Аннотация: Зомберы! Люди, превращенные в послушных исполнителей с помощью особой микстуры. Они не боятся собственной смерти и готовы уничтожить любого. Маньяк, обнаруживший рецепт препарата, способен наплодить их в любом количестве. Целая армия безжалостных убийц может поставить на колени всех. И только четверка отчаянных друзей вступает в смертельную схватку с маньяком, который окружил себя зомберами. Узнать их нетрудно – у них красные глаза. Уничтожить сложней. Но что делать, когда твой товарищ тоже стал зомбером...


---------------------------------------------


 Руслан Белов
 Тени исчезают в полночь



 Глава 1
 Прыжок в лавину



 1. Евгений Евгеньевич приходит домой с работы, ест, пьет, курит гаванскую сигару, спит с женой и... рвет когти

 Девятнадцатого октября Евгений Евгеньевич Чернов пришел домой как всегда в 19.40, поцеловал встретившую его у порога жену Милочку, почесал за ухом вилявшую хвостом афганскую борзую Анечку, не торопясь переоделся (этим вечером он решил надеть свой любимый расшитый золотом и серебром китайский халат) и, обстоятельно умывшись, направился в столовую.
 На столе его ждала нежнейшая утка с яблоками из "Пекина", вареные овощи и бутылочка прекрасного грузинского вина двенадцатилетней выдержки. Усадив мужа за стол, Милочка включила телевизор (за ужином Евгений Евгеньевич всегда смотрел "Вести") и устроилась напротив.
 В пятничный вечер они всегда занимались любовью, и потому Милочка была в необычайно эротичном черном пеньюаре и в домашних туфельках на высокой шпильке. Она знала, что Евгений Евгеньевич любит ее стройное белокожее тело, особенно в ансамбле с дорогим женским бельем, и поэтому время от времени, как бы невзначай, демонстрировала ему то свое аппетитное округлое плечико со сползшей к предплечью бретелькой ажурного бюстгальтера, то ножку в тончайшем чулке.
 Узнав, сколько российских солдат сегодня погибло на Кавказе, Евгений Евгеньевич не спеша принялся за утку. Съев ее почти всю, он поблагодарил Милочку и направился в курительную комнату. Сегодня он решил выкурить гаванскую сигару (трубку курил он вчера, а сигареты – позавчера). Просматривая свежие журналы, он пил принесенный Милочкой чай. Закончив с журналами, Евгений Евгеньевич разгадал с женой кроссворд и, похлопав ее по высокой попке, направился в ванную комнату. Приняв душ и тщательно побрившись, он пошел в свой кабинет подготовиться к завтрашнему рабочему дню.
 Ровно в десять сорок пять Евгений Евгеньевич вошел в супружескую спальню, открыл и поставил на тумбочку бутылку охлажденного французского шампанского и, потушив верхний свет, лег в кровать. В это время Милочка у себя в будуаре наносила на свой сегодняшний сексуальный образ последние мазки...
 В одиннадцать она вошла к мужу, включила видеомагнитофон с "мягким" порнографическим фильмом и нырнула под одеяло. Обнявшись, они поговорили немного о событиях минувшего дня и затем, несколько минут понаблюдав за играми лесбиянок, занялись любовью.
 После небольшой прелюдии с обязательными ласками и поцелуями Милочка приняла любимую супругом по пятницам позу: став коленями на пол, легла на живот поперек кровати. Евгений Евгеньевич налил в высокий фужер шампанского и, поставив его на расстоянии вытянутой руки, пристроился сзади. Сначала он целовал жену в шею, затем в спину (Милочка в это время поигрывала вслепую его половыми органами). Лишь только эрекция достигла максимума, Евгений Евгеньевич вставил член во влагалище и мерно задвигал задом, внимательно следя за своими ощущениями (Милочка в это время притворно стонала). Обычно, когда подступала эякуляция, он останавливался, отпивал глоток шампанского и начинал наблюдать по телевизору за любовными утехами игривых проституток с похотливыми негритянскими юношами. Иногда он закуривал легкую сигарету и делал несколько затяжек. Лишь только член начинал опадать, Евгений Евгеньевич снова принимался целовать жену в шелковую спину, в сладкое ушко и под мышками, пахнущими ненавязчивым дезодорантом и совсем чуть-чуть – только что выступившим потом... Милочка, как правило, кончала через две паузы, и Евгений Евгеньевич присоединялся к ней, лишь почувствовав (тук-тук) сокращения ее матки.


* * *

 Но на этот раз второй паузы не было – в самой середине второго цикла Евгений Евгеньевич вынул член из влагалища и, не сказав ни слова, покинул спальню. Вернулся он через пятнадцать минут одетым в дорожную одежду и с рюкзаком за спиной.
 – Я уезжаю. Когда вернусь – не знаю, – не переступая порога спальни, сказал он донельзя изумленной Милочке.
 И, не дожидаясь ответа, ушел.

 2. Тбилиси. Баламут слагает оду авантюре, а Бельмондо тестирует южанок

 Прилетел я в Тбилиси где-то в середине дня и сразу направился в аэровокзальный ресторан. Оглядев зал с порога, улыбнулся и пошел к столику, за которым спал под шляпой мужчина средних лет.
 – Недавно, кажется, в бане мылся, а вот уже и год пролетел, – сказал я, подсаживаясь к нему. – Здорово, Баламут! Хреновые у нас дела, да?
 Мужчина поднял опухшее заспанное лицо и долго смотрел на меня ничего не понимающими глазами. Узнав, протяжно зевнул:
 – Ага, хреновые... С Ольгой что-то случилось.
 Она с полчаса уже не дает о себе знать... Да ты в курсе.
 – Ну, значит, все образовалось. Рад видеть твое личико! Ты, я вижу, опять керосинить начал?
 – Да как тебе сказать? Сегодня первый раз. А так все это время – ни-ни. Но после того, как эта история с Ольгой началась, я, кажется, прежним стал. Не знаю, жалеть или не жалеть об этом. Да и ты, по-моему, уже не этот хрен моржовый Евгений Евгеньевич.
 – Со вчерашнего вечера. Сейчас мне эти итальянские ботинки и жена Милочка в фирменной упаковке ничего, кроме блевотины, не напоминают.
 – Слушай, Черный, закажи что-нибудь! У меня в кармане полный кукиш.
 – Полный кукиш??? – изумился я. – А где твои пятнадцать миллионов? Ты что, за год их растратил?
 – Жена помогла. После того, как я ее от алкоголизма Шуриными клещами вылечил, она об религию сильно ударилась и все спустила на храм Христа Спасителя. А мне все равно. На фиг мне бабки, когда кругом полный штиль?
 – И в штанах тоже?
 – Да как тебе сказать... Просто ничего не хочется. Живешь по оглавлению.
 – Как это по оглавлению? Поясни свою мысль примером.
 – Понимаешь, мы как будто по книге жизни живем. Глава первая, глава вторая, глава последняя... Как Маяковский говорил: "Дочка, дачка, водь и гладь – сама садик я садила, сама буду поливать". А мне не хочется. Тоскливо, когда знаешь, что будет завтра, через месяц и через год. Да ты сам об этом как-то говорил.
 – Люди это счастьем называют.
 – Ну и хрен с ними! Козлы они. А мы с тобой, братан, авантюристы! – вдруг загорелся Баламут. – И это прекрасно! Понимаешь, братан, писатель – это человек, творчески относящийся к перу и бумаге, художник – к холсту и краскам.
 Авантюрист же им не чета – он творчески относится к своей собственной жизни! Он делает из нее то же самое, что художник делает с холстами, а писатель с бумагой. Он лепит из нее необычные события, страх и кровь, чудеса и падения... Он ее переписывает, перекрашивает ежедневно. Авантюрист не терпит постоянства. Прочитав тысячу книг; он понимает, что остальные читать нет смысла. Понимаешь, если ты прочел тысячу книг и читаешь дальше, ты не авантюрист, ты – житель! Ты – житель, не авантюрист, если каждый день любуешься закатами, ты не авантюрист, если тебе не надоели телевидение и жена. Ты, братан, не авантюрист.
 – Все! Понял! – смеясь, перебил я заговорившегося Баламута. – Я – авантюрист. А как все же насчет штиля в штанах?
 – А насчет штиля в штанах... Интересный вопрос. Ты знаешь, я часто вспоминаю, как мы с Ириной Ивановной в шесть часов утра на Шилинской шахте в тумане трахались. На пленэре. На росистой траве. Среди тайги. Ренессанс! И как ты с Ольгой глазел, глазел на нас, а потом такие кренделя с ней начал выделывать, что мы с Ириной уписались. Вот это была жи-и-знь! А так...
 Жена надоела, друзья и знакомые все в дерьме зеленом копаются. Деньги, престиж, карьера...
 Тоска, хоть удавись. Ты знаешь, это наши жены из нас импотентов делают. Иногда до того все надоест, что не встает. Я вон с Наташкой раз в неделю на героизм был способен. И это – при благоприятном расположении звезд. А познакомился как-то раз с одной хрупкой продавщицей из отдела сосисок – ренесса-а-нс!!! Я неделю с нее не слазил. Кстати, а где наш Бельмондо? Он, что, не проинтуичил?
 – Да нет, проинтуичил. Здесь он. И даже в ресторане. Догадайся с трех раз, чем он занимается...
 – Официантку небось кадрит? Или блядей местных? – улыбнулся Баламут, оглядывая ресторанный зал.
 Мне не надо было оглядываться – я давно заприметил Бельмондо, кокетничавшего в другом конце зала с двумя темноволосыми красавицами-южанками. Заметив наше внимание, Бельмондо приветственно помахал рукой и продолжил охмурять девушек. Спустя три минуты он уже вел их по направлению к выходу.
 – Через полчаса явится... – одобрительно пробормотал Баламут сам себе и, обращаясь уже ко мне, продолжал:
 – Ну что ты как неживой телишься? Закажи водки побольше и пожрать чего-нибудь.
 Я подозвал официанта и заказал полный обед на троих, водки для нас с Баламутом и шампанского для Бельмондо. Когда стол был накрыт, последний сидел уже с нами.
 – Ты, я вижу, тоже от последствий клещевого энцефалита отошел? – спросил я Бориса сразу после объятий и рукопожатий.
 – С сегодняшнего утра! А до этого целый год с одной только женой трахался и доволен был выше крыши.
 – Да и сейчас ты отнюдь удрученным не выглядишь, – усмехнулся Баламут.
 – Аск! Такие девочки!!! Пальчики оближешь! С Ольгой, похоже, все в полном порядке?
 – Да как тебе сказать? – Я пожал плечами. – С одной стороны, сигналов от нее нету, а с другой, если мы сейчас сидим в своих прежних шкурах, то, значит, не все так хорошо...
 – Прежних шкурах? – переспросил Баламут. – Ты думаешь, что потом, когда все образуется, ты опять Евгением Евгеньевичем станешь?
 А я убежденным трезвенником? Кошмар!
 – Я думаю, что станем. Сейчас мы в зомберской своей ипостаси, бледной, но зомберской. А потом, когда все образуется, последствия энцефалита опять возобладают. Но это потом...
 Ладно, давайте покушаем, выпьем и заодно обобщим все наши впечатления по этому кейсу.
 Если бы вы знали, как я рад видеть ваши морды... Этот сукин сын, Евгений Евгеньевич, о вас и не вспоминал!
 Мы выпили по рюмочке и налегли на закуски. Потом нам принесли очень неудачный супхарчо (во мне наверняка еще сказывался Евгений Евгеньевич, привыкший питаться от лучших поваров Москвы и Западной Европы).
 Повозили немного ложками в тарелках и принялись за довольно приличные отбивные. После обеда Бельмондо заказал коньяку, и мы стали рассказывать друг другу, как очутились за этим столом.
 – Сигнал меня с бабы снял, в самой середине полового акта, – начал я, грея в ладонях рюмку. – Кайфую я от ощущений, дурочка моя подыгрывает, старается... И вот когда я уже подумывал потянуться за фужером с шампанским, ударили в мозги Ольгины мысли: "Я в смертельной опасности!" И картинка появилась – ущелье в Чечне на границе с Грузией, башни и какие-то навалы человеческих костей. Картинку эту я узнал – бывал среди этих башен, когда в девяносто втором золото в тех краях искал... А навалы костей – это древний, развалившийся чеченский могильник. Ну, я слез с жены и поехал сюда. Из Грузии легче в те места попасть, чем из России.
 Вот такие вот дела... Ну, а ты, Баламут, как из дому выскользнул?
 – Я с женой Наташкой о боге всевышнем разговаривал... Вернее, она мне что-то о вине как крови Христовой рассказывала, уж не помню что, и вдруг я Ольгину речь услышал.
 Отчетливо, как будто из соседней комнаты:
 "Плохо мне, Коля, – сказала. – Очень плохо".
 И через минуту ты. Черный, врубился и посоветовал лететь в Тбилисо. Немедленно причем.
 Ну, я вздохнул с облегчением, поцеловал подругу в щечку, занял деньжат у соседа и сюда рванул. Вот и все...
 – А я с Людмилой своей на приеме был в Союзе композиторов, – продолжил Бельмондо, внимательно оглядывая зал в поисках приятного женского лица. – Платье ей офигенное из Порижу прислали, и мы пошли его демонстрировать. И вот, когда я с самим Максимом Дунаевским о Шнитке весьма умно беседовал...


* * *

 Бельмондо не договорил. Все вместе мы выпрямились на своих местах и начали воспринимать Ольгины мысли.

 3. Предыстория: в одной упряжке с сумасшедшими, а также зомберы, ангелы и доллары

 Читатель, надеюсь, уже изрядно заинтригован вышеописанными событиями, и наверняка его интересует, кто такие эти герои со странными прозвищами и как они дошли до жизни такой? Итак, расскажем сначала о главных наших героях.
 Необязательный, незлобивый и благодушный Борис Иванович Бочкаренко (170 см, 54 кг) всегда гордился своей внешней схожестью с Жаном Полем Бельмондо.
 Отец у него был пехотным полковником, дотопавшим до Берлина. Борис рассказывал, что папаша всю войну не расставался с противотанковым ружьем и в часы затишья, бывало, ходил с ним на передовую – при удачном выстреле зазевавшегося немца эффектно разрывало надвое. В семидесятые годы старший Бочкаренко работал военным консультантом в ЦК Компартии Таджикистана, и в подарок на свадьбу Борька получил от этой партии просторную трехкомнатную квартиру.
 По специальности он был гидрогеологом и очень скоро стал начальником с обширным кабинетом, премиленькой секретаршей и белой "Волгой". Но пробыл он начальником лишь года два, потом случился скандал с очередной секретаршей, и только благодаря отцу Борис вылетел из своей гидрогеологической конторы относительно сухим.
 Бельмондо умел подбирать приятелей... Одним из его друзей был капитан милиции Толик Зубков. С Зубковым на пассажирском кресле можно было ездить по городу под мухой, к тому же Толик время от времени выручал Бельмондо из неприятных ситуаций, в которые Борис постоянно попадал в поисках острых ощущений...
 Другим его приятелем был Искандер Сафарзаде – тихий, сухощавый, чрезвычайно уверенный в себе таджикский аристократ и начинающий ученый-филолог. Борька любил ходить с ним по злачным местам и затевать там драки. Сафарзаде обладал черным поясом, и для него уложить человек десять подвыпивших бугаев было плевым делом.
 Третьим его приятелем был я. Борька любил приходить ко мне в любое время суток с дюжиной шампанского или пачкой сигарет. Мы болтали до утра о перспективах построения коммунистического общества в СССР, об Андрее Платонове, Шопенгауэре и о многом другом.
 Как-то на Новый год я познакомил его с Людмилой, подругой одной из своих девушек, и через полгода узаконил их брак своей свидетельской подписью.
 Брак Бориса и Людмилы оказался не слишком счастливым. И все потому, что упомянутый выше скандал с секретаршей отнюдь не был случайностью: Борис – законченный бабник. Он легко заводил знакомства, почти никогда не влюблялся и более двух раз с одной женщиной встречался редко. Очень скоро возбуждавшие его стимулы "красивая", "очень красивая", "оригинальная", "страстная", "жена или подруга того-то" перестали действовать, и ему пришлось вырабатывать другие. В 1977 – 1981 гг. таким стимулом была национальность. Переспав с представительницами основных национальностей оплота социализма, он перешел к сексуальному освоению представительниц малых и, особенно, вымирающих народностей СССР. В конце 1981 года поставленная задача была в основных чертах выполнена, и взоры Бориса все чаще и чаще стали устремляться на географическую карту мира. По вполне понятным причинам он был вынужден отложить на неопределенное будущее реализацию своих заграничных фантазий и заменить их реальными. Новым стимулом стало место жительства. Постельные знакомства с представительницами Ленинграда, Вологды, Киева, Саратова, Архангельска, Астрахани, Тобола и Иркутска продолжались вплоть до падения "железного занавеса", чтобы в открытом обществе смениться (вы правильно угадали!) отложенными зарубежными фантазиями...
 Борис не раз пробовал бороться со своим пагубным хобби. Он по-своему любил Людмилу, детей, ему нравилось приходить домой и даже делать что-нибудь по хозяйству. Но стоило ему узнать, что в соседний институт поступила на учебу шоколадная жительница далекого Буркина-Фасо, он нежно целовал жену в щеку и уезжал в городскую библиотеку выяснять, как по-буркинафасски будет: "Вы так прекрасны, мадам! Давайте проведем эти сутки вместе".
 Людмила пыталась что-то сделать, раза два даже изменяла ему в воспитательных целях, но ничего не помогало. Она привыкла и стала дожидаться того счастливого времени, когда половые часы мужа достигнут половины шестого и навсегда остановятся. Судьба вознаградила ее за долготерпение – после прошлогодних приключений в Приморье Бельмондо стал не только богатым, но и верным мужем...


* * *

 Среднего роста, плотный, скуластый, смуглый, часто незаметный в общем развороте событий, Николай Сергеевич Баламутов, по прозвищу, естественно, Баламут, любил выпить до, во время и после всего. Он пил утром, днем, вечером и ночью. Он пил до экзаменов и после них. Он пил, когда был здоров, и пил, когда был болен. Но в ауте его никто не видел. Однажды, правда, на практической базе геологического факультета его вырвало после второй бутылки натощак, но он успел подставить только что опустевший стакан и после непродолжительной паузы вернул его содержимое на место.
 В свободное от учебы и пьянок время Коля занимался прыжками в воду, подводным плаванием, пописывал весьма неплохие стихи и любил Наташу Ростову, переселившуюся в Душанбе из Балакова. Отец-казах по националистическим мотивам запретил ему сочетаться с ней законным браком, хотя сам был женат на русской. И Баламут напился уксусу. Папаша такого рода выпивку оценил и дал согласие на брак. Свидетелем на свадьбу Коля позвал меня.
 Крутой поворот в Колиной биографии был связан с крутым поворотом дороги Пенджикент – Айни. На этом повороте его "ГАЗ-66" свалился в Зеравшан, славившийся крутыми берегами. Поломанного во многих местах Баламутова выходила медсестра-разведенка. Прямо из больничной палаты он переехал к ней и двум ее сыновьям. Наташа в это время в очередной раз приходила в себя в Балакове. Не найдя там хоть сколько-нибудь достойной замены Коле, она вернулась в надежде склеить разбитые семейные горшки, но он скрылся на дальнем разведочном участке.
 Потом, когда Коля разбогател и вылечился от своей страсти к спиртному, они сошлись вновь.
 Наташа, не выдержав ударов судьбы, к этому времени спилась вчистую, но Баламут ее вытащил (об этом мы еще расскажем).


* * *

 Ольга Игоревна Юдолина – 168 см, 52 кг, синие, насмешливые глаза, светлые длинные волосы, умопомрачительная фигура, короче, очаровательная девушка во втором своем десятке.
 Родилась в богатой, но недружной семье постсоветского приватизатора. Честолюбива, два или три европейских языка, скрипка, фортепиано, гитара, черный пояс, решительный, если не жестокий нрав и явная склонность к авантюрам. Молодых людей своего возраста и круга считает надутыми карьеристами и болванами. Иногда мне кажется, что она любит меня, иногда, что ваш покорный слуга – лишь пылинка на ее длиннющих ресницах...
 А я – Чернов Евгений Евгеньевич. Сведения обо мне слишком противоречивы, и потому изложу лишь непреложные факты: 177 см, 85 кг, инертен как в покое, так и движении, пять счастливых браков, мальчик от первого, девочка от последнего, кандидат наук, четыре перелома, три наркоза, два привода, авантюрист по натуре, мечтатель по призванию, люблю Уоррена, Платонова, Камю и пельмени, а также поплакать в жилетку, выпить с друзьями и вляпаться в какую-нибудь историю с непредсказуемым концом. В последние годы – графоман, пытающийся привить потенциальным читателям свои авантюрные склонности.
 В августе прошлого года, раздавленный обломками очередной семейной жизни, я подался в глухую приморскую тайгу, чтобы окончить там свое неудачливое светское существование в покосившемся от времени охотничьем зимовье.
 Но мне не повезло – зимовье оказалось занятым останками некоего Юдолина Игоря Сергеевича. Покопавшись в этих останках, я обнаружил около пяти тысяч долларов и записную книжку, из которой следовало, что в неподалеку расположенной заброшенной Шилинской шахте на глубине 400 метров спрятано нечто весьма и весьма ценное.
 Посетовав на судьбу, снова посылающую меня на вечный бой, я вызвал телеграммами на подмогу своих старых друзей – Бочкаренко и Баламутова и отправился на шахту на рекогносцировку.
 Шахта оказалась оккупированной как тихими, так и буйными психами, разбежавшимися из забытой государством Харитоновской краевой психиатрической лечебницы. Глава самоопределившихся сумасшедших, Шура, страдал манией преследования. Он, думая, что я и мои друзья подосланы его врагами и недоброжелателями, подверг нас в целях перевоспитания так называемым перезомбированиям, а проще – всевозможным изощренным издевательствам (заключение в жарко натопленной сауне на два дня, пытка энцефалитными клещами, травля уголовниками-убийцами, русская рулетка и т.п.).
 Но мы с присоединившейся к нам дочерью Юдолина Ольгой стоически выносим все испытания и в конечном счете становимся богатыми – Шура оказался отъявленным фальшивомонетчиком, обладателем десятков миллионов настоящих и сотен миллионов долларов собственного изготовления и подарил каждому из нас по состоянию, равному годовому бюджету города Урюпинска. Но наши приключения на этом не кончились...
 Дело в том, что на заключительной стадии добывания денег выяснилось, что постоянные обитатели шахты – марионетки некой Большаковой Ирины Ивановны, прожженной авантюристки, преследующей далеко идущие цели. Будучи главным врачом Харитоновской краевой психиатрической лечебницы, эта экстраординарная и не лишенная внешней приятности дама в течение многих лет проводила над своими подопечными бесчеловечные опыты и в конце концов выявила химические вещества, способные превращать людей по методике "а" в не контролируемых монстров, по методике "б" – в хорошо контролируемых зомберов, а по методике "в" – в ангелов (!) во плоти.
 Обманом и химией подчинив себе Шуру и его средства, Ирина Ивановна замыслила (ничего себе размах!) вырвать Приморский край из состава Российской Федерации и превратить его в собственную независимую республику, в которой она могла бы бесконтрольно проводить разнообразные химико-политические опыты над населением. В этих целях она коварно превратила нас, уже предвкушающих праздную жизнь на лучших мировых курортах, в зомберов, беспрекословно и жестоко исполняющих все ее приказы, а превратив, объединила в зомберкоманду – группу, вернее, единую банду телепатически связанных убийц.
 Наша команда в тесном взаимодействии с составленной из профессиональных киллеров зомберкомандой Леньки Худосокова (трижды отпетый уголовник, он явился на Шилинскую шахту за "шерстью", но сам был острижен Шурой) практически полностью подчинила Большаковой Владивосток. После трагической смерти последней и перед смертью собственной Шура решает спасти нас. С этой целью он отправляет меня и моих друзей назад, на Шилинскую шахту, с тем чтобы остававшаяся там его ближайшая сподвижница Инесса (бывшая пациентка Харитоновки) обратила нас в нормальных людей.
 Однако Инесса, больная бредом Девы Марии и полная решимости родить человечеству нового Христа Спасителя, тайно превращает нас по методике "в" в стопроцентных ангелов. Впрочем, все кончается благополучно – я и мои друзья вновь становимся нормальными людьми – вернее, почти нормальными людьми... Почти нормальными, во-первых, потому, что в минуты, когда беда подступает к одному из нас, мы телепатически объединяемся и начинаем чувствовать опасность на расстоянии, а во-вторых, потому, что Шура, во втором по счету перезомбировании, натравил на нас клещей, зараженных специально выведенной им особой формой энцефалита. Переболев им в разное время, каждый из нас потерял свою главную отрицательную, а точнее сказать – отличительную черту. В результате такой фатальной утраты Бельмондо прекратил волочиться за женщинами, Баламут – беспробудно пить и вернулся к законной жене, а я полностью утратил свои авантюристические наклонности, женился на богатой белотелой дурочке и (о боже!) стал совладельцем обувного магазина на Тверской.

 4. Рассказ Ольги: Аль-Фатех интересуется психами. – Бельмондо сделал не только девочек

 Сначала мысли Ольги были путаными, но через несколько минут они оформились и стали вполне понятными.
 "Алекс – Юстасу [1] , ха-ха! Я рада, что вы собрались. Хотя мне сейчас и очень плохо, у меня есть время пообщаться с вами. И я расскажу вам все с самого начала.
 Как вы знаете, несколько месяцев назад я вышла замуж за сэра Чарльза, богатого английского аристократа, который оказался занудой похлеще Черного. Я получила все, о чем мечтала, включая и шапочное знакомство с королевой Англии.
 Но через некоторое время мысли мои все чаще и чаще стали витать над Приморской тайгой, как в свое время витал над ней дым от бивуачных костров Черного [2] . Все чаще в кругу знакомых я рассказывала о наших с вами приключениях, но никто мне не верил. Никто, кроме Аль-Фатеха, тридцатидвухлетнего сына арабского нефтяного магната. И однажды он зазвал меня с мужем на барбекю в свою загородную резиденцию. Как только мы прибыли туда, Аль-Фатех провел нас в гостиную и после короткой разминки изложил истинную цель нашего приглашения.
 Этот смуглый общительный спортсмен оказался не промах – оказывается, он, заинтересовавшись моими рассказами о зомберах, месяц назад послал своего агента в Приморье. Агент досконально изучил все местные приморские газеты за прошлый год и понял, что мои рассказы скорее всего правдивы. И более того, он узнал, что во Владивостоке базируется сверхжестокая банда, возглавляемая неким Худосоковым (я, ненормальная, рассказывала Аль-Фатеху и о нем). И что возможности этой банды весьма напоминают возможности зомберкоманды...
 И Аль-Фатех решил действовать. Конечно, его интересовал не Шурин печатный станок и фальшивые доллары – ему своих, настоящих, девать было некуда. Его интересовали архивы Шуры и Ирины Ивановны, а именно – возможность использования их для быстрого создания качественного зомберпрепарата...
 Из последующих его откровений я поняла, что Аль-Фатех задумал подготовить и поставить под свои знамена сотни зомберкоманд, взять с их помощью контроль над крупнейшими преступными группировками (якудза, "Коза Ностра", Семья и так далее) в свои руки и затем приступить к тайному зомбированию мировой политической элиты. Дабы преодолеть последние свои сомнения, он решил в экспериментальных целях задействовать нашу зомберкоманду, поместив меня в сверхопасные условия.
 По понятным причинам (SIS есть SIS [3] ) он не хотел проводить задуманный эксперимент с нами на Британских островах и потому предложил мне лететь в Москву.
 "Никто не знает, что вы здесь, у меня... Если вы откажетесь, – виновато улыбаясь, сказал он напоследок, – я немедленно убью вас и вашего мужа и пойду с Роз-Мари, своей молчаливой и преданной любовницей, смаковать жаренную на углях молодую оленину. И прошу учесть, что я – это не ваша доморощенная Большакова. По сравнению со мной она бойскаут-малолетка с мороженым на палочке и на лице".
 Поразмыслив, что в Москве он и его люди вряд ли будут для нас серьезными соперниками, я согласилась. И через сутки полета в его личном самолете оказалась... в безлюдном высокогорном ущелье среди высоких каменных башен.
 Нас с мужем поместили на втором этаже одной из них. На первом квартировали чабан со своими овцами и десяток вооруженных до зубов людей.
 Поздним вечером в башню явился Аль-Фатех. Он приказал своим охранникам спустить нас вниз и, когда мы предстали перед его глазами, начал с улыбкой расстреливать ягнят. Расстреляв их всех, он приказал убить чабана-чеченца и двух его подпасков. Потом убил моего мужа. И я превратилась в зомбериху и удавила одного охранника и сломала Аль-Фатеху руку в локте. Но второй охранник ударил меня автоматом в затылок, и я умерла...
 По крайней мере, так я подумала, без всякого для себя сомнения проваливаясь в смерть. Но, секите (мы с Колей и Борисом почувствовали, что наша подруга лукаво улыбнулась, произнеся это часто используемое нами жаргонное слово), оказывается, нас с вами убить весьма сложно. Я очнулась полчаса назад, связанная проволокой, вся в крови, но живая и здоровая. Скальп мой несколько пострадал, и вмятина на голове изрядная, но волосы у меня густые, и я думаю, что Черный от меня не отвернется. Тем более что сумка с отпадными тряпками от Версаче лежит у меня под головой. Но эти прикольные тряпки мне могут и не понадобиться..." Ольга замолчала, мы встрепенулись, но через минуту она продолжала:
 "Сейчас, судя по звукам, раздающимся снизу, на первом этаже башни находится не менее дюжины бандитов. Говорят они на арабском и русском. Слышала несколько фраз на мелодичном украинском. Кажется, есть среди них прибалтийка с почти мужским голосом. Короче, вавилонская башня с антироссийским уклоном. До нее от грузинской границы километров пять-семь по горной тропе и вчетверо больше по дороге. Вот и все. До свидания. Или прощайте... Я устала. Мне надо отдохнуть перед завтрашним днем. Целую всех. Папочку особенно крепко [4] . Я теперь вдова, и заботиться обо мне некому. Жду".


* * *

 – Ну что? – спросил Баламут притихших друзей, лишь только сеанс телепатической связи с Ольгой закончился. – Что делать будем? Вы усекли, где она находится?
 – Знаю эти места, бывал в девяносто втором, – ответил я, всеми своими мыслями уносясь к Ольге.
 – А что ты там потерял? – спросил Баламут, задумчиво рассматривая графин с водкой.
 – Золото искал... Дудаев как-то по телеку сказал, что в Чечне самородного золота полно, вот мне один знакомый-чеченец и предложил поискать его в горах. Неделю в тех краях шлихи мыл.
 Под охраной двенадцати автоматчиков.
 – Нашел?
 – Да нет там ничего. Я только потом понял, что не за золотом они в горы шли, а просто пострелять. А я отмыл десяток шлихов и форелью занялся. Незабываемые ощущения! И еще, секите, – перед отлетом в Москву чуть было не встретился с Дудаевым по проблеме увеличения нефтеотдачи скважин. Он не смог меня сразу принять, а когда смог, уже я не мог на ногах стоять. До сих пор думаю – встреться я с ним тогда, история, может, пошла бы совсем по другому руслу.
 – От скромности ты не умрешь. Ни в коем случае. А дорога в те края из Грузии нормальная? – поинтересовался Бельмондо, оценивающим взглядом наблюдая за выпорхнувшей на сцену ярко-рыжей певичкой в обтягивающем трико.
 – Нормальная... По ней чеченцев снабжают людьми и оружием, – ответил я и, вздохнув, начал сетовать:
 – Все-таки мудаки мы! Сорвались с шахты, взалкав миллионерщицкой жизни, оставили на произвол судьбы архив Шуры и Иринины Ивановны. А он, судя по всему, побольше всех американских долларов стоит. Сотни зондеркоманд... Это вам не хрен собачий, это – мировое господство...
 – Не оставили мы архив, – улыбнулся Бельмондо мне в ответ. – Когда ты с Ольгой напоследок тет-а-тет вплотную прощался, мы с Баламутом ящик с их бумагами в фальшивомонетную мастерскую снесли, а дверь потом наглухо замуровали. Фиг кто найдет... Из живых о мастерской знает только Инесса и трое ее последних буйных.
 – А Ленчик Худосоков? – на всякий случай спросил я.
 – Он не должен знать, – покачал головой Коля. – Нет, не должен. Мы и слова о музее при нем не говорили. Разве только потом, когда Ленчик зомбером и ближайшим подручным Ирины Ивановны стал. Но это маловероятно.
 – Маловероятно, не маловероятно, – пробурчал недовольный чем-то Бельмондо. – Горазды вы языками чесать. Я вот, между прочим, после этих очаровательных южанок "Форд" 4х4 в хорошем состоянии купил, и он в настоящее время дожидается нас с полными баками на стоянке неподалеку. Мы с Колей сейчас к нему пойдем, а ты, Черный, подойди вон к тому лысому красавцу-грузину, Мойдодыром его кличут, скажи, что ты от Борика, дай ему тысячу баксов и получи три "калаша" с запасными рожками. Я с ним обо всем договорился. Вот тебе бабки. Веди себя покруче и, умоляю, не говори, что нас здесь всего трое, не то кинет.
 И, отправив напоследок в рот ложку салата с фасолью, он поднял Баламута за плечи и направился с ним к выходу.

 5. "Вавилонская" башня. – Демонстрация зомбервозможностей. – Ольга ошарашивает. – Черный вне игры

 Через несколько часов в долине Аргуна, уже на чеченской территории, наш "Форд" был в пух и прах раздолбан парой деловитых "сушек". Но мы, естественно, были заранее предупреждены своими внутренними голосами и вовремя покинули машину. Отсидевшись в пещере-бомбоубежище в компании десятка молчаливых украинских фашистов, направляющихся в Грозный, потопали к Ольге напрямую, через перевал...
 – Слушай, Черный... – спросил меня пыхтящий впереди Баламут, наблюдая, как украинцы голосуют на оставшейся далеко внизу дороге. – Наверное, мы как правоверные россияне должны были их в штабель сложить? Они же до наших пацанов-первогодков идут?
 – Вот Ольгу выручим, и можешь заняться ими вплотную...
 – А что гарны хлопци так чеченцев полюбили? – поинтересовался неугомонный Баламут у Бельмондо, вторым по счету прозвищем которого было Хохол.
 – При чем тут чеченцы? – ответил я за Бориса. – Встречал ты при советской власти хоть десяток чистокровных украинцев, которые не считали бы, что нищая Россия сидит на шее у богатой Украины? Если встречал – плюнь мне в глаза. Хоть сейчас и ежу понятно, что дело обстоит как раз таки наоборот, этот комплекс российского сексуального домогательства у них сохранился. Ненавидят они нас почем зря.
 – Ты просто ностальгируешь по сгинувшему Союзу... – огрызнулся Бельмондо-Бочкаренко.
 – Ничего я не ностальгирую. А если и ностальгирую, то по Скобелеву и Ермаку. А что поделаешь? Умом я за полную самостийность вплоть до отдельно взятого микрорайона, но предки мои – кубанские казаки и татаро-монголы – империалисты, собаки, до мозга костей... А моя страна сейчас – Илья Муромец, побеждаемый клопами.
 Я клопов не люблю. И учти – при развале Союза пострадали миллионы людей, при развале России миллионы погибнут. И мы будем среди них.
 На этом месте Бельмондо хотел что-то ехидное вставить по поводу Ильи Муромца и клопов, но не успел – Аль-Фатеху наконец доставили и вкололи что-то обезболивающее, и он вспомнил об Ольге. Как только он подошел к ней, сброшенной Али-Бабой [5]  со второго этажа башни, силы наши удесятерились, и мы, обгоняя друг друга, побежали к перевалу. Десять километров до башни мы пробежали всего за сорок пять минут. На обстоятельную рекогносцировку подступов к ней ушло еще несколько минут.
 Аль-Фатех в это время что-то кричал Ольге в лицо; она отвечала ему оскорблениями. В конце концов он плюнул девушке в глаза и приказал Али-Бабе распять ее. Подручные бросились искать гвозди или что-нибудь их напоминающее и нашли в пристройке, прилепившейся к башне, пару допотопных ножниц для стрижки овец.
 Удовлетворенный находкой, Аль-Фатех повертел их в руках и приказал разъединить лезвия, чтобы "шампуров", как он сказал, было четыре.


* * *

 Пока мы с Колей обустраивались на удобных огневых позициях, найденных напротив выхода из башни, Борис, самый легкий из нас, поднимался по ее стене к окнам второго этажа. В нормальном своем состоянии он вряд ли сумел бы это сделать – камни кладки довольно плотно прилегали один к другому, и найти среди них щели для пальцев в опустившихся сумерках было непростым делом. Но зомбер есть зомбер, и Бельмондо сложным маршрутом, зигзагом прошедшим по всем четырем стенам башни, подобрался к бойнице второго этажа и проник внутрь.


* * *

 Когда подручному Аль-Фатеха удалось наконец разломить ножницы на половинки, Борис был уже на втором этаже. Стараясь оставаться незамеченным, он изучал сквозь лаз обстановку в логове бандитов.
 Найдя подходящий камень вместо молотка, Али-Баба, доверенный помощник Аль-Фатеха, подошел к Ольге, уже поставленной его коллегами с большой дороги к столбу, подпирающему кровлю первого этажа башни. Ольга сама подняла связанные проволокой руки и обхватила ладонями столб над головой.
 – Молодец! – одобрил ее Али-Баба по-английски. – Как это у вас в Библии написано – ударили тебя по одной щеке, подставляй другую?
 Руки подставила, может, и задницу подставишь?
 Он захохотал, довольный своей шуткой.
 Ольга и глазом не моргнула. Она думала Борису:
 "Ты не забыл, что Аль-Фатех все это со мной делает, чтобы вы сюда прибежали? Не надо мордобоя. Просто покажите, что вы здесь, а потом разберемся".
 И Борис, высунув голову из лаза, негромко, но четко посоветовал Аль-Фатеху:
 – Кончай вы... бываться!
 Мгновенно восемь автоматных стволов повернулось в его сторону, но Аль-Фатех, предвидевший подобное развитие событий, поднял руку, останавливая своих, и спокойно, с легкой улыбкой произнес:
 – Точность – вежливость королей! Остальные ваши друзья, как я понимаю, блокировали выход из башни?
 Не ответив ему, Борис спустился вниз, подошел к Ольге, развязал ей руки, бережно подвел и посадил за стол посередине башни. Затем он сел рядом с ней и жестом подозвал Аль-Фатеха. Тот подошел и сел напротив.
 – Мы готовы внимательно выслушать вас и сообщить затем свое мнение о ваших предложениях, – выдержав точную паузу, сказал Борис на неплохом английском (весной он два месяца изучал его на Брайтон-Бич и еще один месяц – в Австралии).
 – Давай я его шлепну? – вмешалась прибалтийская снайпериха на ломаном английском. – Он у меня сотым "иваном" будет...
 – Заткнись! – прикрикнул на нее Аль-Фатех и, обращаясь к Борису, ехидно поинтересовался:
 – Вы, кажется, считаете себя хозяевами положения?
 Борис ответил презрительным взглядом, доставшим его визави до печенок. Аль-Фатеха повело, но он довольно быстро взял себя в руки и начал говорить:
 – Дело в том, что предусмотреть ваши действия было не так уж сложно. И мы оставили вне башни отряд с минометом. Если вы мне не подчинитесь, они накроют ваших друзей, которые, как они думают, блокировали выход из башни.
 Лениво-презрительное выражение на лице Бельмондо сменилось откровенно уничижительным, и он мягко, как говорят малолетнему ребенку, сказал:
 – Они будут знать не только куда упадут мины, но и куда полетят осколки, – загнул Борис на всякий случай. – Прошу вас, убедитесь в этом.
 Тем более, вы здесь, насколько я знаю, именно для того, чтобы познать наши возможности...
 Аль-Фатех подумал с минуту, затем кивнул сам себе и, взглянув на Али-Бабу, щелкнул пальцами.
 Али-Баба, зловеще улыбаясь, подошел к двери, высунул наружу дуло автомата и трижды выстрелил в небо. Через минуту в ночи засвистели и начали рваться мины...
 Те, кто находился в башне, насчитали пять разрывов. Промежуток времени между четвертым и пятым разрывами был заполнен несколькими короткими автоматными очередями. После пятого разрыва перестрелка продолжалась минут десять, затем, после непродолжительной паузы, мы услышали несколько одиночных выстрелов, перемежавшихся приглушенными расстоянием предсмертными криками – это выигравшая сторона добивала уцелевших противников.
 – Вот и все! – улыбнулся Бельмондо. – В вашей кодле ба-а-льшие перемены, милейший.
 – Кодле? – переспросил Аль-Фатех, потирая предплечье сломанной руки ("кодлу" Борис обозначил по-русски).
 Бледность его была заметна даже в тусклом свете керосиновых ламп.
 – "Кодла" – это хреновая банда, – разъяснил Бельмондо, разминая сигарету.
 – Хреновая? – не зная, что делать или говорить, переспросил вконец удивленный араб.
 – Хреновая – значит плохо организованная, – ответил Борис и, не спеша закурив, отвернулся к улыбающейся Ольге.
 – Еще пара дней, и ты его материться научишь, – пояснила Ольга причину своей веселости...
 – Ну, миледи... – осклабился Борис. – Обижаете! Когда это я при вас матерился?
 – А ты забыл свои первые слова в башне? Что ты посоветовал Аль-Фатеху? Ну, вспомни, вспомни... Ну, как будет по-русски "кончайте, милорд, выпендриваться"?
 – Это – нервное, миледи... – покраснел Бельмондо и тут же сменил тему:
 – Ну, что с этими будем делать? – спросил он Ольгу, мотнув головой в сторону бандитов. – Отпустим на все четыре стороны?
 Последние два вопроса Борис задал с расчетом на уши Аль-Фатеха. Борису было ясно, что отпускать бандитов – значит подвергнуть опасности свое будущее. Аль-Фатех наверняка сразу же двинет во Владивосток, найдет там Худосокова, и последний, невзирая на тупость зомбера, наверняка проникнется идеями Аль-Фатеха и поможет ему отыскать архив Шуры и Ирины Ивановны.
 Значит, надо им помешать... Но справятся ли они с бандитами в человеческой своей ипостаси?
 Нет... Ведь зомберами они становятся лишь тогда, когда им или одному из них угрожает опасность. Если они пойдут на бандитов, опасность возникнет, и они должны будут вновь обрести свои удивительные возможности. А если нет?
 – Не надо никого отпускать... – пристально глядя Борису в глаза, ответила Ольга. – Вы как хотите, а я пойду с ними. У меня есть все – деньги, положение в высшем обществе, но нет власти.
 А этот человек, – кивнула она на араба, – обладает тем, чего всем нам не хватает. Он обладает волей к неординарным действиям и поможет мне подняться на самый верх. И, может быть, через несколько лет английская королева, папа римский и сам Чернов собственной персоной будут месяцами добиваться у меня пятиминутной аудиенции...
 Сказать, что Борис был поражен словами Ольги – значит ничего не сказать. С одной стороны, Бельмондо понимал, что слова Ольги могли быть единственно возможным правильным ходом в их положении, а с другой стороны, он слишком хорошо знал Ольгу по шилинским событиям, знал, что она непомерно честолюбива – обожая Черного, тем не менее положения ради вышла замуж за никудышного английского аристократа. А ее попытка похитить злополучный ящик с долларами? Ящик, с таким трудом вытащенный с четырехсотметровой глубины Шилинской шахты?
 – Я балдею! – изобразив радостную улыбку на лице, наконец воскликнул Бельмондо. Он слышал, что Аль-Фатеху перевели все, что сказала Ольга. И, поэтому, решив не выяснять при нем истинный смысл сказанного девушкой, продолжал:
 – Мне и в голову не приходило, что мы можем присоединиться к этой великолепной авантюре. Но дружба есть дружба, и перед тем, как согласиться, я должен перемолвиться с Черным и Баламутом. Так у нас, извините, принято.
 Он неторопливо пошел к двери, провожаемый тревожными взглядами бандитов.
 Лишь только он вышел из башни, Ольга подозвала к себе Аль-Фатеха и сказала, что ее друзья наверняка присоединятся к назревающему глобальному проекту. Но лично у нее есть одно условие, неукоснительное выполнение которого подтвердит намерение Аль-Фатеха честно и благородно сотрудничать с ее друзьями, – он должен немедленно убить избившего ее охранника и эту жуткую снайпериху.
 Аль-Фатех пожал плечами, жестом подозвал Али-Бабу и что-то бросил ему по-арабски. Али-Баба невозмутимо кивнул, вернулся к товарищам, отдыхавшим на кошмах, разостланных в дальнем углу башни, и, вытащив пистолет, выстрелил по два раза в головы заказанных Ольгой бандитов.
 Затем приказал выкинуть тела из башни и улегся отдыхать на одно из освободившихся мест. Услышав выстрелы, Бельмондо вернулся с полпути, но, увидев убитых, брошенных собакам прямо у порога башни, успокоился и вновь направился к товарищам.
 Выслушав Бельмондо, мы с Баламутом задумались.
 – Мне кажется, надо для виду поиграть в эти фатеховские игры, – первым прервал молчание все давно решивший Бельмондо. – А там посмотрим. Но кого-то надо оставить вне игры. На всякий пожарный случай. Предлагаю на роль диссидента своего старого товарища Черного Евгения Евгеньевича. Кто за?
 – Ну, гад! – взорвался я. – Ты же это из-за природной своей вредности! Знаешь ведь, как мне хочется увидеть Ольгу!
 – В последней твоей фразе, как мне кажется, слово "увидеть" можно опустить, – захохотал Баламут. – Поэтому Борька тебя и предложил, ты ведь увидишь Ольгу и обо всем забудешь, да и она, судя по всему, тоже! Так что оставайся и зырь в оба, из виду нас не упускай! Если что, мы тебе протелепатируем.
 И, оставив меня и без того в весьма плохом и тем не менее стремительно ухудшавшемся настроении, Баламут и Бельмондо ушли в башню.
 Рассказав Аль-Фатеху об отказе Черного участвовать в начальной стадии задуманного предприятия, Бельмондо подошел к друзьям и начал демонстративно обсуждать с ними предстоящую кампанию по захвату земного шара.
 Аль-Фатех послушал их минут пять, потом щелкнул пальцами, и на столе появился жаренный на вертеле баран и несколько бутылей настоящего грузинского вина. Пиршество продолжалось до глубокой ночи. По окончании банкета (так назвал мероприятие Баламут) Ольге и ее друзьям постелили на втором этаже башни.
 А я, голодный и злой, слушал-слушал гуляющие по округе веселые выкрики пирующих, потом плюнул в их сторону и ушел искать место для ночевки. Найдя на берегу речки ввиду башни небольшой стожок сена, зарылся в него, распугав полевок, и очень не скоро заснул. – Проснулся в шесть часов утра. Башню окутывали свинцовые облака, спустившиеся с перевала; в их холодных объятиях она казалась неприступно-безжизненной, совсем как окружающие горы. Подозрение закралось в мою душу, и я, крадучись, направился к башне. С каждым шагом мое сердце билось все тревожнее и тревожнее.
 Последние пять метров я бежал. Распахнув дверь, увидел, что башня пуста...

 6. Что он мог придумать? – Следы на дороге. – Согласиться на Антарктиду? – Неожиданная находка

 Осмотрев все помещения башни вплоть до самого ее верха, я не нашел ничего, что могло бы подсказать мне возможные пути развития вечерних событий. Надежда, что товарищи оставили записку или хоть какой-нибудь знак, оказалась тщетной и не могла быть иной – если бы им угрожала опасность, они дали бы знать мысленно.
 Значит, либо они, прельщенные мировым господством, встали на сторону Аль-Фатеха, либо этот умник придумал что-нибудь этакое...
 "Что он мог придумать?.. – напряженно думал я, выйдя из башни и сев на камень лицом к древней, еще языческой башенке-склепу. Один угол у нее вывалился, и было видно, что вся она заполнена выбеленными временем человеческими костями, включая и черепные. – Что же Фатех мог придумать... Он повязал их во сне! Или убил...
 Нет, вряд ли... Только мы знаем, где спрятан научный архив сумасшедших. А с Худосоковым каши не сваришь, зажует задолго до готовности...
 Нет, все-таки этот араб убил их! Если бы не убил, товарищи дали бы мне знать. Нет, не убил. Они все-таки вошли с Аль-Фатехом в сговор и потому молчат. Нет, надо начинать с самого начала. Начинать надо с двери".
 И я, вернувшись к башне, стал внимательно изучать следы на тропе, ведущей к автодороге в Грузию. Их было много, но среди них я не нашел следов ботинок Баламута и Бельмондо (я хорошо запомнил их, когда вслед за ними подымался на перевал). Через полтора километра тропа вышла на грунтовку, и на ней я сразу обнаружил следы протекторов "ГАЗ-66" и еще двух легковых машин.
 "Из Грузии сразу после нас приехали. И в Грузию рванули", – подумал я, устремив глаза в сторону перевала.
 Что же делать? Сигналов о помощи нет. Значит, ребята и в самом деле ввязались в аль-фатеховскую авантюру. А я в такие игры не играю. Не тот характер. Но, может быть, спасти все-таки от них человечество? Или ну его на хрен? Поеду к своей белотелой верноподданной Милочке, надену любимый халат с павлинами, поем фаршированного дикобраза под красным соусом и залягу на нее до утра. Раздену, положу на край постели, пристроюсь сзади с фужером... И так далее... А через годик-другой приедет Ольга с Аль-Фатехом и предложит мне место генерального директора Африки. Нет, Африку себе Бельмондо заберет, он шоколадок любит. Мне они, гадом буду, Антарктиду предложат. А на фиг мне мерзлая Антарктида с пропахшими рыбой пингвинами?..
 ...Интересно, с кем трахается Милка? С сантехниками? Нет, наверное, с самоуверенным Трахтенгерцем из отдела маркетинга. На этом сраном банкете в честь десятилетия моей сраной фирмы она так на его задницу смотрела... А он гад, но чистенький, триппера мне не подарит! Ой-ой-ой!
 Похоже, я опять превращаюсь в Евгения Евгеньевича! Атас! Полный назад!!! Вернее, полный вперед в Приморье! Еще неизвестно, кто первый до подземного музея с мировым господством доберется!
 И я встал, забросил за спину автомат и решительно направился в сторону Грузии. Но что-то дернуло за душу, и я обернулся, чтобы бросить последний взгляд на встречающую утреннее солнце красавицу-башню... На башню, в которой мог встретиться с Ольгой. На глаза навернулись слезы, застыдившись их, я хотел было продолжить свой путь, но тут из бурьяна на обочине дороги что-то блеснуло. Подойдя и пошарив ногой в траве, я наткнулся на золотой медальон с порванной цепочкой. Медальон Ольги, когда-то принявший на себя пулю Худосокова...
 "Она носила его с собой? – удивился я. – Он же был в лепешку смят пулей!"
 Но, повертев медальон в руках, я обнаружил, что золотое сердечко починено, вернее, переделано искусным мастером так, что могло выполнять свое непосредственное предназначение. Разобравшись с нехитрым замком, я открыл медальон и увидел там свою фотографию! Фотографию, которая когда-то лежала в моем паспорте на всякий случай (для удостоверения там какого-нибудь) и которая мне не нравилась – очень уж я там получился хмурым и, главное, зрелым...
 Сердце у меня потеплело, и я улетел мыслями к Ольге. Повитав вокруг нее минут с пятнадцать, одернул себя: "Размечтался, старый хрыч... Это она просто от ностальгии фотку в медальон сунула... И у меня ностальгия... Причем в острейшей, хронической форме. Нет, надо срочно чесать в Приморье, на родимую Шилинскую шахту. Она будет там! Непременно! Вольно или невольно, но будет!


* * *

 В Тбилиси я немного загудел. Настроение было совсем никуда. Эйфория, охватившая меня после того, как я нашел Ольгин медальон, постепенно прошла, и я понял, что Аль-Фатеху не было никакой надобности сохранять своим пленникам жизнь.
 "Зачем ему очеловеченные зомберы? – думал я, еще трясясь в попутной машине. – Которые осознают свои поступки и сами решают, что делать? Тем более что с ними всегда необходимо держать ухо востро? А шилинский архив? Вооружась современными геофизическими средствами поиска, Аль-Фатех в два счета найдет его... А медальон? Как он был потерян? Судя по всему, Ольга дорожила им и так просто обронить его не могла. Скорее всего он оборвался, когда ее тело (безжизненное?) грузили на машину... И сигналов никаких нету. А вдруг они еще здесь, в Грузии?"
 И, не зная, что делать, я пошел по злачным местам...

 7. Похищение "под газом". – Финиковая пальма и последние желания. – Шансы – 0,1%

 После того как Ольга с Бельмондо и Баламутом взяли пуховые спальные мешки, предложенные им услужливым Али-Бабой, и ушли спать на второй этаж башни, Аль-Фатех сел думать. Хотя все было обдумано и решено заранее, еще в Лондоне, и вроде ничего особенного, что могло бы изменить его планы, не случилось, он, родившийся под созвездием Весов, привык тщательно готовить каждый свой новый шаг.
 Черный был прав – очеловеченные зомберы Аль-Фатеху были не нужны и даже смертельно опасны. До сегодняшнего вечера он не был уверен в том, что во время сна они не чувствуют опасности. Но, внимательно понаблюдав за ними и увидев в их глазах слабую тень озабоченности, он понял, что его "новые друзья" не вполне уверены в своей безопасности. Убивать их в башне Аль-Фатех не решился – кто-нибудь из них в агонии мог послать сигнал оставшемуся на воле товарищу, и тогда жизнь Аль-Фатеха оказалась бы под угрозой, какой-никакой, но угрозой. И он решил оторваться с пленниками от болтавшегося где-то вокруг башни Чернова. Сделать это надо немедленно – еще полдня без хирургической операции, и он останется без руки.
 Для эвакуации пленников у него был заранее приготовлен баллончик с усыпляющим на сутки газом. Убедившись, что обитатели второго этажа башни крепко заснули (вино, поданное к столу, было с транквилизатором), Аль-Фатех надел изолирующую маску, жестами приказал подчиненным прикрыть носы и рты мокрыми платками, затем просунул в щель потолка конец присоединенной к баллону трубки, открыл вентиль и сел ждать.
 Когда весь газ вышел из баллона, Аль-Фатех" поднялся наверх удостовериться в том, что его жертвы надежно отключились. Посидев для удовольствия над побежденными врагами, он надел на них специальные маски, поддерживающие сон, и спустился на первый этаж башни. Там он увидел, что большая часть его подчиненных, надышавшись газом, спит сном новорожденных.
 Но и это было предусмотрено Аль-Фатехом.
 Усмехнувшись, он достал из дорожной сумки коробку с одноразовыми шприцами, отдал ее вовсю зевавшему Али-Бабе и приказал сделать всем, в том числе и оставшимся на ногах, по возбуждающему уколу. Затем вынул из нагрудного кармана мобильный телефон и, дозвонившись до своего базового лагеря, приказал немедленно подать к условленному месту машины.


* * *

 Ольга с товарищами находилась под наркозом два дня. За это время Аль-Фатеху вставили протез локтевого сустава (сделал это срочно вызванный в Тбилиси личный врач одной из королевских особ арабского мира).
 Оклемавшись после операции, Аль-Фатех приказал готовить перелет его личного двухмоторного самолета в Северную Корею.
 В ящиках с мандаринами пленников пронесли на борт и поместили в просторную железную клетку, установленную в служебном отсеке с запасным выходом. Через несколько минут диспетчер тбилисского аэропорта дал пилоту Аль-Фатеха разрешение на взлет.


