Аннотация: Хорошо иметь богатых родственников в Австралии, особенно если они намерены отписать вам аж половину немалого семейного состояния, - именно это произошло с героиней нового детектива Иоанны Хмелевской. Беда только в том, что богачи не уверены, заслуживает ли наследства нищая польская родня. А потому все семейство отправляется в Варшаву, чтобы удостовериться в том, что имеет дело с вменяемым и добропорядочным человеком. И тут в дело вмешивается невероятное, прямо-таки хроническое невезение, из-за которого бедная женщина может не только лишиться всякого доверия строгих родственников, но и стать главной подозреваемой в деле об убийстве... 
 Новая книга Иоанны Хмелевской живо вызывает в памяти лучшие ее детективы, например "Проселочные дороги": все тот же фирменный "хмелевский" юмор и непрерывная череда комичных и одновременно жутковатых ситуаций, в которые беспрестанно попадает незадачливая героиня. 
 В Польше "Невезуха" мгновенно возглавила списки бестселлеров, а пресса в один голос заговорила об очередной "второй молодости" неувядающей пани Иоанны.


---------------------------------------------


 Иоанна Хмелевская
 Невезуха

 Все началось, когда я впервые в жизни решила проявить благоразумие и предусмотрительность.
 Летом намечалось массовое нашествие моих родственников, которое вполне могло иметь самые непредсказуемые и разнообразные последствия — от катастрофических до сенсационных.
 По частям родственнички уже приезжали не раз.., ну, не очень часто, раза три от силы. Бог троицу любит... И каждый раз я выкидывала какую-нибудь несусветную глупость, так что родня почти потеряла веру, что из меня получится нормальный человек, а потому моя доля будущего наследства оказалась под большим вопросом.
 Возможно, деньги — это и гадость, но, в конце концов, я была матерью-одиночкой с двумя детьми. Так что если кому-то вдруг придет в голову оставить мне в наследство деньги, я готова принять эту гадость, скажем, с демонстративным отвращением.
 Итак, в первые дни лета я отправилась во Владиславов к моей подруге — чтобы организовать для детей двухмесячные каникулы на море, пока Варшаву оккупирует наша австралийская родня. Конечно, при желании мы с Элеонорой могли договориться и по телефону, но, как я уже упомянула, мне следовало проявить предусмотрительность, дальновидность и благоразумие. А кроме того, ужасно хотелось провести на море хотя бы денек. Так что я воспользовалась взбрыком своих несуществующих добродетелей и двинулась в путь.
 Характер у Элеоноры редкий. Своих детей у неё нет, младенцев она ненавидит, зато молодежь обожает — лет этак от двенадцати и выше.
 А молодежь, со своей стороны, дико, страстно и патологически обожает Элеонору. Так что я с чистой совестью могла подбросить ей детей на все лето и ко всеобщей радости. Но сперва следовало утрясти финансовый вопрос, ибо ни одна из нас в деньгах не купалась, а Стасичек, благоверный Элеоноры, был к тому же скуповат и создавал неприятную атмосферу. При появлении денег неприятная атмосфера бесследно рассеивалась, поэтому я намеревалась подавить бунт в зародыше и силой всунуть Элеоноре задаток.
 После чего птичкой небесной вернуться домой и с легкой душой заняться дальнейшим благоразумием.
 Выехала я ближе к полудню. Профессия вольного корректора давала мне большую свободу, поскольку тексты я могу вычитывать когда и где захочу. Ничего срочного у меня по углам не валялось — об этом я специально позаботилась.
 Надо было лишь подумать о пропитании родных чад. Но это было совсем просто — не мудрствуя, я забила холодильник продуктами, с которыми прекрасно умеют обходиться мои дети, и в первую очередь, шестнадцатилетний Томек. Готовить он обожает. Я понимаю, что это звучит странно, но Томск действительно любит готовить, что уж тут поделаешь. А четырнадцатилетняя Кася из двух зол предпочитает уборку. Так что дети мои должны были справиться: даже при самом большом желании Трудно помереть с голоду за три дня.
 До самой Млавы я вспоминала, что же забыла взять. Ага, ночную рубашку. Одолжить ночнушку у Элеоноры не выйдет, она ниже и худее меня, да и вообще предпочитает пижамы.
 А я их никогда не любила. Еще забыла пояс от халата, который одновременно служил для подвязывания волос во время водных процедур.
 Пояс — это, конечно, не халат, ну да ладно, может, у Элеоноры найдется обрывок бечевки.
 Что еще... Ну конечно, причиндалы для головы — шампунь, бальзам, бигуди... И фен. А на что мне фен без бигуди? Черт с ним, в крайнем случае похожу три дня лахудрой, ну и какая-никакая расческа наверняка в сумке завалялась...
 Ах да, ещё таблетки от расстройства желудка... Ну, это вообще мелочь, рыба — еда не тяжелая. Зато я не забыла прихватить две бутылки французского красного вина. Никто не спорит, сейчас в нашей стране можно купить все, что угодно, но такое «шардоннэ» вряд ли где найдешь. В прошлом году один одуревший от счастья автор, которому я выловила все его ошибки, подарил мне аж шесть бутылок славного винца, и две я приберегла специально для Элеоноры. Ну и для её холерного Стасичка, чтобы не начал создавать атмосферу. Две бутылки на троих — в самый раз.
 Тут с забытого дома барахла я переключилась на воспоминания о предыдущем приезде австралийских родственничков. Семь лет тому назад...
 Семь лет тому назад в Окенче <Варшавский аэропорт.>было настоящее столпотворение, поскольку в это время строили новый аэропорт, а пассажиров обслуживали в старом, где и давились отбывающие и встречающие. Самолет из Сингапура опоздал, а я легкомысленно не позаботилась о транспорте. Так что родственникам пришлось после двадцати восьми часов полета торчать в очереди к тогдашней таксомафии. Я лихорадочно старалась развлечь их местными новостями и чуть было не вынудила немедленно улететь обратно, сообщив, что в магазине с чудесным льняным постельным бельем теперь продают авторучки и брелоки для ключей. И ещё рамки для фотографий. Ситуацию спас тот факт, что один знакомый магазин с постельным бельем в Варшаве все-таки уцелел и льняное белье там наличествовало.
 Наконец мы оказались у моего дома, и тут выяснилось, что у меня не хватает денег на это паршивое такси.
 — Ну надо же, — прохрипела я, выдавливая из себя радостный хохот. — Какая же я идиотка! Кошелек дома оставила, одна мелочь в кармане. Ничего, вы секундочку подождите, я сейчас сбегаю...
 Я могла сбегать хоть двадцать раз, дома у меня денег тоже не было. На тетушку с дядюшкой, слава богу, напали мои дети — австралийцы для них невиданная экзотика — с явным стремлением проверить их на сумчатость, полюбоваться перьями по всему телу и боевой раскраской на лицах. Оставив их друг другу на съедение, я кинулась обратно к мафиози, впрочем вполне симпатичному.
 — Безнадега, — сказала я мрачно. — На данный момент у меня больше нет ни гроша, но завтра я что-нибудь раздобуду. Единственный выход — это приехать вам сюда ещё раз, и тогда я расплачусь. Адрес у вас есть, могу показать паспорт...
 — А по-моему, есть выход получше, — ответил он. — Вы же привезли богатеньких иностранцев, так в чем же дело? Или они приехали сюда милостыню собирать?
 — Скажете тоже... Но не буду же я с первой минуты деньги у них выцыганивать. Неудобно. А кроме того, чтоб мне сдохнуть, если они не сидят на сплошных дорожных чеках и кредитных карточках, так что толку от них чуть. Давайте договоримся...
 И тут я вспомнила о планах на завтрашний день. Кровь из носу, нужно столько всего переделать, и когда прикажете мчаться за деньгами к одному из работодателей? Можно, конечно, в банк зайти, все мои заработки поступают на счет, и кое-что там наверняка осталось, но опять же — когда? А если я с утра опять свяжусь с таксомафией, то к вечеру точно разорюсь...
 — Я бы могла выписать вам чек, — заискивающе предложила я.
 — И на кой пластырь мне ваш чек — мотаться с ним по банковским очередям? А у соседей не можете стрельнуть?
 — У них с этим делом ещё хуже.
 — Но ведь вы наверняка планируете какую-нибудь поездочку по городу, а? Родственничкам обычно столицу показывают. Может, договоримся?
 Ага, поездочку... Сейчас!
 И тут чудесным образом объявился сосед с первого этажа, специалист по телевизорам.
 То есть это я решила, что чудесным образом.
 Я тогда была на семь лет моложе и на семь лет симпатичней, и мне казалось, что я ему нравлюсь.
 Я бросилась к нему:
 — Пан Анджей, вы не могли бы одолжить мне до завтра сто шестьдесят тысяч? Вечером верну, вот, привезла родню из Австралии, и не хватает на такси!
 — С удовольствием одолжил бы, — отвечал пан Анджей с легким смущением, — но жена ведь решит, что я пропил деньги.
 — Так я засвидетельствую, что вы мне дали!
 — Еще хуже. Она уже давно думает, будто я вас клею.
 — А я засвидетельствую, что не клеите!
 — Вот тогда мне уж точно не миновать развода...
 Вокруг нас и такси начал собираться народ.
 Я ведь не в пустыне жила...
 — Не хочется вас расстраивать, — заметил симпатичный мафиози, — но я на работе, и за простой тоже надо платить.
 И в тот момент, когда я уже совсем было решилась упасть в обморок и уехать отсюда на «скорой помощи», появился мужчина моей мечты.
 В то время обожаемый, а позже разоблаченный как дикое чудовище. Доминик.
 Он вылез из своего «вольво» и спокойно спросил:
 — Что тут происходит?
 В долю секунды я пережила несколько землетрясений, армагеддонов, изгнаний из рая, инфарктов и вознесений на небеса. Эпилогом стало посыпание вулканическим пеплом. Последние минуты Помпеи, в общем.
 — Ничего, — слабым голосом произнесла я. — Не хватило денег на такси.
 — Пан из мафии? — деловито спросил Доминик у бандита.
 — Из мафии, — холодно ответил бандит. — Такси зарегистрировано. Налоги плачу.
 Едем из аэропорта.
 У Доминика хватило сообразительности затеять спор не с мафией, а со мной:
 — Они ведь должны были завтра прилететь?
 Я готова была голову на плаху положить, что сообщила ему правильную дату, однако в данной ситуации предпочла не возражать:
 — А прилетели сегодня. Возможно, дорогой, они перепутали день...
 Доминик молча расплатился, с раздраженным видом снова сел в «вольво» и укатил прочь.
 Отчаяние мое смешалось с облегчением, образовав потрясающий коктейль.
 Когда я наконец вошла в квартиру, мои дети уже успели гостеприимно принять австралийскую родню. Кася с энтузиазмом изображала, как мамочка в младенческие годы съезжала с дивана на старой гладильной доске; Томек накрыл праздничный обед, состоявший из позавчерашнего картофельного супа, селедки в масле, мороженого и холодного бигоса. Тетушка и дядюшка сидели на стульях посреди полностью распотрошенных чемоданов с остолбенелым выражением на лицах.
 — Яблочко от яблони недалеко падает. — Голос тетки напоминал перец, опилки и айсберг одновременно.
 Неожиданно мои воспоминания совершили прыжок назад, в ещё более ранний приезд.
 Тогда приезжала бабушка...




 * * *


 В общем-то, это была даже не моя бабушка, как и не мои дядя с тетей. Бабушка была двоюродной, сестра моей родной бабушки по женской линии, а разделение семейства по континентам произошло много лет назад, сразу после воины, в сороковых годах. Двоюродной бабке удалось на заре жизни, ещё во время войны, выйти замуж за натурального австралийца, она с ним встретилась в немецком лагере, а после освобождения энергичный коммандос увез жену в Австралию. Вторая сестра, то есть моя бабушка по прямой линии, осталась в Польше одна. Возможно, австралийцам удалось бы и её сманить с собой, если бы моя бабка очень некстати не влюбилась до смерти в моего будущего деда. Оба были упрямцами, и уговоры не произвели на них никакого впечатления, любили бабушка с дедушкой друг друга честно и добросовестно. Уважали точку зрения другого, не уставая друг друга критиковать, и помогали друг другу как только могли — среди попреков, скандалов и взаимных напоминаний об ошибках.
 В конце концов я тоже осталась одна — единственный польский потомок своей бабушки, внучатая племянница австралийской бабки.
 Именно ради холерной заботы обо мне австралийская родня и приезжала регулярно, считая своим святым долгом опекать польское нацменьшинство, тем более что не такой уж крюк — завернуть в Польшу по дороге в Англию или Францию, где училась или прохлаждалась юная австралийская поросль. Моим крестным отцом стал.., секундочку, нужно подумать.., брат жены сына двоюродной бабки. То есть брат бабулиной невестки. Ну, в общем, какое-то родство всегда можно раскопать. Даже со мной.
 Моя родная бабушка умерла, оставив мою маму в одиночку болтаться в этом сложном мире с непонятным общественным строем, замотанную, усталую, но одновременно беззаботную и легкомысленную. К счастью, мама хотя бы встретила папу, но проблем у неё меньше не стало. Отец трудился до упаду безо всякой пользы для семьи, так как не умел никому отказывать, мечтал, чтобы все было хорошо, и неизменно верил, что так и будет. Папа несколько расходился с идеологией, из-за чего ему охапками совали палки в колеса, пока в конце концов он не умер от обыкновенного инфаркта. Мне тогда было года два.
 Двоюродная бабка приехала сразу же после его смерти, констатировала, что жить в этой стране невозможно, это просто какой-то сумасшедший дом и питомник для преступников, а бытовые условия не отвечают элементарным потребностям человеческого организма. Бабка попыталась уговорить мою мать эмигрировать, но та не пожелала. Она, видите ли, не могла оставить свою собаку, которая умерла бы с тоски, да и дочь, то есть я, должна была окончить польскую школу. В результате двоюродная бабка умотала раньше времени, уверяя, что в этой тесноте, с собакой на голове и трамваями под окном не проспала спокойно ни единой ночи. Но сердце бабулино вроде бы разрывалось на части, так что, уезжая, она объявила — я, единственная внучка её родной сестры, должна стать наследницей половины семейного состояния. Тогда такая мысль вполне могла втемяшиться ей в голову, поскольку я ещё не отметилась ничем ужасным...




 * * *


 После бабули приезжала моя двоюродная тетка с мужем; я решила, что он мне должен доводиться дядей.
 Они выбрали не самое лучшее время, так как тогда у меня ещё имелся муж, а я как раз родила Касю. Слово «теснота» полностью описывало наше жилище — в двух комнатах обитали моя мать, мой муж, двое моих детей, я сама и кошка. Собака к тому времени, к счастью, померла.
 К счастью — потому что иначе в нашей квартире ещё беспрестанно толклись бы многочисленные газетчики и телевизионщики, жаждущие взять интервью у пса-долгожителя.
 К приезду родни я отнеслась столь же легкомысленно, как и моя мать. Впрочем, в том нет ничего удивительного, поскольку буквально накануне я стонала от родовых схваток и забронировать гостиницу мне было недосуг. Двоюродная тетка и её супруг мужественно выдержали одну ночь, живо воображая, будто поселились в лагере для беженцев; мой муж целый рабочий день посвятил беготне и выбил им комнату в рабочем общежитии на Воле, с уборной в коридоре и единственным душем на весь этаж. Родственники стиснув зубы продержались ещё одни сутки, после чего все наши накопления ухнули на взятку администратору гостиницы МДМ, где родня наконец смогла перевести дух.
 Переведя же дух, они извергли свой гнев на меня: некоторым образом я ведь была уже взрослым человеком. Роды родами, но мужа-то я с самого начала могла озадачить! А то, что он работал ответственным секретарем одного полумертвого журнала, к делу не относилось. Во всяком случае, наследование половины семейного состояния оказалось под большим вопросом. Оно и понятно: разве можно отдавать богатство в руки столь безалаберной личности?
 Спас меня случай, можно сказать, из области сверхъестественных явлений.
 Было такое чудное время — оно продолжалось несколько лет, — когда уважающие себя издательства платили хорошим корректорам очень приличные деньги, а я на самом деле была хорошим корректором. У меня имелись три крайне необходимых для этого качества: наблюдательность, зрительная память и знание языка.
 Читала я быстро и тем не менее всегда замечала ошибки и опечатки. К тому же я отличалась обязательностью и самолюбием, поэтому добровольно перечитывала верстку и по второму, и по третьему разу. Одна пропущенная запятая заставляла меня сгорать от стыда, а из-за орфографической ошибки я запросто могла отравиться, утопиться и повеситься одновременно. В то время я вкалывала днями и ночами, а потому мои дети с большой неохотой и даже с некоторым озлоблением взвалили на себя обязанности по дому, а муж потребовал развод, что я восприняла чуть ли не с облегчением. Наконец-то перестал отравлять мне организм всякими глупостями вроде обеда, стирки, глажки рубашек, пыли на полках и потерявшихся вещей. Вскоре он женился на судьихе, которая нас разводила.
 А я купила квартиру. Моя приятельница, человек одинокий, построила себе кооператив — двухъярусную квартиру, после чего узнала, что её матери категорически нельзя карабкаться по лестнице, да и вообще жить можно только в сосновом лесу. Приятельница мигом отыскала одноэтажное жилье среди сосен, но требовалось срочно раздобыть деньги, и она предложила мне купить её новую квартиру по себестоимости.
 У меня же как раз случилась нужная сумма — все благодаря тому урожайному году. Так что мы, можно сказать, спасли друг друга.
 — Понимаешь, — расстроенно говорила мне подруга, — этот проклятый второй этаж...
 Я-то думала, что ей там понравится, но выяснилось, что даже десять ступенек могут её убить.
 Еще повезло с этим Ченстоневым, это такое малюсенькое местечко, его даже на карте нет, сосновые перелески и ничего больше, недалеко от Груйца. И стоит не очень дорого, и дом почти готовый. Слушай, а у тебя есть деньги? Я к тебе не пристаю с ножом к горлу?
 — Есть, — гордо отвечала я. — Несколько лет хомячила как Гарпагон. А вот на свою маму не успела потратить ни одного злотого, хотя, Бог свидетель, я бы все отдала. Поджелудочная. Две недели — и все. Умерла под наркозом, не тот диагноз поставили, выдумали какой-то разрыв аппендикса.
 — И она даже не знала, что умирает? Хорошая смерть.
 — Да уж. Живые-то как-нибудь переживут.
 Моя новая квартира была почти готова, я ещё немного напряглась, и денег хватило даже на обстановку. А мать подруги в сосновом лесу чуть ли не расцвела, да и самой подруге по душе пришлись глухомань и безлюдье. Она была художником, на жизнь зарабатывала книжными иллюстрациями, так что рисовать могла где угодно, хоть посреди дремучей чащобы.
 Когда весть о моих успехах на ниве квартирного вопроса дошла до австралийского семейства, их уверенность в моей безмозглости немного пошатнулась. Целых семь лет они носа не казали в Польшу, явно памятуя о злосчастных бытовых условиях, но теперь вдруг зашевелились...




 * * *


 Когда я рулила по Млаве, до меня вдруг дошло. Понятное дело, где это видано, чтобы человек, приехавший в гости аж с другого полушария, жил не у родственников, а в дорогущей гостинице? Вот если бы я, к примеру, прикатила в Австралию, то неужто поселилась бы в отеле?
 Да они бы до смерти разобиделись, будь я даже миллионершей! Родственные связи, родственные чувства...
 Не говоря уж о рабочих общежитиях...
 Но вот другая моя подруга ни за какие сокровища не соглашалась жить у своей родни. Она заранее бронировала номера в гостиницах, утверждая, что любит свободу, хотя и выбирала отели подешевле, так как деньги на неё с неба не сыпались.
 Если я выпихну детей, то получу две гостевые комнаты с ванной...
 Тут мои размышления закончились, так как впереди я заметила пробку. Трактор с двумя прицепами, похоже, вознамерился то ли вырулить на шоссе, то ли пересечь его, а встречный трейлер прислушаться к нему не пожелал. И теперь трейлер завалился в неглубокую канаву с одной стороны дороги, трактор — с другой, оба его прицепа перевернулись ровно посредине, затопив шоссе целым морем сена. В горы сена врезался ещё и грузовик, следовавший по моей полосе.
 И все это явно произошло только что, ибо пробка набухала прямо на глазах.
 Я благоразумно оценила перспективы.
 Прицепы лежат поперек шоссе, сено раскидано куда ни глянь — кстати, откуда он взял столько сухого сена в это время года?.. Начало июня, и дожди хлещут... Так, трейлер в одной канаве, трактор в другой, из грузовика что-то вытекает — похоже, радиатор пробит. Вручную с этим ни за что в жизни не справиться, в дело должна вмешаться дорожная служба, подъемный кран, возможно, «скорая помощь» и, разумеется, полиция. Вон неподалеку какие-то дома, может, там есть телефон. Но даже если уже позвонили куда надо, вся эта забава займет часа два, а полиция наверняка пожелает допросить свидетелей. Еще час псу под хвост.
 О, нет!
 Выезжая из Варшавы, я рассчитала время, чтобы добраться до Элеоноры около семи вечера, Простою я здесь часа три, на место доберусь к одиннадцати, Стасичек придет в ярость, потому что он рано ложится спать, к тому же Элеонора предупреждала меня, что у них там ведутся какие-то дорожные работы, черт знает на что я нарвусь в темноте. Нет, не стану я торчать здесь до второго пришествия!
 Моя машина стояла у поворота — куда-то вбок уходила проселочная дорога. Дорожный указатель остался позади, но ведь наверняка можно объехать этот сенной завал. Даже через деревни и закоулки выйдет быстрей, чем через эту баррикаду. Не раздумывая, я свернула с шоссе и покатила по довольно приличной, хотя и узкой асфальтовой дороге.
 Первый указатель проинформировал, что направо находится Пеплово. Направо мне не хотелось, это было в обратном направлении, к Варшаве, и я поехала прямо.
 Спустя километр с мелочью асфальт закончился, и я увидела обычную проселочную дорогу.
 Она сама по себе была не шибко ровной, а тут ещё примостилось какое-то сельское чудище — то ли веялка, то ли сеялка, а может, и косилка, уж не знаю. Как бы ни называлось чудище, объехать его можно было только по пахотному полю. Если бы я ехала на другой машине, кто знает, в какие бездорожья сумела бы вляпаться.
 Но новая «тойота-авенсис»...
 Разумеется, эту «тойоту» я купила не на свои заработки, за неё заплатила австралийская родня. Они пожелали путешествовать по стране на большой и удобной машине, с кондиционером и всякими наворотами, а мне велели к ней привыкать. К счастью, от автоматической коробки передач им пришлось отказаться, так как автомата пришлось бы слишком долго ждать, поэтому привыкание прошло у меня довольно легко, но тем не менее я тряслась за эту шикарную тачку, как бараний хвост. Слава богу еще, что у меня имелся гараж, пристроенный к новой квартире, так как иначе мне, наверное, пришлось бы ночевать прямо в машине. «Тойоты» в Варшаве крадут в бешеном темпе, и никакие охранные сигнализации не помогают.
 Делать было нечего, я спасовала перед сельхоз-чудищем и повернула на Пеплово.
 Увидев на очередном дорожном указателе надпись «Вечфня Костельна», я наконец достала атлас автодорог, не в силах поверить, что в польском языке существует такое странное название. Оказалось, что существует.
 А в этой Вечфне Костельной меня остановила дорожная полиция.
 Думаю, они умирали от безделья и тормознули меня для развлечения, потому что ничего я не нарушила, даже скорости не превысила — тащилась как за похоронной процессией, тоскливо высматривая указатель на Заленжу. Да и вообще чего ради они торчат в этой глуши?
 — Господа, вы тут меня ловите безо всякой нужды, а на шоссе страшная авария, — заявила я с упреком. — Вас ещё никто не поставил в известность?
 — Какая авария? — заинтересовалась полиция.
 — Трактор, два прицепа, трейлер и грузовик. И очень много сена.
 — Мокрого?
 — Нет, сухого. Целые горы.
 — Шутки шутите? Сухое сено — сейчас?
 После всех этих дождей?
 — Сама удивляюсь. А ещё больше удивляюсь, что вы здесь стоите. Что вам тут понадобилось?
 — Служебная тайна.
 — А, понимаю. Преступник будет убегать как раз по этой дороге. Но это не я. Только зря время теряете.
 — Это мы ещё посмотрим...
 Вот так мило развивалась наша беседа, однако её прервал коллега из патрульной машины, подозвав товарищей. Похоже, именно в этот момент они получили сообщение о баррикаде на шоссе, и я перестала их интересовать.
 К тому времени у меня кончилась минералка и пить хотелось по-черному. В каких-то Дыбах я отыскала магазин, и там даже нашлась минеральная вода, однако пришлось торчать в очереди из двух баб, которые увлеченно ругались с продавщицей из-за таинственного продукта под названием «грульки». Вышеуказанные грульки вроде как были подпорчены и повредили ребенку.
 В бурную дискуссию включилась и моя машина, которой явно надоело ждать, и она начала пронзительно выть. Я пулей вылетела из магазина: что за черт, уже угоняют? В Дыбах?!
 Машину удалось утихомирить с помощью пульта, однако вой пошел на пользу, так как мне тут же продали минеральную воду. По всей видимости, бабы хотели продолжить свару из-за грулек в тишине и покое.
 Через два часа я каким-то чудесным образом оказалась в Нидзице и выехала наконец на Гданьское шоссе. Моя сторона дороги была почти пуста, зато в противоположную машины еле-еле двигались. Так что я все-таки правильно сделала, бедолаги перед сеном, наверно, все ещё стоят, а я потеряла полтора часа, а не четыре.
 Выходит, я продемонстрировала потрясающее благоразумие!
 Если бы только знать, к чему оно приведет...
 В девять я добралась до Элеоноры, с некоторым трудом пробившись через дорожные работы. Стасичек как раз собирался ложиться спать, и все было бы хорошо, если бы в половине одиннадцатого эта чертова машина опять не взвыла.
 — Ради бога, заткни её, а то он проснется, — нервно попросила Элеонора.
 Я щелкнула пультом. Вой стих. Но через минуту возобновился.
 Спустя четверть часа мы уже перебудили всю округу. Море, как назло, вело себя тихо и спокойно, словно не могло как раз сейчас штормить, заглушая все прочие звуки. От дома Элеоноры до пляжа всего метров сорок пять, при желании волны могли поднять потрясающий грохот, так нет же, море тихонько себе шептало, просто суп какой-то, а не море! А проклятая машина все выла и выла.
 Стасичек впал в бешенство, со всех сторон неслись вопли разъяренных соседей. Вдвоем с насмерть перепуганной Элеонорой мы бросились открывать капот, но не тут-то было — в самый ответственный момент проклятая запорная кнопка словно провалилась куда-то. Наконец подошел какой-то тип, отодвинул бестолковых баб, двинул рукой, и капот распахнулся.
 Наперевес с ключом, я подскочила к машине, отдаленно представляя, где находится блокировка звука, но руки так тряслись, что я никак не могла попасть на нужную гайку, к тому же невесть куда пропала палка, поддерживающая капот в открытом состоянии, Элеонора с трудом удерживала его на весу, чтобы он не сломал мне хребет. В общем, сплошной ужас. Тип, который за минуту до этого сгинул, не дожидаясь благодарности, снова материализовался рядом, нашел палку, отобрал у меня ключ, залез внутрь машины, и пронзительный вой наконец-то смолк.
 Всеобщее облегчение можно было пощупать.
 — Вы ангел, — простонала я обморочным голосом. — Большое вам спасибо.
 — На вашем месте я бы проверил, осталось ли что-нибудь в аккумуляторе, — посоветовал ангел. — Все эти сигнализации страшно жрут электричество. Если подсел, я заведу вас от своей и полчасика позаряжаю. Моя машина стоит вон там.
 — Вот, — прошептала Элеонора, предусмотрительно оглядевшись вокруг, не слышит ли её Стасичек, — вот это настоящий мужчина.
 — Если заведется, то я и сама смогу зарядить на малых оборотах, — решила я. — Только подождите ещё минуточку, умоляю вас!
 — А я никуда и не ухожу...
 Машина завелась, я немного погазовала, скрывшиеся было соседи снова возникли рядом, пенясь недовольством. Я поставила эту гадину на малые обороты и вылезла.
 — Чудно, — ядовито произнесла я. — Здесь воры водятся? Машина открыта, ключи в замке, а я иду домой. Возможность — лучше не придумаешь.
 — Можешь посидеть на крылечке, — радостно предложила Элеонора. — Я зажгу лампу и дам тебе что-нибудь почитать, если, конечно, ты не предпочитаешь не спускать с неё глаз.
 — Может, привязать её веревкой к забору, как лошадь?
 — Она поломает забор, и Стасичек совсем расстроится...
 — Могу покараулить с полчасика, — снисходительно вызвался настоящий мужчина, он же ангел. — Все равно сижу тут в машине и жду клиента, а вашу тачку мне прекрасно видно.
 При слове «клиент» у меня в мозгу замерцала какая-то искорка.
 — Вас нам просто небеса послали, — умильно разулыбалась Элеонора. — Слушай, а почему она вообще так воет? Ты с ней что-то сделала?
 — Ничего, клянусь! Не знаю, почему она воет, это уже второй раз за сегодня, хотя на неё ни одна собака даже не взглянула.
 — Вы, видимо, поставили все возможные противоугоны? — вмешался тип. — У «авенсиса» электроника ни к черту, это все знают. Так вы решайте что-нибудь или оденьтесь потеплее, потому что, похоже, становится довольно прохладно.
 Было уже не просто прохладно, а мы с Элеонорой — только в халатах и домашних тапочках на босу ногу. Элеонора отправилась в дом за каким-нибудь свитером, по пути включив вторую лампу над крыльцом. Я смогла рассмотреть посланца небес и обнаружила, что он тоже меня разглядывает.
 — А мы с вами случайно не знакомы? — одновременно спросили мы.
 Я уже не сомневалась, что когда-то видела этого человека, да ещё не при самых приятных обстоятельствах. Искорка в мозгу замигала интенсивней. Тут выскочила Элеонора со свитером.
 — Слушай, а зачем ты купила себе машину с испорченной электроникой?
 — Я купила?! — возмутилась я. — Это моя австралийская семья купила! Они за неё заплатили, так чего ради мне было ей в зубы смотреть!
 — А-а-а-а! — протянул ангел. — Знаю-знаю. Богатые иностранцы...
 И тут я его вспомнила. Ну конечно же, тот самый таксист-мафиози, на которого мне семь лет назад не хватило денег...
 — Так это вы! — обрадовалась я неизвестно чему.
 — Вот именно. Я вас запомнил, потому что редко сталкиваешься с подобной ситуацией.
 Иностранцы, а вы без денег. Секундочку, за вас ещё тогда заплатил этакий надутый фанфарон...
 Я подумала, что Доминика такое определение вряд ли восхитило бы. Чувствовала я себя как-то неуютно: за семь лет красавчик мафиози нисколько не утратил своего обаяния, а я тут стою перед ним в стареньком халате, перепоясанном ленточкой от цветов, лохматая, без всякого макияжа, лицо игриво поблескивает жирным ночным кремом. И как он только вообще смог меня узнать?
 — А вы совсем не изменились! — вырвалось у меня.
 — Вы тоже, — галантно ответил он.
 — Свитер возьми, — подала голос Элеонора. — Вы что-то говорили о получасе? Так, может, я быстренько сварю кофе и мы попьем на крылечке?
 — Нет, спасибо, у меня все с собой, полный термос кофе. К тому же мне нужно ждать клиента, мы возвращаемся обратно в Варшаву.
 — Вы все ещё работаете таксистом? — осторожно спросила я.
 — А почему бы нет? Правда, в основном выбираю дальние рейсы, мне так больше нравится.
 — Это выгодней? — заинтересовалась Элеонора.
 — По-разному. Обычно да. Но вы тоже наденьте что-нибудь теплое, коль скоро мы проводим совещание на открытом воздухе.
 Холера. Теперь, когда мне не нужно было ему платить, он нравился мне ещё больше, чем семь лет назад. Что за гнусное невезение, надо же было встретить его как раз сейчас — постаревшей мымрой с жуткой рожей...
 — А я сменила квартиру, — не задумываясь похвасталась я. — Переехала на Вилановскую аллею, такие трехэтажные домики, чуть в глубине. Теперь могу принимать родню в приличных условиях.
 — Судя по этой, — он мотнул подбородком на «тойоту», — они помаленьку начинают за себя платить? Ведь вообще-то ваша родня не такая уж и бедная, верно?
 — Наоборот. Жутко богатая.
 — И какого же черта у вас тогда так глупо получилось?
 — Долго рассказывать, — вздохнула я. — К тому же им пришлось карабкаться на пятый этаж без лифта. Теперь-то я живу на втором.
 — С этим фанфароном?
 У меня не было никакого желания оскорбляться из-за Доминика.
 — Нет, что вы. Он меня бросил четыре года назад.
 — Да ну? Он вас или вы его?
 — Он меня, хотя, в сущности, это трудно определить. Теперь я живу с детьми. Впрочем, тогда я тоже жила с детьми. А вы?
 — А я нет. С детьми живет моя бывшая жена. Я живу с матерью.
 — Простите...
 — Вы не знаете мою мать. Это не мать, а шедевр. С ней все бы хотели жить. — Хорошо готовит?
 — Моя мать? Да что вы! Моя мать работает, занимается интерьерами, она декоратор.
 И фамилия у неё точно такая же, как и у меня, Дарко. Лукаш Дарко. То есть мать мою зовут не Лукаш, а Ева. Ева Дарко.
 Ева Дарко, вот это да! Разумеется, я о ней слышала: гениальная дизайнерша, её интерьеры отличались шармом, каким-то особым очарованием, они были просто великолепны! Ну что ж, сын — под стать её интерьерам...
 Элеонора вернулась в плаще, наброшенном на халат, и меланхолично попросила:
 — Только, пожалуйста, сделай так, чтобы она снова не начала выть, а то Стасичек заснул.
 Если проснется, то выскочит с топором.
 — Я вот иногда думаю: почему это некоторые женщины так держатся за своих мужей? — задумчиво проговорил сын гениальной Евы. — Прошу прощения, это я так, вообще. А выть больше не будет, потому что я выключил звук, разве что вы его опять включите. Правда, мне показалось, что вы этого не умеете. Зато она может мигать. Вы за ней последите, мигание ведь тоже сажает аккумуляторы, хотя и не так быстро.
 — И ничего с этим не поделаешь? — забеспокоилась Элеонора.
 — Я же говорил, что сигнализацию «авенсиса» можно только об угол расколошматить.
 Сорок минут пролетели незаметно. Когда клиент мафиозного Лукаша объявился у его машины, мы тепло и по-дружески распрощались.
 Я выключила двигатель и заперла подлую «тойоту», надеясь, что, может, она спокойно постоит до утра. Мы с Элеонорой так промерзли, что нам срочно требовалось что-нибудь горячее.
 — Слушай, а это кто? — спросила Элеонора уже в кухне. — Неплохой экземпляр.
 — Таксист из бывшей мафии, — вздохнула я. — Как-то раз мне не хватило денег и я не могла ему заплатить.
 — И что?
 — Ничего. Появился Доминик и расплатился.
 — А за каким чертом ты ехала на мафии?
 Пьяная была или как?
 Мне пришлось описать сцену, которая со всеми подробностями застряла у меня в памяти.
 Элеонора сочувственно хохотала.
 — Хоть какая-то польза от Доминика, — сказала она. — А кто теперь к тебе приезжает?
 — Все. Целых пять штук, Боже, смилуйся надо мной, грешной! Бабушка, дядя с тетей и тетя с дядей, то есть не так, подожди, дядя с тетей — это точно, а вторая пара — это мой крестный, брат другой тетки, с женой. Может, она мне тоже тетка, не знаю, я в этом родстве запуталась.
 — Господи Иисусе! И все они поместятся у тебя в детских комнатах?
 — Кому-то расставлю диван в гостиной.
 И отдам свою ванную. Сама буду мыться в уборной.
 — В унитазе?
 — Нет, там есть умывальник и душ. Просто тесновато.
 — Да уж, радости у тебя будет — на все сто...
 — Даже больше, чем ты думаешь. Мне ещё нужно забронировать им гостиницы по всей стране. Потому что они намерены осмотреть Краков, Ченстохов, Гданьск... Ну, Ченстохов по дороге...
 Я уж не говорю о всяких там Груйцах и Люблинах, это можно обежать за один день.
 Элеонора с ужасом смотрела на меня.
 — А каким чудом ты сможешь засунуть шесть человек в одну машину? Или они без тебя поедут?
 — Если бы! Они не умеют водить с обычной коробкой передач. Но одна пара вроде бы пойдет по индивидуальному маршруту, у них есть какие-то свои идеи, так что остается четыре человека, считая меня. Хотя, возможно, они будут рокироваться. А гостиницы нужно им бронировать чуть ли не как для королевы английской или, к примеру, Майкла Джексона. Пару лет тому назад он снял для себя весь «Мариотт» вместе с автостоянкой.
 — И ты уверена, что они все это оплатят?
 — Очень надеюсь. Хотя меня мучает мысль, что в Австралии тоже платили бы они, то есть хозяева, а не я, гость. Они бы мне не позволили ни гроша потратить.
 — В таком случае поезжай в Австралию, — решительно посоветовала Элеонора. — Ты одна, а их пятеро, а это большая разница.
 — Боюсь, что все будет зависеть от того, какое впечатление я на них произведу, — в который уже раз вздохнула я, допивая остатки кофе. — Они все ещё рассчитывают на то, что я окажусь человеком ответственным и серьезным, так что это последняя проверка.
 — Ну, тогда ничего не поделаешь, берись за отели. Гданьск, если хочешь, я могу тебе устроить, я там кое-кого знаю...




 * * *


 — Я специально дожидалась Стасичка, чтобы иметь нейтрального свидетеля! — скандалила я на следующий день, кладя на стол свой задаток наличными. — Вот дура, сама не знаешь, что творишь!
 Элеонора упорствовала:
 — Идиотка, пять человек на неё сваливаются, а деньгами кидается. Оставь себе на гостиницы! У нас тут рыба дешевая, твои дети с голода не помрут!
 — Ослица, на гостиницы мне и так не хватит! Кроме того, я же их к тебе привезу, все семейство! Не знаю, едят ли они в своей Австралии рыбу?
 — Акул, — сухо подсказал Стасичек.
 — А у нас бесплатная камбала...
 — Акула скорее их сожрет, чем они ее!
 Два дня — ладно, но ведь не полтора же месяца! Мои дети растут!
 — Ну и что? Без этих дурацких денег они скукожатся, что ли?
 Стасичек, о диво, при виде денег как-то не слишком расцвел. Вроде бы вокруг него даже начала зарождаться атмосфера, которую я намеревалась деньгами задавить в зародыше. Я забеспокоилась. Элеонора, видимо, тоже, так как неожиданно прекратила свои протесты и мрачно замолчала, уставившись на банкноты.
 Явно сломив в своей душе какое-то таинственное сопротивление, Стасичек в конце концов выдавил из себя мужественное решение.
 Значит, так — задаток задатком, но мои дети могут к ним приехать и оставаться у них при условии, что не будут выть. Он сформулировал это как-то иначе, но смысл был именно такой, аналогия с автомашиной сидела в нем, как заноза.
 Вот скотина, не нашла другого времени, чтобы завыть, как только вчера вечером.
 Я торжественно поклялась, что мои дети даже голоса не подадут, будут объясняться жестами. Элеонора, сообразив, в чем дело, оживилась и уведомила мужа, что у детей своей машины нет, я их привезу, оставлю и немедленно уеду в воющем транспорте. Я с энтузиазмом одобрила этот план, тут же подсунув идею, что, возможно, в связи с воем следует увеличить задаток. Элеонора на меня рявкнула, но Стасичек отнесся к идее благодушно. Я добавила сотню, и атмосфера наконец-то сдохла.
 На следующий день, став беднее на сто злотых, я отправилась домой.




