Аннотация: Его называли «Гора, которая ходит», и шаги его сотрясали землю. Но беглый раб убил его, и смерть величайшего из слонов проклятием легла на народ масаи... Не искупить содеянного, пока не будут возвращены бивни, вырванные из изуродованного тела. На поиски бесценных бивней пускается отважный звездный детектив, которого не испугают бесчисленные опасности. Но путь к очищению от проклятия лежит через шесть тысяч лет и мириады далеких звездных миров — через лабиринты времени и пространства.


---------------------------------------------


 Майк Резник
 Слон Килиманджаро


 Как всегда, Кэрол и Перри Мейсону, лучшему проводнику Восточной Африки.



 ГЛАВА ПЕРВАЯ




ИГРОК (3042 г. Г.Э. (Галактическая эра.))

  У меня было много имен. 
  Самбуру называли меня Молима Тембоз, или Гора, которая ходит: я возвышался над своими сородичами и всегда мог подняться на очередной холм или пересечь очередную лощину, чтобы увидеть, что лежит за ними. 
  Кикуйю — Мрефи Кулика Твига, или Выше, чем жирафы: я мог достать нежные веточки с вершин деревьев, недоступные остальным животным, и никто не мог сравниться со мной по длине тени. 
  Маконде — Бвана Мутаро, или Великий плуг: двойной след, который оставляли мои бивни, взрыхляя твердую африканскую почву, не могли спутать ни с чьим другим. 
  В Масаиленде меня звали Фези Мутаро, или Белое золото: бивни, торчащие из моей пасти, стоили целое состояние, куда большее, чем бивни любого другого слона. 
  Но теперь меня знают лишь как Слона Килиманджаро, мое истинное имя потеряно в ветрах, тело истлело, кости обратились в пыль. Осталась лишь не знающая покоя душа, ибо часть ее оторвали от единого целого. 
 Эта ночь ничем не отличалась от других.
 За прочными стенами Купола бушевал ураган. Черные облака метана неслись по небу. Белые волны аммиака накатывали на иззубренные береговые скалы. Стрелы голубых молний освещали облака, громовые раскаты накрывали друг друга, словно возвещая о приходе неизбежного, но неприятного Судного дня.
 Когда-то, много столетий тому назад, Демократия владела горнорудной колонией на Афинии, и самую высокую из гор планеты, названную Олимпом, до сих пор прорезали сотни миль тоннелей. Затем земляне открыли другие миры, более богатые полезными ископаемыми, добыча которых не сопровождалась такими трудностями. Старатели перебрались туда, покинув и гору, и планету.
 Тысячелетие никто не появлялся на Афинии, пока Тембо Лайбон не объявил планету своей собственностью и не построил Купол на самой вершине горы, назвав его «Домом голубых огней». Во всех справочниках «Дом» значился как таверна, но едва ли кто полетел бы на девятую планету затерянной в глубинах космоса Беты Греко, чтобы промочить горло. Однако именно удаленность Афинии от Млечного пути и обитаемых миров способствовала процветанию «Дома». Он стал местом встречи изгнанников и преступников со всей галактики Многорукие кребои, населявшие третью планету звездной системы Бета Греко и не питавшие теплых чувств к Демократии, разрешили Тембо Лайбону пользоваться девятой планетой и взяли ее под свою защиту.
 И вот теперь два десятка людей и девять иноземных существ сидели в главном зале таверны, не обращая внимания на синие всполохи за стенами «Дома». Два человека уединились с троицей розовокожих, узкоглазых канфоритов, обсуждая условия продажи партии лазерного оружия. Кричаще одетый седовласый господин рассказывал двум явно скучающим собеседникам о том, где обитает Чудовище, выполняющее желания, и другие космические байки. Хрупкое, кристаллическое существо с Атрия, одетое в скафандр, гасящий потенциально опасные звуки, сидело в углу, не сводя злобного взгляда с воздушного шлюза. Две элегантные, аккуратно причесанные женщины предлагали свои услуги квартету мужчин. Желания расстаться с денежками мужчины, похоже, не испытывали, но не имели ничего против женской компании. Два трехногих волосатых лодинита спорили с толстым, неопрятного вида землянином о стоимости стоящей перед ним редкой дорадузской скульптуры.
 В углу четверо мужчин, еще один канфорит и кребои играли в джабоб, карточную игру, придуманную на другом конце галактики. Игра тянулась уже седьмой месяц, и число ее участников достигло четырехсот трех. Когда игрок оставался без гроша, или уставал, или вспоминал, что пора перекусить, или решал, что у него есть другие дела, он уступал свое место первому в очереди. В данный момент три человека сидели за соседним столиком, ожидая, когда наступит и их черед.
 Но все присутствующие знали о другой игре. Игре с большой буквы, которая шла по соседству, но за закрытыми дверями, в задней комнате таверны.
 Об этой комнате ходило немало слухов, потому что именно там Тембо Лайбон держал свои сокровища. Над баром висели четыре головы плотоядных хищников с Земли. Белые шкуры других животных покрывали всю дальнюю стену. В комнате нашлось место и длинным копьям с металлическими наконечниками, и деревянным скульптурам в стеклянных футлярах. Но взгляды всех, допущенных в святая святых, приковывала пара огромных, чуть изогнутых слоновьих бивней, рядом с которыми и люди, и представители других цивилизаций казались пигмеями.
 Тембо Лайбон, громадный, ростом в шесть футов и семь дюймов, черный, как эбеновое дерево, в наряде из шкур древних животных, отпил зеленой жидкости из высокого бокала, вытер губы, оглядел сидящих за столом и начал тасовать карты.
 Слева от него сидел инопланетянин, которого звали Горгона, огромное лиловокожее чудовище. Он утверждал, что родом он из звездной системы Нью-Роанок, и хотя все знали, что звездная система Нью-Роанок необитаема, бугры мышц и торчащие изо рта клыки убеждали каждого, что сомнения лучше не высказывать вслух, как не рекомендуется и наводить справки о прошлом Горгоны. Никто не мог сказать, сколько разумных существ порешил Горгона, но, по слухам, счет уже пошел на вторую сотню.
 Последние два часа Горгона сильно проигрывал, отчего становился все мрачнее.
 В отличие от Железной герцогини. Скорее машина, чем женщина, она складывала металлическими руками выигрыши в аккуратные стопки, улыбалась, поблескивая титановыми зубами, искусственное сердце гнало по пластиковым сосудам химически обогащенную кровь, а в механическом голосе звенело прекрасное настроение. Тембо Лайбон искоса наблюдал за ней, гадая, много ли в ней осталось от дарованного матерью-природой и еще не замененного металлом, пластмассой, электроникой.
 Вот уж кто не терпел в своем организме механических псевдоорганов, так это существо, сидящее справа от Тембо Лайбона. Опять же, никто не знал, откуда оно родом, но в какой-то момент блужданий по просторам галактики оно решило, что пора ощутить себя в шкуре победителя, а потому после многочисленных хирургических операций превратилось в некое подобие человека. Глаза, правда, остались оранжевыми, ноздри располагались слишком широко, уши «влипали» в голову, на руках виднелись следы от отрезанных лишних пальцев, и существо постоянно ерзало на стуле, еще не привыкнув к новой форме тела.
 Говорило оно на классическом земном языке, словно провело юность в частной школе на Делуросе VIII или даже на самой Земле, постоянно отбрасывало прядь длинных волос с измененного в соответствии с формой человеческого черепа лба, пило исключительно «мартини» и частенько поворачивалось, чтобы полюбоваться своим отражением в стекле иллюминатора, врезанного Тембо Лайбоном в одну из стен.
 Называло оно себя Сын человеческий и в тот вечер играло так, словно другой Сын человеческий, куда более почитаемый, стоял у него за спиной и приносил удачу.
 Напротив Тембо Лайбона сидел Буко, инопланетянин с Сигма Силани IV. Его красная, влажная и гладкая, как у ящерицы, кожа блестела на свету, а лицом он походил на тех драконов, о которых Тембо Лайбон читал в далеком детстве. Буко одежды не признавал, и от него шел сладковатый запах какого-то масла. Между лопаток Буко, вонзившись в его плоть когтями и клювом, сидело крошечное, похожее на птичку без перьев создание, симбионит Буко.
 Наконец Тембо Лайбон положил карты на стол и опустился на стул, зависший в нескольких дюймах над полом. Корабль, на котором прилетели два последних игрока, только что прибыл на Афинию, и он остановил игру, дожидаясь, пока они займут место за столом.
 — Если вас не затруднит, я бы хотел выпить. — Сын человеческий улыбнулся во все тридцать два пурпурных зуба.
 — То же, что и в прошлый раз? — спросил Тембо Лайбон.
 — Ну разумеется, — ответило существо, желавшее выглядеть как человек. — Инопланетные напитки такие… такие безвкусные. — И оно пренебрежительно дернуло носиком.
 — Кто-нибудь еще хочет выпить? — спросил Тембо Лайбон, наблюдая в иллюминатор за пляской синих молний. Шумят ли такие бури над плато Серенгети* 1 , подумал он и решил, что едва ли.
 — Есть желающие что-нибудь выпить?
 Ответа не последовало, и Тембо Лайбон нажал несколько кнопок на пульте управления. Мгновение спустя в комнату вошел робот с одним бокалом на блестящем серебряном подносе.
 — Благодарю вас, — улыбнулся Сын человеческий роботу, когда тот поставил перед ним бокал.
 — Всегда рад услужить вам, благородный сэр, — монотонным голосом ответил робот.
 — Как нелепо он выглядит, — хихикнул Сын человеческий, когда робот отошел от стола. — Металлическое страшилище в человеческом образе.
 — А что плохого в металле? — спросила Железная герцогиня. Отблеск синей молнии заиграл на ее платиновых ногтях и титановых зубах. — Он служит гораздо дольше плоти.
 — О, дорогая моя, — залебезил Сын человеческий. — Я ни в коем случае не хотел вас обидеть. Пожалуйста, поверьте мне.
 Она холодно посмотрела на него, ее зрачки чуть сузились: крошечные процессоры в каждом глазу мгновенно приспосабливались к изменению освещенности, вызванному сверканием молний за иллюминатором.
 — Я вас прощаю, — наконец вымолвила она.
 — Благодарю вас. Позвольте заверить…
 — Я вас прощаю, — повторила герцогиня. — Это не значит, что я вам верю.
 — Довольно разговоров, — пробурчал Горгона. — Пора играть.
 — Еще минуту. — Мысли Тембо Лайбона вернулись в реальность из зеленой африканской саванны, куда он так хотел попасть. — Только что прибыли еще двое игроков.
 — Могут они позволить себе наши ставки?
 — Никто не приходит сюда без приглашения, — заверил его Тембо Лайбон. — Наши ставки им по карману.
 Последовала короткая пауза, потом на пульте управления высветилась какая-то фраза. Тембо Лайбон прочитал ее, нахмурился, оглядел стол.
 — Мои роботы докладывают, что прибыли трое.
 — Кто третий? — спросила Железная герцогиня.
 — Точно они сказать не могут. Вроде бы выглядит как женщина с Земли, но приборы показывают совсем другое.
 — Надеюсь, она милашка, — оживился Сын человеческий, полагавший, что именно так должно реагировать мужчине.
 Тембо Лайбон нажал на пульте несколько кнопок.
 — Сейчас их впустят, и мы со всем разберемся. Тут же дверь скользнула в стену и вошли двое мужчин и женщина. Одного из мужчин, крепко сложенного, высокого, широкоплечего, с курчавыми черными волосами и маленькими глазками, всегда готового дать волю кулакам, звали Аякс Первый. Второго, невысокого росточка, жилистого, с рыжей бороденкой, умного и хитрого, — Аякс Второй. Более двадцати Внешних миров назначили награду за их поимку, но они по-прежнему гуляли на свободе, а многие охотники, отправившиеся по их следу, потом горько сожалели о том, что не нашли себе более легкой добычи.
 Шею женщины, одетой в отсвечивающее металлом синее платье, с белокурыми волосами, забранными наверх, украшало ожерелье из кровавых камней, которые встречались лишь на Альтаире III.
 — Господа, пожалуйста, представьте вашу спутницу, — Тембо Лайбон недовольно нахмурился.
 — Я — Елена, — ответила блондинка.
 — Она — наша жена, — пояснил Аякс Второй.
 — Наша жена? — переспросила Железная герцогиня, изогнув искусственную бровь.
 — Его и моя.
 — Она замужем за вами обоими?
 — Совершенно верно.
 — Ее на игру не приглашали, — сказал Тембо Лай-бон. — Она должна уйти.
 — Она же андроид, — подал голос Аякс Первый. — И никому не будет мешать.
 — Пожалуйста, отключите ее, — потребовал Тембо Лайбон.
 — Я хочу посмотреть, — возразила Елена. Тембо Лайбон повернулся к ней.
 — Ставки в этой игре очень высоки, так что нельзя допустить и намека на нарушение установленных правил. Вас придется отключить.
 — Чем она нарушит правила, если будет сидеть за нашими спинами и наблюдать за игрой? — спросил Аякс Первый.
 — Понятия не имею, — ответил Тембо Лайбон. — Может, она видит сквозь карты. Может, способна рассчитать вероятность выигрыша и каким-то образом ввести вас в курс дела. Да это и не важно. Страсти в нашей игре могут накалиться, и ради вашего же блага я не хочу, чтобы кто-то из игроков заявил, что вы обладали преимуществами, недоступными остальным.
 — А как насчет этого маленького животного на его спине? — Аякс Первый указал на Буко. — Откуда мне знать, что оно ему не помогает?
 — Это симбиот, который насыщает мою кровь кислородом, когда я нахожусь на планете с низкой гравитацией, — ответил Буко.
 — Здесь не такая уж низкая гравитация.
 — Для меня — низкая.
 — Если со спорами покончено, — Тембо Лайбон переводил взгляд с одного Аякса на другого, — вы можете отключить андроида.
 Аякс Первый пожал плечами, повернулся к андроиду.
 — Иди в угол, Елена, — приказал он, и она послушно зашагала к самому дальнему углу.
 Затем он отдал короткую команду на незнакомом Тембо Лайбону языке. Глаза Елены закрылись, голова упала на грудь.
 — Довольны? — Аякс Первый повернулся к столу.
 — Откуда нам знать, что она отключена? — подозрительно спросил Горгона.
 — Предложите любой метод проверки и воспользуйтесь им, — ответил Аякс Второй.
 — В этом нет необходимости, — вмешался Тембо Лай-бон. — Я подтверждаю, что она отключена. — Он посмотрел на Аякса Второго. — Новенькая?
 — Мы заказали ее год тому назад. Не прошло и месяца, как ее изготовили, и теперь мы с ней не расстаемся.
 — А в чем смысл женитьбы на андроиде? — полюбопытствовал Сын человеческий.
 — Почему нет? — отозвался Аякс Второй. — Нам нравится время от времени устраивать пышную церемонию бракосочетания.
 — Как интересно! — воскликнуло существо, пожелавшее походить на человека. — Между прочим, нас еще не представили друг другу. Я — Сын человеческий.
 — А мы — ахейцы.
 — Простите? — переспросил Сын человеческий. Аякс Второй улыбнулся.
 — Гомера вам читать не пришлось, не так ли?
 — Кто такой Гомер?
 — Я его читала, — встряла Железная герцогиня, — но, если мне не изменяет память, в Троянской войне участвовал только один Аякс.
 — Память вас подвела, — возразил ей Аякс Второй. — Один Аякс, сын Теламона, воин-гигант, сражался плечом к плечу с Одиссеем. Это он. А второй, сын Оилея, меньше ростом, более хрупкого телосложения, отлично метал копье. Это я. Мы оба воевали на стороне ахейцев.
 — Меня так интересуют имена! — воскликнул Сын человеческий. — Что побудило вас назваться Аяксами?
 — Афиния гарантирует нам полную безопасность, поэтому, появляясь в этом секторе, мы из благодарности берем ахейские имена, — ответил Аякс Второй.
 — Но почему одинаковые?
 — Почему бы нет?
 — Может возникнуть путаница.
 — По-моему, нас не спутаешь, не так ли? — ответствовал Аякс Второй.
 — А как вас называют в других секторах? — спросил Сын человеческий.
 — Не ваше дело.
 — Я же спрашиваю из чистого любопытства, — обиделся Сын человеческий. — Зачем же грубить?
 — Я не грубый, а осторожный, — резонно заметил Аякс Второй. — Если вас интересует происхождение имен, почему бы не опросить других?
 — Но зачем? — удивился Сын человеческий. — У Буко и Тембо Лайбона нормальные имена, да и с происхождением остальных все ясно.
 Аякс Второй улыбнулся:
 — В здешних краях настоящее имя предпочитают хранить в тайне, Сын человеческий повернулся к Тембо Лайбону:
 — Это правда?
 — Да.
 — Так что означает Тембо Лайбон? — спросил Сын человеческий.
 — На древнем языке, известном как суахили, это означает Вождь слонов.
 — Что такое слон? — спросил Сын человеческий. Теперь улыбнулся Тембо Лайбон.
 — Видите эти две белые колонны? — Он указал на слоновую кость.
 — И какое отношение имеют они к вам? — спросил Сын человеческий.
 — Они принадлежали самому большому слону на Земле, — ответил Тембо Лайбон, — Я происхожу из племени масаи. Они охотились на слонов и убивали их копьями вроде тех, что висят на стене. — Он помолчал. — Последнего слона убили четыре тысячи лет тому назад.
 Сын человеческий поднялся, подошел к слоновьим бивням.
 — Они похожи на дерево, — наконец вырвалось у него.
 — Когда-то они были белыми и на ярком свете блестели, как серебро.
 — Должно быть, они принадлежали очень большому животному, — продолжал Сын человеческий. — Это его ребра?
 — Зубы.
 Сын человеческий откинул назад голову, рассмеялся.
 — У вас превосходное чувство юмора.
 — Это его зубы, — повторил Тембо Лайбон.
 — Ни у одного животного не могло быть таких зубов, — возразил Сын человеческий. — Вы подтруниваете надо мной, пользуясь моим невежеством.
 — Я в восторге от вашего невежества, но при этом говорю вам правду.
 — Чертовщина какая-то, — бормотал Сын человеческий, возвращаясь к столу. Долго смотрел на Тембо Лайбона. — Почему вы зоветесь Вождем слонов? Ваши зубы не длиннее моих.
 — Я — Вождь слонов, потому что я это говорю. — В голосе Тембо Лайбона послышалось раздражение. — Вы намерены до утра обсуждать мое право зваться так, как мне того хочется, или желаете поиграть в карты?
 — Конечно, поиграть в карты, — ответил Сын человеческий. — Чувствую, что мне легче выиграть в них, чем добиться от вас ответа на простой вопрос.
 — Те же правила, что и всегда? — спросил Аякс Второй.
 Тембо Лайбон кивнул:
 — Никакие денежные знаки, имеющие хождение на планетах Демократии, не принимаются.
 — И сталинские рубли тоже?
 — Тоже.
 — В последний раз вы их принимали, — пожаловался Аякс Второй.
 — В последний раз у вас больше ничего не было, — напомнил ему Тембо Лайбон. — И я предупредил, что больше они приниматься не будут.
 Аякс Второй нахмурился:
 — Как насчет долларов Марии-Терезы?
 — Только по цене входящего в них золота. Аякс Второй что-то пробормотал.
 — Игра, похоже, не затянется, — добавил он более внятно.
 — Поскольку я только сдаю, — заметил Тембо Лай-бон, — я не буду возражать, если ваши оппоненты примут валюту, которой вы располагаете. — Он оглядел стол.
 — Никогда, — бросила Железная герцогиня. — Большую часть своего времени я провожу вне Демократии.
 — Как и все мы, — вставил Буко.
 — А некоторые из нас, — подал голос Горгона, — не верят в длительное существование Демократии и, следовательно, сомневаются в ценности ее денег.
 — Мне неприятно голосовать против моего собрата-человека, — вздохнул Сын человеческий, изображая сожаление, — но проследить движение денег — невелик труд.
 Тембо Лайбон повернулся к Аяксу Второму:
 — Вы все слышали.
 Рыжебородый коротко кивнул.
 — Хорошо. Будь по-вашему.
 — Буко, — обратился Тембо Лайбон к инопланетянину с Сигма Силани IV. — Ваша игра, ваша ставка.
 Рука Буко нырнула в кошель, сработанный из кожи, очень уж напоминающей человеческую, и достала маленький сверкающий драгоценный камень. Буко несколько секунд разглядывал его, потом положил на середину стола.
 — Криниджаат, — объявил он.
 — Пожалуйста, освежите мою память, — попросила Железная герцогиня, и Буко коротко разъяснил правила криниджаата, карточной игры, придуманной на Биндере Х из звездной системы в самом центре галактики. Когда он закончил, герцогиня похлопала глазами и решила не делать ставки.
 Сын человеческий оглядел свои выигрыши и остановил выбор на великолепной золотой статуэтке. Он показал ее Буко, а после одобрительного кивка инопланетянина поставил рядом с драгоценным камнем. Горгона и Аяксы также сделали ставки. Первый выложил на стол алмаз, Аяксы — по уникальной скульптуре-кристаллу, после чего Тембо Лайбон роздал каждому игроку по шесть карт, три положил рубашками вверх, три вскрыл. Желающие прикупали карты, ставки росли, пока игра не завершилась победой Горгоны.
 Тембо Лайбон взял со стола одну скульптуру-кристалл и, получив согласие Горгоны, поставил рядом с собой: комиссионные. Потом посмотрел на Железную герцогиню.
 — Ваша игра, ваша ставка.
 — Покер, — объявила герцогиня и бросила на стол бриллиантовый браслет.
 Игра продолжалась девяносто минут Сын человеческий и Горгона выигрывали, Железная герцогиня оставалась при своих, Аяксы столь уверенно шли ко дну, что скоро могли участвовать лишь в земных карточных играх.
 За окном продолжал бушевать ураган, то и дело освещая игроков отблесками голубых молний. Наконец Тембо Лайбон объявил десятиминутный перерыв.
 Горгона тут же поднялся и ретировался в главный зал таверны.
 — Мы же только что сели, — надулся Аякс Первый.
 — Некоторые из нас сидят за этим столом уже четыре часа, — ответил ему Буко, поднимаясь и потягиваясь.
 — Это точно, — поддакнула ему Железная герцогиня. — Если бы Тембо Лайбон не объявил перерыв, я бы попросила его об этом. — Она начала сгибать и разгибать пальцы, пристально их разглядывая, дабы убедиться, что все в полном порядке.
 — А почему бы не промочить горло? — встал и Аякс Второй. — Я пошел в бар.
 — Действительно, почему? — задал риторический вопрос его напарник. — Я составлю тебе компанию.
 Аяксы направились к двери. Она скользнула в стену, пропуская их, и тут же встала на место.
 — Их игра никак не улучшается, — усмехнулся Буко.
 — Вы уже с ними играли? — спросила Железная герцогиня.
 — Дважды, — ответил Буко. — Вроде бы они уже должны знать свои недостатки.
 — Большой Аякс — совсем никудышный игрок, — вставил Сын человеческий. — Блефует, когда лучше сбросить карты. Сбрасывает карты, когда следует блефовать.
 — Может, мне приглашать только тех, кто играет лучше вас? — сухо осведомился Тембо Лайбон.
 — В этом нет необходимости, — мягко ответила герцогиня. — Партнеры нам нужны туповатые, но при деньгах.
 — Если они отдадут еще две или три партии, то останутся без гроша, — заметил Сын человеческий и вновь подошел к бивням, чтобы получше их разглядеть.
 — Тогда им придется ограбить еще один банк, чтобы компенсировать потери, — подал голос Буко.
 — Именно этим они занимаются? — осведомился Сын человеческий.
 — Когда не проигрывают в карты, — ответил Тембо Лайбон.
 — Полагаю, умелый преступник не обязательно умелый игрок. — Сын человеческий вроде бы рассуждал сам с собой, потом повернулся к Тембо Лайбону. — Поэтому вы только сдаете карты и никогда не участвуете в игре?
 — Я получаю десять процентов с каждого выигрыша, — ответил Тембо Лайбон. — Зачем мне играть?
 — Разумеется, ради волнующих ощущений.
 — Есть и другие увлечения, не менее волнующие. Сын человеческий указал на четыре головы хищников.
 — Например, убийство животных?
 — Если убивать их в честной схватке, — ответил Тембо Лайбон.
 — Так ли уж важна честь, — не унимался Сын человеческий, — если охотиться на животных с подобными зубами, — он положил руку на бивень, — с одним лишь копьем?
 — Вы бы удивились, узнав, какое это грозное оружие, — спокойно ответил Тембо Лайбон.
 — А вы охотились с копьем?
 — Нет.
 — Так откуда вам известно, грозное это оружие или нет? — пожелал знать Сын человеческий.
 — Эти знания я получил по наследству.
 — Полагаю, эти клыки — тоже часть вашего наследства?
 — Да.
 Сын человеческий все смотрел на бивни.
 — А где водились слоны?
 — В Африке.
 — Ах, Африка! — Сын человеческий широко улыбнулся. — Загадочный Черный континент, составляющий двадцать процентов земной суши. Гора Килиманджаро и пустыня Сахара.
 — Вижу, вы неплохо осведомлены.
 — Это же естественно! — воскликнул Сын человеческий. — Я же веду оттуда свой род.
 — Из Африки?
 — С Земли.
 — Вы там бывали? — спросил Тембо Лайбон.
 — А как же. А вы нет?
 Тембо Лайбон покачал головой.
 — Да что там смотреть.
 — Мой дорогой друг, вы в корне не правы! Земля — это истинный рай!
 — Тогда почему ее все покинули? — с сарказмом спросил Тембо Лайбон.
 — Потому что человек всегда бросал вызов неизведанному, — ответил Сын человеческий. — И я по натуре такой же.
 — Это понятно.
 — Вам обязательно надо там побывать.
 — Не думаю. Там, где жил мой народ, построили город.
 — Где же?
 — У подножия Килиманджаро.
 — О да. — Сын человеческий с радостью воспользовался возможностью показать, сколь обширны его познания. — Город Ньерере, огромный Мегаполис, разросся чуть ли не до вершины, население два миллиона человек, четыре аэропорта, один космопорт. Прекрасный город. Вам бы там понравилось.
 — Нет.
 — Почему?
 В черных глазах Тембо Лайбона внезапно сверкнула ненависть.
 — Потому что Джулиус Ньерере был из племени занзака, а город, носящий его имя, построен на исконных землях масаи.
 — Город Ньерере построили более трех тысяч лет назад, — резонно заметил Сын человеческий. — Зачем помнить об этом современному человеку, особенно тому, кто никогда не бывал на Земле?
 — Я — масаи, — твердо ответил Тембо Лайбон. — И я помню.
 — Вы прежде всего человек, а все люди — братья, — возразил Сын человеческий. — И мы должны встать плечом к плечу против инопланетян, а не коситься друг на друга, вспоминая давние обиды.
 — Уж вы-то точно знаете, о чем говорите, — усмехнулся Тембо Лайбон.
 Вернулся Горгона, прошествовал к своему стулу, сел. Тут же появились Аяксы, заметно повеселевшие после принятой дозы.
 — Мы готовы? — спросила Железная герцогиня, закончив проверку искусственных костей и механических шарниров.
 Тембо Лайбон кивнул и занял свое место за столом.
 — Мы готовы. — Он повернулся к Аяксу Первому. — Ваша игра, ваша ставка.
 — Покер, — объявил тот, снимая с пальца бриллиантовый перстень и кладя его на середину стола.
 Тембо Лайбон роздал карты и откинулся на спинку стула, наблюдая за игроками.
 Горгона, решил он, похож на давно вымершего носорога: огромный, вспыльчивый, подверженный внезапным приступам ярости, но слишком глупый, чтобы выстоять против таких бойцов, как Сын человеческий и Железная герцогиня. Осколок давно минувших дней, когда удар в лоб считался самым эффективным решением всех проблем. Он никогда не блефовал, никогда не пытался уменьшить свои потери, просто пер напролом. Если ему сопутствовала удача, если солнце слепило в глаза воинам и они не могли обойти его с тыла в высокой траве, он праздновал победу и выигрывал битву, но не мог победить в войне.
 Аякс Второй долго смотрел на карты, потом покачал головой и бросил их на стол. А вот это шакал, подумал Тембо Лайбон. Бой лицом к лицу не из его арсенала. Он кружит, он прячется, он хитрит, но никогда не посмотрит в глаза более крупному хищнику, терпеливо дожидаясь, когда придет и его очередь убивать. Однако иной раз одной хитрости не хватало для того, чтобы набить утробу. Вот и сегодня шакалу ничего не светило.
 Сын человеческий и не пытался стереть ухмылку со своего почти что человеческого лица, когда выкладывал на стол большой сапфир. Тембо Лайбон посмотрел на громоздящиеся перед ним выигрыши и пришел к выводу, что в маленьком зоопарке «Дома голубых огней» Сын человеческий более всего напоминает гиену: смеющегося пожирателя падали, самого удачливого из хищников. Гиена с ее жутким пронзительным смехом и бесформенным телом считалась самым отвратительным животным, которое ненавидели все. Вот и Сына человеческого терпеть не могли ни люди, ни инопланетяне. Существо, похожее на человека, радостно хохотнуло, когда Буко сделал ставку, повернулось и подмигнуло Тембо Лайбону. Да, гиена, с отвращением подумал Тембо Лайбон. Определенно гиена.
 Он посмотрел на Буко. Змея? Может, мамба? Нет, тварь более хитрая, изворотливая. Скорее крокодил. Крокодил, подкрадывающийся под водой к жертве, чтобы нанести мгновенный удар. Вот так он сегодня и поступал с Аяксами, заманивая их на глубокую воду, а потом, когда они уже не могли добраться до берега, разевал огромную пасть и проглатывал добычу.
 Аякс Первый поглядел на карты, нахмурился, снял с шеи платиновую, украшенную драгоценными камнями цепь и бросил ее в растущую горку драгоценностей на середине стола. Тембо Лайбон всмотрелся в него. Лев. Не громадный черногривый патриарх, с каким молодые масаи, вооруженные только копьем и щитом, вступали в смертельную схватку, из которой победители выходили мужчинами, но молодой самец, который еще не овладел премудростями охоты и может подходить к добыче против ветра, наступать на сухие ветки, глухо рычать в предвкушении победы. Именно он проиграл большую часть того, что Аяксы уже оставили за этим столом, усложняя задачу Аяксу Второму, он практически всегда давал жертве шанс на спасение, слишком скоро показывая свою мощь. Да, подумал Тембо Лай-бон, молодой лев, которому, как и шакалу, в этот вечер суждено голодать.
 Наконец его взгляд остановился на Железной герцогине. Тут сомнений не было: леопард, маленький, быстрый, жестокий, умный, куда более опасный, чем хищники, вдвое превосходящие его в росте и весе. Как и леопард, она приспосабливалась к любым условиям. Могла переблефовать хитрого Сына человеческого и осторожного Аякса Второго, могла вовремя уйти с дороги прямолинейного Горгоны и голодного Аякса Первого. В этот вечер ей не шла карта, даже леопардам не всегда удается убить жирную, вкусную антилопу, но и при этом она оставалась в небольшом плюсе. Леопарды всегда остаются в плюсе.
 Тембо Лайбон вздохнул и перевел взгляд на иллюминатор, за которым сверкали и сверкали голубые молнии.
 А каким животным видишь себя ты. Вождь слонов, не бывавший ближе пятидесяти тысяч световых лет от саванны, давшей жизнь твоим предкам? По праву ли в твоем имени упомянуто самое сильное и мудрое из всех живых существ?
 Тембо Лайбон долго изучал свое отражение в иллюминаторе. Нет, наконец решил он, я не слон и никакое другое животное. Я — хранитель традиций масаи, который бережет память об их прошлом величии, дожидаясь дня, когда сбудутся пророчества, боги спустятся на Землю и увядшее дерево масаи расцветет буйным цветом. Мы появились на равнинах Серенгети, мы, словно саранча, хлынули к звездам, следуя нашему призванию, но призвание это в конце концов должно привести нас домой.
 А пока не так уж и плохо сидеть под Куполом, не боясь ревущих ураганов Афинии, богатеть, пользуясь глупостью других, и мечтать о том, что когда-нибудь удастся вдохнуть сладкий африканский воздух и подставить спину под жаркие солнечные лучи.
 Тембо Лайбон повернулся к слоновьим бивням. Надо бы их почистить, отполировать, вновь превратить в белое золото, подготовить к тому дню, который, впереди, хотя, может, до него еще очень далеко. Завтра и начну, решил он.
 Но потом Тембо Лайбон вспомнил, что завтра он начать ничего не сможет, ибо завтра будет другая игра, а послезавтра — еще одна. И он будет сдавать карты, не обращая внимания на запах и внешность игроков, и забирать себе десятую часть каждого выигрыша, чтобы было с чем встретить день, когда он станет настоящим Тембо Лайбоном из племени масаи.
 — Будем сдавать карты или сидеть, уставясь в никуда? — спросил Аякс Первый, и только тут Тембо Лай-бон понял, что карты раскрыты. Он быстренько их собрал и начал тасовать.
 Повернулся к Аяксу Второму;
 — Ваша игра, ваша ставка.
 — Покер, — объявил Аякс Второй.
 Порылся в карманах, выудил золотые часы.
 — Маловато будет, — пробурчал Горгона.
 — Позвольте взглянуть. — Тембо Лайбон взял часы, повертел в руках, отдал обратно. — Ставка недостаточна.
 — Тогда вам придется принять вот это. — Аякс Второй высыпал на стол пригоршню золотых монет. Тембо Лайбон оглядел сидящих, потом кивнул.
 — Принято, но только на эту раздачу. Аякс Первый уже собрался добавить к монетам алмаз, но Аякс Второй схватил его за руку.
 — Погоди.
 — Почему? — в недоумении спросил Аякс Первый.
 — Он мне понадобится, если придется поднимать ставку.
 — Почему бы тебе просто не посидеть, пока я не сыграю? — осведомился Аякс Первый.
 — По правилам «Дома голубых огней» тот, кто объявляет игру, должен ее сыграть, — вмешался в спор Аяксов Тембо Лайбон.
 — Делай, что я тебе говорю, — приказал Аякс Второй. Его напарник пожал плечами и убрал алмаз в карман. Буко, Горгона, Сын человеческий и Железная герцогиня сделали ставки, и Тембо Лайбон начал сдавать карты.
 — Кто желает продолжить игру? — спросил он, пока игроки оценивали, что у них на руках.
 — Брось алмаз, — распорядился Аякс Второй, и Аякс Первый послушно положил алмаз на середину стола. — Что еще у тебя есть?
 Аякс Первый порылся в карманах и достал еще один алмаз.
 — Клади и его.
 Буко покачал головой, с сожалением вздохнул и бросил карты на стол. Трое остальных последовали примеру Аякса Второго.
 — Сколько желаете прикупить? — спросил Тембо Лайбон.
 — Мне три, — пробурчал Горгона.
 — Две, — вырвалось у Железной герцогини.
 — Ни одной, — откликнулся Сын человеческий. Взгляды игроков незамедлительно скрестились на нем. Он ответил самодовольной улыбкой. Тембо Лайбон собрал сброс; выдал три карты Горгоне и две Железной герцогине.
 — Ваши ставки? — Он вновь оглядел игроков.
 — Что у нас осталось? — спросил меньший из Аяксов.
 — Ничего. — Тут Аякс Первый повернулся к отключенному андроиду. — Подожди! У нас же ее ожерелье.
 — Принеси его и положи на стол.
 — Надо ли? — спросил Аякс Первый.
 — Надо.
 Аякс-здоровяк поднялся, подошел к Елене, снял ожерелье, вернулся к столу, положил его на середину.
 Горгона что-то пробурчал и бросил карты.
 Железная герцогиня показала Аяксу Второму платиновый браслет с большим рубином в обрамлении изумрудов и сапфиров. Аякс Второй кивнул, и браслет лег рядом с ожерельем.
 — Я вижу вашу ставку, — Сын человеческий покрутил в руке браслет с рубином, — и поднимаю ее. — Он взял изящную скульптуру-кристалл и поставил ее на середину стола.
 — У нас больше ничего нет, — признался Аякс Второй.
 — Найдите что-нибудь, — посоветовал ему Тембо Лайбон.
 — У вас есть ваша жена, — ненавязчиво напомнил Сын человеческий.
 — И я не хочу с ней расставаться! — воскликнул Аякс Второй.
 — Вы должны ответить на его ставку или выйти из игры, — напомнил Тембо Лайбон.
 — Я не хочу выходить из игры! Дайте мне минуту, я что-нибудь придумаю. — Он подозвал Аякса Первого, который обошел стол, взял карты у Аякса Второго, на мгновение развернул их веером, снова сложил, вернул напарнику. Несколько мгновений они пошептались, потом Аякс Первый кивнул.
 — Хорошо. — Аякс Второй расправил плечи. — Я вижу вашу ставку и поднимаю ее.
 — Чем? — спросил Сын человеческий.
 — Нашим кораблем. Если я проиграю, то перепишу регистрационный талон на вас.
 — На чем же вы покинете Афинию? — полюбопытствовал Тембо Лайбон.
 — Я не проиграю.
 — Сколько же стоит ваш корабль? — осведомилась Железная герцогиня.
 — Думаю, не менее восьмисот тысяч кредиток. Железная герцогиня улыбнулась.
 — Боюсь, мы не можем принять оценку владельца. Тембо Лайбон набрал вопрос на дисплее пульта управления. Несколько секунд спустя на маленьком экране высветился ответ.
 — Балансовая стоимость — пятьсот пятьдесят тысяч, — озвучил его Тембо Лайбон.
 — Ваша машина свихнулась! — вскинулся Аякс Второй. — Наш корабль стоит никак не меньше семисот тысяч.
 — Только не в этой игре, — спокойно ответил Тембо Лайбон. — Вы делаете ставку или бросаете карты?
 — Делаю ставку, — прорычал Аякс Второй, бросив на него злобный взгляд.
 Герцогиня пододвинула к центру стола три драгоценных камня.
 — Мало, — постановил Тембо Лайбон, осмотрев их. Она вздохнула, прижала маленькую золотую фигурку к губам и положила ее рядом с камнями.
 — Я вижу вашу ставку и вновь поднимаю ее. — Сын человеческий передвинул к середине стола значительную часть своего выигрыша.
 — Черт побери! — взревел Аякс Второй. — Вы же знаете, что больше у меня ничего не осталось.
 — Это же не моя проблема, не так ли? — надменно бросил Сын человеческий.
 Тембо Лайбон подождал, пока Аякс Второй успокоится.
 — Вы делаете ставку или бросаете карты?
 — Не бросаю. Я прошу взять у меня долговую расписку.
 — Расписки не разрешены.
 — Мы всегда возвращаем долги. Вы это знаете. Тембо Лайбон посмотрел на Железную герцогиню.
 — Вы примете его расписку?
 — Я, между прочим, впервые вижу его, — ответила она.
 — А вы? — спросил он Сына человеческого.
 — Я бы не хотел прослыть пессимистом, но какой толк от расписки, если получена она от человека, которого полиция может схватить до того, как он вернет долг?
 Тембо Лайбон повернулся к Аяксу Второму:
 — Вы все слышали.
 Аякс Второй не отрывал взгляда от своих карт.
 — Вы упомянули Елену.
 — Только в шутку, друг мой, — ответил Сын человеческий.
 — А я ее не упоминала, — добавила Железная герцогиня.
 — Я не могу бросить карты. Сколько у меня времени, чтобы занять денег?
 — Вы не имеете права покидать эту комнату, — твердо заявил Тембо Лайбон. — Я уже пошел вам навстречу, позволив заложить ваш корабль, хотя регистрационного талона у вас при себе нет. Вы ставите на кон только то, с чем входите в эту комнату. Для тех, у кого ничего не остается, игра заканчивается.
 Аякс Второй пристально смотрел на него.
 — У вас неплохой выигрыш. Дайте мне ссуду.
 — Я не ссужаю игроков деньгами.
 — Вы знаете меня восемь лет, — напирал Аякс Второй. — Я вас никогда не подводил.
 — Тем не менее.
 — Она нужна мне на десять минут, и я приплюсую к ней двадцать процентов.
 — Вам нечего оставить в залог.
 Аякс Второй протянул карты Тембо Лайбону.
 — Вот мой залог.
 — Я протестую! — воскликнул Сын человеческий.
 — Никто не вправе указывать, как мне вести себя в моей таверне. — Тембо Лайбон взял карты Аякса Второго, просмотрел: их стрит-масть в червах, от семерки до валета.
 — Так что? — спросил Аякс Второй.
 Тембо Лайбон задумчиво смотрел на меньшего Аякса, а потом принял решение. Масаи в конце концов никогда и ни о чем не договаривались с шакалами. Они убивали их, но иногда, пребывая в благодушном настроении, бросали им кость.
 — Я не ссужу вам деньги, — заявил Тембо Лайбон.
 — Но…
 — Я не договорил. — Лайбон поднял руку, призывая Аякса Второго к молчанию. — Я не ссужу вам деньги, но могу выкупить ваши карты.
 — За сколько?
 — Половина того, что лежит передо мной.
 — Бери, — подтолкнул напарника Аякс Первый. — Лучшего предложения нам не получить.
 — А как насчет моего корабля?
 — Если я выиграю, то продам его вам.
 — По балансовой стоимости?
 Тембо Лайбон кивнул.
 — Хорошо. — Голос Аякса Второго переполняла горечь. — Мы договорились.
 — Возражаю! — подал голос Сын человеческий.
 — На каком основании?
 — Вы сами сказали, что тот, кто объявляет игру, должен ее и сыграть.
 — Он и играл, пока мог, — ответил Тембо Лайбон. — Если б я не выкупил его карты, он бы просто вышел из игры.
 — Что вы скажете? — спросил Сын человеческий Железную герцогиню.
 — Мне без разницы. — Герцогиня пожала плечами. — Меняются лишь игроки — не карты.
 Сын человеческий обдумал ее ответ, потом согласно кивнул.
 — Я снимаю свои возражения.
 Тембо Лайбон разделил лежащие перед ним сокровища на две равные части, одну половину пододвинул к Аяксу Второму.
 — Для вас игра закончена. Ваши деньги и драгоценности за этим столом сегодня приниматься не будут.
 — Я не возражаю, — ответил Аякс Второй. — Мы уйдем, как только вы вскроете карты.
 Тембо Лайбон подсчитал, сколько стоит ставка Сына человеческого, и положил на середину стола соответствующее число драгоценных камней, золота, статуэток.
 — Я принимаю вашу ставку. И тут леопард нанес удар:
 — А я поднимаю ее!
 На лице Сына человеческого отразилось изумление, а Тембо Лайбон лихорадочно вспоминал, сколько же карт поменяла Железная герцогиня.
 Поднял ставку и Сын человеческий, после чего, сделав быстрый подсчет, Тембо Лайбон передвинул к середине стола те драгоценности, что еще лежали перед ним.
 — Я вновь поднимаю ставку, — не уступала Железная герцогиня и положила на стол голубой бриллиант.
 Сын человеческий уже не столь уверенно принял ее ставку и выжидающе посмотрел на Тембо Лайбона.
 — Я принимаю вашу ставку, — ответил тот.
 — Что же вы предложите? Он обвел рукой стены.
 — Каждый из экспонатов этой коллекции стоит сотни тысяч кредиток. Выбирайте любые два. Кроме бивней.
 — Я выбираю бивни, — отчеканила герцогиня. Тембо Лайбон покачал головой.
 — Это не самое ценное из того, что вы видите перед собой.
 — Для вас — самое, — возразила герцогиня. — Я хочу бивни.
 — Я только их хранитель. Я не могу с ними расстаться.
 — А я хранительница голубого бриллианта, — ответила Железная герцогиня. — Я выбираю бивни, Тембо Лайбон.
 — Вы даже не сможете их поднять. Что вы будете с ними делать?
 — Что-нибудь придумаю.
 — Возьмите три других экспоната моей коллекции. Она покачала головой:
 — Раз вы готовы с ними расстаться, они не стоят моего бриллианта.
 — Я утверждаю, что стоят.
 — Вы утеряли право на подобные утверждения, выкупив карты Аякса Второго, — возразила герцогиня. — А, по нашим правилам, вам запрещено покидать эту комнату, чтобы принести сюда имеющиеся в вашем распоряжении сокровища.
 — Очень уж мне не хочется выступать против нашего радушного хозяина, — вставил Сын человеческий, — но она совершенно права, знаете ли.
 Тембо Лайбон откинулся на спинку стула, глубоко задумался, не отрывая взгляда от своих карт. Наконец кивнул: масаи не отступают перед лицом опасности.
 — Пусть будут бивни.
 — Вот и отлично! — воскликнул Аякс Второй. — А теперь давайте поглядим, что у вас за карты.
 Первым открыл их Сын человеческий: четыре туза и бубновая тройка.
 — Не так уж и много, — прокомментировал Тембо Лайбон, выкладывая свою стрит-масть.
 Все взгляды скрестились на Железной герцогине. Ее пластиковые губы разошлись в улыбке, обнажив титановые зубы. Карты она выкладывала на стол по одной: девятка пик, десятка пик, валет пик, дама пик, король пик.
 С минуту Тембо Лайбон сидел как громом пораженный. Железная герцогиня тем временем сгребала выигрыш.
 — Я выкуплю у вас бивни, — наконец вырвалось у него.
 — Они не продаются.
 — Вам же они ни к чему.
 — Наоборот, редкий охотник может похвастаться такими трофеями.
 — Вам-то они зачем? Вы же не выслеживали слонов на африканских равнинах.
 — Но я выследила самого Тембо Лайбона и победила его в честном бою. — Железная герцогиня улыбнулась. — И бивни будут напоминать мне об этой победе. — Она поднялась. — Завтра я вернусь за ними с двумя помощниками. Пожалуйста, подготовьте бивни к перевозке.
 — А как же мой корабль? — напомнил о себе Аякс Второй.
 — Я с радостью продам его вам, — ответила Железная герцогиня.
 — По балансовой стоимости?
 — Плюс пятьдесят тысяч кредиток. — Вновь ее губы разошлись в улыбке.
 — Это грабеж! — завопил Аякс Второй.
 — Нет, — поправила она его, — это бизнес.
 — Вы же знаете, что при себе денег у меня нет.
 — Еще за пятьдесят тысяч кредиток я готова отвезти вас туда, где вы храните свои деньги, а потом привезти назад.
 Аякс В горой что-то буркнул себе под нос, повернулся к Тембо Лайбону.
 — Одолжите мне шестьсот тысяч. Я верну их в двадцать четыре часа.
 — Уходите, — махнул рукой Тембо Лайбон.
 — Я не могу уйти! — в отчаянии воскликнул Аякс Второй. — Мне нужен мой корабль!
 — Уходите, — повторил Тембо Лайбон. — Я потерял больше чем корабль.
 В конце концов Аяксы согласились на условия Железной герцогини и отбыли. На следующее утро она, как и обещала, вернулась, и впервые за более чем тысячу лет масаи расстались с огромными бивнями.
 Четырнадцать дней спустя огромный метеорит пробил силовое поле, окружавшее гору Олимп, и разнес в клочья «Дом голубых огней», уничтожив в нем все живое. Тембо Лайбона удивило, что богу его предков потребовалось целых две недели, чтобы найти и покарать святотатца.


ПЕРВАЯ ИНТЕРЛЮДИЯ (6303 г. Г.Э.)

 Я сидел за столом, разглядывая нотариально заверенную голограмму Рогатого демона-рекордсмена, полученную с Анзарда IV, когда внезапно до меня дошло, что в кабинете я не один.
 С порога на меня смотрел высокий, мускулистый здоровяк. Чернокожий, с короткой стрижкой, в модном костюме. Поскольку в мой кабинет заглядывали только издатели, я решил, что он ошибся дверью.
 — Добрый день, — поздоровался я. — Вы заблудились?
 — Вроде бы нет, — отозвался густой баритон. — Это департамент поиска, не так ли?
 — Да.
 — А вы — Дункан Роджас?
 — Совершенно верно. — Я с любопытством всмотрелся в него. — Мы знакомы?
 — Пока еще нет, но это недоразумение мы сейчас устраним. Меня зовут Букоба Мандака.
 Он протянул руку, и я ее пожал. Большую и крепкую.
 — Рад познакомиться с вами, мистер Мандака. Чем могу быть полезен?
 — В секретариате мне сказали, что вы занимаетесь поиском. Это так?
 — Поиском и установлением подлинности предметов культурного наследия, — уточнил я.
 — Значит, именно вы мне и нужны. Позволите присесть?
 — Не откажите в любезности. — Я указал на стул под древней голограммой легендарного охотника Никобара Лейна, позирующего над телом огромного бафлера, которого он только что завалил.
 Он приказал стулу приблизиться, подождал, пока тот подлетит, развернул его и сел лицом ко мне.
 — Мне нужна ваша помощь, мистер Роджас, и я готов щедро оплатить ваши услуги.
 — Меня вполне устраивает моя работа в «Уилфорде Брэкстоне», мистер Мандака.
 — Я знаю. Именно поэтому я вас и искал.
 — Наверное, я выразился недостаточно ясно. Я полностью удовлетворен как работой, так и должностью. И не имею ни малейшего желания подавать заявление об уходе.
 — Мне и не нужно, чтобы вы уходили с работы, — заверил меня Мандака. — Иначе вы лишитесь доступа к банку данных «Брэкстона». — Он наклонился вперед. — Я хочу, чтобы вы работали на меня, не покидая этого кабинета, в свободное время и выходные дни. При удаче вы управитесь за два вечера.
 — Я не могу даже обдумать ваше предложение, не проконсультировавшись с руководством и не получив соответствующего разрешения.
 — Руководство согласно. Разрешение я получил.
 — Получили? — удивился я.
 — Да.
 — И чего вы от меня хотите?
 — Я хочу, чтоб вы мне кое-что нашли, мистер Роджас. Потерянное очень, очень давно.
 — Как давно?
 — Не меньше трех тысяч лет тому назад.
 — Три тысячи лет тому назад? — недоверчиво спросил я. — Это какая-то шутка? Видите ли, у меня полно дел и…
 Он положил на мой стол голографический чек на двадцать тысяч кредиток.
 — Чек выписан на ваше имя, вы можете получить деньги в любом отделении моего банка, после того как будут подтверждены ваши ретинограмма, костная структура и отпечатки пальцев. Это похоже на шутку, мистер Роджас?
 Я взял чек, покрутил в руках. Похож на настоящий.
 — Пожалуйста, продолжайте.
 — Это только задаток. После того как вы найдете объект поиска, я переведу еще тридцать тысяч кредиток на любой указанный вами счет.
 Я попытался скрыть удивление, задумчиво глядя на свои переплетенные пальцы и гадая, каким образом можно заработать столько денег за два-три вечера.
 — Что вы ищете, мистер Мандака? — наконец спросил я. — И почему вы думаете, что я смогу вам помочь?
 — Я ищу бивни Слона Килиманджаро, — ответил он.
 — Я видел фотографии слонов в книгах и музеях, — признал я. — Но ничего не знаю о конкретном слоне, прозванном, как вы говорите, Слоном Килиманджаро.
 — Знаете.
 — Знаю? — В какой уж раз он меня удивил.
 — Вы наверняка знакомы со справочником «Рекорды охоты», который издает «Уилфорд Брэкстон». На Земле уже выпущено четыреста девятое издание. Первые восемьдесят два выходили под маркой «Роуленд Уэрд», а триста двадцать семь, после того как «Брэкстон» приобрел «Уэрд», уже в вашем издательстве. В каждом из них, начиная с третьего, упомянут Слон Килиманджаро.
 — Тут могут возникнуть проблемы, мистер Мандака. — Я нахмурился. — Наше последнее земное издание вышло почти семьсот лет тому назад, когда убили последнюю птицу. Поскольку новых рекордов быть не могло, отпала и необходимость подготовки новых изданий. В настоящее время мы заняты главным образом туманностью Альбиона.
 — Но музеи и коллекционеры обращаются в «Брэкстон» для идентификации своих экспонатов, не так ли?
 — Так, но наша информация по этим бивням устарела на семьсот лет.
 — Должен вас поправить. Информация «Уилфорда Брэкстона» устарела более чем на три тысячи лет, — возразил «Мандака. — Если б я располагал более свежей информацией, то не стал бы предлагать вам пятьдесят тысяч кредиток за помощь в поиске бивней. Вы принимаете предложения? Компьютерное время и текущие расходы я оплачу отдельно.
 — Давайте сначала обсудим объект поиска, а уж потом решим, целесообразно ли наше сотрудничество, — осторожно заметил я.
 — Разумно, — кивнул он. — Но должен сразу предупредить, что я найму одного из ваших заместителей, если вы не согласитесь работать на меня. — Внезапно его глаза загорелись мрачным огнем. — Я не отступлюсь, мистер Роджас.
 — Я понимаю, — хотя, по правде говоря, ничего не понимал. — Но мне нужна основополагающая информация. Как вам известно, мы фиксируем двести лучших образцов по каждому виду охотничьих трофеев. Как мне узнать, какие бивни принадлежали вашему Слону Килиманджаро?
 — Он был самым большим слоном из когда-либо живущих на Земле.
 — То есть и бивни у него были самые большие? Мандака кивнул.
 — Если мне не изменяет память, на Земле существовали две разновидности слона. Какая из них ваша?
 — Африканская.
 — Одну минуту. — Я повернулся к маленькому кристаллу, что светился на моем столе.
 — Компьютер?
 — Жду… — ответил кристалл.
 — Просмотри четыреста девятое земное издание, раздел «Слоны», подраздел — «Африканские».
 — Просмотрено.
 — Какая имеется информация по самым большим бивням?
 — Левый бивень, двести двадцать шесть фунтов, правый бивень — двести четырнадцать футов… — Далее следовали длина, максимальный диаметр и прочие параметры.
 — Это ваш слон, мистер Мандака? — осведомился я.
 — Да.
 — Компьютер, кому принадлежали бивни на год выпуска четыреста девятого издания?
 — Неизвестно, — ответил компьютер.
 — Какие-нибудь коллекционеры или музеи просили идентифицировать охотничьи трофеи, размером, весом и прочими параметрами близкие к этим бивням, после публикации четыреста девятого издания?
 — Проверяю… Нет.
 — Проверьте предыдущие издания и найдите последнего зарегистрированного владельца бивней.
 — Проверяю… Последний зарегистрированный владелец — Тембо Лайбон с Беты Греко IX, также известной как Афиния. Он упомянут в триста двадцать втором издании, опубликованном в три тысячи сорок втором году Галактической эры. В триста двадцать третьем издании, выпущенном в три тысячи пятьдесят седьмом году Галактической эры владелец не значится.
 — Благодарю. Отключайся. — Я повернулся к Мандаке. — Меня заинтересовало ваше предложение, мистер Мандака. Но я не могу взять ваши деньги, не предупредив, что шансы на успех ничтожны. Все-таки речь идет о паре бивней, исчезнувших три тысячи двести лет тому назад.
 — Все остальные возможности исчерпаны, — печально вздохнул Мандака. — Где-то в ваших архивах, или в банках памяти компьютеров, или в поступающей к вам корреспонденции должна быть ниточка, потянув за которую мы найдем эти бивни.
 — Давайте еще раз убедимся, правильно ли я вас понял. Вы предлагаете мне двадцать тысяч кредиток за попытку найти бивни. Если мне это не удастся, я должен вернуть деньги?
 — Нет, если вы сделаете все возможное, что в ваших силах.
 — А если я их найду, то получу еще тридцать тысяч кредиток? Он кивнул.
 — Вам, разумеется, ясно, что работать над этим проектом я могу только по вечерам и в выходные дни?
 — Да.
 — Тогда, — я откинулся на спинку кресла, — я согласен. Мне потребуются все сведения, которыми вы можете поделиться со мной. Компьютер, запиши эту часть разговора.
 — Записываю… — ответил компьютер.
 — Итак, мистер Мандака, что вы можете сказать мне об этих бивнях?
 — Едва ли больше того, что уже известно компьютеру. Я знаю, что Тембо Лайбон проиграл бивни в карты киборгу, известному под именем Железная герцогиня. Последнее упоминание о ней датировано три тысячи сорок третьим годом Галактической эры. Затем она исчезла.
 — Информации о том, что с ней случилось, нет?
 — Она была преступницей. — Мандака пожал плечами. — Врагов у нее, несомненно, хватало. — Он помолчал. — Если бивни не в музее — а память компьютера подтверждает это, — после Железной герцогини они могли сотни раз переходить из рук в руки. Я думаю, что попытки выяснить, что произошло с каждым из владельцев, бесполезны, тем более что многие из них жили на Внешних и Внутренних мирах, где подобные сведения неполны, неточны или вообще отсутствуют. И потом все они умерли, а бивни еще существуют. Так что единственный выход — проследить путь самих бивней.
 — Откуда такая уверенность, что бивни до сих пор существуют?
 — Если б они не существовали, я бы об этом знал. — По голосу чувствовалось, Мандака абсолютно уверен, что бивни где-то да есть.
 — Откуда?
 — Знал бы, — повторил он, всем своим видом показывая, что сей предмет дальнейшему обсуждению не подлежит.
 — Мой следующий вопрос не имеет отношения к предстоящим поискам, но меня мучает любопытство: что вы намерены делать с бивнями, если я их найду?
 — Купить их, — без запинки ответил он.
 — А если нынешний владелец не захочет их продать?
 — Продаст. — Вновь такая уверенность в голосе, что я предпочел воздержаться от дальнейших расспросов на эту тему.
 — А какова их ориентировочная стоимость?
 — Я думал, что этот вопрос надо адресовать вам. Вы же эксперт.
 — «Уилфорд Брэкстон» только регистрирует охотничьи трофеи, но не продает их и не покупает.
 — Я понятия не имею, сколько они могут стоить для музея или коллекционера, но сам готов заплатить за них два миллиона кредиток.
 — Это огромная сумма. — Цифра произвела на меня должное впечатление.
 — Бивни мне очень нужны, — ответил он.
 — И последний вопрос. Сам слон умер чуть ли не семь тысяч лет тому назад. Бивни уже три тысячи лет как пропали. Почему вы разыскиваете их? Что заставляет вас выкладывать за них такие деньги?
 — Если я вам скажу, вы мне скорее всего не поверите, — ответил Мандака.
 — Возможно, — кивнул я. — Но почему бы не попробовать? Позвольте мне самому решить, верить вам или нет.
 — Когда мы поближе познакомимся друг с другом, мистер Роджас.
 — Это единственный ответ, на который я могу рассчитывать?
 — Пока да. — Он поднялся и приказал стулу вернуться на прежнее место. — Не смею больше отрывать вас от работы, мистер Роджас. Я хочу, чтобы у вас хватило сил начать поиск бивней уже этим вечером.
 — Как я свяжусь с вами, если найду бивни?
 — Я дам о себе знать. — Он направился к двери, повернулся. — Мистер Роджас, мне очень нужно, чтобы вы их нашли. Вы, возможно, наша последняя надежда. Если вы их не найдете, у моего народа не будет будущего.
 — Вашего народа? — удивился я. — Но вы же человек.
 — Я масаи, — с гордостью и печалью ответил он. — Более того, я последний масаи.
 И он ушел.
 Прошло немало времени, прежде чем я вновь принялся за изучение голограммы Рогатого демона.
 Вернувшись в кабинет после обеда, я закрыл дверь, приказал кушетке принять форму шезлонга, улегся на нее.
 — Пожалуйста, легкая вибрация.
 — Сделано, — ответила кушетка, и по всему телу я ощутил приятное покалывание.
 — Прогрев поясницы.
 — Сделано.
 — Думаю, самое время полюбоваться окрестностями. Одна из стен мгновенно стала прозрачной, кабинет залили огни города. Моя одежда тотчас же изменила цвет, из яркой, в какой пристало находиться в помещении, превратилась в успокаивающе-коричневую.
 — Премного благодарен. Компьютер? На столе засветился кристалл.
 — К работе готов.
 — Пожалуйста, восстанови в памяти мой сегодняшний разговор с Букоба Мандака.
 — Восстановил.
 — Тебе понятно, для чего меня наняли?
 — Вас наняли, чтобы вы нашли бивни животного, известного как Слон Килиманджаро.
 — Совершенно верно. Тебе придется найти другой источник информации, поскольку наше последнее издание выпушено семьсот лет тому назад. Если задача тебе понятна, что бы ты предложил?
 — Раз бивни имеют официального владельца, они наверняка зарегистрированы в Главном реестре налогообложения владельцев собственности на Делуросе VIII, — ответил компьютер.
 — Даже если они принадлежат юридическому лицу, освобожденному от уплаты налогов, к примеру музею?
 — По закону даже освобожденные от уплаты налогов юридические лица должны предоставлять перечень имеющейся у них собственности.
 Я обдумал его ответ, покачал головой.
 — Мандака сказал, что я его последняя надежда. Если бы для обнаружения бивней хватило одного запроса в реестр, он бы их уже нашел.
 — Проверка моего предложения займет меньше двух минут.
 — Приступай, но я думаю, ты потратишь эти минуты впустую.
 — Проверяю…
 — А пока надо бы выяснить, как выглядят эти бивни, чтобы я смог их опознать, если увижу. Есть ли у нас голограммы?
 — Нет. Только две фотографии, обе сделанные до наступления Галактической эры.
 — Давай поглядим.
 Передо мной в воздухе возникло изображение маленькой черно-белой фотографии.
 — Пожалуйста, измени наклон.
 Часть шезлонга под моей спиной приподнялась.
 — Пожалуйста, увеличь изображение.
 Фотография увеличилась втрое. Я увидел двух одетых в белое мужчин, каждый из которых поддерживал бивень, длина которого чуть ли не вдвое превосходила рост мужчины. Фотография исчезла, уступив место другой, на которой бивни уже стояли в музее.
 — Какому же они принадлежали чудовищу! — вырвалось у меня.
 — Они принадлежали слону, — уточнил мой эрудированный компьютер.
 — Я хотел сказать, огромному слону, — пояснил я.
 — Неизвестно.
 — Неизвестно? — в недоумении повторил я.
 — Справочная информация неполна, — ответил компьютер.
 Вторая фотография уступила место странице «Африканские слоны» из четыреста девятого земного здания «Рекорды охоты».
 — Пожалуйста, обратите внимание, что не указана ни дата смерти слона, ни фамилия охотника. Более того, для всех других слонов даны высота до плеча и длина от кончика хобота до кончика хвоста, а для Слона Килиманджаро эти замеры отсутствуют.
 — Как насчет более ранних выпусков?
 — Их нет ни в одном издании.
 — Включая и самое первое, в которое были внесены размеры бивней?
 — Совершенно верно.
 Я обдумал слова компьютера.
 — Значит, никто ничего не знал об этом слоне, когда человек еще не покинул Землю, а три тысячи лет тому назад бивни исчезли. — Я вздохнул. — Уж не слишком ли мало я запросил за такую работенку.
 — Докладываю. В Главном реестре налогообложения владельцев собственности бивни Слона Килиманджаро не значатся.
 — Другого я и не ожидал.
 Фары частного аэромобиля едва не ослепили меня, и стена тут же стала светонепроницаемой, а одежды — яркими.
 — Ладно. Давай выясним, что же нам известно о бивнях. Ознакомь меня с историей вопроса, начиная с их первого появления.
 — Одна американская компания купила бивни на аукционе, состоявшемся на острове, называемом Занзибар, в тысяча восемьсот девяносто восьмом году Нашей эры*. 2 По морю их доставили в Англию, где больший из них в тысяча восемьсот девяносто девятом году приобрел Британский музей. Меньший неоднократно перепродавался, а в тысяча девятьсот тридцать втором году также попал в Британский музей. В Британском музее они оставались до две тысячи пятьдесят седьмого года Нашей эры, когда их подарили Республике Кения и выставили для всеобщего обозрения в Национальном музее в Найроби. В две тысячи восемьсот сорок пятом году Нашей эры бивни переправили с Земли в Музей африканских древностей на Новой Кении. Они исчезли в шестнадцатом году Галактической эры, вновь появились на короткое время в восемьсот восемьдесят втором году на Альфа Беднари. Опять исчезли на долгие восемь столетий, чтобы возникнуть на Внешних мирах в личной коллекции Масаи Лайбона. В собственности потомке Масаи Лайбона они оставались до три тысячи сорок второго года Галактической эры, когда Тембо Лайбон их лишился. Затем следы бивней теряются. Согласно информации, полученной от Букобы Мандаки, Тембо Лайбон проиграл их в карты женщине, известной как Железная герцогиня, но эти сведения я подтвердить не могу.
 — Любопытно, — протянул я. — Интересно, нет ли здесь какой связи?
 — Не понял, — ответил компьютер.
 — Разве Букоба Мандака не сказал, что он — масаи?
 — Проверяю… Подтверждено.
 — И одного из владельцев бивней звали Масаи Лайбон. Может, они имеют друг к другу какое-то отношение?
 — Я должен это проверить по другому источнику.
 — Пожалуйста, проверь. А пока ты этим занимаешься, попутно выясни, кто такие масаи.
 — Проверяю… — Пауза длилась почти две минуты. — Полной информации нет, и я не могу утверждать наверняка, что они родственники. Однако вероятность того, что Букоба Мандака — потомок Масаи Лайбона, равна девяносто восьми и тридцати семи сотым процента.
 — Пожалуйста, объясни.
 — При жизни Масаи Лайбона во всей галактике насчитывалось две тысячи пятьсот масаи, и их число постоянно уменьшалось. Поскольку обычай требовал, чтобы женщина-масаи рожала только от мужчины-масаи, вероятность того, что Букоба Мандака — потомок Масаи Лайбона, составляет девяносто восемь и тридцать семь сотых процента.
 — Кто такие масаи?
 — До наступления Галактической эры человечество делилось на множество социальных и политических групп со своими законами и традициями. Масаи составляли одну из двух тысяч ста трех групп, населявших африканский континент.
 — Я также обратил внимание, что у Масаи Лайбона и у Тембо Лайбона одна фамилия, а вот у Букобы Мандаки — другая.
 — Лайбон — не фамилия, а скорее титул. На исчезнувшем земном языке суахили Масаи Лайбон означает Вождь, или Король масаи, а Тембо Лайбон — Вождь, или Король слонов.
 — Означает что-нибудь на суахили Букоба Мандака?
 — Нет.
 Я обдумал полученную информацию.
 — Если исходить из того, что Букоба Мандака потомок Масаи Лайбона и Тембо Лайбона, можем ли мы утверждать, что масаи проявляют интерес к этим бивням на протяжении последних четырех с половиной тысяч лет?
 — Нет, — ответил компьютер. — Такой вывод правомочен лишь в отношении тех масаи, которые владели бивнями между тысяча семьсот первым и три тысячи сорок вторым годами Галактической эры.
 — Но означает ли этот факт, что масаи имеют непосредственное отношение к истории бивней?
 — Необязательно. Мы не знаем, как и почему бивни оказались у Масаи Лайбона, но стоили они наверняка немало. Возможно, семья продолжала их хранить, потому что рыночная стоимость бивней постоянно росла.
 — Я не согласен. Мандака не хочет их продавать, он хочет их купить. — Я помолчал, нахмурился. — Хотелось бы знать, почему.
 — Не имею достаточной информации для ответа на этот вопрос.
 — Знаю. — Я вздохнул. — Ладно, все это очень интересно, но ни на шаг не приближает нас к бивням. Пора браться за работу. И включи, пожалуйста, музыку. Думаю, она поможет мне сосредоточиться.
 — Какую желаете?
 — Греддхаррза, пожалуйста.
 Комната тут же наполнилась атональными звуками и световыми бликами Четырнадцатой (правда, первые двенадцать никогда не исполнялись) симфонии Греддхаррза. В принципе мне музыка инопланетян не нравится, особенно с Канфора, за исключением этого произведения. Не знаю уж почему, но оно обогащало кровь адреналином, поэтому я просил компьютер включить симфонию, если передо мной ставилась уникальная розыскная задача.
 Пять минут я просидел не шевелясь, обдумывая возможные варианты действий.
 — Стоп, — приказал я, и в кабинете тут же воцарилась тишина. — Какая доля твоей мощности находится в полном моем распоряжении?
 — На данный момент восемьдесят три целых и девяносто семь сотых процента. Когда я закончу сверку данных по тридцать шестому изданию для Сигмы Дракона — на это уйдет еще пятьдесят три минуты, — она составит восемьдесят пять целых и двадцать две сотых процента и останется неизменной до девяти утра.
 — Хорошо. Нам потребуется все что есть. Прежде всего я хочу, чтобы ты связался с Главным библиотечным компьютером на Делуросе VIII.
 — В памяти Главного библиотечного компьютера хранятся сто двадцать семь миллионов томов. Мне потребуется семнадцать дней, чтобы просмотреть весь блок информации.
 — Я знаю. Но пока у нас нет ни одной зацепки, приходится обращаться к источнику, располагающему максимальным объемом информации. Возможно, бивни упомянуты в чьих-то мемуарах, в аукционном каталоге, в музейной брошюре.
 — Днем я установил, что после упоминания о бивнях в четыреста девятом издании ни один музей не обращался к нам с просьбой об их идентификации.
 — Не все же музеи просят нас идентифицировать их выставочные фонды, — заметил я. — И инопланетные цивилизации не считают необходимым вносить владельцев собственности в Главный реестр. Кстати, Управление по сбору налога с собственности создано лишь четыреста лет тому назад, так что до пять тысяч девятисотого года Галактической эры даже музеям, созданным потомками земных колонистов, некуда было сообщать, что бивни находятся у них.
 — Отмечено.
 — Я хочу, чтобы ты начал с просмотра всех биологических коллекций и коллекций произведений искусства за последнее тысячелетие, потом возьмись за аукционные каталоги, исследования по масаи, Африке, земной фауне. Если ничего не найдешь, уходи в прошлое, блоками по пятьсот лет, сохраняя тематику, до три тысячи сорок второго года Галактической эры. Я также хочу, чтобы ты отыскал все упоминания о Тембо Лайбоне и Железной герцогине. Ты должен просмотреть материалы по Внешним мирам, начиная, скажем, с три тысячи тридцатого года. Если поиск не даст результатов, начинай знакомство со всей документальной и научной литературой, хранящейся в банках памяти Главного библиотечного компьютера. Я также хочу, чтобы ты поискал в недавних информационных изданиях голограммы бивней.
 — Пожалуйста, уточните термин «недавние».
 — За последние три года. Более ранняя информация уже внесена в память Главного библиотечного компьютера.
 — Можно приступать?
 — Еще нет. Мне кажется, есть одна возможность сузить фронт поиска. — Я помолчал, собираясь с мыслями. — Мы знаем, что в три тысячи сорок втором году бивни были на Внешних мирах. Нам неизвестно, у кого они побывали в последующие три тысячи лет, но я думаю, что мы не погрешим против истины, предположив, что кто-то из владельцев понимал их истинную стоимость. А потому я хочу, чтобы ты просмотрел все договоры страхования, начиная с три тысячи сорок второго года Галактической эры. Кто-то где-то должен был застраховать эти бивни! Бивни — собственность уникальная, так что начинай со страховых компаний, которые специализируются именно в этой сфере. Если ничего не найдешь, просмотри материалы по всем страховым компаниям.
 — Мне доступны не все страховые материалы.
 — Вся документация по договорам, заключавшимся при Демократии и Олигархии, является общественным достоянием. Если ты ничего не найдешь, дай мне знать, и я постараюсь обеспечить тебе допуск к страховым договорам периода Монархии.
 — Поправка. Вы использовали термин «Монархия». Правильный термин — «Содружество».
 — Поправка принимается. Однако хочу обратить твое внимание, что в средствах массовой информации очень часто упоминается именно Монархия. Для наших целей будем считать ее синонимом Содружеству.
 — Отмечено.
 — Это все. Пожалуйста, начинай просмотр всех указанных мною блоков информации одновременно.
 — В этом случае возрастет время на просмотр каждого из них, — отметил компьютер.
 — Ничего не поделаешь. Приступай.
 — Приступаю…
 Кристалл потемнел: компьютер взялся за работу, а я спустился в кафетерий, выпил чашку чая, просмотрел вечерние газеты. Вернулся в кабинет два часа спустя, увидев, что кристалл по-прежнему темный, решил поспать.
 Компьютер разбудил меня в пять утра.
 — Дункан Роджас, — повторял он снова и снова, с каждым разом все громче.
 Я сел, протер глаза, увидел, что кристалл вновь ярко светится.
 — Да?
 — Я нашел бивни в четыре тысячи триста семьдесят пятом году Галактической эры.
 — По какому источнику?
 — Перечень объектов страхования, за которые Эфратесом Пимом с Сзандора II выплачена страховая премия «Агентству Блессбулла».
 — Сзандор II? Это уже Внутренние миры, так?
 — Да.
 — Как же бивни попали с Внешних миров на Внутренние? С периферии в ядро галактики?
 — Не имею достаточной информации для ответа на этот вопрос.
 — Тогда запроси у Главного библиотечного компьютера все материалы по Эфратесу Пиму. Я хочу знать, кем он был, чем занимался, где жил, как к нему попали эти бивни…
 — Приступаю…




 ГЛАВА ВТОРАЯ




ОСКВЕРНИТЕЛЬ МОГИЛ (4375 г. Г.Э.)