* * *

 Поспав после взлета пару часов, Аль-Фатех проснулся полным сил и энергии и тут же приказал личному врачу привести в себя приговоренных к смерти. Да, Аль-Фатех, решив, что Черный теперь не опасен, решил немедленно избавиться от его друзей, причем одним из самых надежных и эффективных способов.
 Едва пленники пришли в себя, Али-Баба, облаченный уже не в одеяние египетского десантника, а в безупречный синий с искоркой костюм-тройку, сказал им с довольной улыбкой, что ровно через полчаса они будут сброшены с самолета.
 – Без парашютов, естественно, – добавил он, огласив смертный приговор.
 – Я попрошу Черного, – выслушав Али-Бабу, бесстрастно обратилась Ольга к Аль-Фатеху, – вернее уже попросила, чтобы он повесил вас за яйца, извините, за половые органы на ближайшей финиковой пальме. Да, на финиковой пальме.
 – А почему на финиковой пальме? – простодушно поинтересовался Аль-Фатех.
 – Так получилось, – зловеще глядя на араба, ответила Ольга. – К слову пришлось.
 – К слову пришлось, – осуждающе отреагировал Бельмондо. – Ты просьбу свою национальными финиками украсила, а Черному теперь потеть придется. Он ведь наверняка этого сукиного сына в Приморье отловит, а откуда там финиковые пальмы?
 – Ничего, пусть попотеет! – улыбнулась девушка. – Я ведь потела с ним...
 – Ну ты даешь! – удивился Коля ее ответу. – Это пошло, киса...
 – Да нет, просто вспомнила приятное, – начала Ольга, но была прервана Аль-Фатехом:
 – Вы, наверное, забыли, что присутствуете на собственной казни? – спросил он жестко. – Ваши последние желания?
 – Мне бутылку... бутылку холодненькой водочки, – сразу отреагировал Баламут.
 – А стюардессы на борту есть? – поинтересовался Бельмондо.
 – Бросьте паясничать! – прикрикнула на них Ольга. – За бортом пятьдесят с лишним градусов, внизу скалы и лед, а они, как дети малые, резвятся.
 И, обратившись к Аль-Фатеху, попросила:
 – Принесите нам теплую одежду, рукавицы или перчатки!
 – Понимаю! – широко и непринужденно улыбнулся удивившийся было Аль-Фатех. – Вы, как истинно светская женщина, цените комфорт.
 И хотите достичь земли, не застудив ваших прелестных щечек? Я, как истинный джентльмен, воспитанный в самой Англии, не могу вам отказать в такой милой просьбе. Вы получите все, включая меховые шапки-ушанки, купленные мною специально для русской зимы. Но взамен... дорогая товарища, я попрошу ваш высочайший разрешение сфотографировать вас в этом одежда на... долгий память!
 Последнюю фразу Аль-Фатех произнес на русском. Ольга и ее товарищи удивленно переглянулись.
 – Вы сейчас подумали: "Да, этот парень вполне может мир перевернуть!" – сказал уже по-английски премного довольный своей проницательностью араб. – Я угадал? Угадал, вижу по вашим глазам! Да, я уже два месяца учу русский. И, как говорит мой учитель, прибавляю каждый день. И российский паспорт у меня есть! В Приморье я буду Курозадов Моисей Мусаевич...
 – Моисей Мусаевич? – прыснула Ольга. – Кто вам такие имя-отчество придумал?
 – Начальник мой канцелярию сказал мне, профессионал одна мне паспорт делал, – по-русски ответил Аль-Фатех.
 – Ну-ну, – усмехнулся Бельмондо. – Да, простоват ты, батенька! Курозадов да еще Мусаевич!
 С такой фамилией вам в России на каждом перекрестке кланяться будут. Это же фамилия древнего русско-татарского шейха!
 – Хватит сказать! – продолжил упражнения в русском Аль-Фатех. – Берите ваш последний желание и прощай!
 По его знаку к клетке подошел бесстрастный стюард и побросал в нее принесенную одежду.
 Как только Ольга и понуждаемые ею Бельмондо и Баламут натянули ее на себя, стюард сфотографировал их несколько раз. Затем не спеша выдвинул обращенную к запасному люку стенку клетки и бесшумно ушел.
 Аль-Фатех, неприятно удивленный отнюдь не нервозной веселостью смертников, стоял и рассеянно смотрел в клетку. "Этих русских не поймешь, – думал он. – Все так говорят".
 – Можно, мы попрощаемся перед смертью? – прервала его мысли смешная в кроличьей шапке-ушанке Ольга. – Пятнадцати минут нам хватит.
 Когда они истекут, открывайте дверь.
 Аль-Фатех пожал плечами и, посмотрев на часы, упал в кресло напротив клетки.
 Пленники сели на пол и начали смотреть друг на друга. Они давно уже поняли, что из клетки им не выбраться. Толстенные прутья, голову не просунешь, прикреплена десятком надежных болтов к полу. "Придется прыгать", – решили они еще полчаса назад. И объединенными чувствами принялись искать по курсу самолета более или менее надежную посадочную площадку. Но впереди не было ни озер, ни даже лесных массивов. Когда стюард швырнул им в клетку одежду, они почувствовали, что через двадцать две минуты впереди, в горах Памира, будет то, что им нужно – крутой (около семидесяти градусов) сверху и переходящий в пологий книзу гладкий скат, покрытый только что выпавшим снегом. Если аккуратно упасть на спины в верхней его части, не попав при этом на скалы и острые выступы, в изобилии торчащие из него, то вероятность выжить составит около одной десятой процента, или один шанс из тысячи.
 "Этого вполне достаточно, – куражась, решили друзья. – Будем прыгать".
 И стали тянуть время. Но, когда ровно через пятнадцать минут Аль-Фатех чуть приоткрыл с пульта управления запасной выход и сказал:
 "Если через две минуты вы не выпрыгнете живыми, Али-Баба выбросит из самолета ваши обезображенные трупы", а потом ушел в свою гостиную, шансы их выросли на целый порядок – нисходящие потоки воздуха потянули машину вниз, и она начала резко терять высоту.
 Взяв друг друга под локоть, смертники вы-, прыгнули в снежное безмолвие с высоты всего в пятьдесят метров. И тем самым спасли самолет – потеряв ровно двести двадцать килограммов, он перестал снижаться и потому не врезался в выросшую перед ним горную цепь...

 8. Я бессовестно балдею с премиленькой Зазой. – Получаю инструкции и покупаю вынужденную посадку

 Я лежал безупречно пьяный в будуаре совершеннейшей грузинской красавицы. Сама красавица сидела на пуфике перед зеркалом голенькая и не спеша расчесывала свои дивные иссиня-черные волосы. Полные ее ягодицы чуть свисали с пуфика, и было ясно, что по мягкости им во всей Грузии не сыскать равных. Бродя по ним самоопределившимися один от другого глазами, я в который раз с грустью вспоминал расхожее мнение, что секс и алкоголь несовместимы...
 И в это время мне в голову пришли финиковые пальмы. Поначалу я подумал, что мне грезятся оазисы Ираншахра, вокруг которого я маршрутил в далекие и прекрасные времена своей иранской экспедиции. Но, приглядевшись, я увидел на самой высокой пальме Аль-Фатеха, подвешенного к верхушке дерева за половые органы. Вдоволь полюбовавшись этой замечательной жизнеутверждающей картиной, я вновь отдался распоясавшемуся в крови алкоголю. Но последний не смог победить странных видений и я, помотав с минуту пьяной головой, снова начал вглядываться в пальмы, и скоро промеж ними и своими залитыми хмелем глазами предположил Ольгу...
 – Ты сделаешь это! – сказала она, когда я смог, наконец, сфокусировать на ней свои пьяные гляделки.
 – Аль-Фатеха подвесить за яйца? – вслух пробормотал я. – В полный рост. С завтрашнего утра начну вплотную. Вот только кончу здесь. Целый час ни хрена не получается – перепил, подлюка, хоть плачь. Все время полшестого...
 – Какого Аль-Фатеха? – врубился в сеанс телепатической связи мелодичный голосок грузинской красавицы. – Ты что, милый, глючишь потихоньку?
 – Ага, – пробормотал я. – Глючу.
 – Ты бы лучше мужа моего подвесил! – прыснула Заза – так звали грузинскую красавицу. Нос у нее был точь-в-точь, как у Веры (одной из моих жен). – Правда, его почти не за что привязывать!
 Но я найду тебе хорошую лупу!
 – Пьянь болотная! – передала Ольга и, добавив что-то непонятное, но явно неприятное, прекратила связь.
 Озадаченный ее откровенной ревностью, я выпил еще и принялся закусывать черной икрой из хрустальной салатницы.
 – Сволочь ты! – почувствовал я голос Баламута. – У нас тут одна десятая процента, а он грузинское вино икрой закусывает. Плебеем был, плебеем и остался...
 – Да ладно тебе, сноб несчастный! – передал я. – Давай рассказывай, чего надо.
 – Мы тут над Памиром летим, – ответил уже Бельмондо. – Через несколько минут нас Аль-Фатех отправляет на жесткую посадку. Без парашютов. Если приземлимся без летальных осложнений, встречай нас в долине Пянджа.
 – Само собой встречу! А если с летальными, то как хоронить? Есть просьбы по ритуалу?
 – Как, как! Коле бутылку водки кристалловской в яму положи, мне журнальчик порнографический брось, а Ольге поплачь немного. Сердитая она на тебя, сукин ты сын...
 – Да ты, Боренька, на моем месте отложил бы сеанс связи на завтра! Как говорится, бросил бы трубку. Что, нет?
 – Не береди душу! Баба-то ничего?
 – Огонь! Под ней ты, как в шелковой мясорубке. Всего перелопатит, все вытащит.
 – Дашь адресочек?
 – Хоп, ладно. Водки я прихвачу, а тебе живую бабу. До встречи, через пятнадцать минут убываю к вам.


* * *

 Отрезвленный осознанием своего более чем свинского поведения по отношению к друзьям и любимой девушке, я на триста процентов реабилитировался перед Зазой (как джентльмен, я не мог уйти, оставив ее неудовлетворенной), затем принял оздоровляющие холодные душ и сто граммов и, чмокнув донельзя утомленную хозяйку в благодарно подставленную щечку, помчался в аэропорт.
 В такси я подсчитал наличку и немало удивился – Заза оказалась порядочной девушкой и почти ничего не экспроприировала. Денег оставалось около десяти тысяч долларов. Их с лихвой хватило на то, чтобы самолет с грузинской культурно-коммерческой делегацией, следующий в столицу солнечного Казахстана, совершил вынужденную посадку в аэропорту города Душанбе.
 В Душанбе я сразу направился к Сергею Кивелиди, своему другу и однокашнику. По ходу нашего повествования нам придется встретиться с ним несколько раз и поэтому познакомлю вас поближе.
 Сергей – мой однокурсник – в молодости был известным саблистом и всегда вел себя независимо и с достоинством. Я уважал его за настырность, за то, что он никогда не претендовал на первенство в наших отношениях, за значок "Мастер спорта" и за то, что он с малых лет мыл дома полы и мог запросто дать любому обидчику в рожу. Мать его, грузная, стопятидесятикилограммовая женщина, в свое время была заведующей детским садом, отец – крутым зеком, в отсидках наизусть выучившим "Капитал" Маркса.
 Из-за отца Сергей не смог вступить в партию, – и ему были закрыты все пути в обеспеченную часть общества. Когда он понял это окончательно (начальником партии назначили не его, а коллегу, никчемного геолога, но коммуниста), все бросил и пошел на стройку мастером.
 Получив квартиру в построенном им доме, занялся разведением на продажу тюльпанов, потом еще чем-то и всегда напролом и всегда неудачно... Не смог Кивелиди и уехать из Таджикистана.
 Связанный по рукам и ногам тяжелым диабетом матери (да и ехать некуда и не на что), он вынужден был не только оставаться в разоренной войной республике, но и принимать участие в чуждой ему гражданской войне одних таджиков с другими: несколько месяцев Сергею пришлось служить в правительственной армии – призвали ночью и забросили с двумя дюжинами кишлачных пацанов в какой-то мятежный район в памирских предгорьях. И забыли. Без продуктов, без палаток они сидели там на подножном корму 34 дня.
 После наших приключений в горах Ягноба Кивелиди на деньги, вырученные от продажи золота Уч-Кадо [6] , открыл фехтовальный зал, который несколько месяцев пользовался заслуженной славой среди богатеньких буратино города Москвы.
 Но через месяц ему предложили делиться доходами, и Сергей, опять не справившись со своей природной независимостью, облил зал бензином и, когда приехали пожарные, сидел уже в самолете, улетающем рейсом Москва – Душанбе.
 Подсчитав по прибытии на родину свои активы, он понял, что надо шевелиться. Сначала он хотел ехать на Уч-Кадо вытряхивать из него остатки золота, но у него вдруг разыгралась профессиональная болезнь геологов – радикулит, и он вернулся к прежнему своему занятию: стал управдамами, то есть вновь принялся руководить десятком очаровательных своей доступностью девушек.
 Этим он худо-бедно кормился с полгода, затем, присоединившись к нам на завершающей стадии наших приключений на Шилинской шахте [7] , разбогател на целых десять миллионов долларов. Не желая наступать на московские грабли вторично, Кивелиди вернулся в свой родной город и открыл там шикарный публичный дом под названием «Полуночный рассвет». Поставив его главою свою мамашу, имевшую солидный опыт руководства детским садом, Сергей купил себе халат с павлинами, мраморную копию Афродиты, рождающейся из пены, и вплотную занялся изучением древнегреческой истории.
 К счастью, Кивелиди был дома. По телефону он обсуждал с мамочкой достоинства некой Милочки Бизоновой, претендовавшей на вакантное место в борделе.
 – Нет, мама! Это твои проблемы! – сказал он в трубку, указывая мне глазами на роскошный диван. – Пока, мамуля, у меня гости.
 – Ты смог отказать маме? – удивился я.
 – Она просит протестировать эту девицу по полной программе, – ответил Сергей раздраженно.
 – Дык в чем же дело? Зови ее сюда, я помогу.
 – Ты за этим явился?
 – Вообще-то нет. Мне кажется, что нам сейчас же надо ехать на Памир. Там Ольга, Баламут и Бельмондо без парашютов вчера приземлились.
 Надо их проведать.
 – Живые?
 – Не знаю, молчат.
 Сергей внимательно посмотрел на меня и, насмотревшись, начал давить кнопки телефона.
 – Когда там у тебя самолет в Хорог? – спросил он, лишь только на том конце линии отозвались. Получив ответ на вопрос, Кивелиди приказал не терпящим пререканий голосом:
 – Задержи его на полчаса. Я полечу.
 Собеседник его, видимо, бурно запротестовал, но Сергей жестким голосом отрубил:
 – Кончай, Ваня, ерзать! Я девочек с собой прихвачу. Приготовь тулупы на... на семерых.
 Все.
 – Ты это с кем говорил? – спросил я, лениво перелистывая учебник древнегреческого.
 – С начальником погранвойск республики генералом Калюжным. Ты не беспокойся, он мужик что надо и, кроме того, у меня под одеялом... – И пояснил, перехватив мой недоумевающий взгляд:
 – Моих красавиц одеялом. Поехали, что ли?
 – Поехали. А как девочки? Ничего?
 – Мы, Черный, веников не вяжем. Увидишь еще. У нас народ самый лучший. По конкурсу в три этапа отбираем. Одна из прошлогодних неудачниц недавно стала мисс Каракалпакия, а другая депутаткой известной сделалась, но до сих пор к нам просится. Честнее, говорит, у нас коллектив и не такой продажный.

 9. Ольга растерялась. – Еще одно свойство зомберов. – Черный опоздает на несколько минут?

 В свободном полете, длившемся считанные секунды, Ольга с Баламутом и Бельмондо провели корректировку своей траектории и в результате выжили на все сто процентов. Они вовремя прочувствовали, что несколько севернее их расчетной точки приземления располагается округлая, почти замкнутая глубокая впадина или, как говорят географы и альпинисты, цирк. Эта впадина по самые краешки была заполнена надутым в нее первым осенним снежком (в здешних горах он всегда выпадает в середине последней декады октября), Толщина снежного покрова в цирке достигала двадцати и более метров, и несостоявшиеся смертники возвестили окончание своего полета не дикими предсмертными криками, а развеселым смехом первоклассников, добравшихся до первого снега.
 Но падение с предутреннего неба двухсот двадцати килограммов живого веса вызвало подвижки не слежавшейся снежной массы с последующим ее стремительным сбросом сквозь узкую щель, зиявшую в южной, опущенной, части цирка...
 Короче, наши друзья разбудили лавину, и им сразу же стало не до смеха.
 Пролетев вниз почти полтора километра, друзья потеряли друг друга, вернее (как могут потеряться зомберы в критической ситуации?), очутились достаточно далеко друг от друга. Хотя Баламут с Бельмондо, много лет проработавшие в лавиноопасных районах Средней Азии, и рекомендовали Ольге делать в теле летящей лавины энергичные плавательные движения с тем, чтобы не оказаться у самой ее подошвы, девушка растерялась и отдалась на волю стихии. А в горах так: испугался – погиб! И в конце пути Ольга очутилась на пятнадцатиметровой глубине, намертво придавленная уже не пушистым напоминанием Деда Мороза о предстоящей зиме, а хорошо спрессованным снегом.
 – Двигайся, двигайся! – мысленно кричали ей Бельмондо с Баламутом. – Ползи вверх!
 Но Ольга молчала.
 Выбравшись из лавины, Бельмондо и Баламут бросились к месту захоронения девушки, не представляя себе, как они ее раскопают – ведь ничего, кроме голых рук, у них не было. Вообразите, что вам надо разбросать слежавшийся мартовский сугроб пальчиками, привыкшими разве только к "Московскому комсомольцу" или хрустальному фужеру с игристым шампанским, и вы поймете чувства, испытываемые моими друзьями в тот момент!
 Подбежав к наименее отдаленной от Ольги точке поверхности тормы [8] , Баламут и Бельмондо несколько мгновений смотрели друг на друга, затем начали стягивать с себя по ботинку, а сняв, начали их потрошить, и через минуту в их руках было по железному супинатору.
 Рыли они как загнанные звери, вернее, как загнанные зомберы. Через два с половиной часа попеременной работы они прорыли наклонный тоннель длиной около десяти метров. Ошкуренные остроугольными кристаллами льда пальцы уже не чувствовали боли и кровоточили, но самое страшное случилось, когда до Ольги оставалось всего полтора метра – сломался последний супинатор! Баламут попытался рыть голыми, бескожими уже пальцами, но они, не углубляясь ни на микрон, скользили по плотному, окровавленному ими снегу... В отчаянии он попытался грызть его зубами, но только ободрал и обморозил губы.
 – Все, хана! Сливай воду! – сказал он, выбравшись из тоннеля к лежавшему в полубеспамятстве Бельмондо. – И Черного что-то не слышно совсем. Ослабели мы, наверное. Чувствительность потеряли. Или телепатические способности...
 – Пошли, умрем там, около нее... – с трудом приоткрыв веки, прошептал Борис. – Я тут понял, что мы, как однояйцевые близнецы, которые друг без дружки жить не могут. Если помрет один, то и другой помирает.
 – Мне тоже так кажется, – пробурчал Баламут и, окинув небо прощальным взглядом, полез в тоннель.
 Добравшись до самого его забоя, они стали мысленно разговаривать с Ольгой.
 – Как ты там? – спросил ее Баламут.
 – Я? Я нормально, холодно только очень, – ответила Ольга. – А вы как?
 – Да никак! Рыть уже совсем не можем, нечем.
 Вот приползли к тебе умирать.
 – Да ладно тебе. Завтра утром Черный прилетит...
 – На крыльях любви, что ли? Да он там с Зазой какой-то развлекался. Развлекался, когда этот идиот нас с самолета сбрасывал. Ничего, говорил, девушка.
 – С Зазой – это он назло мне, – улыбнулась Ольга. – Из ревности. Мстит мне за моего англичанина. А что Женя прилетит сюда на вертолете, я предчувствую. А вы?
 – Я чувствую, что мы, вернее, наши освобожденные от тленных оболочек души встретятся с Черным в воздухе, – подал голос, то есть мысль, Бельмондо.
 – Да он всего на пару минут, наверное, опоздает. А вас он спасет... Точно.
 – Вас... – усмехнулся Баламут. – Мы тут с Бориком дотумкали, что если хоть один из нас умрет, то умрем мы все. Поэтому у нас и эти необычные свойства проявляются. Проявлялись...
 – Я давно об этом знала. Догадывалась. Мы же с вами – единое существо.
 – Выходит, спасая друг друга, мы себя спасаем? – вздохнул Баламут. – Не очень романтично, я вам скажу, получается, шкурно как-то.
 – Ладно тебе, – прошептала Ольга из последних сил. – Тоже мне романтик нашелся. Давайте... помолчим... Энергию... надо экономить...
 Может быть... он все-таки успеет...
 – Слушай, Оль... Ты тогда... в башне, хитрила... или... в самом деле решила идти... с Аль-Фатехом? – спросил Баламут, мысленно заглядывая девушке в глаза.
 – Не знаю, – слабо улыбнулась Ольга. – Но, признаюсь, я видела себя в мечтах Всемирной Королевой. И вас рядом со мной. Верных и любящих. Но все это уже из другой жизни. Давайте теперь помолчим, помечтаем о ней, не сбывшейся.
 И они забылись в предсмертном сне...


* * *

 Предсмертный сон, однако, был недолгим.
 – Алле, гараж! – сквозь забвение услышали они от устья тоннеля веселый голос Черного. – Вы что там разлеглись? Хотите как де Фюнес в "Замороженном" праправнукам своим головы поморочить?
 Не услышав ответа, Черный быстро проник в лаз, вытащил одного за другим Бельмондо с Баламутом, тут же вернулся к забою с саперной лопаткой, за несколько минут откопал еще живую Ольгу и бегом перенес ее в боевой вертолет, в котором уже хлебал из горла кристалловскую водку на сто процентов оживший Баламут. Напротив него, между двумя обнаженными юными красавицами в тулупах армейского образца, сидел розовощекий Бельмондо и, вертя головой с промороженными ушами, решал, с которой из них начинать новую жизнь.
 Сергей Кивелиди принял Ольгу в свои руки, быстро облачил ее в униформу юных красавиц и, бережно положив на пол, начал приводить в чувство.
 В это время в оживающем от ночного сна небе раздалось тарахтение второго вертолета. Не успела машина опуститься на землю, как из нее выпрыгнул и направился к нашей вертушке бравый генерал Иван Калюжный. Справившись о здоровье спасенных и получив положительный ответ, он приказал командиру вертушки немедленно лететь на боевое задание – через Пяндж опять прорывается многочисленная и хорошо вооруженная банда с наркотиками.
 Ольга пришла в себя через пятнадцать минут от грохота ракетного залпа...

 10. Шашлык на Дарвазе. – Отказываемся от спасения мира. – Всероссийская телеграмма

 После расправы с контрабандистами вертолет полетел на Дарваз – памирские предгорья. Там стояла еще по-летнему теплая погода, как нельзя более располагающая к отдыху на пленэре, и бравый генерал Калюжный решил устроить прощальный банкет близ живописного кишлака, приколотого к зазубренным скалам высоченными пирамидальными тополями. Я понял его сразу: если бы он не придумал банкет, то наверняка вывел бы из строя свой вертолет – уж очень не хотелось ему расставаться с розовощекой, брызжущей молодостью Ольгой.
 Генералу было всего 38 лет, он прошел Афганистан "от и до" и Чечню до самой безоговорочной капитуляции в Хасавюрте. Он несколько прихрамывал и был глуховат на левое ухо, но парень был хоть куда, и Ольга время от времени с удовольствием на него поглядывала, вызывая тем глухую мою ревность.
 Однако, лишь только на нашу стоянку привезли молодого барана, генералу по рации приказали срочно лететь в Душанбе, а оттуда в Москву – он получил очередное повышение в звании и был назначен в "Арбатский военный округ" каким-то важным помощником второго заместителя. Генерал расстроился, но, выпив стакан водки, значительно повеселел и попросил разрешения поцеловать на прощание ручку английской подданной. Поцеловал, затем распорядился насчет ночлега и, пообещав вернуть назавтра в наше расположение вертолет, был таков с одной из юных красавиц в овчинном тулупе.
 Проводив покорившего наши сердца генерала (не скрою – я сделал это с большим облегчением), мы лишили барана жизни и затеяли веселый пир с шашлыками и пловом. И, естественно, шампанским, ибо Калюжный оставил нам полящика.
 Мы с Ольгой избегали смотреть друг на друга.
 Я боялся, что она стала другой, боялся формальных слов, боялся, что, опять покорив меня, она вновь умчится за своей синей птицей за тридевять земель. А она просто ревновала меня за мои легкомысленные поступки в Тбилиси и корила за неумение или нежелание удержать ее.
 Пока жарились шашлыки, мы решили обсудить свое ближайшее будущее. Бельмондо по понятным причинам участия в беседе не принимал – доверив мне свой решающий голос, он пошел показывать оставшейся с ним красавице в тулупе живописные клеверные поля, густо зеленевшие в окрестностях кишлака.
 В общих чертах рассказав Сергею Кивелиди о сути дела, я предложил кругу раз и навсегда определиться с Аль-Фатехом.
 – Надо ехать в Приморье, – сразу сказала Ольга.
 – Не хочешь, чтобы кто-нибудь, а не ты, стал владычицей мира? – с иронией усмехнулся Баламут, разливая шампанское по зеленым эмалированным кружкам, дорогим каждому геологическому сердцу.
 – Ты догадлив, сэр! – стараясь выглядеть непроницаемой, ответила Ольга. – Нет-нет, мне вина, вон из той бутылочки. Но в данном случае меня как слабую женщину больше всего интересует выполнение данного мною обещания.
 – Это ты насчет финиковой пальмы? – встрепенулся я и в результате пролил вино на колени.
 – Ты, милый, попал в самую точку. Не хочу, чтобы кто-нибудь думал, что я бросаю слова на ветер.
 – Понимаю, – просиял на это Бельмондо. – А что? Идея мне нравится. Спасать мир от бредящего мировым господством сумасшедшего – это пошло. Особенно для нас после спасения вселенной от воплощения доморощенных идей Шурика и Ирины Ивановны. Эдак мы каждую среду мир спасать будем. А поимка Аль-Фатеха с целью подвешивания его на пальму за половые органы – это свежо! Знаете, я согласен лететь в Приморье.
 Не разбегаться же по домам?
 В это время из кишлака пришел подросток с дутаром и, присев на камень, начал наигрывать заунывную мелодию. Покачав недовольно головой, Кивелиди занял ему руки несколькими пригоршнями карамели. А нам приказал разливать.
 Лишь только приказ был исполнен, Сергей раздал каждому по палочке великолепного своей нежностью шашлыка и мы, выпив за удачу, принялись его уничтожать. Мальчишка-музыкант, съев свою палочку, опять начал играть.
 – А я ведь был однажды музыкантом на таджикской свадьбе, – улыбнулся раскрасневшийся после ста пятидесяти граммов Кивелиди. – Встретил как-то кореша на улице, и он предложил мне с его ансамблем на свадьбе поиграть. Платили им не за музыку, а поголовно. Ну, приехали мы в пригородный кишлак, разместились посреди пиршества на музыкантской тахте, и тут выяснилось, что я, по причине фатального отсутствия слуха, не умею играть ни на одном, даже народном инструменте. А Вовик, это кореша так звали, не растерялся и – вот голова! – дал мне два булыжника и попросил в такт музыке стучать одним о другой. Я стакан выпил, начал свою музыку и, знаете, очень скоро все звуки вокруг, кроме моих, естественно, смолкли. Вовик с огорчением отобрал у меня камни и стал с тахты прогонять. А на меня кураж наехал, я вырвался и объявил, что по заявкам брачующихся спою таджикскую народную песню на русском языке. И запел:
  Пачему-у-у иш-а-а-а-к на гора бежи-и-и-и-т? 
  Патаму-у-у, что на иш-а-а-а-к девичка-а-а сид-и-и-и-т... 
 И без перерыва на бурные и продолжительные аплодисменты как пошел в стиле рэпа:
  Если твой моя не любит, 
  На арык пойдем. 
  Твой мой больше не увидит — 
  Мы как рибка уплывем! 
 – Что, побили? – спросил Бельмондо с сочувствием, когда Сергей, закашлявшись от смеха, кончил петь.
 – Да нет... Вовик мне вовремя второй стакан налил, потом другой, и меня куда-то отнесли.
 Только под утро очнулся, голова в плове и камни в карманах...
 Очень скоро от шашлыка остались одни воспоминания и приятная тяжесть в желудке, и мы, разлегшись на траве, стали расспрашивать друг друга о жизни за прошедший год. Я заметил, что Ольга не участвует в беседе и задумчиво смотрит в костер.
 – Ты что насупилась? – спросил я, подсев к ней поближе. Ольга обняла меня за талию и, положив головку мне на плечо, тихо сказала:
 – Значит, милый, мы с тобой умрем в один день и час?
 – Это всего лишь предположение, гипотеза, так сказать... Или метафора. Когда умрет один из нас, во всех что-то умрет. И это что-то может быть и малым, и существенным.
 – Значит, я проживу на двадцать лет меньше, чем все вы?
 – Не горюй! Знаешь, жизнь – долгая штука. А иногда и слишком долгая...
 – Ты циник. А я вспоминала о тебе. Часто.
 – Я знаю... На, возьми.
 Я протянул ей медальон. Ольга чуточку покраснела и прошептала:
 – Ты, наверное, думаешь, что я слезы по тебе лила?
 – Нет, не думаю. На тебя это не похоже. Ты не сентиментальна. Я... Я люблю тебя такую. Суверенную и непредсказуемую. Ты и сунула мою фотографию в медальон непредсказуемо, в порыве.
 – Пойдем в дом, милый. Холодно уже, октябрь как-никак на дворе. Я попросила генерала Ваню устроить нас с тобой отдельно. Будем спать в... ки... китебха...
 – Китобхоне? То есть в библиотеке?
 – Да... Давай только не становиться мужем и женой, ладно? Это так пошло.
 – Хорошо, давай обойдемся без загсовских корочек. Только сразу предупреждаю – чинов я не ищу, определенно, и с помощью зомберов толкать тебя на Олимп не стану...
 – А не скучно без Олимпа будет?
 – Нам, хоть и одомашненным, но зомберам?
 Сомневаюсь... По крайней мере, в ближайшие полгода. Пойдем в постельку, а?
 – А плов? Я вдруг есть захотела.
 Поев великолепного плова, приправленного душистой айвой, и выпив еще по паре стаканчиков, мы с Ольгой удалились в натопленную библиотеку. Там, на столе заведующего, лежала стопка стеганых разноцветных одеял без пододеяльников и несколько плоских подушек. Мы постелили между двух книжных стеллажей и улеглись. Как только я впился в Ольгины губы, в дверь постучали.
 Чертыхаясь, я встал, пошел к двери, открыл ее и увидел Кивелиди, пошатывающегося от незначительной передозировки спиртного. В руках у него была телеграмма.
 – Вот, генерал Ваня прислал, – сказал он, чему-то улыбаясь. – Это факс телеграммы для тебя на мое имя. В бордель мой пришла, хорошо, что там Ваня с подружками прощался.
 Взяв в руки факс, я подошел к столу, включил настольную лампу и прочитал: "Срочно вылетайте все вместе во Владивосток. В аэропорту встречу. Гриша".
 – Что за Гриша? – удивился я. – Не знаю никакого Гриши из Приморья.
 – Это, наверное, тот буйный с Шилинки, – предположила Ольга. – Помните, я ему еще глаз выбила.
 – А... – вспомнил Кивелиди. – Бригадир буйных? Славно мы с ним попьянствовали. Веселый парень. Как напивались, становились с ним на карачки и бодались по-козлиному. Уписаешься.
 И я вспомнил трех буйных сумасшедших, привезенных на Шилинку инвалидом Валерой, первым помощником Шуры. Буйные были отходами опытов Ирины Ивановны (послушные и жестокие зомберы получались не из всех людей). Такие отходы обычно посылали главарю шилинской колонии сумасшедших для использования их в качестве личных телохранителей и для охраны подземной фальшивомонетной мастерской. Сергей Кивелиди с Юрой Плотниковым [9] , появившиеся в глубинах шахты независимо от нас по тайному приглашению Шуры, сумели на почве совместных попоек подружиться с этими буйными. Когда мы, Ольга, Баламут, Бельмондо и я, в полной темноте восьмого горизонта шахты были атакованы этой разношерстной пятеркой, моя подруга в завязавшейся ожесточенной драке выбила Грише глаз, но все кончилось очень даже неплохо. Как уже упоминалось, в конце той истории Инесса, повариха и соратница Шуры, превратила Гришу и двух его товарищей по несчастью, Макарыча и Киркорова, в существа, полностью лишенные недостатков, то есть в «ангелов»...
 – А откуда Гриша узнал твой адрес? – спросил я Сергея Кивелиди, удивленно рассматривая телеграмму.
 – Гриша после своего превращения в ангела так меня полюбил, что адресочек на память потребовал. Но это не самое смешное Самое смешное то, будто Калюжный мне сказал, что милиция по просьбам трудящихся вовсю интересуется этими телеграммами...
 – Телеграммами???
 – Дело в том, дорогой, что телеграммы аналогичного содержания получили все российские Евгении Черновы (58 человек), все Борисы Бочкаренко (24), все Николаи Баламутовы (21), все Ольги Юдолины (17) и все Юрии Плотниковы (224). Вот так вот – всего на пятнадцать тысяч рублей... Ну ладно, спите давайте. Вертолет в девять утра прилетит. Надеюсь, он вас разбудит.
 И мы остались среди книг вдвоем с Ольгой, и никто нас больше не тревожил.
 Мы долго лежали, обнявшись. Будущее страшило нас. Мы знали, что счастье не будет вечным. Когда-нибудь оно завершится бытом, усталостью, ошибками. И мы лелеяли его как ребенка, приговоренного судьбой к ранней смерти; ребенка, который угаснет, не дожив до зрелости.
 Мы уже были безмерно счастливы на Шилинке, но ушли друг от друга, и все из-за того, что наши жизни разошлись на двадцать с лишним лет. Разошлись наши юность, зрелость и старость, разошлись наши надежды и их крушение...
 – Но в этом же есть что-то, – прошептала Ольга. – Что-то страшное и прекрасное... Да, прекрасное!
 Я не ответил – в порыве единения мы отдались друг другу без остатка, мы окунулись в нечто, не имеющее границ ни в пространстве, ни во времени, ни в любви... И было в этом единении что-то невообразимо новое – я чувствовал и ее тело... Касаясь рукой ее груди, я ощущал удовольствие не только от этого прикосновения, но и удовольствие Ольги. Поначалу это даже пугало – такими яркими были эти ощущения. Все ее эрогенные зоны стали неотъемлемой частью моего существа... Все ее тело стало моим, и оно, трепеща, подсказывало: еще раз проведи здесь ладонью, так... еще, сильнее... теперь нежнее и медленнее... Я чувствовал томление возбужденного ее влагалища, чувствовал, как оно просит: нет, нет, не кончай, я еще могу потерпеть, это так сладостно оттягивать апофеоз, так сладостно оттягивать то, что заслонит собою весь мир.
 – У меня такое ощущение, милый, – не открывая глаз, проговорила потом Ольга, – что я переспала... с самой собою... Нет, не с собою. А с нами... У меня были твои губы... твои руки... твои ягодицы... твоя пиписка... Я чувствовала ими.
 – И я так чувствовал, – улыбнулся я, вспомнив, как во мне сначала появилось премиленькое сладострастное влагалище, а потом и бьющаяся в оргазме матка.
 – А ты догадываешься, откуда у нас такое?
 – Догадываюсь. Наверное, эта телепатия ощущений – продолжение наших зомберских достоинств.
 Наутро мы улетели в Душанбе, а на следующий день – через Новосибирск во Владивосток. Сергей Кивелиди с нами не поехал – греческая история его не отпустила.




 Глава 2
 Сумасшедшая шахта



 1. – Встреча с адмиралом. – Моисей Мусаевич занялся безнадежными алкоголиками. – Нас обещают трахнуть

 В аэропорту города Владивостока нас действительно встретил Гриша. Любой человек, бросивший на него пусть даже мимолетный взгляд, сразу понимал: перед ним – ангел. Но затем глаза любопытствующего необходимо устремлялись к небольшой черной повязке, скрывавшей выбитый правый глаз Гриши, а с нее – на одежду, которую не принял бы ни один старьевщик.
 – Здравствуйте, Нельсон! – сказал я, закончив рассматривать ангела. – Как ваше "ничево"?
 – Люди вашего, Евгений, уровня всегда меня Нельсоном называют! – огрызнулся Гриша и, застыдившись своего резкого ответа, чуть покраснел. – Извините меня за грубость и здравствуйте.
 Я рад вас видеть.
 – Так в чем дело? – с места в карьер спросил Баламут, бросив сумки под ноги ангелу. – С чего вдруг такая спешка, адмирал?
 – Какой-то араб месяц назад взял в аренду сто гектаров тайги вокруг Шилинской шахты и организовал там платную лечебницу для законченных алкоголиков. Платную, потому как алкоголикам там платят за лечение сто пятьдесят рублей в сутки. И потом неделю этот араб что-то под землей с приборами искал... Говорят, бумаги какие-то. А недавно там люди странные с красными глазами появились. Я думаю, не к добру все это. Вот я и пригласил вас. Я думаю...
 – Смотри, Черный, – испуганно перебил его Бельмондо. – Вон там, под табло, мужик в клетчатом костюме...
 Я посмотрел в указанном направлении, нашел глазами клетчатый костюм, но ничего подозрительного в нем не заметил. Но, когда я уже хотел спросить у Бориса, почему я должен любоваться этим безвкусным ширпотребом, мужчина резко обернулся и пронзил меня глазами.
 Это был Ленчик Худосоков! Мы все застыли от изумления, а он злорадно улыбнулся и, ткнув в нашу сторону кулаком с торчащим вперед средним пальцем, растворился в толпе.
 – Похоже, он показал нам: "Fuck you!" – растерянно пробормотал Баламут. – Почему только по-английски? Наша отечественная фигура из двух рук много выразительнее...
 Но мы его не слушали – ощущение близкой опасности поселилось у нас в крови, и мы настороженно забегали глазами по залу аэропорта. Но ничего не подозрительного не обнаружили.
 – Смываться надо! – озвучил Бельмондо нашу общую мысль и, подхватив Нельсона под локоть, побежал к выходу.
 Я обогнал их, выскочил на привокзальную площадь и начал шарить по ней глазами в поисках свободной машины. Найдя таковую у самого выезда из аэропорта, я бросился к ней, сунул хозяину несколько скомканных сотен и, усевшись на переднее сиденье, открыл задние двери.
 Через секунду Бельмондо уже боролся с зажиганием, а Баламут с Ольгой, запихав Гришу на середину заднего сиденья, усаживались по обе его стороны. Хозяин машины, ошеломленный нашей наглостью, склонился к Борису и, брызжа слюной, начал что-то вопить. И тут же был прерван – первая пуля автоматной очереди, выпущенной притаившимся где-то Худосоковым, пробила ему голову навылет. Пробила и безучастно свалилась на колени Бельмондо. Вторая пуля попала в корпус у водительской двери, третья влетела в открытое заднее окно и, просвистев мимо предусмотрительно увильнувшего носа Баламута, вляпалась за моим вовремя отпрянувшим ухом в крепление ремня безопасности.
 Куда попали остальные пули, мы заметить не успели – Бельмондо рванул с места и, сделав несколько крутых виражей, на полной скорости вывел машину на шоссе, ведущее к Владивостоку.
 Через пятнадцать минут мы были в пригороде Владивостока Океанском. Удостоверившись, что погони нет, Бельмондо свернул в первый переулок. Оставив там изрешеченную пулями машину, мы пересели в первую попавшуюся неприметную "четверку" и помчались во Владик.
 – Нехорошо это – машины красть, – вздохнул Гриша, едва мы перевели дух. – Грешно...
 – Ничего, ничего, – улыбнулся я. – Ты богу помолишься, и он нам грехи отпустит...
 – Мы богу не молимся, у нас все помыслы – о людях. Просто истинная вера много души отнимает и людям остатним ее не хватает.
 – Так вы что, в бога не верите? – изумилась Ольга.
 – Только через людей. Мы думаем только о них. Люди верят, а мы проникаемся.
 – Вот хохма! Ангел-безбожник! – рассмеялся Бельмондо, разглядывая Гришу в зеркало. – А что это на вас, адмирал, надето?
 – Мы отдаем все, что люди попросят. А эту одежду никто не берет. Но вы не бойтесь – она чистая, я каждый день ее стираю и глажу...
 – А пятнадцать тысяч на телеграммы где взял? – спросил я, стараясь придать голосу суровость.
 – Я на телеграф специально для этого устроился, – густо покраснел Гриша. – И женщина одна мне помогла...
 – А где вы живете? И, главное, что едите? – вспомнив свое ангельское прошлое [10] , поинтересовался я.
 – В котельной одной живем... Мой товарищ Макарыч, ну тот, которому Оленька чуть руку не отломала, кочегаром в ней работает. Едим мы просто, нас старушки из соседнего дома вместе с бездомными кошками кормят. А Владик Киркоров, это, значит, третий наш компаньон, огородик маленький на отшибе содержит. Нам хватает, – вздохнул Гриша с ангельской улыбкой на смиренном лице.
 – А почему Киркоров? – машинально спросила Ольга, думая о чем-то своем.
 – Он когда-то в Ленинградской консерватории на певца учился. И в психушке его за личность круглую так прозвали. Теперь он худой совсем – ест мало...
 – Понял мысль! – хмыкнул Бельмондо и, обернувшись к нам, предложил:
 – А не пора ли нам, братва, ангела нашего подкормить и заодно подвести кой-какие итоги?
 – Это ты здорово придумал! – согласился я. – Вот только где? Худосоков нас будет искать именно в забегаловках...
 – Поехали в общежитие "Приморгеологии", на нашу бывшую зомберскую базу?
 Борису никто не ответил – все унеслись мыслями в свое зомберское прошлое. Я вспомнил, как мы бездумно и жестоко убивали десятки людей, заказанных нам Ириной Ивановной, как недалеко от этого самого общежития мы насмерть запинали приставшего к Ольге подвыпившего прохожего, как мы скотски спали с ней, сменяя друг друга без перерывов. Видимо, вспомнив то же самое, Ольга нахохлилась и уткнулась в окно.
 – Не надо жить прошлым... – прочитав наши мысли, мягко сказал ангел-безбожник. – Поедемте в нашу котельную.
 – С кошками завтракать? – усмехнулся Баламут. – Поехали.
 По дороге мы завернули в гастроном, накупили еды и кое-какой выпивки. Едва наша команда уселась в машину, нам почудился заскорузлый палец, медленно выжимающий курок гранатомета...

 2. Ангел получает телесные повреждения. – Пансион у актрисы. – Неожиданный поворот

 Мы-то успели выпрыгнуть, а Гриша остался в машине. Я его вытащил всего за полсекунды до взрыва бензобака. Закинув истекающего кровью ангела на спину, я вбежал в подъезд первого попавшегося дома и, положив Гришу на лестничную площадку второго этажа, начал осматривать.
 Один осколок гранаты попал ему в скрытую повязкой глазницу, второй сидел в правом плече, третий – в желудке. Гриша был в сознании и смотрел на меня благим глазом. Ободряюще улыбнувшись ему, я подошел к ближайшей двери и начал звонить; после четвертого или пятого безуспешного звонка в подъезд вбежали трое моих товарищей. У Баламута был в руках автомат.
 – Достали мы этого парня... – ответил он на мой немой вопрос. – Не повезло ему – затвор заело, и мы его сцапали. Но он, гад, сильнющий и злой как черт, вырвался и убежал, пока я с автоматом возился. Видишь, Бельмондо до сих пор за яйца... тьфу, за ушибленное место держится.
 Пошли быстрее, менты уже сюда едут.
 Голубой "БМВ" Копченого, подручного Худосокова, стоял у подъезда. Мы втащили в него Гришу и помчались в ближайшую больницу. Оставив ангела в приемном покое, уехали в центр города. Там, рядом с фуникулером, бросили машину и пошли на сопку, не забыв прихватить с собой в спортивной сумке автомат Копченого.
 ...Много лет назад прогуливаясь по этой сопке, я случайно наткнулся на нетронутый современной городской застройкой уголок старого Владивостока. Старенькие, в основном двухэтажные дома с наружными деревянными лестницами и переходами, увешанными сохнущим бельем, прятались в складках местности... Здесь было уютно и безопасно, как в детстве.
 Поговорив с женщиной, гулявшей с ребенком у одного из этих домов, мы узнали, что "у Марины Ивановны, вон в том подъезде, можно снять две чистенькие комнаты. Берет дорого, но это со столом. А готовит она замечательно".
 Быстро сговорившись с Мариной Ивановной (немного за пятьдесят, заметные следы былой красоты, грудь вперед, холеные руки, короче – актриса драмтеатра, скоропостижно отправленная на пенсию после ссоры с любовницей главного режиссера), мы осмотрели комнаты. Дальнюю с видом на море выбрали мы с Ольгой, проходная досталась нашим товарищам. Мы заказали хозяйке праздничный обед и разлеглись на диванах и кроватях, чтобы, наконец, определиться с Худосоковым. Бельмондо в обсуждении участия не принимал – мысли его были заняты Мариной Ивановной.
 "А ведь женщины за пятьдесят у меня не было, – думал он, рассеянно рассматривая разлегшуюся на стене "Диану, ждущую Зевса". – Все молоденькие да молоденькие... Какой фатальный пробел! Так... Прямой натиск здесь не пройдет. Надо будет за обедом напеть ей, что я давно мечтал познакомиться с настоящей драматической актрисой, потом попросить прочитать что-нибудь из репертуара, потом изобразить из себя донельзя растроганного почитателя, который немедленно наложит на себя руки, если великая актриса, да к тому же еще и красавица, не дозволит прикоснуться к ее белоснежной ручке горящими от вожделения губами...
 Потом, поздним вечером, постучаться к ней в спальню с огромным букетом красных роз и попросить разрешения излить израненную прошлым душу... Если удастся выдавить слезу – дело сделано".
 – Похоже, ты, Коля, будешь сегодня спать один! – ухмыльнулся я, догадавшись, о чем размышляет Бельмондо.
 – Похоже на то, – ответил Баламут. – Да и черт с ним. Меня, дорогой, больше всего интересует не с кем, а где я буду спать сегодня вечером – в этой уютной квартире или на дне морском. В каком-нибудь холодном гробу из свежеприготовленного бетона. Этот Худосоков чует нас за десять верст...
 – Надо определиться со всем этим, – сказала Ольга, задумчиво играя мочкой моего уха (я пристроил голову у нее на бедрах). – Если он всегда знает, где мы находимся...
 – Знает – не знает, – проговорил я, весь поглощенный теплом, распространявшимся от девушки. – Все это к лучшему. Я вот что предлагаю. Мы в городе наследили дай бог. Нас милиция по всему Владивостоку ищет, вы знаете.
 Гришу в больнице уже прижали, и он скоро им все расскажет – ведь ангел, врать не умеет. И я предлагаю следующее. Надо заманить Худосокова куда-нибудь в тайгу или на пустынный берег моря и там прикончить...
 – Да ты, Черный, просто мордобойных американских фильмов насмотрелся, – усмехнулся Баламут. – В которых положительные искоренители зла вызывают отвратительно противных гангстеров на честный поединок. И торжествуют, но, как правило, после того, как им надают по голове выхлопными трубами или огнетушителями. Не хочу железом по голове.
 – А я согласна, – произнесла Ольга. – В городе могут люди пострадать. Вот только оружие надо где-то достать. У нас ведь один автомат на всех.
 – Я знаю где, – буркнул Баламут, принюхиваясь к замечательным запахам, доносящимся из кухни. – В Шаморе [11] , в особняке Ирины Ивановны, тайник был, да вы знаете... В нем все есть, было, по крайней мере. А сейчас мне надо выпить. Не знаю, как у вас, но у меня от спиртного чувствительность к опасности на порядок повышается.
 – Дамы и господа! Прошу к столу! – раздался от двери мелодичный голос Марины Ивановны. – У меня уже все готово, прошу отобедать чем бог послал.
 И мы, ведомые нашей гостеприимной хозяйкой, направились в столовую и окружили стол, заставленный многочисленными и весьма привлекательными на вид домашними закусками. Посередине стола стояли старинная супница и блюдо с жареным палтусом. Баламут первый заметил, что спиртного нет никакого, тут же засуетился и, извинившись, убежал в магазин. Марина Ивановна была несколько изумлена поведением нашего товарища, и Ольге пришлось объясняться.
 – У Николая сегодня месяц рождения, – сказала она виновато. – Ему исполнилось сегодня ровно пятьсот месяцев. А мы заговорились и забыли об этом событии. Увидев ваш праздничный стол, он вспомнил и побежал за шампанским.
 Коля явился через пятнадцать минут весь помятый, донельзя возбужденный и с горлышком от бутылки не откупоренного французского шампанского в правой руке. К этому времени мы уже принялись за суп с фрикадельками.
 – Вы представляете, – начал он говорить, озабоченно посматривая на изумленную его видом Марину Ивановну. – Когда я уже шел сюда, пристал ко мне здоровенный плешивый детина с бегающими поросячьими глазками, схватил за грудки и стал предлагать пройтись с ним до ближайшей рощи. Я, естественно, культурно отказался, а он мне в живот кулачищем своим тюкнул. Я не удержался на ногах и бутылкой его по голове погладил! А она возьми и разбейся. Простите, Марина Ивановна! Хотел вас порадовать, да вот не получилось.
 – А мужчина? Он жив? – пролепетала Марина Ивановна, опершись о стол обеими руками.
 – Да...А что?
 – Вы же его... бутылкой...
 – А... Вы за него волнуетесь, да? И напрасно.
 Вы его не видели. Шкафчик такой метра два на два. Он после удара, кажется, только воспитаннее стал – извинился так вежливо, повернулся и ушел мелким хилом. А об остальном не беспокойтесь – в прихожей я бутылку литрового "Абсолюта" оставил. Употребляете "Абсолют"?
 После обеда мы собрались в нашей с Ольгой комнате.
 – Ну, давай рассказывай о шкафчике, – опустившись на кровать, сказал я Баламуту. – Это, догадываюсь, третий зомбер Худосокова?
 – Он самый. Квазиморда его зовут, до сих пор сам себе улыбаюсь, – ответил Коля, устраиваясь в позе лотоса на потертом ковре. – Только я что-то не пойму... Во-первых, он же мог меня сразу замочить, во-вторых, я его появления совсем не предчувствовал, значит, угрозы моему драгоценному организму не было, а в-третьих, представляете, он со мной разговаривал. А где это вы видели, чтобы зомберы разговаривали? Вот ты. Черный, болтун, каких в нашем парламенте не сыщешь, а много ты в зомберах беседовал?
 Двух слогов подряд сказать не мог. Нет, по-моему, от настоящего зомбера у него мало что осталось.
 – Мало что осталось? – переспросила Ольга задумчиво. – Ну да, мало что осталось. Понимаю. Нас же Ирина Ивановна каждую неделю своим озверином колола. Без этих еженедельных уколов у них все и повыветрилось. И осталось только то, что у нас, предчувствие беды и, возможно, телепатия.
 – Учитывая, что и до своего зомберства он был зверь и прирожденный убийца, того, что осталось, на всех нас с лихвой хватит, – вздохнул Бельмондо и, немного помолчав, обратился к Баламуту:
 – Ну и что Квазиморда тебе сказал?
 – Худосоков нам встречу назначает. Рандеву, значит. Завтра в девять утра он будет ждать нас у магазина, в котором я злополучное шампанское покупал...
 – Интересные шляпки носила буржуазия... А ты и вправду о него бутылку разбил? – поинтересовался я.
 – А ты что сделал бы, если бы он перед тобой во всей своей красе нарисовался? Я его не узнал и от страха вдарил, не раздумывая. И он на самом деле не обратил на это никакого внимания. Остальное вы знаете. Ну, что, пойдем на разборку?
 – Конечно, пойдем, – бесстрастным голосом ответила Ольга. – За оружием только надо съездить. И в больницу – ангела Гришу проведать. В больницу, пожалуй, я пойду – так безопаснее, а вы прямо сейчас на Шамору езжайте.
 – Слушай, Ольга! – лукаво глядя на девушку, произнес Бельмондо. – Давай, ты нашим паханом будешь? По-моему, у тебя получится. Жесткости и самообладания у тебя хоть отбавляй, поболе нашего будет.
 – Я согласен на светлое время суток! – засмеялся я. – Но только до повешения Аль-Фатеха на ближайшей финиковой пальме. Но сразу предупреждаю: если вы намылитесь Ольгу Игоревну до всемирного трона сопровождать, я – пас!
 Оружием мы запаслись без проблем. Особняк Ирины Ивановны был заколочен, и охраны при нем не было никакой. Взломав подземный склад, мы нашли в нем не только нужные нам автоматы, пистолеты и боеприпасы к ним, но и спортивные сумки для их транспортировки.
 Явившись к вечеру к Марине Ивановне на квартиру, мы нашли там уже вернувшуюся из больницы Ольгу. Она рассказала нам, что адмирала Нельсона прооперировали, и сейчас он находится вне опасности и под опекой своих товарищей. Ангел Киркоров ей сказал, что через день Гриша сможет передвигаться самостоятельно и невзирая ни на что собирается перебазироваться на Шилинку. Оставив им денег и телефон Марины Ивановны, Ольга с легким сердцем покинула больницу.
 – А "БМВ" Копченого я отдала хозяину позаимствованной нами "четверки", – улыбнулась девушка, окончив свой рассказ. – Гриша был очень рад.

 3. Аль-Фатех берет быка за рога. – Алкомерат растет как ком. – Сражение при Кирюхинске

 Аль-Фатех, попав в Россию в лице гражданина вселенной Моисея Курозадова, сразу взял быка за рога. Он не стал прикрытия ради брать Шилинку на концессию – одиозная роль расхитителя российских природных богатств его не устраивала. Он решил стать благотворителем в области искоренения векового российского алкоголизма, тем более что законченные пьяницы представлялись ему прекрасным материалом для проверки препаратов Большаковой.
 Приморские власти пошли ему навстречу – быстренько выписали лицензию на лечение и предложили для открытия клиники десяток отдаленных от Владивостока мест. Среди них была Шилинка, которую Курозадов, естественно, и выбрал. Техника, медицинское и иное оборудование, а также специалисты низшего звена были отправлены на Рудную Пристань (ближайший к Шилинке морской порт) задолго до его появления в Приморском крае. Рабочая сила (в основном исполнительные и молчаливые северные корейцы) и квалифицированные специалисты мирового уровня были переброшены в Кавалерово несколькими самолетами.
 Рабочие за несколько дней провели в двухэтажной шахтной конторе основательный косметический ремонт, а еще через день оборудовали на первом ее этаже три палаты на четыре места каждая и одну палату на десять коек. Одновременно на втором этаже полным ходом была устроена и оснащена современным оборудованием химическая лаборатория и процедурные кабинеты.
 В приморских газетах появились объявления:
 "Платное Лечение Алкоголизма! Лучшие Специалисты США и Западной Европы! Принятый на Лечение Получает Сто Пятьдесят Рублей в Сутки и Через Три Недели Покидает Клинику Полноценным Членом Общества!"
 Сразу после этого на Шилинку со всей России и ближнего зарубежья хлынули алкоголики, надежные и безнадежные, богатые и бедные, бездомные и с семьями. И всего через несколько дней вокруг шахты образовался целый палаточно-фанерно-жестяной городок на несколько сотен жителей.
 Моисей Мусаевич не ожидал такого наплыва алчущих излечения, но быстро придумал выход.
 На койко-места он распорядился принимать только совсем уже очумелых, а остальных приказал записать в очередь и обязать отмечаться в ней каждые три часа.
 Спихнув дела своему главврачу, он занялся поисками архива Шуры и Ирины Ивановны. При помощи разнообразных геофизических приборов Моисей Мусаевич всего через несколько дней обнаружил фальшивомонетную мастерскую, а в ней – три чемодана научных записей, журналов наблюдений, историй болезней и так далее.
 Привезенные им специалисты немедленно занялись тщательным круглосуточным изучением творческого наследия Большаковой и скоро немало в этом преуспели. Будучи высококлассными специалистами в своей области, они поняли химическую и физиологическую природу превращения людей в зомберов и ангелов и после недолгих опытов даже значительно усовершенствовали и упростили методику получения необходимых для этого химических препаратов. Первые опыты над горькими алкоголиками, не учтенными в журналах регистрации клиники, принесли великолепные результаты – к началу ноября был сотворен первый десяток первоклассных зомберов.
 Донельзя довольный Моисей Мусаевич хотел было уже свернуть работы в насквозь продутом холодными ветрами Приморском крае и перебазироваться в просторные и теплые средневосточные пустыни, с тем чтобы немедленно организовать там крупномасштабное автоматизированное производство зомберов из голодных эфиопов. Но не тут-то было – его не отпустили алкоголики, нахлынувшие со всей необозримо широкой России. К середине ноября вокруг Шилинки существовали уже три городка, или, как их назвали бы на Западе, бидонвилля...
 Самым большим городком, который народные массы назвали Кирюхинском, управлял спившийся бывший мэр одного из тихих среднерусских городов. Мэр этот, бывший полковник ВВС, в трезвом виде обладал выдающимися руководящими способностями, но, к сожалению, в пьяном вдвойне перекрывал эти способности своей неимоверной разрушительной силой.
 Однако, будучи умным человеком, Василий Иванович Гжелкин (так величали полковника) научился сковывать эту силу – лишь только тяга к спиртному становилась неодолимой, он приказывал прикреплять себя наручниками к осине, росшей неподалеку от его мэрии – просторной хижины, сбитой из материала, подобранного на шахтной свалке, и лишь затем начинал пить.
 Организаторские способности Василия Ивановича проявились в том, что, во-первых, он с помощью спонсоров из числа богатых алкоголиков (а таких в руководимых им городках было немало) и нежадных спекулянтов наладил бесперебойное снабжение своих граждан дешевыми спиртными напитками, ликвидировав тем ненужную в лечении нервозность. Во-вторых, он жесткой рукой ввел на управляемой территории самый настоящий апартеид [12]  с сегрегацией своих подопечных по видам и силе воздействия на них алкоголя. Так, в стольном Кирюхинске получали прописку только тихие и запойные алкаши (для себя полковник сделал исключение), в соседней с юга Белой Горе – больные белой горячкой, а в более отдаленно расположенной Забаловке [13]  – исключительно те, которых в нетрезвом виде неодолимо тянуло к мордобою, злостному хулиганству и сквернословию и иным видам нарушений общественного порядка.
 Сегрегация и апартеид очень скоро начали приносить плоды. Они, во-первых, рождали у каждого горожанина незлобивость и сочувствие к соседям, совершающим в состоянии алкогольного опьянения те же самые ошибки, что и он сам.
 А во-вторых, такое искусственное расслоение давало хоть небольшой, но воспитательный эффект.
 К примеру, мамаши из высших кругов Забаловки частенько с гордостью говорили по утрам своим угнетенным тяжелой наследственностью ребятишкам: "Смотрите, этот забулдыга Барматуллин с Пропойной вчера шесть березок сломал и с семерыми подрался, а ваш папаня никогда больше двух не ломает и больше одной драки не устраивает!"
 Интересно, что вокруг пьяных городков намного выросло число зверей, в том числе и тигров. И не потому, что звери могли разнообразить свой рацион, нет, ни один из них не трогал алкоголиков, да и отбросов от последних, кроме, естественно, блевотины, не оставалось. Наверное, алкоголиков и зверей просто неодолимо тянуло друг к другу сквозь чрезвычайно размытую градусами грань человеческой природы... Или скорее всего бедные пьяницы, не жадные и добрые в основной своей массе люди, просто начали делиться выпивкой с меньшими своими братьями и со временем привили им свой недуг. Скоро на улицах городков можно было увидеть и тигров, мирно разлегшихся у порогов своих собутыльников, и кабанов, вспахивающих своими клыками огородики отрубившихся приятелей.
 Но самое интересное заключалось в том, что некоторые алкоголики со временем начали чудесным образом излечиваться, и излечиваться не прибегая к помощи высококвалифицированных западных специалистов лечебницы Моисея Мусаевича.
 Все дело было в Шуриных энцефалитных клещах. Они, оказавшись морозостойкими, растянули период своей активной жизнедеятельности вплоть до глубокой осени и потому чрезвычайно расплодились в округе. Но народная молва, ничего не зная о них, приписала эти чудеса исцеления от алкоголизма сверхъестественному влиянию на окружающих самого храма трезвости – так высокопарно называли образованные страждущие алкогольную лечебницу...
 Василий Иванович приветствовал такие объяснения, так как считал, что возрождение религиозности в душах его подопечных поможет всеобщей фронтальной борьбе с ненасытным зеленым змием. Именно его стараниями в Кирюхинске была построена небольшая, но модерновая церковь (импортный "вечный" пластик, окна и двери от фирмы mr. Doors и т. п.).
 Возглавлять ее был принесен и рукоположен отец Никодим, в свое время прославившийся на Тамбовщине умением выпивать в один присест восьмилитровое ведро небезызвестного портвейна "Три семерки" [14] .
 Вернемся, однако, к нашим баранам. Так вот, как было сказано выше, у Курозадова возникли проблемы с эвакуацией своей конторы. Четырехтысячное население алкомерата [15] , прознав о готовящейся ликвидации лечебницы, немедленно созвало съезд из трезвых на этот момент жителей и постановило: «Не пущать!» И по окончании съезда организовало блокаду своей последней надежды.
 Моисей Мусаевич попытался было урезонить взбунтовавшихся алкоголиков с помощью первого своего десятка зомберов, но последние неожиданно потерпели в битве при городе Кирюхинске сокрушительное поражение.
 Сражение было весьма скоротечным – вооруженные дубинками и цепями зомберы [16]  быстро смяли передовые ряды нетвердо стоящих на ногах алкоголиков и принялись крушить все на своем пути. Но дело испортили тигры, мирно гревшиеся у хижин своих друзей в скупых лучах ноябрьского солнца – привлеченные на поле битвы запахом крови, точившейся из ран поверженных защитников Кирюхинска, они вкусили их тощего, основательно пропитанного некачественным алкоголем мяса и, немедля в нем разочаровавшись, принялись гоняться за откормленными на западных харчах зомберами. После ожесточенной, с взаимными потерями стычки тигры решили" исход сражения в пользу своих желудков.
 Потеря гвардии Курозадова не огорчила – жизнь зомбера для него ничего не значила: восстановить их численность можно было в течение пятнадцати минут, был бы исходный материал.
 Фатальным для него стало то, что после сражения окрестные тигры стали зомбероедами и начали в изобилии слоняться вокруг алкогольной лечебницы, полностью лишив ее персонал свободы передвижения...
 Напуганный непредусмотренным поворотом событий, Курозадов обратился к властям края с настойчивой просьбой помочь ему покинуть Шилинку. Но власти бездействовали. Факт привлечения в край иностранного, к тому же дающего зримые плоды капитала значительно повышал их всероссийский политический вес. Скоротечная ликвидация имеющей успех клиники вызвала бы ненужные вопросы избирателей и подъем активности политических противников. К тому же четыре с лишним тысячи накопившихся при шахте алкоголиков – это какой-никакой электорат. И даже вовсе не какой-никакой, а быстрорастущий и расползающийся после выздоровления по всей матушке России... И всенародно избранные, закрыв глаза на проникавшие в прессу сведения о сражении при Кирюхинске, отвечали Моисею Мусаевичу оптимистическими, но бессодержательными факсами.