 * * *


 Когда я была ещё в дороге, по всей вероятности недалеко от Нидзице, некая Михалина Колек переступила порог дома своего обожаемого благодетеля. Он же — её потенциальный спутник жизни, ибо Михалина все ещё не теряла надежды, что её упорное обожание произведет на благодетеля нужное впечатление и рано или поздно он на ней женится. Согласно туманным представлениям Михалины, столь сильные чувства заразны, как тиф или чесотка, а уж свои вирусы и бактерии она буквально распыляла в воздухе. Вместе с запахом дезодоранта «Вечерняя Москва».
 Благодетель жил далеко, поэтому Михалина бывала у него всего два раза в неделю, зато оставалась по меньшей мере на сутки, а то и на двое. Благодаря своему упорству она добилась, что её стали привлекать для различных работ: помыть окна, вытереть пыль, пропылесосить, постирать, погладить, а иногда и пуговицу пришить.
 По собственной инициативе, постепенно расширяя сферу деятельности, Михалина удостоилась почетного права чистить картошку и закупать деликатесы, которые бывали встречены по-разному, но в основном весьма скептически. Помимо прочего, Михалине разрешалось подавать кофе и легкие коктейли. А вершиной блаженства для неё была возможность посмотреть телевизор в одной комнате с благодетелем — и какая разница, что там мелькает на экране.
 Более ощутимого счастья ей дано не было, хотя, пользуясь ночевками в предназначенной для неё комнате, Михалина всячески старалась показаться в соблазнительном неглиже, ещё интенсивней воняя прелестными ароматами. Однако неглиже не производило ни малейшего впечатления, возможно потому, что состояло из шелкового халата до пят, ядовито-зеленого цвета с крупными розовыми, синими и фиолетовыми цветами. Учитывая габариты Михалины, в неглиже она весьма живо напоминала кое-как обустроенный газон или, скажем, большую клумбу в саду дальтоника, особого желания поваляться на травке при этом не возникало. Зеленый шелк дополняли ядрено-желтые сандалеты, каблуки которых были подбиты войлоком, чтобы не тревожить благодетеля топотом, из сандалий торчали ярко-пурпурные ногти.
 Под халат Михалина поддевала розовую ночнушку, от души сдобренную кружевами, но с таким же успехом вместо ночнушки мог оказаться и строительный комбинезон, ибо обилие складок на халате исключало какую-либо возможность узреть, что за милые секреты он скрывает. Словом, Михалина не обладала душой изощренной куртизанки.
 Вступила она в обожаемые покои ближе к вечеру: приехать пораньше не удалось. Двери Михалина нашла запертыми, открыла их собственным ключом — самым бесценным своим сокровищем, свидетельством безграничного доверия благодетеля, и прямиком заторопилась на кухню, чтобы поскорее распаковать привезенную снедь. Она закупила разнообразные лакомства, и благодетель мог поднять хай, а так она скоренько все приготовит, пока он не видит. Михалине вовсе не хотелось, чтобы благодетель совал ей деньги за деликатесы, ведь не ради же денег взялась она за эту работу, да она готова сама за неё доплачивать!
 В доме царила тишина, только где-то далеко, видимо в кабинете, шелестело радио. Благодетель не держал ни собак, ни кошек, зато подкармливал диких животных из ближайшего леса — кабанов, косуль, белок и даже лисиц, хотя последних он недолюбливал, считая их разносчиками бешенства. Проникать в сад живности не дозволялось, она подходила к сетке, получала свое и убиралась восвояси.
 Михалина навела блеск в кухне, и без того чистой: вытерла и спрятала две чашки, два блюдца и два стакана, которые стояли на сушке для посуды; приготовила ужин; заварила кофе в термосе; отдраила ванную; собрала тряпки, скатерки и салфетки и сунула их в стиральную машину.
 Все это она проделала почти бесшумно, чтобы благодетель её не услышал. Если, не дай боже, слишком быстро заметит её присутствие, то непременно выпроводит, но если будет совсем поздно, то она сможет остаться на ночь. Именно к этому Михалина и стремилась — провести ночь под одной крышей с божеством...
 Наконец с работой было покончено, наступил вечер, поэтому Михалина решилась войти в салон.
 Салон был пуст, двери на террасу распахнуты.
 Это означало, что благодетель в саду. И чего ради она так старалась ни стукнуть, ни брякнуть!
 Но, глядишь, оно и к лучшему, теперь она сможет убраться в салоне, и тогда останется только спальня. Святая святых...
 В салоне, на небольшом столике у двери на террасу, обнаружилось нечто невероятное. Блестящая лакированная столешница была грязной — отчетливо проступали два круглых пятна, словно следы от мокрой посуды. Следы уже подсохли, другой бы и внимания не обратил, но глаз у Михалины был орлиный. А как же иначе, ведь только так можно углядеть, чего желает благодетель. Если смотреть сверху, пятна были почти незаметны, но сбоку, против тусклого вечернего света, лившегося с улицы, они бросались в глаза.
 Михалина слегка удивилась. Два следа? Наверное, от стаканов, тех, что для виски или для коктейлей... Минуточку, на кухне она как раз вытирала два стакана и две чашки.., выходит, он пил с кем-то кофе и ещё что-то, ведь одному пользоваться двумя чашками глупо. Кто же это мог быть, если благодетель потом даже стол не вытер, а уж он-то заботился о нем, как о собственном ребенке. Посуду вынес и сполоснул, как обычно, а стол не протер?
 Ревность царапнула когтями сердце Михалины — особые гости в этот дом не захаживали.
 Нет, конечно, время от времени кто-то приходил, некоторых она даже знала в лицо, но те поговорят в библиотеке о делах — и до свиданья. Кое с кем благодетель и выпивал, в библиотеке имелся бар-холодильник, но — никаких тебе разносолов вроде чая или кофе. Так с кем же он любезничал в салоне? Неужто гость был такой важный, что заставил забыть о пятнах на столике?
 Случаем, уж не та ли сучка?..
 Или та, другая?..
 Да нет, другая уже не страшна — так, барахло поганое. Участвовать в подобной сцене могла только одна — та, которую Михалина боялась до смерти. Когда-то она сумела её выжить, в муках и трудах оторвать от него, но кто знает, навсегда ли? Сучка, правда, палец о палец не ударила, чтобы вернуться, ну а вдруг постаралась бы? Вдруг пришла сюда, и он каким-то образом узнал обо всех интригах и вранье Михалины?..
 У неё даже что-то сжалось в животе и перехватило дыхание, но Михалина была не из слабачек. Не ждите, она так этого не оставит. Не сдастся, не уйдет, скорее горло этой сучке перегрызет и глаза выцарапает... Он ведь уже привык, что все ему под нос готовенькое подсовывают, что в доме все работает, как часы; привык, что весь обслуженный, обстиранный, обшитый, а к тому же сам как-то сказал, что пришивать пуговицы и жарить печенку так, как Михалина, никто в целом свете не умеет, хвалил её, даже в ручку поцеловал, где-то возле локтя, а у неё сердце тогда так и заскакало и ноги ослабели.
 Она даже хотела не мыть локоток до конца своей жизни, но взялась стирать его свитер из ангоры и замочила святыню. К хорошему-то человек быстро привыкает, так что не сможет он прогнать от себя Михалину, потому как эта сучка скорее летать научится, чем так ему прислуживать!
 Несколько утешившись, Михалина старательно отполировала столик, после чего встала в дверях террасы и оглядела сад. И куда он мог запропаститься? Темно уже, теперь-то она точно на ночь останется...
 Михалина вышла бы поискать его, но не решалась. Сад был большой, занимал что-то около двух моргов <Морг — старая немецкая (Morgen) и польская (morg) мера площади, примерно 25 — 30 аров.>, весь зарос кустарником и деревьями, а благодетелю нередко приходили в голову самые дикие идеи. Например, мог полдня сидеть в засаде, поджидая какую-нибудь зверушку или наблюдая за самой обыкновенной птахой.
 И злился, когда, ему мешали, не ругался, нет, но тихим таким голосом рубил, словно топором, а на челюстях желваки вспухали. Может, он и сейчас в саду затаился, раз двери открыты...
 Михалина пошла наверх, в спальню, любовно застелила на ночь кровать. Потом посидела в своей комнате, оставив остальную работу на завтра, — а вдруг она не успеет все сделать и задержится здесь ещё дольше?
 В любом случае ждать его она будет в салоне, под тем предлогом, что двери настежь...
 Очнулась Михалина в кресле, когда в окна уже заглядывало солнце. Какое-то время приходила в себя, потом сообразила, где находится, и огляделась.
 Абсолютно ничто не изменилось. Приоткрытая дверь на террасу оставалась в том же положении. Михалина взглянула на часы: боже милостивый, половина шестого... Утро! Он что — вообще не возвращался домой этой ночью?!
 Михалина вскочила, кинулась на кухню. Все как вчера — нетронутая еда на подносе, никаких человечьих следов. В спальне — то же самое, соблазнительно раскрытая постель в том же безукоризненном состоянии. Это что же, получается — ещё не вернулся?..
 В общем-то бывало, что благодетель не возвращался. Куда-то ездил, ночевал в своей варшавской холостяцкой квартирке, бродил по лесу, уезжал куда-либо подальше, что-то решал... Но никогда — абсолютно никогда! — он ничего не оставлял открытым.
 А тут двери на террасу приотворены...
 Теперь Михалина уже по-настоящему разнервничалась, что не помешало ей плотно позавтракать. Расстроенный человек должен как следует подкрепиться, чтобы иметь силы расстраиваться. Она принялась за уборку, заодно обходя весь дом и заглядывая во все помещения, за исключением одного. Кабинета.
 Вход туда был запрещен раз и навсегда, и, несмотря на доверие к Михалине, несмотря на ключ от входной двери и код от калитки, свой кабинет благодетель всегда запирал. Куда бы он ни шел — в ванную, в столовую на завтрак, — он обязательно блокировал какое-то специальное устройство, а ключ от него, крайне замысловатый, прятал в карман. Он и убирался в кабинете сам, так что нога человеческая не ступала в эту комнату. Впрочем, он там не слишком-то засиживался, а если и работал — что-то читал, или писал, или ещё что, — то делал это в библиотеке.
 Даже окно в кабинете было особое, не позволявшее с улицы заглянуть внутрь.
 Естественно, Михалина легонько толкнула дверь в кабинет, но там даже нормальной дверной ручки не было, одна только странная рукоятка, которую никак не сдвинуть. Может, он так и сидит там со вчерашнего дня, ведь радио по-прежнему тихо шепчет внутри? Ну так пусть и сидит хоть целый год, она ему мешать не станет.
 На следующий день Михалина так встревожилась, что даже не стала наводить красоту. Без толку и без цели слонялась она по коридору, возле двери в кабинет.
 Вот тут-то она и ощутила это. Запах.
 До неё не сразу дошло, что же она чует.
 А когда дошло, первым делом проверила холодильник — не завоняло ли у неё там случайно мясо, но нет, все было в порядке, запах шел не из холодильника. Потом обошла вокруг дома — может, какое-то животное залезло в сад и сдохло, но ничего не нашла. Тогда Михалина стиснула зубы и начала нюхать по всему дому, но наконец скрывать от самой себя ужасную правду стало невозможно.
 Вонь шла из-за дверей кабинета.
 Несмотря на свою нынешнюю наружность, Михалина некогда была красива, прожила богатую жизнь, хотя и в четко очерченных рамках.
 И где-то в мозгу у неё закодировалось, что в случае чего звонить нужно не кому попало, а только одному человеку.
 И она позвонила одному человеку.
 Человек тот очень надеялся, что все неприятности для него уже миновали и теперь он сможет пожить спокойно, с удовольствием пользуясь тем, что нажил с помощью подлости и хитрости.
 И надо же случиться, что как раз в тот момент, когда позвонила Михалина, к нему нагрянула налоговая инспекция, — вне всякого сомнения, гадко и злонамеренно кем-то подосланная. Так что сейчас ему только и не хватало для счастья, что звонка от Михалины — живого свидетеля событий, происходивших пятнадцать лет тому назад.
 Злой как тысяча чертей, он попытался отвязаться от нее, но инициативу, а вместе с ней телефонную трубку у него перехватил один из налоговых инспекторов, и Михалине пришлось-таки выплеснуть свое беспокойство на кого попало.
 Кто попало передал дело в руки полиции.
 Поздно вечером перед калиткой благодетеля остановилась обычная патрульная машина, и парни в мундирах позвонили в дверь.
 Михалине не оставалось ничего иного, как открыть.
 — В чем дело? — с интересом спросил сержант Вильчинский. — Мы получили настолько странное сообщение, что я, признаться, ничего не понял. Вы здесь живете?
 — Нет, — ответствовала Михалина и сообщила, кто здесь живет.
 — О, холера, — заволновался Вильчинский. — И что?
 — И что-то воняет.
 Сопровождавший Вильчинского капрал Тшенсик, много лет проработавший в местном отделении, недовольно скривился:
 — Пани, да тут все воняет. А вы бы хотели, чтобы в таком имении розами пахло?
 — Что именно воняет? — деловито осведомился Вильчинский.
 — Вот этого я вам не скажу, — возмутилась Михалина. — Сами нюхайте. Имение как имение, тоже мне! Сад большой, это правда, а дом обыкновенный, как у каждого человека.
 — Как у каждого богатого человека, да? — насмешливо произнес капрал. — Безработного, на пенсии...
 — Спокойно, Гжесь, — шикнул на него Вильчинский. — Не дай бог, скандал выйдет, тогда все СМИ разом сядут нам на шею.
 Деньги — это деньги, и с этим ничего не поделаешь.
 На самом деле капрал Тшенсик, разумеется, прекрасно знал, кто здесь живет, потому ещё сильней скривился и замолчал. Мрачная и страшно расстроенная Михалина впустила полицию в дом.
 — Ничего не скажешь, воняет, факт, — признал Вильчинский у дверей кабинета. — Откройте, пожалуйста.
 — Не получится.
 — У нас все получится, — проворчал капрал.
 — Что значит — не получится? У вас нет ключа?
 — Вы лучше поглядите на эту дверь и на этот замок и тогда не будете задавать дурацких вопросов. Если бы можно было, я бы и сама открыла, вместо того чтобы шум поднимать.
 А ключа у меня нет.
 — А через окно?
 — Да пожалуйста.
 Капрал сплюнул, можно сказать, про запас, так как прекрасно понимал, что будет дальше. Он и в самом деле знал, кто здесь живет.
 Они с Вильчинским все яснее распознавали мерзкий запах. Ничего не попишешь, в запертое помещение нужно было проникнуть.
 У Михалины все сильней сжималось сердце, однако она ещё лелеяла остатки надежды, с каким-то мрачным удовлетворением наблюдая за усилиями пары специалистов, ибо экипаж патрульной машины был вынужден вызвать профессионалов. Стекла были пуленепробиваемыми, дверь же оказывала сопротивление, достойное сейфа в Форт-Нокс. То-то же, вот на что был способен её благодетель, сам все это придумал, сам смонтировал, своими ручками золотыми; выходит, она обожала не какого-то там обыкновенного прихожанина, а человека, равного которому нет во всем мире...
 Отказавшись от идеи взорвать дом, полиция к полуночи выломала наконец чертову дверь.
 Вонь повалила прямо-таки удушающая; в кабинет заглянули все, в том числе и Михалина.
 — Это та сучка!!! — раздался её ужасный крик. — Это та сучка!!! Больше никто!!! Это та сучка!!!




 * * *


 Зациклившись на своем проклятом благоразумии и предусмотрительности, я все стены в квартире обклеила датой приезда родни. Последним телефонным звонком они уточнили свои пожелания и намерения, благодаря чему я смогла заказать гостиницу в Кракове. Гданьск я предоставила Элеоноре, пусть там разбирается со своими знакомыми, коль скоро сама предложила.
 — Боже милостивый, — нервно сказала я детям, — запихните куда-нибудь свое барахло, надо же хоть чуть-чуть освободить пространство. Может, решат, что это роскошные апартаменты.
 — В кино роскошные апартаменты выглядят как-то иначе, — заметила Кася.
 — Мать, а наши аттестаты тебя вообще не волнуют? — поинтересовался Томск. — И на кой черт я так старался? Каждый год ты нам продыху не давала, а теперь что?
 — На этот раз у вас будет льготный год.
 Я с кем говорю, с умными людьми или с придурками? Да от этого визита вся наша оставшаяся жизнь зависит, бабушка же не бессмертна...
 — На Кавказе люди по сто сорок лет живут!
 — Но бабушка живет не на Кавказе. Я ей плохого не желаю, пусть проживет ещё лет двадцать, половина состояния нам по наследству достанется...
 — На дряхлую старость, — презрительно фыркнул Томек.
 Я возмутилась:
 — Слушай, ты, сопляк, через двадцать лет ты будешь моложе, чем я сейчас! Или ты на самом деле меня уже в гробу видишь?
 — Так ведь ты же не ляжешь...
 — Куда я должна лечь, где у тебя здесь гроб, а? Но сначала я вас всех поубиваю!
 — Медея, — оскорбленно сказала Кася.
 — Хотела бы тебе напомнить, что Язон её с носом оставил. Да позаботьтесь же о своих вещах, черт вас всех побери, для вашей собственной пользы!
 Последний аргумент деток убедил, они попрятали все, что можно, а я, идиотка, даже не посмотрела куда. Мне и в голову не пришло, что большую часть своих сокровищ они запихнули в нечто вроде чердачка — маленькую пирамидку под крышей, люк которой находился прямо посреди потолка. Совместными усилиями они сумели закрыть люк, но, видимо, недостаточно плотно.
 Из-за все той же разбушевавшейся предусмотрительности я отвезла детей к Элеоноре за два дня до приезда австралийского семейства. Мне хотелось иметь хоть немного времени про запас, ведь разве предусмотришь, что может случиться по дороге. Сенокос, похоже, в самом разгаре, вдруг у меня под носом снова вывалится куча сена? Или произойдет ещё какая-нибудь глупость, и я не успею вернуться вовремя...
 Я раздобыла для австралийцев сотовый телефон: вроде бы заокеанские мобильники у нас плохо работают. Я в этом никогда особенно не разбиралась, однако полагала, что с гостями следует поддерживать непрерывный контакт. Если они захотят разделиться, одни — сюда, другие — туда, то мне на всякий случай нужно будет держать руку на пульсе. Времени было страшно мало, о телефонах я ничего не знала, поэтому попросила помощи у Рысека.
 Рысек — это мой сосед, живет подо мной, на первом этаже, со своей старшей сестрой, её мужем и их двумя близнецами. Последнее обстоятельство заметно способствовало нашей дружбе. Как-то раз Рысек явился с большим букетом цветов, униженно умоляя позволить ему время от времени посмотреть телевизор, потому как дома это невозможно. Близнецы либо спят, и тогда нельзя шуметь, либо орут как бешеные, и тогда ничего не слышно. У меня было два телевизора, один у детей наверху, а второй внизу в гостиной, так что я согласилась без особого сопротивления, предварительно урегулировав вопрос громкости. К счастью, Рысек был не глухой и не нуждался в грохоте. При случае он признался мне, чего он точно никогда в жизни не сделает. У него никогда не будет детей, и он даже не женится, потому что все девки — дуры и, став женой, одна из них вполне может упереться насчет детей, а он отнюдь не намерен рисковать.
 Рысеку было двадцать три. Два года назад он нашел работу, которая, впрочем, не совпадала с его университетской профессией. Дело в том, что Рысек изучал астрономию, но на третьем курсе вдруг обнаружил, что Вселенная слишком велика для него, после чего стал автомехаником.
 Правда, специальность он себе выбрал тоже далекую от миниатюризации, так как больше всего на свете обожал автокраны, пожарные автомашины и тому подобные средства передвижения, добившись в этой области поразительных успехов.
 В электронной связи Рысек разбирался великолепно, как и большинство его сверстников.
 Накануне приезда семейства он принес мне сотовый телефон с зарядным устройством. Научив меня пользоваться этой штукой, Рысек загнал в неё несколько полезных номеров.
 Едва он ушел, как я вспомнила о багажнике.
 Когда я осознала, что объем багажа у семейства, которое приезжает на целых шесть недель, вполне может превысить вместимость моей автомашины, я прикупила навесной багажник — такие железки на крышу. Присобачивать его я не стала, так как меня убедили, что машина этого не любит. Навьюченная этим украшением на долгий срок, она сдавливается или деформируется, во всяком случае как-то реагирует, не говоря уж о том, что медленнее ездит. Не дай бог, семейство заметит какие-то изъяны на оплаченном ими транспортном средстве...
 Однако теперь эти железки следовало смонтировать, не буду же я возиться с этой дрянью в аэропорту! Я схватилась за трубку.
 — Рысек! — простонала я. — Где ты?!
 — Этажом ниже. Под вами.
 — Вернись, умоляю! Нужно поставить багажник на крышу. Все железки я уже купила, и даже шурупы есть, но я же не сумею, сам понимаешь...
 — Нет проблем, — успокоил меня Рысек. — Мне сейчас нужно смотаться в город, но через часок я вернусь, тогда все сделаем.
 Все будет в порядке.
 Вернулся он через полтора часа. За это время я успела топором для разделки мяса отрубить себе кусочек большого пальца на левой руке вместе с частью ногтя. Точнее говоря, половину кусочка, остальное уцелело, да и вообще у меня ничего не отвалилось, даже отрубленная часть как-то держалась. Однако кровь из пальца хлестала фонтаном, и прежде чем я нашла пластырь, салициловый спирт и прочее, моя кухня превратилась в запущенную городскую бойню. Кровь была в раковине, на туфлях, на кухонной мебели и даже в кофе и сахаре.
 Разумеется, подобную операцию я совершила вовсе не в приступе мазохизма, все было гораздо тривиальней: хотела опробовать рецепты коктейлей для родственников. Я вдруг решила, что летом они много пьют, причем напитки со льдом, и хотя в Австралии сейчас в самом разгаре зима, но у нас-то скоро разгар лета, поэтому гостей следует встретить соответствующими напитками. Я решила не трогать контейнер со льдом, а пустить в ход наледь из морозилки, которая не должна замерзать, но, похоже, об этом не догадывалась, так как в самой её середине образовалась могучая ледяная шишка. Я спилила шишку большим ножом и попробовала разрубить топором на куски поменьше. Шишка оказалась чересчур скользкой, и первый же удар пришелся по моему пальцу.
 С катастрофой я справилась, слава богу, свертываемость крови у меня всегда была хорошей. Тщательно, как мне казалось, убрав бойню, я снова занялась ледяной шишкой, раздраженная её упорством. Теперь, памятуя о скользком характере льда, я раскрошила его, колошматя колотушкой, после чего плюхнула ледяную крошку в стаканы с напитками — для дегустации. По моим подсчетам, я собиралась выпить не более ста граммов чистого алкоголя, так что дорогу в гараж найти должна.
 Первые два коктейля никуда не годились.
 Я выпила третий, убедилась, что и он не лучше, после чего вдруг вспомнила, что хотела помыть голову, накрутить волосы и предстать перед австралийцами с изысканной прической. А как теперь вымыть голову с этим проклятым пальцем?!
 Парикмахер — первым делом подумала я.
 Следующая мысль появилась при взгляде на часы. Парикмахерская, работающая дольше всех остальных, закрывалась как раз через три четверти часа, то есть я, может, и успею, но ведь надо дождаться Рысека. Он вот-вот вернется, а рисковать багажником я не могу, вдруг и с железякой этой что-то не так.
 Дабы не портить приподнятого настроения, я незамедлительно приняла мужественное решение. Надену парик. Получится даже лучше, парик мне идет.
 Следующие два коктейля показались мне более удачными. Вообще-то я никогда не любила все аперитивы, предпочитая чистый, благородный продукт.
 Тут очень кстати вернулся Рысек, и мы потопали в гараж.
 После целого часа возни, в которой участвовал и призванный на подмогу приятель Рысека, выяснилось, что миссия невыполнима. Что-то где-то не стыковалось на пять миллиметров; казалось бы, что такое пять паршивых миллиметров по сравнению с космическим пространством, и тем не менее даже Рысек со всеми своими астрономическими познаниями не сумел с ними справиться.
 — А вы его в магазине не примеряли? — спросил он с деликатным упреком.
 — Кто сказал? — возмутилась я. — Разумеется, они все примерили, и все подходило! Я велела снять, потому что железяки машине вредны.
 — И вам продали тот же самый?
 — Нет, другой. В упаковке, но точно такой же.
 — Значит, паскудство какое-то подсунули, — с огорчением вздохнул приятель Рысека. — Вам придется поехать в магазин, и пусть они установят вам тот, первый.
 — Ничего не выйдет, то был демонстрационный экземпляр, и у них потерялся от него какой-то ключик. А этот последний, новая партия поступит только в ближайший вторник. Кроме того, магазин открывается в десять, а я должна быть в аэропорту около двенадцати, так что из-за пробок могу не успеть.
 Мы бросили железяки в нормальный багажник, полный сочувствия приятель распрощался и ушел, и тогда я осознала, что существует ещё одна проблема. Возможно, потом они и разделятся, но ведь из аэропорта мне их придется везти всех вместе...
 — Рысек, это ещё не все, — тоскливо произнесла я. — Их будет пятеро. Шесть человек в машине плюс багаж. Что же мне делать?
 Я знаю, можно заказать такси, но боюсь, что на польское такси у моей родни аллергия, к тому же кого сажать в такси, а кого — со мной? Те, что в такси, могут обидеться: я ведь не знаю, кто из них лично платил за «тойоту», а теперь и не спросишь. Да и сколько времени мне придется держать это такси? Самолеты с Дальнего Востока прилетают по-разному: когда раньше срока, а когда и с ужасным опозданием.
 Рысек некоторое время бессмысленно таращился на меня и вдруг расцвел:
 — Завтра я обкатываю один небольшой самоходный кран и могу с ним делать все, что захочу. Так что я подъеду в аэропорт и все погружу. Да и для одного человека местечко найдется, хоть и не слишком удобное. Вот и все, и никаких проблем!
 Я живо представила себе, как буду встречать в аэропорту австралийскую родню на самоходном кране. Хотя, кто знает, возможно, они сочтут это каким-то необычным, исконно польским развлечением, специально устроенным в их честь?..
 — А если пойдет дождь?
 — Дождь-то обязательно будет, это уж точно. Он уже начинается. Но на крыше так и так все бы промокло, я что-то не видел у вас брезента.
 — У меня есть большая скатерть из клеенки. Но раз нет багажника, скатертью остается только утереться. Ладно, ничего не поделаешь, закажу такси. А может, у тебя есть какой-нибудь необычайно терпеливый шофер?
 — Есть! Он изучает иностранные языки и охотно будет ждать клиента хоть целые сутки.
 Он в это время в словарях копается. Хотите?
 Я дам вам его телефон. А я все равно приеду, что мне стоит. Во сколько прибывает самолет?
 — Теоретически в двенадцать ноль-пять.
 На практике может быть всяко.
 — Прекрасно, какая мне разница. Я буду там раньше...




 * * *


 Проклятый дождь зарядил с самого утра.
 Подумав, я нашла в этом лишь одно утешение: если бы я вымыла голову и выпендрилась с элегантной прической, то сейчас выглядела бы недосушенной утопленницей. А парику дождь не помеха, он не меняет фасона, упрямо делая меня ещё прекрасней.
 Заказанного таксиста-лингвиста я караулила у окна. Увидев, что он подъехал, сбежала вниз, в гараж, и выехала на «тойоте». Мне не хотелось вылезать, чтобы с ним договориться, поэтому я открыла окно, и в машину влилась значительная часть Ниагарского водопада. Таксист приоткрыл свое, но с подветренной стороны, так что ему досталось чуть поменьше. Мы криком согласовали, что едем вместе в аэропорт.
 О том, чтобы припарковаться у самого зала прилетов, нечего было и мечтать. Остановка там по плечу разве что десантникам: один прыжок — и привет, лучше всего на ходу. Чтобы узнать об этом проклятом самолете из Сингапура, придется оставить машину где-то на стоянке и довольно далеко бежать. Под исключительно щедрым душем.
 Вообще-то я в новом аэропорту всегда теряюсь, однажды целых четыре раза объехала вокруг, чтобы понять топографию, вот и теперь хоть и нашла место на нужном уровне, но лишь на открытой площадке, без крыши над головой. Таксист припарковался через пару машин от меня, так как ближе воткнуться не удалось.
 Я помахала ему рукой, показав жестом, чтобы он ждал.
 Ну и что из того, что у меня был зонтик?
 Добравшись до элегантного зала прилетов, я насквозь промокла — от ребер до пяток. Табло, правда, работало, однако за ту минуту, что я вглядывалась в Сингапур, сведения о рейсе поменялись трижды. Самолета вообще не существует, он уже приземлился, он все ещё летит. По расписанию он должен был сесть через пятнадцать минут, так он будет садиться или нет?
 Живой человек, до которого я наконец добралась спустя одиннадцать минут, сообщил, что опоздание составляет около полутора часов.
 Я направилась обратно на стоянку к своему таксисту, горько сожалея, что не надела болотные сапоги. Сев в такси, я захлопнула дверцу, прищемив две спицы зонта.
 — Полтора часа, — грустно сказала я. — Примерно и вероятно. Вы успеете выучить португальский.
 — На кой хрен мне нужно учить португальский? — изумился водитель. — И вообще, о чем вы говорите? Полтора часа ждать?
 — Вот именно. Дальний Восток непредсказуем. Разве Рысек вас не предупредил?
 — Какой ещё Рысек?
 — Рысек Ясинский. Ваш приятель.
 Некоторое время водитель выглядел слегка оглушенным.
 — Да нет у меня никакого приятеля Рысека! И Ясинского тоже нет!
 У меня зародились недобрые предчувствия.
 — Ничего не понимаю. Вы должны быть готовы к долгому ожиданию, я же специально заказывала именно вас, даже номер записала: пятьдесят четыре — сорок.
 — В таком случае, милая пани, это я ничего не понимаю. Во-первых, у меня номер сорок восемь — двенадцать, во-вторых, я вообще не знаю никакого Рысека Ясинского, а в-третьих, у меня заказ на поездку в Бемово, а не в аэропорт.
 А ещё через полчаса меня ждет постоянный клиент на Рашинской, мы с ним договорились, так что я хотел бы успеть. Вам придется придумать что-то еще.
 Мои дурные предчувствия усилились.
 — Тогда к кому же вы приехали в Виланов?
 — К какой-то Кентшик. Круткая, дом пять.
 — Прелестно. Вы остановились у дома три — Круткая, три. А я как раз ждала такси!
 — Холера! Мне очень жаль, но ничего не поделаешь, мне нужно ехать на Рашинскую.
 Это я и сама понимала. Не станешь ведь удерживать человека, который договорился с постоянным клиентом в такую погоду. Заплатив ему, я помчалась к своей машине и промокла ещё сильней, так и не сумев раскрыть по дороге зонтик. Он как-то подозрительно сопротивлялся.
 Едва я захлопнула дверцу, как заверещал мобильник. Это был обеспокоенный и расстроенный Рысек.
 — Где вы? Похоже, все пошло наперекосяк.
 Звонил Мариан, мой приятель, он везет какую-то бабу, но совсем не туда, куда нужно. В Бемово. И это вообще вроде бы не вы.
 — Конечно, нет, я на Окенче. И уже знаю, что произошло, я забрала таксиста, что приехал за ней, а она села к твоему приятелю...
 — Вот именно, это Бемово его и запутало, потому что ассоциируется с аэродромом. И только по пути он начал что-то соображать.
 — Постой, но мой, то есть её, таксист уже уехал, у него договоренность...
 — И больше никакого нет?
 — Нет!
 — Так я сейчас позвоню Мариану, чтобы малость поднажал. Отвезет ту бабу и пусть сразу же гонит к вам! Да, минуточку! А когда самолет садится? Вы уже знаете?
 — Примерно через полтора часа.
 — Тогда успеет...
 — А ты где?
 — Подъезжаю к аэропорту. Сейчас вы меня увидите. Такой желтый с синим...
 — Ладно, звони своему Мариану.
 Дождь вроде бы немного ослабел, зато поднялся ветер. Через двенадцать минут я увидела желтую с синим машину, ужасно странную, она показалась мне какой-то не такой, и уж если это — небольшой кран... Я бы лично назвала эту махину самым большим краном!
 Рысек припарковался на первом попавшемся свободном месте и примчался ко мне, прикрывая лицо капюшоном форменной куртки.
 — Я уже дозвонился, баба как раз вылезает, и Мариан газует к нам, — заявил он. — Очень здорово, что рейс запаздывает...
 — Постой-ка, Рысек, — перебила я его, так как меня вдруг кольнуло очередное недоброе предчувствие. — Если я хоть что-то в жизни понимаю, эти дальние рейсы... С какой стороны дует ветер?
 — Север здесь, юг — здесь... Так, на глазок, — с востока.
 — И подгоняет самолет! На всякий случай пойду-ка я спрошу, нет ли каких изменений.
 — Лучше я сбегаю, — мужественно вызвался Рысек. — А вы посидите.
 Он понесся бегом и вернулся через десять минут.
 — Вы были правы, они ускорились. Теперь опоздание всего сорок пять минут.
 — О господи, да ведь это значит, что он сядет через четверть часа!
 — Ну, какое-то время им ещё понадобится, — успокоил меня Рысек, отжимая носовой платок, который вынул из кармана, чтобы вытереть лицо. — Вы их будете там ужасно долго встречать, каждого в отдельности, а за это время и Мариан успеет приехать. Вдвоем мы с их багажом быстро управимся.
 — Может, я все-таки подожду внутри...
 — Да там человеку и сигарету выкурить не позволят...
 — Холера...
 Спустя четверть часа Мариана все ещё не было, а мои предчувствия разбушевались ничуть не меньше, чем стихия снаружи. Дождь и ветер приобрели шквальный характер, то затихая, то усиливаясь, причем затишье составляло процентов десять от максимальной силы. Я решила дождаться этих самых десяти процентов и добраться до здания бегом. Рысек счел правильным вернуться к своему крану и на всякий случай перегнать его поближе.
 Когда я ввалилась в зал прилетов, громкоговоритель заставил меня как можно скорей посмотреть на информационное табло. Все мои недобрые предчувствия оправдались с лихвой: самолет из Сингапура только что сел!
 У меня уже не хватило смелости выбежать наружу, чтобы отыскать своих союзников. Одновременно я осознала, что понятия не имею, откуда берутся эти холерные багажные тележки.
 С той стороны? Или с этой? И хватит ли у них ума схватить этот транспорт? Или, может быть, они думают, что это должна сделать я?
 Рядом со мной вырос Рысек.
 — Тележки там, — мотнул он головой. — Смотрите, каждый с ними выезжает. Видите?
 И в этот момент я обнаружила свою родню.
 С феноменальной ловкостью пройдя через паспортный и таможенный контроль, они объявились уже по эту сторону стеклянной стены. Дядюшки в поте лица своего толкали две громадные кучи багажа, тетки и бабушка топали порожняком.
 — Вон они, — мертвым голосом произнесла я. — Вот эти.
 — Холера, — прошептал Рысек.
 Семейство тоже увидело меня и, к сожалению, немедленно признало. Бабушка как-то странно меня разглядывала, я даже забеспокоилась — может, она заметила, что я в парике, и ей это не понравилось? Есть же люди, которые не выносят парики.
 — Я думала, ты за нами приедешь, — горько сказала она. — Я знаю, что здесь нет носильщиков, потому что у вас безработица, но не ожидала, что нам придется идти пешком.
 — Да что ты, бабушка, каким пешком! — вежливо возразила я. — Моя машина на стоянке.
 Разумеется, к выходу то и дело подруливали такси, но наше не появлялось. Если бы я не перепутала машины и если бы Мариан был уже здесь...
 — И где же она, твоя стоянка? — спросил один из дядюшек, тот, который не был моим крестным.
 — Рядом, в нескольких шагах, — бодро отрапортовал Рысек и отнял у него тележку с грузом. — Вообще все готово, прошу вас, прошу.
 Я настолько растерялась, что выпихнула родню наружу под все эти атмосферные прелести. Правда, те как раз слегка приутихли. Я помогала дядюшке-крестному толкать вторую тележку, со скрипом мы добрались до стоянки.
 Мариан так и не появился. Рысек попытался поднять один из элегантных чемоданов и охнул.
 И немедленно нашел выход.
 Не успела я оглянуться, как произошло сразу несколько событий. Хлынул настоящий ливень — льготные десять процентов затишья закончились.
 Я распахнула дверцы с криком, чтобы все садились, а сама открыла багажник. Рысек бросился к своему подъемному крану, какими-то ужасающими лапами схватил первый чемодан, и тут в дело вмешался страшный вихрь, который сорвал у меня с головы парик. Лететь парику было недалеко, он со всего размаху шлепнулся прямо на лицо дядюшке (не крестному), который явно собирался что-то сказать и как раз открыл рот. Все мои патлы влезли ему в раскрытый рот, так что намечавшуюся речь нам услышать не довелось.
 Бабка и две тетки взирали на происходящее в полном молчании.
 С лихорадочной поспешностью я выдрала парик из дядюшкиных зубов. Дождь лил, словно выжимая из себя последние запасы зловредности. Железные лапы разместили чемодан в багажнике таким образом, что там уже больше ничего не могло поместиться, тем более что мешал тот недоделанный багажник, лежавший на дне...
 Я почувствовала страстное желание выбросить белый флаг, и тут как раз подъехал долгожданный Мариан. Сообразительный парень моментально оценил ситуацию и бросился на подмогу.
 Действительно, ничего не скажешь, с помощью крана они сумели загрузить в две машины все содержимое обеих тележек. Рысек управлял лапами, Мариан заботливо размещал вещи, однако мои чертовы железки для крыши пришлось вынуть. Рысек заявил, что может забрать их и довезти до дома — в виде груза, болтающегося в лапах. Два человека мужского пола сели в такси, три женские особи остались в «тойоте». Некоторое время у меня ушло на раздумья, в состоянии я вести машину или нет, так как случайно взглянула на себя в зеркальце заднего вида.
 Вне зависимости от отношения бабушки к парикам вообще, мой парик явно не вызвал у неё одобрения. Вырвав парик из дядиного рта, я тут же насадила его себе на голову и лихорадочно пригладила, однако это не дало нужного эффекта.
 Дождь парику и вправду не мешал, а вот ветер его заметно потрепал, так что теперь я более всего напоминала самое страшное пугало из самой страшной сказки. Любой ребенок при виде такого чудища наверняка впадет в истерику, впрочем не исключено, что некоторые взрослые тоже.
 В общем, торжественная встреча родственников на родимой земле не задалась...
 Я покрепче взяла себя в руки и тронулась с места, хотя охотней всего повсхлипывала бы где-нибудь в уголке. Ко всему прочему меня мучило, что я позабыла, кто есть кто. Теток звали Иза и Ольга, но черт их знает, кто из них кто. Иза — полная, а Ольга худая или наоборот? Полная сидела рядом со мной, а худая сзади с бабушкой, полная приезжала ко мне семь лет тому назад, с ней был дядя — не крестный. Это все, что я помнила. Прекрасно, но как же её звали?!
 К счастью, атмосферные условия не способствовали беседе с водителем, поэтому женщины разговаривали между собой. Хвалили машину, «тойота» им, похоже, очень понравилась. О самоходном кране, который выступил в роли носильщика, они помалкивали.
 Я остановилась перед домом. Дождь все ещё лил, разве что тайфун малость утих, самый страшный порыв ветра пришелся как раз на тот момент, когда родственники садились в машину.
 Проклятье это какое, что ли?
 — Мне казалось, что ты писала, будто у тебя есть гараж, — с легкой претензией сказала полная тетка, сидевшая рядом со мной.
 Ну вот. И как мне им объяснить, что гаражи в этих домах рассчитаны на небольшие «фиаты», что «тойота» помещается в таком гаражике с величайшим трудом, что там нет места на то, чтобы как следует открыть дверцы, и что человек с габаритами тетки, даже скорчившись, попросту не вылезет из машины?
 — Багаж, — оправдывалась я с самым глубоким раскаянием, какое только смогла из себя выжать. — Они маленькие, эти гаражики, так что вынимать вещи очень трудно.
 — Но идет дождь, — укоризненно заметила бабушка.
 Ну и что! Прикажете выключить его, что ли?..
 — У меня есть зонтик. Мы стоим у самых дверей...
 — Ну ладно, но где этот транспортер? — недовольно спросила тощая тетка. — Кто должен все это таскать? Филипп не может.
 — Игнатий тоже не может, — холодно парировала толстая тетка.
 Я поняла, что, по их мнению, заместитель носильщика не справился со своими обязанностями, не прибыв сюда раньше нас. Господи помилуй, ну когда же этот Рысек приедет? Я могла бы ему позвонить, но не при них же!
 Из такси вылез Мариан и подошел к нам.
 Я опустила стекло.
 — Выгружать или подождем Рысека? — спросил он с большим сомнением в голосе.
 — Подождем, — не задумываясь решила я. — То есть вы подождите, я вас очень прошу, остальные пусть идут в дом...
 — Твои вечные неприятности с такси — это у тебя что-то вроде мании? — ядовито спросила толстая тетка, которая семь лет назад счастливо познакомилась с мафией. — У нас это просто сфера обслуживания.
 — У нас тоже, — заверила я и поспешно вылезла из машины.
 Невнятным, но крайне умоляющим бормотанием я попросила Мариана немедленно позвонить Рысеку и вообще, господи боже мой, пусть они хоть что-нибудь сделают!!! Мариан сочувственно заверил, что нет вопросов. Я начала извлекать семейство из автомашин.
 Проклятый зонтик не желал раскрываться — видно, те две спицы все же действительно погнулись. Больше зонтов у меня не было, поскольку я их вечно теряю. Входную дверь нужно было держать, так как она захлопывалась автоматически. Я пожалела, что избавилась от детей, которые могли бы хоть двери придержать, после чего осознала, что доставка австралийского багажа на второй этаж по узкой лестнице — это выше человеческих сил.
 Черт меня побери совсем, о стольких вещах подумала, а это и в голову не пришло!
 Но ничего не поделаешь, надо — значит, надо! Небольшие сумки и баулы занес наверх Мариан, а все остальное прибывший наконец Рысек доставил своими желтыми лапами прямо на балкон моей гостиной. Балкон был большой, цветами не загроможденный, чемоданы прекрасно на нем помещались, так что транспортная операция прошла успешно, заодно доставив бесплатное развлечение одиннадцати моим соседям.
 Похвалы я так и не дождалась. Бабуля сочла, что все мои старания не слишком продуманны и причинили им одни лишь неудобства.
 Остаток дня прошел следующим образом:
 1. Щелкнула выключателем микроволновки, в которой ждали своего часа готовые к жарке куры.
 2. Расчесала парик.
 3. Разместила гостей по комнатам, наверху — тетки с дядюшками, в гостиной — бабуля.
 Толстая тетушка с толстым дядюшкой заявили, что в детской им тесно, поэтому бабушка уступила им гостиную, а сама переехала наверх. В мою спальню, к счастью, никто не рвался, так как она служила одновременно и кабинетом и в ней негде было повернуться из-за многочисленных словарей и справочников. Переселение народов продолжалось чуть ли не до самого вечера.
 4. Вручила гостям сотовый телефон, что было оценено как поступок правильный и разумный.
 Опробовала устройство — работает.
 5. Получила подарки: каменные подставки под стаканы и рюмки, очень красивые, с резными австралийскими народными узорами; боевую маску аборигена; шесть бутылок австралийского вина; декоративное пресс-папье — высеченное из скалы, с опалами внутри; каменный подогреватель для больших блюд. Теперь понятно, почему багаж был таким тяжелым, не говоря уж о том, что блюда соответствующих размеров у меня в доме никогда не водились.
 6. Накрыла стол к обеду, что было воспринято с единодушным одобрением, так как на закуску я подала селедку трех разных видов и ледяную водку.
 7. Почувствовала некоторое облегчение.
 Чувство это очень быстро улетучилось, так как куры, когда я к ним заглянула, оказались сырыми. Я забыла после первого часа жарки увеличить температуру, равно как не сообразила, что кур в печке две, а не одна. Одна бы уже дозрела. Как известно, чем больше засовываешь провианта в микроволновку, тем дольше нужно запекать, к тому же пернатые твари попались очень крупные.
 Я исправила недосмотр, однако в любом случае курам требовалось ещё три четверти часа, не меньше.
 В отчаянии, тщательно скрывая его от семейства, я сварганила грибной суп из пакетиков, но получилось маловато, так как в шкафу нашлись только четыре пакета, поэтому я сыпанула ещё и соус из шампиньонов. Вышла довольно странная штука. Но они съели.
 Как можно медленней я начала собирать со стола тарелки после селедки и чашки от супа, чтобы приготовить стол к главному блюду.
 Одна из теток спросила, не нужна ли помощь. Я весьма решительно отказалась.
 К тому времени остыла картошка.
 Вяло, словно в трансе, поставила на стол огуречный салат со сметаной, зеленый салат, клюкву, маринованные груши, соленые огурчики, маринованные грибочки и хрен. Вначале я планировала подать только огуречный и зеленый салаты, но нужно было изображать какую-то деятельность.
 В чрево печки я вполголоса высказала самое страшное ругательство, какое только знала.
 Исподтишка втянула семейство в долгую и основательную дискуссию на тему вин.
 Порезала картошку и подогрела на масле под крышкой.
 И в результате восстановила против себя абсолютно всех.
 Наконец проклятые куры дожарились, что решительно смягчило настроение общества, так как твари совершенно неожиданно для меня получились неземного вкуса.
 Да и дождь за окном перестал лить. А я узнала, как кого зовут и кто откалывается от группы.
 — У Изы с Филиппом свои планы, — язвительно сказала бабуля, когда тощая тетка и мой крестный после затянувшегося обеда высказали пожелание отправиться в город: они отоспались в самолетах, ощущают прилив энергии и желают немедленно осмотреть польскую столицу.
 Прекрасно, значит, тощая — это Иза, а толстая — Ольга. Иза с Филиппом и Ольга с Игнатием. Я не знала, нужно ли мне самой отвезти куда-то Изу с Филиппом, или же пускай отправляются своим ходом. Ломать голову не пришлось — парочка потребовала вызвать такси.
 Такси я вызвала, вручила им план города, и они ушли, прихватив сотовый телефон.
 Я сунула посуду в посудомойку, стараясь оберегать отрезанный палец от влаги.
 Бабушка с оставшейся теткой и дядей занялись разглядыванием фотографий, начав с самого старого альбома.
 Я спустилась вниз и загнала машину в гараж.
 Временно удалившись от семейства, я собралась с мыслями и осознала, что тетка Иза — вовсе не невестка бабушки, а жена крестного, который сам является братом бабулиной невестки.
 И решила при ближайшей оказии — лучше наедине с бабкой — расспросить её о количестве народа в семье, уточнив по возможности степень родства.
 Поднявшись к своей квартире, я вынуждена была звонить в собственную дверь, так как захлопнула её, забыв ключ. Открыл дядя Игнатий, который перед этим долго выпытывал, кто, да что, да зачем.
 В половине десятого бабушка потребовала связаться с загулявшей парой.
 Я понажимала кнопки в мобильнике, после четвертого гудка кто-то отозвался.
 — Это дядя? — неуверенно спросила я, потому что голос был не очень похож.
 — Чей дядя? — заинтересовался в трубке Рысек.
 — Рысек, это ты? Извини, пожалуйста, я не тебе звоню.
 — А кому?
 — Тетке с дядей, они в городе с твоим новым мобильником.
 — Тише! — зашептал Рысек. — То есть не вы тише, а я должен говорить тише, потому что близнецы уже спят. А что случилось?
 Мне до смерти хотелось поговорить с ним без свидетелей, однако родственники напряженно прислушивались.
 — Ничего не случилось, мы только хотели узнать, где они и когда вернутся. Может, я не правильно набрала номер, попробую ещё раз.
 Старательно прицелившись, я ткнула в номер нового мобильника, введенный Рысеком в память, соединилась и снова подождала четыре гудка.
 — Не-а, это опять я, — сказал Рысек. — У меня определился ваш номер. Секундочку.
 Я выйду на лестницу... Вы нажимаете на тот, что в памяти?
 — Да.
 — Может, я что-то напутал. Попробуйте набрать заново. Он у вас есть?
 — Есть, в записной книжке. Отключайся.
 Я сосредоточенно набрала номер.
 — Ну вот, я правильно сделал, что остался на лестнице. — Рысек, казалось, был очень доволен. — Что за черт? Ничего не понимаю.
 — Уверяю тебя, что я понимаю ещё меньше.
 — А вы долго ждете?
 — Четыре гудка.
 — Но я отвечаю после первого же. Подождите, мне нужно подумать.
 — И что, мне ждать с мобильником около уха?
 — Да нет, зачем. Это не так быстро. Или лучше позвоните ещё раз, а я не буду брать трубку, посмотрим, что из этого получится.
 Из этого ничего не получилось, после бог знает какого гудка все отключилось и я прочла:
 «Абонент временно не отвечает».
 У Рысека хватило ума не торчать на лестнице, а зайти ко мне. Я представила его родне, и общими усилиями мы взялись распутывать эту тайну. Мы звонили то с его сотового, то с моего, и все безрезультатно.
 — Они просто не берут трубку, — успокоил Рысек. — Может, забыли про телефон, а к сигналу ещё не привыкли. Не обращают внимания.
 — Сами должны были подумать о том, чтобы сообщить о себе, — сурово объявила бабушка. — Теперь мы ничего о них не знаем, а я хочу спать.
 Я поспешно заверила её, что все могут в любой момент ложиться, а я дождусь загулявших родственников. Ну а если они захотят есть, ничего страшного, поедят в кухне.
 — Иного и не заслуживают, — мстительно отрезала бабуля и направилась в ванную.
 Тетя Иза с крестным вернулись в полночь, страшно довольные жизнью, есть не захотели, сознались, что о мобильнике просто забыли и не слышали сигнала, то есть, наверное, слышали, но не обратили внимания на невнятное чириканье.
 Они выпили на ночь по коктейлю и тоже отправились на боковую.
 У меня появилась слабая надежда, что все не так уж и ужасно и я справлюсь с нашествием родни.




