 — Милорд, — сказал Гвидон, показывая на себя, — это же не я затеял эту ссору. Эта дуб…
 — Ваша милость, неужели из-за этого… — начал Гамильтон.
 — Ну, хватит, оба! Я больше не хочу ничего слышать.
 Лорд Гамильтон вышел в зал и попросил внимания. Шум в холле утих. Разнеслись три медленных гулких удара длинного церемониального жезла, и раздался голос Гамильтона:
 — Его милость лорд Алярик Энтони Морган, Дон Корвина, господин Корота, лорд-генерал Королевских армий, Чемпион короля!
 Прозвучали фанфары, и Морган вышел из-за занавесей и встал в дверном проеме. По толпе гостей пробежал шепот, и все с почтение поклонились. Затем, когда музыканты возобновили свою игру, Морган медленно двинулся к своему месту за столом, и вся свита немедленно потянулась за ним.
 Сегодня Морган был во всем черном. Неприятные вести, которые привез Дункан, привели его в такое состояние духа, что он не мог подчиниться диктату своего церемонийместера, выбиравшего одежду, и надел черное: пусть что хотят, то и думают!
 Черная шелковая туника, облегающая тело, узкие рукава, простой черный бархатный камзол с высоким воротом и широкими до локтя рукавами, из-под которых виднелись рукава туники, шелковые черные брюки скрывались в голенищах коротких черных сапог из тонкой кожи.
 И ко всему этому несколько драгоценностей, которые Морган позволил себе сегодня надеть: кольцо на правой руке — изумрудный грифон на черной ониксовой пластинке, на левой руке — кольцо Чемпиона короля — золотой лев Гвинеда на черном поле. На голове Моргана красовалась золотая герцогская корона, золотая корона на золотовласой голове лорда Дерини Корвина.
 Он казался безоружным, когда шел на свое место во главе стола. Таков был этикет: правителю Корвина не было нужды опасаться своих приглашенных на обед гостей. Но под туникой Моргана имелась тончайшая кольчуга, в потайных ножнах скрывался узкий стилет. А покрывало его могущества Дерини служило невидимой надежной защитой везде, где бы он ни был.
 Теперь ему придется играть роль радушного хозяина, погрузиться в скуку официального обеда, в то время как он сгорал от нетерпения, поджидая Дункана.
 Было уже совсем темно, когда Дункан вернулся в Корот. Его лошадь захромала, не доехав двух миль, и ему пришлось идти пешком. Дункан, несмотря на все свое нетерпение, старался вести ее осторожно, так как те полчаса, которые бы он выгадал, если бы торопился, могли погубить хорошую верховую лошадь Алярика. Да и не в правилах Дункана было мучить живые существа.
 И когда он и усталая лошадь наконец вошли во двор, двор был почти пуст. Охранники у ворот пропустили его без слов, так как были предупреждены о его возвращении, но принять лошадь во дворе было некому: по пригашению Моргана все слуги и пажи, в том числе и конюхи, сейчас были у дверей в холл и слушали пение Гвидона. Наконец Дункан нашел кому отдать повод и пошел через двор ко входу в главный холл.
 Как он понял, проталкиваясь через толпы слуг, обед уже кончился, а представление в самом разгаре. Гвидон сидел на возвышении в дальнем конце холла, лютня легко лежала у него в руках. Когда он запел, Дункан остановился: трубадур действительно оправдывал свою репутацию, которую приобрел во всех Одиннадцати Королевствах.
 Он пел медленную размеренную песню, рожденную в горах Картнура, страны его детства. Мелодия была ритмична, полна печальными модуляциями, характерными для мелодий горных народов.
 Чистый тенор Гвидона звенел в затихшем холле. Лилась печальная песня — история двух легендарных любовников, Матурина и Девергиль, которые погибли во времена царствования Дерини он рук жестокого лорда Герента. Не было ни одного человека в холле, кого бы не тронула эта грустная история.
 Когда Дункан осмотрелся, он увидел Моргана, сидевшего на своем месте слева от возвышения для трубадура. Слева от Моргана находился лорд Роберт с двумя дамами, вожделенно смотревшими на слушавшего балладу Моргана. Место справа от Моргана было свободно, и Дункан решил, что он сможет пробраться туда, никого не беспокоя.
 Однако прежде чем он успел двинуться, Морган заметил его и, покачав головой, встал сам.
 — Что случилось? — прошептал он, толкнув Дункана за колонну и оглядываясь, не подслушивают ли их.
 — Что касается епископа Толливера, то все более или менее хорошо,
 — ответил Дункан, — он, конечно, был не в восторге, но согласился задержать ответ Лорису и Корригану, пока сам во всем не разберется. Он даст нам знать, когда примет решение.
 — Ну что же, это лучше, чем ничего. А какова его общая реакция? Как ты думаешь, он на нашей стороне?
 Дункан пожал плечами.
 — Ты же знаешь Толливера. Он плохо относится к Дерини в целом, но это общее настроение. Но пока, кажется, он с нами. Однако это еще на все.
 — Ну?
 — Я думаю, что об этом лучше говорить не здесь, — сказал Дункан, многозначительно оглядываясь. — У меня по дороге назад была одна встреча…
 — Встреча? — глаза Моргана расширились от удивления. — Ты имеешь в виду, как и у меня раньше?
 Дункан кивнул.
 — Мы встретимся с тобой в башне.
 — Да, как только я смогу сбежать, — согласился Морган.
 Дункан скрылся за дверью, а Морган глубоко вздохнул, чтобы скрыть следы волнения, и спокойно направился на место.
 В башне Дункан ходил взад и вперед перед камином, сжимая и разжимая руки и пытаясь успокоить расходившиеся нервы.
 Он оказался потрясенным встречей гораздо сильнее, чем предполагал. Как только он вошел в комнату и вспомнил о ней, его словно ударил порыв ледяного ветра.
 Затем это ощущение прошло, он, скинув с себя мокрый дорожный плащ, встал на колени перед алтарем, чтобы произнести молитву. Но молитва не помогла: он не мог заставить себя сосредоточиться на словах, которые он произносил, и ему ничего не оставалось делать, как встать на ноги.
 Ходьба взад-вперед тоже не помогла собраться с мыслями. Тогда он встал перед камином и протянул руки к огню: он понимал, что бивший его озноб был запоздалой реакцией на странную встречу.
 Почему?
 Дункан подошел к письменному столу Моргана и открыл хрустальный графин с крепким вином. Наполнив стакан, он выпил его залпом, а затем наполнил снова и поставил рядом с покрытым мехом диваном. Расстегнув сутану и ослабив ворот, он улегся на диван со стаканом в руке. Лежа, прихлебывая вино, он обдумывал все, что с ним случилось. Понемногу он расслабился. К тому времени, как открылась дверь и вошел Морган, Дункан чувствовал себя уже много лучше. Ему даже не хотелось подниматься и рассказывать.
 — Тебе нехорошо? — спросил Морган, подходя к дивану и садясь.
 — Да нет, теперь, полагаю, я буду жить, — сонным голосом ответил Дункан. — Совсем недавно я не был в этом уверен. Все, что случилось, слишком взволновало меня.
 Морган кивнул.
 — Мне это знакомо. Ты не хочешь рассказывать?
 Дункан тяжело вздохнул:
 — Он был там. Я ехал по дороге, завернул за поворот, примерно три или четыре мили отсюда, и увидел его. Он был одет в серую монашескую сутану, с посохом в руках, — он был абсолютной копией того, кого мы видели в старых исторических книгах.
 — Он говорил с тобой?
 — О да! — с чувством произнес Дункан. — Так же, как мы сейчас говорим с тобой. И не только это — он знал, кто я такой. Он назвал меня именем матери — Дункан из Корвина. Когда я возразил и сказал, что я — Мак Лэйн, он сказал, что я еще и Корвин по моей матери.
 — Дальше, — сказал Морган, встав, чтобы налить себе вина.
 — А… затем он сказал, что приближается время тяжелых испытаний, и мне придется или признать свое могущество и начать открыто использовать его, или навсегда забыть о нем. Когда я возразил ему, что я священник и мне запрещено использовать могущество Дерини, он спросил, действительно ли я священник. Он знал все об отлучении и он знал весь наш разговор сегодня утром. Ты вспомни, я сказал, что отлучение на меня мало подействует, что чем больше я пользуюсь могуществом Дерини, тем меньшее значение для меня имеет мой сан. Алярик, я никогда никому этого не говорил и я уверен, что и ты тоже. Как он мог узнать об этом?
 — Он знал, о чем мы говорили утром? — изумленно спросил Морган, садясь на диван снова.
 — Почти дословно. И он не зондировал мой мозг, Алярик. Что мне делать?
 — Я не знаю, — медленно ответил Морган. — Я не знаю, что и думать. Со мной он никогда не был таким разговорчивым. — Он потер глаза и подумал несколько мгновений. — А скажи, как ты думаешь, он был человеком? Я имею в виду, он реально был с тобой, это не игра воображения или зрительная галлюцинация?
 — Он был там во плоти, — твердо сказал Дункан. — Он взял поводья и удерживал лошадь, чтобы она не наступила ему на ногу. Но там, где он шел, совершенно не осталось следов. Когда он исчез, было еще достаточно светло, так что я ясно видел свои следы, а его следов не было. Ни одного. — Дункан приподнялся на локте. — Теперь я даже не знаю, Алярик, может я все это себе только представил.
 Морган покачал головой и поднялся.
 — Нет. Ты что-то видел. Я не берусь сказать, что именно, но что-то было. Я уверен в этом.
 Он посмотрел вниз, а затем поднял глаза.
 — Почему бы тебе не поспать? Ты можешь остаться здесь, если хочешь. Мне кажется, тебе здесь удобно.
 — Я не могу двинуться, даже если захочу, — засмеялся Дункан, — до утра.
 Он посмотрел вслед Моргану, пока тот не исчез за дверью. Затем опустил руку и поставил стакан на пол.
 Он кого-то видел по дороге в замок. Он снова подумал — кто бы это мог быть?




 Глава 5


 Прозвучали соборные колокола. Морган с трудом сдержал зевок и заворочался в кресле. Он был занят тем же, чем и вчера: просматривал счета арендаторов, лорд Роберт увлеченно работал за столом.
 Лорд Роберт всегда работает с удовольствием, подумал Морган. Это хорошо, что кому-то нравится делать эту нудную и неинтересную работу, которой он, казалось, совершенно не тяготится. Он может делать ее весь день напролет, просматривая записи, делая отметки, исправления, что-то мурлыкая про себя, когда вокруг кипит живая жизнь. Конечно, это же его работа.
 Морган вздохнул: как Дюк Корвина, он был обязан раз в неделю присутствовать на заседаниях суда, выслушивать выступления сторон и выносить решения. Обычно ему это нравилось, так как приближало его к людям герцогства, давало возможность прикасаться к тому, что волнует его подданных.
 Но в последние несколько недель ему все наскучило. Долгая бездеятельность в течение почти двух месяцев, когда он был вынужден заниматься только административными делами, вконец его измучила. Он жаждал действия. И даже ежедневные упражнения с мечом, а также выезды на охоту, не могли его удовлетворить, не могли избавить его от чувства угнетенности.
 Он был рад, что на следующей неделе поедет в Кулди. Честная усталость после четырехдневной скачки будет приятной переменой в той спокойной жизни, которую он вел в течение двух месяцев. А еще приятнее будет увидеть старых друзей. Например, молодого короля. Даже теперь Морган думал о нем, защищая и успокаивая перед лицом новых грозных событий, приближавшихся с каждым днем. Келсон был для него как сын, и Морган знал, что за тревожные чувства теснятся сейчас в голове мальчика.
 С неохотой Морган снова обратился к бумагам и нацарапал свою подпись под одним из писем. Все то, что он читал сейчас, было так просто по сравнению с теми проблемами, которые занимали его ум. Вот, например, то, что он только что подписал. Это просьба некоего Гарольда Патрмаха о разрешении пасти свой скот на чужих землях. Насколько он мог припомнить, то Патрмах с тревогой ожидал решения суда, переживал, волновался.
 Все верно, друг Гарольд, подумал про себя Морган. Если ты думаешь, что это неприятности, то подожди, пока Лорис с Корриганом наложит Интердикт. Ты еще не знаешь, какие бывают настоящие неприятности.
 Пора было начинать обдумывать план действий на случай вынесения интердикта. Вчера утром, после того, как он проводил своих гостей, он снова послал Дункана в епископство к Толливеру. Дункан вернулся через несколько часов с вытянувшимся лицом: на сей раз епископ был очень скрытен, и его прием разительно отличался от предыдущего. Вероятно, посланцы припугнули Толливера. Во всяком случае, Дункан ничего не смог узнать.
 Когда Морган положил очередной лист в кучу готовых бумаг, в дверь кто-то быстро постучал, и тут же появился Гвидон. Маленький трубадур был в одежде простолюдина, на его лице застыла одновременно тревога и усталость. Подойдя к креслу Моргана, он отвесил поклон.
 — Ваша милость, я могу переговорить с вами? — он посмотрел на Роберта. — Наедине?
 Морган откинулся назад, положил перо и окинул Гвидона долгим испытующим взглядом. Обычно напыщенный и помпезный, Гвидон сейчас был серьезен и решителен. Губы плотно сжаты. И было что-то во всем облике, в его черных глазах, из чего Морган понял, что причины, которые заставили Гвидона так измениться, действительно серьезны. Он взглянул на Роберта и жестом приказал тому удалиться. Но Роберт нахмурился и не двинулся с места.
 — Милорд, я вынужден протестовать. Что бы это ни было, оно может подождать. У нас осталось всего лишь несколько свитков, и когда мы закончим, то тогда…
 — Извини, Роберт, — сказал Морган. — Позволь мне самому решать, что может ждать, а что — нет. Ты сможешь вернуться, как только я поговорю с Гвидоном.
 Роберт неодобрительно нахмурился и стал собирать бумаги. Гвидон наблюдал за Робертом, пока за ним не закрылась дверь. Затем он подошел к окну и сел на подоконник.
 — Благодарю, Ваша милость. Не много не свете знатных лордов, которые имеют время потакать капризам простого исполнителя баллад.
 — Я чувствую, что ты хочешь мне сообщить нечто более важное, чем баллады, — спокойно сказал Морган. — Так что же ты хотел сказать мне?
 Гвидон, достав лютню и начав ее настраивать, сонным взглядом посмотрел в окно и медленно произнес:
 — Сегодня утром я был в городе, Ваша милость. Я собирал песни, чтобы порадовать вас чем-нибудь новеньким. Я и нашел нечто новенькое, но боюсь, что оно не доставит вам удовольствия. Вы не желаете послушать?
 Он повернулся к Моргану и посмотрел ему в глаза. Морган медленно кивнул.
 — Хорошо. Вот эта песня, милорд, которая, возможно, вас заинтересует, потому что она о Дерини. Я не отвечаю ни за слова, ни за мелодию, так как это не моя аранжировка, но мысль в этой песне присутствует.
 Он снова тронул струны, извлек несколько вступительных аккордов, затем запел оживленную мелодию, которая весьма напоминала детские песенки:
 Гей, гей, спроси меня:
 Почему осталось так мало Дерини?
 Гей, гей, спроси меня:
 Почему тревожится грифон?
 Дерини мало,
 Потому что многие мертвы.
 И ты, грифон, берегись.
 Мы еще отрежем твою
 зеленую голову!
 Гей, гей, спроси меня еще,
 Спроси еще, и увидишь, что я отвечу.
 Когда Гвидон закончил песню, Морган откинулся на спинку кресла, сжимая кулаки. Его глаза затуманились и потемнели. Он некоторое время сидел спокойно, изучая певца. Затем он проговорил тихим голосом:
 — И это все, или есть еще?
 Трубадур пожал плечами:
 — Есть и другие стихи, Ваша милость, другие варианты. Но они все повторяются — но с тем же более или менее едким юмором. Возможно, вас больше заинтересует «Баллада о дюке Киряла».
 — Дюк Киряла?
 — Да, милорд. Это негодяй в полном смысле этого слова — злой, кощунственный лжец, который предает своих подданных. К счастью, баллада оставляет некоторую надежду угнетенному народу. Я должен также добавить, что имя Киряла покажется вам знакомым, если вы прочтете его наоборот. Ну, а стихи не многим лучше, чем предыдущие.
 Он опять извлек вступительные аккорды, но на сей раз мелодия была медленная, торжественная, гимноподобная.
 В песне говорилось о преступлениях дюка Киряла, о том, как бог решил наказать его и в качестве карающей десницы выбрал своего верного слугу Барина, человека благородного, могущественного и мудрого. Песня призывала весь народ подняться и сбросить ненавистного Дерини.
 — Фу! — фыркнул с омерзением Морган, когда трубадур закончил. — В какой помойной яме ты откопал это, Гвидон?
 — В таверне, милорд, — ответил Гвидон с улыбкой. — А первую я выучил у грязного уличного певца подле ворот Святого Матью. Ну что, я доставил вам удовольствие, милорд?
 — Пожалуй нет, но хорошо, что ты принес эти песни мне. Как ты думаешь, много таких песен ходит в городе?
 Гвидон аккуратно положил лютню на подушку рядом с собой, оперся спиной о край оконной ниши, заложил руки за голову.
 — Трудно сказать, милорд. Я бродил всего несколько часов, но слышал несколько вариантов обеих песен. Возможно, других я просто не слышал. Если милорду нужен совет простого певца баллад, то я скажу: нужно бороться с песнями с помощью других песен. Если позволите, я попытаюсь что-нибудь сочинить.
 — Я не уверен, что сейчас это будет правильно, — сказал Морган. — Что ты…
 Послышался осторожный стук в дверь, и Морган с беспокойством повернул голову.
 — Войдите.
 Вошел Роберт с гримасой неодобрения на лице.
 — Лорд Разер де Корби здесь и хочет вас видеть, Ваша милость.
 — Пропустите его.
 Роберт отступил в сторону, и небольшой отряд людей в плащах цвета морской волны вступил в комнату. За ними появился Разер де Корби, чрезвычайный посол Хорта из Орсаля. Морган встал и улыбнулся, когда шеренга воинов раздвинулась, а Разер с поклоном вышел вперед.
 — Дюк Алярик, — прогудел человек: тембр его голоса совершенно не соответствовал росту в пять футов. — Я передаю поздравления и приветствия от Его Величества Хорта. Он надеется, что вы в добром здравии.
 — Да, я здоров, Разер, — сказал Морган, энергично пожимая руку Разера. — А как себя чувствует старый морской лев?
 Разер разразился громоподобным хохотом.
 — Семья Орсалей только что получила нового наследника, а сам Орсаль надеется, что вы вскоре приедете взглянуть на него. — Он посмотрел на Гвидона и Роберта, а затем продолжал: — Он хочет обсудить с вами кое-какие вопросы навигации и морского права, и он надеется, что вы захватите с собой ваших военных советников.
 Морган понимающе кивнул. Он и Хорт Орсаль контролировали водный проход от двух рек к морю. Это был чрезвычайно важный стратегический путь, куда Венсит из Торента непременно вторгнется по побережью. А так как Морган через несколько недель уйдет с армией, то необходимо согласовать с Орсалем вопросы обороны морского побережья Корвина в его отсутствие.
 — Когда он хотел бы меня видеть, Разер? — спросил Морган, будучи уверенным, что Орсаль ждет его как можно скорее, однако, помня, что на завтра у него был назначен сеанс связи с Дерри.
 — Поедем сегодня, вместе со мной, — предложил Разер и вопросительно посмотрел на Моргана.
 Морган покачал головой.
 — Лучше завтра утром, — сказал он. — Он приказал Роберту и Гвидону оставить их. — «Рофалия» в порту. Я могу отплыть с отливом. Что вы скажете?
 Разер пожал плечами:
 — Что я могу сказать, Алярик. Я только простой посыльный, курьер. Все решает Орсаль. Я не знаю его мнения относительно моей задержки до утра.
 — Ну ладно, — сказал Морган, хлопнув Разера по плечу товарищеским жестом. — Тогда поешьте и отдохните со своими людьми, прежде чем пуститесь в обратный путь. У меня гостит мой кузен Дункан, и мне хочется вас познакомить.
 Разер поклонился.
 — С удовольствием принимаю ваше предложение. А вы должны обещать, что расскажете все, что слышно от молодого короля, обо всех событиях, связанных с его коронацией. Орсаль до сих пор переживает, что не смог присутствовать на коронации.
 Позднее, когда закончилось чествование Разера и подгулявший старый воин отправился домой, Моргана опять захватил в плен лорд Роберт. Роберт заявил, что сегодня они должны покончить со всеми делами, связанными с приданным Бронвин, так что они с Морганом вновь оказались в соляриуме со всеми необходимыми документами. Дункан отправился в мастерскую оружейника, где заказал себе новый меч, а Гвидон пошел прочесывать город в поисках песен.
 Морган старался заставить себя безропотно слушать монотонный голос Роберта. Он напоминал себе по крайней мере уже в пятнадцатый раз, что все это необходимая часть его обязанностей герцога. Но это напоминание было так же малоэффективно, как и предыдущие четырнадцать.
 Роберт читал о поместье Корворд, которое за заслуги перед королем Брион передал в вечное пользование отцу Моргана лорду Кеннету Моргану. За это Корворд обязался во время войны посылать королю трех воинов в полном вооружении.
 Только Роберт открыл рот, чтобы начать следующий параграф, как дверь открылась и на пороге появился запыхавшийся Дункан. Он был бос и одет только в тренировочную одежду. Очевидно, он пробовал свое новое оружие в тренировочном бою. Через его плечо было перекинуто грубое серое полотенце, и он вытирал углом полотенца лицо, а в его левой руке был виден свернутый и запечатанный кусок пергамента.
 — Только что принес курьер, — сказал он, улыбаясь, и бросил письмо на стол. — Я думаю, что письмо от Бронвин.
 Он присел на край стола, кивнул Роберту в знак приветствия, но секретарь со вздохом отложил перо в сторону и с печальным выражением лица выпрямился. Морган с большим удовольствием сломал печать красного воска. В его глазах появилась теплота, когда он прочел первые строчки письма. Он откинулся на спинку кресла и улыбнулся.
 — Твой блестящий братец умеет очаровывать женщин, Дункан, — сказал Морган. — Послушай, что она пишет:
 «Мой дорогой брат Алярик, я едва могу поверить, что всего через несколько дней стану леди Бронвин Мак Лэйн, Графиня Корней, будущая герцогиня Кассан и, что важнее всего, женой моего обожаемого Кевина. Это кажется невероятным, но наша любовь, которая была огромна, с каждым часом становится все больше».
 Он посмотрел на Дункана и понял бровь. Дункан покачал головой и улыбнулся.
 «Возможно, это будет мое последнее письмо до того, как мы увидимся в Кулди, но Дюк Джаред требует, чтобы я писала покороче. Он и леди Маргарет завалили нас подарками, и он сказал, что сегодняшний будет самым ценным. Кевин шлет тебе привет и спрашивает, не сможешь ли ты одолжить на свадебные торжества трубадура Гвидона. Кевин был потрясен его искусством прошлой зимой в Валорете, так что мне тоже хочется услышать его.
 Передай мою любовь Дункану, Дерри, лорду Роберту и скажи им, что я рада буду увидеть их в качестве моих гостей на свадьбе. И поторопись разделить счастливейшие дни с твоей любящей сестрой Бронвин».
 Дункан вытер лицо, рассмеялся, взял письмо и перечитал его.
 — Ты знаешь, я никогда не верил, что Кевин будет так одомашнен. Ему уже тридцать три, и он все еще не женат. Я уже решил, что он будет священником вместо меня.
 — И в этом вина вовсе не Бронвин, — засмеялся Морган. — Я думаю, что когда ей было всего десять лет, она решила, что Кевин — единственный мужчина. И только суровый характер матери разделял их так долго. Мак Лэйны твердолобы, но им, конечно, не сравниться в упрямстве с полукровкой-Дерини, которая решила что-то сделать.
 Дункан фыркнул и пошел к двери.
 — Я думаю, что мне лучше еще помучить оружейника. Нет ничего бессмысленнее, чем спорить с человеком, который думает, что его сестра
 — совершенство!
 С ухмылкой Морган откинулся в кресле, положив ноги на небольшую скамеечку. У него восстановилось хорошее настроение.
 — Роберт, — сказал он, улыбаясь, — напомни мне, чтобы я приказал Гвидону отправиться в Кулди завтра утром.
 — Хорошо, милорд.
 — И давай вернемся к бумагам, Роберт. Ты слишком распустился в последние недели.
 — Я, Ваша милость? — с удивлением пробормотал Роберт.
 — Да, да. Давай займемся делами. Если мы хорошо поработаем, то мы сможем закончить эту работу к заходу солнца, и я смогу отправить их с Гвидоном утром. Я не могу припомнить, чтобы я когда-нибудь так уставал.
 Леди Бронвин де Морган была занята по горло. Сейчас она и ее будущая свекровь герцогиня Маргарет выбирали одежду, которую Бронвин хотела взять с собой в Кулди завтра утром на свадебное торжество. Одежда, которую она предназначила для самой церемонии бракосочетания, была уже готова и лежала на кровати. Тут же лежали и другие платья и предметы женского туалета. На полу стояли два огромных кованых сундука, один из которых был уже почти набит. Две служанки суетились вокруг сундука, непрерывно что-то в него подсовывая. Однако Бронвин заставляла их класть все новые и новые вещи, и служанкам каждый раз приходилось разбирать уже уложенное.
 Сегодня был необычный для этого времени года солнечный день. Хотя всю ночь лил дождь, утро было великолепным. А к полудню уже все подсохло. Яркие солнечные лучи проникали через открытые окна балкона. У дверей три молоденькие девушки трудились над приданым Бронвин. Их чуткие пальцы как бы неуловимо бегали по шелкам и кружевам. Две из них работали над тончайшей газовой вуалью, которую их хозяйка наденет на свадьбу. Третья вышивала золотом новый крест Мак Лэйнов на перчатках Бронвин.
 Рядом с ними, ближе к огню, на мягких подушках устроились две молоденькие девушки: та, что постарше, наигрывая нежную мелодию, пощипывала струны лютни, а ее подруга с чувством выводила традиционную песню новобрачных. У их ног свернулся толстый рыжий кот. Он спал, и только шевеление хвоста говорило о том, что он живой.
 Все подружки невесты были по традиции прекрасны. И Бронвин де Морган не были среди них исключением.
 Самой старшей среди женщин здесь была леди Маргарет Мак Лэйн.
 Она была третьей женой Дюка Джареда — женой дважды овдовевшего лорда, который думал, что уже никогда не познает любовь после смерти своей второй жены Веры, матери Дункана. Свою первую жену он потерял очень быстро, герцогиня Эден прожила всего лишь день после рождения первого сына Джареда — Кевина. Но его женитьба на леди Вере была счастливой — двадцать шесть лет любви и радости. И это в то время, когда браки в высшем обществе совершались в основном по расчету, в них не было и следа романтической любви.
 У них появилось много детей. Сначала Дункан, затем дочь, которая умерла в детстве, и, наконец, Алярик и Бронвин Морган, опекуном которых стал Джаред после смерти своего кузена Кеннета, отца детей.
 Затем, четыре года спустя, все кончилось. Леди Вера заболела странной болезнью, которая истощила все ее жизненные силы, оставив совершенно беспомощной. И даже ее могущество Дерини не смогло спасти от смерти: Вера медленно угасала.
 И вот теперь появилась леди Маргарет. Она не отличалась исключительной красотой. Маргарет была бездетной вдовой сорока лет, однако, это была спокойная женщина с мягкой душой, которая могла предложить лорду только одно: научить его снова любить.
 И вот эта леди суетилась над приданым Бронвин, как будто та была ее собственной дочерью. Она присматривала за служанками и следила за всем своим бдительным родительским оком. Так как Дункан принял обет безбрачия, только Кевин и его жена могли продолжить род Мак Лэйнов. В роде Мак Лэйнов не было женщин, которые бы принесли наследников. Оставалась только Бронвин, которая теперь должна была войти в их семью. Так что эта свадьба была большим событием в роду Мак Лэйнов, и подготовка к ней велась долго и тщательно.
 Маргарет посмотрела на Бронвин и улыбнулась. Затем она подошла к резному дубовому ларцу и открыла его ключом, подвешенным к поясу. Бронвин взяла отрез бледно-розового шелка, приложила его к себе и задумчиво подошла к большому зеркалу в углу комнаты.
 Бронвин де Морган была красива. Высокая и стройная, с прекрасными золотыми волосами, которые опускались ей на спину. Она взяла все лучшее от своей матери Дерини, леди Алисы. Большие глаза на овальном лице были светло-голубыми, а когда ее настроение изменялось, они превращались в серые. Розовый шелк, который она держала перед собой, подчеркивал бледность ее лица, румянец на щеках и яркий цвет губ.
 Она внимательно изучала себя в зеркале, думая о том впечатлении, которое она произведет, одев платье из розового шелка. Затем она одобрительно кивнула и положила шелк на постель рядом с остальными приготовленными вещами.
 — Я думаю — подойдет для бала, который мы устроим по приезде в Кулди. Как вы думаете, леди Маргарет? — спросила она.
 Маргарет достала золотой, небольшого размера, высотой с ширину ладони, покрытый бархатом ларец из ящика и протянула его Бронвин.
 — Это семейная реликвия Мак Лэйнов, — сказала она мягким голосом, смотря на реакцию Бронвин, которая открывала ларец. — Мне хочется думать, что она принесет счастье женщине, которая будет носить ее.
 Бронвин открыла крышку и ахнула: на подушке черного бархата лежала, излучая сияние, высокая усыпанная бриллиантами тиара. Яркие блики упали на простое голубое платье Бронвин.
 — Это восхитительно! — выдохнула Бронвин, положив ларец на постель и осторожно доставая тиару. — Это наследственная корона Мак Лэйнов?
 Маргарет кивнула.
 — Одень ее. Я хочу посмотреть, как она будет выглядеть с твоей вуалью. Марта, принеси, пожалуйста, вуаль!
 Когда Марта принесла вуаль, Бронвин снова подошла к зеркалу и посмотрела на себя с тиарой в руках. Маргарет и Марта накинули на ее золотые волосы тончайшую вуаль и долго ее расправляли, добиваясь того, чтобы она подчеркивала красоту Бронвин, а не была сама по себе. Затем Маргарет взяла тиару и осторожно надела ее поверх вуали.
 Марта подала Бронвин маленькое зеркало, чтобы она смогла посмотреть, как все выглядит сзади. Бронвин стала медленно поворачиваться вокруг и тут она увидела двух мужчин, стоящих на пороге комнаты. один из них был ее будущий свекр Джаред, а второго она почти не знала.
 — Ты прекрасна, моя дорогая, — сказал Джаред, подходя к ней с улыбкой. — И если бы я был на месте Кевина, я давно бы похитил тебя, невзирая на желание твоей матери.
 Бронвин смущенно опустила глаза, а затем бросилась к лорду Джареду и порывисто обняла его.
 — Лорд Джаред, вы самый восхитительный мужчина на свете. После Кевина, конечно.
 — О да, — ответил Джаред, целуя ее в лоб и легонько отстраняя, чтобы не помять вуаль. — Должен сказать, моя дорогая, что ты восхитительна. Это тиара украшала головы красивейших и знатнейших леди Одиннадцати Королевств. — Он подошел к леди Маргарет и поцеловал ей руку. Маргарет смутилась.
 Джаред большую часть времени проводил при дворе. Как и остальные лорды, он исполнял много разных официальных обязанностей: только что вернувшись с очередного заседания Совета, Джаред был в герцогской короне и коричневой мантии Мак Лэйнов, через плечо был перекинут клечатый плед, закрепленный с помощью серебряной броши со спящим львом Мак Лэйнов. Тяжелая серебряная цепь, каждое кольцо которой было величиной с человеческую ладонь, покоилась на его широкой груди. На спокойном лице светились голубые глаза. Он провел рукой по коротко остриженным волосам и жестом показал на своего спутника, все еще стоявшего у двери.
 — Риммель, подойди сюда, я хочу тебя представить моей будущей невестке.
 Риммель поклонился и приблизился к ним.
 При первом взгляде на Риммеля поражали его снежно-белые волосы. Риммель не был стар, ему всего было 28 лет, но он не был и альбиносом: когда ему было десять лет, одной теплой летней ночью, во сне, он неожиданно и необъяснимо стал совершенно седым.
 Его мать винила в этом ведьм Дерини, которые получали разрешение жить вблизи деревни. Сельский священник долго бился над мальчиком, стараясь изгнать беса. Но, несмотря на все его старания, волосы Риммеля так и остались белыми на всю его жизнь. Такая яркая отличительная черта заставляла его слегка сутулиться, как бы показывая желание скрыться, сделаться незаметным в толпе.
 Он был одет в серую тунику и высокие сапоги. На голове была серая шляпа все с тем же сидящим львом Мак Лэйнов. На перекинутом через плечо широком ремне висела кожаная сумка с принадлежностями его ремесла. Под мышкой находились свернутые в трубки листы пергамента. Он нервно стискивал их, когда подошел к Дюку Джареду и поклонился.
 — Ваша милость, — прошептал он, сняв шляпу и опустив глаза, — леди…
 Джаред бросил взгляд заговорщика на жену и улыбнулся.
 — Бронвин, это мой архитектор. Он принес несколько чертежей, о которых я бы хотел услышать твое мнение. — Он показал на стол возле камина. — Риммель, ты можешь расположить их здесь.
 Риммель подошел к столу и стал раскладывать чертежи. Бронвин в это время сняла вуаль и подала ее служанке, а затем с любопытством подошла к столу. Джаред и Риммель уже расстелили чертежи.
 — Ну, что ты скажешь? — спросил Джаред.
 — Что это?
 Джаред выпрямился и сложил руки на груди.
 — Это план твоего нового дворца в Кершее, моя дорогая. Работы уже начаты. Ты и Кевин сможете уже в Рождество поселиться там.
 — Зимний дворец? — ахнула Бронвин. — Для нас? О лорд Джаред, благодарю вас!
 — Считай это свадебным подарком для будущих герцога и герцогини Кассан от ветви Джаред. — Он обнял за плечи свою жену и улыбнулся ей.
 — Маргарет и я хотели, чтобы нашим внукам было где играть, чтобы они могли вспоминать нас, когда нас не будет.
 — Вы! — всхлипнула Бронвин, обнимая их обоих. — Неужели вы думаете, что без этого дворца мы забудем вас? Ладно! Покажите мне план. Я хочу знать все, даже самую последнюю кладовую, самую маленькую лестницу.
 Джаред улыбнулся, наклонился рядом с ней и стал рассказывать об особенностях конструкции дворца. Он полностью погрузился в свой рассказ. Риммель отошел на несколько шагов и стал незаметно рассматривать Бронвин.
 Он не одобрял женитьбы сына своего господина на этой женщине Дерини. Он этого с самого начала не одобрял, с того самого момента, как увидел ее впервые семь месяцев назад. За эти семь месяцев он ни разу не говорил с ней, да и видел ее всего лишь несколько раз. Но этого было достаточно.
 Этого было достаточно, чтобы понять, какая пропасть разделяет их — она дочь лордов и наследница громадных поместьев, он простолюдин, архитектор. Этого было достаточно, чтобы понять, что он пал жертвой безнадежной любви к этой прелестной женщине Дерини.
 Он уверял себя, что не одобряет предстоящего события по другим, более важным причинам, потому что Бронвин наполовину Дерини и не имеет права на женитьбу с Кевином, что она недостаточно хороша для такого высокого положения в обществе. Но каковы бы ни были выдвигаемые им мотивы, он не мог уйти он неопровержимого факта — он безумно влюбился в Бронвин, невзирая на то, что она Дерини. Он должен получить ее или умереть.
 Он не ссорился с Кевином. Кевин был будущий его господин, и Риммель был ему так же предан, как и своему теперешнему хозяину. Но все равно он не должен был допустить, чтобы молодой граф женился на Бронвин. Даже мысль об этой свадьбе заставляла Риммеля ненавидеть звук его голоса.
 Мысли Риммеля были прерваны голосом с улицы: это был голос самого графа, которого он так ненавидел.
 — Брон! — позвал голос. — Бронвин, иди сюда. Я хочу тебе кое-что сказать.
 Бронвин встрепенулась и поспешила к двери на балкон. Она выскочила на него и перегнулась через перила. Со своего места Риммель мог видеть только флажки на концах пик и через прутья балконной решетки тени всадников: Кевин вернулся вместе со своими людьми.
 — О! — воскликнула Бронвин с сияющим от возбуждения лицом. — Джаред, Маргарет, идите и посмотрите, что он привел! О Кевин, это самая красивая лошадь. которую я когда-либо видела!
 — Спускайся вниз и испытай ее, — крикнул Кевин, — я купил ее для тебя.
 — Для меня? — воскликнула Бронвин, захлопав в ладоши, как радостное дитя. Она оглянулась на Джареда и Маргарет, а затем снова на Кевина, и послала ему воздушный поцелуй.
 — Подожди меня! — крикнула она, подбирая юбки, и, промчавшись через комнату, с криком: — «Не уезжайте без меня!» — побежала вниз.
 Джаред и Маргарет пошли за ней, улыбаясь друг другу. А Риммель сопровождал Бронвин жадным взглядом, пока она не скрылась за дверью, а затем медленно пошел на балкон: внизу, во дворе, на большом жеребце сидел Кевин в полном облачении. Через плечо у него был перекинут клетчатый плед Мак Лэйнов. Паж держал его пику и шлем. Темно-русые волосы молодого графа развевались по ветру, в правой руке он держал поводья прекрасной лошади кремовой масти. На лошади была сбруя изумрудного цвета и такое же кожаное седло. Когда на верхних ступеньках лестницы показалась запыхавшаяся Бронвин, Кевин бросил поводья другому пажу, а сам направил жеребца к ступенькам, нежно подхватил девушку и усадил ее перед собой.
 — Ну, что ты думаешь об этом? — рассмеялся он, нежно прижимая ее к груди и целуя. — Разве такая лошадь не достойна королевы?
 Бронвин засмеялась и тесно прижалась к нему, а Кевин поехал к лошади, предназначенной для нее.
 Бронвин протянула руку к своему подарку, а Риммель, наблюдавший за этой сценой, отвернулся с явным неудовольствием и пошел снова к столу.
 Он не знал, как ему это сделать, но он был уверен, что он должен предотвратить эту свадьбу. Бронвин предназначена для него! Она должна принадлежать ему! Если бы он мог выбрать подходящий момент и объясниться с ней! Он был уверен, что смог бы заставить ее полюбить себя. Он не сознавал, что сейчас перешел границу от мечты к безумию.
 Он скатал чертежи, медленным взглядом окинул комнату, увидел, что все служанки удалились на балкон, чтобы посмотреть увлекательный спектакль внизу. Может, ему показалось, но одна из женщин посмотрела на все это с чем-то большим, чем простое любопытство. Может ли он каким-нибудь образом использовать эту ревность? Может ли эта женщина рассказать ему, как завоевать любовь Бронвин? Во всяком случае, над этим нужно повнимательнее подумать. Так как он решительно вознамерился не допустить этой свадьбы и взять Бронвин себе, он не должен упускать ни малейшей возможности. Бронвин должна принадлежать ему!




