---------------------------------------------


 Александр Ермаков
 Сумерки Зверя
  (Витязь Небесного Кролика-3) 



 Из Хроник Кролико-Предтечинского монастыря.





   Огрызок от Луны,
   Как будто мышь объела.
   Лампадки на земле,
   А звезды в облаках.
   Кресты в туманах спят,
   А сосны иглы греют
   Всю силу черви съели
   И нет пути назад.


   Кроты холмы скребут,
   Как будто девок груди.
   Земля наш жаждет сок —
   Не жаль расстаться с ним.
   В Валлгальском полусне
   В еловом изморозье
   Нам вымостить тропу
   Зубами вражьих душ.


   Истлели сапоги,
   Все в ржавчине доспехи,
   Но сотник строит строй
   Как тыщу лет назад.
   Кто спрятался тогда,
   Тот и потом не нужен,
   Хоть вряд ли мы дождем
   Архангельских чинов.


   Забытою враждой
   На вересковых пущах
   Набата медный гул
   Подымет нас опять.
   И в сумерках богов
   С последним махом ветра
   Уйдем уж насовсем
   В забвение миров.


    Стилл Иг. Мондуэл



 «…И были в том году многие знамения ужасные. Одного дня с утренней поры ранней завыли собаки, заголосили животины и бежали с подворий. А к обеду послышался глухой гул подземный, зашаталась твердь, многие дома порушились и людей, в них бывших, под обломками схоронило. А черный утес на вершине Блеки-Рока, вотчина Круки-Ворона, задрожал, покачнулся и рухнул. Катилася по горным кручам, круша вековые леса, дробя склоны, ухнул в реку, все русло перегородив. От того образовалось большое озеро и болото вокруг него.
 А еще достоверно известно, что во многих местах куры взлетали на изгороди и кричали по петушачьи. А в селе Нумберке кочет снес яйца и сел высиживать. Дурак хозяин поленился убить мерзкую птицу, яйца перебить. Вот и вылупились василиски. Сожрали они, для начала, глупого мужика и жену его и чад в придачу, да и айда в соседний лес. Нет нынче во всей округе покоя от ненасытной нечисти.
 А еще люди свидетельствовали, что были видны в небесах два волка. Один гнался за месяцем, другой за солнцем, и совсем уже настигал его, из жадной пасти зубатой слюна брызгала прямо на светило да и испарялась облаками. Где выпадал дождь из тех облаков, разом все злаки пожухли, среди скотины был большой падеж, да и народишко частенько похварывал.
 А к лету заметили в небе звезду хвостатую. С каждой ночью все ярче, все страшнее светила.
 Стало ясно – не к добру это. Злым год выдастся…».

    Из хроник Кролико-Педтечинского монастыря.





 Глава 1.
  Великий Магистр 


 Мутны, коварны воды Расплат реки. То мели изменчивые песчаные, то перекаты каменистые, то стремнины влекущие, то омуты круговертные, живоглотные. По левому берегу – владения лордов ноддовских. Замки неухоженные, слабые. Стены рушатся, чинить-то их не поспешают нерадивые хозяева. Хозяева бездумные, сегодняшним днем живущие, о завтрашнем не помышляющие. Большие и малые войны миновали пограничье, свары меж сеньорами мелкие, подспудные, чуть теплятся, огнем не вспыхивают, край не губят. Вот и лады.
 Кругом тех замков нивы да пашни, сады яблочные, пасеки жужжащие, огороды зеленые овощами одаряют отменно. Домишки поселян, избы не курные, белые, желтой соломой крытые. Трактиры подорожные жирными щами, хмельным пивом да чернобровыми хозяйками славятся. Церквушки на взгорьях, стройные, белокаменные. С колоколен, по праздничным дням, далеко округой благовест разносится. Благодарение милостивому Бугху за мирное житие нетревожное, за урожаи обильные, за господ недокучливых. Дороги хоженые по склонам вьются, ведут к лугам травостойным, росистым – пастбищам коз круторогих. Там, у студеных потоков шалаши пастушьи, маслобойни да сыроварни каменные. Там, костры ночами горят, песни поются, хороводы водятся.
 А на другом берегу вековые осины на ветру шумят, ночами волки воют, по утренней заре туман клубится. Вечно сумрачен лес Шурваловальский, дремуч и обширен. По равнинам дубравы кряжистые, горделивые боры сосновые на древних барах песчанистых, в низинах светлые рощи березовые, а в распадках да урочищах чащобы еловые.
 Богаты лесные угодья и зверем и птицей и грибами и ягодами, да честному люду ноддовскому дорога в те края заказана. Ни поселянину лыка надрать, ни кланщику пушного зверя добыть, ни высокородному лорду вепря затравить, сердце рыцарское потешить.
 Нет туда ноддовцам ходу.
 В том лесу правобережном дебрь непролазная, трясины бездонные, берлоги звериные, да кубла змеиные.
 Но не так кровожаден зверь лесной серый, не так гады ползучие ядовиты, не так топи болотные прожорливы, как народ тамошний зловредный.
 Ведь на том берегу земли тамплиерские. Владения Его Преимущественного Величества, Великого Магистра Темплариорума. Не жалует Гроссмейстер чужаков-иноверцев. Ох, не жалует!
 В давние годы, в то былье, что травой поросло, все владыки земные огнем и мечем, гнали орденцев, аки псов бешенных. Тогда, поджав опаленные хвосты, заявились в королевство Нодд тамплиерские легаты. Слезно молили венценосца, милосердья ради, дозволить им отселиться в пределы монаршьи смиренными вассалами Его Величества. Нынешнего короля Сагана пращур, по имени Гарольд, а по прозванию Недоумковатый, сжалился недодумав, мудрому совету своего верного сенешаля Короны лорда Хорстемптонского не внемлил. Монаршей милостью и высочайшим эдиктом объявил в земле Нодд существующим Великий Приорат Тамплиерский и жаловал монахам неугодья безлюдные, те чащобы лесные нехоженые, что от Расплат-реки до самих Проклятых гор простираются.
 Там и осели храмовники. Да только присягаясь Недоумковатому в верности, держали кукиш в кармане. Не долго подати платили, не долго выи гнули. Лишь оклемались после мытарств своих тяжких, лишь замки и крепости возвели, тотчас коронной властью пренебрегли. Снова, как в годы былого могущества, высокомерно нареклись орденом Вселенским. И хоть вселенная их на краюшке мира скукожилась, но, видать, на уме что-то лихое держали. И держат поныне.
 Помутила неуемная гордыня тамплиерский разум. Не признают храмовники милости Бугха. Не славят ни мудрость одноглазого воителя, ни удаль млатодержца, да и прочих стратоархов в своих молитвах не поминают. Но поклоняются только одному, небесам неугодному, Бафомету – властелину тьмы и гнилой плоти. Другие же народы, объявили еретиками, а светлый знак тригона, перевернув наоборот, раскрасили красным цветом.
 Кровавым цветом.
 Тревожится молодой король Саган. Что в том Приорате творится, особо не ведомо. Но нет-нет, да приходят глухие слухи. Худые слухи. Да что поделать, когда радетелей веры и отечества на пальцах перечесть – одной руки довольно будет. Прочие лорды древними распрями себя и свою землю изводят. В злоненужных файдах кровь напрасно проливают, только новые обиды множат. Поморские бароны, то витязи добрые. Только им силы еле-еле хватает прибрежные кордоны королевства от варяжских дружин пиратских боронить. А на прочих надежды мало.
 Тревожится Саган, да не ведает, что уже объявили тамплиеры королевство Нодд своим Великим Приоратом, и Великий Приор уже назван. Имя ему – Черный Локи.
 Посреди леса Шурваловальского, на перепутье дорог, сквозь буреломы да чащобы трудно проложенные, стоит крепость орденская. Выше вековых елей ее стены каменные, башни того боле, а колокольни да шпили соборные в самое поднебесье восходят. Вокруг рвы глубокие, воды темные, мутные о крутые берега вяло плещутся. Не цветут в тех омутах кувшинки, рыбы не играют. Только темной ночью холодный звездный блеск мерцает, да ясным днем отражается серость камней логова тамплиерского.
 Неприступно и зловеще огородилась крепость храмовничья, замок Шурваловальский от цветущего мира. Недоверчиво глядит на мир поднебесный бойницами башен, щериться зубцами стен. На вершине донжона заносчиво реет черно-белый штандарт орденский. Надменный Beauseant цвета талого снега на жирной кладбищенской земле. Ядовитым жалом аспида плещется на ветру двухвостый стяг, тянется, стремится к пределам Нодд.
 Вот солнце поднялось над темной чащобой леса, осветило мрачные башни Шурваловальского Тампла. Заскрипели цепи, опустился подвесной мост, гулко на сваи упал. Заскрипели петли, отворились тяжелые створы ворот. В проем вышел командор шурваловальский. В шлеме с поднятой личиной, весь покрытый сталью доспехов. Поверх брони белый льняной плащ с кровавой эмблемой храмовничьей на груди. Остановился у моста, оперся на меч в полторы руки. За спиной, в окружении рыцарей ордена комтур крепости. Позади чернеют плащами братья-сержанты. У стен ровными коричневыми шеренгами выстроились ратники – туркополы [1] , все в кирасах, с треугольными, как знак тригона, алыми щитами.
 А из лесных дорог, один за другим выезжали отряды. Спешили в замок со всех сторон земель тамплиерских. С, достойным высокого сана, эскортом двигались командоры. Скакали в окружении своих людей комтуры крепостей, рыцари и воеводы, управители городищ и поселений. Ехали в полном боевом облачении, вооруженные, словно собрались на битву, бряцали мечи, отблескивала сталь доспехов.
 Встречал прибывающих суровый полководец, гудел большой набатный колокол на церковной звоннице. Грозно звучала позеленевшая бронза. Не к покаянной молитве призывала она паству, не на праздник свадебного пира, не на печаль тризны созывала она людей. Не призыв к смирению и всепрощению гудел в небесах. Не религиозный экстаз, не добродетель подвигнула руки звонарей раскачивать тяжелый колокол. Злая воля Великого Магистра Темплариорума, черный дух Локи слышался в густом звуке.
 Скуп встречающий на улыбку. Сухо его приветствие, как полуденная степь, хладно, как гиперборейская тундра. Сдвинуты густые брови, белы, словно снег на вершине Блеки Рока. Только блещут под ними, не по годам ясные глаза.
 Да и прибывающие не многословны, суровы их стати, непреклонны взоры. Как камни бросают ответные слова. Шурваловальские слуги, берут коней под уздцы, проводят сквозь арку ворот во внутренность крепости, провожают гостей в отведенные кельи. А на мост въезжают новые люди, не малы владения храмовников. Многочисленны крепости и замки. И от каждого сегодня прибывают, милостью Великого Магистра, их властители.
 А в глубине крепости, во внутренней молельне [2] , перед перевернутым тригоном, у чадящих жиром лампад, преклонил колено Великий Магистр. Опоясан мечем, на поношенных толстокожих сапогах шпоры острые. Поверх стальных петель кольчуги, простая сутана, грубого домотканого полотна, запыленная, как была с дороги. Только шлем снял владыка, рядом с собой поставил. Но войлочный подшлемник даже пред своим идолом не скинул. Лыс словно пень Их Преимущественное Величие и, как на грех, на безволосом черепе огромная вмятина – след палицы. Еще в молодости получил метину на турнире, после долго в беспамятстве лежал. Уже родня священника позвала, да оклемался. Знак это. Избран Истинным для свершений великих. Он – Избранник.
 Голову чуть склонил Магистр, скрестил на груди руки в боевых латных рукавицах. Молится молча, беззвучно шевелит губами, чтоб только один Бафомет, герцог тьмы, владыка беспросветья, услыхал чаяния Темплариорума. Чтоб не достало слово прошения ушей смертного человека, ибо страшно то слово.
 Отец кастелян, было, собрался пригласить Преимущественное Величество потрапезничать, да не осмелился прервать моление, боязливо восвояси убрался.
 А на верхотуре донжона, по белокаменным палатам нервно расхаживает Локи. Великий Приор несуществующего Великого Приората.
 Пока не существующего.
 Плюхнется с размаху в кресло. Ногти погрызет. Пальцами пощелкает. Зубом поцыкает. Рывком поднимется, подойдет к окну. Брезгливо средним пальцем ткнет в прутья решетки. Ох, и претила же ему такая мера безопасности. Больно неприятные ассоциации вызывала стальная конструкция. Но после наезда Стилла, когда тот обшмонал локиевый арсенал, плюнул Фартовый на все суеверья, распорядился. Но хоть и сам дал команду, но муторно на такое смотреть.
 Заглянул сквозь прутья, много не разглядишь. Плюнул в низ, но в кого попал и попал ли, того не разобрал. Отошел от окна. Пару па рокенрольных исполнил. Стрелки на часах подвел. Качнул маятник. Сам маятником качнулся. Принял стойку. Левой джеф. Один, другой. Правой хлесткий хук, и с полушага маваши.
 Все равно муторно.
 Дал лакею под зад коленом. Вторым пинком загнал пажа в спальню. За ним сам последовал, на ходу штаны рассупонивая.
 Лакей целомудренно дверь прикрыл, отступил в сторонку, но далеко отходить не решался. Мало ли какая господину в нем, старом, нужда может случиться. Полотенце принести, вина подать, или, к примеру, почесать пресветлый зад Великоприорский. А может, заблагорассудят, Их Преимущественное Высочество плюнуть в старую рожу. Тут мешкать не можно!!
 – Ну, что, вкусно? – Доносилось из почивальни.
 Лакей поджал губы и покивал головой. Он понимал причину невежливого молчания пажа. С полным ртом особо не поболтаешь.
 Нахраписто и зло скрипело ложе. Яростно сопел Локи, натужно скрипел зубами. Матерился.
 Паж верещал привычно. Привизгивал.
 Да и зашелся в запредельном крике. А после забулькало и тишина. Холодный пот пробил старого слугу.
 С ноги открыв дверь, заявился хозяин. Заправил под ремень кружевную батистовую рубаху. Пригладил волосы.
 – Эй, ты. Свисни качков, пусть падлу псам скормят. Давай, давай, шевели мослами. Козел. И одежду подай. У меня сегодня бенефис.


* * *

 Целый день стекались вооруженные отряды. Целый день звонил большой колокол. Только к сумеркам начал редеть поток прибывающих. Вот село солнце, в последний раз глухо загудело в чернеющей высоте. Командор покинул мост. Захлопнулись ставни ворот, поднялся мост. Стража выстроилась на стенах, внизу зацокали копытами ночные разъезды. Грозный и таинственный стоит Шурваловальский замок. Грозное творится за камнями его стен.
 Огромна махина бафометового святилища. Вонзаются в ночь его шпили, тьма окутывает стены.
 Сумрачно и внутри храмины. Зажигают безмолвные служки лампады, да не в силах слабый свет их масляных фитилей побороть мрак нечестивого капища Бафометового. Черны плиты пола. Темен гранит стен, только жирно отсвечивают кварцевые зерна, да кровавыми глазами пауков поблескивают кубические вкрапления граната-пиропа. Тяжеловесные квадратные колонны разделяют предел на три нефа. В глубине центрального, ступени, черного мрамора, ведут к подиуму. На нем утвержден престол эбенового, редкостного дерева, заморской резьбой покрытого, пчелиным воском натертого. Обширно кресло, на высокой спинке серебром выложены магические символы, в середине мутное пятно перевернутого тригона.
 На том престоле восседает Великий Магистр ордена. Темна неподвижная его фигура, грозен лик, на коленях держит огромный двуручный меч.
 Напротив подиума жертвенный алтарь, за ним трон Великого Приора Ноддовского мессира Локки. Сидит он небрежно развалясь, подобрал под себя одну ногу, другой по полу потаптывает, пальцами по подлокотнику постукивает. Грызет семечки, через зубы сплевывает.
 Муторно завыли волынки, в вышине брякнул малый колокол. В капище молча, с обнаженным оружием стали входить сильные земли тамплиерской. Командоры в мантиях, комтуры в плащах-эксклавинах [3] , рыцари в коттах [4] . Идут поступью неспешной, тяжелым шагом щитоносных латников. За каждым следует герольд с копьем в руке, у наконечника вымпел прикреплен.
 Командоры ордена, всех вместе тринадцать, стали кругом от престола, прочие позади них, поодаль, согласно чину и звания, разместились. Хрипло гимн затянули.
 Четверо монахов ввели обнаженного человека. Упирается он, в глазах ужас. Знатная добыча – один из владетельных лордов земли Нодд. Важное сегодня должно быть принято решение, от того и трудились тамплиерские лазутчики, иные и с жизнью расстались, но достали настоящего лорда.
 Локи знает – маленько лопухнулись храмовники. Другая добыча готовилась, чином повыше. Атаковал Бурдинхерд (Локи лично готовил и главаря и банду его) замок Перстень. Должны были схватить не простого лорда – пэра Короны, кузена самого короля Сагана. И тут непруха. Нарвались диверсанты на Мондуэла. И вышли им кранты.
 Фартовый, как профи, Стилла уважал. И очень хотел замочить.
 Пленного бросили на алтарь, растянули за руки, за ноги, приковали бронзовыми цепями. Подошли пятеро старцев, самых сведущих предсказателей, ведунов-некромантов. Бороды седы, плечи сутулы, пальцы годами да хворями покручены, суставы раздутые еле сгибаются.
 Самому древнему, с поклоном, подал служитель кривой жертвенный нож. Старец сжал его двумя руками и вонзил в обнаженный, трепещущий, живот. Мученически закричал пленник, терпя лютые страдания. Крик его на миг заполнил пределы соборные, взлетел под купол, заметался меж архибутанов. Служитель засунул заскорузлую руку в рот жертвы, ухватил язык, вытащил и, неторопясь, отрезал. Чтоб не мешал проводить гадание, чтоб не нарушал соборной тишины, не мешал свершению обряда.
 Старцы разложили живые кишки, наклонясь и близоруко щурясь, перебирали костлявыми пальцами, искали им одним ведомые знаки судьбы. Переговариваются промеж себя, то с одной стороны внутренности посмотрят, то другим боком переложат. Нет у старцев единодушия, двузначно грядущее.
 Великий Магистр нетерпеливо мечем звякнул. Почто медлите? Али глаза ваши вовсе ослабли? Али разум вовсе замутился?
 Старейшина некромантов подошел с поклоном.
 – Не велите, Ваше Преимущественное Величие, казнить. – И пошел изъясняться. Долго, витиевато, безалаберно мешая латынь с арамейским и еще черт те каким, всеми позабытым, наречием. Смысла в его словах не обнаруживалось, но для человека с понятием, эта речь говорила об эрудированности оратора и его, оратора, полнейшей растерянности.
 Фартовый-Локи понятия не имел, но по понятиям жил.
 Ты чо межуешься? Колись, гнида! – Великий Приор на дух не переносил базары не по делу.
 Некромант раскололся. – Двузначно нам увиделось, о, Избранный Бафометом. Не устоит королевство Нодд. Но нам не будет победы.
 Локи ухмыльнулся. – Что Нодд не устоит – это хорошо, и что ВАШЕЙ победы не будет, так она в МОИ планы не входит. Умно нагадал, поц. А, вот, их долбаное величие сейчас в натуре схватит кондратий. Не ко времени это.
 Действительно, Великого Магистра трясло, как на электрическом стуле. Изо рта крупно текла слюна. Наконец справился с нервической хворью Темплариорум. Как за пресловутую соломинку ухватился за меч и первую половину предсказания.
 – Нодд не устоит! Тамплиеры, вперед! Во славу Бафомета!
 Но тяжело шагнул командор Шурваловальский. Коваными сапогами твердо ударяя в каменные плиты пола, высекая шпорами искры. И поступь его гудела под сводами собора, заглушала встревоженный шепот. Вышел в центр круга, хмуро оглядел сильных Вселенского ордена, презрительно скользнул взглядом по Локи и остановил свой горящие очи на Великом Магистре. Зло и резко бросил меч в ножны, аж взвизгнуло железо, и глухо ударилась гарда о кованое устьице. Так стоял недвижно, расставив широко ноги, словно мечник перед схваткой. Набычился.
 Недовольный ерзал на троне Темплариорум.
 – Какое твое слово, перед правоверными вышедший?
 – Нет – мое слово! Негоже нам, просветленным, нарушать завет предков. Негоже клятвопреступничать.
 Зашуршал шепот, заколыхались слабым движением белые плащи. Видать не всем по нутру была сегодняшняя затея. Не все жаждали кровопролития, не всем война казалась желанной.
 Великого Магистра опять одолела трясучка, слюненедержание и болтливость. Затараторило Их Преимущественное Величие нечленораздельно и маловразумительно. Зато многословно.
 Фартовый поднапрягся и въехал в тему, врубился, просек фишку. Околесица их долбаности оказывалась до боли, до похмельной блевотины паскудно знакомой. Велеречиво талдычил Темплариорум об извечном предначертании, об ответственности за все человечество, о долге перед прошлыми, нынешними и будущими поколениями. О чаяниях народных, и супостах-еретиках, мешающих исполнению этих всенародных чаяний. И прочая, прочая, прочая, вплоть до выжигания заразы каленым железом, войне малой кровью на чужой территории и скорым пришествием благодати.
 Выдохся Магистр. Обслюнявлено заткнулся.
 Локи сплюнул на пол, матернулся. Цирк начинал надоедать.
 Но твердо стоял командор Шурваловальский. Неудосужил Приора взглядом. По-прежнему упорно смотрел на одного Великого Магистра. – Неужто мы запамятовали, как униженные и всеми гонимые, оплакивая братьев своих, мученический венец принявших, пращуры наши обрели покой и достаток в земле Нодд? Как присягались на верность королю Гарольду? Саган добрый корень доброго древа, можно ли рубить его? Свет веры не мечем, но словом нести надлежит. Не губить заблудшие души, но спасать. Я первый готов сменить рыцарские шпоры на калиги пилигрима и, с мыслию о цели [5] , по всему миру проповедовать величие Бафометово.
 Локи понял, что пора действовать. Великий Приор в теософских спорах не преуспевал. Но киллер Фартовый свое дело знал туго. Подобрался, словно волчий вожак перед броском на сохатого. Выщерился, пальцы козой сложил.
 – Что, ссучился падла? – И опять нехорошо выругался.
 Только незыблем командор в вере своей. – Глуп ты, чужеземец. И речи твои безобразны. Нас тебе не понять. Найти ли среди братьев ленивых, в праздной неге обретающихся? Нет! Редко когда они не на службе то занимаются починкой своих одежд или оружия, разорванных или искромсанных; или же делают то, на что указывают нужды Храма. Ты же членами тунеяден, зато членом проворен. Кто в старину мог бахвалиться, что зрел наших предков причесанными, редко – умытыми, но обычно – с всклокоченными волосами, пропахшими пылью, изможденными тяжестью доспехов и жарой. Ты же рядишь своих лошадей в шелка и окутываешь свои кольчуги каким-то тряпьем. Ты разрисовываешь свои копья, щиты и седла, инкрустируешь свои удила и стремена золотом, серебром и драгоценными камнями. Ты пышно наряжаешься для смерти и мчишься к своей погибели бесстыдно и с дерзкой заносчивостью. Эти лохмотья – доспехи ли рыцаря или женские наряды? Или ты думаешь, что оружие твоих врагов остановится пред златом, пощадит драгоценные камни, не разорвет шелк? Но ты, напротив, причесываешься, как женщина, что мешает видеть; ты опутываешь свои ноги узкими панталонами и прячешь свои изящные и нежные руки в просторные и расширяющиеся рукава. Исполненный гордыней мнишь сражаться за самые пустые вещи, такие, как безрассудный гнев, жажда славы или вожделение к мирским благам. И так в ослеплении бездумно скачешь козлом, не помышляя о цели, не помня о конце, разряженный, подобно крестьянскому петуху!
 У бандюгана Фартового в глазах потемнело. Редко позволял себе киллер остервениться до бешенства. Но редко кто как его оскорблял.
 Потому, выхватил сорок пятый и влепил ровно в сердце. Еще и еще жал на курок, засаживая пули в уже бездыханное тело.
 – Тьфу, ты, сучара! Надо же так достать. – Отрезвленный грохотом выстрелов и пороховой гарью, Локи пришел в себя. Пожалел неразумно потраченные дефицитные боеприпасы. Но, что сделано – то сделано. Из нечаянной ситуации надо извлекать пользу.
 – Ну, кто еще из этих поцов, тьфу ты, пацифистов? – И для наглядности поводил дымящимся стволом по присутствующим.
 Пацифистов в соборе не наблюдалось.
 – Война! – Заверещал Великий Магистр.
 – Война! – Сначала нестройно и тихо, но все громче и громче разнеслось по храмине. – Вой-на! Вой-на! Война-а-а-а!
 Зазвонил колокол, ударили литавры, загудели волынки. Началась Черная Месса.


* * *

 Да только не слушает песнопения Локи, к черной мессе равнодушен, не глядит. Свое думает, щерится, глаза щурит. Свершилось. Наконец-то решился Великий. Осмелел. А с чего бы и не осмелеть. Сила, вон какая! Если по уму прикинуть хрен к носу, то этих фраеров ноддовских давно жопить надо было, на уши ставить. – Фартовый сложил пальцы в колечко, а после сжал в кулак. Но, и в этом свой кайф. Он то, Фартовый, в масть попал. На эту прикольную хреновину, котлы эти сраные, – Локи с чувством глубокого самоудовлетворения посмотрел на левое запястье. «Ролекс» отщелкивал секунду в секундочку. – На ширпотреб тамплиерский, на паленку, на фуфло да на халяву, все падки. Лорды на цырлах бегают, баи губы пораскатали, варяги скулят, клянчат, по ногам ссут. Ну а об лесных засранцах и базару нет. Все путем.
 Указательными пальцами потерся Фартовый, шею почесал, сплюнул. Эх! – Потянулся Фартовый, руки за голову закинул. – Хрен вам, Мойша Рувимович! Хрен тебе пахан паханов дядя Беня, крестный дедушка! Нынче Локи в ба-а-льшом авторитете. Круто поднялся. Козырным стал. Шерстяным, аж на пятках кучерявится. Ити о шиш – Великий Приор Великого Приората Ноддовского! Это вам не гулькин хрен. Как это по-нашему? Не-а, губернатор это мелко. А! Вице-король. Вот такой расклад.
 Скривился Локи. – Заколебало под паханами ходить. Задрало, забембало, достало уже в корень. Пусть их по башке трахнутое величество сопли жует, тригон раком-боком вертит. Только бы Стилла замочить, только бы до короны дотянуться, а тогда… Со святыми упокой, копыта набок, ласты всмятку, гроссмейстер хренов.
 И подельничек имеется. Надежный подельничек. В деле проверенный.
 Покачал Фартовый двумя пальцами. – Эх, жаль. Не люблю телок. А такая была бы пара. Нет, не пара. – Задумался, подыскивая подходящую формулировку. – Чета. Королевская чета.
 Впрочем, корона земли Нодд не казалась уже киллеру пределом желательной возможности. Более импонировал ему титул императора. Дело за малым.
 Загнул мизинец с безымянным пальцем, большой к веху поднял, потом и безымянный выпрямил. Ногу на ногу закинул, руки на груди сложил, да и закимарил под завывание орденской камарильи.




 Глава 2.
  Король 



 «…В те поры пришли народы, знаком проклятого Бафомета отмеченные: варяги разбойные, полуденники вороватые, лесные варвары святого елея невкусившие, а поперед всех – клятвопреступные тамплиеры злокозненные, ведомые ночным демоном Локи».

    Из хроник Кролико-Предтечинского монастыря.

 Мойша Рувимович, как примерный семьянин, проводил досуг в кругу семьи. Семья, помимо дражайшей супруги (сто двадцать, сто двадцать, сто двадцать на тощих ножках), подразумевала парализованную, как ей казалось, тещу с благозвучным именем Гринер Бруха Шива Шлемовна и несомненно глухого, как трухлявый пень, тестя. Субботнее отдохновение предполагало смакование скудной порции заливного фиша (фу, какая гадость!) и совместного просмотра головизора. Любимые программы оказывались тошнотворнее холодных ошметков рыбы. Обеих полов ведущие однообразных треп-шоу, лезли из кожи вон, чтобы переплюнуть конкурентов в сексапильности и дебилизме косноязычия. Программы новостей (следующий пункт развлечения) удручали.
 Его ли, Мойши Рувимовича, вина, что досуг этот случался редко. Работа ответственная, видите ли. Помощники – бездарные, безответственные лентяи. Ни на кого положиться нельзя, все в одиночку, бедному-несчастному, приходиться делать.
 Сегодня, однако пришлось отдыхать. Зиберович неутруднительно (сказываются годы, отданные спецоперациям) подавлял зевотные позывы, мило улыбался, согласно кивал головой.
 А на самодвижущейся картинке, стараниями безгранично смелых репортеров, бравые молодцы из «Кондора» с поличным вязали очередного наркокурьера. Попался гад – торговец «белой смертью» с поличным, потому отчаянно брыкался, лягался и даже пытался укусить. Съемки, прямо сказать, GV-ишной бригаде удались. Зрелище получилось захватывающее.
 Для обывателя.
 Крепкие молодцы в камуфляжах (неужели город зарос джунглями?), бронежилетах (да этот шибздик ничего опаснее зубочистки в руках не держал), в черных масках (ах, ах, кому-то нужны их рожи, можно подумать) и с автоматами (см. пункт второй) лихо выпрыгивали из машин, грозно орали, отработанно валили несчастного рылом в асфальт, сковывали наручниками.
 Зиберович лениво озлился. Тоже мне, орлы-ястребы, кунфиуста сыскали. Молодцы поперек овцы, а возле молодца и сами бараны тупые. Попадись им Мондуэл – и бронежилеты не помогут. Как-то напоролись на того ребята покруче – из армейского спецназа, нарвались как куры на хорька, только пух-перо полетело.
 Не давал беглый каторжник Стилл Иг. Мондуэл генеральской душе покоя. Ох, как не давал!
 Ментовскую показуху Зиберович наблюдал в полглаза. Хватало о своем размышлять.
 А не вникал он в происходящее на экране вовсе не из-за дурного апломба. Вчерашним вечером, в служебном порядке пришлось читать рапорта и видеть оперативные материалы реальной съемки событий. Автоматы (не ровен час приспичит особо ретивому «кондоровцу» на курок нажать – беды не оберешься) заряжены холостыми патронами. Оно спокойнее. На всякий пожарный, на месте задержания находился с пяток действительно серьезных людей, проверенных департаментских агентов. Они то, эоть и без масок, но оружие (и какое!) носили с боевыми патронами. Правда, господа эти, по преднамеренной случайности, в сегодняшние ширпотребовские кадры не попали.
 Зиберович ломал себе голову. На кой ляд он отправил спецгруппу на такое фуфловое задание? На всякий случай, по принципу «береженого бог бережет»? Предотвратить невозможные попытки мафии отбить своей товар? Или, проконтролировать «кондоровцев», для пресечения вероятных с их стороны глупостей? Последнее соображение представлялось наиболее реальным и опытом подтверждаемым.
 Не зря в мельтешении лиц заприметил генерал и знакомых хмырей – Дяди Бениных боевиков. Не с той ли же целью соприсутствовали бандюганы при задержании лоханутого корешка? Давно и плотно сидел тот на игле, веры к нему не питали ни подельники, ни легавые, ни агенты службы безопасности. Вот и пришла пора погореть.
 Тем временем за кадрами головизора, словоохотливый комментатор взахлеб ликовал успеху родной службы правопорядка, злопыхательствовал по случаю провала мафиозных планов, пророчествовал скорое и всеобъемлющее уничтожение зла.
 Наркокурьер, мелкая шестерка – в микроскоп не разглядеть, уже куда следует доставлен и отбудет сколько надо, там где надо, коей факт найдет отражение в масс-медиа. Своего отражения не найдет дальнейшая судьба конфискованной «дури».
 А судьба товара известна. Попадет он в Дяди Бенины лаборатории, а оттуда, уже в виде супер концентрированно продукта отправится по назначению, а именно, в стан вероятного противника. В страны Коалиции Южных Деспотий.
 Следуя заветам генералиссимуса Суворова А. В., графа Рымникского и князя Италийского Зиберович небезосновательно полагал, что бронетехника страшна не в атаке, но боксах техпарков военных частей. А, развивая идеи Гай Юлия Цезаря пришел к, само собой напрашивающемуся, выводу – война не только должна питать самое себя, но приносить ощутимую прибыль.
 В Секретном департаменте теория с практикой не расходились.
 Разведческими стараниями КЮД-ековские феллахи, забросив возделывание хлопка (сырья стратегического, порохового), риса-маиса и прочей жрачки, в поте лица мотыжили посевы мака, конопли, коки равно прочих наркосдержащих культур. Аграрные инвесторы вкладывали несусветные средства в возведение теплиц предназначенных для разведения алофоры [6] и еще более экзотических дурманов.
 Кустарно выделанная «дурь» оптом и в розницу везлась в страны Альянса Северных Демократий.
 Сатрапы всех мастей – шахи, мурзы, баи, аятоллы, равно и, корчащие из себя просвещенных либералов, президенты с премьер-министрами, довольно потирали, то есть грели, руки. Плодили дворцы, заводили новые гаремы, катались на яхтах…
 Как следствие Деспотии хронически голодали и от безысходности закупали продовольствие у Северного Альянса. Аграрный сектор экономики АСД интенсивно развивался. Денег на хавчик для народа, после приобретений дворцов и яхт (построенных на Северных верфях) у деспотов, естественно, не оставалось. Окольными путями, под грабительские проценты, приходилось одалживаться все у тех же проклятых гауров. Кредитно-банковская система демократии процветала.
 Яхты, лимузины и аэропланы, химреактивы и перегонные кубы, зубные щетки, вибраторы и морально устаревшие танки, все это производилось на предприятиях Севера. Синим и белым воротничкам сокращение штатов не угрожало. Уровень сердечно-сосудистых заболеваний неуклонно понижался. Уровень безработицы, увы, таковую тенденцию не проявлял. Оный показатель провалился ниже отмктуи отметки, соответствующей проценту патологических лентяев, которых никакими коврижками за станок загнать не удавалось. И этот процент рос, кривая все понижалась! По мнению Зиберовича, тунеядцам, следует назначать не социальные пособия, а давать сроки принудительных работ. Кирку в руки, да в трудовые лагеря годиков, эдак, на пять – на шесть. А еще лучше – за наличные сдавать в аренду наркобаронам, пусть на маковых плантациях под батогами погорбятся. Под батогами, под батогами!
 Эх, демократия!
 Генералу снилась разумная эволюция общечеловеческих ценностей и реформирование политической системы АСД. Обожравшимся, донельзя довольным проявленной предприимчивостью, наркобаронам снились половые акты (анальные) с Фортуной. Впрочем, Фортуна давно обернулась к донам прыщавой задницей. Нет, нет, как особо оголтелые мафиози, потерявшие вместе с нюхом чувство меры, разносились в клочья вкупе с телоохранниками, бронированными лимузинами, самолетами и псевдо-тайными замками. Все банковские (опять таки в АСД) счета конопляных лордов содержались под неослабным контролем клерков Секретного департамента. Туда, в департамент, и перечислялись неправедные сбережения безвременно усопших.
 Понятно даже Гильдиной курживой свинье, что к такому деликатному занятию, как торговля дурью, госорганы, пусть даже и косвенно, но допущены быть права не имеют.
 Как жена Цезаря, менеджеры невидимого фронта – вне подозрений. Паче, сам генерал Зиберович. Подозрения оставались на долю Дяди Бени. Одни только подозрения. До предьявления обвинений у демократической Фемиды руки не доходили.
 Не обойтись, ох, не обойтись без крестного дедушки всех уркаганов и гопников – мойшиного кореша по детским забавам в незабываемой Морской Жемчужине. Старинные приятели, хоть и разбросала их жизнь по разные стороны баррикады закона, быстро и продуктивно поладили.
 В свое время сантехнические достижения ликвидировали, как класс, зловонных золотарей и настырных мух, плодившихся в выгребных ямах.
 Точно как мух, давешние аматорские потуги недоученных студиозов, ликвидировала безупречная четкость правильно поставленного дела, а примитивные кухонные аппараты – сменило новейшее оборудование отлично обустроенных лабораторий. Кустари из подвалов канули в лету, точнее в ближайшие водоемы. С печными золотниками на ногах.
 Росла производительность труда, умножались объемы производства.
 Пока безответственные руководители КЮД безобразничали, в постиндустриальном АСД импортный полуфабрикат тщательно подвергался глубокой переработке. Полученные концентрированные продукты, вместе с высокотехнологичной синтетикой лихо и дорого продавались обратно на Юг.
 Спросом товар пользовался бешенным. Вероятный противник споро и необратимо превращался в невероятного наркомана.
 Вот и ладушки.
 Схема, учрежденная еще задолго до рождения нынешнего главы Секретного департамента, именно под его бесчувственным руководством обрела необходимую стройность и безъукоснительное претворение в жизнь.
 Правда у всякой медали наличествует две стороны.
 Сколько-то дури самопроизвольно рассасывалось внутри самой АСД. Это зло неизбежное, как вредные выхлопы что и у двигателя внутреннего сгорания, что и у человеческого организма. Генерал Зиберович сие понимал как единство и борьбу противоположностей. Впрочем высокие материи мало волновали генерала, сторонник он был мер практических. Когда доходило дело до борьбы, стремился повернуть исход встречи в свою пользу. Вот и в этом случае, рассудив – нет худа без добра, своего партнера зря не третировал, просто направлял в нужное русло. Демократия, чтоб ей пусто было, не допускает простого и надежного избавления общества от бесполезного компонента, как-то: бомжей, тунеядцев, поэтов-лириков, педерастов, равно художников-авангардистов, путан, диссидентов, негритосов иже с ними затесавшихся на Севере косоглазых и краснорожих. Нельзя социальный бурьян выполоть, в теплушки затолкать и отвезти в места не столь отдаленные. А лучше в отдаленные. Без права переписки.
 Нельзя.
 Травить можно. Не как тараканов, раз и спустил в унитаз, а постепенно, в растяжку. Наркота предъявленным требованиям удовлетворила в самый раз, социальные результаты переплюнули самые смелые прогнозы.
 Помимо физического убывания, означенные категории граждан существенно пополнили спецконтингент работных острогов, что в свою очередь положительно сказалось стабилизациии роста валового национального продукта стран Альянса.
 Отмечались и другие положительные моменты. Мелочная торговля ширкой автоматически улучшала материальное положение городовых. Настолько существенно, что казна уже лет пять им денежного содержания не повышает, а легавые копы даже не чешутся, радостно молчат. Экономия бюджета выходит существенная.
 К офицерской чести выпускника Тамбовского танкового училища, партнерство с такой непрезентабельной организацией, как контора Дяди Бени, не повышало комфортность генеральского существования. Одно дело посидеть с однокашником за стаканчиком нижнекакадусского чая, другое «крышевать» сомнительные делишки старого рецидивиста. Но надо оставаться прагматическим реалистом и всенепременно ставить общественное выше личных антипатий. Впрочем, в светлое завтра вера не угасала. А это завтра, без массовых отстрелов вредоносного элемента, в первую голову, сподвижников Дяди Бени, категорически не мыслилось.
 Правильно, правильно: в первые головы.
 Но это в далекой перспективе. А пока, под руководством земляков, бок о бок трудилось два не очень популярных, не очень прозрачных, но очень могущественных ведомства.
 Проколы случались редко. Виновных, хоть уличного торговца, хоть чиновного дядьку, ожидала скорая, неотвратимая укоризна. Кому рыло в кровь, кого под асфальт закатать, кого на нары, а с кого погоны спороть и вон со службы без права ношения мундира. Можно даже снайпера поднапрячь. Благо в обеих организациях кадровая проблема с ворошиловскими стрелками не стояла.
 Порой доходило до абсурдных накладок. Это когда сами отцы-основатели не могли скумекать: какое именно ведомство заказывало работу. Как выплачивать исполнителю? С уплатой подоходного налога по ведомости бухгалтерии Секретного департамента, или из рук в руки, незаметно передать купюры на конспиративной попойке в ближайшем шалмане?
 Впрочем, из всякого, даже самого сложного положения, всегда выход сыщется. Например – заказать самого исполнителя. За это тоже придется платить, но меньше.
 Значит, ослушников ожидала укоризна. Скорая и неотвратимая.
 Так и было. Кроме одного случая.
 Сумасбродный Мондуэл, не только безжалостно замочил способного и перспективного работника, он фактически единолично развалил великолепно обустроенный, крайне важный Гаванский наркотрафик. Сел, паршивец. Не в зачуханый кичман, в Синг-Синг. Супер современный и архинадежный.
 Смылся, гад.
 Совсем сбежал. Из континуума сбежал в ООП-9Х к средневековым феодалам, где куражится во все тяжкие. Пытались достать и там, но пока ничего хорошего кроме уже двух злостных невозвращенцев, перебитой спецгруппы, уничтоженного дорогостоящего, уникальнейшего оборудования получить не получилось.
 Мало того, вслед за Мондуэлом, в эту «область органического проникновения» повадились проникать кому не лень.
 Вот, девка сбежала. Ее то, скорее всего уже не вернешь, но причины выяснить надо. Кто, где, когда? Как, каким образом? Разработать связи, отработать контакты, выявить соучастников, установить виновных… И, вообще, бардак в Дубненском Научном Центре следует категорически пресечь. Распоясались яйцеголовые. Давно пора прижать к ногтю.
 Очередному начальнику охраны ДНЦ впору поковать вещички, сдавать дела и быстро, быстро на…На Шпицберген.
 А еще терзали смутные сомнения: правильную ли он, генерал Зиберович, выбрал тактику по отношению к пресловутой ООП-9Х? Стратегия непрямых действий его конек, многажды приводивший к несомненным успехам. Что же на душе так муторно, что не так?
 Занятый своими проблемами, не прислушивался Мойша Рувимович и к сентенциям супружницы, хоть чесала она языком, как по писанному. Так оно и было, почти. Мадам Зиберович не из головы измышляла – вычитала в желто-женской прессе.
 Ей и невдомек, что ко всей этой писанине ее благоверный изрядно руку приложил. Конечно, не в прямом смысле. Но не мог же он оставить «четвертую власть» вне бдительного внимания. Никак не мог.
 Редакции, от заводский многотиражки до транснациональных медиа картелей, заполонили штатные и внештатные сотрудники Департамента. Общественное мнение формировалось в нужном русле.
 Программу новостей сменило очередное скандализированное треп-зрелищьное шоу.
 Концепции шоу разрабатывались высококвалифицированными экспертами в области социальной психологии сексуальности. Ученые лауреаты и не подозревали, что состоят на содержании все того же Секретного департамента.
 Мойша Рувимович, исполнив семейный долг, откланялся и, невзирая на поздний час, отбыл на службу.
 Его голову посетили некоторые мысли, некие идеи. А откладывать реализацию планов на другой день, не входило в привычку всесильного шефа Секретного департамента.
 За работу, товарищи!