 * * *


 — Докладывай, — невесело сказал майор (по-новому — инспектор) Эдик Бежан своему подчиненному Роберту Гурскому, только что получившему звание поручика, иначе комиссара.
 Роберт, держа наготове блокнот, деловито начал:
 — Один из самых богатых людей в стране.
 Известный фотограф. Снимал природу. Публикации, в том числе в «Нейшнл джиографик».
 Пользуется большим спросом, так как снимки действительно великолепные. Связи с финансовым капиталом довольно странные: банки, акционерные общества — все что попало. В целом нелюдим, одинок. Застрелен из собственного ружья, жаканами на кабана, два выстрела, в том числе один — прямо в глаз.
 — Неприятно, — пробормотал Бежан.
 — Очень, — согласился Гурский. — Смерть наступила тринадцатого числа. Пролежал в запертом кабинете полных четверо суток. Кабинет — настоящая крепость, вскрывали его несколько часов. Гости у него бывали редко, так что мог бы там лежать до скончания века, но его в буквальном смысле слова унюхала домоправительница или как её там называть...
 — Постоянная?
 — Нет, приходящая. Скорее даже приезжающая. Из Варшавы. По мнению Вильчинского, влюблена в него до смерти и до последнего надеялась, что убитый на ней женится. Пустые фантазии. С чего бы ему жениться...
 — Педик? — заинтересовался Бежан.
 — Ничего подобного, исключительно женщины. Но и тех почти нет, страшно осторожен в вопросах секса...
 — Больной?
 — Да нет, здоров как кабан, вскрытие показало. Но какой-то он не такой.., не знаю, меня там при этом не было... Отсутствие сексуальных потребностей, может?
 — Возраст?
 — Сорок пять лет. В самом расцвете сил.
 И, как я уже сказал, здоровяк. Несколько старых переломов, идеально сросшихся. Вел упорядоченную жизнь, уезжал редко, имел квартиру в Варшаве, иногда у него бывали всякие разные типы, домохозяйка знает кто, но не хочет говорить...
 — А как её фамилия?
 — Михалина Колек. Типы — крупные рыбы из высших сфер, прежних и нынешних, никаких друзей, исключительно деловые связи. В кабинет никого не пускал. Михалина Колек, кстати все ещё пребывающая в состоянии истерики, уперлась, что шлепнула его та сучка.
 — Какая сучка?
 — Бывшая жена. В паспорте у него записано «холост», так что, наверное, разведенный, и тут начинается винегрет. Дело в том, что бывшая жена действительно существует, живет в Заверче, но эта Колек упрямо сообщает варшавский адрес, Рацлавская, шесть. Некая Иза Брант.
 У той, которая из Заверчи, с фамилией все в порядке — Ганна Доминик, а в доме шесть на Рацлавской ни на одном этаже никакой Изы Брант нет и в помине...
 Бежан наконец-то активно включился в доклад:
 — Стой, теперь у тебя винегрет выходит.
 Похоже, ты слишком кратко излагаешь.
 — Докладываю все, что успел узнать, — обиженно сказал Гурский. — Последние данные по учету населения, да и то лишь благодаря Эле.
 — Эта та из техотдела, что торчит на работе, потому что ненавидит свой дом?
 — Она самая. Жаловалась на жизнь, пока искала эту Брант.
 Бежан понимающе кивнул. Эля для полиции была настоящим кладом, её услугами можно было воспользоваться даже тогда, когда рабочий день давным-давно закончился, правда при одном условии: что вы готовы принять на себя целый поток обид и горестей. Впрочем, слушали её всегда с сочувствием, Эля на самом деле жила в ужасающих условиях — и жилищных, и семейных.
 — Ладно, начнем разбираться. Самоубийство сразу же долой, никто не может два раза выстрелить в себя из длинноствольного оружия.
 Впрочем, из короткоствольного тоже непросто.
 Так что там с кабинетом — крепость, и никто не входил, так? Или все же можно было как-то проникнуть внутрь?
 — Исключено, — решительно возразил Роберт. — Я сам там был и все видел собственными глазами. Окно почище стены будет, открывается исключительно изнутри, стекла пуленепробиваемые...
 — А если убитый, к примеру, открыл окно, чтобы проветрить, а кто-то взял и залез?
 — К этому мужику не очень-то залезешь.
 Метр восемьдесят три ростом, восемьдесят пять кило живого веса, в молодости служил в спецназе. Сейчас ребята копаются в его прошлом, уже известно, что в армии показывал рекордные результаты.
 — А выстрелить снаружи не могли?
 — Из его двустволки? Пришлось бы вначале эту двустволку украсть... Кроме того, пуля это стекло не прошибет.
 — А второй ключ от двери?
 — Пока наличие дубликата не установлено.
 Колек настаивает, что существует всего один ключ, к тому же хозяин вроде как самолично смастерил замки и сделал один ключ ко всем запорам.., то есть всяких задвижек в доме полно, но все они запираются одним ключом. Очень все изобретательно устроено. А ключ он всегда носил при себе, никогда не выходил из кабинета, не заперев дверь, даже когда в уборную шел.
 Он и спал с ключом, и мылся. А теперь ключ исчез.
 — Хорошенько искали?
 — Думаю, да. Втроем: Вильчинский, Тшенсик и я. Вильчинский — с энтузиазмом, Тшенсик — из любопытства, а я — из упрямства.
 Всех остальных оттуда выгнали, как только фотограф, доктор и дактилоскопист закончили свою работу.
 — Значит, убийца шлепнул его, нашел ключ, вышел и запер, а ключ теперь в Висле...
 — А вот в этом я не уверен, — энергично перебил Гурский. — Если бы отремонтировать то, что они там поразбивали, этот ключик может стоить миллионы. Я имею в виду, что тот, у кого теперь ключ, вполне может так считать. Я эти бумаги не выносил и вообще запретил трогать.
 — Постой-ка, — сообразил Бежан. — Ты вроде бы кратко излагаешь, но опять получается винегрет. Нужно не только подробно, но и по порядку.
 — По моему порядку или вообще?
 — Вообще — что там было, что нашли, а уж потом — твои соображения...
 И Роберт Гурский в деталях описал поступки и душевное состояние Михалины Колек, которая не преминула посвятить молодого Вильчинского в свои переживания. Расстроена она была смертельно и не скрывала своего отчаяния. «Эта сучка» не сходила у неё с языка, однако на настойчивые и конкретные расспросы Михалина отвечала вполне деловито.
 Благодетеля лишили жизни тринадцатого июня, так как именно тринадцатого около полудня Михалина, оставив его в добром здравии, уехала в Варшаву, а вернувшись пятнадцатого июня, застала его мертвым. На предположение, что убийство могло произойти и четырнадцатого, Михалина заявила, что это невозможно, так как телевизионная программа была раскрыта на тринадцатом, корреспонденция за четырнадцатое лежала в почтовом ящике, а свежим полотенцем в ванной никто не пользовался. О пятнадцатом нечего даже говорить, потому как следы на столе так быстро не высохли бы. Только тринадцатое июня, и ничего больше!
 Заключение патологоанатома словам Михалины Колек не противоречит. Жертва скончалась между двенадцатым и четырнадцатым июня.
 А четырнадцатого ни одна живая душа убитого уже не видела.
 Роберт изучил место преступления, тело к тому времени уже увезли. Осмотреть его можно в морге, а точнее, в прозекторской млавской больницы. К вскрытию по понятным причинам приступили немедленно.
 Таинственный кабинет оказался на удивление большим, хоть в нем и было всего одно окно.
 Снаружи — зеркальное, а изнутри все видно, к тому же стекло не только пуленепробиваемое, но ещё и теплозащитное. По мнению Роберта, окно стоило целое состояние.
 У самого окна стоял огромный верстак со всевозможными хитрыми приспособлениями — тиски, сверло, микроскоп, какие-то увеличительные стекла с подсветкой, две разные горелки, баночки, ящички и черт знает что еще. Рядом крутящееся кресло на колесиках. На стене за верстаком, напротив входной двери, висело охотничье огнестрельное оружие — две двустволки, в том числе одна с обрезанным стволом, духовое ружье и штуцер на крупного зверя, кроме того, две скрещенные сабли, армейский штык в ножнах и очень старый дуэльный пистолет — несомненно, историческая реликвия.
 В стороне от окна и верстака — небольшой письменный стол, а по бокам — множество канцелярских шкафов, доходящих до самого потолка. Вся эта часть помещения была полностью засыпана бумагами, стопками газет и журналов, картонными и пластиковыми папками и какими-то рукописями. В противоположность идеальному порядку на верстаке здесь царила страшная неразбериха, словно кто-то что-то поспешно искал. И наверняка нашел, так как перекопал не все: одна треть шкафов осталась нетронутой.
 Еще там находились небольшая металлическая стремянка, обычная деревянная табуретка, в стене недалеко от верстака торчал кран, под ним умывальник. И больше ничего. Ни коврика, ни стула, ни столика, абсолютно ничего — два рабочих места, и все.
 — Постой-ка, — перебил инспектор. — Ты опять убежал слишком далеко. Двустволка висела на стене?
 — Когда я туда приехал, да, висела на стене.
 — Так откуда они взяли, что его пришили из нее?
 Роберт посопел, вздохнул и устроился на стуле поудобней.
 — Да, вы правы, я, пожалуй, слишком разогнался. Они этого не знали. В первый момент никто этого не знал. Но Вильчинский проблем с мозгами не испытывает, так что, увидев труп, в первую очередь позвонил нам. Трогать в доме он ничего не стал. Над технической бригадой торчал, как палач над осужденными, глаз с рук не спускал, а третий глаз у него, похоже, на затылке, так как за фотографом он тоже следил.
 Ждал меня, уже зная, что я приеду один, так как вы.., это...
 — «Это, это...» — расстроенно пробормотал Бежан, который за последние три дня пережил немало неприятных минут. Его вызвали в Пыжицы сообщением, что жена после ужасной автомобильной катастрофы находится в больнице. Бежан помчался в проклятые Пыжицы и выяснил, что жена действительно в больнице — но как медсестра, помогает жертвам автокатастрофы, а с ней самой ничего не случилось. Выяснение всего этого заняло немало времени, и в результате Гурский отправился на место преступления один, без компании.
 — В общем, Вильчинский предпочел в одиночку не разбираться, — продолжал Гурский. — А уже была ночь, так что мы, каюсь, часика три подремали, до рассвета, днем же удобней, и к полудню все выяснили. Из больницы пришло сообщение о жаканах и времени смерти, а на месте оказалось, что почти все отпечатки пальцев в этом кабинете принадлежат покойному...
 — Почти? — с явным подозрением перебил Бежан.
 — Почти, — с нажимом повторил Гурский. — Там вообще-то все было чисто, этот тип педантом был жутким, но, правда, ставя на место что-то вымытое и вытертое, своих пальчиков уже не стирал. А вот на этой двустволке — ни единого отпечатка, просто отполирована. Кроме отпечатков убитого и этой Михалины в доме нашли только три сомнительных отпечатка, смазанных.
 Может, и они принадлежат хозяину, но в лаборатории говорят, что голову на отсечение не дадут. Отпечатки довольно старые. Что же касается убийцы, то, он, похоже, был в перчатках...
 — Стой, опять погнал, — скривился Бежан. — Они говорят, что эти три отпечатка могут принадлежать не убитому?
 — Могут, но не обязательно. Говорят, если бы у них были все десять пальцев владельца, возможно, они и подогнали бы, но за одни эти ручаться не станут.
 Бежан помолчал.
 — Это могло бы значить, что все-таки...
 А какая двустволка?
 — Укороченная. Обрез.
 — Он что — браконьер?
 — Что вы. Был членом охотничьего общества, имел разрешение...
 — Ас жаканами экспертизу провели?
 — Я так тороплюсь, потому что страшно хочется добраться до сути, — с раскаянием ответил Роберт. — Разумеется, провели немедленно, как только определили, что двустволка вытерта. К пяти утра патроны и оружие уже были в лаборатории, и вывод однозначный — стреляли из двустволки. А жаканы, пара коробок с разным калибром, лежали в ящике стола, и отпечатки на коробках — только убитого.
 — Значит, сам вынул, сам зарядил и с поклоном вручил убийце, чтобы тот малость пострелял...
 — Да, похоже на то. Но подождите, по порядку. Все это время мы искали ключ. Без толку. Все свидетельствует, что гость не был чужаком, напротив, кто-то из хорошо знакомых людей, может даже из близких, убитый его сам и впустил...
 — Минуточку. Перчатки.
 — В том-то и дело. Искал отпечатки на бумагах. Письменный стол, полки, папки... Там был Мальчик, он страшно старается после того, как прокуратура его ни за что обругала, так он всем назло решил, что больше к нему никто не прицепится. Времени у него было кот наплакал, так как Вильчинский его тут же прогнал, но парочку следов он все же нашел. Перчатки, тонкая кожа. Гладкие. На папках и на письменном столе.
 — Значит, убийца что-то искал в макулатуре. Так почему решили, что он принимал близкого человека?
 — Они пили кофе в салоне, — напомнил Роберт.
 — Ну и что? — удивился Бежан. — И откуда это известно?
 — От Михалины Колек. Во-первых, гости к покойному приходили редко. Никаких друзей вообще в доме не бывало. Ну, может, раз в два года. Остальные посетители — их тоже очень мало — приходили по делам: принимал он их официально, в библиотеке, разве что рюмочку предлагал, но никакого кофе, никакого чая, никаких бутербродов — никогда...
 Бежан снова перебил его:
 — Подожди. Он ведь фотограф, и у него должна быть темная комната и разное там оборудование. И где все это?
 — За библиотекой, которая служила и гостиной. Вообще у него в библиотеке и компьютер стоит, и все остальное, а рядом чудо какая фотолаборатория: темная комната, оборудование самого высокого класса. Все вместе, можно сказать, — официальное место работы. Именно там, а не в жилых комнатах...
 — Хорошо, это понятно. Так почему все же — близкий человек?
 — Так вот, эта Колек настаивает, что он пил кофе и спиртное с каким-то необычным гостем, за столом в салоне, где на столике остались следы от стаканов. А на кухне она нашла чашки и все остальное, по две штуки. Все это она, разумеется, вытерла, убрала, столик этот чертов так не сиял, даже когда новым был, какие уж там следы, но я ей верю. Если Колек все это выдумала, то стала бы закладывать людей по-крупному, а для таких тонкостей она слишком глупа.
 Кроме того... Порядок выстрелов определить невозможно, оба были смертельными, и тот, что в глаз, и второй, прямо в загривок... Прошу прощения, жаканы ассоциируются с кабаном.
 — И при этом дуло обрезано? — с сомнением произнес Бежан. — И намного?
 — Примерно вот настолько, — показал руками Роберт. — У него там вообще были разные вещицы собственной работы или как-то переделанные... Странный тип... Но постойте, это ещё не конец. Тоже сведения от Мальчика. Он говорит, что в этой темной комнате — настоящие сокровища, но какие-то странные — ими не пользуются. Просто напоказ. Или пользуются раз в два года, что само по себе невозможно, ведь он же профессиональный фотограф... Отпечатков пальцев страшно мало, даже снизу на ручках кресла.
 Трудно поверить, что он каждый раз, вставая со стула, вытирал под ручками. Я понимаю, это вращающееся кресло, но ведь так не бывает, чтобы, работая на нем, человек ни разу до ручек не дотронулся! А ещё Мальчик уверенно так утверждает, что на столе в кабинете то же самое. Каким бы педантом убитый ни был — пусть он все протирал и натирал, но ведь не до такой же степени?! А, вот ещё что! Из тех трех смазанных отпечатков один — под ручкой кресла. Странно все это как-то...
 Оба помолчали: Роберту нужно было перевести дух, а Бежан переваривал информацию.
 — Ну ладно, — заговорил он наконец. — А теперь — что с «той сучкой»?
 Роберт все прекрасно помнил, а «та сучка» его и самого заинтриговала, так что ему не пришлось даже в блокнот заглядывать.
 — Вот именно. Михалину Колек нужно будет поприжать, потому что, как я уже сказал, пару других баб она точно знает, но молчит о них, как надгробный камень, одну только всю дорогу грязью поливает. В глаза бросается, что ненавидит она её, как чуму. С другой стороны, эта самая Иза Брант — вне всякого сомнения, личная знакомая убитого, никакими делами здесь и не пахнет.
 — А чем она занимается? Профессия? Где работает?
 — Этого Михалина Колек сказать не могла. Я понял, что Иза Брант — то ли журналистка, то ли учительница, то ли работает в какой-то типографии или издательстве, то ли критик литературный. Но главное, она — подлая курва.
 Да, и к тому же графиню корчит из себя.
 В общем, мерзкая и коварная гадина.
 — Пусть гадина, но по указанному адресу её не нашли?
 — Нет.
 — А бывшая жена? Как ее...
 — Ганна Доминик. Живет в Заверче. До неё мы ещё не добрались.
 — Ну, за эти два дня ты и так достаточно накопал. А что касается засекреченных деловых партнеров...
 — ..то мне кажется, что мы о них знаем даже больше, чем сама Михалина...
 — Ну, ну! — предупреждающе прервал его Бежан. — Михалине Колек может быть известно столько, что наши сведения ничто по сравнению с этим. А какова она из себя?
 — Внешне?
 — Внешне.
 — Мечта целого экипажа корабля, который слишком долго болтался в море, — сказал Роберт без тени сомнения. — Ее бы на всех хватило. Мощная баба. Если бы кто-то должен был меня лягнуть, то я предпочел бы лошадь, а не её.
 — Понятно. А внутренне?
 — Абсолютный примитив. Лишена всяких идей. Верная, как пес. К самостоятельному мышлению не способна, но из таких, хитреньких. Но глупа беспредельно.
 — И похоже на то, что постоянна в своих чувствах, — невесело вздохнул Бежан. — Что вовсе не мешает нам как следует её прижать.
 Соседей ещё опрашивают, ты распорядился?
 — Конечно. Не из-под земли же этот убийца вылез, ему ведь нужно было туда дойти, хотя скорее — доехать...
 — Минутку. А Изу Брант-покойник мог принимать в салоне?
 — Колек утверждает, что он и в постели её мог принимать.
 — Так при чем тут жена из Заверчи? Черт бы побрал эту бабу...




 * * *


 Намерения австралийской родни выкристаллизовались за завтраком.
 Ужасающее невезение продолжало преследовать меня. Если бы не забота о будущем деток, я бы просто сбежала из дома, наплевав на все поганое наследство.
 Дядя Игнатий выдумал, что кроме яйца всмятку он охотно съел бы тосты с сыром и мелко нарезанными шампиньонами, его примеру тут же последовали остальные. Все вдруг захотели тостов с сыром и мелко нарезанными шампиньонами, возможно также с добавлением столь же мелко нарезанной ветчины.
 Если учесть, что я жила в квартире всего два года и крайне редко что-то жарила-парила, то проклятая плита оставалась для меня тайной за семью печатями. Счастье еще, что хоть вчерашние куры удались! Однако не оставалось ничего иного, как приступить к изготовлению заказа, без устали упрекая себя за то, что заранее не подумала о кухонных проблемах. Нужно было заручиться помощью профессионала. Интересно, как умудриться стряпать завтраки, обеды и ужины на шесть человек, одновременно выгуливая гостей в городе и демонстрируя им достопримечательности польской столицы?
 Порезанный палец с пластырем дико мешал кромсать ветчину с грибами, однако я все же в грязь лицом не ударила. Двадцать три тоста — больше на противне не поместилось, — щедро посыпанные всем, чем требовалось, я сунула в печь. Так, делаем поправку на количество снеди, увеличиваем время жарки... И температуру...
 Я установила печь на полчаса. Спустя двадцать минут, управляясь с яйцами всмятку, бабушка потянула носом:
 — Ay тебя, девочка моя, ничего там не сгорело?
 Елки — моталки!
 Открыв духовку, я выпустила в кухню клубы черного дыма. Да уж, ничего не скажешь, на полную мощь эта пакость жарит быстро...
 Пришлось гостям трескать обычные бутерброды с ветчиной и сыром, так как булочек на тосты у меня больше не было. От сырых шампиньонов они почему-то отказались. Ну нет так нет.
 Что же касается планов гостей, то оказалось, что они хотят неделю проболтаться в Варшаве, потом на неделю умотать в Гданьск, потом опять на неделю вернуться в Варшаву, затем поехать в Краков — тоже, видимо, на неделю, — а конец каникул провести опять в Варшаве. Прекрасно, гостиницу я им забронировала, но по всему выходило, что мне же придется их и возить. По крайней мере, троих — бабушку, тетю Ольгу и дядю Игнатия.
 Тетка Иза и дядя Филипп решили передвигаться своим ходом.
 В Гданьске они хотели бы лично познакомиться с моими детьми в их нынешнем возрасте, так как с маленькими уже встречались. Так что я накаркала, сказав Элеоноре, что ей на голову свалится вся моя родня.
 Я робко осведомилась, не поедут ли дорогие гости в город одни, потому что мне нужно приготовить хоть какой-то обед. Я бы сделала сразу дня на три...
 — Как это? — возмутилась в ответ тетка Ольга. — Ты хочешь бросить нас на произвол судьбы?
 — В этом городе, наверное, есть какие-то рестораны? — деревянным голосом вопросила бабушка.
 Да, Элеонора была права. Одно дело, когда я у них одна, и совсем другое — когда их у меня пятеро. Ну да ладно, куплю на вечер что-нибудь в городе.
 Тетка Иза и дядя Филипп вновь велели вызвать для них такси и укатили отдельно от всех. Мы лишь договорились встретиться, чтобы пообедать, — либо в Виланове, либо на Вспульной. Я очень настаивала на этих ресторанах, так как только там у меня имелись знакомые и можно было рассчитывать на столик без предварительного заказа.
 И мы отправились в город. Вот тут-то все и началось. Когда я остановилась на аллее Уяздовских, заверещал мобильник. Звонил Рысек.
 — Мне позвонил ваш дядя и предложил пообедать в «Европейском», — сообщил он. — Я уже вроде бы кое-что сообразил с этими телефонами. Вы долго не брали трубку?
 — Долго, так как не могла вытащить её из сумочки, — призналась я. — А потом телефон заткнулся.
 — А у меня зато зазвонил. Не знаю, как получится в обратную сторону.
 — Тогда отключись, я попробую позвонить им...
 Результат получился точно такой же — то есть отозвался Рысек.
 — Вот видите, я угадал. Не знаю, что они сделали со своим телефоном, но звонки, адресованные вам, перебрасываются на меня. Теперь давайте я позвоню им и посмотрю, соединится ли. В случае чего что им сказать?
 — Что с «Европейским» ничего не выйдет, потому что у нас там не заказан столик.
 Через пару минут мобильник снова ожил.
 Разумеется, Рысек!
 — А меня с ними соединяет. Они сказали, что все в порядке, они туда заглянули и на всякий случай заказали столик. Так что никаких препятствий нет. Они лишь хотели бы договориться о времени.
 — Очень разумная идея! — похвалила я. — Договоримся и перестанем тебе названивать. Подожди секундочку, сейчас я догоню своих.
 Трио уже направилось осматривать Лазенки.
 Я бегом догнала их и изложила ситуацию.
 — Мы будем там в четыре! — безапелляционно заявила бабуля.
 Дядя кашлянул.
 — Ну хорошо, в половине четвертого, — великодушно согласилась бабуля.
 — Рысек, скажи им, что в половине четвертого. Встречаемся прямо в «Европейском».
 Через минуту Рысек снова позвонил:
 — Они говорят, что могут немного опоздать, так что начинайте без них и вообще не обращайте на них внимания.
 Интересно, как долго он выдержит такое посредничество?
 — Вечно с Изой и Филиппом одни проблемы! — проворчала тетка Ольга. — Всегда все делают по-своему. Если бы эта машина была побольше...
 — Я говорил, что нужно микроавтобус, так нет, Филипп уперся.
 — Не Филипп, а Иза, — поправила дядю Игнатия бабуля. — Заранее было известно, что они этим воспользуются.
 — Подозреваю, что они... — осуждающе начала тетка Ольга и замолчала, остановленная жестом бабушки. Жест был великолепен — величественный, отметавший подозрения тетки, словно метла мусор.
 Из чего я поняла, что в семье имеют место разногласия и Филипп с Изой не проявляют стадного инстинкта. Странно, что они вообще приехали вместе со всеми, а не отдельно, впрочем, дай им Бог здоровья, пусть делают что хотят. Мне сейчас было не до семейных дрязг, так как меня мучил продуктовый вопрос — каким же образом, черт возьми, я смогу все закупить посреди пленэра и исторических памятников? Разумеется, я заранее сделала кое-какие запасы, забила весь морозильник, но не буду же я кормить их замороженным хлебом! Или мороженой колбасой! Свежие продукты — это свежие продукты, но как же мне от них вырваться хоть на минутку?
 За обед в «Европейском» решительно заплатил дядя Филипп, так что я снова облегченно вздохнула. Позже, уже ближе к вечеру, вернувшись домой, я впустила свою троицу в дом и улизнула — под предлогом поставить машину в гараж. На лестничной площадке я набрала номер Рысека.
 — Рысек, ты где?
 — Дома. Как и вы. Я вижу вашу машину.
 — Нет, я у тебя под дверью. Выйди, умоляю тебя!
 — Без проблем...
 — Рысек, ради всего святого, купи продуктов, — нервно сказала я, сунув ему в руки ключи от машины и кошелек. — Я просто ни на минуту не могу от них отойти. Купи хлебцев для тостов, булочек, черного хлеба, салата, а то они уже весь сожрали; может, немного приличной колбасы, сыра, каких-нибудь фруктов. И что-нибудь на десерт — печенье или ещё что. Поезжай в любой супермаркет, а потом поставь тачку в гараж.
 — Без проблем, — беззаботно повторил Рысек. — Сейчас вернусь. А, минуточку! Вами тут полиция интересовалась.
 — Что? Какая ещё полиция?
 — Обычная. Спрашивали, живете ли вы здесь.
 — И что?
 — Ничего. Моя сестра сказала, что да;
 Я не вмешивался, да и вообще говорить было трудно, так как близнецы как раз включили свою сирену.
 Я махнула рукой, в данной ситуации полиция меня как-то не трогала. Жить в своей квартире — не преступление.
 — Ладно, неважно. Поезжай и сразу же возвращайся.
 Рысек действительно вернулся очень быстро и привез, в частности, кашанку <Польская кровяная колбаса с начинкой из каши.>, заявив, что в Австралии кашанки нет, поэтому для моих гостей она вполне может сойти за фольклорный деликатес. Идея оказалась великолепной, родимой польской кашанки гости мои не видели целую вечность, а кашу они, как выяснилось, обожают, так что ужин удался на славу. Все было бы хорошо, если бы дядюшка не поперхнулся от жадности деликатесом. Мы долго колотили его по спине, дергали за руки и давили на все возможные места, пока наконец дядюшка не пришел в себя, после чего с удвоенным аппетитом накинулся на фольклорное угощение.
 Ожидая возвращения тетки Изы с дядей Филиппом, я мстительно решила кормить семейство содержимым моего морозильника — пельменями, пызами <Польское национальное блюдо, картофельные блины на сале.>, голубцами... Ладно, шут с ними, дам им ещё свиные отбивные с капустой и тушеные куриные ножки... А вообще просто чудо, что я по какому-то наитию свыше заранее все это закупила и засунула в холодильник.
 Тетка с дядей вернулись ночью, в двадцать минут третьего, и жадно докончили кашанку. Самое разумное было дать этой паре запасные ключи, что я и сделала немедленно. Они проинформировали меня, что завтрак их не интересует, будить их не следует, а уйдут они, когда захотят.
 Кто бы возражал.




 * * *


 Бежан подключился к расследованию и повел его в двух направлениях.
 — Люди — это одно, а события — это другое, — сказал он Роберту Гурскому. — И нам нужно заниматься ими параллельно, иначе они у нас так перемешаются, что мы и концов не найдем. Ты уверен, что все оттуда изъял?
 — До последнего клочка, — заверил Гурский, который как раз привез весь бумажный хлам, изъятый из дома жертвы. — Страх как много там этого добра.
 — Только толку от него, наверное, чуть.
 — Потому что убийца свое забрал, не оставив следов? — догадался Роберт, Именно поэтому Бежан и любил с ним работать — они уже несколько лет действовали вместе. Гурский умел логически мыслить, не требовалось ему подсовывать все под нос на лопате, и он всегда был полон энергии. Разумеется, убийца, коль скоро он копался в бумагах, нашел свой компромат и прихватил, а остальная макулатура если и представляла вещественные доказательства, то уже не против него. Конечно, все это было великолепным материалом для шантажа, но Бежан с Гурским отнюдь не собирались шантажировать государственных деятелей, крупных бизнесменов, директоров и президентов компаний, да и свое собственное начальство.
 Это болото их вообще не касалось, они хотели лишь профессионально и честно заниматься своим делом.
 Бежан втайне надеялся, что убийца спешил, а может, и нервничал — не каменный же он — и потому что-то проглядел. Какую-нибудь мелочь, запись, клочок бумаги, которые позволят напасть на его след. А вдруг покойник записывал где-то отдельно фамилии или хотя бы инициалы, вдруг составил список скомпрометированных сильных мира сего? Вот бы найти нечто в этом роде и проверить, кого из списка не хватает...
 — Холерная работа, — мрачно констатировал он. — Все просмотреть мы явно не успеем, но хотя бы по диагонали. Фамилии, адреса, данные, понять, о чем идет речь, — и поехали дальше. О том, чтобы все внимательно прочесть, и речи быть не может.
 — Я скачал данные из его компьютера на диск, — похвастался Роберт, быстро проглядывая папку за папкой, штабелями сваленные на полу кабинета. — Господи, откуда у него это?
 И на кой черт ему все это было нужно? Для шантажа?
 — Как ты думаешь, почему уже двадцать лет ему так здорово везло? Куда ни ткнет, все идет как по маслу. И без малейшего нарушения, все в соответствии с законодательством, даже противно. Зато все юридические увертки использованы до последней запятой и до последней минутки. Ты что думаешь, он — ясновидящий?
 — Значит, эти люди облегчали ему жизнь? — догадался Роберт.
 — Конечно. К тому же вся администрация у него из рук ела. Я о нем мало что знаю, но ведь слухом земля полнится.
 — Интересно, почему он держал все это в бумагах, вместо того чтобы загнать в компьютер...
 — Из компьютера легче украсть. Или даже все стереть. Сам увидишь — я готов голову прозакладывать, что на этом диске у тебя одни лишь невинные дела и ничего больше.
 — Не может быть! — с ужасом воскликнул вдруг Роберт, заглянув в очередную папку. — Смотрите-ка! И такой человек стал министром финансов?!
 — Да ты ребенок, что ли? — расстроился Бежан. — Отцепись пока от политики, я ещё не закончил. Пойми же ты, на этих наших гореправителях мир клином не сошелся. Бывшую жену в Заверче кто-нибудь отыскал?
 — Баба уехала в отпуск, и никто не знает куда, — сердито ответил Роберт, отшвыривая бумаги. — Дома у неё побывали. Мамаша приходит постеречь квартиру и полить цветочки.
 Тамошний участковый Фрувчик — я случайно лично с ним знаком — поговорил с мамашей. Да, баба та была его женой, мамаша её на бывшего зятя всех собак готова повесить, дочь до сих пор из-за бывшего мужа лечится от нервного расстройства, хоть они и развелись шестнадцать лет тому назад.
 — А когда она уехала?
 — Пятнадцатого. Тринадцатого и четырнадцатого была в Заверче, у неё своя парикмахерская, толпы народу её видели, в том числе Фрувчик собственными глазами.
 — Машина у неё есть?
 — Есть, «пежо». Тринадцатого поставила на техобслуживание, четырнадцатого вечером забрала. Пятнадцатого после обеда села в машину и укатила с теперешним женихом куда глаза глядят.
 — А жених кто такой?
 — Вроде бы поэт. Непризнанный. Моложе её лет на десять.
 — Неплохой метод лечения нервных расстройств. А имя у него есть?
 — Есть, только я не запомнил какое. Проверить?
 — Нет. Безнадега. Этих двоих можно списать в убытки. А вторая, как её там, Иза Брант?
 — Охрана тайны личной жизни, — язвительно сказал Роберт. — Теперь повсюду свобода личности. Из-за этой свободы личности жэки и паспортные столы просто с ума посходили.
 Только сегодня выяснилось, что она уж два года как переехала, но прописана по старому адресу.
 Теперь живет на какой-то Круткой. А этих Крутких в Варшаве несколько штук...
 — Не переживай так. Запроектировано ещё больше.
 — Я велел участковым проверить. Так что с минуты на минуту сведения появятся.
 — Понимаешь, — задумчиво произнес Бежан, помолчав, — если он действительно сидел с убийцей в салоне, а потом впустил.., нет, постой, мы ведь не знаем, впустил ли он его... Ну, скажем, вынес из кабинета двустволку и дал ему в руки...
 — Он был не пьяный, — напомнил Роберт. — Алкоголя в крови — кот наплакал.
 — Но ведь не может быть, чтобы он так доверял одному из этих типов, что в бумагах его... Уж скорей баба или друг. Однако с друзьями у него дело туго. А бабы... Может, кто-то ещё есть?
 — Колек разнюхала бы даже тень следа.
 — Вызови-ка ее... Или нет. Лучше поезжай к ней. Секундочку, где она живет?
 — Да она все ещё там сидит, у него. Холера её знает — зачем.
 Бежан открыл было рот, чтобы возмутиться, кто её туда пустил и чего ради, но Роберт его опередил.
 — Прокуратура изменила свое распоряжение, — сухо произнес он.
 — О, даже так? Тогда.., подожди. Допросим её прямо на месте преступления.
 Зазвонил телефон, Бежан снял трубку. Из Служевца пришла информация, что нашли Изу Брант. Точно, на Круткой, дома никого нет, но соседка подтвердила, что такая там проживает.
 Дальнейшие расспросы оказались невозможны, поскольку в квартире дико вопили дети. Нужно быть настоящим чудовищем, чтобы не отпустить мать к орущим младенцам, поэтому большего узнать не удалось.
 — Порядок, завтра с утра наведаешься к ней... — начал было Бежан, но осекся. — Нет, завтра навестим Михалину Колек...
 — А нам никого в помощь не дадут? — с легкой обидой удивился Роберт.
 — Дадут, дадут, не бойся, несколько типов из папок убитого уже запаниковали. И два иностранных посольства засуетились — оказывается, его бизнес носил международный характер. Со вчерашнего дня у нас.., сейчас, погоди-ка...
 И Бежан вызвал Ирека.
 Ирек, он же сержант Ирениуш Забуй, расценил прикомандирование к группе Бежана как особую награду и только и ждал возможности отличиться. Он немедленно объявился и получил приказ завтра с утра направиться на улицу Круткая, дом три, и торчать там до тех пор, пока не выловит некую Изу Брант, не увидит её собственными глазами, не проверит её паспортные данные и не выяснит, где она была и что делала тринадцатого числа текущего месяца. И ещё пусть узнает, не она ли бывшая жена некоего Доминика Доминика.
 — Извините? — переспросил сержант.
 — Представь себе, — отрешенно вздохнул Бежан, — ничего с этим не поделаешь. Родителям, бывает, приходят в голову самые кретинские идеи. Парень по фамилии Доминик, сын Доминика, при крещении был наречен Домиником, наверное, специально для того, чтобы все запутать.
 И зовут теперь мужика Доминик Доминик. Понимаешь? То есть звали.
 От информации и от волнения сержант настолько отупел, что потрясенно задал ещё один дурацкий вопрос:
 — А что, больше не зовут?
 — Вроде бы не зовут. Хотя нет, он сохранит свое имя на могильном камне. Весь разговор с ней хорошенько запомни, а ещё лучше незаметно включи диктофон. К вечеру я должен знать все про эту Изу Брант.
 — А может, опытного оперативника послать? — засомневался Роберт.
 — Ни одного нет под рукой, все уже смотались в руководящие джунгли. К обычной бабе может прийти и обычный полицейский, а к тем — и не думай...




