Аннотация: В самой глубине непроходимых джунглей Бразилии находится круглая долина скошенной травы. Абсолютно круглая. Это район Планальто, и ни один человек, попавший туда, не возвратился живым. Элиас Уэнтик, похоже, может стать исключением. Он оказывается в тюрьме в центре Планальто и подвергается унизительным и странным допросам. Доктор Уэнтик открывает невероятный секрет Планальто: долина существует в далеком будущем.


---------------------------------------------


 Кристофер ПРИСТ
 ТИСКИ ДОКТРИНЕРСТВА



 Часть I
 Тюрьма



 Глава первая

 Неистовая, как дыхание взбешенного дракона льдов, буря выла на замерзшем плато. Зародившись в циклонической круговерти южной части Тихого океана в полутора тысячах миль от чилийского побережья и в тысяче миль южнее острова Пасхи, буря вышла из штопора и понеслась к полюсу, плоской волной напирая на морозный воздух. Усиливаясь, она бушевала над плавучими льдами моря Амундсена и, под углом преодолевая линию терминатора, врывалась в антарктическую ночь, зимнюю ночь, в которой ничто живое не в состоянии двигаться по поверхности этой земли. Ветер разбивался о прибрежную цепь гор, отрывая острые крупицы льда и неся их на юг к плато и еще дальше за его пределы.
 На просторах плато, возвышающегося на полторы тысячи метров над уровнем моря, ветер не знал жалости — буря разгонялась над гладкой ледяной поверхностью до полутора сотен километров в час и даже больше. Соприкоснись с этим ветром обнаженная человеческая плоть, она кристаллизовалась бы, разбилась и рассыпалась осколками в считанные минуты. Ни один человек не в состоянии выдержать такой холод более нескольких секунд.
 Это была первая буря нынешней зимы.
 На глубине ста восьмидесяти метров прямо на скальной породе плато — породе, которая не знала теплого прикосновения солнечных лучей миллионы лет, а возможно и никогда, — человек осмелился заняться строительством. Хорошо освещенная, прекрасно вентилируемая и обогреваемая центральным отоплением, в полной секретности и абсолютной недоступности выполняла свои функции Станция Передовой Техники.
 Единственные видимые на поверхности знаки ее существования — несколько надежно установленных вех, которыми отмечена каждая шахта входа. В летние месяцы здесь была взлетно-посадочная полоса, иногда она оборудовалась и зимой. В этом году ожидался еще один рейс. Самолет прилетит, когда буря иссякнет, а затем на следующие пять месяцев должен наступить перерыв в авиасообщении.
 Людям станции необходимы покой и безопасность плато. Более четырехсот ученых и их ассистентов трудились здесь, каждый по своей специальности — биохимии, физике частиц, ядерной физике и технике, бактериологии, — как правило, в полной изоляции друг от друга.
 В действительности станция занимала не только те несколько квадратных метров поверхности антарктической скальной породы, о которых заявлялось официально. Это была сложная система научно-исследовательских блоков, соединенных множеством пробитых во льду тоннелей. Ее общая площадь составляла около восьмидесяти квадратных километров, а на строительство ушло целых десять лет.


* * *

 В одной из лабораторий в южном конце станции в мягком пластмассовом кресле удобно устроился доктор Элиас Уэнтик и ласкал морду крысы, которая лежала у него на коленях. Животное нежно тыкалось носом в ладонь, которой он похлопывал крысу с отсутствующим видом.
 Его ассистент, высокорослый нигериец по имени Абу Нгоко, склонившись над столом, приводил в порядок разбросанные перед ним записи.
 — Мы должны остановиться, доктор Уэнтик, — внезапно подняв голову, заговорил он. — Нам не по карману ограничиваться всего одной технической деталью.
 — Но с этим ничего не поделаешь, — мягко возразил Уэнтик. — Здесь нет никого, кто бы хотел покончить с этим больше, чем я.
 — Вам известно, что я имею в виду не только это.
 — Мы продвигаемся недостаточно быстро? Мы должны найти какой-то альтернативный процесс?
 — Да.
 Знаю, что ты имеешь в виду, и согласен с тобой, подумал Уэнтик. Можно дойти до бешенства из-за задержки, причина которой лежит в том, что, вероятно, к делу не относилось вовсе.
 Вероятно… Не относилось. Уэнтик понимал, что их движение вслепую — всего лишь до поры; проблема в том, продолжать или… Или что? Альтернатива его страшила.
 Он опустил взгляд на крысу. Дня через три, если не раньше, она умрет. Наркотик действует на этих животных именно так, как должен действовать. Но в пределах шестидневного курса его приема умирали все подопытные животные. Было изменение обмена веществ у грызунов непосредственным результатом действия состава, или это изменение вызывал какой-то побочный эффект, Уэнтик не знал. На станции нет других животных, с которыми можно было бы поэкспериментировать, невозможно и получить их до окончания зимы.
 Оставалось провести пробу только на одном доступном виде животных — на человеке.
 Несколько дней Уэнтик и Нгоко спорили обо всех «за» и «против». Нгоко хотел попытаться; Уэнтик рекомендовал воздержаться. Нгоко страстно желал провести эксперимент на самом себе, но Уэнтику хотелось разработать другие варианты наркотика в виде газообразной или жидкой смесей, а потом подождать окончания зимы, когда можно будет получить другие виды лабораторных животных.
 Как бы там ни было, он уже пробует наркотик на себе вопреки собственным возражениям, хотя и не позволяет того же Нгоко.
 Первые три недели он принимал его в крохотных количествах, тщательно заботясь об ограничении самообольщения. В своей каюте Уэнтик всегда один, дверь на замке. Каждый раз, позаботившись, чтобы ему не помешали, он ложился на койку и внимательно наблюдал за вызываемыми составом галлюцинациями. Подобно лизергиновой кислоте наркотик не обладал вредным краткосрочным действием. Помимо галлюциногенных свойств и очень ярких снов, которые бывали иногда после приема наркотика, Уэнтик не смог установить ни ментальных, ни физических ухудшений самочувствия. Увеличение дозировки было следующей проблемой.
 Он сказал Нгоко:
 — Я знаю, что у вас на уме, и по-прежнему мой ответ — категорическое нет. Вам не следует принимать наркотик.
 — Это окончательное решение?
 — Да. В настоящий момент мы занимаемся испытанием смесей различной силы на крысах.
 — И продолжаем убивать их, — добавил нигериец с нескрываемой горечью.
 — Пока не остается ничего другого.
 Несколько секунд они помолчали.
 Наконец Уэнтик сказал:
 — Если бы это выяснилось до наступления зимы.
 Их обоих напугала резко распахнувшаяся дверь. Уэнтик сердито повернулся к ней вместе с креслом.
 — Какого черта вы вламываетесь подобным образом? — возмутился он. — Это личный кабинет!
 На пороге стояли двое, ни одного из них Уэнтик прежде на станции не встречал. Более высокий мужчина, который стоял немного позади, смотрел на Уэнтика с нескрываемым интересом. Но заговорил тот, что был впереди.
 — Доктор Уэнтик? — В его голосе явно ощущались едва сдерживаемые властные нотки.
 — Да. А теперь выйдите вон, пока мы вас не вышвырнули. Надеюсь, вам известны правила этой станции.
 Двое мужчин переглянулись.
 — Прошу извинить, если мы нарушаем этикет, доктор Уэнтик, — сказал мужчина, — но я вынужден попросить вас на минутку выйти.
 Уэнтик взглянул на ассистента.
 — Вы знаете, кто эти двое? — спросил он.
 — Нет. Но они могли прибыть последним самолетом.
 — Так и есть, — сказал более высокий. — Мы оторвем вас от дела буквально на мгновение.
 — Что вам нужно?
 Тот, что ниже ростом, широко распахнул дверь и жестом показал Уэнтику, что он должен выйти в коридор.
 Уэнтик резко поднялся и передал ручную крысу Нгоко.
 — Присмотрите за Копченым, — сказал он, назвав подопытное животное именем, которое сам ему дал. — Разобраться с этим есть всего один способ.
 Ассистент взял крысу, которая громко взвизгнула в наступившей тишине. Уэнтик последовал за высоким в коридор, другой закрыл дверь.
 — Ладно, позвольте взглянуть на ваше удостоверение, — сказал Уэнтик. На станции все были исключительно подозрительны, поэтому в высшей степени невероятно, чтобы кто-то мог незаконно проникнуть внутрь, даже если бы смог найти вход. Однако никогда не вредно поиграть мускулами правил внутреннего распорядка.
 Мужчина молча расстегнул клапан нагрудного кармана неброского серого мундира. Он достал удостоверение в зеленой обложке и протянул его Уэнтику.
 Все в порядке. Под фотографией были строка цифр и имя: Клайв В. Эстаурд. Было напечатано и еще несколько уточняющих слов, но Уэнтик не стал их читать. В конце концов, это всего лишь формальность.
 — А другой? — спросил он.
 Мужчина, носивший фамилию Эстаурд, сказал:
 — Я могу поручиться за него. Он не носит с собой удостоверение.
 — Лучше бы носил, сказал Уэнтик. — Вы понимаете, что я могу вызвать военную полицию и арестовать его?
 Эстаурд кивнул и оба мужчины медленно пошли прочь. Муки ада Уэнтика начались.


* * *

 Это был первый из трех его разговоров с Эстаурдом до отъезда.
 Второй состоялся в крохотном баре, который и географически, и в общественном отношении был центром станции.
 Они с Нгоко сидели за столиком вместе с несколькими техниками, которые работали под их руководством. Встреча не была совещанием, но стержнем разговора, как всегда, оставалась их работа.
 В определенном отношении Уэнтик и Нгоко отличались от остальных обитателей станции, потому что только они двое не были американцами. Уэнтик прилетел из Британии в Штаты всего несколько месяцев назад по соглашению об обмене учеными с одной из крупных корпораций химической индустрии. В считанные недели его работу засекретили и они с Нгоко узнали, что трудятся на одно из учреждений правительственной администрации. Его переход на эту станцию лишь отчасти был добровольным, поскольку к этому времени он непосредственно подчинялся какому-то подкомитету Пентагона. То, что начиналось как простенькое исследование биохимического характера, очень быстро разрослось, превратившись в работу, назначение и смысл которой в целом оставались непостижимыми.
 Предполагавшееся расставание с женой на три месяца продлилось еще на пять.
 Уэнтик не заметил, как Эстаурд вошел в бар и взял маленькую кружку пива. Он поднес ее к губам, отхлебнул и направился к столу Уэнтика.
 — Не возражаете, если я присоединюсь к вам? — обратился он непосредственно к Уэнтику, прервав его на полуслове.
 — Боюсь, что нет.
 Нгоко возмутился:
 — Вы нарушили важный разговор, Эстаурд.
 — То, что необходимо мне, тоже важно.
 Уэнтик вздохнул и сказал:
 — Все в порядке.
 Он пересел за соседний столик. Эстаурд сел возле него.
 — Могу я спросить, доктор Уэнтик, чем вы здесь занимаетесь?
 — Конечно. Я просто не знаю, как себя вести с вами. По какому вы здесь праву?
 — Я на правительственной службе. Думаю, вам это так или иначе известно.
 — Сомневаюсь, могли ли вы здесь оказаться, не работая на государство в каком-нибудь качестве, — сказал Уэнтик.
 Эстаурд улыбнулся и Уэнтик впервые заметил блеск крохотных глаз этого человека, отразивших свет свисавших с металлического потолка ламп. Он полез в нагрудный карман и достал короткую полоску сложенной вдвое полупрозрачной бумаги. Внутри нее был обрезок 35-мм кинопленки.
 Он швырнул его на стол перед Уэнтиком.
 — Потрудитесь взглянуть на это, — сказал Эстаурд.
 Уэнтик поднял пленку и посмотрел сквозь нее на ближайший источник света. Это был единственный кадр из известного фильма. По кромке пленки за перфорацией он прочитал буквы KODA…
 На самом кадре было что-то похожее на коротко подстриженную траву или жнивье. Небо светло-голубое с белым следом реактивного самолета. Из-за малых размеров кадра было трудно разглядеть детали, но съемочная камера достаточно близко запечатлела белый самолет прямо на траве. Такую конструкцию Уэнтику прежде видеть не доводилось.
 Эстаурд протянул ему увеличительное стекло.
 — Присмотритесь с помощью этого, — предложил он.
 Уэнтик взял стекло и стал рассматривать детали самолета.
 Не имея возможности с чем-то сравнить, оценить размеры машины он не мог. Самолет покоился на траве без шасси, его нос был поднят несколько выше остальной части фюзеляжа. Форма носа заостренная. Единственным признаком наличия кабины было стекло, наклонно установленное заподлицо с фюзеляжем. Хотя оно находилось на боковой поверхности обшивки, казалось, только сидя возле этого окна и можно пилотировать машину. У самолета были короткие стреловидные крылья, смонтированные высоко на фюзеляже.
 — Что это? — спросил Уэнтик.
 — Мы полагаем, реактивный самолет передовой конструкции.
 — Вы полагаете…?
 — Самолет улетел вскоре после того, как была сделана эта фотография. Он вертикального взлета. Никто близко к нему подобраться не смог.
 Уэнтик положил кусочек пленки на стол и допил свой напиток.
 — Так это НЛО. Зачем вы рассказываете мне об этом?
 — Потому что это не НЛО. Мы знаем, что это реактивный самолет и что он пилотировался человеческими существами.
 — Тогда чей же он?
 Эстаурд пожал плечами и допил пиво.
 — В Пентагоне никто не сумел определить его принадлежность. Вот почему нам нужны вы.
 Он поднялся и ушел.
 В последний раз Уэнтик встретился с Эстаурдом перед отбытием со станции на следующий день после разговора в баре, когда работал в лаборатории. С характерной для него бесцеремонностью Эстаурд вошел в помещение и направился прямо к Уэнтику.
 — Вы мне нужны, — начал он.
 — Я занят. Вам придется подождать, — сказал Уэнтик и отвернулся к прерванному занятию.
 Эстаурд крепко схватил его за локоть и повел к двери. В коридоре температура воздуха была, по крайней мере на десять градусов ниже, чем в лаборатории, и Уэнтика охватила дрожь.
 — Мы отбываем завтра, — сказал Эстаурд.
 — Мы…?
 — Вы и я. Масгроув тоже.
 Уэнтик резко повернулся, сообразив, что и второй мужчина в коридоре. На нем были черные брюки и темно-синий свитер с глухим воротом. В правой руке он сжимал карабин, но держал его под каким-то странным углом, словно не привык обращаться с оружием.
 — Но я не могу оставить станцию. Моя работа еще только на половине пути, — сказал Уэнтик.
 — Это было видно и из Вашингтона.
 — Не хотите ли вы сказать что меня отзывают? Я ни от кого ничего не слышал.
 Масгроув подошел ближе.
 — Вот почему мы здесь. Это связано с вашим исследованием.
 — Каким образом?
 — Вы поймете, когда мы доберемся, — ответил Эстаурд.
 Как раз в это время из лаборатории вышел Нгоко и остановился в дверях, глядя на беседовавшую троицу. В руках он держал ручную крысу. Она была мертва.
 Уэнтик поглядел на Нгоко, затем на двух других.
 — Куда мы направляемся? — спросил он.
 Рука Эстаурда поднялась к нагрудному карману, из которого он накануне вечером доставал кинопленку.
 — В Бразилию, — сказал он.

 Глава вторая

 Моя дорогая Джин,
 Я предупреждал тебя, что долго не смогу написать. Но вопреки всем ожиданиям завтра отсюда направляется самолет, поэтому нынче вечером все пишут письма. Но вот сюрприз! Я сам вылетаю этим самолетом.
 Ты не должна особенно обольщаться, потому что все это вовсе не означает, что я уже возвращаюсь домой. Но все, по крайней мере, выглядит так, что мне не придется зимовать под антарктической ледяной шапкой! В определенном отношении я доволен… в настоящий момент мы зашли в нашей работе в тупик. При встрече я расскажу тебе поподробнее, а сейчас могу лишь сообщить, что наши эксперименты на крысах не дают того, что планировалось. Я все оставляю на Абу, хотя, по всей видимости, не смогу вернуться сюда до конца зимы. Абу располагает всеми моими записями, однако боюсь, как только я улечу, он возьмется за дело по-своему.
 Вторая моя новость гораздо невероятнее! Похоже, меня отзывает правительство. Чтобы забрать меня, явились два странных человека. Я не понимаю американцев, полагаю, и никогда не смогу понять. Оба ведут себя исключительно таинственно, словно замышляют злодейство. Один из них — смуглый мужчина по имени Масгроув; он широкоплеч, у него большие сильные руки. Говорит он мало, но всегда где-то рядом и смотрит угрожающе. На днях я увидел его с карабином, но почти уверен, что он не умеет им пользоваться. Поведение второго, хотя он и не делает ничего настораживающего, повергает меня в дрожь. У него есть ошеломляющая привычка уходить, не окончив разговор, словно главная его цель — создать какое-то определенное впечатление. Я чувствую, что он все время ищет шанс явить себя, хотя только Богу известно, не преследует ли он какие-то цели, которые могли бы касаться меня. Как бы там ни было, надеюсь, что вся эта таинственность рассеется по прибытии в Вашингтон. Хотя есть и еще нечто достаточно странное. Когда я спросил этого второго мужчину (кстати, его имя Эстаурд) куда мы направляемся, он ответил — в Бразилию. Я надеюсь, что он имел в виду Рио-де-Жанейро, поскольку там была одна из последних посадок по пути сюда.
 Джин, дорогая, тебе не следует тревожиться. Я уверен, что во всем этом нет ничего особенного. Просто такова их манера приводить людей в замешательство. По прибытии в Вашингтон я сразу же позвоню тебе, может случиться так, что ты услышишь мой голос еще до получения письма.
 Сейчас ранний вечер, так что мы вылетаем часов через десять. Самолет прибудет в ближайшие несколько минут. По-видимому, он мог бы прилететь и раньше, но задержался из-за свирепствовавшей несколько дней бури. Здесь внизу мы никогда не знаем, какая стоит погода.
 Скажи Тимоти и Джейн, что я люблю их. Перед возвращением запасусь подарками для них. И для тебя… Береги себя и не беспокойся. Я свяжусь с тобой. А пока, до свидания.
 С любовью, Ли.

 Глава третья

 Уэнтик лежал в постели в отеле и прислушивался к утренним звукам города Порта-Велью. Удушливая жара уже надвигалась с берегов реки Мадейра, протекавшей всего в полукилометре от отеля. На площади внизу пытались завести мощный дизель и воздух непрерывно сотрясали звуки его нерешительного чихания.
 Две последние недели он почти безвылазно сидел в отеле, ожидая прибытия снаряжения с побережья.
 Эстаурд исчез. Этот человек, совершенно нелепо выглядевший в своем сером мундире в этом жарком городе, доставил Уэнтика на такси в отель средних размеров и оставил его в нем, даже не извинившись.
 Часом позже внезапно появился Масгроув. Он стал единственным, с кем Уэнтик общался в Порта-Велью; он редко оставлял его одного. Казалось, знал он мало, но говорил еще меньше. Куда бы ни отправился Уэнтик, Масгроув следовал за ним неотступно. У него впервые начало возникать неловкое ощущение не совсем свободного человека.
 Главным неудобством в Порта-Велью была полная отрезанность от информации. Он лишь знал, что вероятнее всего Эстаурд и Масгроув работают на американское правительство, владеют фотографией неведомого самолета и получили приказ закупить несколько тонн снаряжения, вроде палаток и продуктов питания. К его неопределенному беспокойству и неизбежной скуке от необходимого пребывания в южно-американском городке на берегу реки добавлялось легкое ощущение потери ориентации.
 Помимо этого дни в Порта-Велью протекали вполне сносно. Компания Масгроува была того сорта, что хуже не придумать (никакого добровольного предоставления информации и редко объяснение чего бы то ни было, даже если спросить), но номер в отеле был достаточно сносный, а личная свобода сравнительно широка. Только когда он заговорил с Масгроувом о сроке возвращения в Вашингтон, в ответе этого человека проскользнула угроза.
 — Вам туда незачем, — сказал он, не глядя на Уэнтика. — Совсем незачем. Не будет там и Эстаурда.
 На следующий день после прибытия в город Уэнтик написал письмо председателю Подкомитета исследовательских ассигнований сенатору Мак-Дональду, который ведал делами антарктической станции. Он досконально описал случившееся и попросил сенатора дать объяснения. Сообщив все, что ему было известно об Эстаурде и Масгроуве (не так уж много), он сообщил о подготовке к экспедиции, цель которой ему неведома. Письмо заканчивалось требованием немедленного ответа.
 Он ухитрился опустить письмо в почтовый ящик незаметно для Масгроува и сразу же почувствовал себя в большей безопасности.
 Только позднее, когда один день сменялся другим, а ответа все не было, мрачные предчувствия вернулись.
 Внезапно до его слуха снова донесся рев набиравшего обороты дизеля, затем он постепенно утих.
 Резко, в обычной для него манере полного пренебрежения правилами элементарной вежливости, в номер ворвался Масгроув. Он прошествовал прямо к постели и остановился, холодно глядя на Уэнтика сквозь москитную сетку.
 — Мы отбываем, — отрывисто-грубо изрек он, — Вот чемодан для вашего барахла. Уложите как можно меньше вещей и спускайтесь. Мы вас ждем.
 Уэнтик быстро оделся и, выглянув в окно, увидел Масгроува, который беседовал с группой людей. Их было двенадцать, одетых в такую же нейтрально серую одежду, что и Масгроув. Несмотря на отсутствие знаков различия, в ней безошибочно узнавалась униформа. Каким бы целям ни служила эта одежда, она явно не подходила для здешнего климата.
 Он видел как люди погрузили на высокобортный дизельный грузовик несколько ящиков.
 Уэнтик спустился вниз и присоединился к остальным. Люди, явно видевшие его впервые, смотрели с нескрываемым любопытством. Масгроув что-то сказал и они забрались в набитый снаряжением крытый кузов.
 Он угрюмо взглянул на Уэнтика.
 — Вы готовы?
 Уэнтик кивнул и они вдвоем забрались в кабину, где уже находился водитель.
 Уэнтик оказался между Масгроувом и водителем на кожухе, закрывающем двигатель. Ноги ему пришлось поставить на коробку передач.
 Водитель положил локоть на раму открытого окна и они медленно покатили по пыльным улицам. Было лишь восемь часов утра.
 У берега реки грузовик остановился и Масгроув направился в контору переправы. Через несколько минут заработал двигатель старинного парома на воздушной подушке, который переправил их через реку на лишенный жилых строений берег. Прямо из воды поднимался скат, выходивший на пустынную автомагистраль, проложенную сквозь глухой лес. Как только грузовик оставил паром, тот грациозно развернулся и в облаке белой пыли направился через реку к городу.
 Черная прямая полоса дороги шла по равнине строго на юг от Порта-Велью.
 — Куда ведет эта дорога? — спросил Уэнтик.
 — В Боливию, — односложно ответил Масгроув, потом добавил, — Так далеко мы не поедем.
 Они действительно проехали по дороге не более пятидесяти километров, а затем по команде Масгроува водитель повернул налево и грузовик покатил по узкому шоссе. Движение сразу же стало казаться Уэнтику значительно более опасным.
 Время от времени они проезжали крохотные деревушки, где полуголые дети бежали по деревушке и размахивали руками. Даже сейчас, в конце 1970-х годов, думал Уэнтик, есть еще на земле места, где механическое транспортное средство — диковина.
 Становилось все более жарко и даже задувавший через открытые окна воздух не делал пребывание в кабине более приятным. Около полудня они остановились перекусить и напиться, затем тронулись дальше. Уэнтик понимал, что они выбираются из относительно цивилизованной равнины, окружающей Порта-Велью, направляясь к подножью высокого плато в массиве Мато-Гроссо.
 Ближе к вечеру Масгроув (который большую часть жаркого дня пребывал в задумчивом молчании) сунул руку в карман, достал множество раз сложенный клочок бумаги и протянул его Уэнтику. Бумага была грязной, захватанной пальцами. Уэнтик развернул ее и стал читать.
  Элиасу Уэнтику: 
  Вы, вероятно, недоумеваете по поводу характера вашего путешествия и его связи с фотоснимком, который я вам показывал. Могу лишь попросить набраться терпения. Подавляющая часть наших так называемых знаний о районе Планальто в значительной степени умозрительна, но многое в его природе говорит само за себя. Машина на той фотографии — из района Планальто; я сам делал съемку во время одной из предыдущих экспедиций. Вы узнаете много больше сами, когда окажетесь на территории этого района. 
  Не расстраивайтесь так из-за поведения Масгроува. Временами он выглядит немного не в своем уме, но вреда он вам не причинит. Как бы там ни было, я обязал его доставить вас в целости и сохранности, поэтому спрошу с него, если ваша безопасность окажется под угрозой. 
  Ваш преданный слуга, К. Эстаурд. 
 — Вы прочли это? — спросил Уэнтик.
 Масгроув улыбнулся.
 — Да. Эстаурд сразу же запечатал письмо, полагая, что я не стану его вскрывать.
 Уэнтик еще раз взглянул на клочок бумаги. Последняя совершенно неофициальная фраза письма весь вечер не выходила у него из головы. В ней был какой-то насмешливый подтекст, словно Эстаурд заранее догадывался о примирении Уэнтика с обстоятельствами.
 Хихиканье сидевшего рядом Масгроува подливало масла в огонь его дурных предчувствий.


* * *

 — Куда мы едем? — внезапно спросил Уэнтик Масгроува, когда они устроились в пятне света от развешенных на ветках деревьев масляных фонарей. Остальные люди отправились на грузовике в ближайшую деревушку Сан-Себастьяно, предварительно поставив палатки и еще раз перекусив. Масгроув сидел, прислонившись к стволу дерева, и слушал музыку, которая доносилась из стоявшего возле него транзисторного приемника.
 — В Планальто, — ответил он.
 — Эстаурд там?
 — Уже должен быть. Он отправился на вертолете.
 Уэнтик вытащил из кармана письмо и снова взглянул на него, возможно, десятый раз за день.
 — Что такое район Планальто? — спросил он, — Какая-нибудь правительственная база?
 Масгроув загадочно улыбнулся.
 — Можно сказать и так, — ответил он. — Каждый, кого вы там встретите, работает на правительство.
 — А самолет?
 — Эстаурд сфотографировал его, когда впервые увидел этот район. Позднее вы узнаете больше.
 На какое-то мгновение Уэнтик задумался. Его окружали погрузившиеся во тьму бразильские джунгли, демонстрируя весь ужасный диапазон своих звуков. Высоко в листве деревьев, то приближаясь, то удаляясь, вопили чуть ли не человеческими голосами какие-то животные. Ничего подобного Уэнтику прежде видеть не приходилось: это было непрекращающееся завывание голосов предвестников смерти. Масгроув сказал, что эти твари безобидны. В джунглях множество древесных животных, например паукообразные обезьяны и ленивцы. В этой части мира животных никогда не увидишь, их можно только услышать.
 Уэнтик посмотрел на своего компаньона, его лицо наполовину было в тени. На нем не было никакого выражения, как у человека, который не намерен говорить больше, чем уже сказал.
 — Что такое район Планальто? — снова спросил Уэнтик.
 — Это часть Мато-Гроссо. В переводе Планальто означает «Высокое плоскогорье».
 — И чем же он такой особенный?
 — Увидите, — сказал Масгроув. — Это такой уголок мира, который виден только снаружи. Изнутри ничего не видно. Место, куда можно войти, но нельзя выйти.
 — Не понимаю.
 Масгроув одарил его сочувствующим взглядом и стал сворачивать самокрутку из черной бумаги.
 — Поймете, — повторил он, — когда мы туда доберемся.
 Внезапно рассердившись, Уэнтик ушел в свою палатку. Масгроув не стремился к доброжелательным отношениям и оставался некоммуникабельным с их первой встречи; а теперь стал вести себя даже загадочно.


* * *

 Они ехали еще три дня, поднимаясь все выше и выше, преодолевая все больше препятствий.
 В первую же ночь под брезентом, Уэнтик понял, что такое ночной кошмар. Джунгли полны насекомых и животных; крики не умолкают от заката до восхода. Его лицо было искусано и опухло. Штанины брюк изодрались об острую молодую поросль, которая была повсюду.
 Масгроув получал удовольствие, обращая его внимание на наиболее жутких представителей местной фауны. В одном месте они проезжали большую лужу, в которой плавали лягушки чуть ли не в четверть метра длиной. Потревоженные пресмыкающиеся заквакали так внезапно и громко, что Уэнтика затрясло. Другой раз их путь пересекала колонна здоровенных муравьев и Масгроув приказал водителю остановиться. Он понаблюдал за насекомыми и когда ширина выбравшейся на дорогу колонны стала наибольшей, кивнул и грузовик стал давить их с громким хрустом. Машина проехала, но муравьи продолжали маршировать, словно их и не трогали.
 На второй день дорога пошла параллельно смутно различимому берегу широкой желтой реки. Влажный тропический лес, в который они въехали у подножия плато, уступил теперь место густым джунглям. Даже небо над головой проглядывало редко. Дождь лил по несколько часов ежедневно; теплый мутный дождь, который лишь увеличивал влажность, не давая прохлады. Всюду, куда ни глянь, была сырая, источавшая зной зелень. Казалось, что даже деревья состоят из одной плесени, что в их стволах совсем нет древесины. Всюду торчали лианы-паразиты, они оплетали ветви и стволы, словно норовя утащить джунгли в гумусовую подстилку леса, из которой росли сами. В некоторых местах ползучие растения проросли прямо на дороге или упали на нее и людям приходилось прорубать путь острыми как бритва мачете. Ярко окрашенные длиннохвостые попугаи перелетали с дерева на дерево, словно многоцветные взрывы, совершенно чуждые однотонному окружению.
 Люди, ехавшие в кузове, сменяли друг друга за рулем грузовика, но Масгроув и Уэнтик не покидали кабину. Жара была нестерпимой. Уэнтик не взял с собой сменную одежду; та, что была на нем, пропиталась потом.
 Дорога походила теперь не более, чем на укатанную тропу, петлявшую между деревьями. Грузовик беспрестанно кренился на илистых рытвинах то в одну, то в другую сторону и это раскачивание очень досаждало Уэнтику, неловко примостившемуся на раскаленном кожухе двигателя.
 До вечера второго дня Масгроув снова погрузился в молчание, будто почувствовав неловкость за то, что вывел накануне Уэнтика из равновесия. Время от времени он чертыхался из-за крена грузовика, но говорил очень мало.
 После той первой ночи речь лишь раз снова зашла о районе Планальто.
 Уэнтик спросил:
 — Когда мы туда доберемся?
 Загадочным образом Масгроув почему-то медлил с ответом, а потом с сардонической таинственностью изрек:
 — Своевременно.
 Не в силах продолжать, Уэнтик решил оставить все как есть и не стал ничего говорить.
 На третий день они проехали мимо потерпевшего аварию американского военного грузовика, который увяз всеми колесами в топкой луже неподалеку от дороги.
 Водитель объехал его на безопасном расстоянии, затем трое людей Масгроува забрались в кабину брошенной машины. Не было никаких признаков человеческого присутствия.
 Они обследовали крытый кузов, где обнаружили дизельный компрессор и несколько разнообразных инструментов дорожно-строительного назначения, от гидравлических механизмов до лопат и кирок. Масгроув без особого интереса бросил последний взгляд на грузовик и записал в блокнот его номер, намалеванный белой краской на борту. Затем он вернулся к своей машине.
 Перед тем, как забраться в кабину, Масгроув залез в кузов и Уэнтик услыхал рычание ручного генератора, какие обычно используются для передатчиков небольшого радиуса действия.
 Пятью минутами позже Масгроув был в кабине и подпрыгивание на рытвинах дороги возобновилось.
 После полудня, проехав несколько особенно трудных километров с воющим на первой передаче двигателем, коробка передач которого непрерывно работала на обе пары колес, Масгроув внезапно выбросил руку через всю кабину в сторону окна водителя и закричал.
 — Здесь! Паркуйся здесь!
 Водитель немедленно нажал на тормоза и грузовик резко остановился. Люди выбрались из кузова. Они выглядели грязными и усталыми от пытки, которая выпала на их долю в замкнутой коробке крытого кузова. Выгрузив несколько небольших ящиков, они распределили их между собой. Уэнтику досталось нести два карабина и флягу с тепловатой водой. Масгроув водрузил на себя громадный вещевой мешок с одеялами.
 Тяжело нагруженные, обильно потея, они отправились пешком через джунгли.


* * *

 — Стоп!
 Голос Масгроува заставил всех вздрогнуть и замереть. Вероятно не очень отягощенный громоздким грузом, он шагал на несколько метров впереди остальных. Теперь он стоял, широко раскинув руки. Его силуэт был виден более отчетливо, чем можно было ожидать при обычном освещении сквозь крону леса над головой.
 Он обернулся и обратился к Уэнтику:
 — Подойдите сюда.
 Уэнтик отдал оба карабина ближайшему к себе человеку и пошел вперед.
 Когда он поравнялся с Масгроувом, тот повернулся и поглядел на остальных людей. Казалось, ему было трудно на что-то решиться.
 Наконец он сказал:
 — Думаю, вам лучше вернуться к грузовику. До темноты займитесь сооружением дороги по периметру, а утром догоняйте нас. Карта в планшетке.
 Он бросил компас тому из своих людей, который вел грузовик последним, затем кивнул Уэнтику и они пошли вперед.
 Через несколько сот метров свет над их головами медленно становился все более ярким. Уэнтику было любопытно взглянуть вверх, но он боялся отстать от Масгроува, который, словно эти заросли были ему хорошо знакомы, двигался целенаправленно и быстро.
 Наконец они достигли кромки леса и остановились, вглядываясь в раскинувшуюся перед ними широкую долину. Солнце сияло, отражаясь от свежескошенного жнивья и слепя глаза.
 Фотография…
 Именно отсюда был сделан тот цветной кадр, что показывал ему Эстаурд. В центре самых непроходимых в мире джунглей лежала простиравшаяся до горизонта долина скошенной травы.
 Уэнтик поглядел на деревья возле себя и поразился резкости границы между лесом и полем.
 — Что за чертовщина? — спросил он Масгроува.
 Тот насмешливо взглянул на него:
 — То, чего вы ждали. Район Планальто. Пошли.
 Они вместе вышли из джунглей и шагнули в будущее на двести лет вперед.

 Глава четвертая

 Позади было уже метров триста, когда Уэнтик оглянулся на джунгли, из которых они недавно вышли. Лес исчез. Позади, так же как впереди них, до горизонта расстилалось жнивье.
 Потрясенный, он остановился, как вкопанный, и обратил внимание Масгроува на этот феномен. Тот обернулся и поглядел. Потом пожал плечами.
 — Дело в том, что джунгли существуют в другом пространстве. — Стоя рядом с Уэнтиком, он долго молча вглядывался в горизонт.
 — Странное ощущение, не так ли? — неожиданно спросил Масгроув.
 Уэнтик был подавлен и чувствовал себя совершенно беспомощным. Ему оставалось лишь молча согласиться.
 — Послушайте, Масгроув, — заговорил он, наконец, голосом, который дрожал от злобы и замешательства, — что это за чертовщина?
 — Вы хотите, чтобы я рассказал вам об этом?
 — А вы не думаете, что уже пришло время?
 — Вероятно вы правы. Пойдемте, я расскажу вам по дороге.
 Уэнтик поставил флягу с водой на землю и сел возле нее.
 — Нет, я не двинусь с места, пока вы не расскажете мне все.
 Его попутчик пожал плечами.
 — Годится. По крайней мере, немного отдохнем.
 — Все, что я хочу знать, — заговорил Уэнтик, — что это за место. Где оно и зачем мы здесь.
 Масгроув окинул взглядом окружавшую их стерню.
 — Что вы хотите узнать прежде всего?
 — Что это за место.
 — Я говорил вам, — ответил второй, — это называется район Планальто. Мы находимся в той части Бразилии, которая носит название Серра де Норте в Мато-Гроссо.
 — Продолжайте, — поторопил его Уэнтик, — до того, что вы мне сообщили я во многом додумался и сам. Меня больше интересует ваше замечание о пространстве-времени.
 — Это трудно понять, — сказал Масгроув, — но если вы в состоянии вообразить место, которое существует в двух измерениях времени, то это как раз оно и есть. Сейчас мы находимся в Планальто 2189 года новой эры. Пока оставались там, — он как-то неопределенно махнул рукой, — был 1979 год.
 — Пройдя несколько сот метров, мы перескочили на двести десять лет?
 Масгроув утвердительно кивнул.
 — Здесь какое-то поле смещения, которое удерживает равновесие между этими двумя потоками времени. Если вы находитесь в 1979 году и смотрите на этот район, как мы с вами смотрели несколько минут назад, то можете четко различить его периметр. В действительности эта граница и определяет протяженность поля. Пересекая ее, вы оказываетесь в 2189 году. Поле окружает нас со всех сторон, но видимая граница леса осталась в прошлом. Сейчас джунглей просто нет.
 Уэнтик отвинтил крышку фляги и глотнул теплой воды.
 — Поле, о котором вы говорите, — нарушил он, наконец, молчание, — представляется мне чем-то искусственным.
 Масгроув посмотрел на него недобрым взглядом исподлобья. — Это верно. Но я не думаю, что Эстаурд знает об этом. Как бы это вас ни заботило, вам необходимо лишь знать, что район Планальто был обнаружен американским правительством, которое занимается его изучением. Как оказались вовлеченными в это дело вы, я оставлю объяснять Эстаурду.
 — Далеко ли мы от цивилизации?
 — Это зависит от того, что вы понимаете под цивилизацией, — ответил Масгроув. — Мы по-прежнему в Бразилии. Как далеко этот район от Порта-Велью, вы могли заметить сами. Ближе него городов нет.
 Он встал и надел на плечи рюкзак.
 — Пойдемте, — сказал он. — Нам предстоит дальний переход.
 Уэнтик тоже встал и поднял флягу. Они продолжили путь в том же направлении, что и до остановки. Солнце клонилось к горизонту слева от них. Было по-прежнему жарко и Уэнтик поймал себя на том, что поглядывает на небо в надежде увидеть облака. Даже теплый дождь мог бы дать облегчение по сравнению с этой прогулкой на солнцепеке. Они неоднократно пили на ходу до самого заката.
 С наступлением темноты температура воздуха резко упала; они легли, завернувшись в одеяла. Уэнтик, не имевший отдыха долгие часы, долго ворочался, пытаясь поудобнее устроиться на жестком жнивье. Мало-помалу сон одолел его.


* * *

 Проснувшись, Уэнтик обнаружил, что он один.
 Возле него лежали оставленные Масгроувом одеяла, но фляга с водой исчезла. Он поднялся на ноги и ощутил дуновение холодного ветра. Солнце встало, но температура еще не начала подниматься.
 Он собрал одеяла и запихнул их в оставленный Масгроувом рюкзак. Потом осмотрелся.
 На сухой стерне обнаружить след невозможно. Он еще раз пристально оглядел равнину. В нескольких километрах почти на горизонте виднелась крохотная черная точка. Не обнаружив других ориентиров, он направился к этой точке.
 Торопясь преодолеть путь до наступления жары, он без устали шагал два часа и был весь в поту, когда добрался до цели.
 Это оказалась ветряная мельница; ветер медленно поворачивал ее лопасти. Мельница была деревянной; окрашенные в черный цвет доски оказались кривыми и покоробленными.
 Мимо уха Уэнтика пролетел большой камень. Затем второй подальше.
 Он сгорбился, стараясь стать как можно более маленькой целью. Небольшой голыш угодил ему в плечо.
 Обстрел вел Масгроув. Он сидел на корточках за углом мельницы, подбирал с земли камни и что было сил швырял в приближавшегося Уэнтика.
 Уэнтик достал из рюкзака одеяло и развернул его. Используя одеяло как щит, он продолжал приближаться к своему провожатому. Масгроув вскочил и бросился навстречу, потом опустился на четвереньки и пополз в сторону. Он что-то бормотал словно обезьяна. Остановившись метрах в двадцати, он приподнялся на корточки и повернул голову к Уэнтику.
 Из его глотки вырвался вопль.
 Масгроув вопил не хуже невидимых ночных животных джунглей.
 Уэнтик растерялся, его охватил страх и он стал пятиться, не вполне понимая что делать.
 — В чем дело, Масгроув? — крикнул он.
 — Держись подальше от меня! Ты нехороший. И ты, и весь твой род!
 Он вскочил на ноги и побежал навстречу Уэнтику, задержавшись лишь для того, чтобы подобрать с земли камень.
 Уэнтик поднял вверх одеяло, но камень больно ударил в левую руку. Масгроув по инерции промчался мимо, издавая шипение точно ребенок, имитирующий змею. Он пробежал всего несколько метров, потом споткнулся и тяжело рухнул на твердую землю.
 Лежал он совершенно тихо.
 Поглаживая ушибленную руку, Уэнтик осторожно стал подходить к нему, готовый к любому движению агрессора. Но Масгроув был без сознания.
 Все еще чувствуя себя неловко, Уэнтик отошел немного в сторону и сел на землю в тени мельницы. Фляга была рядом и он вдоволь напился.
 Сидел он часа два, прислушиваясь к скрипу мельничных лопастей над головой и ощущая ветерок, обдувавший спину.
 Услыхав приближение Масгроува, который на четвереньках обошел мельницу кругом, он вскочил на ноги, чтобы успеть противостоять нападению.
 Но тот только тряхнул головой, поднялся на ноги и стал смахивать пыль с одежды. Он подходил к Уэнтику с широкой ухмылкой на лице.
 — Неплохое начало, не так ли? — сказал он.
 Уэнтик, отступая, чтобы не дать ему сократить расстояние между ними, спросил:
 — Что все это значит?
 Масгроув улыбнулся в ответ.
 — Просто игра. Не тревожьтесь.
 Он поднял флягу и долго пил из нее. Затем, плеснув водой себе в лицо и на руку, завинтил крышку и швырнул флягу Уэнтику. Тот набросил ее ремень себе на плечо.
 Масгроув покосился на солнце и подхватил вещевой мешок с одеялами.
 — Пойдемте искать Эстаурда, — сказал он. — Он уже должен быть в тюрьме.
 Вытащив из кармана компас, еще раз взглянул на солнце и пошел прочь от мельницы. Уэнтик последовал за ним, отпустив метров на двадцать вперед; он всю дорогу выдерживал этот интервал.

