Аннотация: Завершая рассказ о жизни славного города Шгар, невозможно умолчать о душевной болезни, постигшей последнего законного его правителя, досточтимого Бургуна из знатного рода Дун Масаи. Совершенно разбитый, с горящими от ужаса глазами, он взобрался на самую высокую дворцовую башню и спрыгнул вниз. 
 Великий город не надолго пережил своего эмира, постепенно вымирая и зарастая полынью — вечным признаком запустения. В этом последнем рассказе читатель узнает все надлежащие подробности.


---------------------------------------------


 Рустам Ниязов



 Страшные сказки о Шгаре
 Рассказ девятый: О том, как правитель по имени Бургун сошел с ума




1

 Завершая рассказ о жизни славного города Шгар, невозможно умолчать о душевной болезни, постигшей последнего законного его правителя, досточтимого Бургуна из знатного рода Дун Масаи. Совершенно разбитый, с горящими от ужаса глазами, он взобрался на самую высокую дворцовую башню и спрыгнул вниз. 
 Будучи молодым и честолюбивым, он оставил после себя многочисленную челядь и плачущих жен в гареме. Он стал последним правителем Шгара, которого избирал сам народ. После него, последующих правителей высылали из ханской ставки, а точнее было бы сказать — насылали, как насылают на город мор и несчастья. Великий Шгар не надолго пережил своего эмира, постепенно вымирая и зарастая полынью — вечным признаком запустения. В этом последнем рассказе читатель узнает все надлежащие подробности.
 Но, пока не перевернуты последние страницы его славных дней, еще раз повторим, что звали достославного правителя Бургун, и было у него три титула: Наисветлейший среди живых, Мудрейший из мудрейших и Осененный высшим знанием. Проживал он в своем дворце, рядом с прекрасным прудом, образованным в затоне полноводной реки Лим и правил городом — где силой, где умом, а где и просто доверившись всезнающей судьбе. 
 Ранним утром Бургун появлялся на покрытой коврами веранде, чтобы испить чаю. Затем, после омовений и молитв, приступал к исполнению своих обязанностей. А работы у правителя было много: до самого обеда нескончаемым потоком шли к нему посыльные от управителей и сборщиков податей. Куча деревянных табличек росла перед его светлыми очами, грозясь затопить все вокруг. Затем, ближе к полудню, он принимал и рассматривал прошения и жалобы от посланников купцов и ремесленных гильдий. Свитки из тончайшей телячьей кожи шелестели на столе, под мерным покачиванием опахала слуги. Затем он направлялся в просторный зал, где сидели счетоводы и советники, чтобы собственной рукой заверить указы о новых займах и долгах города.
 Уходя в обеденный зал, где слуги разложили на мягких коврах лигяны с дымящейся едой и запотевшие серебряные кувшины с холодным шербетом, он все еще думал о цифрах и указах. Потчуя себя испеченным на углях барашком, правитель продолжал размышлять о написании нового закона для найма базарных водоносов и об отмене старого уложения об учете свадеб и смертей.
 Неудивительно, что от такого труда у него пошла голова кругом. И не просто кругом, а совершенно в разлад. Сначала у Бургуна испортился сон. Засыпал он, как и обычно, после десятого часа, который объявлял глашатай с высокой башни храма Ишнар. Но вскоре просыпался посреди ночи и не мог сомкнуть глаз до первых петухов. Следом за этим, правитель почувствовал сильнейший гнет под сердцем, будто на грудь наложили камень.
 Его старый дворцовый лекарь по имени Нарихам, он же — знаменитый шгарский знахарь и предсказатель судеб, легко вылечил эти недуги, прописав своему высокородному больному теплые ванные с настойкой зверобоя и особый напиток, который он лично варил в своей темной келье, закрыв дверь на засов. Злые языки из числа дворцовых вельмож поговаривали, что чудодейственная сила напитка заключалась в том, что старик добавлял в него молоко кормящих матерей.
 Но недолго наслаждался Нарихам плодами своего врачебного труда. Вскоре, Бургун заболел сильнейшей головной болью. Посреди дня у него начинала болеть одна половина головы, а к вечеру к ней прискорбно присоединялась и другая. Нарихам снова бросился в свою кладовую, отыскивая нужные снадобья. Он испек особые лепешки, в которые замешивал загустевшие мутные капельки «маковых слез». Эти драгоценное снадобье он покупал на самом дальнем из базаров, где промышляли молчаливые и опасные торгаши из горных поселений Адахшана. 
