---------------------------------------------


 Эд Макбейн
 На глазах у сорока миллионов



 Глава 1


 Когда в ту среду Майлс Воллнер вернулся с обеда, в приемной его кабинета сидел мужчина. Воллнер бросил взгляд на него, потом вопросительно посмотрел на свою секретаршу. Девушка едва заметно пожала плечами и вернулась к печатной машинке. Войдя в свой кабинет, он связался с ней по селектору.
 – Кто там сидит в приемной? – спросил он.
 – Не знаю, сэр, – ответила секретарша.
 – Что значит, не знаете?
 – Он не называет себя, сэр.
 – А вы спрашивали?
 – Спрашивала.
 – И что он говорит?
 – Сэр, он сидит рядом, – почти прошептала секретарша. – Мне бы не хотелось...
 – Что с вами? – настаивал Воллнер. – Это моя контора, а не его. Что он отвечает на ваш вопрос о том, кто он такой?
 – Он говорит, чтобы я шла к... черту, сэр.
 – Что?
 – Да, сэр.
 – Я сейчас приду, – сказал Воллнер.
 Он вышел не сразу. Его внимание привлекло письмо на столе – дневную почту секретарша положила на его стол за пять минут до его прихода. Он распечатал письмо, быстро пробежал его глазами и улыбнулся, поскольку это был большой заказ от розничного торговца со Среднего Запада, от фирмы, которую Воллнер хотел заполучить в качестве клиента последние полгода. Компания, возглавляемая Воллнером, была небольшой, но растущей. Она специализировалась на компонентах аудио-визуального оборудования. Ее фабрика находилась на другом берегу реки Гарб, в соседнем штате, а деловые и административные службы располагались здесь, на Шеферд-стрит. В административных службах работали четырнадцать человек – десять мужчин и четыре женщины. На фабрике двести шесть человек. Воллнер надеялся, что в следующем году число работающих на фабрике и в конторе удвоится, а еще через год – утроится. Большой заказ от торговца со Среднего Запада оправдывал его ожидания и радовал. Но тут он вспомнил о мужчине в приемной, и улыбка сползла с его лица. Вздохнув, он направился к двери и по коридору дошел до приемной.
 Мужчина сидел на прежнем месте.
 На вид этому мускулистому человеку с бледным лицом и глубоко посаженными карими глазами было не больше двадцати двух-двадцати трех лет. Он был чисто выбрит и хорошо одет, под расстегнутым серым плащом виднелся темно-серый костюм. На голове красовалась перламутрово-серая фетровая шляпа. Он сидел, скрестив руки на груди и свободно вытянув ноги. Воллнер подошел и стал перед ним.
 – Могу я вам чем-нибудь помочь? – спросил он.
 – Нет.
 – Что вам здесь надо?
 – Не ваше дело, – ответил мужчина.
 – Простите, – сказал Воллнер, – это мое дело. Я – хозяин этой компании.
 – Да? – Он оглядел приемную и улыбнулся. – Хорошая у вас компания.
 Секретарша за столом перестала печатать и наблюдала за происходящим. Воллнер чувствовал ее присутствие у себя за спиной.
 – Если вы не хотите говорить, что вам здесь надо, боюсь, я должен попросить вас уйти.
 Мужчина все еще улыбался.
 – Ладно, – сказал он, – я не намерен говорить вам, что мне здесь надо, но и уходить отсюда я не собираюсь.
 На какой-то миг Воллнер потерял дар речи. Он бросил взгляд на секретаршу, потом снова повернулся к мужчине.
 – Тогда, – сказал он, – мне придется вызвать полицию.
 – Вызывайте, но предупреждаю, вы об этом пожалеете.
 – Посмотрим, – сказал Воллнер. – Мисс Ди Санто, соедините меня с полицией, пожалуйста.
 Мужчина встал со скамьи. Он оказался выше, чем можно было подумать, когда он сидел на скамье: что-то около шести футов и двух или трех дюймов, с широкими плечами и громадными ручищами. Приблизившись к столу и все еще улыбаясь, он произнес:
 – Мисс Ди Санто, на вашем месте я бы не притронулся к этой трубке.
 Мисс Ди Санто облизала губы и посмотрела на Воллнера.
 – Звоните в полицию, – сказал Воллнер.
 – Мисс Ди Санто, если вы прикоснетесь к телефону, я сломаю вам руку. Клянусь.
 Мисс Ди Санто колебалась. Она снова взглянула на Воллнера, тот нахмурился и пробормотал: “Ну, что ж, мисс Ди Санто” и, не говоря больше ни слова, вышел из приемной и направился к лифту. Гнев кипел в нем. Он хотел было вызвать полицию по телефону-автомату, но потом решил найти на улице дежурного полицейского и самому привести его наверх.
 Было два часа дня, улицы кишели покупателями. Воллнер нашел полицейского на углу Шеферд-стрит и Седьмой улицы, тот регулировал движение. Воллнер вышел на перекресток и сказал:
 – Простите, я...
 – Подождите минутку, сэр, – сказал полицейский. Он свистнул в свисток и махнул рукой подъезжающим автомобилям. Потом повернулся к Воллнеру и спросил: – Так в чем дело?
 – В мою контору пришел мужчина и не говорит, что ему надо.
 – Ну? – пробурчал регулировщик.
 – Он угрожает мне и моей секретарше и не уходит.
 – Ну? – регулировщик смотрел на Воллнера с любопытством, словно не веря ему.
 – Я хотел, чтобы вы пошли со мной и помогли мне выдворить его.
 – Вот как?
 – Да.
 – А кто будет регулировать движение?
 – Этот человек угрожает нам, – сказал Воллнер. – Это важнее, чем...
 – Это один из самых оживленных перекрестков в этой части города, а вы хотите, чтобы я оставил его.
 – А разве вы не должны...
 – Хватит мне мозги пудрить, – сказал регулировщик и свистнул в свой свисток, потом поднял руку, повернулся и просигналил машинам направо.
 – Какой у вас номер жетона? – спросил Воллнер.
 – Не тратьте время на жалобы, – ответил регулировщик. – Это мой пост, и я не имею права его оставить. Если вам нужен полицейский, позвоните в полицию по телефону.
 – Спасибо, – сказал Воллнер обидчиво. – Большое спасибо.
 – Не стоит благодарности, – отозвался весело регулировщик и вернулся к своим делам.
 Воллнер возвратился на тротуар и собрался уже войти в табачный магазин на углу, но тут увидел еще одного полицейского. Все еще не уняв возбуждения, он быстро подошел к нему и выпалил:
 – В моем учреждении сидит мужчина, который отказывается его покинуть и угрожает моим сотрудникам. Что, черт возьми, вы предлагаете мне сделать с ним?
 Полицейский не сразу нашелся, что ответить на демарш Воллнера. Он был молод, в полиции служил недавно. Поморгав, он сказал:
 – Где ваше учреждение, сэр? Я иду с вами.
 – Сюда, – сказал Воллнер и зашагал к зданию.
 Полицейский представился Ронни Фэарчайлдом. Он действовал быстро и решительно, пока они не вошли в фойе. Здесь он проявил первые признаки неуверенности.
 – Этот человек вооружен? – спросил он.
 – Не думаю, – ответил Воллнер.
 – Потому что, если он вооружен, мне следует позвать еще одного полицейского на помощь.
 – Мне кажется, вы справитесь, – сказал Воллнер.
 – Вы думаете? – переспросил недоверчиво Фэарчайлд, но Воллнер уже вошел с ним в лифт. Они вышли из лифта на десятом этаже, и здесь Фэарчайлд снова занервничал: – Может, мне следует зарегистрировать этот вызов. В конце концов...
 – К тому времени, как вы зарегистрируете вызов, этот человек убьет кого-нибудь, – предположил Воллнер.
 – Да, пожалуй. Верно, – произнес неуверенно Фэарчайлд, думая, что если он не зарегистрирует вызов и не попросит о подмоге, убитым может оказаться он сам. Он помедлил у дверей кабинета Воллнера: – Он здесь, да?
 – Здесь.
 – О’кей, пошли.
 Они вошли в приемную. Воллнер направился к мужчине, который снова сидел на скамейке, и сказал:
 – Это он.
 Фэарчайлд распрямил плечи и подошел к скамейке.
 – Так, в чем тут дело? – спросил он.
 – Ни в чем.
 – Этот человек говорит, что вы отказываетесь покинуть его офис.
 – Верно. Я пришел сюда повидаться с девушкой.
 – Ах, вот что, – сказал Фэарчайлд, готовый теперь уйти, раз дело касается романтической истории. – Если так...
 – С какой девушкой? – вмешался Воллнер.
 – С Синди.
 – Позовите сюда Синди, – сказал он секретарше, и она тут же поднялась и заспешила по коридору. – Почему вы не сказали мне, что вы друг Синди?
 – А вы у меня не спрашивали, – ответил мужчина.
 – Послушайте, если речь идет о личном деле... – начал Фэарчайлд.
 – Нет, подождите минутку, – попросил Воллнер, кладя руку на его плечо. – Синди будет здесь через минуту.
 – Хорошо, – сказал мужчина. – Именно ее-то я и хочу видеть.
 – Кто вы такой? – спросил Воллнер.
 – А вы кто такой?
 – Я – Майлс Воллнер. Послушайте, молодой человек...
 – Рад встретиться с вами, мистер Воллнер, – сказал мужчина и снова улыбнулся.
 – Как вас зовут?
 – Мне не хочется говорить вам этого.
 – Сержант, спросите, как его зовут.
 – Как вас звать, мистер? – сказал Фэарчайлд, и в этот момент возвратилась секретарша, за которой шла высокая блондинка в голубом платье и туфлях на высоких каблуках. Она остановилась у стола секретарши и спросила:
 – Вы звали меня, мистер Воллнер?
 – Да, Синди. К вам пришел друг.
 Синди оглядела приемную. Эта двадцатидвухлетняя девушка с высокой грудью, широкими бедрами и васильковыми глазами под цвет своего платья была удивительно хороша. Она внимательно посмотрела на Фэарчайлда, а потом на мужчину в сером. С озабоченным взглядом она вновь повернулась к Воллнеру.
 – Мой друг? – переспросила она.
 – Этот мужчина говорит, что пришел к вам.
 – Ко мне?
 – И что он ваш друг.
 Синди еще раз осмотрела мужчину и пожала плечами.
 – Я его не знаю, – сказала она.
 – Нет? – спросил незваный гость.
 – Нет.
 – Это скверно.
 – Послушайте, что это значит? – вмешался Фэарчайлд.
 – Ты обязательно меня узнаешь, бэби, – сказал мужчина.
 Холодно взглянув на него, Синди заметила:
 – Очень в этом сомневаюсь. – Отвернувшись, она пошла прочь.
 Мужчина быстро вскочил со скамьи и схватил ее за руку.
 – Секундочку, – сказал он.
 – Отпустите меня.
 – Радость моя, я тебя никогда не отпущу.
 – Оставьте девушку в покое, – сказал Фэарчайлд.
 – А вот в полицейском дерьме мы здесь совсем не нуждаемся. Исчезни, – отозвался мужчина.
 Фэарчайлд сделал шаг в его сторону и поднял дубинку. Мужчина неожиданно нырнул и резко ударил левой Фэарчайлду в живот. Фэарчайлд согнулся, мужчина мощным апперкотом в челюсть отбросил его к стене. Теряя сознание, Фэарчайлд потянулся за своим пистолетом. Мужчина стал бить его ногами по голове и груди. Секретарша завизжала. Синди побежала по коридору, зовя на помощь. Воллнер стоял, сжав кулаки, готовый отразить атаку мужчины.
 Но мужчина, повернувшись, только улыбнулся и сказал:
 – Передайте Синди, что я еще зайду к ней. – И вышел из офиса.
 Воллнер подбежал к телефону. Люди входили и выходили из комнат. Секретарша все еще визжала. Воллнер быстро набрал номер полиции, его соединили с 87-м участком.
 Сержант Мерчисон посоветовал Воллнеру отослать избитого полицейского в участок, детектив будет у него сегодня или завтра утром.
 Воллнер поблагодарил его и повесил трубку. Руки его дрожали, секретарша продолжала визжать.


* * *

 В другой части 87-го участка на боковой улице, отходящей от Калвер-авеню, среди трущоб стояло заурядное кирпичное здание, в котором когда-то располагался мебельный склад. Теперь оно громко называлось телевизионной студией. В этом здании каждую неделю, кроме времени летних отпусков, рождалось шоу Стэна Джиффорда.
 Было немного странно почти каждый день видеть среди трущоб дюжины высокообразованных, хорошо одетых рекламных и телевизионных специалистов, создающих еженедельный комедийный час Джиффорда. Жители окрестных домов с подозрением следили за процессией творцов; впрочем, передача выходила в эфир уже три года подряд, и они привыкли видеть в своей среде чужаков. Почти никогда не возникало проблем между умниками из центра и жителями окраины, и, возможно, никогда и не возникло бы – в трущобах достаточно проблем и без ссор с телевизионными компаниями. Кроме того, большинство людей в округе любили шоу Стэна Джиффорда и всегда спешили домой ко времени этой передачи. Раз все эти доходяги нужны, чтобы подготовить еженедельное шоу, так почему они должны жаловаться? Это хорошее шоу, и смотреть его может каждый.
 Хорошее шоу, которое может смотреть каждый, репетировали с предыдущей пятницы в складе на Северной Одиннадцатой улице, а сейчас было без четверти четыре, среда, а это означало, что ровно через четыре часа и пятнадцать минут на телеэкранах всей страны объявят шоу Стэна Джиффорда, а затем после рекламного ролика послышится вступительная музыкальная тема, после чего из приблизительно двадцати миллионов телевизоров понесется организованный бедлам. Телевизионная сеть, отдавая лучшее время потенциальным спонсорам, оценила, что в каждом доме с телевизором его смотрят по крайней мере двое, а это означает, что каждую среду в восемь часов вечера восемьдесят миллионов глаз уставятся на улыбающегося Стэна Джиффорда, который махнет рукой с экрана и скажет: “Ну что, еще хотите, а?” В устах другого, менее популярного человека – даже произнесенная с улыбкой – такая вводная фраза заставила бы многих зрителей переключить телевизор на другую программу или же вообще выключить его. Но Стэн Джиффорд был очарователен, умен и обладал врожденным чувством комичного. Он знал, что смешно, а что – нет, он мог даже дурную шутку превратить в хорошую, просто признавшись в неудаче кивком или виноватым взглядом на своих поклонников. Он демонстрировал легкость, которая казалась врожденной, и спокойствие, которое могло быть только естественным.
 – Куда, черт возьми, пропал Арт Уэзерли? – заорал он как бешеный на помощника режиссера.
 – Всего минуту назад он был здесь, мистер Джиффорд, – проорал в ответ помощник режиссера, а затем крикнул: “Тише!”. Восстановив на миг тишину в студии, он сам же ее и нарушил криком: – Арт Уэзерли! Вас ждут в студии, в центре справа!
 Уэзерли, маленький сочинитель смешных историй, куривший на одной из пожарных лестниц, появился в студии и подошел к Джиффорду:
 – Что стряслось, Стэн?
 Джиффорд был высокий человек с заметными залысинами – их вполне уже можно было считать лысиной, но сам Джиффорд предпочитал все же слово “залысины”, – проницательными карими глазами и большим ртом. Когда он улыбался, глаза его излучали столько тепла, что он становился похож на безбородого Санта Клауса, который принес подарки для бедных сирот. Сейчас он не улыбался, Уэзерли видел неулыбающегося Джиффорда достаточно часто, чтобы понимать, что его серьезная мина ничего хорошего ему не сулит.
 – Это что, у тебя шуткой называется? – спросил Джиффорд. Говорил он вежливо и тихо, но в его голосе слышалась нешуточная угроза.
 Уэзерли, который тоже умел быть вежливым, как любой из телевизионщиков, тихо сказал:
 – Какую из них ты имеешь в виду, Стэн?
 – Я имею в виду всю тему тещи, – сказал Джиффорд. – Я считал, что шутки о тещах умерли вместе с изобретением ядерной бомбы.
 – Я бы хотел, чтобы моя теща умерла от ядерной бомбы, – произнес Уэзерли и тут же понял, что сейчас не время умножать плохие шутки. – Мы можем выбросить эту линию, – добавил он быстро.
 – Я не хочу ее выбрасывать. Я хочу ее заменить.
 – Это я и имел в виду.
 – Тогда почему ты сразу не говоришь то, что имеешь в виду? – Джиффорд бросил взгляд через всю студию на стенные часы, которые неумолимо отстукивали минуты, остающиеся до эфира. – Я бы на твоем месте поторопился, – сказал он. – Не трогай тещ, не трогай Лиз Тейлор и не трогай астронавтов.
 – Ничего себе, – сказал Уэзерли. – Что же тогда остается?
 – А ведь, наверное, еще есть люди, которые считают тебя остроумным? – сказал Джиффорд, потом повернулся к нему широкой спиной и ушел.
 Помощник режиссера, стоявший неподалеку во время разговора, тяжело вздохнул и сказал:
 – Надеюсь, он остынет.
 – Я надеюсь, что он сдохнет, – отозвался Уэзерли.


* * *

 Стив Карелла наблюдал, как жена наливает кофе ему в чашку.
 – Ты красивая, – сказал он, но поскольку голову она склонила над кофейником, губ его она видеть не могла. Он протянул руку и дотронулся до ее подбородка, она удивленно подняла голову с полуулыбкой на губах. – Тедди, ты красивая. – На сей раз она видела его губы, поняла его слова и кивнула в ответ. А затем, словно его голос прорвал ее молчаливый мир, словно она весь день терпеливо ждала возможности поговорить, она быстро задвигала пальцами, говоря языком глухонемых.
 Он наблюдал за ее руками, пока она рассказывала ему о событиях дня. Лицо ее при разговоре играло роль задника на сцене, внимательные карие глаза добавляли смысл в каждое молчаливое слово, черноволосая головка, подчеркивая мысль, неожиданно склонялась, губы складывались в гримаску или же вдруг счастливо улыбались. Он смотрел на ее лицо и руки, изредка вставляя слово или хмыканье, а то и останавливая ее, если она слишком быстро изображала предложение. Ему нравилась предельная концентрация ее глаз, удивительное оживление, которое она привносила даже в самый бесхитростный рассказ. Когда наступала ее очередь слушать, она следила за его губами с крайним вниманием, словно боясь пропустить хотя бы один слог, ее лицо отражало все услышанное. Поскольку интонаций и тонких модуляций голоса она никогда не слышала, ее воображение дорисовывало эмоциональное содержание, которого порой и не было вовсе. Ее можно было довести до слез или смеха самым простым сообщением; она была похожа на ребенка, который слушает сказку, дополняя ее невысказанными фантастическими деталями. Их беседа за ужином являла странную смесь домашних планов и рассказов о мелких воришках, проблемах с мясником и агентурной информации, платья, купленного подешевле, и пистолета подозреваемого 38-го калибра. Карелла говорил тихо. Громкость для Тедди не имела никакого значения, а в соседней комнате спали близняшки. В кухне было приятно и тепло, что отражало настроение города, готовящегося к ночи.
 Через десять минут в двадцати миллионах домов сорок миллионов людей увидят восьмьюдесятью миллионами глаз улыбающегося Стэна Джиффорда, который посмотрит на них и скажет: “Ну, что, еще хотите, а?”
 Карелла, который вообще-то не любил смотреть телевизор, должен был признать, что является одним из сорока миллионов поклонников, которые каждый вечер в среду включают канал Джиффорда. Вытирая посуду, он бессознательно следил за часами. Какими бы ни были причины, он испытывал большое удовольствие от начальной издевательской фразы Джиффорда и считал себя обделенным, если не успевал включить телевизор вовремя. Его реакция на Джиффорда удивляла его самого. Большинство телевизионных передач казались ему скучными, это отношение, без сомнения, он разделял с Тедди, которая не получала от домашнего экрана почти никакого удовольствия. Она могла читать на экране по губам при крупных планах говорящего. Но когда актер отворачивался или же режиссер избирал общий план, она теряла нить и начинала задавать вопросы Карелле. Следить за ее руками и экраном одновременно – задача невыполнимая. Ее огорчение вызывало его замешательство, которое, в свою очередь, лишь увеличивало ее огорчение, так что он решил: “Черт с ним, с телевизором”.
 За исключением Стэна Джиффорда.
 Без трех минут восемь в ту среду Карелла включил телевизор и устроился поудобней в кресле. Тедди читала. Он посмотрел заключительные кадры передачи, предшествующей Джиффорду (какая-то толстуха выиграла холодильник), а потом увидел заставку СМОТРИТЕ СТЭНА ДЖИФФОРДА, а затем за коммерческой рекламой (очень красивый блондин занимался любовью с сигаретой) послышалась музыкальная тема передачи Джиффорда.
 – Не возражаешь, если я потушу верхний свет? – спросил Карелла. Тедди, поглощенная чтением, не видела, что он говорит. Он нежно притронулся к ее руке, и она взглянула на него. – Не возражаешь, если я выключу свет? – снова спросил он, и она кивнула в тот момент, когда лицо Джиффорда появилось на экране.
 Его улыбка блеснула, как молния во время грозы.
 “Еще хотите, а?” – произнес Джиффорд, и Карелла, рассмеявшись, потушил свет. Единственная лампа за стулом Тедди заполняла комнату мягким светом. Прямо напротив нее холодный свет электронной трубки отбрасывал голубоватый четырехугольник света на пол. Джиффорд подошел к столу, сел и тут же заговорил. Именно так он начинал свое шоу.
 – Я тут на днях говорил с Юлием, – сказал он, и тут же вместе засмеялись аудитория в студии и Карелла. – У него мания преследования. Клянусь. Законченный параноик. – Снова смех. – Я говорю ему: “Послушай, Юл” – я зову его Юл, поскольку знакомы мы очень много лет, некоторые говорят, что я ему как сын. “Послушай, Юл, – говорю я, – ты почему такой смурной? Какой-то вшивый предсказатель останавливает тебя на пути в Форум и плетет какую-то чушь о Мартовских идах, а ты огорчаешься? Юл, детка, люди любят тебя”. Он поворачивается ко мне и говорит: “Брут, я знаю, ты думаешь, я глупец, но...”
 И далее в таком же духе. Десять минут подряд. Джиффорд останавливался, только чтобы переждать смех или же виновато улыбнуться, когда шутка не находила понимания. В конце этих десяти минут он объявил танцевальный ансамбль, который занимал сцену еще пять минут. Затем он представил свою первую гостью, пышную голливудскую блондинку, которая спела с ним зажигательную песню и разыграла юмористическую сценку. И прежде чем кто-нибудь из телезрителей успел это осознать, первая половина шоу уже закончилась. Студию отключили, на экранах появился рекламный ролик. Карелла вынул из холодильника бутылку пива и снова уселся, чтобы насладиться еще одним получасом передачи.
 Появился Джиффорд и представил группу народных певцов, которые спели комбинацию цветных песен: “Зеленые рукава” и “Алые ленты”. Как только они кончили, Стэн снова принялся за работу. Следующим его гостем был мужчина из Голливуда. Мужчина из Голливуда сначала немного растерялся, потому как не умел ни петь, ни танцевать, ни, как считали некоторые критики, даже играть. Но Джиффорд втянул его в какую-то высокосветскую болтовню на несколько минут, и пока голливудский визитер ушел переодеваться для обещанной сценки, сам начал рекламный скетч о трижды прожаренном кофе. Он закончил скетч и двинулся к кому-то, стоящему за камерой. Служащий вынес стул. Джиффорд кивком поблагодарил его и поставил стул в центре громадной пустой сцены.
 Он был перед камерой к тому времени пять минут, относительно небольшое время, и все удивились, когда он, сев на стул, тяжело вздохнул. Он сидел на стуле молча и неподвижно. Музыки тоже никакой не было. Просто человек сидел на стуле в середине пустой сцены, но Карелла уже начал улыбаться, поскольку знал, что Джиффорд собирается сыграть одну из своих пантомим. Он тронул Тедди за руку, она подняла голову.
 – Пантомима, – сказал он.
 Она отложила книгу и посмотрела на экран. Джиффорд продолжал сидеть неподвижно. Он просто сидел и смотрел на публику. Но, кажется, что-то заметил вдалеке. Это что-то приближалось. Вдруг Джиффорд вскочил со стула, отшвырнул его и вперился во что-то, что с ревом пронеслось мимо. Он вытер лоб, поставил стул в противоположном направлении и снова сел. Теперь он наклонился вперед. Это что-то приближалось с противоположной стороны. Вот оно ближе, ближе, и снова Джиффорд вскочил и отшвырнул стул в последний момент, а затем смотрел, как воображаемое что-то промчалось мимо. Он снова сел, поменяв направление.
 Карелла рассмеялся, когда Джиффорд в очередной раз заметил, как это что-то опять надвигается на него. На этот раз он встал со стула с решительным и свирепым выражением лица. Он поставил стул перед собой, словно укротитель львов, решив бросить вызов тому, что атаковало. Но в последний момент снова отпрянул и пропустил то, что с ревом проносилось мимо. Теперь это было слева от него. Он повернулся вместе со стулом. Камера дала крупный план озадаченного и совершенно беспомощного его лица. Какое-то новое выражение появилось на нем. Камера продолжала держать крупный план и неожиданно поймала какую-то мгновенную размытость на его лице. Джиффорд чуть покачнулся, потом закрыл глаза рукой, словно он не мог видеть отчетливо, будто то, что проносилось мимо, лишало его способности видеть истинные размеры вещей. Он потер глаза, покачал головой, а затем, сделав несколько шагов назад, выронил стул, словно неведомое что-то промелькнуло еще раз.


* * *

 Это все, конечно, было игрой. Это понимал каждый. Но каким-то образом пантомима Джиффорда настолько приблизилась к реальности, что потеряла юмор. В его глазах появилось настоящее смятение, когда безымянное что-то снова начало свою атаку. Камера продолжала держать его крупным планом. Джиффорд посмотрел прямо в камеру, и в его взгляде было что-то умоляющее. Но тут контакт с аудиторией восстановился, и публика засмеялась. Это был все тот же милый и добрый человек, которого преследовала упорная Немезида. Это снова была комедия.
 Карелла засмеялся.
 Джиффорд потянулся за стулом. Крупный план на одной камере сменился общим планом на другой. Пальцы его обхватили стул. Он плюхнулся на сиденье, свесив голову, и аудитория снова взревела, но Карелла теперь напряженно наклонился вперед, наблюдая за Джиффордом холодным немигающим бесстрастным взглядом.
 Джиффорд схватился за живот, словно его кто-то ударил. Неожиданно лицо его побелело, и он чуть не упал со стула. И только сейчас сразу все сорок миллионов пар глаз увидели, что ему по-настоящему плохо. Камера на миг застыла в нерешительности, показав всем его немощь, и только после этого вырубилась.
 Пока оркестр исполнял первые аккорды жизнерадостной мелодии, Карелла тупо смотрел на экран.




 Глава 2


 Когда Мейер затормозил машину у здания студии, посередине улицы уже стояли две полицейские машины и скорая помощь. Пять патрульных полицейских охраняли единственный вход в здание, отчаянно стараясь сдержать толпу репортеров, фотографов и зевак, собравшихся во множестве на тротуаре. Больше всего шумели газетчики, выкрикивая отборные английские ругательства. Мейер вышел из машины, взглядом ища полицейского Дженеро, который позвонил в участок пять минут назад. Он почти тотчас же увидел его и стал пробираться сквозь толпу, оттеснив старую леди в банном халате, наброшенном на ночную рубашку (“Прошу прощения, мадам”), и отшвырнув толстяка, курившего сигарету (“Не хотите ли убраться к черту с моего пути?”). Наконец он добрался до стоявшего у дверей Дженеро, бледного и усталого.
 – Как я рад тебя видеть! – воскликнул Дженеро.
 – Я тоже рад тебя видеть, – ответил Манер. – Вы кого-нибудь пропустили внутрь?
 – Только врача Джиффорда и людей из больницы.
 – С кем я там могу поговорить?
 – С продюсером шоу. Его зовут Дейвид Крэнтц. Мейер, там сумасшедший дом. Бог отвернулся от нас.
 – Может, и отвернулся, – сказал спокойно Мейер и вошел в здание.
 Обещанный сумасшедший дом начался тотчас же. Люди были на стальных лестницах и в коридорах, и все они говорили, и, казалось, говорили одно и то же. Мейер зажал в угол светлоглазого молодого человека в очках с толстыми линзами и спросил:
 – Где я могу найти Дейвида Крэнтца?
 – А кому он потребовался? – поинтересовался молодой человек.
 – Полиции, – устало сказал Мейер.
 – О! Он наверху. На третьем этаже.
 – Спасибо, – поблагодарил Мейер и стал взбираться по ступеням. На третьем этаже он остановил девушку в черном трико и сказал: – Я ищу Дейвида Крэнтца.
 – Идите прямо, – ответила девушка. – Он с усами.
 Мужчина с усами стоял в окружении людей под штангой с осветительными лампами. В просторной студии кучками стояли, по меньшей мере, еще пять девушек в черном трико, не меньше дюжины – в красных платьях, украшенных блестками, а также много мужчин в костюмах, свитерах и рабочей одежде. Пол студии был завален труднопроходимыми джунглями телевизионной техники: кабелями, камерами, висящими микрофонами, стойками, манекенами, титрами, пюпитрами и разрисованными задниками. За девушками и группой людей, окруживших мужчину с усами, Мейер заметил больничного врача в белом халате, говорящего с высоким мужчиной в строгом костюме. Он подумал, не начать ли с осмотра тела, но решил, что лучше сначала поговорить с главным здесь человеком, и вклинился в круг людей.
 – Мистер Крэнтц?
 Крэнтц повернулся с неожиданной быстротой и ловкостью.
 – Да, в чем дело? – Слова из него вылетали хлестко. Одет он был красиво, неброско, аккуратно. Усы носил узкие и тонкие. Он был сама экономность в этом мире расточительности.
 Мейер, который тоже отличался хорошей реакцией, уже открыл свой бумажник и показал жетон.
 – Детектив Мейер, 87-й следственный отдел, – сказал он. – Насколько я понимаю, вы продюсер.
 – Верно, – ответил Крэнтц. – И что с того?
 – Что значить “что с того”, мистер Крэнтц?
 – Это значит, я не понимаю, что здесь делает полиция.
 – Просто рутинная проверка, – сказал Мейер.
 – Человек умирает от очевидного сердечного приступа. Чего тут проверять?
 – Я не знал, что вы врач, мистер Крэнтц.
 – Я не врач. Но любой дурак...
 – Мистер Крэнтц, здесь очень жарко, а я устал, понимаете? Не стоит нам отвлекаться от дела. Насколько я понимаю...
 – Пойдемте туда, – обратился Крэнтц к стоявшим вокруг людям.
 – Куда вы идете? – спросил Мейер.
 – Если преклонная дама умирает от старости в собственной постели, каждый фараон в городе убежден, что ее убили.
 – Кто вам это сказал, мистер Крэнтц?
 – Я сам, как продюсер, снимал мистические шоу. Я знаком с процедурой.
 – Так какова же процедура?
 – Послушайте, детектив Мейер, что вы хотите от меня?
 – Во-первых, я хочу, чтобы вы прекратили этот вздор. Я пытаюсь задать вам несколько простых вопросов о том, что кажется случайной...
 – Кажется? Я же говорил! – обратился он к толпе.
 – Да, кажется, мистер Крэнтц. А вы все очень затрудняете. Если вы хотите, чтобы я получил ордер на ваш арест, мы можем обсудить это в участке. Выбор за вами.
 – Вы шутите, детектив Мейер. Меня не за что арестовывать.
 – Возьмем раздел 1852 Закона о наказаниях, – спокойно сказал Мейер. – “Сопротивление должностному лицу при исполнении долга: лицо, которое, независимо от обстоятельств, не будучи на то специально уполномочено, сознательно препятствует или же мешает должностному лицу...”
 – Ладно, ладно, – сказал Крэнтц. – Я вас понял.
 – Тогда разгоните толпу и давайте поговорим.
 Толпа исчезла без слов. Мейер видел, как в глубине сцены высокий человек яростно спорил с врачом в белом халате. Он переключил свое внимание на Крэнтца и сказал:
 – Мне казалось, что у шоу есть студийная аудитория?
 – Есть.
 – Так где же они?
 – Мы их всех отвели наверх. Ваш патрульный полицейский попросил задержать их.
 – Пусть кто-то из ваших людей запишет их имена и отпустит домой.
 – А разве полиция не может...
 – На улице перед зданием бедлам, у меня только пять полицейских. Вы не хотите мне помочь, мистер Крэнтц? Я так же, как и вы, не желал его смерти.
 – Ладно, я займусь этим.
 – Спасибо. Итак, что произошло?
 – Он умер от сердечного приступа.
 – Откуда вы знаете? У него раньше они бывали?
 – Я не знаю, но...
 – Тогда оставим пока эту тему, ладно? Сколько было времени, когда он отключился?
 – Постараюсь узнать. Кто-то наверняка вел хронометраж. Подождите секунду. Джордж! Эй, Джордж!
 Мужчина в вязаном свитере, говоривший с танцовщицей, резко повернулся, услышав свое имя. Он подслеповато и раздраженно озирался вокруг, пытаясь найти человека, который звал его. Крэнтц поднял руку, и мужчина, все еще раздраженный, взял со стула мегафон и направился к Крэнтцу и Мейеру.
 – Это Джордж Купер, наш помощник режиссера, – сказал Крэнтц. – Детектив Мейер.
 Купер осторожно протянул руку. Мейер понял, что гримаса раздражения на лице Купера постоянна и связана с увечьем.
 – Здравствуйте, – сказал он.
 – Мистер Мейер хочет узнать, в какое время отключился Стэн.
 – Что вы имеете в виду? – спросил Купер таким тоном, словно хотел вызвать собеседника на дуэль. – Это произошло после фольклорных певцов.
 – Да, но во сколько? Кто-нибудь вел хронометраж?
 – Я могу послушать пленку, – сказал Купер неохотно. – Хотите?
 – Пожалуйста, – сказал Мейер.
 – А что с ним? – спросил Купер. – Сердечный приступ?
 – Мы не...
 – А что еще могло быть? – прервал Мейера Крэнтц.
 – Хорошо, я послушаю запись, – сказал Купер. – Вы будете здесь?
 – Я буду здесь, – заверил его Мейер.
 Купер кивнул и ушел, скалясь.
 – Кто там спорит с врачом? – спросил Мейер.
 – Карл Нелсон, – ответил Крэнтц. – Врач Стэна.
 – Он здесь весь вечер был?
 – Нет. Я позвонил ему домой и попросил срочно приехать сюда. Сразу после того, как вызвал “скорую”.
 – Позовите его сюда, хорошо?
 – Конечно, – сказал Крэнтц. Он поднял руку и крикнул: – Карл? У тебя есть минута?
 Нелсон оставил врача, потом повернулся, чтобы выпалить ему еще что-то напоследок, и быстро пошел к Манеру и Крэнтцу. Он был высок и широкоплеч, с густыми черными волосами, седеющими на висках, на щеках играл румянец. Лицо его было серьезно. Плотно сжатые губы придавали ему вид человека, который принял тайное решение и готов защищать его перед другими.
 – Этот идиот хочет убрать тело, – проговорил он быстро. – Я сказал ему, что пожалуюсь на него в Американскую медицинскую ассоциацию. Чего ты хочешь, Дейв?
 – Это детектив Мейер. Доктор Нелсон.
 Нелсон пожал руку Мейеру.
 – Вы вызвали патологоанатома для вскрытия? – спросил он.
 – А вам кажется, что требуется вскрытие, доктор Нелсон?
 – Вы видели, как умер Стэн?
 – Нет. Как он умер?
 – Он умер от сердечного приступа, разве не так? – сказал Крэнтц.
 – Не смешите меня. У Стена было превосходное сердце. Приехав сюда в девять вечера, я наблюдал у него самые разные симптомы. Затрудненное дыхание, частый пульс, тошноту, рвоту. Мы промыли ему желудок, но это не помогло. В четверть десятого у него начались судороги. Третий приступ в полдесятого унес его в могилу.
 – Что вы предполагаете, доктор Нелсон?
 – Я предполагаю, что его отравили, – сказал Нелсон без обиняков.