* * *

 Сигмонд, где ни доводилось бы ему ночевать, спал чутко. Осторожным сном дикого зверя в логовище летнего леса, сквозь дрему прислушивающегося к шороху опасности.
 На то были причины.
 И этим разом, по дороге к нынешней резиденции короля случилось дело. Пришлось остановиться в придорожном трактире, заведении не лучше, но и не хуже других, ему подобных.
 С дороги, с конской тряски, хоть и не раздевшись, только сапоги скинув, да застежки расслабив, почивалось отменно. Да под утро, в самые сновидения, плохо скрипнули ворота, брехнула собака. Скульнула и умолкла.
 Сигмонд, уже обутый, поправляя перевязь, привычно проверяя как мечи из ножен выходят, на месте ли саи, шагнул в передовую комнатушку, где по обычаю, гридни Ингрендсоны ночуя, прикрывали собой лорда.
 Пробудились и они. Волки, есть волки, худое послышалось, изготовившись к бою у входных дверей стояли. В руках мечи обнаженные, сталью отсвечивают.
 Помолчали, прислушиваясь. – Надысть бы того, сходить обсмотреться. – Хмуро прошептал старший гридень. – Каб не подлость какая…
 – И смотреть не на что, и так все ясно. – Голос Сигмонда бесцветен и в глазах пустота. – Пока стойте, я сам.
 Хотела было, выскочившая в кордегардию Гильда крикнуть "Не пущу!", да углядела во взгляде своего витязя ту отрешенность, ту бесцветность, при которой все разговоры излишни, и один только от них вред да неполезность.
 Сигмонд беззвучно отбросил засов, приоткрыл дверь и просочился привычным движением коммандос. Невидимым, неслышным, смертоносным.
 Во дворе ждали четверо, злых до чужой крови клинков. Плохо посмотрел на них воспитанник Шао-Линя и пусто было в глазах его. Безвидно, как в болотах Валлгалы.
 Скользнул в сторону, пропуская мимо себя выпад крайнего, полоснул вдоль. Словно нехотя, будто подавляя зевок отразил удар другого, сам коротко и прямо кольнул. Тигром распластался.
 И не сразу оставшиеся двое скумекали, что не споткнулись их сотоварищи, не оступились. Но покинули проклятую землю Нодд их нечестивые души в гнилые туманы внеземелья.
 А когда уяснили эту неожиданную неприятность, да кинулись было, наплевав на уже полученную и прогулянную плату, прочь со смертного двора, увидали – деваться им некуда. С права и с лева молчаливой угрозой стояли гридни Ингрендсоны и бездушный, холодный свет луны отблескивал на их наточенных клинках. И серебрились звездные отблески на наконечнике Гильдиной стрелы, и гудел предрассветный ветер в натянутой тетиве. А многопудовый Малыш, неслышно из конюшни выбравшись, загораживал щетинистым телом дорогу к воротам.
 Прошел витязь меж обоих наемных убийц, в движении неосознаваемом сверкнули его мечи…
 Остановился, повернулся, склонился в ритуальном поклоне. Еще миг как бы целы и невредимы стояли ночные тати. Но подогнулись их колена, бессильно ссутулились спины и забубенные головы, прежде тел, упали наземь, покатились в разные стороны.
 – К бою! – Скомандовал Сигмонд.
 С атакующим гиком, через невысокий частокол, в створ отпертых ворот ввалились дюжины две бойцов. Не то псы войны, не то разбойные людишки – по тусклому свету цвета кильтов не разобрать. А выучено работали, слаженно. Да и вооружены отменно.
 Правильным порядком двух шеренг, наежившись остриями копий, выгибая фланги, намеревались оттеснить Гильдгардовцев в спасительные двери трактира. Только спасение это – обманка. Хитры бестии сумрака. Хитры и осторожны. Пусть и сам-пят разбойных людишек, да открытой сечи не стремятся. Никому в Валлгальских туманах бродить неохота. Паче, не полезут на крутизну трактирных лестниц, в узость коридоров бревенчатой халупы, не подставятся под мечи Волчьего клана. Куда способнее, затворить за отступившими дверь, подпереть колом. А там огонь свое дело свершит. Куда человеку супротив огня устоять, огня и булат страшится, от огня и камень прахом рассыпается.
 Так намеревались. Только, по темной ночи, может не углядели, а может приняли серую тушу Малыша за кучищу навоза, что нерадивый хозяин из хлева выгреб, да свезти со двора поленился. Только не ведали, что сержант рейнджеров Стилл Иг. Мондуэл все эти штучки давным-давно знает, да и Волки-Ингрендсоны не лыком шиты, разного повидали на своем веку. Кое в чем смыслят, им команды особой не требуется, сами с усами.
 Тараном вломился Малыш во фланг атакующих, и панцири воловьей кожи не защита от острых бивней матерого кабана. А Гильдгардовцы, вопреки правилам боя, не пошли в отступ, но сами ринулись в атаку, разом прорвали центр. Смешались сражающиеся и нет больше проку от длинных копий, одни мечи решают исход дела. Но мало слышно булатного звона, не сталь о сталь били Сигмондовцы, но разили плоть. С каждым их ударом под корнями Великого Дерева Иггдрасиля рвали предвековечные Норны нити жизней замысливших лихое. И старания могучего зверя и мастерство быстроглазой Гильды добавляли трудов старухам.
 Не сложилась судьба уйти псам. Кто не полег на дворе, те обмякли на кольях палисада с белоперыми стрелами меж лопаток. А которые и успели улизнуть в щель воротных створ, не спаслись от лютости Малыша – Сатановского Вепря Короны.
 Все решилось за дюжину сердечных толчков. Тяжело дышали натрудившиеся гридни, о плащи поверженных недругов вытирали, испачканные поганой кровью и дурными мозгами, свои благородные клинки. Сверкали боевым задором изумрудные очи Гильды, да померкли, только взглянула она на своего витязя.
 – Вот, недегкая. То-то я сразу…
 Сумрачен Сигмонд. Распорол мечем одежды одного из павших, обнажил грудь. Наклонился, посмотрел. Головой покивал. – Огня. – Скомандовал.
 Гридень, не мешкая доставил горящий факел.
 Витязь мельком взглянул на покойника. Отвернулся к товарищам.
 – …То-то я сразу заметил – чрезвычайно шустрые подлецы нам попались. Не наши ноддовские разгильдяи. Нате, сами смотрите.
 – Печать Бафомета! – Ахнула Гильда и гридни отшатнулись. – Чур нас, чур! – И через левое плечо сплюнули.
 В мерцающем свете факела, сквозь густую волосню груди, на теле мертвеца заметно различалась грубая татуировка. Святотатственно перевернутый знак тригона, знак нечестивых тамплиеров – слуг демона Бафомета, кощеев [7] черного духа Локи.
 – Тю! – Оправился от суеверного испуга младший из сыновей почтенного Ингренда. Делов – торба с потрохами. Чаво жалиться. Нешто в первой. Ухайдакали сучьих выблядков. Меньше по белу свету сволочи шастать будет, вот и ладно, вот и лепо.
 – Молчи, дура! Не тваво ума дело. – Пробурчал старший. – Их высокородие, они сами усе знают. – И для вящей убедительности хорошенько саданул в бок меньшему брату.
 Но и старшой причину тревоги своего лорда не понимал. Но понимал – попусту его повелитель тревожится не станет. Не таков ратоборец Сигмонд, чтоб из-за пустого будоражиться. А коли чем озабочен – тому причина имеется. А какая, то не гридней ума дело. Дело гридней быть в бою опорой витязю, принимать на себя булаты на Сигмонда обращенные, пусть живым и невредимым выходит он из кровавых битв. Так направлял сыновей отец, так напутствовала мать, Так клялись братья Ингрендсоны. А клятву эту слышал предрассветный ветер, весь мир о том известил, до края земли донес. Слышали зарок речные воды и утвердили обет лесные чащобы, глубины озерные, трясины болотные. Слышали крутобокие холмы и хранят слова в неподъемной, нерушимой своей каменной памяти. Огонь костра слышал и страшно отмстит клятвоотступнику.
 В трапезной трактира по утрене промозгло и полутемно. Необычно хмурый, проверял Сигмонд заточку клинков, ветрел саи, захалявные ножи подправлял. Велел, до полусмерти перепуганной, хозяйке подать молока кислого. Прихлебывал, бровями водил, что орел крыльями. Костяшками пальцев барабанил по столу. И не тупой стук дубовой доски, но медь набата слышалась в этих звуках.
 – Так, – сам с собой говорил. – Разгулялись тамплиерчики. Не террористы – диверсанты. А из этого следует… По коням! – Скомандовал.


* * *

 Вот и сейчас, хоть и гостевал сэр Сигмонд под монаршей опекой в королевском замке, но тотчас пробудился, услышав за дверью неположенный шум. Не шум даже, шевеление и говор, не должный быть ночью. Накрыл Гильду покрывалом, сам сел на край кровати, ладонь на рукоять меча положив.
 Прибыли Гильдгардцы в монаршую резиденцию поздними сумерками. Но самого Сагана не застали, поехал он с Сенешалем Короны на ловы, малой охотой. А куда, и где его лагерь царедворня не ведала. Ждали к завтрашнему обеду, на крайность, к ужину, а более ничего известно не было. По той причине, хоть и не терпел вопрос отлагательства, ничего Сигмонду не оставалось, как отправиться на боковую.
 И, вот, пробудился.
 Нет, опасности, конечно же не было, но что-то за дверями происходило. Не говорливы Ингрендсоны, не гостелюбивы, паче в неурочный час, паче в кордегардии, где живут и берегут покой своего лорда. Не зря тамплиеры гридней обережными кличут, потому как оберегают. Телохранителями называют их в мире Стилла Иг. Мондуэла, но лорду Сигмонду толи привыклись, толи по душе пришлись термины земли Нодд. Так уж раз в прихожей говор, то дело серьезное.
 – Неможно, – глухо бубнил старший из Ингрендсонов, – почивают господа, не моги их высокородия будить. До утречка их величество потерпют, ничо им не сдеется.
 Слов спорящего с гриднем Сигмонд не разобрал, но по юношески ломкому голосу узнал королевского оруженосца.
 Не в правилах королевских оруженосцев среди ночи по покоям монарших гостей шастать, паче пэров Короны, паче к Витязю Небесного Кролика самовольно заявляться. Только повеление сюзерена могло заставить юного воина-царедворца так откровенно нарушить веками сложившийся этикет. Но и Саган не из баловников, ради пустого дела, забавы для, не станет будить хозяев Гильдгарда.
 А ведь ждали монарха завтрашним днем, ан, вопреки обычаям прибыл по ночной поре. Значит причина серьезная случилась.
 Сигмонд споро облачался. Поправлял кильт, приглаживал, уже отросшую, прилично положения, бороду. Вкладывая заплечные мечи Райт и Лигт в ножны и засовывая за пояс саи, ухмылялся. – Вот простота феодальная, Волкам и король не указ. Да явись во плоти хоть сам благостный Бухг, гридням и дела мало, он для них персона второго ранга. Шеф клана – и бог и царь и отец родной, ни на земле, ни на небесах никого выше батюшки-лорда нет и быть не может. По определению.
 – Так, Гильда. Сегодня поспать, наверно, не получится. Придется вставать, да паковать имущество.
 А сенешалевне, и говорить не надо. Уже натягивала дорожные одежды. Уже, не без сожаления, сворачивала, приготовленное к завтрашней аудиенции, парадное платье. Но витязю своему ласково улыбнулась. – Не судьба нам, лорд Сигмонд, друг мой ненаглядный, на царских перинах нежится. Доля наша по степям Дивом воет, по лесам Соловьем свищет, по трясинам Кикиморой хохочет, на бранном поле Карной и Желей кличет. Так Норны нити наших жизней сплели и нельзя их расплести, разве только порвать можно…
 – Эх, Гильда. Гильдюшка. – Поцеловал Сигмонд подругу, вышел в гридню.
 Шел за оруженосцем по встревоженным коридорам. Суетились заспанные слуги, подтягивали порты, зажигали настенные факела. Сквозь окна со двора доносился шум. Ржали лошади, бряцало оружие, бранились ратники. Заскрипели ворота и дробный стук копыт растворился в ночной темени.
 Саган ждал в малом кабинете. Вместе с ним сенешаль Короны, да несколько старших тиунов – шапочно знал их Сигмонд. Начал было витязь приветствовать монарха, да тот рукой махнул. – Недосуг церемонии разводить, присаживайся лорд, послушай.
 – Прискакал к нам человек сэра Хейгара, чей феод у Расплат-реки, на самом кордоне тамплиерском. – Хмуро заговорил сенешаль Короны. Пишет – выступили против нас безбожные храмовники, большой силой через реку поперли. Сам лорд крепко рубежи Ноддовские боронит, многих схизматов в Валлгальские топи отправил. Да соседи слабину дали. Замки не удержали, отворили поганым дорогу в королевство. Большой войны не миновать. А потому…
 Не закончил воитель речь, как королевские оруженосцы привели закровавленного ратника. Могучий поморец в искореженных, порубанных доспехах ступал в развалку. С недовольной миной потирал седалище – ему, прибрежному жителю, долгая скачка далась с трудом.
 – Батюшка, государь. – Попытался чинно поклониться гонец, да получилось у него неудачно. Отдельно пред Сигмондом голову наклонил – помнил витязя, вместе сражались на дюнах, вместе били конунга Альта Бездонную Бочку и ватагу его пиратскую. Саган рукой махнул, паж поднес приезжему добрый кубок отменого эля. Единым духом заглотил крепную, настоянную влагу баронский кланщик, буроду утер, хрипло продолжил. – С моря высаживаются викинги. Такого даже старики не помнят. Сила-сильная приперла, и все новые лодьи чалятся.
 Еще рассказал ратник, что бьются поморские дружины, не щадя животов своих, да сила солому ломит, много разбойников нынче. Не один, не два пиратских отряда, как обычно бывало – целая армия с ярлом во главе навалилась на Ноддовские кордоны.
 Не закончил поморец рассказ, как очередной посетитель заявился. Это друид Ингельдот, настоятель Кролико-Педтечинского монастыря прислал гонца долгополого.
 Монах степенно поклоны на три стороны отбил, светлый знак тригона на грудь положил, монарха осенил. От предложенной чарки не отказался. Да и статью не не походил на изнуренного постами чернеца. Добрый молодец, только в сутане. И меч на боку.
 Поведал схимник вести скверные. Через топи Гнилого болота пробираются дикари лесных кланов. Толпы варваров злобные, кровоалчущие. Сыроядцы худо вооружены, зато ни страха не ведают, ни жалости. Единая хорошая новость, что Ангел Небесный пошел на поправку и даже принялся обучать монахов ратному делу, готовить обитель к обороне. И с Ангельской помощью Ингельдот поганых нечестивцев не страшится, да и лордовские замки супостатам не по зубам.
 – Эка нелегкая! – В сердцах вскрикнул сенешаль Короны. – Сговорились они, бестии?
 – Сговорились. – Сигмонд в случайности не верил. – На лицо факт заранее подготовленной и хорошо скоординированной агрессии. И я даже знаю координатора.
 – Локи, чтоб ему пусто было. – Согласно кивнул Сенешаль.
 – Он самый. Интересно, что у нас на юге?
 «Типун тебе на язык», хотел было сказать Саган, да не успел.
 – С юга вторглись байские орды. – Сообщил, прибывший посланник герцога Зюйландского.
 Война кровавым кольцом сжимала королевство.
 До света продолжался совет хранителей земли Нодд.
 Давешнее ведро сменила тусклая дождевая морось. Входящий в силу день не радовал солнечной лаской, но все темнели тучи, все ниже опускались и уже громыхало вдали.
 А над обезглавленной вершиной Блеки-Рока неистовствовала буря, и ярые молнии раз за разом врезались в скальные утесы. Мнилось – сам одноглазый ведун бьет гору своим волшебным копьем, а колесничий козлиной упряжки ухает боевым молотом. Мнилось – сами небеса ополчились на священную гору и не утихомирятся, пока не разнесут ее по малой песчинке.
 Дождь лил и над речушкой и над березовой рощей и над холмом с пещерным лазом. Там, укрывшись от внезапной непогоды, сидел седобородый Мерлин. Грустно оглаживал иссиня-черную жесткость перьев огромного Мьюгин-Ворона. Тот нервно вертел головой, то так, то этак склонял набок, тревожно всматривался в серое небо, словно за свинцовостью туч видел стаи кровожадных стервятников.




 Глава 3.
  Скальд 


 Широкая общественность физиономии шефа Секретного департамента не знала – обложки журналов не украшались фотографиями генерала М. Р. Зиберовича. Он сторонился мирской славы, хватало уставного чинопочитания. На глянце вполне выгодно смотрятся топ– и VIP шалавы, еще не посаженные нувориши и покуда не забытые слуги народа.
 Мойше Рувимовичу порой свербело во рту – так бы и харкнуть в светящуюся правдивостью ряху. Желательно не в типографскую копию, а в оригинал. А еще лучше кулаком заехать. И ногами, ногами.
 Но ген. Зиберович имел иное мнение. На публичных деятелей с высока не смотрел. Наоборот, уважал их нелегкий труд и почитал необходимо полезным. Как говаривал один хитро прибабаханый француз: «язык нужен человеку, что скрывать мысли». Вот все президенты, сенаторы, конгрессмены, министры и прочая, прочая, прочая, вся политическая элита представлялась эдаким совокупным, коллективным языком, прячущим генеральские мысли. Элита со своими обязанностями справлялась. Запросы, прения, слушания, скандалы и скандальчики, меморандумы и эпатажные заявления создавали тот серый шум, ту мутную водичку, в которой так продуктивно рыбачилось клеркам от секьюрити. Дебаты, интервью, законопроекты и различные соглашения надежно, словно многослойная болотная ряска, скрывали суть чумазых дел Секретного департамента и от своих и от чужих.
 Конечно, изредка, но не обходилось без инцидентов. Нет, нет, да объявлялся, напрочь одуревший, от невесть откуда свалившихся на него представительских полномочий, новоявленный искатель правды и белых политических перчаток.
 Таких искателей приходилось утихомиривать. Борони боже, автокатастрофы или иные пошлости Зиберовичем вчистую отвергались. Наоборот, к фрондеру негласно приставлялась спецгруппа сопровождения, незаметно, но надежно оберегавшая объект от возможных физических неприятностей, начиная от маниакального снайпера и вплоть до воробьиного каканья. Вместо хамского наезда, то ушлые папарацы обнародуют порнографию семейного адюльтера оного буяна. То вниманию электората представятся коммерческие махинации героя дня. То его чада окажутся замешанными в противоправных действиях. То, словно «Протоколы Сионских мудрецов», выплывут стенограммы мало патриотических переговоров оппозиционера с каким-нибудь шейхом или мурзой. То… Да мало ли чего имеется в загашниках Департамента. Всего и не упомнишь. Обо всем не расскажешь. Производственная тайна.
 Впрочем, и такие способы придерживались на крайний случай. Обычно хватало наградить мерзавца Бриллиантовой Звездой Героя АСД и пропихнуть первым заместителем председателя подкомитета с названием весомым и пухлым, словно мыльный пузырь.
 А лучше всего – отправить особым и полномочным послом туда, куда Макар телят не гонял. Послать и забыть.
 Но все это мелочи житейские. В целом же, на элиту грех жаловаться. Свой хлеб и аплодисменты она вполне отрабатывала. Чем больше отечественный обыватель пускал слюней, переваривая сексуальные изыски лидера нации; чем больше оваций раздавалось из головизорных матюгальников; чем больше анафем неслось из Южных Деспотий – тем спокойнее работалось зиберовической шайке-лейке. Пусть сатрапы и деспоты огулом причисляют иноверных северян к ишакообразным тварям. Пусть, нам не убудет. Зато меньше внимания скромной генеральской персоне.
 Словом, о деятельности Департамента мало кто знал. Еще меньше людей знали о его шефе. В лицо ген. Зиберовича знали единицы.
 Джинсовый господин, расположившийся в генеральском кабинете имел несчастье свести близкое знакомство с гостеприимным хозяином.
 Сам Мойша Рувимович с аккуратной неспешностью налил вначале заварочку, из парующего самовара, разбавил кипяточком. Подцепил специальной миниатюрной, о двух зубьях, вилочкой дольку лимона. Опустил в стакан. Вежливо поинтересовался сколько сахару положить гостью.
 Гостю? Посетителю, задержанному, арестованному? Не-а. Изъятому.
 Ибо не было в природе сидящего перед ген. Зиберовичем джинсового господина, хакерской специальности. Не существовало. Так, одна фикция. И, самое главное, фикция эта обрела право на самостоятельное житие исключительно стараниями самого генерала.
 – Простите, не расслышал. Так, сколько Вам сахару? Или угодно вприкуску?
 – По хер. – По застарелой хиповско-хакерско-будистско-кришнаитско-ганджубасской, обобщая – нахально-наплевательской привычке, пробурчал изъятый гость.
 Ген. Зиберович смотрел на господина хакера взглядом проникновеннейшим. Помешивал ложечкой в стакане. Говорил слащаво.
 Так приторно, что даже этот, в корень отмороженный системный медвежатник и ломщик виртуальных секьюрит, просекал – не к добру. Такое обхождение старого пердуна никаких грядущих прелестей не сулило.
 – Так-с, батенька. – Шеф секретного департамента растекался лужицей меда, хоть к ране прикладывай. – Так-с… Мы к Вам со всеми почтениями, с обхождением, прямо скажем, отцовским.
 – Папашка сыскался. – Неприязненно подумывал хакер, но благоразумно рта не раскрывал.
 – Так-с. Мы Вас Tuborg-ом потчевали. Голландской травкой, контрабандной, между прочим, покуривали. Только, разве, попочку не вытирали. А, Вы, как изволили нашим милостям ответку дать? А?! Падла!
 Родительские сантименты сменила ряха заправского живодера. – Ты, чо, козел, давно на нарах задницу не парил? Давно баланду не хлебал? Ты меня, чо, за лоха держишь?! Ты чо в своей маляве накарябал?
 И потрясая действительно коряво исполненной (давненько г-н хакер самопишущее перо в руках не держал, больше по «клаве» тарабанил) объяснительной, ревел генерал танковым двигателем.
 – Я тебе на трех веселых кнопочках сыграю суселом по пондеру. Давно кондеру камерного не чавкал? Учти: если у тебя еще иногда хард, то будет софт. На всю оставшуюся жизнь. А жизнь твоя, это я гарантирую, будет долгая, но грустная. Колись, гнида!
 Г-н хакер икнул. Икнувши покраснел, раскололся и маловразумительно замямлил.
 – Ты что, глючишь? – Пуще взбеленился генерал. – Так мы в андеграунде тебе быстро драйвера сменим и контроллеры перепаяем. Каленым железом.
 Хакера отнюдь не прельщала перспектива изменения природной архитектуры. А тут, словно из дурного блокбастера, за спиной материализовалось двое короткостриженных мужчин. При пиджаках, галстуках и даже в черных очках. Только ни белизна крахмальных воротничков, ни блеск надраенных туфель не могли затмить пышущую дознавательскую ауру заплечников, а дезодоранты и лосьоны не забивали застоявшийся дух упомянутого андеграунда.
 Один из мужчин вяло сгибал-разгибал толстенный стальной прут. Второй вынимал из правого кармана монеты, мял пальцами и складывал в левый.
 Оба молчали.
 Генерал малость поостыл и заговорил почти по-человечески.
 – В какие интерфейсы и плагины ты ее юзал, мне по шифту. Смени кодировку и давай подробно: где, когда, при каких обстоятельствах лицо женского пола получило несанкционированный доступ к материалам высшей категории секретности? Кто свел? Какие ставила задачи? Чем все, в конце концов закончилось?
 Началось и закончилось все банально, как в «Матрице».
 Как-то (дату удалось определить, в тот день обновлялась антивирусная база, хакер это помнил) подвалил один хмырь, чисто ламер, привел геймершу. ФИО, место жительства и род занятий хмыря хакер знал относительно, но зиберовическим сыскарям того хватило. Сводник был вычислен, выловлен и пристрастием допрошен. С горяча подлец хотел было признаться во всех смертных грехах – как-то: кровосмесительстве, чернокнижии, наведении порчи, лизоблюдстве, покушении на Папу Римского, шпионаже в пользу КЮД, связях с мафией, международным терроризмом и, что вообще глупо и неуместно, в симпатиях к жидо-массонам. Хотел, но не дали. Дали малый срок в недалеких лагерях но без права переписки. Дали не так за что, как для чего. Чтоб имелось время забыть и хакера и геймершу и нездоровый интерес Департамента к оной неприметной парочке.
 Дать то дали, а взамен получили от бублика дырку. Допрашиваемый толком ничего сказать не мог. С телкой сам познакомился в известном интернет-баре за часик до уже известной встречи (служащие подтвердили – действительно, такого хмыря знают, он клиент постоянный, девица же из новичков, но в те дни захаживала регулярно, последний раз видели их вместе. А вот кто такая, откуда и чем дышит – того знать не знают, да и не появлялась она больше). Слово за слово, бутылкой по столу. Допили и попхались в гости.
 – Чья идея?
 – Да вроде ее. Хотела познакомиться с крутым виртуальщиком. А мне что, меня не парит. Взяли, да и попхались. На мою голову.
 Вот и всей информации.
 Со слов же г-на хакера события развивались следующим образом: законектились они с геймершей. Та классно шарила в квейках. Маленько пошпиляли. Зависли, как водится, на недельку, с полным джентльменским набором – пивко, травка, экстази… Кажись подруга и выставлялась.
 Однажды залезли в сеть. Случайно (а то как же) наткнулись на официальный сайт ДНЦ. Скукотища. Само собой получилось (за такие получения кто ни будь головой ответит) ломануть сервак.
 Из междометийного еканья г-на хакера удалось понять и следующее: добралась Перышко до архисекретных данных суперсекретной лаборатории К-7Б, до результатов, до списка сотрудников, до личных дел. Большего, ей, с таким то опытом, и не требовалось.
 По следующему утру г-на хакер встретил крепчайший отходняк, давешняя геймерша, ни под одеялом, ни у компа не наблюдалась. Слиняла на хрен и хрен с ней.
 Генералу Зиберовичу так не казалось.
 – Эх, молодой человек. – Отечески взгрустнул Мойша Рувимович. – У вас виртуальное реальнее материального. Да эта «геймерша» в таких «квейках» покрутилась… Не приведи господь!
 Повздыхал генерал, да как гаркнет: уберите его на хер!!!
 Заплечные мужчины споро подхватили г-на хакера под мышки, тот только ножками подергивал. Уставились на начальство. Команда могла иметь неоднозначные трактовки. Первый, который прут гнул, вопрошающе провел ребром ладони по горлу. Второй пальцем пистолет изобразил.
 Зиберович поморщился.
 – Отставить. Доставить откуда взяли. Пинка под зад, а документы с ключами вернуть. Пусть сидит тихо, не рыпается и мою доброту вспоминает.
 Доброта с генералом и рядом не валялась. Просто г-н хакер, сам того не ведая, часто-густо выполнял локальненькие заказы, которые шефу Департамента ломило проводить в рамках стандартных процедур.
 Например секретные файлы ДНЦ. Данные экспериментов, которые хитроделанный научный руководитель и диссидентствующий завлаб, каждый по своим причинным соображениям, но тщились скрыть от шефа демократической секьюрити.
 Хрен им в нос! От Зиберовича скрывались только сиськи благоверной, и то, по его, Зиберовича, личному нехотению сии прелести раскрывать.
 Так что джинсовый господин хакер фактически являлся внештатным сотрудником Департамента. А своими сотрудниками ген. М.Р. Зиберович не разбрасывался и без крайней нужды под пулю не подставлял.
 Оставшись в одиночестве всесильный шеф взгрустнул.
 Воистину – новое поколение выбирает «Пепси», резиновую бабу и бананы в ушах. По издохшему электронному тамагочи рыдает, а ближнего и в хрен не ставит.
 Прославилась ведь девица отнюдь не на поприще изящной словесности и кликуху «Алмазное Перышко» получила вовсе не за писательский талант.
 Больно уж филигранно владела искусством поножовщины. Ни дать ни взять – виртуоз Москвы.
 Как следовало из удручающе пухлого досье, моральные качества за фигуранткой не числились. Числилось многое другое. На военную службу зафрахтовалась в качестве мисс Даймонд Пэн, что в последствии оказалось чистой воды липой.
 На самом деле звали ее сложно. Получилась такая петрушка.
 Российско подданная мамаша умудрилась родить на американском корабле в береговых водах Бразилии. От того возник юридический казус. Три державы дружно от дитя открещивались, ссылаясь на нормы международного права, права и свободы граждан, равно на Божьи заповеди и прочую, прочую, прочую муть. Год вяло переругивались адвокаты, заседали комитеты, собирались комиссии. Наконец нашелся неожиданный компромисс и в торжественной обстановке малышке вручили одно свидетельство о рождении и два паспорта. Соответственно на имена Маши Ивановой, Мери Браун и Марии Родригес.
 В деле имелась и надлежащая газетная вырезка с фотографией довольно лыбящихся державных мужей, на переднем плане и родителей, напрочь одуревшим от всей этой катавасии, на плане заднем. Имелась и домашнее фото виновницы переполоха, как полагается попой кверху.
 – Ишь, ты. – Прокомментировал увиденное Зиберович. – А задница у нее всегда была о-го-го.
 Вспомнил дражайшую супругу – загрустил еще пуще прежнего. Продолжил листать.
 Следующие страницы ничего интересного не представляли. Дипломы, аттестаты, грамоты, значки ГТО, спортивные, парашютные…
 Дальше интереснее. Похерила и спортивную и театральную (эге, интересно, интересно, ишь, актрисочка выискалась) карьеру, завербовалась в армию. Блестяще окончила курсы молодого бойца. Характеристики положительные. Направлена для прохождения дальнейшей службы в рейнджеры. Отличница боевой и политической подготовки. Постоянно совершенствовала мастерство. Особое внимание уделяла физподготовке, в частности рукопашному бою. Инструктор – сержант Стилл Иг. Мондуэл.
 Еще интереснее!
 С означенным сержантом принимала участие в боевых действиях (Нижнекакадусский конфликт). Во время очередного рейда получила ранение, вынесена с поля боя (ага!) все тем же сержант-инструктором Мондуэлом.
 Награждена двумя медалями, повышена в звании, по окончанию конфликта подала рапорт об отставке. Прошение удовлетворено.
 – Вот разгильдяи! Такими кадрами разбрасываться! Кто там у нас батальоном командовал? К ногтю!
 Послушная вызову, в щелку дверей прошмыгнула Марья Ивановна. Засушенная в синем чулке, карга, вольнонаемно служившая личным секретарем шефа Секретного департамента, никакой Марьей Ивановной не была, но охотно откликалась. А называл ее так Зиберович по двум причинам. Во-первых ему было все недосуг поинтересоваться истинным именем, во-вторых так звали школьную учительницу, третировавшую маленького проказливого Мойшу и обожавшую пухленького прилежного Беничку.
 Генерал чиркнул на листке, протянул секретарю.
 – Этого му…, в смысле майора отчислить из рядов без выслуги и права ношения формы. За злостную халатность, проявленную в работе с личным составом. И Капелан-замполита туда же. И мне тотчас приказ на подпись.
 Карга испарилась выполнять, а генерал продолжил неутешительное чтение.
 На этапе демобилизации документальные сведения о фигурантке прервались. Дальше пошли одни полицейские фантазии. Не привлекалась, не задерживалась, не подозревалась. В розыске не числится. Даже проверенные стукачи, весело закладывающие всех и вся, ежились, кривились, но о Перышке предпочитали не заикаться. Только то тут, то там обнаруживались трупы с одной единственной, характерной особенностью – смерть наступила от проникающего ранения, нанесенного острым, узким предметом. Предмет всегда к трупу прилагался. Всегда под левой лопаткой. Не какое-нибудь вульгарное шило, не похабная заточка – только дорогущий (корпорация Мондуэлов) стилет – прекрасной работы лезвие и изысканная рукоять. По нее, рукоять и воткнутое. Быстро, надежно, без крови, без крика, без отпечатков пальцев.
 Наблюдалась еще одна многозначительная закономерность. Одни трупы – нормальные. На улице, в парке, в подъезде, посреди многолюдного (наглая девка, но расчет верен) супермаркета. Все при жизни, опять таки по слухам да сплетням, чем-то дядю Беню не устраивали.
 А, вот, другие… С другими история интереснее, прямо скажем скабрезнее выходила. Сыскари, хоть на висяк и сетовали, да тайно злорадствовали. Покойнички – все молодые мужики. Все не просто в квартире, а в районе разобранной, изрядно растрепанной постели. Все в чем мать родила. Все без этого самого. В смысле – с этим самым, только не на природном месте выросшем, а в виде отрезанном и в рот жмурику запихнутым.
 Фотографии прилагались, чем Зиберович и воспользовался. План общий. План крупный. Впечатляло.
 Мойша Рувимович очередной раз утвердился во мнении, что адюльтер дело рискованное. Вспомнилась медицинская агитка с крупным, выразительным предостережением: «Опасайтесь случайных половых связей». Подумалось, а не заказать ли эти плакаты, да развесить в каждом кабинете?
 Нет, не годится. М.Р. Зиберович жены ближнего не желал, но остальные десять заповедей в грош не ставил и по надобности всякий раз нарушал. А надобностям несть числа, да и случались регулярно часто. Что поделать – служба такая. Потому от подчиненных не имел права требовать исполнения одиннадцатого пункта, пусть не отмененной, но категорически устаревшей инструкции. Прецедент вещь опасная. А вдруг двухнулевый спецагент, уверовав в «не возжелай», последует за «не убий»? Нет, уж лучше пускай возжелает себе на здоровье (трипачек не в счет).
 Относительно себя, сиречь благоверной, генерал не переживал. Ее, благоверную, возжелать давно никто не сподабливался. Включая самого Зиберовича.
 А, вот, на Алмазное Перышко у некоторых эрекция случалась За то и поплатились.
 Значит так. Плакаты – отставить. А с фотографиями личный состав ознакомить. Во всех отношениях окажется полезным.
 Читал генерал документ за документом и ощущал странность душевного состояния. Стерва эта Пэн-Иванова-Браун-Родригес. Стерва и преступница. Но, какая молодец! Замаскировалась в джунглях мегаполисов, словно снайпер в нижнекакадусской сельве. Пройдешь, наступишь и не заметишь. Хотя, бабе, оно легче. Иная и без уголовщины каждое утро такую маскировку наводит, что не разберешь какой она, холера, масти? Рыжей, карой или пегой, как киношный инопланетянин.
 Но все же молодец, актрисуля. Побольше бы таких в Департаменте! Впрочем, в Департаменте подобных и мало не состояло. И все из-за этого засранца майора. Прошляпить такую кадру! Нет, мало ему отставки. Пусть еще послужит. На Шпицбергене. Как раз приходьковское место вакантно. Заполним.
 А Алмазное Пэн-Перышко, судя по всему, в правоохранительном поле зрения присутствовала исключительно виртуальным макаром. Где обитает, с кем сожительствует, кто друзья-приятели, где тусуется – все покрыто мраком, как солдатский сапог гуталином. Только смутно, не в докладах, не в протоколах, не в анонимном звонке, а нюхом сыскарским улавливалась связь Перышка с известным деятелем по кличке Фартовый.
 А вот напоследок крупно засветилась. Перла напропалую, следы не зачищала, даже пальчики везде не постеснялась оставить.
 Значит шла ва-банк. Значит сильно надо было ей в эту самую ООП-9Х.
 Генерал Зиберович со вздохом перевернул последний лист, закрыл папку, аккуратно зашнуровал. Отодвинул в сторону. Подумал и положил в ящик стола. Еще подумавши, запер в сейфе.
 Нацедил чаю, отрезал лимона, насыпал сахару. Помешивал ложечкой, качал головой и языком цокал.
 – Ну и расклад. Вот петрушка с сельдереем. Как они там, в этой ООП любовный (хе-хе – Зиберович знал локиевы предпочтения) треугольник рамсить будут? Ах, да. Там кажется, есть еще одна сучечка Гильдочка. Ну, квадрат фигура не жесткая, ее хоть ромбом, хоть раком.
 Но забавно…
 Мойша Рувимович причмокивая, искушивал чаек. Жмурился. Память рождала радужные картины далекого детства: папаша-скорняк распинает крольчачьи шкурки, тушки потрошит. Халат в крови, руки в дерьме. Воображение же, замещало грызунов ликами иными, до боли знакомыми. Землячок Бенька. Бандюган Фартовый. Продавшийся полковник Приходько. Беглый каторжник Стилл Иг. Мондуэл. Шмара и убийца Даймонд Пэн-Перышко. И еще некая туманная, но ладная фигурка ООП-ековской феодалки.