 Его искусство вновь взяло верх над болезнью, и Бургун почувствовал облегчение. Но, увы! В третий раз навалилась на правителя уж совсем неведомая доселе хворь. На этот раз, эмир долгое время не мог рассказать о своих жалобах лекарю, скрывая свой недуг. Но однажды, достигнув пика страданий, он вызвал Нарихама в свои покои.
 Лежа посреди пуховых подушек, заботливо прикрытый теплым мехом, в окружении своего визиря и девяти советчиков, Мудрейший из мудрейших тихо постанывал, страдальчески закатив глаза.
 — Уйдите все, кроме визиря! — приказал он, едва Нарихам показался у его ног.
 Советчики молча покинули зал.
 — О, великая рука судьбы, повелевающая лучшим из городов! До чего больно видеть эту руку ослабшей! Подобно поверженному барсу, лежащему на вершине горы... — залепетал знахарь, подползая и целуя бессильно опустившуюся руку повелителя.
 — Ой, прекрати! — недовольно прервал его скорбь Бургун и одернул руку. — Лечи нас быстрей! В наших залах растет гора приказов, доносов и расписок! Если мы проболеем еще семь дней, то будем заживо погребены!
 — Как же велик он, осветленный небесной мудростью! Даже во власти болезни, думает о своих подданных, боясь за их судьбу! — продолжал лекарь изливать свою скорбь вперемешку с лестью.
 — Хватит болтать, давай перейдем к делу! — зашипел на него Бургун. И рассказал лекарю о новой своей хвори. Все это время Нарихам беспрестанно кланялся каждому его слову и перебирал бусы из собачьих клыков, нанизанных на кожаный шнурок. Наконец, Бургун закончил рассказ и бессильно откинулся на подушки. 
 — Я весь в заботе и в страхе за драгоценное здоровье солнцеподобного владыки! Но... — Нарихам осекся, жалобно глядя в глаза повелителя.
 — Что «но»?!
 — Дозволит ли мне сиятельный повелитель задать вопрос, который, несомненно, поможет мне приблизиться к природе его болезни, столь же великой и непостижимой, как велик и непостижим он сам?!
 — О, как же он надоел со своей мерзкой лестью! — покачал Бургун головой и страдальчески посмотрел на своего визиря, ища у него поддержки. Визирь в ответ глубоко поклонился, полностью согласный с мнением своего начальника. Звали визиря Саирбоб, и за свою жизнь он не мало приложил усилий, чтобы вознестись на самый верх, к вожделенным золоченым ножкам эмирского трона. Саирбоб недолюбливал придворного лекаря, как любой грубый и свирепый нравом человек не любит людей образованных и утонченных. Во всех этих мудрых книгах и молитвах визирь видел лишь способ хорошо устроиться в бурном потоке жизни, избежав тяжелого труда.
 — Спрашивай, досточтимый Нарихам, да побыстрее! Не испытывай терпение горы, будучи мелкой песчинкой! — прикрикнул он на старика.
 Впрочем, Нарихам уже многое знал о загадочном недуге правителя. Задолго до того раннего часа, как его призвали к постели больного, он отправил на кухню свою старую служанку Закрибу, молчаливую строгую женщину, помогавшую старику отбирать травы и коренья. Принеся поварам и слугам горсть семян конопли, столь ценимой простолюдинами за способность возбуждать воображение, она выведала у них все, что говорят во дворце о новой загадочной болезни Бургуна. 
 — Наш правитель страдает от страха! — прошептала Закриба на ушко своему хозяину, когда вернулась в его темную келью. — Его мучают опасения быть убитым врагами! Но кто же его убьет, сидящего в крепости и окруженного стражниками? Визирь? Так ведь по закону Шгара, если будет умерщвлен эмир, то будут казнены все его приближенные! 
 — О, великая Ишнар! — воскликнул старик. — Страх — вечный попутчик и бедного и знатного! Как же извести его?!
 Старуха в ответ лишь пожала плечами. Она не сомневалась, что Нарихам что-нибудь придумает. Ведь выкручивался он доселе, значит, выкрутится и сейчас.
 — Мой вопрос таков: не порожден ли страх владыки весомой угрозой? — пролепетал лекарь перед поблекшим величием правителя.
 — Нет, конечно, нет! — слабо отмахнулся Бургун. — Это лишь болезнь нашего бедного натруженного ума...
 — Тогда дозволь мне заняться поисками лекарства, моя отрада и моя гроза!
 — Дозволяем, — пробурчал эмир и отвернулся к стене.