  Я побывал в разных местах и много чего повидал. Я стоял у водопадов Виктории, которые люди называли Мози-о-Туниа, Гремящий дым, и я пасся на склонах горы Кения, где живет Бог. Я спускался в кратер Нгоронгоро и преодолевал Лунные горы. Всегда я держался подальше от поселений людей и редко страдал от голода и жажды. 
  Я пережил шесть засух и предугадывал то, до чего не могли додуматься другие животные. Когда затяжные дожди не приходили, я, десять дней вдыхая воздух и не ощущая в нем влаги, понимал, что солнце выжжет траву, а река пересохнет до того, как с неба упадет хоть капля, и потому поворачивал голову к югу и начинал свой долгий путь, опережая на шаг жаркое африканское солнце. 
 Голографический экран ожил.
 — Сэр, вы уверены, что хотите посмотреть эту передачу? — спросил Флетчер.
 — Более чем уверен, — ответил Борис Яблонски. — Я должен знать, что он замышляет.
 — В его ближайшее окружение внедрены три наших агента, — сказал Флетчер. — Нам известно все, что он делает и что собирается делать.
 — Но я не знаю, что он собирается сказать обо мне двумстам миллионам зрителей.
 — Какая разница?
 — Черт тебя побери! — взревел Яблонски. — Не можешь сидеть тихо и не мешать мне слушать, выйди из комнаты!
 Флетчер вздохнул и повернулся к экрану. Небольшого роста, седоволосый, щегольски одетый мужчина с аккуратной бородкой удобно расположился в сверкающем кресле, лицом к лицу с симпатичной женщиной, которая завороженно смотрела на него.
 — А теперь, — объявил невидимый комментатор, — переходим к научному разделу нашей трансляции. Наша корреспондентка Элизабет Кин побывала на Беллини VI, чтобы взять эксклюзивное интервью у знаменитого Кабинетного археолога Эфратеса Пима.
 — Для меня это особая честь, доктор Ним, — засюсюкала Элизабет Кин. — Мне известно, сколь редко вы соглашаетесь встретиться с прессой.
 — Не чаще раза в неделю, — фыркнул Яблонски, сверля взглядом образ доктора Пима.
 — Дело в том, что я очень занят. — Пим широко улыбнулся. — Однако тружусь я на благо человечества и понимаю, что общественность должна знать как о моих успехах, так и о трудностях, с которыми мы сталкиваемся.
 — Вы все еще исследуете Империю райзов, не так ли? Он кивнул:
 — Совершенно верно. Это удивительная цивилизация. Мы только начали осознавать ее величие, и я уверен, что нас ждут потрясающие открытия.
 — Вы побывали на их родной планете?
 — На Гордости райзов? Разумеется. К слову сказать, я только что вернулся оттуда.
 — Я понимаю, что это известно практически всем, но не могли бы вы еще раз рассказать, как вы открыли Гордость райзов?
 — Как он ее украл, — прорычал Яблонски.
 — Мне повезло. Тем более что значительную часть подготовительной работы сделали до меня.
 — Но именно вы собрали воедино разрозненные факты, а итогом стало самое впечатляющее археологическое открытие с начала Галактической эры, — млела Элизабет Кин, а Яблонски бормотал под нос проклятия.
 — Насколько оно впечатляющее, еще предстоит выяснить, — запротестовал Эфратес Ним, но по выражению его лица чувствовалось, что он полностью согласен с Элизабет.
 — Может, вы расскажете нашим зрителям, как вам удалось доказать существование и определить местонахождение Гордости райзов?
 — С удовольствием. — Лицо Пима осветила улыбка. — Примерно десять лет тому назад я прочитал статью, которая разбудила мое любопытство. В ней говорилось, что профессор Борис Яблонски со Спектры III около четверти века изучал различные цивилизации в спиральном рукаве галактики, в котором расположена и Земля, результатом чего стали интересные находки, пусть фрагментарные, и открытия, на то время скорее гипотетические.
 — Не было в них ничего гипотетического! — возразил Яблонски.
 — Он обнаружил, что в языке восьми различных цивилизаций Спирали имеются пятнадцать общих слов, — продолжал Пим. — Не то чтобы все пятнадцать слов использовались каждой из цивилизаций, но в языке каждой имелось по меньшей мере четыре из этих пятнадцати, которые присутствовали как минимум у шести других.
 — Вы хотите сказать, что все эти слова произносились одинаково?
 — В пределах фонетических ограничений. Более того, во всех цивилизациях слова эти означали одно и то же.
 Профессор Яблонски выполнил превосходное исследование, за что я ему очень признателен.
 — Спасибо и на том! — вырвалось у Яблонски.
 — Я не имел ни малейшего представления о работах профессора Яблонски, пока не прочел его статью. В ней он утверждал, что эти слова, эти сочетания звуков возникли одновременно и могли рассматриваться как инстинктивная реакция на некие объекты, описать которые представители различных цивилизаций могли только этими звуками.
 — Это была лишь версия! — вскричал Яблонски. — Одна из многих указанных мною версий!
 — Так вот об одной из упомянутых профессором Яблонски цивилизаций, Борони с Бета Камос IV, я знал достаточно много. Знал, к примеру, о том, что их голосовые связки столь значительно отличались от голосовых связок других гуманоидов, что произношение некоторых звуков вызвало бы у них болевые ощущения.
 — Я это отмечал! — Яблонски подпрыгнул от негодования.
 — Чем больше я думал об этом, тем сильнее склонялся к мысли, что звуки эти привнесены в цивилизацию Борони извне. Я стал подбирать материалы по другим цивилизациям и выяснил, что несколько экзобиологов подметили следующее: губы обитателей Феникса II устроены так, что один из звуков просто не мог быть произнесен, следовательно, он привнесен извне. Я встретился с Борисом Яблонски на его родной планете, и мы вместе написали статью, в которой указали на существование некой, еще не известной нам цивилизации, когда-то создавшей в Спирали звездную империю. Отсюда и одинаковые слова, оказавшиеся в языке обитателей нескольких планет.
 — Ваши коллеги встретили этот вывод в штыки, — напомнила Элизабет Кин.
 — Если кто-то скажет, что ученые легко воспринимают новые идеи, — усмехнулся Пим, — не верьте этому человеку.
 — Что произошло потом?
 — Профессор Яблонски продолжил свои исследования, а я вернулся домой и еще раз задумался над полученными результатами.
 — И нашли правильный ответ! — воскликнула Элизабет Кин.
 — Давайте не преуменьшать заслуги профессора Яблонски. — Пим вновь улыбнулся. — Его находки во многом подготовили мое открытие.
 — Снисходительность! — бушевал Яблонски. — Как же я ненавижу его снисходительность.
 — Я решил не присоединяться к профессору Яблонски, продолжавшему поиски следов этой загадочной цивилизации, которой покорились межзвездные расстояния. Я чувствовал, что ее существование нами уже доказано и…
 — Ваши коллеги придерживались иного мнения.
 — Я полагался на свое мнение.
 — Проклятый эгоцентрик! — пробормотал Яблонски.
 — Как бы то ни было, я прибыл домой, приказал компьютеру воссоздать объемное изображение Спирали, отметил планеты, на которых употреблялись одинаковые слова, и попытался разобраться что к чему. — Последовала театральная пауза. — И чем больше я углублялся в изучение имеющихся у меня материалов, тем крепче становилось мое убеждение, что в наши прежние рассуждения вкралась серьезная ошибка. Видите ли, на этих восьми планетах обитатели дышали кислородом, углерод являлся основой их организмов. Вот все и решили, что покорила их цивилизация с кислородной планеты. — Вновь пауза. — Видите ли, кислородная планета, на которой возможна органическая жизнь, может образоваться лишь у звезды определенного типа. Но такой звезды в том месте, где ей следовало быть, я не находил. Ближайшая кислородная планета имела столь высокий уровень радиации, что там не могло возникнуть никакой жизни, а планета, пригодная для жизни, находилась на расстоянии восьмисот световых лет.
 — Речь идет о Принсипии, не так ли? — спросила Элизабет Кин.
 — Да.
 — И те немногочисленные ученые, что поддерживали вашу точку зрения, полагали, что именно Принсипия — родина цивилизации, которую вы ищете.
 — Да, особенно после того, как на Принсипии нашли остатки цивилизации, уничтожившей себя в ходе разрушительных войн почти шестьдесят тысяч лет тому назад. — Он пожал плечами. — Я сразу же отверг эту версию.
 — Почему?
 — Во-первых, потому, что в радиусе двухсот световых лет от Принсипии находятся шесть необитаемых кислородных планет. Если Принсипия намеревалась создавать звездную империю, то с чего ей выбирать наиболее сложный вариант? Если уж они хотели взять под контроль всю Спираль, элементарная логика требует прежде всего освоения ближайших планет, а не прыжка на восемьсот или тысячу четыреста световых лет. И вторая, не менее серьезная причина: ни на одной из планет, обследованных профессором Яблонски, не обнаружилось следов принсипианской цивилизации.
 — Но на мирах профессора Яблонски вообще не обнаружено следов инопланетных цивилизаций, — заметила Элизабет Кин.
 — Большинство противников нашей идеи на этот довод и напирали. Однако именно он и стал ключом к разгадке.
 — Каким образом?
 — Я продолжал изучать карту. Предложил компьютеру просчитать несколько вариантов и наконец решил, что Принсипия лишь в одном случае может быть колыбелью искомой цивилизации: вращаясь вокруг Адхары. Но это уже из области фантастики. Адхара — очень молодая, очень большая голубая звезда, которая со временем превратится в черную дыру. Атмосфера ее единственной планеты на восемьдесят пять процентов состоит из гелия. Органическая жизнь на ней невозможна, нет там места и тем, кто дышит метаном или хлором. Да и вообще звездная система слишком молода, чтобы на ней возникли привычные нам формы жизни. — Он задумчиво уставился в камеру, словно вновь перебирая аргументы «за» и «против».
 — Тут он всегда делает паузу, — пожаловался Яблонски, — чтобы зрители осознали величие его открытия.
 — Целый месяц я бился над этой проблемой, вновь и вновь возвращаясь к Адхаре. Именно там должна была возникнуть цивилизация, покорившая окрестные миры. Внезапно я понял, почему на них не найдены следы этой цивилизации. Ее представители дышали не кислородом и планеты Яблонски использовали лишь в качестве перевалочных баз, хранилищ топлива, а их целью являлись другие гелиевые планеты. Возможно, на кислородных мирах они держали небольшую колонию специалистов, а когда их империя по каким-то причинам рухнула, эти специалисты отбыли восвояси.
 Пим улыбнулся:
 — Вы должны понимать, что ранее мы не сталкивались ни с цивилизацией, возникшей на гелиевой планете, ни с живыми организмами, которые могли развиваться в системе голубого гиганта. Вероятность и первого, и второго считалась равной нулю. Меня уволили из университета, когда я ознакомил научную общественность со своей гипотезой.
 — И что произошло потом?
 — Выход у меня оставался только один. Я собрал все свои сбережения, влез в долги, но отправил экспедицию к Адхаре. Денег хватило лишь на то, чтобы команда из шести человек провела у единственной планеты Адхары двадцать три дня. Сам я перед этим сломал ногу, так что остался дома. Я проинструктировал их, где и что надо искать, поддерживал с ними постоянную связь через подпространство… а остальное уже стало достоянием истории. Через девятнадцать дней они обнаружили первые следы цивилизации райзов, и планета официально получила название Гордость райзов. — Он скромно улыбнулся. — Они хотели назвать планету моим именем, но я не допустил этого. — Пауза. — Как я и предполагал, их империя состояла из гелиевых планет. А планеты Яблонски они использовали только как перевалочные базы.
 — Вот так вы и стали Кабинетным археологом! — восхищенно воскликнула Элизабет Кин.
 — Вот так он использовал мои работы и забрал всю славу себе, — прокомментировал Яблонски.
 — Этим титулом наградила меня пресса, — ответил Пим. — На самом деле я выезжаю в экспедиции при первой же возможности.
 — Поскольку вы признанный эксперт по Гордости райзов и Империи райзов, может быть, вы расскажете нам, что узнали об этом народе?
 — Пока совсем немного, — признал Пим. — Это необычная форма жизни, так что нам не составило труда определиться с направлением их экспансии. Мы уверены, что существовали по меньшей мере еще три гелиевые цивилизации. Я предполагаю, что со временем мы найдем в Спирали еще не меньше дюжины других… К сожалению, эти три цивилизации погибли, ибо райзы вели войну на уничтожение, а не на покорение. Так что об их жертвах нам практически ничего не известно. Я считаю, что райзы, осознав, что Адхара в скором, времени станет сверхновой и погубит их планету, не создавали империю в классическом смысле этого слова, а просто уничтожали обитателей планет, чтобы обеспечить себе жизненное пространство. А вот население кислородных миров они уничтожать не стали. Зачем? Все равно жить там райзы не могли.
 — Естественно, — хмыкнул Яблонски. — Я указывал на это пять лет тому назад.
 — Что же случилось с райзами? — спросила Элизабет Кин.
 — Мы не знаем, — ответил Пим. — Они покинули захваченные гелиевые планеты, и можно предположить, что в конце концов нашли для себя другую обитель. Полагаю, в будущем нам еще предстоит встреча с ними.
 — Вы допускаете такую возможность?
 — Почему нет? Человечество будет и дальше продвигаться к ядру галактики. Да и в Спирали мы обследовали не так уж много звезд.
 — И это все, что вы узнали о цивилизации райзов?
 — Не забывайте, что я предсказал ее существование лишь пять лет тому назад. — Очередная скромная улыбка осветила лицо Пима. — Но нам очень повезло: два года тому назад мы нашли Документ райзов.
 — Документ райзов? — повторила Элизабет Кин.
 — Можно сказать, райзовский аналог Розеттского камня*. 3 Но, — печально добавил он, — успехи наших лингвистов пока невелики. Письменность райзов дается им с трудом.
 — Ходят слухи, что вскоре вы объявите об открытии, более важном, чем находка райзовского Документа. Не можете вы сообщить нашим зрителям какие-нибудь подробности?
 — По моим представлениям, у нас есть немалые шансы доказать, что райзы посещали Землю до того, как человечество вышло в космос.
 — Вы нашли на Земле следы Империи райзов? — воскликнула Элизабет Кин. — Райзы были теми астронавтами, о которых упоминают легенды древности?
 Он улыбнулся и покачал головой:
 — На оба вопроса я могу ответить отрицательно. Пока мы не нашли доказательств того, что райзы или представители иных цивилизаций посещали Землю.
 — Тогда на чем основана ваша уверенность в том, что они-таки побывали на Земле?
 — Некоторые события в далеком прошлом Земли и археологические находки могут истолковываться как свидетельства пребывания на Земле инопланетян. И вектор экспансии райзов проходил через Землю.
 — Именно об этом вы и намеревались объявить? — воскликнула Элизабет Кин. — Похоже, это уже произошло, доктор Пим.
 — Одно дело — высказать предположение, другое — представить неопровержимые доказательства. Как я уже говорил, с переводом Документа райзов дело движется медленно, но кое-что мы узнали. У меня есть основания предполагать, что большое сооружение, обнаруженное нами на Гордости райзов, в свое время было музеем. Если это так, если мы найдем предметы материальной культуры землян, на что я очень надеюсь, не останется никаких сомнений в том, что райзы посещали Землю.
 — И Кабинетный археолог добавит к длинному перечню своих успехов еще один триумф, — восторженно добавила Элизабет Кин.
 — Если такое и случится, этот триумф я разделю с участниками археологической экспедиции, работающей сейчас на Гордости райзов. И давайте не забывать профессора Яблонски, чьи работы послужили начальным толчком для всего проекта.
 — Господи! — вырвалось у Яблонски. — Как же я его ненавижу, когда он благодарит меня!
 — Какой совет вы могли бы дать тем молодым людям, составляющим немалую часть нашей зрительской аудитории, которые захотят связать свою жизнь…
 — Хватит! — проревел Яблонски, и Флетчер выключил компьютер.
 Яблонски вскочил, нервно заходил по кабинету.
 — Каков мерзавец! — бушевал он. — Подгрести под себя кафедру археологии на Селике II, кафедру, которая по праву принадлежит мне. Убедить фонды, которые всегда финансировали меня, передать эти средства ему! И почему? Все решила одна удачная догадка!
 — Вы очень разволновались, сэр, — мягко заметил Флетчер. — Может, вам присесть и постараться расслабиться?
 — Присесть? — не унимался Яблонски. — Это он Кабинетный археолог, не я!
 — Пожалуйста, профессор.
 — Самодовольный, напыщенный сукин сын! — продолжал Яблонски. — Он даже не может написать приличную научную статью.
 — Я знаю, сэр.
 — А каков итог? Какой-то издатель платит ему пять миллионов кредиток за абсолютно неточное, лишенное научной достоверности описание цивилизации райзов, а куда более достойные работы остаются непрочитанными в компьютерных библиотеках.
 — Произошло это давно, сэр, — увещевал его Флетчер. — А вы с тех пор сделали так много замечательных открытий.
 — И все пошло прахом благодаря одной удачной догадке! — рявкнул Яблонски. — А он все еще стрижет купоны! Сам видишь, кого они приглашают в свои программы. Не Ванамейкера с его удивительными находками на Внешних мирах, ни Хайакаву, который обнаружил на Земле практически нетронутый храм инков. Может, приглашают меня? Нет! Они обращаются к этому гадателю.
 Он подошел к креслу, плюхнулся в него, уставился в ту точку, где совсем недавно была голограмма Пима.
 — Пожалуйста, сэр, не мучайте себя. Вы же помните, что сказал вам доктор.
 — Моему доктору не приходится каждую неделю лицезреть человека, который погубил его карьеру.
 — Вы не правы, сэр. Вы сделали прекрасную карьеру. Вы — один из самых уважаемых археологов Олигархии. Во всех академических институтах ваши работы признаются классическими.
 Яблонски покачал головой.
 — Ерунда. Этот человек растоптал меня. Я восемнадцать лет провел в Спирали, по крохам собирая информацию, пытаясь нащупать связи, проверяя первоначальные выводы. Еще пять лет — и я бы доказал, что райзы — уроженцы гелиевой планеты, доказал, основываясь на точных фактах, а не гадая на кофейной гуще или на чем-то еще, потому что слишком ленив, чтобы оторвать задницу от стула, и не хочу пачкать руки, копаясь в земле. И тут появляется он! Он заставил меня опубликовать ту статью до того, как я собрал необходимые доказательства, и мы оба стали посмешищем для наших коллег. Когда же он высказал свою догадку, впоследствии подтвердившуюся, ему удалось восстановить свою репутацию, но не мою. — Яблонски перевел дух. — Если бы мне не удалось открыть цивилизацию корббов на Висме III, я бы до сих пор искал колледж, который согласился бы доверить мне кафедру археологии.
 — Но вы ее открыли, — успокаивающе напомнил Флетчер. — И почему вы так расстраиваетесь из-за этого Эфратеса Пима?
 — Они-то все еще думают, будто он знает, что делает! — бросил Яблонски. — Они по-прежнему уверены, что интуиция может заменить тяжелый каждодневный труд!
 — Не все придерживаются такого мнения, сэр. Яблонски поднялся, подошел к хрустальной полке, висящей над его столом.
 — Посмотри на эти книги! — Он указал на восемь толстых томов в кожаных переплетах. — В них сорок три года кропотливых, методичных исследований. Экспедиции, поиски, находки, а не сидение в кабинете и ковыряние в носу. Они — итог моей жизни. Пим за неделю продает больше книг и дисков, чем я продал за полвека!
 — Популярность не всегда показатель заслуг, — резонно указал Флетчер. — Доктор Пим знает, как манипулировать прессой, и это отражается на тираже его работ. Но вовсе не означает, что его вклад в археологию останется в веках.
 — Идиот! — пробормотал Яблонски. Подошел к окну, долго смотрел на кампус, студентов, спешащих по своим делам. — Ты ничего не понимаешь.
 — Простите, сэр?
 — Он уже внес этот вклад! — в отчаянии выкрикнул Яблонски. — Открытие Гордости райзов и Документа рай-зов — самые важные археологические события столетия. Вот почему этот человек так опасен!
 — Кажется, я вас не понимаю, сэр.
 — Он дискредитировал научный метод, — объяснил Яблонски, повернувшись к своему ассистенту. — Нас может захлестнуть волна новоявленных интуитивных археологов. Куда проще догадываться, а не копаться в грязи планеты с хлорной атмосферой. Пим, доказал, что можно достичь фантастических успехов, не выходя из кабинета. Он же открыл Гордость райзов, следовательно, предложил более эффективный метод. — Лицо Яблонски перекосило от ярости. — Мы должны тотчас же опорочить этого человека, иначе будет поздно.
 — Я думаю, вы преувеличиваете его значимость, сэр, — покачал головой Флетчер.
 — Не преувеличиваю! — вскричал Яблонски. Лицо его покраснело, дыхание участилось, Флетчер помог ему сесть в кресло.
 — С вами все в порядке, сэр?
 — Да. Видишь, Флетчер? — выдохнул Яблонски. — Он не только загубил мою репутацию. Он даже подорвал мое здоровье.
 — Позвонить вашему доктору? Яблонски покачал головой.
 — Мне надо успокоиться, ничего больше. — Он глубоко вдохнул, медленно выдохнул. — Я понимаю, тебе кажется, будто я вышел на тропу личной войны, но дело обстоит гораздо серьезнее. Если мы не опорочим Эфратеса Пима, он опорочит все то, чем мы занимаемся.
 — Он будет опорочен, когда в музее райзов не найдут предметов материальной культуры землян, — предрек Флетчер.
 — Нет. Он облек свое заявление в очень обтекаемую форму. Он надеется, что сможет доказать посещение Земли райзами. Он не говорил, что располагает доказательствами.
 — Однако его догадка окажется неверной. Тем самым возникнут сомнения в том, что он всегда прав.
 — Если он ошибется.
 — Этим утром я прогнал все данные через компьютер, как вы и просили. Компьютер полагает, что вероятность его правоты равна двум и трем десятым процента.
 — Компьютер дал ему еще меньше шансов, когда он объявил о местонахождении Гордости райзов.
 — Надеюсь, ваше мнение осталось неизменным, сэр?
 — Насчет того, что райзы не посещали Землю? Естественно.
 — Значит, все узнают о его ошибке, — уверенно заявил Флетчер.
 — Он выкрутится, — с не меньшей убежденностью возразил Яблонски. — Поулыбается, укажет, что далеко не все гипотезы подтверждаются, и тут же выдвинет новую, объясняющую, почему райзы не сподобились посетить Землю. И его вновь будут осыпать почестями, он получит грант Менеско, обещанный мне, и использует этот грант, чтобы переманить руководителя моей экспедиции. — Яблонски пренебрежительно фыркнул. — И тебе предложит перейти к нему.
 — У вас нет причин сомневаться в моей верности, сэр, — вырвалось у Флетчера.
 — Поэтому я назвал тебя своим преемником. Каждый должен готовить себе замену, а лучшего ассистента у меня не было. Ты достоин занять мое место.
 — Благодарю вас, сэр. Если вы так думаете, я польщен.
 — Я все-таки надеюсь, что от этой чертовой кафедры не останутся одни ошметки, когда она перейдет к тебе. Средства, выделяемые на археологию, не увеличиваются, и чем больше заграбастает Пим, тем меньше достанется всем остальным. — Он помолчал. — Черт! Если бы я мог знать это наверняка!
 — Знать что?
 — Что он ошибается насчет Земли.
 — Но вы только что сказали, что это и не важно. Он же не утверждал, что райзы посещали Землю, Он лишь предположил это.
 — Но если бы я знал, знал наверняка… — Яблонски замолк, и Флетчеру осталось только смотреть на него, гадая, о чем думает босс.
 Внезапно Яблонски выпрямился в кресле, словно ненависть к врагу добавила ему сил.
 — Передай Моделлу, что я хочу поговорить с ним.
 — Возможно, я не смогу с ним связаться.
 — Я плачу ему не для того, чтобы не иметь возможности поговорить с ним, когда у меня возникает такое желание, — отрезал Яблонски.
 — Сообщение послать через скрамблер?
 — Мне все равно, каким образом. Соедини меня с ним, и точка.
 Флетчер включил один из компьютеров.
 — Код «Синяя четверка». Моделл должен связаться с Базой.
 — Шпионские игры! — хмыкнул Яблонски. — Просто скажи ему, что я хочу с ним поговорить.
 — Шпионские игры необходимы именно потому, что он шпион, — терпеливо объяснил Флетчер. — Если наше послание перехватят, зачем экспедиции Пима знать, кто его отправил.
 — Не узнают.
 — Нет, если мы примем необходимые меры предосторожности.
 Яблонски что-то пробурчал себе под нос, но больше спорить не стал. А через двадцать минут на дисплее возникла суровая, небритая физиономия.
 — Моделл на связи.
 — Это… — Яблонски замолчал, увидев, как замахал руками Флетчер. — Вы знаете, кто это.
 — Пожалуйста, увеличьте мощность передатчика. Я в модуле на глубине пятидесяти футов от поверхности. Очень сильные помехи.
 — Как ваши дела? — спросил Яблонски после того, как по его команде компьютер усилил сигнал.
 — Мы войдем в здание через неделю, максимум через десять дней.
 — Сколько дверей?
 — Шесть, и все заблокированы. Таких блокираторов видеть мне не доводилось. Наверное, потребуется еще неделя, чтобы проникнуть внутрь.
 Яблонски нахмурился.
 — А стены целы? Моделл покачал головой.
 — Стен в обычном понимании этого слова нет, сэр.
 — А что же есть? Моделл замялся:
 — Не уверен, что смогу объяснить, сэр.
 — А вы попытайтесь. За это я вам и плачу.
 — Похоже, это тессеракт, сэр, если вы понимаете, что я имею в виду.
 — Тессеракт? — переспросил Яблонски.
 — Гипотетическая четырехмерная фигура*. 4 
 — Я знаю, о чем ты говоришь, — рявкнул Яблонски. — Просто хочу представить его себе.
 — Необычное сооружение.
 — Здание не повреждено?
 — Нет.
 — И это определенно музей?
 — Полагаю, что да, — Я уверен, что Пим появится в окружении репортеров, как только вы вскроете дверь.
 — Мне сказали, что так оно и будет.
 — И он войдет в музей первым?
 — Это его экспедиция. — Моделл пожал плечами.
 — В здание можно попасть только через одну из дверей?
 — Ни окон, ни грузовых люков нет. — Он помолчал. — Некоторые считают, что можно проникнуть в тессеракт, минуя двери, воспользовавшись его четырехмерностью, но они еще не знают, как.
 — Почему они не спросят у компьютера?
 — Они спрашивали. То ли не получили ответа, то ли ответ им не понравился… Да это и не важно. Пим хочет войти через дверь и запечатлеть это волнующее событие на голокамеры.
 — Немедленно передайте сюда голограмму музея. Это возможно?
 — Да.
 — Хорошо. — Он отключил связь, повернулся к Флетчеру. — Можешь улететь завтра?
 — Куда?
 — На Гордость райзов, разумеется.
 — Полагаю, что да. — В голосе Флетчера слышалось недоумение.
 — Хорошо.
 — А зачем, позвольте узнать?
 — Чтобы опорочить этого напыщенного говнюка! — рявкнул Яблонски. — Разве ты не прислушивался к моим словам? Компьютер!
 — Да? — ответил компьютер.
 — Этим утром, исходя из данных, полученных от Флетчера, ты рассчитал вероятность того, что райзы посещали Землю. Получилось, что она равна двум и трем десятым процента, так?
 — Двум и тремстам двум тысячным.
 — Как изменится эта величина, если в музее на Гордости райзов не будут найдены упоминания о Земле или предметы материальной культуры землян?
 — Уменьшится до ноля целых семисот тридцати восьми тысячных процента.
 — Хорошо. В последние шестьдесят секунд ты получил голограмму с Гордости райзов?
 — Как раз получаю ее.
 — Мне нужен доступ в библиотеку кафедры математики.
 — Исполнено.
 — Из голограммы следует, что здание имеет форму тессеракта?
 — Совершенно верно.
 — Я хочу, чтобы ты выяснил, какой университет проводил наиболее углубленные теоретические исследования тессерактов. Затем свяжись с математической и физической библиотеками этого университета, просмотри все имеющиеся материалы и определи, есть ли возможность проникнуть в здание, изображенное на голограмме, не нарушая блокировки дверей.
 — Выполняю… — Компьютер молчал почти девяносто секунд. — Теоретическая возможность проникновения есть.
 — Объясни, что ты подразумеваешь под термином «теоретическая» в данном контексте.
 — Сие означает, что теоретически проникновение возможно. Однако на практике я не могу гарантировать, что такое проникновение не станет смертельным для живой материи, поскольку связано с межпространственным переходом.
 — А робот может проникнуть в тессеракт, сохранив работоспособность?
 — Просчитываю… Вероятно, да.
 — И какова вероятность того, что робот будет функционировать и в тессеракте?
 — Восемьдесят шесть и двести сорок одна тысячная процента.
 — А какова вероятность его благополучного возвращения?
 — Восемьдесят шесть и двести сорок одна тысячная процента, — повторил компьютер. — Если он сможет войти в здание, сохранив работоспособность, выход тем же путем нисколько ему не повредит.
 — Выключайся, — бросил Яблонски, посмотрев на Флетчера, глаза его яростно сверкнули. — Клянусь Богом, он у меня в руках! Наконец-то я смогу с ним посчитаться!
 Яблонски и Флетчер вошли в запасники музея. Вокруг кипела обычная работа. Яблонски и его ассистент проследовали мимо комнат, отведенных находкам с Внешних и Внутренних миров, обошли зал, посвященный цивилизациям более населенных районов галактики, и наконец попали в большое помещение, где хранились предметы материальной культуры, только-только доставленные в музей из Спирали.
 Яблонски короткими кивками отвечал на приветствия сотрудников, готовивших новые поступления для регистрации в музейном каталоге.
 Они прошли мимо Мистической вазы с Валериума VII, послужившей причиной трех мировых войн, которые разразились в глубокой древности на далекой планете, обогнули пять могильных камней, доставленных с Нью-Парагвая. Яблонски остановился, взял со стола черепок, поднес к носу, понюхал. Ему нравился запах древности, нравилось держать в руках такую вот песчинку, из которых постепенно, невероятным трудом, складывался облик еще одной цивилизации. Разумеется, он гордился выставочными залами музея, но именно здесь, в запасниках, шла настоящая работа, в которой он принимал самое непосредственное участие.
 — А что мы ищем? — спросил Флетчер, когда Яблонски вновь остановился, чтобы получше разглядеть цилиндрическую статуэтку с Альдебарана XIII.
 — Что-нибудь с Земли, — ответил Яблонски.
 — У нас есть газовая маска времен Первой мировой войны. Она выставлена в Восточном крыле. А также два головных убора американских индейцев…
 Яблонски покачал головой.
 — Я знаю, что у нас есть!
 — Тогда я вас не понимаю, сэр.
 — Мне нужно что-то из еще не внесенного в каталог.
 — Что-то конкретное? — Флетчер оглядел хранилище.
 — Нет, все что угодно, но доставленное с Земли и еще не зарегистрированное компьютером. Глаза Флетчера широко раскрылись.
 — Теперь я все понял!
 — Долго же до тебя доходило, — раздраженно бросил Яблонски. — А теперь, пожалуйста, говори тише.
 — Вы собираетесь подбросить что-то земное на Гордость райзов, — прошептал Флетчер.
 — Не на планету, — уточнил Яблонски. — В музей.
 — Вам этого не простят.
 — Мне — нет, а вот тебе — да.
 — Мне? — изумился Флетчер.
 — Совершенно верно. А теперь давай займемся делом. Ты улетаешь завтра.
 Не дожидаясь ответа, Яблонски вновь закружил по хранилищу. Получасовые поиски не принесли результата.
 — Черт! — вырвалось у Яблонски. — Я же знаю, что две недели назад сюда привезли ацтекскую статуэтку.
 — Уже три дня, как она включена в экспозицию. Яблонски нервно рассмеялся.
 — Если бы я не попросил, чтобы статуэтка побыстрее попала в экспозицию, она до сих пор пылилась бы на полке. Ладно, пошли в подвал.
 Он подошел к шахте, включил воздушную подушку, подождал, пока к нему присоединится Флетчер, приказал доставить их в подвал. Пару мгновений спустя они оказались в огромном подвале-хранилище, сооруженном под музеем.
 Освещался подвал рассеянным светом, в тенях, отбрасываемых артефактами, свезенными с разных миров, словно прятались инопланетные злые духи, готовые наброситься на тех, кто посмел осквернить могилы их предков. И пусть соответствующие службы поддерживали в подвале идеальные чистоту и порядок, вошедшего сюда не покидало ощущение, что все вокруг покрыто тысячелетней пылью.
 Чуть ли не четверть подвала занимала практически восстановленная часовня корббов, которую Яблонски привез с Висмы. У дальней стены высился Великий змей Дорильона, змееподобная скульптура длиной в девяносто футов, на которой в резных табличках изображалась вся история цивилизации Дорильона. Миниатюрные размеры многих табличек не позволяли что-либо на них разглядеть без многократного увеличения изображения.
 Эти статуи и другие предметы материальной культуры заняли бы наверху слишком много места, потому их держали здесь, пока студенты и сотрудники готовили их к выставке.
 Яблонски переходил от статуи к статуе, от стенда к стенду в поисках чего-нибудь земного. Резко остановился у длинного стола.
 — Что это? — спросил он. — Я их не видел. Флетчер посмотрел на две колонны слоновой кости.
 — Точно не знаю, сэр. Их нашел Бромхелд Шеррингфорд на Внешних мирах. Не прошло и недели, как они поступили к нам.
 — Шеррингфорд? — переспросил Яблонски. — Что-то я не помню этой фамилии.
 — Его экспедиция финансировалась двадцатью академическими институтами, в том числе и нашим, — пояснил Флетчер. — Он изучал цивилизацию гуаверов на Мелине IV и совершенно случайно натолкнулся на клад, оставленный каким-то преступником, жившим более тысячи лет тому назад. — Он помолчал. — Согласно легендам, преступником этим был огромный киборг, которого звали то ли Железный герцог, то ли Железный принц. Клад этот не представлял для Шеррингфорда особого интереса, поскольку не имел никакого отношения к цивилизации гуаверов, поэтому он разделил его на двадцать равноценных частей и разослал по институтам. — Он указал на бивни. — Это наша часть.
 — Что это?
 Флетчер пожал плечами.
 — Понятия не имею.
 — Так пусть сюда принесут электронный микроскоп и выяснят, что это и откуда, — раздраженно бросил Яблонски.
 Через несколько минут Флетчер вернулся с довольно сложным прибором.
 — Я подумал, что посторонние нам не нужны, сэр, и решил все сделать сам.
 — Дельная мысль, — кивнул Яблонски. — Приступай. Флетчер включил микроскоп, установил за большим из бивней, проанализировал высветившиеся на дисплее результаты.
 — По-моему, нам повезло, сэр! — воскликнул он. — Происхождение земное!
 — Органика? Флетчер кивнул:
 — Углеродная основа, сомнений быть не может!
 — Сделай соскоб и проведи более качественный анализ, — приказал Яблонски.
 Пять минут спустя Флетчер доложил о выполнении задания.
 — Происхождение земное. Гарантирую на все сто процентов.
 — Прогони код ДНК через компьютер биолаборатории. Посмотрим, что мы нашли.
 Флетчер включил ближайший терминал, ввел необходимые данные. Ответ не заставил себя ждать.
 — Это бивни слона, сэр.
 — Слона? — повторил Яблонски. — Вымершего земного животного?
 — Да, сэр. — Флетчер задумчиво смотрел на бивни. — Интересно, как они попали на Внешние миры?
 — Главное, что они здесь. — Яблонски огляделся, понизил голос до шепота:
 — Сегодня же запрограммируй одного из наших роботов — АО-203, чтобы он мог проникнуть в тессеракт и выйти из него. Я хочу, чтобы вечером ты пришел сюда, забрал эти бивни и отнес на корабль.
 — Но я же не смогу приземлиться на Гордости рай-зов незамеченным! — запротестовал Флетчер.
 — Молчи и слушай! — рявкнул Яблонски. — Моделл найдет предлог, чтобы на пару дней покинуть планету. Ты встретишься с ним в системе Перитейн и передашь бивни и робота. Скажи ему, что робот должен обставить все так, будто бивни — один из экспонатов музея. Впрочем, Моделл знает, как это делается.
 — А потом мне возвращаться сюда?
 — Именно так.
 — А как насчет робота? Мы же не можем оставить его на Гордости райзов.
 — Пусть Моделл прикажет ему отойти на пятьсот миль и самоликвидироваться.
 — Рано или поздно эта история выплывет на свет.
 — Пусть выплывает! — отмахнулся Яблонски. — Моя задача — опорочить Пима. И я своего добьюсь!
 Минуло четыре месяца. Церемония открытия дверей музея райзов освещалась всеми средствами массовой информации. Эфратеса Пима голографировали, фотографировали, снимали, записывали. Неделю спустя он вышел из музея и уединился, чтобы проанализировать свои находки и прийти к каким-то выводам.
 Наконец он собрал пресс-конференцию, и Яблонски заплатил за прямую голотрансляцию, чтобы не дожидаться информационного выпуска.
 Пим, как обычно, щегольски одетый и уверенный в себе, откашлялся, стоя перед многочисленными камерами, и заговорил:
 — Дамы и господа, позвольте мне сделать короткое заявление, а потом я отвечу на все ваши вопросы. — Он уставился в самую большую из голокамер. — Те из вас, кто следит за нашими исследованиями цивилизации райзов, знают, что не так давно я предположил, что Земля в далеком прошлом служила для райзов перевалочной базой. Эта гипотеза произвела фурор среди моих коллег, причем многие встретили ее в штыки. — Он выдержал паузу. — Я должен доложить вам, что здесь мои коллеги оказались правы. На основе находок, сделанных мною в музее райзов, я могу категорически заявить, что на Земле базы райзов не было.
 — Что?! — проревел Яблонски.
 — Ученые всегда ищут истину, и я очень рад, что благодаря моим работам на досужих домыслах поставлен крест и их место заняли факты. — Пим подождал, пока стихнут аплодисменты. — Продолжать изучение цивилизации райзов я поручаю Гилберту Найсванду, моему первому заместителю. Сам я планирую уйти в отпуск на два-три месяца, после чего приму очень лестное для меня предложение Фонда Молтона и проведу несколько следующих лет на Сзандоре II, возглавляя команду экспертов Фонда. Передо мной ставится задача раскрыть тайну одной очень необычной цивилизации. И я с нетерпением жду начала новой работы. А теперь — ваши вопросы.
 — Что произошло? — вырвалось у Яблонски. — Я же знаю, что ты нашел бивни, подонок! Внезапно образ Пима замигал.
 — В чем дело? — спросил Яблонски.
 — Сообщение от Эфратеса Пима, — ответил компьютер. — Начать трансляцию немедленно или вы подождете, пока закончится пресс-конференция?
 — Она уже закончилась, — бросил Яблонски. — Давай поглядим, что ему от меня надо.
 Вновь появился Ним в другом наряде и не в конференц-зале, а в роскошно обставленном кабинете.
 — Привет, Борис. Ты смотришь запись, так что диалога у нас не получится. Просто сиди и слушай. Он не спеша раскурил антарренскую сигару.
 — Я очень благодарен тебе, мой давний друг. Ты избавил меня от нескольких лет занудной и утомительной работы. — Пим торжествующе улыбнулся. — Ты, разумеется, добивался не этого, но, видно, забыл, кого ты хотел обдурить. Эфратеса Пима!
 Яблонски выругался, на что Пим ответил еще одной самодовольной улыбкой.
 — Я не знаю, где ты взял бивни, Борис, но методология у тебя всегда шла впереди интуиции. Тебе удалось переправить их в музей, невзирая на бдительную охрану. С этим я тебя поздравляю. Но у меня сложилось ощущение, что бивни ты исследовал не до конца. Тебе хватило того, что они с Земли. — Пим усмехнулся. — А вот мы не поленились провести радиологический анализ. И выяснилось, что они из девятнадцатого века нашей эры. А уж в девятнадцатом веке райзы никоим образом не могли посетить Землю незамеченными.
 Пим глубоко затянулся, выдохнул облако дыма, которое повисло у него над головой.
 — Я сразу понял, что ты приложил к этому руку, Борис. Блестящее планирование, безупречное исполнение и полное отсутствие дара предвидения и воображения. Я это понял, как только получил данные радиологического анализа. Однако, помня о твоем научном методе, решил получить неопровержимые доказательства, прежде чем обвинять тебя во всех грехах. Поэтому я настоял, чтобы все члены экспедиции прошли проверку на машине Неверли. — Он помолчал, очень довольный собой. — Очевидно, твой агент Моделл знал, что происходит с человеком, если он лжет машине. Он признал свое участие в твоих интригах до начала проверки. — Торжествующая ухмылка. — Между прочим, теперь он мой агент.
 Еще одна затяжка, облако дыма.
 — Короче, раз ты пошел на то, чтобы расстаться с такими ценными экспонатами с одной лишь целью, убедить меня, что Земля посещалась райзами, вывод я сделал однозначный — нога райзов не ступала на Землю. С интуицией у тебя не очень, Борис, но ученый ты дотошный… поэтому я с радостью отказался от своего первоначального утверждения. — Внезапно он рассмеялся. — Вот о чем я подумал. Представь себе, что мы таки найдем в музее предмет материальной культуры с Земли, после того как я заявил широкой общественности, что наши цивилизации никогда не встречались. Наверное, мне пришлось бы сказать им следующее: новые находки дают основания заявить, что бедняга Борис Яблонски опять оказался не на высоте.
 Он хохотнул, прежде чем продолжить.
 — И наконец, друг мой, я должен поблагодарить тебя за такой подарок. Не каждый может похвастаться парой роскошных бивней. Я намерен взять их с собой на Сзандор II, где они займут достойное место в моей коллекции. Не волнуйся: я не сообщу в университет о твоих проделках. Я получу гораздо больше удовольствия, рассказывая о них моим друзьям после хорошего обеда.
 Сообщение закончилось. Яблонски медленно поднялся, прошел в ванную и вскрыл себе вены на обеих руках.
 Умер он за два часа до того, как его нашел Флетчер.


ВТОРАЯ ИНТЕРЛЮДИЯ (6303 г. Г.Э.)

 Ночь я провел в кабинете, а поутру первым делом проверил, не нашел ли компьютер чего-нибудь интересного. Выяснилось, что нет Поскольку днем он мог затрачивать на решение моей задачи лишь малую толику мощности, я решил не приставать к нему с вопросами о бивнях. Заказал две копии известных фотографий и несколько минут смотрел на них, пытаясь представить размеры существа, которое отрастило такие зубы. Потом отложил их в сторону и занялся повседневными делами, в данном случае сертификацией Рогатого демона с Анзарда IV. Размах рогов составлял сто восемь и три десятых сантиметра, сто девяносто третье место в списке, но в зависимости от использованного способа таксидермии величина эта могла увеличиваться на четыре-пять сантиметров. К сожалению, единственная представленная голограмма получилась несколько расплывчатой.
 Я отправил голограмму на компьютерный анализ, но и его результаты не показались мне убедительными. Впрочем, другого я и не ожидал. Затем изучил заверенные нотариусом письменные показания охотника и таксидермиста, безуспешно попытался связаться с проводником экспедиции, решил привлечь нашего эксперта по таксидермии в звездной системе Анзарда — отослал ему служебную записку с просьбой дать ответ до конца недели.
 Взглянув на часы, я понял, что до назначенной встречи в Музее естественной истории осталось меньше часа, а потому вновь потянулся к фотографиям, любуясь великолепными бивнями и гадая, кому же удалось убить обладателя таких зубов в те дни, когда у охотников не было ни лазеров, ни звуковых ружей, ни молекулярных дезинтеграторов.
 Не знаю, как долго я не отрывал глаз от фотографий, но внезапно кристалл вспыхнул, и передо мной возникла голограмма лица Хильды Дориан.
 — Похоже, мы очень заняты, — проворковала Хильда. — Перенесем ленч на час?
 — Не понял?
 — Ленч, Дункан, — терпеливо объяснила она. — Ты же знаешь, прием пищи между завтраком и обедом. Уже девять лет по средам мы ходим на ленч вместе.
 — И что?
 — Господи, неужели опять?
 — Что — опять?
 — Ты опять на крючке, — мрачно констатировала она.
 — Я не понимаю, о чем ты говоришь.
 — Это один из симптомов. Теперь у меня впереди месяц пустых взглядов, фраз, оборванных на полуслове, ланчей в одиночестве. Последний раз такое случилось два года тому назад, когда ты два месяца доказывал, что небесные волки вымерли и этот охотник с Внешних миров — ловкий мошенник. — Она вздохнула. — Значит, кто-то подбросил тебе новую головоломку и говорить с тобой бесполезно, пока ты не разгадаешь ее.
 — Ерунда. — Я попытался сосредоточиться на женской головке.
 — Чем же заманил тебя этот загадочный мистер Мандака?
 — Что ты знаешь о Мандаке? — удивился я.
 — Я, между прочим, возглавляю департамент безопасности, Дункан. Мне известно, кто сюда приходит и к кому. Я также знаю, что ночь ты провел в своем кабинете, а компьютер до девяти утра работал только на тебя. — Она улыбнулась. — И еще у тебя играла эта ужасная музыка, которую ты включаешь, когда тебе приходится решать сложные задачи.
 — Ты не ответила на мой вопрос.
 — Какой вопрос?
 — Что ты знаешь о Мандаке?
 — Я знаю, что он приходил к тебе вчера, а когда ушел, нам сообщили, что ты получил разрешение пользоваться компьютером по ночам и в выходные.
 Я пожал плечами.
 — Не такой уж это секрет, раз Мандака обо всем договаривался с руководством. Он ищет самые большие в мире слоновьи бивни.
 — То есть с Земли?
 — Совершенно верно.
 — Наверное, его ждет разочарование.
 — Отнюдь, — твердо ответил я. — Бивни я ему разыщу.
 — Поправь меня, если я ошибусь, но, насколько мне известно, последний слон умер, когда мы все еще жили на Земле?
 — Он ищет бивни, которые на тот момент уже существовали.
 — Понятно, — кивнула она. — Поскольку теперь ты будешь говорить только о них, почему бы нам не встретиться в кафетерии, где ты мне все и расскажешь?
 — Не могу. У меня официальные замеры в Музее естественной истории.
 — Правда? — Она просияла. — А Пруденс Эш там будет?
 — Да.
 — Я не видела ее с тех пор, как она ушла из «Брэкстона». Ты не будешь возражать, если я составлю тебе компанию?
 — Твое право.
 — Как приятно иметь дело с джентльменом, — съязвила она. — Встретимся в вестибюле через четверть часа.
 Она, как обычно, пришла минута в минуту. И когда я спустился вниз, уже поджидала меня, подкрасившись, сменив серую униформу на яркий наряд.
 — Надо бы нам прекратить наши встречи, — улыбнулась она. — У Гарольда возникли подозрения.
 — Правда?
 Она фыркнула:
 — Разумеется, нет. Он знает, что твоя единственная любовь — нерешенное уравнение.
 — Я не математик.
 — Ладно, неразгаданная загадка. Двери раскрылись, пропуская нас на улицу. Мы встали на дорожку, уходящую на север.
 — Почему бы тебе не рассказать о ней?
 — О чем?
 — О загадке, над которой ты бьешься, Дункан. Что это за бивни, которые так захватили тебя?
 — Тут сошлось несколько факторов. Во-первых, никогда раньше меня не просили найти утерянный охотничий трофей. Для меня это внове.
 — И тебя это вдохновляет.
 — Во всяком случае, мне интересно. И потом эти бивни — один из старейших охотничьих трофеев во всей галактике. Может, самый старый.
 — Понятно, — кивнула она.
 — Это еще не все. Я попытался проследить путь бивней. Они исчезали на века, чтобы внезапно появиться в тысячах световых лет от того места, где их видели в последний раз.
 — Разве это не обычное дело для ценных охотничьих трофеев?
 — Нет. — Я покачал головой. — Чем выше их цена, тем быстрее они оказываются в музее.
 — А эти, как я понимаю, не в музее.
 — Насколько я знаю, нет. Их ставили на кон в карточной игре, они принадлежали киборгу-преступнику, нечистый на руку ученый воспользовался ими, чтобы опорочить коллегу, — они побывали везде, но только не в музее… Нет, не совсем так. Начался-то их путь в музее, но потом каким-то образом они попали в частные руки. Обычно происходит наоборот.
 — Интересно. Но недостаточно.
 — Что ты хочешь этим сказать?
 — Должно быть что-то еще. Сказанного тобой недостаточно, чтобы заставить тебя сидеть, уставившись в никуда, и забыть о том, что пора идти домой. Чем же зачаровали тебя эти конкретные бивни?
 — Хорошо. — Я повернулся к ней. — Почему у частного коллекционера возникает желание заплатить за них два миллиона кредиток?
 — Сколько? — изумленно переспросила она.
 — Два миллиона кредиток.
 — Могут они столько стоить?
 — Ни один музей такую сумму за них не выложит. И почему именно эти бивни? Он четко это оговорил. Никакие другие — только эти.
 — Ты нашел причину? — В ней проснулось любопытство.
 Я покачал головой:
 — Вроде бы когда-то бивни принадлежали его клану.
 — Семейное наследство? — предположила она.
 — Едва ли. Никому не известны обстоятельства смерти слона, но бивни сразу же продали на аукционе. Их первыми владельцами были не масаи, и прошло больше трех тысяч лет с тех пор, как они принадлежали масаи.
 — Кто такие масаи?
 — Социальная группа Мандаки.
 — Ты говоришь, два миллиона кредиток?
 — Плюс те деньги, которые он готов потратить на розыски. Более того, я чувствую, что Мандака готов преступить любые законы, если нынешний владелец бивней не захочет с ними расстаться. Он не остановится ни перед чем, но завладеет ими.
 — Включая убийство? — спросила Хильда.
 Я вспомнил мрачный блеск глаз Мандаки, когда он говорил, что доберется до цели, какие бы преграды ни возникали у него на пути.
 — Меня это не удивит.
 — Интересно, — коротко прокомментировала она.
 Мы перешли на экспресс-дорожку, встали за прозрачную стойку, закрепили ноги и понеслись, огибая деловой центр, через парк, к окраине. Вскоре экспресс-дорожка остановилась у Общественного центра. Мы перешли на обычную дорожку, проехали мимо обсерватории, Научного комплекса. Музея инопланетного искусства, Аквацентра, зоопарков, кислородного и хлорного, и, наконец, сошли у Музея естественной истории.
 — Девять минут. — Хильда сверилась с часами. — Неплохо для такого времени дня. Но пора бы им проложить и новый маршрут. Всякий раз, проезжая через парк, я вспоминаю, что уже не так молода, как бывало.
 — Угу.
 Она уставилась на меня.
 — Дункан, таким ты мне определенно не нравишься. Обычно ты не забываешь о вежливости.
 — А что я такого сказал?
 — Я про то, о чем ты не сказал. Мог бы сказать, что у меня отличная фигура и мне никак не дашь больше тридцати.
 — У тебя отличная фигура, и тебе никак не дашь больше тридцати, — механически повторил я.
 — Благодарю. — Голос ее сочился сарказмом. — И с чего у тебя такая толстая шкура!
 Впереди я увидел группу детей, направляющихся к музею. Чтобы обогнать их, я предложил Хильде воспользовался гравитационным подъемником, а не огромным эскалатором, замаскированным под каменную лестницу, и мгновение спустя мы уже входили в высокие двери.
 Прошли вестибюль с огромной вращающейся голограммой галактики, на которой ярко сияли миллионы звезд, входящих в Монархию. Те звезды, которые еще не покорились человеку, светили куда более тускло. Главную голограмму обрамляли великие сражения с указанием дат: Осада Беты Сантори, Битва у Спики, Война с Сеттами, Битва на Внешних мирах, а также три сражения с Канфором VI и Канфором VII, планетами-близнецами, вращающимися на одной орбите.
 Пройдя по выставочным залам, мы завернули в Информационный сектор.
 — Чем я могу вам помочь? — спросил компьютер.
 — Меня зовут Дункан Роджас, — представился я. — Я возглавляю департамент поиска «Уилфорд Брэкстон».
 За доли секунды компьютер зарегистрировал мою ретинограмму, отпечатки пальцев и костную структуру.
 — Продолжайте.
 — Пожалуйста, подтвердите мою встречу с Пруденс Эш у вновь поступившего чучела стрелорога.
 Компьютер на мгновение потускнел, затем ярко вспыхнул.
 — Подтверждаю. Чучело стрелорога установлено в крыле Центавра.
 — Как я его найду?
 — Я зажег красную направляющую полосу. Она приведет вас к чучелу. Крыло Центавра закрыто для экскурсий на время установки нового экспоната, поэтому по прибытии вам придется пройти проверку.
 — Я знаю. Моя спутница — Хильда Дориан, которая также работает в «Брэкстоне». Пожалуйста, санкционируйте ее проход в крыло Центавра.
 — Проход санкционирован.
 — Благодарю.
 На полу вспыхнула красная линия и повела нас через зал разумных существ, благо в галактике их хватало, затем повернула налево, мимо голограмм, изображающих плато Серенгети, животный и растительный мир различных Внутренних планет. Новые залы, новые голограммы, и, наконец, мы уперлись в закрытые двери крыла Центавра. Подождали, пока компьютер сверит наши ретинограммы. Дверь чуть приоткрылась, мы по одному протиснулись в щель.
 Выставка производила впечатление: огромные диорамы, показывающие разнообразных представителей флоры и фауны на Центавре III. Весь северный торец занимала слепящая полярная голограмма. Снег и лед сверкали как настоящие, от них так и веяло холодом.
 Еще две воспроизводили тропики: на одной — густые джунгли, на второй — водопой в полдень. Нашлось место для макетов горной вершины, необычных голубых деревьев с изогнутыми под странным углом стволами, саванны. Как раз в саванне трудились сотрудники музея, расставляя чучела животных, расстилая травяной ковер. Там же я нашел и Пруденс Эш, приглаживающую мех за ухом огромного хищника.
 — Привет, Дункан. — Она спрыгнула с чучела и только тут заметила Хильду. — Ты привел Хильду! Какой приятный сюрприз! Как Гарольд?
 — Отлично, — ответила Хильда. — А твои дети?
 — Джеффри снова в институте, а девочки по-прежнему во флоте. Дейдр около системы Биндера, а где Кэролин, мне знать не положено, но вроде бы она недалеко от Лодина. — Пруденс улыбнулась. — Они прислала голограмму местного цветка, а я показала ее ботаникам.
 — Я вижу, работы у тебя много. — Хильда огляделась.
 — Грех жаловаться. — В голосе Пруденс слышалась удовлетворенность. — Я отвечаю за всю центаврскую экспозицию. — Она повернулась ко мне. — Еще раз хочу поблагодарить тебя за рекомендации.
 — Благодарить еще рано. В экспозиции по-прежнему есть экологические несоответствия.
 — Ты про синюю газель Андерссена?
 — Она щиплет травку по ночам. А вы выставили ее на яркое солнышко.
 — Я знаю, — кивнула Пруденс. — Но нам не хватает животных. В компьютере есть соответствующая пометка.
 Это все?
 — Нет. Надо бы заменить желто-лиловую птицу в лесной экспозиции на вон ту, с загнутым клювом. — Я указал на птицеподобное существо, подвешенное в воздухе над большим краснокожим травоядным.
 — А что с ней не так?
 — Она не с Центавра III.
 — Откуда же?
 — Понятия не имею.
 — Если ты не знаешь, откуда она взялась, почему ты утверждаешь, что она не с Центавра III? — спросила Хильда.
 — У нее четыре когтя. У всех птиц Центавра — три. Пруденс подошла к центаврскому лесу, постояла, грозно нахмурившись.
 — Я выясню, кто принес ее сюда и по чьему распоряжению она попала в центаврскую экспозицию. — Она глубоко вздохнула, покачала головой. — Спасибо тебе, Дункан. Я распоряжусь, чтобы ее убрали. — Она улыбнулась. — Боюсь даже спрашивать: есть еще какие-нибудь огрехи?
 — Пока ничего не вижу. Но во флоре я совершенно не разбираюсь. На твоем месте я бы пригласил кого-нибудь из экспертов музея.
 — Обязательно приглашу, — пообещала она. — Ты бы хотел осмотреть стрелорога?
 — Если тебя это не затруднит.
 — Разумеется, не затруднит. За этим ты и пришел. — Она подвела нас к саванне, вызвала летающую платформу, которая и доставила стрелорога.
 — Прекрасный экземпляр, не так ли?
 Необычное существо, которому природа даровала уникальное средство защиты против хищников. При приближении последнего стрелорог наклонял голову, и его острые, отравленные рога отстреливались и с невероятной силой и точностью попадали в цель на расстояния до сорока футов. Я прочитал энциклопедическую справку о стрелорогах и теперь знал, что стрелы отрастали за шесть недель. Но на следующий день после «выстрела» появлялась пара псевдострел, которые выглядели как настоящие, тем самым отпугивая хищников, которые могли бы напасть на стрелорога, видя, что животное беззащитно.
 Псевдострелы усыхали и отпадали, когда отрастали настоящие.
 — Есть на что посмотреть. Кто его убил?
 — Охотник по фамилии Демосфен. Я покачал головой.
 — Никогда о нем не слышал.
 — Он еще новичок.
 — Он представил показания судьи?
 — Нет. Он стрелял по контракту с музеем.
 — Значит, музей направил с ним судью?
 — Нет.
 — Но ты же понимаешь, что музею не удастся оспорить мое решение, если вас не будет представлять судья?
 — Нам требовался стрелорог. Если мы получили рекордиста, а я думаю, так оно и есть, тем лучше.
 Пока Пруденс показывала Хильде остальную часть экспозиции и отдавала распоряжения касательно желто-лиловой пташки, я занимался замерами, чтобы убедиться, что Пруденс ничего не напутала. Наконец я проверил все, что хотел, и на карманном компьютере сравнил полученные результаты с текущим изданием «Брэкстона».
 — Высота до холки девять дюймов четыре фута. Сто восемнадцатое место.
 — Отлично! — Пруденс просияла. — Мы попали в книгу рекордов! — Она помолчала. — Как насчет рогов?
 — Сто пятьдесят пятое место по длине, сто восемьдесят третье — по размаху, — ответил я. — Вашему охотнику следовало подождать еще пару недель.
 — Сто восемьдесят третье по размаху, — несколько удивленно повторила Пруденс. — Я думала, он поднимется повыше. И сколько ты намерил?
 — Шестьдесят семь и две десятых дюйма.
 — А я — шестьдесят восемь и одну десятую.
 — Ты, наверное, измеряла размах по остриям, — пояснил я. — И не обратила внимания, что правый рог чуть отклоняется в сторону.
 Она посмотрела на правый рог, кивнула. Я помолчал, потом продолжил:
 — Длина от кончика носа до кончика хвоста тринадцать футов и три дюйма. Этого недостаточно. — Я повернулся к Пруденс. — Ваш стрелорог попадает в три категории из четырех.
 — Что ж, не так уж и плохо, учитывая, что за последние сорок лет их активно отстреливают.
 — Должен добавить, у вас отличные таксидермисты.
 — Спасибо тебе. Я помялся:
 — Позволь задать тебе один вопрос.
 — Насчет стрелорогов?
 — Нет.
 Она улыбнулась.
 — Тогда — насчет слонов?
 — С чего ты так решила?
 — Хильда рассказала мне о твоей последней навязчивой идее.
 — О моем последнем задании, — поправил я ее. — Я уверен, что Мандака побывал у тебя.
 — Да, — кивнула Пруденс. — Но я не смогла ему помочь.
 — Какое он произвел на тебя впечатление? Она нахмурилась:
 — Даже не знаю. Вроде бы очень вежливый, но что-то в нем мрачное, таинственное.
 — Согласен с тобой.
 Пруденс задумалась, вспоминая встречу с Мандакой. Наконец посмотрела на меня.
 — Задавай свой вопрос.
 — Он очень простой. Ты знаешь, за чем я охочусь. Они по-прежнему выглядят как бивни?
 — Что-то я вас не поняла, — вмешалась Хильда. — Вроде бы мы решили, что ты ищешь пару слоновьих бивней.
 — Бивни — это слоновая кость, а слоновая кость могла использоваться для разных целей, — пояснил я. — Мы знаем, что в четыре тысячи четырехсотом году Галактической эры они оставались целыми и невредимыми, но потом их могли разрезать на куски.
 — Я в этом сомневаюсь, — покачала головой Пруденс. — Они наверняка прошли обработку, обеспечивающую их сохранение, возможно, не один раз. Слоновая кость со временем теряет влагу и становится хрупкой. — Она помолчала. — Владелец бивней… тот, кому они принадлежали в четыре тысячи четырехсотом году, имел представление об их стоимости?
 — Сколько они тогда стоили? Мне это неизвестно. Но он знал, что стоят они немало, потому что застраховал их.
 Она улыбнулась.
 — Ты сам и ответил на свой вопрос. Ни одна страховая компания не выдала бы полис на необработанные слоновьи бивни. А молекулярная стабилизация слоновой кости используется с три тысячи сотого года Галактической эры.
 — То есть они так и остались бивнями? — уточнила Хильда.
 — Если слоновую кость стабилизировали, ни один режущий инструмент не оставит на ней следа, — ответила Пруденс.
 — Ты очень облегчила мне жизнь, — улыбнулся я.
 — Могу я еще чем-нибудь тебе помочь? — спросила Пруденс.
 — Нет, если только не объяснишь, с какой стати современному, хорошо обеспеченному человеку сходить с ума из-за животного, которое умерло более семи тысяч лет тому назад.
 — Хороший вопрос.
 — У меня есть и другие. Почему именно Слон Килиманджаро? Откуда Мандака знает, что бивни все еще существуют? Мне об этом ничего не известно, а компьютер работал на меня всю ночь.
 — Тут вроде бы только что сказали, что эти бивни не возьмет ни один режущий инструмент, — подала голос Хильда.
 — Да, вырезать на них что-либо или разрезать их невозможно, но сие не означает, что бивни нельзя уничтожить. Отчего он абсолютно уверен, что они целы и невредимы? И тут уж поневоле приходится возвращаться к первому и главному вопросу что заставляет человека, живущего в шестьдесят четвертом веке Галактической эры, вспоминать о животном, которое умерло за тысячу лет до начала самой Галактической эры?
 — Я-то думала, что главный вопрос — где бивни? — заметила Хильда.
 — Это не проблема, — отмахнулся я. — Через несколько дней бивни я найду. Надо только понять, где искать, а уж дальше компьютер разберется.
 — Он ищет объект, пропавший более трех тысяч лет назад, который могло занести в любой уголок галактики, и говорит, что это не проблема. — Пруденс в изумлении покачала головой.
 — Ты общалась с ним. И твои впечатления ничуть не отличаются от моих: чтобы добраться до бивней, он ни перед чем не остановится По-моему, такой человек не может не разбудить любопытства.
 — У меня возникло желание держаться от него подальше, — искренне ответила Пруденс.
 — А у нашего любителя головоломок такого желания не возникло, — вставила Хильда. — Мандака — икс в его уравнении.
 — Кстати о Мандаке. — Я повернулся к Хильде. — Хочу попросить тебя об одной услуге.
 — У меня такое ощущение, что мне этого слышать не полагается. — Пруденс отступила на шаг. — Увидимся позже.
 — Напрасно ты уходишь, — попыталась остановить ее Хильда. — Участвовать в его играх я не буду.
 — У меня много дел. — И Пруденс направилась к саванне.
 — Так что? — посмотрела на меня Хильда.
 — Что-что? Ты знаешь, что мне нужно.
 — Мы работаем на одном и том же компьютере. Сам все и выясняй.
 Я покачал головой.
 — Не могу. Я в департаменте поиска. Прежде чем компьютер выдаст нужную мне информацию, я должен получить разрешение в директорате, а на это уйдет не один день. Они могут даже запретить мне работать на него, если решат, что он слишком уж странный тип.
 — И хорошо! — воскликнула Хильда. — По вашему разговору с Пруденс я поняла, что он действительно странный.
 — Мы оба знаем, что рано или поздно я получу эту информацию, — терпеливо объяснил я. — Но ты работаешь в департаменте безопасности, Хильда, и можешь получить все интересующие меня сведения прямо сегодня.
 — Сегодня я заниматься Мандакой не буду, Я же говорила тебе, мне есть чем заняться.
 — Окажи мне личную услугу.
 — Почему всякий раз, когда ты влезаешь в какую-то историю, я должна оказывать тебе личную услугу? Я когда-нибудь просила тебя оказать мне личную услугу?
 — Как только я разберусь с бивнями, я приглашу тебя и Гарольда в любое увеселительное заведение.
 — Я не вымогаю у тебя взятку, черт побери! — воскликнула она.
 — Это не взятка, а изъявление благодарности, — отпарировал я.
 — Поди отличи одно от другого.
 — Мне действительно это нужно, Хильда. Задержись на пять минут и вытяни из компьютера его биографию. Больше пяти минут на это не уйдет.
 — Сегодня мы с Гарольдом хотели пообедать в городе.
 — Ты будешь изучать меню на пять минут меньше. Она задумчиво посмотрела на меня, потом покачала головой.
 — Если я задержусь, кто-то может спросить, в чем причина. Я займусь этим завтра утром. Будет выглядеть как рутинная проверка.
 — Что-то должно быть в его досье, и это что-то укажет мне, почему ему так нужны эти бивни.
 — Может, он просто импульсивный человек.
 — Одной импульсивностью его поведение не объяснишь.
 Обратно мы ехали в молчании, я думал о бивнях и Мандаке. А вечером мой компьютер ожил и сообщил, что нашел еще одного владельца бивней.




 ГЛАВА ТРЕТЬЯ




ГЛАВНОКОМАНДУЮЩИЙ (5521 г. Г.Э.)

