--------------------------------------------- Светлана Сухомизская Собаки Снег вокруг него был залит кровью. Он лежал на спине, часто дыша открытым ртом. Глазами — поворачивать голову у него уже не было сил — он искал, на чем бы мог остановиться и успокоиться угасающий взгляд. Но все, что он мог видеть, — это танцующие в ритме ветра бесконечный дикий танец тонкие верхушки вековых елей, совсем черные на фоне низкого серого неба. Этот танец был самым жутким зрелищем в его богатой страшными событиями жизни — настолько богатой, что он давно забыл, что значит бояться. Он сморщился и застонал — от боли, от желания закрыть глаза… От бессилия. От страха перед той темнотой, которая наступит, когда он опустит веки. Его спутник сидел неподалеку на стволе поваленного бурей дерева, курил крепкие дешевые сигареты без фильтра, изредка сплевывая попавшие в рот табачные крошки, и спокойно наблюдал за умирающим. Рядом с упавшим деревом на снегу лежал рюкзак, а на нем — двустволка. Из ножен на поясе сидящего торчала рукоятка охотничьего ножа. Лезвие ножа было чистым, словно никогда не знало ничьей крови. — Финн… — прохрипел умирающий. Молчание. Рука с сигаретой неторопливо поднялась к губам. — Финн… Струйка дыма сквозь приоткрытые губы. Неохотный ответ: — Ну, чего тебе? — Ты бы пристрелил меня, а?.. Не могу я больше… Холодная усмешка: — Так сдохнешь. Патроны на тебя переводить неохота. — Финн… — умирающий попытался приподнять голову — безуспешно. — Финн… Да за что же… ты меня так? — Собаке — собачья смерть. Негромкий скрип качающихся елей. Шум ветра. Танец верхушек. Мутный неподвижный взгляд. Еле слышный шепот: — Еще неизвестно… какая смерть… ждет… тебя… Финн спрыгнул на снег, подошел к лежащему, стараясь не наступить на кровь, заглянул ему в лицо. Сделал последнюю затяжку, бросил окурок в сугроб, поправил мохнатую шапку с пришитым сзади волчьим хвостом, вернулся к рюкзаку, закинул его за спину, повел плечами, поправляя лямки, поднял двустволку и, при каждом шаге проваливаясь по колено, неторопливо двинулся в сторону оставленного неподалеку снегохода. Окраина маленького городка. Узенькие сонные улочки между ветхими крохотными домишками. Покосившиеся калитки, занесенные снегом лавочки. Финну казалось, что скрип снега под его ногами разносится далеко вокруг — такая стояла тишина. Нервишки у него слегка пошаливали, хотя он прекрасно понимал, что бояться ему нечего. О находке, лежавшей сейчас в его рюкзаке, знали только двое. Один из них мертв, а второй — он сам. Следы снегохода уже занесло снегом, а к весне от трупа в лесу останутся только обглоданные хищным зверьем кости — поди тогда разберись, кто это был и отчего умер. Искать их сейчас никто не будет — решат, что оба уехали, и скатертью дорожка. Пока дознаются, что уехал один Финн… Да и дознаются ли? Навряд ли. Что о них известно? Оба одиночки, без жен, без родных Без друзей. Имена-то их мало кто знал, все больше кличками обходились, что уж говорить про фамилии да про адреса. Финн хмыкнул. Городок, в который он приехал с час назад, не на всех картах значится. Поезда останавливаются здесь нечасто. Тот, что привез Финна, не останавливался… И захотят — не найдут. Двухэтажный дом с трещинами и проплешинами в желтой штукатурке за полгода его отсутствия ничуть не изменился. На окнах висели те же занавески, на соседских подоконниках стояли те же цветы и сидели те же самые кошки. Когда Финн подошел к крыльцу, из-за дома выбежала стая собак. «Здоровые какие. И дикие, — вглядевшись, подумал Финн. — Что это, народ щенков топить разучился, что ли? Надо будет собраться с мужиками, отстрелять этих шавок на досуге». Словно прочитав его мысли, одна из собак — самая лохматая, черная с рыжим — обернулась в его сторону и зарычала, оскалив зубы. — Тебя пристрелю первой, — пообещал Финн, поднимаясь по ступеням крыльца. Закрывая за собой дверь, он услышал многоголосый лай. Недобро хмыкнул и зашагал по лестнице к себе на второй этаж, вдыхая привычный запах дерева и прислушиваясь к знакомому постаныванию ступенек. В квартире тоже все осталось по-прежнему — если не считать лежавшего на всем толстого слоя пыли Он пустил воду в ванной, зажег газ в колонке, намочил тряпку и, пока вода нагревалась, навел в комнатах относительную чистоту. Выйдя из душа, нашел в холодильнике банку тушенки, вскрыв ее своим охотничьим ножом, поставил на плиту, а когда жир растопился, съел мясо прямо из банки, не перекладывая в тарелку, без хлеба, которого в доме не было. Чистый и сытый, лег на диван и мгновенно заснул. Холодно… Низкое серое небо. Нет сил поднять голову. Черные верхушки елей качаются, качаются, качаются, качаются… Тяжело дыша, Финн вскочил с дивана. Щелкнул выключателем торшера. Комната возникла из темноты. Старенький телевизор «Радуга» на бельевой тумбочке, стенка из трех шкафов, пара продавленных кресел с деревянными ручками, шаткий журнальный столик. Свадебная фотография родителей — молодые с неестественно застывшими лицами напряженно смотрят в объектив. Негромко тикающие часы на стене дружелюбно покачивают маятником. Одеяло лежало на полу — видно, соскользнуло, когда он спал. Стуча зубами от холода и пережитого во сне ужаса, Финн натянул брюки и свитер и подошел к окну. В конусе света от уличного фонаря роились снежинки. Откуда-то донесся собачий лай, перешедший в протяжный заунывный вой, оборвавшийся на высокой ноте. Финн поежился и отошел от окна. Ему вдруг ужасно захотелось выпить, и он пошел было в прихожую, но возле вешалки остановился. И долго стоял, понимая, но не желая признаваться себе, что не хочет выходить на улицу, потому что ему страшно… Хрипло задребезжал дверной звонок. Рванулось вниз сердце. Мелкие капельки пота выступили на верхней губе. — Кто? — хрипло спросил он. И — отпустили сжимавшие голову и шею тиски: он услышал голос соседа с первого этажа: — Да я это! Отворяй! Финн перевел дух и открыл дверь. Вместе с краснолицым соседом в прихожей появился отчетливый запах перегара — Здорово, здорово! — звонким тенорком восклицал сосед, хлопая его по плечам и пожимая руку. — А я иду домой, вижу — свет над нами горит! Ого, думаю! Надо зайти, проведать соседа! Отметить, так сказать, прибытие в родные края! С этими словами сосед распахнул полы зимней куртки, и Финн увидел, что из боковых карманов его брюк торчат бутылочные горлышки. Финн усмехнулся: — Ты, Варламыч, молодец. Правильно соображаешь. Только вот закусывать у меня нечем. Сосед заметно приуныл. — Но деньги имеются, — уточнил Финн и, засунув руку в карман висящего на вешалке Полушубка, вытащил оттуда несколько светло-голубых купюр. Сосед просиял: — Дак я это… Мигом обернусь! Раз — и готово! И не соврал — действительно вернулся очень скоро, выгрузил из пакета сыр, колбасу, селедку, хлеб, несколько консервных банок, пакет с карамелью, еще пару водочных бутылок, выложил на стол три мятые десятки и мелочь и гордо сказал: — Вот! Все как в Европе! А чужого нам не надо! «Надо — не надо, а полтинник-то зажилил», — подумал Финн, но говорить ничего не стал — пусть его. Опохмелится завтра спокойно, у жены клянчить не будет. — Слушай, — спросил Финн, когда убрали под стол вторую бутылку и открыли третью, — ты мне можешь объяснить, откуда здесь взялись собаки? — Какие собаки? — удивился сосед, запихивая в рот кусок селедки. — Сегодня я возле нашего дома видел собак — штук пять. Сосед недоуменно скривил губы и задумался. — Нет, — наконец ответил он. — Не пойму, о чем ты. — О стае бродячих собак, мать твою! — вышел из терпения Финн. — У тебя что, от водки куриная слепота началась? Не видишь, что под носом творится? — Уж не знаю, какая там куриная слепота, — обиделся сосед, — а «белкой» пока что не страдаю! Нет у нас здесь никаких бродячих собак, а чего тебе привиделось — не мое дело… Сам-то ты трезвый был, когда их видел? — Трезвый, — одними губами ответил Финн. Он смотрел пустыми глазами на льющуюся в стакан водку, а по его спине к затылку медленно ползли острые ледяные мурашки. Пересохшие губы жадно хватают воздух. Уныло шумят вековые ели, качая верхушками. Ветер. Руки немеют от холода. Финн открыл глаза, расправил затекшие от сна в неудобной позе руки и