---------------------------------------------


 Сергей Гайдуков (Кирилл Казанцев)
 Музыка в сумерках



 Глава 1


 Для некоторых людей похороны — это самое радостное событие среди всех, что случаются с ними за всю их жизнь. Похороны как бы подтверждают, что покой усопшего окончателен и обсуждению не подлежит, окружающим же они приносят чувство глубочайшего удовлетворения: наконец-то... Свершилось! Когда я вижу, как гроб опускается в отверстую могилу, я редко испытываю скорбь и печаль. Чаше нечто вроде странной радости.
 Раньше я никогда не получал официальных приглашений на похороны. Видимо, что-то изменилось. Пришла новая мода. Наверное, из Москвы. Любая мода приходит из Москвы. В том числе и мода на черные конверты, изготовленные из плотной бумаги хорошего качества.
 Моя фамилия была на небольшого размера белом квадратике, наклеенном на конверт подобно тому, как наклеиваются ценники на товар. А сам конверт лежал в моем почтовом ящике. Ничего не скажешь, приятно обнаружить такую штуку с утра пораньше. Это настраивает на соответствующий лад. Думаешь уже не о том, что надо бы пойти в магазин, потому что холодильник пуст, как пляж зимой. Думаешь о бренности всего земного. Мементо мори, или как там его...
 Короче говоря, кто-то очень постарался испортить мне настроение в четверг утром.
 Самое смешное — если в этой ситуации уместно смеяться, — что фамилия усопшего мне ни о чем не говорила. На листе глянцевой бумаги темным золотом было вытиснено:
 Глубокоуважаемый_________________
 С глубоким прискорбием извещаем Вас о том, что похороны Байстрюкова Александра Георгиевича состоятся в пятницу на Прохоровском кладбище в тринадцать часов.
  Родные и близкие покойного 
 Там, где было оставлено место для фамилии адресата, чья-то заботливая рука вписала черными чернилами «К. Шумов». Таким образом я оказался в числе приглашенных.
 Сложив конверт пополам, я засунул его в карман и поднялся на свой этаж. Дома я тщательно пролистал записную книжку, стараясь отыскать фамилию «Байстрюков». Бесполезно.
 Я лег на диван и уставился в потолок. Покойный мог быть мне известен как Саша, как Шура, Санек... Байстрюков, Байстрюк, Бай... Нет, и эти производные от имени и фамилии ничего не воскрешали в моей памяти. Родные и близкие Байстрюкова не потрудились оставить домашнего адреса или телефона. А жаль.
 Впрочем, в ближайшие два-три дня никакими особыми делами я загружен не был. Почему бы не посетить Прохоровское кладбище и не выяснить что к чему? Не самый приятный способ времяпрепровождения, но других приглашений мне никто не присылал. Ни на этой неделе. Ни в этом месяце. Ни в этом году.
 Если кто-то хотел моего участия в намечающейся печальной церемонии — что ж, я был готов. Я настолько проникся торжественностью наступающего дня, что даже почистил ботинки. Я заставил себя весь четверг оставаться трезвым.




 Глава 2


 На следующий день, около половины второго, застряв в пробке при подъезде к Прохоровскому кладбищу, я стал понимать, что мне оказана очень большая честь. Еще никогда моей «Оке» не случалось находиться в такой колонне. Передо мной стоял «Линкольн», позади — джип «Мицубиси». Колонна иномарок продолжалась еще на полкилометра вперед, а к ее хвосту все подъезжали новые автомобили.
 Я чувствовал себя бедным родственником. И еще я испытывал большие сомнения по поводу целесообразности своего пребывания здесь. Проще говоря, я думал: «Какого черта меня сюда занесло?! Неужели было непонятно, что ошалевшие от горя родные и близкие Байстрюкова попросту спутали меня с кем-то другим!»
 Однако поносить себя и нервно крутить головой — это все, что мне оставалось. Повернуть обратно я не мог. Можно было только раз в пять минут вместе с остальной колонной совершать медленные переползания на три-четыре метра вперед.
 Между тем похороны все больше и больше напоминали автосалон. Особенно очевидным это стало, когда слева от колонны в направлении кладбища прополз огромный сверкающий катафалк размером с бронетранспортер. Я и не знал, что такие имеются в Городе.
 Эскорт катафалка составляли милицейская «Волга» с мигалкой и два «Кадиллака» с тонированными стеклами. Это меня так ошеломило, что я подумал: «Сюда бы с десяток мотоциклистов и толпы скорбящего населения по обеим сторонам дороги, и автосалон превратился бы в похороны крупного государственного деятеля».
 Но скорбящего населения не было. Или его должны были подвезти позже.
 В «Линкольне», что шел впереди, заглушили мотор. Захлопали дверцы, и появились пятеро разновозрастных мужчин, все в плащах или пальто темного цвета. Они с недоумением посмотрели на мою машину и двинулись к кладбищу. Я последовал за ними.
 Это было довольно впечатляющее зрелище — вытянувшаяся на многие десятки метров полоса автомобилей и люди в черном, шагающие по свежему снегу.
 Дорога, видимо, была перекрыта, встречная полоса оставалась пустой, и я вслед за остальными двигался по ней, придерживая пальцами в кармане пальто черный конверт. Если это настолько серьезное мероприятие, как мне показалось, то ближе к кладбищенским воротам должна была произойти неизбежная проверка документов.
 И я не ошибся: площадка перед воротами Прохоровского кладбища была забита людьми и машинами. Сначала путь преграждали два милицейских «уазика», между которыми можно было протиснуться, лишь показав людям в форме приглашение. И в самих воротах снова требовалось продемонстрировать черный конверт, но уже каким-то серьезным молодым людям в кожаных куртках.
 Первый кордон я миновал без проблем, правда, это едва не стоило мне пуговиц на пальто. В промежутке между «уазиками» и воротами толпились какие-то люди, видимо, сумевшие каким-то чудом прорваться через милицейское оцепление, но затем получившие от ребят в куртках самый натуральный от ворот поворот.
 Среди этой компании выделялась парочка мужчин с телекамерой. То и дело они подскакивали вплотную к воротам, стараясь захватить в объектив хоть часть происходящего. А потом так же стремительно откатывались назад, чтобы спасти камеру и собственные физиономии от гнева парней в куртках.
 Меня толкали в спину, подпирали с боков, и в результате я оказался у ворот не столько по своей воле, сколько на волне людского энтузиазма. Я на всякий случай поднял повыше зажатый в кулак конверт и приготовился встретиться сначала со створками ворот, а потом уже и с их стражами. Тут ко мне прибило телевизионщиков. Их глаза блестели охотничьим азартом. Оба явно наслаждались стихией, в которой очутились.
 — А если с той стороны? — проорал один другому, перекрывая шум толпы. — Через забор?
 — Там тоже оцепление! — ответил второй. — Надо здесь держаться! Сейчас еще раз попробуем...
 — Мужики, — громко обратился я к ним и слегка толкнул одного. — Мужики!
 — Что? — отозвался он, с завистью взглянув на мое приглашение.
 — Вы в курсе, что здесь творится?
 — Как что? — Взгляд телевизионщика стал подозрительным. Я и сам понимал, что выгляжу идиотом: держу в руках приглашение и спрашиваю, куда меня пригласили. — То самое и происходит!
 — Кого хоронят-то?! — крикнул я почти в самое ухо. Теперь на меня удивленно посмотрели не только два телевизионщика, но и все окружающие. Однако смущаться было поздно.
 — Кудрявого хоронят, — сказал телевизионщик. — Ты что, парень?! С Луны свалился? — и он выразительно покрутил пальцем у виска.
 — Кудрявого? — Я наморщил лоб, и телевизионщик постарался отодвинуться от меня подальше, чтобы не слышать очередного глупого вопроса. А такой вопрос был у меня наготове.
 «А разве он умер?» — хотел я спросить. Но тут меня двинули в спину, очевидно, намекая, что пора продвигаться дальше. Я влетел в ворота, помахал конвертом перед носом у одного из охранников и оказался на кладбище.
 Здесь можно было пригладить волосы, одернуть пальто и проверить сохранность содержимого карманов — мало ли...
 — Седьмой сектор, — сказал мне солидный пожилой мужчина в сером пальто, рукав которого был перехвачен черной траурной повязкой. — Вон туда, — и он показал направление.
 Пока я шагал по асфальтовой дорожке к седьмому сектору, я привел в порядок не только верхнюю одежду. Я немного разобрался и со своими мыслями. Надо же, а я и не знал, что фамилия Кудрявого — Байстрюков. И вот этот Кудрявый, то есть Байстрюков, на днях скончался...
 Что ж, с этим я разобрался. Оставалась одна маленькая загадка — какого черта меня пригласили на похороны человека, с которым я виделся лишь один раз в жизни? Насколько я помню, я даже не представился тогда. Тем не менее, кому-то понадобилось выяснить мое имя, узнать мой адрес и пригласить сюда, на Прохоровское кладбище...
 Кому это понадобилось? И зачем?
 Я узнал это минуту спустя, когда подошел вплотную к седьмому сектору и увидел толпу человек в сто — сто пятьдесят, плотным полукольцом окружившую свежевырытую могилу. Рядом выстроился оркестр, и звуки скорбного марша разносились по всему кладбищу.
 Все это я увидел и остановился, раздумывая, стоит ли оставаться здесь до конца или лучше выбраться обратно, ведь личность покойного не вызывала у меня особых симпатий... Честно говоря, никаких симпатий не вызывал у меня этот подонок.
 Пока стоял и прикидывал, как мне покинуть место, куда я так долго прорывался, ко мне подошли два человека с черными повязками на рукавах и сказали, что мне нужно «кое-куда пройти».
 Я попросил уточнить, потому что никогда не любил это «кое-куда». Меня взяли под руки и попросили не орать, потому что сегодня такой день... И лучше не сопротивляться, иначе я окажусь на соседнем секторе. Глубоко под землей. Я подумал, что мои собственные похороны не вызовут такого ажиотажа, какой происходил сейчас возле могилы Кудрявого. Какая жалость.
 Меня отвели немного в сторону от скорбящей толпы, за оркестр. Музыка встала стеной между нами и остальными приглашенными на похороны.
 С деревянной скамейки поднялся невысокий грузный мужчина. Он затушил носком ботинка сигарету, прищурился, словно светило яркое летнее солнце, и подошел ко мне. Два члена похоронной команды отпустили мои руки, но не уходили, дыша мне в затылок. Ждали инструкций.
 Невысокий без особенной радости посмотрел на меня, сплюнул на снег и отвернулся. Некоторое время он рассматривал спины оркестрантов, покачивая тяжелым подбородком в такт музыке.
 Его лицо было бледным и одутловатым, дыхание — зловонным. Я бы не удивился, если бы узнал, что на следующей неделе наступит его очередь занять участок в седьмом секторе. Может, он хочет пригласить меня лично?
 — Доволен? — спросил вдруг мужчина.
 — Чем? — удивился я.
 — Вот этим. — Мужчина кивнул на оркестр и толпу. — Отбегался Кудрявый... Я подумал, что тебе будет приятно поприсутствовать. Не просто прочитать в газете, а вот так... Персонально все увидеть.
 — Это вы прислали мне приглашение?
 — Конечно, — кивнул мужчина. — Кто же еще позаботится?
 — Спасибо за внимание. Только я не совсем понимаю...
 — Ты что, не узнал меня? — вдруг перебил он. — Посмотри внимательно...
 — Узнал? — До этого момента я был совершенно убежден, что вижу своего собеседника впервые в жизни. Я вгляделся в уставившиеся на меня зрачки, и где-то там, глубоко внутри...
 — О господи, — сказал я. — Быть не может...
 — Когда я увижу Господа, я обязательно передам ему твое мнение, — усмехнулся он. — Но со мной больше так не шути. Не говори мне: «Не может быть». Я-то знаю, что это может быть. Я знаю, что это есть. Так-то, мальчик. — Он тяжело вздохнул. — Ну да ладно. Как ты понимаешь, тебе прислали приглашение вовсе не для того, чтобы ты мог позлорадствовать, потирая свои маленькие потные ручонки...
 — А для чего, если не секрет? Я второй день ломаю голову, и все...
 — Не торопись, — неприязненно посмотрел он. — Не торопись, а то успеешь. Тут полно друзей Кудрявого, тут полно людей, которые с удовольствием разорвут тебя на куски...
 Это заявление меня неприятно удивило. Я подумал, что надо было подарить приглашение телевизионщикам, а самому ехать домой. На всякий случай я поинтересовался:
 — А какая связь? Зачем друзьям Кудрявого меня рвать? Тем более на куски?
 — Смеяться будешь потом. Когда червячки в земле твои глазки выедят.
 — Я надену очки. Такие горнолыжные, знаете...
 Он взял меня пятерней за горло и прошептал тоном, не оставлявшим сомнений в искренности:
 — Я тебе самолично глотку перегрызу, сука! Но только сначала ты скажешь, где сейчас прячется этот подонок! Этот гад! Эта мразь...
 В ответ я хотел заметить, что все вышеперечисленные характеристики скорее следует отнести на счет своевременно почившего господина Байстрюкова, но постеснялся двоих слушателей, застывших позади меня. Я сказал другое.
 — Вы будете смеяться, — сказал я, — но только я в самом деле не знаю, куда он уехал... Думаю, что он уехал далеко. И надеюсь, что он уехал так далеко, что вы его уже никогда не достанете.
 Он ударил меня в солнечное сплетение. Неблагодарный. Почему люди реагируют на правду куда болезненнее, чем на ложь? Очень актуальный вопрос. Актуальнее может быть только вопрос: почему люди так болезненно реагируют на удар в солнечное сплетение?
 Он ударил меня еще раз, и я упал на колени. Под аккомпанемент похоронного марша. Возможно, из-за музыки мое падение показалось мне исполненным изящества и достоинства.
 Потом кто-то из стоявших сзади ударил меня по ушам, и я перестал слышать музыку.
 Мне вдруг стало грустно. В голову полезли воспоминания. Из той давней эпохи, когда я еще мог слышать...