  Львы убегали с моей тропы, и самбуру с благоговейным трепетом смотрели на меня, когда я проходил мимо. 
  Я шел на юг не торопясь, никогда не удаляясь далеко от воды, уверенный в своих силах и знании территории. Я не голодал, я мог подобрать самую маленькую ягоду и выкорчевать самое большое дерево. Много раз я обдувал пылью спину, чтобы защитить ее от паразитов и обжигающих лучей солнца, и таким мощным было мое дыхание, что после того как я уходил, клубы пыли еще долго висели в воздухе. 
  Время от времени я встречался с другими слонами, но они чувствовали, что я не такой, как они, и в страхе ретировались. 
  Король мира обречен на одиночество, но так я жил всегда, с достоинством нес мантию своего величия, и земля сотрясалась от моих шагов. 
 Звали его Александр Коринд Краган Гамма Сигма Филоб Нельсон Радиллекс Процион Алоит Бааскарда Бракк Астерион Нью-Холланд Дельта Гидра Галахин Зета Писим, и имя его росло с каждой новой захваченной им звездной системой.
 Для книг по истории, для многочисленных биографов он выбирал другое, укороченное имя: Чингис Марк Александр Август Рекс.
 Его армия и флот, когда речь заходила о нем, ограничивались одним словом: Главнокомандующий.
 Жену он не видел уже девять лет, две любовницы надоели до смерти, мажордому он не доверял, его политический советник сбежал на планеты, контролируемые Олигархией, а первосвященник потребовал его смерти.
 Денег у него было — не пересчитать, не то что потратить. Целые планетные системы платили ему дань, жили и умирали по его воле. Ему принадлежал роскошный дворец на Астерионе V, построенный в точном соответствии с его указаниями, и где-то в глубине имелась комната, где он выставил свои охотничьи трофеи: головы семи других главнокомандующих, армии которых пытались противостоять ему.
 Он сидел в огромном тронном зале, окруженный верными гвардейцами, каждого из которых он отбирал сам. Трон его сработали из белых костей гигантских животных, обитающих на северном полюсе Астериона. На спинке лежала шкура Мохнатого демона с Нью-Холланда, которого он убил на охоте. С обеих сторон трон обрамляли две колонны из слоновой кости — бивни легендарного слона (так ему говорили), добытые в ходе рейда на Внутренние планеты. Перед троном стояло чучело злобного вида ящерицы высотой в двенадцать дюймов, которое служило подставкой для ног. Стены украшали произведения искусства всех времен и планет, захваченные им в ходе многочисленных войн.
 Главнокомандующий не любил синюю униформу своих войск и предпочитал ей наряд из шкур животных, убитых им в схватке один на один. Руки его, однако, всегда оставались голыми. Он гордился двумя глубокими шрамами, рассекавшими лицо, его черные курчавые волосы начали седеть на висках. Синие глаза с презрением смотрели на мир, ничего не упуская, не зная сострадания.
 Слева от него, чуть позади стоял молодой человек хрупкого телосложения в строгом сером костюме. Многолетняя привычка ходить, не поднимая головы, привела к тому, что он казался меньше ростом. Справа от трона вытянулся по стойке «смирно» мужчина в парадной униформе со знаками отличия капитана гвардии.
 — Он здесь, сэр! — доложил капитан и посмотрел на дверь.
 В тронный зал, не выказывая ни тени смущения, вошел мужчина, высокий, чисто выбритый, кричаще одетый, словно пират давно ушедших дней. Длинные тонкие пальцы сверкали драгоценными перстнями, одежда постоянно меняла цвет, словно жила собственной жизнью, сапоги блестели в искусственном свете тронного зала.
 Мужчина показал, что ножны его пусты, распахнул китель, широко улыбнулся, вытянул вперед руки, потом медленно повернулся на все триста шестьдесят градусов.
 — В этом нет необходимости, — скучающе бросил Главнокомандующий. — Будь ты вооружен, тебя не пропустили бы в тронный зал.
 — Это дань традициям, ничего больше, — ответил мужчина. — Я хочу, чтобы вы знали, что я пришел с миром.
 — Если на то пошло, ты пришел по нужде, — ответил Главнокомандующий.
 — Если вы так считаете, спорить не буду. А остальные уже прибыли?
 — Только инопланетянин. Мужчина нахмурился.
 — А Синяя принцесса?
 — Нет.
 — Когда же они приедут?
 — Я их не жду.
 — Но я просил их приехать!
 — Вероятно, мне они не доверяют. В отличие от тебя, Беллано.
 — Доверие тут ни при чем, — отмахнулся Беллано. — Мне нужно кое-что сказать, и я не хочу, чтобы меня подслушали. А сигнал можно как зашифровать, так и расшифровать.
 — Тогда, вероятно, причина их отсутствия в том, что моя помощь нужна им куда в меньшей степени, чем тебе.
 — Они — дураки, и мы прекрасно обойдемся без них. — Беллано пожал плечами, как бы говоря, что эта тема закрыта. — Кто нам действительно нужен, так это инопланетянин.
 — Послать за ним прямо сейчас или ты хочешь немного расслабиться?
 — Полагаю, два давних друга могут пропустить по стаканчику, прежде чем заняться делами, — улыбнулся Беллано.
 Главнокомандующий кивнул своему сыну, тот прошел к спрятанному в стене бару, наполнил два бокала.
 — Прежде чем ты начнешь расслабляться, позволь напомнить, что мы не давние друзья и даже не новые.
 — Тогда дружественные соперники.
 — И это не так. В прошлом году ты уничтожил два моих корабля. Я этого не забыл.
 — По чистому недоразумению, — без запинки отве-1ил Беллано. — Вы же это понимаете, иначе не позволили бы мне прибыть сюда.
 — Ты прибыл по делу. Так что не стоит питать иллюзий насчет дружбы. Я уверен, что сегодня мы услышим достаточно вранья. Так что нет смысла с него начинать.
 Молодой человек принес поднос с двумя бокалами. Беллано взял один, повернулся к Главнокомандующему.
 — За ваше отменное здоровье.
 — Благодарю.
 — За наш успешный, пусть и временный союз, — продолжил Беллано.
 — За наш союз, — эхом откликнулся Главнокомандующий, в его глазах засверкали веселые искорки.
 — Что-то не так?
 — Я заметил, что ты не пьешь А мне-то казалось, что тебя мучает жажда.
 — Неприлично начинать пить раньше хозяина, — ответил Беллано.
 — Не говоря уже о том, что это опасно, — согласился Главнокомандующий. Поднес бокал ко рту и осушил одним глотком. — Доволен?
 Беллано учтиво поклонился и последовал его примеру.
 — Ваш сын? — спросил он, указав на молодого человека.
 — Да.
 — Я заметил фамильное сходство.
 — Правда? — сухо спросил Главнокомандующий. — А я вот его не замечаю. Джастин, поздоровайся с Беллано, владыкой Уинтергрина.
 — Рад встрече с вами. — Джастин протянул руку.
 — У меня такое ощущение, что я уже тебя видел. — Беллано всмотрелся в молодого человека.
 — Возможно. Я попал на Маргейт IV аккурат после того, как вы подняли на планете свой флаг.
 — Тебе следовало представиться.
 — Ваши войска вырезали четверть населения планеты. Я счел, что такой момент — не самый удачный для знакомства.
 Беллано добродушно рассмеялся.
 — Умеешь же ты выбирать слова! Джастин склонил голову.
 — Благодарю вас, сэр.
 — Позвольте ему присутствовать при нашем разговоре. — Беллано повернулся к Главнокомандующему.
 — Есть ли на то причина?
 — Мне он нравится. И потом, возможно, придет время, когда мне придется иметь дело с ним, а не с вами.
 — До этого еще очень далеко, — усмехнулся Главнокомандующий. — Но от него секретов у меня нет, поэтому я не стану возражать против его присутствия. — Он коротко взглянул на сына. — Если он не будет забывать, что он зритель, а не участник.
 Джастин согласно кивнул.
 — Пора! — воскликнул Беллано. — Зовите нашего друга инопланетянина.
 — Не хочешь сначала поесть?
 — Почему бы нам не поговорить за едой?
 — Едва ли тебе полезет кусок в горло, если ты будешь есть за одним столом с нашим инопланетянином, — усмехнулся Главнокомандующий.
 — Неужели? А что он ест?
 — Тебе не захочется это узнать, — заверил его Главнокомандующий.
 — Вы наверняка правы, — согласился Беллано. Помолчав, добавил:
 — Что-то живое?
 — К концу трапезы уже нет. Беллано скорчил гримасу.
 — Тогда давайте сначала поговорим. А не то, увидев, как он ест, я вообще не захочу с ним беседовать.
 Главнокомандующий кивнул капитану гвардии, который подошел к двум гвардейцам и что-то им шепнул. Те незамедлительно покинули тронный зал.
 — Раз уж вы знаете, что я безоружен, незачем держать охрану во время нашего разговора, — мягко заметил Беллано.
 Главнокомандующий кивнул.
 — Они уйдут.
 — Красиво у вас тут, — улыбнулся Беллано.
 — Грабеж — дело доходное, — усмехнулся Главнокомандующий.
 — Полностью с вами согласен. — Беллано взял птичку, вырезанную из цельного денебского кристалла. — Полагаю, вы ничего не хотите продать?
 — Такого желания у меня нет. Я завоеватель, а не торговец. — Он помолчал. — Если тебе понравилась эта безделушка, можешь ее взять.
 — Правда?
 — В честь нашего перемирия. Да и тебе не придется красть ее.
 — Разве такое говорят потенциальному союзнику? — притворно ужаснулся Беллано. — Я полководец, а не вор. Главнокомандующий пожал плечами.
 — Тогда положи ее на место.
 Беллано покачал головой и сунул птичку в кожаный кошель на поясе.
 — Я лучше оставлю ее себе в память о нашей встрече.
 — Я уже понял, что оставишь.
 — Вы позволите мне продолжить осмотр вашей коллекции? — осведомился Беллано.
 — Подарков больше не будет.
 — Я все равно посмотрю.
 — Как хочешь.
 — Между прочим, а что это стоит по обе стороны вашего трона?
 — Слоновьи бивни.
 — Настоящие? — Беллано подошел поближе, чтобы получше их рассмотреть.
 Главнокомандующий кивнул.
 — Потрясающе. Когда умер последний слон?
 — Пять или шесть тысяч лет тому назад.
 — И где вы их взяли? — Беллано указал на бивни.
 — Приобрел во время одной из экскурсий на Внутренние миры.
 Беллано провел рукой по одному из бивней, одобрительно кивнул и продолжил осмотр произведений искусства, развешанных по стенам.
 — Кстати, — он стоял перед абстрактной сине-зеленой голограммой, пытаясь понять, что же на ней изображено, — я надеюсь, вы не попытаетесь помешать мне, если отвергнете мое предложение?
 — В этом нет необходимости, — ответил Главнокомандующий. — Если б ты мог добиться желаемого без моей помощи, ты бы сюда не пришел.
 — Сэр… — подал голос охранник у дверей тронного зала.
 Главнокомандующий повернулся и увидел темную фигуру, отдаленно напоминающую человеческую, с кожей цвета обугленного мяса, — существо прыгнуло на подоконник на высоте двенадцати футов от земли и застыло там, наклонившись вперед под углом сорок пять градусов.
 — Тебе ничто не мешает? — спросил Главнокомандующий.
 — Здесь мне уютно, — ответил инопланетянин. — Здесь я останусь.
 — Ты — Миларрр? — спросил Беллано, не отрывая глаз от инопланетянина.
 — Миларрр — я.
 — Благодарю, что пришел.
 — Я ожидаю больше чем «благодарю, что пришел», — ответил инопланетянин, обнажив в улыбке желтые клыки.
 — И получишь больше, не беспокойся, — пообещал Беллано. — Начнем.
 — Начнем, и стартуем, и двинемся, — согласился Миларрр, заурчав, словно гигантский кот. Беллано повернулся к Главнокомандующему.
 — Я уверен, что наша встреча фиксируется как микрофонами, так и голокамерами, но я чувствовал бы себя более уверенно при закрытых дверях.
 Главнокомандующий посмотрел на Джастина, кивнул. Молодой человек прошел к дверям, приказал охранникам выйти, затворил массивные парадные двери тронного зала, а затем закрыл и все остальные.
 — Ты уверен, что не хочешь спуститься? — спросил инопланетянина Беллано.
 — Покой, безопасность, удовлетворенность, счастье, — ответил Миларрр, чуть изменил позу, наклонив пулеподобную голову, и Беллано увидел на его спине пару крыльев. Они не могли поднять инопланетянина в воздух, но, похоже, помогали сохранять равновесие.
 — Позволь предложу тебе что-нибудь выпить, — продолжил Беллано.
 — Летящие-в-ночи никогда не пьют человеческих опьянителей, нет, — ответил Миларрр.
 — Как скажешь, — пожал плечами Беллано.
 — Я скажу, начнем и двинемся.
 — Полностью с тобой согласен. — Беллано выдержал паузу. — От абсолютно надежного источника в Олигархии я получил сведения о том, что через десять дней на Денивар II будет доставлен груз золота.
 Летящий-в-ночи издал пронзительный крик, напоминающий паровозный гудок.
 — Золото хорошо. Золото почетно. Золото ценно. Золото красиво. Золото тягуче. Золото…
 — Золото хорошо охраняется, — оборвал его Главнокомандующий.
 — На этот раз — нет, — уверенно заявил Беллано.
 — Тогда почему тебе понадобилась моя помощь?
 — Флот выделил конвой из трехсот кораблей.
 — И ты полагаешь, что триста кораблей — ненадежная охрана? — улыбнулся Главнокомандующий.
 — Вдвоем мы можем выставить куда более грозную армаду, так что о надежной охране говорить не приходится.
 — Если только они не засекут нас за два дня до встречи и не позовут на помощь Двенадцатый и Четырнадцатый флота.
 Беллано торжествующе улыбнулся.
 — Подмоги не будет ни при каких обстоятельствах. Главнокомандующий ответил долгим взглядом.
 — С чего ты это взял?
 — Об этом мало кто знает, но Двенадцатый флот надолго завяз в созвездии Андерсона. Консорциум из тридцати девяти горнодобывающих планет решил отделиться от Олигархии, и Двенадцатому флоту поручено этого не допустить.
 — И почему ты думаешь, что они не пошлют подкреплении?
 — Потому что эти тридцать девять планет куда важнее для Олигархии, чем груз золота. — Беллано понизил голос. — И вооружение у шахтеров оказалось куда лучше, чем ожидал Флот. Ситуация такова, что сам Двенадцатый флот ждет подкреплений. Горнодобывающие миры здорово его потрепали.
 — А Четырнадцатый? — спросил Главнокомандующий.
 — После Воларийской войны от него осталась только половина. И еще четыре месяца он никому не сможет чем-либо помочь.
 Вновь засвистал Летящий-в-ночи.
 — Ты думаешь, ты знаешь. Ты не знаешь. Максимум три месяца. Может, два и девять десятых. Может, два и восемьдесят пять сотых. Может, два и восемьдесят восемь сотых. Ты не знаешь.
 Беллано посмотрел на инопланетянина.
 — Откуда тебе это известно? Миларрр осклабился.
 — Разве я не самое прекрасное и интеллектуальное из всех разумных созданий? Разве я не знаю об умирании дня и приходе ночи?
 — Какое отношение смена дня ночью имеет к Четырнадцатому флоту? — спросил Беллано.
 — Просто я знаю и об этом, — твердо заявил Летящий-в-ночи. — Три месяца. Может, два и девять десятых. Беллано повернулся к Главнокомандующему.
 — Три месяца, четыре, какая разница? По крайней мере он подтверждает мои слова. Флот еще три месяца будет зализывать раны, а мы собираемся ударить через восемь дней.
 — Вроде бы ты упоминал о десяти.
 — Я сказал, что через десять дней золото поступит на Денивар II. А напасть я предлагаю через восемь. Денивар неплохо вооружен. Опять же полицейские корабли. Легче разобраться с одним конвоем. — Он помолчал. — Так что?
 Главнокомандующий покачал головой.
 — Слишком уж просто у тебя получается.
 — Иной раз простое решение — самое лучшее.
 — Золото — самое лучшее, — промурлыкал Миларрр.
 — Как проверить информацию о том, что Двенадцатый флот завяз в созвездии Андерсона?
 — У вас есть соответствующие источники. Задействуйте их.
 — Я предпочитаю справиться у твоих. Беллано заулыбался;
 — Это я понимаю.
 — Если я не получу подтверждения, на мое участие не рассчитывай, — предупредил Главнокомандующий. — Так ты не хочешь сказать, к кому мне обратиться?
 Беллано покачал головой.
 — Я поклялся не называть имен.
 — Когда тебя это останавливало?
 — Туше, — улыбнулся Беллано. — Вы все равно им не поверите, хотя бы потому, что их имена назову вам я. Мне известно, что в Олигархии у вас есть свои источники информации. Так или иначе вы ими воспользуетесь, потому что ко мне доверия у вас нет.
 — А насчет Четырнадцатого флота?
 — Тут все просто. — Беллано указал на Летящего-в-ночи. — Его источники наверняка никак не связаны с моими, а информацию мы получили одинаковую.
 — Почему Олигархия везет золото на Денивар II? — спросил Главнокомандующий. — Обычно такой груз следует в обратном направлении, с Внешних миров на Внутренние. Что произошло на этот раз?
 — Думаю, я могу ответить на этот вопрос, отец, — подал голос Джастин.
 — Я тоже могу, — раздраженно бросил Главнокомандующий. — Но я хочу услышать его ответ.
 — Силы Флота слишком распылены, — ответил Беллано. — Человечество завоевало главенствующее положение в галактике, но Олигархии приходится постоянно охранять миллион миров плюс маршруты пассажирских и торговых перевозок. По-моему, в ближайшие годы Двенадцатый флот намерен пользоваться услугами наемников, расплачиваясь с ними золотом.
 Главнокомандующий кивнул.
 — Если это так, а я уверен, что другого быть не может, на это золото и купилась Синяя принцесса.
 — Вы думаете, она им продалась? — спросил Беллано.
 — Скорее нанялась на службу. Она узнала о золоте и решила, что такой путь к золоту — самый короткий. — Главнокомандующий задумчиво посмотрел на Беллано. — И кто, по-твоему, должен возглавить операцию?
 — На Внешних мирах нет военачальника лучше вас. — Беллано поклонился. — Так что двух мнений быть не может.
 — Твой флот пойдет на острие атаки.
 — Это же корабли и люди, — пожал плечами Беллано. — И то и другое легко заменить, особенно людей. Добычу мы поделим на троих. А что каждый из нас выделит своим войскам — это уже никого не касается.
 — Согласен, — кивнул Главнокомандующий. — И вот что еще. Ни при каких обстоятельствах мои корабли не пойдут в бой под моим флагом.
 — Я бы предпочел, чтобы мы вообще обошлись без флагов.
 Главнокомандующий покачал головой.
 — Если я соглашусь, то мы поднимем флаг Синей принцессы. В конце концов Флот захочет найти и покарать злодея. Почему бы нам не подсказать, кого надо покарать.
 — Превосходно! — улыбнулся Беллано.
 — Следующий вопрос. У Летящих-в-ночи флота нет. Зачем они нам?
 — Мы захватим двадцать семь тонн золота, от которых придется быстро избавляться. Так где же прятать его, как не в империи, объединяющей одиннадцать звезд, заселенных инопланетянами, и не имеющей политических контактов с Олигархией? Девять десятых осядет в их сейфах, а одна десятая появится на рынке в виде украшений в ближайшие десять лет.
 — Может, одна двенадцатая, возможно, вероятно, — подтвердил Миларрр.
 — А чем они расплатятся?
 — Кредитками.
 — Сколько? — спросил Главнокомандующий.
 — Двадцать процентов от рыночной стоимости золота. Главнокомандующий повернулся к инопланетянину.
 — Совещание окончено. Можешь сидеть на своем насесте хоть до скончания веков, толку не будет.
 — Двадцать шесть целых и две тысячи двести тридцать одна десятитысячная, — назвал новый коэффициент пересчета Миларрр.
 Главнокомандующий не смог сдержать улыбки.
 — Как тебе удалось так быстро все подсчитать?
 — Не быстро, не тотчас же, не от фонаря, — заверил его Миларрр. — Это наше абсолютно последнее, крайнее, предельное предложение наверняка.
 — Тридцать процентов, или мы ставим крест на проекте, — ответил Главнокомандующий.
 — Хорошо, тридцать. — И Летящий-в-ночи перепорхнул на соседний подоконник.
 Главнокомандующий посмотрел на Беллано.
 — Сколько ты выставишь кораблей?
 — Сто тридцать пять, может, сто сорок. Главнокомандующий улыбнулся.
 — Сто семьдесят пять.
 — Мне столько не собрать.
 — Вот видишь? Я же говорил, что для лжи время придет.
 — Я же не могу оставить беззащитными собственные владения, — запротестовал Беллано.
 — Ты и не оставишь. Если в операции будут участвовать сто семьдесят пять твоих кораблей, у тебя останутся еще двадцать семь.
 — Двадцать девять, — поправил его Беллано.
 — Придется мне переговорить с моими шпионами, — усмехнулся Главнокомандующий.
 На мгновение в тронном зале повисла тишина.
 — Как я понимаю, пора обговорить подробности, — нарушил молчание Беллано.
 — Не стоит торопиться. Я еще не дал своего согласия.
 — Да?
 — Вот именно, — продолжил Главнокомандующий. — К примеру, не решено, как мы поделим золото.
 — Я полагал, пятьдесят на пятьдесят, — ответил Беллано.
 — Ты предоставляешь половину кораблей?
 — Я предоставляю необходимую информацию.
 — Которую я должен подтверждать по своим каналам.
 — Мы можем разделить золото пропорционально количеству кораблей.
 — Можем, но не будем.
 — Почему?
 — Потому что мои корабли, участвующие в операции, не составят трех четвертей.
 — Вы хотите получить семьдесят пять процентов золота? — взревел Беллано. — Никогда!
 Главнокомандующий пожал плечами.
 — Как скажешь.
 — Шестьдесят на сорок, — предложил Беллано.
 — Названная мною цифра не подлежит обсуждению.
 — Но вы обсуждали проценты с инопланетянином!
 — Он мне понадобился бы, прими я решение об участии в операции. Золото ведь надо кому-то сбыть. Но шестьдесят процентов меня не устраивает.
 — Лучше шестьдесят процентов от двадцати семи тонн золота, чем семьдесят пять от ничего, — заметил Беллано.
 — Я же не выставляю тебя за дверь. Я-то тебе нужен, а вот ты мне, если мы не сможем договориться, — нет. Я прекрасно обойдусь без тебя. — Он усмехнулся. — Да еще выстроится очередь мелких авантюристов, которые почтут за счастье поучаствовать в нападении на конвой за гораздо меньший процент.
 — Я, между прочим, могу предупредить Флот!
 — Если твоя информация подтвердится, а я не ударю палец о палец, не перепроверив ее, предупреждение Флота конвою не поможет. Но одного ты добьешься: Флот припомнит нам наши грехи, чего ни тебе, ни мне не хочется. Но со мной справиться Флоту будет сложнее, чем с тобой. А теперь отвечай прямо: ты согласен на двадцать пять процентов или разговор считаем оконченным?
 Беллано сверлил его яростным взглядом:
 — Согласен.
 — Я знал, что благоразумие возьмет верх.
 — Что еще нужно сделать, прежде чем мы начнем готовиться к нападению на конвой?
 — Сейчас я проверю достоверность твоей информации и способность Летящего-в-ночи упрятать двадцать семь тонн золота, не оставив следов, а потом решу, участвовать мне в операции или нет. — Он кивнул сыну, тот прошел к парадным дверям, распахнул их. — Вас отведут в ваши апартаменты, где вы сможете отдохнуть и перекусить. Встретимся через три часа.
 — Где тебя носило, черт побери? — прорычал Главнокомандующий, едва Джастин вошел в его покои.
 — Разговаривал с Летящим-в-ночи, — ответил Джастин. Он пересек комнату со сверкающим полом, сел в кресло ручной работы из дорадуйского дерева.
 — Ты что, мазохист? — Главнокомандующий развернулся на кресле лицом к сыну, приказал двери закрыться. — Слушать его — одно мучение.
 — Если ему что-то нужно, он изъясняется очень даже понятно.
 — И что ему нужно?
 — Слоновьи бивни.
 — Это же охотничий трофей. На рынке за них не дадут и ломаного гроша. Зачем они ему? Джастин пожал плечами:
 — Если я не ошибаюсь, Летящие-в-ночи поклоняются животным. Они обожествляют размер и силу, а таких огромных зубов он никогда не видел. Он думает, что, заполучив бивни, он станет всемогущим.
 Главнокомандующий хохотнул:
 — Для этого требуется несколько большее, чем два куска слоновой кости.
 — Я знаю, — кивнул Джастин. — Но он предложил заплатить сорок процентов от рыночной стоимости золота, если мы согласимся отдать ему бивни.
 — Интересно. — Голос Главнокомандующего, однако, остался бесстрастным.
 — Так что мне ему сказать?
 — Естественно, откажи. Это же первое предложение. Давай поглядим, сколько он накинет — Главнокомандующий помолчал. — И потом, нам есть что обсудить и без бивней. Пока ты болтал с Летящим-в-ночи, я получил подтверждение сведениям Беллано. — Он указал на портативный компьютер с личным гербом. — Все сходится.
 — Тебя это удивляет? — спросил Джастин. — В конце концов сейчас он наш заложник. Он не мог не знать, что ты обязательно проверишь его информацию.
 — И каково твое мнение?
 — Насчет чего, отец?
 — Насчет Беллано. Что, по-твоему, мне делать?
 — Раньше ты никогда не спрашивал моего мнения.
 — И теперь не собираюсь им руководствоваться, — отрезал Главнокомандующий. — Но ты присутствовал на совещании. Я хочу знать, сколь многому оно тебя научило. Так что бы ты сделал?
 — Я бы отослал Беллано домой и забыл о его предложении.
 — Почему?
 — Нам это не нужно.
 — Я-то думал, что двадцать семь тонн золота еще никому не мешали, — саркастически заметил Главнокомандующий.
 — Нам не надо высовываться, — стоял на своем Джастин.
 — Объясни. — Главнокомандующий достал большую сигару из украшенного драгоценными камнями ларца, раскурил ее.
 — Я думаю. Флот не тревожит нас только потому, что мы очень далеко от зоны его деятельности. Миров, подчиняющихся Олигархии, здесь мало, а наше уничтожение потребует неадекватного расхода сил и средств. — Он помолчал. — А вот если мы нападем на конвой, у Флота появится веская причина навалиться на нас всей мощью.
 — Такая возможность присутствует.
 — Но ты в это не веришь. Главнокомандующий покачал головой.
 — Информация Беллано подтверждает то, о чем я догадывался и сам. Силы Флота слишком распылены. И он не может реагировать на каждый чих. В Олигархии больше миллиона миров, и везде Флот должен поддерживать порядок. — Он глубоко затянулся, выпустил струю дыма. — Они, возможно, и рады, что мы действуем в этом секторе. Мы держим под контролем сотню звездных систем, поддерживаем торговлю. Через пару столетий они, конечно, придут сюда на готовенькое.
 — Тогда почему они назначили награду за твою голову?
 — Разумеется, если какой-нибудь авантюрист сможет отправить меня к праотцам, они плакать не будут, — признал Главнокомандующий. — Но они не будут мешать таким, как я, править железной рукой, чтобы со временем присоединить наши владения к Олигархии.
 — Ты готов поставить на кон свою жизнь? — спросил Джастин.
 Главнокомандующий широко улыбнулся:
 — Разумеется, нет. Но я с радостью поставлю на кон жизнь Беллано.
 — Я не уверен, что понимаю тебя.
 — Учись понимать, — жестко бросил Главнокомандующий. — Когда-нибудь все это станет твоим, и тогда тебе придется думать головой.
 — Тебе незачем оскорблять меня, отец.
 — Это еще большой вопрос. — В голосе Главнокомандующего еще слышалось раздражение. Потом он пожал плечами. — Ладно. Я согласен с тобой, потеря трех сотен кораблей Флоту не понравится. Если уж мы решим впутаться в это дело, нам надо указать им, кто злодей, иначе они сами решат, на кого обрушить свой гнев.
 — И злодеем станет Беллано?
 — Должен стать. Они никогда не поверят, что этим злодеем может быть Летящий-в-ночи. — Он пристально посмотрел на сына. — А ты поверил бы?
 — Трудно сказать, — ответил Джастин. — Возможно, если получше их узнать…
 — Олигархия не ставит своей целью понять мысли или действия инопланетян. Они ими правят или их уничтожают. Они будут искать врага среди людей, а флаг Синей принцессы одурачит их разве что на десять секунд.
 — А как ты сумеешь убедить их, что им нужен Беллано?
 — До того как конвой будет полностью уничтожен, я позволю им перехватить кодированное послание одного из подчиненных Беллано своему командиру. Они успеют передать его шифровальщикам Двенадцатого флота, и через несколько часов те узнают, кого надо искать.
 — Если они его найдут, как гарантировать, что он нас не выдаст?
 — Они найдут то, что от него останется, — ответил Главнокомандующий. — В битве его корабль будет уничтожен. Впрочем, как и практически все корабли его флота. — Лицо Главнокомандующего озарила улыбка. — Он угрожает моей безопасности. Так почему не направить на него гнев Флота?
 — Но он может заподозрить, что ты намерен предать его, и постарается обезопасить свою персону.
 — Обязательно заподозрит и примет все мыслимые меры предосторожности. — Он откинулся на спинку кресла, заложил руки за голову, переплетя могучие пальцы, взгляд его остановился на голограмме последней любовницы, парящей над пультом управления, позволяющим наблюдать за любой комнатой дворца. — Флот Беллано примет на себя основной удар конвоя. Когда же мы разделаемся с конвоем, не составит труда добить оставшиеся корабли Беллано нашим Флотом. Мы также подложим пять или шесть тонн золота в разбитый флагман Беллано. В конце концов зачем Флоту искать золото по всем Внешним мирам? Эти пять-шесть тонн убедят их, что остальная часть груза уничтожена в пылу сражения.
 — Ты думаешь, они в это поверят? — В голосе Джастина слышались нотки сомнения.
 — Вероятность того, что поверят, достаточно велика, хотя я и намерен кое-что предпринять на случай, если не поверят. — Он помолчал. — Так или иначе, когда операция закончится, от его флота останется максимум пятьдесят кораблей. Их не хватит для защиты восемнадцати звездных систем. Я думаю, в течение года они перейдут под наш контроль. А потом мы примемся за Синюю принцессу. — Главнокомандующий улыбнулся. — У нас на руках все козыри.
 — Значит, ты ввязываешься в это дело не из-за золота.
 — Золото, конечно, мощный стимул. — Главнокомандующий с удовольствием попыхивал сигарой. — Но мой главный мотив — устранение конкурентов.
 — Не могу поверить, что все будет так легко, как ты говоришь.
 — Какая уж тут легкость. Многие достойные мужчины и женщины сложат головы в этой борьбе.
 — Ты знаешь, о чем я.
 — Если б я постоянно колебался, не зная, что предпринять, не стал бы я Чингисом Марком Александром Августом Рексом. Армии и планеты — что люди. Лучше всего они откликаются на решительные действия своих лидеров. — Он всмотрелся в сына. — Это ты должен осознать, если надеешься удержать то, что мне удалось собрать. Если решение принято, нельзя ограничиваться полумерами. Мы не можем украсть у Флота часть золота, не можем частично обмануть Беллано, не можем захватить лишь половину планет, контролируемых Синей принцессой. Надо брать противника за горло, а если уж взял, так не отпускать. — Главнокомандующий задумался, пытаясь уложить свою мысль в одно предложение. — Всегда надо стремиться получить по максимуму, но само это не дается.
 — Я запомню твои слова, отец, — кивнул Джастин.
 — У того, кто стоит на вершине, нет друзей и союзников? Его окружают лишь подчиненные и враги, и каждый из первых всегда может перейти во вторые.
 — Ты мне это уже говорил.
 — И буду говорить, пока не запомнишь мои слова так же хорошо, как свое имя. — Он наклонился вперед. — А теперь насчет Летящего-в-ночи… Тридцать процентов рыночной стоимости золота — это смешно.
 — Так давай отдадим ему бивни и получим сорок процентов.
 — Нет.
 — Почему нет?
 — Потому что я не понимаю, зачем ему золото, и не доверяю тому, чего не могу понять. — Главнокомандующий помолчал. — Мы продадим ему пять тонн, не больше.
 — Если тебе не нравится цена, зачем вообще продавать? — спросил Джастин. — У нас останется только шестнадцать или семнадцать тонн.
 — Потому что золото всего лишь средство достижения цели. Всегда есть шанс, что Флот разгадает нашу шараду… А если они решат, что Беллано забрал не все золото, и начнут обшаривать Внешние миры в поисках остального, я хочу помочь им в поисках. Если устранение Бедлано обойдется нам в пять тонн золота, почему не отдать еще пять за гарантии того, что Флот никогда не узнает, как все было на самом деле.
 — Но Летящий-в-ночи сообщит Флоту, что остальное золото у нас.
 — А я заявлю обратное. Олигархия склонна верить людям и не доверять инопланетянам. Опять же мы избавимся от нашего золота задолго до того, как они начнут задавать вопросы. — Главнокомандующий всмотрелся в сына. — Ты сомневаешься?
 — Надо быть очень осторожным, предавая существ, которых не понимаешь.
 — Но я их понимаю! Потому-то я и Главнокомандующий.
 — Да, отец, — склонил голову Джастин.
 Прошло одиннадцать дней, налет на конвой завершился в полном соответствии с намеченным планом. Беллано погиб. Флот, по крайней мере официально, поверил, что удалось вернуть все золото, уцелевшее после уничтожения флагмана Беллано. Главнокомандующий потерял только шестьдесят три корабля. В Олигархии в рейде винили только Беллано.
 Главнокомандующий сидел на троне, с хрустальным бокалом в руке, положив одну ногу на чучело ящерицы, смакуя вкус победы. Джастин стоял рядом, тоже потягивая вино, а Миларрр устроился на подоконнике в двенадцати футах от пола.
 — Все прошло более гладко, чем я ожидал, — говорил Главнокомандующий. — Я не рассчитывал, что груз золота, оставленный на флагмане Беллано, их обманет.
 — Тебя есть с чем поздравить, отец, — откликнулся Джастин. — Добавить вина в твой бокал?
 Главнокомандующий кивнул, протянул ему бокал.
 — Спасибо. Спроси нашего друга, не хочет ли он составить нам компанию.
 — Нет, нет, нет, нет! — тут же зачирикал Миларрр. — Я не употребляю опьянителей.
 — Можем мы ему что-нибудь предложить? — спросил Главнокомандующий.
 — О да, о да. — Летящий-в-ночи легко соскочил на пол и шагнул к бивням. — Вот что пьянит по-настоящему. — И он положил руку на больший из бивней.
 — Ты счастлив, просто прикасаясь к нему? — удивленно спросил Главнокомандующий.
 — Он сияет могуществом, светится, сверкает, — объяснил инопланетянин.
 — И ты думаешь, что могущество перейдет на тебя? Миларрр улыбнулся.
 — Когда мы соприкасаемся, я бессмертен.
 — Главное, чтобы ты был доволен, — пожал плечами Главнокомандующий.
 — Доволен, и счастлив, и бессмертен.
 — Тем лучше для тебя. Пятьдесят процентов.
 — Нет.
 — Может, пятьдесят один, возможно, вероятно.
 — Я об этом подумаю.
 — Хорошо! Подумай, поразмысли, пообсуждай, взвесь, а потом мы поговорим, поторгуемся, заключим сделку, произведем обмен.
 Главнокомандующий осушил бокал.
 — А пока давай сменим тему. — Он повернулся к сыну. — Местонахождение оставшихся кораблей Беллано определено?
 Джастин кивнул:
 — Да, отец. У него осталось пятьдесят пять кораблей, и координаты всех внесены в наши компьютеры.
 — Несколько дней уйдет у нас на перегруппировку, а потом мы ударим по ним, прежде чем появится новый лидер и соединит их в единый кулак. — Главнокомандующий протянул бокал. — Прекрасное вино. Налей мне еще.
 Джастин покачал головой.
 — По-моему, ты выпил достаточно, отец.
 — С каких это пор ты стал решать, сколько мне пить? — Главнокомандующий попытался встать и с изумлением обнаружил, что ноги его не держат.
 — Ты выпил достаточно, чтобы умереть, — спокойно ответил Джастин.
 — Ты сошел с ума? — взревел Главнокомандующий. — Ты понимаешь, что говоришь?
 — Уверяю тебя, смерть будет совершенно безболезненной. Потеря чувствительности в конечностях, чувство холода, и все.
 — Охрана!
 — Они не придут, отец, — усмехнулся Джастин. — Теперь они работают на меня.
 — Но почему? — вырвалось у Главнокомандующего.
 — Твое время прошло, отец. Вольница кончилась. — Джастин помолчал. — Ты поверил ложной информации, которую я подсунул Беллано и другим твоим источникам. После этого у меня не осталось ни малейших сомнений, что твои дни сочтены. Неужели ты действительно думаешь, что самая мощная военная машина галактики позволит горстке авантюристов править целыми звездными системами и собирать с них дань? Как ты мог подумать, что флот не сможет обеспечить груз золота надежной зашитой, способной отразить любую атаку?
 — Но мы победили! — запротестовал Главнокомандующий. — Мы их уничтожили!
 Джастин покачал головой:
 — Ты уничтожил корабли с неукомплектованными командами, перед которыми ставилась лишь одна задача: нанести максимальный урон Беллано, а уж потом капитулировать. Сначала я думал разрешить флоту прислать тысячу кораблей поддержки, чтобы уничтожить и наш флот, но потом решил, что он мне еще понадобится, прежде чем пойдет на слом.
 — На слом? Да что…
 — Побереги силы, отец. У тебя их осталось совсем немного. Пока ты воевал с себе подобными, стремясь стать властелином Внешних миров, я по своим каналам убедил флот, что лучше иметь дело с одним губернатором, чем с дюжиной главнокомандующих.
 — Ты? — ахнул Главнокомандующий.
 — Именно. Разве ты не учил меня проявлять инициативу? В качестве жеста доброй воли я преподнес им Беллано и его флот, через день или два они арестуют Синюю принцессу. Твоя смерть окончательно убедит их, что со мной можно иметь дело. В конце концов до тебя они хотели добраться больше всего.
 — Ты все уничтожил, — прошептал Главнокомандующий.
 — Ерунда, — отмахнулся Джастин. — Со временем ты потерял бы свою империю в схватке с более сильным противником, или ее потерял бы я. Я никогда не стремился в военачальники. В этом я не силен, да и не развернешься на этой должности. Ты подмял под себя тридцать звездных систем, я же как губернатор буду править ста шестьюдесятью семью. Разумеется, сначала нам придется кое от кого избавиться, но флот с радостью мне поможет.
 — А золото?
 — Я возьму тонну за свои хлопоты, а остальное возвращу на казначейский планетоид в системе Делуроса. Посылать его сюда не было особой нужды. К услугам наемников флот практически не прибегает, а если случается, то платит наличными. Эти двадцать семь тонн золота послужили наживкой, которую Беллано и проглотил, заключив с тобой союз ради нападения на конвой.
 — Умный ход, — едва слышно прошептал Главнокомандующий.
 — И я того же мнения, — согласился Джастин. — Одним ударом я более чем в четыре раза увеличил твою империю да еще приобрел в союзники Олигархию. — Он помолчал. — Я все сделал правильно, отец? Ты одобряешь мои действия?
 — Ты допустил ошибку. — Джастину пришлось нагнуться, чтобы услышать отца.
 — О? Какую же?
 — Тебе следовало убить инопланетянина. Теперь у тебя нет для него золота.
 — Миларрра? С ним проблем не будет. Ему вполне хватит слоновой кости.
 — Ты дурак, — выдохнул Главнокомандующий и умер.
 Джастин выпрямился, повернулся к Летящему-в-ночи.
 — Он мертв.
 — Печально, и трагично, и душераздирающе, и неизбежно. — Инопланетянин все поглаживал больший из бивней — А теперь обсудим золото, которое хорошее, и блестящее, и прибыльное.
 — Золота не будет, — ответил Джастин.
 — Нет золота? Нет золота? Но я видел золото!
 — Только одну тонну, и оно нужно мне самому.
 — Но здесь я!
 — Я знаю, ты здесь ради золота, но я думаю, что мы сможем найти взаимоприемлемое решение.
 — Взаимоприемлемое, и разумное, и справедливое. Ты предлагаешь, я отвергаю.
 — В знак доброй воля я хотел бы передать тебе эти бивни.
 — Бивни! — воскликнул Миларрр, взлетев на больший из них. — Бессмертен и непобедим я!
 — Вот и хорошо.
 Миларрр недобро посмотрел на Джастина.
 — Теперь золото.
 — Для тебя золота нет.
 — Я знаю, где оно, — напомнил Летящий-в-ночи.
 — После твоего отъезда я перенесу его в другое место.
 — Я возьму его с собой.
 — Ничего ты с собой не возьмешь! — Джастин повернулся к двери. — Охрана!
 — Грустно и печально, они не придут.
 — Почему?
 — Потому что я их перебил.
 — Ты? Как?
 — Я, очень просто.
 Миларрр вытянул вперед руку с когтями-пальцами, и внезапно Джастин упал на колени, хватаясь руками за горло.
 — Бивни у меня, — спокойно продолжил Миларрр. — Я бессмертен. Я непобедим. Я правлю вечностью и бесконечностью. Даже Олигархия теперь меня не тронет, — Ты сумасшедший! — прохрипел Джастин. — Они найдут мой труп и выследят тебя!
 — Им до меня не добраться. Я самый могучий из воинов. У меня бивни!
 — Они были и у моего отца, но не принесли ему бессмертия! — выдохнул Джастин.
 — Есть разница. — Миларрр спрыгнул на пол.
 — В чем она?
 — У меня нет сына.


ТРЕТЬЯ ИНТЕРЛЮДИЯ (6303 г. Г.Э.)

 — Дункан?
 Я пробормотал что-то нечленораздельное и перекатился на бок.
 — Дункан!
 Чья-то рука энергично трясла мое плечо.
 — Что случилось? — Я резко сел, едва не ударив головой склонившуюся надо мной Хильду Дориан. — Я проспал?
 — Нет.
 — О. — Я еще не пришел в себя, и сердце стучало, как паровой молот. — Который час?
 — Ровно семь.
 — Вечера? Утра?
 — Утра, — ответила она. — Я вижу, ты и эту ночь провел в кабинете.
 Ко мне вернулась способность соображать.
 — Я вновь нашел бивни, почти через двенадцать столетий после их последнего появления.
 — Правда? Когда и где?
 — На Внешних мирах, в пять тысяч пятьсот двадцать первом году Галактической эры.
 — Менее чем в восьми столетиях от наших дней, — уточнила Хильда.
 — Но есть проблема.
 — Проблем больше, чем ты думаешь.
 — Правда.
 — Давай сначала послушаем твою.
 — Бивнями завладел инопланетянин, так что мне пришлось задать компьютеру другое направление поиска. — Должно быть, я уснул, пока ждал информацию.
 — Хочешь кофе? — слишком уж заботливо спросила Хильда.
 — Не сейчас.
 — Ты уверен? — настаивала она.
 — Да, уверен. С чего такое стремление напоить меня кофе?
 — Есть проблема посерьезнее поиска инопланетного владельца бивней, и я хочу, чтобы ты полностью проснулся.
 — Я проснулся, встал, потянулся. Что ты собираешься мне сказать?
 — Сегодня я пришла на работу пораньше и заказала досье Мандаки.
 — И что?
 Она долго смотрела на меня, словно решая, проснулся я или нет.
 — Его не существует. Я нахмурился:
 — Что значит, его не существует? Он приходил в этот самый кабинет. Он перевел деньги на мой счет. Я на него работаю.
 — Знаю, — мрачно кивнула она. — Но официально он не существует.
 — Компьютер, покажи голограмму Букобы Мандаки, — приказал я.
 Над компьютером возник образ Мандаки.
 — В твоем компьютере он есть, а в архивах Содружества отсутствует.
 — Ты проверяла его голосовой слепок и ретинограмму? Может, Мандака — вымышленная фамилия.
 — Компьютер сейчас этим и занимается. Пока безрезультатно.
 — Галактика большая. Рано или поздно он его найдет. — Я подумал о других направлениях поиска. — Что еще ты выяснила?
 — Его идентификационный номер фальшивый, паспорт — подделка, генеалогическая программа не может назвать родителей.
 — Бред какой-то. Вы проверяли его кредитоспособность, прежде чем я получил разрешение на эту работу?
 — Проверяли. — Она хмурила брови. — В двух банках у него на счету более пяти миллионов, но я не могу определить источник его денег.
 — А адрес?
 — Компьютерный терминал в Городском центре.
 — Он платит налоги?
 — У меня нет допуска в компьютер Казначейства.
 — Можешь его получить?
 — Если я заикнусь об этом, станет известно, что я проверяю Мандаку. Поэтому я решила сначала переговорить с тобой.
 — Дельная мысль, — согласился я. — Если ты расскажешь об этом кому-то из начальства, мне прикажут прекратить поиск бивней.
 — Может, это наилучший выход? Пока мы не выясним, кто он?
 — А какая, собственно, разница? Ты сама сказала, что деньги у него настоящие.
 — Но мы ничего о нем не знаем. Вдруг он преступник?
 — Возможно, он именно тот, за кого себя выдает, — отрезал я. — Если я не найду бивни, мы тем более не узнаем, кто он. Он просто исчезнет и наймет кого-нибудь еще.
 — Мне следовало предугадать твою реакцию, — вздохнула она. — Тебе лишь бы найти эти чертовы бивни!
 — Как только я их найду, я заставлю его рассказать, кто он и зачем они ему понадобились, — пояснил я. — А пока мне нечем его прижать.
 — Как бы он не прижал тебя. И не отправил к праотцам.
 Я пренебрежительно хмыкнул.
 — Никто не убьет меня, когда мой компьютер фиксирует все происходящее.
 Человека без прошлого, настоящего и будущего это не остановит. Ведь его личность компьютеру неизвестна.
 — У него есть лицо, костная структура, пальцы, глазная сетчатка. Даже если полиция не будет знать его имени, они будут знать, кого искать. — Я улыбнулся Хильде. — Благодарю за заботу, Хильда, но необходимости в этом нет. Я найду бивни через два или три дня. За два прошедших вечера я уже отследил их историю на протяжении двух с половиной тысяч лет, так что осталось всего лишь восемьсот. А как только я выясню местонахождение бивней, мы узнаем, кто такой мистер Мандака и почему ему так отчаянно хочется заполучить охотничий трофей, о котором никто не знает и который никому другому не нужен.
 — А если он откажется говорить?
 — Он скажет, — твердо заявил я.
 — С чего такая уверенность?
 — Ты не видела его лица, когда он говорил про бивни. А я видел. Он сделает все что угодно, лишь бы заполучить их.
 — Включая убийство?
 — Ты абсолютно права. Но в данном конкретном случае убийство не приведет его к бивням. А правда — приведет.
 Хильда долго смотрела на меня.
 — Очевидно, ты не хочешь, чтобы имеющаяся у меня информация вышла за пределы этого кабинета.
 — Ни в коем случае!
 — Я соглашусь держать рот на замке только при двух условиях.
 — Каких же? — полюбопытствовал я.
 — Я лично запишу все твои будущие встречи и разговоры с Мандакой.
 — Согласен, если ты не будешь вмешиваться в наше общение и не дашь ему знать, что ведется запись.
 — Если через три дня эта история не завершится, я пойду в совет директоров и полицию и расскажу все, что знаю.
 — Но ты ничего не знаешь, — указал я. — Я знаю: человек, который теоретически не существует, располагает кредитной линией в пять миллионов. Я знаю: есть человек, о котором обществу ничего не известно, хотя данные о нем должны храниться в пятидесяти миллионах банках памяти. Я знаю: существует человек, который, по твоей же оценке, способен на убийство. Неужели ты думаешь, что такая информация никого не заинтересует?
 — А если на поиск бивней у меня уйдет пять дней? Или семь? Вдруг у инопланетян нет архивов? Они не присоединились ни к Олигархии, ни к Содружеству. А вдруг они уже вымерли? Ты не можешь ограничивать меня тремя днями!
 Она обдумала мои слова.
 — Ладно, в чем-то ты, возможно, и прав. Если ты не найдешь бивни через три дня, я дам тебе шанс вновь изложить свою точку зрения. Но я тебе ничего не обещаю.
 — Это неприемлемо! — рявкнул я.
 — Есть другой вариант — я пойду к начальству тотчас же.
 Я жег взглядом ее, она — меня.
 — Хорошо, — пробормотал я. — Договорились. Она хотела сказать что-то еще, но передумала и вышла из кабинета.
 Я встал, приказал двери никого не впускать, разделся, встал под молекулярный душ, устроенный в стенной нише.
 — Включайся, — приказал я.
 — Исполнено.
 — Компьютер?
 — Да?
 — Нашел что-нибудь еще?
 — Нет. Об инопланетянах, известных как Летящие-в-ночи, информации очень мало.
 — Сколько еще времени до начала работы «Брэкстона»?
 — Один час, пятьдесят одна минута и девятнадцать секунд.
 — Какой процент твоей мощности в моем распоряжении?
 — Шестьдесят три и двадцать семь сотых.
 — Всего?
 — Я готовлю здание к приходу сотрудников и работаю для тех, кто уже прибыл.
 — Очень хорошо. Из располагаемой мощности половину используй на Летящих-в-ночи. Попытайся узнать, что стало с бивнями после того, как они попали к Миларрру.
 — Приступаю…
 — А теперь затени окно, пока я не оденусь.
 — Исполнено.
 Я вышел из душа, остановился перед светящимся кристаллом.
 — Оставшуюся половину мощности используй для получения максимума информации о Букобе Мандаке.
 — В официальных архивах отсутствует досье Букобы Мандаки.
 — Мне известно, что ты проводил проверку только по архивам Монархии. Но ведь можно посмотреть и в других местах.
 — Жду указаний…
 — Прежде всего материалы, имеющие отношение к масаи, если они существуют.
 — Понятно. Приступаю…
 — Далее, выясни, имеют ли слова «Букоба» и «Мандака» какое-нибудь значение на диалекте масаи.
 — Понятно. Приступаю…
 — А теперь включи мне музыку.
 — Желаете что-то конкретное? — спросил компьютер.
 — Концерт Барджиина си-минор.
 — Исполняю. — И мой кабинет наполнила атональная инопланетная музыка.
 — Вот и славненько. — Голый, я прилег на кушетку. — Сделай мне легкий массаж.
 — Исполняю, — ответила кушетка.
 Кушетка приняла контур моего тела, завибрировала.
 — И прогрей поясницу. Что-то она затекла.
 — Прогреваю.
 — Благодарю. — Я повернулся к кристаллу. — Существует официально Мандака или нет, какие-то следы он обязательно оставил. Мы знаем, что до того как прийти ко мне, он побывал у Пруденс Эш в Музее естественной истории. Проверь все музеи и частных коллекционеров, собирающих земных животных. Начни с этой звездной системы, потом проверь соседние и иди дальше. Я хочу знать, побывал ли он где-нибудь еще или сразу приехал сюда.
 — Понятно. Приступаю…
 Я помолчал, наслаждаясь музыкой Барджиина, стараясь раствориться в экзотических ритмах.
 — Свяжись с Советом риэлтеров, со всеми агентствами по аренде недвижимости и отелями и выясни, не арендовал или не покупал ли Букоба Мандака или человек, на него похожий, жилые апартаменты на этой планете.
 — Понятно. Приступаю… Я проверил все словари масаи, имеющиеся в лингвистическом банке памяти и на Делуросе VIII. Букоба — традиционное имя у масаи. Мандака — традиционное имя в Восточной Африке, распространенное среди масаи, кикуйю, луо, вакамба и самбуру. Ни одно из имен не имеет какого-либо значения.
 — Что ж, догадка не подтвердилась, — вздохнул я.
 — Будут дальнейшие указания?
 — Давай посмотрим, как у него поставлен сбор информации. Я хочу, чтобы ты дал рекламное объявление от лица человека, унаследовавшего коллекцию охотничьих трофеев. Коллекция ему совершенно не нужна, и он хочет продать ее тому, кто даст самую высокую цену. Включим в коллекцию бофайтера, кошачьего демона, несколько хищников небольших размеров и пару слоновьих бивней.
 — Где опубликовать объявление?
 — В тридцати тысячах световых лет от этой планеты. Над кристаллом появилась голограмма галактики. Семь точек мигали ярко-синим светом.
 — Мигают планеты, входящие в Монархию и находящиеся на расстоянии от тридцати тысяч трехсот сорока шести световых лет до тридцати одной тысячи ста двенадцати.
 — Какая ближайшая?
 — Нелсон двадцать три.
 — Люди живут на двадцать третьей планете от солнца? — удивился я.
 — Нет. Эта планета единственная в системе.
 — Тогда откуда это число?
 — Это двадцать третья по счету планета, приспособленная под земные условия Нелсоном, членом Корпуса первопроходцев, который жил и умер во втором столетии Галактической эры. Жители называют планету Зеленый луг.
 — Население?
 — Семьдесят две тысячи триста сорок девять человек.
 — Годится. Помести объявление во всех средствах массовой информации, какие захотят его опубликовать. Все отклики должны направлять в наш филиал на Геновате II, а оттуда — ко мне.
 — Приступаю…
 Я начал одеваться. Подумал о том, чтобы сходить домой за чистой одеждой, но решил не тратить времени и просто изменил цвет одежды на оранжево-коричневый.
 — Дай-ка мне посмотреть на себя со всех сторон.
 Тут же рядом со мной возник мой близнец и начал медленно поворачиваться. Я пристально осмотрел его и решил, что Хильда может и не заметить, что я остался в прежнем одеянии. Кроме того, забот у нее хватало, так что, возможно, я мог и не услышать от нее привычной лекции о необходимости почаще менять одежду.
 — Благодарю.
 Моя голограмма исчезла.
 — И вот что еще.
 — Ожидаю…
 — Я хочу, чтобы ты связался с полицейским компьютером и узнал, не арестовывался ли в последние двадцать лет человек с приметами Мандаки.
 — Результат будет отрицательный, — тут же ответил компьютер. — Если б его арестовывали, в Содружестве имелись бы его голосовой слепок и ретинограмма.
 — Хорошо. Больше указаний не будет.
 — Приступаю…
 Я вернулся на кушетку. Что-то мне мешало, и тут я вспомнил, что просил прогревать спину. Тут же дал команду убрать подогрев.
 Подумал, не заказать ли завтрак, но решил поспать еще час, до начала рабочего дня. И вроде бы только закрыл глаза, как меня разбудил компьютер.
 — Дункан Роджас?
 — Да. — Проснулся я мгновенно.
 — Я выяснил, что произошло с бивнями после того, как они попали к Миларрру.
 — Превосходно! Компьютер молчал.
 — В чем дело?
 — Я обязан указать, что «Уилфорд Брэкстон» начинает работу через две минуты и семь секунд. За столь короткое время я не смогу изложить имеющуюся у меня информацию.
 — Так я начну работу чуть позже.
 — Мне разрешено вести розыск бивней лишь в то время, когда вы не работаете на «Уилфорд Брэкстон».
 — По ходу рабочего дня я всегда делаю перерыв на ленч. Сегодня я использую это время с самого утра. Тебя это устроит?
 — Я должен определиться. — Кристалл на пару мгновений стал кроваво-красным, потом к нему вернулся обычный цвет. — Да, меня это устроит.
 Я наклонился вперед, и компьютер рассказал о следующем этапе удивительной одиссеи бивней.




 ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ




ВОРОВКА (5730 г. Г.Э.)