2

 После долгих бесплодных раздумий, Нарихам решил пойти на совет к лучшим знахарям города. Поздним вечером, набросив на себя рваную накидку, он вышел из дворца и растворился в темноте. Первым делом, лекарь посетил маленькую пещерку на крутом речном косогоре, где жил его старый учитель, монах по имени Яркун. Древний обветшалый старик давно уже не вставал на ноги и существовал только благодаря подношениям, которые клали у порога сердобольные жители Шгара. Он подползал к двери, как старая черепаха, брал еду и тут же поглощал ее, запивая водой из плошки. Покушав, пятился обратно и забирался в свою норку.
 — Мой учитель, вскормивший своего неблагодарного ученика знаниями, как синица кормит глупого своего птенца! — обратился он к старику. — Спишь ли ты? Не разбудил ли я тебя?
 — А-а, Нарихам... — узнал его старик, щурясь от света лучинки.
 — Я, мой учитель! — лекарь положил перед ним мешочек с лепешками, кусками сахара и виноградом — скупыми дарами человека, не помнящего сделанного ему добра. Он рассказал учителю о болезни правителя и попросил совета.
 — Да, знаю я такую хворь! — прошамкал Яркун, моргнув мутными слезящимися глазами. — Я даже знаю имя лекаря, который, лечит людей от страха...
 — Имя, имя!
 — Зовут его Перьят из города Турфан. Дервиш он, бродяга.
 Торопливо попрощавшись с учителем, Нарихам кинулся к выходу.
 — Подожди! Я должен кое-что сказать тебе о Перьяте! — едва слышно пробормотал Яркун, пытаясь подняться с места. Но тщетно — его ученик уже устремился к следующей цели своего похода. На южном конце города, у самого кладбища жил его родной брат, могильщик и знахарь Шурмени.
 — Шурмени, брат мой, впусти Нарихама! — постучался он в дверь ветхой глиняной мазанки.
 Войдя к брату, вынул из-за пояса небольшой подарок — связку речного жемчуга, редкого в этих краях украшения. Так же торопливо и сбивчиво рассказал брату о болезни правителя, прося совета.
 — Нелегкая выпала тебе доля! — ухмыльнулся Шурмени, рассматривая жемчуг. — Но я знаю одного человека, который лечит людей от страха!
 — Уж не Перьят ли?
 — Он самый! И никто, кроме него.
 Услышав это имя, Нарихам заторопился на выход.
 — Но я должен тебя предупредить! — крикнул Шурмени вслед.
 — О чем, уважаемый? 
 Шурмени направился к дряхлому кожаному сундуку и вывалил из него целую гору старых знахарских книг и записок. Записки лежали вперемежку с человеческими костями, клубками звериных волос, связками высушенных собачьих ушей.
 — Сейчас... — пробормотал он. — Где-то она должна быть...
 Он погрузился в пыльное облако, отмахиваясь от встревоженной моли, и вытащил на свет смятый кожаный свиток.
 — Вот... Записки всеми почитаемого старца Вайруллы...
 — Старца Вайруллы? Он же проходимец, выдающий себя за учителя и основателя всей гильдии знахарей и предсказатей!
 Шурмени гневно стрельнул глазами на брата, предостерегая его от необратимых поступков.
 — Опомнись, Нарихам! Сладкая дворцовая халва вконец оплела твой язык! Не говори худое об учителе всех учителей!
 Нарихам снисходительно ухмыльнулся и присел на краешек ковра, что было знаком пренебрежения к хозяину дома.
 — Читай же быстрее, брат, я спешу!
 Шурмени поднес свиток к огню и развернул его. Старая телячья кожа затрещала на изломах, выдавая невыразимую ветхость письма.
 — Вот, нашел! — пробормотал он, щурясь на мелкую клинопись: «Во славу Ишнар и ее подземных слуг! Хотел бы предостеречь, вас, братья! Не принимайте в свои ряды лекарей, обещающих излечить больного от страха, стыда или тревоги. Все три болезни проистекают из одной природы и даны для усмирения духа и покорного приятия судьбы! Сказано Вайруллой, отцом вашим».
 — Прощай, Шурмени! — хлопнул дверью его брат-невежда.