негромко выругался. Кухонный стол загромождали остатки вчерашней пирушки: грязные стаканы, пустые консервные банки, хлебные корки, конфетные фантики… Чего не было, так это бутылок под столом — деляга-сосед утащил их с собой, чтобы сдать. От купленной вчера снеди почти ничего не осталось, и это значило, что снова нужно идти в магазин. На крыльце Финн остановился, оглядываясь по сторонам, достал сигареты, закурил. Вокруг не было ни души. Лежал свежий чистенький снежок. В соседнем доме у окна сидела девочка с двумя косичками — он припомнил, что ее вроде бы зовут Катя, — и что-то старательно писала в тетради, лежащей на подоконнике. У него отлегло от сердца. Подходя к продуктовому магазину, он чувствовал себя прежним человеком. Густо накрашенная толстая продавщица при виде Финна кокетливо закатила глаза: — Какие люди к нам пришли! А мы уж не ждали, не надеялись! Финн засмеялся: — Это вы, Вера Сергеевна, напрасно! Без надежды наша жизнь темна и безрадостна — и, понизив голос до интимного шепота, добавил: — А ты, Верочка, еще слишком молода, чтобы быть несчастной. И без того ярко нарумяненные щеки продавщицы покраснели еще больше. — Скажете тоже! — томно воскликнула она, и крупные поддельные изумруды в ее ушах игриво задрожали Последующий подбор продуктов сопровождался самыми нежными и многозначительными улыбками с обеих сторон, что не помешало продавщице обсчитать Финна рублей на семь Он заметил, но лишь тихонько хмыкнул. — Заходил бы в гости, — отрывая чек, сказала продавщица — Непременно, — пообещал он. — Вечером загляну обязательно. — Где живу-то, не забыл еще? — Обижаешь, Вер! Такое не забывается. Из магазина он вышел, насвистывая. И остановился — сердце тревожно заныло. На снегу виднелось множество отчетливых крупных следов собачьих лап Но страх быстро сменился злостью Финн перебросил сумку из левой руки в правую и быстро зашагал в сторону дома, ругая себя за глупую трусость. Лай раздался, когда до двери дома ему оставалось всего несколько шагов Финн обернулся. Собаки бежали к нему. Та самая стая — крупные дворняги, похожие отчасти на лаек, отчасти на немецких овчарок, но ни то ни другое Немного не добежав до него, собаки выстроились полукругом. Они то наступали, то отпрыгивали, приседая на передние лапы, шерсть на загривках стояла дыбом. Хриплый лай переходил в злобное рычание. Финн взбежал на крыльцо, рванул на себя дверь. И, только захлопнув ее за собой, перевел дыхание. Страх превратился в злобу. Прыгая через три ступени, Финн стремительно взлетел на второй этаж. Отцовский трофейный «вальтер» лежал на своем месте в шкафу, под стопкой рубашек. Схватив его, он бросился вниз Собаки исчезли. Даже лая не было слышно. Остались только следы на снегу. Посмотрев вокруг, Финн положил пистолет в карман и, все еще тяжело дыша, вернулся в дом. Настенные часы глухо пробили восемь раз. Дождавшись последнего удара, Финн встал с дивана и выключил телевизор. Сунул во внутренний карман тулупа бутылку кагора и шоколадку. Наверняка у Верки этого добра дома навалом, куплено-то все у нее, но не может же мужчина прийти в гости к даме с пустыми руками, а пилить за подарками в другой магазин — это уж чересчур, не невеста же ему Верка в самом деле. Убрав подарки, он проверил, лежит ли по-прежнему в правом наружном кармане пистолет, — не потому, что тот мог куда-то деться, а потому что от этой проверки ему стало немного спокойнее. Ударом ноги он распахнул дверь и замер на пороге крыльца, сжимая в кармане рукоять пистолета. Тихо. Снежинки, как и вчера, кружились в лучах фонаря. Луна мутно просвечивала сквозь снежные тучи. Из-за деревьев желтым светом горели окна соседнего дома. Финну почему-то вспомнилась девочка Катя. Он стал гадать, чем она сейчас занята: решает задачки по математике, читает сказки, шьет платье кукле, — и от этих мыслей ему стало вдруг хорошо и легко. Собаки появились, когда он миновал уличный фонарь. Заскрипел снег, темные лохматые тени выскочили на дорогу и преградили ему путь. На этот раз лая не было — только тихое угрожающее ворчание. На мгновение Финн