  Ранним утром я спустился в Рифтовую долину, где под покровом тумана и испарений пряталось озеро Богория. Я напился, не обращая внимания на двух буйволов, которые недовольно смотрели на меня. 
  Время от времени я жалел, что рядом со мной нет молодых спутников. Я мог бы научить их всему, что знал, именно так передается накопленная мудрость от одного поколения другому, но, хотя многие видели меня, никто не решился подойти. Слишком я огромен, и все взирают на меня с благоговейным трепетом. 
  Я решил двинуться дальше, следуя пути, проложенному много десятилетии назад. Когда я похлопал ушами, чтобы остудить кровь, тысячи птиц с криком поднялись из окрестных кустов. Я посмотрел на них, а потом повернул голову к югу. 
 Таити Бено налила в бокал алфардского бренди, откинулась на спинку кресла и всмотрелась в голограмму двух огромных бивней, подвешенных во времени и пространстве над ее компьютером.
 — Пожалуйста, поверни их на триста шестьдесят градусов, — попросила она, и бивни начали медленно вращаться.
 — Еще раз назови их вес.
 — Двести тридцать семь и двести двадцать пять фунтов на первом аукционе в тысяча восемьсот девяносто восьмом году Нашей эры, двести двадцать шесть и двести четырнадцать фунтов при контрольном взвешивании в тысяча девятьсот тридцать втором году Нашей эры, четыреста восемьдесят семь и двадцать две сотых и четыреста пятьдесят девять и сорок восемь сотых галактических стандартных килограммов при взвешивании перед молекулярной стабилизацией в три тысячи двести восемнадцатом году Галактической эры.
 Не отрывая взгляда от бивней, она пригубила бренди.
 — Покажи мне их владельца.
 Бивни исчезли, уступив место тощему, жилистому Летящему-в-ночи.
 — Это Мегланнн, — пояснил компьютер. — Называет себя официально избранным премьер-министром Винокса IV, но на самом деле он офицер низшего ранга, захвативший власть на Виноксе одиннадцать стандартных лет тому назад.
 — Одиннадцать лет, — повторила она. — Предпринимались попытки свергнуть его?
 — Три. Все неудачные.
 — Что случилось с претендентами на пост премьер-министра?
 — Их ликвидировали.
 — Хорошо его охраняют?
 — У него личная служба безопасности из пятидесяти семи Летящих-в-ночи, которые посменно охраняют его круглые сутки. Его всегда окружает не менее девяти телохранителей, даже в собственном доме.
 — Где он держит бивни?
 — Они выставлены в Правительственном комплексе.
 — Странное название для музея.
 — Это не музей. Там размешены центральные органы управления Винокса IV.
 — Как я понимаю, бивни под постоянной охраной?
 — Весь комплекс под постоянной охраной. Об охране бивней мне ничего не известно.
 — В Правительственном комплексе работают люди?
 — Проверяю… Нет и никогда не работали.
 — У них есть какие-нибудь программы обмена с Олигархией?
 — Нет.
 Таити задумалась.
 — Хорошо. А теперь покажи мне бригаду реставраторов, которых выписали на Винокс, чтобы заделать трещину, появившуюся в большем из бивней.
 Над компьютером появились несколько инопланетян, все очень высокие, очень синие и абсолютно лысые.
 — Людей в эту бригаду не включали?
 — Нет.
 — Кто руководитель?
 Голограмма выбрала высокую, синюю женщину.
 — Тсавос Твизир, возраст сто шесть стандартных галактических лет. Профессиональный реставратор, дипломы университетов на Лодине XI и Канфоре VI, работает по договорам уже более шестидесяти лет.
 — У нее свой корабль?
 — Да.
 — Понятно, — кивнула Таити. — Пока слабых мест нет. Продолжим поиск. Кто посол Олигархии на Виноксе IV?
 Инопланетянка исчезла, уступив место полноватому мужчине средних лет.
 — Амброз Ситон, сорок семь лет, ранее посол на Голдене, ранее личный адъютант адмирала Исаака Киндлемьера.
 — Голден? — Она вопросительно изогнула бровь. — Главный торговый центр Внутренних миров?
 — Совершенно верно.
 — А Винокс даже не входит в Олигархию. Едва ли этот перевод можно рассматривать как повышение по службе. — Она задумчиво смотрела на голограмму. — Почему он ушел от Киндлемьера?
 — Информация засекречена. У меня доступа нет.
 — Может ли такой переход рассматриваться как понижение?
 — Если исходить из величины жалованья, то нет.
 — А если считать критериями власть и влияние?
 — Да.
 Она позволила себе улыбнуться.
 — Думаю, мы нашли ниточку, за которую можно потянуть. Компьютер, переключись в личностный режим.
 — Исполнено.
 — Так что у нас есть по Амброзу Ситону?
 — Хорошо образованный, но лишенный воображения чиновник, абсолютно преданный Олигархии. Засыпает Делурос VIII посланиями, в которых просит разъяснений по тем или иным протокольным вопросам. Отсюда можно сделать вывод, что чувствует он себя очень неуверенно. Не привык полагаться на себя, с интуицией у него слабовато — ему недостает всего того, что просто необходимо послу на Внешних мирах, где многие решения приходится принимать на свой страх и риск, без одобрения Олигархии.
 — В чем состояли его проступки, стоившие двух прежних постов?
 — Эта информация засекречена.
 — Он доволен теперешней работой?
 — Он уже дважды просил перевести его на одну из планет Олигархии, из чего следует, что теперешняя работа ему не по душе.
 — Все теплее и теплее. Выйди из личностного режима.
 — Исполнено.
 — Ты, разумеется, знаешь, почему я задаю эти вопросы.
 — Вас нанял коллекционер Лийо Нельон. Он хочет, чтобы вы украли бивни у Летящего-в-ночи с Винокса IV.
 — Мне предложили такую работу, — поправила она компьютер. — Я еще не согласилась. — Она помолчала. — Давай еще раз взглянем на бивни.
 Тут же над компьютером возникла голограмма бивней.
 — Сколько они стоят при свободной продаже?
 — Слоновая кость давно уже вышла из употребления. Ее не продают и не покупают, не используют для создания произведений искусства, — ответил компьютер. — На сегодня она представляет собой ценность лишь для коллекционеров и музеев, а ценность эта определяется суммой, которую коллекционер или музей готов за нее выложить. Последняя торговая сделка со слоновой костью прошла в пять тысяч четыреста девятом году Галактической эры. Стоимость ее составила четыреста двадцать пять кредиток за стандартный килограмм. После этого лишь две пары бивней были подарены музеям без денежной компенсации.
 — Ясно, — кивнула она. — Давай еще раз посмотрим, что же мы знаем.
 — Ожидаю вопроса…
 — Нельон долгие годы охотился за слоновой костью безо всякого результата. Ему удалось узнать по своим каналам, что Летящий-в-ночи пригласил бригаду реставраторов, чтобы заделать трещину, появившуюся в бивне. Он навел справки и выяснил, что этот бивень — один из пары, которую он и искал. — Она помолчала. — Вроде бы все логично.
 — У вас есть причины сомневаться в истинности его намерений? — спросил компьютер.
 — Основная причина — инстинкт самосохранения. Прежде чем браться за работу, я должна убедиться, что в его предложении нет какого-либо подтекста. В конце концов, если что-то пойдет не так, в тюрьму сядет не он. — Вновь пауза. — Если он лжет, я не вижу, ради чего. Пока я не покину планету, бивней ему не заполучить. — Она долго смотрела на них. — Наверное, они очень ему нужны. Деньги он предлагает огромные.
 Она пила бренди, рассматривая и бракуя различные варианты действий, пока наконец не остановилась на том, что ей понравился. Проанализировав его, она решила, что он может сработать, и занялась шлифованием деталей. Часом позже она включила компьютер.
 — Сообщи мистеру Нельону, — распорядилась она, — что я согласна на его условия. Как только мой банк на Биндере Х подтвердит поступление на мой счет половины оговоренной суммы, я приступлю к выполнению задания.
 Таити в строгом сером деловом наряде вошла в небольшой, бедновато обставленный кабинет посла Ситона и уселась в кресло напротив стола. Стены украшали голограммы, изображающие посла в компании влиятельных людей и инопланетян, улыбающихся в камеру.
 Ситон, в военном мундире, со всеми орденами и медалями, поднялся, чтобы приветствовать ее. Ей показалось, что ростом он повыше, чем на голограмме компьютера, из чего она сделала вывод, что он намеренно увеличивает рост посредством специальной обуви. Волосы его поблескивали привлекательной на вид, но неестественной сединой, густые усы он, несомненно, слегка затемнял.
 — Надеюсь, вы простите мне непрезентабельность обстановки. — Он обвел рукой кабинет.
 — По-моему, у вас очень уютно, — ответила она.
 — Это точно. Но от посольства требуется не уют, а представительность. — Он скорчил гримасу. — Мы должны производить впечатление на аборигенов, или на нас будут плевать. Однако правительство не намерено выделять средств посольству на Виноксе IV, пока планета не присоединится к Олигархии. А невозможность показать товар лицом способствует тому, что не присоединится она никогда.
 — Мы и раньше принуждали к присоединению непокорные планеты. Я уверена, эта тактика останется на вооружении и в будущем.
 — Все так, — Амброз переплел пухлые, розовые пальчики, — но на тех планетах Олигархия находила что-то интересное для себя: полезные ископаемые, плодородную пашню, расщепляющиеся материалы. Винокс IV слишком беден и слишком далек от Делуроса VIII, чтобы кто-то обратил на нас внимание.
 — Но они же послали вас сюда, не так ли? — По голосу чувствовалось, что она высоко ценит статус посла Олигархии.
 — Я карьерный дипломат, — ответил он с притворным смирением. — Куда назначают, туда и еду.
 — Очень уж вы скромничаете, — запротестовала она. — Один из ваших помощников сказал мне, что вы служили под началом адмирала Киндлемьера.
 — Это правда, — признал он. — Прирожденный флотоводец. Мне так недостает общения с ним. Бывало, мы играли в шахматы, пили портвейн. — Амброз улыбнулся. — Он так сердился, когда проигрывал…
 — И вы были послом на Голдене, — продолжила Таити. — Если бы Олигархия не интересовалась Виноксом IV, она не стала бы посылать сюда дипломата с таким послужным списком.
 — Вы очень проницательная женщина… Разумеется, Винокс их интересует. Меня просто раздражает медлительность бюрократической машины.
 — А меня поражает ваша доступность. Все-таки вы занимаете такой высокий пост. Я очень благодарна вам, посол Ситон, за то, что вы смогли уделить мне время.
 — Часть моей работы состоит в том, чтобы помогать людям, дорогая моя. Чем я могу вам помочь, мисс Бено?
 — Пожалуйста, зовите меня Таити.
 — Хорошо, Таити, — согласился он. — Сколь долго вы собираетесь пробыть на Виноксе?
 — Еще не знаю. Неделю, может, две.
 — Если я правильно понял моего помощника, вы хотели бы построить здесь тюрьму.
 Она улыбнулась.
 — Если бы я хотела построить тюрьму, то провела бы на Виноксе год. Нет, моя работа — представить оценочное исследование о возможности сооружения здесь исправительного учреждения.
 — Я, честно говоря, не понимаю, кого бы мы могли держать в этой тюрьме, потому что за пределы посольства наша власть не распространяется.
 — Мы начинаем на Внешних мирах интересный эксперимент, — пустилась в объяснения Таити. — Мы нашли способ обеспечения максимальной безопасности тюрем. На кислородных мирах мы будем строить тюрьмы для преступников с тех планет, где дышат хлором, и наоборот. Тем самым возможность побега практически исключается, поскольку дышать преступник сможет лишь в пределах тюрьмы. — Она помолчала. — Да и местное население не будет опасаться появления поблизости исправительного учреждения.
 — Я никогда об этом не слышал! — воскликнул Си-тон. — Блестящая идея!
 — Благодарю вас, — потупилась Таити. — Я имею к ней некоторое отношение.
 — Вы — очень интересная женщина.
 — А вы, — с улыбкой ответила она, — профессиональный дипломат. Он хохотнул.
 — Это правда. Но даже дипломаты не могут только лгать, дорогая моя.
 — Раз уж вы убедили меня, что говорите искренне, не позволите ли обратиться еще с одной просьбой?
 — Разумеется.
 — Я хотела бы осмотреть город. Не могли бы вы попросить кого-нибудь из сотрудников сопровождать меня?
 — Я сам с радостью вам все покажу.
 — О, в этом нет необходимости, — запротестовала она. — Я же знаю, как вы заняты.
 — Я всегда могу выкроить время для человека, — заверил ее Амброз. — Тем более для такой очаровательной женщины, как вы.
 — Что ж, буду вам очень признательна.
 — Но вы должны понимать, что смотреть тут особенно нечего, — предупредил он Таити. — Это не родная планета Летящих-в-ночи. По существу, это шахта, снабжающая их империю некоторыми металлами и расщепляющимися материалами, месторождения которых уже выработаны на других планетах. Город тут только один, и он не идет ни в какое сравнение с городами Олигархии.
 — Мне нравится осматривать новые миры.
 — Тогда во второй половине дня вы будете моей гостьей, — твердо заявил он.
 — Благодарю вас, посол.
 — Пожалуйста, зовите меня Амброз.
 — С удовольствием, Амброз.
 — Как мне повезло, что вы прилетели сюда! — воскликнул Ситон. — Вы и представить себе не можете, каково общаться только с дипломатами и военными.
 — По правде говоря, я ругала себя за то, что по прибытии на Винокс сразу же заявилась к вам.
 — Ерунда! — отмахнулся Ситон. — Вы же привезли рекомендательные письма от адмирала Накашимы и посла Крейга. К кому идти с такими бумагами, как не к послу?
 Внезапно она нахмурилась.
 — Что такое, дорогая моя? — обеспокоился Ситон.
 — Мое письмо от посла Крейга. Вас не затруднит отдать мне его? Я хотела бы его поблагодарить, а у меня нет адреса его посольства.
 — Нет проблем. — Ситон поднялся. — Оно наверняка в вашем досье. Сейчас я вам его принесу.
 — Ну зачем же. — Она привстала. — Я могу взять его сама.
 — Какие пустяки. И потом, вы же не знаете, к кому из сотрудников обратиться.
 — Премного вам благодарна.
 Едва за ним закрылась дверь, Таити подошла к компьютеру, с минуту изучала его, затем быстро внесла минимальную, практически незаметную корректировку в программу и вернулась к креслу за двадцать секунд до того, как в кабинете вновь появился Ситон с письмом в руке.
 — А теперь позвольте пригласить вас на ленч, после чего я покажу вам город.
 — Я не хочу доставлять вам столько хлопот. Я могу перекусить в отеле и вернуться в указанный вами час.
 — Прекратите! — шутливо прикрикнул на нее Ситон. — Считайте, что это приказ. Она ослепительно улыбнулась.
 — В таком случае…
 Девяносто минут спустя, отгороженные от сухого, разреженного воздуха планеты герметичным корпусом посольского лимузина, они ехали по извилистым улочкам города, мимо столбов-насестов, на которых сидели Летящие-в-ночи, мимо жилых домов, обитатели которых отдавали предпочтение наружным стенам, а не комнатам.
 — Фантастика! — то и дело восклицала Таити. — Тут все дома наклонены под такими странными углами?
 — Большинство, — ответил Ситон. — Летящие-в-ночи не могут стоять прямо. Они любят где-то сидеть или качаться. И чем больше угол наклона насеста, тем лучше.
 — И я заметила, что на улицах нет фонарей. Они видят в темноте?
 — Понятия не имею. Насколько мне известно, никто не видел их спящими. Один эгзобиолог приезжал сюда несколько месяцев тому назад. Он вроде бы выяснил, что Летящие-в-ночи восстанавливают энергию, когда висят головой вниз. Реакция мышц в этот момент свидетельствует о глубоком расслаблении, эквивалентном человеческому сну. — Ситон вздохнул. — Но мне в это не верится.
 — Почему?
 — Я присутствовал при подписании торгового соглашения между Виноксом IV и Рузвельтом III. Мегланнн, их премьер-министр, всю церемонию провисел головой вниз, но при этом внес шесть или семь поправок.
 — Я слышала о Мегланнне. Что это за тип?
 — Хладнокровный и безжалостный, — ответил Ситон. — У меня мурашки бегут по коже, когда я нахожусь с ним в одном помещении, хотя, разумеется, не подаю вида. С инопланетянами нельзя давать слабину. Не могу понять, почему он поселился на Виноксе, а не на любой из более населенных планет Летящих-в-ночи.
 — Может, он боится покушений, — предположила Таити.
 — Может, и боится, — согласился Ситон. — Но скорее ему нравится здешний климат или красоты природы, какие уж тут есть. Вы должны помнить, что у инопланетян совсем другая логика. При этом многие не прочь пустить в ход оружие. Мегланнн, поднимаясь на вершину власти, уничтожил, по моим расчетам, десятую часть населения Летящих-в-ночи. Поскольку ему принадлежат бивни, он даже приветствует конфронтацию.
 — Бивни? — переспросила она. — Что за бивни?
 — Слоновьи.
 — С Земли?
 — Это нелепо, я понимаю, но Летящие-в-ночи прознали про бивни давным-давно, и молва утверждает, что хозяин бивней бессмертен и непобедим.
 — Вроде бы тот факт, что этот Мегланнн отобрал их у прежнего владельца, свидетельствует об обратном. Он улыбнулся:
 — Для меня — да. Но я отказываюсь размышлять о логике инопланетян.
 — Разве это не ваша работа?
 — Работа посла Олигархии на планетах, в нее не входящих, — держать оборону и ждать, пока Олигархия вспомнит о нас и подомнет под себя.
 Они осмотрели новые здания посольств Канфора и Лодина и наконец остановились у массивного сооружения, превосходящего размерами все то, что они видели раньше.
 — Где мы? — спросила Таити, когда двери лимузина сдвинулись и ее ноздрей достигли необычные запахи инопланетного города.
 — У Правительственного комплекса. — Ситон вылез из лимузина, помог Таити спуститься на мостовую. — Ужасный запах, не правда ли? Тут Летящие-в-ночи работают. — Он приказал водителю не отходить от лимузина, взял Таити под руку и повел к парадной двери.
 Они вошли в семистенное фойе. Стены украшали многочисленные таблички с надписями на незнакомом Таити языке и несколько картин с преобладанием синего и фиолетового цветов. Таити предположила, что красная часть спектра Летящим-в-ночи недоступна. А главной достопримечательностью фойе была скульптура Летящей-в-ночи.
 — Мивессс, — пояснил Ситон. — Стоит в ряду их великих полководцев. Так, во всяком случае, мне говорили.
 — Статуя золотая или только покрыта золотом? — спросила Таити из профессионального любопытства.
 — Понятия не имею. Если хотите, могу узнать. Она покачала головой.
 — Не надо. Разницы-то особой нет.
 Он провел Таити через анфиладу комнат, в каждой из которой Летящие-в-ночи сидели на стенах и потолке; потом они вошли в большое, ярко освещенное помещение.
 — Вот мы и пришли! — Ситон увлек ее налево. — На этой стене вы видите то, что мы должны воспринимать как королевские драгоценности, хотя всем ясно, что это обычный кварц. Некоторые предметы, правда, уникальны.
 — Насчет уникальности вы правы. — Таити с интересом разглядывала драгоценности. — Вот это вроде бы ожерелье, это — корона, а вот что делать с остальными — я даже представить себе не могу.
 — Боюсь, гида из меня не получится.
 — А как одевается Мегланнн для торжественных церемоний?
 — Он может прийти как голым, так и одетым, — брезгливо ответил Ситон. — Однажды я видел его при параде. Он пять или шесть минут теребил эти камешки, а потом передал все кому-то из помощников, словно это стекляшки.
 — Может, теребление камешков несло в себе особую социальную или религиозную нагрузку.
 — Понятия не имею. — Тема эта наводила на Ситона тоску. — Возможно, вы и правы. — Он подвел ее к другому стенду. — А вот это образцы религиозного искусства Летящих-в-ночи.
 Таити увидела штук сорок деревянных и каменных фигурок, напоминавших подводное существо с шипами.
 — У этих фигурок есть живой прототип?
 — Образно говоря. Это их божество.
 — Их бог похож на сферу с шипами?
 — Они так думают.
 — Фигурки довольно примитивные, — отметила Таити.
 Он пожал плечами.
 — Это их высшее художественное достижение за последние тысячи лет. Летящие-в-ночи — не из числа поклонников искусства.
 — А это, — Таити повернулась и указала на две огромные колонны из слоновой кости, — должно быть, бивни. — С минуту она пристально их разглядывала. — Интересно, как слоновьи бивни попали к Летящему-в-ночи.
 — Откровенно говоря, я не знаю их истории, — ответил Ситон. — Вроде бы они здесь добрых две сотни лет.
 Она долго разглядывала меньший бивень, потом перешла к большему.
 — Что вас так заинтересовало? — спросил посол.
 — Я никогда не видела слоновьих бивней, — ответила Таити. — Занятно. — Она указала пальцем на основание большего бивня. — Откуда здесь трещина?
 — Она такая маленькая. Как вы ее заметили?
 — Скоро прибудет бригада реставраторов?
 — Какая бригада реставраторов? — Ситон сразу подобрался.
 — Раз Летящие-в-ночи так ценят бивни, я полагаю, они должны заделать трещину. Но она до сих пор не заделана, следовательно, среди Летящих-в-ночи нет специалистов должной квалификации и им не остается ничего другого, как пригласить бригаду реставраторов.
 — Но почему бригаду? Разве один реставратор не справится?
 — Не знаю. — Она пожала плечами. — Может, и справится. Будь то человек или инопланетянин.
 Амброз наклонился над большим бивнем, но так и не заметил трещины. Выпрямился, долго смотрел на Таити и, завершив экскурсию, отвез ее в отель.
 — Пообедаете со мной сегодня? — спросил он.
 — С превеликим удовольствием, — ответила Таити.
 Таити тяжело вздохнула, когда на ее компьютер поступило очередное кодированное послание посольства (о чем, разумеется, в посольстве и не подозревали): на этот раз запрос о продуктах для людей, живущих на Виноксе IV.
 — Отправь по назначению, — приказала она компьютеру.
 — Исполнено.
 — Что с ним? — пробормотала она, откинувшись на спинку огромного кресла, какие администрация отеля ставила во все номера, где останавливались гуманоиды. — Неужели придется все сказать открытым текстом?
 — Еще послание, — сообщил компьютер.
 Оно касалось двух вышедших из строя бластеров.
 — Черт! Если у него не зародилось подозрений, значит, он слишком глуп, чтобы иметь с ним дело.
 — Что делать с посланием?
 — Отправь по назначению.
 Она просидела еще минут десять, сверля компьютер взглядом, и стала рассматривать другие планы, ни один из которых не вызывал у нее особого энтузиазма.
 — Еще послание, — прервал ее размышления компьютер. — Зашифровано личным кодом посла Ситона.
 — Его-то мы и ждем! Перехвати!
 — Исполнено.
 — О чем в нем говорится?
 — Запрос посла Ситона Петру Коберникову, главе разведывательного управления Олигархии в этом секторе.
 — Амброз, как мне хочется тебя расцеловать! — воскликнула Таити. — Я знала, что не можешь ты быть таким глупым! Что он хочет знать?
 — Он просит прислать ваше досье, а также хочет, чтобы Петр Коберников досконально вас проверил. Особо подчеркнуто, что всю информацию он должен получить в течение ближайших трех часов.
 — Чтобы он мог арестовать меня за обедом, — кивнула Таити. — Отправь ему ответ стандартным армейским кодом, в котором укажи, что я работаю на Коберникова, мое задание и досье засекречены, но посол Ситон должен оказывать мне всемерное содействие, если я обращусь к нему за помощью.
 — Как мне подписаться? — спросил компьютер. Она задумалась.
 — Обойдемся без фамилий. Только служебный номер Коберникова.
 — Я должен отметить, что не принято не подписывать кодированные послания.
 — Мне это известно, но я не знаю, друзья они с Коберниковым или нет и как подписывается Коберников, одной фамилией или с перечислением всех своих титулов. Укажи на послании «Только лично» и присвой ему гриф «Особой важности». Пусть этот бюрократишка, чахнущий на захудалой планете, почувствует, что стал участником большой игры.
 — Что мне сделать с сообщением посла?
 — Уничтожь его.
 — Великолепное вино, — прокомментировала Таити. Вновь пригубила бокал, поставила на стол, улыбнулась Ситону. Обедали они в отдельном кабинете, примыкающем к столовой посольства.
 — Импортировано с Калимара II.
 — Калимар II? — повторила она. — Никогда не слышала об этой планете.
 — Расположена во Внешних мирах. Основа экономики — сельское хозяйство.
 — Надо бы съездить туда. Можно очень неплохо провести время в тамошних виноградниках, подбирая место для исправительного учреждения с хлорной атмосферой.
 — Вы никогда его в глаза не видели. — Ситон самодовольно улыбнулся.
 — Виноградника?
 — Исправительного учреждения с хлорной атмосферой, — ответил он. — О, идея прекрасная, и Олигархия действительно начинает строить такие тюрьмы, но вы не имеете к ним ни малейшего отношения, не так ли, дорогая моя?
 — Но я же все вам сказала. Только из-за них я и попала на Винокс IV.
 — Я знаю, что вы мне сказали.
 — Тогда в чем проблема, Амброз?
 — Вы не та, за кого себя выдаете, не правда ли?
 — Но вы же видели мои рекомендательные письма, — Видел… но после нашей маленькой экскурсии я связался с Петром Коберниковым.
 — Черт бы его побрал! — вырвалось у нее. — Я же говорила ему, что справлюсь сама!
 — Так вы работаете на Разведывательное управление! — торжествующе заявил Амброз.
 — Я этого не говорила.
 — В этом нет нужды.
 Она долго смотрела на него.
 — Хорошо. Я прибыла сюда с очень ответственной и опасной миссией. Раз уж вы обо всем знаете, будем говорить открыто. Вы должны сделать все возможное, чтобы меня не раскрыли. От этого зависит моя жизнь.
 — Ваша жизнь? — удивился он.
 — Именно так, — мрачно изрекла она. — Так вы обещаете мне помочь?
 — Разумеется. Но у меня есть к вам вопрос: если ситуация принимает опасный оборот, почему меня не поставили в известность? Я все-таки посол.
 — Потому что мое задание не связано напрямую ни с людьми, ни с Летящими-в-ночи, проживающими на Виноксе IV.
 — Так для чего вы здесь?
 — Я скажу вам, когда сочту это необходимым, — ответила она, давая сигнал роботу наполнить ее бокал.
 — Думаю, я и так знаю. Ваша миссия связана с бивнями, не так ли?
 — С чего вы так решили?
 — У вас свои секреты, у меня — мои.
 — Вы ошибаетесь. — Ее голосу недоставало убедительности.
 — Отнюдь, — усмехнулся Амброз. — Но я заверяю вас, что буду держать рот на замке. Я лишь хочу вам помочь. — Он выдержал паузу. — Ваша миссия имеет отношение к бивням, не так ли?
 Она не отвечая смотрела на него.
 — Ну что же вы, дорогая моя. Если вы не можете довериться вашему послу, то кому же вам доверять? Наконец она со вздохом кивнула.
 — Вы правы.
 Над столом надолго повисла тишина.
 — Больше вам нечего мне сказать? — не выдержал Ситон.
 — Я никак не решу, можно ли вам доверять, — ответила Таити.
 — Мы же на одной стороне. Я помогу вам всем, чем смогу.
 — Это меня и тревожит. Вы уже знаете, что миссия моя опасна и она не имеет прямого отношения к проживающим на Виноксе IV людям. Так почему вы с таким усердием навязываете мне свою помощь?
 Он сухо улыбнулся.
 — Если мы успешно завершим вашу миссию, я, возможно, смогу покинуть эту дыру. — Он помолчал. — Я, конечно, не без греха, у меня были ошибки, но я заслуживаю что-то получше Винокса IV. Я способен на большее. Я имею право на должность, соответствующую моему потенциалу. — Он помялся. — Возможно, в ваших глазах я выгляжу смешным, но я действительно способен на большее! И вы можете помочь мне, просто позволив помогать вам! Опять долгая пауза.
 — Ладно. — Она приняла решение.
 — Вот и отлично!
 Робот-официант принес ей новый бокал вина, осторожно поставил на стол. Стол чуть качнулся, и робот придержал бокал, пока Таити не взяла его в руки.
 — На прошлой неделе Разведывательному управлению стало известно, что группа инопланетян, выдающих себя за реставраторов, попытается украсть бивни.
 — И что? — удивился Ситон. — Они же не имеют никакой ценности. Древние охотничьи трофеи с Земли.
 — Возможно, но Мегланнн верит в их чудодейственную силу, так же, как и его народ. Если инопланетяне украдут бивни, они смогут потребовать огромный выкуп.
 — Мегланнн — варвар, — поморщился Ситон. — Почему Олигархия должна волноваться из-за бивней?
 — Варвар или нет, но он — вождь Летящих-в-ночи, а мы, между прочим, уже пять столетий безуспешно пытаемся убедить их присоединиться к Олигархии. Если нам удастся предотвратить кражу, у нас, возможно, появится веский аргумент, к которому они прислушаются.
 — Я завтра же договорюсь об аудиенции. Реставраторы прибудут лишь на следующей неделе. Мы заранее предупредим его.
 — Нет, — отрезала Таити.
 — Почему нет?
 — Мы должны поймать их за руку. Если бивни спасут солдаты Мегланнна, он, возможно, проигнорирует жест доброй воли Олигархии. Или мы просто спугнем грабителей, и они ударят в другой раз — тогда все наши старания пойдут насмарку.
 — Но как же нам их остановить? — заволновался Си-тон. — У меня тридцать шесть военных и пятьдесят три гражданских сотрудника. Едва ли мы сможешь защитить бивни.
 — Мы держим Винокс IV под наблюдением. Как только я сообщу нашим людям, что бивни украдены, мы возьмем воров с поличным.
 — А если инопланетянам удастся удрать? Если их корабль разовьет световую скорость, прежде чем вы успеете их перехватить? Или вы уничтожите их корабль, на борту которого будут бивни?
 Таити улыбнулась:
 — Я привезла с собой дубликаты, практически не отличимые от настоящих, даже с трещинкой у основания на большем бивне. Моя задача — заменить настоящие бивни поддельными, а потом дать знать нашим кораблям о краже подделок.
 — Понятно, — задумчиво протянул Ситон. — А как вы поступите с настоящими бивнями?
 — Спрячу в безопасном месте, — ответила Таити. — Вот тут мне может потребоваться ваша помощь.
 — Мне негде их прятать, — покачал головой Си-тон. — Летящие-в-ночи имеют право в любой момент войти на территорию посольства. У них возникнут подозрения, если мы внезапно откажемся впустить их. — Он помолчал. — Может, разместим их на неделю на одном из ваших кораблей?
 — Нет, — покачала головой Таити.
 — Почему нет?
 — Во-первых, мы не хотим, чтобы кто-то узнал о прибытии наших кораблей. И во-вторых, что более важно, Летящие-в-ночи на это не согласятся. Они же считают нас врагами.
 — А что предложите вы?
 Она пожала плечами:
 — Еще не знаю, но у меня пять дней на размышления. Возможно, для начала мне надо украсть настоящие бивни, чтобы инопланетянам достались подделки.
 — Любопытная мысль.
 — Но опасная. — Таити помрачнела. — Если я попадусь, судить меня будут Летящие-в-ночи, и вы ничем не сможете мне помочь.
 — Да, я понимаю. Допустим, вы украли бивни. А что потом?
 — Я бы спрятала их в посольстве.
 — Я уже говорил вам, посольство — не самое надежное место.
 — Значит, придется придумать что-то еще.
 — А как насчет вашего корабля?
 — У меня нет разрешения на их вывоз.
 — Это не проблема. За разрешением можно обратиться к Коберникову.
 Она покачала головой:
 — Мне запрещено связываться с ним до завершения операции. Мы не знаем, сколь совершенны декодеры инопланетян. — Она вздохнула. — Чудовищная глупость. Я уверена, что разрешение он бы мне дал.
 — Может, воспользоваться компьютером посольства… — предложил Ситон.
 — Нет, слишком рискованно. Ситон в задумчивости наклонил голову, потом посмотрел на Таити.
 — Не такая это проблема. Вы не можете увезти бивни без разрешения, зато я могу вам его дать.
 — Вы уверены? — В ее голосе слышалось сомнение.
 — Как посол, я имею право принимать решения в интересах населения планеты. А по моему разумению, защита бивней выгодна всем, как людям, так и Летящим-в-ночи. Я дам вам письменное разрешение на вывоз бивней с Винокса IV.
 — Так мы и сделаем! Хорошо, что я доверилась вам, Амброз. Теперь осталось решить, как переправить бивни из Правительственного комплекса на мой корабль.
 — И заменить их дубликатами, — добавил Ситон.
 — Есть у вас какие-нибудь предложения?
 — Вечером я об этом подумаю и, полагаю, найду приемлемое решение.
 Ситон проинструктировал компьютер, и в воздухе возникли чертежи какого-то сооружения.
 — Это схема этажа Правительственного комплекса, на котором находятся бивни.
 — Как вам удалось ее достать? — спросила Таити, хотя тот же чертеж хранился в памяти ее компьютера.
 — У меня есть источники информации, — гордо ответил он. — Итак, бивни находятся здесь, а вот тут, — он указал на одну из комнат, — ближайший выход.
 — Сколько охранников?
 — На выходе — двое. В зале с бивнями — ни одного, во всяком случае, если не происходит ничего чрезвычайного. В коридорах — от пятнадцати до тридцати пяти.
 — Люди в Правительственном комплексе не работают?
 — Совершенно верно.
 Она словно впервые изучала схему.
 — Ситуация не из простых. Я уверена, что не смогу их поднять. Если же воспользоваться гравитационным подъемником, меня наверняка услышат или увидят.
 — Быть может, очистить здание от охраны? — предложил Ситон.
 Таити с трудом подавила вздох облегчения, радуясь тому, что ей нет нужды подсказывать Ситону каждый шаг. Если план будет вроде бы принадлежать ему, он будет выполнять его с куда большим рвением.
 — Разумеется, это упростит дело, — согласилась она. — Но как убедить их покинуть посты?
 — Воздушный рейд? Нет, не пойдет. Они же ни с кем не воюют. — Он помолчал. — А может, внушить им, что здание сейсмически неустойчиво и вот-вот рухнет?
 Она покачала головой.
 — Пока оно не рухнуло. Если они вам и поверят, то сначала вынесут из здания все самое ценное.
 — Скорее всего, — согласился Ситон.
 — Нам нужно не только убедить их покинуть Правительственный комплекс, но и обосновать мое присутствие в здании.
 — Вам же понадобится помощь.
 — На этом этапе — нет. Мне нужно лишь ваше разрешение на вывоз бивней с планеты.
 — Дорогая моя, вы сами признали, что не сможете поднять бивни. Думаю, вам придется взять моих людей, хотя бы в качестве грузчиков.
 — А как мы объясним присутствие в здании солдат Олигархии? — спросила она в надежде, что он сам найдет ответ и ей не придется подводить его к нему.
 И тут Ситон торжествующе улыбнулся:
 — Очень просто!
 — Как же? — взволнованно спросила она.
 — Для Летящих-в-ночи вы — специалист по хлорным атмосферам?
 — Именно так меня зарегистрировала таможенная служба.
 — Вот и ответ на ваш вопрос! — воскликнул он. — Мы объясним, что произошла утечка хлора и им надо покинуть здание, пока мы не найдем причину утечки и не устраним последствия.
 — Великолепная идея, Амброз! — воскликнула Таити, и он аж просиял от удовольствия. — Просто великолепная. Тут уж не останется ничего иного, как покинуть здание!
 — Хорошее предложение, не так ли? — гордо спросил он.
 — Наилучшее. Если вы решите оставить дипломатию, вас ждет блестящая карьера в Разведывательном управлении. А теперь обговорим детали. Я приехала сюда не для того, чтобы очищать от хлора Правительственный комплекс, поэтому нам не удастся заявить, что утечка только там и больше нигде. — Она замолчала, словно погрузившись в раздумья. — Наверное, идеальный вариант — подпустить хлора в канализационную систему, чтобы он проник в соседние дома. Мы приедем в спецмашинах и скажем, что проводили эксперимент, который вышел из-под контроля. В итоге они не смогут сосредоточить внимание только на Правительственном корпусе. Мы скажем, что потенциально опасность велика, но мы сумели нейтрализовать большую часть хлора и теперь должны проверить основные канализационные коллекторы на предмет скопления смертоносного газа.
 — Мне это нравится! — воскликнул Ситон. — К тому же мы сможем объяснить ваше присутствие в Правительственном комплексе. Решение прежде всего обезопасить самый важный объект, а уж потом заниматься остальными выглядит вполне логичным. В пять минут мы очистим Правительственный комплекс, заменим бивни и ретируемся оттуда.
 — А где мы возьмем хлор? — спросила Таити.
 — Хлора у нас больше чем достаточно, — заверил ее Ситон. — На территории посольства имеются две переговорные комнаты для хлордышащих инопланетян. Мы возьмем столько хлора, сколько нам потребуется, а после завершения операции восполним расход.
 — Вы уверены, что я не поставлю вас в неловкое положение? — спросила Таити. — Вы понимаете, солдаты будут красть бивни по вашему прямому приказу.
 — Какие пустяки, — отмахнулся Ситон. — Честно говоря, вы оказываете мне большую услугу. Как только в Олигархии узнают, что я помогал вам, меня тут же переведут на более приятную планету.
 — Это я могу гарантировать, — нежно улыбнулась ему Таити.


ЧЕТВЕРТАЯ ИНТЕРЛЮДИЯ (6303 г. Г.Э.)

 — Значит, она заставила посла украсть для нее эти бивни! — промурлыкала Хильда, и только тут я заметил ее голограмму, висящую над сияющим кристаллом. Она сидела за столом, ела печенье и запивала его чаем.
 — Совершенно верно, — ответил компьютер.
 — Компьютер, — приказал я, — освежи воздух и дай мне полюбоваться солнечным светом, — Приступаю… исполнено.
 Восточная стена моего кабинета стала прозрачной, и утреннее солнце приветствовало меня своими лучами, в воздухе запахло морем.
 — Что ж, — продолжил я, — теперь мне по крайней мере известно, что пятьсот семьдесят три года тому назад бивни попали к Лийо Нельону.
 — Неверно.
 — Не понял.
 — Нельон умер от эплазии, редкого заболевания, вызываемого мутацией вируса, когда Таити Бено находилась на Виноксе IV.
 — А что случилось с бивнями?
 — В данный момент не располагаю информацией для ответа на этот вопрос.
 — Зайдем с другой стороны. Как пошли дела у Таити Бено после того, как она увезла бивни с Винокса?
 — В последующие два года она совершила еще три крупные кражи. Следов ее дальнейшей деятельности найти не удалось.
 — Бивни не представляли для нее никакой ценности, — заметил я. — Она могла продать их в любой момент.
 — Скорее всего, но на данный момент я не располагаю никакой информацией.
 — По крайней мере мы можем продолжить поиск по архивам человечества, — вздохнул я. — Это лучше, чем копаться в архивах Летящих-в-ночи.
 — Ты не будешь возражать, если я задам вопрос? — вмешалась Хильда.
 — Нет, конечно.
 — Компьютер, зачем Лийо Нельону понадобились бивни?
 — В данный момент не имею достаточной информации для ответа на этот вопрос.
 — Есть у Лийо Нельон что-то общее с теми людьми, кто владел или разыскивал эти бивни?
 — Приступаю… Исполнено. Лийо и Нельон — имена, распространенные среди масаи.
 По лицу Хильды чувствовалось, что она очень довольна собой.
 — Значит, Нельон — масаи? — Меня, надо сказать, это открытие не удивило.
 — Я не могу ответить утвердительно. Мне лишь известно, что его имя и фамилия — обычные имена масаи.
 — Проверь по банку данных того времени, — приказал я.
 — Приступаю… Исполнено. Теперь могу подтвердить, что Лийо Нельон был масаи.
 — Почему в поиске бивней мы все время наталкиваемся на масаи? — задал я риторический вопрос.
 Солнце поднималось все выше, и я приказал компьютеру затенить восточную стену.
 — У меня есть еще вопрос. Из чистого любопытства. Что стало с Амброзом Ситоном?
 — Его сняли с работы, судили, признали виновным в воровстве и шпионаже, дали условный срок, после чего он канул в небытие.
 — Бедняжка, — прошептала Хильда.
 — Круглый идиот, — охарактеризовал я его.
 — И что из этого? — возразила она. — Или ты симпатизируешь только гениям?
 — Он позволил абсолютно незнакомому человеку втянуть себя в преступное деяние.
 — А я, между прочим, знакома с одним типом, который ради абсолютного незнакомца лжет своим работодателям да еще уговаривает начальника департамента безопасности сыграть с ним в одной команде. Он тоже круглый идиот?
 — Мандака ни на что меня не уговаривал, — возразил я. — Он меня нанял. Как я выполняю его задание — это мое дело.
 — Как ты его выполняешь — это наше дело, — поправила она меня. — Или ты забыл о нашем уговоре? Внезапно я вспомнил, что мы не одни.
 — Почему ты это говоришь при включенном компьютере? Он же все записывает!
 — Он не будет делать никаких выводов, если только мы не прикажем ему перейти в личностный режим, — спокойно ответила она. — И только шеф департамента безопасности знает, где искать эту запись. При желании я могу ее стереть.
 — Понятно, — кивнул я. — И когда у тебя может возникнуть такое желание?
 — Думаю, несколько дней я трогать ее не буду. Надеюсь, она не понадобится мне, чтобы приводить тебя в чувство.
 — Пока я не сделал ничего предосудительного, — стоял я на своем. — Я лишь выполняю работу, за которую мне заплатили.
 — Тебе заплатил человек, который не существует.
 — Существуют его деньги, существуют бивни, — ответил я. — Остальное меня не касается.
 — А вот меня касается. У тебя три дня без двух часов, чтобы найти решение.
 — У меня три дня, а если я не найду бивни, ты обещала вновь обсудить со мной ситуацию, которая сложится на тот момент, — напомнил я.
 — Только обсудить, не более того, — согласилась она. Голограмма Хильды исчезла, и следующий час я сертифицировал Серебряного червя с Внутренних миров. Перерыв на ленч я использовал утром, поэтому быстро перекусил в кабинете и занялся изучением жалобы одного проводника, недовольного тем, что я не внес в книгу рекордов Дьявольскую сову, подстреленную его клиентом.
 — Дункан Роджас, вам звонят из города, — объявил компьютер.
 — Пусть ответит кто-нибудь из сотрудников. Я занят.
 — Это невозможно.
 — Почему?
 — Потому что звонит Букоба Мандака, который имеет дело непосредственно с вами, а не с фирмой «Уилфорд Брэкстон». Моя программа требует…
 — Можешь не продолжать, — оборвал его я. — Соединяй.
 — Контакт звуковой или визуальный?
 — Визуальный.
 Мгновение спустя над кристаллом появилось лицо Букобы Мандаки.
 — Мистер Роджас? Я звоню, чтобы выяснить, каковы ваши успехи.
 — Мне удалось отследить бивни до пять тысяч семьсот тридцатого года Галактической эры, — ответил я. — Где они только не побывали, доложу я вам!
 — Когда я смогу узнать об их теперешнем местонахождении? — Моя последняя фраза не произвела на него впечатления.
 — Вероятнее всего, через два-три дня, но не позже чем через стандартную неделю. Он согласно кивнул:
 — Меня это устраивает.
 — А пока, мистер Мандака, я бы очень хотел с вами поговорить.
 — Мы и так говорим.
 — Но сейчас мое время мне не принадлежит, — сказал я. — Не могли бы мы встретиться за обедом?
 — Это необходимо?
 — Для меня — да.
 Он задумался, вновь кивнул.
 Внезапно над головой Мандаки возникла голограмма Хильды, знаками показывающей, что она хочет составить мне компанию.
 — Вы бывали в «Древних временах»?
 — Слышал об этом заведении, но бывать там не приходилось.
 Жесты Хильды становились все более энергичными.
 — Этот ресторан есть в справочнике. Я буду там в восемь вечера.
 — Могу я привести подругу?
 — Я бы предпочел, чтобы вы пришли один.
 — Она работает в «Брэкстоне» и в курсе проводимого мною расследования.
 — Я плачу только вам. И говорить буду только с вами.
 — Вы на этом настаиваете?
 — Таковы мои условия.
 — Хорошо, мистер Мандака. — Я стрельнул взглядом в Хильду. — Я приду один.
 — В восемь часов, мистер Роджас, — повторил он и исчез.
 — Дункан! — Хильда хмурилась. — По-моему, у нас был уговор.
 — А что я мог поделать? Ты его слышала.
 — Ты не очень и настаивал.
 — Я боялся, что он вообще откажется встречаться со мной.
 — Я тебе это припомню, если ты не найдешь бивни за три дня.
 — В этом я нисколько не сомневаюсь, — вздохнул я.
 — Я также жду от тебя полного отчета, когда вечером вернусь из театра.
 — Вечером? — вскинулся я. — А может, завтра утром?
 — Я сказала, вечером. — И ее голограмма растаяла в воздухе.
 Я прибыл на десять минут раньше, опасаясь, что Мандака уйдет, если я задержусь хоть на минуту. Адрес, который я нашел в справочнике, привел меня в район, где жили самые богатые, но, сойдя с движущейся дорожки, я оказался перед большим административным зданием, стеклянные стены которого отражали лучи заходящего солнца.
 Я направился к элегантно одетому швейцару и сказал, что ищу «Древние времена». Он улыбнулся и подвел меня к маленькой двери слева от парадного входа, подождал, пока я дам ему на чай, после чего нажал какие-то кнопки на приборчике, что заменял ему часы. Дверь ушла в сторону. Я встал на воздушную подушку и за несколько мгновений опустился на пятьдесят футов, где меня приветствовал старший официант. Полюбопытствовав, как меня зовут, он сообщил, что столик на мое имя заказан, и уже хотел отвести меня туда, но тут я застыл как вкопанный.
 У меня создалось ощущение, что я действительно попал в древние времена. Вместо стен ресторана я видел бесконечные ухоженные поля, раскинувшиеся по берегам огромной реки. Надо мной возвышался каменный сфинкс, вдали я видел рабов, подтаскивающих каменные блоки к наполовину построенной пирамиде.
 — Вы у нас впервые? — вежливо осведомился официант, дождавшись, когда я перестану озираться по сторонам.
 — Да.
 — На этой неделе у нас панорамы Египта. Мы работаем в тесном контакте с историческими и археологическими обществами, поэтому в том, что мы показываем, нет ни малейшего вымысла.
 — Вы сказали, на этой неделе? — переспросил я. Он кивнул.
 — Тематика показа меняется каждые десять дней. Перед этим мы демонстрировали доисторическую жизнь позднего мелового периода. Через восемь дней в нашей программе открытие Американского запада.
 — Потрясающе, — говорил я совершенно искренне, завороженный происходящим перед моими глазами действом. — Сколько топографических проекторов позволяют создать такой эффект?
 — Более трехсот.
 — И сколько исторических периодов вы показываете в течение года?
 — В нашей библиотеке уже тридцать семь программ, и число их постоянно растет. А вообще мы надеемся охватить весь период пребывания человечества на Земле.
 — Если и еда у вас так же хороша, я стану вашим постоянным клиентом.
 — Мы гордимся нашим шеф-поваром, мистер Роджас, — ответил старший официант. — Если еда не отвечает самым высоким стандартам, в серьезном ресторанном бизнесе делать нечего. Разумеется, о нас знают на многих мирах, так что туристов и любителей новых ощущений у нас хватает, но основной наш контингент — постоянные посетители.
 — Мистер Мандака — один из них?
 — О да. Он обожает африканские панорамы. Мы наконец добрались до столика, где меня ждали меню в кожаном переплете, написанное каллиграфически выведенными синими светящимися буквами, и буклет с объяснениями всего того, что я видел вокруг. Печатные меню встречались очень редко, буклеты — еще реже. Я тут же раскрыл меню, чтобы понять, во что обойдется визуальное и гастрономическое великолепие. Цены отсутствовали. Сие означало, что великолепие стоило не дорого, а очень дорого.
 Усевшись, я смог оглядеть и сам ресторан. Большой зал, в котором могли без труда разместиться триста человек. Бар вдоль одной из стен, где хватало места еще для сорока. В низкопробном заведении официантов обрядили бы в набедренные повязки древних египтян, но в «Древних временах» предпочтение отдавалось строгой одежде. Невозможно было определить, где кончалась реальность и начиналась голограмма. Похоже, здесь использовались компьютеры помощнее моего. Сидя за столиком, я буквально чувствовал обжигающие лучи яркого египетского солнца, вдыхал запахи сандалового дерева и благовоний, которые деревянные дау перевозили по Нилу.
 Когда пирамиды и сфинкса сменила панорама строительства храма в Карнаке, за мой столик неожиданно сел крупный мужчина в деловом сером костюме — Букоба Мандака. Я даже не заметил, как он подошел.
 — Добрый вечер, мистер Роджас.
 — Добрый вечер, — ответил я.
 — Вы выяснили что-нибудь новенькое после нашего последнего разговора? Я покачал головой.
 — Компьютером я могу пользоваться лишь после работы, мистер Мандака.
 — Так что побудило вас потребовать нашей встречи? — Он пристально смотрел на меня, и только сейчас я понял, что он еще шире в плечах и более мощный, чем показалось мне после беседы в моем кабинете.
 — У меня есть несколько вопросов.
 — Так задавайте их. Я должен заполучить бивни Слона Килиманджаро и готов предоставить вам всю информацию, которая поможет в розысках.
 — Мой первый вопрос: зачем вам нужны бивни? Вы выразили готовность заплатить за них гораздо больше их рыночной стоимости.
 Он помолчал, словно обдумывая свои слова.
 — Я не понимаю, каким образом мой ответ может помочь вам в поиске бивней.
 — Вы отказываетесь отвечать?
 — На текущий момент — да.
 К столику подошел официант узнать, что мы будем пить. Мандака заказал стакан молока.
 — Молока? — в изумлении повторил я.
 — Это традиционный напиток моего народа, — пояснил он. — В древности мы смешивали молоко с кровью коров.
 Я заказал алфардское бренди, и официант отошел, бросая опасливые взгляды на Мандаку, словно ожидая, что тот сорвет с себя цивильную одежду и начнет танцевать на столе.
 — Ваш следующий вопрос, мистер Роджас, — нарушил затянувшуюся паузу Мандака.
 — Почему масаи проявляют такой интерес к этим бивням?
 — С чего вы так решили?
 — Прослеживая путь бивней по галактике, я постоянно натыкаюсь на масаи — Масаи Лайбон, Тембо Лай-бон, Лийо Нельон, вы.
 — Лийо Нельон не владел бивнями, — уверенно заявил Мандака.
 — Но практически заполучил их.
 — Правда? — Мандака наклонился ко мне. Я кивнул.
 — Он нанял некую воровку, которую звали Таити Бено, чтобы украсть их у инопланетян, известных как Летящие-в-ночи. Она справилась с заданием, но Лийо Нельон умер до того, как она смогла передать ему бивни. Случилось это пятьсот семьдесят три года тому назад.
 — Что произошло с ними потом?
 — Компьютер как раз это выясняет. — Я пристально посмотрел на него. — Откуда вам известно, что бивни не попали к Нельону?
 — У меня есть источники информации.
 — Вы могли бы облегчить задачу, поделившись ими со мной.
 Он покачал головой.
 — Моя информация исключительно негативная, мистер Роджас. Мне лишь известно, какие масаи владели бивнями и когда мы их потеряли.
 — Вы имеете в виду Тембо Лайбона?
 — Совершенно верно.
 — Вы не станете отрицать, что последние три тысячи лет масаи пытались вернуть бивни? Его лицо осталось бесстрастным.
 — Следующий вопрос.
 — Вы осложняете мне поиски, мистер Мандака.
 — Зато я щедро оплачиваю ваши услуги, мистер Роджас. И по моему разумению, вам не надо знать ответ на этот вопрос.
 — Я найду его и без вашей помощи. Он долго смотрел на меня, не произнося ни слова, и мне даже стало не по себе.
 — Вам он не принесет пользы, мистер Роджас. — Голос его звучал менее угрожающе, чем я предполагал. — Даже если вы услышите от меня ответ, вы мне не поверите.
 — Если он будет соответствовать имеющимся у меня фактам, поверю, — заверил его я. Он сухо улыбнулся:
 — Зачастую факты — враг истины.
 Вернулся официант с молоком для Мандаки и бренди для меня. Мы заказали обед. Я остановился на рыбе, Мандака предпочел мясо.
 — У вас есть еще вопросы, мистер Роджас?
 — Да. Но вы не ответили на уже заданные, так что скорее всего та же судьба ждет и остальные.
 — Возможно, — согласился он. — Но, раз уж вы здесь, почему бы их не задать.
 — Хорошо. Кто вы?
 Наши взгляды встретились.
 — Вы знаете, кто я.
 — Я знаю, а вот Олигархия — нет.
 — Я Букоба Мандака, последний из масаи.
 — Тогда почему о вас нет никаких сведений в архивах? Он ответил не сразу.
 — Может, я обожаю секретность.
 — Многие обожают секретность. Но вы — единственный, о существовании которого никому не известно.
 — Известно. Надо только знать, куда смотреть.
 — И куда же?
 — Мы уклоняемся в сторону, мистер Роджас. — Он выпил молоко. — Эти сведения не имеют никакого отношения к бивням. — Он помолчал. — Вы вдруг занервничали, мистер Роджас.
 — Да, — признал я. — У меня такое ощущение, что я задал очень опасный вопрос.
 — Тогда зачем вы его задали?
 — Потому что хочу знать ответ.
 — И вы хотите знать, почему масаи с маниакальным упорством гоняются за бивнями Слона Килиманджаро?
 — Да.
 Внезапно он широко улыбнулся.
 — Я поступил правильно, выбрав вас, мистер Роджас. Вы не успокоитесь, пока не найдете бивни.
 — А как же мои вопросы?
 — Когда вы отыщете бивни, я, возможно, что-то вам расскажу.
 — А может, я вам не открою, где бивни, пока вы не сообщите мне то, что я хочу знать.
 Глаза его сузились, он наклонился вперед, заговорил обманчиво вкрадчивым голосом.
 — Вот сейчас вы ступили на очень опасный путь, мистер Роджас. Убийство — меньшее из преступлений, на которые я могу пойти ради бивней.
 — Но почему? — Мною по-прежнему владело любопытство.
 — Они мне необходимы.
 — Для чего? Что вы будете с ними делать? Есть же другие бивни. В музеях, в частных коллекциях. Зачем вам нужны бивни именно Слона Килиманджаро? Если ради них вы готовы на убийство, почему бы вам не убить ради скульптур Мориты или Блазингемского бриллианта?
 — Это всего лишь безделушки. А мне нужны бивни.
 — Повторяю, почему?
 Вновь он долго смотрел на меня.
 — Так предопределено тысячелетия тому назад.
 — Предопределено? — повторил я. — Кем? Когда?
 — Мне кажется, вы уже перебрали с вопросами, мистер Роджас.
 — Дайте мне хоть какие-то ответы, — настаивал я. — Если масаи так дорожат бивнями, почему Тембо Лай-бон проиграл их в карты?
 — Потому что он был дураком! — Глаза Мандаки яростно блеснули. — Он знал, что надо делать, но не мог заставить себя пойти на это.
 — А что от него требовалось? Мандака так пристально смотрел на свои сжатые кулаки, что, наверное, и не услышал моего вопроса. Я ждал, пока он расслабится, чтобы повторить вопрос, но внезапно прогремел гонг, и в зале появился старик с длинной седой бородой, в многоцветных одеждах, с посохом в руке.
 — Моисей. — Мандака повернулся к старику. Посох в его руках превратился в змею и вновь стал посохом.
 — Молодец, — прокомментировал я, когда Моисей стал вершить чудеса своего библейского тезки. — Мне всегда нравились маги*. 5 
 — Вам всегда нравились иллюзионисты, — поправил меня Мандака.
 — А в чем разница?
 Он опять посмотрел на меня:
 — Маги вам бы не понравились, мистер Роджас.
 — А вы с ними встречались?
 — Нет, — ответил он.
 Как раз в этот момент Моисей произнес какое-то заклинание, и вода на ближайших к нему столиках превратилась в кровь, а потом вновь стала водой.
 — Тогда почему вы полагаете, что они бы мне не понравились? — спросил я под аплодисменты сидящих за столиками.
 — В моем народе были маги, скорее колдуны, когда мы еще не оторвались от Земли.
 — Вы хотите сказать, волшебники? — с сомнением спросил я.
 Он покачал головой:
 — Нет. Эти маги придавали нам силы в бою, проливали дождь над нашими посевами, способствовали размножению скота.
 — Какой прагматизм!
 — Согласен с вами, — кивнул он. — Но вот что я вам скажу, мистер Роджас. Мундумугу, колдун, мог наложить заклятие на человека или животное, находящихся за сотни миль от него, и этот человек или животное умирали.
 — Я очень в этом сомневаюсь, мистер Мандака.
 — Меня это не удивляет, мистер Роджас. — Мандака смотрел на Моисея, над головой которого теперь кружила стая саранчи.
 Представление продолжалось еще пять или шесть минут, каждый фокус в точности соответствовал библейскому эпизоду. Наконец старик воздел руки, и голограмма Красного моря разделилась надвое. Он прошел несколько шагов по сухому дну, повернулся, поклонился и тут же исчез под миллионами тонн воды. Это послужило сигналом для смены декораций, и мы увидели юную Клеопатру, объезжающую свои владения на золотой колеснице.
 — Потрясающе! — воскликнул я, как и все присутствующие, захлопав в ладоши.
 — Для иллюзии — да, — согласился Мандака. — Мы закончили, мистер Роджас?
 — Вы вроде бы уже собрались сказать мне, чего не смог сделать Тембо Лайбон, но нас прервало появление фокусника.
 — Нет, говорить этого я не собирался, мистер Роджас.
 — Тогда должен признать, что разговор окончен, по крайней мере на сегодня. Мне бы хотелось знать, где я могу вас найти.
 — В этом нет необходимости, — ответил он. — Я буду связываться с вами ежедневно, пока вы не найдете бивни. Я отпил бренди, посмотрел на Мандаку.
 — Не знаю, как потактичнее задать этот вопрос…
 — Весь вечер вы обходились без подобных уловок, мистер Роджас. — По его голосу я не понял, то ли он раздражен, то ли ему смешно. — Что изменилось?
 — Я бы хотел получить ваши заверения в том, что я не делаю ничего противозаконного.
 — Все абсолютно законно.
 — И вы не преступник?
 — Нет, я не преступник. — Мандака посмотрел мне в глаза. — Теперь у меня есть вопрос.
 — Слушаю.
 — Если бы я ответил иначе, вы бы прекратили поиски бивней?
 — Нет, — честно ответил я. — Не прекратил. Мой ответ его полностью устроил.
 — Я так и думал.
 — Но вы сказали мне правду?
 — Да, мистер Роджас. Я не преступник, и вы не делаете ничего противозаконного.
 — Тогда я найду вам эти бивни.
 — Я знаю, что найдете.
 — Наверное, мне следует указать, что они не приносили счастья прежним владельцам.
 — Меня это не удивляет.
 — Тогда я надеюсь, что вы станете исключением из правила и они принесут вам славу и богатство. Он печально улыбнулся.
 — Они принесут мне только смерть, мистер Роджас, — заявил он с абсолютной уверенностью. — А теперь, если позволите…
 Он поднялся и ушел, прежде чем я успел произнести хоть слово, оставив меня размышлять над его фатализмом.
 Час спустя я вошел в свой кабинет и плюхнулся в кресло.
 — Компьютер, ты выяснил, к кому попали бивни после Таити Бено?
 — Нет.
 — Переведи две трети располагаемой мощности на наш разговор, а остальное используй на поиски бивней.
 — Исполнено, — сообщил мне компьютер. — Что вы хотите обсудить, Дункан Роджас?
 — Расскажи мне о масаи.
 Кристалл ярко засветился, собирая информацию.
 — Масаи — очень агрессивное племя кочевников-скотоводов, обитавшее в южной Кении и северной Танзании.
 — Откуда же у скотоводов агрессивность?
 — Они не проповедовали войну, как зулусы, — объяснил компьютер, — но совершали набеги на соседние племена, захватывая их женщин и скот, и немало в этом преуспели. Хотя их число никогда не превышало триста тысяч, одно время они контролировали треть пастбищ Кении и Танзании.
 — На какие племена они нападали?
 — Главным образом на кикуйю и вакамба, хотя воевали и с луо, нанди и кизи.
 — Масаи правили в Кении или Танзании?
 — Нет. До колонизации в Восточной Африке границ не было. Потом Кению захватили англичане. После обретения независимости там правили главным образом кикуйю, реже луо и вакамба.
 — Но не масаи?
 — Нет.
 — Это любопытно. Если они брали верх над остальными племенами, почему же они не заняли первые посты в государстве?
 — Самым харизматическим лидером борьбы за независимость был Джомо Кениата, кикуйю, и его племя получило все руководящие должности.
 — А масаи не возражали?
 — Масаи еще столетие продолжали пасти скот, не обращая внимания на социальные и политические изменения. Политика коснулась их лишь в тот момент, когда из-за кризиса перенаселения государству пришлось выкупать их родовые земли.
 — А танзанийские масаи? Почему они не пришли к власти?
 — Танзания сначала была германской колонией, потом британским протекторатом. Масаи всегда составляли в этой стране меньшинство, не проявлявшее интереса ни к освободительному движению, ни к формированию независимого государства.
 — Все это более чем странно. Получается, что, взяв верх над соседними племенами, масаи добровольно отдали все, чего добились за многие столетия.
 — Возможно, отдали не добровольно, — поправил меня компьютер. — Англичане запретили им носить оружие и воевать с соседями.
 — Когда это случилось?
 — Приблизительно в тысяча девятисотом году Нашей эры.
 — После тысяча восемьсот девяносто восьмого года?
 — Возможно, и после. Система связи в те времена была очень примитивной, особенно в Африке, и приказы очень долго доходили до исполнителей.
 — В тысяча восемьсот девяносто восьмом году убили Слона Килиманджаро, — напомнил я.
 — Мы этого не знаем, — возразил компьютер. — Нам известно, что в этом году бивни Слона Килиманджаро впервые продали на аукционе.
 — Интересно, нет ли здесь связи?
 — Между чем и чем? Я нахмурился:
 — Пока не знаю. Масаи выставили бивни на аукцион?
 — Архивные материалы неполны и противоречивы, но упоминаний о том, что масаи имели какое-то отношение к тому аукциону, нет.
 Я глубоко задумался, уверенный, что нащупал ниточку, которая может вывести меня к причинам, объясняющим связь между масаи и бивнями, но еще не зная, где и что искать.
 — В Британский музей национальной истории бивни попали в тысяча девятьсот тридцать втором году Нашей эры. Так?
 — Да.
 — Сколь долго пробыли бивни в музее?
 — Сто двадцать пять лет.
 — Выясни, что случилось с ними потом.
 — Приступаю…




 ГЛАВА ПЯТАЯ




ПОЛИТИК (2057 г. Н.Э.)

  Миллионы фламинго летали вокруг, когда я медленно шел по берегу озера Накуру. Яне стал пить грязную и горькую озерную воду, вырыл яму в склоне холма и терпеливо подождал, пока она наполнится чистой водой. 
  Я поел листья баобаба, высокую траву, побеги акации, осыпал тело пылью, чтобы уберечься от паразитов и жаркого солнца. Понюхал ветер и обнаружил среди прочего запах цитрусовых. Пошел на запах, набрел на маленькую деревушку и начал опустошать сады, ибо огромное мое тело требовало колоссальной энергии. Туземцы выбежали с копьями и луками, чтобы отогнать меня, но, увидев, с кем имеют дело, склонили головы и захлопали в ладоши, словно признали во мне давно ушедшего Бога, который наконец-то вернулся к ним. 
  Три дня я кормился в садах и мог бы задержаться подольше, потому что возраст и битвы юности уже давали о себе знать (на ноге, повыше колена, рог носорога оставил глубокий шрам, а в теле я все ношу три мушкетные пули), но я двинулся дальше на юг, по рифтовому разлому на поверхности матери-земли, навстречу своей судьбе. 
 Мэтью Кибо, с крепкой кенийской сигаретой, болтающейся в углу рта, рукавами, закатанными выше локтей, блестящей кожей черепа, проглядывающей сквозь поредевшие седые волосы, поднялся из-за компьютера, пересек комнатушку, достал из холодильника банку прохладительного напитка, нажал кнопку, увеличивающую скорость вращения вентилятора под потолком.
 Февраль в Найроби — месяц жаркий. Кибо вздохнул, стараясь не думать о прибрежном Малинди или своем просторном доме в горах Уганды, где всегда царила прохлада. Он вернулся к креслу, одним глотком ополовинил банку, сквозь грязное окно посмотрел на Городскую площадь, где несколько человек не шли, а плыли (в такую жару не побегаешь) мимо статуи Джомо Кениаты.
 Банка опустела, он бросил ее в корзинку для мусора и уже повернулся к компьютеру, когда открылась дверь и в комнату вошел молодой человек в цветастом кикой.
 — Вижу, ты тут неплохо устроился, — заметил Том Нджомо.
 — Один кабинет ничем не лучше другого, — сухо ответил Кибо. — Как дела в округе Накуру?
 — Жарко и сухо, как и везде. — Нджомо усмехнулся. — Я думаю, пыльных смерчей там больше, чем избирателей.
 — Бароти внес деньги в избирательный фонд?
 — Говорит, что все еще думает, — ответил Нджомо.
 — Он лжет, — твердо заявил Кибо.
 — Возможно, — согласился Нджомо. — Он пообещал принять решение в ближайшие три или четыре недели.
 — Тогда толку от него не будет, даже если он и говорит правду.
 — Все так плохо?
 — Во всяком случае, не очень хорошо. — Кибо указал на высвеченные на дисплее цифры. — Джейкоб Тику, семьдесят два процента. Джон Эдвард Кимати, двадцать один процент, не определившихся шесть процентов, три остальных кандидата делят между собой один процент.
 — А чего ты ожидал? — Нджомо пожал плечами. — Тику — самый популярный президент со времен Джомо Кениаты. Посмотри, чего он добился: занятость растет, инфляция падает, уровень грамотности достиг девяноста процентов, он построил канал от озера Туркана, Запад его любит. Восток обхаживает, защитники дикой природы просто боготворят, не говоря уже о том, что благодаря его настойчивости Замбия и Заир прекратили войну и выработали условия мирного соглашения. — Он помолчал. — Как можно выиграть выборы, если тебе противостоит сам Господь Бог?
 — Никто и не говорил, что это будет легко. — Кибо сухо улыбнулся. — Но мне платят за организацию избирательной кампании Кимати.
 — Вот ты ею и руководишь. — Нджомо не упустил случая вставить шпильку.
 — Кимати требует особого подхода. Он многих пугает, в том числе и меня. Ему непросто взять верх даже над обычным кандидатом, а не то что над Джейкобом Тику.
 — Так почему ты работаешь на него?
 — Потому что он уволил прежнего организатора предвыборной кампании и всех его сотрудников и потому что другая сторона не сочла необходимым воспользоваться моими услугами, — ответил Кибо. — Моя задача — показать, что они крепко ошиблись, а до того как Кимати превратит эту чертову страну в руины, ретироваться из Кении.
 — До выборов одиннадцать недель, так что твой прогноз едва ли осуществится. — Нджомо достал из холодильника бутылку пива.
 — Ну не знаю. За одиннадцать недель многое может произойти.
 — Например?
 Кибо пожал плечами:
 — Еще не знаю. Я в этой должности только три дня. Но первый закон нашего бизнеса остается прежним — надо найти основополагающую идею.
 — Они все в кармане у Тику. И каждую он трактует, как хочется избирателям.
 — Значит, мы должны отыскать ту, которую он упустил.
 — Желаю тебе удачи.
 — Желай удачи нам, — поправил его Кибо.
 — Я сказал именно то, что хотел, — стоял на своем Нджомо. — Я всего лишь выпускник факультета политологии, собирающий материал для диссертации на звание магистра. Я ничего не знаю о тебе, но я люблю эту страну и не хочу, чтобы ею правил такой демагог, как Кимати. Идеальный для меня вариант — чтобы он проиграл с достоинством, получив приличное число голосов. Тогда в следующий раз меня наймет более приличный кандидат.
 — Надеюсь, ты простишь мне, если я вложу в эту кампанию все, что могу?
 — Попутного тебе ветра, — пожал плечами Нджомо. — Ты же знаешь, Кимати выступал даже против Турканского канала. Если бы его не прорыли, северные провинции так и остались бы пустыней. — Он помолчал. — А ты задумывался, что произойдет, если он все-таки выиграет выборы?
 — Думать о том, что произойдет через минуту после окончания выборов, для организаторов избирательных кампаний — святотатство, — ответил Кибо. — Как только выборы закончены, они начинают готовить следующие, пусть даже в другой стране и на другом континенте. Или в университете тебя этому не учили?
 — Я начинаю думать, что учили меня не тому, — признал Нджомо. — Я терял время, вникая в сложности нашей политической системы, а мне следовало штудировать Макиавелли.
 — Это не помешало бы.
 — Я уже понял.
 — В работе организатора предвыборной кампании нет ничего мистического, — продолжал Кибо. — Ты оцениваешь ситуацию, изучаешь соперника, анализируешь рынок, намечаешь цели. Обычный менеджмент, как в любой другой сфере. Но в своем деле, не буду скромничать, я разбираюсь получше многих.
 — Знаю, — кивнул Нджомо. — Но не потому ли развалилась экономика Малави?
 — Я добился избрания моего кандидата. А управлять страной — это его работа! — Он закурил новую сигарету, всмотрелся в молодого человека. — Позволь дать тебе один совет.
 — Внимательно слушаю.
 — Моральная и этическая позиция — это прерогатива политического лидера. Если ты этого не понимаешь, считай, что ошибся с выбором профессии. Организаторы предвыборных кампаний действуют за сценой и пойдут на сделку с дьяволом ради того, чтобы их боссы могли выходить к зрителям и рядиться в белоснежные тоги.
 — Даже если политический лидер — Джон Эдвард Кимати?
 — Что бы ты там ни думал, народ стремится выбрать лидера, которого он достоин. Если они сумасшедшие и готовы отказать в доверии Джейкобу Тику, значит, они достойны Кимати.
 — А твоя работа — предоставить им такую возможность.
 — Совершенно верно. С чего ты решил, что кандидатами на пост президента могут быть только те, кто получил твое персональное одобрение?
 — Я этого не говорил.
 — Вот и хорошо. Тогда я ожидаю от тебя добросовестной работы. И потом, если ты хочешь и дальше заниматься организацией предвыборных кампаний, вкалывай, не жалея сил. Это избиратели смотрят на Тику и Кимати. Политики же не спускают глаз с тебя, меня и наших оппонентов.
 Нджомо предпочел промолчать.
 — Ладно. — Кибо поднялся. — Когда допьешь пиво, начинай обзванивать сборщиков пожертвований, особенно в округе Тзаво. Мягко, но твердо скажи им, что надо бы поддать жару. А я пошел в библиотеку.
 — Зачем? — спросил Нджомо.
 — Потому что мы не можем вести предвыборную кампанию без денег, а осталось их совсем ничего.
 — Нет, я спрашиваю, зачем ты пойдешь в библиотеку?
 — Я же говорил тебе — искать объединяющую идею.
 — И ты надеешься найти ее там? — В голосе Нджомо звучало сомнение.
 — Кто знает? — пожал плечами Кибо. — Но в другом месте я ее точно не найду.
 Он надел пиджак, шляпу и вышел под жаркое экваториальное солнце, стараясь не обращать внимания на звуки и запахи центральной части города. С Мои-авеню свернул на Биашара-стрит. Еще один поворот налево, два квартала с сувенирными магазинчиками, и улица привела его к недавно реконструированному и расширенному зданию библиотеки Макмиллана. Он не знал, что и где искать, но затребовал гору книг и дисков, унес в читальный зал, сел за столик у окна, из которого открывался вид на золотой купол мечети Джеймиа, и углубился в работу.
 Он понимал, что из современности черпать идеи бессмысленно: Тику их все отработал. Экономика исключалась: средний кениец при Тику стал жить куда лучше. Не мог он сунуться и во внешнюю политику: иначе, как Миротворец Африки, пресса Тику не называла.
 Значит, ему оставалась только сфера эмоций, идея, которая могла разжечь страсти, поскольку разум избирателей твердо стоял на стороне Джейкоба Тику. Следовательно, Кимати требовался враг, не Тику, его разве что не обожествляли, другой, живой, осязаемый враг, которого проглядел Тику, но против которого Кимати мог начать священную войну.
 Кибо откинулся на спинку стула, заложил руки за голову, уставился на мечеть. Соседняя страна? Нет. Пресса уже боялась Кимати. Они решат, что он жаждет войны.
 Значит, большая страна, могучая, чтобы, какие бы страсти ни разжег Кимати, мысль о войне ни у кого не возникла бы. Соединенные Штаты? Нет, они больше ста лет вкладывали деньги в Кению и на роль врага не годились. Россия? Нет, она не имела никаких дел с Восточной Африкой. Китай или Индия? Сфера их интересов лежала в Западной Африке.
 Оставалась, как он и предполагал, Британия. Англичане колонизировали Кению, привнесли свои законы и обычаи, затем ушли, чтобы сохранить свою власть через Содружество наций. Где-то в прошлом, за тридцать, семьдесят, девяносто, сто пятьдесят лет, должно найтись что-то такое, что он мог бы использовать, что-то столь тривиальное, что Тику это проглядел, что-то столь бессмысленное, что ни один прежний президент не обратил на это внимания. Однако это что-то должно нести в себе огромный потенциал и, при должной подаче, привести нацию под знамена Кимати.
 Через семь часов он нашел то, что искал.
 — Ты шутишь, так? — спросил Нджомо.
 — В бизнесе я шуток не признаю, — ответил Кибо.
 — Так ты действительно думаешь, что сможешь выиграть для Кимати выборы, напомнив нации о слоне, который умер полторы сотни лет тому назад?
 Они сидели в открытом ресторане в Мутайга, небольшом городке в восьми милях от столицы. Их столик стоял неподалеку от мангалов, на которых жарили мясо. Официанты носились от столика к столику. В баре толпились нарядно одетые мужчины и женщины.
 — Совершенно верно. — Кибо сыпанул пряностей на филе импалы.
 — Ты такой же чокнутый, как и он!
 — Неужели в университете тебя ничему не научили? — изумленно спросил Кибо.
 — Кое-чему научили, к примеру, понимать, когда политик хватается за соломинку, — бросил в ответ Нджомо.
 — Ерунда, — отмахнулся Кибо. — Я нашел для Кимати объединяющую идею, которая завтра станет его собственной.
 — Хороша идея, — пренебрежительно фыркнул Нджомо.
 — Поговорим после его выступления. Знаешь, выборы выигрывает не тот, у кого лучшая фискальная политика или кто умеет ладить с парламентом. Обычно побеждает кандидат, который рассказывает хорошие анекдоты и перецеловал больше детей.
 — Или тот, кто сумеет поднять на щит мертвого слона? — ехидно спросил Нджомо.
 — Абсолютно верно, — кивнул Кибо. — Кимати нужна идея. Он ее получил. Ему нужен враг, теперь он у него есть. Поскольку идея у него одна, она должна быть предельно проста и понятна каждому избирателю. Идея должна взывать к общенациональной гордости, подняться над племенной враждой, в едином порыве объединить всю страну. А ты говоришь, мертвый слон. Даже фамилия кандидата нам поможет. Дидан Кимати был одним из самых удачливых генералов в войне за независимость. Я постараюсь, чтобы пресса об этом вспомнила. — Кибо отпил вина, откинулся на спинку стула. — Идея блестящая.
 — И ты веришь в то, что говоришь? — спросил Нджомо.
 — Разумеется, верю. А через неделю в нее поверит вся страна.
 — Не сработает.
 — Еще как сработает. Прецеденты были.
 — Кто-то стал президентом благодаря мертвому слону? — фыркнул Нджомо.
 — Нет, но Хассин в две тысячи двадцать третьем году стал президентом Египта, эксплуатируя точно такую идею.
 — Хассин? Он победил, потому что заключил перемирие с Иорданией.
 — Это случилось после выборов. А вся его избирательная кампания строилась исключительно на обвинении Великобритании в экспроприации национальных сокровищ Египта. Он обещал их вернуть и стал президентом.
 — Вернул?
 — Нет. Все сокровища по-прежнему в Британском музее… но на выборах-то он победил. И был далеко не самым плохим президентом.
 — Даже если он и требовал вернуть сокровища, речь шла о мумиях, золоте, драгоценностях. Ты же говоришь о слоновьих бивнях.
 — Я говорю о национальной чести, — уточнил Кибо. — Не вина Кении, что у нас не было храмов и пирамид, которые могли бы разграбить англичане. Они взяли то, что смогли найти, и теперь мы хотим вернуть награбленное.
 — Но это всего лишь бивни!
 — Бивни — символ, ничего более, — ответил Кибо. — И совершенно не важно, стоят они чего-то или нет. Они остаются самыми большими в мире. Они должны выставляться здесь, в музее Найроби, а не в Британском музее естественной истории. — Он помолчал. — Тем более всем известно, что этого слона убил не европеец, а африканец.
 — Да кого это волнует?
 — Будет волновать всех, после того как Кимати произнесет следующую речь. Это последнее оставшееся пятно колониализма, которое необходимо стереть. Эти бивни — часть кенийской истории, а не британской. — Он наклонился над столом. — И вот что еще. Бивни даже не включены в экспозицию. Они заперты в хранилище, в подвале музея. Собирают пыль, хотя на них хотел бы посмотреть каждый кениец.
 — Они не выставлены ни в одном из залов музея? Кибо покачал головой.
 — Англичане в очередной раз демонстрируют презрение к Африке, не так ли?
 — Пожалуй, можно представить это и так, — кивнул Нджомо.
 — Особенно если об этом скажет наш огнедышащий дракон.
 — Позволь мне обдумать твои слова.
 — Твое право. — Кибо допил вино, подозвал официанта.
 — Да, мистер Кибо?
 — Принесите мне на десерт сливочное мороженое с орехами и шоколадом.
 — Я думал, ты на диете, — подал голос Нджомо, когда официант отошел.
 — Сегодня я имею право ни в чем себе не отказывать. Заслужил. Хорошему политику за всю жизнь удается выдвинуть две-три блестящие идеи. Благодаря этой я еще пять лет не буду жаловаться на недостаток заказов.
 Следующим вечером Кимати превзошел себя. Голос его звенел от напряжения, глаза вылезали из орбит, вены на лбу вздулись так, что едва не лопнули, когда он честил англичан. Им досталось и за расизм, и за колониализм, он грозил им всеми карами, если они незамедлительно не вернут бивни Слона Килиманджаро, он призывал к бойкоту всех британских товаров.
 Англичане, вещал он, поганили горы и саванны Кении, уничтожали один вид животных за другим, а теперь отказываются вернуть символ девственной природы Кении, бивни самого большого в мире слона.
 Англичане подгребали под себя сокровища всех своих бывших колоний, а теперь не только не возвращают их, но даже не выставляют на всеобщее обозрение, прячут в подвалах, чтобы выразить этим пренебрежение к тем, кого унижали сотни лет.
 А если Джейкоб Тику, громогласно объявил Кимати, не потребует вернуть бивни, значит, тот, кто когда-то считался лидером нации, лишился мужества и не может противостоять англичанам.
 Да и зачем англичанам бивни, вопрошал Кимати. Они отказываются выставить их в музее, отказываются продать их, отказываются возвратить. Когда же они прекратят унижать кенийцев?
 Не замедлил он и с ответом. Только когда Кения выберет президента, который не убоится англичан и сотрет последнее пятно с достоинства черной Африки.
 — Неплохо, — мурлыкал на следующий день Кибо, просматривая предварительные итоги опросов общественного мнения. — Очень даже неплохо.
 — Ты хочешь сказать, что сработало? — хмыкнул Нджомо. — Я думал, что смирительную рубашку наденут на него прямо перед телекамерами, так он дергался, брызгал слюной и потрясал кулаками.
 — Его рейтинг поднялся на четыре пункта. Для сумасшедшего результат прекрасный.
 — Дай-ка посмотреть! — В голосе Нджомо слышались нотки изумления. Он склонился над компьютером. Долго смотрел на дисплей. — Невероятно!
 — Подожди завтрашнего дня, когда он выступит в университете, Я уверен, что он прибавит еще два пункта, — пообещал Кибо.
 — Интересно, а как реагируют англичане? — спросил Нджомо.
 — Наверное, удивляются, чего мы поднимаем столько шума из-за каких-то бивней.
 — Они их возвратят?
 — Пока он им угрожает — нет. Они не из тех, кто поддаются шантажу. А он будет угрожать им до выборов.
 — А Тику?
 — Что — Тику?
 — Что делать ему? — спросил Нджомо.
 — Действовать в соответствии с законами логики.
 — И что сие означает?
 Кибо пожал плечами.
 — Кто знает? Но эффекта не будет. Мы бьем на эмоции. И логика тут бессильна.
 Кимати произнес еще четыре речи и поднял рейтинг еще на девять пунктов, прежде чем Джейкоб Тику решил наконец высказаться насчет бивней.
 Слона, указал он, убил не англичанин, даже не европеец.
 Слона, заявил он, убили на склонах горы Килиманджаро, которая находится на территории Танзании, так что Кения не имеет никакого права требовать возвращения бивней.
 Бивни слона, напомнил он, законным образом продали на аукционе в Занзибаре, который тогда был независимой страной, а не в Момбасе.
 И только через тридцать четыре года после аукциона, объяснил он. Британский музей естественной истории приобрел бивни.
 Кимати, заключил он, пытается разжечь страсти и нажить политический капитал на высосанной из пальца проблеме, при этом накаляя отношения с давним и надежным союзником Кении — Великобританией.
 Великолепную, достойную великого политика речь опубликовали все английские газеты. Тику показали все транснациональные информационные каналы.
 И на следующее утро Кимати сократил разрыв с Тику еще на три пункта.
 — Что-то ты очень мрачен для человека, чей кандидат отстает от самого Господа Бога всего на шесть пунктов, — отметил Нджомо месяц спустя, входя в кабинет Кибо.
 — На пять, если ты заглядывал в сегодняшний номер «Нации», — поправил его Кибо.
 — Так с чего такая печаль? — не унимался Нджомо. — Деньги текут рекой, мы не успеваем их пересчитывать, Кимати попал на обложки «Штерна» и «Тайм», а бедняге Джейкобу Тику, наверное, уже снятся слоны.
 — Посол Великобритании хочет поговорить с ним.
 — С Кимати? Кибо кивнул:
 — Я уже две недели вожу их за нос, но скоро они загонят меня в угол.
 — А почему бы не дать им пообщаться?
 — Не хочу рубить сук, на котором сижу.
 — Не понимаю тебя. Кимати подождет, пока все камеры нацелятся на них, а потом пригрозит послу, что отправит его к праотцам, если посол не сядет на следующий самолет, вылетающий в Великобританию, и не привезет бивни.
 — Этого-то я и боюсь.
 У Нджомо округлились глаза.
 — У меня такое ощущение, что мы говорим на разных языках.
 — Все потому, что ты молод и наивен, — вздохнул Кибо. — Поверь мне, встреча Кимати с любыми представителями Великобритании не в наших интересах.
 — Ты потратил месяц, создавая миф, что Кимати — единственный защитник чести Кении. Когда же ему представился шанс схлестнуться один на один с врагом, ты пытаешься этого не допустить. Почему?
 Вновь тяжелый вздох.
 — Как ты думаешь, что видят англичане, американцы или русские, когда смотрят на Кимати?
 — Ну не знаю. Должно быть, колоритного политика, который занимает первые полосы газет, выступая с необычной идеей.
 — Они видят клоуна. Большого, грубоватого клоуна, чья страна отдала кому-то его игрушки, а он требует вернуть их ему. — Он помолчал. — Половина из них думают, что он носит набедренную повязку и живет в глинобитной хижине.
 — К чему ты клонишь?
 — Он их забавляет, как забавлял в прошлом столетии Иди Амин. Если б они прислушались к его словам, то поняли бы, как ловко он манипулирует аудиторией. Если б они вспомнили, что в своем выпуске в Сорбонне он был первым, его выходки перестали бы их забавлять. Они бы перепугались.
 — А разве плохо напугать посла Великобритании? — спросил Нджомо — Еще один гвоздь в политический гроб Джейкоба Тику.
 — Возможно. Но я в этом сомневаюсь — Кибо закурил очередную сигарету. — При том темпе, в котором растет поддержка Кимати, он догонит Тику за две недели до выборов и победит с отрывом в два миллиона голосов. Его может остановить только одно.
 — Что же?
 — Потеря идеи, с которой он идет на выборы. У меня не будет времени найти ему другую. Если посол встретится с ним лично и поймет, что Кимати — сумасшедший и действительно может развязать войну из-за бивней, он скорее всего порекомендует своему правительству вернуть бивни. — Кибо посмотрел Нджомо в глаза. — Это тебе, надеюсь, понятно: нет идеи — нет и победы.
 — Понятно. — Тут помрачнел и Нджомо.
 — Вижу, этому тебя тоже не учили, — сухо отметил Кибо.
 Нджомо достал из холодильника бутылку пива.
 — Так что же нам теперь делать?
 — Я лезу из кожи вон, убеждая Кимати, что встречаться с противником — ниже его достоинства.
 — Я думал, его противник — Джейкоб Тику.
 — С Тику сражаться бесполезно. Кимати воюет с англичанами. Я-то думал, что ты меня слушаешь.
 — Если логика не срабатывает, дави на тщеславие, — предложил Нджомо. — Это беспроигрышный вариант.
 — Ты чему-то да учишься.
 — Правда? Кибо кивнул:
 — Организатор предвыборной кампании должен прежде всего разбираться в людях, а уж потом в политике.
 — Ты, несомненно, прав.
 — Если ты усвоишь этот принцип, в политике тебя ждет блестящее будущее. — Внезапно Кибо улыбнулся. — А если забудешь, то всегда сможешь заработать на жизнь, преподавая политологию в университете.
 Очередную речь Кимати произнес в Малинди. Его выступление транслировалось на всю страну. Через пять минут в кабинете Кибо зазвонил телефон.
 — Да?
 — Мистер Кибо?
 — Слушаю.
 — Говорит сэр Роберт Пик.
 — Чем могу быть полезен вам, господин посол? — Кибо закурил.
 — Вы слышали речь, которую произнес этим вечером Джон Эдвард Кимати?
 — Да.
 — Надо остановить нескончаемый поток оскорблений в адрес моего государства, мистер Кибо.
 — Кандидат сам пишет свои речи, господин посол. Что я могу с этим поделать?
 — Я надеюсь, вы убедите его прекратить нападки на Великобританию. Правительство Его Величества воспримет еще одну подобную речь с крайним неодобрением.
 — Так почему бы вам лично не сказать все это мистеру Кимати? — спросил Кибо.
 — Я неоднократно пытался встретиться с ним, но вы постоянно мне в этом мешали, мистер Кибо.
 — Это не так, господин посол, — солгал Кибо. — Время мистера Кимати расписано по минутам, но я пытаюсь устроить вашу встречу.
 — Не извольте беспокоиться. Кибо нахмурился:
 — Вы больше не хотите встретиться с ним?
 — Нет.
 Кибо быстро проанализировал возможные альтернативы.
 — Вы могли бы пообедать с ним завтра вечером.
 — К сожалению, завтрашний вечер у меня занят, — не без ехидства ответил Пик. — Просто запомните мои слова, мистер Кибо. Еще одного шквала оскорблений мы не потерпим.
 И в трубке зазвучали гудки отбоя. Кибо тут же попытался разыскать Кимати. В конце концов ему удалось связаться с Нджомо.
 — Что-нибудь случилось? — спросил молодой человек.
 — Беда, — коротко ответил Кибо. — Я хочу, чтобы на ближайшие два дня ты отменил все выступления Кимати. Пока я не переговорю с ним, он нигде не должен появляться.
 — А что такое?
 — Мне позвонил посол Великобритании. Он требует, чтобы Кимати перестал нападать на его страну.
 — И что из этого?
 — Делай то, что тебе говорят! — рявкнул Кибо и бросил трубку. Снова попытался связаться с Кимати. В час дня ему это удалось: кандидат взял трубку в своем «люксе».
 — Джон, это Мэтью Кибо.
 — Как тебе понравилась моя сегодняшняя речь?
 — Превосходная речь. — Кибо помолчал. — Джон, у нас проблемы. Я отменил все твои выступления на ближайшие два дня. Можешь ты сказаться больным?
 — Зачем?
 — Ситуация очень сложная. До выборов двадцать дней. Пора устанавливать более дружеские отношения.
 — С Тику? — пренебрежительно бросил кандидат. — Кому нужен этот старикашка?
 — С англичанами.
 — Пусть сначала отдадут бивни!
 — Джон, ты говоришь со мной, а не с избирателями.
 Это я нашел тебе эту идею.
 — Я не успокоюсь, пока бивни не вернутся в Кению!
 — Джон, пока я не давал тебе плохих советов, не так ли? Ты должен мне верить. Если ты перестанешь клеймить англичан, у тебя есть шанс выиграть выборы. Если нет, обещаю тебе, ты проиграешь.
 — Никто не вправе приказывать Джону Эдварду Кимати! — проревел кандидат. — Я никого не боюсь, будь то страна или человек, и не позволю заткнуть себе рот! Пусть привозят свои пушки. Я готов к войне.
 — Они привезут не пушки. Можешь ты остаться в Малинди, пока я не прилечу и не поговорю с тобой?
 — Завтра утром я должен выступать в Лами-Тауне. Если хочешь поговорить со мной, прилетай туда.
 — Твое выступление отменено.
 — Тогда я выйду на городской перекресток и выступлю там. Мне не заткнут рот, пока бивни не вернутся в Кению!
 Кибо швырнул трубку на рычаг, вновь попытался дозвониться до Кимати, но в ответ слышались лишь короткие гудки.
 Еще час он просидел на телефоне, а потом поехал домой, прекрасно осознавая, что его кандидату уже не стать будущим президентом.
 Нджомо пересек кабинет и выключил телевизор.
 — Я считаю, что это одна из его лучших речей! — воскликнул он.
 — И к тому же одна из последних, — добавил Кибо. — Включи телевизор.
 — Зачем?
 — Потому что я могу отличить угрозу от блефа.
 — Ты насчет посла Великобритании? — спросил Нджомо. — Что он может сделать! Чем громче он будет протестовать, тем выше взлетят шансы Кимати.
 — Тебе еще многому надо учиться. — Кибо откинулся на спинку стула, наблюдая за перипетиями разворачивающейся на экране исторической драмы.
 Нджомо просидел рядом с ним двадцать минут, потом поднялся, подошел к столу, на котором стоял компьютер.
 — Ты не возражаешь? Хочу посмотреть рейтинг трансляции его выступления.
 — Смотри, конечно. — Он тоже встал, шагнул к окну, выглянул.
 В центре Городской площади по-прежнему высилась статуя Джомо Кениаты. Проехала машина «скорой помощи» с включенной сиреной. Две сотни испуганных птиц взлетели с веток.
 — Неплохо, — прокомментировал Нджомо появившиеся на дисплее цифры. — Особенно много телезрителей на побережье.
 — На побережье сто пятнадцать градусов* 6 , — напомнил Кибо. — В такую жару им не остается ничего другого, как сидеть дома и смотреть телевизор.
 Внезапно он вернулся к креслу и уставился в экран.
 — Этого я и ожидал.
 Нджомо выключил компьютер, повернулся к телевизору.
 — Мы прерываем нашу трансляцию, — прозвучал маслянистый, обволакивающий голос, — чтобы передать специальное сообщение.
 На экране возникла резиденция президента Тику в Мутайга. Джозеф Тику и сэр Пик стояли на каменных ступенях, окруженные репортерами.
 — Я вас надолго не задержу, — предупредил Тику.
 Репортеры придвинулись.
 Сегодня утром, в одиннадцать тридцать, то есть пятнадцать минут назад, правительство Кении завершило дружественные и конструктивные переговоры с правительством Великобритании, которое представлял посол сэр Роберт Пик. В полном соответствии с итогами наших переговоров бивни Слона Килиманджаро завтра в полдень будут выставлены на всеобщее обозрение в Национальном музее Найроби.
 Старый президент пожал руку Пику и лучезарно улыбнулся прямо в камеры. Кибо почувствовал, что улыбка предназначена лично ему.
 — Вот тебе и последний урок. — Кибо печально вздохнул. — Не берись за организацию предвыборной кампании кандидата с одной-единственной идеей, если не уверен, что эта идея протянет до выборов.
 — Что же нам теперь делать? — вырвалось у потрясенного заявлением президента Нджомо.
 — Теперь? — переспросил Кибо. — Идти домой и отдыхать. А послезавтра постараемся придумать, что должен говорить Кимати три последние недели предвыборной кампании, чтобы достойно, а не с разгромным счетом проиграть выборы.
 — А завтра?
 — Насчет тебя не знаю, — Кибо поднялся, подошел к стенному шкафу, достал пиджак, надел, — а вот я пойду в музей и посмотрю, из-за чего разгорелся сыр-бор.