 Глава 3


 За пять месяцев до того, как я обнаружил в своем почтовом ящике черный конверт... Или за шесть? Во всяком случае, это было летом. Стояла удушающая жара, и в телевизоре каждый день солидные с виду мужчины по-бабьи причитали над судьбой урожая зерновых... Солнцу было глубоко начхать на это, и каждое утро оно принималось за свое.
 Что касается меня, то я материл солнце совсем по другой причине: из-за него я не мог работать. Я расхаживал по квартире в одних трусах, предварительно раскрыв настежь все окна... И все равно пот лил с меня ручьем. Потом я ложился на диван в наивной надежде замереть без движения и тем спастись... Но и это не помогало.
 Обычно к двенадцати часам дня я забирался в ванну, наполненную чуть теплой водой, ставил на пол телефон и двухлитровую бутылку минеральной воды, только что вынутую из холодильника. Так я вел свои дела.
 Генрих, постоянный поставщик клиентов, звонил мне каждый день и призывал взять себя в руки.
 — Я вчера слушал прогноз погоды, — вкрадчиво говорил он. — Сказали, что в конце недели наступит похолодание...
 — Вот когда наступит, тогда и займусь этим делом, — непреклонно отвечал я.
 — Дама очень спешит, — старался уломать меня Генрих. — Она не будет ждать перемен в погоде, она уйдет к другим...
 — И черт с ней.
 — Черт с тобой! — не выдерживал Генрих и бросал трубку. На следующий день в трубке, которую я держал в мокрой руке, раздавалось:
 — Ладно, слушай. Один банкир хочет удостовериться, что его жена не наставляет ему рога... Она уехала в отпуск, так что надо за ней отправиться. Клиент оплачивает самолет, гостиницу, все издержки! Лучшего предложения я и не вспомню! Соглашайся!
 — Самолет? — лениво спрашивал я. — И куда это мне нужно за ней лететь?
 — Она отдыхает в Ялте...
 — Нет! Никогда! Там еще жарче, чем здесь! — кричал я. Мысль о том, что я буду шестнадцать часов в день мотаться по южному городу за какой-то банкиршей, была мне глубоко противна. Как и любая мысль, связанная с необходимостью вылезать из ванны.
 Я просыпался, смотрел на висящий за окном термометр, видел красный столбик, поднявшийся выше отметки +30°С, и это зрелище мгновенно вгоняло меня в депрессию.
 Не знаю, как долго бы это продолжалось, если бы однажды вечером в очередной раз не позвонил Генрих.
 — Слушай, бездельник, — сказал он. — Я твой ангел-хранитель. Ты это знаешь?
 — А удостоверение у тебя есть? — сварливо спросил я. — С печатью?
 — Не хочешь вылезать из квартиры — ладно. Я нашел клиента, который сам придет к тебе домой.
 — Зачем?
 — Он нуждается в человеке, который сопровождал бы его во время встречи. Ночью. Это как раз для тебя. Ночью, как ты понимаешь, не так жарко, как днем. Можешь подстраховаться и надеть панаму...
 Короче говоря, в семь часов вечера этот человек позвонил в мою дверь. Я открыл ему, будучи одет в белые шорты и шлепанцы. Мой гость скептически оглядел меня, но ничего не сказал. Сам он был в светлых брюках и майке-поло. Ему было лет тридцать, и ему было так же жарко, как и мне. В кулаке гость держал платок, и каждые пять минут платок впитывал в себя пот с висков, лба и шеи визитера.
 — Николай, — сказал он. — А вас зовут Костя, я знаю... Выключите эту дурацкую музыку!
 Сказано это было резко. Пожалуй, даже зло. Я вздохнул — не надо было слушать Генриха, не надо было соглашаться на это дело... Приходят всякие Николаи и командуют с порога, что мне делать.
 Однако сожалеть было поздно. А препираться из-за включенного магнитофона — глупо и лениво. Я щелкнул клавишей. Гость хмуро кивнул и сел на диван.
 Некоторое время он осматривал комнату, одновременно барабаня пальцами по своей коленке. Потом посмотрел на меня и спросил озабоченно:
 — У тебя пожрать ничего нет? Я уже сутки ничего не ел...
 Последние дни я хотел только пить и о еде не думал вообще. Для очистки совести я заглянул в холодильник, но там обнаружились лишь окаменелый печеночный паштет и пустая коробка из-под плавленого сыра «Виола».
 О чем и было доложено Николаю. Он воспринял известие как должное, понимающе покачав головой.
 — Ну и хрен с ним, — все так же резко сказал он, словно кто-то только что пытался ему доказать исключительную важность приема пищи в вечернее время. — Не в еде счастье. Мне вообще надо худеть.
 Я не стал спорить, хотя, на мой взгляд, лишнего веса у Николая не было. А его лицо вообще казалось истощенным долгой голодовкой.
 И еще — его руки. Они никак не могли успокоиться. Они совершали какие-то движения: Николай либо хлопал себя по коленям, либо вытирал пот с лица, либо потирал небритые щеки, либо теребил обивку дивана, либо... Мне сразу захотелось подарить ему наручники на день рождения.
 — Ну так что? — сказал я, садясь в кресло напротив Николая. — Что вы хотите?
 — Что я хочу... — Николай скривился. — Тебе какое дело, чего хочу...
 — То есть как? — удивился я. — Мне сказали, что вам нужен провожатый на какую-то встречу...
 — Танк мне нужен, а не провожатый, — сказал Николай. — Танк, чтобы вкатать в землю всю эту братию до последнего человека...
 — Может, воды принести? — спросил я.
 — Неси, — кивнул Николай. — А еще лучше стратегический бомбардировщик.
 — Я все-таки принесу воды, — сказал я и пошел на кухню. По дороге я пару раз помянул Генриха тихим нецензурным словом.
 Выпив стакан минеральной воды, Николай прекратил требовать танки, самолеты и авианосцы. Он яростно заскреб ногтями щеки, потом покосился в мою сторону и сказал чуть более любезным тоном, нежели до того:
 — Извините, что я... Настроение у меня такое. Тяжелое у меня настроение.
 — Бывает, — кивнул я, и это вызвало совершенно потрясающую реакцию.
 — Бывает?! — заорал Николай. — Ты, блин, думай, что говоришь! Да не дай бог тебе самому такое, кретин ты стоеросовый! Дубина ты железобетонная! Бывает! Это ж надо такое сказануть! — Он едва не задохнулся, выкрикивая все это мне в лицо. Я выдержал. Я и не такое выдерживал. Я сходил на кухню и принес еще воды.
 — Я жутко извиняюсь, — сквозь зубы проговорил Николай минуту спустя. — Но я уже не могу сдерживаться. Я уже несколько дней ни с кем не разговаривал. С зеркалом только. А оно молчит, сволочь. Ни слова не сказало. Все молчком, блин. Я его расколотил потом, чтобы не молчало. Вот такие дела, Костя.
 Что ж, это многое объясняло. Человек, несколько дней кряду объяснявшийся только с зеркалом и разбивший его за неразговорчивость, мог вести себя и похуже.
 Я принес из холодильника полуторалитровую бутылку «Спрайта» и поставил перед Николаем.
 — Как только понадобится... — сказал я.
 Он понимающе кивнул, открутил пробку и в один присест выпил с полбутылки. И сразу же заговорил:
 — Ты все ждешь, когда про деньги скажу? Ладно, слушай. Двести баксов. Устроит тебя? А не устроит, так пошел на хер. Больше у меня все равно нету. Могу ботинки еще отдать в придачу. Хорошие ботинки, почти новые. Я все продал, все. Машину сегодня утром продал. К тебе на автобусе приехал, веришь?
 — Верю, — сказал я, — почему нет? Я и сам иногда езжу на автобусе. Дешево и полезно. Воспитывает твердость характера. И ребер тоже.