 Глава 6


 — Еще круг! — сказал Дерри заплетающимся языком, бросая серебряную монету на стойку и неверной рукой обводя вокруг себя. — Выпивку этим прекрасным джентльменам! Когда Джон Бак пьет, пьют и все его друзья!
 Послышались крики одобрения. С полдюжины мужчин в одежде охотников и моряков столпились вокруг Дерри, а хозяин, достав дубовый боченок, стал наполнять пузатые коричневые кружки ароматным элем.
 — Хороший парень этот Джонни! — закричал один, дружелюбно толкая плечом Дерри и поднимая свою кружку.
 — Налей и мне! — крикнул другой.
 Было еще рано, темнота еще не опустилась на город, но таверна «Джек Дог» в Фатане почти заполнилась посетителями. Они были такими же шумными и бесцеремонными, как посетители таверн в любом другом городе. У стены сидел матрос и заунывным голосом пел старую матросскую песню под аккомпанемент трубы и расстроенной лютни. Два больших стола служили ему для отбивания ритма. Слушателей становилось все больше, и они кричали все громче. Посетители, сидевшие за столами, все время повышали голос, чтобы перекричать певца и его поклонников. Однако они ничем ни выражали своего недовольства, так как знали, что в этом случае вызовут гнев растроганных песней матросов, которые не раздумывая кинутся в драку.
 Фатан стоял на перешейке между двумя реками и был городом матросов. Сюда регулярно прибывали корабли из Торента и из Корвина, здесь также останавливались охотники и трапперы по пути в дикие леса Велдура. Все эти люди — матросы, купцы, охотники, трапперы — имели разные интересы, что делало этот город весьма оживленным местом разнообразных происшествий, как веселых, так и трагических.
 Дерри сделал огромный глоток из своей кружки и, пошатываясь, повернулся к соседу справа, как бы слушая продолжение его рассказа.
 — .. и этот человек сказал: «Ты имеешь в виду корабль лорда Варнея? Он мой, так как я заплатил за него, и пусть дьявол заберет этого лорда Варнея!»…
 В ответ раздался громовой хохот: очевидно, рассказчик пользовался здесь большим успехом, но Дерри с трудом подавил зевок.
 За три часа, что он провел в таверне среди бывалых людей, слушая и запоминая, он понял, что войска Торента концентрируются где-то к северу отсюда, близ местечка под названием Медрас. Человек, который рассказал ему все это, не мог сказать, для чего они собираются, каковы их цели — он был не лучшим из разведчиков и к тому же был уже сильно пьян еще до встречи с Дерри. Но он сказал, что их около пяти тысяч, и, сказав это, тут же замолчал: хоть он и был пьян, а все равно понимал, что сболтнул лишнее.
 Дерри сделал вид, что болтовня на эту тему его не интересует, но в уме отметил эту информацию вместе с остальными сведениями, которые он получил сегодня и за время путешествия. Да, он поработал очень плодотворно. Уже можно было составить общую картину создавшегося положения.
 Он посмотрел в свою кружку, изобразил брезгливую гримасу, какую можно увидеть у вдрызг пьяных людей, и начал обдумывать план дальнейших действий.
 Уже стало совсем темно, а пил он с самого полудня. Он не был пьян
 — для этого нужно было что-нибудь покрепче, чем эль, но все же он чувствовал действие этого напитка. Уже пора было возвращаться в комнату, которую он снял в гостинице «Дракон»: Дерри не мог пропустить сеанс связи с Морганом.
 — А я говорю этой девчонке: «Дорогая, сколько ты берешь?» А она отвечает: «Больше, чем у тебя есть, матрос. Тебе не хватит даже заплатить мне, чтобы я разделась».
 Дерри сделал последний глоток, отвернулся от бара и неверной рукой полез в карман кожаной куртки. Он положил монету на стойку, и тут один пьяный, сидящий слева от него, качнулся и вылил эль из своей кружки ему на ногу. Дерри шагнул в сторону и постарался уладить конфликт без ссоры.
 — Осторожно, друг, — сказал он, хлопая пьяного по плечу. — Ты можешь допить мой эль, а я пойду спать. — Он вылил остатки из своей в кружку пьяницы и еще раз дружелюбно хлопнул того по плечу. — Теперь и ты можешь выпить, друг, — сказал он, отходя от стойки. — Желаю тебе приятного вечера!
 — Почему ты уходишь, Джонни? Еще рано.
 — Иди сюда, Джонни, выпьем на дорожку!
 — Нет! — Дерри отрицательно покачал головой и с преувеличенной осторожностью пошел к выходу. — Я слишком пьян. С меня хватит на сегодня.
 Он постарался сделать аккуратный поворот, споткнулся о чью-то ногу, но выпрямился и добрался до дверей без серьезных происшествий.
 Когда он боролся с порогом двери, он внимательно следил, не пойдет ли кто-нибудь за ним. Однако казалось, что никто, кроме его недавних компаньонов, даже и не заметил его ухода. Да и те сразу же забыли того, с кем они только что пили.
 Постепенно шум таверны остался далеко позади. Дерри, пошатываясь, шел по улице, стараясь не наталкиваться на пешеходов. Наконец он добрался до темной аллеи, где, скрывшись в тени деревьев, осторожно оглянулся: ему уже казалось, что он в полной безопасности, как вдруг услышал шаги.
 — Кто там? — спросил он, вернувшись к своей маске пьяного и надеясь, что эта встреча случайна. — Кто идет?
 — Эй, парень, как ты себя чувствуешь? — Голос догонявшего был чересчур культурен и совершенно не к месту в этой грязной аллее.
 — «Черт побери! — подумал Дерри, узнав догонявшего: он видел его в таверне еще днем. Тот сидел еще с одним человеком в углу таверны и спокойно пил. — Почему он преследует меня? И где же его напарник?»
 — А, я помню тебя, — сказал Дерри, искажая слова и пьяным жестом указывая на незнакомца, стараясь понять, что же ему делать. — Ты тоже был в таверне, да? Так что же случилось? Не можешь уплатить по счету?
 — Мой друг заметил, что ты слишком пьян, — сказал человек, останавливаясь в четырех футах от Дерри и внимательно его рассматривая. — Мы только хотели убедиться, что с тобой все нормально.
 — Твой друг? — спросил Дерри, оглядываясь и пытаясь казаться совсем не встревоженным. — А чего ты и твой друг так обо мне беспокоитесь? — спросил он, когда заметил второго человека, приближающегося по другой стороне улицы. — В чем дело, черт побери!
 — Не тревожься, мой друг, — сказал первый, подходя к Дерри и хватая его за руку. — Мы не собираемся причинить тебе вреда.
 — Слушай… — начал Дерри, протестуя тем громче, чем ближе подводил его человек к темным кустам. — Если вам нужны деньги, то зря стараетесь. Я спустил все до нитки.
 — Нам не нужны твои деньги, — сказал второй, подхватывая Дерри под вторую руку и помогая своему компаньону волочь Дерри по аллее.
 Бормоча и ругаясь, Дерри продолжал играть свою роль. Он спотыкался, заваливался, всячески стараясь затормозить их, а сам в это время лихорадочно думал. Эти люди, несомненно, не к добру. И теперь уже было несущественно, заподозрили ли они шпиона в нем, или напали на него из-за денег. Существенно было то, что они поверили, что он мервецки пьян. Это было очевидно из того, как они держали его. Они просто поддерживали его, оберегая от падений, а не потому, что ждали угрозы с его стороны. Может быть, это был единственный шанс для Дерри спасти всю операцию.
 — Я думаю, дальше не пойдем, — сказал первый после того, как они проволокли Дерри, спотыкающегося и падающего поминутно, примерно футов тридцать-сорок.
 Второй кивнул и достал из кармана что-то маленькое и блестящее.
 — Это не займет и минуты, мой друг.
 Блестящий предмет был слишком мал, чтобы быть оружием, а по тому, как человек с ним возился, Дерри понял, что это пузырек с какой-то темно-оранжевой жидкостью. Он якобы с любопытством смотрел, как человек осторожно вытаскивает пробку из пузырька: они хотят одурманить его, потом — убить или захватить в плен.
 Первый держал его за руки, но захват был не сильным, — они все еще думали, что он пьян, — и это было их ошибкой.
 — Что это? — спросил Дерри, когда второй наконец вытащил пробку. — Что-то очень приятно розовое. Это не выпивка?
 — Да, мой друг, — сказал второй, поднося пузырек к лицу Дерри. — Это прочистит тебе мозги. Выпей.
 Настало время действий.
 Резким движением Дерри вырвался из рук стоявшего сзади, выхватил пузырек из рук второго и швырнул пузырек через плечо прямо в лицо стоявшему сзади и в тот же момент упал и пнул второго пониже живота. Благодаря силе пинка, он покатился по земле и мгновенно вскочил на ноги, наполовину обнажив меч.
 Однако достать его не успел: первый повис на руке, стараясь вырвать оружие. Они начали борьбу за меч, и тут второй ввязался в драку и, не разобравшись в темноте, прыгнул на спину своего товарища, думая, что это Дерри. Первый ослаб и выпустил меч из рук. Второй отскочил назад и, ругаясь, снова ринулся к Дерри.
 Для Дерри это было более привычным, хотя и не простым делом. Он знал, что не пьян, но выпитый эль не прошел бесследно: реакция замедлилась, а человек перед ним был явно профессионалом в обращении с кинжалом.
 Дерри вытащил кинжал из-за голенища сапога и встал в оборонительную позу. Ни тот, ни другой не поддались на обманные движения и вступили в бой.
 После жестокой схватки Дерри удалось провести удушающий захват, и бесчувственное тело сползло на землю у его ног. Но Дерри знал, что ему придется убить этого человека. Он не мог оставить его здесь, в аллее, и не мог заставить его молчать: этому человеку придется умереть.
 Подойдя к первому, лежавшему чуть поодаль, Дерри пощупал пульс. Но пульса не было, труп уже похолодел, а в спине зияла рана. По крайней мере, второго не придется убивать. Но другой…
 Он подтащил человека без сознания к мертвецу и перевернул его лицом вверх. А затем быстро обшарил карманы. Он нашел там еще один пузырек, подобный тому, с помощью которого они хотели одурманить его, какие-то бумаги, которые он решил не просматривать здесь, и золотые монеты. Морган наверняка заинтересуется жидкостью и бумагами, подумал Дерри и засунул их себе в карман. Но золото он не взял, он не вор. Обыскав второго, Дерри тоже нашел бумаги и золото. Себе он взял только бумаги.
 Человек, бывший без сознания, начал приходить в себя и застонал. Дерри был вынужден заставить его замолчать. Он поднял нож одного из них. Дерри никогда раньше не убивал людей так хладнокровно. Но сейчас, если он не убьет, его собственная жизнь будет в опасности. Для него выбора нет. Он должен рассматривать это как наказание.
 Глубоко вздохнув, Дерри откинул голову человека назад, приложил к его горлу нож и резким движением вонзил его в горло. Затем он положил нож рядом с рукой его товарища, поднял свой меч и быстро пошел по аллее. Он слышал предсмертные хрипы человека, которого он убил, но никогда не думал, что когда-нибудь станет убийцей в ночи.
 Дерри быстро дошел до конца аллеи, свернул на улицу и пошел по ней, снова изображая пьяного. Он прошел несколько кварталов и оказался у сточной канавы. Его рвало. Проходящие мимо смотрели на него: одни с отвращением, другие с участием к его страданиям, но все они считали, что он просто перепил.
 Но сам он знал лучше всех, что с ним. К тому времени, когда он оказался в своей комнате в гостинице «Дракон», он был совершенно трезв и хладнокровен.
 Морган положил голову на высокую спинку кресла и закрыл глаза. Он был в своей башне один. Справа от него, потрескивая, горел огонь в камине, и Морган знал, что когда он откроет глаза, то увидит высокий сводчатый потолок и семь зеленых окон в центре круглого стола, которые отражались от окон на стенах. Эти окна дали название башне: Зеленая Башня.
 Перед ним на столе в когтях грифона холодным светом сиял кристалл. Его руки спокойно лежали на ручках кресла. Морган расслабился и очищал свой мозг. Послышался стук в дверь. Морган не двинулся и не открыл глаз.
 — Да?
 — Это Дункан. Можно войти?
 Морган вздохнул, открыл глаза, затем сем прямо, так чтобы видеть дверь.
 — Дверь открыта.
 Он увидел, как ручка повернулась, открылась дверь, и на пороге появился Дункан.
 — Закрой дверь, — сказал Морган и снова откинулся на спинку кресла.
 Дункан запер дверь, затем прошел к столу и сел в кресло против Моргана. Лицо его кузена было спокойным, сосредоточенным. И Дункан понял, что он уже приготовился принимать сигналы от Дерри.
 — Я могу тебе помочь, Алярик? — спросил он спокойно. — Ведь еще рано, ты же знаешь.
 — Знаю, — вздохнул Морган. — Но я не хочу, чтобы он потерпел неудачу, если начнет раньше. Ведь для него это ново.
 Дункан засмеялся.
 — Для нас с тобой это тоже не совсем обычное дело, не правда ли? — Он облокотился на стол, сложив ладони вместе. — И почему ты не хочешь, чтобы я подключился к тебе и увеличил твою энергию? Ведь это сэкономит твои силы. Да и Дерри все равно раньше или позже узнает обо мне.
 Морган улыбнулся.
 — Ну что же. Ты выиграл. Когда начнем?
 — Как только ты будешь готов, — ответил Дункан. — Иди вперед. Я буду следовать на шаг сзади тебя.
 Морган глубоко вздохнул и медленно выдохнул, затем сел прямо и обхватил ладонями кристалл. Еще один глубокий вдох, и затем Морган закрыл глаза и впал в транс. Некоторое время было тихо, а затем кристалл начал слабо светиться. После этого Дункан наклонился над столом и сильно сжал запястья рук Моргана. Он выдохнул и в трансе присоединился к Моргану.
 Кристалл уже ярко светился. Внутри его перемещались какие-то неопределенные туманные формы. Но ни Дункан, ни Морган этого не видели.
 — Он уже готов, — пришел четкий мысленный голос Моргана. — Он думает о том, как выйти на связь.
 — Я чувствую это, — ответил Дункан. — Где он? Ты знаешь?
 — Нет, я не могу сказать. Где-то далеко.
 В задней комнатке грязной деревенской гостиницы на краю постели сидел Дерри и при свете одной из двух свечей просматривал бумаги, захваченные им у нападавших. То, что он узнал из бумаг, полностью очистило его совесть: это были шпионы Торента, посланные для сбора информации о передвижении войск Моргана, то есть с той же целью, что и Дерри, только с другой стороны.
 Но теперь они мертвы, а он остался жив. Местным властям потребуется время, чтобы опознать их без документов. Но как только обнаружится, что они агенты, поднимется большой шум в Фатане и всех иностранцев будут проверять. Дерри не думал, что его смогут как-то связать с этими смертями, но он должен быть настороже. Ведь он совсем один в Фатане, и помощи ему ждать неоткуда.
 Нет, не совсем один, подумал он про себя. Он улегся в постель, достал медальон: во всяком случае, он успеет сообщить Моргану все, что смог узнать, передать информацию, которую собрал.
 Он сжал медальон в ладонях, некоторое время смотрел пристально на него, затем закрыл глаза и прошептал заклинание. Он ощутил какое-то странное головокружение, как будто он проваливался, как во сне, и затем что-то знакомое окружило его, удержало от падения. Заклинание сработало!
 — Поздравляю, Дерри, ты способный ученик. Тебе было трудно связаться с нами?
 — Морган?
 — Да. Я и отец Дункан.
 — Отец Дункан?
 — Ты удивлен?
 — Удивлен — это не то слово.
 — Мы объясним позднее. Что ты узнал?
 — Много, — ответил Дерри, широко улыбаясь, так как знал, что Морган не видит его счастливого и гордого лица. — Во-первых, войска Торента собираются где-то на севере отсюда, около пяти тысяч человек, если слухи справедливы.
 — Откуда на север? — прервал его Морган.
 — Прощу прощения. Я в Фатане, в гостинице «Дракон».
 — Я знаю, где это. Продолжай.
 — Они собираются близ местечка под названием Медрас, это в полудне скачки отсюда по направлению к северу. Я поеду туда завтра утром. Говорят, что там хорошая охота.
 — Это удачная крыша для тебя, — согласился Морган. — А что слышно о ситуации у нас, в Корвине?
 — А… Болтают об этом Барине де Гресс, но немного. В Торенте тоже правит Дерини, так что здесь относятся без энтузиазма к этому религиозному фанатику. Он сделал сюда несколько набегов, но без особых успехов. Я постараюсь разузнать побольше, когда поеду обратно.
 — Хорошо, — согласился Морган. — Есть что-нибудь еще? Ты хорошо поработал, но я не хочу, чтобы ты расходовал сил больше, чем это необходимо.
 — Хорошо, — пришел ответ Дерри. — Я убил сегодня ночью человека, милорд. Он и его приятель были агентами Торента и сами пытались меня чем-то одурманить.
 — Ты знаешь, что это было?
 — Нет, но я взял пузырек с собой.
 — Достань его, — приказал Морган. — Ты можешь открыть глаза, не прерывая связи. Опиши его.
 Дерри осторожно открыл глаза, а затем достал из кармана пузырек. Он внимательно осмотрел его, а затем снова закрыл глаза.
 — Это небольшой дымчатый хрустальный пузырек с коричневой пробкой. Жидкость кажется оранжевого цвета, очень густая.
 — Отлично. Открой его осторожно и понюхай. Но не капни на себя.
 — Конечно.
 Дерри сел прямо, открыл пробку и осторожно понюхал.
 — Еще, — скомандовал Морган.
 Дерри повиновался.
 — Ты узнаешь это, Дункан?
 — Не уверен. Это может быть белас. Кассаны использовали этот наркотик, чтобы выведывать правду. Но он годится только в том случае, если человек сильно пьян.
 — Дерри, ты был пьян? — спросил Морган.
 — Они думали, что да, — засмеялся Дерри. — Мог он повредить мне?
 — Это зависит от того, говоришь ли ты правду сейчас. Относительно того, был ли ты трезв. А откуда ты знаешь, что они агенты Торента?
 — Я взял их бумаги. Гарин де Брой и Эдмунд Лиль, служат при дворе его Величества в Реллуре. Они были посланы, чтобы за нами шпионить.
 — Очень негостеприимно с их стороны, — заметил Морган. — Есть еще что-нибудь?
 — Нет, сэр.
 — Хорошо. Сначала ты уничтожить бумаги и белас. И то и другое может тебя выдать. Я должен ехать в Хорт Орсаль завтра, но я буду ждать твоего вызова завтра же в это время, так что если у тебя будет необходимость, то выходи на связь. Но делай это только в случае жизненно важной необходимости. Мы не можем тратить слишком много энергии. И слушай, что говорят об интердикте. А кроме того, будь осторожен и возвращайся через два дня. Все понял?
 — Да, сэр. Контакт завтра, если необходимо, и возвращение через два дня.
 — Ну, удачи тебе.
 — Благодарю, сэр.
 Дерри слегка вздрогнул, когда контакт прервался, а затем открыл глаза и осмотрел комнату. Он чувствовал себя усталым, выжатым как лимон, но это была хорошая усталость, и вообще — контакт оказался гораздо проще и приятнее, чем он предполагал. Он зря беспокоился. Как-нибудь он упросит Моргана, чтобы тот побольше рассказал ему о магии.
 Он задумчиво посмотрел на пузырек в руке, а затем вылил его содержимое в вазу под кроватью. После этого он раздробил пузырек в пыль каблуками и сжег бумаги. Пепел последовал в ночную вазу вслед за наркотиком, а смесь он полил перед сном.
 Ну вот. Даже Дерини не сможет восстановить исходные составляющие этой смеси. Хотя вряд ли кому-нибудь это придет в голову.
 После этого он сбросил свою куртку и стянул сапоги. Сбросил грязное покрывало с постели и положил под подушку кинжал так, чтобы его можно было быстро достать в случае тревоги. Затем он сунул медаль Моргана под тунику: вдруг кто-нибудь зайдет сюда и увидит медаль, подумал он и погрузился в сон.




 Глава 7


 С первыми лучами солнца Морган, Дункан и вся герцогская свита прибыли на набережную к пришвартованной «Рофалии». Воздух был сырой, промозглый, наполненный терпким запахом морской соли.
 Так как визит в Хорт Орсаль был официальным, Морган оделся соответствующим образом: черный кожаный костюм с грифоном Корвина на груди, кожаные сапоги до колен, украшенные серебряными шпорами, положенными ему по должности при дворе. Шпоры были чистой формальностью, так как Морган не собирался садиться на коня. Роскошный зеленый шерстяной плащ, закрепленный на шее серебряной брошью, свисал с его плеч. Кроме того, на голове Моргана красовалась герцогская корона — визит не был связан с военными маневрами, но широкий меч, вложенный в красивые ножны, свисал с пояса.
 Дункан тоже тщательно продумал свою одежду для визита в Хорт Орсаль. Он предпочел облачению священника черный камзол с высоким воротом и плащ. Он долго раздумывал над тем, одевать или нет эмблему Мак Лэйнов, которая специально для таких случаев хранилась у Алярика, но затем решил, что это будет слишком демонстративно: пока еще немногие знают об угрозе его отлучения, и пока не стоит афишировать эту возможность. Одетый в черное, он не будет привлекать особого внимания. Люди должны его видеть таким, каким хотят видеть. Однако он с кривой усмешкой признал, что ему будет совсем не трудно вернуться в светский мир: Лорд Дункан Говард Мак Лэйн был в первую очередь сыном дворянина, хорошо образованный и воспитанный в лучших боевых традициях высшей аристократии. И хотя новый меч, который висел на его поясе, еще не пробовал крови, Дункан не сомневался, что когда придет время, он с успехом использует меч против любого врага.
 Прибрежный туман совсем сгустился, когда Морган и Дункан подошли к «Рофалии». В сером небе смутно вырисовывалась высокая мачта судна. С большой реи спокойно свисал главный парус. На мачту проворно взбирался матрос, который быстро закрепил над черно-зеленым флагом Корвина королевский флаг Гвинеда, и в утреннем небе весело заплясало ало-золотое полотнище.
 «Рофалия» была не самым большим кораблем Моргана, но зато самым быстрым. Ее команда состояла из тридцати матросов и четырех офицеров, и она могла принять на борт пятнадцать человек с оружием помимо основного груза.
 Когда дул хороший попутный ветер, судно с легкостью могло дать шесть узлов, а последние усовершенствования в парусной оснастке, заимствованные у судов Бремагии, позволяли идти под углом сорок градусов к ветру. Для этого служил дополнительный парус под названием «Джиб».
 Если на море был штиль или ветер дул в лоб, то корабль мог перемещаться с помощью весел. И даже в этом случае «Рофалия» преодолела бы путь до Хорт Орсаля и обратно менее чем за день.
 По матчам и реям «Рофалии» уже носились с ловкостью обезьян матросы, заканчивая приготовления к отплытию. Морган надеялся, что матросам не придется браться за весла, что ветер будет попутным и они смогут вернуться обратно в полдень.
 В это время к кораблю подошел человек в кожаной куртке и таких же брюках, заправленных в сапоги. На его плечах был грубый шерстяной плащ алого цвета, а на голове — морская фуражка с кокардой морской службы герцогства Корвин. Человек широко улыбнулся Моргану.
 — Доброе утро, милорд, — произнес он. Его усы и борода смешно шевелились, когда он говорил, а поза, выражение лица и жизнерадостный голос свидетельствовал, что он искренне наслаждается сыростью, холодом, туманом и морем. — Разве утро не прекрасно, сэр?
 Морган поднял бровь.
 — Утро хорошее, если ты собираешься плыть вслепую, Генри. Ты как думаешь, будет сегодня ветер или придется идти не веслах?
 — Да нет, ветер будет, — заверил его капитан, по-прежнему улыбаясь. — День для плавания будет превосходный. Нужно только выйти из гавани. Сколько человек будет с вами на борту?
 — Всего девять, — ответил Морган, оглядываясь вокруг. — А это мой кузен, монсеньор Дункан Мак Лэйн. Дункан, это Генри Кирби, капитан «Рофалии».
 Кирби прикоснулся к козырьку фуражки.
 — Рад приветствовать вас, монсеньор. — Затем он повернулся к Моргану.
 — Вы готовы взойти на борт, милорд?
 — Конечно. Сколько времени осталось до прилива?
 — Четверть часа или около того. Мы можем отчаливать, как только все будут на борту.
 — Отлично, — Морган повернулся и махнул людям, стоящим поодаль, а затем пошел следом за Дунканом и Кирби на корабль. За ними следовал лорд Гамильтон и группа вооруженных людей.
 Гамильтон в этой обстановке чувствовал себя гораздо более уверенно. Он был воин, а не придворный. А его общение с Гвидоном и другими культурными людьми двора совершенно издергало его, истощило нервную систему. Он был счастливейшим в мире человеком, когда наблюдал за сборами и отъездом пылкого трубадура в Кулди сегодня утром. Такое удачное начало дня привело его в отличное состояние, и теперь он был самим собой, командуя своими людьми с обычным апломбом.
 Магистр Рандольф был первым из свиты Моргана, который поднялся на борт. На его лице светилось возбуждение, он надеялся, что впереди их ждут невероятные приключения. Как врач, он не участвовал в дворцовых интригах. Морган редко давал ему тайные поручения, вроде того, которое он выполнял на торжественном обеде. И то, что Морган пригласил его в это путешествие, было для него неожиданно и очень приятно.
 Рядом с ним шел молодой Ричард Фиц Вильям, королевский слуга, которого Дункан привез из Ремута. Ричард, сгорая от нетерпения, желал увидеть легендарную роскошь дворца Хорта Орсаля. Морган был для Ричарда божеством, которому он поклонялся, так как он проходил обучение в Ремуте под его руководством. Ричард был предан Моргану и не раз рисковал жизнью, чтобы предотвратить надвигающуюся на него опасность. Кроме того, в свиту входило четыре офицера гарнизона замка, которые в данный момент выполняли двойную миссию: были охраной герцогу и его военными советниками для согласования всех вопросов обороны, для обсуждения которых они направлялись в Хорт Орсаль. Эти офицеры и лорд Гамильтон руководили армией герцогства, когда Морган уезжал на службу в королевскую армию. Так что они был более всего заинтересованы в переговорах с Хортом.
 Когда последний человек из свиты поднялся на корабль, два матроса в вылинявшей одежде убрали трап и закрепили его на борту. Поднявшийся ветер стал разгонять туман. Кирби громовым голосом выкрикивал команды, матросы бегали по канатам, расправляя снасти, гребцы сели на весла, и «Рофалия» двинулась из гавани, обходя корабли, стоящие на якоре, и стремясь туда, где она могла бы подставить свои паруса ветру.
 Когда «Рофалия» подошла к выходу из гавани, ветер усилился и она стала набирать скорость. Через несколько сотен ярдов рулевой сделал плавный поворот и взял курс на Хорт Орсаль.
 Отдав последние распоряжения, Кирби присоединился к Моргану, Дункану и Рандольфу, стоявшим на палубе. «Рофалия» была торговым судном и имела две поднятые палубы: переднюю и заднюю. На задней палубе располагался матрос с рулевым веслом, управляющим кораблем. Передняя палуба находилась в распоряжении капитана. Здесь и расположились с удобствами на вынесенных мягких креслах четыре человека. Далеко позади в рваных клочьях тумана высились прибрежный утес и башня замка Корот.
 Гамильтон с четырьмя офицерами расположились на средней палубе. Они переговаривались с незанятыми работой матросами, устроившимися на отдых на галерее у борта. Два матроса наблюдали за морем: один с носа корабля, а другой с верхушки мачты. Огромный главный парус и небольшой джиб закрывали большую часть неба, и над кораблем как бы парил грифон, вытканный золотом на парусе.
 Кирби вздохнул и, облокотившись на поручни, стал рассматривать корабль и море.
 — День прекрасный, как я и говорил, милорды. Каждый должен изредка выходить в море, хлебнуть свежего воздуха, понюхать запах соли, чтобы оценить все прелести жизни. Может, вам подать немного вина, чтобы изгнать холод из костей?
 — Если вино из Фианы, то можно, — ответил Морган. Он знал, что Кирби не держит других вин, так как он большой знаток этого дела.
 Кирби улыбнулся и махнул рукой.
 — Для вас, милорды, все самое лучшее. — Он посмотрел назад через плечо, увидел мальчика лет семи-восьми и позвал его: — Эй, Дик, подойди на минутку.
 Мальчик встрепенулся и подбежал к капитану.
 — Что угодно, сэр?
 — Принеси сюда бокалы и бутыль фианского вина. Пусть тебе кто-нибудь поможет.
 — Мой человек поможет ему, — сказал Морган, подходя к капитану. — Ричард, помоги мальчику. Капитан Кирби так любезен, что хочет угостить нас вином из своего запаса.
 Ричард, стоявший с офицерами и Гамильтоном, поклонился. Дик ловко повернулся на каблуках и буквально скатился по лестнице. Ричард неуверенно посмотрел ему вслед, но все же последовал за ним, правда, с большей осторожностью.
 Кирби посмотрел вслед Дику и гордо улыбнулся.
 — Мой сын.
 Морган с одобрением кивнул. Один матрос на задней палубе с большим интересом наблюдал за происходящим на передней. Его звали Эндрю и он был помощником рулевого. Подойдя к поручням, он стал вглядываться вперед, пытаясь рассмотреть во влажном тумане берег Хорта.
 Он знал, что больше никогда не сойдет на берег: ни на берег Хорта, ни на берег родной Фианы, той самой Фианы, которая поставляла лучшие вина во все Одиннадцать Королевств. Но он уже на все решился.
 Эндрю стоял неподвижно, а затем полез в карман и достал маленький сложенный кусок ткани. Осторожно оглянувшись, чтобы убедиться, что за ним никто не наблюдает, он развернул ткань и уже в пятый или шестой раз заново перечитал написанное на ней.
 «Грифон утром отплывает. Он не должен прибыть к месту назначения. Смерть всем Дерини!»
 Под текстом стояла буква «Р» и схематическое изображение сокола.
 Эндрю через плечо посмотрел на палубу, а затем снова взглянул на море. Это послание прибыло вчера вечером, когда солнце уже скрылось за горами. Акция планировалась уже давно, и, наконец, они дождались момента, когда Морган поднялся на борт корабля — и здесь он должен встретить свою судьбу. Смерть Моргана неминуема — и сейчас он совсем рядом с ней.
 Эндрю прижал руку к груди и удовлетворенно нащупал, висящий на шнуре пузырек: он выполнит свой долг, он дал клятву Силам Небес и сдержит ее, хотя бы и ценой своей жизни. Кроме того, Барин заверил его, что смерть будет легкой и безболезненной, а самое главное Эндрю знал, что на небесах он получит бесценную награду за то, что убьет ненавистного дюка Дерини.
 С корабля ему сбежать не удастся, даже если он добьется успеха. А если его попытка провалится? О, он знал, что Дерини могут сделать с человеком: они могут лишить разума, могут открыть душу злу, могут принудить предать.
 Нет, лучше выпить яд, а затем ударить отравленным ножом Дерини. Что стоит жизнь человека, если душа будет потеряна для бога?
 Решительным жестом Эндрю бросил скомканный клочок ткани за борт, а затем достал пузырек с ядом: несколько капель на лезвие кинжала, небольшая царапина на руке или лице. Магия и кольчуга не спасут тогда предателя Моргана.
 Он начал открывать пузырек, а затем осторожно капнул на лезвие кинжала. Ну вот, это для Дерини, подумал он. Я жил и дышал для того, чтобы пролить сегодня его кровь. А вместе с кровью жизнь покинет его тело.
 Он заткнул пузырек, спрятал его в рукаве и снова взялся за руль. Он старался не смотреть на Моргана, не встречаться с ним взглядом. Вдруг этот колдун по глазам сможет угадать его намерение и предотвратить нападение? Потихоньку перемещаясь, он оказался позади Моргана и его собеседников. Движение его прошло незаметным, так как в это время появились Ричард и Дик с деревянными кружками и бутылкой вина. Эндрю с горечью заметил на бутылке сургучную печать с гербом Фиана.
 — Молодец, — сказал Кирби и взял бутылку. Он сбил печать и начал разливать вино. — Милорд, у вас хороший вкус относительно вина.
 — Я только беру пример с тебя и Генри, — засмеялся Морган и сделал большой глоток. — И если бы у меня не было таких капитанов как ты, я бы до сих пор не знал о существовании этого райского напитка. — Он вздохнул, развалившись в кресле, вытянул ноги. Солнце в небе сверкало, отражаясь на его кольчуге и золотых волосах. Он снял с головы корону и положил на палубу рядом с собой.
 Эндрю воспользовался этим моментом и вытащил пробку из пузырька. Затем поднес его ко рту, сделав вид, что старается подавить зевок. Его притворный зевок внезапно превратился в судорожный кашель: жидкость обожгла ему горло и ему пришлось приложить немалые усилия, чтобы прекратить кашлять. Кирби с удивлением посмотрел на него, а затем снова вернулся к беседе. Эндрю не мог вдохнуть воздух в легкие, но наконец ему удалось справиться с собой.
 «Черт возьми! — подумал Эндрю, вытирая слезящиеся глаза. — Барин не предупредил о вкусе этого яда! Он чуть не сорвал весь план. Теперь нужно быстро действовать».
 Эндрю выпрямился и стал изучать расположение людей на палубе. Морган сидел в кресле на расстоянии восьми футов спиной к нему. Кирби сидел слева и на несколько футов дальше. Священник, магистр Рандольф и Ричард находились справа от Моргана.
 На губах Эндрю появилась сардоническая улыбка, рука сжала рукоять длинного кинжала. Он наметил себе цель — ничем не защищенный затылок Моргана. Затем он резко прыгнул в сторону своей ничего не подозревающей жертвы.
 Но все произошло не так, как планировал Эндрю. В момент прыжка Ричард повернулся и увидел движение матроса. И прежде чем убийца достиг своей жертвы, Ричард вскрикнул и бросился между ними, преградив дорогу смерти, а в прыжке сбросил Моргана с кресла. В этот момент корабль, оказавшийся без управления, подбросило на крутой волне, Эндрю потерял равновесие и не смог вовремя остановиться. Дункан и Кирби бросились на него и обезоружили. Однако Эндрю старался вырваться из их цепких рук и все равно броситься на Моргана.
 Покушение тем не менее провалилось!
 В конце концов Дункан и Кирби поволокли Эндрю прочь. Гамильтон с офицерами подоспели к ним на помощь. Когда Кирби увидел, что преступник в надежных руках, он бросился к рулю, выправил курс корабля и вызвал матроса, чтобы тот встал за руль. Рандольф, который оттащил Моргана в сторону от смертельной опасности, в ужасе смотрел, как Морган с усилием старался поднять Ричарда.
 — Ричард! — кричал Морган, тряся того за плечи. Юноша безвольно висел в его руках, и глаза Дюка расширились, когда он увидел кинжал, торчащий из плеча юноши.
 — Рандольф, иди сюда! Он ранен!
 Рандольф мгновенно подскочил к ним, встал на колени, чтобы осмотреть рану. Ричард застонал и с усилием открыл глаза. Его лицо стало пепельно-черным и исказилось от страшной боли, стоило врачу дотронуться до кинжала. Дункан, убедившись, что пленник надежно захвачен и заперт, торопливо подошел к ним и опустился рядом с раненым.
 — Я… я остановил его, милорд, — слабым голосом сказал Ричард, глядя на Моргана преданными глазами. — Он хотел убить вас, милорд.
 — Спасибо тебе, — прошептал Морган, нежно откидывая волосы с его лба. В глазах юноши он прочел приближение агонии. — Как он, Ранн?
 Рандольф горько покачал головой.
 — Мне кажется, что он отравлен, милорд. Хотя его рана сама по себе не смертельна, я… — он покачал головой. — Мне очень жаль, милорд.
 — Ваша милость, — прошептал Ричард. — Могу я просить у вас одолжения?
 — Все, что в моих силах, Ричард, — нежно сказал Морган.
 — Вы… вы скажите моему отцу, что я погиб, служа вам, как ваш оруженосец. Он… — Ричард закашлялся и это вызвало новую волну боли, которая прошла по всему его телу. — Он надеялся, что я когда-нибудь буду рыцарем, — закончил юноша слабым голосом.
 Морган кивнул, стараясь сдержать слезы, прикусил губу.
 — Позвольте мне произнести слова клятвы, милорд. — слабо прошептал Ричард, стискивая руку Моргана. — Я, Ричард Фиц Вильям… — Он произнес традиционную клятву верности своему господину до гроба. Его голос окреп, но в конце клятвы лицо Ричарда исказилось болью, глаза непроизвольно закрылись и он закончил почти шепотом: — … помоги мне в этом Господь…
 Его голос совсем затих, рука разжалась, дыхание исчезло. Порывистым движением Морган поднял и прижал тело юноши к груди, услышал, как рядом Дункан шептал слова молитвы.
 Морган посмотрел на окаменевшее лицо Кирби, на своих офицеров, державших пленника, и его глаза стали смертельно холодными. Не отрывая взгляда от человека, смотревшего на происходящее со смесью сожаления и торжества, Морган бережно опустил тело Ричарда на палубу и поднялся на ноги. Между ними валялось опрокинутое кресло, Морган спокойно поднял его и поставил на место. Было видно, что он заставил себя это сделать, прежде чем направиться к убийце. Его кулаки сжимались и разжимались, когда он стоял перед этим человеком и смотрел ему в глаза. Он с трудом сдерживал желание ударом кулака размозжить ненавистное лицо.
 — Почему? — спросил он тихо, не доверяя сам себе.
 — Потому что ты Дерини, а все Дерини должны умереть! — выкрикнул человек. В его глазах горел огонь фанатизма. — Дьявол заберет тебя, в следующий раз тебе на спастись! А следующий раз будет, я тебе гарантирую!
 Морган долго смотрел на этого человека, не говоря ни слова, и под этим долгим взглядом Эндрю затих и опустил глаза.
 — Это все, что ты хочешь сказать? — спросил Морган спокойно. Глаза его потемнели.
 Человек снова взглянул на Моргана. Страшное выражение промелькнуло на его лице.
 — Ты не можешь мне ничем навредить, Морган, — сказал он ровным голосом. — Я пытался убить тебя. И я бы сделал это еще раз, если бы представился случай.
 — За что ты убил Ричарда? — спросил Морган ледяным тоном, видя как глаза Эндрю нервно перебежали на тело юноши.
 — Он служил Дерини! — выкрикнул Эндрю. — Он получил то, что заслужил!
 — Дьявол тебя забери, он не заслужил этого! — выругался Морган, хватая Эндрю за куртку и притягивая к себе. — Кто тебя послал?
 Эндрю сморщился от боли, покачал головой и слабо засмеялся.
 — Это ни к чему, Морган. Я ничего не скажу. Я знаю, что уже мертв.
 — Пока ты еще жив, — проговорил Морган сквозь зубы, поворачивая руку так, чтобы сдавить его горло. — Кто тебя послал?
 Он устремил пристальный взгляд на Эндрю, с помощью магии принуждая его сказать правду. Голубые глаза Эндрю расширились от ужаса, он старался скрыться от пристального взгляда. Пренебрежение в его взгляде сменилось страхом.
 — Только не мою душу, ублюдок Дерини! — закричал он, корчась под взглядом Моргана. — Оставь меня!
 Он изо всех сил сопротивлялся внушению Моргана, судороги сотрясали его тело, затем внезапно обмяк, повис в руках державших его, голова безвольно упала на бок. Морган сделал последнюю попытку прозондировать его мозг, пока в нем еще теплилась жизнь, но это оказалось бесполезным: Эндрю умер. Морган подозвал Рандольфа.
 — Скажи, — проговорил он, отвернувшись от трупа. — Это я его убил, или он умер от страха?
 Рандольф осмотрел тело, которое офицеры положили на палубу, затем разжал его левую руку. Он взял пузырек, понюхал его, а затем протянул Моргану.
 — Яд, милорд, — сказал он, — возможно, тот же самый, что был на кинжале. Он знал, что у него нет надежды спастись.
 Морган посмотрел вниз, где один из офицеров обыскивал карманы убитого.
 — Есть что-нибудь? — спросил он.
 — Ничего, сэр.
 Морган некоторое время смотрел на труп, затем пнул его носком сапога.
 — Вышвырните! — сказал он наконец. — И позаботьтесь о Ричарде. Он должен быть похоронен в Короте со всеми почестями как мой оруженосец.
 — Хорошо, милорд, — сказал офицер, снимая с себя зеленый плащ и осторожно накрывая им тело славного юноши.
 Морган повернулся и пошел к поручням. Немного погодя он услышал всплеск воды, который подсказал ему, что на палубе остался только один труп. Дункан подошел к нему и облокотился на поручни рядом. Он долго смотрел на своего кузена, прежде чем тот решился нарушить молчание.
 — Все Дерини должны умереть! — сказал Дункан. — Жуткие тени Инквизиции! Тебе это что-нибудь напоминает?
 Морган кивнул:
 — Да. Песни, которые поют на улицах, сообщение Рандольфа о том, что он слышал на обеде. Все это говорит об одном — вся смута, затеянная Барином, выходит из-под контроля.
 — Этот убийца был полностью предан Барину, — заметил Дункан. — Этот Барин, кажется, обладает большим могуществом. Интересно, что он сказал этому моряку, который был готов к смерти и добровольно пошел на нее.
 Морган фыркнул:
 — Ну, это не трудно представить. Ему сказали, что убив Дерини, он спасет человечество. И ему будет за это бесценная награда на Небесах. Только приняв смерть, он сможет избежать мести Дерини, не даст им ввергнуть его бессмертную душу в бездны Ада!
 — Могучее средство давления на простого человека, полностью находящегося в сетях суеверия, — сказал Дункан. — И я боюсь, что скоро фанатиков будет очень много, когда на Корвин обрушится интердикт. Все они открыто выступят против нас. Сегодня мы увидели только цветочки.
 — Да, я не могу сказать, что они мне по вкусу, — ответил Морган. — Мы не будет долго оставаться в Орсале. Может, я и не смогу ничего сделать, но все же я хочу присутствовать при том, как все начнет рушиться.
 — Значит, ты признаешь, что интердикт — это серьезная угроза?
 — Я никогда по-другому и не думал, — ответил Морган.
 Солнце уже опускалось в море, когда «Рофалия» стала приближаться к берегам Корвина. Морган наконец смог расслабиться и обдумать все, что произошло днем.
 Этот день был плохим. Если даже отбросить в сторону попытку покушения не него и смерть Ричарда, визит в Орсаль тоже нельзя было назвать удачным. Его Величество был в ужасном настроении, так как он только что получил сообщение, что из его конюшен в северной провинции было украдено пять лучших коней. Грабители пришли из Торента, и когда прибыли Морган с Дунканом, король больше думал о мести разбойникам и возвращении своих лошадей, чем о взаимной обороне во время войны.
 Морган был принят женой Орсаля, и его попросили оказать честь, взяв одиннацатилетнего Орсаля Рогана с собой для обучения рыцарскому искусству. Но вопросы обороны, жизненно важные в преддверии войны, так и не поднимались. И когда Дюк поднялся на борт «Рофалии», чтобы плыть домой, на берегу остались два лейтенанта, которые имели поручение связаться с советниками Хорта и разработать план обороны. Морган не любил поручать такие ответственные дела другим, но выбора у него не было: он не мог оставаться при дворе Хорта неопределенно долго и ждать, когда же король придет в соответствующее расположение духа.
 Погода его тоже не радовала. Воздух был таким плотным и спокойным, что «Рофалия» не смогла даже покинуть гавань без помощи весел. Команда с шутками и смехом разобрала весла, и все матросы сели по местам. На небе начали появляться звезды. Над спокойной водой неслись хриплые голоса матросов, оравших старые как мир морские песни такого содержания, что, вероятно, все рыбы увели своих мальков подальше от корабля, чтобы не смущать их нежные неиспорченные души.
 Света на корабле не было, за исключением зеленых фонарей на мачте и носу. Капитан Кирби стоял рядом с рулевым. Невдалеке от него Рандольф и другие люди из свиты Моргана старались уснуть, невзирая на неудобства. Дюк и Дункан укрылись на передней палубе под легким полотняным навесом, плохо защищавшим от сырого воздуха.
 Но Морган все равно бы не уснул. Он плотнее закутался в плащ и выглянул из-под навеса посмотреть на звезды. На востоке из морских глубин уже поднимался Охотник, и его яркий пояс мерцал в холодной мартовской ночи. Морган рассеянным взглядом окинул небосвод, автоматически отметил другие созвездия, а затем улегся на жесткую скамью, заложив руки за голову.
 — Дункан!
 — М-м-м…
 — Ты спишь?
 — Нет. — Дункан сел и потер кулаками глаза. — Что случилось?
 — Ничего.
 Морган вздохнул, обхватив колени руками, положил на них подбородок.
 — Скажи мне, Дункан, что мы сегодня сделали, кроме того, что потеряли хорошего человека?
 Дункан поморщился, плотно сжал губы, а затем решил превратить все в шутку:
 — Мы видели последнего отпрыска Орсаля — седьмого.
 — Ура седьмому отпрыску, — засмеялся Морган. — Мы еще видели всех маленьких Орсалей от первого до последнего, а третьего из них даже приняли в свою свиту. Почему ты не остановил меня, Дункан?
 — Я? — Дункан хмыкнул. — Мне показалось, что ты страстно желаешь иметь в замке Корот отпрыска Орсалей. Ты только подумай, генерал, ты сможешь взять сына Орсаля с собой на войну.
 Морган фыркнул:
 — Да нет, если я возьму наследника трона Хорта на войну и с ним что-нибудь случится, то мне лучше покончить с собой. Но что мне было делать? Я не мог отказать Орсалю. И теперь передо мной стоит трудная задача — воспитать из него рыцаря.
 — Но если тебе будет трудно, ты всегда можешь посадить его на корабль и отправить домой. Мне кажется, что самому Рогану это понравится. Он по своей натуре совсем не воин.
 — Да, это не тот сын, который нужен Орсалю. Мне кажется, что ему не нравится быть так близко к трону.
 Дункан кивнул.
 — Ему бы быть ученым, врачом или монахом. Очень жаль, что ему нельзя следовать зову сердца. Вместо этого ему всегда придется быть при дворе своего старшего брата и он никогда не будет счастлив, сам не зная причины. А может и будет знать ее, но сделать ничего не сможет. Вот что самое печальное, Алярик. И мне жаль его.
 — Мне тоже, — согласился Морган, зная, что Дункан тоже чувствует неудовлетворенность, вынужденный обстоятельствами играть ту роль, которая ему не по душе, и скрывать свое истинное предназначение в этом мире.
 Со вздохом Морган поднялся со своего неудобного ложа, чтобы посмотреть на звезды еще раз, а затем вышел на свет фонаря на носу корабля. Усевшись на палубе, он стащил правую перчатку и улыбнулся, увидев, как грифон на его кольце сверкнул золотым блеском в зеленом призрачном свете фонаря.
 Дункан присоединился к Моргану.
 — Что ты делаешь? — спросил он.
 — Наступило время связи с Дерри, если, конечно, он выйдет на связь, — ответил Морган, протирая глаза рукой. — Ты хочешь послушать вместе со мной? — спросил он. — Я сейчас собираюсь войти в первую ступень транса и ждать его вызова.
 — Хочу, — сказал Дункан, садясь рядом с ним и наблюдая за его приготовлениями. — Я погружаюсь сразу за тобой.
 Они оба сосредоточились на созерцании кольца. Морган глубоко вздохнул, погружаясь в первую ступень транса, а затем медленно выдохнул. Глаза его закрылись, дыхание стало медленным, ровным. Дункан наклонился к нему и прикоснулся к грифону кольца своей ладонью, чтобы присоединиться к своему кузену.
 Они находились в этом состоянии почти пятнадцать минут. Сначала они ощущали только мысли членов команды и свиты герцога. Когда они расширили зону приема, то смогли услышать излучение других разумов, излучение слабое, еле различимое и, конечно, не поддающееся расшифровке. Но вызова Дерри не было. Со вздохом Морган вышел из транса, а Дункан — следом за ним.
 — Ну что же, будем надеяться, что с ним ничего не случилось, — сказал Морган, стараясь освободиться от слабости и головокружения, которые были постоянными спутниками мысленного поиска. — Он должен был вызвать меня, если бы у него имеелось что-нибудь серьезное для сообщения. Разумеется, если он не попал в какую-нибудь неприятность. — Он засмеялся. — Но я думаю, что наш юный друг Дерри был чересчур взволнован первым сеансом магии и воспользовался малейшей возможностью, чтобы пропустить следующий. Надеюсь — он в безопасности.
 Дункан хмыкнул и снова улегся на свое место.
 — Это удивительно, как легко он принял магию, не правда ли? Он действовал так, как будто никогда ничем иным и не занимался. И, не моргнув глазом, принял сообщение, что я тоже Дерини.
 — Результат долгого общения со мной, — улыбнулся Морган. — Дерри помогает мне уже шесть лет. Я никогда не разрешал ему видеть проявление моего могущества. Конечно, он иногда видел результаты моей деятельности, но методы — никогда. Так что когда пришло время включиться ему в магию, у него не было вопроса, хорошо или плохо быть Дерини. И он показал хорошие способности.
 — Может, в нем есть кровь Дерини?
 Морган отрицательно покачал головой и улегся.
 — Думаю, что нет. Однако возникает интересная проблема. На его примере можно видеть, чего люди могут достигнуть, если их разум не будет отравлен идеями о том, что всякая магия — зло. Дерри — блестящий пример этому. Есть много простых заклинаний, которым я могу обучить его, когда он будет здесь, и он наверняка быстро приобретет опыт в обращении с ними. А ведь в его семье нет никого, кто получил могущество от Дерини, как Брион или Орсаль.
 — Я надеюсь, что он будет осторожен, — пробормотал Дункан, поудобнее устраиваясь и закутываясь в плащ. — Знание может быть опасным, особенно, если это знание Дерини. Ведь сейчас наш мир — очень опасное место для тех, кто симпатизирует Дерини.
 — Дерри сам позаботится о себе, — сказал Морган. — У него обостренное чувство опасности, но я уверен, что в данный момент он в безопасности.
 Но Дерри в безопасности не был.