ПЯТАЯ ИНТЕРЛЮДИЯ (6303 г. Г.Э.)

 Домой я вернулся после полуночи, скорее из желания переодеться, а не потому, что хотел провести ночь в собственной постели. Кивнул трехногому швейцару с Хесполита III, подождал, пока лифт сравнит мои ретинограмму и костную структуру с заложенными в его памяти, поднялся на седьмой этаж. Когда коридорная дорожка остановилась перед моей дверью, я сошел с нее, прижал ладонь к пластине сканнера, произнес звуковой код, вошел.
 И оказался лицом к лицу с Букобой Мандакой.
 — Что вы тут делаете? — спросил я.
 — Жду вас, — ответил он, поднимаясь с кресла, в котором сидел.
 — Как вы сюда попали?
 — Есть способы.
 Я смотрел на него, здоровенного, мускулистого, высящегося надо мной словно гора, и решил сменить тему.
 — Ясно. А что привело вас сюда?
 — Хотел поговорить.
 — Мы вроде бы этим и занимались за обедом. Он покачал головой.
 — За обедом мы пикировались, мистер Роджас. А теперь мы поговорим.
 — Я это только приветствую. Вы не будете возражать, если я себе что-нибудь налью?
 — Отнюдь. Бутылки на кухне.
 — Знаю, — сухо ответил я.
 — У вас интересная квартира, мистер Роджас. — Он последовал за мной.
 — Обычная. — Я пожал плечами.
 — Я и сказал — интересная, а не экстраординарная. Я оглядел белые стены, стерильно чистую мебель.
 — Что вы нашли тут интересного? Квартира как квартира.
 — Она интересна тем, что абсолютно ничего не говорит о вас. И в то же время говорит все.
 — Что-то я вас не совсем понимаю.
 Я подошел к бару, приказал двери уйти в стену.
 — Давно вы здесь живете, мистер Роджас?
 — Почти семь лет.
 — И за семь лет вы так и не обжили свою квартиру. Вот это я и нахожу интересным.
 — Я все равно вас не понимаю. — Я достал контейнер.
 — Мебель чисто функциональная, по картинам на стенах невозможно судить о вкусе хозяина. Ковер старый, но такое ощущение, что по нему не ходят. Кухней никто не пользуется. Ни жены, ни семьи, ни любовницы. Вы платите за квартиру, мистер Роджас, но используете ее как номер отеля. В квартире нет ничего от вас. Даже книги и диски чисто развлекательные, нужные лишь в те короткие минуты, когда человек хочет отвлечься. И эти головоломки, мистер Роджас. — Мандака печально покачал головой. — Головоломки.
 — Что они вам?
 — Какой человек будет держать сотни головоломок в спальне и кабинете? Только тот, который хочет заполнить пустоту между часами, отдаваемыми важному делу.
 Я молча смотрел на него.
 — Как не похожа квартира на ваш кабинет, мистер Роджас, — продолжал он. — Везде книги, стены увешаны фотографиями и голограммами редчайших животных галактики, еда и кофе всегда под рукой, мебель не просто удобная, но удобная лично вам. Там вы живете, мистер Роджас, живете ради дела, которым занимаетесь.
 — Вы пришли сюда, чтобы сказать мне об этом? — В голосе моем слышалось раздражение. Очень уж точно охарактеризовал он мою жизнь, увидев несколько комнат со старой мебелью.
 — Нет, я пришел сюда, чтобы сказать, что я очень вами недоволен, мистер Роджас.
 — Да? А почему?
 — Вам известна планета Нелсон двадцать три?
 — Вы так быстро отследили объявление? — удивился я.
 — Разумеется.
 — Я потрясен.
 — А я раздражен. Зачем вы дали его?
 — Хотелось узнать, какие у вас источники информации.
 — Ни мои источники, ни я не испытываем ни малейшего желания участвовать в экспериментах, которые служат исключительно для удовлетворения вашего любопытства, мистер Роджас, — жестко заявил он. — Я потратил немалые средства, чтобы проследить путь объявления до вашего кабинета.
 — Возможно, мне не следовало этого делать, — признал я. — Вычтите ваши расходы из моего вознаграждения.
 — Они составили почти треть того, что я вам плачу.
 — Не важно. — Я пожал плечами. — Вина-то моя.
 — Стоило ли давать это объявление, мистер Роджас? — спросил он, не сводя с меня глаз.
 — Пожалуй, нет. Честно говоря, я предполагал, что вы или ваши люди его не заметите.
 — Проверка вашей гипотезы может обойтись вам в кругленькую сумму, мистер Роджас. Или вам не нужны деньги?
 — Все хотят получать деньги.
 — Но не всем они нужны. — Он задумчиво посмотрел на меня, потом кивнул. — Вам деньги могут купить стерильные квартиры да тривиальные головоломки, которые вы тут держите. Только такие люди, как я, могут ставить перед вами интересные задачи, вроде розысков бивней Слона Килиманджаро. — Он иронически улыбнулся. — Я думаю, мистер Роджас, вам без меня не прожить, как и мне — без бивней.
 — Давно масаи жаждут завладеть бивнями? — спросил я.
 — Довольно-таки, — признал он.
 — С тысяча восемьсот девяносто восьмого года Нашей эры?
 — Не совсем.
 — Но желание это возникло у них до тысяча девятьсот четырнадцатого года Нашей эры? — предположил я.
 — Да, мистер Роджас.
 Я улыбнулся, довольный собой.
 — Я так и думал.
 — Возможно, мне не следовало недооценивать ваши головоломки. Они отточили ваш ум.
 — Благодарю вас.
 Он вновь долго смотрел на меня.
 — Насколько я понимаю, между нашими сегодняшними встречами вы узнали что-то новое.
 — Есть немного. — Я наполнил стакан. — Скорее подтвердилось то, о чем я и сам догадывался. Составите мне компанию?
 — По-моему, я говорил вам, что пью только молоко.
 — К сожалению, молока у меня нет. Не присесть ли нам, мистер Мандака?
 — В кухне только один стул.
 — Так пройдемте в гостиную.
 Он пересек гостиную, сел в большое кресло. И приказал кушетке приблизиться, только потом вспомнив, что мебель в моей квартире не реагирует на команды голосом. Подошел к ней, установил контрольные рычажки так, чтобы она плавала над полом на высоте шести дюймов, при этом мягко покачиваясь, и сел.
 — Так что рассказал вам компьютер этим вечером? — спросил Мандака, когда я отпил из стакана и поставил его на стол.
 — Как и почему англичане вернули бивни Кении.
 — Это произошло в двадцать первом столетии Нашей эры. — В его голосе слышалось недовольство. — Я-то думал, вы прослеживаете историю бивней из прошлого в будущее, а не наоборот.
 — Все так. На экскурс в прошлое расходовалась лишь малая доля мощности компьютера. Просто мне хотелось побольше узнать об этих бивнях.
 Я ожидал вспышки гнева, но он лишь кивнул.
 — Джон Эдвард Кимати, — пробормотал он. — Его стараниями бивни оказались у нас в руках, но мы по-прежнему ничего не предприняли.
 — А что вам следовало предпринять, мистер Мандака?
 — Забрать их из музея и сделать то, чего от нас ждали. То, что еще предстоит сделать.
 — Что же это?
 Он задумчиво посмотрел на меня.
 — Если б я мог надеяться, что вы мне поверите, мистер Роджас, я бы вам рассказал.
 — Почему бы сначала не рассказать, а я уж сам решу, верить вам иди нет? Он покачал головой.
 — Едва ли вы будете работать с полной отдачей, если придете к выводу, что ваш заказчик — безумец.
 — Я уже думаю, что работаю на преступника, но меня это не останавливает.
 На его лице отразилось удивление.
 — На преступника? Почему? Неужели причина лишь в том, что я сумел нейтрализовать охранную систему вашей квартиры?
 — Потому что вы не Букоба Мандака.
 — Я уже говорил вам, что это мои настоящие имя и фамилия.
 — Но в государственных архивах о вас нет никакой информации.
 — Вроде бы за обедом вы удовлетворились моим ответом.
 — Потому что наши интересы совпадают: я хочу найти бивни не меньше вашего. Вы, между прочим, очень сильный человек, мистер Мандака. Так что я и теперь не буду ставить ваш ответ под сомнение, если вы будете настаивать на нем. Но мне хотелось бы знать правду, Он улыбнулся:
 — Интеллигентное решение, мистер Роджас. Пусть я и рискую разочаровать вас, но должен повторить: я — Букоба Мандака.
 — Когда и где вы родились?
 — На Земле, пятьдесят три года тому назад.
 — На Земле? — изумленно переспросил я, ибо впервые встретил человека, родившегося на материнской планете.
 — Совершенно верно.
 — Тогда почему в архивах нет никакой информации о вас?
 — Земля практически опустела, мистер Роджас. На ней сейчас живет не больше пятидесяти миллионов человек, и переписное бюро находится на краю света. Так что моим родителям не составило труда скрыть от властей сам факт моего появления на свет.
 — Почему у них возникло такое желание?
 — Потому что они знали, что может прийти день, когда мне потребуется абсолютная свобода, в том числе, как они правильно предположили, свобода от ненавязчивого контроля государства.
 — Зачем вам свобода от государственного контроля, если вы действуете в рамках закона?
 Он помолчал, словно прикидывая, что можно мне сказать, а что — нет.
 — Пока я не совершил никаких правонарушений, но без колебания переступлю через любой закон, который встанет между мною и бивнями.
 — Путешествие по подложному паспорту — правонарушение, — заметил я.
 — Для меня — нет, — отмахнулся он. Ожил компьютер.
 — С Дунканом Роджасом хотят поговорить.
 — Соединяй, — приказал я.
 — Желаете визуальный контакт или только звуковой?
 — Визуальный.
 Над кофейным столиком появилась Хильда Дориан.
 — Ты знаешь, который теперь час?
 — Перевалило за полночь.
 — Ты должен был связаться со мной, как только вернешься с обеда, — бросила она. — Я проверила твой компьютер, после того как мы с Гарольдом пришли из театра, и компьютер сообщил, что ты ушел домой. Почему ты не доложился?
 — У меня гость. — Я указал на Мандаку. Она отдала своему компьютеру соответствующую команду, и ее образ чуть развернулся, чтобы она могла видеть масаи.
 — Он тебе угрожает? — тут же вырвалось у нее.
 — Отнюдь.
 — Ты уверен?
 — Абсолютно. Перестань опекать меня как ребенка.
 — Перестану, если ты не будешь вести себя как ребенок. Тебе известно, что об этом человеке нет никаких сведений в архивах Содружества, однако ты пригласил его к себе домой.
 — Не так уж я его и приглашал.
 — Что ты хочешь этим сказать?
 — Ничего, Хильда. Заверяю тебя, опасность мне не грозит, и я рад, что он у меня в гостях.
 Она переводила взгляд с одного на другого, потом откашлялась.
 — Мандака, я вас предупреждаю. Вам будет лучше, если завтра утром он придет на работу целым и невредимым.
 И прежде чем масаи успел раскрыть рот, Хильда исчезла.
 — Кто это? — наконец спросил он.
 — Хильда Дориан. — Тут я понял, что имя и фамилия ничего ему не говорят. — Она руководит департаментом безопасности «Брэкстона».
 — Та самая женщина, которую вы хотели привести с собой на обед?
 — Да.
 — Любопытная получилась бы трапеза. — На его губах заиграла ироничная улыбка.
 — Извините, иногда она слишком уж опекает меня. Надеюсь, она вас не оскорбила.
 — Нет. — Он покачал головой. — Наоборот, мне бы хотелось, чтобы был человек, питающий ко мне такие вот чувства.
 — А я бы этого не хотел. — Я скорчил гримасу.
 — Вы так говорите только потому, что сердитесь на нее. Если б вы оказались в одиночестве, по-настоящему в одиночестве, вы бы ее боготворили.
 — А вы по-настоящему одиноки? Он кивнул.
 — У вас нет жены?
 — Нет.
 — Детей?
 Он покачал головой:
 — Мне не разрешено их иметь.
 — Друзья?
 — Ни одного.
 Я уже и не знал, что сказать.
 — Знаете, бывает и хуже. Многие люди сознательно выбирают уединенную жизнь.
 — Я не выбирал такую жизнь, мистер Роджас, — с жаром заверил он меня. — Я бы с удовольствием наслаждался семейным счастьем, хотел, чтобы рядом был человек, который волновался бы обо мне точно так же, как ваш шеф безопасности волнуется о вас.
 — Что препятствует вам обзавестись семьей?
 — Мне предназначено судьбой жить и умереть в одиночестве. — Он посмотрел на меня. — Между прочим, наши жизни очень похожи, мистер Роджас: хладнокровие, минимум эмоций, уединение.
 — Я не нахожу их похожими, — возразил я.
 — Разница лишь в том, что вы добровольно избрали такой образ жизни.
 — Вас послушать, так я отшельник, — запротестовал я. — А я постоянно общаюсь с людьми.
 — Я тоже.
 — И у меня есть работа, — добавил я.
 — А у меня — миссия.
 Не нравился мне этот разговор, поэтому я быстренько сменил тему:
 — Обретение бивней — лишь первый этап вашей миссии, не так ли? Он кивнул.
 — Но вы не искали их все пятьдесят три года, не так ли?
 — Вы совершенно правы, мистер Роджас. На их поиски я затратил только семь лет.
 — А что произошло семь лет тому назад?
 Он долго смотрел на меня, потом пожал плечами.
 — У меня не осталось уже никаких сомнений в том, что я — последний масаи.
 — И последний масаи должен сделать то, что хотел сделать Лийо Нельон, когда разыскивал бивни?
 — Сделать это мог любой масаи. — В голосе его слышались злые нотки. — А последний масаи просто обязан.
 — Но вы не скажете мне, что именно.
 — Вы подумаете, что я сумасшедший.
 — Это деяние как-то связано с потерей масаи могущества, не так ли?
 — Могущество — понятие очень растяжимое, — ответил Мандака. — Вы знаете, сколько нас было, когда масаи боялись все племена Восточной Африки?
 — Нет.
 — Двадцать пять тысяч, мистер Роджас, в сравнении с двумя миллионами кикуйю.
 — Двадцать пять тысяч? — недоверчиво переспросил я. — И вам удавалось держать под контролем треть страны?
 — Никаких стран в Восточной Африке не было, пока их не создали. Были земли, на которых традиционно жили масаи, и мы не предпринимали попыток захвата земель, принадлежащих другим племенам. — Губы его искривила вымученная улыбка. — Но в тысяча восемьсот восьмидесятом году Нашей эры наш величайший колдун, мундумугу Мбатьян предсказал близкий приход трех несчастий с севера, которые поставят масаи на край гибели. В восемьдесят первом году на нас обрушилась эпидемия ветряной оспы, после которой погибло девяносто процентов масаи, в восемьдесят втором наши стада поразила чума, после которой осталось лишь несколько коров да бычков.
 — А третье несчастье? — спросил я.
 — В восемьдесят третьем в Масаиленд из Момбасы пришел двадцатилетний шотландец Джозеф Томсон.
 — Томсон стал вашим третьим несчастьем? — хмурясь, спросил я.
 — Не столько сам Томсон, сколько белый человек, который отнял наши земли и попытался растоптать нашу культуру. — Мандака вздохнул. — Все, что предсказал Мбатьян, сбылось, но мы выдержали и остались величайшими воинами Восточной Африки. Ни один юноша не становился elmoran, взрослым, не убив льва своим копьем. — Он нахмурился. — Но англичане отняли наши копья и запретили нам даже носить щиты. Мы не имели права убить льва, напавшего на наши стада. Из воинов они превратили нас в беззащитных пастухов. — Тут он внезапно хохотнул. — Мы никогда не ладили с англичанами. Вы знаете, масаи — единственное племя, не участвовавшее в первой мировой войне. Англичане потребовали, чтобы все африканцы, годные к строевой службе, явились на призывные пункты, а мы им сказали! «Нет, нет, мы не воины, у нас нет оружия, которым мы могли бы сражаться. Мы теперь пастухи и останемся с нашими коровами и козами».
 — Извините за любопытство, но какое отношение имеет все это к бивням?
 — Самое непосредственное. — Голос его переполняла горечь. — И вот что меня особенно злит: бивни не одно столетие находились в Кении, но мы не отняли их у кикуйю. Насколько мне известно, даже не пытались отнять. — Он задумался. — Именно тогда, до того, как бивни перешли в частные руки, нам следовало завладеть ими.
 — Я удивлен, что государство с ними рассталось, — заметил я — После накала страстей, сопровождавших борьбу Кимати и Тику, они должны были превратиться в национальную святыню.
 — Они и превратились.
 — Тогда почему государство отдало их?
 — Какой-нибудь чиновник из кикуйю или луо получил хорошую взятку, — пренебрежительно бросил Мандака.
 — Разве подробности вам не известны? — удивился я.
 — Нет. Я знаю лишь, что в первом тысячелетии Галактической эры бивни попали в частные руки. Их история всегда волновала меня куда меньше, чем их нынешнее местонахождение.
 — Значит, вам все равно, как это произошло? — разочарованно спросил я.
 — Зато вам, я вижу, небезынтересно. Сколько нужно времени, чтобы узнать об этом?
 — Я уверен, что передача бивней проходила официально, с подписанием соответствующих документов. Если так, то моему компьютеру в «Брэкстоне» потребуется три или четыре минуты, чтобы найти интересующую нас информацию. Если хотите, я могу спросить его об этом прямо сейчас.
 Он согласно кивнул, и через несколько минут компьютер начал знакомить нас с тем, что ему удалось выяснить.




 ГЛАВА ШЕСТАЯ




КУРАТОР(16 г. Г.Э.)

  Мои годы тяжелым грузом лежали на теле, когда я взбирался по склону Рифтовой долины, по-прежнему держа курс на юг. Однажды, пока я спал, муравьи забрались мне в хобот, и боль едва не свела меня с ума, прежде чем я сумел добраться до воды и утопить их. Я видел других слонов, которые умирали от физических мучений, или от голода, или от клыков хищников, которые нападали на тех, кто слишком ослабел и не мог защищаться, но я знал, что мне такая смерть не грозит. 
  Время давило на меня, жгло мои внутренности, как солнце жгло спину, заставляло убыстрить шаг. Львица, поедающая водяного козла, зарычала на меня, не желая уступать дорогу. Я поднял хобот, воинственно протрубил, и она попятилась, даже не решаясь оскалить зубы. Крокодил напал на мою ногу, когда я переходил узкую, мелкую протоку. Я поднял его хоботом и переломил пополам. Стадо импал попалось мне на пути. Я бросился на них, утверждая свое право идти там, где мне того хочется, и они унеслись в ужасе. 
  Характер мой портился на глазах, болела душа, но я гнал и гнал вперед свое древнее тело. Яне желал страдать молча, я оглашал африканские просторы пронзительными, истошными воплями, предупреждая людей и животных уйти с моей тропы, по которой я шел навстречу судьбе. 
 Музей африканских древностей гордился своей прекрасной экспозицией, пусть и не соответствующей названию. Во-первых, она охватывала короткий трехсотлетний период, с 1780 до 2080 года Нашей эры. Во-вторых, экспонаты представляли не всю Африку, даже не Восточную Африку, а одну лишь Кению. И прежде чем перебраться в прекрасное здание из стекла и мрамора на колонизированной Новой Кении, музей располагался в Найроби.
 На заре Галактической эры, в тридцатом столетии после Рождества Христова, Республика передала изобильную Новую Кению с богатой животной жизнью, сотнями речушек, плодородной почвой перенаселенной Кении. Сентиментальные кенийцы хотели назвать столицу Нью-Найроби, но она получила другое название — Кениата-Сити, в честь Mzee, Мудрого Старика, который освободил Кению от англичан и провел страну через первые, самые трудные годы независимости Теперь в Кениата-Сити проживало полмиллиона человек. Еще миллион составляло население Нью-Момбасы, Литтл-Наиваша, Ньерере-Сити и Керичо-Тауна, а оставшиеся двести тысяч жили и работали на фермах в экваториальной зоне планеты.
 К поверхностной трансформации прибегать практически не пришлось, население Новой Кении прирастало достаточно равномерно, политические метания отсутствовали, так что планета достаточно легко вписалась в Республику. На новые бактериологические заболевания нашлись новые медикаменты, для новых почв создавались новые злаки, выполнение новых обязанностей члена галактического сообщества взяли на себя новые правительственные департаменты, для покрытия новых долгов взимались новые налоги.
 А когда налоги достигли предела, переступить который правительство не решалось, приходила пора затягивания поясов и сокращения расходов. Под такое сокращение и попал текущий бюджет Музея африканских древностей.
 — Подведем итог, — возвестил Джошуа Киджано, главный куратор музея, собрав руководителей отделов. — Для посетителей музей будет открыт четыре дня в неделю, по три часа. Отделы обслуживания и обеспечения безопасности сокращаются вдвое. Жалованье всех сотрудников музея уменьшается на пятнадцать процентов. Новая зарплата замораживается и в обозримом будущем не будет автоматически увеличиваться в соответствии с инфляцией. Если кто-то из вас не желает работать на таких условиях, я никого не буду осуждать. Все желающие получат рекомендательные письма с самой лестной характеристикой. — Он оглядел шестерых начальников отделов, тяжело вздохнул. — Мы давно ждали этого. Однако я уверен, что сложившуюся ситуацию вам надо обдумать. Жду вас у себя сегодня и завтра, в первой половине дня. — Он посмотрел на полную, седовласую женщину. — Эстер, буду тебе очень признателен, если ты задержишься на несколько минут.
 Остальные потянулись за дверь, полушепотом разговаривая между собой. Эстер осталась в кабинете куратора, на удивление просторном, лишенном предметов старины, занимающих все свободное место.
 — Пожалуйста, присядь, Эстер. — Он обошел свой стол, сел сам.
 — Неужели все так плохо, Джошуа? — Эстер опустилась на стул.
 — Ужасно, — подтвердил он. — Сколько лет мы с тобой отдали этому музею? Семьдесят пять? Восемьдесят?
 — Восемьдесят три, — ответила она. — И теперь они хотят погубить музей, не так ли?
 — Не весь.
 — Основные коллекции!
 — Они все основные, — возразил куратор.
 — Значит, те коллекции, над которыми ты и я работали всю жизнь. Он кивнул.
 — Ты, разумеется, знаешь, что к нам поступило предложение о покупке коллекции бабочек.
 — На Земле эта коллекция собиралась пятьсот лет. Для них это что-то да значит?
 — Похоже, что нет. Музей национальной истории далекого Лондона предложил за нее очень приличную сумму.
 — Оценить коллекцию бабочек невозможно. Это самая полная из всех коллекций.
 — О цене нас не спрашивали, — с горечью заметил он. — Они оценили ее сами. И, к сожалению, вышли со своим предложением прямо на правительство.
 — Они не дураки, — покивала она. — Они знали, что мы им откажем.
 — Они также знали, что какой-нибудь бюрократ увидит в музее новый источник доходов. — Киджано пристально посмотрел на Эстер. — С этим я и боролся последние две недели.
 — Я думала, ты боролся за наш бюджет.
 Он покачал головой.
 — Это я говорил остальным. Ту битву я проиграл в первые двадцать минут. Я боролся за спасение музея.
 — И?
 — Мы достигли компромисса.
 — Бабочки?
 — Бабочки — только начало. — Его голос переполняла горечь.
 — Что еще? — спросила она, предчувствуя беду.
 — Они согласились, что все отделы, напрямую связанные с культурным наследием Новой Кении, останутся нетронутыми. Но я должен сразу предупредить тебя, прежде чем ты решишь, оставаться ли тебе на посту начальника отдела животного мира, что мне не удалось защитить твои экспозиции.
 — Это я уже поняла.
 — В знак протеста я подал прошение об отставке, вступающее в силу через две недели. Почему бы тебе не последовать моему примеру, Эстер? В Республике много музеев, которые с радостью примут на работу специалистов с таким опытом.
 — И позволить какому-нибудь бюрократу, не отличающему млекопитающее от рептилии, разрушить то, что мы с тобой строили всю жизнь? — спросила она. — Животный мир — такая же часть нашего наследия, как произведения искусства или племенные костюмы, Джошуа. Наши отношения с природой позволили нам стать такими, какие мы есть!
 Киджано глубоко вздохнул.
 — Ты это знаешь, и я знаю, но я не смог убедить правительство в нашей правоте. — Он положил руки на стол, нервно переплел пальцы. — Их позиция такова: другие отделы показывают историческое и культурное наследие людей, живущих на Новой Кении, в то время как экспозиции отдела животного мира более уместны в Музее естественной истории Земли.
 — Это же нелепо!
 — Я знаю. Но они настроились что-то продать, и тут я бессилен.
 — Разве они не понимают, что заменить эти экспонаты нечем? — с жаром воскликнула Эстер Камау. — Если мы продадим бабочек и морские раковины, такой коллекции нам больше не собрать!
 — Разумеется, понимают, — кивнул Киджано. — Но одно дело — понимать, и совсем другое — осознавать, что это твое. Они политики. Сейчас их беспокоит лишь двадцатидевятипроцентная инфляция и падение шиллинга относительно республиканской кредитки.
 — Экономика придет в норму и без продажи бесценных коллекций, которые собирались более чем тысячу лет.
 — Их не волнует состояние экономики через пять или десять лет, — терпеливо объяснил он. — Их заботят выборы в следующем году или годом позже.
 — Наша коллекция бабочек не решит их проблем, — стояла она на своем.
 — Они замахнулись не только на коллекцию бабочек.
 — После их аукционов хоть что-то останется, Джошуа?
 — Надеюсь. Они согласились оставить нам главные экспонаты бонго и окапи, Ахмеда из Марзабита, окуня рекордных размеров, выловленного в Ниле, последнюю импалу, последнего гепарда.
 — В нашей экспозиции шесть тысяч экземпляров. Сохранение шести ты называешь компромиссом?
 — Нет. Компромисс состоит в том, что пять других отделов остаются нетронутыми.
 — По-моему, от твоего компромисса дурно пахнет.
 — Согласен с тобой, но альтернатива и того хуже. Она задумалась:
 — Не можем мы привлечь на нашу сторону прессу?
 — Я уже пытался. Всепланетным информационным структурам наши проблемы до лампочки, а те, кто хотел бы что-то сделать, составляют лишь два процента населения. Которые и так на нашей стороне.
 — Ты сделал не все, что мог, — упрекнула она куратора.
 — Ты несправедлива, Эстер. Тебя заботит судьба твоего отдела, я же борюсь за выживание всего музея.
 — Извини. — Голос ее смягчился. — Я знаю, ты старался. Но этого оказалось недостаточно. Надо что-то придумать. Мы не вправе позволить этим эгоистичным, невежественным, аморальным политикам разбазарить коллекцию, которая собиралась полторы тысячи лет!
 — Тут мы бессильны. — Он беспомощно развел руками.
 — Всегда можно найти выход.
 — Я не могу одобрить действия, которые нанесут урон музею.
 Она долго смотрела на него.
 — Ты хороший человек, Джошуа, но уж больно наивный. Неужели ты не понимаешь, что одним отделом дело не кончится? Покончив с ним, они примутся за остальные. Одни только драгоценные камни стоят многие миллионы шиллингов. И как долго ты удержишь их после того, как они распродадут ракушки и чучела львов?
 — Они заверили меня…
 Эстер пренебрежительно фыркнула.
 — После того как они разбазарят отдел животного мира, их заверения не будут стоить и выеденного яйца.
 — Возможно, ты права. Поэтому я и подал прошение об отставке. Я слишком много вложил в этот музей, чтобы смотреть, как его растаскивают по частям. — Он посмотрел на Эстер. — А ты не хочешь подать в отставку?
 Она покачала головой.
 — Мы не можем удрать в кусты. Кто-то должен с ними бороться. Их надо остановить, Джошуа.
 — Они — правительство. Их не остановишь, — вздохнул куратор.
 — Я попытаюсь. — Она гордо вскинула голову.
 Совет директоров музея, многие из которых занимали важные государственные посты, отказался принять отставку Джошуа Киджано, настояв, что тот должен отработать оговоренный контрактом срок и проследить за распродажей коллекций отдела животного мира. Он оспорил их решение в суде, проиграл дело и с неохотой согласился доработать оставшиеся четырнадцать месяцев.
 Коллекция бабочек стала первой ласточкой. Тут Эстер Камау оказалась бессильна на соглашении уже стояли подписи высоких договаривающихся сторон.
 Но за остальные экспонаты она сражалась отчаянно, в надежде на улучшение экономической ситуации.
 Музей на Биндере Х захотел приобрести коллекцию животных саванны. Она связалась со своим коллегой на Биндере, объяснила ситуацию и спасла буйвола и хищников, пожертвовав антилопами и газелями.
 Университет на Сириусе V заинтересовался окаменелостями, найденными на озере Туркана. Она подделала инвентаризационную опись, сохранив девятнадцать наилучших образцов, и отправила оставшиеся 236 лишь тогда, когда ее прижали к стенке.
 Коллекция ракушек в восемнадцать тысяч экземпляров. Ее пожелали приобрести музеи с Гринвельдта и Роллукса IV. В совете директоров Гринвельдтовского музея нашелся ее хороший знакомый. В итоге ракушки отбыли на Гринвельдт, но двести самых редких, по договоренности со знакомым, остались на Новой Кении.
 А потом Грегори Руссо, губернатор Дедала II, наживший состояние на продаже флоту боевых кораблей, большой поклонник охоты на Внутренних мирах, заявил, что хочет приобрести для своей частной коллекции бивни знаменитого Слона Килиманджаро.
 Она выждала две недели, затем сообщила губернатору, что бивни не числятся в списке экспонатов, выставленных музеем на продажу.
 Он ей не ответил, и Эстер решила, что вопрос закрыт, но месяц спустя ее вызвали в кабинет Джошуа Киджано.
 Он подождал, пока она сядет, потом протянул ей личное письмо губернатора Руссо. Она прочитала письмо, вздохнула, положила на стол.
 — Ты сказала губернатору Руссо, что бивни Слона Килиманджаро не продаются?
 — Да, — кивнула Эстер.
 — У тебя есть список экспонатов, которые сняты с распродажи, Эстер. Бивни в нем не значатся.
 — Это особый случай. Бивни Слона Килиманджаро — не просто охотничий трофей, они представляют собой огромную историческую ценность.
 — Какую же?
 — В две тысячи пятьдесят седьмом году Нашей эры они едва не решили судьбу избирательной кампании в Кении.
 — Правда? — удивился Джошуа Киджано. — Я об этом ничего не знаю.
 — Тогда позволь рекомендовать тебе некоторые исторические книги и диски. Бивни — самый важный экспонат нашего музея.
 — Я бы хотел прочитать эти книги. Если все так, как ты говоришь, я обращусь в правительство и постараюсь убедить их, что бивни надо сохранить. — Внезапно глаза его, только горевшие энтузиазмом, потухли.
 — В чем дело, Джошуа?
 — Они не согласятся. Губернатор Руссо предлагает за бивни триста тысяч кредиток. Больше двух миллионов новокенийских шиллингов!
 — Но я думала, речь идет о продаже наших коллекций другим музеям, чтобы люди всегда могли на них посмотреть. Этот человек даже не кениец, Джошуа, и бивни нужны для его частной коллекции.
 — Правительство смотрит на все это иначе. Главное для них — триста тысяч кредиток, так что они ухватятся за его предложение.
 — За такие деньги мы можем продать ему одного из двух наших носорогов.
 — Не нужен ему носорог. Он хочет купить бивни. О чем и пишет.
 — Если ему нужны бивни, пусть утроит сумму, и мы продадим ему Ахмеда. Но бивни Слона Килиманджаро должны остаться здесь.
 — Ахмед из Марзабита — самый знаменитый слон в нашей истории, — напомнил Джошуа, — единственное животное, охраняемое специальным указом президента. Не просто президента, а самого Mzee. Правительство уже согласилось оставить Ахмеда в музее.
 — Бивни Слона Килиманджаро гораздо важнее, — настаивала Эстер.
 — Но их нет в списке.
 — Плевать я хотела на этот список! — взорвалась Эстер. — Я — куратор отдела животного мира, и я говорю, что эти бивни — самый значительный экспонат музея.
 Он долго смотрел на нее, тяжело вздохнул.
 — Эстер, если я откажу ему, он прямиком направится в правительство. И там его предложение примут. А мой отказ лишь отсрочит неизбежное.
 — Отсрочка нам не повредит. Что они могут тебе сделать, уволить? Ты уже хотел уйти, но они не приняли твоей отставки.
 Он улыбнулся:
 — Ты права. — Улыбка увяла. — Получив мой отказ, он обратится в правительство. Все-таки он губернатор целой планеты. У него есть высокопоставленные друзья.
 — Я знаю, что обратится. Мы с тобой не армия, Джошуа. Силы наш ограниченны. Но мы должны хвататься за каждую соломинку.
 Три недели спустя представитель Руссо обратился к правительству Новой Кении. Правительство получило деньги, представитель — разрешение на вывоз бивней, а Эстер Камау начала готовиться к последней битве.
 Через семнадцать дней зажужжал компьютер. Эстер Камау оторвалась от бумаг.
 — Да?
 — Это Джошуа. Он здесь.
 — Кто?
 — Губернатор Руссо. — Киджано запнулся. — Если для тебя это слишком болезненно, я сам отдам ему бивни.
 — Нет. — Она поднялась. — Встретимся у стенда с бивнями.
 Она прошла несколько длинных залов, мимо пустых выставочных стендов и пьедесталов, свернула в маленькую комнату, где в большом стеклянном шкафу хранились два бивня.
 Несколько минут спустя появился Киджано в сопровождении высокого, загорелого, мускулистого мужчины средних лет с копной седых волос.
 За ними на почтительном расстоянии следовала четверка молодых людей.
 — Эстер, это Грегори Руссо, губернатор Дедала II.
 — Я знаю. — Протянутая рука губернатора повисла в воздухе, а Эстер пронзила его взглядом.
 — Что-то не так? — спросил Руссо.
 — Просто хочу получше рассмотреть человека, который покупает трофеи другого охотника.
 — Я не просто охотник, — поправил ее Руссо. — Я и коллекционер. — Он помолчал. — Как я понимаю, вам очень не хочется продавать эти бивни. Позвольте заверить вас, что теперь они будут находиться под охраной самой совершенной системы сигнализации.
 — В этом я не сомневаюсь. Как и в том, что никто не увидит их, кроме вас и ваших друзей.
 — Время от времени я открываю мое загородное поместье для широкой публики.
 — Наш музей открыт каждый день.
 — Но ваших посетителей больше заботит национальный долг, а не национальные сокровища, — улыбнулся Руссо. — Поверьте мне, это взаимовыгодное соглашение.
 — Я вам не верю, губернатор Руссо. Он хотел ей ответить, передумал, пожал плечами, вопросительно посмотрел на Киджано.
 — Губернатор привел людей, которые переправят бивни на его корабль, — сообщил ей Киджано.
 — Я все обдумала и решила, что не разрешу вам этого сделать, — твердо заявила Эстер.
 — Что? — вскинулся Руссо.
 — Экономический кризис — явление временное. А бивни Слона Килиманджаро принадлежат вечности. Мне жаль, что вам в этой истории отведена роль злодея, но я положила всю жизнь на сохранение древностей. Заменить или вернуть их невозможно, и я не могу допустить, чтобы политики лишали нас нашей истории.
 — Мне кажется, вы оторвались от реалий, — покачал головой Руссо. — Я вам сочувствую, но бивни принадлежат мне. Я за них уже заплатил.
 — Тогда я умоляю вас как человека, большую часть своей жизни прослужившего людям, еще раз послужить им, подарив бивни музею.
 — Это невозможно, — покачал головой губернатор. — Я заплатил за бивни, они — мои, и я здесь, чтобы увезти их на Дедал.
 — Вам их не увезти, — возразила Эстер.
 — Что вы такое говорите? — возмутился Руссо.
 — В чем дело, Эстер? — встревожился Киджано.
 — Джошуа. — Она повернулась к куратору музея. — Мы должны где-то остановиться. Мы не имеем права позволить им уничтожать то, что создавалось полторы тысячи лет.
 — У меня такое ощущение, что вы мне угрожаете. — Руссо более не улыбался.
 — Дело именно так и обстоит, губернатор.
 — И каким же образом одна безоружная женщина может помешать моим людям забрать бивни?
 — Одной безоружной женщине с вами не справиться. Поэтому я и установила взрывное устройство под один из бивней. Если кто-то коснется его, все крыло взлетит на воздух вместе с теми, кто в нем находится.
 — Под какой бивень? — нахмурился Руссо.
 — Так я вам и сказала!
 — Это нелепо! — взорвался Руссо. — Я просто приглашу специалистов, которые разминируют бивень, и все равно увезу их, а вы проведете несколько лет в тюрьме.
 — Взрывное устройство среагирует на малейшую вибрацию. Я не уверена, что ваши специалисты сумеют его снять.
 Руссо вновь посмотрел на Киджано.
 — Она говорит правду?
 — Понятия не имею.
 — А что вы думаете?
 — Я думаю, — после паузы ответил Киджано, — что не хотел бы находиться в музее, если вы решите забрать бивни.
 Руссо приказал своим людям выйти за дверь, повернулся к Эстер Камау.
 — Хорошо. Что вы еще хотите? Больше денег?
 — Если б я хотела денег, трехсот тысяч хватило бы за глаза.
 — Так чего же вы хотите?
 — Проще сказать, чего я не хочу.
 — Пожалуйста, скажите.
 — Музей — это не здание, оно новое, а экспонаты, древности, которым я посвятила всю жизнь. Не только я, две тысячи ученых за последние полторы тысячи лет приложили руку к созданию этой коллекции. Конечно, они делали это ради собственной славы и из любопытства, но они трудились на благо всех кенийцев, и теперь мы продолжаем их работу ради живущих на Новой Кении. Это наша история, наше прошлое. Все, что у нас было, и все, что есть, — эти сокровища принадлежат всему народу. И я не хочу и не могу допустить медленного растаскивания музейных коллекций. — Она помолчала. — Уж лучше я все уничтожу одним махом.
 — Но продажа экспонатов куда выгоднее их уничтожения, — заметил Руссо. — Я, к примеру, готов подписать с вами соглашение, предоставляющее вам первоочередное право выкупить бивни, если я или мои наследники решат их продать. Я уверен, что и другие покупатели ваших экспонатов согласятся на такое условие.
 — Какой прок от этого соглашения, если эти экспонаты могут оказаться в добрых двухстах тысячах световых лет и на продажу их выставят лет через тысячу?
 — Такое соглашение по крайней мере оставит вам возможность исправить ошибку, совершаемую, по вашему мнению, правительством. Уничтожение бивней и других экспонатов лишит вас такой возможности.
 — Есть и третий вариант.
 — Какой же?
 — Оставить бивни, где они есть. Это их законное место. Он покачал головой.
 — Шантажу я не уступлю.
 — Тогда послушайте, что я хочу сказать вам о музее, и, возможно, мне удастся убедить вас в своей правоте.
 — Сначала отключите взрывное устройство, а потом я вас выслушаю.
 — Я вам не верю, губернатор.
 — Не верите, что выслушаю?
 — Что примете правильное решение, выслушав меня. Он долго молчал, разглядывая две колонны слоновой кости, потом вновь повернулся к ней.
 — Почему именно бивни?
 — Я вас не понимаю.
 — Я знаю, что вы продали чучела чуть ли не всех животных, а также коллекции ракушек и бабочек. Почему именно бивни заставили вас решиться на крайние меры?
 — В них величие Кении, — ответила она.
 — Что вы хотите этим сказать? Я, разумеется, не очень хорошо знаю историю бивней, но могу предположить, что их добыли в ходе какой-то охотничьей экспедиции.
 Эстер покачала головой.
 — Бивни — это сама Кения! — с жаром воскликнула она. — Кения славилась дикими животными, а эти бивни принадлежали величайшему животному на Земле. Кения занималась торговлей слоновой костью, и эти бивни тоже продали на аукционе. Кения была колонией, потом обрела независимость, а бивни остались последним свидетельством британского колониализма. Многие великие сыны Кении боролись за независимость, но точку в этой борьбе поставил Джейкоб Тику, вернув бивни Кении. Потом кенийцы улетели к звездам, и бивни отправились в это путешествие вместе с ними. Кения — микрокосм эволюции человечества, от примитивного человека к жителю города и космическому путешественнику, и они пережили все эти эпохи. Для истории Кении они бесценны. — Она всмотрелась в Руссо. — Без них мы ничто.
 — Ясно. — Руссо медленно кивнул. — Они значат для вас очень многое.
 — Для всех кенийцев.
 — Но особенно для их куратора.
 — Моя работа — сохранить бивни для вечности. Поэтому я не могу допустить, чтобы вы увезли их. Вы это понимаете?
 Руссо улыбнулся:
 — Теперь понимаю. — Он повернулся к Киджано. — У вас есть ключи от стенда?
 — Ключей нет. Замок открывается отпечатком большого пальца одного из руководителей музея.
 — Пожалуйста, откройте его.
 — Но взрывное…
 — Никакого взрывного устройства нет, — заверил его Руссо.
 Киджано осторожно подошел к стенду, приложил большой палец правой руки к сканнеру, стеклянная дверь распахнулась.
 Руссо шагнул к бивням, коснулся каждого, повернулся к Эстер Камау.
 — Я не стану выдвигать против вас обвинения. Несправедливо осуждать священника за желание уберечь святыню.
 Он вышел из комнаты за своими людьми, а Эстер печально посмотрела на доброго друга.
 — Извини, Джошуа. Я не могла не попытаться спасти их.
 — Знаю.
 — И взорвать не смогла.
 — Я и не думал, что сможешь, — кивнул он.
 Меньше чем через год Музей африканских древностей продал свой последний экспонат — копье нанди ручной работы.
 Эстер Камау не стала свидетельницей этого знаменательного события. Она умерла семью месяцами раньше. Никаких болезней доктора у нее не нашли, просто ей не хотелось жить. Джошуа Киджано обратился к правительству с просьбой установить на ее могиле скромный памятник за государственный счет. Бумага эта шесть лет пролежала без движения. За это время Джошуа Киджано умер, и, когда до его просьбы дошли руки, никто уже не мог вспомнить, кто такая Эстер Камау и за какие заслуги правительство должно тратить на нее деньги налогоплательщиков. Бумагу положили под сукно и вскоре забыли, потому что выяснилось, что правительственная политика финансовой стабилизации привела к стагнации экономики, и теперь эксперты старательно искали новые пути ее стимулирования.
 Музей, пять лет простоявший пустым, за несколько месяцев кардинально реконструировали и разместили в нем бурно разрастающееся Бюро экономического развития. И все правительственные чиновники Новой Кении гордились тем, что нашли достойное применение уже, казалось бы, никому не нужному, но еще добротному сооружению.


ШЕСТАЯ ИНТЕРЛЮДИЯ (6303 г. Г.Э.)

 Кристалл компьютера потух, Мандака посмотрел на меня.
 — Ваше любопытство удовлетворено? — спросил он.
 — На текущий момент.
 — Ирония ситуации в том, что из всех кенийцев только один попытался спасти бивни, и тот не был масаи.
 — А откуда вы это знаете?
 — Камау — имя кикуйю, — объяснил Мандака. — Опять же, она занимала важную и престижную должность, следовательно, не могла принадлежать к масаи, — с горечью добавил он.
 — Почему?
 — Уже поздно, и меня мучает жажда, мистер Роджас. — Мандака встал, потянулся. — Я думаю, мне пора домой.
 — А мне спать совсем не хочется. Я с радостью провожу вас, если вы живете неподалеку.
 — Живу я далеко, — ответил он. — Вы все равно хотите проводить меня?
 — Да.
 — И увидеть, как живет последний масаи? — Его глаза весело блеснули.
 — Наверное, как и все, — предположил я.
 — Вы же в это не верите, мистер Роджас.
 — Не верю, — признал я.
 — Ох уж это ваше любопытство! Хорошо, мистер Роджас, я покажу вам то, чего не видел ни один человек с тех пор, как я поселился на этой планете.
 — Спасибо.
 Он направился к двери, подождал, пока я прикажу огням погаснуть, вышел в коридор, опять подождал, пока я перепрограммирую систему охраны и замок.
 — Вас, конечно, это не остановит, — прокомментировал я свои действия, — но вдруг кто-то наблюдал за вами, когда вы входили в квартиру. Пусть они попотеют.
 — Я бы об этом не тревожился, мистер Роджас. В вашей квартире не на что позариться.
 Я хотел огрызнуться, но тут до меня дошло, что он совершенно прав, поэтому промолчал и повел его к аэролифту, на котором мы спустились в холл. Швейцара с Хесполита сменила его коллега с Мендори, похожая на кошку, мускулистая, с шелковистым желтым мехом. Я предупредил ее, что не вернусь до следующего вечера, потому что после визита к Мандаке намеревался поехать в «Брэкстон».
 Мы вышли из дверей, встали на медленную дорожку, на перекрестке перешли на дорожку-экспресс, которая в пять минут пронесла нас через город и доставила на западную окраину. Там мы поменяли еще три дорожки, пока не сошли с последней перед высоким зданием из хрома и стекла, сверкающим в лунном свете.
 — Моя скромная хижина, — с саркастической улыбкой объявил Мандака.
 Миновав сложную систему охраны, мы оказались в вестибюле и повернули налево, к личному аэролифту, который доставил нас на самый верхний, семьдесят девятый этаж. По застеленному ковром, ярко освещенному коридору движущаяся дорожка понесла нас направо и остановилась у первой же двери.
 Мандака что-то произнес на незнакомом мне языке, подождал, пока охранная система идентифицирует его. Дверь открылась, пропуская нас в квартиру, и встала на место, едва мы переступили порог.
 — Свет, — приказал Мандака, и вся квартира разом осветилась.
 Я стоял на утоптанной земле маленького дворика, окруженного изгородью из растений с большими шипами. Справа от себя я увидел хижину, крытую соломой, с обмазанными глиной стенами. А вместо стен передо мной открылась панорама уходящей вдаль саванны.
 Через двор я последовал за ним в хижину. Мебель заменяли три примитивные циновки. В середине горел костер. Тепла я не почувствовал и сразу все понял.
 — Голографические проекции? — спросил я. Мандака кивнул.
 — Да. Вы стоите на ковре, и я полагаю, что владельцам дома не понравились бы хижины, сделанные из высушенного коровьего помета. Я выбрал эту квартиру только потому, что высота потолков здесь двадцать футов и я смог разместить проекторы нужной мне мощности. — Он улыбнулся. — Мне надо переодеться. Через минуту вернусь.
 С этими словами он наклонился и прошел через низкую дверь воображаемой хижины, хотя мог пройти во весь рост, через проекцию. Ожидая его, я обошел хижину. У стены стояли два копья с большими металлическими наконечниками. Я коснулся одного и, к своему изумлению, обнаружил, что оно настоящее. Потом вроде бы услышал чье-то блеяние, но решил, что это фонограмма. Над огнем висел котелок, в котором что-то варилось. Как выяснилось, тоже топографическое.
 — Добро пожаловать в мой дом, мистер Роджас. — Мандака вновь появился в хижине, одетый в какой-то красный балахон, оставляющий открытым одно плечо и свисающий ниже колен. В одной руке он держал древний бурдюк с молоком. Поднес его ко рту, выпил, осторожно положил на пол.
 — Это… необычно.
 — Я — последний масаи. — Скрестив ноги, он сел на циновку у костра. — Не осталось никого, кто будет чтить и поддерживать древние обычаи.
 — Меня поражает другое. Вы действительно так живете.
 — Я следую всем ритуалам, которые не противоречат местным законам, — ответил он. — То есть я не режу коз и не предсказываю будущее по их внутренностям. Я также не доказал, что стал мужчиной, потому что не убил копьем ни одного льва.
 — Это неудивительно. Последний лев умер в две тысячи восемьдесят восьмом году Нашей эры.
 — Да, конечно, вы же ведущий эксперт «Уилфорда Брэкстона»! — Он хохотнул.
 — Масаи мерили свое богатство числом принадлежащего им скота. Но я вижу лишь голограмму пустой саванны. Куда подевались все коровы и козы?
 — Дело в том, что скот у меня настоящий, мистер Роджас, — ответил Мандака. — Мне принадлежат большие стада на четырнадцати планетах. И состояние я сколотил на мясе, шкурах и молоке.
 — Как я понимаю, и остальные комнаты вашей квартиры… напоминают о давно ушедших днях.
 — Кроме моего кабинета, из которого я контролирую покупку и продажу скота.
 Я задумался, как бы потактичнее задать следующий вопрос, но не нашел нужных слов. И спросил в лоб:
 — Вы не находите, что отсутствие современных удобств не есть благо?
 — Я нахожу, что для меня такой дом — необходимость, — серьезно ответил он. — Когда я уйду, не останется никого, кто будет помнить наши традиции. Мы — гордый народ, мистер Роджас. Мы обходили ловушки западной цивилизации и после того, как европейцы ассимилировали все остальные племена. Мы жили в гармонии с окружающей нас природой, мы ни у кого не просили милости, но и никому ее не подавали. Мы хотели только одного: чтобы нам позволили жить, как мы жили всегда… — Он замолчал, глубоко задумавшись, потом продолжил. — Знаете, мистер Роджас, мы никогда не забивали наш скот для еды, только смешивали их кровь с молоком.
 — Весь ваш народ жил на молоке с кровью? — изумленно спросил я.
 — Главным образом. — Он уставился в какую-то точку пространства и времени, и мерцание костра отбрасывало странные тени на его темное лицо. — Когда-то мы были великим народом. Наших elmorani, молодых воинов, боялись все, кто их видел, женщин защищали все наши воины, а наши земли считались самыми плодородными во всей Восточной Африке. Мы говорили на своем языке, с презрением отметая суахили и английский. — Он посмотрел на меня, печально улыбнулся. — А потом пришел черед перемен, столь неспешных, что поначалу мы ничего не заметили. Мы проиграли сражение с лумбва. Нанди сумели дать нам отпор. Наша молодежь стала носить рубашки и шорты. Когда мы заболевали, то шли в больницу, а не к мундумугу. Не успели мы оглянуться, как многие из нас говорили уже на суахили и мы начали выпрашивать шиллинги у туристов за право сфотографироваться с нами. И при этом нас стало гораздо больше, чем во времена былого величия.
 Он вздохнул и продолжил, словно забыв о моем присутствии:
 — Потом пришла пора независимости, и англичане отдали страны таким людям, как Кениата и Ньерере. Когда человек достиг звезд, он колонизировал Новую Кению, Уганду II, Ньерере, но масаи остались на Земле, без земель, без скота, без собственного языка. — Он помолчал, словно возвращаясь из прошлого в настоящее. — А теперь остался только я, мистер Роджас. Я один могу искупить грехи моего народа.
 — Как?
 — Я должен кое-что сделать, и, кроме меня, сделать это некому.
 — Поэтому вам и потребовались бивни? Он кивнул:
 — Поэтому мне и потребовались бивни.
 — Как могут бивни искупить грехи вашего народа, спасти его?
 — Я вам скажу, мистер Роджас, когда вы найдете бивни и они станут моими.
 — Ловлю вас на слове.
 — Я очень надеюсь, что мне удастся выполнить данное вам обещание.
 — Удастся, — уверенно заявил я. — Даже сейчас, пока мы беседуем, компьютер ищет бивни.
 — Я знаю. — Он глубоко вздохнул. — Вы и представить себе не можете, сколь они важны для меня. Я не женюсь, у меня не будет детей. Если я не спасу мой народ, его уже никто не спасет.
 — А почему вы не женитесь? — спросил я. — Я знаю, что масаи крали женщин у других племен, так что чистокровного масаи просто не найти.
 — С двадцать четвертого столетия Нашей эры масаи не женятся вне племени. Во всяком случае, не должны. Быть может, кое-кто нарушал закон и брал жену из другого племени или народа.
 — Но никто из них не попадал в ситуацию, когда женщин-масаи просто не было. Последнему масаи нельзя руководствоваться этим правилом.
 — Не в этом дело, мистер Роджас.
 — Тогда я повторю вопрос: почему вы не можете жениться?
 — Потому что я не мужчина. Я недоуменно воззрился на него.
 — Не понял.
 — Ни один мальчик-масаи не становится мужчиной, elmoran, пока его не обрежут. Он не может занять место среди равных, не может давать совет старшим, не может жениться. — Он помолчал. — Меня так и не обрезали, мистер Роджас. По закону моего народа я все еще мальчик.
 — Обрезание — очень простая операция. Ее может сделать любой врач.
 — Это невозможно.
 — Тогда почему вас не обрезали, чтобы вы могли жениться и вести нормальную жизнь?
 — Я скажу вам, когда вы найдете бивни. Но я уже говорил, что не судьба мне жениться и заводить детей. Я очень сожалею об этом, мне хотелось бы иметь большую семью, но я вынужден избрать другую тропу.
 — Какую же?
 Он долго смотрел на меня, и, пожалуй, впервые на его лице отразились чувства.
 — Более ужасную, чем вы можете себе представить, мистер Роджас.
 Маска бесстрастного масаи заняла привычное место, и он предложил мне выпить молока. Я догадался, что такое случалось с ним крайне редко, если вообще случалось, поэтому взял бурдюк в руки.
 Прежде чем выпить, заглянул в его темное чрево.
 — Пейте спокойно, мистер Роджас. — Мандака усмехнулся. — Крови там нет.
 Я глотнул молока, которого не пил с детства, вернул ему бурдюк.
 — Спасибо, что разделили его со мной, — искренне поблагодарил его я.
 — Молока у меня много, да вот пить его не с кем. — Он пожал плечами. Поднялся. — Пойдемте со мной, мистер Роджас. Я покажу вам остальные комнаты. Другого дома масаи уже не будет, так что вы сможете утолить свое любопытство.
 Я встал и последовал за ним, инстинктивно склонив голову, чтобы не удариться головой о воображаемый дверной косяк, и мгновением спустя оказался в другом помещении, размерами побольше.
 Украшали его головные уборы из львиного меха, около каждого стояло копье. Аккуратные ярлычки указывали имя владельца головного убора и копья.
 — Да у вас тут музей, — восхитился я.
 — Такой коллекции нет ни в одном музее, — ответил он с ноткой гордости в голосе. — Вот этот головной убор принадлежал Нельону, в честь которого назвали один из горных пиков.
 Несколько минут он рассказывал мне историю каждого головного убора и копья, лицо его оживилось. Такое случалось с ним, лишь когда речь заходила о бивнях. Наконец мы подошли к последнему из головных уборов, самому непритязательному, из сухой травы.
 — А это что? — спросил я.
 — Это мой головной убор. Львов на Земле не осталось, пришлось пользоваться подручными материалами.
 — Неужели ваше детство прошло в таких условиях? — недоверчиво спросил я. — Вы жили в хижине?
 — В manyatta, — поправил он меня. — Хижина — часть усадьбы, в которую входят другие хижины и окружающий их забор.
 — Но как власти могли допустить, чтобы вы жили, извините, как дикарь.
 — Я же все объяснил: Земля практически обезлюдела, те представители властных структур, что еще остались, не считали необходимым указывать семье, живущей в Кении, вдали от всех остальных, как им вести хозяйство и что есть. — Он помолчал. — До тринадцати лет я видел лишь родителей да бабушек с дедушками.
 — Вы никогда не играли с другими детьми? — изумился я.
 — Никогда.
 — И вы жили, как ваши далекие предки?
 — По форме, но не по духу, — ответил он. — Да, мы жили в глинобитной хижине, но в ней стояли три компьютера. И хотя я не посещал школу, я получил дипломы по экономике, бизнесу и африканской истории.
 — Насчет истории мне понятно. Но почему экономика и бизнес?
 — Я знал, что наступит день, когда мне придется покинуть Землю и убедиться, что я — последний масаи. А если моя догадка окажется верна, на меня ляжет поиск бивней. И первое, и второе будет стоить немалых денег.
 — И когда вы покинули Землю?
 — Двадцать шесть лет тому назад, после того как умерли мои родители.
 — И больше вы туда не возвращались? Он покачал головой.
 — Еще нет.
 — Но собираетесь вернуться?
 — Собираюсь, — вздохнул он.
 — Я вам завидую.
 — Правда? Почему?
 — Потому что я всегда хотел побывать на прародине человечества.
 — Вы — богатый человек. Почему вы не съездили туда? — спросил он.
 — Пару раз намечал такую поездку, — признал я. — Но всегда что-то мешало.
 — Вроде бивней?
 — Именно. Передо мной ставились такие интересные задачи, что я не мог от них отказаться. Но я надеюсь, что все-таки выкрою время.
 — Меня это не удивит, — усмехнулся Мандака. На какое-то время в хижине повисла тишина.
 — Пожалуй, мне пора, — нарушил я молчание. — День выдался долгим, я устал.
 — Уделите мне еще пару минут, мистер Роджас, — остановил меня Мандака. — Я хочу вам кое-что показать. Вас это заинтересует.
 Следом за ним я прошел в еще одну топографическую хижину. Я увидел несколько примитивных картин и скульптур, потом Мандака подвел меня к рисунку, изображавшему огромного слона с непропорционально большими бивнями.
 — Что вы на это скажете, мистер Роджас? Я всмотрелся в рисунок.
 — Это он?
 — Я думаю, да. Даты совпадают, художник нарисовал еще нескольких слонов, но не с такими бивнями.
 — Каких же он был габаритов? — с трепетом спросил я.
 — Мы лишь знаем длину его бивней — более десяти футов, так что обычный человек доходил бы ему до сих пор. — Он указал на точку посередине ноги.
 — Просто великан! — вырвалось у меня.
 — Самое крупное животное из всех, живших на Земле, — согласился со мной Мандака.
 На рисунке слон выглядел как живой, и я без труда представил себе, как он идет по саванне Восточной Африки. Земля дрожит от его шагов, а трубит он громче грома.
 — Есть другие рисунки или фотографии? — спросил я Мандаку.
 — Только этот.
 — Позвольте вас поблагодарить. Я так рад, что вы показали мне его.
 — Пустяки.
 — Но мне действительно пора. Надо поработать.
 — Я думал, вы собрались спать.
 — Я могу поспать и в моем кабинете. Но сначала я должен кое-что выяснить.
 — Знаю.
 Я изучающе посмотрел на него.
 — Вроде бы вы не одобряли моего интереса к истории бивней.
 — Я ошибался. Мне казалось, что охотник не должен слишком много знать о добыче.
 Через другие хижины он провел меня к входной двери.
 — Завтра вы свяжетесь со мной? — спросил я. Он кивнул.
 — Позвольте поблагодарить вас за ваше гостеприимство.
 Дверь открылась.
 — Это я благодарю вас за то, что пришли. Вы — мой первый гость;
 — С тех пор как вы приехали сюда. — Я вышел в коридор. — Вы мне это уже говорили.
 — С тех пор как я покинул Землю, — уточнил он, когда коридорная дорожка понесла меня к воздушному лифту. Я оглянулся, чтобы посмотреть, машет ли он мне на прощание рукой, но дверь уже закрылась.
 В кабинете царил мрак. Я приказал компьютеру включить неяркий свет и налить мне чашечку кофе, сел в кресло, установил нужный мне угол наклона спинки, закинул руки за голову.
 — Компьютер?
 — Да, Дункан Роджас?
 — Какой процент твоей мощности занят розысками бивней?
 — Семьдесят два и три десятых процента.
 — Направь пять процентов на выполнение моего следующего распоряжения и продолжай розыски.
 — Приступаю… Исполнено.
 — Я видел рисунок, судя по всему, прижизненный, Слона Килиманджаро.
 — В соответствии с имеющейся у меня информацией таких рисунков нет. Я должен просмотреть банки памяти и сравнить хранящиеся там сведения с вашим наблюдением.
 — Прекрасно. Но мне почему-то кажется, что таких свидетельств очевидцев может быть несколько.
 — Логичное умозаключение.
 — Я хочу, чтобы ты связался с банком памяти библиотечного компьютера на Делуросе VIII и выяснил, нет ли там таких свидетельств. Ограничь поиск временным периодом от тысяча восемьсот семьдесят пятого до тысяча восемьсот девяносто восьмого года Нашей эры. Свидетельства могли написать и позже, но этот отрезок времени просмотри обязательно.
 — Приступаю…
 — И, пожалуйста, поставь мне концерт Крониза. Вновь мой кабинет наполнила атональная музыка. Я держал чашку с кофе, а пальцы другой руки выбивали на ней мелодию концерта.
 Покончив с кофе, я бросил чашку в дезинтегратор, принял молекулярный душ, переоделся и лег на кушетку.
 — Я нашел свидетельство, в котором речь скорее всего идет о Слоне Килиманджаро, — внезапно объявил компьютер.
 Я резко сел, от сонливости не осталось и следа.
 — Выключи музыку.
 — Исполнено.
 — Чем обусловлена неопределенность твоего заключения? — спросил я.
 — Свидетельств других очевидцев нет, так что сравнивать не с чем. Но я провел сравнение со всеми известными свидетельствами тех, кто встречался с очевидцами, и вероятность того, что в найденном мною материале речь идет о животном, которое вы называете Слоном Килиманджаро, составляет девяносто четыре и тридцать две сотых процента.
 — Хорошо! — с жаром воскликнул я. — Расскажи, что ты раскопал.
 — Исполняю…




 ГЛАВА СЕДЬМАЯ




ОХОТНИК (1885 г. Н.Э.)