 — Ты ездишь на автобусе? — вздрогнул Николай. — Ты?! На автобусе?!
 Это было произнесено таким тоном, будто с сегодняшнего утра указом президента езда в автобусе была объявлена особо тяжким преступлением.
 — Иногда, — осторожно произнес я. — Когда машина ломается...
 — А! — торжествующе воскликнул Николай. — Так у тебя есть машина!
 Я даже и не знал, как отреагировать на такое. Я поразмыслил, помычал неопределенно и в конце концов утвердительно кивнул. А потом уставился на Николая, желая знать, спас я свою репутацию или же погубил.
 — Машина — это хорошо, — скороговоркой пробормотал Николай. — Мне нужно найти человека с машиной. Чтобы он отвез сначала туда, а потом оттуда... То есть, блин, я уже нашел человека. Ты отвезешь, да? Двести баксов — это не хухры-мухры! Это, блин, большие деньги! Плюс ботинки! Только ты сначала отвези, а потом уже ботинки. Без ботинок там нельзя. Без ботинок несолидно. А уж когда отвезешь назад, так и ботинки забирай. Идет?
 — Идет, — сказал я. — Даже и без ботинок идет. У меня есть ботинки, спасибо.
 — Так у тебя же другие ботинки, — возразил Николай, хватаясь за бутылку со «Спрайтом». — У тебя, наверное, совсем другие ботинки. А таких, как у меня, нет. Так что бери, не стесняйся. Я бы тебе еще что-нибудь из шмоток отдал, только все осталось на квартире. Квартиру продал вместе со шмотками. Такие дела, Костя. Н-да, — и он допил газированную воду. — Так ты согласен, да?
 — На что? — ошарашенно переспросил я. — На что я согласен? Куда тебя везти? За что ты предлагаешь двести баксов?
 — Отвезешь меня, — деловито сказал Николай. — Просто отвезешь. Куда скажу. Деньги заплачу сразу. Ботинки отдам после. — Он запустил трясущиеся пальцы в карман и вытащил две сложенные пополам стодолларовые купюры. — Вот. Мои последние. Тебе отдам, когда сядем в машину. А пока не дам. — И деньги снова исчезли в кармане.
 Я мысленно досчитал до десяти и таким образом удержался от сильного искушения схватить Николая за шиворот и вышвырнуть за порог. Но месть Генриху будет страшной.
 — Так, — сказал я. — И далеко надо ехать?
 — Хрен его знает, — напряженным голосом ответил Николай, уставившись в стену.
 — Значит, надо у него спросить, — подсказал я.
 — У кого? — не понял Николай.
 — У хрена, который знает.
 — Да, само собой, — кивнул Николай. — Я ему позвоню. Он мне скажет. Завтра вечером.
 — Значит, ехать надо завтра? — уточнил я.
 — Ага. — Николай запустил руку с платком под рубашку. Очевидно, вытирал пот под мышками. — Завтра, как стемнеет.
 — Хорошо. — Я обрадовался, что сумел все выяснить и тем самым заработал полное право выставить клиента за порог. — Значит, до завтра?
 — Чего до завтра? — непонимающе посмотрел на меня Николай. — Кого до завтра?
 — Встретимся завтра. Я подготовлю машину, и вы узнаете маршрут. Так?
 — Ни хрена, — покачал головой Николай. — Ты готовь машину. А я посплю тут у тебя. Спать охота.
 Не то чтобы я был очень негостеприимным человеком. Просто настроения ночевать в одной квартире с малознакомым и, мягко говоря, странноватым мужчиной у меня в тот вечер не было. Я решил позвонить Генриху и предложить ему забрать своего протеже туда, где он его взял.
 Я снял телефонную трубку и не услышал гудков.
 — Что за черт?! — раздраженно пробормотал я, пару раз стукнул по рычажкам, но аппарат не ожил. Я приподнял телефон, потянул за провод...
 — Это я сделал, — гордо сказал возникший вдруг позади меня Николай. Эти три слова были произнесены с такой неподдельной гордостью, словно перерезание телефонных проводов было весьма достойным взрослого мужчины занятием. Занятием, заслуживающим уважения и почитания.
 Мне же захотелось разбить об эту почтенную голову молчаливый телефонный аппарат.
 Но я досчитал до десяти, а потом подумал, что ни к чему ломать аппарат, который стоит денег. В отличие от головы моего клиента, которая явно не стоит и копейки.
 — И зачем это? — спросил я, аккуратно ставя телефон на место.
 — Нельзя звонить, — шепотом сказал Николай. — Никуда нельзя звонить. Я-то знаю. А ты не знал, поэтому я сразу... — и он задвигал пальцами, показывая, как именно поступил с телефонным проводом. — Звонить можно только им. Я сам завтра позвоню.
 — Им? Кому — им?
 Николай махнул на меня рукой.
 — Лучше уж ты не суйся... — сказал он устало. — Твое дело баранку крутить. Туда и обратно.
 — Да-да, конечно, — торопливо согласился я. — И ботинки в придачу.
 — Вот видишь, — усмехнулся Николай. — А все ломался... Оказывается, тебе нужны ботинки. Хорошие итальянские ботинки. Я купил их в Риме...
 — Да ну?
 — Честное слово, — сказал он и медленно, старческой походкой, потащился к дивану. Там его ноги вдруг подкосились, и Николай рухнул. В следующую секунду он уже спал.
 Я изумленно покачал головой: поверить во все это было невозможно. Но поверить было нужно.
 Выключив в комнате свет, я прошел на кухню. Не минеральной воды мне захотелось сейчас, нет. Я налил себе полбокала белого мартини, бросил туда пару кубиков льда и ломтик лимона. Это должно было помочь мне смириться с тем, что мой диван занят странным человеком, который никак не может унять дрожь в руках, от которого несет потом за километр, который рвется подарить мне свои ботинки, но в то же время считает вполне естественным перерезать телефонные провода в чужой квартире...
 И еще я подумал, что вряд ли этого человека когда-либо выпускали дальше соседней области. Какой уж там Рим...
 Я также подумал, что двести долларов запросто могут оказаться фальшивыми. Ох, Генрих... Где ты берешь таких клиентов?!
 Из комнаты послышалось тихое невнятное бормотание. Я допил мартини и на цыпочках прошел из кухни по коридору, прислушиваясь к доносившимся из темноты словам.
 — Он должен заниматься, — раздалось от дивана. — Хр-р-р... О! Да... Ребенок должен заниматься музыкой.
 Я едва не переспросил «что?», но спохватился. Николай говорил во сне. И он говорил довольно странные веши. Впрочем, бодрствуя, он говорил так же малопонятно.
 — Ребенок должен заниматься музыкой, — повторил он через несколько минут и повернулся на другой бок.
 «Черт-те что творится у этого типа в голове», — подумал я и собрался идти на кухню, чтобы повторить прием лекарственного напитка, но тут Николай вновь подал голос.
 — Я же вас всех достану, гады, — прошептал он. — Все в землю ляжете... Это же так естественно....
 Я понял, что мне надо срочно ложиться спать. Иначе почудится еще какая-нибудь ерунда, как, например, сейчас. Мне послышалось, что последнюю фразу Николай произнес по-английски. Причем акцента там было ноль целых ноль десятых.
 И я поторопился разложить кресло-кровать, улечься на него и накрыться одеялом с головой, чтобы не видеть, как мой гость будет сдирать ногтями обои со стен. И не слышать, как он будет петь голосом Лучано Паваротти. Мало ли что взбредет в голову этому человеку, который так быстро превратил мою квартиру в дурдом.
 Однако одеяло было неважным звукоизолятором, и прежде чем заснуть, я еще несколько раз услышал произнесенное с возрастающей озабоченностью:
 — Ребенок должен заниматься музыкой... Ребенок должен заниматься музыкой.