 4. Он хочет стать нормальным! – Пакт о нападении. – Квазиморда сосет лапу, а Худосоков делает минет

 Утром в день встречи с Худосоковым мы не предчувствовали никакой опасности. И потому смело пошли к магазину.
 Основательно не выспавшийся Худосоков стоял, устало опершись о витрину с изображением огромного красно-бурого окорока, обвитого коричневыми сосисочными серпантинами.
 Рядом с ним топтался Копченый. Квазиморда невозмутимо сидел на лавочке через дорогу. Руки его покоились в лежащей на коленях и пустой на вид спортивной сумке.
 – Вот что, Черный, – начал Худосоков, лишь только я подошел к нему. – Пусть твои и мои кореша пивко попьют или мороженое захавают, а мне надо с тобой покалякать...
 Я пожал плечами и знаками попросил товарищей прогуляться по близлежащему скверику.
 – После первого укола Ирины Ивановны хорошо мне стало, – начал Худосоков, как только мы остались одни. – Таким бешеным и ловким я и не мечтал быть. Что делал, то и хотел... Но потом, когда она окочурилась и меня по четвергам колоть перестала, мне стало муторно...
 – Ты что, мемуары пишешь и рассчитываешь на мою художественную обработку? – вспылил я.
 – Да слушай ты! – выдавил сквозь зубы Худосоков. – В общем, после того, как хозяйка наша медным тазом накрылась, я долго на подсосе сидел. При ней был как часы – заведет, поставит на нужное время, а ты только тикай. А без нее – тоска. Так, выйдешь на улицу, замочишь какого-нибудь интеллигентишку от нечего делать и опять на хату – водку жрать... Спасибо, один хороший человек нашелся, вкалывал я на него киллером месячишко, оторвался. Но он, гаденыш, зарвался, хамить начал. Я его кухонным тесаком на куски порубил, долго рубил и ворон за окнами кормил. Они с тех пор все время ко мне прилетают. Ничего птички, свойские, с понятием – я рублю, а они ждут тихо, не суетятся и не смотрят даже.
 – Ты за этим меня пригласил? Про птичек рассказывать?
 – Но еще через месяц у меня домки начались...
 – Ломки?
 – Да. Сначала раз в месяц, потом все чаще и чаще... и всегда по-одинаковому. В середке ночи кто-то из меня вылазит – страшный, глаза навыкате, красные – и до утра пером кромсает... В бурчалку, в сердце бьет, зенки выковыривает. А я – как кусок дерьма на разделочной доске... Так больно мне, так больно. Я ору, плачу, за руки хватаю, ноги целую, а он все сильнее бьет и все больнее. После таких ночей я несколько дней пера в руки взять не могу, сечешь масть?
 – Представляю, как же! Бог – не фраер, он все видит! Так ты чего от меня хочешь? Сначала расстрелял нас из автомата, потом – из гранатомета, а сейчас плачешь на манишке...
 – Дык боялся я, что дорогу мне перейдете, вот и канал на хвосте. А потом усек, что на пару с тобой сподручнее будет.
 – Что сподручнее?
 – Курозадова хочу за жопу взять. А у него, гада, охрана зомберская... Люди нужны тертые, чтобы ему козу на возу устроить...
 – А на фиг он тебе? – спросил я, пытаясь выглядеть равнодушным.
 – Понимаешь, когда я к этому Моисею Абдуловичу на днях нарисовался, он мне отказал. Сказал, что нет ничего и вообще он скоро сматывается... И ребят своих на меня напустил, похлеще нас с тобой будут... Насилу смылся.
 – Ну, вот, блин, опять! Похоже, ты, дорогой, еще не вполне из зомберов восстановился. Вертишься вокруг да около, главного сказать не можешь. В чем он тебе отказал?
 – Красненькую жидкость я хотел. Микстурку ту самую, которую в шею колют, чтобы ломки пресечь и опять нормальным зомбером стать. И еще, понимаешь, я дотумкал, что если я сам себе ее вкалывать буду, то сам себе и буду хозяином.
 Чуешь мысль, ботаник?
 Я не ответил. До меня, наконец, дошло, чего хочет Ленчик Худосоков. Он тоскует о своем полноценном зомберском прошлом! Блаженном прошлом, без раздумий и жутких ломок! И мечтает вновь стать зомбером, но уже самостоятельным.
 Стать себе хозяином, чтобы резать, убивать, грабить, насиловать безнаказанно и с наслаждением!
 Ему не нужно никакого мирового господства!
 Ему не нужен страх миллиардов людей. Миллиард нельзя убить собственноручно, нельзя вложить каждому окровавленные руки в разверстый живот, нельзя каждому вырвать печень, намотать кишки на шею, нельзя умыться кровью каждого...
 Зачем миллиарды сразу, когда ты, как не знающий страха волк, можешь в любую минуту вытащить из всего человеческого стада любую окаменевшую от страха овечку? Вот эту? Или ту? И насладиться ее неожиданно выплеснувшимся страхом, болью терзаемого тела и предсмертным ужасом. Почуешь себя истинным владыкой, который не пижонит дебильно на троне и которому нет нужды лицемерить. Кто может прийти в любую секунду и вытащить душу из любого. Он хочет ощущать себя нашей Смертью...
 Не скрою, я несколько секунд смотрел на Худосокова со страхом. Но по прошествии этих секунд взял себя в руки и, стараясь казаться равнодушным, спросил:
 – Так чего ты от нас хочешь?
 – Я хочу! А вы не хотите до этой красненькой микстурки добраться? Не ломает вас?
 – Хотим, как же... За этим сюда и приехали, – соврал я. – А что, есть она там, на шахте?
 – Есть! – убежденно ответил Худосоков. – Есть зомберы, значит, есть и микстурка, и есть аппаратик, из которого она кап-кап...
 – И ты предлагаешь нам с вами объединиться и вздрючить этого Абрама Хаттабыча?
 – Сечешь масть!
 – Слушай! А почему ты к Курозадову в зомберы не попросился? Ему такие нужны. И получал бы в шею по четвергам...
 – Я просился, а он посмотрел, посмотрел и не взял. Сказал, что у зомбера есть только один настоящий хозяин – первый. Ну, я не очень-то и расстроился – не наш он человек оказался, не русский. Увез бы куда-нибудь в Европы... А ихняя западная кровь завсегда бензином или лягушками воняет, не по нутру она мне.
 – Выходит, своих гасить приятнее?
 – Спрашиваешь! Ну, что, возьмем эту курозадовскую хату с краснухой? Знаю, не любишь ты Ленчика, ха-ха, да и я бы тебе яйца с классным кайфом оборвал, но деваться нам некуда – на безрыбье и раком станешь! Так что поработаем шоблой, хоть и враги, а как сделовим дело – разбежимся по судьбам. Идет?
 – Идет! – стараясь казаться довольным, согласился я, и мы ударили по рукам.
 – Поедем на Шилинку прямо сейчас? – спросил Худосоков с надеждой в голосе, не замечая, что после рукопожатия я брезгливо отираю ладонь о джинсы.
 – Шутишь! Мы с дороги только-только, пять часовых поясов перескочили! Давай завтра утром в скверике этом встретимся и обо всем договоримся. А в Кавалерово полетим к обеду.
 Худосоков согласился, и мы разошлись.
 Я подошел к друзьям и предложил перебазироваться куда-нибудь, например, в шашлычную, чтобы в спокойной обстановке обсудить услышанное, но Баламут, увидев, что Ленчик уселся с подельниками на скамейку в дальнем углу сквера, сказал, загадочно улыбаясь:
 – Черный, хочешь хохму? Смотри на Квазиморду! Хочешь, он сейчас лапу сосать будет?
 И пристально посмотрел на обладателя странного для бандита прозвища. К моему удивлению, через секунду Квазиморда, сложив пальцы левой руки в щепоть, сунул их в рот и начал посасывать.
 Худосоков окинул его подозрительным взглядом и, сам себе удивляясь, потянул свой средний палец в пасть и начал делать ему минет.
 – Смотри! И Ленчик меня слушается! – залился радостным смехом Баламут. – Давай, Черный, и ты попробуй. Только не тужься, просто представь, что ты жмешь на кнопки телепульта.
 Я задумался и представил, как Худосоков, не торопясь, входит в магазин, покупает себе и напарникам по палочке бледно-розового фруктового мороженого и все они, старательно слизывая мороженое, уходят купаться на серое осеннее море.
 Так и случилось – через несколько минут Худосоков и компания неторопливо шли с мороженым в сторону пляжа. Эта идиллическая картина повергла всех нас в эйфорию, и мы как-то незаметно очутились в магазине. Накупив там шампанского и фруктов, мы направились в гостеприимный дом Марины Ивановны.

 5. Моисей придумал выход... – Предвиденные и непредвиденные осложнения

 Фактически безоружный, блокированный в своей лечебнице тысячами жаждущих излечения алкоголиков и находясь под все возрастающим давлением своих испуганных народным гневом кадров, Курозадов придумал выход, – Он решил бежать через шахту. Ольга в свое время рассказывала ему о запасном выходе из нее [17] , и он решился попытать счастья, хотя всегда боялся замкнутых пространств, то есть страдал клаустрофобией.
 Исход арабов с Шилинки был продуман обстоятельно. Сначала Моисей Мусаевич хотел бежать в узком кругу своих ближайших помощников, но главный его специалист, ученый до мозга костей, убедил начальника в целях массового испытания зомберов изготовить их побольше и взять с собой. И Моисей Мусаевич, решив попутно испытать влияние на результат различных составов и концентраций зомбиранта, приказал быстренько инъецировать всех счастливчиков, сумевших прописаться на больничных койках лечебницы до начала Кирюхинских событий (22 человека), всех оставшихся ему верными рабочих-корейцев (10 человек) и некоторых специалистов-химиков и наркологов, вызывавших озабоченность его службы безопасности (5 человек).
 Образовалось целое полчище зомберов – тридцать семь единиц!
 Затем были подготовлены к эвакуации все необходимые научные материалы, уничтожены материалы ненужные и промежуточные, а также приборы и оборудование, по которым можно было догадаться, в каких целях их использовали.
 Моисей Мусаевич хотел уничтожить все продукты, в изобилии и обширном ассортименте завезенные в лечебницу, но Али-Баба отсоветовал ему делать это и приказал зомберам складировать их под землей в помещении камеры взрывников.
 В час "икс" Курозадов снабдил всех аккумуляторными фонарями и отдал приказ спускаться в шахту. Сразу после спуска начались предвиденные и непредвиденные осложнения.
 Предвиденные осложнения выразились в том, что, оказавшись в затхлой тесноте Шилинских подземелий, Моисей Мусаевич почувствовал себя плохо – начался приступ клаустрофобии, подавившей его волю Его отнесли в музей и начали приводить в чувство.
 Непредвиденные осложнения, как им и полагается, были существеннее: увидев сломавшегося руководителя, зомберы взбунтовались и, хамски надавав по фейсам его сподвижникам, пытавшимся взять на себя руководство, рассеялись по шахте.
 Однако личный врач Курозадова довольно быстро сумел поставить своего хозяина на ноги. И тот, оклемавшись, засучил рукава и начал собирать свое разбежавшееся зомберполчище. Но под его знамена вернулись лишь 22 российских зомбера с безрадостным алкогольным прошлым.
 Такая верность удивила Курозадова – ведь алкоголики зомбировались препаратами с самыми различными концентрациями и вариациями составов!
 Зомберов-корейцев, инъецированных самыми большими дозами зомбиранта, да еще с монстрирующими добавками, вернуть в полном составе не удалось. Оказавшись в темноте и на свободе, они повели себя весьма странно. Не прошло и нескольких часов после их освобождения, как они нашли в глубинах шахты съедобные водоросли и грибы, в изобилии произраставшие на прогнившей деревянной крепи разведочных выработок, и начали их культивировать. Когда вопросы бесперебойного снабжения калорийной пищей были решены, каждый из них завел себе жилье в рассечках [18]  посуше. Обеспечив себя жилплощадью, некоторые из них стали пробираться на поверхность с целью похищения наземных женщин, бесхозных ввиду отсутствия заметного сексуального влечения у большинства алкоголиков Кирюхинска, Забаловки и тем более Белой Горы.
 А зомберы, бывшие высококвалифицированные западные специалисты и наркологи, инъецированные небольшими дозами зомбиранта, повели себя странно, если не сказать по-хамски – они сразу оккупировали склад продовольствия. И через несколько минут после оккупации в их пещерном обществе можно было уже заметить некоторые элементы развитой парламентской демократии.
 Осознав столь скоротечно сложившуюся ситуацию, Моисей Мусаевич несколько приуныл. Но все научные материалы были при нем, и он в конце концов решил, что волноваться незачем. Тем более что случившееся можно оценивать и с положительной стороны – теперь ему известно, что русские люди наиболее подходящий материал не только для политических, но и химических опытов.

 6. Уезжаем на Шилинку. – Василий Иванович открывает военный совет

 Марина Ивановна к нашему приходу затеяла пельмени. Бельмондо вызвался ей помогать.
 После нескольких веселых казусов они пришли к мнению, что пельмени будет делать Марина Ивановна, а Коля будет их считать. Не желая быть третьими лишними в прелестной идиллии, мы с Ольгой и Баламутом прихватили с собой бутылочку шампанского и фужеры и скрылись в дальнюю комнату.
 – Кино! – сказал Коля, пригубив шампанское. – Что мы будем делать с этим Худосоковым?
 – А что тут думать? – удивилась Ольга. – Возьмем его с собой. Он же вполне управляем.
 Лишь бы не догадался, что висит на ниточках.
 – Негигиеничное предложение, – возразил я. – Кончать их надо, и все дела. Завтра прикажу им перейти по дну Золотой рог [19] .
 – Это глупо, – пристально глядя мне в глаза, проговорила Ольга. – Их можно натравить на Аль-Фатеха. Представь, что они – наши контрактники. А контрактники, согласись, редко бывают симпатичными ребятами.
 Я хотел что-то ответить, но в это время в комнату постучались, вошла Марина Ивановна и сказала, что меня просят к телефону.
 Звонил Гриша. Он сказал, что у него все в полном порядке, раны на животе и на плече чудесным образом зарубцевались, и потому через час он самовольно покидает больницу ("милиционеры достали"). Я, услыхав, что Борис уже досчитал до двухсот пятидесяти, пригласил всех ангелов на пельмени и назвал адрес Марины Ивановны.
 Через час мы ввосьмером сидели за столом и уписывали пельмени за обе щеки. Ангелы Марине Ивановне понравились, и она предложила бывать им у нее почаще. Спать они легли в комнате Баламута. Что делал всю ночь Бельмондо, я мог только догадываться.
 Утром следующего дня мы встретились с Худосоковым и его приятелями. Взяв с него слово, что они и мухи не убьют, не посоветовавшись с нами, мы разделились – худосоковцы, взяв все оружие, тут же уехали в Кавалерово на своих колесах. Наша объединенная с ангелами команда погрузилась на самолет следующим утром и через час была встречена в кавалеровском аэропорту своим передовым отрядом. Мы пообедали в кавалеровском ресторане и все вместе направились на Шилинку.
 На подъезде к шахте наша машина уперлась в поваленное поперек дороги дерево. За ним лежали два человека в обычной одежде. Они были вдупель пьяные и на звук и на свет не реагировали.
 Но едва мы начали убирать дерево, один из них очнулся и стал бессвязно объяснять нам что-то о пропусках, военном положении и Василии Ивановиче Гжелкине. Раздосадованный Худосоков полез было за ножом, но я его остановил – очнувшийся дозорный, уронив голову на асфальт, отключился сам.
 На Шилинке нас окружили нетвердо державшиеся на ногах люди и сразу отвели к коменданту Кирюхинского укрепрайона – так нам представился человек, называвший себя Василием Ивановичем.
 Василий Иванович сидел в кресле, когда-то украшавшем кабинет начальника Шилинской шахты, и был явно с крутейшего бодуна. Заметив это, участливый Баламут налил ему стакан. Комендант растрогался вниманием Коли, выпил, отставив локоть в сторону, закусил половинкой иссохшей луковицы и, сделав паузу для приведения мыслей в относительный порядок, принялся разъяснять новую для нас демографическую и политическую обстановку в контролируемом им регионе Приморья.
 Потом он доложил нам о сражении при Кирюхинске и о том, что, проанализировав его итоги, он, с целью повышения действенности блокады, разделил своих подопечных на Понедельников, Вторников, Сред и так далее. Отныне в свои именины каждый гражданин алкомерата, с тем, чтобы достойно нести службу на переднем крае, обязывался быть морально и физически трезвым и не с бодуна.
 Когда Василий Иванович докладывал обстановку в неспокойной Забаловке, в комендатуру вошел веселенький человек и, с любопытством озираясь на Баламута, сидевшего на кряжистом березовом чурбане с початой бутылкой водки в руках, сказал, что тигры взяли приступом алкогольную лечебницу и теперь едят кого-то перед ее подъездом.
 Чтобы до конца разобраться в обстановке, я мысленно послал Худосокова с Квазимордой на рекогносцировку и начал объяснять Гжелкину, что такое зомберы.
 Выслушав, Василий Иванович задумался на минуту, потом тяжело вздохнул и сказал, смущенно улыбаясь:
 – Несерьезно как-то получается. Обидно даже... Я – боевой советский офицер, гвардеец, а передо мной, значит... Урфин Джюс и его деревянные солдаты?
 В это время вернулись Худосоков с Квазимордой и сказали, что в здании шахты, то есть в лечебнице, нет никого, кроме двух обожравшихся тигров и трех дохлых от удушения посторонней силой.
 – Они, сволочи, в шахту от нас запрятались! – догадался Василий Иванович. – Все! Хана теперь нашим мечтам о трезвом будущем. И что я только народу скажу?
 И, склонив голову к коленям, горько и слезно заплакал. Сжалившись над больным человеком, Коля налил ему второй стакан. Комендант выпил и моментально взял себя в руки; он предложил всем вместе обмозговать возникшую ситуацию.
 Мы, кроме ангелов, торопившихся в массы, согласились и расселись вокруг Василия Ивановича на березовых чурбанах.

 7. Первая победа Курозадова. – И второе поражение Моисея Мусаевича. – Ольга темнит

 Курозадов добирался до запасного выхода из Шилинской шахты целые сутки. Несколько долгих часов он и его спутники безуспешно плутали по штрекам и эксплуатационным выработкам седьмого горизонта и лишь к вечеру догадались спуститься с уже подсевшими фонарями на восьмой горизонт, хоть и расположенный сорока метрами ниже, но соединяющийся с запасным выходом. Разведка, посланная наверх осторожным арабом, была встречена злорадной ухмылкой Худосокова и предупредительными выстрелами из автоматов Квазиморды и Копченого.
 Моисей Мусаевич понял, что попал в ловушку, но не растерялся – он тут же послал дюжину зомберов во главе с Али-Бабой на ликвидацию парламентской демократии на складе продовольствия.
 Драка за еду продолжалась с переменным успехом несколько часов. Зомберы Курозадова потеряли троих убитыми, четверым, получившим тяжелые черепно-мозговые травмы, пришлось после победы свернуть шеи, остальные пятеро были легко ранены банками со сгущенкой и ветчиной. А их противники, зомберы, бывшие высококвалифицированные западные специалисты и наркологи, полегли все.
 Ликвидировав в своем тылу возможный источник опасности и попутно запасшись продовольствием, Курозадов начал готовить прорыв на таежную волю.
 – Я хотел просто уйти, достойно и без шума, – открывая военный совет, сказал он Али-Бабе. – Но они (он имел в виду нас) хотят крови. И они ее получат.
 На военном совете было решено послать на основной ствол Али-Бабу с десятью самыми злобными зомберами, вооруженными забурниками [20] , а также единственным личным пистолетом Курозадова, и обязать их ровно в четыре ноль-ноль прорваться через основной ствол, блокированный алкоголиками. После прорыва они должны были к семи часам утра выдвинуться к запасному стволу с тем, чтобы в семь ноль пять ударить в спину людям Худосокова и Чернова.
 Отдав все распоряжения, Моисей Мусаевич послал на-гора парламентера к Худосокову с белым флагом и приказом начать переговоры и протянуть их до самого вечера. Через полчаса парламентер вернулся и сообщил Курозадову, что Худосоков хочет с ним переговорить.
 Поднявшись на-гора, Моисей Мусаевич несколько минут с удовольствием жмурился на низкое ноябрьское солнце, а потом взял быка за рога.
 – Насколько я понял в нашу предыдущую встречу, вы хотите получить в личное пользование препарат для зомбирования? – ласково улыбаясь, спросил он Худосокова.
 – Да! И аппаратик для его изготовления, – взволнованно моргая, ответил Ленчик, заранее готовый при случае продать Черного с компанией со всеми потрохами.
 – И если вы его получите, то уйдете от шахты? – продолжил вопрошать Курозадов.
 – Факт.
 – А вы не боитесь, дорогой друг, что я вам всучу (это диковинное русское слово Курозадов произнес с большим удовольствием) препарат для борьбы с тараканами и какой-нибудь нехитрый самогонный аппарат?
 – Не боюсь. Я вколю микстурку из аппаратика Квазиморде и посмотрю на него с полчасика...
 – М-да, вас не обманешь... Только вот аппаратика-то у меня нет, мы его уничтожили перед отходом, есть только чертежи... И несколько литров, как вы говорите, микстурки. Но я вам помогу. Не даром, конечно. Если вы расскажете о себе.
 У вас ведь огромный зомберский опыт. Мне один мой специалист говорил, будто микстурка эта такого рода, что скорее всего действует как сильный наркотик. Если не колоть постоянно, начинается ломка... Это правда? А... Вижу, что правда... Недаром, значит, я ему сто тысяч фунтов в год плачу. Надо будет прибавить. Знаете что, вы мне нравитесь, и я вас, пожалуй с вашими приятелями приму в свою армию и обработаю как полагается...
 "Черт с ней, с этой самостоятельностью, лишь бы меня по ночам ножом не кромсали", – подумал Худосоков и, передернувшись от неприятных воспоминаний, выдавил:
 – Коли давай. Да побыстрей – сейчас Ольга со своей командой с Шилинки прибежит.
 – Ольга? – встрепенулся Курозадов. – С мистерами Бочкаренко и Баламутовым?
 – Да, с ними. И еще с мистером Черным.
 – Интересно, – потемнел лицом Курозадов. – Значит, они не погибли. Печально.
 Последующую минуту Моисей Мусаевич неимоверным усилием воли брал себя в руки. Взяв, деланно заулыбался, подозвал к себе охранника и послал его за шприцами; затем, не обращая более никакого внимания на Худосокова, несколько возбужденного предстоящим зомбированием, начал любоваться своими ногтями.
 Охранник отсутствовал недолго; Курозадов попросил его приготовить все необходимое для инъекций и начал протирать шею Квазиморде ваткой, смоченной спиртом. И в это самое время на дороге появилась бегущая Ольга. Увидев охранника со шприцем в руках, девушка моментально поняла, что происходит, и тут же мысленно приказала Худосокову убить его.
 Худосоков мгновенно выполнил приказ.
 Потом автоматически сменил магазин и застыл на месте, сам себе удивляясь. Подбежавшая Ольга выхватила из рук убитого охранника шприц и, недобро улыбаясь, поманила Курозадова пальчиком.
 – Первым моим зомбером будешь ты! – хищно сказала она, шаг за шагом подступая к нему. И, не оборачиваясь к стоящему за ее спиной Ленчику, приказала:
 – Взять его!
 Худосоков подскочил к Аль-Фатеху, заломил ему руку за спину (слава аллаху, здоровую, подумал араб) и подвел к Ольге.
 – Если вы превратите меня в зомбера, мадам Будущая Владычица Мира, то ваша партия будет проиграна с самого начала, – морщась от боли, проговорил Аль-Фатех. – Я приказал Али-Бабе уничтожить все бумаги, если случится что-нибудь непредвиденное. А он обо всем узнает ровно через пять минут – я у выхода из шахты поставил наблюдателя. И Али-Баба немедленно начнет выполнять мой приказ.
 Ольга соображала несколько мгновений, затем весьма мило улыбнулась и приказала отпустить Аль-Фатеха. Она хотела крикнуть что-то ему вслед, но тут на дороге показался Черный.

 8. Курозадов хочет домой. – Кирюхинск спит спокойно – Худосоков падает в бездну. – Бегство в тайгу

 Вернувшись в шахту, Курозадов испытал второй приступ клаустрофобии. Оклемавшись, начал подводить итоги дня. Придя к заключению, что ничего хорошего день не принес, Моисей Мусаевич загрустил. Грусть его усиливалась тем, что, спускаясь в шахту, Курозадов заметил Чернова и сразу вспомнил родные до боли финиковые пальмы. Ему захотелось домой, на желто-пустынные берега бирюзового моря или, по крайней мере, в омытый печальным дождем Лондон, на свою уютную виллу с послушной и мягенькой Розмари. Когда он вспоминал, как сладко она говорит ему "my honey", подошел Али-Баба и сказал, что к утреннему прорыву у него все готово.


* * *

 Прорыв, как и предполагалось, начался ровно в четыре утра. Но зомберы, выскочившие из главного ствола, не обнаружили рядом с ним ни тигров, ни людей. Здание алкогольной лечебницы также было пусто. Заподозрив хитрость со стороны устроителей блокады, Али-Баба немедленно занял круговую оборону и послал своего адъютанта на разведку в Кирюхинск, Вернувшись, разведчик доложил, что в городке все спокойно, население его, включая тигров, либо спит, либо пьянствует.
 Али-Баба решил, что алкоголикам надоело воевать, и продолжил выполнение задания. Примерно в шесть сорок пять утра его контингент выдвинулся в окрестности запасного ствола Шилинской шахты. Через десять минут зомберы знаками объяснили Али-Бабе, что ствол охраняют трое, еще четверо крепко спят в пришахтном здании.
 Ровно в семь ноль пять зомберы навалились на Худосокова с Квазимордой и Копченым (именно они охраняли шахту). Из глубин шахты их поддержали зомберы, оставшиеся с Курозадовым.
 Они бежали на автоматы дикой стаей. Живые прикрывались мертвыми, мертвые ловили на себя пули, предназначенные живым, раненые вопили во весь голос, передавая атакующим последние свои силы...
 Через две минуты все было кончено – Смуглого и Квазиморду растерзали в клочки. Лишь тяжело раненный Худосоков смог избежать такой участи, но для этого ему пришлось броситься в открытое транспортное отделение шахты.
 Насладившись его предсмертным криком, зомберы вымазались с ног до головы кровью, похватали брошенные автоматы и пистолеты и вступили в ожесточенную перестрелку с проснувшимися людьми Черного.
 Курозадов выбрался из лестничного отделения шахты и был потрясен открывшейся ему картиной и видом своих солдат. Трупы зомберов, разбросанные повсюду куски плоти, многочисленные раны и окровавленные лица победителей, сверкающий в их глазах дикий восторг победы вызвали у него прилив энергии и желание вновь вступить в бой. Но Моисей Мусаевич взял себя в руки и под прикрытием огня двух автоматов повел своих людей в лес.
 ...Через несколько километров быстрого передвижения некоторые специалисты из свиты Курозадова, особенно высокооплачиваемые любители калорийной пищи, начали выдыхаться. И Моисей Мусаевич, сам очень неплохой спортсмен, недолго думая, приказал зомберам схватить и связать всех оставшихся людей, кроме, естественно, Али-Бабы. Лишь только приказ был выполнен, Курозадов их зомбировал.
 После такого решения проблемы со слабаками движение заметно убыстрилось. Но через семь-восемь километров зомберы сообщили начальнику, что чувствуют погоню. И более того, что дорогу, на которую Курозадов пробирается, оседлало несколько мобильных групп, составленных из алкоголиков, причем одна группа вооружена автоматом.
 Немного подумав, Курозадов приказал Али-Бабе разделить отряд на две равные группы, по семь зомберов каждая, и с одной из них, вооруженной всем наличным оружием, возвращаться назад и уничтожить преследователей. После выполнения этой задачи Али-Бабе было предписано продвигаться в направлении кавалеровского аэропорта, не доходя до него нескольких километров, пристрелить оставшихся в живых зомберов и затем лететь во Владивосток и дожидаться Аль-Фатеха в гостинице.
 Проводив Али-Бабу с его отрядом, Курозадов приказал оставшимся зомберам продолжать движение. Через несколько километров послышались звуки проезжающих по шоссе машин. Моисей Мусаевич приказал подчиненным выйти на дорогу и уничтожить всех, кто попытается их остановить. А сам сложил в рюкзак основную документацию, бросил туда же пол-литровую бутылку зомбирующей жидкости и, уничтожив огнем чемоданы, ушел лесом в сторону Кавалерова.

 9. Мобилизация в Кирюхинске. – Зомберы против алкоголиков. – Полковник засучивает рукава

 Как только Курозадов со своими людьми исчез в тайге целым и невредимым, Ольга устроила нам истерику. Мы как могли успокоили ее и начали собираться в погоню. Но Ольга, вспомнив, что она наш верховный главнокомандующий, внесла свои коррективы, а именно – настояла на том, чтобы я шел в Кирюхинск и, если удастся, поднимал тамошний народ на облаву – никуда, кроме как на шоссе Кавалерово – Дальнегорск, Курозадов выйти из тайги не может...
 Понимая, что Ольга права и кому-то надо идти в Кирюхинск, я попытался было рокироваться с нею, но она была непреклонна. И я ушел, сильно рассерженный.
 В Кирюхинске я сразу пошел к мэрии и обнаружил рядом с ней полковника Гжелкина. Он ходил вокруг осины, прикрепленный к ней наручниками. Увидев меня, рассвирепел и начал метко бросаться землей. Я понял, что диалога не получится, и отправился искать ангела Гришу.
 Обнаружил его в одной из хижин читающим мораль какому-то очумевшему от трезвости замухрышке.
 Я подождал, пока Гриша закончит проповедь, и увел его на улицу. Ангел виновато улыбался, и я понял, что снятие блокады лечебницы его рук дело.
 – Твоя работа? – хмуро спросил я его.
 – Понимаете, я им сказал, открыл глаза, что алкогольная лечебница – это вовсе не храм трезвости, это всего-навсего фикция, надувательство.
 И посоветовал почаще ходить в лес кормить клещей и не всяких там, а с крупной синей точкой в середке туловища...
 – С синей точкой, говоришь? Они что, только на лечебных клещах есть?
 – Да, Шура специально эту точку вывел, чтобы его клещи от болезненных отличались. А вы что, не знали?
 – Когда нас Шура с ними знакомил, не до окраски нам было, – улыбнулся я, вспомнив три банки мерзких насекомых, высыпанных в прошлом году на меня с товарищами в ходе очередного раунда перезомбирования:
 – А ты откуда о точках знаешь?
 – Инесса перед отъездом рассказала.
 – Так... Все это просто замечательно. А ты знаешь, что из-за твоей ангельской доброты бандиты из шахты вырвались и убегают теперь в сторону моря? И через пару лет тысячи хорошо вооруженных зомберов появятся в одной из слаборазвитых стран, ты, наверное, догадываешься, в какой, и начнут строить политическое будущее ставленника какой-нибудь страны?
 – Виноват я! – сразу залился краской стыда Гриша. – Понимаешь, когда видишь вокруг этих несчастных людей, обо всем забываешь. И я забыл, зачем сам сюда приехал и зачем вас пригласил...
 – Короче, Нельсон! Развел тут мне сантименты.
 Надо немедленно собирать людей, доставать машины и двигать к шоссе Кавалерово – Дальнегорск.
 Гриша, обрадованный тем, что может исправить свой досадный промах, собрал алкоголиков покрепче и объяснил им обстоятельно, что надо делать.
 Не прошло и получаса, как в моем распоряжении были три вместительные легковые иномарки, брошенные Моисеем Мусаевичем, и двадцать три добровольца.
 Построив добровольцев в шеренгу, я попытался определить по их виду, на что они способны.
 Выглядели они довольно браво, но некоторые из них вели себя чрезвычайно странно – одни осторожно почесывались, другие время от времени доставали из карманов маленькие баночки из-под горчицы или детского питания, брали из них щепотку чего-то и отправляли это за шиворот или за пазуху.
 Я поинтересовался у Гриши – не насекомые ли мучают ополченцев? Гриша мягко улыбнулся и ответил:
 – Это они от хороших клещей почесываются.
 Они их в лесу после моих разъяснений насобирали в баночки и теперь на себе усиленно кормят.
 Лечатся, значит.
 – Ну-ну... Остается попенять Шуре, что он вшей не сообразил использовать. Не надо было бы их собирать.
 Я не успел договорить.
 – Эй, вы, сволочи говенные! – услышали мы сзади срывающийся то на хрип, то на фальцет голос мэра-полковника Кирюхинска. – Отвязывай давай. Вы без меня всех в гроб положите... И, сукой буду, поперек!
 Увидев, что мэр оклемался, ополченцы-алкоголики дружно бросились к нему и освободили его и почти ошкуренную осину от наручников, и через пять минут мы с Гришей увидели, что такое настоящий командир и как должны выглядеть настоящие солдаты.
 Донельзя довольный метаморфозой, случившейся с полковником, я вклинился в шеренгу и выровнялся направо. Гриша, следуя моему примеру, хотел сделать то же самое, но полковник помотал указательным пальцем из стороны в сторону. Поняв, что годным к строевой службе его не признают, ангел густо покраснел и, понурившись, ушел к хижинам продолжать свою миссионерскую деятельность.
 Проводив ангела глазами, Василий Иванович подошел ко мне, одобряя мою выправку, удовлетворенно кивнул, затем отнял автомат и приказал доложить обстановку. Выслушав мой рассказ, закончившийся повторным изложением способностей зомберов с упором на их жестокость и взаимосвязанность, посерьезнел и глубоко задумался. Думал он несколько минут, потом чуть смущенно улыбнулся и, положив мне слегка подрагивающую руку на плечо, убежденно сказал:
 – На каждую хитрую жопу с резьбой, братан, у нас найдется хрен с винтом... Прорвемся без клизмы!


* * *

 Обстоятельно обследовав шоссе, полковник выставил две засады – как бы Курозадов ни плутал по тайге, он все равно должен был выйти где-нибудь между ними. В засадах он оставил по десять человек и одной машине, остальные пятеро, включая нас с полковником, притаились в точке наиболее вероятного появления противника.
 Я чувствовал себя не в своей тарелке. Мне было ясно, что Ольге и моим товарищам угрожает серьезная опасность... Но я ничем не мог им помочь, зная тем более, что сам скоро окажусь в очень непростой и кровавой переделке.
 И я, к сожалению, не ошибся. Зомберы перехитрили нас. Предельно ясно осознав ситуацию, они разделились на две ударные группы – одна, из четырех монстров, выскочила на засаду, расположенную ближе к Дальнегорску. Увидев бегущих на них разъяренных нелюдей с малиновыми глазами, большинство алкоголиков сразу разбежалось.
 Но успех зомберов был серьезно омрачен – они потеряли четверть личного состава и все из-за одного не вполне нормального человечишки из Белой Горы. Прихватив с собой на боевое задание бутылочку "Золотой осени", он распил ее втихомолку от более ответственных товарищей, но все, естественно, раскрылось. В наказание за злостное нарушение воинской дисциплины человечишка был изолирован в машине за десять минут до нападения зомберов. Последние не прочувствовали его, видимо, ввиду неожиданно возобновившейся белой горячки и были жестоко наказаны – увидев нападающих и приняв их за когда-то мучивших его чертей, человечишка дал газу и подмял под колеса зазевавшегося зомбера. Оставшиеся трое догнали машину, вытащили брыкающегося героя из окна и выбросили в протекающую рядом речку Высокогорскую [21] , где он и утонул. Убедившись в его смерти, зомберы поймали пятерых недалеко убежавших противников и погнали их к группе полковника.
 Вторая группа зомберов выскочила на засаду у Кавалерова, но врасплох застигнуть ее не смогла.
 Возглавляемые стокилограммовым бывшим десантником, в пух и прах спившимся ввиду устойчивого легкомыслия любимой супруги, алкоголики бросились в контратаку и по трое повисли на зомберах. Провисеть они смогли не более десяти секунд. За эти считанные секунды десантник раскроил саперной лопаткой головы двоим противникам, но третий зомбер, самый здоровый, раскидав повисших на нем алкоголиков, вырвал у лейтенанта лопатку и убил ею всех, кроме двоих, запросивших пощады. Затем он вымазал лицо кровью и, связав руки пленных рубашками, снятыми с убитых, погнал их навстречу своим однополчанам из первой группы.
 Полковник, издалека увидев зомберов, погоняющих перед собой живой щит из связанных по рукам пленных, расстроился. Когда я сказал, что со стороны Кавалерова к нам подбирается еще один, очень сильный и свирепый зомбер, он пространно и очень содержательно выматерился и отправил меня навстречу зомберу.
 – Ты как-никак тоже зомбер, хоть и бывший...
 Так что иди, разбирайся, прикрой нас с тыла, – сказал он, по-отечески ласково глядя мне в глаза.
 Я ушел, пообещав вернуться сразу после выполнения задания.


* * *

 Зомбер мой оказался будь здоров... Оценив его габариты, я понял, что, если попаду ему в руки, он просто выдавит из меня всю клеточную жидкость. Подойдя метров на десять, я начал стрелять ему в голову – живой щит прикрывал его лишь до середины груди. Но зомбер успевал увертываться от пуль и неуклонно приближался ко мне.
 И я поменял тактику. Я перестал стрелять попусту, сменил рожок, повернулся к противнику спиной, словно к прочитанной афише, и, насвистывая мелодию из кинофильма "Земля Санникова", пошел прочь к каменистому берегу.
 "Жизнь – только миг между прошлым и будущим..." – свистел я, кося глазами в сторону зомбера.
 Он сначала несколько растерялся, но мгновенно взял себя в руки и, желая меня догнать, выскочил за свой живой щит. Я быстро обернулся и влепил ему пулю в плечо (я метил в сердце, но он, как заправский тореро, увернулся).
 Так, хрустя прибрежным галечником, мы бегали минут семь-восемь. Но как только со стороны расположения полковника начали раздаваться короткие автоматные очереди, зомбер, почувствовав, видно, что с его коллегами творится что-то неладное, тут же переквалифицировался в пылающего злобой камикадзе и пошел на меня буром. Я расстрелял всю обойму, но пули погружались в него как-то мирно и буднично, ну, примерно как пельмени погружаются в кипящую подсоленную воду. Последнюю пулю я выпустил в упор уже после того, как зомбер, свалив меня на землю, сомкнул на моей тщедушной шее свои огромные, покрытые рыжими вьющимися волосами лапы...


* * *

 Подойдя к полковнику, залегшему за прибрежными валунами, метров на пятьдесят, зомберы остановились. Наверняка они решили дождаться своего коллегу, разбиравшегося со мной. Но через десять минут, когда им стало ясно, что разборка затягивается и, более того, может завершиться в мою пользу, они пинками и зуботычинами построили пленных и, прячась за ними, пошли на автомат Василия Ивановича.
 Но Гжелкин, прошедший огонь, воду и все "горячие точки" Северного полушария, лишь покраснел, как вареный рак, и, едва противники приблизились метров на десять-двенадцать, начал расчетливо расстреливать атакующих короткими очередями. Еще в Кушке полковник, тогда рядовой, славился своей автоматной меткостью на весь Туркестанский военный округ от Каспия до Иссык-Куля. И хотя его руки давно предательски дрожали, меткости он не утратил.
 Помня, что говорил ему Чернов об их реакции и жизнеспособности, он целил зомберам в головы, а вернее, в глаза и выбил пулями пять зенок и два затылка. Но оставшегося у одного из зомберов глаза (он почти вовремя заслонился заложником) хватило, чтобы остальные, практически уже безголовые, навалились на полковника...


* * *

 Когда я очнулся, надо мной сидели на корточках два алкоголика. Руки у них были по-прежнему связаны сзади. Я хотел поднять голову и рассмотреть, чем это у них вымазаны лица, но резкая боль в изуродованной зомбером шее не позволила мне этого сделать.
 – Ты лежи, лежи пока! – радостно улыбаясь, сказал мне один из экс-алкоголиков. – Радуйся, живой будешь.
 – А в чем это у вас щеки и губы вымазаны?
 Кровью, что ли, закусывали?
 – Нет, не закусывали! – ответили мои спасители в один голос. – Это мы ему, мертвому, пальцы по очереди отгрызали, чтобы не задушил тебя до конца...
 Полежав еще немного, я полностью пришел в себя, кое-как развязал алкоголикам руки и поковылял вместе с ними к полковнику.
 Василий Иванович был еще жив. Светлыми глазами он смотрел в хмурое, беременное дождем небо. Увидев меня боковым зрением, он слабо улыбнулся. Я сел рядом на корточках.
 – Хреново? Да? – спросил я невпопад, не зная, что и говорить умирающему.
 – Не забудь, Евгений, выпить за алкоголиков, спасших Россию! – совсем не слабым голосом проговорил полковник и умер.

 10. Я обливаю грязью светлую память. – Встреча в КПЗ. – И этот парень тоже здесь?

 Мы похоронили полковника на берегу реки.
 Помолчав минуту над могильным холмиком, который наверняка будет смыт ближайшим тайфуном, пошли в Кавалерово. Но прошли не более ста метров – нас догнал "уазик" с милиционерами, и мы были арестованы.
 В кавалеровском УВД меня всю ночь допрашивал капитан Митрохин – голубоглазый и розовощекий тридцатилетний крепыш, чем-то похожий на среднестатистического заместителя начальника треста АБВиГ по технике безопасности В конце концов я чистосердечно "признался", что приехал на Шилинку с единственной целью навсегда избавиться от пагубной страсти к крепким спиртным напиткам. А всю стрельбу с многочисленными жертвами свалил на кирюхинских мафиози, не сумевших миром разделить сферы влияния в винно-водочной торговле.
 – А как ты очутился на разборке? – спросил капитан, не вполне веря моему признанию.
 – Бухой был в доску и спал в багажнике одной из их машин. Они меня за бутылку вымыть ее попросили. Ну, я вымыл, раздавил заработанный пузырь и упал в багажник. А какой-то шутник, наверное, его захлопнул, – ответил я, смущенно улыбаясь.
 – Кто руководит бандами?
 – Какими бандами? – переспросил я, чтобы успеть придумать что-нибудь путное.
 – Валенком прикидываешься?
 – Да нет, не прикидываюсь. Вы, гражданин капитан, не забывайте, пожалуйста, что я сильно пьющий с молодых лет, и с памятью у меня полный провал.
 – Ах, с памятью провал! – участливо протянул Митрохин. – Ну, как раз это мы успешно лечим.
 Наша контора как раз по провалам памяти специализируется.
 И положил на стол резиновую дубинку.
 – Госпитализировать хотите, гражданин доктор, – вздохнул я, настороженно разглядывая холодные глаза санитара правопорядка. – Но я, знаете ли, убежденный сторонник амбулаторного лечения. На чем мы остановились?
 – Кто руководит бандами? – повторил вопрос Митрохин и сделал попытку убрать дубинку со стола.
 – Нет, нет! Не убирайте. С ней вы хорошо смотритесь – законченный милиционер.
 – Кто руководит бандами? – Митрохин схватил дубинку и постучал ею о край стола.
 – Бандой алкоголиков Гжелкин Василий Иванович руководил, – спасая шкуру, облил я грязью светлую память о полковнике. – Другой бандой, которая торговлю водкой контролировала, – один бугай два на два метра, не знаю имени. Вы его, наверное нашли, там, неподалеку от места нашей с вами встречи...
 – Нашли. Семь пуль в нем сидело, – пробормотал капитан и уставился в меня глазами Шерлока Холмса. – А почему у тебя вся шея синяя?
 – Дык я в машине этого бугая спал, прямо на мешке с евойным автоматом. Он открыл багажник, взял меня одной рукой за горло и выкинул на булыжники. Далеко выкинул – часа два я летел.
 – Та-ак, – протянул капитан Митрохин. – А ты знаешь, что остальные задержанные мне напели?
 – Предполагаю, – вздохнул я. – Они, понимаете, с Белой Горы. Там одни белогорячечники обитают. Наверное, о каких-то зомби с альфы Центавра вам рассказывали.
 – Примерно так, – буркнул капитан и принялся тщательно выравнивать папки и бумаги, лежащие на столе.
 Когда он почти закончил, в комнату вошел старший лейтенант в безупречно выглаженной милицейской форме и положил перед капитаном лист бумаги. Это был факс из Москвы с моей подробной биографией от первого отроческого привода за успешную стрельбу в постового милиционера из рогатки и вплоть до сентября текущего года.
 – М-да, – протянул капитан, несколько раз прочитав сообщение. – У вас "шестисотый"
 "Мерседес" с личным шофером и в банке полтора миллиона долларов. Акции Газпрома на столько же рублей. Три любовницы. А вы приехали к нам лечиться.
 – Был я во многих клиниках мира, в том числе и самых лучших, – пожал я плечами. – Но только понапрасну деньги растратил. Да и виски я терпеть не могу...
 – Владелец магазина на Тверской...
 – Да ну его на фиг! Хочешь, я тебе его подарю вместе с совладелицей? Бери, не пожалеешь!
 – Взятку предлагаете?
 – Взятку? Да ты сбежишь через месяц от всего этого или сопьешься, как я. Слушай, капитан!
 Кончай, а, молю катать? Давай лучше вмажем по бутылке и в школу не пойдем?
 – Вмажем-то мы вмажем, но без тебя. А ты пока в КПЗ посиди, подумай...
 И меня отвели в камеру. Я лег на нары и начал приводить в порядок мозги.
 "У Ольги с Борисом и Колей, похоже, все в порядке... – думал я, ворочаясь на досках. – Правда, было одно сообщение во время стычки с зомбером. Но когда очнулся, все уже было в порядке... Что же мы маем с птицы гусь? Шкварки...
 Подержат здесь недельку-другую и выпустят. Им, ментам, нет смысла перед выборами раздувать на весь край эту историю с гангстерскими разборками... Начальство не поймет... Да и общественность... Спустят скорее всего на тормозах. Если, конечно, Аль-Фатех не натворит ничего экстраординарного..."
 Вполне успокоившись, я заснул. Проснулся утром от скрипа двери – в камеру привели новенького. Продрав глаза, я увидел, что это Баламут. Выглядел он хуже некуда, ну, может, чуть получше эксгумированного мертвеца с недельным стажем.
 – Приветик! – сказал он, упав ко мне на нары. – Давно здесь сшиваешься?
 – Со вчерашнего вечера... – ответил я и тут же спросил шепотом:
 – Где Ольга с Борисом?
 – Мы все вместе шли за Аль-Фатехом несколько километров. Потом почувствовали, что его зомберы проведали о погоне, и часть из них с тремя автоматами пошла нам навстречу. Мы решили не встречать их скопом и разделились – Ольга с Борисом стали заходить на них слева, а я пошел справа. Блин! Что началось, когда мы столкнулись! Палили друг в друга, как очумелые, но понапрасну – ты же знаешь, что в зомбера сложно попасть. Правда, Али-Бабу я достал, – нечутким он оказался, – и с огромным удовлетворением вогнал ему несколько пуль прямо в живот. Потом всем нам бесполезная стрельба надоела и мы потихоньку начали сближаться. Их семеро было, но мы пошли на них буром, азарт, понимаешь! Да и знали, что патроны у них кончаются. Я на троих вышел, двоих в упор убил, по полрожка им в морды вогнал, с третьим врукопашную схватился и только ему горло перерезал, как двое этих, мертвые уже на вид, на меня сверху навалились, душить начали и все, больше ничего из этого эпизода не помню. Очнулся уже под вечер, как из смерти выпал. И, понимаешь – похороненный! Но не глубоко, смог выбраться.
 – А как сюда попал?
 – Как козел. Услышал, что на шоссе машина остановилась, и прямо к ней вышел. А в ней менты сидели. Увидели меня, надавали по морде и отвезли в Кавалерово...
 – К капитану Митрохину?
 – Да...
 – И что ты ему рассказал?
 – Сказал, что алкоголик я, приехал к Курозадову в клинику лечиться и спьяну в тайге заблудился...
 – Дубинку он тебе показывал?
 – Нет. А что?
 Я начал ему рассказывать о своем допросе.
 Примерно в середине рассказа дверь камеры со скрипом распахнулась и заспанный тюремщик принес нам пшенную кашу с песочком, маринованную морскую капусту и нечто весьма отдаленно напоминающее чай. Лишь только мы поели, в камеру ввели Аль-Фатеха.