* * *

 Изящная табуреточка с разными эбеновыми ножками и золототканой подушечкой не шла ни в какое сравнение с колченогой лавкой захудалого деревенского кабака.
 Только сидящий на ней субтильный мужчинка с скукожеными патлами, из гильдии богомазов, желал примостить свое костлявое седалище хоть на наструганную доску, хоть на замшелый камень, хоть на трухлявый пень, только подальше отсюда.
 Позади худосочного переминались с ноги на ногу два здоровенных мужика, исключительно в сапогах и кожаных передниках. Один изгибал железный прут, второй мял пальцами медную монету. От мужиков разило потом и чужой болью. На рожах выражение малоосмысленное, но глаз с хозяйки не сводили.
 Сама хозяйка – леди Диамант возлегала напротив. Перед ней золотое чеканное блюдо На том блюде разложены ломтики сушеных дынь. Специально для нее из байских краев завезены, мурзой лично доставлены. Кланялся, подлец, постоянно. Льстиво тарабарил безостановочно. А сам, хитро так, на хозяйкины ляжки посматривал. Облизывался.
 Ишак похотливый. Шаровары рассупонивал резво, боровом прихрюкивал. Только оголил нечто, трудно обнаруживаемое, да и исполнил работу, быстрее поросячьего визга.
 Потом сам поросенком визжал. Долго, почти до рассвета.
 Мелочь, но вспомнить приятно. Да и сухофрукты вполне пристойными оказались. Словно из супермаркета.
 Улыбалась леди Диамант. Изредка двумя пальчиками брала полуденный деликатес. Всесторонне оглядывала, прикусывала, неторопливо. Пожевывала. Ни на кого не глядела.
 Худосочный потел.
 – Так, мерзавец. – Соизволила заговорить Скорениха. – Слыхала, побывал ты в Гильдгарде, сучку тамошнюю живописать сподобился. Ну-ка, изобрази ее для меня. Так сказать в триптихе, как в ментовке. В анфас и профили. В натуральный рост и голой.
 Худосочный бороденкой тряс, все, мол, в лучшем виде исполню, не извольте тревожиться.
 Диамантша и не тревожилась. Привыкла – приказы ее выполнялись неукоснительно. Качественно и в отведенные сроки.
 – Ну, ступай. Кисточки тебе выдадут.
 Худосочный бы ступал, только ноги подкашивались. Мужики привычно под мышки подхватили, да и прочь уволокли.
 Богомаз постарался, как умел. Ясное дело, обнаженной леди Гильду лицезреть ему не доводилось, но воображение художника беспроблемно проникало сквозь наряды. Представляемое порождало греховные мыслишки. Мыслишки же эти, в ночной кельи разрешались непотребно.
 Старался, а за спиной сопели фартучные мужики.
 Порнушная живопись леди Диамант вполне устроила. Велела в шатре, напротив походного ложа установить. Сей же миг разложила в перинах первого попавшегося. Дескать, смотри, сучечка, как дела обстряпываются.
 Отлегло немного. Потому изрядно богомаза наградила. Шкуру снимать не велела и в котле варить не приказала.
 Просто, без изысков повесили.


* * *

 В трапезном зале Кролико-Предтечинской обители народу собралось видимо-невидимо. Не яблоку – вишенке малой упасть негде. Давно так многолюдно в обители Ингельдотовой не народу не собиралось.
 В красном углу, во главе стола величаво восседает иерарх, пророкам равночинный Ингельдот-Кроликоносец. Рядом вдовица с первозванными, курия да причт храмовый. В обширное, что твой трон, кресло взгромоздился Ангел Небесный, уже от хвори колдовской, от бесовского заговора оправившийся, да не вовсе еще. Нет-нет, пустит слюни и загугукает не к месту. На лавках плотно монахи с паломниками чинно сидят, а у стен, да на галерее топчется черный люд, шумит, галдит, онучный дух наводит, прислуге мешает. Да прочь его, вон выгнать, нету такого права. Даже пиво подносят, честь-честью угощают. Потому как собрались в этой зале по причине важной. Ведь пир сегодняшний, ради гостя редкого, гостя многодостойного, учрежден.
 Вот он, одесную Ингельдота, скальд седобородый, гусли рядом с креслом покоятся. Для того гостя дорогого, ради песен его и собрались нынче.
 Откушали. Утер ладонью вещие свои уста скальд, приподнялся. Поклонился на три стороны, Ингельдоту со вдовицею особо.
 – Славен будь Ингельдот-Кроликоносец, славны будьте божьи люди, да обитель святочестная. Спасибо за хлеб-соль. Позволено ли мне, слабосильному, отблагодарить вас не златом, не серебром, но словом песенным, в меру сил моих слабых, недостойному сказку сказать?
 Отставил Ингельдот кубок, приподнялся. Поклонился старцу. – Того и ждем, человече сладкоустый, того чаем в сердцах своих.
 Старик поднял гусли, вещими перстами струны тронул. – О чем спеть вам, добрые люди? О славном принце Кейне, как приплыл он в землю Нодд, как строил города и замки, как сражался и пировал? А, может о Гарольде Недоумковатом и о шутейных его проделках?
 Лукавил старый. Он то знал, он ведал, что собрался честной люд не ради не раз уже слышанного, не легенд минувших дней для. Другое души жаждали, к другому мысли стремились. Нынешняя война полонила умы, паче, доходили слухи о славной битве на южных кордонах. О Сигмондовой победе, о Гильдиной Песне.
 И волшебно зазвенели струны и полилась мелодия Песни, зазвучали слова.



   В знойных байских оковидах
   Солнце красит кровью кручи,
   Суховеев жар разносит
   Скалы в малые песчинки.
   Сонмы раскаленной пыли
   Вдаль влачат порывы ветра
   В землю Нодд песок заносят,
   Что бы реки обмелели,
   Что бы бурные потоки
   Превратились в лужи грязи.
   Что бы гордые кувшинки
   Головы свои склонили
   Перед жаждою Востока.



 И вправду так было дело. По монаршей воле отправился лорд Сигмонд со своими кланщиками на выручку герцогу Зюйландскому.
 – Бароны поморские, – напутствовал витязя Саган, – кость крепкая. С варяжскими разбойника не раз, не два схлестывались. Сейчас труднее выйдет, да, мыслю, сколько-то продержатся и без нашей подмоги. На севере ингельдотова обитель укреплена изрядно, монахов там тма-тьмущая, все парни да мужики крепкие. Дикарям не по зубам придется. А, вот, на юге дела плохо оборачиваются. Герцога я знаю, имел несчастие его не единожды лицезреть. Силен только в питие, а так слаб и труслив, с байской конницей не справится – кишка тонка. Тебе, пэр Сигмонд, предстоит Зюйландские кордоны боронить. В бою ты аки тур буйный, на тебя всецело полагаюсь А я да Сенешаль схлестнемся с тамплиерами, пропади они клятвопреступники, пропадом. А дальше… То Норны знают.
 Ехал витязь с тяжестью на сердце – не по душе было распыление сил ноддовских, да прибыв на южную окраину, хоть частично, но признал правоту Сагана. Встретил его герцог не растерянный – перепуганный до беспамятства, до дурно выпяченных зенок, до слюней в нечесаной бороде.
 Под стать хозяину, челядь бестолково носилась по замковому двору, спешно паковала на возы хозяйское добро. Небрежно и суетливо швыряла и нужное и совершенно непотребный хлам. После, скарб скидывался наземь, опять пихался обратно и так под ругань и крики не один сундук раскололся, не одна бочка разбилась. Черепки, тряпки, давленые серебряные кубки и вообще черте что замусоривало булыжник. Пух-перо распоротых перин вперемешку с солдатской бранью разносилась ветром.
 Кони испуганно косили глазами, ржали и рвали постромки. Собаки метались возле повозок, исходя скулящим лаем. Бабы голосили и хватались за что ни попадя. Дурная курица, истошно кудкудахча, хлопая линялыми крыльями перла напропалую.
 Намеревался их светлость спасаться бегством. Куда? Того и сам в чувственном расстройстве не ведал.
 Дрожали холеные пальцы, тряслись усы, дробно стучали зубы. Так и выбежал ко входу простоволосый, рассупоненный, необутый. Во взоре, болотной жижей мутно плескалось безумие.
 Кликушничал. – Баи поганые, шакалы смердящие со всеми своими ордами идут нас воевать. У них стрелы длинные, не затуплены, сабли кривые не щерблены, копья острые, да с крючьями. Будет нам пить чаша горькая! Полонят нас нечестивые, шакалы смердящие, очи вырвут, жизнь отымут, злой смертью конать нам, витязюшко. Ворочай вспять коня ретивого, скачи домой за стены камены, за запоры железные. Авось минует тебя лихо неизбывное!
 – Ой ты гой еси, герцог Зюйландский, – отвечает ему витязь Сигмонд богатырь. Мне ли поганых бояться, мне ли робеть шакалов смердящих? А вели-ка ты, герцог, свет батюшка, громко задудеть в трубы медные, в волынки надутые, бить в барабаны воловии. Собирай по замкам да по селам, силу рать несметную, оставляй дома слепых да хромых, да малых ребят-недоростков их печаловать. А самим хороброю рать-силою, во чистом поле с байскими ордами окаянными в бою-драке переведаться. И будет нам на басурман безбожных, на шакалов смердящих победа!
 Так ли говорили витязь с герцогом, или Гильда расстаралась или Александр Николаевич [8] утрудился, только сумел Сигмонд панику подавить, войско собрать, двинуть на орды кочевые. Хоть на биваках, согласно традиций, герцогский штандарт и колыхался ладонью выше знамени с Крольчачьей Лапой и зубатой пастью волка, только никому не в секрет – кто ратью повелевает. Под гербом витязя исполчился Зюйландский край на супостата.



   Звенели струны, пел скальд Песнь:
   Под копытами на плаху
   Степь-трава, ковыль ложится.
   Засверкали край до краю
   Копья Северной Волчицы.



 Слова раздвинули стены, потолок истончился, гранитную серость кладки сменила небесная синева. Знойный ветер трепал иссушенные былинки.
 Отпустив поводья, опершись о луку седла, щурясь от яркого полуденного солнца, озирал Сигмонд картину боя.
 Галопом, во весь опор, конница лордов втягивалась в долину между грядами холмов. По пятам за ними, в облаках пыли, с визгом и криком, скакала байская орда. Опьяненные погоней, остроскулые всадники, не осознали подозрительного, невозможного, отсутствия ноддовской пехоты. Нахлестывали нагайками коней, истошно вопили, не замечая, как все уже становится долина. Вонзали шпоры в, покрытые пеной бока коней, а все выше холмы, все круче склоны, все теснее распадок.
 Вот уже между отвесных стен катятся конные лавы. Мимо двух огромных монолитов протискиваются, давят друг друга ноддовцы, и уходят на степной простор.
 И тотчас, проход заполняет Волчий клан. Перед навалом кочевников выстраиваются строгой фалангой, от края до края перегораживают проход. Прикрываются воины прямоугольными римскими щитами. Из дубовых досок те щиты сбиты, обтянуты буйволиной кожей, а еще стальными бляхами усилены. Тяжелы, зато и прочны. Надежно сберегают тела, топор не расколет, меч не разрубит, копье не пробьет. А что увесисты, не беда. Не убегать надлежит фалангистам – недвижно держать оборону. Рубеж, как говорит лорд Сигмонд.
 Сдвинулись вплотную ратники. Пики пятками в землю уперли. Укрепились, набычились, наклонив головы в островерхих шлемах. А за их спинами лучники изготовились. Стрелы кленовые, острия каленые, перья соколиные, наложили на тетивы шелковые. Знают стрелки свое дело. Зря не расходовались, ждали своего часа. Подпустили басурман до смертной черты, разом могучие луки натянули, пустили жала летучие поживы искать. Поверх голов копейщиков засвистели, промелькнули, впились в тела басурманские. Пошла потеха.
 Хоть и побито, попадано народу, хоть и кони спотыкаются о поверженных, да не остановить лавину, вспять не обратить. Рвутся вперед на рогатины. По самые рожны налетают на острые наконечники. Первые линии Волков недвижно стоймя стоят, вторые копьями бьют, третьи подпирают. А позади фаланги лучники стрелами сыпят. Кровь людская, жижа конская забрызгала доспехи.
 Не ждали такого отпора кочевники. Привыкли нахрапом, на испуг брать. Поворотили бы коней, да задние ряды жмут, толкают на бронированные шеренги. А там смерть. Шесть рядов заточенной стали, да в умелых руках, да при храбрых сердцах и королевской латной коннице не взломать. Куда уж косомордым соваться!
 На погибель.
 Видя, как бьются Волки, как сдерживают напор орды, взмахнул Сигмонд мечем. – В бой! Нодд! Нодд! – Прокричал зычным голосом.
 – Нодд! Нодд! – Тотчас загремело над холмами. Из-за кустов, из-за камней объявились ратники. Зазвенели луки, запели стрелы. Многие ордынцы расстались с жизнями.
 Подкладывают воины колья под валуны, напрягаются телом. Вены набухают, в глазах багровеет. Подваживают тяжелые глыбы и толкают вниз. Гудит земля, катятся скальные махины, рушатся губительным камнепадом на кочевые толпища. Ржут покалеченные лошади, вопят раненные. Круговерть, неразбериха. Сотенные командиры, кто жив остался, пытаются порядок навести, отряды к бою изготовить. Да куда там. В давешней погоне все перемешалось, поперепуталось. Десятники своих людей не видят, сотникам свою сотню не собрать. За гулом и топотом, за криками да стонами, путем ничего не слышно, команд не разобрать.
 Только кочевники и сами с усами. Им и приказа не надо, сами что к чему разобрались. Опытны, бестии, не робкого помета.
 К бою, к смертоубийству привычны. Щитами прикрываются. Свои луки натягивают, стреляют в ноддовцев. А другие, спешившись, вверх по крутым, осыпающимся, склонам карабкаются. Ятаганами машут, копьями тычут. Разгорелась на холмах рукопашная битва.
 И одной и другой стороне пощады не ждать. Рубятся жестоко, беззаветно.
 Сигмонд Даесвордой уже пятерых посек. Малыш троих потоптал, двоих на бивни поднял. Гридни мечи окровавили, да и Гильда, своими белоперыми стрелами, уже многих достала.
 Пот соленый, жгучий, стекает из-под шлемов на лица, глаза ест. Жарко жжет Ярило в полуденном зените. Еще жарче битва кипит.
 Да покуда на склонах мечами секлись, на копья поднимали, пока стрелами друг друга избивали, лордовские кланщики, что из ущелья ускакали, коней осадили, перестроились. На рысях гряду обогнули, вернулись, откуда весь маневр обманный, Сигмондом задуманный, притворное отступление начали. Развернулись боевым строем. Клан возле клана, фратрия рядом с фратрией. Пики выставили, щитами прикрылись, пришпорили коней и ударили в тыл супротивника.
 Не ожидали этого кочевники. Дрогнули. Рады бегством спастись, да некуда. Спереди Волки, железными рядами выход закупорили, бьют смертным боем. По бокам лучники меткие, да мечники ярые. Позади конное войско, беспощадное. Со всех сторон смерть одна.
 Много Норны, под корнями вековечного древа Иггдрасиля, сегодня натрудились, разрывая гнилые нити худородных, вредных басурманских жизней.


* * *

 Отзвенели последние аккорды. Закончил скальд песню, отложил гусли.
 Потемнело, вовсе погасло степное солнце, посерели небеса, сгустились. Под каменными сводами трапезной залы ни вздоху, ни шороху. Сильна власть песенного слова.
 Миг, другой приходили в себя изумленные люди. После зашумела, загудела толпа восторгом. Славили сладоустного сказителя, славили отца-настоятеля, Гильде «алилуя» кричали. И, конечно же, особо прославляли славного ратиборщака Сигмонда.
 Пусть же славится вовеки
 Имя витязя Сигмонда,
 С лапкой Кролика у сердца!
 Только торжество оказалось временно. Распахнулась дверь. В зал, не просясь, не здороваясь, вбежал запыленный ратник.
 – Беда, люди, беда! Король Саган убит!




 Глава 4.
  Преддверье 



 «Мы слышали, что поганые многие города и веси, замки и городища пленили. Тогда настало смятение большое по всей земле, и сами люди не знали, кто куда бежит.
 Эти окаянные кровопийцы множество селищ огню предали и святых церквей сожгли, житниц поразграбили, добычу взяли. Многих воинов избили, извели несчетно народу черного, погубили высокородных лордов, равно семейства ихние. Пленников распинали, руки сзади связывали, в проруби бросали, с обрывов скидывали. Старых, слепых, хромых, горбатых и больных, всех людей убили, начиная со старцев и кончая грудными младенцами. Несчетно людей умертвили, – одних огнем, а других мечом, мужчин, и женщин, и детей, и священников; и было бесчестие монахиням, и добрым женам, и девицам перед матерями и сестрами. А юных отроков и отроковиц, и жен их, и дочерей, и сыновей – всех, босых и раздетых, умирающих от глада, увели в станы свои».

    Из хроник Кролико-Предтечинского монастыря.

 Смрадный дым войны от горизонта до горизонта застилал землю Нодд.
 С запада неотвратимо наползали бронированные легионы храмовиков-тамплиеров. Неспешно, уверенные в своей силе необоримой, двигались колонны от замка к замку, оставляя позади себя горящие развалины и разграбленные деревни.
 С севера, через топи Гнилого Болота просачивались дикари лесных кланов, безобразничали, людей резали, скотину живьем жрали.
 Словно вешний паводок у трухлявой плотины, на южных рубежах скапливались орды байские. Накопились, и всей силой, переломив гать, растеклись по земле.
 На Приморье одна за другой приставали пиратские лодьи. На окровавленный песок выпрыгивали рыжие ражие мужики, скрывая разбойничьи хари под цельноковаными личинами рогатых шлемов. Сам ярл [9] направлял варяжские хирды-ватаги. Горели баронские замки. Дружины стояли крепко и умирали.
 Неукротимо перла вражья сила, и некому было постоять грудью за отчий край, за державу осиротевшую.



   Вражьим ордам нету счета.
   Гул копыт гремит набатом.
   Кот же выйдет в чисто поле
   Грудью встретить супостата?
   Кто заплаканных детишек
   За своим щитом укроя
   Окоротит вражьи выи…
   Где, скажи, искать героя?



 Так грустно пела Гильда, но, с легонца, лукавила. И она и многие ноддовцы знали где искать героя.
 Вестимо дело – в Гильдгарде.
 Получив роковое известие, не стал Сигмонд задерживаться в южных пределах. Не имея сил воевать по всему королевству, сосредоточил отряды в городе, ждал врага там. Понимал – главная угроза исходит от Фартового-Локи, а тому только и надо, что голову Сигмонда. Так незачем за уркаганом гоняться, сам напросится. В гости. Под стенами Гильдгарда все и решится. Значит следует основательно готовиться к генеральному сражению.
 Отовсюду стекались к витязю Небесного Кролика войска.
 Первым привел поредевшие отряды панцирной конницы сенешаль Короны. Телом исхудал, лицом ижжелтел, щеками опал, морщины пылью пропитаны. На скулах желваки бугрятся. Безнадежная ненависть под опаленными бровями.
 Умудренный опытом старец, на своих руках принявший последний вздох молодого короля Сагана, ничего другого уже не желал от жизни, только отмстить убийцам своего сюзерена. Шел в Гильдгард, прорубаясь сквозь храмовничьи фаланги, себя не жалея, Бафометовых прихлебателей не щадя. Дорога коронных полков отмечена кольями да кострами и тамплиеры не скоро забудут седовласого мстителя и дружину его.
 Сказано ратными людьми:
 Под стук копыт и скрип седел, под вонищу взмыленных кобылиц мы рвались в град Гильды.
 Мы дошли.
 На шпорах – кровь загнанных коней, на уздечках – смертная пена. Багровая пелена застилает очи.
 Но мы дошли. Как бы там ни было – мы дошли. Как вышло – так было. Спрашивать не пристало, ворошить вчерашнее– гиблое дело.
 Мы – дошли.
 Хоронить не успевалось. Ни своих, ни чужих.
 Облезлая крыса с скукоженым хвостом, лисица линялая и лохматый медоед сами разнюхают: где тела людей Нодд, а где мясо заблудной сволочи. Пусть остается заботой синиц – мелкими клювиками раздеребанить мохнатые уши. Пусть ночекрылое воронье вычерпает пустотемные бельма. Белогривый орлан да издерет прогорклую брюшину, выжрет обсаленную печень, утробу обгадит. Перо ему в хвост!
 Мы дошли.
 Эх!
 Под стягом мертвого короля, мчались, измочаливая плети, скомкав усталость и отринув состраданье. Мчались, обходя заслоны, минуя заставы.
 А как не выходило – рвались напропалую, прорубались без оглядки. Прошибали щиты обосравшихся мечников. Ломали шеренги, мочившихся под себя, пикинеров. Конные ряды сминали с разбегу.
 На скаку. С размаху.
 Гудели волынки. Свистели сабли. Копья застревали в грудине. Поворозки топоров рвались на отмашке.
 – Ну! Вперед, милая! Вывези, не погуби! Не сбрось! Не покидай! Дави вражье! Вь-ь-е!
 С дубов осыпалась листва, прели кувшинки, густела кровь.
 Все.
 Мы пробились. Мы дошли.
 Лепет дедушки ковыля, сказки конопляной бабушки. Сопливые жаворонки, чирикающие в опаскуденом, срамными тучами, небосводе.
 Былое поросло лебедой. Плодится травка на зажиревшей земле.
 На трупной. Мягкой. Копкой.
 Шагающие следом, да поразмыслят о душе, бесами пропитой. Пусть по сторонам поозираются. Пусть скумекать соизволят – чьи кишки, колами разодранные, мыши пользуют.
 Изгрызают удовольственно, сыто причмокивают, порыгивают.
 Пускай бафометовы последыши озаботятся о никчемности шкур своих. Устрашась вздрогнутся. Сердчишками взбзднутся.
 В грязи судьбинушка ихняя.
 Присягаемся небом чистым, росой утренней, капелью вешнею, изморозью на мечах. Пред сердцем пресветлый тригон возложим: век нам в Валгальских туманах не бродить – но пришлой погани на полянах дубравных не блудить, на покосах травостойных не топтаться, на погостах не мочиться!
 Слово делом станется!
 Сбудется!
 Исполать!
 Мы пришли.
 Сигмонд, мы рядом. Мы во власти твоей.
 Повели, мы пойдем на копья и заборалы. Дай приказ – наши жизни, пыль твоих стоп. Кликни – мы изрубим клинки басурман. Вздохни – и судорожные вздохи неверных содрогнут вселенную. Призри нас, и презренным изгоям маломестно станется.
 Мы пришли.
 Мы успели успеть.
 Мы дошли.
 Призови нас!


* * *

 Герцог Зюйландский окончательно умом повредился, дурной ночью ускакал из замка, да и сгинул. Оставил жену вдовствовать, детишек сиротствовать, покинул верных своих кланщиков в безначалии. Бросил вассалов, люд черный, города и веси, всех кого присягал беречь и боронить. Все оставил. Самую дедину свою беспечно выдал баям на поругание. Покинул мужей на муки смертные, баб с девками на изголение охальное, ребятишек на неволю в юрты смрадные.
 Предводитель герцового клана, хоть молод да неопытен, однако своего властелина изрядно разумнее оказался. Споро собрал дружину, над коей одною имел власть. Увел за собою в Гильдгард.


* * *

 С побережья подходили небольшие, но крепко спаянные баронские дружины. Помнили поморцы, как в свое время помог им витязь Небесного Кролика. Верили в него, безоговорочно.
 Шли, брели от дюны к дюне, топтали дерн травяных равнин, шагали лесными развалами.
 Прощаясь, вслед шептали игольчатые свечи сосен: возвращайтесь. Возвращайтесь. Мы вас ждем.
 – Пусть песок не будет сыпуч, а глина топкой. Пусть багульник поникнет пред вашим шагом, пусть опадет осока, а ивняк иссохнет. Мы укроем мхом корни, чтоб вам не споткнутся. Да не стопчутся каблуки, да не изотрутся подошвы ваших сапог. Пусть не иступятся клинки, а мышцы не ослабеют. Возвращайтесь.
 – Возвращайтесь. Возвращайтесь с кровью на рукавицах, со смрадом требухи постылых гостей в замусоленных ножнах. С оскалами черепов на наконечниках копий. Возвращайтесь с праздничными песнями волынок и победным рокотом бубнов. Возвращайтесь, мы вас ждем.
 Позади сгорело все.
 Нет прошедшего, нет упований…
 Есть маленькая надежда: по смолистым ветвям развесить трупы пришлой погани, вдоволь насытить воронье нелепой плотью, удобрить неродючий песок басурманским мясом.
 – Да светится морской восход, да сбудется завтрашнее утро аки на песке прибоя, так и на горных высях. Да простятся прегрешения наши, да сторицей оплатятся недругам нашим. Да приидет избавление от супостата. Во веки веков.
 Только это и греет промозглыми ночами. Только это и освещает тропу беглецов. Только это.
 – Сосны, мы вернемся. Мы обязательно вернемся.
 – Мы придем в свой дом.
 – Обязательно придем…
 – Придем…
 …
 Хоть и поздно, но, прервав междоусобицы, собирались лордовские кланы под знамена Сигмонда. Прискакал полу-напуганный, полу-разьяренный лорд Грауденхольдский со дружиною. Кони в мыле, бока мехами кузнечными ходят. Люди приморенные, доспехи в пыли, рожи в саже, одежды потом протухли. Кровавых пятен не заметно, в глазах растерянность недоумения, но оружие у всех имеется и брони справные.
 Привелось надменному лорду вкусить горечь унижений, познать мощь удара тамплиерского. Довелось скорбно обнаружить, что громада Грауденхольдская для войны столь же пригодна, как вол для коровьей случки, как каплун для гнездованья. Что, может и годились башни для устрашения разбойничьих шаек, служили защитой от худосильных дружин завистников да мести кровников, только бесполезны против обученного многочисленного войска. Возводились стены для бахвальства мнимым могуществом клана, для похвальбы пред обедневшими соседями, строились гордыни ради. Да и дружина, кичливо в парадных кирасах по двору вышагивать горазда, только, вот на бабах скакала охотнее чем боевыми седлами ягодицы натирала. Только, вот лупить трактирщика, да по кабакам браниться, оказалось не в пример легче, чем на бранном поле с храмовниками переведаться.
 Стоило подойти передовым отрядам тамплиерским, без таранов, без камнеметов, даже без лестниц осадных – пала крепость. Хитрющий брат-рыцарь выискал слабину обороны, не преминул представившейся оказией воспользоваться. Нечаянным изъездим, с наскоку захватил ворота, даже руки не закровавил.
 Большой беды в том не было. Соберись кланщики с духом – одним решительным ударом вышибли бы туркополов из замковых пределов, отбросили за ров. Там, на луговых просторах, не дав храмовникам построиться, навалиться бы конной силой, да изрубить схизматов в капусту. Только велики глаза у страха. Запаниковал лорд и некому было мудрым словом, храбрым делом ободрить сюзерена. Растерялись ратники, бестолково заметались. Кто коня седлать, кто женку утешать, кто скарб в переметные кули как ни попадя запихивать.
 Тут повезло неоддовцам, оплошали тамплиеры. Ученые правильному ведению боя, не ждали от противника такой бестолковщины. Могли разметать растерянных грауденхольдцев, мигом захватить весь замок со всем добром и народишком. Только, следуя военным канонам, скомандовал брат-рыцарь закрепиться в башне, ждать скорой подмоги.
 Поосторожничал. Посчитал свою задачу более чем удачно исполненной, рисковать не счел нужным. Упустил редкую удачу.
 Так, бой не начавшись и закончился. Увидев бездеятельность тамплиерскую, лорд приободрился, но на сечу отважиться не решился. Резво собрались грауденхольдцы, да прочь и подались. А, раз уж привелось родовое гнездо покинуть – так не достанься отчина супостату! На прощанье сожгли замок.
 С тем в Гильдгард и заявились.
 Здраво рассудил лорд – страшен Сигмонд в гневе, да чай свой витязь, ноддовский. Старого зла не припомнит, прошлого не вспомянет, былым попрекать не станет. А стены Гильдгарда крепкие, стрельницы высокие, рвы глубокие. За вратами града, буде на то воля милостивейшего Бугха, можно и отсидеться, отбиться от супостата-еретика.


* * *

 Кто в ранах, кто в страхе, кто в одном белье исподнем, да прибывали лорды – пустоцвет земли ноддовской.
 Впрочем, что греха таить. Не все властители верность родной земле и вере хранили. Сыскались и крысы нечистые. Кто по слабостям духа, кто по запредельной алчности, кто по дури несусветной, только своей волей, без боя, без спору открывал храмовникам ворота, принимал обряд Бафометовый. Поганые новообращенцы не только в замковых молельнях тригоны обернули. Выступили под храмовничьим Beauseant-ом против своих же, против земли Нодд. И первый среди них – лорд Скорена с супругой, бесноватой леди Диамант.
 У Великого Приора Локи в большом фаворе хаживал. Командирствовал всеми кланами изменщиков.
 Ходили слухи, что заслуга эта, коль слово сие приемлемо для бесчестного деяния, вовсе и не лорда-подкаблучника, но гулящей бабенки евойной. Погутаривали, что Диамантша (ведьма, чисто ведьма) снюхалась с Черным демоном Локи. Впрочем, похоже что не этим годом завели приятельство, но много ранее, в неких краях, за оковидом людским невидимым, спутались двое чародеев. Что с издавна повязаны одной веревочкой, бесами сплетенной, и уже много невинных душ загубить успели, прежде чем добрались до несчастного Нодда. Только в каких таких незнаных землях, да и в землях ли вообще, может и в потусветных пучинах сумрачных, обитали злодеи, каких людей или нелюдей жизни лишали, никто не знал. От того болтали разное, часом вовсе несообразное несли, за что порою изрядно получали по мордасам.
 А доподлинно известно – леди Диамант (не к ночи будь помянута) дружбу с Черным водит крепкую, с ним винишко попивает, на крови колдует. И удивительного в том нет ничего. Известно – рыбак рыбака издали замечает, а ворон ворону в глаз клювом не тыкнет. Удивляла, разве, звериная лютость да безудержно ненасытная похоть суки подколодной.
 Боялись ее поболи Черного Локи.
 Убегая от лиходейкой душегубицы, приходили к Сигмонду, горожане и поселяне. Ободранные, оголодавшие, дрожащие, со страхом в глазах. Их надо было насытить, ободрить, поставить в строй.
 Искали защиты, стекались со всех концов разоренной земли, уцелевшие после разгрома замков кланщики и псы войны. Прибредали израненные, в окровавленных повязках, группками и поодиночке, кто с оружием, кто без. Их надлежало излечить, вооружить, вернуть в строй.
 Приходили те, кто желал сразиться с врагом, гордые духом люди. Злые и беспощадные опытные рубаки, потерявшие все кроме меча и чести. Им надо было показать место в строю.
 Всех надлежало разместить, накормить, подлечить, к делу приставить. Словом забот навалилось невпроворот. Днем и ночью работали кузницы, столярные мастерские и все те, кто мог производить вооружения. Из прибывающих отбирались сведущие мастера, подмастерья, сельские кузнецы, молотобойцы, люди хоть чуточку с ремеслом знакомые. Приставлялись к работам крепкие да смышленые поселянские парни, котоые кувалдой по стальной полосе попадали. Иные, что промахивались, те меха кузнечного горна раздували.
 Укреплялись стены, благо поселяне люди рукастые. К труду привычные, мастеровитые. Им и кладку класть и плотничать не в диковинку. Ладно работалось.
 Звенели в близком лесу топоры, то зари до зари, не покладая рук трудились лесорубы. Сразу двух зайцев били. Во-первых оголяли местность, чтоб не где было спрятаться противнику, тайно к городу подобраться. Во-вторых нужда и в дровах и в бревнах имелась изрядная.
 Отобранные Гильдой девушки с зари до зари шерстили соседние леса, отыскивали лечебные грибы. Вместе с ними старцы выкапывали коренья, срывали листья и ягоды. Все это сушилось, вялилось, впрок готовились целительные мази и настойки.
 Дело грибное – тонкое, тут ох как легко промашку дать. Чуть что упустишь, не так перемешаешь, чего недодашь или лишнюю щепотку сверх меры пересыплешь и не выйдет целительного средства. Пол беды, коли одна непотребная бесполезность на выброс, а, не ровен час, и вовсе ядовитое зелье сварится. Тут мастерство требуется, учеба трудная, опыт немалый, который только у высокородных имеется. Секреты из рода в род передаются, от бабки к матери, от матери к дочки, так с испокон веку повелось. Да и то, не всякая дщерь лордова своей родительнице усердно внимала, прилежно советам следовала. И не всякая наставница для науки розог не жалела, руку утрудить не боялась.
 От того сама сенешалевна, даром что молода, почтенным матронам суровые испытания учиняла. Спрашивала строго, нелицеприятно. После по местам всех расставила. Кому зелье варить, кому в ступе толочь, кому над сборщицами начальствовать, а кого и вовсе изгоняла.
 Напутствовала: «Нету с тебя здесь проку. Уноси-ка, ты, толстомясая, свое гузно вон с глаз мох, дражайшему супругу порты чинить. Коли, ясно, иголку в руках удержишь. А нет, тогда на мужнины оплеухи не ропщи и не мне рыдай. Все одно тебя, ленивицу, слушать не стану».
 Приговор исполняла неукоснительно. Должно быть и находились недовольные, да не роптали, перечить названной сестре короля не осмеливались. Хоть кому и обидно было, все ж в душе понимали – справедлива хозяйка Гильдгарда и умела. Ох, как умела! А что строга, что придирчива, то по делу. Не о себе, не о своей гордыне радеет – о болезных да язвленных печалуется. Тех и нынче в городе полным полно, а вскорости многократно должно прибавится. Так уж коли приставила к простеньким, но тяжелым работам, то пеняй на себя. На свою леность младенческую, на нерасторопность, на неумелость.
 Поселянские дочки к лечебным грибам не допускались, собирали прочие съедобные. В том многой хитрости нету, всякая девка ядреный боровик от худосочного мухомора сызмальства отличает. Впрочем и мухоморам, муходавам с мухотравами применение находилось, их резали, свежими в город отправляли. Ведь, по скученности народу разводится летающей и ползающей пакости неисчислимо. Одно от нее средство лесное спасает, детвора усердно пятнистые шапочки крошила, травила кровососов.
 Годные же в пищу, и ценные, вкусные и те, какими в тучное лето даже самый худосильный смерд побрезговал бы, и чистые и червивые, все шли в дело. Их тотчас нанизывали на бечевки, развешивались у костров. Так сохнет быстрее, горячее червяк не ест. Готовились к голоду долгой осады. Вовсе бестолковые отроковицы рвали сфагн-траву [10] .
 Сигмонд в женские дела не вмешивался, но мешки заприметил, заготовки похвалил, окрестив «бактерицидной эрзац ватой». Витязь и есть витязь, не может чего чудного не сморозить.
 Вскорости все ближайшие окрестности были вычищены полностью. Основали дальние лесные станы. Скрипели вереницы телег, по утру порожние, вечерней зорей возвращались в город гружеными.
 Словом, всем работа находилась, все при деле. Даже изгнанные из грибной кухни праздно не сидели и им сенешалевна занятия подыскала. Гильда сама трудов не чуралась и другим на безделье соизволения не давала. Спрашивала строго. Для порядку пришлось с десяток бездельниц прилюдно высечь. Простолюдинок начальницы уму-разуму примерно учили. Высокородную же дщерь Хормстенхольдскую, что уповала за родительским титулом укрыться, от работы отлынивать, сенешалевна собачьим арапником, из бычьего хобота изготовленного, собственноручто исхлестала. Приговаривала: «За битого двух небитых дают, за битого двух небитых дают». Драла ленивицу немилосердно.
 Экзекуции изрядно резвости добавляли.
 Но не одна у Гильды забота.
 – Спекуляции, как в блокадном Ленинграде, не допущу. – Объявил Сигмонд.
 Гильда привычно пожала плечами – нешто, мол, по-людски сказать нельзя. А мысля то дельная, разумен витязь, спору нет. Взаправду, негоже так, чтоб кому война, а кому кормушка родна. Тотчас приняла к исполнению. Железной хозяйской рукой навела порядок. Без исключения у всех – и у горожан и у беженцев, у лордов и монахов все съедобное изымалось, свозилось на городские склады. У самих складов поставлена надежная охрана. – Ежели кто сунется, рубить-колоть без разбору! – Напутствовала леди сторожей. – Иначе, пеняйте на себя. Как свиней на крюках развешу и свиньям же скормлю.
 После такого инструктажа, вратари-часовые караулили бессонно, зорко.
 Пару раз силились случайные проходимцы разжиться за счет стратигических резервов, да не сложилось. Попытки хищений стража решительно пресекла, воров отловила, на скорый суд доставила. По гильдиному приказу повесили воров на стенах городского пакгауза. С целью назидательной, привентивной – что б другим корыстолюбцам не повадно стало на общественное добро зариться.
 – А чего ты их ракам не скормила? – Гильда все еще не всякий раз понимала – шутит ее витязь или серьезен.
 – Ракам нынче бе того сыто живется. Обождут пока протухнут. Им мясо с душком по душе.
 Однако, поразмыслив, приказала висельникам запхать в пасти по этому самому раку.
 Боле посягательств на державные харчи не наблюдалось, воцарилось законопослушание.


* * *

 – По дороге войско идет. Большое, с обозами. Кажись наши.
 – Раз наши, то пойдем встречать.
 – Да вот, – вестовой смущенно потирал затылок, – чудные какие-то, в рясах, в черных. Вроде никак монахи.
 Ну, монахи, то монахи, раз уж пришли, то отворот поворот гостям показать не годится. Сигмонд вышел навстречу прибывающим. С большим удивлением смотрел, как вступают в город ладные колонны долгополых воителей. Это первосвятейший друид Ингельдот привел полным составом монастырскую братию Кролико-Предтечинской обители.
 В черных сутанах, с короткими мечами на боках, воины на плечах несли копья с длинными узкими трехгранными наконечниками, отчетливо напомнившими Стиллу старинный русский штык, запрещенный еще Гаагской конференцией забытого года. В впереди воинства шагали меченосцы с обнаженными клинками, сопровождали, несомое развернутым, знамя. На мерно колышущемся лазоревом полотнище было видно изображение серебряного Зверя-Кролика с алой морковкой в зубах. Навершие древка украшала полосатая черно-оранжевая лента.
 С командирами во главе отрядов, стройные шеренги печатали чеканный шаг. Голосистый запевающий лихо затягивал:



   Мы Кролика-Предтечи войско и про нас
   Речистые былинщики ведут рассказ.
   Марширующие шеренги подхватывали:
   Веди Приходько нас смелее в бой
   Труба поет, для нас с тобой.