 Глава 4


 Я хорошо помнил вчерашнее утверждение Николая, что он уже сутки ничего не ел, и, пока гость спал, наведался в ближайший продовольственный магазин. Потом быстро поджарил яичницу с колбасой и потратил куда больше времени на то, чтобы растолкать Николая. Было похоже, что он не только голодал последние дни, но еще и не высыпался.
 — Есть такое дело, — подтвердил он некоторое время спустя, когда мы сидели друг напротив друга за кухонным столом. — Много работы было. Совсем не спал.
 — А кем ты работаешь? — спросил я.
 Николай вздернул подбородок, уставился на меня, плотно сжав губы, будто я хотел узнать нечто запретное. Потом лицо его стало менее напряженным, он снова принялся за еду и между делом сообщил:
 — Да уже и никем... Никем уже не работаю.
 — Безработный?
 Николай засмеялся. Только странный это был смех. Мало в нем было веселья.
 — Безработный, — повторил он. — Ну так может быть, что и безработный. Теперь. А что было делать? Только и делать было, что стать безработным.
 — Ты сказал, что продал машину и квартиру...
 Опять та же самая реакция: напряженное лицо, руки сжимаются в кулаки, словно в ожидании нападения.
 — Ты сам так сказал, — напомнил я.
 — Я? Я так сказал? — Николай смущенно опустил глаза, словно его уличили в чем-то постыдном. — Ну да, так оно и есть... Зачем я это сказал? Я же не должен был это говорить! — внезапно выкрикнул он и ударил кулаком по столу. Тарелка с остатками яичницы, жалобно звякнув, подпрыгнула. — Слушай! — Снова напряженный взгляд, вздувшиеся сосуды на лбу. — Ты ничего не слышал! — Пальцы стискивают вилку, и вдруг я вижу четыре ее зубца, направленные в мою сторону. — Если ты кому-нибудь повторишь то, что я сказал... — Зубцы дрожат в его трясущейся руке, и намерения очевидны. — Я же ведь могу и тебя убить! Меня уже не остановишь! Ни хрена меня никто не остановит!
 — Как хочешь, — миролюбиво сказал я. — Но это были твои слова. Не я их придумал.
 — Знаю. — Вилка выпала из пальцев. — Я... Я виноват. Я не должен был это говорить. Ты, Костя, не расскажешь им? Не выдашь меня? Иначе — конец. Иначе — все, кранты.
 — Кому я не должен рассказывать? — Я старался говорить бесстрастно, почти равнодушно. — Кто это — они? Те, кому ты должен сегодня позвонить, да?
 — Ага, — прошептал Николай. — Это они. И они не должны знать, что я кому-то хоть намекнул... Хоть что-то рассказал. Ты, блин, заткнешься! — Вилка вновь подлетела к моему лицу. — И будешь молчать!
 — Ради бога, — пожал я плечами. — Ты ешь, а то остынет. Я буду молчать, если хочешь. Отвезу туда, привезу обратно. Заберу свои двести баксов, ботинки — и все. Так?
 — Если все выйдет, — пробурчал Николай. — Если все выйдет... Они, блин, хитрые, они думают, что... А я тоже не лыком шит. Я им дам блюдечко с голубой каемочкой...
 — Какое блюдечко? — поинтересовался я.
 — А ты слишком много спрашиваешь! — рявкнул Николай. — Не спрашивай! Иначе — у меня разговор короткий! — Его рука снова потянулась к вилке, а поскольку я никогда не хотел быть заколотым столовым прибором на собственной кухне, то решил прекратить расспросы. Тем более что толку в них не было. Николай не производил впечатления человека, способного что-либо кому-либо объяснить.
 После завтрака он снова завалился на диван и вскоре уснул. Я вымыл посуду, а потом унес на кухню телефонный аппарат и соединил разрезанные гостем провода. Потом замотал место разреза изоляционной лентой и поднял трубку. Гудки звучали как победный марш. И я набрал номер Генриха.
 Первые две минуты нашего разговора он помалкивал и лишь тяжело вздыхал, слушая все эпитеты в свой адрес. Когда я переходил на мат, Генрих осторожно покашливал.
 Наконец я предоставил ему возможность оправдаться.
 — А чем ты, собственно, недоволен? — сказал Генрих. — Тебе предложили две сотни. За работу шофера. Две сотни на дороге не валяются.
 — По нему психушка плачет, — в пятый раз повторил я.
 — А где ты видел стопроцентно нормального человека? — спросил Генрих. — Все мы в той или иной степени ненормальные. Ну, во сне парень разговаривает. Ну, немного нервный. Такое случается. Ты тоже не подарок, честно говоря. Не знаю, болтаешь ли ты во сне, но нервные срывы у тебя случаются, это совершенно точно.
 — Не вали с больной головы на здоровую, — попросил я. — И где ты выискал это сокровище? С ним даже разговаривать невозможно! Он ни одну мысль до конца довести не может...
 — Я его нигде не выискивал, — ответил Генрих. — Это он меня выискал. Говорил, что когда-то раньше я ему уже помогал. Честно говоря, я не помню...
 — А кто он такой? Чем занимается?
 — Понятия не имею. Я только спросил у него: «Сможете оплатить услуги?» Он сказал: «Да». Вот и все. Я не спрашиваю, откуда люди берут деньги. Я не налоговая инспекция.
 — Бред какой-то, — сказал я.
 — Совершенно точно, — согласился Генрих. — Недавно я перечитывал Сартра и наткнулся на похожую сентенцию. Жизнь иногда очень похожа на бред. Или наоборот? Как ты думаешь?
 Вместо ответа я повесил трубку. Оказывается, Николай был прав. Лучше обрезать провода, чем общаться с Генрихом.
 Гость словно прочитал мои мысли. Он возник на кухне как призрак — бледный, мрачный, безмолвный. Его руки ухватились за телефонный провод и разорвали его.
 — Нельзя никому звонить, — прошептал Николай. — Я что, неясно сказал?
 — Но ты же должен позвонить им, — напомнил я. — И узнать маршрут. Как ты будешь звонить, если телефон не работает?
 — Я не дурак, — сказал Николай, и я не стал с ним спорить. — Я позвоню из автомата.
 — Это ты здорово придумал, — сказал я. — Значит, они скажут тебе, куда надо ехать. И они хотят, чтобы никто, кроме тебя, не знал об этой поездке. И ты их очень не любишь. Ты бы с удовольствием раздавил их танком, если бы он у тебя был. За что? За то, что они считают тебя идиотом? И что ты должен им привезти на блюдечке с золотой каемочкой?
 Мне следовало предугадать такую его реакцию. Я пулей слетел с табурета и лишь этим действием избежал удара в лицо.
 — Спокойно, — призвал я, поднимаясь с пола. Николай со зверским выражением лица замахивался для следующего удара, и я понял, что мои призывы не имеют особого успеха. — Спокойно! — и кулак просвистел в воздухе рядом с моей головой.
 Он ударил в третий раз, когда я схватил табурет и выставил его перед собой как щит. Кулак врезался в пластиковое сиденье, и Николай взвыл от боли.
 — Не очень приятные вопросы, — сказал я. — Это понятно. Но по-другому не выйдет. Я должен знать, в какое путешествие ты меня приглашаешь. Может, это опасно для меня?
 — Для таких болванов ничто не опасно, — пробурчал Николай, баюкая больную руку.
 — Но ты сказал, что они не хотят, чтобы кто-то, кроме тебя, знал о поездке.
 — Так, — кивнул Николай.
 — Они могут не одобрить моего появления.
 — А ты не переживай заранее, — посоветовал Николай. — Я тебе баксами плачу. Разве забыл?
 — Умирать за двести баксов я не согласен.
 — Да ну? А за сколько баксов ты согласен умереть? — спросил Николай, и в этот момент мне показалось, что все его нелогичное поведение, все его странные жесты и несвязные слова — не более чем продуманная игра умного и опытного человека. Игра, предпринятая с неизвестной мне целью. Игра, в которой мне отведена непонятная роль.
 Я посмотрел Николаю в глаза, но не нашел там подтверждения своей гипотезе. В его зрачках была все та же параноидальная напряженность, и там была неприязнь ко мне.
 — Что я должен буду сделать? — спросил я.
 — Привезти на место. Подождать. И отвезти обратно.
 — Отвезти сюда?
 — Нет. Я потом скажу куда. — Он опустил глаза. — Это легкая работа. Не переживай.
 — Я не переживаю, — самонадеянно заявил я и собрался выйти на балкон, чтобы отвлечься от странных разговоров со странным человеком, но тут кто-то потянул меня за язык. Николай сидел на табурете, я стоял рядом, глядя на его согбенную спину, на пальцы, беспокойно теребившие ткань брюк. Он ни на секунду не расслаблялся, мой клиент. — Ребенок должен заниматься музыкой, — сказал я. — Что это значит?
 На этот раз он был проворнее меня. Он рванулся всем телом, и его голова врезалась мне в живот. Я ударился об стену спиной и сполз на пол.
 Из этого положения я приготовился пнуть Николая в колено или в пах, но клиент и не думал приближаться ко мне. Он отошел на противоположный конец кухни и спросил, вытирая пот со лба:
 — Откуда? Откуда ты это знаешь?!
 — Мало ли... — уклончиво ответил я, и тогда Николай схватил с подоконника бутылку из-под портвейна, треснул ею об край стола и продемонстрировал мне готовую к употреблению «розочку».
 — Я бы на твоем месте не уклонялся от ответа, — прохрипел он, напрягшись всем телом, от ступней до пальцев рук. Я видел, как пульсирует жилка у него на шее, как налились кровью глаза. Похоже, я задел его за живое.
 — Ты сам это сказал, — произнес я, пристально наблюдая за разбитой бутылкой. — Во сне.
 — Черт! — с досадой воскликнул Николай. — Черт! Болтаю много!
 Я приготовился перехватить его правую руку, но Николай сам положил бутылку на стол.
 — Больше не буду ничего говорить, — пообещал Николай. — Вставай, хватит валяться. Ехать пора.
 — Но еще не вечер, — возразил я. — Два часа дня...
 — У меня есть еще дела, — озабоченно сказал Николай и почесал в затылке. — Кое-куда надо заехать. Кое-что взять. А потом уже буду звонить им. Усек?
 — В общем и целом — да.
 — Ты бы пил поменьше, — вдруг сказал Николай. — А уже если пьешь, то сдавай посуду. Иначе видишь, что получается...
 — Что получается?
 — Порезали бы тебя твоей же собственной посудой, — вздохнул Николай и осуждающе покачал головой. — И вообще: достал ты меня своими вопросами.
 — А ты меня достал своими ответами, — сказал я. — Так что, едем?
 — Ну а что же, чаи тут с тобой распивать, что ли?
 Возразить я не смог.