 11. "Если это кошка, где же плов?" – Гриша устраивает маленькую революцию

 Минуты три мы смотрели на него разинув рты.
 Аль-Фатех, оглядев камеру и нас на нарах, удовлетворенно кивнул и сказал примерно так:
 – Soviet prison? Very good! My biographers will write on this splendid pages [22] .
 – За турка играешь? – усмехнулся Баламут. – В русских ментурах это не проходит.
 – Да нет, я серьезно рад! – ответил Аль-Фатех уже по-русски. – Я... я... Есть же хорошее русское слово... А! Я балдею, да, балдею от вывихов биографии. Представляете – из роскошной лондонской виллы попасть в эту вонючую тюрьму!
 Замечательно!
 – А мировое господство, похоже, сделало тебе ручкой? – спросил я, чувствуя, что признание араба в любви к превратностям судьбы вызывает у меня симпатию.
 – Это как сказать... Хотя ваши товарищи и отняли у меня рюкзак, здесь (он постучал пальцем по лбу) кое-что осталось!
 – Наши товарищи? – встрепенулся я и, подойдя к Аль-Фатеху вплотную, спросил:
 – Так Ольга с Борисом все-таки отловили тебя?
 – Отловили... – вздохнул араб. – Я удивляюсь вашим способностям! Выследить человека среди сопок в здешней, хоть и осенней, голой тайге – это невероятно! Раньше я только читал о таких способностях в секретных материалах и инструкциях Интеллидженс сервис и ЦРУ. А эта девушка вдвойне невероятна!
 – Да, Ольга – это что-то, – мечтательно согласился я.
 – Пристрелить меня хотела. Спасибо вашему другу, кстати, очень похожему на Бельмондо... Он отговорил ее.
 – Мы бы не стали отговаривать, да, Коля?
 – Угу, не стали бы, – ответил Баламут и обратился к Аль-Фатеху:
 – А как ты к ментам попал?
 – Вышел к Кавалерову и сдался первому милиционеру. Как и подобает добропорядочному западному гражданину.
 – Ну, ты даешь! Прямо герой! – искренне удивился я. – А ты не боишься, что мы расскажем следователю о тебе и твоей деятельности здесь, в Приморье и в Чечне, и загремишь ты под фанфары, как кондовый международный преступник?
 – Не расскажете! – снисходительно улыбнулся Аль-Фатех. – Исключено.
 Я пожал плечами, повернулся к двери и, крича:
 "Капитана, капитана ко мне!", застучал по ней кулаками. Улыбка араба стала гадкой, он отвернулся к зарешеченному окну и сказал, как бы сам себе:
 – А Ольга-то добилась своего.
 В это время дверь камеры распахнулась, и мы увидели чрезвычайно хмурого капитана Митрохина с хорошо знакомой мне резиновой дубинкой в руке.
 – Чего базлаешь? – спросил он, явно раздумывая, бить или не бить меня после ответа.
 – Этот человек крайне опасен! – прокричал я, показывая на Аль-Фатеха. – У него вши!
 – Чтобы в КПЗ и без вшей? – засмеялся Митрохин и, решив не бить хозяина столичного обувного магазина и совладельца могущественного Газпрома, ушел.
 – А чего добилась Ольга? – теряясь в догадках, спросил Баламут Аль-Фатеха, едва в коридоре затихли звуки капитанских шагов. – Колись, семит, не то я антисемитом стану.
 – Она получила материалы.
 – Интересные шляпки носила буржуазия, – только и смог сказать я. – Ну, конечно.
 – Она всю эту историю от скуки начала. И меня в нее впутала, – грустно улыбнулся Аль-Фатех, – Великая авантюристка. Мирового уровня. Переселившись в Лондон, она целый год, не разгибаясь, постигала химию, фармакологию, биологию, физиологию, даже генетику. И одновременно меня охма... ахму...
 – Охмуряла, – подсказал я. – Но лучше говори по-английски. Нас могут подслушивать.
 – Yes, охмыряла. И, в конце концов, уговорила меня стать ее сообщником.
 – Врешь ты все! – раздраженно выкрикнул я. – Скажи тогда, какого черта ты, сообщник, выкинул ее из самолета?
 – В какой-то момент я понял, с кем имею дело. С взбалмошной дамочкой, не контролирующей свои поступки, и потакающими ей джентльменами с опасными авантюристическими наклонностями. И я решил уничтожить всех вас, как людей крайне опасных для меня, да и для всего западного сообщества.
 – О господи! Еще один спаситель! – воскликнул я. – Мы от него мир спасали, а он – от нас!
 Мысли мои метались, я знал, что в словах Аль-Фатеха скорее всего есть изрядная доля истины, но согласиться с его интерпретацией поведения Ольги я не мог.
 – И еще одна существенная деталь, – проговорил араб в задумчивости. – Не знаю, говорить вам или не говорить. В общем, в первый же вечер моего пребывания во Владивостоке я пошел инкогнито прогуляться по этому интересному городу...
 – Ну-ну, – усмехнулся Баламут. – Падишах из Каира Гарун аль Рашид инкогнито гуляет по жемчужине Приморья.
 – Но мне сразу же нахамили в троллейбусе, – продолжил Аль-Фатех. – Я не знал, что это у вас принято для душевной разминки, расстроился, вернулся в гостиницу и по пути в свой номер решил заглянуть к Абубакру ар-Рахману ибн Абд аль-Хакаму, или, как вы его называете, Али-Бабе.
 Дверь его апартаментов была открыта, я вошел и... и случайно подслушал его телефонный разговор. Всего минуты мне хватило, чтобы понять, что он – человек Бен Ладена... Я устроил ему скандал, но он сказал мне спокойно, что большинство моих людей находится у него под контролем. И вообще, он не убивает меня только из дружеских побуждений. И если я не подчинюсь ему, Али-Бабе, то мой отец, мать, братья и сестры будут немедленно уничтожены... После этого всеми нашими действиями руководил он. Я только озвучивал его приказы.
 – Посмотрите на этого агнца! – злорадно произнес Баламут, когда Аль-Фатех закончил говорить. – И, конечно, там, в башне, ты никого не расстреливал, там же ты не плевал Ольге в лицо, и, конечно, это не ты собирался ее распять. О ужас, ну кто бы подумал, что такой законченный агнец мог превратить в ужасных монстров доверившихся ему кротких и беззащитных алкоголиков! И затем безжалостно послать их под наши пули!
 – Это все Али-Баба. Я же говорил! – оправдывался Аль-Фатех. – Он всем заправлял! Я никого не расстреливал в башне и тем более не распинал Ольгу, только попугать хотел. Она сказала, что спала половым путем с моей мамой и что мой папа – пассивный голубой... Да вы хоть сейчас можете проверить мою искренность! Позвоните в Лондон по телефону (он назвал номер) и пригласите ее якобы расстрелянного мужа. Он, кстати, большой любитель русской культуры, знаток Достоевского.
 – Позвоню! – пообещал я. – Прямо сейчас позвоню. Где тут междугородный телефон?
 – Не верите мне... – обиделся Аль-Фатех. – А ей верите... Между прочим, она, ваша невинная подруга, сломала мне руку только затем, чтобы подвергнуть свою жизнь хоть какой-то опасности и таким образом затащить вас, ослов, в свои сети!
 – Ну, ладно, пусть все было так, как ты рассказываешь, пусть. Но ответь мне на один маленький вопросик, – начал я, внимательно наблюдая за глазами Аль-Фатеха. – Ответь мне, почему она, наверняка и российская подданная, не поехала тихо-тихо на Шилинку одна, тихо-тихо не нашла там требуемые документы и затем тихо-тихо не открыла где-нибудь в Сахаре маленький заводик по производству отъявленных зомберов?
 Зачем ей надо было весь этот тарарам устраивать?
 Кавардак с полетами в Чечню и в памирские сугробы, с симпатичным до омерзения Худосоковым, жителями Кирюхинска и лично вами, уважаемый?
 – Вы плохой психолог, мистер Чернов! Очень плохой! Если женщина может устроить подобный тарарам, то она его устраивает... А если серьезно, то во всем виноваты ее порывы. В порыве откровения она прицепилась ко мне с этим предложением, в порыве упрямства убеждала меня стать ее сообщником, в порыве ностальгии решила присоединить вас к нашей компании. И еще. Вам, джентльмены, не кажется, что ее стремление быть центром больших компаний, ее стремление затевать грандиозные мероприятия, ее наконец, хорошо известный вам авантюризм могли быть удовлетворены лишь масштабным применением ею эпохальных открытий Ирины Ивановны и Шуры?
 – Хватит вам! – устало произнес Коля. – У меня мозги от вас набекрень. Как сказал Ходжа Насреддин: "Если это плов, то где же кошка?
 Если это кошка, то где же плов?" И вообще бог тебе судья, Моисей, а мы не прокуроры и даже не прокураторы. Найдутся Ольга и Борис – все прояснится само собой...
 – Наивные вы люди, – вздохнул Аль-Фатех. – И, между прочим, убийцы.
 – Убийцы? – удивился Коля.
 – Да, убийцы! Мне рассказывали, сколько вы в прошлом году народу во Владивостоке положили – десятки, а может быть, и сотни людей... Я, по крайней мере, своими руками никого не убивал. А вы – кровавые убийцы! Наивные, впрочем, и недалекие. Не понимаете, что Ольга и ваш Бельмондо нас, как это по-русски? Они нас попросту кинули-бортанули... И бортанули из-за вашего закоренелого идеализма, если не сказать гуманизма... Любой нормальный человек, попади ему в руки такие бесценные материалы, немедленно попытался бы извлечь из них пользу. А вы – ленивые, разбогатевшие бичи, тоскующие о своем бесштанном прошлом. Никчемные, ни на что не способные люди...
 – Ты прав, – согласился я. – Никчемные...
 По мне походить с удочкой по ручью, помолчать с другом и трахнуть симпатичную бабенку, отродясь не знавшую слов "эмансипация" и "карьера", – это самое то... Все прочее не стоит и обсосанных рыбных костей...
 Мы немного помолчали, переваривая факт бегства от нас Ольги и Бельмондо, затем я снова обратился к Аль-Фатеху, уже улегшемуся на свободные нары:
 – А ты что капитану сказал? И, вообще, кем представился? Не Курозадовым же?
 – Нет, я теперь законопослушный гражданин России Несогнибеда Никита Сергеевич. Во Владивостоке, перед перелетом сюда, я на всякий случай обзавелся за десять тысяч фунтов подлинными документами. Меня уже проверили.
 – Несогнибеда треплется по-английски... Ну-ну! – не удержался от улыбки Баламут.
 – Я, дорогой мой друг, – сказал Аль-Фатех, – бывший, а ныне спившийся до омерзения учитель английского языка. Understand?! [23] 
 – А куда настоящий Никита Сергеевич делся? – спросил я с подозрением.
 – Мне паспортный майор говорил, что он в состоянии тяжелого алкогольного опьянения утонул в Первой речке. Есть такой ручей во Владивостоке.
 Через час нас отвели на очную ставку, устроенную капитаном Митрохином, невзирая на то что мы длительное время находились в одной камере и могли обо всем договориться. В самом начале очной ставки в переднем дворе УВД раздались крики десятков, может быть, и сотен возбужденных людей. Встревоженный капитан вышел узнать, что случилось, и через пятнадцать минут вернулся к нам, вспотевший, красный, и сказал:
 – Там ваши коллеги, алкоголики с Шилинской шахты во главе с каким-то Гришей Нельсоном требуют немедленного вашего освобождения. Может быть, выйдете к ним и скажете, что в их помощи не нуждаетесь? Что питание и обращение в полной норме и ваших нареканий не вызывают? А я постараюсь, честное милицейское, чтобы фантазия у прокурора нашего не шибко разыгралась? А?
 Мы согласились и вышли с вооруженной охраной во двор УВД, но сказать нам ничего не удалось. Толпа алкоголиков смяла стражу и унесла нас прочь.

 12. Прячемся в Забаловке и лепим полковника. – Статья в журнале. – Гениализатор в действии

 Первыми в Кирюхинск мы вошли с Альфой (несколько выпивший на радостях Баламут тащился сзади). У здания мэрии нас встретили...
 Ольга и Бельмондо.
 – А Курозадов нам сказал, что вы сбежали с зомберскими секретами, – только и смог выговорить я, остолбенев от удивления. А может быть, и не от удивления – просто Ольга выглядела столь свежо и привлекательно, что дух захватывало.
 – Было такое мнение, что говорить... – улыбнулся Бельмондо, ехидно наблюдая, как мы с Ольгой понемногу придвигаемся друг к другу. – Но под моим мудрым руководством мы его отмели...
 Что стоите, как вкэпакные? Давайте, целуйтесь!
 Но мы не успели последовать его совету – к нам подошел Баламут, и у Ольги с Борисом отвисли челюсти.
 – Чего зыритесь? – осклабился Баламут. – Похоронить толком не могли, черти!
 – Да ты же не дышал! – воскликнула наконец Ольга. – И пульса у тебя не было...
 – Не было, не было... – проворчал Коля. – Будь Черный на моем месте, нащупала бы. Ты же сама как-то говорила, что зомбера убить трудновато. Контуженный-отутюженный я был наглухо и капитально. Ну ладно, пойдемте, отметим мое воскрешение. Альфа нам тут такого наговорил – без бутылки не разберешься.
 – А что он говорил? – с подозрением спросила Ольга.
 – Ну, что, к примеру, муж твой целехонек и в данный момент изучает русскую культуру. Это ж надо!
 Ольга покраснела и, потупив глаза, начала оправдываться:
 – Да жив он... Но я все это сообщала, чтобы получше вас настроить.
 – Ладно вам! – попытался замять тему Аль-Фатех. – У вас ведь говорят, кто старое помянет, тому глаз вон.
 – Ну конечно! – стараясь выглядеть зловещим, усмехнулся Бельмондо. – Старого-то у тебя поболее нашего будет. Сейчас вот скажу местному населению, как ты его лечил в своей антиалкогольной клинике, так они привяжут твои ноги по русскому обычаю к двум березам пригнутым – и прощай неразрывное единство твоего организма!
 – Да бог с ним, с арабом, пусть живет! – махнул рукой Баламут. – А если рецидив у него какой случится, так я его быстренько Митрохину на поругание сдам.
 Мы были вынуждены прожить, а вернее, прятаться в Забаловке до начала лета. В Забаловке – потому, что даже капитан Митрохин, ходивший на медведя с ножом, остерегался появляться здесь, а если и появлялся, то мы, предупрежденные друзьями, скрывались в одной из окрестных охотничьих избушек.
 После гибели полковника мэром алкомерата стал Баламут, не понаслышке знавший чаяния алкоголиков. Его стараниями и, главным образом, неукоснительным соблюдением традиций, возникших и окрепших при Василии Ивановиче, Шилинка стала потихоньку превращаться во всероссийскую антиалкогольную здравницу, пользующуюся в крае практически неограниченной автономией, если не сказать независимостью. Мы помогали ее развитию как могли, но все равно свободного времени оставалось много, и мы с удовольствием тратили его на охоту, рыбалку и другие нехитрые деревенские развлечения.
 Через неделю после нашего возвращения на Шилинку у Ольги пропали отнятые у Аль-Фатеха документы. Причем в день пропажи мы все вместе ходили на кабана и грешить друг на друга никак не могли. Проведенное нами расследование показало, что скорее всего похищение – дело рук какого-нибудь вконец пропившегося алкоголика, тем более что вместе с документами пропали кое-какие ценные вещи. Странно, но никто из нас не расстроился – наоборот, мы даже испытали некое облегчение. Без пистолета и "лимонки" в посудном ящике жить гораздо проще.
 И вновь наша жизнь потекла по-деревенски просто и бездумно. Евгений Евгеньевич наступал мне на пятки, но я сопротивлялся, как мог. От нечего делать долгими зимними вечерами Ольга писала маслом таежные зимние пейзажи, учила детей алкоголиков музыке и приемам карате, а мы с Баламутом, Альфой и Бельмондо ваяли из железобетона мэра-полковника в полный рост. К маю месяцу у нас было семнадцать вариантов [24] , но ни один из них не нравился всем четверым.
 Мы подумывали о восемнадцатом, когда за мной приехала Милочка, моя законная жена, и стала уговаривать сдаться властям. Нам с Ольгой пришлось скрыться от нее в охотничьем зимовье в верховьях реки Тарги [25] . Через неделю декабрист скоженский подвиг Милки повторила Наташа Ростова, жена Баламута, и последнему пришлось спешно присоединяться к нам, предварительно сдав свои полномочия первому вице-мэру Нельсону фон Кутузову (так, вслед за мною, жители Кирюхинска стали называть ангела Гришу).


* * *

 В прибранное и украшенное Ольгой зимовье мы Баламута не пустили, однако он не обиделся и, поставив рядом двухместную палатку, начал рубить себе просторную избу-пятистенку.
 Еще через неделю к нам явился Альфа. За прошедшие полгода он привык к жизни, по уровню мало отличавшейся от жизненного уровня эпохи неолита, и, что любопытно, стал испытывать к нам дружеские чувства. Понемногу мы стали отвечать ему тем же. Может, из-за того, что когда-то были геологами. В геологии всегда сшивалось много лихого народа с сомнительным прошлым, в том числе и зеков, помногу отсидевших за тяжкие преступления. Поначалу они неизменно вызывали у нас неприятие и даже брезгливость. Поначалу вызывали – потом, когда на первое место выходили повседневно выказываемые ими качества, важные в полевом быту, судили их по этим качествам...
 Так и мы с Баламутом первые недели нашего сосуществования сторонились Аль-Фатеха, не в силах простить ему азиатскую жестокость, проявленную в чеченской башне и здесь, в Приморье, Но со временем все плохое забылось. Мы постепенно притерлись-припились. Тем более что не знающий жалости и сомнений богатый восточный сатрап оказался веселым, незлобивым и предупредительным бичом...
 – Совсем другой человек, – сказал как-то Баламут, в очередной раз подивившись переменам в Альфином характере. – Наверняка его Шурины клещи перековали... Я как-то зашел к нему в комнату – выпить не с кем было – и на подоконнике целую банку клещей увидел. А он покраснел, шестеркой засуетился, портьеру задвинул как бы ненароком и бросился водку разливать. Но я ушел – я этих клещей терпеть ненавижу... Всю жизнь, сволочи, мне переломали!


* * *

 ...Альфа принес нам вырезку из какого-то популярного медованно-полированного журнала с весьма любопытной статьей-рекламой журналиста Макара Вертинского. Вот ее содержание:
  "Вы хотите достичь заоблачных высот в карьере? 
  А в творчестве? А, может быть, в любви? Приходите к нам немедленно! Гарантия на всю жизнь! Цена договорная". 
 Прочитав эти любопытные строки, я решил немедленно отправиться по указанному адресу, тем более что в последнее время мой главный редактор и супруга поглядывали на меня с явной озабоченностью, а начатая мною два года назад субгениальная книга прочно застряла на девяносто седьмой странице...
 И вот я стою перед тяжелой, обитой кожей дверью, на которой сияет золотая табличка с витиеватой надписью "Леонид Полносоков, маг и экстрасенс". Мне открыла миловидная девушка в очень коротенькой униформе и сразу отвела в сумрачный, полный старинной мебели кабинет.
 Через десять минут явился сам хозяин кабинета – невыразительного вида джентльмен, очень похожий на заплечных дел мастера на заслуженном отдыхе. Мне тотчас захотелось уйти, но я не смог – его глаза намертво приковали меня к старинному викторианскому креслу.
 – Так, – произнес он, улыбаясь моей беспомощности. – По-моему, у вас бабушкин букет [26] , в натуре...
 Я удивленно вздернул брови и хотел было уйти, но Полносоков успокоил меня:
 – Не волнуйтесь, гражданин! Это такой термин. Означает, что вы больны по всем статьям и пунктам.
 Я осел в кресле. От испуга у меня подрагивали колени. А экстрасенс непринужденно продолжал:
 – За гениализацию мы возьмем с вас двадцать пять тысяч условных единиц. Вам придется продать бабушкину дачу. Деньги переведете на наш счет – мы сможем их получить лишь после вашего подтверждения. Ждем вас через неделю.
 – Жулики! – выругался я, оставшись один на лестничной площадке. – Бабушкину дачу захотели! Да ее сам Иосиф Виссарионович Сталин дедушке пожаловал! И откуда только он о ней знает?
 И с такими мыслями побежал в редакцию. Но не успел усесться за свой стол, как меня вызвал главный редактор и, глядя в сторону, посоветовал искать работу. Я побрел домой и там, как вы уже, наверное, догадались, нашел вместо ужина короткую записку: "Ушла к маме. Через два дня чтобы ноги твоей не было в моей квартире".
 Квартира, вообще-то, была моя... И редактор был не прав, просто доверял всяким продажным проходимцам, которых я и на дух не переносил...
 Но что делать? И он, и жена всегда были для меня неподвластными стихиями. Ну, допил я, что было в холодильнике, послонялся по комнатам, как тень отца Гамлета, и пошел к другу поплакаться, но он, сославшись на занятость, быстренько выпроводил меня. И, в конце концов, я оказался у риелторов и продал бабушкину дачу за двадцать пять с половиной тысяч долларов, положил затребованную жуликом сумму на его счет, а на остаток загулял, извините, до назначенного им дня включительно.
 Пришел я к экстрасенсу, извините, на автопилоте. Он встретил меня весьма доброжелательно, предложил чашечку кофе, а когда я отказался, предложил немедленно приступить к сеансу. Я сел в кресло и, взглянув в его мгновенно окременевшие глаза, заснул.
 ...Никаких чудес потом не было. Я просто переселился в каморку к своему старинному приятелю-неудачнику и за месяц написал книгу, не ту, субгениальную, а коммерческую, которую сразу же приобрел "Шпрингер". Получив деньги, я пошел в Петровский пассаж, купил себе костюм за 500 долларов и запросто познакомился с длинноногой красавицей из хорошей семьи (раньше я все деньги приносил домой, а ввиду понравившихся женщин немел или, в лучшем случае, блеял). Через неделю мой главный редактор предложил мне заместительство и только потому, что у меня по определенным причинам просто не стало недоброжелателей. Сейчас у меня нет никаких проблем, кроме, конечно, проблем выбора".
 – Ну как вам все это нравится? – закончив читать, спросил Альфа. – По-моему, кто-то начал земной шар завоевывать.
 – Да, ты прав... Очень похоже на историю Евгения Евгеньевича, – пробормотал я, всей кожей предчувствуя дальнюю дорогу. – После обработки Шуриными клещами я тоже стал "человеком".
 Перестал комплексовать, рефлексировать, стыдиться. Врагов стал уничтожать, женщин – трахать... Похоже, именно Худосоков обокрал нас на Шилинке, потом переехал с нашими материалами в Москву и нашел там людей, усовершенствовавших микстурку Ирины Ивановны...
 – А что в этом плохого? – удивился Альфа. – Я имею в виду улучшение людей?
 – Не знаю, – сказал я задумчиво. – Понимаешь, это не лишение человека недостатков, это – лишение возможности быть несчастным, лишение возможности делать ошибки, глупости, мелкие, ненужные, смешные пакости, лишение человека его неуверенности в себе, то есть всего того, что делает его человеком. Несчастье нужно человеку так же, как и уродство и несправедливость.
 Без них, мне кажется, не станет счастья. Люди перестанут в него верить.
 – Ты думаешь, Худосоков все человечество собирается обработать? – спросил Коля задумчиво.
 – Рано или поздно эта химия войдет в жизнь всех, как анальгин и слабительное...Представь, когда у тебя болит голова, ты принимаешь анальгин, а когда несчастлив, принимаешь микстурку... Понимаешь, голова либо болит, либо ты ее не чувствуешь. Почти так же и с этим – или ты несчастлив, или счастья нет вообще...
 – Драматизируешь как всегда! – махнул рукой Баламут. – И очень путано драматизируешь. Но, признаюсь, когда после энцефалита я пить совсем перестал, я как бы чего-то лишился, как будто, что-то у меня внутри ампутировали... Короче, надо дуть всем вместе в Москву и разбираться. Поехали?
 – Да нас с тобой первый же мент повяжет! Мы же во всероссийском розыске! А этого, якобы пропавшего без вести международного преступника, – ткнул я пальцем в Аль-Фатеха, – бенладеновские агенты опознают и шлепнут вместе с нами.
 – А мы рванем по речке, – предложил Баламут, давно мечтавший о полном впечатлений путешествии на плоту. – Мне тут сказали, что на севере, за хребтом, Большая Уссурка начинается.
 Сделаем плот и доплывем до Дальнереченска, там сядем на поезд и покатим до Москвы. Поплыли, а? Заскочим за Бельмондо и поплывем?
 И мы поплыли.

 13. Река, плоти смысл жизни

 Перевалив через хребтик, мы оказались в долине Большой Уссурки. Продравшись к реке сквозь оплетенный лианами густой кустарник, мы увидели, что по ней вполне можно сплавлять плоты, но разве только сбитые из десятка-другого спичек.
 – До большой воды километров двадцать надо по течению топать, не меньше, – проговорил я, расхаживая взад-вперед по речке в подвернутых резиновых сапогах.
 – А что? Потопаем! – виновато улыбаясь, пробормотал Баламут. – К вечеру доберемся, факт! А по дороге рыбки наловим, ушицы тройной сварганим, а?
 И мы, сделав удочки, почапали вниз по реке. К середине дня пошел мелкий дождик, стало холодно и тоскливо. Но мы не стали ставить палатку, решили идти до сумерек. Рыбы к этому времени мы наловили штук по пятнадцать на каждого.
 Поймав еще штук по несколько хариусов и ленков, мы выкинули удилища, вышли на дорогу, идущую вдоль реки, и потопали по ней. Баламут поймал самых крупных рыб, и Альфа, чтобы скоротать дорогу, стал интересоваться, как ему это удалось.
 – Однажды на Сардай-Мионе, в Центральном Таджикистане, пошли мы с Фернером, завскладом нашей геологоразведочной партии, форель ловить, – начал рассказывать Коля. – Через час у него было штук десять, а у меня всего одна, хилая, на кукане болталась. Подошел я к нему, стал спрашивать, на что ловит. А он молчит, улыбается – немцы они все такие, никогда опытом не поделятся, потому как он денег стоит. Ну, я сделал вид, что обиделся, отошел в сторону, а потом подкрался втихаря и стал за ним следить. И вот вижу, поймал Фернер очередную рыбину, повесил на кукан, потом оглянулся, увидел, что вокруг никого, под плавки пальчиками залез и, морщась от боли, волосок вырвал. И намотал его на крючок, и тут же форель на полкило вырвал! Я подошел к нему и говорю:
 – Ну, все ясно, секрет у тебя, оказывается, хреновый!
 И у него на виду вырываю волосок у себя, конечно, накручиваю на крючок и удочку забрасываю. И ничего! А Фернер поулыбался, поулыбался и ехидно так говорит:
 – В следующий раз, Коленька, в следующий раз поймаешь! Потому как, чтобы такую наживку приготовить, надо две недели усиленно сношаться и в баньку потом не ходить!
 Рассказав анекдот, Коля погрустнел и за всю дорогу не сказал больше ни слова.
 К вечеру, отмотав больше двадцати километров, мы дошли до большой воды, поставили палатку и, поручив Ольге сварить уху, принялись за сооружение плота. К ночи он был готов. Поев юшки под непрекращавшимся мерзким дождем, улеглись спать на сырых кедровых лапах.
 Наутро позавтракали на скорую руку, переставили палатку на плот и поплыли. Дождь еще ночью прекратился, тучи развеялись, и установилась по-летнему душевная погода. Разлегшись на шершавых смолистых бревнах, мы уставились в небесную синеву и отдались витавшему в нем философскому настроению.
 – Ничего мне не надо... – сказал я, повернувшись на бок, чтобы помимо небесной синевы видеть и буйную зелень, вплотную придвинувшуюся к реке. – Пусть они там друг друга зомбируют, перезомбируют. Их не остановишь. Не один, так другой что-нибудь придумает, потому как человечество – это исключение из природы.
 ...И еще одна вещь меня настораживает. Понимаете, на заре перестройки я с успехом показывал фокус – на улице, в толпе, без всякого труда определял по лицам демократов, коммунистов, фашистов, религиозных фанатиков. Есть у убеждений что-то общее. И уверен я, что демократами, фашистами и прочее и прочее не становятся, а рождаются. В генах все это сидит. И убеждения зависят не от каких-то социальных причин и особенностей и условий воспитания, а от индивидуальных особенностей переваривания пищи, качества кровоснабжения мозга или вывода из организма шлаков. А это тоскливо, безумно тоскливо... И все, чего я сейчас хочу, так чтобы этот плот плыл вверх по течению со скоростью реки.
 – Я тоже этого хочу, – пробормотал Баламут, не открывая глаз. – Вот только... Понимаешь, может быть, мы – просто маленькие люди, букашки. Помню, однажды ехал я в метро в воскресный вечер... Дачников полно было с сумками и сетками. В них – кабачки, морковка, зелень всякая огородная. И вдруг под одной из таких сеток я увидел маленькую зеленую гусеницу. Ту, что вдвое складывается и так гуляет. Поначалу бодренькая была – туда-сюда бегала вокруг модельных туфелек и пыльных ботинок, цветущие свои шесть соток искала. Потом устала, обреченность в ней появилась, неверие, но она все ползала по пыльному полу, ползала, пока фифочка одна шпилечкой своей тонюсенькой гусеничку эту неугомонную в пятно не растерла. И мы такие же букашки. Ползаем под чьими-то большими ногами.
 – Ты, дорогой мой, не прав. Ты – не букашка!
 Это большинство больших, великих людей – маленькие противные букашки, – начал разглагольствовать Аль-Фатех, болтая ногами в воде. – Вот ваш Достоевский всю жизнь страшно от себя мучился и других мучил. Играл до последней копейки, а проиграв, немедленно в штаны струхивал и признавался потом жене, что большего кайфа в жизни не испытывал. А Кафка? Кафка – тот и не скрывал, что он букашка. Абеляр, о, мой бог, Абеляр! "Ничто не уничтожит огня, который гложет мне грудь, но он любовь не может в тебя вдохнуть!" – гениальные слова, не правда ли? А как он, кастрированный, изощренно, как вошь, мучил свою подругу? А Ницше? Жалкий, больной, измученный болезнями Ницше? А Сталин с Гитлером? Жалкие, трусливые, подлые... Не-е-т, по-моему, величие – это гниение при жизни. Заурядные люди гниют после смерти.
 – Альфа гниет и сочиняет "Оду Заурядности", – сквозь дремоту пробормотал Бельмондо.
 – Да, "Оду Заурядности"! – воскликнул Аль-Фатех и хотел было что-то сказать о своей непричастности к здоровому племени заурядных, но Баламут его прервал:
 – Я знаю, что ты скажешь! Ты скажешь, что великие гниют и выделяют энергию, которой живет заурядность. Пошло это, давай, я лучше анекдот по теме расскажу. В общем, плывут по реке на плоту мужики разного возраста. Вдруг видят – на берегу бабы голые валяются. Ну, двадцатилетние с тридцатилетними в воду сразу бросились и к ним наперегонки поплыли, сорокалетние засуетились, замахали призывно руками и закричали: "Бабы, плывите сюда!", а пятидесятилетние говорят удивленно друг другу: "А зачем плыть-то? Ведь и так все видно?" Так и в жизни. Кто может хотеть и добиваться, тот не болтает, а сразу ныряет.
 – В этой твоей реке жизни знаешь что плавает? – зевнул Баламут и, махнув на нас рукой, принялся ловить рыбу.
 Так, переговариваясь ни о чем, наслаждаясь природой, ушицей и жарехой, мы доплыли до Дальнереченска. Там, чтобы не привлекать излишнего внимания, мы разделились – я с Ольгой уехал первым поездом, а оставшиеся пьянствовали в привокзальном ресторане всю ночь и уехали только к вечеру следующего дня. И ехали в отличие от нас с Ольгой с большими приключениями...




 Глава 3
 Смерть на Клязьме



 1. Виктор Хренов угощает коньяком. – Что делать с трупом? "Везти в Москву!" – воскликнул Альфа

 Баламут и Альфа устроились на верхней полке, а Бельмондо занял нижнее место, так как четвертым пассажиром в купе была молодая, еще совсем не противная женщина. Ребята уже подумывали о внесении определенного разнообразия в шестидневное путешествие, но на первой же большой станции женщина неожиданно сошла с поезда.
 Ее место занял общительный коренастый крепыш с обширной пушистой лысиной на затылке.
 Он назвался Хреновым Виктором Тимофеевичем, частным предпринимателем "с ограниченной, очень ограниченной, ха-ха, ответственностью", тут же достал из объемистого портфеля бутылку армянского коньяка, копченую колбасу и, естественно, жареную курицу. Посмотрев на все это, Альфа предложил перейти в вагон-ресторан, но новенький бурно запротестовал.
 – В купе – это самое то! Полный интим и никакого вмешательства. А в ресторане посидеть мы еще успеем.
 И начал раскупоривать бутылку. Пили они до глубокой ночи, а точнее – до самого утра. Хренов совсем не пьянел и доставал из своего необъятного портфеля бутылку за бутылкой. Виночерпием с самого начала пьянки вызвался быть Альфа.
 Когда Бельмондо с Баламутом уже двоились в глазах друг у друга, Альфа с Хреновым повздорили – Тимофеич сам хотел разлить последнюю бутылку. Ссора кончилась тем, что вспыльчивый араб резким ударом разбил ее о голову несговорчивого попутчика. Коля на это пьяно захихикал, а Бельмондо, икая, похвалил явно расстроенного Альфу:
 – Мо... молодец, ик! Меня самого, ик, давно подмывало, ик, его долбануть, ик, чем-нибудь тяжелым... Опасный он, ик, я сразу почувствовал....
 Зря, ик, ты только, ик, бутылку, ик, полную, ик, разбил... Я тебе, ик, этого никогда, ик, не прощу, ик... – сказал он, размазывая по лицу внезапно навернувшиеся слезы...
 – У меня в голове чей-то голос сказал:
 "Бей!" – и я ударил, – едва ворочая языком, пробормотал в ответ Альфа. – Он, гад, отравить нас хотел. Я да-а-вно заметил и следил за ним тихонечко. Из всех бутылок пил, а из последней отказался. Ой, братцы, что-то я держался, держался, а сейчас сам себе двоюсь...
 И, пощупав пульс у Хренова, сочувственно вздохнул:
 – Умер, собака...
 Бельмондо, продолжая часто икать, обыскал мертвеца и в бумажнике нашел российский паспорт. Раскрыв его, увидел фотографию неожиданно сошедшей попутчицы. Под ней чернели пятна крови...
 Отобрав у него бумажник, Аль-Фатех распотрошил его и, с трудом справляясь с непослушными веками и разбегавшимися глазами, стал просматривать документы.
 – Давайте, любимые мои, вы-выпьем за...за мой, – начал он, закончив с документами.
 – За твой? Чего твой? – рассердился Баламут. – Ты эти свои семитские штучки брось! У нас в России не принято пить за половые органы, какими бы выдающимися они ни были. У нас в России принято целоваться! Давай, Альфочка, поцелуемся.
 – Да не-е-т, дурачо-о-к! – слюняво облобызав Колю, сказал Альфа нараспев (его одолел сон). – Я не о свое-е-м пенисе говорил. Давайте "вы-ыпьем за мой внутренний голос. Предста-а-ляете, два-а паспорта у этого пьяницы оказались. Один Хре-е-новский, другой – иностра-а-нный. С визами Ира-а-ка... Афга-а-нистана... Пакиста-ана... И фами-и-лию его я знаю. Это племя-я-нник моего любимого Али-Бабы. Рабо-о-тал в иракской контрразведке, пока не исче-е-з куда-то. Отец у него ру-у-сский, поэтому на ара-а-ба не похож.
 – Ты хо... хочешь сказать, что за нами охотятся? – проговорил Баламут, пытаясь сфокусировать глаза хоть на ком-нибудь из друзей. – Признавайся давай, пьянь болотная!
 – Да, охотятся. И судя по всему – о-очень обстоятельно, если даже в Дальнереченске у них человек был, – ответил Аль-Фатех и сразу же отключился.
 Баламут аккуратно уложил его на полку, присел рядом и сказал Борису, подняв указательный палец вверх:
 – У меня есть идея! Нам надо... надо срочно избавиться от этого хрена.
 И он полез в сумку за бутылкой, намереваясь отметить удачную мысль.
 – Как? – отреагировал Бельмондо, придвигая свой пустой стакан. – Сам слышал, проводник говорил, что окно не открывается.
 Коля, отставив бутылку, полез на столик и, поддерживаемый Борисом за ноги, начал возиться с окном. Бельмондо раньше Коли понял, что окно не откроется, и, отпустив его, повалился на сладко спящего Аль-Фатеха. Оставшись без поддержки, Коля упал на труп Хренова, лежащий в проходе.
 – А давай... давай разрубим его на части, и потихоньку выбросим в сортир на безлюдных перегонах, – предложил он, поднимаясь и садясь на тело Хренова.
 – Дурачок ты! А проводник? Он же милицию вызовет, когда узнает об исчезновении пассажира. А мы, вдобавок, едем без билетов. И пьяные до безобразия. Стыд-то какой...
 – Может быть, просто смоемся на первой же станции? – просиял Баламут, радуясь простой возможности навсегда разлучиться с трупом. – Попьем пару дней и следом поедем?
 – Тогда нам вообще хана будет, – горестно вздохнул Бельмондо. – Установят по фотороботу и приклеят и этого и ту женщину. До конца жизни будем зону топтать и пайку хавать.
 – Так что же с ним делать?
 – Везти в Москву! – пробормотал сквозь сон Альфа. – А там посмотрим. Страна большая, дорога длинная. Давай, разливай, Коля. Через минуту я просыпаюсь.
 И действительно, через несколько минут Альфа уже сидел за столом, правда, с еще не вполне разлепившимися веками.
 – Так он же завоняет через несколько часов, – покачал головой Баламут, разлив, наконец, водку по стаканам. – И весь вагон сбежится посмотреть на нашего Хренова с душком. Ну, давайте, выпьем за упокой его поганой души!
 – А мы... мы его заба... забаль-за-ми-руем! – закусив хрустящим куриным крылышком, воскликнул уже вторично опьяневший Аль-Фатех. – Я на медицинском факультете учи... учился и о... очень интере... ре-со-вался этим... Фа-ра-оны, как-никак, мои землячки. Мно-о-го литературы прочитал, в том числе по сохранению тела вож-ждя мир-р-ового пр-р-олетар-р-иата. Давайте, а? Я давно хотел! И всего-то мне ну-у-жно, так это ведро и из вокзальной аптеки кое-что.
 – А ведро тебе зачем? – спросил Бельмондо, очень медленно выцедив водку в целях подавления икоты.
 – Придется потроха с мозгами или, по-на-научному – органокомплекс, из него удалять, да и кровь его под-д-лую надо будет сл-л-ить. Сейчас город большой будет, стоянка полчаса, давайте в-выйдем и все купим. Только вот вагон бы свой потом найти.
 Так они и сделали. Коля остался сторожить труп, Бельмондо побежал по перрону искать ведро, а Аль-Фатех поскакал в привокзальную аптеку.
 Через пятнадцать минут покойник лежал на целлофановой пленке на нижнем Колином месте, Аль-Фатех, совершенно отрезвевший после прогулки, увлеченно копался в купленных им медикаментах, Коля малодушно спрятался на верхней полке, а Бельмондо, сидел рядом с арабом и ел соленые огурцы, которые в количестве одного ведра купил на перроне у бабушки в засаленной телогрейке.
 Все подготовив к бальзамированию, Альфа понюхал нашатырного спирта и предложил слабонервным удалиться на пару часиков в вагон-ресторан. Коля с благодарностью согласился и, поправив пятерней растрепавшиеся волосы, спешно покинул купе. Вслед за ним ушел и Бельмондо, сказав Аль-Фатеху, что вряд ли будет целесообразно оставлять одного очень уж нервничающего Баламута наедине с винно-водочным буфетом...


* * *

 Наверное, читателя передернуло от прочитанного и скорее всего он в данный момент выкидывает книжку в мусорное ведро. Но того, кто еще не сделал этого, я спрошу: а как поступили бы вы на месте моих друзей? Представьте себе их состояние – пьяные в стельку, труп под ногами и зона на горизонте... Может быть, им следовало бы не торопиться и поискать лучший выход, но алкоголь всецело овладел ими и они, уже невменяемые, схватились за первую попавшуюся соломинку...


* * *

 Через два часа Баламут и Бельмондо вернулись.
 Аль-Фатех лежал на своей полке и впервые в своей арабской жизни жевал вялый огурец прошлогодней засолки. Напротив него сидел в расслабленной позе одетый в костюм Хренов со стаканом водки в руке и внимательно смотрел в занавешенное окно.
 Бельмондо был так удивлен увиденным, что едва не опрокинул ведро, стоящее в проходе. Оно было на три четверти полно загустевшей кровью.
 Пропустив Баламута в купе, Бельмондо чуть было не уселся на целлофановый сверток с краснеющим внутри органокомплексом.
 – Его каждый день надо будет обрабатывать смесью формалина с тетрациклином и еще всякой менее известной гадостью. Снаружи и изнутри, – сказал Альфа, явно удовлетворенный проделанной работой. – Но это я сделаю сам.
 – Молодец! – похвалил его Бельмондо, затем помотал головой, возвращая осциллирующее сознание на прежнее место, и когда оно вернулось, взял ведро и пошел с ним в туалет. Там он не спеша вылил кровь в унитаз, тщательно вымыл ведро и, оставив его на мусорном ящике, вернулся в купе за органокомплексом. Когда он уже приближался с ним к двери бытового тамбура, она неожиданно распахнулась, и Борис немедленно оказался в окружении целого отделения изрядно подвыпивших десантников-дембелей, направлявшихся из своего пересохшего вагона в вагон-ресторан за водкой. Увидев Бельмондо, один из них, видимо, записной Василий Теркин, закричал:
 – Ты чо, командир, бабу свою замочил и в сортир теперь спускаешь? Ты бы лучше нам ее отдал!
 Мы бы ее отдраили!
 И все они заржали и захлопали Бориса по плечам.
 – Да нет, – чуть смущенно улыбнулся Бельмондо. – Племянничек мой туберкулезом в открытой форме страдает. Видите, сколько за ночь накашлял...
 И, показывая, поднял мешок перед собой.
 – Гы-гы-гы! – отреагировали десантники. – Ну ты и шутник! Курить есть?
 – Там, в пятой палате, у племяша моего возьмите, – указал подбородком Бельмондо в направлении купейной двери. – Он хоть и тубик безнадежный, но курит по-черному.
 И, протиснувшись меж мускулистых тел, выбрался в тамбур.


* * *

 Оставшуюся Россию они проехали без проблем. Правда, в их купе изрядно пахло формалином, и дверь приходилось почти весь день держать открытой. Хренов в это время либо смотрел в окно, либо лежал на боку на верхней полке, либо просто пьянствовал с попутчиками. Однажды он даже чокнулся с проводником. Последний, с утра пьяный, удивился, почему Хренов не открывает глаз.
 – Водку он пьет с закрытыми глазами! – со значением ответил Баламут и предложил проводнику не тянуть с наполненным стаканом.
 За сутки до прихода поезда в Москву Баламут позвонил нашему общему другу Юрке Плотникову и попросил встретить поезд в белом халате и с носилками. Привычный к вольтам нашей компании, Плотников не удивился и обещал все исполнить.
 Лишь только поезд начал вползать на Ярославский вокзал, Бельмондо с друзьями устроил в купе небольшое представление с беготней, сильным запахом валерьянки и срочным вызовом "Скорой помощи". Плотников с носилками опередил, естественно, вокзальных врачей и благополучно вывез Хренова на мою дачу. Там, на чердаке, среди сломанных стульев, Виктор Тимофеевич находится до сих пор.

 2. "Майн кампф" мага и экстрасенса. – Настоящему джигиту все равно на ком ездить...

 Через день после приезда в Москву мы пошли к Леониду Полносокову на прием. Контора располагалась на Арбате, рядом с рестораном "Прага". Оставив на всякий случай в кафе напротив Ольгу с Бельмондо, мы с Баламутом и Альфой поднялись на второй этаж и позвонили в описанную Макаром Вертинским дверь с табличкой.
 Нам открыла высокая голубоглазая девушка с умопомрачительно длинными ногами и такими же ресницами и сказала, что записаться на прием к магу и экстрасенсу можно будет только на середину марта будущего года.
 – Мы и не собираемся записываться, – сказал Баламут, силясь оторвать глаза от ног девушки. – Это твой маг к нам на прием записался. Передай, что его ждут и пока в хорошем настроении.
 Девушка кивнула и прошла в одну из дверей.
 Через десять секунд из нее вышли двое дюжих охранников с резиновыми дубинками. Один из них, верзила килограммов на сто пятьдесят, ткнул меня дубинкой в живот и в оскорбительно грубой форме приказал убираться вон.
 – Хорошо, хорошо! – сказал я и внимательно посмотрел на Баламута, уже оторвавшего глаза от стройных бедер секретаря-референта.
 Баламут презрительно скривил губы, пожал плечами, вздохнул и очень квалифицированно ударил охранника носком ботинка в пах. Второй не успел ничего сделать – Альфа запрыгнул ему на спину, схватил за горло, и они вдвоем начали изображать родео, то есть скачку на необъезженном мустанге... Потрясенная случившимся секретарша выбежала из приемной и через минуту явилась с хозяином. Увидев его, мы поразились – в нем мало что осталось от хорошо знакомого нам Худосокова. Это был по-прежнему волк, но волк уже не простой, это был интеллигентствующий волчий вожак, вожак вожаков, это был фюрер...
 Худосоков (по старой памяти станем называть его так) внимательно изучил театр окончившихся не в его пользу военных действий и разочарованно буркнул:
 – Сразу видно – из тайги люди. Кошмар...
 Как вы меня нашли?
 – По статье в журнале, – криво усмехнувшись, ответил я.
 – А! Макар Вертинский. Журналюга. Эту статью я его попросил написать еще до зомбирования. Шустрый, все понял, сделал как надо за копейку. А после зомбирования начал в свою дуду дудеть. Указывать начал, засранец.
 – И вы его... – почернел Баламут.
 – Да... В бетон завернули. Но из этого случая мы сделали мето... мето... методологические выводы. Шибко развитых теперь не берем – их не переделать!
 Еще раз обозрев разоренную приемную, он пригласил нас в гостиную, достал коньяку, конфет и фруктов и начал рассказывать.
 Худосоков не погиб в Шилинской шахте. Зомберы вообще погибают с трудом [27] , а Ленчик был не последним из них. И бросался он в шахту не для того, чтобы не быть растерзанным зомберами Аль-Фатеха, а чтобы спастись наверняка.
 Пролетев по стволу почти 40 метров, Худосоков вошел в воду руками вниз, как заправский ныряльщик. Правда, ударившись об воду затылком, он все же потерял сознание, но у зомбера, хоть и бывшего, оно мало что решает в критических ситуациях – весь разум сидит у него в спинном мозге и подсознании. И Ленчик выплыл и упал отлежаться в одной из сухих выработок девятого горизонта. Через день его нашел в одном из своих первопроходческих походов один из осевших в шахте корейцев. Он два с лишним дня отпаивал Худосокова настоем из экзотических грибов и водорослей и в конце концов поставил на ноги.
 Совершенно придя в себя, Худосоков пошел на-гора, не имея ровно никаких планов в голове.
 Проникнув в контору [28]  (где жили мы) и не найдя там никого, он по старой, еще дозомберской привычке устроил обстоятельный шмон и в Ольгином чемодане нашел документы Аль-Фатеха.
 Поняв, что находится у него в руках, он решил немедленно бежать. И, прихватив наши деньги и кое-какие ценные вещи, он ушел в уже заснеженную тайгу. Добравшись до поселка Хрустальный (несколько километров на запад по прямой), он за Ольгин золотой браслет снял у одинокой глухой старухи восьмиметровую комнатку и неделю изучал украденные документы. Поняв, что получил намного больше того, что хотел получить, Худосоков решил ехать в Москву.
 В поезде он близко познакомился с плотным, коротко стриженным молодым человеком с неполным высшим образованием. Идеология этого напористого молодого человека зиждилась на разнообразных, в том числе и причудливых формах насилия как над отдельно взятым человеком, так и над обществом в целом, и Худосоков ее сразу же и с большим удовлетворением воспринял.
 В Москве Худосоков с помощью своего нового знакомого быстро завел необходимые связи в фармакологической промышленности. К концу зимы все необходимые для зомбирования медикаменты были значительно усовершенствованы (как выяснилось позже – даже слишком) и приготовлены к широкому применению.
 И Худосоков, приняв жизнеутверждающий псевдоним, занялся частной практикой. Зомбирующие препараты впрыскивались клиентам безыгольным инъекционным пистолетом. После инъекции на шеях у них оставались малиновые пятна размером с пятирублевую монету, и некоторые клиенты искренне подозревали в маге и экстрасенсе вампира, но особенно на этот счет не распространялись – полученные изменения характера были столь плодотворными, что стоили донорства не у одного, а у десятка полноценных кровососов.
 А изменения эти были следующими – человек просто-напросто лишался всех своих комплексов и слабых сторон. Нерешительные люди становились хладнокровными и настойчивыми исполнителями своих намерений, слабые, придавленные суевериями и дурными привычками, начинали верить только в действие, напор и силу, ленивые и безынициативные становились находчивыми и изворотливыми трудоголиками, а недалекие простаки с одной лишь энэловской чепухой в голове – интеллектуальными машинами, генерировавшими совершенные идеи. Короче говоря, усовершенствованные опытными специалистами зомбиранты превращали людей не в послушных роботов, а в сверхчеловеков, не знающих никаких моральных затруднений.
 Но Худосокову эти результаты не понравились (кому нужны самостоятельные сверхчеловеки?), и, уничтожив всех, кто хоть как-то был связан с проведенными исследованиями, он вернулся к надежному и простому зомбиранту Ирины Ивановны...
 – Честно говоря, я не знаю, зачем я к вам вышел, – окончив свой рассказ, пожал плечами Худосоков. – У меня в офисе вполне достаточно зомберов, настоящих зомберов, чтобы размазать вас по стенкам гостиной тонким слоем.
 – Что-то твои охранники на них не похожи, – буркнул Баламут, который, судя по его сузившимся глазам и потемневшему лицу, был уже готов к самым худшим поворотам событий. – А разговариваешь ты с нами, чтобы похвалиться, да?
 – Эти охранники – салаги из ближайшего агентства. Я их конспирации ради держал... Сами понимаете, поставь зомбера с красными глазами у конторки – разговоры начнутся. Ко мне ведь разные люди ходят... И из Красной крепости [29] , и из «Белого дома»... А вышел я к вам, чтобы предложить по старой памяти сотрудничество.
 – Не получится, – вздохнул я.
 – Почему? – удивился Худосоков. – Ты ведь еще не знаешь сути предложения.
 – По тебе она видна. Коричневая рубашка с засученными рукавами, прическа очень знакомая и, главное – глаза.
 – Ну, вот! Сразу – фашист! Коричневая рубашка – фашист! Свастика – фашист! Приветствие поднятием руки – фашист! Да все это было на Руси за сотни лет до Гитлера! Да, я – за очищение органов власти от евреев и других нерусских. А вы разве не считаете, что Россией должны управлять русские? И только русские? Разве вы не считаете, что русские наконец должны стать масонами, не жидомасонами, а русомасонами? И помогать друг другу не занять какое-нибудь теплое и видное местечко на телевидении, а выжить?
 Да, просто выжить! Потому что вопрос сейчас стоит именно о выживании русской нации! Вы знаете, что произошло в Америке после уничтожения ку-клукс-клана? В настоящее время около семидесяти процентов американцев – цветные, и белых скоро начнут вешать на фонарных столбах!
 А что творится сейчас в центре России? Формируются боевые отряды мусульманской молодежи, идет настойчивая антирусская и антироссийская агитация и все это при полном попустительстве местных властей. Что это, как не подготовка к расколу России на губернии, неспособные защитить себя? Сибирь через сто лет станет китайскоязычной, а русские от Бреста до Находки будут объявлены неприкасаемыми и смогут работать в одной лишь ассенизаторе кой промышленности!
 Проговорив все это единым духом, Худосоков вдруг начал ощупывать свои карманы. Наконец, он достал из заднего кармана брюк коробочку с фиолетовыми пилюлями и поспешно проглотил, не запивая, две.
 – Значит, ты, Леонид Худосоков, предлагаешь нам работать во имя своей искрящейся новизной идеи – всех евреев выслать пехом обратно в Египет, а всех российских мусульман заточить в степных резервациях для производства кумыса или конской колбасы? Или тоже отправить их на хрен, но во Внутреннюю Монголию? – подытожил я, соображая, что же это такое он глотает.
 – Я так и сделаю.
 – Если не секрет, что за таблетки ты глотаешь?
 – Это – от зомберской ломки, – смущенно потупил глаза Худосоков. – Изобретение специалистов Аль-Фатеха. Хотя ее у меня давно уже нет, привык я к ним – они интеллект без чтения повышают и помогают складно говорить.
 – Заметно... Да ну ладно, вернемся к нашим баранам. Ты, Ленчик, вообще знаешь, чем евреи отличаются от русских? Я пять лет прожил с женой-еврейкой в еврейской семье и хорошо знаю – они просто практичнее нас, они даже практичнее немцев. И не в мелочах копеечных, – это и мы умеем, – а в главном. А русскому это тоскливо... Русский, как говорится, предпочитает пить, чем трезво глядеть на вещи. У него душа наружу устремлена. А евреи просто стараются дать своим детям образование или хлебное ремесло.
 Никогда не спешат и никогда, как мы, не идут напролом и не зарываются, а если украдут, то делятся. И помогают друг другу. Вот и все их таланты.
 И только потому девяносто процентов нобелевских лауреатов евреи. И девяносто процентов банкиров... И знаешь еще что... – я хотел сказать что-то насчет олигархов, но это вылетело из головы, и мне, чтобы складно закончить, пришлось лезть в историю древнего мира:
 – И знаешь еще что... Я недавно читал, что в самом древнем государстве мира – Шумере – уже были протоевреи.
 И более того, именно они там руководили наукой и, видимо, экономикой. По крайней мере, вся математика была на их языке. Это успокаивает, не правда ли? Если уж шумеры...
 – Не надо ничего насчет них выдумывать! – раздраженно остановил меня Худосоков. – Надо делать так, как делают в Америке. Там у них давно введена расовая разнарядка – каждый десятый в любом учреждении и даже голливудском кинофильме должен быть негром. И мы оставим в госучреждениях на сотню русских одного еврея, парочку-другую нацменов, а остальных отправим...
 – На мыло?
 – А как захотят, – холодной сталью вонзился в мои зрачки Худосоков. – Если будут сопротивляться, мы покажем, кто в русской хате хозяин.
 Что касается вас... Либо вы идете со мной, с нами, с моей НСДАП – национальной социалдемократической ассоциацией Полносокова, либо вас зомбируют. Даю пятнадцать минут на размышление.
 Альфе на размышление хватило трех секунд.
 Лишь только Худосоков открыл дверь, чтобы выйти, он бросился ему на спину и повторил свой коронный номер – скачку на необъезженном мустанге. До нас с Баламутом дошло, что Аль-Фатех использовал единственный шанс спасения, когда мустанг был уже вполне объезжен.
 Ворвавшиеся в комнату зомберы в коричневых рубашках увидели, что до щелчка, который озвучит перелом шеи их хозяина, остается повернуть ее всего лишь на один-другой градус.
 – Дайте им уйти... – прохрипел Худосоков, вывернув к двери налившиеся кровью глаза. – А если попытаются взять меня с собой – убейте всех.

 3. За нами следят. – Кто такой был Хренов. – Все хотят ее порезать на куски

 Зомберы дали нам уйти. И даже не преследовали. Мы спокойно вышли из дома, подозвали к себе явно встревоженных нашим долгим отсутствием друзей и пошли вниз по Арбату.
 – А ты заметил, что Худосоков уже не реагирует на мысленные приказы? – спросил я Баламута. – Я приказал ему палец пососать, а он только недоуменно на меня посмотрел.
 – Заметил. Я то же самое ему приказывал, – ответил Николай. – Я думаю, что это препарат против ломки так подействовал.
 – Совершенно верно, – подтвердил Альфа. – Этот препарат все зомберское из организма выводит полностью.
 У Вахтанговского театра Аль-Фатех заметил слежку.
 – Если бы вы знали, кто за нами следит, – сказал он, заметно побледнев.
 – Кто? – спросил Баламут, делая вид, что оборачивается к оставшемуся за спиной уличному фотографу с обезьянкой и питоном.
 – Али-Баба своей собственной персоной. Кто-то, мне помнится, хвастался, что убил его.
 – Да я своими глазами его мертвого видел.
 – Ну а теперь на него живого посмотри. Видишь, вон витрину разглядывает.
 ...Али-Баба и в самом деле был другом и доверенным человеком Усамы Бен Ладена.
 Бен Ладен давно увлекался идеей расчленения России с последующим образованием на ее развалинах нескольких сильных мусульманских государств. Северный Кавказ его интересовал всего лишь как инструмент реализации этой идеи. Он всегда улыбался, когда известный чеченский террорист Басаев говорил ему о едином мусульманском государстве от Каспийского до Черного моря – Бен Ладен хорошо знал, что объединить многочисленные кавказские народности в единую политическую структуру так же невозможно, как невозможно склеить воздух с водой...
 Чечено-русские войны 1994 – 1996 и 1999 – 2000 годов показали, что "кавказский" инструмент – весьма действенное оружие. И не потому, что чеченцам удалось сломить русских в первой и не проиграть во второй, а потому, что эти войны произвели необратимые качественные изменения в национальном самосознании определенной части мусульманских народов России. Они поняли, что независимость для них – это вполне реальная возможность...
 Образованный Бен Ладен плюс к тому объяснял своим ученикам и единомышленникам, что все великие государства современности по ряду объективных причин возникали на севере и новой тысячелетней мусульманской империи также предстоит возникнуть на севере. И что борьба за такую священную цель сплотит, наконец, всех истинных мусульман и, заставит их действовать в едином порыве...
 У Бен Ладена были противники и сторонники.
 И даже противники и сторонники в одном лице.
 Спецслужбы США берегли его и охотились за ним одновременно. Охотились – понятно почему [30] , а берегли – потому, что, во-первых, он когда-то был их агентом, а во-вторых, потому, что цели Бен Ладена по расчленению России совпадали с их давнишними стратегическими замыслами.
 ...О существовании очень простой методики превращения людей в легко управляемых, сильных и жестоких зомберов Бен Ладен узнал от Али-Бабы – своего доверенного человека и единомышленника.
 – Это хорошо. Очень хорошо, – сказал он, немного подумав. – Не надо тратить десятилетия на воспитание преданных последователей. И приказал:
 – Разберись досконально и доложи.
 Но вскоре Али-Баба пропал, и Бен Ладен поручил своим людям в России найти его.
 Один из его эмиссаров (это был Хренов) проследил путь Али-Бабы до самого Кирюхинска.
 В Кирюхинске он узнал, чем закончились разборки алкоголиков и помогавших им авантюристов, то бишь нас, с людьми Аль-Фатеха (или Али-Бабы?), но добраться до непосредственных участников событий и тем более до каких-либо материалов или документов ему не удалось – мы к этому времени уже были на Большой Уссурке.
 Но все-таки ему удалось найти в Кавалерове отсиживающегося там легкораненого Али-Бабу!
 Этот прохвост был вовсе не убит Баламутом по той простой причине, что никогда, даже во сне, не снимал бронежилета. Лишь одна случайная пуля догнала его в том злополучном бою и навылет пробила бедро. И он не был арестован людьми Митрохина, так как не попер вроде нас на блокированное милиционерами шоссе. Да, он был осторожен – ведь в небольшом пластиковом пакете, гревшемся у него на груди, лежали микрофильмы всех материалов Шуры, Ирины Ивановны и специалистов Аль-Фатеха!
 На первом совещаний Али-Бабы с Хреновым было решено покончить с Аль-Фатехом и с нами.
 Подумав, что к лету мы наверняка решим возвращаться в Москву, они изучили карту региона, без труда определили, на какие железнодорожные станции мы можем выйти, и направили на них своих помощников. Дальнереченска среди этих станций не было – кто мог бы предположить, что мы решим так легкомысленно сплавляться на плоту по Большой Уссурке? Но, проводив Али-Бабу в Москву, Хренов, не вполне доверяя своим людям, решил ехать в этот город, в котором останавливалось большинство поездов дальнего следования, с тем чтобы лично проверить каждый из них.
 Баламута он увидел в окне вагона. Потом заметил женщину, болтавшую с Аль-Фатехом и Бельмондо. Поняв, что она попутчица нужных ему людей, Хренов проник в вагон и, как бы случайно встретившись с ней у туалета, предложил ей триста долларов с условием выхода на первой станции. Когда поезд остановился, благодарный Хренов, исключительно из-за джентльменских побуждений, вызвался помочь женщине вынести багаж из вагона. Но, к несчастью для нее, в зале ожидания не оказалось ни души. И Хренов решил на всякий случай убить ее, что немедленно и сделал выверенным ударом ножа в шею. Убив, поместил тело на скамейку лицом к спинке, взял из сумочки паспорт с вложенными в него тремястами долларами и не спеша направился в свой вагон, разумеется, не зная, что ему самому осталось жить всего несколько часов.
 На нашу беду Хренов оказался хорошим разведчиком. Перед отправлением поезда он позвонил по сотовому телефону своему связному и дал ему полную информацию о ситуации и своих намерениях. И в Москве нас встретил не только Плотников в белом халате с носилками, но и целая стая шпионов Али-Бабы.
 А сам Али-Баба времени даром не терял. Он уехал в Бугульму и через неделю развернул там из подручного материала опытное производство зомберов.