* * *

 В телефонной будке на площадке третьего этажа Мейер опустил десятицентовик в щель автомата и набрал номер домашнего телефона лейтенанта Питера Бернса. В будке было жарко и душно. Он подождал, пока на другом конце поднимут трубку. Ответил сам Бернс заспанным голосом.
 – Пит, это Мейер.
 – Который час? – спросил Бернс.
 – Не знаю. Пол-одиннадцатого, одиннадцать.
 – Я, должно быть, задремал. Хэрриет в кино ушла. Что случилось?
 – Питер, я расследую этот случай со Стэном Джиффордом, и мне кажется, необходимо...
 – Какой случай со Стэном Джиффордом?
 – С телевизионным парнем. Он сегодня умер во время передачи.
 – Какой телевизионный парень?
 – Он известный комик.
 – Да?
 – Да. Кем бы он ни был, его врач считает, что надо немедленно произвести вскрытие. Поскольку у него были судороги, и...
 – Стрихнин? – прервал его Бернс.
 – Вряд ли. Его рвало перед судорогами.
 – Мышьяк?
 – Может быть. В любом случае вскрытие не помешает.
 – Валяй, попроси медэксперта.
 – Мне также потребуется здесь помощь. Я хочу кое-кого тут поспрашивать, а один человек нужен в больнице. Чтобы был там, когда тело привезут, понимаешь? Немного расшевелил бы их.
 – Хорошая идея.
 – Да. Но Коттон сейчас на выезде, а Берт отвечал на вызов, когда я уезжал. Ты не можешь мне вызвать Стива?
 – Нет проблем.
 – О’кей, это все. Позвоню позднее, если это будет не очень поздно.
 – Который час, ты сказал?
 Мейер бросил взгляд на часы.
 – Без четверти одиннадцать.
 – Я, должно быть, задремал, – сказал Бернс удивленно и положил трубку.
 Около будки Мейера ждал Джордж Купер. На лице его было прежнее выражение, будто он проглотил что-то очень невкусное и его тошнило.
 – Я прослушал ленту, – сказал он.
 – О’кей.
 – Вторую часть я всю отхронометрировал. Что вы хотите знать?
 – Когда он отключился?
 Купер кисло взглянул на листок бумаги в своей руке и сказал:
 – Фольклорные певцы закончили в восемь тридцать семь. Стэн шел сразу за ними. С голливудским типом он провел перед камерой две минуты и двенадцать секунд. Когда гость ушел со сцены, Стэн сам исполнил сцену для рекламы кофе. Он немного перебрал оплаченную минуту, на самом деле реклама длилась минуту и сорок секунд. Пантомиму свою он начал в восемь сорок одну минуту пятьдесят две секунды. Он вел миманс две минуты и пятьдесят пять секунд до того момента, как отключился. Это значит, что он был в эфире семь минут и семнадцать секунд подряд. Он потерял сознание в восемь часов сорок четыре минуты семнадцать секунд.
 – Спасибо, – сказал Мейер, – вы мне очень помогли. – Он направился к двери, которая вела вниз. Купер загородил ему дорогу. Он встретился взглядом с Мейером, глаза его смотрели изучающе.
 – Его отравили, да? – спросил он.
 – Почему вы так думаете, мистер Купер?
 – Все об этом говорят.
 – Это не значит, что так оно и есть, верно?
 – Доктор Нелсон говорит, что вы будете настаивать на вскрытии.
 – Это верно.
 – Тогда вы действительно думаете, что его отравили.
 Мейер пожал плечами.
 – Я еще ничего не думаю, мистер Купер.
 – Послушайте, – сказал Купер и снизил голос до шепота. – Послушайте, я... я никому не хочу доставить неприятности, но... до эфира сегодня вечером, когда мы репетировали... – Он резко замолчал. Потом бросил взгляд на студию. К коридору подходил мужчина в спортивной куртке, вынимая из кармана сигареты.
 – Продолжайте, мистер Купер, – сказал Мейер.
 – Да ладно, – ответил Купер и быстро ушел прочь.
 Мужчина в спортивной куртке вышел в коридор. Едва кивнув Мейеру, он сунул сигарету в рот, оперся о стену и чиркнул спичкой. Мейер вынул из кармана свою сигарету, а затем обратился к мужчине:
 – Простите. Вы не дадите мне прикурить?
 – Конечно, – сказал мужчина. Это был небольшой человек с пронзительным взглядом голубых глаз и короткой стрижкой, которая делала его лицо почти треугольным. Он зажег спичку для Мейера, потом затушил ее быстрым движением руки и снова оперся о стену.
 – Спасибо, – сказал Мейер.
 – Не за что.
 Мейер подошел к тому месту, где стояли Крэнтц, Нелсон и больничный врач. Больничный врач был явно озадачен. Он приехал по срочному вызову, а сейчас никто не знал, что ему делать с телом умершего. Он повернулся к Мейеру с надеждой, что хоть кто-то возьмет на себя ответственность.
 – Вы можете забрать тело, – сказал Мейер. – Отвезите его в морг на вскрытие. Скажите там вашим людям, что вскоре туда приедет один из наших детективов. Его зовут Карелла.
 Врач скрылся так быстро, словно боялся, что кто-то изменит это решение. Мейер посмотрел в сторону коридора, где мужчина в спортивной куртке все еще курил, прислонясь к стене.
 – Кто это там в коридоре? – спросил он.
 – Арт Уэзерли, – ответил Крэнтц. – Один из наших авторов.
 – Он сегодня вечером был здесь?
 – Конечно, – сказал Крэнтц.
 – Хорошо. Кто еще связан с шоу?
 – С кого мне начинать?
 – Я хочу знать, кто сегодня был здесь, вот и все.
 – Зачем?
 – О, мистер Крэнтц, прошу вас. Джиффорд мог, конечно, умереть и от здешнего шума, ну, а вдруг его отравили? Так кто был сегодня здесь?
 – Ладно. Здесь был я. И мой секретарь. Мой компаньон – продюсер и его секретарь. Директор студии и его секретарь. И...
 – Здесь что, секретарь есть у каждого?
 – Не у каждого.
 – Давайте послушаем дальше.
 Крэнтц сложил руки, а затем стал перечислять по памяти:
 – Режиссер и помощник режиссера. Две голливудские звезды и фольклорные певцы. Два художника, художник по костюмам, агент, отвечающий за приглашения, хормейстер, хор – семнадцать человек, – дирижер оркестра, два аранжировщика, тридцать три музыканта, пять авторов, четыре библиотекаря и копировальщика, музыкальный антрепренер, аккомпаниатор, хореограф, шесть танцоров, пианист для репетиций, художник по свету, звукорежиссер, два распорядителя, двадцать девять инженеров, двадцать семь электриков и рабочих сцены, три полицейских телевизионной компании, тридцать пять посыльных, три гримера, парикмахер, девять кастелянш, четыре представителя спонсоров и шесть гостей. – Крэнтц удовлетворенно кивнул. – Вот кто был сегодня здесь.
 – Что вы тут собирались сотворить? – спросил Мейер. – Начать третью мировую войну?


* * *

 Пол Блейни, младший медицинский эксперт, никогда еще не производил вскрытия знаменитостей. Бирка на запястье трупа, а также Мейер и Карелла, которые ждали в коридоре, подтверждали, что человек, лежащий перед ним на столе из нержавеющей стали, был не кто иной, как Стэн Джиффорд, телевизионный комик. Блейни пожал плечами. Труп есть труп, но Блейни был счастлив тем, что труп этот не был изуродован в автомобильной катастрофе. Сам он никогда не смотрел телевизор. Он взял в руки скальпель.
 Ему не нравилось, что в коридоре болтаются два детектива. Глядишь, в следующий раз они придут в прозекторскую и будут подсказывать, как ему держать щипцы. Кроме того, ему претила мысль, что какому-нибудь трупу, пусть даже и трупу знаменитости, оказывалось предпочтение. Что это такое, вызывать человека в середине ночи для вскрытия. Конечно, Мейер терпеливо объяснил, что случай этот необычный и, скорее всего, привлечет большое общественное внимание. И, чего уж говорить, симптомы отравления налицо. Но Блейни все равно это не нравилось.
 Он не любил, чтобы на него давили. Человек должен иметь возможность спокойно рассмотреть печень и почки. Без того, чтобы ему в затылок не дышали полицейские. Обычно процедура состояла в том, что он делал вскрытие, писал отчет, а затем отсылал его ведущим следствие детективам. Если речь шла об убийстве, то иногда требовались дополнительные отчеты, которые иногда Блейни делал, а чаще всего нет. Их отсылали в Северный и Южный отделы расследования убийств, шефу полиции, начальнику детективного управления, районному шерифу и в техническую полицейскую лабораторию. Иногда, когда Блейни пребывал в особо благостном расположении духа, он звонил участковому детективу и диктовал ему отчет о вскрытии. Но полицейских в его коридоре никогда ранее не было. Ему это не нравилось. Совсем не нравилось.
 Он зло сделал первый надрез.
 А в коридоре Мейер сел на скамью, стоящую вдоль зеленой стены, и наблюдал за Кареллой, который ходил перед ним взад-вперед, словно ожидал рождения собственного ребенка. Голова Мейера послушно делала медленный поворот, следя за продвижением Кареллы в один конец короткого коридора и обратно. Мейер был почти одного роста с высоким Кареллой, но крепче сбит, поэтому казался ниже и толще, особенно когда сидел.
 – Как приняла это известие миссис Джиффорд? – спросил Карелла.
 – Вскрытие никому не нравится, – сказал Мейер. – Но я приехал к ней сам и объяснил, для чего это делается, так что она смирилась с неизбежным.
 – Что она за женщина?
 – Не понял.
 – Если его отравили...
 – Ей лет тридцать восемь-тридцать девять, высокая, привлекательная. Впрочем, тут трудно сказать наверняка. Косметика размазана слезами по всему лицу. – Мейер помолчал. – Кроме того, ее не было в студии, если это говорит о чем-либо.
 – Кто был в студии? – спросил Карелла.
 – Я попросил Дженеро записать все имена, прежде чем отпустить их. – Мейер помолчал. – Если честно, Стив, я надеюсь, вскрытие покажет, что он умер естественной смертью.
 – Сколько человек было в студии? – спросил Карелла.
 – Я думаю, мы можем не принимать во внимание студийную аудиторию, согласен?
 – Согласен. Сколько их было в этой аудитории?
 – Пятьсот шестьдесят.
 – Ладно, забудем о них.
 – Остаются те, кто связан с шоу и был там сегодня вечером.
 – А этих сколько? – поинтересовался Карелла. – Пара дюжин?
 – Двести двенадцать человек, – сказал Мейер.
 Дверь прозекторской отворилась, и в коридор вышел Пол Блейни, стягивая с рук резиновые перчатки. Он посмотрел на Мейера и Кареллу кисло, с явным неудовольствием и спросил:
 – Ну, так что же вы хотите знать?
 – Причину смерти, – сказал Мейер.
 – Острое отравление, – ответил Блейни.
 – Каким ядом?
 – Он лечился от болезни сердца?
 – Его врач говорит, что нет.
 – М-м-м, – промычал Блейни.
 – Ну? – сказал Карелла.
 – Это очень странно... он отравился строфантином. Я нашел его в тонком кишечнике и решил...
 – Что такое строфантин?
 – Это лекарство, похожее на дигиталис, но гораздо сильнее.
 – А почему вы спросили о сердечном заболевании?
 – Дело в том, что оба лекарства используются в терапевтическом лечении сердечных заболеваний. Дигиталис – перорально, строфантин – внутримышечно и внутривенно. Обычная доза очень мала.
 – Вы говорите о строфантине?
 – Да.
 – А он применяется в таблетках или капсулах?
 – Сомневаюсь. Несколько лет назад его выпускали в таблетках, но с тех пор его заменили другими лекарствами. Честно говоря, не знаю врачей, которые прописывали бы его сейчас.
 – Что вы имеете в виду?
 – При ритмических или структурных нарушениях сердечной мышцы обычно прописывают дигиталис. Но строфантин... – Блейни покачал головой.
 – А почему не строфантин?
 – Я не говорю, что он никогда не используется. Я говорю, он используется редко. Больничная аптека получает на него заказ один раз в пять лет. Врач пропишет его, только если он хочет немедленного результата. Он действует гораздо быстрее дигиталиса. – Блейни помолчал. – Вы уверены, что у этого человека сердце не болело?
 – Абсолютно. – Карелла поколебался немного, а затем сказал: – В каком виде строфантин выпускают сейчас?
 – Как правило, в ампулах.
 – В жидком?
 – Да, в готовом для инъекций. Вы видели пенициллин в ампулах? Похоже на это.
 – А в виде порошка его выпускают?
 – Возможно, да.
 – Какого порошка?
 – Белого кристаллического. Но я сомневаюсь, что какая-либо аптека, даже больничная аптека, держит этот порошок. Он может найтись в одной или двух, но очень редко.
 – Какова смертельная доза? – спросил Карелла.
 – Количество свыше миллиграмма считается опасным. Это одна тысячная грамма. Сравните со смертельной дозой дигиталиса, равной двум с половиной граммов, и вы поймете, что я имею в виду, когда говорю о порошке.
 – Какую дозу получил Джиффорд?
 – Точно сказать не могу. Большая часть его, конечно, уже впиталась, иначе бы он не умер. Нелегко извлечь строфантин из организма. Он очень быстро впитывается и легко разрушается. Я могу только предположить.
 – Пожалуйста, – сказал Мейер.
 – Судя по результатам количественного анализа я думаю, он проглотил не менее двух гранов.
 – Это много? – спросил Мейер.
 – Это в сто тридцать раз больше смертельной дозы.
 – Что?
 – Симптомы должны были проявиться немедленно, – сказал Блейни. – Тошнота, рвота и, в конце концов, судороги.
 В коридоре на несколько мгновений наступила тишина. Затем Карелла спросил:
 – Что вы имеете в виду под словом “немедленно”?
 Блейни удивленно переспросил:
 – Немедленно? Что еще значит немедленно, кроме немедленно? Если предположить, что яд был введен...
 – Он был перед камерой, видимо, минут десять, – сказал Карелла, – и камера ни на секунду не теряла его из поля зрения. Он, естественно, не...
 – Это было в точности семь минут и семнадцать секунд, – поправил его Мейер.
 – Сколько бы ни было, укола строфантина он не получал.
 Блейни пожал плечами.
 – Тогда, может быть, яд был проглочен.
 – Как?
 – Ну... – Блейни колебался. – Предположим, что он разбил ампулу и выпил содержимое.
 – Нет, этого не было. Он все время был на виду. А вы сказали, что после такой дозы симптомы проявляются немедленно.
 – Может, и не столь мгновенно, если он проглотил лекарство. Мы не слишком много знаем о пероральных дозах. В опыте с кроликами сорок внутримышечных и восемьдесят внутривенных доз смертельны при приеме внутрь через рот. Но кролики – не люди.
 – Но вы сказали, что Джиффорд получил сто тридцать смертельных доз.
 – Такова моя оценка.
 – Сколько времени в этом случае ожидать симптомов?
 – Минуты.
 – Сколько минут?
 – Может быть, пять. Точно сказать не могу.
 – А перед камерой он провел более семи минут. Так что яд он получил сразу перед тем, как выйти на сцену.
 – Думаю, что да.
 – А как насчет ампулы? – спросил Мейер. – Ее могли вылить во что-то, что он выпил?
 – Могли.
 – А мог он получить лекарство каким-либо иным способом?
 – Ну, – сказал Блейни, – если оно было у него в порошке, то два грана вполне могли уместиться в желатиновой капсуле.
 – Что такое желатиновая капсула? – спросил Мейер.
 – Вы их видели, – объяснил Блейни. – Витамины, транквилизаторы, стимуляторы... многие лекарственные средства упаковываются в желатиновые капсулы.
 – Давайте вернемся к “немедленно”, – предложил Карелла.
 – А мы еще...
 – За какое время желатиновая капсула растворяется в теле?
 – Не знаю. Несколько минут, я думаю. А что?
 – Чтобы яд попал в тело, капсула ведь должна раствориться, верно?
 – Да, конечно.
 – Значит, немедленно не всегда означает немедленно, согласны? В данном случае немедленно означает после растворения капсулы.
 – Я только что сказал вам, что капсула растворяется за считанные минуты.
 – За сколько минут? – спросил Карелла.
 – Не знаю. Вы должны проверить это в лаборатории.
 – Мы так и сделаем, – сказал Карелла.




 Глава 3


 Странное происшествие в конторе Майлса Воллнера было поручено расследовать детективу Берту Клингу. В четверг рано утром, когда Карелла и Мейер еще спали, Клинг доехал на метро до участка, забежал в следственный отдел посмотреть, нет ли для него сообщений, оставляемых на специальной полке, а затем поехал на автобусе на Шеферд-стрит. Кабинет Воллнера находился на десятом этаже. Надпись на матовом стекле двери гласила, что название фирмы АУДИО-ВИЗУАЛЬНЫЕ КОМПОНЕНТЫ ВОЛЛНЕРА – неизобретательно, но зато понятно. Клинг открыл дверь и вошел в приемную. За столом в приемной сидела маленькая брюнетка с челкой. Она подняла глаза на Клинга, улыбнулась и сказала:
 – Да, сэр, чем могу помочь?
 – Я из полиции, – сказал Клинг, – насколько я знаю, вчера здесь что-то произошло.
 – О, да, – сказала девушка, – еще как произошло!
 – Мистер Воллнер уже пришел?
 – Пока нет, – сказала девушка. – Он знает о вашем приходе?
 – Не думаю. Дежурный сержант...
 – Обычно он приходит не раньше десяти, – сказала девушка. – А сейчас еще нет и полдесятого.
 – Понятно, – сказал Клинг. – Ладно, у меня здесь есть и другие дела, так что, может быть, я смогу встретиться с ним в...
 – А Синди здесь, – сказала девушка.
 – Синди?
 – Да. Та девушка, к которой он приходил.
 – Что вы имеете в виду?
 – Та девушка, к которой, по его словам, он приходил.
 – Нападавший?
 – Да. Он сказал, что дружит с Синди.
 – А-а. Как вы думаете, я могу с ней поговорить? До прихода мистера Воллнера?
 – Конечно, а почему бы и нет, – сказала девушка и нажала на кнопку в основании телефона. В трубку она произнесла: – Синди, пришел детектив поговорить с тобой о вчерашнем. Ты можешь зайти? О’кей. – Она положила трубку на место. – Через несколько минут, мистер... – Она подчеркнуто замолчала.
 – Клинг.
 – Мистер Клинг. У нее сейчас посетитель, – девушка помолчала. – Она беседует с теми, кто приходит наниматься на завод.
 – Ясно. Она отвечает за набор людей?
 – Нет, набором занимается сам начальник отдела кадров.
 – Тогда почему беседу ведет...
 – Синди работает помощником психолога нашей компании.
 – О!
 – Да, она беседует со всеми, кто обращается к нам за работой, а потом уже психолог тестирует их. Чтобы выяснить, понравится ли им работа у нас. Ведь им придется собирать эти маленькие транзисторные штучки, такая работа требует большого терпения.
 – Еще бы, – сказал Клинг.
 – Они приходят сюда, и сначала с ними несколько минут говорит она, старается выяснить их образование и происхождение, а затем, если они проходят это собеседование, наш психолог проводит с ними кучу тестов. У Синди очень ответственная работа. Она занималась психологией в колледже. Наш начальник отдела кадров не будет и говорить с соискателем, если Синди и наш психолог скажут, что он не пригоден для работы.
 – Похоже на подбор команды на подлодку, – сказал Клинг.
 – Что? А, да, видимо, да, – сказала девушка и улыбнулась.
 Она повернулась посмотреть на человека, который шел по коридору. Он, кажется, был доволен и даже вдохновлен первой беседой с помощником психолога компании. Он улыбнулся секретарше, затем Клингу, подошел к входной двери, повернулся, еще раз улыбнулся им обоим и вышел.
 – Думаю, что она освободилась, – сказала секретарша. – Позвольте, я проверю. – Она снова подняла трубку, нажала на кнопку и подождала. – Синди, я могу уже прислать его к тебе? О’кей. – Она опустила трубку. – Вы можете идти. Номер четырнадцать, пятая дверь налево.
 – Спасибо, – сказал Клинг.
 – Не за что, – ответила девушка.
 Он кивнул и мимо ее стола вышел в коридор. Двери слева начинались с номера восемь и шли в возрастающей последовательности. Число тринадцать отсутствовало. На его месте сразу после двенадцати находилось четырнадцать. Клинг подумал, не суеверна ли помощница психолога этой компании, и постучал в дверь.
 – Входите, – сказал женский голос.
 Он открыл дверь.
 Девушка стояла у окна спиной к нему. Одной рукой она держала телефонную трубку, ее светлые волосы были откинуты. На девушке были темная юбка и белая блузка. Жакет висел на спинке стула. Девушка была очень высокой, с красивой фигурой и приятным голосом. “Нет, Джон, – говорила она в телефон, – мне кажется, что там не было того, что тебя интересует. Ладно, если ты настаиваешь. Я тебе перезвоню позднее. Сейчас ко мне пришли. Хорошо. Пока”. Она повернулась, положила трубку на место и взглянула на Клинга.
 Они мгновенно узнали друг друга.
 – Какого черта вы здесь делаете? – сказала Синди.
 – Значит, это вы Синди, – сказал Клинг. – Синтия Форрест. Черт возьми!
 – Почему они прислали вас? Неужели в вашем участке нет других полицейских?
 – Я сын босса. Я ведь вам уже раньше объяснял это.
 – Раньше вы мне многое говорили. А теперь идите и скажите вашему капитану, что я предпочитаю говорить с другим...
 – Лейтенанту.
 – Кем бы он ни был. Я действительно не хочу говорить с вами, мистер Клинг. Я думаю, что существует такое понятие, как оскорбление потерпевшего. Вы так со мной обращались, когда убили моего отца...
 – По-моему, тогда было много недоразумений, мисс Форрест.
 – Да, и большей частью по вашей вине.
 – Нам тогда приходилось нелегко. В городе на свободе где-то болтался снайпер...
 – Мистер Клинг, большинству людей приходится нелегко большую часть времени. По-моему, полицейские являются гражданскими служащими и...
 – Вы правы.
 – А вы, вы вели себя отвратительно. У меня отличная память, мистер Клинг.
 – У меня тоже. Вашего отца звали Энтони Форрест, он стал первой жертвой того снайпера. Ваша мать...
 – Послушайте, мистер Клинг...
 – Вашу мать зовут Клэрис, и у вас есть...
 – Клара.
 – Правильно, сестра Клара, и у вас есть младший брат Джон.
 – Джеф.
 – Правильно, Джеф. Вы тогда выбирали специализацию в колледже...
 – Я выбрала психологию уже на первом курсе.
 – В университете Рамси. Вам было девятнадцать лет...
 – Почти двадцать.
 – ...и это было почти три года назад, значит, сейчас вам двадцать два.
 – Мне исполнится двадцать два через месяц.
 – Колледж вы уже окончили.
 – Да, окончила, – сказала Синди сухо. – Я прошу прощения, мистер Клинг...
 – Мне поручили расследовать эту жалобу, мисс Форрест. Подобные происшествия не относятся к числу самых важных в нашем городе, так что могу вас заверить, что лейтенант не назначит на это расследование другого человека, просто потому, что вам не понравилось мое лицо.
 – И многое другое тоже.
 – Что ж, очень плохо. Вы не хотите рассказать мне, что произошло здесь вчера?
 – Я ничего не хочу вам рассказывать.
 – А вы хотите, чтобы мы нашли человека, который приходил сюда?
 – Хочу.
 – Тогда...
 – Мистер Клинг, разрешите мне сказать вам со всей откровенностью. Вы мне неприятны. Вы мне не понравились при той нашей встрече, и с тех пор ничего не изменилось. Боюсь, я из тех, кто не меняет своих мнений.
 – Это скверно для психолога.
 – Я еще не психолог. Я только по вечерам готовлюсь к защите диплома.
 – Секретарь сказала мне, что вы служите помощником...
 – Да. Но квалификационного экзамена я еще не сдавала.
 – Вам разрешено практиковать?
 – В соответствии с законом этого штата – мне казалось, что вы могли и знать его, мистер Клинг, – никто не может получить лицензию...
 – Нет, я не знаю.
 – Так вот. Никто не может получить лицензию на психологическую практику, если у него нет диплома психолога, степени доктора философии и удостоверения о сдаче квалификационного экзамена в комиссии штата. Я не практикую. Я только провожу собеседование и иногда помогаю при тестировании.
 – Слава Богу, – сказал Клинг.
 – Что это значит, черт побери?
 – Ничего, – сказал Клинг и пожал плечами.
 – Послушайте, мистер Клинг, если вы не уйдете сейчас же отсюда, дело снова закончится скандалом. Насколько я помню, в нашу последнюю встречу я пожелала вам сдохнуть.
 – Верно.
 – И что же вы?
 – Не могу, – сказал Клинг. – Так уж устроен. – Он улыбнулся, сел на стул рядом с ее столом, устроился поудобнее и очень сладким голосом произнес: – Будьте добры, мисс Форрест, расскажите мне, что у вас произошло здесь вчера.


* * *

 Когда Карелла пришел в свой отдел в половине одиннадцатого того же утра, Мейер уже был там, а на столе его ждала записка, о том, что некто Чарльз Мерсер из полицейской лаборатории звонил ему в семь сорок пять утра.
 – Ты ему перезвонил? – спросил Карелла.
 – Я пришел всего минуту назад.
 – Будем надеяться, что он кое-что накопал для нас, – произнес Карелла и набрал номер лаборатории. Он попросил к телефону Чарльза Мерсера, но ему сказали, что Мерсер работал в ночную смену и ушел домой в восемь утра. – А с кем я говорю? – спросил Карелла.
 – Это Дэнни Ди Торе.
 – Вы что-нибудь знаете об исследованиях, которые делал для нас Мерсер? О желатиновых капсулах?
 – Да, конечно, – сказал Ди Торе. – Подождите минутку. Ну и задали же вы работенку Чарли.
 – Что он выяснил?
 – Начнем с того, что ему потребовалось перепробовать много капсул. Они бывают разной толщины. Разные производители делают их по-разному.
 – Возьми параллельную трубку, Мейер, слышишь, – сказал Карелла Мейеру, а потом в трубку: – Продолжайте, Ди Торе.
 – А кроме того, на скорость растворения влияет очень много факторов. К примеру, если человек только что поел и желудок его полон, капсула растворяется медленнее. А если желудок пуст, то скорость растворения увеличивается.
 – Ясно, давайте дальше.
 – Возможно даже, что капсула проходит через всю систему, не растворившись. Такое иногда случается со старыми людьми.
 – Но Мерсер провел исследование, – сказал Карелла.
 – Конечно, провел. Он смешал пятипроцентный раствор соляной кислоты с пепсином. Чтобы смоделировать желудочный сок, ясно? Он разлил это во множество отдельных колбочек, а затем опустил туда капсулы.
 – И что у него получилось?
 – Нет, разрешите я закончу рассказ. Он использовал разные типы и размеры капсул. Их выпускают разных размеров. Понимаете, чем больше число, тем меньше размер. Значит, четыре меньше, чем три.
 – И что он выяснил?
 – Они растворяются с разной скоростью – десять минут, четыре минуты, восемь минут, двенадцать минут. Самое большее пятнадцать минут, самое меньшее – три. Это вам поможет?
 – Это не совсем то, что...
 – Но большинство из них растворилось в среднем за шесть минут. Я надеюсь, это вас осчастливит.
 – Значит, шесть минут?
 – Да.
 – О’кей. Большое спасибо, Ди Торе. И поблагодарите Мерсера, ладно?
 – О чем речь! Он спать перестанет.
 Карелла положил трубку на место и повернулся к Мейеру.
 – Так что ты думаешь?
 – Что я могу думать? Выпил это Джиффорд или проглотил, но случилось это перед тем, как он вернулся на сцену.
 – Должно быть, так. Яд действует за считанные минуты, а капсула растворяется приблизительно за шесть минут. А он был перед камерой семь.
 – Семь минут и семнадцать секунд, – поправил Мейер.
 – Может, он принял яд сознательно?
 – Самоубийство?
 – Возможно.
 – На глазах у сорока миллионов людей?
 – А почему нет? Для актера красивый уход – главное.
 – Что ж, может быть, – сказал Мейер неуверенно.
 – Нам лучше выяснить, кто был с ним перед выходом на сцену.
 – Ничего сложного, – сказал Мейер. – Вчера вечером там было всего двести двенадцать человек.
 – Давай позвоним твоему мистеру Крэнтцу. Может, он нам поможет.
 Карелла набрал рабочий номер телефона Крэнтца. Коммутатор соединил его с дежурной, которая, в свою очередь, соединила его с секретарем Крэнтца, а та сказала ему, что Крэнтца нет, но ему можно оставить сообщение. Карелла попросил ее подождать и закрыл микрофон трубки рукой.
 – Мы поедем к жене Джиффорда? – спросил он Мейера.
 – Думаю, надо, – ответил Мейер.
 – Передайте, пожалуйста, мистеру Крэнтцу, что он может найти меня в доме мистера Джиффорда, – сказал Карелла, поблагодарил ее и повесил трубку.
 Ларксвью находился в получасе езды от города, это был фешенебельный пригород, в котором владельцы домов обзаводились участками, намного превосходящими по размерам привычные клочки шестьдесят на сто ярдов. В наш экономный век было приятно оказаться в районе просторных лужаек и величественных домов, поставленных вдали от дорог. Детектив Мейер уже ездил в Ларксвью накануне вечером, ему казалось, что надо объяснить миссис Джиффорд, зачем полиции понадобилось вскрытие, хотя ее разрешения на это и не требовалось. Но теперь он впервые ехал сюда в дневное время, и вид хорошо ухоженной красивой местности убаюкивал. Карелла, обсуждавший вслух версии с того момента, как они выехали из города, теперь, когда они оказались у двух колонн, установленных с обеих сторон белого гравийного проезда, замолчал. Полдюжины людей с камерами и еще столько же с ручками и блокнотами орали на двух местных полицейских, которые загораживали проезд. Мейер опустил стекло со своей стороны и крикнул:
 – Дайте проехать!
 Один из полицейских оторвался от газетчиков и подошел к машине.
 – Кто вы такие? – спросил он Мейера. Мейер показал ему свой жетон.
 – 87-й участок? – сказал местный полицейский. – Вы ведете это дело?
 – Точно, – сказал Мейер.
 – А почему вы не прислали своих ребят подежурить здесь?
 – А что такое? – спросил Карелла, наклоняясь. – Вы что, с парой репортеров справиться не можете?
 – С парой? Вы бы приехали сюда десять минут назад. Толпа сейчас уже схлынула.
 – Нам можно проехать? – спросил Мейер.
 – Конечно, валяйте. Можете ехать прямо по ним. Мы потом подметем.
 Мейер нажал на клаксон, а затем – на педаль газа. Журналисты торопливо расступились, осыпая проклятьями шуршащий по гравию “Седан”.
 – Хорошие ребята, – сказал Мейер. – Сразу видно, что они хотят оставить бедную женщину в покое.
 – Как и мы, а? – вставил Карелла.
 – У нас другое.
 Дом был выстроен в колониальном георгианском стиле. С обеих сторон дверей рос старый кустарник, который шпалерой окружал и всю территорию за домом. Дорожка, посыпанная гравием, подбегала к дверям и снова уходила к дороге, оставляя семье небольшую площадь для парковки. Мейер остановил машину именно в этом месте, поставил ее на ручной тормоз и вышел. Карелла выбрался из машины с другой стороны, и они вдвоем пошли по скрипучему гравию к парадной двери. На косяке висел сияющий бронзовый колокольчик. Карелла взялся за шнур и дернул его. Детективы подождали. Карелла снова дернул за шнур. И они снова подождали.
 – У Джиффордов же есть прислуга, верно? – спросил озадаченный Карелла.
 – Зарабатывая полмиллиона в год, отчего же не иметь?
 – Не знаю, – сказал Карелла. – Ты зарабатываешь пять с половиной тысяч в год, а Сара прислуги не имеет.
 – Мы не хотим выделяться, – сказал Мейер. – Если мы наймем прислугу, комиссар начнет задавать вопросы о тех взятках, что я беру.
 – И ты тоже?
 – Конечно. Одни торговые автоматы принесли мне в прошлом году сто тысяч долларов.
 – А я продаю белых в рабство, – сказал Карелла. – Думаю выручить...
 Дверь открылась.
 Перед ними стояла маленькая испуганная ирландка. Она прищурилась на солнце, а затем сказала очень тоненьким голоском с легким ирландским акцентом:
 – Да, что вы хотите?
 – Мы из полиции, – сказал Карелла. – Хотим поговорить с миссис Джиффорд.
 – О, – женщина стала еще печальнее. – О, да, – сказала она. – Да, входите. Она гуляет во дворе с собаками. Я пойду поищу. Из полиции, вы говорите?
 – Точно, мадам, – сказал Карелла. – Если она во дворе, может, мы просто сами пройдем туда?
 – О, – сказала женщина. – Я не знаю.
 – Вы домоправительница?
 – Да, сэр.
 – Так можно нам пройти во двор?
 – Хорошо, но...
 – Собаки кусаются? – спросил предусмотрительно Мейер.
 – Нет, они очень добрые. Кроме того, с ними миссис Джиффорд.
 – Спасибо, – сказал Карелла. Они пошли по дорожке, огибающей дом. Как только они повернули за угол, появилась женщина. Она вышла из маленькой березовой рощицы на дальнем конце лужайки. Это была высокая блондинка в твидовой юбке, свитере и ботинках, она смотрела в землю перед собой, впереди нее бежали два золотистых сеттера. Собаки, заметив детективов, залаяли. Женщина подняла голову и в нерешительности замедлила шаг.
 – Это Милейни Джиффорд, – прошептал Мейер.
 Собаки большими прыжками неслись по лужайке. Мейер с беспокойством следил за ними. Карелла, выросший в городе и не привыкший к зверью на природе, был уверен, что они вцепятся ему в глотку. Он чуть не вытащил свой пистолет, но вдруг собаки остановились в трех футах от них и залились свирепым лаем.
 – Т-с-с! – сказал Мейер и топнул ногой.
 Собаки, к крайнему удивлению Кареллы, повернулись и побежали к своей хозяйке, которая теперь уверенно шла к детективам с высоко поднятой головой.
 – Да? – сказала она. – В чем дело?
 – Миссис Джиффорд? – спросил Карелла.
 – Да? – Голос был властный. Теперь, когда она подошла ближе, Карелла вгляделся в ее лицо: точеные черты лица, серые проницательные глаза, брови дугой, полные губы. Помады не было. Страдание, казалось, застыло в уголках глаз и губ; на всем лице лежала уродующая ее печать горя. – Да, – повторила она нетерпеливо.
 – Мы из отдела расследования, миссис Джиффорд, – сказал Мейер. – Я вчера вечером был у вас, помните?
 Она, будто не веря, всматривалась в него несколько секунд. Собаки, осмелев в присутствии хозяйки, снова залаяли.
 – Да, конечно, – сказала она наконец. – Тихо, мальчики, – цыкнула она на собак, которые моментально замолчали.
 – Мы хотели бы задать вам несколько вопросов, миссис Джиффорд, – сказал Карелла. – Я понимаю, сколь тяжело вам сейчас, но...
 – Все в порядке, – ответила она. – Может, зайдем в дом?
 – Как вам удобно.
 – Если не возражаете, давайте побеседуем здесь. Дом... я не могу... здесь так свежо и приятно. После того, что слу-чиилосъ...
 Карелле, наблюдавшему за ней, вдруг показалось, что она играет. Он слегка наморщил лоб. Но она тут же сказала:
 – Это звучит все ужасно напыщенно и мелодраматично. Прошу прощения.
 – Мы понимаем, миссис Джиффорд.
 – Понимаете? – переспросила она. Легкая улыбка мелькнула на ее некрашеных губах. – Может, мы пойдем на террасу? Думаю, не замерзнем.
 – На террасе превосходно, – сказал Карелла.
 Они прошли по лужайке к террасе, примыкавшей к тыльной стороне дома, откуда открывался прекрасный вид на осенний лес. На террасе стояли стол со стеклянной столешницей и белые металлические стулья. Милейни выдвинула из-под стола низкую белую табуретку и села на нее. Детективы сели на стулья напротив, они сидели выше и вынужденно смотрели на нее сверху вниз. Она патетично запрокинула голову, и у Кареллы снова возникло ощущение, что она играет и что она специально села так низко, чтобы выглядеть маленькой и беззащитной. Импульсивно он спросил:
 – Вы актриса, миссис Джиффорд?
 Милейни удивленно раскрыла свои серые глаза, а потом улыбнулась все той же грустной улыбкой.
 – Была. До того, как мы со Стэном поженились.
 – Как давно вы замужем, миссис Джиффорд?
 – Шесть лет.
 – У вас есть дети?
 – Нет.
 Карелла кивнул.
 – Миссис Джиффорд, – сказал он, – нас более всего интересует поведение вашего мужа в последние несколько недель. Он, может, был чем-нибудь угнетен, озабочен или же просто переработал?
 – Нет, не думаю.
 – Он с вами всем делился?
 – Да, у нас были очень доверительные отношения.
 – И он никогда не упоминал о чем-нибудь, что его очень беспокоило?
 – Нет. Он был вполне доволен тем, как складываются его дела.
 – Какие дела?
 – Шоу, новый статус, которого он добился на телевидении. Вы, наверное, знаете, что до телевизионного шоу он работал комиком в ночном клубе.
 – Я этого не знал.
 – Да. Стэн начинал в водевильных спектаклях много лет назад, а затем перекочевал в ночные клубы. Он работал в Вегасе, когда ему предложили сделать свое телевизионное шоу.
 – И сколько лет оно уже в эфире?
 – Три года.
 – Сколько лет было вашему мужу, миссис Джиффорд?
 – Сорок восемь.
 – А сколько вам?
 – Тридцать семь.
 – Это ваш первый брак?
 – Да.
 – А у вашего мужа?
 – Тоже.
 – Понятно. Можете ли вы сказать, миссис Джиффорд, что ваш брак был счастливым?
 – Да. Очень счастливым.
 – Миссис Джиффорд, – спросил Карелла без обиняков, – вы не думаете, что ваш муж совершил самоубийство?
 Без всяких колебаний Милейни ответила:
 – Нет.
 – Вы, конечно, знаете, что его отравили?
 – Да.
 – Если вы уверены, что это не самоубийство, значит...
 – Да, я думаю, его убили. Да.
 – Кто, по-вашему, его убил, миссис Джиффорд?
 – Я думаю...
 – Простите, мадам, – произнес голос из открытых стеклянных дверей, ведущих в дом. Милейни повернулась. В дверях стояла ее домоправительница. – Это доктор Нелсон, мадам.
 – Звонит по телефону? – спросила Милейни, поднимаясь.
 – Нет, мадам. Он здесь.
 Милейни нахмурилась.
 – Тогда попроси его прийти сюда, хорошо? – Она тут же села. – Опять, – сказала она.
 – Что опять?
 – Он был здесь вчера вечером. Приехал прямо из студии. Он ужасно беспокоится о моем здоровье. Он дал мне успокоительные пилюли и утром звонил дважды. – Она сложила руки на коленях, в этом движении стройной грациозной женщины было что-то странное.
 Карелла молча разглядывал ее несколько мгновений. На террасе стояла тишина. На лужайке золотистые сеттеры залаяли на зазевавшуюся осеннюю птицу.
 – Что вы хотели сказать, миссис Джиффорд?
 Милейни подняла глаза. Она, казалось, думала о чем-то постороннем.
 – Мы обсуждали предположительное убийство вашего мужа, – сказал Карелла.
 – Да. Я хотела сказать, что, по-моему, его убил Карл Нелсон.