3

 Только под утро Нарихам вернулся во дворец, в свою темную комнатку, где среди горшков и сушенных змеиных шкурок, он занимался врачеванием. Обойдя за ночь всех знакомых ему знахарей и гадальщиков, поднося каждому маленький, но весомый дар, он слышал в ответ лишь два слова: либо «не знаю» либо «Перьят». Посовещавшись со своей старой служанкой, лекарь, не медля, пошел на прием к великому визирю.
 — Лучезарный Саирбоб, ты весь излучаешь блеск, как булатный клинок из далекой сказочной страны Сирии... — начал было Нарихам, поклонившись визирю, но тот грубо его оборвал:
 — Довольно! Будем считать, что ты как следует вылизал мои пятки! Теперь говори дело!
 — Болезнь Мудрейшего из мудрейших, да хранит его великая сила Ишнар, настолько тяжела, что мне нужен помощник!
 — Так, и кого ты хочешь взять в помощники?
 — Я нашел человека, его зовут Перьят, он бродяга из далекого Турфана, где живут люди в желтых одеждах и носят горшки на головах.
 — Он в городе?
 — Да, несомненно.
 — Хорошо, тогда немедленно пойдем к городовому!
 Едва поспевая за молодым визирем, Нарихам вприпрыжку побежал по скользкой плитке длинного дворцового зала. Они миновали сводчатый айван, выложенный изнутри удивительной фреской, изображавшей битву ашдахаров и львов, и поднялись на крыльцо невзрачного дома.
 — Так как ты говоришь, его зовут? — спросил городовой, сидя за низким столиком и покуривая кальян.
 — Его зовут Перьят.
 — А ты уверен в нем? Никто не говорил тебе ничего дурного об этом дервише? Ведь тебе отвечать перед эмиром!
 Нарихам покачал головой. Тогда городовой хлопнул в ладони, и в этот же день, в узкую дверь знахарской кельи втолкнули худого жалкого человечка. Старик дал знак стражникам, чтобы они перестали выкручивать дервишу руки. 
 — Ты Перьят, не так ли?
 Дервиш снял со спины старый плетеный кузов и бережно положил его перед собой.
 — Да, о мудрец! — проговорил он, все еще оглядываясь на грозных воинов.
 Нарихам отпустил стражников и пригласил дервиша присесть на единственное чистое место в углу своей комнатки. Из маленького оконца шел скупой дневной свет, освещая исхудавшее лицо бродяги.
 — Говорят, ты много ходил по свету? — спросил его Нарихам. — Бывал в Туркестане, Сирии, Мазандеране?
 — Да, уважаемый, я выбрал жизнь бродяги и ни разу не пожалел об этом!
 — Меня не заботит твоя жизнь! Говорят, ты умеешь лечить людей от страха?
 Лицо дервиша ожило, и он даже попытался улыбнуться. 
 — Ах, вот почему я здесь! — произнес он, найдя ответ на все свои догадки.
 — Твое искусство требуется великому правителю Шгара! Да не будет он обделен вниманием всесильной Ишнар!
 Как только миновала ночь, Нарихам повел дервиша к эмиру. Болезнь владыки, как видно, крепчала, потому что на входе их дважды обыскали, заставив раздеться догола. Хмурые стражники ощупали каждую нитку их одежды, ища оружие или яд.
 — Только не смейте открывать эту кубышку! — попросил дервиш, когда в цепких руках воинов оказался маленький кувшин из полой тыквы, оплетенный бечевой. После долгих препирательств, воины вернули ему загадочный сосуд и впустили в покои правителя.
 Двух дней не прошло с тех пор, как распрощался лекарь со своим эмиром, но за это время коварная болезнь полностью завладела своей жертвой. Бургун приказал заковать себя в железные доспехи, его голову закрывал тяжелый булатный шлем с чеканкой. Больной бессильно лежал на подушках, он осунулся, глаза налились кровью, а в трясущейся руке блестел кривой меч. Перед ним лежала гора остывшей еды — правитель ни разу не приконсулся к ней, опасаясь быть отравленным. На другом конце зала стоял визирь, разоблаченный до нижнего белья — Бургун хотел удостовериться, что он не пронес с собой оружия. 
 Нарихам потерял дар речи, увидев столь странную картину. Но первым заговорил сам эмир:
 — Знаете ли вы, что будете лишены кистей рук, если ваше лекарство не поможет? Отвечайте!
 — Знаем, о, блистающий в своем величии! — сказал дервиш и упал на колени.
 Правитель впился в него своими красными глазами.
 — Знаешь ли ты, босяк, что будешь казнен, если причинишь правителю вред?
 — Да, о средоточие ума и силы!
 — Так, значит, ты можешь избавить нас от страха?
 — Могу, о, безграничный в своих устремлениях!
 — Давай лекарство! 
 Бургун выпростал свободную руку, ожидая зелье.
 — Для лечения страха лекарства не нужны! — опомнился, наконец, Нарихам, грузно повалившись на ковер. — Мой помощник обладает даром удалять страхи и прятать их вот в эту кубышку!
 Бургун с подозрением посмотрел на маленький кувшин, который дервиш бережно держал в руках.
 — Пусть великий отец города снимет чалму, и я извлеку все страхи прямо из его светлейшей головы! — спокойно сказал Перьят.
 Правитель колебался, тяжело дыша. Снять чалму перед простолюдином, да к тому же бродягой — означало потерять честь.
 Чувствуя, что пора вмешаться, заговорил великий визирь:
 — Наисветлейший, дозволь сказать! Если слова дервиша окажутся пустым хвастовством, мы отрубим ему кисти рук, и он больше не сможет даже в носу ковырнуть! А если он окажется великим лекарем, то перед ним не зазорно и голову обнажить!
 Это помогло и Бургун снял с себя шлем, обнажив свой бритый череп.
 Перьят подошел к нему, поводил рукой над высокородной макушкой, словно зачесывая невидимые волосы, и вдруг сжал пальцы в кулак и дернул что есть силы. 
 — Ой! — закричал правитель. — Не дергай наши волосы, нам больно!
 — О, владыка! У тебя нет волос! — воскликнул визирь.
 Дервиш дернул еще раз, да так сильно, что поволок правителя по ковру. Вот тут и стало ясно, что он держит в кулаке какие-то серые полупрозрачные нити, исходившие из головы Бургуна. Перьят тянул нити что есть силы, и для верности уперся ногой о царственное плечо. Раздался хруст и треск. Бродяга выдернул нити из головы больного и, не медля, стал сворачивать их в пучок. Нити противились силе, извиваясь как змеи. Наконец, дервиш затолкал их в кубышку и плотно закрыл деревянную пробку.
 — Все! — сказал он севшим голосом и от усталости повалился на пол.
 Правитель лежал рядом с ним, с блаженной улыбкой, словно облегчился после многодневного запора.
 — Прошло! Все прошло! — воскликнул он и вскочил на ноги.