 Глава пятая

 Свет упал на веки и Уэнтик открыл глаза. Он мгновенно зажмурился снова, но было слишком поздно.
 В камере была кромешная тьма. Но над металлической дверью находилось устройство, которое стоило Уэнтику долгих часов раздумий над механизмом его действия и назначением.
 Само действие оказалось достаточно простым. Устройство служило мощным источником света, который испускался внутрь камеры узким лучом. Луч направлялся охранниками из коридора в глаз заключенного и после этого он сам следовал за глазом автоматически, как бы Уэнтик ни перемещался. В крохотном пространстве камеры двинуться было особенно и некуда.
 Единственный способ — отвернуться от луча лицом к дальней стенке. Но если он отворачивался, из мощного динамика, установленного высоко на одной из боковых стен, начинала звучать музыка. Она была быстрой, громкой и диссонирующей, словно проигрывались одновременно два резко звучавших произведения в совершенно разных ключах.
 Поворот лица к свету не останавливал музыку, пока луч снова не оказывался направленным в какой-нибудь глаз.
 Уэнтик переходил от одного неудобства к другому, иногда с радостью подвергая себя истязанию музыкой, лишь бы дать отдых глазам, но потом начинал ловить глазом луч света, чтобы избавиться от музыки.
 Опускание век не выключало луч, но давало облегчение. После долгого экспериментирования он обнаружил, что если сесть на жесткую койку лицом к противоположной стене так, чтобы луч падал на переносицу, лишь вскользь попадая в правый глаз, достигался предельно возможный компромисс. Неприятное действие на глаз в такой позе было минимальным, но музыка еще не включалась.
 Он находился в камере примерно по двадцать часов в сутки и половину этого времени луч оставался включенным. От случая к случаю охранники включали механизм во время его сна (как нынче утром) и тогда приходилось просыпаться либо от настойчивого бурения глаза лучом, либо от грохота музыки, если он отворачивался от света.
 Подчиняясь рефлексу, который срабатывал теперь почти автоматически, Уэнтик спустил ноги на пол, сел на край койки и повернул голову вбок. Охранники, очевидно разобравшись в этих маневрах, зафиксировали луч на его левом глазе.
 Раз! Он повернул голову, отводя глаза от света и поморщился от грохота музыки, ворвавшейся в крохотную камеру с металлическими стенами. Снова повернувшись к свету, он позволил лучу упасть на правый глаз. Затем стал очень осторожно отворачиваться к стене. Музыка смолкла.
 Он пошарил рукой под койкой, вытащил из-под нее металлический горшок и помочился, не меняя позы. В этой камере уже завелся неприятный запах. Вскоре ему придется сменить ее. Может быть сегодня.
 Из-за двери донеслись низкие басовитые звуки: голоса охранников, которые простояли возле его камеры всю ночь. Уэнтик прислушался. Люди говорили секунд пятнадцать, затем послышались их удалявшиеся по коридору шаги. Он свободен еще на один день.
 Его затрясло. Отчасти от холода, но частично и от перспективы еще один день бесцельно бродить по коридорам тюрьмы. Во время этих блужданий с медленно ворочавшимися в голове мыслями он впадал в летаргию. Смертельно однообразный образ жизни в этой тюрьме как-то быстро установился сам собой, но его отказ от старых норм поведения происходил еще быстрее. Единственное разнообразие вносили беседы с Эстаурдом, но теперь и они стали превращаться в нечто рутинное.
 Тюрьма дезориентировала его с самого начала.
 Когда они с Масгроувом прибыли, его поразили невыразительность архитектуры и цвет этого здания; громадный черный с серым куб, одиноко брошенный в открытой всем ветрам долине. Перед зданием стоял армейский вертолет темно-зеленого цвета с красно-белым крестом на носу.
 — Идите вокруг, — сказал Масгроув, а сам бросился прочь и исчез внутри здания.
 Уэнтик, не выпуская из рук полупустую флягу и сгорая от любопытства, стал огибать этот странный куб.
 С задней стороны тюрьмы он вышел на крохотный луг, окруженный деревьями, где и нашел Эстаурда. Тот стоял на каком-то ящике, занимаясь строевой подготовкой личного состава. Словно армия из какой-то комической оперы, они маршировали ужасно недисциплинированно. Натыкаясь друг на друга, теряя шаг, невпопад размахивая руками, эти люди были смешны. Эстаурд кричал им что-то невразумительное, с бранью подавал и тут же отменял приказы, беленясь от того, что не может заставить их двигаться хотя бы немного слаженнее. С серьезными минами на лицах люди шагали то в одном, то в другом направлении добрых полчаса; Уэнтик наблюдал за происходившим, не переставая удивляться.
 Затем, потеряв интерес, они все разом оставили это занятие. Один из них предложил всем сигареты и они пошли прочь от Эстаурда в направлении тюремного блока.
 Уэнтик медленно пошел через луг к ящику, на котором одиноко стоял Эстаурд.
 Он понял, что Уэнтик оказался свидетелем его неудачи и смотрел на приближавшегося ученого, не скрывая раздражения.
 — Недисциплинированная толпа, — пробормотал он. — Раз вы уже здесь, вам придется самому подобрать себе камеру. Они все не слишком удобны.
 Он спрыгнул с ящика и пошел прочь, оставив Уэнтика одного со сложенным одеялом под мышкой и флягой в другой руке.
 С этого момента условия существования Уэнтика резко ухудшились.
 События развивались сравнительно медленно. Он выбрал себе камеру с выходом в коридор первого этажа. Хотя окон не было ни в одной камере, из этого коридора он мог видеть долину в том направлении, откуда пришел в тюрьму. Прямо за окном находился вертолет, а на горизонте можно было разглядеть темный силуэт ветряной мельницы, которая из-за большого расстояния казалась крошечной. Иногда горизонт скрывала знойная дымка, а когда на долину обрушивался дождь, видимость уменьшалась до нескольких метров.
 Он не видел Эстаурда несколько дней, часами бродя по тюрьме в светлое время суток, он вскоре стал хорошо в ней ориентироваться. Насколько можно было судить, она почти совершенно пустая. Шагая по коридорам, он находил запертыми совсем немного дверей; некоторые были на замке постоянно, остальные оказывались то открытыми, то закрытыми совершенно произвольно. Вскоре ему стало ясно, что какую-то небольшую часть тюрьмы ему так и не удалось осмотреть и что именно в этой части предположительно квартировались Эстаурд, Масгроув и остальные люди.
 Постепенно он стал замечать, что зона, в которой он имел возможность блуждать, стала ограничиваться все больше и больше. Число запертых дверей увеличивалось. Наконец, примерно на одиннадцатый день его прибытия, он мог прогуливаться только по коридору, в который выходила дверь его камеры.
 Настораживало и еще кое-что, но в значительной мере на уровне подсознания. Его беспокойство было связано с внезапным увеличением яркости снов. Каждую ночь стало сниться по несколько снов, пугавших необычайной ясностью. Одни носили лирический характер, другие пугали, но все до одного были каким-нибудь образом связаны с его недавним опытом. В них часто появлялись Эстаурд и Масгроув. В одном он видел жену и детей, преследовавшихся в громадном здании бандой мужчин. В другом он и Эстаурд стояли друг против друга с карабинами и хладнокровно стреляли один в другого, но ни один не мог попасть. Уэнтик, никогда прежде не запоминавший содержание своих снов, сперва отнесся к этому с большим интересом, но потом забеспокоился.
 Очень медленно интенсивность сновидений стала снижаться и примерно через пару недель он стал видеть за ночь не больше одного сна, который мог вспомнить во всех деталях.
 Как-то раз Уэнтика заинтриговали несколько человек, трудившихся, забравшись на вертолет. Пятеро из них что-то делали с лопастями несущих винтов, хотя он не сразу понял, чем они занимались. Этот вертолет имел движители турбинного типа, поэтому ступицы несущих винтов были составной частью пропульсивной установки. Казалось, люди намеревались демонтировать несущие винты, но явно не имели представления с какого конца за это взяться. Целых три дня они бестолково суетились вокруг машины, очень много ругались и предпринимали множество несогласованных и не дававших результата попыток. Уэнтик с большим удовольствием наблюдал за происходившим из окон своего коридора.
 Однажды утром он обнаружил, что за ночь на всех окнах коридора появились запертые задвижками ставни, которые лишили его возможности видеть эту хотя бы немного отвлекавшую внимание картину.
 Постепенно были ограничены и самые крохотные его привилегии. Сперва ему позволялось заходить за пищей в неопрятную кухню в полуподвальном этаже здания, но после того, как его свобода была ограничена единственным коридором, пищу ему стали приносить, причем всего дважды в день. С каждым днем порция уменьшалась и, спустя неделю пребывания в тюрьме, жизнь впроголодь сделалась для Уэнтика нормой существования. Ему позволялось пользоваться электробритвой, но без зеркала, а вода для мытья давалась раз в три дня. В здании не было оборудования автоматического регулирования температуры, поэтому в течение дня в камерах и коридоре стояла удушающая жара. К ночи температура резко падала, поэтому было трудно заснуть.
 Не имея контактов ни с кем, кроме охранников, которым явно были даны инструкции не разговаривать с ним, и страдая от постоянных неудобств тюремной жизни, Уэнтик стал замечать, что его воля к сопротивлению начинала слабеть. Он чуть ли не физически ощущал как волевая защита сдирается с него слой за слоем и отдавал себе отчет в том, что окружающая обстановка и лишения рано или поздно уничтожат целостность его психики, если таково намерение Эстаурда. Отсутствие человека, взявшего на себя роль тайного гонителя, страшило Уэнтика все больше.
 На семнадцатый день двое охранников грубо разбудили его, ворвавшись в камеру, и поволокли по коридору.
 Не обращая внимания на протесты, они протащили его по ступеням из грубо отесанного камня и вывели из здания. Примерно в трехстах метрах от тюрьмы находилась грубо сколоченная лачуга, возле которой выстроились, держа карабины на изготовку, все люди, кроме Эстаурда и Масгроува. Уэнтика затолкнули внутрь и заперли дверь. Он оказался в полной темноте.
 Ему пришлось целых четыре часа ползать внутри лачуги, чтобы убедиться, что она представляет собой что-то вроде бесконечного лабиринта низких тоннелей; все это время люди палили холостыми патронами в воздух. Когда он нашел, наконец, дорогу на свежий воздух, его снова швырнули внутрь.
 По окончании второго путешествия по лабиринту его отволокли обратно в камеру и оставили одного.
 На следующий день его снова вывели из тюрьмы, но на этот раз он оказался на лишенном растительности участке земли неподалеку от лачуги. Его снабдили длинным металлическим прутом и защитной маской, приказав взорвать пять мин, присыпанных землей.
 Охранники окружили участок по периметру, зарядили карабины и выглядели настроенными решительно. Уэнтик, не оправившийся от вчерашнего потрясения в лачуге-лабиринте, подчинился без колебаний.
 Прошел час, пока он искал первую мину. Двигался он методично, нервозно, но терпеливо тыкал прутом в землю, прежде чем сделать шаг вперед. Когда мина взорвалась, громадный столб земли и мелких камней с грохотом поднялся вверх. От неожиданности Уэнтику сделалось дурно. Взрыв оглушил его, взрывная волна ударила в грудь, не причинив вреда, но он с трудом удержал равновесие.
 Еще через полтора часа он нашел следующую мину. Когда пламя и земля взметнулись вверх всего в паре метров от него, он упал на спину с готовым выскочить из груди сердцем и застрявшим в горле дыханием.
 Следующие две ему удалось обнаружить довольно быстро одну за другой, но к этому времени он уже прекрасно себя контролировал.
 Пятая мина…
 Еще три часа он пихал в землю прут, зондируя свой путь через участок земли, и с каждой минутой ожидание взрыва становилось все более невыносимым.
 Пошел сильный дождь, превративший землю в липкую грязь, которая толстым слоем налипла на его ботинки. Он уже отчаялся найти мину и стал двигаться быстрее, понимая, что лишь случай определит теперь, сработает мина от соприкосновения с нею прута или его ноги.
 Тогда на грязь вышел один из охранников и забрал у него защитную маску. Было всего четыре мины, сказал он. Пятой не было.
 На следующий день, девятнадцатый после его прибытия, он снова встретился с Эстаурдом.
 Оставленный в одиночестве, Уэнтик с утра стал бродить по коридору, тянувшемуся вдоль его камеры, пытаясь установить какую-то видимость логики того, что с ним произошло. Он вошел в дверь, которая прежде была заперта, обнаружил за нею ведущую наверх лестницу и на следующем этаже попал в небольшой кабинет.
 За письменным столом сидел Эстаурд. Начался допрос.
 В ту ночь после первого допроса психотерапевтический он и познакомился с лучом света и страшной музыкой. Хотя Уэнтик дважды менял с тех пор камеру, механизм, испускавший луч света либо следовал за ним, либо был частью стандартного оборудования всех камер.
 Он не переставал удивляться каким образом этот луч с такой точностью следит за его глазами. Поскольку он попадал в глаз даже через переносицу, ему в голову приходило единственное объяснение: источник света чувствителен к отражению от сетчатки. Правда, точность, с которой луч следовал за ним, заставляла сомневаться даже в этом.
 Как обычно, он был перед выбором: неудобства пребывания в камере или скука в коридоре. Уэнтик выбрал последнее, как и в предыдущие почти тридцать дней.
 Он поднялся с койки и сделал два шага к двери, луч набросился на его правый глаз. Он толкнул дверь и выглянул за нее. Признаков присутствия охранников не было. Он оглядел коридор в обоих направлениях; солнечный свет четко очерчивал закрытые глухими ставнями окна.
 Идя по коридору, он как обычно пробовал задвижки на створках ставень. Сейчас было бы очень важно снова поглядеть в окно. Но, как всегда, все они были крепко заперты. Входя в дверь, ведущую к лестнице на второй этаж, где располагался кабинет Эстаурда, он мысленно метал свою ежедневную монету. Скука блуждания по коридору или допрос? Возможно Эстаурд уже наверху. Он часто приходил рано, зная, что Уэнтик мало-помалу вместо одиночества стал отдавать предпочтение его допросам.
 Склонность к такому выбору определилась тем, что сами допросы были чем-то вроде пародии на дознание. В смехотворной попытке запугать Уэнтика, Эстаурд поставил в кабинете жесткие деревянные стулья, оборудовал его яркими лампами и рядом гипнотических устройств, правильно пользоваться которыми скорее всего не умел. Что было особенно забавным, так это явное предназначение допросов не столько запугать Уэнтика, сколько произвести на него впечатление, словно Эстаурд не был уверен в прочности собственного положения. Единственным действительно пугающим обстоятельством было присутствие в кабинете вооруженного охранника. Однако уже случалось, что компания этого человека надоедала ему, и Уэнтик уходил, но охранник даже не пытался остановить его.
 Он дошел до конца коридора и толкнул укрепленную металлическими полосами дверь. Она была заперта. Он повернул обратно и прошел мимо своей камеры до первого поворота коридора на углу здания тюрьмы. От этого угла до следующего, который смотрел на северо-восток, было три двери; обычно все на запоре. Теперь первая оказалась открытой. Незапертыми были и обе другие.
 Он снова дошел до угла, повернул и увидел ведущие вниз каменные ступени, с которыми познакомился коленями в тот день, когда охранники волокли его в лачугу-лабиринт.
 Он осторожно спустился по ступеням и остановился у их подножья.
 Слева от него находилась легкая деревянная дверь. Она была незаперта. Как и окна в коридоре, ее периметр очерчивал прямоугольник пробивающегося сквозь щели солнечного света.
 Уэнтик не двигался.
 Не выход ли это из тюрьмы? Казалось, никого близко не было, но он внимательно оглядел тамбур, в котором оказался, ожидая встретиться глазами с парой людей Эстаурда, которые прячутся в тени.
 Днем раньше во время очередного допроса Эстаурд явно нервничал и выглядел взбешенным. Его вопросы были бессмысленнее прежних и повторял он их чаще, чем обычно. Уэнтик ушел от него, выдержав всего несколько минут. С той минуты он не видел никого, кроме пары охранников, которые принесли ему вечером еду.
 Он еще раз взглянул на дверь и надавил на нее ладонью. Дверь была теплой, она подалась легко. Он распахнул ее и вышел наружу.
 Солнечный свет ослепил его.
 После стольких дней полумрака коридоров яркий свет лишил его зрения; он сухо болезненно чихнул и упал на колени.


* * *

 — Встаньте, доктор Уэнтик. У меня есть к вам несколько вопросов.
 Уэнтик поднял взгляд на Эстаурда, который стоял перед ним, загораживая солнце. Его голову венчала корона из сияющего света. Уэнтик не увидел ничего, кроме этой сверкающей дымки. Он снова чихнул.
 Эстаурд посмотрел на группу людей в белых халатах, которые стояли в отдалении, и знаком подозвал их.
 Как только люди подошли, Эстаурд двинулся прочь и Уэнтик обвел слезящимся взглядом окружавшее его пространство.
 Он сидел на корточках на краю небольшого луга, окаймленного высокими буками. Он вспомнил, что именно на этом лугу впервые увидел Эстаурда по прибытии в тюрьму. Тогда он на многое не обратил особенного внимания, но теперь больше всего был озадачен неуместностью всего этого рядом с тюрьмой.
 Небо было ярко голубым, солнце ослепительным и палящим. Эту голубизну неба пересекали длинные изящные полосы следов от самолетов, но облаков не было. Его тень на траве была четко очерчена ничем не рассеиваемым солнечным светом.
 Белки-летяги с криком планировали с дерева на дерево. Под ветвями одного из самых крупных деревьев клубилась туча насекомых. В центре луга был деревянный стол, с двух противоположных сторон которого стояли стулья.
 Он обернулся назад и увидел высокий бетонный фасад тюрьмы. Дверь, через порог которой он переступил, была закрыта и фасад пялился на него грязным окном неподалеку от нее.
 Двое мужчин в белых халатах схватили его под руки и потащили через луг к столу. Они шли быстро, не давая ему встать на ноги. Он недоумевал, с какой целью эти люди облачились в белое, и подумал, что это могут быть ученые, которые проводят на нем какой-то опыт.
 Эстаурд уже сидел на одном из стульев. Его швырнули на другой; плетеный стул неприятно просел под весом тела. Он неуклюже повалился грудью на крышку стола и некоторое время оставался в этом положении, пытаясь привести в порядок чувства. Страх повторения опыта, приобретенного в лачуге и на минном поле, начинал заявлять о себе. Неповоротливость мышления, видимо, распространялась и на его движения, иначе он не лежал бы так долго на столе.
 Доставившие его за стол мужчины вернулись к остальным. Уэнтик наблюдал за ними. Люди стояли в тени дерева и как только те двое присоединились к ним, до его слуха долетел громкий хохот.
 Уэнтик выпрямился и откинулся на спинку стула, едва не опрокинувшись назад вместе с ним. Он еще раз оглядел всю сцену.
 Солнце сияло, было слишком жарко. Всюду множество насекомых. Крики белок не доставляли удовольствия.
 А напротив него восседал Эстаурд, терпеливый как никогда.
 Благоразумие вернулось к Уэнтику холодком, который на мгновение пересилил солнцепек. В конце концов, он все еще узник и доставлен сюда для допроса. (Не является ли это отвлечение внимания еще одной попыткой дезориентировать его?). Возможно своим упорным стремлением не признавать себя виновным он создавал у Эстаурда просто впечатление решительного неприятия ранее задававшихся вопросов.
 — Назовите мне ваше имя, доктор Уэнтик, — сказал Эстаурд.
 Те же бессмысленные вопросы, что и всегда. Эстаурд тупо уставился на Уэнтика и улыбнулся. Уэнтик поднял на него взгляд.
 Эстаурд был в своей унылой серой униформе; обе руки спокойно лежали на крышке стола. Его улыбка расплывалась все шире и Уэнтика охватило ощущение ужаса.
 На столе было три руки.
 Он не мог оторвать от них взгляд… Ухмылка Эстаурда превратилась в оскал, ученые хохотали, белки кричали.
 Третья рука торчала в центре стола. Она не лежала на крышке, как руки Эстаурда. Она росла из стола. Уэнтик прекрасно видел место ее соединения с негладким деревом.
 Она указывала на него пальцем.

 Глава шестая

 — Ваше имя, доктор Уэнтик. Назовите мне ваше имя, — настойчивым голосом твердил Эстаурд.
 Высоко в небе, где-то очень далеко от этого крохотного прямоугольника поросшей травой земли, ревел реактивный самолет. Позади головы Эстаурда над линией горизонта возвышался небольшой холм. На середине его склона Уэнтик различил металлическую мачту, поднимавшуюся метров на сто над уровнем долины.
 Он снова взглянул на растущую из стола руку.
 Она была выполнена очень точно, не хуже греческой резной работы; нормального размера человеческая рука, бледная в солнечном свете, но небескровная. На тыльной стороне ладони росли крохотные светлые волосы, преломлявшие свет. Сантиметрах в семи от запястья она исчезала в крышке стола, сливаясь цветом с негладкой темновато-грязной древесиной.
 Не веря собственным глазам, он увидел, что эта рука стала постукивать пальцами по столу, словно человек, которому она принадлежала, сгорал от нетерпения.
 — Ваше имя!
 Он вздохнул.
 — Мое имя Элиас Уэнтик.
 Рука перестала барабанить и, расслабляясь, опустилась ладонью на стол. Она перестала двигаться, будто в ожидании.
 — Вы совершили преступление. Признаете?
 — Я…
 Он заколебался. Первая инстинктивная мысль — никакого преступления не было. Я невиновен. Но они с Эстаурдом проходили это уже десяток раз. Необходимо что-то большее, чем всего лишь отрицание вины.
 Рука снова указала на него пальцем.
 — Я не совершал никаких преступлений и это вам хорошо известно.
 Рука не двигалась. Она упорно указывала на него пальцем, направленным прямо в сердце.
 Эстаурд хлопнул собственной правой рукой по крышке стола и начал подниматься со стула. Уэнтик почувствовал учащенное биение в височной артерии.
 — Никаких преступлений, доктор Уэнтик? Ваша вина не вызывает сомнения, и тем не менее вы не совершали преступлений! Выкладывайте правду!
 Укорененная в центре стола рука начала делать выпады в его сторону. Уэнтик наблюдал за ее движениями с неослабным вниманием.
 Снова сев, Эстаурд сказал:
 — Как видите, я в вашей вине не сомневаюсь. Все, что мне требуется, — ваше признание.
 Уэнтик кивнул.
 — Давайте начнем все сначала, — продолжил Эстаурд и в его голосе ощущались нотки торжества. — Чем вы занимались на станции?
 Уэнтик проигнорировал вопрос. Рука зачаровала его. Создавалось впечатление, что она действует целиком по собственной воле, не имея никаких соединений с вероятными внешними элементами управления. Достаточно забавным было и то, что ее психологическое воздействие Эстаурд свел на нет. Интерес Уэнтика был чисто научным или скорее техническим. Как эта штуковина работает?
 Он оттолкнул назад стул и опустился на четвереньки. Трава была теплой. В памяти яркими вспышками замелькали картины, когда в последнем семестре они с женой часами лежали на лужайках городка колледжа. В следующую секунду от этих картин осталась одна мысль: это часть теперь потерянного для него мира.
 Он заполз под стол и снизу посмотрел на поверхность крышки стола. Она была совершенно ровной и не могла дать разгадку механизма руки. Ноги Эстаурда под столом были упакованы в плохо пригнанные армейские брюки. Уэнтик заметил небольшую прореху в шве промежности брюк, растянутом широко расставленными ногами.
 Он выбрался из-под стола и встал позади Эстаурда. Тот не шелохнулся, казалось, старался даже не дышать. Рука на столе продолжала делать выпады в сторону пустого стула.
 Мужчины под деревьями внимательно наблюдали за ним. Двое быстро писали на планшетках, а еще один держал в руке что-то похожее на секундомер.
 Уэнтик попробовал пойти прочь от стола параллельно высокой стене здания тюрьмы.
 По кромке луга вдоль линии деревьев простиралась узкая полоска голой земли. Проходя под большими буками, Уэнтик разрушил муравейник. Тысячи этих крохотных насекомых бесцельно суетились на его пути.
 За деревьями начиналось жнивье, тянувшееся насколько видел глаз. Только выйдя из тени деревьев, он осознал насколько сильно палило солнце. Тени не было нигде и шагая по колючему жнивью, он смирился с мыслью, что через бесконечную равнину ему не убежать.
 Он повернулся и сел лицом к лугу. Люди в белых халатах оставили уютную тень деревьев и медленно приближались к нему по жнивью. На их лицах Уэнтик не мог обнаружить ничего, кроме легкой досады.
 Возможно он нарушил их душевное равновесие.


* * *

 Проснувшись на следующее утро, Уэнтик с интересом обнаружил, что луч света больше не использовался. Он не вставал с постели около часа, радуясь относительному блаженству быть оставленным в покое и возможности просыпаться окончательно по собственному усмотрению. И это несмотря на жесткую койку, которая была всего лишь дощатыми нарами, покрытыми тонким слоем пенорезины или какого-то пластика. Он все еще пользовался одеялом, которое принес с собой в район Планальто, но ухитрился разыскать насколько старых простыней из грубой ткани, которые служили ему подушкой. Его личные вещи, которые лежали в погруженном в кузов грузовика чемодане, так и не появились. Похоже люди бросили грузовик, во всяком случае за все время пребывания в тюрьме признаков его появления он не видел.
 Выйдя наконец в коридор, он нигде не обнаружил охранников. И у него была почти полная уверенность, что не было их за дверью и ночью. Он минут двадцать побродил по пустым коридорам и был заинтригован много большим количеством незапертых дверей, чем во все предыдущие дни. Кто, задавался он вопросом, несет за это ответственность? Когда ему стало ясно, что половина тюрьмы буквально распахнута настежь, он спустился в полуподвальный этаж и открыл себе банку мясных консервов. Безвкусные и полные хрящей, они ему не понравились, но ничего другого не было. Он уже привык к подобной пище.
 Поев, Уэнтик снова поднялся на первый этаж, подгоняемый любопытством посмотреть, какое новое устройство припас для него Эстаурд.
 Эстаурд снова терпеливо сидел за столом, на его узком лице, как всегда, не было никакого выражения.
 — Садитесь, доктор Уэнтик, — сказал он, едва увидев его.
 Уэнтик подошел к столу и заметил, что рука все еще торчит из его центра. Она была неподвижна, пальцы безвольно лежали на поверхности стола.
 Он остановился и посмотрел вокруг. Похоже, они с Эстаурдом одни. Признаков присутствия других людей не было.
 Накануне впечатление Уэнтика от этих насаждений было несколько искаженным из-за резкой перемены обстановки. Из клаустрофобии своей камеры и мрачных, едва освещенных коридоров он попал на ярко освещенный солнцем, полный красок луг. Было что-то похожее на сон в том впечатлении, которое он вынес из вчерашнего дня, однако многому можно было дать рациональное объяснение.
 Поэтому он и огляделся, прежде чем сесть за стол. Все было по-прежнему: трава луга, стена тюрьмы ограничивала его с одной стороны, границы трех других образовали ряды буков; пустая, немного холмистая равнина простиралась до горизонта. На краю равнины деревянная лачуга с лабиринтом, а за ней — минное поле.
 Только Эстаурд сидел за столом и торчала рука.
 Уэнтик сел.
 Он уставился на руку и подумал: Мое имя, Клайв Эстаурд.
 Сидевший напротив Эстаурд увидел, что он сосредоточился и задвигался на сидении. Рука слегка вздрогнула, затем указала на Уэнтика пальцем.
 Совпадение?
 Уэнтик подумал снова: Я свободный человек. Никаких изменений, рука продолжала указывать на него.
 Я заключенный, мое имя Элиас Уэнтик, я из Лондона, Англия.
 Эстаурд, телодвижения которого стали неловкими, словно он осознал, что больше не контролирует Уэнтика, как прежде, перебирал пальцами по крышке стола. В зависимости от того, как он это делал, рука то падала, то возвращалась в прежнее положение.
 Вчера Уэнтику казалось, что движения руки связаны с его мыслями. Но более вероятным объяснением может быть то, что Эстаурд способен каким-то образом манипулировать ею.
 Эстаурд прочистил горло.
 — На кого вы работаете, доктор Уэнтик?
 Уэнтик наблюдал за рукой. Он подумал: Я гражданский ученый, рука оставалась спокойной.
 — Я капитан морской пехоты США, — вежливо ответил он.
 Эстаурд выглядел сбитым с толку. Рука указала пальцем на Уэнтика, затем осела. Потом снова указала на него.
 — Чем… — Эстаурд осекся, затем попытался снова, — Чем вы занимались на станции?
 — Я был заключенным, — сказал Уэнтик.
 — Ваша национальность?
 — Я не знаю.
 — Кто я?
 Уэнтик пристально посмотрел ему в глаза.
 — Вы мой следователь.
 Рука начала тянуться к нему и Эстаурд встал.
 — Я ваш следователь?
 Он с презрением оттолкнул в сторону стул и пошел к стене тюрьмы, где стоял его деревянный ящик. Он забрался на него и повернулся лицом к лугу.
 Из-за деревьев на кромку луга вышли другие люди. Не обращая внимания на Уэнтика, который, сидя за столом, зачарованно наблюдал за происходящим, они подошли к Эстаурду и окружили его платным, но неровным полукольцом.
 Уэнтик рассмеялся и незамеченным вернулся в камеру.


* * *

 В центре внимания Уэнтика в следующие два дня тюремной жизни так или иначе была рука и ее поддельное воздействие на его психику. Первые ощущения любопытства и робкое принятие возможности такого воздействия вскоре уступили место чисто академическому интересу к ее механизму. Во время допросов он еще несколько раз забирался под стол, но так и не смог понять, как она работает. В конце концов он был вынужден прийти к заключению, что это устройство не было изобретением Эстаурда (и уж во всяком случае не кого-то из его людей), но и он и эти его люди проходили испытание этой рукой, когда впервые оказались в тюрьме.
 Как только он остановился на этом, от любопытства не осталось и следа. Все его внимание сосредоточилось на иррациональности поведения Эстаурда.
 Мотивы этого поведения Уэнтика совершенно не заботили, но его ставила в тупик непоследовательность реакций этого человека. Когда он пытался перехитрить руку, черты лица Эстаурда выражали озадаченность, если не признаки мании преследования. Но стоило ему начать отвечать на вопросы более агрессивно, Эстаурд перехватывал инициативу и обстреливал его вопросами все быстрее и быстрее. Был случай, когда Уэнтику наскучила и эта новая серия допросов, как и все предыдущие. Эстаурд поднялся на ноги и стал рычать, не сводя с него глаз; рука в центре стола напряглась до предела. Уэнтик по-настоящему испугался, а когда по незаметному знаку Эстаурда люди в белом стали приближаться к нему, он быстро сбежал в относительную безопасность своей камеры.
 Вооружившись более или менее приемлемой рабочей гипотезой о природе руки, но осознавая непредсказуемость поведения Эстаурда, Уэнтик стал замечать, что сны, все еще докучавшие ему, начали тускнеть, а спустя несколько дней больше вовсе не появлялись.


* * *

 На тринадцатый день после первого знакомства с рукой на столе Уэнтик шагал по коридору, направляясь в кухню, чтобы соорудить себе импровизированный завтрак, и заметил, что с окон, выходивших на долину, сняты ставни.
 Возле тюрьмы по-прежнему стоял вертолет. Снять лопасти несущих винтов им все же удалось, причем поблизости их не было видно.
 Выйдя на луг, Уэнтик не пошел прямо к столу, а направился туда, где стояли остальные люди. Казалось, они испугались, некоторые попятились или переместились так, чтобы между ними и Уэнтиком оказались деревья.
 Он подошел к ближайшему мужчине с короткими черными волосами, словно приклеенными к черепу. Тот посмотрел на Уэнтика с нескрываемым страхом.
 — Как вас зовут? — прямо спросил Уэнтик.
 — Меня? Я Джонс. Капрал Аллен Джонс, сэр. — Он указал на других. — А это Уилкинс, те двое Мескер и Уоллис, а…
 Уэнтик двинулся прочь, обходя прятавшихся людей.
 Машинально он подобрал валявшуюся на земле планшетку. Лист бумаги был расчерчен на две широкие полосы, озаглавленные РЕАКТИВНЫЕ и ПРОГРЕССИРУЮЩИЕ. На странице было нацарапано несколько коротеньких уравнений, но эти каракули шли через всю страницу вне зависимости от колонок и выглядели начертанными бездумно. В нижней части колонки ПРОГРЕССИРУЮЩИЕ кто-то написал:
 Эстаурд
 Уэнтик
 Эстаурд
 Масгроув (?)
 Третья фамилия была жирно подчеркнута.
 Неожиданно мужчина по имени Джонс сказал:
 — Почему вы не перестаете противиться ему, сэр?
 Уэнтик, все еще размышляя над смыслом записей, рассеянно переспросил:
 — Кому? Эстаурду?
 — Конечно. Тогда бы мы все вернулись обратно.
 Ничего не поняв, Уэнтик оставил эту группу людей и зашагал к ближайшему углу луга. Он сел в тени одного из буков и занялся изучением иероглифов на планшетке. Джонс последовал за ним и присел на корточки рядом. Над их головами с дерева сорвалась белка, заставив обоих вздрогнуть.
 Летяга с криком планировала на траву луга.
 Уэнтик поглядел в сторону стола, за которым спокойно сидел Эстаурд. Он тупо уставился на торчавшую из его крышки руку.
 Уэнтик спросил:
 — Чего Эстаурд надеется добиться своими вопросами? Он задает одни и те же снова и снова. Его не заботит содержание моих ответов, он интересуется только тем, как я отвечаю. Годится любой ответ.
 Джонс бросил на него испытующий взгляд.
 — Возможно, загвоздка не в самих вопросах, а в том, кто их задает.
 — В каком смысле…?
 Мужчина встал и отвернулся.
 — Я не знаю. — Он сунул руку в карман белого халата и загадочно улыбнулся. — Мы обязаны фиксировать все ваши ответы и отдавать копии Масгроуву. По вечерам мы всегда зубоскалим о том, что он делает с этими копиями.
 — Масгроув? — переспросил Уэнтик с неподдельным интересом. — Где он?
 — Думаю, в одной из камер.
 — Думаете?
 — Я давно не видел его. Думаю, он еще здесь. Мы больше не передаем ему наши записи.
 Джонс ушел, оставив Уэнтика со своей планшеткой. Тот снова взглянул на записи, но их смысл оставался для него загадкой. Наконец он бросил планшетку на землю и стал смотреть на людей Эстаурда.
 Джонс присоединился к их группе и многие поглядывали на него так, будто он был второй по значимости персоной в том, что вот-вот должно произойти.
 Эстаурд сидел один за столом посередине луга.
 Уэнтик терпеливо сидел под деревом, надеясь стать свидетелем дальнейших событий. Солнце уже жарко палило, горизонт подрагивал дымкой испарений, на юго-востоке небо было серым от туч.
 Никто не двигался, хотя время от времени он видел мелькавшую в окнах тюрьмы фигуру. Стояла полная тишина, которую всего один раз нарушил шум реактивного самолета, прочертившего небо на большой высоте и скорости.
 Внезапно Уэнтик вскочил на ноги и что было сил помчался через луг к тюрьме. Кто-то прошел мимо окна возле легкой деревянной двери.
 Он рывком распахнул дверь и обнаружил удивленного охранника, который медленно шел по коридору. Уэнтик набросился на него сзади и обхватил рукой за горло. Охранник поднял руки, пытаясь обороняться, но хватка была надежной.
 Он заставил мужчину приникнуть к полу.
 Убедившись, что тот не сможет удрать, Уэнтик немного ослабил давление на горло, чтобы дать ему возможность говорить.
 — Ваше имя? — сказал он мужчине в ухо.
 — Адамс, сэр. Не давите мое горло. Я задыхаюсь.
 — Ладно. Но мне нужна информация. Где мы, черт побери?
 — Мы в районе Планальто.
 — Что вы имеете в виду? Поточнее. — Он снова усилил давление.
 Мужчина попытался вырваться, затем сказал:
 — Мы в Бразилии. Мне было приказано прибыть сюда. Не делайте мне больно! Эстаурд…
 Уэнтик сдавил горло еще сильнее и мужчина замолк. Он повис на его руках, открыв рот и судорожно глотая воздух. Воспользовавшись тем, что мужчина больше не сопротивлялся, Уэнтик затащил его в ближайшую камеру и положил на койку.
 — Теперь расскажите мне все, не спеша.
 Охранник отдышался и начал говорить. Он всего лишь обыкновенный солдат. У него были кое-какие проблемы в Западной Германии в связи с дракой из-за женщины и его отправили в особое подразделение на Филиппины. Затем он узнал, что летит в Рио-де-Жанейро с Эстаурдом, потом попал, наконец, в эту тюрьму. Насколько ему известно, это своего рода наказание. Но никто ничего ему не говорил. Здесь он просто выполняет все, что ему прикажут. Это не…
 Уэнтик оставил его и пошел на луг. Солнце было уже в зените и слепило глаза. Он остановился в дверях и оглядел покрытый травой прямоугольник.
 Он думал о Масгроуве, сидевшем где-то в тюремной камере. И об Эстаурде, помешавшемся на допросах. И о других людях: охранниках и тех, что одеты в белые халаты. Дело выглядело так, что все они подчиняются какому-то распорядку, столь же бессмысленному, что и выпавшее на долю Уэнтика.
 Когда из тюрьмы невозможно убежать, кто в ней заключенные?
 Он направился к столу.


* * *

 Эстаурд по-прежнему сидел на своем стуле. Он поднял взгляд на приближавшегося Уэнтика.
 — Садитесь, доктор Уэнтик, — сказал он.
 Уэнтик не подчинился и стал обходить стол. Рука в его центре впустую тыкала пальцем в сторону незанятого стула. Бросив взгляд на деревья, он заметил, что люди насторожились, словно его действия снова стали главным объектом их интереса.
 Внезапно он схватил стол и повернул его так, чтобы рука указывала на Эстаурда.
 — Зачем вы здесь, Эстаурд? Говорите!
 Прыгнув на свой стул, он угрожающе замахнулся кулаком. Рука в центре стола напрягла указующий на Эстаурда перст.
 Тот откинулся на спинку стула и вместе с ним покатился по траве. Он попытался увернуться, но Уэнтик снова повернул стол так, чтобы рука указывала на Эстаурда. Она начала делать выпады.
 Эстаурд закричал:
 — Не направляйте ее на меня!
 Он пополз в сторону группы своих людей. Уэнтик оставил стол и побежал за ним. Поймав Эстаурда, он силком поставил его на ноги.
 — Зачем вы меня допрашиваете? — спросил он требовательным тоном.
 Эстаурд тупо уставился на него.
 — Чтобы узнать правду! Но теперь допросы окончены.
 Он вырвался и побежал. Прорвавшись сквозь кучку своих людей, он бросился в долину. Не замедляя бега, он домчался до лачуги и скрылся в ней.
 Мужчина по фамилии Джонс подошел к Уэнтику и сказал:
 — Вы должны были поступить так значительно раньше.
 Он снова направился к столу и поставил его правильно. Рука в его центре продолжала делать слепые выпады.
 — Эстаурд слишком полагался на это устройство. — Он пробежал пальцами по кромке стола, задержал их в каком-то месте и рука расслабилась. — Он чувствовал себя хозяином положения, когда управлял ею. На деле он и был им. Возможно на вас оно не сработало, как предполагалось, но на него это явно подействовало. Он жестоко клянет вас за то, что здесь происходит, и пока верил, что вас можно подавить психически, не прекращал попыток.
 — Однако он клянет меня за то, чего я не понимаю сам.
 — Он сказал нам, что вы доставили нас сюда.
 — Нет. За все несет ответственность только он.
 Джонс стал расстегивать пуговицы своего белого халата.
 — Что-то подобное говорил и Масгроув. О вашем исследовании на антарктической станции. В том же роде, что и Эстаурд.
 — О моей работе? — недоверчиво переспросил Уэнтик.
 — Я ничего о ней не знаю. — Он пошел прочь по направлению к лачуге, снимая на ходу белую одежду, и подхватил карабин из сложенной на краю луга кучи оружия. Уэнтик последовал за ним и увидел, что под белым халатом Джонса была форма охранника. Другие люди тоже шагали по жнивью, сняв белую одежду.
 Он подошел к куче брошенных халатов и поднял один.
 — Могу я взять его? — крикнул он.
 Ответа не последовало, поэтому он накинул халат на плечи и сунул руки в рукава. Отыскав брошенную планшетку, он решил прихватить и ее. Бумага в ней была неисписанной.
 Не менее часа Уэнтик сидел в тени дерева, наблюдая за безмолвным фасадом тюрьмы.
 От этого занятия его отвлекли восторженный крик людей вокруг лачуги и беспорядочная пальба холостыми патронами в воздух. Время от времени доносился вопль, голос кричавшего мужчины немного приглушали стены лачуги.
 Много позднее, изнывая от неистового жара медлительного послеполуденного солнца, Уэнтик нашел под деревом карабин и подсумок с холостыми патронами. Прихватив и то, и другое, он направился через долину к собравшимся возле лачуги.

 Глава седьмая

 Когда Уэнтик проснулся на следующее утро, он сразу же понял, что разбудил его какой-то механический рев высокого тона, который сперва усилился, затем стал монотонным. Он выбрался из постели, натянул брюки и вышел в коридор.
 Здесь звучание сигнала было значительно более громким.
 Он выглянул в одно из окон, щурясь от света раннего утра. Небо было покрыто тонким слоем облачности и хотя он не увидел солнце, сомнения в том, что оно взошло, не было.
 Вертолет окружала пелена дыма. Уэнтику удалось разглядеть человеческую фигуру в его кабине. Он пошел по коридорам к главной лестнице и спустился вниз. Не задерживаясь, он вошел в кухню и приготовил себе поесть. За это время он никого не встретил. Он умылся холодной водой и вытер лицо и руки белым халатом, которым овладел накануне. Затем надел халат на себя и отправился исследовать источник шума.
 Он поднялся на первый этаж и пошел по центральному проходу к двери, которая вела в тоннель, проходивший от главных ворот тюрьмы до крохотного прогулочного плаца в ее центре.
 Стало тихо. Уэнтик оглядел громадные ворота. Они были заперты деревянными закладными брусьями. Он снял оба бруса, опустил их на землю, толчком распахнул тяжелые ворота и вышел наружу.
 Вертолет был метрах в пятидесяти, он стоял носом к воротам. Красный крест на белом фоне резко контрастировал с цветовым однообразием его окружения. Возле машины стоял мужчина, его голова была внутри большого бортового смотрового люка в передней части фюзеляжа.
 Это был Масгроув.
 — Привет, Масгроув! — крикнул Уэнтик.
 Мужчина вынырнул из люка и удивленно посмотрел на него. Затем отступил немного назад, захлопнул крышку люка и полез внутрь вертолета. Он исчез на некоторое время из вида, потом появился внутри прозрачного фонаря кабины. Тяжело рухнув в одно из кресел, Масгроув поднял руку и потянул какой-то рычаг. Сразу же снова возник механический вой и лишенный пропульсивных механизмов вал под фюзеляжем машины стал бешено вращаться. Пришел в движение и хвостовой винт-стабилизатор. Шум нарастал, из расположенных под брюхом вертолета труб застрекотали дымные выхлопы.
 Уэнтик подошел к вертолету, забрался в него через входной люк и вошел в кабину.
 — Какого черта вы здесь делаете? — закричал он на Масгроува.
 Тот бросил на него безумный взгляд и еще крепче вцепился в рычаг стартера. Завывание мотора продолжалось.
 — Идите прочь! — рявкнул он в ответ. — Я собираюсь взлететь!
 — Без лопастей это вам не удастся, — крикнул Уэнтик. — Бога ради, отпустите этот рычаг.
 Грохот в кабине был оглушительным.
 Уэнтик имел кое-какое представление об этом типе вертолета. Во время прохождения индустриальной практики несколько лет назад он был прикомандирован к одной британской компании, которая занималась сборкой этих машин по лицензии. Тогда его познакомили с системой управления такой или подобной машиной, во всяком случае то, с чем он познакомился тогда, было, вероятно, небольшим шагом вперед по сравнению с этим вертолетом. Рычаг, в который вцепился Масгроув, был приводом поршневого стартера; даже если бы с машины не были сняты несущие винты, взлететь таким образом она не могла. Силовой привод обеспечивался турбокомпрессорным двигателем, главный компрессор которого находился внутри корпуса машины.
 Он схватил Масгроува за руку и попытался оторвать ее от рычага. Тот отчаянно не желал отпускать рычаг, пока Уэнтик не вонзил в его бицепс ногти. Масгроув разжал ладонь и вой двигателя стартера стал стихать.
 Он вскочил на ноги и вцепился в горло Уэнтика. Его ярость была дикой, но он оступился и угодил ногами в открытую дверцу шкафчика для вспомогательного снаряжения. Отпустив горло Уэнтика, он стал валиться в грузопассажирский отсек машины. Уэнтик нырнул туда следом за ним и подтолкнул его к люку. Масгроув выпал сквозь него и тяжело грохнулся на жнивье, едва не ударившись головой о колесо.
 Вспомогательный двигатель заглох и наступила тишина.
 Уэнтик присел возле кромки люка и поглядел вниз. Что-то в кровожадности и нерациональности Масгроува его нервировало. Тот лежал на стерне, но Уэнтик не мог видеть его лицо. Однако дыхание было нормальным, мышцы расслаблены.
 Масгроув повернулся и поглядел снизу вверх на Уэнтика.
 — Я снова удивил вас, не так ли?
 Уэнтик внимательно вглядывался в его лицо.
 — Думаю, вы больны, Масгроув.
 — Не исключено. Но это не моя вина, верно?
 Он поднялся на ноги, отряхнулся точно так же, как в прошлый раз возле мельницы, и пошел прочь по направлению к тюрьме. Затем внезапно припустился бегом и исчез за темными деревянными воротами.
 Уэнтик снова забрался в пилотское кресло и положил руки на главные рычаги управления. Хотя у него и была лицензия пилота-любителя, позволявшая ему несколько лет развлекаться полетами на легком самолете, ни один из органов управления этой машиной не был ему достаточно хорошо знаком. Сколько времени потребовалось бы, пожелай он научиться летать на этой машине? Может быть кто-то из здешних людей способен ее пилотировать.
 Он вспомнил, что такого типа вертолет использовался для транспортировки персонала или в качестве воздушной скорой помощи. Он обладает хорошей скоростью и маневренностью, хотя радиус его действия невелик. У машины достаточно большой потолок полета, однако Уэнтик слышал, что на высоте трех тысяч шестисот метров он становится плохо управляемым.
 Он взглянул на датчики и заметил, что баки полны. Масгроув вероятно хорошо знал, как заправить машину топливом, хотя его попытка взлететь без несущих винтов была совершенно необъяснима.
 Методом проб и ошибок Уэнтик обнаружил ключ зажигания и перевел его в положение «выключено». Аккумуляторам вспомогательного двигателя разряжаться незачем; ими без того достаточно злоупотребили, а Уэнтик задумал сбежать на этой машине из тюрьмы как можно скорее.
 Он захлопнул люк и вернулся в здание.


* * *

 Позднее тем же утром, достаточно побродив по коридорам и убедившись, что оставлены незапертыми буквально все внутренние двери, Уэнтик решил полностью разобраться во всем, что находилось вокруг тюрьмы, и направился через долину к мачте на склоне ближайшего холма. Какого-то определенного намерения не было. Ему просто хотелось понаблюдать за тюрьмой со стороны и попытаться как-то прояснить для себя сбивавшие с толку противоречивые факты, которые путали мысль с того момента, когда он впервые попытался поставить себя на место Эстаурда.
 На нем все еще был белый халат, в карманах которого обнаружилось маленькое зеркальце. Посмотрев на свое отражение, Уэнтик вдруг вспомнил, что впервые видит себя за последние несколько недель. Из зеркала на него внимательно смотрело совершенно незнакомое лицо.
 Волосы отросли и колеблемые ветром беспорядочно ниспадали на лицо. Вдовий треугольник волос на лбу, далеко выдававшийся, когда он зачесывал волосы назад, исчез под отросшей челкой. Уэнтик с удовольствием отметил, что внешний вид волос значительно улучшился и они стали светлее.
 Инстинктивно он начал откидывать их назад, но передумал. Создаваемый ветром художественный беспорядок прически смягчал черты его угловатого лица и он выглядел моложе своих лет.
 Вглядываясь в отражение, Уэнтик подумал, что такое лицо ему подходит больше.
 От этой тщеславной игры в гляделки с самим собой, чуть ли не самолюбования, которое он впервые позволил за многие недели, значительно подняло ему настроение.
 Он дошел до подножия мачты, жара уже не доставляла удовольствия. Повышение температуры при скрытом за тучами солнце было даже неприятнее, чем открытые солнечные лучи, да еще и несло в себе угрозу дождя.
 Мачта имела единственную шаровую опору. Она держалась в вертикальном положении четырьмя растяжками из шестимиллиметрового стального троса, но из-за уклона холма две растяжки южного направления заметно провисли. На самой мачте была вертикальная лестница, окруженная через каждые четверть метра металлическими кольцами диаметром немного более полуметра.
 Уэнтик огляделся. Он хотел осмотреть местность и ему казалось, что лучше мачты для этой цели ничего не найти, но теперь, посмотрев на нее вблизи, он начал побаиваться.
 Высота, на которую поднималась лестница, внушала благоговейный страх. На самом верху мачты он увидел узкую площадку, окруженную металлическими кольцами ограждения. На верху будет, по крайней мере, на чем-то стоять. Застегнув на все пуговицы халат, чтобы его полы не раздувались ветром, он стал подниматься.
 Как ни странно, первые двадцать ступенек-скоб оказались самыми трудными. Он поднимался ровным темпом, не останавливаясь и не глядя ни на что, кроме следующей ступеньки. У него не было боязни высоты, но опыта подобного подъема он не имел. Перехватывая скобы руками, он ощущал вибрацию мачты при каждом новом шаге.
 Добравшись до самого верха, он с удовольствием уселся на пол площадки. Он прислонился к ограждению и почувствовал прохладу обдувавшего спину ветерка.
 Чтобы насладиться им, Уэнтик снял белый халат.
 Пока восстанавливалось дыхание, появился озноб; он встал на ноги и оглядел долину.
 Доминирующее положение занимала темная громада тюрьмы. На расстоянии и с высоты она выглядела уродливой и старой, грязные бетонные стены отражали рассеянный свет затянутого сплошной облачностью неба со скучной монотонностью, которую Уэнтик находил отвратительной. Крыша была деревянной, окрашенной или покрытой чем-то, что выглядело темно-коричневыми полосами. С интервалом двадцать метров по периметру на крыше были сооружения, напоминавшие брошенные сторожевые будки.
 Всмотревшись в южный горизонт, Уэнтик пытался обнаружить край долины, этого района Планальто, инстинктивно чувствуя себя еще большим пленником в ее унылой безмерности, чем в камерах. Верхом этого неприятного чувства, даже помимо самого факта разрыва времени, если принимать на веру объяснение Масгроува о природе района, который силен и сам по себе, было ощущение замкнутости, смириться с которой труднее всего.
 Он окидывал взглядом долину и ощущал безнадежную оторванность от реальности. Отсюда не было выхода. Во всех направлениях взору представала только бесконечная равнина. Лишь на востоке в облике долины было какое-то отличие. Создавалось впечатление, что там растительность имеет более темный тон, но это могло быть всего лишь иллюзией, связанной с тенью облаков. Более темное пятно находилось слишком далеко, чтобы сказать о нем что-то определенное.
 Уэнтик стал ощущать легкую вибрацию платформы и вцепился в тонкие трубки ограждения; кроме них от падения с шестидесятиметровой высоты его ничто не защищало. Он поглядел вниз сквозь решетчатый настил площадки и увидел фигуру в серой униформе, упорно карабкавшуюся по ненадежной лестнице.
 Эстаурд? Зачем он последовал за ним на верх?
 Его первой мыслью было возобновление допроса. Но Эстаурд окончательно отвязался от него еще вчера. У него уже нет ни молчаливой поддержки, ни сочувствия его людей; в любом новом действии теперь ему придется полагаться только на себя.
 Уэнтик решил не гадать.
 Он снова сел и расслабился, опершись спиной об ограждение. Он ждал прибытия Эстаурда.