 И тут, к своему изумлению, узнал Сигмонд в идущей впереди знамени огромной фигуре, самого, да, да, в этом не было сомнения, самого Ангела Небесного, сиречь полковника Приходьку.
 Полковник тоже узнал Сигмонда, не сбиваясь с шага, чуть поворотил голову назад в сторону своего войска и взял под козырек.
 – Полк! Слушай мою команду! Равнение на ле-ву! Строевым шаго-ом-арш!
 Полк жахнул строевым. Бойцы старательно тянули носок.
 Оторопелый Сигмонд и себе выправился, подтянулся, приложил ладонь к шлему.
 – Здравствуйте товарищи монахи!
 – Здрав-жела-вит-небес-крол! – Гаркнули в ответ колонны.
 – Благодарю за службу!
 – Ура-а-а! Ура-а-а! Ура-а-а! – Раскатисто прокатилось по рядам.
 Сигмонд потянулся за папироской. Гильда удивленно заметила как дрожат пальцы витязя, вынимающие табачную палочку. Потом поняла, что тот просто давится от еле сдерживаемого смеха. Вот это было непонятно, самой Гильде все очень понравилось. Чуден, все-таки, лорд Сигмонд. Никак его понять нельзя.
 Вечером того же дня леди Гильда и лорд Сигмонд устроили торжественный прием в честь новоприбывшего войска. За круглый стол чинно рассаживались приглашенные – сам Ангел Небесный, первосвятейший друид Ингельдот-Кроликоносец, иерарх пророкам равночинный со вдовицею, трое первозванных, а ныне батяней-комбатов и начштаба, ранее служивший монастырским летописцем.
 Из рассказов гостей стало ясно, что длиннополые не только для парадов годились, но и отличились во многих боях.
 По военному времени бразды правления лесной обители перешли в профессиональные руки полковника Приходьки. Его стараниями монастырь был преобразован в укрепрайон, а из числа его обитателей сформирован Кролика-Предтечи 1-й Скито-Монашеский пехотный полк, которому в дальнейшем за победу у Алинтонского моста присвоено было звание гвардейского.
 Довелось монахам первыми столкнуться с толпами дикарей лесных кланов. Загодя возведенные стены не позволили диким ордам прорваться в монастырские пределы, но все посевы и сельскохозяйственные дальние постройки были уничтожены. Одна за другой накатывались три волны, три эшелона – поправил полковник Ангел, захватчиков, но все разбивались о монастырские укрепления и стойкость защитников. Огромными толпами штурмовали дикари каменные стены, но меткие залпы из луков и острые копья ингельдотовцев, язвивших страшными, незаживающими ранами, наносили огромный урон лесным кланам. А отважные контратаки завершали окончательный разгром неприятеля. С криком и визгом разбегались голозадые по окрестным лесам, оставляя поле боя за доблестными монахами.
 Продержаться против необученных толп варваров можно было годами, да убоялся Ингельдот приближающихся тамплиеров. Особо страшили угрозы жестокосердного Великого Магистра. Клялся тот повесить Свинячьего Лыча за ноги на сохлой осине. Не решаясь в одиночку противиться фанатичным приверженцам левоположения, решился первосвятейший покинуть обитель, искать защиты у Сигмонда. Да и где монахам храма Кролика – Предтечи ее искать, как не у самого витязя Небесного Кролика.
 Нелегкая была дорога. По пятам крались лесные кланы. Отходили в постоянных арьергардных боях. Приходилось спешить – путь к Сигмонду в любой момент могли преградить наступающие храмовники. Так и вышло. У Алинтонского моста уже ждал их передовой отряд туркополов. Занял оборону, рассчитывал не пропустить Ингельдотовцев до подхода своих главных сил. Поджимаемое напирающими сзади дикарями кинулись монашеское войско на приступ, но было встречено прицельным огнем и мечами хорошо обученного войска. Откатилось назад, снова пошло штурмовать предмостное укрепление. Тамплиеры умело отражали нападение, бились упорно, яростно, начали побеждать. Панически отступали ингельдотовцы и близок был их разгром, но тут вперед выбежал полковник Приходько, выхватил хоругвь из дрожащих рук растерянного знаменосца и с криком "Двум смертям не бывать, а одной не миновать! Вперед blya, slowyane! Ура!" пошел в атаку. Так, со стягом в руках, первым пробился на мост, увлекая за собой воодушевленных иноков. В кровавом побоище узости каменных пролетов бойцы 1-го Скито-Монашеского поголовно вырезали тамплиеров, вышли на прямую дорогу к Сигмондовой цитадели.
 Приход их был кстати. Ведь хозяйственная вдовица, собираясь в отступ, эвакуацию – опять поправил полковник Приходько, запасла солонину бочками, муку мешками, козьи шкуры тюками. Не позабыла грибы сушеные, копченые колбасы и винишку место нашлось. Загрузила полные подводы провианта, да еще привезла откормленную птицу, пригнала стада скотины.
 Когда вдовствующая подруга радела о пропитании, Ангел Небесный о войсковом обозе, Ингельдота тревожили материи рода иного. Разумел первосвятейший друид, пророкам равночинный Ингельдот-Кроликоносец, что без этого самого, расчудесного Зверя-Кролика, не будет ни друидства, ни персвятейшества, ни равночиния пророческого, а вынырнет из мусорного закаморка. мурло Свинячьего Лыча. Из грязи вышли, в грязь плюхнемся. Слова хорошие, мудрые, но на свою особу примерять оные сентенции не желалось. Ох как не хотелось прежних колотушек, голодухи да круглоденных попреков!
 Иллюзорными надеждами напрасно себя не тешил. Уверенно полагал: случись беда – первозванные первыми скрысятся, первыми покинут, вдобавок все грехи на него, несчастного страстотерпца, спишут, глазом не моргнут. Да, пожалуй, и вдовица, к жирным щам привыкнув, пустую похлебку хлебать не станет, паче с нищим монахом делиться. Все отберет, все выморочит, изгонит прочь, благо если соизволит рваной рясой бренные члены укутать. Мыслил такое Ингельдот небезосновательно – сам точно таким макаром и поступил со своим игуменом. С какого резона от ближних ждать особого благодушия, скажите на милость?.
 Куда сирому податься? Хребет надрывать – к тому душа не лежит. Побираться да попрошайничать милостивейшего Бугха ради, или на свадьбах псалмы распевать – боронь судьбинушка! Всякий Ингельдота признает, начтет издеваться, насмешничать, больно морду бить. Едино остается закануриться в скит чащобный, забиться в нору, затаиться в глуши. От людских глаз укрыться вековой дубравой да частым ельником. Горевать у старого корыта от которого так славно сплясалось когда-то.
 Нетушки! Тому не бывать.
 Пришлось Ингельдоту рукава закатить, припомнить мастеровые навыки. Как потемнело, затворил на засов двери храма, строго наказал не тревожить, мол перед опасностями пути требуется особое моление. Взаправду, только тригон наложил, да и принялся мастерить. Пилил, строгал, молотком стучал, пот утирал. Под утро сколотил таки короб. Довольный, позавтракал и на боковую. Ящик же, ковчегом прозванный, велел стеречь неусыпно, но близко к оному не подступаться.
 За погрузкой лично следил, всю дорогу глаз не спускал.
 Везли ковчег, в особом крытом фургоне, рядом с личными повозками Первосвятейшего и вдовицы. Под надежной охраной, рядом всегда один из первозванных скачет. Братия гадала – что там? Может быть золото, может быть и алмазы да другие каменья самоцветные. Ингельдот эти слухи не опровергал, втайне поддерживал. Ведь везлось в заветном сундуке сокровище подороже золота, поценнее бриллиантов – сам волшебный Зверь-Кролик.
 Ингельдот по три раза на дню фургон навещал, собственноручно кормил грызуна морковкой, в миску водички подливал, менял подстилку. В заботе и уходе благополучно перенес зверь дорогу, поселился в Гильдгардском храме. А там, в подполье центрального нефа, все к приему ушастого готово было. Еще при закладке здания снизошло на Ингельдота озарение, или, как говаривал полковник Приходько, жопа прочуяла – предусмотрел расположить под алтарем механизм хитрый, Сигмондом сконструированный. Так, на всякий случай. Вот случай и случился, подоспело времечко.
 Размещение новоприбывших проблем не составило – расквартировались на церковной земле.
 Ведь получив дозволение, принялась ингельдотова братия строиться основательно. Возвели собор, мало чем лесной храмине уступающий, но того домовитой вдовице не довлело. Основали рядом с церковью монастырь, при нем, ясное дело, мастерские. Не терпела хозяйственная баба праздности, когда здоровые мужики свою леность набожностью прикрывают. Хоть и не знакома с этическими достижениями индустриальных обществ, но сама сформулировала категорическую максиму: кто не работает – тот не жрет, что, впрочем равносильно другому изречению: «в поте лица твоего будешь есть хлеб».
 Потому приходилось монахам потеть. Всенощные выстаивать редко, больше за верстаками горбатиться. Не свечки держать, а более полезные вещи – молотки, там, зубила и прочий инструмент. Даже дедов древних, слабосильных, калечных да незрячих приставила на маслобойню. Пусть не бездельно на паперти порты протирают, а сидят с пользой, в горшках сметану взбалтывают, тук производят. Деды тихомолком прижимистую бабу кляли. Бурчали шепеляво: проклята земля за тебя, изверг сиськатый, со скорбию питаемся все дни жизни своей. Прах мы и в прахом иссыпимся, из навоза вырыты, навозом и обернемся. Суета сует и под луной зловоние нужников отхожих.
 Бубнили, гугнявили, но ежеденный урок справно выполняли.
 Трудолюбию приличные основания имелись.
 По крестьянской закваске, разумела вдовица, что с голодной свиньи визгу много, сала мало.
 За дырку от бублика, скупой стократно мошну трясет. Потому монахам плоть смирять отнюдь не предписывалось, наоборот, харчили долгополых плотно. Щи наваристы, каша со шкварками, к обеду шкалик непременный.
 Вороватых поваров не держала вдовица.
 Сыскался как-то один. Мошенник, расхититель. Мироед позорный.
 На недовесе изловлен, судим и к суровой укоризне вердиктирован.
 Обделенные корыстным кашеваром чернецы, истово молотили дубинами задницу, неправедными трудами раскормленную.
 С той поры хозяйственных преступлений на кухне пресеклись.
 Сыто жила братия. Только говоренное о щах да каше единственно черных монахов, послушников, иных незаметных, которые в подсобниках хаживали, касаемо.
 Мастера, же, не в пример прочим, столовались отдельно. Вино из бочек особых, мясо козлят молочных, каплунчики на вертелах жареные, колбасы кровяные прямо со сковороды накаленной подаются, ушица на бульоне курином вскипает. Пиво черпалось без спросу. По утрецу квасок согласно вечернему отдыху. Братьям-мастерам и кельи особые. Скорее – нумера одноместные, но с лежанками просторными, на две персоны сколоченными.
 Персоны бесхлопотно изыскивались.
 Понимала вдовица еще одну поселянскую мудрость: от хозяйского взгляда свинья жирнеет. От того присматривала за всем бдительно. Колотушек не жалела, любимчиками не обзаводилась, наушничество поощряла, но доносчиков, буде проштрафятся, секла наравне с прочими.
 Как водится при монастыре и странноприимный дом обустроили. Посетив гостиницу, Сигмонд увиденным остался доволен, посмеивался – вот, монахи, бессеребряники, а пятизвездочный отель отгрохали.
 Действительно имелись в трактире и общие комнаты, где на нарах вольготно размещалось по несколько десяток человек. Это для люда непритязательного в достатке недостаточном. Для зажиточных приезжих покои приличные, с добротными кроватями, чистым бельем, тазиком рукомойным и ночной вазой. Перины, хоть не пуховые, зато без клопов. Имелись и апартаменты о нескольких комнатах. Ложи под балдахинами, мебель резная, дорогая посуда и бесплатная опохмелка. В нижнем этаже размещался, как Сигмонд обозвал, пищеблок. Трапезная, в которой разные сволочи утробы трамбуют и ресторация для клиентов положительно состоятельных.
 Злые языки сплетнично судачили, мол в зашторенных кабинетах, гурманов-толстосумов потчевали не только соловьиными птенчиками, запеченными в верблюжьих сливках козлиными яйцами, и элем из слез крокодила, но подавались и десертные блюда рода особого. Как то: пьяные монашки в лесбийских нежностях, девственные отроковицы, кудрявые вьюноши, романки с бубенцами на персях, гораздо выплясывающие на ентом самом причендале. Злословили о некоем виртуозе, исполнявшем королевский гимн гимновым отверстием. Триндели о фокуснице, промеж ног прятавшей спелое яблоко. Трезвонили и про, специально из байских краев завезенную, чету дрессированных ишаков.
 Разное, ох, разное мололи пустобрехи. Впрочем как было на правду, простолюдинам во век не дознаться.
 Гурманы толстосумные помалкивали, а злопыхатели, по скудности кошелей, к заветным таинствам допуска не имели, от того, веры ихним россказням – на самом донышке.
 Сигмонд в ресторации не околачивался, в кабинетах не ужинал, залихватские гулянки с пердежом и выпяндрежом игнорировал.
 Увещевал возмущенную Гильду: наше дело сторона. Моральный облик служителей культа в государственном присмотре не нуждается. В кабаках у торговой пристани служанки не только пиво клиентам разносят. Если простыни штопают, значит своими ягодицами их и протирают. Словом – полицию нравов заводить не намерен и “make lav, not war”! Гип, гип, ура! От саксофона до ножа один шаг, но мы его не пройдем. Да и саксофоны еще не придуманы. Негров у нас маловато, понимаешь ли.
 Гильда не все понимала, особенно касаемо саксофонов. Но в словоблудии витязя резон прочувствовала.
 Кривилась. Не по душе ей свальногрешная коммерция. Но хозяйская рачительность возобладала.
 – Тогда, нечего гулящим девкам бесполезно жировать. Надобно всех на оброк поставить. В казне лишняя деньга сгодится. Опять таки – детские приюты содержать надобно.
 На том и порешили.
 Но был этот разговор прошлым мирным летом. Нынче, же, ингельдотово хозяйство работало в режиме военного времени. Мастерские производили оборонную продукцию, в трапезной столовались войска народного ополчения. В монастырских кельях расквартировался 1-и Скито-Монашеский, а гостиница приютила многие семьи беженцев.


* * *

 Сигмонд тревожился. Много стеклось под его знамена людей, да не хватало благородного лорда Стока, пэра Короны, кузена покойного короля Сагана. Мал лордовский замок Перстень. Даже не перстень, а так, перстенек, колечко малое. И дружина, хоть храбра, хоть умела, да числом не вышла. Не выдержать осады вражьей орды.
 Зря тревожился витязь. Прибыл и Сток с кланщиками, с обозом. Да не испуганным беженцем приплелся – достойно ехал Гильдгардскими воротами во славе победной. Оруженосец гордо вез развернутый штандарт и волынки празднично гудели. Дружинники лицами сияют, пятки копейные в стремена упирают, остриями к верху держат. На тех остриях мертвые головы басурманские насажены, незрячие зенки таращат, изломанные зубы скалят. Позади всех худосочная коза бредет. К кургузому скотскому хвосту привязан тамплиерский Beauseant. Кичливый вчера, нынче волочится в пыли дорожной. Под хохот встречающих, сыпятся на него козьи катышки.
 Такое вышло дело.
 Не довелось пэру Короны поддержать кузена в роковой битве. Запоздал королевский гонец, и только выступила в поход Сагановская дружина, как пришло худое известие.
 Опечалился лорд, но и в горе размыслил здраво. Сражаться за Перстень – дело гиблое, слабо родовое гнездо, только зря мужей положить, оставить жен на глумление, а замку все одно сгореть выходит.
 Как водится справили панихиду. На тризну пару кабанчиков закололи (с собой всего не забрать, не оставлять же храмовникам), боченок пенной откушали (не достанется бафометовым прихвостням), погоревали, всплакнули. С утра принялись за дело.
 Деловито, без суеты собрались люди– и кланщики и поселяне, чады и домочадцы. Много барахлишка с собой не брали, только что для похода и рати в надобности станет. Помолились перед дорогой, да и в путь. Направились к Гильдгарду.
 Уже бы и были в твердыне Сигмондовой, только не по душе пэру Стоку за каменными стенами робко отсиживаться. По пути случилось проведать о передовом отряде тамплиерском, что в пол сотни верст лагерем стоит, отдыхает.
 Взыграло ретивое сердце высокородного лорда. Кровь погубленного родича звала к отмщению.
 Крепко задумался многоопытный пэр Сток. На рожон разве только дурной медведь прет. Воеводе такое не годится. Зря смерть принимать – дело дурное. Храмовничья то ватага сам-треть численнее будет. И бойцы не из последних, в чистом поле грудь о грудь не устоять кланщикам. Тут требуется хитрость, быстрота и напор нежданный.
 Вот стоят тамплиеры. Здесь дорога, там речка, перед ней лужок, вокруг лес. Бивакируются на бережке нетревожно, с похода подустали, от легких побед обнахалились – ноддовцев в грош не ставят, беды не ждут. Жрут, пьют, дрыхнут. Доспехи, ясное дело, сбросили, оружие в стороне валяется. Луки, чтоб не сырели, в шкуры замотаны, в телегах сложены, дерюгами прикрыты. Тетивы спущены, стрелы отдельно упакованы. Быстро к бою не изготовятся. Кольчужную то рубаху натянуть – не порты подтянуть. Скоро не управятся, к сече не изготовятся. Вот тут их и брать надо.
 Отвели обозец в лес, от чужих глаз надежно укрыли, да и поскакали бить супостата.
 Как Сток помышлял, так и вышло. Без боязни раскинули бивуак тамплиеры. Тыном не огородили, дозорных выставили раз два и обчелся. Да и те не службу несли – повинность отбывали. Сняли их быстро, бесшумно. Не мешкая собрались у кромки леса, и конным строем ринулись в бой.
 С гамом, криком, стрельбой лучной. И не разобрать тамплиерам – малое на них прет войско, великое ли. Рыцари растерялись – то ли в латы облачаться, то ли отряды строить. Братья сержанты в разнобой орут, да и команд за шумом не разобрать. Заметались туркополы кто куда, тут то на них и налетели кланщики, давай мечами рубить, пиками колоть. Кого на берегу не положили, тех в реку загнали, там и перестреляли, словно гусей линялых. Почти без урону к своим возам возвратились. А там и в Гильдгард дорога прямая.
 По случаю прибытия пэра Короны, скрипя сердцем, но пришлось Сигмонду, отложить все свои дела, устроить праздничный пир. На том, дотошно блюдя обычаи, твердо Гильда настаивала. Такого рода вопросы Стилл однозначно относил к компетенции сенешалевны и всегда безоговорочно исполнял. Правда приговаривал: – Средневековье-с, феодализм-с.
 По военному времени, Сигмонд называл его «осадным положением», продукты экономили. В этом уже витязь был непреклонен, а скуповатая Гильда не очень то и упорствовала. От того стол отнюдь не ломился от закуси (так Ангел Небесный называл любые яства, и правоверные ноддовцы мудреное слово переняли), зато вина наливалось досыта. Приглашенные тому, или не подавали вида, или вправду не огорчались.
 Вестимо дело, разговоры шли о славной победе.
 Изрядно набравшись, слово взял Ангел Небесный, полковник Виктор Петрович Приходько, командир 1-го гвардейского Кролика-Предтечи Скито-Монашеского пехотного полка.
 – Доложу вам, что проведенная командиром Стоком операция являет собой образец тактического мастерства. Своевременно полученная развединформация, обработка, оценка сил и средств. Исходя из сложившийся обстановки, своевременно принято решение и доведено приказом до всего личного состава. Стремительный, потому незамеченный противником, марш-бросок. Скрытое сосредоточение сил на рубеже атаки, и последующее за ним массированное, неожиданное наступление, проведенное в один эшелон, концентрирующий всю имеющуюся в распоряжении командования ударную мощь. Враг деморализован и лишен возможности организовать правильную оборону. В результате победа и полное уничтожение живой силы, изначально численно превосходящего противника.
 Приходько хлебнул вина. За исключением витязя Небесного Кролика, лорда Сигмонда, инструктор-сержанта спецназа Стилла Иг. Мондуэла, никто из присутствующих оратора толком не понимал. Паче, что за неимением в древневаряжском многих армейских терминов, бравый полковник частенько переходил на русский. Но не перебивали, мало того – с благовонием внимали неземной мудрости Ангела живаго.
 Леди Гильда тоже мало что из услышанного уразумела. Но священный трепет не испытывала, уже вдоволь от своего витязя бессмыслиц наслушалась. Сейчас, изобразив гостю должное уважение, про себя бранилась: – вот нелегкая сила. Только Сигмонд более-менее по человечески начал изъясняться, тут на мою голову, этого бугая косноязычного прислало. Как вдвоем соберутся, хоть из замка вон беги. Такую околесицу долдонят – уши вянут. Или пухнут?
 Сии размышления дочери сенешаля прервал рев густого баса.
 – Так вот, продолжаю. – Полковник входил в раж. – Данная битва, и это бесспорно, стратегического значения иметь не может. Но… – спикер многозначительно потряс возъятым перстом, – моральное значение ее огромно. Наши войска смогли убедиться – фашистов (Приходько еще не полностью оправился от перенесенного потрясения и частенько заговаривался) бить можно и нужно!
 Еще шумно отхлебнув, встал во весь рост, уперся пудовыми кулачищами об стол. Дубовая столешница скрипела. Уверенно и строго оглядел зал.
 – Братья и сестры! Наше дело правое! Победа будет за нами! Под руководством родной…
 Осознав, что окончательно зарапортовался, Виктор Петрович на полуслове речь прервал, опустился на лавку.
 Слушатели, конфуза не заметив, гремели чарками, кричали здравицы, стучали кулаками по столу.
 Довольный произведенным эффектом Ангел Небесный залпом осушил вместительную братину, что и полдюжины псов войны вместе не осилят, вальяжно бороду огладил. Повел богатырскими плечами. Обернулся к Сигмонду.
 – А что, товарищ-сударь главкомверх? Подвиг увековечения достоин. Надо бы нашему герою почетное звание присвоить.
 – Бесспорно, полковник, только здесь это не в моде. – Улыбался в ответ Сигмонд.
 – Не беда. Заведем новые правила. – И обращаясь к лорду Стоку спросил: – А как река эта называется.
 – Козловодой ее люди называют. Коз там по берегам хорошо пасти – трава сочная, густая, а что жесткая, то не беда, тварь рогатая и ветки за милую душу жует.
 – Да… Не подходит. – Виктор Петрович на минуту задумался. Нашел альтернативу.
 – А лес, как называется?
 Лорд не знал, так ответил. – Лес как лес. Зачем ему имя.
 В разговор вмешался предводитель Стоковского клана.
 – Если высокородные господа позволят ответить, то расскажу. Случилась как-то в тех местах одна история. Охальная такая. Вы уж, леди Гильда, простите великодушно, только с той поры глупые мужики тамошние и нарекли рощу «Шлюхин зад».
 – Ну, ты и ну! Во, зараза! – Виктор Петрович с огорченным недоумением повертел головой. Было уже приложился к свеженалитой братине, как его озарила очередная идея.
 – Там ведь, кажется, дорога проходит. Она как называется?
 Лорд Сток пожал плечами. – Дорога малоезженая, все больше козопасы по ней стада гоняют. Кто их знает, обзывают ее как-то, или нет.
 – А ты, боец, что скажешь? Знаешь, или нет?
 Оказалось предводитель клана знал. Под тяжелым взглядом Ангела Небесного нервически елозил по лавке. Давешнее высказывание допытчика о «заразе» принял на счет проявленного невежества. Теперь не хотелось брякнуть лишнего, но вопрос всенепременно требовал ответа.
 – Ну, это. Как вам, высокородные сеньоры ведомо, места у реки глухие, все больше козьи выпасы. Вот со всей округи мухи туда и слетаются. Видимо не видимо этой твари мерзкой. Вот козопасы, а народ они темный, грубый, и зовут свою тропу… Э-э-э…
 Не решался предводитель клана говорить дальше, перед высокочтимым собранием свои седины позорить. Чесал затылок, по сторонам озирался, словно поддержки вымаливая.
 Поддержка обнаружилась.
 – А! – Хохотнул лорд Сток. – Точно, припомнил. – И сам замялся, подходящие слова подыскивая. – Так, вот. Зовут ее, скажем так, «Мушиный помет».
 – Ах, чтоб тебя! – От огорчительного невезения полковник Приходько побагровел. Ради душевного облегчения зло и крупно плюнул, буркнул одну-другую русскую фразу, приложился к чаре.
 –  И страна дурацкая, и названия дурацкие . – Бубнил зло.
 Сигмонд от души хохотал. Гильда занервничала.
 – Витязюшко, ты уж не того ли, не переутомился от трудов нелегких? Может тебя отваром гриба-мозговправцем попотчевать? Я мигом заварю.
 – Не надо мне твоих психотропных травок. Просто, откуда мы с Виктором Петровичем родом, военачальнику, в честь одержанной победы, присваивается почетное имя, или, скажем, прозвище по названию места битвы. Вот допустим, к примеру, побил кто-то кого-то на речке Неве, вот и будут его звать Невским.
 – А, уяснила. – Захихикала Гильда. – Это значит, мы лорда Стока должны наименовать Мухоср…
 – Да тише, ты. – Сигмонд прижал палец к губам подруги. – Слово не воробей, вылетит – не поймаешь. Прилипнет имечко, так не отмоется. Удружим нашему товарищу, во век не простит.
 – Это точно. – Согласилась сенешалевна. Но успокоиться не могла. Звонко хохотала, хлопала себя ладошкой по коленке.


* * *

 Прибывало людей, прибывало хлопот.
 Приезд Виктора Петровича пришелся как нельзя кстати. Бравый полковник зело полезен советами дельными оказался, ибо с малых кадетских ногтей изрядно поднаторел в ратном деле. Зубрил не одни уставы с наставлениями да на строевом плацу носок тянул. Изрядно усердствовал в постижении успехов великих полководцев всех времен и народов. Прилежно штудировал и «Галльские войны» и «О глубине походных колонн», овладевал секретом устройства хеттских полков и отрядов Ричарда Плантагенета. Среди юнкеров почитался докой и наставники об успехах Вити Приходько нередко с похвалой отзывались.
 Мнением полковника Сигмонд дорожил, по разным вопросам обращаться не гнушался, частенько беседовал. Консультировался – как сам говорил.
 Но не только в том одном заслуга Виктора Петровича. Сам, своей волей, принялся полки формировать, рекрутов готовить. Так сказать – возглавил полевое обучение войск.
 Очень это Сигмонду пришлось на руку, ведь и без того забот невпроворот. А дело важное, крайне нужное. Так все дела сейчас и важные и нужные, везде поспеть надобно. Ангел же Небесный в монастыре проявил организаторские способности и учителем оказался отменным. Вот и карты ему в руки.
 Ведь проблем хватало.
 Гильдгардцы, те в ратном искусстве преуспели основательно. Еще заложив город, крепко распорядился Сигмонд, обязал из недорослей и здоровых мужчин, без разницы в чине и доходах, образовать дружины. Спору нет. Из столяра и камнетеса пес войны получится аховый. Что наемники, что дружинники лордовские к войне с малолетства готовится. Как о них сказано: «под трубами повиты, под шлемами взлелеяны, с конца копья вскормлены».С ними тягаться не трудно – самоубийственно.
 Да есть одна закавыка. Воины отменные, только мало-мало у какого лорда бойцов в достатке, чтоб правильную фалангу построить. Да и то, у кого и есть, те по разным гарнизонам крепостей и замков разбросаны, у каждого ратника своя служба, кланщики друг друга могут во век не увидеть.
 А копейный бой настоятельно требует чувство локтя. Сто людей, как один, должны шагать, разворачиваться, колоть. Да много чего надо уметь скопом делать.
 Вот тут-то, каменщики и плотники, благо живут рядышком, благо бок о бок работают, старательны, добросовестны и ладони мозолить не гнушаются, очень даже способными пехотинцами оказываются.
 Так, на гильдгардские дружины Сигмонд небезосновательно рассчитывал. Но много пришло народу, от роду оружия в руках не державшего.
 Их то и принял под свою опеку полковник Приходько.


* * *

 – Марсово поле. – С восхищенным удовлетворение проговорил Сигмонд, озирая ближние окрестности Гильдгарда.
 Сенешалевна привычно пожала плечами, мол, уразуметь твоих речений нам, сирым, не дано.
 Но картина впечатляла.
 На стене от ворот по правую руку во всю старались плотники, монтировали катапульты, заканчивали работу. По левую руку команды камнеметчиков усердно занимались возле установленных уже машин. На самом же поле кипела боевая учеба. Стройными шеренгами двигались Ингельдотовские монахи-воители. Слаженно маневрировало каре Волчьего клана, разыгрывало баталию с Гильдгардскими дружинами. Тяжело галопировали кирасиры тяжелой коронной кавалерии. Пешие и конные кланщики фехтовали друг с другом, полировали свое умение. Поодаль, чтоб случаем кого не задеть, стрелки во всю лупили по мишеням. Еще дальше били в цель полевые камнеметы. Почти под самыми стенами муштровались команды рекрутов. Составляли их бежавшие со всех сторон королевства поселяне, замковые челядцы, холопы, торговцы, прочий люд, до сей тревожной поры к рати отношения не имевший. Собралось их много, обучить предстояло быстро, надежды на них возлагались основательные. Вот к неопытным новобранцам и направились властители Гильдгарда.
 Перед ближайшей сотней, носившей второй номер, полковник Приходько краснел физиономией, что, впрочем, против него свидетельствовало не очень. Проводил полевые занятия по тактико-технической подготовке. Вид являл внушительно грозный
 Зычным, командирским голосом поучал ополченцев. Вещал громогласно и непонятно, а оттого, весьма убедительно.
 – Гвардеец в сортир идет как на парад, а тут вот, некоторые на строевом плацу стоят, словно обосрались. Раскорячились, будто между ног у них что-то большое и тяжелое. Гвардия, это вам не сиськи-масиськи! Гвардия это… это… – это гвардия! И пусть каждый себе прямо уяснит, на носу зарубит, енто дело узелком на память завяжет – лупить из лука за синий платочек, красную шапочку и шарф голубой, такого нам не надо. Нам это чуждо. Гвардеец теня тетиву должон думать о своей заднице, об отцах-командирах, об вере и отечестве. От того меткость стрельбы сугубо повышается.
 Прошелся перед строем. Вои, еще попахивающие навозом и свежескошенным сеном, пожирали глазами начальство. Млели от удостоенной чести. Еще бы, мыслилось бы им в своих деревнях вот так, на расстоянии вытянутой руки, лицезреть самого Ангела Небесного, внимать его мудрым наставлениям.
 – Что ты держишь? – Подошел Приходько к правофланговому.
 Здоровенный детина с молочным румянцем на сдобных, едва опушенных щеках хлопал белесыми ресницами. Полковник облапил древко, дернул. Без труда овладел копьем.
 – Ты, держишь боевое оружие, а не задницу соседки. Хранить его должон крепко. Это тебе не вилами дермо месить, это супротивника на рожон насаживать. И от того твоя жизнь и жизнь твоих товарищей зависеть будет. Выпускать оружие не имеешь права. Держать и не пущать, хоть вся нечистая сила на тебя пермя попрет, хоть силы небесные явятся, хоть ворона на башку нагадит. Уяснил? Да не «да», а «так точно». Бери и больше не бросай.
 Угрюмый мужичина в килте псов войны, окромя меча и ложки ничего с роду в руках не державший, неотступно следовал за полковником. Носил неудобопроизносимое имя Смургремфранкенберг, по коей причине, равно и сути натуры, прозывался Смурным Псом. Нынешний командир сотни и по совместительству старший инструктор по рукопашному бою, показал проштрафившемуся костлявый, словно кастет, кулак. – В другой раз зубы повышибаю.
 Новобранец, бельками лупал, башкой тряс. До белизны суставов сжимал древко копья. Зубы жалел. Ангела Небесного боготворил, Смурного Пса боялся до желудочных колик.
 По обоюдному согласию Сигмонда с Приходько, из псов войны не создавалась особая дружина. Наоборот, опытные вояки назначались десяцкими и сотенными командирами в формируемые полки ополченцев. Довольные нежданным повышением, наемники не за страх, а на совесть гоняли новобранцев, аки сидоровых коз. Польза оказывалась несомненная. Согласно рапортам Приходько, полевая выучка войск повышалась день ото дня.
 Наверное впервые за свое сладко-горькое житье, собрались псы войны под знамена не посулами щедро наливающего вербовщика, но понятиями чести. Впервые собрались на битву не ища казны, но ради святого дела. И впервые не считали их презренными изгоями, но первыми среди равных, уважаемыми за ратный опыт.
 Так вместе и учились. Ополченцы ратному строю, наемники – командирствовать.
 Гильда спервоначалу фыркала, затем не замечала служивых. После, нехотя, но с Сигмондом согласилась. И среди псов войны сыскивались люди достойные, надежные. В эту суровую годину зело ко двору пришедшиеся.
 Не только псы войны, полюбопытнее народец прибивался.
 Одного дня заявилась к Сигмонду делегация. Ох и хари! Один рябой, другой косой, у третьего шрам от виска до подбородка и уха нет. Куртки козьим мехом навыворот, сапоги в гязи, зато рубахи атласные, алые. На наборных поясах оружие дорогое, в бородах иголки еловые. Килты, в отличие от обычно пестрых, одноцветные. Черные, не видел еще таких Сигмонд, а вот рожи такие видел.
 Гильда аж опешила. – Вот принесла нелегкая! Сами на плаху просятся, во, чудеса!
 – Слышь, Гильда, это что, бандиты?
 – Они самые, орлики всенощные. Разбойный клан. Но нахальны… Спору нет. В таких килтах да нарядах тати на люди не появляются, только на своих сборищах тайных выпендриваются. Прикажешь, витязюшко, воров сразу под топор, или спервоначалу в застенках поспрошать?
 Витязь колебался. Гости его заинтриговали.
 Видимо старший из делегации земно поклонился. – Не вели, лорд-батюшка, казнить, вели слово молвить.
 – Молви.
 Как следовало из речи главаря, многие из антисоциального элемента не позарились посулам Локи, не признали в киллере собрата, под тамплиерами ходить не пожелали. Такие как Бурдинхерд в честной воровской компании завсегда числись беспредельщиками, а в нынешние смутные времена и вовсе ссучились. Кабы не завалил Шакальего Глаза благородный лорд Сигмонд, то свои бы и замочили. На воровской сходке дружно постановили: на время войны с преступной деятельностью завязать, стать под знамена витязя Небесного Кролика и всем козлам рога обломить. Вот и прислали парламентариев.
 – Наше дело, высокородный господин, – объяснял Сигмонду старый разбойник, – по старине обыденное. Идя на ночной тракт, мы честь по чести риск принимаем. Дело то какое – как кости выпадут. Осилим торговца – его костям в чащобе гнить. Он верх возьмет – нашу требуху волки сгложут. Случись страже попасться, то жди дыбы и петли. Только встречая смерть, воле небес не перечим, заветов не нарушаем. Тригон на грудь возложим, попу исповедуем грехи наши. А поддаться нечистым левоположенцам, горше колеса с четвертованием.
 Сигмонд огладил бороду. – Согласен. Хотите служить Родине, добро пожаловать. Прежних ваших делишек вспоминать не стану, но у себя в городе воровства, равно мародерства и прочих военных преступлений не допущу. Приказов слушаться, службу нести наравне со всеми.
 – Не извольте сумневаться, ваше высокородие. Землю грызть будем, но обета не забудем. – Поклонились разбойники и каждый на себя тригон пописанному наложил.
 – Есть возражения? Все согласны? – Обратился Сигмонд с соратникам. – Быть по сему! – Торжественно изрек.
 Разбойники благодарственно поклонились.
 – Мил человек – Обратился витязь к главарю. – А как тебя, атаман, звать-величать?
 Разбойник смущенно молчал. Разглядывал узоры плиточного пола.
 – Так, он же Чуткая Жопа. – Встрял один из посольских, который с оспинами.
 – Цыть, Корявый, пасть заткни! – Одернул атаман ретивого сподвижника. Корявый тотчас потупился, пасть заткнул
 Сигмонд это без внимания не оставил. Вольница – вольницей, а дисциплина и чинопочитание на должном уровне. Это обнадеживает, Из разбойников можно сформировать приличный полк.
 Атаман покривился, посчитал обязанным объясниться. – Вы, Ваши Милости, простите великодушно хама. В чащобе вырос, толком с людьми говорить непривычен. А прозвали меня так за…
 – За обостренное чувство опасности. – Улыбнулся Сигмонд. – Однако, коль Вы, как я понимаю, главенствуете среди э-э-э вольного люда, и будете в Гильдгарде воеводой, желательно бы назваться крестильным именем.
 Эх, давненько меня не кликали, как матушка, память ей вечная, младенца нарекла. Стал быть называюсь Нахтигалзиф [11] .
 – Во, блин горелый. – Ляпнул Виктор Петрович кулачищем по сальному боку Малыша. – Говорил:  и страна дурацкая, и имена глупые .
 Малыш поднял рыло, хрюкнул, соглашаясь.
 – От чего же? Наоборот вполне подходящее имечко. – Сигмонд, ради хозяйского престижа, смех подавлял.
 Нахтигалзиф, высказывание Ангела Небесного, поскольку произнес его Приходько по-русски, не постигнул. Но непостигнувши слов, внезапно уразумел, что сидящий перед ним барин, не какой ни будь высокородный лорд, не пэр Короны, не герцог и даже не помазанник благостивого Бугха, но сам Ангел Небесный, сошедший на несчастную землю Нодд. Ухватил своих непонятливых сотоварищей за шиворот, повалил на колени.
 Разбойники, павши ниц, набожно трепетали. Виктор Петрович со Стиллом хохотно млели. Гильда чего-то недопонимала. Позже, после витязевого разъяснения удивлялась и хихикала. Зиберовичу же, завлаб из ДНЦ данный феномен смог бы объяснить взаимодействием информационных полей конвергентных континуумов.
 – Ладно, договорились. – Сигмонд осерьезнел. – Приводите свои войска. Только без глупостей, у нас тут строго.
 – Как можно, Ваша Милость? Все чин-чинарем будет. Мы не какие-нибудь. Мы люди с понятиями.
 – Вот феномен. – Проворчал Мондуэл. – Что не бандит, а все с понятиями. Ну, ладно, видимо в сопряженных мирах имеются некоторые общие тенденции развития социумов. А теперь, не для протокола. В случае благоприятной развязки нынешнего конфликта, какова ваша дальнейшая жизненная позиция?
 – Воровать опосля войны станете? – Гильда, как обычно, выступала в роли толмача витязевых витиеватостей.
 – А то как же? – Загалдели разом. – Разбой, есть введение для вольного люда, не можем мы быть без него. С другой работой не знаемся, других тягот чураемся, другим трудам ненаучены. Так наши обычаи полагают, так с исстари повелось – кому купца трясти, кому закон блюсти. Не нами заведено, не нам порядки менять можно. На том и стоим.
 – Стойте. Поймаю, – повешу. – Пригрозила Гильда.
 – Воля Ваша. Только до той поры нам всем дожить еще надобно. Супостата скопом осилим, с изменщиками да веропродавцами поквитаемся, опосля промеж себе по ноддовски разберемся. Изловите, мы снисхождения не запросим. А коли ускользнем, на себя пеняйте. Одного зарекаемся и тригон целуем – в землях Вашей Высокородной Милости озоровать не станем.
 – Принимаю клятву. – Гильду такое соглашение вполне удовлетворяло. —
 – Значит заметано. – Подвел итог Сигмонд. – Договор утверждаем. Однако своеобразные у вас, господа грабители, моральные принципы. Ничем полезным заняться нельзя, а воевать можно. Не очень то логично, мне кажется.
 – Так за святое же дело. – С обидой ответил Нахтигалзиф. – Может в потусветьи зачтется. Дык, с другого боку, резня, она завсегда резня. Что под луной на лесной дороге, что в чистом поле при ясном солнышке. Как не верти – все смертоубийство выходит.
 – Ну и дела… – Качал Сигмонд головой, когда вошли в город разбойничьи ватаги. – Прям таки «черные корпуса», армия, видишь ли, Рокоссовского.
 – Не-а, скорее «Черная сотня». – Полковник Приходько приглядывался к буйным молодцам. Цыкнул зубом, головой мотнул. – Не-а – штрафные батальоны.
 Гильда, может в точности и не знала о штрафбатах, но нутрено глубинный смысл солидарно восприняла. Понимающе на Приходьку взглянула. Тот кивнул в ответ, бровь изогнув.
 Сигмонд заспинной пантомимы не заметил. Улыбнулся. – А что, «Черная сотня» вполне подходит. Утверждаем.
 Гильда с Приходькой плутовато ухмыльнулись, а вслух выразили полное и абсолютное согласие.
 Черная сотня по ноддовским обычаям держалась осторонь прочих кланов, но инструкторами разбойники служить согласились. Так и при второй сотне, где Ангел небесный проводил предметно-разъяснительную работу, состояло несколько мужиков в черных килтах.
 Заметив Сигмонда с Гильдой Виктор Петрович, перед хозяевами Гильдгарда, еще более раздулся, аж форма затрещала.
 – Полк, смирна-а-а! Равнение на лев-у-у-у!
 Привычно чеканя шаг двинулся на встречу витязю. В уставных метрах застыл, отдавая честь.
 – Товарищ-сударь верховный главнокомандующий, вверенные мне подразделения занимаются тактико-технической подготовкой, согласно утвержденным планам боевой подготовки. Учебные части ополчения отрабатывают удар копьем из положения стоя.
 – Вольно, вольно, полковник.
 Полковник скомандовал и сам чуточку расслабился.
 – Ну как наше пополнение?
 – Орлы. Общефизическая подготовка у новобранцев удовлетворительная, но специальная еще хромает. Салажня. Ничего, испражнят гражданский вареник и осолдатеют. Словом в плановые сроки уложимся.
 – Ладно, полковник, не буду отрывать Вас от дела. Только, помните, у нас вечером заседание подкомитета Совета Обороны, по вопросу камнеметных устройств. А до этого, неплохо бы нам произвести на стенах предварительную рекогносцировку. Выбрать позиции, предварительно определить сектора обстрела, чтоб мертвых зон было поменьше, да и о фланкирующем огне подумать. Ну и всякое другое, не мне Вас учить.