замер. Опомнившись, сделал шаг вперед — ворчание стало громче. Выругавшись, он сунул руку в карман и выхватил пистолет. Но не успел толком прицелиться, как скорее ощутил, чем увидел какое-то стремительное движение. В следующий миг он почувствовал, как в правую руку вцепились острые собачьи зубы. Застонав от сильной боли, он кулаком левой руки ударил собаку по голове. У него хватило выдержки не выронить пистолет, но воспользоваться им сейчас он уже не мог, и, если бы не ярость, которую вызвала в нем боль, его охватил бы ужас. В ответ на удар кулака раздался визг. Напавшая на Финна собака отлетела в сторону и бросилась догонять убегавшую прочь стаю, мгновенно растаяв вместе с ней в ночной темноте. Финн переложил окровавленный пистолет в левую руку и, шатаясь, пошел домой, оставляя за собой на снегу дорожку из красных капель. Ледяной ветер шумит верхушками елей. Небо висит над самой землей, давит на голову и грудь. Пересохший рот… Липкие от крови пальцы… Финн проснулся и увидел, что повязка на руке намокла красным — рана кровоточила. Повязку сделала вчера перепуганная насмерть жена соседа. Самого соседа Финн послал к Верке — сказать, что не придет. Вернувшись, тот развел руками: — Никаких собак не видать. Ни собак, ни следов. А может, ты… это?.. — сосед щелкнул двумя пальцами под подбородком. Финн, переменившись в лице, яростно скрипнул зубами, и сосед благоразумно умолк. Вымыв перепачканную в крови руку, Финн перевязал ее заново. Пришлось придерживать бинт зубами — одной левой рукой управиться было невозможно. Покончив с перевязкой, он несколько раз прошелся по квартире, чувствуя себя заключенным. Тюремщиком же был страх, и, что с ним делать, Финн не знал. В довершение всех бед у него кончились сигареты. Сжав губами последнюю, он в отчаянии скомкал пустую пачку и бросил ее в угол кухни. Курение давало иллюзию успокоения, а без привычной дозы никотина он через пару часов превратился бы в клубок скрученных обнаженных нервов. Однако при мысли о том, что надо выйти на улицу, у него начинали стучать зубы. Он ругал себя за трусость последними словами, бил здоровой рукой по лбу… Легче не становилось. И все же он надел тулуп (тяжесть пистолета ощущалась в левом кармане, куда Финн еще вчера его переложил) и медленно, ощущая, как каждый шаг отдается где-то в желудке, вышел из квартиры. Спуск по лестнице отнял у него столько сил, что на первом этаже ему пришлось сесть прямо на ступени. Стараясь сдержать тяжелое дыхание, он мучительно прислушивался — не доносятся ли с улицы какие-нибудь подозрительные звуки. Но было тихо. Он сделал еще один глубокий вдох и встал на ноги. Стиснув зубы, распахнул дверь Никого не было на улице — кроме девчонки с косичками из дома напротив Она сидела на лавке, теребя в руках белые меховые помпончики на завязках шапки, и, болтая ногами, напевала себе под нос какую-то песенку. Финн спустился с крыльца — с трудом, колени подгибались — и долго смотрел на девочку, прежде чем решился ее окликнуть: — Послушай… тебя ведь Катя зовут? Песенка затихла. Девочка удивленно посмотрела на него и молча кивнула. — Катя. Ты не видела здесь… собак? — Каких собак? — Таких больших, злых собак Девочка отрицательно покачала головой и спросила: — Они кусаются? — Да, — ответил Финн и неожиданно для себя добавил: — Ты будь поосторожней Далеко от дома без родителей не уходи, ладно? — Ладно, — ответила девочка и спрыгнула с лавочки — Ну, мне пора До свидания. — До свидания, — еле слышно ответил Финн. Собаки ждали его за поворотом. Когда он появился, они лежали на обочине дороги, в снегу, но, завидев его, вскочили на ноги и замерли, выжидая. Немного помедлив, он пошел прямо на них, доставая из кармана пистолет. Но выстрелить так и не успел. Они напали на него молча — дружно и слаженно. Одна вцепилась в запястье левой руки, другая ударила лапами в грудь, остальные разодрали полушубок. Финн выронил пистолет… Стало невыносимо больно шее… Изо рта хлынуло что-то горячее, соленое… Хрипя, он упал на залитый кровью снег… Наступила тишина. Только слышно было, как шумит ветер в кронах деревьев.