* * *

 Эстаурд преодолел последнюю ступеньку-скобу и тяжело опустился на настил площадки возле Уэнтика.
 — Элиас, — сказал он, еще не отдышавшись, — я рад, что мы одни.
 Уэнтик слегка поморщился. До прибытия сюда большинство коллег обращались к нему по фамилии. Заискивающее «Элиас» Эстаурда было ему неприятно.
 Он бросил на него взгляд.
 — Что вам нужно?
 — Полагаю, то же, что и вам.
 Он еще тяжело дышал, но даже не пытался расстегнуть ворот кителя.
 — Мне не было нужно, чтобы вы залезли сюда ко мне, — подчеркнуто резко сказал Уэнтик.
 — Виноват. Я увидел, что вы пошли в долину и решил воспользоваться благоприятной возможностью кое-что обсудить.
 — Что-то еще надо обсуждать?
 Эстаурд сунул руку в карман кителя и вытащил полоску прозрачной бумаги. Она была мятой и грязной. Внутри все еще лежал тот цветной кинокадр.
 Он подержал его над краем площадки и отпустил.
 — Кое-что вроде этой фотографии реактивного. Причины вашего здесь присутствия. Что нам дальше делать. У меня нет уверенности.
 Его рука снова полезла в карман.
 — Что как вы намерены выбираться из этого места? — спросил Уэнтик.
 — Не знаю. Полагаю, на вертолете.
 Уэнтик взглянул в сторону летательного аппарата, почти скрытого громадой тюрьмы. Возле хвостового винта трудились двое мужчин. Может быть приводят машину в состояние готовности к полету?
 — Нынче утром я застал там Масгроува. Он хотел взлететь.
 — Да ну? — резко отозвался Эстаурд. — Я говорил ему, чтобы он даже не пытался.
 — Зачем сняли движители с винтами?
 Эстаурд беспокойно заерзал, его рука исчезла куда-то внутрь кителя.
 — Я подумал, что вы можете украсть его.
 — Значит вы знали, что я умею летать?
 — Да.
 Что-то непонятное бросилось Уэнтику в глаза, когда он снова посмотрел на вертолет. Где-то на одной из стен тюрьмы прямо на него… Он протер глаза.
 — Масгроув вел себя очень странно, — сказал он.
 — Может быть.
 Эстаурд встал, оперся об ограждение площадки и посмотрел в противоположном тюрьме направлении. За время их разговора облачный слой стал совсем тонким и солнце пекло во всю свою полуденную силу. Долина мерцала тепловыми токами воздуха.
 Уэнтик тоже встал и посмотрел на тюрьму.
 Да. Примерно посередине длины стены он увидел что-то выступающее более светлого тона, чем сама стена. При ярком солнце тускло-бурый цвет стен скрадывал этот светлый тон и он не бросался в глаза. Но сейчас он различал его очень отчетливо. Пятно цвета буйволовой кожи, почти белое. Ему не удалось определить форму, но само присутствие пятна на стене не было случайностью. Его любопытство росло. Чем же могло быть то, что он видел, явно не без умысла размещенное на совсем голой наружной стене?
 Должно существовать какое-нибудь рациональное объяснение. Любопытство не ослабевало.
 Когда будет время, возможно даже сегодня, он должен присмотреться к этому поближе.
 Он схватил Эстаурда за руку, чтобы привлечь и его внимание, но тот вырвал ее.
 — Вон там, — сказал он, — в лачуге, я спал нынешней ночью.
 Уэнтик посмотрел на деревянную постройку и с удивлением заметил, что выглядит она очень маленькой. Когда он находился внутри, у него создалось ощущение бесконечной протяженности тоннелей лабиринта.
 В тот раз Уэнтик дошел до состояния панического ужаса, но глядя на лачугу сейчас, был заинтригован парадоксом истинного размера и возникшего тогда ощущения.
 У него появился неприятный осадок вины. В конце концов, именно его действия заставили Эстаурда провести ночь в лачуге.
 — Выбраться оттуда… — заговорил он.
 Эстаурд перебил:
 — У меня есть карты, Элиас. Мы можем попробовать добраться до Порта-Велью, если вы захотите. Или до побережья. Что скажете?
 — Не знаю. Я предпочел бы сперва взглянуть на карты.
 — Есть и кое-что еще…
 — Что?
 — Я не уверен, — медленно заговорил Эстаурд. — Кое-что, касающееся вашего пребывания здесь. Теперь все изменилось.
 — Я не понимаю.
 — После вчерашнего происшествия. Вся эта стрельба и потом, когда я остался в лачуге один. Я попробовал посмотреть на вещи с вашей точки зрения. Потом, уже выйдя оттуда утром, у меня появилось ощущение, что вы уже больше не существуете.
 Он ухватился рукой за ближайшее кольцо ограждения лестницы и поставил ногу на ступеньку-скобу.
 — Что вы имеете в виду, Эстаурд?
 — Давайте поговорим позже. — Он спустился еще на одну ступеньку. — Стало слишком жарко. Подождем, пока наступит прохлада. Приходите вечером ко мне в кабинет.
 Его голова исчезла из поля зрения Уэнтика. Он стал наблюдать за спуском Эстаурда сквозь решетку площадки. Тот двигался медленно, тщательно ощупывая ногой следующую ступеньку, словно внутри у него работал моторчик, координировавший равновесие тела.
 Уэнтик удивлялся характеру мыслительного процесса этого человека; он очень напоминал следование какой-то предварительной установке. Возможно вчерашняя единоличная революция Уэнтика огорчила Эстаурда сильнее, чем следовало.
 Как бы там ни было, срок его заключения, похоже, истек. Эстаурд обращался теперь с ним явно иначе. Уэнтик мог представить себе этого человека в каком-то другом окружении; он вполне мог быть услужливым управляющим правительственного учреждения, которое ведает кассами выдачи штатного довольствия. Высокомерие с подчиненными, раболепие перед начальством. Но сегодня он пришел сюда и вот уходит.
 Какое место он определил Уэнтику в своих новых планах? Если они у него есть.
 Он облокотился спиной об ограждение и снова ощутил небольшую вибрацию площадки от шагов все еще спускавшегося Эстаурда. Солнечные лучи обжигали одну щеку, другую ласкал ветерок. Ощущение почти приятное.
 После каждого взгляда на восточный горизонт он снова задавался вопросом, действительно ли это пятно более темной растительности.

 Глава восьмая

 Эстаурд нашел Масгроува на крохотном плацу для прогулок в центре тюрьмы. Тот стоял на его краю, разглядывая ряды забранных решетками окон противоположной стены.
 — Не понимаю, — сказал он, заметив приближавшегося Эстаурда, — ни в одной камере окон нет, но с наружной стороны их довольно много.
 — Не берите в голову, — ответил Эстаурд. — Я хочу, чтобы вы кое-что сделали для меня.
 Масгроув пошел навстречу Эстаурду и распахнул дверь в пристройку у стены.
 — О чем речь?
 Эстаурд молча наблюдал, как тот вошел внутрь и приподнял конец лопасти одного из несущих винтов вертолета. Потом резко спросил:
 — Я все думаю, зачем вы их спрятали?
 — Вы сами говорили об этом.
 — Я не просил прятать. Я сказал, что их надо снять.
 Внезапно лицо Эстаурда стало злым и он повернулся к Масгроуву спиной, словно только что вспомнил вчерашнее происшествие.
 — Уэнтик сказал, что видел вас сегодня у вертолета.
 Масгроув опустил конец лопасти на пол и выпрямился.
 — Да. Я застал его, когда он пытался взлететь. Уэнтик сознался, что хотел сбежать.
 — Уэнтик был в кабине?
 — Да.
 У Масгроува был угрюмый вид. Казалось, он выражает таким образом неудовольствие вчерашним поведением самого Эстаурда. В течение нескольких месяцев знакомства с Масгроувом Эстаурд неоднократно сталкивался с его нежеланием подчиняться, но до преднамеренной лжи тот еще не доходил. Это несомненно доказывало, что Уэнтик сказал правду. Но Уэнтику вероятнее всего и незачем лгать теперь, когда его невиновность установлена, тогда как Масгроув явно затаил недовольство.
 Эстаурд заговорил снова:
 — Уэнтик говорит, что улететь пытались вы.
 — Ха! — Масгроув вскинул голову. — Без винтов?
 — Вот именно. Без винтов. О чем вы думали?
 Во дворе появился человек, который подошел к Масгроуву и передал ему металлический ящик с несколькими гаечными ключами. Он сразу же пошел обратно не взглянув на Эстаурда.
 Эстаурд крикнул:
 — Эй, постойте!
 Мужчина остановился и повернулся к нему.
 — Что вам было нужно? — спросил его Эстаурд.
 — Я искал Масгроува. В кабинете его не оказалось, поэтому…
 — Ладно. — Эстаурд снова повернулся к Масгроуву. — Я хочу, чтобы вы кое-что сделали для меня.
 Тот ответил ему внимательным взглядом, как бы молчаливо подчеркивая утрату власти над ним.
 — Что именно?
 — Вас это тоже касается, — сказал Эстаурд другому мужчине. — Попытайтесь найти кого-нибудь из местных жителей.
 Масгроув возразил:
 — Вы имеете в виду путешествие пешком?
 — Да. Возьмите с собой сколько угодно снаряжения и столько людей, сколько пожелаете.
 — А если я этого не сделаю? — спросил Масгроув с затаенной угрозой в голосе.
 — Я… Не знаю, сказал Эстаурд. — Вы пойдете?
 — Ладно. — Масгроув посмотрел на другого мужчину. — Но я пойду один.
 — Ваше дело.
 Эстаурд повернул прочь и направился в свой кабинет. Ему казалось, что он легко разберется с Уэнтиком, если Масгроув будет подальше.


* * *

 Уэнтик возвратился в тюрьму далеко за полдень и еще раз поел. Он никого не видел, хотя время от времени слышал шум и звуки какого-то движения этажом выше.
 В период допросов его желание покинуть тюрьму сдерживалось постоянным страхом и надеждой на позитивное развитие событий. Теперь, когда он был волен вести себя как пожелает, страстное стремление выбраться из тюрьмы, войти в контакт с внешним миром, продолжить свою работу и снова увидеться с семьей… все это стало чем-то вроде одержимости. Но вмести с тем он достаточно быстро стал смиряться с удаленностью тюрьмы от всего этого и тем, что побег из нее — далекая перспектива.
 Исходя из этого, он решил, что должен узнать об этом месте все, что сможет. Не исключено, что подвернется какой-то способ ускорить события.
 Закончив трапезу, Уэнтик снова вышел на небольшой луг позади тюрьмы. Здесь было все спокойно, как и в самом здании. Стол, за которым велись допросы, был отставлен к стене. Его синтетическая рука в гробовой тишине безвольно и уныло указывала перстами в сторону тюремных камер.
 Какое-то мгновение он искоса поглядывал на нее, припоминая впечатление зловещего сюрреализма, которое она впервые произвела на него. Он пробежал пальцами по ее гладкой поверхности и немного насторожился, обнаружив, что рука теплая. Объяснением могло быть пребыванием стола на солнце. Тем не менее это открытие вывело его из равновесия.
 Прежде его попытки выяснить принцип работы устройства сдерживало присутствие Эстаурда. У него до сих пор не было представления о том, каким образом действует управление, хотя он не сомневался, что вдоль кромки стола расположены сенсорные переключатели, срабатывающие от прикосновения кончиками пальцев. Уэнтик наклонился и стал внимательно разглядывать кромку.
 Он сразу же заметил на дереве небольшую металлическую пластинку. На ней были рельефные буквы:
  Companhia Siderurgica Nacional 
  Volta Redonda 
  Poder Directo  [1] 
 Он положил ладони на крышку стола и опустил большие пальцы на его кромку, как это делал Эстаурд. Несколько пробных перемещений позволили найти нужное место. Если он одновременно нажимал обеими руками, опускался какой-то рычаг… и рука напрягалась. Сжатие этого рычага вызывало ее выпады.
 Эти движения очаровали его, как и прежде; они напоминали дергание головой плывущей самки шотландской куропатки.
 Лежавшими на столе ладонями он ощущал создаваемую подергиванием вибрацию. Он отнял их и рука остановилась.
 Удовлетворившись экспериментом, Уэнтик отступил на шаг от стола. Это просто приспособление, управлять им может кто угодно. Последний призрак периода допросов вяло поникло на крышку стола.
 Он знал как приводить его в действие, но так и не понял, каким образом этот стол работает.


* * *

 Он пошел от стола через луг и дальше в долину. Солнце опускалось к горизонту, но до заката еще часа два. Температура воздуха была высока, вероятно около тридцати градусов.
 Он устало зашагал к лачуге.
 Строение такое же старое как тюрьма; оно выглядело по-настоящему ветхим. Две стены лачуги были бетонными, все остальное — деревянным. Уэнтик медленно обошел лачугу кругом.
 Когда Эстаурд оставил его одного на верху мачты, он несколько минут изучал ее с высоты. Бросалось в глаза асимметричность. К строению, первоначально имевшему форму куба, были пристроены помещения, которые не создавали впечатления определенного архитектурного замысла. Лачуга бессистемно расползлась по жнивью множеством стен и новых углов; каждая пристройка имела иную, чем у других, крышу, между крышами были разрывы.
 Строение имело четыре входа и, проходя мимо них, Уэнтик заглянул в каждый.
 Один из входов был обращен прямо к заходящему солнцу и ему удалось разглядеть весь интерьер, не входя внутрь.
 Когда его бросили в лачугу, от страха было не до наблюдений. Тогда он попытался составить представление о планировке лачуги, но отсутствие опыта подобной интеллектуальной работы заставило отказаться от этой мысли и его реакция на все происходившее оказалась чисто эмоциональной. Глядя на сооружение сейчас, Уэнтик нашел возможным подойти к делу аналитически с чисто технических позиций.
 Обусловливание человеческих рефлексов было частью предмета его исследовательской работы и он опубликовал несколько статей об использовании лабиринтов для обучения людей, не отличающихся остротой ума.
 Уэнтик понял, что любой, принудительно загнанный в эту постройку, мгновенно окажется сбитым с толку и потеряет ориентацию. Все внутренние поверхности, горизонтальные и вертикальные, были окрашены одной и той же глянцевой черной краской. Хотя коридор, в который он заглянул, имел длину не более пары метров, а солнце освещало его почти на всю глубину, ощущение гораздо большей длины было очень сильным.
 Когда напуганный человек не соображает куда его может привести любой следующий шаг, полное нарушение нормального мыслительного процесса не заставит себя ждать. Собственный опыт пребывания в этом сооружении перепугал его не на шутку, но он оправился довольно быстро. Для этого ему пришлось привлечь на подмогу весь багаж научных познаний. Хотя, если бы Эстаурд располагал сведениями о психологии допросов, он должен бы был погонять его по лабиринту и на следующий день. Но и этот единственный раз подействовал достаточно сильно. Полученный опыт запечатлелся в его памяти образами ночных кошмаров иррационального страха и панического состояния, обусловленных кромешной тьмой внутри лабиринта и пальбой карабинов за его стенами. Теперь у него была возможность разобраться в своих ощущениях на рациональном уровне и взглянуть на случившееся с позиций научного мышления.
 В конце короткого коридора была черная дверь, имевшая петли с обеих сторон. Уэнтик, согнувшись, прошел по коридору (потолок был настолько низким, что даже невысокий человек должен двигаться в нем в полупоклоне, — еще одно психологически подавляющее свойство) и стал толкать дверь руками. Она подалась, поворачиваясь на петлях правой стороны. Он ослабил нажим и дверь перестала двигаться.
 Видимо конструкция петель позволяла двери открываться и на входившего, и от него. Он скосил глаза, пытаясь что-нибудь разглядеть за образовавшейся щелью, но ничего не увидел. За дверью полная темнота.
 Не было смысла идти дальше. В темноте не до научных наблюдений. Уэнтик хихикнул.
 Заинтригованный сооружением, он вернулся к входной двери и вышел наружу. Торопливо добравшись до тюрьмы, он вернулся к лачуге с мощным фонариком, который ухитрился одолжить у одного из людей Эстаурда, бродивших по прогулочному плацу.
 Изрядно вспотев после пробежки по жнивью туда и обратно, он снова протиснулся в коридор и взглянул на дверь. От его толчка она, как и ожидалось, распахнулась, открывая щель справа. С глухим стуком дверь замерла под углом примерно шестьдесят градусов к прежнему положению.
 Когда она открывалась, было ощущение, что где-то внутри есть пружинный механизм.
 Слева обнаружился тоннель, который продолжал коридор под углом. Уэнтик медленно пошел по нему.
 Еще примерно через два метра он подошел ко второй двери и остановился. Он обернулся назад и увидел пробивавшийся в тоннель солнечный свет.
 Эта дверь выглядела такой же надежной преградой, как и предыдущая. Он надавил на нее руками и почувствовал, что дверь подается, — на этот раз поворачиваясь на петлях левой стороны.
 Шаря лучом фонарика по периметру двери в попытке определить, как она работает, Уэнтик распахнул ее во всю ширь. Как и в предыдущий раз, едва он стал открывать дверь, в работу вступила пружина.
 Теперь тоннель за дверью вел вправо.
 Вместо того чтобы двинуться по нему, он вернулся к первой двери.
 Солнечный свет больше через нее не пробивался. Дверь позади была закрыта, путь в коридор отрезан.
 Итак… Эти двери взаимосвязаны. Как только открывается дверь, та, что осталась позади, будет закрыта. Другими словами, как только принимаешь решение открыть следующую дверь, пути назад больше нет.
 Если не… Уэнтик нажал на дверь ладонью, потом навалился на нее. Она снова распахнулась на правых петлях, а позади пришла в движение вторая дверь.
 Он немного растерялся. Успокоение пришло, лишь когда он смог вообразить себя конструктором подобного лабиринта.
 Первая дверь открывалась вправо, перекрывая коридор, который вел наружу, и открывая новый тоннель, которого он еще не видел и который уводил влево. Он еще раз надавил на дверь, но теперь она не шелохнулась.
 Казалось открыть ее теперь можно только со стороны коридора, доступ в который ею же и заблокирован.
 Он двинулся обратно ко второй двери и обнаружил, что она тоже переместилась, открыв проход влево от нее.
 Уэнтик посветил фонариком, пытаясь заметить какую-нибудь щель в конструкции тоннелей. Ему хотелось бы оказаться снаружи и разобраться во всем объективно, а не застрять в этой ловушке.
 Спокойно. Это не ловушка. Выход есть, но искать его надо впереди.
 Минуту-две он сидел, прислонившись к стене и пытаясь вообразить, как выглядит лабиринт сверху. Если каждая дверь имеет систему петель, образующих треугольник в плане, и на каждом пересечении всегда находится три прохода, то это может означать, что каждый тоннель — сторона правильного шестиугольника. Кроме того, чтобы открыть проход по коридору впереди, приходится закрывать один или даже больше позади. Может быть каждая дверь этого лабиринта связана со всеми остальными, так что изменение положения одной автоматически вызывает перемещение других.
 Остроумно. Но жутко.
 Уэнтик почувствовал побежавшую из подмышки струйку пота. Он нетерпеливо вытер пот тканью рубашки, огляделся и пополз на четвереньках к двери, которую считал второй. В конце открывавшегося за ней коридора была еще одна. Он толкнул ее и двинулся дальше… Та, что осталась позади перекрыла путь назад. Он добрался до следующей двери. Прошел еще одну.
 Он блуждал по лабиринту уже не менее получаса, время от времени делая остановки, чтобы обследовать конструкцию тоннелей. Насколько ему удалось понять по звуку при постукивании по стенам, они были из тонкого дерева. Прогулка по этим проходам становилась все более неприятной, потому что температура поднималась и он начинал ощущать приступ клаустрофобии. По мере углубления в лабиринт Уэнтик обнаруживал, что какая-либо регулярность отсутствует; некоторые двери распахивались вправо, другие влево. Иногда они уже были открыты и он проходил, не задерживаясь. Один раз он прошел подряд три открытые двери. Когда он открыл четвертую, все три позади него захлопнулись разом.
 Если неумолимо накатывался страх, он успокаивал себя напоминанием, что сконструировать и построить этот лабиринт мог только хороший тополог. Интеллект ученого в конце концов брал верх и страх проходил.
 Совершенно неожиданно он добрался до двери, которая не поддавалась его толчкам. Запаниковав, он навалился на нее всем телом, пока не догадался потянуть на себя.
 Она открылась и в глаза ударил ослепительный солнечный свет.
 Последний трюк. Дверь с петлями на одной стороне. Выход наружу. Изумленный человек, встретив такое препятствие, мог бы, не раздумывая, повернуть обратно в путаницу лабиринта.
 Солнце уже садилось. Его лучи чуть ли не стелились по коридору.
 Совершенно измотанный Уэнтик выбрался на жнивье и сел, прислонившись к деревянной стене лачуги.
 Некоторое время он сидел неподвижно, радуясь свежему воздуху, который, хотя жара еще не спала, был прохладнее, чем внутри строения. Он не переставал поражаться, с каким умом сооружен этот лабиринт.
 Наиболее хитроумным было существование четырех входов. Уэнтик вспомнил, что попав внутрь впервые, он и тогда выбрался наружу через тот же вход, в который его впихнули. Всегда ли это так?
 Если да, это означает, что либо здесь четыре независимых друг от друга лабиринта, либо, что более вероятно, существует четыре маршрута по одним и тем же проходам. Несмотря на внешнюю ветхость и несуразность конструкции, эта лачуга-лабиринт была передовым орудием пытки, произведением общества, в котором совершенствованию методов давления на психику не перестали уделять внимание.
 Его чувство профессионала возросло; Уэнтик направился к другому входу и, презрев все неудобства, решил нырнуть еще раз.
 Когда через три четверти часа он выбрался наружу, его поджидал Эстаурд.

 Глава девятая

 Двое мужчин молча шагали к тюрьме. Ночь опустилась с тропической внезапностью пока Уэнтик еще находился в лабиринте и воздух стал уже холодным.
 Они подошли к зданию и Уэнтик проследовал за Эстаурдом по узкой лестнице в его кабинет, где тот проводил первые допросы.
 Возле двери Эстаурд остановился.
 — Хотите поесть, Элиас? — спросил он. — Я оставил для вас еду.
 Уэнтик, которого уже начинал донимать голод, спросил:
 — Где вы ее оставили?
 — В кабинете.
 Эстаурд распахнул дверь и придержал ее, давая войти Уэнтику, но сделал это неловко, загородив проход.
 Уэнтик протиснулся внутрь между Эстаурдом и косяком дверного проема.
 В помещении было темно, горела только низкая настольная лампа. Кружок ее света падал на жесткий деревянный стул сбоку от стола. В полумраке он разглядел несколько стоявших спиной к столу людей Эстаурда, облаченных в белые халаты.
 Войдя следом за ним, Эстаурд мягко закрыл дверь и повернул ключ в замке.
 Уэнтик повернулся лицом к Эстаурду, который стоял, заложив руки за спину. Его плечи, которые Уэнтик уже двадцать четыре часа видел опущенными, теперь распрямились. Серая униформа снова выглядела по-военному строгой, больше не напоминая неудобную и плохо пригнанную одежду.
 Его снова окружала аура никуда не направленной угрозы, которая так сильно досаждала Уэнтику в первые дни пребывания в тюрьме.
 — Садитесь, доктор Уэнтик, — тихо сказал Эстаурд, — мы с вами еще не закончили.
 Уэнтик оглядел помещение. Картина напоминала ему сцену из плохого довоенного детективного фильма. После сложного зодческого совершенства лабиринта эта идея психологического запугивания, лишенная даже эффекта неожиданности, была просто смешной. Во всяком случае, Уэнтик уже устал от подобных игр. Зависимость настроения Эстаурда от окружающей обстановки и внешних обстоятельств становилась все очевиднее с каждым днем.
 А вопрос о власти над Уэнтиком уже решен бесповоротно. Чтобы его запугать, необходимо что-то гораздо более серьезное, чем все это. Он решительно посмотрел в глаза Эстаурду.
 — Не выйдет.
 Уэнтик почувствовал рост напряженности внимания присутствовавших в помещении. Люди в белых халатах — труппа бессловесных статистов — смотрели на Эстаурда, словно ожидая инструкций.
 Этот коротышка петушиной походкой прошествовал за свой рабочий стол и церемониально сел, словно присутствовавшие собрались, чтобы доставить ему удовольствие. Он открыл рот, но Уэнтик не позволил ему заговорить.
 — Подите прочь! Все до одного!
 Эстаурд вскочил на ноги.
 — Останьтесь, где стоите!
 Он бросил на Уэнтика свирепый взгляд.
 — Сядьте! — заревел он, будто надеялся криком заменить отсутствие власти. Его лицо покрылось пятнами, которые были заметны даже при тусклом освещении настольной лампой.
 Уэнтик спокойно направился к двери и повернул ключ, который Эстаурд по недосмотру оставил в замке. Он распахнул дверь.
 Повернувшись к людям, он сказал твердым голосом:
 — Не обращайте внимания на этого человека. У него нет над вами власти. Немедленно уходите.
 Ближайший к Уэнтику Мужчина пожал плечами и сразу же вышел. Остальные посмотрели на Эстаурда, затем на Уэнтика и двинулись к двери.
 Пока они проходили мимо него, Уэнтик вглядывался в лицо каждого и удивлялся, почему нет Масгроува.
 Когда в коридор вышел последний, Уэнтик закрыл дверь, повернул в замке ключ, вынул его и положил в карман.
 — Забудьте о них, Эстаурд, — сказал он. — Мы собирались поговорить нынче вечером, если помните.
 Он пошарил по стене и нащупал выключатель. На потолке вспыхнули осветительные панели. Уэнтик снова оглядел помещение. В голову пришла мысль, что у него впервые нет подавляющего ощущения пребывания в этом кабинете в качестве заключенного.
 Эстаурд прищурил глаза от яркого света.
 — Я… я сожалею об этом, Элиас, — сказал он.
 — Вы говорили, что у вас тут есть еда? — напомнил Уэнтик. Как ни странно, эта маленькая сцена оставила его равнодушным, а ощущение голода было по-прежнему острым.
 Мужчина в сером мундире (который снова стал выглядеть просто мешковатой одеждой) выдвинул ящик письменного стола и достал накрытый салфеткой поднос. Он снял салфетку. Под ней была тарелка с тушеным мясом.
 — Извольте, — сказал Эстаурд унылым голосом, потом поднялся из-за стола и выключил настольную лампу. Он стал ходить по комнате, иногда задевая повисшими словно плети руками мебель.
 Уэнтик сел за стол и придвинул к себе тарелку. Пища была еще горячей; видимо ее приготовили перед самым его появлением в кабинете. Он окинул содержимое тарелки взглядом человека, который не прикасался к пище несколько недель, и к своему удивлению заметил, что на приготовление было затрачено немало труда. Пища была явно консервированной, однако к толстым кускам мяса добавили зеленый горошек, морковь и картофель. Он постарался зацепить вилкой как можно больше и стал жадно жевать.
 Во время еды он с любопытством оглядывал помещение, видя его теперь глазами беспристрастного человека, как научился смотреть на все в этом здании. Кабинет был на удивление хорошо обставлен по сравнению со всеми остальными помещениями тюрьмы. Помимо письменного стола и двух стульев, в углу стоял высокий деревянный шкаф. Он был закрыт, но замок, которым запирались дверцы, висел на петлях открытым. Окно закрывала занавеска из какого-то мягкого коричневого материала. Вдоль стены позади рабочего места Эстаурда находилось несколько полок для хранения документов, а на стене висела фотография в рамке.
 Уэнтик с интересом изучал ее.
 На снимке было здание тюрьмы. Его сделали с той стороны, где сейчас стоял вертолет. В каждой сторожевой будке был часовой, но без оружия. Все будки венчались флагом. Перед тюрьмой, словно для парада, выстроились люди в форме. Их строй представлял собой правильный квадрат. Перед ними на возвышении стоял мужчина в форме, явно высокого звания; по бокам от него — адъютанты.
 В предыдущие посещения этого кабинета фотографии на стене не было. Эстаурд должно быть прятал ее от него и теперь Уэнтик догадывался почему.
 Снятая сцена очень напоминала ту, что он застал в момент своего появления в тюрьме, когда Эстаурд пытался муштровать людей, не подозревая, что за ним наблюдают. Несмотря на испытанное замешательство, которое внесло свой вклад в поспешное подчинение этому человеку, он понимал, что обрати он тогда внимание на это слабое место Эстаурда, допросов вообще могло не быть.
 Внезапно Эстаурд нарушил ход его раздумий:
 — Я сожалею об этом.
 — Вы уже извинялись.
 — Я помню. Но мне действительно жаль. В этом не было смысла.
 Уэнтик обернулся, чтобы взглянуть на стоявшего у него за спиной мужчину. Тот глазел на голую стену.
 — Чем вы руководствовались?
 — У меня нет уверенности, — ответил Эстаурд. — Я полагал, что это должно снова сработать.
 — Дознание?
 — Да.
 — Это не срабатывало и раньше.
 Эстаурд быстро повернулся к нему.
 — О нет, срабатывало.
 Уэнтик занялся жарким и задумался. Чтобы добиться прогресса, ему надо знать мотивацию поведения Эстаурда получше. Он доел все дочиста и отодвинул в сторону бумажную тарелку.
 — Я готов, — сказал он.
 Эстаурд обошел вокруг стола и включил настольную лампу. Уэнтик вдруг догадался, что этот человек не мыслит себя без каких-нибудь приспособлений, словно центром всех его телодвижений должен быть конкретный предмет, где бы он ни находился. Отними его, и он становится беспомощным.
 Свет лампы освещал теперь большую часть стола. Эстаурд сел, на его лице играли отсветы блестящей крышки стола, придавая ему очень необычное выражение.
 — Что вы хотите знать?
 — Все, — ответил Уэнтик, — во всех деталях.
 — Я сам многого не знаю, — сказал Эстаурд голосом, в котором явно сквозил предостерегающий намек на невозможность говорить обо всем.
 — Понимаю. Но мне хотелось бы знать все, что известно вам.
 — Хорошо.
 Уэнтик поднял левую руку и начал загибать пальцы.
 — Во-первых, я хочу знать, на кого вы работаете. Во-вторых, зачем я оказался здесь и чьей властью. В третьих, что это за место и когда мы уберемся отсюда.
 — Это все?
 — На данный момент, да.
 Эстаурд уперся ногами в перекладину под столом и откинулся на спинку, так что стул наклонился на рискованный угол. Уэнтик пристально наблюдал за ним. Важнее всего было для него выяснение позиций. Этот человек и Масгроув — почему они действовали именно так, как действовали? Ему уже доводилось видеть выполнение каждым из них какого-то рационального или логически обоснованного деяния, хотя поведение и одного и другого всегда отличалось крайней наивностью. Его беспокоила и еще одна вещь — отсутствие последовательности их действий; создавалось впечатление, что ни одно из них не подчинено какой-то определенной цели. И возможно самое неприятное обстоятельство — его собственные взаимоотношения с Эстаурдом, которые находятся в неустойчивом равновесии между агрессивностью и пассивностью.
 Ожидая ответа Эстаурда (тот уставился на потолочную осветительную панель в смехотворной позе сосредоточенной работы мысли), он внезапно вспомнил одного подчиненного, прикомандированного к нему химической корпорацией, когда он начал работать в Штатах. Этот человек с момента знакомства буквально терроризировал Уэнтика пристрастием к нормам субординации пока, в конце концов, не пришлось отказаться от его услуг. Но и после этого манера поведения бывшего подчиненного оставалась до смешного подобострастной.
 — Элиас, вы хотите, чтобы я рассказал вам то, о чем не могу говорить?
 — Что вы имеете в виду?
 — Я действую согласно приказам. Они были даны мне в письменном виде в запечатанном конверте. Я ознакомился с ними незадолго до нашей первой встречи.
 — Вы говорили, что работаете на правительство. Вы состоите в армии?
 — Нет.
 — И все же носите униформу и распоряжаетесь людьми, которые наверняка действуют по вашим приказам.
 — Это было частью того, чем я руководствовался. Я считал, что в форме я произведу на вас большее впечатление. Хотя вы можете называть меня гражданским служащим, административно мы подчиняемся Пентагону.
 — Мы?
 — Комитет. Я действую не сам по себе.
 — Об этом я догадывался и сам.
 Замечания Эстаурда не только не проясняли картину, но начинали еще больше сбивать Уэнтика с толку.
 — Кто входит в этот комитет?
 — Большинство его членов — работающие на правительство ученые, — сказал Эстаурд, — один или два генерала от сухопутной армии и ВВС. Все начиналось как военная операция, но затем правительство взяло дело в свои руки и центром стал Вашингтон.
 — Продолжайте.
 — Впервые все поверили в существование района Планальто, — снова заговорил Эстаурд, — примерно восемь месяцев назад. Небольшая сейсмологическая экспедиция прибыла сюда, чтобы установить автоматическое устройство непрерывного наблюдения. Вся экспедиция исчезла и с тех пор о ней ничего не было слышно. Прошло несколько недель и на ее поиски была отправлена вторая. Она тоже пропала. Общественности об этом не сообщалось, потому что в то время ходили слухи о действии в Бразилии коммунистических агентов. Затем был послан армейский вертолет. И он исчез без следа.
 — Комплексный сбор информации стал настоятельной необходимостью. В район направили хорошо оснащенную изыскательную партию, которая ежечасно направляла рапорты на базу неподалеку от Порта-Велью. Трехнедельные поиски привели их к тому месту, которое теперь мы знаем, как район Планальто.
 — Где мы сейчас находимся, — сказал Уэнтик.
 Эстаурд кивнул.
 — В то время не было известно, — продолжал он, — существуют ли какие-то внешние обстоятельства. Обнаружение громадной безлесной равнины в центре Мато-Гроссо было достаточно неожиданным. То факт, что она представляла собой правильный круг с точностью чуть ли не до сантиметра, — еще одна загадка. Немедленным заключением, между прочим, было признание, что это база оружия, секретно построенная какими-то зарубежными силами. Пока не попытаешься проникнуть в Мато-Гроссо, невозможно узнать, во что может вылиться создание на этой территории системы коммуникаций.
 — Как бы там ни было, бразильское правительство не только торжественно клялось, что оно не знало о существовании этого района, но и уверяло, что приложить к его созданию руку было бы не по силам кому угодно.
 — Сегодня нам известно, что Планальто поддерживается искусственно с помощью генератора какого-то поля смещения. Известно также, что это генератор направленного действия; он включает и выключает поле таким образом, что можно войти в район, перешагнув черту, но покинуть его тем же способом невозможно. Проводилось стробоскопическое исследование, которое показало, что поле пульсирует с частотой около ста колебаний в секунду.
 — Масгроув говорил мне, что это искусственное сооружение, — заметил Уэнтик.
 Эстаурд резко вскинул голову.
 — Масгроув…?
 — Меня привел сюда Масгроув. Неужели вы забыли, Эстаурд?
 — Нет. Нет. Я был уверен, что он не сообщит вам так много. Вот и все.
 Он сказал мне, что по его мнению ты не знаешь о существовании поля, подумал Уэнтик, поглядев на собеседника через стол и еще раз отметив про себя, как сильно изменился этот человек за непродолжительное время их знакомства.
 Эстаурд вернулся к рассказу, — Дело было там, где я входил сюда. Тогда я состоял в штате одной из команд. Мы вели наблюдение за районом уже недели три, когда неожиданно увидели мужчину, бродившего внутри Планальто. Его перемещения были беспорядочными, словно он не был уверен в правильности направления или искал какой-то ориентир. Наконец он остановился в трех сотнях метров от нас. Мы двигались по периметру, чтобы быть все время напротив него. Он в течение нескольких часов поднимал вверх обрезки досок, которые приволок на место заранее. Казалось, он совершенно не осознает наше присутствие.
 — Почему вы не привлекли его внимание? — спросил Уэнтик.
 — Вы полагаете, мы не пытались? Мы кричали, мигали светом, даже палили из карабинов в воздух. Но звук по какой-то причине не проникал внутрь.
 — Что было на досках?
 Эстаурд выдвинул ящик стола, достал блокнот на спиральном держателе и положил его перед собой.
 — Всего было семь надписей. Здесь записан текст каждой. На первой доске было: «Я рядовой первого класса Брэндер, армия США. Не знаю, где я и что со мной случилось». На второй день он написал: «Со мной здесь и другие люди, но я не могу сказать, где они сейчас. Я один уже шесть дней».
 Уэнтик прервал чтение:
 — Как он изготовил эти щиты?
 Эстаурд пожал плечами.
 — Обрезки валяются повсюду. Издалека можно было лишь разглядеть, что послания написаны краской на деревянной доске.
 Уэнтик согласно кивнул.
 Эстаурд опустил взгляд к блокноту и продолжил:
 — Третий обрезок извещал: «Не пытайтесь последовать за мной. Я не могу сбежать отсюда». На четвертой: «Я вошел сюда где-то в этом месте. Если вы смогли прочитать, не следуйте моему примеру». Пятая: «Здесь есть человек, который сошел с ума. Я вижу кошмары каждую ночь. Двое покончили с собой».
 Эстаурд сделал паузу.
 — Когда этот мужчина делал надписи, он явно был в страхе и замешательстве, так что набросился бы на любого, кто войдет в район Планальто. И на то есть причина. У меня самого возникают буйные фантазии и ночью, и в дневное время. То же самое бывает со всеми моими людьми и, кажется, мы ничего не можем с этим поделать.
 — Вы говорите, они возникают у каждого?
 — Хотите сказать, что у вас их не бывает?
 — Думаю, что нет. Около недели я видел удивительно живые сны и больше ничего.
 — Мы так и думали. Масгроув обращал на это мое внимание.
 — Что было на остальных обрезках? — напомнил Уэнтик.
 — На шестом говорилось: «Это место может быть только где-то в будущем. Я видел странный самолет, кто-то другой нашел книгу. Сейчас я еще не сумасшедший». Последний гласил «Передайте мою любовь Энджи».
 Эстаурд захлопнул блокнот и положил его обратно в ящик. Он поднял взгляд на Уэнтика.
 — Вот и вся информация, которой располагал я или кто-то другой перед вашей доставкой в район Планальто.
 Уэнтик встал. Получилось так, что во взаимоотношениях с Эстаурдом их роли окончательно поменялись. Этот процесс начался за день до того, как он бурно отреагировал на допросы, а закончился этим молчанием Эстаурда, который смотрел на него так, будто ждал решения.
 Уэнтик подошел к окну и вгляделся в черноту ночи долины. Как часто сидел он в этом кабинете и вглядывался в горизонт, задаваясь вопросом, в какой ад его занесло и может ли быть чем-то близким к истине то, что говорил ему Масгроув. А сказал он, когда они вышли из джунглей и пересекли непостижимую, но безвозвратную разграничительную линию, по сути своей как раз то, что теперь поведал ему Эстаурд. Однако было существенное различие. Ранее он мог размышлять и действовать по собственной инициативе, а в полученной ныне информации было больше смысла.
 Но перед ним лежала долина, темная и таинственная.
 Эстаурд нарушил молчание:
 — Вы задаетесь вопросом, каким образом я оказался втянутым в это дело.
 — Отчасти и этим.
 — Я бы хотел рассказать вам обо всем, что произошло с того момента и до настоящего времени. К несчастью, — и в голосе Эстаурда отразился настрой его мыслей, — я был подвергнут интенсивной перекрестной проверке по поводу всего, что видел, как и остальные люди. Фотографии, сделанные нами в то время, показания под присягой обо всем, что видели и что произошло, когда этот самолет приземлился неподалеку… после этого все переменилось.
 — Я стал настоящим заложником правительства; это называется крышей безопасности. Жена воспользовалась этим предлогом и оставила меня. Я был направлен в одно из армейских подразделений в Западной Германии, затем на Филиппины. Между тем занимавшийся этим правительственный департамент реорганизовали, исследование рассекретили и достали из архива. Был образован подкомитет для его проведения. Хотя материалы экспедиции представляли большой интерес, этот подкомитет занимался одновременно и другими программами.
 — Тогда-то мне и попался отчет о вашей работе. Я обсудил его материалы с подкомитетом, получил бюджетные ассигнования с ограничением срока представления результатов и правом оторвать вас от того, чем вы занимались.
 Уэнтик стоял спиной к окну и смотрел на этого щуплого мужчину за столом. Он представлял административную мощь правительства, цепочка ответственности все еще связывала его с Вашингтоном, где заседал какой-то подкомитет, истоки появления которого давно забыты, а внимание вероятнее всего направлено теперь совсем на другое. И все же эта административная система дала Эстаурду власть добраться до него и притащить сюда.
 Да и как бы там ни было, какого черта они связали его работу со всем этим?
 — Мне все это кажется недоразумением, — сказал он. — Вы упомянули мою работу, как нечто такое, откуда можно почерпнуть полное объяснение.
 — Но разве это не так?
 — Не понимаю, почему это должно быть так.
 — Вы опубликовали статью о химических реакциях в мозге?
 — Да.
 — И высказали предположение, что нормальную работу мозга можно искусственно видоизменять, постоянно или временно, с помощью наркотиков?
 — Это было еще в то время, когда я работал на Дженикс Корпорейшен в Миннеаполисе. Благодаря этой статье я получил правительственную субсидию на исследование и был направлен в Антарктику, — сказал Уэнтик.
 — И здесь, — добавил Эстаурд, — вы тоже благодаря ей. Мне кажется, что если все, о чем сообщал Брэндер, именно так и было, каким бы невероятным это ни выглядело, большей части физической таинственности этого района можно найти объяснение. Вместе с результатами стробоскопических проверок есть достаточно указаний, что район Планальто — это участок поверхности земли, каким-то образом искусственно смещенный в будущее. Или, что более вероятно, мы находимся на участке земли из будущего, существующей в настоящем.
 — Если это так, то будущее каждой своей частицей должно быть столь же реальным, как и наше настоящее. И должен быть выход, однако очень неблизкий, из того, что теперь происходит.
 Уэнтик прервал его:
 — Нечто подобное говорил и Масгроув.
 — Да. Но разница состоит в том, что Масгроув ничего не знает о ментальных изменениях, которые возникают, когда проникаешь в этот район. Это моя догадка и я никому не говорил о ней, кроме вас. На эту мысль меня натолкнул Брэндер, который дважды упоминал умопомешательство. Это озадачивало меня, пока я не прочитал о вашей работе.
 — До этого момента я не мог дать лучшего объяснения, чем любой из других очевидцев. Но ваша работа оказалась недостающим звеном. Я внезапно сообразил, что если несколько человек одновременно превращаются в шизофреников, то вероятнее всего надо искать какое-то внешнее по отношению к ним объяснение.
 — Какое-то химическое вещество или наркотик? — подсказал Уэнтик.
 — Да. Совершенно точно. Как раз то, над чем вы работали в Антарктике.
 Уэнтик подошел к столу и крепко вцепился в его кромку. Он наклонился и приблизил лицо к лицу Эстаурда.
 — Прекрасно, — сурово произнес он. — Вы и я здесь, и еще дюжина людей. Ни один из нас не может вернуться. Вы знали, что это произойдет?
 Эстаурд сокрушенно покачал головой.
 — Нет Элиас.
 Он поднялся и направился к двери. Потом вернулся и посмотрел не Уэнтика. Что-то в выражении его лица напомнило Уэнтику заключительные стадии дознания на лугу. Ощущение поражения на глазах меняло его осанку, словно сдирая толстые слои плоти.
 — Пожалуйста, не могли бы вы открыть дверь? — сказал он.
 Уэнтик вынул из кармана ключ и исполнил просьбу.
 Эстаурд шагнул в коридор.
 — Подождите здесь, — сказал он, — я принесу вам карты.
 Эстаурд исчез в коротком коридоре и Уэнтик вернулся к столу. Он сел, снова ощущая всю тяжесть безысходности ситуации, в которой оказался. В действительности нынче вечером для него стало очевидным только одно: Эстаурд и другие периодически лишаются здравомыслия. Он задумался о первом дне своего появления в этом районе, когда Масгроув неистовствовал возле мельницы… Теперь этому было хотя бы частичное объяснение. Можно объяснить и общий характер поведения других людей, прибегнув к терминологии описания иррациональной непоследовательности действий.
 Теперь он лучше понимал и Эстаурда. Перед ним был классический пример потенциально преступного образа мышления, начинающий параноик, способный на любое иррациональное деяние.
 Но почему он сам невосприимчив к этому воздействию района?
 В голову приходила лишь мысль о нескольких мизерных дозах принятого на станции наркотика. Только этим он мог объяснить сопротивляемость своего организма. Но Эстаурд именно это и предполагает: каким-то образом атмосфера этого места из будущего насыщена наркотиком, который создал Уэнтик.
 Что же произошло? Его работа финансировалась непосредственно правительством в мирных целях и, насколько ему известно, не предполагалось применение ее результатов в военных целях. Но была ли возможность какого-то хитроумного варианта использования его наркотика в качестве оружия?
 Уэнтик тряхнул головой и встал из-за стола. Он снова подошел к окну.
 Кто-то включил несколько прожекторов и потоки света заливали пространство перед тюрьмой. В этом сиянии прекрасно был виден темно-зеленый вертолет. В его кабине мелькала человеческая фигура.
 Человек направился к люку и спрыгнул на землю. Это был Эстаурд, он нес что-то похожее на канистру.
 Что этот псих затеял, недоумевал Уэнтик.
 Он отошел к столу и остался стоять, облокотившись о его край. Через минуту в кабинете появился Эстаурд с канистрой и карабином в руках.
 — Порядок, доктор Уэнтик. Возьмите канистру, — сказал он.
 — Что вы делаете, Эстаурд? Не старайтесь выглядеть еще более смешным.
 — Это мое дело. Берите канистру!
 Уэнтик шагнул ему навстречу и Эстаурд немного отступил. Резко вырвать у него карабин возможности не было. Уэнтик наклонился и поднял канистру. Она оказалась тяжелой, почти до горлышка наполненной авиационным бензином.
 — Теперь марш на лестницу.
 Эстаурд повел концом дула карабина в сторону коридора и Уэнтик вышел за дверь.
 Двое мужчин медленно прошли по тюрьме тем же путем, что привел их в кабинет часом раньше, когда Уэнтик выбрался из лачуги. По указанию Эстаурда Уэнтик шел к заднему входу в тюрьму. Им никто не встретился.
 Возле легкой деревянной двери он остановился. Эстаурд ткнул его карабином в спину.
 — Выходите, доктор Уэнтик!
 Эстаурд последовал за ним и они вышли на луг. Была кромешная тьма. Небо затянуто ровным слоем плотной облачности.
 Уэнтик вспомнил о фонарике в кармане и мучился сомнениями, сможет ли он выхватить его в темноте и свалить с ног Эстаурда. Не успел он собраться с мыслями, как оказался в луче окружившего его света. Его конвоир тоже позаботился о фонарике.
 Эстаурд указал направление лучом света.
 — Туда!
 Двое мужчин вышли на простор погруженной во тьму долины.