* * *

 Вот так готовился Гильдгард встретить супостата.




 Глава 5.
  Начала 



 «…и стоял по всему краю из-за наших грехов и несправедливости великий плач, а не радость. За умножение беззаконий наших привелись на нас поганые, не им Вседержители покровительствуя, но нас наказывая, чтобы мы воздержались от злых дел. Такими карами казнят нас небеса – нашествием поганых; ведь это бич всевышний, чтобы мы свернули с нашего дурного пути. Поэтому и обратились праздники наши в плач печали и песни наши в рыдание горестное.
 Окаянные эти супостаты сотворили премного горя земле Нодд, за грехи наши, за высокомерие лордов допустилась такая беда. Ведь много было рыцарей горделивых, и надменных, и похваляющихся своей храбростью. И были у них многочисленные и храбрые кланщики, и они выхвалялись ими. Только гордыня не добрую службу служила. Засевалось и прорастало усобицами, погибало достояние Кейновых внуков; в лордовских крамолах сокращались жизни людские. Тогда по земле Нодд редко пахари покрикивали, но часто вороны грякали, трупы между собой деля, и галки свою речь говорили, собираясь летать на уедие».

    Из хроник Кролико-Предтечинского монастыря.

 Уже дымилось на горизонте и конные разъезды сшибались в скоротечных схватках. Город окопался вторым рвом, ощетинился кольями. Истощился поток беженцев и удвоенная стража денно и ночно бдела на городских башнях.
 Недоуменно заприметили часовые-вратари изрядный отряд, смело направляющийся к Гильдгарду.
 Развевались знамена, протрубил рог сэра Хейгара, лорда Хорстемптонского, опустился мост, принимая нежданное подкрепление.


* * *

 С высоты донжона похвально оглядывал лорд Хорстемптонский гильдгардовские укрепления. Одобрительно хмыкал, бороду оглаживал.
 – Крепко, крепко изготовился, пэр Сигмонд. Можно и прободаться с вероотступниками, можно, как говоришь, «стряхнуть пыль с ушей» Черного и присных его.
 – На бога надейся, а сам не плошай. – Пробасил Виктор Петрович.
 – Можно. Только задача не из легких окажется. – Скупился словами Сигмонд. Хмурился.
 – Так точно. – Заговорил полковник Приходько, словно рапорт отдавал. – По наличествующей информации, противник приближается значительными массами живой силы и техники. Войска обучены, в достаточной мере экипированы, дисциплина и, хм, моральный дух на высоком уровне.
 – Ведаю, ведаю. – Сэр Хейгар в присутствии Ангела Небесного испытывал известный дискомфорт. Высокородному лорду, потомку древних кровей, конечно, как простолюдину рот раззявлять, зенки выпяливать не пристало. Однако, все же… Все же стоять рядом с живым небожителем…
 С другой стороны отнюдь не эфемерно, не бестелесно эфирное создание. Даже наоборот. Тучен Ангел и плотских утех нимало не чурается. В битве неодолим, за пиршественным столом дюжину гридней перепьет, да и на ложе, о чем все дворовые девки шушукаются, устали не испытывает. Вот стоит непорушно, плечи, что глыбы, ручищи аки дубовые стволины, грудь с винную бочку.
 Малыша по холке похлопывает. Один только хряк от тех хлопков удовольственно похрюкивает. Любой рыцарь, длани ангельской не сдюживши, по колени в камень врос бы. Да и с кабаном панибратствовать никто не дерзает. Только Гильда да витязь Сигмонд зверюге указ. А, поди ж, признал хряк Ангела.
 И поглядеть на этих двоих, прости милостивый Бугх, за грешные мысли – только есть между ними чуток общего. Похожесть некая.
 Но, с другого боку – гильдин Малыш не какая-то тварь бессловесная, благостным помышлением, ради людских потреб созданная, для сальтисона и кровянки предназначенная. Смотрит так, словно все понимает, на рыло наматывает. Ишь, уши навострил, прислушивается. Эдиктом короля Сагана, да не промозглы венценосцу туманы Валлгалы, возведен свин в чин Сатановского Вепря Короны, со многими привилегиями званию причитающимися. Что сей чин значит, правда, тоже не ясно. Приказные дьячки геральдической палаты головы сушили, да толком скумекать монаршую прихоть не сподобились.
 Лорд Хорстемптонский – рыцарь крепкий. Отродясь труса не праздновал, врагу тыл не оборачивал. Крови не страшился. Ни своей, ни чужой. Да тут, верно первым разом, пробило холодным потом.
 Покрылось испариной благородное чело. – Чур, меня! Да не Фрейдин ли вепрь под ногами ошивается, щетину дыбит, с Ангелом Небесным дружбу водит? Так кто же тогда хозяйка евойная? Гильда, кто такая? Да кто же тогда ее суженый – витязь Небесного Кролика? Он кто? С кем это мне судачить судилось?
 Осенил грудь тригоном, досадный пот утер, минутной слабости устыдился. – Да ну это все в болото! Пусть долгополые богословы, да сухари университетские в зауми состязаются – кто сколько гоблинов на кончике шила рассадит. Наше дело ратное, лишнего мудромыслия не требует. Верую: неисповедимы пути Вседержца, и приличествует рыцарю бестрепетно принимать все, что милостивым помышлением благостивого Бугха ему предначертано. Поелику привелось лордовой нити жизни вплестись в канат сил небесных – так и быть по сему! Аминь.
 Поборол лорд понятную робость. Но к собеседникам своим, почтение возымел многократнее прежнего.
 – Истинно говорено, сударь Ангел. Имел удовольствие переведаться с храмовничьи выродками. Подлецы они и есть подлецы, но натасканы. Тут спору нет. На кривой не объедешь, попотеть придется.
 – Не впервой нам утруждаться. – Криво ухмыльнулась Гильда. – Чай к перинам не приучены. Доводилось хаживать на разных-всяких, доводилось пыль с лопоухих трусить.
 – Ты, Гильда, – Сигмонд не разделял шапкозакидательские настроения подруги, – всех бы портянками отшлепала, да приспособила на рацион артроподов. Давай, лучше, послушаем нашего коллегу.
 – Кривить душой не обучен. – Продолжал рыцарь Хейгар. – Зря окаянных хаять не стану. Ратники отменные, оружие пристойное, трусливы в меру. Только человечишки обыкновенные. Кости да мясо стали боятся. Мрут порядком обычным. Мыслю и Локки, хоть брешут о нем разные небывальщины, тоже смертен, как все мы грешные. Только грехов на нем поболе будет. Авось, одним разом да и придавят.
 Полковник по командирски насупился. – Редкий мерзавец. Ему человека заколоть, что салабону после солдатского кондеру взбзнуть. Ты, уж, Гильда Сенешалевна, извиняй, но правду говорю. Я б этого подлеца, на своей Шпицбергеновской базе с губы б не отпускал и начальников караула строго инструктировал: арестованного не выводить, опорожняться на параше, ДП за каждый чих, от имени командира. Такого raspizdaya, не только дневальным ставить, сортир вне наряда чистить не назначить. Непременно паршивец какую хрень устругнет – или в бумажку сморкнется, или в дермо нагадит. За таким сукиным сыном один дисбат, по военному положению штрафрота, плачется.
 Гильда, брови сблизив, пальцем в такт кивала. Делала свои выводы: Локи не демон и не сеньор высокородный, и даже не именитый кланщик, а обычнейший выблядок, каких по дорогам толпы шастают, ибо родительница оного Локи – сука, сиречь шлюха подзаборная.
 Во время казарменного спича, сэр Хейгар искоса на леди Гильду поглядывал. Смущался ангельским откровениям. Но видя подтвердительную невозмутимость сенешалевны и себе подумал. – Эге, а Ангел то наш, не из последних в заоблачных чертогах числился. Не из серафимов захудалых – куда повыше бери, может в Силы, а то и в Престолы записан. Ишь, и база, наверно замок эфирный, имелся и боярами небесными помыкал а прочих духов и в грош не ставил. Силен! Однако, как с кнуром схожи!
 Покусал губу. – Одно не пойму, к чему Темплариорум этот Локи? Пусть тамплиеры схизматы, пусть наставления благостного Бугха отринули, в ересь впали. Пусть идолу Бафомету, словно дикари лесные, кровавые жертвы доставляют. Одначе, хоть и переврали небесные заповеди, да от доброго корня дурная поросль храмовничья. Какого тролля им с демоном Черным хороводы водить? Знать вовсе Великий Магистр умом повредился, коли доверился лукавым наущениям ночной нежити.
 – Их поганое величие глуп до неприличия. – Съязвил полковник.
 – Точная формулировка. – Согласился Сигмонд. – Зря рассчитывает на лояльность рецидивиста. Думает, что Локи ему нужен. Глубоко ошибается – это он нужен Локи. Только отпадет необходимость, без сожалений отправит своего поручителя к праотцам, по вашему, в Валлгальские дебри. Ну проведет среди начальствующего состава зачисточку и подомнет под себя весь Орден.
 – И я так мыслю, – кивнул сэр Хейгар
 – А Скорениха? – Невзначай поинтересовалась Гильда, на витязя поглядывая.
 – А что Скорениха. Того же поля ягодка. Как я понимаю бандитский менталитет, уже деребанят голубки шкуру неубитого медведя. Пока, ради выгоды, вместе. А при любых изменениях, что в плюс, что в минус – мигом перегрызутся. Такие у них, блатоты, порядки. Впрочем, что нам футурологией заниматься, ты, славный рыцарь, лучше поведай нам, как на границе выстоял. А то мы, грешным делом, по тебе уже панихиду править собирались.
 – Хе. Видать не по рукам Норнам моя нить, тянули, тянули, порвать не сумели.
 Помолчал лорд. Нахмурился. С достохвальным упорством, колебаниям сердечным рыцарь воли не давал. Чуждый соглашательству, умно Сигмондом обзываемому компромиссом, что средне предательству, в правом деле упорствовал, на уступки не шел. Верный отцовским заветам, здраво полагал – ежели вошь загрызает, ее надобно изловить, к ногтю прижать и размазать между пальцев. Когда все высокородные тому воспособстуют, в подлунье порядок утвердится.
 Сам оным императивам неуклонно следовал.
 Заговорил о наболевшем словами горькими, но верными.
 – Междоусобные войны бывают из-за наваждения сил нечистых. Ведь небеса хотят не зла, но добра людям; а нечисть радуется жестокому убийству и кровопролитию. Но мы возвращаемся к злодеяниям, как псы на свою блевотину. Как свиньи, постоянно валяемся в греховных нечистотах, так мы и живем. Дожились. Друг у друга в глазах соринку к бревну зачисляем, а сами от глотки до подхвостья дерьмом исполнились. За паршивый хуторок, посреди болота дурно сколоченному, сотню лет грыземся. За те годы крепостей возвести можно несчетно. Ан, нет – файда, видишь ли. Дело чести. Тьху, ты! За для трех сараев народу извели – на доброе село станет. Погосты поганками множатся, калечные на папертях пропитание выклянчивают. Лордовской глупости сие неволнительно. Пущай себе вдовы рыдают – такова их судьбинушка. Пускай мальцы без отчего присмотра шалят. Вытянутся башкой до штакетника – и их в резню запустим. Все едино, шалопутным к хозяйству необученным, иного применения не сыщется. Позабыли властительные сеньоры заветы и клятвы, своим вассалам данные. О чреве ненасытном печемся, о достоянии, не о достоинстве. Заместо гордости – гордыню лелеем, не рачительности, а скупердяйству в купе с корыстолюбием следуем, вместо благородства – злодеяния предков себе в заслугу ставим. Вот и испражнились пред рылами схизматов.
 Уперся лорд кулаками о парапет. Смотрел в заречную даль, словно не в Гильдгарде, а в родовом замке стоял. Словно видел пережитое. Тяжко вздохнул.
 – Ведь и нам в Хорстемптоне туговато пришлось. Так удержались, ведь. Сдюжили. Вот что обидно. Могли, могли же не пустить храмовников на берега Нодда. Ну, понято, на войне всяко случается. Где-то и удалось бы схизматам переправиться, так сколько бы дней прошло, сколько крови пришлось бы пролить. Саган успел бы полки собрать, всей силищей к границе двинуться. Вышибли бы басурман прочь за реку, накостыляли по первое число, чтоб впредь не повадно было зариться на чужое. А без храмовничьих легионов, ни орды байские, ни дружины варяжские уже не опасны. Про дикие кланы и говорить не стоит, грязной метлой вымели бы за болота.
 Ясен-красен. – Побагровел щеками полковник Приходько. – Одно дело – тактические пятачки, другая ситуация – захват стратегического плацдарма, выход на оперативный простор, овладение стратегической инициативой, со всеми, проистекающими отсюда последствиями.
 – Двадцать второе июня. – Скривился Сигмонд.
 – Вот, оно-то. – Кивнул чугунным лбом Приходько. – Фактор неожиданности, помноженный на всеобщее рас…, э-э-э, разгильдяйство.
 Лорд Хейгар во многомудрые, заоблачные блудословия не вникал, лишний раз убедившись: что Ангел Небесный, что витязь Небесного Кролика – несомненно земляками друг дружке приходятся. Коли можно так выразиться. Коли потусветье землей называется. Впрочем, эта немирская сущность соратников, вселяла уверенность. По солдатской сноровке смекал: став ратью на демона, полезно в союзниках иметь ангелов-воителей. Продолжил рассказ.
 – Могли отбиться, так соседушки, олухи царя небесного, все проворонили. Предупреждал я, гонцов посылал, грамоты писал. Все без толку. У кого на уме одни пьянки-гулянки, зенки залить да с девками непотребными блудить. У кого дела важные, неотложные – с лягавыми суками козу в поле загнать. Иначе, без той козы, охляет бедняга с голодухи, того гляди, ноги протянет. Иного хвори донимают, другой на авось уповает, мол де, кривая вывезет. А то, размечтался!
 Зло в бездну плюнул. Кулаками сжатым вздрогнул.
 – Не крепости пограничные, чисто курятники развели. Право слово – ровно петухи. Пока на дворе солнышко сияет, хвост распушить, пройтись гоголем, хохлушку потоптать, в дерьме поколупаться, дурным голосом с плетня повопить. А только завечереет, на насест взгромоздиться, под себя нагадить и дрыхнуть без задних ног. А там, хоть трава не расти. Хорек, лисица ли, все то без разницы. Жри кого ни попадя, кочан из-под крыла высунуть не соизволит. Пока не отгрызут. Дозорные, тоже хороши – пьянь да ротозеи. Ворон считали, галок ловили. В одном же замке, мало, что ворота не заперли, вовсе распахнутыми на ночь забыли. Вот и кумекай: дурость это или зловредная измена.
 – Заходи кто хочет, забирай что хочешь. – Скривился Приходько.
 – Вот, вот. – Подтвердил Хейгар. – Зашли тамплиеры в гости, словно в дом родной. Радушного хозяина отблагодарили по царски – ножом по горлу. Словно козлищу закадычили. Дочек прямо на коврах разложили, супружницу, в чем мать родила, по двору гоняли, закололи вместе со свиньями.
 Иначе было в Хорстемптоне. Помнили кланщики, как пристыдил их Сигмонд, среди белого дня, войдя в замок, никем незамеченный. Потому не только удвоили стражу на стенах, но по ночам переправлялись охотники на шурваловальский берег, приглядывали за храмовниками. Возвращались поутру с известиями тревожными. Собирались в прибрежных лесах тамплиерские отряды, в глухие заводи стягивали струги.
 Со дня на день следовало ожидать нападения.
 Ожидали не в безделье. Владельцы Хорстемптона миролюбию тамплиеров не верили, не верили и их клятвам. Потому замок укрепляли основательно. Старое чинили, новое возводили. Ратному мастерству учились сами и детей воинами растили. И вот час пробил. Возблагодарил сэр Хейгар своих предков за все ими сделанное, но на том не сблагодушничал, наоборот рьяно зачал возводить полевые оборонительные линии. По мирному времени нужды в них не было, скорее вред, от того без них обходились. Но впрок было многое заготовлено, хранилось бережно. Вот и пошло в дело. В речное дно вколотили острые колья. На сухопутье из толстых дубовых бревен выстроили тын. Пологие берега обкопали (эскарпировали – уточнил полковник Приходько), обрывистые закрепили обрубами. На подходах к замку вкопали ежи и рогатки, вырыли волчьи ямы, скрыто разместили снаряженные самострелы. У дорог засеки нарубили, расставили дозоры, к границам выслали конные разъезды. Словом, на славу приготовились встретить незваных гостей.
 Но это на сухопутье. И переправу перекрыли надежно. В лоб, хоть весь бы орден попер, не проломить.
 А как на реке быть? Своих лодок мало, и те больше рыбацкие челны – дубки да дощаники, не боевые лодьи. Лорд высокороден, да чужд гордыне. Позвал на совет тех искусников – плотника, кузнеца, что с Сигмондом нетопыря смастерили.
 Сидели, кумекали, скумекали таки. Исхитрились умельцы. Борта щитами нарастили, дабы прикрыть гребцов и воинов. На днище сколотили помосты, там разместились лучники. Помимо обычного кормового, на носу укрепили второе рулевое весло. Теперь не стало нужды долгими утруждениями поворачивать судно. Одной команды давлеет, можно двигать лодью что вниз реки, так и вспять течению. Испробовали судно, все остались довольны.
 – В экстренном порядке модернизировали наличествующие плавсредства. – Единогласно продолжили Сигмонд с Ангелом. А витязь, под полковничий хохоток добавил – «Тяни-Толкай».
 Все делали тайно, в старичном рукаве, от глаз тамплиерских высмотрщиков укрытом. Старались не зря, пришла пора – сгодились суденышки.
 Рано по утру, только небо светлеть начало, большой конный отряд храмовников на рысях из лесу вышел, двинулись бродом на ноддовскую землю. Скакали, уверенные, наглые. Позади торопились не отставать пешие туркополы, сопели, сквозь зубы хаяли стылость речную и скользкость дна. Порой падали, окунаясь с головой, порой кого-то сносило на стремнину, но перли гады. Чаяли нахрапом овладеть спящим замком, рассветную зябкость мечами разогнать, на пожарище обсохнуть, с бабами оторгеться.
 А фигушки-хренушки!
 Нарвались конские груди на подводные колья. Храпели, валились на спину, кровавую пену понесло течением.
 А за речным туманом, у самой кромки воды уже выстроились ратники хорстемптонские. Уже щиты в песок воткнули, уже луки изготовили. Ка-а-ак вшкварили!
 Дрогнули тамплиеры, обернули тылы, да и подались в отступ.
 Не раз и не два – три дня и три ночи пытались храмовничьи легионы перебраться на землю Нодд («форсировать водную преграду» – басил Приходько). Порой, даже, удавалось ступить на берег, только встречали хорстемптонцы незваных гостей не хлебом-солью – копьями да мечами вдоволь потчевали.
 Крепко секлись, ни с чем возвращались прихвостни Бафометовы на свою сторону.
 Одного раза, повезло схизме потеснить ноддовцев, да застопорилось у туркополов дальше дело. Укрепились ратники за палисадом (организованно отступили на заранее подготовленную вторую линию обороны). Держались насмерть. А сэр Хейгар, не лыком шит, изрядно в мастерстве ратном поднаторел. Припрятал в ближайшем лесочке конных кланщиков. Как завязли тамплиеры у тына, как гурьбой скопились, так ходко выскакала сотня. Да с разгону в толпу! Коли-валяй!
 Многих бойцов и сержантов не досчитались братья-рыцари. Многим пришлось побрести Валлгальскими болотами.
 Попробовали тамплиеры на лодках переправиться, как на перерез из неприметного старичного рукава выплыли невиданные суда. Им что вперед, что назад, все без разницы. Весельщеков не видно, у стрелков разве одни шлемы островерхие над щитами отблескивают. Познали тамплиеры мощь самодельного флота хергарского, забудут не скоро. Разгром случился небывалый.
 Только радости от этого Хейгару мало. Ведь и с права и с лева у соседних лордов броды не охранялись. Вошли храмовники в ноддовские замки, словно в родные тампли. Вошли, силы собрали, направились в глубь королевства.
 В сложившейся ситуации глубокого флангового прохода противника и угрозе полного окружения (так охарактеризовал Ангел небесный положения Хорстемптона), пришлось людям сэра Хейгара поковать пожитки, да и уходить на Гильдгард.
 – Подери меня Бафомет, но не легко нам далось сюда добраться. Обоз тяготил. То плелись шагом, то на рысях скакали. С боями прорываться приходилось Многих по дороге потеряли. Вихрем налетали конные разъезды. Отбивались Кровь лили. Своих хоронить не успевали, про схизматов и речи нет. Все воронью достались.
 Перемешалось грешное с праведным. Где свои, где чужие, разобрать сил нет. Чья кровь на клинках – одному милостивому Бугху известно. Одним его помышлением удалось нам до твоих, пэр Сигмонд, знамен добраться. По тому твердо полагая – коль угодно стало небесам, в эту черную пору, сохранить животы наши, то есть тому высшее предназначение. Стало быть нити наших судеб у стен Гильдгарда свиты. Поелику порваться им здесь суждено, безропотно изопьем чашу сию. Предаемся в руки твои, пэр Сигмонд, витязь Небесного Кролика. Властвуй и направляй на рать, на сечу, на путь в Валлгалу.
 Гордый сэр рыцарь Хейгар, лорд Хорстемптонский, потомок сподвижника принца Кейна, преклонил пред Сигмондом колено, осенил грудь светлым знаком тригона. Очей не отводил. Глядел твердо.


* * *

 Кто уж вовсе категорически не смог придумать себе занятия вне стен конторы, типа наружного наблюдения за уличной путаной, чьи половые связи могут привести к намерению измены демократическим ценностям, конспиративной встречи с глухим и незрячим сиксотом пенсионного возраста или изысков в архиве пол века назад снесенного кладбища, те завалили свои рабочие столы эверестами папок и сидели тише воды, ниже травы. Старались дышать нешумно.
 Сотрудников можно и даже должно понять. Скажите, на милость – кто возжелает сменить уютный климат цивилизованного Брюсселя на снежные поземки Шпицбергена? Кто по доброй воле променяет аромат явочного кафе, на портяночный смрад караульного помещения? Теннисные корты, бассейн и джакузи (исключительно ради поддержки формы) на немилосердно продуваемый гиперборейским вихрем дощатый сортир?
 Таких дураков найти затруднительно, паче в среде интеллигентных, порой даже рафинированных служителей народовластной безопасности центрально офиса.
 – Босс не с той ноги встал, – шептались секретарши и закатывали глазки.
 Суть дела, конечно же, заключалась отнюдь не в бабкиных предрассудках. Просто Зиберович ознакомился с последними известиями из ОПП-9Х, перелистал донесения прошлые, припомнил «Сагу об вислоухом кролике» и впал в тихую ярость.
 Мондуэла он ненавидел. Субтильный, правопослушный генерал вовсе испытывал зависти к голубоглазому атлетическому каторжнику. Мойшу Рувимовича ни в коей мере не волновал гигобабловый финансовый актив означенного Мондуэла.
 По большому, гамбургскому счету, Зиберовича ни в пень не бембало – повесился бы Стилл на ближайшей осине (вербе, акации, липе, греческой смоковнице – нужное подчеркнуть), подался бы в букмекеры или в президенты.
 Генерала до корней плешивых волос доставало другое. Вот он Мойша Рувимович Зиберович вынужден среди клоаки урбанистической благости заминать проблемы, вовсе им не созданные.
 К примеру. Три сотни лет назад сборище ублюдков вознамерились немножечко срубить деньжат. Снарядили судно, отловили в нижнекакадусских джунглях гуталиновых аборигенов, да и потащились с ними за три моря на Треклятоситинскую ярмарку. Чтоб им утопнуть! Так не утопли же. Наоборот удачно сторговали живой товарец таким же дятлам. Бородатым, курящим, с плетками в руках. Те бородатые, тоже зашибить деньгу не прочь оказались. Приставили свои покупки к хлопковым кустикам. Да пребудет с ними всеми африканский леший! Пусть бы отлавливали, пусть бы продавали, пусть бы покупая приставляли, пусть бы отловленно-проданно-приставленные гуталины у кустиков горбатились. На благо развития общественного прогресса и всеблагой индустриализации (производство порохов) выдавали нагора белое золото. Так нет! Нашелся умник и, с пьяных глаз, всех напарил. Немного перестрелял бородатых курильщиков, пожевал коки, да и накалял биль-маляву о правах.
 И тут такое началось! Потомки живого товара оборзели, старорежимную ксиву всем в морду снуют, о своих пресловутых правах ором орут, самовольно нареклись какадусо-америкосами и давай чудить изголения. А права в их понятиях суть примитивны – безвозбранно блудить с пра-пра-правнучками бородатых, употреблять алкогольные напитки от пуза и ширяться до полного отпаду. Еще, ясен-красен (тьху, ты, Приходько не к месту припомнился) гадить где ни попадя и по мелочи совершать разбойные нападения.
 Все довольны, все смеются, только Зиберовичу маяться.
 А тем временем Стилл Иг. Мондуэл, ети его налево, взял, да и слинял из этого бедлама.
 Да линяй ты из супер надежного Синг-Синга, что до этого Зиберовичу, пускай менты ментам с погон лычки сдирают, наше дело – сторона… С таким то баблом, покупай Стиллушка, островок в теплых морях. Строй трехэтажное бунгало при намытом пляже с видом на любимый нижнекакадусский пейзаж. Покуривай «Самца», пей ряженку и балуйся на песочке с куртизанками. Зри все демократии, равно и деспотии в глубинах загоревшего ануса.
 Ан нет. Слинял, поганец, в глухомань средневекового континуума, курит самосад и сожительствует с тамошней мелкой феодалкой. И побоку все животрепещущее. Что международный терроризм, что исламский экстремизм, что коричнево-красные бригады, проблемы сексменьшинств, разборки наркодиллеров, проделки папараций, перепроданный политикум… Эх, о чем говорить!
 А за ним, в края иномерные, другие разгильдяи лыжи наострили.
 Злостный невозвращенец полковник Приходько. Дышит озоном, пьет все что горит, любит все что шевелиться. В гробу имеет и дисциплинарный устав и все постиндустриальные коллизии.
 Следом бандитик Фартовый намылился. Свое мутит, судя по доносам, дослужился до генеральского чина, но метит повыше. Сучий потрох!
 А девочка-недотрога – Даймонд Пен-Алмазное Перышко-леди Диамант, она же Скорениха и вовсе обнахалилась. Мало ей тут хахалей было. Так поди ты, на экзотический экстрим нахалку потянуло. Там, в ООП замуж за крутенького выскочила, завела мужичков деревеньку, да понемногу их того… Даже не понемногу, а ускоренными темпами сильный пол портит. Всех от мала до великих рассадила по клеткам. Блондины – на право, брюнеты – на лево. Выходи по одному! К исполнению фрикций будь готов!
 – Всегда готов!
 Каждому на родные пенаты плевать с высокой колокольни, чихать, сморкаться и сопли растирать. Одному генералу маята.
 По что Зиберовичу такая доля горькая? А не послать ли всех?


* * *

 Suka! Padla! Lyarva! – Леди Скорена пантерой металась внутри личных походных апартаментов. Рубила мечем все что под руку не попадя. Пинала обрубки.
 А за стенами роскошного шатра тряслись в страхе прислужницы. Ужасен гнев госпожи, ей душу людскую вынуть – что воды глотнуть. Да не смерть страшила. Пообвыкли. Все под звездами ходим, всем черед придет. А с такой госпожой может и лучше, чтоб скорее свершилось, все ж меньше мучаться.
 От иного дрожь била. Страшны колдовские заклинания, за тонким шелком творимые. Не иначе зовет леди силы потусторонние, нелюдские, бесовские. И силы эти, куда страшнее пыточного колеса.
 Бледнели и стражи у полога входа. – Ведьма. Чисто ведьма! – Думал каждый. Привычный к подчинению, молчал. Готовился к худшему.
 Побуянила Алмазное Перышко, малость угомонилась.
 Плюхнулась в недополоманное кресло. Потянулась за кувшином вина. Чудом тот уцелел, а может и нарочно приберегла его хозяйка. Иначе слуг звать, хавальники постылые лицезреть.
 Видеть кого бы то ни было желания не имелось. Мутило от рож людских.
 Желаний не имелось.
 А ведь день, казалось бы, так славно начинался. Вопреки запрету Локи на вольную охоту (плевать леди Диамант на все приказы, тоже мне, командир гребаный) повела Алмазное Перышко свою сотню пустить кровь ноддовцам.
 Пофартило. Недолго скакали. Наткнулись на большой отряд беженцев.
 Впрочем – какой там в задницу отряд. Поселяне с телегами, козами, телятами, бычками и хрюшками. Хоть крепкие мужики, да в бою дерьмо-дерьмом. Простота сыромятная, рвань огородная. Зря вилами тыкали, серпами кидались, цепами махали. Скореновских дружинников таким не проймешь, вреда не доставишь.
 И не было поселянам ни милости ни прощения. Кровь мерили не пинтами – бочками лили. Славно порубали всех. И малых ссыкунов на копья надели и старых пердунов к праотцам спровадили и баб поросых в капусту расшинковали. Никто не уцелел, хрен им в рыла!
 Не дали, блин, не дозволили. Сама леди Диамант собственноручно шестерых мужиков зашибла, парочку малолеток укокошила, клинок досыта насытила, душеньку распотешила. Оттащилась до отпаду, до коликов утробных, до лепоты влагалищной.
 Порешила лапотных, да с десятком обережных ускакала в лагерь. Сотня не торопясь, дабы зря скотину не морить, следом потянулась. Шагом, вразвалочку плелась.
 Так в поле и осталась. Один только гридень примчался. Со стрелой в заднице. Гильдиной стрелой – приметные у нее, сучки, стрелы. Ясеневые с белыми, ить, холера, лебедиными перышками. Специательно, зараза рыжая, скореновца пощадила, дала уйти. Ей, леди Диамант весточку послала. Так, чисто для прикола.
 Значит, ехали шагом, не озираясь, не хоронясь. Песни орали. Доорались. Почитай, под самым лагерем, напоролись на засаду. Встречала Гильда давешний обоз, всю красоту, от быдла оставшуюся, имела радость приметить, да со злобы и ломанулась вдогон.
 Навалились со всех сторон, злые и умелые. Жаркая вышла рубка. Скореновцы строй смыкали, дрались отчаянно. В безнадежье прижатых крыс. Смекали – после утренних геройств пощады не ждать. А гильдгардовцы пуще ярились. Наседали. Ох, как наседали!
 Горечь пыли ковыльной, сладость крови теплой, звон стальной. Поминальный звон…
 Так обережные – дружина отборная. Голыми руками не взять, шеломами не закидать, дубинами не затуркать. Может отбились бы. Может подмоги б дождались. Может гильдгардовцам воронье питать случилось бы…
 Так чертова Гильда, на своей проклятущей свинье прямо центр проломила, строй раскурочила и давай куролесить, suka blyd, направо, налево. Четверых гридней кнуряка прямо с лошадьми завалил, как гнилую репу потоптал, кобылам брюха распанахал. Чтоб ему пусто стало! А девка лупоглазая, пятерых стрелами достала, и шестому в очко влепила.
 Вот, блин и расклад выходит. Она, леди Диамант рейнджер и киллер полдюжины каких то худосочных колхозников, придурков лапотных замочила, ну там еще парочку сопляков, так они и вовсе не в счет. А лярва деревенская кругом бегом девятерых с половиной урыла. И каких девятерых – обережных, псов войны к потасовкам натасканных, лихих рубак.
 Западло Алмазному Перышку. Надо же такой невезухе случиться! Надо же было в лагерь погнать, сотню бросить. Во, было бы клево, с гильдгардовцами схлестнуться, в клочья разодрать. Свинью отловить, живьем обсмалить, девку Сигмондову пацанам на колхоз отдать, чтоб хором на конюшне драли. В хвост и гриву. Хоть может и не стоило бы так. А вдруг прошмандовке по кайфу покатит?
 Пургу несла Алмазное Перышко. Дурку гнала и втыкала что самое себя накалывает. Усекала, сучка – днесь пофартило ей редкостным макаром. Карта выпала везушная, пруха выкатилась, шара, бля. Приспичило, только месиловка кончилось, бегом, сиречь во весь опор, ломануться в лагерь, какую рабу в перинах разложить, да и оторваться по полной. Опосля мокрухи полюбляла Перышко такую вот развлекаловку учудить. Расслабиться в натуре.
 Да, рейнджер Перо варианты просчитывать обязана. Учил ее сержант-инструктор Стилл Иг. Мондуэл. Учил хорошо. Учил на картах, на полевых занятиях. Тактико-специальной подготовкой муштровал, разным рукопашным примочкам тренировал. Потому скумекать без проблем: рыжей шалашовке кой чему у своего ненаглядного поднатореть было время. Приведись обеим столкнуться морда к морде, один на один, фейс-о-фейс – тут бабке надвое гадать, кому ласты сворачивать, кому в Сочах балдеть. Только у шмары рыжей в рукаве туз козырный занычкован – грязная, вонючая свинья Малыш. Бифштекс нежареный, ветчина тухлая, щековина прогорклая, ети его налево!
 У самой то Диамантши коняка элитная, импортная, эксклюзивная, можно сказать. Специательно к бою надроченная, на махач вышколенная. Большие бабки заломил фарцовщик, и не зря Скорена бабло отвалил. Расщелкался без базаров. Торгаш не развел, фуфла не впарил. Товарец экстра класса. Ходовые качества – выше крыши, приемистость – обалдеть и не встать. Рубится, что с конями, что с людями – сопли летят, мозги догоняют, кишки следом ползут.
 А, хренушки с окороком шерстяным тягаться! С ним, с кнуром не чиканым, и битюгу, что в Морской Жемчужине биндюгу на Привоз прет, облом выйдет. Свинтюган бугая завалит, не взбзднет, падла клыкастая. Копыта веером, хвост трубой, рыло в марафете. Жопа в смальце.
 Ясно унтер-сержанту, что диспозиция складывалась вовсе не в пользу скореновской зондер команды. Отнюдь.
 И с ней, Диамант, эйфория от легкой, никчемной победы, херовую хохму сы/грала. Отряд в походном строю. Ни боевого охранения, ни дозоров, ни авангарда, ни арьергарда. Колонна на марше крайне уязвима. Помнила это она? Помнила.
 А меры предприняла?
 Хренушки!
 В Нижней Какадусии за нее решали вышестоящие командиры. Стилл решал.
 Стилл Иг. Мондуэл. Черт блондинистый. Холера синеглазая. Идолище поганое. Ненаглядное.
 Блядь неизбывная.
 Стилл…
 Стллушка…
 Вот сержантова ученица новенькая, шалава пустобрюхая, все законы тактики со стратегией в жизнь претворила.
 В жизнь – это как кому.
 Регламенты, сука рыжая, блядво подзаборное, привела к исполнению в точности. По уставам и инструкциям, согласно прилагающейся документации. Словно на штабных учениях: зачет сдал, зачет принял.
 И одни трупы.
 Вонища, волкам поживная, она же, по науке – статистика. Потери в наступлении, в обороне, в затяжных боях и кратковременных стычках – генштабистской наукой исчислены, измерены и выверены до сотой процента. Мертвецы учетными графами распределены, по колонкам разнесны, по строкам обозначены: дебит, кредит. Выходит БАЛАНС. И следом ВСЕ. Все в ИТОГЕ списано.
 Suka! Blyad!
 Муторно, ох, как муторно.
 Blyad!
 Все не так! Все не так! Все, все иначе на том свете было. Вовсе все, все не так.
 Suka, padlo, blyad, не так! Мать тою, в веру, бога, душу, в плесень гробовой доски и писк ягнят!
 Blyad!
 Ну, ну не так было в джунглевых распадках нижнекакадусской сельвы. Не так, вlyad!
 Там была пальба. Орудийная контрподготовка. Настильные очереди пулеметных расчетов. Прицельные хлопки снайперских винторезов. Фланкирующая подлость отсечных позиций – в бок, в ребро, в печенку. Прожорливая зыбкость москитных болот. Трепетная недотрога минных полей. Берега тухлых речушек, как шрамы эскарпы.
 На поясах ОСНаза скальпы.
 Колючка с волчьими ямами и осколочными фугасами. Заградогонь и заградотряды.
 Ни шагу назад! По-пластунски вперед! Перебежки, переходящие в ярость штыковой свалки. Рукопашка и гранатная контузия.
 Без вести пропавшие санитары. Оглушенный командир волоком тащит бойца в спасительную тошноту дымящейся воронки.
 Спасибо тебе, Стилл Иг. Мондуэл, сержант-инструктор особого батальона спецназа.
 Стилл…
 Стиллушка…
 Блядь неизбывная.
 Холера синеглазая.
 Там, в глухомани затерянного богами мира, в забытой учителя географии мангровой провинции, там мы стояли спина к спине и паскудное древо конджубаса ловило нижнекакадусский свинец. До сей поры цельнометаллическая оболочка древесину паскудит. Не хотят столяры распускать конджубас – сталь наших душ крошит титан пилорам.
 Сорное дерево. И мы сорняки. Подлежим исполатии.
 Какого хрена!?
 Стилл?
 Стиллушка, родимый, ненаглядный, где Ты?!
 Где? С кем? Почему?
 Где мы потеряли спарку? Зачем, где, в каких валлгальских туманах нуль-транспортировки у нас отшибло сродство плеча? Почему, зачем, какого хрена?
 Какого хрена путевые указатели развели дороги нашей судьбы? Какой, бляха-муха, ветер унес наши мечты?
 Где? На какой такой развилке случайностей, стохастика реальности осилила детерминанту определенности? Какой блядский расклад разложил императивы по категориям? Подтасовал, заломил, передернул?
 – Стиллушка, родненький, где Ты?!
 – Где?
 Где, а во де где. С первого раза догадаться – во Гильдгарде де.
 Рядышком. Со своей Гильдочкой. Дурочкой пользованной, сучкой перетраханной. Псами войны отмаханной, кнуром изъежженой, царюганом обласканной.
 И, вот эта, баксовоглазовая стерва, лордова лярва, подстилка зэковская все опаскудила, свое не протямила.
 Подставила Перышко.
 Грамотно выполненная разведка, стремительный марш-бросок, скрытая концентрация сил. Внезапный, массированный удар тремя подвижными группами по сходящимся направлениям, окружение противника, расчленение и последующее полное уничтожение.
 Под корень.
 В дрянь грязь и мразь. Кишки по валунам размазала, соплями растерла. Кому головы в кусты, кому на груди кресты.
 Все, blyad, по науке, по правилам, blyad, по понятиям, blyad, отработала. И перо в задницу. Что бы Перышко Алмазное призадумалась о делах своих стремных.
 Вот и свезло. Ох свезло, blyad, что сдристнула вовремя, в самый раз, тютелька в тютельку. По другому раскладу, огребла бы по полной программе, и не Малыша свежевать – светило самой леди Скорене под свинячьими бивнями корячиться.
 Во лопухнулась!
 Это и доставало. До самых, холопьем излизанных, пяток доставало!
 К вечеру в шатер приперся Локи. Злой как собака. Крупно поцапались. Да на кой ляд этот Локи! Проку с него, как с мужика хрен да ни хрена. Ориентация видишь ли!
 Дура, ох дура! Не ради же этого фраера приголубленного, шушеры отмороженной, чма болотного, линяла Алмазное Перышко с большой и малой родины. Сквозь кровь и сопли, огневые и половые контакты прорывалась в сраку гребаную ООП-9Х. Сквозь измены и подставы, сквозь баланду зоны и навороченные понты накрученных саун. Через приморочки обдолбаных педофилов и мазохистские изголения психоаналитической анальности изыскивала дорогу в край милого друга. И такая, срань господня, облома случилась!
 Попозже заявился дражайший Скорена. Пьяный, натраханый и доставучий. Его, пинчера мокрожопого, хвала Бафомету, Аллаху и старухе Изергиль убраться нахер трудов не составляло. Только побуревший клинок показать. Мигом слинял. Сученыш.
 Спровадила благоверного. Меч выбросила, винища нахлебалась, пластом свалилась на фешенебельную койку. Разревелась выпотрошенной белугой.
 Вспоминалось недавнее.
 Долго, ох долго пересиливала себя леди Скорена. Как-то не удержалась, послала витязю Небесного Кролика записку. Не простую – золотую табличку, нижнекакадусский кодом процарапанную.
 И дождалась. Приехал. Сам один прискакал. Не побоялся. Впрочем всегда таким был. За то Даймон Пэн и любила своего командира – Стилла Иг. Мондуэла.
 Круп о круп ехали шагом, пока не посветлело на востоке. Да сколько той летней ночи! Мигом пролетела. Молчали. Только к рассвету натянул Сигмонд поводья. Остановился.
 – Прощай, солдат.
 Поворотил коня в сторону зари. К своей ненаглядной, небось, намылился.
 – Сержант, это из-за рыжей? – Решилась спросить.
 – Не рыжей, а бронзово-золотой. Из-за нее то же. Только, боюсь, главного, тебе с твоим бандюганом не уяснить. Видишь ли, существуют принципы, да и присяга, она только раз дается. Впрочем, зря это я… Прощай.
 – До свиданья. – Только и могла произнести – слезы душили.
 Мондуэл обернулся. На лице увядала утренняя свежесть. Проступала, такая знакомая по кровавым туманам джунглей, безучастная изморозь пустоты. – Не рекомендую, солдат. Место для свиданий не самым удачным станет. Лучше – прощай. – И дал шпоры коню.
 И вот эта бронзово-золотая стерва сегодня так опустила Золотое Перышко!
 Сочтемся. Blyad буду, сочтемся! За нами не заржавеет, приведение сусальное, дура мельхиоровая!
 Ветеран боев в Нижней Какадусии, орденоносный унтер-сержант ОСНаза, киллер по кличке Алмазное Перышко матерно хлюпала носом, измозоленной ладошкой размазывала по щекам слезы.