 4. Или – или. – Баламут соглашается на обрезание. – Синяя коробочка в корне меняет ситуацию

 Нам пришлось полдня вместе и порознь бегать по городу, пока мы не оторвались от "хвоста". В конце концов, мы собрались на московской квартире Ольги и, рассевшись в просторной гостиной, стали обсуждать создавшуюся ситуацию.
 – Надо идти в органы и все рассказать! – сразу предложил Баламут, внимательно следя за руками Ольги, наливавшей коньяк ему в кофе. – Я бы пошел в ФСБ.
 – Нас подымут на смех, и это в лучшем случае.
 В худшем – посадят в психушку, – покачал я головой. – Ну представьте, возьмут они парочку зомберов на исследование и что обнаружат? Что дебилы они, для общества не опасные. В отличие от нас. Нет, нам надо самим до Худосокова добраться и пришить гада.
 – Ну-ну! – усмехнулась Ольга. – Аника-воин!
 Ты забыл, что наши зомберские качества как-то повыветрились? Перестали мы опасность чувствовать. И когда к Худосокову ходили, и потом, когда за нами следили... Кто первый слежку заметил? Альфа.
 – Ваш доморощенный Худосоков по сравнению с Али-Бабой – это маленький сопливый ребеночек, – пробормотал Аль-Фатех, наливая себе вторую чашечку кофе. – Меня сейчас интересует, чем Али-Баба здесь занимается. Меня ищет?
 Вряд ли. И еще... Вы знаете, мне почему-то кажется, что все ваши качества в меня переместились. Чувствую я беду одним местом. Вот, слушайте, сейчас в дверь позвонят, и у нас начнутся крупные неприятности.
 Альфа ошибся. В дверь не позвонили – ее просто выбили мощным ударом ноги, и через минуту мы все были под прицелом полудюжины пистолетов-пулеметов "узи".
 ...После того, как ворвавшиеся в квартиру люди обыскали и связали нас, из-за их спин выступил Али-Баба и, внимательно осмотрев нас сквозь черные очки, приказал своим подчиненным удалиться.
 – Я не буду с вами долго разговаривать, – опустившись в кресло, сказал он по-английски. – Скажу лишь, что я представляю организацию, одним из руководителей которой является Бен Ладен. Прежде чем предложить вам сотрудничество или смерть, изложу ее основные цели.
 Как вы знаете, в России в последнее время активизировались националистические силы, ставящие своей целью низвести мусульманское население в ранг бесправного и попираемого меньшинства. Мы не можем этого допустить и решили предпринять действенные меры...
 – Какие силы? Какое сотрудничество? И вообще на фиг мы вам? – раздраженно перебил Али-Бабу Бельмондо. – Нас, собственно говоря, ничего, кроме собственных персон, не интересует.
 – Я знаю, – невозмутимо кивнул Али-Баба. – Скажу честно – Бен Ладен как-то прямо выразил мне свою заинтересованность в том, чтобы в нашей организации участвовали и русские, вообще славяне. Это очень важно в политическом плане... Но насчет вас я не очень-то и обольщался. Не русские, так украинцы всегда найдутся.
 Так что можете считать мое предложение чисто формальным.
 – Нет-нет! – заволновался Баламут. – Мы готовы с вами сотрудничать! И вообще мы все в душе мусульмане! И не только в душе! Я вот, например, на целую четверть казах, у Чернова прадедушка татаро-монгол, а у Ольги – посмотрите на ее раскосые глаза – прапрапрадедушка киргиз-кайсак из дикой Уйгурии! Клянусь аллахом, дайте мне пятнадцать минут на разговор с этими тугодумами, – Коля кивнул на нас, – и в вашем распоряжении будет пятеро умных, исполнительных и готовых на все подчиненных! И, клянусь своей крайней плотью, вы уже к вечеру сможете устроить туй [31]  и отпраздновать на нем наше обрезание!
 – Хорошо, даю вам пятнадцать минут... – пожал плечами Али-Баба и вышел из гостиной.
 – Ты чего придумал? – настороженно спросил я, когда дверь за Али-Бабой закрылась.
 – Сколько, значит, их там? – ответил Баламут вопросом на вопрос и подошел к окну еще раз удостовериться, что мы находимся на девятом этаже высотного "сталинского" дома.
 – Пятеро с пистолетами под мышками, – почернел Бельмондо. – И все зомберы.
 – Значит, все, сливай воду?
 – Да нет... Есть один выход.
 – Какой? – встрепенулся я.
 – Вот какой, – пробормотал Баламут, вытаскивая из кармана брюк и протягивая мне изящную продолговатую коробочку, оклеенную нежным алым бархатом. Я взял коробочку в руки, открыл ее и увидел там четыре одноразовых шприца с густо-красной жидкостью. На внутренней поверхности была приклеена отпечатанная на лазерном принтере этикетка с надписью "Суперзомберант 007".
 – А где ты ее взял? – с интересом спросил Аль-Фатех, в глубине души всегда сожалевший, что ему, в отличие от нас, не посчастливилось быть зомбером.
 – У Худосокова вытащил. С ейной сестричкой.
 И вынул из другого кармана коробочку, оклеенную уже голубым бархатом, раскрыл ее и показал нам четыре шприца с бледно-голубой жидкостью. На внутренней стороне крышки этой коробочки красовалась этикетка "Антизомбирант 007".
 Ольгу антизомбирант уже не интересовал. Увидев первую коробочку, она сразу принялась рисовать на четырех салфетках черепа со скрещенными костями. Скомкав их, а также одну чистую салфетку в шарики, она предложила нам тянуть жребий.
 – Может быть, и без жребия договоримся? – предложил я. – Бери себе чистую и, вперед, коли нас? Тем более что ты босс?
 Ольга в ответ лишь сверкнула глазами, и мы, взяв из ее ладошки по салфеточному шарику, принялись их разворачивать. Чистая салфетка досталась Баламуту, и бледный от волнения Альфа начал ему обстоятельно объяснять, как и куда делать уколы. Но подвыпивший Коля урока не усвоил и ворочал иглой в наших шеях, как сапожным шилом.


* * *

 Как только в приемной окончательно стих шум и грохот падающих тел и мебели, Баламут допил остававшийся на дне бутылки коньяк. Сделал он это не пьянки ради, а за победу, так как отметил, что выстрелов не было и, следовательно, выигрыш остался за его безоружными друзьями и присоединившимся к ним арабом.
 Николай решил не выходить к подчиненным – как-никак шеф и не кого-нибудь, а зомберов! – и поэтому, вместо проявления неподобающего в его положении любопытства, он просто-напросто утонул в плюшевом кресле и вперил начальственный взгляд в закрытую дверь. Когда дверь раскрылась и в гостиную вошли новоявленные зомберы, взор уже успел приобрести законченную выразительность. Внимательно, с прищуром рассматривая их – бесстрастных, безмолвных, с застывшими красными глазами, – Баламут закурил. Сделав несколько неторопливых затяжек, спросил, тщательно выговаривая слова:
 – Прибрали за собой?
 Черный кивнул.
 – Али-Баба не особенно пострадал?
 Черный развел руками.
 – Я же приказывал взять его живым! – не сдержавшись, сорвался на крик Баламут. – Как мы теперь на остальных выйдем?
 И выцедил, опять приняв подобающий боссу вид:
 – Принесите его!
 Черный вышел и через минуту вернулся, волоча за собой безжизненное тело Али-Бабы.
 Баламут снялся с кресла, склонился над поверженным противником и, прощупав у него пульс, с облегчением выдохнул:
 – Жив, заморский паразит!
 И, вновь опустившись в кресло, приказал отнести тело мусульманского экстремиста в ванную и привести его в чувство. Зомберы схватили Али-Бабу и вышли из гостиной. Через секунду за ними вылетел Баламут и закричал вслед:
 – Эй, вы, дерево!!! Никакого секса с Ольгой!
 Поняли? Яйца на фиг поотрываю.
 Мужская часть зомберов посмотрела сначала на Баламута (вопросительно-покорно), потом смерила глазами очень и очень ладненькую Ольгу (с сожалением) и затем, тяжело вздохнув, продолжила вынос тела в ванную.

 5. Баламут допил все и придумал план. – Товарищи по несчастью в кухонных раковинах

 Баламут не спешил с возвращением друзей в человеческую ипостась. Он резонно решил сначала разобраться с Худосоковым и с организацией Али-Бабы.
 Пока его бывшие друзья, а ныне преданные подчиненные, приводили последнего в чувство, Коля допил все спиртное, остававшееся в баре Ольги (сухой белый мартини – 200 – 220 г, "Синий лейбл" – 150 г, кокосовый ликер – 450 г и португальский портвейн – 300 – 350 г) и придумал (после ликера) план действий.
 Как только Али-Баба, бело-сине-красный от побоев и последующей мойки в контрастном душе, был привязан к одной из кухонных раковин, Баламут отправил зомберов к Худосокову с заданием тайно его пленить и доставить к нему.
 Вместе с Худосоковым он приказал привезти пару десятков упаковок с одноразовыми зомбирантами и антизомбирантами. Ограничения по времени Баламут не установил – он лишь потребовал, чтобы похищение было тайным.
 Зомберкоманды не было ровно трое суток.
 Сутки зомберам понадобились, чтобы установить местонахождение квартиры любовницы Худосокова, чуть менее двух суток было потрачено на приблизительное изучение ее распорядка дня и привычек.
 Ленчик был взят, когда он направлялся из спальни в ванную помыться перед половым актом. Взял его заранее проникший в квартиру и прятавшийся на антресолях Черный. Он же выбросил полуудушенного Худосокова и всегда находившийся при нем чемоданчик с зомбирантами со второго этажа во двор, прямо в руки Аль-Фатеха и Бельмондо (Ольга сидела за рулем угнанного пикапа). Охрана околачивалась в подъезде дома, и хозяйка квартиры обнаружила исчезновение шефа и любовника лишь утром.
 За эти три дня Баламут успел основательно познакомиться со всеми пивными, ресторанчиками и винными магазинами в округе. Дома он пил с Али-Бабой, по-прежнему прикрепленным к кухонной раковине. Если Али-Баба отказывался, то Баламут открывал кран с горячей водой, если напивался – с холодной.
 Когда привезли связанного Худосокова, Али-Баба сидел в холодной воде. Бессознательная голова Коли покоилась у него на коленях. Зомберы не стали его будить. Они привязали Худосокова ко второй раковине, положили рядом с начальником чемоданчик с зомбирантами и антизомбирантами и удалились в спальню смотреть на Ольгу.
 Очнувшись, Баламут не сразу углядел Худосокова. Он закрыл кран с холодной водой и предложил Али-Бабе опохмелиться. Еще не отрезвевший мусульманский экстремист замычал, с негодованием указывая подбородком на соседнюю раковину.
 – Третьим будешь? – спросил Коля, увидев наконец старого знакомого.
 Худосоков задергался в припадке злобы, затем приутих и донес до слуха Баламута прекрасную своей емкостью матерную тираду.
 – Красиво говоришь! – искренне восхитился Коля. – Но у нас в доме англо-русская леди, и я бы попросил вас не выражаться...
 Сказав это, он подобрался к Худосокову и начал рыться у него в карманах пижамы. Найдя таблетки, повышающие интеллект и Плавность речи, он высыпал все в извергающий проклятия рот пленника.
 Через пятнадцать минут Худосоков пространно извинился и спросил мягким голосом:
 – Николай Сергеевич, дорогой, я вижу, у вас ко мне дело? Я – к вашим услугам-с.
 – Ну ты даешь! – искренне изумился Баламут. – А еще такие таблетки у тебя, извините, у вас, есть? Я тоже так хочу изъясняться. Сколько раз пробовал – ни хрена не получается. Ольгу просил научить, а она говорит: "В МГУ надо было учиться!" Я ей сказал, что там и учился, а она засмеялась: "Твоему дедушке надо было учиться!"
 – Да, конечно, для вас таблеточки-с найдутся! – расцвел Худосоков от возможности услужить. – Только позвоните по телефону 975-52-94, и вам немедленно доставят.
 – Ах ты, сука! – возмутился Баламут до глубины своей души. – Хочешь навести на меня своих зомберов?
 – А что прикажете делать? – вздохнул Худосоков. – Прошу вас, войдите в мое положение и позвоните, пожалуйста.
 – Ты сам туда пойдешь, – буркнул Коля. – Своими ногами. Я вас сейчас с Али-Бабой скопом зомбировать буду.
 – А можно мне перед гражданской смертью последнее желание высказать? – жалостливо попросил Худосоков. – Оно вам должно понравиться...
 – Выпить, что ли, хочешь? – догадался Баламут.
 – Да. Налейте мне два стакана водочки, пожалуйста. И моему товарищу по несчастью тоже.
 – Коля не смог отказать Худосокову в этой просьбе, тем более что вчера он купил не совсем понравившуюся ему водку "На здоровье!". Сходил на кухню и принес две бутылки этой гадости и тарелку венгерских маринованных огурчиков.
 Споив своим пленникам по два стакана (с пятиминутным перерывом на огурчики), он не спеша достал из сумки два шприца с красной жидкостью и уколол сначала Худосокова, а потом и Али-Бабу. Уколол, выпил полстаканчика водочки, с кайфом покурил, потом отвязал новоиспеченных зомберов от вентилей и своим ходом отправил их по домам, наказав явиться к нему назавтра ровно в 14.00.

 6. Баламут предлагает Куликово поле, а Гриша – Штирлица. В результате все летит в тартарары

 Когда Баламут в девять утра следующего дня продрал глаза, напротив него сидел Гриша.
 – А-а-ангел Гриша? – догадался Коля, с огромным усилием раздвинув в стороны страшную головную боль. – Э-э-это ты?
 – Да, – тяжело вздохнул Гриша и пошел к холодильнику искать для больного водки.
 – Не ходи, – простонал ему вслед Баламут. – Тут она...
 И, поднявшись и запустив руку за диванную спинку, достал початую бутылку какого-то иностранного пойла. Рассмотрев ее на просвет, хотел было тут же выпить из горла, но, пригвожденный осуждающим глазом ангела, обмяк, еле-еле затем поднял голову и, чуть не плача, заканючил:
 – Ну чего ты так смотришь? Как лев на свежее дерьмо? Ну, гад я нечесаный, сволочь немытая.
 Ну дай стакан, дай, видишь, я, как... как понос, по краям разливаюсь?
 Гриша взял с журнального столика стакан, давно забывший о своей прозрачности, и понес его на кухню чистить. Когда он вернулся с ним, сверкающим всеми своими гранями, Коля сидел на диване и довольно улыбался. Ангел поискал единственным глазом бутылку, но увидеть не успел – неуловимым движением пятки Баламут отправил ее в далекое поддиванное забвение.
 – Презираешь меня, да? – спросил он потом, блестя ожившими глазами.
 – Людей нельзя презирать. Если ты их презираешь – ты нелюдь или бог.
 – Э-э! – пьяно обрадовался Баламут. – Ты не прав! Боженька людей любит!
 Гриша, чернее тучи, промолчал. Баламут, искренне его жалея, начал сочувствовать:
 – Что-то ты злой, Гришенька, стал! Раньше круглый был, добрый, а сейчас – как стрела.
 Устал, что ли? Или переутомился?
 – Нет... Просто я в вас ошибся, – поправляя повязку на выбитом глазе, сказал ангел. – Я думал – вы поможете, а вы... вы погибли. У вас вместо любви – похоть, поражения ваши – без потерь, победы – без надежды, жалости и сострадания. Ваши сердца давно забыли, что должны бороться с собой [32] .
 Николай переваривал неожиданные и невпопад сказанные слова ангела минуты три. И все эти минуты лицо его тоже как бы переваривалось – глаза потухли и обесцветились, нос и щеки обвисли, губы обмякли – Баламут страдал...
 – Время такое, Гриша, – сказал он наконец. – А что касается борьбы... Ты не прав, Гриша. Вон ребята (Коля вытер рукавом набежавшую слезу) естеством человеческим ради России пожертвовали, поди, посмотри на них – не люди, а подлинные бяки и мойдодыры...
 На этих словах Баламуту опять захотелось выпить, и он решил чуть поприжать своего визави агрессивностью.
 – А чего, собственно, тебе надо? – прищурив глаза, придвинулся он к Грише. – У меня тут все под контролем. Через час ко мне наиглавнейшие враги народа явятся! То есть их главари, которые теперь мои марионетки. Ты знаешь, я прямо кутузовский план придумал! Я главарям этих непорядочных экстремистов прикажу к завтрему всех своих на Куликовом поле собрать. Ты, кстати, знаешь, где оно находится?
 – Не знаю... – покраснел Гриша. – В России где-то, а может, на Украине, ой, извините – в Украине.
 – Ну, ладно, сами найдут. В общем, с рассветом, в два ноль ноль, когда любимые города будут спать спокойно, сойдутся они рать на рать и в два четырнадцать, ну, в крайнем случае к двум тридцати, Россия будет спасена. Коля Баламутов гарантирует! Ну, как тебе, Гриша, моя классная идея? Нет, ты оцени, Нельсон! Одним махом всех побивахом! И фашистов с газовыми камерами, и этих экстремистов с газаватом и джихадом!
 – Другие придут, сменив уют на риск и непомерный труд, – грустно продекламировал Гриша известные строки Высоцкого (последний месяц он много и все подряд читал и потому несколько разучился говорить своими словами). – Нельзя человеков убивать. Надо их улучшать, чтобы они для всеобщей пользы были.
 – Э-э-э, братан, да ты что-то словами Инессы и Шурика заговорил. Человека, братан, улучшить невозможно, от этого он только хуже становится, как учит нас горький опыт Великой Октябрьской социалистической революции. Ты чо, паря, забыл про революцию?
 – А что же делать? – горестно воскликнул Гриша. – Неужели нельзя без кровопролитиев обойтись? Не раздобыть надежной славы, покуда кровь не пролилась? Или человек зачат в грехе и рожден в мерзости, а путь его от зловонной пеленки до смердящего савана? [33] 
 – Нельзя, братан! – уверенно ответил Баламут. – Только Куликово поле!
 – Ну, давай подумаем еще раз! Ты же, Николай Сергеевич, умный, в институтах учился...
 – Дурак ты, хоть и не учился! Никакого у тебя эстетического воображения нету! Представь только картинку – перед битвой Али-Баба с Худосоковым сходятся в смертельном единоборстве. Заря предутренняя, нежная, рать против рати злобно топчется, а они кудри друг другу рвут! Ренессанс!
 – Плохо это. От смерти только смерть рождается. Ну, Николай Сергеевич, придумай что-нибудь! Все разумное действительно, все действительное разумно [34] ...
 – Я вчера думал пятнадцать минут и придумал только это. Хотя послушай... Эта гениальная идея пришла мне в голову после кокосового ликера.
 Может, тебе тоже выпить? И придумаешь что-нибудь получше кровопролития?
 – Я же не пью совсем, – не вполне уверенно произнес Гриша.
 – Так ты это для себя не пьешь! А во имя Родины попить немного – слабо?
 Задав этот нелегкий для ангела вопрос, Баламут важно встал и с выражением поступка во взоре направился на кухню за водкой. Вернувшись с запотевшей бутылкой подарочной "Гжелки", с удовольствием водрузил ее на середину журнального столика и начал говорить в порыве эстетического умиления:
 – Смотри какая красивая! Этикетка голубенькая, как лен или глаза московской красавицы, бутылочка резная, как судьба российская, а водочка, водочка-то – посмотри, полюбуйся! – прозрачная и добрая, словно душа русская.
 Гриша думал минут семь-восемь. Глаз его раз за разом возвращался к бутылке. Углядев, что оппонент понемногу созревает, Коля на цыпочках пошел к бару и принес маленькую хрустальную рюмочку. Поставив ее перед ангелом, обозрел глазом художника получившийся совсем уж рекламным натюрморт, удовлетворенно кивнул и ушел на кухню за последними мазками. Через пять минут натюрморт расцветился хрустальной вазочкой с красной, зернышко к зернышку, икрой, и Гриша, устав сопротивляться, выпрямился, выдохнул и довольно сноровисто опрокинул рюмку.
 – Ну как? – спросил Коля, с любопытством заглядывая в потеплевший глаз ангела. – Появляется что-нибудь?
 – Нет, – мягко проговорил Гриша, уже полностью отдавшийся сказочному теплу, деловито распространяющемуся по телу. – Но уже лучше думается.
 – Вот-вот! – расцвел Баламут. – А ты знаешь, брательник, почему я пью? Потому как выпьешь рюмочку – другим человеком становишься. А ему тоже надо. Выпьешь другую – совсем другим человеком. А тому тоже надо! Понимаешь?
 – Понимаю! Наливай, Коленька, еще!
 Когда Гриша выцеживал четвертую, его осенило. Не допив, он отставил рюмку и сказал Коле с ликованием в голосе:
 – Я придумал! Эврика! О, сколько нам открытий чудных готовит просвещенья дух! [35]  Никого убивать не надо! Надо их возглавить в нужном направлении!
 – Ты – Ван Гоген! [36]  – искренне восхитился Коля. – Или даже – Владимир Ильич Березовский! А кто возглавит-то? Вот, к примеру, худосоковцев ты на себя возьмешь?
 Ангел не ожидал подобного развития своего предложения и на минуту застыл с открытым ртом.
 – Вот-вот! – горько признал Коля. – Только языком трепать горазд. Ля-ля, тополя...
 – Я... я... согласен! – с трудом смирившись с необходимостью поступка, вздохнул ангел и со словами "а в окопы тебя, а послать тебя в бой..." тяжело осел в кресле.
 – Так-то лучше, Владимир Ильич! – одобрительно закивал головой Баламут и, окинув собеседника оценивающим взглядом, продолжил уважительно:
 – А ты ничего будешь глядеться в коричневой рубашке... С этой мужественной повязкой на глазу... Просто картинка. Рассказывать станешь, что окривел в борьбе с коммунизмом. Не загордись только, иначе в фюреры попадешь и забудешь, что ты... Штирлиц!
 И Баламут умер со смеху. Он упал на пол и, гогоча, и хохоча, и всхлипывая, начал кататься по ковру. Отхохотавшись, а вернее полностью охрипнув, он допил остаток водки и пошел к холодильнику за следующей бутылкой. Поставив ее на стол и напустив на себя серьезность, спросил ангела:
 – А кого над Али-Бабой ставить будем?
 – Я думаю, – начал ангел, отгоняя от себя ставшую очень уж назойливой мысль: "Неплохо бы пропустить еще одну рюмочку", – я думаю, что командовать мусульманскими экстремистами должен умеренный мусульманин.
 – Ван Гоге-е-н! Березовский! – опять восхитился Коля. – Ты что, на Аль-Фатеха намекаешь?
 – А что?
 – Не подведет, думаешь?
 – Я беседовал с ним в Кирюхинске и Забаловке. Сатрап он еще тот, но муллой будет хорошим.
 Разговаривать любит и в роль быстро входит...
 Можно попробовать...
 – Конечно, попробуем... – согласился Баламут и потянулся за бутылкой.
 – Может быть, Николай Сергеевич, сначала ребят обратно в человеков переделаешь? – вдруг покраснев, попросил Гриша. – Человек – это звучит гордо...
 – А ты что как девушка зарумянился? – поинтересовался Коля, несколько раздосадованный поступившим предложением.
 – Понимаешь, когда ты за бутылкой потянулся, – став уже малиновым, начал признаваться не умевший врать ангел, – я чуть было руки свои потирать не начал.
 – Ну-ну... Как ты там говорил? Человек зачат в грехе, и путь его, от памперса "мини" до памперса "макси"? То есть от инфантилизма младенческого до инфантилизма старческого?
 – Да нет. Но почти, – вздохнул ангел и, чтобы поскорее уйти от неприятной темы, начал уговаривать Баламута побыстрее очеловечить своих товарищей.


* * *

 Когда Баламут делал последний укол "Антизомбирантом 007", дверь прихожей была выбита и в квартиру ворвалась дюжина вооруженных людей. Через несколько секунд все ее постояльцы были жестоко избиты, связаны и брошены друг на друга в ванной комнате.

 7. Опять двадцать пять! – Полемика перед смертью. – Али-Баба находит палача

 – Опять двадцать пять! – сказал Бельмондо, раскрыв глаза и поняв, что он с друзьями снова попал в переделку и, может быть, – в последнюю. Ткнув коленкой лежавшего на нем Баламута, зло выцедил:
 – Зря ты нас переделал!
 – Это Гришка виноват, – проворчал Коля.
 И они начали препираться друг с другом. А мы с Ольгой лежали лицо к лицу. Она была спокойна и ласково улыбалась мне.
 – Ты такая любимая, – прошептал я. – Сидела бы в Англии у своего камина.
 – Мы выберемся! – сказала Ольга решительно. – Обязательно выберемся.
 – Ага! – вмешался голос Альфы. – В трубу вылетим.
 Он хотел сказать что-то еще, но тут дверь ванной распахнулась, и в нее ворвались зомберы.
 Через минуту меня уже тащили за ноги в гостиную. Там перевернули пинками на спину, и я увидел мирно сидящих в креслах Худосокова и...
 Али-Бабу.
 – Здравствуйте вам! – деланно улыбнулся Худосоков.
 – Привет! – буркнул я. – Какими судьбами?
 – А я вашего Баламута вокруг пальца обвел! – ответил Худосоков с нескрываемым презрением. – Попросил водки перед уколом, а зомбиранты в спиртовой среде не усваиваются! Вообще, как я посмотрю, люди вы простые, хоть и грамотные. Ну какого, извините за выражение, хрена вы со мной боретесь? Я ведь того же, что и вы, добиваюсь! Вы газеты почитайте! Вот мой пресс-секретарь прочитал недавно в "Литературной газете", что Россия неминуемо развалится – мол, те русские, которые окают, не совсем тепло относятся к тем, которые акают (на этом месте своей речи Худосоков принял две таблетки). А кто готовит этот развал и в конце концов все развалит? Те, против которых мы боремся! Те, для которых выгода и личная безопасность выше патриотизма, выше идеи сохранения единой русской нации! Мы просто говорим то, о чем вы думаете!
 – Да, мы об этом думаем, – согласился я. – Ты знаешь, я сам какой-то частичкой сердца если не национал-шовинист, то параноидальный империалист, иногда мечтающий о возвращении Аляски. Но мозгами я чувствую, что ни одна идея не стоит и капли крови. Просто я – материалист, а вы с Али-Бабой – идеалисты. А один, ныне почти совсем забытый, вождь мирового пролетариата учил, что идеализм – это не какая-нибудь чушь собачья, а нездоровое распухание маленькой черточки реальной жизни. Вот и вы берете что-то действительно существующее и делаете из этого идефикс, манию, требующую кровавых жертв. Короче – вы сумасшедшие, если только не предприимчивые коммерсанты, паразитирующие на неудачниках и недоучках. Или продажные политики.
 – А можно мне узнать, о чем вы так бурно полемизируете? – улучив паузу в моем экспромте, спросил Али-Баба по-английски.
 – Я сказал, что вы с ним со своими идеями об исламской России и чистоте русской нации либо придурки, либо деловые люди.
 – Ну зачем же так! – улыбнулся Али-Баба. – Просто все мы – зомби, всем нам с рождения вкладывают в головы какие-то идеи – коммунистические, фундаменталистские, сионистские, фашистские, рабами которых мы становимся. И я, ваш покорный слуга – раб своей идеи, а ваш приятель Худосоков – своей...
 – И, похоже, вы – рабы-приятели... И жизнь друг без друга не представляете.
 – И еще – без евреев! – залился рассыпчатым смехом раскрасневшийся Али-Баба.
 Отсмеявшись, начал вытирать выступившие слезы цветастым платочком, обшитым по краям немудреными восточными кружевами. Когда он вновь взглянул на меня, я увидел в его влажных и красноватых еще глазах свою смерть.
 Насладившись моей понятливостью, Али-Баба приказал привести Аль-Фатеха.
 Аль-Фатех вошел в гостиную, потирая затекшие, синие от веревок запястья. Увидев его, Али-Баба встал, подошел к нему, радостно улыбаясь, и они начали приветствовать друг друга троекратными прикосновениями щек и объятиями с похлопыванием по спинам. После этих обычных восточных приветствий они расселись надо мной в креслах и минуты две очень серьезно говорили по-арабски. Худосоков все это время внимательно рассматривал свои ухоженные ногти.
 – Ты должен это сделать, мой мальчик! – мягко сказал Али-Баба, перейдя на английский.
 – Я сделаю это... – ответил Аль-Фатех, удостоив меня взглядом никуда не торопящейся кобры. – Но у меня, прости, дядя, есть кое-какие существенные условия.
 – Я выполню их все, клянусь аллахом! – воскликнул Али-Баба. – Что ты хочешь, услада моей души?
 – Во-первых, я хочу, чтобы завтра к вечеру мой самолет ждал меня в одном из аэропортов Москвы.
 – Он в Шереметьеве третий день. И твои верные пилоты ждут твоих приказов.
 – Прекрасно. Во-вторых, я хочу, чтобы вы помиловали этого юродивого Нельсона...
 – Зачем он тебе? – удивился Али-Баба.
 – Я хочу сделать из него евнуха для своего будущего гарема. Как только я его увидел, я сразу понял, что лучшего евнуха не сыскать на всем Востоке.
 – И вправду... Как же мне самому не пришла в голову эта великолепная идея? – протянул Али-Баба, припоминая благообразного ангела. И, расстроенно покачав головой, согласился:
 – Забирай его, мой мальчик...
 – И в-третьих, – продолжал Аль-Фатех, – я хочу, чтобы вы и ваши слуги после казни немедленно и навсегда оставили меня.
 – Ты обижаешь своего любящего дядю. Я носил тебя на руках еще розовеньким младенцем и многое для тебя сделал. Но я согласен и на это.
 Что еще?
 – Это все. Казнь состоится завтра утром, – сказал Аль-Фатех и уставился на меня глазами кобры, состарившейся на должности воспитателя кроличьего детского сада.
 – Что уставился, гаденыш? – взорвался я. – Зря я тебя в шахту вниз головой не спустил!
 – Господин Чернов! – ласково улыбнулся Аль-Фатех в ответ. – Я понимаю, что вы раздосадованы предстоящими переменами в способе существования. И поэтому прощаю вас. И более того, в награду за вашу дружбу я предлагаю вам выбрать место своей казни.
 – Спасибо, благодетель, счас прослезюсь, – ответил я, чувствуя, что теряю надежду, в том числе и на чудо.
 – Поймите, я должен убить вас, чтобы спасти хотя бы себя... – продолжил Аль-Фатех, разведя руками. – Согласитесь, что это резонно. Но я успел полюбить вас и потому не хочу, чтобы вы гнили здесь, в этой квартире, пока трупный запах не вынудит уборщицу вызвать дежурных слесарей для взлома этих многострадальных дверей. Вы лирик в душе, знаю... И не может быть, чтобы вы где-нибудь в живописных окрестностях Москвы не восклицали хоть раз в эстетическом порыве:
 "Вот здесь я хотел бы окончить свои дни!"
 – В Болшеве, на левом берегу Клязьмы! – вскричал я, поддавшись безотчетному порыву.


* * *

 Этот хрен моржовый угадал. Было у меня такое место... В свое время я, тогдашняя моя жена Вера и ненаглядная дочь Полина частенько проводили уик-энды и просто свободные вечера на окраине Болшева, на правом, поросшем усталыми липами берегу Клязьмы. Тихая, темная речка, желтые непритязательные кувшинки и юдоль земная напротив – луга с травами по пояс, счастливые семейки берез... И лишь только Альфа предложил мне выбрать место захоронения, я сразу вспомнил эти места. Я буду лежать в этих травах, а дочь моя будет приходить под липы и пить кока-колу из красивой баночки и целоваться с первым своим мальчиком... А потом они прикатят в коляске мою внучку.
 – А можно там все проделать скрытно? – прервал мои размышления Аль-Фатех.
 – Да, по утрам там никого не бывает, – ответил я, все еще взволнованный возможностью такой незабываемой встречи со своим потомством. – И подъехать можно. Я покажу на карте.
 – Вот и договорились! Я так и думал. Надеюсь, друзья ваши будут не против.
 Чернова с товарищами привезли на Клязьму в микроавтобусе. Худосоков посоветовал Али-Бабе взять с собой своего человека, старшего лейтенанта из московского ГУВД. Старший лейтенант за всю дорогу не произнес ни слова (он явно не любил "азиков"), ничего он не сказал и остановившим машину муниципалам, лишь ткнул в их сторону своим удостоверением.
 На подъезде к Болшеву он показал водителю, как проехать на безлюдный берег реки, и ушел, не прощаясь.
 Удостоверившись, что место тихое, Аль-Фатех, приказал одному из охранников Али-Бабы выкопать яму размером с обычный конторский шкафчик. Когда яма была готова, пленников вытащили из машины и бок о бок положили на траву. Никто из них не дергался и не кричал – все смотрели в белесое утреннее небо и жалели, что сейчас не день и оно не голубое. И никогда не станет для них голубым...
 Аль-Фатех начал с Баламута. Он подошел к нему, вытащил из-за пояса пистолет с глушителем и тут же почти в упор выстрелил Николаю в грудь. Последней он прикончил Ольгу. С полминуты полюбовавшись плодами своего труда, не спеша вынул перочинный ножик и принялся разрезать веревки, стягивавшие руки и ноги убитых.
 Закончив с этим, отошел в сторону, уселся на пожухлую траву под березой и стал безучастно наблюдать за тем, как Али-Баба проверяет качество его работы, а именно прощупывает у мертвых сонные артерии.
 После того как Али-Баба показал ему пальцами знак "о'кей", Аль-Фатех поднялся, с помощью охранника сложил трупы в яму, забросал землей и прикрыл сверху дерном. Последнюю пластину дерна он укладывал уже в одиночестве – не сказав ни слова, Али-Баба и его подручные сели в свой "вольвак" и уехали.




 Глава 4
 Подводная бойня



 1. Два ведра пустых бутылок. – Предлагают стать евнухом. – Любовь в гробу

 – Послушай, ты можешь делать что угодно, даже идти в милицию, КГБ или прокуратуру, но для твоих друзей было бы лучше, если бы ты остался здесь до вечера, – сказал Аль-Фатех Грише, уезжая на казнь Черного и его приятелей. – А вечером за тобой приедут люди из нашего посольства и отвезут в аэропорт.
 Несколько раз сфотографировав Гришу на заграничный паспорт, он уехал.
 И Гриша не пошел ни в ФСБ, ни в милицию. И остался в квартире Ольги. Укрепив дверь, которую за последнюю неделю дважды выбивали, он весь день наводил в квартире марафет – одних пустых бутылок из-под водки вынес два ведра.
 Гриша знал, что Черного с Друзьями увезли на казнь, но в его душе царила благодать – он чувствовал, что все происходящее не принесет ему большого горя.
 Вечером приехали два загорелых араба в белых бедуинских одеждах и увезли Гришу. Через три часа он уже сидел в салоне личного самолета Аль-Фатеха и внимательно рассматривал чудной для русского глаза натюрморт, украшавший десертный столик, а именно – блюдо с ананасом, апельсинами и... огурцами. "Наверное, это все-таки не огурец, а какой-нибудь похожий на него заморский фрукт, – думал Гриша. – Наверное, сладкий и с мелкими косточками".
 В тот момент, когда он все же решился попробовать этот заморский фрукт и уже потянулся к нему рукой, в салон вошел оживленный Аль-Фатех и упал в кресло напротив. Гриша отдернул от блюда руку и испуганно уставился в его лицо.
 – Ну, что? Поработаешь у меня евнухом с месячишко? Тысяча баксов, стол и прочее? – спросил его Аль-Фатех, стараясь выглядеть серьезным. – Ну, правда, будут и кое-какие издержки...
 – Зачем я здесь? – ответил коротким вопросом уже взявший себя в руки Гриша.
 – Я думал, – начал Аль-Фатех, надкусывая заморский фрукт, к разочарованию его собеседника, оказавшийся банальным огурцом, – я думал, что ты захочешь взглянуть на своих друзей.
 – Они здесь? – встрепенулся ангел.
 – Да.
 – Живые?
 Аль-Фатех пристально посмотрел в полный надежды глаз Гриши и ничего не ответил.
 – Пойдемте посмотрим... – тяжело вздохнул ангел и поднялся с кресла.
 Ящики с телами Черного и его товарищей находились в служебном отделении самолета. Они были доставлены туда дипломатической почтой, и, наверное, поэтому каждый ящик был по объему меньше обычного гроба раза в два. На их верхних крышках чернели надписи "Demonstration maps, graphics and diagrams" [37] .
 – Как же вы их туда уместили? Руки небось отрезали? – почернев лицом, спросил Гриша.
 – Да нет. Так влезли, – ответил Аль-Фатех, пожав плечами, и принялся срывать гвоздодером крышки ящиков.
 Черный с товарищами были как живые. Казалось, сейчас они откроют глаза, встанут и Баламут потребует спиртного, Бельмондо поинтересуется, есть ли в самолете смазливые стюардессы, а Черный с Ольгой кинутся друг другу в объятия.
 Но они лежали чумазые от могильной земли и недвижимые. Трупы... Холодные, серые трупы...
 И ангел заплакал. Аль-Фатех с интересом посмотрел на него и, покачав головой, вышел.
 Гриша проводил его взглядом, полным ненависти, и, продолжая обливаться слезами, достал носовой платочек из заднего кармана брюк, склонился над Ольгой и начал бережно отирать грязь с ее лица. То же самое он проделал и с остальными. Закончив, сел на пол, положил голову на колени и забылся.
 Вывел его из прострации мощный чих. Гриша моментально вскинул голову и увидел сидящего в ящике Баламута.
 – Опять похоронили, твою мать! Вот, блин, судьба – каждые полгода хоронят! Скоро, блин, привыкну! – выругался Николай отнюдь не раздраженно и, осмотрев все еще неподвижно лежащих товарищей по смерти, пробормотал:
 – А эти, без привычки, лежат еще...
 Гриша осенил себя крестным знамением и хотел было что-то сказать, но слова не шли с языка.
 В это время вошел Аль-Фатех. Увидев ожившего Баламута, он удовлетворенно кивнул и сказал, копируя голос среднестатистической стюардессы:
 – Прошу всех пристегнуть ремни! Наш лайнер взлетает через несколько минут!
 – Привет, убивец! – удовлетворенно поздоровался Баламут, рассматривая Аль-Фатеха блестящими глазами. – Куда летим-то?
 – В Хургаду, на реабилитацию.
 – А почему в Хургаду? Жарко там сейчас.
 – Вряд ли туда кто-нибудь из людей Али-Бабы заявится. Непрестижно.
 Коля хотел что-то сказать, но рядом заворочался Бельмондо.
 – Вставай давай! – похлопал его Баламут по щеке. – Третьим будешь.
 – А я? – обиженно протянул Гриша. – Я могу быть третьим...
 – А ты молчи, гад! Из-за тебя всех нас постреляли. Ни грамма в ближайшие два часа не получишь!
 – Знакомый салон, – послышался голос Бельмондо. – Похоже, нам предстоит вторая попытка по прыжкам без парашюта? Опять, что ли, на Памир летим?
 – Да нет, в Хургаду, – ответил Баламут, вылезая из ящика. – От Али-Бабы там будем прятаться.
 Встав на ноги, он потянулся и подошел к Ольге и Черному.
 – Подъем! – закричал он, согнувшись над ними.
 И они моментально раскрыли глаза.
 – Я же говорила, что мы выберемся! – сказала Ольга, тут же перевесилась в гроб Чернова и поцеловала его в щетинистую щеку.
 – А я еще не выбрался! – улыбнулся Черный и, обхватив девушку под мышками, переместил ее на себя. – Ой, ой, ой! Грудки-то какие холодные!
 Дай-ка я их согрею.
 И, прижав Ольгу к себе, начал обстоятельно целовать ее губы, щеки, носик, в общем, все, что подставляла ему девушка.
 – Любовь в гробу, – поджав губы, закивал головой Баламут. – Клянусь, Борис, даже у тебя этого не было.
 – Ты думаешь? – снисходительно улыбнулся Бельмондо и, вовсе не желая по примеру товарища покинуть свой ставший уже привычным гроб, спросил у Аль-Фатеха:
 – А чего это мы не умерли?
 – Видите ли, – начал объяснять Аль-Фатех с легкой улыбкой превосходства на своем прековарнейшем азиатском лице, – в свое время, на медицинском факультете, я занимался на досуге не только проблемой бальзамирования покойников, но и по заданию неких, ныне весьма мне неприятных граждан, желавших скрыться от навязчивого западного правосудия, работал над проблемой так называемой псевдосмерти. И мне удалось синтезировать прекрасный препарат, который при введении его под кожу ввергал человека в летаргический сон с практически полной остановкой дыхания и сердцебиения...
 – Хе! Летаргический сон! – усмехнулся Баламут. – А это что? Прививка от Али-Бабы?
 И указал кивком на еще не зажившую рану на груди у Бельмондо.
 – О! Спасибо, что напомнил! – воскликнул Аль-Фатех. – "Убив" вас, я решил, что и у меня, вашего, смею надеяться, друга, должна быть точно такая же отметина. Тогда, сидя под березой, я смотрел, как Абубакр щупает ваши сонные артерии и думал, что такие отметины могут стать нашей эмблемой. Или символом нашей верности друг другу до смерти.
 Нечего не понимая, мы смотрели на араба. А он, попросив прощенья, вышел в смежный салон и через минуту вернулся с пистолетом, славно потрудившимся на берегах Клязьмы.
 – Не соизволите ли, прекрасная и досточтимая мисс Юдолина, выстрелить в меня? В то же самое место, в которое я вас убил? – остановившись перед Ольгой, проворковал Аль-Фатех и, немного стесняясь, задрал майку с надписью "Аллах акбар".
 – Я ведь выстрелю, – сузив глаза, полувопросительно протянула девушка. – За мной, как говорится, не заржавеет.
 – Стреляйте, стреляйте! – улыбнулся Аль-Фатех. – А то мне неловко так, полуобнаженным, стоять перед дамой и ее кавалером. И с такого же расстояния стреляйте, что и я в вас стрелял.
 Ольга пожала плечами, посмотрела на нас и, увидев, что ничего против мы не имеем, подошла к Аль-Фатеху и выстрелила ему в грудь. Араб весьма артистично вскрикнул и замертво упал на пол. Ангел бросился к нему, стал тормошить. Но Аль-Фатех выглядел полнейшим трупом. Нельсон беспомощно поднял на нас глаза, мы подались к ним, но Альфа вскочил, хохоча, и начал нас обнимать.
 – А летаргический сон? – спросил Баламут, стараясь казаться недовольным.
 – Ну, извините! – протянул Аль-Фатех. – Хватит с вас и демонстрации моего дистанционного инъектора.
 – Ван Гоген... Кулибин-Ползунов, – оценил многогранного араба Баламут и начал искать глазами бар.

 2. Альфа женится, и мы вешаем его на финиковой пальме. – Коралловый остров. – Мы опаздываем в Париж

 Аль-Фатех разместил нас в трехзвездочной гостинице "Сэнд Бич". На вопрос Ольги, почему он не выбрал Хилтон или какой-нибудь другой пятизвездочный отель, Аль-Фатех ответил, что, во-первых, так будет безопаснее, а во-вторых, нам предоставят номера, не уступающие номерам лучших гостиниц Хургады.
 Так оно и оказалось. Мы с Ольгой поселились в роскошном номере, в окна которого заглядывали финиковые пальмы и бирюзовое море. Баламут с Бельмондо заняли аналогичные люксы на втором этаже, а Гриша выбрал себе номер попроще рядом с детским бассейном.
 Разместив нас, Аль-Фатех уехал в Хилтон. С ним увязался Гриша, которому очень хотелось посмотреть древний коптский город.
 – Ну гад, в пять звезд поехал! – выразил свое отношение Баламут, когда мы все расселись в нашем с Ольгой номере. – За белого человека себя держит.
 – А не устроить ли нам по этому поводу веселый праздник? – предложила Ольга. – Кто там у нас обещался повесить этого фрукта на финиковой пальме?
 Ей никто не ответил – Ольга уже успела переодеться в купальник (температура воздуха на дворе была 42 градуса) и выглядела как богиня.
 Купальник был закрытым, и все мы знали почему.
 Отчаявшись смотреть хоть куда-нибудь, но не на Ольгу, Баламут с Бельмондо извинились и ушли на пляж попить холодного шампанского и приглядеть девушек.
 – Полчаса вам хватит? – обернувшись у двери, завистливо спросил Бельмондо.
 – Приходите через часик, не ошибетесь, – улыбнулась Ольга и накинулась на меня.
 Мы их впустили через полтора часа. Бельмондо, плюхнувшись в уютное мягкое кресло, сразу начал рассматривать свисающие с кровати измятые простыни.
 – Видеть не могу твою довольную рожу! – сказал он, когда я сел в кресло напротив. – А в этом поганом отеле одни российские стопудовые телки. Есть, правда, одна сносная испанка, но с семилетней дочкой, явной шпионкой отца. Короче – тоска.
 – Я попросила Альфу привезти вам девушек, – улыбнулась Ольга, выйдя из ванной в халатике на голое тело. – А вы распорядились насчет праздника?
 Коля не успел ответить: в номер, постучавшись, вошли три боя с корзинками, полными разнообразной еды и выпивки.
 – Лестница мы наружи оставил, – уходя, сказал главный бой на ломаном русском – Какая лестница? – удивленно спросил я Колю.
 – А как ты Аль-Фатеха на финиковую пальму затащишь? – прищурив глаза, улыбнулся Бельмондо. – А его повешение, ха-ха, у нас сегодня гвоздь программы.
 Прибывший вечером Аль-Фатех действительно привез двух симпатичных девиц среднего возраста. Одна из них была родом из отечественного Моршанска, а другая из заграничного Кустаная.
 Решив поближе познакомиться с девушками, Борис и Коля немедленно удалились с ними в свои номера. Чуть попозже приехал Гриша с Нефертити – смуглой до черноты египетской танцовщицей. Не выдержав наших полных сарказма взглядов, он тут же увел ее к себе.
 – Я сказал ему, что девушка нуждается в душевной помощи, – подмигнул нам Аль-Фатех, когда они ушли.
 Посмеявшись, мы начали обсуждать планы на свое ближайшее курортное будущее.
 – Но потом, вы, вероятно, захотите свести счеты с Али-Бабой и Худосоковым, – сказал Аль-Фатех, выслушав наше пожелание остаться в отеле дней на десять; по глазам Альфы было видно, что живой дядя никак не вписывается в его нынешнее мировоззрение. – Так вот, – продолжал он, сунув руки в карманы белых брюк и начав ходить взад-вперед по комнате, – с Худосоковым я вам ничем помочь не смогу, но на любимого своего дядечку и его российскую агентуру вас выведу. Мои доверенные люди давно работают в этом направлении и кое-что мне уже предоставили.
 – Надо, конечно, его прикончить, – вздохнул я, вспомнив мерзкую рожу Али-Бабы. – Но дней через десять-двенадцать. Отдохнем немного, оживем как следует после смерти от рук коварного Аль-Фатеха, а потом прикончим.
 – Да раньше и не получится... – улыбнулся Альфа. – Через неделю я женюсь. Приглашаю вас всех в Париж на мальчишник. Познакомитесь с бывшим женихом покойной Дианы.
 – Ты женишься? – вспыхнула Ольга. – Да когда ты успел? Тебя же полгода дома не было?
 – Решение об этом браке было принято моим отцом, когда мне было всего лет десять, а невесте – неполных десять месяцев. Кстати, мое исчезновение в Приморье было совершенно справедливо расценено моими родственниками да и родственниками невесты как попытка уклонения от брака. И сегодня днем мне пришлось по телефону выслушать от отца немало неприятных слов...
 – А невеста-то как, ничего? – поинтересовался Бельмондо. – Лучше Роз-Мари?
 – Последний раз я ее видел, когда ей было шесть лет. Да и какое это имеет значение?
 Жена – это жена, а Роз-Мари – это Роз-Мари.
 – Правильно мыслишь! – одобрил его Баламут и предложил обмыть предстоящую свадьбу.
 Аль-Фатеха можно было не только обмыть выпитым за этот вечер спиртным, но и несколько раз обстоятельно выкупать. Сначала он был немного грустен, но потом развеселился и с удовольствием согласился повисеть на ближайшей финиковой пальме. Мы несколько раз падали с шаткой складной лестницы, но нас спасали набежавшие отовсюду отдыхающие. С четвертой попытки мне все же удалось подвесить Альфу на паре чьих-то подтяжек, и он минут пятнадцать развлекал зрителей обезьяньими ужимками и гортанными криками.
 На следующий день к вечеру Аль-Фатех отправил нас на ближайший коралловый остров. Отправил не отдыхать и собирать диковинные раковины, а прятаться – в местных газетах появились фотографии, на которых можно было хорошо различить и финиковую пальму с висящим на ней Альфой, и наши пьяные физиономии.
 Гриша с нами не поехал – он решил съездить с танцовщицей к пирамидам.
 На острове нас поселили в живописных хижинах из пальмовых листьев. Весь день напролет мы плавали в аквалангах среди коралловых рифов, ловили тропическую рыбу, а вечерами гуляли по прибою все вместе и по двое (Бельмондо и Баламут прихватили с собой своих девочек). Немногочисленные обитатели пальмовой деревни (четверо наркоманов из Бирмингема и одна французская семья с Мартиники), подивившись украшавшим наши груди одинаковым сквозным пулевым отметинам, назвали нас Marked Russians [38] .
 Эти несколько дней на острове были неповторимыми... Нашим образом жизни стала любовь...
 Прихватив с собой пивка и парочку пледов, мы с Ольгой часто уходили в предзакатные часы на самую верхушку острова и часами лежали там без слов и движений, наслаждаясь полным своим единением. Мы касались друг друга словно ночная прохлада касается божьей былинки, мы никуда не спешили и ни к чему не стремились. И весь мир застыл вокруг нас бездумным счастьем...


* * *

 Стоит ли говорить, что мы вспомнили о мальчишнике Альфы в час отлета его самолета в Париж? Тут же, не переодевшись в пристойные платья, мы бросились к пристани, с трудом нашли там свободное от курортных забот прогулочное судно и прибыли в аэропорт с опозданием на три часа. Бросившись к диспетчеру, мы узнали, что борт Аль-Фатеха ждал нас все утро и взлетел всего минуту назад.
 На привокзальной площади мы задрали головы вверх и попытались найти в небе самолет Альфы.
 И как только глазастая Ольга, вскрикнув от радости, ткнула в него указательным пальцем, самолет догнал "стингер", и он разлетелся в пух и прах. Глухой звук взрыва ударил нам в уши пудовым молотом...
 – Мы все-таки повесили его на пальме, – пробормотал бледный как смерть Бельмондо...

 3. Военный совет, – Али-Баба – в Таджикистане. – Катер... десять зомберов... трое людей...

 Да, Бельмондо был прав – Аль-Фатеха погубили фотографии, появившиеся не только в местных, но и в каирских газетах. Как нам сказал на следующий день поверенный Альфы, Али-Баба узнал о нас именно из последних. Узнал он также и о предстоящем нашем отлете в Париж на свадебную вечеринку. И решил разом с нами покончить весьма распространенным в террористических кругах способом. Вместе с Аль-Фатехом погиб и Гриша со своей египетской Нефертити.
 Поверенный Альфы нашел нас на коралловом острове. Он передал нам российские заграничные паспорта (очень хорошо сделанные), пятьдесят тысяч долларов наличными, несколько кредитных карточек и пакет с агентурными данными на Али-Бабу и его организацию. Мы не стали ничего решать в тот день – смерть Гриши и Альфы глубоко потрясла нас...


* * *

 К обеду следующего дня мы собрались в большой пальмовой хижине, служившей дикому населению острова столовой и кают-компанией одновременно.
 Военный совет открыла Ольга.
 – Пока мы тут купаемся, загораем и...
 – Занимаемся любовью, – вставил Баламут.
 – Да, и пока мы занимаемся любовью, – чуть улыбнувшись, продолжала Ольга, – Али-Баба с Худосоковым действуют. Я изучила бумаги, собранные для нас людьми Альфы. Али-Баба в настоящее время находится или в ближайшее время будет находиться в Таджикистане. Его советники убедили его, что, пока оттуда не ушли российские войска, республики Средней Азии останутся светскими государствами и их не удастся вовлечь в борьбу за идеалы панисламизма. В заброшенном кишлаке, затерянном в горах Центрального Таджикистана, помощниками Али-Бабы организован террористический учебный лагерь со стационаром для зомбирования. Террористы и их инструкторы выдают себя за переселенцев, желающих вдохнуть жизнь в опустевшие за годы советской власти горные долины [39] . И вот что самое важное в этих бумагах: кроме Али-Бабы, состав зомбиранта никому из его людей не известен. Не известен он также его вышестоящим сподвижникам. И поэтому, уничтожив Али-Бабу, мы уничтожим зомберскую заразу ровно наполовину...
 – И сможем приступить к уничтожению второй половины в лице Худосокова, – закончил Ольгину мысль Бельмондо. – Я думаю, что он тоже держит состав зомбиранта в тайне. Кому нужны соперники?
 – Да, если бы не их личные амбиции, – продолжила Ольга, – то через год на земном шаре остались бы только зомберы, а еще через год – и вовсе никого.
 – Ты права, – согласился Баламут. – Если они доверят свою тайну еще кому-нибудь, то зомберня расползется по всему свету. Но они ее доверят, как только почувствуют опасность.
 – Ты хочешь сказать, что если мы прибегнем к помощи государственных органов... – начала Ольга.
 – Да, – вздохнул Коля. – Как только произойдет утечка информации об этом зомбиранте, а она непременно произойдет – какой-нибудь занюханный полковник в штатском продаст ее знакомому журналисту за десяток тысяч баксов – и тогда Али-Баба и Худосоков немедленно передадут секреты своим ближайшим сподвижникам.
 Через месяц-другой Али-Баб и Худосоковых будут десятки, а может быть, и сотни.
 – А где конкретно располагается главный лагерь Али-Бабы? – спросил я.
 – В верховьях Ягноба.
 – Знакомые места, – протянул я. – Восемь лет там в геологоразведочной партии проработал.
 А два года назад за золотом туда с друзьями ходил. И с недругами. Незаметно в долину не проберешься – на всех тропах чабаны пасут отары. Придется какой-нибудь мудреный маскарад устраивать.
 – Я думаю, нужно достать снайперские винтовки, – предложил Бельмондо. – И снять Али-Бабу издалека.
 – Его зомберы могут почувствовать опасность, – покачала головой Ольга. – Давайте доберемся туда и все решим на месте. А сейчас предлагаю идти к пристани и договориться с хозяином какого-нибудь судна, чтобы он увез нас отсюда. И не в Хургаду – там нас могут ждать люди Али-Бабы, а к какому-нибудь ближайшему курорту с аэропортом.
 Был уже пятый час вечера, и многочисленные катера с туристами один за другим уходили в Хургаду. Пристани как таковой на острове не было – суда просто стояли, уткнувшись носами в прибрежную отмель, и до их трапов приходилось добираться вброд или даже вплавь. За тысячу долларов хозяин одного из них согласился назавтра совершить с нами большую прогулку до курортов юга Синайского полуострова, где, как я знал, был международный аэропорт.


* * *

 Вечером мы решили помянуть Гришу и Аль-Фатеха и собрались в немудреном баре дикой деревни. Когда мы уже выпили за упокой души полюбившегося всем ангела и Ольга, уткнувшись грустными глазами в бирюзовое море, подыскивала там слова для покойного Альфы, мы почувствовали надвигающуюся опасность.
 – Катер, – тихо сказала Ольга.
 – Подходит со стороны моря, – подхватил Бельмондо.
 – Десять зомберов и три человека, – добавил я.
 – С "береттамио... – вздохнул Баламут.
 – Надеваем акваланги – и в море! – скомандовала Ольга.
 Слава богу, что акваланги наши были заправлены на всю катушку. Мы бросились к ним и через пятнадцать минут были уже в море.

 4. Они раздирали их надвое... – Подводная охота. – Барбамбия хургады

 То, что случилось после того, как катер зомберов пристал к берегу, было ужасно. Одетые в синюю униформу зомберы ворвались в лагерь и начали убивать всех подряд. Первой была растерзана пятилетняя дочь французской пары – огромный, черный, как сажа, негр, схватил за ноги беззаботно игравшую в песке девочку и разорвал ее надвое.
 Это понравилось остальным зомберам, и они, разбившись на пары, начали гоняться за туристами и убивать их таким же способом. Убийцы не смеялись и не разговаривали, на их лицах можно было заметить лишь слабую неудовлетворенность тем, что тела людей не разрывались посередине, им удавалось только оторвать правую или левую ногу очередной жертвы. Лишь одной паре зомберов удалось разодрать какую-то несчастную француженку так, что нога ее оторвалась вместе с внутренностями.
 Щуплый египтянин, в руках у которого она осталась, поднял ее над головой и с победным воплем побежал по направлению к нам...