 Глава десятая

 Они остановились возле лачуги, лицом к одному из входов в лабиринт. Эстаурд осветил фонариком дверь.
 — Внутрь, доктор Уэнтик. Там теплее.
 Он многозначительно постучал стволом карабина по канистре и в мозгу Уэнтика поднялась волна тревоги. Неужели этот человек действительно намерен его убить?
 Карабин резко толкнул его в спину и Уэнтик неохотно двинулся вперед. Он протиснулся в дверь и добрался до конца прохода. Вторая дверь была закрыта. Эстаурд вошел следом за ним.
 — Идите дальше, — сказал он; голос звучал приглушенно из-за ограниченности пространства.
 Уэнтик толкнул дверь и она распахнулась направо, открыв ответвлявшийся влево тоннель. Карабин снова подтолкнул его.
 — Двигайте.
 Уэнтик шагал по проходу, чувствуя, что Эстаурд чуть ли не наступает ему на пятки. Следующая дверь оказалась закрытой и он остановился перед ней.
 Эстаурд сказал:
 — Продолжайте идти, доктор Уэнтик. Попробуем добраться до самого центра, не станете возражать?
 Он толкнул дверь прикладом и Уэнтик услыхал, как позади них с глухим стуком захлопнулась первая дверь. Знает ли Эстаурд принцип работы дверей лабиринта? Известно ли ему, что они оба заперты в нем?
 По указанию Эстаурда он заспешил. Они прошли несколько десятков тоннелей, бессистемно поворачивая и влево, и вправо, как то диктовалось открывавшимися проходами. Наконец Эстаурд остановил его.
 — Поставьте канистру, доктор Уэнтик.
 Он с благодарностью опустил металлическую емкость на пол. За последние несколько минут рука онемела от ее тяжести.
 Хотя фонарик был направлен на него, Уэнтик смутно различал возле себя фигуру Эстаурда. Он подумал: ты снова посадил себя в западню, Эстаурд.
 Так же как день назад он понял, что район Планальто не менее тюрьма для Эстаурда, чем для него самого, теперь он освободился и от этой психологической удавки, видя, что выбраться из лабиринта им одинаково трудно. Кроме того, ориентация Эстаурда на материальные объекты — карабин, фонарик и канистру, из которых одновременно держать в руках он может только два предмета, — поставила его в ситуацию, которая не позволяет ему двинуться с места без помощи Уэнтика.
 Уэнтик смотрел на этого человека с каким-то нездоровым изумлением. Как он справится с этим выбором?
 С поразительной непосредственностью ребенка Эстаурд сказал:
 — Подержите фонарь, доктор Уэнтик.
 Дуло карабина по-прежнему смотрело на него. Уэнтик взял фонарик и направил его луч прямо в глаза Эстаурда.
 Затем он его выключил.
 В наступившей кромешной тьме Уэнтик метнулся к следующей двери и проскочил за нее. Швырнув фонарик в том направлении, где по его мнению должен был находиться Эстаурд, он услыхал, как тот разбился о стену. Он побежал вслепую, все время ощупывая обе стены тоннеля руками для ориентировки. Если ему удастся достигнуть следующей двери раньше, чем Эстаурд протиснется в оставшуюся позади, он больше не сможет его преследовать. Уэнтик побежал по тоннелю на четвереньках, пытаясь наощупь коснуться двери. Внезапно позади прозвучал выстрел. К накатывавшейся клаустрофобии добавился жуткий грохот и яркая вспышка света.
 Он больно ударился о стену ответвлявшегося прохода. Открывать следующую дверь не потребовалось! Это продолжение лабиринта было незаперто.
 Он продолжал бежать преследуемый Эстаурдом, для которого низкий потолок был меньшим препятствием из-за низкого роста.
 Следующая дверь тоже оказалась открытой, а тоннель отклонялся вправо. Он вслепую помчался по новому проходу. Карабин выстрелил.
 Много ли у него патронов? — подумал Уэнтик.
 Он на бегу ощупал карманы халата. Ему посчастливилось включить фонарик перед самой дверью. Эта была закрыта. Он распахнул ее и побежал. Эстаурд не отставал.
 Следующая дверь тоже закрыта. Он распахнул и ее.
 Внезапно стало тихо. Эстаурда позади не было. Он вернулся к двери, которая закрылась, когда он открыл последнюю, и прислушался. За дверью суетился Эстаурд.
 Он был сбит с толку.
 Уэнтик по недавнему опыту знал, что открыть дверь с той стороны невозможно. Эстаурд находился внутри треугольника, описываемого ее перемещениями. Открыть ее можно, лишь находясь вне этого треугольника, то есть из закрытого ею тоннеля.
 Но теперь надо вести себя осторожно. Если Эстаурд двинется по любому из доступных ему направлений и толкнет следующую дверь, он заметит, что эта, сейчас не поддававшаяся ему, откроется. Знает ли он об этом?
 Уэнтик задумался: следующая же открытая этим человеком дверь изменит положение всех других. Если Эстаурд сделает это и вернется сюда, он до меня доберется. С другой стороны, если это сделаю я, мы по-прежнему будем разделены с математической вероятностью того, что он ничего не знает о…
 Он принял решение и побежал по коридору к открытой им двери и дальше до следующей. Пора… Он толкнул ее и вошел. Осветив фонариком коридор, Уэнтик увидел, что следующий проход открыт, и двинулся к нему.
 Дверь закрылась перед его носом.
 Эстаурд! Он двигался по лабиринту. Теперь не только Уэнтик распоряжался перемещением затворов лабиринта.
 Он посветил на дверь, затем прислушался. Ничего не было слышно. Казалось, Эстаурда поблизости нет. Он собирался толкнуть дверь, когда та открылась сама собой.
 Эстаурд снова стал двигаться.
 Где он, черт бы его побрал?
 Как ни парадоксально, некоторое преимущество было теперь у Эстаурда. Все выглядело так, что он не догадывается в чем смысл открывания двери и, следовательно, не отдает себе отчета в том, что при каждом перемещении из тоннеля в тоннель он изменяет всю конфигурацию лабиринта. В любой момент, подумал Уэнтик, он может появиться из-за угла… И с любого направления. Фонарик был только у Уэнтика. Им можно пользоваться для освещения дороги, но в этом противостоянии свет может быть преимуществом только до тех пор, пока он знает местонахождение Эстаурда. В противном случае тот скорее заметит свет, чем Уэнтик его самого.
 Он выключил фонарик.
 Теперь шансы равны. В непроглядной темноте он мог выбраться из лабиринта с тем же успехом, что Эстаурд поймать его.
 Дверь перед ним снова повернулась, закрыв тоннель налево и открыв направо.
 Уэнтик осторожно прощупывал путь к проходу. Пусть Эстаурд меняет положение дверей. По крайней мере, за этой дверью его быть не может. В конце тоннеля дверь оказалась открытой в левый тоннель. Правый был закрыт. Уэнтик подождал некоторое время и услыхал глухой стук закрывшейся двери.
 Он не слышал шагов Эстаурда, но тот был где-то неподалеку.
 Закрылась дверь входа в его тоннель. Он продолжал ждать, не шелохнувшись.
 Затем дверь впереди хлопнула снова и открылся правый тоннель. Уэнтик осторожно пошел.
 Он обо что-то споткнулся в темноте. Канистра!
 Путешествие по лабиринту привело его в то место, откуда началось бегство. Бензин выливался из открытой горловины на пол.
 Послышались приближавшиеся шаги.
 Уэнтик вскочил на ноги и больно ударился головой о потолок. Эстаурд близко! Он стоял совершенно тихо, не соображая в какую сторону бежать.
 Открылась дверь влево от него. Уэнтик шагнул к ней, прижимаясь к стене. Всего какой-то метр…
 Дверь преградила ему путь. Эстаурд вошел в его тоннель, а дверь перед ним закрылась!
 — Вы здесь, не так ли, Элиас? — голос Эстаурда был высоким и дрожащим.
 Не дожидаясь ответа, он выстрелил. Вслепую, не целясь. Пуля глухо ударила в дверь над головой Уэнтика.
 Ослепленный вспышкой он закричал:
 — Прекратите стрельбу, Эстаурд! Здесь бензин!
 Он быстро метнулся мимо Эстаурда и толкнул дверь. Тот шумно копошился на полу позади него. Он помчался по коридору, в спешке уронив фонарик. Не останавливаясь, он распахнул следующую дверь, потом еще одну. Если Эстаурд все еще возле канистры, его путь заблокирован. Уэнтик прислонился к стене, сдерживая дыхание.
 Снова вокруг тьма и безысходность. Ничего не было слышно. Зачем Эстаурду нужен бензин?
 Совсем близко послышался приглушенный грохот выстрела. Эстаурд стрелял вслепую. Еще один выстрел. Потом новый.
 Уэнтик двинулся к следующей двери и устало навалился на нее всем телом. Она подалась и он шагнул в открывшийся проход. Дошел до следующей и снова навалился всем телом, но дверь не открылась. Он толкнул снова, никакого результата. Эстаурд каким-то образом заблокировал ее?
 И тут он понял: это последняя дверь!
 Он благодарно потянул ее на себя и вышел на стерню. Только открывающиеся на себя двери выводили из лабиринта.
 Оказавшись снаружи, он остановился. Где сейчас Эстаурд?
 Уэнтик подошел к лачуге и приложил ухо к дощатой стене. Внутри снова прозвучал выстрел. Тонкие деревянные доски заглушали звук лишь частично.
 Он приложил рот к доске и сделал из ладоней что-то вроде рупора.
 — Эстаурд! Перестаньте палить! Там полно бензина.
 В ответ донесся крик Эстаурда:
 — Я найду вас, Уэнтик! Я знаю, что вы здесь.
 Еще один выстрел и следом вопль Эстаурда.
 Из под стены полыхнула вспышка света и Уэнтик отскочил. Пламя вырвалось из двери, через которую он только что вышел. Послышался громкий треск и часть стены рухнула. За ней была сплошная стена белого пламени.
 Эстаурд завопил снова.
 Уэнтик попятился еще дальше, обо что-то споткнулся и упал на стерню. Он перекатился на бок и пополз, удаляясь от пожара.
 Изнутри ветхого строения снова и снова слышались вопли Эстаурда, последний смолк резко, едва начавшись. Уэнтик ничем не мог ему помочь, абсолютно ничем. Он поднялся на ноги метрах в двадцати от бушевавшего пламени и смотрел на него, рискуя до волдырей обжечь лицо нестерпимым жаром.
 Когда огонь стал охватывать другие части лабиринта и деревянные детали начали скручиваться и трескаться от жара, Уэнтик повернулся к пожару спиной и медленно зашагал к тюрьме.
 В пятидесяти метрах от огня молчаливым полукругом стояли остальные люди. Их белые халаты светились оранжевым пламенем ада этой ночи.

 Глава одиннадцатая

 На следующий день вечером Уэнтик сидел один в бывшем кабинете Эстаурда и изучал импровизированные карты, о которых говорил ему погибший.
 Их было четыре, но содержали они мало информации, которая могла бы пролить свет на положение дел.
 Первая, потенциально наиболее важная, принесла ему самое большое разочарование. Это была крупномасштабная карта части бразильского Мато-Гроссо. Сбоку находилась мелкомасштабная карта всей Бразилии. Судя по сделанным кем-то кружочкам шариковой ручкой, на карте отмечено примерное местоположение тюрьмы в джунглях.
 Масштаб был вполне приемлемым — один сантиметр соответствовал полукилометру, но никаких полезных сведений карта не давала. Очевидно ее сделали по аэросъемке для нужд географов или геологов. Карту испещряли обозначения растительности джунглей, данные о влажности и температуре в разные периоды года, извилистые изолинии; было отмечено несколько ручьев и речушек. Ничего другого на карте не было.
 Если такие крупномасштабные карты существовали для всего Мато-Гроссо (эта имела номер), то очевидно в каком-нибудь пыльном архиве правительства их хранилось несколько тысяч.
 Уэнтик разглядывал карту, восхищаясь терпением и преданностью делу картографов, создавших столь грандиозную серию подобных планов.
 Вторая была политической картой всего южно-американского континента с линиями современных границ и обозначением всех крупных городов. Он нашел напечатанное мелким шрифтом название Порта-Велью и впервые всерьез задумался, сколь потрясающи размеры континента и как далеко от побережья он теперь находился.
 Третья карта Эстаурда была скорее схематическим планом, очень детально представлявшим расположение антарктической станции. Уэнтик, знавший о безмерной заботе о безопасности во время ее строительства и строгости контроля доступа на нее, в который раз поразился легкости, с которой Эстаурду удалось получить подобные документы и средства, позволившие оторвать его от работы.
 Последняя так называемая карта точно была планом, на этот раз небрежно вычерченным карандашом. План представлял большой круг, в центре которого находилась тюрьма. В нижнем правом углу листа бумаги были инициалы К.В.Э. Что могла обозначать буква «В», подумал Уэнтик. Может быть Виктор? «Виктор» означает «Победитель». Вряд ли это подходило Клайву Эстаурду в качестве второго имени.
 Если это рисовал он сам, то его картографические способности вряд ли могли заслуживать похвалы. Согласно масштабу, указанному в нижней части плана, диаметр поля был около десяти километров. Если так, то тюрьма нарисована далеко не в масштабе. Да и с направлением стран света не все в порядке. Фасад тюрьмы, на который выходило окно его кабинета, обращен на плане к югу. Но, судя по солнцу над головой в полдень, это окно выходит на север. По какой-то причине Эстаурд изобразил тюрьму вытянутым прямоугольником, тогда как она близка в плане к квадрату. Мачта удалена от тюрьмы в северо-западном направлении, а на плане Эстаурд пометил ее точкой в правом верхнем углу прямоугольника тюрьмы.
 Уэнтик с некоторым любопытством заметил, что Эстаурд не нарисовал ветряную мельницу, до которой было три или четыре километра в юго-западном направлении, с которого они с Масгроувом подошли к тюрьме.
 Он попытался сообразить, где ей положено быть на плане Эстаурда, но быстро отказался от этого намерения. План сбивал с толку. Отчасти из-за неаккуратного чертежа, но еще и по причине не очень уверенной ориентации самого Уэнтика в перемене представлений о направлении юг-север в южном полушарии еще с момента прибытия в Бразилию.
 С этим было трудно и на Антарктиде, где можно было двигаться только в двух направлениях: либо на север, либо на юг.
 Вспомнив о ветряной мельнице, он впервые сообразил, что они с Масгроувом шли к тюрьме с юго-запада. А Порта-Велью лежит явно к северо-западу отсюда. Значит маршрут, которым Масгроув вез его, размышлял Уэнтик, не был прямым.
 Он мысленно попытался совместить план Эстаурда с полукилометровой картой. Было очень трудно смириться с мыслью, что выбираясь из этой громадной долины, придется оказаться в непроходимых джунглях.
 Он вспомнил что произошло, когда Масгроув и он вошли в этот район. Только пройдя по жнивью немало шагов, он заметил, что джунгли позади исчезли. На самом деле они остались, конечно, на месте, но остались в прошлом. А может быть он сам исчез в будущем? Что случилось бы, озабоченно ломал голову Уэнтик, оглянись он в тот момент, когда они пересекали границу? Одна нога в прошлом (тогда настоящем), другая в будущем (теперь настоящем). Стоя на границе района, можно совершенно отчетливо видеть, что внутри. Видно ли тогда и в обратном направлении?
 Что произойдет, если за кем-то, находящимся внутри, наблюдает человек снаружи и подойдет прямо к разделительной линии? Останется он невидимым или у них будет общее настоящее? Или случится еще что-то?
 Уэнтик сложил карты и сунул их в ящик стола. Они не давали никакого ответа на выход из создавшейся ситуации.
 Его заботило только одно — возврат к тому, что он называл нормальной жизнью. Ему хотелось увидеть жену и детей. Он хотел вернуться к работе, особенно теперь, когда почти видел ее конечный результат. Необходимо сообщить и о смерти Эстаурда. Несомненно будет масса вопросов. Еще и Масгроув; этот человек исчез и, насколько Уэнтику известно, в тюрьме он не прячется.
 Ближайший план: как можно быстрее возвратиться в Порта-Велью.
 Принимая во внимание его изолированность в Мато-Гроссо, несомненно придется добираться до побережья. Как город, Порта-Велью ничего собой не представляет, но там есть телефон и радио, он находится на берегу Мадейры. Аэродром там — не более, чем расчищенный участок земли, но какие-то летательные аппараты все же есть.
 Он видел надежду только в Порта-Велью.
 Трудно вообразить какой-то другой путь, не имея никаких подтверждений его существования. Если верить в то, что говорили ему Масгроув и Эстаурд, тюрьма принадлежит какому-то государству будущего. Направляясь в Порта-Велью, он не будет знать наверняка что именно найдет там.
 Инстинктивно он чувствовал, что все произойдет именно так, как он себе представляет; что покинуть этот район окажется так же просто, как и войти в него.
 Так что утром он намерн улететь отсюда.
 Он должен найти невысокого мужчину с бледным лицом по имени Роббинс, который был пилотом вертолета, и подготовить машину к полету. Они с Роббинсом отправятся на следующий день. Если путь до Порта-Велью окажется безопасным, Роббинс вернется в тюрьму за остальными людьми, а Уэнтик останется, чтобы найти путь в цивилизацию.
 План был непродуманным, но лучшего в голову не приходило.
 Он встал из-за стола и вышел в коридор.
 До утра необходимо разобраться еще с одной вещью — тем выступающим из стены предметом, который он заметил с вершины мачты. Было в нем что-то явно случайное и бессмысленное, а в форме — неуловимо знакомое, но так им и не определенное…
 В тюрьме спокойно, и хотя занятые людьми камеры находились в этой части здания, Уэнтик не слышал ни звука. Вероятно все спали. Он направился к главной лестнице, быстро спустился по ней и вышел из здания.
 Прохладно. Над долиной дул холодный ветер.
 Уэнтика охватил озноб и он запахнул халат на груди. Небо было чистым, ярко сияли звезды. Он зашагал вдоль периметра тюрьмы, направляясь к ее юго-западному углу.
 Неустанное стремление Эстаурда поучаствовать в его работе не давало Уэнтику покоя. Трудно представить каким образом можно было бы что-то сделать в нынешней ситуации; она объяснима либо утратой Эстаурдом понимания собственных действий, либо тем, что он занялся разработкой, не имея знаний.
 Уэнтик пытался представить себе мыслительный процесс этого человека, исходя из обеих возможностей. Вполне вероятно, что у него была кое-какая научная подготовка. Именно кое-какая. Его интерес к ранней работе Уэнтика необычен, если, конечно, в этом не было какой-то чисто академической тайны. В этом случае Эстаурд должен был занимать такой пост, на котором у него был постоянный доступ к публикуемым материалам по данной тематике. Иначе, как бы статья могла попасть ему на глаза?
 В первые дни работы в Дженикс Корпорейшен он проводил исследование в той области, которую вполне можно было бы назвать химией здравомыслия. Если это и неточное определение, то вполне приемлемое, хотя работа Уэнтика в действительности не ставила целью изучение деятельности человеческого мозга. Он больше интересовался внешними факторами умопомешательства, пытался выяснить каким образом идеи и образы разрушают рациональное мышление. Как даже побочные обстоятельства, например окружающая обстановка и рацион питания, могут существенно влиять на здравомыслие. Тогда эта работа носила характер широкого исследования без какой-то четко очерченной цели. Ему приходилось тратить на эксперименты массу денег, а ресурсы были крайне ограниченными. Английский университет, к которому он был прикомандирован с момента получения докторской степени, был не в состоянии обеспечить его нужды, поэтому Уэнтик, скрепя сердце, отправился работать в Миннеаполис с шестимесячным испытательным сроком.
 Если бы все прошло гладко, по истечение этого времени к нему перебралась бы семья.
 Должно быть в руки Эстаурда попала одна из тех нескольких статей, которые Дженикс позволила ему опубликовать. Но если этот человек работал в области, хотя бы мало-мальски близкой к направлению исследований Уэнтика, у него должно было быть достаточно сообразительности ученого, чтобы понять, что общепринятое понимание умопомешательства не имеет ничего общего с научным описанием.
 Умопомешательство — юридическое, а не медицинское определение.
 Во время загадочной беседы с Джонсом тот сказал, что Эстаурд «клянет» его за происходящее здесь. Из этого может следовать, что хотя Эстаурд доставил его сюда, прикрываясь официальными приказами, у него могла быть собственная скрытая цель, — может быть, заставить Уэнтика понести какое-то наказание. Объясняются ли этим допросы?
 Даже если допустить, что Эстаурд внимательно прочитал работу Уэнтика, понял ее и доказал, что эта работа как-то может быть связана с районом Планальто, установлению такой связи должны были предшествовать очень солидные дедуктивные умозаключения. Каким образом? Это загадочнее всего.
 Уэнтик тряхнул головой. Он просто не мог поверить, что Эстаурд на это способен. Однако, что бы ни узнал Эстаурд об исследованиях Уэнтика для Дженикс, он понятия не имел о работе, проводившейся им на антарктической станции.
 Через четыре месяца с начала работы в Миннеаполисе к нему явились представители какого-то правительственного департамента и предложили работу на Антарктиде. Дженикс согласилась отпустить его на необходимое для выполнения работы время, а правительство пожелало обеспечить всеми ресурсами по его требованию. Уэнтик размахнулся широко. Он запросил и получил хорошо оснащенную лабораторию, бригаду ассистентов высокой квалификации и полную независимость. В результате этого несколько недель спустя он оказался на глубине ста восьмидесяти метров под ледовой шапкой Антарктиды.
 С точки зрения Уэнтика главным недостатком резкого изменения его судьбы было удлинение срока отрыва от семьи. Но жена отнеслась к делу философически; коль согласилась на шесть месяцев, еще несколько не имеют значения, потому что и то, и другое все равно очень долго.
 На станции в его работе открывался новый ракурс. Вместо всего лишь экспериментирования с возможным воздействием на здравомыслие, Уэнтик занялся поиском позитивных реактивов.
 Работая сначала с производными скополамина, Уэнтик пробовал найти химическую параллель открытию Павлова. Павлов посвятил жизнь научному изучению истоков доктринерства, экспериментируя на собаках. После длительного стимулирования подопытные животные начинали вести себя так, как предсказывалось. В качестве средств обусловливания Павлов использовал приобретение животными эмоционального опыта с помощью вспышек света, электрошока и других видов устрашения. Со временем его методы срабатывали, но Уэнтик задумал целью сократить это время химически.
 Поведения, на достижение которого с помощью выработки условного рефлекса у собаки или крысы уходило три месяца, Уэнтик добивался в своей лаборатории за три дня, применяя внутрикорковую инъекцию. По истечение нескольких недель работы он смог за два дня переделать крысу из свирепого плотоядного хищника в послушного ручного зверька.
 Две другие крысы, обусловливавшиеся по методам Павлова, заметно не изменили поведение с самого начала эксперимента.
 Но Уэнтик понимал, что это только начало работы. Состав приходилось вводить инъекцией, а им с Нгоко хотелось добиться того же эффекта, давая его в твердом или газообразном состоянии. Другая трудность, гораздо более серьезная, заключалась в том, что для достижения необходимого эффекта требовалась достаточно сильная доза наркотика, но вскоре после ее введения животные неизменно погибали.
 Хотя Уэнтик вводил инъекции наркотика себе, он знал, что принимаемые им дозы очень далеки от токсичного воздействия; их сила была не более той, на какую он рассчитывал.
 На практике это должно было стать способом повышения человеческого интеллекта, хотя при неправильном назначении наркотик мог быть крайне опасным. Человек, испытавший на себе всю силу состава, может утратить индивидуальность, потерять память, возможно даже возвратиться в первобытное, животное состояние. С другой стороны, того же человека, давая правильную дозу стимулирования, можно обусловить как совершенно новую индивидуальность.
 У разработки был громадный потенциал и одним из применений, если бы Уэнтику позволили закончить работу, возможно могло стать полное изменение существующих методов исправления преступников, приобщения к политической доктрине, религиозного обучения.
 Но у Эстаурда не было возможности знать об этом. С тех пор как Уэнтик оказался на станции, у него не было контактов с внешним миром, не считая писем раз в неделю жене, в которых он редко говорил о своей работе. Только Нгоко и другие его ассистенты знали с чем связано исследование, но они были изолированы под антарктическим льдом также как и он.
 Из разговора с Эстаурдом следовало, что здешняя атмосфера каким-то образом заражена наркотиком или газом, который вызывает умопомешательство, но почему он связывал это с работой Уэнтика? Это не укладывалось в голове. Причинно-следственная связь совершенно невразумительна. Уэнтик был доставлен сюда Эстаурдом, потому что тот клял его за состояние атмосферы, но у Эстаурда не было надежного способа знать это наверняка, пока он не оказался здесь сам.
 Уэнтик дошел до угла здания и на мгновение остановился.
 Каким-то образом он чувствовал, что за всем этим кроется громадная ошибка. Эстаурд уже заплатил за нее, но даже если так, его смерть не могла положить ее исправить.
 Он двинулся вдоль западной стороны тюрьмы, шагая медленно и внимательно изучая поднимавшуюся над ним стену. На этой стороне в стене было меньше проемов, чем на других. Луна, находившаяся в последней фазе, была скрыта стеной, поэтому сама стена выглядела особенно темной и угрюмой.
 Он добрался до следующего угла, ничего не заметив, и повернул обратно. Его прежнее любопытство поднялось вновь. То, что он искал, находилось где-то посередине стены.
 Уэнтик остановился, как только совсем незначительный смутно видимый выступ на совершенно гладкой стене внезапно попал в поле его зрения. Такое в темноте не заметить немудрено. Он прижался к стене и поднял взгляд вверх, чтобы рассмотреть силуэт выступа на фоне звездного неба.
 В нем было что-то очень знакомое…
 Он полез в карман за фонариком, вытащил его и включил. Отступив на несколько шагов от стены, он направил луч света вверх.
 Действительно знакомое, очень отчетливо видимое в луче свете, только очень уж необъяснимого назначения это было… человеческое ухо.
 Громадное ухо, прилепленное к стене, такое же бессмысленное, как торчавшая из стола рука.
 Уэнтик резко выключил фонарик и отошел еще на пару шагов. Его сердце билось гораздо чаще, чем обычно.

 Глава двенадцатая

 Есть что-то жуткое в любом природном объекте, который оказывается не в том месте, где ему положено быть. Уэнтик в полной мере ощущал этот ужас, стоя в темноте.
 Рука растет из стола, а ухо из стены. Лабиринт построен с математической точностью, но в полуразвалившейся лачуге. Официально уполномоченный недоумок терроризирует меня, взрослый мужчина пытается улететь на вертолете без несущих винтов. Земля существует в будущем, хотя я чувствую и инстинктивно верю, что нахожусь в настоящем. Иррациональное поведение создает собственные образцы реакций.
 Что еще уготовано мне в этом месте?
 На несколько секунд ухо на стене стало невидимым, затем, когда глаза привыкли к темноте, его громада снова оказалась перед ним, мучительно близкая, но вне пределов досягаемости. Нижний край уха находился на высоте, вдвое больше человеческого роста, а его размер был чуть ли не полтора метра.
 Он снова включил фонарик и снова испытал шок, но менее сильный, чем увидев свое открытие впервые.
 Уэнтик перевел луч фонарика на стену рядом с ухом. На его уровне было всего несколько окон, точно определить расположение помещений тюрьмы позади уха было нелегко. По его представлению оно должно находиться на втором этаже здания, скорее всего метрах в ста от северо-западного угла.
 То же любопытство, что не давало ему покоя в случае с рукой, прочно заняло место первого потрясения и заставляло разобраться в чем дело. Была уму непостижимая нелогичность в кое-каких особенностях этой тюрьмы, хотя само здание в бесплодной равнине, окруженной сотнями квадратных километров непроходимых джунглей, — более чем подходящее место для любого заключенного.
 Если конечно, заключил Уэнтик, именно таков был изначальный замысел тех, кто осуществил это строительство.
 В последний раз осветив ухо лучом фонарика, Уэнтик направился к южному фасаду здания, где находился главный вход. Он был настроен решительно и шагал быстро.
 Войдя в здание, он взлетел по главной лестнице, миновал площадку первого этажа и вошел в короткий коридор. В конце коридора была дверь из толстых металлических прутьев. Он толчком распахнул ее.
 Перед ним лежал длинный коридор второго этажа на западной стороне здания.
 Ряд дверей камер находился слева от него. Уэнтик знал, что на этажах выше и ниже камеры расположены справа по коридорам. Через ровные интервалы он останавливался и заглядывал в камеры. Большинство этих помещений имели типовой интерьер. Это была не та сторона тюрьмы, в которой обосновались Эстаурд и его люди. Все выглядело нетронутым. Двери камер были металлическими со смотровыми окошками, которые открывались только снаружи. На дверях по два замка, один возле верхней кромки, другой у самого пола, и крепкая щеколда посередине.
 Петли с грубо приваренными накладными пластинами находились снаружи дверей, но открывались они вовнутрь.
 В каждой камере одна или две койки. В очень немногие поступал дневной свет через крохотные, забранные рифленым стеклом окна с одним или двумя железными прутьями. В планировке камер усматривалось одно явное стремление — обеспечить минимум места и удобств.
 Над большинством дверей было замысловатое гнездо вероятнее всего для установки психотерапевтического аппарата, направлявшего в камеру луч света. Этот специальный аппарат должно быть ставился только в тех камерах, где содержались особые заключенные. Уэнтик недоумевал, каким образом Эстаурд смог определить назначение этого прибора.
 Однако такие камеры едва ли необходимо оборудовать электроникой для дополнительной пытки. И отвратительного интерьера достаточно, чтобы деморализовать и запугать впечатлительного заключенного. А по результатам своей работы на антарктической станции Уэнтик знал, что это уже половина победы, когда требуется сломать сопротивление коррекции поведения.
 Отсчитав примерно сотню метров от начала коридора, Уэнтик остановился. Он сделал несколько шагов назад и открыл дверь в ближайшую камеру. Она ничем не отличалась от всех остальных.
 Он медленно пошел по коридору и сообразил, что двери отстают друг от друга дальше, чем необходимо для этих узких камер. Что же находится между ними?
 Шестая дверь, за которую он решил заглянуть, открывалась туже, чем предыдущие. Она не была заперта, но крепко держалась на месте, будто была покороблена сама или стояла в кривой раме. Он навалился плечом и толкнул дверь что было силы.
 Она со скрежетом открылась.
 Внутри было темно. На стене справа от двери он нащупал выключатель. Помещение осветилось ярким светом, гораздо более ярким, чем в любой другой части камеры.
 Он вошел и оглядел камеру.


* * *

 Не считая двух исключений, она была точно такой же, как виденные им в тюрьме до сих пор. Стены металлические и окрашены в тускло-коричневый цвет, голый бетонный пол, единственный предмет обстановки — жесткая койка возле одной из стен.
 Исключением были размеры — по крайней мере, вдвое шире обычной камеры — и машина, которая занимала почти все пространство у дальней стены.
 До потолка камеры машина не доходила всего сантиметров на пять. Она холодно поблескивала в свете яркой лампочки, боковые металлические поверхности выглядели матовыми. На обращенной к Уэнтику стороне не было почти никаких особенностей, которые бросались бы в глаза; просто черная металлическая стена.
 Он подошел и приложил к ней ладонь. Его удивило, что стена теплая и почти незаметно вибрирует.
 Он двинулся к краю машины и обнаружил проход между нею и стеной, вполне достаточный для человека средней комплекции. Как и на передней стенке, снаружи не было ничего примечательного.
 Его охватила та же дрожь ужаса, что и при обнаружении уха на стене. Только к ощущению, что машина явно функционирует, добавился страх перед ее неуместностью. Уже привыкнув к иррациональности и явной бессмысленности здешних приспособлений, его разум не хотел мириться с чем-то таким, что всего несколько недель назад было нормальной составляющей его повседневной работы.
 Компьютер? Здесь?
 Разум не желал искать объяснение, не хотел даже признавать существования того, что видели глаза. Одна его половина настаивала на том, что логически это возможно, но другая утверждала, что не существует никаких данных, на которых подобное предположение могло бы базироваться.
 Уэнтик отошел к двери, прислонился к ней спиной и стал пристально вглядываться в машину.
 В ярко освещенном помещении она играла роль отрицательного фактора. Какой бы ни была ее конструкция, само существование машины контрастировало с внешней невзрачностью всего остального в этой тюрьме. Гладкий, механически обработанный металл совершенно неуместен в окружающем запустении брошенной тюрьмы. Нет никаких особых признаков, полная тишина. Спрятана от глаз только потому, что место ей определено наобум. Крепко скроенная и симметричная, явно для чего-то предназначенная в этом пристанище сомнения и абсурда.
 Уэнтик спрашивал себя, знал ли Эстуард о ее существовании.
 Он снова подошел к машине, вспомнив, что и сам обнаружил ее случайно. О том, что привело его сюда, — ухе на стене — он моментально позабыл, удивившись новой находке.
 Уэнтик протиснулся между правой боковиной машины и стеной камеры.
 Дойдя до торцевой стены, которая была и внешней стеной тюрьмы, он остановился. В ограниченном пространстве было трудно поворачивать голову. Он немного отошел назад развернув плечи под углом к стене, и вытянул шею.
 Между корпусом компьютера и стеной было пространство шириной больше метра. Уэнтик обошел угол и оказался в этом пространстве. Здесь было намного темнее, чем в остальной части помещения, потому что сюда не попадал прямой свет от находившейся в центре потолка лампы.
 Он огляделся.
 На этой стороне компьютера длинный ряд циферблатов и измерительных приборов. Уэнтик с интересом вглядывался в них, но ничего знакомого обнаружить не смог. Кроме приборов и циферблатов был ряд тумблерных переключателей. Все они находились в нижнем положении. В конце этого ряда в корпусе машины была прорезь в виде трехконечной звезды с рычажным переключателем в нейтральном положении.
 В верхней части машины, примерно на уровне его лба, находилось зарешеченное впускное отверстие. Где-то за решеткой беззвучно работал вентилятор, в чем не было сомнения, потому что, приложив к решетке ладонь, он ощутил ласковый холодок втягиваемого воздуха.
 Но самой примечательной особенностью этой машины были два рычага, один из которых выходил из компьютера, а другой из стены тюрьмы. Они встречались в пространстве, как две руки, схватившиеся, чтобы померяться силой. Точка, в которой они встречались была почти на двухметровой высоте. Длина каждого рычага составляла немногим менее метра. Выходя из компьютера и стены, они сочленялись домиком под углом около шестидесяти градусов. Уэнтик мог пройти под ними, не останавливаясь.
 Соединен ли внешний рычаг с громадным ухом на стене?
 Он поднял руку и прикоснулся к месту соединения. Рычаги не шелохнулись, но стрелка одного из циферблатов машины странным образом дернулась. Он прикоснулся к внутреннему рычагу возле места его выхода из корпуса машины и внезапно задвигались стрелки сразу несколько циферблатов.
 Уэнтик наугад выбрал один из тумблерных переключателей и перебросил его в верхнее положение. По всей видимости ничего не произошло. Не шелохнулась ни одна стрелка, не послышалось ни звука. Он выбрал другой тумблер, снова никакой реакции.
 В рабочем ли состоянии машина? Если да, то выполняют ли эти переключатели какую-нибудь функцию? Он наклонился к ним, но не смог обнаружить возле тумблеров никаких надписей, которые могли бы натолкнуть на мысль об их назначении.
 Его внимание переключилось на рычажок в трехпозиционной прорези.
 Коснувшись его пальцами, он заметил, что переключается рычажок без усилий. Передвинув переключатель вверх, Уэнтик заметил, что вспыхнуло находившееся рядом крохотное табло. Присмотревшись внимательнее, он разглядел буквы «АА». Он вернул переключатель в нейтральное положение и табло погасло. Тогда он передвинул его вниз и вправо, вспыхнуло другое табло с буквой «А». Рычажок в центр, и оно погасло.
 Когда он переместил переключатель в нижнее левое положение, произошло две вещи. Вспыхнула панель с буквами «ВВ», а изнутри машины, с другой стороны от образованного рычагами домика, послышался высокий свистящий звук. Секунд через пять он прекратился. Табло продолжало гореть.
 Уэнтик толкнул рычажок в нейтральное положение и оно погасло.
 Он прошел под рычагами и стал вглядываться в то место машины, откуда исходил свист.
 Почти у верхней кромки корпуса он увидел металлическую пластинку смотрового отверстия, которая держалась на обыкновенной заклепке. Он повернул пластинку в сторону и обнаружил небольшую нишу. Внутри был длинный плоский кабель.
 Осторожно вытащив его, он увидел, что конец кабеля разделяется на две жилы с оконечниками. Пристальное изучение этих концов не дало ответа о причине звука.
 Он оставил кабель свободно болтаться и вернулся к переключателю. При его переводе в нижнее левое положение снова послышался свист. На этот раз он был громче. Уэнтик бросился к кабелю и наклонился ухом к его концу. Звук исходил из точки между оконечниками. Едва он собрался прикоснуться к ним, как звук резко прекратился.
 Он протянул было руку, чтобы еще раз перевести рычажок, но что-то заставило его быть осторожным. Еще раз взглянув на кабель, он робко запихнул его на место.
 Возле крышки ниши для кабеля была еще одна металлическая пластинка. Напрягая глаза в тусклом освещении, он смог прочитать выгравированное на ней:
 Национальная компания Вольта Редонда
 Непосредственной энергии корп. SA. 2184
 Патент 41.463960412 Зарег. ТМ
 S/N GH 4789 Мод. 2001
 Через несколько минут, в течение которых он еще раз осмотрел все множество циферблатов и переключателей, Уэнтик выбрался из-за машины и вышел на середину камеры. Он смотрел на молчаливую машину. Окружавшая ее аура сдерживаемой мощи и необузданной энергии казалась ему потрясающей.
 Он подошел к двери, положил руку на выключатель и еще раз оглядел помещение.
 И впервые заметил то, что раньше не бросилось ему в глаза.
 В самом центре, придавленный пяткой к бетонному полу лежал окурок самокрутки из черной бумаги.

 Глава тринадцатая

 На следующее утро Уэнтик поднялся в вертолете, держа путь в Порта-Велью. Кроме пилота в кабине был Джонс. Остальных людей они оставили в тюрьме на собственное попечение. Если повезет, думал Уэнтик, в течение недели мы все возвратимся в цивилизацию.
 Все трое сидели в тесноте прозрачной кабины. Когда солнце стало припекать в полную силу, они сняли верхнюю одежду, оставшись только в рубашках.
 Пилот Роббинс поднял машину на высоту шестисот метров и сделал круг над тюрьмой, а затем по команде Уэнтика взял курс в северо-западном направлении на Порта-Велью.
 С воздуха долина представляла собой то же унылое однообразие, что и на земле; мертвая, неспособная ожить стерня.
 Он крикнул Роббинсу, пересиливая грохот двигателя:
 — Далеко ли мы от тюрьмы?
 Тот пожал плечами.
 — Примерно в пяти километрах, сэр.
 Уэнтик кивнул головой и посмотрел вперед в направлении полета С этой высоты видимость, вероятно, составляет несколько километров, правда дымка тепловых испарений была достаточно плотной. Вид территории, над которой они летели, разглядеть было трудно; более или менее отчетливо различалась поверхность земли только непосредственно под вертолетом.
 В голову пришла новая мысль и Уэнтик удивился, почему не подумал об этом прежде. Можно предполагать, что уже расчищена большая площадь джунглей. Не повлекло ли это за собой долгосрочное воздействие на климат? Насколько он помнил по общеобразовательной школе, эта часть Бразилии была самым влажным местом в мире. Тем не менее дожди над тюрьмой не были затяжными и выпадали либо ночью, либо рано утром (Сегодня перед взлетом пришлось ждать прекращения дождя около часа). Большую часть дня небо было чистым и голубым, солнце пекло нещадно. Изменяет ли отсутствие тропического леса механизм образования облаков и характер дождей?
 Даже и помимо этого, чисто физическое уничтожение джунглей в таких размерах выше его понимания.
 Чем дальше они удалялись от тюрьмы, а в долине под ними не наблюдалось никаких признаков изменения ее характера, тем более создавалось впечатление, что местом их назначения окажется совсем не то, что хотелось найти Уэнтику.
 Джонс коснулся его руки и показал на что-то внизу за прозрачной оболочкой кабины. Смутно видимые в дымке испарений, на земле лежали четыре строения; они были черного цвета и походили на кубики. Уэнтик вытянул шею, но не смог определить что это такое.
 — Что это? — крикнул он.
 — Не имею понятия, — ответил Джонс.
 Пилот продолжал полет. Уэнтик упорно вглядывался в строения.
 — Хотите приземлиться, сэр? — спросил пилот.
 — Нет. Продолжайте полет. Просто опустите машину метров на сто пятьдесят.
 Пилот выполнял команду и пока вертолет снижался Уэнтик продолжал держать эти объекты в поле зрения. С этой высоты было трудно определить их размеры, но он оценил их ширину метров шесть-десять, а длину около пятнадцати. Имеют ли они какое-то отношение к созданию района Планальто?
 Они продолжали лететь на той же высоте, температура в кабине медленно поднималась. В ней стало по-настоящему неприятно сидеть, хотя были открыты все вентиляционные жалюзи и окна. Жар двигателя, находившегося в отсеке позади сидения Уэнтика, усугублял невыносимость пребывания в кабине.
 Совершенно внезапно поверхность земли заметно изменилась. Под ними появился кустарник и саванновые травы, а не их стерня. Стали попадаться большие деревья, подлесок становился все более плотным.
 Еще через десять минут полета под ними были настоящие джунгли. Уэнтик смотрел на них с чувством бесконечной благодарности. Этот лес враждебен, но он воспринимал его, как контакт с нормальным положением вещей, который был ему совершенно необходим.
 — Далеко ли мы теперь от тюрьмы, — спросил Уэнтик Джонса.
 — Около тридцати километров, сэр.
 — А каково расстояние до Порта-Велью?
 Джонс взглянул на карту, которую дал ему Уэнтик.
 — Примерно шестьсот пятьдесят километров, — сказал он.
 — Какова дальность полета вертолета?
 — Туда мы доберемся, — ответил пилот.
 Уэнтик кивнул. Эта машина создавалась скорее для обеспечения вместимости и маневренности, чем дальности полета. Но при полном запасе горючего она способна покрыть восемьсот или даже тысячу километров.
 Он снова взглянул на джунгли. Видимо бразильские влажные тропические леса выглядели одинаково во все времена. Так что… относятся ли эти джунгли к тому, что они считают настоящим? Или и здесь они все еще во времени района Планальто? На этот вопрос ответить было невозможно.
 — Поднимайтесь выше, — сказал он пилоту.
 Роббинс взглянул на него с выражением испуга на лице. Джонс тоже посмотрел на него.
 — Подниматься, сэр?
 — Вот именно. Насколько способна эта штуковина. У нас достаточно топлива.
 Пилот покорно потянул на себя тягу управления и тональность воя компрессора возросла. Машина без усилий стала набирать высоту, задрав нос и теряя скорость, что Уэнтику внезапно показалось забавным. Он поглубже устроился в кресле и стал наблюдать за удалявшейся землей. Детали растительности терялись в дымке восходящих потоков теплого влажного воздуха, превращаясь в сплошной темно-зеленый ковер.
 Пока вертолет набирал высоту, Уэнтик вспомнил эпизод из юности, когда он потратил двухнедельные каникулы на занятия планеризмом над болотистыми равнинами графства Кент. Он соревновался с одним опытным пилотом в высоте полета, чтобы самому разобраться в различии планера и моторного самолета, с пилотированием которого был знаком лучше. Всю вторую половину дня они летали над деревнями, полями и проселочными дорогами. В одном месте встретился восходящий термальный поток над свежевспаханным полем. Воздух буквально кипел в солнечном сиянии и набор высоты проходил без усилий и в полной тишине по широкой спирали. Планер поднялся на три тысячи метров. Покой первого долгого полета и ощущение безраздельной свободы от шума лондонской жизни остались в памяти Уэнтика на долгие годы. И сейчас, поднимаясь ввысь в неудобном и шумном летательном аппарате над чуждой и неприветливой землей, он снова вспомнил об этом.
 Джонс спросил, выведя его из задумчивости:
 — Для чего вам это понадобилось?
 Уэнтик взглянул на него. И промолчал.
 Ничего определенного за его приказом в действительности не было. Разве что подсознательное ощущение, что если он сможет забраться достаточно высоко, улететь достаточно далеко, а возможно и достаточно быстро, то каким-то образом удастся прорваться сквозь невидимый барьер поля, окружавшего тюрьму. Этот барьер отделил его от семьи и работы, от цивилизации и, что наверное и определяет главную боль утраты, от его времени. Потому что сегодня он чувствовал гораздо сильнее, чем прежде, растущую убежденность, что все то, в чем неделями пытался разобраться его рациональный ум, что он ощущал теперь всем своим существом, — непреложный факт.
 Он действительно где-то в будущем.
 И по хладнокровном размышлении, и если посмотреть со стороны… это единственный путь возвращения, который ему виделся. Если рациональный подход оказался неудачей, надо действовать иррационально. Забраться на небо и достичь малого. Либо остаться на земле, но не достичь ничего.
 — Мы прошли три тысячи метров, сэр! — крикнул пилот.
 — Так и будем держать, — ответил Уэнтик.
 Это хорошая высота для полета.