 * * *


 И сержант Забуй действительно прибыл бы на улицу Круткую к восьми часам утра, если бы не невезуха, которая, похоже, распространялась подобно эпидемии.
 Будучи нормальным человеком, сержант воспользовался патрульной машиной, которая ехала в направлении Виланова. Однако означенная патрульная машина попала в столь идиотскую аварию, что целых полтора часа не могла из неё выпутаться. И сержант Забуй не мог отказать коллегам в помощи и потерял даром кучу времени.
 А потом не повезло уже ему самому. Очередная попутная патрульная машина завезла его на Окенче, где вроде бы кто-то стрелял на садовых участках. Информация оказалась недостоверной, то были вовсе не разборки русской мафии, а детские забавы — ребятня запускала петарды. Дети сбежали, а окрестные взрослые не пожелали признать их своими чадами.
 Наконец в десять часов тридцать минут утра сержант Забуй все же появился на улице Круткой и позвонил в нужную дверь. Разумеется, он не знал, что в девять тридцать от дома отъехала «тойота-авенсис».
 После третьего удара могучего гонга дверь открыла дама неюного возраста и субтильного телосложения, всклокоченная, явно только что с постели, однако вырядившаяся в страшно элегантный черный халат.
 — Я вас слушаю, — холодно произнесла дама и широко зевнула.
 — Я хотел бы увидеться с пани Изой Брант, — вежливо ответствовал сержант.
 — Со мной? Зачем? И вообще, кто вы такой?
 — Сержант Ирениуш Забуй, Главное управление полиции. Вас зовут Иза Брант и вы здесь живете?
 — В общем, да. Вы же меня видите. Слушаю вас.
 Сержант был уже частично в курсе дела, слышал высказывания Бежана, по-польски тоже понимал и более или менее ориентировался, что ему нужна бывшая жена человека, почившего в самом расцвете сил. Ему подумалось, что не стоит удивляться тому, что убитый развелся с этой дамочкой, — как-никак она старше бывшего мужа лет на десять, хотя и сохранила остатки миловидности. В молодости наверняка и вовсе была красавицей. Чувствуя себя не в своей тарелке, сержант с усилием вспомнил, что прибыл сюда выяснить, есть ли у дамы алиби.
 — Где вы были тринадцатого числа текущего месяца? — выпалил он.
 — У себя дома, — спокойно отвечала Иза Брант, разглядывая его с неодобрением.
 — И кто это может подтвердить?
 — Не знаю. Прислуга, соседи.., поставщик от Хэрродс. Секундочку. А собственно говоря, чего ради кто-то должен это подтверждать?
 Сержанта учили, что никогда не следует обращать внимание на вопросы подозреваемого.
 Вопросы всегда задает следователь.
 — А что вы делали ночью и утром четырнадцатого?
 — Я, видите ли, по ночам обыкновенно сплю, а по утрам завтракаю. Полагаю, впрочем, что вас это совершенно не касается. Что вам, позвольте полюбопытствовать, надо?
 Сержант несколько пришел в себя и вспомнил, что на самом-то деле он хотел бы установить её личность.
 — Вы не могли бы показать мне свое удостоверение личности?
 — Нет.
 — Нет?
 — Нет.
 — Почему? Вы его потеряли?
 — Я ничего не теряю. У меня никогда в жизни не было удостоверения личности.
 Такой ответ сержант счел абсолютно наглой ложью и позволил себе сдержанную иронию:
 — Да что вы говорите? И как же это вы до сих пор обходились без удостоверения личности?
 — Должна сказать, весьма неплохо обходилась, — ответила подозреваемая с ещё большей иронией.
 Сержант гнул свою линию с упорством, хоть и вежливо:
 — Нет на свете такого взрослого человека, у которого не было бы документов. У вас, несомненно, имеется хоть какой-то документ, удостоверяющий вашу личность.
 — О, даже несколько.
 — Вот один из них я бы и хотел увидеть.
 Если можно, с фотографией.
 — А с отпечатками пальцев вам не подойдет? На снимках я всегда так ужасно выгляжу, я совершенно не фотогенична.
 — Уверяю вас, что ваше фото не собираются посылать на конкурс красоты. В данный момент у меня нет с собой приспособлений для дактилоскопирования, так что я не могу сравнить отпечатки пальцев. А мне нужно знать, действительно ли вы Иза Брант. Такое мне дано официальное поручение.
 К этому моменту подозреваемая окончательно пробудилась, поняла, о чем речь, и это её странным образом заинтересовало.
 — Я вам ничего не покажу, потому что не понимаю, чего ради вы тут пытаете меня с раннего утра. Я что — совершила какое-то преступление? Или вам не нравится моя фамилия?
 — Ничего такого я не знаю, — ответил сержант, забыв, что плевать хотел на вопросы допрашиваемого. — И знать не хочу. Я хочу знать только одно: где вы были тринадцатого после обеда?
 — А где я, по-вашему, должна была быть? — хитро спросила Иза Брант.
 — А кто сказал, что вы были там, где должны были быть? А может, совсем в другом месте? Вопрос в том, где вы были, а не где вы должны были быть.
 — Так я вам уже сказала, что находилась у себя дома. Но вам этот факт явно не нравится.
 А я не могу перенестись в прошлом и оказаться в ином месте только ради того, чтобы доставить вам удовольствие.
 Сержант краем уха слышал, что в данном расследовании с подозреваемыми следует обходиться деликатно и вежливо, поэтому усилием воли сохранил на лице каменное выражение, хотя внутри его уже нещадно терзали злость и отчаяние.
 — Я не могу вас заставить что-либо делать, однако советовал бы вам говорить правду. Это всегда лучше.
 — Пока я ни разу не солгала вам, ни единым словом. А вот вы меня обманываете.
 — Как это?!
 — Вы заставляете меня торчать в дверях в неприлично раннее время, ведете со мной абсолютно идиотский разговор и при этом утверждаете, будто не давите на меня...
 — Но это вы ведете идиотский разговор, а не я, — возмутился сержант. — Если бы вы показали мне удостоверение личности, я бы давно уже спокойно себе ушел.
 — Если бы вы мне сказали, в чем дело и в чем меня подозревают, я бы показала вам нужный документ и вы бы спокойно себе ушли.
 — Кто сказал, что вас подозревают? Возможно, вы ценный свидетель.
 — Свидетель чего?
 Сержант почувствовал, что сейчас сойдет с ума. Утешала его только мысль, что впредь с этой ужасной бабой будет разбираться сам Бежан. Тут он вспомнил, что баба упорно отказывается отвечать.
 — Я вынужден отметить в рапорте, что вы отказались удостоверить свою личность. Мне очень жаль...
 Ужасная баба вовсе не расстроилась.
 — Да пожалуйста, отмечайте. Меня действительно зовут Иза Брант, точнее. Изабелла, но я уже много лет пользуюсь кратким именем Иза, и тринадцатого числа я действительно находилась дома, так что ваши отметки меня совершенно не трогают. Но вы должны мне сказать, в чем дело. Иза Брант действительно что-то совершила или она свидетель?
 Сержант изо всех сил старался окончательно не одуреть. Может, у дамочки провалы в памяти?
 — Когда вы последний раз видели пана Доминика? — выпалил он вдруг.
 — Какого Доминика?
 — Доминика Доминика.
 — Вы заикаетесь? — подозрительно осведомилась она. — Интересно, до сих пор я этого не замечала. Это оттого, что вы нервничаете?
 Сержант почувствовал, что его терпение на пределе. Стиснув зубы, он задал следующий вопрос:
 — А вы вообще знаете или знали Доминика Доминика? Прошу вас серьезно подумать над ответом.
 Подозреваемая серьезно подумала.
 — Да, знала. В детстве я изучала религию, и священника, преподававшего нам катехизис, звали Доминик Вольский. Но с тех пор больше ни одного Доминика не знала, на Домиников в моей биографии случился какой-то неурожай.
 Однако хочу обратить ваше внимание на то, что этот священник был...
 Сержант Забуй не выдержал. Не тащить же эту бабу за волосы в управление, да ещё без санкции прокурора! Радовала его только мысль, как с ней будет справляться Бежан.
 Он нашел в себе силы поклониться и элегантно попрощаться.




 * * *


 У дома жертвы Бежан и Гурский встретили поджидавшего их сержанта Вильчинского, так и лучившегося самодовольством.
 — Я тут порасспрашивал людей, — отрапортовал сержант, садясь в машину. — День этот все помнят, тогда неподалеку у Голембяка сено на шоссе вывалилось. Большого движения здесь никогда не бывает, а местные жители машины все знают, так что чужая сразу бросается в глаза. И совсем чужих машин болталось в округе три, а одну дорожная полиция даже остановила в Вечфне Костельной.
 — Интересно, какого черта дорожная полиция делала в Вечфне Костельной? — подозрительно спросил Бежан.
 — Караулили молодого Пронжека. Им сообщили из Млавы...
 — Что ещё за молодой Пронжек?
 — Да один поганец, племянник прокурора, берет чужие машины, как свои. Покатается и бросает, а ворам только того и надо. Он это по пьянке вытворяет.
 — В Вечфне Костельной? — недоверчиво спросил Роберт.
 — Ага, у него там малина, ну, то есть эта, как её, дача. Он туда разных профурсеток возит, а как его поймают, так без разговоров пару сотен отстегивает. И так каждый раз.
 — И что?
 — И ничего. Едет дальше.
 — И машину у него не отбирают? И даже протокол не составляют?
 Сержант посмотрел на Гурского с глубочайшей жалостью и пожал плечами:
 — Уже после девятого раза бросили — чего из себя дураков-то строить. Бумаги жалко. А так как дядя на молодого Пронжека обычно собак спускает, то сопляк предпочитает заплатить, чтобы не донесли...
 — С ума можно сойти...
 — Ладно, хватит болтать, — прервал его Бежан. — Так кого там остановила дорожная полиция?
 — Они записали только номер, даже без фамилии, но это не был молодой Пронжек. За рулем сидела женщина, ехала по правилам, она-то как раз и сообщила об этом сене, потому они сразу и отпустили её. Документы в руках держали, но фамилии никто не запомнил. «Тойота-авенсис», номер у меня записан, вот... WE 24507.
 — А как эта женщина выглядела, тоже никто не запомнил?
 — В общих чертах. Блондинка. Ничего себе.
 — Может, крашеная? — спросил Роберт, заранее готовый к обману.
 — Что дальше? — не стал уходить от темы Бежан.
 — А что дальше?
 — Машины.
 — А, да. В Дыбах перед магазином чуть попозже, так через полчасика, тоже стояла «тойота». Темно-синяя, номер был всем без надобности, а заметили её, потому что машина страшно выла. Что это была «тойота», подтвердил местный паренек, он её разглядел и даже название прочел. А что касается цвета, то, известное дело, каждый свидетель свой цвет видит, но некая Малдитова утверждает, что машина была как две капли похожа на свитер клиентки, с которой она как раз ругалась. Свитер я осмотрел лично, точно — темно-синий.
 — Дальше.
 — Еще в Заленже стояло такси. Радиотакси, черная «карина». Номер WX 168T. Стояло себе и стояло, никто из него не вылезал, а разглядывал его некий Гленбер, вообще-то он в автосервисе работает, но бюллетенил в тот день, ногу себе повредил. Ходить не может, поэтому сидел и приятелей ждал, а со скуки глазел по сторонам. Потом это такси уехало в сторону Яблонова, старый Хойжак сказал, что такси коня его напугало на дороге от Дыб до шоссе. Ну, то есть, старый Хойжак коня молодого объезжал. Он не разобрал, чья была машина, говорит, что на такси похоже. Но это было спустя час, если не больше.
 — Дальше.
 — С теми, что совсем чужие, все...
 — Ты же говорил, что было три машины?
 — Три и есть. В Вечфне, в Заленже и в Дыбах.
 — Я тут вижу либо две, либо четыре.
 — Какая-то была та же самая, так что у меня вышло три, — защищался сержант. — Такси, например. Только вот время не очень-то совпадает.
 — Ну хорошея А мотоциклы?
 — С мотоциклами сам черт не разберет, их там полно носится. Разве что уж совсем необычный, но такого не было. Каждый ребенок бы заметил.
 — Что ж, неплохо поработал, — к полному изумлению сержанта, похвалил Бежан. — Еще только уточни время и сообщи адреса свидетелей.
 — В рапорте все имеется, — гордо ответил сержант и подал Бежану трактат, отпечатанный на старенькой и крайне разбитой пишущей машинке. — «Е» там чуток западает и «Ф», да и хвостиков не хватает, но, думаю, прочесть можно.




 * * *


 Михалину Колек они застали в доме бывшего благодетеля за приведением в порядок его одежды. Она старательно утюжила брюки, а рядом с гладильной доской на двух стульях громоздились аккуратные стопки выглаженных рубашек, маек и прочего. Разве что кальсон не было видно.
 — Зачем вы это делаете? — с недоумением спросил Бежан. — Ведь он же их никогда больше не наденет.
 — Ну и что? — неприязненно отозвалась Михалина. — Пусть он с того света видит. На могилы ведь тоже цветы кладут, а откуда вы знаете, что покойник их не нюхает?
 Возразить на это было нечего. Бежан прикинул, сколько одежды у Михалины в запасе, — работы хватит до вечера. Дверь в дом они открыли сами, конфискованными ключами: Бежан вовсе не собирался вести себя любезно и тактично.
 Напротив, он намеревался продемонстрировать грубость, хамство и напор. С минуту он раздумывал, где хамство у него лучше получится, здесь, в спальне, или внизу, в салоне. А может, в прежде недоступном кабинете?
 А, ладно, не помешает опробовать каждое помещение.
 — Вы тут, я вижу, совсем как у себя дома устроились, — заметил он с иронией. — Надеетесь остаться навсегда? Так ведь вы вроде бы не наследница?
 — У него есть сын, — мрачно парировала Михалина.
 — Да что вы говорите! Ну надо же, какая неприятность. Ведь если бы не этот выродок, имущество бы — в пользу государства, а какая-то доля и вам бы досталась, разве не так?
 — А вы как думаете? Я тоже много чего знаю...
 Михалина прикусила язык, но Бежан уже вцепился в нее:
 — И за эти знания вам разрешили находиться в доме покойника, да? И кто же вам дал это разрешение? Ну, быстро!
 Михалина не отличалась чрезмерной пугливостью, однако безвременная кончина божества пробила брешь в её броне.
 — Как — кто дал? — заорала она. — Прокурор, вот кто!
 — Какой прокурор?
 — «Какой, какой». Самый главный! Что вы тут из себя несмышленыша изображаете, полицейский — и вдруг не знает. Ваш помощник-то уже все забрал, пока меня тут не было, потому как, если бы я тут была, он бы ни единой бумажки не получил. Тайна, она и есть тайна, уж лучше в печку...
 — Отличная идея. Вот бы убийца-то обрадовался!
 — Какой убийца?
 — Как — какой? Тот, что совершил это преступление.
 Михалина отставила утюг и посмотрела на Бежана с жалостью, осуждением и нескрываемой обидой.
 — А на кой шут той сучке все эти бумажонки? Она в них и носа ни разу не сунула, уж он всю дорогу держал её от них подальше. У него свои секреты были, и ей до них никакого дела нет, а убил его не кто иной, как она!
 Именно тему сучки Бежан непременно хотел обойти, чтобы вынудить Михалину назвать других врагов покойного. Конечно, он мог бы выловить этих врагов по документам, но имен там были сотни, так что пришлось бы разбираться годами. Разумеется, все люди, которых убитый держал под колпаком, боялись и ненавидели его, но только у одного хватило духа пойти на убийство. Если уж говорить начистоту, Бажен считал, что «сучка» — главная подозреваемая, однако инспектор не любил, когда в расследовании оставались темные пятна.
 — Ну ладно, — неожиданно согласился он. — Но какой у неё мог быть повод?
 Михалина снова схватила утюг, послюнявила палец.
 — А на кой черт ей повод? — презрительно процедила она. — Бросил он её, и все тут.
 Отомстить хотела.
 — Когда?
 — Что — когда?
 — Когда он её бросил?
 — А кто их там разберет? Не так давно.
 И вы думаете, она ему простила? Письмо даже ему прислала.
 — Какое письмо? Где оно, это письмо?
 Михалина вдруг замолчала. Она продолжала яростно гладить, словно оглохнув и ослепнув.
 Бежан признал, что глупой бабе все-таки удалось перехватить инициативу и свести беседу к теме «сучки».
 — Хватит! — рявкнул он. — Выключите свой утюг! Это допрос по делу об убийстве! Вниз!
 Немедленно!
 Михалина на мгновение замерла, потом послушно выключила утюг. Спускаясь вслед за ней по лестнице, Бежан грустно подумал, что, похоже, с ней так и нужно обходиться, хотя и не любил он подобных методов.
 — Вот теперь мы с вами поговорим, — зловещим голосом произнес он. Роберт Гурский удивленно посмотрел на шефа, ибо никогда не слышал, чтобы тот разговаривал таким тоном. — Кто прислал письмо?
 — Она. Та сучка.
 — Фамилия!
 — Иза Брант.
 — Откуда вам это известно?
 — Я сама видела...
 — Вы это письмо в руках держали?
 — Держала...
 — Вы его читали?
 — Нет...
 — Так откуда же вы знаете, что письмо от Изы Брант? На конверте была фамилия отправителя?
 — Нет. Но я знаю, что от неё письмо.
 Я почерк её знаю...
 — И что с этим письмом произошло?
 Михалина молчала. Бежан чувствовал раздражение: письмо, черт бы его побрал, могло хоть что-то прояснить. Возможно, убийца — действительно Иза Брант, и какого дьявола им тогда копаться в политическом гнилье. Он тут ищет второе дно, а эта ужасная бабища взяла и все перевернула.
 — Где. Это. Письмо, — отчеканил Бежан с таким нажимом, что и авианосец бы не устоял.
 Михалина была почти как авианосец. Но только почти.
 — У меня... — прошептала она.
 — Где — у вас? Дома?
 — Дома... — И тут её прорвало:
 — Дома.
 Я его вообще ему не отдавала. Как вынула почту, так сразу же увидала, и знала, что это от нее, я же знала, что он может к ней вернуться! Открыть не посмела, хотела сжечь, да побоялась.
 Но не отдала! Не отдала!!!
 И Михалина вдруг расплакалась. Бежан и Гурский изумленно смотрели на неё — все равно что разрыдалась бы статуя Свободы. Так бы они и таращились на Михалину неизвестно сколько времени, если бы у Бежана не зазвонил телефон.
 Транспортный отдел в порядке дружеской услуги поторопился с ответом на запрос о номерах машин, виденных тринадцатого числа в Вечфне Костельной и Заленже. Одна из них, «тойота-авенсис», была зарегистрирована на имя Изы Брант, улица Круткая, три, квартира три. Вторая машина, «тойота-карина», и в самом деле оказалась такси, зарегистрированным на имя Лукаша Дарко, улица Бонифация, восемнадцать.
 К Бежану немедленно вернулись силы, энергия и сообразительность.
 — Это письмо вы доставите завтра в управление мне лично. К восьми тридцати утра.
 Кроме того, вы составите список всех, кто бывал у пана Доминика за последние годы. Всех, кого знаете: фамилия, имя, адрес. Не позже восьми тридцати утра. До свидания.
 — Думаете, придет? — с сомнением спросил Гурский, когда они поспешно покинули дом жертвы, оставив Михалину в состоянии окаменелости.
 — Честно говоря, я бы удивился, — мрачно ответил Бежан. — Но если не придет, мы сами к ней тайком заберемся, так как прокурор ни за что не даст нам санкции. Священная корова. Как мне кажется, эта баба и сама не ведает, как много знает.
 — Да она просто-напросто не успеет ничего написать, — сказал Роберт, трогая с места. — Она ещё здесь посидит...
 — Потом в порядке утешения снова начнет гладить портки покойника, а в результате опоздает на последний автобус до Млавы...
 — Тогда зачем было назначать ей на утро?
 — Потому что завтра до неё дойдет. Иначе она бы сидела тут ещё дня три. А сегодня, прежде чем мы обнаружим Изу Брант, нам нужно проверить, что из неё смог выжать сержант Забуй. А уж потом сами отправимся к дамочке на вежливую беседу...




 * * *


 Сержант Забуй, не в силах пережить своего поражения, не стал сразу возвращаться в управление, а сначала поехал в комиссариат по прежнему месту жительства подозреваемой. Он был знаком с тамошним заместителем начальника и надеялся что-нибудь узнать об этой дамочке Брант. Если уж не о её секретах, то хотя бы о её характере. И возможно, получить описание её внешности, чтобы убедиться — она ему морочила голову сегодня или не она.
 — Иза Брант? — задумался приятель сержанта. — Может, и жила здесь такая, но я о ней ничего не знаю. Никаких преступлений, никаких нарушений, никаких жалоб... Хотя, постой, что-то мне припоминается...
 С большим трудом он вспомнил случай, имевший место несколько лет тому назад, когда жильцы того дома, где жила Иза Брант, написали жалобу на некую Марлену Бобек, устраивавшую по ночам бедлам. Понадобилось несколько недель, чтобы слегка утихомирить охочую до развлечений Марлену, все это было страшно весело, потому и осталось в памяти. И как раз тогда Иза Брант выступала в качестве свидетеля. Заявила, что в общем-то грохот в её квартире слышно, но едва-едва — правда, живет она двумя этажами ниже и с другой стороны дома, а больше она ничего не знает. В целом, насколько он помнит, Иза Брант произвела приятное впечатление.
 — Приятное? — горько фыркнул сержант.
 — А что? — заинтересовался приятель.
 Сержант поделился с ним свежими переживаниями, и они проговорили ещё какое-то время.
 На улицу Забуй вышел уже за полдень, намереваясь вернуться в управление, но, видно, такой уж выдался невезучий день, потому что у парка Дрешер сержант оказался свидетелем грабительского нападения на пару иностранцев. Бедняга даже не мог притвориться, что не имеет с полицией ничего общего, поскольку был в мундире.
 И чтобы не компрометировать в глазах чужеземцев польскую власть, ему пришлось вмешаться.
 Так что, когда Бежан с Гурским, пробившись через сравнительно небольшие пробки, прибыли к половине третьего в управление, сержанта там ещё не было.
 Объявился он только около четырех и кратко изложил свои приключения. Неудачливость сержанта встретили с пониманием и вручили ему в утешение кофе и гамбургер. Окончательно убедившись в редком благородстве Бежана, сержант Забуй немного успокоился и мужественно приступил к рассказу о встрече с Изой Брант:
 — Она все отрицает.
 — Минуточку, — поднял руку Бежан. — Все по порядку. Итак, ты пришел, и что?
 — Она долго не открывала. А когда открыла, то сообщила, что в такую рань заявляться неприлично. После чего подтвердила, что Иза Брант — это действительно она, однако документы предъявить наотрез отказалась. У нее, видите ли, удостоверения личности нет и никогда в жизни не было. Тринадцатого июня находилась дома, свидетелей не назвала...
 — Вот это да! — вырвалось у Роберта. — Дома она была, ага...
 — Про Доминика тоже все отрицает. Мол, с Домиником была знакома в детстве, да и тот был священником...
 — Погоди-ка, — прервал его Бежан. — В чьем детстве, её или священника?
 — В её. Он у них в школе учительствовал.
 — И что дальше?
 — А дальше ничего. Вы ведь велели мне быть вежливым, вот я и был вежливым, но она все равно сказала, что я на неё давлю и всякое такое. Да чтоб мне сдохнуть, я стоял на пороге, как дрессированная обезьяна, внутрь не лез, да сама королева английская не обиделась бы!
 — Ну так что в конце концов? Ты выяснил её личность?
 — Она подтвердила, что зовут её Иза Брант. Может, и соврала, но описание внешности совпадает, разве что постарела она.
 — А откуда ты взял описание её внешности?
 После недолгой внутренней борьбы сержант признался, что заходил в комиссариат, где обсудил внешность подозреваемой с тамошним заместителем начальника.
 — Блондинка, среднего роста, примерно метр шестьдесят пять, нетолстая, глаза голубые, возраст, по его мнению — тридцать лет, по моему — пятьдесят. Может, она чем-то болела или какие переживания у неё были, он ведь её видел по крайней мере три года назад...
 — Доминик её бросил, вот и постарела из-за переживаний, — неуверенно предположил Роберт.
 — На двадцать лет? — засомневался Бежан. — Впрочем, от женщин всего можно ждать.
 Так ты её разбудил, что ли?
 — Ясное дело.
 — А от Доминика отказывается?
 — В жизни никого такого знать не знала.
 Ну, кроме священника.
 Иза Брант заинтересовала Бежана. Может, она такая же дура, как и Михалина Колек, и безо всякого смысла пошла в несознанку? В таком случае придется помахать перед её носом перепиской с Домиником и рапортом дорожной полиции.
 Некоторое время Бежан размышлял.
 — Звони Вильчинскому, — велел он наконец Роберту. — Пусть пошлет туда кого-нибудь, чтобы проверить, что там делает Колек. Пусть сообщит, когда она уедет, а ты... — Он взглянул на сержанта и заколебался. — Нет, ты её не знаешь, поедешь со мной. Роберт проверит, добралась ли Колек до дома. Постой, это ещё не все, нужно найти таксиста, как его там?.. Лукаш Дарко. Он находился там в то же время. Разузнай о нем все. Поехали!
 Перед домом Изы Брант стоял мощный автокран, в квартире никого не было. А если кто и был, то глухой или даже мертвый. После продолжительного прислушивания Бежан с Забуем спустились с крыльца.
 В автокран забирался симпатичный молодой человек.
 — Вы живете в этом доме? — спросил Бежан.
 — Живу. А что?
 — Может, знаете такую, пани Изу Брант?
 — Конечно, знаю. Живет на втором этаже. А что?
 — Так вы знакомы?
 — Знакомы. А что?
 — Ее, похоже, нет дома. Может, вам случайно известно, когда я могу её застать?
 — Голову на отсечение не дам, но, думаю, вечером. Или утром. Так мне кажется.
 — А телефон у неё есть?
 — Вот этого не знаю, — откровенно соврал Рысек, полный самых разнообразных подозрений. — Здесь телефоны не у всех, район новый, и какие-то сложности с подключением. А если я её увижу, может, ей что передать?
 — Нет, спасибо. Мне нужно лично с ней повидаться.
 В этот момент позвонил Роберт. Вильчинский только что сообщил ему, что Михалины Колек в доме Доминика давно уже нет, кто-то видел её на автобусной остановке. Похоже, баба уехала спустя полчаса после них. В собственном доме её тоже пока нет. Кроме того, Роберт нашел, где работает Лукаш Дарко, и выяснил, где он сейчас находится. Так что ему делать?
 — Выловить Лукаша Дарко, — решил Бежан. — А потом езжай к дому Михалины и проверь, не объявилась ли она. А мы тут ещё малость подождем.
 Кран тем временем отъехал от дома. Бежан снова поднялся на крыльцо и позвонил в дверь первой же квартиры. Дверь моментально распахнулась, молодая женщина с темными всклокоченными волосами прижала палец к губам.
 — Тише! — прошипела она.
 Бежан тоже зашипел:
 — Извините, пожалуйста, я инспектор Бежан, из Главного управления полиции. Вы знакомы со своей соседкой сверху, Изой Брант?
 — Тише! Знакома. А что?
 Одного этого вопроса было достаточно, чтобы понять: перед ним — сестра молодого крановщика, тут даже внешнее сходство не требовалось.
 — Мы почему-то не можем застать её дома. Вы случайно не знаете, как...
 — Тише! — шикнула молодая женщина и осторожно прикрыла за собой дверь. — Внутрь я вас ни за какие сокровища не пущу, потому что дети спят. Если они, не дай бог, проснутся, то включат такую сирену, что пожарная команда и судно, попавшее в туман, отдыхают. Слушаю вас, в чем дело? Только потише!
 — Речь идет о пани Изе Брант. Где её можно найти?
 — А я откуда знаю? Где-то мотается...
 — Может, она на работе? Не знаете, где она работает?
 — Где попало, в том числе и дома.
 — Так, может, в отпуск уехала?
 — Что вы, наоборот. К ней какая-то родня нагрянула, мне так кажется; из-за детей я толком не знаю, что в мире творится. Вам больше рассказал бы мой брат, он только что отъехал, снова какой-то кран опробует. Он ей симпатизирует, только вы ничего такого не думайте, ведь по возрасту он ей в сыновья годится.
 — Она одна живет?
 — Да нет, с детьми. Двумя. Сейчас они вроде бы на каникулы уехали.
 — А чем она вообще занимается?
 — Это я знаю. Случайно. Она корректор, работает с разными текстами, книги, журналы, что подвернется. У меня скоро муж, а ещё нужно обед приготовить, я специально готовлю все так, чтобы на зубах не хрустело, а то дети проснутся...
 Бежан на всякий случай поинтересовался этими детьми и узнал, что это близнецы, мальчик и девочка, полутора лет и чрезвычайно активные.
 А что касается Изы Брант, то она живет здесь столько же времени, что и остальные, так как дом новый и все въехали около двух лет назад.
 Они же вселились позже, когда близнецы появились, так что она не очень в курсе, что кругом происходит. Некоторых соседей даже в лицо не знает. Все времени нет...
 Решив, что больше ничего не услышит, Бежан на цыпочках удалился. Сержант Забуй также на цыпочках следовал за ним.
 Тут очень кстати позвонил Роберт Гурский и сообщил, что Михалина Колек только что вернулась. Он её видит, прошла через сквер и сейчас открывает наружную дверь одного из домов в Служевецкой Долинке. Очень там странные дома, подъехать к ним невозможно. Интересно, что будут делать пожарные, если, не дай бог, что загорится, — им ведь придется танк впереди пустить, дабы он снес все эти заборчики, столбики и оградки. Что же касается Лукаша Дарко, то Роберт ещё его не нашел.
 — Стой там и следи, чтобы она не ушла, — распорядился Бежан. — А ты останься здесь, — обратился он к сержанту, — и тоже следи, но ничего не делай. Я хочу сам выловить эту бабу.
 Бежан торопливо сел в машину и рванул к дому Михалины. Вместе с Гурским они поднялись на крыльцо.
 Михалина открыла тотчас, одета она была во все черное, настроена враждебно. Похоже, собиралась куда-то идти.
 — На кладбище? — сухо спросил Бежан.
 — А что — нельзя? — вызывающе спросила Михалина.
 — Можно, никто не запрещает. Но ведь похорон ещё не было?
 — Ну и что? Там, на Повонзках, их семейная могила, дед ещё до войны выкупил. Нужно взглянуть, как она выглядит; может, что подправить требуется. Так кто будет следить, если не я?
 Уж послужу ему до конца.
 Бежан вовсе не намеревался ей в том препятствовать.
 — Я так понимаю, что список вы ещё не успели составить, а вот письмо отдайте.
 Поколебавшись целых пять секунд, Михалина подошла к бельевому шкафу и из-под стопки простынь, наволочек и платков извлекла заклеенный конверт. Держа его двумя пальцами, словно что-то гадкое, она молча протянула конверт Бежану.
 В первое мгновение Бежан хотел его тут же вскрыть и ознакомиться с содержанием письма, но вовремя заметил взгляд Михалины. Горящий, жадный, полный ненависти. Нет, только не при этой бабе, лучше прочесть в спокойной обстановке. Он проверил дату на почтовом штемпеле: письмо четырехлетней давности...
 Они вышли из дома почти одновременно, Бежан с Гурским — первыми, Михалина — за ними. Полицейские видели, как она направилась на стоянку такси. Они сели в машину, и Бежан удовлетворил свое любопытство, вскрыв письмо.
 Вынул небольшой лист бумаги и прочел.
 Без слов передал он листок Гурскому, а затем они посмотрели друг на друга.