 Глава 8


 Но Дерри в безопасности не был.
 Этим утром он выехал из Фатана и направился на север по направлению к Медрасу, чтобы своими глазами увидеть, что там происходит. У него не было намерения ехать до самого Медраса, так как для этого не было времени: ведь Морган приказал вернуться в Корот к следующей ночи.
 Выезжая из ворот Фатана, он напомнил себе, что должен проявить гораздо больше осторожности, чем тогда вечером в таверне. Он не может больше допустить, чтобы случилось подобное тому, что произошло в аллее.
 Были и другие причины покинуть Фатан: он не хотел, чтобы его заподозрили в убийстве. Он сомневался, чтобы кто-нибудь из его собутыльников мог вспомнить о нем, или каким-то образом связать его с этим убийством, но если бы нашелся хоть один свидетель, то жизнь того, кто убил двух высокопоставленных шпионов Венсита, оказывалась бы под серьезной угрозой.
 Теперь Дерри скакал на север, вглубь страны, по направлению к Медрасу, изредка заходя в таверны и гостиницы, чтобы переброситься парой слов с местными жителями и купить кое-какие меха. К полудню он уже был у развалин, там, где дорога поворачивала на Медрас. Впереди него по дороге шагала небольшая группа пеших солдат, очевидно, направлявшаяся туда же, куда и он. Его остановили и допросили двое солдат из арьергарда этого отряда.
 Если раньше у него и были сомнения, то после допроса он понял, что в город ему ехать нельзя: пора было поворачивать на запад и ехать обратно в Корвин. Сумерки застали его на каменистой равнине — буферной области, отделяющей Корвин от Истмарта. Дороги возле границы были очень плохими, и та, которую выбрал Дерри, не была исключением. Однако он быстро добрался до границы Торента, но в наступивших сумерках лошадь Дерри стала спотыкаться и замедлила свой бег. Дерри вздохнул и заставил себя внимательнее следить за дорогой.
 Сгущалась темнота, но Дерри решил не останавливаться на ночь вдали от жилья: он старался добраться до города и остановиться в придорожной гостинице. Кроме еды, в которой он очень нуждался после долгой тряски в седле, он надеялся получить там ценную информацию для Моргана. Но это была и страна Барина, если, конечно, слухи о его могуществе не преувеличены.
 Он ехал, тихонько посвистывая и посматривая по сторонам. Взглянув налево, он остолбенел от изумления.
 Там происходило что-то странное. Закат солнца происходил не там, где он должен был быть. Он как будто сместился на тридцать градусов вправо. А, кроме того, зарево заката все время усиливалось, вместо того, чтобы угасать.
 Пожар?
 Дерри бросил поводья и стал прислушиваться и принюхиваться. Почувствовав запах дыма, он нахмурился, съехал с дороги и поскакал прямо по полю к холму. Теперь его ноздри щекотал горький запах, который усиливался с каждым мгновением. Добравшись до вершины холма, он увидел клубы черного дыма, заволакивающего небо, услышал крики, раздававшиеся в спокойном ночном воздухе.
 Предполагая самое худшее, но все же надеясь, что ошибается, Дерри соскочил с лошади, подбежал к краю холма, и лицо его помрачнело.
 Горели поля. Тридцать или сорок акров озимой пшеницы, простиравшиеся к югу, пылали, а огонь уже угрожал скромному поместью, стоявшему у дороги.
 Но обитателям поместья угрожал не только пожар: вокруг там и сям в дыму мелькали вооруженные всадники, пиками и мечами поражавшие обитателей поместья, которые тщетно старались защитить себя.
 При виде этого вся кровь Дерри вскипела. Его благородство и рыцарская честь требовали от него немедленного вступления в бой на стороне ни в чем не повинных людей. Он уже хотел вскочить на коня и безрассудно броситься в битву.
 Однако разум подсказывал ему, что в такой ситуации один человек, пусть и обладающий отвагой и силой, сделать ничего не сможет: он только погибнет сам, и, хотя возьмет с собой в могилу нескольких мародеров, смерть его будет бесполезной. Если он умрет, то не сможет вернуться к Моргану и сообщить ему все, что здесь случилось.
 Дерри смотрел на все происходящее, жестоко страдая. Но затем на севере от пожара он увидел новые огни. Это были всадники с факелами. Группа всадников подъехала и остановилась на дороге, ожидая своих сообщников, напавших на поместье. Борьба к этому времени уже закончилась, все защитники были мертвы. Дерри с горьким удовлетворением отметил, что на земле валяется и один грабитель. Его товарищ поднял его и положил поперек седла. Двое других взяли факелы и подожгли поместье. Затем они поскакали к основной группе, ожидающей их на дороге.
 Дым клубился над поместьем. Дерри сжал губы и заставил себя ждать, пока мародеры, соединившись со своими товарищами, не поскакали по дороге и не скрылись за холмами на западе.
 Выругавшись, Дерри бросился к лошади, вскочил в седло и помчался, не разбирая дороги, вниз по склону холма. Дом уже пылал, и не было видно никакой возможности спасти его. Но Дерри надеялся, что не все обитатели поместья погибли в ужасной резне.
 Ему оставалось доехать до дома всего около пятнадцати ярдов, когда пылающее хлебное поле заставило его вернуться на дорогу. Он снял плащ и обмотал им голову лошади, чтобы она не видела, куда идет. Затем он бросился в море огня и вскоре уже проехал через ворота поместья.
 Это был скромный дом небогатого лорда. По тому, что от него осталось, можно было предположить, что он был красив и крепок и отстоял бы еще не один десяток лет. И защитники поместья сделали все, что могли. Во дворе лежало с полдюжины трупов, несколько — на лестнице, ведущей в дом. Большинство из них были пожилыми людьми, одетыми в запачканные кровью ливреи серебряно-золотого цвета, как и герб на воротах с тремя колосьями пшеницы на золотом поле и девизом: «Я — не уступлю».
 Да, они не уступили, подумал Дерри, проезжая по двору и осматривая тела. Но где же их лорд? Где он может быть?
 Он услышал слева от себя стон и краем глаза увидел, как чья-то рука поднялась в молчаливом призыве. Он спрыгнул с седла и склонился перед старым человеком с бородой, также одетым в ливрею.
 — Кто… кто ты? — прохрипел старик, стискивая его плащ и притягивая к себе, чтобы рассмотреть его лицо в свете пожара. — Ты не из тех…
 Дерри покачал головой и аккуратно приподнял старика, положив его голову к себе на колени. Становилось темно, и лицо старика казалось не более чем смуглым пятном. Однако этого было достаточно, чтобы понять, что старик умирает.
 — Мое имя лорд Син Дерри, мой друг. Я человек герцога. Кто сделал все это? Кто твой господин?
 — Лорд Син Дерри, — повторил раненый. Его глаза закрылись от боли.
 — Я о тебе слышал. Ты член Совета молодого короля?
 — Да, — ответил Дерри, нахмурившись. — Но сейчас ты лучше расскажи мне, что здесь произошло. Кто ответственен за это?
 Старик поднял руку и махнул ею в западном направлении.
 — Они пришли из-за холмов, молодой лорд. Бандиты Барина де Грея. Мой молодой господин Де Валк уехал в Релленд просить помощи герцога для всех местных лордов, но, увы…
 Его голос угас, и Дерри подумал, что старик ушел в другой мир. Но умирающий заговорил снова:
 — Передай герцогу, что мы дрались до конца. Скажи ему, что мы не перешли на сторону этого «святого», как требовали от нас. Мы…
 Он закашлялся, и струйка крови показалась в уголках его рта. Однако он собрал последние силы и поднял голову на несколько дюймов.
 — Твой кинжал, мой лорд. Дай мне его.
 Дерри нахмурился, решив, что старик просит кук де грас — удар милосердия. Это, вероятно, отразилось на его лице, так как старик улыбнулся и покачал головой, снова опустив ее на колени Дерри.
 — Я не прошу тебя об этом, молодой лорд, — прошептал он, глядя ему в лицо. — Я не боюсь смерти. Я только хочу увидеть изображение креста, чтобы спокойно уйти в другой мир.
 Дерри кивнул. Его лицо было суровым и торжественным. Он вынул кинжал из ножен. Взяв его за лезвие рукояткой вверх, он поднес крест к лицу старика, на котором играли слабые отблески угасающего пожара. Умирающий улыбнулся, в его глазах отразилась радость. Он потянул к себе руку Дерри и прижал крест к губам. Затем рука его ослабла, упала, и Дерри понял, что старик умер.
 Покойся в мире, верный и преданный слуга, подумал Дерри, перекрестившись и пряча кинжал в ножны. Значит, Барин ударил. Теперь, после угроз — убийства, пожары, резня.
 Бросив последний взгляд на опустошенный двор, освещенный пожаром, Дерри встал, взял в руки поводья и вскочил в седло.
 Он не должен был заезжать сюда. Сейчас ему следовало находиться в безопасном месте и ждать времени связи с Морганом. Его господин вряд ли одобрил бы его действия, связанные с таким огромным риском.
 Но человек не всегда подчиняется логике. Когда происходят необычные события, человек всегда совершает необычные действия, пусть даже и связанные с риском для жизни.
 Тронув шпорами лошадь, Дерри выехал на дорогу, по которой ускакали мародеры. По опыту он знал, что разбойники Барина не поедут далеко: было слишком поздно для путешествия по таким дорогам, кроме того, на их руках был мертвый или раненый человек и, если он ранен, то они наверняка скоро остановятся, чтобы оказать ему помощь.
 И еще было неясно относительно самого Барина. В группе налетчиков его не было. Дерри был в этом уверен, так как он хорошо видел с холма все происходящее, да и старик не упомянул о его присутствии — он говорил только о его людях. Все это означало, что Барин где-то поблизости, возможно, с другой бандой, и наверняка попытается соединиться со своими людьми еще ночью.
 Следующий час был пыткой для лошади. Дерри потратил на дорогу гораздо больше времени, чем предполагал. Но наконец впереди, во тьме ночи, замелькали огоньки селения Кинг-слайка, его усталая лошадь шла по главной улице селенья.
 Через некоторое время он увидел перед собой темную громаду гостиницы «Королевский плащ». Здесь, если повезет, Дерри мог получить свежую лошадь для дальнейшего преследования и даже — информацию о дальнейшем пути банды — ведь после Кинг-слайка дорога разветвлялась.
 Гостиница был огромным двухэтажным зданием, рассчитанным на сорок постояльцев. Она была построена сотню лет назад и именно она была целью Дерри до того, как он увидел пожар и нападение на поместье. Когда же Дерри приблизился к коновязи, он заметил у нее несколько десятков лошадей и одного охранника. Охранник был хорошо вооружен, что заставило Дерри насторожиться.
 Может, это один из банды? Может, они выбрали гостиницу в качестве места для отдыха?
 Еще не веря своему везению, Дерри спешился, повел лошадь в конюшню, а через минуту уже шел ко входу в гостиницу. Проходя мимо часового, он прикоснулся к шляпе и дружески кивнул. Часовой ответил, и Дерри успел отметить, что на его плече вышиты знаки различия, а шляпа украшена изображением сокола.
 Когда Дерри подходил уже к самой двери, ему показалось, что внутри слишком тихо, но то была необычная ночь: внутри таверны при гостинице бандиты, собравшиеся у большого стола, стоящего у левой стены комнаты, тихо переговаривались, глядя на распростертое на столе, окровавленное тело человека.
 Человек на столе — вероятно, тот самый, который пострадал при нападении на поместье, был еще жив. Тоненькая девочка в крестьянской одежде вытирала пот с его лица. Раненый стонал, нервно глядя на лица обступивших его товарищей.
 Другая девочка принесла уставленный глиняными кружкам поднос. Дерри заметил, что некоторые сели и стали понемногу пить эль. Но в таверне царила напряженная тишина: казалось, что все к чему-то прислушиваются, чего-то ждут, а местные жители , с опаской поглядывавшие на людей с изображением сокола на шляпах, тоже пребывали в состоянии ожидания.
 Дерри взял кружку, сделал глоток, стараясь не смотреть на бандитов, и сел за стол подальше от них. Что будет дальше, думал он. Они ждут прибытия Барина? И что они собираются сделать со своим товарищем, из последних сил держащимся за жизнь.
 На улице послышался топот копыт, и вскоре на пороге таверны возникла еще одна группа бандитов — тоже со знаком сокола на шляпах и плащах. Их предводитель, пошептавшись с одним человеком из первой группы, окружавшей раненого, дал знак своим людям присоединиться к ним. Им принесли кружки с элем, и они молча расселись вокруг стола: вероятно, в этой группе Барина не было.
 Так прошло примерно полчаса. Дерри заказал еще одну кружку, а затем другую, не переставая размышлять, что же будет дальше. Затем на улице снова послышался стук копыт, на этот раз группа состояла из дюжины всадников. Лошади остановились. Было слышно их хриплое дыхание, фырканье, звон сбруи. В комнате стало еще тише, в воздухе стояло какое-то зловещее напряжение. Дерри медленно повернулся к двери. Она открылась и в проеме показался тот, кто не мог быть не кем иным, кроме как Барином.
 Барин был мал ростом, в его облике не было ничего величественного. Но от него исходило что-то такое, что заставляло забыть о его невзрачной внешности.
 Его глаза были темными, почти черными, и в них жила какая-то дикая, безжалостная сила. Этот взгляд, лишь мимоходом коснувшись, заставил Дерри содрогнуться.
 В отличие от своих людей, Барин был одет в некое подобие формы: поверх туники серая кожаная куртка, высокие сапоги такого же цвета. Эмблема сокола была такой большой, что почти полностью закрывала его широкую грудь, эмблема на шляпе была серебряной, в то время как у остальных она была только вышита серебряными нитками, серый дорожный плащ волочился по полу, и, насколько мог судить Дерри, Барин не был вооружен.
 Затем по комнате пробежал шепот, и Дерри внезапно обнаружил, что снова может дышать. Он посмотрел на людей Барина, которые окружали стол с раненым. Все они встали при входе Барина и поклонились ему, прижав сжатые кулаки правых рук к груди. Барин кивнул, они выпрямились и расступились. Барин быстро прошел к столу. Местные жители набрались мужества и двинулись к центру комнаты, желая видеть, что же будет делать предводитель повстанцев. Дерри осторожно присоединился к ним.
 — Что случилось? — тихим, ровным, но волевым голосом спросил Барин.
 — В поместье де Валк, о Святой, — ответили ему. — Де Валк поехал просить помощи у герцога, а его люди оказали нам сопротивление. Мы сожгли поместье.
 Барин резко повернулся и устремил свои темно-коричневые глаза на говорившего.
 — Это плохо, Рос.
 Рос, спрятав лицо в ладонях, упал на колени.
 — Прости меня, о Святой, — прошептал он. — Я не так мудр, как ты.
 — Ну смотри, чтобы это больше не повторялось, — сказал улыбнувшись Барин и легонько потрепал Роса по плечу.
 Рос поднялся с выражением благоговейного трепета. Барин взглянул на раненого и начал стягивать перчатки.
 — Куда он ранен?
 — В бок, о Святой, — сказал человек, стоящий ближе всех к столу. Он приподнял тунику раненого, чтобы показать рану. — Боюсь, что повреждены легкие. Рана слишком глубокая.
 Барин внимательно осмотрел рану, затем приподнял веки раненого, заткнул перчатки за пояс.
 — С Божьей помощью мы спасем этого человека, — сказал он, раскинув руки в стороны. — Помолимся, братья!
 Все его последователи рухнули на колени, а Барин закрыл глаза и начал молиться по латыни:
 — Именем Господа и Духа Святого. Амен. Помолимся.
 Барин распевал слова молитвы, Дерри старался не поддаться его воздействию. И вдруг вокруг головы Барина появилось странное сияние — фиолетово-голубое свечение, постепенно принявшее форму нимба!
 Дерри с трудом сдержал крик удивления, прикусив губу, постарался с помощью боли избавиться от галлюцинации: люди не могут иметь нимба, живых святых давно уже нет! Но разум не мог его обманывать. Ведь Морган обучил его видеть сквозь иллюзию, а то, что сейчас наблюдал Дерри, было реально.
 — Господь, пошли свой излечивающий дух через мои руки, чтобы твой слуга Мартин мог жить и славить тебя. Во имя Иисуса Христа, который правит вместе с тобой в единстве со Святым Духом отныне и навсегда. Амен.
 Закончив молитву, Барин опустил левую руку на лоб раненого, а правую положил на кровоточащую рану. В окружавшей его мертвой тишине Дерри показалось, что он слышит бешеный стук своего сердца: свет, который сиял вокруг головы Барина, как бы проник в неподвижно лежащее тело. «Но этого же не может быть!» — отчаянно сопротивляясь желанию упасть на колени, в благоговейном страхе, думал Дерри, а тот, кого звали Мартином, вздрогнул, глубоко вздохнул, открыл глаза и с удивлением увидел склонившегося над собой своего предводителя.
 Барин открыл глаза, улыбнулся и помог сесть Мартину. Послышался шепот удивления, когда Мартин поднялся со стола без посторонней помощи и взял у кого-то из рук кружку с элем. Он выпил ее, запрокидывая голову, и тут все увидели, что в его боку уже не было ужасной раны, и только окровавленная туника указывала место, где она только что была.
 — Боже, благослави, — по латыни прошептал Барин, осеняя себя крестом и опуская глаза.
 Свечение уже исчезало. Он осмотрелся вокруг, как бы оценивая впечатление, и стал натягивать перчатки. На его левой руке, которой он касался раны Мартина, была кровь. Один из людей, заметив это, рухнул перед ним на колени и стал вытирать кровь краем своего плаща. Барин улыбнулся, а затем положил руку на его голову, как бы благословляя. Затем, не говоря ни слова, он снова стал натягивать перчатки. Человек поднялся с колен. На его лице было выражение счастья.
 Снова взгляд Дерри пробежал по комнате. И снова он содрогнулся, почувствовал взгляд Барина на себе. Затем Барин двинулся к двери. Его люди торопливо вскочили на ноги, на ходу допивая свои кружки и собирая вещи, последовали за ним. Одни из офицеров Барина, достав кошелек, вынул оттуда серебряные монеты и уплатил хозяину. Барин уже подошел к двери, когда один из местных жителей рухнул на колени и в исступлении закричал:
 — Это чудо! Господь послал нам нового Мессию!
 Почти сразу же его крик подхватили другие. Все бросились на колени и начали истово креститься. Барин повернулся к ним, и Дерри тоже опустился на колени — хотя он был уверен, что чуда здесь никакого не было.
 Барин еще раз обвел комнату спокойным взглядом, поднял правую руку, благословляя всех присутствующих, и исчез в темноте. Как только последний из людей Барина покинул комнату вслед за своим предводителем, Дерри вскочил на ноги и бросился к окну.
 Теперь, когда Барина не было в комнате, его мозг получил возможность здраво рассуждать. И Дерри понял, что именно в Барине было так ему знакомо: Барин воздействовал на людей так же, как воздействовали Морган, Дункан, Брион и молодой король Келсон. Всесильность, излучаемая этими людьми, была обусловлена тем талантом, который лучше всего скрывать: слишком опасно объявить во всеуслышание, что обладаешь запретным.
 Дерри прильнул к грязному влажному стеклу и смотрел, как Барин и вся его банда удаляются в свете факелов. Нет, он не поедет за ними. Он столько узнал сейчас, что не было нужды узнавать еще больше, и эта информация должна быть без промедления доставлена Моргану.
 Однако было уже поздно. Дерри знал, что время связи он пропустил, но это уже не имело значения: если он тотчас же отправится в путь и ничто его больше не задержит, то в Короте он будет завтра в полдень или чуть позже.
 Он хотел видеть лицо Моргана, когда он скажет ему, что Барин — Дерини! Он едва мог дождаться этого момента.




 Глава 9


 — Кто, Барин? — вскричал Морган. — Дерри, ты, наверное, шутишь!
 Морган и Дункан сидели под деревом во дворе для занятий фехтованием, где они упражнялись в этом боевом искусстве, когда полчаса назад в ворота замка Корот ворвался Дерри. Он очень устал и был голоден. Он прямо-таки рухнул на траву рядом с Морганом. Но его глаза блестели, когда он возбужденно рассказывал о том, что произошло в гостинице «Королевский плащ».
 Морган вытер полотенцем потное лицо. Да, Дункан задал ему хорошую работенку. Давно он не трудился так много. Дерри пропустил мимо ушей его недоверчивое восклицание. Но Морган еще долго качал головой, не в силах поверить тому, что он услышал.
 — Это очень неожиданно, — сказал он, в раздумье касаясь лба рукой.
 — А ты уверен, Дерри?
 — Конечно, нет, — ответил Дерри, снимая свою охотничью шляпу и возбужденно выбивая из нее дорожную пыль. — Но разве человек может сделать такое?
 — Нет.
 — Отец Дункан, вы думаете, что Барин — Святой?
 — Странные вещи иногда случаются, — многозначительно заметил Дункан, вспоминая свою встречу на дороге.
 Дерри задумчиво поджал губы, а затем снова обратился к Моргану.
 — Ведь он же излечил того человека, милорд. А вы же сами говорили мне, что только Дерини могут совершать такое.
 — Я могу сказать так, — проговорил Морган, устремив глаза в землю.
 — Но я никогда не слышал, чтобы кто-нибудь делал подобное. А сам я впервые смог исцелить тебя в прошлом году.
 Дерри наклонил голову, вспоминая подробности нападения на королевскую охрану, которой он командовал. Это случилось в ночь перед коронацией Келсона. На них напали неожиданно и в полной темноте. Он помнил только жгучую боль, когда острие меча вонзилось ему в бок, и как он упал, думая, что уже никогда больше не поднимется.
 А затем он очутился в своей комнате. Рана исчезла, как будто ее и не было. Удивленный врач хлопотал возле него и не мог сказать чего-либо вразумительного. И только через несколько недель Морган рассказал, как он положил ему руку на лоб — и Дерри исцелился.
 Дерри поднял голову.
 — Прошу прощения, милорд. Я не хотел быть непочтительным. Но вы же Дерини, и вы можете исцелять. Наверное, и Барин тоже Дерини.
 — Наверное, и Барин… — повторил Морган.
 — Ну, если и Дерини, то, вероятно, не подозревает об этом, — сказал Дункан, почесывая ноги и поворачиваясь к своему кузену. — Лично мне трудно поверить, что человек, о котором я столько слышал, может так жестоко преследовать и уничтожать свою расу.
 — Такое бывало раньше.
 — О, конечно, бывало, и не раз. Всегда находились люди, которые за хорошую цену готовы были продать все, что угодно. Но у меня сложилось впечатление, что Барин не такой. Он искренен. Он утверждает, что действует по божественному призыву, таково его предназначение в жизни. И все то, что ты, Дерри, рассказал о процессе исцеления — только подтверждает мои предположения.
 — Самое плохое, — сказал Морган, вставая, — что Барин делает то, что обычно делают святые и Мессии. К несчастью, такие деяния никогда не связываются с Дерини, хотя многие легенды о христианах-святых ясно указывает на то, что источник их деяний — могущество Дерини. Дерри, ты сказал, что его люди преданы Барину и поклоняются ему?
 Дерри кивнул головой.
 — Да, милорд. Его сторонники видят в нем святого. Да и жители Кинг-слейка были убеждены, что собственными глазами видели чудо, сотворенное в старых добрых библейских традициях. Как вы намерены бороться с этим? Как вы скажите людям, что их Мессия — подделка? Что он тот самый Дерини, против которых поднял священную войну, хотя сам не знает об этом? Особенно, если вы хотите оправдать Дерини в глазах народа?
 — Нужно говорить народу об этом очень осторожно и понемногу, — сказал Морган. — А сейчас вообще ничего говорить не надо. Потому что сейчас может случиться так, что они все перейдут на его сторону.
 — А если народ узнает о замыслах епископов, то это еще больше усугубит и без того тяжелое положение, — добавил Дункан. — Дерри, ты еще не знаешь, что архиепископ Лорис собирает епископов государства на конклав, который состоится через три дня в Джассе. Епископ Толливер сегодня утром выехал туда — он не рискнул отказаться. И он не посмеет ничего сказать против, если Лорис представит на рассмотрение свой интердикт. Думаю, ясно, что это означает?
 — Неужели они действительно могут наложить интердикт на Корвин? — спросил Дерри.
 Они направились к главному двору. Морган и Дункан с мечами, а Дерри, вертя в руках свою шляпу.
 — Могут и непременно сделают, если мы что-нибудь не предпримем, — ответил Морган. — Поэтому я и Дункан сегодня вечером уезжаем в Джассу. Прямое обращение к ним бесполезно: что бы я ни сказал, они не станут слушать. Но Лорис не ожидает моего появления. И, возможно, увидев меня, они подумают о том, что собираются сделать. Если интердикт будет наложен на Корвин сейчас, когда Барин очень силен, разразится священная война против Дерини. И даже если я отдамся им на покаяние, это ничего не предотвратит.
 — Могу я поехать с вами, милорды? — спросил Дерри, глядя с надеждой на Моргана. — Я могу быть вам полезен.
 — Нет. Ты и так нам очень помог, Дерри. Для тебя у меня есть более важная задача. После того, как ты несколько часов поспишь, отправляйся в Ремут. Келсон должен знать, что сейчас здесь происходит. Ни я, ни Дункан этого сделать не сможем, так как опоздаем, если будем заезжать в Ремут. Если Келсон уже выехал в Кулди, и ты в Ремуте его не застанешь, поезжай за ним. Расскажи ему обо всем, что ты видел и слышал.
 — Хорошо, милорд. А контакт с вами будет?
 Морган покачал головой.
 — Нет. Если возникнет необходимость, мы сами тебя вызовем. Иди сейчас спать. Я хочу, чтобы ты выехал сегодня вечером, как только стемнеет.
 — Хорошо.
 Когда Дерри ушел, Дункан тяжело вздохнул.
 — В чем дело? — спросил Морган. — Ты встревожен?
 — Разве можно быть спокойным в такое время?
 — Ладно, идем. Нам нужно помыться. Гамильтон соберет офицеров к полудню. Я должен буду отдать необходимые распоряжения на время моего отсутствия.
 В это время Бронвин неторопливо шла вдоль террасы замка Кулди. Солнце светило ярко, просушивая землю, на которую целую неделю лил дождь. Птицы уже начали возвращаться с юга и весело распевали свои песни в пробуждающемся лесу.
 Бронвин остановилась у балюстрады и перегнулась вниз, чтобы заглянуть в пруд с рыбами. Затем она снова пошла дальше, наслаждаясь теплым прозрачным воздухом, красивым садом, древним дворцом. Она бездумно пропускала сквозь пальцы пряди своих волос и медленно шла дальше.
 Свадебный кортеж прибыл в горный город Кулди позавчера ночью после приятного путешествия из столицы Кевина Керней. Поездка длилась целый день и, несмотря на дождь, была очень веселой. Затем был бал, а на это утро в честь молодоженов назначена охота. Рано утром она и леди Маргарет осматривали сады, и Бронвин показывала своей будущей свекрови свои любимые местечки.
 В Кулди было много памятных мест для Бронвин. Здесь она, Алярик, Кевин и Дункан провели в детстве несколько счастливых лет: леди Вера Мак Лэйн, которая была второй матерью для Бронвин и ее брата, часто привозила детей Морганов и Мак Лэйнов в замок Кулди на лето.
 Бронвин вспоминала красивые аллеи в цветущем саду, таком веселом в это время года. Вспоминала лето, когда Алярик упал с дерева и сломал себе руку. Как стойко переносил боль ее восьмилетней брат! Она вспоминала тайные проходы в стенах замка, в которых она и мальчики играли в прятки. И тихую спокойную часовню, где было похоронена ее мать — Бронвин любила уединяться там, когда на душе было неспокойно.
 Она не помнила свою мать: леди Алиса де Корвин де Морган умерла через несколько недель после рождения дочери, но в памяти Бронвин были рассказы леди Веры об этой прекрасной женщине.
 Вспоминая о прошлом, Бронвин остановилась на террасе, а затем решительно зашагала к своим покоям, собираясь взять плащ: она хотела посетить гробницу своей матери, но в часовне еще холодно и сыро.
 Она почти дошла до своих дверей, как вдруг споткнулась, наклонилась, чтобы потереть ушибленную ногу, и, совершенно неожиданно, услышала женские голоса, доносившееся из ее покоев.
 — Я не могу понять, почему ты так защищаешь ее? — спросила одна женщина, и Бронвин узнала голос леди Агнессы. Она выпрямилась и осторожно подошла к двери, поняв, что они говорят о ней.
 Другая ответила:
 — Конечно, она ведь не такая, как мы.
 — Она женщина, как и мы, — запротестовала третья. Второй голос принадлежал леди Марте, а в третьей женщине можно было безошибочно узнать леди Элизабет, любимицу Бронвин. — И если они любят друг друга, я не вижу в этом ничего постыдного.
 — Ничего постыдного? — запротестовала Агнесса. — Но она… она…
 — Агнесса права, — ровным голосом сказала Марта. — Наследник герцогства Кассан должен жениться на той, чье происхождение много выше, чем у дочери…
 — Чем у дочери Дерини! — выкрикнула Агнесса.
 — Она никогда не знала своей матери, — вмешалась леди Элизабет, — а ее отец был лордом. Она всего лишь наполовину Дерини.
 — И этой половины для меня вполне достаточно! — резко сказала Марта. — Не говоря уже о ее ужасном брате!
 — Она же не виновата в том, каков ее брат, — сказала леди Элизабет спокойно, но с нажимом. — К тому же, в лорде Алярике нет ничего плохого, за исключением его могущества. Но он не виноват в своем происхождении, так же как и его сестра. А если вспомнить, кто сейчас правит Гвинедом…
 — Мери Элизабет, ты защищаешь его? — воскликнула Агнесса. — Это граничит со святотатством!
 — Это святотатство, — подтвердила Марта. — И не только. Это государственная измена…
 Бронвин услышала достаточно. С сосущим ощущением в желудке она спустилась вниз и пошла в направлении дальнего сада.
 Рано или поздно что-то вроде этого должно было случиться. Могли пройти недели, даже месяцы, в течение которых никто не напомнил бы ей о темном пятне в ее происхождении.
 Но затем, когда она стала бы думать, что все забыли о ее происхождении, что все стали считать ее обычной женщиной, а не чем-то вроде ведьмы, что-то обязательно ввергло бы ее в бездну мучений. Кто-то всегда напоминал ей, что она наполовину Дерини, и выворачивал всю правду так, что она становилась нечистой, безобразной. Почему люди так жестоки?
 Люди! — подумала она и горько улыбнулась. Опять она говорит «мы» и «они». Так случается каждый раз после того, как ей напоминают, что она Дерини.
 Да ведь нет ничего плохого в том, что она Дерини, несмотря на то, что церковь утверждает обратное. Как сказала Мери Элизабет, никто не ответственен за обстоятельства своего рождения. А кроме того, она же никогда не использовала свое могущество.
 Да, почти никогда.
 Она зябко ссутулилась, сложив руки на груди. Внезапно ей стало холодно под яркими лучами солнца. Все же она должна признать, что иногда пользовалась своими способностями, чтобы, когда возникала в этом необходимость, повысить остроту своих органов чувств. А однажды она установила мысленную связь с Кевином. Но это было давно. Они были юны и их страсть к чему-то запретному, необычному превышала страх перед наказанием, которое должно было последовать, если бы они были уличены.
 Иногда они призывала птиц к себе на руки, но она и это делала только тогда, когда была полностью уверена, что ее никто не видит.
 Что плохого в такой магии? Как они могут считать ее злом, грехом? Они просто завидуют, вот и все!
 Она вдруг увидела человека, идущего навстречу ей по дорожке сада, и по ослепительно белым волосам и серому камзолу безошибочно узнала архитектора Риммеля. Когда они поравнялись, он отступил в сторону и низко поклонился.
 — Моя леди, — пробормотал он, когда она проходила мимо.
 Не останавливаясь, Бронвин дружески кивнула.
 — Леди, могу я поговорить с вами? — спросил Риммель, идя за ней на расстоянии нескольких шагов. Он снова поклонился, когда она обернулась.
 — Конечно, магистр Риммель. Почему же нет?
 — Леди, нервно сказал Риммель. — Мне бы хотелось знать, как вам понравились планы перестройки дворца в Корни. У меня не было возможности спросить вас раньше, но я должен знать ваше мнение, ведь, может быть, придется что-нибудь изменить.
 Бронвин улыбнулась.
 — Спасибо, Риммель. Мне очень понравились ваши планы. Может, мы встретимся завтра, чтобы переговорить по этому вопросу. Менять я ничего не хочу, но я благодарна за ваше внимание.
 — Вы очень милостивы, — прошептал Риммель, снова кланяясь. — Могу я вас сопровождать? Уже становится холодно. Сырость рано появляется в Кулди.
 — Нет. Благодарю вас, — ответила Бронвин, покачивая головой и потирая руки, как будто ей стало холодно от одного упоминания от сырости. — Я собираюсь посетить гробницу моей матери и хочу быть одна.
 — О, конечно, — понимающе кивнул Риммель. — Может быть, вы окажете мне честь и примете мой плащ в таком случае? Ведь в склепе очень холодно и сыро. Ваша одежда хороша для солнечной погоды, а там она будет вам плохой защитой.
 — О, благодарю вас, — улыбнулась Бронвин, и Риммель мгновенно скинул с себя плащ и накинул ей на плечи. — Кто-нибудь из слуг вернет вам его сегодня вечером.
 — Можно не торопиться, — сказал Риммель, отступая и кланяясь.
 Бронвин, закутавшись в плащ Риммеля, пошла дальше, а он стоял и смотрел ей вслед преданными глазами. Затем он повернулся, пошел к замку, а, подойдя к ступеням, ведущим на террасу, вдруг увидел Кевина, который вышел из своих покоев и направился вниз по лестнице.
 Кевин был чисто выбрит, его волосы — аккуратно уложены. Сопровождаемый звоном сверкающих шпор, он быстро спустился по лестнице, увидел Риммеля и приветствовал его на ходу.
 — Риммель, я закончил с теми планами, которые ты мне оставил утром. Можешь зайти ко мне и забрать их. Ты великолепно сделал свою работу.
 — Благодарю, милорд.
 Кевин остановился.
 — Риммель, ты случайно не видел леди Бронвин? Я нигде не могу ее найти.
 — Вы найдете ее в гробнице матери, милорд, — ответил Риммель. — Я встретил ее несколько минут назад, и она сказала, что направляется туда. Я предложил ей свой плащ, так как там будет холодно. Надеюсь, что вы не рассердитесь?
 — Разумеется нет! — дружески хлопая Риммеля по плечу сказал Кевин.
 — Благодарю тебя! — И, махнув рукой в знак прощания, он двинулся дальше и вскоре скрылся за поворотом аллеи, а Риммель пошел в покои своего господина.
 Он начал все серьезнее обдумывать свое положение. Надо было решать, что же ему делать. Об убийстве этого блестящего молодого человека не могло быть и речи: ведь Риммель не был убийцей. Но он был влюблен!
 Этим утром Риммель провел несколько часов в разговорах с местными жителями. Он говорил им о своей любви, своих страданиях и своем безвыходном положении, но, конечно, не называя никаких имен. Эти люди, живущие в горах, на границе с Коннейтом и дикой Моарой, дали ему весьма любопытные советы относительно того, как завоевать любовь избранницы.
 Риммель, например, с трудом мог поверить тому, что если он повесит на дверь Бронвин букет из колокольчиков и семь раз пропоет «Аве», то девушка ни в чем не сможет ему отказать. Он не мог поверить и в чудодейственное воздействие жабы, положенной в бокал с вином Кевину, которая, по заверениям местных знатоков, должна заставить Бронвин разлюбить.
 Но кое-кто из местных жителей дал ему и дельный совет: если Риммель хочет завоевать любовь женщины, ему следует подняться в горы с мешком пищи и золотом. Там живет святая отшельница, старая вдова Бетака. Она много раз помогала молодым людям, находящимся в таком же печальном положении.
 И Риммель решился попытаться упросить старуху помочь ему. Его нисколько не смущало то, что старуха наверняка использует колдовство, что плохо согласуется с церковными законами, которые он так почитал. Впрочем, его не смущало и то, что предмет его неразделенной любви — Дерини, и у ее брата Моргана очень натянутые отношения с церковью. Он решил, что старая вдова Бетака может спасти его — в противном случае ему не останется ничего, кроме как умереть. Может быть, старуха даст ему какой-нибудь амулет или любовный напиток, с помощью которого Риммель заставит Бронвин уйти от лорда Кевина и принять любовь простого архитектора.
 Риммель вошел в комнату Кевина и осмотрелся в поисках своих чертежей. Эта комната мало отличалась от других покоев в замке, так как была предназначена для приема временных гостей. Но Риммель увидел и вещи, принадлежащие лично Кевину: складной стул, обитый пледом цвета Мак Лэйнов, коврик, роскошное шелковое покрывало с вышитым графским гербом. На той самой постели, на которой Кевин возляжет со своей обожаемой Бронвин! И это произойдет всего через три дня, если Риммель не совершит невозможного. Да, ему надо действовать быстро.
 Он с отвращением отвернулся от постели и на столе у двери увидел свернутые в трубочку чертежи. Он взял их и приготовился выйти из комнаты, как вдруг обратил внимание на небольшую раскрытую шкатулку, где среди колец, цепочек и других драгоценностей заметил и маленький овальный медальон на золотой цепочке — вещь слишком хрупкую и нежную, чтобы принадлежать мужчине.
 Не помня себя, Риммель осторожно взял медальон и открыл его.
 Внутри был портрет Бронвин — самый красивый из всех ее портретов, что он видел — золотые волны волос спадали на ее прекрасные плечи, губы слегка приоткрыты, взгляд нежный и волнующий.
 Не соображая, что он делает, Риммель быстро сунул медальон в карман и с чертежами под мышкой почти побежал к двери. Выскочив на улицу, он побежал в свою комнату, и те, кто мог видеть его в этот момент, должно быть решили, что он неожиданно получил громадное наследство.
 Бронвин подняла голову от крышки саркофага и удрученно посмотрела на большой портрет своей матери.
 Теперь она поняла, что подслушанный разговор взволновал ее больше, чем она предполагала. Но что ей делать, она не знала. Не могла же она запретить этим женщинам сплетничать. Она продолжала изучать изображение матери и думала, какой прекрасной была ее мать.
 Леди Алиса де Корвин де Морган была женщиной исключительной красоты и не нуждалась в том, чтобы изображение ей льстило. Портрет был создан великолепным художником, мельчайшие детали были тщательно выписаны: лицо как живое, и теперь, когда Бронвин стала взрослой, она чувствовала себя рядом с изображением матери ребенком. Она смотрела на портрет и ей казалось, что портрет начал дышать, что изображение сейчас заговорит.
 Широкое окно из цветного стекла вверху часовни было освещено лучами медленно восходящего солнца. Лучи проникали в часовню и окрашивали ее внутри в красные, золотые и оранжевые тона. Серый плащ Бронвин, небольшой алтарь из слоновой кости тоже переливались всеми цветами радуги.
 Бронвин услышала скрип двери, повернулась и увидела, как в дверь просунулась голова Кевина. Его лицо просветлело, когда он увидел Бронвин. Кевин вошел в часовню, закрыл за собой дверь и опустился на колени рядом с ней перед саркофагом.
 — А я не мог понять, где ты, — сказал он тихо. — Что-нибудь случилось?
 — Нет, впрочем, да, — она покачала головой. — Я не знаю. — Она посмотрела на свои руки и проглотила комок, застрявший в горле. Кевин внезапно понял, что она готова расплакаться.
 — Что произошло? — спросил он, обнимая ее за плечи и притягивая к себе.
 Всхлипнув, Бронвин все-таки зарыдала и спрятала лицо у него на груди. Кевин прижал ее к себе и, нежно гладя по волосам, дал выплакаться, затем, сам сев на ступени, усадил ее к себе на колени, как маленького испуганного ребенка.
 — Ну, а теперь, — сказал он тихо и спокойно, — расскажи мне, что же произошло?
 Рыдания Бронвин понемногу становились все тише. Кевин, прислонившись спиной к мраморной стене, смотрел на цветные тени.
 — Ты помнишь, как мы приходили сюда детьми? — спросил он. Он посмотрел на нее и с облегчением увидел, что она вытирает глаза. Кевин достал из рукава носовой платок и подал ей, так как ее платок уже превратился в мокрый комочек.
 — Я думаю, что мы чуть не свели с ума мою мать в то последнее лето, перед тем, как Алярик отправился на службу к королю. Ему и Дункану тогда было по восемь лет, мне — одиннадцать, а тебе — четыре или около этого. Мы играли в прятки в саду. Алярик и я спрятались здесь за алтарем, в складках висящего здесь алтарного покрывала. И старый отец Ансельм пришел сюда, схватил нас и пригрозил рассказать обо всем матери. — Он засмеялся. — И я припоминаю, что он долго ругал нас. Ругал до тех пор, пока не пришла ты с целым букетом роз. Ты тогда горько плакала, потому что шипы искололи тебе все руки.
 — Я помню, — сказала Бронвин, улыбаясь сквозь слезы. — А через несколько лет, когда мне было одиннадцать, а тебе семнадцать, ты… — она опустила глаза, — ты уговорил меня установить мысленную связь между нами.
 — И я никогда не жалел об этом, — засмеялся Кевин, целуя ее в лоб.
 — Так что же случилось, Брон? Я могу помочь чем-нибудь?
 — Нет, — сказала Бронвин, улыбаясь вымученной улыбкой. — Просто я жалею себя. Я нечаянно услышала то, чего мне не хотелось бы слышать, и это меня очень расстроило.
 — Что же ты услышала? — спросил он, нахмурившись и чуть отодвигаясь. — Если тебя что-то беспокоит, то только скажи мне, и…
 Она покачала головой.
 — Ты ничего не сможешь сделать, Кевин. Все дело в том, кто я такая. Я слышала разговор женщин. Вот и все. Они… они не одобряют, что их будущий герцог женится на Дерини.
 — Это очень плохо, — сказал Кевин, снова прижимая ее к себе и целуя в лоб. — Какое несчастье, что я полюбил Дерини и не могу жить без нее.
 Бронвин засмеялась, встала, оправила платье.
 — Идем. Я уже перестала жалеть себя. Нам нужно торопиться, иначе мы опоздаем на обед.
 Кевин поднялся на ноги, потянулся, обнял Бронвин.
 — Знаешь что?
 — Что?
 — Мне кажется, что я люблю тебя.
 — Да? Это очень странно.
 — Почему?
 — Потому, что мне кажется, что я тоже люблю тебя, — засмеялась она.
 Кевин тоже засмеялся, наклонился и крепко ее поцеловал.
 — Это хорошо, что ты сказала мне об этом, девочка, — сказал он, когда они выходили из часовни. — Потому что через три дня ты будешь моей женой.
 А недалеко от часовни, в своей комнатке лежал в постели архитектор Риммель и смотрел на маленький портрет в медальоне. Он не мог оторваться от этого портрета, с которого смотрела на него с призывным блеском в глазах и шаловливой полуулыбкой прекрасная неотразимая женщина. Завтра же он должен пойти к вдове Бетака. Он покажет ей этот портрет. Он скажет этой святой женщине, что он должен завоевать любовь Бронвин, иначе ему придется умереть.
 И отшельница совершит чудо. И эта красавица будет принадлежать ему, Риммелю.