* * *

 Вертолет снова летел прямым курсом. Уэнтик напряженно смотрел вперед.
 Сбоку от него сидел Джонс; казалось, он умирал от скуки. Пилот был настороже, его руки спокойно лежали на тягах управления.
 Уэнтик не переставал поглядывать на землю. Они были в воздухе почти полчаса и за все это время он не увидел ни одного признака человеческого жилья. С такой высоты никакие детали в джунглях разглядеть невозможно, но он надеялся заметить поселение, где они могли бы приземлиться.
 Вдруг раздался внезапный рев и вертолет качнуло.
 Рука пилота крепко вцепилась в рычаг газа и двигатель взревел, затем его грохот уменьшился. Машина выровнялась.
 Уэнтик оглядел небо. Что произошло?
 Рев появился снова, на этот раз снизу. И Уэнтик заметил его источник.
 Из-под них стремительно вынырнул реактивный самолет, делая вираж вправо и увеличивая скорость. Уэнтик увидел яркий выброс отработанных газов из хвостовиков его двигателей. Но самолет промчался слишком быстро, чтобы успеть разглядеть его тип. И скрылся из виду.
 — Вы его узнали? — крикнул Уэнтик Джонсу, который подался вперед; на его лице была тревога.
 — Нет. Все произошло слишком быстро.
 Самолет приближался снова прямо по встречному курсу. Роббинс не свернул и в последний момент реактивный нырнул под вертолет.
 — Ублюдок! — выругался Джонс. — Что это за машина?
 — Полагаю, он похож на тот, что сфотографировал Эстаурд.
 Реактивный самолет снова сделал вираж и теперь подходил к ним с левого борта. Возникла яркая вспышка и что-то взорвалось прямо перед вертолетом. Машину встряхнуло взрывной волной и они оказались в горячем облаке дыма, не успев обойти его.
 Старый как мир выстрел перед носом. Его недвусмысленное значение… Остановиться.
 — Думаю, они хотят, чтобы мы зависли, — сказал Уэнтик пилоту.
 — Ладно.
 Пилот задрал нос машины и отрегулировал обороты двигателя таким образом, чтобы прекратилось движение вперед.
 — Что теперь? — пробормотал Джонс.
 — Подождем и посмотрим.
 Уэнтик огляделся вокруг, надеясь заметить реактивный самолет, но он снова умчался прочь и его не было видно. Пилот продолжал держать вертолет на месте.
 — Вот он! Прямо впереди, — крикнул Джонс.
 Уэнтик внезапно заметил самолет, как вспышку золотого света. Он снова шел встречным курсом.
 — Продолжайте держать, — сказал он Роббинсу.
 Самолет, казалось, летел медленнее, чем прежде. В сотне метров перед вертолетом его нос задрался и струя выхлопных газов вырвалась из пакета реактивных двигателей вертикального взлета, укрепленного под фюзеляжем. Забавно затормозив, машина остановилась перед вертолетом и зависла не более чем в двадцати метрах от кабины.
 Взглянув на пилота, Уэнтик понял, что тот весь в поту. Джонс зажмурил глаза.
 — Что мне теперь делать, сэр? — спросил Роббинс.
 — Будьте готовы к быстрому маневру, — ответил Уэнтик, — но некоторое время продолжайте держаться на месте.
 Самолет вертикального взлета медленно перемещался из стороны в сторону перед ними, шум его реактивных двигателей сотрясал прозрачную оболочку кабины. Как и на показанной Эстаурдом фотографии, фонаря кабины этот самолет не имел, но в передней части фюзеляжа заподлицо с его оболочкой были стеклянные панели. За каждой из них он смутно видел фигуру человека.
 Почти незаметно реактивный самолет подходил все ближе, а его волнообразные перемещения становились ярче выраженными. Уэнтик нахмурился. Все выглядело так, будто находившиеся в нем люди пытались передать какое-то сообщение.
 Он вгляделся пристальнее, когда самолет подполз совсем близко. Фюзеляж был окрашен блестящей белой краской, треугольные крылья отполированы до металлического блеска. Самолет был не таким уж громадным, вероятно метров двенадцать или пятнадцать. Крылья короткие и притупленные, не более трех метров длиной каждое, хотя простирались они вдоль фюзеляжа не менее, чем на три четверти его длины. На крыльях, казалось, не было никаких подвижных частей, но в остальном их форма выглядела обычной. И все же… было в конструкции самолета что-то относящееся скорее к его назначению, чем к нему, как летательному аппарату, и это придавало машине вид чего-то неуловимо чуждого.
 Один из людей в самолете поднес ко рту микрофон или какое-то другое устройство подобного назначения и заговорил. Обе машины находились так близко друг к другу, что Уэнтик отчетливо видел движение губ говорившего.
 Он поискал глазами знаки маркировки на бортах самолета, но ничего подобного не обнаружил. Под передней кромкой одного крыла было что-то написано, однако оно находилось под таким углом, что разобрать было невозможно. На нижней поверхности другого крыла были буквы TZN, нанесенные по трафарету черной краской; на нескольких панелях, расположенных вдоль передней части фюзеляжа, было что-то, напоминавшее инструкции, но и эти надписи он разобрать не смог.
 На машине не было видно оружия; только крыльевые топливные емкости, напоминавшие толстых белых слизней, висели вблизи фюзеляжа.
 Нос самолета был менее чем в трех метрах от них, когда он вдруг быстро отодвинулся. Оказавшись метрах в десяти он снова двинулся вперед, помахивая носовой частью, как и прежде. Затем самолет отступил и повторил все снова.
 Внезапно Уэнтик понял что им пытаются пресечь путь.
 — Думаю, они хотят, чтобы мы вернулись, — закричал он Роббинсу сквозь грохот двигателей двух летательных аппаратов.
 — Что? Обратно в тюрьму? — возмутился Джонс.
 — Боюсь, что да.
 — Но если мы подчинимся, нам не хватит топлива на полет в Порта-Велью во второй раз.
 — Дело рискованное, мы вынуждены подчиниться, — сказал Уэнтик. — В любом случае, не думаю, что у нас будет право выбора сколь-нибудь долго.
 Роббинс рванул тягу и вертолет рухнул вниз и вправо. Он повернул машину на 1800, тогда как самолет вертикального взлета занял позицию выше и позади них.
 Вертолет начал долгое пологое снижение в долину к тюрьме, а самолет следовал за ним, соблюдая разумную дистанцию.


* * *

 Роббинс приземлил вертолет перед главным входом в тюрьму. Был полдень.
 Через три минуты в двадцати метрах от него произвел посадку реактивный самолет вертикального взлета. Уэнтик и два члена его экипажа сидели на стерне в тени вертолета.
 Из самолета вышли два человека с громоздкими заплечными газовыми баллонами и в масках. Тяжело ступая, они приблизились к мужчинам под вертолетом и стали разглядывать их.
 Тот, что был выше ростом, приподнял маску.
 — Этот, — сказал он, указав на Уэнтика.
 Второй быстро подошел, держа в руке металлическую трубку. Еще не успев шелохнуться, чтобы оказать сопротивление, Уэнтик увидел струю желтого пара, вырвавшуюся из руки этого человека. Газ был горьким на вкус; он успел вдохнуть немного, прежде чем задержал дыхание. Волна тепла покатилась от затылка, захлестнула голову, лицо, глаза. Быстро теряя сознание, Уэнтик поймал себя на том, что не может оторвать взгляд от сардонически ухмыляющегося лица мужчины, который снял с себя маску.
 Это был Масгроув.




 Часть II
 Больница



 Глава четырнадцатая

 Когда Уэнтик пришел в себя, первым импульсом его ощущений был панический страх.
 Вокруг темнота, наполненная высоким свистящим шумом.
 Он попытался пошевелиться, но тело было стиснуто каким-то одеянием, позволявшим слегка перекатываться с боку на бок. Рот закрывала резиновая маска, в нее поступал холодный воздух; только его свежая струя помогала противостоять накатывавшейся волне клаустрофобии.
 Полный возврат сознания произошел быстро, заметных последствий его потери он почти не чувствовал. Лишь слабая головная боль в верхней лобной части напоминала о едком желтом газе.
 В считанные минуты он справился с собой и лежал спокойно. Хотя ход событий вышел из-под его контроля, он инстинктивно чувствовал, что непосредственная опасность ему не угрожает.
 Минут через двадцать вошел мужчина, который принес чашку горячей жидкости. Он поставил ее на пол перед Уэнтиком и отступил к двери, через которую появился.
 Уэнтик неистово завертелся и попытался говорить сквозь маску.
 Вошедший посмотрел на него, протянул руку за дверь и в помещении включился свет. Уэнтик многозначительно скосил глаза в сторону чашки с едой и снова попытался заговорить.
 Мужчина помог ему занять сидячее положение и повозился с какими-то шнурками за его спиной. Руки освободились. Осмотрев их, Уэнтик понял, что на нем что-то вроде смирительной рубашки.
 Мужчина вышел.
 Уэнтик придвинул к себе чашку и освободил рот от резиновой маски. Она соединялась гибкими резиновыми шлангами с двумя газовыми баллонами, которые лежали на полу.
 Уэнтик снял маску, вдохнул и нашел воздух своей камеры вполне подходящим для дыхания. Он недоумевал, с какой целью ему надели маску.
 Бульон был горячим и отдавал приправами. Казалось, он сделан на мясном экстракте с добавлением мелко шинкованных овощей и хлеба. Вкус оказался непривычным, даже неприятным, но Уэнтик выпил всю чашку за несколько минут и почувствовал себя после этого гораздо лучше.
 Выходя, мужчина оставил дверь приоткрытой. Уэнтик поднялся на ноги и вышел за дверь. Он оказался в помещении, оборудованном двумя койками, умывальником и кухонной плитой. Свистящий шум здесь был потише.
 В центре помещения на полу лежали уже знакомые газовые баллоны, а на одной из коек — Масгроув.
 Уэнтик подошел и посмотрел на него.
 Тот был в смирительной рубашке, на лице — дыхательная маска. Масгроув поднял на Уэнтика взгляд, в глазах не было интереса.
 Уэнтик собрался было снять с него маску, но как раз в этот момент в дверь дальнего конца камеры вошел уже знакомый ему мужчина.
 — Вернитесь в свою каюту, — сказал он, едва переступив порог.
 Уэнтик взглянул на него.
 — Почему Масгроув связан? — спросил он.
 — Так лучше для него. Теперь уходите.
 Уэнтик еще раз посмотрел на Масгроува, затем медленно вышел. Он преднамеренно оставил дверь открытой и наблюдал за тем, как мужчина проверял резиновые тесемки, которыми маска удерживалась на лице Масгроува. Убедившись, что Уэнтик их не трогал, он вернулся туда, откуда появился.
 Как только дверь открылась и снова закрылась, Уэнтик отправился заглянуть за нее и его подозрения подтвердились. Это была кабина самолета.
 Он на том реактивном, который задержал их вертолет.
 А это означало, что из тюрьмы его забрали. Их с Масгроувом везут вместе, хотя где был этот человек и почему появился в тюрьме вместе с пилотом самолета оставалось загадкой.
 За те несколько коротких секунд, когда он видел Масгроува возле вертолета, ему показалось, что тот работал с пилотом в паре. Теперь же Масгроув в смирительной рубашке, такой же пленник, как и он.
 Произошло едва различимое на слух изменение тона свистящего шума. Оно было настолько незначительным, что Уэнтик засомневался, не показалось ли ему. Он предположил, что двигатель расположен непосредственно за переборкой. Его поразило обилие свободного пространства внутри самолета по сравнению с тем, что можно было представить по его внешнему виду.
 Из спрятанного где-то динамика послышался надтреснутый голос.
 — Приготовиться к посадке. Принять меры предосторожности.
 Уэнтик огляделся и увидел несколько ременных петель, свисавших с переборки. Он подошел к одной паре, сунул в ремни руки и почувствовал, что они автоматически притянули его плечи к переборке. Упираясь ногами в пол, он вовсе не был уверен, что этого достаточно, чтобы обезопасить себя во время приземления.
 Характер свиста двигателей почти тут же снова изменился, их шум наполнил отсек. Передняя часть самолета поднялась и Уэнтик ощутил его переменно-наступательное движение. Вероятно машине выполняла такой же маневр, как и во время остановки в воздухе перед вертолетом. У него засосало под ложечкой, когда он почувствовал падение и понял, что на борту такого самолета привязываться должны все. Самолет еще дважды выполнил прицеливание, затем Уэнтик услыхал комбинацию двух шумов: свист двигателей на новой, более резкой ноте и дребезжащий скрип, напоминавший тот, что издают корабельные якорные цепи.
 Еще через три минуты самолет двинулся вбок, его нос внезапно опустился и шум двигателей стал стихать, пока не прекратился вовсе.
 Уэнтик остался стоять там, где был, не очень понимая, что должен делать.
 Он вынул руки из страховочных ремней и попытался стянуть с себя стеснявшую движения одежду. Хотя пальцы были свободны, жесткая ткань позволяла завести руки за спину только под одним углом. Как он ни старался, дотянуться до завязок корсета ему не удавалось. Поборовшись со смирительной рубашкой минут пять, он бросил попытки.
 Наступившая тишина ставила его в тупик. Почему за ним не приходят?
 Подождав еще несколько минут, Уэнтик снова направился в соседний отсек. Масгроув все еще лежал там, его глаза были закрыты.
 Уэнтик подошел и снял с него резиновую маску.
 Мужчина открыл глаза.
 — Уэнтик! — сказал он.
 — Вы в порядке?
 Лицо Масгроува было покрыто липким слоем грязи, смешавшейся с потом. Он закрыл глаза и открыл их снова.
 — Все хорошо. Мы приземлились?
 — Да. Где мы, Масгроув?
 — Не знаю. — Он сел и поймал Уэнтика за руку. — Послушайте, вы должны вытащить меня отсюда. Я привел их к вам только потому, что меня заставили. Нам надо бежать вместе.
 Уэнтик смотрел на него с сомнением. Его неуверенность в душевном здравии Масгроува выросла не без очевидных оснований верить чему бы то ни было, кроме того, что перед ним умалишенный. Лежавший в смирительной рубашке мужчина представлял жалкое зрелище.
 Это мешало Уэнтику понять, почему связавшие его люди надели на него такую же смирительную рубашку, как и на Масгроува.
 — Прежде чем попытаемся сбежать, давайте разберемся, где мы, — сказал он.
 Уэнтик прошел в конец отсека. Дверь была закрыта, и он медленно приоткрыл ее. Кабина пуста.
 Солнце ярко сияло за одним из больших боковых окон, освещая ряд циферблатов и приборов. Возле каждого окна-экрана было по два мягких кресла и рычаги управления. Уэнтик окинул взглядом приборы, но они мало что говорили ему.
 В полу кабины был большой металлический люк, крышку которого оставили открытой. К земле вела короткая стремянка. Уэнтик встал на колени, с трудом согнувшись в неудобном смирительном одеянии, и посмотрел, нет ли кого-нибудь поблизости. Никого не было.
 Поднявшись на ноги, он поглядел в окно и увидел, что самолет приземлился на гладь бетона. По соседству стояло еще несколько самолетов разных размеров и явно разного назначения.
 Не было сомнения, это аэропорт.
 Он вернулся к люку и полез вниз по стремянке.


* * *

 Солнце садилось за низкими холмами на горизонте, его красновато-оранжевый цвет говорил о насыщенности атмосферы промышленными выбросами. Через несколько минут должно было стемнеть. Уэнтик оглядел аэропорт, пытаясь разобраться в многообразии окружавших его форм и цветов.
 На бетонном поле находилось два или три десятка самолетов, что свидетельствовало об интенсивности воздушного движения через этот аэропорт, хотя он и был на удивление небольшим. Если, как он и предполагал, все эти самолеты вертикального взлета-посадки, то подобное отклонение от обычных размеров вполне объяснимо. Десятки людей сновали мимо его самолета, но ни один не обращал на него внимания.
 Примерно в пятистах метров от того места, где он стоял, возвышалось двадцатиэтажное здание аэровокзала. На его фасаде было написано:
 САН-ПАУЛУ
 Так вот где он. В одном из крупнейших городов Бразилии, насколько он помнил. Наверное уже в сотый раз Уэнтик пожалел, что знает о Бразилии мало.
 Он озирался, недоумевая, что же ему делать дальше, когда по глади бетона подкатило неведомое ему транспортное средство и остановилось в нескольких метрах от него. Из машины вышли двое мужчин.
 Они двинулись прямо к нему.
 — Вы только что оттуда? — спросил один из них, кивнув в сторону самолета.
 — Да, — ответил Уэнтик.
 — Прекрасно. Забирайтесь в машину.
 Они повернули обратно и Уэнтик последовал за ними, с любопытством разглядывая их транспорт. Впереди было два сидения для водителя и его напарника, а позади простая мягкая скамейка, которая могла, по-видимому, использоваться и как сидение, и в качестве койки.
 Машина не имела верха.
 — Вы хотите, чтобы я залез туда? — спросил он.
 — Это именно для вас. Вы не кажетесь мне очень больным. Лежать вам необязательно.
 — Что это такое, скорая помощь?
 — Именно. Мы можем поднять затемнение, если вам так удобнее.
 Он что-то включил на приборной доске и тут же вся задняя часть машины окуталась бледно-голубым овальным коконом, который, казалось, материализовался из молекул воздуха. Уэнтик потрогал его стенку рукой. Она была мягкой.
 Он забрался в машину и сел на заднее сидение ближе к борту, как посоветовал говоривший с ним мужчина. Через кокон все прекрасно видно. Его назначение было очевидным: обеспечивать уединение тому, кто этого требовал, и не лишать его возможности видеть происходящее снаружи.
 Транспортное средство тронулось, шума мотора не было слышно. Пока они ехали к зданию вокзала, реактивный самолет на дальнем конце летного поля запустил двигатель и окрестность потонула в его грохоте. Через несколько секунд самолет взлетел, вертикально поднимаясь в небо и унося с собой шум и столб огня.
 Когда все стихло, они уже покинули территорию аэропорта и ехали по узкой улице. С момента выхода из самолета Уэнтика не покидало странное ощущение и теперь он понял в чем дело.
 Люди.
 Впервые за многие недели его окружало больше людей, чем он мог сосчитать. Еще перед тем, как покинуть антарктическую станцию, он находился в тесном, очень ограниченном обществе, где каждое лицо было знакомо. Теперь же Уэнтик видел тысячи человеческих существ, разодетых в цветные одежды самых разных оттенков. По узким тротуарам они двигались плотными толпами. Перед машиной перебегали улицу дети. И женщины.
 Уэнтик вдруг понял, что он очень давно не видел ни одной женщины.
 Машина скорой помощи была вынуждена снизить скорость, потому что толпам людей стало не хватать тротуаров. Они проезжали сквозь что-то напоминавшее рынок с открытыми ларьками, заваленными фруктами и овощами, хлебом, вином, какими-то неопределенными предметами в блестящем металле и цветной пластмассе. Хозяева закрывали ларьки и перегружали товары в стоявшие рядом грузовики. Приближалась ночь.
 На стенах зданий вспыхивали рекламные знаки, по яркости напоминавшие неоновые. Глядя вперед поверх голов сидевших впереди мужчин, Уэнтик видел улицу, словно просеку в лесу цвета. Его глаза, привыкшие к блеклому однообразию тюрьмы и долины, простой смене света и тьмы, видели эти знаки не как отдельные вспышки света, а словно картину в калейдоскопе.
 Но стоило ему взглянуть на любой отдельный знак, его необычность сразу же становилась очевидной.
 Здесь знак изображал букет цветов, там лицо. Упрощенные изображения ножниц, женской головки, рыбы, раскрытой книги. Нигде не было ни одного слова.
 Мало-помалу улица становилась более широкой и машина увеличила скорость. Теперь здания не стояли слишком близко друг к другу, их архитектура стала более приятной глазу. Солнце исчезло, оставив на небе веер переливчатого разнообразия цветов. В окнах зданий вспыхнул свет и Уэнтик, не сомневавшийся в очередном обновлении своего заключения, теперь в коконе машины скорой помощи, почувствовал изолированность от людей этого города. Они занимались своими повседневными делами: просто жили, отдыхали, влюблялись и занимались любовью. Но он не был их частью; чужак в смирительной рубашке, которого везут по темным улицам неизвестно куда.
 Здания снова стали собираться в гроздья и машина немного сбавила скорость. Цветных знаков не стало видно. Машина свернула с главной дороге и ехала теперь по нешироким улицам, где кварталы высоких домов устремляли в небо сиявшие светом окна.
 Уэнтик разглядывал все с интересом, прекрасно понимая, что только несколько минут отделяют его от тюрьмы.
 Внезапно машина притормозила и свернула во двор длинного здания. Яркие дуговые лампы освещали дорогу к его заднему подъезду. Когда они остановились, все вокруг было залито потоками света. Двое мужчин выпрыгнули из машины одновременно и свет, казалось, засиял еще ярче. Только тогда Уэнтик понял, что голубой кокон исчез.
 Он выбрался из машины и мужчины взяли его под руки, крепко вцепившись в ремни, пришитые к его одеянию позади трехглавых мышц плеч.
 Обессиленного Уэнтика эти люди почти несли, поднимая по лестничному пролету, потом повели по крытому кафелем вестибюлю, громко топая сапогами.
 Не дав возможности насладиться сценой вестибюля — он лишь бросил безумный взгляд на толпу людей; одни стояли, другие сидели, но все, похоже, чего-то ждали, — они втащили его в коридор.
 Пройдя только половину коридора, они впихнули его в лифт, Уэнтик заметил, что считал этажи. Лифт остановился на седьмом.
 Его снова повели по коридору, затем через ряд помещений и еще по одному проходу. Наконец для него открыли дверь и позволили войти.
 Один из мужчин расстегнул застежку на его шее и смирительное одеяние свалилось вперед на пол. Уэнтик инстинктивно напряг мышцы плеч и повернулся кругом. Он поднял взгляд на доставивших его людей.
 — Где я? — спросил он.
 Один из них достал из кармана потрепанную карточку и стал читать.
 — Вы в Сан-Паулу. — Голос был монотонным. — Это больница. Устраивайтесь поудобнее, спите как можно больше и выполняйте все, что требует медицинский персонал. Здесь есть сиделка, которая в любой момент готова присмотреть за вами.
 Он засунул карточку в карман и оба мужчины направились к двери.
 — И не пытайтесь улизнуть, — сказал второй. — Это вам все равно не удастся.
 Дверь закрылась и Уэнтик услыхал щелчок запиравшегося замка. Мужчины удалились по коридору.
 Он оглядел помещение.
 Светлое и приятно украшенное. Кровать — с простынями, как сразу заметил Уэнтик, — полка книг, умывальник с мылом и полотенцем, платяной шкаф, письменный стол и кресло. На постели лежала приготовленная для него смена одежды. По сравнению с тем, к чему он привык за последние несколько недель, это была роскошь.
 Спустя десять минут, когда он уже умылся и облачился в больничную одежду — серую облегающую тенниску и бесшовные, свободно сидевшие на нем брюки, тоже серые — в голову пришли две беспокойные мысли.
 Во-первых, если он в Бразилии, почему еще не встретил ни одного урожденного бразильца? Все люди, которых он видел в аэропорту, на улицах и в больнице явно европейского происхождения.
 Вторая мысль была более личного свойства: с какой целью стены этой палаты обиты упругим материалом?

 Глава пятнадцатая

 Еще через час Уэнтик лежал поверх покрывала, слушая нежную музыку из спрятанного где-то над дверью репродуктора и смотрел фильм о детях, которые весело играли на лугу под голубым небом. Забавная параллель между его нынешним положением и первыми днями пребывания в тюрьме, что-то неуловимо рознившее эти два момента его жизни оставляли его в состоянии легкого замешательства.
 Его навестил молодой доктор и задавал вопросы, которые в полном смысле слова не имели к Уэнтику никакого отношения.
 Вероятнее всего и ответы на них доктор воспринимал соответственно.
 Далее последовал поверхностный медицинский осмотр и затем его оставили в покое.
 Насколько он мог судить, произошла ошибка в установлении его личности. Доктор явно принимал Уэнтика за кого-то другого, хотя неясно за кого. Часть обследования представляла собой простые ассоциативные тесты и его ответы явно удивляли доктора.
 В конце обследования Уэнтик спросил:
 — Зачем вы меня сюда поместили?
 — Для реабилитации.
 — Надолго ли?
 — Пока не поправитесь, — ответил доктор. — Звоните сиделке, если вам что-то понадобится. Завтра утром я навещу вас снова.
 Когда он ушел, дверь оставалась незапертой и Уэнтик немного приоткрыл ее. В коридоре стоял стол, а застекленная временная перегородка очень удобно превращала торец коридора в своеобразную приемную перед его палатой. За столом была медсестра в белой униформе. Доктор остановился возле стола и обменялся с ней несколькими словами. Хотя Уэнтик до предела напрягал слух, большую часть разговора ему подслушать не удалось.
 Однако до него донеслось произнесенное доктором имя Масгроув.
 Когда доктор ушел, Уэнтик еще несколько секунд понаблюдал за работой сиделки. Склонившись над столом, она что-то писала, не догадываясь, что он за ней подглядывает. Медсестра была молода и на взгляд изголодавшегося по женским прелестям Уэнтика очень привлекательна. В конце концов, сообразив, что обуревают его далеко не добрые мысли, он тихо прикрыл дверь и вернулся в постель.
 Прошло несколько минут, освещение само собой потухло и начался фильм.
 Он был совершенно безобидным, вроде лекции с диапозитивами без комментариев. Сцены очень просты: широкие белые пляжи с накатывавшейся на них прибойной волной; высокие горы в мантии темно-зеленых деревьев, упирающиеся в белые облака; мужские и женские лица; играющие дети; пасущиеся животные; дымящиеся заводские трубы.
 И все это в сопровождении бесцветной, безобидной музыки, наполнявшей палату.
 Фильм шел целый час; свет снова стал ярким, музыка смолкла и открылась дверь. Вошла сиделка.
 — Раздевайтесь, пожалуйста, мистер Масгроув? — сказала она.
 — Масгроув?
 — Раздевайтесь. А я принесу вам кое-что выпить перед сном.
 Она вышла, прежде чем Уэнтик успел что-нибудь сказать.
 Медсестра назвала его Масгроувом. Они действительно принимают его за этого человека? Он покопался в памяти и вспомнил, что выбравшись из самолета, не разговаривал ни с кем, кроме людей из машины скорой помощи. Если они получили команду забрать мужчину из самолета — а на нем и Масгроуве была одинаковая одежда и даже смирительные рубашки, — то ошибка в установлении личности вполне могла произойти.
 В таком случае с ним, очевидно, обходятся так, как предусмотрено для человека в положении Масгроува, а не его. Столь незамедлительное обеспечение удобствами раскрывает ему этого человека еще с одной стороны.
 Когда сиделка вернулась с кружкой горячего чая, он спросил ее:
 — Кто я по-вашему, медсестра?
 Она поставила чай и поправила его постель.
 — Выпейте чай, мистер Масгроув, и ложитесь спать.
 — Вы не ответили на мой вопрос.
 Она улыбнулась ему и сердце Уэнтика забилось чаще.
 — Спите. Доктор навестит вас утром.
 Она направилась к двери и вышла. Уэнтик высунул ноги из-под одеяла и решил воспользоваться своим недавним открытием: дверь открывается бесшумно. Он стал подглядывать. Боже, как хороша!
 Она подняла взгляд и улыбнулась.
 — Я сказала, спите, мистер Масгроув.
 Он быстро закрыл дверь.
 Казалось, теперь совсем неважно за кого она его принимает. Уэнтик забрался в постель, выпил чай, как только он достаточно остыл, и в считанные минуты заснул.


* * *

 Рациональность — одна из составляющих человеческого мышления, которая отличает человека от всех других приматов. В любых конкретных обстоятельствах человек способен использовать имеющуюся в его распоряжении информацию для создания гипотез, работоспособность или неработоспособность которых он рано или поздно установит. Именно эта сила мыслительного процесса, подкрепленная опытом, проложила ему путь от открытия огня в мертвой древесине до обнаружения руд расщепляющихся металлов в мертвой коре Луны. Человек и как индивид в состоянии экспериментировать над самим собой; используя знание окружающей среды в качестве первого постулата и последовательно применяя рациональное мышление, он изобрел общество, искусство и культуру. И войну с ее многомиллионными жертвами, предубеждением и ненавистью.
 Запугивай человека, мори его голодом, морозь или жги его — если ему известно кто он и что с ним происходит, он останется верен силе рационального мышления. Но лиши его этой силы и он перестанет быть человеком.
 Как привык в тюрьме, Уэнтик проснулся на следующее утро рано и лежал в постели, сражаясь за рациональное объяснение ситуации, в которой оказался.
 Он знал что с ним произошло, но не имел представления по какой причине. Он знал, что торчавшая из стола рука действовала механически, но не догадывался каким образом. Он мог согласиться с наличием компьютера в неиспользуемом здании, но был не в силах ответить на вопрос о его функции. Он мог понять, что существует некий генератор поля, который каким-то образом способен сместить пласты времени, но не находил объяснения зачем.
 Понимал он и возможность ошибки в установлении личности, но не видел пути ее исправления.
 Уэнтик сражался за рационализм, но рациональное мышление начинало отказываться служить ему.
 Он проснулся за час до того, как в палату наведалась сиделка. Уэнтик повернул голову к двери и увидел, что вместо миловидной молодой женщины, смена которой, по-видимому, закончилась, появилась круглолицая, полная, среднего возраста.
 — Доброе утро, мистер Масгроув, — приветливо улыбаясь, поздоровалась сиделка. — Что бы вы хотели на завтрак?
 Завтрак. Он позабыл о существовании подобных понятий. Пища была просто пищей, зачем ей какие-то названия.
 — Э-э… только кофе, пожалуйста. — неуверенно ответил он.
 — И ничего больше?
 — Нет. То есть, нет ли у вас фруктов?
 Она снова улыбнулась.
 — Конечно есть. Я посмотрю что выбрать.
 Она нажала несколько кнопок на панели и в стене повернулись створки на манер венецианской жалюзи. Солнечный свет ворвался в палату и Уэнтик зажмурил глаза. За окном в порывах ветра покачивалась ветка дерева, усеянная розовыми цветами.
 Сиделка вышла из палаты. Как только она ушла из импровизированной приемной, Уэнтик выскочил из постели, быстро умылся и натянул на себя одежду.
 Он вышел в приемную, нашел ключ от своей двери и сунул его в карман. На столе была рассыпавшаяся стопка документов, стояли часы, лежали ручка, карандаш и какое-то учебное пособие. Он взял его в руки. На обложке было написано «Нетчик. Психотерапия. Пересмотренное издание».
 Сквозь остекленную перегородку был виден весь коридор. В нем никого не было. Он подошел к входной двери и повернул ручку.
 Заперта.
 Он подергал ее, но дверь не поддавалась. Глубоко возмущенный, он вернулся в палату и сел на постель.
 В ожидании завтрака Уэнтик решил ознакомиться с названиями книг на полке. Это не заняло много времени. За небольшим исключением, книги были для легкого чтения. Он снял две из них с полки. Первая оказалась романом, в котором, судя по рекламным сентенциям на обложке, повествовалось о карьере молодой женщины — стюардессы трансконтинентальной авиалинии. Вторая — «беспристрастным документом безнравственности» трущоб Рои. Уэнтик приподнял брови — ничего себе чтиво на больничной прикроватной книжной полке. Он взял третью книгу, она оказалась сборником рассказов о приключениях на «границах новой Амазонит».
 В конце полки стояла тоненькая книжонка, озаглавленная: «Бразилия. Краткая социологическая история».
 Уэнтик раскрыл книгу. На форзаце было напечатано: «Луис де Секвейра, Сан-Паулу, 2178 год».
 Как раз в этот момент вошла сиделка с большим подносом. Она поставила его на стол и сняла металлическую крышку. Под ней его внимания дожидались жареные почки с вареным рисом. Рядом стояли высокий кофейник и ваза с апельсинами, мандаринами и бананами. Сиделка сняла вазу с подноса и поставила рядом. Глаза Уэнтика округлились. Под вазой пряталась небольшая тарелка со свежей земляникой.
 — Откуда это изобилие? — спросил он недоверчиво.
 — Все местного производства. Хотите манго?
 Уэнтик помолчал, соображая.
 — Да. Я никогда его не пробовал.
 Сиделка заметила у него в руках книгу.
 — Прекрасно, я рада, что вы начали читать, — сказала она и лукаво добавила, — вам придется осилить все эти книги, прежде чем мы вас отпустим.
 — Всю эту массу?
 Она утвердительно кивнула.
 — Это часть курса лечения.
 — Кстати, где доктор?
 — Он обещал навестить вас утром. Будет часа через два. — Сиделка постучала пальцем по краю тарелки. — Почки остывают.
 Она вышла за дверь и закрыла ее за собой. Уэнтик смотрел ей вслед. Эта женщина несомненно более обходительна, чем та миловидная, но он не сомневался, какую из них предпочел бы. Когда, задавал он себе вопрос, приступит к дежурству вторая.
 Он сел за стол, пододвинул к себе тарелку с почками, набил полный рот и раскрыл книгу.
 Он быстро просматривал ее, не переставая есть.
 Книга действительно была не больше несколько расширенного эссе. Начиналась она с открытия «острова» Вера-Круш мореплавателем Педру Алваришем Кабралом в 1500 году, ставшем началом эры португальской колонизации. Повествование продолжалось описанием все новых открытий по мере того, как португальцы постепенно осознавали грандиозность размеров своего нового владения. Уэнтик быстро перелистал эту часть книги, не очень интересуясь тем, что было, по его мнению, общеизвестными историческими сведениями.
 Он более внимательно прочитал о расцвете колониального правления и возникновении бразильской империи, когда бразильское общество начало приобретать собственные черты.
 Сельскохозяйственные северо-восточные регионы с полукочевым образом жизни, существовавшие на непрочной базе рабского труда; попытки вторжения и освоения громадных просторов Амазонии; обнаружение полезных ископаемых, несметные залежи кварца, цинка, каменного угля, железа и золота, наконец, возникновение индустриального комплекса на юго-восточном побережье; рост кофейных плантаций на юге и появление каучуковых баронов на севере.
 Прочитал он и о постепенном подавлении аборигенов, и о притоке иммигрантов со всего мира: Японии, Европы, Австралии, Индии, Турции и Северной Америки. Говорилось в книге и о том, как всего несколько семей, составлявших менее одного процента населения страны, овладели более чем половиной национального богатства. И о том, как пала империя и образовалась Бразильская республика, как возникали социальные проблемы: болезни, бедность и преступность. Постепенно власть в республике переходила в руки военщины; это продолжалось и во второй половине двадцатого столетия, пока в 1960—70-е годы в стране не осталось иных законов, кроме военных.
 Все это Уэнтику было известно. Он никогда детально не интересовался историей Бразилии, но события этого периода запечатлелись в памяти по материалам средств массовой информации — телевизионным и газетным сообщениям.
 Бразилия, долгое время остававшаяся самым стабильным южно-американским государством, начала сползать к военной диктатуре еще в начале двадцатого века.
 Уэнтик пропустил несколько страниц.
 Следующий раздел назывался: «Послевоенные преобразования». Он дважды прочитал заглавие, прежде чем смог осмыслить его.
 Он оторвался от книги, несколько раз набрал в рот пищу и проглотил ее, почти не жуя, потом продолжил чтение.
 Из трех малосодержательных параграфов он узнал о Третьей мировой войне.
 Точным и лаконичным языком неизвестный ему автор излагал последовательность событий, которые были для него фактами истории, а для Уэнтика чем-то вроде пророчества апокалипсиса. Писатель говорил о 1979 годе так, будто его не было вовсе, но Уэнтик как раз сейчас жил в этом году. Он вылетел с антарктической станции 19-го мая 1979 года, с той поры миновали всего лишь считанные недели.
 Согласно написанному, первая стадия войны пришлась на июль 1979 года, когда послереволюционное кубинское общество вторглось на полуостров Флорида, территорию США. О целях войны в книге не говорилось, хотя Уэнтик вспомнил, что где-то читал о быстром обострении политического противостояния между этими двумя государствами. За восемь дней крохотные силы кубинцев, составлявшие чуть ли не всю армию страны, продвинулись почти на пятьсот километров. Оборонительные сооружения мыса Кеннеди пали, весь космический комплекс был разрушен. Наконец, в результате массированной контратаки, в которой американцы использовали почти все виды вооружений, силы вторжения были сброшены в море. Это стало первым за всю историю вторжением на американский континент… и первая война американцев на собственной территории.
 Через неделю последовало неотвратимое возмездие и на города Гавана и Мансанильо упали водородные бомбы.
 Международный политический климат в считанные дни ухудшился и коммунистический блок объявил войну Соединенным Штатам. К концу года война закончилась. Книга буквально бесила его пренебрежением подробностями… стадии войны четко не очерчивались, говорилось лишь о последствиях.
 Следующий период историк назвал Годами Перемирия, но Уэнтик усмотрел в этом названии эвфемизм хаосу.
 В 2043 году австралийское правительство направило воздушную экспедицию для осмотра тех территорий мира, с которыми не было связи семьдесят лет. Отчет о ее работе был опубликован в 2055 году.
 Почти весь северо-американский континент был превращен ядерными бомбардировками в безжизненное пространство. Многие страны Западной Европы постигла та же участь, хотя некоторые местности в Испании и Португалии избежали бомбардировок и атмосферная радиация была там низкой. Большинство коммунистических городов представляли собой руины, однако в России остались неповрежденными большие территории. Индия и Дальний Восток почти вовсе не бомбились, но радиоактивные осадки покончили почти со всем населением, остальное завершили голод и жажда. Африка была повреждена совсем немного, но ее население возвратилось к межплеменной уничтожительной вражде; анархия чернокожих стала нормой. Австралия, жестоко пострадавшая от бомбардировок, восстанавливала хозяйство и заново отстраивала города, однако дух народа был сломлен.
 Только южно-американский континент остался нетронутым бомбардировками и меньше других пострадал от радиации.
 Но далее, говорил автор, началась эпоха Беспорядков. Этого Южная Америка избежать не смогла.
 В определенном отношении эпоха Беспорядков обернулась для мира еще большими разрушениями, чем бомбардировки. Города лежали в руинах, войны вспыхивали по самому незначительному поводу, рушились идеологии. И эти слова не выглядели эвфемизмами, писатель детально описывал все следствия этой эпохи. Многое Уэнтик пропустил; он не знал упоминавшихся имен, ему были незнакомы места событий.
 Что бы ни произошло и какими бы ни были причины Беспорядков, не возникало сомнения, что автор относился к их последствиям с полной серьезностью.
 И вот наступила эра Преобразования.
 В последние годы двадцать первого столетия беспорядки потеряли остроту и был восстановлен общественный порядок. И на этот раз Южная Америка, в том числе и Бразилия, вставала на ноги быстрее других. Весь континент объединился в громадную систему перераспределения земли и ресурсов. В период Беспорядков в Бразилию иммигрировали все, кто мог добраться до континента и страна превратилась в настоящий котел смешения народов. Страна стала делиться на новые нации, которые заявляли о своих интересах и получали самоопределение.
 Потребовалось почти три десятилетия проведения в жизнь этих перемен, чтобы люди пришли к признанию их полезности. Процесс набрал полную силу, когда стали заметны плоды.
 Коренные бразильцы расселились, главным образом, на крайнем северо-востоке, возвратив себе сельскохозяйственные угодья, которые они обрабатывали еще до прихода португальцев. Образовалось большое и шумное еврейское сообщество; оно обосновалось в Манаусе и окрестностях этого города, их новой Земле Обетованной, естественными границами которой были река, болота и влажные тропические леса. А на юге, а центром в заново отстроенном Сан-Паулу, сосредоточились выходцы из англоязычных стран.
 На практике, подчеркивал историк, условия жизни и работы оказались далеко неодинаковыми в разных регионах и не такими, как ожидалось. Только в Сан-Паулу преобладало белое население. В большинстве других городов, от Порту-Алегри на юге до Белена на севере, продолжало существовать традиционное для Бразилии смешение рас, гордившихся независимостью друг от друга, но всегда уважавших других.
 Каждое государство с уважением относилось к себе подобным. Бразилия была теперь густо населена и территориально велика для управления централизованным правительством. Когда самоопределение закончилось, это оказалось как раз тем, что было нужно людям. Каждое сообщество получило четкие границы, внутри которых местное правительство правило, как пожелает.
 Последний раздел книги представлял собой расширенную идеологическую программу, нацеленную на плановое увеличение производства продуктов питания и интенсивности деторождения на ближайшие несколько лет, постепенное освоение ранее необитаемых площадей земного шара и окончательное установление мирового единства.
 Уэнтик закрыл книгу и понял, что так и не съел свой завтрак. Он проглотил остывшие почки и налил себе чашку кофе. Выпил ее и собрался налить вторую, когда вошла сиделка.
 — Вы закончили, мистер Масгроув?
 — Не знаю, могу ли я оставить себе немного фруктов?
 — Конечно можете.
 Она взяла поднос, оставив на столе землянику и пошла к двери.
 — Когда кончается ваша смена, сестра? — спросил Уэнтик.
 — У нас три смены по восемь часов. Я работаю до четырех вечера, затем заступает сестра Доусон.
 — Понимаю. Спасибо.
 Она вышла и закрыла дверь, а Уэнтик принялся за землянику.
 Он мысленно возвращался к прочитанному, пытаясь его усвоить. В голове не укладывалось, что мир, который он знал и в котором недавно жил, больше не существует. Особенно когда природа его уничтожения описана в сжатой конспективной форме, словно это какие-нибудь общеизвестные сведения.
 Ядерное противостояние было потенциалом, который осознавали все люди его времени, но реализация этого потенциала считалась невозможной. Понятна логика постепенного уничтожения, когда одна армия систематически не дает вооружаться другой, или бомбит ее территорию, или бесчинствует на ней. Но серия ядерных взрывов по всему миру, способных в считанные секунды уничтожить миллионы людей, — это просто невозможно вообразить.
 И все же… кажется, это случилось. Если происходящее с ним не сон, он сидит на больничной койке в городе под названием Сан-Паулу, а на календаре 2189 год.
 Внутри у него все похолодело.
 Джин умерла. Дети тоже.
 Западная Европа разрушена, говорилось в книге. Он схватил ее и нашел нужную страницу: «…за исключением юго-западного угла Пиренейского полуострова, западная и центральная Европа была превращена в пустыню второй волной бомбардировок…»
 Ни одной даты. Ни единой чертовой даты в целой книге!
 Уэнтик еще раз посмотрел названия остальных книг на полке, но не смог найти ничего, что могло бы содержать сведения об этой войне. Он вернулся к столу и сел.
 Он осознал, наконец, истинную безысходность своей ситуации. Как день назад пришлось смириться со своим пребыванием в будущем, теперь надо было признать страшную изолированность этого будущего. Если бы он и вернулся в свое время, ничего хорошего из этого выйти не могло. Война — историческая определенность. Так же как смерть его семьи.
 Уэнтик поставил локти на стол, подался вперед и утопил лицо в ладонях. Вскоре он ощутил горький вкус на губах, ручейки теплых слез потекли по его рукам.