  Два месяца провел я, шагая по выжженной солнцем Рифтовой долине, пока наконец последнее из озер не осталось позади и не пришло время вновь подниматься на плато. 
  Я понюхал ветер, не один раз, многократно, ибо с годами пришла осторожность. С запада пришел запах травы, зеленеющей на равнине Лоита, и я знал, что там река Мара с холодной и чистой водой, но повернул я на юго-восток, потому что именно на равнине Лоита я впервые столкнулся с существом, способным вселить в меня страх, бледным человеком, умеющим убивать издалека, и больше я там не появлялся. 
  Я остановился, чтобы раздавить кожных паразитов, потеревшись боками о ствол акации, а оставшихся забросал пылью, набранной хоботом. Последний раз взглянул на великий разлом в теле Земли и проследовал древней тропой, проложенной по восточному обрыву. Птицы и обезьяны рассыпались в стороны при моем приближении, а когда я встретил львицу, идущую навстречу, она зарычала и шмыгнула в кусты. 
  Наконец я поднялся на равнину, где начался последний этап моего путешествия. 
 Старик Ван дер Камп оглядел бар, занимающий половину лачуги, которую он гордо называл торговый пост Мбого, и пересчитал белые лица: три, четыре, если считать и его, — гораздо больше, чем обычно.
 Торговый пост он назвал в память о буйволе, который жестоко поранил ему ногу, прежде чем он сумел всадить пулю в глаз разъяренного зверя. Располагался пост на Песчаной реке, собирая как клиентов, так и термитов примерно в равной пропорции. В задней комнате старый бур хранил тюки с кожей и слоновой костью с указанием владельца и цены, дожидавшиеся того дня, когда пойдут дожди, обмелевшее русло заполнится водой и за товаром прибудет грузовое судно. В подвале, закопанные в землю, хранились двадцать бочек пива. Ван дер Камп не кормил клиентов, но мог приготовить принесенную ими еду.
 На стене за стойкой бара белели черепа и рога (на таксидермистов денег у Ван дер Кампа не было) антилоп, лошадей, канн, газелей и буйвола, того самого, что дал название торговому посту.
 Старик налил себе пива, присмотрелся к клиентам. У края стойки сидел англичанин Райc, в аккуратном, только что выглаженном костюме, с сильными, мозолистыми руками, очень бледный, словно тропическое солнце обесцветило его лицо. Как это странно, отметил Ван дер Камп. Обычно у человека, проводящего много времени под солнцем, кожа темнеет, а у англичанина она светлела.
 Другой край стойки оккупировал Гюнтерманн, немец, лысый, усатый, синеглазый, в костюме, который когда-то был белым, а теперь напоминал цветом темно-серую африканскую почву. Даже под крышей он не снимал пробкового шлема, скрывающего его лысину. Пусть выглядел он нелепо, но дело свое знал: на складе лежали сорок два заготовленных им бивня.
 За столиком у дальней стены сидел Слоун, первый встреченный Ван дер Кампом американец. Американцы редко появлялись в Африке, поскольку их государство не стремилось колонизировать Черный континент. Наряд американца не мог не вызвать улыбки: ковбойский стетсон и форма армии конфедератов, но он уже сделал себе имя среди охотников за слоновой костью, из чего старый бур пришел к логичному выводу: слоновая кость, и только она, объединяла этих трех совершенно непохожих друг на друга мужчин.
 На улице, у колодца, толпились двадцать черных, проводники и носильщики трех белых. В бар их не пускали, но Ван дер Камп проследил, чтобы им налили пива и вонючей браги, какую варили кизи. Оплачивали все это, разумеется, белые. Ван дер Камп пересчитал черных: лумбва, кикуйю, девять вакамба, полдюжины нанди, ван-деборо, двое баганда. Слава Богу, ни одного масаи, — возможно, удастся обойтись без кровопролития. Каждые несколько минут он высовывался из окна, поглядывая на высокого, мускулистого лумбва, так, на всякий случай, но лумбва, сидевший чуть в стороне, словно и не подозревал о присутствии других африканцев.
 — Я выпью еще. — Англичанин Райc осушил стакан, обвел взглядом бар. — Если кто-то желает присоединиться ко мне, угощаю.
 Слоун, американец, поднял голову, кивнул, начал сворачивать сигарету.
 — Я с удовольствием. — Немец достал носовой платок, вытер с лица пот. — Позвольте представиться: Эрхард Гюнтерманн из Мюнхена.
 — Гюнтерманн, Гюнтерманн, — повторил англичанин, резко повернулся к немцу. — Не ваша ли фамилия упоминалась несколько лет тому назад в связи с торговлей рабами?
 — Надеюсь, что нет. — Немец добродушно рассмеялся. — Я давно уже не имею к этому никакого отношения, — Он пожал плечами. — Да и денег эти рабы почти не приносили. — Он улыбнулся. — Опять же, сильная конкуренция со стороны англичан. — Он помолчал. — Слоновая кость приносит куда больший доход.
 — Господа, за королеву. — Райc поднял стакан. Никто его не поддержал, а он словно этого и не заметил. — Так вы теперь охотник за слоновой костью?
 Гюнтерманн покачал головой:
 — Я торговец слоновой костью.
 — Неужели? Немец кивнул.
 — Я иду в Конго, в тропические леса, нахожу там племена, которые жаждут мяса, и продаю им антилопу, получая взамен слоновую кость. — Он опять вытер потное лицо платком и удовлетворенно добавил:
 — Очень выгодно.
 — Если они убивают слонов, почему они не могут охотиться на антилоп и добывать мясо? — спросил англичанин, убивая муху цеце, усевшуюся к нему на шею.
 — Сами они слонов не убивают, — объяснил немец, — но знают, где найти их скелеты. А когда находят, забирают бивни. — Он помолчал, дожидаясь, пока в соседнем болоте не прекратит реветь гиппопотам. — В одной пигмейской деревне столько бивней, что они используют их вместо жердей в заборах, которыми окружают свои дворы. — Немец покачал головой. — Бедняги. Они понятия не имеют, сколько стоит слоновая кость.
 — И где же находится деревня с заборами из бивней? — с любопытством спросил англичанин. Гюнтерманн улыбнулся:
 — Друг мой, вы же понимаете, что я вам этого не скажу.
 Райc улыбнулся в ответ:
 — Да, конечно. — Теперь ему пришлось дожидаться, пока замолчит гиппопотам. — Так вы Гюнтерманн.
 — Именно так. А вы?
 — Блейни Райc, в недавнем прошлом житель Йоханнесбурга.
 — Йоханнесбург, — повторил Гюнтерманн. — Вы родились в Африке?
 — Родился я в Англии, в Манчестере. Эмигрировал в Южную Африку, купил ферму, дела не заладились, стал торговцем, двинулся на север. Через двенадцать лет добрался до этих мест. Лет десять тому назад.
 — Вы торгуете слоновой костью? — с профессиональным интересом спросил Гюнтерманн.
 — Уже нет. — Англичанин взял орешек и бросил зеленой мартышке, прыгнувшей на подоконник. Мартышка с визгом подобрала с земли орешек и мгновение спустя вновь возникла на подоконнике, ожидая следующего.
 — А чем вы торгуете? Райc улыбнулся:
 — Фотографиями.
 — Фотографиями? — недоверчиво переспросил немец. Райc кивнул:
 — Я использую светокопировальную бумагу. Фотографии меняю на соль, соль — на медь, медь — на коз, коз — снова на соль, соль — на скот. У меня уходит полгода, чтобы пройти весь маршрут. Заканчивается он в Судане, где я продаю скот армии. Начальных вложений — шесть шиллингов, на финише — чуть больше трех тысяч фунтов.
 — А чем вы занимались до того, как стали продавать фотографии? — спросил немец, сняв с носового платка какое-то насекомое и бросив на пол.
 — Начал я охотником за слоновой костью, но, должен признать, успеха не добился. А когда завязал, выяснилось, что денег у меня ни пенни, а из ценного — только патроны. Вот я и поменял патроны на соль, потом на эту соль купил больше патронов, поменял их на коз и так далее. В итоге я добрался до Эфиопии и продал имеющийся у меня товар почти за две тысячи долларов Марии-Терезы. Оттуда я уехал, больно уж жарко, вернулся сюда, где климат куда приятнее и больше племен, с которыми можно торговать, купил пару фотокамер, и дело пошло.
 — И вы называете это приятным климатом? — усмехнулся Слоун.
 Райc повернулся к нему:
 — А вы бывали в Эфиопии?
 — Пару раз.
 — Тогда вы знаете, как там жарко.
 — Не намного жарче, чем здесь, — возразил Слоун.
 — Вы совершенно не правы, — отчеканил англичанин. — Тамошней жары не выдержит ни один человек. Слоун пожал плечами и уткнулся в стакан с пивом.
 — Если вы не возражаете, мой добрый сэр, я позволю себе задать вам вопрос, — продолжил Райc.
 Слоун поднял голову, пристально посмотрел на англичанина.
 — Валяйте.
 — Туземец, с которым вы прибыли. Не могу понять по родовым насечкам, из какого он племени.
 — Он — кикуйю.
 — Никогда с ними не встречался. Я слышал, что земли кикуйю закрыты для белых.
 — Это так.
 — Так где вы его взяли?
 — Он нарушил закон, но сбежал до того, как его убили.
 — А что он сделал? Слоун пожал плечами.
 — Я не спрашивал.
 — Кикуйю — хорошие следопыты?
 — Этим я доволен.
 — Но похуже, чем вандеборо, — самодовольно усмехнулся немец.
 Ветер чуть изменился, на них пахнуло болотом.
 — Я заметил, что у вас есть один. — Райc обмахивался шляпой, скорее чтобы отогнать неприятный запах, а не охладить кожу. — Они действительно так хороши?
 — Мой вандеборо возьмет след биллиардного шара, прокатившегося по улице Берлина.
 Райc хохотнул, допил пиво, поднял пустой стакан.
 — Чья очередь?
 — Моя. — Гюнтерманн бросил на стойку несколько монет. — Раз уж мы вспомнили о вандеборо. По приезде я заметил за домом женщину-вандеборо.
 — Она кизи, — поправил его Ван дер Камп. После паузы добавил:
 — Она принадлежит мне.
 — Вы — бур, не так ли? — спросил Гюнтерманн.
 — Да.
 — Я думал, буры ненавидят черных. Ван дер Камп покачал головой.
 — Ненависти ко всем черным у нас нет. Мы ненавидим только зулусов. Не потому что они черные, а потому, что они наши кровные враги.
 — А в сезон дождей в этих краях становится очень одиноко, не так ли? — понимающе подмигнул буру Гюнтерманн.
 — Это так.
 — Когда британцы установят здесь протекторат, — продолжал Гюнтерманн, — они заставят вас избавиться от нее.
 — Мне уже приходилось иметь дело с англичанами, — мрачно ответил Ван дер Камп. — Они меня не пугают.
 — Я бы предложил оставить политику, господа, — вмешался Райc. — Нет причин разжигать в буше национальную рознь.
 — Согласен. — Гюнтерманн с улыбкой повернулся к Слоуну. — И не попросить ли нам нашего американского коллегу в интересах интернационального единства снять военную форму.
 — Попросить вы можете, — откликнулся Слоун. Райc присмотрелся к форме.
 — Вижу, вы были капитаном, сэр.
 — Нет.
 — Но ваши знаки отличия…
 — Я купил форму после войны.
 — Так вы не участвовали в боевых действиях? Слоун ответил после долгой паузы:
 — Участвовал.
 — На чьей стороне? — спросил Райc.
 — Вроде бы мы договорились избегать политики, — напомнил Слоун.
 Райc расстегнул пару пуговиц на рубашке, вновь начал обмахиваться шляпой.
 — Это не политика, сэр, чистое любопытство. Почему вы решили купить форму конфедератов? В конце концов они же потерпели поражение.
 — Лучше отражает солнечные лучи и собирает меньше пыли, — ответил Слоун.
 — А такие шляпы носят ваши американские ковбои? — Гюнтерманн указал на стетсон Слоуна.
 — Вам лучше спросить у американского ковбоя. Гюнтерманн откинул голову, расхохотался. — Отлично сказано, сэр! Между прочим, мы еще не представлены. Я — Эрхард Гюнтерманн, а этот джентльмен — Блейни Райc.
 — Ганнибал Слоун.
 — Тот самый Ганнибал Слоун? — Раису пришлось повысить голос, чтобы перекричать рев гиппопотама.
 — Если только в Африке нет моего тезки.
 — Ваша слава идет впереди вас, сэр. Вас называют одним из самых удачливых охотников за слоновой костью Восточной Африки.
 — Пожалуй.
 — Вы стоите в одном ряду с Седоусом и Карамаджо Беллом, — восторженно вещал англичанин.
 — Никогда с ними не встречался.
 — Сколько слонов вы убили? — спросил Райc. Слоун скатал-таки сигарету, закурил.
 — Несколько.
 — Что-то вы скромничаете.
 — Наверное, он из тех, кто мало говорит, но много делает, — улыбаясь, ввернул Гюнтерманн.
 — Наверное, — не стал спорить с ним Слоун.
 — Между прочим, — продолжил немец, — не ставя под сомнения ваши достижения, должен сказать, что самый лучший охотник на слонов находится сейчас в нескольких десятках футов от этого бара.
 — Большой лумбва с топором? — спросил Слоун.
 — Именно он, его зовут Тумо. Лучший из лучших, — гордо заявил немец.
 — Вы хотите сказать, что он может убить слона одним топором? — скептически спросил Райc.
 — Без труда.
 Мне не хотелось бы ставить под сомнение ваши слова, но в свое время я охотился на слонов и просто не могу вам поверить.
 — Я видел, как он уложил своим топором одиннадцать слонов, — стоял на своем Гюнтерманн.
 Райc задумчиво разглядывал содержимое стакана.
 — Может, в тропическом лесу, где они не могут развернуться. Но только не в саванне.
 — Где угодно, — не отступал Гюнтерманн.
 — Вы же говорите не о самках или детенышах? — Райc повернулся к немцу. — Речь идет о взрослых самцах?
 — Совершенно верно. Райc покачал головой:
 — Это невозможно.
 — Я неоднократно это видел.
 — Завалить слона весом в шесть тонн жалким топориком?
 Немец энергично кивнул.
 — Я не хочу называть вас лжецом, но готов спорить, что такое невозможно.
 — Назовите вашу ставку, — без запинки ответил немец.
 Англичанин вытащил из бумажника стопку банкнот, пересчитал их, положил на стойку.
 — Как насчет пятидесяти фунтов?
 — Интересная мысль. — Немец широко улыбнулся. — А как насчет ста фунтов?
 — Это большие деньги.
 — Он или убьет слона, или нет, — заметил немец. — Величина ставки не повлияет на исход его поединка со слоном. — Он помолчал. — Разумеется, если вы не можете…
 Райc отсчитал еще пятьдесят фунтов.
 — Согласен!
 — Тогда по рукам! — радостно воскликнул немец и выложил на стол эквивалентную сумму в марках и долларах Марии-Терезы. Обе стопки денег подвинул к Ван дер Кампу. — Ставки будут у вас.
 Бур кивнул, собрал банкноты, засунул в карман.
 — Есть только одно условие, — добавил Райc.
 — Какое же?
 — Он должен убить слона завтра. Через пять дней меня ждут в Кампале, и я не успею к этому сроку, если не выеду завтра к вечеру.
 — Об этом мы не договаривались, — покачал головой немец. — А если завтра мы не найдем слона?
 Райc на несколько секунд задумался, потом повернулся к Слоуну.
 — Мистер Слоун, вы не согласитесь представлять меня на этой охоте, чтобы удостоверить выполнение всех условий?
 — Охота может занять не один день. А бесплатно я не работаю.
 — Это естественно. Я заплачу вам половину своего выигрыша.
 Слоун покачал головой.
 — Я возьму бивни.
 — Но бивней не будет, если он не убьет слона, — заметил Райc.
 — Он убьет.
 — С чего такая уверенность?
 — Я уже видел, как управляется лумбва с топором.
 — Но каким образом человек может убить слона одним топором? — наскакивал на него Райc.
 — Он обезноживает слона.
 — Что вы хотите этим сказать? Слоун повернулся к Гюнтерманну.
 — Это ваш лумбва, вы и рассказывайте. Немец усмехнулся.
 — Если я начну рассказывать людям, как он это делает, кто будет со мной спорить?
 — Послушайте, деньги на кон я уже поставил, я могу ничего этого не увидеть, так что очень хочу, чтобы мне хотя бы рассказали об этом, — сердито бросил Раис.
 — Хорошо, — кивнул Слоун. — Лумбва выслеживает слона, приближается футов на сорок. Дожидается нужного направления ветра, подкрадывается к слону сзади и перерубает сухожилие на одной из задних ног в футе от земли. — Он повернулся к немцу. — Так?
 Гюнтерманн лишь улыбнулся в ответ.
 — Большинство животных прекрасно обходится тремя ногами, — продолжил Слоун, — но слону необходимы все четыре. Перерубленное сухожилие приковывает его к месту.
 — Понятно, — кивнул Райc. — Ему удалось обездвижить слона. Но как он его убивает?
 — Все слоны — правши или левши, — ответил Слоун. — Лумбва не нападает, не выяснив, какая сторона у слона любимая.
 — А какой ему от этого прок? — удивился Райc.
 — Слон с перерезанным сухожилием начинает вертеться на месте, вытянув хобот и стараясь обнаружить своего врага. Вот тогда лумбва или отсекает конец хобота, или просто глубоко вонзает топор в хобот.
 — А потом?
 — Если рядом другие слоны, бежит в укрытие, если слон один — стоит в двадцати футах и ждет, пока слон не изойдет кровью.
 — Как-то это все мерзко! — поморщился Райc.
 — Зрелище не из приятных, — согласился Слоун. — Как только я решу, что слону не выжить, я прострелю ему голову, чтобы избавить от ненужных страданий.
 — И вы уверены, что лумбва это по силам? — спросил Райc.
 — Да, конечно. Впрочем, от ошибок никто не застрахован.
 — Если все так легко, как вы говорите, почему еще не перебили всех слонов? — с горечью спросил Райc.
 — Я не говорил, что это легко. Я лишь сказал, что такое возможно.
 — Полагаю, мне прямо сейчас надо признать свое поражение, — усмехнулся Райc.
 — Нет, — покачал головой Гюнтерманн. — Завтра пойдем на охоту.
 — Ради чего?
 — Вы не первый человек, кто сомневается в способностях Тумо, — ответил немец. — Я всегда даю ему новенький доллар Марии-Терезы, когда он выигрывает пари. Зачем лишать его заработка?
 — Почему просто не заплатить ему? — спросил Слоун.
 — Деньги я плачу только за выполненную работу, — покачал головой немец.
 — А потом всегда есть шанс, что он промахнется, — добавил Слоун. — Если такое произойдет, вы заберете свой выигрыш у Ван дер Кампа, когда заглянете сюда в следующий раз.
 — Это правильно! — кивнул Райc. — Кстати, а сколько ему дается попыток? Я хочу сказать, если он окажется столь неуклюж, что спугнет слона, будет ли это считаться за попытку?
 — Попытка ему дается только одна, — ответил Гюнтерманн. — Если он начинает подкрадываться к слону, значит, это тот слон, на который мы спорили.
 — И вы согласны включить это условие в наш договор?
 — Да.
 Райc вновь заказал всем пива. Уже начало смеркаться, на реке расквакались лягушки.
 — За бивни и половину выигрыша я готов пойти с лумбва вдвоем, — предложил Слоун. — Этим мы сэкономим время.
 — Нет, — запротестовал немец. — Я тоже пойду. Мне нравится смотреть, как работает мой лумбва.
 — Хорошо, — не стал спорить Слоун. — Но только он и вы, никаких сопровождающих. Если мы начнем отстреливать дичь, чтобы накормить ваших боев, то распугаем всех слонов, а я не могу целый месяц гоняться за одной парой бивней.
 — Согласен, — кивнул немец. — Вы возьмете вашего кикуйю?
 — Он всегда со мной.
 Гюнтерманн вновь кивнул:
 — Хорошо! Нам понадобятся два боя, чтобы принести сюда бивни.
 Наутро все четверо двинулись от реки в саванну. Тумо, из племени лумбва, и Каренджа, кикуйю, следопыт Слоуна, подчеркнуто не замечали друг друга. Гюнтерманн страдал от похмелья, так что первые два часа они прошагали молча. То и дело им встречались громадные стада антилоп-гну и газелей, но ничего крупнее жирафа. Еще через час они сняли с плеч рюкзаки и присели в тени десятифутового термитника.
 — Как скоро мы возьмем след слона? — спросил Гюнтерманн, приложившись к фляжке.
 — Трудно сказать. — Слоун, сняв левый ботинок, выковыривал песчаную блоху из-под ногтя большого пальца. — В этих краях много стреляли. Слоны перебрались на восток, возможно, и на север, и стали очень осторожными.
 — Как вы думаете, сегодня мы найдем след? — не отставал Гюнтерманн.
 — У нас уйдет на это два или три дня, — ответил Слоун. — Если нам повезет.
 — Вы уверены? Слоун пожал плечами;
 — Всякое случается. Всегда можно наткнуться на одинокого самца, но охотники за слоновой костью знают, что на каждый выстрел надо отмахать двадцать пять миль, если, конечно, ты не из тех, кто отстреливает самок и детенышей. — Он помолчал, чтобы прихлопнуть муху цеце. — А что? Хотите вернуться на Торговый пост?
 — Райc практически смирился с проигрышем, — напомнил Гюнтерманн.
 — Смирился он или нет, это ваши с ним дела, — ответил Слоун. — Если я не получаю слоновую кость, то половина денег — моя.
 — Тогда пошли за слоном! — Гюнтерманн поднялся.
 — Как скажете. — Слоун надел ботинок.
 — А как вы здесь оказались? — раздраженно спросил Гюнтерманн. — Слонов-то нет.
 — Я вернулся из Уганды за носильщиками, — ответил Слоун. — Вождь деревни ачоли разозлился на меня, и мне пришлось спешно ретироваться. Мои люди меня бросили, за исключением Каренджи.
 — Ничего не понимаю. Ачоли хотят вас убить, но вы все равно намерены вернуться в Уганду. Почему?
 — Я припрятал там три тонны слоновой кости, — ответил Слоун. — Как только найму носильщиков, а может, и нескольких солдат из местных, которые умеют обращаться с ружьями, я вернусь за моим кладом.
 — Ясно. — Гюнтерманн вытер лицо носовым платком. — Но почему вы так далеко ушли за носильщиками?
 — Они не дезертируют, если не будут знать местных наречий и не смогут без меня найти дорогу домой, — ответил Слоун.
 Они шли и шли по саванне, встречались им лишь импалы, зебры да канны. Один раз они увидели страуса, который, заметив их, унесся со всех ног. Когда они присели под акацией, чтобы перекусить, внезапно появились две львицы и прошествовали мимо в тридцати ярдах, полностью их проигнорировав. Вскоре показался носорог, яростно зафыркал, вроде бы собрался атаковать, но проскочил мимо, высоко подняв хвост.
 К вечеру счет увиденных антилоп шел уже на тысячи, а птиц — на десятки тысяч, но выйти на след слона им так и не удалось. Лагерь они разбили в зарослях терновника, Тумо и Каренджа по очереди несли вахту, а вокруг кипела ночная жизнь вельдта: пронзительно смеялись гиены, грозно рычали львы, испуганно ржали зебры.
 Утро ничем их не порадовало, и лишь когда солнце подходило к зениту, они наткнулись на кучу слоновьего дерьма. Каренджа подошел, присел, покопался в дерьме рукой.
 — Бариди, бвана* 7 , — объявил он, когда к куче шагнул лумбва.
 — Что он говорит? — спросил Гюнтерманн.
 — Он говорит, что дерьмо холодное, то есть куча старая и оставлена давно, — ответил Слоун. — За этим слоном идти нет смысла.
 — Чушь какая-то! — воскликнул Гюнтерманн, когда Тумо подтвердил вывод Каренджи. — В прошлом году здесь бродили тысячи слонов!
 — Это же не дома, Гюнтерманн, — усмехнулся Слоун.
 — Что вы хотите этим сказать?
 — Я хочу сказать, что они не остаются там, где вы их когда-то видели.
 Они прошли еще семь миль, увидели канн, бабуинов, вновь присели, чтобы перекусить, отправив Тумо осматривать окрестности. Он вернулся через полчаса, объявив, что нашел свежий след.
 — Сколько слонов? — спросил Слоун.
 — Один, — ответил Тумо.
 — Взрослый самец?
 Лумбва кивнул.
 — Хорошо. Похоже, дело пошло на лад. Где ты его нашел?
 Лумбва указал на восток, сказав, что до следа меньше мили.
 — Тогда не будем терять времени. — Слоун забросил за плечи рюкзак, подхватил винтовку. — Вы готовы, Гюнтерманн?
 Немец поднялся.
 Они прошли на восток с милю, потом повернули на север, наконец лумбва указал на свежую кучу слоновьего дерьма.
 Каренджа подошел к ней, оглядел кучу, землю вокруг, хмурясь, вернулся к Слоуну.
 — Это Малима Тембоз, бвана, Гора, которая ходит, — шепотом, так, чтобы услышал только Слоун, произнес он.
 — Ты уверен? — спросил Слоун.
 Каренджа подвел его к слоновьему следу, указал на двойные борозды, оставленные в твердой земле слоновьими бивнями.
 — Видите? Маконде называют его Бвана Мутаро, потому что лишь его бивни оставляют такой глубокий след. Мой народ зовет его Мрефи Кулика Твига, ибо он выше, чем жирафы, но он истинная Малима Тембоз.
 Слоун подозвал Гюнтерманна.
 — В чем дело? — спросил немец. С его лица не сходила улыбка, так обрадовал его свежий след.
 — Скажи своему бою, что с этим слоном мы связываться не будем. Найдем другого, и у вас останется шанс выиграть пари.
 — Почему? — пожелал знать Гюнтерманн. — Чем вам не подходит этот слон?
 — Этого слона я знаю, — объяснил Слоун. — Он убил больше десятка туземцев, включая вандеборо, который управлялся с топором ничуть не хуже вашего лумбва.
 — Вы сами его видели?
 Слоун покачал головой.
 — Нет. Но слышал предостаточно.
 — Откуда вы знаете, что это тот самый слон? — спросил Гюнтерманн.
 Слоун подвел его к следам.
 — Это самый большой отпечаток ноги, какой мне доводилось видеть. Даже по размеру можно сказать, что это тот самый слон. Посмотрите, как его бивни взрывают землю при ходьбе. Вот почему его называют Бвана Мутаро, Великий плуг или Господин плуг. Каждый его бивень никак не меньше двухсот фунтов. — Он помолчал. — Такого слона топором, пожалуй, не убьешь. Он пожил на свете, многое повидал, многому научился. Вашему бою не удастся подкрасться к нему или застать его спящим.
 — Если у него такие тяжелые бивни, почему он вас не интересует?
 — Очень интересует, — возразил Слоун. — И теперь я знаю, что он в этих краях. Я займусь им, как только разрешится ваш спор с Райсом. Но на вашем месте я не стал бы посылать вашего боя против Малима Тембоз. Мы найдем другого слона.
 — Гора, которая ходит? — восторженно воскликнул Гюнтерманн. — Я хочу увидеть этого слона!
 — Может, когда-нибудь и увидите.
 — Я хочу сейчас!
 — Я же вам объясняю…
 — Вы только подумайте, каким я стану знаменитым, если Тумо убьет его!
 — О чем вы говорите? — бросил Слоун. — Мы в пятистах милях от океана, в пяти тысячах милях от цивилизованного мира.
 — Я сделаю из него чучело и отвезу вместе с Тумо в Европу. Буду их везде показывать. Величайший слон и дикарь, который убил его топором.
 — Вы сумасшедший.
 — Мы теряем время. — Гюнтерманн дал понять, что дискуссия окончена. — Тумо!
 Лумбва вопросительно посмотрел на него.
 — Квенда — пошли!
 Лумбва кивнул и двинулся по следу.
 Каренджа повернулся к Слоуну.
 — Имеет право, — пожал плечами американец. — Поглядим, что из этого получится. — И, сопровождаемый Каренджа и Гюнтерманном, зашагал следом за лумбва.
 Следующие девять часов они шли практически по прямой, изредка теряя след, но всегда находя его вновь. Потом повернули на восток, где слон нашел маленький пруд. Светила полная луна, поэтому лумбва решил продолжать преследование и ночью. Чтобы не дать слону уйти. На рассвете они наткнулись на кучу дерьма, которую слон навалил лишь двадцать минут тому назад.
 Слоун подозвал Гюнтерманна.
 — Мы у цели. Нас разделяет миля, максимум две. Слон шел всю ночь, так что скорее всего заснет, как только солнце поднимется чуть выше. Вы все еще хотите, чтоб ваш лумбва сразился с ним?
 — Безусловно!
 Слоун долго смотрел на немца, потом кивнул.
 — Хорошо. С этого момента мы не разговариваем, не кашляем, не поем, не свистим. Следите за сигналами, которые я буду отдавать рукой. Если я даю команду остановиться, выполняйте ее немедленно. Ясно?
 Гюнтерманн кивнул.
 — Я собираюсь послать Каренджу вперед, на случай, что в округе окажутся другие слоны, которые могут нам помешать.
 — А если он их найдет?
 — Если найдет, то вернется и скажет нам, сколько их и где они.
 Слоун проинструктировал кикуйю, и тот рысцой побежал в буш под прямым углом от тропы, проложенной слоном. Потом Слоун кивнул лумбва, и тот зашагал по следу, но уже куда медленнее и совершенно бесшумно.
 Они вышли к роще цветущих деревьев, когда лумбва застыл как монумент. Слоун дал знак Гюнтерманну не шевелиться.
 Лумбва осторожно вытащил из набедренной повязки топор. Потом, наклонившись к куче слоновьего дерьма, размазал его по телу, чтобы отбить свой запах. Сорвал несколько травинок, чтобы определиться с направлением ветра, пригнулся и крадучись вошел в рощу.
 Слоун и Гюнтерманн оставались на месте. Пять минут. Еще десять.
 — Что так долго? — шепотом спросил Гюнтерманн, но Слоун знаком приказал ему замолчать, не сводя глаз с рощи.
 Затем они услышали, как громко протрубил слон, после чего поднялся птичий переполох и мартышки бросились врассыпную. Вскоре, однако, все стихло.
 — Пошли! — шепнул Слоун. Войдя в рощу, он осматривал каждое дерево, каждую травинку, каждый опавший лист. Гюнтерманн уже собрался обогнать его, но Слоун протянул руку и остановил немца.
 Наконец через пять минут они нашли то, что осталось от лумбва: кашеподобная масса, ничем не напоминающая человека. Топор валялся в пятидесяти ярдах. Слоун еще несколько минут осматривал рощу. Слон исчез.
 — Он ушел. — Теперь Слоун говорил громко, уверенный, что в роще, кроме них, никого нет. — Мне очень жаль вашего боя, но я вас предупреждал: это не просто слон.
 Гюнтерманн печально качал головой.
 — Какая трагедия! Я мог бы объехать всю Европу.
 — Рад видеть, что случившееся глубоко вас тронуло, — с сарказмом бросил Слоун.
 Гюнтерманн свирепо зыркнул на него.
 — Я потерял сто фунтов. Разве этого мало? Слоун бесстрастно пожал плечами.
 — Вам виднее.
 Зашуршали листья, и Слоун вскинул винтовку. Но к ним направлялся не слон, а Каренджа. Кикуйю быстро выяснил, как что было.
 — Малима Тембоз знал, что за ним идут. Видите, он уводил лумбва все глубже и глубже в рощу. Вот здесь он развернулся, — кикуйю показал, где, — потом вернулся сюда, — опять движение руки, — и встал у своей же тропы. Он мудрейший и самый ужасный из всех слонов!
 Слоун, обдумав слова кикуйю, согласился с ним.
 — Бедняга, наверное, и не догадывался, что слон уже позади него, пока тот не схватил его хоботом. — Он вздохнул. — Хоронить тут нечего. Пошли.
 — Куда теперь? — спросил немец, когда они вышли из рощи. — К Торговому посту?
 — Вы пойдете к Торговому посту, — ответил Слоун. — А я — охотиться на слона.
 — Я с вами, — твердо заявил Гюнтерманн. Слоун покачал головой:
 — Ваш спор закончен. Теперь у меня свои дела. Вы мне обуза.
 — Но я хочу его видеть!
 — Тумо, возможно, увидел его на пару секунд. Вы думаете, ради этого стоит отдать жизнь?
  Бледный человек не заметил меня, но я видел, как он вышел из-под деревьев, и какое-то внутреннее чувство подсказало мне, что именно он, а не черный человек, мой истинный враг. Убив черного человека, я повернул на восток, двигаясь через залитую солнцем равнину Лоита, и не останавливался два дня и две ночи. Шел и шел, пока не увидел великую Кириниягу, которую люди прозвали Кенией. Тогда я остановился у прохладной воды и вволю напился. 
 Слоун присел у кучи дерьма.
 — Сухое, — пробормотал он. — По-моему, ему пора бы и сбавить скорость.
 — Он — Малима Тембоз, — напомнил Каренджа, как бы говоря, что эти два слова все объясняют.
 Слоун привалился к стволу засохшего баобаба, начал сворачивать сигарету, оглядывая пустынный горизонт.
 — Где ближайший источник воды? Кикуйю указал на восток.
 — Далеко?
 — Полдня пути. Может, больше. Может, меньше.
 — Тогда не будем рассиживаться. — Слоун поднялся. — Не ему одному сегодня хочется пить.
 Они зашагали под жарким тропическим солнцем. Земля стала такой твердой, что бивни уже не вспахивали ее, и люди дважды теряли след, и приходилось кружить, разыскивая его вновь.
 Три часа спустя они добрались до деревни вакамба, спросили, видел ли кто Малима Тембоз. Им ответили взглядами, каких удостаивают только сумасшедших и дураков. Слоун вытащил из пояса-патронташа три патрона и предложил их тому, кто скажет, в какую сторону направлялся слон, но желающих не нашлось.
 Когда сгустились сумерки, они вышли к узкой, грязной речушке, утолили жажду, а потом разожгли костер под акацией.
 — Ужасное место! — пробормотал Слоун, отмахиваясь от москитов.
 — Масаи называют его Найроби, — сообщил ему Каренджа.
 — Найроби? И что сие означает?
 — Место прохладной воды.
 — Скорее место миллиона москитов, — пробурчал Слоун.
 — Мы называем его место холодных болот, — добавил кикуйю.
 — Вот это ближе к истине. — Слоун натянул на голову одеяло, укрываясь как от мерзких насекомых, так и от холодного ветра, дующего с равнины.
 Ночь Слоун провел беспокойную, дважды вставал, чтобы подбросить дров в костер, мечтая о том, чтобы своими руками задушить гиену, пронзительный смех которой будил его всякий раз, когда он засыпал. Он облегченно вздохнул, когда наступило утро. Невыспавшийся, раздраженный, он приказал Карендже свернуть лагерь и продолжил преследование.
 Полчаса они шли по следу, пока не поднялись на большое, пыльное плато, на котором пробежавшее стадо буйволов стерло все следы слона.
 — Превосходно, — прорычал Слоун. Он огляделся. — Куда теперь? На юг, в Тзаво, на север, в Кикуйюленд, или вперед?
 — Только не в Тзаво, бвана, — ответил Каренджа. — Очень сухо.
 — Там, однако, много слонов.
 — Малима Тембоз не любит своих сородичей. Всегда ходит один.
 — Хорошо. Поворачиваем на север и ищем его след. Два часа они шагали на север, прежде чем Слоун пришел к выводу, что слон направился на юг или на восток.
 — Я так не думаю, бвана, — возразил Каренджа. — Он почти что бог, поэтому идти ему к Киринияге, где живет Нгайи.
 — Он всего лишь слон, Каренджа.
 — Он — Малима Тембоз.
 — Даже Малима Тембоз оставляет следы. Мы преследовали его три дня.
 На это у Каренджи ответа не нашлось, и он промолчал.
 — Давай вернемся назад и поищем там, где мы его потеряли.
 — Ндио* 8 , бвана, — с неохотой согласился Каренджа. Они пошли назад, к плато, на котором буйволы затоптали следы слона. В какой-то момент у них на пути оказалось семейство львов, обгладывающих канну. Слоун решил обойти их стороной, через кустарник.
 — Бвана! — внезапно воскликнул Каренджа, когда они углубились в кустарник и поравнялись с львами.
 — Что такое?
 Кикуйю указал на землю: две борозды, разнесенные на шесть футов.
 Слоун нахмурился:
 — Чего ему ломиться через кустарник, если можно пройти по траве?
 — Он — Малима Тембоз, — в какой уж раз повторил Каренджа. — Шипы кустарника для него что лепестки цветов.
 Они взяли след и через полмили обнаружили кучу слоновьего дерьма.
 — Теплое, — объявил Каренджа, сунув в него два пальца.
 — Сколько лежит?
 — Может, десять минут. Может, пятнадцать. Может, двадцать.
 — Будь я проклят! — пробормотал Слоун. — Этот сукин сын выслеживает нас!
 — Он знает, что мы здесь, бвана. Мы очень шумели.
 — И я знаю, что он здесь, — ответил Слоун, — так что мы квиты.
 Каренджа подхватил пригоршню грязи и земли, растер в пыль, высыпал тонкой струйкой. Пыль отнесло к северу.
 — Ветер на стороне Малима Тембоз, бвана.
 — Тогда постараемся уравнять шансы.
 Слоун повернул налево, кикуйю — за ним. Прошагав полмили, он повернул направо и двинулся дальше, не снижая скорости. Час спустя он решил, что обогнал слона, и повернул к зарослям кустарника, ища место для засады. Обосновавшись, он велел Каренджи забраться на ближайшее дерево, а сам загнал два патрона в свою двустволку.
 Прошел час, другой, третий.
 — Не видать его? — без особой надежды спросил Слоун.
 — Хапана* 9 , бвана.
 — Ты уверен?
 — Его здесь нет.
 — Хорошо, — вздохнул Слоун. — Спускайся. Каренджа спустился с дерева. Слоун закинул винтовку за плечо. Его форма уже насквозь промокла от пота.
 — Выходим из кустарника в траву. Полмили на восток — и кустарник остался позади. Почти сразу нашли они и след слона.
 — Господи! — воскликнул Слоун. — Он прошел мимо нас, пока в кустах нас жрали эти чертовы москиты. Дьявольски умный слон!
 — Он — Малима Тембоз — Каренджа кивнул, словно его бвана наконец-то понял, о чем он столько времени твердил.
 След привел их на выжженный солнцем участок земли, на котором они не нашли ни дерева, ни травинки, ни газелей, зебр, импал или антилоп. Слоун поискал глазами термитник, нашел, направился к нему, забрался наверх, сунул руку в рюкзак, достал подзорную трубу, огляделся.
 — Я его засек! — воскликнул он несколько мгновений спустя.
 — Где? — спросил Каренджа.
 Слоун указал на северо-восток.
 — Вы уверены, что это Малима Тембоз?
 — Он слишком далеко, и бивней я не разглядел, — ответил Слоун. — Но слон большой и идет один. Он спрыгнул с термитника.
 — Ладно, он, видать, любит всякие игры, так что на этот раз попробуем его перехитрить. Видишь рощу деревьев в шести милях отсюда?
 — Ндио, бвана, — кивнул Каренджа.
 — Если он думает, что мы еще идем за ним, он заляжет там и будет нас дожидаться.
 — Он не лев, чтобы лежать в засаде, — заметил Каренджа.
 — Он и не из тех слонов, за которыми мне приходилось охотиться. Он знает, что его преследуют. Он знает, что в траве он наиболее уязвим. Поверь мне, он пойдет к деревьям. — Слоун стряхнул со лба пот. — Ты пойдешь направо и обогнешь рощу. Если он пройдет ее насквозь, я хочу знать, куда он направился.
 — А вы, господин?
 — Я пойду прямо к роще. В четырех милях впереди и, может, на милю левее водопой. Если он остановится, чтобы напиться и устроить себе грязевую ванну, я, возможно, сумею добраться до рощи быстрее.
 — А если он не остановится?
 — Пойду следом за ним. Дай мне знать криком, если увидишь, что он выходит из рощи. Каренджа поднял руку.
 — Квахери* 10 , бвана.
 — Что значит прощай? Мы увидимся через два часа.
 — Ндио, бвана. — В голосе кикуйю не слышалось уверенности. И он побежал к роще.
 Слоун оглядел равнину в надежде увидеть громадную фигуру слона, глотнул воды из фляжки и зашагал вперед.
 Газели и импалы разбегались при его приближении, и он сбавил шаг, не желая предупреждать слона. Он уже порадовался, что так легко пересек равнину, когда напоролся на носорога.
 Тот зафыркал и стал обегать его кругом, пока не оказался с подветренной стороны. Слоун снял винтовку с плеча, надеясь, однако, что стрелять все-таки не придется. Уж очень не хотелось выдавать себя слону.
 Носорог остановился в шестидесяти ярдах, начал бить землю копытом и яростно зафыркал. Пробежал двадцать ярдов, резко повернул под прямым углом.
 Слоун стоял не шевелясь, а носорог тем временем вернулся в исходную точку: похоже, ему не давал покоя запах человека. Вновь ринулся в атаку, но свернул в сторону, пробежав те же двадцать ярдов. А потом яростно потряс головой и унесся прочь.
 Слоун постоял еще с минуту, желая убедиться, что носорог не вернется, потом опять двинулся к роще. Заметил, что животных становится все меньше, возможно, потому, что в роще могли обитать хищники. Он поискал на земле следы слона, ничего не обнаружил, начал забирать влево, еще надеясь, что сможет перехватить его на открытой местности.
 Он прошел треть периметра рощи, когда услышал крик Каренджи:
 — Бвана, он вернулся под деревья!
 — Вернулся? — пробурчал Слоун. — Как он сумел туда вернуться, не попавшись мне на глаза?
 Он проверил, заряжена ли двустволка, зажал два дополнительных патрона в левой руке и вошел в рощу, диаметр которой, по его расчетам, не превышал двухсот ярдов.
 Углубившись на двадцать футов, остановился, прислушиваясь к характерным звукам: урчанию в животе слона, треску веток под ногами, по которым он мог бы определить местоположение животного. Он ничего не услышал и прошел еще двадцать футов. Опять остановился, но до его ушей доносился лишь щебет птиц да стрекотание насекомых.
 Он уж хотел позвать Каренджу, спросить, не покинул ли слон рощу, но не решился выдать свое местонахождение, а потому двинулся в глубь рощи. Видимость не превышала десяти футов, часто даже пяти, и внезапно до него дошло, что только идиот может выслеживать Малима Тембоз в такой густой растительности. Он быстренько ретировался и облегченно вздохнул, выйдя на опушку.
 Отойдя от рощи на пятьдесят ярдов, Слоун крикнул:
 — Он все еще в роще?
 — Ндио, бвана.
 — Подожди десять минут, чтобы он забыл, где я стою, и начинай шуметь со своей стороны. Может, мы испугаем его и он выбежит на меня.
 — Он не боится шума, бвана! — донеслось с другой стороны рощи.
 — Все равно пошуми!
 Каренджа не ответил, но через пятнадцать минут начал ломать ветки и орать во все горло. Слоун присел на одно калено, сжал винтовку, не отрывая взгляда от рощи, готовый выстрелить по выбегающему из нее слону.
 Но стрелять не пришлось.
 Десять минут спустя шум стих, а еще через полчаса Каренджа обогнул рощу и направился к Слоуну.
 — Зачем ты пришел? — спросил охотник.
 — Я подумал, что вы уже мертвы, бвана, потому что не слышал выстрелов, — ответил Каренджа. — Вот я и пришел, чтобы отвезти ваше тело миссионерам.
 — Благодарю. — Голос Слоуна сочился сарказмом.
 — Мне и дальше ломать ветки, бвана? Слоун покачал головой:
 — Толку от этого нет.
 — Так что же нам делать?
 — Ждать. — Он похлопал по фляжке. — Воды у нас больше, чем у него. Водопой в миле от рощи. Рано или поздно ему придется выйти.
 — Рано или поздно человек должен поспать.
 — Ты у нас оптимист.
 — Мне возвращаться на другую сторону рощи, бвана?
 — Да, пожалуй. А вот это возьми с собой. — Он протянул Карендже подзорную трубу. — На случай, если он ушел, пока ты торчишь здесь.
 Каренджа взял трубу и бегом помчался вокруг рощи. Слоун развязал рюкзак, достал кусок провяленного мяса, положил в рот, начал жевать. День сменился сумерками, сумерки — ночью, а слон все прятался в роще.
 Наконец Слоун решил, что в такой темноте уже ничего не разглядишь, и разжег большой костер, чтобы отгонять хищников. Сидел он, привалившись спиной к рюкзаку, положив винтовку на колени.
 Где-то рыкнул лев. В полумиле к западу заржали зебры. Рев леопарда заглушил предсмертный вскрик антилопы. Все стихло.
 Слоун интуитивно поднял голову и увидел, как на него, молчаливый, как ночь, несется Малима Тембоз.
 Охотник вскинул винтовку к плечу и уставился на громадного зверя. Его гигантские уши заслонили луну, земля дрожала при каждом его шаге, бивни, казалось, уходили в вечность.
 — Ты такой, как о тебе говорили! — с благоговейным трепетом прошептал Слоун.
 В последний момент он все-таки выстрелил. Пуля взбила облачко пыли на голове слона, но не остановила его, даже не замедлила его бег. Еще нажимая на спусковой крючок, Слоун знал, что так оно и будет.
 Он все смотрел на слона, когда толстенный хобот и сверкающие бивни нависли над ним. «Вот зрелище, ради которого стоит жить», — подумал он.
 На том его жизнь и оборвалась.
 Спустя несколько минут Каренджа нашел то, что осталось от его бвана. Дождался утра, похоронил разодранную серую форму, поставил на могиле крест (он видел, как белые хоронят своих мертвых), на который и повесил видавший виды стетсон Слоуна.
 Потом он вернулся в свою деревню, заплатил большой штраф, наложенный на него вождем, купил жену и остаток лет пас коз, ибо человеку, охотившемуся на Малима Тембоз, не пристало искать более слабых соперников.


СЕДЬМАЯ ИНТЕРЛЮДИЯ (6303 г. Г.Э.)

 — Дункан… ты когда-нибудь спишь дома? Просыпайся! Я что-то промычал, стал стягивать одеяло с головы и только тут понял, что никакого одеяла нет и в помине, а я заснул в кабинете.
 — Дункан!
 Я сел, протирая глаза.
 — Который час?
 — Половина восьмого. — Хильда стояла у моей кушетки, решительно сложив руки на груди.
 — Наверное, у тебя нет желания зайти ко мне через час?
 — Нет. А теперь поднимайся. Тебе сразу полегчает. Я с трудом поднялся. Спина затекла, болела правая нога, во рту стояла горечь.
 — Ты не права.
 — В каком смысле?
 — Мне стало хуже.
 9 М. Резких — Тогда для разнообразия начни спать в собственной постели. — Она не сводила с меня глаз. — Дункан, я полночи не спала, гадая, увижу ли я тебя этим утром живым. Даю тебе две минуты, чтобы прийти в себя, а потом ты расскажешь мне все, что произошло ночью.
 — Слон его убил.
 — О ком ты?
 — О Ганнибале Слоуне. Первом белом человеке, который увидел Слона Килиманджаро.
 — Мне без разницы, что ты узнал от компьютера, — бросила она. — Я хочу знать, что произошло между тобой и Мандакой!
 — А-а-а. — Я попытался сосредоточиться. — Ночью компьютер нашел еще три эпизода, связанных с бивнями.
 — Так ты приблизился к бивням? Я покачал головой.
 — К бивням — нет.
 — Тогда к чему?
 — К причине.
 — Слушай, давай позавтракаем. Выглядишь ты ужасно и несешь какую-то чушь.
 — Благодарю. — Я вновь уселся на кушетку. — Почему бы тебе действительно не прийти в девять?
 — Компьютер, — приказала она, — прибавь света. Мгновенно одна стена стала прозрачной и утреннее солнце залило кабинет.
 — Хорошо! — Я закрыл глаза. — Давай позавтракаем! Только прекрати это безобразие!
 — Пятьдесят процентов затенения, — приказала Хильда, и я смог открыть глаза.
 — Чего ты так надо мной издеваешься? — Я поднялся. — Я спал только три часа.
 — Извинюсь позже. — Она подошла к двери, приказала ей открыться.
 — Куда идем, на второй или девятнадцатый? — спросил я, пробежавшись пальцем по волосам и пытаясь вспомнить, куда я дел расческу.
 — На девятнадцатый, — ответила она. — Незачем подчиненным видеть тебя в таком виде.
 Воздушный лифт поднял нас в столовую для руководящего состава, по существу, кафетерий с несколькими столиками. Мы выбрали тот, что стоял в дальнем углу, сели. Взглянув на голографическое меню, я ограничился пирожным и кофе. Хильда, привыкшая к плотному завтраку, заказала по полной программе.
 Допрос она продолжила, как только подносы с едой опустились на наш столик.
 — Ты уже проснулся? Я кивнул.
 — Тогда я хочу получить полный отчет.
 — Хильда, ты даже представить не сможешь, какая у него квартира. Я за всю жизнь не видел ничего подобного.
 — Его квартира? — переспросила она. — Вроде бы я застала вас в твоей квартире.
 — Ему она не понравилась. Не чувствуется присутствия хозяина.
 — Тут он попал в точку, — кивнула она. — А теперь давай с самого начала.
 — Начала?
 — Расскажи, что случилось в «Древних временах», каким образом он оказался в твоей квартире.
 Я рассказал ей обо всем, включая мое посещение необыкновенного жилища Мандаки. Мой рассказ закончился аккурат, когда она все съела.
 — Знаешь, у меня такое ощущение, что он тебе очень нравится, — заметила она, обдумав мои слова. Я покачал головой:
 — Я слишком мало его знаю, чтобы он мне понравился. Но я ему сочувствую.
 — Почему?
 Я пожал плечами:
 — Потому что он хотел бы быть другим.
 — Таким, как ты?
 — Только не я. Я сознательно выбрал образ жизни, который он ненавидит. — Я посмотрел на Хильду, улыбнулся. — Он предпочел бы оказаться на твоем месте.
 — Не поняла.
 — Больше всего на свете ему хотелось бы иметь работу, семью, жить, как все, В детстве он не играл с детьми, на него давит осознание того, что он — последний в своем племени и обязан тратить свои деньги и, возможно, отдать жизнь ради бивней слона, который умер семь тысячелетий тому назад. — Я задумался, глядя в окно. — Да, я думаю, он бы с радостью жил, как ты.
 — Тогда почему он не пытается вернуться к нормальной жизни?
 — Я же тебе говорил, он не может жениться.
 — Миллиарды людей не связывают себя семейными узами, однако ведут нормальный образ жизни. Большинство из них даже значится в архивах Содружества.
 — Я тебе все объяснил.
 — Да уж, у него на все находится объяснение, — кивнула она — Умеет он убеждать, раз ты ему поверил.
 — Ты не была в его квартире, — напомнил я. — Не видела, как он живет.
 — А вот ты был. И по-прежнему думаешь, что вы выбрали один образ жизни.
 — Да.
 — Но он живет в дорогом пентхаусе, который превратил в первобытную хижину, а ты — в обычной квартире, причем даже под страхом смерти не сможешь сказать, какого цвета стены в твоих комнатах. Он путешествует по галактике, ты — не выходишь из своего кабинета. Он ищет общения, ты его сторонишься. Он нанимает человека, который разыщет ему бивни, чтобы самому не терять на это время, ты не можешь думать ни о чем другом, кроме этих бивней. И, однако, ты убежден, что ваши жизни идентичны. Повторяю: язычок у него что надо, раз ему удалось убедить тебя в этом.
 — В главном наши жизни одинаковы, — упорствовал я.
 — Они отличаются как день и ночь.
 — Незначительное отличие лишь в том, что он несчастлив в своей жизни, а я ею наслаждаюсь.
 Она хотела что-то сказать, передумала, заказала пирожное, какое-то время разглядывала свои ногти, потом посмотрела на меня.
 — Хорошо, Дункан. Ты провел с ним несколько часов, он, не знаю уж каким образом, сумел тебе понравиться, ты увидел, где и как он живет. Можешь ты теперь сказать, почему он готов заплатить миллионы кредиток, даже убить ради того, чтобы заполучить бивни?
 — Я представляю себе, в чем причина, но точного ответа у меня пока нет, — уклончиво ответил я.
 — Нельзя ли попроще? — спросила она, когда тарелочка с пирожным опустилась на стол.
 — Желание заполучить бивни напрямую связано с тем, что он — масаи. Более того, бивни нужны ему позарез именно потому, что он — последний из масаи.
 — А что он собирается с ними делать?
 — По его фразам я понял следующее: что-то надо сделать с бивнями или с помощью бивней, и сделать это что-то должен масаи. То есть Мандака, поскольку других масаи не осталось.
 — Это какая-то белиберда. Что-то надо сделать, должно сделать, нельзя не сделать. — Она уставилась на меня.
 — Тут ты права, — с неохотой признал я. — Просто я еще не нашел ответ. Но я знаю, что он есть!
 — Что должно сделать… и почему?
 Я пожал плечами:
 — Пока не знаю.
 — А ты его спрашивал?
 — И не раз, — раздраженно ответил я:
 — И что?
 — Ответа я не получил. Слышал от него лишь одно:
 «Вы подумаете, что я сумасшедший, если я вам скажу». Ехидная улыбка заиграла на ее губах.
 — Как раз ты так не подумаешь, Дункан. Я могу подумать, что он сумасшедший, кто-то еще, но только не ты. Для тебя он по-прежнему будет одной из головоломок, которые ты так любишь решать.
 Я промолчал, играя с пустой чашкой из-под кофе.
 — Так что, Дункан, — она тяжело вздохнула, — ты считаешь его сумасшедшим?
 — Нет.
 — Но у тебя сформировалась хоть какая-то версия? Чем обусловлено его стремление заполучить бивни?
 — Одно я знаю наверняка: он ищет бивни потому, что он — масаи.
 Она всмотрелась в меня.
 — Тогда почему меня не покидает ощущение, что ты знаешь больше того, что говоришь?
 — Я подозреваю больше того, что говорю. Но изложил тебе все, что знаю.
 — Так почему этот слон интересует именно масаи, а не кикуйю или зулусов?
 — Зулусы жили далеко на юге.
 — Я привела неудачный пример, — раздраженно бросила она. — В племенах я разбираюсь гораздо хуже тебя. Уточняю вопрос: почему этим слоном интересуются масаи, а не другие племена?
 — Не знаю.
 — Слона убили масаи?
 — Вероятно, нет. Доподлинно это никому не известно.
 — Тогда почему просто не сказать: нет?
 — Масаи не охотились, чтобы добывать пропитание, и не торговали слоновой костью: у них не было причин убивать его. — Я помолчал. — Опять же, из того, что я узнал о нем этим утром, обнаженный воин с копьем не смог бы свалить его на землю.
 — Если масаи его не убивали, почему же они претендуют на бивни? Кто-то из масаи покупал их на аукционе?
 — Насколько мне известно, на Земле бивни масаи не принадлежали. На аукцион их выставил араб, купили их европейцы. Британский музей передал их правительству Кении, они оставались в музее Найроби до начала Галактической эры, да и потом я не смог найти в череде их владельцев хоть одного масаи, пока в восемнадцатом столетии Галактической эры они не оказались у Масаи Лайбона.
 — Тогда зачем масаи заявляют, что бивни принадлежат им?
 — У меня такое ощущение, что заявляют они другое: бивни нужны им больше, чем кому бы то ни было.
 — Мы вернулись к тому, с чего начали, — вздохнула Хильда. — Я спрошу тебя, зачем они мне нужны, ты ответишь, что не знаешь, хотя у тебя есть кое-какие мысли, но поделиться ими со мной ты не готов. Я права?
 Я кивнул:
 — Да. Еще кофе?
 — До чего же иной раз с тобой трудно, Дункан!
 — Я этого не хотел.
 — Два дня, Дункан! — Ее пухлый пальчик нацелился мне в грудь. — У тебя осталось два дня.
 — А потом мы должны вновь обсудить сложившуюся ситуацию, — напомнил я.
 — Нечего нам будет обсуждать, если ты не найдешь более правдоподобных ответов.
 — Если я найду ответы, дополнительного времени мне не потребуется.
 — Тогда тебе лучше их найти, потому что, по моему разумению, ты не приблизился к бивням ни на шаг.
 Я вернулся в кабинет, подошел к раковине, умылся, решил, что пора и побриться.
 — Компьютер?
 — Да, Дункан Роджас?
 — Как идет поиск бивней?
 — Не нашел их следов после того, как Таити Бено похитила их с Винокса IV.
 — Хочу попросить тебя об одной услуге.
 — Слушаю.
 — Пока я бреюсь, подготовь мне краткую историческую справку по масаи начиная с тысяча восемьсот девяносто восьмого года Нашей эры.
 — Вы должны выразиться более точно. Я нахмурился:
 — Тебе нужна конкретная дата в тысяча восемьсот девяносто восьмом году?
 — Я хотел бы получить уточнение термина «краткая», — ответил компьютер.
 — Не более пятисот слов.
 — Приступаю. Исполнено.
 — Я еще не побрился.
 — жду…
 Несколько секунд спустя я сел за стал.
 — Компьютер, я готов.
 — В тысяча восемьсот девяносто восьмом году племя масаи насчитывало двадцать пять тысяч человек. Ему принадлежала большая часть Рифтовой долины, а также практически весь юг Кении, включая Тзаво, Амбосели и Масаи Мара, и северные регионы Танганьики: плато Серенгети, гора Килиманджаро и кратер Нгоронгоро. В Восточной и Центральной Африке они считались самыми умелыми воинами, по репутации сравнимыми (до прямых стычек дело не доходило) с зулусами Южной Африки.
 К тысяча девятьсот десятому году британцы ввели законы, лишившие масаи их былого могущества и привычного образа жизни Масаи запретили носить копья и даже щиты, они больше не могли нападать на другие племена. К тысяча девятьсот сороковому году их лишили даже традиционного обряда посвящения в мужчины, когда юноши с одним копьем выходили против львов.
 Когда Кения обрела независимость, численность масаи увеличилась до двухсот пятидесяти тысяч, но их было гораздо меньше, чем кикуйю, луо или вакамба. Они продолжали пасти скот, отставая от других племен по уровню грамотности, продолжительности жизни, экономической мощи.
 К две тысячи десятому году государства Кения и Танзания экспроприировали их земли. К две тысячи пятидесятому году их осталось тридцать тысяч. К две тысячи девяносто третьему году Нашей эры они уже не говорили на собственном языке, известном как Маа, поголовно перейдя на суахили. С началом Галактической эры и колонизацией Новой Кении ни один масаи не занимал ответственного поста в государственных структурах Кении или Танзании. В эпоху космических путешествий ничего значительного это племя не совершило.
 — Очень печальная история.
 — Моя программа не рассчитана на эмоциональные оценки.
 — Я знаю, — автоматически ответил я, погруженный в свои мысли. Наконец вновь посмотрел на кристалл.
 — Компьютер?
 — Слушаю. — Кристалл ярко вспыхнул.
 — Ты можешь проанализировать ситуацию в Восточной Африке, сложившуюся к тысяча восемьсот девяносто восьмому году?
 — Проанализировать в каком аспекте?
 — Я хочу, чтобы ты дал оценку взаимоотношениям племен, скажем, в тысяча восемьсот девяносто седьмом году, и подсчитал вероятность того, что влияние масаи сойдет на нет.
 — Приступаю…
 Я заказал чашку кофе, потом решил, что за последние двадцать четыре часа уже перепил кофе, поэтому отменил заказ, отдав предпочтение стакану сока. Компьютер ожил до того, как я его получил.
 — Исходя изданных, имеющихся на тысяча восемьсот девяносто седьмой год, включая и его, вероятность изложенной выше истории масаи составляет один и сорок три сотых процента.
 — Теперь рассчитай вероятность, взяв за точку отсчета тысяча девятьсот десятый год Нашей эры.
 — Приступаю… Пятьдесят один и двадцать три сотых процента.
 — Еще раз, отталкиваясь от тысяча девятьсот пятидесятого года.
 — Приступаю… Девяносто три и семьдесят восемь сотых процента.
 — Спасибо, компьютер. — Я пригубил фруктовый сок.
 Внезапно передо мной возник образ Хильды.
 — Я контролировала твой диалог с компьютером, Дункан.
 — Кто тебе разрешил? — спросил я.
 — Мне не требуется разрешения, я — руководитель департамента безопасности. И хотя я на тебя злюсь, твои вопросы очень заинтересовали меня. Позволишь предугадать твой следующий вопрос.
 — Почему нет?
 — Компьютер, я выдвигаю следующую гипотезу: потеря масаи власти и главенства среди прочих племен является прямым результатом смерти Слона Килиманджаро в тысяча восемьсот девяносто восьмом году. — Она помолчала. — Проанализируй, пожалуйста.
 — Приступаю… Вероятность вашей гипотезы равна тридцати четырем десятитысячным процента.
 — Очень интересно, — прокомментировал я.
 — Что ж тут интересного? — спросила она. — Ты ошибся. — В ее голосе слышалось разочарование. — Знаешь, ты наполовину убедил меня, что тут есть какая-то связь.
 — Есть.
 — Но компьютер дал тебе тридцать четыре десятитысячных процента. Это не вдохновляет.
 — Ты не права. Исходя из имеющейся информации я ожидал нулевую вероятность.
 — Правда? Я кивнул:
 — О связи масаи и слона ничего не известно. Вроде бы он никак не мог повлиять на будущее племени.
 — Но вроде бы повлиял.
 — Это всего лишь предположения, а компьютер оценивает только факты.
 — Тогда спроси его, почему результат отличается от нуля.
 — Спрошу. Я пытаюсь найти оптимальную формулировку вопроса. — Она помолчала, чтобы не мешать мне думать. Наконец я определился со словами:
 — Компьютер, какие факторы изменили вероятность влияния Слона Килиманджаро на будущее масаи с нуля на тридцать четыре десятитысячных процента?
 — Показания с чужих слов, касающихся некоторых заявлений Сендейо.
 — Кто такой Сендейо?
 — Один из вождей масаи, брат Ленаны, верховного вождя масаи в тысяча восемьсот девяносто восьмом году Нашей эры.
 — И что заявлял Сендейо?
 — Не имею достаточной информации.
 — Если ты не знаешь, о чем он говорил, почему его слова повлияли на твои расчеты?
 — Для изменения вероятности с нуля до тридцати четырех десятитысячных процента достаточно того, что он был одним из вождей масаи и упоминал о Слоне Килиманджаро.
 — Спасибо. — Я повернулся к Хильде. — Я ошибся. — Тяжелый вздох. — Я и представить себе не мог, что простое упоминание о слоне может повлиять на величину вероятности.
 — Возможно, ты ошибся, — согласилась Хильда. — Однако возникает другой вопрос. Компьютер?
 — Слушаю?
 — Как я понимаю, ты не нашел сведений, доказывающих причастность масаи к смерти Слона Килиманджаро. Это так?
 — Так.
 — Откуда же Сендейо узнал о смерти слона… и вообще о его существовании?
 — Не имею достаточной информации. Хильда посмотрела на меня.
 — Не знаю, куда приведут нас наши вопросы, но картина получается интересная.
 — Очень интересная, — согласился я.
 В последующие тридцать минут интерес этот заметно поугас, потому что я не смог заставить компьютер выявить связь между Сендейо и/или масаи и слоном. Вождь, возможно, лишь раз помянул слона, источник информации услышал об этом с чужих слов, так что его показания могли не соответствовать действительности, однако это единственное упоминание повлияло на расчеты компьютера. Но другая информация отсутствовала, не выдвигал компьютер и своих версий, ссылаясь на недостаточность имеющейся у него информации.
 Цепь моих вопросов прервала Хильда.
 — Мы открываемся через двадцать минут. Мне пора заняться делами.
 — Хорошо.
 — Дай мне знать, если что-нибудь найдешь.
 — Обязательно.
 Ее образ исчез, а я сосредоточился на компьютере, не зная, с какой стороны подступиться к проблеме. Чтобы потянуть время, я спросил, не обнаружил ли он бивни. Компьютер ответил, что не может установить их местонахождение после того, как Таити Бено выкрала их у Летящих-в-ночи.
 Идеи мои иссякли, но мне ужасно не хотелось прерывать допрос компьютера, имея в своем распоряжении еще пятнадцать минут, поскольку вновь коснуться интересующего меня предмета я мог лишь через десять часов, после закрытия «Брэкстона».
 — Пожалуйста, воссоздай голограмму бивней, — попросил я в надежде, что меня осенит блестящая идея, если я буду видеть их перед собой.
 — Исполнено, — ответил компьютер, и передо мной возникли бивни.
 Как всегда, я не мог оторвать от них глаз, но в голову не лезло ничего путного. Я не знал, какие вопросы надо задать компьютеру, чтобы он нашел-таки связь между ними и Сендейо или масаи. Я откинулся на спинку кресла, положил ноги на стол, вздохнул.
 — Они выглядят такими чистенькими, несмотря на всю кровь, которые они несут на себе.
 — Это же удлиненные коренные зубы, — поправил меня компьютер. — На них нет крови, Дункан Роджас.
 — Это метафора, — ответил я. — Я хотел сказать, что из-за них погибло много людей.
 — По имеющейся у меня информации шесть тысяч девятьсот восемьдесят два человека, — уточнил компьютер.
 — Тут какая-то ошибка, — возразил я. — Погиб Главнокомандующий, его сын, Ганнибал Слоун, Тумо из племени лумбва, Эстер Камау. Мы не знаем, стали ли бивни причиной смерти Железной герцогини и Таити Бено.
 — Я не учитывал в моих расчетах Железную герцогиню или Таити Бено.
 — Откуда же такие цифры?
 — В восемьсот восемьдесят втором году Галактической эры бивни послужили причиной войны.
 — Войны? — удивился я.
 — Боевых действий между двумя мирами, — ответил компьютер. — Такие действия определяются мною как война.
 — И воевали из-за бивней?
 — Совершенно верно.
 — Расскажи мне об этом, — попросил я.
 — Приступаю…




 ГЛАВА ВОСЬМАЯ




ВЛАСТЕЛИН (882 г. Г.Э.)