 Глава 10


 В утреннем полумраке, на одной из глухих улочек Корота стоял Дункан с тремя лошадьми. Дункан последний раз проверил упряжь лошади, поправил шпоры и потрепал лошадь по холке. В левой руке он держал поводья лошади Алярика, которого все еще не было. Лошадь Моргана резко дернула головой, вздрогнув от холода и сырости. Накидка, закрывавшая кожаное седло от дождя, чуть не упала, когда лошадь в нетерпении переступила с ноги на ногу. Задремавшая вьючная лошадь, нагруженная тюками с мехами, как бы вопросительно подняла голову и, увидев, что все спокойно, снова задремала.
 Начавшийся днем дождь лил всю ночь, которую Дункан провел в тревожном полусне в задней комнате небольшой лавчонки. И вот посыльный передал, что Алярик уже идет и скоро будет здесь. Грубый кожаный плащ Дункана был застегнут до самого подбородка, воротник поднят, капюшон надвинут как можно ниже, но даже сквозь шерстяную фуфайку Дункан ощущал холод кольчуги, надетой под нее. Он подул на пальцы, в нетерпении переступил с ноги на ногу и досадливо поморщился, услышав, как в сапоге чавкает вода.
 И тут в доме напротив открылась дверь, и высокая, затянутая в кожу фигура показалась на пороге: Алярик быстро сбежал с крыльца, подошел и одобряюще похлопал Дункана по плечу.
 — Прости. Я задержался, — сказал он, стягивая накидку с седла и тщательно протирая его от просочившейся воды. — Все спокойно?
 — Да, все хорошо, если не считать мокрых ног, — ответил Дункан шутливо, усаживаясь на коня. — Но от этого нет лекарства. Что тебя так задержало?
 Морган хмыкнул, проверил подпругу.
 — Совещание затянулось. Ведь если Барин узнает, что мы уехали, он тут же нападет, и у Гамильтона будет много хлопот. Поэтому я хотел, чтобы наш отъезд совершился тайно. Все должны думать, что мы уединились в глубине замка. Дюк должен очистить свою совесть от тех грехов, которые он совершил со времени последней исповеди.
 — Очистить свою совесть от грехов, — хмыкнув, повторил Дункан. Его кузен уже вскочил в седло.
 — А ты думаешь, брат, что я не хочу попасть в царство небесное? — с улыбкой спросил Морган, проверяя, надежно ли привязана вьючная лошадь и трогая свою вперед.
 — Да нет, — сказал Дункан. — Так мы едем или не едем из этого гнилого места?
 — Конечно, — ответил Морган. — Едем. К заходу солнца мы должны быть далеко отсюда, в старом монастыре Святого Неота — целый день езды при хорошей погоде.
 — Великолепно, — пробормотал Дункан, когда они двинулись в путь по пустынным улицам Корота. — О таком путешествии я мечтал всю жизнь.
 А несколькими часами позже и за много миль от них Риммель карабкался на каменную скалу, возвышающуюся на западе от Кулди. Утро в этой горной стране было холодным и ветреным. В воздухе даже мелькали снежинки, хотя солнце уже было высоко. Однако Риммель, ощущавший нечто большее, чем просто трепет перед долгожданной встречей, несмотря на холод, вспотел. Полотняный мешок, висевший у него на плече, с каждый шагом становился все тяжелее. Лошадь, оставленная в долине, жалобно ржала, но Риммель заставлял себя забираться все выше.
 Его нервы были натянуты. Он провел долгую бессонную ночь, доказывая себе, что ему нечего бояться, что не следует трепетать перед этой старухой по имени Бетака, что она вовсе не похожа на ту женщину, чья магия коснулась его много лет назад. И все же…
 Риммель вздрогнул, вспомнив ту ночь, когда почти двадцать лет назад он и другой мальчик залезли за яблоками в старый сад Эльфриды. Они оба знали, что все ее считают ведьмой, что она ненавидит всех, кто проходит мимо ее маленького сада, но были уверены, что не попадутся.
 И вот ночью в саду перед ними появилась старая Эльфрида, вокруг ее головы светился фиолетовый ореол, в руках молния, от ослепляющего света и обжигающего жара которой Риммель и его товарищ бежали со всех ног в беспамятстве.
 Они убежали, и старуха не преследовала их. Но на следующее утро, когда Риммель проснулся, его волосы стали совершенно белыми. Его мать была в ужасе. Она подозревала, что к этому приложила руку старуха-колдунья. Однако Риммель всячески отрицал то, что он ночью выходил из дома. Он говорил, что вечером пошел спать, а утром проснулся с белыми волосами — и ничего больше. Вскоре старуха Эльфрида уехала из деревни, и уехала навсегда.
 Риммель задрожал от холодного воздуха. Он старался унять спазмы в желудке, которые начинались всегда, когда он вспоминал ту ужасную ночь. А если Бетака посмеется над просьбой Риммеля? Или откажется помочь? Или потребует плату, которую Риммель не сможет заплатить?
 Или еще хуже. Предположим, что Бетака — злая колдунья и захочет его обмануть. Даст ему не то зелье или амулет. А может через много лет решит, что плата была недостаточной, и нашлет порчу на Риммеля, на лорда Кевина или даже на саму Бронвин?!
 Риммель содрогнулся и заставил себя прогнать эти мысли: это уже истерика, которая не имеет под собой никакой основы. Ведь он тщательно расспросил всех, кто имел дело с Бетакой. Не было никаких оснований думать о ней иначе, чем о просто старой безобидной отшельнице, которая иногда помогает людям. А кроме того, ведь она единственная надежда Риммеля, если он хочет получить женщину, которую любит больше жизни.
 Прищурясь от солнца, Риммель остановился, чтобы осмотреть тропинку. Впереди он уже мог видеть завешенную звериной шкурой узкую расщелину в скале. У входа в пещеру паслось небольшое стадо овец, слева от входа к камню был прислонен пастуший посох, но владельца посоха видно не было.
 Риммель глубоко вздохнул, собрал все свое мужество и выбрался на небольшую площадку перед входом в пещеру.
 — Есть здесь кто-нибудь? — позвал он слегка дрожащим голосом. — Я… я ищу Бетаку. Я не сделаю ей ничего плохого.
 Наступила долгая тишина. Риммель слышал только жужжание насекомых, щебетание птиц, стук копыт овец, бродивших по каменистым склонам, и свое хриплое напряженное дыхание. И тут он услышал, как чей-то голос сказал:
 — Войди.
 Риммель вздрогнул, подавив волнение, подошел ко входу в пещеру и откинул в сторону шкуру. Он машинально отметил, что это шкура козла, нервно оглянулся: ему в голову пришла странная мысль, что он никогда больше не увидит солнца, но все же сделал еще одни шаг.
 — Входи, — повторил голос, когда Риммель остановился.
 Риммель огляделся, стараясь увидеть обладателя голоса, но голос, казалось, исходил из стен, он перекатывался взад и вперед по пещере.
 — Отпусти шкуру и стой, где стоишь.
 Риммель вздрогнул от неожиданности и выпустил шкуру из рук. На этот раз он был уверен, что голос раздался слева от него. Однако он не мог сделать ни шага в сторону этого бесплотного голоса. Он постарался встать прямо и опустить руки. Колени его дрожали, но он боялся двинуться с места.
 — Кто ты? — спросил голос. На этот раз казалось, что низкий и дребезжащий голос звучит откуда-то сзади, и было невозможно определить, кому он принадлежит — мужчине или женщине. Риммель нервно облизал губы.
 — Мое имя Риммель. Я архитектор его милости Дюка Кассана.
 — От чьего имени ты пришел сюда, архитектор Риммель? От собственного или от имени Дюка?
 — От своего.
 — Что тебе нужно от Бетаки? — спросил голос. — И не двигайся, пока я тебе на разрешу.
 — Ты Бетака? — спросил Риммель осторожно.
 — Да.
 — Я… я принес тебе пищу, Бетака, — сказал он. — Я…
 — Брось мешок.
 Риммель повиновался.
 — Ну, так что же ты хочешь от Бетаки?
 Риммель чувствовал, что пот катится по его лбу, заливает глаза, но боялся даже поднять руку. Он с трудом произнес:
 — Одна… одна женщина, Бетака. Она… я…
 — Продолжай.
 Риммель сделал глубокий вздох.
 — Я хочу, чтобы одна женщина стала моей женой, Бетака. Но она… она предназначена другому и станет его женой, если ты не поможешь мне. Ты ведь можешь мне помочь, не правда ли?
 — Ты можешь повернуться и подойти.
 Со вздохом облегчения Риммель медленно повернулся. Внезапно вспыхнул разогнавший тьму и унесший страх свет, и он увидел свою собственную тень, пляшущую на каменных стенах пещеры. На каменном полу в десяти шагах от него стоял фонарь и возле него, скрестив ноги, сидела древняя старуха в неописуемых лохмотьях. Лицо ее было все в морщинах и окружено гривой седых спутанных волос. Дрожащими руками она аккуратно складывала кусок черной тряпки, которой был прикрыт фонарь. Риммель протер глаза рукавом, нерешительно подошел к фонарю и, глядя на женщину, остановился.
 — Ну, магистр Риммель, — сказала старуха. В ее глазах отражался неверный свет фонаря. — Как видно, я тебе не понравилась.
 Зубы ее были желтыми и гнилыми, дыхание зловонным. Риммель с трудом сдерживался, чтобы с отвращением не отступить подальше. Бетака хихикнула и жестом скрюченной руки показала на пол. На ее пальце сверкнуло золото, и Риммель понял, что это обручальное кольцо. Да, ведь люди говорили, что она вдова. Интересно, кем был ее муж.
 Риммель осторожно опустился на грязный грубый пол пещеры и сел, скрестив ноги, подражая хозяйке. Пока он устраивался, Бетака, не говоря ни слова, пронзительно смотрела на него.
 — Расскажи мне все об этой женщине. Она красивая? — нарушила она молчание.
 — Она… — Риммель внезапно поперхнулся, горло его пересохло. — Вот ее изображение, — сказал он, доставая медальон.
 Бетака протянула свою костлявую руку, взяла медальон и открыла его своим кривым желтым ногтем. Бровь ее поползла вверх, когда она увидела портрет. Потом она внимательно посмотрела на Риммеля.
 — Это она?
 Риммель боязливо кивнул.
 — А медальон ее?
 — Был, — ответил Риммель. — Теперь его носит тот, кто собирается жениться на ней.
 — Ну, а тот, кто собирается на ней жениться, любит ее? — спросила Бетака.
 Риммель кивнул.
 — А она его?
 Риммель опять кивнул.
 — Но ты тоже любишь ее, и так сильно, что готов рискнуть своей жизнью, лишь бы она стала твоей?
 Риммель кивнул в третий раз, и глаза его расширились.
 Бетака улыбнулась: то была жуткая пародия на улыбку.
 — И у меня когда-то был мужчина, который рисковал своей жизнью, чтобы получить меня. Тебя это удивляет?
 Она закрыла медальон и, держа его за цепь в узловатых пальцах левой руки, правую завела за спину и достала желтую тыкву с узким горлышком. Риммель, затаив дыхание, раскрытыми глазами наблюдал за тем, как она ногтем вынимает затычку и протягивает ему тыкву. Все его ночные страхи всплыли в мозгу, но он усилием воли заставил себя о них забыть.
 — Протяни руки, архитектор Риммель, эту воду нельзя пролить на пол.
 Риммель протянул сложенные ладони, и Бетака налила в них воду из тыквы.
 — Ну, а теперь, — продолжала она, откладывая тыкву в сторону, — наблюдай за моими священными знаками над водой. Смотри, и ты увидишь как в ней будут кружить вихри времени и дыхание святой любви. Следи за ними.
 Она бормотала и раскачивала медальон над руками Риммеля. Она рисовала медальоном какие-то сложные фигуры и знаки, произносила заклинания, распевала что-то своим хриплым голосом. Звуки ее голоса постепенно затихли. Она, не отрываясь, смотрела в глаза своего клиента. Сначала они были широко раскрыты, затем задрожали, веки начали опускаться, и наконец, глаза закрылись совсем. Голос старухи затих. Взяв в руки медальон, она насухо вытерла руки Риммеля черной тряпкой.
 Ни одна капля не должна пропасть, иначе нарушится все течение времени, иначе не сработает колдовство, любовное колдовство.
 Да, раньше ей удавалось перенести любовь женщины с одного мужчины на другого, но — давно, тогда, когда Бетака была не так стара, беззуба и забывчива. И она не была уверена, что сможет сейчас вспомнить нужное для любовного колдовства заклинание.
 Может, вот это? Нет, это заклинание для хорошего урожая. Это? Но ведь Риммель не пришел просить сына… Нет, это не то заклинание, которое ей сейчас нужно.
 А вот заклинание для вызова Баазама — очень сильное заклинание. Но нет: это злое заклинание, заклинание для убийства. Даррол научил ее этому заклинанию много лет назад. Нет, она не желает смерти этой молодой и прекрасной девушке: она сама когда-то была так же прекрасна, и Даррол говорил, что она самая красивая из всех женщин на свете.
 Она снова посмотрела на портрет и какое-то смутное воспоминание промелькнуло перед ней.
 Эта женщина — не видела ли она ее раньше? Это было много лет назад… Да! Конечно! Теперь она вспомнила!
 То была прекрасная белокурая девочка с тремя братьями постарше. Они приехали сюда в горы на пони повеселиться и устроить пикник на зеленом травяном ковре, дети дворян — дети могущественного Кассана, того самого Дюка, слуга которого сидел теперь в трансе на полу пещеры Бетаки!
 Бронвин! Теперь она вспомнила все. Девочку звали Бронвин. Леди Бронвин де Морган, племянница Дюка Джареда, наполовину Дерини. И теперь она здесь, перед ней, на портрете.
 Бетака вздрогнула и боязливо оглянулась. Дерини! И она, Бетака, обещала совершить колдовство против нее. Как она осмелилась? Сработает ли ее заклинание против Дерини? Бетака не хочет делать ей ничего плохого. Девочка Бронвин улыбалась ей здесь в теплый летний день, как дочь, которой у Бетаки никогда не было. Это было так давно! Она гладила овец, играла с ними, разговаривала с Бетакой и нисколько не боялась старой вдовы, которая с улыбкой смотрела на ее проказы. Нет, Бетака не могла забыть этого.
 Бетака почесала волосы. Но она же обещала Риммелю. Да, положение у нее не из приятных. Если она поможет архитектору, то может повредить девушке, а она не хочет этого.
 Бетака посмотрела на Риммеля. Кошелек на его поясе был тяжел от золота, а мешок, который он бросил у входа, был набит хлебом, сыром и другой снедью. Бетака чувствовала вкусные запахи, которые наполняли пещеру. Если она откажется, то Риммель заберет еду, золото и уйдет.
 Решено! Это будет совсем маленькое, невинное колдовство, просто — заклинание нерешительности. Да! Заклинание нерешительности, и прекрасная Бронвин не будет так спешить выйти замуж за своего жениха.
 А кто ее жених? Девушка Дерини не может рассчитывать на хорошую партию. Не те времена. Сейчас ни один высокопоставленный лорд не рискнет жениться на Дерини. А если так, то почему бы Бетаке не совершить сильное колдовство, которое даст Риммелю то, чего он хочет?
 Приняв решение, старуха, кряхтя, поднялась, прошла к задней стене и стала рыться в ветхом сундуке.
 Там были десятки и сотни странных предметов, которые Бетака использовала в своем ремесле. Она возбужденно перебирала безделушки, камни, перья, порошки в мешочках и склянки и наконец достала небольшую тщательно отполированную кость и задумалась. Затем она тряхнула седой гривой и отложила ее в сторону. То же самое постигло и засохший лист, маленькую фигурку овцы, горсть травы, перевязанную шнуром, и маленький глиняный горшок, а с самого дна Бетака извлекла то, что искала: большой кожаный мешок, набитый камнями. Она удовлетворенно хмыкнула, положила мешок на пол, развязала узлы, высыпала на пол его содержимое.
 Старуха начала копаться в камнях. Вот камень смерти и камень жизни, камень для выращивания хорошего урожая. Камень для насылания порчи на поля врага. Маленькие камни, чтобы излечивать болезни. Камень, чтобы исцелять душу. Камни для богатства. Камни для бедности. Камни от бесплодия. И старуха выбрала голубой камень с кроваво-красными прожилками, а затем достала небольшой мешочек из шкуры козла, в который она положила голубой камень, вернулась к фонарю, села перед Риммелем и спрятала мешочек в лохмотья своей одежды.
 Риммель сидел в трансе перед мерцающим фонарем. Его сложенные руки были вытянуты вперед, глаза закрыты. Бетака взяла тыкву, налила воду в сложенные ковшиком ладони Риммеля и опять стала раскачивать медальон над водой. После того, как она закончила петь заклинания, она наклонилась к Риммелю и слегка коснулась рукой его лба. Риммель встрепенулся, как будто уличил себя в том, что заснул не ко времени, а затем снова устремил взгляд на качающийся медальон.
 Бетака взяла рукой медальон, достала из лохмотьев мешочек с камнем, сжала его в руках, прошептав что-то, чего Риммель не смог разобрать. Глаза ее сверкнули зеленым блеском и сузились.
 — Открой ладони свои и пусть вода омоет камень, — положив камень на пол как раз под руками Риммеля, сказала она. Ее голос странным дребезгом отозвался в мозгу Риммеля. — Тогда колдовство будет завершено.
 Риммель с трудом проглотил слюну, поморщился, а затем повиновался. Вода пролилась на камень, который странным образом впитал ее в себя. Риммель бессознательно вытер руки о штаны.
 — Значит, это все? — хрипло прошептал он. — Моя девушка любит меня?
 — Нет, пока еще нет, — ответила Бетака, забирая камень и вновь пряча его в мешочек из козлиной шкуры. — Но полюбит. — Она опустила мешочек в ладони Риммеля и снова села на пол. — Возьми этот мешочек. Ты не должен открывать его до тех пор, пока ты не будешь уверен, что находишься там, куда может прийти только она одна. Тогда ты должен открыть мешочек и достать камень, к нему не прикасаясь. Когда кристалл будет на свету, у тебя будет только несколько секунд: действия колдовства начнется, когда появится девушка, и кончится почти сразу.
 — И она будет моей?
 Бетака кивнула.
 — Колдовство ослепит ее. Теперь иди. — Она взяла медальон и опустила его в руки Риммеля. Он дрожащими руками спрятал медальон в мешочек и положил в карман туники.
 — Я тебе очень благодарен, Бетака, — прошептал он, ощупывая кошелек на поясе. — А теперь… теперь я могу расплатиться с тобой? Я по обычаю принес пищу, но…
 — А в кошельке у тебя золото?
 — Да, — прошептал Риммель, отстегивая кошелек. — У меня немного золота, но… — он положил кошелек на пол рядом с фонарем и боязливо посмотрел на Бетаку.
 Бетака глянула на кошелек, затем перевела взгляд на лицо Риммеля.
 — Высыпь золото.
 Риммель открыл кошелек и высыпал золото на пол. Монеты сыпались с приятным золотым звоном, но Бетака не отрывала взгляда от лица Риммеля.
 — Ну, так во что ты ценишь мою работу, магистр Риммель? — спросила она.
 Риммель облизнул губы, его глаза засверкали при виде внушительной кучи золота. Затем, после короткой борьбы, он решительным жестом пододвинул всю кучу к Бетаке. Старуха, обнажив гнилые зубы, улыбнулась, а затем наклонилась и взяла из кучи шесть монет. Остальные она подтолкнула обратно к Риммелю.
 — Я… я не понимаю, — пробормотал он, — почему ты не берешь все?
 — Я беру столько, сколько мне нужно, и не больше, — проскрипела Бетака. — Я просто хотела узнать, как ты ценишь меня. Ты полностью расплатишься со мной, если вспомнишь о старой Бетаке в своих молитвах. Теперь, вспоминая прожитые годы, я понимаю, что нуждаюсь в милости небес гораздо больше, чем в золоте.
 — Я… я буду молиться за тебя, Бетака, — бормотал Риммель, собирая золото в кошелек. — Но, может, я еще что-нибудь смогу сделать для тебя?
 Бетака покачала головой.
 — Приведи своих детей навестить меня, магистр Риммель. Ну, а теперь иди. Ты получил, что хотел. И я тоже.
 — Спасибо тебе, Бетака, — прошептал Риммель. Он поднялся на ноги, не в силах поверить своему счастью. — Я буду молиться за тебя. — И направился к выходу из пещеры.
 Когда Риммель исчез во внешнем мире, старуха вздохнула и сгорбилась над фонарем.
 — Мой Даррел, — прошептала она, прижимая золотое кольцо к губам. — Я все сделала. Я совершила колдовство, чтобы дать молодому человеку то, что он хочет. Как ты думаешь, может, я зря колдовала против Дерини?
 Она помолчала, как будто ожидая ответа, затем кивнула.
 — Я знаю, мой милый. Я никогда еще не колдовала против этой расы. Но колдовство должно сработать. Я уверена, что я вспомнила все слова заклинания. А, впрочем, пока мы с тобой, все это не важно.
 Уже совсем стемнело, когда Морган наконец дал сигнал к остановке: он и Дункан скакали вперед с самого раннего утра и останавливались только раз, чтобы напоить лошадей и перекусить на скорую руку.
 Теперь они приблизились к горному перевалу Дендоур, за которым лежало легендарное ущелье Гунури Пасс. В конце ущелья стояла часовня с гробницей Святого Торина — южные ворота свободного священного города Джассы. Утром, после ночного отдыха, Морган и Дункан поклонятся гробнице Святого Торина — это необходимая процедура, чтобы получить разрешение пересечь широкое озеро Джассы. И затем они должны вступить в священный город, куда ни одна коронованная особа не рискнет войти без разрешения местных жителей, а Морган должен войти никем не узнанный, войти и предстать перед курией Гвинеда.
 Морган с трудом различал во тьме развалины башен и стен. Он пустил свою лошадь шагом, прикрывая глаза от заливавшего их хлещущего дождя. Он внимательно смотрел по сторонам, но никого не обнаружил. Здесь они должны спокойно остановиться на ночь в безопасности.
 Морган высвободил ноги из стремян и вытянул их, откинувшись в седле. Он дал возможность лошади самой выбирать себе путь в темноте. За ним ехал Дункан, тихо ругавшийся, стоило его лошади соскальзнуть с тропинки. За Дунканом следовала вьючная лошадь. Она боязливо косилась на смутные тени по сторонам тропинки, испуганно трясла головой при каждом подозрительном звуке или движении во тьме. Люди и животные смертельно устали и промерзли до костей после долгого и трудного путешествия.
 — Ну, вот мы и добрались до места, — сказал Морган, когда они приблизились к развалинам ворот. Глухой стук копыт лошадей по камням горной тропы сменился чавканьем: они въезжали в древний двор по жидкой грязи. Сверхъестественная тишина царила здесь, нарушаемая только монотонным шумом дождя. Подавленный этой тишиной, Дункан подъехал к Моргану и прошептал:
 — Что это за место, Алярик?
 Морган направил свою лошадь в разрушенные ворота и, проезжая их, пригнув голову.
 — Святой Неот. Перед Реставрацией здесь был знаменитый монастырь, монахами в котором были только чистокровные Дерини. Во времена гонений часовню монастыря осквернили, многих братьев убили прямо на ступеньках алтаря. Местные жители избегают этих развалин. Брион и я выехали на битву отсюда.
 Морган направил свою лошадь в угол двора, над которым частично сохранилась крыша и было относительно сухо. Привстав на стременах, он тщательно проверил крепость сохранившихся балок.
 — Да, некогда Святой Неот был в одном ряду с большим университетом в Конкардине или школой Зарпаритов в Грекоте. Тогда была пора его расцвета, тогда быть Дерини считалось почетным.
 Он попробовал крепость последней балки и удовлетворенно хмыкнул.
 — Пожалуй, здесь единственное место, где мы можем поспать. Относительно сухо, и крыша на нас не обрушится.
 Он спешился, внимательно осмотрелся, очевидно, узнавая знакомое место. Через несколько минут Морган и Дункан расседлали коней и снесли свои пожитки на сухое место к стене. Затем Морган отвел лошадей подальше в развалины и оставил их там, дав корм. Дункан развел небольшой огонь у стены и занялся приготовлением ужина. Морган подошел к огню, снял мокрый плащ и перчатки, присел на корточки и протянул руки к огню.
 — М-м-м… Мне кажется, что я никогда больше не согреюсь.
 — Я думал, — копаясь в седельных сумках, сказал Дункан, — что нам придется обойтись без костра. Все сучья сырые. Что это за комната?
 — Я думаю, что здесь была трапезная, — Морган подкинул в огонь несколько сухих щепок. — А там дальше — кухня, спальные комнаты для братьев-монахов. С тех пор, как я был здесь в последний раз, все стало гораздо хуже. Вероятно, суровые зимы ускорили процесс разрушения. — Он потер руки и подышал на них. — А нельзя огонь развести посильнее?
 Дункан хмыкнул и открыл бутыль с вином.
 — Можно, если ты хочешь, чтобы вся Джасса знала о нашем прибытии. Я боюсь, что и такой костер опасно разводить.
 Морган засмеялся.
 — Ну хорошо. Я тоже не хочу, чтобы нам перерезали горло как шпионам. — Дункан разлил вино в бокалы, и Морган бросил в каждый из них по раскаленному докрасна камушку, холодное вино моментально согрелось. Морган задумчиво сказал:
 — Я слышал, что жители Джассы теперь по-другому расправляются со шпионами, и, особенно, с Дерини.
 — Можешь мне не рассказывать, — возразил Дункан, вынимая камни из бокалов и подавая один Моргану. — Пей, это остатки фианского вина.
 Морган уселся рядом с огнем и со вздохом отпил из бокала. Приятное тепло распространилось по всему его телу.
 — Жаль, что в Джассе не пьют. Нет ничего лучше вина из Фианы, крепкого и горячего, особенно, если ты замерз и устал.
 — Когда-то давно мы с Брионом проезжали в этих горах. Вот и все. Я внезапно вспомнил об этом.
 — Да, я понимаю.
 Натянув капюшон на голову, Морган медленно пошел в темноту и дождь. Он думал о Брионе. Это место пробудило в нем воспоминания. Наконец он обнаружил, что стоит под разрушенным потолком старой часовни и удивленно осмотрелся: он вовсе не предполагал приходить именно сюда.
 Когда-то это была большая часовня, и хотя теперь стены ее от пожаров разрушились, хотя от огромных цветных окон не осталось и следа, здесь все же ощущалась святость этого древнего строения. Даже безжалостные и жестокие казни, которые вершились здесь над братьями-монахами Дерини, не смогли уничтожить спокойствие и умиротворенность этого места. Для Моргана эти развалины всегда были предметом почитания и поклонения.
 Он посмотрел туда, где когда-то стоял алтарь, и вздрогнул, представив темные пятна крови на его ступенях. Но бедные монахи Дерини были мертвы уже двести лет, и кровь давно уже была смыта бесчисленными дождями, которые обрушивались на эти святые места каждую осень и весну. Монахи, посвятившие жизнь Святому Неоту, давно обрели вечный покой в загробном царстве. Во всяком случае, так утверждают земные мифы и легенды.
 Он повернулся и улыбнулся, увидев дверь, за которой была лестница на часовую башню. Морган открыл дверь. Лестница была полуразрушена, но вполне годилась для того, чтобы подняться по ней. Он пошел вверх, осторожно нащупывая ногой ступени, сбрасывая вниз обломки, на которых он мог поскользнуться. Когда он добрался до первой площадки, он подошел к окну, закутался в плащ и сел.
 Сколько же лет прошло с тех пор, подумал он, вглядываясь в темноту. Десять? Двадцать?
 Нет, вспомнил он, четырнадцать и несколько месяцев.
 Он притянул колени к груди и стал вспоминать.
 Была осень — октябрь. Он и Брион выехали из Корота рано утром на прогулку, может быть, последнюю перед тем, как наступит зима. Был ясный солнечный день, и Брион, как обычно, был в хорошем настроении. Он предложил, чтобы Морган показал ему эти старые развалины. Молодой лорд Дерини моментально согласился.
 Морган был не просто слугой Бриона. Он утвердил себя полноправным его помощником год назад после битвы с Марлуком. Ведь Моргану уже исполнилось пятнадцать лет — по Гвинедским законам это зрелый возраст. Так что он стал Дюком Корвином.
 Он ехал рядом с Брионом на черной лошади, и на его плаще был вышит зеленый грифон Корвина, а не алый лев Гвинеда. Лошади довольно зафыркали, когда всадники бросили поводья и остановились у входа в старую часовню.
 — Ну, давай посмотрим! — воскликнул Брион. Он направил своего белого жеребца в дверной проем и заглянул внутрь. — Алярик, лестница на башню, кажется, цела, пойдем, посмотрим.
 Он отвел лошадь назад на несколько шагов и спрыгнул с седла. Затем он закрепил поводья так, чтобы лошадь могла пастись, пока они осматривают башню. Морган тоже спешился и пошел вслед за Брионом.
 — Это, должно быть, в свое время было спокойным местом? — спросил Брион, перепрыгивая через балку и пробираясь между обломками. — Сколько людей жило здесь, как ты думаешь?
 — Во всем монастыре? Три или четыре сотни, сэр. Конечно, вместе со слугами и студентами. А вообще, здесь было около сотни монахов ордена.
 Брион стал карабкаться вверх. Из-под его ног сыпались обломки камня, щепки. Ярко-красная одежда Бриона резко выделялась на сером фоне стен. Перо на алой охотничьей шапочке кокетливо дрожало при каждом его прыжке. Вдруг Брион поскользнулся, чуть не упал, но смог сохранить равновесие и весело захохотал.
 — Поосторожнее, милорд, — сказал Морган, с беспокойством следя за чересчур смелыми прыжками Бриона. — Помните, этой лестнице уже четыреста лет. Если вы упадете, то Гвинед останется без короля.
 — А, ты слишком переживаешь, Алярик! — воскликнул Брион. Он добрался до первой площадки и подошел к окну. — Посмотри! Отсюда можно видеть полдороги до Корота!
 Морган подошел к нему. Брион очистил подоконник от камней и битого стекла, а затем сел, положив ногу на ногу.
 — Ты только посмотри! — воскликнул он, показывая на горы кругом. — Еще месяц, и все покроется снегом. И это будет так же прекрасно, как и сейчас, когда горы имеют цвет поздней осени.
 Морган улыбнулся и оперся на подоконник.
 — Хорошая охота в этих местах, сэр. Вы уверены, что не сможете задержаться в Короте подольше?
 — Ты же знаешь, что не могу, Алярик, — ответил Брион, с сожалением пожав плечами. — Долг призывает меня громко и настоятельно. Если я не вернусь через неделю в Ремут, то весь мой совет лордов хватит кондрашка. Я думаю, что они не верят в то, что Марлук мертв, что войны больше нет. А, кроме того, Дженана…
 Да, кроме того — Дженана, угрюмо подумал Морган.
 На мгновение он позволил себе представить молодую, темноволосую королеву, а затем изгнал ее изображение из памяти. Все надежды на то, что между ними установятся мирные дружеские взаимоотношения, испарились в тот день, когда она узнала, что Морган — Дерини. Она никогда не простит ему этого, а Брион тяжело переживал те почти враждебные отношения, которые сложились у его ближайшего друга с любимой женой-королевой, но сделать ничего не мог.
 Морган перегнулся через подоконник.
 — Смотрите, сэр, — сказал он, чтобы лишь переменить тему разговора. — Моя лошадь нашла траву, которую еще не уничтожил холод.
 Действительно, черная лошадь Моргана отошла от башни футов на двадцать и теперь спокойно щипала траву. Жеребец оставался на том же самом месте, где Брион соскочил с него. Он тыкался носом в камни в тщетной надежде найти что-либо съедобное, а дальше пойти не мог, так как его нога попала в соскользнувшие с седла поводья.
 Брион с негодованием фыркнул:
 — Этот жеребец так глуп, что я иногда удивляюсь, как он находит ясли с сеном. Ведь ему вполне достаточно поднять ногу и высвободиться из петли. А он думает, что его опутали.
 — Я всегда советовал вам не покупать коней из Даннеда, — сказал, улыбаясь, Морган. — Но вы не слушаете меня. Даннедские коневоды смотрят только на красоту лошади, а не на ее мозги. А вот лошади из Кассы…
 — Стоп! — с притворным негодованием приказал Брион. — Ты заставляешь меня чувствовать себя дураком. А король не должен чувствовать себя дураком.
 Морган улыбнулся и посмотрел вдаль: к башне во весь опор неслось с полдюжины всадников. Почувствовав тревогу, он легонько тронул колено короля.
 — Брион!
 Всадники подъехали ближе и можно было различить в руках переднего знамя с вышитым на нем львом Гвинеда. А за знаменосцем ехала огромная фигура в оранжевой одежде, с рыжими волосами. Это мог быть только лорд Эван, могущественный Дюк Клейнборда. Эван, вероятно, заметил их в окне башни, потому что он резко осадил лошадь, приподнялся на стременах и издал боевой клич, как будто собирался штурмовать башню.
 — Какого черта… — крикнул Брион, глядя на Эвана, вся свита которого окружила башню, подняв тучи пыли.
 — Сэр! — закричал Эван. Его рыжие волосы и борода развевались по ветру, а глаза сверкали возбуждением. Он в порыве чувства схватил знамя Гвинеда и стал размахивать им над головой. — Сэр! У вас сын! Наследник престола Гвинеда!
 — Сын! — ахнул Брион. — Мой Бог! Но ведь предполагалось, что это будет через месяц! — глаза его сверкнули. — Сын! Ты слышишь, Алярик? — закричал он, хватая Моргана за рукав и пускаясь с ним в пляс. — Я — отец! У меня сын!
 Оставив Моргана в покое, он подбежал к окну и с торжеством глядя на своих людей, громко крикнул:
 — Сын! Сын! У меня сын!
 Морган глубоко вздохнул, провел руками по лицу, как бы отгоняя печальные воспоминания. Затем снова сел, глядя во тьму. Все это было так давно. Мальчик Алярик уже теперь генерал Королевской армии, могущественный феодал, во всяком случае, в данный момент. Брион спит в своей гробнице под плитами собора в Ремуте. Он пал жертвой магии, которую даже Морган не смог предотвратить.
 А сын Бриона — ему уже четырнадцать лет. Он мужчина, король Гвинеда!
 Морган посмотрел в окно, как смотрели они с Брионом много лет назад, как будто хотел увидеть всадников, скачущих по долине. Затем он перевел взгляд на ночное небо. На востоке поднималась тусклая луна, забивая своим светом те несколько звезд, которые могли пробиться сквозь туман, укутавший землю. Морган долго смотрел на эти звезды, наслаждаясь спокойствием ночи, а затем встал и направился обратно к Дункану.
 Было уже поздно. Дункан, должно быть, беспокоится, что его так долго нет. А завтра предстоит встреча с этими коварными злобными архиепископами. Завтра решится многое.
 Он прошел вниз по лестнице. Теперь идти стало легче, так как луна освещала бледным светом развалины. Затем он прошел через дверной проем и вошел в зал часовни. Он был уже на середине пути к месту их пристанища, как вдруг заметил слабое мерцание света в дальнем алькове — слева от разрушенного алтаря.
 Он замер и повернулся к источнику света. Свет не исчез.