 Глава шестнадцатая

 Позднее тем же утром его навестил доктор.
 Уэнтик сидел за столом и читал одну из книг. Она была наименее вычурной из того, что было на полке, и повествовала о владельце скотоводческой фермы на холмах возле Риу Гранди; его стадо поразила какая-то неведомая болезнь. Как жанр фантастики книга была в высшей степени неинтересной, но ее пришлось предпочесть романтическим кривляниям хозяйки какого-то воздушного замка.
 Доктор вошел без стука.
 — Ну, мистер Масгроув, как вы себя чувствуете? — начал он.
 — Прекрасно, — ответил Уэнтик. — И прежде всего хотел бы договориться об одной вещи. Меня зовут не Масгроув, а Уэнтик. Доктор Элиас Уэнтик. Я хотел бы выписаться.
 Доктор растерянно уставился в свой блокнот.
 — Понимаю. Не произнесете ли имя по буквам?
 Уэнтик членораздельно повторил имя и спросил:
 — Когда я смогу покинуть больницу?
 — Боюсь, мы не сможем вас выписать. Вы еще не вполне реабилитировались. — Он что-то торопливо писал на клочке бумаги. — Мне бы хотелось, чтобы вы как можно больше читали, а мы покажем вам вечером еще пару фильмов. Постарайтесь сосредоточиться на них, понимаете? Это очень важно.
 Уэнтик кивнул.
 — Ну а теперь, — сказал доктор, — скажите, не нуждаетесь ли вы в чем-то еще?
 — Мне нужны часы, — ответил Уэнтик.
 — Да, да. Вы их получите. Я имел в виду нечто более — как бы это сказать? — абстрактное. Как насчет общения?
 — Не знаю на что вы намекаете.
 — Не обращайте внимания. Что-нибудь еще?
 — Не назовете ли вы мне сегодняшнюю дату?
 Доктор взглянул на свои наручные часы.
 — Пятнадцатое.
 — Пятнадцатое чего?
 — Февраля. Э-э… 2189 года.
 — Спасибо. Видите ли, доктор, произошла ошибка. Я знаю, что вы считаете меня Масгроувом, но это не так. Мое имя Уэнтик. Элиас Уэнтик. Я прибыл сюда на самолете вместе с Масгроувом. И думаю был принят по ошибке вашими людьми из машины скорой помощи за него.
 — Понимаю, — сказал доктор.
 — И все же, — тоном, не терпящим возражений, продолжил Уэнтик, — вы мне не верите?
 — Вы можете это доказать?
 — Не думаю, если Масгроува в аэропорту не нашли.
 — Что ж, прошу прощения.
 Доктор открыл дверь.
 — Посмотрю что можно для вас сделать. Но вам придется пока оставаться здесь.
 Он закрывал дверь явно чувствуя себя растерянным. Уэнтик несколько секунд не отрывал взгляд от закрывавшейся двери.
 Было бы прекрасно выбраться отсюда для нового глотка свободы. С другой стороны, у него не было никакой стоящей причины покидать это место. Он не имел представления зачем его доставили в Сан-Паулу, неизвестно и кто несет за это ответственность. Если Масгроув, то это очень странно, поскольку его самого принимали за Масгроува, для которого, видимо, и предназначалось занимаемое им место. По всему видно, что это какое-то принудительное лечение, которое имеет целью реабилитацию пациентов, хотя Уэнтик был не в силах понять из какого состояния и в какое его стремятся перевести. Во всяком случае можно предполагать, что Масгроув нуждался в этом лечении и, следовательно, не вполне контролировал собственные действия.
 Сбежать сейчас не так уж и невозможно. При единственном страже — женщине и тонкой перегородке он мог бы выбраться без большого труда. В конце концов, это больница, а не тюрьма. Мелкие детали, вроде оставляемых в дверях ключей, указывают на то, что принудительность лечения здешних пациентов зачастую уступает место добровольности.
 Уэнтик вернулся к столу и углубился в проблемы скотовода.


* * *

 После того как он поужинал и поднос был убран, Уэнтик прилег отдохнуть на постель и приготовился смотреть фильмы. За неимением лучшего, это неплохое отвлечение от скучного чтения.
 Он дочитал историю скотовода еще до ленча, а после еды снова взялся за историю Бразилии.
 Как раз в это время сиделка принесла ему часы и он сразу же почувствовал себя лучше. В четыре часа до его слуха донеслись звуки сдачи сиделкой смены и вскоре подтвердилось, что на дежурство заступила та молодая. На мгновение он попытался представить как выглядит его невидимая охранница, та, что дежурит от полуночи до восьми утра.
 Однако день тянулся с едва выносимой медлительностью.
 Он съел массу фруктов и, вопреки собственному предубеждению, прочитал книгу дамы из воздушного замка. Как он и предполагал, чтиво оказалось плохим; все события романа строились вокруг возможного принесения девственности в жертву главному злодею. В Британии подобное было бы просто невозможно, подумал он.
 По крайней мере, в его время… состояние подавленности снова навалилось на него с еще большей силой.
 Закат был долгим и оранжевые ореолы вокруг ветки дерева за окном держались добрых полчаса. Наконец они растаяли и небо быстро превратилось из синего в черное.
 Он нажал кнопку на стене и створки окна повернулись, словно переложенные паруса, опять превратившись в белую стену.
 Прежде чем вернуться в постель, он приоткрыл дверь и посмотрел на сидевшую за столом девушку. Пришитая к рукаву ее блузки именная полоска гласила: «Сид Карина Доусон». Она не подавала вида, что знает о его подглядывании, но несколько секунд спустя краска смущения залила ей щеки. Он тихонько отошел от двери и сел на край койки.
 Минуты шли, а фильм, казалось, начинаться не собирается.
 Снаружи послышался скрип стула сиделки Доусон. Она встала. Он услыхал звук поднятой трубки телефона, она стала набирать номер.
 Через приоткрытую дверь он видел ее спину. Девушка говорила быстро, но тихо, потом положила трубку и осталась стоять, скрестив руки на груди, словно чего-то ожидая.
 Любопытство заставило Уэнтика снова направиться к двери, мешавшей ему видеть, однако он остановился, не доходя до нее, чтобы она не могла его заметить.
 Минут через пять послышались шаги и в приемную вошла другая медсестра. Две девушки заговорили очень быстро, вторая то и дело кивала.
 Уэнтик вернулся к постели и сел. Что бы ни намечалось, это наверняка касается его, но ему вряд ли будет позволено войти в курс дела.
 Он ждал не более двух минут. Сиделка вошла в палату. Уэнтик заметил легкий румянец на ее лице.
 — Через минуту начнется фильм, — сказала она. — Полагаю я должна смотреть его вместе с вами, чтобы давать объяснения происходящему на экране.
 Она закрыла дверь и спросила его более мягким голосом:
 — Ключ у вас?
 Он утвердительно кивнул и подал ключ. Когда она брала его, у нее немного дрожали руки. Повернув ключ и убедившись, что дверь заперта, она снова подошла к постели.
 — Анна в долгу передо мной, — сказала она. — И я подумала, что могу воспользоваться этим.
 Как раз в этот момент освещение потускнело и начался фильм. Уэнтик бросил взгляд на экран и увидел, что это вчерашние кадры.
 — Зачем вы здесь? — спросил он.
 — Просто, чтобы составить вам компанию.
 — Это ваша обязанность?
 Она засмеялась.
 — Нет. По крайней мере, по отношению к тому, за кого вас здесь принимали.
 — Вы хотите сказать, что меня больше не считают Масгроувом?
 — Теперь не считают. Завтра утром вас выписывают. Но об этом пока не велено вам говорить.
 — Почему?
 Она пожала плечами.
 — Не знаю. Надеюсь, вам здесь не хуже, чем в любом другом месте.
 Уэнтик бросил взгляд на стену, куда проецировался фильм.
 — Значит, мне незачем это смотреть?
 Она отрицательно покачала головой и сказала:
 — Это вроде оправдания. Я не сказала Анне, зачем вошла к вам.
 — И зачем же?
 — Подвиньтесь, — сказала девушка.
 Он послушался и она села на постель рядом с ним.
 — Я же сказала, мне подумалось, что вам необходима компания.
 — Вы правильно подумали.
 — Вы женаты, доктор Уэнтик? — спросила она.
 Он смотрел на нее… впервые воочию глядя в лицо одной из сторон своей новой жизни.
 — Нет, — медленно проговорил он. — Моей жены больше нет в живых.
 — Простите.
 Он нерешительно обнял ее за плечи и сказал:
 — Вы очень привлекательны.
 Она промолчала, но опустила руку на его бедро.
 И тогда он поцеловал ее и она сразу же ответила на поцелуй. Его рука совершенно естественно опустилась ей на грудь и она прижалась к нему всем телом. Их поцелуи становились все более страстными и он повалил ее на постель рядом с собой.
 На стене сменяли одна другую бессмысленные цветные картинки. Возможно Анне не было сказано все, но у нее, по крайней мере, оказалось достаточно здравого смысла, чтобы не включить музыку.

 Глава семнадцатая

 Уэнтик еще спал, когда на следующее утро сиделка среднего возраста принесла завтрак. Она нажала кнопку на стене и палату залил поток солнечного света. Уэнтик открыл глаза и увидел за окном цветущую ветку. Розовое цветение, невинность.
 Она поставила поднос на столик и быстро вышла.
 Он полежал еще пару минут, пытаясь дать телу окончательно проснуться. Мышцы ощущались отделенными от костей. Услады и пороки цивилизации уже высасывают из него энергию. Тюрьма, при всей ее отвратительности, восстановила силу телодвижений до уровня, какого он не знал за собой с юности.
 Он поднялся, наконец, с постели и пододвинул к себе поднос. Сегодня никаких почек. Просто миска каши, яичница из одного яйца и кофе.
 Покончив с едой, он умылся, оделся и попытался придать постельному белью хотя бы видимость опрятности. Затем уселся ждать дальнейшего развития событий.
 Его сиделка Карина, как она позволила ему называть себя, сказала, что по ее сведениям сегодня утром он будет выписан. Из-за происшествия с ним в больнице был переполох.
 Часы уже показывали десять тридцать. Уэнтика снова охватывала тоска, когда в дверь постучали и вошла сиделка. Следом за ней появился высокий мужчина. Он сразу же подошел к Уэнтику.
 — Доктор Уэнтик! Прошу прощения за случившееся с вами!
 Уэнтик пожал протянутую руку. Он не сводил с вошедшего глаз.
 Тот был в возрасте, вероятно далеко за шестьдесят, хотя еще достаточно строен, взгляд чистый и умный. Голова почти лысая, остатки волос только на висках. Несмотря на морщины, черты лица строгие, кожа здорового розового цвета. На мужчине такая же одежда, что и на Уэнтике, хорошо пригнанная, нейтрального серого цвета. На плечах он носил яркую бледно-зеленую накидку.
 — Не имею чести, — сказал Уэнтик.
 — Джексон. Сэмюел Джексон.
 Они продолжали трясти друг другу руки. Джексон вел себя так, словно они встретились после долгой разлуки.
 Наконец он сказал:
 — Как только вы сложите вещи, я доставлю вас на вашу квартиру.
 — Я готов отправиться как есть.
 — У вас нет даже смены одежды?
 — Нет. Только то, что выдала мне сиделка. Старая одежда пришла почти в полную негодность.
 — Я полагал, вы что-нибудь захватили с собой.
 — Я действительно брал вещи. Но они потерялись где-то по дороге.
 — Посмотрим что я смогу для вас сделать. У меня есть здесь самолет. Ваша квартира в нескольких домах от моего офиса. Я поручу студентам подыскать что-нибудь для вас.
 — Студентам?
 — В университете.
 Уэнтик взял с собой историческую книгу и последовал за Джексоном в коридор. Полная сиделка бросила на него взгляд и он заметил, что от ее вчерашнего дружелюбия не осталось и следа. Словно теперь, когда ей стало известно, что он действительно не Масгроув и следовательно не нуждается в ее заботе и внимании, она чувствовала себя обиженной.
 В том, как Джексон шел по коридорам здания, безошибочно узнавалась аура власти. Уэнтик следовал за ним по пятам.
 Наконец он не удержался и с вызовом спросил:
 — На этот раз на меня не наденут смирительную рубашку?
 — Кто посмел это сделать? — с болезненной миной на лице спросил Джексон. — Не Масгроув ли?
 — Думаю, да. Мне дали сильное болеутоляющее и я очнулся в ней связанным.
 — Примите мои извинения, доктор Уэнтик, если сможете. Говорите мне все, что наболело без стеснения. Я именно тот, кто затащил вас сюда.
 Они как раз вышли в сияние солнечного света позади здания, куда почти двое суток назад его привезли в машине скорой помощи. На бетонной площадке стоял небольшой, выкрашенный в зеленый цвет самолет с высоким бульбовидным фонарем, нескладно прилепленным к узкому фюзеляжу.
 Уэнтик остановился, как вкопанный.
 — Вы затащили меня сюда, — повторил он.
 — Это так.
 — Скажите-ка мне одну вещь. Зачем?
 Джексон показал на книгу в руке Уэнтика.
 — Если вы это прочитали, то часть ответа уже знаете.
 — Отсюда я узнал немногое. Только о том, что была война.
 — Война действительно была, — сказал Джексон насмешливо-кротким тоном. — Надеюсь, она положила конец всем войнам. Я уверен, именно с такой иронией говорили о ней в ваше время. Что ж, имелось в виду как раз то, что произошло. Просто мир не развалился на куски, но был сломлен дух человека. Видите ли, нам потребовалось два столетия, чтобы достичь нынешнего положения дел? Вероятно, для вас все это выглядит странным, но мы имеем теперь много такого, чем вы не располагали. Мы вас схватили, доктор Уэнтик, только и всего.
 — Но затащили вы меня сюда не за то, что разразилась война.
 — Отчасти и по этой причине, — Джексон кивнул в сторону самолета. — Идите. Поднимайтесь на борт. Думаю, вы поймете, в чем истинная причина, когда я объясню вам некоторые вещи.
 Они забрались в самолет и сели. Джексон разместился возле органов управления, которые, на непросвещенный взгляд Уэнтика, выглядели не более сложными, чем в легковом автомобиле.
 — Вы говорите, что схватили меня? — напомнил он. — И отчасти за то, что случилась война?
 Двусмысленность последнего заявления Джексона не выходила у него из головы.
 Пожилой мужчина улыбнулся.
 — Вина не на вас лично. Она на вашем обществе. Мы здесь заново отстраиваем цивилизацию. Наш уровень технологии примерно такой же, как в ваше время. На некоторых направлениях социальных наук мы вас опередили, в техническом отношении — тоже. Но в целом образ здешней жизни не очень отличается от вашего.
 Уэнтик видел, что пока этот человек говорил, самолет поднялся в воздух. Они были уже на высоте пяти метров и быстро поднимались в полной тишине.
 — Насколько я понимаю, этот самолет — одно из ваших технических достижений, превзошедших наши?
 — Да. — Руки мужчины спокойно лежали на рычагах управления, он вел машину без малейшего напряжения.
 Уэнтик посмотрел вниз сквозь широкий прозрачный фонарь и увидел раскинувшийся под ними город. День был ясным и теплым, небо сияло прозрачной голубизной. Главным впечатлением от этого города был его простор. Он изобиловал высокими зданиями, бетонными и металлическими конструкциями, но все это не было похоже на то, что Уэнтик привык видеть в своем времени. Здания не лепились друг к другу, между ними было много места, усеянного пятнами зелени. Ближе к окраинам здания были менее высокими, но и там их окружала естественная зелень деревьев и кустарников.
 — Вам это нравится? — спросил Джексон.
 Уэнтик кивнул, но добавил:
 — Здесь не так, как дома.
 — Где ваш…
 — В Лондоне.
 — Я думал, вы американец.
 — Нет.
 Уэнтик взглянул на холмы за городом. Действительно красиво, если бы не жара. В другом направлении на горизонте серебряной полосой виднелось море, Южная Атлантика.
 — Мистер Джексон, — заговорил он, — если вы действительно то лицо, которому я обязан своим здесь появлением, то вам придется очень многое объяснить.
 — Обычно меня называют доктор Джексон, — сказал мужчина.
 — Извините.
 — У нас похожие интересы, доктор Уэнтик. Мы оба ученые, пусть и не в одной области. Ученый — это человек, который имеет дело с идеей. У некоторых ученых есть собственные идеи, другие работают над тем, что открыто не ими. Я один из последних. Социолог. Я имею дело с абстрактными представлениями о людях, управлении и общественном движении. Вы, как биохимик-исследователь имеете дело с составами и химикатами. Но и вы, и я — профессиональные рационалисты.
 — Я приму это к сведению, — осторожно согласился Уэнтик.
 — В таком случае, ваш рационализм должен подсказывать, что прежде чем дать вам объяснение, мне необходимо знать, что требуется объяснить.
 — Вы хотите сказать, что вам неизвестно о моих злоключениях в течение последних едва ли не дюжины недель?
 — Нет. Мне известно одно: то, что было вопросом нескольких дней, произошло лишь сейчас. То есть мы с вами встретились.
 — И вы не догадываетесь о причине задержки?
 — Не имею ни малейшего представления.
 Уэнтик начал рассказывать что с ним случилось.
 Сидя в этом крохотном самолете, медленно и без видимого источника энергии летевшим над совершенно чужим для него городом, Уэнтик заново переживал всю череду событий. Он начал с того момента, когда Эстаурд и Масгроув явились к нему на станции — при упоминании имени Эстаурда Джексон задал Уэнтику несколько коротких вопросов, — поведал о трагическом эпизоде в тюрьме, а затем о том, как был доставлен в больницу. Единственной деталью, которую он опустил, была новизна сексуальных ощущений прошедшей ночи; это событие оставалось пока слишком свежим для его разума, чтобы делиться воспоминаниями о нем в данный момент.
 Когда он закончил, Джексон переспросил:
 — Вы говорите, что этот Эстаурд погиб?
 — Это был несчастный случай. Он разлил авиационный бензин и поджег его, прежде чем успел выбраться.
 — С вами были и другие люди? Имеете ли вы представление кто они?
 — Нет. Насколько я могу судить, какое-то время все они служили в американской армии, но все это не очень ясно.
 — Где они сейчас?
 — Полагаю, до сих пор в тюрьме, — ответил Уэнтик. — У них есть вертолет и один умеет им управлять. Возможно им уже удалось улететь.
 — Можете рассказать об Эстаурде еще что-нибудь?
 — Вряд ли. Я только знаю, что он работал на какой-то правительственный департамент и предположительно обследовал по его заданию район Планальто.
 — Меня заинтриговало то, что вы рассказали об этих допросах, — сказал Джексон. — Есть у вас соображения о мотивах Эстаурда?
 Уэнтик на мгновение задумался.
 — Не уверен. Думаю, он зашел в тупик; один из его людей намекал на это, когда говорил, что Эстаурд «клянет» меня за происходящее в тюрьме. Людям он, например, говорил, что туда их затащил я. Но на мой взгляд, было совершенно ясно, кто кого затащил.
 — Думаю, я смогу разрешить ваши сомнения, — сказал Джексон.
 Он напряг руки на рычагах и нос самолета нырнул вниз. Ток воздуха за бортом сразу усилился и Уэнтик почувствовал, что машина устремилась к земле.
 Теперь он видел перед собой громадное здание, раскинувшееся на несколько сотен квадратных метров. Хотя он с трудом отличал здесь старые постройки от новых, это здание выглядело подвергавшимся воздействию непогоды не один год. Самолет сделал над ним круг, затем тихо опустился на небольшой луг, где уже парковалось несколько подобных летательных аппаратов. Остановив машину, Джексон встал.
 — Вы не собираетесь рассказать мне, как эта штуковина работает? — спросил Уэнтик.
 — Потом, — засмеялся Джексон. — Это наш самый большой вклад в общее дело мира и мы не упускаем случая поговорить на эту тему. Я расскажу вам о нем во второй половине дня, как и о других вещах, которые могут оказаться для вас интересными. Но прежде мне необходимо сделать пару звонков. Я не знал, что в дело вовлечен кто-то еще.
 — Но вы знали о Масгроуве.
 — О да. Он фактически центральная фигура.
 Пожилой мужчина зашагал прочь от самолета и Уэнтик поспешил следом за ним в здание.


* * *

 Джексон обещал быть вскоре после полудня. Уэнтик провел утро в своей новой квартире и примыкавшей к ней лаборатории.
 Как и говорил Джексон, и то, и другое — часть университетских владений. Квартира была в полном распоряжении Уэнтика. В ней были все удобства, какие можно вообразить, и даже, к великому его изумлению, телевизионный приемник. Но гораздо больший его интерес вызвала лаборатория, которая — Джексон сказал об этом перед тем, как оставить Уэнтика одного, — предоставлена исключительно ему одному. Были обещаны любые помощники, студенты и квалифицированные сотрудники, а также все, в чем появится нужда. Он тщательно осмотрел лабораторию и нашел в ней буквально все элементы оборудования, каким приходилось пользоваться на антарктической станции.
 В два часа пришел Джексон.
 Уэнтик отдыхал в одном из удобных мягких кресел, наслаждаясь кондиционером. На дворе стояла полуденная жара, а здесь была атмосфера, позволявшая снять утомление после пребывания в знойном городе.
 Джексон подошел к застекленному шкафчику и приготовил два напитка в длинных бокалах, щедро наполнив их льдом и фруктовыми дольками. Он протянул один Уэнтику.
 — Я только что навестил Масгроува в больнице, — сказал он. — Его лечат так же, как пытались лечить вас.
 — Счастливчик, — сказал Уэнтик, думая о проведенных с Кариной часах минувшей ночи. Получает ли и Масгроув это лекарство?
 — Я еще раз прошу простить меня. Боюсь, как и большинство всего остального, это мой промах. Я распорядился, чтобы вас встретили в аэропорту, а Масгроува отправили в больницу. Когда самолет приземлился, скорая помощь уже была там, а мой человек еще не прибыл. Вы были в смирительной рубашке и они приняли вас за Масгроува.
 — Почему вы не искали меня в больнице?
 — У нас даже подозрения не было, что вы там. Масгроув исчез вскоре после того, как вас увезли, — нынче утром он говорил мне, что вы пытались убежать, — и я решил, что вы где-то в городе, а Масгроув в больнице. На самом деле оказалось наоборот. Как бы там ни было, теперь все на своих местах.
 Уэнтик хлебнул из стакана и нашел напиток приятным: сладкий освежающий пунш с неизвестными ему специями.
 — У меня нет в мыслях винить вас, — сказал он, снова подумав о Карине. — Я прекрасно отдохнул. Как же вы все-таки нашли Масгроува?
 — Как только нам стало известно, что он где-то в городе, мы позвонили и он появился через пятнадцать минут. Его продержали в полицейском участке около тридцати шести часов.
 Уэнтик слегка нахмурился, почувствовав недомолвку в этом замечании. Он не очень поверил в полицейский участок, который задерживал человека, не сообщая об этом вышестоящим властям, и отпустил его. Вероятно, какое-то объяснение этому было.
 — Как бы там ни было, — продолжал Джексон, — проблем больше нет. Вы здесь и это факт.
 — Который, как я полагаю, — сказал Уэнтик, — возвращает нас к моему вопросу. Зачем я здесь?
 Джексон улыбнулся.
 — Чтобы выполнить работу. Возможно очень простую или слишком приятную, но тем не менее работу, для которой подходите только вы.
 — И что же это за работа?
 — Исправить то, что вы натворили, доктор Уэнтик. Помочь нам собрать воедино человеческое общество. Навести порядок в том, что сделано неправильно. Называйте как хотите, но это должно быть сделано.
 — Что должно быть сделано? — мягко спросил Уэнтик.
 — Необходимо избавить нас от газа беспорядков.
 Джексон сделал долгий глоток, затем стал следить за реакцией Уэнтика.
 Уэнтик пожал плечами.
 — Это то, о чем говорил Эстаурд? Он связывал мое появление здесь с моей работой.
 — Именно так. Вы создали газ беспорядков… вы и должны его уничтожить.
 — А если я этого не сделаю? Или не смогу сделать?
 — Вам придется. Я могу дать вам очень веские основания почему вы должны это сделать. Воочию убедившись как его поражающее действие повлияло на наше общество, я уверен, вы сделаете все необходимое. Если не сделаете… Что ж, дело ваше. Если вы сможете аргументировать свой отказ, нашим ученым и технологам останется положиться лишь на самих себя.
 — Я не бесчеловечен, Джексон, но после того, через что я прошел, вам придется дать мне действительно очень веские основания, почему я должен что-то для вас делать.
 — Полагаю, смогу их вам дать. Но, принимая решение, следует не забывать одну вещь: нет возможности вернуться в ваше время. Ваш мир погиб и это произошло более двухсот лет назад.
 Уэнтик наблюдал за ним, не выражая никаких эмоций.
 — Думаю, я могу это понять, — произнес он, медленно выговаривая слова.
 — Значит, вы понимаете какова природа того, что мы с вами сделали? Что мы осуществили некий переход во времени, чтобы заполучить вас?
 — Да.
 — Поздравляю вас. В университете на освоение теории этого перехода отводится целый семестр.
 — Доктор Джексон, — сказал Уэнтик, — вероятно нам пора вернуться к главному пункту повестки дня. Вы собирались объяснить, почему я обязан работать на вас с этим газом беспорядков.
 — Хорошо, — согласился Джексон. Он осушил свой стакан и направился к шкафчику приготовить второй.


* * *

 — Вижу, вы взялись читать нашу доктринерскую историю, — сказал он, показав на тощий томик, лежавший на столе между ними. — Вы могли узнать из нее, что война разразилась в 1979 году. Это была страшная война, тотальная и последняя. В какие-то недели почти девяносто процентов населения мира было уничтожено или смертельно заражено. Из осколков этой бойни мы и отстроились заново.
 — Война оставила наследство. Были не только уничтожены целые нации, стерты с лица земли города и полностью ликвидированы целые расы, но остались еще побочные эффекты, которые по сей день, двести лет спустя, несут хаос нашему миру.
 — Это радиация. Мы не имеем возможности сказать сколько было взорвано ядерных запасов или какое количество радиоактивных веществ оказалось разбросанным на планете. Но нам известны ее остаточные воздействия и если бы вы побывали со мной в некоторых районах земного шара, то могли бы удостовериться собственными глазами. Помните Америку? Помните богатейшую, самую могучую нацию на Земле? Страну свободы? Там теперь нет ни одной живой души. Там самая высокая радиация в мире. Придет день и мы, вероятно, попытаемся снова колонизовать эту землю, но пока рано.
 — Далее вирусы и микробы. К счастью их воздействие было краткосрочным и теперь мы живем, не рискуя им попасться. Но я могу сводить вас в ботанический музей и показать листья обертки кукурузного початка полутораметровой длины и обыкновенные фрукты вроде яблок и бананов, которые выросли на своих деревьях, но отравят каждого, кто их съест. Могу показать фотографии новорожденных уродцев. Можно представить доказательство существования вирусов рака и всевозможных вторичных продуктов действия этой бактерии, выброшенной в атмосферу во время войны. То, что сами вирусы больше не могут сделать с нами, продуктом двухсотлетнего перекрестного опыления и высокой фоновой радиации, мы делаем с продуктами продуктов этих исходных вирусов.
 — Так что с радиацией и бактериями мы теперь научились уживаться. С каждым годом их потенциал уменьшается и все, что нам необходимо, чтобы постепенно разделаться с ними, — терпение.
 — С беспорядками мы ужиться не можем, потому что их потенциал с годами не снижается.
 — В заключительной стадии войны противоборствующие стороны охватило отчаяние. По мере того как бомбардировки продолжались, а враг не переставал отвечать тем же, стали использоваться самые разные виды оружия, многие из которых не были испытаны. Среди них и то, что мы называем газом беспорядков. Его химический состав мы до сих пор досконально не знаем. Одна из воюющих сторон — и у нас есть основания быть уверенными, что это Соединенные Штаты — выпустила тысячи тонн этого газа в атмосферу над территорией противника. Если бы газ вел себя, как любой другой, то, сделав дело, должен был рассеяться. Но этого не произошло. Было в составе этого газа что-то такое, чего применившие его предвидеть не смогли. Вместо того, чтобы рассеяться, он собрался в облака, сохранив почти весь потенциал. Облака газа стали блуждать в атмосфере по воле ветров и вертикальных потоков.
 Уэнтик перебил Джексона:
 — Я прочитал в книге главу об эпохе Беспорядков. Что это было?
 — То, что происходит, когда люди надышатся этого газа.
 — Представьте сообщество, повседневное название которого определялось каким угодно его собственным выбором. Вполне вероятно превращение в норму нецивилизованного поведения, да и можно ли было ожидать иного? Не было почти никакой связи. Медленно, но верно дело шло к вырождению. И вот, драка здесь, изнасилование там, кто-то оказался психически больным где-то еще. Примерно через три дня оказывалось пораженным все сообщество и, в зависимости от того, какое положение дел принималось за норму, происходило что-то из трех возможных вещей. Люди, жившие по принципу «что потопаешь, то и полопаешь», могли объединиться и убивать слабейших; религиозно ориентированная группа могла впасть в полоумное идолопоклонение; воинственное сообщество могло организовать банды самотитулованных бдителей и пойти на мародерство, зачастую свирепое и кровожадное, против соседей. Вариации этих трех возможностей имели место в каждом конкретном случае, но всегда все сводилось к одному и тому же: беспорядки. Хуже всего приходилось большим городам, серьезность беспорядков находилась в прямой зависимости от количества вовлеченных в них людей.
 — Началось это, вероятно, с окончания войны в 1980 году и продолжалось до 2085 или 2090 годов. Только в последние тридцать лет этого периода происходившему была найдена причина и газ получил свой ярлык.
 На протяжение девяностых годов прошлого столетия беспорядки резко пошли на убыль и началась эра Преобразований. Города заново населялись и перестраивались, мы развили нашу технологию и построили общество, которое некоторые из людей вашего времени могли бы принять за почти совершенное.
 — Но беспорядки вовсе не прекратились. По неизвестной нам причине газ беспорядков стал менее активным. Вместо блуждания по миру по воле ветров, он собрался на высоте примерно трех тысяч метров над уровнем моря и ниже не опускается. Мы знаем, что он продолжает перемещаться над миром, но здесь в Бразилии он продолжает доставлять беспокойство только в горных частях страны или на плато.
 — В таких, полагаю, районах, как Планальто, — заметил Уэнтик.
 — Да, — согласился Джексон.
 — Поначалу это нас не беспокоило, — продолжал он, — потому что основная часть хозяйства Бразилии всегда тяготела к океанскому побережью. Но народонаселение растет, а в высокогорных районах Бразилии сосредоточены величайшие в мире залежи полезных ископаемых, и у нас возникла необходимость иметь возможность работать и там. Но дело не только в этом. Мы ощущаем воздействие газа и здесь, в низине. Три-четыре раза в год, обычно весной или осенью, ветры приносят его на низинную территорию.
 — Конечно, мы принимаем меры предосторожности, но это доставляет чертовски много хлопот.
 Джексон поднял стакан ироническим жестом провозглашения тоста.
 — Вот, собственно, и все, доктор Уэнтик, о том, почему мы хотим, чтобы вы поработали на нас. Вы изобрели этот газ, вы и должны его уничтожить.

 Глава восемнадцатая

 Уэнтик допил стакан и попросил Джексона наполнить его снова. Разум не переставал трудиться над услышанным.
 Главной проблемой было признание факта, что газ беспорядков явился результатом его работы. Эстаурд, по существу, говорил о том же самом, но не смог убедить его.
 — Каким образом вы связываете это со мной? — спросил он.
 — Мы обнаружили несколько старых архивов во время раскопок Вашингтона. Все, что пережило время, доставлялось для изучения в Сан-Паулу. Нам попались ссылки на вашу работу.
 — Но моя работа касалась ментального обусловливания. Она не имела никакого отношения к войне.
 — Для большинства бразильцев это одно и то же, — сказал Джексон.
 — Но это вовсе не так. То, как газ беспорядков был использован, по крайней мере, исходя из вашей трактовки, свидетельствует скорее о целенаправленном его изобретении, как оружия индивидуального поражения гражданского населения.
 — А не то ли же самое делает любое ментальное обусловливание?
 — Возможно.
 Уэнтик некоторое время сидел молча, погрузившись в раздумья. Он вспоминал прочитанное по теории Павлова, затем то, что становилось достоянием гласности о ее практическом применении Иосифом Сталиным в Советском Союзе. Все это было частью пропасти между теорией и практикой, между холодным клиническим светом в клетке подопытного животного и слепящей лампой камеры для допросов. Ученый может разработать какой-то принцип и создать нечто такое, к чему в конечном итоге применения его детища, он будет относиться с отвращением. Павлов не был тираном, научно обосновывая доктринерство, хотя его методы стали орудием тирании.
 И теперь он, Элиас Уэнтик, оказался, вероятно, точно в такой же ситуации.
 — Могли бы вы сказать, каких результатов намеревались достичь в своей работе? — прервал молчание Джексон.
 — Думаю, вы знаете.
 — Мне кажется, у вас есть сомнение в возможности связи вашей работы с газом беспорядков. Если вы расскажете точно что именно вам пришлось делать, а я дам описание психологического процесса, который возникает при заражении газом, то вероятнее всего вам станет понятно что я имею в виду.
 — Хорошо.
 Уэнтик заметил, что начал расслабляться. Язвительно-насмешливая речь собеседника, которая кому-то другому могла показаться раздражающей, была просто прямым дополнением его собственной, скорее недоброжелательной манере держаться.
 Как можно коротко он обрисовал свои попытки сократить срок выработки условного рефлекса методами Павлова и те процессы, к которым для этого прибегал. Он рассказал Джексону о крысах и временной приостановке исследований как раз в то время, когда его увезли в Бразилию.
 — Назначали вы состав людям? — спросил Джексон.
 Уэнтик отрицательно покачал головой.
 — Я сам принимал его в очень умеренных дозах, но не позволил больше никому попробовать наркотик на себе. При небольшой силе он оказывал очень слабое действие.
 — И…?
 — И ничего. Дальше этого дело не пошло.
 — Не понимаю.
 — А должны бы. Это было перед самым появлением моих друзей, Эстаурда и Масгроува. Я отказался от продолжения работы и отправился с ними. Насколько мне дано судить, ситуация с тех пор не изменилась до сих пор.
 Джексон возразил:
 — Уверяю вас, это не так. Из хранящихся в наших архивах сведений явствует, что ваша работа была доведена до конца и получен газообразный состав, который мы теперь называем газом беспорядков.
 — У вас неверная информация. Я не закончил работу.
 Джексон пожал плечами.
 — Позвольте рассказать вам о действии газа более детально, — сказал он. — Первые симптомы всегда отмечаются увеличением количества снов и их жизненной яркостью. Затем появляются головные боли или мигрени.
 — С этого момента у разных индивидов симптомы неодинаковы. Общим является только обостренное проявление характера. Если кто-то от природы немного вспыльчив, у него проявляется тенденция к раздражительности или он становится более злобным. Другой, скажем, склонный к уединению, может становиться все более недоброжелательным и отказывается от общения.
 — Все это, если отсутствуют внешние стимулы. На деле людям, конечно, присуща стадность и они как-то взаимодействуют друг с другом. Не общаясь, человек мог бы никогда не осознать происходящие изменения своей психики. Даже двое, неделями могут находиться рядом, не замечая каких-то основательных изменений, если они хорошо совместимы. Но при любом большем числе людей в скором времени начинается повальное скатывание к какой-нибудь мании.
 Уэнтик не сдержался:
 — Думаю, мне понятно почему. Если, как вы говорите, этот газ беспорядков — мой состав, то логика объяснения совершенно проста. Вещество открывает разум для веры во что-то новое, а без осознанного стимулирования это новое никогда не появится. До этого момента процесс в точности эквивалентен шоковым приемам Павлова, но в химическом и метаболическом смысле. Без стимула происходит неосознанное обращение за ним к самому себе и повышенное проявление черт характера. Но при взаимодействии с другими людьми происходит непрерывная бомбардировка мозга непреднамеренными стимулами и в поведении начинают преобладать иррациональные поступки.
 Джексон согласно кивнул.
 — Вы за десять секунд пришли к заключению, на которое у нас ушло так много лет. Но именно этого мы и ожидали от вас. Убедились, наконец, как и я, что это вещество ваше?
 — Боюсь, что да, — сказал Уэнтик.


* * *

 — Утром я виделся с Масгроувом, — сказал Джексон после небольшой паузы, — и могу нарисовать примерную картину того, что произошло, когда вы прибыли в Бразилию.
 — Вы имеете в виду тюрьму?
 Джексон кивнул.
 — Не все, правда, вполне ясно; Масгроув очень путается во множестве деталей. Но то, что я узнал от него, помогает мне найти какой-то здравый смысл в описанных вами событиях, добавив недостающие звенья.
 — Однако сначала удовлетворю ваше любопытство по поводу обеспечения энергией наших машин. У нас это называется Poder Directo или Непосредственная Энергия. Наш главный, как я говорил утром, вклад в технологию Бразилии. В простейшей форме можно говорить о передаче электроэнергии на расстояние, но на практике дело гораздо сложнее. Я сам не понимаю эти вещи. Вам достаточно знать, что в определенных границах напряженного состояния электрический ток принимает форму импульсов, которые могут излучаться подобно радиоволнам. Это делает электроснабжение необычайно гибким и значительно более удобным, чем по проводам. Может быть в полном смысле слова неограниченное количество устройств, которые приводятся в действие в любой момент времени, лишь бы они находились в пределах досягаемости энергопередатчика.
 — Открытие непосредственной энергии было, подобно большинству значительных научных достижений, неожиданным и случайным. Возникло несколько новых направлений исследований. Одно из них привело к созданию поля смещения времени.
 Уэнтик перебил его:
 — Вы слишком торопитесь. Ваш самолет приводится в движение непосредственной энергией?
 — Да. И все приборы в этой квартире тоже, и в больнице, и в тюрьме.
 — В таком случае, почему доставивший меня самолет вертикального взлета оборудован обычными турбинами?
 — Потому что непосредственная энергия подается передатчиком. Все, что движется за пределами поля его эффективной досягаемости должно иметь собственный запас энергии.
 — Продолжайте, пожалуйста.
 — Я заговорил о том, что это привело к обнаружению поля смещения во времени. У вас, полагаю, это называлось путешествием во времени, но здесь не все так просто. Генерируемое поле разрывает часть поля времени, которое сосуществует в определенном равновесии с нормальным пространством. Математика этого дела для меня немного… но сам эффект достаточно прост. Передатчик и каждый человек или любая вещь в диапазоне его действия движутся сквозь время. Предельная глубина путешествия неопределенна, по крайней мере, в данный момент. Разрыв, который дает наш генератор, немного меньше двухсот десяти лет, хотя мне говорили, что случаются слабые искажения.
 — Истекшее субъективное время остается одним и тем же. Человек может отправиться отсюда в прошлое и, проведя шесть месяцев в 1979 году, обнаружить по возвращении, что здесь истекли те же полгода.
 — Как я оказался втянутым в это дело? — задал вопрос Уэнтик скорее себе, чем своему собеседнику. Его одолевала меланхолия. Возможно дело в напитке.
 Джексон взглянул на него и Уэнтику на мгновение показалось, что в выражении лица этого человека появился проблеск симпатии.
 — Случилось так, — сказал он, — что примерно в то же время, когда проводились эксперименты с полем смещения, мы наткнулись на упоминание вашей работы. Сразу же было решено, что кто-нибудь отправится назад, чтобы попросить вас заглянуть к нам и разобраться с причиненным вами по недосмотру злом. Однако должно было истечь несколько лет, чтобы мы оказались отдалены на двести десять лет от той даты, где был обнаружен ваш след. Единственная информация о вашем местонахождении говорила, что вы стали работать на Дженикс Кемикэл Корпорейшен в октябре 1978 года. Мы направили человека, который должен был добраться до вас. Этот человек — Масгроув.
 Уэнтик вскинул голову и стал сверлить собеседника взглядом.
 — Масгроув работал на вас? Я думал, он был чем-то вроде мальчика на побегушках у Эстаурда.
 — Нет, многие годы он состоял одним из моих ассистентов, выполнил огромную массу подготовительной работы по изучению воздействия газа беспорядков на наше общество и я решил, что Масгроув идеально подходит для этого дела.
 — Но он так и не сказал мне об этом, — заметил Уэнтик.
 — Не сказал… Возникло несколько обстоятельств, которые я не предусмотрел. Первым было исключительно сильное воздействие газа беспорядков на него самого, а вторым — знакомство с Эстаурдом.
 — Масгроув оставил Сан-Паулу около десяти месяцев назад. План был прост: отправиться назад в 1978 год с помощью поля смещения времени, сблизиться с вами и объяснить что случилось, затем вернуться вместе. По завершении работы у вас был бы выбор либо остаться у нас, либо возвратиться в свое время. Мы надеялись, даже были уверены, что вы останетесь, узнав свое ближайшее будущее — нависшую над миром войну.
 — Однако все пошло не так как надо.
 — Масгроув вылетел в тюрьму района Планальто с генератором поля смещения. Передача должна была производиться оттуда, поскольку обнаружилось, что генератор работает только в таких регионах, где невелика неровность поверхности и мало деревьев и кустарника. Кроме того, по очевидным социальным мотивам, местность должна быть незаселенной. Такая местность в Бразилии большая редкость.
 — Генератор поля, который в данном случае мог также действовать и как передатчик непосредственной энергии, был смонтирован в точном соответствии с планом и самолет вернулся в Сан-Паулу без Масгроува.
 — В этот же период Масгроув должно быть случайно подвергся действию газа беспорядков. Как вы могли убедиться сами, в районе Планальто его плотность особенно высока. С этого момента он стал действовать наобум. Ему следовало использовать генератор и попасть в 1978 год прямо в тюрьме или где-то неподалеку от нее. Далее предстояло добраться оттуда до Дженикс Корпорейшен в Миннеаполисе. Вместо этого он отправился в Вашингтон, причем оказался там спустя несколько месяцев. Что с ним произошло в эти потерянные месяцы, я не знаю. Утром, когда я заговорил с ним об этом, он отвечал совершенно бессвязно. Могу лишь предполагать, что некоторое время он блуждал в джунглях, прежде чем наткнулся на аванпост цивилизации, откуда продолжил путь в Америку.
 — В Вашингтоне он познакомился с Эстаурдом.
 — Теперь попытайтесь вообразить что представляли собой эти два человека во время встречи. Масгроув обычно решителен, но поражающее действие газа беспорядков может затянуться на недели. Значительный период времени он был в джунглях один в исключительно неприятном окружении. Вполне можно допустить, что к моменту знакомства с Эстаурдом он уже страдал острой формой шизофрении.
 — Эстаурд, с другой стороны, судя по вашему описанию, был параноиком. Никаких психических предубеждений, держался за непривлекательную работу в Вашингтоне и, вероятно, не пользовался расположением коллег. Его брак развалился. Такие люди часто страдают маниями, на которых и коренится паранойное поведение, и Эстаурд не был исключением.
 — Он уже был привлечен американским правительством к изучению нашего поля смещения посреди бразильских джунглей и Масгроуву ничего не оставалось, как вступить с ним в контакт.
 — Эстаурд подавлял помпезной самоотверженностью и несчастный Масгроув, по-прежнему страдавший от действия газа беспорядков, попал под его влияние.
 — Далее этим шоу командовал Эстаурд.