  Я достиг пыльных равнин Амбосели и впервые увидел вдали могучую Килиманджаро с ее синевато-серыми склонами и увенчанной снегом вершиной, прячущейся в облаках. Я продолжил свой путь на юг, к Килиманджаро: величайший из слонов, шагающий к величайшей из гор, ибо, если Бог людей обитал на горе Кения, то, возможно. Бог слонов облюбовал себе Килиманджаро. 
  Времени у меня оставалось немного. Яне испытывал ни страха, ни печали: все смертны, но я полагал, что лучше мне самому найти моего Бога, чем дожидаться, пока Он найдет меня, слабого и изголодавшегося, не способного стоять в Его присутствии или обезумевшего от боли, вызываемой муравьями, выедающими хобот изнутри. Я хотел спросить Его, почему Он создал меня отличным от других, мне подобных, почему Он повелел мне жить в одиночестве, почему я пережил пули, стрелы и копья, которые убили бы любое другое существо. Я хотел знать, для какой цели Он создал меня и честно ли я служил Ему, оправдал ли Его надежды. 
  Задержавшись на короткое время, чтобы напиться и осыпать пылью потрескавшуюся, зудящую кожу, я вновь зашагал к Килиманджаро. 
 Генерал Араб Шагалла, при всех регалиях, оторвался от чашки утреннего чая, когда в его кабинет вошел майор Джума.
 — Сэр?
 — Вольно, майор, — кивнул Шагалла, отдал короткий приказ компьютеру, и военные карты на стенах потускнели.
 — Благодарю вас, сэр. — Джума помолчал, пытаясь успокоиться, но без особого успеха. Протянул генералу листок синей бумаги. — Сэр, что все это значит?
 Араб Шагалла искоса посмотрел на листок.
 — По-моему, тут все ясно написано. Нам приказано атаковать Плантагенет II.
 — Они угрожают нашей безопасности? — Джума наклонился вперед, оперся руками о стол генерала.
 — Нет.
 — Они напали на наших сограждан?
 — Нет.
 — Тогда почему, во имя Аллаха, мы должны воевать с планетой, удаленной от нас на семьдесят три тысячи световых лет?
 — Потому что таково желание нашего короля. Аллах шепнул ему на ухо, что мы должны атаковать Плантагенет II.
 — Это единственная причина?
 — Разумеется, нет. Но это официальная причина.
 — А какова истинная причина? Араб Шагалла вздохнул:
 — Если я тебе скажу, ты мне не поверишь.
 — Это единственный ответ, на который я могу рассчитывать? — спросил Джума.
 — Нет, — покачал головой Шагалла. — Но другой ответ ты услышишь не от меня, слава Аллаху. Король приказал собрать всех офицеров после утренней молитвы. Кто-нибудь из младших офицеров по глупости задаст ему этот вопрос. — Шагалла задумчиво посмотрел на Джуму. — Позволь дать тебе добрый совет: постарайся не улыбаться, когда король будет объяснять, почему мы идем в бой.
 — Простите?
 — Ты меня слышал. Никаких улыбок, и тогда, возможно, мы доберемся до Плантагенета II без особых потерь, да будет на то воля Аллаха.
 Они собрались в тронном зале, в парадной форме, все семьдесят восемь высших офицеров Амина Рашида Четырнадцатого, абсолютного монарха Альфа Беднари IV, решившего повести свои войска на святую битву с неверными звездной системы Плантагенет II. Стулья в зале отсутствовали, так что все стояли навытяжку, ожидая прибытия короля.
 Наконец он вошел. Маленький, толстый, на кривых ножках, с жидкой бороденкой, но, милостью Аллаха, король. Только-только вся планета отпраздновала его сорокасемилетие, правил он уже три года, а взошел на престол, убив брата и дядю. За это время он взял себе сорок семь жен, по одной на каждый прожитый год. Ислам, который он исповедовал, несколько отличался от истин, записанных в Коране. Деньги он тратил без счета, любил азартные игры, разводил ящериц и с интересом изучал их мутации.
 Он патологически боялся чужаков, не доверял тем, кто родился вне Альфа Беднари IV (планету он переименовал, назвав Магометом, в честь пророка, но во всех официальных документах и на картах она значилась как четвертая планета системы Альфа Беднари), опасался женщин и объявил (дальше слов дело не пошло) Священную войну всем инопланетным цивилизациям. Он преследовал всех граждан, которые не исповедовали предлагаемую им разновидность Ислама, пока не вмещалась Республика и не ударила его по самому больному месту — казне, а его указ лишить женщин права владения собственностью как раз рассматривался высшим планетарным судом.
 На руках он держал сине-зеленую ящерицу и любовно поглаживал ее головку, оглядывая собравшихся.
 — Господа, — высоким, пронзительным голосом начал он, — мне очень приятно видеть перед собой таких бравых молодцев. — Он откашлялся. — Завтра мы начинаем джихад* 11 против неверных с Плантагенета II, и я полечу с вами на моем флагмане, чтобы разделить все опасности, какие выпадут на вашу долю, как и положено настоящему королю.
 Он поднял ящерицу, поцеловал ее в голову.
 — Я — Амин Рашид Четырнадцатый, король Магомета, любимой планеты Аллаха. Меня не победить никому, следовательно, пока я с вами, никто не сможет победить и вас. Лазерам не сжечь наши корабли, звуковым генераторам не вселить страх в наших воинов, молекулярным дезинтеграторам не уничтожить наши боевые машины. Мы бессмертны, ибо выполняем миссию, возложенную на нас Аллахом.
 — Вопрос, государь, — подал голос молодой полковник.
 — Да? — Рашид повернулся к нему.
 — Могу я знать, в чем состоит стратегическая выгода захвата Плантагенета II?
 — Нет! — отрезал Рашид. — Разве недостаточно того, что я объявил джихад?
 — Да, сэр, — ответил полковник. Рашид, все еще кипя от гнева, продолжал поглаживать ящерицу.
 — Мы начинаем войну с Плантагенетом II, потому что мне явился Аллах и сказал, что я должен пойти туда и забрать то, что должно принадлежать мне. Все, кто станет на нашем пути, будут уничтожены. Все, кто поднимет против нас мечи, узнают, каков он, гнев Божий!
 — Мечи? — прошептал майор Джума. — Он думает, что мы будем сражаться на мечах.
 — Реки переполнятся кровью, птицы будут рвать обугленную плоть неверных, и битва будет продолжаться до тех пор, пока не падет последний из них. Так повелел Аллах, так и будет.
 Никто не решился спросить, что именно надлежало забрать с Плантагенета II, поэтому все молчали, пока Рашид сам не прояснил ситуацию.
 — В музее города Нью-Эвон выставлены бивни животного, известного, как Слон Килиманджаро, величайшего млекопитающего, которое когда-либо ходило по Земле, давшей жизнь всем нам. Аллах сказал, что эти бивни должны принадлежать мне. — Он оглядел изумленные лица. — Этого хочу я, и этого хочет Аллах. Любой, кто не пожелает отдать жизнь ради достижения этой цели, — враг не только мой, но и Аллаха. — Холодная улыбка, заигравшая на губах Рашида, ясно показала, что ждет того, кто посмеет пойти против его воли и, разумеется, воли Аллаха.
 Вскоре Рашид распустил офицеров, чтобы те активизировали подготовку к вторжению.
 — Мы собираемся воевать из-за пары бивней! — воскликнул майор Джума, вернувшись в кабинет генерала Араба Шагаллы. — Я не могу в это поверить!
 — Ты поверишь, как только они начнут в тебя стрелять, — мрачно ответил генерал.
 — Но почему?
 Генерал тяжело вздохнул, достал сигару, раскурил, посмотрел майору в глаза.
 — Потому что, взойдя на трон, наш любимый монарх стал отцом тринадцати дочерей. У него нет ни одного сына, а он мечтает о наследнике.
 — Какая же связь между войной и наследником? — недоумевающе спросил Джума.
 — В древние времена, когда человечество еще не покинуло Землю, существовало животное, которое звали носорог. На него охотились из-за рога, который рос у него на носу.
 Джума молчал, ожидая продолжения. Шагалла вновь затянулся, выпустил струю дыма.
 — Рог имел форму фаллоса, и многие властители, потребляя рог в толченом виде, полагали, что он усиливает их потенцию. — Генерал помолчал. — Носорогов давно нет, нет и их рогов, но есть два огромных бивня. Если ты взглянешь на них, то отметишь, что они чем-то похожи на рог носорога. Вспомни при этом, что тридцать четыре из сорока семи жен нашего любимого монарха пока бесплодны, а он с годами не становится моложе, и сделай соответствующие выводы.
 — Мы собираемся воевать с Плантагенетом II для того, чтобы он мог чаше ублажать своих жен? — недоверчиво спросил майор Джума.
 — Разумеется, нет.
 — Но…
 — Мы собираемся воевать с Плантагенетом II потому, что он думает, что сможет чаще ублажать своих жен.
 — Но это же нелепо! — вскричал Джума. — Почему нам не выкупить бивни?
 — Мы вышли с таким предложением, но получили отказ. — Шагалла саркастически улыбнулся. — Именно тогда Аллах и предложил нам воевать.
 — Рог носорога усиливал мужскую потенцию? — спросил Джума.
 — Разумеется, нет.
 — Тогда и от бивней толку не будет. Почему никто ему об этом не скажет?
 Шагалла встретился с ним взглядом.
 — Добровольцев пока не нашлось. Хочешь сказать ему об этом?
 — Нет, но…
 — Что ж, когда ты найдешь желающего поведать нашему любимому монарху, что бивни не прибавят ему мужской силы, сразу же сообщи мне об этом. А пока такого человека нет, давай готовиться к войне.
 Джума покачал головой:
 — И мы будем воевать только потому, что никто не хочет сказать этому безумцу, что переросший зуб не влияет на потенцию?
 — Суть ты уловил, — мрачно согласился Шагалла. — Старайся лишь помнить, что мы служим планете, которая вечна, а не нашему правителю, который смертей.
 Джума покачал головой.
 — Это не праведная война. Аллах не позволит нам победить в ней.
 — Исторический опыт свидетельствует, что обычно Аллах на стороне тех, у кого побольше огневой мощи.
 Вторжение началось неудачно (скажем так, оно вообще едва не завершилось, даже не начавшись, потому что личный мулла Рашида, Шириф Хассим, узнав о цели военной операции, отказался разрешить войскам есть сублимированные продукты. Рашид тут же его казнил, но и сменивший Хассима мулла не дал такого разрешения. Прежде чем монарх смог найти муллу, который объявил, что на период ведения боевых действий армия и флот могут потреблять сублимированное мясо, то есть приготовленное не в соответствии с законами шариата, восемь мулл приняли мученическую смерть, а флоту пришлось задержаться в космопорте на тридцать шесть часов).
 Наконец корабли отбыли к далекому Плантагенету, и майор Джума, проведя два первых дня в крохотной каюте, потребовал аудиенции у генерала.
 — Заходи. — Араб Шагалла пригласил молодого майора в свои более просторные апартаменты.
 — Благодарю вас, сэр.
 — Не хочешь ли выпить кофе? — Он указал на кофейник, что стоял на столе.
 — Нет, благодарю вас, сэр.
 — Тогда присядь, — улыбнулся генерал. — Мой дом — твой дом. Какой уж есть, — сухо добавил он.
 — Эта комната защищена, сэр? — Майор направился к скамье, закрепленной на переборке.
 — Защищена?
 — Нас прослушивают?
 — Нет.
 — Хорошо. — Майор сел, наклонился вперед. — Я хочу вам кое-что сказать, потому что доверяю вам, а самому мне не справиться. — Он помялся. — Я разработал план.
 — Захвата Плантагенета II?
 — Убийства Амина Рашида.
 — Будем считать, что я ничего не слышал, — нисколько не удивившись словам майора, ответил Шагалла. — А ты, со своей стороны, больше никогда об этом не говори.
 — Но он сумасшедший!
 — Он также наш король, которому мы присягнули на верность.
 — Он не отдает отчета в своих действиях.
 — Разве не сказал Аллах, имейте сострадание к сумасшедшим? — Шагалла пригубил кофе.
 — Аллах, может, и сказал, но спасет ли это тех, кому придется умереть на Плантагенете?
 — Хватит! — отрезал Шагалла. — Он — твой король, ты — его вассал. У него есть недостатки, это так, но совершенен только Аллах. Ты должен служить ему, а судить его предоставь Аллаху.
 Джума вскинул голову:
 — Неужели вы думаете, что Республика закроет глаза на его выходку? Нападение на мирную планету сделает его преступником. Неужели вы хотите защищать его, когда против нас выступят двадцать тысяч миров?
 — Я больше ничего не хочу слышать, — твердо заявил Шагалла. — Ты должен замолчать, или я доложу кому следует.
 — Так докладывайте! — бросил Джума. — Но кровь Плантагенета II будет на ваших руках, если вы меня не выслушаете! И из-за чего? Из-за пары бивней, которые, по мнению этого психа, превратят его в быка-производителя!
 — Я предлагаю тебе помолиться Аллаху и испросить у него прощения.
 — У Аллаха наверняка много своих проблем. Иначе Амин Рашид никогда не взошел бы на трон.
 Генерал задумчиво смотрел на своего молодого офицера, словно что-то решал. Потом вздохнул и откинулся на спинку кресла.
 — Аллах видит и знает больше, чем ты можешь себе представить.
 — И что сие означает? — сразу подобрался Джума. Шагалла уже хотел что-то сказать, но передумал.
 — Молись о том, чтобы Аллах указал путь и тебе, и твоему королю.
 — Значит, что-то должно произойти! — воскликнул Джума. — О чем я ничего не знаю!
 — В галактике и во Вселенной происходит много такого, о чем ты не имеешь ни малейшего представления, — подтвердил Шагалла.
 — И это что-то произойдет в самом ближайшем будущем, — продолжал Джума. — Мы прибудем в Плантагенету II через три дня.
 — У тебя свой отсчет времени, у Аллаха — свой, — ответил генерал.
 — Могу я помочь? — спросил Джума.
 — Разумеется. — Лицо генерала напоминало маску. — Молись за быструю и бескровную победу над неверными.
 Их план не мог не сработать. Они засунули бомбу в созревший апельсин и положили его на дно большой вазы для фруктов.
 Девять старших офицеров участвовали в заговоре, и все они согласились пожертвовать собственной жизнью ради того, чтобы гарантировать смерть монарха. Шагалла летел не на флагмане, однако участвовал в заговоре. Получив сообщение о смерти Амина Рашида, именно он должен был взять командование флотом на себя и повернуть его к Альфа Беднари IV.
 Совещание назначили на шестнадцать ноль-ноль, по корабельному времени. Когда Рашид настоял на своем участии, они решили, что час пробил. Он прибыл и сел за круглый стол. Взрывной механизм уже работал, офицеры, не посвященные в заговор, покинули зал.
 Но Аллах, как и отмечал Шагалла, питал слабость к сумасшедшим, поэтому бомба взорвалась аккурат в тот момент, когда Рашид нагнулся, чтобы поднять с пола упавшую дольку апельсина. Стол защитил короля, он отделался лишь синяками да надышался пороховыми газами. Семеро из девяти высших офицеров погибли при взрыве, оставшиеся двое — тем же вечером под пытками, не успев выдать имен сообщников.
 А флот продолжил полет к Плантагенету II.
 Когда до планеты осталось три часа лету, Рашид объявил, что битва с неверными произойдет на Земле: бомбардировка с орбиты могла привести к случайному уничтожению бивней. Пойти на такой риск Рашид не мог.
 Шагалла, теперь старший по званию генерал, объяснил, что вооруженные силы Плантагенета уже засекли их и теперь ведут своими радарами. И если ему, Шагалле, не разрешат нанести превентивный удар по огневым точкам противника, он не гарантирует благополучной посадки хотя бы одного корабля.
 Рашид вежливо выслушал, но остался при своем мнении, ибо этим самым утром Аллах шепнул ему на ухо, что вторжение пройдет успешно и в скором времени магические силы, таящиеся в бивнях Слона Килиманджаро, будут работать на него.
 Шагалла потребовал разрешения вывести флот на орбиту между Плантагенетом V и VI, чтобы он мог разобраться с системой обороны противника.
 Рашид ему отказал: Аллах нашептал, что неверные обратятся в бегство от одного вида его святых воинов.
 Наконец Шагалла предложил еще раз вступить в переговоры, поскольку присутствие флота могло побудить планетарное правительство пересмотреть прежнее решение и отдать бивни.
 Очень разумное предложение, согласился Рашид, но в иных обстоятельствах. Они уже перешли ту черту, до которой возможно примирение. Аллах требует, чтобы он атаковал неверных и вырвал бивни из их когтей.
 Шагалла, не считающий ни Рашида, ни Аллаха талантливыми полководцами, просто кивнул и отдал честь.
 Первые восемь кораблей, попытавшиеся приземлиться, разнесли в клочья еще на подходе к атмосфере. Девятый добрался до поверхности, уничтожил две фермы и трехкилометровый участок дороги и на том прекратил свое существование.
 Наконец Шагалла вышел на связь с королем.
 — Господин мой, вы должны разрешить мне подавить их огневые точки. Мы потеряли девять кораблей, а они полностью сохранили систему обороны!
 — Уж не отдаешь ли ты мне приказы? — взвился Рашид. — Я — избранник Аллаха, вознесенный над людьми! Мы не будем атаковать из космоса! Я не могу рисковать уничтожением бивней!
 — Но мы потеряли шесть тысяч человек!
 — Подумаешь! — Рашид пожал плечами. — Они умерли во славу Аллаха.
 — Они умерли за ваши бивни. — Шагалле с невероятным трудом удавалось сохранять хладнокровие. — А мы не приблизились к ним ни на шаг.
 — Мы не можем потерпеть поражение, — гнул свое Рашид. — Так повелел Аллах!
 — Господин, к сожалению, не могу с вами согласиться. Если вы не позволите мне защищать моих солдат, шансов у нас нет. Вы должны разрешить бомбардировку планеты, или нас ждет жесточайшее поражение.
 — Я не позволю уничтожить бивни! — рявкнул Рашид, а после короткой паузы добавил, уже ровным голосом:
 — Однако я разрешаю распылить в атмосфере химические или токсические вещества, генерал Шагалла, если вы по-прежнему сомневаетесь в нашей победе. Но никаких радиоактивных маюриалов! Какой прок от бивней, если… если я не смогу их использовать.
 «Если ты не сможешь растирать их в порошок и есть за завтраком», — про себя поправил ею Шагалла.
 — Да, мой господин, — произнес он вслух и отключил связь.
 — Теперь он хочет отравить атмосферу и убить все гражданское население? — взвился Джума.
 — Чего он хочет и что получится — две большие разницы, — ответил Шагалла. — Я хочу, чтобы ты разобрался, какие у нас на борту нервные газы и химические вещества. Потом пропусти эту информацию через компьютер и постарайся найти тот состав, который выводит на короткое время из строя, но не убивает. — Он помолчал. — После этого мы сбросим газовые бомбы на Нью-Эвон и военные базы, десантируем группу коммандос, захватим бивни и быстренько ретируемся, да будет на то воля Аллаха!
 — А как же Рашид?
 — Я уверен, что Аллах в Его бесконечной мудрости решит и эту проблему. Сейчас моя задача — не допустить дальнейших потерь.
 — Армия вам доверяет, — не унимался Джума. — Если вы возглавите переворот, вас поддержат девяносто процентов офицеров.
 — Военные созданы, чтобы воевать, а не править, — ответил Араб Шагалла. — У меня нет ни желания, ни способностей управлять целой планетой. — Он включил топографические обзорные экраны. — А теперь займись делом. Определись с запасами и составь искомую химическую формулу. Джума?
 Майор, уже двинувшийся к двери, обернулся.
 — Да?
 — Я больше не хочу слышать о перевороте. Я его не возглавлю, а если кто-то из моих подчиненных предпримет такую попытку, выступлю против них. Мы служим в армии Альфа Беднари IV, и я хочу, чтобы в ней помнили о дисциплине и чести.
 Араб Шагалла вновь вызвал флагман и попросил соединить его с Амином Рашидом.
 — Да, генерал? — Монарх появился на экране.
 — Химический состав найден и сейчас распыляется в атмосфере.
 — Превосходно! Когда он подействует?
 — Меньше чем через пять минут, мой господин. Я отдаю приказ двум моим кораблям приземлиться в Нью-Эвоне и забрать бивни. — Он помолчал. — Вы хотите принять участие в операции?
 — Обязательно! Я поведу войска на город!
 — Я должен предупредить моего господина, что распыленный состав не вызывает смертельного исхода и действует только три часа. Я не могу гарантировать вашу безопасность, если наши враги придут в себя, когда вы будете находиться среди них.
 — Трех часов нам хватит за глаза, — заверил его Рашид.
 — Очень хорошо, мой господин. Мы подготовим для вас защитный костюм.
 — Газ же не смертелен, — напомнил ему Рашид. — Я обойдусь без защитного костюма.
 — Но, господин мой…
 — Я бессмертен! — заявил Рашид. — Обычным людям нужен Защитный костюм, а избраннику Аллаха — нет! Я войду в Нью-Эвон в белых одеждах.
 — Как скажете, мой господин. — Шагалла пожал плечами.
 — Отлично. Начинаем вторжение!
 Амин Рашид XIV вошел в спящий город во главе своих войск. В одиночестве поднялся по каменным ступеням музея, где его и запечатлел на голокамеру личный биограф. Затем монарх вошел в здание в сопровождении коммандос и лично разбил стекло, за которым на высоком постаменте стояли бивни Слона Килиманджаро. Проследив за тем, чтобы бивни упаковали в специальные чехлы, Рашид повел войска к кораблям.
 Возвратившись на флагман, он прошел через дезактивационную камеру, вызвал на связь командиров всех кораблей и сообщил о своей победе.
 А перед вечерней молитвой упал, потеряв сознание.
 — Он будет жить? — спросил майор Джума.
 — Будет, — ответил Араб Шагалла.
 — И с головой у него все будет в порядке? Хуже не станет?
 Шагалла раскурил сигару, уселся поудобнее.
 — Не станет.
 — Тогда Аллах нас покинул! — с горечью воскликнул молодой офицер.
 — Аллах нас не покидал, — возразил ему Шагалла. Джума недоуменно уставился на генерала.
 — Аллах не только справедлив, я думаю, он не лишен и чувства юмора.
 — Я вас не понимаю.
 — Я только что получил доклад медиков о самочувствии нашего монарха.
 — Но вы же сказали, что он жив и с головой у него все в порядке.
 — Именно так. — Шагалла не мог скрыть довольной улыбки. — Но кое-каких способностей он все-таки лишился. — Генерал с видимым удовольствием затянулся, выпустил струю ароматного дыма. — Ради чего мы напали на Плантагенет, майор Джума?
 — Чтобы захватить бивни, которые должны превратить его в жеребца-производителя.
 — Совершенно верно, — кивнул Шагалла. — Так вот, как следует из медицинского отчета, тем, кто надышался газом, распыленным в атмосфере Плантагенета II, гарантирована полная импотенция.
 Джума заулыбался:
 — Правда?
 Шагалла кивнул:
 Я же говорил тебе, что Аллах — самый справедливый Бог в мире. И озорства у Него не отнять, не так ли? — Я не променяю Его ни на какого другого, — кивнул майор Джума.


ВОСЬМАЯ ИНТЕРЛЮДИЯ (6303 г. Г.Э.)

 Выслушав историю Амина Рашида XIV, я принялся за рутинную работу. Мандака связался со мной перед ленчем.
 — Есть ли новая информация?
 — Я узнал, что произошло с бивнями в восемьсот восемьдесят втором году Галактической эры. Мандака нахмурился:
 — Вы знаете, о чем я. Я покачал головой:
 — Компьютер не может их обнаружить после того, как Таити Бено украла их у Летящих-в-ночи.
 — Вы узнали об этом позавчера.
 — Они найдутся, — заверил я его. — Это лишь вопрос времени. Компьютер ничего не упустит, а наше дело — еще немного потерпеть.
 — Ночь вы проведете в своем кабинете?
 — Да.
 — Вечером я с вами свяжусь.
 — Можете не беспокоиться. Я найду вас, как только обнаружу бивни.
 — Я с вами свяжусь, — повторил он и исчез.
 — Я не сомневаюсь, что свяжетесь, — сказал я пустоте, в которой только что висела его голограмма.
 День тянулся медленно. Я что-то записывал, проверял какие-то замеры, составлял план работы для своих сотрудников. Встретился с художницей, участвующей в подготовке очередного издания «Брэкстона», в четыре часа заказал стакан фруктового сока и уселся в кресло, гадая, какие новые направления поиска задать компьютеру, чтобы тот сумел-таки обнаружить бивни.
 — Надеюсь, ты переоденешься, — услышал я знакомый голос, повернулся и увидел стоящую в дверях Хильду. После завтрака она изменила прическу и надела что-то очень элегантное, в розово-зеленых тонах. На ее руке даже сверкало обручальное кольцо с бриллиантом и звездными камнями, которое Гарольд подарил ей более двадцати лет тому назад.
 — Чего это ты так разоделась?
 — Компания дает бал для сотрудников.
 — Так его же устраивали совсем недавно.
 — Год тому назад.
 — Правда?
 — И ты не присутствовал.
 — Я, должно быть, болел.
 — Ха!
 Надолго повисла тишина.
 — Что ж, желаю тебе хорошо отдохнуть, — наконец выдавил я из себя.
 — Ты тоже пойдешь, Дункан. Я покачал головой.
 — Мне надо поработать.
 — Дункан, прошло уже четыре года с тех пор, как ты в последний раз побывал на балу для сотрудников.
 — Все напиваются и затевают какие-то глупые игры, — ответил я. — Мне это неинтересно.
 — Поверишь ли, мне тоже, — ответила она. — Но я туда иду, потому что этого от меня ждут, а сегодня пойдешь и ты.
 — Не могу. Мандака обещал вечером связаться со мной.
 — Мандака не платит тебе жалованья, не принадлежит ему и твой компьютер, — заметила она. — Ты работаешь в «Уилфорде Брэкстоне», и руководство настоятельно просит тебя прийти.
 — Перестань, Хильда. Они даже не знают, есть я или нет. У меня очень важное дело.
 — Ничего более важного на сегодня у тебя нет, — отрубила Хильда. — Наши работодатели полагают, что постоянное отсутствие на балу руководителя одного из департаментов подрывает корпоративный дух.
 — Мои сотрудники приходят сюда, чтобы разыскивать и подтверждать подлинность охотничьих трофеев, а не ходить на балы и выслушивать нудные речи начальства. Если оно действительно хочет укрепить моральный дух, пусть поднимет им жалованье.
 Она сверлила меня взглядом.
 — Дункан, я обещала им, что ты придешь, и я не дам и повода считать меня лгуньей.
 — Тебя за язык никто не тянул. А мне, между прочим, ты назначила предельный срок, помнишь?
 — Я дам тебе еще шесть часов. Я покачал головой.
 — Не пойдет. В последний раз, когда меня туда занесло, жена старика Хэммонда вцепилась в меня как клещ и четыре часа что-то бубнила на ухо.
 — Жена мистера Хэммонда уже три года как умерла. Так что нечего ссылаться на нее.
 — Так давно? — удивился я.
 — Ты ходил на похороны.
 — Я думал, не прошло и нескольких месяцев.
 — Три года, Дункан.
 — Ты уверена?
 — Дункан, я никак не могу понять, почему я трачу на тебя время. Ты так погряз в работе, что не замечаешь ничего вокруг.
 — Я этого тоже не понимаю, — искренне ответил я. — Может, тебе оставить это зряшное занятие и не мешать мне разыскивать бивни?
 — Дункан, перестань думать только о себе! — Она по-настоящему разъярилась. — Тебя не убудет, если ты пойдешь на бал, а мне ты облегчишь жизнь! Твои работодатели хотят, чтобы ты пошел, твои сотрудники хотят, чтобы ты пошел, и я настаиваю на том, что ты должен пойти. И спорить тут не о чем.
 — Мне нечего надеть.
 Она подошла к стенному шкафу, просмотрела, что там висит, достала костюм.
 — Этот подойдет.
 — Все будут одеты лучше меня. Я буду неловко себя чувствовать.
 — Сам виноват, — бросила она. — Ты не один месяц знал, что сегодня у нас бал.
 — Услышал только от тебя.
 — Ерунда. Компания направляла приглашения всем сотрудникам.
 — Я его не получал.
 — Компьютер? — воскликнула она.
 — Приглашение получено сто восемь дней тому назад, — услужливо ответил компьютер. — После чего четырежды поступали просьбы подтвердить присутствие, проигнорированные получателем.
 — Спасибо тебе, друг. — Я одарил кристалл злобным взглядом.
 — Всегда рад помочь, Дункан Роджас, — последовал ответ.
 — Раз всем все ясно, я хочу, чтобы ты переоделся и ровно в пять покинул кабинет.
 — Почему ты меня мучаешь? — взмолился я. — У тебя есть муж. Разве ты не можешь пойти с ним?
 — Гарольд встретит нас там.
 — Тогда иди с миром, хорошо проведи с ним время, передай ему мои наилучшие пожелания и оставь меня в покое.
 — Гарольд идет, потому что он взрослый человек и не чурается тех обязанностей, которые накладывает на него общество. Тебе тоже пора взрослеть.
 — Я вот-вот найду бивни.
 — Бивни подождут. Опять же, компьютер никто не выключает. Он будет работать, а ты — веселиться на балу, — Компьютер топчется на месте. Я должен задать ему новое направление поиска.
 — Вот и задашь после окончания бала.
 — Мы потеряем восемь часов!
 — Сердце у меня обливается кровью, — Хильда саркастически усмехнулась. — С чего у тебя такая предубежден кость? Может, тебе там понравится.
 Я не счел нужным отвечать.
 — А вдруг ты встретишь на балу интересную молодую женщину? Хотя я и не понимаю, что может увидеть в тебе интересная молодая женщина.
 — А что видишь во мне ты? — спросил я. Она задумчиво посмотрела на меня, вздохнула.
 — Если б я знала! Когда-то я видела умнейшего молодого человека с тонким чувством юмора. Чуть эксцентричного, но мне такие всегда нравились. — Она помолчала. — Но с годами эксцентрик стал маниакальным трудоголиком, а чувство юмора полностью атрофировалось.
 — А ум?
 — Ум остался, но этого недостаточно, Дункан. Ты нигде не бываешь, на все, кроме работы, тебе наплевать. Ты стал обижать людей, не по злой воле, но своим безразличием, а я не уверена, что есть меньшее зло.
 — Тогда почему ты по-прежнему волнуешься обо мне?
 — Потому что я знаю тебя полжизни, а полжизни нельзя вычеркнуть из памяти, даже если все повернулось не так, как ожидалось и хотелось бы. Опять же, если Гарольд и я не будем заботиться о тебе, то кто позаботится?
 Я пожал плечами, не находясь с ответом.
 — Я понимаю, ты был бы счастлив, если бы все оставили тебя в покое, но в этой жизни нельзя получить всего, что хочется. Так ты переодеваешься или я закрываю тебе доступ к компьютеру?
 — А ты можешь?
 — Могу, — А может, ты еще десять минут покричишь на меня и уйдешь?
 Она покачала головой.
 — От юности тебя отделяет меньше тридцати лет. Я надеюсь, что ты все-таки повзрослеешь.
 — В пять часов? — Я признал свое поражение.
 — Да. — И она погрозила мне пухлым пальчиком. — И что б ты был готов, Дункан!
 Я кивнул, она ушла, и до назначенного ею срока я едва успел дать компьютеру все необходимые указания.
 В кабинет я вернулся к одиннадцати, получасом раньше решив, что Хильде слишком хорошо, чтобы она заметила мое отсутствие.
 Бал, как я и ожидал, получился на удивление занудным. Все, включая и наследников Брэкстона, хором пели песни, демонстрируя единение и добрую волю, от которых у меня сводило челюсти. Наконец появился оркестр, и Хильда буквально заставила меня танцевать с ней, хотя я упирался изо всех сил, ссылаясь на то, что не занимался этим уже много лет. Народу, однако, бал нравился, и я поневоле задумался, а вдруг они правы и я чего-то недопонимаю в жизни, но тут я вспомнил Мандаку, сидящего на полу, одетого в древних одеждах и разыскивающего бивни Бог знает с какой целью, и решил, что с головой не все в порядке у остальных, ибо никакие танцы и болтовня по остроте ощущений не шли ни в какое сравнение с розысками бивней во времени и пространстве. Я понял, что у меня куда больше общего с этим загадочным черным человеком, который воспитывался в хижине и никогда не играл с детьми, чем с Хильдой и другими сослуживцами. Они жаждали общения, нас больше прельщала охотничья тропа, по которой толпами не ходят.
 Вернее, поправился я, по этой тропе шел я один. Даже Мандака, будь у него право выбора, предпочел бы жизнь обычного сотрудника «Брэкстона». Меня же больше всего устраивало одиночество охотника. Я смотрел на Хильду и Гарольда, видел, что они питали друг к другу все те же любовь и нежность, но не завидовал им. Они придут домой, поболтают о пустяках, посмотрят голофильм, и так пройдет еще один вечер. Никто не бросит им вызова, они не узнают ничего нового, не испытают сладостного чувства, знакомого лишь охотнику, выслеживающему добычу. Через восемь часов они откроют глаза, счастливые и умиротворенные, я же проснусь, еще на шаг приблизившись к бивням. Нет, ни за какие коврижки не поменяюсь с ними местами.
 — Компьютер!
 — Да, Дункан Роджас?
 — Ты нашел бивни?
 — Нет.
 — Тебе удалось обнаружить хоть какую-то информацию, связанную с ними, после того как их украла Таити Бено?
 — Нет.
 Я сел, нахмурившись.
 — Согрей мне поясницу, — приказал я креслу.
 — Исполнено.
 — Компьютер, мне надо подумать. Пожалуйста, включи Альтаирскую рапсодию Ганецки и затени западную стену.
 — Приступаю… Исполнено.
 Я просидел не шевелясь минут десять, разрешая волнам музыки накатывать на меня, освобождая разум от всех лишних мыслей.
 — Компьютер?
 — Да, Дункан Роджас?
 — Какая часть твоей мощности задействована на поиск бивней?
 — Семьдесят три целых и двести тридцать одна тысячная процента.
 — И каковы результаты?
 — Результатов нет.
 — Я недостаточно точно выразился. Хронологически ты, конечно, продвинулся вперед. Таити Бено украла бивни в пять тысяч семьсот тридцатом году Галактической эры. Ты уже миновал тридцать первый год, тридцать второй. В каком году ты сейчас?
 — Я одновременно веду поиск по нескольким направлениям: хронологический, алфавитный, предметный, визуальный, по местонахождению, по музеям, по аукционам, по описаниям, по мемуарам. Ни одно исследование не закончено.
 — Ясно. Значит, так. Я хочу, чтобы половину располагаемой мощности ты использовал для того, чтобы выяснить, где и как умерла Таити Бено. Если она никому не отдала бивни, то они могут так и не появиться. — Я помолчал. — Она умерла через два года после кражи бивней. Товар это специфический, покупателей могло не найтись. Лийо Нельон предлагал за них большие деньги, так что она, возможно, дожидалась не менее весомого предложения. И, уж конечно, ни музеи, ни коллекционеры столько выкладывать бы не стали. А наследники Лийо Нельона или не знали о порученном ей задании, или не смогли ее разыскать. А раз нам известно, что в руки масаи бивни так и не попали… — На том я и замолчал.
 — Приступаю.
 — Хорошо. — Я заказал стулу легкую вибрацию-массаж. — Компьютер?
 — Да?
 — Как ты думаешь, зачем они ему нужны?
 — Не понял вопроса.
 — Бивни… Почему они понадобились Мандаке?
 — Не имею достаточной информации. Я задумался:
 — Сколько людей моего возраста проводят на работе больше ночей, чем дома?
 — Уточните вопрос. Вы имеете в виду людей, которые родились в один с вами день или которым исполнилось столько же полных лет, что и вам? Вы говорите об этой планете, звездной системе. Содружестве, всей галактике?
 Я вздохнул:
 — Можешь не отвечать. — Я закрыл глаза, вслушался в рапсодию. — Компьютер?
 — Да?
 — А может, дело в другом?
 — Не понял вопроса.
 — Должен я хотеть то, чего хочется другим людям?
 — Уточните вопрос.
 — Иметь друзей, семью, детей, жену.
 — Я не запрограммирован на общие суждения в этой сфере.
 — Создай подпрограмму и дай ответ.
 — Приступаю… Нет, Дункан Роджас, ничего, кроме жажды знаний, вами не движет.
 — Ты уверен?
 — Нет, Дункан Роджас. Не уверен. Я создал подпрограмму, основанную на своих логических принципах. Будь вы машиной, я был бы уверен.
 — Спасибо тебе, компьютер.
 Наверное, я задремал, потому что, открыв глаза, увидел, что часы показывают два ночи, а во рту — привкус горечи.
 — Компьютер?
 — Да, Дункан Роджас?
 — Ты нашел бивни?
 — Нет.
 — Ты определил место и время смерти Таити Бено?
 — Нет.
 Я поднялся, прошел в ванную, встал под молекулярный душ. И тут же меня позвал компьютер.
 — Букоба Мандака пытается связаться с вами.
 — Обеспечь визуальный контакт.
 Над компьютером появилось лицо Мандаки.
 — Я пытался найти вас в одиннадцать вечера, но безо всякого успеха.
 — Мне пришлось заглянуть в одно место. Отказаться не было никакой возможности.
 — Насчет бивней?
 — Нет.
 — Тогда вы не имели права уходить, — резко бросил он. — Я оплачиваю ваше время.
 — Я ходил на бал для сотрудников компании. Мне пригрозили, что отлучат меня от компьютера, если я не явлюсь.
 Он долго смотрел на меня, потом кивнул.
 — Вы нашли бивни?
 — Нет. Сейчас компьютер выясняет, где и как умерла Таити Бено. Я исхожу из предположения, что бивни не попали к наследникам Лийо Нельона. Вы можете это подтвердить?
 — Тембо Лайбон был последним из масаи, кому принадлежали бивни. — Он помрачнел: так случалось всякий раз, когда он поминал Тембо Лайбона. — Они принадлежали нам тринадцать столетий, и этот болван проиграл их в карты!
 — Может, он не знал их истинной ценности, — предположил я.
 — Знал, — уверенно ответил Мандака. — Каждый масаи знал об этом. Бивни не должны были попасть ни к нему, ни ко мне. Первому же масаи, который завладел ими, следовало исполнить волю богов.
 — Первому? — переспросил я. — Вы имеете в виду Масаи Лайбона?
 Он молча кивнул, его взгляд нырнул в далекое прошлое. И такая печаль отразилась на его лице, что мне захотелось его утешить.
 — Я их найду. Даю вам слово, Букоба Мандака, — Я знаю, что найдете. — Лицо его напоминало деревянную маску.
 — Я свяжусь с вами, как только узнаю, где они, — продолжил я.
 — Хорошо, — ответил он.
 Еще минуту я смотрел на него, гадая, что же такое сказать, но он облегчил мою участь, разорвав визуальный контакт.
 — Компьютер?
 — Да, Дункан Роджас?
 — Масаи Лайбон был первым из масаи, которому принадлежали бивни?
 — Да.
 — Он передал их своим потомкам, и они оставались у масаи, пока не попали к Тембо Лайбону?
 — Совершенно верно.
 — Интересно, а каким же образом бивни попали к Масаи Лайбону?
 — Это вопрос? — спросил компьютер.
 — Да. Ты знаешь ответ?
 — Проверяю… Да, теперь знаю.




 ГЛАВА ДЕВЯТАЯ




ХУДОЖНИК (1701 г. Г.Э.)

  Приближаясь к Килиманджаро, я останавливался все чаще и чаще, чтобы наполнить желудок водой, ибо, хотя мне и хотелось есть, зубы мои источились и я не мог пережевывать пищу. Болела голова, суставы не разгибались, я то и дело останавливался, чтобы передохнуть. 
  Я много раз проверял ветер, потому что люди жили у подножия горы, а у меня не было желания встречаться с ними. Сил, оставшихся у меня, едва хватило бы на то, чтобы подняться на вершину и встретиться с Богом, а спускаться я не собирался. Даже белые цапли, мои постоянные спутники, и те почувствовали, что я готовлюсь к смерти: все, кроме одной, улетели, когда я вплотную подошел к горе. Я последний раз напился, последний раз осыпал спину пылью и ступил на тропу, вьющуюся по склону к, вершине. 
 Он — черная кожа, рост шесть футов четыре дюйма.
 Она — семь футов два дюйма от носа до кончика хвоста, кожа — замысловатый рисунок синего и зеленого.
 Он смотрел на мир холодными карими глазами, она видела недоступное никому горящими красными «бельмами».
 Он — Человек, она — Ночная ползунья. Он — Масаи Лайбон, она — Глаза-в-огне. Пути их пересеклись лишь однажды, потому что ей принадлежало то, что он хотел заполучить. Ее драгоценнейшее сокровище, без которого он не мог жить.
 Она жила в пещере на Беламоне XI, где температура редко поднималась выше нуля градусов по шкале Цельсия, а кружащиеся в вихре снежинки рассеивали свет далекой красной звезды.
 Некоторые цивилизации убивали слепых младенцев при рождении. Другие, с помощью достижений науки, возвращали им зрение. Кто-то воспринимал слепого как беспомощного инвалида, которого кормили и поили всю жизнь. Ночные ползуны выбрали иной путь. Они создали все условия, чтобы развить ее уникальный художественный талант, позволяющий дать более точное описание того, что они знали, но никогда не видели.
 В сорок пять она по праву считалась одним из лучших художников своего поколения. К восьмидесяти годам, достигнув зрелости, она решила, что пора браться за проект, к которому она готовилась всю жизнь. В череде образов она хотела запечатлеть в резьбе эволюцию Ночных ползунов, от зарождения разума до покорения звезд, дабы еще полнее осознать опыт, накопленный цивилизацией.
 Когда она объявила, что пора, один из всепланетных торговых домов преподнес ей две колонны слоновой кости, приобретенные у людей. Республика которых постепенно становилась ведущей силой в галактике. Бивни принадлежали самому большому из животных, когда-либо ходивших по материнской планете человека, и возраст их исчислялся тремя тысячелетиями. Глаза-в-огне согласилась, что органический материал, сохранивший свою структуру столь долгое время, идеально подходит для ее целей. К тому же Ночные ползуны подписали перемирие с Человеком, стали одним из его союзников. И своим проектом она могла соединить прошлое Земли и ее цивилизации.
 Она начала свой титанический труд в тот день, когда родился Масаи Лайбон.
 Работала она медленно, основательно, а Масаи Лай-бон тем временем вырос, окончил школу, прослужил четыре года во флоте Республики, женился, у него родились два сына и дочь. Этого серьезного молодого человека больше интересовали прошлое и будущее, а не настоящее, и в тридцать лет он привез жену и детей в родительский дом, а сам отправился на поиски бивней Слона Килиманджаро.
 Поиск его начался с Альфа Беднари IV и охватил спиральный рукав. Внешние и Внутренние миры. Он побывал в музеях и поместьях миллионеров, в мрачных барах и городах инопланетян, дважды оказывался в больницах, когда людям не нравились вопросы, которые он задавал, или тон, которым они задавались.
 Но в конце концов через двенадцать лет он обнаружил бивни на Беламоне XI, холодной планете, населенной змееподобными существами, не так давно ставшими союзниками Республики.
 Он полетел к Беламону, приземлился на Беламоне XI, попросил посла Республики навести справки. Когда выяснилось, что бивни принадлежат существу женского пола по имени Глаза-в-огне, он попросил разрешения встретиться с ней. Ему не ответили.
 Подождав, он повторил просьбу, приведя новые доводы.
 Тот же результат.
 Тогда он разузнал, где находится ее пещера, и, никому не говоря, надел защитный костюм, чтобы уберечься от холода, взял продуктов на шесть недель и отправился на встречу с Глазами-в-огне.
 До пещеры он добирался четыре дня, четыре самых холодных дня в его жизни, а когда вошел, его встретила чернильная тьма, потому что Глаза-в-огне обходилась без света. Он включил закрепленный на шлеме фонарь. Он никого не увидел, но по некоторым признакам понял, что пещера обитаемая, и двинулся вглубь. Четверть мили спустя извилистый коридор привел его к Ночной ползунье.
 Он увидел огромного серого червя с двумя красными углями вместо глаз и десятком щупалец, извивающихся у шеи.
 Он же напоминал ей сложную схему: сосуды, несущие кровь, тепло, распространяющееся во все стороны.
 — Ты та, кого зовут Глаза-в-огне? — спросил он, голос его гулко отдавался от стен пещеры.
 — Да, — шипящим шепотом ответила она.
 — Меня зовут Масаи Лайбон.
 — Я знаю, кто ты. Дважды я отказывалась видеть тебя. Ты нарушил договор, войдя в мой дом без разрешения.
 — Я приношу свои извинения. Но пришел я потому, что не мог поступить иначе.
 — Я знаю, почему ты здесь, Масаи Лайбон.
 — Знаешь?
 — Разве я не Глаза-в-огне, которая видит то, о чем другие могут только догадываться?
 — У тебя есть то, что тебе не принадлежит. То, что мое племя разыскивало сотни лет.
 — Ты говоришь о бивнях, — прошипела Глаза-в-огне.
 — Да.
 — Но это уже не те бивни, которые принесли мне сорок лет тому назад. Они стали хранилищем священного искусства моего народа.
 — Они принадлежали моему племени и должны вернуться к нему.
 Она смотрела на него невидящими красными «бельмами».
 — Они не принесут вам счастья, Масаи Лайбой. Он сел на каменный пол, привалился спиной к каменной стене.
 — Ты не знаешь, зачем они мне нужны.
 — Знаю, Масаи Лайбон. Мои слепые глаза видят как прошлое, так и будущее, и я вновь говорю тебе, что от обладания бивнями пользы вам не будет. — Она помолчала. — Я предвидела, что ты придешь. Я даже запечатлела тебя в резьбе, Масаи Лайбон.
 — Меня? — удивился он.
 — Да.
 — Если ты можешь заглянуть в будущее, ты знаешь, что я сейчас скажу?
 — Я не знаю.
 — Значит, ты не можешь заглянуть в будущее.
 — Бедный человек! Как и мои сородичи, ты видишь только Здесь и Теперь. Прошлое застыло в своей неизменности, но число вариантов будущего бесконечно. Я вижу наиболее вероятные варианты и говорю, что обретение бивней не вернет твоему племени былого величия.
 — Обретение — лишь первый шаг.
 — Сделаешь ты то, что должно быть сделано, Масаи Лайбон? — спросила Глаза-в-огне. — Отведешь необрезанного сына на гору на Земле и искупишь грехи своего племени?
 — Нет. — Он с трудом сумел скрыть изумление, ибо она действительно знала все. — Я верну бивни масаи. Другие сделают остальное.
 — Другие ничего не сделают, Масаи Лайбон, — прошептала Глаза-в-огне. — И в конце концов масаи лишатся бивней.
 — Никогда! — воскликнул он. — Заполучив их, мы никогда с ними не расстанемся!
 — Расстанетесь, Масаи Лайбон! — уверенно ответила она. — Для бивней возможны два равновероятных будущих. В первом случае они навечно останутся на Беламоне XI, чтобы со временем стать святая святых моего народа. Во втором они будут путешествовать по всей галактике, принося несчастья одним и смерть другим.
 — Они станут собственностью масаи и у них останутся, — стоял на своем Масаи Лайбон.
 Она покачала змеиной головой.
 — Нет, Масаи Лайбон, этого не случится.
 — Тогда ты ошибаешься.
 Дрожь сомнения пробежала по ее огромному телу.
 — Возможно.
 — Я должен забрать бивни.
 — Я не могу отдать их тебе. Я трудилась больше сорока лет. Работа над большим завершена, на малом сделано больше половины. Они стали частью моей жизни, я не могу с ними расстаться.
 — У меня есть деньги. Назови свою цену.
 — Им нет цены, Масаи Лайбон.
 — Может, мы найдем компромисс. Нельзя ли перенести твою работу на другой материал?
 — Нет. Нигде я не врезалась глубже, чем на тысячную долю миллиметра, нет ни одной линии, которую можно разглядеть без специального оборудования. Сделанное мною невозможно перенести или скопировать. — Она помолчала. — Работа такая тонкая, что бивни нельзя даже трогать. Прикосновение твоей руки может уничтожить столетия истории моего народа. Эта гора станет храмом, и всем, кто захочет увидеть мою работу, придется совершить паломничество в эту пещеру, где с помощью особых приспособлений они смогут увидеть плоды моих трудов.
 — Очень сожалею, но все это останется лишь в твоих мечтах. Покидая Беламон XI, я заберу бивни с собой.
 — Выслушав меня, ты все-таки хочешь взять бивни?
 — Да.
 — Я не могу этого разрешить, Масаи Лайбон.
 — А я не смирюсь с отказом, Глаза-в-огне.
 — Ты пришел без оружия.
 — Я пришел поговорить… в этот раз.
 — Если ты вернешься, я тебя убью.
 — Я вернусь, потому что готов рискнуть своей жизнью.
 Когда Масаи Лайбон вошел в кабинет посла, тот оторвался от компьютера и мрачно посмотрел на него.
 — Два часа тому назад я был готов вышвырнуть вас с планеты.
 — Неужели? — Лицо Масаи Лайбона напоминало маску, взгляд не отрывался от снежной белизны за окном кабинета.
 — Вы наведывались к Ночной ползунье, известной под именем Глаза-в-огне?
 — Да.
 — Вам же запретили приходить к ней!
 — Я повинуюсь Божьей воле, а не законам Ночных ползунов.
 — Вы должны повиноваться законам Республики, которые представляю здесь я, — сурово молвил посол. — Я запретил вам идти к ней, но вы пошли. Я мог бы арестовать вас за это. — Посол долго сверлил его тяжелым взглядом, потом вздохнул. — Но полчаса назад мне позвонили из здешнего министерства инопланетных дел.
 — Однако.
 — Глаза-в-огне не хочет, чтобы вам причиняли вред, задерживали или высылали с планеты помимо вашей воли. У меня нет иного выбора, как подчиниться… но я не понимаю ее мотивов. — Он покачал головой. — Чем дольше я общаюсь с инопланетянами, тем больше убеждаюсь, что их действия не объяснишь логикой.
 — Если вы не арестовываете меня и не высылаете с планеты, зачем вы меня позвали? — спросил Масаи Лайбон.
 — Потому что я хочу знать, что происходит. К примеру, кто такая эта Глаза-в-огне? За пределами этой планеты о ней никто и не слышал.
 — У нее есть то, что ей не принадлежит.
 — Вы думаете, что оно принадлежит вам?
 — Моему народу.
 — Послушай, черт побери, у нас с тобой народ один, но, уверяю тебя, у нее нет ничего такого, что принадлежит мне!
 — Мой народ — масаи, и ей есть что вернуть нам.
 — Да кто такие масаи? Я никогда о них не слышал.
 — Человеческое племя.
 — У людей теперь нет племен, Масаи Лайбон, — отчеканил посол. — Есть единое человечество, и ничего больше. Мы все противостоим галактике.
 — Если это так, то в итоге галактика победит.
 — Как бы не так, — усмехнулся посол. — Но мы уклонились от темы. Что из принадлежащего ей вы считаете своим?
 — Два слоновьих бивня.
 — Бивня? — удивился посол. — Она работает над ними почти полстолетия.
 Взгляды мужчин встретились.
 — Она не имела права начинать эту работу.
 — Теперь слишком поздно говорить об этом. Как я понимаю, через десять лет она завершит этот грандиозный проект.
 Масаи Лайбон покачал головой:
 — Она его не завершит. Улетая с планеты, я заберу бивни с собой.
 — Сможете вы доказать, что они ваши?
 — Наши доказательства не покажутся вам убедительными.
 — То есть законных оснований для возвращения бивней у вас нет.
 — Они должны принадлежать нашему племени.
 — Но суд ваши притязания не признает.
 — Поэтому я и не обращаюсь в суд.
 — Почему вы ждали сорок лет, а теперь пожелали вернуть бивни?
 — На поиски ушло немало времени.
 — Почему вы думаете, что бивни принадлежат вам?
 — Вы не поймете.
 — А вы попытайтесь объяснить.
 — Нет.
 — Черт бы вас побрал, я ваш единственный представитель на этой заснеженной планете! Если вы не можете убедить меня в справедливости ваших требований, как я сумею убедить их?
 — Глаза-в-огне знает, почему я должен получить бивни.
 — Вы сказали ей и не говорите мне? — взвился посол.
 — Я ничего ей не говорил. Она знает.
 — Она — червь-переросток, которая не отползала от своей пещеры и на десять миль. Откуда ей это знать? Масаи Лайбон пожал плечами.
 — Вы ее не спросили?
 — Нет.
 — А не могут ли ее знания исходить от одного из ваших масаи? Если он оставил ей бивни, не следует ли вам поступить аналогичным образом?
 — Она не встречалась с масаи.
 — Тогда…
 — Она — провидица, — ответил Масаи Лайбон. — Она видит то, что скрыто от других, понимает то, что недоступно остальным. Она знает историю бивней и может увидеть их будущее. Она ждала, что я приду за бивнями.
 — Но она отказалась отдать их вам, — резонно заметил посол. — То есть она, несомненно, знает, что планету вы покинете без них.
 — Как она объяснила мне, есть одно прошлое, но много будущих. Она пытается не манипулировать событиями, чтобы они реализовали оптимальный для нее вариант будущего. У нее, естественно, ничего не выйдет.
 Посол молча смотрел на него. Он уже понял, что сидящий перед ним человек такой же безумец, как и все эти инопланетяне, с которыми ему приходилось иметь дело, но гораздо более опасный.
 — Вот что я вам скажу, Масаи Лайбон. Если с Глазами-в-огне или с бивнями что-то случится, я не успокоюсь, пока вы не понесете достойное наказание.
 — У вас свои обязанности. — Масаи Лайбон поднялся и направился к двери. — У меня — свои.
 На следующее утро корабль Масаи Лайбона приземлился в полумиле от пещеры, в которой обитала Глаза-в-огне. Он опять надел защитный костюм, проверил, заряжены ли батареи лазерного пистолета и молекулярного дезинтегратора, засунул оружие за пояс, подождал, пока укол, который он сделал себе, обеспечит выброс адреналина в кровь, и двинулся к пещере, не обращая внимания на ледяной ветер, швыряющий хлопья снега ему в лицо.
 Двадцать минут спустя он вошел в пещеру. Хотя костюм поддерживал внутреннюю температуру постоянной, ему показалось, что стало теплее: сказалось отсутствие ветра и снега. Он зашагал к тому месту, где встретился с Глазами-в-огне. Мощный фонарь на шлеме разгонял тени.
 Он увидел ее там, где и ожидал найти. В темноте светились ее красные глаза.
 — Ты пришел снова, Масаи Лайбон, — прошипела она.
 — Пришел. — Вновь его голос эхом отозвался в стенах пещеры. — Почему ты просила посла не высылать меня с планеты?
 — Потому что предопределено, что ты снова придешь, так что нет нужды вовлекать в эту историю посла или просить его предотвратить неизбежное.
 Он вытащил лазерный пистолет, нацелил на нее.
 — Я должен забрать бивни. Пожалуйста, не заставляй меня стрелять.
 — Моя жизнь — ничто. Меня заботят мои творения.
 — Не следовало тебе использовать эти бивни.
 — Использование мною слоновой кости было предопределено, как и наша встреча в это время и в этом месте.
 — Предопределено кем? — спросил Масаи Лайбон.
 — Создателем всего, — ответила она.
 — Ты веришь в Бога?
 — В того же Бога, в которого веришь и ты, Масаи Лайбон, — ответила Глаза-в-огне. — Того самого Бога, который лишил твое племя былого величия и не вернет его потому только, что вор прибыл на далекую планету, чтобы украсть у художника ее работу.
 — Я должен увезти бивни.
 — Я знаю. Но они принесут масаи лишь несчастья, а потом вновь уйдут из их рук.
 — Это проклятие обреченной Ночной ползуньи?
 — Нет, — прошипела Глаза-в-огне, — это предвидение Ночной ползуньи, для которой открыто будущее. Ты убьешь меня и заберешь бивни, но они не принесут тебе того, на что ты надеешься.
 — Убивать тебя нет нужды. Отползи в сторону, и я унесу бивни, не тронув тебя.
 Она покачала головой, по стенам и полу забегали страшные тени.
 — Сначала ты должен меня убить.
 — В этом нет необходимости.
 — Есть. Вчера я вырезала на малом бивне последнюю сцену: свою смерть от твоей руки.
 — Искусство не всегда отражает жизнь. У меня нет желания убивать тебя. Позволь мне забрать бивни и уйти.
 — Печальная вас ждет судьба, Масаи Лайбон. Масаи будет становиться все меньше и меньше, остатки вашего могущества будут таять как дым, внуки твоих детей даже не будут знать, что олицетворяют собой бивни, и в конце концов все вы обратитесь в пыль.
 — Ты ошибаешься!
 — Я права. — Она поползла к нему. — А теперь ты должен меня убить, или я убью тебя.
 Он отступил на шаг, еще на один, но она продолжала надвигаться на него, и тогда он выстрелил. Она застыла на полу, но лишь через пять минут жизнь покинула ее горящие красным глаза. А десять минут спустя он заставил себя перешагнуть через ее тело.
 Он нашел бивни в маленькой пещере в тридцати ярдах от ее тела, по одному перетащил в свой космический корабль. От тонкой резьбы, естественно, не осталось и следа.


ДЕВЯТАЯ ИНТЕРЛЮДИЯ (6303 г. Г.Э.)

 Круг замкнулся. В следующий раз бивни появились во время той фатальной партии в покер, в которую ввязался Тембо Лайбон. Я узнал все о бивнях Слона Килиманджаро, за исключением двух ключевых моментов: где они сейчас и что Букоба Мандака собирается с ними делать.
 — Компьютер?
 — Да, Дункан Роджас?
 — Ты нашел информацию о местопребывании бивней после того, как Таити Бено похитила их с Винокса IV?
 — Нет.
 — Ты определил место и время смерти Таити Бено?
 — Нет.
 — Продолжай искать.
 — Хорошо, Дункан Роджас.
 — А я немного вздремну. — Я откинулся на спинку кресла. — Разбуди меня через два часа.
 — То есть в пять пятьдесят три утра, — уточнил компьютер.
 — Как скажешь.
 — Включить музыку?
 — Нет. Я собираюсь спать, а не думать. Но у меня ничего не вышло. Чем больше я старался заснуть, тем активней становился мозг. Почему бивни исчезли из виду на целых шесть столетий? Почему Масаи Лайбон пошел на убийство ради того, чтобы завладеть бивнями? Почему Лийо Нельон решился на кражу, зная, что наказание — пожизненное заключение? Почему Букоба Мандака готов на любое преступление, от убийства до предательства, ради все тех же бивней?
 И тут в памяти всплыло имя еще одного масаи: Лай-бон Сендейо. Почему единственное упоминание им Слона Килиманджаро послужило причиной того, что вероятность влияния бивней на падение масаи стала отличной от нуля?
 Я все еще искал ответы на эти вопросы, когда компьютер сообщил мне, что уже без семи шесть.
 — Ты нашел бивни? — без особой надежны спросил я.
 — Нет, но я выяснил, где и когда умерла Таити Бено.
 — Пожалуйста, скажи.
 — Она умерла в пять тысяч семьсот тридцать втором году Галактической эры на планете Бартий III, известной также как Небесная Синь.
 — Как она умерла?
 — От аневризмы мозга. Согласно отчету коронера, смерть наступила мгновенно.
 — Перед смертью она какое-то время жила на Небесной Сини?
 — Да.
 — Превосходно! — воскликнул я. — Если она не продала бивни, то к моменту ее смерти они находились на Небесной Сини!
 — Это логично.
 — А если бы она их продала, ты бы нашел хоть какое-то упоминание о них?
 — На текущий момент, с учетом просмотренного мною материала, вероятность справедливости последнего утверждения составляет пятьдесят четыре и двести тридцать одну тысячную процента.
 — То есть скорее всего бивни на Небесной Сини.
 — Нет, Дункан Роджас, — поправил меня компьютер. — Скорее всего бивни были на Небесной Сини в момент ее смерти.
 — Хорошо. — Я поднялся. — Пойду позавтракаю. А ты пока определи, увезли бивни с Небесной Сини после смерти Таити Бено или нет. Используй всю располагаемую мощность.
 — Приступаю…
 Я вышел из кабинета, на воздушном лифте спустился в вестибюль, кивнул охранникам, попросил одного открыть мне дверь. Движущаяся дорожка доставила меня к ресторану, где я часто бывал, если обедал вне дома, но я понял, что слишком взволнован, чтобы есть. Если бивни не проданы, если компьютер не сможет найти свидетельства того, что они покинули Небесную Синь, если бивни находились у Таити Бено до самой ее смерти…
 Дорожка понесла меня дальше. Накопившаяся во мне энергия требовала выхода, и я, вместо того чтобы стоять, зашагал по дорожке. Два часа спустя мне бы такое не удалось, более того, полиция могла наложить на меня штраф. Но город еще не проснулся, так что дорожки практически пустовали. И в конце концов мне удалось нагулять аппетит.
 Я сошел с дорожки у первого же попавшегося мне ресторана, чтобы узнать, что открывался ресторан лишь через пять часов. Но рядом оказался еще один, работавший круглосуточно. Я заглянул в окно, увидел, что пустых столиков хватает, и вошел.
 Трехногий менеджер с Хесполита III провел меня к столику в дальнем конце зала, включил транслейтор и объяснил мне, что я должен просмотреть меню и сделать заказ, если только я не постоянный клиент и мои любимые блюда не занесены в компьютер.
 Я приказал столику показать мне меню, изучил голограмму и сделал заказ. Еда прибыла меньше чем через минуту в вакуумной упаковке, открывающейся по звуковой команде.
 Пока я пил кофе и ел омлет, столик вновь ожил, предложив мне голограмму последних новостей, включая спорт и бизнес. За дополнительные десять кредиток, информировал он меня, я могу посмотреть вчерашний поединок средневесов на первенство планеты. Цена показалась мне разумной, и я согласился. И лишь потом понял, почему с меня запросили так мало: бой продолжался две минуты и сорок три секунды, и я едва успел проглотить пару кусков омлета.
 Расплатившись, я вышел из ресторана и поехал в «Брэкстон».
 — Что-то вы очень уж быстро вернулись, мистер Роджас, — улыбнулся мне один из охранников, — Полно работы, — ответил я, надеясь, что не ошибся.
 На аэролифте, поднялся на свой этаж, чуть ли не бегом добрался до кабинета.
 — Компьютер! — воскликнул я, едва открылась дверь.
 — Да, Дункан Роджас?
 — Слоновьи бивни покидали Небесную Синь?
 — Нет.
 — Значит, мы их нашли!
 — Диаметр Небесной Сини — примерно восемь тысяч миль, — сообщил мне компьютер. — Суша занимает двадцать восемь процентов поверхности планеты. Нам известно, что бивни на Небесной Сини, но это не значит, что вы их нашли.
 Я взглянул на часы. Без девяти семь.
 — Я их найду до того, как откроется «Брэкстон», — уверенно заявил я. — Я хочу, чтобы ты связался со всеми музеями и художественными галереями, всеми публичными и частными коллекциями охотничьих трофеев, всеми обществами по изучению естественной истории. Выясни, нет ли у кого бивней.
 — Приступаю…
 — И соедини меня с Букобой Мандакой.
 — Исполнено.
 Мгновением позже над компьютером возник образ Букобы Мандаки. Вероятно, я его разбудил, потому что он моргал и хмурился, пытаясь сосредоточиться.
 — Мистер Мандака, это Дункан Роджас.
 — Мистер Роджас! — воскликнул он. — Вы их нашли?
 — Почти. Я определил планету, на которой они находятся.
 — Когда вы будете точно знать их местонахождение? Я пожал плечами.
 — Через час или два. Может, быстрее.
 — Я еду к вам.
 — В этом нет нужды. Я позвоню вам, как только выясню, где они. Если хотите, оставайтесь на связи с моим компьютером.
 — Нет, — отрезал он. — Я хочу при этом присутствовать.
 — Но…
 — Нам надо еще кое-что обсудить. Наедине.
 — Как вам будет угодно.
 — Именно это мне и угодно. — И он разорвал контакт.
 — Компьютер. — Я посмотрел на кристалл. — Ты уже нашел бивни?
 — Нет.
 — Какова численность населения Небесной Сини?
 — Три миллиона человек.
 — Сколько там музеев, художественных галерей и коллекционеров?
 — Музей только один. Одиннадцать художественных галерей и двадцать четыре зарегистрированных коллекционера. Общества естественной истории нет.
 — Что ты успел проверить?
 — Все, за исключением одной галереи и двух частных коллекций. Завершаю проверку… Бивней нигде нет.
 — Где-то они должны быть, — пробормотал я.
 — Все ответы отрицательные, Дункан Роджас.
 — Может, они принадлежат галерее или коллекционеру, который не хочет с ними расставаться, — не очень уверенно предположил я. Глубоко задумался, вновь посмотрел на потухший кристалл. — Компьютер, а какое сейчас время в музее Небесной Сини?
 — Вторая половина рабочего дня.
 — Соедини меня с куратором отдела естественной истории.
 — Приступаю… — Пауза. — Куратора отдела естественной истории нет.
 — Тогда соедини меня с кем-нибудь из музейного начальства.
 — Приступаю… Исполнено.
 Над компьютером возникло лицо женщины с большими сережками.
 — Добрый день, — поздоровался я. — Меня зовут Дункан Роджас. Я возглавляю департамент поиска компании «Уилфорд Брэкстон».
 — Я — Хейзл Гутридж, куратор планетарного музея Небесной Сини. Чем я могу вам помочь?
 — У меня есть серьезные основания предполагать, что на Небесной Сини могут находиться бивни Слона Килиманджаро. У меня есть клиент, который готов щедро заплатить за них.
 — Слона? — Она нахмурилась. — Нет, слонов в нашей экспозиции нет.
 — Я разыскиваю не чучело слона, а только его бивни, — терпеливо объяснил я.
 — Это я поняла. Но в нашем музее представлены только флора и фауна Небесной Сини.
 — По моей информации, полученной из очень надежного источника, бивни попали на Небесную Синь пятьсот семьдесят пять лет тому назад и не покидали ее. Возможно, их приняли за рога какого-нибудь представителя местной фауны.
 Она покачала головой:
 — Я представляю себе габариты слона. Среди местных животных таких нет. — Она помолчала. — Почему эти бивни такие дорогие?
 — Они — часть семейного наследства. И представляют ценность лишь для моего клиента.
 — Но не для музея, специализирующегося на земных животных? — спросила она.
 — Позвольте выразиться иначе. Только мой клиент готов заплатить больше той суммы, в которую оценили бы бивни на обычном музейном аукционе.
 — Понятно, — кивнула она. — Но я все равно не знаю, как вам помочь, мистер Роджас. Я уже сказала, у нас представлены только местные флора и фауна. И вообще, естественная история — наше слабое место. Видов животных и растений у нас не так много. Я же специализируюсь на местных драгоценных камнях и минералах.
 — Вы когда-нибудь видели бивни африканского слона? — спросил я.
 — Нет, но я бы их узнала, попади они в нашу экспозицию.
 — Позвольте показать вам их голограмму.
 — У меня есть другое предложение. Я собиралась на заседание совета директоров, когда вас соединили со мной. Пусть ваш компьютер покажет вам голограммы наших экспонатов в крыле естественной истории. Если вы найдете среди них бивни, дайте мне знать. Хотя и тогда я едва ли вам помогу. Наши экспонаты не продаются.
 — Премного вам благодарен. Я принимаю ваше предложение.
 — Добро пожаловать в наш музей. — Она улыбнулась и исчезла, а на ее месте возникла голограмма главного зала крыла естественной истории. На диораме я увидел реку, лес, каких-то ящериц, змей.
 Диорама сменилась другим залом, с чучелами животных, и тут уж я понял, что музею необходим куратор отдела естественной истории. Полярные животные соседствовали с травоядными, а в одном случае рыбоядная амфибия паслась на сиреневой травке.
 Еще два зала, бескрылые птицы и шестиногие рептилии, но не бивни. Наконец, окаменелости, скелеты доисторических животных. Я наклонился вперед, вот уж где бивням самое место. Но нет. Хищники, напоминающие грызунов, несколько травоядных, размером побольше, даже один динозавр, гигант, высотой аж в двадцать пять футов, но никаких бивней.
 Очередной зал, с яйцами птиц и рептилий, и голограмма погасла.
 — Что такое? — вскинулся я.
 — Вы увидели весь раздел естественной истории, — пояснил компьютер. — Передача закончена.
 — Но я не увидел бивни!
 — Бивни не включены в каталог музея. — Короткая пауза. — Что мне теперь делать, Дункан Роджас?
 Я ответил не сразу.
 — Ты проверил те объекты, что лежат на поверхности. Углубляй поиск.
 — Конкретизируйте задание. Я тяжело вздохнул.
 — Дай подумать.
 Я замер, уставившись в стену, пытаясь понять, что же я упустил. Если Таити Бено не продала бивни, значит, они все еще на Небесной Сини.
 Тогда почему же компьютер их не нашел? Напрашивался очевидный ответ: она их спрятала. Но сие не означало, что они потеряны навсегда. Бивни наверняка находились с остальным добром, которое она прятала от властей.
 — Компьютер?
 — Да, Дункан Роджас?
 — Что стало с собственностью Таити Бено после ее смерти?
 — Проверяю… Ее дом купил некий Джеймс Которн. Драгоценности продали на аукционе. Выручка пошла на уплату налогов. Деньги, украденные на Торрансе III, и бриллианты, похищенные с Сириуса V, были возвращены законным владельцам.
 Вот оно что! Раз добыча возвращена владельцам, бивни не спрятаны в каком-то тайнике.
 Но, если уж их нашли, где они? Планету они не покидали, это точно. В музее, художественных галереях и частных коллекциях их нет…
 И тут меня осенило:
 — Компьютер?
 — Да, Дункан Роджас?
 — Мне нужна полная информация по атмосферной, геологической и климатической истории Небесной Сини.
 — Приступаю…
 — Когда ты соберешь все данные, изложи их на бумаге.
 — Будет исполнено.
 Я заказал чашку кофе, уменьшил затененность окон, раскурил сигару и положил ноги на стол, ожидая прибытия Букобы Мандаки.
 Он появился через пять минут, очень взволнованный.
 — Вы их уже нашли? — с порога спросил он.
 — Нет.
 — Но вы знаете, на какой они планете? Я кивнул.
 — На Бартии III, больше известной как Небесная Синь.
 — Никогда о ней не слышал.
 — Это неудивительно. Колонизированная планетка на Внутренних мирах.
 — И вы говорите, что еще до открытия «Брэкстона» установите точное местонахождение бивней?
 — Боюсь, я выдал желаемое за действительное. Я проверил музей, галереи, все частные коллекции, но бивней пока нет.
 Он нахмурился:
 — А где еще их искать?
 — Я работаю еще над одной идеей. Вернее, работает компьютер.
 — Их надо найти! — Он обращался скорее к себе, а не ко мне. — Я не могу остановиться в шаге от цели!
 — Пока мы ждем, не могли бы вы рассказать мне о древнем масаи по имени Сендейо? У него вытянулось лицо.
 — Что вы знаете о Сендейо?
 — Не так много, как хотелось бы.
 Он молча смотрел на меня.
 Я уже хотел повторить вопрос, но тут компьютер завершил работу и выдал мне распечатку. Я быстро просмотрел ее, нашел нужные мне цифры и графики, удовлетворенно кивнул, бросил распечатку на стол и откинулся на спинку кресла.
 — Мистер Мандака, кажется, я знаю, где сейчас бивни.
 — Слава Богу! — прошептал он. Взял распечатку. Колонки цифр, графики, на его лице отразилось недоумение. — Вот по этому вы определили их местонахождение?
 — Да.
 Он с восхищением покачал головой.
 — Я поступил правильно, обратившись именно к вам.
 — Не желаете молока? — спросил я.
 — Нет, благодарю.
 — Присядьте, — предложил я.
 — Я слишком взволнован, чтобы сидеть. Вы и представить себе не можете, что для меня все это значит.
 — Мне хотелось бы представить. Он долго смотрел на меня.
 — Вы все узнаете, и очень скоро.
 — Что-то я вас не понимаю. Наши дела заканчиваются, как только вы убедитесь, что я действительно нашел бивни.
 Он по-прежнему не отрывал от меня глаз.
 — Я бы хотел продолжить наше сотрудничество, мистер Роджас.
 — Правда? — Мне с трудом удалось скрыть свою заинтересованность.
 — С тем, что мне предстоит сделать, в одиночку я не справлюсь. Мне должен помогать еще один человек. Как минимум. Я уже понял, что вам можно доверять, поэтому хотел бы, чтобы вы пошли со мной. — Он помолчал. — Вам придется взять отпуск без сохранения содержания, но я компенсирую ваши потери.
 — Сколько я буду отсутствовать? Он потер подбородок.
 — Недели четыре.
 — И куда мы отправимся?
 — Сначала на Небесную Синь.
 — А потом?
 — На Землю.
 — Зачем?
 — Я должен кое-что сделать, а одному мне это не под силу.
 — Что именно?
 Он ответил долгим взглядом.
 — Я вам скажу, но лишь после того, как мы достигнем Земли и у вас не будет возможности передумать. Я покачал головой:
 — Извините, мистер Мандака. Если уж я уйду в отпуск и полечу с вами на Землю, я должен знать, в чем причина.
 — Если я вам скажу, вы не полетите.
 — Я не полечу, если вы мне не скажете, — возразил я. Ему пришлось выдержать нелегкую борьбу с самим собой, но в конце концов он вздохнул, подозвал кресло и, когда оно подплыло к нему, сел.
 — Хорошо, мистер Роджас. Полагаю, вы должны все знать.
 — Я вас внимательно слушаю.
 — Но мне придется познакомить вас кое с какими подробностями, чтобы вы не решили, что имеете дело с сумасшедшим.
 — С эксцентричным человеком — да, — ответил я. — А сумасшедшим я вас не считаю.
 — Премного вам благодарен, — сухо усмехнулся он. — А теперь я бы выпил молока.
 Я заказал молоко, и через несколько секунд он уже держал стакан в руке.
 — За неимением шампанского. — Он поднял стакан и одним глотком осушил его.
 — Вы собираетесь рассказать мне о Сендейо, не так ли? Он кивнул, подозвал маленький столик, поставил на него пустой стакан.
 — Знаете, — тут я заметил, что моя сигара потухла, и вновь раскурил ее, — проснувшись сегодня утром, я понял, что мне известна вся история бивней, за исключением двух моментов осталось выяснить, где сейчас бивни и что вы хотите с ними делать. — Я помолчал. — А вот Сендейо никак не укладывался в общую схему. Для меня так и осталось загадкой, какое отношение имеет он к бивням.
 — Все потому, мистер Роджас, что ваши исходные посылки неверны. Есть еще один эпизод истории бивней, оставшийся вам неизвестным.
 — Правда? — Я наклонился вперед. — И что же это за эпизод?
 — Смерть Слона Килиманджаро.
 — Никто не знает, как он умер.
 — Я знаю, — ответил Мандака. Глаза его затуманились, он словно перенесся на триллионы миль и тысячи лет, чтобы рассказать мне трагедию Шунди, Бутамо, Раканьи, Сендейо и Слона Килиманджаро.