 Глава 11


 Морган сохранял неподвижность несколько секунд. Все защитные свойства Дерини мгновенно пришли в действие, как только он почувствовал опасность. Лунный свет был слишком тусклым, а тени очень длинными, но во тьме слева что-то отчетливо сверкало. Сначала он хотел окликнуть — это мог быть Дункан, — но не сказал ни слова: его обостренные чувства определили бы Дункана. Если в этой тьме кто-то и был, то Моргану совершенно незнакомый.
 Осторожно он двинулся влево. Пальцы бесшумно скользили по стене. Морган жалел, что не взял с собой меча. Когда он двинулся, огонек исчез, и теперь Морган видел, что в углу развалин нет ничего необычного, но его любопытство разгорелось: что могло так сверкать в этих развалинах? Стекло? Случайное отражение луны в луже? Или что-нибудь более зловещее?
 Вдруг послышался какой-то слабый звук со стороны развалин алтаря. Морган резко повернулся и застыл. Стилет мгновенно скользнул в его ладонь. Это было уже что-то реальное. Не лунный свет и не лужа. Там кто-то был.
 Морган ждал. Глаза и уши улавливали все, что могли уловить. Морган наполовину был уверен, что сейчас из-за мертвых камней появится привидение. Дух какого-нибудь монаха. Он долго ждал и уже решил, что его разыгравшиеся нервы сыграли с ним шутку, как вдруг из-за камней показалась огромная серая крыса и направилась прямо к нему.
 Морган от неожиданности отскочил в сторону, затем облегченно вздохнул и рассмеялся, когда крыса бросилась прочь. Он снова взглянул на развалины алтаря, усмехнулся над своими страхами и пошел дальше.
 Тот угол, где что-то сверкало, был также завален разными обломками, как и все остальное пространство часовни. Но в этом углу сохранились остатки крыши, а в стенной нише сохранились остатки мраморной статуи.
 От статуи остались только ноги. Они да обломки камня и стекла — вот все, что осталось после того ужасного дня, когда восставшие крестьяне ворвались в монастырь и полностью уничтожили его. Морган улыбнулся про себя, когда его глаза скользнули по сандалиям, стоявшим на мраморном постаменте. Что же это за невезучий святой, от которого остались только ноги? Затем его глаза опустились ниже, и он увидел серебряную или посеребренную пластинку, которая была вделана в основание под ногами. Морган понял, что она и была источником света, который привел его в состояние тревоги. На полу валялись обломки цветной мозаики, некогда украшавшей пьедестал. Грабители разрушили все, что могли: статуи, цветные окна, мраморные плиты пола, роскошное убранство алтаря.
 Морган достал стилет, чтобы попытаться содрать кусок пластины, которая его ввела в заблуждение, но затем спрятал стилет в ножны. Это был единственный кусок серебра, который все еще оставался на своем месте и пережил все: грабителей, время, непогоду. А мог ли этот неизвестный святой, в чью честь поставлена была статуя, надеяться на такую преданность со стороны его почитателей-людей?
 Морган подумал, что нет, не мог. Даже неизвестно сейчас, что это за святой.
 Поджав в задумчивости губы, Морган пробежал пальцами по изувеченной поверхности камня. Затем он наклонился, чтобы внимательнее рассмотреть его. Как он и предполагал, в камне были высечены какие-то фразы. Однако их было трудно разобрать. Ярость грабителей была велика, они разрушили здесь все, не щадя и камня. Но если немного приложить воображения, то можно прочесть два слова — Обретший Благодать — стандартное выражение для изображения святых. А вот следующее слово не разобрать, и следующее за ним тоже. Они были слишком повреждены. Морган смог только разобрать буквы «м», «б» и на конце «р». «Камбер»? Святой Камбер? Морган присвистнул от удивления. Опять Святой Камбер — патрон магии Дерини. Неудивительно, что грабители так здорово поработали здесь. Было странно, что они хоть немного оставили.
 Он отошел на несколько шагов назад и осмотрелся, сожалея, что у него нет времени задержаться и осмотреть здесь все повнимательнее. Если этот угол церкви был посвящен Святому Камберу, то вполне возможно, что где-то неподалеку находится Путь Перехода. Конечно, даже если он и функционирует, — а это весьма сомнительно после столь долгих лет разрухи и запустения, — то все равно им воспользоваться было бы невозможно. Все пути Перехода, известные ему, шли в Ремут: в кабинет Дункана или в ризницу собора. А им нужно совсем не туда. Им нужно попасть в Джассу.
 Да и вообще это было бы смешно. Путь все равно не работает, даже если он и сможет его найти. Так что нечего терять время на его поиски.
 Подавив зевок, Морган бросил напоследок взгляд на святого, махнул ему рукой и медленно пошел к Дункану. Завтра они получат ответы на многие вопросы, когда предстанут перед курией Гвинеда.
 Снова пошел сильный дождь. Возможно, он поможет уснуть.
 Но для Поля де Гендаса этой ночью времени для сна не было. Не далеко от того места, где Морган и Дункан устроились на ночлег, он ехал в лесу под проливным дождем. Вскоре он подъехал к тайному горному лагерю Барина. Его усталая лошадь хрипло дышала, выпуская из ноздрей клубы пара в холодный ночной воздух. Сам Поль, мокрый и забрызганный грязью с ног до головы, привстал на стременах, стянул с головы шапочку с эмблемой сокола и поднял ее вверх. Он уже приблизился к первой линии постов охранения.
 Это необходимо сделать, так как часовые со своими скрытыми фонарями появятся из темноты не раньше, чем смогут узнать всадника. После коротких переговоров с часовыми Поль наконец приблизился к палаточному лагерю Барина. Тлеющие факелы обозначали его границы. Когда Поль подъехал к первой палатке на границе, из нее вышел молодой парень с таким же соколом, как у Поля, чтобы принять у него лошадь. Протирая сонные глаза, он с любопытством смотрел на гостя.
 Поль кивнул ему в знак приветствия и с облегчение соскочил на землю. Он с нетерпением окинул взглядом лагерь и сбросил с себя промокший и грязный плащ.
 — Барин здесь? — спросил он, откидывая назад мокрые волосы, прежде чем натянуть на голову свою шапочку.
 Старик в высоких сапогах и плаще с капюшоном подошел к Полю, оглядел его в головы до ног и сделал знак парню, чтобы тот отвел лошадь.
 — Барин совещается, Поль. Он просил, чтобы его не беспокоили.
 — Совещается? — Поль снял грязные перчатки и пошел, разбрызгивая грязь, по тропинке к центру лагеря. — С кем? Кто бы у него ни был, я уверен, что он захочет услышать те сведения, которые я привез.
 — Даже рискуя обидеть архиепископа Лориса? — спросил старик, довольно улыбаясь при виде изумления Поля. — Я думаю, что архиепископ приехал, чтобы поддержать наше движение, Поль.
 — Сам Лорис здесь?
 Поль недоверчиво засмеялся, а затем, с ухмылкой от уха до уха, в порыве энтузиазма с размаху хлопнул своего собеседника по спине. — Дружище, ты понятия не имеешь, как нам здорово повезло в эту ночь. Теперь я точно знаю, что Барину понравятся те новости, которые привез я!
 — Вы понимаете мое положение, — сказал Лорис. — Так как Морган отказывается раскаиваться и отречься от своей ереси, то я вынужден наложить интердикт.
 — План действий, который вы предлагаете, мне ясен, — холодно ответил Барин. — Вы хотите лишить Корвин всех таинств церкви, хотите обречь беспомощные бессловесные души на вечные страдания. — Он посмотрел на свои сложенные руки. — Мы с вами согласились, что с Морганом надо кончать, архиепископ, но ваши методы я не могу принять и одобрить.
 Барин сидел на маленьком походном стуле. Он был одет в свободно свисающий с плеч желтый плащ, отделанный мехом. Перед ним, прямо в центре палатки, обложенный камнями горел костер. Весь пол был устлан толстыми коврами. Лорис, пурпурный бархатный плащ которого был забрызган грязью от долгого путешествия, сидел справа от Барина в складном кожаном кресле. Это было кресло Барина, но он уступил его знатному гостю. За Лорисом стоял монсеньор Горони в черной сутане. Его руки были спрятаны в складках рукавов. Он только что вернулся после выполнения миссии в епископстве Корвин и с непроницаемым лицом слушал этот разговор.
 Барин повертел своими длинными пальцами, взглянул на ковер под ногами.
 — Я не могу никак отговорить вас от вашего плана действия, ваше сиятельство?
 Лорис сделал безнадежный жест рукой и торжественно покачал головой.
 — Я пытался сделать все, но епископ Корвина Толливер не выразил особого желания сотрудничать. Если бы он отлучил Моргана, как я просил его, то положение теперь было бы совсем иным. Однако он этого не сделал, и мне приходится собирать курию и…
 Он оборвал фразу на полуслове, так как тент палатки откинулся в сторону и на пороге появился человек в забрызганном грязью плаще и с эмблемой сокола на шляпе. Человек снял шляпу и приветствовал всех, прижав сжатый кулак к груди. Заметив Лориса и Горони, он поздоровался с ними кивком головы. Барин недовольно посмотрел на вошедшего, а узнав его, нахмурился. Однако он встал и подошел к нему.
 — В чем дело, Поль? — спросил Барин, приглаживая волосы. — Я же предупредил Майкла, чтобы нас не беспокоили, пока мы беседуем с архиепископом.
 — Я не думаю, чтобы вы отдали бы такое распоряжение, если бы знали, с чем я приехал, лорд, — сказал Поль, подавив улыбку и инстинктивно понижая голос, чтобы их не мог услышать Лорис. — Сегодня вечером я видел Моргана, скачущего по дороге к Святому Торину. Он и его спутник остановились на ночь в развалинах Святого Неота.
 Барин судорожно схватил Поля за плечи и возбужденно заглянул ему в глаза.
 — Ты уверен в этом? — Его глаза засверкали. — О боже, прямо к нам в руки! — прошептал он.
 — Я думаю, что он едет в Джассу, — усмехнулся Поль. — Может, нам стоит устроить ему соответствующий прием там?
 Глаза Барина загорелись огнем, когда он резко повернулся к Лорису.
 — Вы слышали, Ваше сиятельство? Морган в монастыре Святого Неота, он едет в Джассу!
 — Что? — Лорис вскочил, глаза его горели яростью. — Морган едет в Джассу? Мы должны остановить его!
 Барин, казалось, не слышал его. Он в возбуждении мерил шагами палатку, что-то яростно обдумывая.
 — Вы слышите меня, Барин? — повторил Лорис, злобно глядя на Барина, мечущегося по палатке. — Он своими штучками Дерини хочет перехитрить нас. Он хочет завтра выступить перед курией. Но своей хитростью и коварством Дерини он способен убедить некоторых из моих епископов в своей невинности. Я знаю — он не желает подчиняться моим указам!
 Барин покачал головой. Едва заметная улыбка играла на его губах.
 — Конечно, Ваше сиятельство, я знаю, что он не хочет подчиняться вам. Но я хочу воспрепятствовать его выступлению перед курией. Возможно, настало время, когда мы должны встретиться лицом к лицу: Морган и я. Возможно, настало время проверить, чье же могущество сильнее — его проклятая магия или могущество Бога. Поль, — он повернулся к Полю, стоящему у выхода из палатки. — Собери группу человек в пятнадцать. Мы поедем к Святому Торину утром.
 — Хорошо, милорд. — Поль поклонился.
 — И как только Его сиятельство покинет нас, распорядись, чтобы никто ко мне в палатку не заходил. Это очень важно. Ясно?
 Поль кивнул и вышел из палатки, отправившись выполнять поручение. Но выражение лица Лориса говорило о том, что он ничего не понял и ждет объяснений. Он обратился к Барину:
 — Не собираетесь ли вы нападать на Моргана?
 — Я ждал возможности встретиться с ним лицом к лицу уже много месяцев, Ваше сиятельство, — сказал Барин, глядя на Лориса сверху вниз сквозь полуопущенные ресницы. — В Святом Торине, через который он должен будет проехать по пути в Джассу, я преподнесу ему сюрприз: я лишу его возможности вмешиваться в заседание курии. Ну, а в лучшем случае, я думаю, вам уже больше никогда не придется думать и беспокоиться об этом проклятом лорде Дерини.
 Лорис нахмурился, потемнел, пальцы его нервно перебирали складки одежды.
 — Вы хотите убрать его и не дать ему раскаяться в грехах и отречься от своих заблуждений?
 — Я сомневаюсь, что такие, как он, могут раскаяться, Ваше сиятельство, — резко ответил Барин. — Дерини — это слуги Сатаны с самого сотворения мира. Я не думаю, что вечное блаженство ждет их.
 — Может быть, — сказал Лорис, вставая и устремляя на Барина твердый взгляд своих холодных голубых глаз. — Но я думаю, что мы не имеем права поступать так. Морган должен получить возможность раскаяться. Я не могу лишить этого права даже самого дьявола, хотя есть очень много причин, которые заставляют меня ненавидеть Моргана. Вечность — это слишком долгий срок, чтобы обрекать на нее человека.
 — Вы его защищаете? — вкрадчиво спросил Барин. — Если я не уничтожу его сейчас, когда есть возможность, то потом может случиться так, что подобной возможности больше не представится.
 И тут впервые с начала переговоров заговорил Горони. Он откашлялся и посмотрел на Лориса.
 — Могу я сказать, Ваше сиятельство?
 — Что ты хочешь, Горони?
 — Если Ваше сиятельство позволяет, то есть способ сделать его беспомощным, так что в это время можно и побороться с дьяволом за его душу. Его можно сделать неспособным использовать свое могущество до тех пор, пока мы не решим, как с ним поступить наилучшим образом.
 Барин подозрительно взглянув на Горони, нахмурился.
 — Как это можно сделать?
 Горони посмотрел на Лориса, и получив молчаливое разрешение, продолжал:
 — Существует наркотик под названием марала, который действует только на Дерини. Он затуманивает им мозг, делает их неспособными использовать черные силы до тех пор, пока не кончится действие наркотика. Если мы введем его Моргану, то он будет полностью в нашем распоряжении.
 — Наркотик Дерини? — Брови Лориса сдвинулись и он нахмурился. — Мне это не нравится, Горони.
 — И мне тоже! — выкрикнул Барин. — Я не хочу использовать штучки Дерини, чтобы захватить его. Сделать так — это значит стать на одну доску с ним!
 — Если ваше сиятельство позволит, — терпеливо проговорил Горони. — Мы имеем дело с необычным врагом. В таких случаях, чтобы нанести ему поражение, нужно пользоваться необычными методами. А кроме того, ведь наша цель стоит этого!
 — Это верно, Барин, — осторожно согласился Лорис. — Да и для вас риск будет минимальным. Горони, как ты предлагаешь ввести наркотик? Морган ведь не будет спокойно смотреть, как ты что-то подмешиваешь ему в вино.
 Горони засмеялся, и на его невыразительном и ничем не примечательном лице появились какие-то дьявольские черты.
 — Предоставьте это мне, Ваше сиятельство. Барин говорил о том, что он устроит западню у Святого Торина. С разрешения Вашего сиятельства я выеду тотчас же. А затем на рассвете мы встретимся с Барином и его людьми. У меня есть один монах, который поможет нам расставить западню. А вы, Ваше сиятельство, должны вернуться в Джассу, чтобы приготовиться к завтрашней курии. Если по какой-то случайности у нас ничего не получится, вы можете продолжать переговоры относительно наложения курией интердикта.
 Лорис взглянул на Барина.
 — Ну, Барин? — спросил он, — что скажете? Горони останется здесь, чтобы помочь вам захватить Моргана и услышать его исповедь, если, конечно, Морган решит покаяться и отречься. Если этого не произойдет он — в вашем распоряжении. Делайте с ним все, что хотите. Если кто-либо из вас добьется успеха, то не будет необходимости накладывать интердикт на Корвин. Вы можете объявить, что предотвратили катастрофу, надвигающуюся на Корвин, и назначить нового правителя Корвина. А я… мне не придется наказывать целый народ из-а грехов одного человека. Духовное здоровье народа — самая главная моя забота.
 Барин долго смотрел в пол, обдумывая предложение, затем медленно кивнул.
 — Хорошо, Ваше сиятельство. Если вы говорите, что я не запятнаю себя тем, что воспользуюсь наркотиком Дерини, чтобы захватить Моргана, то я обязан верить вам. Ведь вы — архиепископ, и я должен верить вам, если я хочу оставаться верным сыном церкви.
 Лорис кивнул одобрительно и поднялся на ноги.
 — Ты очень мудр, сын мой, — сказал он, жестом показывая Горони, что пора идти. — Я буду молиться за твой успех.
 Он протянул руку с аметистом, и Барин, после непродолжительной паузы, опустился на колено и коснулся губами камня. Однако в его глазах бушевала буря, когда он поднялся на ноги. Он старался спрятать свои глаза от архиепископа, провожая его к выходу.
 — Бог тебе поможет, Барин, — прошептал Лорис, поднял руку в знак благословения и вышел из палатки.
 После его ухода Барин долго стоял неподвижно. Затем он повернулся и обвел глазами палатку — полотняные стены, широкую походную кровать с меховым покрывалом, два складных стула, костер, шкаф у стены, деревянный походный алтарь.
 Барин медленно подошел к алтарю, коснулся тяжелого нагрудного креста.
 — Все ли я правильно делаю, о Боже? — прошептал он, прижимая крест к груди и закрывая глаза. — Имею ли я право пользоваться наркотиками Дерини, чтобы вершить правое дело?
 Он упал на колени перед алтарем на дубовую скамеечку, выпустив из пальцев холодное серебро, зарылся лицом в руки.
 — Помоги мне, Боже, умоляю тебя. Я знаю, что мне делать, когда встречусь лицом к лицу с твоим врагом!




 Глава 12


 Было уже светло, когда Морган и Дункан выехали из северного выхода Гуннури Пасс. День был ясный, хотя и холодный. Звонкий стук копыт лошадей далеко разносился с морозном воздухе. Лошади уже ощущали воду, ведь впереди, в полумиле за деревьями, окружающими гробницу Святого Торина, лежало озеро Яшан. Морган и Дункан, отдохнувшие за ночь после вчерашнего пути, были погружены в мысли о том, что принесет им сегодняшний день.
 Сейчас они находились в дикой горной стране, где царствовали камни, душившие все живое, где на горных склонах нельзя было увидеть даже чахлого куста. Но сама Джасса была расположена в прелестной долине, которую украшали тенистые леса, где протекали бурные потоки, а в лесных чащах можно было увидеть зеркальную поверхность голубых озер.
 Люди Джассы строили свои дома и города из деревьев. Сырой горный воздух предотвращал опасность гибельных пожаров. И даже часовня, к которой сейчас подъезжали Морган и Дункан, была построена из дерева. При ее строительстве люди использовали все великое множество пород деревьев, которые росли в этой благодатной местности. А так как Святой Торин считался покровителем леса, то для часовни, посвященной ему, этот материал подходил как нельзя лучше.
 Теперь уже никто в точности не знал, как Торин стал святым. В Джассе о нем ходило множество легенд, но достоверно известным было то, что жил он примерно за полвека до Реставрации, в пору расцвета царствования Дерини. Утверждали, что он был сыном благородных, но бедных охотников, которые по наследству занимали должность хранителей северных лесов. Ну, а что касается остальной его жизни, то с уверенностью никто не мог ничего сказать.
 Говорили, что ему подчинялись все звери в тех лесах, которые он охранял. Говорили и о многочисленных чудесах, которые он творил. Ходили легенды о том, как он спас короля Гвинеда, который охотился там. Однако уже все забыли, как это произошло.
 И, тем не менее, Святой Торин после смерти был признан патроном Джассы, и поклонение ему стало составной частью жизни этого городского народа. Женщины были освобождены от служения культу Святого Торина. У них была своя собственная Святая — Этальбура. Но мужчины, откуда бы они ни приехали, если они хотели войти в Джассу, обязаны были совершить сначала паломничество к гробнице Святого Торина и получить там полированную оловянную эмблему, удостоверяющую их лояльность. И только после этого они могли подойти к лодочникам, которые перевозили путешественников через широкое озеро Яшан в саму Джассу.
 Те, кто не совершил паломничества, привлекали к себе нежелательное снимание, чтобы не сказать больше. И даже если лодочники соглашались перевезти такого путешественника в город — а пути в город вокруг озера не было — то все равно ни в одной гостинице, ни в одной таверне не обслужат человека, не имеющего эмблемы, полученной в часовне Святого Торина. Да и более серьезные дела в городе тоже было невозможно вести чужестранцам, которые на совершили паломничества к покровителю города. Жители Джассы очень ревниво следили за тем, чтобы их святому оказывались необходимые почести. Так что редко находились путешественники и торговцы, которые не совершали бы паломничества к Святому Торину.
 Площадка для ожидания, на которую Морган и Дункан направили своих лошадей, вся поросла травой. Это была небольшая, частично отгороженная лужайка, которая находилась в стороне от главной дороги. Здесь путешественники и их лошади могли немного отдохнуть, прежде чем предстать перед Святым. В дальнем конце лужайки высилась вырезанная из дерева скульптура Святого, воздевающего руки вверх в жесте благословения. Огромные деревья простирали свои узловатые ветви над головами пилигримов.
 Тут же находилось несколько путешественников. Полученные ими эмблемы говорили о том, что они уже получили благословение святого и теперь просто отдыхают перед тем, как направиться в город. Юноша в такой же охотничьей одежде, как и у двух наших путешественников, снял с головы свою шляпу и вошел в часовню.
 Дункан и Морган спешились и привязали лошадей к кольцу, вделанному в каменную плиту. Морган ослабил на шее ремешок шляпы. Он с удовольствием снял бы ее, но тогда существовала реальная опасность, что его узнают. А этого нельзя было допустить, если он хочет попасть на заседание курии: мало было в Гвинеде людей с такими золотыми волосами, как у Моргана.
 Дункан внимательно посмотрел на людей, которые стояли в дальнем конце лужайки. Затем перевел взгляд на часовню, а сам немного наклонился в сторону кузена.
 — Очень странно они строят здесь из дерева, — прошептал он. — Эта часовня как будто сама выросла из земли, а не построена человеческими руками. Она выросла как гриб за одну ночь.
 Морган усмехнулся, а затем осмотрелся, не видел ли кто-нибудь его усмешки.
 — Сегодня твое воображение несется вскачь, кузен, — сказал он, едва шевеля губами и осматриваясь вокруг. — Жители Джассы уже давно являются самыми искусными мастерами по дереву.
 — Может быть, — сказал Дункан. — И все же что-то неестественное ощущается здесь. Ты не находишь?
 — Только ощущение святости, как и в других часовнях, — ответил Морган. — Да и к тому же оно чувствуется здесь гораздо слабее. Тебе не кажется, что твоя совесть священника сейчас мучает тебя?
 Дункан фыркнул:
 — Ты невыносим. Ты знаешь об этом? Тебе никто не говорил это раньше?
 — Очень часто, — признал с улыбкой Морган. Он еще раз окинул взглядом лужайку, чтобы убедиться, что они не привлекают внимания. Затем он подошел поближе к Дункану. На его лице появилось серьезное выражение.
 — Я забыл сказать, что случилось со мной ночью, — сказал он тихим шепотом.
 — Да?
 — Кажется, что боковой алтарь в Святом Неоте был некогда посвящен Святому Камберу. Я даже боялся, что мне будет опять видение или явление.
 Дункан с трудом сдержался от того, чтобы не повернуться к кузену.
 — Ну и…? — спросил он, с трудом понижая голос до шепота.
 — Меня испугала крыса, — ответил Морган. — К тому же, у меня разыгрались нервы. Смотри, мы, кажется, не одни.
 Из-за поворота показались два всадника. Морган обратил на них внимание только потому, что они ехали шагом. Оба всадника были одеты в бело-голубые цвета. За ними из-за поворота выехали еще два всадника, и еще, и еще…
 Друзья насчитали шесть пар всадников, за которыми ехала небольшая карета, отделанная голубыми панелями в черных рамках. В карету были впряжены четыре лошади, покрытые голубыми покрывалами и украшенные белыми перьями. Одни только вооруженные люди в униформе на дороге в Джассу привлекли бы всеобщее внимание, как весьма необыкновенное явление. А роскошная карета еще больше усиливала впечатление. Кто-то очень высокопоставленный ехал в Джассу. А если учитывать, что Джасса поддерживала традиционный нейтралитет, то это мог быть кто угодно.
 Когда карета и эскорт подъехали ближе, молодой пилигрим вышел из часовни. На его голове сверкала эмблема Святого Торина. Так как Морган не высказывал желания идти следующим, то Дункан отстегнул свой меч и повесил его на дерево. Затем он двинулся ко входу в часовню.
 Всадники уже поравнялись с Морганом. Когда они проезжали мимо, он хорошо видел их развевающиеся плащи, слышал приглушенное позвякивание кольчуг под плащами и звон шпор и сбруи. Копыта запряженных в карету лошадей утопали в грязи, даже когда она въехала на площадку. А затем они вынуждены были остановиться, так как колеса экипажа завязли и лошади не могли сдвинуть экипаж с места.
 Кучер размахивал кнутом, крича, но не ругался, как про себя заметил Морган. Два всадника подхватили лошадей под уздцы и тащили их вперед. Но все было бесполезно, карета увязла.
 Морган внимательно рассматривал подъехавшую карету. Он знал, что его могут позвать на помощь. Не будут же дворяне делать грязную работу, когда вокруг полно простого люда. А сегодня переодетый Дюк Корвин был простолюдином. И Морган приготовился к работе.
 — Эй, вы, — один из всадников подъехал к Моргану и другим путешественникам и движением кнута показал на дорогу. — Помогите вытащить экипаж благородной леди.
 Так, значит, в экипаже леди. Неудивительно, что кучер выбирал выражения, когда кричал на лошадей.
 Поклонившись, Морган поспешил к карете, навалился на колесо и попытался сдвинуть его. Карета не сдвинулась. Еще один человек присоединился к Моргану и ухватился за другую спицу колеса. Несколько человек ухватились за другое колесо.
 — Когда я скомандую, — сказал один из всадников, — ты, кучер, понукай лошадей, а вы толкайте. Готов, кучер?
 Кучер кивнул, поднимая кнут. Морган сделал глубокий вдох.
 — Ну, пошли!
 Лошади рванули, Морган и его соседи напряглись, колеса и карета заскрипели, затем медленно стали выходить из ямы. Кучер отвел карету на несколько футов вперед и остановил ее. Всадник подъехал поближе к Моргану и другим пилигримам и поднял кнут в знак приветствия.
 — Леди вас благодарит, — крикнул он.
 Морган и остальные поклонились.
 — И она хочет лично передать вам благодарность, — послышался нежный музыкальный голос из кареты.
 Морган с удивлением увидел голубые глаза, каких раньше он никогда не видел, и лицо неописуемой красоты. Лицо было в воздушном облаке красно-золотых волос.
 Они образовывали вокруг головы два огненных крыла, а над головой прятались в маленькую корону. Нос был маленький, аккуратный и чуть-чуть вздернутый. Губы полные, чувственные.
 Взгляд этих голубых глаз встретился на мгновение с его взглядом, но этого мгновения было достаточно, чтобы они навсегда остались в его памяти, а затем Морган опомнился, отступил назад и глубоко поклонился. Он вовремя вспомнил, что сейчас он не лорд Алярик Морган: он сейчас простой человек и говорить ему сейчас надо соответственно со своим званием.
 — Для Алана-охотника большая честь служить вам, леди, — прошептал он, боясь снова увидеть ее глаза: второй раз он бы не выдержал.
 Всадник прокашлялся, подъехал к Моргану и постучал его кнутом по плечу.
 — Ну хватит, охотник, — сказал он, — Леди торопится.
 — Конечно, сэр, — пробормотал Морган, отходя от кареты и стараясь еще раз хоть мельком увидеть прекрасную незнакомку. — Доброго пути, благородная леди.
 Леди кивнула и начала задергивать занавеску. И вдруг чья-то головка в красной шапочке вынырнула из-под руки и посмотрела на Моргана широко раскрытыми глазами. Леди покачала головой, прошептала что-то на ухо ребенку, затем улыбнулась Моргану и исчезла из виду. Морган с улыбкой смотрел, как кучер хлестнул кнутом лошадей и карета двинулась дальше. Дункан вышел из часовни, снял меч и прицепил его к поясу. Эмблема Торина украшала его шляпу. Со вздохом Морган подошел к лошадям, чтобы оставить свой меч, затем решительным шагом пересек двор и вошел в часовню.
 Первая комната, куда он вошел, была небольшая и полутемная. Стены были украшены решетками, на полу — мозаичный паркет. В конце комнаты виднелись двери, ведущие в саму часовню. За решеткой справа кто-то находился. Морган посмотрел туда и кивнул.
 Должно быть, это монах, всегда присутствующий здесь. Он выполнял функции исповедника, если кто-либо из пилигримов захочет облегчить свою душу и получить отпущение грехов, а кроме того, он наблюдал, чтобы в часовню входил только один невооруженный человек.
 — Господь благословит тебя, брат мой, — прошептал Морган, надеясь, что тон его достаточно смиренный и не вызовет подозрений.
 — И на тебя падет милость божья, — ответил монах хриплым шепотом.
 Морган поклонился в ответ на благословение и пошел к дверям. Когда он протянул руку к ручке двери, он услышал сзади шорох, как будто монах зашевелился. Морган решил, что он делает что-то не так, и повернулся к монаху, надеясь, что его личность не вызвала у монаха никакого подозрения. Монах откашлялся.
 Морган задумался. Может, он что-нибудь забыл? Затем в углу его рта появилась еле заметная усмешка. Он нащупал кошелек на поясе и достал золотую монету.
 — Я тебе очень благодарен, брат, — сказал он, пряча улыбку. — Вот тебе за беспокойство.
 Он приблизился к решетке и просунул монету в узкую щель. Когда он снова направился к дверям, то услышал мягкий звон золота и не слишком скрываемый вздох облегчения.
 — Иди с миром, сын мой, — услышал он шепот монаха, когда открывал двери. — Может, ты найдешь то, что ищешь.
 Морган закрыл за собой дверь и подождал, пока его глаза привыкнут к царящему сумраку. Часовня Святого Торина не производила особого впечатления. Морган видывал и гораздо большие и более роскошные часовни, построенные в честь более знаменитых святых, чем этот ничем не выдающийся местный лесной Святой. Но какое-то очарование было и в этой бедной часовне. Оно полностью захватило Моргана.
 Часовня была целиком сделана из дерева, и стены, и потолок, и даже алтарь были вырублены из гигантского дуба. Пол был собран из пластинок дерева разных пород, которые образовывали сложный и красивый узор. Стены и потолок были укреплены дубовыми балками.
 Но передняя стена часовни просто поразила Моргана. Над стеной за алтарем трудился лучший мастер, который до тонкости знал каждое дерево своей страны, он тонко чувствовал оттенки и текстуру дерева, знал как их соединить, чтобы каждая пластина подчеркивала все достоинства соседних, и вся стена создавала впечатление бушующего вечного моря, на фоне которого высился крест алтаря. Это был символ вечной жизни и торжества церкви над злом. Статуя Святого Торина, стоящая слева, была вырублена из дуба, по контрасту с распятием алтаря, сделанным из твердого темного дерева. Святой Торин казался почти белым. Фигура на распятии была сделана не по канонам, освященным церковью — человек на кресте с распростертыми руками в форме буквы «Т», глаза устремлены вдаль. Король на троне, а не страдающий человек.
 Моргану не понравилось такое холодное бездушное изображение Христа. Оно полностью уничтожало то впечатление теплоты, человечности, которым веяло от стен, потолка, в которые лучшие мастера вложили свою душу. Даже живой свет лампад и свечей пилигримов не мог смягчить тот холод, который исходил от надменной фигуры Царя Небесного.
 Морган окунул палец в чашу со святой водой, перекрестился и пошел дальше. Его первоначальное ощущение спокойствия и безмятежности при более внимательном осмотре сменилось ощущением беспокойства.
 Он пожалел, что на его поясе нет меча. Он был бы рад поскорее покончить со всем этим и убраться отсюда.
 Задержавшись у небольшого стола в центре часовни, он зажег свечу, которую должен был принести к алтарю. Когда свеча разгорелась, его мысли на мгновение вернулись к прекрасной незнакомке — свет свечи напомнил ему огненный цвет ее волос. Затем воск потек по его пальцам и он очнулся. Пора было продолжать церемонию.
 Алтарные ворота были закрыты. Морган опустился на колени, чтобы показать свою набожность, и протянул руку к засову. Свечи других пилигримов горели за алтарной решеткой, перед изображением святого, Морган встал, когда алтарные ворота с легким щелчком открылись. Проходя через ворота, он вдруг почувствовал, что его руку что-то оцарапало. Потекла кровь. Инстинктивно он поднес поврежденное место ко рту. Он решил, что алтарные ворота — очень неподходящее место, чтобы царапаться.
 Он наклонился к алтарю, все еще держа руку у рта. И вдруг вся комната начала бешено крутиться. Прежде чем он смог выпрямиться, он попал в какой-то бешеный поток, цветные огни мелькали у него перед глазами.
 Марала! — раздался крик в мозгу.
 Должно быть, она была на засове, а затем он занес ее с кровью в рот. Хуже всего было то, что он боролся с оцепенением мозга, которое вызывала марала у Дерини. Чужая личность вторгалась в его сознание, поглощающая, могущественная сила, которая угрожала выхватить его, погрузить в забвение.
 Он упал на четвереньки, стараясь освободиться, но чувствовал, что уже поздно, что атака был чересчур внезапной, а наркотик очень сильным.
 И затем чья-то огромная рука стала опускаться на него, рука, которая заполняла всю комнату, которая закрывала от него плавающие дрожащие огни, которая сомкнулась вокруг него.
 Он пытался позвать Дункана, но боль обрушилась на его мозг, подавив последние очаги сопротивления этой зловещей силе, которая скрутила его. Все было бесполезно. Хотя казалось, что его крики могут вырваться отсюда наружу и достичь Дункана, но он понимал, что все, что исходит от него, поглощается злой силой.
 Он почувствовал, как рухнул, упал, и крик его был беззвучен. Он скользнул в пустоту.
 А затем наступил мрак.
 И забвенье.




 Глава 13


 Через четверть часа после того, как Морган вошел в часовню, небо потемнело. На лужайке не было никого, кроме Дункана и трех лошадей. Поднялся сильный ветер, который растрепал волосы Дункана, хлестнул хвостом лошади его по лицу, когда тот стал осматривать поврежденную ногу животного. Наконец лошадь подняла голову, и Дункан положил копыто себе на колени. Он вынул кинжал и стал острием вытаскивать острую щепку, которая вонзилась лошади в ногу. Где-то прогремел гром, обещая приближающуюся бурю. Дункан нетерпеливо посмотрел на часовню.
 Что там делает Алярик? Ведь он должен был бы давно вернуться. Может, что-нибудь произошло?
 Он опустил ногу лошади на землю, встал и вложил кинжал в ножны.
 Да, это на Алярика не похоже. Его кузен никогда не отличался религиозностью, а особенно теперь, когда они торопятся на заседание курии, он не стал бы тратить время на осмотр захудалой деревенской часовни. Дункан снова посмотрел на дверь часовни. Затем он снял с себя шляпу, поиграл эмблемой Святого Торина, повертел шляпу на пальце. Может, что-нибудь случилось? Следует проверить?
 Решительным движением он надел шляпу и направился к часовне. Затем вдруг остановился, повернулся и отвязал лошадей — вдруг потребуется бежать — и снова пошел к часовне. За решеткой в первой комнате послышалось какое-то торопливое движение, и его окликнул хриплый голос монаха:
 — Вы не должны входить с оружием сюда. Вы знаете это. Это святое место.
 Дункан нахмурился. Он не хотел нарушать местные обычаи, но он не намеревался при таких подозрительных обстоятельствах оставаться безоружным. Если Алярик попал здесь в западню, то ему придется бороться за двоих. Его левая рука почти бессознательно сжала рукоятку меча.
 — Я ищу человека, который вошел сюда после меня. Ты видел его?
 Монах величественно проговорил:
 — Никто не входил сюда после вас. А если вы не выйдите отсюда с этой грешной сталью, которая оскорбляет Святого, то мне придется позвать на помощь.
 Дункан решительно посмотрел на решетку, за которой притаился монах. В нем вспыхнули подозрения.
 — Так ты утверждаешь, что не видел человека в охотничьей одежде, который вошел сюда?
 — Я видел только вас. И никого больше. Теперь уходите.
 Рот Дункана превратился в тонкую линию.
 — Тогда ты не будешь возражать, если я посмотрю сам, — сказал он холодно, подходя к двери и распахивая ее.
 Он услышал сзади себя негодующие крики монаха, но не обратил на них внимания. Дункан вошел в часовню и закрыл за собой дверь. Приведя все свои защитные чувства Дерини в боевую готовность, он быстро пошел вперед. Монах не солгал: здесь никого не было, по крайней мере, в настоящий момент. Но ведь в часовне один выход. Куда же исчез Морган?
 Приблизившись к алтарю, Дункан внимательно осмотрел его, не опуская на малейшей подробности. Он призвал на помощь всю свою память Дерини. Горящих свечей у алтаря не прибавилось. Но у ступеней одна скомканная, которую он раньше не видел. Но ворота — разве они были закрыты, когда он входил? Конечно, нет.
 Но тогда зачем же Алярику понадобилось их закрывать?
 Вернее, так: Алярик не закрыл ворота. А если закрыл, то зачем?
 Он оглянулся на дверь и увидел, что она бесшумно закрылась. Однако он успел заметить фигуру с тонзурой и в коричневой сутане, которая мгновенно скрылась из вида.
 Значит, монах следит за ним! И, вероятно, он вернулся с подкреплением.
 Дункан снова повернулся к алтарю, начал открывать засов и заметил коричневую кожаную охотничью шляпу: она была вся измята и валялась по ту сторону ограды.
 Шляпа Алярика?
 Жуткие подозрения возникли у него в мозгу. Он пошел к шляпе и замер, когда его рукав зацепился за что-то. Он осторожно наклонился, чтобы посмотреть, за что же он зацепился. Это была тонкая игла. Дункан осторожно отцепил рукав, убрал руку и стал ее рассматривать. Он выпустил мысленный зонд и коснулся иглы.
 Марала!
 Его мозг будто содрогнулся от прикосновения к ней, и Дункан покрылся холодным потом. Он с трудом оправился от потрясения и пришел в себя. Он опустился на колени и, держась за ограду, тяжело дышал. Марала! Теперь все понятно: закрытые ворота, шляпа, засов.
 Он уже представил, как все это произошло: Алярик приблизился к алтарным воротам, как и Дункан, горящая свеча в руке… сунул руку, отыскивая засов, он настороже, готовясь отразить любое нападение и даже не предполагая, что самая большая опасность таится в простом засове… игла поражает руку, а затем кто-то, поджидающий в темноте, нападает на отравленного маралой, неспособного защищаться лорда Дерини, и уносит его прочь, навстречу его судьбе.
 Дункан проглотил комок в горле и огляделся. Как он был близок к тому, чтобы разделить судьбу Моргана! Он должен торопиться. Разгневанный монах уже, вероятно, спешит сюда с подкреплением. Но он должен попытаться связаться с Аляриком прежде, чем уйдет отсюда!
 Вытерев вспотевший лоб рукавом, Дункан наклонился и достал через прутья ограды шляпу Моргана. Он очистил мозг и начал мысленный поиск. Резкая боль, смятение, сгущающийся мрак сомкнулись над ним, и тут Дункан увидел те сверхъестественные силы, которые обрушились на его кузена.
 И вот уже Дункан вне часовни, его мозга касаются чьи-то мысли, много мыслей. Ведь на дороге так много групп путешественников. Он ощущал мысли группы солдат, которые куда-то направлялись. Однако расстояние было большим и их цели он не мог прочесть. Затем он ощутил зловещую черноту чьих-то мыслей. Это мог быть только монах, мозг которого излучал ярость и негодование по поводу наглеца, вторгшегося в святое место. И в этой черноте мелькнуло что-то еще! Монах видел Алярика! И он не видел, как тот выходил из часовни — монах знал, что он не выйдет!
 Дункан резко вышел из транса, покачнулся, но, ухватившись за решетку, удержался на ногах. Пора было уходить. Монах был, очевидно, связан с теми, кто похитил Алярика, и теперь с минуты на минуту мог вернуться с солдатами. И если он хочет помочь Алярику, то он не должен попадать им в руки, не должен сам становится пленником.
 Со вздохом Дункан поднял голову и в последний раз окинул часовню взглядом. Да, пора уходить, и поскорее.
 Но где же Алярик?
 Он лежал на животе. Щека прижималась к чему-то холодному, шершавому, сырому. И первое, что он ощутил, придя в себя, это была пульсирующая боль, которая начиналась где-то у кончиков пальцев ног и, пронизывая все тело, кончалась внутри черепа, у глаз. Глаза были закрыты, и у него не было сил открыть их. Свирепые волны боли, не давая покоя, прокатывались по нему с каждым ударом сердца.
 Он крепче зажмурил глаза и попытался отвлечь ощущение боли, стараясь сосредоточиться на том, чтобы привести в движение хотя бы часть своего нового тела. Наконец пальцы левой руки задвигались. Он ощутил под ними грязь и солому.
 Где он?
 Когда он задал себе этот вопрос, то понял, что боль куда-то переместилась. И он решился попытаться открыть глаза. К его большому удивлению, глаза повиновались, однако, в следующий момент он решил, что ослеп.
 Затем он увидел свою левую руку в дюйме от собственного носа, лежавшую на полу, засыпанном соломой. И он с трудом осознал, что не ослеп, а находится в темной комнате, и плащ каким-то образом упал на лицо и мешает видеть. Когда его затуманенный мозг воспринял этот факт, он смог посмотреть дальше своей руки. Морган попытался сфокусировать зрение, все еще не двигая ничем, кроме ресниц — и обнаружил, что он может различать темные и светлые тона.
 Он находился в чем-то, что можно было назвать большим сараем. Все здесь было сделано из дерева. В том положении, в котором он находился, его поле зрения было минимальным, но все же он видел стены, освещенные факелами. В стенных нишах он с трудом различал высокие неподвижные фигуры. Они угрожающе стояли в полумраке, вооруженные копьями, держа в руках овальные щиты с каким-то геральдическим знаком. Он моргнул и посмотрел снова, пытаясь разглядеть символы — затем он понял, что это статуи.
 Где же он?
 Он попытался подняться, но быстро понял, что это делать еще рано. Он приподнялся на локтях, голова оторвалась от пола на несколько дюймов, но тут же вернулись волны головокружения. Он стиснул голову руками, стараясь остановить это бешеное вращение, и, наконец, сквозь туман в мозгу родилось понимание того, что это одурманивающее последствие маралы.
 Память резко вернулась к нему. Марала! Все произошло у врат алтаря в часовне. Он попался в ловушку как зеленый новичок. Горький вкус во рту и еле ворочающийся язык сказали ему, что он все еще находился под воздействием наркотика. Так что все его могущество сейчас совершенно беспомощно, оно не может выручить его из того положения, в котором он находился.
 Поняв причину своего состояния, он теперь мог, по крайней мере, ослабить свои физические мучения, остановить головокружение. Он осторожно поднял голову от пола и увидел над собой край черного плаща, а затем — серые сапоги. Они стояли всего в шести футах от его головы. Глаза его обежали круг — сапоги, черный плащ, конец широкого меча — и он понял, что находится в страшной опасности, что он должен встать на ноги.
 Каждое движение причиняло страшную боль, но он заставил тело повиноваться: подтянул ноги, поднялся на четвереньки. Поднимаясь, он видел все выше и выше. В поле его зрения попался сокол, вытканный на груди стоявшего перед ним человека. Он поднял глаза повыше и встретился со взглядом пронзительных черных глаз, которые смотрели на него сверху вниз, подавляя его дух. Теперь он знал, что обречен: человек в тунике с эмблемой сокола мог быть только Барином де Греем.
 Дункан повернулся, чтобы покинуть часовню, но остановился, чтобы еще раз внимательно осмотреть ее.
 На что-то он не получил ответа. Он не смог оценить всю имеющуюся у него информацию, которая может помочь спасти Алярика. Эта свеча, которую он увидел, когда вошел в часовню, где она?
 Он увидел ее у алтарных ворот слева от центра. Он протянул руку к засову, но резко отдернул ее, вспомнив о страшной опасности. Дункан занес ногу над оградой и перешагнул ее. Нервно оглянувшись на дверь, он наклонился над свечой и осторожно тронул ее пальцем.
 Свеча была еще теплая, воск был мягок на том конце, где горел фитиль. Он ощутил слабые следы боли и ужаса, которые успели запечатлеться на свече, прежде чем она выпала из рук Моргана.
 Черт возьми! Все указывает на то, что он что-то пропустил. Алярик был внутри ограды. Ворота открывались, и свеча лежала слишком близко к алтарю, она бы не могла закатиться сюда сама.
 Внимательно осматривая пол вокруг свечи, Дункан увидел капли воска, которые вели от свечи по голому деревянному полу к коврику перед алтарем. Одна большая капля была у самого коврика, и на ней была тончайшая трещина, как будто…
 Глаза Дункана сверкнули. Ему внезапно пришла в голову сумасшедшая мысль. Он наклонился, чтобы повнимательнее рассмотреть это место. Может быть, это не просто трещина в деревянному полу, и не линия, образующая сложный рисунок мозаики?
 Он пополз на коленях вдоль линии, не забыв бросить извиняющийся взгляд на алтарь. Ему было стыдно за свое поведение в святом месте.
 Да! Эта линия обегала весь коврик перед алтарем. Она выделялась более четко, чем все остальные линии и трещины. А вот и подозрительная выпуклость на коврике!
 Потайная дверь?
 С трудом поверив, что такое возможно, Дункан закрыл глаза и пустился в мысленный поиск, зондируя то, что находилось внизу. Он ощутил внизу пространство, лабиринт поворотов и узких переходов.
 Поднявшись на ноги, Дункан задумчиво смотрел на квадратик, ограниченный ковриком. Он мог бы легко проникнуть туда. Достаточно сильного удара ногой. Но приведет ли это его к Алярику? А если и приведет, то жив ли его кузен? Трудно было предположить, что те, кто напал на Алярика, оставили его без охраны. Если Алярик получил большую дозу маралы — а в этом тоже нельзя сомневаться, — то он будет в беспомощном состоянии несколько часов. С другой стороны, если Дункан последует за ним, вооруженный мечом и искусством Дерини, он может его спасти.
 Дункан еще раз осмотрелся и принял решение. Только следует быть осторожным. Ведь он собирался прыгнуть в неизвестность, с мечом, готовым к бою. Внизу лабиринт, и неизвестно сколько ему придется провозиться, какие там повороты. Пока он доберется до конца, он может напороться на собственный меч.
 Он задумчиво тронул рукоятку меча, а затем решительно взял ножны под мышку, рукояткой меча вниз. В таком положении риск заколоться мечом минимальный, а когда он доберется до конца, он сможет мгновенно обнажить его.
 Внезапно за дверью послышался шум. Дункан понял, что медлить нельзя, если он хочет избежать столкновения. Крепко сжав меч, он вступил на середину ковра и, сильно топнув, почувствовал, что пол проваливается под ним. В последний момент он успел заметить, что дверь распахнулась и на пороге, в сопровождении трех вооруженных солдат, появился монах.
 А затем он полетел во тьму. Меч был крепко прижат к боку. Он летел все дальше и дальше, все быстрее и быстрее, навстречу неизвестности.
 Могучие руки грубо встряхнули Моргана, поставив его на ноги. Он попытался сопротивляться, но не для того, чтобы вырваться, а для того, чтобы оценить силу тех, кто его держал. Однако несколько сильных ударов в живот быстро успокоили его. Он рухнул на колени, согнувшись от боли, чья-то рука стиснула горло, в глазах у него потемнело и он чуть не потерял сознание.
 Со стоном Морган закрыл глаза и постарался расслабиться, отогнать ощущение боли. Его снова грубым рывком поставили на ноги. Стало ясно, что ему не справиться с врагами, особенно теперь, когда его мозг затуманен наркотиком. И пока действие маралы не закончится, силы не вернутся к нему, а без применения могущества Дерини ему не освободиться.
 Он открыл глаза, заставляя себя оставаться спокойным, насколько позволяло ему его состояние.
 В комнате было десять вооруженных человек: четверо держали его, остальные стояли перед ним полукругом, с мечами наготове. Откуда-то сзади исходил какой-то свет — может быть, из щели в двери — отражался на обнаженных мечах, бликовал на шлемах. Двое держали горящие факелы, оранжевый свет образовывал ореолы вокруг зловещих фигур. Между двумя факельщиками стоял Барин и человек в одежде священника, показавшийся Моргану знакомым. Никто не произносил ни слова. Лицо Барина, когда он смотрел на пленника, выражало полнейшее равнодушие.
 — Так это и есть Морган? — спросил он ровным голосом. Никакие эмоции не отражались на его лице, ни в его голосе. — Наконец еретик Дерини попался в мои сети.
 Скрестив руки на груди, Барин медленно обошел Моргана, внимательно изучая его в головы до ног. Под его тяжелыми сапогами трещал щебень, горло Моргана крепко сжимала чья-то рука, он не мог поворачивать голову и следить за Барином. Тогда он переключил внимание на священника и внезапно вспомнил его.
 Это же Лоуренс Горони, приближенный архиепископа Лориса! И его присутствие здесь говорило, что Моргану угрожает опасность гораздо большая, чем он предполагал. Ведь единственная причина, по которой он мог оказаться среди этих разбойников, та, что архиепископ вошел в союз с Барином и поддерживает его движение.
 И еще! Раз уж здесь Горони, а не кто-либо из высокопоставленных епископов, значит, они решили умыть руки, решительно списав его со счетов, сделав вид, что они хотят спасти его душу, и, в случае его отказа от отречения, передать на расправу Барину.
 А ему от Барина ждать, кроме смерти, нечего. Миссия Барина на земле, как он сам объявил — уничтожение Дерини. И он, конечно же, не позволит лорду Дерини Моргану, попавшему ему в руки, уйти от той судьбы, которую Барин предназначал всем.
 Морган сдержал дрожь, с удовлетворением отметив, что он уже способен сделать это, а затем снова посмотрел на Барина, вернувшегося на прежнее место. Глаза Барина были холодны и безжалостны. В них сверкнул огонь, когда он заговорил:
 — Я не хочу терять время, Дерини. У тебя есть, что сказать, прежде чем я произнесу свой приговор?
 — Приго… — Морган резко оборвал себя на полуслове, внезапно осознав, что он говорит вслух то, что думает. Он тут же постарался скрыть свой страх и смятение.
 Проклятие! Неужели он получил такую сильную дозу, что не может контролировать свою речь? Ему следует тянуть время, ждать, пока наркотик прекратит свое действие, пока мозг его не прояснится. Вся его жизнь зависит от этого. Дункан, вероятно, уже встревожился и начал поиски, но он, может быть, уже далеко от Святого Торина. Нет, ему не следует рассчитывать на помощь Дункана. Нужно выждать, тянуть время, пока к нему не вернуться силы.
 — Ты будешь говорить, Дерини? — спросил Барин, пытаясь угадать по выражению лица Моргана течение его мыслей.
 Морган улыбнулся и хотел кивнуть, но рука, сжимавшая горло, была тяжела, и звенья кольчуги впились в его шею.
 — Мы в разных условиях, — проговорил он сдавленным голосом, — ты знаешь, кто я такой, а я — нет.
 — Я твой судья, Дерини, — коротко ответил Барин, продолжая с холодным любопытством изучать Моргана. — Бог приказал мне освободить землю от таких, как ты. Твоя смерть важный шаг на этом пути.
 — Теперь я знаю, кто ты, — сказал Морган. Голос его окреп, но колени дрожали от напряжения. Он старался, и на этот раз успешно, говорить спокойно. — Ты тот самый Барин, который грабит мои северные владения и сжигает поместья. Я слышал, что ты сжигаешь и людей. Разумеется, ты делаешь это из милосердия.
 — Иногда смерть необходима, — ответил холодно Барин. — Например, твоя. Однако мне придется тебя порадовать. Скрепя сердце, я обещал дать тебе возможность покаяться в грехах перед смертью. Лично я считаю это напрасной тратой времени, но на этом настаивает архиепископ Лорис. Если ты пожелаешь покаяться, то монсеньор Горони примет твою исповедь и попытается спасти твою душу.
 Морган посмотрел на Горони и нахмурился: у него есть еще возможность подурачить их.
 — Боюсь, что вы поспешили захватить меня, друзья мои, — сказал он задумчиво. — Если бы вы не сочли за труд предварительно поговорить со мной, то вы бы узнали, что я ехал в Джассу, чтобы отдаться на суд архиепископов. Я уже решил отречься от своего могущества, покаяться в грехах и вести жизнь, полную смирения, — солгал он.
 Черные глаза Барина сузились.
 — В это трудно поверить, Дерини. Из всего, что я слышал о тебе, можно заключить, что великий Морган никогда не отречется от своего могущества, и тем более никогда на смирится.
 Морган чуть шевельнулся и с радостью обнаружил, что хватка державших его немного ослабла.
 — Я в твоей власти, Барин, — сказал он. — Тебе, наверное, сказали те, кто посоветовал применить маралу, что я, находясь под действием этого наркотика, совершенно беспомощен. Разрушены не только мои тайные силы, но и физические. Так что в таком состоянии я не могу лгать. — Это опять было ложью, и теперь многое зависело от того, поверит Барин или нет.
 Барин нахмурился, ковырнул носком сапога грязный пол, а затем покачал головой.
 — Я не понимаю, Морган, чего ты хочешь добиться. Твою жизнь уже ничто не спасет: ты будешь сожжен на костре. Зачем перед смертью отягощать свою душу новыми грехами?
 Костер, — подумал Морган, и его лицо посерело. — Я буду сожжен на костре как еретик, и у меня не будет возможности даже защитить себя.
 — Я уже сказал, что хотел отдаться на суд архиепископов, — твердо сказал Морган. — Вы не дадите мне с ними встретиться?
 — Такой возможности для тебя больше не будет, — бесстрастно ответил Барин. — Ты уже много раз мог сделать это раньше, но не сделал, и теперь твоя жизнь для тебя потеряна. Постарайся спасти хоть самое ценное — душу. Сделай это, пока мое терпение не лопнуло. Монсеньор Горони выслушает твою исповедь, если ты пожелаешь.
 Морган перевел взгляд на Горони.
 — И вы собираетесь разрешить это, монсеньор? Вы будете стоять в темноте и смотреть на убийство человека без всякого суда?
 — У меня нет других приказаний, кроме как попытаться спасти вашу душу, Морган. Таковы условия соглашения. После это вы будете всецело принадлежать Барину.
 — Я не принадлежу никому, священник! — крикнул Морган, глаза которого вспыхнули гневом. — И я не верю, что архиепископы пошли на такое грубое нарушение законов.
 — Закон и справедливость не для таких, как вы, Морган, — возразил Горони. Его лицо в свете факелов было зловещим. — Ну, так ты будешь исповедоваться?
 Морган лизнул пересохшие губы и мысленно обругал себя, что дал волю темпераменту. Спор ни к чему хорошему не приведет, Барин и священник были ослеплены ненавистью, а ему на них не повлиять. Он должен выиграть время!
 Морган опустил глаза и постарался выразить на лице смирение и покорность. Возможно, исповедь поможет ему протянуть время. За тридцать лет жизни он совершил многое, в чем можно покаяться. И он был уверен, что когда начнет говорить, то придумает еще столько же.
 — Я прошу прощения, — сказал он тихо, я был слишком горяч. Это будет тайная исповедь, или я должен говорить перед всеми?
 Барин презрительно фыркнул:
 — Конечно, перед всеми. Горони, вы готовы выслушать исповедь этого человека?
 Горони вынул из кармана пурпурный шарф, приложил его к губам и надел на себя.
 — Ты желаешь исповедоваться, сын мой? — проговорил он стандартную фразу и опустил глаза.
 Морган проглотил слюну и кивнул. Его стражники упали на колени и увлекли его за собой. Рука, державшая его за горло, исчезла, и он смог наконец вздохнуть полной грудью. Он попытался шевельнуть левой рукой и ощутил, что в его потайных ножнах в рукаве остался стилет. Очевидно, они не сочли нужным обыскать его. Идиоты!
 Во всяком случае, когда придет его время, он возьмет с собой в могилу несколько этих фанатиков. Ведь бежать ему, скорее всего, не удастся.
 — Примите мои покаяния, отец, — проговорил он, глядя на Горони. — Вот мои грехи, отец.
 Прежде чем Морган открыл рот, где-то вверху послышался шум и чья-то фигура в кожаной охотничьей одежде выскользнула из узкого отверстия в потолке и рухнула на пол рядом с Морганом.
 Это был Дункан!
 Он моментально вскочил на ноги, выхватил меч, с силой рубанул одного из тех, кто держал Моргана за колено. В тот же момент Морган дернулся влево, увлекая своим весом охранников на пол. Двое упали, а последний, на момент потеряв равновесие, все же выхватил меч, но его решительность стоила ему жизни: Дункан зарубил его раньше, чем тот успел встать в боевую стойку, а затем вся комната взорвалась шумом и криком. Люди Барина опомнились и бросились в бой.
 Дункан дрался с наслаждением. Меч и кинжал были как будто продолжением его рук. Морган, все еще лежа на полу в объятиях своих врагов, с силой пнул одного из них. Тот скорчился от боли, и Морган наконец смог выхватить свой стилет и заколоть его. Второй охранник выхватил кинжал, и Морган начал бешеную борьбу с ним, стараясь овладеть оружием.
 Дункан стоял, широко расставив ноги, и яростно дрался с полдюжиной нападавших на него людей. И хотя он делал это весьма успешно, все же было мало надежды на победу в этой неравной борьбе.
 Вдруг крики, гам и хаос борьбы прорезал скрипучий голос Горони:
 — Убейте их! Дьявол бы вас побрал! Вы должны убить их обоих!