 Глава 4


 Доктор Карл Нелсон появился на террасе всего пару минут спустя после упоминания его имени, он поцеловал в щеку Милейни, поздоровался за руку с Мейером, которого уже видел накануне. Его представили Карелле, он крепко пожал его руку, повторив имя.
 – Детектив Карелла, – произнес он, кивнув и улыбнувшись, словно пытался навсегда запечатлеть это имя в своей памяти. Потом повернулся к Милейни и спросил: – Как ты себя чувствуешь?
 – Нормально, Карл, – сказала она. – Я тебе еще вчера вечером сказала.
 – Ты хорошо спала?
 – Да.
 – Это было ужасно, – сказал Нелсон. – Вы, джентльмены, надеюсь, понимаете.
 Карелла кивнул. Он наблюдал за тем, какое впечатление на Милейни произвело появление Нелсона. С первого момента, как он появился на террасе, она как бы убралась в себя, скрестила руки на груди, словно защищаясь от сильного ветра. Поза была, конечно, театральной, но, тем не менее, вполне искренней. Если она и не боялась этого высокого человека с глубоким голосом и проницательными карими глазами, то уж наверняка относилась к нему с подозрением; и подозрение это заставляло ее пассивно отгораживаться от окружающих.
 – Вы провели вскрытие? – спросил Нелсон у Мейера.
 – Да, сэр.
 – Могу я узнать о результатах? Или же вы их держите в секрете?
 – Мистера Джиффорда убили большой дозой строфантина, – сказал Карелла.
 – Строфантина? – Нелсон был искренне удивлен. – Весьма необычно, а?
 – Вам знакомо это лекарство, доктор Нелсон?
 – Да, конечно. Вернее, я знаю о нем. Но, насколько я помню, я никогда его не прописывал своим пациентам. Оно очень редко используется.
 – Доктор Нелсон, мистер Джиффорд ведь не страдал сердечным заболеванием?
 – Нет. Кажется, я уже говорил это вчера вечером детективу Мейеру. Совершенно точно, нет.
 – Значит, он не принимал дигиталиса или какого-нибудь другого глюкозида?
 – Нет, сэр.
 – А что он принимал?
 – Что вы имеете в виду?
 – Он вообще принимал какие-нибудь лекарства?
 Нелсон пожал плечами.
 – Нет, насколько я знаю.
 – Вы были его личным врачом. Кому же знать, как не вам?
 – Это верно. Нет, Стэн лекарств не принимал. Если, конечно, не учитывать таблеток от головной боли и витаминов.
 – Что он принимал от головной боли?
 – Смесь эмпирина и кодеина.
 – А витамины?
 – Все виды В и С.
 – Сколько времени он принимал витамины?
 – Несколько месяцев. Он переутомился, и я порекомендовал ему витамины.
 – Вы их прописали ему?
 – Прописал? Нет, – Нелсон покачал головой. – Он принимал “Плексин”, мистер Карелла. Его можно купить в любой аптеке без рецепта. Но я рекомендовал ему эти витамины.
 – Вы рекомендовали именно эту разновидность?
 – Да. Ее производит весьма солидная фирма, и я считал это средство совершенно безо...
 – Доктор Нелсон, в каком виде производятся эти витамины?
 – В капсулах. Как и большинство витаминов.
 – Какого размера капсула?
 – Нуль. Или двойной “О”.
 – Доктор Нелсон, имел ли мистер Джиффорд привычку принимать витамины во время съемок шоу?
 – Видите ли, нет, я... – Нелсон замолчал. Он взглянул на Кареллу, потом повернулся к Милейни, потом снова пожал плечами. – Но тогда вообще все возможно.
 – О чем вы, доктор Нелсон?
 – О том, что кто-то, может быть, заменил витамины строфантином.
 – А такое возможно?
 – Ну, а почему нет? – сказал Нелсон. – Капсула “Плексина” делается из непрозрачного желатина и состоит из двух половинок. Думаю, что вполне возможно открыть капсулу и заменить витамин строфантином. Он снова пожал плечами. – Но это, кажется, ужасно сложный способ... – Он замолчал.
 – Способ чего, доктор Нелсон?
 – Ну... убийства человека.
 На террасе снова повисла тишина.
 – Он каждый день принимал эти витаминные капсулы? – спросил Карелла.
 – Да, – ответил Нелсон.
 – А вы не знаете, когда он принимал их вчера?
 – Нет, я...
 – Я знаю, когда, – сказала Милейни.
 Карелла повернулся к ней. Она по-прежнему сидела на низкой табуретке, сложив руки, – потерянная, одинокая, замерзшая.
 – Когда? – спросил Карелла.
 – Он проглотил одну капсулу вчера после завтрака. – Милейни помолчала. – Мы встретились с ним вчера днем в городе и поели вместе. Он тогда принял еще одну.
 – В какое время это было?
 – Сразу после еды. Около двух часов.
 Карелла вздохнул.
 – В чем дело, мистер Карелла? – спросила Милейни.
 – Мой коллега начинает ненавидеть время, – сказал Мейер.
 – Что это значит?
 – Видите ли, миссис Джиффорд, желатиновая капсула растворяется за шесть минут, высвобождая содержимое. А строфантин действует моментально.
 – Значит, в капсуле, которую он проглотил днем, яда не было?
 – Это верно, миссис Джиффорд. Он проглотил ее в два часа, а приступ начался не раньше восьми сорока пяти. Это почти семь часов разницы. Нет, яд он должен был принять на студии.
 Нелсон задумчиво молчал.
 – Тогда, может быть, надо допросить... – начал он и резко замолчал, поскольку в доме громко зазвонил телефон.
 Дейвид Крэнтц был деловит и краток. Голос его потрескивал в телефонной трубке.
 – Вы мне звонили?
 – Да.
 – Как Милейни?
 – Кажется, нормально.
 – Вы, я смотрю, даром время не теряете.
 – Мы пытаемся выполнять свои обязанности, – сухо сказал Карелла, вспомнив, как Мейер описывал свою встречу с Крэнтцем. Интересно, думал он про себя, неужели у всех телевизионных работников такие противные голоса?
 – Что вы хотите? – спросил Крэнтц. – Мой телефон не замолкает все утро. Каждая газета в городе, каждый журнал, каждый кретин хочет в точности знать, что произошло вчера вечером. А откуда я знаю, что произошло?
 – А разве вас там не было?
 – Я был наверху, в комнате спонсоров. И видел все только по монитору. Что вы хотите от меня? Я очень занят.
 – Я хочу в точности знать, где вчера вечером был Стэн Джиффорд перед тем, как последний раз выйти в эфир.
 – Откуда я знаю, где он был? Я же сказал вам, что сидел наверху, в спонсорской комнате.
 – Куда обычно он уходит во время съемки, когда спускается со сцены, мистер Крэнтц?
 – Это зависит от того, сколько у него времени.
 – Предположим, что у него было столько времени, сколько требуется фольклорным певцам, чтобы спеть две песни.
 – Тогда, я думаю, он ушел в свою уборную.
 – Вы можете проверить это для меня?
 – У кого я должен, по-вашему, это проверить? Стэн умер.
 – Послушайте, мистер Крэнтц, не хотите ли вы мне сказать, что в вашей хорошо отлаженной организации никто не знает, где был Стэн Джиффорд, пока певцы исполняли свой номер?
 – Я этого не говорил.
 – А что же вы сказали? Боюсь, я вас неправильно понял.
 – Я сказал, что я не знаю. Я был наверху. Я поднялся туда за пятнадцать минут до эфира.
 – Хорошо, мистер Крэнтц, спасибо. Вы успешно доказали свое алиби. Я так понимаю, что Джиффорд к вам ни разу наверх не поднимался в тот вечер?
 – Совершенно верно.
 – Значит, вы не могли отравить его, вы ведь это имеете в виду?
 – Я не пытался доказать свое собственное алиби. Я только...
 – Мистер Крэнтц, кто может знать, где был Джиффорд? Кто-нибудь знает? Хоть кто-нибудь в вашей организации знает?
 – Я выясню. Вы можете позвонить мне позднее?
 – Я лучше заеду. Скажите, вы весь день будете у себя?
 – Да, но...
 – Мне хотелось бы задать вам несколько вопросов.
 – О чем?
 – О Джиффорде.
 – Вы что, подозреваете меня?
 – Разве я говорил это, мистер Крэнтц?
 – Нет, это я сказал. Так как?
 – Да, мистер Крэнтц, я подозреваю вас, – сказал Карелла и повесил трубку.


* * *

 По дороге в город Мейер молчал. Карелла, заменивший его за рулем, бросил на него взгляд и спросил:
 – Сейчас поедем к Крэнтцу или после обеда?
 – После обеда, – сказал Мейер.
 – У тебя вид усталый. В чем дело?
 – Кажется, заболеваю. В голове вата.
 – В этом чистом свежем загородном воздухе немудрено, – сказал Карелла.
 – Нет, я, должно быть, простудился.
 – Я могу и один съездить к Крэнтцу, – предложил Карелла. – Может, домой поедешь?
 – Нет, пустяки.
 – Честно. Я справлюсь...
 – Хватит об этом, – сказал Мейер. – Ты действуешь мне на нервы. Так моя мать со мной разговаривала. Скоро ты начнешь спрашивать, не забыл ли я дома чистый носовой платок.
 – Кстати, ты чистый носовой платок взял? – спросил Карелла.
 Мейер рассмеялся, но среди смеха вдруг чихнул. Он полез в карман, помедлил, а потом повернулся к Карелле.
 – Ты видишь? – сказал он. – У меня нет чистого носового платка.
 – Мама учила меня вытирать нос рукавами, – сказал Карелла.
 – Ясно, а можно мне рукавом? – спросил Мейер.
 – Что ты думаешь о нашем почтенном медике?
 – У тебя есть в машине салфетки?
 – Посмотри. Что ты думаешь о докторе Нелсоне?
 Мейер пошарил в перчаточном ящике, нашел бинт и шумно высморкался. Он снова чихнул и затем ответил:
 – Ты знаешь, как я отношусь к врачам. Но этот мне особенно противен.
 – Почему?
 – Он выглядит, как холеный киношный негодяй, – сказал Мейер.
 – Из чего следует, что мы спокойно можем исключить его из подозреваемых, верно?
 – Чтобы исключить его из подозреваемых, есть и более веские основания. Он был дома вчера вечером, когда транслировали шоу. – Мейер помолчал. – С другой стороны, он врач, а значит, имеет доступ к такому редкому лекарству, как строфантин.
 – Но помнишь, вскрытие предложил именно он?
 – Точно. Еще одна причина, чтобы забыть о нем окончательно. Если уж ты отравил кого-нибудь, то не бегаешь за полицией, подсказывая, где найти яд, верно?
 – Красивый киношный негодяй именно так и сделал бы.
 – Разумеется, но тогда красивый киношный полицейский тут же догадался бы, что красивый киношный негодяй пытается отвести от себя подозрения.
 – Мудрая Милейни думает, что это он отравил ее мужа, – сказал Карелла.
 – Милейни Печальная, ты хотел сказать. Интересно, почему?
 – Нам надо спросить ее об этом.
 – Я хотел, но Карл Тяжелый не отходил от нее ни на секунду.
 – Мы позвоним ей в другой раз. Возьми на заметку.
 – Да, сэр, – сказал Мейер. Помолчав немного, он добавил: – Это дело воняет.
 – Где привычные старомодные убийства топором?
 – Яд, как правило, женское оружие, согласен? – спросил Мейер.
 – Еще бы, – сказал Карелла. – Вспомни историю. Вспомни знаменитых отравителей. Вспомни Нейла Крима и Карлайла Харриса. Вспомни Ротлэнда Б. Молино. Вспомни Хенри Ландру, вспомни...
 – Ладно, понял, – сказал Мейер.


* * *

 ОТЧЕТ О ПРОВЕРКЕ ЗАЯВЛЕНИЯ
 Полицейское управление
 Вид преступления: Нападение Участок: 87-й
 Следственный отдел: 87-й Номер заявления: 306 В-41-11 Дата написания отчета: 14 октября Имя заявителя: Воллнер Майлс С. Адрес заявителя: 1116, Шеферд-стрит
 Место происшествия: то же самое
 Дата происшествия: 13 октября
 Дата и время получения заявления: 13 октября, 2 часа 30 мин. пополудни
 Имя детектива: Бертрам Клинг
 ДОПРОС МАЙЛСА ВОЛЛНЕРА И СИНТИИ ФОРРЕСТ
 Майлс Воллнер является президентом компании “Аудио-визуальные компоненты Воллнера”, находящейся по адресу: Шеферд-стрит, 1116. Он утверждает, что 13 октября, вернувшись с обеда примерно без четверти два, обнаружил у себя в приемной незнакомого мужчину. Мужчина отказался назвать себя и объяснить, зачем он пришел, а когда Джанис Ди Санто, секретарь Воллнера, по его просьбе попыталась дозвониться в полицию, он стал ей угрожать. Воллнер тут же спустился на улицу и обратился к дежурному Рональду Фэарчайлду, номер жетона 36-104, 87-й участок, который и поднялся в его офис. На вопросы Фэарчайлда мужчина ответил, что пришел повидать девушку. На вопрос “какую?”, ответил: “Синди”. (Синди – это уменьшительное от мисс Синтия Форрест, которая работает в компании помощником психолога).
 Воллнер послал за мисс Форрест, которая, посмотрев на мужчину, сказала, что не знает его. Когда она попыталась уйти, мужчина схватил ее за руку, и в этот момент Фэарчайлд предупредил его, чтобы он оставил девушку в покое, потом двинулся к нему, подняв дубинку. Мужчина набросился на Фэарчайлда и нанес ему несколько ударов по голове, и когда Фэарчайлд упал, то и по груди. Позднее Фэарчайлда доставили в больницу “Буэна Виста”. У него оказались выбиты четыре зуба и сломаны три ребра. Воллнер утверждает, что никогда ранее мужчину не видел, мисс Форрест – тоже.
 Мисс Форрест является дочерью погибшего Энтони Форреста (отчеты следственного отдела от 201А-46-01 до 201 А-46-31), первой жертвы серии снайперских убийств, случившихся два с половиной года назад. Проверка досье выявила, что Льюис Редфилд был приговорен к смерти на электрическом стуле и что приговор приведен в исполнение в тюрьме Каслвью в марте прошлого года. Кажется, связи между этим преступлением и снайперскими убийствами нет, но я распорядился, чтобы мисс Форрест показали фотографии тех, кто сидел в Каслвью (во время пребывания там Редфилда), а затем был освобожден. Сомнительно, чтобы это к чему-нибудь привело, поскольку Редфилд находился в камере смертников все время до приведения приговора в исполнение, хотя, конечно, у него были контакты с другими заключенными, и он мог организовать преследование мисс Форрест и других родственников своих жертв.
 Мои предшествующие контакты с мисс Форрест по снайперскому делу вызвали у нее крайнюю неприязнь к моей персоне. Если потребуется дальнейшее расследование, я бы просил, чтобы его поручили кому-нибудь другому из детективов.
 Бертрам Клинг, детектив 3-й категории


* * *

 Лейтенант Питер Бернс прочитал отчет Клинга днем в четверг, а затем позвонил в следственный отдел и пригласил Клинга к себе. Когда Клинг пришел, Бернс закурил сигару, выпустил клуб дыма и спросил:
 – Что это еще за “крайняя неприязнь к моей персоне”?
 Клинг пожал плечами.
 – Я ей не нравлюсь, Пит. Не хочу все сваливать на нее. У меня тогда были нелегкие времена. Впрочем, зачем я тебе все это рассказываю?
 – М-м-да, – сказал Бернс. – А что ты думаешь о тюремном следе?
 – Ничего серьезного. Но проверить стоит, что мы теряем? – Он посмотрел на часы. – Она именно сейчас должна быть в архиве, где ей покажут фотографии.
 – Может, что-нибудь и получится.
 – Может быть. Чтобы совсем закрыть эту версию, я позвонил в некоторые семьи жертв Редфилда. Пока не во все. Но те, с кем я говорил, утверждали, что никаких происшествий, никаких угроз, ничего похожего не было. Я все делал очень осторожно, Пит, не беспокойся. Я говорил им, что мы проводим рутинную проверку. Я не хотел их волновать.
 – Хорошо, – сказал Бернс. – Значит, ты не чувствуешь, что здесь присутствуют мотивы мести?
 – Если они есть, то связаны с кем-то, кого Редфилд знал еще до того, как мы поймали его, или же встретил в тюрьме. В любом случае, зачем кому-то рисковать своей головой ради мертвого человека?
 – Да, – сказал Бернс, задумчиво попыхивая сигарой, а затем снова взглянул на отчет. – Четыре выбитых зуба и три сломанных ребра – суровый клиент.
 – Да, но Фэарчайлд – новичок.
 – Я знаю. И все равно, клиент, кажется, особого уважения к закону не испытывает.
 – Мягко выражаясь, – подтвердил с улыбкой Клинг.
 – В твоем отчете сказано, что он схватил девицу Форрест за руку.
 – Это так.
 – Мне не нравится это, Берт. Если этот тип так легко избивает полицейского, то что он способен сделать с девушкой, застав ее где-нибудь одну?
 – В том-то и дело.
 – Нам надо его поймать.
 – Конечно, но кто он?
 – Может, в архиве выяснится по фотоснимкам.
 – Оба обещала позвонить сразу после просмотра.
 – Может, нам и повезет.
 – Может.
 – А если нет, то надо выкурить этого типа. Я не люблю, когда бьют полицейских, это во-первых. И мне не нравится, что этот тип может где-нибудь подкараулить девушку. Он выбил у Фэарчайлда четыре зуба и сломал три ребра. Кто знает, что он сделает с беспомощной маленькой девушкой?
 – Она высокая. Пит. Я имею в виду, для девушки.
 – И все же. Если мы все не продумаем, то можем получить убийство.
 – Ну, зачем же заходить так далеко. Пит?
 – Все может быть. Нам надо его выкурить.
 – Как?
 – Еще не знаю. Чем ты сейчас занимаешься?
 – Грабежами военных магазинов. А еще нападением.
 – Когда был последний налет?
 – Три дня назад.
 – И что ты собираешься делать?
 – Он, похоже, грабит их по очереди на Калвер-авеню. Я, пожалуй, устрою засаду в следующем за ограбленным.
 – Ты думаешь, что он так скоро снова пойдет на дело?
 – До сих пор промежутки составляли что-то около двух недель.
 – Тогда почему такая спешка?
 – Ну, он может изменить свое расписание.
 – Он может изменить и порядок грабежей тоже. В этом случае ты устроишь засаду не там, где надо.
 – Верно. Я просто думал...
 – Это подождет. А что за нападение?
 – Пострадавший – парень по имени Ванни Марино, он мелкий сбытчик наркотиков, живет на Эйнели-авеню. Около недели назад к нему подъехали двое парней на машине и избили его бейсбольными битами, сломав ему обе ноги. Соседи поговаривают, что он таскался за женой одного из этих двоих. Вот почему, дескать, ему и ноги поломали – чтобы больше за женщинами не мог бегать. А то, что он еще и сбытчик, чистая случайность.
 – Что касается меня, то пусть бы они его убили, – сказал Бернс. Он вынул носовой платок из заднего кармана, высморкался, а потом продолжил: – Дело мистера Марино может подождать. Я хочу, чтобы ты занялся девушкой, Берт.
 – Я думаю, что этим лучше заняться кому-нибудь другому. Сомневаюсь, что мне хоть что-то удастся из нее вытащить.
 – А кому я могу его поручить? – спросил Бернс. – Уиллис и Браун занимаются ножевыми убийствами. Хейз сидит в засаде, Мейер и Карелла расследуют эту проклятую телевизионную штуку. Энди Паркер...
 – А, может, я могу с кем-нибудь из них поменяться?
 – Я не люблю, когда дела меняют сыщиков после начала расследования.
 – Я сделаю все, что ты скажешь, Пит, но...
 – Я очень ценю это, – сказал Бернс.
 – Слушаюсь, сэр.
 – Ты можешь, конечно, продолжать версию вендетты, но я здесь с тобой согласен. Это, скорее всего, приведет тебя в тупик.
 – Знаю. Мне просто показалось...
 – Конечно, попытаться стоит. Посмотрим. Свяжись с остальными родственниками погибших и послушай, что расскажет девчонка Форрест после визита в архив. Но я бы на многое здесь не рассчитывал. – Бернс помолчал, попыхивая сигарой, и наконец произнес: – Значит, говоришь, она его не знает, а?
 – Точно?
 – А, может, это ее старый друг?
 – Нет.
 – Отвергнутый, знаешь, как это бывает.
 – Нет, если верить ей.
 – А, может, он просто в трусы к ней залезть хочет?
 – Может.
 – Она красивая?
 – Привлекательная. Не красавица, но, по-моему, очень привлекательная.
 – Тогда, не исключено, что в этом все дело.
 – Возможно, но почему он тогда столь странно ухаживает за ней?
 – Может, он никаких других способов не знает. Похоже, это хулиган. А хулиганы просто берут то, что хотят. Они понятия не имеют о цветах и конфетах. Они видят хорошенькую девушку и идут за ней – если потребуется, изобьют ее, но получат то, что хотят. Такова моя версия.
 – Возможно.
 – И это тебе на пользу. Посмотри, что случилось с Фэарчайлдом, когда он встал поперек дороги этому типу. Он выбил ему зубы и поломал ребра. Что бы он ни хотел от этой девицы – а я думаю, что его желание самое банальное, – он не потерпит никаких препятствий, будь то со стороны закона или еще что-нибудь. Вот здесь-то ты и появляешься.
 – Что ты имеешь в виду?
 – Так мы его и выкурим. Я не хочу делать хоть что-то, что может создать угрозу этой девушке. Я хочу, чтобы этот негодяй напал на тебя, Берт.
 – На меня?
 – На тебя. Он знает, где она работает, и, весьма возможно, где она живет, так что, держу пари, он постоянно следит за ней. Давай дадим ему объект для наблюдения.
 – Меня?
 – Верно, тебя. Не отходи от девушки ни днем, ни ночью. Давай...
 – Ни днем, ни ночью?
 – В разумных пределах, конечно. Пусть этот тип разозлится настолько, чтобы напасть на тебя и попытается сделать с тобой то, что он сделал с Фэарчайлдом.
 Клинг улыбнулся.
 – А если у него получится? – сказал он.
 – Фэарчайлд – новичок в полиции. Ты сам мне об этом сказал.
 – Ладно, Пит, но ты забываешь одну вещь.
 – Какую?
 – Девушка не переносит меня. Вряд ли она будет в восторге от идеи проводить все время со мной.
 – Спроси ее: может, ей больше нравится, чтобы этот тип изнасиловал ее как-нибудь вечером в лифте, предварительно выбив зубы и поломав ребра? Спроси ее об этом.
 Клинг снова улыбнулся.
 – Она может предпочесть именно такой выход.
 – Сомневаюсь.
 – Пит, она ненавидит меня. Она действительно...
 Бернс улыбнулся.
 – Завоюй ее, парень, – сказал он. – Завоюй ее, и дело с концом.


* * *

 Дейвид Крэнтц работал в компании “Мейджор бродкастинг ассошиэйтс”, конторы которой находились на Джефферсон-стрит. “Мейджор бродкастинг”, или МБА, как ее чаще называли на телевидении, занималась главным образом телевизионными кинопрограммами, но время от времени она решалась и на создание прямого телешоу. Шоу Стэна Джиффорда было одним из трех шоу, которые компания транслировала из города каждую неделю. Четвертое прямое шоу снималось два раза в месяц на побережье. МБА была гигантом телевизионного бизнеса, а поскольку успех всегда рождает зависть, неблагодарные телевизионные острословы придумали для нее много оскорбительных прозвищ, например “Мошенники Безмозглые Алчные”. Но как бы ни называли компанию, как бы ни ругали ее, она оставалась крупнейшей в стране и обеспечивала более чем шестьдесят процентов доходов от телевидения.
 Здание на Джефферсон-стрит, принадлежащее МБА, представляло собой этажи отделанных деревом кабинетов с роскошными секретаршами и серьезными молодыми людьми в темных костюмах и галстуках, белых сорочках, черных носках и туфлях. Дейвид Крэнтц был серьезным молодым человеком в униформе компании, но расцвет его молодости был позади. Секретарь проводила Мейера и Кареллу в его кабинет и осторожно закрыла за ними дверь.
 – Мы уже встречались с мистером Мейером, – сказал Крэнтц с ноткой сарказма в голосе, – но с вами, мистер Каретта, я имел счастье беседовать только по телефону.
 – Меня зовут Карелла.
 – Простите меня, мистер Карелла. Садитесь, пожалуйста. Я жду звонка с побережья и заранее прошу извинить меня, если придется прервать нашу беседу.
 – О чем речь, – сказал Карелла.
 Крэнтц разгладил усы.
 – Так что же вы хотите знать?
 – Прежде всего, сумели ли вы выяснить, где был Джиффорд перед последним появлением в эфире?
 – Я не смог пока найти Джорджа Купера. Он наш помреж, ему это и положено знать.
 – Что такое помреж? – спросил Карелла.
 – Помощник режиссера, – сказал Мейер. – Я говорил с ним вчера вечером, Стив. Это тот, кто отхронометрировал ленту для меня.
 – А-а.
 – Я попытался застать его дома, – сказал Крэнтц, – но трубку там никто не берет. Я снова попытаюсь, если вы хотите.
 – Где он живет? – спросил Карелла.
 – В центре, в районе Квартер. Это его обязанность следить, чтобы все были вовремя на месте. Я уверен, что он знает, где был Стэн, когда на сцене пели фольклорные певцы. Может, мне попросить секретаря позвонить ему еще раз?
 – Будьте добры, – сказал Карелла.
 Крэнтц вызвал звонком секретаря. В соответствии с традициями компании, она была высокой красивой рыжеволосой девушкой в плотно облегающем зеленом свитере и юбке. Она внимательно выслушала просьбу Крэнтца снова набрать номер Купера, а затем сказала:
 – Мы готовы связать вас с побережьем, мистер Крэнтц. – Спасибо, – сказал Крэнтц. – Прошу прощения, – извинился он перед Кареллой и Мейером и поднял трубку. – Алло, это Крэнтц. Привет, Фрэнк, что там у тебя? Кто? Писатель? Что ты хочешь этим сказать? Писателю не нравятся сделанные изменения? А кто, черт побери, спрашивал его мнение? Я знаю, что он написал сценарий, но что это меняет? Минуточку, повтори все с самого начала. Кто сделал поправки? Ну, он очень способный продюсер, с чего бы это писателю на него жаловаться? Что он говорит? Он говорит, что это его сценарий и он не позволит идиоту-продюсеру калечить его? Слушай, кто он такой, этот тип? Кто? Я о нем никогда не слышал. Что он раньше делал? Кто о нем так пишет? “Сатердей Ревью”? Слушай, что общего у журнала литературной интеллигенции с теми, кто смотрит телевизор? Мне плевать, что он романист, мне важно, как он пишет телевизионные сценарии. Кто его нанял? Мы давали согласие, или вы на побережье сами решили? Не мели ерунду, Фрэнк, романисты идут сейчас по доллару за десяток. Да, даже хорошие романисты. А вот хорошего телевизионного сценариста днем с огнем не сыщешь. Ты говоришь, что он может писать прилично и телевизионные сценарии? Тогда в чем проблема? А, понимаю. Ему не нравятся переделки. Так что же изменили в сценарии, Фрэнк? Понимаю, проститутку превратили в монахиню, ага, и она не умирает и конце, а совершает чудо, ага, а что с героем? Он уже больше не водитель грузовика? Понятно, он теперь футбольный тренер. Работает в колледже рядом с церковью. И все это по-прежнему происходит в Лондоне? А, понятно. В Лос-Анджелесе, что гораздо ближе к студии. Слушай, Фрэнк, мне кажется переделки улучшили сценарий, не понимаю, чего взбесился писатель. Объясни ему, что изменения минимальны, все его диалоги остались нетронутыми, в том виде, как он их написал. Скажи ему, что нас жмут телевизионные компании, которые и вынудили компетентного продюсера сделать небольшие изменения, а времени на переговоры нет. Передай ему, что мы уважаем его и знаем, как высоко его работа оценена в “Сатардей Ревью”, и объясни, что у нас гонка – компании, спонсоры, конкуренты. Попроси его не возникать, Фрэнк. Он должен понять, о’кей, Фрэнк. Пока.
 Он повесил трубку. Дверь его кабинета открылась, и снова появилась хорошенькая головка.
 – Я не могу найти мистера Купера.
 – Продолжайте поиски, – сказал Крэнтц, и девушка скрылась. – Прошу прощения за задержку, джентльмены. Продолжим?
 – Да, – сказал Карелла. – Можете мне сказать, кто был с вами наверху вчера вечером?
 – Вам нужны фамилии?
 – Я был бы вам признателен.
 – Я предполагал такую просьбу, – сказал Крэнтц, – и попросил мою секретаршу напечатать такой список сразу же после вашего звонка утром.
 – Очень предусмотрительно с вашей стороны, – заметил Карелла.
 – В своем бизнесе я пытаюсь предусмотреть все.
 – Какая жалость, что вам не удалось предусмотреть смерть Джиффорда, – сказал Карелла.
 – Да, это предусмотреть не удалось, – произнес Крэнтц совершенно невозмутимо и покачал головой. – Я попрошу моего секретаря принести тот список. – Он нажал кнопку на своем телефоне. – Она раньше работала у нашего шефа по производству. Вы когда-нибудь такие сиськи видели?
 – Никогда, – откликнулся Карелла.
 – Фантастические, – сказал Крэнтц.
 Девушка вошла в кабинет.
 – Да, сэр?
 – Принесите список, который вы напечатали для меня, ладно? Как продвигаются дела с мистером Купером?
 – Я еще раз попытаюсь.
 – Спасибо.
 – Хорошо, сэр. – Секретарша вышла.
 – Фантастические, – произнес Крэнтц.
 – Пока она ходит за списком, – сказал Карелла, – почему бы вам не начать рассказ, мистер Крэнтц?
 – Конечно. Со мной наверху была Глэдин, обычно она там ведет записи...
 – Глэдин?
 – Мой секретарь. Сисястая, – сказал Крэнтц. Он изобразил ее бюст руками.
 – А, ясно.
 – Мой компаньон-продюсер тоже был там. Его зовут Дэн Холлис, он работает в МБА уже около пятнадцати лет.
 – Так кто же руководил лавочкой? – спросил Мейер.
 – Что вы имеете в виду?
 – Если вы и ваш компаньон были наверху, в комнате спонсоров...
 – А. Ну, внизу был управляющий студией, наш режиссер находился в контрольной будке, а помреж следил за...
 – Мне ясно, – сказал Мейер. – Кто еще был в комнате спонсоров с вами?
 – Остальные – гости. Двое – представители спонсора; еще один – голливудский режиссер, который снимает сюжет для нашей студии и пришел посмотреть, не подойдет ли Джиффорд на роль в его сюжете; еще двое...
 Открылась дверь.
 – Вот список, сэр, – сказала Глэдин. – Мы снова пытаемся дозвониться до мистера Купера.
 – Спасибо, Глэдин.
 Секретарь вышла. Крэнтц протянул Карелле машинописный список. Карелла бросил взгляд на список и протянул его Мейеру.
 – Кто такие мистер и миссис Фельдензер? – спросил Мейер.
 – Друзья Картера Бентли, управляющего нашей студии. Он пригласил их посмотреть шоу.
 – И это все, да? Вы и ваш секретарь, ваш компаньон Дэн Холлис... Кто такой Натан Крэбб?
 – Голливудский режиссер. Я говорил вам...
 – Да, прекрасно, значит, мистер и миссис Фельдензер, а эти двое последние – люди спонсора?
 – Верно.
 – Всего восемь человек, – сказал Карелла. – И пятеро из них гости.
 – Верно.
 – Вы нам сказали, что гостей было шестеро, мистер Крэнтц.
 – Нет, я сказал пять.
 – Мистер Крэнтц, – вмешался Мейер, – вчера вечером вы мне сказали, что гостей было шесть.
 – Я, должно быть, имел в виду Глэдин.
 – Вашего секретаря? – спросил Карелла.
 – Я, должно быть, включил ее в число гостей.
 – Вам не кажется, мистер Крэнтц, что это несколько необычно – включить сотрудника компании в число гостей?
 – Ну...
 Наступила долгая пауза.
 – Итак? – сказал Карелла.
 – Ну...
 Снова повисло тягостное молчание.
 – Возможно, речь идет об убийстве, мистер Крэнтц, – тихо сказал Мейер. – Не думаю, что мудро скрывать от нас что-либо в таком случае, согласны?
 – Я надеюсь... джентльмены, на ваше понимание.
 – Разумеется, – сказал Карелла.
 – Режиссер Натан Крэбб, который пришел, чтобы посмотреть на Стэна, видите ли...
 – Да?
 – С ним была девушка, которую он собирается снимать в следующем своем фильме. Я специально не включил ее в список.
 – Почему?
 – Видите ли, Крэбб женат, у него двое детей. Мне показалось, что упоминать эту девушку нехорошо.
 – Понятно.
 – Я могу вписать ее туда, если вы хотите.
 – Да, мы хотим, – сказал Карелла.
 – Когда вы поднялись в комнату спонсоров? – неожиданно спросил Мейер.
 – За пятнадцать минут до начала шоу, – ответил Крэнтц.
 – В семь сорок пять?
 – Да. И оставался там до того момента, когда Стэну стало плохо.
 – Кто был там, когда вы пришли?
 – Все, кроме Крэбба и девушки.
 – А они когда пожаловали?
 – Пять минут спустя. Без десяти восемь, что-то вроде этого.
 Дверь в кабинет Крэнтца неожиданно открылась. Глэдин с улыбкой сказала:
 – Мы нашли мистера Купера, сэр. Он на третьей линии.
 – Спасибо, Глэдин.
 – Не за что, сэр, – ответила девушка, выходя из кабинета.
 Крэнтц взял трубку.
 – Алло, это Крэнтц. Привет, Джордж, у меня в кабинете полицейские, они расследуют смерть Стэна. Они хотят задать тебе несколько вопросов о вчерашнем вечере. Не вешай трубку, я передаю телефон одному из них. Его зовут Капелла.
 – Карелла.
 – Карелла, прошу прощения. Передаю ему трубку, Джордж.
 Крэнтц передал телефон Карелле.
 – Здравствуйте, мистер Купер, – сказал Карелла. – Вы сейчас дома? И сколько еще пробудете? Я интересуюсь этим, чтобы выяснить, не можем ли мы с моим коллегой заехать к вам. Как только закончим здесь. Прекрасно. Вы не продиктуете мне свой адрес? – Он вынул шариковую ручку из внутреннего кармана и начал писать на фирменном листке бумаги МБА. – Спасибо, мистер Купер, мы будем у вас через полчаса или около того. Всего доброго. – Карелла протянул трубку Крэнтцу, который положил ее на место.
 – Что еще я могу для вас сделать? – спросил Крэнтц.
 – Попросите вашего секретаря передать нам адреса и телефоны всех, кто был с вами в комнате спонсоров в тот вечер, – сказал Мейер.
 – Зачем? Вы собираетесь проверять, действительно ли я поднялся туда без четверти восемь?
 – И оставались там до смерти Джиффорда, верно?
 – Верно, – сказал Крэнтц и пожал плечами. – Валяйте, проверяйте. Я говорю сущую правду. Мне нечего скрывать.
 – Мы в этом не сомневаемся, – вежливо заметил Карелла. – Попросите ее подготовить для нас эту информацию, ладно? – Он протянул руку, поблагодарив Крэнтца за то, что тот нашел для них время, и, пройдя мимо стола секретарши вышел вместе с Мейером из офиса. Войдя в лифт, Мейер воскликнул:
 – Фантастические!