 Глава 5


 — У тебя очень маленькая машина, — сказал Николай, как только мы сели в «Оку». Я пропустил эту реплику мимо ушей, потому что не хотел затевать новую свалку.
 Однако минуту спустя, когда я стал выезжать со двора, «комплимент» был повторен.
 — Очень уж маленькая у тебя машина, — задумчиво произнес Николай и стал крутить головой, оглядывая салон, словно прикидывал, уместится сюда некая вещь или нет.
 — А у тебя что, большая была? — язвительно поинтересовался я. По моим умозаключениям, Николай не мог быть обладателем чего-либо более крупного, нежели «Запорожец».
 — Порядочная, — скромно сказал Николай. — «Мерседес-500».
 Я ничего ему не сказал в ответ. Если человек хочет врать, почему бы ему это не позволить?
 — Хорошая была машина, — грустно произнес Николай. — Продать пришлось.
 — Это ты уже говорил. А зачем ты все продал? Квартиру, машину... Зачем?
 — Больше болтать не буду, — сказал Николай, напоминая скорее себе самому, нежели мне.
 — Как хочешь, — пожал я плечами, и остальной путь мы проделали молча. Я попытался включить приемник, но Николай зверски покосился на меня, и затею пришлось оставить. Как-то странно сочетались в моем клиенте убеждение, что ребенок должен заниматься музыкой, и неприязнь к самой музыке.
 Минут через десять я остановил «Оку» в том самом месте, которое было указано Николаем перед отъездом.
 — Пойдем, поможешь, — сказал он.
 Я вылез из машины и пошел вслед за своим клиентом к высокому кирпичному забору, тянувшемуся на полкилометра. За забором возвышалось серое здание, виднелись какие-то трубы и прочие индустриальные аксессуары. Николай остановился у проходной, нажал кнопку звонка и что-то негромко сказал в переговорное устройство. Видимо, сказал он то, что нужно. Дверь распахнулась, и Николай скрылся внутри, предварительно проинструктировав меня:
 — Стой здесь. Я скору вернусь.
 После того как металлическая дверь захлопнулась, я потянул за ручку, но тщетно. В течение следующих десяти-пятнадцати минут я медленно прогуливался по узкой полоске серого асфальта вдоль забора. Учреждение, находившееся за металлической дверью, напоминало небольшой завод, а отсутствие каких-либо вывесок и рекламных щитов с внешней его стороны наводило на мысль, что завод этот — режимное учреждение. То, что раньше называлось «ящик».
 Тем более странным выглядел тот факт, что мой неразумный клиент с такой легкостью проник за металлическую дверь. Хотя... Можно было предположить, что Николай раньше трудился здесь и именно здесь потерял здоровье. Душевное, разумеется. Он сказал, что ему пришлось стать безработным. Может быть, на заводе случилась какая-то авария и Николая уволили по состоянию здоровья? Может быть. Тогда зачем он снова здесь?
 Дверь проходной распахнулась, и Николай крикнул мне надрывно-задыхающимся голосом:
 — Эй, ты! Помогай, блин!
 Пока я возвращался к проходной, из открытой двери показался зад Николая. Потом стало видно, что он (Николай, а не зад) тащит за собой железный ящик. Вероятно, тяжелый. Во всяком случае, ящик не отрывался от пола, а Николай дергал его за ручку на торцевой стороне.
 Вдвоем мы кое-как стащили груз с крыльца проходной. Еще пять минут потребовалось на транспортировку ящика к «Оке». На асфальте после наших усилий остался неровный след, процарапанный металлом.
 Когда мы закинули ящик на заднее сиденье машины, я был таким мокрым, словно только что попал под ливень. Николай сел на бордюрный камень и несколько минут приходил в себя, тяжело дыша и обмахиваясь платком.
 — Ты хоть спросил разрешения, когда утаскивал эту штуковину? — поинтересовался я. — Я надеюсь, там нет никаких военных секретов? Я не хочу, чтобы через пять минут за моей маленькой машиной увязалась колонна тяжелых танков.
 Ответный взгляд убил меня на месте. Я выпал в осадок и никогда более не всплывал.
 — Твое дело — крутить баранку, — подкрепил Николай словами свой смертоносный взгляд. — Я уж как-нибудь без сопливых разберусь.
 Он поднялся с земли и полез на заднее сиденье, поближе к своему ненаглядному ящику. Когда я занял место за рулем и посмотрел в зеркало, то не удивился, увидев, как Николай поглаживает ладонью ржавую поверхность. Выражение его лица при этом можно было определить как «плотоядное».
 Видимо, что-то не то было с этим грузом. И я постарался поскорее унести шины от серого здания за серым забором.
 Лаская ящик, Николай назвал еще один адрес — на другом конце Города. Я поехал, между прочим полюбопытствовав:
 — Может, включить радио? Ты шлифуешь свой сундук, а мне скучновато в такой обстановке крутить баранку, как ты выражаешься...
 — У меня нет слуха, — чуть смущенно признался Николай. — И поэтому я не очень-то разбираюсь во всем этом. Просто не слушаю.
 — Да? — вкрадчиво спросил я, следя за поведением клиента в зеркальце. — А как же ребенок? Ребенок же должен заниматься музыкой...
 Я опасался, что он двинет мне ящиком по черепу и тогда я уже больше никогда не смогу задавать глупых вопросов. Но то ли Николай сообразил, что ящик в одиночку ему не осилить, то ли я удачно выбрал момент, но клиент лишь чуть посуровел лицом, поскреб щеки ногтями и неожиданно кротко согласился:
 — Конечно. Раз уж я такой болван уродился, так пусть хоть ребенок научится.
 — Так у тебя есть ребенок? — продолжал я медленно и коварно, словно змей, вползающий в запретную зону. — Сын или дочь?
 — Сын, — сказал Николай, и на лице его расплылась сентиментальная улыбка. Я вспомнил, что обручального кольца на пальце Николая я не видел. Ни на левой, ни на правой руке.
 — Сколько ему?
 — Восемь, — признался Николай и после паузы добавил: — Большой уже.
 — Ходит в школу?
 — В школу? — Он задумался, и тут выражение его лица резко изменилось: из добродушного отца, гордящегося своим отпрыском, Николай снова превратился в непредсказуемого странного мужчину неопределенных занятий и неизвестных целей. — Какую школу! Какую, к черту, школу! — Его пальцы впились мне в плечи, я дернулся, и машину повело вправо, к обочине.
 — Убери руки, кретин! — заорал я и саданул назад локтем. Боковым зрением я увидел, что Николай отвалился на спинку сиденья, зажимая кровоточащий рот. Странное удовлетворение почувствовал я, выравнивая машину. А Николай, размазывая по подбородку красные полосы, продолжал яростно выдавливать из себя угрожающие хрипы:
 — Идиот! Какая школа, придурок! Какая для него теперь может быть школа!
 И в этот момент мне стало все равно. Я потерял интерес к своему клиенту. То есть не то чтобы я остановил машину и вышвырнул его, нет. Дело нужно было довести до конца, и я продолжал вести машину.
 Я потерял профессиональный интерес, я перестал задаваться вопросами о прошлом и настоящем этого человека, я перестал исподволь наблюдать за ним. Я просто вел машину и ждал того момента, когда я выгружу из своей машины ящик, отвезу Николая, куда он захочет, и получу честно заработанные двести баксов.
 А потом развернусь и уеду, чтобы больше никогда не видеть этого умалишенного. Скорее бы уж.




 Глава 6


 Я с большим нетерпением ожидал конца нашего путешествия, а оно никак не заканчивалось.
 Следующей остановкой стало весьма подозрительное место — подчиняясь указаниям Николая, я выехал за окружную дорогу, куда уже и трамваи не ходили. С пару километров «Ока» прыгала по проселочной дороге, затем повернула в рощицу и наконец остановилась перед деревянным забором, окрашенным в темно-зеленый цвет. По верху забора была пущена колючая проволока, и я стал подозревать, что Николай вновь притащил меня к режимному объекту.
 Оказаться пособником иностранного шпиона мне не хотелось, но я еще раз взглянул в лицо Николаю и понял, что шпионажем здесь и не пахнет. А уж если потенциальный противник стал нанимать таких агентов для своих коварных целей, что ж... Тем хуже для потенциального противника.
 Николай в этот раз решил обойтись без меня. Он выскочил из машины, в хорошем темпе пробежался вдоль забора, согласно каким-то специфическим приметам отыскал нужную доску и толкнул ее вперед. А потом скрылся в проеме.
 Я вздохнул и вытер пот с висков. Кроны чахлых берез почти не задерживали солнечный свет, и я чувствовал себя в салоне машины как в парилке. С той разницей, что в парилку одетыми не ходят.
 Делать было нечего, и я принялся в очередной раз мысленно костерить Генриха, который подсунул мне столь дурного клиента. И ведь речь шла о поездке ночью — а тут уже третий час мотаемся по жаре, и конца-края нашим странствиям не видно. Минут через десять доска вновь скрипнула, и из проема появился довольный Николай. В руке он нес черную спортивную сумку. На всякий случай я завел мотор, и «Ока» рванулась с места сразу же, как только Николай втиснулся внутрь машины.
 — Удачно? — спросил я.
 — Само собой, — пропыхтел Николай. Он расстегнул «молнию» на сумке и долго разглядывал ее содержимое. Я даже не повернул головы в его сторону. Мне было плевать.
 — Куда теперь? — спросил я, когда мы снова оказались на проселочной дороге и ехали в направлении Города.
 — Не мешало бы тебе подзаправиться, — изрек Николай. — А я что-то жрать хочу.
 Из этого можно было сделать вывод, что ехать нам придется далеко. Можно было также произвести некоторые вычисления и прийти к выводу, что себестоимость моих сегодняшних поездок может запросто перевалить за двести долларов: денег у Николая, кроме все тех же злосчастных двух бумажек, не было, и поэтому в придорожном кафе он обедал за мой счет. А насчет поесть мой клиент был не дурак.
 Свой обед он завершил ста граммами теплой водки в граненом стакане — другой посуды в кафе не было. Потом Николай отодвинул пустой стакан, вытер лицо и озабоченно спросил:
 — А сколько там уже натикало?
 Часов у него тоже не было.
 — Пять минут шестого, — ответил я, и Николай заторопился.
 — Уже пора, — сказал он и вскочил из-за стола.
 — Куда пора?
 — Звонить, — пояснил Николай. — Им, — и он припустил к выходу из кафе. Через окно я видел, как мой клиент побежал к телефонам-автоматам, долго искал исправный, потом набрал номер и приник к трубке. Разговор длился не больше минуты, и Николай вернулся в кафе. Я допивал мерзкий напиток местного изготовления и прикидывал в уме, сколько еще может продлиться эта пытка жарой и Николаем.
 — Позвонил, — сказал Николай, садясь на свое место. — Все мне сказали. Я знаю, куда нужно ехать.
 — Это хорошо, — вздохнул я.
 — Ага, — согласился Николай. — А ты молодец, нормально баранку крутишь! — произнес он комплимент, от которого я едва не поперхнулся. — Вот тебе аванс, — и он бережно вытащил из кармана две зеленые бумажки, отсоединил одну слипшуюся купюру от другой и положил на скатерть передо мной.
 — Большое спасибо, — сказал я. — И далеко нам теперь ехать?
 — Далеко, — кивнул Николай. — Ведь нужно такое место... Чтобы никого вокруг. Сам понимаешь.
 — Да уж, — сказал я. Понятно было лишь одно — бесполезно пытаться выискать какой-то смысл во всех этих словах и поступках. Может, смысл-то и существовал, но знал о его существовании только Николай. А может, и вообще никакого смысла не было. Был лишь жаркий и очень неудачный для меня день, когда я был вынужден работать личным шофером у одного не совсем нормального типа с оплатой двести долларов в сутки.
 — Все вроде бы нормально вышло, — произнес вдруг Николай, обращаясь даже не ко мне, а куда-то в пространство между мной и соседним столиком. — Вроде бы все как надо сделал. Они должны быть довольны. Они не должны ничего такого... — Внезапно он уронил голову, ткнулся лбом в лежащие на поверхности стола руки и затрясся.
 Я отнесся к этому спокойно. Моей философией в тот момент было: «И это пройдет». Я терпеливо ждал конца дня, как раненый, изнывающий от дикой боли в изувеченной ноге, ждет ее ампутации. Нужно перетерпеть, и тогда, возможно, станет лучше.
 Дородная официантка, проплывавшая рядом, не была приучена к выходкам Николая и не была знакома с моей философской системой.
 — Это что, что с ним? — опасливо спросила она. — Плохо вашему товарищу, да?
 — Ему хорошо, — сказал я. — Выпил лишнего, вот и все.
 — Лишнего?! — официантка восприняла это как неумную шутку. — Я же помню, я всего сто грамм приносила!
 — А много ли ему надо? — развел я руками. — Он только что вернулся из долгой командировки в одну арабскую страну, где алкогольные напитки запрещены законом. Два года капли в рот не брал, представляете?
 — Ох, бедный, — понимающе кивнула официантка. — Как же он там продержался-то?
 — С большим трудом. И теперь с большим трудом привыкает к нашей жизни. По пятьдесят грамм, по сто... Не волнуйтесь, сейчас с ним будет все в порядке. Все будет о'кей.
 — Нет, — вдруг поднял голову Николай и посмотрел на меня тоскливыми глазами. — Все уже никогда не будет о'кей.
 Я вздрогнул — фраза была произнесена по-английски. Официантка восприняла это как должное и уплыла по своим делам.
 Я посмотрел ей вслед, посмотрел, как Николай вытирает платком уголки глаз, и спросил:
 — И почему же все уже никогда не будет хорошо?
 — По кочану, — сказал Николай, шмыгнул носом и убрал платок, пропитанный слезами, в карман.