 Глава 14


 Дункан дрался яростно, нападая и защищаясь, атакуя и отбивая атаки, стараясь прижать врагов к стене. Заколов одного из нападавших ударом длинного кинжала, он ногой выбил из рук другого меч.
 Однако этот успех не принес ему преимущества над остальными четырьмя нападающими. Случайный удар мечом проник сквозь его защиту, и прикончил бы, если бы не кольчуга, отразившая острие. Но прежде чем он смог оправиться от потрясения, кто-то ткнул ему прямо в лицо горящий факел.
 Он отшатнулся и, к счастью, поскользнулся в луже крови. К счастью, потому что если бы этого не случилось, то удар меча отрубил бы ему голову: меч просвистел как раз там, где мгновение назад была его голова. Дункан покатился по полу и тут же вскочил, нанося удар, который выпустил потроха одному из врагов. Затем он нанес отчаянный удар, который угодил в человека с факелом. Фонтан крови из наполовину отрубленной руки алым дождем обрушился на Дункана и его врагов. Затем факел выпал из ослабевшей руки и зашипел в луже крови.
 Запах горящей крови ударил в ноздри Дункану, он хотел затоптать тлеющий факел, но на него вновь обрушились враги. Отступая перед огнем и мечами, он чуть не наступил на яростно борющегося Моргана и его соперника. Они барахтались на полу, стараясь задушить друг друга. Человек Барина был наверху. Морган, испытывающий слабость после наркотика, понемногу сдавал.
 Дункан швырнул одного из нападавших на меч его же товарища, поднял свой, чтобы убить соперника Моргана. Но тут его руку кто-то схватил, а затем обхватил шею Дункана сзади, чтобы опрокинуть его. Вырвал правую руку, Дункан нанес сильнейший удар. Этот удар пришелся набросившемуся на него Барину в живот, и тот, скорчившись, упал на пол. Дункан почувствовал, как по его кольчуге скользнуло лезвие кинжала, схватил нападавшего и перебросил через голову: это был Горони.
 Преодолевая отвращение, Дункан наклонился, схватил того за шиворот, поднял и, приложив кинжал к его горлу, встряхнул и использовал как щит против остальных.
 Двое нападающих остановились в нерешительности.
 — Стойте! — крикнул Дункан, надавливая кинжалом на горло Горони. — Еще шаг — и я убью его!
 Все остановились и посмотрели на Барина, ожидая его приказаний. Но тот все еще лежал, скорчившись, на полу, в пропитанной кровью грязи. Он был еще не в состоянии отдавать приказы. Шевелились только языки пламени, Дункан, держа своего пленника, приблизился к Моргану. Тот с остервенением бил головой об пол своего потерявшего сознание противника: голова врага была уже в крови.
 — Алярик! — прошептал Дункан, не рискуя отрывать взгляда от людей Барина ни на секунду. — Алярик, остановись! Хватит! Идем отсюда!
 Морган замер, а затем внезапно пришел в себя и стал воспринимать окружающее. Он с удивлением посмотрел на Дункана, потом на распростертое в грязи тело врага. К нему вернулся разум, и он с отвращением вытер руки.
 — О боже! — прошептал он, с трудом поднимаясь на ноги и хватаясь за плечо Дункана. — Боже, в этом же не было необходимости. Что я сделал?
 — Для сожаления сейчас нет времени, — сказал Дункан, следя за врагами и прикрываясь живым щитом. Затем он стал передвигаться к двери. — Я хочу выйти отсюда. Не собираются же эти джентльмены мешать нам, так как убить священника — это очень серьезное дело. Почти такое же серьезное, как убить двух священников.
 — Ты не настоящий священник! — прохрипел Горони, вертясь в сильных руках Дункана. — Ты предал святую Церковь. И когда Его сиятельство узнает об этом…
 — Да, я уверен, что его сиятельство сделает соответствующие выводы, — сказал нетерпеливо Дункан, приблизившись вместе с Морганом и Горони к тяжелым дверям, окованным железной решеткой.
 Дверь была тяжелой, сделанной из толстых дубовых досок. Морган попытался поднять засов и наконец ему это удалось. Но когда он толкнул дверь, она не открылась. Дункан оглянулся, посмотрел, что же он там возится, и в этот момент Барин с помощью двух своих людей, с трудом поднялся на ноги и медленно направился к ним.
 — Это бесполезно, — сказал он, все еще тяжело дыша. — дверь заперта.
 — Ну так открой ее, — сказал Дункан. — Или он умрет. — Его кинжал снова уперся в горло Горони.
 Барин остановился в пятнадцати футах от Дункана и улыбнулся, безнадежно махнув рукой.
 — Я не могу открыть ее. Брат Бальморик запер ее снаружи по моему приказу. Я думаю, что бежать вам не удастся, — и он показал на огонь. Сердце Дункана упало: пожар разгорался со страшной силой. Все вокруг было сделано из сухого дерева и служило прекрасной пищей для огня. Как только пламя достигнет потолка, оно проникнет и в саму часовню.
 — Зови Бальморика, — резко сказал Дункан.
 Барин покачал головой и сложил руки на груди.
 — Мы умрем все вместе.
 — Ну что же, — Дункан посмотрел на Моргана. — Как ты себя чувствуешь?
 — О, великолепно, — прошептал Морган. — Дункан, ты помнишь, как однажды я расправился с одной закрытой дверью?
 — Не будь смешным. Ты сейчас в таком состоянии, что…
 Дункан оборвал фразу и опустил глаза. Он понял, что имеет в виду Морган: их единственный шанс на спасение — это использовать магию Дерини. Но сделать это в присутствии Горони, значит признаться, что он
 — Дерини. Значит, сбывается пророчество старца на дороге: «Придет время, когда придется сделать выбор». Значит, время пришло!
 Он посмотрел на Моргана и медленно кивнул.
 — Ты можешь немного подержать нашего друга? — Он указал подбородком на Горони. Морган кивнул:
 — Хорошо.
 Передав Горони в объятия Моргана, Дункан вручил ему свой кинжал и окровавленный меч. Он оценивающе посмотрел на Моргана, стараясь определить, по силам ли ему в его нынешнем положении такая задача. Однако выбора не было, и со вздохом сожаления Дункан повернулся к двери.
 Он ощупал ее пальцами. Дерево было теплое и гладкое. Мысленным взором он увидел место расположения замка. Он приложил руки к замку, закрыл глаза и стал мысленно исследовать его механизм. Пот выступил на его лбу, руки стали влажными. Но зато вскоре послышался щелчок, затем еще одни. Оглянувшись на Барина и его людей, наблюдавших за ним с открытыми ртами, Дункан сильно толкнул ее и она распахнулась.
 — О мой бог, он же один из тех! — прошептал Горони. Его лицо побелело. — Змея Дерини на груди Святой Церкви!
 — Заткнись, Горони, или я прибью тебя, — мягко сказал Морган.
 Глаза Горони боязливо покосились на кинжал, прижатый к его горлу, и больше он не произнес ни слова. Однако теперь заговорил Барин:
 — Дерини? Бог накажет тебя за это, слуга Сатаны! Возмездие настигнет тебя и…
 — Идем отсюда, — тихо сказал Дункан, забирая Горони и толкая кузена вперед. — Садись на лошадь и уезжай. Я за тобой.
 Когда Морган стал взбираться на холм у часовни, Дункан протащил упирающегося Горони через дверь и, отдав мысленный приказ механизму замка, под проклятья Барина закрыл ее за собой.
 Догнав Моргана, Дункан увидел, что тот в ужасе стоит перед обложенным охапками сена столбом: этот столб предназначался для него, а железные цепи, готовые подхватить жертву, так и не замкнулись вокруг его тела. Рядом в землю был воткнут горящий факел: он трещал и рассыпал искры по ветру.
 — Алярик, нам нужно идти!
 — Мы должны сжечь его, Дункан!
 — Сжечь? Ты сошел с ума. У нас нет для этого времени! Идем!
 Но несмотря не протесты Дункана Морган начал пробираться вверх к столбу: он уже полз на четвереньках, морщась от боли, силы оставляли его. Дункан нерешительно повернулся в сторону часовни, посмотрел на Моргана, грубо встряхнул Горони, поставив его лицом к себе.
 — Я отпускаю тебя, Горони. Но не потому, что дарю тебе жизнь, а потому, что Морган нуждается в моей помощи больше, чем я нуждаюсь в мести. Теперь беги отсюда, пока я не передумал.
 Он пинком пустил Горони вниз с холма, а сам полез к Моргану. Морган был уже рядом с факелом, но у него не хватало сил вырвать его из земли. Глаза его налились кровью от непомерных усилий. Дункан вырвал факел и бросил его в груду щепок у подножья столба. Пламя набросилось на сухое дерево и начало с веселым гулом пожирать его. Дункан подставил свое плечо Моргану, помог ему подняться на ноги, и они продолжили свой путь к вершине холма.
 Далеко справа от себя он увидел монаха Бальморика и нескольких солдат, которые бежали к запертым дверям вместе с Горони.
 Один из солдат отделился от остальных и направился в сторону беглецов. Но монах сделал какой-то жест, что-то крикнул, и солдат вернулся к остальным.
 Часовня горела, а Дункан и Морган наконец добрались до площадки, где оставили лошадей. Дым уже полностью окутал часовню, пламя пожирало массивные дубовые вековые балки. Дункан посадил Моргана на лошадь, вложил ему в руки поводья, а затем сам вскочил в седло. Пришпорив лошадь, он понесся прочь, осыпая грязью, летевшей из-под копыт, всех путников, шедших на поклон к лесному святому. Немного отставая, Морган ехал сзади. Он полулежал, вцепившись руками в гриву лошади, глаза его были закрыты: он не мог прийти в себя после выпавшего не его долю сурового испытания. Дункан оглянулся назад и увидел, что Святой Торин охвачен пламенем. Черный дым застлал все небо, и на его фоне можно было разглядеть черные зловещие фигуры Барина и Горони, потрясавших кулаками и выкрикивающих проклятия, но погони не было.
 С улыбкой Дункан наклонился вперед, чтобы поправить ослабевшие поводья, и придержал свою лошадь, чтобы лошадь Моргана могла поравняться с ним. Его кузен был в таком состоянии, что не мог даже управлять лошадью, и еще менее был способен принимать какие бы то ни было решения. Но Дункан был уверен, что Морган одобрит его план: ехать к Келсону как можно быстрее. Как только вести о событиях в часовне достигнут архиепископов, следующей мишенью мести будет наверняка Келсон. И Дункан был уверен, что Морган захочет быть рядом с мальчиком в это время.
 Выступление на курии в Джассе после сегодняшних событий было бессмысленным. И он, и Морган наверняка будут отлучены от церкви и поставлены вне закона. Да и в Корвин сейчас было опасно возвращаться: когда интердикт будет наложен — а сомнений теперь в этом не оставалось
 — в Корвине начнется гражданская война, а Алярик будет в беспомощном состоянии еще по меньшей мере несколько дней.
 Дункан взял поводья лошади Моргана и пришпорил свою. Надо найти место для отдыха. Может быть, в Святом Торине, где они отдыхали прошлую ночь? Если им повезет, то можно отыскать Путь Перехода в развалинах. Алярик что-то говорил об алтаре, посвященном Святому Камберу. Путь должен быть где-то там. И если они отыщут его, то быстро будут в Ремуте у Келсона.
 Слышались зловещие раскаты грома, сверкали молнии, пошел сильный дождь. Небо потемнело. Дункан покрепче устроился в седле и внимательно следил, чтобы Морган не соскользнул со своего мокрого седла.
 Несмотря на бурю, им нужно было ехать. Ведь скоро Горони предстанет перед архиепископами и расскажет о пленении и бегство Моргана, о том, какую роль сыграл во всем этом Дункан Говард Мак Лэйн, исповедник короля и восходящая звезда церковной иерархии, оказавшийся колдуном Дерини, и Дункан прекрасно знал, что по этому поводу скажет Лорис.
 — Я отлучу его от церкви! Я отлучу их обоих! — кричал Лорис. — За фальшь, предательство, лицемерие. Я лишу его сана! Я…
 Лорис, Корриган, их помощники и служки собрались во дворце вместе с высшим духовенством Гвинеда в Джассе, когда пришло это ужасное известие. Монсеньор Горони в запачканной кровью и грязью одежде ворвался в зал и бросился на пол к ногам Лориса. Все духовенство с ужасом слушало его рассказ о пленнике, о бегстве, об опасности, которой подвергался лично он, Горони, об этих проклятых Дерини — Моргане и Дункане.
 Да, он вполне уверен, что спутником Моргана был Дункан Мак Лэйн. Этот священник понял, что Горони узнал его. Он называл Горони по имени, угрожал ему смертью, если Горони не подчиниться ему!
 После того, как Лорис выкрикнул все свои проклятия, обрушив их на головы Дункана, Моргана, Дерини, началось обсуждение всего происходящего. Все разбились на небольшие группы. Было ясно, что в Святом Торине произошло нечто ужасное, и что-то необходимо тотчас предпринять.
 Епископ Кардиель, в чьем дворце происходило совещание, через комнату бросил красноречивый взгляд на своего коллегу Арлиана, а затем снова стал слушать спор между Карстеном из Моеры и Креодой из Кэрбюри, Арлиан кивнул и, подавив улыбку, стал наблюдать за действиями Лориса и Корригана.
 Кардиель и Арлиан, одному из которых был сорок один год, а другому
 — тридцать восемь, были самыми молодыми епископами Гвинеда. Толливеру, епископу Корота, было пятьдесят, а всем остальным — за шестьдесят.
 Однако не только возраст отличал Кардиеля и Арлиана от большей части остальных епископов. Было и нечто другое. Дело в том, что того и другого смешил необузданный гнев Лориса. Их забавляли угрозы, которые Лорис в бешенстве выкрикивал в адрес Моргана и Дункана: они тайно симпатизировали генералу Моргану, который выступил на защиту молодого короля во время коронации. А Дункан был любимцем и протеже молодого горячего епископа Арлиана. Кроме того, им обоим не нравился этот Барин, о котором упоминал Горони. Оба они считали фанатическое религиозное движение, возглавляемое Барином, преступным и были очень обеспокоены тем, что Лорис, пусть даже неофициально, вступил с Барином в переговоры.
 Но, с другой стороны, им обоим нравилось, что Морган опять выставил Лориса идиотом. Кардиель, который в силу традиционного нейтралитета Джассы был как бы сторонним наблюдателем, имел в этом деле чисто академический интерес, но Арлиан просто наслаждался дурацким видом Лориса. Молодой епископ Ремута слишком часто видел Лориса в таком состоянии, и считал, что такой человек не может быть главой церкви Гвинеда: уж слишком он глуп.
 Конечно, он не считал, что может занять это пост сам. Ведь он понимал, что слишком молод и неопытен. Но вот ученый Браден из Грекоты или Ифор из Мэрбери, или даже Лейси из Ставентхама были бы гораздо уместнее на этом высоком посту, чем епископ Эдмунд Лорис из Валорета. Ну, а что касается коллеги Лориса и непосредственного начальника Арлиана архиепископа Патрика Корригана, то совершенно ясно, что епископство Ремута тоже нуждается в вливании свежей крови. А этот пост был уже вполне в пределах компетентности Арлиана.
 Лорис наконец смог обуздать свой темперамент и перестал кричать. Он встал и поднял руки, прося тишины. Все духовенство моментально прекратило споры и расселось по местам. Молодые священники и клерки притиснулись поближе, чтобы слышать слова архиепископа. Наступила полная тишина, нарушаемая только хриплым дыханием старого епископа Карстена.
 Лорис наклонил голову и откашлялся, затем поднял глаза и осмотрел всех: теперь он говорил, как глава церкви Гвинеда.
 — Я прошу прощения за непростительный гнев, который не смог сдержать. Как вы все конечно знаете, ересь Дерини была в течение многих лет объектом нашего пристального внимания. И мы не были сейчас удивлены действиями Моргана. Мы могли только предвидеть их. Но мы узнали сегодня, что один из священников, сын дворянина и член монсеньории… — Он с трудом сдержал грязное слово, чуть не вырвавшееся у него изо рта. — Дерини!
 Он помолчал, стараясь подавить вспышку ярости.
 — Я еще раз прошу прощение за гнев. Ну, а теперь, когда к нам вернулся рассудок, мы можем трезво обсудить, что же произошло и как нам следует поступить. По-моему мнению, есть только один путь, по крайней мере, в той части, что касается священника Мак Лэйна. Он, без сомнения, еретик, и мое решение — казнить его как предателя-еретика.
 Что касается второго и третьего пункта, то на это требуется соизволение короля, и мы будем настаивать на этом. — Его острые голубые глаза пробежали по комнате для заседаний. — Но первый пункт в пределах моих полномочий, и я как глава духовенства Гвинеда объявляю, что Дункан Говард Мак Лэйн и его печально известный кузен Алярик Энтони Морган предаются анафеме, и архиепископ Корриган, наш брат из Ремута и непосредственный начальник Мак Лэйна, поддерживает это наказание. Мы надеемся, что многие из вас также поддерживает это наказание. Мы надеемся, что многие из вас также присоединятся к нам сегодня же, и ночью мы сможем провести ритуал отлучения.
 По залу пробежал шепот, но Лорис оборвал его резким тоном:
 — Здесь нечего обсуждать! Морган и Дункан сегодня убили нескольких преданных сынов Церкви, угрожали жизни нашему слуге священнику Горони, использовали проклятую и запретную магию в святом месте. Оглядываясь назад, можно предположить, что Дункан Мак Лэйн несет ответственность и за то, что произошло во время коронации короля Келсона, вина за все те события лежит на нем и на Моргане. — Он снова осмотрел всех. — Есть у кого-нибудь замечания? Если есть, то можете высказать.
 Все молчали.
 — Отлично, — кивнул Лорис. — Мы ожидаем всех вас сегодня вечером для проведения ритуала отлучения. Завтра мы решим, как нам действовать дальше. Также мы обсудим вопрос о том, что нам делать с герцогством Корвин. Может быть, мы наложим на него интердикт. Ну, до вечера, мои лорды.
 С коротким поклоном Лорис вышел из зала, сопровождаемый Корриганом, секретарем Корригана отцом Хью де Берри и полудюжиной других помощников и писцов. Как только за ними закрылась дверь, в зале разгорелись жаркие споры.
 — Арлиан?
 Епископ Арлиан, наблюдавший за спором епископов Брадена и Толливера, оглянулся на зов и увидел, что Кардиель подает ему знаки с другого конца зала.
 Оставив двух старцев, он стал пробираться через возбужденную толпу священников и их помощников. Подойдя к Кардиелю, он поклонился.
 — Лорд Кардиель желает видеть меня?
 Кардиель поклонился в ответ:
 — Я хочу пригласить вас в мою часовню, чтобы обсудить то тяжелое положение, в котором мы все оказались, лорд Арлиан, — громко сказал он, чтобы перекричать шум в зале.
 Арлиан скрыл улыбку, признательно поклонился и махнул рукой своим помощникам, приказывая выходить из зала.
 — Это большая честь для меня, милорд. И я надеюсь, что наши совместные молитвы смягчат гнев господа, обрушившийся на нашего брата Дункана. Проклясть священника, даже если он Дерини, это очень серьезное дело. Вы согласны?
 — Я полностью с вами согласен, брат мой, — кивнул Кардиель, когда они вышли из зала через боковую дверь. — Я думаю, что нам стоит обсудить и вопрос об этом Барине, о котором Горони упоминал в своем торопливом докладе. Как вы считаете?
 Они обменялись приветствиями с парой монахов, которые встретились им по пути. Наконец они вошли в тщательно охраняемую и звукоизолированную личную часовню епископа Джассы. Как только за ними закрылись двери, Арлиан согнал со своего лица улыбку и встал, прислонившись спиной к дверям. Кардиель зажег свечу.
 — Меньше всего нас должен беспокоить Барин, — сказал Арлиан, глядя на пламя свечи. — Прежде всего нам следует обсудить этот интердикт, который Лорис вынуждает нас объявить. Я не знаю, как нам провалить это отлучение и при этом остаться добрыми слугами церкви. Факты таковы, что Морган и Дункан по меньшей мери формально виновны по тем обвинениям, что им предъявлены. Но я полностью отрицаю интердикт, даже если народ Корвина откажется признать отлучение своего герцога Моргана.
 Кардиель фыркнул и прошел к алтарю, чтобы зажечь свечи и перед ним.
 — Я тоже не поддержу интердикт. К тому же, я убежден, что Морган и Дункан не сделали ничего плохого, они только защищали свои жизни. Да и зло магии Дерини находится для меня под вопросом.
 — Хорошо, что ты говоришь про это только мне, — засмеялся Арлиан, подходя поближе к Кардиелю. — Другие члены курии тебя бы не поняли.
 — Но ты понимаешь, — сказал Кардиель. Он посмотрел на лампаду, висящую под потолком, и показал на нее. — И он тоже понимает. Так что нас пока трое.
 Арлиан засмеялся и уселся на скамью.
 — Да, нас пока трое, — согласился он. — Так что поговорим пока о том, что делать и что говорить дальше, чтобы нас стало больше чем трое. И что нам сделать, чтобы противостоять планам Лориса?




 Глава 15


 Когда Морган и Дункан спустились с гор, все еще шел дождь. На западе сверкали молнии и на их фоне бледнело заходящее солнце. Гром гремел и отражался эхом от горных вершин. Ветер завывал в руинах, хлеща дождем по серым камням и истлевшим доскам Святого Неота.
 Дункан поежился и натянул поглубже капюшон на голову. Справа от него ехал Морган. Его рука крепко вцепилась в луку седла, глаза были закрыты. Впав в полубессознательное состояние уже несколько часов назад, он покачивался в такт движению лошади, а обморок милостиво избавил его от ощущения долгого путешествия под дождем и ветром. Дункан знал, что его кузен уже больше не может обходиться без отдыха. Поэтому он возблагодарил бога, когда они добрались до крова.
 Дункан направил лошадей в тот защищенный от ветра угол, где они с Морганом провели прошлую ночь. Морган пришел в себя, когда лошади остановились и Дункан спрыгнул на землю.
 — Где мы? Почему мы остановились?
 Дункан поднырнул под шею своей лошади и подошел к Моргану.
 — Все нормально. Мы в Святом Неоте, — сказал он, поддерживая сползшего с седла Моргана. — Я оставлю тебя здесь, чтобы ты отдохнул, а сам посмотрю, может что-нибудь найду. Где-то здесь должен быть Путь Перехода. Тогда, если он работает, то мы окажемся прямо в Ремуте.
 — Я помогу тебе в поисках, — с трудом пробормотал Морган, когда Дункан привел его в угол, на место их старого лагеря. — Он наверняка где-то у алтаря святого Камбера, о котором я тебе говорил.
 Дункан покачал головой, уложил Моргана и склонился над ним.
 — Если он есть, я найду его, — сказал он Моргану. — А ты должен пока поспать.
 — Подожди, — запротестовал Морган, пытаясь сесть. — Не будешь же ты бродить, пока я сплю.
 Дункан засмеялся и мягко, но настойчиво уложил Моргана и снова наклонился к нему.
 — Именно это я и собираюсь сделать, мой друг. На этот раз тебе лучше не спорить. Ты лучше не сопротивляйся, а то я усыплю тебя насильно.
 — Да, ты можешь это сделать, — сдаваясь проговорил Морган, укладываясь поудобнее.
 — Я так и сделаю, расслабься.
 Морган закрыл глаза. Дункан снял перчатки и сунул из в карман. Сложив руки вместе, чтобы сосредоточиться, он посмотрел на кузена, и его глаза сузились: он наклонился и положил руки ему на виски.
 — Спи, Алярик, — сказал он. — Спи глубоко, спи без снов. Пусть сон смоет усталость и восстановит твои силы.
 Он вошел в легкий мысленный контакт с Морганом. Затем продолжал, уже мысленно.
 — Спи глубоко, мой брат. Можешь ничего не бояться. Я буду поблизости.
 Дыхание Моргана стало глубоким и ровным, черты лица разгладились, и он провалился в глубокий сон. Довольный тем, что теперь Морган будет спать до его возвращения, Дункан убрал руки, достал из седельной сумки покрывало и накрыл им Моргана.
 Ну, а теперь поищем Путь Перехода, — подумал Дункан.
 Дункан остановился на пороге разрушенной часовни и осмотрел ее. Хотя уже наступил вечер и лил дождь, он все еще мог видеть разрушенные стены и пустые выбитые окна, которые смотрели на него черными глазницами. Их роскошные витражи уже давно канули в Лету, когда все это место поразил катаклизм людской ненависти. Сверкающие молнии освещали это некогда гордое место, и Дункан использовал их вспышки, чтобы находить себе путь между обрушенных стен и груд камней. Наконец он приблизился к главному алтарю, подошел к его ступеням и остановился, раздумывая, как же все это выглядело во времена процветания монастыря, когда в этих стенах вели праведную жизнь сотни монахов Дерини и бесчисленное количество студентов и преподавателей.
 В те дни к этому алтарю с почтением подходили процессии, голоса воспевали хвалу святому и в свете факелов возносились вверх вместе со сладким дымом курильниц фимиама и ладана: Дункан почти видел все это.
 Я взойду на алтарь господа…
 Описав в небе дугу и осветив развалины алтаря, вспыхнула еще одна молния. Дункан улыбнулся и стал подниматься по ступеням. Он возложил руки на святыню и задумался, сколько человек так же возлагали руки и стояли в благоговении. Своим мысленным взором он видел роскошь алтаря тех времен, когда монастырь процветал. Дункан склонил голову и встал на колени.
 Затем раздался грохот грома. Вспомнив о своей задаче, Дункан поднялся и пошел дальше.
 Нужно найти Путь Перехода Дерини — вот самое главное. Найти магическое место в старых развалинах с надеждой, что оно еще функционирует. А ведь уже прошло более двухсот лет.
 Где бы он построил Путь Перехода, если бы был строителем монастыря? Мог ли он проследить мысли и замыслы древних строителей? А вообще, сколько таких переходов во всех Одиннадцати Королевствах? Кто-нибудь знает это?
 Дункан знал всего два. Один был в его кабинете. Он был выстроен очень давно, для исповедования короля, который по стародавней традиции всегда был Дерини и пользовался этим путем, чтобы попасть в собор. И второй Путь был в ризнице собора. Это простая металлическая пластина под ковриком на полу.
 Он снова задумался, где же мог быть Путь здесь, в Святом Неоте. Дункан посмотрел направо, налево, затем инстинктивно повернул направо и пошел среди старых развалин. Алярик говорил, что где-то здесь находится алтарь, посвященный Святому Камберу. Может быть, там? Камбер был патроном магии Дерини. Где же еще установить Переход, основанный на этой магии?
 Тяжелые удары разбили почти весь алтарь, и надпись была почти неразличима. Однако Дункан смог восстановить слова «Обретший Благодать» в начале надписи и воображение позволило ему прочесть и имя святого Камбера. Эта надпись когда-то была на полукруглой арке над нишей, где была установлена статуя Святого Камбера.
 Пальцы Дункана ласково погладили мраморную плиту и он покачал головой: здесь не должно быть Пути Перехода. Здесь все было слишком открыто… И несмотря на то, что монастырь был построен во времена царствования, когда Магия почиталась, строители Святого Неота не построили бы Путь здесь, где его могли видеть сотни непосвященных. Это не в обычае Дерини.
 Нет, он должен быть где-то поблизости, в укрытом месте, чтобы Святой Камбер охранял его.
 Дункан отошел от алтаря и стал рассматривать стены, отыскивая проходы в маленькую исповедальню, которые должны были быть здесь. Он нашел вход: дверной проем был завален досками, камнями, и Дункан, не теряя времени, очистил себе путь. Он протиснулся в него и обнаружил, что находится в маленькой комнатке, которая могла быть только ризницей.
 Потолочные балки совсем просели, пол был засыпан обломками камней, гнилыми досками и осколками стекла. Дункан обежал комнату внимательным взглядом: у дальней стены угадывались остатки алтаря, обрывки церемониальных одежд.
 Где же древние зодчие сделали Путь? И мог ли он остаться действующим после столь долгих лет?
 Расшвыривая ногами обломки камней и двигаясь вперед, Дункан закрыл глаза и приложил ладонь ко лбу, стараясь открыть свой разум тем остаткам мысленной энергии, которые могли сохраниться от древних обитателей монастыря.
 Берегись, Дерини! Здесь лежит опасность!
 Дункан вздрогнул, рука его наполовину выхватила меч из ножен. Снова сверкнула молния, и в ее свете Дункан увидел призрачные тени, скачущие на полуразрушенных стенах, но кроме него в комнате никого не было. Медленно выпрямившись, он вложил меч в ножны и стал искать источник опасности.
 Может быть, этот голос ему почудился?
 Нет! Это был мысленный голос, оставленный древними хозяевами монастыря.
 Осторожно встав на прежнее место у алтаря, Дункан снова закрыл глаза и заставил себя сконцентрироваться. На этот раз он ожидал появление голоса, и тот не застал его врасплох. Да, этот голос звучал у него в мозгу.
 — Берегись, Дерини! Здесь лежит опасность! Из ста братьев остался я один, чтобы попытаться с помощью своих слабых сил разрушить Путь Перехода, который не должен быть осквернен. Друг, берегись, защищайся! Люди убивают то, чего не могут понять. Святой Камбер, защити от зла, порожденного страхом!
 Дункан открыл глаза, огляделся, а затем снова попытался услышать голос.
 — Берегись, Дерини! Здесь лежит опасность. Из ста братьев…
 Дункан прервал контакт и вздохнул.
 — Да. Это послание было оставлено последним Дерини, который охранял это место. И он перед смертью пытался разрушить Путь Перехода. Удалось ли ему это?
 Опустившись на колени, Дункан внимательно стал изучать пол, он вытащил кинжал и начал расчищать место от обломков. Так и есть! На полу была видна слабая линия, ограничивающая площадку примерно три на три фута. Как и в соборе, эта площадка была когда-то закрыта ковром, но ковер был уничтожен много лет назад. А сам Путь Переход?
 Вложив кинжал в ножны, Дункан положил руки на пол и сосредоточился. Он ждал, не почувствует ли он легкого головокружения, которое всегда предшествует Переходу.
 Ничего.
 Он снова попытался, и на этот раз ощутил волну надвигающегося мрака, боли, первые слова послания, которые он уже слышал…
 И снова ничего. Путь был мертв. Последний Дерини выполнил свою задачу.
 Со вздохом Дункан поднялся на ноги, оглядел комнату еще раз: теперь им придется пробиваться в Ремут самим. Путь разрушен, выбора у них нет. А может быть, им придется ехать в Кулди, так как Келсон собирался присутствовать на свадьбе Бронвин и Кевина.
 Ну что же, делать нечего. Нужно идти и будить Алярика. Пора уже было двигаться дальше. Если им повезет и помех не будет, то уже на следующую ночь они прибудут в Ремут, далеко опередив преследователей.
 Переливчатый звон колоколов призывал епископов в собор Святого Эндрю в Джассе. Ночь была ясная, морозная, и мелкие снежинки кружились по ветру. Епископы собирались в собор. Два молодых священника вручали каждому входящему длинную свечу, зажигая ее от негасимого огня. Пламя трепетало при сильных порывах ветра, врывающегося сквозь непрерывно открывающуюся дверь, причудливые тени, отбрасываемые входящими, плясали на стенах собора.
 Епископы проходили в собор и занимали свои места на скамьях: две ломаные линии безликих людей со свечами в руках. Когда колокола смолкли, секретарь сосчитал всех присутствующих и громко объявил, что собрались все, кто обязан был присутствовать на этом ритуале. Он исчез в темноте зала, а когда закрывал тяжелые двери, послышался скрежет засова. Затем он и два присоединившихся к нему молодых священника со свечами в руках сели на свои места на боковых скамьях. Наступила пауза, потом открылась боковая дверь и появился Лорис.
 Лорис был в полном облачении: черная серебряная сутана свободно свисала с плеч, митра, усыпанная драгоценностями, венчала его голову. В левой руке он держал серебряный крест. Он решительно прошел на возвышение и повернулся к присутствующим. Рядом с ним были архиепископ Корриган и епископ Толливер. Замыкал шествие епископ Кардиель. Молодой служка шел перед ними с тяжелым распятьем в руках. Пройдя между двумя линиями духовенства, Лорис и его свита дошли до ступеней алтаря и остановились. Они почтительно поклонились алтарю и повернулись лицом к залу. Кардиель подошел к монаху, взял у него четыре свечи и искоса взглянул на Корригана. Глаза Кардиеля были угрюмы. Затем он вернулся на свое место рядом с Толливером и раздал горящие свечи Толливеру, Корригану и Лорису. Со свечей в руке Лорис выступил вперед и выпрямился во весь рост. В его голубых глазах горел холодный огонь, когда он осматривал зал.
 — Вот текст отлучения, — сказал он. — Слушайте со вниманием.
 «Так как Алярик Энтони Морган, Дюк Корвина, господин Корота, генерал Королевских армий, Чемпион короля и монсеньор Дункан Говард Мак Лэйн, священник, неоднократно нарушали и пренебрегали запретами Святой Церкви, и так как Алярик и Дункан осквернили часовню Святого Торина использованием своей проклятой магии и разрушили часовню и в прошлом неоднократно пользовались запрещенной магией, и так как Алярик и Дункан не выразили желания покаяться и отречься, изменив образ жизни, я, Эдмунд Лорис, архиепископ Валорета и глава церкви Гвинеда, объявляю, что предаю анафеме Алярика Энтони Моргана и Дункана Говарда Мак Лэйна. Мы низвергнем их из лона Святой Церкви.
 Пусть гнев Небесного Судьи обрушится на их головы. Пусть они всегда будут прокляты. Пусть ворота рая закроются перед ними и теми, кто поможет им.
 Пусть ни один богобоязненный человек не примет их, не накормит их, не предоставит крова. Пусть ни один священнослужитель не общается с ними при жизни и не освятит их тела после смерти. Пусть будут прокляты из жилища, их пища, их вода, все их владения.
 Мы объявляем их отлученными от церкви и брошенными во мрак к Люциферу и прочим падшим ангелам. Они теперь будут навеки прокляты без всякой надежды на спасение их душ. Да будет так!»
 — Да будет так! — хором подхватили все присутствующие.
 Вытянув горящую свечу перед собой, Лорис перевернул ее и бросил на пол, затоптав пламя. И затем то же самое проделали собравшиеся епископы и их помощники.
 Раздались глухие звуки, издаваемые свечами, которые одна за другой падали на пол. Постепенно в соборе воцарилась тьма, все огни умерли, затоптанные ногами.
 За исключением одной свечи, которая спокойно горела в чьих-то руках. ее одинокое пламя мужественно боролось с наступившим мраком.
 И никто не мог сказать, из чьих рук исходит это мужественное пламя.