* * *

 Район Квартер находился в самом центре города. Народ на улицах толпился, как на базаре. Ювелирные лавочки, балконы, книжные магазинчики, кафе на открытом воздухе, пиццерии, художники на тротуарах, бары, театры в подвалах, кинотеатры – все это придавало Квартеру вид богемный. Джордж Купер жил на втором этаже небольшого жилого дома на маленькой извилистой улице. Пожарные лестницы были заставлены цветочными горшками с причудливыми цветами, двери выкрашены светло-оранжевой и зеленой краской, медь сияла. Вся улица была задумана и исполнена самими жителями с каким-то неправдоподобным и несколько сумасшедшим изыском.
 Постучав в дверь Купера, они подождали. Он вышел к ним с той же гримасой, которую Мейер так полюбил еще накануне.
 – Вы помните меня, мистер Купер? – спросил Мейер.
 – Да, входите, – сказал Купер. Он ухмыльнулся уже знакомому Мейеру и точно так же – незнакомому Карелле.
 – Это детектив Карелла.
 Купер кивнул и пригласил их в комнату. Гостиная была обставлена очень скромно: у одной стены стояла узкая черная кушетка, у другой – два легких кресла. Такая скромность обстановки должна была подчеркивать современную живопись, развешанную по двум остальным стенам. Детективы сели на кушетку. Купер устроился в кресле напротив.
 – Мы бы хотели знать, мистер Купер, где был Стэн Джиффорд вчера вечером, когда выступали фольклорные певцы, – сказал Карелла.
 – Он ушел в свою уборную, – без колебаний ответил Купер.
 – Откуда вы это знаете?
 – Потому что именно оттуда я и позвал его на сцену.
 – Ясно. Он был один в уборной?
 – Нет, – ответил Купер.
 – Кто находился с ним?
 – Арт Уэзерли и Мария Вальехо.
 – Уэзерли – это писатель, – пояснил Мейер Карелле. – А кто такая Мария... как ее фамилия?
 – Вальехо. Она наша кастелянша.
 – И они оба были с мистером Джиффордом, когда вы пришли за ним?
 – Да.
 – А сколько времени они пробыли с ним?
 – Не знаю.
 – А сколько времени вы провели в уборной, мистер Купер?
 – Я постучался в дверь, и Стэн сказал: “Войдите”. Я открыл дверь, сунул голову и сказал: “Две минуты, Стэн”, а он сказал: “О’кей”, и я подождал, пока он выйдет.
 – Он тут же вышел?
 – Ну, почти тут же. Через несколько секунд. С телевидением шутки плохи. Все расписано по секундам. Когда его вызывали, он выходил немедленно.
 – Значит, в уборной вас вообще, считай, не было, верно, мистер Купер?
 – Верно. Я внутрь даже не заходил, я просто просунул голову.
 – Когда вы заглянули, они говорили между собой?
 – Кажется, да.
 – Может, спорили или ругались?
 – Нет, но... – Купер покачал головой.
 – Что но, мистер Купер?
 – Ничего. Вы не хотите выпить?
 – Спасибо, не хотим, – сказал Мейер. – Вы уверены, что не слышали спора?
 – Не слышал.
 – И голоса никто не повышал?
 – Нет. – Купер встал. – Если вы не возражаете, я выпью. Хоть время и раннее...
 – Ничего страшного, валяйте, – сказал Карелла. Купер ушел в другую комнату. Они слышали, как он наливает себе выпивку, а потом он вернулся в гостиную с обычным стаканом, в котором кубики льда плавали в тройной порции виски. – Ненавижу пить так рано, – сказал он. – Я год плавал на кораблях. Как вы думаете, сколько мне лет?
 – Не знаю, – сказал Карелла.
 – Двадцать восемь. А я ведь старше выгляжу, верно?
 – Нет, я бы так не сказал, – откликнулся Карелла.
 – Я раньше много пил, – объяснил Купер, а затем глотнул из стакана. Гримаса тут же исчезла с его лица. – Теперь почти не пью.
 – Когда мистер Джиффорд вышел из уборной, вы ведь были с ним? – спросил Мейер.
 – Да.
 – Вам встретился кто-нибудь на пути из уборной на сцену?
 – Насколько я помню, нет. А в чем дело?
 – Но вы бы запомнили, если бы встретили кого-нибудь?
 – Думаю, что да.
 – Значит, последними с Джиффордом были Арт Уэзерли, Мария Вальехо и вы. А если быть совсем точными, то последним, мистер Купер, были вы.
 – Похоже, да. Впрочем, подождите минутку. Кажется, он перебросился парой слов с оператором перед тем, как подняться на сцену. Что-то о крупном плане. Да, точно, так оно и было.
 – Мистер Джиффорд ел что-нибудь в вашем присутствии?
 – Нет.
 – Пил?
 – Нет.
 – Хоть что-нибудь клал в рот?
 – Нет.
 – А когда вы вошли в уборную, он ничего не ел и не пил?
 – Я не входил в уборную, я только заглянул. Кажется, там стояли чашки с кофе. Точно не помню.
 – Они пили кофе?
 – Я же сказал вам, что точно не помню.
 Карелла кивнул, взглянул на Мейера, затем снова перевел взгляд на Купера, а потом очень медленно и спокойно сказал:
 – Что вы хотели нам сказать, мистер Купер?
 Купер пожал плечами.
 – Все, что вас интересует.
 – Да, а специально?
 – Я никому не хочу доставлять неприятностей.
 – Так в чем дело, мистер Купер?
 – Видите ли... Стэн вчера поругался с Артом Уэзерли. Перед самым эфиром. Даже не поругался, а просто поспорил. И... я сказал что-то вроде того, что, надеюсь, Стэн перед эфиром успокоится. Арт... Слушайте, я совсем не хочу, чтобы у него были неприятности. Он хороший парень, и я бы даже не вспомнил об этом, если бы Стэна не отравили... в общем я не знаю.
 – Что он сказал, мистер Купер?
 – Он сказал, чтобы Стэн сдох.
 Карелла заговорил не сразу. Он сначала поднялся на ноги, а потом спросил:
 – Вы не дадите нам адрес мистера Уэзерли?


* * *

 Купер сказал им, где живет Уэзерли, но это им не помогло, Уэзерли дома не было. Они спросили у консьержки, где Уэзерли, консьержка ответила, что видела, как он уходил утром. Нет, багажа с ним не было, зачем ему носить с собой багаж в десять часов утра? Карелла и Мейер заявили консьержке, что человек может выйти и с багажом, если он собирается уехать из города. Консьержка ответила, что он никогда не уезжает из города по четвергам. Именно в четверг МБА прокручивает запись передачи, прошедшей накануне, так что писатели могут проверить, какие шутки вызвали смех у аудитории, а какие нет, а это очень важно в работе мистера Уэзерли. Карелла и Мейер объяснили, что после вчерашнего происшествия ленту могут и не прокручивать. Но консьержка настаивала, что компания, может, найдет замену умершему, а тогда мистер Уэзерли должен будет снова писать, поэтому все равно важно знать, над чем смеялись зрители накануне, а над чем нет. Они поблагодарили консьержку, а затем позвонили в МБА, где им сообщили, что сегодня пленка не воспроизводилась и что Уэзерли там нет.
 Они выпили кофе с печеньем в столовой неподалеку от дома Уэзерли, обсудили необходимость его ареста и решили, что это будет слишком, учитывая только одно свидетельское показание, которое, к тому же, может оказаться и неправдой. Они были опытные и знающие полицейские и прекрасно понимали, какую банду пауков представляют собой телевизионные работники, готовые вцепиться друг другу в глотку или всадить коллеге в спину нож. Ведь весьма возможно, что Купер лгал. Совсем не исключено, что лгут все. Поэтому они позвонили в свой следственный отдел и попросили Боба О’Брайена установить подобие телефонного наблюдения за квартирой Уэзерли, то есть звонить ему каждые полчаса, и в случае успеха попросить его не покидать своего дома до прихода полиции. О’Брайену не оставалось ничего другого, как звонить каждые полчаса в квартиру Уэзерли, поскольку это было намного приятнее, чем участвовать в раскрытии трех, похоже, связанных между собой ограблений в Гровер-парке.
 Двое детективов обсудили размер чаевых официантке и, принимая во внимание скорость обслуживания и ее хорошие ножки, остановились на пятнадцати процентах.
 Выйдя на улицу, они вдохнули свежий колючий воздух. Город дрожал в струях чистого воздуха, улицы казались длиннее, чем обычно, и шли до почти видимого горизонта. Все знакомые места стали еще ближе и понятнее. Казалось, только протяни руку и дотронешься до каменного глаза горгульи на двенадцатом этаже соседнего здания. Люди, задающие темп и характер городу, шли с расстегнутыми плащами и явно наслаждались прекрасным осенним деньком, вдыхая неожиданно сладкий воздух. Карелла и Мейер перешли улицу, не переставая улыбаться. Город, словно девушка, молча шел с ними.
 На какое-то время они забыли, что расследуют дело, весьма похожее на убийство.




 Глава 5


 Как Клинг и предполагал, Синди Форрест совсем не желала видеть его. Правда, пусть и с неохотой, но она вынуждена была признать, что времяпровождение с ним все-таки лучше, чем нахождение в больнице. Они договорились, что Клинг заедет за ней в контору в пятницу днем, они вместе пообедают, а потом он снова проводит ее на работу. Он напомнил ей, что является городским служащим, и что городской бюджет не содержит статьи расходов на обеды для тех, кого защищают. Подобная “щедрость” лишь укрепила Синди в ее отношении к Клингу – он не только противный, но и жадный.
 Хорошая погода в четверг сменилась к пятнице пасмурной и ветреной. Небо нависало серыми тучами, улицы стали скучнее, а люди унылее. Он заехал за ней на службу, и они молча прошли шесть кварталов, которые отделяли их от ресторана. Она была в туфлях на высоком каблуке, но все равно едва доходила ему до подбородка. Ни он, ни она шляпы на белокурые головы не надели. Клинг шел, опустив руки в карманы плаща. Синди сложила руки на груди. Когда они подошли к ресторану. Клинг забыл открыть дверь для нее, впрочем, ничего другого она от него и не ожидала, но выдала свое отношение блеском глаз. А потом он позволил ей войти первой в зал ресторана.
 – Я надеюсь, вам нравится итальянская пища, – сказал он.
 – Да, нравится, – ответила она, – но вы заблаговременно могли бы спросить меня об этом.
 – Простите, но у меня достаточно дел и помимо того, чтобы выяснять, какой ресторан вы предпочитаете.
 – Я не сомневаюсь, что вы очень занятый человек, – сказала Синди.
 – Занятый.
 – Совершенно уверена.
 Хозяйка ресторана, невысокая неаполитанка с копной черных волос вокруг полного миловидного лица, приняла их за влюбленных и посадила за уединенный столик в глубине зала. Клинг не забыл помочь своей спутнице снять пальто (она процедила вежливое: “Благодарю вас”) и сесть за стол (она в ответ слегка кивнула). Официант принял у них заказ и оставил их сидеть друг против друга в полном молчании.
 Томительная пауза продолжалась.
 – Я уже вижу, что наш обед обещает быть совершенно очаровательным, – сказала Синди. – Боже мой, сколько же он продлится!
 – Я бы сам предпочел заниматься сейчас совсем другим, мисс Форрест. Но как вы сами вчера справедливо заметили, я всего лишь государственный служащий и делаю то, что мне приказано.
 – Карелла все еще работает у вас? – спросила Синди.
 – Да.
 – Я бы предпочла отобедать с ним.
 – Увы, вам достался я, – сказал Клинг. – К тому же, он женат.
 – Я знаю.
 – И у него двое детей.
 – Я знаю.
 – М-м-м. Видите ли, я не сомневаюсь, что он бы умер от счастья, получив такое невиданное задание, но, к сожалению, он сейчас расследует отравление.
 – И кого отравили?
 – Стэна Джиффорда.
 – О? Вот он чем занят? Я вчера читала об этом деле в газетах.
 – Да, это его дело.
 – Он, должно быть, хороший сыщик. Раз ему доверяют такие важные дела.
 – Да, очень хороший, – ответил Клинг.
 За столом снова повисла тишина. Клинг бросил взгляд на вход и заметил толстяка в черном, который входил в зал.
 – Это не ваш друг? – спросил он.
 – Нет. И, кроме того, тот не мой друг.
 – Лейтенант считает, что он вполне мог быть одним из ваших бывших дружков.
 – Нет.
 – Или кем-то из ваших прежних знакомых.
 – Нет.
 – Вы уверены, что его не было на снимках, которые вам показали вчера?
 – Совершенно уверена. Я не знаю этого человека и не могу представить, что ему от меня надо.
 – По этому поводу у лейтенанта тоже есть кое-какие мысли.
 – Какие же это мысли?
 – Мне бы не хотелось обсуждать это.
 – Это почему же?
 – Потому что... нет, мне не хотелось бы.
 – Лейтенант, наверное, считает, что этот человек хочет переспать со мной? – предположила Синди.
 – Что?
 – Я сказала, что...
 – Да, что-то в этом роде, – ответил Клинг и откашлялся.
 – Чему тут удивляться, – сказала Синди.
 В этот момент пришел официант, спасая Клинга от дальнейших объяснений. Синди заказала на первое фирменное блюдо “антипасто”. Клингу принесли заказанный им рыбный суп. Он подождал, пока есть начнет Синди.
 – Ну и как? – спросил он.
 – Очень хорошо.
 Какое-то время они ели молча.
 – Так в чем же состоит план? – спросила Синди.
 – Лейтенант считает, что ваш поклонник – человек отчаянный, и здесь он прав, как мне кажется. Лейтенант надеется, что он увидит нас вместе и нападет на меня.
 – И что дальше?
 – А дальше я даю ему отпор и отвожу его в полицию.
 – Герой вы мой, – сухо заметила Синди и подцепила с тарелки анчоус.
 – Предполагается, что я буду проводить с вами как можно больше времени, – сказал Клинг и после паузы продолжил: – Видимо, мы сегодня вечером поужинаем вместе.
 – Что?
 – Да, – подтвердил Клинг.
 – Послушайте, мистер Клинг...
 – Это не моя идея, мисс Форрест.
 – А если у меня другие планы?
 – Они действительно у вас есть?
 – Нет, но...
 – Тогда нет проблем.
 – Я не хочу ужинать, мистер Клинг, одна, без партнера.
 – Я буду вашим партнером.
 – Я не об этом. Я живу на собственные доходы. И не могу себе позволить...
 – Я сожалею, но финансовые условия таковы, как я уже их вам изложил...
 – Да, но объясните вашему лейтенанту, что я не могу себе позволить ужинать в ресторане каждый вечер, вот и все. Я зарабатываю сто два доллара в неделю за вычетом налогов, мистер Клинг. Я плачу за обучение в колледже и снимаю квартиру...
 – Я не думаю, что это продлится долго. Если ваш ухажер выследит нас, то появится он очень скоро. А до тех пор нам придется мириться с существующим положением. Вы видели последний фильм Хичкока?
 – Что?
 – Новый...
 – Нет, не видела.
 – Значит, мы пойдем посмотрим его после ужина.
 – Зачем?
 – Нам надо оставаться вместе. – Клинг помолчал. – В качестве альтернативы я могу предложить прогулку, но, боюсь, вечером будет холодно.
 – А я предлагаю вам сразу после ужина отправляться домой, – сказала Синди. – К концу дня я очень устаю. Во вторник, среду и четверг я едва успеваю съесть бутерброд и бегу на занятия. Я не из тех девиц, что прожигают жизнь. Думаю, вы это понимаете.
 – Приказ лейтенанта, – сказал Клинг.
 – Ясно, только вы ему самому предложите посмотреть новый фильм Хичкока. Я поужинаю с вами, раз вы настаиваете, но после этого я пойду спать. – Синди помолчала. – И вас я с собой не зову.
 – Это понятно. Но в этом городе много жителей, мисс Форрест, и один из них – тот тип, что охотится за вами. Я не знаю, сколько времени нам потребуется, чтобы выкурить его, я не знаю, где и когда он выследит нас, но я точно знаю, что он не увидит нас вместе, если вы будете нежиться в своей постели, а я – в своей. – Клинг глубоко вздохнул. – Так что сегодня вечером, мисс Форрест, мы вместе отужинаем, потом пойдем смотреть фильм Хичкока. А затем выпьем где-нибудь кофе, а уж после этого я провожу вас домой. Завтра суббота, поэтому мы вполне можем отдохнуть на славу. И в воскресенье тоже. В понедельник...
 – О, Боже, – сказала Синди.
 – Веселее, – заметил Клинг. – Вон несут ваше горячее.


* * *

 Из-за того, что белый ударил негра в баре на Калвер-авеню приблизительно в то время, когда Синди ела горячее, пятеро детективов 87-го участка были вызваны по тревоге для подавления того, что выглядело, как начало настоящего бунта. Среди этих пятерых оказались Мейер и Карелла, их шеф руководствовался тем, что Стэн Джиффорд уже мертв, а вот потасовка на Калвер-авеню, если вовремя не вмешаться, может привести ко многим новым трупам.
 Разумеется, немедленно сделать было ничего нельзя. Бунт или начинается, или нет, и очень часто присутствие полицейских лишь будоражит толпу, приводя к прямо противоположным результатам. Полицейские и детективы 87-го участка могли только выжидать, кого-то успокаивая, высматривая в толпе тех, кому еще хоть что-то можно втолковать, и разъясняя им, что арестованы оба участника драки, а не только негр. Одних можно запугать, других – нет. Полицейские бродили по улицам, пытаясь убедить толпу мягкими уговорами и дружеским похлопыванием по плечу. В тот октябрьский день долго все висело на волоске.
 К четырем часам толпы стали расходиться. Дежурных полицейских оставили в районе в усиленных нарядах, а детективов отпустили к их привычным занятиям. Мейер и Карелла отправились в центр города к Марии Вальехо.
 Ее улица была в одном из лучших районов города – это были кварталы старых кирпичных домов с чистыми крылечками и застекленными входными дверями. Они вошли в небольшое парадное с почтовыми ящиками из начищенной бронзы и такими же блестящими кнопками звонков, нашли в списке под номером двадцать два квартиру Марии и позвонили. Ответный звонок звучал долго и настойчиво: он преследовал их даже на покрытой ковровой дорожкой лестнице, когда они поднимались на второй этаж. Они позвонили в дверь с полированными бронзовыми двойками. Дверь открылась почти тотчас же.
 Мария была маленькой, очень энергичной брюнеткой. Ей было около тридцати двух лет, ее черные густые волосы были стянуты на затылке, на лице блестели карие глаза, красовался большой рот и прямой, явно подправленный хирургом-косметологом нос. Она была одета в белую блузку и черные узкие брюки. В ушах висели две круглые сережки, других украшений она не носила. Она открыла дверь так, будто ждала гостей на вечеринку, и, увидев детективов, ужасно удивилась.
 – Да? – сказала она. – В чем дело? – Она говорила без тени акцента. Если бы Карелле предложили определить по ее речи, откуда она родом, он бы выбрал Бостон или его окрестности.
 – Мы из полиции, – сказал он, показывая свой жетон. – Мы расследуем смерть Стэна Джиффорда.
 – А, ясно, – сказала она. – Входите.
 Они вошли в ее квартиру. Квартира выдавала оригинальный, но хороший вкус хозяйки и была заполнена вещами из лучших антикварных лавок города и из магазинов уцененных товаров. Стены и полки изобиловали самыми разными вещицами: старыми щелкунчиками, старыми театральными афишами, были там и французская кукла, и акварельные наброски костюмов и декораций, а также несколько военных медалей, черная шелковая шляпа и куски плавника. Гостиная оказалась маленькой, с широкими зашторенными окнами, выходящими на улицу, залитую послеполуденным солнцем. Из мебели там стояли софа и кресло, обшитые темно-зеленым бархатом, кресло-качалка, низкий табурет для ног и столик с мраморной столешницей, на котором лежало несколько номеров “Пари-матч”.
 – Садитесь, пожалуйста, – сказала Мария. – Может, выпьете что-нибудь? Ах, вам нельзя? А кофе?
 – От чашечки кофе не откажусь, – сказал Карелла.
 – Кофе на плите. Остается только налить. Я всегда держу кофейник на плите. Я, наверное, выпиваю миллион чашек кофе в день. – Она ушла на маленькую кухню. Им было видно, как она разливала кофе по чашечкам из эмалированного чайника с ручной росписью, чашечки стояли на стеклянной столешнице под настольной лампой с большим абажуром. Чашки, ложечки, сахар и сливки она принесла в гостиную на маленьком тиковом подносе; смахнув французские журналы в сторону, она подала кофе детективам. Потом села в кресло-качалку и, раскачиваясь, стала отпивать маленькими глотками кофе из чашки.
 – Я купила это кресло, когда Кеннеди убили, – сказала она. – Вам нравится? Того и гляди развалится. Что вы хотите знать о Стэне?
 – Насколько мы знаем, вы были с ним в его уборной, перед тем как он в последний раз поднялся на сцену, мисс Вальехо. Верно?
 – Верно, – сказала она.
 – Вы там были одна с ним?
 – Нет, в комнате находились несколько человек.
 – Кто именно?
 – О! Я так сразу и не вспомню. Кажется, Арт был там, да... и, может быть, еще один человек.
 – Джордж Купер?
 – Да, верно. Слушайте, а вы откуда знаете?
 Карелла улыбнулся.
 – Но мистер Купер в комнату не входил, верно?
 – Нет, почему же, входил.
 – Я имею в виду, что он просто постучал в дверь и позвал мистера Джиффорда, так?
 – Нет, он вошел, – сказала Мария. – Он там пробыл не так уж мало времени.
 – Сколько времени, вы говорите, провел мистер Купер в уборной?
 – Что-то около пяти минут.
 – Вы это хорошо помните?
 – Да, хорошо. Он там был, это точно.
 – Что еще вы помните, мисс Вальехо? Что происходило в уборной в тот вечер в среду?
 – Ничего. Мы просто беседовали. Стэн отдыхал, пока певцы выступали, а я зашла покурить и поболтать, вот и все.
 – О чем вы болтали?
 – Я не помню. – Она пожала плечами. – Так, ни о чем. Пока на мониторе пели певцы, мы говорили о том о сем.
 – Мистер Джиффорд ел что-нибудь? Пил?
 – Что вы, нет. Мы просто говорили.
 – И даже кофе не пил? Ничего?
 – Нет. Нет.
 – А витамины он не принимал? Может, вы случайно заметили?
 – Нет, ничего такого я не заметила.
 – А, может, он какую-нибудь таблетку проглотил?
 – Нет, мы просто говорили, вот и все.
 – Вам нравился мистер Джиффорд?
 – Ну... – Мария колебалась. Она встала с кресла, подошла к кофейному столику, поставила свою чашку, возвратилась к креслу и только тогда пожала плечами.
 – Он вам нравился, мисс Вальехо?
 – Мне бы не хотелось говорить о покойном, – сказала она.
 – Мы прекрасно говорили о нем буквально минуту назад.
 – Мне бы не хотелось говорить о нем плохо, – уточнила мисс Вальехо.
 – Значит, вы его недолюбливали?
 – Ну, он был чересчур требовательный, вот и все.
 – В чем требовательный?
 – Вы, наверное, знаете, что я старшая костюмерша студии.
 – Да, мы знаем.
 – Под моим началом работают восемь человек. Это большой штат. Я за всех отвечаю, и не так-то легко костюмировать шоу каждую неделю, можете мне поверить. Я... я не думаю, что Стэн облегчал мне работу, вот и все. Он... ну... он не очень хорошо разбирался в костюмах, но делал вид, что разбирается и... короче говоря, он иногда действовал мне на нервы.
 – Ясно, – сказал Карелла.
 – Но вы пришли, тем не менее, поболтать с ним в его уборную, – произнес Мейер в нос, а потом чихнул.
 – Видите ли, вражды между нами не было. Просто время от времени мы орали друг на друга, вот и все. Поскольку он ни черта не понимал в костюмах, а я в них прекрасно разбираюсь, вот и все. Но это не мешало мне приходить в его уборную поболтать. Не вижу ничего ужасного в том, чтобы зайти в его уборную и поговорить.
 – Никто не видит в этом ничего предосудительного, мисс Вальехо.
 – Я хочу сказать, я знаю, что убили человека и все такое, но это еще не причина, чтобы придираться к каждому сказанному слову или самому маленькому поступку. Люди подчас спорят, как вы понимаете.
 – Да, мы понимаем.
 Мария помолчала. Потом перестала качаться в кресле, повернула голову к занавешенному окну, из которого лился солнечный свет, и сказала тихим голосом:
 – Впрочем, зачем это я? Догадываюсь, вам уже наверняка донесли, что мы со Стэном ненавидели друг друга. – Она пожала плечами. – Мне кажется, он собирался уволить меня. Слышала, что больше терпеть он меня не хотел.
 – Кто это вам сказал?
 – Дейвид. Он сказал – Дейвид Крэнтц, наш продюсер, – он сказал, что Стэн собирается меня уволить. Вот поэтому я и пошла в его уборную в среду вечером. Спросить его об этом, попытаться... Работа эта неплохо оплачивалась. На личности на работе переходить глупо. Я не хотела потерять эту работу, вот и все.
 – Вы с ним поговорили о вашей работе?
 – Я начала, но тут пришел Арт, потом Джордж, и все. – Она снова помолчала. – Если я правильно понимаю, все это имеет сейчас чисто академический интерес, верно?
 – Пожалуй.
 Мейер шумно высморкался, убрал свой платок в карман, а потом как бы невзначай спросил:
 – Вас хорошо знают в вашем мире, мисс Вальехо?
 – О, да, конечно.
 – Так что, если бы мистер Джиффорд выгнал вас, вы бы смогли найти себе другую работу. Это верно?
 – Ну... слухи в нашей среде быстро распространяются. Вы, наверное, знаете, это плохо, когда тебя выгоняют с какой бы то ни было работы. А на телевидении... я бы предпочла сама уйти, вот и все. Я хотела выяснить это, вот почему я и пошла в его уборную. Чтобы выяснить. Если он действительно собирался меня выгнать, то я бы хотела оставить работу по собственному желанию, вот и все.
 – Но вы так и не смогли обсудить эту проблему.
 – Нет. Я же уже говорила вам. Арт пришел.
 – Ну что ж. Спасибо, мисс Вальехо, – сказал, поднимаясь, Карелла. – Кофе у вас был превосходный.
 – Послушайте... – Она уже встала со своего кресла, которое продолжало раскачиваться, солнце играло на занавесях позади нее. Она какое-то время покусывала губу, а затем сказала: – Послушайте, я к этому не имею никакого отношения.
 Мейер и Карелла молчали.
 – Я не любила Стэна, и, может быть, он собирался выгнать меня, но я не чокнутая, понимаете. Может, я немного вспыльчивая, но я не чокнутая. Мы не ладили, вот и все. Но это еще не причина, чтобы убивать человека. Я хочу сказать, что многие на студии не ладили со Стэном. У него был тяжелый характер, вот и все, да к тому же он был звездой. Мы время от времени вздорили, вот и все. Но я его не убивала. Я... я не знаю, как вообще к такому делу подступиться.
 Детективы продолжали молча смотреть на нее. Мария едва заметно пожала плечами.
 – Вот и все, – сказала она.


* * *

 Когда они снова оказались на улице, день уже умирал. Карелла посмотрел на часы и сказал:
 – Давай позвоним Бобу, узнаем, удалось ли ему найти нашего друга Уэзерли.
 – Позвони сам, – сказал Мейер. – Я себя паршиво чувствую.
 – Шел бы ты лучше домой, в постель, – посоветовал Карелла.
 – Ты помнишь, что сказала Фанни Брайс о лучшем средстве от простуды? – спросил Мейер.
 – Нет, что?
 – Лучшее средство, от простуды – положить на грудь горячего еврея.
 – А ты лучше прими аспирин, – заключил Карелла.
 Они доехали до ближайшей аптеки, и Карелла позвонил в следственный отдел. О’Брайен сказал ему, что трижды звонил Уэзерли, но телефон молчит. Карелла поблагодарил его, повесил трубку и вернулся в машину, где простуженный Мейер сморкался в платок. К тому времени, когда они добрались до отдела, О’Брайен позвонил Уэзерли в четвертый раз, и снова безуспешно. Карелла предложил Мейеру пойти домой, но Мейер настоял на том, что он перепечатает, по крайней мере, один из отчетов о беседах с теми, кого они видели в последние два дня. Он ушел домой всего на двадцать минут раньше Кареллы. Карелла закончил писать отчеты как раз ко времени прихода своей смены, Энди Паркера, который, как всегда, опоздал на полчаса. Карелла еще раз попробовал дозвониться до Уэзерли, а затем попросил Паркера звонить по этому телефону весь вечер и в случае успеха тут же сообщить ему. Паркер пообещал, что все сделает, в чем Карелла сильно сомневался.
 Домой в Риверхед он добрался в четверть восьмого. Близняшки встретили его на пороге, чуть не сбив с ног. Он поднял обоих на руки и понес их на кухню, в этот момент и зазвонил телефон.
 Он опустил детей на пол и подошел к телефону.
 – Алло? – сказал он.
 – Спорю, ты был уверен, что я не позвоню, а?
 – Кто это?
 – Энди Паркер. Я только что дозвонился до Уэзерли. Он сказал, что вернулся домой всего десять минут назад. Я посоветовал ему никуда не уходить и дожидаться тебя дома.
 – О, – сказал Карелла. – Спасибо.
 Он повесил трубку и направился к кухне, в дверях которой стояла Тедди. Она молча смотрела на него, он тоже сделал паузу, а потом пожал плечами.
 – Думаю, что перед уходом я еще успею поесть, – сказал он просто.
 Тедди незаметно вздохнула, но Марк, старший из близнецов – он родился на пять минут раньше, – внимательно наблюдал за родителями. Он взмахнул рукой и обреченно произнес:
 – Он уходит.
 Эйприл, думая, что это игра, бросилась в объятия Кареллы с криком:
 – Он уходит, он уходит, он уходит!


* * *

 Арт Уэзерли уже ждал его. Он провел Кареллу через квартиру в студию, окна которой выходили в парк. В студии стоял письменный стол с пишущей машинкой и пепельницей, стопкой чистой бумаги и еще одной стопкой исписанной бумаги с многочисленными карандашными пометками. На стене висело несколько профессиональных дипломов, под ними находился низенький книжный шкаф. Уэзерли жестом пригласил Кареллу сесть на один из двух имевшихся стульев. Хозяин студии выглядел совершенно спокойным, но пепельница на столе уже переполнилась окурками, а он закурил очередную сигарету.
 – Я не привык к звонкам из полиции, – сказал он сразу.
 – Да, мы заходили к вам...
 – Особенно, когда тебе говорят оставаться на месте и не покидать квартиру.
 – Энди Паркер – не самый тактичный из полицейских...
 – Я хочу сказать, что не привык к таким диктаторским методам, – сказал Уэзерли.
 – Мы не диктаторы, мистер Уэзерли, – мягко произнес Карелла. – Мы расследуем убийство и приезжали к вам вчера, но...
 – Я оставался у друга.
 – У какого друга?
 – У девушки. Я был так потрясен в среду вечером после... после того, что случилось, поэтому я и поехал к ней. Я там пробыл два дня. – Уэзерли помолчал. – Надеюсь, законом это не запрещается?
 – Разумеется, нет. – Карелла улыбнулся. – Я прошу прощения за те неудобства, что мы доставили вам, но нам действительно надо задать вам несколько вопросов.
 Уэзерли, кажется, немного успокоился.
 – Ладно, – сказал он. – Но ведь не было никакой необходимости приказывать мне не выходить из дома.
 – Я прошу у вас прощения, мистер Уэзерли.
 – Ладно, чего уж там.
 – Я бы хотел, чтобы вы рассказали мне, что происходило в уборной Стэна Джиффорда перед тем, как он в последний раз ушел в тот вечер на сцену.
 – Я не помню всех подробностей.
 – Расскажите мне только то, что вы помните.
 Уэзерли задумался, затушил сигарету, тут же прикурил следующую, а затем сказал:
 – Когда я вошел туда, там была Мария. Она о чем-то спорила со Стэном. По крайней мере...
 – Спорила?
 – Да. Я слышал, как они кричали друг на друга, когда подходил к двери.
 – Продолжайте.
 – Когда я вошел, атмосфера была немного натянутой, но пока я был там. Мария почти все время молчала. Мы со Стэном шутили, больше всего о фольклорных певцах. Он ненавидел фольклорное пение, но эта группа очень популярна в настоящее время, и его уговорили пригласить их.
 – Значит, вы их вышучивали?
 – Да. Пока смотрели за их выступлением по монитору.
 – Понятно. Дружески, правильно я понял?
 – О, да.
 – А что случилось потом?
 – Ну... затем вошел Джордж. Джордж Купер, помреж программы.
 – Он вошел в комнату?
 – Да.
 – Сколько времени он там оставался?
 – Минуты три-четыре, по-моему.
 – Ясно. Но он не спорил с Джиффордом, нет?
 – Нет.
 – Только Мария?
 – Да. Причем до того, как я пришел туда, понимаете?
 – Понимаю. А как насчет вашего спора? – спросил Карелла.
 – Моего?
 – Да. Как насчет вашего спора с Джиффордом перед выходом программы в эфир?
 – Спора? Кто сказал, что у нас был спор?
 – Значит, не было?
 – Конечно, нет.
 Карелла глубоко вздохнул.
 – Мистер Уэзерли, разве вы не говорили, что хотели бы, чтобы Стэн Джиффорд сдох.
 – Нет, сэр.
 – Вы не говорили этого?
 – Нет, сэр. Не говорил. Мы со Стэном хорошо ладили. – Уэзерли помолчал. – Многие люди, готовившие программу, не ладили с ним. Но у меня с ним проблем не возникало.
 – Кто не ладил с ним, мистер Уэзерли?
 – Ну, во-первых, Мария. Я только что сказал вам об этом. И Дейвид Крэнтц его не особенно любил. Он всегда говорил в присутствии Стэна, что актеры – быдло, а комики – всего лишь смешные актеры. И Джорджу Куперу не очень-то нравилась его роль... ну, подручного. Устанавливать тишину в студии, бегать за кофе, приносить Стэну его таблетки, следить за тем, чтобы все...
 – Что приносить Стэну?
 – Его таблетки, – сказал Уэзерли. – Стэн был нервным человеком. Думаю, что он принимал транквилизаторы. Как бы то ни было, Джордж был главным мальчиком на побегушках, который появлялся, как только Стэн щелкал пальцами.
 – А в среду вечером Джордж принес ему таблетку?
 – Когда? – спросил Уэзерли.
 – В среду вечером. Когда он пришел в уборную.
 Уэзерли задумался на мгновение, а затем сказал:
 – Теперь, когда вы упомянули об этом, мне кажется, что приносил.
 – Вы в этом уверены?
 – Да, сэр. Вполне уверен.
 – И Стэн взял у него таблетку?
 – Да, сэр.
 Карелла неожиданно поднялся.
 – Вы не возражаете пройти со мной, мистер Уэзерли? – спросил он.
 – Пройти? Куда?
 – В город. Нам надо уточнить несколько вещей.