 * * *


 На этот раз бабушка пожелала осмотреть окрестности Варшавы, которые, без сомнения, несколько изменились с довоенных времен, поэтому я сделала безумный круг через Ломянки, Пальмиры, Милановек, Пясечно, Гуру Кальварии и Отвоцк. Мы рано пообедали в небольшом ресторанчике в Брвинове, и у меня снова не было ни единого шанса купить что-то для дома.
 К всеобщему изумлению, тетка Иза с дядей Филиппом вернулись необычайно рано, почти поспев к ужину, который состоял из запасов моей морозилки: картофельные оладьи со сметаной, голубцы и пельмени. Всего двадцать минут понадобилось, чтобы поставить это все на стол, — микроволновая печь сдала экзамен на отлично.
 Дядя Филипп вздыхал, явно чем-то расстроенный, зато тетка Иза прямо-таки излучала таинственное оживление. Они весьма охотно уселись за остатки ужина.
 — Твой паж верно тебе служит, только вот техника ему в этом мешает, — уведомила меня тетка с язвительной любезностью.
 — Какой паж? — спросила я удивленно.
 — Телефонный посредник. Он мне звонил, чтобы предупредить меня о вашей полиции.
 Я так поняла, что он хотел позвонить тебе. Похоже, ему это снова не удалось.
 Рысеку действительно не удалось дозвониться до меня — наверное, потому, что я по рассеянности оставила телефон дома. Но ведь он мне уже говорил, что меня спрашивала полиция, так зачем ему понадобилось информировать об этом во второй раз? И вообще — что от меня нужно полиции?
 — Так ты была свидетелем какого-то страшного преступления? — продолжала тетка Иза тем же приветливо-ядовитым тоном. — Не убийства ли? А может, сама совершила нечто противозаконное? Это очень возбуждает. Ну-ка, вспомни.
 И семейство с подозрением уставилось на меня.
 — Что все это значит? — строго спросила бабушка.
 — А ты откуда знаешь, что она была свидетелем? — заинтересовалась тетя Ольга.
 — Такое предположение выдвинул полицейский, который был здесь сегодня утром и пытался меня допросить. К сожалению, причин он не сообщил.
 Во мне все так и ухнуло куда-то вниз. Кто бы тут ни был, но если он наткнулся на тетку и спросил Изу Брант, то, разумеется, она с чистой совестью призналась, что это она и есть Иза Брант.
 Это совпадение было совершенно случайным: фамилии у нас обеих по мужу. Возможно, у дяди Филиппа и моего мужа имелся общий предок, но столь давно, что об этом никто ничего не знает. Знакомы они не были и в жизни не слышали друг о друге. А меня назвали в честь тети Изабеллы только потому, что дядя Филипп уже тогда в неё влюбился.
 Угораздило же этого полицейского нарваться на австралийскую Изу Брант!
 Похоже, и в нынешний приезд родни мне ужасающе не везет, а с невезением бороться бесполезно. Так что ничего не поделаешь, все, наверное, погибло, и на этом чертовом наследстве можно ставить крест.
 И тут австралийское семейство принялось высказываться. Я услышала, что приличными людьми полиция интересоваться не будет, что это безобразие — приставать к человеку в его собственном доме, что без причин никто никого подозревать не станет, что у лжи завсегда короткие ноги, что какую-то мелкую ошибку вовсе не стоит скрывать и что невинная женщина имеет право чувствовать себя смертельно оскорбленной. Слушала я не очень внимательно, что-то могла и пропустить, так как галдели они все одновременно, заглушая друг друга. Меньше всех говорил дядя Филипп, тихо бормотал себе под нос что-то.
 Я уже собиралась спросить, действительно ли тетя Иза чувствует себя смертельно оскорбленной, ибо именно она напирала на этот момент, как вдруг загудел гонг у входной двери. Звук был исключительно громкий — я только теперь поняла, что, похоже, установила у себя специальный звонок для глухих.
 На пороге стояли два человека, один в мундире, другой в штатском. Я сообразила, что полиция наконец-то до меня добралась и проклятая невезуха только что похоронила последние остатки моих надежд на наследство. С этими двумя я бы справилась, у меня никогда не было никаких проблем с полицией, мы даже друг другу нравились, и я бы сумела с ними дипломатично договориться — если бы они не прервали совещание моих родственников.
 — Я вас слушаю, — тоскливо сказала я.
 — Это не та, — изрек тип в мундире.
 — Мы хотели бы видеть пани Изу Брант, — сказал тип в штатском.
 — Это я, — хором ответили мы с теткой Изой, успевшей спуститься к двери.
 — Опять? — язвительно осведомилась тетушка.
 — Прошу вас, — пролепетала я.
 — Вот эта, — кивнул тот, что в мундире.
 — Инспектор Эдвард Бежан, — представился тот, что в штатском.
 Я попыталась перехватить инициативу:
 — Извините, пожалуйста, вы не могли бы пользоваться старыми названиями? Все эти инспекторы и старшие комиссары у меня путаются, никак не запомню, кто есть кто. Инспектор — это раньше был...
 — Майор.
 — Такой высокий чин — и ко мне? — удивилась я.
 — Вот эта, — продолжал бубнить тот, что в мундире, тыча пальцем в тетку.
 — Вы разрешите нам войти? — вежливо спросил майор-инспектор, обращаясь в пространство между мной и теткой.
 Охотнее всего я бы выпихнула их за дверь и поговорила на лестнице или в гараже, но не в присутствии австралийской родни, которая наверняка станет жадно ловить каждое слово.
 Однако тетка уже сделала приглашающий жест, а на пороге гостиной маячил дядя Игнатий, склонясь в элегантном поклоне.
 — Милости просим! — гостеприимно воскликнул он.
 — Пусть войдут! — послышался приказ бабули.
 Я вдруг вспомнила, что полиция предпочитает допрашивать свидетелей и подозреваемых поодиночке, и немного воодушевилась. Естественно, семейство они из дома выгнать не смогут, но ведь остается моя спальня-кабинет, где, правда, нет стульев, которые переехали в гостиную и комнаты для гостей, зато есть отличная кровать. Пока же мне ничего не оставалось, как пригласить их в гостиную.
 Увы, всем удалось найти сидячие места.
 Майор, он же инспектор, некоторое время с огромным интересом разглядывал всю компанию, а затем сказал:
 — Никто из дам не обязан с нами беседовать. Но я убедительно прошу вас помочь нам в расследовании одного сложного дела, причем это действительно просьба, а ни в коей мере не приказ. Вне зависимости от того, кто из вас Иза Брант, эта беседа необходима, поэтому, если соответствующая пани откажется, я буду вынужден вызвать её в управление. Однако надеюсь, что нам удастся поговорить в более приятной обстановке.
 — Одобряю, — прокомментировала бабу ля.
 — Очень приятно, спасибо. Итак, кто из вас пани Иза Брант?
 — Обе, — проинформировала бабуля деревянным голосом. Она умела найти такой тон, в котором ощущались чуть ли не жуки-короеды.
 Майор сохранил удивительное спокойствие.
 — Редкий случай. По всей видимости, это семейная фамилия?
 — Нет, — ответила тетка Иза с явным удовольствием.
 — Это моя фамилия, — с раскаянием произнес дядя Филипп. — Жена её взяла.
 — А кто из дам является вашей женой?
 — Вот эта, — признался дядя Филипп, но тыкать пальцем не стал, а вежливо повел рукой. Однако при этом не посмотрел, куда жест направлен, и, к несчастью, указал на тетку Ольгу, которая сидела рядом с теткой Изой.
 — Не правда! — вырвалось вполголоса у того, что не майор.
 Я пока не вмешивалась в этот необычный допрос, поскольку пыталась по мундиру отгадать звание второго полицейского. Получалось, что по старой номенклатуре это сержант, и больше всего на свете мне хотелось подтвердить правильность догадки.
 — Прошу меня ни во что не вмешивать! — занервничала тетка Ольга.
 Гипотетический сержант не стал играть в любезность, а пальцем ткнул в тетку Изу, сердито заявив:
 — Это она!
 Тетушка Иза с радостным удовлетворением подтвердила этот факт.
 — А вы? — обратился ко мне майор.
 — Я тоже Иза Брант, — не стала отпираться я. — И сейчас вам это докажу, но прежде всего скажите мне, пожалуйста, какое звание у этого пана, — сержант? Я заболею, если этого не выясню.
 — Все правильно, сержант. По-новому...
 — Мне не нужно по-новому, я уже вам сказала, что путаюсь. Сержант — значит, я угадала. Так что вам угодно?
 — Коль скоро господа пришли с неофициальным визитом, может, ты предпочтешь вести себя соответственно? — одернула меня бабуля. — Господа, без сомнения, не откажутся что-нибудь выпить...
 — Нет, благодарю, — грустно вздохнул майор. — К сожалению, мы не можем воспользоваться вашим приглашением, пока не выясним некоторых служебных вопросов. Я горю желанием ознакомиться с удостоверениями обеих дам. Если у вас нечто подобное имеется. Я также охотно взглянул бы на водительские права, загранпаспорт, служебное удостоверение — в общем, любой документ с фотографией. Это возможно?
 — Пожалуйста, — сказала я и встала со стула.
 — Ну наконец-то хоть какое-то осмысленное желание, — проворчала тетка Иза. — Филипп, мой паспорт, видимо, в несессере?
 Дядя Филипп также поднялся, с той лишь разницей, что я отправилась в кухню, а он — наверх. Мне удалось первой найти свою сумку, вынуть из неё документы и вернуться в гостиную.
 — Иза Брант, — прочел майор. — Девичья фамилия Годлевская. Проживает... Постойте-ка, а где вы, собственно говоря, прописаны?
 Несмотря на то что мне уже было все равно, я ужасно смутилась.
 — Ну, понимаете... В общем... Минуточку, а вы не из жилищной инспекции?
 — Нет. Из отдела убийств.
 — Ой, как хорошо! Насколько я знаю, вы разными глупостями не занимаетесь. Тогда я вам скажу: по паспорту я прописана там, где жила раньше, просто не могла сменить прописку...То есть теперь уже могу, но в первый момент не могла выписаться, так как это не устраивало новых владельцев квартиры. Но я все исправлю как можно быстрей, честное слово, у меня до сих пор времени как-то не было. Все документы на эту квартиру у меня есть, хотите — покажу...
 — Нет, спасибо.
 — А мы-то думали, что ты наконец начала поступать как взрослый и ответственный человек! — осуждающе протянула тетя Ольга.
 Майор рассматривал мои права и удостоверение личности. В гостиную спустился дядя Филипп, подал тете Изе загранпаспорт, а она передала его майору. Тот занялся личностью второй Изы.
 — Ну хорошо. Я вижу, что вы тоже Иза Брант и приехали из Австралии двадцатого числа. Через неделю после того, как... Минутку.
 Тогда почему вы не захотели все это разъяснить и показать свой загранпаспорт сержанту?
 Тетка Иза раздулась от язвительной обиды.
 — Ему требовалось удостоверение личности, и только. А откуда мне его взять? И кроме того, где это видано, чтобы будить ни свет ни заря человека...
 Тетка замолчала, но я прекрасно поняла, что она хотела сказать. Будить человека её возраста и предъявлять идиотские требования. Как раз при мысли о возрасте она и прикусила язык.
 Сержант сидел, словно истукан, и весь пунцовый, точно маков цвет. Майор передал ему документы. Я готова была поклясться, что, таращась в них, сержант скрипел зубами.
 Майор с новым интересом оглядел семейство.
 — Я так понимаю, что вы все приехали из Австралии, и, видимо, мне не стоит это даже проверять?
 — Именно, — ответствовала бабуля с таким ужасающим презрением, что будь майор порядочным человеком, то непременно провалился бы сквозь землю, а может быть, даже захоронил себя в подвале. — Но мы это вам докажем.
 Игнатий, прошу... Филипп...
 Продемонстрировав невероятную наглость, майор преспокойно изучил остальные четыре паспорта. Мало того, между делом он позволил себе даже проявить любопытство:
 — Невероятно. И все вы прекрасно говорите по-польски...
 Бабуля явно вознамерилась окончательно добить наглеца.
 — Вся наша семья, любезный пан, хорошо говорит по-польски. Мы проявляем об этом особую заботу, постоянно работая над языком. Если кто-то из детей начинает говорить с чуждым, в основном английским, акцентом, мы отправляем его в Польшу. Может, это и мания, но дело в том, что польский — один из самых трудных европейских языков. Грамматика. Произношение. Мы все умеем правильно произнести «хшан» и «шченщчие» <Chrzan — по-польски хрен; szczescie — счастье.>, а попробуйте-ка заставить это сделать, например, англичанина или немца. Да хотя бы и француза. Когда заложена необходимая база, все остальное гораздо проще. Мы следим за этим уже в третьем поколении и гордимся собой.
 — Примите уверения в моем глубочайшем восхищении, — сказал майор. — Редкое явление.
 Позвольте теперь, — обратился он ко мне, — перейти к делу.
 Тут и я вспомнила, что ведь им что-то от меня требовалось, и неуверенно начала:
 — Может быть, мы перейдем в...
 — Нет никакой необходимости никуда переходить, — перебила меня бабуля. — Довожу до вашего сведения, что мы приехали к нашей внучке и племяннице, которая составляет предмет серьезной нашей озабоченности. Учитывая, что мы живем в Австралии, откуда прилетели и куда вернемся, и что ваши дела нам чужды, а ваши служебные секреты никоим образом из-за нас не пострадают, мы хотели бы принять участие в этой беседе. Моя внучка возражать не станет.
 — А если станет и вы туда перейдете, мы все равно будем подслушивать, — спокойно добавила тетка Иза. — Мы хотим знать, что она натворила.
 Говоря по правде, я натворила столько глупостей, что одной меньше или больше, не имело никакого значения. На вопросительный взгляд майора я просто махнула рукой.
 — Хорошо, — согласился он. — Где вы были и что делали тринадцатого числа текущего месяца?
 — А, и правда! — обрадовалась тетка Иза. — Этот пан меня о том же спрашивал.
 — Иза-а-а-а! — простонал дядя Филипп.
 — Иза, не мешай, — упрекнула бабуля. — Мы будем слушать, не создавая неразберихи.
 Отвечать должен тот человек, которого этот пан спрашивает, и никто больше. Мы вмешаемся только в том случае, если ответы явно разойдутся с правдой.
 Внезапно меня разобрала злость.
 — Бабушка, разве я когда-нибудь врала? — грозно и даже зловеще поинтересовалась я.
 Бабуля задумалась.
 — Нет. По-моему, этого пока за тобой не замечалось. Можешь отвечать.
 Майор, похоже, обладал просто ангельским терпением. Он молча ждал. Я быстренько покопалась в памяти.
 — Тринадцатого... А! Я ездила во Владиславов, очень неудачная получилась поездка.
 К моей подруге, Элеоноре Кошинской. Договориться с ней о приезде моих детей...
 И без колебаний я описала все мои злоключения, не забыв сено и вытье. Хочется ему — пожалуйста. Австралийское семейство слушало с очевидным любопытством. Попробовала бы я рассказать им все это при других обстоятельствах — да они и слушать бы не стали. Я мстительно прошлась по электронике «тойоты», мне не жалко, хотели — так получайте.
 — И все это время вы были во Владиславове?
 — Все время. Без какого-либо перерыва.
 — А когда вернулись?
 — Пятнадцатого вечером.
 — То есть это вы были в Вечфне Костельной...
 — Там меня как раз фараоны.., то есть, простите, дорожная полиция остановила.
 — А потом в Заленже, а потом — в Дыбах...
 — Точно. А потом неслась в Млаву.
 — По дороге, между Заленжей и Дыбами, находится местечко под названием Лесная Тишина. Вы туда не заезжали?
 Я удивилась:
 — Лесная Тишина? Первый раз слышу. Там есть какой-то указатель?
 — Есть. Не очень, правда, на виду.
 — Я не заметила. Да если бы я ещё куда-то заезжала, то добралась бы до Владиславова только ночью. Ни в какой Лесной Тишине мне нечего было делать. А что — там где-то по дороге я должна была что-то увидеть?
 — Не обязательно увидеть, — пробормотал майор и надолго затих.
 Остальные тоже помалкивали, поглядывая то на него, то на меня, как при игре в настольный теннис. Я ломала голову: чем же так заинтересовала полицию моя поездка к Элеоноре?
 Майор вздохнул:
 — Ну хорошо. Вы знакомы с паном Домиником?
 О, черт бы вас всех побрал!
 Сначала я хотела отпереться. Отпереться от Доминика, от знакомства с ним, от семи лет моего кретинизма, семи по-идиотски испорченных лет жизни. А одновременно меня разбирало любопытство, мстительное злорадство, дикое желание услышать, какую же беспредельную глупость он ухитрился совершить.
 Неодолимая, необузданная жажда окончательно убедиться, что все-таки права была я, а не он!
 Я собрала в кулак всю свою силу духа и ответила абсолютно обычным тоном и даже несколько равнодушно:
 — Да, была. В прошлом. Настоящее время здесь неуместно.
 — И когда вы видели его в последний раз?
 Вот тебе и на! Все это было так противно, что я даже выбросила из памяти конкретную дату. Ну, помнила так, более или менее...
 — Вам нужно точно? — неуверенно спросила я. — Мне придется покопаться в старых календарях.
 — А приблизительно?
 — Года четыре тому назад. Сейчас у нас что — конец июня? А это была Пасха. Значит, четыре года и примерно два или три месяца, в зависимости от того, когда тогда была Пасха, сейчас я просто не вспомню.
 — А позже? В последнее время?
 — Нет. Пан Доминик избегал меня, а я — его, поэтому нам легко удавалось обходиться без каких-либо контактов.
 — Но раньше это было довольно близкое знакомство?
 Ушки у моей родни торчком стояли на макушках. Я задумалась, вывалить ли всю правду при них или же хоть чуть-чуть сохранить лицо.
 Не приняв никакого решения, стала балансировать на грани умеренной правды:
 — Да. Близкое. Весьма близкое.
 — И вы его так внезапно оборвали, как раз на Пасху четыре года назад?
 — Видите ли, об этом можно долго говорить, хотя Пасха тут ни при чем. Мы не руководствовались религиозными соображениями.
 Просто в какой-то момент, после семи лет связи, мы оба пришли к выводу, что продолжать нет никакого смысла, и расстались — раз и навсегда.
 Он — сам по себе, я — сама по себе. И привет.
 — Но вы, без сомнения, могли бы что-то рассказать о господине Доминике?
 — Конечно, могла бы, причем чертовски много. Но не сомневайтесь, делать я этого не стану. Должна же быть у человека хоть какая-то порядочность, даже если это человек женского пола. Меня воспитывали на понятиях рыцарской чести и прочих глупостях, поэтому считайте, что я лишилась памяти, впала в идиотизм и ничего не знаю. О господине Доминике лучше расспросите его самого.
 — Это несколько затруднительно, — вздохнул майор. — Спиритические сеансы не пользуются в полиции большой популярностью.
 — Что?
 — Я говорю, что спиритические сеансы в полиции не практикуют...
 — Не понимаю, о чем вы толкуете, — раздраженно произнесла я. — Вы что, хотите сказать, что Доминик на том свете? Он что — умер?
 — Именно это я и хочу сказать. Пан Доминик мертв.
 От изумления я потеряла дар речи. Смерть и Доминик представлялись абсолютно несовместимыми вещами — он всегда был здоров как бык, берег себя с осторожностью недоверчивого кота, вел самый правильный образ жизни, был далек от ипохондрии, прислушивался к своему организму, словно к дорогому и чуткому хронометру, и казался абсолютно несокрушимым. Каким это чудом он мог оказаться мертвым?
 — Это невозможно, — сказала я, пребывая в легком остолбенении. — Почему? Что с ним случилось?! А вы убеждены, что он мертв? Я не верю.
 — К сожалению, это факт. Пан Доминик мертв.
 — И все равно не верю. Как, черт возьми, он мог умереть? У него было идеальное здоровье, ездил он всегда осторожно, избегал всяческого риска... От чего он умер?
 — Его убили. В его собственном доме в Лесной Тишине, как раз тогда, когда вы там находились.
 Я расстроилась, но это было не самое благородное чувство — полное скорее злости, чем жалости, к тому же с привкусом скандальности.
 С ума он, что ли, сошел, всегда так невероятно остерегался, даже цунами боялся, такой предусмотрительный, такой осторожный — и позволил себя убить?! Не иначе как его прикончили из пушки, из дальнобойного орудия или авиабомбой... Видно, достал он кого-то сверх всякой меры!
 — Ни в какой Лесной Тишине я не находилась и вообще не знаю, где это, — рассеянно сказала я, занятая своими мыслями. — Интересно, кто же это его кокнул и как?
 — По моему мнению, будет лучше, если ты сразу признаешься, — ледяным тоном посоветовала бабуля. — А если проявишь раскаяние, то, думаю, суд примет твое раскаяние как смягчающее обстоятельство.
 — Девочка моя, ты действительно убила того пана? — озабоченно спросил дядя Филипп.
 — Если уж ваши родственники высказываются так напрямую, то я тоже хотел бы получить ответ на этот вопрос, — любезно присоединился к ним майор. — Вы убили Доминика Доминика?
 Должен сказать, что многое свидетельствует в пользу этого.
 Да что они все — с ума посходили, что ли?!
 — Я даже не представляю, каким образом могла бы его убить, — разозлилась я. — Выстрелить из ружья? С большого расстояния, с телеобъективом.., нет, извините, как его там.., с оптическим прицелом? Или, может, это как-то иначе называется... Но зачем?
 — Вот это я хотел бы услышать от вас.
 Цель, равно как и причины убийства известны вам, а не нам.
 — Ничего мне не известно. Вздор! Делать мне больше нечего, как только убивать Доминика. Кто придумал этот идиотизм?
 — А откуда вы знаете, что его убили из ружья?
 — А что, так и было? Ниоткуда не знаю, просто другого способа и представить себе не могу. Ножом и с близкого расстояния — исключено, разного вида единоборствами он владел в совершенстве. Яд отпадает, он ел и пил исключительно свое. Из чужих рук и куска бы не взял, точь-в-точь хорошо выдрессированный пес. Что-то ему на башку сбросить.., тоже нет, у него была реакция летучей мыши. Остается только огнестрельное оружие, причем стрелять нужно было с большого расстояния, чтобы он не заметил.
 — А вы умеете стрелять?
 — В общем-то умею. Но разбирать эти штуки по частям, заряжать, взводить, чистить — это уж нет. Это как с автомашиной — ты ездишь, а сервис ухаживает за машиной. Кому-то пришлось бы это за меня сделать.
 — А вы пробовали?
 — Нет. То есть да, один раз попыталась засунуть патрон в двустволку, а ещё раз — вытащить что-то такое непонятное из пистолета...
 — Не из револьвера?
 — Нет, у револьвера — барабан, а пистолет плоский, это каждый ребенок знает. Царские офицеры крутили барабан, когда играли в свою русскую рулетку, да и в кино у всех ковбоев всегда были револьверы, если я правильно помню. Не знаю, кто и когда придумал пистолет с.., вспомнила, обойма! Это называется обойма. Я попыталась её вытащить, но все это так ужасно тяжело ходит, а у меня пальцы слабые. Короче, одной попыткой дело и ограничилось.
 — А где вы взяли оружие?
 — Нигде не брала, мне его сунули в руку.
 — Кто сунул?
 Ничего не поделаешь, не могла же я им соврать, все это совсем не трудно проверить, пришлось говорить правду.
 — Доминик, — призналась я мрачно.
 — Когда?
 — Откуда я знаю? Давно. Сейчас, дайте подумать... Лет девять тому назад.
 — Где?
 — Что — где?
 — Где это произошло?
 — Где-то в Тухольских Борах, на какой-то полянке, которую я бы ни за что на свете не нашла. Что-то там стояло, какой-то сарай или овин, в этот овин я и стреляла.
 — А откуда пан Доминик взял оружие?
 — Вынул из машины. Целый арсенал.
 Все уставились на меня с ещё большим подозрением.
 — Что именно он вынул? — заинтересовался майор.
 — Ну, тут вы от меня точного ответа не дождетесь, — вежливо предупредила я. — Разные вещи. Двустволку я опознала по двум стволам, а остального просто не помню, я даже и не пыталась во всем этом разобраться.
 — Но длинноствольное оружие от короткоствольного вы отличите?
 — Если они заметно различаются, то да.
 Но я иногда видела в кино нечто среднее, ни то ни се, так в этом я ничего не смыслю.
 — А он какие вынул?
 — Больше длинных, чем коротких, а всего их там штук шесть было. Но даже если бы вы мне все это показали на фотографиях или даже живьем, я бы тоже не была уверена. Во всяком случае, все это стреляло.
 — А у него было разрешение на все это оружие?
 — Он говорил, что да. И думаю, говорил правду, потому что, если бы у него разрешения не было, он вряд ли стал бы возить этот арсенал в машине и показывать бабам. Он всегда избегал выносить на публику какие-либо нелегальные вещи.
 — А сколько раз вы стреляли из его оружия после этого?
 — Ни разу.
 — А из чего стреляли?
 — Ни из чего. То есть, да, конечно, из чего-то такого стреляла в тире. Но тоже редко.
 — Тогда откуда же вы знаете, что умеете стрелять?
 — Если я попадала туда, куда хотела попасть, то, наверное, умею, как по-вашему? В выбранные сучки того овина и во всякие там разные фитюльки в тире. А в тире я всегда попадаю, благодаря чему пользуюсь большим уважением собственного сына.
 — А этот, как вы его называете, арсенал был у пана Доминика до конца жизни? Он от него не избавился? Не поменял?
 — Да откуда же мне знать? В лесной чащобе не выбросил, это точно. А потом я всех этих винтовок не видела. Да и он о них при мне не вспоминал, поэтому понятия не имею, что с ними сталось.
 Майор наконец отцепился от огнестрельного оружия и перешел к другой теме, по крайней мере мне так показалось.
 — Когда вы в последний раз были в кабинете покойника?
 В какой-то степени он застал меня врасплох, и с полминуты я взирала на майора довольно тупо.
 — Секундочку, секундочку, не путайте меня. Я так понимаю, что вы имеете в виду Доминика. В каком кабинете?
 — В его кабинете. В его доме. В его личном кабинете.
 — Да о чем вы говорите? Никакого дома у него не было.
 — А что у него было?
 — Двухкомнатная квартира, в одной комнате — спальня, в другой — нечто вроде гостиной. И никаких кабинетов.
 — Похоже, мы говорим о разных домах.
 Где находились эти две комнаты? По какому адресу?
 — Аллея Независимости, сто восемнадцать... Вот черт, номер квартиры не помню. Во всяком случае — на четвертом этаже.
 — И это была его единственная квартира?
 — Если и была какая-то другая, мне о ней ничего неизвестно, — ответила я тоном, который явно свидетельствовал о моем родстве с бабулей.
 Даже жуки-короеды начали в голосе поскрипывать.
 — После нашего разрыва до меня доходили какие-то сплетни, вроде бы у него было не одно жилье, но меня это не интересовало. У него могло быть хоть сто дворцов — не моей это бабки тапки...
 Прикусить себе язык я не успела.
 — Что такое?! — со смертельной обидой в голосе осведомилась бабушка.
 Я чуть было не подавилась, но майор, по всей видимости, заметил мое faux pas <Faux pas (фр.) — оплошность, бестактность.>, и в нем шевельнулась жалость, а может, и плевать ему было на наши семейные распри, просто не хотел прекращать свой перекрестный допрос, — в общем, паузы он не сделал.
 — В таком случае почему вы послали ему письмо на другой адрес?
 — Какое письмо?
 — Обыкновенное. Нормальное письмо. На адрес Ружана, дом три, квартира шестнадцать.
 Посмотрите, это ведь ваше письмо?
 Он вытащил из кармана помятый конверт, показал написанный от руки адрес, вынул из конверта листок бумаги и сунул мне под нос. Мне даже не нужно было разглядывать, я узнала это письмо.
 Оно было довольно коротким. Всего четыре слова:
 «Я обдумала. Не хочу».




 * * *


 Я и вправду не хотела. Не лежало у меня сердце к этому последнему разговору, к взаимным упрекам и претензиям. Меня охватило уныние. За каким чертом я должна говорить с пнем, объяснять могильной плите, что она холодная и бездушная! И что несчастная плита могла с этим поделать?
 Последнее поручение Доминика, которое он выдал, уже спускаясь по лестнице, звучало так:
 — Обдумай все и сообщи.
 Вот этим-то письмом я как раз и сообщила ему, что больше не хочу. Не хочу его видеть, не хочу ничего исправлять, ничего не хочу выяснять, не хочу пытаться все наладить, не хочу даже устраивать скандала. Очарование прошло, обожание сдохло, и то счастье, которым он пичкал меня семь лет подряд, уже из ушей лезло!
 Ведь даже ту стрельбу в лесу Доминик затеял только ради того, чтобы продемонстрировать ничтожество моей персоны. Чтобы доказать, что я ничего не умею, а он умеет все и поэтому должен пользоваться безоговорочным почитанием. Его чуть удар не хватил от скрытой ярости, когда я четырьмя выстрелами выбила четыре сучка из доски овина, а потом упрямо попадала в десятку на большой мишени, которую он насадил на гвоздь. Доминик пришел в бешенство и язвительно раскритиковал меня за полное отсутствие какого-либо понятия об оружии, а я-то, идиотка, ждала, что меня похвалят!
 Он доминировал и владел, проклятый супермен, а я принимала это за опеку и заботу. Он хлестал меня, как лысую кобылу, хая все, что бы я ни сделала, и это называлось повышением моего общего уровня. Он беспрестанно обманывал меня и оскорблял, скрывая как правду о себе (чему, собственно говоря, трудно удивляться), так и свое богатство, что уже граничило с лживым идиотизмом. Он что — воображал себе, будто я соблазнюсь его деньгами? Наверняка так и было, ведь он постоянно твердил, что все женщины — алчные хищницы...
 Я действительно думала, что Доминик живет в скромной двухкомнатной квартире, а «вольво» купил на гонорар за фотографии. Я искренне верила, что фотография — единственное его занятие и единственный источник доходов. Я восхищалась благородством, великодушием и добросердечностью Доминика, которые заставляли его делиться своим добром с разными падшими личностями, вытащенными им же из грязи. Большинство этих существ было женского пола, но он позволял им лишь боготворить себя да прислуживать, не отвечая, по моим наблюдениям, ни малейшей взаимностью.
 Я понятия не имела, зачем Доминику все эти люди, у меня не было и намека на подозрение, чем он на самом деле занимается. Лишь года через четыре начала кое-что подозревать, но и тогда гнала эти мысли подальше. Однако в конце концов шило вылезло из мешка, и я взбунтовалась.
 Оказалось, что вытянутые из грязи личности становились кем-то вроде его агентов. Тайных информаторов. Доминик находил им работу или помогал знакомиться с важными людьми, и та или другая девица прямо из постели своего ухажера неслась к Доминику, чтобы передать ему все секреты. Глупые бабы воровали документы и фотографии, делали копии — в общем, из кожи вон лезли, только бы завоевать любовь и ласки божества. Зачарованные рабыни, они были ещё глупее меня.
 С парнями дело обстояло не так гладко, ибо гомосексуализм в планы Доминика не входил, так что ему приходилось становиться для очередного юнца настоящим идолом, абсолютным авторитетом, правда за пазухой был припрятан компромат на каждого бедолагу.
 — Знание — это власть, — сказал он мне однажды.
 Да, он обожал власть. Скрытую, тайную, а не явную — упаси боже! И деньги обожал, поскольку они питали его власть.
 Доминик никого не шантажировал в открытую, нет, он действовал исподволь, тихо и коварно. Никогда ни у кого не брал денег, напротив, любил платить за все сам, с презрением и каким-то лживым сочувствием симулируя широту души.
 Однако за свою щедрость требовал услуг. Громадные свои доходы он черпал из каких-то таинственных вкладов, ссуд, компаний и ещё черт знает чего. Начав интриги с младых лет, Доминик успел взять под уздцы прежнюю партийную верхушку, тем более что ему досталось наследство от дяди, которого он в глубине души высоко ценил, а вслух горячо осуждал. Сволочью дядька тот был исключительной; по моему разумению, он сумел завладеть какими-то секретными документами партии и органов безопасности, якобы сожженными. Когда строй сменился, в тюрьму он не сел, несмотря на свои многочисленные мошенничества и преступления — кажется, речь шла о наркотиках, подделке документов и контрабанде. Просто смотался из страны и затаился где-то в теплом гнездышке. Заодно и сменил фамилию — из Яна Доминика сделался Домиником Иеном.
 Доминик воспользовался дядиным наследством, а уж потом у него все пошло само собой, так как новые капиталисты подставлялись чуть ли не добровольно, торопливо и без опаски. Доминик прижимал их столь дипломатично и деликатно, что каждый предпочитал пойти ему навстречу и помочь заработать.
 Чем дальше, тем сильнее я чувствовала вонь, идущую от этой деятельности. Выяснилось, что он приписывал себе чужие достижения и чужие заслуги. Давал понять, что он — гений механики, ну и, разумеется, лучший фотограф всех времен, пока совершенно случайно не выяснилось, что за него все делают другие. Я бы ни за что в такое не поверила, не наткнись на правду сама. Вычитывая тексты, я ведь в общем и целом понимала, о чем идет в них речь.
 И когда вдруг Доминик объявил себя автором чего-то такого, что ещё в рукописи лежало у меня на столе...
 И я очень быстро охладела к нему; ореол, окружавший его в моих глазах, заметно потускнел. Доминик никак не мог поверить, что я могу уйти от него, хотя нежные чувства симулировал из рук вон плохо. Собственно, последние годы он вообще со мной не считался, делал все, что хотел, ясно давая понять, что мне придется смириться с ролью половой тряпки — иначе я его вообще потеряю.
 Семь лет я словно пребывала в дурмане, доверчивая и глупая корова. Семь лет потратила на то, чтобы угадывать его желания и исполнять их. И вот наконец все кончилось.
 Полностью я обрела свой разум лишь тогда, когда мы расстались, когда с меня свалилась эта ужасающая ноша и я сумела осознать, насколько тяжела она была. И тогда я почувствовала вовсе не горе, а невероятное облегчение. Остались лишь горечь, отвращение к самой себе и упреки в собственной глупости.
 И все это свое беспредельное идиотство выставить на всеобщее обозрение? Сейчас, разбежалась!




 * * *


 Похоже, майора по-прежнему занимал вопрос: почему письмо было послано на другой адрес? Я встряхнулась и пришла в себя. Да пожалуйста, отвечу, уж это-то вполне могу сказать.
 — Я понятия не имею, пан майор, что там было на этой Ружаной, три, но Доминик требовал, чтобы вся его корреспонденция поступала именно на этот адрес. Тогда я думала, что там сидит какой-то служащий, забирает почту и доставляет Доминику куда потребуется — тот ведь много бывал в разъездах. Еще я думала, что он не хочет, чтобы кто-то по переполненному почтовому ящику догадался, что его нет дома.
 — А теперь что вы думаете?
 — Ничего. Теперь это меня вообще не касается.
 — И вы никогда там не бывали?
 Я искренне удивилась:
 — Чего ради?
 — Чтобы проверить... Ладно, оставим... Вы знакомы с Михалиной Колек?
 О Михалине Колек я знала довольно много, хотя это трудно было назвать знакомством. Одна из особо ошалелых обожательниц Доминика, которую мне постоянно ставили в пример как особу весьма полезную и услужливую. Возможно, мне полагалось видеть в ней соперницу и стараться её превзойти.
 — Постольку-поскольку. Знаю, что есть такая, два-три раза видела её мельком, но никогда не разговаривала с ней.
 — А откуда вы знаете?
 — Секундочку. Что — откуда я знаю?
 — Что она вообще существует?
 — О её существовании меня известил Доминик. Я увидела их вместе, полюбопытствовала, что это за монстр. Он назвал имя, на том все и закончилось. Если он соврал, я на себя ответственности за это не возьму и прошу на меня все не валить.
 — А вы знаете, где жила пани Колек?
 — Не имею ни малейшего представления, — А где живет сейчас?
 — И подавно.
 — Но хотели бы знать?
 Я удивилась ещё больше:
 — А на кой шут? Да пусть себе живет хоть в шалаше, хоть в королевском замке, меня это не касается. Как-нибудь проживу без этих сведений.
 — И все же я вам скажу. Теперь Михалина Колек живет в Служевецкой Долинке, а вот раньше жила на Ружаной, дом три, квартира шестнадцать.
 — Ну и что? — спросила я, прежде чем до меня дошел смысл. — Мне что — к ней в гости идти? Не хочу!
 — А может, и стоило бы сходить? — ядовито буркнула тетка Иза. — Выразить свои соболезнования...
 — Еще чего! — Так как? — спросил майор. — Адрес вам ни о чем не говорит?
 Я пожала плечами, наиболее точно выразив свое отношение к этому делу.
 — Похоже, пани Колек давно прибрала к рукам Доминика. Или наоборот. Попробуйте задать все эти вопросы ей, а не мне.
 Мое любезное предложение майор оставил без внимания, зато вмешалась бабуля.
 — Я вижу, беседа несколько затягивается, — с укоризной произнесла она. — Мы, конечно, уже поужинали, однако кое-какие напитки просто необходимы. Если вина моей внучки в полной мере ещё не доказана, думаю, господа проявят некоторый такт и присоединятся к нам. Ольга что-нибудь приготовит.
 Прошу!
 Тетка Ольга выбралась из-за стола, её недовольство прямо-таки звенело в воздухе. Майор не устоял перед бабулей, поскольку перед ней не устоял бы даже стол, и скромно попросил чаю, а сержант последовал его примеру. После чего мы вернулись к нашим баранам.
 — Как, по-вашему... Как пан Доминик относился к пани Колек?
 Начиная терять терпение, я испустила тяжкий вздох.
 — Не имею никакого понятия и могу предположить абсолютно все. В те времена мне казалось, что он считает Михалину кем-то вроде верного слуги, но я могу и ошибаться. Почему бы вам не спросить о чем-то таком, что касается меня лично и о чем я хоть что-то знаю? Я охотно отвечу.
 — Пожалуйста, — легко согласился майор. — Во Владиславове вы никак не могли отключить сигнализацию и попросили о помощи.
 Вы случайно не знаете имя того человека?
 — Случайно знаю, — ответила я и задумалась. Ведь тот тип мог соврать что угодно, документов его я не видела, и что же я тогда знаю?
 Ничего. Хотя нет, о Еве Дарко он говорил как настоящий сын... — Он представился, зовут Лукаш Дарко, сын Евы Дарко, той самой гениальной дизайнерши. Думаю, сказал правду. Пан Дарко работает таксистом.
 — Таксистом? И что, он оказался там по службе?
 — Ждал клиента. И дождался.
 — А вы этого клиента разглядели?
 — Разглядела. Насколько можно разглядеть в темноте с расстояния в десять метров.
 Какое-то существо в брюках обозначилось рядом с машиной и забралось внутрь. Кто же еще, как не клиент, правильно?
 — Мужчина?
 — Вот этого не могу сказать. Теперь и женщины носят брюки.
 — Я так понимаю, что вы разговорились?
 — Точно. На крыльце у Элеоноры. Двигатель в моей машине работал, поскольку аккумулятор заряжался, а мы сторожили. Минут тридцать-сорок. Потом появился клиент и компания сама собой распалась.
 — То есть Лукаш Дарко уехал около половины двенадцатого. А когда он приехал? Это не упоминалось в разговоре?
 — Нет. Думаю, что не утром, потому что тогда бы уж точно пожаловался. Мы болтали о машинах, о том о сем...
 — Понимаю...
 На кухне что-то громыхнуло. Тетка Ольга явно не совладала с моей техникой. Вслед за грохотом мы услышали отчаянный крик. Я уже хотела броситься на подмогу, но меня удержал ледяной взор бабули, заставив истуканом торчать в гостиной. На кухне что-то фарфорово звякало; казалось, тетка вот-вот одержит верх над стихией, но тут очередной дикий вопль заставил нас подскочить. В голосе тетки звучал смертельный ужас.
 В одно мгновение в кухне оказалась вся компания, за исключением бабули. Она величественно прибыла чуть позже.
 Тетка Ольга стояла возле раковины, все, что минуту назад находилось на подносе, теперь валялось вокруг нее. Двумя пальцами тетушка держала мою половую тряпку, которая раньше была махровым купальным полотенцем.
 На лице Ольги читались ужас и отвращение.
 Тряпку в изобилии усеивали жуткие кроваво-ржавые пятна...
 Ясно. Мой бедный палец, отрубленный топором. Кровь-то я смыла, а вот о тряпке и не вспомнила. А тетка, уронив поднос, решила прибраться, полезла под раковину и...
 В кухне повисло тяжкое молчание.
 — Так ты его топором зарубила? — неожиданно и с явным интересом спросила тетка Иза.
 Я потянулась за злосчастной тряпкой, но меня опередил майор. Ступив в чайную лужу, он взял тряпку и посмотрел на меня:
 — Мне очень жаль, милая пани, но, боюсь, я вынужден забрать этот предмет на анализ.
 — Да на здоровье, — безнадежно махнула я рукой, но тут же оживилась:
 — А вернете выстиранной?
 Молчавший все это время сержант выхватил из кармана аккуратно сложенный прозрачный пластиковый пакет, развернул, подсунул майору, и тряпка полетела в пакет.
 — Это будет зависеть от результатов исследования. К сожалению, вполне вероятно, что вы навсегда лишитесь этой вещи.
 — Разве что вы её потеряете... У меня группа крови АВ, резус положительный. Я сейчас не вспомню, какая группа у Доминика, но знаю, что другая, так что можете исследовать это добро сколько влезет. Я могу здесь прибраться?
 У меня снова мелькнула надежда, что он мне не разрешит и уборкой займутся тетки с мужьями, но майор, к сожалению, возражать не стал. Я подняла поднос, с которым ничего не случилось, быстро убрала следы погрома и приготовила напитки. Компания в ожидании маялась в гостиной.
 Когда я внесла уставленный напитками поднос, светская беседа была в самом разгаре и основной её темой, разумеется, была моя персона.
 Бабуля с достоинством выражала готовность оплатить адвоката, дядя Филипп ручался, что когда-то я была доброй и воспитанной девочкой, а тетка Иза настойчиво выспрашивала, как, собственно, произошло убийство и на чем я оставила отпечатки пальцев. Майор отвечал охотно и крайне дипломатично.
 Так я узнала, что Доминика действительно застрелили из его собственного оружия, и вовсе не с громадного расстояния, а с близкого. Интересное кино. Как же это могло произойти? Из двустволки жаканом на кабана, причем у этой двустволки чего-то там недоставало. Меня все эти технические детали ни в малейшей степени не трогали, зато очень расстроили дядю Игнатия, который упорно настаивал, что более короткое дуло сводит на нет точность выстрела. Ну и пусть себе сводит, какое мне до этого дело? Однако я прекрасно помнила, что Доминик хвастался своими усовершенствованиями, и заколебалась, не обнародовать ли мои подозрения, что на самом деле этим занимался не он, а некая таинственная личность. А Доминик лишь присваивал успехи этой личности.
 Возможно, разнервничавшись из-за убийства и будучи чертовски зла на Доминика, я бы и высказалась, но тут очень некстати у майора тренькнул мобильник. На том допрос и закончился. Меня уведомили, что я не должна покидать пределов города и менять адрес без согласия властей, после чего оба представителя означенных властей исчезли, словно их и не было.
 Долгое время в моем доме царило молчание.
 — А вообще-то интересно, — задумчиво произнесла тетка Иза, глядя на дверь, — почему они не забрали её в тюрьму?
 — В КПЗ, — поправил её дядя Игнатий.
 — Должна же существовать хоть какая-то семейная солидарность, — осуждающе заметила бабуля в пространство.
 — Я не привыкла... — начала тетка Ольга, покрываясь кровавым румянцем.
 — Дело в том, — перебила я, — что у нас КПЗ и тюрьмы переполнены. Подозреваемых не сажают, даже если им ничего не стоит удрать за границу. А я не принадлежу к власть имущим, так что удирать мне некуда.
 — Но, Изочка, — сказал расстроенный дядя Филипп, — может быть, она его все-таки не убивала?
 Глаза тетки Изы как-то странно сверкнули, и она бросила на мужа убийственный взгляд.




 * * *


 По пути на Повонзковское кладбище Бежан и Забуй обменялись между собой всего парой фраз.
 — Проклятая жизнь, — сказал Бежан.
 — Если что, то у обеих есть алиби, — с явным недовольством констатировал сержант Забуй.
 На этом беседа завершилась.
 У четвертых ворот их ждал сотрудник, который проводил к нужной могиле. По дороге они наткнулись на Роберта Гурского.
 — Случайно услышал сообщение по рации, — объяснил Роберт. — Этот тип, который Дарко, вроде бы возвращается из Млавы, хотел перехватить его по дороге, но меня как-то смутило упоминание о вдове. Так что я на всякий случай...
 Они добрались до места.
 Зрелище было мрачное. Между двумя могилками лежал большой ком черных одежд, о наличии человеческого тела под ним свидетельствовали только торчащие из-под тряпья лакированные туфли. Туфли были дамские. Что ж, охваченная отчаянием вдова горевала на могиле покойного мужа и потеряла сознание. Кстати, именно так и подумала одна из кладбищенских уборщиц, наводившая порядок неподалеку. Вначале она обратила внимание на одежду, а уж потом распознала под тряпками человека и разозлилась, что какая-то баба устроила представление как раз на её участке. Полагая, что вдовица заснула, она попыталась её разбудить — вначале криком, а потом дергая за плечо. В результате выяснилась страшная правда, которую подтвердила кровь на затылке, и разумная уборщица немедленно уведомила компетентные органы.
 А компетентные органы передали информацию дальше, ее-то и услышал Роберт.
 Он приехал следом за врачом, поэтому успел осмотреть черную фигуру и опознал Михалину Колек. Не подлежало ни малейшему сомнению, что Михалину ударили по затылку твердым предметом. С моментальным эффектом.
 Рядом находилась семейная усыпальница неких Домиников. Впервые её услугами воспользовались в 1927 году от Рождества Христова.
 — Вот мы и получили список гостей, — угрюмо сказал Бежан.
 — Надо было надавить на неё с самого начала, — расстроился Гурский. — И что теперь будем делать?
 — Не так уж важно, что мы теперь будем делать, важно, кто её убрал. Ясно, что обе Изы Брант тут ни при чем.
 Гурский принялся высчитывать:
 — Колек села в такси у нас на глазах, она — на кладбище, вы — на Круткую. Я так понимаю, что обе Изы Брант уже там были, и ни одна из них просто не успела бы смотаться на кладбище.
 Кстати, может, эта баба что-нибудь видела?
 — Какая баба?
 — Уборщица.
 Бежан тем временем усиленно раскидывал мозгами. И вот что у него получалось. Доминика младшая Иза Брант ещё могла убить, а вот Михалину Колек — никак. Можно, конечно, принять версию о случайном преступнике, который болтался по кладбищу, но случайные преступники обычно нападают с целью грабежа, а у Михалины Колек никто ничего не забрал, даже сумочка осталась при ней. Так что мотив убийства кроется совсем в другом, и возникает вопрос: кому эта баба сказала, что едет на кладбище в столь позднее время?
 — Уборщицу допросим прямо сейчас, — ответил он. — А что она вообще тут делала? Все эти уборщицы и садовники, как правило, работают по утрам, а не на ночь глядя.
 — Здесь её допросим или в управлении?
 — Здесь. Вдруг наведет нас на след.
 Кладбищенская уборщица оказалась вполне нормальной женщиной среднего возраста, не пугливой, не болтливой и в меру рассудительной.
 Никаких постыдных тайн у нее, по всей видимости, не было, так что отвечала она на вопросы охотно и подробно.
 Да, обычно она начинает работу как можно раньше, сразу же после восхода солнца, но бывает, что уборка затягивается до самого вечера, если, к примеру, мешают похороны. А сегодня днем ей пришлось отлучиться домой — должен был прийти водопроводчик, починить забарахливший унитаз. Под вечер она вернулась на кладбище, хотела проверить, прижились ли цветы, которые высадила накануне. Доделала дела и пошла к выходу — между могилами напрямик, так короче. Ну и наткнулась на эту бабу в черном. Не могла же она её так оставить!
 Бежан попросил вспомнить, кого она видела и что слышала вечером.
 — Да под вечер тут мало кто ходит. Бывает, что люди на родных могилах до самого закрытия кладбища сидят, но таких по пальцам пересчитать. А пораньше-то полно всяких шаталось.
 — Нет, нас интересуют те, что попозже.
 После семи.
 — Ну, на часы я не смотрела, но когда темнеть начало, только один промелькнул, — я как раз розы опрыскивала, отравой для тлей.
 Тут его и увидела, бежал как на пожар.
 — К воротам бежал или от ворот?
 — К воротам. Он ещё странный какой-то был...
 Бежан взглядом попросил продолжать.
 — Не знаю, как это сказать, ну, в общем, воришки всякие тут тоже встречаются, цветы крадут, рюмки или ещё что. Но я их уже отличаю, глаз-то наметанный. А этот был не из таких.
 И вел себя странно. По кладбищу-то редко бегают, а тут он ещё с цветами бежал.
 — Ну и что? — удивился Бежан. — Люди на кладбище обычно цветы и приносят.
 — Приносят, а не уносят. А он с цветами бежал к воротам. Да ещё такой букетище огромный, почему я и запомнила. Иногда ведь случается, что кто-то придет покойника навестить, да могилку не найдет, но тогда уж цветы кладут на первую попавшуюся. А чтобы обратно уносить, такого ещё не было. Я, во всяком случае, никогда не видела.
 — А как он выглядел?
 — Обычно, человек как человек. Не слишком молодой, не старый... Лет сорока, а может, и чуток постарше. Я лучше скажу, чего не было. Не бородатый, не лысый, не толстый и не тощий. Хотя я бы сказала, что в теле. Ну и все. Больше ничего не вспомню, а выдумывать не приучена.
 Этим Бежан с Гурским и вынуждены были ограничиться.
 Немедленное вскрытие, которого сумел добиться Бежан, показало, что Михалину дважды ударили по затылку предметом, более всего напоминающим молоток для отбивания мяса. Подобные орудия обычно на кладбище не валяются, так что это было предумышленное убийство.
 — Шут бы побрал все эти изобретения, — огорченно сказал Гурский. — Говорят, раньше можно было проследить каждый телефонный звонок, а теперь что? По сотовым ещё ведется учет, а уж стационарные — хоть головой об стенку бейся. То есть количество звонков — пожалуйста, но где же номера?
 — Да уж, эта Иза Брант подходила как влитая, — вздохнул в свою очередь Бежан. — Но к Михалине Колек её никак не присобачишь, да и в отношении Доминика я начинаю сомневаться. Ты же знаешь, я не люблю выстраивать концепции, пока не соберу всех фактов, но тут все прямо-таки само собой складывалось. Теперь-то понятно, что, к сожалению, дело запутанное и придется нам копаться в бумагах. Хотя парочка вопросов к пани Брант у меня имеется...