 Глава 7


 Было восемь часов вечера, когда я заглушил мотор.
 — Приехали, — прошептал Николай.
 Это была опушка леса, и мы добирались сюда какими-то странными окольными дорогами, во время путешествия по которым я впервые порадовался, что уже которую неделю стоит страшная жара, иссушившая почву. Достаточно было случиться пару дней назад небольшому дождю, и где-нибудь на пути сюда мы непременно завязли бы под сенью сосновых ветвей.
 — Они еще не приехали, — сообщил мне Николай, хотя это можно было и не говорить. Ветра не было, деревья стояли неподвижно, будто так и существовали с начала времен. Было слышно жужжание мошек, и тем более был бы услышан шум подъезжающей машины.
 Но пока можно было считать, что мы находимся в доме отдыха: тишина, покой, запах хвои. Я откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза. Впервые я получал положительные эмоции. Если не считать того эпизода, когда я угодил Николаю локтем в рот.
 — Ты вот что... — прошептал Николай. — Ты давай не спи.
 — Почему это? — сонно осведомился я. — Ты делай там свои дела, встречайся с кем надо... Потом разбудишь меня.
 — Нет, не так, — сказал Николай и стал трясти меня за плечо. Я открыл глаза.
 — Ну что еще?
 — Спать-то сейчас не время, — прошептал Николай. — Совсем не время спать. Они же скоро приедут.
 — Так они же к тебе приедут, не ко мне. Мне до них нет никакого дела, — равнодушно отозвался я. — Решай свои проблемы, а я подремлю.
 — Ну не будь ты таким кретином! — сказал Николай. — С этими людьми так нельзя! Нельзя спать, когда они приезжают. Надо смотреть.
 — Важные люди? — поинтересовался я. Это и вправду было интересно — кто может приехать на встречу с этим человеком в лес вечером? Еще парочка таких кретинов? Ну нет, мне на сегодня хватит.
 — Они такие... — прошептал Николай, сводя брови на переносице в острый угол. — Они хотят, чтобы все было по-ихнему. Я сделал, я все сделал. Но они могут и обмануть. Они же сволочи... Они же... Ребенку же музыкой надо заниматься, а эти...
 Фраза о ребенке заставила меня приоткрыть глаза.
 — А они, значит, не думают, что ребенок должен заниматься музыкой? — сделал я свой вывод из этих словесных обрывков.
 — Они вообще ни о чем не думают, — прошептал Николай, словно сообщил мне большой секрет. — И хотят, чтобы все было по-ихнему. А когда не по-ихнему... Ох! — Он уткнулся головой в ладони и замычал тягостно и протяжно.
 — Спокойствие, — сказал я. — Держи себя в руках. Мы уже на месте. Твой ящик с тобой. Сумка с тобой. Они приедут, и все будет хорошо, — тут я вспомнил, что «хорошо уже никогда не будет», но слишком поздно.
 Николай оторвал лицо от ладоней и напомнил мне:
 — Не будет уже хорошо. Они такие... Кстати, — он оживился, — я как раз для тебя одну вещь взял...
 — Ну-ка, — я хотел отвлечь его от горестных рыданий, — что ты мне за подарок приготовил? Те самые знаменитые ботинки?
 — Нет, ботинки еще на мне, я их тебе потом отдам. Вот, смотри. — Николай поставил черную спортивную сумку себе на колени и расстегнул замок. — Смотри, это для тебя.
 — Посмотрим. — Я перегнулся через спинку сиденья, чтобы заглянуть внутрь сумки.
 Я посмотрел. Недоуменно моргнул, а потом еще посмотрел. Нет, никаких галлюцинаций. Все то же. Автомат Калашникова (одна штука) в промасленной бумаге. Магазины к нему (две штуки).
 Я взял двумя пальцами магазин, перевернул — так и есть. Оба магазина набиты патронами. Готовы к употреблению.
 — Это мне? — уточнил я.
 — Тебе, тебе, — радостно закивал Николай. — Я сейчас объясню, как этим пользоваться. Смотри, сюда вставляешь, потом здесь передергиваешь...
 Он довольно толково объяснял правила обращения с автоматическим оружием, а я думал о том, что за зеленым забором, наверное, размещалась воинская часть и с кем-то из воинов мой клиент заранее договорился о продаже автомата. Теперь автомат был в руках у моего клиента, и тот...
 — Стоп! — Я схватил Николая за руку в тот момент, когда он собирался мне продемонстрировать, как производится снятие с предохранителя. — Не надо. Дальше я и сам знаю.
 — Как хочешь, — пожал плечами Николай и перебросил сумку на переднее сиденье. — Держи...
 У меня вдруг мелькнула дикая мысль: Николай — это зомбированный террорист-снайпер, которого я, сам того не подозревая, доставил на место покушения... А в железном ящике — снайперская винтовка или гранатомет. В нужный момент Николаю что-то стукнет в голову, он придет в себя и пустит в ход свой арсенал. Только вот кто может появиться в такой глуши? Даже губернатора с мэром сюда калачом не заманишь.
 — А в ящике что? — спросил я у потенциального снайпера-зомби. — Гранатомет?
 — Ты идиот, да? — Николай покрутил пальцем у виска и этим меня очень успокоил.
 — А что же там тогда?
 — Там — мое. Там что нужно, — загадочно пояснил Николай. — Я это отдам им.
 — Тем, кто приедет?
 — Ага.
 Ну вот, кое-что уже прояснилось. Я предположил, что в ящике — какой-то украденный с завода механизм, который Николай должен продать таинственным «им». Ну что ж, это по крайней мере лучше, чем сидеть рядом с зомби.
 — А это зачем? — кивнул я на сумку с автоматом. — Зачем ты мне дал эту штуку?
 — Сейчас я тебе объясню. — Глаза Николая стали серьезными, он сжал кулаки и сосредоточенно постукивал ими по спинке сиденья. — Слушай меня, слушай... Они приедут. Я пойду к ним. Поговорим. Если все нормально — я вернусь. И мы поедем отсюда. И ты получишь еще сто баксов. Понял?
 — Ага. А зачем тогда автомат?
 — Ты не дослушал, — с укоризной произнес Николай. — Если все будет нормально, если они поведут себя как порядочные люди — автомат не нужен. Но если... — Он тяжело вздохнул, и я с удивлением заметил, как по его щеке скатилась слеза. — Если они меня обманут... Если все будет не так, если... Короче, — по лицу Николая было видно, что он пытается сдержать раздирающие его чувства, но это плохо ему удается. — Если что, тогда ты берешь эту штуку... И убиваешь их всех.
 — И много их там будет? — спросил я. Поездка становилась все более и более интересной.
 — Хрен его знает, — всхлипнул Николай. — Человек пять-шесть. Ты их не жалей. Они все сволочи. Я бы их и сам... Танком бы, в землю бы вдавил...
 — Но танка у тебя нет, — напомнил я.
 — Танка нет, — согласился Николай. — Вообще много можно способов придумать.
 — Если постараться, — поддакнул я.
 — Я постарался, — сказал он и посмотрел на меня неожиданно осмысленным взглядом. В тот миг я думал, что речь идет все о том же автомате Калашникова. Позже я узнал, что ошибался. Но узнал я об этом уже на Прохоровском кладбище.