* * *

 Несколько вещей, которые хотел уточнить Карелла, заключались в противоречивых показаниях трех человек, которые были вместе с Джиффордом перед его последним выходом в эфир. Он решил, что лучше всего это сделать в следственном отделе, где полицейские имеют психологическое преимущество. Не было ничего зловещего ни в зеленых фонарях у здания участка, ни в высокой стойке в комнате дежурного, ни в объявлении, советующем посетителям не заходить за стойку, ни даже в белой вывеске СЛЕДСТВЕННЫЙ ОТДЕЛ, которая была написана черными квадратными буквами и указывала на лестницу из железных ступеней, идущих вверх. И, разумеется, не было ничего опасного ни в самих ступенях, ни в узком коридорчике, ни в различных комнатах с аккуратными обозначениями: ДОПРОСЫ, ТУАЛЕТ, КАНЦЕЛЯРИЯ. Деревянный поручень, который отгораживал помещение следственного отдела от остальных комнат, выглядел вполне невинно, да и сам следственный отдел – несмотря на решетки на окнах – выглядел, как любое другое деловое помещение: столы, картотеки, звонящие телефоны, графин и доски объявлений, люди, работающие без пиджаков. Но Арт Уэзерли, Мария Вальехо и Джордж Купер были очевидно испуганы обстановкой и еще больше испугались, когда их отвели в разные комнаты для допроса. Боб О’Брайен, громадный полицейский мальчишеского вида допрашивал Купера в кабинете лейтенанта. Стив Карелла допрашивал Марию в канцелярии, выгнав оттуда Альфа Мисколо, который печатал там отчеты и отчаянно сопротивлялся столь бесцеремонному обращению. Мейер, совершенно простуженный и потому не расположенный слушать всякий вздор, допрашивал Арта Уэзерли в почти пустой комнате допросов. Трое детективов заранее договорились, какие вопросы задавать и в каком направлении вести допрос. В разных комнатах с разными подозреваемыми шла обычная рутинная работа.


* * *

 – Вы сказали, что не пили кофе, мисс Вальехо, – повторил Карелла. – Мистер Купер говорит, что в комнате были кофейные чашки. Так были они там или не были?
 – Нет. Я не помню. Я знаю, что я никакого кофе не пила.
 – А Арт Уэзерли?
 – Нет. Я не видела, чтобы он что-нибудь пил.
 – Джордж Купер давал Джиффорду таблетку?
 – Нет.
 – Вы спорили с Джиффордом, когда вошел Арт Уэзерли?
 – Нет.
 – Давайте еще раз вернемся к этому, мистер Купер, – сказал О’Брайен. – Вы утверждаете, что только постучали в дверь и просунули в комнату голову, верно?
 – Верно.
 – Вы там были всего несколько секунд.
 – Да. Послушайте, я...
 – Вы давали Стэну Джиффорду таблетку?
 – Таблетку? Нет! Нет, не давал!
 – Но в комнате были кофейные чашки, верно?
 – Да. Послушайте, я ничего ему не давал! Вы что пытаетесь?..
 – Вы слышали, чтобы Арт Уэзерли желал Джиффорду сдохнуть?
 – Да.


* * *

 – Ладно, Уэзерли, – сказал Мейер. – Когда Купер дал ему эту таблетку?
 – Как только вошел в комнату.
 – И чем запил ее Джиффорд?
 – Тем кофе, что мы пили.
 – Вы все пили кофе, так?
 – Да.
 – Кто пил?
 – И Мария, и Стэн, и я тоже.


* * *

 – Тогда зачем вы пошли в ту комнату, Мария, если не спорить?
 – Я пошла... поговорить с ним. Я думала, что мы сможем...
 – Но вы ведь спорили, разве не так?
 – Нет. Клянусь Богом, я не...
 – Зачем же вы тогда лгали насчет кофе? Вы пили кофе или нет?
 – Нет. Кофе не было. Пожалуйста, я...


* * *

 – Подождите, подождите, мистер Купер. Вы или заходили в комнату, или нет. Вы либо дали ему таблетку, либо...
 – Говорю вам, я не давал.
 – Вы когда-нибудь давали ему таблетки?
 – Нет.
 – Он ведь принимал транквилизаторы, верно?
 – Я не знаю, что он принимал. Я никогда ему ничего не приносил.
 – Никогда?
 – Может, один или два раза. Аспирин. Когда у него голова болела.
 – Но не транквилизатор?
 – Нет.
 – А витаминную капсулу?


* * *

 – Он протянул ему таблетку, – сказал Уэзерли.
 – Какую таблетку?
 – Не знаю.
 – Вспоминайте.
 – Я вспоминаю. Маленькую таблетку.
 – Какого цвета?
 – Белую.
 – Значит, таблетку? Такую, как аспирин? Да?
 – Да. Да, кажется, такую. Я не помню.
 – Но ведь вы видели это?
 – Да, но...


* * *

 Потом в следственном отделе они свели все это вместе. Они оставили подозреваемых в кабинете лейтенанта под наблюдением дежурного, а сами сели вокруг стола Кареллы и сравнили полученные ответы. Результат их не очень удовлетворил, но не удивил. Все они работали в полиции уже достаточно много лет, чтобы не удивляться тому, что люди возводят напраслину друг на друга. Каждый раз это их немного огорчало, но не удивляло. Они имели дело с фактами, и факты, касающиеся дела Стэна Джиффорда, они принимали с мрачной решимостью.
 А факты были простые и обескураживающие.
 Сравнив результаты допросов, они пришли к выводу, что все трое подозреваемых лгут.
 Мария Вальехо действительно спорила с Джиффордом и действительно пила кофе, но она отрицала оба эти факта, поскольку понимала, насколько уличающими могут стать эти два внешне не связанных между собой события. Она поняла, что Джиффорда могли отравить, опустив что-то в его кофе. Если бы она признала, что в уборной пили кофе и что они с Джиффордом пили кофе вместе, и если бы, кроме того, она признала, что они спорили, разве ее нельзя было заподозрить в том, что она опустила смертельную дозу яда в чашку своего шефа? Поэтому Мария беззастенчиво лгала, но благородно отказывалась обвинить других. Ей было достаточно придумать собственный способ выхода из ситуации, которая представлялась ей зловещей западней.
 Арт Уэзерли в самом деле пожелал своему работодателю сдохнуть, причем пожелал это вслух и в присутствии другого человека. В тот вечер Стэн Джиффорд на виду у миллионов потерял сознание. Арт Уэзерли, словно ребенок, загадавший страстное желание и увидевший, что оно осуществилось, не только поразился, но и испугался. Он сразу же вспомнил свои слова, сказанные в присутствии Джорджа Купера перед выходом в эфир, и совершенно определенно понял, что Купер их тоже вспомнит. Его страх усилился, когда он осознал, что был одним из последних людей, кто имел дело с еще живым Джиффордом, и что близость к Джиффорду в этом деле об отравлении в сочетании со случайным пожеланием во время репетиции могут послужить основанием для обвинения его в совершении убийства. Когда ему позвонили из полиции и попросили не уходить из дома, он понял, что выиграл в лотерее. Но отнюдь не поощрительный приз. В отчаянии он попытался оспорить утверждение Купера и бросить на него самого тень как на подозреваемого. Он видел несколько раз за последние три года, как Купер приносил Джиффорду таблетку аспирина, и решил выдумать на основе виденного ранее передачу таблетки в вечер смерти Джиффорда, тем самым безжалостно подставляя Купера. Но испуганный человек не заботится о том, на кого падает вина, лишь бы она пала не на него.
 Почти таким же образом Купер приходит к неожиданному пониманию того, что он был не только одним из последних, кто общался с Джиффордом в этой жизни, но и самым последним. Несмотря на то что он провел с ним в уборной несколько минут, он решил, что безопаснее сказать, будто он лишь просунул в дверь голову. И поскольку по пути на сцену Джиффорд не говорил ни с одной живой душой, Купер счел, что будет мудро выдумать никогда не существовавшего оператора. Затем, чтобы с уверенностью выпутаться из очень сомнительной ситуации, он вспоминает ругань Уэзерли и вовремя рассказывает о ней детективам, хотя он точно знает, что выражение это произносится сотню раз за время любой телевизионной репетиции.
 Все лжецы.
 Но не убийцы.
 После трехчасовых утомительных допросов детективы обрели уверенность, что все трое лжецов в некоем очистительном катарсисе начали говорить наконец правду. Да, мы лгали, признались они все поодиночке, но теперь мы говорим правду. Мы не убивали Стэна Джиффорда. Мы не можем отличить стро-не-помню-как-там-дальше от сапога. Кроме того, мы добрые милые люди – посмотрите на нас. Мы, конечно, лжецы, но не убийцы, нет. Мы не убивали. Это сущая правда.
 Мы не убивали.
 Детективы поверили им.
 В своей профессиональной жизни они слышали достаточно лжи, чтобы знать, что у правды есть маленькое колечко, которое способно небоскребы рушить. Они отослали троицу по домам, не извинившись за доставленные неудобства. Боб О’Брайен зевнул, потянулся, спросил Кареллу, нужен ли он ему еще, надел шляпу и ушел. Мейер и Карелла сидели в комнате следователей за столом напротив друг друга. Было без четверти двенадцать. Зазвонивший телефон заставил их вздрогнуть. Мейер снял трубку.
 – Мейер, 87-е отделение, – сказал он. – А, привет, Джордж. – Потом прошептал Карелле: – Это Темпл. Я попросил его проверить алиби Крэнтца. – А в трубку продолжил: – Что ты наскреб? Ясно. Ага. Ясно. Хорошо. Спасибо. – И повесил трубку. – Он наконец добрался до последнего человека в списке Крэнтца, того голливудского режиссера. Режиссер был в театре, только что вернулся в гостиницу. Его маленькая красотка при нем. – Мейер поднял брови.
 Карелла смотрел на него устало.
 – Что нарыл Темпл?
 – Он говорит, все подтверждают алиби Крэнтца. Крэнтц поднялся в комнату спонсоров за добрых четверть часа до начала эфира и оставался там до того времени, когда Стэну стало плохо.
 – М-м-м, – сказал Карелла.
 Они мрачно смотрели друг на друга. Полночь пришла и ушла; наступил новый день. Мейер громко чихнул. Карелла зевнул, а затем устало провел рукой по лицу.
 – Что ты думаешь? – спросил он.
 – Ничего. А что ты думаешь?
 – Ничего.
 Они помолчали.
 – Может, это самоубийство, – сказал Карелла.
 – Может.
 – О, Боже, как же я устал, – сказал Карелла.
 Мейер чихнул.




 Глава 6


 Он шел за ними до ресторана, а потом и до кинотеатра и теперь стоял в подворотне напротив ее дома и ждал, когда она придет. Ночь была холодная, и он поднял воротник пальто, спрятал руки в карманы и глубоко надвинул шляпу на лоб.
 Было десять минут первого, из кинотеатра они вышли без четверти двенадцать, и он знал, что оттуда они пойдут прямо домой. Он уже достаточно давно наблюдал за девушкой, чтобы узнать о ней кое-какие вещи, и одна из них – это то, что она не спала с кем попало. В прошлом месяце она время от времени проводила ночь с парнем, живущим на Баннинг-стрит, и однажды на следующее утро, как она ушла от него, он поднялся к этому парню и отделал его кастетом так, что тот плакал на кухонном полу, будто маленький ребенок. Он предупредил парня, чтобы тот не пытался вызвать полицию и чтобы никогда больше не приближался к Синди Форрест, никогда не пытался увидеть ее или даже позвонить ей. Парень закрывал разбитый рот окровавленной рукой и кивал, умоляя не бить его больше. Этот парень ее больше наверняка не побеспокоит. Так что он знал, что она не спит с каждым встречным-поперечным, и, кроме того, он знал, что она никуда не пойдет с этим парнем после кино, потому что этот блондин – полицейский.
 Он почувствовал запах легавого, как только увидел его сегодня днем, когда тот зашел за ней в контору, чтобы отвести на обед. Он узнал вид легавого и запах легавого и тотчас же понял, что хитрые ищейки расставляют для него ловушку, в которую он должен непременно попасться – вот я, ублюдки, ловите.
 Потеха.
 Он убрался подальше от ресторана, где они обедали, почуяв вонь, которая шла от легавого, он понял – что-то затевается, но еще не знал, какую ловушку они ему расставили. Блондин ходил в точности, как полицейский, такая походка бывает только у них. У него также была какая-то вороватая манера оглядывать происходящее вокруг, он поворачивал голову в одну сторону, а на самом деле осматривал другую – очень известный сыщицкий трюк, которым иногда пользуются и известные преступники и с которым знакомо большинство полицейских от Восточного до Западного побережья. Он знал полицейских в разных частях этой маленькой страны Америки, он разбил больше их голов, чем имеется у него пальцев на ногах и на руках. Он ничего не имел против того, чтобы разбить еще одну, но сначала он должен обойти их ловушку. Чего он делать не собирался, так это попадать в нее.
 Зимой или когда, как сейчас, холодно, и людям приходится надевать пальто и плащи, вы всегда можете сказать, вооружен человек или нет, потому что, если он носит кобуру подмышкой, вторая пуговица сверху на плаще всегда расстегнута. Если же кобура у него висит на поясе, на плаще расстегнута пуговица как раз над талией, чтобы правая рука легко могла вытащить пистолет – это было первое конкретное доказательство того, что Белобрысый из полиции. Он служил в полиции и носил кобуру на поясе. Наблюдая за ним через застекленную дверь во втором ресторане, уже вечером, он заметил, как на миг сверкнул жетон Белобрысого в бумажнике, который он вытащил и открыл, расплачиваясь с официантом. Это был второй конкретный факт, а для сообразительного человека достаточно одного-двух фактов, чтобы нарисовать всю картину, особенно, когда все вокруг буквально провоняло духом легавого.
 Единственное, чего он не знал, так это в чем состояла ловушка, и следует или нет прищучить Белобрысого, возможно, отделав его тут же. Но он решил, что сегодня лучше приняться за девицу. Пора ей узнать, что можно делать, а что нельзя. Откладывать это на более позднее время не имело смысла. Девице пора знать, что ей не следует спать с парнями, живущими на Баннинг-стрит или в любом другом месте этого города. И ей также необходимо запомнить, что и с полицейскими связываться не следует, какую бы ловушку они не готовили. Она должна это узнать сегодня же, раз и навсегда, потому что он не собирается оставаться в тени надолго. Девица должна знать, что она принадлежит ему и никому более.
 Он решил, что изобьет ее сегодня ночью.
 Он снова бросил взгляд на часы – четверть первого – и удивился, где они так долго болтаются. Может, ему следовало пасти их, когда они вышли из кино, а не бежать стремглав сюда. И все же, если Белобрысый...
 На улице показалась машина, он отступил в тень и стал ждать. Машина двигалась медленно. “Смелей, Белобрысый, – думал он, – за тобой хвоста нет, нет нужды ездить так медленно”. Он ухмыльнулся в темноте. Машина остановилась у тротуара. Белобрысый вышел и, обойдя машину, открыл дверцу для девицы, а затем вместе с ней подошел к парадному. Девица жила на верхнем этаже серого четырехэтажного здания. На табличке рядом с ее звонком значилось: С. ФОРРЕСТ – это первое, что он выяснил о ней в свое время, почти два месяца тому назад. Чуть позднее он взломал замок ее почтового ящика и обнаружил два письма, адресованных мисс Синтии Форрест. Это хорошо, что она была не замужем, поскольку в противном случае ее мужу бы не поздоровилось. Одно из них было от парня, который служил в Таиланде в Корпусе мира. Парню повезло, что он уехал в Таиланд, иначе бы к нему обязательно пришли и потребовали бы прекратить писать письма своей маленькой возлюбленной.
 Теперь Белобрысый открывал для нее внутреннюю дверь парадного. Девушка пожелала ему спокойной ночи – ее голос хорошо был слышен и на его стороне улицы, – а Белобрысый отдал ей ключи и что-то сказал, что он разобрать не смог. Дверь за девицей закрылась, и Белобрысый спустился по ступеням, вышагивая странной полицейской походкой, словно боксер, идущий к рингу, где его ждет спарринг-партнер: убрав голову в плечи – это был известный у легавых трюк, а глаза его скорее всего обшаривали улицу в обоих направлениях, при том, что голова не двигалась. Белобрысый сел в машину – мотор он не выключал, – нажал на газ и уехал.
 Он ждал.
 Пять минут спустя машина вынырнула из-за угла и медленно проехала мимо серого здания.
 Он чуть не рассмеялся. Неужели Белобрысый думает, что имеет дело с дилетантом? Он подождал, пока машина снова свернула за угол, потом, чтобы окончательно убедиться, что Белобрысый уехал, выждал еще, по меньшей мере, четверть часа.
 Затем быстро пересек улицу, завернул за угол и вошел в здание, примыкавшее к тому, в котором жила девушка. Пройдя здание насквозь, он попал во двор. Перебравшись через забор, он спрыгнул во двор дома девушки. Взглянув вверх, он увидел на четвертом этаже светящиеся окна. Подойдя к стене здания, он подпрыгнул и ухватился за нижнюю ступеньку пожарной лестницы. Легко подтянувшись и став ногами на ступеньку, он начал взбираться наверх. Мимо окон он крался с большой осторожностью, особенно мимо освещенного окна на втором этаже. Наконец он добрался до площадки на четвертом этаже, ее этаже.
 На площадке лестницы напротив ее окна стояла коробка из-под сыра, наполненная сухой землей, из которой торчали засохшие стебли. Площадка находилась рядом с ее спальней. Он заглянул в окно, в комнате никого не было. Он повернул голову налево, где из крохотного окошка ванной пробивался свет: девушка мылась. Он хотел было сразу пробраться в спальню, пока ее нет, но передумал. Он решил подождать, пока она ляжет в постель. Он хотел испугать ее по-настоящему.
 Комната освещалась только ночником, стоявшем на туалетном столике рядом с кроватью девушки. Кровать была хорошо видна с того места, где он скрючился на пожарной лестнице. С ближней к нему стороны кровати стоял единственный стул, который в темноте надо было не задеть. Он хотел, чтобы ее удивление было совершенным; он не собирался спотыкаться о мебель или будить ее раньше времени. Окно было лишь слегка приоткрыто сверху – видимо, для проветривания, она, скорее всего, открыла его, придя домой. Он не знал, закроет ли она его перед тем, как лечь спать. Это был очень приличный район, и в последнее время ничего опасного здесь не происходило – он специально это проверил из опасения, что какой-нибудь дешевый пижон случайно заберется в ее квартиру и спутает ему все карты, так что она вполне могла лечь спать и с приоткрытым, как сейчас, окном. Пока она была в ванной, он внимательно рассмотрел оконный запор и решил, что проблем с ним не будет, даже если она закроет окно.
 Неожиданно погас свет в ванной.
 Он распластался на кирпичной стене здания. Девушка что-то напевала себе под нос, когда вошла в комнату. Вдруг голос ее резко оборвался, она включила радио. Радио заорало неожиданно громко: Бог мой, она разбудит весь дом! Она продолжала вертеть ручку настройки, пока не нашла то, что хотела, – приятную музыку: много скрипок и труб под сурдинку, а затем только уменьшила громкость. Он ждал. Через минуту она подошла к окну и опустила жалюзи. “Хорошо, – подумал он, – окно она не закрыла”. Он подождал еще немного, а затем пригнулся на площадке пожарной лестницы – так он мог заглядывать в двухдюймовую щель, которую она оставила между нижним краем жалюзи и подоконником.
 Девушка еще не раздевалась. На ней было все то же коричневое платье, в котором она ходила вечером в ресторан, но, когда она повернулась и пошла к шкафу, он заметил, что молнию сзади она уже расстегнула. Платье расходилось, оставляя на спине треугольник с вершиной на копчике, треугольник пересекала белая эластичная лента бюстгальтера. По радио транслировали знакомую ей песню, поэтому, когда она открывала шкаф и снимала с крючка ночную рубашку, она подпевала. Она закрыла дверцу, подошла к кровати, села на нее со стороны, которая была ближе к окну, задрала подол и отстегнула по очереди обе резинки. Потом сняла туфли и чулки, подошла к шкафу, туфли положила вниз, а чулки опустила в сумку, висевшую на ручке с внутренней стороны дверцы. Она снова закрыла дверцу, затем, стоя у шкафа и не приближаясь к кровати, сняла платье. В бюстгальтере и трусиках она ушла в другой конец комнаты, где он не мог ее видеть, будто эта маленькая сучка знала, что он наблюдает за ней! Она продолжала напевать. Руки у него вспотели. Вытерев руки о рукав, он продолжал ждать.
 Она возвратилась так неожиданно, что испугала его. Она сняла с себя все белье и быстро шла голая к кровати, чтобы надеть ночную рубашку. Боже, как же она хороша! Он и не представлял себе, до чего она хороша. Он смотрел, как она слегка наклоняется и надевает рубашку на голову: когда она выпрямляется, рубашка ниспадает, закрывая ее груди и широкие бедра. Она зевнула, бросив взгляд на часы, снова скрылась из виду и возвратилась с книгой в бумажной обложке. Она легла в постель, чуть разведя ноги, натянула одеяло до колен, взбила подушку, почесала щеку и открыла книгу. Зевнула. Снова взглянув на часы, она видимо, передумала читать, положила книгу на ночной столик и снова зевнула.
 Мгновение спустя она потушила свет.


* * *

 Сначала она услышала голос.
 Голос произнес: “Синди”, и на какой-то миг ей показалось, что это во сне, поскольку слово прозвучало еле слышным шепотом. Но затем она снова его услышала где-то над собой и, широко открыв глаза, попыталась сесть, но что-то яростно вдавило ее в подушку. Она открыла рот, чтобы закричать, но чья-то рука зажала его. Она всматривалась в темноту поверх толстых пальцев.
 – Тихо, Синди, – произнес голос. – Веди себя тихо.
 Рука его зажимала ей рот сильно и плотно. Теперь он взобрался на нее, сев на живот, прижав коленями руки и второй рукой припечатывая ее к подушке.
 – Ты меня слышишь? – спросил он.
 Она кивнула. Рука продолжала зажимать ей рот, причиняя боль. Она хотела укусить руку, но рот не открывался. Он навалился на нее всем своим весом. Она попыталась пошевелиться, но его ноги и руки держали ее, как клещами.
 – Слушай меня, – сказал он. – Я сейчас из тебя все дерьмо выбью.
 Она тотчас же поверила ему: ужас сковал ее. Глаза ее постепенно привыкали к темноте. Она уже могла различить над собой его ухмыляющееся лицо. Пальцы его пахли табаком. Правой рукой он по-прежнему зажимал ей рот, а левой сжимал ее грудь. Говоря с ней, он не переставал мять сквозь тонкий нейлон мягкую плоть, время от времени пощипывая сосок. Медленным ленивым голосом он спросил:
 – Ты знаешь, за что я буду бить тебя, Синди?
 Она попыталась покачать головой, но его рука так крепко сжимала ей рот, что она не смогла и пошевелиться. Она понимала, что скоро расплачется. Ее начала бить дрожь. Он очень грубо мял ее грудь. Каждый раз, когда он сжимал сосок, она моргала от боли.
 – Я не хочу, чтобы ты ходила по городу с полицейскими, – сказал он. – Я не хочу, чтобы ты вообще с кем-нибудь шастала, но особенно с полицейскими.
 Теперь она видела его лицо ясно. Это был тот же самый человек, который приходил к ней на работу, тот же самый человек, который избил полицейского. Она вспомнила, как он бил полицейского ногой, когда тот упал на пол, и задрожала еще сильнее. Она услышала, как он засмеялся.
 – Сейчас я сниму свою руку с твоего рта, – сказал он, – потому что нам надо поговорить. Но если ты закричишь, я убью тебя. Ясно?
 Она попыталась кивнуть. Рука его расслаблялась. Он медленно отнимал ее ото рта девушки, сжав в кулак, словно хотел проверить, поймал ли он муху. Она подумала, не закричать ли, но тут же поняла, что в этом случае он обязательно исполнит свое обещание. Он сдвинулся чуть влево, ослабляя давление на ее груди. Потом положил ладони себе на бедра согнутых ног, колени его все еще прижимали ее руки к постели, большая часть его веса все еще приходилась на ее живот. Грудь ее ломило от боли. По телу тек ручеек пота, и на миг ей почудилось, что это кровь: может, он как-то нанес ей травму? Новая волна страха вызвала новую дрожь. Ей стало стыдно за свой страх, но контролировать его она не могла – это был животный страх, молча кричавший о боли и возможной смерти.
 – Ты завтра же избавишься от него, – прошептал он. Он сидел на ней, широко расставив ноги.
 – От кого? – сказала она. – От кого я...
 – От полицейского. Ты избавишься от него завтра же.
 – Хорошо. – Она кивнула в темноте. – Хорошо, – повторила она.
 – Ты позвонишь ему в участок, какой, кстати, у него участок?
 – Восемь... восемьдесят седьмой, мне кажется.
 – Ты ему позвонишь.
 – Да. Да, позвоню.
 – Ты ему скажешь, что больше не нуждаешься в сопровождении полицейского. Ты ему скажешь, что теперь у тебя все в порядке.
 – Да, хорошо, – сказала она. – Да, скажу.
 – Ты ему скажешь, что уладила все свои дела с другом.
 – С... – Она замолчала. Сердце ее бешено билось, она была уверена, что он чувствует, как панически бьется ее сердце. – С другом?
 – Со мной, – сказал он с ухмылкой.
 – Я... я даже не знаю вас, – сказала она.
 – Я твой парень.
 Она покачала головой.
 – Я твой любовник.
 Она продолжала качать головой.
 – Да.
 – Я не знаю вас, – сказала она и неожиданно расплакалась. – Что вы хотите от меня? Пожалуйста, уходите. Пожалуйста, оставьте меня в покое. Я не знаю вас. Пожалуйста, пожалуйста.
 – Попроси, – сказал он все с той же ухмылкой.
 – Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста...
 – Ты скажешь ему, чтобы он больше не ходил за тобой.
 – Да, я так и сделаю. Я же обещала.
 – Обещай.
 – Обещаю.
 – Ты выполнишь обещание, – произнес он уверенно.
 – Да, выполню. Я же сказала...
 Он ударил ее неожиданно и зло. Его правая рука резко поднялась и метнулась к ее лицу. Синди зажмурилась за миг до удара. Она напряглась, широко открыв глаза и сжав зубы.
 – Ты выполнишь обещание, – сказал он, – потому что это только начало того, что ты получишь, если не выполнишь.
 А затем он начал избивать ее.


* * *

 Очнувшись, она сначала не могла понять, где она. Синди попыталась открыть глаза, но с ними что-то случилось, глаза не открывались. Щека упиралась во что-то твердое, голова была странно повернута. Она чувствовала сотни отдельных очагов пульсирующей боли, но ни один из них не был, казалось, связан с ее головой или телом. Левый глаз с дрожью открылся. Свет полоснул по узкой щели открывшегося века, которое дальше не открывалось.
 Она лежала щекой на коврике и все пыталась открыть левый глаз, ловя исчезающее изображение серого коврика, все еще не понимая, где она, но твердо зная, что с ней произошло что-то ужасное, но пока не зная, что именно. Она неподвижно лежала на полу, чувствуя каждый узел боли: руки, ноги, бедра, груди, нос – все эти узлы составляли узнаваемую массу плоти, которая была ее телом, целым и единым жестоко избитым телом.
 А затем она, конечно, вспомнила, что произошло. Ее первой реакцией был панический ужас. Она подняла плечи, пытаясь поглубже втянуть голову. Левая ее рука с трудом поднялась к лицу, как бы стараясь защитить его от новых ударов.
 – Пожалуйста, – сказала она.
 Слово шепотом понеслось по комнате. Она ждала нового удара, все части ее тела изготовились, напряглись принять его, но удара не последовало. Она лежала и дрожала от мысли, что он лишь делает вид, что ушел, а сам спрятался неподалеку и сейчас снова ждет момента для нападения.
 Глаз ее продолжал с болью моргать.
 Она перевернулась на спину и попыталась открыть второй глаз, но, как и в первый раз, сквозь узкую щелочку дрожащего века протиснулся лишь узкий лучик света. Потолок казался очень далеким. Рыдая, она поднесла свою руку к носу, считая, что из него текут сопли, и вытерла его тыльной стороной ладони, а затем поняла, что из ее ноздрей хлещет кровь.
 – О, – произнесла она. – О, Боже.
 Синди лежала на спине, рыдая в отчаянии. Наконец попыталась подняться. Она сумела встать на колени, но затем снова упала на пол, уткнувшись лицом в ковер. “Полиция, – подумала она, – я должна позвонить в полицию”. И тут она вспомнила, за что он ее бил. В полицию она звонить не будет. Он сказал, чтобы она избавилась от полицейского. Она снова встала на колени. Ночная рубашка ее была разорвана спереди. Груди ее были все в синяках. На месте соска правой груди зияла рана. Горло, порванная рубашка и груди были залиты кровью из носа. Она сначала, собирала кровь в пригоршню, а потом постаралась остановить ее с помощью оторванного куска нейлоновой ткани. Она с трудом поднялась на ноги и неверными шагами двинулась к туалетному столику, на котором она оставила ключи, которые ей возвратил Клинг. Ключи лежали на столике. Она приложит их к шее и остановит кровь. Она потянулась к столику, бок пронзила ужасная боль: он бил ее так же, как он бил того полицейского. О, Боже, о. Боже, Боже, Боже...
 Она не поверила тому, что увидела в зеркале. Отражение в зеркале было гротескным и пугающим, непередаваемо отталкивающим. Глаза заплыли и опухли, зрачков видно не было, только узкие щели на горящей поверхности странного цвета опухлостей. Лицо ее покрывали кровь и синяки, оно превратилось в массу опухшей розовой плоти, ее светлые волосы были перепачканы кровью, руки и ноги – иссечены рубцами.
 Неожиданно у нее закружилась голова. Она оперлась о столешницу, чтобы сохранить равновесие, и отняла руку от носа, наблюдая, как капли крови падают на белую поверхность. Накатила и прошла волна тошноты. Она стояла, опираясь на столик и опустив голову, – больше в зеркало ей смотреть не хотелось. Она не должна звонить в полицию. Если она позвонит в полицию, он вернется и снова сделает с ней то же самое. Он велел ей избавиться от полицейских, она позвонит утром Клингу и скажет ему, что теперь все в порядке и что она помирилась со своим парнем. В полной беспомощности она снова начала плакать, из носа ее капала кровь, колени дрожали, она с трудом держалась на ногах.
 Чтобы вздохнуть глубоко, она выпрямилась и широко открыла рот, всасывая воздух, ее рука с растопыренными, словно открытый веер пальцами, легла на живот. Ее пальцы нащупали что-то влажное и липкое, она резко взглянула вниз, ожидая увидеть кровь, которая сочилась, как ей казалось, из сотен невидимых ран.
 Она медленно поднесла руку к своим заплывшим глазам.
 Когда она поняла, что мокрое клейкое вещество на ее животе – это мужское семя, она потеряла сознание.


* * *

 Берт Клинг выбил дверь ее квартиры в половине одиннадцатого следующего утра. Он начал звонить ей в девять утра – хотел уточнить детали предстоящего дня, который им предстояло провести вместе. Телефон на другом конце линии прозвонил семь раз, прежде чем он решил, что ошибся номером. Он повесил трубку и набрал ее номер еще раз. На этот раз он держал трубку еще дольше – десять звонков – на случай, если она очень крепко спит. Ответа не было. В полдесятого, надеясь, что она выходила позавтракать и теперь уже вернулась, он позвонил еще раз. Ответа по-прежнему не было. С пятиминутными интервалами он звонил до десяти часов, а затем, пристегнув пистолет, спустился к машине. Ему потребовалось полчаса, чтобы доехать от Риверхеда до квартиры Синди на Глейзбрук-стрит. Он поднялся на четвертый этаж, постучал в дверь, позвал ее по имени, а потом выбил дверь.
 Скорую помощь он вызвал немедленно.
 Она пришла в себя незадолго до прибытия “скорой”. Узнав его, она пробормотала: “Нет, пожалуйста, уходите отсюда, а то он узнает”, – а затем снова потеряла сознание. За открытым окном спальни Синди на одной из железных ступеней пожарной лестницы, чуть пониже подоконника, Клинг обнаружил легко различимый след ботинка. И совсем рядом со следом между двумя прутьями он нашел маленький комочек чего-то, что напоминало землю. Существовала, пусть и небольшая, вероятность того, что этот комочек с ботинка нападавшего на Синди. Он осторожно положил его в толстый конверт, на котором написал, что его надо доставить лейтенанту Сэму Гроссману из полицейской лаборатории.