 * * *


 Парочка вопросов у Бежана имелась и к Лукашу Дарко, который прямо из Млавы вернулся домой. Бежан с Гурским нанесли ему визит, позволив себе по пути сделать несколько элегантных предположений, которые, впрочем, сразу же пошли коту под хвост.
 — Когда эта Брант сказала, что во Владиславове именно Дарко отключил ей охранную сигнализацию, я едва сдержался, — огорченно вспоминал Бежан. — На дуру она не похожа, попусту не болтает. Выглядело так, будто она специально подсовывает мне этого таксиста. Я даже подумал, что они могут быть сообщниками. Убийство по личным мотивам.
 — А Колек все испортила, — вздохнул Роберт.
 — Но ты уверен, что Дарко был в Млаве?
 — К сожалению, да. Дорожная полиция видела его ещё до Плоньска. То есть если смотреть с нашей стороны, то за Плоньском.
 — Жаль.
 — Конечно. Он бы нам в аккурат подошел.
 Михалина Колек свидетельствует против Изы Брант, поэтому сообщник, Дарко, убирает её, выбрав момент, когда у Брант железное алиби...
 — Но они же не могли знать, когда мы к ней нагрянем.
 — А может, следили за Михалиной...
 — Допустим. Да, красиво все складывалось. И вдруг — пшик. Знаешь, дурные у меня предчувствия.
 Лукаш Дарко сам открыл им дверь небольшой виллы. Кроме него, дома никого не было.
 Допрос, как всегда в исполнении Эдика Бежана, проходил в свободной, салонной, чуть ли не дружеской атмосфере. С порога инспектор заявил, что Дарко вовсе не обязан их впускать и беседовать с ними. Они просят его оказать им такую любезность, но он вправе смело вышвырнуть их за дверь. И Лукаш Дарко тотчас пригласил их войти. Поначалу выглядел он не особо приветливым.
 — Хотел устроить себе вечер отдыха, — честно признался он. — Но вечер ещё только начинается, так что перенесу его на более позднее время. Может, вы голодны или чего-нибудь выпьете? Моей матери дома нет, лучше всего устроиться в её салоне. Прошу.
 Дом был небольшой, построенный лет тридцать назад по тогдашним нормативам, поэтому салон скорее заслуживал названия «салончик».
 Но зато как там было красиво!
 — Все моя матушка, — пояснил Лукаш. — Она дизайнер, сотворила здесь всю эту красоту, когда я только в школу пошел. Что касается еды, прямо скажу, делать мне ничего не хочется, но напитки в баре найдутся. Что будем пить?
 — А у вас есть и собственный салон? — заинтересовался Бежан.
 — Наверху. Точнее, салона у меня нет.
 Спальня и конурка. Так что будем пить? Пиво, вино, что-нибудь покрепче?
 Пару секунд Бежан раздумывал, как следует трактовать свой визит. Он здесь по службе, это несомненно, но у кого? У свидетеля, у подозреваемого, у обычного гражданина? У помощника в расследовании? Или у преступника, которого в любом случае необходимо обмануть?
 — Если вы ничего не имеете против, то пиво, — решился он. — А что это значит — спальня с конуркой?
 — Комнатки здесь небольшие, поэтому одну стенку разломали. Так что спальня вышла просторная, а в соседней конурке я устроил ванную. Если хотите, можем подняться ко мне. На ваше усмотрение.
 — Нас и здесь все устраивает. Давайте перейдем к делу. Тринадцатого числа этого месяца вы были во Владиславове, причем добирались туда проселками, так?
 — Желание клиента — закон, — философски заметил Лукаш и без колебаний объяснил, что в тот день вез клиента, который выбрал именно такой маршрут. Ему-то что, он может ехать и через все эти деревеньки и проселки и на каждом перекрестке ждать хоть по часу. Какое ему дело, главное, чтобы платили.
 — Значит, вы везли пассажира. Кто это был?
 Лукаш изобразил удивление:
 — В каком смысле?
 — В нормальном. Пол, фамилия, адрес, внешний вид...
 — Пол мужской, внешний вид могу описать, а остального не знаю.
 — Но у вас же радиотакси, по вызову!
 — Ну и что? Бывают и случайные клиенты.
 Все знают, что я люблю дальние рейсы, мужик договорился со мной прямо на стоянке. Фамилии, а уж тем более адреса, не сообщил.
 — И вы так запросто поехали с незнакомым человеком?
 — Видите ли, пан начальник, извините, не разберу вашего звания, не получается возить одних только знакомых. Даже если едешь по заказу, то фамилию редко когда запомнишь. Заплатил этот мужик вперед, так что, по мне, у него вообще могло не быть никакой фамилии.
 — А не можете рассказать об этой поездке подробнее?
 Лукаш пожал плечами, слегка умерил удивление и без малейшего сопротивления начал рассказывать. Все, что он говорил, идеально совпадало со сведениями, собранными сержантом Вильчинским. Да, в Заленже клиент действительно захотел постоять и подождать — неизвестно чего, так как даже не вылез из машины.
 Минут сорок пять они так стояли, а потом действительно поехали в Дыбы и останавливались в лесу, ненадолго, по причинам физиологии. Все по требованию клиента. Он удалился в лес, через какое-то время вернулся, и они поехали дальше.
 До Владиславова добрались в шесть часов вечера, а уехали оттуда около полуночи, и это все.
 — Надо же, как хорошо вы все помните! — в свою очередь искренне удивился Гурский.
 Лукаш усмехнулся.
 — Это из-за женщины, — коротко сказал он.
 Бежана женщина, понятное дело, заинтересовала, и он услышал историю, как богатая родня приехала к бабе, которой нечем было заплатить.
 Лукаш не скрывал, что в то время ездил в мафии.
 Тогда это было ему выгодно — налоги, может, и выше, зато работы меньше. Почему-то эта баба ему запомнилась, так бывает. А недавно он столкнулся с ней в том самом Владиславове и обрадовался — она уже отнюдь не девочка, но за семь лет абсолютно не изменилась. То есть изменилась, в лучшую сторону. Что-то в ней было этакое, притягательное. Они познакомились, поболтали, вроде бы ничего особенного, а почему-то запала она ему в душу. Наверное, попробует с ней ещё раз встретиться.
 Все это было настолько по-человечески понятно, что Бежан заколебался. Инстинкт настаивал, что тут скрыто двойное дно, но обнаружить его никак не удавалось. Бежан обладал нюхом настоящего сыщика, умел делать выводы, умел распознать, где правда, а где ложь, и если бы не этот природный дар, оставил бы этого таксиста в покое и пошел ломать себе голову где-то в другом месте.
 — Вот вы, — как бы между прочим сказал он, — видели эту женщину второй раз в жизни, и снова в неловкой ситуации. Получается, что вы её знаете. Если бы она, допустим, несколько часов назад убила человека, она бы вела себя точно так же? Как вам кажется?
 Лукаш Дарко на долю секунды окаменел.
 Что-то неуловимое скользнуло по его лицу, но уже через миг он повел себя вполне естественно — с интересом взглянул на Бежана и неторопливо заговорил:
 — Насколько мне подсказывает память, я в жизни ещё не видел кого-то, кто прямо перед этим убил человека. Так что опыта по этой части нет.
 Но если она за несколько часов до того кого-то убила, то я до самой своей смерти не перестану удивляться. Если все так и было, то событие это начисто выветрилось у неё из памяти. Или убила без своего ведома.
 — Как это?
 — Ну, скажем, баба моет окно, у неё падает цветочный горшок — и мужику шарах прямо по башке, а она этого и не заметила. Это как пример. И отправляется себе в магазин за сметаной, вполне довольная жизнью. А ведь она его убила, правда?
 — Ну, в общем, да. Там по пути было такое местечко, Лесная Тишина, не обратили внимания?
 — Лесная Тишина? Минутку... Нет, не помню. Бывает, какие-то небольшие указатели проезжаешь по дороге, но не все замечаешь.
 — А почему вы решили, что этот указатель маленький?
 — Большой-то я бы заметил. Да и о самом местечке с таким названием не слыхал, так что это явно не мегаполис. Разве упомнишь все деревни в этой стране.
 — Хоть и ездите только по дальним маршрутам?
 — Езжу-то в основном в крупные города.
 — Ив этой Лесной Тишине вы не видели...
 А вы были знакомы с Домиником Домиником?
 — Не могу сказать, — ответил Лукаш с полнейшим равнодушием, совершив тем самым ошибку. — Не исключено, что где-то и слышал похожее имя. Не помню.
 — А лошадь, которую вы напугали, помните?
 — О, холера, а ведь я так старался осторожненько мимо неё проехать! Издалека было видно, что конь молодой и вроде бы норовистый.
 Надеюсь, с ним ничего не случилось?
 — С лошадью — ничего, всадник перенервничал. И ещё одна мелочь. Вы были сегодня в Млаве. Тоже с пассажиром?
 — Скорее — за пассажиром. Меня послали забрать у входа в гостиницу одного типа.
 Зовут Северин. Сейчас, минуточку, не требуйте от меня слишком многого, я не знаю, фамилия это или имя. Северин — и все. Я забрал и привез.
 — А куда вы его привезли? По какому адресу?
 — Если это можно назвать адресом... Вылез он на площади Конституции, рядом с Снядецкими, точного места не называл, я мог остановиться где угодно. Вылез, заплатил; когда я отъехал, он стоял на тротуаре и глазел по сторонам. Что делал дальше, понятия не имею.
 — А как поступил заказ?
 — На стоянке подошел какой-то тип, предложил, дал задаток и убрался себе ко всем чертям.
 — Как он выглядел?
 — Трудно даже описать. Обыкновенно.
 Ничем не примечательный мужик. Не бандит.
 — С чего вы решили, что не бандит?
 — Столько лет езжу. Когда ко мне садится жулье, узнаю с первого взгляда.
 — И не боитесь?
 — Я вообще-то не из пугливых.
 На этом Бежан решил закруглиться. Допил пиво, встал, сказал, что, возможно, захочет ещё раз побеседовать, и они с Гурским вышли, дружески распрощавшись с хозяином.
 — Врал как сивый мерин, — мрачно заметил Гурский, садясь в машину.
 — А, ты тоже заметил? — обрадовался Бежан. — А ведь я готов был ему поверить, если бы не этот Доминик. Так не бывает, чтобы человек не заинтересовался столь странным двойным именем. Похоже, что он его знал.
 — Или по крайней мере слышал. А то наверняка бы спросил, не заикаетесь ли вы.
 — И ещё его добили подозрения в адрес Изы Брант. Не влюбился же он в эту бабу с первого взгляда? У них же ничего и не было...
 — А вдруг ещё будет?
 — Ничего не имею против. Хотя она тоже врала...
 Бежан на секунду задумался, а Роберт с легким напряжением ждал продолжения.
 — Но она врала как-то по-другому, — задумчиво добавил его начальник. — Не про себя и не про эту Лесную Тишину, а вот про Доминика — да. Точнее говоря, не врала, а просто умалчивала. Не сказала всей правды, старалась поскорее уйти от этой темы. Скользила по поверхности.
 — Может, стоило прижать ее?
 — В том-то все и дело. На мой взгляд, при своей родне она все равно ничего не скажет, а семейство сидит у неё на шее. Но ждать, пока они уедут, тоже не будешь. Это ведь ещё почти месяц.
 — Вызвать её к нам?
 — Глупо. Как я понял, эти родичи её из своих когтей не выпустят, они ей и без того продыху не дают. Так зачем создавать девке лишние неприятности?
 Оба снова помолчали.
 — Если она его не убивала, то в дружеской беседе скорее откроется, — решил наконец Бежан. — А вот силой из неё ничего не выжмешь.
 Вот что... У неё есть мобильник. Номер я знаю.
 Должна же эта родня хоть когда-то спать...
 — Ночью, — обрадовался Роберт. — Вытащим её на ночное свидание!
 — Придется. Но сначала поедем к Михалине Колек и бестактно осмотрим все её экспонаты. А потом ещё покопаемся в бумагах Доминика. Так что ты не слишком-то радуйся ночному свиданию, эти сверхурочные тебе ещё боком выйдут...




 * * *


 Вопреки ожиданиям, наиболее разговорчивым оказался дядюшка Игнатий.
 По неизвестным мне причинам его дико заинтересовала двустволка с обрезанным дулом.
 Он желал непременно переговорить со мной с глазу на глаз. Моя поделенная на части гостиная, являющаяся одновременно и столовой, позволяла уединиться, но со звукоизоляцией в квартире было плохо. На кухне ещё удавалось шепотом переброситься парой слов, и неслышно прокрасться через гостиную мимо трехспального дивана тоже можно было, но конфиденциальная беседа нормальным голосом на первом этаже исключалась. Обитавшие наверху бабуля и тетка Иза с дядей Филиппом не представляли опасности, а вот тетушка Ольга обладала слухом поистине кошачьим, собачьим, змеиным, вороньим — в общем, слух у неё был как у дикой твари из джунглей, посвятившей свою жизнь прислушиванию к шорохам и шелестам. Теоретически Ольга уже легла спать, однако то была одна теория.
 — Что ты там говоришь, Игнатий? — послышался из гостиной её голос. — Какой патрон? Что ещё за лампа тебя интересует?
 Дядюшка вел речь о нескольких патронах, но еле шептал, и тетка не расслышала. Я ничего не имела против того, чтобы оказать ему услугу, хочет поговорить — ради бога, поэтому я ухватилась за эту лампу, как за якорь спасения.
 — Все в порядке, тетя, дядя предложил мне помочь поправить контакт в моей настольной лампе. Там что-то отходит, патрон наверное. Это мелочь, но я в электричестве не разбираюсь. Пойдемте, дядя, это там...
 — Игнатий, тебе нельзя переутомляться!
 Дядя подхватил мою идею: ну конечно, о чем речь, он вовсе не будет переутомляться, пустяки какие, он лишь кое-что подкрутит. И поспешил за мной в спальню-кабинет.
 Настольная лампа у меня действительно имелась, и на этом правда кончалась. Трогать её не было никакой нужды.
 — Потому что в случае обреза, девочка моя, точность стрельбы заметно снижается, — начал он убеждать меня, едва переступив порог. — Можно попасть только с близкого расстояния, причем пулей, а дробь — она что? Патрон с дробью дает разброс, и кому это надо? Так почему ружье обрезали? Это очень подозрительно, неужели тебя этот факт не насторожил? Ты не должна бросать на себя подозрений, тебе нельзя быть соучастницей преступления. Что же все это значит?
 Он буквально фонтанировал тревогой. Еще немного — и обвинит меня в убийстве Доминика.
 — Дядя, меня все эти ружья совершенно не интересовали. И не интересуют. А если кому-то нравятся подобные игрушки, если он коллекционирует разные там выкрутасы, то и пусть себе обрезает что хочет. Покойник, кстати, очень любил такое. У него и дома имелись всякие вещицы с фокусами...
 — Но ведь ты с ним не имела дела, так откуда ты знаешь, что у него было дома? Ты же сказала, что никогда не бывала у него?
 — Действительно не бывала. Это факт.
 Дядя подозрительно оглянулся на закрытую дверь и придвинулся ко мне ещё ближе.
 — Мне ты можешь сказать правду, — озабоченно зашептал он. — Я на твоей стороне, и Филипп тоже, одна только Иза... Ей ты лучше ничего не говори, она лично заинтересована.
 А если ты кого-то убила, то я помогу тебе это скрыть...
 Здрасьте пожалуйста. Приехали.
 — Дядя, я никого не убивала, честное слово.
 Я вообще не знаю, где в последнее время жил Доминик. А почему тетя Иза лично заинтересована?
 Дядя смутился, опустил глаза, потом снова оглянулся на дверь.
 — Ну, понимаешь... Это наследство.., тебе не следовало об этом знать... А симпатичная у тебя квартирка... Твоя бабушка немного капризничает, но на самом деле все было бы в порядке, вот только... Ну, ни к чему это все...
 Убийство как раз сейчас...
 — Что поделать, дядя, не везет мне. Фирменное мое невезение. Впрочем, если бы я захотела кого-то убить, то ведь вполне могла бы потерпеть до вашего отъезда, не так ли?
 Дядя заерзал на стуле, мало подходившем для человека его комплекции.
 — Вот именно, вот именно. Но Иза... Возможно, покойник мог тебе чем-то навредить...
 Что-то разгласить.., какую-нибудь компрометирующую тайну. И тебе пришлось...
 От всего этого здорово несло семейными интригами, о которых я не имела никакого представления. И почему это тетка Иза ополчилась на меня? Я с удивлением смотрела на дядю, который ерзал все сильней.
 Вполне возможно, что я сумела бы узнать что-то еще, если бы дядюшке не вздумалось опереться о ночной столик. В спальне была такая теснотища, что многочисленные книги, рукописи, справочники, атласы и словари лежали повсюду, в том числе и на ночном столике. И дядюшка нечаянно скинул солидную стопку каталогов декоративных растений. Флора посыпалась на пол с таким грохотом, словно успела полностью одеревенеть. Сердитый окрик тетки Ольги долетел до нас даже сквозь закрытую дверь. Дядюшка побледнел.
 — Никому не говори, что:, я тебе что-то рассказал!.. Давай помогу...
 Он проворно наклонился за книгами, перевернув стул и едва не расколотив лампу. Я подхватила накренившийся столик и категорически отказалась от предложенной помощи, напомнив, что тетя Ольга нервничает. Дядюшка на карачках отполз к двери, распрямился и выскочил как ошпаренный.
 Господи, да все эти интриги тетушки Изы и сравнивать смешно с моим фатальным невезением. Был ведь шанс раскрыть семейную тайну, и вот фиг тебе!




 * * *


 Сотовый телефон затренькал, когда я уже засыпала.
 — Простите, что звоню так поздно, — извинился майор Бежан, представившись, — но, как я понял, дома у вас сейчас сложная ситуация, и я не хочу её ещё больше усложнять. Как бы нам переговорить с вами с глазу на глаз, не вызывая лишних проблем?
 — Ну, наверное, мне ничего не остается, как тайком, под покровом ночи выскользнуть из родного дома.
 — Так, может, прямо сейчас?..
 — Нет, они ещё не заснули. Давайте лучше заранее договоримся. Но сегодня поздновато, я уже легла.
 — Значит, завтра?
 — Пожалуй. Я выйду в полночь под предлогом, что нужно поставить машину в гараж.
 Пойдет?
 — Конечно, спасибо.




 * * *


 Эдвард Бежан положил трубку в квартире покойной Михалины Колек и посмотрел на Роберта Гурского.
 — Ах эти долгие ночные разговоры... — пробормотал он. — Ладно, завтра даже лучше — глядишь, что-нибудь ещё всплывет.
 — И так уже всплыло, — оптимистично возразил Роберт, указывая на небольшую стопку бумаг. — Кое-что из этого уже утратило силу, но остальное — чистое золото.
 — Точно. Шестеро убийц, один другого краше.
 Прямо от Лукаша Дарко они отправились в дом Михалины и уже через час знали все секреты покойной. В доме царил образцовый порядок, бумаг было немного, и лежали они в одном месте. Две записные книжки с телефонными номерами, календари за последние пять лет, кучка газетных вырезок, несколько глянцевых журналов, несколько копий судебных постановлений, личные документы и стопочка писем — все от божества покойной, Доминика.
 Кроме того, сыщики нашли два небольших фотоальбома и коробку с карточками. В доме не было ни единой книги, если не считать телефонного справочника двухлетней давности.
 Из документов следовало, что Михалина Колек закончила среднюю школу и какие-то таинственные партийные курсы, фигурировавшие под туманным названием «специальный курс для работников аппарата». После чего вышла замуж за сотрудника МВД, с которым неизвестно что произошло, так как решение суда о разводе, принятое перед самой сменой общественного строя, говорило о полном распаде супружеской жизни без малейшего упоминания о самом супруге. В тот же период Михалина начала получать пенсию как инвалид третьей группы, что привело и Бежана, и Гурского в неописуемое изумление. Что же это, прости господи, за инвалидность такая, что за недуг мог мучить могучую кариатиду?
 Иллюстрированные издания оказались в основном посвящены моде и секретам макияжа, на половине фотоснимков была представлена сама Михалина в разном возрасте и различных ситуациях, на другой половине фотографий запечатлены посторонние личности, и лишь несколько снимков хранили образ — размытый и плохо различимый — пана Доминика. Газетные вырезки и судебные бумаги также касались посторонних Михалине личностей. Записные книжки и календари были буквально напичканы информацией, вполне возможно — абсолютно бесценной.
 Бежан с Гурским быстро отделили зерна от плевел и занялись перепиской Михалины. Читать там особо было нечего, хватило и одного взгляда.
 — «Найди Мариушка», — прочел Роберт. — Чудесное письмо. Кратко, содержательно, однозначно... Кто, интересно, такой этот Мариушек?
 — Выясним, — заверил Бежан. — «Не появляйся до вторника». Тоже красиво. А тут ещё лучше: «Веток весь вторник». Причем «весь» подчеркнуто. Хорошо бы ещё узнать, как у него обстояло с орфографией. Ведь можно прочесть и раздельно: «В сток». Но все равно непонятно.
 — Ну, то, что это не любовная переписка, и так ясно. Взять на заметку этого Мариушка?
 — Не задавай глупых вопросов, у нас мало времени...
 Между судом и прессой царило полное единодушие: почти все материалы касались компрометации уже сходящих со сцены партийно-правительственных руководителей, а из их круга выделялись шесть человек, присосавшихся и к нынешней власти. Так что на основе досье, которое собрала Михалина, этим шестерым можно было запросто поломать карьеру, а то и саму жизнь. Бежан не сомневался, что в бумагах Доминика найдется компромат и похлеще. Сомневался он в другом — вряд ли кто из этих шестерых был способен убить собственными руками.
 Физическим трудом эта публика не особо увлекалась, предпочитая нанимать соответствующий персонал. А Доминика убил кто-то из хорошо знакомых ему людей.
 Роберт между тем отыскал таинственного Мариушка. Одна из дряхлых копий судебного решения информировала об условном освобождении из исправительной колонии некоего Мариуша Ченгалы, шестнадцати лет, с назначением ему опекуна в лице... И на этом месте, к сожалению, текст обрывался. Сыщики единодушно предположили, что опекуном должен был стать Доминик Доминик, однако тут же решили, что выдают желаемое за действительное.
 — С тем же успехом это мог быть Степан Колек, разведенный муж Михалины, — недовольно сказал Бежан. — Дело-то происходило шестнадцать лет назад. Даже если мы теперь знаем, кто такой Мариушек, то на кой черт это нам нужно?
 — Иза Брант, — беспомощно подсказал Роберт.
 — С Домиником она познакомилась одиннадцать лет назад. Но ничего, завтра мы её спросим. Берись-ка за записные книжки.
 Несколько минут царило молчание, сыщики бегло проглядывали густо исписанные листки, по ходу дела вычеркивая лиц, уже перенесшихся в лучший мир. В комнате горел только торшер, окна были наглухо зашторены. Ни Бежану, ни Гурскому подобные предосторожности не требовались, о шторах позаботилась покойная Михалина — похоже, её очень волновало, как бы с улицы не увидели, что происходит у неё в доме.
 Сквозь плотные занавеси не проникало и лучика света — маскировка, достойная времен войны, авианалетов и бомбардировок.
 Внезапно ночную тишину нарушил шорох, донесшийся от входной двери. Оба разом вскинули головы.
 Кто-то осторожно копался в замке.
 Бежан кивнул Роберту, давая понять, что запер дверь и сейчас в замке тихо поворачивался ключ. Сыщики вскочили и бесшумно подкрались к двери.
 И тут невезение вновь проявило себя во всей красе.
 Нет, в носу ни у кого не засвербело, никто из них не чихнул, других глупостей тоже не совершили. Однако они не ведали, что резной буфет Михалины, стоявший в прихожей, держится на честном слове. Одна из ножек величественного сооружения давно уже бросила исполнять свои прямые обязанности, предпочтя декоративную роль. Кроме того, эти буфетные ножки были сделаны в виде шаров. И в самый ответственный момент декоративная ножка-шар решила пошалить. Может, самолет над домом пролетел или в Африке случилось легкое землетрясение, а может, виновато какое сверхъестественное явление, но шар вдруг сделал то, что обычно делают все шары, — покатился.
 Ужасающе скрипнув, буфет накренился, и с полок, звеня и грохоча, посыпалась бесчисленная стеклянная, фарфоровая и металлическая дребедень. Дверцы не выдержали напора, распахнулись и со всего размаху бабахнули о стену.
 Все замерли: Бежан с Гурским — внутри, а таинственный гость — снаружи. Потом те, что были внутри, навалились на дверь, а тот, что снаружи, рванул прочь.
 И хотя те, что изнутри, отличались прекрасной физической формой, тот, что снаружи, успел их опередить. Когда сыщики выскочили из дома, на улице никого не было, кроме пожилого господина с собакой. Господин глазел в направлении рынка, а собака виляла хвостом.
 Бежана и Гурского уведомили, что боксеры — собаки безобидные и дружелюбные, а какой-то невежливый тип, который только что выбежал из дома, так торопился, что даже не обратил на дружелюбную собачку никакого внимания. Куда скрылся? Да во-о-он за те машины.
 Возможно, сыщики даже услышали бы рев сорвавшегося с места автомобиля, да в этот момент мимо прогрохотал ночной трамвай.
 — Преступник. Голову даю на отсечение, — сказал Роберт, когда они вернулись в жилище Михалины.
 Бежан кивнул.
 — А если нет, то уж точно один из тех, кто все знает. Черт, а ведь мебель у неё казалась такой солидной! Нужно будет кого-то здесь оставить.
 — Сержант Забуй?
 — Забуй. Позвони ему.
 Сержант Забуй не заставил себя ждать. Бежан с Гурским забрали скромные архивы Михалины и присоединили их к макулатуре Доминика.




 * * *


 О, если бы, тысяча чертей, этот чердачный люк открылся вчера или сразу после моего разговора с дядей Игнатием!
 Так нет же, куда там, эта дрянь дождалась, пока пройдет достаточно времени, чтобы я могла организовать убийство интригующей против меня тетки Изы. Тот факт, что я по-прежнему не имела никакого понятия, почему именно она выступает против меня, не имел значения. Подозрения выплеснулись, как лава из пробудившегося вулкана.
 А люк, эта змеюка подколодная, открылся, как только тетка с дядей легли спать. В этот вечер они снова вернулись необычайно рано.
 Возможно, в надежде увидеть очаровательную сценку, как меня заковывают в кандалы. Хотя, минутку, если бы люк открылся до их возвращения, возможно, оказалось бы, что я покушаюсь на жизнь бабули? Нет, глупости, люк ведь в комнате Томска, где поселились тетя Иза и дядя Филипп. При чем тут бабуля? Уж наверное, я ориентируюсь в собственном доме и знаю, где тут имеются западни...
 Несусветный грохот сотряс весь дом в двадцать три часа тридцать минут. Со всех ног я ринулась наверх, полная самых дурных предчувствий.
 Свалилось все это, слава богу, им на ноги, головы остались целы. Велосипедное колесо; старые роликовые коньки; вагончики от испорченной железной дороги; целая коллекция кед и адидасовских кроссовок — в основном непарных; модель танка; книги; витрина для бабочек — без единой бабочки; куски промасленной бумаги; ворох всевозможных инструментов; альбомы с гербариями — готова поклясться, что Касины; металлические коробки с крючками и блеснами; большой ящик с недрагоценными и совсем не декоративными камнями; фарфоровые обломки неизвестно чего... Я даже ощутила некоторую гордость за столь обширную палитру интересов моих детей.
 Гордость за палитру оказалась моей единственной радостью. Никто любознательных детей почему-то не оценил, что, по принципу действия и противодействия, слегка уменьшило мое желание врезать этим детям по полной программе.
 В четверть первого, распихав барахло куда попало, я вспомнила, что у меня назначено свидание с майором и четверть часа назад мне следовало спуститься к гаражу. Не успела я подумать, что терпение мое иссякло и завтра же призову на подмогу Рысека или даже этого майора из полиции, как заверещал проклятый мобильник.
 Я нырнула на лестницу и прошептала измученно:
 — Сейчас... — Потом прикрыла дверь, оставив небольшую щель. — Я совершила покушение на жизнь одной из теток, так что дайте мне возможность как-то с этим справиться. Еще минут пятнадцать. Честное слово, я спущусь. Даже с большим удовольствием!
 Комментариями семейство разразилось, как только я исчезла с глаз их долой. Пока я обменивалась с майором короткими фразами, они успели развести целую дискуссию, которая отчетливо доносилась до меня.
 — ..А откуда она могла знать, что для тебя это так важно? — ехидно говорила тетка Ольга. — Кто ей сказал? Да ты вечно от всего отпираешься!
 — Попрошу избавить меня от подобных инсинуаций! — с достоинством парировал дядя Филипп.
 — Одна жертва или две — разница небольшая, — истерично взвизгивала тетушка Иза.
 — ..Необходимо все тщательно проверить, — рассуждала бабуля. — Подобных склонностей в нашей семье никогда не наблюдалось, хотя все возможно. Подозрения сильные, очень сильные...
 — Есть же какие-то семейные обязательства, — в легком отчаянии бормотал дядя Игнатий. — Мы обязаны... Это наша обязанность...
 Даже если...
 — Даже если наша племянница — преступница, мы должны её защищать, так, что ли? — шипела тетка Иза.
 — Местные преступления нас не касаются.
 Может, все произошло в порядке самообороны...
 — Ни в чем нельзя быть уверенным, ни в чем, — твердил дядя Филипп.
 — Решение буду принимать я! — отчеканила бабуля. — Многое свидетельствует... Я лично это выясню и прошу всех успокоиться!
 Выклянченных пятнадцати минут оказалось мало, поскольку дискуссия заинтересовала меня не на шутку. Она вполне ложилась в русло туманных намеков дядюшки Игнатия, семейство явно скрывало какие-то секреты, а тетка Иза со всей очевидностью имела ко мне некие претензии.
 Ясно было, что получение наследства зависит не только от моего благоразумия, но и от моей нравственности, которая оказалась под большим вопросом. Кто-то где-то, в каком-то завещании, поместил примечание, что я могу наследовать только при условии, что не совершу тяжких преступлений, так, что ли? И почему тетка Иза так настроена против меня?
 Тут они заметили, что дверь на лестницу открыта, так что я не могла больше делать вид, будто не слышала ни единого слова.
 — Завтра весь этот мусор уберу в гараж, — пообещала я. — Или в подвал. Выбросить на помойку не могу, так как это сокровища моих детей, а я все же в некотором роде мать. Голову им намылю или хотя бы скандал закачу. Что касается преступлений, то я до сих пор ни одного не совершила, так что прошу на это не рассчитывать. Я не могла готовить покушения на тетю Изу и дядю Филиппа, так как не знала, кто где будет спать, а что касается всего остального, то пусть бабушка поступит так, как сочтет нужным.
 — Спасибо тебе большое за разрешение, девочка, — ледяным тоном поблагодарила бабуля и жестом показала, что желает вернуться в постель.
 Тетку Ольгу и дядю Игнатия буквально вымело вниз.
 Мне удалось покинуть дом спустя несколько минут, поскольку никто не проявлял желания затеять со мной беседу.
 Майор с поручиком ждали в машине. Я забралась к ним не только без сопротивления, а прямо-таки с огромным облегчением.
 — Возможно, господин майор, кое-кто не любит полицию и относится к вам недоброжелательно, — с ходу заявила я. — Но только не я.
 Для меня беседа с вами — истинное отдохновение после общения с моими родственничками. Вы ангелы, истинные ангелы с крылышками. Не знаю, возможно, я даже предпочла бы, чтобы вы меня арестовали...
 — Пока не за что, — галантно ответил майор. — Поговорим по-человечески?
 — Надеюсь, что да!
 — Тогда рассказывайте, что ещё за покушение на тетку?
 Я сделала глубокий вдох и поведала все как на духу. Майор почему-то заинтересовался проблемой наследства.
 — Должна вам сказать, что я понятия не имею, от чего оно зависит, — грустно призналась я. — Наверное, от моей репутации в целом. Кроме того, я не знаю, откуда берется это наследство и кто, собственно, им распоряжается. Возможно, бабушка, но не ручаюсь. Я бы вовсе не обиделась, если бы мои дети получили какую-то материальную базу на будущее, потому как я могу взять на себя только их настоящее. Сколько у меня родственников, я не знаю, но уверена, что не этот вопрос не дает вам спокойно спать. Даже если бы они все друг друга поубивали, вы ведь занимаетесь совсем другим делом, к которому мое наследство не имеет никакого отношения.
 — Верно, — согласился майор. — Меня волнует пан Доминик. Вы ведь не все о нем рассказали, не правда ли?
 — Конечно, нет. И сейчас не готова рассказать все, так как не могу поверить в его гибель.
 Может, я должна опознать труп?
 — Это нетрудно организовать, но тело все ещё в Млаве.
 — Но вы оба готовы поклясться, что он действительно мертв?
 — Чем угодно, — торжественно заверил майор и неожиданно добавил:
 — Михалина Колек тоже умерла.
 Эта новость ввергла меня в полное остолбенение. В машине горел свет. Я вглядывалась в лица сыщиков, пытаясь обнаружить следы кретинского юмора. Доминик, Михалина... Невероятно!
 — Она что — с отчаяния покончила с собой? — ошеломленно спросила я.
 — А вы считаете, Михалина на такое способна? — живо подхватил майор.
 Я помолчала, собираясь с мыслями.
 — Понятия не имею. Не исключено. Но если бы Михалина действительно свела счеты с жизнью, то я до конца своих дней не перестала бы удивляться. Не похожа она на самоубийцу...
 Ну ладно, хватит сюрпризов, скажите, в чем тут дело?
 — Одно из двух, милая пани. Либо вы убийца, и тогда вы будете выкручиваться, ссылаться на плохую память и незнание. Либо вы не имеете со всем этим ничего общего, и тогда вы нам поможете. В то время, когда произошло убийство, вы находились неподалеку от места преступления, так что санкцию прокурора я могу получить в один миг.
 — Ясное дело, — с горечью подтвердила я. — Особенно если я невиновна... У нас пользуются защитой только настоящие преступники.
 — Так вы нам поможете или нет?
 — Разумеется, помогу, если сумею. Спрашивайте.
 Майор откашлялся и заговорил:
 — Я и сам, милая пани, не очень-то знаю, о чем вас спрашивать. Если принять гипотезу, что убийца — не вы, то у кого-то был очень веский мотив.., или же кто-то просто не любил покойника без всяких там мотивов. Что скажете?
 Я задумалась. Если не рассказать майору всей правды, он ничего толком не поймет, а я окажусь под ещё большим подозрением. Если же рассказать, то я буду в его глазах величайшей идиоткой всех времен. Вот женщина наверняка поверила бы, а мужчина — едва ли. Расписываться в своей непроходимой глупости очень не хотелось.
 — Я бы с удовольствием представила вам факты, но все мои сведения о Доминике основываются исключительно на умозаключениях, подозрениях и ощущениях, — смущенно призналась я. — Умозаключения могут оказаться ошибочными, подозрения — напрасными, а ощущения — идиотской истерикой. А вот фактов о Доминике у меня раз, два — и обчелся.
 — Неважно, — успокоил меня майор. — Мы вместе с вами все обмозгуем, не такие уж полицейские дебилы, как принято считать. Мы и в школу ходили, и время от времени нам даже удается пораскинуть мозгами.
 — Ну, хорошо. Факт первый... Минуточку, все это будет не в порядке хронологии, а так, как мне вспомнится.
 — Тоже неважно...
 Бог знает, какой факт был первым, во всяком случае я прекрасно помнила, как Доминик поразил меня, когда мы наткнулись в лесу на дятла, который столь самозабвенно стучал по дереву, что не замечал ничего на свете. Солнце светило прямо на дятла, стояла зима, все вокруг было покрыто снегом, и красная головка птицы пылала на белом фоне, как пламя. И увидела эту картинку я, а не прославленный фотограф Доминик. Я показала ему дятла, он начал примеряться, чтобы щелкнуть фотоаппаратом, и так тянул, что дятел успел улететь. Потом он меня же и отругал — Доминик, разумеется, а не дятел. Мол, все это из-за меня, хотя я даже дышать перестала, чтобы не спугнуть птицу. Но никаких подозрений тогда у меня ещё не появилось, я решила, что либо вдохновение оставило Доминика в тот миг, либо кадр был не таким уж и удачным.
 Потом случилась история с замочком-защелкой от шкатулки, где я хранила всякие мелочи.
 Замок сломался, Доминик по собственной инициативе взялся его починить, но тут же выяснил, что у меня нет необходимых инструментов. Ничего у него не получалось, он разозлился, забрал шкатулку с собой и принес мне её через неделю исправную, страшно гордый своим мастерством.
 Тоже вроде бы мелочь, и все же... Ни одного раза он не сделал ничего у меня на глазах или в моем присутствии, показывал только готовые вещи да хвастал своими рационализаторскими идеями...
 Как-то раз я столкнулась у Доминика с каким-то парнем. Лицо у мальчишки было какое-то странное. Он казался одновременно мрачным и обрадованным, злым как сто чертей и очень довольным, покорным и бунтующим, и эта смесь чувств была в нем настолько сильной, что бросалась в глаза. Он что-то оставил Доминику, какой-то пакет, я лишь краем глаза углядела его — раз, и пакет куда-то исчез. Доминик тогда жутко разозлился, принялся орать на меня и, помимо прочего, проорал, что парень этот — его подопечный. Даже имя назвал. То ли Мариуш Выволок, то ли Мариуш Волочак... Что-то от волочения в его фамилии точно было. Когда-то, лет десять назад, Доминик спас его в критической ситуации, после чего благодаря его опеке парень вышел в люди. Больше Доминик ничего не сказал и переменил тему.
 В другой раз я стала свидетелем странного случая. Мы ужинали в шикарном кабаке. Вошел мужчина средних лет, официанты ему кланялись, метрдотель сам проводил к столику, гость огляделся вокруг, мельком заметил Доминика и на мгновение замер. Затем тут же повернулся и вышел, к явному разочарованию персонала.
 Доминик и глазом не моргнул, но через минуту встал из-за стола и направился якобы в туалет, однако туалеты в кабаке располагались рядом с входной дверью, и, по моему мнению, он не стал пользоваться их услугами, а выглянул на улицу. Вернулся он минут через пять, тщетно стараясь скрыть какое-то мстительное удовлетворение.
 Ну, и ещё моя работа с научными текстами...
 Однажды он похвастался своим изобретением, а я как раз прочла о точно таком же в рукописи, которую мне дали на корректору. Обычно содержание подобных трудов меня вообще не трогало, но что-то там в памяти замаячило, и мне стало как-то не по себе. Автор украл у Доминика? Или Доминик — у автора? Но откуда же он мог это взять, если не с моего письменного стола?
 При мысли о том, как я буду выглядеть перед автором, я похолодела, а ком в горле чуть меня не задушил. Корректор, который дает посторонним лицам нигде ещё не опубликованный текст, злоупотребляя доверием автора и издателя? Да это не корректор, а гнусная свинья!
 Вот об этом и о многом другом я поведала майору, стараясь говорить кратко, иначе мы бы просидели в машине до утра. Я старалась не делать выводов, однако выводы лились из меня, как из дырявой бочки. Доминик пожирал любую падаль, какая только попадалась ему на глаза, и я сильно подозревала, что в случае чего он вполне мог превратить и живое существо в падаль.
 Я и сама была близка к такому превращению...
 Майор даже выразил мне сочувствие.
 — Да-а, — сказал он невесело. — Вы подтверждаете наши предположения. Хотя я надеялся узнать от вас побольше конкретики, какие-нибудь имена, фамилии...
 — В общем-то иногда мне попадались имена и фамилии, но я не обращала на них внимания.
 Однажды заглянула к Доминику без предупреждения, просто по пути пришлось, а на столе лежал лист бумаги со списком. Такой смятый и затем разглаженный, и одну фамилию я запомнила, она первой значилась. Пустынко. А запомнила, потому что фамилия уж очень забавная.
 Больше я ничего не успела разобрать: Доминик тут же спрятал листок. И ещё тот самый Мариуш Волочник. А! Была одна женщина, она как-то позвонила мне, разыскивала Доминика, как же...
 Вспомнила! Кая Пешт. Так она представилась.
 — Давно это было?
 — Примерно за год до того, как мы расстались. Лет пять-шесть назад.
 — А тот человек в ресторане... Сможете его описать?
 — Едва ли, — с раскаянием призналась я. — Помню, мне он показался довольно приятным.
 Короткая стрижка, симпатичное лицо, мягкие черты, ничего резкого. Среднего роста.., сантиметров этак на пять выше метрдотеля. Не толстый и не худой, возраст.., где-то около сорока.
 А вот поведение его никак не вязалось с внешним обликом.
 — Что вы хотите этим сказать?
 — Он казался симпатичным и хорошо воспитанным, а повернулся и ушел как-то так.., чуть ли не по-хамски. Может, я преувеличиваю, но в его поведении было что-то странное.
 — Доходы, — подсказал поручик.
 — Правильно, — согласился с ним майор. — Вы знаете, какие источники доходов были у пана Доминика?
 — Догадываюсь, — с горечью сказала я. — И тоже на основе умозаключений и предположений. Наверное, сейчас мне придется чернить покойника. Хотя предупреждаю, что могу ошибаться...
 Я изо всех сил старалась сдерживаться, но образ Доминика все равно получился не слишком привлекательным. Очередной вопрос майора я решила опередить:
 — Хочу сразу же объяснить, почему я столько лет с ним выдержала, так как вижу, что вас это удивляет. По глупости все. Влюбилась в него, поверила в его совершенство, а он в первое время окружил меня заботой. По крайней мере, так мне казалось. И я ни о чем не догадывалась, а все подозрения давила в зародыше... Так что кое-какое время понадобилось, чтобы прозреть. А потом он сам подставился, прямо заявив, что должна же я приносить ему хоть какую-то пользу. И стал приводить мне в пример пани Колек, благодаря чему моя великая любовь окончательно сдохла.
 И тогда у меня наконец-то спала пелена с глаз, а мысли выбрались на свободу. Если вы не в состоянии этого понять, посоветуйтесь с какой-нибудь женщиной, да хоть с женой. По части чувств все мы невероятно глупы.
 — Да нет, я все понимаю, — с неожиданным смущением пробормотал майор. — То есть, конечно, скорее так, поверхностно, не изнутри...
 — Изнутри! — фыркнула я. — Да ни один мужчина не может чувствовать ничего подобного, иначе какой же он мужчина!
 — Очень правильное замечание. Ну а что с пани Колек? О ней вы тоже не все сказали, верно?
 — И сейчас тоже не хочу говорить, потому что противно. Но если нужно, скажу. Понятия не имею, откуда он её взял, но... Секундочку, я вообще не знаю, правда ли это, потому что все со слов Доминика, а он мог и соврать. Я не проверяла. Вроде бы Михалина была женой какого-то партийного босса, тот на ней женился, когда она ещё была совсем молоденькой... Если вы все это записываете на пленку, то как джентльмен и человек чести обязаны все мои личные признания стереть...
 — Если они не понадобятся для следствия, то разумеется. Если бы мы разглашали частные признания невинных людей, никто не пожелал бы с нами сотрудничать.
 — Да и так не желают, — проворчал поручик.
 — Я желаю! — решительно возразила я. — Правда, с оглядкой.
 — Оглядку я вам гарантирую. Доверительные и ненужные признания отправляются в архив...
 — В архив! — вырвалось у меня. — Ха, ха, ха! Интересно, а откуда же пани Колек вытаскивала для Доминика самые разные документы? Из железнодорожного расписания, что ли?
 Пани Колек сохранила тесные связи, установленные четверть века назад, а в смутное время сумела раздобыть где-то секретные архивы и передала своему новому властелину. То есть оказалась полезной. В отличие от меня. Доминик давал мне понять, что Михалина для него — нечто вроде верного слуги. Возможно, он знал её с рождения, но я о ней услышала года за два до нашего разрыва. Кажется, пани Колек распространяла обо мне какие-то сплетни, однако настолько дурацкие, что я их даже не запомнила...
 — Ни одной?
 Я ненадолго задумалась, припоминая те давние глупости.
 — Была у меня страшно сложная корректура, но такая интересная — книга по археологии, перевод с английского. По просьбе переводчика я должна была сверить перевод с оригиналом, английский я знаю. Дважды.., нет, извините, три раза он подвозил меня домой со всеми этими рукописями, бумага ведь штука тяжелая... А позже я узнала, что у меня есть любовник, который компрометирует Доминика. Крайний идиотизм.
 А один раз якобы по пьянке я учинила дебош в кабаке «Лотос» — где, черт побери, находится этот «Лотос»? Вроде бы выкрикивала какие-то обидные вещи в адрес Доминика и пани Колек.
 Все эти упреки Доминик высказывал очень любезным тоном, совершенно не обращая внимания на то, что я ровным счетом ничего не понимаю.
 Думаю, все эти сплетни — работа пани Колек, но не могла же я относиться к подобным глупостям всерьез. По-моему, он даже упрекал меня, будто я кому-то выдавала его секреты, но тут я уж вообще не знаю, какие и кому. Должна вам признаться, что уже четыре года, как все это перестало меня трогать.
 — А вы ненавидели пани Колек?
 Я аж задохнулась от изумления.
 — У вас с головой все в порядке? Извините, не хотела грубить. Вы действительно считаете, что мне больше заняться было нечем, как выяснять отношения с пани Колек?
 — Но не исключено, что если бы не она, вы не расстались бы с паном Домиником.
 — А при чем тут она? Я рассталась с Домиником после того, как узнала, что он меня обманывал. Возможно, благодаря пани Колек он стал мне ещё более неприятен, но ведь это говорит скорее о нем, чем о ней. Так ведь?
 — И за эти четыре года вы ни с одним из них не виделись?
 Я пожала плечами, уже слегка раздраженно.
 — Нет. Я уже вам говорила. Доминика я избегала, а уж о ней и говорить нечего. А тошнило меня прежде всего от самой себя. Думаете, приятно осознавать, что ты оказалась такой непроходимой дурой? В моем-то возрасте?
 — Ну, что касается возраста, не стоит преувеличивать. Но вот вы говорили, что пан Доминик сам ничего не умел и пользовался чьей-то помощью. А у вас нет никаких подозрений — кто были эти помощники? Может, какая-то фамилия...
 — Понятия не имею. Никакого. Меня больше интересовали американские идиомы, чем помощники Доминика. А если говорить о нем, то я приглядывалась к его внутреннему миру, а не к окружению.
 Майор разочарованно вздохнул и перешел к другой теме:
 — Должен извиниться, но я вынужден задать вам этот вопрос. Пан Доминик был человеком богатым. Он вам помогал материально?
 — Помогал. Однажды заплатил за такси, а в другой раз вывез меня за свой счет в коротенький отпуск на Балтийское побережье.
 Еще как-то раз — на неделю в Ниццу. Платил в кабаках, хотя и редко: мы не увлекались ресторанами. Остатки из этих кабаков я для своих детей не забирала, кормила их собственным промыслом. Иногда дарил цветы. Получила я от него и несколько подарков на именины и Новый год, самым ценным из них были пассатижи, но многофункциональные, в которых есть даже штопор, действующий по принципу рычага, гениальная вещь, вроде бы он сам её сделал. И это, собственно, все. Если и были ещё какие-то мелочи, то я не помню.
 — А деньги, драгоценности?
 — Да что вы! Я ведь не куртизанка девятнадцатого века, а самостоятельная женщина.
 Живу на собственные заработки, а не за счет мужчин. Материальные соображения вообще никогда не были для меня главными.
 — Так на что же он тратил свои деньги?
 — На качество. Если кабак, то самые лучшие блюда, если шампанское, то «Тейтингер» какого-то там года, если уж одевался, то шикарней, чем принц Уэльский, если автомашина, то с наворотами, если самолет, то первым классом, и так далее. А больше я не знаю. Иногда у меня создавалось впечатление, что все это напоказ.
 — Тогда зачем ему были нужны деньги?
 — А черт его знает. Деньги — это власть.
 Он обожал власть. Хотя, с другой стороны, он утверждал, что власть — это знание. Может, он платил за знание?
 — А как, по вашему мнению, или.., ну, не знаю, ощущениям.., скажем так, интуиции... Кто мог его убить? И почему?
 — Да я уже думала об этом. Может, человек, который изо всех сил стремится сделать карьеру, а Доминик представлял для него опасность? И единственный выход — убийство.
 Причем это должен быть человек хитрый и ловкий... Минуточку, а как Доминик, собственно говоря, погиб? Ведь он был патологически осторожен, невероятно, что он близко подпустил к себе убийцу. Как это произошло?
 — А вот как раз и подпустил, — ответил майор. — Пан Доминик застрелен с близкого расстояния. Не то чтобы в упор, но меньше метра.
 — Это невозможно. — Вот уж ошарашил так ошарашил.
 — Тем не менее это факт. И какой вы из этого сделали бы вывод?
 — Тогда уж договаривайте до конца. Я так понимаю, произошло убийство где-то в той самой Лесной Тишине. Я там никогда в жизни не бывала. Как это выглядит? Дворец, шалаш? Обыкновенный дом? Оружейная палата там у него была или как?
 — Нет. Хороший дом. Салон. Спальня.
 Личный кабинет, в котором находилось оружие.
 Покойного нашли в кабинете, ружье принадлежало ему, убийца выстрелил и повесил ружье на место. А в салоне он кого-то принимал. И что скажете?
 Я попыталась представить картину происшедшего. Доминик встретился с гостем, чем-то его угощал, выпивка, чай, кофе...
 — А получается, в кабинет он никого не пускал?
 — Никого. Даже уборщицу. Кабинет всегда был заперт.
 — Если оружие в кабинете, а гость — в салоне.., значит, он вынес оружие, чтобы показать гостю. Похвастать, наверное. Или посоветоваться: вдруг в ружье что-то барахлило. Что же это за гость? Скорее всего, новый персонаж, которому отводилась роль обожателя или.., обожательницы. Не будем спорить из-за пола. Или же то был человек, который все за него делал... Негр. Доминик велел ему посмотреть ружье, что-то исправить... Не знаю что, я в этом не разбираюсь. В общем, вручил он ружье негру, а негр впал в дамок — и привет...
 — Вы считаете, что это мог быть внезапный порыв?
 Неожиданно я представила себе картину во всех красках.
 — Минутку... Новый человек отпадает...
 Ну, предположим, это была я. Как бы это объяснить.., я вроде бы не дура, разве что при Доминике глупела... Итак, это баба. Она потрясена внезапным разрывом, вне себя от ненависти и желания отомстить. Глаза ей застит ревность...
 Да, она бездетна, потому что дети только помеха в таком деле... Симулирует покорность, раскаяние, обожание — женщины способны на все, — всячески его превозносит и морочит ему голову.
 Доминик демонстрирует свое новое достижение, а баба так вошла в роль безмозглой кретинки, что он позволяет ей зарядить.., или даже сам заряжает — ведь её бестолковые ручки с этим не справятся... И тут истина вырывается наружу — она целится в него и стреляет. Наконец-то! Только это ей и было нужно! Бедная баба убила несчастье всей своей жизни, и ей даже жаль, что все кончено, она охотно убивала бы его снова и снова, раз тридцать.., ну, не тридцать, я преувеличиваю, раза три-четыре. Баба облегченно вздыхает, приходит в себя и начинает соображать. Детективы она читала, поэтому вытирает ружье... Оно ведь было вытерто, да?
 — Идеально вытерто.
 — Ну вот, баба полирует ружье, вешает на стенку... И ку-ку, растворяется. Как жаворонок в небесах.
 — И ещё все за собой запирает...
 — Что?
 — Запирает. Сложный замок кабинета, входную дверь...
 Тут мне снова пришлось подумать.
 — Но ведь, черт побери, этот замок в кабинете не баба же ему делала! Наверняка он запирался очень просто, одним движением?
 — Нет. Ключом.
 — А ключ где?
 — Исчез.
 — И наверняка был всего один. Насколько я знаю Доминика, он должен был его беречь как зеницу ока. Нет, в таком случае баба отпадает. Значит, кто-то из жертв его ласкового шантажа. Доминик пустил в ход архивы, добытые пани Колек... Хотя нет, нынешних политиков, бизнесменов, министров тоже нельзя исключать... Но ведь никому из них он не дал бы в руки ружье!
 Я вопросительно уставилась на майора. Он переглянулся с помощником и решился:
 — В кабинете пана Доминика было полно документов, но только часть из них переворошили. Похоже, убийца что-то искал. И нашел, коль не тронул оставшиеся бумаги.
 — Ага, выходит, кто-то нашел свое кровное и смотался. Если то был негр, значит, негром он трудился не ради удовольствия, а под давлением.
 Шантаж. Доминик его шантажировал, заставляя вкалывать на себя. И на него у Доминика было что-то серьезное, из-за ерунды всю жизнь вкалывать на чужого дядю не станешь. Значит, негр убил, нашел свое и исчез. Видимо, он обладает большими актерскими способностями, если ему удавалось скрыть от Доминика свои подлинные чувства и до самого последнего момента изображать его почитателя...
 Я затихла. Если поначалу воспоминания о Доминике добавили мне адреналина, то теперь все это слегка поднадоело. И в первую очередь сам Доминик.
 Майор с поручиком с минуту сидели в полной неподвижности, я даже слегка забеспокоилась, не подумывают ли они достать наручники.
 Утешала лишь мысль о том, что в камере я наконец-то избавлюсь от родственничков.
 — Господа, очень вас прошу, не сейчас, — сказала я довольно нервно, — никуда сбегать я не собираюсь, но от семейного наследства зависит материальное будущее моих детей. Невинных детей, Богом клянусь. Как только родственники уедут в полном убеждении, что я личность законопослушная и добропорядочная, можете сажать меня сколько хотите, но, ради всего святого, не сейчас!
 Майор ожил:
 — Да что вы! Никто вас не собирается никуда сажать, напротив, вы нам очень помогли.
 Не исключено, что при случае мы зададим вам ещё парочку вопросов. А пока хотели бы вас сердечно поблагодарить...
 К собственному удивлению, я оказалась совершенно свободной, исполнительные власти уехали, я поставила машину в гараж и вернулась домой, совершенно позабыв о том, что меня может там ждать.