* * *

 Никто из нас не предполагал, что зомберы отвлекутся от выполнения своего задания на расправу с обитателями пальмовой деревни. Услышав их предсмертные вопли, мы с Баламутом и Бельмондо изо всех сил поплыли к берегу. Когда до него оставалось метров пятьдесят, зомбер с ногой француженки подбежал к самой воде. И мы сразу почувствовали твердый мысленный приказ сохранявшей спокойствие Ольги:
 – Остановитесь! Там уже нет живых! Будете дергаться – перестреляют и нас.
 Мы подчинились и поплыли назад. А зомбер, увидев нас, отбросил ногу в сторону, выдернул из-за пояса пистолет и, беспрерывно стреляя, пошел в воду. За ним бросились остальные. Мы опустились на дно и притаились там среди кораллов и стаек разноцветных тропических рыб. А зомберы продолжали идти по направлению к нам.
 Вода сначала доходила им до пояса, затем до груди, до шеи. Скоро они, один за другим стали уходить под воду.
 – Они могут обходиться без кислорода! – ощутили мы безмолвный, мысленный вопль Бельмондо.
 – Некоторое время... – подумала Ольга. – Я думаю – минут восемь или десять... Берем первого, пошли!
 Мы бросились вперед и напали на оторвавшегося от основной группы зомбера. Это был убивший француженку щуплый египтянин. Мы с Борисом схватили его за руки, а Бельмондо, изловчившись, разодрал ему лицо развесистой коралловой веткой. Зомбер растерялся, и мы потащили его в открытое море. Но через минуту наш пленник опомнился и начал бешено сопротивляться. Ему удалось вырваться из наших рук и схватить Баламута за горло. Но задушить его он не успел – подобравшаяся сзади Ольга схватила зомбера за голову и сломала ему шею. Когда египтянин недвижно повис над коралловыми постройками, мы вытащили наглотавшегося воды Колю на поверхность и быстро привели его в чувство.
 – Надо мотать отсюда, – подумал он, оклемавшись.
 – Так и будем от них бегать? – взорвалось у меня в голове.
 – Да, Черный прав, – согласилась со мной Ольга. – Война, так война...
 Тем временем остальные девять зомберов медленно, но верно начали брать нас в кольцо... Раз в десять-пятнадцать минут они выплывали на поверхность и, отдышавшись, погружались в воду и вновь шли по дну или плыли за нами. Но у нас в головах уже созрел план действий, основанный на главном нашем козыре – скорости.
 Мы рассредоточились и начали плавать вокруг стаи зомберов, стараясь увлечь их с отмели в открытое море. С полчаса они гонялись то за одним из нас, то за другим, но безуспешно. Тем временем Бельмондо нашел на дне упавший, видимо, с какого-то катера тонкий и длинный капроновый фал и, сделав на одном из его концов удавку, протелепатировал нам:
 – Я придумал классную игру в подводных ковбоев. Ольга, самая юркая из нас, набрасывает удавку на ногу или лучше на шею отставшему от стаи зомберу, а остальные утягивают его в открытое море и там гасят!
 Так мы и сделали. Увидев отставшего зомбера, Ольга бросалась к нему, накидывала на ногу удавку и стремглав удирала. Мы же моментально затягивали петлю и тащили зомбера на глубину. Лишь только зомбер переставал проявлять признаки жизни, мы отцепляли его и принимались за следующего.
 После утопления седьмого зомбера мы начали куражиться над оставшимися в живых двумя – дергали их за волосы, показывали им носы и прочее. Наш кураж передался им паникой, но вернуться на берег они не могли – зомбер есть зомбер: он выполняет приказ или погибает.
 И они погибли, едва не прихватив одного из нас на свои зомберские небеса: после очередного выпада Бельмондо не успел увернуться и был схвачен и едва не задушен. Но мы с Баламутом выручили товарища, кое-как сломав им шеи. Помимо довольно существенных телесных повреждений это стоило нам трех аквалангов – зомберы оторвали от них все, что только можно было оторвать...
 Когда все было кончено, мы собрались вокруг Ольги и начали подшучивать над бледным, неудержимо икающим Бельмондо.
 Но смеялись мы недолго – чувство опасности вновь овладело нами. Мы не могли понять, откуда оно исходит, видимо, усталость изрядно притупила шестое чувство у каждого из нас. Все стало ясно, когда нас одного за другим неожиданно утащили за ноги под воду.
 – Зомберы! – молнией вонзился в наши мозги мысленный вопль Бельмондо.
 – Они не захлебнулись! – присоединился к нему вопль Баламута.
 – Они набрали кислорода из воды, – подумала Ольга. – Смотрите, они еле двигаются.
 И действительно, утопленные нами и избежавшие контрольного перелома шеи зомберы двигались, как в замедленном фильме. Они тащили нас на дно, пытались душить, но делали это как полуожившие, медлительные мертвецы. Придя в себя, мы легко вырвались, но они продолжали тянуть к нам вялые руки.
 В тот момент когда Ольга (у нее единственной акваланг остался исправным) сворачивала шею шестому зомберу, мне пришла в голову идея, и я мысленно попросил Ольгу:
 – Оставь одного для опытов... Нам надо как следует изучить их физиологию.
 – Хорошо, – согласилась она и, взяв у Баламута капроновый фал, туго опутала им бедного зомбера.
 – А ведь на берегу осталось трое их хозяев с "береттами", – подумала она, затягивая последний узел. – Взять их будет посложнее.
 – Отнюдь, миледи, – ответил я, почему-то вспомнив отъявленную героиню из "Трех мушкетеров" Александра Дюма.
 И, передав Баламуту и Бельмондо: "Делай, как я!", нырнул ко дну и начал раздевать первого попавшегося зомбера. Товарищи сразу поняли, что я затеял, и скоро мы все, кроме Ольги, были облачены в синюю зомберскую униформу.
 Потом было кино. Выбравшись на отмель, мы сотворили на своих лицах зловещие гримасы и медленно пошли к берегу. Там с пистолетами в руках стояли трое "зомбероводов". Было уже почти темно, и они не смогли отличить нас от своих подчиненных. Как только мы приблизились к ним, они наперебой стали спрашивать нас о чем-то по-арабски, видимо, об итогах подводной карательной операции.
 – Барбамбия хургады, – ответил им Баламут.
 – Барсакельмес кергуду, – добавил я.
 А Бельмондо ничего не сказал – он не знал "арабского". Он просто ударил самого плотного "зомберовода" правой ногой в пах и тут же, хуком слева, стоящего рядом пузатого африканца. На них свалился третий, сбитый с ног нашими с Колей одновременными ударами. Закончил разборку опять-таки Бельмондо – он с минуту ходил вокруг упавших, гася всякое движение старательными ударами пятки.
 – Что будем с ними делать? – спросила нас Ольга, все это время стоявшая в стороне.
 – Тебе решать, миледи, – пожал я плечами.
 – Миледи... – повторила Ольга. – Намекаешь на мою жестокость... Ты ведь знаешь, что их надо убить, и по-мужски малодушно спихиваешь на меня это решение.
 – Да... Спихиваю, – честно признался я. – Я не палач.
 – А ты знаешь, что завтра к обеду приедет полиция, и эти трое свалят все на нас?
 – Знаю, – ответил я. – Но я не палач.
 – За это я тебя и люблю, – вздохнула Ольга. – За женственность, которой мне не хватает.
 И, подняв "беретту" с песка, выстрелила в каждого из "зомбероводов" по два раза.

 5. Прощай, Хургада! – Естествоиспытание на камбузе. – Последний приказ

 Как мы узнали из сообщения по радио, зомберы убили не всех жителей кораллового острова.
 За пальмовой деревней, в небольшой долине, сжатой песчаными холмами, стояла черная войлочная палатка, в которой жил обслуживающий персонал. Двое отдыхавших в ней боев-египтян, услышав дикие вопли раздираемых на части туристов, вскарабкались на вершину пригорка над деревней и стали очевидцами расправы. Они и рассказали появившимся в середине следующего дня полицейским обо всем, что произошло.
 – Они убили всех, кто находился в деревне, потом стали охотиться за Marked Russians, которые плавали в море, – рассказывали они наперебой. – Но эти русские не растерялись и утопили убийц, а потом застрелили их хозяев из их же пистолетов.


* * *

 А нас уже не было на острове. Рано утром мы погрузились на нанятый нами прогулочный катер и в это время на всех парах шли на север, к Синайскому полуострову. Мы не опасались преследования – курортной Хургаде, для спокойствия отгородившейся колючей проволокой от всего исламского мира, всякие продолжительные уголовные дела с мусульманскими экстремистами не нужны ни с какого бока. И скорее всего улыбающийся глава местной полиции на днях расскажет прессе о проведенной им успешной операции против опасной шайки наркоторговцев-англичан, создавших притон на злополучном коралловом острове. Погибшие французы будут объявлены их жертвами.
 ...Пока мои друзья загорали на палубе, иногда спускаясь в корабельный бар для приема внутрь охлажденных спиртных напитков, я изучал пленного зомбера.
 В принципе мы уже знали основные физиологические особенности зомберов, и меня интересовало лишь одно – почему зомбер становится рабом человека, сделавшего ему зомбирующую инъекцию? И можно ли заменить ему хозяина?
 Я попытался дрессировать своего пленника по методике академика Павлова, но безрезультатно, если, конечно, не считать результатом нанесенные мне при этом телесные повреждения в виде эффектно подбитого глаза и прокушенной ноги.
 Но случай – верный помощник всех естествоиспытателей – помог мне в моих исследованиях.
 Услышав мой дикий крик, вырвавшийся после того, как зомбер впился зубами мне в бедро, в камбуз, в котором я проводил свои безуспешные исследования, вбежала Ольга. Безжалостными пинками заставив зомбера разжать зубы и спрятаться под стол, она принялась хлопотать над моей раной. Обработала ее йодом и хотела было удалиться, но взгляд ее упал на ощеренную пасть зомбера.
 – Господи! – воскликнула она в ужасе. – Ты посмотри на его зубы! Они же все гнилые! Тебе срочно надо делать антитоксин!
 И убежала к капитану катера за аптечкой. К счастью, в ней нашелся одноразовый шприц с антитоксином, и Ольга с большим удовольствием вонзила иглу мне в ягодицу. В момент укола я случайно остановил свой взгляд на лице зомбера и увидел в нем детскую беззащитность, готовность к покорности и еще что-то...
 Не дождавшись, пока Ольга закончит с уколом, я вскочил, кое-как натянул штаны и, вырвав шприц из рук девушки, побежал в бар. Там я нашел бутылку какого-то темно-красного алжирского вина, наполнил им шприц и бегом вернулся в камбуз. Как только зомбер увидел шприц с жидкостью, не отличающейся по цвету от зомбиранта, на лице у него засветилась покорность.
 Уверенный в том, что моя догадка воплотится в ожидаемый результат, я медленно, со зловещей улыбкой подошел к бедняге и вкатил ему в шею два кубика алжирского. И приручение состоялось! После первого укола зомбер начал смотреть на меня как на родного отца, а после второго – как на всемогущего хозяина.


* * *

 ...На подходе к Синайскому полуострову нас взяли на абордаж – сразу с двух бортов к катеру подплыло несколько шустрых моторных лодок с головорезами в тюрбанах и прочих восточных одеждах. Вооруженные кинжалами, кривыми саблями и пистолетами, они полезли на катер с криками: "Алла! Алла!"
 Я бы с удовольствием описал это событие, если бы оно во многом не напоминало сцену абордажа из "Белого солнца пустыни". Все было примерно так же – мы швырялись пустыми бочками, стреляли в упор и били ногами в зубы. И даже катер наш чуть было не взорвался – отчаявшись его захватить, пираты забросили на борт несколько увесистых шашек динамита с дымящимися фитилями. Но мы успели выкинуть их в море и, когда оставшиеся в живых головорезы убрались восвояси, мы заварили славную уху из глушеной тропической рыбы.
 В аэропорту мы отпустили прирученного зомбера на все четыре стороны. Перед тем, как распрощаться, я дал ему немного денег, приказал жениться на первой попавшейся незамужней женщине, стать квартальным сапожником и заниматься этим ремеслом всю оставшуюся жизнь.




 Глава 5
 От борделя до борделя



 1. А где это Ягнобская долина? – Ракетные пушки и банкет в борделе

 Когда мы прилетели в Москву, Баламут, предложил сначала расправиться с Худосоковым, а потом уже двигать в столицу солнечного Таджикистана. Но Ольга не согласилась.
 – Худосоков какой-никакой, но отечественный, – сказала она. – Давайте сначала покончим с внешними врагами.
 И мы полетели в Душанбе и, естественно, сразу направились к Сергею Кивелиди. Он выслушал нас и задумался, потирая свой греческий нос большим и указательным пальцами.
 – Слышал я о переселенцах в Ягнобскую долину, – наконец сказал он. – Какой-то богатый араб то ли из Иордании, то ли из Саудовской Аравии предложил нашему правительству обстоятельный проект по возрождению горных поселений. Правительство согласилось, кто откажется от миллионов дармовых денег, и араб этот начал действовать. Интересно, что он отказался вкладывать эти деньги в строительство автомобильной дороги в верховья долины. "По асфальтированным дорогам передвигаются не только люди и товары, – сказал он в интервью Душанбинскому телевидению, – но и разврат, неверие и триппер".
 – Триппер передвигается по дорогам, – быстро вставил Бельмондо. – Просто здорово! Шедевр!
 – И еще он сказал, – продолжил Кивелиди, недоуменно посмотрев на Бориса, – что (цитирую на память): "Девяносто лет назад в долине не было ни одного более или менее удобного клочка земли, не занятого под ячменные поля. И жило там не сто человек, как сейчас, а несколько тысяч. Я не против прогресса, но все, чего я хочу сейчас – это восстановить то, что было девяносто лет назад. А потом, если хотите, пробивайте туда дорогу и везите все, что хотите".
 – Серьезный парень... – протянул Баламут, когда Кивелиди закончил свой рассказ и, спросив разрешения у Ольги, закурил. – А фотографии у тебя случайно нет?
 – Случайно есть, видел где-то, – ответил Сергей и начал рыться в стопке газет на журнальном столике. Не найдя искомого, направился к мусорной корзине и, покопавшись в ней, наконец преуспел в своих поисках.
 – Вот он, любуйтесь! – воскликнул он, разгладив смятую в плотный ком газету.
 Я взял ее и увидел насмешливо-пытливые глаза Али-Бабы. В статье под фотографией было написано, что он три дня назад переехал на постоянное место жительства в Ягнобскую долину.
 – А где это Ягнобская долина? – спросила Ольга, заглядывая в газету через мое плечо.
 Сергей встал, вынул из шкафа географическую карту Таджикистана и, развернув ее на столике, начал объяснять Ольге:
 – Вот Душанбе, – ткнул он пальцем в карту. – К северу от него в широтном направлении протягиваются Гиссарский и Зеравшанский хребты. Между ними и протекает река Ягноб. Кумарх, заброшенный кишлак, который начал восстанавливать Али-Баба, расположен вот здесь.
 Добраться к нему можно двумя дорогами – одна идет по реке Кафирниган к перевалу Хоки, с которого сваливается в Ягнобскую долину и сквозит по ней до самого Кумарха.
 – По ней мы на Кумарх ездили, – поддавшись ностальгии, не удержался я и перебил Сергея. – Когда я в Южно-Таджикской ГРЭС работал... По этой дороге, особенно по грунтовой ее части, не проедешь до конца – за ней уже лет десять никто не следит.
 – Другая дорога, неплохое шоссе, идет вдоль реки Варзоб, – продолжал Кивелиди. – На Ягноб она попадает через перевал Анзоб и сразу сворачивает к западу; до Кумарха надо от этого поворота идти на восток по вьючной тропе километров тридцать...
 – Поедешь с нами? – спросил я, когда он кончил.
 Спросил на всякий случай – по лицу Сергея давно было видно, что всяческие бодаловки со стрельбой в разные стороны не только не вписываются в его нынешний образ жизни, но и глубоко ему противны.
 – Радикулит замучил, – соврал Кивелиди, – да и привык я к своему кабинету, не вытащишь.
 Но чем могу – помогу. Хотите, вертолет вам достану? Гражданский, правда, но ракетные пушки к нему прицепить – плевое дело.
 – И пушки достанешь? – поинтересовался Бельмондо.
 – Зачем достану? Есть они на даче. Мне их один моджахед отдал за три часа в моем борделе.
 Они у него еще с афганской войны были – снял с упавшей вертушки. И снаряды есть.
 – А зачем тебе ракетные пушки? – еще не веря Сергею, спросил Баламут.
 – Работа у меня опасная, – вздохнул Кивелиди. – Многие зарятся на мое процветающее дело, вот и приходится обороняться всеми возможными способами.


* * *

 На следующий день Сергей устроил в своем борделе прощальный банкет. Хотя он объявил этот день выходным, четыре его девочки присоединились к нам.
 К банкету Ольга оделась и накрасилась как заправская путана – шпильки, чулки на поясе, прозрачные трусики и бюстгальтер, накидка, и все это ярко-красное. Увидев ее, работницы заведения заметно огорчились – так она была хороша и соблазнительна, – но легкий их характер и простота Ольги очень скоро преодолели возникшую было ревность, и они быстро подружились. Через пятнадцать минут все женщины, устроившись на диване и на коленях друг у друга, весело щебетали:
 Ольга рассказывала им о лондонских и парижских модах, мужчинах – секс-символах, расценках и условиях труда в лучших европейских борделях.
 – Откуда она знает о расценках? – спросил меня Бельмондо с чертиками в глазах.
 Я не ответил – все мое внимание было устремлено на Ольгу. По ее лукавым глазам, внимательно изучавшим одну девушку за другой, я понял, что сегодняшней ночью мы будем спать втроем.
 И я загадал, какую из девиц она для нас выберет.
 Мне понравилась черноволосая худенькая мисс Фортран [40] , и я понадеялся, что Ольга выберет именно ее. «Крутая попка, высокая естественная грудь, – мысленно перечислял я ее достоинства, – осиная талия, изящные, хорошо побритые ножки и главное – удивительный контраст белизны кожи и иссиня-черных волос».
 Но Ольга выбрала другую – умеренно пышнотелую мисс Ассемблер. Белые волосы до ягодиц, умопомрачительный животик с очаровательнейшим пупком, призывно-страстные губы, темно-зеленые глаза делали ее весьма аппетитной, но не для меня – едва заметная родинка на кончике ее носа напоминала мне об одной моей супруге, длительное время страдавшей тяжелой формой фригидности.
 Посетовав на судьбу, я присоединился к друзьям, изрядно досадовавшим на занявшую девочек Ольгу. Коля с Борисом давно уже выбрали себе девушек по вкусу, но, к моему великому сожалению, мисс Ассемблер среди них не оказалось.
 Пир Сергей устроил на полу большой гостиной.
 – Будем гудеть, как падишахи, – сказал он, приглашая нас занять места.
 Мы разлеглись на шелковых подушках вокруг достархана [41] , заставленного всевозможными фруктами, яствами в восточной посуде и выпивкой в длинногорлых серебряных кувшинах. Поев и выпив, Баламут с Бельмондо хотели было тут же заняться любовью с развеселившимися подружками, но Кивелиди сказал им, что не потерпит за столом такого, хамства. Произнес он это как-то неубедительно, и вся наша компания уставилась на него недоумевающими глазами. Почувствовав настроение гостей, Сергей махнул рукой и сказал своим девочкам:
 – Ладно, валяйте, но только без хамства!
 Бельмондо занялся любовью с госпожой Си-Плюс-Плюс – стройной миниатюрной полукитаянкой, полунегритянкой.
 Эта умопомрачительная помесь играла роль школьницы-недотроги. С подкупающей непосредственностью она корчила обиженные рожицы, когда Борис пытался проникнуть руками в ее заповедные места. После того, как ему удалось снять с нее алый пеньюар и кружевной бюстгальтер, она вырвалась и, хохоча, убежала. Борис, накинув на себя отвоеванную одежду, начал бегать за ней вокруг достархана. Сделав несколько безуспешных кругов, Бельмондо неожиданно обиделся и, тяжело дыша, упал на диван. Полукитаянка-полунегритянка приблизилась к нему, как ученица приближается с дневником к строгому учителю, взяла его руку и тесно прижала ее к своей маленькой груди. Бельмондо хотел было дуться и дальше, но крохотный сосок девушки согрел ему сердце. Он растаял, посадил ее на колени и начал нежно целовать ее смуглые плечики.
 А Баламут с мадам Паскаль играли роль супругов, встретившихся после длительной разлуки.
 Супруг смешно суетился и пытался сократить прелюдию до предела, а супруга делала вид, что больше всего ее заботит приоткрывшаяся дверь платяного шкафа... Но через несколько минут они забыли свои роли и занялись любовью вплотную. Причем делали они это согласно лучшим канонам американского кино – минимум мужчины, максимум женщины, – и все выглядело отнюдь не пошло.
 Ольга не дала мне досмотреть это захватывающее зрелище до конца – углядев, с каким страстным любопытством блуждают мои возбужденные глаза от стройных бедер госпожи Си-Плюс-Плюс к упругим ягодицам мадам Паскаль, она, сделав призывный знак мисс Ассемблер, равнодушно оголявшей виноградную кисть, лежащую на безучастных бедрах Кивелиди, взяла меня за руку и утащила в одну из спален второго этажа...

 2. Нас поджаривают. – Пощечина в благодарность. – Трагедия под кустом шиповника. – Мы все – покойники...

 Но мне в эту ночь ничего приятного больше не оторвалось – как только мы с Ольгой и мадам Ассемблер, хохоча и посмеиваясь, устроились на водяной кровати, бордель вспыхнул со всех сторон. Через несколько секунд пламя распространилось по всему дому. Пылала и наша комната (огонь проник в нее сквозь выбитые окна – в подвале произошел взрыв бензиновых паров).
 Но мы с Ольгой не растерялись – мгновенно распороли ножом для фруктов водяной матрас, обмотали головы мокрыми наволочками и принялись тушить горящие портьеры, поливая их водой из серебряного ведерка, в котором всего несколько минут назад охлаждалось шампанское... Затем я выбросил обезумевшую от страха голую и яростно брыкавшуюся мисс Ассемблер в живую изгородь, окружавшую особняк.
 Удостоверившись, что приземление произошло удачно, я схватил Ольгу (естественно, тоже голенькую) в охапку и выбросил ее в окно. Сделал я это, так как хорошо знал, что она непременно последует за мной спасать друзей на вовсю пылающий первый этаж.
 Но я не смог пройти сквозь сплошную стену огня в коридоре и на лестнице, и мне пришлось повторить путь, проделанный ранее мисс Ассемблер и Ольгой. Как только я приземлился и выбрался из кустов декоративной лавровишни, ко мне подошла пылающая гневом Ольга и влепила ощутимую пощечину.
 – Дура! Делать тебе нечего! – воскликнул я и бросился ко входу в особняк. Однако путь мне преградила автоматная очередь. Преградила, но не убила, потому что я вовремя был остановлен своим спавшим до сих пор внутренним голосом.
 Упав на землю под каменный бордюр, я подумал:
 "А почему мы не почувствовали, что нас собираются сжечь? Это ведь точно не случайный пожар..." Мои мысли прервала подползшая ко мне Ольга.
 – Тут их трое в кустах за забором. Три зомбера, – прошептала она. – И слышишь, слышишь, никогда больше не обращайся со мной как со своей вещью...
 – Три зомбера... Значит, Али-Баба нарисовался. А где мисс Ассемблер? – подумал я, не обращая внимания на упрек.
 – Ты что-то сказал? – спросила она встревоженно.
 – Плохи наши дела, – пробормотал я уже вполголоса. – Мы то чувствуем, то нет. Стареем, наверное. И с телепатией стало что-то хреновато.
 А где мисс Ассемблер?
 – Она там, под кустом шиповника дрожит мелкой дрожью. Что, понравилась девка?
 Я не успел ответить – с крыши особняка упала и приземлилась в двух метрах от нас горящая балка и тут же в прикрывавший нас бордюр ударила автоматная очередь.
 – А у них, видишь, с шестым чувством все в порядке, – пробормотал я, зачарованно глядя на горящую синим пламенем балку. – Сгорели, наверное, наши ребята со своими преданными шлюхами. Тебе не холодно голой на асфальте лежать?
 – Смеешься? У меня правый бок уже докрасна поджарился. Что делать будем?
 Я не успел ответить – мне на спину приземлилось что-то небольшое, но крайне тяжелое. "Кирпич!" – подумал я и на секунду потерял сознание от дикой боли.
 Привел меня в себя мощный взрыв, прогремевший за забором.
 – Что это было? – пролепетал я, потирая ушибленную спину. – Кирпич?
 – Противотанковая граната! – усмехнулась Ольга. – Я ее по обратному адресу отправила. И теперь у нас двумя зомберами меньше. А с третьим мы справимся. Давай я слева пойду, а ты заползай справа. Да побыстрее, не то те двое очухаются...
 – У него автомат и гранаты. И шестое чувство...
 – Ну что же... Значит, встретимся с тобой на том свете. Поползли, трусишка!
 Только мы приблизились к ограде, за нашими спинами, у куста шиповника раздались истошный женский визг и беспорядочные автоматные выстрелы. Мы с Ольгой бросились туда и в оранжевом свете пожара увидели сначала голенькую белотелую мисс Ассемблер и лишь потом зомбера, пытающегося от нее отцепиться...
 Зомбера мы убили, но мисс Ассемблер умерла.
 Ее беленькое тело было в нескольких местах прострелено насквозь. Она с ужасом смотрела на черную кровь, вытекающую из ран на груди, и испуганно шептала: "Почему она черная? Почему черная?" Перед тем, как навсегда закрыть глаза, она пыталась сказать что-то Ольге, на коленях у которой лежала, но мы почти ничего не разобрали... Услышали только "мама..." и "ребеночка"...
 Оставшиеся в борделе наши товарищи и их девушки не погибли. Сергей, который всегда опасался поджогов, соорудил в подвале огнеубежище – оно их и спасло. Они выскочили из подземного хода, когда мы с Ольгой молчали над телом погибшей девушки.
 Постояв с нами несколько секунд, Баламут и Бельмондо быстро нашли и покидали в огонь трупы зомберов (предварительно сломав им шеи); затем Сергей, невзирая на наши с Ольгой яростные протесты, бросил в огонь маленькое тело мисс Ассемблер.
 Когда к пылающему борделю приехали пожарные и милиция, мы уже пили кофе на тайной квартире Кивелиди.
 На следующее утро Сергей надел брезентовые сапоги, ватный халат, чалму, приклеил бороду и, став неотличимым от среднестатистического таджика, ушел.
 Вернулся он через несколько часов и прямо с порога сказал трагическим голосом:
 – Мы все погибли...
 – Шутишь? – насторожился я.
 – Нет. Завтра в газетах появятся некрологи на видного человека города Душанбе Кивелиди Сергея Александровича, погибшего в огне со своими друзьями-однокашниками Черновым, Баламутовым, Бочкаренко и присоединившейся к ним миссис Юдолиной. Похороны останков состоятся послезавтра, и бедная моя мамочка будет рыдать над гробом стоимостью в триста американских долларов. Над гробом ценой в триста рублей будет рыдать... – здесь Сергей сделал многозначительную паузу, – английский аристократ, сэр Чарльз...
 – Жадюга! – перебил Сергея донельзя возмущенный голос Ольги. – Вот тебе тысяча баксов, и если я, леди, не буду лежать в пристойном гробу, то, клянусь тебе, восстану из мертвых и появлюсь на своих собственных похоронах!
 – Возьми свои баксы, – засмеялся Кивелиди, возвращая девушке деньги. – Я уже купил тебе роскошный гроб из красного дерева с кисточками от товарища Безенчука.
 – Судя по размаху, на похоронах будет присутствовать госпожа Чернова? – спросил я, кожей чувствуя, что расстояние между мной и моей ненаглядной Милочкой начало неумолимо сокращаться.
 – Угадал! И еще госпожа Наталья Баламутова и госпожа Людмила Бочкаренко.
 – Ну ты и сволочь! – в один голос воскликнули верные мужья упомянутых "вдов".
 – А чего вы хотите? Веники вязать? Не-е-т, если мы хотим угрохать Али-Бабу, то играть надо на гроссмейстерском уровне.
 – Ты разговаривал с Людой? – сразу присмирев, спросил Бельмондо. – Как она, плакала?
 – Плакала. Еще как! – ответил Кивелиди так, что все поняли, что жена Бориса разве только не смеялась.
 – А моя тоже "плакала"? – со слезой в голосе поинтересовался Николай.
 – Да ладно вам! – с негодованием махнул рукой Сергей. – Распустили сопли... Плакала – не плакала. Главное – вы мертвы и поэтому можете действовать.
 – А зомберы? Они же не вернулись на свою базу, и Али-Баба наверняка поймет.
 – Ничего он не поймет! – перебил меня Сергей. – Завтра в утренних газетах появится сообщение МВД республики, что этой ночью в районе Варзобского озера убито в перестрелке трое совершенно ненормальных бандитов-маньяков...
 После этих слов мы немного помолчали. Похороны, хоть и фиктивные – большое событие в жизни каждого человека, и к ним надо привыкнуть... Привыкнуть к мысли, что наши жены, да и муж Ольги, бросив горсть земли в наши могилы, заживут новой жизнью, и эта их жизнь наверняка будет лучше прежней.
 – А ты что, тоже с нами едешь? – прервал тишину грустный голос Бельмондо.
 – Еду, но не с вами, – ответил Сергей. – Я пойду другим путем. А вы завтра утром улетаете.
 Вас высадят на перевале Арху. Черный очень хорошо его знает. От перевала до Кумарха около часа пути. К логову Али-Бабы подбирайтесь скрытно. На всех более или менее проходимых тропах он наверняка выставил посты. Шмотки и одежду, такую же, как и моя, возьмите в прихожей. Бинокли, приборы ночного видения, четыре "калаша", пистолеты и боеприпасы к ним привезут вечером. – И обращаясь к Баламуту и Бельмондо, улыбнулся:
 – Госпожа Си-Плюс-Плюс и мадам Паскаль будут с вами до вечера. Мог бы оставить их до утра, но, боюсь, проспите.


* * *

 Ракетные пушки мы взяли. Но к вертолету их прикреплять не стали – я убедил товарищей, что расстрелять из них Али-Бабу вряд ли удастся, к тому же в его лагере наверняка полно ни в чем не повинных людей.

 3. Ставим и укрепляем лагерь. – Рекогносцировка. – Зомберы уходят под землю

 Вертолетчики не смогли найти мало-мальски подходящую для посадки площадку, и нам пришлось выбрасывать наше снаряжение и выпрыгивать самим из зависшей на двухметровой высоте машины. В результате Баламут слегка подвернул ногу, а баул с одной из ракетных пушек улетел вниз по склону метров на четыреста.
 Лагерь мы поставили на южной стороне Гиссарского хребта, чуть ниже водораздела.
 ...Начинался июль, было свежо, но не холодно. И очень красиво – только-только пробивающаяся зелень и непритязательные подснежники придавали пейзажу просветленную девственность; снега вокруг оставалось совсем немного; тормы, то там, то здесь спрятавшиеся от пронзительного высокогорного солнца, выглядели не жалкими остатками давно прошедшей зимы, а скорее продуманными украшениями альпийского пейзажа.
 Место для палатки было найдено нами среди скал у небольшого родника. К вечеру мы соорудили в промежутках между скалами каменные стены с бойницами (да, нам пришлось поработать!), в двух из которых установили наши ракетные пушки [42] .
 – Все это очень хорошо... – озабоченно сказал Баламут за ужином. – Крепость построили, палатку поставили... Но мне в голову что-то ничего особенного насчет Али-Бабы не приходит. Ума не приложу, как будем его отлавливать.
 – Вы знаете, что мне кажется... – начал я. – Мне кажется, что зомберы чуют опасность, грозящую только им и их собратьям. Опасности для своих хозяев они не чувствуют.
 – А мы против зомберов ничего не имеем, – продолжил Баламут мою мысль. – И пока Али-Баба не узнает, что мы за ним охотимся, мы вне опасности. И поэтому каждый из нас должен ежечасно вдалбливать себе в голову, что зомберы – это милые, приятные парни, и все, что мы хотим, это выпить с каждым из них на брудершафт...
 Наутро мы с Бельмондо переоделись в таджикскую национальную одежду (ватные халаты, брезентовые сапоги) и, намотав на головы чалмы, ушли на разведку. До водораздела от нашего лагеря было рукой подать, но подымались мы на него минут двадцать. В горах всегда кажется, что гребень – вот он, рукой подать, а он все отступает и отступает, пока совсем неожиданно ты, застыв в немом восторге, видишь уже не опостылевший этот гребень, а простирающийся до горизонта величественный высокогорный пейзаж. Так и мы, совершенно неожиданно увидели вдали островерхие вершины Зеравшанского хребта и практически под ногами – Кумархское месторождение олова, четыре квадратных километра гор, обезображенных глубокими шрамами разведочных канав и траншей.


* * *

 Много лет назад, уезжая с доживающего последние дни Кумархского месторождения (запасы олова в нем оказались незначительными, и его разведку было решено прекратить), я думал, что никогда сюда не вернусь. Но вот я снова здесь, на своем Кумархе. Я знаю здесь каждый кустик, каждую тропку, каждый камень.
 За десять лет перемирия с геологами природа начала излечиваться от многочисленных ран – бесчисленные разведочные канавы и траншеи, дороги и подъездные пути, отвалы и буровые площадки заросли бурьяном, крутые борта их осыпались. Землянки, в которых я прожил долгие годы, обрушились... И, само собой, нет там моих товарищей, с которыми я делил радости и печали, хлеб и водку. Их сначала раскидало по другим месторождениям и рудопроявлениям Таджикистана, а потом они стали никому не нужными беженцами и разбрелись по баракам и глухим деревням России-матери...
 Я бродил взглядом по развалинам нашего базового лагеря – вот здесь были баня и бильярдная, здесь пекарня, а здесь – камералка [43] , в которой мы после прихода вахтовки частенько устраивали пиры и танцы. Вон там виден врез пятой штольни; там, последней в ряду, стояла моя палатка. Здесь Федю Муборакшоева, моего лучшего техника-геолога, в пьяной драке выбросили в отвал, и я, к своему удивлению (сам едва стоял на ногах), его вытащил. А вон – так называемая Верхняя тропа над стометровой высоты скалами... По ней я гонял студентов, приучая их не бояться высоты. Может быть, и жестоко с моей стороны это было (некоторых, наиболее впечатлительных, приходилось выносить с нее на руках), но действенно.
 А вон там, в саю [44]  Дальнем, в зарослях не цветущего еще иван-чая до сих пор видны ржавые остатки бурового копра – памятник моему позору.
 Задавая эту скважину, я глупейшим образом ошибся в масштабах и вбил определяющий устье кол не в двухстах метрах от рудной зоны, а всего в пятидесяти. И рудная зона была вскрыта не на глубине 300 метров от поверхности, как проектировалось, а в десять раз ближе. Никто ничего не заподозрил, а я смолчал. И двести тысяч советских рублей вылетело в трубу.
 А вон там, на той крутой канаве № 1337, чуть не погибла моя первая жена Ксения, сваленная с ног солнечным ударом. Она катилась вниз по склону метров десять и неминуемо упала бы в глубокий обрыв, если бы совершенно случайно не зацепилась за мощный куст шиповника... Вон стоит списанный, но почему-то не увезенный на металлолом бульдозер ДТ, "дэтэшка". Облупленный, заржавленный. А когда-то он был оранжево-голубым, веселым, шумным мальчишкой. Валька, 11 4 мой сын, тогда пятилетний, любил, подражая бывалым бульдозеристам, сидеть за его рычагами с приклеенным к нижней губе окурком "Беломора".
 ...А всего два года назад я шел с друзьями по этой тропе за самородным золотом Уч-Кадо.
 Сколько народу тогда погибло! Житник, Резвон со всей своей бандой, учитель, бедный Абдурахманов... Но мы выиграли и увезли с собой по тридцать килограммов самородков. Смешно сказать – всего за семьдесят тысяч долларов на каждого мы ежедневно рисковали жизнью. Наверное, мы шли сюда не за ними. А за чем же? За пряным запахом на время отогнанной смерти?


* * *

 Борис в этих краях никогда не был. И потому улегся на хилую травку и принялся изучать в бинокль обстановку. Кишлак Кумарх с этого места увидеть было нельзя – он скрывался за острозубыми отрогами Гиссарского хребта.
 – Вроде все спокойно, – сказал Бельмондо, передавая мне бинокль. – Никого не видно.
 Я принял бинокль и скоро убедился в том, что Борис был далеко не прав. Двух или трех минут мне бы хватило, чтобы углядеть две или три огневые точки над ключевыми тропами к перевалам, свежие следы каких-то работ на врезе пятой штольни и... и труп человека в саю Скальном. Человек был в стареньком, перепоясанном платком ватном халате, мягких кожаных сапогах и галошах, рядом валялась черно-белая тюбетейка.
 Судя по тому, что руки и лицо его не были обглоданы лисами, убит он был недавно, скорее всего – поздним вечером прошедшего дня.
 Бельмондо вырвал у меня бинокль и начал рассматривать убитого. Но занимался этим недолго – на тропе, ведущей к саю, появилось четверо таджиков. Они, ничуть не взволновавшись, подошли к трупу, споро закидали его камнями, затем поднялись к врезу пятой штольни и, попив у костерка чаю, начали что-то делать.
 – Кажется, эти гаврики устье закрывают, – предположил Борис. – Да, вон один железный дверной оклад тащит. Наверное, хотят там склад оборудовать.
 – Или подземную тюрьму, – добавил я, раздумывая, что нам делать дальше.
 После небольшого обсуждения мы решили скрытно подойти к кишлаку и посмотреть, что в нем делается. И через пару километров нашим глазам открылись не полдюжины кибиток, развалившихся практически до основания (именно они на топографических картах назывались Кумархом), а несколько крытых шифером домов. В кишлаке вовсю кипела жизнь – детишки бегали, женщины стирали на речке, а мужчины рыли котлован под фундамент очередного капитального строения.
 – Смотри ты! – воскликнул я, рассматривая эту деревенскую идиллию эпохи коллективизации. – Али-Баба и в самом деле кишлак построил. А где же его зомберы?
 И как бы в ответ на мой вопрос из самого большого дома вышло по одному четырнадцать зомберов. Их невозможно было спутать с простыми людьми – даже с расстояния в пару километров было видно, что это команда убийц. Не останавливаясь, они начали быстрым шагом подниматься по тропе на пятую штольню.
 Решив посмотреть, чем они там собираются заниматься, мы вернулись на предыдущий наблюдательный пункт. А по пути туда с радостью кон статировали, что враждебности к себе у нас зомберы совсем не вызывают. Видимо, мы привыкли к мысли, что единственный наш враг – это Али-Баба, а все его приспешники и помощники – всего лишь несчастные жертвы его честолюбивых игр. А нет враждебности – нет и опасности, что зомберы нас засекут на расстоянии.
 Зомберы вошли в штольню. Их не было видно целый день. Появились они только под вечер.
 – Смотри, – сказал мне Бельмондо. – Усталые, как каторжники... Чем это там они занимались?
 Я взял у него бинокль и стал внимательно рассматривать лица зомберов. И заметил, что, по крайней мере, у четверых подбиты глаза или расквашены губы.
 – Учебный центр там у них, – пробормотал я. – Наверное, по рукопашному бою. Да, точно...
 Не только морды личностей разбиты, но и кулаки.
 – Учебный центр? – переспросил Борис.
 – Да. С рингом и стрельбищами. Спрятались под землей, потому как постреляй тут на пленэре – каждая собака узнает.
 – А на хрена зомберов тренировать? Не понимаю.
 – Дык ведь Ирина Ивановна бандитов зомбировала и таких, как мы, тертых. А у Али-Бабы одни крестьяне под рукой. Вот и приходится доводить их до кондиции. Умный мужик. Он, наверное, еще в Приморье начал понимать, что зомбер из фраера – это фраер. Сколько мы их там положили... И в Хургаде.
 В лагерь мы вернулись глубоким вечером. Поужинав консервами и напившись чаю, решили, что назавтра Ольга с Баламутом и Бельмондо займут со снайперскими винтовками позиции вокруг кишлака и попытаются убить Али-Бабу, если, конечно, он находится там. Мне же было поручено весь день наблюдать за штольней с тем, чтобы определить точнее, что же все-таки в ней происходит.

 4. Зомберы спускают меня с небес на землю. – Али-Баба чувствует неладное. – Прерванный ужин

 Но я решил поступить иначе. Как только ребята ушли на охоту за Али-Бабой, я сунул в рюкзак пару бутылок красного вина и ушел на тропу, соединяющую кишлак с пятой штольней. Когда на ней появились зомберы, я уже сидел на обочине в позе лотоса с прикрытыми глазами и, мерно раскачиваясь из стороны в сторону, медитировал после второго стакана подряд. Передо мной был расстелен узорчатый поясной платок, на котором аккуратными рядками лежали одноразовые шприцы, заправленные на всю катушку красной жидкостью (вы догадываетесь, какой). Я специально для этого случая запасся ими в аптечном киоске душанбинского аэропорта.
 Как я и предполагал, шедший первым зомбер, увидев неожиданную картину, остановился и с недоумением уставился на разложенные на тропе шприцы. Затем подошел, склонился надо мной и стал осторожно трясти за плечи. Я решил покуражиться и никак не отозвался на его попытки вернуть меня с небес на землю. Зомбер убрал руки, что-то промычал по-таджикски стоявшему рядом товарищу. Тот не ответил, и вокруг стало так тихо, что я хорошо слышал, как далеко внизу в долине бухтит река. Выдержав всего минуту такой тишины, я распахнул глаза и увидел, что зомберы не растворились в воздухе, а стоят недвижные и смотрят на меня, как на божество, сошедшее с небес на землю.
 Я улыбнулся как можно дружелюбнее и потянулся за ближайшим шприцем. Как только он оказался в моей руке, ближайший зомбер, подставляя шею, согнулся вдвое. С удовольствием сделав ему укол, я поманил пальцем следующего...
 Опустошив таким образом все четырнадцать шприцев, я сказал зомберам (на русском, который поняли все), что завтра, в это же время, снова буду на этом месте, и направился к своему лагерю. Зомберы, озадаченно переглянувшись, хотели последовать за мной, но я повелел им идти на штольню и заниматься своими делами.
 – И подчиняйтесь Али-Бабе, пока я не прикажу убить его! – крикнул я им вслед.
 Так я стал наркоторговцем и, вероятно, полновластным начальником дуболомов Али-Бабы.
 Хотя, что и говорить, в полновластии своем я немного сомневался. Все-таки Али-Баба был первым их хозяином. Если бы не это сомнение, я бы конечно, приказал им немедленно возвращаться в кишлак и убить его.
 Но все равно я был премного доволен исполнением своей давней задумки и, вернувшись в лагерь, позволил себе пропустить граммов двести коньяку. Как только, мне окончательно захорошело, я быстренько приготовил на газовой плитке наваристый борщец и макароны по-флотски (слава богу, Сергей снабдил нас продуктами в ассортименте, достаточном для президентской столовой).
 Товарищи мои вернулись под вечер ни с чем – Али-Баба весь день безвылазно просидел в своей резиденции. Лишь раз он выглянул из двери на минуту, и этой минуты нашим неопытным снайперам хватило только на то, чтобы опознать его.
 – Он наверняка чувствует опасность... – сказала Ольга, устало опускаясь на кошму, покрывавшую пол нашей палатки. – Вышел, сразу посмотрел в нашу сторону и тут же вернулся в дом...
 – Если бы чувствовал, то давно бы приказал все прочесать вокруг кишлака, – не согласился Бельмондо и, немного помолчав, мечтательно продолжал:
 – Ты заметила, сколько женщин – какое там женщин! – прелестных девушек заходило в его дом и выходило оттуда? Целых четыре!
 И все такие разные... Тоненькие и в теле, беленькие и смуглые, пальчики оближешь! Гарем у него там, что ли?
 – Да, девочки были ничего. Я бы не отказался, – вздохнул Баламут и, вдруг почувствовав коньячный запах, распространявшийся от меня, возмущенно спросил:
 – Ты что, Черный, пил без нас?
 – Ага! – довольно ответил я. – Было за что.
 И, разлив оставшийся коньяк по кружкам товарищей (не забыв, естественно, и свою), я рассказал об успешном завершении первого этапа приручения зомберов.
 – Да-а, – озадаченно протянул Бельмондо. – И что ты потом собираешься с ними делать?
 – Прикажу привести ко мне Али-Бабу. Давно мечтаю надавать ему по морде и поджарить потом на кизяках...
 – Твоими устами да мед пить, – сказал Баламут. – Ладно, хватит болтать, пошли съедим кого-нибудь.
 И мы вышли из палатки, зажгли небольшой костерок из привезенных на вертолете дров и, устроившись вокруг него на расстеленных спальных мешках, принялись вечерять...


* * *

 Али-Баба тем временем приходил в себя после вечерней поверки. Полчаса назад, войдя к зомберам (они обитали в затхлом помещении без окон и мебели), он сразу почувствовал неладное. "Нет обычной рабской покорности во взгляде... – озабоченно думал он, переходя от одного зомбера к другому. – И о чем-то своем думают. Может быть, зомбирант оказался некачественным? Или мирные таджики – плохой материал для производства качественных зомберов?"
 Ни пинками, ни зуботычинами ничего от них не добившись, он ушел к себе в комнаты и отдался четырем своим наложницам, только утром присланным ему из Дехиколона – ближайшего большого кишлака... И когда он почти забыл о необычном поведении зомберов, к нему впустили человека, руководившего строительными работами на пятой штольне (Али-Баба сооружал там тренировочный центр для своих подопечных и склады на случай интервенции России в Таджикистан), и тот рассказал, что утром издали видел чужака, общающегося на тропе с зомберами.


* * *

 ...Коньяк у нас кончился перед макаронами по-флотски, и Баламут выпросил у Ольги бутылку красного вина. Мы разлили его по кружкам и начали уже пить, как позади палатки раздались звуки осторожных шагов. Обернувшись в испуге, мы увидели выступающих из ночного неба зомберов. В руках у них были автоматы на изготовку.
 – Какой пос-саж! – только и сказал Баламут.

 5. Спокойная ночь. – "... захвачены аэропорт, вокзал..." – Схватка зомберов. – Конец?

 А я приподнялся с кружкой недопитого вина в руках и радостно протянул:
 – При-ивет, ребята! Не дождались утра? Ну, ладно, прощаю – дядя Женя добрый сейчас.
 И, покачиваясь, пошел в палатку и через минуту вернулся с полной пригоршней одноразовых шприцев. Увидев их, зомберы дружно закинули автоматы за спины и выстроились в очередь...
 В эту ночь мы спали спокойно – нас охраняли целых четырнадцать довольных жизнью зомберов.
 Наутро я предложил друзьям идти в кишлак Али-Бабы под видом пленников.
 – А ты уверен в своих зомберах? Не переметнутся они к своему первому хозяину? – заколебался Бельмондо. – Может, лучше из снайперской винтовки его шлепнуть?
 – Дурак ты! – взорвался я. – Он же знает, что кто-то вокруг его резиденции бегает! Ты думаешь, он зомберов послал сюда горным воздухом подышать?
 – Да, – согласилась Ольга. – Он наверняка что-то пронюхал. И носа теперь не покажет, если уже и вовсе не смылся.
 – Тихо, тихо! – вдруг перебил нас Баламут, выскочив из палатки с радиоприемником. – Слушайте...
 "...захвачены аэропорт, железнодорожный вокзал и практически вся южная и восточная части Душанбе, – монотонно говорила диктор Би-би-си. – Войска мятежников немногочисленны, но хорошо обучены и, видимо, находятся под воздействием психотропных средств, подавляющих страх и значительно увеличивающих агрессивность и жестокость. Наш корреспондент Артем Муллоджанов также сообщает, что пленных (всего их до пятисот человек), а также принудительно призванных молодых людей мятежники под охраной отправляют на машинах куда-то на север республики, вероятно, в свои тренировочные лагеря..."
 – Завтра они будут здесь! – покачал головой заметно побледневший Бельмондо. – Представьте себе – тысяча новоиспеченных зомберов натаскивается на нашей травле.
 – Если мы сегодня Али-Бабу не замочим – хана нам всем! – нахмурился Баламут. – Предлагаю вам идти под прикрытием зомберов в кишлак, а я вас с винтовкой прикрою...
 Мы согласились – после вчерашнего похода к кишлаку у Баламута здорово распухла нога, вывихнутая при высадке с вертолета, и, случись у Али-Бабы в гостях что-нибудь экстраординарно-мордобойное, вряд ли Баламут был бы нам полезен.


* * *

 Вместо завтрака зомберы получили по уколу.
 – Последний раз балдеете! – усмехнулся я, приступая к ставшей уже привычной для меня процедуре. – Нету больше вина! Все вы, нехристи, выжрали! Но если сегодня меня не подведете, обещаю прислать вам из Душанбе самое красное вино, которое только там найду!
 Спустившись в долину, мы с Ольгой и Бельмондо спрятали пистолеты под рубашками, а автоматы сдали зомберам.
 – Ты только посмотри на них! – поморщилась Ольга, рассматривая довольные лица моих подопечных. – Они больше напоминают подвыпивших матросов. Я видела точно такие рожи в Марселе. Ох, вляпаемся мы, Евгений, с твоими опытами!
 Да, моим подопытным не хватало только гюйсов и матросских шапочек с помпончиками. Они глупо улыбались и озирались по сторонам, как бы высматривая вывески кабаков и борделей.
 – А чем тебе матросы не нравятся? – улыбнулся я. – В бою они злющие.
 И повелел зомберам вести нас под прицелом автоматов к Али-Бабе. Но они, вмиг отрезвев, испуганно замотали головами и стали делать нам знаки, что идти в кишлак не следует.
 – Опасность чувствуют, – поняла Ольга. – В отличие от нас, ущербных...
 – Для себя они опасность чувствуют! – огрызнулся я и зло погрозил взбунтовавшимся монстрам указательным пальцем.
 Как только мы вошли в кишлак и приблизились к резиденции Али-Бабы, к нам подошли трое вооруженных до зубов охранников. Главный из них, высокий пузатый детина с зеленой, испещренной арабской вязью повязкой на голове, смерил нас презрительным взглядом и по-таджикски приказал зомберам немедленно удалиться в казарму. Но зомберы не подчинились – они явно чувствовали неладное – и, заслонив нас своими телами, ощетинились дулами автоматов.
 Охранники отступили. Один из них, подозрительно оглядываясь, направился в резиденцию и через минуту вернулся с Али-Бабой. Как только последний вышел из двери, правое его ухо взорвалось кровавыми плевками и ошметками хрящей.
 – Это Коля! – вскричал я, поняв, что Баламут наконец-то поймал нашего врага в оптический прицел своей винтовки. И, указывая на Али-Бабу, закричал своим зомберам во всю глотку:
 – Огонь! Огонь, вашу мать!
 Зомберы мгновенно повиновались и застрочили из автоматов, но Али-Баба молниеносно прикрылся охранником и упал в открытую дверь своей резиденции. И тут же, перепрыгивая через его ползущее внутрь тело, из дома высыпало около трех десятков вооруженных людей.
 "Зомберы! – подумал я, увидев их звериные лица. – За ночь он сделал новых!"
 Да, это были новоиспеченные зомберы. Засомневавшийся в подпорченных мною монстрах, Али-Баба зомбировал всех дехкан, которые обеспечивали маскировку его ставки под обычный кишлак...
 Господи, какая была в то утро мочиловка!
 Стреляя из автоматов, зомберы сошлись в рукопашной. Они мутузили друг друга прикладами и ногами, душили, кусались, отрывали уши и выламывали пальцы. Но нападающих было много, и все больше и больше моих подопечных падало наземь со сломанными позвоночниками и шеями...
 Конца побоища мы не видели – бочком, бочком мы подобрались к резиденции и проникли внутрь... Но никого там не обнаружили – дом был пуст. И опять наш ущербный внутренний голос заговорил слишком поздно – лишь когда мы осознали, что Али-Баба, воспользовавшись подземным ходом, ускользнул из наших рук, он злорадно шепнул нам, что дом окружен и ничего для своего освобождения мы сделать не сможем.
 И действительно, выглянув из окна, мы увидели, что новоиспеченные зомберы Али-Бабы, потеряв больше половины личного состава, одержали полную и безоговорочную победу над своими собратьями-еретиками и собираются одержать таковую же над нами.
 Мы держались до последнего патрона. Ольга, поняв, что схватка проиграна, хотела застрелиться, но мы с Баламутом и Бельмондо отняли у нее пистолет. Через секунду в дом ворвались зомберы, и с нашим сопротивлением было мгновенно покончено...

 6. Посадить на кол... – Отрубленные головы и мадемуазель Ява. – Али-Баба говорит "Cancel"

 Связанный по рукам и по ногам, я очнулся на пушистом персидском ковре. По обе стороны от меня лежали мои товарищи. Судя по их виду, встреча с сознанием была у них далеко впереди. В дальнем углу комнаты на низкой просторной софе сидел надутый Али-Баба с залепленным пластырем ухом. Вокруг него вертелись его весьма привлекательные наложницы. Правее вдоль стены на полу последовательно сидели худой белобрысый европеец, как потом оказалось, переводчик, двое дюжих таджиков-охранников и какой-то бородатый человек со старинной саблей на коленях. Он показался мне знакомым.
 "Наверное, это один из моих давних дехколонских знакомых, когда-то работавший на кумархских штольнях горнорабочим", – подумал я и, решив игнорировать окружающих, закрыл глаза.
 Но только я сделал это, рядом заворочался Баламут. Поняв по моему лицу, что я нахожусь в сознании, он спросил:
 – Ну что, опять помирать будем?
 – Да надоело уже, – проворчал я, не открывая глаз.
 – А мне, знаешь, нет, – неожиданно весело прыснул Коля. – Я бы попробовал еще пару-тройку раз!
 Али-Бабе нас синхронно переводили.
 – Вряд ли это у вас получится, – насмешливо проговорил он по-английски, лишь только понял смысл нашего с Колей разговора. – Во дворе этого дома вот уже полчаса, как врыты колья для вас. Четыре очень острых крепких кола для четырех ваших, ха-ха, незадачливых задниц. Ровно через... – Али-Баба посмотрел на часы, – ровно через пятнадцать минут вы будете сидеть на них, и вряд ли вам в голову придет мысль, что жизнь прекрасна и удивительна и достойна хоть какого-нибудь продолже...
 – Да что вы с ним разговариваете! – прервал Али-Бабу возмущенный голос лежавшей за Баламутом Ольги. – Ничего он с нами не сделает.
 Лично я знаю, что завтра, точно в это время, я буду, я буду... В общем, мы все будем живы.
 – Вы хотите сказать, – насмешливо проговорил Али-Баба, – что через сутки пребывания на колах вы еще не умрете? Что ж, бывали у меня и такие случаи. Живучесть человека иногда вызывает просто недоумение.
 В это время очнулся Бельмондо. Приподняв голову, он с минуту рассматривал наложниц.
 – А ничего у тебя девочки. Клевые, – прервал он по-русски Али-Бабу, продолжавшего измываться над нами. – Дашь одну побаловаться перед смертью?
 Наложницы дружно захихикали и начали строить Борису интересные глазки.
 – К сожалению, у вас осталось только пять минут, – нахмурился Али-Баба, поняв, о чем говорит Бельмондо. – Вам их хватит только на то, чтобы добраться до своих колов.
 Он жестом приказал охранникам вынести нас во двор. Те молча встали, подошли к Бельмондо и хотели уже взяться за его ноги и плечи, как вдруг бородатый человек, показавшийся мне знакомым, распрямившейся пружиной сорвался с места, молниеносным движением выхватил из ножен саблю – и через секунду, не больше, отсеченные головы охранников лежали на ковре с выпученными от неожиданности глазами и судорожно заглатывали ненужный уже им воздух...
 "Это Сергей Кивелиди! – мелькнуло у меня в голове. – Только он может так орудовать саблей".
 А Сергей (это действительно был он) уже стоял над Али-Бабой. Кончик его сабли задумчиво бродил по кадыку террориста, опутанного юбками наложниц.
 – Где шприцы? – спросил Кивелиди девиц, вдоволь насладившись ужасом, застывшим в глазах побежденного врага.
 – Вот они! – ответила худенькая яркая блондинка, подавая Сергею инкрустированную бирюзой коробочку, и попросила, с мольбой глядя ему в глаза:
 – А можно, я его уколю?
 – Что, достал он тебя? Или покорил сердечно? – усмехнулся Кивелиди, принимая левой рукой коробочку.
 Блондинка густо покраснела, но продолжала просительно смотреть на Сергея.
 – Нет уж! – покачал головой Сергей. – Бабе я этого паразита не доверю. Где там его шея?
 И уколами сабли помог пленнику перевернуться на спину. Затем отложил саблю в сторону, достал из коробочки шприц с красной жидкостью и со словами "ханты-кранты тебе, Али-Баба", впрыснул ее в побагровевшую шею террориста.
 И только потом обернулся к нам.
 – Здравствуйте, что ли? – сказал он, срывая усы и бороду. – Как ваше "ничево"?
 – Давай развязывай! – прокряхтел ему Бельмондо. – А девочки эти твои, что ли? Из борделя "Полуночный рассвет"?
 – Угадал, бродяга! – осклабился Сергей, разрезая путы Бориса. – Знакомься: худенькая блондинка – это мадемуазель Ява, аппетитная толстушка – Бейсик-ханум, а те две – неродные сестрички фрау Кобол и фрау Алгол.
 – А которая из них фрау Кобол? – полюбопытствовала Ольга, протягивая к сабле свои связанные руки.
 – А фиг их знает! Их водой не разольешь, даже в служебной постели. – Подмигнув Бельмондо, он продолжал:
 – Они только скопом трахаются, рекомендую. Незабываемые ощущения, наценка – десять с половиной баксов, для друзей – первые три часа бесплатно.
 – А как ты здесь очутился? – спросил Баламут, когда Сергей принялся освобождать его от веревок.
 – Как, как... Вас отправил, а к вечеру тем же вертолетом прилетел, с цыпочками своими, естественно, в кишлак Дагану. Знаете вы его, он отсюда чуть ниже по течению Ягноба. Оттуда пошли в Дехколон. Там нас приютила одна вдовушка-сводница, карга каргой, но по-своему добрая. Девочек ей дочками своими приемными представил. Жертвами гражданской войны не с женским лицом. А сводница навела на нас Али-Бабу, который и прикупил всех нас на свою голову...
 – Саблю-то где зацепил? – спросил Баламут, завистливо разглядывая ножны, украшенные серебром и золотом.
 – А это подарок от него. Он как только мою Явочку увидел, так расчувствовался, что хотел мне всамделишного зомбера подарить. Но я саблю попросил. Слабость у меня к ним, ты знаешь.
 Через пять минут мы, потирая онемевшие запястья, стояли вокруг Али-Бабы, продолжавшего лежать на животе.
 – А зачем ты его зомбировал? – спросила Ольга, пнув террориста ногой. – Надо было его на кол посадить...
 – Вы разъедетесь через пару дней, а я останусь в Таджикистане, – ответил Кивелиди. – Родина есть Родина, и я, извините, решил этого паразита использовать на ее благо.
 И, перевернув новоиспеченного зомбера на спину, привел его в чувство увесистыми оплеухами. Али-Баба открыл глаза и уставился на Сергея рабски покорным взглядом. Удовлетворившись этим, Кивелиди нежно потрепал его по щеке и с чувством сказал по-английски:
 – Назначаю тебя полноправным жителем Ягнобской долины. Отныне и навсегда единственным твоим желанием будет превратить этой край в цветущую жемчужину Таджикистана. Ты будешь пахать и сеять, ты будешь заботиться о каждом ребенке и каждом квадратном метре этой долины. Понял, гад?
 Али-Баба радостно закивал и попытался встать на ноги, намереваясь немедленно приступить к выполнению приказа. Но Сергей придавил его плечо саблей и продолжал отдавать приказы:
 – Назначаю тебя пожизненным падишахом всех твоих зомберов. И тех, которые здесь, и тех, которые в Душанбе. Немедленно прикажи тем, которые сейчас в Душанбе, возвращаться сюда со всеми потрохами и оружием. Когда все они явятся, организуешь из них стройотряд – пусть школы и кишлаки в округе макерят.
 Понял, гад?
 Али-Баба вновь часто закивал. Откивавшись, подошел к месту, на котором сидел до своего обновления, покопался там в подушках, нашел мобильник и очень старательно набрал номер.
 Когда по телефону ответили, Али-Баба напрягся (зомберу о-очень трудно разговаривать), сказал одно лишь слово "Cancel", затем с облегчением забросил трубку в угол и подошел к Сергею.
 – Молодец! – похвалил его Кивелиди. – Ты достоин награды, падишах!
 И, обернувшись к мадемуазель Яве, спросил:
 – Останешься с таким?
 – Да, – потупив глаза, зарделась блондинка. – Останусь. Он хороший, очень... Вернее, хорош.
 – Ну, ты даешь! – разочарованно протянул Бельмондо. – А я хотел с ней потрахаться...
 – А что тебе мешает? – пожал плечами Сергей и, шлепнув мамзель Яву по крутому мягкому месту, сказал ей:
 – Иди, простись с холостяцкой жизнью!
 Мамзель сверкнула глазами и, отставив правую ногу назад, упала Бельмондо в объятия.
 Сергей же ткнул в сторону девушки указательным пальцем и сказал Али-Бабе:
 – Когда она вернется, я вас поженю. И не дай тебе бог не быть ей верным мужем...