 Глава 7


 Каждый раз, когда Клинг приходил в лабораторию на Хай-стрит, его охватывало чувство, которое он испытал в одиннадцать лет на Рождество, когда родители подарили ему набор химических реактивов. Лаборатория занимала почти половину первого этажа здания Центрального управления, и хотя Клинг понимал, что для Гроссмана и его коллег она была самым заурядным местом, для него же – страной научных чудес. Ему она представлялась воплощением правды и справедливости в виде рядов камер и фильтров, светильников и увеличителей, конденсаторов и проекторов. В молчаливом скоплении обычных и стереоскопических микроскопов была аура неизвестных миров. В кварцевых лампах с их ультрафиолетовым светом – какая-то магия, а в мензурках и тиглях, в колбах и треножниках, в бюретках и пипетках, в пробирках и горелках Бензена – неизъяснимая поэзия. Полицейская лаборатория была жизненным воплощением “Меканикс иллюстрейтид” с ее весами и инструментами, измерительными лентами и микрометрами, скальпелями и микротомами, шлифовальными кругами и струбцинами. И надо всем этим витал аромат тысячи химических веществ, щекотавших ноздри, словно запах экзотических духов с древнего арабского барка.
 Он любил эту лабораторию и входил в нее, как маленький мальчик, забывая часто, что он пришел обсудить факты, связанные с насилием и смертью.
 Сэм Гроссман никогда не забывал о фактах насилия и смерти. Это был большой ширококостный человек с руками и лицом фермера из Новой Англии. Взгляд его голубых глаз, спрятанных за большими очками, был совершенно простодушным. Он говорил с той мягкостью и теплотой, которые напоминали о давно минувших временах, хотя в его голосе и чувствовались нотки строгости, присущие человеку, постоянно имеющему дело с холодными научными фактами. Утром того понедельника он снял очки, протер линзы полой своего лабораторного халата и, снова водрузив их на нос, сказал:
 – На сей раз ты нам принес кое-что интересненькое, Берт.
 – Что же?
 – Твой человек оказался ходячим каталогом. В том фрагменте мы нашли все, кроме кухонной раковины.
 – А для меня что-нибудь полезное нашли?
 – Трудно сказать. Пойдем со мной.
 Мужчины прошли по всей лаборатории мимо длинных белых столов с пробирками, в которых находились различные химические вещества, некоторые даже кипели – все это напоминало Клингу фильм о Франкенштейне.
 – Вот что мы смогли выделить из того фрагмента. Семь различных идентифицируемых материалов, прилипших к основному материалу, который, в свою очередь, является комбинацией трех материалов. Я считаю, ты был прав, предположив, что это фрагмент с его ботинка. В любом другом случае он вряд ли сумел бы собрать так много самого разного дерьма сразу.
 – Ты думаешь, это с каблука?
 – Скорее, с того места подошвы, которое примыкает к каблуку. Хотя наверняка утверждать, конечно, нельзя. Это только гипотеза. Но весьма правдоподобная, учитывая собранный им мусор.
 – Какого типа мусор?
 – Смотри, – сказал Гроссман.
 Каждая крошечная частица или частицы “мусора” были нанесены на отдельные предметные стекла, имевшие свои обозначения. Стекла стояли на специальном стеллаже, и Гроссман, объясняя, притрагивался указательным пальцем к каждому из них.
 – Основной состав образован из материалов, представленных на вот этих первых трех предметных стеклах и являющихся вязкой мастикой, к которой приклеились все остальные.
 – И что же это за три материала? – спросил Клинг.
 – Жир, древесные опилки и кровь, – ответил Гроссман.
 – Человеческая кровь?
 – Нет. Мы подвергли ее тесту Уленхута. Она совершенно точно не человеческая.
 – Это хорошо.
 – Да, – согласился Гроссман, – поскольку она дает нам кое-что для анализа. Где мы скорее всего можем столкнуться с комбинацией древесных опилок, жира и животной крови?
 – В мясном магазине? – предположил Клинг.
 – Таково и наше предположение. И четвертое предметное стекло подтверждает его. – Гроссман постучал пальцем по стеклу. – Это щетина животного. Сначала мы сомневались, поскольку неровность поверхности очень напоминала человеческий волос. Но медуллярный коэффициент – соотношение между диаметром сердцевины и диаметром всего волоса – равнялся ноль целых пять десятых. Если бы этот коэффициент был меньше, то это указывало бы на его человеческое происхождение. Но этот определенно не человеческий. Он принадлежит животному.
 – Какому? – спросил Клинг.
 – Не могу сказать наверняка. Корове или лошади. Принимая во внимание и другие признаки, скорее всего, мы имеем дело с быком.
 – Понятно, – сказал Клинг. Потом помолчал. – Но... – Он снова помолчал. – Их же без шкур привозят в мясной магазин, верно?
 – Что ты хочешь этим сказать?
 – Что без шкур нет и щетины.
 – Следовательно?
 – Ты едва ли обнаружишь бычью щетину в мясном магазине, вот и все.
 – Понимаю, куда ты клонишь. Бойня – более точная догадка, так?
 – Так, – подтвердил Клинг. Он на минуту задумался. – У нас в городе есть несколько боен, верно?
 – Не уверен. Кажется, весь забой скота происходит на той стороне реки, в другом штате.
 – Все равно, по крайней мере, есть, где поискать.
 – Мы нашли также несколько других вещей, – сказал Гроссман.
 – Какие же?
 – Рыбью чешую.
 – Что?
 – Рыбью чешую или, по крайней мере, небольшую частичку рыбьей чешуйки.
 – На бойне?
 – Не очень-то похоже, а?
 – Нет. Я снова начинаю склоняться к идее мясного магазина.
 – Вот как?
 – Точно. Сочетание мясного магазина и рыбного рынка, а почему бы и нет?
 – А как же щетинка животного?
 – Может, собака? – предположил Клинг.
 – Нет, мы так не думаем.
 – Но как же тогда этот человек мог подцепить рыбью чешую на бойне?
 – А ему не обязательно было цеплять ее на бойне, – сказал Гроссман. – Он мог подцепить ее в любом месте города.
 – Это существенно сужает район поиска, – заметил Клинг.
 – Представь себе кусочек грязи, состоящий из жира, крови...
 – Да, и опилок...
 – Верно, он прилип к его ботинку. А теперь представь себе, что он ходит по городу и цепляет дополнительные частички мусора к этому клейкому месиву.
 – Месиву?
 – Месиву.
 – И щетинка животного прилипла к этому месиву, верно?
 – Верно.
 – И рыбья чешуйка тоже?
 – Верно.
 – А что еще?
 – Порядок, как ты понимаешь, здесь не существенен. Я хочу сказать, что нельзя установить последовательность того, куда он ходил. Мы просто...
 – Понимаю, – сказал Клинг.
 – Ладно, мы нашли маленькую капельку шпаклевки, малюсенькую пропитанную в креозоте щепочку и несколько металлических крошек, как мы считаем, меди.
 – Продолжай.
 – А еще мы нашли пылинку арахиса.
 – Арахиса, – повторил Клинг механически.
 – Верно. И чтобы закончить перечисление, вся эта клейкая масса дряни была пропитана бензином. Твой друг наступил в бензиновую лужу.
 Клинг вынул ручку из кармана куртки. Повторяя вслух каждое слово и получая подтверждение от Гроссмана, он записал в свой блокнот:
 1 – Жир
 2 – Древесные опилки
 3 – Кровь (животного)
 4 – Щетинка (животного)
 5 – Рыбья чешуйка
 6 – Шпаклевка
 7 – Деревянная щепочка (в креозоте)
 8 – Металлические опилки (медь)
 9 – Арахис
 10 – Бензин
 – Так?
 – Так, – подтвердил Гроссман.
 – Спасибо. Ты мне сегодня целый день испортил.
 Когда Клинг вернулся в отдел, там его ждал рисунок полицейского художника. В управлении работали пять художников, а этот конкретный карандашный набросок был сделан детективом Виктором Холдеманом, который учился в Художественной лиге Нью-Йорка, а позднее в Чикагском художественном институте. Каждый из пяти художников до своей специфической работы занимался в управлении чем-то другим: двое работали в патрульной службе в Айсоле, а оставшиеся трое были детективами, соответственно, в Камз-Пойнте, Риверхеде и Маджесте. Бюро идентификации преступников находилось в управлении на Хай-стрит, на несколько этажей выше лаборатории. Но люди, приписанные к сектору художников, работали в студии по адресу: 600, Джессап-стрит.
 Достижения их впечатляли. Работая только по словесным описаниям, сделанным зачастую взволнованными и обескураженными свидетелями, за последний год они помогли совершить двадцать восемь опознаний и арестов. За предшествующий год они сделали по словесному описанию шестьдесят восемь рисунков подозреваемых, за которыми последовали четырнадцать арестов. В каждом из этих случаев задержанный имел разительное сходство с рисунком. Детектив Холдеман поговорил со всеми людьми, которые присутствовали в офисе Воллнера в среду днем: описание лица, волос, глаз, носа, рта разыскиваемого сделали Майлс Воллнер, Синди Форрест, Грейс ди Санто и Ронни Фэарчайлд, патрульный полицейский, который все еще находился в больнице. Холдеману потребовалось три с половиной часа, чтобы сделать рисунок. Клингу доставили его в конверте в понедельник утром. Сам рисунок был вставлен в прозрачный целлулоидный пакет. Комментария к рисунку не было, подписи автора – тоже. Клинг вытащил его из конверта и принялся рассматривать.
 Энди Паркер, проходя мимо Клинга в туалет, остановился и взглянул на рисунок.
 – Кто это?
 – Подозреваемый, – сказал Клинг.
 – Не шутишь? А я-то думал, что это Кэри Грант.
 – Знаешь, что тебе надо сделать, Энди? – спросил Клинг, не глядя на него и убирая рисунок в конверт.
 – Что? – спросил Паркер.
 – Поступай в полицию. Им нужны комики.
 – Ха! – сказал Паркер и ушел в туалет, надеясь провести там полчаса с журналом “Лайф”.


* * *

 В тот понедельник в сорока милях от полицейского участка и в двадцати пяти милях от города детективы Мейер и Карелла ехали среди утренних осенних сельских пейзажей по направлению к Ларксвью, к дому миссис Стэн Джиффорд.
 Всю субботу и часть воскресенья они потратили на то, чтобы допросить добрую часть тех двухсот двенадцати человек, которые присутствовали в тот вечер на студии. Они не верили, что среди них окажется возможный убийца. На самом деле они пытались обнаружить что-нибудь существенное в пользу версии о самоубийстве. Стратегия допроса была проще некуда: у всех, кто хоть как-то был связан с шоу, они выясняли, не видел ли он (или она), как до или в течение эфира Стэн Джиффорд положил хоть что-нибудь себе в рот. Полученные ответы версию о самоубийстве никак не подтверждали. Большинство людей, связанных с шоу, были настолько заняты, что не имели времени следить за тем, кто что положил себе в рот; часть сотрудников вообще в тот день Джиффорда не видела; а те, кто провел с ним хотя бы какое-то время, были совершенно уверены, что не видели, чтобы он клал что-нибудь себе в рот. В беседе с Дейвидом Крэнтцем выяснилось, что по средам Джиффорд откладывал ужин на после шоу, для чего днем плотно обедал. Это полностью разрушало версию о том, что Джиффорд ел еще раз после встречи с женой. Но это же вызвало и новые догадки, для проверки которых Мейер и Карелла и отправились еще раз в Ларксвью.
 Мейер чувствовал себя прескверно. Нос у него был заложен, горло болело, веки припухли. В выходные он попытался полечить свою простуду, но из этого ничего не получилось. Он сморкался, нос тут же закладывало, и он снова лез за носовым платком. Находиться с ним рядом было “сплошным удовольствием”.
 К счастью, репортеры и фотокорреспонденты оставили в покое дом Джиффорда, теперь сообщения о его смерти перекочевали с первых полос на более скромные места. Мейер и Карелла подъехали к месту парковки, подошли к парадному входу и снова подергали за бронзовый набалдашник звонка. Домоправительница приоткрыла дверь, осторожно выглянула, а затем протяжно произнесла:
 – А, это снова вы.
 – Миссис Джиффорд дома? – спросил Карелла.
 – Пойду узнаю, – сказала она и закрыла дверь перед их носом. Мейер и Карелла ждали на крыльце. Окружающие дом деревья шелестели осенней листвой при каждом порыве ветра. Через несколько минут домоправительница вернулась.
 – Миссис Джиффорд пьет кофе в столовой, – сказала она. – Если желаете, можете к ней присоединиться.
 – Благодарю вас, – сказал Карелла, и они вошли вслед за ней в дом. Большая винтовая лестница шла на второй этаж прямо из застланной коврами прихожей. Застекленные двери вели в гостиную, за которой располагалась небольшая столовая с окном-эркером, выходившим во двор. Милейни Джиффорд сидела в одиночестве за столом в стеганом халате, наброшенном поверх длинной розовой ночной рубашки, кружевная оборка которой виднелась из-под халата. Расческа еще не касалась ее светлых волос, они висели в беспорядке. Как и в первый раз, косметики на лице не было, но на сей раз Милейни вела себя гораздо спокойнее.
 – А я как раз завтракала, – сказала она. – К сожалению, встаю я поздно. Может, перекусите?
 Мейер сел на стул напротив нее, а Карелла – рядом. Она налила обоим кофе и предложила английских булочек и мармеладу, от которых они отказались.
 – Миссис Джиффорд, – начал Карелла, – когда мы были здесь в прошлый раз, вы сказали что-то о враче вашего мужа Карле Нелсоне.
 – Да, – согласилась она. – Вы пьете с сахаром?
 – Спасибо, – Карелла положил ложечку сахара в свой кофе и передал сахарницу Мейеру. – Вы сказали, что, по-вашему, он убил...
 – Сливки?
 – Спасибо... вашего мужа. Что привело вас к такому выводу, миссис Джиффорд?
 – Я так думала.
 – Вы по-прежнему так думаете?
 – Нет.
 – Почему.
 – Потому что теперь я вижу, что это невозможно. Тогда я еще ничего не знала о свойствах яда, от которого он погиб.
 – Вы имеете в виду его быстрое действие?
 – Да, быстрое действие.
 – Вы хотите сказать, что это невозможно, поскольку доктор Нелсон был во время передачи дома, а не в студии, верно?
 – Да.
 – Но откуда у вас вообще возникло такое подозрение?
 – Я попыталась вспомнить, кто вообще мог иметь доступ к яду, и подумала о Карле.
 – Мы тоже, – сказал Карелла.
 – Вполне естественно, – отозвалась Милейни. – Булочки очень вкусные. Не хотите?
 – Нет, спасибо. Но если бы у него и была такая возможность, миссис Джиффорд, зачем ему желать смерти вашему мужу?
 – Понятия не имею.
 – Они с вашим мужем ладили?
 – Вы же знаете этих докторов, – сказала Милейни. – Они все страдают комплексом превосходства. – Она помолчала, а потом добавила: – В каждой вселенной может быть только один бог.
 – И во вселенной Стэна Джиффорда богом был он.
 Милейни отхлебнула кофе и сказала:
 – Если актер не имеет своего “я”, то он не имеет ничего.
 – Вы хотите сказать, что два сильных “я” время от времени конфликтовали, миссис Джиффорд?
 – Да.
 – Но, разумеется, несерьезно?
 – Я не знаю, что мужчины считают серьезным. Я знаю, что Стэн и Карл иногда спорили. Поэтому, когда Стэна убили, я постаралась вспомнить, кто вообще имел доступ к ядам, и, как я уже говорила вам, подумала о Карле.
 – Это было еще до того, как вы узнали, что его отравили строфантином?
 – Да. Но когда я узнала, что это был за яд, и сопоставила с тем фактом, что Карл в тот вечер дома не покидал, я поняла...
 – Но если вы не знали, что это был строфантин, то вы могли предположить любой из ядов, верно?
 – Да. Но...
 – И вы также, должно быть, знали, что многие яды можно купить в аптеке, обычно в сложных составах различного действия. Например, мышьяк или цианистый...
 – Да, я это знала.
 – И вы все же, не раздумывая, предполагаете, что доктор Нелсон убил вашего мужа.
 – В то время я была не в себе. Я не знала, что и думать.
 – Понятно, – сказал Карелла. Он взял свою чашку и намеренно сделал большой глоток кофе. – Миссис Джиффорд, вы сказали, что ваш муж принял витаминную капсулу после обеда в прошлую среду.
 – Это верно.
 – Эта капсула была у него с собой или же ее привезли вы?
 – Она была у него с собой.
 – Он всегда брал с собой эти капсулы?
 – Да, – сказала Милейни. – Он должен был принимать по одной капсуле после каждой еды. Стэн был очень пунктуальный человек. Когда он знал, что проведет весь день в городе, то обязательно брал с собой витамины в коробочке.
 – В прошлую среду он взял с собой одну капсулу или две?
 – Одну, – сказала Милейни.
 – Откуда вы это знаете?
 – В то утро на столе лежало две капсулы. Он проглотил одну с апельсиновым соком, а другую положил в коробочку, которую опустил в карман.
 – И вы видели, как он проглотил вторую капсулу после обеда?
 – Да. Он вынул ее из коробочки и положил рядом с собой, как только мы сели за стол. Он всегда так делал – чтобы не забыть ее принять.
 – По-вашему, других капсул у него не было? Это была единственная капсула, которую он взял с собой, уходя из дома в прошлую среду?
 – Верно.
 – Кто положил эти капсулы на стол утром, миссис Джиффорд?
 – Моя домоправительница. – Милейни неожиданно забеспокоилась. – Я не уверена, что понимаю, что произошло. Если он принял капсулу за обедом, то как же она могла...
 – Мы только пытаемся выяснить, не существовало ли других капсул, кроме этих двух, миссис Джиффорд.
 – Я же вам уже сказала.
 – Мы просто хотим убедиться. Мы, знаем, что капсула, которую он проглотил за обедом, не могла убить его. А вот если существовала третья капсула...
 – Их было только две, – сказала Милейни. – Он знал, что после шоу придет ужинать домой, как это и было заведено по средам. Никакой нужды брать с собой большее число капсул не было.
 – Кроме той, что он принял после обеда?
 – Да.
 – Миссис Джиффорд, вы не знаете: ваш муж застраховал свою жизнь?
 – Конечно, застраховал.
 – А сумма страховки вам известна?
 – Сто тысяч долларов.
 – А в какой компании?
 – “Мьюнисипал лайф”.
 – Кто получатель страховки, миссис Джиффорд?
 – Я, – ответила Милейни.
 – Понятно, – сказал Карелла.
 Наступила тишина. Милейни поставила свою чашку на стол. Ее глаза встретились с глазами Кареллы. Она тихо сказала:
 – Я надеюсь, вы не хотели предположить, детектив Карелла...
 – Это миссис Джиффорд, рутинная процедура...
 – ...что я хоть как-то связана со смертью моего...
 – ...опроса. Я не знаю, кто вообще связан со смертью вашего мужа.
 – Это не так.
 – Надеюсь.
 – Потому что, видите ли, детектив Карелла, сто тысяч долларов страховки не идут ни в какое сравнение с теми деньгами, которые мой муж зарабатывал как артист. Я уверена, для вас не секрет, что совсем недавно он подписал с телевидением контракт на сумму в два миллиона долларов. И я могу заверить вас, что он всегда был крайне щедр со мной. А, может, вы хотите подняться наверх и осмотреть коллекцию мехов в моем шкафу или же набор драгоценностей на моем туалетном столике?
 – Я не думаю, что в этом есть необходимость, миссис Джиффорд.
 – Разумеется. Но, возможно, вам будет интересно узнать, что страховой полис Стэна содержал обычное условие о самоубийстве.
 – Я не совсем понимаю вас, миссис Джиффорд.
 – Дело в том, детектив Карелла, что если вы не найдете убийцу – если вы не докажете, что в смерти моего мужа повинен злоумышленник, – страховая компания будет считать, что это самоубийство. А в этом случае я получу только те деньги, которые он выплатил страховой компании, и ни пенни больше.
 – Понятно.
 – Надеюсь.
 – Вы не знаете, миссис Джиффорд, ваш муж оставил завещание?
 – Оставил.
 – И завещал он свое состояние тоже вам?
 – Не знаю.
 – Вы никогда с ним это не обсуждали?
 – Никогда. Я знаю, что есть завещание, но содержание его мне неизвестно.
 – А кто знает, миссис Джиффорд?
 – Наверное, его адвокат.
 – Как зовут адвоката?
 – Сальваторе Ди Палма.
 – Он сейчас в городе?
 – Да.
 – Вы не возражаете, если мы сейчас ему позвоним?
 – Почему бы мне возражать? – Милейни снова помолчала и снова посмотрела в глаза Карелле. – Я хочу признаться, – наконец сказала она, – что вы мне до чертиков надоели.
 – Сожалею.
 – Включает ли “рутинная процедура опроса” издевательства над вдовой убитого?
 – Сожалею, миссис Джиффорд, – сказал Карелла. – Мы пытаемся исследовать каждую возможность.
 – Тогда почему бы вам не исследовать возможность того, что мы вели со Стэном интересную и счастливую жизнь? Когда мы встретились, я работала в летнем лагере в Пенсильвании и зарабатывала шестьдесят долларов в неделю. Со времени нашей женитьбы у меня есть все, но я бы с радостью отдала все эти богатства – меха, драгоценности, дом и даже одежду, что на мне, чтобы вернуть Стэна.
 – Мы только...
 – Да, вы только исследуете каждую возможность, я знаю. Но поймите – вы имеете дело с живыми людьми, а не с автоматами.
 Детективы молчали. Милейни вздохнула.
 – Вы по-прежнему хотите видеть мою домоправительницу?
 – Будьте добры, – сказал Мейер.
 Милейни подняла маленький колокольчик, лежавший у ее правой руки, и резко встряхнула его. Домоправительница вошла в столовую тотчас же, словно ждала этого вызова за дверью.
 – Эти джентльмены хотят задать вам несколько вопросов, Морин. Если вы, джентльмены, не возражаете, я покину вас. Я уже опаздываю на встречу, а мне еще надо одеться.
 – Благодарю вас, миссис Джиффорд, что вы нашли для нас время, – сказал Карелла.
 – Не за что, – сказала Милейни и вышла из комнаты.
 Морин стояла у стола, теребя свой передник. Мейер взглянул на Кареллу, который кивнул. Мейер откашлялся и сказал:
 – Морин, в день, когда умер мистер Джиффорд, завтрак вы для него накрывали?
 – Да, сэр, для него и для миссис Джиффорд.
 – Вы всегда накрываете на стол?
 – Кроме четверга и каждого второго воскресенья, это мои дни отдыха. Да, сэр, я всегда накрываю на стол.
 – Вы положили в то утро мистеру Джиффорду витаминные капсулы на стол? – спросил Мейер.
 – Да, сэр. Рядом с его тарелкой, как всегда.
 – Сколько витаминных капсул?
 – Две.
 – А, может, три?
 – Я сказала, две.
 – Был кто-нибудь в комнате, когда вы клали капсулы на стол?
 – Нет, сэр.
 – Кто первый спустился на завтрак?
 – Первым, как раз когда я уходила, пришла миссис Джиффорд.
 – А затем мистер Джиффорд?
 – Да. Я слышала, как он спускался пять минут спустя.
 – Эти витаминные капсулы подаются в банке?
 – В маленькой бутылочке, сэр.
 – Вы нам ее не покажете?
 – Она стоит у меня на кухне. – Морин колебалась. – Вам придется подождать.
 Морин вышла из комнаты. Карелла подождал, пока замерли ее шаги, а потом спросил:
 – Что ты думаешь обо всем этом?
 – Не знаю. Но если Милейни Джиффорд оставалась одна с этими двумя капсулами, она легко могла заменить одну из них, так?
 – Ту самую, которую он взял с собой на обед?
 – Да.
 – С этой версией не согласуется только одна штука, – сказал Карелла.
 – Да, я знаю. Он обедал за семь часов до того, как с ним случилось несчастье. – Мейер вздохнул и покачал головой. – Мы по-прежнему привязаны к этим проклятым шести минутам. У меня от этого мозги свихнулись.
 – Кроме того, кажется, что у Милейни не было никаких резонов избавляться от своего дорогого данного Богом мужа.
 – Точно, – сказал Мейер. – Только у меня есть ощущение, что она слишком уж нам помогает, понимаешь? И она, и семейный доктор, оба. Уж так они хотят нам помочь. Он тотчас же распознает яд и настаивает на вскрытии. Она сразу же указывает на него как на подозреваемого, а затем, когда узнает о яде, круто меняет свое мнение. И оба они отсутствуют на студии в тот вечер, когда Джиффорд умирает. – Мейер кивнул задумчиво. – Может, эти шесть минут и предназначаются для того, чтобы свихнуть нам мозги.
 – Что ты имеешь в виду?
 – Может, так и задумывалось, чтобы мы узнали, какой яд убил его. Я хочу сказать: мы бы ведь все равно произвели вскрытие, верно? И мы бы все равно выяснили, что он отравлен строфантином и как этот строфантин действует.
 – Продолжай.
 – Так что мы автоматически исключили бы из числа подозреваемых всех, кого не было рядом с Джиффордом перед его смертью.
 – Но это же почти весь город, Мейер.
 – Нет, ты же понимаешь, что я имею в виду. Мы исключаем Крэнтца, который был в комнате спонсоров, мы исключаем Милейни, которая была здесь, и Нелсона, который был у себя дома.
 – Все это требует дополнительной проверки, – сказал Карелла.
 – Зачем? Крэнтц свидетельствует, что он нашел доктора именно дома, когда Джиффорд потерял сознание.
 – Это еще не означает, что Нелсон был там весь вечер. Я бы хотел расспросить его об этом. Короче говоря, я бы хотел заехать к нему на работу, как только мы возвратимся в город.
 – Хорошо, но ты понял, что я имею в виду?
 – Думаю, да. Исходя из конечных условий, то есть зная, сколько яда проглотил Джиффорд и с какой скоростью этот яд действует, мы приходим к единственному логическому выводу: самоубийство. Ты на это намекаешь?
 – Верно, – сказал Мейер.
 – В твоем рассуждении есть только одна дырка, друг.
 – Какая?
 – Факты. Это был строфантин. Он действительно убивает мгновенно. Ты можешь думать, что угодно, но факты от этого не меняются.
 – Факты, факты, – сказал Мейер. – Все, что я знаю...
 – Факты, – настойчиво повторил Карелла.
 – Предположим, Милейни действительно заменила капсулу за обедом. Мы ведь до сих пор не проверили завещание Джиффорда. Вполне возможно, что он все завещал ей.
 – Предположим, что так оно и есть. Тогда он должен был умереть по дороге на студию.
 – Или предположим, что Крэнтц добрался до него еще до того, как он поднялся в комнату спонсоров.
 – Тогда признаки отравления появились бы у Джиффорда до начала эфира.
 – Б-р-р, факты, – сказал Мейер, и в это время в комнату вошла Морин.
 – Я спросила у миссис Джиффорд, – сказала она, протягивая пузырек с капсулами Карелле. – Вы можете делать с ними все, что хотите.
 – Тогда мы бы взяли их с собой, раз вы не возражаете.
 – Миссис Джиффорд не возражает.
 – Мы дадим вам расписку, – сказал Мейер. Он взглянул на пузырек с витаминами в руках Кареллы. В пузырьке лежало множество непрозрачных розово-черных капсул. Мейер мрачно смотрел на них. – Ты ищешь третью капсулу, – сказал он Карелле. – В этом пузырьке их сотни.
 Он высморкался и принялся писать расписку.




 Глава 8


 Кабинет Карла Нелсона находился на Халл-авеню в белом жилом здании с зелеными тентами, которые доходили до самой мостовой. Карелла с Мейером приехали туда в час, поднялись на пятый этаж, представились сестре-брюнетке, которая сказала им, что у доктора сейчас пациент и что им придется подождать.
 Они сели на предложенные стулья.
 Десять минут спустя из докторского кабинета вышла престарелая дама с повязкой на глазу. Она улыбнулась детективам, то ли ища симпатии к своей ране, то ли сама подбадривая пришедших к врачу. Карл Нелсон вышел из кабинета, протягивая руку.
 – Как дела? – спросил он. – Входите, входите. Какие новости?
 – Новостей особых нет, доктор, – сказал Карелла. – Мы просто хотим задать вам несколько вопросов.
 – Рад помочь вам всем, чем могу, – сказал Нелсон. Он повернулся к сестре и спросил: – Когда у меня следующий пациент, Рода?
 – В два часа, доктор.
 – До тех пор никаких вызовов к телефону, кроме несчастных случаев, пожалуйста, – сказал Нелсон и пригласил детективов в свой кабинет. Он сел за свой стол и пригласил сесть Кареллу и Мейера, а затем сложил руки на груди и в профессиональной расслабленной манере стал ждать их вопросов.
 – Вы практикующий терапевт, доктор Нелсон? – спросил Мейер.
 – Да. – Нелсон улыбнулся. – У вас ужасная простуда, детектив Мейер. Надеюсь, вы хоть что-то принимаете?
 – Я принимаю все, – сказал Мейер.
 – Вокруг столько вирусов, – сказал Нелсон.
 – Да, – согласился Мейер.
 – Доктор Нелсон, – сказал Карелла, – вы не хотели бы рассказать нам немного о себе?
 – Отчего же, – сказал Нелсон. – Что вас интересует?
 – Все, что вы считаете относящимся к делу.
 – О чем? О моей жизни? О работе? О моих планах?
 – Обо всем понемногу, – сказал с улыбкой Карелла.
 Нелсон тоже улыбнулся.
 – Ну... – Он задумался. – Мне сорок три года, родился в этом городе, учился в Хауортском университете. Окончил со степенью бакалавра в 1944 году и был призван в армию, как раз чтобы успеть к наступлению в Кассино.
 – Сколько лет вам было в то время, доктор Нелсон?
 – Двадцать два.
 – Вы служили в сухопутных войсках?
 – Да. В Медицинском корпусе.
 – Вы имели офицерское звание или же были вольнонаемным?
 – Я был капралом. Служил в полевом госпитале в Каслфорте. Вы знакомы с этой страной?
 – Слабо, – сказал Карелла.
 – Там были жестокие бои, – сказал скупо Нелсон. Потом вздохнул, как бы закрывая тему. – Я уволился в мае 1946 года. И в ту же осень я поступил в университет на медицинский факультет.
 – Что это был за университет, доктор Нелсон?
 – Джорджтаунский университет. В Вашингтоне.
 – А затем вы снова приехали сюда и открыли свою практику, верно?
 – Да. Я открыл свое дело в 1952 году.
 – Именно в этом кабинете?
 – Нет, мой первый кабинет был в Риверхеде.
 – Сколько времени вы практикуете в этом месте, доктор?
 – С 1961 года.
 – Вы женаты?
 – Нет.
 – А когда-нибудь были женаты?
 – Да. Я разведен уже семь лет.
 – Ваша бывшая жена жива?
 – Да.
 – Живет в этом городе?
 – Нет. Она живет в Сан-Диего со своим новым мужем. Он архитектор.
 – У вас дети есть?
 – Нет.
 – Вы говорили что-то о своих планах, доктор. Интересно...
 – О, – Нелсон улыбнулся. – Я надеюсь когда-нибудь открыть свой собственный маленький дом отдыха. Для престарелых людей.
 – Где?
 – Скорее всего, в Риверхеде, где я начинал свою врачебную практику.
 – Доктор Нелсон, – сказал Карелла, – насколько мы знаем, в прошлую среду вечером вы были дома, когда вам позвонил мистер Крэнтц и сообщил о том, что произошло. Это верно?
 – Да, верно.
 – Вы весь вечер были дома, доктор Нелсон?
 – Да, я пошел домой прямо отсюда.
 – И в какое время вы ушли отсюда?
 – Обычно вечерний прием у меня длится с пяти до восьми. В прошлую среду я ушел отсюда в десять минут девятого.
 – Это может кто-нибудь подтвердить?
 – Да, Рода ушла вместе со мной. Мисс Барнаби, моя сестра; вы ее только что видели.
 – Куда вы пошли, покинув свой кабинет?
 – Домой. Я уже говорил вам, что пошел прямо домой.
 – Где вы живете, доктор Нелсон?
 – На Южной Четырнадцатой.
 – Южная Четырнадцатая, м-м-м, значит, вам потребовалось не больше четверти часа, чтобы добраться отсюда до дома, верно?
 – Верно. Я приехал домой около половины девятого.
 – Дома кто-нибудь был?
 – Только моя экономка. Миссис Айрин Янлевски. Она готовила мне ужин, когда позвонили со студии. Хоть звонка мне и не требовалось.
 – Почему?
 – Я видел, как Стэну стало плохо.
 – Что вы имеете в виду, доктор Нелсон?
 – Я смотрел передачу по телевизору. Я включил его, как только пришел домой.
 – Около половины девятого, верно?
 – Да, именно в это время я и пришел домой.
 – Что происходило на экране, когда вы включили телевизор? – спросил Мейер.
 – Происходило?
 – Да, на экране, – сказал Мейер.
 Он вынул свой черный блокнот и карандаш и делал вид, что записывает за Нелсоном. А на самом деле он смотрел на соседнюю страницу, где его собственной рукой были зафиксированы сведения, которые он получил в среду вечером на студии от Джорджа Купера. Исполнители народных песен закончили петь в восемь тридцать семь, и сразу за ними на две минуты и двенадцать секунд появился Джиффорд вместе со своим голливудским гостем. Когда гость ушел переодеваться...
 – Стэн играл рекламный ролик, когда я включил телевизор, – сказал Нелсон. – Рекламировал кофе.
 – Это было около восьми сорока, – сказал Мейер.
 – Да, видимо.
 – На самом деле это было, если быть точным, в восемь часов тридцать девять минут и двенадцать секунд, – сказал Мейер.
 – Что? – спросил Нелсон.
 – А это означает, что вы включили телевизор не сразу. Если вы действительно пришли домой в восемь тридцать.
 – Ну, я, видимо, поговорил несколько минут с миссис Янлевски, спросил, не было ли звонков, и отдал необходимые распоряжения по дому.
 – Да, – сказал Мейер. – Во всяком случае, важно то, что вы смотрели телевизор, когда Джиффорду стало плохо.
 – Да, смотрел.
 – Что произошло в точности в восемь часов сорок четыре минуты и семнадцать секунд, – сказал Мейер с чувством превосходства.
 – Да, – согласился Нелсон. – Видимо.
 – Что вы подумали, когда увидели, что ему плохо?
 – Я не знал, что и думать. Я бросился к вешалке за шляпой и плащом и уже уходил, когда мне позвонили по телефону.
 – Кто вам звонил?
 – Дейвид Крэнтц.
 – И он сказал вам, что Джиффорд заболел, так?
 – Так.
 – Что вы уже знали.
 – Да, что я уже знал.
 – Но увидев, что Джиффорд заболел, вы не знали, что именно с ним случилось.
 – Нет, не знал.
 – Позднее, доктор Нелсон, когда я говорил с вами в студии, вы уже вполне определенно утверждали, что его отравили.
 – Это верно. Но...
 – Ведь это вы предложили нам произвести вскрытие.
 – Совершенно верно. Когда я приехал на студию, в симптомах уже нельзя было ошибиться. Даже студент-первокурсник диагностировал бы острое отравление.
 – Вы, конечно, не знали, каким именно ядом его отравили?
 – Откуда?
 – Доктор Нелсон, – спросил Карелла, – вы когда-нибудь спорили со Стэном Джиффордом?
 – Да. Все друзья время от времени спорят. Разницы во мнениях не бывает только у знакомых.
 – О чем вы спорили?
 – Я сейчас едва ли вспомню. Обо всем. Стэн был очень развитым и информированным человеком и имел собственную точку зрения на большинство проблем, которые волнуют думающего человека.
 – Понятно. И вы обо всем этом спорили.
 – Мы обсуждали... – проблемы, так, пожалуй, будет точнее.
 – Вы обсуждали самые разные темы, так?
 – Да.
 – Но вы при этом не спорили?
 – Нет, иногда мы спорили.
 – О самых общих вещах?
 – Да.
 – И никогда о конкретных, которые могли бы носить личный характер?
 – О личных проблемах мы тоже спорили.
 – О каких?
 – Ну, так вот сразу я и не вспомню. Но я знаю, что время от времени мы спорили и о личных проблемах.
 – Постарайтесь вспомнить, доктор Нелсон.
 – Вам Милейни рассказала? – неожиданно спросил Нелсон. – Вы на это намекаете?
 – Что нам рассказала Милейни, доктор Нелсон?
 – Вы ищете подтверждения, верно? Смею вас заверить, что вся эта сцена была совершенно идиотской. Стэн был пьян, иначе бы он из себя никогда не вышел.
 – Расскажите нам об этом, – тихо произнес Мейер.
 – У него дома была вечеринка, и я танцевал с Милейни. Стэн много пил, и он повел себя... ну, немного странно.
 – Как он себя повел?
 – Он обвинил меня в том, что я пытаюсь украсть у него жену, и... попытался ударить меня.
 – А что вы сделали, доктор Нелсон?
 – Я, естественно, защищался.
 – Как? Ударили его в ответ?
 – Нет. Я просто вытянул вперед руки, чтобы его удары не достигали меня. Он был настолько пьян, что вреда мне нанести не мог.
 – Когда состоялась эта вечеринка, доктор Нелсон?
 – Сразу после Дня труда. Неделю спустя после возобновления шоу. После летних каникул. Это было что-то вроде празднества.
 – И Стэн Джиффорд считал, что вы пытаетесь украсть у него жену, верно?
 – Да.
 – Только потому, что вы танцевали с ней.
 – Да.
 – Вы долго с ней танцевали?
 – Нет. Мне кажется, это был второй раз за весь вечер.
 – Значит, его нападение на вас было совершенно безосновательным?
 – Он был пьян.
 – И вы думаете, он напал на вас только потому, что напился?
 – А также потому, что его спровоцировал Дейвид Крэнтц.
 – Дейвид Крэнтц? Он тоже был на вечеринке?
 – Да, там были почти все, связанные с шоу.
 – Ясно. Как мистер Крэнтц спровоцировал его?
 – Вы же знаете, какие глупые шутки позволяют себе некоторые.
 – Нет. Какие шутки они себе позволяют, доктор Нелсон?
 – О наших танцах. Дейвид Крэнтц – варвар. По-моему, он сексуально озабочен и приписывает дурные мысли другим людям, компенсируя свой комплекс.
 – Понятно. Значит, вы считаете, что это Крэнтц подал ему идею, будто вы собираетесь украсть у него жену?
 – Да.
 – Зачем ему это было надо?
 – Он ненавидел Стэна. Он ненавидит всех актеров, если уж честно говорить. Он называет их быдлом, это, по его мысли, должно влюбить их в него.
 – Как к нему относился Джиффорд?
 – Мне кажется, их чувство было взаимным.
 – Вы хотите сказать, что Джиффорд тоже ненавидел Крэнтца?
 – Да.
 – Тогда почему он отнесся серьезно к Крэнтцу в тот вечер?
 – Что вы имеете в виду?
 – На вечеринке. Когда Крэнтц сказал, что вы собираетесь увести у него жену.
 – О, не знаю. Он был пьян. А пьяный слушает, кого угодно.
 – Угу, – сказал Карелла. Он немного помолчал. Затем спросил: – Но, несмотря на этот инцидент, вы продолжали оставаться его личным врачом, верно?
 – О, конечно. Стэн извинился передо мной на следующий же день.
 – И вы остались друзьями?
 – Да, разумеется. Я даже не знаю, зачем Милейни вспомнила об этом. Не понимаю, какое отношение...
 – А она нам ничего и не говорила, – сказал Мейер.
 – А кто же вам тогда сказал? Крэнтц? От него всего можно ожидать. Он известный скандалист.
 – Нам никто не говорил, – заметил Мейер. – Мы сейчас впервые об этом услышали.
 – Вот оно как. – Нелсон помолчал. – Впрочем, это неважно. Уж лучше вы услышите это от меня, чем от какого-нибудь другого участника той вечеринки.
 – Это очень мило с вашей стороны, доктор Нелсон. Вы нам очень помогаете. – Карелла помолчал. – Если вы не возражаете, мы проверим у вашей сестры, что в прошлую среду вечером вы ушли отсюда вместе с ней приблизительно в десять минут девятого. И мы...
 – Конечно, проверьте.
 – И мы бы хотели позвонить вашей экономке – с вашего позволения, разумеется, – и удостовериться, что вы пришли домой около половины девятого и оставались там до звонка Крэнтца.
 – Конечно. Моя сестра даст вам номер моего домашнего телефона.
 – Благодарю вас, доктор Нелсон. Вы нам очень помогли, – сказал Карелла. И они вышли с Мейером поговорить с мисс Барнаби, которая подтвердила, что в прошлую среду доктор приехал на работу без четверти пять и никуда отсюда не отлучался до десяти минут девятого. Она была в этом абсолютно уверена, поскольку уходили в тот день вместе. Она дала им номер домашнего телефона доктора, и они смогли поговорить с миссис Янлевски, экономкой.
 Они поблагодарили мисс Барнаби, спустились вниз и вышли из здания.
 – Он очень предупредителен, – сказал Карелла.
 – Да, он очень предупредителен, – согласился Мейер.
 – Давай прицепим ему хвост, – сказал Карелла.
 – У меня есть идея получше, – сказал Мейер. – Давай прицепим хвост и ему, и Крэнтцу.
 – Хорошая идея.
 – Ты согласен?
 – Конечно.
 – Ты думаешь, что это сделал один из них?
 – Я думаю, что это сделал ты, – сказал Карелла и неожиданно снял с ремня наручники и ловко застегнул их на запястье Мейера. – Иди спокойно, без фокусов.
 – Ты знаешь, что хуже всего для сильно простуженного человека? – спросил Мейер.
 – Что?
 – Коллега-шутник.
 – Я не шучу, мистер, – сказал Карелла, сузив глаза. – Мне известно, что Стэн Джиффорд застраховал свою жизнь на семь миллионов долларов, которые в случае его смерти в среду в октябре между полдевятого и полдесятого вечера должны быть выплачены твоей жене Саре. Мне, кроме того, стало известно...
 – О, – воскликнул Мейер, – опять понес чепуху.