4

 В честь избавления от страшной болезни, Бургун решил затеять великий той. Он отправил гонцов в соседние города, чтобы пригласить на праздник самых почтенных мужей: правителей, купцов и воевод. Перьят был обсыпан серебром, равным по стоимости целым двадцати ястукам и отпущен на все четыре стороны. 
 Повеселевший и бодрый, Бургун провел целый день в увеселениях, в окружении своих советников и видных мужей города, включая и Нарихама. Последнего он тоже не обделил вниманием, подарив ему дорогой чапан с рубиновой брошью и сорок ястуков серебром. 
 Вечером, перед омовением и отходом ко сну, в его покои зашел визирь. Он пал ниц перед своим хозяином:
 — Повелитель знает меня, как верного своего слугу, готового отдать свою жалкую жизнь за его неугасимое величие! О безбрежный как океан, дозволь дать тебе совет!
 — Дозволяем!
 Визирь подполз к нему и заговорил в самое ухо:
 — Пока все праздно ходили по дворцу, и пили вино беспечности, закусывая сладкой нугой торжества, я думал об этом дервише...
 И он рассказал о своих опасениях, возникших с того часа, как он впервые увидел Перьята. Ведь что такое страх? Это не только зло, отравляющее душу праведников. Это еще и добро, держащее в узде простолюдинов, слуг, весь базарный сброд, всех воинов, ремесленников, скорняков, писарей и даже разбойников. А если есть человек, который может исцелять заболевшего страхом, то к чему нужны палачи и стражники? Человек без страха — опасен, он не склонит голову перед высокородным и не выполнит ни одного его мудрейшего приказа...
 — И что ты предлагаешь? — оборвал его длинную речь повелитель.
 — Мало ли что может случиться с бродягой... Город кишит лихими людьми, жадными до чужого кошелька... — подсказал ему решение визирь.
 Правитель задумался, поглаживая бородку.
 — Да, будет жаль, если с дервишем что-то случиться... 
 — Я лично прослежу, чтобы уберечь этого Перьята от любой опасности! — заверил его визирь, поняв намек хозяина.
 Визирь, пятясь, удалился из покоев. Он вышел на прохладную вечернюю террасу, где за одной из яшмовых колонн его поджидал городовой. Они поговорили шепотом, и городовой тут же хлопнул в ладоши. На его зов из темноты выбежали слуги, словно черные сгорбленные тени. Выслушав приказ, они поклонились и ушли.
 Утром, когда Бургун проснулся, к нему вошел визирь и принес окровавленный тыквенный сосуд, оплетенный бечевой. 
 — Как всегда, ты — всевидящий владыка — был прав в своих догадках! Не смог я уберечь этого жалкого Перьята от ножа разбойника! — и положил кувшин на шахматный столик из нежного розового мрамора.
 — Так вот где хранятся все страхи! — произнес Бургун, склонившись над кувшином. Он задумался, где бы схоронить этот опасный сосуд.
 — Надо дождаться ночи и закопать его во дворе! — предложил визирь.
 — Нет!
 — Тогда — сжечь!
 Бургун снова покачал головой.
 — Мы сделаем по-другому, — сказал он, хитро улыбнувшись.