* * *

 — При первой встрече Масгроув произвел на меня большее впечатление, но Эстаурд доминировал. Теперь понятно почему, — сказал Уэнтик.
 — Невероятным выглядит то, — сказал Джексон, — что когда вы познакомились с Эстаурдом, он еще не подвергался действию газа беспорядков, но его дальнейшее поведение, судя по вашему описанию, не претерпело никаких изменений до самой смерти.
 — С остальной частью этой истории вы знакомы. Эстаурд подергал за веревочки и организовал нечто вроде крохотной личной армии. Забирая вас в тюрьму, он надеялся изучить феномен, который обязан был объяснить Вашингтону, а заодно могла быть выполнена и миссия Масгроува, суть которой тот в общих чертах растолковал Эстаурду.
 — Тогда-то и возникло третье непредвиденное обстоятельство. Воздействие газа беспорядков на Эстаурда и его людей.
 — Эстаурд чувствовал, что должен добиться власти над вами; синдром беспорядков придал этому желанию определенность и начались допросы. Люди были вынуждены исполнять команды Эстаурда и превратились в его настоящих рабов. Сам Эстаурд, не сомневавшийся, что вы каким-то образом стоите за всем происходившим, клял вас за новые затруднения и пытался настроить против вас людей. Масгроув, безнадежно растерявшийся, прятался в камерах.
 — Вы, сохраняя здравомыслие и приверженность логике, были дезориентированы происходившим и могли лишь наблюдать.
 Уэнтик сказал:
 — Эстаурд понимал, что все, кроме меня, испытывают то, что он называл буйными фантазиями.
 — Похоже, у вас есть иммунитет против газа беспорядков. Можете ли объяснить почему?
 — По-настоящему, нет, — ответил Уэнтик. — Разве что те небольшие дозы, что я принимал на станции, как-то укрепили сопротивляемость организма. Приходилось ли вам наблюдать иммунитет у людей, которые подвергались действию газа более одного раза?
 Джексон отрицательно покачал головой. — Таких данных у нас нет. Если это дает защиту, нам удастся найти способ воспользоваться ею.
 — Я вводил себе состав внутривенно, — уточнил Уэнтик.
 — Вот как?
 — Различие действия вполне возможно, — сказал Уэнтик. — Но все же самое лучшее — провести исследование.
 — Сможете вы воспроизвести состав здесь в лаборатории?
 — Надеюсь, да. Хотя на это потребуется время.
 — Время терпит, — сказал Джексон. — Как бы там ни было, по причинам, которые мне установить не удалось, Масгроув неожиданно ушел из тюрьмы пешком и сделал то, что должен был сделать сразу по возвращении: воспользовался радио. Вокруг тюрьмы есть несколько безлюдных сторожевых будок и каждая из них оборудована коротковолновым приемо-передатчиком. За ним послали самолет и четыре дня назад он вернулся в Сан-Паулу. Без вас.
 — Четыре дня назад я был еще в тюрьме.
 — Конечно. Я не догадался о состоянии Масгроува и когда он сказал, что доставил вас в тюрьму, тут же отправил его обратно за вами. Не забывайте, я ждал десять месяцев, не имея ни новостей, ни объяснений задержки. К счастью два члена экипажа самолета по прибытии в тюрьму сообразили что происходит и надели смирительную рубашку не только на вас, но и на Масгроува. Это у нас в порядке вещей, когда люди страдают синдромом беспорядков.
 — Есть одна вещь, которую я еще не понимаю, — сказал Уэнтик. — Это касается тюрьмы. Зачем она там, если известно сколь губителен газ беспорядков для людей?
 — Еще одно наследие прошлого, — ответил Джексон, — много лет назад ученые энергично взялись за проблему очистки бассейна Амазонки. Ничего нельзя было сделать, пока джунгли покрывают его сплошь. В этой местности так трудно работать, что очистить ее обычными методами совершенно невозможно. Поэтому был придуман новый. В наши дни работы по очистке района Манауса ведутся опрыскиванием с воздуха. Деревья там настолько разнообразны, что промышленное использование этой древесины просто невозможно, поэтому их отравляют с самолета и оставляют гнить. Менее чем через шесть месяцев бывшая растительность достигает такой стадии разложения, что ее можно прессовать в брикеты на месте и либо использовать в качестве дешевого топлива, либо как гумусовое удобрение в тех местностях страны, где низка урожайность почвы.
 — Освоение этого процесса началось в той части джунглей, которую мы теперь называем районом Планальто. Время от времени мы опрыскиваем его снова, чтобы не дать стерне ожить.
 — Но примерно сто лет назад, когда интенсивность беспорядков была высока, а их причины известны не были, новая тюрьма стала необходимостью и район Планальто казался идеальным местом для ее строительства. Удаленная, практически исключавшая возможность побега, тюрьма казалась тогда последним словом техники для применения исправительной тирании. В наши дни мы знаем больше о воздействии газа беспорядков и эта тюрьма бездействует уже многие годы.
 — Выходит все ее приспособления, вроде лабиринта, были сконструированы именно для тех целей, в которых их использовал Эстаурд?
 — Назначение этих устройств — вызывать состояние шока. В определенном смысле это было возвратом к Павлову. Я как-то прочитал книгу об этой тюрьме. Ухо на стене, например, не имело никакого практического назначения, кроме просто своего присутствия. Заключенному завязывали глаза и выводили за стены тюрьмы к уху. Оставив его одного, тюремщики наблюдали за ним сквозь потайные прорези в стене.
 — Как только заключенный осознал, что он один, его побуждением обычно было желание снять с глаз повязку и первое, что оказывалось перед его взором, было ухо. С того места, где его оставляли, он мог видеть долину лишь в одном направлении; все остальное скрывалось за пустой стеной. И посередине этой стены торчало ухо.
 — С этого момента поведение заключенных всегда было одинаковым. Они бежали от стены почти в перпендикулярном ей направлении, затем останавливались и шли обратно к уху. Потом убегали снова немного дальше, чем в первый раз. Но странная бессмысленность уха очаровывала их до такой степени, что уйти от него они так и не могли. Один мужчина пытался даже допрыгнуть до него, чтобы потрогать, и не прекращал своих попыток целый день.
 — Должен признаться, — сказал Уэнтик, — меня оно тоже очаровало, но скорее вызвало жуткое отвращение.
 — Вполне возможно. Вы увидели его ночью, поэтому воздействие на вас было менее сильным.
 — Это меня радует, — тихо сказал Уэнтик.
 Джексон спросил:
 — Хотите разобраться в чем-нибудь еще?
 Уэнтик задумался, затем сказал:
 — Любопытно было бы узнать что сталось с теми людьми, которые случайно забрели в район Планальто. Эстаурд говорил мне, что исчезло их несколько, кроме того он сделал фото вашего самолета, когда подбирали одного из них. Кстати, что будет с его людьми, оставшимися в тюрьме?
 — Завтра их заберут. Мы совершаем регулярные облеты регионов, которые подвержены действию газа беспорядков. Люди попадают в них время от времени, а выбраться им оттуда нелегко. Район Планальто давно очищен и патрулируется постоянно. Если в нем оказываются люди из вашего времени, их помещают в больницу и подвергают реабилитационному лечению.
 Он встал, достал из кармана ручку и что-то нацарапал на листе бумаги.
 — Я загляну туда. Вероятно они все еще в больнице. Доктора, похоже, столкнулись с очень трудными случаями. Должно быть люди упорствуют, настаивая на своих версиях событий, а доктора думают, что дело в стойкости их галлюцинаций.
 Внезапно лицо его помрачнело.
 — У этого дела появляются неприятные стороны, — сказал он.
 — Но что же теперь с ними будет? — спросил Уэнтик, понимая причину озабоченности Джексона. Эти люди оказались случайными жертвами цепи событий, в центре которых он сам, и ему небезразлична их дальнейшая судьба.
 Джексон беспомощно обвел взглядом помещение.
 — Полагаю, придется предложить им те же альтернативы, что и вам. Остаться здесь и работать на благо общества или вернуться в свое время.
 — Думаю, я смогу поговорить с ними, — сказал Уэнтик. — Хотя я даже не знаком ни с одним из них. Они захотят вернуться.
 Джексон отрицательно покачал головой.
 — Сомневаюсь. Вы знаете сегодняшнюю дату?
 — В моем или вашем времени?
 — В том, где вы подсознательно жили, даже находясь здесь. Дату 1979 года.
 — Примерно начало августа, насколько я себе представляю.
 — Сегодня пятое августа.
 — Это важно?
 — Само по себе нет. Но в данный момент уже идет война. Вы помните что читали о кубинском вторжении во Флориду? Это было 14 июля 1979 года. Сражение там закончилось 22 июля. Бомбардировка-мщение Гаваны состоялось 28-го. На следующий день был разрушен другой кубинский город, Мансанильо.
 — Вчера, доктор Уэнтик, когда вы лежали в больничной палате, американский президент отверг ноту Советского Президиума. Россия потребовала немедленного переселения кубинских граждан в нейтральную зону на американском континенте плюс недвусмысленную гарантию перехода Соединенных Штатов к социалистической форме правления в десятидневный срок.
 — Сегодня, когда вы уже сидели в этой уютной комнате, люди вашего времени делали первые шаги к взаимоуничтожению. Российский флот в Средиземном море будет ликвидирован сегодня к концу дня. Поздним вечером первые ядерные головки взорвутся на американской земле.
 — В этом нет никакого сомнения? — спросил Уэнтик.
 — Абсолютно никакого.
 Пожилой мужчина встал и накинул на плечи свою зеленую накидку.
 — Мне лучше отправиться в больницу и взглянуть на этих людей. Вы можете пока почитать вот это.
 Он достал из кармана небольшую брошюрку и протянул ее Уэнтику.
 — Это одно из моих произведений, брошюра может помочь вам побыстрее акклиматизироваться в нашем обществе.
 Уэнтик взял у Джексона книжицу и с отсутствующим выражением на лице положил ее рядом с историческим эссе. Когда тот подошел к двери, Уэнтик окликнул его.
 — Доктор Джексон!
 — Да?
 — Не могли бы вы сделать мне маленькое одолжение? В больнице есть сиделка…
 — Не надо слов. Я намекну. Она вас найдет.
 И он вышел. Уэнтик снова сел за стол и пододвинул к себе брошюру.

 Глава девятнадцатая

 Есть две навязчивые идеи, присущие всем людям в различных пропорциях, хотя они скорее всего не являются отражением истинной природы человека. Одна из них — поиск любви, другая — истины.
 Ни для той, ни для другой не существует заменителей, хотя любовь может временно вытесняться чисто физическим процессом секса. Поиск истины не может удовлетвориться даже подобным суррогатом.
 Уэнтик лежал без сна, обнимая за плечи правой рукой спавшую возле него девушку. Ночь была теплой. Даже в эти часы раннего утра город бурлил. В Сан-Паулу не бывает тихих часов. Все население добровольно приспособилось к многосменной работе, что позволяет городу функционировать круглосуточно изо дня в день.
 Уэнтик таращил в темноте глаза, стараясь отгонять от себя зрительные воспоминания первых лет его брачной жизни. Впервые после принудительного расставания с Джин он позволил себе расслабиться и погрузиться в омут сентиментальности. Картины ее физических достоинств — широкий лоб, веснушчатые руки, небольшие мягкие груди, искрометный смех — мучили его месяцами. Такова уж субъективность памяти; вспоминается не главные или особенно важные черты, а лишь поверхностные, ассоциируемые с возникающими в памяти событиями, наличия которых вполне достаточно для идентификации личности. Жизнь с Джин была удовольствием; лучше он вряд ли мог сказать. Она значила для него очень много и они знали тот род счастья, о котором другим не рассказать; они были довольны друг другом, может быть с примесью самодовольства. Но ни одного эта примесь не беспокоила. Если любовь — это то, что он разделял с Джин, то его страсть к Карине временно затмила ее.
 Но она вернулась.
 Точно таким же образом Джексон временно утешил его ответом на вопрос о своей судьбе. Но сейчас, в мирном одиночестве, он видел одно громадное отсутствие истины.
 Газ беспорядков, загадочное вещество, доставленное сюда, чтобы разрушать, не могло быть его детищем.
 Работа, которой он занимался, вполне могла постепенно привести к открытию вещества, воздействие которого на человеческий мозг походило бы на описанное Джексоном.
 Но он не завершил работу.
 Эстаурд и Масгроув оторвали его от нее до получения результатов.
 Девушка, лежавшая на руке, повернулась во сне и устроилась головой у него подмышкой. Он обнял ее крепче, ладонь опустилась и нежно охватила одну из грудей.
 Тогда кто…? Кто продолжил работу в его отсутствие? Документация была только у Нгоко.
 Уэнтик резко сел. Абу Нгоко.
 Нетерпеливо выражавший недовольство замедлением исследования, нетерпеливо требовавший испытания состава на людях-добровольцах, нетерпеливо…
 — Нгоко! — сказал он вслух.
 И девушка упала с руки на подушки, недовольно нахмурив в темноте брови.




 Часть III
 Станция



 Глава двадцатая

 Под ними девятьсот метров, джунгли раскинулись от горизонта до горизонта. Уэнтик сидел с Джексоном в кабине самолета, дюжина смирительных рубашек зловеще болталась на вешалке позади них.
 Уэнтик был полон мрачных предчувствий по поводу того, что они найдут в тюрьме. Только отправляясь туда, он осознал, сколь нелегко ему примириться со смертью Эстаурда. Если так умер один человек, то подобное могло произойти и с другими. В тюрьме много оружия, есть карабины и ножи, хотя мотивы, заставившие Эстаурда доставить все это туда, Уэнтику были непонятны. Коль скоро этот человек вбил людям в головы, что карабины брались с собой для сражения…
 Он бросил взгляд на сидевшего рядом мужчину; спина прямая, голову держит гордо. Создавалось впечатление, что он отказывается признаться даже самому себе, что тиски старости постепенно сжимаются вокруг него все крепче. Уэнтик прочитал книгу этого человека; он писал ее последние два года. На Уэнтика произвели впечатление живая ясность стиля и точность его словаря.
 Внезапно Джексон коснулся руки Уэнтика и показал в окно.
 — Посмотрите, мы приближаемся к расчищенному району.
 Джунгли под ними медленно редели, переходя в кустарник, обрамлявший район Планальто по всему периметру. Уэнтик уже видел эту картину с вертолета. Он посмотрел вперед, но никогда не рассеивавшаяся в этом районе дымка далеко видеть не позволяла.
 Джексон сказал:
 — Думаю, пора надеть маски.
 Он пошарил за креслом и вытащил портативный кислородный аппарат, который, как он заверил Уэнтика, эффективно защищал и от газа беспорядков и от любого другого. Имея такой аппарат, человеку не приходилось дышать загрязненным воздухом, он может свободно двигаться и не нуждается в иной защите в подверженных действию газа местах.
 — Не думаю, что мне стоит беспокоиться о маске. Я уже был здесь и выжил.
 — Ваше дело, — ответил Джексон, — но я без нее не выйду.
 — У вас нет иммунитета.
 — Нет. Но и вы не знаете надолго ли ваш.
 — Все будет в порядке.
 Отчасти правда была в том, что Уэнтику не нравилось ощущение резиновой маски на лице. Однако он старался найти этому рациональное объяснение. Склонностью к странной форме клаустрофобии, заявлявшей о себе всякий раз, когда каким-то образом стеснялось нормальное дыхание, пусть даже маской, которая закрыла Джексону только нос, оставив рот свободным для продолжения разговора. В какой-то степени его ссылка на иммунитет была всего лишь отговоркой. Но кроме того, он действительно инстинктивно чувствовал, что иммунитет у него постоянный.
 Оба пилота тоже надели маски и включили подачу кислорода. Уэнтик размышлял о том, сколь серьезно эти люди относятся к опасности воздействия газа, и задавался вопросом о судьбе, которая выпадет на его долю, если в Сан-Паулу станет достоянием гласности, что он несет ответственность за создание газа. Судя по книге Джексона, местное общество стабильно, однако не невзрывоопасно. Если представится возможность, надо бы расспросить Джексона подробнее.
 Менее чем через две минуты самолет был над тюрьмой и начал снижаться к зданию по широкой спирали. Все четверо находившиеся на борту стали присматриваться к земле в надежде обнаружить признаки людей Эстаурда, но их нигде не было видно.
 Черный шрам на месте сгоревшей лачуги-лабиринта нарушал единообразие грязно-зеленой стерни, с болезненной остротой напоминая Уэнтику о смерти Эстаурда. Он поспешно отвернулся.
 — Как вы думаете? — обратился он к Джексону, — Они в тюрьме или более вероятно, что ушли?
 — Кто может сказать? — Голос был немного гнусавым и приглушался маской. — Вряд ли их поведение можно подвести под какой-то шаблон.
 Джексон отвернулся и тронул пилота за плечо.
 — Зависните перед зданием. Если они внутри, то выйдут, чтобы разобраться в чем дело.
 Пилот согласно кивнул и провел машину над зданием туда, где все еще стоял вертолет. По крайней мере, подумал Уэнтик, они никуда не улетели.
 Самолет снизился метров до пятнадцати над землей и остановился в воздухе. Реактивные двигатели вертикальной посадки издавали скрежещущий рев, сотрясая машину; находясь в тюрьме, этот оглушительный грохот нельзя было не услышать. Джексон и Уэнтик не отрывали взглядов от главных ворот.
 Минут через пять они открылись и появились люди.
 Они вышли все вместе, настороженно поглядывая на самолет. Ни у одного не было никакого оружия. Медленно приближаясь, люди остановились метрах в двадцати пяти от места, над которым висел самолет.
 Джексон спросил пилота:
 — Сможете достать их на таком расстоянии.
 — Предоставьте это мне, — ответил тот.
 Загоревшись любопытством, Уэнтик во все глаза следил за людьми на земле. Без всякого предупреждения из фюзеляжа машины вырвался и ринулся вниз желтый пар. Часть его была захвачена мощными струями двигателей и пар устремился на людей. Один или два из них попытались повернуть обратно, но в считанные мгновения все до единого исчезли в желтых клубах.
 — На посадку, — сказал Джексон пилоту. Нос машины пошел вниз и Уэнтик почувствовал, как екнуло сердце. В отличие от вертолета, который должен слегка задирать при посадке нос, самолет вертикального взлета-посадки шел вниз под углом вперед.
 Как только машина опустилась на стерню, выброс газа из двигателей сдул остатки пара и Уэнтик увидел лежавших без сознания людей.
 Джексон пояснил:
 — Почти мгновенное действие, но очень мягкое. Они очнутся даже без головной боли.
 Уэнтик вспомнил как, придя в себя после дозы этого пара, почти немедленно влил в себя целую чашку супа со специями.
 Едва двигатели смолкли, все четверо поднялись из кресел и пошли к люку. Пилот открыл его и все спустились на стерню.
 Уэнтик взглянул на тюрьму, черная громада которой закрывала солнце. Просто здание; все признаки исходившей от него угрозы были плодами его подсознания, а не особенностями архитектуры.
 — Здесь все люди? — спросил его Джексон.
 Уэнтик посмотрел на неподвижные фигуры. Подсчет голов, подумал он. Их было двенадцать.
 — Да, — сказал он.
 — Хорошо. — Джексон кивнул пилоту и его помощнику. Они заботливо подняли ближайшего к ним и понесли безжизненное тело к самолету.
 — Оставим это им. Можете вы показать дорогу в камеру, где стоит передатчик непосредственной энергии?
 Уэнтик кивнул и повел его через главные ворота по узкому тоннелю, а затем вверх по лестничному пролету на первый этаж тюрьмы.
 Когда они проходили по коридору камеру, в которой Уэнтик поселился по прибытии в тюрьму, он спросил:
 — Вы бывали в этой тюрьме прежде?
 — Однажды. Несколько лет назад. Вскоре после того, как она перестала использоваться.
 Он оглядывал камеры, мимо которых они шли.
 — Теперь, когда я здесь, мне понятно почему Масгроув подцепил эту заразу. Все ощущения совершенно нормальны. Так и хочется сбросить маску.
 Уэнтик возразил:
 — Это, полагаю, зависит от точки зрения. Я нашел атмосферу тюрьмы пугающей.
 — Не могу понять почему.
 — Вам не пришлось быть заключенным.
 Пожилой мужчина никак не отреагировал и они пошли дальше. Когда добрались до узкой лестницы, ведущей в бывший кабинет Эстаурда, Уэнтик снова пошел впереди. Он взлетел по ней через две ступеньки, но его спутник, отягощенный баллонами и годами, поднимался более размеренно.
 Шагая по второму коридору к той камере, где стояла машина, Уэнтик спросил:
 — Когда я найду Нгоко, где вы намерены подобрать меня?
 — Здесь, в тюрьме.
 — Но кто доставит меня обратно в район Планальто?
 — Но это же проще простого: ведь я вручил вам деньги. Расходуйте сколько угодно, лишь бы заполучить Нгоко. Вероятнее всего меня здесь не будет, но я позабочусь, чтобы самолет дежурил все время.
 Уэнтик кивнул, потом слегка поморщился от неожиданно резкой боли в висках.
 Джексон говорил… появляются головные боли и мигрени…
 Он тряхнул головой. Это лишь гнетущее воздействие тюрьмы. Ничего более.
 Они подошли к камере и Джексон толкнул дверь, но вынужден был напрячь усилие, когда она заскребла по бетонному полу. Протянув руку, он включил свет и оба вошли внутрь.


* * *

 Джексон склонился над трехпозиционными переключателями позади машины.
 — Этот рычажок, — сказал он, — определяет суть всей операции.
 — Я уже разглядывал его. Что он делает? — спросил Уэнтик.
 — Он управляет типом генерируемого поля. Я не могу рассказать вам как машина работает, хотя однажды мне объясняли. Это вне сферы моих забот… Меня больше интересует что она делает. В основе своей генератор имеет четыре состояния: три в положениях «включено» и одно в положении рычажка «выключено». В данный момент положение «выключено».
 Уэнтик видел, что крохотный переключатель находится в нейтральном положении, как он впервые обнаружил его и как оставил после своих экспериментов.
 Джексон продолжал пояснение:
 — В его настоящем положении генератор действительно выключен. То есть машина вовсе не генерирует никакого поля.
 — Если я перевожу его вверх, — он сделал это и вспыхнула панель с пометкой «АА», — поле включается. Выйди мы за кромку поля, то увидели бы джунгли, которые существуют в вашем времени, в 1979 году. Мы можем перешагнуть границу и вернуться обратно. Другими словами, образуется настоящий карман нашего времени в вашем.
 — Когда Масгроув отправился искать вас, он установил поле именно в это состояние.
 — Но оно не было в этом состоянии, когда я пришел сюда. Когда мы с Масгроувом пересекли границу, я оглянулся назад. Джунгли исчезли.
 Джексон согласно кивнул.
 — Есть встроенное в машину устройство безопасности. Поймите, если бы поле оставалось в двухпроходном состоянии, даже представить трудно сколько неприятностей грозило бы проникшим сюда людям. У нас тоже были бы трудности в случае их заражения газом беспорядков. Пока оно находится в состоянии «АА», любой попавший в поле увидит совершенно обратное тому, что предстало перед вами. Он пройдет по стерне, обернется и увидит непроходимые джунгли за спиной. Ему захочется разобраться в чем дело и он вернется в ваше настоящее!
 — Думаю, мне понятно, — сказал Уэнтик.
 — Поэтому, когда поле оставляют генерироваться дольше какого-то определенного времени — установка выполняется вот на этой шкале, — Джексон показал на один из циферблатов слева от себя, — оно автоматически переключается в состояние «А».
 Он передвинул рычажок вниз и вправо. Загорелась панель с названной им буквой.
 — Теперь поле допускает переход только в одном направлении. То есть из вашего настоящего в наше. С точки зрения всех наших забот это замечательно. При любых намерениях и целях ничего не надо менять. Находясь в нашем настоящем, мы по собственной воле можем перемещаться туда и обратно. Но с точки зрения того, кто находится в 1979 году, дело выглядит немного иначе.
 — Необъяснимый пятачок десятикилометрового диаметра со скошенной травой в самой середине бразильских джунглей. Мы не придавали этому большого значения, потому что не могли себе представить, что в ваше время здесь может быть интенсивное движение, но вероятнее всего это было нашей ошибкой. Масгроув тоже не ожидал, что будет искать вас очень долго, поэтому считал вероятность появления здесь людей небольшой. Но случилось так, что это заняло у него месяцы и за это время в поле забралось несколько человек. Вообразите, каково им было. Круг жнивья в центре леса… войди в поле и лес исчезает… попытайся уйти обратно и ничего не получается. Нет связи одной сущности с другой.
 — Эстаурд рассказывал мне о человеке, который оказался в поле случайно, вернулся примерно в то место, где вошел, и стал показывать написанные им предупредительные знаки, намереваясь, видимо, предостеречь других от следования его примеру.
 — Вам известно его имя? — спросил Джексон.
 Уэнтик задумался.
 — Брэндон, полагаю. Или Брэндер. Я не уверен.
 — Это, вероятно, Брэндер. Очень инициативный человек. Он был среди первых поправившихся, как вчера сообщил мне доктор. Принял случившееся спокойно и уже обосновался у нас.
 Уэнтик задумчиво кивнул. Одна из невинных жертв в потоке событий, управление которыми неподвластно никому из этих жертв.
 — Третье состояние, — продолжил объяснения Джексон, — мы называем «ВВ». Это избирательное поле.
 Он передвинул рычажок и сразу же послышался высокого тона свист, с которым Уэнтик познакомился, когда обнаружил машину.
 — Что это за шум? — спросил он.
 Джексон открыл смотровую дверцу и осторожно вытащил длинный кабель.
 — Вы услышали, — сказал он, — шум движения воздуха между двумя оконечниками, которые осуществили его передачу в ваше настоящее. Смысл избирательности поля вот в чем: передается все, что находится между терминалами.
 — И где оно оказывается там?
 — В том же месте. Но двести десять лет тому назад.
 Джексон вернул рычажок в нейтральное положение.
 — И все же, на чем мы остановимся? — спросил Уэнтик.
 — Я думал об этом, — ответил Джексон. — Мне представляется наилучшим отправить вас в ваше настоящее, в 1979 год с помощью избирательного поля. Передача произойдет мгновенно без потери сознания, однако нельзя точно знать где вы окажетесь в вашем времени. Предположительно, где-то в джунглях, но вы найдете способ выбраться. С вами все в порядке?
 Уэнтик медленно кивнул.
 — После того как вы благополучно переправитесь, мы дадим вам время выбраться из зоны действия поля и переключим его в состояние «АА». Это означает, что, когда вы найдете Нгоко, будет достаточно просто доставить его в район Планальто и привести к тюрьме. Здесь вас будет ждать самолет.
 — Не мог бы самолет забрать меня прямо на антарктической станции? — спросил Уэнтик.
 — Нет, — сказал Джексон, раздраженно мотнув головой. — Это было бы непрактично. Слишком большая трата времени. У меня много незавершенной работы. Вам придется все сделать самому.
 Уэнтик пристально посмотрел на него, но промолчал. Не в этом ли ключ мотивации поведения Джексона? Не отдает ли он собственной работе приоритет перед всем остальным?
 — Ладно, — сказал он наконец, — Я понимаю.
 — Но есть одна вещь, о которой вам не следует забывать ни при каких обстоятельствах. У вас не должно появиться искушения отправиться в Америку. Даже северные районы Бразилии и Венесуэлы подверглись в ходе войны прямому загрязнению радиоактивными осадками. К моменту вашего возвращения в то время ядерные боезаряды уже будут рваться в других частях мира. Нам желательно ваше возвращение, даже если вам не удастся добраться на станцию.
 Все верно, подумал Уэнтик. Мне теперь просто незачем и некуда возвращаться… Западная и центральная Европа была превращена в пустыню второй волной бомбардировок…
 Он ответил Джексону твердым голосом:
 — Я доберусь до станции. Я найду Нгоко. Я доставлю его сюда.
 — Хорошо. Что-нибудь еще?
 — Только то, что у меня раскалывается от боли голова.
 Джексон стал сверлить его взглядом.
 — Давно ли она заболела?
 — Как только мы вошли в тюрьму.
 — Если вы наглотались газа беспорядков…
 — Я уверен, что дело не в этом.
 В глазах Джексона было сомнение.
 — Не знаю. Не забывайте, что случилось с Масгроувом. Лучше бы вы оказались правы. Дайте мне руку.
 Уэнтик протянул руку и Джексон сжал ему запястье. Он натянул на руке кожу, чтобы она прижалась к кости, затем взял два оконечника кабеля.
 — Будет немного больно, — сказал он и воткнул их один за другим в кожу. Уэнтик вздрогнул.
 Он поднял взгляд. Лицо пожилого человека было тускло освещено едва пробивавшимся светом лампы, висевшей по другую сторону машины.
 — Пока, доктор Уэнтик, — сказал Джексон.
 И перевел переключатель вниз и влево.


* * *

 Уэнтик упал в темноту. Все вокруг было черным как смоль. Он глухо ударился обо что-то не очень твердое, отпрянувшее в сторону; в десяти сантиметрах от него большое животное раскрыло пасть и завизжало ему прямо в лицо.

 Глава двадцать первая

 Целых пять часов Уэнтик неудобно сидел в почти полной темноте на ветке дерева, не имея представления, что его окружало.
 Лес был средоточием кошмаров. Вопли животных не прекращались всю ночь и хотя он слышал этот гвалт прежде, было просто невозможно подавить охватывавшую его панику. Как бы он ни старался мыслить рационально, образы окружавших его свирепых хищников становились все более яркими. В конце концов, неимоверным усилием, ему удалось не думать о гвалте, твердя себе снова и снова, что эти животные безвредны… и его страх внезапно исчез.
 Позднее стали заявлять о себе новые страхи.
 Он не знал, как высоко находится на дереве и боялся пошелохнуться, чтобы не упасть. Уэнтик позволил себе лишь чуть-чуть поудобнее расположиться на ветке. Хотя ни с одной стороны от себя ему не удалось обнаружить признаков близости к стволу дерева, ее толщина успокаивала и вселяла надежду, что до ствола недалеко.
 Ни он, ни Джексон не приняли во внимание одно существенное обстоятельство: генератор поля смещения находился на втором этаже здания, следовательно любой, кого бы ни отправили в прошлое с помощью избирательного поля, должен вынырнуть в нем между небом и землей.
 Еще больше Уэнтика беспокоило, что Джексон обещал перевести поле смещения в состояние одновременного существования двух настоящих. Если он сделает это, а Уэнтик еще будет здесь, то что с ним произойдет?
 И сколько времени по мнению Джексона он будет выбираться из этого соседства?
 Мало-помалу, когда Уэнтик начал подумывать, что скоро у него не останется сил держаться на скользкой ветке, он присмотрелся к тусклому поблескиванию прямо перед собой. Оно медленно усиливалось и он стал, наконец, различать контуры близлежащих ветвей.
 Когда света стало достаточно, он осторожно огляделся и к своему огорчению убедился, что не может увидеть со своей ветки землю. Ствол был не так уж далеко, менее чем в трех метрах, но ветку покрывала мягкая слизь, которая не позволяла крепко цепляться за нее.
 С величайшей осторожностью Уэнтик полз по ветке, пока не добрался, наконец, до ствола.
 Он был более сухим, чем ветка, и шершавым, его обвивало несколько лиан. Уэнтик подергал одну и нашел, что это вьющееся растение держится на стволе почти неподвижно.
 Для спуска он выбрал другую лиану и перенес на нее вес тела. Она держала. Почувствовав большое облегчение, он двинулся вниз.
 В руках, давно отвыкших от подобных упражнений, через несколько секунд возникла боль. Он спустился всего метра на три, а от боли уже трясло все тело. Справа от него оказалась другая ветка и он поставил на нее одну ногу, сняв нагрузку с рук.
 С этой ветки земля была видна, до нее оставалось примерно шесть метров. Он почти готов был спрыгнуть… Пот пробежал по лицу, а вокруг жужжал не очень большой рой насекомых. Укусы этих бразильских москитов Уэнтик на себе уже ощущал.
 Он оставил ветку и продолжил спуск. Теперь, когда он мог видеть землю, его движения стали менее осторожными и он в нескольких местах содрал кожу на руках. В двух с половиной метрах от земли он отпустил лиану и не очень ловко попытался оттолкнуться от ствола, надеясь приземлиться на ноги. Вместо этого тяжело рухнул всем телом и перекатился через заплечный вещевой мешок. Он поднялся на ноги и огляделся.
 Солнце уже явно взошло, потому что лес был пронизан тускловатым светом. Животные затихли и снова стали невидимыми. Он снял со спины поклажу и положил мешок на землю. Вынимая вещи одну за другой, Уэнтик убедился, что после путешествия через две сотни лет все осталось в сохранности.
 В мешке был запас продуктов, сгущенных и в сухом виде; они занимали мало места, но могли обеспечить ему сытую жизнь на многие недели. Вероятно эта пища не так вкусна, как ему хотелось бы. Вода у него тоже была с собой в плоской пластмассовой фляге. Пачка карт. Мачете. Компас. Смена белья. И деньги.
 Уэнтик достал деньги и пересчитал их. Он был богачом: почти сорок тысяч долларов. Джексон выдал их ему, уверяя, что деньги могут понадобиться. Уэнтик высказал опасение. Что, если его спросят откуда они у него?
 Кого это встревожит? — возразил Джексон. Идет война. Подобное больше никого не заботит, приоритеты изменились.
 Уэнтик достал тюбик отпугивающей насекомых мази и щедро нанес ее на лицо и руки. На Земле нет ничего, что заставляет этих москитов держаться подальше, но это поможет. Лицу стало прохладнее, когда он намазал его. Но запах был действительно отпугивающим.
 Он сделал большой глоток воды из фляги и был готов двинуться в путь.
 Прежде всего необходимо выбраться из района Планальто. О том, когда Джексон включит поле, разговора не было, а Уэнтику не хотелось оставаться до этого момента в его границах. Он достал компас и сверился по карте. Около двадцати пяти километров к северо-западу от его дерева была крохотная деревушка, а где-то вниз по течению реки Арипуанья находилась католическая миссия. До наступления ночи надо попасть в одно из этих мест. Он не намерен провести в джунглях еще одну ночь.
 Но двадцать пять километров по этим дебрям… пешком…?
 Пройдя всего метров двести он уже знал, что никогда не осилит этот путь. Двигаться было почти невозможно. Подлесок завален мертвыми спутанными лианами, сквозь которые торчали колючки живых, обломившимися ветвями, всюду был низкорослый стелющийся кустарник. Не было места, где бы высота этих завалов не достигала трети метра. Ему то и дело приходилось пользоваться мачете, но толку от этого было мало, либо это его орудие вообще не производило впечатления на заросли. Пот снова стал заливать лицо, смывая отпугивавшую насекомых мазь. На лбу уже появились кровоточащие отметины укусов и он знал, что к полудню лицо распухнет и будет нестерпимо болеть. Он заспешил, но все более осознавал, что при выборе направления руководствуется не столько компасом, сколько надеждой на благоприятный случай.
 То же самое должно быть выпало на долю Масгроува… Масгроува, человека, которого Джексон послал разыскать его, а теперь тот же пожилой мужчина отправил его самого на поиски Нгоко. Возможно Джексону действительно невдомек почему умственное состояние Масгроува ухудшилось к тому времени, когда он добрался до цивилизации, но Уэнтику это теперь совершенно ясно. Несколько дней блуждания по этим дебрям доведет до какой-нибудь мании почти всякого.
 Особенно, если он предварительно глотнул газа беспорядков…
 Уэнтик по-новому ощутил свою схожесть с этим человеком. Отправленный на выполнение простенького задания, он сразу же столкнулся с нешуточными трудностями.
 Джексон говорил: «Не общаясь, человек мог бы никогда не осознать происходящие изменения его психики.
 Не бродил ли Масгроув по этому лесу, медленно впадая в безумие и не осознавая этого, еще меньше понимая что происходит? Он должен был иметь представление о действии газа беспорядков, но вряд ли мог установить симптомы отравления у себя.
 И тут Уэнтик вспомнил о головной боли, появившейся вскоре после возвращения в тюрьму. Джексон сказал, что в ней повинен газ беспорядков. Так ли? Его иммунитет иссяк? Если да, то, подобно Масгроуву, ему тоже уготована мания, которая заявит о себе, лишь когда он попадет под какое-то влияние? Ничего не зная наверняка?
 И он подумал о своих ночных страхах перед животными этой ночью, о том как они разрастались, пока он не сказал себе, что эти звери безвредны…
 Ему было о чем подумать, пока он медленно, преодолевая боль в мышцах, шел через джунгли. Если дело обстоит именно так, то что?
 Примерно через три часа в том месте, где он остановился, чтобы поесть и отдохнуть, Уэнтик обнаружил труп.


* * *

 Он лежал на дне грубо сработанного каноэ, которое было вытащено на заросший берег небольшой речки. Человек умер три дня или три недели назад, сказать было невозможно. Белые личинки копошились в открытом рту и вытаращенных глазах, а конечности объедены насекомыми и птицами. Только там, где на трупе еще оставались клочья одежды, плоть была нетронутой. Над этой разлагающейся массой вились тучи насекомых.
 Запах был невыносимым.
 Первым побуждением Уэнтика было пройти мимо, но соблазн воспользоваться каноэ оказался сильнее. Насколько он представлял себе, из зоны поля смещения выбраться еще не удалось; с каждой истекавшей минутой его беспокойство усиливалось. На каноэ он мог бы преодолеть гораздо большее расстояние, чем пешком.
 Он подошел к трупу, едва сдерживая тошноту.
 Тело лежало на спине, правая рука поднята и согнута, поэтому теперь ее кости покоились за головой. Одна нога лежала прямо, а другая свешивалась с борта каноэ. Кости стопы отвалились от голени и белели на влажной бурой растительности.
 На дне каноэ валялись ржавая фляга для воды, деревянное весло и узел сгнившей одежды.
 Уэнтик приподнял один конец каноэ, но поспешно бросил его, как только труп тяжело перекатился по борту. Под трупом было пятно темно-зеленой слизи, в котором кишели опарыши.
 Он отпрянул назад, дрожа от отвращения.
 Несколько минут он беспомощно стоял поодаль от каноэ, теряясь в догадках что предпринять. У него было состояние человека, обнаружившего у себя отвратительных паразитов, от которых должен избавиться. Он понимал, что необходимо вытащить из лодки труп, но не мог себя заставить это сделать.
 Наконец, достав носовой платок, он закрыл им рот и нос и как можно туже связал концы платка на затылке. Затем нашел обломленную ветку и приволок ее к каноэ.
 Отводя взгляд от трупа, он подсунул конец ветки под днище лодки и попытался опрокинуть ее. Три раза конец ветки обламывался, как только он начинал прилагать усилие. В конце концов она сломалась посередине.
 Он зло швырнул оставшийся в руке обломок в воду, подошел к каноэ и стал поднимать его, наваливаясь всем телом. Оконечность пошла вверх, а сама лодка наклонилась на борт; труп вывалился с жутким стуком костей по дереву и скатился с берега в воду. Одна нога отвалилась и осталась лежать на берегу, оказавшись в речушке лишь наполовину.
 Все еще трясясь, Уэнтик следил за трупом, который погрузился в воду, но плавал почти у самой поверхности. Отдельные детали были почти неразличимы, но ему казалось, что мертвый человек плывет лицом вверх. Он некоторое время следил, как медленное течение подхватывало труп и началось его трехтысячекилометровое путешествие к океану. Нет, подумал он, вряд ли он доберется туда. Здесь в реках не меньше хищников, чем на земле и в воздухе.
 Он столкнул каноэ в воду и затопил его.
 Сначала зеленая слизь и опарыши продолжали цепляться за грубо отесанное дерево, но после неоднократных полосканий, наконец, отлепились; он тщательно вымыл свое судно целиком.
 Уэнтик оглядел местность. Туча насекомых, привлекавшихся трупом, исчезла. Остался только его личный рой.
 Он снова вытащил лодку на берег и отошел подальше. Метрах в двадцати от нее он сел на низкую ветку дерева и поел безвкусной, совершенно лишенной воды пищи, которой смог набить рот всего раз или два. Впечатление, произведенное на него трупом, было еще слишком свежо в памяти.
 Он напился, ополоснул лицо водой из фляги и вернулся к каноэ. Оно уже высохло и Уэнтик увидел, что, хотя использовавшиеся для долбления инструменты были грубыми, дерево хорошее и конструкция крепкая. Единственную опасность представляла возможность перевернуться, если он угодит в стремнину.
 Уэнтик столкнул каноэ в воду, оттолкнулся веслом и отчалил от берега.
 Почти сразу же его понесло течением и он перебрался на корму лодки. Правильно грести получилось не сразу и каноэ несколько раз повернулось в стремнине, прежде чем он приноровился.
 Как только лодка стала двигаться таким образом, что у него появилось ощущение власти над ней, он достал отпугивающую насекомых мазь и опять натер лицо и руки.
 Примерно через километр речушка расширилась и стало видно солнце. Хотя деревья и лианы свисали над водой, между кронами растительности двух берегов появился просвет; Уэнтик был почти уверен, что до наступления ночи найдет главное русло Арипуаньи. Тогда будет достаточно просто добраться либо до деревушки, либо до миссии. Он расслабился, устроившись на корме, и отдался воле течения, которое несло его со скоростью километров восемь в час.


* * *

 Труп он больше не видел. Каноэ должно было догнать его в первые же минуты плавания. Либо труп затонул и будет съеден обитателями реки, либо уже так разложился, что контакт с водой вызвал его полное расчленение.
 Фауна в реке была менее обильной или менее заметной, чем на суше. По одной из этих причин Уэнтику попадалось на глаза очень немного живых тварей, которые могли бы по его мнению представлять угрозу. Он когда-то читал о пираньи, которая обитает почти во всех реках Амазонки, и запомнил, что эти рыбки сдирают всю плоть с человеческого тела в считанные секунды. Слышал он и о гигантских аллигаторах, и о водяных змеях, которые ведут себя достаточно мирно, хотя могут прикончить запросто человека при малейшей провокации с его стороны. Но подобные животные на глаза ему не попадались.
 Работа веслом — состоявшая, главным образом, в том, чтобы держать каноэ носом по течению и внимательно следить, чтобы не наткнуться на что-то под водой, — была необременительной и ничто не мешало ему основательно подумать впервые после расставания с Джексоном.
 Самой приятной стороной его нынешней ситуации было, конечно, сколь бы ни выглядел чуждым окружавший ландшафт, пребывание в своем времени. Если бы ему удалось добраться до Англии, он нашел бы ее, не будь войны, такой же, как всегда.
 Осознать, что идет война, было очень трудно. При таких серьезных поворотах событий необходимо нечто большее, чем всего лишь голословное сообщение, чтобы убедить кого-то, лично связанного с таким событием, что оно действительно произошло. Он прочитал о войне в книгах и слышал о ней от Джексона. Для бразильцев, новых бразильцев двадцать второго столетия, эта война была не просто фактом, она была историей.
 Но для Уэнтика знание какого угодно факта вовсе не означало обязательное понимание всей вытекающей из него сути. Потому что с данным фактом тесно увязывалась его судьба.
 Семья в Лондоне. В северной Англии живут его родители. В Суссексе его колледж. В западном Лондоне фирмы, на которые он работал. Но еще важнее весь комплекс воспоминаний, впечатлений и всплывающих в памяти зрительных образов, которые и составляют истинную подлинность всей его жизни. Признать все это уничтоженным означало для Уэнтика лишиться части самого себя.
 Его мир продолжал оставаться неизменным…
 Прочным. Не воздействие ли это газа беспорядков?
 Понимание механизма навязывания доктрины извне, это одно дело, но может ли кто-то навязать доктрину самому себе, просто желая во что-то верить?
 Но это лишь половина двухзвенной проблемы. С одной стороны, он может поверить, что мир, который он знает, продолжает оставаться таким, каким он знал его всегда; однако не исключена и возможность поверить тому, что говорил Джексон.
 Его рациональное мышление выступало за принятие последнего.
 Но первое было тем, во что он верил. Проблема в целом выходила за рамки благоразумия.
 Через два часа путешествия по реке он оказался у слияния потоков и поплыл дальше по более быстрым водам Арипуаньи. Сверившись по карте, он стал держать каноэ ближе к правому берегу и еще через три часа добрался до католической миссии.
 У берега был пришвартован среднего размера гидросамолет. Зрелище доставило Уэнтику удовольствие. Его поиск оказался менее продолжительным, чем он предполагал.

 Глава двадцать вторая

 В своем университетском кабинете Джексон соорудил символическую социомеханическую модель структуры нового бразильского общества. Она покоилась на столе напротив его рабочего места и выглядела произвольным набором цветных пластмассовых трубок и шариков; каждый из них представлял какой-то сектор общества. Для любого ремесла, профессии или призвания был свой шарик. Отдельные шарики представляли все направления искусства, социальных служб, фермерских хозяйств, административные группы, студентов, безработных, больных. Взаимодействующие сектора были соединены трубкой, символизирующей контакт; модель отражала всю полноту взаимодействий.
 В чисто скульптурном отношении она очень напоминала пластмассовое наглядное пособие для изучения сложной молекулы тяжелого элемента. Для Джексона эта модель стала радостью жизни, которой он так или иначе посвящал большую часть рабочего времени с поры получения докторской степени.
 Тем не менее, только в последние несколько лет его социологические теории стали обретать нечто приближавшееся к выражению в конкретном виде, что и позволило заняться сооружением модели.
 Она и сейчас еще не завершена. И у него было опасение, что на завершение не хватит жизни. Даже его собственным ученикам будет трудно довести работу до конца. Для этого нужен кто-то с его мозгом, тот, кто в состоянии зрительно видеть структуру общества так же четко, как это может он.
 На столе, где находилась модель, лежало еще несколько шариков — крохотные, малозначимые сектора его общества, которым еще предстояло найти в модели место.
 Именно эти шарики — их чуть больше двух десятков — отделяют его от завершения строительства модели.
 Возвратившись из тюрьмы в Планальто, даже уединившись в кабинете, он никак не мог подавить в себе раздражения, не мог сконцентрировать мысль на работе и вернуться к спокойному и упорядоченному труду, которому целиком отдавался до неожиданного появления Уэнтика.
 Джексон отправил самолет с нарядом наблюдателей обратно в тюрьму, где этим людям предстояло дожидаться возвращения Уэнтика, и снова попытался сосредоточиться на работе.
 Чтобы включить в схему еще только один шарик… Это может вылиться в необходимость переоформления половины уже выполненной работы. Дело вовсе не в том, чтобы кое-как пристроить оставшиеся шарики; каждому положено совершенно определенное место, в котором он только и может действовать и взаимодействовать со всеми остальными.
 Если бы здесь был Масгроув…
 Но он в больнице, болезненно реагирует при одном упоминании имени Уэнтика. Джексон уже звонил в больницу, чтобы справиться когда Масгроув сможет вернуться к работе, но получил ответ, что его ассистента продолжают подвергать интенсивной реабилитационной терапии.
 Джексон не отвлекался от работы уже два дня. Он разглядел способ включить в структуру шарик, представлявший организации гражданской безопасности, но для этого было необходимо разобрать и перестроить около сорока процентов уже установленных шариков, да еще изменить местоположение, по крайней мере, двадцати процентов в той части модели, на которой новая добавка непосредственно не сказывается.
 Он склонился над моделью и нахмурил лоб, стараясь отогнать нерешенные сомнения, которые из каких-то задворков разума журчали придирчивым ропотом. Все это из-за Уэнтика, и он знал…
 Не третий день от его сосредоточенности на работе не осталось следа. Когда он пришел в то утро в кабинет, сел за рабочий стол и уныло уставился на модель, ему стало ясно, что собраться с мыслями не удастся.
 Зло коренилось в головной боли Уэнтика. Он надышался застоявшегося в тюрьме газа беспорядков, полагая, что обладает иммунитетом, но его действию тем не менее подвергся. А теперь он погрузился на двести лет в прошлое и так же как Масгроув блуждает в джунглях.
 Но это необходимо… Придет день и его символическая модель общества обретет изящество и симметрию, каждая ее деталь окажется на своем месте. Но пока газ беспорядков насыщает атмосферу, никакая модель общества не может быть совершенной. Газ — случайный фактор. И только Уэнтик или тот второй, который, по его словам, знает о газе больше.
 Они оба должны быть здесь, чтобы поправить дело. От этого зависит все.
 Чего-то не складывалось…
 Если Уэнтик понял что принесла с собой война, то он вполне мог решиться сбежать. Но он читал историю, разве нет? Наверняка должен был видеть, что теперь его возврат к прежней жизни невозможен?
 Джексон сидел за столом, уставившись на маячившую перед глазами модель, и задавался вопросом, отдавал ли Уэнтик себе отчет в важности роли, которую он уже сыграл в становлении здешнего общества, или значимости работы, которую он мог бы здесь выполнять. Возможно предстоящая работа показалась ему слишком тривиальной, несмотря на несомненное существование газа беспорядков и ощутимость вреда, который он причиняет здесь людям.
 Но есть и еще одна-две слабые ниточки. В частности, уверенность Уэнтика, что работу он не завершил. Однако это мог сделать за него ассистент.
 Но сделал ли? Если Уэнтик найдет этого Нгоко и доставит его сюда, то это будет означать, что после него за завершение исследования взялся кто-то еще.
 В противном случае ни газу беспорядков, ни обществу, созданию которого он способствовал, нынешнему обществу, просто не было бы места. Значит, работу мог завершить не Нгоко, а кто-то еще. Может быть, ученый, работавший в другом месте и в другое время, или даже в другом противоборствующем лагере?
 Возможно поиск уже привел Уэнтика в его старую лабораторию, возможно это предопределено судьбой.
 И все же… В нем виделся ключ решения всех проблем. Он определенно знал газ и то, как это вещество действует, известны ему и практические результаты его воздействия. Если бы он не умел делать ничего другого, то все равно смог бы найти какой-то способ противодействия вреду, который этот газ наносит нынешней бразильской жизни.
 Внезапно Джексон ясно понял, что Уэнтика необходимо вернуть сюда, одного или вместе с этим его ассистентом во что бы то ни стало. Точно так же как несколько лет назад, он снова осознал, что Уэнтик, и только Уэнтик, может помочь завершить его собственную работу. Все остальное не имеет значения. Если Уэнтик понял, как только что понял сам Джексон, что возвращение в прошлое для поиска того, кто завершил исследование, ничего не может изменить, он вероятнее всего предпочтет остаться в прошлом.
 Неопровержимы две вещи. Во-первых, существование газа беспорядков. И во-вторых, способность Уэнтика что-то против него предпринять, если будут возможности и побудительные мотивы.
 Джексон напряженно размышлял еще целый час, затем поднял трубку коммутатора и сделал первые несколько звонков. Когда днем позже он покидал кабинет, чтобы отправиться в аэропорт, где его ждал личный самолет, на столе по-прежнему покоилась незаконченная пластмассовая модель в окружении шариков, которым он так и не смог найти места.