* * *

 Вернувшись в отдел, они позвонили в два места. Первый звонок они сделали в компанию “Мьюнисипал лайф”, где им сообщили, что страховой полис Стэнли Джиффорда был составлен полтора года назад и содержит следующее условие: “Смерть в течение двух лет с момента составления этого документа по причине самоубийства во вменяемом или невменяемом состоянии ограничивает выплаты компании суммой, реально внесенной застрахованным.”
 Второй звонок был мистеру Сальваторе Ди Палма, адвокату Джиффорда, который подтвердил, что Милейни Джиффорд не была знакома с содержанием завещания ее мужа.
 – Почему это вас интересует? – спросил он.
 – Мы расследуем его убийство, – сказал Карелла.
 – В завещании Стэна нет ничего, чтобы могло заставить Милейни даже помыслить о его убийстве, – сказал Ди Палма.
 – Откуда такая уверенность?
 – Потому, что я знаю, что написано в его завещании.
 – Нам вы можете сказать?
 – Я не думаю, что имею право раскрыть содержание завещания кому-либо, прежде чем я ознакомлю с ним вдову мистера Джиффорда.
 – Мы расследуем убийство, – сказал Карелла.
 – Послушайте, я даю вам слово, – сказал Ди Палма. – Там нет ничего, что бы...
 – Вы имеете в виду, что он ей ничего не оставил?
 – Разве я это говорил?
 – Нет, это сказал я, – заверил его Карелла. – Так оставил или нет?
 – Вы мне выкручиваете руки, – сказал Ди Палма и усмехнулся. Ему нравилось говорить с итальянцами. Это были единственные цивилизованные люди в мире.
 – Смелее, – настаивал Карелла. – Помогите трудягам.
 – Ладно, но вы от меня ничего не слышали, – сказал Ди Палма, все еще усмехаясь. – Стэн приходил ко мне в начале прошлого месяца и изменил свое завещание.
 – Почему?
 – Он не сказал. Свой дом и личные вещи он завещал миссис Аделаиде Гарфайн – это его мать, она вдова, живет в Покипси, штат Нью-Йорк.
 – Продолжайте.
 – Треть оставшегося он завещает Американской гильдии эстрадных актеров, еще одну треть – Академии телевизионных искусств и наук и последнюю треть – Раковому фонду Деймона Раньона.
 – А Милейни?
 – Ноль, – сказал Ди Палма. – В этом и состояло изменение в завещании. Он ее из него совсем исключил.
 – Громадное вам спасибо.
 – За что? – спросил Ди Палма с усмешкой. – Я же вам ничего не говорил, разве не так?
 – Вы мне ни слова не сказали, – согласился Карелла. – Еще раз спасибо.
 – Не за что, – сказал Ди Палма и повесил трубку.
 – Ну? – спросил Мейер.
 – Он ей ничего не оставил, – сказал Карелла. – Он изменил свое завещание в начале прошлого месяца.
 – Ничего?
 – Ничего. – Карелла помолчал. – Забавно, не правда ли? Я имею в виду эту красивую женщину, которая вела счастливую жизнь со своим мужем и которая приглашала нас наверх полюбоваться на ее меха и драгоценности, – и вдруг в прошлом месяце он исключает ее из своего завещания. По-моему, очень странно.
 – Да, особенно если учесть, что именно в прошлом месяце он наскакивает на нашего доктора и обвиняет его в попытке увести у него жену.
 – Да, очень странное совпадение, – сказал Карелла.
 – Может, он действительно верил в то, что Нелсон пытается увести у него жену.
 – Может быть.
 – М-м-м, – промычал Мейер. Подумав немного, он сказал: – Но она все равно выглядит чистенькой, Стив. Она не получает ни цента ни в том, ни в другом случае.
 – Да. Если только мы найдем убийцу и исключим самоубийство. Тогда она получает сто тысяч долларов от страховой компании.
 – Да, но и в этом случае с ней все в порядке. Поскольку, если это сделала она, она не стала бы инсценировать самоубийство, зачем это ей?
 – Что ты имеешь в виду?
 – Эта штука выглядит в точности, как самоубийство. Послушай, мне кажется, что это действительно самоубийство.
 – И что из этого?
 – А то, что, надеясь получить сто тысяч долларов по страховому полису, имеющему условие о самоубийстве, ты не будешь планировать убийство, которое выглядело бы как самоубийство, верно?
 – Верно.
 – Ну и? – сказал Мейер.
 – Значит, Милейни, похоже, чиста.
 – Да.
 – Догадайся, что я выяснил? – спросил Карелла.
 – Что?
 – Что настоящее имя Джиффорда Гарфайн.
 – Да?
 – Да.
 – Ну и что? Мое настоящее имя – Рок Хадсон.




 Глава 9


 Принимая во внимание число убийств, происходивших ежедневно в пяти различных районах города, Клинг очень удивился, выяснив, что город может похвастаться всего одной бойней. Очевидно, отцы города и союз мясников (откуда он получил информацию) были против убийств животных в черте города. Единственная бойня находилась на Бозуэлл-авеню в Калмз-Пойнт, она специализировалась на забое овец. Как и предполагал Гроссман, большая часть забоя для города производилась в соседнем штате на другом берегу реки. Поскольку район Калмз-Пойнт был ближе всего, Клинг решил начать с Бозуэлл-авеню. Он имел при себе список, составленный утром в лаборатории, и рисунок, подготовленный в управлении. Он в точности не знал, ни что он ищет, ни что он надеется обнаружить. На бойне ему прежде бывать не приходилось.
 После посещения бойни в Камз-Пойнте ему уже никогда в жизни не хотелось бы заходить внутрь подобного заведения. Но, к сожалению, ему предстояло осмотреть еще четыре на другом берегу реки.
 Он привык к крови; полицейский к ней неизбежно привыкает. Он привык видеть людей с самыми различными кровоточащими ранами, он привык к таким вещам. Он был свидетелем нападения на людей с помощью бритвы и ножа, пистолета и автомата, он видел разорванные или исколотые тела, он видел льющуюся и хлещущую кровь. Он видел, как кровь льется из живых и мертвых. Но он никогда не видел ранее, как убивают животное, и зрелище это вызвало у него приступ тошноты. Он с трудом концентрировал свое внимание на том, что говорил ему мясник. В ушах у него звучало блеяние овец, воздух был насыщен кровавой вонью. Старший мясник взглянул на рисунок, который держал Клинг, и, оставив на целлулоиде кровавый след от пальца, покачал головой. За его спиной пронзительно кричали животные.
 Воздух снаружи был холодный и колючий. Клинг глубоко вдыхал в себя бодрящую свежесть. Ему не хотелось переправляться на другой берег реки, но он все-таки поехал. Пропустив обед, который, он знал, все равно не удержит в желудке, он посетил одну за другой еще две бойни и – ничего не найдя – мрачно готовился к визиту на две оставшиеся.
 Есть интуитивное чувство находки, и момент истины наступает, когда полицейского посещает ощущение близкого открытия. Как только Клинг подъехал к пристани, он сразу же понял, что нашел. Ощущение это было острым и сильным. Он вышел из полицейского “Седана” с еле заметной улыбкой на губах и взглянул на громадную белую вывеску на здании, смотрящем на реку: ПЕРЛЕЙ БРАЗЕРС ИНК. Он стоял в центре просторной пристани, равной по площади бейсбольному полю, и обозревал окрестности, а внутри его все явственнее звучало: вот оно, вот оно, вот оно.
 На той стороне пристани, которая выходила к воде, работали два бензиновых насоса. За ними на другом берегу реки на фоне серого октябрьского неба вырисовывались силуэты городских башен. Глаза его несколько мгновений отдыхали на видах города, а потом он посмотрел направо, где стояло полдюжины рыбацких лодок. Рыбаки опустошали свои сети и корзины, прыгая с лодок на пристань, а потом сидели, свесив ноги в сапогах, чистили и мыли рыбу, перекидывая ее в чистые корзины, устланные газетами. Ухмылка на его лице стала шире, поскольку он был твердо уверен, что нашел и что все вскоре станет на свое место.
 Его внимание снова привлекла бойня, занимавшая почти всю длинную сторону четырехугольника пристани. Там, где в воду из трубы сливались нечистоты, с криками кружились чайки. К задней стороне бойни подходила железнодорожная ветка, отходившая от главных путей, находившихся в пятистах футах от пристани. Он добрался до путей и пошел по ним к зданию.
 Пути вели прямо к пустым сейчас загонам для животных, которые кончались железными воротами бойни. Он знал, что обнаружит на полу внутри; он уже видел полы трех таких боен.
 Управляющего звали Джо Брейди, и он был счастлив помочь Клингу. Он провел его в маленький застекленный кабинет, который смотрел на бойню (Клинг сел спиной к стеклу), а затем взял у Клинга рисунок, долго смотрел на него и вдруг спросил:
 – Он что, черномазый?
 – Нет, – сказал Клинг. – Он белый человек.
 – Вы сказали, что он на девушку напал?
 – Да, напал!
 – И он не черномазый? – Брейди покачал головой.
 – По рисунку видно, что он белый, – сказал Клинг. В его голосе послышались нотки раздражения. Брейди этого, казалось, не замечал.
 – По рисунку трудно сказать, – сказал он. – Я имею в виду, тени, вон, посмотрите, видите, что я имею в виду? Он вполне может быть черномазым.
 – Мистер Брейди, – сказал Клинг жестко, – я не люблю это слово.
 – Какое слово? – спросил Брейди.
 – “Черномазый”.
 – Да ну, перестаньте, – сказал Бренди, – не заноситесь. У нас тут работает полдюжины черномазых, и все они прекрасные ребята, что, черт возьми, вы из себя корчите?
 – Это слово оскорбляет меня, – сказал Клинг. – Не хочу его слышать.
 Брейди резко возвратил рисунок.
 – Никогда в жизни я этого парня не видел, – сказал он. – Если у вас все, я должен возвращаться к работе.
 – Он здесь не работает?
 – Нет.
 – У вас все работают на постоянной основе?
 – Все.
 – Нет тех, кто работает неполный день или же работал здесь всего несколько дней...
 – Я знаю всех, кто работает здесь, – сказал Брейди. – Этот парень здесь не работает.
 – Может, он занимается доставкой?
 – Доставкой чего?
 – Не знаю. Может...
 – Сюда доставляют только животных.
 – Я уверен, что сюда доставляют и другие вещи, мистер Брейди.
 – Не доставляют, – сказал Брейди и встал из-за стола. – Мне надо работать.
 – Садитесь, мистер Брейди, – сказал Клинг грубо.
 Удивленный Брейди посмотрел на него, подняв брови и готовый по-настоящему обидеться.
 – Я сказал – садитесь. Продолжим.
 – Послушайте, мистер... – начал Брейди.
 – Нет уж, вы послушайте, мистер, – сказал Клинг. – Я расследую бандитское нападение, и у меня есть все основания предполагать, что этот человек – он постучал по рисунку – был в этом районе в прошлую пятницу. Так что мне не нравится ваше дерьмовое отношение к этому делу, мистер Брейди, и если вам больше нравится отвечать на вопросы в участке, а не здесь, в вашем уютном кабинете, из которого хорошо видно, как убивают животных, то я не возражаю. Поэтому берите шляпу, и мы немного прокатимся. Идет?
 – Зачем? – спросил Брейди.
 Клинг не ответил. Он мрачно сидел напротив Брейди и холодно его рассматривал. Брейди не отвел взгляда.
 – Сюда доставляют только животных, – снова сказал он.
 – Тогда как сюда попадают бумажные стаканчики?
 – А?
 – Тот, что на охладителе, – сказал Клинг. – Не пытайтесь меня надуть, мистер Брейди, я чертовски наблюдательный человек.
 – Ладно, ладно, – сказал Брейди.
 – Ладно, так ладно! Кто вам все сюда доставляет?
 – Многие. Но я знаю большинство из них, и этого, на рисунке, среди них не видел.
 – А доставляют ли сюда что-нибудь, что вы, как правило, не видите?
 – Что вы имеете в виду?
 – В это здание попадает что-нибудь, что вы лично не проверяете?
 – Я проверяю все, что сюда привозят и отсюда вывозят. Как иначе? Может, вы имеете в виду личные вещи?
 – Личные вещи?
 – Вещи, которые не имеют никакого отношения к бизнесу?
 – Что у вас на уме, мистер Брейди?
 – Ну, некоторые парни заказывают обед из столовой на той стороне пристани. Они договариваются с теми, кто там работает, и те приносят им обед сюда. Или же кофе. У меня здесь плитка в кабинете, поэтому я не посылаю за кофе, да и обед я приношу с собой из дома. Так что я обычно не выхожу посмотреть на тех, кто приносит еду.
 – Благодарю вас, – сказал Клинг и встал со стула.
 Брейди не мог удержаться от прощального укола.
 – В любом случае, – сказал он, – большинство из этих посыльных черномазые.
 Воздух на улице был свеж, от реки несло сыростью. Клинг нашел взглядом столовую на противоположной стороне четырехугольника и быстро зашагал к ней. Она была зажата среди мастерских и с приближением к ним становилась видна все четче. Слева и справа от столовой находились мастерские водопроводчика и стекольщика.
 Он вынул блокнот и прочитал: жир, древесные опилки, кровь, щетина животного, рыбья чешуя, шпаклевка, деревянная щепочка, металлические опилки, арахис и бензин. Единственное, чего он не мог объяснить, был арахис, но, возможно, объяснение найдется в столовой. На самом деле в столовой он надеялся обнаружить не только арахис. Он надеялся найти человека, который заходил на бойню и ступал по жиру, крови и опилкам, к которым позднее в загонах пристала щетинка. Он надеялся найти человека, который ходил по железнодорожным путям, пропитанным креозотом, и подцепил к клейкой массе на ботинке деревянную щепочку. Он надеялся найти человека, который стоял на краю пристани около рыбаков, чистивших рыбу, а затем прошел по бензиновому пятну около насосов, а потом заглянул к стекольщику, где обзавелся крупинкой шпаклевки, и к водопроводчику, у которого к его грязи на подошве добавились зернышки меди. Он надеялся найти человека, избившего Синди до потери сознания, и весьма вероятно, что этот человек работал разносчиком в столовой. Кто еще мог так легко входить в самые разные места? Клинг расстегнул плащ и потрогал рукоять револьвера. Подойдя быстрым шагом к столовой, он открыл дверь.
 В нос ударили запахи жирной пищи. Клинг ничего не ел с завтрака, и эти ароматы, наложившиеся на мысленные картинки с бойни, вызвали у него приступ тошноты. Он сел у стойки и заказал чашку кофе, намереваясь понаблюдать за работниками, прежде чем показать кому-нибудь рисунок. За стойкой работали двое – белый и цветной. Ни один не имел ничего общего с рисунком. Через дверь, на кухне, он заметил еще одного белого, который перекладывал гамбургеры на поднос. Но этот тоже был не похож на подозреваемого. Двое мальчишек-негров в белой официантской униформе сидели около кассы, за которой лысый белый мужчина ковырял спичкой в зубах. Клинг решил, что здесь все работники столовой, разве что на кухне есть еще один повар. Допив кофе, он подошел к кассе, показал лысому свой жетон и сказал:
 – Я бы хотел поговорить с управляющим.
 – Я и управляющий, и хозяин, – сказал лысый. – Майрон Креппс, здравствуйте.
 – Детектив Клинг. Мне бы хотелось, чтобы вы посмотрели на этот рисунок и сказали мне, известен ли вам этот человек.
 – Я счастлив хоть чем-то помочь вам, – заверил Креппс. – Он сделал что-нибудь?
 – Да, – сказал Клинг.
 – Могу я спросить: что именно он сделал?
 – Это неважно, – сказал Клинг. Он вынул рисунок из конверта и протянул его Креппсу.
 Креппс, наклонив голову, стал рассматривать его.
 – Он работает здесь? – спросил Клинг.
 – Нет, – сказал Креппс.
 – Он когда-нибудь здесь работал?
 – Нет, – сказал Креппс.
 – Вы когда-нибудь видели его в столовой?
 Креппс задумался.
 – Это что-нибудь серьезное?
 – Да, – сказал Клинг, а затем тут же спросил: – А в чем дело? – Он не мог объяснить, что подсказало ему, что здесь надо поднажать, разве что некоторая неуверенность в голосе Креппса, когда тот задавал свой вопрос.
 – Очень серьезное? – спросил Креппс.
 – Он избил девушку, – сказал Клинг.
 – О!
 – Это для вас достаточно серьезно?
 – Достаточно, – признал Креппс.
 – Достаточно, чтобы сообщить мне, кто он?
 – Я думал, что это какая-нибудь мелочь, – сказал Креппс. – Из-за мелочей нет нужды быть хорошим гражданином.
 – Вы знаете этого человека, мистер Креппс?
 – Да, я его видел.
 – А в своей столовой вы его видели?
 – Да.
 – Часто?
 – Когда он делает свои обходы.
 – Что вы имеете в виду?
 – Он посещает все заведения на пристани.
 – С какой целью?
 – Я бы не хотел, чтобы у него были неприятности из-за этого, – сказал Креппс. – По моему мнению, в том, что он делает, преступления нет. Городские власти просто не считаются с жизнью, вот и все.
 – Так чем же он занимается, мистер Креппс?
 – Я говорю это только потому, что, по вашим словам, он избил девушку. А это серьезно. За это я не должен его защищать.
 – Зачем он приходит сюда, мистер Креппс? Зачем он ходит по всем заведениям пристани?
 – Он собирает ставки подпольного тотализатора, – сказал Креппс. – Все, кто хотят участвовать в подпольной лотерее, платят ему свои ставки, когда он приходит.
 – Как его зовут?
 – Его зовут Куки.
 – Куки, а дальше?
 – Фамилии я не знаю. Куки, и все. Он приходит собирать ставки.
 – У вас арахис продается, мистер Креппс?
 – Что? Арахис?
 – Да.
 – Нет, арахис я не продаю. У меня есть шоколад, леденцы и жевательная резинка, но арахиса нет. А что? Вы арахис любите?
 – На пристани есть заведение, где я мог бы купить арахис?
 – Не на пристани, – сказал Креппс.
 – А где?
 – Дальше по улице. Там есть бар. У них вы можете купить арахис.
 – Спасибо, – сказал Клинг. – Вы нам очень помогли.
 – Я рад, – сказал Креппс. – А вы заплатите, пожалуйста, за выпитый кофе.


* * *

 Витрина бара была выкрашена в серо-зеленый цвет. В центре полукругом красовались белые буквы названия: БАДДИЗ. Клинг вошел в бар и сразу направился к телефонной будке, находящейся в каких-нибудь пяти футах от одностворчатой входной двери. Он вынул из кармана десятицентовик, опустил его в щель и набрал номер своего домашнего телефона. Пока на другом конце линии звучали длинные гудки, он изображал оживленный разговор, а сам тем временем осматривал бар. Среди посетителей, сидевших за стойкой и за столами, нападавшего на Синди он не увидел. Он повесил трубку, выудил десятицентовик из кармашка и подошел к стойке. Бармен смотрел на него с любопытством: либо студент, забредший к пристани по ошибке, либо полицейский. Клинг разрешил его сомнения, вынув из кармана свой жетон.
 – Детектив Берт Клинг, – сказал он. – 87-й участок.
 Бармен рассматривал жетон совершенно спокойно – он привык к визитам фараонов в свое замечательное заведение, – а потом спросил очень вежливым голосом школьного отличника:
 – Что вас интересует, детектив Клинг?
 Клинг ответил не сразу. Вместо этого он взял жменю земляных орехов из вазы на стойке, кинул несколько орехов в рот и стал шумно жевать. Верной тактикой, решил он, было бы поинтересоваться случаями насилия, мусорными баками, выставленными наружу, продажей алкоголя несовершеннолетним или чем-то другим, что бы выбило бармена из колеи. Потом надо было бы попросить лейтенанта прислать сюда другого или других в засаду, чтобы они просто арестовали Куки, как только он появится здесь в следующий раз. Такой должна бы быть правильная процедура, и Клинг именно ее и обдумывал, жуя орехи и молча глядя на бармена. Единственная трудность с арестом Куки заключалась в том, что Синди Форрест до смерти им запугана. Как можно избитую до полусмерти девушку убедить в том, что в ее же собственных интересах опознать человека, напавшего на нее? Клинг продолжал жевать орехи. Бармен продолжал наблюдать за ним.
 – Может, вы хотите пива или что-нибудь еще, детектив Клинг? – спросил он.
 – Вы владелец бара?
 – Да, я Бадди. Пива хотите?
 – Угу, – ответил Клинг, не переставая жевать. – Но при исполнении...
 – Вас что-то беспокоит? – спросил Бадди. Клинг кивнул. Он принял решение и начал устанавливать приманку в своей ловушке.
 – Куки заходил сюда сегодня?
 – Какой Куки?
 – У вас что, здесь много людей, которых зовут Куки?
 – У нас здесь вообще нет людей, которых зовут Куки, – сказал Бадди.
 – Есть, обязательно есть, – сказал Клинг, кивая. Он зачерпнул новую жменю орехов. – Вы знакомы с ним?
 – Нет.
 – Как не стыдно, – Клинг снова начал жевать орехи. Бадди продолжал наблюдать за ним. – Вы уверены, что не знаете его?
 – Никогда не слышал о таком.
 – Очень плохо, – сказал Клинг. – Мы его разыскиваем. Он нам очень нужен.
 – Зачем?
 – Он избил девушку.
 – Да?
 – Да. Да так, что она попала в больницу.
 – Не шутите?
 – Какие тут шутки, – сказал Клинг. – Мы весь город обыскали. – Он помедлил, а потом начал блефовать напропалую. – Мы не нашли его по адресу, который хранится в картотеке, но узнали, что он часто приходит сюда.
 – Как вы это узнали? Клинг улыбнулся.
 – У нас есть свои методы.
 – М-м-м, – промычал Бадди неопределенно.
 – Мы его найдем, – сказал Клинг и продолжил свой блеф. – Девушка опознала его снимок. И как только мы его арестуем, привет семье.
 – За ним чего-то и раньше числилось, а?
 – Нет, – ответил Клинг. – Уголовного досье на него нет.
 Бадди слегка наклонился вперед, готовый к отпору.
 – Нет досье, да?
 – Нет.
 – Тогда где вы взяли снимок, по которому девушка опознала его? – спросил Бадди и неожиданно улыбнулся.
 – Он связан с подпольной лотереей, – сказал Клинг и небрежно кинул в рот очередной орех.
 – Ну и что?
 – У нас на них есть отдельная картотека.
 – На кого?
 – На половину парней, связанных с подпольной лотереей в этом городе.
 – Да? – сказал Бадди. Глаза его сузились. Было ясно, что он не доверяет Клингу и ищет изъян в его словах.
 – Точно, – подтвердил Клинг. – Адреса, фотографии, на некоторых даже отпечатки пальцев.
 – Да? – снова сказал Бадди.
 – Да.
 – Зачем?
 – Ждем, пока они переступят черту.
 – Что это значит?
 – Это значит нечто большее, чем подпольная лотерея. Что-нибудь, за что их можно запереть в кутузку, а ключ от нее выбросить.
 – О, – Бадди кивнул. Это его убедило. Полицейские хитрости ему были понятны.
 Клинг старался оставаться внешне бесстрастным. Он взял еще одну жменю орехов.
 – Куки в конце концов переступил черту. Как только мы его поймаем, девушка посмотрит на него, и привет! Бандитское нападение, повлекшее тяжелые последствия.
 – Он пользовался оружием?
 – Нет, только руками. Но он все равно покушался на ее жизнь.
 Бадди пожал плечами.
 – Мы его все равно поймаем, – сказал Клинг. – Мы теперь его знаем, так что это дело времени.
 – Пожалуй, – Бадди снова пожал плечами.
 – Нам надо только найти его, вот и все. Остальное просто.
 – Иногда найти человека – дело совсем непростое, – сказал Бадди, снова возвращаясь к манерам школьного отличника.
 – Я хочу вас предупредить, друг, – сказал Клинг.
 – О чем?
 – Никому не говорите о моем приходе сюда.
 – А кому я могу сказать?
 – Я не знаю, кому вы можете сказать, но лучше не говорите никому.
 – Зачем мне мешать правосудию? – спросил Бадди слегка обиженным голосом. – Если этот Куки избил девушку, я вам желаю найти его.
 – Я ценю ваши чувства.
 – О чем речь. – Бадди уставился на вазу с земляными орехами. – Вы что, все собираетесь съесть?
 – Запомните, что я сказал вам, – откликнулся Клинг, надеясь, что не переиграл. – Держите язык за зубами. Если эта информация растечется и мы выйдем на вас...
 – Здесь текут только пивные краны, – ответил Бадди и ушел на другой конец стойки, откуда кто-то позвал его. Клинг посидел еще немного, затем поднялся, положил еще одну пригоршню орехов в рот и вышел.
 На улице он позволил себе улыбнуться.


* * *

 Позднее в тот же день в обеих дневных газетах появилась статейка.
 Статейка была маленькой и едва заметной, затерявшейся среди разного печатного хлама на четвертой полосе обоих изданий. Заголовок был краток, но внимание привлекал:
 СВИДЕТЕЛИ ИЗБИЕНИЯ СТРУСИЛИ
  Двое свидетелей жестокого избиения полицейского Рональда Фэарчайлда, происшедшего в прошлую среду, 11 октября, сегодня отказались опознать фотографию предполагаемого нападавшего. 
  Фотографию извлекли из полицейской картотеки “подпольных лотерейщиков” и показали еще одной жертве того же самого подозреваемого. Мисс Синтия Форрест, выздоравливающая в больнице “Элизабет Рашмор”, опознала предъявленную фотографию и согласилась свидетельствовать против установленного подозреваемого, как только он будет задержан. 
  Состояние полицейского критическое Лейтенант Питер Бернс, следственный отдел которого из 87-го участка расследует оба нападения, прокомментировал сегодня эти события следующим образом: “Апатия двух других свидетелей пугает. Патрульный полицейский находится в критическом состоянии со времени своего помещения в больницу “Буэна Виста” на прошлой неделе. Если он умрет, мы будем иметь дело с убийством. Если бы не приличные люди типа мисс Форрест, в этом городе не удалось бы осудить ни одного уголовного преступника”. 
 Бернс читал статью в своем кабинете. Закончив чтение, он взглянул на Клинга, который сиял от гордости.
 – Фэарчайлд действительно в критическом состоянии? – спросил Бернс.
 – Нет, – ответил Клинг.
 – А если наш герой проверит?
 – Пусть проверяет. Я предупредил “Буэна Виста”.
 Бернс кивнул и снова бросил взгляд на статью. Потом отложил ее в сторону и сказал:
 – Я у тебя выгляжу идиотом.




 Глава 10


 Когда Клинг вернулся от лейтенанта, в отделе находились Мейер и Карелла.
 – Как дела? – спросил его Карелла.
 – Так себе. Мы как раз смотрели, хороша ли приманка.
 – Какая приманка?
 – Ага, – сказал загадочно Клинг и ушел.
 – Когда лаборатория обещала дать ответ о тех витаминных капсулах? – спросил Карелла.
 – Сегодня, – ответил Мейер.
 – Когда сегодня? Уже шестой час.
 – Не наскакивай на меня, – сказал Мейер, потом встал со стула и направился к водяному охладителю.
 Зазвонил телефон. Карелла поднял трубку.
 – 87-й участок, Карелла, – сказал он.
 – Стив, это Боб О’Брайен.
 – Да, что случилось. Боб?
 – Сколько времени мне еще пасти этого Нелсона?
 – Где ты сейчас?
 – Около его дома. Я шел за ним от его кабинета до больницы, а потом и сюда.
 – Какой больницы?
 – Пресвитерианской.
 – Что он там делал?
 – Черт возьми! Доктора обычно связаны с больницами, разве не так?
 – Так. Когда он ушел из своего кабинета?
 – Днем, после приема.
 – В котором часу это было?
 – В начале третьего.
 – И он оттуда поехал прямо в больницу?
 – Да. Он ездит на маленьком красном “МГ”.
 – Когда он вышел из больницы?
 – С полчаса назад.
 – И отправился домой?
 – Да. Как ты думаешь, может, он сегодня уже из дома не выйдет?
 – Не знаю. Позвони мне через час, ладно?
 – Ладно. Где ты будешь? Дома?
 – Нет, мы еще побудем здесь.
 – О’кей, – сказал О’Брайен и повесил трубку.
 Мейер вернулся к своему столу с бумажным стаканчиком воды. Он поставил его рядом с телефоном и вынул из ящика своего стола упаковку ярко раскрашенных капсул.
 – Что это? – спросил Карелла.
 – От простуды, – сказал Мейер и освободил одну из капсул от целлофановой обертки. Потом положил капсулу в рот и запил ее водой. Снова зазвонил телефон.
 – 87-й участок, Мейер.
 – Это Энди Паркер, Мейер. Я все еще слежу за Крэнтцем, просто отмечаюсь. Он сейчас в коктейль-баре с девушкой, у которой сиськи величиной с дыню каждая.
 – Какой размер ты говоришь? – спросил Мейер.
 – А я, черт возьми, откуда знаю?
 – Ладно, не выпускай его из виду. Позвони мне позднее, хорошо?
 – Я устал, – сказал Паркер.
 – Я тоже.
 – Да, но я действительно устал, – сказал Паркер и повесил трубку.
 Мейер положил трубку на место.
 – Паркер, – пояснил он. – Крэнтц пьет в городе.
 – Это хорошо, – сказал Карелла. – Ты не хочешь послать за едой?
 – С простудой аппетита не нагуляешь, – отозвался Карелла.
 – Я за математику.
 – Что ты имеешь в виду?
 – Наше дело. Математические законы должны выполняться. Я не люблю расследовать дела, в которых не выполняются правила сложения и вычитания.
 – Чего это Берт так ухмылялся, когда уходил?
 – Не знаю. Он часто ухмыляется, – сказал Манер, пожимая плечами. – Я люблю, когда два плюс два равно четырем. Я люблю, чтобы самоубийство было самоубийством.
 – Ты думаешь, это самоубийство?
 – Нет. Именно это я и имею в виду. Я не люблю, чтобы самоубийство оказывалось убийством. Я люблю математику.
 – Я в средней школе геометрию завалил, – сказал Карелла.
 – Ну да?
 – Да.
 – Факты неоспоримы, – сказал Мейер, – а факты складываются в самоубийство. Но запах мне не нравится.
 – Запах подозрительный, – согласился Карелла.
 – Это верно, запах подозрительный. Пахнет убийством.
 Зазвонил телефон. Трубку поднял Мейер.
 – 87-й участок, Мейер, – сказал он. – Снова ты? Что теперь? – Он слушал. – Да? Да? Я не знаю, проверим. Ладно, смотри в оба. Хорошо. – Он повесил трубку.
 – Кто это? – спросил Карелла.
 – Боб О’Брайен. Он сказал, что к дому Нелсона только что подъехал голубой “Тандерберд”, из которого вышла блондинка. Он хотел узнать, какая машина у Милейни Джиффорд.
 – Я не знаю, на какой машине она ездит, а ты?
 – Я тоже нет.
 – Бюро регистрации автомашин ведь закрыто, верно?
 – Мы можем позвонить дежурному.
 – Давай попробуем. Мейер пожал плечами.
 – Нелсон ведь друг семьи. Почему же ей к нему не ездить?
 – Да, я знаю, – сказал Карелла. – Какой у них номер телефона?
 – На, смотри. – Мейер открыл свою записную книжку. – Правда, была еще эта история на вечеринке у Джиффорда.
 – Ты имеешь в виду их ссору? – спросил Карелла, набирая номер телефона.
 – Да, наскоки Джиффорда на доктора.
 Карелла кивнул.
 – Здесь что-то есть.
 – Но Джиффорд был пьян.
 – Алло, – сказал Карелла в трубку. – С вами говорит Стив Карелла, детектив второй категории, 87-й участок. Прошу проверить регистрацию автомобиля миссис Милейни Джиффорд из Ларксвью. Хорошо, я подожду. Что? Нет, Джиффорд, начинается с “Д”. Хорошо. – Он прикрыл трубку рукой. – Боб знает, как она выглядит? – спросил он.
 – Откуда?
 – Верно. Меня уже тошнит от этого дела. – Он бросил взгляд на упаковку капсул, лежащих на столе Мейера. – Что за дрянь ты принимаешь?
 – Говорят, хорошее средство, – сказал Мейер. – Лучше другого хлама, что я принимал.
 Карелла бросил взгляд на стенные часы.
 – По крайней мере, мне их надо принимать всего два раза в день, – сказал Мейер.
 – Алло, – сказал Карелла в телефон. – Да, записываю Голубой “Тандерберд” 1964 года. Хорошо, спасибо. – Он повесил трубку. – Ты слышал?
 – Слышал.
 – Очень интересно, а?
 – Очень интересно.
 – Что, по-твоему, Милейни Мудрая хочет от нашего друга доктора?
 – Может, она тоже простудилась, – сказал Мейер.
 – Может быть. – Карелла вздохнул. – Почему только два раза?
 – А?
 – Почему ты их должен принимать только два раза в день?
 Пять минут спустя Карелла уже звонил лейтенанту Сэму Гроссману домой в Мажесту.