5

 Следующий день снова прошел в увеселениях. В честь избавления отца города от опасной хвори, глашатаи объявили на всех базарах и площадях, что владыка дарит жителям Шгара целых три дня отдыха и забав. Со всех окрестностей были созваны шумные таборы шутов и канатоходцев, на базарах стражники сметали ряды, освобождая больше места для камышовых палаток, скрипучих деревянных помостов для фокусников, шатров для плясуний, деревянных будок и клетушек для предсказателей судеб и зубодеров.
 Ближе к ночи, проводив знатных гостей, правитель вместе с визирем вышли из дворца и устремились во внутренний двор, празднично украшенный шелковыми флажками и фонариками. Петляя в лабиринте каменных стен, они углубились в самое сердце дворца, в маленький подземный погребок, который на самом деле был входом в скрытную тюрьму. Здесь держали самых опасных врагов эмира — бунтарей и расхитителей дворцового имущества.
 Грузный одноглазый надзиратель проводил их к глубокому зиндану, забранному железной решеткой. Любой несчастный, попадавший сюда, жил на дне сырого колодца, без всякой надежды выбраться однажды на волю. Толстые железные прутья покрылись лохмами плесени, питавшейся испарениями человеческих тел. Нестерпимая вонь шла из этой пропасти бедствия и отчаяния.
 Брезгливый к нечистотам, Бургун не стал подходить близко к решетке и подал кубышку надзирателю:
 — Брось этот кувшин вниз!
 Надзиратель подошел к дыре и крикнул:
 — Эй, несчастные! Сам высокочтимый эмир, отрада города, средоточие ума и силы — дарит вам этот кувшин! — и бросил его вниз.
 Из черного колодца раздались голоса недоумения и звуки склоки.
 — Ах, ты старый вонючий тапок, которым наступили на верблюжью кучу! Отдай кубышку! Сам эмир кинул ее мне! — раздался чей-то сварливый голос.
 — Нет, он мой! — ответил другой и послышался звук оплеухи.
 — Остановитесь! Опомнитесь во имя Ишнар! На нас смотрит сам эмир! Давайте, явим ему покорность и разумение!
 — Заткнись, колючка, выдранная из курдюка барана! Думаешь, эмир клюнет на твою тупую лесть?!
 Снова звонко шлепнула оплеуха. В ответ кто-то завизжал, кто-то присвистнул, кто-то с хрустом заломил чей-то сустав.
 И вдруг все затихло. Раздался звук открываемой пробки. 
 — Что это?! — раздался голос одного из заключенных.
 — Что это?! — повторили другие.
 Бургун и визирь жадно навострили уши, пытаясь понять, что происходит на дне колодца. И вдруг воздух разорвался от дикого крика, гогота и визга. Люди кричали с такой силой, что в воздухе запахло их мерзким голодным дыханием.
 Бургун отступил назад, закрыв уши. Даже свирепый надзиратель, на поясе которого болтался огромный кривой меч, отбежал от железной решетки, высоко задрав свои шаровары.
 Долго ли кричали несчастные, но вскоре в их легких не осталось воздуха и один за другим они смолкли. Надзиратель осторожно посмотрел вниз, позвал кого-то, но ответом ему была тишина. Тогда стражник взял факел и спустил его вниз на веревке. 
 — Они лежат неподвижно, о мудрейший эмир! — доложил он.
 — Что с ними?
 Стражник взял длинную медную пику и стал тыкать ею по ногам, пытаясь привести лежащих в чувство.
 — Они мертвы! 
 Визирь схватил своего хозяина и вывел его из пещеры.
 — Им уже ничем не поможешь, о, затмевающий всех своим блеском! — успокаивал его визирь, ведя Бургуна во дворец. В ушах еще стоял звон от нечеловеческих криков, а душу саднил тяжелый осадок.