* * *

 Гильде принесли портрет бесноватой Диамант, в замужестве леди Скорены. Долго разглядывала его сенешалевна.
 – Стерва. – И выбросила миниатюру прочь, в проем окна. Чтоб о мостовую ударившись, разбилась. На сонмы мелких крупинок расшиблась, ветром прочь унеслась.
 Выбросить можно все что угодно. Разбить что попало не трудно.
 Стереть из памяти сердца, вот это посложнее.
 Нет, Сигмонд словом не обмолвился. Не болтлив избранник сенешалевны. Молчалив, как герою подобает. Не бахвалится о ночи Грауденхольского замка и о прогулке вурдалака помалкивает. Крысьего Хвоста не припоминает.
 Сигмонд, Сигмондушко.
 Суженый, родимый, неизбывный.
 Ангел голубоглазый.
 О многом, ох, сколько о многом молчит витязь. Герцог или король иного мира. Про то, свое давешнее владычество, никому, даже ей, своей наперснице, не поведает.
 Знает Гильда – случались у родного бабенки. Обязаны были случаться. В том деле житейском горя нет вовсе. Да хоть тут, в замке ими отстроенном, отбанился бы с какой приблудшей гуленой, разве пятнышко парчовый камзол портит? Куда пылинке аксамиты паскудить – сдуть, метлой вон смести, напрочь забыть.
 Родник не заплевать.
 …Леди Диамант…
 Проблядь шикарная.
 Стерва стриженая, подстилка скореновская, умница заоблачная, дура великосветская. Откуда принесла, тебя нелегкая?
 Вестимо откуда – из краев друга милого. От туда. Больше неоткуда.
 Сердце зябнет. Туман по душе стелется. Ядовитым аспидом ползает. Рысиными когтями царапает. Волчьим наметом перси топчет.
 Там, в краях далеких, была Диамантша витязю не сестрой, не другом, не сотоварищем. Была она…
 Нет! Не была! Не могла быть. Не должна была быть!
 Сигмонд, Сигмондушко.
 Суженый, родимый, неизбывный.
 Ангел голубоглазый.
 Все то у нас хорошо, славно сложилось, ладо мое. Бок о бок пробирались дебрями Блудного бора, Сатановскую пустошь миновали, сквозь варяжские хирды прорубились, меж холмами тропу костями засыпали. В горном распадке утренняя заря обоюдной клятве внемлила и восходящее светило озарило нашу стезю.
 Все-то ладно. Да горюшко одно – нету нас дитятки, сыночка, кровинушки. Наследника славы родительской. Приемника доблести отцовской. Надежды ныне и присных гильдгардовцев.
 Сигмонд не попрекает. Виду не кажет, как горько ему. Косых, лукавых взглядов словно не замечает. К нушничаниям глух, ухмылкам королевских лизоблюдов внимания не придает.
 Славный в рати, привычно боронит друга, своей груди не щадит. Так и дома – все невзгоды богатырскими раменами выдюживает. Непосильное сносит. Доколе осилит?
 – Это, – говорит, – мое упущение. Не принял во внимание негативное влияние нуль-транспортировки на репродуктивные функции организма. Не учел последствия межконтинуумого переноса, прости великодушно.
 Сигмундушко, в чем прощать? Кого? Когда сопливая девчонка, измордованная бесчестием, на гнилой соломе, вымоленным усердием бабки-повитухи, утеряла всем женам присущее. Пустобрюхую козу на живодерню тащат.
 А вот эта Стекляшка треснутая, кошка течная, тварь сыроядная, в способности наплодить помету сколько приспичит.
 Ох, схлестнуться бы с нею, сукой подколодной. Один на один. Морда к морде. Меч на меч. В зенки ее бесстыжие разок взглянуть, а там, будь что станется! И банша мне не сестра!
 Suca! Padla! Lyarva!
 Но молчит лорд. Не смеет и Гильда ворошить запретное.
 Одною ночью Сигмонд коня оседлал, в тревожную степь подался. Куда, зачем? Замковой челяди невдомек, кланщикам неведомо. Сам, один ускакал. Ингрендсонам дома остаться повелел, из них правды пыточными щипцами не выведать.
 Поутру вернулся. Счастье, что цел-невредим. Однако хмурый приплелся, осунувшийся. В глазах пустота непросветная. На челе морщина, вчерась не было.
 – Сигмондушко, родненький, с кем Ты?
 Крепко грустилось Гильде. В думах ли криком кричала, в слух ли шептала. Не заметила, как в палаты витязь вошел. За плечи обнял.
 – С тобою, Гильда. Бронзово-золотое чудо мое, неизбывное, зеленоокое.
 Так сказал. Или почудилось?
 Леди Гильда скинула золототканое платье, старательно облачилась в боевой доспех. Мечи поправила, лук натянула. Колчан за спину закинула.
 – Нет уж-ки, повелитель мой, властительный лорд Сигмонд, витязь Кролика Небесного, сэр рыцарь и пэр Короны. Я, высокородная дщерь сенешаля, названная сестра короля Сагана, клянусь: от сей поры с тобою неразлучна буду. И в радости и в горе, и на честном пиру и на битве смертной рядышком прижмусь. На пуховых ли полатях нежиться, во сырой ли земле тлеть – все едино. Только рядышком.
 – Быть по сему. – Тверд Сигмонд в слове своем. А глаза, глаза то, небесной лазурью исполнились.
 Сатановский Вепрь Короны терся щетинистым боком о сапоги хозяев, довольно прихрюкивал. Хижие поросячьи зенки скрывала волосня ресниц.
 Ингрендсоны взяли на караул.
 – На обед предлагаются пареные раки. – Торжественно сообщил управитель.


* * *

 Зрелище было мерзкое.
 Один из шаманов совершенно одурев от собственных воплей, обернулся спиной к городу, нагнулся, свесив непристойность гениталий, выставил вверх голый зад. Противнейше им покручивал.
 – Великий Бугх! Какая нечисть! – В сердцах вскричала Гильда, привыкшая, что даже одних брюк мужчине мало, следует еще и кильтом прикрыться. – Да что же это за такое, Сигмонд!
 Сигмонд оценивающе присматривался к трясущемуся седалищу. Дистанция оказывалась подходящей. Достал свой чудесный лук, положил стрелу, прицелился. Крутящийся наконечник тяжелой стрелы с чмокающим звуком ввинтился в срамную плоть. Истошно, теперь уже от нестерпимой боли, завопил охальник, когда трехгранное острие прорывало брюшину, и проходя насквозь, выволакивало на землю намотанные на древко кишки.
 Взвыли озлобленные шамановские единородцы, кинулись к стенам, выпуская тучи стрел. Только короткие их луки, действенные на лесной охоте, негодны в сражении. Бъют не далеко, да и стрелы с костяными наконечниками, на излете, не вредят латникам. А вот ответный залп с городских стен убийственным градом обрушился на открытые тела. Попадали в траву пронзенные сталью дикари, смертные крики огласили окрестности. Испугано скуля, лесные кланы кинулись к родному убежищу, под деревья. Под густую сень спасительности ветвей.
 Со стен их бегство сопровождал смех и улюлюканье горожан. Только Сигмонд оставался мрачен.
 – Еще натерпимся мы с ними беды. – Сказал Гильде. – Больно уж их много, чертей древесных.
 Понятное дело, быдло древесное из рощицы выкурили, на луг оттеснили, там всех и посекли. Головы поотрубали, на колья насадили, окрест града расставили. Ради наглядной агитации – не сговариваясь обозвали средневековое действо Сигмонд с Ангелом Небесным. Рощицу, во избежание, сожгли.
 В городе ликовали. Для многих расправа над дикарями была первой победой, первым отмщением. Кровью супостата смывались обиды, затирался позор бегства, удобрялись ростки надежды. Особо лютовали грауденхольдцы, позже, по кабакам неуемно бахвалились, да и перепились в дым. Умные же, кому прежде довелось на клинки басурманские потроха наматывать, угрюмо мечи правили. Готовились к делам нешутейным, к боям грядущим. Разумели – сегодняшнее всего только запев песни Великой Битвы.




 Глава 6.
  На поле Рагнарарском 


 И подступили вражьи орды к твердыне Сигмондовой. И были бесчисленны рати их.
 Как писалось в хрониках Кролико-Предтечинской обители:

 «… тогда исполнились аспиды нечестивые греховной гордынею, исполчилися на лорда Сигмонда, Витязя Небесного Кролика. Сами всею силою пошли ко Гильдгарду.
 Увидев град Сигмондовый, Темплариорум, самозвано именуемый себя Великим Магистром Вселенским, был поражен его красотой и величием и не мог надивиться красоте оного. Размерное течение полноводной реки, зелень соседних дубрав, сверкающие главы храма. Бронзовогласный благовест над зубчатыми стенами и гордыми башнями.
 Объехали схизматы стены и расположились лагерем на видимом расстоянии перед Красными воротами – бесчисленное множество воинов вокруг всего города.
 Начали готовить леса, и пороки устанавливали до вечера, а на ночь поставили тын-ограду округ всего города.
 И начал Локи метать пороками камни на полтора выстрела, а камни могли поднять только два человека. И били они в стену безостановочно, днем и ночью, и пробили стену у Синих ворот, а возле прочих – у Красных, Желтых и Зеленых не поддались заплоты [12] , заворины [13] не растрескались. Заполнили нечестивцы ров свежим хворостом, и так по примету подошли к пролому. В проломе вои Сигмондовы ожесточенно сражались, и были побеждены неверные и не вошли схизматы в город. А горожане с облама [14] подошвенным [15] боем губили супостатов, лили на головы кипящую воду. С заборалов [16] стрелы пускали, катки с раскатов скатывали [17] .
 И минула ночь и стало утро кровавыми зорями. Черные тучи от Блэки-Рока плывут, а в них злобятся синие молнии. Быть грому великому, идти дождю стрелами калеными! Дети бесовы гильдгардские полки обступили, ором поле перегородили, копытами мураву затоптали.
 Бывали рати, полки бывали, а такой рати неслыханно. С зараниа до полудня летят стрелы каленыя, гримлют сабли о шеломы, трещат копиа харалужныя на поле Рагнарарском». [18] 



* * *

 На поле Рагнарарском…
 Так в старину называлась местность у града Сигмондова, где суждено сегодня сойтись смертным боем двум ратям – войску земли Нодд, ведомым витязем Небесного Кролика и басурманским толпам, под началом темного духа Локи.
 И предвкушая нечестивый пир уже слетались со всех сторон небесные кланы Хьюгин-ворона, уже выли в лесах шакалы, уже тявкали по кустам лисы.
 Видя, что атака захлебнулась и утратив наступательный порыв, неприятельские отряды нерешительно топчутся за пределами досягаемости затинных метательных машин [19] , Сигмонд понял, что пришла его пора и вывел городские полки.
 Ряд за рядом строились в боевые порядки эскадроны лордовских кланов, фаланги Гильдгардских воев и ополченев, дружины поморских баронов, удальцы Нахтигалзифа. Всуперечь обычному, коронная кавалерия во фронте не разместилась. Затаились латники за спинами и шеренгами пехотинцев.
 Верхом на белом коне в серебряных доспехах ехал Сигмонд – витязь Небесного Кролика. Его сопровождали щитоносцы Ингрендсоны и Гильда на Малыше. Поднял витязь рог, громко протрубил. Загремели на стенах барабаны, загудели волынки, ратники зазвенели мечами о щиты.
 Войско земли Нодд изготовилось к битве.


* * *

 Из Красных Ворот чеканя шаг, под дробь барабанов, с пиками наперевес, побатальонно выходил гвардейский Кролика-Предтечи 1-й Скито-Монашеский пехотный полк. Вел воинственных чернецов лично полковник Приходько. Одел свой старый, давно непользованый спецназовский комбез, самолично вдовицей выстиранный и отутюженный. Лицо и руки раскрасил камуфляжным кремом. Полевые зеленые звездочки погон сменил на начищенные медные, они ярко горели в лучах летнего солнца.
 – Ангел! С нами Ангел! – Гремел торжествующий клич полевых войск. – Ангел! Ангел! – Вторили со стен.
 К вдохнувшему дым сражения Виктору Петровичу вернулась не просто память, но память генетическая. Аминокислотами пращуров спирально вверченная, редупликатно многажды продуцируемая, бессознательно осознанная. Искренняя. Потому, в предчувствии жаркой, лоб в лоб рукопашной, обратился к своему полку словом напутственным. Зычно вскричал, сверкнул очами.
 – Blya, чудо-богатыри! – перекрывая шум битвы ревел командирским голосом – Blya, ребята, не Гильдгард ли за нами?! – И поднимая бойцов в решительную копейную атаку гаркнул: – За родину, blya! За Сталина! УРА!!!
 – Ура! – Подхватили монахи. – Ста-лин! Кро-лик! Кро-лик! Ста-лин! – И ударили в копья.
 С издевательскими усмешками предстояли суровые викинги долгополым воякам. Впереди хирдов помахивают секирами, обдолбанные грибным отваром, зловещие берсеркеры. По нечесаным бородам стекает пьяная слюна, в глазах бешенство гиперборейских отморозков.
 Не ждали, бабкиными сказками воспетые, залетные стервятники угрозы, рассчитывали на легкость скорой победы. Но оказался сокрушительным напор фаланг, выученных российским офицером.
 Шли копье на копье и ненависть в глазах мешалась со страхом. Шли навстречу вере и смерти, победным венкам и трупным пятнам.
 Но…
 Десятка шагов не дойдя, размыкались ряды, выбегали из глубины построений схимнических, из-за спин монашеских, здоровущие мужики. Ряхи ящиками, в плечах сажень косая [20] , каждый весом пудов десять. Все с двуручниками.
 Морды зверские, бороды не чесаны. Кольчуги мускулами распираются. Стальная плетенка рвется, кожаные перевязи лопаются. Перегарищем за версту шибет. Словеса матерные, скабрезные. Мыслишки, коли оные в патлатых башках имеются, едино однообразны – дави гнид! Suca! Blya!
 Поперло жлобье дерзостно, безудержно. Ох, как поперло!
 Во размахалось! Куда там берсеркеровским секирам супротив аршинных лезвий, звонких сталей, обоюдонаостренных. В миг единым махом бездоспешные придурки в прах сметены оказались. Мозги, грибом изъеденные, вывалились удобрением поганочного мицелия.
 Как весенний ливень сжирает останки талых сугробов, так скосили мечебойцы пресловутый цвет варяжского воинства.
 В щент свели, срубили под комель. Не запыхались. Не взопрели. Только всхрапнули, охально зыркнули, матюгами всплюнули… Пошли куролесить, рубить, крошить дальше.
 Направо, налево. Глядючи, неглядючи. Имен не спрашиваяся, в рыла не заглядываяся. Отступного не требуя, прощальных лепетов не слушаючи. Так вражину и драли. Приухивая да покряхтывая.
 – Блин горелый!
 – Ядрена вошь!
 – Разойдись плечо, размахнись рука! Гуляй кулак, веселись писун! Наше дело правое, а остальных – на хер-р!
 – Р-р-р!
 Зазверели суть в корень. Все в сраке зрели. Иного начальства в душах не чуяли, окромя воли всевышних небес. Вселенской справедливости отмщения.
 За зуб – челюсти выламывали, за око – черепушки раздалбливали, за палец – руки из суставов выдирали.
 Копейные древки секли, словно хворост, запросто. Скирдманов рубили походя, промежду прочим, не озираяся. Щиты кололи в щепу. Шлемы в стружку курочили. Половинили пиратов от плеча до самой жопы. Головы во пыли укатывали. Члены по кустам разметывали, в песок трамбовали. Ломили буйволиным нахрапом. Валили напропалую, поплевывали и дальше перли. Жали без жалостно.
 По всей елане-поляне прессовали.
 Следом, размеренным ходом наседали копьеносцы. Уминали живую силу. Бойких, еще на утренней зорьке, обращали в разряд невосполнимых потерь. В разорванные нити, в туманы потусветья. В небытие. В вой баб, мужей недождавшихся. В сиротскую оголтелость, в беспризорную никчемность пасынков разбоя.
 С мечами приперлись – на копьях издохните.
 Ангельским пикинерам чхать на побасенковскую неуязвимость гостей варяжских. На булатные их мечи, на стрелы острые. Да, в этот день измарались эпические расказни рунических саг, измышления квелых сказителей, ради хлебной корки набреханные. Своей шкурой изведали шатуны морские благодать рассейской рукопашки. Бесшабастность мордобоя – стенка на стенку. Без правил снисхождения. Без передыху, где удары ниже дыха в обыденности. Без благородной сопливости рыцарской потасовки. Где колошматят почем зря – в нюх, в зубы, в морду. Где бьют лежачего сапогами по ряхе, каблуками срам топчут, пинками выи трощат.
 Повинные головы мечи секли, помирающих оставляли в смертных корчах. Чтоб прочувствовали миг отхождения. Не до падали дело.
 Дело наше правое! Победа будет за нами!
 Белокурых бестий, как сидоровых коз драли. В хвост и гриву. Пух с пером раздувало стылостью Валлгальского вихря. Не умучивались схимники, на елмань схизматов натягивать. Рожи на рожон насаживать. Подлым трехгранным острием запросто протыкалась плоть, но больно выдирались клочья прожухлого мяса.
 Живые взалкали дохлым.
 Пена распанаханых трахей, сопли по губам, желудочные массы злопахнут.
 Потно телесной волосне. Под льняной сорочкой да ватной душегрейкой, дубленой коротайкой, под латной рубахой, зело тулово парится. Стерпится, отсмердится, в баньке отмоется, с девкой примудившейся слюбится. Коли, вlya! Руби, катай, валяй!
 – Ровнее шаг! Сомкнуть ряды! Держать стой!
 – Бей промеж ног! В яюла тычь! Язви вражину! УРА!!!
 – Волынщики, гуди бравурную! Трубачи, дуй атаку! Штандарты развернуть! Плечи расправить! Гвардия умирает, но не сдается! Вперед, blya, slovyane! Наподдай!
 Slovyane наподдали.
 Под сапогами хлюпало и размотанные кишки маршу помеху творили.


* * *

 Байские мурзы малопямятные, толком ничему не выучившиеся, изготовились атаковать полки ополченцев. Не сносят, бастарды ишака, честной, грудь о грудь сшибки с латной конницей. Норовят подлую стрелу в спину пустить, скопом на пешего наскочить, гурьбой навалиться, безоружного саблями посечь, поселянина изловить, в полон-неволю свесть.
 Погубить сады, потравить посевы, в храме нагадить. Стада угнать, пограбить избы, в овине девчат оравой отохальничать. Опосля, на базаре, за измученные чресла, со стариканами похотливыми рьяно торговаться. Лаяться. Грош за чагу [21] невольную выпрашивать, пятак за кощея вымаливать.
 Положили ордынцы глаз на богатый достаток Гильдгарда. Ворс недобытого медведя мерещился свадебной кошмой. Корысть взъелась шакалиным прикусом. Ни петь, ни жрать, ни кумысу хлебать. Поскорей бы ходким наметом в заветные проулки, где сыры в масле катаются, серебро с потолков сыпется, бабы подолами не отмашутся.
 Только одна помеха. Корысть отделяют от вожделения слабосильные рядочки добровольных вояк.
 С онучными смердами равняли полуденные конники Гильдгардских воев.
 Ножками кривенькими сучили. Бороденками трясли, зенками косили. Губы раскатывали, предвкушающе причмокивали. Любостяжание непременной удачи кружило головы, мутило умы неразумных. Нетерпеливо привизгивали.
 Но молча насупились волонтеры. Крепче цевья копий стиснули.
 Думали: «Да, мы быдло, смрадь онучная. Наше дело лапотное – скот пастить, хлеба растить, детишек лелеять. Нам, с вами, байскими нукерами не тягаться, не мериться, силушкой не ровняться.
 Но, накося-выкуси, пройти сквозь ряды наши. Пристали мы под руку Гильды, под знамена витязя Небесного Кролика, и нет нам ни удержу, ни уему.
 Все пластом поляжем, кровью изойдем в края Валлгалы, куда заказано нам от роду, нашего паскудного, было. А вам, мразь Бафомету проданная, к стенам светлого града дороги не пропустим.
 Коли-руби! Катай-валяй!
 Держись, крестьянский сын. Твой род от корня древа Иггдрасиля. Тебе, от земли взращенному, не тяжко обратно в земю-матушку без рыданий возвернуться.
 Коли-руби! Секи супостата»!
 Произведенный в воеводы, Смурной Пес распоряжался, согласуясь с обстановкой. Приказывал умно.
 – Стрелки, во фронт! Первый залп по команде, опосля жарь чаще, метить – пустое. Лупи в орду, кого и зацепит. Отступать, как гаркну. Пикинеры, ослабонь проход, пропущай лучноту, не смыкаться! К шестишеренговому бою товсь!!! Первый ряд с колена! Второй справа от бедра, третий от плеча! Четвертый над головой! Пятый от рамена с лева, шестой шуйцей от ляжки! Товсь!!! Blya, slovyane…
 А по ту сторону поля засвистали нагайки, всхрапнули кони, блеснули изогнутые клинки.
 – Алла! – Скопом заверещала орда. Пылью, визгом, гулом подков округа исполнилась.
 Зло воевода губы скривил, зубами клацнул.
 – Стрелы на тетиву! Упрежденье на два крупа! Товсь! Пли! Сыпь ядреней, лапотные!
 Сыпанули.
 Корчились под копытами вышибленные из седел, потерявшие коней, но не остановить лаву, не застопорить вал гривастый.
 Смурной вовсе по собачьи ощерился. – Стрелкам отход! Луки за спину, сабли наголо! Подпирай передних! – Рявкнул, ножны отбросив.
 – Ох, душа чует: днесь нажуем конячьих яблок до отпаду. – Новобранец с белесыми ресницами бледнел пухлыми щеками.
 – Не робь, дите. Кабанчика на Леля колол? Отож. Усе херь собачья. Байская шкура слабше свинячьей выходит. Не бойсь, втыкай прытко, у грудинку шпыряй. – Напутственно цедил ветеран-сосед.
 – Ну, кабанчика, ет мы могем. Ет не впервой. Ет дело знаемо, обвычны мы. – Взбодрился поселянский недоросль.
 – Тадысь басурман осилим. – Криво ветеран ухмыльнулся, на ладони поплевал, сручно колье уцепил.
 А Пес воевода вовсе не угомонится.
 Рычит надсадно: – Пикинеры! Держи плечо! Сомкнуть ряды! Тесней тулись! Теснее, сучье вымя! Первая шеренга на колено ставай! Всем пики к бою! Товсь!!!
 Blya!
 Забросил Смурной щит за спину, мечную рукоять обоима лапами перехватил. Ногами в землю врос намертво. Задубел торсом. – Держись, лапотные. Пятый и шестой цевья в землю, наклон в пол зенита! Держи-и-ись!
 Завыл по звериному: У-у-ур-ра…
 Урла комонная настромилась на ноддовскую доблесть.
 Крепко держались две сотни, черты не покинули. Хоть кое-где и повезло ордынцам через копейный частокол перемахнуть, врубиться в ряды пехотные, только вои тех удачников споро порешили, бреши стянули. Отбили первый нахрап, а дальше полегче стало. Замах, укол, отмашка. Крошево громоздилось кучей, заслоняло пикинеров от ногайский ятаганов.
 А третья сотня, что на левом крыле, дрогнула, поддалась, не сдюжила конского навала. Набрана из всякого сброда, черни завалящей, да обучалась впопыхах. Вот и обернули тылы ноддовцы. Смелые, друг с другом прощались, спиной к спине опирались. Напоследок секлись истово. Не себя берегли – утруждали Норн рвать нити животов ордынских. А как наставала пора с белым светом разлучаться, то отходили в Валлгальские туманы бестрепетно, прилично мужам, с оружьем в хладеющих дланях. Пугливые да робкие бегмя бежали, об отпоре не помышляли, под вековечным древом Иггдрасиля обрывались их судьбы.
 Старый воин – мудрый воин. Сребнобородый Сенешаль Короны загодя предугадал слабинку пеших рядов. Зорко за битвой наблюдал, пуще за третьей сотней следил. Вот опасность вовремя и приметил. Повел своих латников в обход боевых порядков. Построил. Не спешил, хоть на его глазах гибли сыны Нодд. Силился думать не о них – о победе. «Погодь, погодь, пора не пристала, пусть басурманы порезвятся напоследок» – сам себя уговаривал.
 А ордынцы, на крылах успеха, рвались в прорыв. Словно в воронку, новые и новые отряды в брешь грязной рекой лились. К чему пхаться на лес копий, когда тут, по близи, такая развеселая резанина пошла. Кровь дурманила.
 Но, кони, кони то, притомились. И всадники подустали рубить бегущих. И тумены смешались. И незачем по бокам озираться, да и не разобрать по сторонам ничего.
 И… В пыли и гаме не заприметили ордынцы коронное воинство, нависшее на их оголенном фланге.
 Улучил момент многоопытный Сенешаль, пришла его пора пролить поганую кровь басурманскую. Резко защелкнул личину, подтянул латную рукавицу, тронул поводья. Загарцевал перед строем.
 – Воины короля! Знамена вперед! Пики наперевес! Пленных не брать! За Сагана! За Нодд! Круши басурман! Вперед! Blya slovyane!
 – За Сагана! За Нодд! Blya slovyane! – Взревели королевские рубаки, дали шпор, послали коней тяжелым галопом на орды байские. Земля задрожала.
 Ударил бронированный вал штормовым прибоем. Неотвратимо, неостановочно, необоримо. Скакали латники, по вражьим толпам, словно по чисту полю. Только не чисто поле за их спинами оставалось. Густо покрывали землю остовы лошадок мохнорылых, тела басурманские, все пиками исколотые, мечами изрубленные, подковами истоптанные. Рясно кровь-живица окропила травы, напитала мать– сыру землю, ручьи переполнила.
 Смурной Пес удачу не упустил.
 – Первая сотня, слушай команду! В пятишеренговый строй готовсь! Первый ряд, встать, от бедра справа бей! Второй справа от плеча, третий над башкой коли! Четвертый слева от рамена, пятый от бедра, шестой пики поднять! Теснее строй! Шагом вперед! Язви их всех! Blya slovyane!
 – Blya slovyane!
 Двинулась фаланга. Ступали ратники размеренным шагом, набычившись, плечом к плечу. Не сверкали наконечники копий – кровь стекала. Перешагивали фалангисты через поверженных супостатов. Стрелки, ударами коротких клинков, довершали дело. Занятие простое, большой сноровки не требует. Однако, зело полезное.
 Утром боец, вечером – падло.
 Оба крыла защитников Гильдгарда смыкали гибельное кольцо округ байской толпы.
 Ордынцы, миг назад ликовавшие победу, нежданно стиснутые рядами мечей и копий, коней и фаланг, тотчас растеряли безнаказанное нахальство. Мужество победы сменила растерянность страха. Заметались в панике. Друг дружку давили. Выталкивали на ноддовскую разящую сталь.
 Звон булата, треск костей. Визг переходящий в хрип.
 Трудитесь Норны!
 Увлеклась, ох, увлеклась первая сотня. Ополченцы, спехом подученные, стоять насмерть, да наступать смертельно умели. Вот только, тонкость маневра освоить дней не достало. Сплевывая клочья измочаленных легких, напоследок кричал бойцам Смурной Пес, чтоб поберегли тыл, чтоб задние шеренги копья задом обернули. Только не слышали команд бойцы, разгоряченные сечей. Слишком поворотились незащищенным боком. Тем изменщики скореновские воспользоваться не замедлили.
 – Уперед! – Проверещал лорд Скорена. Пустил коня неспешной рысью, хоронясь за спинами оголтелых неофитов бафометовских.
 Смурной тяжело шагнул. Оскалился. Харкнул сгустками плервы. Размахнулся. Со всей оставшейся мочи врезал.
 Единовременно оборвали Норны две нити судеб.
 Без передыху под извечным древом Иггдрасиляграсил скубли старухи веретено людских участей.
 Сгинуть бы малоопытной сотне, да Грауденхольдец на чеку был. Поражение в родимом замке, неизбывной занозой саднило сердце. Требовало оплаты. Кровавой.
 – Панове, до гонору! Великородные лорды, властелины своего края! К оружию! Требую обнажить мечи! Честь взывает! С места, галопом, марш! Смерть и слава! Саган с нами!
 – Саган! Смерть и слава!
 – Саган!
 Сшиблись кланы. Старые обиды нынешней кровью истекли. Застаревшие файды, новые скорби, все смешалось в сутолоке конной валки.
 – За Нодд! За Сагана!
 – Хвала Бафомету!
 – Blya slovyane!
 – Локи! Локи!
 Нет бешенству уема. Нет края ярости. Ненависти окоем не изыщен. Незнаем предел злобе. Не изведана грань жестокосердия и геройства. Отваги и одури. Славы и бесславия. Геройства и преступления. Кары и расправы.
 Как из веку, так до веку. Центурия за центурией грядет во мраке неизменности закона: победитель свят, проигравший – в ад.
 Корпите, Норны! Век человечий короток, смерть на миру красна!
 Как парная свежатина.
 На разделочном столе повара. Навар мясной в котле булькает. Пена вскипает. В помойку ее. В мусорник прошлого бытия.
 Вымаранные листы горят на кострах. Уцелевшие переписываются набело. Хвала НАМ! Хвала, низвергшим иродов! Хвала радетелям отечества и веры! Хвала мудрым и любящим! Сгинь, нечистый! Изыди!
 Исходили в Валлгальские туманы рожденные в чадной кошаре козопасы и наследники древних родов. Чада отчизны и выблядки измены, гурьбой валились на, вскормившую их всех, землю Нодд. Поверх околевали кобылицы. Моча стекала.
 Костоломный смерч кружится по Рагнараре, сметает правых и неправых, грешных со святыми. Упокой!