* * *

 Боба О’Брайена Мейер и Карелла застали на улице напротив дома Нелсона на Южной Четырнадцатой. Красный “МГ” стоял у входной двери, за ним виднелся голубой “Тандерберд” Милейни Джиффорд. Мейер и Карелла подошли к Бобу, он стоял, втянув голову в плечи и засунув руки в карманы. Он сразу же узнал их и кивнул в знак приветствия.
 – Пробирает до костей, – сказал он.
 – М-м-м. Она все еще там?
 – Да. Насколько я догадываюсь, ему принадлежит весь дом. На первом этаже прихожая, на втором – кухня и гостиная, а на верхнем – спальные комнаты.
 – Как ты, черт тебя подери, об этом догадался? – спросил Мейер.
 – Свет на первом этаже зажегся, как только приехала женщина... Это миссис Джиффорд?
 – Это она.
 – Угу, – сказал О’Брайен, – и потух почти сразу же. Свет на втором этаже выключили перед вашим приездом. Немолодая женщина вышла из дома около семи. Видимо, повариха или экономка, или то и другое вместе.
 – Значит, они там одни, а?
 – Да. Свет наверху включили через десять минут после ухода старой леди. Видите вон то маленькое окошечко? Я считаю, что это туалет, согласны?
 – Да, должно быть.
 – Сначала свет загорелся там, а затем погас, а потом осветилось большое окно. Я совершенно уверен, что это спальня.
 – Как ты думаешь, чем они сейчас там занимаются? – спросил Мейер.
 – Я знаю, чем бы я там занялся, – ответил О’Брайен.
 – Ты почему домой не идешь? – спросил Карелла.
 – Я вам больше не нужен?
 – Нет. Иди домой, встретимся завтра.
 – Вы пойдете к нему?
 – Да.
 – Вы уверены, что я вам не нужен, чтобы сделать снимки?
 – Ха-ха, – сказал Мейер и пошел вслед за Кареллой, который уже начал переходить улицу. Они остановились около входной двери. Карелла нашел звонок и позвонил. Ответа не было. Он позвонил снова. Мейер спустился с крыльца. Зажегся свет на втором этаже.
 – Он спускается, – прошептал Мейер.
 – Пусть спускается, – сказал Карелла. – Второй убийца.
 – А?
 – “Макбет”, акт III, сцена 3.
 – Вот это да! – воскликнул Мейер, и в это время зажглись фонари над входом. Через мгновение открылась входная дверь.
 – Доктор Нелсон? – спросил Карелла.
 – Да? – Доктор был удивлен, но раздражения не выказывал. На нем был черный шелковый халат, на ногах – шлепанцы.
 – Мы можем войти? – спросил Карелла.
 – Видите ли, я как раз собирался лечь спать.
 – Мы у вас много времени не займем.
 – Ну...
 – Вы один дома, доктор?
 – Да, конечно, – ответил Нелсон.
 – Нам можно войти?
 – Ну... ну, да. Наверное. Но я очень устал и надеюсь...
 – Мы постараемся вас долго не задерживать, – сказал Карелла и вошел в дом.
 В прихожей стояли кушетка и маленький столик. Напротив двери висело зеркало; полка для почты была прикреплена к стене под зеркалом. Нелсон не пригласил их наверх. Он засунул руки в карманы халата, давая понять, что идти с гостями дальше прихожей он не намерен.
 – Я простудился, – сказал Мейер.
 Нелсон едва заметно поднял брови.
 – Я уже все перепробовал, – продолжал Мейер. – Только что начал принимать новое средство. Надеюсь, поможет.
 Нелсон нахмурился.
 – Простите меня, детектив Мейер, – сказал он, – вы пришли сюда обсудить ваш...
 Карелла полез в карман. Когда он протянул руку Нелсону, на его ладони лежала розово-черная желатиновая капсула.
 – Вы знаете, что это такое, доктор Нелсон? – спросил он.
 – Похоже на витаминную капсулу, – ответил Нелсон.
 – Если быть точным, это капсула плексина, смесь витамина С и комплекса В, та самая, которую принимал Стэн Джиффорд.
 – Да, да, – сказал Нелсон, кивая.
 – А если уже быть совсем точным, это капсула из бутылочки витаминов, которую Джиффорд держал дома.
 – Да? – спросил озабоченно Нелсон. Он пытался понять, куда клонит Карелла.
 – Сегодня днем мы послали бутылочку капсул лейтенанту Гроссману из нашей лаборатории, – сказал Карелла. – Ни в одной из капсул яда не обнаружено. Только витамины.
 – Но я простудился, – сказал Мейер.
 – И простуда детектива Мейера заставила нас снова позвонить детективу Гроссману, просто так. Он согласился встретиться с нами в своей лаборатории, доктор Нелсон. Мы провели там несколько часов. Сэм – это лейтенант Гроссман – рассказал нам немало интересного, и мы хотим услышать ваше мнение. Мы хотим быть как можно более точными в этом деле, поскольку слишком уж много в нем особенностей. Разве не так?
 – Да, пожалуй.
 – Специфический яд, к примеру, и специфическая доза, и специфическое быстрое действие яда, и специфическая скорость растворения желатина, верно?
 – Да, верно, – сказал Нелсон.
 – Вы работаете ординатором в Пресвитерианской больнице, верно, доктор Нелсон?
 – Да.
 – Мы говорили с тамошним фармацевтом совсем недавно. Он говорит, что у них в аптеке есть строфантин в виде кристаллического порошка, всего три или четыре грана. Остальное – в ампулах, и тоже в незначительных количествах.
 – Это очень интересно. Но какое...
 – Откройте капсулу, доктор Нелсон.
 – Что?
 – Витаминную капсулу. Откройте ее. Она состоит из двух частей. Смелее. Размер ее – двойной О, доктор Нелсон. Вы ведь это знаете, не так ли?
 – По моему представлению, это либо О, либо двойной О.
 – Давайте будем точными. Та капсула, которая содержит витамины, прописанные Джиффорду, размера двойного О.
 – Пусть так, пусть будет двойной О.
 – Откройте ее.
 Нелсон сел на кушетку, положил капсулу на низкий столик и осторожно отделил одну часть от другой. На столешницу высыпался белый порошок.
 – Это витаминная смесь, доктор Нелсон. Точно такая же находится во всех капсулах из бутылочки Джиффорда. Безвредная. В действительности, если быть точным, полезная. Верно?
 – Верно.
 – Взгляните еще раз на капсулу. – Нелсон взглянул. – Нет, доктор Нелсон, внутрь капсулы. Вы что-нибудь видите?
 – Ну... там... там, кажется, еще одна капсула.
 – Да! – сказал Карелла. – Клянусь всем на свете, там действительно еще одна капсула. Как видите, доктор Нелсон, это капсула номер три, которая легко входит в большую капсулу двойной О. Этот образец мы изготовили в лаборатории. – Он взял большую капсулу со стола и вытряхнул из нее остатки витамина и меньшую капсулу. Указательным пальцем Карелла отодвинул меньшую капсулу от порошка и сказал: – Это третья капсула, доктор Нелсон.
 – Не понимаю, что вы имеете в виду.
 – Видите ли, мы искали третью капсулу, поскольку та, что Джиффорд принял за обедом, убить его не могла. А теперь, доктор Нелсон, если в меньшую капсулу положить два грана строфантина и поместить ее внутри большей капсулы, то это уже могло бы убить его, вы согласны?
 – Конечно, но это бы...
 – Да, доктор Нелсон?
 – Мне кажется, что... что меньшая капсула растворилась бы тоже очень быстро. Я хочу сказать...
 – Вы хотите сказать, доктор Нелсон, что если внешняя капсула растворяется за шесть минут, внутренней капсуле потребуется для этого, допустим, три, четыре, пять или похожее число минут. Вы это имеете в виду?
 – Да.
 – Так что это по-настоящему ничего не меняет, верно? Яд все равно должен бы быть принят перед выходом Джиффорда на сцену.
 – Да, пожалуй, так.
 – Но я простудился, – сказал Мейер.
 – Да, и он принимает свои капсулы, – сказал Карелла, улыбаясь. – Но только дважды в день, поскольку лекарство высвобождается медленно, в течение двенадцати часов. Они называются долговременными капсулами, доктор Нелсон. Я уверен, что вы знакомы с ними. – Нелсон попытался встать на ноги, но Карелла тут же сказал: – Оставайтесь на месте, доктор Нелсон, мы еще не закончили.
 Мейер улыбнулся и сказал:
 – Мои капсулы изготовлены фабричным способом. Я думаю, что в домашних условиях изготовить долговременные капсулы невозможно, вы согласны, доктор Нелсон?
 – Пожалуй, да.
 – Чтобы быть совсем уж точным, – сказал Карелла, – лейтенант Сэм Гроссман сказал, что сделать самому такую капсулу возможно. Он вспомнил свою армейскую жизнь и некоторых врачей в своей части, экспериментировавших с так называемым внутренним покрытием. В вашей части врачи занимались такими экспериментами, доктор Нелсон? Вам знакомо выражение “внутреннее покрытие”?
 – Конечно, знакомо, – сказал Нелсон и поднялся.
 Карелла наклонился через стол, положил руки на плечи доктора и силой усадил его на прежнее место.
 – Внутреннее покрытие, – начал Карелла, – в применении к этой маленькой внутренней капсуле, доктор Нелсон, означает, что если эту капсулу ровно на тридцать секунд опустить в однопроцентный раствор формальдегида, а затем высушить...
 – Что все это значит? Почему вы...
 – ... и потом выдержать в течение двух недель, чтобы желатин затвердел...
 – Я не понимаю, о чем вы говорите!
 – Я говорю о том, что капсула, обработанная таким образом, не растворится в желудочном соке по крайней мере три часа, доктор Нелсон, а за это время она покинет желудок. После этого она растворяется в кишечнике еще в течение пяти часов. Вы видите, доктор Нелсон, мы теперь имеем дело уже не с шестью минутами. Только внешняя капсула растворится за это время. Мы теперь имеем дело с периодом времени от трех до восьми часов. Мы ныне имеем дело с мягкой внешней капсулой и твердой внутренней, в которой находятся два грана яда. Чтобы быть точным, доктор Нелсон, мы имеем дело с капсулой, которую Джиффорд без сомнения принял за обедом в день, когда его убили.
 Нелсон покачал головой.
 – Я не понимаю, о чем вы говорите, – сказал он. – Я не имею никакого отношения ко всему этому.
 – О, доктор Нелсон, – сказал Карелла. – Кажется, мы забыли вам сообщить, что аптека Пресвитерианской больницы ведет учет всех лекарств, заказанных ее врачами. Эти записи свидетельствуют, что в последний месяц вы постоянно заказывали небольшие порции строфантина. Но нет никаких свидетельств, что вы прописывали это средство кому-нибудь из ваших тамошних пациентов. – Карелла сделал паузу. – Теперь мы знаем, как вы это сделали, доктор Нелсон. Не хотите ли рассказать нам, почему вы это сделали?
 Нелсон молчал.
 – Тогда, может, миссис Джиффорд расскажет, – предложил Карелла. – Он подошел к лестнице в дальнем конце прихожей. – Миссис Джиффорд, – позвал он, – одевайтесь, пожалуйста, и спускайтесь вниз.
 Больница “Элизабет Рашмор” была расположена на южной окраине города, это был комплекс высоких белых зданий, выходящих на реку Дикс. Из окон больницы можно было наблюдать за движением судов на реке, за далекими дымами, образующими черные облака, за хитросплетением мостов, соединяющих остров с Сэндз-Спитом, Калмз-Пойнтом и Мажестой.
 С реки дул холодный ветер. Он уже заходил в больницу днем и выяснил, что посещение больных вечером заканчивается в восемь часов. Сейчас было без четверти восемь, он стоял на берегу реки с поднятым воротником, смотрел вверх на освещенные окна больницы и еще раз мысленно повторял свой план.
 Сначала вся эта штука показалась ему дешевым полицейским трюком. Он внимательно выслушал рассказ Бадди о светловолосом полицейском, все том же сукином сыне; Бадди сказал, что его зовут Клинг, детектив Берт Клинг. Но он убеждал себя, что все это дешевая ловушка, в которую он не собирается попадать.
 И все же им известно его имя, Клинг спросил о Куки. Как бы иначе они узнали его имя, если бы где-нибудь действительно не было списка парней, которые связаны с подпольной лотереей? И разве Клинг не упомянул, что они не смогли найти его по адресу, который указан в картотеке? А это звучит вполне правдоподобно. Он переехал два года назад, а в картотеку мог попасть и раньше. Кроме того, последние несколько дней дома он все равно не был, так что они не смогли найти его по адресу просто потому, что там он не появлялся. Так что, черт их знает, может, это и правда.
 Но фотография? Где они взяли фотографию? Если у них действительно есть такая картотека, то, может, у них есть и его фотография. Он хорошо знал, что они все время фотографируют, чаще всего, чтобы припереть к стенке парней, занимающихся наркотиками, но, может, они делают то же самое и с лотерейщиками. Он видел машину прачечной или мебельный фургон, стоящий целый день на одном месте и – не без помощи других людей – научился распознавать полицейских, фотографирующих людей. Так что, может, у них и есть его фотография. И, может, эта сучка действительно опознала его. И все равно запашок был, слишком много вопросов оставалось без ответа.
 На большинство вопросов он получил ответ, прочитав статью в дневной газете. Он едва не пропустил ее, поскольку начал читать газету с конца, с результатов бегов, и только потом, от нечего делать, заглянул в начало. Статья подтвердила наличие картотеки подпольных лотерейщиков, хотя и до этого он в этом не сомневался. Она объяснила также, почему его не мог опознать Фэарчайлд. Трудно ожидать от умирающего человека, чтобы он рассматривал чужие фотографии. Он не думал, что избил ублюдка так сильно, но, возможно, не рассчитал собственной силы. Чтобы проверить эти сведения, он позвонил в больницу “Буэна Виста” и спросил, как чувствует себя патрульный полицейский Фэарчайлд. Ему ответили, что он по-прежнему между жизнью и смертью, так что это тоже оказалось правдой. И, конечно, если эти уроды на работе у Синди испугались опознать снимок, то состояние Фэарчайлда объясняло, почему полиция могла опираться только на Синди.
 Слово “убийство” его испугало. Если этот сукин сын действительно умрет, если полиция поймает его, а Синди скажет, что да, это он, песенка его спета. Ему казалось, что он все ей ясно объяснил, но, может, она оказалась крепче, чем он думал. По какой-то странной причине эта мысль возбудила его, мысль, что ее не испугало избиение, что она готова опознать его и выступить против него в суде. Он вспомнил, что такое же возбуждение он ощутил после прочтения статьи, и сейчас, когда смотрел на окна больницы и прокручивал в голове свой план.
 Время посещения заканчивалось в восемь, а это означало, что у него осталось ровно десять минут, чтобы проникнуть в здание. Ему пришла в голову мысль: а вдруг они не пустят его за такое короткое время до закрытия, и он поспешил к входу. Над вращающимися дверьми был наклонный бетонный козырек. Больница была новой, вся из алюминия, стекла и бетона. Он прошел через вращающуюся дверь и сразу направился к конторке, расположенной справа от входа. Женщина в халате – медсестра, подумал он, – подняла голову.
 – Мисс Синтия Форрест? – спросил он.
 – Палата семьсот двадцать, – сказала женщина и взглянула на свои часы. – Время посещения заканчивается через несколько минут.
 – Да, я знаю, спасибо, – ответил он и, улыбнувшись, направился к лифту. Среди ожидавших лифт был всего лишь еще один человек в обычной одежде, на остальных были белые халаты. Он вдруг подумал, а что если у ее палаты поставили полицейского. Если так, думал он, я уйду, и все. Двери лифта открылись. Он отступил в сторону, а потом нажал на кнопку семь и заметил, что одна из сестер потянулась к той же самой кнопке, а затем тихо отошла в глубину лифта. Двери закрылись.
 – По-моему, – сказала одна из сестер, – это псориаз. Доктор Кирш говорит, что это заражение крови, но ты видела ногу пациента? При заражении крови такого не бывает.
 – Завтра ему сделают анализы, – сказала другая сестра.
 – А пока у него высокая температура.
 – Это от воспаленной ноги. От заражения.
 – Это псориаз, вот это что, – настаивала первая сестра.
 Открылись двери. Обе сестры вышли. Двери снова закрылись. В лифте повисла тишина. Он посмотрел на часы. Было без пяти восемь. Лифт остановился на четвертом этаже, а потом и на пятом. На седьмом вышел он и сестра, которая тянулась к кнопке. В коридоре он на мгновение замешкался. Прямо перед лифтом было большое фойе. За фойе размещалось какое-то застекленное помещение. Солярий, решил он. Справа и слева от лифта находились стеклянные двери, ведущие в палаты пациентов. Слева в трех футах перед дверью сидела за столом сестра. Он быстро подошел к ней и спросил:
 – Как пройти к палате семьсот двадцать?
 Сестра едва взглянула на него.
 – Прямо, – сказала она, – у вас осталось всего несколько минут.
 – Да, я знаю, спасибо, – ответил он и открыл стеклянную дверь. Ближайшая за перегородкой палата оказалась 700, следующая за ней – 702, он решил, что 720 находится в конце коридора. Потом взглянул на часы. Почти восемь. Он быстро пошел вдоль дверей и в середине коридора нашел дверь с буквой “М”. Открыв дверь, он сразу направился к одной из кабинок, вошел туда и заперся.
 Менее чем через минуту он услышал, как по радио объявляют, что время посещения закончилось. Он улыбнулся, опустил крышку унитаза, сел, закурил сигарету и начал ждать.
 Из мужского туалета он вышел только в полночь. А до этого времени он наслушался врачей и пациентов, обсуждающих бесконечные болезни и способы их лечения. Он внимательно прислушивался к этим разговорам, которые развлекали его и помогали коротать время. Он решил, что не может покинуть свое убежище, пока свет не погаснет во всех палатах больницы. Он не знал, когда гасят свет в палатах, но решил, что в десять или в пол-одиннадцатого. Для верности он намеревался подождать до полуночи. Он понимал, что все врачи, кроме дежурных, к этому времени уйдут, так что ему надо быть крайне осторожным, когда он выйдет в коридор. Он не хотел, чтобы хоть кто-нибудь видел его по пути к палате Синди.
 Жаль, что ему приходится убивать эту сучку.
 Она действительно хороша.
 Один из пациентов в промежуток между восемью и полуночью помочился семнадцать раз. Видимо, у этого парня было что-то с почками, и каждый раз, войдя в туалет, он шел, шаркая шлепанцами, к писсуару и бранился.
 – Сукин сын! Чем ты заслужил такую боль и позор? – И дальше в том же духе.
 Однажды, когда он мочился причитая, какой-то парень из соседней кабинки заорал:
 – Ради Бога, Мендель, держи свои болезни при себе.
 Тот, что стоял у писсуара, заорал в ответ:
 – Надо, чтобы это случилось с тобой, Лейбовиц! Чтоб твоя хреновина сгнила и отвалилась, и пусть ее смоет через канализацию в реку. Надеюсь, Бог услышит мою просьбу.
 Он чуть не рассмеялся, но вместо этого закурил очередную сигарету и посмотрел на часы. Интересно, когда угомонятся эти идиоты и в какой одежде будет Синтия. Он все еще помнил, как она раздевалась в ту ночь, когда он избил ее, он все еще помнил ее наготу – и тут он остановил свои мысли. Нельзя думать об этом. Он должен убить ее сегодня, нечего думать об этом – и все же, пока он будет убивать ее, может, получится, как в прошлый раз, может, снова почувствовав под собой ее гладкий и твердый живот, он сможет, как тогда.
 В полночь в мужском туалете стояла тишина.
 Он отпер кабинку, прошел мимо писсуаров к двери и, приоткрыв ее, выглянул в коридор. Полы были покрыты какой-то полированной асфальтообразной массой, стук каблуков по ней был слышен за мили, что, конечно, было хорошо. Он слышал, как по коридору прошла сестра, и потом все снова стихло. Он вышел в коридор и пошел в глубину его, слева и справа возникали номера: 709, 710, 711... 714, 715, 716...
 Он проходил мимо палаты 717, когда дверь ее открылась и в коридор вышла медсестра. От неожиданности он на какое-то время потерял дар речи. Он остановился, судорожно соображая, ударить ее или нет. А затем из неведомой глубины он услышал свой едва узнаваемый голос:
 – Добрый вечер, сестра. – Голос его звучал необычно спокойно и приветливо. Сестра посмотрела на него и ответила:
 – Добрый вечер, доктор. – И ушла по коридору.
 Он не повернулся посмотреть ей вслед. Дойдя до палаты 720, он быстро открыл дверь и вошел внутрь, закрыл дверь и откинулся на нее, прислушиваясь. Ничего не услышав, он вошел в палату.
 Палата освещалась только слабым лунным светом, падавшем из окна за кроватью. Он видел силуэт ее тела под одеялом, крутую линию бедра. Одеяло было натянуто так, что он мог видеть в слабом лунном свете лишь ее белокурые локоны. Он снова, как и в ту ночь, когда избивал ее, возбудился. Он напомнил себе, зачем он пришел сюда, – эта девушка может послать его на электрический стул. Если Фэарчайлд умрет, для него обвинения этой девушки будет достаточно. Он глубоко вздохнул и двинулся вперед. В полутьме он обхватил ее шею своими руками, и прошептал: “Синди!”. Он хотел, чтобы, умирая, девушка смотрела ему в глаза. Он сжал пальцы.
 Неожиданно она села. Два мощных кулака мелькнули в воздухе. Он широко открыл глаза.
 – Сюрприз, – сказал Берт Клинг и ударил его в лицо.




 Глава 11


 Детективы – не поэты, в разбитой голове ямбического пентаметра не обнаружишь.
 Если бы Мейер был Вильямом, Шекспиром, он бы, возможно, верил в то, что “любовь, что дым, вздымающийся в небо со вздохами”, но он не был Вильямом Шекспиром. Если бы Стив Карелла был Генри Уодсвортом Лонгфелло, он бы знал, что “любовь всегда занята сама собой”, но, увы, как вы знаете, он не был Генри Уодсвортом Лонгфелло – хотя у него и был дядюшка Генри в Ред-Бэнкс, штат Нью-Джерси. Если бы любой из наших двух героев был Бэкингэмом, или Овидием, или Байроном, они бы, не исключено, осознали, что “любовь есть соль жизни”, и “вечный источник страхов и беспокойств”, и “капризная сила”, но они были не поэты, они были всего лишь профессиональные полицейские.
 Даже как профессиональные полицейские они могли бы оценить мнение Гомера (из мультфильма с таким же названием), которое в переводе Никоса Константина звучит так: “Тот, кто сильно любит, не менее сильно ненавидит”.
 Но они не видели этого мультфильма и не читали книгу, чего еще ожидать от полицейских?
 И все же они могли вам рассказать много истории о любви, тут вы можете не сомневаться. Им приходилось слышать любовные истории от ста одного человека, а может, этих рассказчиков было и больше. И не думайте, будто они не знали, что это за штука – любовь. Еще как знали. Любовь сладка, чиста, чудесна, любовь великолепна. Разве они не любили своих матерей и своих отцов, и других своих родных? Разве они не целовали в первый раз своих девушек в тринадцать и четырнадцать лет, разве это не любовь? Конечно, любовь. И разве они не любили свои семьи, своих жен и своих детей? Так что говорить им о любви было бесполезно, они все о ней знали. Вот так-то.
 – Мы любим друг друга, – сказал Нелсон.
 – Мы любим друг друга, – сказала Милейни.
 Они сидели в ночной тишине следственного отдела и диктовали свои признания полицейским стенографистам, сидели они за разными столами, пальцы их все еще носили чернильные следы после взятия отпечатков. Мейер и Карелла слушали спокойно, молча, терпеливо – они все это слышали раньше. Ни Нелсон, ни Милейни, казалось, не осознавали, что в десять часов утра на полицейском “воронке” их увезут из участка в суд, где им предъявят обвинение, а потом поместят в отдельные камеры. Они, если верить их словам, втайне встречались более года, но, похоже, они не понимали, что не увидят друг друга до суда, а потом, возможно, и вообще никогда.
 Карелла и Мейер внимательно слушали историю их любви.
 – Нельзя судить любовь, – сказал Нелсон, переиначивая высказывание другого человека. – Эта штука между Милейни и мной случилась сама по себе. Никто из нас ее не желал, никто из нас ее не звал. Случилась, и все.
 – Случилось, и все, – сказала Милейни за соседним столом. – Я хорошо помню, когда. Однажды вечером мы сидели в машине Карла, ожидая, когда Стэн смоет грим и мы все втроем сможем вместе поужинать. Рука Карла коснулась моей, и в следующий миг мы уже целовались. Мы вскоре влюбились друг в друга. Так, по крайней мере, мне кажется.
 – Мы влюбились друг в друга, – сказал Нелсон. – Мы пытались остановиться. Мы знали, что это грех. Но когда мы убедились, что остановить это не в наших силах, мы пришли к Стэну, все рассказали ему и попросили, чтобы он дал разрешение на развод. Это было сразу после инцидента на вечеринке, когда он попытался ударить меня. В прошлом месяце, в сентябре. Мы сказали ему, что любим друг друга и что Милейни хочет развода. Он решительно отказал.
 – Мне кажется, он давно о нас догадывался, – сказала Милейни. – Если вы говорите, что он изменил свое завещание, значит, именно по этой причине он это и сделал. Он, должно быть, знал, что у нас с Карлом роман. Он очень тонко чувствовал. Он догадывался, что что-то не так, задолго до того, как мы ему об этом рассказали.
 – Мысль убить его пришла в голову мне, – сказал Нелсон.
 – Я тут же согласилась, – сказала Милейни.
 – В прошлом месяце я начал заказывать строфантин в больничной аптеке. Я знаю тамошнего фармацевта, я часто захожу к нему, когда мне что-нибудь надо для больницы или для моей частной практики. Я захожу и говорю: “Привет, Чарли, мне нужен пенициллин”, и он, конечно, дает его мне, поскольку знает меня. То же самое я делал со строфантином. Я никогда не говорил ему, зачем он мне понадобился. Мне кажется, он думал, что я беру его для своей частной практики вне больницы. В любом случае, он никогда меня об этом не спрашивал, да и с чего бы это?
 – Карл приготовил капсулу, – сказала Милейни. – В среду за завтраком, когда Стэн принял свои витамины, я заменила оставшуюся капсулу на другую, с ядом. За обедом я убедилась, что он проглотил ее и запил водой. Мы знали, что растворится она за время от трех до восьми часов, но точно сказать, конечно, ничего не могли. Мы не хотели, чтобы он обязательно умер перед камерой, но это уже и неважно. Важно, что нас в это время поблизости не будет. Что мы совершенно с этим не связаны.
 – И тем не менее, – сказал Нелсон, – мы понимали, что подозрение падет прежде всего на меня. В конце концов я врач и имею доступ к лекарствам. Мы предвидели эту возможность и решили, что именно я предположу отравление и именно я предложу вскрытие.
 – Мы также решили, – сказала Милейни, – что было бы хорошо, если бы я сама указала на Карла. А после того, как вы выясните, каким ядом убили Стэна – я имею в виду его быстрое действие, – и что Карл во время шоу был дома, вы автоматически исключите его из числа подозреваемых. Вот так мы думали.
 – Мы любим друг друга, – сказал Нелсон.
 – Мы любим друг друга, – сказала Милейни.
 Закончив говорить, они сидели тихо и спокойно. Полицейские стенографисты показали им протоколы, и они подписали многочисленные копии, а потом Альф Мисколо вышел из канцелярии, надел на них наручники и отвел вниз, в камеры предварительного заключения.
 – Одна копия для нас, одна – для лейтенанта и одна – для отдела расследования убийств, – сказал Карелла своему стенографисту. Стенографист едва кивнул. Он тоже все это уже не раз слышал. Ничего нового о любви и убийстве сообщить ему не могли. Он надел шляпу, положил требуемое количество подписанных признаний на ближайший к стойке стол и вышел. Проходя мимо закрытой двери комнаты допросов, он мог услышать приглушенные голоса.
 – Зачем ты ее избил? – спросил Клинг.
 – Я никого не избивал, – сказал Куки. – Я люблю эту девушку.
 – Что?
 – Я люблю ее, ты что, оглох? Я люблю ее с первой минуты, как увидел.
 – Когда это было?
 – В конце лета. В августе. Это было на Стеме. Я как раз собрал ставки в кондитерском магазине на углу, проходил мимо “Покерино” в середине квартала и подумал: может, зайти, убить время, понимаешь? Парень снаружи расхваливал игры, и я остановился послушать. Потом заглянул внутрь, и там была эта девушка в темно-зеленом платье, она склонилась над столом и бросала шары, не помню, что ей выпало.
 – Ладно, что произошло потом?
 – Я вошел.
 – Продолжай.
 – Что ты хочешь от меня?
 – Я хочу узнать, зачем ты ее избил.
 – Я ее не избивал, сколько раз тебе говорить!
 – Кто был вечером в той кровати, сукин сын?
 – Я не знаю, кто был в той кровати. Оставь меня в покое. У тебя против меня ничего нет. Ты что, думаешь, я зеленый молокосос?
 – Да, я думаю, что ты зеленый молокосос, – сказал Клинг. – Что произошло в тот первый вечер, когда ты увидел ее?
 – Ничего. С ней был какой-то парень, очень из себя модный. Я наблюдал за ней, вот и все. Она не знала, что я наблюдаю за ней, она даже не знала, что я вообще существую. Когда они ушли, я пошел за ними и выяснил, где она живет, и с тех пор не отступал от нее ни на шаг. Вот и все.
 – Это не все.
 – Я сказал, все.
 – Ладно, можешь считать все, что угодно, – сказал Клинг. – Умник. Мы на тебя все навесим, не сомневайся.
 – Говорю тебе, я пальцем ее не тронул. Я пришел к ней на работу и дал ей знать, вот и все.
 – Что ты ей дал знать?
 – Что она моя девушка. Значит, она не должна ни с кем ходить и никого не должна видеть, что она моя, усек? Это единственное, почему я туда пошел – чтобы дать ей знать. Я совсем не хотел всей этой заварухи. Я хотел только сказать ей, что я от нее жду, вот и все.
 Джон “Куки” Кацциаторе опустил голову. Поля шляпы спрятали от Клинга его глаза.
 – Если бы каждый занимался своим делом, все было бы нормально.
 В следственном отделе стояла тишина.
 – Я люблю эту девушку, – сказал он. А затем пробормотал: – Ты, ублюдок, чуть не убил меня сегодня.


* * *

 Утро всегда наступает.
 Утром детектив Берт Клинг пришел в больницу “Элизабет Рашмор” и попросил, чтобы ему позволили навестить Синтию Форрест. Он знал, что посещения в это время не разрешались, но он был детективом при исполнении обязанностей и попросил сделать для него исключение. Поскольку все в больнице знали, что он тот самый полицейский, который накануне вечером поймал на седьмом этаже бандита, особых объяснений не требовалось. Разрешение он получил без промедления.
 Синди сидела на кровати.
 Когда Клинг вошел, она обернулась и чисто автоматически стала приглаживать свои короткие светлые волосы.
 – Привет, – сказал он.
 – Привет.
 – Как вы себя чувствуете?
 – Нормально. – Она притронулась к глазам. – Опухоль спала?
 – Да.
 – Но синяки еще не прошли?
 – Пока нет. Но вы все равно выглядите хорошо.
 – Спасибо. – Синди помолчала. – Он... он вчера очень больно вам сделал?
 – Нет.
 – Точно?
 – Точно.
 – Он гнусный человек.
 – Да, я знаю.
 – Его посадят в тюрьму?
 – Да. Даже без ваших свидетельских показании. Он совершил нападение на полицейского. – Клинг улыбнулся. – Попытался задушить меня. А это покушение на убийство.
 – Я... я очень боюсь этого человека, – сказала Синди.
 – Да, догадываюсь.
 – Но... – Она сглотнула слюну. – Если это поможет, я... я готова быть свидетелем в суде. Если это нужно.
 – Я не знаю, – сказал Клинг. – Об этом нам сообщит прокуратура.
 – Ладно, – сказала Синди и замолчала. Из окна лился солнечный свет и золотил ее светлые волосы. Она опустила глаза. Рука ее нервно теребила одеяло. – Единственное, чего я боюсь... это когда он выйдет из тюрьмы.
 – Мы позаботимся о том, чтобы у вас была защита, – сказал Клинг.
 – М-м-м, – произнесла Синди. Кажется, ее это не убедило.
 – Я... сам вызовусь быть вашим охранником, – сказал Клинг и засмущался.
 Синди подняла на него глаза.
 – Это... очень мило с вашей стороны, – сказала она медленно.
 – Ну... – произнес он и пожал плечами. В комнате повисла тишина.
 – Вы вчера вечером могли пострадать, – сказала Синди.
 – Нет. Никакой опасности не было.
 – Могли, – настаивала она.
 – Честно, нет.
 – Да, – сказала она.
 – Ну, не будем же мы снова споры затевать?
 – Нет, – сказала она и рассмеялась, потом сморщилась и притронулась к лицу. – Боже, до сих пор больно. Но только когда смеетесь, верно?
 – Да, – сказала она и снова засмеялась.
 – Когда вас отсюда отпустят? – спросил Клинг.
 – Не знаю. Наверное, завтра. Или послезавтра.
 – Потому что я думал...
 – Да?
 – Ну...
 – В чем дело, детектив Клинг?
 – Я знаю, что вы девушка работающая...
 – Да?
 – И обычно едите дома.
 – Верно, – сказала Синди.
 – А в общественные места ходите только, если вас сопровождают.
 Синди ждала.
 – Я думал...
 Она ждала.
 – Я думал, может, вы когда-нибудь согласитесь поужинать со мной. Когда, естественно, выпишитесь из больницы. – Он пожал плечами. – Я хочу сказать, что плачу я, – закончил Клинг и замолчал.
 Синди ответила не сразу. Улыбнувшись, она сказала:
 – С удовольствием. – И почти сразу же: – Когда?