 Глава 16


 — Поймай меня, если сможешь, — смеялась Бронвин.
 Она шаловливо убегала по дорожке сада. Золотые волосы ее развевались по ветру, голубая туника соблазнительно облегала ее длинные ноги. Когда она пробегала мимо, Кевин сделал неуклюжую попытку схватить ее, но промахнулся и пустился вслед за ней со счастливым смехом. Его меч путался в ногах, но он не обращал на такую мелочь внимания, а придерживая меч рукой, бежал за Бронвин по свежей зеленой траве.
 День был безоблачный, солнце — нежное и теплое. Бронвин и Кевин только что вернулись с утренней прогулки по зеленых холмам, окружавшим Кулди. И теперь они резвились, как пара шаловливых детей, бегая по саду между деревьями и статуями. Они играли почти четверть часа, причем Кевин изображал охотника, а Бронвин — его добычу. Наконец Кевин загнал Бронвин в ловушку у небольшого фонтана, где уставшая девушка, сделав несколько кругов и увидев, что сбежать ей не удастся, сдалась. Кевин бросился на нее, обхватил руками, увлек на землю и припал к ее губам. Бронвин обмякла в его объятиях и, открыв губы в ответ, ответила на поцелуй. От неописуемого блаженства Кевин едва не потерял сознание. И тут он услышал сзади чье-то многозначительное покашливание.
 Он, поняв, что они не одни, застыл, открыл глаза, и с усилием оторвался от губ любимой. Когда он отстранился от Бронвин, то увидел, что глаза ее расширились и она хихикнула. Кевин оглянулся и встретился взглядом со своим отцом: Дюк Джаред, улыбаясь, глядел на них.
 — Я знал, что найду вас здесь, — сказал Дюк, увидев глуповатую улыбку сына. — Встань и приветствуй своих гостей, Кевин.
 Кевин поднялся на ноги, подал Бронвин руку и тут увидел, что отец действительно не один: с ним были управитель замка лорд Девериль и архитектор Риммель. Девериль едва сдерживал улыбку, а Риммель как всегда был серьезен. А кроме того, рядом с отцом стояли Келсон, Дерри, рыжебородый дюк Эван, один из лордов королевского совета. Келсон в своей алой дорожной одежде лукаво улыбнулся Кевину и Бронвин и отступил в сторону, чтобы показать седьмого гостя — маленького человечка со смуглой кожей, одетого в пышную розово-фиолетовую одежду. Это был не кто иной, как великий трубадур Гвидон. Пузатая лютня висела на золотом шнуре через плечо, а черные глаза трубадура внимательно изучали влюбленную пару.
 Кевин посмотрел на Келсона и улыбнулся ему:
 — Добро пожаловать в Кулди, сэр, — сказал он, стряхивая с себя траву, и приветствовал остальных гостей. — Благодарю вас за оказанную мне честь.
 — Ошибаешься, это Гвидон оказал мне честь, — засмеялся Келсон. — И если ты представишь его своей молодой леди, то я уверен, что это вдохновит его и он нам доставит большое удовольствие своим представлением.
 Гвидон поклонился Келсону, а Кевин улыбнулся и взял руку Бронвин.
 — Бронвин, я рад представить тебе несравненного Гвидона из Пленнета. О его искусстве пения и игры на лютне ты уже слышала. Мистер Гвидон, это леди Бронвин де Морган, моя невеста. Это она, зная о вашем искусстве, настаивала, чтобы я попросил Алярика отпустить вас сюда.
 — Леди, — проговорил Гвидон, снимая свою немыслимую шляпу, низко кланяясь, а его длинные рукава коснулись травы, — перед лицом такой редкостной красоты я готов рискнуть вызвать гнев вашего жениха. — Он снова поклонился и поцеловал ей руку. — Простите меня, но в вашем присутствии, прекрасная леди, я теряю дар речи.
 Бронвин счастливо улыбнулась, опустила глаза, легкая краска появилась на ее щеках.
 — Мистер Гвидон, вы действительно хотите выступить перед нами? Мы так долго ждали вашего приезда.
 Гвидон вспыхнул и снова поклонился.
 — Я весь в вашем распоряжении, леди. Этот сад так прекрасен, что самим богом предназначен для прекрасных песен, а разве можно противиться природе? Я буду петь прямо здесь и сейчас.
 — Ваше Величество? — спросила Бронвин.
 — Он приехал сюда петь для тебя, Бронвин, — глядя на нее с восхищением, ответил Келсон. — Если ты хочешь, чтобы он пел здесь, он будет петь.
 — О да!
 С поклоном Гвидон пригласил всех сесть на траву, снял с плеча лютню и пристроился на краю фонтана. Кевин скинул свой плащ и расстелил его на траве. Бронвин утроилась на плаще. Дерри, Девериль и Эван тоже начали садиться. Кевин хотел сесть рядом с Бронвин, но заметил взгляд Келсона и уступил место отцу. Келсон и Кевин стали медленно удаляться от группы. Гвидон настроил лютню и стал пощипывать струны, извлекая из инструмента божественные звуки.
 Келсон оглянулся, посмотрел на восторженное лицо Бронвин, а затем повернулся к Кевину. Лицо юного короля стало серьезным.
 — Ты получал известия от своего брата в последнее время, мой лорд?
 Он произнес это как бы между прочим, но Кевин почувствовал, как все тело его напряглось, и он с трудом заставил себя подавить волнение.
 — Вы говорите это так, как будто он не с вами, сэр, — ответил он ровным тоном.
 — Нет, — ответил Келсон. — Десять дней назад мы получили сведения, что Дункана вызывают на церковный суд Ремута, чтобы лишить сана. Относительно этого мы ничего не смогли бы сделать — это дело чисто церковное и касается только самого Дункана и его начальства. Но мы все
 — я, Дункан и Нигель решили, что ему лучше уехать из Ремута.
 Келсон остановился и стал внимательно изучать носки своих черных блестящих сапог, а затем продолжал:
 — Но в это же время мы получили и другие сведения, и гораздо более серьезные, чем лишение сана Дункана. Лорис и Корриган хотят наложить на Корвин интердикт. Они хотят покончить с Морганом и со всеми Дерини в Одиннадцати Королевствах. И вот Дункан поехал к Моргану, чтобы сообщить ему о планах архиепископов, а заодно уклониться от церковного суда. Лорд Дерри вернулся оттуда четыре для назад и сообщил, что там все нормально, а Морган и Дункан собираются ехать в Джассу, чтобы выступить перед курией и убедить духовенство не накладывать интердикт. С тех пор о нем ничего не слышно.
 — Лишение сана? Интердикт? Что случилось после того, как я уехал из Ремута?
 Келсон криво усмехнулся.
 — На севере возникло религиозное движение фанатиков, которые начали священную войну против Дерини. Этот интердикт будет им на пользу. И к тому же Весит из Торента вот-вот нападет на нас и захватит Кардоссу. Если не учитывать всего этого, то остальное все великолепно. Твой драгоценный братец сказал, чтобы я оставался спокойным, не волновался, пока он и Морган не приедут ко мне для того, чтобы руководить всеми моими действиями. Он, конечно, прав. Несмотря на положение и могущество, я еще молод и неопытен. Я чересчур откровенен с тобой, Кевин, но это так трудно — просто сидеть и ждать.
 Кевин медленно кивнул. Затем оглянулся назад, на компанию, слушавшую пение Гвидона. Он не мог разобрать слов, но мелодия, плывущая в теплом осеннем воздухе, была чистой, прозрачной и красивой. Он скрестил руки на груди и опустил глаза.
 — Я полагаю, что об этом никто больше не знает?
 — Дерри известно все. И Гвидон что-то подозревает, но конкретного не знает ничего. Я думаю, что говорить больше никому пока не стоит. Их волнение не облегчит положения, и я не хочу, чтобы эти тревоги как-то нарушили наше празднество.
 Кевин улыбнулся.
 — Благодарю за доверие, Ваше Величество. Я никому ни о чем не скажу. И если понадобится моя помощь, то мой меч, моя жизнь и все мое состояние в вашем распоряжении.
 — Я не сказал бы тебе ничего, если бы не был уверен, что тебе можно доверять, — сказал Келсон. — Идем. Вернемся обратно и послушаем Гвидона. Ведь это прежде всего твой праздник.
 Они вернулись и услышали последние слова Гвидона:
 — Ах, моя леди. Лорд Алярик очень хвалил вашу игру на лютне. Может быть, вы пошлете кого-нибудь за своим инструментом?
 — Кевин?
 Прежде чем Кевин ответил, со своего места у дерева вскочил Риммель и поклонился.
 — Позвольте мне, леди, — сказал он, стараясь скрыть охватившее его волнение. — Лорд Кевин не смог услышать эту песню, пусть он послушает следующую.
 — Ну, хорошо, — засмеялась Бронвин. — Риммель, Мэри Элизабет знает, где лежит моя лютня. Передайте ей, что я прошу отдать ее вам.
 — Хорошо, леди.
 Гвидон снова ударил по струнам, перестроив лютню на минорный лад.
 — Преданный слуга — это бесценное сокровище, — сказал он, трогая струны и улыбаясь публике. — Ну, пока мы ждем, я хочу спеть вам еще одну песню — на этот раз любовную, и посвятить ее любовной паре.
 Он взял несколько вступительных аккордов и начал петь.
 Риммель поспешил через двор в покои Бронвин, звуки песни Гвидона стояли у него в ушах, но теперь ему представлялся шанс подложить в ее комнату амулет, данный Бетакой. В это время служанки уже закончили уборку, и первой, кто войдет в нее, будет сама Бронвин.
 Поднявшись по ступеням в комнату, он приложил руки к груди и почувствовал бешеное биение сердца, но он ощутил и приятную выпуклость мешочка. Он едва мог поверить, что через несколько часов все кончится, и Бронвин будет принадлежать ему.
 Прежде чем войти в комнату, он с опаской оглянулся вокруг, он ведь должен был поговорить с Мэри Элизабет! Однако никто его не видел, и в самой комнате никого не было. Он отыскал лютню в небольшом шкафу, но требовалось найти место для кристалла: его нужно положить туда, где Бронвин его бы не заметила до тех пор, пока не сработает заклинание.
 Самое удобное место — это шкаф для одежды, решил Риммель. Он подошел к шкафу и достал мешочек. Конечно, как только Бронвин придет в комнату, она сразу же направится к шкафу для одежды, особенно после верховой езды утром, но на верхней полке много места, и кристалл будет заметен там менее всего.
 Риммель осторожно положил мешочек и начал развязывать кожаные шнурки на нем. Он помнил, что в его распоряжении всего несколько секунд, чтобы удалиться за пределы действия кристалла. Он взял лютню, повесил ее через плечо и снова вернулся к шкафу. Риммель открыл мешочек и вытряхнул оттуда кристалл, загоревшийся холодным голубым светом, в котором четко выделялись кроваво-красные прожилки.
 Затаив дыхание, Риммель быстро сунул мешочек в карман, бросился к двери и опомнился только после того, как захлопнул ее за собой. Радостно насвистывая какой-то веселый мотив, он вернулся на террасу и направился в сад с лютней на плече. По дороге он достал из складок туники медальон, открыл, с обожанием посмотрел на портрет Бронвин, затем с легким щелчком закрыл и со вздохом спрятал. Войдя в сад, он услышал пение Гвидона, разносившееся в воздухе.
 Часом позже Бронвин стояла на пороге своей комнаты и улыбалась Кевину, прижимавшему ее руку к губам.
 — Через полчаса, — прошептала она.
 — Через полчаса, — торжественно согласился он, — и если ты задержишься, я приду и буду сам тебя одевать!
 Бронвин смешно сморщила нос.
 — Не раньше чем через два дня, Кевин Мак Лэйн, — объявила она. — Ты можешь потерпеть.
 — Могу, — пробормотал он, прижимая ее к себе и глядя на нее с вожделением.
 Она засмеялась и проворно скрылась за дверью.
 — Полчаса! — крикнула она. — И смотри, не опаздывай, а то я приду помочь тебе одеться!
 — Приходи! — с радостью подхватил Кевин, но дверь уже была закрыта.
 Бронвин веселым мотыльком, прижимая лютню к груди, влетела в комнату: она вся светилась от радости жизни и переполняющей ее любви. Она остановилась перед шкафом, напевая песни Гвидона, бросила взгляд в зеркало и поправила прядь золотых волос, упавшую на лоб. И тут начало действовать колдовство.
 Бронвин внезапно оступилась и, чтобы удержаться на ногах, ухватилась за шкаф. Тут она ощутила второй удар. В этой безнадежной и отчаянной борьбе она выпустила лютню из рук, и инструмент со звоном упал на пол. Лютня треснула, издавая жалобные звуки, струны полопались..
 Эти звуки пробудили чувства Дерини, заставили ее, хотя окраины мозга были ослеплены, хладнокровно оценить ситуацию: глаза обшаривали комнату почти бессознательно, она отыскивала то, что так внезапно обрушилось на нее. И среди драгоценностей, на верхней полке шкафа, она увидела голубой кристалл.
 — Магия! — воскликнул ее мозг. — О мой бог! Кто сделал это?
 Кевин! Кевин! — посылала она мысленный призыв. Преодолев слабость, она смогла крикнуть голосом.
 Кевин не успел уйти далеко. Услышав пронзительный голос Бронвин, он бросился обратно и распахнул дверь. Кевин застыл на пороге в ужасе от того, что он увидел.
 Бронвин стояла на коленях у шкафа, судорожно цепляясь за его полированную поверхность. Ее взгляд был устремлен на странный голубой кристалл, который светился пульсирующим светом. Бронвин медленно двигалась к нему, как во сне. Ее губы зашевелились, беззвучно повторяя имя Кевина.
 Кевин, не размышляя, зная только то, что кристалл нужно поскорее убрать, оттолкнул Бронвин в сторону и схватил кристалл руками, намереваясь выбросить его в окно на улицу.
 Но заклинание уже начало действовать: Кевин застыл, выражение боли и страха исказили его черты, Бронвин попыталась вырвать кристалл из рук Кевина, надеясь, что поможет кровь Дерини, однако, стоило ей коснуться кристалла, как она тоже впала в транс.
 И кристалл, который они теперь держали оба, бешено пульсировал в такт ее сердцу.
 Его свечение постепенно усиливалось, пока не превратилось в ослепительное белое сияние, и из груди Бронвин и Кевина одновременно вырвался крик, который прокатился по всему дворцу.
 И затем наступила тишина. Охранники, привлеченные этим криком безумия, вбежали в комнату и в смятении остановились на пороге. Вслед за ними в комнату ворвались Келсон и Дерри.
 — Назад! Вон! — скомандовал Келсон. — Быстрее! Здесь магия, колдовство!
 Когда охранники попятились, Келсон, шепча слова противозаклинания, осторожно прошел вперед. Когда он закончил, яркий свет, сконцентрировавшийся в комнате, начал слабеть и постепенно исчез. Келсон прикусил губу и закрыл глаза, стараясь справиться с охватившим его волнением. Затем он заставил себя сделать еще несколько шагов.
 Они лежали у открытых дверей на террасу: Кевин на спине, голова Бронвин — у него на груди. Ее золотые волосы были спутаны и закрывали лицо Кевина, а его руки, раскинутые в стороны были сожжены ужасной, таившейся в кристалле энергией, и он не подавал никаких признаков жизни.
 Проглотив комок в горле, Келсон опустился на колени и прикоснулся к телам. Он вздрогнул, когда его пальцы коснулись черной руки Кевина и шелковых волос Бронвин. Он сел прямо на пол и печально опустил голову, руки его беспомощно опустились: для двух влюбленных уже ничего нельзя было сделать.
 Увидев безнадежный жест Келсона, Дерри махнул охранникам и те посторонились, пропуская в комнату остальных. Лицо Девериля побелело, когда он увидел распростертые тела, он хотел остановить Дюка Джареда, но опоздал.
 — Что случилось, Дев? — прошептал Джаред, стараясь заглянуть через плечо управляющего в комнату. — Что-нибудь с Бронвин?
 — Не входите милорд, пожалуйста.
 — Пусти меня, Дев. Я хочу знать, что произошло. О боже! Это мой сын! Боже, это же они оба!
 Охранники расступились, пропуская Джареда, и тут же прибежал Риммель. Он заглянул в комнату, ахнул и зажал рот рукой, чтобы заглушить крик ужаса. Дрожь пробежала по его телу, рука судорожно сжала медальон.
 О мой бог, что я наделал? Я не хотел этого! Не хотел! О боже, это не может быть правдой! Они мертвы! Леди Бронвин мертва, думал он, прижимаясь к стене, словно желая слиться с ней и никого вокруг не замечая: он старался отвести взгляд от жуткого зрелища, но лишь рухнул на колени, забился в рыданиях. И уже не думал о том, что в его руках медальон.
 Вместе с Гвидоном прибежала и леди Маргарет. Увидев тела, она побледнела, но затем овладела собой и приблизилась к онемевшему и неподвижному мужу.
 Гвидон молча поднял лютню Бронвин и подошел к молодому королю, который печально снял с себя алый плащ и бережно накрыл им распростертые тела влюбленных.
 — Боюсь, что инструмент разрушен навсегда, — тихо проговорил Гвидон, опускаясь на колени рядом с Келсоном. — И она никогда уже больше не вернется.
 Келсон опустил глаза, зная, что Гвидон имеет в виду не лютню. Трубадур провел пальцами по сломанному инструменту, а затем сложил руки на груди.
 — Могу я узнать, как все это произошло, сэр?
 Келсон пожал плечами:
 — Кто-то положил в комнату кристалл Джеррамам. Сам по себе этот факт не ужасен, ведь кристалл может использоваться в самых разнообразных целях, может и для совершения добрых дел. Ты, наверное, часто встречал упоминания об этих кристаллах в своих балладах.
 Голос его изменился.
 — Но этот кристалл был предназначен не для добрых дел. Во всяком случае, для Кевина он оказался гибельным. Бронвин одна могла бы справиться с заклинанием, каково бы оно ни было. Ведь у нее было могущество. Но она, вероятно, вскрикнула, позвала Кевина на помощь, и он услышал ее. Спасти двоих у нее не хватило сил. Поэтому они погибли оба.
 — А она не…
 Келсон оборвал разговор предупреждающим взглядом и поднялся на ноги. К Джареду и Маргарет уже присоединился отец Ансельм в белой сутане. Он был очень стар, этот капеллан замка Кулди. Молодой король почтительно поклонился преподобному отцу и отступил в сторону, дав возможность безутешным родителям опуститься на колени рядом с телами. Он перекрестился, слушая как Ансельм начал читать молитву, и затем медленно отступил на два шага назад и сделал знак Гвидону следовать за ним.
 — Гвидон, Дерри, нужно, чтобы лишние люди ушли отсюда. Родителям нужно побыть одним со своими детьми.
 Все подчинились его распоряжению, и хмурые солдаты, и всхлипывающие женщины покинули комнату. Дерри подошел к Риммелю. Тот стоял на коленях в дальнем углу комнаты и тихонько всхлипывал. Его белые волосы вздрагивали, а золотая цепь, свисающая из рук, раскачивалась взад и вперед. Когда Дерри коснулся его плеча, Риммель поднял на него мокрые и покрасневшие глаза. Дерри, не любивший иметь дело с истеричными мужчинами, заметил золотую цепь, потянул за нее, как бы приглашая Риммеля подняться и выйти из комнаты, но заметил медальон.
 — Эй, что это, Риммель? Что это у тебя в руках?
 Дерри схватил его за руку, но Риммель начал отчаянно вырываться, однако его сопротивление только возбудило интерес Дерри, и он возобновил свои усилия, пытаясь раскрыть ладонь.
 — Ну, Риммель, давай. Я хочу посмотреть, что там у тебя, — говорил Дерри, постепенно раздражаясь сопротивлением Риммеля. — О, это же медальон. Ты где его…
 Медальон выскочил из рук Риммеля и, открывшись, упал на пол. Дерри поднял его, бросил любопытный взгляд на портрет внутри и уже хотел вернуть медальон, как вдруг осознал, что внутри был портрет Бронвин.
 — Черт возьми, это же госпожа!
 Услышав проклятие Дерри, Келсон нахмурился, повернулся, чтобы сделать выговор за столь неуместные в такое время слова, но увидев изумленное лицо Дерри, подошел и взял из его рук медальон, и тут медальон увидела Маргарет. Она подбежала к Келсону и схватила его за руку.
 — Где вы взяли это медальон, сэр?
 — Этот? — Келсон смутился. — Этот медальон мы взяли у Риммеля, а где он взял его, я не знаю.
 Рука Маргарет дрожала, когда она взяла медальон из рук Келсона. Она закрыла на мгновение глаза, когда металл коснулся ее рук, затем со стоном взглянула на портрет и прижала его к груди.
 — Где… — с трудом проговорила она. — Где ты взял его, Риммель?
 — Леди я…
 — Бронвин подарила этот портрет Кевину в день их помолвки. Где ты взял его?
 Со стоном отчаяния Риммель рухнул на колени, с мольбой схватил подол платья Маргарет.
 — О дорогая леди, пожалуйста, поверьте, что я не хотел этого, — закричал он. — Я так любил ее! Я только хотел, чтобы она полюбила меня. Вы же можете понять меня!
 Маргарет вскрикнула и поняла смысл ужасных слов Риммеля. Дерри и несколько охранников набросились на Риммеля и, схватив его, оттащили от Маргарет. Джаред смотрел на все происходящее непонимающими глазами, а его губы шептали имя сына.
 — Ты! — воскликнул Келсон, с трудом веря услышанному. — Ты положил в комнату кристалл, Риммель?!
 — О сэр, вы должны мне поверить, — взмолился , заламывая руки, Риммель. — Это был всего лишь любовный амулет. Бетака сказала…
 — Бетака? — рявкнул Келсон, схватив Риммеля за волосы и повернув его голову так, чтобы увидеть глаза. — Ну, так кто же эта Бетака, о которой ты говоришь? Дерини?
 — Я… я не знаю, Дерини она или нет, сэр, — всхлипнул Риммель. — Она живет в горах, к северу от города. В пещере. Жители говорят, что она святая женщина, что она часто творит любовное колдовство за еду и золото. Я только хотел, чтобы леди Бронвин полюбила меня. Это же простое любовное колдовство.
 — Простое колдовство не убивает, — крикнул Келсон, затем отпустил волосы Риммеля и брезгливо вытер руки. — Ты виноват в их смерти, Риммель! Ты положил кристалл, который их сжег!
 — Я убью его! — вскричал Джаред, подбегая к одному из солдат и забирая у него меч. — Бог свидетель, Риммель должен ответить за убийство моих детей!
 С обнаженным мечом он бросился на Риммеля, но Маргарет крикнула: «Нет!» и встала между ними. Дерри и капитан охранников перехватили занесенный меч, а Маргарет с рыданиями упала Джареду на грудь.
 — Отпустите меня, идиоты! — пытаясь освободиться, закричал Джаред.
 — Я должен убить его! Маргарет, он убил нашего сына! Не мешай мне!
 — Джаред, нет! Разве мало двух смертей? Хотя бы подожди, пока ты не будешь ослеплен гневом. Сэр, не позволяйте ему делать это, я прошу вас.
 — Прекратите! — крикнул Келсон. — Я приказываю!
 Наступившая после его окрика тишина нарушалась лишь всхлипываниями Риммеля. Все глаза обратились к королю. Он обвел окружающих твердым взглядом и обратился к Дерри:
 — Отпусти Джареда.
 — Сэр? — Дерри поднял брови. Леди Маргарет с ужасом посмотрела на короля.
 — Отпусти Джареда, Дерри, — повторил Келсон. — Разве приказ не ясен?
 Озадаченный Дерри кивнул, выпустил руку Джареда и отступил назад, мягко держа Маргарет за плечи, чтобы она не вмешивалась в происходящее. Джаред поднял меч и медленно пошел к Риммелю.
 — Сэр, я прошу, я умоляю вас, не разрешайте Джареду убивать его! Он…
 — Нет, пусть он убьет меня, — закричал Риммель, опуская голову и закрывая глаза. — Я не заслуживаю милости, я не достоин жизни! Убейте меня, Ваша милость! Пусть я умру страшной смертью, я должен страдать!
 Джаред остановился, взгляд его потух, плечи опустились. Он медленно опустил меч вниз, разглядывая шею Риммеля. Затем оглянулся на Келсона, на встревоженное лицо Маргарет, затем со звоном бросил меч на землю и с отвращением отвернулся от Риммеля.
 — Лорд Фергюс, — глядя через плечо в сад, позвал он.
 Крепкий, коренастый мужчина появился на пороге и поклонился. По рисунку перевязи можно было понять, что он из младшего командного состава гарнизона замка.
 — Да, Ваша милость.
 — Этот человек — убийца, — указав на Риммеля, сказал Джаред. — Я хочу видеть его голову на Воротах Предателя через час. Ясно?
 Глаза Фергюса радостно сверкнули:
 — Да, Ваша милость.
 — Отлично, иди.
 Фергюс сделал знак двум солдатам, тут же схватившим Риммеля, и впереди них пошел к выходу. Риммель продолжал бормотать:
 — Я должен умереть. Я убил ее. Я должен умереть! — А Фергюс неторопливо вытащил широкий меч из ножен.
 Джаред ждал, пока они выйдут, а затем приблизился к телам, опустился на колени рядом с ними, коснулся золотых волос Бронвин, которые закрывали лицо Кевина. Маргарет тревожно смотрела вслед солдатам, уводящим пленника, затем посмотрела на мужа и на отца Ансельма, стоящих на коленях у трупов, протянула руки к Келсону:
 — Сэр, этого вы не должны допустить! Этот человек, конечно, виновен, но хладнокровно отрубить ему голову…
 — Таков приговор Дюка Джареда, леди. Не просите, чтобы я вмешивался.
 — Но вы же король, сэр. Вы можете…
 — Я здесь не король, а гость, приглашенный на свадьбу, — прервал ее Келсон, пристально глядя ей в глаза. — Я не должен узурпировать права Джареда в его доме.
 — Но, сэр…
 — Я понимаю, какие чувства движут Джаредом, леди, — твердо сказал Келсон, глядя на коленопреклоненного Джареда. — Он потерял сына. У меня пока нет детей, и пусть их никогда не будет, если мне будет суждено вот так же потерять их. Я знаю, что он сейчас чувствует. Я потерял отца и думаю, что мое горе, которое я ощущал тогда, подобно горю отца, потерявшего сына.
 — Но…
 Снаружи послышался чей-то сдавленный крик, глухой звук, звон стали, и лицо Маргарет побелело. У дверей раздались тяжелые размеренные шаги, и вот на пороге появился лорд Фергюс, держащий за волосы голову: это была голова Риммеля.
 Джаред спокойно взглянул на Фергюса и, только его руки, теребившие край малинового плаща, выдавали волнение. Затем его лицо просветлело и, разрешая Фергюсу удалиться, он кивнул. Фергюс поклонился и пошел прочь. Обильно орошая каменные плиты из шеи Риммеля хлестала черная кровь. Джаред опустил глаза только тогда, когда Фергюс со своей жуткой ношей скрылся за углом.
 — Мой сын, моя любимая дочь. О, я не мог даже предположить, что гробница будет вашей свадебной постелью. Вы сейчас спите вместе, как давно уже мечтали.
 Голос Джареда сорвался, и горькие рыдания потрясли его старое гордое тело. Со сдавленным криком Маргарет подбежала к нему, опустилась рядом на колени, прижала его голову к своей груди и зарыдала вместе с ним. Келсон смотрел на них, разделяя их горе и отчаяние, а затем он сделал знак Дерри подойти к нему.
 — Есть еще кое-что, что должно быть сделано. И сделано мной, — прошептал Келсон. — Но я не должен сейчас оставлять лорда Джареда одного. Ты сделаешь то, о чем я попрошу, Дерри?
 — Вы же знаете, что я сделаю все, сэр. Я сделаю. Что я должен сделать?
 — Иди в горы и отыщи эту Бетаку. И если она Дерини, то может представлять опасность. Но я знаю, что ты не боишься магии. Здесь ты единственный, кому я могу доверять.
 Дерри поклонился:
 — Вы оказываете мне большую честь, сэр.
 Келсон осмотрел комнату, затем двинулся в угол и позвал за собой Дерри. Солдаты и служанки вышли, и теперь в комнате оставались только Гвидон и лорд Девериль. Молитвы Ансельма слышались в тишине. Келсон посмотрел Дерри в глаза.
 — Я хочу спросить тебя как друг, а не как король, — тихо сказал он. — Я прошу тебя как просил бы Морган, и оставляю тебе полное право для отказа.
 — Спрашивай, Келсон, — мягко ответил Дерри, посмотрев королю в глаза.
 Келсон кивнул.
 — Ты позволишь мне установить вокруг тебя волшебную защиту, когда ты отправишься на поиски Бетаки? Иначе я боюсь посылать тебя.
 Дерри опустил глаза. Его правая рука потянулась к груди, где висел медальон Моргана с изображением Камбера.
 — Я немного посвящен в искусство магии, сэр. Это медальон Моргана. Святой Камбер обеспечивает защиту людям, не правда ли?
 Келсон взглянул на медальон, затем на Дерри.
 — Можно я дотронусь до него? Может, мое могущество увеличит его силы.
 Дерри кивнул, и Келсон взял медальон в правую руку. Он, сосредоточившись, посмотрел на него, затем положил левую на плечо Дерри.
 — Расслабься и закрой глаза, как тебя учил Морган. Открой мне свой мозг, — приказал Келсон.
 Дерри повиновался, и Келсон, быстро облизнув губы, стал концентрировать свою волю. Вокруг медальона образовалось алое свечение. Келсон шептал заклинание, и алое свечение перемешалось с зеленым по мере того, как заклинание Келсона смешивалось с заклинанием Моргана. Затем свет погас, Келсон опустил руки и вздохнул. Медальон отливал серебром на фоне серой туники Дерри.
 — Ну вот, это должно тебе помочь, — взглянув на медальон, едва заметно улыбнулся Келсон. — А ты уверен, что в тебе нет крови Дерини, Дерри?
 — Да, сэр. Я думаю, что Моргана тоже занимает этот вопрос. — Он улыбнулся, затем опустил глаза и помрачнел. — А что с Морганом, сэр? Ведь не может быть, чтобы он не доложил вам о том, что случилось?
 Келсон покачал головой.
 — Не знаю. Скорее всего, он уже скачет сюда — скачет на место трагедии, так же как и в случае с моим отцом. Но на этот раз он пока не знает этого.
 — Да, сэр. А если я найду эту Бетаку и схвачу ее, то привести ее сюда?
 — Да. Я хочу знать, какова ее доля участия в этом деле. Но будь внимателен. Она ошиблась в своей магии. Не знаю, случайно или намеренно. Я предпочитаю, чтобы ты остался жив, так что если возникнет что-то непредвиденное, убей ее.
 — Я позабочусь о себе, — засмеялся Дерри.
 — Хорошо, — ответил Келсон. Теплая улыбка пробежала по его лицу. — Ну, иди.
 — Хорошо, сэр.
 Когда Дерри исчез за дверью, Келсон обернулся: отец Ансельм, лорд и леди, приближенные, слуги стояли на коленях у тел. Голос Ансельма слышался в тишине: он нараспев читал писание.
 Келсон тоже опустился на колени и, слушая знакомые слова, вспомнил, как он стоял и слушал их у тела своего отца в полях Кандор Ри. Его отец, король Брион, пал жертвой злой магии. И сейчас он ощущал то же самое — потерю близких ему людей.
 Пусть они пребывают в вечном покое, о боже,
 И пусть вечный свет сияет над ними…
 Келсон с трудом сдержал печальный вздох, поднялся на ноги и вышел из комнаты, не в силах больше выносить этого шепота смерти. Келсон подумал, сможет ли он когда-нибудь привыкнуть к этим словам и спокойно слушать их.




 Глава 17


 Уже близился вечер этого рокового дня: когда Келсон оплакивал погибших, Морган и Дункан скакали к месту гибели своих близких, а Гвинедская Курия в Джассе все заседала. Лорис собрал епископов в большом холле епископского дворца, недалеко от того места, где прошлой ночью его коллеги собирались на церемонию отлучения. И хотя заседание началось утром и продолжалось весь день с небольшим перерывом на обед, дискуссия все еще шла и епископы были не ближе к принятию решения, чем в момент открытия заседания.
 И главную роль во всем этом сыграли два человека: Ральф Толливер и Больфрам де Блент, один из двенадцати Гвинедских епископов, не имеющих собственной епархии. Толливер сразу после открытия заседания выразил свое несогласие — ведь это его пастве угрожал интердикт. И затем в его поддержку решительно выступил Больфрам.
 Грубый старый прелат прибыл на это заседание днем вместе с семью своими коллегами, и был очень удивлен, узнав, что вопрос о интердикте рассматривается серьезно. Он вошел в холл с шумом и грохотом и тут же заявил, что в корне не согласен с предложенными Лорисом санкциями против Корвина. Дюк Корвина, несомненно, заслуживает наказания за свои действия в Святом Торине, а его кузен — Дерини — за то, что изображая доброго слугу церкви, столько лет скрывал свое происхождение. Но наказывать целый народ за грехи его господина, особенно после того, как господин уже наказан — это просто глупо и бессмысленно.
 А после этого разгорелись споры. Кардиель и Корриган надеялись что-нибудь выиграть и держались очень осторожно во время дискуссии, стараясь раньше времени не сказать чего-нибудь лишнего, что могло бы выдать их намерения. Они оба понимали, что старый желчный Больфрам просто катализатор всех споров, и они теперь выжидали, слушая, что говорили другие.
 Арлиан, рассматривая присутствующих, сцепил свои тонкие пальцы и положил руки на стол. А в это время старый епископ Карстен бубнил о некоторых темных сторонах этого дела и как все это соотнести с церковными канонами.
 Больфрам, несомненно, поддержит любого, кто выступит против интердикта. Так что его можно спокойно считать в числе тех, кто последует за Кардиелем, когда придет время. Из семи коллег Больфрама Вивард и туповатый Джильберт поддержат его. Следующие трое явно на стороне Лориса, а оставшаяся пара еще не решила, кого им поддержать. Из старых епископов двое — Браден и Ифор — останутся нейтральными. Это можно прочесть по их лицам: они с такой скукой, с таким безразличием слушают споры! Но вот Лейси и Креода поддержат Лориса, и этот старый зануда Карстен — тоже. Корриган, конечно, человек Лориса с самого начала. Значит, среди старых епископов, которые выступают против интердикта, остается только Толливер. К счастью, уж в нем-то можно не сомневаться.
 Итого: восемь за интердикт, четверо нейтральных и шесть против. Но эти четверо нейтральных могут изменить свое мнение — вряд ли у кого-нибудь из них хватит мужества остаться действительно нейтральным и порвать с курией. И, значит, в худшем случае будет двенадцать против шести. Эти шестеро могут сплотиться и отделиться от церкви — самоотлучение — может, и к лучшему.
 Арлиан снова осмотрел всех сидящих за огромным, в форме подковы, столом, с Лорисом во главе. Он заметил взгляд Кардиеля, который кивнул ему почти незаметно. Затем он снова стал слушать старого Карстена. Когда тот закончил и сел на место, встал Кардиель. Пора было начинать.
 — Можно слова?
 Тихий голос Кардиеля, тем не менее, был услышан всеми теми, кто шепотом обсуждал предыдущее выступление, и все головы повернулись к нему. Кардиель спокойно ждал, пока все спорящие займут свои места и успокоятся. Его руки спокойно лежали на столе. Затем он повернулся к Лорису:
 — Могу я начать, Ваше сиятельство?
 — Конечно.
 Кардиель поклонился ему.
 — Благодарю. Я выслушал все доводы моих братьев-христиан и как хозяин этого собрания хочу сделать заявление.
 Лорис нахмурился.
 — Мы слушаем тебя, епископ Кардиель. — В его голосе послышалось раздражение.
 Кардиель сдержал улыбку, пробежал взглядом по лицам епископов и встретился глазами с Арлианом и Толливером. Секретарь Корригана отец Хью поднял голову от блокнотов с записями, а затем снова склонился над ними, когда заметил, что Кардиель готовится начать.
 — Лорды, епископы, братья, — начал Кардиель спокойно, — сегодня я говорю с вами как брат, как друг, но также и как хозяин сегодняшней курии. Я весь день молчал, так как епископ Джассы по традиции должен оставаться нейтральным, но дело уже зашло так далеко, что я не могу больше молчать. Я должен сказать, потому что если промолчу, я не выполню все обеты, которые давал, принимая сан епископа.
 Он помолчал, глядя на епископов и чувствуя сверлящий подозрительный взгляд Лориса. Хью что-то строчил в свой блокнот. Прядь жидких волос упала ему на глаза и он, не отрываясь от работы, поправил ее. Все глаза были устремлены на Кардиеля. Одни — с надеждой, другие — с недоверием.
 — Позвольте мне заявить официально, и я надеюсь, что наш брат Хью аккуратно зафиксирует это в протоколе, что я тоже против интердикта, который наш брат из Валорета предлагает наложить на Корвин.
 — Что?
 — Ты с ума сошел, Кардиель!
 — Он сумасшедший!
 Кардиель терпеливо ждал, пока все возмущенные не утихнут и не займут свои места. Пальцы Лориса судорожно сжали ручки кресла, хотя выражение его лица почти не изменилось. Кардиель поднял руки, прося тишины, дождался ее и затем снова окинул всех взглядом. После этого он продолжал:
 — Это решение я принял не легко, братья. Я размышлял и молился много дней с тех пор, как впервые услышал, что предлагает Лорис. И теперешнее обсуждение только укрепило меня в моем решении. Положение интердикта неправильное. Тот, кого вы собираетесь наказать с помощью интердикта, уже наказан. Вы это сделали прошлой ночью, отлучив его и его родственников от церкви.
 — Вы поддерживаете отлучение, Кардиель, — прервал его Корриган. — Насколько я помню, вы присутствовали на церемонии и тем самым поддержали решение. И епископ Корвина Толливер тоже.
 — Да, — ответил Кардиель ровным тоном. — И по всем законам Морган и Дункан осуждены справедливо и будут оставаться вне церкви до тех пор, пока не докажут, что они не виновны в тех преступлениях, в которых их обвиняют. Так что отлучение не окончательно.
 — Как же не окончательно, Кардиель? Если вы сами согласились, что они виновны, и…
 — Я не могу судить о том, виновны они или нет, мой лорд. Действительно, они сделали то, в чем их обвиняют. Но мы хотим обвинить в этом же многие тысячи людей, которые совершенно невиновны и не могут быть отсечены от тела святой Церкви за действия их герцога.
 — Это справедливо… — начал Лорис.
 — Нет! — крикнул Кардиель и стукнул кулаком по столу, чтобы подчеркнуть свою решительность в этом вопросе. — Я не поддержу это решение и, более того, если вы будете настаивать на нем, то я выхожу из этого собрания!
 — Можете выходить! — сказал Лорис, поднимаясь со своего места. Его лицо покраснело от гнева. — Вы думаете, что напугаете меня своими угрозами лишить курию своей поддержки? Вы ошибаетесь! Джасса не единственный город в Одиннадцати Королевствах. Если курия не вынесет решения здесь, то она сделает это в другом городе. А кроме того, Джасса скоро получит нового епископа!
 — Может, Валорет нуждается в новом епископе! — крикнул Больфрам, вскакивая на ноги и в упор глядя на Лориса. — У меня нет епархии, так что вы не можете угрожать мне ее лишением. Пока я жив, я останусь епископом! И ни вы, никто другой не может меня лишить того, что дано мне Богом! Кардиель, я с тобой!
 — Они сумасшедшие! — крикнул Лорис. — Неужели вы думаете, что можете вдвоем выступить против курии?
 — Нас больше, чем двое, — сказал Арлиан, поднимаясь и вместе с Толливером направляясь к Кардиелю.
 Корриган заломил руки, поднимая их к небу:
 — О боже, избавь нас от людей без рассудка! Теперь нас уже учат младшие епископы!
 — Я старше, чем был наш господь, когда творил свое учение и боролся с фарисеями, — холодно ответил Арлиан. — Вивард? Джильберт? Вы с нами или с Лорисом?
 Эти двое переглянулись, посмотрели на Больфрама, а затем встали.
 — Мы с вами, лорд, — ответил Вивард. — Нам не под душе это решение о наказании невинных.
 — Значит, вы предпочитаете неповиновение? — прошипел Лорис. — Вы понимаете, что за это я могу отлучить вас…
 — За неповиновение, — фыркнул Арлиан. — Я не думаю, что мы заслуживаем этого, архиепископ. Мы продолжает выступать против интердикта и будем работать по-прежнему среди людей, которые в нас нуждаются.
 — Это безумие! — прошептал старый Карстен, обводя всех налитыми кровью глазами. — Чего вы надеетесь добиться этим?
 — Мы пытаемся защитить народ, который доверен нам богом, — ответил Толливер. — Мы не хотим, чтобы благополучие целого народа страдало из-за прегрешений двух человек.
 — Вы получите интердикт прямо здесь и прямо сейчас! — рявкнул Лорис. — Отец Хью, документ готов для подписания?
 Лицо Хью побелело. Он посмотрел на Лориса. Он давно уже перестал делать заметки в блокноте. Хью из-под кипы документов достал пергамент и нерешительно протянул его Лорису.
 — Ну, вот, — сказал Лорис, взяв перо от Хью, и начертил на листе свое имя. — Я объявляю герцогство Корвин со всеми его жителями и городами под действием интердикта до тех пор, пока Дюк Алярик Морган и его родственник Дерини лорд Дункан Мак Лэйн не явятся на заседание курии для вынесения им приговора. Кто подпишет вместе со мной?
 — Я, — сказал Корриган, подходя к Лорису и взяв перо.
 — И я, — отозвался Лэйси.
 Кардиель молча смотрел, как Корриган ставит свою подпись.
 — А вы думали о том, что скажет король, когда узнает о ваших действиях? — спросил он.
 — Король — это беспомощное дитя! — возразил Лорис. — Он не будет сопротивляться решению Гвинедской курии. А особенно потому, что он сам находится под подозрением. Он, конечно, подчинится интердикту.
 — Вы думаете? — сказал Арлиан, наклоняясь над столом. — Он не был беспомощен, когда взял управление Советом в свои руки и освободил Моргана и ввел туда лорда Дерри, несмотря на все протесты. Он не был беспомощен, когда нанес поражение колдунье Чариссе, которая захотела захватить трон. Насколько я помню, тогда были беспомощны именно вы, мой друг!
 Лорис покраснел, грозно взглянул на Лэйси, который замер над пергаментом, услышав слова Арлиана.
 — Подписывайтесь, Лэйси, — прошептал он, снова посмотрев на Арлиана. — Ну, мы еще посмотрим, кто поддержит этого молодого короля и кто встанет на сторону истины.
 Когда Лэйси подписал, поднялись восемь остальных епископов, которые подошли к пергаменту и поставили свои подписи. Когда они закончили, остался только один Браден. Лорис посмотрел на него, нахмурившись, а затем улыбка появилась на его лице, когда он увидел, что Браден встал с места.
 — Я встал, архиепископ, — спокойно сказал он, — но я не буду подписывать этот документ.
 Кардиель и Арлиан удивленно переглянулись. Неужели великий ученый из Грекоты хочет присоединиться к ним?
 — Но я не присоединюсь и к этим джентльменам справа от меня, — продолжал Браден. — Я не поддерживаю интердикт по своим собственным соображениям, но я не могу и войти в союз с людьми, которые хотят порвать с курией и разрушить ее; если епископ Кардиель и его коллеги выполнят свою угрозу, это случится обязательно.
 — Что же вы предлагаете, дорогой лорд? — спросил Толливер.
 Браден покачал головой.
 — Я воздержусь. Так как моя позиция не приносит ни пользы, ни вреда ни одной из двух сторон, то я спокойно удаляюсь в Грекоту и буду молиться за вас всех.
 — Браден… — начал Лорис.
 — Нет, Эдмунд, меня вам не переубедить. Не беспокойтесь, я мешать вам не буду.
 Все смотрели с изумлением, как старый ученый встал, поклонился тем и другим и спокойно вышел из зала. Когда дверь за ним захлопнулась, Лорис повернулся к Кардиелю. Его челюсти были плотно сжаты, желваки ходили на скулах, ярость душила его. Он начал медленно двигаться по направлению к шести непокорным епископам.
 — Я отлучу вас всех, как только соберу все подписи, Кардиель! Я не позволю, чтобы ваша непокорность осталась безнаказанной!
 — Подписывайте свои бумаги, Лорис! — крикнул ему Кардиель, смело встретившись с ним взглядом. — Пока не будет подписи большинства членов курии, ни интердикт, ни наше отлучение не имеют никакой силы. Они просто бумаги.
 — Одиннадцать епископов… — начал Лорис.
 — Одиннадцать из двадцати двух — это не большинство, — ответил Арлиан. — И из тех одиннадцати, кто еще не подписал, шестеро никогда не подпишут, один отказался играть в вашу игру, а остальные четверо не имеют епархии — они странствуют. Так что вам понадобится не одна неделя, чтобы найти хотя бы одного из них, и еще больше, чтобы убедить их подписать этот документ.
 — Это меня не беспокоит, одиннадцать или двенадцать, — разница невелика, — прошептал Лорис. — Главное, что решение курии записано, и теперь весь народ Корвина будет стараться схватить Моргана и представить его на наш суд как можно быстрее, чтобы прекратить действие интердикта. А мы только этого и хотим добиться.
 — А вы уверены, что при этом не начнется новая война на религиозной почве, Лорис? — спросил Толливер. — Вы можете это отрицать, но вы великолепно знаете, что Барин де Грей только и дожидается интердикта. Как только он получит подтверждение, он начнет самую кровавую войну против Дерини, какую только знали в наших королевствах за двести лет. И в этом будете виноваты вы!
 — Вы сошли с ума, если верите в это.
 — Да? — возразил Толливер. — Разве вы не говорили нам, что встречались с Барином и дали ему разрешение расправиться с Морганом? Разве не…
 — Здесь совсем другое! Барин — это…
 — Барин фанатически ненавидит Дерини, как и вы, — прервал его Арлиан. — И его, так же как и вас, бесит то, что Корвин стал местом, куда бегут Дерини, подвергшиеся вашим преследованиям в Валорете. И тут, под правлением Дюка Моргана, они находят себе прибежище, где живут мирно и спокойно. И я не думаю, что они будут сидеть и ждать, пока вы их зарежете, Лорис.
 — Я не мясник! — закричал Лорис. — Я не наказываю без причин. Но Барин прав. Все эти проклятые Дерини должны быть стерты с лица земли. Мы не претендуем на их жизнь, но их проклятое могущество должно исчезнуть и вернуться в те глубины мрака, откуда оно появилось. Они должны отречься от своего могущества и сделать себя неспособными пользоваться им.
 — Как могут простые люди отличить простого человека от Дерини? — коварно спросил Кардиель. — Барин скажет им: «Убей!» — и они убьют. Они же не будут отличать Дерини, которые отреклись от использования своих сил, от Дерини, которые отказались сделать это.
 — До этого не дойдет, — запротестовал Лорис. — Барин будет подчиняться мне и…
 — Пошел прочь! — приказал Кардиель. — Пошел прочь, пока я не забыл, что я священник, и не сделал того, о чем я буду сожалеть! Ты раздражаешь меня, Лорис!
 — Ты осмеливаешься…
 — Я сказал, пошел прочь!
 Лорис медленно кивнул, глаза его горели как угли.
 — Значит, война, — прошипел он. — И те, кто станет на сторону врага, тоже превращаются во врагов. Другого пути нет.
 — Толливер, они уезжают. Передайте охранникам, что я хочу, чтобы они уехали не позднее чем в полночь. И следите за ними.
 — С удовольствием!
 С лицом, искаженным гневом, Лорис поднялся, повернулся и направился к выходу. За ним последовали верные ему епископы и четыре епископа Кардиеля. Когда двери закрылись, в холле остались только Кардиель, Арлиан и Хью. Хью сидел в своем кресле, которое он не покидал в течение всей ссоры. Голова его низко склонилась над столом. Арлиан заметил его присутствие и, подозвав Кардиеля, пошел к нему.
 — Вы остались, чтобы шпионить за нами, Хью? — спросил он спокойно, беря его за руку и поднимая со стула.
 — Я не шпион, лорд, — тихо сказал он. — Я… я хочу присоединиться к вам.
 Арлиан посмотрел на своего коллегу. Кардиель сложил руки на груди.
 — Что же заставило тебя изменить свои убеждения, Хью? Ведь ты же был секретарем архиепископа Корригана так много лет.
 — Я уже давно не согласен с решениями архиепископа. На прошлой неделе, когда я узнал, что они обдумывают план интердикта, я предупредил об этом Его Величество. Я пообещал ему, что останусь с ними, чтобы в дальнейшем приносить пользу. Но больше оставаться я не могу.
 — Я понял, — засмеялся Кардиель. — Денис, как ты думаешь, ему можно верить?
 Арлиан улыбнулся:
 — Я ему верю.
 — Хорошо, — Кардиель взял руку Хью. — Приветствую тебя в наших рядах, Хью. Нас мало, но наша вера сильна. Возможно, ты разъяснишь нам, что замышляют дальше Лорис и Корриган. Твоя помощь нам очень нужна.
 — Я постараюсь сделать все, чтобы помочь вам, — прошептал Хью, наклоняясь, чтобы поцеловать перстень епископа. — Я благодарю вас.
 — Давайте без церемоний, — засмеялся Кардиель. — У нас есть более важные дела. Пойдите и найдите моего секретаря отца Эванса, вы оба будете нужны через четверть часа. У нас накопилось много корреспонденции, которую нужно оформить и отправить.
 — Хорошо, Ваше сиятельство, — радостно улыбнулся Хью, поклонившись и направляясь к двери.
 Кардиель вздохнул, опустился в свободное кресло, закрыл глаза и устало потер рукой лоб. Затем он взглянул на Арлиана. Тот пристроился на краю стола и улыбался Кардиелю.
 — Ну вот и все, мой друг. Мы раскололи церковь перед самой войной.
 Кардиель фыркнул и устало улыбнулся.
 — Войной с Венситом из Торента и гражданской войной. Нам предстоит много работы.
 Арлиан пожал плечами.
 — Этого не избежать. Мне жаль Келсона. Следующей жертвой Лориса будет он. Он же полудерини, как и Морган, а кроме того, обладает могуществом своего отца.
 — Да, Келсон — пример того, что могущество Дерини может быть чистым и использоваться, чтобы творить добро, — сказал Кардиель. Он вздохнул, заложил руки за голову и посмотрел на потолок. — А что ты думаешь о Дерини, Денис? Ты думаешь, что они действительно прокляты, как утверждает Лорис?
 Арлиан улыбнулся.
 — Я думаю, что есть Дерини злые, есть добрые, как и среди людей. Я не верю, что Келсон, Морган и Дункан служат дьяволу. Ты ведь об этом спрашиваешь?
 — Хм-м… Я просто интересуюсь твоим мнением. Ведь я впервые спросил тебя об этом. И если бы я тебя не знал, я бы мог поклясться, что ты тоже Дерини.
 Арлиан захохотал и хлопнул Кардиеля по плечу.
 — Странными путями идут твои мысли, Томас. Идем! Нам нужно много поработать, а то настоящие Дерини будут ломиться в наши двери.
 Кардиель покачал головой и поднялся.
 — Господь не допустит.