 Глава 8


 Стараясь сделать это незаметно, я спихнул сумку с оружием себе под ноги. И так уже много глупостей наделал я за сегодняшний день, чтобы завершать его стрельбой из автомата Калашникова.
 Николай не обратил внимания на мои манипуляции с сумкой. Он озаботился другим.
 — Ящик надо вытащить, — сказал он, почесывая щеки. — Надо его срочно вытащить.
 Мы вытолкнули ящик через открытую дверцу. Он упал на землю, и я, внимательно прислушиваясь, не смог уловить никакого стука или грохота внутри самого ящика. Или груз был хорошо упакован, или содержимое вовсе не было набором металлических изделий, как я подозревал.
 А потом я обратил внимание на замок. Маленький синий замочек, крепивший верхнюю крышку ящика с ушком на корпусе. Такие замочки обычно вешают на почтовые ящики. Но уж никак не на большие металлические сундуки, утаскиваемые из режимных учреждений. Либо содержимое ящика не имело никакой ценности, либо у того, кто навешивал замок, поехала крыша. Я покосился на Николая. Ответ напрашивался сам собой.
 Я тут же выругал себя, вспомнив, что зарекся разгадывать загадки, связанные с поведением Николая. Себе дороже. И я отошел в сторону от ящика. Тем более что Николай подозрительно покосился в мою сторону и поставил на ящик ногу в подтверждение своих хозяйских прав. Ради бога!
 Я сел под сосной, опустив ягодицы на многослойное хвойное покрытие, устилавшее землю. Тут было хорошо. Тут было настолько хорошо, что мне даже захотелось не возвращаться в Город с его дикими автомобилями, ночными телефонными звонками, зловонным дымом фабричных труб, рекламными щитами... Нет, иногда в Городе бывало неплохо. Но в целом у него был один большой недостаток — в Городе жили люди.
 Впрочем, люди не ограничивались Городом. Они добрались и сюда.
 Услышав шум работающих моторов, я резко поднялся. Николай сцепил руки на груди, потом убрал их за спину и в конце концов засунул в карманы брюк. Ботинок, стоявший на ящике, выбивал судорожный ритм.
 Через некоторое время машины появились весомо и зримо.
 И я нахмурился. Первым шел сверкающий на солнце джип. Метрах в десяти за ним следовал белый микроавтобус «Форд-Транзит». Целая экскурсия. У меня появились нехорошие предчувствия. Что им было не появиться вчера вечером, когда Генрих навязал мне это дело?
 — Ты вот что... — хрипло произнес Николай. — Ты немного спрячься, что ли.
 Не знаю, что он подразумевал под «немного спрячься», но схожие мысли посетили и меня. Если загадочные «они» едут на встречу с одним Николаем, то мне неразумно бросаться навстречу и нарываться на рукопожатия. Я сел на переднее сиденье «Оки». Немного подумал и поставил на соседнее сиденье спортивную сумку. И расстегнул замок. Просто так. На всякий случай.
 А Николай медленно зашагал навстречу машинам. Как-то он сразу ссутулился, еще больше потерял контроль над руками, которые теперь болтались вдоль боков совершенно неприкаянно, как у клоуна.
 Я сполз по спинке сиденья, чтобы видеть происходящее, но не быть увиденным.
 А правая рука как-то сама собой легла на металл «Калашникова». Вот дурная привычка. Если рядом лежит оружие, обязательно нужно его потрогать.
 Машины остановились. Из джипа стали выходить люди, и, увидев первую же квадратную рожу в черных солнцезащитных очках, я озабоченно покачал головой. «Эти» и впрямь оказались серьезными ребятами. Широкоплечие, с короткими стрижками, самоуверенные. Челюсти мерно работали, пережевывая, наверное, «Стиморол». Ребята заботились о своем кислотно-щелочном балансе. Они вообще заботились о своем здоровье. Не иначе и «пушки» для этого захватили.
 Как раз такую «пушку» продемонстрировали Николаю, когда он приблизился к джипу. Парень в белых шортах и синей майке навыпуск ткнул в сторону Николая пистолетом и приказал:
 — Пять шагов назад, Коля.
 Николай беспрекословно подчинился. Тем временем дверца «Форда» отъехала в сторону, и на траву спустились еще двое. Эти были одеты поприличнее, стрижки имели помоднее, да и лет этим двоим было побольше. Короче говоря, это были основные. А трое лбов из джипа разошлись в разные стороны, образовав треугольник, в центре которого находились Николай и двое его собеседников.
 Я не слышал, о чем они говорили. Николай, должно быть, шептал, а те двое кивали в ответ. Так они разговаривали. А потом Николай кинулся назад, к своему ящику.
 Я не шевельнулся и не произнес ни слова, когда он пронесся мимо машины, упал на колени рядом со своим сокровищем и принялся совать ключ в маленькое отверстие маленького синего замочка. В зеркале заднего вида отразились его трясущиеся руки и то, что он доставал.
 Вообще-то в этом не было ничего удивительного. Можно было догадаться. Он же и сам давал мне подсказки, когда говорил о продаже машины и квартиры. Но я с тупым упрямством прокручивал в своей голове совершенно противоположную версию — о том, что Николай на этой поляне должен что-то продать и получить деньги.
 На самом деле Николай был покупателем. Он выкладывал из металлического ящика на хвою все новые пачки денег, потом сложил их в прозрачный целлофановый пакет и торопливо кинулся обратно. Он продал все, что у него было, сложил деньги в большой металлический ящик и привез сюда. Чтобы отдать деньги людям из «Форда». Бред какой-то. Зачем было тащить с собой этот сундук весом килограммов в пятьдесят? Зачем такая секретность? Почему все это нельзя было сделать в Городе? А деньги упаковать в самый обыкновенный мешок?
 Но главное, что занимало меня в этот миг: что покупал Николай? Что ему так сильно понадобилось? И почему это нечто могли ему предложить только ненавидимые им «они»...
 Тем временем они пересчитывали деньги. Николай маялся рядом, то и дело дергая головой, и я не знал, отвечает ли он таким способом на задаваемые вопросы или же у него попросту нервный тик.
 Потом деньги были убраны. Николай что-то говорил, размахивая руками и порываясь подойти поближе к своим собеседникам, но его неизменно отталкивали. Николай говорил все громче и громче, пока наконец до меня не донеслось:
 — ...так договаривались!
 — Не дергайся, — сказал в ответ плотный бородатый мужчина. — Какой-то ты дерганый стал за последнее время. Я тебя просто не узнаю.
 — Я же сделал! — крикнул Николай, и бородач слегка хлестнул его по щеке.
 — Не ори, дурик, — сказал он. — Сейчас все устроим. Давай отойдем в сторонку, поговорим...
 — Какую еще сторонку?! — возмутился Николай.
 — Поговорим, — еще раз объяснил бородач, ухватил Николая под руку и направился к деревьям. Как бы невзначай один из троих парней двинулся следом. Я примерно представлял, чем обычно заканчиваются такие прогулки на свежем воздухе.
 Николай тоже сообразил, что дело принимает не самый лучший оборот. Он отчаянно завертел головой, дернулся, но бородач держал его крепко. Со стороны могло показаться, что Николай рвется к «Оке», надеясь спастись, но я-то знал, что его глаза высматривают меня и своими судорожными рывками он подает мне сигнал.
 Я выматерил сначала себя, потом Генриха и, наконец, Николая. Потом вытащил из сумки автомат, сунул второй магазин в карман брюк и вылез из машины, зная, что вернуться будет не просто.
 — Эй! — крикнул я и вскинул оружие на уровень грудной клетки. Одновременно передернув затвор и поставив рычажок в положение для стрельбы очередями.
 Просто так, на всякий случай.
 Я шагал по траве, и в моей голове было так же пусто, как и в брошенном Николаем ящике. В ящике, где на удивление толстые стенки. Но это волновало меня сейчас меньше всего.




 Глава 9


 Меня заметили. Еще бы. Только Николаю от этого не стало лучше. Бородач сделал движение рукой, и парень в шортах, следовавший за ним, подскочил и приставил к голове Николая ствол. Бородач отошел в сторону.
 Я молча шел к ним. Я пытался сочинить какой-то убедительный текст, но в голову, как назло, ничего не приходило. Надо было готовиться заранее. Но кто знал, что все зайдет так далеко?
 — Э, э, полегче, — обратился ко мне бородач. — Что за проблемы? Что за дела?
 Он стоял напротив меня, насупившись, покусывая губу. Для него мое появление было неприятной неожиданностью. Что ж, не у одного меня окажется испорченным уик-энд.
 Метрах в десяти слева стоял раскрывший рот Николай в компании с парнем и пистолетом у виска.
 Справа от бородача на меня смотрели еще два ствола в руках остальных ребят из джипа. У «Форда» стоял высокий худощавый мужчина в расстегнутой до пояса синей шелковой рубахе. Золотая массивная цепь свешивалась с шеи почти до самого живота, разделенного на квадраты накачанных мышц. Этот не беспокоился. Просто смотрел на меня и мой автомат, небрежно заложив пальцы за края брючных карманов. Белые сандалии были надеты на босые ноги, и, видимо, как раз сейчас лодыжка левой ноги зачесалась. Мужчина неторопливо сбросил сандалию и почесал ногу.
 Потом он поднял взгляд на меня и сказал бесцветным голосом, не сулившим ничего хорошего:
 — Привет. Ты кто, лесник?
 Он говорил очень спокойно, потому что был уверен — никто не в силах помешать исполнению его планов. Никто. И я в том числе. Автомат волновал его не больше, чем далекий стук дятла.
 — Я не лесник, — сказал я. — Я лесоруб, который рубит под корень тех дубов, что играют не по правилам.
 — Борзо говоришь, — заметил мужчина в шелковой рубашке. — А имеешь ли право?
 Я предпочел не отвечать на этот вопрос. Я-то знал, что имею право. И не считал обязательным доказывать свое право другим.
 — Парень отдал вам деньги, — кивнул я в сторону Николая, который нервно улыбнулся в ответ на мои слова. — Он сделал то, что должен был сделать. И будьте добры играть с ним по-честному...
 — А кто ты такой? — полюбопытствовал бородач. — Я тебя не знаю, дорогой. Откуда ты взялся? На кого ты работаешь? С чего вдруг ты решил, что можешь учить меня и Кудрявого, как жить?
 — Да уж, — усмехнулся мужчина в шелковой рубашке, которого, как выяснилось, звали Кудрявый. — Не надо учить меня... Я сам кого хочешь поучу.
 — Отпустите парня, — сказал я.
 — Сейчас, — фыркнул Кудрявый. — А в жопу тебя не поцеловать?
 — В другой раз.
 Они переглянулись, и я понял, что разговаривать мы будем недолго. Хуже всего, что я не знал, сколько их еще — там, в «Форде». Хотя какая разница — срежу я двоих-троих первой очередью, а потом меня все равно завалят. Буду лежать в траве и дышать чистым лесным воздухом. Секунд тридцать, пока не сдохну. Николай спросил меня сегодня, за сколько я готов умереть. Мало ли, что я думаю по этому поводу. Главное — как это случится. И вот случилось так, что мне придется умереть за двести баксов. Что же, могло быть и хуже. Хорошо, что спала жара. Хотя и без этого у меня было достаточно причин покрываться потом.
 Я уже решил, что постараюсь попасть в Кудрявого и ближнего к нему парня. Я уже приготовился к боли. Я уже простил Максу те сто старых тысяч, которые он одолжил у меня и до сих пор не отдал.
 И тогда амбал в белых шортах, что сверлил Николаю череп дулом «ТТ», сказал не слишком уверенно:
 — А я видел этого типа...
 — Да ну? — среагировал бородач. — И где ты его видел, Рашид?
 Я ожидал от Рашида чего угодно. Он мог сказать, что видел меня в винном магазине, в ночном клубе, в отделении милиции, в автосервисе, на рынке... Самым худшим, что мог сообщить Рашид, был факт моего знакомства с некоторыми сотрудниками Управления внутренних дел. А самого лучшего я и представить не мог.
 — По-моему, — сказал Рашид, — я его видел...
 — Не тяни, — попросил бородач сомневающегося Рашида. — Нам еще обратно в Город переться...
 — Какая разница, где он его видел, — пожал плечами Кудрявый. — Еще раз увидит в гробу.
 И тогда Рашид сказал то, что спасло и меня, и Николая, и еще двоих людей. Хотя бы на некоторое время.
 — Он сидел в ресторане «Колибри» вместе с Гиви Хромым, — сказал Рашид.