 7. Мадам Ява засучивает рукава. – Али-Баба – герой! – Проводы в "Прыткой Ассемблер"

 "Cancel" Али-Бабы вызвало в правительственных кругах Таджикистана недоумение, если не сказать растерянность. Зомберы, захватившие полстолицы и вошедшие уже в боевое соприкосновение с подразделениями российской 201-й дивизии, неожиданно оставили свои позиции и рассеялись в горах, окружающих город. Через сутки они начали стекаться в верховья Ягнобской долины.
 Там, в кишлаке Кумарх, их встречал Али-Баба и тут же вверял их в полное подчинение своему Первому Заместителю по Зомберским Кадрам, то есть мадам Яве. Мадам Ява приказывала зомберам сдать оружие и боеприпасы, прочищала им мозги (времени это занимало совсем немного), вкалывала препарат против ломки и формировала из них специализированные стройотряды.
 Всего за двенадцать часов, прошедших с момента отдачи шифрованного приказа об отмене взятия столицы Таджикистана, около трехсот зомберов получило прописку в десятках близлежащих заброшенных или хиреющих кишлаков Ягнобской и Зеравшанской долин; другие триста были направлены на сооружение автомобильной дороги Кумарх – Анзоб. Все они получили по барану и паек на месяц (полмешка муки, сахар, рис) из стратегических запасов Али-Бабы.
 На следующий день вертолеты правительственной армии высадили в кишлаке карательный десант. Мадам Ява, отнюдь не застигнутая врасплох, вышла к его командиру, полковнику Абдурахманову, с белым флагом и объяснила, что именно ее муж своим влиянием сорвал попытку государственного переворота, именно его эмиссары убедили мятежников уйти из столицы и сдать оружие. В подтверждение своих слов она привела вконец озадаченного полковника на окраину кишлака и показала ему гору приведенного в негодность оружия.
 Полковник по рации доложил об увиденном президенту республики, и тот немедленно выслал в долину правительственную комиссию. Через несколько дней деятельность комиссии завершилась назначением Али-Бабы специальным представителем президента в Ягнобской долине с присвоением ему звания "Герой республики" и большим праздником, стоившим жизни десятку баранов и одной корове.
 Ровно через двадцать четыре часа после нашего фантастического избавления от смерти мы с Ольгой, взявшись за руки, прогуливались по Темир-Хану, одной из уютных долин, заметно оживляющих довольно унылые окрестности Кумарха.
 – Ты вчера сказала Али-Бабе, будто знаешь, что случится сегодня, – лукаво улыбаясь, спросил я, когда вокруг зазеленели альпийские луга. – А сейчас, мне кажется, я знаю, что случится через несколько минут.
 – Догадливый ты! – засмеялась Ольга и, толкнув меня в густую траву, упала сверху. – Я надеялась, что мы... Я знала... Я знала, что в это время мы с тобой будем... будем... любить друг друга...
 И впилась в мои губы долгим поцелуем, оказавшимся, впрочем, лишь короткой прелюдией к бесконечному...
 А еще через двадцать четыре часа мы были уже в Душанбе. Несколько дней у нас ушло на закупку и отправку в Ягнобскую долину нескольких десятков тонн продовольствия, строительных материалов и снаряжения, заказанных мадам Явой.
 Покончив с делами, мы улетели в Москву. В ночь перед отлетом Сергей Кивелиди устроил нам пышный и плодотворный банкет в новеньком своем борделе "Прыткая Ассемблер". Закончился он лишь поздним утром и без пожара.




 Глава 6
 Худосоков не боится крокодилов



 1. Загниваем... – Рай на проводе. – Ниточка к Худосокову. – Бельмондо становится художником

 В Москве мы не нашли никаких следов Худосокова и впали в полнейшее уныние. Враг растворился в воздухе, а без него наша жизнь понемногу превратилась в однообразную череду дней.
 Через неполную неделю нашего бездельного пребывания у Евгения Евгеньевича на тайной квартире (была у него и такая – для встреч с любовницами по средам) наша деградация приблизилась к предельной. Баламут напивался все чаще и часами лежал на диване, не сводя остановившихся глаз с телефона, Бельмондо круглыми сутками смотрел телевизор, а Ольга то принималась готовить что-то особенное, то просто сидела в кресле, рассматривая расписания авиационных рейсов, следующих по маршруту Москва – Лондон. А я болтался между ними...
 Как-то в дождливый холодный вечер мне все это приелось, я поднял телефонную трубку и набрал номер Наташи, супруги Баламута. Мне ответил мужской голос.
 – Могу я поговорить с Наташей? – осведомился я, злорадно поглядывая на Баламута.
 – А кто ее спрашивает?
 – Друг ее мужа.
 – Скажите, пожалуйста Вы хотите сказать, что вы мой друг? А мне почему-то кажется, что вы – просто банальный и неумный телефонный хулиган!
 – Нет, нет, что вы! Я – Чернов, друг Николая Баламутова, прежнего мужа Натальи...
 – Чернов при невыясненных обстоятельствах трагически погиб вместе с Николаем Сергеевичем в горах Центрального Таджикистана. Я сам читал некролог и видел фотографии похорон.
 – Да, я знаю. Погиб трагически... – продрожал я голосом в трубку. – Присутствовал, так сказать... Дело в том, что я звоню из рая. Понимаете, в аду, где Николай Сергеевич постоянно теперь прописан, телефон отключили за постоянную неуплату, и он попросил меня передать Наталье Владимировне просьбу.
 – Вы хулиган!!! Безбожник! Я вешаю трубку...
 – Нет, нет, подождите! Если вы мне не верите, пригласите Наташу к телефону, и она узнает мой голос.
 – Я слушаю, – раздался через минуту в трубке растерянный голос, увы, бывшей жены Баламута.
 – Привет, Наталья! Рад тебя слышать. У меня очень мало времени – вот-вот должен прийти ангел-хранитель телефонной связи, и мне нагорит. Коля просил тебя помолиться за него и свечек не жалеть. Понимаешь, если ты будешь делать это ежедневно, то ему на пару тысяч лет срок скостят. Черт, ангел пришел... Прощай, Наталья!
 Едва удерживаясь от смеха, я положил трубку и поднял глаза на Баламута. Он смотрел на меня со звериной ненавистью.
 – Ты что, Коля? – испуганно спросил я и, тут же сбитый ударом кулака в челюсть, упал на журнальный столик, а с него, вернее, с ним – на ковер. Баламут навалился на меня сверху и минуты полторы вяло мутузил меня рыхлыми кулаками. Потом крепко обнял и, сотрясаясь от рыданий, заплакал у меня на груди.
 – Сучка, сучка! – ревел Баламут. – Я ее пьяную, с синяками во всю рожу, вшивую вытащил из-под забора, вылечил от водки, безнадежную вылечил, деньгами с ног до головы засыпал, ноги мыл и воду пил, даже Библию изучал...
 – Библию? – удивился я. – Ты – Библию?!
 – Да. Представь, я – Библию. А она, стерва, кошка немытая, через неделю после моей смерти замуж выскочила. Сучка, сучка! И кто ее взял такую?
 – Да ладно тебе, – успокаивал я его. – Позвони лучше моей Милке, посмеемся.
 И мы, выпив по рюмочке за упокой наших душ, начали звонить своим бывшим родственникам в законе.
 Трахтенгерцу, нынешнему супругу Милочки и законному владельцу обувного магазина на Тверской, было передано, что мне за примерную культмассовую работу в аду предоставлен недельный отпуск, и я раздумываю, как и где его использовать. Муж Ольги узнал, что в раю говорят по-русски и голосуют за лейбористов, а Людмила Бельмондо – что ее бывший супруг сейчас плодотворно работает на седьмом небе над проблемами изменения пола ангелов в соответствующую сторону и что он непомерно скучает по ней и надеется на скорую встречу.
 Все это, конечно, развеселило нас, но ненадолго. Начинать новую жизнь на ровном месте в наши годы – дело не очень приятное и многообещающее... Да и двадцатилетней Ольге было о чем подумать. Кончив звонить и смеяться, мы расселись вокруг журнального столика и отдались нелегким мыслям.
 Я смотрел в пол, вернее, на газету, упавшую со столика при моей драке с Баламутом.
 "Похищено трое биохимиков" – таким заголовком начиналась одна из статей на первой полосе "Московского комсомольца". Я поднял газету и начал читать:
 "Трое биохимиков – американец, японец и англичанин – похищены по завершении международной конференции в Киеве. Местные правоохранительные органы утверждают, что злоумышленники были чеченцами по национальности. Если вспомнить, что Москву и Петербург около месяца назад покинуло в неизвестном направлении 11 (!) молодых генетиков и биохимиков, то можно прийти к мысли, что некой международной (?) террористической организацией осуществляются исследовательские работы по созданию биологического либо генетического оружия. Компетентные круги Ирана, Ирака и некоторых других стран категорически отрицают свою причастность к похищению ученых..."
 – Прорезался Худосоков, – пробормотал Баламут, деловито разливая коньяк по рюмкам... – Опять что-то затеял.
 – Похоже, ты доволен? – спросил я. – Опять вечный бой? Опять покой нам только снится? А может быть – ну его на фиг? Займемся своими проблемами? Женимся на молодухах, детишков наплодим? А, Ольга? Как ты на это смотришь?
 Понял... Трезво смотришь.
 – На это у нас нет денег, – вздохнул Бельмондо. – Все у наших баб осталось.
 – Да нет, есть немного, – улыбнулся я. – Евгений Евгеньевич запасливым был, прикопил кое-что на черный день... Хватит нам на пока. А потом найдем какой-нибудь заброшенный золотой рудник или шахту, набитую долларами...
 – А может быть, затонувший галеон с пиастрами? – мечтательно протянул Баламут. – Где-нибудь в теплой Вест-Индии. Белый песок, пьяные пальмы, бирюзовое море и...
 – И толстые податливые мулатки с худенькими квартеронками, – просиял Бельмондо. – Хоть сейчас поехал бы.
 И в это время мы услышали осторожный, но настойчивый стук во входную дверь.
 – Худосоков, – побледнел Бельмондо. – Я чувствую – это Худосоков.
 Но это был не Худосоков. Эта была довольно смазливая соседка в бигуди, давно интересовавшаяся обилием мужчин в обычно пустовавшей квартире.
 Мы перепоручили ее Бельмондо, а сами стали решать, что нам делать дальше. Но ничего путного придумать не могли, а единственным предложением было предложение Баламута дать в газеты объявление типа "Ленчик! Жду тебя по пятницам с 18.00 по 20.00 в сквере у Большого театра. Твой Борис Бельмондо".
 И вот, когда я уже подумывал, как и где пристроить своих друзей, ставших бомжами, с тем чтобы начать, наконец, банальную семейную жизнь с Ольгой – с омлетами утром по выходным, походами на неотличимые один от другого дни рождения, мелкими ссорами и тривиальным сексом, – Ольга уцепилась за тонюсенькую ниточку.
 – Вы помните тот момент, когда Аль-Фатех предложил Жене выбрать место для нашей казни? – спросила она задумчиво.
 – Да, помню, – улыбнулся Баламут. – Черный еще обрадовался: "В Болшеве, на левом берегу Клязьмы".
 – Так вот, я смотрела тогда на Худосокова. И когда Черный ответил, Ленчик резко, очень резко повернул к нему голову, и в глазах у него я увидела удивление, смешанное с тревогой.
 Ольга, сидевшая рядом со мной, немного помолчала и, ни к кому не обращаясь, сказала:
 – Черный, у нас с тобой ребеночек будет.
 Я резко повернул голову и уставился в ее смеющиеся глаза.
 – Вот так примерно он и посмотрел на Черного! – залилась смехом девушка. – Ну, точь-в-точь!
 И, обняв меня, проворковала:
 – Успокойся, милый, я пошутила.
 – Ну и шутки у вас, сударыня! Ты же знаешь, что я готов батальон от тебя родить.
 – А я... не готова!
 – Я хорошо помню эту реакцию Худосокова, – проговорил Коля, отводя от нашей с Ольгой почти семейной идиллии полные зависти глаза. – Я еще подумал, что с этим местом у него что-то связано.
 – А я ничего не подумал, – вздохнул я, все еще досадуя на Ольгу. – В тех местах полно активистов РНЕ. Вот он и встрепенулся. Но давайте, съездим в те края, посмотрим.
 – По жене соскучился? – усмехнулась Ольга. – По той, которая Вера?
 – А что по ней скучать? Я сейчас и не представляю, как с ней жил. Чужой человек. Всего добилась, но осталась с носом. Видел ее как-то глазу не за что зацепиться. Одно от нее у меня осталось...
 – Прядь волос! – догадалась Ольга. – Глухими ненастными ночами ты над ними рыдаешь.
 – Нет, понимание того, что очень часто в душе добреньких и приветливых – лед.
 – А у многих грубиянов душа нежная, – закивала Ольга. – Пошло это. Я сама хорошо помню, что по головке меня гладили одни грифы-падальщики, а помогали только хамы и грубияны вроде вас. Но я в отличие от тебя быстро поняла, что не надо путать воспитанность с душевной отзывчивостью. Опять ты, Черный, нас с панталыку сбил.
 Так кого мы в Болшево пошлем? Может быть, все вместе прокатимся?
 – Не надо туда всем вместе ехать, – поморщился Баламут, вспомнив, видимо, свою весьма воспитанную Наташу. – Надо одного послать.
 Черного там все знают, опять-таки дочка у него там живет – думать о ней будет. Ты, Ольга, слишком красива – тебя каждый приметит и запомнит. У меня плохое настроение – я обязательно напьюсь в электричке. Остается Бельмондо.
 Пусть едет с удочкой.
 Я показал Борису на карте Московской области участок, который ему необходимо будет обследовать. И он уехал – не с удочкой, а с этюдником, которым его снабдила Ольга.

 2. Худосоков меняет ориентацию. – Наука в "Волчьем гнезде". – Три простые фразы

 Поболтавшись в политических кругах, Худосоков понял, что на волне национал-патриотизма к власти над очень большой и очень разнородной Россией так просто не придешь. Конечно, он мог бы стать известной народу личностью, мог бы продолжать упиваться властью над горсткой своих единомышленников, но быть разменной монетой в играх политических гигантов он не хотел.
 Во-вторых, он понял, что зомберы, хоть и стоили в бою пятерых альфовцев каждый, многого ему дать не могут. Рано или поздно, при широком их применении, ими заинтересуются компетентные органы или пресса и ему, Худосокову, придется возвращаться в безликую толпу. Конечно, в этом возвращении были и свои прелести – Худосоков часто с умилением вспоминал распоротые им животы, отрубленные конечности и головы, выколотые глаза, вспоминал, каким ловким и удачливым убийцей он когда-то был... Но возможность посылать людей на смерть тысячами, возможность убивать чужими руками (а самому при этом полировать свои ногти в уютном кресле) казалась ему теперь несоизмеримо привлекательнее возможности убивать собственноручно.
 И Худосоков вскоре после расправы Али-Бабы с Черным и его компанией решил коренным образом поменять свои тактику и стратегию. Нет, он не решил переметнуться в стан какой-нибудь популярной партии, хотя, раскрой он свои карты, его приняли бы с распростертыми объятиями и растерянные демократы, и несгибаемые коммунисты, и тем более – разношерстые националпатриоты.
 "Если гора не идет к Магомету, то Магомет идет к горе" – эти слова стали его девизом. Если электорат не готов к восприятию его национально-патриотических идей, то электорат надо изменить. Худосоков давно заметил, что его однопартийцы, особенно те из них, которых ярость охватывала при одном лишь виде еврея или азербайджанца, удивительным образом похожи друг на друга, нет, не внешне, а скорее физиологически и психически.
 Задумавшись об этом факте, он инкогнито встретился с одним из видных российских генетиков, и тот, посмеявшись, сказал, что зерно научной истины в этом наблюдении, конечно же, есть.
 – Наверное, все это связано с некоторыми инстинктами, генетически закрепленными еще в далеком обезьяньем прошлом человека, – сказал генетик, закусывая черной икрой пятую по счету рюмку водки (разговор происходил в ресторане "Националь"). – Можно навскидку предположить, что убежденными коммунистами становятся те люди, у которых инстинкт стадности преобладает над другими инстинктами. А фашистами – те, у которых преобладает инстинкт охраны территории. Но, ха-ха, месят ногами и тех, и этих, и других в основном люди с психикой, нарушенной комплексами неполноценности.
 Когда пьяненький генетик закончил выговаривать последнюю фразу, Худосоков поднял на него свои волчьи глаза и убил его ими. Вернее, приговорил к смерти мыслью: "Ты-то у меня и начнешь все это... в "Волчьем гнезде".
 Месяца за три до описанной встречи в ресторане Худосоков купил в Болшеве большой старинный дом. Дом стоял на высоком берегу Клязьмы (рядом с дачами Газпрома и как раз напротив того места, на котором Аль-Фатех убил Черного и его друзей) и прельстил Худосокова возможностью сооружения под ним обширного подвального помещения с подземным ходом на противоположный берег Клязьмы.
 К моменту встречи ремонт и переделка дома, названного хозяином "Волчьим гнездом" [45] , а также тайные подземные работы были в основном завершены. На первом этаже подземелья, площадью около 250 квадратных метров, Худосоков устроил свой командный пункт, КПЗ и общежитие (казарму) для зомберов (все строительные рабочие-украинцы зомбировались по, мере выполнения ими своей части работ). Второй (нижний) этаж, сооруженный впрок, пустовал, и именно там Худосоков решил устроить лабораторию по изучению возможности химической коррекции идеологической позиции человека. Там же для научного персонала были устроены жилые помещения со всеми удобствами.
 Персонал лаборатории был набран в течение недели – люди Худосокова просто-напросто наняли в Москве и Питере десяток способных молодых генетиков и биохимиков якобы для контрактной работы в Иране и Ираке. Они были тайно привезены в "Волчье гнездо", обработаны там зомбирантом второго поколения (от которого Худосоков в свое время отказался) и присоединены к генетику-выпивохе, к тому времени уже вполне освоившемуся в подземных лабораториях.
 Результаты зомбирования были более чем удовлетворительными – ученые стали гениями, полными идей и не знающими усталости. Шестеро ученых сразу после трансформирования загорелись поставленной задачей и немедленно сели составлять список необходимого оборудования и материалов; двое ломались два дня, но в конце концов согласились принять участие в работе при условии, что по завершении исследований они смогут опубликовать полученные результаты под своими именами. Девятый ученый после укола перестал реагировать на окружение и в задумчивости ходил по лаборатории из угла в угол. А десятый сделался художником и принялся изрисовывать подручными средствами все свободные поверхности подземелья (преимущественно он творил портреты). Худосоков хотел было этих двоих ликвидировать, но коллеги вступились за них и просили оставить для разнообразия.
 Через неделю подпольная лаборатория была полностью оборудована (правда, для этого финансовым работникам Худосокова пришлось экспроприировать пару-тройку провинциальных банков средней величины) и очень скоро, снабженная необходимым генетическим материалом, начала функционировать 24 часа в сутки. Необходимые образцы ДНК были взяты всякими правдами и не правдами у пятнадцати принципиальных коммунистов, пятнадцати оставшихся на свободе демократов эпохи Горбачева [46] , пятнадцати жириновцев, пятнадцати умников, считавших политику грязным делом, и, естественно, пятнадцати членов НСДАП.
 Для биохимических и иных исследований в отдельных камерах с телевизорами, тренажерами, четырехразовым сбалансированным питанием (и резиновыми куклами по средам и воскресеньям) содержали по два самых отъявленных приверженца каждого из перечисленных выше политических течений.
 Первое время работы продвигались туго – не хватало кое-какой суперсовременной западной техники. Когда на одной из планерок об этом доложили Лаврентию (так назвали ученые Худосокова), тот подумал немного и затем спросил:
 – А может быть, вам еще и специалисты западные нужны? Сейчас в Киеве работает международная конференция биохимиков... Вот список ее зарубежных участников.
 Ученые переглянулись и назвали троих – японца, англичанина и американца. Через день эти ученые были выкрадены террористами, изъяснявшимися по-чеченски, а еще через день – обработаны зомбирантом-гениализатором и присоединены к научному коллективу "Волчьего гнезда". Они же рассказали Худосокову, каким образом и где можно достать необходимую западную технику.
 Через месяц, однако, исследования зашли в тупик. И когда ученые поняли, что поставленная цель в обозримом будущем совершенно недостижима, девятый ученый перестал ходить из угла в угол и сказал три простые фразы. И через неделю после этого гласа биохимические процессы, влияющие на политическую ориентацию, были установлены и досконально изучены, а еще через неделю был получен препарат, подавляющий все ориентации, кроме, естественно, национал-социалистической.
 Препарат этот (Худосоков назвал его зловеще – "Бухенвальд-2") был весьма сложен по химическому составу, но прост в изготовлении, не имел цвета, вкуса и запаха и предназначался исключительно для внутреннего применения.
 После наладки его промышленного производства Худосоков, прекрасно зная, что для овладения Россией необходимо прежде всего овладеть Первопрестольной, начал немедленно внедрять своих зомберов во все хлебокомбинаты и пекарни Москвы и Московской области... В час "X" они должны были подмешать "Бухенвальд-2" во все хлебобулочные и кондитерские изделия...

 3. "Волчье гнездо", иголки и утюги. – Групповой секс, целлофановый пакет и яйца

 Ни к вечеру, ни на следующий день Борис не приехал, и все потому, что на втором часу пребывания в Болшеве свобода его передвижения была насильственно ограничена четырьмя квадратными метрами подземного бетонного сооружения.
 Короче, Бельмондо угодил в подземелья "Волчьего гнезда"... Дело в том, что он сразу попал в точку, установив свой этюдник прямо напротив подмосковной резиденции Худосокова. Как водится, вокруг него скоро собрались любители живописи. Борис, как и все мы, закончивший свое художественное образование на первой коробке цветных карандашей "Искусство", не ожидал такого наплыва зрителей и вместо дома под корабельными соснами решил нарисовать "Черный квадрат с трубой и покосившейся лестницей".
 Среди зевак, естественно, преобладали люди Худосокова, сразу понявшие, что перед ними либо неопытный фээсбэшник, либо идиот. И когда Бельмондо уже заканчивал закрашивать свое творение голландской сажей, к нему подошел милиционер, взял под козырек и, криво улыбаясь, сказал, что господина Малевича срочно вызывают на пленарное заседание Российского союза художников. И Борису пришлось пройти в переулок, откуда он и попал прямиком в КПЗ "Волчьего гнезда".
 Первым его посетителем стал Худосоков. Он долго разглядывал Бельмондо, безучастно лежащего на нарах.
 – Чего уставился? – спросил его наконец Борис.
 – Да вот думаю, что с тобой делать. А где остальные?
 – Погибли.
 – Где и как?
 – Сначала здесь, за рекой, а потом в Таджикистане сгорели. Читал, наверное, в газетах.
 – Читал... А больше нигде не погибали?
 – Почему, погибали... Последний раз – в Ягнобских горах.
 – А ты, значит выжил.
 – Ага. Ты чем сейчас занимаешься? Я так понимаю, что биохимическими опытами?
 – Да. Хочу всех людей сделать одинаковыми.
 – Одинаковыми?
 – Да. В политическом смысле.
 – Эк куда хватил! А как, извините?
 – Препарат. В хлеб будем добавлять.
 – Что-то тут не так. Все станут национал-социалистами? И кавказцы и евреи?
 – Они давно такие.
 – М-да... А ты уверен, что общество, наевшись твоего хлеба, именно за тебя будет голосовать?
 Среди ваших есть, извини, деятели и посимпатичнее, и поумнее тебя.
 – Их всех ликвидируют. Останусь только я.
 – Все равно рискованно...
 – Это – моя трагедия. А ты должен мне рассказать, где твои товарищи. На квартире у Ольги нет никого, мы проверяли. Ты лучше сразу расскажи. Так тебе легче будет.
 – Пытать хочешь? – мгновенно покрывшись холодным потом, содрогнулся Бельмондо.
 – Если не скажешь – да!
 – Ну, начинай тогда, – вздохнул Борис, пытаясь сдержать дрожь в руках. – Понимаешь, не могу я тебе ничего без пыток сказать. Как потом я друзьям в глаза стану смотреть?
 – В любом случае не станешь. Надоели вы мне, как понос. Всех, и тебя первого, в порошок сотру...
 – А ты прими сейчас таблетки свои фиолетовые. Может, что-нибудь поумнее придумаешь?
 Ничего не ответив, Худосоков вышел. Не зная, что зомберские качества практически полностью выветрились из Черного и его друзей, он решил пытать Бельмондо для их привлечения.


* * *

 Бориса начали пытать гуманно – его всего лишь били четыре дня подряд и не давали спать.
 Но Бельмондо ничего не сказал. На пятый день ему дали выспаться и, покормив после пробуждения, начали вгонять иголки под ногти и жечь утюгами. Борис хотел было сдаться, но, видимо, несгибаемый зомбер не вполне в нем еще умер и его внутренний голос шептал: "Терпи... терпи".
 Но боли этот паразит, затаившийся где-то в печенках, не уменьшал ни на йоту, и скоро все пятьдесят пять килограммов Бориса превратились в сплошную неизбывную боль, пульсирующую от Парижа до Находки. Раз десять сознание покидало его, но первое, что он слышал, приходя в себя от ледяных обливаний или запаха нашатырного спирта, было: "Терпи... терпи... ты еще можешь"...
 На седьмой день пыток в камеру зашел Худосоков. Внимательно обозрев измученного Бориса немигающим взглядом, он сказал что-то обрызганному кровью палачу и вышел.
 Через полчаса вымытый и приодетый Бельмондо лежал в весьма уютно обставленной комнате с занавешенными фальшивыми окнами. Передвижной столик у широкой двуспальной кровати под балдахином алого шелка был уставлен всевозможной мясной пищей, свежими росистыми фруктами, кичливыми бутылками с марочным вином и разнообразными прохладительными напитками.
 Борис, не в силах поднять голову, смотрел на все это минут пятнадцать. Есть ему совсем не хотелось, да он и не знал, как воспримет пищу его основательно избитый организм. Он уже хотел закрыть глаза и попробовать вырубиться, как вдруг ему в голову пришла мысль: "Есть кровать, есть альков, значит, будут и бабы"...
 И, пересилив себя, он начал усиленно питаться. Первой он съел поджаренную до хрустящей корочки курицу под апельсиновым соусом, затем телятину и котлеты по-киевски. Желудок принял все это с энтузиазмом, тем более что вино оказалось отменным – не кислым и не сладким, а то, что надо. Наевшись и захмелев, Бельмондо заснул.
 Предтрапезное логическое умозаключение Бориса оказалось верным – через час его разбудил сдавленный женский смех. Открыв глаза, он увидел, что лежит между двумя приятными развеселыми женщинами, вернее – между женщиной и девушкой. Они были неуловимо похожи, из чего Бельмондо сделал вывод, что ему предстоит развлекаться с дочкой и ее мамашей или, по крайней мере, с родными сестричками.
 Такая радужная перспектива мгновенно привела Бориса в боевое состояние. Он повернулся к девушке и попытался ее поцеловать в пухлые детские губки, но та деланно захныкала и, отчаянно брыкаясь, перебралась в объятия к мамочке. Мамочка, прижав обиженное сокровище к своему пышному телу, принялась нежно ласкать девушку. Постепенно ласки переросли в нечто большее.
 Некоторое время Борис смотрел на них с большим удовольствием. Обе женщины – гладенькие, полногрудые, с маленькими изящными ручками и ножками – были столь хороши, что казались ему неземными созданиями. У "дочки", которую звали Вероникой, ему особенно нравились нежные, белоснежные кисти с длинными пальчиками в обворожительных диадемах алых ноготков, правильное личико, обрамленное кудряшками, и пронзительные черные глазки. У "мамаши" (Дианы Львовны) его прельщали тициановские бедра и груди, чуть-чуть тронутые растяжками, округлые леонардовские плечи и особенная, все растворяющая вокруг женственность...
 ...Время, однако, шло, а гостьи, все более и более увлекаясь друг другом, не собирались обращать внимание на своего благодарного зрителя.
 И терпение Бельмондо лопнуло. Это случилось после того, как женщины, совершенно забывшись, начали пылко заниматься французской любовью. Подобрав с пола ажурные бюстгальтеры, Борис начал остервенело хлестать ими лежащую сверху мамашу. Та сразу вскинула головку и некоторое время обиженно-удивленно смотрела на Бельмондо, как на невоспитанного мужлана, неизвестно как оказавшегося в их утонченном обществе... Затем неожиданно ласково улыбнулась и поманила его бесподобно нежным пальчиком. Вскоре на кровати затеялась веселая куча мала, в конце концов превратившаяся в слаженно колеблющийся слоеный пирог, роль начинки в котором, невзирая на пыточные ожоги, с превеликим наслаждением выполнял Бельмондо.
 Любовные игры троицы продолжались несколько часов. В середине пятого "тайма" Бельмондо начал позевывать. Заметив, что партнер "скисает", женщины распили с ним финальную бутылку шампанского и, чмокнув в обе щеки, удалились.
 Очнулся Бельмондо голый и в необычном положении – крепкими кожаными ремнями он был прикреплен к стене. Широко разведенные в стороны и также схваченные ремнями ноги едва касались крепкого журнального столика. Немного подергавшись для приличия, он уставился на "дочку" с "мамашей", весело резвившихся на кровати.
 Заметив, что Борис очнулся, они откинулись на подушки и стали корчить ему забавные рожицы. Бельмондо хотел им сказать что-то о своем отвращении к любым проявлениям садомазохизма в сексе, но ничего выдумать не смог и решил вести себя так, будто ничего особенного не случилось. Женщинам это не понравилось, и они начали юродствовать:
 – Иди, иди к нам, миленький! – кричала одна, устремляя к нему сложенные в трубочку чувственные губки. – Мы тебя вы-ы-лижем!
 – Нет, пусть он меня вылижет! – кричала другая. – У него язычок легонький, как перышко!
 В разгар их издевательств вошел Худосоков.
 Подойдя к Борису, он внимательно осмотрел привязные ремни и, удовлетворенно кивнув, сел напротив него в небольшое кожаное кресло.
 Усевшись, повернулся к кровати и коротко приказал:
 – Начинайте!
 Диана Львовна нехотя слезла с кровати, подняла с пола и накинула на себя голубой прозрачный пеньюар, подошла к журнальному столику и вытащила из-под него небольшой полиэтиленовый пакет с довольно улыбающимся "Ой, мама, шикадам!". Затем обернулась к Худосокову и растерянно, со слезой в голосе спросила:
 – А может, не надо?
 – Надо, Федя, надо! – усмехнулся Худосоков и повелительно махнул рукой.
 Диана Львовна тяжело вздохнула и начала суетливо привязывать ручки пакета к половым органам Бельмондо. Поняв, что дело может закончиться потерей лучших частей его тела, Борис онемел от страха и чуть не потерял сознание.
 А Худосоков подошел к передвижному столику, взял из вазы большое красное яблоко, смачно надкусил и, вернувшись к Бельмондо, бросил его в пакет. Борис взвыл от боли и негодования, попытался что-то сказать, но голосовые связки не подчинились ему...
 А Худосоков, не обращая никакого внимания на корчи и хрипы пытаемого, взял с журнального столика тяжелую хрустальную пепельницу, оценивая ее вес, покачал на ладони и, удовлетворившись тяжестью, также опустил ее в пакет. Борис заревел белугой и задергался, как бешеный. От этих движений пакет начал описывать сложную коническую поверхность. Худосоков осторожно остановил его ладонью и оглянулся в поисках следующего предмета... Увидев женщин, скуливших на кровати в объятиях одна у другой, он улыбнулся, подошел к ним и снял с ноги Вероники красную туфельку на высоком каблучке...
 Взвесив ее на руке, сказал: "Легкая очень, но сойдет".
 И, вернувшись к Борису, сунул в пакет туфельку так, что тоненький, очень эротичный ее каблучок остался торчать наружу... А Бельмондо уже не мог дергаться. Он смотрел на туфельку, и слезы бессилия и унижения катились по его щекам...
 – Ну, может быть, хватит? – ласково спросил его Худосоков, сполна насладившись зрелищем. – Где Черный с Ольгой? Говори, не то сейчас гирю принесу!
 – Сре... Сретенка, сем... семнадцать... – проплакал Бельмондо.
 – Квартира?
 – Сем... семнадцать...
 – Молодец! – похвалил Худосоков и, приказав женщинам освободить Бориса, вышел из комнаты.

 4. Худосоков пришел?! – Майор Горошников, еврейская пара, четыре проститутки и восемнадцать лет

 Но нас уже не было на Сретенке, 17. После того, как исчез Бельмондо, мы решили, что оставаться там глупо – если Бориса похитил Худосоков, то явка наша может раскрыться. И мы переехали к Софи, давней Ольгиной подруге, уехавшей с очередным кавалером в Сочи.
 Квартирка была небольшая, но уютная. Расположившись в гостиной после безалкогольного ужина [47] , мы стали решать, что делать дальше (о господи, сколько раз за последние полгода мы садились и решали, как нам выбраться из очередной задницы!).
 – Первым делом приходится с горечью констатировать, что мы полностью лишились возможности определять местонахождение терпящих бедствие товарищей! – начал говорить Баламут (трезвый, он всегда говорил напыщенно и длинно). – И это странно. Ведь я зомбировал вас совсем недавно и надеялся, что после выздоровления у вас сохранится это, необходимое нам сейчас, качество...
 – Может, эти качества появились у нас не после зомбиранта Ирины Ивановны, а после того, как мы побывали ангелами? – предположил я. – Тем более что эти качества, на мой взгляд, скорее ангельские, чем зомберские?
 – Наверное, ты прав, – согласилась Ольга. – Теперь мы не сможем сражаться на равных с зомберами Худосокова. Придется идти в милицию.
 Кто пойдет?
 – Мы с Колей, – вздохнул я. – Ох, как мне не хочется идти на Петровку. У меня, еще с первого привода, на все синее с красным стойкая аллергия.
 В это время раздался настойчивый звонок в дверь. Мы тревожно переглянулись, сердца наши бешено застучали. Через несколько томительных секунд звонок повторился с утроенной длиной.
 – Это, наверное, Софи вернулась... – с надеждой проговорила, наконец, Ольга и направилась к двери.
 Это действительно была Софи, хозяйка квартиры. Красивая, капризная, заплаканная.
 – Он нахамил мне в самолете... – сразу же начала она жаловаться Ольге. – И вот я здесь, а он прячется в своей "Редиске" [48] .
 – Почему прячется? – удивилась Ольга.
 – А я ему тыкву сверху донизу расцарапала, – мстительно улыбнулась девушка. – Всеми десятью ногтями...
 Весь остаток вечера Баламут не отходил от Софи. Он чистил ей бананы и апельсины, таскал кофе с лимоном и подкладывал подушки. Спать они легли вместе.
 На следующее утро мы с Баламутом пошли на Петровку. Увидев дежурного, которому нам предстояло рассказать суть дела, я попытался дать задний ход.
 – Ты чего дергаешься? – удивленно спросил меня Коля.
 – Он из этих...
 – Из каких этих? Крыша у тебя слетела! – раздраженно махнул рукой Коля, подошел к дежурному и начал рассказывать ему о зомберах, национал-социалистах под командованием Худосокова, мусульманских экстремистах во главе с Усамой Бен Ладеном и о Бельмондо, который неожиданно пропал в Болшеве с этюдником и шапочкой. Дежурный, слушая, кивал, а я раздумывал, к лицу ли мне будет смирительная рубашка.
 Выслушав Баламута, дежурный выписал нам пропуск к майору Горошникову. Войдя в его кабинет на третьем этаже, мы увидели у окна стоявшего к нам спиной плотного милицейского офицера. Не обращая внимания на наши покашливания, он с полминуты внимательно рассматривал уличное движение, затем всем корпусом обернулся, и мы увидели каменное лицо человека, по приказу Худосокова сопровождавшего нас на живописный берег Клязьмы. Да, это был тот самый неразговорчивый старший лейтенант из московского ГУВД...
 – Ну что, орелики, приехали? – спросил он, сверля наши лица тяжелым взглядом.
 – Приехали, начальник, – вздохнул Баламут. – А вы уже майор... Поздравляю...
 – Где Ольга Юдолина?
 – В Англию уехала, – тоже вздохнул я.
 – Через Турцию, – добавил Коля и, немного помолчав, смиренно попросил:
 – Будь человеком, майор, закрой нас вдвоем. Не разлучай. Мы все на себя возьмем.
 Покинули мы Петровку в наручниках и в "воронке". Наше дело (убийства, ограбление, изнасилования) передали по месту совершения преступлений в УВД города Королева (бывший Калининград Московской области). Благодаря подкупленным адвокатам и постоянным нашим избиениям следствие продвигалось необычайно быстро. Многочисленные свидетели опознали нас как убийц богатой еврейской пары, собиравшейся переехать к родственникам в Канаду.
 Оказывается, мы с Баламутом в начале мая текущего года узнали, что эта престарелая семейка, распродав все свое имущество, дожидается с полными карманами денег выполнения каких-то обычных овировских формальностей. Узнав, вошли в сговор и короткой июньской ночью зверски убили (расчленили на части колуном) и ограбили беспомощных семидесятилетних супругов. И на следующий же день в прибрежных болотах Клязьмы изнасиловали особо извращенным способом четырех (!) молодых девушек, студенток бухгалтерского колледжа (прожженные проститутки, две из них подробно рассказали суду обо всех моих обычно скрытых одеждой приметах, а две другие – об интимных приметах и сексуальных особенностях Баламута).
 Свидетелями по этой части дела выступили две подслеповатые согбенные старушки, якобы прогуливавшие в тот вечер на берегу Клязьмы своих собачек, а также четыре краснорожих мордоворота из худосоковских охранников (по довольным лицам и отдельным репликам последних мы с Колей поняли, что "изнасилование" бедных девушек действительно имело место быть – с обоюдным удовольствием).
 Измученные постоянными побоями и издевательствами тюремных надзирателей и просто "посетителей" (с сокамерниками у нас никаких проблем не было), мы во всем признались, и нас представили к восемнадцати годам заключения каждого в колонии строгого режима. Наше "приморское" дело, начатое Митрохиным, не расследовалось и в суд не направлялось – не в интересах Худосокова было привлекать к нему внимание хоть и подконтрольных, но следственных органов.

 5. Все кончено? – Помощь издалека. – Ангелы хотят внедряться. – Софи экспериментирует

 На следующее утро после исчезновения Черного и Баламута Ольга поняла, что с ними случилось нечто серьезное.
 – Либо их отловил Худосоков, – сказала она Софи, – либо... либо их повязали.
 Софи уже все знала о злоключениях подруги и ее друзей и приняла их исчезновение близко к сердцу. Тем более что Баламут, видимо, уже успел поселиться в ее сердце. И через несколько дней девушка пошла на Петровку и, назвавшись невестой Николая, очутилась в кабинете Горошникова.
 Рассказав, что Чернов и Баламутов арестованы по подозрению в совершении особо тяжких преступлений и в настоящее время находятся под следствием, майор попытался вытянуть из нее сведения о местопребывании Ольги Юдолиной, но Софи рассеянно ответила:
 – Не знаю... Наверное, где-нибудь в Англии.
 На счастье Ольги, Горошников поверил хорошо получившемуся равнодушному ответу и не послал на квартиру Софи наряд омоновцев. И, сказав, что Баламуту грозит не менее двадцати лет тюремного заключения, посоветовал ей начинать новую жизнь с каким-нибудь законопослушным членом общества.
 А Ольга в это время искала Юрку Плотникова. Узнав в адресном бюро его адрес, она поехала к нему в Митино. Но дома его не оказалось, и Ольга решила пройтись по окрестным магазинам. В первом же она увидела Юру – он внимательно изучал цены в молочном отделе. Купив несколько пачек майонеза, нагнулся за лежащей на полу копеечкой и, подняв ее, встретился глазами с Ольгой.
 – Ты что, обнищал? – засмеялась девушка.
 Миллионер Плотников слегка покраснел и ответил:
 – А что ей валяться? – и, показав лежащую в сумке двухлитровую пластиковую бутыль "Очаковского", предложил идти к нему домой попить пивка.
 По дороге Ольга рассказала о деле, с которым приехала в Митино. Плотников насупился, глаза его стали бесцветными и застыли. Не дойдя до своего подъезда десяти метров, он остановился и, внимательно осмотрев свои ботинки, спросил:
 – Ты предлагаешь освободить Черного силой?
 Автоматы, пулеметы и "ура!"?
 – Да.
 – Извини, но я в эти игры не играю. Денег, если очень нужно, дам, но...
 Ничего не ответив, Ольга обошла Плотникова и направилась к автобусной остановке.


* * *

 Вернувшись в квартиру Софи, Ольга наткнулась в прихожей на ангела Киркорова в кухонном переднике. В руках у него был сотейник, полный вареных макарон.
 – Проходите, проходите! – радостно улыбаясь, сказал он. – И мойте руки, сейчас обедать будем.
 Изумленно покачав головой, Ольга вошла в гостиную и тут же остолбенела: на кожаном диванчике между раскрасневшейся Софи и чопорным ангелом Макарычем сидел... приморский капитан Митрохин, явно неловко чувствующий себя в компании очаровательной и весьма непосредственной девушки в коротком обтягивающем платье с глубоким, очень глубоким вырезом, – Знакомься, Оленька. Это Андрей Фокич Митрохин, – сказала Софи, заложив ногу на ногу. В результате этой перегруппировки бархатное бедро хозяйки как бы нечаянно коснулось руки капитана, и тот испуганно отдернул ее.
 – А это Макарыч, – продолжила Софи, наслаждаясь произведенным эффектом. – Он лапушка. А капитан – бука. Он женщин только одетыми или в темноте любит.
 Ольга уселась напротив них в кресле и сказала гостям:
 – Ну, рассказывайте, какими судьбами в Москве очутились.
 – Мы с Киркоровым почувствовали, что Гриша в опасности, – начал рассказывать ангел Макарыч. – Но денег на самолет в Египет не было. Слишком поздно почувствовали. Ну, мы и решили хотя бы вам помочь. И пошли к капитану и все ему про вас, Шуру и Ирину Ивановну рассказали. И про зомберов тоже. Андрей Фокич насчет зомберов и ангелов не поверил и опыты стал над нами проводить – отвезет Киркорова куда-нибудь в тайгу подальше и просит меня с закрытыми глазами его найти. Ну, когда мы с Киркоровым по два раза друг друга отыскали, он нам поверил. За это начальство его в отпуск подлечиться отправило. А он обиделся на них и решил довести дело до конца. Ну, мы и решили в Москву ехать, вас искать. Капитан мотоцикл свой продал, а мы в Кирюхинске пивом немножко торговали.
 – Пивом!? – удивилась Ольга.
 – Да, безалкогольным. Там сейчас Спиртного пьют очень мало... Другие времена.
 – Интересно. Ну а что дальше?
 – Ну, мы набрали на билеты и сюда приехали.
 Андрей Фокич через друзей своих по милицейскому училищу узнал, что Баламутов и Чернов под следствием находятся за убийства и изнасилования. И что сажает их один очень неприятный майор. И что дело продвигается необычайно быстро – материалы уже в суд передают. Так что надо нам прямо сейчас определиться, как им помочь.
 – Им сейчас ничем не поможешь, – рассеянно пробормотал Митрохин.
 – Ой! – захлопала в ладоши Софи. – Андрей Фокич, оказывается, разговаривать умеют!
 – Почему не поможешь? – раздраженно махнув на подругу рукой, спросила Ольга Митрохина.
 – Кончат сразу, если кто со стороны вмешается, – нахмурился капитан и, немного помолчав, несколько смущенно продолжал:
 – Я поговорил тут кое с кем. Дадут знать, как их на зону повезут.
 По дороге и отшибем.
 Было видно, что капитану нелегко далось такое решение, никак не совместимое с принципами честного стража порядка. Софи, сразу же заметив это, хотела было поддеть его. Капитан почувствовал настроение девушки и приготовился краснеть, но тут из кухни раздался спасительный призыв Киркорова:
 – Макароны стынут! Идите обедать...
 Они прошли на кухню и занялись весьма неплохо приготовленными макаронами.
 – А Боренька ваш, где он? – спросил Киркоров, с удовольствием глядя, как исчезают с тарелок плоды его труда.
 – Худосоков его похитил, – ответила Ольга, отставив в сторону вилку. – Он где-то в Болшеве.
 Надо его оттуда как-то вытащить, если он еще жив.
 – За этим мы и приехали, – буркнул Митрохин, наматывая спагетти на вилку. Мизинец у него был отставлен в сторону. – Киркоров и Макарыч говорят, что жив он, хотя и с трудом.
 – А может быть, хватит нам лезть на рожон? – спросила Софи, сравнивая в мыслях внешние данные капитана с таковыми Баламута. – А если просто пойти в ФСБ или на Петровку?
 – Я ходил давеча на Петровку... – почернел Митрохин. – Оставил заявление и копию дела по зомберам Аль-Фатеха одному старлею. Он очень серьезно отнесся и просил сегодня утром позвонить. Я позвонил, хорошо с улицы, а мне говорят:
 "Подержите, пожалуйста, трубочку, мы сейчас его вызовем".
 Ну, я все понял, положил трубку сверху на автомат и на другую сторону улицы перешел.
 Через три минуты приехали на трех машинах менты в гражданском и загребли какого-то беднягу, который трубку хотел на место повесить.
 – Я где-то читала, – начала говорить Софи, разливая по чашкам чай, – что силовые органы в силу определенных причин наиболее подготовлены к восприятию идей национал-социализма.
 Люди, в них работающие, вынуждены по роду своей деятельности иметь дело с отбросами общества и привнесенной преступностью.
 – Там Бориса мучают и убивают, а ты болтаешь почем зря! – возмутилась Ольга.
 – Правду она говорит, – вздохнул Митрохин. – Пообщаешься с гнильем всяким... Иногда хочется автомат в руки взять и пострелять всех. А эти кавказцы... Они же нас всех презирают. Что терпим их, что выгоды под ногами не видим, баб своих отдаем. Блоха к собаке своей и то лучше относится. Но вы не подумайте чего, не фашист я.
 Что поделаешь, не хочет русский народ торговать, наверх, как евреи, друг дружку не толкают, без многого обходиться могут...
 – И ты туда же! – упрекнула его Ольга. – Вы лучше скажите, что делать будем?
 – А мы уже все придумали, – кротко проговорил ангел Макарыч. – Мы к Худосокову внедряться будем.
 – Внедряться!?
 – Да.
 – Так он же просто-напросто вас зомбирует!
 Он же знает вас с Киркоровым.
 – Не знает, – соврал Макарыч. – Он с Гришей покойным встречался, а с нами нет. Так что, может, и обойдется. – Внедряться... Внедряться... – повторила Ольга и вдруг, встрепенувшись, спросила:
 – А водку вы пьете?
 – Нет, – удивленно ответил Макарыч. – А что?
 – Дело в том, что однажды Худосоков нас провел. Баламут его зомбировать собрался, а Худосоков водки на дорожку попросил – знал, хитрец, что на пьяного зомбирант не действует, как с гуся вода весь эффект. Коля говорил, что он два стакана перед уколом выел и потому от зомберства уберегся.
 – Не-е-т, – покачал головой Киркоров. – От двух стаканов мы отравимся. Или целоваться с Худосоковым начнем.
 – Я могу, – покраснел Митрохин.
 – И много можете? – с интересом спросила Ольга.
 – Два стакана совсем незаметно для окружающих будет.
 – А давайте эксперимент проведем! – вспорхнула Софи со своего стула. – У меня где-то бутылка "Имбирной" была.
 И через несколько минут перед Митрохиным стояли два полных стакана холодной водки.
 – После еды слабже пойдет, – сказал капитан, взяв в руку первый стакан.
 И выпил мелкими глотками. Отершись тыльной стороной ладони, тут же потянулся за вторым.
 – Скала-а! – с уважением протянула Софи, когда с водкой было покончено. – А на одной ноге теперь постоять можешь?
 – Могу, – просто ответил бравый милиционер. – И сорок восемь из пятидесяти выбью.
 – А девушку обнять? – Запросто! – развязно ответил Митрохин и положил руку на плечи Софи.
 – А...
 – И а... могу! В полный рост.
 – Интересно. С милиционером... Этого у меня не было, – проговорила Софи, пристально разглядывая Митрохина.
 И поднялась поискать для себя коньяку в шкафчиках.
 За коньяком заговорщики все обговорили и единогласно приняли план действий по освобождению Бельмондо и попутному разорению "Волчьего гнезда".
 Софи в ту ночь спала одна – протрезвев, Митрохин начал отводить от девушки глаза. Женщин, кроме жены, у него никогда не было.