* * *

 Видя какое опустошение наводит командир 1-го Скито-Монашеского, Локи пробился к Ангелу и вступил с ним в единоборство. Приходько, узнав негодяя, так подло с ним обошедшегося, доставившего столько неприятностей с раздвоением полковничьей тело-личности, праведным гневом возгоревшись, сам ринулся навстречу.
 Как сухую траву скосил жидкий ряд локовских обережных и, помянув недобрым словом родительницу своего обидчика, обрушился на того со всею силою, помноженной на ненависть и жажду отмщения. Звоном прокатился по полю боя богатырский удар о, вовремя подставленный, черный щит. Зашатался от страшного этого напора Локи, но выстоял, сам мечом жахнул. Закипела невиданная доселе схватка великих воителей, и видя ее войска прекратили сражение, в трепете замерших сердец, наблюдали роковой ритуал единоборства. Каждый верил в торжество своего вождя, жаждал триумфу, но вмешиваться не осмеливался, ибо не достойно смертному вставать между Ангелом и Демоном в час их решительной схватки.
 Звенела сталь, гудели брони, кружилась булава, свистел рассекаемый могучими ударами воздух, а два бойца сходились и расходились, делали выпады, отбивали удары и наносили их сами, уклонялись, кружили звериной поступью друг вокруг друга притворно отступали, что бы внезапно, всею мощью ринутся на врага.
 Да, горазд в рукопашной темный демон Локи. Упорен, безжалостен. Сердце его киллерское страха не ведало, разум избыточные мыслишки не грузили. Совесть морализмами не отягощалась, душа сомнениями не мучалась. Хитрый клинок рисовал мертвенные узоры и отблески солнца слепили глаза смотрящих.
 Но не в пример мощнее и непримиримее оказался полковник Приходько. Вымахал на добрых два пуда мясистее своего соперника, а уж силищей, с измальства не обижен. Превосходил всех сверстников многократно, а в года войдя и вовсе заматерел, богатырской мощью налился. Ясное дело, в бою на палицах не ровнял себя с Бхимой но с ранних курсантских годков, тешился забавой российской, мало знакомой уже западнее Збруч-реки. От души, до седьмого пота захватился гиревым спортом. Вот и теперь крутил дубинищу, стальными обручами окованную, шипами трехгранными увенчанную, как некогда гирями жонглировал. Бил то правой, то левой, то вскидывал над головою и со страшною силою опускал вниз, то вертел над собою, то вдруг закидывал за спину и, оттуда, перехватывал другой рукою и бил. Бил. Бил.
 Смертным боем бил.
 Теснил супротивника и многажды спасала Черного Локи от верной гибели, от вселюдного поражения, толи удача воровская, толи киллерская выдержка, толи животная реакция южной крови.
 Не миг, не два бьются воители, но вот начал слабеть Демон, стал путать приемы, все труднее избегать ему губительной булавы ангельской. Теснил его Приходько, устали не ведающий, разил страшною своею палицею и многим стало ясно, что не устоять Ночи, когда восстает во всей своей сверкающей славе Ярило-Солнце. Понял Локи, что близка его погибель, что не поразить ему Ангела Небесного в честном поединке и предчувствуя неизбежное посрамление, страшась грозной палицы супротивника, пошел на меру крайнюю. Применил колдовское свое оружие, бережно хранимое для главного в своей жизни боя, для встречи с лордом Сигмондом, витязем Небесного Кролика, беглым каторжником Стиллом Иг. Мондуэлом.
 После Сигмондова набега, когда добыл витязь киллеровсий арсенал, лично генералом Зиберовичем подобранный, оружейниками секретного департамента выверенный, сохранил Фартовый кольт, да и то, многовато патронов зря извел. Всего три маслины барабане только осталось. Сберегал ствол, что бы встретив Стилла уж наверняка замочить, приказ дяди Бени исполнить, по понятиям поступить. Ох, и не хотелось же ему последний козырь разыгрывать, да ничего другого уже не оставалось, иной надежды не сохранил ему пехотный полковник российский. Потому, отвергнув бессильный против Приходько меч, выхватил из наплечной кобуры револьвер, мгновенно пальнул, в широкую грудь богатырскую целясь.
 Громом прогремел выстрел, молнией вырвалось злое пламя из дула тридцать восьмого калибра.
 Удар тяжелой пули прервал стремительность решающего броска полковника, но насмерть поразить не смог. Опять тот воздъял свое оружие. Фартовый снова выстрелил. Второй раз прогремело на поле Рагнарарском. Зашатался Ангел, поникли его могучие плечи, уронил булаву. Но и безоружный, помотав головой, с невидящим взором закровавленых глаз, шагнул на супостата. Сжал кулаки. Еще раз пришлось Фартовому кольт наводить. Прицелился демон, прямо в сердце полковничье. Спокойно, медленно, как отработал в тире, как уже многих кончил в далекой своей Вселенной, плавно спустил курок.
 Грянул третий гром, ударила третья молния и пал Ангел Небесный. Горестный стон извергся из многих грудей. Но торжествовали нечестивцы, шакалами завывали дикари лесных кланов, неистово стучали секирами о сталь щитов варяги, "Бафомет! Бафомет!" кричали войска изменщиков лордов и нехороший гимн затянули монахи-тамплиеры.
 Локи поглядел на дымящийся ствол. Крутанул вокруг указательного пальца, дунул в черный, зловонный провал дула, цыкнул слюной сквозь зубы и выбросил разряженное, еще миг назад бывшее грозным оружие, да ставшее уже совершенно бесполезной, безнадобной тяжестью.
 Сохранилась еще заначка. Пукалка макаровская. Но верблюда соломинка ломит. Еще схлестнемся со Стиллом. Авось и подсобит.
 Подобрал меч, медленно шагнул к распростертому богатырскому телу – хотел снять с поверженного шелом, другой трофей. Но преградили ему путь копья ратных монахов Кролико-Предтечинской обители. Стояли насмерть, не чаяли себе жизни, не искали славы, только не могли отдать на поругание тело Ангела Небесного, не могли дозволить чтоб торжествующие силы зла глумились над святыней земли Нодд. С презрительной раздраженностью, что мешают ему насладиться плодами нечестной победы, напал на святых отроков Локи и порубил многих. А за ним и викинги вместе с, брыжжащими наркотической пеной, берсеркерами ринулись на беззаветных монахов. Закипела схватка над телом Ангела Небесного. Под губительным напором слабели силы защитников, однако мощи неправедной не покорялись. Гибли схимники, телами ложились, только рубежа не оставляли.
 Павшего Ангела против падшего Демона боронили. Телами своими, костями своими, душами беззаветными.
 Видя гибель праведных, закипел гневом Сенешаль Короны. Грозно прокричал боевой клич земли Нодд, боевой клич покойного короля Сагана. Опустил сталь забрала, поднял щит, изготовил к бою длинное копье. Натянул поводья, со всей силы вонзил в бока коня острые шпоры. Взвился скакун, заржал, ударил копытами о кровавую землю и молнией поскакал, развевая знамя длинной буланой гривы. Прямо в гущу схватки, прямо на нечестивого Локи. Не было этому порыву силы, могущей остановить седовласого героя. Сметал он с пути вражьих латников, копье о них не тупя, только грудью резвого скакуна сшибая, только подкованными копытами топча их. С трудом отразил Локи первый удар, Сенешаль развернул коня, изготовился к новой атаке.
 Не устоять бы тут демону Ночи, отправился бы в темные пределы, откуда изыдел, но выступил на выручку Приору сам Великий Магистр тамплиерский. На боевом коне, укрытом кожаным доспехом, в стальной броне, в шлеме, со щитом и копьем, сопровождаемый оруженосцами, слугами, маршалами и братьями-сержантами. Выезжал на ратное поле, вызывая на битву коронного Сенешаля. Тот, не дрогнув сердцем, гордо принял бахвальный вызов и, накренив копье, послал скакуна в атаку. Вихрем неслись друг на друга два великих воина. Развевались гривы, гудела земля, злым сверкали острые наконечники. Но вот сошлись, ударились грудью, и от этого удара сломалось древо копий, но устояла плоть, закаленных войнами тел. Разъехались бойцы, велели своим людям подать новое оружие и снова устремились на смертную встречу. Ударило копье о щит и щит о копье, и опять не устояло бездушное дерево, но целы остались герои. Побросав сломанные древки, извлекли из ножен тяжелые обоюдоострые мечи, варяжской плетенкой выкованные, в студеном море каленные, в больших и малых сражениях служившие, многих врагов поразившие. Мечи верные, мечи острые. И конно, то разъезжаясь, то съезжаясь опять, секлись не на жизнь а насмерть мастера боя. И такова была ярость схватки, что вмиг раскололись щиты на самые мелкие щепки, но продолжали биться противники, мечами нападая и защищаясь, нанося удары и отражая. Ведомы им были все приемы боя, в этих землях бытующие, и ничем не уступали один другому ни в мастерстве ратном, ни в силе, ни в доблести. Но вот размахнулись, привстали на стременах и ударили всей силой могучих тел, всей яростью, всей ненавистью. Последний раз встретились булаты, прощальной злостью лязгнули клинки, и, не вынеся жестокосердия хозяев, раскололись пополам.
 Видя, что обезоружены их властелины, поспешили подсобить верные оруженосцы, но раньше их намерений успел, галопом выехал на поле новый лорд Скорена, пращурам своим в подлости и низости не уступающий, предводитель кланов, предавших вражьим силам отчую землю Нодд. Хотел было напасть на сенешаля, пока тот, без щита, со сломанным мечем, не имел чем защитить свою жизнь. С презрением глядел на него бесстрашный витязь. Не страшила наперсника короля подлая сталь скоренина, ибо хоть и нечем было защитить свою жизнь, но честь защищать нужды не имелось. Только годы дозволили сесть в седло, только набрались в отроке силы обнажить клинок – не было у повелителей королевства Нодд более верного вассала. Ни разу не изменял ни действием, ни сердцем своем сюзерену, которому присягу добровольно в душе принес. И не его в том провина, что нету больше на этом свете юного короля Сагана, а злые враги топчут родную землю. Потому спокойно ожидал Скорену, коня не оборачивая, спины не показывая.
 Да напрасны ожидания изменщика. Уже лорд Хейгар спешит на защиту безоружного, уже подъял обоюдоострый меч, коим немалое число супостатов сегодня порубил насмерть. Тяжел и велик его главосечец. Свежи зазубрены на затупившемся, от частых ударов, лезвии. Вражья сукровица окрасила булатный клинок От басурманских сталей доспех многими вмятинами покрыт,.
 И так страшен и зловещ явился рыцарь в битву, что устрашился нечестивый лорд Скорена. Слабость объяла изнеженные члены, смертный холод сдавил конфузливое сердечко. Хотел было покинуть поле чести, чести не знающий, но близко лорд Хейгар, уже свистит над грешной головой разящий меч. Только и успел веропродавец, что хилою рукою щит поднять. Только умный конь в сторону подался, спас хозяина от неминуемой погибели. Но силен удар лорда Короны. Хоть и на излете, хоть вскользь, но задел Скорену, вышеб из седла. И тот, страшась дальнейшего, на четвереньках улизнул, рачки поспешил спряться под ногами кланщиков. Бесстрашно врубился в ряды вероотступников победоносный воин. И многих поверг в пыль, разыскивая своего противника, грозя ему смертной расправой. Не уйти бы живым презренному, да встала на пути героя сила варяжская.
 Еще жарче выдалась рубка.
 Тогда громко прокричал Грауденхольдец, созывая своих людей, ведя их на выручку союзника. Не молод лорд, телом тучен, да в пирах и охотах, не утерялось мастерство мечника. Удар за ударом уносил варяжьи души в потусветье. Едино ярл гиперборейский посмел восстать на дороге мечебойца. От ударов искры летели, кони грызлись и били копытами.
 Посторонись, зашибу!
 Хохотнул Нахтигалзиф, атаман разбойничьих кланов, кистень к устам прижал.
 – С Неба не насерут, свинья не обосцыт! Сарынь на кичку! Катай, валяй придурков!
 Пошел молотить почем зря. А за ним душегубы в черных кильтах стараний добавляли. Рогатины зазубрены, сабли востры, самострелы взведены. Не воюют удальцы – злодейничают. Не чураются захалявными ножами, от уха до уха, свалившихся закадычивать. Резать, кромсать, жизни лишать. Вворачивая тесак между брамицей и пелькой, оголтело хохотали, балагурили. Молотиловка, blya.
 Видя, что вся тяжесть битвы переместилась к телу Ангела Небесного, Сигмонд закинул малые мечи в заплечные ножны, оголил разящую Даесворду.
 Как в стаю бьющихся ястребов влетает могучий орел, так ворвался неугомонный Гильдгардец в стан врагов. И стало всем ясно – где шакалы, а где лев. Свободно и плавно двигал витязь своим страшным мечом и ни один удар не проходил мимо. Каждым разом обагряла свежая вражеская кровь острие, заливала волшебный клинок. Бездыханное тело падало на землю. Многих в тот день встретили туманы Валлгалы.
 Рядом с витязем златокудрая Гильда на верном Малыше белоперыми стрелами разит, по бокам бесстрашные Ингрендсоны властелинов надежно прикрывают.
 Волчий клан от своих повелителей не отстает, рьяно теснит сволочь заблудшую.
 Гильда, лук отложив склонилась над поверженным Ангелом. Огладила побелевшие щеки, к челу губами приложилась.
 Свершилось! Свершилось чудо!
 Вздохнул Ангел Небесный, матернулся, плюнул кровью. Поднялся на ноги.
 Потер грудь, бронежилетом стилловой корпорации, спасенную. Поднял булаву.
 – Ну, Blya slovyane, я сейчас этого гада бить буду.
 – Ангел! Ангел с нами! – Возликовали оборонители земли Нодд.
 – Ангел! Ангел!
 – Сигмонд! Сигмонд!
 – Саган! Саган!
 – Нодд! Нодд!
 – Ста-лин! Кро-лик!
 – Поддай братва! Сарынь на кичку!
 – Ура, вlya slovyane! Ура!
 Волонтеры избивали байские тумены. Скореновские дружины отступали под напором верных Короне кланов. Ратники Гильдгарда теснили коричневоплащевых туркополов тамплиерских и штандарт Beauseant трепеща, склоняясь долу.
 Батальоны 1-го Скито-Монашеского прорывали варяжские хирды.
 Гильда, верхом на Сатановском Вепре, сыпала белоперыми стрелами, сыпала без промаха. Хряк, прихрюкивая, топтал на пути встреченных. Бивнями драл.
 Удальцы Нахтигалзифа злобствовали над ссучившимися собратьями. С утра черные кильты днесь побурели, заскорузли. «Веселый соловушка» издевательски трепыхался над побоищем.
 Королевские латные конники топтали обозников, крошили обережных. Прорывалисьь к ставке Темплариорума.


* * *

 – Лорд, Сигмонд! Лорд Сигмонд! Измена!!!
 – Измена! – Пронеслось по рядам войска Нодд!
 Над Гильдгардом поднимались клубы дыма.
 ИЗМЕНА!!!




 Глава 7.
  Хроноклазм 


 Чудные дела творились на белом свете. В Брюссельский кабинет генерала Зиберовича ежечасно стекалась оперативная информация со всей планеты. Сведения были тревожны.
 Началось все с обычных мелочей. Палестинские сепаратисты пробрались в Иерусалимский храм и посолили тесто, предназначенное для выпечки праздничной мацы, что полностью испортило торжества и вызвало бурю негодования у правоверных иудеев всего мира. Не меньшее возмущение вызвала, наглой циничности, выходка пакистанских экстремистов, устроивших огромную припохабнейшую охоту на священных индийских коров. Индуисты, много сведущие в науке генетике, также подложили своим обидчикам свинью. Даже не одну, а целую партию специально выращенных постных свиней, под видом говядины, через третьи страны, подсунули ничего не подозревающим приверженцам ислама. Мусульмане ее, псевдо-говядину, съели, тогда только и открылся этот мерзкий подлог. Разгоревшийся скандал принимал совершенно безобразные формы. Весь мир облетела, мгновенно ставшая крылатой, недипломатическая фраза из гневливого обращения непреклонного аятоллы к премьер-министру соседней державы: "Я сыктым тот гвозд, на катором твой симэйный партрэт висыт!".
 Касалось, окончательно, с подачи Зиберовича, разругавшиеся танковые улусы, внезапно замирились, собралсь в Каракоруме на великий хурал и, обпившись кумыса, отправились в очередной раз завоевывать Поднебесную империю. Дикие танковые орды (ни одна из цивилизованных стран не признавалась, что поставляет им боевые машины) катились степями, вздымая облака пыли вперемешку с черным смрадом дизельных выхлопов. Однако, поскольку все боеприпасы были бездарно растрачены в междоусобицах и салютах, одними гусеницами взять Великую Стену не получилось. Отброшенные ее силовым полем, кочевники откатились обратно к родным юртам. Пока джигиты толкли вперед-назад степные чахлые травы, мудрые их жены, уже надоили кобылиц и наготовили свежую порцию кумыса, скрасившую горечь неудачного набега.
 Дальше – больше, повсюду разгорались расовые, религиозные, политические и всякие другие внутренние, внешние, пограничные и локальные конфликты. Как пожар в саванне, перерастали в весьма серьезные, полномасштабные военные столкновения.
 Вчерашние союзники по КЮД, отбросив, словно грязные носки, договора о дружбе, добрососедстве и взаимопомощи, с достойным усердием, лихо бомбили соседские столицы. Неприсоединившиеся страны, охотно присоединялись к военным действиям. Нейтральные – в равной степени поддавали и одним, и другим и третьим. Со всех сторон приходили известия о кровопролитных боях с массированным применением бомбардировочной авиации, тяжелой артиллерии и бронетанковой техники.
 Словом международная обстановка накалялась. Причем накалялась совершенно неожиданно, аналитическим отделом секретного департамента АСД, редко ошибавшимся, не предвидено, не прогнозируемо.
 То, что члены КЮД враждовали между собой, было обычно, в порядке вещей и в принципе, Зиберовича вполне устраивало. Не устраивало его именно абсолютная спонтанность процесса, отсутствие каких либо серьезных мотивов, предварительных признаков, невозможности с его, Зиберовича, стороны, что-либо предпринять, как-то скорректировать процесс, направить в нужное, полезное АСД русло. Ситуация стремительно выходила из-под контроля.
 Тревожило и другое. Непорядки отмечались и в самой АСД. Змеиным шипением поползли парламентскими кулуарами разговоры о необоснованных квотах, дискриминационных пошлинах, протекционизме. Разговоры эти быстро выплеснулись наружу, где их радостно подхватили масс-медиа, вернулись обратно в законодательные собрания, но уже на трибуны. Муссировались вопросы об антидемпинговых расследованиях, пересмотре договоров и, наконец, о сомнительности современных границ. Правительства стали с недоверием поглядывать на своих зарубежных коллег. Мир скатывался на грань термоядерной войны. К счастью, все офицеры с черными кейсами внезапно и синхронно ушли в глухой, многодневный запой. Разыскать и их и их чемоданы оказалось делом совершенно безнадежным. Даже для Зиберовическим профессионалов.
 Внутрипартийная борьба, на глазах теряла цивилизованные формы. Трансляции заседаний Японского парламента мало, чем отличались от репортажей с чемпионата по карате, разве что полнейшим игнорированием любых правил.
 Волна биржевой паники прокатилась со скоростью вращения планеты. Один полный оборот вокруг земной оси смел в мусорную корзину многие состояния. Акции "Стандарт Оил" продавались по цене туалетной бумаги, правда, спрос на последнюю несколько возрос, а "Юнайтед Стейс Стилл" стоили как та же бумага, но б/у. Приличнейшие одетые господа, высморкавшись в свои чековые книжки, стайками выпархивали из окон верхних этажей небоскребов. По Сити и Уолл-Стрит ходить стало рискованно – падеж бизнесменов создал реальную угрозу для жизни и здоровья пешеходов.
 Единственный продукт, спрос на который превзошел самые неразумные границы, оказался суррогатный портвейн "Три шестерки". Очереди за ним затмевали Фермопилы и Ледовое побоище вместе взятые. Продавцы какое-то время, подобно тремстам спартанцев, мужественно держали оборону, но, в конце концов, оказались погребенными под горой жаждущих тел.
 Зиберович, в своем ведомстве, ввел казарменное положение, но и эта мера мало что изменила. Сотрудники валились от усталости с ног, но контроль над ситуацией стремительно уплывал из генеральских рук.
 Мойша Рувимович протер воспаленные глаза. Всему происходящему было два объяснения: или он, Зиберович, рехнулся, или с ума сошел весь мир. Первое было малоприятно, второе маловероятно. Однако, что-то же было! Все настолько выходило за привычные рамки, что уже не требовалось секретных докладов, хватало просто посмотреть обычную сводку новостей по головизору. Шеф Департамента, как раз, этим сейчас и занимался.
 По первому каналу показывали Париж. Весь Пляц Пигаль заполонили подозрительного вида ветераны в инвалидных колясках. Они толпой катили к Версалю и орали "Виват Император!". Комментатор, снисходительно улыбаясь, ехидно объяснял зрителям, что Император помер на каком-то забытом Богом острове почти два века назад, и весь этот балаган ничто иное, как глупая выходка антиобщественно настроенных элементов антиглобалистов, педерастов или фундаменталистов – пока не выяснено), и преследует явно идиотские цели. Но в момент наивыспреннейшей патетики студийного балабола, пронырливый оператор поймал в камеру и самого Императора. Тот, в белых лосинах, высоких сверкающих сапогах, со шпагой на боку, ехал в открытом лимузине, но сидел, не на сидении, как все обычные знаменитости, а верхом на барабане, скрестив руки на груди и надвинув на глаза треуголку. Ехидный комментатор заткнулся и больше в эфире не объявлялся.
 К превеликому облегчению парижан и вящей досаде туристов, Император увел своих инвалидных сторонников из города в направлении Бельгийской границы, чтобы, как он объявил " Восстановить историческую справедливость".
 Зиберович устало еще раз протер глаза. Весь репортаж можно было бы назвать мистификацией, или грандиозным театральным шоу. Но совершенно никак не объяснялась та скорость, с которой демонстранты оказались за многие от Парижа километры в конечной цели своего марша. Уже через четверть часа, ушлые головизорщики показывали окрестности Ватерлоо, заполненные все теми же инвалидными колясками. Император скомандовал "Гвардия – в огонь!" и коляски, ощетинившись музейными штыками, стройными колоннами дружно покатились вперед, на невесть откуда взявшиеся войска то ли Монтгомери, то ли Веллингтона – издали не разобрать. Уайт Холл потрясла радиограмма: "пехота стойко бьется в каре зпт несем потери зпт срочно высылайте бомбардировщики зпт фельдмаршал тчк".
 Правительство Ее Величества направлять бомбардировщики воздержалось, но на всякий случай объявило Кельтогаллии блокаду.
 Впрочем, особых успехов этот демарш не принес, поскольку и на самом острове возникли проблемы. Спустившиеся, с северных гор голоногие мужичины в беретах и с копьями в волосатых ручищах, под вой волынок и рокот бубнов, объявили равнинным жителям войну. Вместо достойного ответа наглецам, Палата представителей поднялась против царствующей династии, а пэры окончательно изругавшись на предмет достойного цвета розы, приступили к банальному мордобитию.
 Гарольд Гаради подступал к Стемфордскому мосту, а норманны приближались к Гастингсу.
 Турки припхались на Балканы, но особой в том военной славы не сыскали. Все эллины, отмобилизовав наличные плавсредства, начиная с громадных супертанкеров, вплоть до утлых рыбацких фелюг, уже уплыли на север Африки кого-то там воевать – отбивать у троянского принца шалопутную секс-бабу. Пока янычары без дела слонялись по обезлюдившим Пиндским горам, в Стамбул ворвались толпища бродяг, именующих себя крестоносцами. Папа Римский послал, было, им свое благословение, но в том проку было мало, так как в Авиньоне объявился Антипапа и, отменив постановление своего коллеги, напутствовал погромщиков сам.
 Из России, как обычно, вести приходили хмурые и непотребные. Рать, собираемая в Твери, полным составом заполонила все наличествующие в округе ЛТП. В Питере, Путиловский завод, по отсутствию металлопроката, клепал броневики из фанеры. Сии изделия, даже не покрашенные, растаскивали по площадям, перекресткам, а вскоре, и просто по дворам, мужички в кепочках. Залазили на, прогибающиеся под ногами, башенки, толкали местным алкашам несусветную чушь.
 Какой-то грозный династический тип (по иным утверждениям не один, а целых четверо), прилюдно, во всеуслышанье заявил (заявили), что с этим непотребством надлежит кончать. Для той благой цели, в срочном порядке организовались опричные территории, споро обнеслись высоченными заборами, из плохо оструганных еловых досок. Что на тех обособленных сотках, за теми заборами творилось, суть неясно. Даже космическая разведка подавала на стол Зиберовича совершенно негодные материалы. На всех пленках опричнины покрывал густой мрак, изредка озаряемый всполохами светлого будущего. Достоверно известно было только одно. Прибывший в Крупповский концерн представитель грозного лидера – ражий мужичина с изрядно изрытой оспой физиономией, разя крепким сивушным духом, потребовал для нужд построения этого самого счастливого светлого 10000 (десять тысяч) новейшей конструкции дыб и соответствующее количество плетеных кнутов.
 Экономически приятный заказ выполнить, однако, не удалось. И в самом фатерлянде не все ладно складывалось. Кайзеровское правительство потребовало аншлюса с соседними государствами, но Австрийский Габсбург эти претензии в резкой форме отклонил и объявил столетнюю войну. Последняя официальная нота правительства Райха гласила: "Не получив сатисфакции, в результате нехватки жизненного пространства, погибаем от асфиксии".
 Танковая группа Гудериана пробивалась к Москве, но на дороге попала в затор, образованный отступающими из белокаменной дивизиями, все того же вездесущего Императора, с которого то и начался весь упоянутый раскардаш, и казацко-польскими отрядами парочки самозванцев. В интимной беседе полководцев выяснилось, что первопрестольная дважды горит, тевтоноязычные артиллеристы, подстрекаемые картавоязычными господчиками, ведут прицельную орудийную стрельбу по Кремлю, на лобном месте сутками стучат топоры, и делать там, в златоглавой, приличным людям совершенно нечего.
 Из самих польских земель приходили разноречивые сведения. Толи панове сотворили великую, от можа до можа, державу, толи ляхов который раз делят алчные соседи, разобрать невозможности не представлялось.
 Огорчительные вести поступали из милой сердцу "Жемчужины у моря". Потемкин явно не был в состоянии навести порядок со все время прибывающими из ниоткуда агрессивно настроенными полчищами турок, татар, генуэзцев, эллинов и совершенно стушевался, когда Понтида превратилась в арену грандиозной битвы между вымуштрованными легионерами Митридата и какого-то римского цезаря. Скифы, сарматы, меоты и прочие племена, своим появлением, порядку отнюдь не прибавляли.
 Впрочем, события в Причерноморье блекли в сравнении с бедламом, сотворившемся в Северной Африке. По побережью, вперед-назад, раскатывала танковая армия Роммеля. По ее гусеничным следам топотали турки-сельджуки. Нещадно палили из пушек канониры все того же шебуршного Императора. Вздымали песчаную пыль копыта бесчисленных отрядов арабской конницы. Из мутного облака высверкивали сталью доспехов рыцари Ричарда Львиного Сердца Плантагенета. По головизору показывали как в дельте Нила водно и сухопутно бьются-рубятся легионы Антония с центуриями Юлия. На них, ощетинившись копьями, выползала фаланга царя Александра. Союзные греческие войска, оставив турков с носом, бессовестно грабили в развалинах приморских городов. У Карфагена, равно как и под стенами Византии, творилось и вовсе несусветное. Вторжение персов, вавилонцев, парфян, филистимлян и амаликян прошло почти незамеченным.
 Секты, секточки плодились как на дрожжах, превращались в суперсекты, вербуя под свои знамена десятки и сотни тысяч обескураженных неофитов. Очевидцы Элохима торжествовали осуществление своих прогнозов и с полной серьезностью готовились к пришествию Зверя, предвкушали скорое наступление конца света. Зиберович их идеологию не разделял, глубокого смысла в действиях фанатичных маньяков не видел, но кое с чем не согласиться не мог. Ведь уже не нужен и головизор, достаточно просто поглядеть в окно. Зверь разгуливал по улице.
 Самый натуральный. Мохнатый, со здоровенными бивнями.
 Зрелище являло удивительную безрадостность. По Брюсселю, прямо под центральным офисом секретного департамента, слонялись группки босоногих, замотанных в шкуры, длинноволосых людей. Как мог судить генерал, женщины от мужчин отличались, разве что, отсутствием бород. Какая-то парочка сумела дубинкой пришибить голубя. Рассевшись прямо посреди проезжей части, длинноволосые сырьем изгрызали добычу.
 Это Зиберовичу совсем не понравилось. Надо было ехать в Дубненский Центр за разъяснениями.
 Поскольку мера бардака превзошла все разумные и неразумные пределы, рассчитывать на гражданские авиалинии было верхом бессмыслия. А уж в чем-чем, а в бессмыслии Зиберовича никто и никогда попрекнуть не мог. Потому генерал велел везти себя на ближайшую базу ВВС, где размещалась элитная, подчиненная лично ему эскадрилья, нередко весьма успешно выполнявшая специальные, прессой не рекламируемые, задания.
 Дорога к аэродрому прошла без особых происшествий. Костяные наконечники стрел, равно как и дружный залп мушкетов не приносил зиберовическому броневику ощутимого вреда. Да еще на трассе за городом сбили в кювет четырех тонную образину, напомнившую, образованному генералу, волосатого носорога третичного периода.
 На базе отмечался условный порядок. Только, разве, лица летного состава носили отпечаток легкого удивления. Сборы вышли не долгими, да и выходить долгими не должны были, и вот дежурный всепогодный истребитель поднимается в небо, унося Зиберовича прочь от сбесившегося мира.
 Все выше и выше и выше, вот и стратосфера встречает экипаж боевой машины чернотой обезвоздушенного неба. Небо Зиберовичу не понравилось. Он только было, утомленный перегрузкой взлета, собрался перевести дух в кислородной маске, как к своему неудовлетворению обнаружил, что и в запредельных сферах не все спокойно.
 Что за черт? – Думал генерал. – Что-то тут не так.
 Не так было со звездами. Их оказалось слишком много, и светили они… Да, светили они ярким синим, чтоб не сказать фиолетовым, светом.
 – Да, вот, – отозвался пилот, Зиберович, забыв о лингафонах, думал вслух, – мне сменщик говорил, что звезды посинели. Я-то не сильно поверил, думал у него со вчерашнего, а глядь, точно – синие.
 – Еще и не то углядишь. – Пессимистически предрек генерал.
 На скорости в 5М добираться до Дубны не было долгим делом. Сложнее было с посадкой. Наземные службы или молчали, или напрочь отказывались чем-то помочь. Формы отказов не были цензурными. Приходилось десантироваться. Генерал сиганул в черно-фиолетовую пустоту.
 Стратосферный прыжок – искусство для избранных. Зиберович в этом давно не упражнялся, но старые навыки диверсанта это цимес, они всегда сослужат добрую службу. Сослужили они и сейчас, и вот уже различимо ясен Дубненский Центр, вот уже купол парашюта хлещется о бетон двора.
 Загасив биение, отстегнув стропы, генерал огляделся по сторонам. Вроде все в порядке, все почти нормально, рабочая обстановка. К месту приземления неторопливо бежит охрана, тявкают овчарки. Из окна кабинета поглядывает начальник охраны ДНЦ – приемник полковника Приходько, бывший, но опальный, сотрудник центрального департамента. Только, вот, на линиях питающей ЛЭП резвятся бесхвостые мохнорылые твари, обликом "недостающего звена". Суть звериных забав, по всей видимости, сводилась к попытке двумя конечностями зацепиться за разные провода. Пока их старания успехом не увенчивались.
 Зиберович не стал выслушивать сбивчивый рапорт офицера. Козырнув, с усталой небрежностью, отправился прямиком в знакомый корпус, в кабинет научного руководителя.
 Нобелевский лауреат восседал на месте, а вот завлаба пришлось немного подождать. Заявился он в настроении воинственном. Щеки багровели яростью справедливого гнева, глаза метали молнии, которые, фокусируясь линзами очков, казались жгуче лучей инженера Гарина. Критическому настроению была причина. У ученого только что состоялась нелицеприятная беседа с институтским завхозом. Сегодня, после длительного ожидания, наконец, были получены, заказанные и крайне необходимые, лабораторные животные. Так вот, известный жулик и казнокрад, этот самый завхоз, уперся как баран.
 – Давайте, – говорит, – зверей считать. Вот кролики, посчитаем, сходится. Вот морские свинки. Одна, вторая, третья… Все на месте, все нормально. Отмечаем. А тут? Читаем накладную: "Крысы норвежские большие черные". А я что вижу – крысы – да. Норвежские – может быть. Большие – я вот на днях в крысоловку такую поймал гадину. Вот та действительно большая. А это? Мелочь, ну да ладно. Теперь дальше – черные. А я вижу – белые. Не подпишу.
 – Так это и есть большие черные норвежские крысы.
 – Так они белые.
 – Так белые крысы и есть черные.
 – Белые и есть белые. А черные и есть черные. Не подпишу. И уперся крючкотвор, ни в какую. Ничего слушать не желает, никаких резонов не приемлет.
 – Поймите, – говорил завлаб, – без этих животных остановятся важнейшие научные работы.
 Но завхоз не понимал. – А Вы меня поймите. Прейдет комиссия, спросит: "Где черные крысы?", я им что, белых должен показывать? А у меня, между прочем, жена, дети. Не подпишу.
 Вот от этого принципиального спора и оторвали ученого для, как тот подозревал, опять таки, вещей глупых и бестолковых. Потому и имел настрой воинственный. Увидав в кабинете Зиберовича, во мнении своем утвердился, толчком передернул стул, вплюхнул в него свое тело и вперил, горящий воинственной непримиримостью, взгляд в докучливого визитера.
 Зиберовича настроение фрондера от науки не удивляло и не тревожило. Настораживало другое. Смущала генерала хрустальная корректность научного руководителя. За изысканной вежливостью фразы "выражаю свою глубочайшую признательность", внутренним дипломатическим ухом, шефу безопасности явственно слышалось популярное в кулуарных сферах "fuc yoj".
 – Господа, – в этот ответственный момент, пора было брать на себя инициативу, – я, и, пожалуй, весь мир, беспременно нуждается в Вашей помощи, в Вашей высочайшей квалификации и гражданской сознательности.
 – По моему глубокому убеждению, весь мир уже ни в чем боле не нуждается. – Не обращая внимания на генеральскую лесть, ответствовал нобелевский лауреат.
 – А меньше всего – в Зиберовиче. – Откровенно хамничал завлаб.
 Генерал не мог подписаться под этими заявлениями. По его мнению, мир, действительно, мало в чем мог нуждаться, и единственная его, мира, настоятельная потребность, заключалась именно в генерале Зиберовиче. Но оспаривать выдвинутые тезисы не стал, а спросил просто:
 – Так, черт возьми, что же это происходит?
 – Так это я у тебя, старый козел, должен спросить, что же это происходит, пидар ты гнойный, петух голландский! – Поражая всех неожиданным богатством лексики, взорвался завлаб.
 Научный руководитель, храня олимпийское спокойствие, словно и не замечая нарушений традиций академического диспута, кратко объявил:
 – Хроноклазм.
 – Хроноклазм? – Почти что удивился Зиберович.
 – Да, да. Типичный хроноклазм, совмещенный с колапсированием нашей пространственно-временой структуры, обусловленный нарушениями информационного поля дивергентных паразитических миров. – Ответил нобелевский лауреат и, протирая стекла очков, добавил: – а все это ваших, батенька вы мой, рук дело.
 – Это ты пхал в чужие континуумы все что ни попадя. – Разорялся завлаб. – Всякую дрянь. А они, континуумы, вещи тонкие, могут и испортиться.
 – Ах, моих рук!? Ах, это я!? – Не удержался Зиберович. А, вы, не догадывались, откуда бралось финансирование вашего занюханного Центра? Или вам деньги не пахнут? Не догадывались, что это война? А война – есть война, без потерь не бывает. Это не Рузвельт с Трумэном атомную бомбу изобрели – ваш брат физик. Не выйдет, господа хорошие, вместе заварили, вместе и расхлебывать придется. – Уже спокойнее заключил генерал. – Давайте разбираться, что к чему.
 Завлаб, тоже несколько поостыл. В конечном счете, предложение Зиберовича, сколь бы не туп этот солдафон, касалось очень интересной научной проблемы. И с ней, проблемой, действительно, стоило бы разобраться. А без Зиберовича, будь он неладен, решить эту задачу невозможно. Ученым не хватало некоторых отправных данных.
 – Генерал, с кем вы, черт подери, воевали? Каким макаром?
 Вопрос был сложным. Генерал ответ знал, но не знал, может ли он разглашать сведения, составляющие межгосударственную тайну. Сотрудники ДНЦ не имели доступа к такого рода информации. Да и не привык шеф контрразведки перед кем-либо отчитываться, разве только перед специальной сенатской АСДэковской комиссией, членов которой, из соображений безопасности, поименно утверждал сам генерал Зиберович. Но, понимая неуместность амбиций, и не будучи по натуре буквоедом, ввел в курс дела своих собеседников, мысленно введя их в ранг экспертов.
 – Да с ООП этой вашей, девятой, воевали.
 – Бог милосердный! Зачем с ней воевать?
 – Того требовали интересы безопасности АСД. – Хмуро изрек генерал.
 – Да какая же в ООП-9Х опасность? – Завлаб был убежденным пацифистом. А в вопросах высокой политики дуб дубом.
 – Господа, господа. – Прерывая начинающуюся бесполезную перепалку, заговорил научный руководитель. – Давайте выведем за рамки нашей беседы все ненаучные причины наблюдаемого нами сегодняшнего феномена. Пусть они остаются на совести господина генерала. – Научный руководитель, не удерживаясь в самим же означенных рамках, не сдержал желания уязвить своего гостя. – Но и мы, руководство проекта, тоже должны признать некоторую долю своей ответственности. – Профессор опять превращался в корректного администратора.
 – Безответственности. – Буркнул Зиберович.
 – Давайте, – продолжал экс-ученый, – постараемся совместными усилиями дать разумное объяснение происходящего.
 Зиберович ради этого и скакал из стратосферы, потому полностью солидаризировался с профессором.
 – Действительно, давайте оставим в стороне, почему и чем нам угрожала ООП-9Х. Могу только вас заверить, что причины были. И причины весьма серьезные.
 – У генералов всегда есть серьезные причины попалить из пушек. – Снова вставил свое неугомонный завлаб. – Один выстрел – одна медаль. Вот и вся серьезность.
 – Коллега, коллега. Попрошу Вас. – Примиряюще произнес научный руководитель. И обращаясь к Зиберовичу. – Господин генерал, я нисколько не сомневаюсь в кажущейся серьезности причин. Но что, все-таки, произошло?
 – К моменту принятия решения, уже было понятно, что традиционные методы ведения боевых действий, в данном случае не применимы. – Генерал вспоминал Брюссельскую конференцию. – Мы оказались не в состоянии направить достаточный контингент войск, что бы полностью контролировать этот мир. Для транспортировки экспедиционного корпуса нас просто не хватало энергетических ресурсов.
 – У вас не хватало клепок в голове!
 Зиберович сделал вид, что не расслышал это мерзкое заявление
 охамевшего завлаба.
 – Совершенно справедливо. – Двусмысленно подтвердил научный
 руководитель. – Даже эксперимент с одним кроликом требует значительных
 энергетических затрат. И что же вы предприняли в этой ситуации?
 – Были предприняты определенные меры. Вы принимали в этом участие.
 Результаты вам известны. Поскольку не удалось установить контроль за
 миром ООП, было принято решение его уничтожить.
 – О Боже! Зачем? Что они вам плохого сделали?
 – Да успокойтесь, коллега. Какая сейчас разница. Генерал, но каким
 образом вы собирались произвести этот варварский акт?
 – Очень просто. Вы сами мне подсказали способ.
 – МЫ!?
 – Вы. Помните наш разговор об информационных полях, об индейцах и колесе?
 – Припоминаю. – Научный руководитель протер очки, наморщил лоб. – Да, в точности вспомнил.
 Так вот. В ООП-9Х не было известно, фундаментальное для нашей цивилизации, понятие о времени. Они не знали часов. Наш агент, с заброской которого вы так успешно справились, внедрил эти знания. Я намеревался таким образом разрушить их информационное поле и отсечь паразитическую ветвь от древа миров.
 Ученые, разинув рты, словно первокурсники, слушали эту патетику.
 – Умный, сука! Завлаб сделал вполне ординарный, но неожиданный, для самого себя, вывод.
 – Да-с. Нобелевский лауреат поправил чуть не свалившиеся очки. Почесал бороду. – Да-с. Дела. – И уставился в потолок.
 Завлаб вперился туда же.
 Зиберович с непониманием поглядывал на ученых. – В чем дело? Разве что-то не так?
 Сотрудники ДНЦ выглядели как рыбы в холодильнике.
 – Все то оно так. – Угрюмо произнес профессор. Безнадежно махнул рукой. – Впрочем, все совсем не так.
 – Да, теперь все стало ясно. – Завлаб от смущения покраснел.
 – Так в чем же дело, ядри твою качель? – Настаивал генерал.
 – Вся суть заключается в том… – нобелевский лауреат, профессор, академик многих академий, почетный член дюжины научных обществ с трудом подбирал слова. – Что наша прежняя картина мирозданья была, гм, гм, скажем, не совсем справедлива.
 У Зиберовича нехорошо засосало под ложечкой.
 – Все дело в том, что дивергентные миры устроены несколько по другим законам, чем мы ранее себе представляли. Наша предварительная модель изображала множественность миров в виде основного ствола, от которого, на определенном этапе развития, обособляются боковые ветви развития. – Научный руководитель набросал прежнюю схему(*1). – При этом понималось, что ООП-9Х представляет собой паразитическую ветвь, а мы, наша Вселенная, являемся основным, генеральным направлением эволюции продуктов первичного взрыва.
 Да, Вы мне это докладывали и картинку эту рисовали. Я понял именно таким образом. И Вы меня лично заверяли в правильности ваших построений, профессор.
 – Я ошибался. В прочем в то время эти детали не казались такими принципиальными.
 – Вы ошибались! А что же, рази меня гнев Господень, оказалось на самом то деле?
 – А на самом деле топология множества миров выглядит несколько иначе. – Научный руководитель жирно перечеркнул свою схему, набросал другую(*2).
 – Теперь окончательно стало ясно, что в момент дивергенции происходит не только удвоение, но и утроение и, даже, учетверение миров.
 – Ну и что из этого следует? Зиберович пока не улавливал принципиальной разницы. Ему это не нравилось. – Да хоть раздесятирение, что из этого?
 – А из этого проистекает, что на дереве мирозданья появляются одновременно несколько паразитических ветвей, между собой сродненных, сопряженных. И мы, наш мир, является сопряженным с ООП-9Х.
 – Значит, – Зиберович вытер проступивший пот, – значит мы тоже паразитическая ветвь? А основной ствол это совсем другой мир?
 – Увы, это так.
 – Значит я…
 – Значит вы, уничтожая ООП-9Х, одновременно уничтожаете и нашу Вселенную. Имея общую точку начала своего развития, дивергентные континуумы в равной степени уязвимы в этой области. Гибель одного, неизбежно приводит и к гибели другого. Это как сиамские близнецы, а вы, господин генерал, собрались умертвить своего однотельного брата. Так сказать, обрубили сук, на котором сидите.
 Голос брата возопил из земли к Каину Рувимовичу.
 – Так зачем же Вы мне свои бредни подсовывали?
 – Это не бредни, а научная гипотеза. Она оказалась несколько ошибочной. Ну и что? В процессе познания такое случается сплошь и рядом.
 – В гробу я видел ряды и такие ошибки. Как такое безобразие смогло произойти?
 – Как произойти, как произойти. Да очень просто. Ошибка была, так сказать, запланированной.
 – Саботаж?! – Побагровел шеф безопасности АСД.
 – Да никакой не саботаж, черт раздирай! – Возопил завлаб. – Всему виной эта ваша дурацкая сверхархисекретность. А я вам говорил, говорил, говорил. Говорил, что все делается не правильно. Говорил, нет независимых исследований, обсуждений, говорил, нет стороннего подтверждения результатов. Я говорил, а вы не слушали, не слушали, и слушать не хотели. Уперлись в свою проклятую секретность. А в результате появляются незрелые концепции. Вот вы их и имеете.
 Этот обличительный монолог прервал неимоверный грохот, донесшийся из соседней лесопарковой зоны отдыха. Люди уставились в окно. Открывшаяся картина поражала воображение, но энтузиазма не добавляла. Из рощи, круша хиленькие сосны, огромными скачками, выдвигалась громада доисторического ящера.
 – Тиранозавр рекс. – Непроизвольно констатировал Зиберович.
 С боку, сметая угол ограждения ДНЦ, вывалилась махина другого кошмарного создания.
 – Трицератопс. – В тон Зиберовичу отметил научный руководитель.
 Архаичные реплилищи остановились, явно узнали друг в друге многолилионнолетнего врага и с торжествующим ревом скоро кинулись навстречу и рьяно принялись мутузиться. Нечаянно затесавшийся в эту свалку мастодонт, получил по хоботу и отвалил.
 Зиберович взглянул на часы. Если верить институтскому хронометру, то с момента его прихода на все про все ушло меньше трех минут. Тренированное чувство времени разведчика с этим не могло согласиться. Но и наручные часы показывали то же самое время. Что-то было не так.
 Зиберович еще раз посмотрел на циферблат. Завлаб его взгляд перехватил. Сам посмотрел на ленивое мигание секундомера.
 – Хроноклазм чистейшей воды. Поскольку затронута исходная точка, происходит нарушение пространственно-временного континуума во всех четырех измерениях. По грубой аналогии это можно назвать времятрясением.
 Совершенно верно. – Подхватил научный руководитель, продолжая наблюдать за разборкой драконов. – Коллега, а ведь мы можем совершенно однозначно произвести датировку момента дивергенции наших вселенных.
 – Конечно– конечно. – Завлаб загорелся представившейся уникальной возможностью решить интереснейшую научную задачу, причем, крупную задачу. – Судя по наблюдаемой нами фауне, наиболее исторически ранние представители относятся к гигантским ящерам. Более древние формы нами не отмечались.
 – И это позволяет утверждать, что…
 – дивергенция произошла на границе…
 – палеозоя и…
 – мезозоя.
 – Поздравляю Вас, коллега.
 – Поздравляю Вас…
 Зиберовичу ни сами научные изыскания, ни радости своих собеседников, своевременными не казались. – Я весьма рад вашему открытию. От всей души приношу свои поздравления. Но мне бы хотелось услышать прогноз по поводу дальнейшего развития событий.
 Ученые мужи с удивлением воззрились на Зиберовича. Тот понял, что Дубненские психопаты просто-напросто забыли и о его присутствии и о его высокой миссии.
 – Долго это светопреставление будет продолжаться? Когда закончиться ваше времятрясение?
 – Скоро. – Счастливо улыбался нобелевский лауреат. – Очень скоро. Верно, коллега?
 – Скоро. – Коллега тоже жизнерадостно улыбался.
 Улыбки господ ученых Зиберовичу отнюдь не нравились. В его городе детства, очень похоже, улыбались плохие необрезанные мальчишки, бросая камни в бродячих собак и приличных, обрезанных мальчиков. Поэтому мимикой своих визави не обольщался. Сам смотрел на экспертов подозрительно.
 – Так чем же это все кончится?
 – Чем может кончиться коллапсирование. Естественно гравитационным коллапсом, иначе говоря, черной дырой.
 – Это окончательный вывод? Или очередная "незрелая концепция"? Не окажется ли через месяц, что все опять совершенно не так?
 – Сейчас ошибки быть не может. Все факты говорят об этом. Сутки назад астрономы обнаружили резкое увеличение светимости звезд. И это отнюдь не все. Главное, что красное смещение внезапно сменилось на фиолетовое. Как всем известно, красное смещение вызвано…
 – Нас, как "всем известно", учили. Эффект Доплера, теория Хаббла.
 – Замечательно. Значит, Вы знаете, что чем дальше расположен от нас объект, тем больше было красное смещение в его спектре, и тем большим была его скорость удаления.
 – Знаю.
 – Так вот. Я намеренно употребил соответствующие глаголы в прошедшем времени. Сейчас все стало наоборот. Чем дальше от нас объект, тем больше смещение его спектра излучения в фиолетовую область спектра. Значит, расширение Вселенной внезапно сменилось сжатием. А сжатие однозначно приводит к образованию единственной сверх гигантской черной дыры. А вот последующий сценарий…
 Завлаб схватился за ручку и принялся наскоро набрасывать формулы дальнейшего сценария. Зиберовича вовсе не прельщала перспектива присутствовать при очередном научном открытии. Он был сыт ими, этими открытиями, по самое горло. Пора расставлять все точки над i. Тем более что секундная стрелка подползала к следующему делению с удручающей медлительностью.
 – Насколько я понимаю в астрономии, этот процесс растянется на многие миллиарды лет. И, стало быть, нам абсолютно безразлично, расширяется ли Вселенная, или, наоборот, сжимается.
 Завлаб мученически возвел очи горе. – Нет, – думал он, – солдафон и есть солдафон. Голова, что бы фуражку носить.
 Научный руководитель если такое мнение и разделял, то особо не афишировал. Объяснял снисходительно.
 – Я подчеркивал, нарушение охватило весь пространственно-временной континуум. Обратите ваше внимание на три факта. Первый – для всех, всех без исключения звезд отмечается увеличение светимости, и она, эта светимость, постоянно увеличивается. Второй – спектральные линии сместились в фиолетовую и ультрафиолетовую области. И, наконец, третий факт – эти изменения обнаружены одновременно для всех небесных объектов, несмотря на огромную разницу в разделяющих нас с этими объектами расстояниях. Если Вы, как сами говорили, что-то смыслите в астрономии, мои комментарии будут излишними.
 Зиберович уже привык, что при каждом его посещении ДНЦ, сотрудники этого заведения непременно чем-нибудь его огорошат. Но такое…
 Научный руководитель милосердно пришел на помощь.
 – Не переживайте. Это действительно трудно воспринять. Мы сейчас присутствуем при кардинальной смене научной парадигмы. Законы, управляющие настоящим процессом, не вписываются в узкие рамки Эйнштейновской физики. Его скорости настолько превосходят световые, насколько фотон быстрее черепахи Ахиллеса.
 – Быть того не может! Неужели все так быстро может произойти?
 – Так вот. – Завлаб понял, что настырный солдафон не даст насладиться прогулкой по темпоральным дебрям пентамерных матриц. С сожалением отложил ручку. – Так вот. Вы своей дремучей безграмотностью вызвали вселенскую катастрофу. И не рассчитывайте, что она заденет ваших внуков. Она обрушится лично на вас и в ближайшее время.
 Впрочем, говорить о времени становилось верхом бессмыслия – свидетельствовал напрочь обленившийся секундомер. Ни вдаваться в бесполезные обвинения, ни посыпать голову пеплом, претило деятельной натуре генерала Зиберовича. Решение возникло мгновенно.
 – Готовьте "Рай-3", я немедленно отчаливаю в ООП-9Х. – Распоряжался Зиберович, уже направляясь в экспериментальный корпус.
 В лаборатории царил бело-халатный порядок и сумбур переплетения кабелей. Последствия Сигмондовой диверсии давно были устранены. На месте разрушенной, построена новая установка, уже отлаженная и настроенная. Эксперименты возобновлены, как раз, сейчас, персонал готовился к возобновлению контакта с пресловутой ООП-9Х. Зиберович, не теряя времени, легко впрыгнул в рабочую камеру, чуть не задавив, сидевшего уже там, кролика. Ученые, срочным образом, принялась вносить изменения в программу транспортировки, с учетом генеральской массы.
 – Три, два, один, пуск! – Откалибровав приборы, командовал завлаб. Камера наполнилась псевдотуманом. Фигура Зиберовича на глазах размывалась.
 В этот момент, одному из руконогих человекопроисходящих, удалось таки, зацепиться сразу за два силовых провода. Шарахнуло синими искрами, мерзостно завоняло паленой шерстью. Дохлая полуобезьяна грузно шлепнулась о бетон двора.
 В секретной лаборатории К-7Б запищали зуммеры, замигали лампочки, задергались стрелки приборов. Но сработала автоматика, локализовала поврежденные цепи, запустила дублирующие системы. Наученные горьким опытом проектировщики, на этот раз, потрудились на славу. Аварии удалось избежать.
 Псевдотуман рассеялся. Камера была пуста. Но кратковременный сбой в работе установки не прошел бесследно. Датчики высвечивали совершенно неожиданные, не планируемые цифири. Завлаб с научным руководителем удивленно изучали результаты проведенной транспортировки.
 – Куда же это мы их отправили? – Недоуменно спросил профессор.
 – А черт его знает. Какая разница.
 – И то верно. С глаз долой – из сердца вон. Ну его к бесу. Продолжим наши эксперименты, коллега.
 За окном, в летнем небе, вовсю разгорались сполохи северного сияния. Линия горизонта откровенно загибалась к верху. Секундная стрелка, еще раз дернувшись, окончательно закостенела.
 А далеко за полярным кругом, у самого берега Ледовитого океана, старый мудрый шаман курил вересковую трубку. Смотрел как шастают, ломая торосы, атомные субмарины. Астрально перекидывался с Мерлином в кости. Проигрывал. Неудачу закусывал мухомором.
 Дождь начался и скоро прошел. Был четверг…
 Жалобно кричали пингвины. По ком-то настырно пустозвонил надтреснутый колокол. Тибетские монахи нежданно-негаданно исчислили все имена Будды и оптом занирванились. Сионские мудрецы подавились поросячьими хвостиками. На холмах рассвисталась рачья сила. Развесистая клюква роняла зрелые плоды. С дуба падали листья ясеня, папоротниковые заросли покрывались буйным цветом. Голуби бесцеремонно обгаживали бронзовый бюст героя. Кукушка открыла клюв, в полтакта кукунула и заткнулась.
 Ученые склонились над своими приборами.
 – Начинаем эксперимент серии… – Надиктовывал завлаб в микрофон.