 ГЛАВА ДЕСЯТАЯ




СЛОН КИЛИМАНДЖАРО (1898 г. Н.Э.)

  Я достиг подножия Килиманджаро и начал подниматься по склону. Поначалу пологому, с прогалинами в густой растительности, с многочисленными речушками, заполненными ледяной водой, стекающей с покрытой снегом и льдом вершины. 
  Поднимался я не спеша, зная, что мой Бог, если Он живет на вершине горы, меня подождет. Нижняя часть склона кишела жизнью, но все живое, за исключением стайки цапель, парящих надо мной, разбегалось в стороны при моем появлении. Львы рычали, отступая, леопарды шипели, бросаясь в кусты, носороги фыркали, уносясь прочь, люди застывали и с трепетом взирали на меня, когда я проходил мимо их хижин. 
 Его звали Бутамо, и он бежал два дня и две ночи. Его захватил в Уганде Шунди, вождь кавирондо, известный работорговец. По числу проданных им негров он уступал разве что знаменитому арабу Типпу Тибу. Маленьким мальчиком Шунди сам попал в рабство к Типпу Тибу, где и узнал, что Коран запрещает правоверному мусульманину держать в рабстве другого мусульманина. Он принял ислам и получил свободу. А потом сам занялся работорговлей, поскольку ничего другого делать не умел. Отпускать на свободу братьев по вере он не хотел, а потому отправлялся за живым товаром в глубь Черного континента, куда еще не проник ислам. Дела у него шли отлично, каждый караван рабов приносил немалую прибыль.
 Шунди руководствовался двумя правилами: рабов надо хорошо кормить (на невольничьих рынках в Занзибаре и Момбасе за дистрофиков много не давали) и сбежавшего раба должно убить (чтобы другие не последовали его примеру).
 Поэтому, когда Бутамо удрал, Шунди поручил руководство караваном своему помощнику, а сам в сопровождении трех следопытов-вандеробо бросился следом за беглецом, чтобы привести его назад и убить в назидание остальным.
  Воздух становился прохладнее, боль в моем животе поутихла, я смог осторожно опуститься на мягкую землю и втереть грязь в потрескавшуюся, зудящую кожу. Появился молодой слон, который хотел напиться, но, увидев меня, подождал, пока я не закончу и уйду от болотца. 
 На склоне горы, у самого подножия, Бутамо увидел деревню и направился к ней. Путь занял у него три часа, а при входе в деревню его окружили воины, наставившие на него копья.
 — Помогите мне! — взмолился Бутамо. — Я сбежал от работорговцев и два дня ничего не ел.
 — Ты не из нашего племени, — ответил один из старейшин. — С чего нам помогать тебе?
 — Если вы не дадите мне еды, я умру.
 — Если мы дадим тебе еды и работорговцы об этом узнают, мы все умрем, — ответил старейшина — Ты должен покинуть нашу деревню.
 — Я безоружен. Дайте мне копье, чтобы я смог убить какое-нибудь животное и съесть его.
 Старейшины посовещались. Работорговцы наверняка гонятся за беглым рабом, могут прийти в деревню и найти древнее, заряжаемое со ствола ружье, которое много лет назад досталось им от немца-охотника. Они могут начать задавать вопросы о немце и арестовать старейшин за убийство.
 Если же отдать ружье беглому рабу, никто не узнает, откуда оно у него взялось, а если его казнят за убийство, так и жизнь раба — не сахар.
 — Ты знаешь, как пользоваться ружьем белого человека? — спросил Бутамо все тот же старейшина.
 — Я видел, как ими пользуются белые люди.
 — Ты сбежал от работорговцев, рабство мы ненавидим, а потому поможем тебе, — продолжал старейшина. — Копья мы тебе дать не можем, потому что по нему работорговцы найдут нашу деревню, а враждовать с ними мы не хотим. Но мы дадим тебе ружье, если ты поклянешься, что никому не скажешь, где ты его взял.
 — Никому не скажу.
 Старейшина послал одного из воинов за ружьем.
 — Дайте ему воды, — распорядился другой старейшина, и Бутамо напоили.
 Воин вернулся, протянул Бутамо старинное ружье и мешок.
 — В мешке порошок, который заставляет ружье стрелять, — объяснил старейшина.
 — Я знаю, — кивнул Бутамо. — Я видел, как Шунди управлялся с таким ружьем.
 — Кто такой Шунди?
 — Работорговец, от которого я сбежал.
 — Странное имя для белого человека.
 — Он черный, — ответил Бутамо.
 — Почему черный человек продает других черных? — спросил старейшина.
 — Ради денег.
 — А что он делает с этими деньгами?
 — Покупает много коров, коз и жен.
 — Как много? — заинтересовался старейшина.
 — Я благодарю вас за помощь. — Бутамо попятился. — Надо уйти, чтобы не привести Шунди в вашу деревню.
 Бутамо заметил двух воинов, ушедших по тропе, ведущей к подножию, и решил, что безопаснее идти к вершине.
  Когда я поднялся до середины горы, у меня вновь разболелись ноги и живот. Я в ярости протрубил, негодуя, что плоть слаба, но силы оставили меня, и впервые за семьдесят лет я опустился на землю, чтобы поспать. 
 Бутамо три часа поднимался в гору, прежде чем убедился в том, что племя, давшее ему ружье, его не преследует. Он увидел бородавочника, косящего на него глазом, хотел убить, но побоялся выдать свое местонахождение. Вместо этого сорвал с ветки какой-то фрукт, съел, обогнул большую скалу, нашел за ней съедобные ягоды и продолжил подъем, стараясь не оставлять следов.
  Я проснулся от жуткой боли в боку, таких мучений испытывать мне еще не доводилось, с превеликим трудом поднялся на ноги. Спал я не больше трех часов, но мое тяжелое тело практически раздавило мое правое легкое, и теперь я стоял на дрожащих ногах, жадно ловя воздух. Боль сводила меня с ума, и я в ярости начал выдирать деревья и швырять их вниз по склону. Птицы бросились врассыпную, и прошло немало времени, прежде чем боль и ярость утихли и я смог продолжать подъем. 
 Бутамо провел ночь на горе, дрожа от холода. Утром нашел речку, вошел в воду, попытался поймать руками рыбу. Когда ноги совсем заледенели, вылез на берег, нашел какие-то ягоды, съел, залез на скалу, огляделся. Ни Шунди, ни трех его следопытов-вандеробо.
 Хотя преследователи еще не показались, Бутамо знал, что рано или поздно вандеробо найдут его след, который приведет их на склон горы. А нападут они без предупреждения, в этом Бутамо не сомневался. Поэтому он развязал мешок с порохом и зарядил ружье.
 А потом, голодный, замерзший, не решающийся спуститься вниз, двинулся дальше, изо всех сил стараясь скрыть свои следы от тех, кто будет его искать.
  Холодный, голодный, с урчащим животом, с режущей болью в правом легком, я поднял голову, чтобы посмотреть, далеко ли до вершины, но треть горы скрывали облака. Я воздел к небу хобот и принюхался в надежде, что уловлю запах Бога. 
  Но обнаружил лишь запах человека. 
 Бутамо поднялся на сотню ярдов, чтобы убедиться, что тропа перегорожена громадными валунами, снесенными сюда селевым потоком. Он взял влево, пытаясь обойти их.
 Остановился, чтобы смахнуть пыль и пот со лба, и внезапно увидел в шестидесяти ярдах огромного слона, такого большого, что он возвышался над деревьями, с невероятно длинными и тяжелыми бивнями.
  Я сумел пересилить боль, застилавшую мне глаза. Он стоял в шестидесяти ярдах от меня, с ржавым ружьем в руках, в одной набедренной повязке. 
  — Ты — Бог? — спросил я, протянув к нему хобот. — Ты тот, кого я ищу? 
 Бутамо огляделся: нет ли рядом других слонов, но никого не увидел. Он с восторгом смотрел на бивни слона, понимая, что не решится выстрелить: Шунди и три его вандеробо ловили каждый звук, который мог выдать его присутствие.
 С сожалением он видел, как Шунди торговал слоновой костью, и знал, сколько она стоит. Бутамо попятился.
  Он не ответил, не подал мне никакого знака. Я понял, что он не Бог, обычный человек. 
  Боль вернулась, и я уже знал, что живым мне до вершины не дойти. Я мог встретиться с Богом только в одном случае: если Он прямо передо мной, но этот человек стоит между нами. 
 Бутамо оглядел прогалину. Открытое пространство, спрятаться негде, только среди деревьев на другой стороне. Но он не знал, что ждет его впереди. Вдруг там логово леопарда и его встретит разъяренная самка, решившая, что он хочет убить ее детенышей? Но он не мог просто стоять и смотреть, как на него надвигается слон. Расстояние между ними сократилось на сорок ярдов, и слон не собирался поворачивать. Бутамо закричал и замахал руками в надежде отпугнуть слона.
  Человек что-то кричал мне. Я поднял хобот и протрубил ответ Это моя гора, гремел мой голос, и я не остановлюсь, пока не увижу Бога. 
 Когда их разделяло лишь тридцать ярдов, Бутамо поднял древнее ружье и прицелился. С двадцати ярдов он выстрелил.
  Я почувствовал боль в левом плече, кровь хлынула из раны. Я знал, что через несколько секунд мое сердце остановится, но использовал эти секунды сполна: рванулся вперед, обхватил человека хоботом и швырнул его в дерево, росшее в двадцати футах. 
  Затем, со вздохом, я завалился на бок. Последний раз взглянул на вершину Килиманджаро, все еще надеясь увидеть Бога и спросить, почему Он так поступил со мной, но вершину по-прежнему закрывали тучи, и я закрыл глаза, внезапно умиротворенный, ибо осознал, что именно этого Он от меня и хотел и через мгновение я с Ним встречусь. 
 Пять часов спустя Раканья случайно наткнулся на мертвого слона. На прошлой неделе он пас коров на юго-восточном склоне, а когда они спустились вниз, оказалось, что две коровы пропали. Оставив стадо сыновьям, Раканья вернулся на Килиманджаро, чтобы найти коров.
 И наткнулся на тушу самого большого в мире слона и тело Бутамо, в котором еще теплилась жизнь.
 — Кто ты? — спросил Раканья.
 — Воды, — едва шевельнулись губы Бутамо в запекшейся крови.
 Раканья дал умирающему воды.
 — Кто ты? — вновь спросил он.
 — Я тебя не понимаю.
 Раканья в третий раз повторил вопрос, перейдя с языка масаи на суахили.
 — Я — Бутамо.
 — Что ты делаешь на нашей горе?
 — Вашей горе? — прошептал Бутамо, явно не понимая, что это означает.
 — Бог отдал масаи землю между Кириниягой и Килиманджаро, — объяснил Раканья.
 — Я убежал от работорговцев, — выдохнул Бутамо, — но слон, которого я застрелил, убил меня. Пожалуйста, спрячь от них мое тело.
 — С какой стати?
 — Они отнесут меня в мою деревню, чтобы мои собратья знали, что убежать от Шунди невозможно. Птицы выклюют мои глаза, муравьи обглодают плоть, а гиены сожрут кости. Не дозволяй им сделать все это. Закопай меня или сбрось в глубокое ущелье.
 — Какая разница, что произойдет с тобой после смерти, — пожал плечами Раканья. — Мне надо искать пропавших коров. — И он встал, чтобы уйти.
 — Подожди! — изо всех оставшихся сил выкрикнул Бутамо.
 — Что еще, раб?
 — Если ты спрячешь мое тело, я скажу тебе, как разбогатеть.
 — Я уже богат, — ответил Раканья. — У меня много коров и коз и уже есть три жены.
 — В один день ты сможешь удвоить свое богатство. Раканья присел на корточки рядом с Бутамо.
 — Как? — спросил он.
 — Человек, который охотится за мной, торгует не только рабами, но и слоновой костью. Если ты продашь ему бивни слона, которого я убил, он заплатит тебе так много серебряных монет, что ты сможешь купить целое стадо.
 — Масаи не торгуют слоновой костью, мы не пользуемся монетами белого человека.
 — На деньги, которые он заплатит тебе, ты сможешь купить пятьдесят коров.
 Раканья подумал о том, что шансы найти двух коров практически нулевые, прикинул, сколько коров потребуют за девушку, на которую он недавно положил глаз, задумчиво посмотрел на слоновью тушу.
 — Как зовут работорговца? — спросил он.
 — Ты спрячешь мое тело?
 Раканья кивнул.
 — Спрячу.
 — Его зовут Шунди, из племени кавирондо. С ним три следопыта-вандеробо.
 — Как мне отделить бивни? Раньше я никогда этим не занимался.
 — Если ты подождешь три или четыре дня, то сможешь просто выдернуть их.
 — Я не могу сидеть здесь столько времени.
 — Тогда ты можешь… — Бутамо зашелся в кашле и, больше не произнеся ни слова, умер.
 Раканья огляделся, нашел большой заостренный камень, какой мог бы использовать вместо топора, если б камень попался ему около дома. Подошел к туше, ощупал челюсть, нашел то место, где крепился бивень, и начал вырубать его из кожи и мышц.
 Работа эта заняла много времени, и когда он отделил оба бивня, уже стемнело. Не обращая внимания на холод, он по одному отнес их на полмили и спрятал под кустами. Потом вернулся к Бутамо, взвалил тело на плечо, подошел к краю ближайшей пропасти и сбросил тело вниз, подождал, пока до него донесся глухой удар (тело упало на землю, пролетев тысячу футов), и вернулся к лишенной бивней туше слона.
 Разжег костер, дожидаясь гостей.
 Вандеробо нашли его утром, но сам Шунди прибыл уже к полудню. Работорговец обошел тушу слона, отметил, что бивней нет, улыбнулся, посмотрел наконец на Раканью.
 — Ты — масаи, не так ли? — спросил Шунди. Раканья кивнул.
 — Я преследовал раба. След привел сюда.
 — Он здесь, — подтвердил Раканья.
 — Где?
 — Он мертв.
 — Мне нужно его тело.
 — Тело ты не получишь. — Раканья пренебрежительно глянул на трех вандеробо.
 — Мне нужно тело.
 — Ты уйдешь без него, если не хочешь кровавой мести масаи, — ответил Раканья. Шунди всмотрелся в него:
 — Ты — единственный масаи, которого я вижу.
 — Одного достаточно.
 — Не нравится мне наглость масаи. Я думаю, им просто необходимо пожить в рабстве.
 Прежде чем кто-то двинулся с места, Раканья пробил копьем грудь одного вандеробо, поднял другое копье, деревянное, которое изготовил вечером.
 — У тебя тоже одна жизнь, — заметил он.
 — Ты прав. — Шунди вытащил из-за пояса револьвер, взвел курок, прицелился в Раканью. Тот без страха смотрел на револьвер.
 — Если ты меня убьешь, то не сможешь найти бивни слона, — Ага! — Шунди улыбнулся. — Вот это уже деловой разговор!
 — Нам не о чем говорить, пока ты не выбросишь револьвер.
 Шунди сунул револьвер за пояс.
 — Ты должен его выбросить, — повторил Раканья — Иначе ты убьешь меня после того, как я отдам тебе бивни.
 — Даю тебе слово, что не убью.
 — Много ли стоит слово работорговца? — усмехнулся Раканья.
 Шунди достал револьвер, печально посмотрел на него, вздохнул и швырнул в пропасть.
 — Пошли. — Раканья двинулся вверх по склону. — Я покажу тебе, где бивни.
 Они взбирались на гору минут пятнадцать. Потом Раканья подошел к кустам, под которыми спрятал бивни, вытащил их на открытое место.
 — Клянусь Аллахом! — воскликнул работорговец. — Никогда не видел таких бивней. — Он опустился на корточки, внимательно осмотрел их. — Ты напортачил, масаи. Отрубил не меньше пяти фунтов от основания бивней.
 — Они все равно самые большие бивни на свете.
 — Это точно.
 — Сколько серебряных монет белого человека ты мне заплатишь?
 — Я дам тебе сорок серебряных шиллингов, — ответил Шунди.
 — За каждый.
 — Это большие деньги, — покачал головой работорговец.
 — Бивни того стоят.
 — Слишком дорого.
 — Тогда они останутся здесь, пока не сгниют. Тебя на Килиманджаро больше не пустят.
 Шунди еще раз оглядел бивни, пожал плечами:
 — Хорошо. Восемьдесят шиллингов.
 — Отсчитай их и положи на землю. Я их подберу Шунди кивнул, достал туго набитый кошель, начал отсчитывать шиллинги.
 — Я хочу и это. — Раканья указал на большую золотую монету.
 — Это доллар Марии-Терезы. Он стоит много шиллингов.
 — Отдай его мне.
 — Хорошо. — Шунди положил доллар на землю. — Он твой, если ты отведешь нас вниз, чтобы мы не заблудились.
 Раканья собрал монеты, ссыпал их в бурдюк для воды. Подождал, пока каждый из вандеробо взвалил на плечо по бивню, начал спускаться к прогалине, на которой убили слона.
 Прогремел выстрел, Раканья упал лицом вниз; умерев еще до того, как коснулся земли.
 — Наглый сукин сын, — усмехнулся Шунди с дымящимся револьвером в руке. — Неужели ты мог подумать, что у великого Шунди только один револьвер и он выбросит его только потому, что этого хочет жалкий варвар?
 Он подошел к трупу Раканьи, забрал деньги, повернулся к следопытам.
 — Следуйте за мной! — приказал он. — И упаси вас Аллах повредить бивни.
  Боль ушла. Исчезли все чувства, даже голод и жажда больше не мучили меня, однако покой я не обрел, что-то меня тревожило, и я закричал. Я кричал все громче и громче, пока крик мой не проник в сон самого Сендейо. 
 Ярко горел костер, освещая обмазанные глиной хижины деревни. Старейшины сидели у огня, за ними широким кругом расположились пятьсот elmorani, гордых воинов-масаи, с разрисованными лицами, с копьями, на наконечниках которых вспыхивали отблески пламени.
 Внезапно из темноты появилась высокая фигура Сендейо, брата верховного вождя всех масаи. Он подошел к самому костру.
 — Мне приснился сон, дети мои, — заговорил Сендейо. Свет и тень играли на его черном лице.
 Он оглядел сидящих, дожидаясь, пока ему ответит самый уважаемый старейшина.
 — Расскажи нам твой сон, Сендейо.
 — Много ночей я спал плохо. Сегодня стало ясно почему.
 Он выдержал паузу, дожидаясь полной тишины.
 — В этом сне я увидел вождя всех слонов, лежащего мертвым на склоне великой Килиманджаро.
 Он вновь замолчал, теперь старейшины и воины жадно ловили каждое его слово.
 — Слона убил не масаи, — продолжал Сендейо, — ибо масаи не убивают животных ради мяса или слоновой кости. Мы убиваем только львов, чтобы доказать, что стали мужчинами.
 — Кто убил слона, о Сендейо?
 — Слона убил сбежавший раб.
 — Какое отношение имеет твой сон к масаи, о Сендейо? — последовал вопрос старейшины.
 — В моем сне воин-масаи по имени Раканья подошел к слону, — вновь пауза, — отрубил его бивни и продал их.
 — Я знаю Раканью, — подал голос другой старейшина. — Он пропал шесть дней тому назад.
 — Вы найдете его тело на склоне Килиманджаро, — с абсолютной уверенностью заявил Сендейо, и стон ужаса пролетел над воинами и старейшинами, не ужаса смерти, ибо масаи смерти не боялись, но ужаса перед могуществом человека, который мог видеть недоступное остальным. — Я приказываю вам не искать тело, — продолжил Сендейо. — Он нарушил закон и обесчестил свой народ. Он надругался над вождем всех животных, он начал торговать с белыми. — Сендейо помолчал. — Он обесчестил всех масаи.
 Все со страхом смотрели на Сендейо, ожидая продолжения.
 — С этого дня все, что принадлежит масаи, обратится в пыль. Это произойдет не в один миг, масаи сильны и многочисленны, но это произойдет. Упадет плодородие наших земель, кикуйю, луо и вакамба превзойдут нас числом, белый человек погубит наших воинов, и сам язык масаи исчезнет, уступив место суахили и языку белого человека. Наша численность будет уменьшаться, оружие отнимут у нас, наши люди забудут, кто такие масаи. И с этого дня души всех масаи будут бродить между этой и следующей жизнью.
 Страх и ужас охватили сидевших вокруг.
 — Скажи нам, что мы должны сделать, о Сендейо! — вскричали старейшины. — Скажи нам, как снять это таку, самое ужасное из заклятий?
 — Есть способ. — Мгновенно установилась мертвая тишина. — Вы должны найти бивни и принести их на Килиманджаро, на то самое место, где умер слон. Там вы соорудите алтарь и окропите его невинной кровью, кровью необрезанного мальчика-масаи. Только так можно вернуть честь масаи. Только тогда души собравшихся здесь и еще не рожденных освободятся от этого таку. Только так души всех масаи найдут упокоение.
 Сендейо обвел взглядом старейшин и воинов.
 — Я сказал. Теперь дело за вами.
 Он повернулся и возвратился в свою хижину, и более его сны не тревожил образ Слона Килиманджаро. Сендейо никогда больше не упомянул о нем до самой смерти, нашедшей его семь лет спустя.
  С тех пор душа моя бродила по просторам космоса, ожидая и наблюдая, ожидая и наблюдая, а заклятие Сендейо исполнялось, масаи лишились былого могущества, их численность падала, богатство исчезало. Я видел, как Масаи Лайбон приобрел мои бивни, я видел, как Тембо Лайбон проиграл их в карты, я видел, как Лийо Нельон умер, прежде чем они попали к нему, и, наконец, остался только один масаи, высокий храбрец, которого звали Букоба Мандака, отделенный триллионами триллионов миль от священной горы Килиманджаро. 


ДЕСЯТАЯ ИНТЕРЛЮДИЯ (6303 г. Г.Э.)

 Закончив рассказ, Мандака замолчал, ожидая моей реакции.
 — Вот, значит, как вы намерены поступить с бивнями, — наконец вырвалось у меня. Он кивнул:
 — Выбора нет.
 — Выбор у вас есть, — возразил я. — Вы можете не приносить себя в жертву.
 — Это надо сделать.
 — Почему? Из-за того, что семь тысяч лет тому назад кто-то наложил заклятие на масаи?
 — Но ведь заклятие осуществилось, не так ли?
 — Вы не знаете, связано ли с ним падение масаи.
 — Речь тут не о знании, а о вере.
 — Что ж, я в это не верю.
 Вновь в моем кабинете повисла тяжелая тишина. Я заметил, что сигара потухла, и раскурил ее.
 — Когда вы вылетаете на Небесную Синь? — спросил я.
 — Завтра утром. Я бы хотел, чтобы вы полетели со мной.
 — Времени мало. Боюсь, «Брэкстон» меня не отпустит.
 — Отпустит, — возразил он.
 — С чего такая уверенность?
 — Их задача — зарабатывать деньги. Однажды я купил вас у них. Куплю еще раз.
 — То есть заплатите им за мое отсутствие помимо моих комиссионных? Он кивнул:
 — Я всегда готов платить за то, что мне нужно, мистер Роджас.
 — Бивни вы получите. И сразу полетите с ними на Землю?
 — Да. — Наступила неловкая пауза. — И повторяю, я бы хотел, чтобы вы составили мне компанию.
 — Почему?
 — На то есть причины.
 — Мне бы хотелось их знать, потому что я не намерен участвовать в обряде, который завершится вашей смертью.
 — Вам не придется в нем участвовать, заверяю вас.
 — Так зачем я вам нужен?
 — После завершения обряда мое тело надо сжечь, а пепел рассеять по ветру. С такой просьбой я могу обратиться к очень немногим людям. Вы — один из них.
 — Так ли это необходимо? — спросил я. — Вы — последний масаи. Что бы вы ни сделали, новых масаи не появится. Зачем жертвовать жизнью ради уже исчезнувшего племени?
 — Я делаю это не для тех масаи, которые появятся на свет Божий. Тут вы правы, я — последний. — Он помолчал. — Я делаю это ради всех масаи, что жили во времена Сендейо и после него, ибо их души не могут найти покоя, пока на склонах Килиманджаро не будет принесена очистительная жертва.
 — Пророчества Сендейо — примитивные заклинания, ничего больше.
 — Они — основа моей веры, — возразил Мандака. — И вашим аргументам ее не поколебать.
 Я долго смотрел на него, потом согласно кивнул.
 — Хорошо. Вопрос закрыт, во всяком случае, на текущий момент.
 — Благодарю вас. Так вы полетите со мной?
 — Если вы договоритесь с «Брэкстоном», на Небесную Синь полечу. Я хочу посмотреть на бивни. Мандака поднялся.
 — Тогда мне пора готовиться к отлету. Вы сможете подъехать завтра утром к моему кораблю?
 — Где он находится?
 Он назвал номер ангара и взлетной площадки в местном космопорте.
 — Когда взлет?
 — На рассвете, мистер Роджас. Пожалуйста, не опаздывайте. Мне не терпится добраться до бивней.
 Он вышел из кабинета, оставив меня осмысливать последствия предстоящей одиссеи.
 — Ты сошел с ума?
 Хильда сидела напротив меня за столиком в кафетерии для руководства, ее круглое лицо раскраснелось от негодования.
 — Нет. — Я покачал головой. — Вроде бы нет.
 — Что ты знаешь об этом человеке?
 — Много чего. — Я отправил в рот кусок пирожного.
 — Много чего, — повторила она. — А чего много? Он появляется неизвестно откуда, в архивах Монархии о нем нет ни бита информации, он признает, что не остановится перед убийством, если кто-то станет между ним и бивнями, он живет как какое-то животное в этой жуткой квартире, и ты берешь четырехнедельный отпуск, чтобы лететь с ним на Землю и присутствовать при языческой церемонии, о которой ты ничего мне не говоришь.
 — Ему нужна моя помощь. И пока я согласился лететь с ним только на Небесную Синь. Насчет Земли я еще не решил.
 — Почему-то, когда мне требовалась твоя помощь, ты ссылался на загруженность работой, — фыркнула Хильда и ударила пухлым кулачком по столу, расплескав чай.
 — Это моя работа, — терпеливо объяснил я.
 — Твоя работа закончилась, как только ты нашел бивни.
 — Я их еще не нашел, — уточнил я. — Вот почему я должен лететь на Небесную Синь.
 — Не води меня за нос, Дункан. Ты их нашел, в этом можно не сомневаться. Слишком уж самодовольная у тебя физиономия.
 Я не мог этого отрицать, но не хотелось и подтверждать, поэтому я молча смотрел на нее.
 — Скажи мне правду, — после долгой паузы взмолилась Хильда. — Ты думаешь, то, что он собирается сделать, как-то связано с восстановлением чести или престижа масаи?
 — То, что думаю я, значения не имеет. Он думает, что связано, а это — главное. Она покачала головой:
 — Почему я трачу на тебя столько времени, Дункан?
 — В самом деле, почему? Она пожала плечами:
 — Если бы я знала.
 — Ты не можешь объяснить, почему тебя тянет ко мне. Я не могу сказать, почему я решил помочь Мандаке. Почему бы нам не остановиться на том, что я наконец-то выполняю то, чего ты от меня хотела?
 — Когда это я говорила, что хочу отправить тебя на Землю с Мандакой?
 — Ты всегда говорила, что хочешь, чтобы я брал на себя обязательства по отношению к кому-либо. А когда я взялся помочь Мандаке, ты начинаешь жаловаться.
 — Ох, Дункан, Дункан, что же мне с тобой делать? Как можно быть одновременно таким умным и таким глупым?
 — Почему бы тебе не пожелать мне счастливого пути и не сказать, что привезти тебе с Небесной Сини?
 — Вернись с Земли здоровым и невредимым. Этого будет достаточно.
 — Я еще не решил, полечу я на Землю или нет, — напомнил я ей.
 — Разумеется, полетишь, — бросила она.
 — А если и полечу, кому захочется убить специалиста по розыску охотничьих трофеев?
 — Ты действительно хочешь, чтоб я сказала тебе? Мы вновь начнем ссориться.
 — Тогда не говори. — Я достал карманный компьютер.
 — Если я решу лететь на Землю, то вернусь через двадцать девять дней. Почему бы вам с Гарольдом не заказать на тот вечер столик на троих в «Древних временах»? Я угощаю.
 Она вздохнула, уставилась на чашку с чаем.
 — Я подумаю, Дункан.
 Доедали мы в полном молчании. Потом я поднялся.
 — Извини, но должен бежать. У меня еще полно дел. Она не сдвинулась с места, не отвела глаз от чашки. Я подумал, что она хочет посидеть одна, и повернулся, чтобы уйти.
 — Дункан?
 — Да?
 — Счастливого тебе пути, черт бы тебя побрал.
 Корабль Мандаки приземлился в единственном космопорте Небесной Сини, и мы поехали в город на маленьком такси-роботе.
 Планета полностью отвечала своему названию, ибо нигде я не видел такого синего неба. Причиной тому, решил я, чистейший океан, покрывавший восемьдесят процентов поверхности. Такси мчало нас мимо ухоженных полей, где фермеры выращивали гибрид пшеницы с гораздо более крупными зернами, чем на других планетах. Чистый, прозрачный воздух наполнял легкие, я откинулся на спинку сиденья, наслаждаясь поездкой, а вот Мандака нервничал, не находя себе места.
 Наконец такси доставило нас на огромную площадь, исторический центр города, и робот подробно объяснил нам, как добраться до музея. Пять минут спустя довольно примитивные движущиеся дорожки вынесли нас к зданию музея, и мы сошли на каменные ступени. Я представился швейцару и спросил, как нам с Мандакой попасть в крыло естественной истории.
 — Уведомите также о моем прибытии Хейзл Гутридж и попросите ее встретить нас в зале окаменелостей.
 — Разумеется, мистер Роджас, — кивнул швейцар и поспешил за Мандакой, уже шагавшим по коридору.
 Мы миновали три художественные галереи, научный зал, добрались наконец до раздела естественной истории, а несколько мгновений спустя вошли в зал окаменелостей, где нас встретили двадцатипятифутовый динозавр и пятьдесят скелетов мелких зверушек.
 — Где бивни? — шепотом спросил Мандака.
 — Совсем рядом. — Я уже хотел поделиться с ним своим секретом, но тут вошла Хейзл Гутридж.
 — Как я понимаю, мистер Роджас? — Она направилась ко мне, протягивая руку.
 — Очень рад нашей личной встрече, — улыбнулся я. — Этот джентльмен — Букоба Мандака, мой коллега.
 — Добрый день, мистер Мандака. — Короткий кивок. — Я и не подозревала, что вы собираетесь посетить Небесную Синь. — В голосе слышалось осуждение. — Если б вы предупредили меня, мы бы подготовились к встрече.
 — Я же говорил вам, что я ищу бивни одного слона, находящиеся, по моим данным, на Небесной Сини.
 — Но я же сказала вам, что о них у нас нет никаких сведений.
 — Я вам верю. Однако они здесь.
 — Что-то я вас не понимаю, мистер Роджас, — рассердилась Хейзл Гутридж. — Я лишь могу повторить, что в экспозиции музея их нет.
 — Вы также сказали, что естественная история — не ваш конек, и у вас нет куратора этого раздела. Она нахмурилась.
 — Уж не обвиняете ли вы меня в том, что я вам солгала, мистер Роджас?
 Я покачал головой.
 — Я обвиняю вас разве что в невежестве, — ответил я. — Бивни в этом зале.
 — Где? — одновременно спросили она и Мандака. Я указал на динозавра:
 — Здесь.
 — Это реконструкция скелета плотоядного динозавра, — заметила она.
 — Я знаю. Но хищники таких размеров встречаются гораздо реже, чем вы думаете. В галактике два миллиона населенных планет, и лишь на двадцати семи жили такие большие хищники, причем только на трех их можно классифицировать как динозавров. Мой компьютер проанализировал экологическую, геологическую и климатическую историю вашей планеты и пришел к выводу, что вероятность существования динозавров-хищников близка к нулю и составляет три миллионных доли процента.
 — Что вы такое говорите, мистер Роджас? — Мандака впился взглядом в динозавра, — Я говорю, что тот, кто знал меньше меня о прошлом Небесной Сини, мог решить, найдя бивни, что перед ним — останки огромного доисторического животного, и реконструировал скелет, отталкиваясь от ложной предпосылки.
 — Это невозможно, мистер Роджас! — запротестовала Хейзл Гутридж.
 — Но почему? Вы живете на колонизированной планете, население немногочисленно, палеонтолога среди вас нет, а судя по вашим экспонатам, местные травоядные и хищники габаритами не отличались. — Я повернулся к динозавру. — Думаю, бивни — два самых больших ребра, а все остальное подгонялось под них.
 Мандака перебрался через ограждение, прежде чем Хейзл Гутридж успела открыть рот.
 — Вы правы! — торжествующе воскликнул он. — Это бивни Слона Килиманджаро!
 — Не может быть! — Голосу Хейзл Гутридж недоставало прежней убедительности.
 — Может, — возразил я. — Кто-то допустил ошибку, а экспертов, которые могли бы ее исправить, у вас не было. Я не нахожу в этом ничего удивительного, учитывая конкретные реалии.
 — Если вы правы, это непростительная ошибка.
 — Я прав.
 — Я потребую независимой экспертизы.
 — Она займет несколько месяцев, — заметил я.
 — Возможно, — согласилась она.
 Я посмотрел на Мандаку, тот покачал головой.
 — Полагаю, мы сможем найти ответ прямо сейчас.
 — Как? — недоверчиво спросила она.
 — Есть у вас молекулярный микроскоп? Он сразу определит, земного происхождения бивни или местного.
 — Нет.
 Я нахмурился:
 — Я думал, в каждом музее…
 — С оборудованием и персоналом у нас большие проблемы.
 — Ладно, есть другой способ. Вопрос в следующем: бивни это или ребра. Если ребра, внутри они будут полыми, потому что должны содержать костный мозг. Если бивни — то нет. Любой акустический анализатор плотности сразу ответит нам на этот вопрос.
 Она кивнула:
 — Я немедленно отправлю их на анализ. Если вы подождете в моем кабинете, через полчаса я принесу результаты.
 — Нас это вполне устроит, — ответил я, предупреждая протесты Мандаки.
 Она вызвала охранника, который проводил нас в скромный кабинет, где мы и прождали сорок минут. Наконец Мандака не выдержал, поднялся, закружил по кабинету.
 — Она что-то задумала! Я покачал головой:
 — Начальник департамента поиска «Уилфорда Брэкстона» только что указал ей на подделку, выставленную в ее музее. Двадцать минут назад она выяснила, что я прав, и теперь пытается найти способ свести до минимума ущерб, нанесенный репутации музея.
 — Если она не продаст их нам, я вернусь ночью и заберу их, — прорычал Мандака.
 — Продаст, — уверенно заявил я, Он хотел что-то ответить, но тут в кабинет вошла Хейзл Гутридж, бледная как полотно.
 — Мистер Роджас, мистер Мандака. Приношу вам свои извинения. Вы были правы.
 — Ничего страшного не произошло, — заверил ее я. — Наоборот, все может завершиться к взаимной выгоде. Мой коллега по-прежнему желает купить бивни.
 — Я уже говорила вам, что мы не продаем музейные экспонаты.
 — Но вы также говорили, что в музее выставлены только местные экспонаты, представляющие флору и фауну Небесной Сини. Мне кажется, наличие среди них бивней земного слона негативно отразится на репутации музея, если об этой ошибке станет известно.
 — Это угроза, мистер Роджас?
 — Разумеется, нет. Речь о другом: чем быстрее демонтируют скелет динозавра, тем меньше вероятность того, что его увидит кто-то еще.
 Она пристально смотрела на меня, не в силах решить, то ли я ей угрожаю, то ли подсказываю наилучший выход из создавшегося щекотливого положения.
 — Сколько вы готовы заплатить за бивни, мистер Мандака?
 — Три миллиона кредиток, — ответил он.
 — Три миллиона? — У нее округлились глаза. — Я понятия не имела, что они так дорого стоят.
 — Если и стоят, то лишь для мистера Мандаки, — вмешался я.
 — Совет директоров должен собраться в следующем месяце. Я уверена, что они согласятся продать вам бивни, мистер Мандака.
 — Я должен забрать их немедленно, — возразил Мандака. — Таково условие сделки.
 — Обычно такие вопросы так не…
 — Но и ситуация очень уж необычная, — пришел я на помощь Мандаке. — Опять же, если вы продадите бивни немедленно, не придется говорить совету директоров, что именно мы хотели купить. Вы можете даже сказать им, что мы предложили три миллиона за весь скелет.
 Она обдумала мои слова, согласно кивнула.
 — Если вы распорядитесь доставить бивни на мой корабль, — он назвал номер ангара, — я немедленно переведу деньги на счет музея. — Он помолчал. — Или, если хотите, на ваш личный счет.
 — Пожалуйста, на счет музея! — воскликнула она. — Я готова поступиться правилами, чтобы спасти репутацию музея, но я не воровка!
 — Никто на это даже не намекал, — заверил я ее. — Что же касается досадной ошибки, ставшей причиной нашей встречи, то вы можете на нас положиться. Мы никому ничего не скажем.
 — Я искренне на это надеюсь. Я отдала музею всю жизнь и не хочу, чтобы он стал всеобщим посмешищем.
 Еще несколько минут я успокаивал ее, потом она распорядилась демонтировать бивни и отвезти их в космопорт, а Мандака связался со своим банкиром и дал команду перевести деньги на счет музея.
 Три часа спустя Мандака стоял у грузового люка корабля, в который заносили принадлежащие ему бивни Слона Килиманджаро. Когда погрузка закончилась, он повернулся ко мне.
 — Так что вы решили, мистер Роджас? Отвезти вас домой или вы примете участие в последнем этапе этого путешествия и увидите собственными глазами, как завершится одиссея бивней?
 — Я не должен участвовать в обряде. Моя задача — сжечь ваше тело и развеять пепел по ветру. Так? Он кивнул. Я пожал плечами:
 — Пожалуй, полечу с вами.
 — Я никогда в этом не сомневался, — ответил он.




 ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ




МАСАИ (6304 г. Г.Э.)

  Одинокий, не знающий покоя, без бивней, лишенный возможности уснуть Вечным сном, которого ждал с таким нетерпением, я в миллиардный раз принюхивался к галактическим ветрам, и наконец после стольких разочарований запах спасения достиг меня через время и пространство. Торжествующий трубный глас молчаливо исторгся из меня, ибо этот человек, Мандака, возвращался на священную гору. 
 Новый год наступил, когда мы летели с Небесной Сини на Землю, пребывая в камерах глубокого сна. Мы проснулись замерзшие и голодные (глубокий сон замедляет жизненные процессы, но не останавливает их, так что я всегда просыпаюсь с жутким чувством голода), когда корабль вышел на околоземную орбиту. Приземлились мы на заре следующего дня в двух милях от южного склона Килиманджаро.
 — Легенды говорят о том, что слон погиб на северном склоне, — пояснил Мандака, когда мы загрузили бивни и припасы на две гравитационные тележки. — Но на начальные девять тысяч футов мы поднимемся по южному склону.
 — На то есть причина? — полюбопытствовал я. Мандака кивнул:
 — На южном склоне построен город Ньерере, так что первые семь с половиной или даже восемь тысяч футов мы пройдем по сносным дорогам. Иначе нам пришлось бы преодолевать густую растительность. Она редеет только на высоте восьми тысяч футов.
 — Почему вы не связались с ними заранее? Может, у них есть космопорт.
 — Есть, но бездействующий. Город покинут уже восемь столетий.
 — Почему?
 Мандака пожал плечами:
 — Почему человек уходит из Рая? Чтобы посмотреть, что вокруг. — Он помолчал. — И даже глубокое разочарование не заставляет его вернуться.
 Я стоял лицом к востоку, оглядывая бесконечный вельд, с редкими акациями, с высокой, качающейся на ветру травой.
 — Красота-то какая!
 — Вы правы, — согласился он. — Когда-то, тысячи лет назад, на равнине Серенгети жили от трех до четырех миллионов животных. Их ежегодные миграции являли собой незабываемое зрелище. — Он вздохнул. — Теперь не осталось ничего, кроме травы и насекомых. Ни птицы, ни полевой мыши.
 — Что же случилось с животными? — спросил я.
 — Мы свалились им на голову, мистер Роджас, — мрачно ответил Мандака. — Вы издаете справочник охотничьих трофеев. Вам известно, когда вымер какой вид.
 — Прочитать об этом в книге — одно, увидеть собственными глазами безжизненную равнину Серенгети — совсем другое. Тут уж отчетливо сознаешь, что мы натворили. — Я повернулся к Килиманджаро, вершина которой пряталась в облаках. — Пытаюсь представить себе всех львов, леопардов, слонов, носорогов, разнообразных травоядных, что обитали на склонах этой горы.
 — И людей, мистер Роджас, — добавил Мандака. — Здесь обитали и люди. Теперь остались одни насекомые.
 — Может, в следующий раз мы будем умнее. Он покачал головой:
 — Следующего раза не будет. Во всяком случае здесь.
 — Так где-то еще.
 — Возможно. — В голосе его слышалось сомнение. А потом мы зашагали по дороге, ведущей в покинутый город.
 Ньерере начинался на высоте пятисот футов от уровня моря, и чувствовалось, что его планировке в свое время уделили немало внимания. Большие общественные парки, вид на равнину Серенгети, открывающийся из окон каждого дома, торговые зоны, аккуратно встроенные в жилые кварталы. На высоте тысяча двести футов мы миновали маленький частный аэропорт с разрушенными ангарами и треснувшей взлетной полосой. Мне доводилось видеть покинутые города, но всегда причиной тому служили война или эпидемия. Впервые я попал в город, население которого просто собрало вещички и уехало. Многие дома еще хорошо сохранились, в некоторых оставались нетронутыми окна и двери, меня не покидало чувство, что вот-вот мы встретим кого-то из жителей. Собственно, город ничем не отличался от равнины. Когда-то на этих улицах шумела толпа, в домах жили миллионы людей, но осталось от всего этого многообразия лишь те же пыль, трава и насекомые.
 Поднявшись на высоту шесть тысяч футов, мы решили, что на сегодня достаточно, и провели ночь в вестибюле некогда роскошного, а теперь заброшенного отеля. Бассейн стоял без воды, казино начало разваливаться, но вестибюль из стекла и стали еще сопротивлялся дождям и ветрам. Ночью температура упала, я проснулся, дрожа от холода, но Мандака спал как младенец.
 Мы тронулись в путь, как только солнце прогрело воздух и разогнало туман на вершине горы, так что я впервые увидел ее ледяную шапку. К полудню уже вышли из города и начали медленно огибать гору, направляя гравитационные тележки и прорубая бластерами тропу в густой растительности. Спали мы опять в спальниках с подогревом, однако под утро, когда температура окружающего воздуха стала падать, я опять замерз, хотя в спальнике поддерживались постоянные двадцать восемь градусов Цельсия.
 На утро третьего дня я уже жадно ловил ртом воздух, о чем меня и предупреждал Мандака: мы поднялись на высоту восьми с половиной тысяч футов. Четыре часа потребовалось нам, чтобы достичь северного склона, и наконец Мандака остановился, его черные глаза внимательно оглядели местность.
 — Мы уже близко, — объявил он.
 — Как близко?
 — Еще тысяча футов или около того.
 — Вы уверены? Он кивнул.
 — Откуда вы знаете? — Я дышал с трудом. — Нет же ни фотографий, ни каких-либо замеров. Может, его убили на том самом месте, где мы сейчас стоим.
 — Думаю, нет. — Мандака смотрел вверх по склону.
 — Почему нет?
 — Здесь слишком открыто. Мы должны подняться выше.
 — Но семь тысяч лет тому назад здесь могло что-то расти!
 — Выше, мистер Роджас! — Мандака устремился вперед. — Разве ваши изыскания ничего не сказали вам о нем? Он был из тех, кто шел до конца, а значит, поднялся выше по склону.
 Сил спорить у меня не осталось, так что я лишь кивнул и последовал за Мандакой.
 И во второй половине дня мы добрались до прогалины, за которой высились деревья. С обрыва открывался отличный вид на равнину. Мандака остановился, огляделся, понюхал воздух, кивнул.
 — Мы на месте.
 — Вы уверены?
 — Насколько это возможно. По моему разумению, он умер здесь. Во всяком случае, я сделал все, что мог. Если я и ошибаюсь. Бог должен меня простить.
 — И теперь вы покончите с собой?
 — Позже. — Он опустил на землю гравитационные тележки. — Когда взойдет полная луна.
 — Приготовить вам что-нибудь поесть? — спросил я, доставая портативную кухню.
 — Нет. Есть на этой святой горе что-либо, кроме молока с кровью моих коров, — кощунство. — Он помолчал. — Но вы можете поесть.
 — Ограничусь сандвичем. — В моем голосе слышались извиняющиеся нотки.
 Я достал сандвич, развернул обертку, откусил кусок, начал жевать, посмотрел на лежащую далеко внизу равнину.
 — Превосходный вид, не так ли?
 — Да.
 — А где вы выросли?
 — Отсюда не видно. — Он указал рукой на северо-запад. — Примерно в ста тридцати милях в том направлении.
 — Ребенком вы поднимались на Килиманджаро? — спросил я.
 Он покачал головой:
 — Это святая гора, подниматься на нее может лишь тот, кто искупит грехи масаи.
 — Должно быть, это тяжелая ноша — осознание того, что именно вы призваны искупить грехи масаи.
 — Тяжелая.
 — У вас не возникало искушения поставить на этом крест? В конце концов масаи владели бивнями тысячу триста лет. Один из них мог прийти с ними на Кириниягу, но никто не пришел.
 — Они могли переложить эту ношу на другого. Я — последний. Мне отступать некуда.
 — Вы не держите на них зла? Он посмотрел мне в глаза.
 — Разумеется, держу. Я делаю это, потому что должен. Но предпочел бы без этого обойтись.
 — Так почему бы вам на все не плюнуть?
 — Не могу.
 — Но почему? Мало ли что мог наговорить колдун, умерший более семи тысяч лет тому назад.
 — Но эти семь тысяч лет доказали истинность его пророчества. Мы уже говорили об этом, мистер Роджас. Вам необязательно верить в необходимость того, что я делаю. Я в это верю, этого достаточно.
 — Грустно осознавать, что вы умираете зря.
 — Я умру за свою веру. Есть ли у человека более веская причина для смерти?
 — Нет, — признал я.
 — И разве можно найти лучшее место, чем это? — продолжил он. — Тут все началось, мистер Роджас. Меньше чем в сутках пути от подножия горы находится ущелье Олдовай, где человек сделал первые шаги на двух ногах. Эту гору Бог даровал моему народу, и отсюда мы пошли на север и на запад, покоряя всех, кто стоял у нас на пути. Великие люди поднимались на эту гору, мистер Роджас, поэты и вожди, охотники и исследователи, писатели и воины. И здесь испустило дух величайшее животное всех времен. — Он помолчал, окинул взглядом равнину, вздохнул. — Нет, лучшего места для смерти мне не найти.
 Я устыдился того, что ему пришлось все это мне объяснять, и, чтобы скрыть смущение, быстро спросил:
 — А вы не боитесь?
 Он долго думал, потом покачал головой.
 — Моя жизнь меня не радовала, мистер Роджас. Единственное, что я могу сделать сам, — это покончить с ней. Так что смерть меня не страшит.
 — Я был бы в ужасе, — признался я.
 — Каждое живое существо проходит путь, неизменно оканчивающийся смертью. Разница между нами состоит в том, что я с детства признаю эту неизбежность, а вы стараетесь ее игнорировать.
 — Возможно, — с неохотой согласился я, думая о том, что различий у нас несколько больше, но не смог их найти. — Но я не уверен, что пошел бы на это, даже если бы меня к этому готовили.
 — Если б вы знали, что все дорогие вам люди, все предки, которых вы чтили, останутся проклятыми до скончания века, пока вы не проведете обряд очищения, думаю, у вас достало бы сил.
 — Едва ли я смог бы убедить себя, что все это правда.
 — Это вопрос веры, не логики.
 — Но если вы ошибаетесь…
 — Тогда один несчастный человек расстанется с жизнью чуть раньше положенного срока. И это событие не станет ни личной, ни вселенской трагедией.
 Я обдумал услышанное и не нашел возражений. Мы помолчали. Потом я пожаловался, что замерз. Мандака собрал хворост и разжег костер.
 — Садитесь поближе к огню, мистер Роджас, — предложил он, и я последовал его совету. — Так лучше?
 — Да, благодарю вас, — ответил я, наслаждаясь идущим от костра теплом, терпким запахом дыма.
 — Знаете, — заговорил Мандака, не отрывая глаз от язычков пламени, — человек несчетные тысячи лет вот так сидел у костра, готовил пищу, грелся, отгонял хищников. Теперь мы создаем искусственную среду обитания, производим еду из химических отходов. Условия нашей жизни меняются, но меняемся ли мы?
 — Мы, несомненно, продвинулись в своем развитии, — вставил я.
 — Я не об этом. Появилось ли что-то более важное, чем ощущения тепла, сытости, безопасности? Поэтому куда легче сделать это здесь… — Он обвел рукой гору, небо, усеянное звездами. — ..В колыбели человечества, у этого костра.
 — Должно быть, иначе мы бы сюда не пришли.
 — А почему мы здесь?
 — Чтобы совершить невозможное.
 — Невозможное совершил Бутамо, раб, семь тысяч лет тому назад.
 Я обдумал его слова.
 — Сегодня перед вами стоит задача потруднее.
 — Все это я мог проделать, не уходя к звездам.
 — Иначе вы не нашли бы бивни, — напомнил я.
 — Тогда, наверное. Господь хотел, чтобы я побывал на звездах и понял, что нет ничего важнее этой ночи здесь, на Килиманджаро.
 — И смерти.
 — И смерти, — согласился он. Я задумчиво смотрел на огонь. Никогда раньше я не сидел у костра и пришел к выводу, что мне это нравится.
 — Как вы думаете, что ждет вас впереди? — наконец спросил я.
 — После смерти?
 — Да.
 Он пожал плечами:
 — Пока мне это знать не дано.
 — Небытие?
 — Возможно.
 — Может, небытие — это все, что нашли остальные масаи.
 — А может, это все, что они искали.
 — Если не небытие, тогда что? Он ответил не сразу.
 — Может, я окажусь во времени, предшествующем смерти слона, живущим в гармонии с природой.
 — По мне это далеко не рай.
 — Неужели? Оглянитесь вокруг, мистер Роджас. Мы покоряем один мир и находим тысячу других. Мы устанавливаем дружеские отношения с одной цивилизацией и уничтожаем тысячу других. Мы излечиваем одну болезнь и сталкиваемся с тысячью новых. На каждое наше достижение возникает тысяча неразрешимых проблем. Может, райский сад не начало пути, а конечная точка?
 — По вашему тону ясно, что вы готовы к смерти. — Я придвинулся к костру, спасаясь от холода.
 — Умирают все. А я умру не напрасно.
 — Вы на это надеетесь.
 — Я знаю.
 — Но если Сендейо ошибся…
 — Моя смерть все равно будет что-то да значить. — Он улыбнулся. — Похоже, вы хотите меня отговорить. Вас мое намерение задело за живое, а я подозреваю, что раньше с вами такого не случалось.
 — Это правда, — с неохотой признал я. — Но стоит ли ради этого умирать?
 — Не знаю, — ответил Мандака. — Надеюсь, что да.
 — Я бы предпочел остаться безразличным.
 — Я бы предпочел, чтобы кто-то из масаи, живущих до меня, сделал то, что предстоит мне сегодня. Так что наши благие пожелания не будут реализованы.
 — Это несправедливо.
 — В жизни далеко не всегда находится место справедливости.
 — Я нашел бивни. Выполнил свою работу. На том следовало поставить точку.
 — Вы не из тех, кто останавливается на полпути. Для вас точка будет поставлена лишь по написании последней главы истории бивней.
 Я помолчал, обдумывая его слова.
 — Все равно мне это не по душе.
 — Всю профессиональную жизнь вы имели дело с параметрами мертвых животных. Через несколько часов я присоединюсь к ним, а вы сможете вернуться в бесстрастный мир исследователя. А пока предлагаю вам подумать о Слоне Килиманджаро.
 — Он мертв почти восемь тысяч лет. Чего о нем думать?
 — Если души масаи затерялись между этой жизнью и следующей, как провел эти годы он? Проспал ли их вечным сном или, наоборот, душа его не знала покоя, требуя вернуть ту ее часть, что вы разыскали на просторах галактики? Подумайте об этом, мистер Роджас. Если мое деяние не освободит от заклятия мой народ, возможно, ваше упокоит наконец величайшее из животных.
 — Хотелось бы в это верить.
 — Но вы не верите? Я покачал головой.
 — Мне очень жаль вас, мистер Роджас, — вздохнул Мандака. — Это беда — верить лишь в то, что можно увидеть, замерить, пощупать руками.
 — А мне очень жаль вас, — искренне ответил я — Не верить в это — тоже беда.
 Он вгляделся в далекую равнину.
 — Что вы там высматриваете? — спросил я.
 — Прошлое, — последовал ответ. — Настоящее. Может, даже будущее.
 — Ваше будущее? — удивился я. Он усмехнулся:
 — Мое будущее определилось семь тысяч лет тому назад и через час оборвется. Видите? — Он указал на небо. — Взошла полная луна, чтобы призвать меня до того, как хлынет дождь.
 — Что-то я не вижу облаков. — Я посмотрел на звездное небо.
 — Будет дождь, — уверенно заявил он и направился к гравитационным тележкам. — Пора начинать.
 Он вывел тележки на обрыв, выходящий к равнине, в сорока футах от костра, осторожно положил бивни на землю, приказал тележкам вернуться на прежнее место.
 — Обряд я совершу здесь, глядя на земли моих предков, где ветви не заслоняют меня от взгляда Бога.
 — Вроде бы Сендейо говорил, что масаи должны построить для бивней алтарь.
 — Бивни на священной горе, которую даровал нам Бог, — ответил Мандака. — Они лежат на Его траве и растениях. Его ветках и корешках. Какой алтарь, сработанный человеком, сравнится с этим?
 Он достал из тюка сплетенную из травы сеть, длиной десять футов, шириной — четыре.
 — Эта сеть, — он расстелил ее между бивнями, — сплетена из трав, растущих на планетах, где побывали бивни.
 Покончив с сетью, он собрал хворост и с десяток сухих стволов, положил все на сеть.
 — Когда я умру, завалите мое тело хворостом и сухими стволами и зажгите костер.
 — Если вы этого хотите.
 — Хочу. А потом не забудьте разбросать мои кости и развеять пепел.
 — Не забуду.
 — Я понимаю, вам это будет противно, но помните, что я уже ничего не почувствую.
 — Я все сделаю.
 — Я знаю. — Мандака посмотрел на небо. — Еще пять минут.
 И пока я протягивал руки к костру, чтобы отогнать холод, он медленно разделся и, обнаженный, выпрямился во весь роит под лунным светом, пробивающимся сквозь листву. Потом наклонился над гравитационной тележкой, достал из тюка головной убор из гривы льва. За головным убором последовало ожерелье из когтей льва, еще несколько минут он разрисовывал лицо.
 И наконец вытащил длинный нож.
 — Он принадлежал брату Сендейо, Ленане, верховному вождю всех масаи.
 — Нож впечатляет, — без особого энтузиазма ответил я.
 — У нас есть еще одно дело. Мандака подошел ко мне.
 — Есть? Он кивнул:
 — Протяните руку.
 — Зачем?
 — Просто протяните, — потребовал он. Я протянул, он схватил ее левой рукой и надрезал мой большой палец ножом, который держал в правой. Я вскрикнул от боли и удивления.
 — Что это вы задумали? — Я отдернул руку.
 — В церемонии могут участвовать только масаи. — Мандака надрезал свой большой палец и прижал его к моему. — Если по какой-то причине я допустил ошибку и вам придется ее исправлять, вы должны быть масаи. Вот почему наша кровь должна соединиться и смешаться.
 Он подержал свой кровоточащий палец у моего, потом убрал руку.
 — И теперь я — масаи? — Я инстинктивно сунул палец в рот.
 — Нет, — ответил он. — Но большего я сделать не могу, и Бог, надеюсь, меня поймет. — Он посмотрел на меня. — Но и ты должен мне помочь.
 — Как?
 — Вынь палец изо рта. Масаи не обращают внимания на физическую боль.
 — Даже ту, которую предстоит испытать вам?
 — Я сделаю то, что должен. Но если проявлю слабость…
 — Что тогда?
 — Тогда тебе придется убить меня, прежде чем я закричу.
 — Нет! — Я отпрянул. — Так мы не договаривались!
 — Я знаю. И надеюсь, что до этого не дойдет. — Он помолчал. — Но ты мой единственный друг, а теперь и брат. Если тебе покажется, что я готов закричать, ты должен перерезать мне горло, прежде чем звук достигнет моих губ и сорвется с них.
 — Я не смогу этого сделать! — запротестовал я.
 Он долго смотрел на меня, потом одобрительно кивнул.
 — Ты — мой друг и брат и сделаешь то, что должно сделать, — уверенно заявил он.
 Я открыл рот, чтобы возразить, но он уже отвернулся от меня и зашагал к бивням. Долго стоял перед ними, что-то бормоча на незнакомом мне языке, потом лег на кучу хвороста и стволов между бивнями.
 Начал произносить имена, как я догадался, особо отличившихся верховных вождей масаи. Поднял правую руку, лунный свет блеснул на длинном лезвии ножа Ленаны.
 — Сендейо! — воскликнул он, когда нож застыл над его сердцем. — Все сделано! Fezi Nyupi, все исполнено!
 И он вогнал нож себе в грудь.
 Тело его застыло, нож выпал из руки, пальцы сомкнулись на бивнях. Рот раскрылся, но ни звука не сорвалось с губ.
 Я наблюдал, как он еще секунд двадцать извивался от боли. Не выдержал, подбежал к нему, опустился рядом на колени. Он посмотрел на меня, ужасная гримаса перекосила его лицо, но он попытался улыбнуться. Я взял его за руку, не замечая, что его пальцы буквально впиваются в мою кожу.
 На мгновение рука его расслабилась, потом вновь сжала мою, я поднял нож, надеясь, что мне не придется им воспользоваться, но зная, что я им воспользуюсь, даже против воли, чтобы помочь ему осуществить начертанное судьбой.
 Глаза его уже не видели меня, хватка слабела, но он еще дышал, снова и снова тело его выгибалось от боли. Но вот успокоилось и тело.
 — Сделано через семь тысячелетий, — выдохнул он и умер.
 Я с трудом подавил тошноту, но ничего не смог поделать со слезами. Все еще плача, я собрал хворост, сухие стволы, завалил ими тело и поджег его погребальный костер.
 Вернулся к нашему костерку, наблюдая, как языки пламени вздымаются к небу. Время от времени я бросал в огонь новые стволы, и к рассвету на обрыве остались лишь обугленные кости Букобы Мандаки и обугленные бивни Слона Килиманджаро.
 А когда взошло солнце, раздался оглушающий удар грома и хлынул ливень. Я надел перчатки, подошел к шипящим углям и, следуя полученным указаниям, стал разбрасывать кости Мандаки.
 Дождь лил все сильнее, и мне пришлось поставить навес, чтобы укрыться от потоков воды.
 Он продолжался два часа, а когда закончился, я направился к обрыву, чтобы докончить начатое.
 Но меня ждал сюрприз. Обрыв, на котором горел погребальный костер, снесло вниз вместе с костями Мандаки и бивнями. Я осторожно заглянул вниз, но увидел лишь густую растительность, мокрую после дождя, блестящую под лучами жаркого африканского солнца.
 Еще час я собирал веши, укладывал их на гравитационные тележки, а затем двинулся вниз по склону, к подножию Килиманджаро.


ОДИННАДЦАТАЯ ИНТЕРЛЮДИЯ (6304 г. Г.Э.)

 Двумя неделями позже я возвратился в свой кабинет, лишь на несколько минут заскочив в квартиру. И квартира, и кабинет показались мне чужими. В кабинете было душно, стены просто давили на меня. Я приказал компьютеру охладить и освежить воздух. Это не помогло, пришлось спасаться прозрачностью стен.
 Я принял молекулярный душ, переоделся, заказал пару пирожных и кофе на завтрак, сел за стол.
 — Компьютер?
 — Да, Дункан Роджас?
 — Я хочу, чтобы ты ввел сноску в четыреста девятое земное издание «Рекордов охоты», выпущенное издательством «Уилфорд Брэкстон».
 — Ожидаю…
 — Бивней Слона Килиманджаро больше не существует. Они находились на Бортаи II, когда звезда стала сверхновой. Никаких следов от них не осталось.
 — Исполнено.
 — Пошли соответствующее извещение во все библиотеки и музеи.
 — Приступаю… Исполнено.
 Несколько последующих минут я провел, просматривая корреспонденцию и служебные материалы, поступившие от руководства. Потом открылась дверь, и в кабинет вошла Хильда Дориан.
 — Я узнала, что ты вернулся.
 — Вчера вечером.
 — Спасибо, что позвонил, — с сарказмом бросила она.
 — Я устал.
 Она в изумлении вытаращилась на меня.
 — Позволишь присесть?
 Я пожал плечами.
 Она приказала креслу приблизиться, села.
 — Где твой наставник?
 — Наставник?
 — Мандака.
 — Он умер.
 — На Земле? Я кивнул.
 — Ты сообщил об этом властям? Я кивнул.
 — От чего он умер?
 — Сердечный приступ.
 — Ты привез тело для вскрытия?
 — Нет. Родственников у него нет, а он просил похоронить его на Земле.
 Последовал еще один изумленный взгляд.
 — Ты изменился.
 — Правда? Она кивнула:
 — Еще больше замкнулся в себе.
 — Я не заметил.
 — И стал совсем уж молчаливым.
 — Задавай вопросы.
 — Зачем? Ты все равно солжешь.
 — Почему ты так решила? — Разубеждать ее я не счел нужным.
 — Дункан, я узнала о твоем возвращении, увидев, какое распоряжение ты отдал компьютеру.
 — Освежить воздух?
 — Занести в банк памяти информацию об уничтожении бивней при взрыве сверхновой.
 — А, ты об этом…
 — Вроде бы ты говорил мне, что бивни на Небесной Сини.
 — Я ошибся.
 — И отправился с Мандакой на Землю без бивней? Пообщаться с духами его предков?
 — Бивни утеряны. Я не хочу, чтобы их разыскивал кто-то еще.
 — Это решение должен принимать ты?
 — Больше некому.
 — Мандака действительно умер?
 — Мандака действительно умер. Хильда нахмурилась.
 — Ты, часом, его не убил? — стрельнула она вопросом.
 — Нет, я его не убил. Но был готов.
 — Не понимаю тебя.
 — Знаю, что не поймешь.
 — Я думала, он был твоим другом.
 — Это точно, — искренне ответил я. Она долго смотрела на меня, потом в ее голосе появились нотки сочувствия, — Тогда мне очень жаль тебя, Дункан. Я знаю, как трудно ты сходишься с людьми. Надеюсь, ты найдешь себе нового друга.
 — Я тоже на это надеюсь.
 Мы поговорили еще несколько минут, я напомнил, что хочу пригласить ее и Гарольда в ресторан, после чего она вернулась к себе, а я остался один, чтобы разобраться в своих чувствах.
 Но эмоции — не факты, чем больше стараешься выстроить их ряд, тем больше они перепутываются между собой. В конце концов я пришел к выводу, что сопереживание — из тех эмоций, что лучше оставить Хильде и ей подобным, кто полагает, что это добродетель. Я попытался побыть таким, как они, но мне стало очень уж не по себе, и я решил больше не играть в эти игры.
 Ближе к полудню мне уже заметно полегчало: медленно, но верно я становился самим собой. Вечером я повел Хильцу и Гарольда в «Древние времена», ресторан и театр одновременно. Выполнив обещанное, поздним вечером вернулся в кабинет и попытался определить размах крыльев недавно убитой Дьявольской совы. К тому времени, когда я начал сравнивать довольно-таки противоречивые показания, все мысли о Мандаке и бивнях окончательно выскочили у меня из головы.
 Уснул я, когда забрезжил рассвет.




 ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ




БИВНИ (6304 г. Г.Э.)

  Я наблюдал, как бивни, мои бивни, в потоке воды плывут по склону Килиманджаро, чтобы соединиться с моим прахом, покоящимся под толщей земли, и ожидание мое наконец-то окончилось. 
  Я очень стар, я многое повидал. Я видел темную пещеру на Беламоне XI и сотрясающие твердь ураганы Афинии. Я сталкивался с охотниками, ворами, религиозными фанатиками, хорошими людьми и плохими, Даже теперь, когда зрение мое слабеет, я все еще вижу цепь событий, которая привела Букобу Мандаку на священную гору. Я вижу Тембо Лайбона, раздающего карты и забирающего свои десять процентов. Я вижу Амина Рашида, гордо, пренебрегая опасностью, вышагивающего по пустынным улицам Нью-Эвона, города на Плантагенете II. Я вижу Ганнибала Слоуна, издалека изучающего меня, растирающего пыль между пальцами, чтобы определить направление ветра. Я чувствую легкие прикосновения щупалец Глаза-в-огне, вырезающей на бивнях историю своей цивилизации, и жестокие удары камня Раканьи, отрубающего бивни. 
  Тысячелетия приходили и уходили, а я все ждал на вершине горы. Я шептал о том, что нет мне покоя, и Сендейо, и Масаи Лайбону, и Лийо Нельону, и Букобе Мандаке, который умер гордо и молча, чего от него и ждали. Империи возникали и гибли, планеты открывались, колонизировались, пустели, поколения людей появлялись на свет Божий и умирали, но я стоял на своем. 
  Я видел рождение звезд и смерть миров и наблюдал одинокую, в неволе, смерть последнего из моих сородичей, но все это время ждал, когда же закончится одиссея бивней. 
  И вот наконец беспокойство ушло, одиночество исчезло, душевная боль утихла. Жизнь галактики продолжится, но продолжится уже без меня, ибо зрение слабеет, слух пропадает, надвигается забвение. 
  Я обрел недостающее, я теперь единое целое. 




 ПОСЛЕСЛОВИЕ АВТОРА


 Да, он действительно существовал. Он занесен в справочник «Рекорды охоты», выпущенный издательством «Роуленд Уэрд». Его бивни находятся в хранилище Британского музея естественной истории. Две фотографии его знаменитых бивней еще существуют. Его бивни зарегистрировали и продали на аукционе на Занзибаре в 1898 году. Хотя никто из нижеперечисленных знаменитых охотников его не видел, упоминания о нем имеются в мемуарах Карамоджо Белла, Дениса Д. Лайелла, Т.Мюрфи Смита и командора Дэвида Элдерби Бланта.
 По ходу двух моих последних поездок в Африку выяснилось, что практически все охотники и белые поселенцы, с кем я общался, знали о нем, и я провел немало замечательных вечеров, выслушивая разнообразные, непохожие, противоречащие друг другу истории о его жизни и смерти.
 Именно из таких историй и рождаются легенды.