6

 Они долго молча сидели в прохладном зале для гостей, где беззвучные слуги подливали им вина и подносили на медных блюдах сочные дольки ананаса. Потом разошлись, и Бургун направился в комнатку своего евнуха.
 — Мой старый евнух! Грустно что-то мне... Пойди к моей несравненной луноликой наложнице Ханне, скажи, что хочу войти к ней!
 Сонный евнух поклонился и убежал. Бургун знал, что потребуется целый час, чтобы служанки подготовили все необходимое для его эмирского удовольствия. Застелить шелк на ложе, омыть, обрить и умастить самые желанные уголки на теле счастливой избранницы, растопить благоухания, запустить фонтаны...
 Хмельной и потускневший, он прилег на пушистый ковер и задремал, предвкушая неземные сладости любви. И приснилось ему во сне, что он медленно подходит к черной, обросшей склизкой грязью решетке. Ему любопытно, что таится там, на дне колодца. Не зная, что творит самую большую ошибку в своей жизни, эмир протягивает руку к теплому железу, тянется лицом в черноту, заглядывает в нее и...
 — О кладезь мудрости и ларь красноречия! — раздался голос евнуха. — Место для забавы могучего льва с тонконогой косулей готово!
 Бургун вздрогнул, просыпаясь и отодвигаясь от черной решетки. Перед глазами снова горели яркие лампы его дворца. Евнух неуклюже бросился на колени, чтобы надеть на хозяина тапки.
 — Мы сами! — отпихнул его эмир. Он поднялся и замотал головой, прогоняя с глаз черный сонный морок. — Веди нас!
 Евнух поплелся впереди, махая рукой стражникам, стоявшим вдоль лестницы, ведущей в гарем. Стражники вздрагивали, подтягивались, стараясь не смотреть на светлый лик Мудрейшего из мудрейших.
 Ханна, будучи наложницей, жила отдельно от девяти жен эмира. Она была арийкой с прекрасными серыми глазами. Эмир выиграл ее в нарды у одного сказочно богатого турфанского купца, заглянувшего в Шгар прошлой весной. Скупив самых лучших рабынь на берегах далекой великой реки Итиль, купец направлялся в свой город, чтобы выгодно продать этих белокожих и светлоглазых красавиц, подобных пери. Купец слыл непобедимым игроком в нарды, но он не знал, что хитроумный визирь начинил доску и игральные кости удивительным волшебным порошком, который обладал свойством притягивать и отталкивать железо. Визирь обучил Бургуна правильно бросать кости, чтобы играть с нужным для победы шагом.
 Вот так ему досталась та, что сидела сейчас на ложе, облаченная в невесомый египетский батист. Когда он вошел, служанки стайкой выпорхнули из комнаты, не смея поднять глаза на эмира. Евнух убедился, что в комнате нет посторонних, и запер тяжелую дверь, оставив их одних. 
 Ханна улыбнулась хозяину. Она встала на колени, широко раздвинула бедра, и качнула головой. Волна тяжелых русых волос хлынула на ее плечи и лицо.
 — Моя бесподобная светлоокая Ханна! Моя покорная серна, подари мне все сладости мира! — заговорил Бургун, туша свечи голыми руками.
 Он повалил ее на шелк и тонко зазвенел разрываемый на ее груди батист. Эмир искал в темноте ее губы, что впиться жарким поцелуем. Но как только закрывал глаза, черная решетка снова надвигалась на него. Вдыхая с ее тела пряный запах гвоздики, он вдруг задрожал от озноба. Потайным мрачным холодом несло от раскрытых слюдяных оконцев. Щебет фонтанов, шелест дивных растений, рассаженных по всей комнате, ночная трель соловьев в позолоченных клетках — все шептало ему о приближении черной, обросшей человеческой коростой, решетки.
 — Почему мой хозяин невесел? — щебетала Ханна, выгибая стан, одаривая его сладкой мякотью своего тела.
 — Почему мой хозяин невесел? — повторила она, когда он слился с ней, яростно входя в преддверье рая. И в этот миг ему привиделось страшное.
 — О, Ишнар! Спаси меня! — закричал эмир дико и отпрянул от наложницы. 
 Ханна поднялась вслед за ним. Мягкий свет луны полоснул по ее округлому девичьему лицу. Но тут девица качнулась и луч сместился, осветив еще одно лицо, точно такое же, как первое. Двухголовая наложница, медленно покачивая раздвоенной шеей, сидела перед владыкой.
 — Почему мой хозяин невесел? — прощебетала одна голова.
 — Да, почему мой хозяин невесел? — вторила ей вторая.
 Что-то бормоча, эмир стал отползать от нее, неловко оскальзываясь и дрыгая ногами.
 — Уйди! Во имя Ишнар! Сгинь! — яростно махал он свободной рукой, пытаясь подняться на ноги. Наконец ему это удалось. Он опрометью выбежал из спальни и закрыл за собой тяжелые двери.
 Прямо за дверью, на расстеленном коврике, тихо посапывал евнух.