 Глава 10


 — Что? — удивился бородач. — Ты не путаешь? — Он перевел взгляд на меня. — С Гиви?
 — Рашид, меньше надо порошка нюхать, — сказал Кудрявый.
 — Я сначала не был уверен, — уперся Рашид. — А сейчас смотрю — точно, он.
 — А какая разница? — Кудрявый щелкнул зажигалкой, и свежий воздух хвойного леса был отравлен струйкой табачного дыма. — Какая разница, кто с кем сидел? У нас сейчас конкретное дело, так давайте его конкретно решать. А то развели базар...
 — Погоди. — Бородач почесал в затылке. — Так нельзя. Надо разобраться. Рашид, ты ничего не путаешь?..
 — Ну, ёкорный бабай, Мазай, — обиделся Рашид. — Что я, без крыши, что ли, совсем? Бля буду, с Гиви Хромым этот хрен прохлаждался. Пили они там что-то. Базарили.
 — Так ты с Гиви Хромым работаешь? — спросил меня Мазай, поглаживая бороду. — Это правда?
 — Правда, — соврал я. Начни я выкладывать действительную историю своих отношений с Гиви Хромым — меня грохнули бы на первой минуте моих объяснений. У меня и самого иногда возникали сильные сомнения — а было ли все это на самом деле? Действительно ли Гиви сначала хотел меня убить, а потом передумал и с тех пор считал меня едва ли не своим другом. Кем считал его я — лучше опустить. Но я никогда бы не подумал, что посиделки в «Колибри», когда я едва вытерпел пятиминутное соседство с Гиви за одним столом, спасут мне жизнь.
 Тем не менее так и было.
 — У нас с Гиви Ивановичем давние отношения, — сказал я. — И ему не понравится...
 — Так я понятия не имел, что у Гиви тут какой-то интерес, — быстро проговорил Мазай. — Совершенно без понятия. Рашид, опусти ствол.
 Рашид повиновался, и Николай, не понимающий, что происходит, немедленно отскочил в сторону.
 — Этот Гиви, — вздохнул Кудрявый, — просто к каждой бочке затычка. Ну что ему еще понадобилось? Какого хрена он лезет в мои дела?!
 — Спокойно, спокойно, — подскочил к нему Мазай. — Не надо так... Всегда можно договориться, да? — Он посмотрел на меня. — Опусти ствол, наши ребята тоже уберут свои «пушки».
 Я медленно склонил «Калашников» к земле.
 — Так в чем проблема? — спросил Мазай, одновременно делая Кудрявому знак замолчать. Тот раздраженно швырнул окурок в траву, демонстративно расстегнул брюки и стал мочиться в мою сторону. Но струя была слабовата.
 — Ты спятил? — тихо поинтересовался у него Мазай. — Вот только нам разборок с Гиви не хватало.
 — Пошли они все, — беззаботно отозвался Кудрявый. — Тоже мне, авторитет... На пенсию пора.
 — Ты бы держал свою варежку закрытой, — посоветовал Мазай. — Хоть иногда. Слышь, парень, — обратился он ко мне. — Не обращай внимания, Кудряш слегка перебрал сегодня...
 — Я свою дозу знаю, — буркнул Кудрявый, застегивая брюки и хмуро глядя на мой автомат. — Неплохо бы и Гиви знать свою дозу. Дозу жадности.
 — Заткнись, ради бога, — сказал Мазай. — Так что хочет Гиви?
 — Гиви хочет, чтобы этого парня, — я ткнул пальцем в Николая, — не обижали. Чтобы с ним обошлись нормально.
 — Что?! — вскинул голову Кудрявый. — Бабки я не отдам! На хер всяких там Гиви с их советами!
 — Угомонись, болван, — заорал на него Мазай. — Так что значит «нормально»? — этот вопрос адресовался мне. — То есть не трогать его?
 — Само собой.
 — И все?
 Я посмотрел на пакет с деньгами, лежавший в траве у ног Кудрявого. Было понятно, что заикнись я о возврате денег — и никто не удержит Кудрявого, и нам все-таки придется проверить быстроту наших реакций и надежность нашего оружия. Честно говоря, я уже собирался закончить дело миром, и начинать давить на курки по новой не хотелось.
 — Бабки оставьте себе, — проговорил я, внимательно следя за выражением лица Кудрявого. Тот криво усмехнулся, мгновенно схватил пакет и зажал его под мышкой.
 — Ну и ладно, — облегченно вздохнул Мазай. — Разойдемся по-хорошему.
 — Ага, — согласился я. — Пошли, Николай. Он подбежал ко мне, беспокойно поглядывая на «Форд-Транзит». Я-то не понял смысла этих взглядов. Мазай понял.
 — Ну да, конечно, — сказал он, достал из кармана ключ и отпер задние дверцы микроавтобуса.
 Оттуда вылезли маленькая худая женщина в джинсовом сарафане и черноволосый мальчик с забинтованной головой. Николай так рванулся к ним, что едва не сбил с ног Мазая.
 Я сделал вид, что все так и должно быть. Конечно. Ребенок должен заниматься музыкой.




 Глава 11


 Самое интересное, что вся эта толпа хорошо одетых и исполненных скорби людей совершенно не обращала внимания на то, что в ста метрах от могилы кого-то лупцуют по ушам и другим частям тела.
 Я с большим трудом сел, вытер кровь из разбитого носа и неодобрительно взглянул снизу вверх на Мазая. Тот поежился, словно ему было холодно.
 — Я, наверное, тоже долго не протяну, — сказал он. — Но я-то хоть на шесть лет старше Сашки.
 — Мне вас будет очень не хватать, — ответил я. — Меня сюда пригласили, чтобы бить по морде или чтобы я слушал жалобы на жизнь?
 — Тебе все бы веселиться, — покачал головой Мазай. — Ты правда не знаешь, куда свалил этот Коля?
 — Понятия не имею. Вроде бы за границу. Во всяком случае, с женой они говорили о загранпаспортах.
 — Вот подонок... — прошептал Мазай.
 — А вы — сама добродетель? Отрезать уши восьмилетнему мальчику — большой подвиг, да?
 — Это не я. Это Кудрявый. Его идея. Не слишком красиво... Но ведь сработало.
 — Ага, — пробормотал я, поднимаясь на ноги. — Сработало... Мужик совсем спятил. Помешался начисто. Только и повторял: «Ребенок должен заниматься музыкой».
 — За границей что-нибудь придумают, — уверенно сказал Мазай. — Восстановят ему слух. Какой-то композитор вообще глухой был. Моцарт, что ли. А у этого пацана ведь не полная глухота?
 — Откуда я знаю? — Меня пошатывало. — Ребенок должен был заниматься музыкой. А вы...
 — Пацану не повезло с папой, — возразил Мазай. — Не надо было иметь папу-бизнесмена. Тогда бы никто не стал его красть вместе с мамкой. Или надо было иметь более сговорчивого папу. Который бы сразу принес нам деньги. Он же рыпнулся, хотел к ментам пойти. Хорошо, мы его телефон на прослушку поставили. Он только один раз звякнул, спросил, куда ему обратиться... А уж утром у него в почтовом ящике конверт с ушками сына. Больше не рыпался. Продал все, что можно было. Собрал денежки и притащил, куда было велено... Сделал бы так сразу — никаких бы проблем не было.
 — Ну да! Вы же его чуть не пристрелили там в лесу.
 — Это не я, — автоматически открестился Мазай. — Это Кудрявый. Это его была идея — получить деньги и всех убрать, чтобы свидетелей не осталось. Если в ты не возник... Хотя для меня и Кудрявого тоже разницы никакой, — хмуро заключил Мазай.
 — В каком смысле? — не понял я. — Почему для вас уже никакой разницы?
 — А ты не знаешь? — исподлобья взглянул Мазай. — Ты не знаешь, в чем дело?
 — Понятия не имею.
 — Ты не знаешь, отчего Сашка загнулся? — недоверчиво уставился на меня Мазай.
 — Откуда?
 — Ох, блин, — вздохнул Мазай. — А я тебя тут уродую... Так ты не знал. Ну да, у этого Коли же крыша поехала. Он, наверное, сам все сработал, гад...
 — Что он сработал? — Я едва не схватил Мазая за плечи, чтобы заставить его говорить быстрее.
 — Радиация, — буднично сказал Мазай. — Просто радиация. И этого достаточно.
 — В каком смысле?
 — Денежки. Денежки он нам отдал. Только денежки были не простые. Облученные. Врубился?
 Я молча смотрел на обрюзгшее лицо Мазая. Он по-прежнему не брил подбородок, но редкие короткие волоски, неравномерно проросшие, не имели ничего общего с прежней солидной бородой и производили скорее отталкивающее впечатление.
 — Что ты такие глаза делаешь? — недовольно пробурчал Мазай. — Сам знаю, что хреново выгляжу. Мы же те бабки с Кудрявым пополам поделили. Пацанам кинули какую-то мелочь...
 Месяца три, наверное, прошло, и Сашка болеть начал. Там много бабок было, и он все время пачку во внутреннем кармане пиджака носил. Говорил, что сердце они ему греют. Вот, согрели... Это уже потом, когда он больной был, кто-то додумался, что у него дома источник радиации. Ну и нашли... Там всего-то с тысячу долларов оставалось из тех денег, но счетчик трещал как бешеный. Вот так.
 — Все мы смертны, — сказал я. Особой жалости к покойному Кудрявому и доживающему последние месяцы Мазаю у меня не было.
 — Конечно, — задумчиво произнес Мазай. — Сашке всего двадцать девять было...
 — Хорошую он память после себя оставил, — сказал я. Мазай согласно кивнул. Он не понял.
 — Привет, орлы, — жизнерадостно произнес появившийся рядом с нами Гиви Хромой. Гиви Иванович неуклонно шел в гору. Он уже не носил кожаных курток и килограммовых золотых цепей на шее. По слухам, он раз в месяц посылал человека в Москву, в бутик «Хьюго Босс», где скупалась вся мужская одежда, подходящая Гиви по размеру. Гиви теперь был легальным финансистом и водил дружбу с мэром.
 Поприветствовав нас с Мазаем, он двинулся дальше к могиле, одновременно болтая по мобильному телефону. Трое телохранителей следовали за ним.
 — Цветет и пахнет, — сказал Мазай, и в его голосе сконцентрировалась вся зависть мира. — Вот так и на моих похоронах будет улыбаться... Я, кстати, все сомневался, что ты с Гиви в корешах.
 — Никогда не надо во мне сомневаться, — сказал я и быстро пошел по дорожке к выходу с кладбища. Я не собирался ждать, пока Мазай захочет пожать мне руку на прощание.