 * * *


 — А я ей верю, — решительно сказал Гурский, сворачивая на Вилановскую аллею.
 — Я тоже, — согласился Бежан. — На этот раз она говорила правду и ничего не скрывала. Похоже, что женщины и впрямь дуры.
 — Смотря как посмотреть. Когда какой-нибудь тип заморочит бабе голову, она действительно последний разум теряет. Но бывает, что и баба так заморочит голову мужику...
 — И тогда он тоже теряет остатки разума.
 Ладно, о чувствах мы поговорим как-нибудь в другой раз. А сейчас стоило бы найти этого, как там его, Мариуша Волокушного...
 — Волоченого...
 — Один черт. В общем, которого волочили.
 Головой ручаюсь, что Михалина Колек прекрасно его знала. Постой, постой! А ведь и у неё фигурировал какой-то Мариушек...
 Роберт спешно покопался в памяти.
 — О господи, точно! Только волок ни при чем, как же его... Холера, не могу вспомнить, от этого волочения у меня в голове все перемешалось. Но что Мариуш, это точно! Вот черт, не расспросили мы её как следует обо всех фамилиях...
 — Что-то я сомневаюсь, что она всех этих людей знала. Она и вспомнила-то всего три имени. Но мы их все равно найдем.
 — Едем в управление?
 Бежан постучал себе по лбу:
 — Сейчас? У тебя совсем крыша поехала?
 Хотелось и поспать, завтра.., уже сегодня тоже день будет. Причем, возможно, трудный. Не успеем оглянуться, как у нас отберут всю эту макулатуру, старик мне уже намекал. Нужно ещё фотографии просмотреть, у меня из головы не выходит описание того мужика из ресторана...




 * * *


 В доме царила тишина. В прихожей я прислушалась, осторожно открыла дверь холла, из которого можно было попасть во все остальные помещения. И тут, разрази его гром, пронзительно раззвонился старинный серебряный колокольчик для прислуги, которым я обычно пользовалась, чтобы позвать детей обедать.
 Меня чуть удар не хватил — откуда, ко всем чертям, взялся здесь этот колокольчик и почему он звонит сам по себе? Он же лежал в ящике буфета, что ему — надоело там, что ли? И тут я увидела дядю Филиппа, пробуждающегося ото сна в глубоком кресле посреди холла. Серебряная побрякушка была привязана у него к руке и звенела как сумасшедшая.
 Я бросилась к дяде и зажала в кулаке это громкоголосое паскудство, но было уже поздно.
 Прежде чем я успела произнести хоть слово, дом наполнился шумом и движением: заохала и завозилась в гостиной тетка Ольга, кто-то затопал наверху, что-то там лопнуло и рассыпалось, наверняка из имущества моих детей.
 Я застонала:
 — Дядя, боже милостивый! Зачем?..
 Дядюшка Филипп старался высвободить руку, привязанную к колокольчику, в чем я ему изо всех сил препятствовала, так как тот снова раззвонился бы. Какие-то веревки болтались у меня под ногами, я посмотрела, куда они ведут. Одна, естественно, тянулась от двери к колокольчику, вторая соединяла дядю Филиппа с дверной ручкой, а третьей веревкой дядя был привязан к растреклятому раритету. Я поискала взглядом ножницы, поскольку узлы впечатляли.
 Дядя бормотал какие-то объяснения:
 — Видишь ли, девочка моя... Столько подозрений... Я хотел лично... Бабушка... Нужно было... Ну, в общем...
 — Не шевелите пока рукой, дядя, — в отчаянии взмолилась я. — Сейчас все это обрежу.
 Нужно вас оторвать от дверной ручки.
 Однако ножниц нигде поблизости не было.
 Я вспомнила, что одни лежат в моей спальне, а вторые наверняка у детей, погребены под хламом. Едва я успела найти в кухонном ящике единственный острый нож, как все семейство объявилось в холле.
 Первой показалась тетка Ольга.
 — Нееееет!!! — страшным голосом заорала она, видя, как я с ножом в руке подскочила к дядюшке Филиппу.
 Дядюшка энергично зазвенел.
 — Нет, нет! — поддержал он её протест, хотя и совсем другим тоном. — Это не то, что ты думаешь... Я понимаю... Я согласен...
 Острый нож оказался скорее тупым, так что мне не удалось выполнить все одним ловким движением. Я схватила верещащий звонок и, перепиливая веревку, — и где они отыскали такие канаты? — вспомнила, что собиралась перед приездом родни наточить все ножи. Точнее говоря, я хотела попросить Рысека сделать это, но, как всегда, забыла.
 Остальные путы я пилила уже не так нервно.
 В холле все уже были в сборе, последней величественно спустилась по лестнице бабуля. Тетка Ольга держалась за сердце, судорожно глотая воздух; дядя Игнатий пытался её успокоить, хотя и довольно странно — похлопывая по разным местам. Мера эта подействовала, когда он хлопнул её по заднице. Тетка Иза, бросив в пространство «Ну и ну!», застыла у стены в наполеоновской позе. Крестный терпеливо ждал, когда я закончу пилить. Молчание нарушила бабуля.
 — Значит, тебя все-таки выпустили, — с горечью сказала она. — Мы поняли, что тебя вызвали, опасались обыска и решили к этому подготовиться. Филипп сам вызвался. Это дело нужно выяснить до конца, и я не потерплю ни малейшей отсрочки.
 Отвязав наконец дядю от дверной ручки, я осторожно заметила:
 — Но ведь уже поздно, бабушка. Завтра все проснутся невыспавшиеся...
 — Сегодня, — поправила меня бабушка. — Уже половина третьего. Это не имеет большого значения, мы тут на отдыхе. А спать в атмосфере подозрений невозможно.
 — Если бы это был какой-нибудь прием... — увлеченно начал дядя Игнатий.
 — В такое время прием был бы уже в полном разгаре. Время подавать горячие закуски...
 Ничего не поделаешь, пришлось перебить бабулю, чтобы не пробуждать пустых надежд.
 — Но у меня нет никаких горячих закусок, бабушка. Мне очень жаль, я не знала, что у нас будет ночная забава. Могу предложить соленые палочки с красным вином... А! И ещё бобы. Но на бобы нужно сорок минут.
 — Неважно. Не думаешь ли ты, что мы закончим разговор раньше?
 Надо признаться, очень на это рассчитывала... Ничего не поделаешь, высплюсь как-нибудь в другой раз.
 Я поставила на плиту кастрюлю с водой и уселась в гостиной с часами в руке. Бабуля не стала терять времени даром.
 — Почему ты не вышла замуж? — сурово спросила она.
 Этот вопрос невероятно поразил меня.
 — Как это? Я же вышла! Восемнадцать лет назад, мои дети рождены в законном браке!
 — Во второй раз. После развода. Почему ты ещё раз не вышла замуж?
 А действительно, почему я не вышла замуж во второй раз? Потому что это никому не требовалось, вот почему. Доминик моей руки не просил и жениться не рвался, а я предпочитала избегать осложнений. Супружество, общий дом, а в этом доме — мои дети... Кроме того, мужчина — помеха профессиональной деятельности, его надо регулярно пичкать едой. А уж такого ценителя качества и педанта, как Доминик...
 Возникло бы раздражение, недовольство... Да и, в конце-то концов, чей бы это был дом, его или мой? И кто его должен был содержать? Пришлось бы просить у Доминика денег, стать зависимой от него... Кошмарная идея!
 Я решила открыть вторую половину правды:
 — Потому что у меня было слишком много работы. Муж — это огромная ответственность, я предпочла приходящего сожителя. Такому не нужно стирать рубашки и пришивать пуговицы, он не сидит у тебя на шее и не требует завтраков, обедов, ужинов...
 — А дети? — возмущенно перебила меня тетка Ольга.
 — Что — дети?
 — Им ведь тоже требуются завтраки, обеды и ужины?
 — Дети мои едят по льготному графику.
 Руки у них растут откуда следует, они вполне могут сами вынуть из холодильника и разогреть любую еду. Томек вообще любит готовить, постирать барахло в машине — тоже не проблема, а глажка их как-то не трогает. А вот муж потребовал бы полного обслуживания, а у меня на это нет времени. И места тоже нет. Где бы он здесь уместился?
 Теперь возмутилась бабуля:
 — Не понимаю, девочка моя, о чем ты говоришь. Мужчина должен позаботиться о доме соответствующих размеров, наверняка он смог бы обеспечить необходимое пространство.
 — И что? Значит, я должна была бы жить у него?
 — Это естественно, не так ли?
 — Для кого как! — вырвалось у меня. — Хотя, впрочем, вначале — да, первое замужество, общие дети... Но и оно, как мы видим, не выдержало проверки временем... Дом был мой, точнее говоря, моей матери, так что муж просто-напросто съехал, не создавая проблем с квартирой. А сейчас... Случись что, куда мне податься? Идти с детьми жить на Центральном вокзале?
 — ЧТО случись? — с нажимом спросила тетка Иза.
 — Ну.., в случае.., осложнений. Он, муж то есть, вполне мог меня и не вынести. Или я его не вынесла бы.
 — Глупости! — отрезала бабуля. — К каждой ситуации можно приспособиться. Как-то выдрессировать мужчину...
 Я вдруг представила себе дрессированного Доминика. Наверное, с таким же успехом можно выдрессировать носорога или асфальтовый каток.
 Это он дрессировал меня, что тоже получалось так себе.
 — Только нужно найти подходящего мужчину, — назидательно продолжала бабушка. — Боюсь, ты сделала не лучший выбор. Тот, кто позволяет себя убить при подозрительных обстоятельствах, не может считаться приличным и ответственным человеком. Не скажешь, что тобой руководило?
 — Дурость, бабушка, — с раскаянием призналась я. — Ошиблась, потому что поначалу он произвел великолепное впечатление. И если бы я вышла за него замуж, то, видишь, это убийство свалилось бы на меня.
 — Мне кажется, оно и так на тебя свалилось, — язвительно заметила тетушка Иза.
 — Это только потому, что мне не повезло...
 — Вот именно, — снова заговорила бабуля. — Я желаю знать, что у тебя общего с этим делом. Ты утверждаешь, что не убивала его?
 — Ну зачем мне его убивать? Спустя четыре года?
 — Например, у тебя случился растянутый во времени аффект, — горестно ответил дядюшка Филипп.
 Бабуля жестом попросила налить ей ещё вина, что дядя и проделал — да так старательно, что уронил в её бокал пробку. Вино брызнуло во все стороны. Я бросилась за тряпкой и другим бокалом, благодаря чему вспомнила о воде, в которую следовало высыпать бобы. Вода, разумеется, уже вовсю бурлила, так что я плюхнула туда бобы, спохватилась, что не посолила воду, и в спешке тряханула солонку слишком сильно.
 Солонка была большая, в неё входило сто пятьдесят грамм соли, крышка свалилась, и все сто пятьдесят грамм полетели в кастрюлю. Некоторое облегчение я почувствовала лишь при мысли, что это был не суп. Произведя необходимые манипуляции с бобами и дуршлагом, я заново поставила проклятые бобы, соль отмерила ложечкой и сорвала с вешалки полрулона бумажных салфеток...
 В гостиную я вернулась с клубком салфеток и рюмкой для бабули — ив святой уверенности, что надо мной довлеет какое-то проклятье.
 К концу пребывания гостей я успею разрушить весь дом, на наследстве уже можно поставить крест, так что нечего мне голову морочить, пусть проваливают ко всем чертям как можно скорее, чтобы я могла взяться за работу и как-то компенсировать потери.
 Бабуля была непреклонна.
 — Я желаю знать, почему ты с ним рассталась, — заявила она, промокая салфеткой капли вина на платье и заставляя меня пожалеть о том, что соль я высыпала не на нее. Соль отлично поглощает красное вино. — Почему ты рассталась со своим сожителем, не пригодным на роль мужа. Я тебя слушаю.
 Учитывая, что мне уже действительно было все равно, я решила ничего не смягчать и выложить им все напрямик. Да шут с ними, пусть думают обо мне что хотят!
 — Потому что, бабушка, я поняла, что он обыкновенная свинья. Нет, что я говорю, не обыкновенная, а редкостная свинья. Лгал так, что земля стонала, а я по глупости ему верила.
 К тому же он был деспотом, эгоистом, не терпел никаких возражений и плохо ко мне относился. Вначале-то он, конечно, демонстрировал любовь и заботу, да и красивый был до омерзения, на это я, наверное, и купилась. Лишь спустя пять лет он проявил себя с худшей стороны, и тогда его отрицательные качества перевесили.
 — Он тебя содержал?
 Я даже не оскорбилась. Лишь плечами пожала.
 — В том-то все и дело, что нет. Я уже привыкла к самостоятельности, зарабатывала сама, поскольку муж тоже не осыпал меня золотом. Если бы он пожелал меня содержать, я бы даже не знала, как поступить.
 — Да? — ехидно вмешалась тетка Иза. — Ты бы стала выливать шампанское в туалет?
 — Какое шампанское?
 — То, которое ты заказывала бы на дом.
 — Да вы что, тетя, скажете тоже... Не такая уж я мотовка, шампанское я бы выпила с удовольствием.
 — Иза, прошу тебя, не уклоняйся от темы, — упрекнула бабуля. — Значит, расставшись с ним, ты беднее не стала?
 — Наоборот, разбогатела. Я смогла больше работать, а заказов у меня всегда хватало. Видите, даже квартиру удалось сменить. И заплатить за неё сразу, а не в рассрочку.
 К моему величайшему изумлению, бабуля обвела семейство полным торжества взглядом. Только на дядюшку Филиппа не посмотрела, тот сидел в своем кресле тише воды, ниже травы.
 — Так что этот аргумент отпадает, — с достоинством сказала бабуля. — Перейдем к следующим...
 И тут меня подбросило — одним ухом я уловила знакомый звук. Проклятые бобы выкипели.
 Я рванулась в кухню.
 — Еще десять минут, — сообщила я, вернувшись. — Уже почти готовы.
 Несколько мгновений они смотрели на меня так, словно не могли вспомнить, что именно почти готово, но выяснять не стали. Дядя Игнатий потянулся за следующей бутылкой вина.
 — А ты не крала? — жестко спросила бабушка.
 Я потрясение уставилась на нее:
 — Господи помилуй, что я должна была красть?
 — Что угодно. Вроде бы в этой стране все крадут, особенно занимающие высокие посты...
 — Да ведь я, слава богу, не занимаю высокого поста!
 — Другие тоже крадут. До нас дошли слухи, что крадут даже люди, заслуживающие, казалось бы, всяческого доверия, разные там президенты компаний, советники, опекуны, работники складов, медики, машинистки...
 С немалым трудом мне удалось собраться с мыслями.
 — Погодите, бабушка, секундочку. Двадцать лет тому назад — да, те, кто печатал на машинке, вынуждены были красть бумагу, так как её невозможно было достать. Да и врачам тоже, если нужно было сделать пациенту капельницу на дому, приходилось воровать у себя в больнице лекарство, другого выхода у них просто не было. Я даже не уверена, можно ли и сейчас все это купить... Президенты, никто не спорит, крадут со свистом, но ведь не я же!
 Обычные воры тоже крадут совершенно безнаказанно, но это тоже не я!
 — Значит, ты зарабатывала на жизнь честным трудом и мужчина тебя не содержал. Прекрасно. Ты разбила какую-то машину?
 — Да у меня её и не было, так что нечего было разбивать... Хотя нет, «фольксваген» был, но он развалился от старости.
 — Чужую машину.
 Мое одурение начало проходить.
 — Я не ездила на чужих машинах. В этой стране никто не рвется одалживать кому-либо свою машину. Так что у меня не было никаких шансов разбить её.
 — У тебя есть долги?
 Мне подумалось, что после этого визита долги точно появятся.
 — Нет. Когда-то давно были, но я уже все выплатила.
 — Ты употребляешь наркотики?
 — Какие ещё наркотики?
 — Марихуану, героин, ЛСД...
 — Я что — на самом деле выгляжу такой идиоткой? — удивилась я. — Чтобы хотя бы попробовать эту дрянь, у меня и в самом деле должна была крыша поехать. Откуда у вас такие странные идеи, бабушка?
 — Мир стал очень маленьким, — вмешался дядя Филипп, как бы оправдываясь.
 — И сведения доходят до самых дальних его уголков, — нехотя подтвердила бабуля. — Анонимные письма можно презирать, но нельзя оставлять совсем без внимания. — Если в них нет ни слова правды, то, значит, у человека есть враг.
 — А на врага можно не обращать внимания, но знать о нем нужно, — поучающе заметил дядя Игнатий.
 — Ну так что? — издевательски спросила тетка Иза. — Какой такой у тебя враг?
 — Я лично одного знаю, — сладким голоском заявила тетка Ольга, метнув в её сторону быстрый взгляд.
 Нужно быть полностью недоразвитой, чтобы ничего не понять. Так какая же гангрена поганая мазала меня грязью в письмах? Это — во-первых. А во-вторых, что от меня нужно этой холерной тетке Изе? Представляю, каких гадостей они там обо мне начитались, если всем стадом прискакали меня проверять. Хорошо еще, что я сдалась, смирившись с этой проклятой невезухой, иначе могла бы и расстроиться. А кстати, что за семейная проблема за всем этим кроется?
 — Я не знаю, бабушка, какой у меня враг, — сказала я с легким нетерпением, — если бы я прочла те анонимные письма, которыми он вас порадовал, может, и смогла бы угадать. А вот что кретин — это точно. О скачках там, случаем, ничего не было?
 — О каких скачках? — подозрительно спросил дядя Игнатий, который по мере убывания вина становился все разговорчивей.
 — Лошадиных.
 — Конных, — недовольно поправила меня бабуля. — А что может быть не так в конных скачках?
 Что не так в наших конных скачках, я могла бы рассказывать целую неделю напролет, однако предпочла промолчать. Выносить сор из избы показалось мне как-то не слишком патриотично.
 — Ничего, — солгала я. — Но это единственное предосудительное развлечение, которому я время от времени предаюсь.
 — Почему же предосудительное? — возмутился дядя Филипп.
 Дядя Игнатий также выразил свое возмущение покашливанием, хрипом и жестами, поскольку от негодования аж поперхнулся. Обе тетки и бабуля взирали на меня с изумлением и обидой.
 Я вспомнила, что в Австралии дерби является национальным праздником.
 — Я имела в виду игру на скачках, — деликатно пояснила я.
 — Вы только послушайте! — фыркнула тетка Иза. — Какой вздор!
 — Что же ещё можно делать на скачках, как не играть? — удивилась тетка Ольга.
 — Лошадь, девочка моя, — это благородное животное, — с достоинством заговорила бабушка. — Никто в здравом уме...
 Дядя Игнатий снова обрел дар речи.
 — Только дураки! — взорвался он. — Только дураки не пользуются!.. Я не понимаю!
 Проигрывают!.. Знатоки никогда!.. Знатоки всегда!.. Всегда! Знаток — это о-го-го!!!
 — Тоже мне нашелся знаток, — презрительно прошипела тетка Иза.
 — Я попрошу не переходить на личности! — вскинулась тетка Ольга.
 Бабуля все пыталась гнуть свою линию:
 — Недооценивать важность критерия отбора при разведении...
 — У каждого может разок подвернуться нога, — бросился в атаку дядя Филипп. — Это ещё ни о чем не говорит...
 — Разок?! Как же! А одиннадцать раз не хочешь?
 И тут, к вящему моему изумлению, они вдруг подняли дикий хай. Воспользовавшись тем, что про меня все забыли, я сбегала на кухню за переварившимися бобами. Родственнички накинулись на бобы и не заметив, что с угощением что-то не так.
 А я слушала их ругань и мотала на ус. Этот подлый анонимщик явно имел представление об Австралии, коль скоро не упомянул мое единственное сомнительное увлечение. Вряд ли он был не в курсе, все друзья и знакомые прекрасно знают, что я бываю на бегах, делаю ставки, разбираюсь в лошадях, иногда даже даю советы знакомым журналистам. И неплохие советы, так как лошадей знаю с детства, щуплой девятилетней девчушкой я объезжала годовалых жеребят у друга моего отца, записного лошадника. Мы всегда друг дружке симпатизировали — лошади и я. С некоторыми предками тех скакунов, что сейчас участвуют в скачках, я была лично знакома...
 Я вернулась в настоящее время. Итак, анонимщик удержался — наверняка скрежеща зубами от злости — от комментариев по поводу моей тяги к азарту. Знал, значит, что Австралия увидит в этом скорее достоинство, чем порок. То есть дебилом он не был. Ну ладно, но с чего он приплел наркотики?
 Семейство продолжало упрекать друг друга в каких-то грехах, а я лихорадочно размышляла.
 Откуда же...
 Я чуть было не издала страшный вопль на первую букву алфавита, этакое пронзительное «ааааааааааа!!!» — столь внезапно меня осенило. Как гром средь бела дня и молния во весь горизонт — вот какое было озарение. Ну конечно же, Томек!
 Должна сказать, мои дети вовсе не такие уж и тупицы. Однажды Томек, когда ему было одиннадцать лет, приволок домой какой-то белый порошок. Оказалось, что кокаин. Гордый только что приобретенными знаниями, Томек просветил меня, что белый порошок надо нюхать носом, никаких там уколов или иных мучений, одно удовольствие, нюхнешь — и райское наслаждение. Мол, так ему рассказали старшеклассники, что уже попробовали и по доброте душевной отсыпали и ему.
 Нет, сам он ещё не нюхал, слышал, что больно вредная штука, вот пришел спросить у меня — я ведь до сих пор только правду ему говорила, — чего ему ждать на самом деле: наслаждения райского или вреда какого. Постаравшись вознестись на вершины материнского понимания, я вначале попробовала чуточку на язык — явно не сахарная пудра, да и не соль. Может, конечно, тальк, детская присыпка, мука или известка со стены, но пусть будет кокаин. Оставив порошок на столе, мы с ребенком зарылись в справочники и учебники. Первым делом я открыла пособие по судебной медицине, затем книгу о наркомании — купила недавно, чтобы быть в теме, поскольку как раз свалилась на меня корректура чего-то подобного.
 Безо всякой жалости показала я любимому дитяти страшные картинки. Затем деловито описала все последствия увлечения наркотиками — ну да, сначала эйфория и счастье, зато потом сплошные страдания и невозможность сохранить человеческий облик. Особо напирала на то, что только двадцать процентов наркоманов доживают до зрелого возраста, а если даже и доживают, то девяносто пять процентов их существования составляют муки смертные и только пять процентов — обманчивый восторг. Ребенок мой математику любил, проценты на него произвели впечатление, и он решил зазвать в гости Весека из восьмого класса, что отсыпал ему кокаина. Я и Весека обработала; похоже, в наркозависимость он впал не до конца, поскольку вскоре из неё выпал.
 Это был единственный случай, когда у меня дома находились наркотики. Причем очень недолго, поскольку мы с Томском торжественно утопили эту дрянь в унитазе. Но к тому времени уже пришел Доминик. Впустила его Кася, мы с Томском все ещё копались в литературе.
 Он осмотрел белый порошок, попробовал, ни слова не сказал, но лицо у него стало такое, что мне полагалось распластаться на полу или даже ещё ниже. Не знаю, что там находилось под моим полом — возможно, бетон, а может быть, пустое пространство или балки какие, я туда не заглядывала, но провалиться мне сквозь пол нужно было позарез. Я попыталась объяснить Доминику, в чем дело, но он и слушать не стал — ушел, распространяя вокруг себя атмосферу осуждения.
 А австралийское семейство узнало, что я — законченная наркоманка...
 Нет, это невозможно. Доминик — и вдруг анонимки? На какой паштет это ему понадобилось? Чего он хотел добиться? Допустим, мог меня уничтожить, но тоже мне пожива...
 Я честно поразмыслила, кто ещё мог совершить подобную гнусность, но ничего в голову не приходило, и я бросила гадать, тем более что семейство позабыло о ссоре и снова взялось за меня.
 — Таким образом, инсинуации не имели под собой никаких оснований... — снова заговорила бабуля.
 — Это голословное отрицание! — зашипела тетка Иза.
 Тетка Ольга подскочила так, что даже кресло ойкнуло.
 — Это потому, что ты все для своего, сыночка хочешь!
 — Оленька! — возмущенно осадил её дядя Филипп.
 Бабуля держалась, как скала посреди морских волн.
 — Что вовсе не означает, будто все в порядке, — продолжила она как ни в чем не бывало. — Лично у меня ещё много претензий. Что тебе известно об отношениях в нашей семье?
 — Абсолютно ничего. Я даже не знаю, сколько у меня родственников. Признаюсь, хотела при случае расспросить вас, бабушка, ведь это глупо — ничего не знать о своей родне.
 — О, сейчас я не стану тебе всех перечислять. Это не так уж важно. Существенно то, что хотя ты и не совершила вменяемых тебе в вину поступков, но и наших ожиданий тоже не оправдала...
 (Холера! Интересно, какие такие ожидания?
 Ну, растрепанный парик, угодивший в морду дядюшке Игнатию, вряд ли ожидался...)+++
 — ..Ведешь, пожалуй, излишне сумбурную жизнь. Так что до того момента, когда твоему сыну исполнится двадцать один год, а девочке — восемнадцать, на тебя невозможно возложить ответственность за все состояние...
 — Неизвестно еще, будут ли и они этого заслуживать! — снова зашипела тетка Иза.
 — Зато твой-то уже себя показал! — заметила тетка Ольга с ядовитым удовлетворением.
 — ..О браке со Стефаном не может быть и речи, — неуклонно продолжала бабушка. — Вместе вы бы образовали прямо-таки клоунский конгломерат...
 С каким ещё Стефаном, господи помилуй?!
 — К тому же Стефан уже раньше продемонстрировал отсутствие элементарной порядочности (тетка Иза издала продолжительное шипение, без слов), поэтому он наследовать не может.
 Разумеется, все это при условии, что ты будешь полностью очищена перед законом от подозрений в убийстве. Подобного рода преступления абсолютно исключают твое участие в наследовании.
 — Думаю, нам не мешает посмотреть на этих детей, — не успокаивалась тетка Иза.
 Я наконец разозлилась.
 — Они есть на фотографии. Стоит в моей спальне. Снимок совсем свежий, два месяца назад, могу показать.
 — Я не настолько любопытна.
 — А я с удовольствием взгляну, — вызвался дядя Игнатий, откупоривая очередную бутылку, наверное четвертую или пятую.
 — Я желаю послезавтра поехать туда, где они сейчас пребывают, — сухо сообщила бабуля. — Поедем все. Надеюсь, ты сумеешь обеспечить транспорт для Изы и Филиппа.
 Дядя Филипп по-прежнему сидел как пришибленный. Тетка Иза наконец замолчала, тетка Ольга вздохнула и протяжно зевнула. Совещание было окончено, компания начала расходиться, лишь дядя Игнатий не торопился.
 — Пожалуйста, — обратился он ко мне, вставая со стула с бокалом вина в руке, — покажи мне фотографии твоих деток, очень хочу посмотреть. Пожалуйста.
 Хочет посмотреть — пусть смотрит. Никто не протестовал. Быстро выяснилось, что на самом-то деле дядюшка хотел поговорить со мной с глазу на глаз. Мне это было очень кстати.
 — Вот видишь, — вполголоса начал он, едва переступив порог моей комнаты, — Иза плетет интриги...
 — Дядя, а кто такой Стефан? — прервала я его с легким беспокойством.
 — Как, разве ты не знаешь? Ее сын.
 — Чей сын?
 Дядя прицелился на стул, вспомнил о прошлом конфузе, огляделся и опустился на тахту.
 Рюмку он поставил на ночной столик.
 — Сын Изы. Безотцовщина. Ей тогда было семнадцать лет, она овдовела через три месяца после свадьбы, Стефан примерно твоего возраста.
 — И что? Он должен был на мне жениться?
 — Были такие проекты. Твой дед.., постой, подожди-ка, это ведь твой двоюродный дедушка?
 Если бабуля была моей двоюродной бабкой, то и принадлежавший ей дед тоже имел право быть двоюродным.
 Вино ослабило у дяди все моральные тормоза.
 — Твой двоюродный дедушка чувствовал себя ответственным за обеих сестер и поклялся, что позаботится о второй, что осталась в коммунистической стране. И половину своего состояния оставил свояченице, то есть твоей родной бабушке. Но оставил условно. Из-за Изы.
 Я наконец поняла, что наследство шло от двоюродного дедушки, наверняка происходившего из богатой семьи. И он поделил свое состояние между двумя сестрами. Очень мило с его стороны. А вот продолжение показалось мне маловразумительным.
 — А почему из-за Изы?
 — Иза принадлежит к побочной линии.
 Она доводится свояченицей племяннику младшего брата твоего двоюродного деда. Он почти все потерял, но не до конца — не успел, потому как его схватила акула, когда он нырял в океане. Ну, само собой, по пьянке...
 Я немного напряглась, чтобы хоть как-то систематизировать информацию. Похоже, моя родня действительно была состоятельной — это раз; младший брат дедушки растранжирил свою часть — это два; его съела акула, когда он нырял, — это три; и это он нырял по пьянке, а не акула — это четыре. А тетка Иза доводится свояченицей его племяннику. То есть она не близкая родственница, а дальняя. Интересно, куда подевались её родители...
 Дядя подкрепился вином.
 — Иза, к сожалению, вышла замуж за такого, ну.., тунеядца. За три месяца он пустил на ветер половину её приданого, а она была тогда достаточно легкомысленной, это потом поумнела.
 Родила сына. Мальчика приняли в семью, однако он с детства проявлял дурные наклонности, ну и всякие там.., в общем, разные творил вещи...
 Ну... Иза все это скрывала, обещала, что он исправится. А из молодого поколения осталось только двое, потому что у нас, к сожалению, детей нет, да и остальные тоже бездетные. Так что из молодых — лишь ты да Стефан. Мэри умерла во время родов, сама виновата, где это видано, чтобы в таком положении ехать на прогулку в одиночку, известно же было, что у неё осложнения. Лошади её привезли, сами нашли дорогу домой, но было уже поздно, и ребенка тоже не удалось спасти. Еще есть молодые родственники Зиновия и Беатриче, но это уж очень дальнее родство. Беатриче хоть и доводится нашему Филиппу сестрой, но дети не её, а двоюродных братьев...
 Я изо всех сил пыталась не запутаться. В памяти всплыло воспоминание про Мэри с лошадьми — она была дочерью бабули, а Зиновий — сыном бабули. А мой крестный отец — брат жены Зиновия. Все остальное у меня полностью перемешалось, с таким же успехом я могла бы смотреть австралийский сериал обрывками. При этом мне показалось, что дядя вовсе не прояснил роль тетки Изы в условиях завещания.
 Дядя, кажется, пришел к такому же выводу, так как с радостью ухватился за эту тему. Вино в его бокале подходило к концу.
 — А вообще-то Мэри уехала из-за супружеских разногласий... Да там ещё много было всяких разных неприятностей. Иза лично настаивала, чтобы отец.., то есть тесть.., то есть твой дед, ну, двоюродный.., отметил в завещании характеры и поведение, так как надеялась, что Стефан угомонится, а было известно, что твои родители.., я очень извиняюсь, моя девочка.., люди непрактичные... Твоя мать было жутко упрямой.
 Да и ты тоже.., как бы сказать.., слегка неуправляема. Слишком много легкомыслия, слишком.
 И эти разводы... Была идея попросту переженить детей, Стефана и тебя, но это показалось ненадежным. Так что твой двоюродный дед приписал в завещании, что все решит его жена, то есть твоя двоюродная бабушка. Иза, естественно, на стороне Стефана, она хотела бы, чтобы все семейное состояние досталось ему, особенно после анонимных писем...
 — А много было этих писем?
 — Три или четыре. А там в бутылке ничего не осталось?
 Я принесла дяде бутылку, полную ещё на четверть, по дороге приводя в порядок кавардак в голове. Дедушка приходится дяде Игнатию тестем, значит, бабушка — тещей. А тетка Ольга, выходит, — её дочь. Как-то она не в неё уродилась, не слишком похожа. И ничего странного, что тетка Иза занимается подстрекательством: если не я, то все получит её Стефан. Да что там я, несчастье падет на моих детей, вот что главное.
 — Так вот, хорошо еще, что ты не ударилась в крайности, — снова заговорил дядюшка Игнатий. — Сама зарабатываешь, и не с каким-то там авантюристом... Потому что папа наш это категорически исключал, налюбовавшись на мужей Изы и Мэри. Иза ещё надеялась, а тут — бах! — ты его убила...
 Пожалуй, напрасно я принесла ему эту бутылку. Надо было сказать, что она уже пустая.
 — Дядя, но ведь я его не убивала!
 — Нет? Жаль. А Изу?
 — Изу тоже не убивала, — терпеливо, сказала я. — Она жива и здорова, спит наверху.
 — Больше всех интригует. Анонимные письма она сто раз читала... Ведь там было написано... ну.., между строк.., что тебе нельзя давать деньги, потому что ты их разбазаришь. Беспечная.., ты, то есть. И ещё наркотики. Но ведь ты не похожа на наркоманку?
 Я заверила его, что совсем не похожа.
 — Ты вроде как должна быть похожа на Стефана, но он-то на бля.., ну.., на куртизанок все деньги спускает. А ты нет?
 На куртизанок... Езус-Мария!
 — Нет, я не спускаю на куртизанок. Ни в коем случае.
 — Ну и ещё азарт. Иза играет в азартные игры, но это деньги Филиппа, пусть он и беспокоится. Только не лошади! — грозно предупредил он вдруг. — Лошади — это совсем другое дело.
 Казино, рулетка, покер... А ты не играешь?
 Я совсем неплохо умела играть в покер, рулетка тоже не была мне чужда, но я решила, что похваляться этим сейчас не время. Играла я крайне редко, но исключительно из-за нехватки времени, сами по себе эти развлечения вовсе не казались мне предосудительными. Безнадежно азартным игроком я не была и умела держать себя в руках. Искрой пролетело в голове воспоминание о том, что за семь лет связи с Домиником мои пристрастия и умения ни разу не проявились. Еще одно подтверждение авторства анонимных писем...
 Но обдумать все это лучше позднее, так как дядюшка Игнатий начинал превращаться в проблему. Он вылил в свой бокал последние капли вина, безошибочно попав куда надо, но на большее его не хватило. Однако я продолжала надеяться, что он ещё что-нибудь скажет.
 — Ольга ей завидует... — грустно признался дядя, — она никогда не могла иметь детей... Мы хотели... У неё была операция...
 Я искренне и честно выразила ему свое сочувствие. И подумать только, что тетка Иза когда-то казалась мне более симпатичной, чем тетка Ольга!
 Дядя проявил последний проблеск оживления:
 — А твои дети.., они.., это.., порядочные?
 Ответа, думаю, он уже и сам не ждал, поэтому я вполне могла бы сообщить ему, что взрастила в своем доме чудовищ, дегенератов и дебилов, что, впрочем, не соответствовало истине.
 Дядюшка аккуратно поставил пустую рюмку, после чего свалился на тахту и блаженно захрапел. Некоторое время я сидела, задумчиво глядя на него и размышляя, сколько же он весит. Нет, перенести в гостиную сто двадцать кило живого веса мне не удастся.
 Я не стала терять время и силы на транспортировку дядюшки в гостиную и разложила себе в кухне туристическую раскладушку.