 — Вставай, Пайлаван, сын собаки! — пнул его эмир, визжа и плюясь.
 Евнух вскочил, как ужаленный. Он сонно таращился на Бургуна, силясь понять, чем не угодил хозяину.
 — Велю казнить, велю отделить твою голову от жирной шеи! — шипел эмир в истерике. — Измена! Околдовали! 
 — Кого околдовали, о слепящий лучами мудрости?! — недоумевал евнух.
 — Ханна! Наложница! У нее две головы!
 На лице евнуха появилась растерянность. 
 — Как две головы?
 — Иди и посмотри! — эмир указал рукой на тяжелый медный засов.
 Евнух замялся, маленькие его глазки забегали. Он что-то высунул изо рта, длинное и черное, но тут же спрятал за щекой.
 — Что у тебя во рту?! Сосуд с ядом? Ты хочешь отравить эмира? — взвизгнул Бургун. Он схватил слугу и с силой дернул за бороду, пытаясь открыть ему рот. Черный раздвоенный змеиный язык выскочил изо рта евнуха и лизнул светлейшего правителя по щеке. 
 — Измена... — прошептал эмир, чувствуя на щеке чужую холодную слюну. Его ноги ослабели и он привалился спиной к глиняному изразцу стены.
 Евнух осмелел и по-звериному склонил голову, рассматривая лицо хозяина, словно в первый раз его видел.
 Откуда нашлись силы — неведомо, но эмир вскочил и с криком бросился вниз по лестнице. Он бежал по узкому коридору, освещенному желтым светом ламп, распугивая саму тишину. В опочивальне визиря горел свет. 
 — Измена! — закричал эмир, вбегая к нему. Окруженный пустыми винными кувшинами, визирь сидел на подушках и курил кальян. Увидев Бургуна, он поднялся, неловко опрокинув серебряную чашку. 
 — Что случилось, о равновеликий с небом! 
 — Дворец заколдован! Евнух! Ханна! 
 Визирь проводил эмира к подушкам, обернул его теплым покрывалом, налил вина, всячески пытаясь его успокоить.
 — У наложницы две головы! У евнуха змеиный язык! — стучал зубами Бургун, расплескивая вино.
 — А у меня?
 Бургун перестал пить, услышав этот вопрос. Визирь стоял перед ним, подбоченись, глядя на него сверху вниз.
 — Саирбоб! Как ты смеешь стоять, когда владыка сидит?! — процедил эмир сквозь зубы. Визирь в ответ отступил назад. Что-то большое и округлое топорщилось под полами его халата. 
 — Что у тебя за спиной?! — завизжал эмир. Опять его обдало холодом и черная тень решетки промелькнула перед глазами. Тяжелый толстый хвост вывалился из халата визиря и гулко плюхнулся на ковер. Хвост был покрыт черным волосом, сквозь который светилась розовая кожа. Визирь вильнул хвостом и его пушистый кончик игриво запрыгал по ковру.
 ...Эмир бежал по дворцу, шарахаясь от стражников, тщетно надеясь найти уголок, где его не пробирал бы до костей холод, и не маячила бы перед глазами чернота. Но когда он увидел в дальнем конце зала чью-то маленькую фигурку, ужас обуял его окончательно. Странная фигурка держала в руках что-то округлое и направлялась к нему. 
 Эмир отступал, а странный человек шаг за шагом надвигался на него. Эмир бросился на смотровую башню. Фигурка неуклюже двинулась за ней. Лампы едва освещали стены и каменную лестницу. Оттолкнув тяжелую бронзовую решетку с изображением прыгающих тигров, Бургун взошел на обзорный венец, с которого был виден весь великий Шгар, усыпанный праздничными огнями. С разных концов доносился звон дутаров и сопелок, удары дапа и переливчатые голоса певцов.
 Нелепая тень легла на стены, изломилась на гипсовом барельефе, изображавшем подвиги эмиров с самого дня основания Шгара. Маленький человек поднимался на башню вслед за эмиром. Бургун со страхом ожидал, когда фигурка предстанет на узком пятне света. И вот она появилась перед ним — это было обезглавленное тело дервиша Перьята, державшее свою голову под мышкой. Так базарный мальчишка держит горшочек с халвой, когда покупатель закидывает в рот полную ложку сладкой вязкой каши. 
 — Уйди! Отступи, колдовство! — закричал эмир, пятясь к бронзовым прутьям, за которыми гулял ветер. 
 Руки дервиша приподняли голову. При свете факела было видно скорбное лицо мертвеца, прокусившего свой язык в предсмертных муках. Свободной рукой тело дервиша потянуло челюсть вниз, пытаясь освободить язык от страшной хватки. 
 Эмир понял, что дервиш собирается что-то ему сказать. 
 — Ты есть наваждение! Тебя нет на самом деле! — закричал эмир, не имея ни малейшего желания беседовать с презренным мертвецом. Отказав себе в этом последнем проявлении рассудка, эмир перебрался за решетку, навис над городом и разжал руки.
 © Рустам Ниязов
 Москва-Алматы
  ruct@mail.ru