 Глава 18


 На утро второго дня Морган и Дункан увидели вдали Кулди. Они ехали почти двадцать часов, сделав только короткую остановку в Ремуте, чтобы удостовериться, что Келсон уже выехал оттуда.
 Нигель, который заправлял всеми делами в Ремуте в отсутствие короля, был потрясен рассказом Дункана о том, что произошло в Джассе, и согласился, что единственное, что нужно сделать, — это немедленно сообщить Келсону обо всем. Ведь если Келсон получит официальное сообщение о том, что произошло в Святом Торине и об отлучении Моргана и Дункана, то принять двух опальных Дерини у себя будет для него очень большим риском. Тем временем Нигель займется подготовкой армии к предстоящей войне. А если кризис внутри страны будет углубляться, то армия понадобится для того, чтобы навести порядок в стране: ситуация такова, что может разразиться гражданская война в Гвинеде.
 Так что теперь Дункан и Морган скакали в город, совсем не подозревая, что там их ждет еще нечто, кроме встревоженного короля. Вскоре они остановились у главных городских ворот. Горящие факелы освещали пространство перед воротами, разгоняя предутренний полумрак. Стражник у ворот открыл глазок и подозрительно стал рассматривать приезжих. После трех дней бешеной скачки эти двое у ворот вовсе не производили впечатление людей, которых нужно поскорее пустить в город, да еще в такой ранний час.
 — Кто хочет попасть в город до восхода солнца? Назовите себя и тех, кого вы хотите видеть в городе.
 — Дюк Алярик Морган и Дункан Мак Лэйн к королю, — сказал Морган тихо. — Откройте поскорее, пожалуйста, мы торопимся.
 Стражник шепотом с кем-то посовещался, а затем снова открыл глазок.
 — Отойдите, пожалуйста, милорды. Сейчас придет капитан.
 Морган и Дункан отъехали на несколько шагов и, не спешиваясь, начали ждать. Морган посмотрел на развевающиеся вымпелы и вдруг заметил на пике перед воротами чью-то голову с белыми волосами. Он нахмурился, толкнул Дункана и кивком показал ему на голову. Дункан взглянул на нее.
 — Это наказание для предателей, — сказал Морган, с любопытством рассматривая голову. — Это случилось не так давно. Не больше чем несколько дней назад.
 Дункан пожал плечами.
 — Я не знаю его. Он выглядит совсем молодым, несмотря на белые волосы. Интересно, что он сделал?
 Послышался скрежет открываемого засова, скрип стальных петель, звяканье цепей и, наконец, открылась половина огромных ворот. Могущество Моргана вернулось к нему, и, насколько он мог определить, за воротами их не ожидала опасность.
 Дункан направил свою лошадь в ворота и въехал в небольшой двор. За ним последовал Морган. Во дворе их ожидали двое конных стражников в зимней одежде с факелами. Появился капитан охраны со значком, показывающим принадлежность его к привилегированному отряду Келсона. Он подошел к Моргану, взял его лошадь за поводья.
 — Добро пожаловать в Кулди, Ваша милость и монсеньор Мак Лэйн, — сказал он. — Эти люди проводят вас дальше.
 Капитан отпустил поводья лошади Моргана, отступил в сторону и дал знак стражникам, чтобы они ехали вперед. Морган нахмурился: несмотря на факелы, во дворе было темно, но Моргану показалось, что на рукаве капитана была черная креповая повязка.
 Конный эскорт ехал впереди, освещая факелами дорогу. Морган с Дунканом на своих усталых лошадях еле поспевали за ними. В этот час улицы Кулди были пусты, и звон конских копыт на булыжных мостовых отражался от домов, стоящих по обе стороны извилистых городских улиц. Вскоре они подъехали ко дворцу, где были немедленно приняты, так как охрана была уже предупреждена. Морган и Дункан посмотрели на окна покоев, где обычно останавливался Келсон со своей свитой во время приездов сюда, и были крайне удивлены, увидев, что в такой ранний час там горит свет.
 Все это было очень странно. Что же могло поднять короля в такую рань? И Морган и Дункан знали, что молодой король любит поспать и по доброй воле он никогда бы не поднялся так рано. Что же произошло?
 Они соскочили с лошадей. Слева от них прошел грум, ведя за собой взмыленную лошадь. Грум что-то недовольно ворчал, изредка похлопывая лошадь по холке. Лошадь чуть не валилась с ног от усталости.
 Должно быть, на этой лошади прибыл посыльный, думал Морган. Посыльный с новостями, которых Келсон не ждал. Вот почему в окнах Келсона в такой ранний час горели свечи.
 Они пошли к главному входу, и, взглянув на кузена, Морган понял, что и Дункан подумал то же самое. Старый привратник, которого оба они помнили с детства, впустил их с поклоном и приказал двум пажам сопровождать господ и осветить им путь на верхний этаж. Он был человеком Джареда и преданным слугой их семьи всю жизнь. И на его руке тоже была траурная повязка.
 Кто же умер? — спрашивал себя Морган. Внезапное подозрение дрожью охватило его тело. Только бы не король!
 Бросив тревожный взгляд на Дункана, Морган бросился наверх, прыгая через три ступеньки. Дункан не отставал от него. Морган первый оказался у двери, и она с треском распахнулась.
 Келсон сидел у письменного стола. У него был угрюмый вид, волосы — растрепаны. Стол был заставлен горящими свечами, пламя которых заплясало, когда дверь распахнулась. Но Келсон не обратил на это внимания, он что-то записывал на куске бумаги, внимательно изучая пергаменты, лежащие перед ним на столе. За ним и немного слева стоял Дерри в наспех наброшенной тунике и что-то показывал на документе. Молодой рыцарь бессильно сидел у камина. Он тупо смотрел в огонь, изредка отхлебывая горячее вино. На нем был наброшен один из малиновых плащей Келсона. Два пажа старались снять с него сапоги.
 Келсон поднял голову, его глаза удивленно расширились, когда он увидел в дверях Моргана и Дункана. Келсон вскочил и уронил перо, а Дерри отступил назад.
 Келсон подал знак, чтобы пажи и рыцарь удалились, и не двигался с места, пока за ними не закрылась дверь. Только после этого он вышел из-за стола. Морган посмотрел сначала на Дерри, затем на Келсона.
 — Что случилось, Келсон?
 Келсон смотрел на носки своих туфель, не желая встретиться с ним глазами.
 — Мне трудно говорить, Алярик. Вы лучше сядьте.
 Дерри принес им стулья. Морган обменялся с Дунканом тревожным взглядом, и они сели. Дерри вернулся на свое место за креслом Келсона. Лицо его было непроницаемо. Морган снова посмотрел на Келсона и тот вздохнул.
 — Прежде всего, вот это, — сказал он и жестом показал на стол, где лежал пергамент. — Я не знаю, что произошло в Святом Торине. Отец Хью не сообщает деталей и фактов, но я думаю, что не зря вас отлучили от церкви.
 Морган и Дункан посмотрели друг на друга, и Дункан кивнул.
 — Лорис?
 — Вся курия Гвинеда.
 — Нет, это нас не удивило. Горони, должно быть, столько наговорил. Я полагаю, что там упомянули о том, что я Дерини?
 — Там все есть, и это тоже, — сказал Келсон, а Морган нахмурился.
 — Ты не все сообщил, Келсон. О чем-то ты умолчал, о чем-то, что произошло еще до того, как ты получил это послание. Что случилось? Почему люди в трауре? Чья голова на воротах?
 — Имя этого человека — Риммель, — сказал Келсон, избегая взгляда Моргана. — Вы, может, помните его, отец Дункан?
 — Архитектор моего отца? — Дункан кивнул. — Но что он сделал? Обезглавливают обычно предателей.
 — Он любил твою сестру, Морган, — прошептал Келсон. — Он нашел какую-то старую ведьму в горах, и она дала ему любовный амулет. И вместо того, чтобы дать любовь Риммелю, он убил…
 — Бронвин?
 Келсон удрученно кивнул.
 — И Кевина. Обоих.
 — О Боже, — пробормотал Дункан. Голос его оборвался и он спрятал лицо в ладонях. Морган, пораженный, ухватился за плечо Дункана и опустился в кресло.
 — Бронвин мертва? Убита магией?
 — Кристалл Джеррамам, — тихо ответил Келсон. — Она одна смогла бы преодолеть заклинание. Оно было слабым. Но тут вмешался Кевин. Это произошло два дня назад. Похороны будут сегодня. Я должен был бы послать вам сообщение, но я был уверен, что вы уже на пути сюда.
 Морган покачал головой, как бы не в силах поверить услышанному.
 — Это же бессмысленно. Она не могла… Кто эта ведьма, с которой Риммель говорил? Дерини?
 Дерри вышел вперед и поклонился.
 — Мы точно этого не знаем, Ваша милость. Гвидон и я провели тридцать часов в горах, разыскивая ее. Но безрезультатно.
 — Это моя ошибка, — добавил Келсон. — Мне следовало бы поподробнее допросить Риммеля. Прозондировать его. Но я этого не сделал и…
 Послышался стук в дверь, Келсон поднял голову:
 — Кто?
 — Джаред, сэр.
 Келсон посмотрел на Моргана и Дункана, а затем пошел к двери, чтобы пригласить Джареда. Морган поднялся и медленно пошел к окну за столом Келсона. Он встал там и начал задумчиво смотреть сквозь стекло на светлеющее восточное небо. Дункан с безвольно опущенной головой сидел на стуле, услышав голос отца, постарался собраться с силами и поднялся.
 За эти два дня Джаред состарился на несколько лет. Его обычно аккуратно причесанные волосы были растрепаны, в них прибавилось седины. Тяжелая коричневая бархатная одежда только подчеркивала новые морщины, появившиеся на его лице. Казалось, что его сгорбленное тело старика уже не способно носить на себе тяжелый бархат.
 Он встретился взглядом с Дунканом и отвел глаза в сторону, а руки его спрятались в длинные отороченные мехом рукава.
 — Я… я был с ним, когда мне сказали о твоем прибытии, Дункан. Я не мог спать.
 — Я знаю, — прошептал Дункан. — Я бы тоже не мог на твоем месте.
 Келсон подошел к своему письменному столу и встал рядом с Морганом. Джаред посмотрел на них перед тем, как повернуться к сыну.
 — Могу я просить тебя об одолжении, Дункан?
 — Я сделаю все, что в моих силах.
 — Ты не отслужишь заупокойную мессу по своему брату сегодня утром?
 Дункан опустил глаза и отступил назад, услышав эту просьбу. Очевидно, Джаред еще ничего не знал об отлучении, иначе бы он не просил. Отлученный священник не имеет права служить мессу, так как его молитвы не имеют силы. Он посмотрел на Келсона, чтобы убедиться в том, что Джаред ничего не знает. Келсон многозначительно покачал головой и повернул пергамент лицевой стороной вниз.
 Так, Джаред ничего не знает. Очевидно, что в Кулди об этом еще никто не знает.
 Но сам Дункан знал. Конечно, пока не придет официальная бумага из Джассы, все это будут просто слухи, но Дункан-то знал. Он долго размышлял и наконец решился. В конце концов, все это касается только его и его бога, перед которым он ни в чем не виновен.
 Дункан проглотил слюну, посмотрел на отца, затем положил руку ему на плечо.
 — Конечно, отец, — сказал он спокойно. — Ну, а теперь проводи меня к Кевину.
 Джаред кивнул и заморгал, чтобы скрыть слезы. Дункан кивнул ему, и Джаред направился к дверям, наклонив голову. Дерри поймал взгляд Келсона и спросил его, не уйти ли ему тоже. Келсон разрешил ему выйти из комнаты. Дерри пошел за Дунканом и Джаредом. Он мягко закрыл за собой дверь, и Морган с Келсоном остались одни.
 Келсон смотрел на Моргана некоторое время, затем наклонился над столом, чтобы погасить свечи. Небо постепенно светлело, и света уже было вполне достаточно, чтобы различить предметы в комнате. Келсон подошел к окну и встал рядом с Морганом. Он не смотрел на него. Он стоял и смотрел на город. Он не мог найти слов, чтобы поговорить о Бронвин.
 — У нас есть еще несколько часов. Почему бы тебе не отдохнуть, Алярик?
 Морган, казалось, не расслышал его слов и произнес:
 — Все это как жуткий сон. Все последние дни. Я все время ждал, когда же я проснусь. Ведь не может быть еще хуже. Но оказалось, что может.
 Келсон не мог вынести того, что человек, перед которым он всегда преклонялся, находится в таком состоянии, но Морган как будто не замечал Келсона.
 — Как только придет официальное уведомление о нашем отлучении, ты, Келсон, не должен принимать нас под страхом самому быть отлученным. А если на Корвин будет наложен интердикт, а я в этом почти уверен, то я не могу тебе обещать помощи моих людей. Ты лицом к лицу столкнешься с гражданской войной. Я не знаю, что тебе посоветовать.
 Келсон отошел от окна, притронулся к руке Моргана и показал ему на постель в дальнем конце комнаты.
 — Не думай об этом сейчас. Ты вымотался и нуждаешься в отдыхе. Почему бы тебе не лечь? Я разбужу тебя, когда придет время. Мы все обсудим позднее.
 Морган кивнул и позволил подвести себя к постели. Он отстегнул меч, и тот со стуком соскользнул на пол. Он присел на край постели и заговорил о Бронвин.
 — Она была так молода, Келсон, — прошептал он в то время, как Келсон отстегивал и снимал с него плащ. — И Кевин — он даже не был Дерини и все же погиб. И все из-за этой слепой ненависти, из-за этой разницы между нами.
 Он лег и посмотрел измученными глазами на балдахин над головой.
 — Мрак становится все сильнее с каждым днем, Келсон, — прошептал он, стараясь расслабиться. — Он надвигается со всех сторон одновременно. И единственное, что еще держит меня — это Дункан и ты, Келсон.
 Когда он заснул, Келсон долго смотрел на него, затем, убедившись, что Морган крепко спит, осторожно сел на край постели рядом с другом. Он внимательно смотрел в лицо своего генерала, а затем расстегнул грязный камзол у него на груди и осторожно положил руку ему на лоб. Очистив свой мозг, он закрыл глаза и проник в мозг Моргана.
 Усталость… тревога… боль… все это читалось в мозгу Моргана. Приезд Дункана в Корот с плохими вестями… опасность интердикта и мысли о народе Корвина… посылка Дерри… попытка убийства и сожаление по поводу смерти Ричарда Фиц Вильяма… сообщение Дерри о Барине и о чуде исцеления… воспоминания о Брионе, гордость, с которой его отец воспринял весть о рождении сына, Келсона… поиски в развалинах часовни, не приведшие ни к чему.
 Святой Торин… предательство, крутящийся хаос и мрак, все это едва запечатлелось в памяти… ужас пробуждения, ощущение полной беспомощности, осознание отравления маралой, ужас при виде Барина — того самого, который поклялся убить всех Дерини и… бегство, долгая скачка, в основном, в полубессознательном состоянии… что и спасло его, так как в полном сознании он не вынес бы такого напряжения после того, что с ним произошло… возвращение могущества… а затем снова боль… мучительная боль, скорбь от потери любимой сестры и кузена… и сон, милосердное забытье, хотя и на несколько часов… безопасность…
 Содрогнувшись, Келсон прервал контакт, открыл глаза и убрал руку со лба. Морган спал спокойно, раскинувшись на широкой королевской постели. Келсон встал, снял с себя плащ и укрыл спящего Моргана, а затем погасил свечи у постели и вернулся к столу.
 Следующие несколько часов будут очень трудными для всех — особенно для Моргана и Дункана. Но тем не менее надо думать о том, как сохранить порядок в государстве и не допустить хаоса. Он теперь должен быть сильным, как Морган, так как Морган ни в чем не сможет ему помочь.
 Еще раз взглянув на спящего Моргана, Келсон сел за стол, положил перед собой пергамент, поднял перо и продолжил свое занятие, прерванное прибытием Моргана и Дункана.
 Нужно обо всем сообщить Нигелю. Обо всех печальных событиях: о смерти Бронвин и Кевина, об отлучении, о возможной войне на два фронта, если интердикт будет наложен. Венсит из Торента не будет ждать, пока в Гвинеде разберутся со своими внутренними делами. Этот правитель Дерини постарается извлечь пользу из сложившейся ситуации.
 Келсон вздохнул и перечел письмо. Новости были плохие, как их не рассматривай.
 Дункан один стоял на коленях в небольшой часовне, примыкающей к собору Святого Толио, и смотрел на негасимую лампаду, парящую у алтаря. Он воспользовался методами Дерини, чтобы снять с себя накопившуюся усталость. Он умылся, побрился и почувствовал себя бодрым и отдохнувшим. Однако он не мог решиться надеть на себя одежду священника, которая была приготовлена для него. Он не чувствовал себя вправе облачаться в черную сутану и другие церковные одеяния, в которых он должен будет служить мессу.
 Служить, с иронией подумал он. Он не хотел делать этого по многим причинам. И он знал, что эта месса будет его последней, так как ему больше не позволят совершать таинства Святой Церкви, делать дело, которому он отдал все двадцать лет своей жизни.
 Он склонил голову и попытался молиться, но слова молитвы не шли ему в голову. Или, вернее, слова приходили к нему, но они прокатывались через его мозг, не задевая сокровенных струн, как ничего не значащие, бессмысленные фразы, не приносящие успокоения. Кто же мог предвидеть, что они торопятся сюда, чтобы предать земле его брата и сестру Моргана? Кто мог предвидеть, что их здесь ждет?
 Он услышал скрип открывающейся двери и обернулся. На пороге в сутане и белой накидке стоял отец Ансельм. Он наклонил голову, как бы извиняясь, что побеспокоил Дункана. Он бросил взгляд на разложенные одежды, на сутану, а затем посмотрел на Дункана.
 — Мне не хочется беспокоить вас, монсеньор, но уже пора. Я могу чем-нибудь помочь вам?
 Дункан покачал головой и снова повернулся к алтарю.
 — Все готово к началу?
 — Родные уже на месте, процессия собирается. У вас еще есть несколько минут.
 Дункан опустил голову и закрыл глаза.
 — Хорошо. Я сейчас буду.
 Он услышал звук закрывающейся двери и поднял голову. Фигура над алтарем изображала доброго, милостивого бога. Этот бог понимал, что он должен пренебречь решением церковного суда. Конечно же, он не будет строго судить Дункана.
 Со вздохом Дункан поднялся, взял черный шелковый шарф, притронулся к нему губами и одел на шею. Спустившиеся концы он закрепил на поясе. Затем он натянул ризу и расправил складки. Дункан постоял неподвижно, расправил на груди крест, вышитый серебром, четко выделяющийся на черном шелке. Затем поклонился алтарю и направился к выходу, чтобы присоединиться к процессии.
 Все должно быть по правилам, никаких отклонений от ритуала, все условия должны быть соблюдены во время этой службы, которая наверняка будет последней в его жизни.
 Морган безмолвно сидел на скамье у гробов. Келсон справа от него, Джаред и леди Маргарет — слева. Все в черном. За ними сидели Дерри, Гвидон, советники и помощники Джареда, доверенные слуги. А сзади толпились жители Кулди, те, что смогли поместиться в маленькой церкви. Бронвин и Кевина очень любили в Кулди и теперь все горько оплакивали их смерть.
 Утро было солнечным, но холодным, и в низинах еще стоял туман. Чувствовалось, что весна пока не полностью завладела землей. В Церкви Святого Торина было сумрачно и призрачно. Вместо веселых свадебных речей горели свечи погребальные. Один вид их приводил в мрачное расположение духа.
 Тяжелые подсвечники с горящими свечами были установлены по обеим сторонам гробов, которые стояли в центре трансепта. Сами гробы были закрыты черной драпировкой. Щиты с гербами двух семейств лежали на крышках гробов. Морган смотрел на гербы и представлял Бронвин и Кевина, лежащих под ними.
 Герб Мак Лэйнов: серебряный спящий лев, три алые розы на голубом фоне, по окружности серебряные трилистники.
 Герб Морганов (горло Алярика перехватило спазмой, но он усилием воли овладел собой): меч, зеленый грифон на черном фоне внутри венка из виноградной лозы.
 Зрение Моргана затуманилось, и он с трудом заставил себя посмотреть дальше, за гробы, туда, где у алтаря горели свечи. Их мерцающее пламя отражалось от золота и серебра подсвечников и алтаря. Но сам алтарь был задрапирован черной тканью, фигуры возле него тоже были в черных мантиях. И когда хор начал петь вступительную молитву, Морган наконец осознал, что это похороны.
 Двинулась процессия. Впереди одетый в мантию с белой накидкой священник, размахивающий кадильницей, за них монах, несущий большой крест, задрапированный в черное, и следом за ними мальчики со свечами в серебряных подсвечниках. Далее следовали монахи ордена Святого Телио в своих традиционных одеждах и с траурными шелковыми повязками. Следом за ними шел Дункан, который должен был служить мессу. Он был особенно бледным, и эта бледность подчеркивалась его черными и серебряными одеждами.
 Процессия вошла в церковь, и все расступились, пропуская Дункана к алтарю. Морган тупо смотрел на все это, автоматически повторяя знакомые слова:
 — Я взойду на алтарь господа…
 Морган опустился на колени и зарылся лицом в ладони, не желая смотреть на этот ритуал, с помощью которого та, которую он любил, отправляется туда, откуда нет возврата. Всего несколько недель назад Бронвин была жива. Радость переполняла ее от предстоящей свадьбы с Кевином. А теперь она вырвана из жизни, из молодости. И вырвала ее старуха, такая же Дерини, как и она.
 Сейчас Морган ненавидел себя. Он ненавидел Дерини, ненавидел свое могущество. Ему причиняла боль мысль о том, что половина крови, текущей в его жилах, принадлежит этой проклятой расе.
 Почему все так происходит? Почему принадлежность к Дерини надо скрывать, надо стыдиться своего могущества, прятать его? Причем это длится уже несколько поколений, так что многие уже забыли искусство пользоваться могуществом, хотя оно еще у некоторых сохранилось, могуществом, которое иногда появляется у неумелых людей, случайных людей, применяющих его для корыстных целей, даже не подозревая, что они унаследовали его от древних и благородных — Дерини.
 И вот эта древняя старуха-Дерини уже много лет назад ощутила в себе это могущество, научилась простейшим приемам магии, в основном, любовным заклинаниям — и вот… вместо любви она принесла смерть. Но самое плохое не в этом. Во всех проблемах, которые стояли или стоят перед ними, главное место занимает вопрос Церкви: Церковь уже триста лет воюет с Дерини, проклиная магию, и теперь дело зашло так далеко, что государство находится на грани священной войны. Могущества Дерини боятся простые люди, которых сплотил под свои знамена Барин де Грей, объявивший, что он послан Богом избавить землю от Дерини, и в первую очередь — от Моргана. Именно это и послужило причиной того, что случилось в Святом Торине, и последующего отлучения его и Дункана.
 Дерини были причиной того, что произошло на коронации Келсона, когда колдунья Чарисса решила захватить трон, который, как она считала, по праву принадлежит ее отцу. При помощи могущества Дерини, полученному от Бриона, Келсон смог победить ее. Мать Келсона, яростная фанатичка, давно отрекшаяся от своего происхождения, забыла все заветы Церкви и бросилась в пучины греха, пытаясь бороться с запретным могуществом сына.
 А кто мог сказать с уверенностью, что надвигающаяся война с Венситом из Торента тоже не связана с проблемой Дерини? Разве сам Венсит не чистокровный Дерини, родившийся в стране, где эта магия признана всеми законами? И разве не ходят слухи, что он вошел в союз с Дерини Гвинеда? И может быть, простой люд справедливо боится возвышения расы Дерини, которое может привести к диктаторству Дерини, подобному тому, что было триста лет назад — и к уничтожению человеческой расы?
 Во всяком случае, сейчас для Дерини наступили трудные времена, трудные для тех, кто считает себя представителями этой расы. Если бы у Моргана был выбор, то он бы сейчас же отрезал от себя ту часть, которая принадлежит Дерини, остался бы просто человеком, отрекся бы от своего могущества, как требовал от него Лорис.
 Морган поднял голову и постарался совладать с собой, заставляя себя сидеть и слушать Дункана, продолжающего пение литургии.
 Морган ощутил себя эгоистом: ведь он же здесь не единственный Дерини, душа которого страдает. А Дункан? Какую борьбу с собой он выдержал, прежде чем согласился выполнять функции священника, будучи отлученным!
 Морган был далек от мысли прозондировать мозг Дункана сейчас, во время богослужения. Он был уверен, что найдет там боль и сомнение. Морган знал, что должен переживать сейчас Дункан. Церковь была его жизнью. Теперь она отторгнула его, и хотя об этом знали только Морган, Келсон и Дерри, он, несмотря на свои мучения, решился оказать последние почести любимому брату и кузине. Дункану тоже трудно быть Дерини.
 Дункан нараспев произносил слова литургии:
 — Агнец Божий, прости мне мои прегрешения…
 Морган склонил голову и произносил знакомые слова, но они не вносили успокоения в его душу.
 Теперь пройдет много времени, прежде чем он примирится с тем, что произошло здесь два дня назад по воле Бога. И пройдет много времени, прежде чем он снова уверит себя, что его могущество не несет зла человечеству, что с его помощью можно сделать много добрых дел. А сейчас он ощущал на себе тяжелый груз ответственности за то, что случилось с Бронвин и Кевином.
 — Господи, укрепи меня…
 Месса все продолжалась, но Морган почти не слушал. Усталость, отчаяние, тупая боль овладели им, и он очень удивился, обнаружив, что находится вместе со всеми остальными у ворот собора Святого Телио. Он понял, что эти ворота закрылись за Бронвин и Кевином навсегда.
 Он осмотрелся, увидел, что все расходятся небольшими группами, шепотом переговариваясь друг с другом. Келсон шел вместе с Джаредом и леди Маргарет. Дерри стоял рядом с Морганом. Он участливо кивнул, когда увидел, что Морган сморит на него.
 — Может быть, вам следует отдохнуть, сэр? Ведь скоро наступит время, когда отдыхать будет некогда.
 Морган закрыл глаза, потер лоб, как бы желая стереть все тревоги и печали прошлых недель, затем покачал головой:
 — Прости, Дерри, я хочу немного побыть один.
 — Конечно, сэр.
 Дерри посмотрел ему вслед, и Морган выскользнул из толпы и исчез в саду, примыкающему к церкви. Пройдя никем не замеченным по дорожкам сада, он наконец очутился у часовни, где была похоронена его мать, и прошел в тяжелые дубовые ворота.
 Он давно уже здесь не бывал — так давно, что даже не мог вспомнить, когда это было в последний раз — но он сразу вспомнил эту комнату, полную света и воздуха. Кто-то открыл окно с цветными стеклами, и теперь солнечный свет играл в золоте и серебре усыпальницы, наполняя жизнью изображение его матери.
 Все это пробудило в Моргане счастливые воспоминания. Ведь в детстве он любил приходить сюда с Бронвин и леди Верой. Они приносили цветы, слушали чудесные рассказы леди Веры о том, какой замечательной женщиной была леди Алиса де Корвин де Морган, и у него появлялось чувство, что их мать никогда не оставляет детей, что ее незримое присутствие сопровождает их в играх.
 Он вспомнил те счастливые времена, а затем лег на спину в бассейне света, который создавали на полу солнечные лучи, проникавшие сквозь открытое окно. Он прислушался к своему дыханию, шелесту листвы деревьев: память каким-то образом внесла успокоение в его душу. Внезапно он подумал, а что если бы его мать сейчас узнала, что ее единственная дочь лежит в каменной гробнице совсем недалеко отсюда.
 Тяжелые медные цепи окружали саркофаг. Морган подошел к нему и долго стоял, печально опустив голову и взявшись за цепь. Затем он откинул конец цепи на мраморный пол, пробежал пальцами по высеченной из камня руке матери и вдруг услышал какие-то ритмичные звуки в саду.
 Это была знакомая мелодия — одна из самых известных песен Гвидона
 — но когда Морган закрыл глаза, приготовившись слушать, зазвучали совсем иные слова, которых он никогда не слышал. Пел Гвидон — его голос невозможно было спутать. Он смешивался с красивыми аккордами лютни, создавая впечатление чего-то невыразимо красивого. Но в его голосе было что-то необычное. И Моргану потребовалось время, чтобы понять, что Гвидон плачет.
 Морган не мог разобрать слов: слова терялись во всхлипывании певца, а их выразительность была такова, что можно было без труда разобраться, что за чувства владеют певцом, что выплескивает он песней из своей груди.
 Он пел о весне и пел о войне. Он пел о золотоволосой девушке, которая похитила его сердце, о молодом прекрасном лорде, который любил девушку и умер вместе с ней… Он пел о том, что война слепа, что она поражает как тех, кто воюет, так и безвинных. И если смерть приходит, то люди должны оплакивать потерю. Ибо только печаль и горе придают смерти смысл, зовут к отмщению и победе.
 У Моргана перехватило дыхание. Он опустил голову на гробницу матери. Трубадур прав. Они ведут войну, и многие погибнут, прежде чем она закончится. Это необходимо для того, чтобы Свет восторжествовал над Тьмой.
 Но окружающие не должны забывать ни на секунду, какой ценой они добились победы над тьмой, сколько слез пролито над погибшими во имя победы. И слезы тоже необходимы. Они смывают все: боль, вину, освобождают сердце от тяжести и тревоги.
 Он открыл глаза, посмотрел на солнце, ощутил, как щемящая пустота заполнила его, почувствовал, как у него перехватило горло, когда он вновь осознал горечь потерь.
 Бронвин, Кевин, Брион, которого он любил как отца и как брата, юный Ричард Фиц Вильям — их уже нет. Он пали жертвой этой жестокой, бессмысленной борьбы, которая сейчас усиливается, угрожает спокойствию всего государства.
 Но сейчас, когда есть возможность перевести дух, сейчас человек должен оплакивать свои потери в этой борьбе.
 Золотой свет поплыл перед глазами, и зрение Моргана затуманилось. На этот раз он не стал сдерживать себя, и слезы хлынули из глаз бурным потоком. Вскоре он понял , что певец замолк, и на гравийной дорожке послышались шаги.
 Он услышал их задолго до того, как они приблизились к двери часовни. Он понял, что его ищут. К тому времени, как дверь стала медленно открываться, он уже взял себя в руки и вернул своему лицу свое обычное выражение. Морган глубоко вздохнул и повернулся к двери. В проеме двери, на фоне яркого солнечного дня виднелся силуэт Келсона. Рядом с ним стоял курьер в грязной тунике. Джаред, Эван, Дерри и несколько других военных советников сопровождали Келсона. Но они держались на почтительном расстоянии от своего юного короля, который вошел в часовню. Свиток пергамента с большим количеством подписей и печатей был у него в руке.
 — Курия в Джассе рассмотрела вопрос об интердикте, Морган, — сказал Келсон.
 Его серые глаза внимательно смотрели на Моргана.
 — Епископы Кардиель, Арлиан, Толливер и еще трое других порвали с Лорисом в знак несогласия с его решением. Они готовы встретить нас в Джассе через неделю. Арлиан уверен, что они соберут к концу месяца пятитысячную армию.
 Морган опустил глаза, отвел их в сторону и стал нервно теребить перчатки.
 — Это хорошо, мой принц.
 — Да, хорошо, — сказал Келсон, улыбнувшись краткости ответа. Он подошел вплотную к Моргану. — Ты думаешь, нам следует выступить против Барина? А если так, то смогут ли Джаред и Эван сдержать натиск Венсита из Торента на севере, пока мы помогаем восставшим епископам?
 — Не знаю, мой принц, — тихо сказал Морган. Он поднял голову и рассеяно посмотрел в открытое окно. — Я думаю, что Арлиану не следует вести войну против Барина. Ведь сделать так — значит признать, что позиция церкви относительно магий целых двести лет была ошибочной, что крестовый поход Барина против Дерини неправилен. Я не уверен, что епископы захотят заходить так далеко, даже Арлиан.
 Келсон помолчал, ожидая, что Морган добавит что-нибудь еще, но тот, казалось, закончил.
 — Ну так что же ты предлагаешь? — спросил Келсон нетерпеливо. — Фракция Арлиана предлагает нам помощь. А у нас не такое блестящее положение, чтобы отказаться. — Морган опустил глаза: ему очень не хотелось напоминать Келсону о причинах своих колебаний. Если молодой король будет поддерживать его и Дункана, то отлучение и интердикт обрушатся на весь Гвинед, тогда и восставшие епископы не смогут помочь ему. Он не может…
 — Морган, я жду.
 — Простите меня, сэр, но вам не следует спрашивать у меня совета по этому вопросу. Я даже не имею права находиться здесь. Я не могу допустить, чтобы вы рисковали своим положением, общаясь с теми, кто…
 — Прекрати! — прошептал Келсон, хватая Моргана за руку и глядя ему в глаза. — Мы еще не получили от курии официального уведомления о твоем отлучении. И пока мы его не получим — и даже если получим, — я не желаю лишиться такого слуги, как ты, из-за глупости архиепископа. Ну, Морган, черт побери! Ты должен! Ты мне нужен!
 Морган удивленно заморгал при этой вспышке гнева молодого короля. Ему на мгновение показалось, что перед ним Брион, король, распекающий непослушного пажа. Он опустил глаза: Морган внезапно понял, что в своем эгоизме, в приступе жалости к себе он чуть не оставил Келсона на произвол судьбы, лицом к лицу со страшной опасностью. Он также понял, что Келсон хорошо видит надвигающуюся опасность и готов ее встретить. Он взглянул в гневные серые глаза и увидел там знакомую решительность, которой раньше у Келсона не замечал. Такие глаза были у Бриона. И Морган понял, что Келсон перестал быть мальчиком.
 — Ты настоящий сын своего отца, мой принц. Прости меня, что я на мгновение забылся. Я… — Он помолчал. — Ты понимаешь, что значит твое решение?
 Келсон высокомерно кивнул:
 — Это означает, что я доверяю тебе полностью, несмотря на осуждение архиепископов. Это означает, что мы — Дерини — всегда должны держаться вместе, ты и я, также, как это было у вас с моим отцом. Ты останешься, Алярик? Ты поскачешь вместе со мной навстречу буре?
 Морган медленно улыбнулся, затем кивнул:
 — Хорошо, мой принц. Вот мои советы: войска Арлиана на северные границы Корвина, чтобы защитить их от Венсита из Торента. Там опасность весьма реальна. И к тому же им не придется принимать компромиссные решения в вопросе относительно Барина. В самом Корвине против Барина, если там возникнет конфликт, использовать армию Нигеля. Нигеля любят и уважают во всех Одиннадцати Королевствах. Его имя ничем не запятнано. Ну, а что касается севера, — он с доверительной улыбкой посмотрел на Джареда и Эвана, — то я уверен, что Дюк Джаред и Дюк Эван защитят наши границы. Граф Марки тоже к ним присоединится. Так что войска Халдана останутся в резерве и могут быть брошены на тот участок, где в них возникнет нужда. Как вы думаете, Ваше Величество?
 Келсон улыбнулся, выпустил руку Моргана и с энтузиазмом хлопнул его по плечу.
 — Вот это я и хотел услышать. Джаред, Дерри, Деверлин подойдите сюда. Нам нужно немедленно послать курьера к Нигелю и к восставшим епископам. Морган, ты идешь с нами?
 — Немного погодя, мой принц. Я хочу повидать Дункана.
 — Ясно. Приходи сразу же, как будешь готов.
 Когда Келсон и все остальные ушли, Морган снова вошел в собор Святого Телио.
 Дункан взял плащ, накинул его на плечи, наморщил лоб и начал возиться с пряжкой.
 — Морган, будь реалистичен. Он не сказал этого пока? Но мы оба знаем, что он не может оставить нас при себе, если мы отлучены от церкви. Если об этом узнают архиепископы, они отлучат и его, — пряжка щелкнула, закрывшись, а Морган засмеялся.
 — Они, конечно, могут сделать это. Но при нынешней обстановке он немного потеряет от этого.
 — Немного потеряет… — Дункан с изумлением оборвал себя на полуслове, и наконец понял, что говорит Морган. — Он уже решил рискнуть? — спросил он, испытывающе глядя на кузена.
 Морган кивнул.
 — И он не боится? — Дункан все еще не мог поверить тому, что услышал.
 Морган вновь засмеялся.
 — Боится. Но он видит и преимущества тоже, Дункан. И он решил пойти на риск. Он хочет, чтобы мы остались.
 Дункан долго смотрел на Моргана, затем медленно кивнул.
 — Нам придется вести борьбу с жестоким и безжалостным врагом, ты знаешь это?
 — Мы Дерини. Нам к этому не привыкать.
 Дункан последний раз окинул взглядом ризницу, нежно и с грустью посмотрел на алтарь, на священные одежды, а затем медленно пошел к Моргану, стоящему в дверях.
 — Я готов, — сказал он, больше не оглядываясь назад.