 6. Капитан ширяется и идет буром. – Врачи с пробирками, оргазм и художник. – Русский характер

 Капитан все-таки внедрился в "Волчье гнездо".
 Перед этим в Болшево съездили Киркоров с Макарычем. Они "прочувствовали", где находится резиденция Худосокова, и навели на нее Митрохина. Дело сразу кончилось бы плохо, если бы попробовавшая всего на свете София предложила ему водку не пить, а вколоть в вену.
 И капитан, ширнувшись водкой в ближайшей подворотне, позвонил в калитку темного от времени дощатого забора, окружавшего ничем не примечательный двухэтажный деревянный дом над Клязьмой. В просторном его дворе подпирали небо высоченные вековые сосны и несколько берез. Никому бы и в голову не пришло, что под их корнями располагаются просторные подземелья.
 Лишь только дверь открылась, Митрохин потребовал, чтобы охранники предъявили ему документы. Те удивленно переглянулись и вежливо пригласили капитана пройти во двор. В дом он попал уже связанным по рукам и ногам и основательно избитым.
 К удовлетворению Митрохина (он боялся отрезветь раньше времени), все помещения в подземелье "Волчьего гнезда" к тому времени были заняты, и поместить нарушителя спокойствия до выяснения причин и обстоятельств его появления было некуда. К тому же и сам Худосоков был занят, а скорее озабочен – никак не удавалось очистить только что полученный "Бухенвальд-2" от нежелательных примесей. И он решил ограничиться простым допросом с пристрастием. На допросе Митрохин, немного поломавшись для убедительности, рассказал всю правду, умолчав только об ангелах и о Софи с Ольгой.
 – Так говоришь, не поверили тебе твои кавалеровские начальники? – спросил он, ухмыляясь, когда Митрохин закончил "колоться".
 – Не поверили.
 – И ты решил один с нами бороться?
 – Да.
 – Молодец. Но ты проиграл. А проигравших здесь зомбируют. Понял, капитан? Никогда ты не будешь майором.
 Митрохин стал что-то отвечать насчет особенностей присвоения милиционерам очередного звания, но как раз в это время алкогольное опьянение достигло своего максимума, и у него начал заплетаться язык.
 – Да ты пьян, голубчик! – догадался Худосоков. – А ну-ка, дыхни, командир!
 Митрохин дыхнул так, что волосы его визави вздыбились.
 – Да нет, – удивился Худосоков, ладонью приводя прическу в надлежащее состояние. И, внимательно глянув в испуганные глаза капитана (тому пришлось постараться), воскликнул:
 – Да ты, наверное, просто струсил! А под себя не наложил?
 Митрохин опустил глаза и больше ничего не сказал. Худосоков задумался – инстинкт тертого волка подсказывал ему, что дело все-таки нечисто, что его хотят провести. Подумав с минуту, он решил не зомбировать Митрохина, а использовать его в качестве подопытного кролика, тем более что потребность в них в последние дни была значительно выше, чем в строевых зомберах.
 И чрезвычайно довольный своим инстинктом, посмеялся над простаком капитаном – под видом зомбирующего укола сделал ему в шею инъекцию подкрашенной в красный цвет дистиллированной воды.
 Через пять минут после укола Митрохин был основательно накормлен и помещен в зомберскую казарму на первом этаже подземной части "Волчьего гнезда".
 Большая часть из двадцати коек в казарме была пуста – два дня назад ученым срочно понадобились люди для клинических испытаний "Бухенвальда-2", и Худосоков выделил им дюжину зомберов. И все они погибли – в препарате оказались цианиды. Зная, что зомберы не разговаривают, Митрохин растянулся без слов на одной из свободных кроватей, закрыл глаза и стал решать, что делать дальше.
 Но как только он подумал: "С Худосоковым и его дуболомами все ясно – спалить хату и все дела", с коек поднялись зомберы и, сжав кулаки и оскалив зубы, направились к нему. Почувствовав их приближение, Митрохин открыл глаза и, увидев злобно склонившихся над ним нелюдей, вспомнил инструкцию Ольги № 1: "Никогда не думай о зомберах плохо. Зомберы – лапушки, милые приятные парни".
 – Ну ладно, ладно, успокойтесь! – стал говорить им Митрохин, стараясь улыбаться как можно дружелюбнее. – Давайте, коллеги, лучше козла загоним? Или, может, в трынку?
 И когда лица дуболомов вытянулись от удивления, вспомнил инструкцию № 2: "Никогда не разговаривай. Зомберы молчат". И ляпнул первое, что пришло в голову:
 – Я – из новой серии, усовершенствованный.
 Мы говорим. И убиваем на расстоянии. Марш на место!
 И, к удивлению Митрохина, зомберы, даже не переглянувшись, вернулись к своим кроватям и отключились.
 "А ничего ребята, понятливые, – Одобрил их поведение капитан. – Не буду я их сжигать, а после победы возьму в свое отделение".
 Его не тревожили несколько дней. Кормили одними булками со сладким чаем. Несколько раз он хотел увязаться вслед за уходящими на задания зомберами, но охранники пресекали эти попытки прикладами автоматов. О том, чтобы выбраться из комнаты по методу графа Монте-Кристо, Митрохин и не думал – стены зомберского дортуара были отлиты из монолитного бетона, а единственная дверь из толстого листового железа представляла собой несомненный шедевр фортификационного искусства.
 Утром третьего дня в коридоре послышались шаги, и Митрохин сразу начал растирать пальцами глазные яблоки (инструкция № 3 гласила: "У настоящего зомбера глаза всегда красные").
 Не успел он отдернуть руки от глаз, как дверь открылась и в ее проеме появился охранник с пистолетом-пулеметом на изготовку ("мини-узи", 32 патрона – сразу определил капитан). Внимательно оглядевшись, охранник отошел в сторону и пропустил в комнату Худосокова. Последним вошел второй сопровождающий. К Митрохину подошли все трое (Худосоков стоял посередине и чуть сзади).
 "Осторожный, гад, – подумал Митрохин, наблюдая за ними боковым зрением. – Так просто ему горло не перегрызешь".
 Худосоков, изучая новенького, топтался с минуту. Затем, криво улыбнувшись, проговорил:
 – А ты, капитан, зомбер хоть куда получился, сразу видно. Но надо тебя еще проверить, нет ли каких у тебя червоточин. Вот тебе вопросник, в нем триста вопросов. К обеду ответь на все, но не спеши.
 Когда они ушли, Митрохин начал проглядывать вопросник. Вопросы и задачи в нем были очень простые, к примеру, из четырех имен (Ваня, Коля, Миша, Гена) предлагалось вычеркнуть одно и так далее. Поверив, что его экзаменуют как новоиспеченного зомбера, капитан, совершенно не напрягаясь, ответил на все вопросы, затем отдал их совершавшему обход охраннику и стал дожидаться обеда. Но не дождался – через десять минут в казарму влетел Худосоков.
 – Пять с плюсом тебе за ответы! – сказал он, чрезвычайно чем-то довольный. – Ты не представляешь, как я рад. Через пять лет тебе за эти ответы в будущем российском тысячелетнем рейхе памятник поставят! А сейчас вставай, давай – тебя ждут менее великие, но очень нужные для меня дела.
 Как только Митрохин встал, один из охранников отвел его руки назад, пристегнул их наручниками и, направляя в сторону выхода, ткнул в спину дулом автомата.
 С минуту шли они по тесному и низкому коридору, освещенному тусклыми сороковаттками.
 Затем по узкой винтовой лестнице спустились на этаж ниже и очутились в просторном помещении.
 У входа сидел дежурный в сапогах, галифе и коричневой рубашке. На левой руке у него была черно-красная повязка с черной свастикой, стилизованной под букву X. Увидев Худосокова (он вошел первым), дежурный вскочил и приветствовал его поднятой рукой.
 Не обратив на него ни малейшего внимания, Худосоков проследовал в одну из смежных комнат. Минут пятнадцать его не было. Этого времени Митрохину хватило, чтобы полностью запутаться в предположениях, где он все-таки находится. Сначала из одной двери в другую проследовали двое в белоснежных халатах, шапочках и с пробирками в руках. "Иностранцы, – сразу определил Митрохин. – Один англичанин, другой, узкопленочный, японец, наверное".
 Затем из другой двери вышел придурковатый человечек с разноцветными фломастерами в руках. Оглядев с отрешенной улыбкой Митрохина, он сел на пол лицом к стене и начал рисовать на пластиковой панели чей-то портрет в натуральную величину. Нарисовав, вытер нос рукавом и удалился, откуда пришел.
 Как только он исчез, из двери рядом с рисунком раздались стоны наперебой оргазмирующих женщин. Дежурный прислушивался к ним с минуту, затем вздохнул и начал поправлять что-то в кармане.
 "Бардак", – подумал Митрохин и начал рассматривать творение безумного художника. Выполнено оно было под явным влиянием кубизма эпохи Пикассо, но капитан сразу понял, что это портрет французского киноартиста Бельмондо, и, кажется, Бельмондо, распятого на кресте.
 Ольга, перед тем как проводить его в Болшево, говорила, будто Бочкаренко здорово похож на этого артиста, и Митрохин понял, что в этом подземелье у него есть как минимум двое единомышленников.
 Обрадованный этим открытием, капитан уселся на пол у стены и начал ждать. Он давно решил, что как только ему освободят руки, он набросится на Худосокова, затащит его в комнату оргазмирующих женщин и там либо удавит, либо использует как заложника.
 ...Худосоков появился неожиданно. Перед тем как пройти в другую комнату, он подошел к Митрохину вплотную и с минуту пристально разглядывал его. Минут через пять после его ухода вахтенному позвонили по внутреннему телефону Положив трубку, вахтенный кивнул охранникам и те потащили Митрохина в комнату, из которой некоторое время назад выходили люди в белоснежных халатах.
 В комнате, оказавшейся хорошо оборудованной хирургической операционной, капитана до носков раздели, накрепко привязали к столу и начали потрошить без всякой анестезии.
 Поняв, что ему пришел конец, Митрохин решил показать русский характер и дергаться и орать от боли не стал. Мысленно простившись с женой Зиночкой и любимой дочкой Настей и посетовав, что не оставил им никаких средств к существованию, капитан сжал зубы и начал наблюдать за действиями хирургов. По тому, как они орудовали скальпелями, он сразу понял, что потрошат его люди, имеющие к полостной хирургии весьма опосредованное отношение.
 – Почку берите левую, – сказал человек, стоявший в ногах Митрохина. – И осторожнее с желчным пузырем – в нем могут быть камни.
 Отрезав левую почку и желчный пузырь и поместив их в голубые целлофановые пакеты, потрошитель (это был генетик, с которым Худосоков когда-то консультировался в "Национале") спросил ассистента:
 – Так будем печень с селезенкой брать?
 – Нет, Виталий Всеволодович. Они нам только завтра понадобятся, а холодильник еще не починили. Давайте, зашивайте, пусть пока они у него внутри полежат.
 И Виталий Всеволодович, не особенно утруждаясь, начал зашивать операционный разрез.
 – Ты получше зашивай, получше! – попросил его капитан. – У меня делов куча, придется еще побегать.
 – Да завтра тебе все равно конец. Тебя же два дня кормили вторым "Бухенвальдом", от первой версии которого уже двенадцать человек на тот свет отправилось.
 – Дык это завтра. А в вашей конторе все может быть. И может, завтра ты будешь лежать на моем месте, а я... а я, – запнулся Митрохин, вспоминая, как по-умному называют член, – а я буду пенис тебе отрезать. Так что давай ты мне сегодня услугу, а я тебе – завтра.
 Виталий Всеволодович несколько секунд внимательно смотрел на Митрохина, затем сглотнул слюну и продолжил свое занятие, но уже значительно аккуратнее.
 Слова Митрохина несомненно задели его, так же, как, впрочем, и двух его ассистентов. Хоть все они были и увлечены предложенными им Худосоковым исследованиями (результаты которых уже тянули на несколько Нобелевских премий), но уверенности в будущем у них не было. И вероятность того, что завтра их привяжут к операционному столу и что-нибудь отрежут без анестезии, была достаточно высока. Поддавшись унынию, они совершили роковую ошибку...

 7. Трех очкариков маловато. – Пижоны, похоже, кончились. – Пять ящиков на три дня

 Роковая ошибка ученых состояла в том, что они отвязали Митрохина, не пригласив предварительно охранников.
 А Митрохин, как вы уже знаете, не раз хаживал с ножом на медведя. И троих очкариков-замухрышек для него, хоть и только что прооперированного, было маловато. Как только руки капитана были освобождены, он схватил стоящих по бокам "ботаников" за шеи и крепко, со звучным стуком, столкнул лбами. Не успели они упасть на пол, как Митрохин схватил скальпель со столика для инструментов и бросил его в ассистента, обмершего в ногах операционного стола с широко раскрытыми от ужаса глазами. Скальпель вошел ему в горло почти по самую ручку. Из пробитой артерии фонтаном хлынула кровь, бедняга попытался зажать рану рукой, но не устоял на ногах и мешком упал навзничь.
 Капитан такому успеху подивился (скальпель он кидал первый раз в жизни), но не дал радости завладеть собой. Быстро освободив ноги от пут, он бросил сожалеющий взгляд на медицинскую кювету, в которой сквозь целлофан краснели его одинокая почка и желчный пузырь, оттащил тела ученых в дальний угол операционной и затаился у входной двери. Не прошло и двух минут, как она раскрылась и в операционную вошли двое охранников. Один из них сразу уткнулся глазами в пятна крови на покрытом светлым линолеумом полу, другой заметил, что операционный стол, где должно было лежать то, за чем они пришли, пуст.
 Это было последнее, что они видели в своей жизни. Выскочив из-за двери, Митрохин направил на них струю жидкого азота из большого пузатого термоса, обнаруженного им у стены. Замерзнув в мгновение ока, лица охранников отвалились от лицевых костей, упали на пол и рассыпались в осколки. Но Митрохин всего этого не видел – вращая над головой термосом, как Илья Муромец булавой, он бежал к дежурному.
 На счастье капитана, и дежурный оказался лопухом: целые две секунды лихорадочно думал, что делать сначала – нажимать на сигнальную кнопку, спрятанную под столом, или вытащить пистолет и стрелять в нападающего. Митрохину этих секунд хватило, чтобы подбежать к вахтенному и размозжить ему голову тяжеленной емкостью из-под жидкого азота.
 "Шесть пижонов за пять минут! – подумал он, забирая у истекающего кровью стража кобуру с пистолетом. – Кошмар! Если они уже кончились, трудновато мне будет".
 Вооружившись, Митрохин, выбил дверь и ворвался в комнату, из которой совсем недавно раздавались стоны женщин. И увидел, что человек, очень похожий на киноартиста Бельмондо, лежит на кровати, привязанный за руки и за ноги к ее спинкам. А на полу, прислонившись спинами к стене, сидят две заплаканные голые женщины и осипшими голосами исполняют симфонию "Апофеоз оргазма".
 – Ленчик нам приказал, Ленчик приказал, – увидев исполосованного шрамами Митрохина, заголосила старшая.
 – За... заму... замучить Бориньку-у-у! – присоединилась к ней младшая...
 Не удостоив их и словом, Митрохин освободил ничего не понимающего Бельмондо от пут.
 – Ты кто? – наконец спросил Борис, растирая затекшие руки.
 – Митрохин я. Знаешь?
 – Арестовывать меня пришел?
 – Кончай, вы..бываться! Там, в операционной, ну, в комнате, в которую дверь открыта, два охранника лежат. Беги туда, возьми у них пушки...
 И проверь все смежные комнаты – где-то должен быть Худосоков. Увидишь его – кончай сразу.
 Борис понимающе кивнул головой, и они вдвоем бросились вон из комнаты.


* * *

 Через пять минут Митрохин сидел на вахте, переодетый в форму дежурного. Первым на второй этаж подземелья спустился ремонтный рабочий с инструментами. Он сказал, что его послали отремонтировать неисправный холодильник и, расписавшись в регистрационной книге, направился в операционную.
 – Как закончишь с холодильником, кинь на верхнюю полку потроха, что в тазике у стола лежат! – крикнул ему вслед капитан.
 Ремонтный рабочий вошел в операционную и, вытаращившись на пять трупов, сложенных в углу, не заметил и наступил на уже оттаявший нос одного из охранников. Увидев, что прилипло к подошве ботинка, рабочий весь сморщился и тихонько заскулил. Голос у него стал совсем тонким и дребезжащим, когда он усмотрел под ногами еще и множество раскисших фрагментов щетинистых щек и три глазных яблока в неровных лужицах сукровицы (четвертое тремя минутами назад было в спешке раздавлено босым Бельмондо).
 "Холодец из голов варили!" – мелькнула в голове у рабочего ужасающая мысль, и он, тоненько подвывая, на цыпочках направился к холодильнику.
 Через десять минут холодильник был починен и, довольно урча, вплотную занялся сохранением внутренностей Митрохина.
 А Бельмондо в это время обследовал помещения подземелья. Гидом вызвался быть сумасшедший художник. Он показал Борису все комнаты, в том числе и свою каморку. Все стены последней были изрисованы разноцветными пластиковыми карандашами. Особенно бросался в глаза рисунок в натуральную величину на потолке – демонический Худосоков падал ногами вниз откуда-то с небес... В его лице, устремленном книзу, было все – ненависть, страх, злорадство, уверенность в неминуемой своей победе. Чуть в стороне от рисунка виднелась надпись: "Смерть попирает смерть".
 Худосокова они нигде не нашли, и Борис хотел было выместить злобу на врачах, но передумал и просто согнал их в каморку с железной дверью и там запер. Злость его была вполне оправданной – за время пребывания в подземельях "Волчьего гнезда" Борис узнал, что интеллигентные, с теплыми, умными глазами белохалатники проводят над людьми калечащие изуверские опыты. "А погибших и умерших, говорят, бросают в подземный бассейн, соединяющийся с Клязьмой, – как-то сказала ему Вероника. – И там их обгладывают рыбы".
 Изолировав ученых, Бельмондо стал решать, что делать с политическими подопытными. Все они, включая национал-социалистов, были до крайней степени измождены некачественной однообразной пищей и постоянными анализами (наиболее часто им делали пункции внутренних органов).
 В конце концов Бельмондо снес по одному медико-политических узников в комнату отдыха, где они могли бы отлежаться на мягких диванах и отъесться у многочисленных холодильников.
 Но после первых же бутербродов начались стычки между непримиримыми идеологиями.
 Считавшие политику грязным делом стали задевать нечистоплотных демократов, жириновцы схватились с коммунистами. Национал-социалисты заняли выжидательную позицию и скоро были призваны на помощь демократами и жириновцами, которые поначалу проигрывали свои схватки. Генеральное сражение кончилось тем, что коммунисты и считающие политику грязным делом были оттеснены от плодородных холодильников на значительные расстояния. Бельмондо хотел урезонить враждующих и начал придумывать проникновенное обращение. Когда он почти закончил, из динамиков раздался ледяной голос Худосокова:
 "Леди и джентльмены, дамы и господа! – начал говорить Ленчик с пафосом. – С превеликим удовольствием сообщаю вам, что сегодня наши исследования были, наконец, успешно завершены. Последний наш подопытный, бывший капитан милиции Митрохин, принявший три дня назад стократную порцию "Бухенвальда-2", очищенного новым методом, не умер, как его предшественники, а, напротив, полон сил и брызжет энергией. И что самое главное, его тестирование показало, что наш препарат действует так, как мною задумано!
 В связи с этим объявляю всем обитателям второго этажа подземелий "Волчьего гнезда" благодарность. В награду за ваши выдающиеся успехи я дарую вам пять ящиков отечественного шампанского и три дня дополнительной жизни.
 Желаю вам хорошо провести время! Вентиляторы, подающие вам воздух, будут остановлены только послезавтра утром. И не тратьте драгоценного времени на попытки выбраться – вход к вам уже полчаса как залит бетоном. Хочу также предупредить: если кто-нибудь из вас начнет долбить стены, подача воздуха будет отключена немедленно. Спасибо за внимание!

 8. Подземная ловушка. – Худосоков хохочет. – Манхэттенский проект за два дня?

 Лишь только динамики замолкли, Митрохин подошел к двери, ведущей на первый этаж подземелья. Открыв ее, начал подниматься по тускло освещенной винтовой лестнице и скоро уперся поднятой рукой в щит, собранный из довольно плотно пригнанных друг к другу досок-пятидесяток. Уперся и сразу скис – из щелей между досками высачивались капельки цементной пульпы...
 Внимательно осмотрев перекрытие, Митрохин понял, что возможность быстро отрезать второй этаж подземелья от первого была изначально заложена в конструкцию лестничной площадки.
 Отряхнув руки, он спустился вниз и подошел к Бельмондо, сидящему в кресле дежурного, и со смущенной улыбкой сказал:
 – Все, сливай воду, красавчик...
 Затем вздохнул, покраснел чуточку и, застенчиво пряча глаза, попросил подрагивающим голосом:
 – Бабу-то дашь одну? С жизнью проститься?
 – А что, нет выхода? – забеспокоился Борис.
 – Нет. Бетоном перекрыли... Сантиметров сорок толщина... Как насчет бабы-то?
 – А другого выхода нет? Или отверстий каких вентиляционных? Люков?
 – Нет. Слышал же, он сам говорил. Дашь женщину?
 – А может, подолбить где-нибудь?
 – Ну-ну! Я буду бетон долбить, а ты...
 – Понимаешь, капитан, я так с ними сроднился! Они мне, ну, прямо как жены.
 – Ну ладно, – вздохнул Митрохин. – Давай, что ли, шампанского попьем? Где оно?
 – Погоди, напиться мы всегда успеем... Давай сначала соберем всех. Может, кто-нибудь что-нибудь и подскажет. Да, кстати, как ты себя в качестве новоиспеченного фашиста чувствуешь?
 – Да ничего вроде... А что?
 – Ты смотри у меня! И держись, если при виде еврея или коммуниста найдет на тебя что-нибудь некультурно-варварское! Ты же мент с большой буквы!
 – Да меня на них не очень-то и тянет. Может, не действует еще "Бухенвальд". Или обстановка не та.


* * *

 Через десять минут все население замурованного подземелья собралось в центральной комнате. Митрохин с Бельмондо хотели было выступить с обращением, но были моментально оттеснены в сторону изголодавшимися по слову коммунистами. Тех, в свою очередь, оттеснили национал-социалисты, полная и безоговорочная победа которых как-то незаметно была узурпирована жириновцами, которые сразу потребовали удалить Митрохина и Бельмондо из зала заседаний. Недоуменно покачав головой, капитан выстрелил в потолок и в наступившей тишине объявил о полном запрете на три дня всех политических партий и течений.
 Когда партии рассеялись и течения приостановились, Митрохин задал единственный вопрос:
 – Знает ли кто-нибудь о существовании хоть какого-нибудь выхода отсюда на волю?
 – Я кое-что знаю! – подняла руку Диана Львовна. – Один из старших охранников говорил, что на тот берег Клязьмы из "Волчьего логова" ведет подземный ход Маловероятно, чтобы этот ход не соединялся с нашим этажом.
 – Конечно, соединяется! – раздался из динамика ехидный голос Худосокова – Подойдите к торцовой стене в комнате художника, и вы увидите дверь, прямиком ведущую в этот ход. Но скажу сразу, что дверь эта сделана из стальной плиты толщиной в дюйм, а кнопка, ее открывающая, давно мною заблокирована. Пятнадцать минут назад я также собственноручно блокировал запасную лестницу на первый этаж. Так что, уважаемые заключенные, забудьте о бренной свободе и гуляйте на здоровье!
 – А есть еще какой-то подземный бассейн, соединяющийся с Клязьмой, – зашептала Диана Львовна на ухо Митрохину после того, как в комнате воцарилась тишина.
 Взглянув ей в глаза, капитан понял, что эту ночь они проведут вместе. И ему сразу стало жалко свою крикливую, но заботливую жену Зиночку. А Бельмондо, взглянув на них, понял, что ему придется до конца своей жизни (целых два с половиной дня!) заниматься тривиальным сексом с одной только бесхитростной Вероникой.
 Митрохин похвалил Диану и задумался над ее словами, а также над целесообразностью сохранения в создавшихся условиях супружеской верности. В это время к нему подошел один из белохалатников и, заговорщицки улыбаясь, сказал:
 – Меня зовут Джордж Циринский. Вы понимаете?
 – Понимаю... Ну и что?
 – Нет, молодой человек, вы ничего не понимаете. Меня зовут Циринский, и в молодости я работал в клинике знаменитого профессора Розенкранца.
 – Ну и что?
 – Это значит, что я был, кхе-кхе, весьма хорошим хирургом. Теперь вы понимаете?
 – Нет, – недоуменно пожал плечами капитан. – Ничего не понимаю, хоть убей.
 – Ну конечно! – покровительственно улыбнулся Циринский. – Конечно, вы переутомились и нуждаетесь в постоянном наблюдении хорошего врача. И я предлагаю вам свои скромные услуги. В качестве доказательства лояльности я пришью вам на место то, что отрезали некоторые хамы. Я уже подготовил чистую операционную и инструменты... И если, паче чаяния, вы мне не доверяете, можете пригласить вашего друга, так похожего на великого Жан Поля Бельмондо...
 Митрохин подозвал Бельмондо и рассказал ему о предложении Циринского.
 – А что? Пусть пришивает! – пожав плечами, ответил Борис. – А если что не прирастет или отвалится, я ему такое "дело врачей" устрою, мало не покажется.


* * *

 Через час капитан был успешно прооперирован. Когда он пришел в себя после наркоза, над ним склонился улыбающийся Циринский и, поздравив с более чем успешной операцией, сказал, что Митрохин поступит мудро, если поручит ему с коллегами по лаборатории найти за два дня способ выбраться на свободу.
 – Нам вполне по силам создать за несколько дней маленькую бомбу, – скромно улыбаясь, сказал Джордж. – И разнести на мелкие кусочки клязьминскую сторону дома...
 Немного подумав, капитан назначил Циринского своим доверенным лицом и полномочным представителем. И с чувством исполненного долга сел с Бельмондо и женщинами пить шампанское, которого к этому времени оставалось не так уж много.
 Но ни Митрохин, ни Бельмондо особенно не расстраивались – Джордж Циринский успокоил их, сказав, что запасов медицинского спирта в подземелье хватит на неделю практически непрерывного употребления. И тут же ушел к своим коллегам ставить перед ними новую задачу.

 9. Ольга киснет, Горошников измывается, а мы с Баламутом чуть не плачем. – Финиш в яме

 Киркоров и Макарыч сказали Ольге, что Митрохин вроде бы внедрился и надо подождать чуток. Но Ольга не могла ждать. Черный был в тюрьме, и Баламут был в тюрьме, и надо было что-то делать. Она уже начала доставать оружие и боеприпасы, но никакой конкретный план действий ей в голову не приходил. Она ходила из угла в угол, пробовала курить или напиться, но ничего не помогало.
 "Я одна, совсем одна, – думала Ольга, глядя в оплывающее дождем окно. – Когда они были рядом или могли быть рядом, я была сильной и умной. Когда Черный обнимал меня или просто смотрел, я была красивой и всемогущей. А сейчас меня нет. Я – никто и ничто".
 Софи пыталась хоть как-нибудь ее отвлечь, но Ольга лишь отмахивалась. И плакала или просто сидела в темной комнате... Появись в доме Макарыч с Киркоровым, они смогли бы успокоить девушку, но их не было – ожидая Митрохина, они сутками пропадали у ставки Худосокова в Болшеве. И однажды Ольга пришла с улицы с десятью дозами героина в сумочке. Она не хотела и не умела страдать...
 Ее спас звонок по телефону. Звонил однокашник Митрохина. Он сказал, что через пару дней начнутся судебные заседания, и он знает, как и в какие часы будут возить Чернова с Баламутовым из СИЗО в народный суд и обратно.
 Он также сообщил, что помимо обычной охраны машину с ними будут сопровождать хорошо вооруженные люди из числа болшевских "знакомых" майора Горошникова. И еще он сказал, что друзей ее не убили сразу благодаря Худосокову, который решил, что многолетнее тюремное заключение в колонии строгого режима будет для них, мягкотелых интеллигентов, пострашнее смерти.
 Записав данные о пути и времени следования тюремной машины, Ольга поблагодарила звонившего и положила трубку. Через пятнадцать минут она уже мчалась в Болшево на "Ситроене" Софи.
 Внимательно обследовав предполагаемый маршрут движения "воронка", девушка принялась за дело. Во-первых, она достала в соответствующей организации схему подземных коммуникаций данного района города. После внимательного изучения этой схемы выбрала и купила небольшой торговый павильон прямо у дороги. Затем наняла за большие деньги бригаду украинцев-шабашников и приступила к выполнению своего плана.


* * *

 В это утро настроение у нас с Баламутом было вообще никуда. Мы не только не разговаривали, но и старались не смотреть друг на друга. Вчера после вечернего заседания к нашей клетке подошел очень довольный Горошников и, вручив нам по свежему номеру журнала "Крестьянка", сказал, что присмотрел нам колонию поприличнее.
 – Мужья, ребята, там у вас будут классные!
 Они уже ждут не дождутся ваших аппетитных попочек. Чтобы вы перед ними не ударили лицом, нет, жопой в грязь, в следующий раз принесу вам журнал для пассивных гомосексуалистов. Там вы найдете немало о-о-чень полезных советов.
 Представляете, я там прочитал недавно, что существуют специальные препараты, расслабляющие анальную мышцу! Чтобы кайф, значит, был для петуха полным.
 – Засуяь его себе в жопу, – сказал я, чуть не плача, и отвернулся.
 – Вали отсюда! – добавил Баламут и тоже отвернулся.
 И вот, тем самым утром, сидя в мерно урчащем "воронке", мы вспоминали Горошникова.
 – Сегодня опять измываться будет, – вздохнул Баламут. – Довольный он как центнер. Все идет как по маслу. Слушай, а может, удавим друг друга наручниками? Раз и готово! Представляешь, двадцать лет в тюрьме. Мы же совсем другими людьми выйдем. Раздавленными, старыми, услужливыми пидарасами.
 – Ты думаешь, нас Ольга не выручит? Денег у нее хватит. Нет, она все сделает. Организует что-нибудь.
 – Нас сразу пристрелят. При попытке к бегству. Видел ведь, что за нами всегда "Форд" с мордоворотами ездит.
 – Ну и пусть! Не дождутся они...
 Я не успел сказать, чего не дождутся люди Худосокова. Наша машина неожиданно провалилась куда-то вниз, и из всех щелей кузова на нас полились струйки горячей воды.
 Люди в "Форде" ничего не поняли – "воронок", который двигался впереди метрах в пятнадцати, просто исчез с дороги. Подъехав поближе к месту его исчезновения, они вышли из машины и увидели полную воды яму с отвесными стенками, площадью примерно четыре на четыре метра. В подернутой паром мутной пузырящейся воде плавали обломки досок, несколько тонких бревен и распаренная фанерная табличка с небрежной красной надписью: "Осторожно, кипяток!" Спустя несколько секунд вода в яме заколебалась.
 – Выбраться пытаются, – доставая пачку "Мальборо", равнодушно констатировал один из наблюдавших.
 – Да нет! – засмеялся другой. – Это они варятся!
 Выкурив по сигарете, люди Худосокова побросали окурки в воду и уехали.
 А в воде машину ждали. Как только "воронок" опустился на дно, к нему бросились люди в аквалангах. Вытащив из него милиционеров (шофера и двух конвойных), они по подводному проходу перенесли их в торговый павильон. Через три минуты аквалангисты вернулись к "воронку" с ключами, найденными у старшего конвоя, и, вытащив нас, "доедавших" последние кубические дециметры воздушной подушки, отбуксировали пред ясные Ольгины очи.
 Через пятнадцать минут мы с Баламутом, уже обсохшие и переодетые, стояли в павильоне рядом со своей спасительницей и сквозь широкую витрину, перечеркнутую жирным белым крестом, обозревали толпу зевак, собравшихся у исходившей паром ямы.
 – А как это асфальт именно под нашим "воронком" провалился? – спросил я у Ольги. Ее голова лежала на моем плече, как ласковая кошечка на своем любимом месте...
 – В этом-то и весь фокус! Мы рыли яму и одновременно бетонировали нижнюю часть полотна дороги.
 – Погоди, погоди! То есть вы сначала огородили этот участок дороги, потом проход от павильона проделали и под огороженным участком стали яму рыть?
 – Именно так. Когда яма была готова, мы ее забетонированную кровлю укрепили несколькими стойками. Естественно, перед тем, как пустить воду. За минуту до вашего прибытия мы ограждение сняли, а после того, как над ямой прошла идущая перед вами машина, свалили стойки.
 – А табличка "Осторожно, кипяток!", я понимаю, для слабонервных? – усмехнулся Баламут.
 – Нет, не угадал, – ответила Ольга. – Мы, Коля, веников не вяжем. Как только машина ваша на дно ямы опустилась и вода в ней успокоилась, я крантик-то с кипяточком открутила...
 – И если бы твои помощники замешкались, мы бы сварились заживо. Брр!
 – Да нет, кипяточек поверху шел и понемногу.
 Это потом, когда вас уже вытащили, я вентиль до упора открыла.
 – А если бы ключей не нашли? – не отставал я, живо представив себя вареным.
 – Да ладно тебе теоретизировать, – сказал Баламут и, обращаясь к Ольге, предложил:
 – Сматываться, однако, пора. Сейчас Горошников приедет, он обещал сегодня быть в суде... С журнальчиками для голубых.
 – Вот его-то мы и ждем! – мстительно улыбаясь, ответила Ольга. – Смею надеяться, господа офицеры, что самое интересное зрелище еще впереди...


* * *

 Горошников действительно приехал. Выйдя из машины, он сразу подошел к самому краю ямы и начал внимательно изучать ее содержимое. Закончил изучение он уже в крутом кипятке – толпа зевак, к этому времени наполовину состоявшая из нанятых Ольгой рабочих, неосторожно спихнула майора в воду.

 10. Наука может все! – Особая тройка начинает действовать. – Конец фракции коммунистов

 Джордж Циринский, главный менеджер подпольной лаборатории Худосокова, знал свое дело.
 Через час после его назначения полномочным представителем и доверенным лицом Митрохина все ученые были разделены на три примерно равные по составу группы.
 Первая из них сразу занялась конструированием прибора для обнаружения каверн или замаскированных проходов в бетонных стенках подземелья. Для этих целей ими были разобраны электронный микроскоп и несколько анализаторов. К утру следующего дня прибор был собран, и ученые начали скрупулезно, сантиметр за сантиметром прощупывать стены и пол своей просторной западни. Не прошло и часа, как они обнаружили в западной (обращенной к реке) части подвала значительное утончение стены и полость за нею.
 Перед второй группой ученых была поставлена задача изготовления средства для пролома бетонной стены. Через час после создания группы синтезировали несколько сотен граммов нитроглицерина. Пропитав им сахарный песок, получили мощное взрывчатое вещество (динамит), способное разрушить любую стену.
 Справившись с этой задачей, принялись конструировать сверлильную машину – всем было известно, что, взорви они динамит накладным зарядом, стена, конечно бы, рухнула, но выбираться в образовавшийся лаз было бы скорее всего некому – всех оглушила бы взрывная волна. На следующий день после начала работ машину собрали из электромотора и кое-каких железок, оставшихся от электронного микроскопа и анализаторов. – Для изготовления буровой коронки ученые группы конфисковали все ювелирные украшения, содержащие твердые цветные камни. Всего набрали около тридцати каратов бриллиантов, рубинов, александритов и так далее. Больше всех от конфискации пострадал богатый Джордж Циринский (у него реквизировли кольцо с темно-коричневым бриллиантом в десять карат) и Диана Львовна с Вероникой (рубиновые кольца, кулоны и сережки). Все камни мелко искрошили и внедрили в прочный пластиковый наконечник. После хитромудрого прикрепления этого наконечника к торцу оси электромотора сверлильный агрегат был полностью готов.
 Третья группа ученых занималась вопросами безопасности. Во-первых, ее члены привели в негодность все установленные в подземелье микрофоны (в том числе "жучки") и телекамеры. Затем они принялись за решение проблем вентиляции.
 За полтора дня до обещанного Худосоковым отключения вентиляторов Джорджу Циринскому был предоставлен обстоятельный доклад, из которого следовало:
 1. Один из возможных ходов администрации после того, как она обнаружит попытку взлома стены, – закачка в помещение отравляющих веществ. Рекомендуется сразу после начала буровых работ перекрыть все вентиляционные отверстия.
 2. После прекращения принудительной вентиляции пленникам хватит кислорода примерно на три – три с половиной часа. Рекомендуется сразу после начала бурения сократить, насколько это возможно, численность потребителей воздуха.
 Получив доклад, Циринский пошел к Митрохину с Бельмондо, пьянствующим с коммунистами.
 Выслушав его, Митрохин глубоко задумался, а шустрый Бельмондо немедля предложил во исполнение рекомендаций, изложенных во втором пункте, учредить подземный трибунал-тройку с тем, чтобы он приговорил всех виновных в преступлениях против человечества к смерти через повешение на электрическом стуле при помощи гильотины. Митрохину эта идея понравилась, и Циринский тут же предложил ему занять место почетного председателя трибунала. Но капитан, простой, как Россия, от должности наотрез отказался.
 – Ну, тогда я сам как-нибудь с этим разберусь... – озабоченно пробормотал главный менеджер и степенно удалился.
 Циринский вернулся, когда по бетонным стенам уже распространялось оптимистичное дребезжание беспрерывно работающей сверлильной машины. Митрохин пробежал глазами по приговору и обнаружил, что Особая тройка в составе Джорджа Циринского (председатель), Айзека К. Файнберга (заседатель) и Бориса Михайловича Сидорова (секретарь) приговорила к смертной казни через повешение всех (список очередности прилагался). И что наблюдение за неукоснительным исполнением приговора возложено на председателя Особой тройки.
 – Ма-ла-дец... – только и смог сказать изумленный Митрохин.
 Просмотрел приговор еще раз, внимательнее, и, качая головой, передал его Бельмондо.
 – Ва-а-н Гоген! Вышинский! – только и сказал Бельмондо, ознакомившись с ним (первыми в списке на удушение в газовой комнате шли фашисты, коммунисты и беспартийные, затем следовали демократы, жириновцы, женщины, Бельмондо и Митрохин. Замыкала список Особая тройка). Вернув бумаги Циринскому, Борис посетовал, стараясь не смотреть в глаза оппоненту:
 – Вы тут несколько месяцев работали над проблемой морального уничтожения человечества, а стоите в самом конце списка...
 – У нас все аргументировано, – мягко улыбаясь, ответил Циринский и протянул Бельмондо стопку листов, исписанных аккуратным убористым почерком.
 – На хер твои аргументы! – возразил ему Митрохин. – Не будем никого вешать! Победим – так все, сдохнем – так скопом. Дырки вентиляционные заткнули?
 – Нет пока, – ответил Циринский. – Несколько минут назад третья группа установила в них анализаторы воздуха. Как только что-нибудь опасное пойдет – заткнем. У каждого отверстия уже стоят наготове люди из начала списка.
 – Да уж... – сказал Бельмондо и, увидев Диану Львовну и Веронику, появившихся из ванной комнаты после очередного омовения, потянулся к бутылке шампанского.


* * *

 Газ, изрядно попахивающий обычным дымом, пошел через тридцать минут после того, как вылетела пробка из последней бутылки шампанского.
 Циринский в это время заряжал шпуры, Митрохин обладал второй в своей жизни женщиной, а Бельмондо – последней.
 Как только сработали анализаторы, вентиляционные отверстия были заткнуты подушками.
 Сделали это по разнарядке главного менеджера коммунисты и беспартийные. Помощь им оказать не удалось – они в полном составе погибли в муках. Погибли бы и остальные – газ оказался крайне ядовитым (зоман или зарин – определил потом Бельмондо, "химик" по роду войск). Но Циринский успел-таки взорвать шпуры при помощи самодельных детонаторов, и все оставшееся в живых население подземелья немедленно устремилось в образовавшийся лаз...

 11. Аквариум а-ля Худосоков. – С таким тазом, извините... – Циринский выбирается ровно наполовину

 Последними покинули подземную лабораторию Бельмондо и Митрохин. Заткнув лаз матрацами, предусмотрительно приготовленными Циринским, они осмотрелись с помощью карманных фонариков (целый их ящик лежал на матрацах) и обнаружили себя в наклонной ступенчатой галерее высотой чуть более среднего человеческого роста и шириной приблизительно в метр. Справа от пролома галерея была перекрыта массивной железной дверью без замков и замочных скважин.
 Убедившись, что дверь закрыта и скорее всего никогда не открывалась, они пошли вниз по широким и невысоким ступенькам вслед за остальными товарищами по несчастью. Метров через десять галерея начала расширяться и скоро влилась в широкое помещение с высоким сводчатым потолком. Входя в него, шедшие впереди беглецы изумленно смотрели сначала вперед-вниз, а потом устремляли глаза вверх. То же самое проделали и Бельмондо с Митрохиным.
 Пройдя сквозь застывшую толпу, они увидели, что помещение (далее мы будем называть его склепом) заканчивается довольно широким бассейном, в котором плавают лицом вверх... несколько раздувшихся мертвецов в обычной гражданской одежде. Вокруг них сновали стайки рыб (в основном – щурят и окуней), то и дело устраивавших толчею у обнаженных конечностей трупов. Раскисшие кисти и ступни были уже объедены до костей, и наиболее голодным хищникам приходилось лезть за поживой под одежду покойников. От их быстрых терзающих движений иногда казалось, что мертвецы пляшут "цыганочку"...
 Ошарашенные страшным зрелищем, еще не веря своим глазам, беглецы принялись втягивать ноздрями воздух, но тяжелый трупный запах рассеивал без остатка всякие сомнения.
 – Сверху их кидают, – первым пришел в себя Бельмондо и указал пальцем на круглое отверстие, чернеющее в верхней части свода. – Смотри, аккурат человек пролезет...
 И как бы в подтверждение его слов из отверстия выпало нечто большое и продолговатое и плюхнулось в воду, обдав стоящих у бассейна крупными брызгами. Все в ужасе отпрянули, и тут же в бассейн упало еще что-то весьма напоминающее человеческое тело.
 Выждав пару минут, Бельмондо с Митрохиным подошли к бордюру, обрамлявшему бассейн, и увидели, что в нем плавает двумя мертвецами больше. И тот, который плавал на расстоянии вытянутой руки лицом вверх, был Макарыч.
 – Елки-палки! – чуть не плача, замотал головой Бельмондо. – Ангела безгрешного, гад, не пожалел! Он же совсем ребенок... У-убью собаку, яйца вместе с ногами оторву!
 Он еще не успел кончить фразу, как откуда-то сверху раздался приглушенный хохот Худосокова. Его "ха-ха" были едва различимы, но пропитывающее их злорадство победившего подлеца и торжествующего мучителя зримо всколыхнуло тяжелый воздух подземелья. Все беглецы моментально вздернули головы к своду и стали вслушиваться. Но ничего больше не услышали...
 Некоторое время они стояли, таращась обезумевшими глазами друг на друга и на художника, невозмутимо рисующего что-то на стене, затем принялись нервно ходить взад и вперед по подземелью... Не прошло и двух минут, как кто-то кому-то наступил на ногу и охвативший всех стресс тут же вылился в массовые беспорядки. Жириновцы и чистоплюи схватились с врачами сначала словесно, а потом и физически; понаблюдав за ними, два демократа также начали бить друг друга. Испуганные донельзя Диана Львовна и Вероника сначала с ужасом смотрели на распоясавшихся мужчин, затем кинулись друг другу в объятия и заплакали навзрыд...
 Бельмондо и Митрохину тоже захотелось психологической разрядки, и они, засучив рукава, вступили в драку. Через несколько минут четверо зачинщиков (двое врачей и двое политических) были измолочены и отправлены в ссылку в дальний конец галереи. Остальным было приказано сидеть и не пикать.
 Немного успокоившись после наведения конституционного порядка, Бельмондо вытащил из воды тело Макарыча и приказал Циринскому обследовать его на предмет установления причин смерти. Затем полюбовался с минуту картиной, только что законченной сумасшедшим художником (на ней был изображен очень похожий Бельмондо собственной персоной, идущий с березовым веником в баню), и, чертыхаясь, полез в бассейн. Глубина его, слава богу, не превышала полутора метров. Отталкивая от себя мертвецов, Борис пошел к дальнему краю бассейна ко второму сброшенному трупу. Это, само собой, был Киркоров...
 Толкнув беднягу по направлению к Митрохину, Бельмондо постарался взять себя в руки (еще немного, и он заплакал бы по ангелам) и стал искать отверстие, сквозь которое рыбы проникали в свою подземную столовую. И нашел его ногой на ощупь – оно открывалось в стенке у самого дна бассейна и имело диаметр около пятидесяти сантиметров.
 Сообщив эти данные Митрохину, Борис занырнул в отверстие и увидел, что вода в дальнем его конце подсвечена чарующими лучами дневного солнца. Подстегнутый близостью столь долгожданной свободы, поплыл к манящему свету и всего через полтора метра увидел, что на устье проход в Клязьму значительно сужается и, вдобавок, перегорожен двумя толстенными металлическими прутьями...
 Вместо того, чтобы вернуться назад, Борис протиснулся к прутьям и попытался их вырвать.
 И застрял намертво.


* * *

 После того, как Бельмондо исчез под водой, Митрохин начал считать. Досчитав до трехсот, решил, что Борису удалось выбрался на волю, и принялся готовить народ к эвакуации. Циринский к этому времени определил, что и Киркоров, и Макарыч погибли от удушения шнурком и в медицинской помощи не нуждаются. Их снесли в галерею и скоро забыли.
 После освидетельствования смерти ангелов главный менеджер занялся антропометрией – то есть стал измерять окружности бедер и плеч всех беглецов. Измерения закончились составлением списка, который сразу был передан Митрохину.
 – Любишь ты бумагу марать, – пробормотал капитан, рассматривая список.
 – Это не бумага, это пропуск на волю, – мягко улыбнулся Циринский. – Или приговор к медленной и мучительной смерти...
 – Не понял?
 – Понимаете, первыми в списке идут люди с наименьшим, так сказать, диаметром, а в конце – с наибольшим. Я счел необходимым провести измерения, чтобы кто-нибудь из толстеньких не заткнул собой выход на волю раньше времени...
 – В-а-а-н Гоге-е-н! – восхитился Митрохин на манер Бельмондо, но, взглянув вновь на список, вдруг помрачнел:
 – А что, Диана Львовна не проходит?
 – Нет, – ответил Циринский. – С таким тазом, извините... А первым перекроет выход скорее всего один из представителей демократической партии. Помимо него и Дианы Львовны не смогут покинуть аквариум еще два человека.
 – А первым в списке идете вы. Не самый худой из нас.
 – Видите ли, мне надо будет произвести кое-какие обмеры канала. Понимаете, очень важно знать, кто именно застрянет первым. Этот человек ведь может и подождать пару дней, похудеть до требуемой кондиции и затем повторить попытку. А Диана Львовна... Ей похудение не поможет.
 С та-а-ким тазом, извините...
 – И она умрет здесь, – со слезами на глазах прошептал Митрохин, оглядывая сырые слизистые своды подземелья.
 – Вы, молодой человек, ее совсем не знаете.
 Они же с Вероникой, извините...
 – Всех хозяев твоих ублажали? Знаю все.
 – Ну, если вы так переживаете, молодой человек... Я могу вам кое-что предложить...
 – Что? – встрепенулся капитан.
 – Вывих тазобедренного сустава, извините.
 – Не понял...
 – Я могу путем искусственных вывихов существенно уменьшить ее тазобедренные габариты...
 И вы протащите ее через трубу на буксире.
 – Да? – обрадовался капитан. – Спасибо. Но что на это скажет Диана Львовна? Надо бы посоветоваться с нею.
 – Конечно, конечно, молодой человек! Вы идите советуйтесь, а я полезу лаз измерять, – сказал Циринский и, перекрестившись по-православному, полез в бассейн.
 Через минуту бедный Циринский вынырнул из воды и с круглыми от страха глазами стал что-то кричать. Не без труда сложив его разрозненные слова в предложение и удалив из него междометия и многочисленные "Fuck you!", капитан понял, что первопроходец наткнулся в трубе на голые ступни Бельмондо.
 – Твою бога душу мать... – пробормотал он, мысленно провожая на небеса полюбившуюся ему душу Бориса.
 Бросив смущенно-оценивающий взгляд на свой исполосованный свежими шрамами живот, он полез в воду. Подойдя вплотную к все еще взбудораженному Циринскому, он несколько секунд удивленно рассматривал его в свете фонарей столпившихся у бассейна товарищей по несчастью. Смотреть было на что – с левой стороны у личного врача Митрохина торчало два уха. Поняв в чем дело, капитан осторожно снял с подрагивающей головы Циринского выбеленный водой лоскут кожи со старательно обглоданной ушной раковиной (весь бассейн был полон полуразложившихся фрагментов рыбьего корма, то бишь худосоковских покойников) и, вручив его врачу, нырнул в подводный канал.
 Подобравшись к Бельмондо, Митрохин схватился за его ступни и начал тащить на себя. Но после первой же попытки, к вящему удивлению все повидавшего на свете капитана, труп начал довольно резво лягаться.
 "Щекотки, наверно, и мертвецы боятся", – подумал Митрохин, вспомнив школьные опыты с лягушачьими лапками и электричеством. И подался назад, в бассейн, отдышаться.
 Хотя труп Бельмондо по-прежнему продолжал лягаться, настроившийся на результат Митрохин вытащил его с третьей попытки. Вынырнули они из воды одновременно.
 – Дурак в тряпочке! – сказал Бельмондо, отдышавшись, и помахал ножовкой по металлу перед лицом капитана. – Я там прутья пилю, а он за ноги меня тащит... Идиот!
 – Так тебя целых полчаса не было! – с трудом выдавил Митрохин, все еще ошарашенный неожиданным воскрешением Бориса. – Я думал, ты утонул!
 – Дык я и утонул. Почти. Когда уже с мамкой прощался, снаружи кто-то в маске появился. И тут же выплюнул загубник и мне передал. Потом продавил меня ногами внутрь, ножовку сунул и исчез...
 – А кто это был? Кто-нибудь из наших?
 – Не знаю. Вода взбаламучена, ничего почти не видно... Но мне показалось, что это был Черный.
 – А почему он ножовку тебе сунул? Почему сам не пилил?
 – Да, плохо быть глупым. Мент ты и есть мент!
 И мозги у тебя ментовские. Речка-то неглубокая.
 Берег хоть и зарос травой и камышом, но из дома Худосокова засечь аквалангиста запросто можно.
 Как подводную лодку в степях Украины.
 – Сам ты дурень! – совсем не рассердился Митрохин. – А много напилил-то?
 – Там уже один прут почти отпилен был.
 Минут сорок еще надо. А может, час.
 – Да за час я вагон перепилю!
 – Одним полотном? Запасного-то нет, вот я и не спешу. Ладно, покедова! Из разговора плова не сваришь – нужны рис и мясо... – И перед тем, как исчезнуть под водой, он пообещал:
 – Перепилю – вернусь!


* * *

 Бельмондо перепилил прутья за сорок пять минут. Первым, естественно, для геометрических измерений, пошел главный менеджер. Когда он был в самой середине лаза, сверху упала тяжелая чугунная заслонка и перерубила его надвое. Верхняя половина Джорджа Циринского по инерции все же выбралась наружу и умерла в буйно-зеленых подводных тропиках, таинственно освещенных ярким полуденным солнцем.

 12. Зоман просачивается... Бассейн выходит из себя. – Тринадцать человек на сундук мертвеца

 – Писец котенку, – сказал Бельмондо Митрохину, вытащив из лаза нижнюю половину Циринского. – Там заслонка килограммов на сто упала.
 Не зря Худосоков смеялся.
 – Взорвем, может? – предложил капитан. – Там, в лаборатории динамита до фига осталось.
 – Хрен его достанешь! Газ там... И, судя по тому, как померли коммунисты с беспартийными, там его до хрена и больше.
 – Все равно кому-то надо идти.
 – Кому? Жребий бросать предлагаешь? – покачал головой Бельмондо. – Я лично заставлять никого не буду...
 – Да я сам пойду...
 Но проверять лабораторию на наличие в ней отравляющих газов не пришлось – все было уже проверено. Пройдя к концу галереи, Митрохин с Бельмондо увидели на ступеньках тела четырех зачинщиков недавней драки. Все они были мертвы.
 – Зоман скорее всего просачивается, – определил Борис, посветив им в лица. – Дергаем отсюда.
 Они побежали назад в склеп. Усевшись рядом с Дианой Львовной и Вероникой, Митрохин пересчитал оставшихся в живых – безмолвных, жалких, потерявших всякую волю к жизни – и сказал равнодушно, ни к кому не обращаясь:
 – Тринадцать человек на сундук мертвеца.
 Чертова дюжина. И все труднее дышится. Писец нам, точно...
 – Не унывай, мент! – натянуто улыбнулся Бельмондо, гладя по головке почти неживую Веронику. – Хочешь, анекдот расскажу? Слушай, мне нравится. В общем, идет Писец как-то по лесу и видит – на опушке палатка чья-то стоит.
 Подошел к ней, все колышки повыдергал, а палатка стоит себе, не валится! Ну, он разозлился, дрын схватил и давай лупить! А она стоит и не морщится даже! Удивился Писец, заглянул в палатку и видит – там Пофигу сидит!
 – Ты хочешь сказать, что ты и есть тот самый Пофигу? – помолчав, выдавил Митрохин.
 – Ага... И вы, коли со мной сидите.
 – Я уж точно.
 – Слушай, капитан, может, через эту дырку попробуем вылезти? Пять метров до нее. Встанем друг на друга и вылезем?
 – Не надо ни на кого становиться, – горько улыбнулся Митрохин. – Гора сама придет к Магомету...
 – Гора, Магомет... И откуда ты только слова такие знаешь? Видно, крыша с тебя и в самом деле вспорхнула. Хрен с нами и с Магометом, подумай о бабах...
 – Понимаешь, Борик, с нами, похоже, одна пошлая вещь намечается. Аж противно, до чего пошлая...
 – Ты что темнишь? Какая вещь?
 – Ты фильмы приключенческие смотришь?
 – Смотрю иногда. Ну и что? – Так вот, в каждом третьем из них герои сидят в застегнутом на все пуговицы подземелье и тут неожиданно...
 – Вода поднимается! – сорвавшимся голосом закончила за Митрохина Вероника.
 Все повернули фонари к бассейну и увидели, что он наполнился до краев. Через несколько страшных секунд первая струйка воды преодолела бордюр, затем их стало несколько, они расширились и слились в единую Ниагару...
 – Заслонка, – сказал Борис, наблюдая, как трупы крейсерами подтягиваются к бордюру. – Он ее закрыл, чтобы утопить нас в этой братской могиле.
 Господи, что тут началось! Отдельные растерянные возгласы неудачливых беглецов один за другим сменились истошными разноголосыми криками и воплями отчаяния. Эта какофония неминуемой смерти продолжалась бесконечно долгие минуты. И это было еще не все – когда кричавшие охрипли, обессилели и упали на пол, сверху донесся раскатистый хохот Худосокова.
 Когда хохот, казавшийся нескончаемым, наконец смолк, один из обезумевших узников, не выдержав могильной тишины, стремглав бросился в галерею, за ним ринулись остальные. Бельмондо с Митрохиным поняли, зачем они собираются вернуться в лабораторию, и бросились за ними. Но смогли (или захотели?) удержать только женщин.
 Надавав им пощечин, Митрохин повел их назад, а Бельмондо прикрыл рот и нос мокрой рубашкой и начал затыкать лаз за самоубийцами. Когда он вернулся в склеп, воды в нем уже было по колено.
 Походив немного взад-вперед, Борис, монотонно приговаривая: "Тринадцать человек на сундук мертвеца... Тринадцать человек на сундук мертвеца", перетащил все трупы, в том числе и тела Киркорова и Макарыча в галерею [49] . Мертвечина и запах от нее уже давно не вызывали у него отвращения – человек быстро ко всему привыкает...
 Покончив с уборкой, он направился к стоящим у стены женщинам и Митрохину, но в это время в скрывшийся под водой бассейн упало визжащее человеческое тело. Грязно выругавшись, Бельмондо отер рукавом обрызганное лицо и стремглав бросился к месту падения. Пошарил там рукой, нащупал голову упавшего и, вытащив ее за волосы, увидел, что она принадлежит Худосокову...

 13. "Молотовский коктейль". – Худосоков не боится крокодилов. – Две гранаты в бассейн

 Макарыч с Киркоровым решили идти ва-банк и погибли, ничего существенного на первый взгляд не добившись.
 Понаблюдав за логовом Худосокова несколько дней, они поняли, что справиться с десятком весьма кровожадных на вид зомберов они не смогут. Но еще они уяснили, что сколько-нибудь нормальной публики в этом доме, по крайней мере, в надземной его части нет. И тогда им как простым русским людям с досадным феодально-крепостным прошлым пришла в голову пламенная мысль, когда-то посещавшая и голову Митрохина: "Сжечь на фиг!" И ничтоже сумняшеся ангелы взялись за спички.
 Надо сказать, что мысль спалить ставку Худосокова не была лишена логики. Хорошо зная Митрохина и Бельмондо как отчаянно смелых и находчивых людей, Киркоров с Макарычем понадеялись, что пленники "Волчьего гнезда" сбегут либо во время пожара, либо во время их перевозки в другое место заключения.
 Посовещавшись, ангелы решили исполнить свой замысел с помощью "молотовского коктейля". В ближайшем магазине бытовой химии они купили несколько бутылок растворителя, на болоте у дач Газпрома приделали к ним немудреные фитили, и ровно в двенадцать ночи "Волчье гнездо" запылало с двух сторон.
 Но для коренных жителей "Волчьего гнезда" пожар был ситуацией, не раз проигрывавшейся на тренировках. Как только вспыхнуло пламя, Худосоков простым нажатием кнопки пустил отравляющий газ в вентиляционную систему подземной лаборатории, минутой позже несколько охранников выскочили за ворота, схватили ангелов, с разинутым ртом рассматривавших плоды своих рук, и отвели их в особняк на соседнем участке (Худосоков вынудил всех соседей продать ему дома).
 Другое подразделение охранников, приготовив раствор из заранее припасенной бетонной смеси, рискуя жизнью (все они погибли в огне), залили заподлицо с полом все проходы, ведущие в подземные помещения "Волчьего гнезда"...
 Очень быстро приехавшие пожарные довольно скоро потушили огонь, доедавший последние головешки, и уехали, даже не заподозрив существования под пепелищем двух подземных этажей, набитых суперсовременным оборудованием и двумя десятками людей. Наутро дом и первый подземный его этаж начали восстанавливать срочно нанятые строители-шабашники.
 А Худосоков занялся ангелами. Настроение у него было хуже некуда – намеченное назавтра полномасштабное применение "Бухенвальда-2" пришлось отложить на неделю – большая часть препарата, хранившегося на первом подземном этаже, была попорчена высокими температурами (кстати, зомберы, замурованные в своей подземной казарме, обуглились до неузнаваемости). И, поняв, что ангелы ему не скажут, где находится Ольга и сбежавшие к этому времени Черный и Баламут, Худосоков собственноручно задушил их шелковым шнурком и выбросил в подземный бассейн [50] .


* * *

 Следующей ночью в "Волчье гнездо" ворвался Черный с товарищами. После пожара у Худосокова осталось всего полдюжины охранников и ни одного зомбера, и ему пришлось очень туго.
 После короткой, ожесточенной схватки все охранники были выведены из строя.
 Увидев, что остался один, Худосоков скрылся в подземелье. За ним бросились Черный и Ольга (Баламут остался на стреме). Через двадцать минут они нашли Худосокова в казарме – он, прикинувшись мертвым, лежал среди трупов зомберов, испеченных при пожаре. Ольга хотела убить его сразу, но Чернов остановил ее:
 – Надо узнать, где Митрохин с Бельмондо, – сказал он. – Если найдем их живыми...
 – Отпустим? – изумилась Ольга.
 – Посмотрим, – хмуро ответил Чернов и начал пинками подымать пленника на ноги.
 – Я покажу, где они, – заискивающе залепетал Худосоков, отряхивая с себя пыль. – Пойдемте со мной.
 И повел их по коридору на свой командный пункт. Открыв ведущую в него дверь, он вошел и предложил Ольге и Чернову к нему присоединиться. Ольга хотела было последовать его приглашению, но Чернов схватил ее за плечи:
 – Войдем, а он нажмет на какую-нибудь кнопочку или рычажок, и провалимся мы с тобой в бассейн, набитый зелеными крокодилами.
 Худосоков на это неожиданно весело рассмеялся и, сделав несколько шагов к двери, сказал:
 – Ну, ладно, не хотите к крокодилам – не надо. Я сам к ним пойду, – и, коснувшись чего-то в дверном окладе, провалился в мгновенно открывшийся люк и исчез в начинающемся в двух метрах под ним бездонном наклонном желобе.
 Несколько секунд Чернов с Ольгой не верили своим глазам. Затем девушка застонала от досады и, вынув из кармана куртки ручную гранату, бросила ее в люк. После взрыва вытащила из кармана Чернова другую и также отправила ее вниз.




 Эпилог


 После того, как Митрохин опознал Худосокова и поднял голову, чтобы сообщить товарищам эту приятную новость, сверху упала "лимонка". Она попала прямо в лоб несостоявшемуся вождю нации, но, на свое счастье, капитан успел подхватить ее и забросить в трубу, соединяющую бассейн с Клязьмой. Следующую гранату он поймал уже в воздухе и также швырнул ее в указанном направлении.
 Когда прогремели взрывы, выяснилось, что, во-первых, Худосоков убит наповал осколками, вылетевшими из трубы, а во-вторых, что злополучная чугунная заслонка, перекрывшая выход в речку Клязьму, вдребезги разбита.
 И через десять минут после выяснения этих приятных обстоятельств Бельмондо, черный от сора и пыли, приставших к мокрому телу, осторожно подобрался в предрассветных сумерках к Баламуту, дежурившему на выходе из подземелий "Волчьего гнезда", и тихо поинтересовался: "А как пройти в районную баню?"


* * *

 Через две недели майор милиции Митрохин уехал со следственной бригадой в Кавалерово. На всех последующих выборах он голосовал за Баркашова.
 Баламут переехал к Софи.
 Бельмондо женился то ли на Веронике, то ли на Диане Львовне. Для нас это до сих пор остается загадкой.
 Ольга пополнела, и ее иногда поташнивает.
 Я пытаюсь выращивать на даче артишоки, но ничего путного у меня не получается.