 Глава двадцать третья

 Уэнтик провел ночь в больнице миссии в одиночестве и совершенном расстройстве. Война была фактом. Вещавшая на португальском языке радиостанция Манауса ни о чем ином не сообщала. Атмосфера миссии была наполнена скорбью и рыданиями. В крохотной белой часовне, стоявшей на широком лугу неподалеку от реки, облаченные в черное духовные отцы служили полуночную мессу: торжественный реквием за упокой мира, который потряс Уэнтика до глубины души и заставил впервые по-настоящему почувствовать горе.
 Потом, одинокого во влажной темноте больничной палаты, измотанного до такой степени, что сна не было ни в одном глазу, его терзали образы жены. Подтексты его связи с сиделкой Кариной приобрели внезапно слишком яркую реальность, подчеркивавшуюся царившей в миссии скорбью. Может быть по причине одиночества, а возможно и в результате действия газа беспорядков его воля все слабее противилась влиянию.
 Он валяется здесь в Бразилии на больничной койке, а Джин еще может быть жива. Если это так, то он предал ее.
 Католическая доктрина, которая выглядела особенно светлой на берегу молчаливо бегущей реки, ее унылое утверждение веры в Бога и человеческую душу не оставляли места двум точкам зрения на супружескую неверность. Уэнтик, никогда не считавший себя религиозно настроенным человеком, ощущал в себе симпатию к вере, и когда он лил слезы ночью в постели, оплакивал он не себя или убиенных, по которым рыдали священники. Он оплакивал Джин.
 Утром он заговорил с одним из священников о самолете.
 Священник смутился и растерялся.
 — Мы используем его для оказания помощи больным, — сказал он. — У нас нет другого транспортного средства для преодоления джунглей. По реке мы можем перемещаться на лодках, но нет другого средства…
 Уэнтик быстро соображал. Кое-чего Джексон не предусмотрел. В этой части Бразилии было несколько самолетов, а у него денег больше, чем стоит любой из них. Но самолеты — жизненно важная составляющая существования в этих местах.
 — Нет ли другого самолета, которым я мог бы воспользоваться?
 Священник пожал плечами; его внимание было где-то в другом месте.
 — В Маникорэ есть плантация, — сказал он. — Но до нее сотни километров.
 — Можете вы доставить меня туда на самолете?
 — Самолет нам необходим. Если война доберется до Бразилии, больных будет много. Нам без него не обойтись.
 Как он мог сказать ему, что война сюда не придет? Самое худшее, что может случиться, — радиоактивные осадки, да и то через несколько недель.
 В голову пришла мысль. Если Джексон мог так поступить…
 — Святой отец, — сказал он, — не могу ли я одолжить у вас самолет? Он нужен мне всего на несколько дней. Затем я верну его вам. Я оставлю почти все свои деньги, а через пару недель мы подарим вам второй самолет.
 Священник уставился на реку.
 — Он вам нужен для войны?
 — Нет, — сказал Уэнтик, — не для войны. Если мне удастся, я укорочу ее.
 — Укоротите войну?
 Уэнтик кивнул. Ночью он соображал, как бы заполучить самолет, чтобы добраться до Англии. Розыск в интересах Джексона казался ему пустой затеей в сравнении с обуревавшими его чувствами. Но теперь, стоя лицом к лицу с простым, погруженным в благие раздумья священником, он понимал, что обязан идти до конца.
 — Я мог бы слетать на нем к… к одному человеку, который работает на американцев. Если мне удастся остановить его работу, война может оказаться менее жестокой.
 — Вы не американец?
 — Нет. Британец.
 — А тот человек. Вы говорите, он американец?
 — Он нигериец.
 Священник медленно кивнул.
 — Я бельгиец. Из Бельгии. Американцы очень злобны, это их грех?
 — Нет, — сказал Уэнтик. — В этой войне нет виновных. Она неизбежна.
 Поток событий неизменен, как неизменно само время.
 Внезапно священник сказал:
 — Подождите здесь.
 Он торопливо пошел к миссии и исчез внутри. Минут десять Уэнтик стоял один на лугу, который полого сбегал к реке, глядя на бело-голубой самолет, поплавком скакавший на глади реки.
 Святой отец вернулся и спросил:
 — Сможете ли вы вернуть наш самолет через неделю?
 — Да.
 — И дадите нам еще один.
 — Да.
 — В таком случае берите. Нам не нужны деньги.
 — Но я могу оставить вам тридцать тысяч долларов.
 Священник решительно тряхнул головой.
 — Это американские деньги.
 — Нет, — сказал Уэнтик, имея в виду, что пролежав в подвалах разрушенного вашингтонского банка двести лет, они стали бразильскими, когда их нашли. — Они из Бразилии. Просто переведены в доллары, потому что нам казалось, что в таком виде они принимаются всюду.
 Во взгляде священника появилась нерешительность.
 — Возьмите их, — настаивал Уэнтик. — Возможно придется построить еще одну больницу.
 — Почему вы хотите оставить их нам?
 — Я в отчаянии, — сказал Уэнтик. — Мне нужен самолет, а вам могут пригодиться деньги. Пожалуйста, возьмите их.
 Он снял со спины вещевой мешок, опустил его на траву, вынул деньги и сложил их аккуратной стопкой.
 Из миссии вышел второй мужчина и остановился рядом со святым отцом.
 — Это отец Моллой, — сказал священник. — Он покажет вам как обращаться с самолетом.


* * *

 Тремя часами позже Уэнтик поднял гидроплан с реки и направился на юг.
 Почти все время задержки ушло на освоение полета на этом легком самолете. Большую часть стажа пилота он налетал на небольших клубных самолетах, но у него был опыт управления двухмоторным «Чессна», который в основном был того же типа.
 На деле самолет оказался неповоротливым и реагировал на управление с запаздыванием, отчасти из-за громадных поплавков, установленных под шасси, а частично от перегрузки большим запасом топлива на борту. Отец Моллой провел с ним несколько взлетов и посадок, пока не убедился, что Уэнтик освоил их технику.
 Общее расстояние от Бразилии до Антарктиды Уэнтик оценивал примерно в восемь тысяч километров. У него было достаточно топлива, чтобы добраться, по крайней мере, до Риу-Гранди, если удастся где-то приводниться для дозаправки из запасных бочонков, которые он взял на борт. Святые отцы заверили его, что в Риу-Гранди он сможет достать гораздо больше топлива. После этого ему придется полагаться только на себя.
 На антарктической станции запасы топлива несметны, поэтому Уэнтик не сомневался, что сможет обеспечить себя на весь обратный путь.
 Через несколько минут после взлета он увидел район Планальто.
 Впервые его взгляду предстал этот четко очерченный круг вырубленного леса. Джексон выполнил обещание: окно в будущее было открыто и ждало его.
 Тюрьма выглядела крохотной черной точкой в центре круга. Впереди его ждал долгий путь.
 Он летел на юг.


* * *

 За час до заката он увидел широкое озеро и опустился на воду.
 Растительности было мало, не заметил он и признаков жилья.
 На всякий случай Уэнтик поставил гидроплан на якорь метрах в тридцати от берега. Затем выбрался на крыло с топливными бочонками и занялся нелегким делом дозаправки топливом. У него ушло на это почти два часа. Когда он закончил было уже холодно и темно.
 Дрожа всем телом, он вернулся в кабину, приготовил еду на портативной плитке, лег на одно из длинных сидений и сразу же уснул.
 Он проснулся с первыми лучами солнца и увидел надвигавшийся с востока сильный дождь. Громадные кучевые облака громоздились чуть ли не до стратосферы белыми акробатическими пирамидами и надвигались красивой наковальнеобразной головой, которая была уже в каких-нибудь десяти километрах. Отказавшись от завтрака, Уэнтик быстро умылся и через несколько минут поднялся в воздух.
 Вокруг было еще несколько туч и ему пришлось лететь, непрестанно следя за тем, чтобы их обойти. Держась ближе к земле, он иногда выбирал окольный путь в несколько миль, чтобы не попадать в воздушные ямы. У него сложилось впечатление, что на этом незнакомом громоздком самолете он способен лететь только по прямой. На перелет ушло все утро.
 Когда он нашел Риу-Гранди и приводнился, как ему советовали, у северного конца лагуны, где находилось приморское топливохранилище, было уже два часа пополудни. Сразу же начались затруднения; бразильский ВМФ, как ему сказали, реквизировал все запасы. Сперва Уэнтик растерялся, но вспомнил, наконец, что все южноамериканцы потенциально продажны, и получил, то что ему требовалось, хотя пришлось расстаться почти со всей оставшейся наличностью.
 На борту было достаточно топлива, чтобы добраться до Антарктиды. Город скрылся из вида, но до заката оставалось мало времени. Делом первостепенной важности было найти укрытие для ночной швартовки. Он улетел уже достаточно далеко к югу от тридцатой параллели и солнце должно сесть раньше. В конце концов он опустился на озеро Лагоа-Мирин, вытянувшееся по границе между Уругваем и Бразилией.
 Ночью ветер дул с побережья, поэтому Уэнтик плохо спал, боясь за безопасность гидроплана.
 Утром он доверху заполнил топливные баки из запасов и отправился дальше. Теперь он держал путь в океан строго на юг.
 Грандиозность путешествия внезапно повергла его в смятение.
 Всего в тысяче двухстах метрах под ним серая безбрежность южной Атлантики. Теперь он вынужден лететь без отдыха, потому что сесть на воду невозможно. Океан спокоен в это время года, но даже метровое волнение пресечет любую попытку приводниться.
 Он летел весь день, борясь с судорогами, не дававшим покоя мышцам ног, и пихая в рот еду как попало.
 Через полтора часа после наступления ночи он опустил крохотный самолет на водную гладь гавани Порт-Стэнли, защищенной громадными скалистыми утесами Фолклендских островов.
 Он снова был на британской территории.


* * *

 Уэнтик провел в Порт-Стэнли два дня, восстанавливая силы, но главным образом готовясь к более трудной стадии перелета.
 Он надеялся узнать новости о войне, но местным жителям было известно о ней меньше, чем ему. Всюду Уэнтик видел на лицах людей то же выражение безнадежности, что и в миссии. Фолклендские острова вероятно переживут войну, думал он, но эта надежда не уменьшает тревогу. Их жизнь зависит от торговли с Аргентиной, и если будет нанесен удар по Южной Америке, пострадают и они. Возможно это глупая точка зрения, но ее поймет любой, оказавшись на изолированном нагромождении скал в Атлантике, от которого до континента четыре сотни миль.
 В Порт-Стэнли он заказал дополнительные емкости к топливным бакам, чтобы можно было совершить перелет без дозаправки.
 Утром третьего дня он поднялся над гаванью, на виду толпы местных жителей, наблюдавших за его отлетом с берега. Возможно они терялись в догадках о месте его назначения или по инерции считали, что самолет отправился в Аргентину, но за два дня его никто об этом не спросил.
 Отдохнув двое суток на твердой земле, Уэнтик чувствовал себя вполне готовым к перелету. Даже попав менее чем через два часа в грозу, он стоически не терял расположения духа.
 Еще через полтора часа сквозь нее удалось прорваться. Но теперь под ним был лед, а не вода. И небо темнело.
 Последняя часть путешествия, полторы тысячи километров над сплошными льдами, должна быть самой трудной. У него нет выбора, кроме попытки приземлить самолет на замороженную поверхность плато. Оставалось верить, что металлические поплавки под шасси будут вести себя подобно лыжам и выдержат до безопасной остановки.
 Среди карт, которые дал ему Джексон, была детальная карта плато Холлик Кеньон с точным указанием расположения станции и ее входов. Как она попала ему в руки, Уэнтик не знал. Но она поможет ему найти станцию без труда. Не знающий ее местонахождение может пролететь над станцией десяток раз и ничего не заметить.
 Чем дальше он улетал на юг, тем ниже и ниже было солнце над горизонтом, пока не заскользило прямо по его линии. Замерзшее море под ногами омывали косые лучи оранжевого света, создавая разительный контраст с темно-синим небом над головой.
 Хотя обогреватель кабины работал на полную мощность, Уэнтик начал ощущать просачивавшийся в тело коченящий холод Антарктики.
 Через четырнадцать часов полета солнце уже почти исчезло за кристально чистым горизонтом, а внизу под самолетом тускло белел лед. Он поднял машину над низким плоскогорьем, под ним было плато Холлик Кеньон.
 Уэнтик искал целый час, прежде чем обнаружил станцию: то, что можно было увидеть с воздуха, — ряд низеньких металлических вех во льду высотой немного более метра. Словно внешнее кольцо камней вокруг древнего храма, они обозначали периметр станции. Уэнтик совершил благодарственный круг по этому периметру, ни на мгновение не выпуская вехи из вида и делая оценку направления ветра.
 Солнца не было, но морозные сумерки вызывали какую-то собственную люминесценцию льда. Арктическая зима близилась к концу. Вместо восходов и закатов в этой удаленной от моря стороне стоял долгий не день-не ночь. Пройдет несколько недель и солнце перестанет уходить за горизонт все двадцать четыре часа.
 Уэнтик выбрал что-то показавшееся ему похожим на гладкую полосу среди торосистого льда и сделал несколько заходов на посадку. Приземлиться по-настоящему он должен с одного раза…
 Наконец он был готов и сделал еще один круг. От благополучного приземления, думал он, зависит абсолютно все. Он педантично перебирал в уме все мельчайшие детали управления самолетом во время посадки, которым обучался так много лет назад над лугами Англии.
 Самолет пошел на последний заход, тонкий металл поплавков едва не касался льда и снега. Он убрал газ, снизив скорость до возможного предела, затем осторожно двинул тягу вперед.
 Поплавки коснулись поверхности плато.
 И металл смялся, шасси согнулось. Уэнтик дал газ, двигатели взревели, но самолет уже потерял необходимую для взлета скорость. Он накренился на левый борт и конец крыла стал скрести снег. Правое крыло задралось и нос самолета зарылся в снег. Уэнтик закрыл лицо руками как раз в тот момент, когда металлическая переборка позади него смялась и выперла внутрь кабины. Окружавшее его остекление фонаря разлетелось вдребезги, приборы превратились в сплошное месиво. Раздался грохот рухнувшего на фюзеляж крыла, самолет опрокинулся и замер, задрав вверх искореженные шасси.
 Холодный ветер заносил искрящимися крупицами льда обломки гидроплана.

 Глава двадцать четвертая

 Долго ли он был без сознания Уэнтик не знал. Он ощутил страшный холод и окончательно очнулся.
 Вокруг кромешная тьма, ноги выше тела, весь его вес воспринимался только лопатками. В голове пульсирующая боль, на лице влага, по-видимому кровь. Он осторожно поиграл мышцами тела, проверяя, нет ли переломов. Боль чувствовалась только в левой руке, которая застряла между обломками. Правая рука могла двигаться свободно.
 Надо немедленно добраться до укрытия. Холод становился невыносимым.
 Казалось, нет никакой возможности вылезти из-под обломков, тело застряло в неудобном положении. Он попытался оттолкнуться ногами, но плечи еще сильнее притиснулись к металлу. Никакой свободы движения ни в одном направлении. Он попытался пошевелить ногами, но и для их движения пространство было ограниченным. Правая рука лежала на длинном металлическом стержне, видимо какой-то части управления, и эта деталь ничем не удерживалась. Он схватил ее.
 Самолет имел деревянный каркас, надежда была только на его слабость. Он поднял стержень и с размаху двинул его конец вперед. Послышался треск ломающегося дерева. Он ударил еще раз и еще.
 За несколько секунд удалось проделать достаточного размера дыру и он надавил ногами на обшивку. Дерево затрещало, послышался хруст рвущейся парусины и внутрь внезапно проник тусклый свет. Он ударил ногами снова, но послышался скрип исковерканных конструкций фюзеляжа над ним и позади. Уэнтик перестал пинать обшивку.
 Он заерзал, пытаясь сдвинуться вперед, стал подтаскивать тело, работая ногами. Дальше талии тело в дыру не проходило. Левая рука оставалась зажатой и была повреждена. Он дернул ее и ощутил боль от впившегося в мякоть руки рваного металла.
 Если удастся освободить руку, он выберется. Уэнтик снова дернул руку и ощутил, что рвет собственную плоть. Резкая боль пронизала руку до самого плеча и он на секунду закрыл глаза.
 Наконец, отчаянно дернув, он вырвал руку и взвыл от боли.
 Извиваясь, он выскользнул через дыру и упал на твердую ледяную поверхность. Дул сильный ветер, было мучительно холодно.
 Он взглянул на руку и увидел глубокую рану повыше запястья. Из нее текла кровь. Уэнтик положил кровоточащую руку на грудь и зажал рану правой рукой.
 На горизонте неясно вырисовывалась черная масса облаков, грозившая полным мраком. Уэнтик понял, что в считанные минуты разразится снежная буря. Он должен попасть в укрытие…
 Пытаясь приземлиться, он рассчитывал остановиться возле одного из входов на станцию, отмеченному электрически подогреваемой вехой. Под поверхностью льда возле нее находится тамбур лифтовой шахты, которая ведет к переплетению тоннелей.
 Ближайшая веха где-то в двухстах метрах от места крушения гидроплана и Уэнтик заспешил к ней с той скоростью, какая была для него возможна на мерзлом снегу. Он прекрасно понимал, что без укрытия жить оставалось не более нескольких минут. Кровь на лице уже замерзла, то же самое грозило раненной руке. Холод был невозможным, каждый вдох сопровождался настоящим взрывом в легких.
 Уэнтик теперь бежал, на каждом шаге рискуя упасть на твердый снег. Он действительно несколько раз падал, но тут же поднимался, кляня холод, боль и свою неуклюжесть.
 В пяти метрах от вехи Уэнтик поскользнулся и грохнулся на спину. Он выбросил в сторону здоровую руку, пытаясь сохранить равновесие, но тяжело и неловко скатился в глубокую яму, почти доверху засыпанную снегом.
 Это был вход.
 Он поднялся на ноги. Слева от него над ямой был навес, под которым начинался тоннель во льду. Он пошел по нему, трясясь от холода. Здесь не было ветра и только теперь он смог оценить его неистовство. Оглянувшись назад, Уэнтик увидел, что началась буря.
 Через десяток метров он дошел до грубо отесанных ступенек и стал спускаться. Внизу бетонная платформа, стены из гофрированной стали. Перед ним металлическая дверь с панелью-идентификатором. Он положил на панель ладонь правой руки и дверь открылась, скользнув вбок.
 За ней был лифтовой тамбур.
 Он вошел в кабину лифта и ткнул кнопку спуска. Путешествие вниз продолжалось три минуты. Уэнтик успел осмотреть рану на руке и пришел к заключению, что повреждение поверхностное. Артерии задеты не были и кровотечение уже было гораздо слабее, чем в первые минуты.
 Двери шахты и лифта открылись. Он был в одном из хорошо знакомых металлических коридоров.
 Уэнтик огляделся в поисках плана станции, которые развешены на всех пересечениях тоннелей. Надо что-то сделать с раной…
 Пункт скорой помощи, судя по плану, находился в пятидесяти метрах по боковому коридору и он быстро двинулся в указанном направлении. Распахнув дверь, он вошел.
 Помещение обставлено просто, в строгом соответствии с назначением. Возле одной из стен койка со стопкой одеял и подушек, в центре большой металлический стол с двумя задвинутыми под него стульями. У противоположной от койки стены большой застекленный шкаф с медицинскими принадлежностями.
 Уэнтик достал медицинский жгут и стал затягивать им верхнюю часть плечевой части руки, пока не прекратилось кровотечение из раны. Затем взял тюбик тонизирующе-дезинфецирующей мази и нанес ее на рану, морщась от вызванной ею тупой боли. Найдя широкий бинт, он надежно перевязал рану.
 Закончив оказание себе первой медицинской помощи, Уэнтик снял жгут, отыскал в шкафу льняную перевязь и, накинув ее на шею, удобно подвесил поврежденную руку.
 Прежде чем выйти в коридор, он достал из платяного шкафа теплое пальто и надел его. Здесь хотя и теплее, чем на поверхности, но температура в тоннелях всегда была лишь на несколько градусов выше нуля.
 Он вернулся в главный коридор. Осмотрев его в обоих направлениях, Уэнтик пришел к одному важному выводу.
 Станция выглядела покинутой.
 Он снова сверился с планом и направился к своей лаборатории.


* * *

 Как только он вошел в главную исследовательскую лабораторию, его поразило невыносимое зловоние. Пройдя мимо ряда клеток Уэнтик увидел три десятка, если не больше, дохлых крыс.
 Он осмотрел всю лабораторию, но не нашел даже следов каких-либо записей и направился в свой бывший кабинет. Как он и ожидал, здесь тоже царило запустение.
 Он подошел к своему рабочему столу и выдвинул ящики. Пусто.
 Шкаф для папок. Пустой.
 С полок исчезли даже специальные и справочные книги. Исчезли канцелярские принадлежности. Два стула были аккуратно оставлены сбоку от столов. Шкаф, в который работники лаборатории прежде складывали дневниковые записи и результаты анализов… пуст.
 В металлическом бункере для бумажного мусора была кучка черных хлопьев пепла. Уэнтик пошевелил ее пальцами, но не смог обнаружить ни клочка бумаги, записи на котором можно было бы разобрать.
 Выйдя из лифта, он почти сразу почувствовал, что станция эвакуирована. Должно быть он просто догадался. Вероятно инстинктивно. Уэнтик вышел в коридор и направился к ближайшему выходу.
 Теперь не до изменения истории. Не предопределено ли ею, что он и не мог найти здесь Нгоко? Да и что с того, если бы нашел? Пусть бы даже самолет не разбился и Нгоко оказался здесь. И что? Отправился бы он с Уэнтиком в Бразилию? Не уничтожил бы он записи и результаты исследований, как сделал это без Уэнтика?
 Пусть бы самолет взлетел, как положено. Пусть бы они вместе с Нгоко вернулись в Бразилию и перешли в будущее. Пусть там, в Сан-Паулу двадцать второго столетия они стали бы работать над уничтожением газа, который создали сами. Но если бы Нгоко отправился с ним, мог ли газ быть использован в войне? Разве не обнаружили бы они, что в этом новом будущем проблемы газа беспорядков просто нет?
 Вмешаться в реальность невозможно.
 Сан-Паулу, в котором он побывал, до мельчайших деталей был не менее реальным, чем его мир двадцатого века. Реальным были Карина, и Джексон, м этот Масгроув, которому, как и Уэнтику, пришлось воочию убедиться в обеих реальностях. Если бы газ беспорядков не был использован в войне, другой была бы внутренняя структура и тамошнего общества.
 Поток событий неизменен, как неизменно само время.
 Выклянчивая гидроплан у святых отцов, Уэнтик понимал, что какие бы ни были предприняты действия, нельзя ничего сделать, чтобы отвести войну; теперь он знал, что невозможно и предотвратить использование в ней газа. И совершенно неважно, что ему не удалось найти Нгоко и доставить его в Бразилию.
 Он подошел к ближайшей лифтовой шахте и вошел в кабину. Дверь закрылась и он ткнул пальцем кнопку. Кабина стала подниматься.
 Станция брошена. Пуста и совершенно бесполезна, как и его поиск.
 Он был обречен на неудачу. Пусть даже в этом нет его вины, но неудачу потерпел он.
 Уэнтик не состоялся как ученый; нет сомнения в том, что незавершенная работа использована в отвратительных целях. По его вине погиб человек и вероятно сошли с ума несколько других. Он взялся выполнить задание Джексона и не справился с ним. Он надругался над доверием священников; они не только не увидят обещанный подарок, но и свой самолет. И, что вероятно важнее всего для него лично, он предал жену.
 В крайнем одиночестве, какого не доводилось испытывать до него никому на свете, Уэнтик вышел из лифта на самом верхнем этаже и остался стоять в холоде.
 Больше нет ничего. Война вспорола кишки мира, в котором он вырос; другой мир ждет его возвращения.
 Он сбросил на пол теплое пальто и остался в одежде, которую выдал ему Джексон в Бразилии. Этот легкий городской наряд совершенно не годился для антарктической погоды. В темном тамбуре под несколькими метрами льда его снова стал пробирать холод.
 Наверх…
 Он огляделся, но не увидел ни металлических стен, ни потолка, ни бетонного пола, вокруг него было только одиночество.
 Он пошел к выходу по вырубленному в монолитном льду плато проходу и стал подниматься по ступеням в ночь, бурю и снежную метель.
 Но с ясного неба сияло солнце, воздух был спокоен, а лед блистал слепящей глаза белизной.
 Изумленный, он двинулся прочь от входа по искрящемуся снегу, прикрыв глаза рукой.
 — Сюда, доктор Уэнтик, — донесся голос.
 Он повернулся на него и увидел Джексона, стоявшего возле люка серебристого самолета вертикального взлета.

 Глава двадцать пятая

 Спустя полтора часа Уэнтик сидел возле смотрового окна шикарного салона и сквозь темные стекла очков любовался проплывавшей внизу белоснежной пустыней.
 Он съел приготовленный ему стюардессой обед и отдыхал на кушетке со стаканом вина в руке. Джексон сидел напротив. Пока Уэнтик ел, он объяснял ему как в результате совершенно иных умозаключений пришел к тому же выводу, что и Уэнтик: поток событий неизменен.
 — …так что, я прыгнул в самолет и оказался здесь с максимальной скоростью, на какую был способен, — заключил он.
 Уэнтик медленно покачал головой. Переход от готовности умереть к решению продолжать жить давался не сразу.
 — Как бы вас это ни удивляло, — продолжал Джексон, — сейчас 2189 год. На самолете есть портативный генератор поля смещения.
 Уэнтик оглядел кабину.
 — Это ваш самолет? — спросил он.
 — Да. Он оборудован соответственно моим требованиям.
 Самолет был крупнее любого, на борту которого ему приходилось бывать. Экипаж состоял из четырех человек: два пилота, штурман и повариха-стюардесса, которая относилась к Джексону с подобострастием, которое едва ли отличалось от раболепия. Уэнтик внезапно догадался, что этот человек должен занимать очень высокий пост в правительстве Бразилии.
 — Какова дальность полета самолета? — спросил он.
 — В полном смысле слова неограниченная.
 — Значит вы добрались до меня без посадки?
 Пожилой мужчина кивну.
 — И так же вернемся обратно.
 Уэнтик задумчиво отхлебнул вина. Мысленно он был в своем времени; состояние мира убедило его в необходимости самоубийства; вспоминавшиеся лица священников и жителей Фолклендских островов были для него реальнее общества Джексона и его людей. В конце концов подоплека ситуации с газом беспорядков станет достоянием гласности. Его присутствие в Бразилии не доставит им большого удовольствия; для него же это станет чем-то совершенно неприемлемым. Они смогут без него обойтись. Джексон признал, что в Бразилии еще никто серьезно не брался за поиск противоядия этому газу. При их ресурсах… Они полагают, что оказывают ему честь; возможность жить вместо неминуемой смерти в собственном мире.
 Но Уэнтику, разум которого продолжал переваривать все, что предшествовало его решению умереть, было совершенно ясно что он должен делать.
 — Доставьте меня в Англию, — обратился он к Джексону.
 — Это невозможно!
 — Не понимаю, почему. Этой машине все нипочем.
 — Да, но вся Европа очень радиоактивна. Мы не можем там приземлиться. Да и что это даст?
 Уэнтик поглядел ему прямо в глаза.
 — Я не стану на вас работать, Джексон. Для меня это значит слишком много, для вас — слишком мало. Я не боюсь смерти. Мне просто надо домой. Вы говорили, что на самолете есть генератор поля. Высадите меня в моей Англии.
 — Но вы должны жить для Бразилии. Начнете новую жизнь, получите все необходимое для работы. У вас там уже есть девушка…
 — Не говорите мне о ней! — вспылил Уэнтик, внезапно озвучив то, о чем думал все эти дни.
 — Но человеку вашего возраста необходима жена.
 — У меня она есть, — сказал Уэнтик. — Именно ваши проблемы разлучили меня с ней.
 — Вы не женаты.
 — Не женат?
 — Нет, согласно той информации, которой мы о вас располагали. В Миннеаполисе вы жили один, в правительственных архивах не было упоминания о жене, на антарктической станции вы тоже были один…
 — Я британец, черт побери, — перебил его Уэнтик и очень громко. — Это была временная работа. Я должен был возвратиться к семье спустя пять месяцев, если бы не появился Масгроув.
 — Я этого не знал.
 — Для вас была бы какая-то разница? — с сильным сарказмом изрек Уэнтик. — Вас заботило только ваше проклятое общество.
 — Это неправда! — запротестовал Джексон. — Если бы я знал, что вы женаты, я не послал бы Масгроува отлавливать вас.
 Уэнтик сердито отвернулся к окну. Самолет уже был над просторами океана, черные воды пестрели льдинами. В этом мире сейчас конец антарктического лета и плавучие льды представляли собой разрозненные обломки.
 В разговоре наступило долгое молчание. Уэнтик не отрывал взгляд от окна, пока под самолетом не осталось ни одной льдины. Он снял темные очки и посмотрел на свою руку. Она еще была на перевязи, но сильной боли он больше не ощущал. Ссадина на голове перестала кровоточить почти сразу же еще в гидроплане, но волосы слиплись от спекшейся крови. Он решил воспользоваться шикарной туалетной кабиной в хвостовом отсеке самолета, где уже побывал.
 — Что вы пишете? — спросил он.
 — Кое-что считаю, — ответил Джексон. — Я уже почти закончил. Знаете вы ваше сегодняшнее число?
 — Думаю, что-то около середины августа.
 — Вероятно, четырнадцатое. Или пятнадцатое. Из-за искажений нельзя быть уверенным. Мы никогда точно не знаем сколько дней составляет погрешность перехода в поле смещения. Вы установили точную дату вашего появления здесь?
 — Так и не пришло в голову поинтересоваться.
 — Жаль. Это помогло бы, потому что искажение накапливается. Что ж, придется многое оценить приблизительно.
 — Чем же вы занимаетесь?
 — Пытаюсь вам помочь. Предположим, что сегодня пятнадцатое. Прямым курсом отсюда до Англии — двое суток полета. Там мы будем семнадцатого. Пусть даже восемнадцатого, если брать с запасом.
 — С запасом на что?
 — На бомбардировки. Я хочу попытаться воссоединить вас с семьей.
 — Это невозможно. Война давно идет.
 Джексон медленно наклонил голову в знак согласия.
 — В Америке, да. Но в бомбардировках было временное затишье. Ядерных взрывов в Европе не было до двадцать второго августа.
 Западная Европа была превращена в пустыню второй волной бомбардировок…
 — Ваша семья еще жива, доктор Уэнтик.
 Но он не слушал. Он смотрел в окно на скользящую внизу гладь океана и придумывал план действий.


* * *

 К вечеру следующего дня самолет был над северной Атлантикой и летел параллельно северо-западному побережью Африки. Они прошли над небольшой группой островов, но Уэнтику давно наскучило смотреть на бесконечный океан и он слонялся по кабине. Джексон смотрел в окно с интересом. Как только они до мельчайших деталей обговорили свои действия по прибытии в Англию, дискуссий больше почти не было и Уэнтик вернулся к своим раздумьям. Возможность снова увидеться с семьей обрела черты чуть ли не уверенности, исчезло ощущение опасности, которое стало частью его существования с момента знакомства с Масгроувом и Эстаурдом, впервые отодвинулось на второй план.
 Часть дня он провел за перечитыванием книги Джексона, касавшейся структуры нового бразильского общества. Она заинтриговала его, как может заинтриговать все новое, хотя захватывающий либерализм практических рекомендаций изобиловал элементами фанатизма, подстать религиозным и моральным утопиям восемнадцатого века.
 Правда, читал он ее из чувства обязанности быть готовым к своей новой жизни.
 Решение было принято: вместе с семьей он вернется в Сан-Паулу и попытается найти способ нейтрализации газа беспорядков.
 Некоторые утверждения показались в книге особенно интересными. Дело выглядело так, что никакого официального правительства быть не должно; решения всех уровней оставлялись на усмотрение непосредственно заинтересованных. В случаях сомнения или несогласия необходима консультация со следующим более высоким общественным пластом. Чем шире проблема, тем выше она должна подниматься и тем большее число людей вовлекается в ее решение. Сами социальные пласты определялись в книге нечетко и у него появился соблазн попытать Джексона вопросами. Однако поддался он этому соблазну всего раз, потому что за проявлением страстного интереса этого человека к самому предмету Уэнтик так и не разглядел ответа на свой вопрос.
 Было похоже, что принадлежность к слоям должна определяться личными заслугами или достижениями, хотя как их на деле различать тоже четко не определялось.
 Уэнтик принял во внимание очевидный достаток Джексона: личный самолет с экипажем, властность, с которой он держался в больнице и университете. Как можно понять из книги, этот пожилой человек был сторонником власти одаренных, толкователем и учредителем общества, которое сам же и придумал.
 Когда он дочитал книгу и они с Джексоном сели обедать, он спросил, чем будет разниться в Сан-Паулу его жизнь и жизнь жены и детей.
 Лицо Джексона просияло, как у школьного учителя, предмет которого удостоился внимания.
 — Внешне никак. Повседневное существование во многом, насколько я могу представить, будет таким же, как в ваше время. У нас децентрализована только власть.
 — Но должны быть какие-то различия.
 Джексон согласно кивнул.
 — Они есть. В исполнительном отношении. Возьмем, например, решение о доставке вас в Бразилию. Оно было целиком моим. Я обсудил программу в целом с Масгроувом, прежде чем мы начали, но дать делу ход было в моей власти, я имел доступ к тому, что считал полной информацией о вас, и действовал в пределах сферы моего опыта и знаний.
 — И дело пошло прахом, — сказал Уэнтик. — Не наталкивает ли это вас, как социолога, на мысль, что в системе есть трещина?
 — Возможно, — согласился Джексон, — но скорее это было стечением обстоятельств. Единственная действительно существующая трещина, которая, между прочим, не беспокоит очень многих людей, заключается в том, что иногда правая рука не знает что творит левая. Характерным тому примером служит ваше прибытие в Сан-Паулу. Не только вас по ошибке держали в больнице, но и несчастный Масгроув торчал в полицейском участке, пока мы не обнаружили ошибку.
 Джексон помолчал, собираясь с мыслями.
 — Жизнь в Бразилии, — снова заговорил он, — много менее тягостна, как я думаю, чем тот род существования, к которому вы привыкли. Запретов, которые вы считаете само собой разумеющимися, вроде сексуальных или взаимоличностных, в ней просто не существует.
 — Это звучит слишком многообещающе, чтобы быть правдой, — тихо возразил Уэнтик, подумав о Карине.
 — Для ваших ушей, может быть. Но это именно так, в чем вы сможете убедиться по возвращении.
 Уэнтик посмотрел в окно и увидел огни города на побережье километрах в пятнадцати к востоку. Африка, неизвестная и невообразимо далекая. Сможет ли он жить в Бразилии? Для Джексона, витающего в мире теорий и абстрактных понятий, доступных только посвященным ученым, жизнь в подобном обществе является, вероятно, источником непреходящего удовольствия. Но для него это никогда не перестанет быть бегством. Гаванью, открывшейся для него по воле случая; лазейкой избежать неминуемой смерти в ядерном взрыве или от радиоактивных осадков. Он повернулся к Джексону и увидел перед собой гордого пожилого человека с горящим интеллектом взглядом… или это другой, более фанатичный блеск? Эти люди и их святые отцы пережили ядерную катастрофу и восстановили человеческую цивилизацию. Сможет ли он, Элиас Уэнтик, найти в ней себе место?

 Глава двадцать шестая

 Англия с воздуха, на критический взгляд Уэнтика, за двести лет изменилась трагически.
 Проснувшись утром, они с Джексоном разглядывали очертания проплывающего под самолетом побережья. Погода была серой и скучной, облачность стояла на высоте шестисот метров. По требованию Уэнтика пилот медленно вел самолет вдоль береговой черты на высоте ста пятидесяти метров. Всюду беспорядочно разросшиеся деревья и неухоженный кустарник скрывали руины зданий. Они пролетали над тем, что когда-то было большим городом — Уэнтик думал, что это Борнмут, но уверенности у него не было, — и не заметили никакого движения.
 Через десять минут они углубились внутрь острова; Уэнтик был подавлен предчувствием зрелища знакомой сельской местности. Знакомой ли? Он знал плотно населенную Англию, озабоченную недостатком пространства. Здесь же…
 В дверях салона появился штурман.
 — Уровень радиации на земле очень высокий, сэр, — сказал он Джексону, — но не смертельный.
 — Спасибо.
 Джексон взглянул на карту этой части Англии. Старую карту, как заметил Уэнтик, где были отмечены города и дороги.
 Протянув Уэнтику карту, он сказал:
 — Думаю, там, где я отметил. Восточный край долины Солсбери, возле Эймсбери.
 — Не слишком ли это далеко от Лондона? — усомнился Уэнтик.
 — Боюсь, да. Не забывайте, что Англия вашего времени участвует в войне. Если наш самолет внезапно появится в густонаселенной местности, трудно сказать, что произойдет. Думаю, безопасно оказаться ближе к Лондону мы не сможем.
 Уэнтик на мгновение задумался, потом согласился.
 Джексон нажал полуутопленную кнопку и снова появился штурман.
 — Вы доставите нас сюда, — сказал ему Джексон, отдавая карту. Тот кивнул и удалился в пилотскую кабину. Спустя несколько мгновений самолет изменил курс.
 Джексон обратился к Уэнтику:
 — Генератор поля смещения, установленный здесь на борту, значительно более совершенен, чем тот, что в тюрьме. Тюремный гораздо больше, потому что служит еще и в качестве генератора непосредственной энергии. Этот портативнее и позволяет в определенных пределах регулировать фактический размер поля смещения. Единственным его недостатком является несколько больший коэффициент разброса искажений.
 — Это существенно меняет дело?
 — Не думаю. Мы прибыли с хорошим запасом времени.
 Уэнтик пожал плечами. Это теперь мало что значило.
 Через десять минут тон шума двигателей снова изменился и они стали медленно приближаться к земле. Джексон поднялся на ноги.
 — Пойдемте, — сказал он.
 Он двинулся в хвостовую часть самолета мимо крохотных, но роскошно отделанных кают и вошел в специально оборудованный отсек. Здесь находился генератор поля смещения вместе с его длинным пультом управления.


* * *

 Уэнтик выбрался через главный люк. Холодный февральский ветер с юго-запада шевелил сухую траву вокруг ног. Перед ним простиралась вдаль крохотная частица долины Солсбери. В сотне метров впереди поднимался небольшой холм, поросший почти голыми кустарником и деревьями. По обе стороны холма неухоженная долина тянулась до горизонта. Джексон установил карман поля смещения диаметром менее километра, но с того места, где стоял Уэнтик, увидеть его границы было невозможно. Следом за ним в проеме люка показался Джексон.
 — Сколько вам потребуется времени? — спросил он.
 Уэнтик подумал.
 — До завтрашнего вечера. Может быть больше, не могу сказать с уверенностью.
 Джексон протянул ему карту и сказал:
 — Если пойдете этой дорогой, — он показал направление к холму, — то километра через полтора окажетесь возле одной из ваших главных дорог. На карте мы здесь. Эта дорога приведет вас в Лондон.
 Уэнтик кивнул.
 — Что-нибудь еще?
 — Не думаю.
 Джексон протянул руку, рукопожатие было неловким.
 — Постарайтесь обернуться как можно скорее, — сказал Джексон. — Мы здесь на виду. Не хочу привлекать нежелательное внимание. — Он оглядел невзрачную растительность, такую непохожую на бразильскую.
 — Удачи, доктор Уэнтик.
 Уэнтик снова кивнул. Говорить было нечего. Он отвернулся и направился к главной дороге.
 Он решил подняться на вершину холма. Склон был не очень крутым, усилия на подъем с лихвой окупятся широким видом с высоты холма. Уэнтик шел быстро, подсознательное разочарование двух последних дней спешило заявить о себе. Он должен действовать и чем скорее покончит с этим, тем лучше.
 Склон стал немного круче, еще через несколько минут он достиг вершины холма.
 Деревья в листве…
 Открывшийся склон холма порос кустарником и деревьями. Резко контрастируя с той частью долины, откуда он только что пришел, изобилием зелени.
 Тепло. Середина августа.
 Уэнтик оглянулся и увидел Джексона, который стоял возле самолета. Расстояние до этого пожилого мужчины — два столетия. Для него английская сельская местность — анахронизм. Уэнтик осмотрел свою одежду: невыразительная серость хорошо облегающего фигуру материала. Или это я не на своем месте?
 С вершины холма открывался вид на несколько километров во все стороны. Самолет Джексона к югу от него, за ним до горизонта яркое безоблачное небо. Эта долина совершенно не похожа на ту другую, с которой он свыкся в Бразилии; здесь все в зелени, она очень холмиста, испещрена множеством цветовых оттенков.
 Он повернулся в ту сторону, где по словам Джексона пролегала дорога. Ландшафт был более ровным, склон холма совершенно пологим. Менее чем в километре вниз по склону стояла рощица, за ней тянулась ограда. Дальше было два или три обработанных поля и прямая линия деревьев, видимо, вдоль дороги.
 Уэнтик стал спускаться.
 На душе полегчало, по-английски спокойное послеполуденное время. Война, и Джексон, и его Бразилия внезапно отодвинулись куда-то невообразимо далеко. Он давно позабыл радость пешей прогулки налегке.
 Менее чем за десять минут он вышел к дороге. Перебравшись через низенький деревянный забор, он спустился по зеленому откосу к обочине.
 Движения на дороге не было.
 Уэнтик стоял возле неожиданно безмолвной дороги, не соображая что ему делать. Он предполагал остановить попутную машину. Озадаченно постояв еще несколько секунд, он двинулся по обочине в сторону Лондона.
 Почти тут же послышался шум мотора и Уэнтик остановился. С западной стороны приближалась направлявшаяся в Лондон машина. Он подождал, пока она покажется, вышел на середину дороги и замахал обеими руками.
 Это был большой многоместный легковой автомобиль белого цвета, способный развивать скорость километров до ста двадцати в час, если не больше. Увидев Уэнтика, водитель сразу притормозил, и машина остановилась рядом с ним.
 В ней было двое полицейских.
 Оба выскочили из машины и подошли к нему. Внезапно его охватила непонятная тревога, когда он увидел, что на головах полицейских тяжелые металлические каски и они вооружены.
 — Что вы здесь делаете? — спросил один из них.
 — Пытаюсь добраться до Лондона, — ответил Уэнтик.
 — Какого черта вам там надо?
 Он ошалело огляделся. Что-то было не так.
 — Я долго отсутствовал. Мне надо домой, — сказал он.
 — Предъявите документы.
 — Какие документы?
 Полицейский схватил его за плечо.
 — Удостоверение личности и разрешение на поездку.
 — Я же сказал вам. Меня долго здесь не было. У меня нет никаких документов.
 — Где вы были?
 — В Америке, — ответил он не задумываясь.
 Полицейские переглянулись.
 — Америка подверглась бомбардировке, — сказал один из них.
 Уэнтик снова огляделся. Что-то страшно ненормальное было в этом допросе на обочине неиспользуемой дороги в пустынной сельской местности.
 Он сказал:
 — Подождите, я все могу объяснить. Но я сейчас же должен попасть в Лондон. Можете вы взять меня с собой?
 Полицейский медленно покачал головой.
 — Лондон эвакуирован. Все дороги перекрыты.
 — Эвакуирован? — недоверчиво повторил Уэнтик. — Куда?..
 — В городе осталось совсем немного людей. Большинство из них так или иначе связано с правительством. И они живут в убежищах.
 — Какое сегодня число? — спросил Уэнтик.
 — 22-е августа, — ответил полицейский.
 Вот оно искажение поля смещения…
 — Но бомбардировка… — начал говорить Уэнтик.
 — Мы знаем.
 Внезапно из полицейской машины послышалось звучание зуммера и один из них пошел к ней. Он достал из салона переговорное устройство. Некоторое время слушал, потом положил аппарат обратно.
 Второй смотрел в его сторону.
 — Можете вы мне сказать, где моя семья?
 — В каком районе Лондона вы жили?
 — Хэмпстед.
 Полицейский достал из нагрудного кармана буклет и стал листать его.
 — Вероятно она в графстве Хартфордшир. Где точно, сказать не могу. За последнюю неделю эвакуированы все крупные британские города.
 Вернулся второй полицейский и крепко взял Уэнтика за руку. Первому он сказал:
 — Последний сигнал тревоги. У нас всего двадцать минут.
 Уэнтик отчаянно рванул руку и помчался к откосу. Полицейский бросился за ним, но Уэнтик резко метнулся в сторону. Он забрался на откос и тяжело перевалился на другую сторону забора. Скатившись в высокую траву, он вскочил на ноги и побежал. Оба полицейских поднялись следом за ним, но даже не сделали попытку перелезть через забор.
 Уэнтик бежал, не останавливаясь, пока не добрался до противоположного конца поля. Только там он остановился и оглянулся назад. Оба стража порядка наблюдали за ним. Увидев, что он остановился, они исчезли за откосом. Через несколько секунд заработал мотор.
 Его рокот стал удаляться и через полминуты умолк вовсе.
 Вокруг была полная тишина.
 Уэнтик двинулся к холму, еле переставляя ноги. Лондон эвакуирован, как и все другие города. Джин где-то в Хартфордшире ждет вместе со всем остальным населением неизбежного прихода войны. А лето длится себе как ни в чем не бывало.
 На вершине холма он остановился и посмотрел на расстилавшуюся от него к северу холмистую равнину. Затем повернулся в противоположную сторону, где его дожидался серебристый самолет.
 Он стоял целых полчаса, пока из южной части долины не задул холодный февральский ветер, тогда как теплое августовское солнце продолжало согревать ему лицо и плечи. Из-за южного горизонта взметнулась ярчайшая вспышка света и следом за ней почти одновременно еще две справа и слева от него.
 Минутой позже ревущий звук, подобный дальнему грому поздним осенним вечером, сотряс воздух и на какое-то мгновение вся местность, казалось, замерла. Грохот стих вовсе, а Уэнтик все следил за расползавшимися вдалеке по небу облаками, черными и высокими.
 Он закрыл глаза и прислушался, ожидая нового удара грома.
 Наступил вечер. Он сидел, прислонившись к стволу дерева, и смотрел на серебристый самолет в низине. Только когда солнце стало садиться, мужчина в ярко зеленой накидке подошел к люку и обвел взглядом небо, ставшее теперь темно-синим, исполосованным черным. Он постоял, долго вглядываясь в высь, затем поднялся внутрь.
 Минутой позже самолет исчез.