 Глава 8.
  Дым Валлгалы 


 ИЗМЕНА!!!
 Нашлась, отыскалась таки крыса, черная душонка, польстилась на обещанную награду, звон серебра заглушил слабосильной совестенки голосок, открыл ворота города пред толпами дикарей лесных кланов. Те, буйные, вонючие, с визгом и криком ворвались и благодарно, ворота открывшего, почина для, надели на рогатины. И началась резня.
 С нахрапу смяли, удушили второпях собранные линии оборонцев. Растеклись по улицам.
 Лесные невежи, в заболотных чащах, окромя веточных шалашей, других жилищ не видавшие, добротные дома Гильдгарда равняли горным пещерам. Ломали варвары двери, гурьбами вваливались в метеные светлицы. Грязными ступнями марали половицы.
 Знакомые только с подстилкой из жухлых листьев, да завонявшейся шкуры, восторгались пуховым перинам с подушками. Как замечательно – в окошко вывесить, ножом распороть, потрусить! Снежной метелью раздувалось по улицам годами скопленное.
 Дурачье неподмытое, обгадив светлые покои, приняло очаг, за лесной костер. Разбросало головешки по всем полатям, да побежало на верхние этажи, от огня скрываясь. Выло на крыше в дыму и пламенных вихрях, докуда, с кровлей вместе, в горнило, в геену огненную не провалилось.


* * *

 Дрогнули войска земли Нодд. Еще бы – в городе семьи остались. Одни. И стаи дикарей.
 В воротах народ столпился, давит друг друга, отчаянно прется. Приободрились битые супостаты. Хороший им шанс представился – в спины ударить.
 – Помнут наших. – обратился старый Ингренд, предводитель волчьего клана к своему лорду. – Знать пристала пора послужить тебе, как присягались в горном распадке. Попридержим супостатов.
 – Придержим схизматов. – Тверд в вере лорд Хорстемптонский, рыцарь Хейгар. – И нам пристало свое исполнить. Пред вратами останемся.
 – Моим орлам в городских закоулках не провернуться. – Сенешаль Короны сзывал латную конницу. – В чистом поле помирать приличней. До встречи в Валлгале, сэр Сигмонд!
 – До встречи в Валлгале! – Рявкнули удальцы-кирасиры.
 – До встречи в Валлгале! – Волки опустили копья.
 – До встречи в Валлгале! – Хорстемптонцы пришпорили коней.
 – До встречи. – Отсалютовал Даесвордой витязь Небесного Кролика. Гильда тригоном идущих на смерть осенила.
 Айсбергом в бурлящих водах, прорезались верные присяге сквозь толпища басурманские.
 Покуда не истаяли.


* * *

 С пеплом и гарью опускалось на улицы безумие.
 Кланы, забыв под какими знаменами на рассвете встали, припомнили древние файды, старинные обиды. Давай друг друга рубить. Взбесившиеся поморцы не давали спуску всем лордам.
 Гильдгардцы мстили лесным дикарям. Страшно мстили. За одно, доставалось и беженцам.
 Те, отвечали.
 Байские тумены грабили еще сохранившееся. Между собой передрались. Передрались и с разбойничьими ватагами. Тем тоже добычи возалкалось.
 Варяги с покон века к чужому добру корыстны. Да мешают нукеры с ворами. Кроши их!
 Бестолковость резни.


* * *

 Ангел Небесный, гвардии полковник Виктор Петрович Приходько присутствия духа не терял. Лично руководил обороной на главном стратегическом направлении. Вместе с уцелевшими ингельдотовцами и прибившимися к ним ратниками, прикрывал основной проход к центру города, к замку Сигмонда, к Гильдгардскому храму Кролика-Предтечи.
 Широкую улицу перегородили наспех собранной, баррикадой. Позади нее на некотором отдалении, опытный командир, силами отмобилизованных жителей, возводил второй ряд укреплений, запасную линию обороны.
 На соседних крышах разместил лучников, каждому назначил сектор обстрела, строго наказывал: – Боеприпасы зря не расходовать. Не палить в божий свет, как в гривну. Бить наверняка.
 Распределил бойцов на улице, выстроил боевым порядком, чтоб мечники с копейщиками не путались, друг другу не мешали, а, наоборот, дополняли, умножали силу обороны.
 Для себя, велел вдовице Ингельдотовой принесть свежее белье. Скинул изодранный в сече, грязный и окровавленный спецназовский камуфляжный комбез, переоделся в чистое. Поверх белой рубахи накинул, так выручивший его, бронежилет. Повесил на шею, давно не нашиваемый, нательный крест. Обнял вдовицу, трижды расцеловал.
 – Ну, иди к своему первосвятейшему, здесь тебе не место.
 Земно поклонилась вдовица Ангелу, поклонилась воинству. Прощаясь, осенила полковника знаком тригона. А тот, вдовицу перекрестил и сам на храм Гильдгардский перекрестился.
 Ратники, оборотясь в след уходящей, тоже поклонились, каждый на себя светлый знак тригона наложил.
 А на другом конце улицы уже показались неприятельские дружины. Баррикада ощетинилась копьями, воины умело смыкали строй непреодолимой фалангой.
 Приходько оглядел свое поредевшее войско, взглянул на надвигающиеся полчища басурманов. – Не робей братцы! Двум смертям не бывать, а одной не миновать! Живы будем – не помрем! Враг не пройдет! Но пасаран!.
 Вдруг заметил прижавшихся в страхе к стене, невесть как затесавшихся среди ратного люда, бродячих скоморохов.
 – А ну, мазурики, давай плясовую! Давай, кому говорю! Наяривай!
 Скоморохи дали. Залихватским коленцем вступила дудочка, мелодию подхватила свирель, задорно зазвенели колокольцы. Забубенная, бурлацкая напевка разгульно закружилась над редутом.
 Приходько посручнее перехватил булаву, примерился. Разнес в щепы туркополовскую голову.


* * *

 Лорд Грауденхольдский наконец отловил Скорену. Зажопил, давай колотить башкой об дверной косяк. Вышибал мозги, пока сам не сподобился получить тамплиерским копьем в печенку.
 Варяжский ярл сошелся с пэром Стоком. Разом размахнулись, разом ударили, разом пали на мостовую Гильдгарда.
 Локи момент заценил. Подмигнул Алмазному Перышку. Той лишних слов не надобно, свое дело знает туго. Хоть с закрытыми глазами. Хоть с просонок, хоть с бодуна. Любовно всадила стилет в спину Их Преимущественного Величия, Великого Магистра Темлариорума. Ровнехонько под левую лопатку. По рукоять. Фирменная, так сказать, фишка.
 Подсобила подельничку. Только не совсем за бесплатно. Играючись цемкнула в засос пониже пупа (Локи скривило – колбасило от бабских шалостей), а сама ловко «Макара» с лодыжки слямзила.
 Зачем ствол Фартовому? В Стиллушку палить? Перебьется, петушара голубохвостый! Сукой буду – перебьется! Ей нужнее. У Даймонд Пэн должок к одной сучечке завис. Даст бог, сегодня и поквитаемся. Вот волына и сгодится.
 А ты, козел, катись нахер [22] .


* * *

 Выковыливал из тараканьего погреба старикашка Карачун. Из чердачной паутины выбиралась древняя карга Кондрашка. Обои хихикали, ручонки шаловливые потирали. Порезвиться пора приспела. Ох, развеселье! Ох, потеха! Ох, лепота! Вот смеху то!
 Истоптались верески Валлгальских болот сапогами новых поселенцев. Кровавыми мозолями покрылись ладони древних Норн. Уже зубами скубут связки нитей людских судеб. Пожухла, опала листва вековечного Иггдрасиля, отслоилась кора, усохло великое древо.


* * *

 Посреди улицы сражался полковник Приходько. Белая его рубаха разрубленная, порванная, свисала клочьями. Напрочь залитая чужой и своей кровью густо побурела. По лицу стекал обильный пот вперемежку с копотью и грязью. Саднила грудь, где ударили пули Фартового. Хриплое дыхание и пена вырывались из оскаленного рта. Как медведь окруженный стаей голодных шакалов, бьет тяжелой лапой направо и налево, так Ангел разил недругов окованной железными обручами, шипастой палицей. Проламывал шлемы, раскалывал, словно пустые кувшины черепа, Ломал кирасы, дробил кости ребер. В такт ударов приговаривал свое неизменное: Blya, врешь. Не возьмешь! Но пасаран!
 Мостовая осклизла от крови и мозгов.
 Размахнулся, в очередной раз, полковник, да так и застыл с поднятой булавой, вытаращив глаза, раззявив рот. И воины, оружие опустив, отступали пятясь, позабыв про битву, в ужасе от открывшегося видения.
 Пыльный смерч закружился среди сражающегося люда, в движении своем загустел и обратился дымным столбом. В нем, облаченная в нелюдский наряд, стояла несказанно ужасная фигура, демона ли, могущественного ли колдуна. Пришелец из потустороннего кошмара сжимал в руках волшебного Зверя-Кролика, испепеляющим взглядом наводил ужас.
 Зиберович из псевдотумана тоже огорошено смотрел на неожиданно раскрывшуюся ему картину побоища. И вдруг, среди грязных, бородатых типов, словно персонажей дешевого триллера, он узнал полковника Приходьку. Полковник тоже узнал генерала. Взревел медведем и, взмахнув булавою, ринулся на врага, прямиков в гущу дымного смерча. Белесая консистенция заклубилась, загустела и вмиг растаяла. Ни дыма, ни Ангела Небесного, ни пришельца более улице не стало.
 Жуть сковала всех свидетелей чародейства. Но, вскоре, басурманы приободрились, посчитав явленное, добрым для себя предзнаменованием. Ведь, кто бы там ни был, но унес Ангела Небесного, унес волшебного Зверя, унес с собою всю силу Сигмондову в запредельные края, в туманные земли Валлгалы. И более нет защиты ноддовцам, нет спасения.
 Заревели многогласно боевые кличи, ринулись на растерянных защитников города. Вмиг затопили вражьи полчища баррикаду, смели остатки ингельдотовцев, скинули в пыль знамя и вырвались на простор соборной площади.


* * *

 А в Гильдгардском храме Кролика-Предтечи весь этот день беспрерывно шла литургия. Служил ее сам пророкам равночинный друид Ингельдот, ведь и первозванные и остальные монахи сражались у городских стен, и только младшие служки да седые старцы, те кому года и хвори не позволили сегодня поднять оружие, помогали истово.
 Исправно молился Ингельдот, да бессильно оказалось слово, перед басурманских булатов. Дым пожара горечью проникал в светлый храм, наполнял стенанием и плачем. Люди, спасаясь от злой смерти, гурьбой заполняли пределы. На паперти у дверей началась давка. Охваченные страхом мужчины давили детей, женщин, стариков, рвались под спасительные своды храма. Сзади напирали толпища недругов, рубили беззащитных мечами, надевали на копья.
 Тогда, среди ужаса и растерянности, весь во славе своей, явился волшебный Зверь-Кролик. Друид Ингельдот возднял его, выступил из храма, навстречу обезумевшим людям. Стоял, в белоснежной рясе, в золотой тиаре, простирая длани с живым божеством. И рек слова горькой укоризны к бегущим с ратного поля, слова поддержки к отчаявшимся. И остановились люди, засияло в их душах надежда и праведный гнев закипел в крови. И мужи обернулись к неприятелю и отважно ринулись в битву.
 Закипела яростная сеча. Каждый ноддовец рубился ярым туром, сам-треть, косила костлявая урожай среди басурман. А Ингельдот стоял у ступеней храмовых, держал высоко в руках Зверя-Кролика, чтоб каждый мог его лицезреть в эту тяжкую годину. На воодушевление сражающимся, на утешение сраженным.
 Но не слабеет напор нечестивцев. Все новые и новые воины выбегают из прилегающих улиц и улочек, все больше врагов, все меньше защитников земли Нодд. Вот пали последние, окрасили своей благородной кровью ступени. Подступили басурманы к самому Ингельдоту, но недвижно стоял тот, только крикнул вдовице, чтоб запирала врата святилища.
 Захлопнулись дубовые створки. Один остался Ингельдот среди многих супостатов. Но не решались те тронуть святого. Только дикарь из лесных кланов, дремучий и невежественный, не убоялся неведомого ему греха, вонзил кремень копья в грудь монашескую.
 Охнул Ингельдот, удивленно взглянул на алое пятно, рухнул на пороге своего храма, упустил из лишившихся силы рук волшебного Зверя. И Кролик, шевеля ушами, сопливя носом, неумело скакал по ступеням вокруг тела своего кормильца, да не мог отыскать лакомств в холодеющей руке. Так и остался рядом с Ингельдотом, пока чей-то тяжелый сапог не раздавил бедолагу.
 А захватчики, презрев обычаи, отринув порядки, предками завещанные, кинулись громить святое место. Кровь затмила им очи, похоть и алчность вселилась в души. Разом набросились на ворота, спеша ворваться ко многим, укрывшимся за ними женщинам и девам, к мнимым сокровищам церковным.
 Монастырский служка, убогий паренек, юродивый, держал его Ингельдот из человеколюбия да жалости, видя смерть своего наставника, метнулся прочь от крови, от страданий. В слабом своем разуме, дрожа от несказанного страха, в слезах и скорби, взбирался по темной, извилистой лестнице к свету, на самый верх колокольни. Притаился там, присел скорчившись, прижался к высокому парапету. Заткнул ладонями уши, чтоб не слышать злого шума толпы, не слышать, ударов викинговских топоров по воротам. С ужасом смотрел, не в силах глаза закрыть, как убийцы пророкам равночинного штурмуют последнее пристанище гонимых.
 Вдруг заметил он, рядом мертвое тело церковного хромого и кривого звонаря. Из его груди торчала оперенная длинная стрела кочевников, кровь залила плиты пола. С боку валялся малый охотничий лук и полупустой колчан.
 Служка, неумелыми руками, поднял оружие, напрягаясь, натянул тетиву, выстрелил в погромщиков. Внизу раздался предсмертный крик боли, проклятия и ругань. Юродивый, криво ухмыльнулся, снова натянул лук. Стрел было мало, вскоре все закончились, колчан опустел.
 А супостаты, видя, как крепки дубовые створы, не порубить, не проломать, ухватили тяжелое бревно. Тараном били в ворота.
 Служка выдернул стрелу из груди звонаря.
 Ворота гудели под ударами тарана.
 Служка кровавя руки, сдирая с пальцев кожу, сумел раскачать, выворотить несколько камней из кладки. Бросил на головы штурмовиков.
 Ворота скрипели, стонало мореное дерево, скрипели запоры. Служка подошел к телу звонаря, наклонился над ним. Закрыл изуродованными пальцами единственный глаз покойника. Прочитал, как умел, поминальную молитву. Подтащил тело к краю стены, в слезах, со стоном, взвалил на парапет, столкнул вниз на головы убийц.
 Ворота трещали. Служка огляделся по сторонам, ища оружие. Его больше не было. Нет больше оружия. Нет. Кроме… Кроме веса собственного тела. Юродивый, встал над бездной, осенил себя святым знаком тригона и, не закрывая глаз, прыгнул.


* * *

 Стонали, трещали ворота, под напором нечестивцев. Стенали, плакали, заполнившие предела храма женщины. Вдовица утерла рукавом слезы. Слезы по солнцу красному, сизому соколу, другу милому Ингельдоту, крестьянскому сыну.
 Тяжелым взглядом властной хозяйки обвела испуганных людей.
 – Ну, что, бабы, приуныли, пригорюнились. Мужики-то наши, днесь славный пир закатили, погуляли знатно, напилися вдоволь. Сватов до пьяна напоили, да и сами на мать-сыру землю спать полегли.
 Подавила Ингельдотовна ненужные слезы, жестоко стало ее лицо. Плотно сжала губы, чтоб не выпустить излишний всхлип слабости.
 – А ныне и наше питье приспело. Гуляй, бабоньки! Эй, служки, катите бочки монастырские, вышибайте донца, наливайте кубки! – Сама первой зачерпнула полную соборную чашу, пригубила, звонко бросила об пол.
 – Эх, костлявая! – Ухватила крепкими, к работе привычными крестьянскими руками тяжелый подсвечник. Твердо ступила вперед. Стала против рушащихся ворот храма.


* * *

 Suka! Lyarva! Padla! Леди Скорена опознала в гуще битвы свою обидчицу. Разлучницу хренову.
 Начала пробиваться, колошматила чужих, своих и прочих разных. Пробилась.
 И Гильда опознала Скорениху. Поглядела не добро, улыбку скривила. Отстранила гридней, Малыша пинком отогнала. Мечем вертанула. Шагнула на встречу.
 Только Алмазное Перышко не на всю голову трахнута, чтоб со стилловой выученицей поножовщиной махаться. «Макар» в загашнике наличествует. Для этого случая и сперла его.
 В упор всю обойму всадила. Кажись достала. Точно достала.
 Сей же муг слиняла. Нету понта с кнуром бесноватым разборки затевать. Да, вообще, пора из этой месиловки ноги делать. Беспредел, блин. Ведь, проблемы все затерты. Пора и честь знать. Амба.


* * *

 Ингрендсоны подхватили безжизненное тело своей повелительницы и, отражая вражеские удары, понесли прочь из битвы, в покой замковой башни. Только Малыш не последовал за телом хозяйки. Грозной, неколебимой силой стоял посреди площади, упершись копытами в землю, рычал, яростно озирался – отыскивал супостатов. С бивней стекала кровь.
 И в момент этой роковой битвы многих толп, среди пламени и разрушений, Сигмонд, в безмерной скорби по верной подруге, поглядел в багровые глаза вепря и напитался звериной отчаянной лютости. Замутил свой разум нечеловеческим злом и ненавистью. И вместе с диким зверем ринулся в самую гущу сечи. Был ужасен бледный его лик и не было в глазах ничего человеческого, а одна только темень смерти.
 Не изящность Шао-Линьского искусства – топорные труды мясника. Резал расчетливо, кроваво. О защете не помышлял – полагался на неуязвимость доспеха. Не тратил мастерства и сил, не сносил уже голов. Обезоруживал, обрубая кисти рук, вспарывал животы, бил остриями мечей в глаза, подсекал коленные сухожилия. Без устали, без передыху, без пощады густо сеял вокруг своих клинков боль и страдания.
 И духи междоусобиц, грешный послед нечестивой связи божества любви с демоном бойни, слетелись к побоищу, расправили губительного мрака крыла. И было одному имя Страх, а второму – Ужас. Поразили они своим колдовством сердца и души сражающихся. Разбегались те, преследуемые неистовым Малышом, с кровавой площади, пропадали в дыму и огне пожара.


* * *

 Наемный убийца Фартовый насмотрелся в зенки своих коллег.
 Одни, самые глупые, от заказа просто балдели. В глазах безумство запретного желания. Убивая, приходили в экстаз, сродни эрупции. Долго не промышляли. Когда находили их оболочки в канавах да карьерах, когда не находили вовсе.
 Другие злобились. Глупо это, словно мишень их личный враг. Такие тоже не долго коптили свет. Умные работали насупившись. Тяжко пахали. Иногда дотягивали до старых годов.
 Такие как Локимен встречались не часто. Выполняя задание ничего не испытывали. Скучали взглядом. Ничего не выражали и их физиономии.
 Но лик Сигмонда действительно страшен. Мускул лица не дрогнул, бровь не нахмурилась. В глубинах зрачков беспредельная стужа нечувствительной пустоты.
 Даесворда выписала замысловатую петлю, зависла над сребристым шеломом. Тело витязя плавно, едва различимо, двинулось боевыми пируэтами.
 – Допрыгался. – Промелькнуло в сознании Фартового, а пальцы непроизвольно сложили знак «кранты».
 Оставалась маленькая надежда. Локи запустил руку к лодыжке. Ощутив пустую кобуры, матерно вспомнил соратницу. Но труса праздновать не спешил. Как не верти, но баста делу, кто в землю ляжет, кто в зоне будет. Но воровскому закону не противореча, на блатную фортуну полагаясь, перехватил Фартовый рукоять меча. Собрался.
 Только не заметил, как разорвал мастер Шао-Линя дистанцию. Как обманно мимо защитных блоков сверкнул клинок. Как прорубило Мондуэловское лезвие и титановую броню и клеваровую телогрейку. Саму плоть разрезало, сами кости рассекло.
 Распласталось по булыжному камню тело, бывшее киллером Фартовым, агентом Локи, темным демоном преисподни, разрубленное, чуть не пополам, мечем Даесвордой. И чуждая этому миру кровь, смешалась с рудой ноддовских воинов, тамплиеров, варягов, кочевников, дикарей лесных кланов и прочих, павших. Пепел посыпал останки, и взлетали огненные вихри в треске рушащихся кровель. Беспредельно голодный огонь, озарял опустевший майдан. Жар истопил с крыс подкожный жир, изгнал грызунов из привычных убежищ, и сальные шкуры занималась от жара. Выкатывались огненные клубки визгливой плоти в лужи крови.
 А опустошенные костяки стен рыдали расплавом свинцовых переплетов и среди пламенных обломков резвились оранжевобрюхие саламандры. Слизывали серебряные капли слез, и в дымном хороводе искр, возносились в обреченную синюшность небес.
 Обессиленный ненавистью исполненной мести, нелюдским взглядом озирал Сигмонд стороны бойни в поисках дальнейшей поживы мечу, и не находил ее больше. Сутуля плечи и склонив голову, неосмысленно побрел к расшибленным воротам замка, волоча, по ослизлым, липким камням мостовой ненужную больше Даесворду. А за его спиной все мощнее гудело пламя, багровыми языками ударяя из улиц и черный дым густой тучей подползал к зубчатым стенам, поднимался к башням, а навстречу ему от горизонта летели грозовые тучи и небесные всполохи сотрясали земную твердь.
 Но Сигмонда не тревожило буйство стихий. Перешагивая через груды тел защитников и басурманов, трупы коней, щербленное, изломанное оружие, направлялся к остову цитадели.


* * *

 На пороге донжона, весь истыканный стрелами лежал Ингрендсон. Второй гридень скорчился на пролете лестницы, посеченное тело третьего, младшего, раскинулось у господских покоев.
 Ступени завалены телами пришлой погани. Исполнили сыновья Серой Волчицы свой обет, клятву сдержали, долг сполна выплатили. Последовали за отцом в туманные сумерки Валлгалы.
 Витязь в залу вошел, заметил человеческую фигуру, взмахнул мечем, но инородная сила сковала члены, остановила движение, смирила смертельный удар.
 Напротив стоял Мерлин и волшебным знаком удерживал витязя от рокового поступка. Нынче был колдун не в белой хламиде, но в златотканом наряде, остроконечной шляпе и с золотым посохом в руке.
 По центру комнаты, в магической пентаграмме, со свечами на вершине каждого луча и астральными символами лежала спящая Гильда.
 Повинуясь воле Мерлина, Сигмонд подошел к подруге, за ним последовал Малыш. Колдун раскинул руки, в одному ему ведомых пасах, и в твердом голосе заклинаний пространство пентаграммы загустело белой пеленой нуль-транспортировки. Псевдотуман свернулся коконом вокруг героев.
 Но до окончания колдовства, сквозь распахнутые двери просочилась неясная тень. Беззвучно прошмыгнула, через комнату, половицы не скрипнули, пламя свечи не дрогнуло. Ласточкой нырнула в белесую муть.
 Плавно творил заклинания Мерлин морок истаял и был пуст пол палаты.
 Тогда только дозволил себе чародей, наставник королей и императоров, смежить опухшие вежды, остудить белым снегом ресниц испепеляющий взгляд свой. А когда утих колдунский огонь заветных чар, серые глубины очей затянула изморозь запределья. Поблек златотканый наряд, огрубел материал, размылись узоры магических символов, потемнели бронзовые чешуи змееголового посоха. Заношенная дерюга хитона свисала с изнеможенного тела.
 Тяжело опираясь на, от коры не очищенный, костыль, нетвердым шаркающим шагом, побрел старик к проему окна. А Мьюгин-Ворон, взмахом ночных крыл, взлетел на костлявость сутулого плеча, отворотил крепкоклювую голову от сбывающегося. Чистил иссиние перья. Ему, мудрой памяти веков, было скучно не раз пережитое.
 Но вещему взгляду Мерлина открылось, как раскаленный воздух изверг зловонный клуб дыма, тот смешался с грозовой тучей и зловредное смешение стихий извергло тень волка. Достигла та тень беззащитное Солнце и поглотила в могильную утробу.
 Одна только сияющая капля сорвалась с хищной пасти, устремилась к Гильдгарду, упала молнией, раскрошила башню цитадели, ударила земной монолит и расколов на части, погасла.
 А из потусторонья наплывала всепоглощающая тьма ничто, равнодушно растворяя и отродье Фернира и грозовые раскаты и обломки страны Нодд.
 Безвидно и пусто и тьма над бездною. 




 PS.


 Вызванное злоумышленным генералом, посредством полевого агента Локи, возмущение информационного поля раскручивалось необратимостью цепной реакции и охватило оба пространственно-временных континуума. Разделяющий миры барьер рассыпался и, стремительно сжимаясь, вселенные Гильды и Зиберовича, устремились навстречу друг другу.
 Столкновение миров было ужасно. Электроны слетели со своих орбит, беспорядочно крутанулись и рухнули внутрь атомных ядер, лишая протоны положительной потенции. Обезумевшая от вседозволенности гравитация многими тысячами g сдавила полуживые нейтроны, и они безоговорочно капитулировали. Фотоны безропотной изморозью оседали на, все уплотняющееся, месиво кварков. Даже неуловимые нейтрины попались в силки запредельной силы тяжести. Безвозвратно ухнули в варево безличной сущности. Прожорливая Черная Дыра засосала сам вакуум…
 Это была грандиозная, и, вместе с тем, микроскопическая катастрофа. Пространство стиснулось, окуклилось в гравитационном коллапсе, укрывшись, от всех и вся, шварцшильдовским радиусом. И не стало ни материи, ни времени, ни длинны, ни ширины, а только одна равновеликая в себе консистенция (Дюринг). Но плотность обожравшегося сгустка энергии была столь велика, что сжатие перебороло самое себя, и расцвел пылающий шар Большого Начального Взрыва, вышвыривая в новорождающееся существование ювенильную плоть будущих галактик. Кварки сложились в частицы, частицы в атомные ядра, те, набравшись электронов, создали первые молекулы. Разлетаясь, все шире и шире, образовывали новую Вселенную, параллельную нашей с Вами, читатель, и потому для нас невидимую и неконтактную.
 Но силен вышел Большой Взрыв! Так силен, что в первый момент неструктурированная энергия пробила небольшое, меньше самого малого иголочного ушка, отверстие в этот мир. И в ту, ошибочную брешь, влетела капелька плазмы. Она, какое то время посветила, потом остыла и образовала небольшую газовую туманность, формой напоминающую краба. Так туманность и назвали – Крабовая.
 А еще в дырочку просочилось информационное поле старых, уже не существующих миров Сигмонда и Гильды. Только по дороге поле засорилось разными шумами и незаметно трансформировалось в историю про любовь рыцаря Зигфрида и валькирии Брунгильды, о подлом ренегате Локи, о Рагнарарской битве и Сумерках богов.
 А ведь все было не так.




 PPS


 Генерал Зиберович удивленно озирался по сторонам. Невдалеке от него, привалившись к камню спиной, в доспехах залитых кровью, с мечем в руке, сидел, знакомый по фотографиям, Стилл Иг. Мондуэл. Он тяжело дышал, лицо покрывали потеки пота и гари. На коленях лежала незнакомая генералу девица в знакомых, сам переправлял, серебристых латах, тоже закровавленных и запачканных. Неподалеку бродил огромный боров со страшными бивнями, весь, как ежик иголками, утыканный стрелами и с отрубленной половиной уха. При этом боров сохранял завидное хладнокровие и уже что-то жевал. Из-за куста вынырнула тень и исчезла в густом травостое. Что-то в силуэте узнавалось, но сосредоточиться мешали обстоятельства.
 Зиберович оглядел свои руки и брезгливая гримаса отвращения перекосила губы разведчика – они, его руки, сжимали кролика. На манжете расплывалось мокрое пятно. Генерал опустил длинноухого на траву и дал пинка. Животное, однако покинуть Зиберовича не намеревалось. Наоборот, примостилось на начищенный форменный ботинок.
 Удивленно и Сигмонд и пришедшая в себя Гильда по сторонам пялились. Вроде бы место знакомое – опушка Блудного Бора. Да еще глуше и буреломной стоял дикий лес. Еще толще и коряжистее стволы деревьев, еще темнее воды Черновод-реки, острее и выше хребты Проклятых гор, белеют их вершины шапками снегов. Вдали темнел зубчатыми башнями одинокий замок. Ближе, справа, на зеленых травяных холмах возле березовой рощи, меланхолично пасся табун белоснежных единорогов. Слева, под скалой, у пещерного зева, свернувшись клубком дрых Ламбтонский Червь, переваривал молоденьких девственниц. Над ним, на вершине утеса примостилась парочка грифонов. Грелись на солнце, чистили перья, с любопытством поглядывали на пришельцев.
 Внезапно девственную тишину пустынного края нарушил наглый шум. По небу в затрапезной ступе летела кудлатая старуха, как каноист веслом, помахивая потрепанным помелом. За ней, надсадно хлопая крыльями, не поспевали две ощипанные вороны. Старая карга снизилась, выписывая лихой вираж над изумленными зрителями и вместо «здрасьте» прошамкала, выставляя желтый порченый клык, что-то несуразно матерное. Из ступы высунулась кошачья образина и мерзко завопила. Вороны хамски закаркали и опорожнились.
 – Киш, киш! – Крикнула Гильда.
 – Киш мире ин тухес! – Подхватил, сам себе удивляясь, Зиберович и перекрестил гадкую бабу.
 Та, сложив грязными пальцами кукиш, сунула людям фигу и, завыв, умчалась прочь. Вороны помахали следом.
 – От, сука! – Явственно произнес кролик. Боров, не переставая жевать, согласно захрюкал. Гильда истерично расхохоталась. Догадливый генерал Зиберович понял – начинается нечто новое.