 * * *


 — Мариуш Ченгала! — воскликнул Роберт Гурский. — Чтоб мне сдохнуть! И это, по её мнению, Волочушник!
 — Волочник, — невесело поправил его Бежан. — Он же Выволок. Не отвлекайся на мелочи. У нас есть Пустынко, и, должен тебе сказать, я и сам не знаю, что с ним делать.
 — Посадить, — проворчал Роберт.
 — На сорок восемь часов. У тебя имеется на примете какая-нибудь работа? Потому что отсюда мы оба вылетим, это точно. Причем с треском.
 — Альпинист, черт бы его подрал. Карабкается на вершину.
 — Все они карабкаются. Не регрессируй в умственном развитии. В запасе ещё остались те шестеро, давай лучше о них поразмышляем.
 В полном соответствии с пророчеством Бежана, бумажный хлам из дома жертвы у них отобрали. Комендант с каменным выражением лица приказал передать документацию блаженной памяти Доминика в руки прокуратуры. Теоретически. На практике же — черт его разберет кому.
 Однако у Бежана хватило ума сделать фотокопии, и теперь он тщательно изучал биографии шестерых известных бизнесменов, телефоны которых, как ни странно, имелись и в записной книжке Михалины Колек. Бежан, правда, сомневался, что кто-то из них стал бы собственноручно убивать, но привлечь наемного убийцу — запросто. Ведь неподалеку от места преступления болтался какой-то тип в такси.
 Узнать, кто это был, Бежан желал, как манны небесной.
 — Не идет у меня из головы этот Дарко! — воскликнул он с легким раздражением. — Да не может быть, чтобы он совсем ничего не помнил о пассажире, которого целый день возил по глухомани. Хотя бы описание внешности. Фоторобот.
 Гурский же никак не мог забыть о Мариуше Ченгале. Его страшно раздражало, что в бумагах Доминика он не обнаружил никакого компромата на него — кроме, разумеется, факта отсидки в исправительной колонии. В одной из папок лежали сколотые вместе метрика означенного Мариуша, милицейский рапорт о драке, в которой двенадцатилетний сопляк прибегнул к помощи ножа, ещё один рапорт, констатирующий, что отец сопляка умер, а мать — алкоголичка, перечень нескольких краж, в том числе одной со взломом, и, наконец, приговор суда для несовершеннолетних, согласно которому начинающий преступник был отправлен в исправительную колонию. И больше ничего. Помятая копия об освобождении Ченгалы и передаче его под опеку, найденная у Михалины Колек, свидетельствовала, что молодой человек исправился и адаптировался к жизни в законопослушном обществе.
 Больше никаких документов не было.
 — Если у Доминика имелся какой-то компромат на него и Мариуш забрал его, то почему не прихватил и все это? — гневно спросил Роберт. — Если убитый хранил все и обо всех, то что это такое? Пустышка. Ноль. Я тоже дрался с приятелями, когда мне было двенадцать. И что с того?
 — Но ты не бегал с ножом, не крал, и, насколько мне известно, у тебя не было матери-алкоголички. Так что не нуди. Я не отрицаю, что ты прав и это вовсе не компромат. Проверь, чем сейчас занимается этот выволоченный Ченгала, и не забивай себе голову.
 — А может, в этой папке было что-то посильнее?
 — Тогда бы он забрал всю папку. Она ведь лежала чуть ли не на самом верху.
 — Похоже, Доминик до последних дней поддерживал с подопечным контакт. Он велел Колек найти Мариушека.
 — Ну так и ты поищи. Фамилия у него не слишком распространенная. Черт бы побрал эту Колек, у нас не осталось никого, кто был близок с Домиником.
 — По правде говоря, лучше всего подходит как раз Иза Брант. Прямо-таки бросается в глаза.
 — Слишком бросается. Не очень-то я верю в такую назойливость. Будем ловить Дарко.
 — Ладно, тогда я займусь Ченгалой.
 В последующие несколько часов события происходили почти одновременно...




 * * *


 Мариуша Ченгалу Роберт отыскал без труда — в небольшой слесарной мастерской, где вытачивали ключи и ремонтировали всякое кухонное старье: ручные мясорубки, опрыскиватели для цветов, кухонные весы с гирьками, утюги, разболтавшиеся циркули и тому подобный хлам.
 Персонал состоял из одного человека, одновременно выступавшего также и в роли хозяина мастерской, и производил вполне приятное впечатление.
 Роберту не нужно было гадать о его возрасте — час назад он держал в руках метрику Ченгалы. Тот и выглядел на свои тридцать два года, был вежлив, общителен, излучал приветливость и оптимизм, но какая-то давняя забота избороздила морщинами его худое лицо, да во взгляде читалось что-то такое. Беспокойство и облегчение, уныние и торжество, — Роберт ничего бы и не заметил, если бы не уроки Бежана.
 — Вы знали некоего Доминика Доминика? — спросил Роберт без обиняков.
 — Знал? — удивился Мариуш. — Я его и сейчас знаю. Уже много лет.
 — С какого времени?
 Ченгала внимательно и раздумчиво посмотрел на него.
 — Да чего уж там! Раз вы из полиции, то и так все раскопаете. С того времени, когда меня выпустили из исправиловки. Сколько это уже?.. Шестнадцать лет.
 — И за что вы сидели?
 — За мальчишечью дурость. Я, видите ли, вырос на улице, а, как говорится, с волками жить.., ну и так далее. Хотел стать грозой всего Чернякова, и, как теперь понимаю, не без оснований. Был я тощий и довольно высокий, но слабый, и бил меня каждый, кто хотел. Так что в двенадцать лет я мечтал им всем отомстить.
 Потом это прошло.
 Роберт прикинул на глаз.
 — Что-то мне кажется, что вы не такой уж и слабый, в случае чего вовсе не нужно было хвататься за нож.
 Ченгала пожал плечами.
 — Лучше питаюсь, немного упражнений...
 Похоже, в детстве я был слегка оголодавший.
 Знаете, до сих пор помню, как меня потрясло, что в исправиловке еду дают каждый день.
 Я, конечно, никому в этом не признавался, но в первое время это очень помогло мне там выжить. — Он замолчал.
 — Кажется, вы отсидели почти четыре года. И Доминик вас оттуда вытащил. А собственно говоря, почему? Он вас знал ещё раньше?
 — Знал ли он меня.... Видел раза два, мельком... Знаете, что-то там у него было с моей матерью, нет, никакой не роман, куда там, моя мать уже не годилась для романов. Ее хотели устроить в клинику, и Доминик принимал в этом участие, подробностей я не знаю, меня это тогда не трогало. Но вот странная вещь: верите ли, я хотел сделать карьеру как бандит, а тянуло меня учиться. У меня не было проблем в школе, ну, кроме драк... Я любил учиться, и в исправиловке тоже... Наверное, Доминик как-то об этом узнал, позже он говорил мне, что именно таких, кто тянется к учебе, и вытаскивают оттуда за уши...
 Внезапно он словно очнулся и внимательно посмотрел на Роберта:
 — Минутку, а почему вы меня об этом спрашиваете? В чем дело? Доминик не хочет признаваться, что он со мной знаком, или что?
 Ему меня нечего стыдиться!
 — Сейчас я вам все объясню. Вы тут один работаете?
 — Нет, у меня есть помощник, я дал ему пару недель отпуска, он ведь тоже человек.
 — Как его зовут?
 — По-идиотски. Каласантий Палец. Так-то его все Кайтеком кличут, а своего имени он стыдится. Вроде бы ксендз при крещении что-то такое придумал, а никто не посмел возразить. Он родом из Могельницы, это где-то за Груйцем.
 Хороший парень, работящий и не дурак. В понедельник возвращается.
 В мозгу Роберта раздался предупреждающий звоночек. Слишком уж легко ему беседовалось с этим Мариушем. С полицией все держатся настороженно, а этот знай себе болтает, словно они с детства знакомы и сели пивка попить...
 Одинокий?.. Не с кем словом перекинуться?..
 Вот Иза Брант тоже одинокая, но вела себя совсем иначе...
 Прежде чем Роберт успел задать следующий вопрос, в мастерскую вперлась баба средних лет, плотная жизнерадостная толстуха, из тех, что и семерых спящих братьев с постели поднимут.
 — Милок! — завопила она с порога. — Опять эти две пилки! И секатор! Срочно, на позавчера!
 Пока шли переговоры о заточке садовых орудий, Роберт скромно пережидал в сторонке. Ему удалось бросить взгляд в глубь помещения, где за приоткрытой дверью виднелось нечто вроде небольшого склада, совмещенного с жилой комнатой. Потом он заметил две фотографии на стене.
 Какие-то зубчатые края чего-то там в большом увеличении, один край был ржавый и явно тупой, второй сиял убийственной остротой.
 — Что это? — с интересом спросил Роберт, когда клиентка ушла.
 Мариуш Ченгала оглянулся.
 — А, это... Да так, реклама. Тупое и наточенное. Так в чем же дело, вы мне так ничего и не сказали.
 — Сейчас. Минуточку. А вы и живете здесь?
 Колебания Мариуша продолжались лишь долю секунды, но Роберт их уловил.
 — Да. Скромно, ни... У меня не слишком большие потребности.
 — А Доминика, выходит, вы знали...
 — Почему вы все время говорите о нем в прошедшем времени? Я же не перестал его знать, например, со вчерашнего дня?
 — Нет. А когда вы его видели последний раз?
 — Последний раз? — задумался Ченгала, причем задумался так натурально, что Роберт вспомнил недавнее замечание Бежана о том, что Иза Брант слишком в глаза лезет. Вот и тут чего-то было слишком. — Момент, надо подумать...
 А, вспомнил, перед самым отпуском Кайтека, то есть Каласантия. Примерно дней десять-одиннадцать назад. Я завез ему этакий мини-миксер, скорее мельничку, для перца, можжевельника...
 Даже не знаю, для чего еще, он любит специи.
 — Значит, вы знаете, где он жил?
 — В нескольких местах. Я лично знаю два...
 Секундочку, почему жил? Он ведь и сейчас там живет?
 — Не совсем. Скорее перестал. Мне очень жаль, но сначала вы ответьте, а уж потом я.
 И куда вы завезли эту мельничку?
 — В Лесную Тишину. Это местечко такое под Млавой. Он чаще там жил.
 — Вот и вы заговорили в прошедшем времени.
 — Это вы меня заразили. Что случилось?
 Он уехал? Умер?
 — Умер. Точнее, его убили. У вас слесарная мастерская, это ваша профессия... Вы когда-либо видели его огнестрельное оружие?
 Мариуш Ченгала некоторое время стоял, словно окаменев, глядя на Гурского ничего не выражающим взглядом.
 — Господи Иисусе... — произнес он наконец в ужасе. — Вы шутите?..
 — Полиция, в общем-то, такими вещами не шутит, даже на первое апреля. Вы знали Михалину Колек?
 — Колек?.. Сейчас.., чтоб мне... Колек?..
 Конечно, я знаю Михалину. Это его вроде как... домохозяйка.., обожательница... Не знаю, как сказать... Верный пес.
 — А кого ещё вы знали из окружения пана Доминика? Знакомые, друзья?
 Мариуш Ченгала встряхнулся, как собака, вылезшая из воды.
 — Ужасно... Момент, я вам отвечу на все вопросы, дайте только прийти в себя. А при чем здесь Михалина... Как это вообще могло случиться?! Когда?!
 — Девять дней тому назад. Что вы делали тринадцатого?
 — Что я делал... Тринадцатого? Пан начальник, да откуда же я могу знать, что я делал тринадцатого? Ничего, то же самое, что и всегда, — сидел здесь и что-то чинил. Или, может, мотался по городу, искал болванки для ключей, в последнее время я их часто закупаю... Не знаю, не могу сказать, но ничего другого я делать не мог... А, нет, секундочку. Тринадцатого вечером.., а вас какое время интересует?
 — С утра до вечера.
 — Так вот тринадцатого вечером я был в казино. Во Дворце культуры. Я так подумал: тринадцатое число, может, оно как раз окажется счастливым. Ну и отправился в казино. Выиграл около тысячи злотых, ушел оттуда ближе к полночи, ведь наступило четырнадцатое, правильно?
 — А перед этим?
 — Что перед этим?
 — Перед казино.
 — А, да. Покупками занимался, ходил по магазинам. Думаю, раз уж я все равно в городе, так надо этим воспользоваться. Потом перекусил малость — ив казино...
 — Поздравляю. Но вы не ответили на мой вопрос. Вы видели огнестрельное оружие пана Доминика?
 — Видел, — сознался Ченгала, помявшись. — Он мне показывал. Пару раз. Но ведь это не преступление?
 — Где он вам показывал? В кабинете?
 — В каком кабинете?
 После этого последнего вопроса в слесарной мастерской воцарилось молчание, которое продолжалось довольно долго. Роберт уже узнал все, что ему было нужно, и дальше, руководствуясь вдохновением, поступил так, как и требовалось, разумно и действенно, хотя и крайне неохотно и со смешанными чувствами в сердце, потому что в первый момент этот парень ему понравился...




 * * *


 Лукаша Дарко Бежан тоже нашел легко.
 Поймав его по сотовому телефону, он узнал, что тот как раз возвращается с пассажиром из Тарчина. Нет, фамилии пассажира он не знает и спрашивать не будет...
 — ..Что? — услышал Бежан в трубке. — А, пожалуйста, пассажир говорит, что может сказать. Станислав Микульский <Популярный польский киноактер (р. 1929 г.), прославился после выхода многосерийного фильма «Ставка больше, чем жизнь».>.
 — Кто-кто? — изумился Бежан.
 — Станислав Микульский.
 — Да вы что, не узнали Микульского в лицо? Капитана Клосса?
 — Капитана? — в свою очередь изумился Дарко. — А, понял. Нет, это не он. Просто имя и фамилия совпали.
 — И куда вы его везете?
 — В Варшаву.
 — Другими словами, вы будете здесь минут через сорок?
 — Через пару часов. У меня заказ ровно на два часа. Клиент имеет право делать по дороге все, что ему заблагорассудится, даже на меже посидеть и жаворонкам «цып-цып» покричать. Это не мое дело. Через два часа — пожалуйста, звоните, и я подъеду, куда прикажете.
 — Но вы позвоните мне, если что-то изменится?
 — По какому номеру?
 Бежан, не раздумывая, сообщил ему номер своего сотового, что вообще-то делал крайне редко. Потом он утверждал, что вдохновение Роберта оказалось заразительным и в тот момент снизошло и на него.
 Спустя двадцать минут мобильник зазвонил, и прежде неизменно вежливый Лукаш Дарко разразился в трубку потоком изысканнейших ругательств. Прежде чем удивленный майор успел среагировать, Дарко разъяснил причину своего чудесного настроения.
 — Вы можете прислать какую-нибудь патрульную машину или мне искать кого-то из приятелей? — мрачно спросил он, расширив наконец словарный запас за счет лексикона, принятого в приличном обществе. — Моя тачка вся вдребезги. Холера, значит, не судьба... Взрывчатку мне подложил, мать его в бога душу через задницу, так я и разбежался покрывать его, сукина сына. Так что с машиной?
 — А где вы находитесь?
 — Черт его знает. На какой-то проселочной дороге, к западу от Варшавского шоссе, где-то между деревнями. Тут даже ни одного знака поблизости нет. Я ехал по его указаниям: сейчас налево, теперь направо... Речка тут рядом течет, заросшая такая... А, минуточку, вон люди бегут.
 Может, что-то узнаю...
 — Не пускать их!!! — дико заорал Бежан. — Остановите, не то они все затопчут!
 Сейчас кто-нибудь приедет от нас. Вы только спросите, где находитесь!
 — Неподалеку какие-то Пшипки, — через несколько секунд сказал Дарко. — Похоже, что я посредине между двумя Волями. Кровенской и Пыпковской...
 Под вой сирены Бежан завидными темпами выбрался из города и прибыл на указанное место через тридцать четыре минуты. Патрульная машина из Груйца приехала ещё раньше.
 Бывшее транспортное средство Лукаша представляло собой нечто невообразимое, среди жалких останков легче всего опознавались багажник и задние колеса. Остальное догорало, будучи разбросано по грядкам молодой капусты, один из обломков валялся у кустарника, метрах в десяти. В проселочной дороге зияла основательная дыра.
 — Слава богу, что я был застрахован от всех возможных несчастий, — вместо приветствия мрачно сообщил Бежану Лукаш. — И на кой черт я заправлялся? Спокойно доехал бы до Варшавы, так нет, он уперся, обезьяна поганая...
 — Кто?
 — Клиент, гребаная его душа. Пассажир.
 И к тому же, как мне кажется, он себе алиби устроил. Я вам все расскажу, так что если они меня и угробят, то пусть это им с рук не сойдет.
 — И где же ваш клиент? Постойте. Каким чудом вы вообще выбрались из всего этого невредимым? И откуда вы знаете, что это была взрывчатка?..
 Лукаш Дарко как-то странно посмотрел на него, и Бежан прикусил язык, осознав, что ведет себя как истеричка. В конце концов, не он же пострадал, а Дарко. И нарушил основное правило ведения допросов: никогда не задавать двух вопросов одновременно. Кажется, вопросов было даже три штуки.
 — Я заговоренный, — усмехнулся Лукаш. — Самое страшное уже позади, хотя, признаться, струхнул я здорово. А тип убежал вон туда...
 Он указал пальцем на стоящий метрах в двухстах покосившийся овин. Повсюду светились дыры, полуоткрытые ворота висели на одной петле, а крыша наличествовала лишь наполовину. Взрыв не нанес овину никакого вреда.
 — Велел мне подождать на дороге, у него, мол, там дело, он сходит и вернется...
 — Какое, к шутам, дело могло быть у него в такой развалюхе?
 — А черт его знает. Люди иногда такое напридумывают, что вам в жизни и в голову бы не пришло, я-то уж кое-что повидал. Может, он там когда-то что-то закопал, сам или его предок? На мой взгляд, этот овин будет постарше нас обоих, вместе взятых. Или с кем-то встречался там, или в тайник решил что-то запрятать? Я не стал гадать, хочет — пусть идет, мне все равно, могу и подождать. Так бы и дождался прямого рейса на тот свет, если бы не приспичило сбегать в кустики, чтобы.., как бы это сказать.., я тут уже достаточно наматерился.., в общем, деликатно выражаясь, чтобы отлить. У машины как-то неловко было — как на сковороде, видно со всех сторон. Кто знает, может, тут какая скромница венок свой у реки плетет...
 Бежан вдруг понял, что Дарко лишь симулирует каменное спокойствие, умело скрывая потрясение.
 — Ладно, скромница венок свой здесь плетет, вы сбегали в кусты, и что дальше?
 — И ничего. Как рванет у меня за спиной...
 И минуты не прошло. Я стоял, словно соляной столб, кусок моего кузова чуть не к ногам прилетел... Потом я ожил, можно сказать, во всех смыслах, мысль человеческая, говорят, быстрее всего... За клиентом я не побежал, потому как услышал, а потом и увидел мелькнувшую машину. Не знаю — какую именно, там дальше кусты, кусок луга, рядом что-то растет, вроде как морковка, на траве следы шин. До дороги можно прямо по полю проехать. Не сомневаюсь, что так и произошло. Пока я вас ждал, у меня было время все рассмотреть.
 — А что за мысль?
 — Какая мысль?
 — Когда вы ожили...
 — А... Мысль эта заставила меня схватиться за мобильник, позвонить вам. Сразу вдруг вспомнилось... В прошлый раз с вами разговаривал.., вы записываете?
 — Что?
 — Наш разговор.
 — Как? При мне ничего нет.
 — А то смотрите, откажусь потом от своих слов. Я же во время поездки разговаривал по мобильнику, а это нарушение. Клиент позади меня сидел, я не особенно обращал внимание, но уверен, что он наклонялся вперед. Ненадолго.
 Сунул мне под кресло небольшую бомбочку, время рассчитал точно, должна была тикать, но двигатель хоть и тихо работает, все же заглушает, к тому же магнитола была включена. Музыки ему захотелось, козлу паршивому...
 — А вы уверены, что это была бомба? Откуда вам известны такие вещи?
 Лукаш Дарко глубоко вздохнул, похлопал себя по карманам, вынул сигареты и закурил.
 — Это ещё чистое везение, что я всегда все в карманах таскаю: документы, деньги, мобильник, ключи... Дорожные атласы и план Варшавы, правда, тю-тю, но все это, слава богу, где угодно можно купить. Пан майор, я ведь в детстве был нормальным парнем, да и матушка у меня терпимая, а какого нормального парнишку не интересуют всякие там взрывчатые штуки? Позже, когда уже стал таксистом, я предпочел познакомиться с ними как следует, ведь на базаре можно купить все, что хотите, так что я и сам смог бы нечто такое сварганить... Да вы прикиньте, что ещё может вот так рвануть в приличной машине?
 После недолгого раздумья Бежан согласился, что ничего. Допустим, например, шина. Но от шины ничего не взлетает на воздух, а тут даже деревьев у дороги не было. Так что Дарко прав.
 — Должен сказать, я и сам разнервничался, — вернулся инспектор к основной теме, — но память у меня от этого не пострадала. Что вы там говорили о каком-то алиби? О вашем клиенте разговор ещё впереди, но пока суд да дело — что за алиби он себе обеспечивал?
 — Я бы не прочь где-нибудь посидеть, — сказал Лукаш. — А фляжки у вас случайно с собой нету? Жалко.
 — Извините, вы правы, давайте сядем в моей машине...
 На заднем сиденье патрульной машины беседа пошла ещё живее, так как полицейский эксперт подтвердил точку зрения пострадавшего.
 Вне всякого сомнения, это был заряд взрывчатки, нечто вроде примитивной часовой бомбы сравнительно небольшой силы. Если бы она взорвалась на городской улице, наверняка вылетели бы стекла в ближайшем магазине, и все.
 — Вот видите, — упрекнул Бежана Лукаш. — Ладно, алиби. Сейчас скажу. Так вот...
 Меня это даже не удивило, потому что, как я вам уже говорил, люди такое придумывают, что даже трудно себе представить... Клиент подошел ко мне на стоянке, велел ехать к банку на площади Нового Света. Вылез, как паралитик, толпы людей его видели, ещё и эта.., из военизированной охраны, глядела.., а мне велел объехать вокруг банка и подождать его на углу Мысьей.
 Вошел он в банк, там наверняка тоже покрасовался, я на этой Мысьей минут пятнадцать торчал; вдруг он появляется, запрыгивает в машину и командует: вперед, мол, поехали дальше. Ну а люди что видели? Он вылез из такси, машина отъехала, и что он о ней знает? Ничего. А я даже и не задумался, зачем ему эти фокусы, хотя перед банком имелось свободное место, и я бы мог там припарковаться...
 Бежан слушал и размышлял. Да, алиби неплохое, подтвердила бы и охранница; кроме того, в банке достаточно было провести какую-то операцию, компьютер зарегистрировал бы клиента...
 А на Мысьей мужик наверняка позаботился о том, чтобы на него никто не обратил внимания.
 А что там таксист дальше делал и куда поехал, это его дело, и временный пассажир, который вылез у банка, об этом понятия не имеет.
 — И кто же это был? Вы его вообще-то знаете?
 — Разумеется. Он представляется как Ружицкий, но это скорее кличка, а не фамилия, настоящей-то он не злоупотребляет. С Микульским это он так, пошутил, на самом деле его зовут Пустынко. Зигмунт Пустынко. И если хотите знать, именно его я и возил тогда в Лесную Тишину. Впрочем, не в первый раз.
 — Интересно, а зачем он вообще прибегает к вашим услугам? Своей машины разве нет?
 — Ясное дело, есть. Кажется, даже две. Но на любой машине есть регистрационные номера, а ему, видно, не хотелось связываться с фальшивыми. Такси — машина анонимная, водитель может хоть сто раз возить мужика и все равно ничего о нем не ведать. Но один раз случилось так, что он копался в своем бумажнике, потом вышел, а бумажник оставил на сиденье. Я заметил бумажник, а он здорово смахивал на мой собственный, заглянул внутрь, а там паспорт... Не мой. Через секунду он уже вернулся за потерей.
 — Он догадался, что вы видели его документы?
 — Думаю, нет. Я тут же бросил бумажник обратно на сиденье, испугался, что ещё подумают, будто украл.
 — Не повезло ему, значит.
 — Еще как! Дважды. Если бы я не пошел в кустики...
 Разговор этот Бежан вел уже по дороге к Варшаве. Тут у Лукаша заверещал мобильник.
 Бежан прислушался и понял, что звонит не кто иная, как Иза Брант. Интересоваться беседой подозреваемых он не стал, решив заняться этим позже.
 — Поедем в управление, не возражаете?
 Вы вроде бы не ранены, что-нибудь горячительное у нас найдется, закончим беседу и составим протокол о происшествии. Льготным порядком и без очередей.
 — Идет, — согласился Лукаш. — Я выхожу из дела, справлюсь и без этой шайки.., да и ничего такого у меня на совести нет. От лишних знаний в случае чего отопрусь, имею полное право выглядеть дебилом, это я вам наперед говорю, потому как одно дело — признания в частном порядке, а официальные показания — совсем другое. Что вы от этого выиграете — не моя забота.
 К тому времени в управление приехал и сержант Забуй, который по телефону из квартиры Михалины Колек настойчиво потребовал смены.
 Сведения у него были, как он утверждал, «эпохальные», по телефону такое не передашь. Поскольку означенную квартиру накануне навестила подозрительная личность, желание его было удовлетворено.




 * * *


 А произошло вот что. Сержант Забуй сидел себе спокойно и тихо в доме покойницы, как вдруг кто-то позвонил в дверь. Обычный, казалось бы, звонок, но очень назойливый.
 Учитывая, что посетитель вел себя весьма шумно, шмыгал носом, кашлял, вытирал ноги и даже вроде что-то бурчал себе под нос, опасности он не представлял. Поэтому сержант открыл дверь.
 — Ну чего ты, Михася, так долго возишься, — начал с порога гость. — Звоню и звоню...
 И тут же повисло молчание. Сержант увидел перед собой женщину, которая явно относилась к виду блондинок великолепных. Сержант слышал о том, как выглядела Михалина Колек, и, по его мнению, гостья была копией покойницы — такая же блондинистая и мощная, из тех баб, для которых поднять пудовый мешок — раз плюнуть. К счастью, и сам сержант легко справлялся с пудовыми мешками. Голубенькие глазки подозрительно уставились на него.
 — А вам тут чего надо?..
 — Проходите, пожалуйста, — любезно и даже с поклоном пригласил сержант.
 Блондинка без особой робости ввалилась в квартиру.
 — Здесь живет Михалина Колек, моя подруга. Тогда чего вы тут делаете? Где Михася? Вы её родственник, что ли?
 Внезапно она заметила полицейский мундир.
 — Эй! А полиции какое дело до Михалины? Может, её обокрали, грабеж какой?
 И куда по девалась сама Михалина? Я вчера только приехала, ничего не знаю, чего случилось-то?
 Сержант поколебался: сказать ей правду или нет? Баба явно не из молчуний, вот только о какой Михалине она станет больше рассказывать — о живой или о мертвой? Недоверие из гостьи так и перло — как квашня из кастрюли.
 Нет, решил сержант, лучше придерживаться фактов: от потрясения бабища может расслабиться, а подозрения, не дай бог, замкнут ей рот наглухо.
 Он закрыл дверь на засов — на всякий случай.
 — Так вы подруга пани Колек?
 — Ну, подруга. Лучшая. А что, нельзя?
 Где она, я вас спрашиваю, откуда мне знать, а может, вы какой липовый полицейский?
 — Да вот, извольте, мое удостоверение. Но и вас тоже попрошу, ваш паспорт...
 Одной рукой вырывая у сержанта его удостоверение, другой блондинка великолепная нашарила в сумке паспорт. Они почти одновременно проверили персональные данные друг друга, однако сержант оказался проворнее: привычно найдя необходимые сведения, он, словно клещами, ухватился за уголок своего удостоверения — не доверял он этой гарпии.
 — Анастасия Рыкса, — прочел он. — Замужем, девичья фамилия Веньчик, проживает в Варшаве, Селецкая, три...
 — Где я живу, я и сама знаю, — гневно оборвала его пани Рыкса. — А вот где Михалина, никак не могу от вас добиться. Вижу, что вы не липовый, так, наконец, скажете или нет?!
 — Скажу, почему не сказать. В морге.
 — Где?
 — В морге.
 — Что вы мне тут глупые шуточки шутите?
 — Я не из шутников. Пани Колек мертва, похорон ещё не было, так что, насколько я знаю, она обретается в морге.
 У Анастасии Рыксы на какое-то время перехватило дыхание. Она сделала два шага вперед и тяжело шлепнулась на стул.
 — Вы.., вы мне голову не морочите?..
 — Честное слово, нет.
 — Поклянитесь!
 Сержант быстро прикинул, чем бы он мог поклясться, чтобы она ему поверила. Чем-то по-человечески понятным.., а!
 — Да чтоб мне до пенсии не дожить, вот те крест!
 — О Господи Иисусе Христе и все святые...
 — Да вы сами подумайте, что бы я тут иначе делал?
 Анастасия Рыкса некоторое время молча посопела, после чего пухлым пальцем ткнула в напольные часы, стоявшие в углу комнаты.
 — Там, — выговорила она сдавленно, — там, внизу, Михалина коньяк держит.., держала то есть. Достаньте...
 Сержант послушно залез в часы, нашел бутылку с рюмками, тем самым удостоверившись, что гостью с Михалиной и вправду связывала дружба, налил, не обойдя и самого себя, а затем украдкой включил диктофон у себя в кармане.
 — Вы сказали, что только вчера вернулись, — с сочувствием напомнил он. — А откуда? Где вы были?
 — В Дрездене, у дочки, — автоматически ответила Анастасия. — За немца вышла. А тут такое несчастье! Что с ней случилось, святая Дева Мария, она же всегда такая здоровая была!
 Несчастный случай какой, а?
 — Можно и так назвать. Ее убили.
 У Анастасии чуть рюмка из рук не выпала.
 — А я говорила! — заголосила она оглушительным шепотом. — Я же ей говорила, чего она за этих сволочей держится. «Каждый у неё в руках был», видите ли! Сто раз говорила: сиди тихо! А этот её, он-то что? Тоже мне опекун, лишь о себе заботился... У той-то курвы хватило ума его бросить, а Михалина уперлась: все нет да нет! И где он теперь? Где он был, когда её убивали? Я вас спрашиваю, где?!
 — Кто? — заинтересовался сержант.
 — Как — кто, этот её Доминик! Я говорила — высоки пороги на её ноги. Эти сволочи все в рост идут, одна ведь мафия. Они её боялись, а уж Доминик у них вообще сидит как заноза в заднице! Его ещё больше боятся. Я говорила, куда ей до их миллионов, шиншилл и бриллиантов, но она упрямая была. А Доминик над этими сволочами словно Господь Бог! Налейте еще!
 Сержант выполнил поручение с такой поспешностью, что чуть было не выронил бутылку.
 Себя он на сей раз обошел.
 — И что Доминик? — вопросила пани Рыкса сурово.
 — Ничего.
 — Как это ничего?
 — Ну так. Он, в общем-то, и не мог отреагировать.
 — А это ещё почему?
 — Потому что уже был мертв.
 — ЧТО-О-О?!!
 — Мертв. Его ещё раньше убили.
 — Налейте, — слабым голосом попросила пани Рыкса.
 Не зная, что ему делать — поощрить истерику или сидеть тихо, сержант выждал целых пять секунд. Пани Рыкса под влиянием потрясения и коньяка явно наливалась чем-то твердым, словно её заполнял не воздух, а жидкий бетон.
 — Когда это случилось? — деловито поинтересовалась она. — Их что — вместе замочили?
 — Нет. По отдельности.
 — Ну-ка рассказывайте толком, не то ведь я могу и рассердиться. Кого, когда и где. И налейте мне. Себе — тоже.
 Сержант решил рискнуть, вполне отдавая себе отчет в том, что, будучи официальным лицом при исполнении, идет на дикие нарушения и вот-вот переступит черту, которая отделяет его от служебного преступления. И все же исполнил пожелание кариатиды, вкратце изложив обстоятельства смерти романтической пары.
 Анастасия, слушая, уронила слезу. Всего одну. Больше не успела, так как сержант был краток.
 — Она его любила, — глухо проговорила пани Рыкса. — А он её нет. Если он кого и любил, так это свою прежнюю сучку, а может, и её не любил. А ведь я говорила! Выходит, она, значит, первая его нашла и сообщила.., ну, не через кого попало, а через одного из тех прежних, которые все могли... Закона для них не существовало, да и для нынешних тоже нету. Доминика убрали, осталась у них одна Михалина, а ведь человеку память из головы не выбьешь... Так что эту голову нужно было... Налейте.
 — Вы её знакомых знали? — робко начал сержант.
 — Э, какие там знакомые... Я замуж вышла по-своему, потому как все уже начало сыпаться. И Михалине советовала, да она все свое гнула. Ну, я-то постарше... Лет двадцать тому назад это было, ей семнадцать исполнилось, а мне уже двадцать один, пять лет я им служила, так что всю их вонь успела почуять.
 Мой муж человек простой, автомастерская у него была, так он легко отбрехался... А она все в этой шайке сидела. Нет, ничего не скажу, мужики к ней липли, Михася на должности была — доверенная секретарша, ну а потом и Доминик появился.
 — И что?
 — «Что, что». Все. А ведь у неё почти получилось — наконец-то она его заловила. Уже пять лет как вроде бы все спокойно шло, разве что старые знакомые вокруг неё изредка крутились или детки их. Или ещё какие родственники.
 Налейте.
 — А нынешние знакомые?
 — Ага, сейчас, знакомые. Уж так подлизывались, чтобы про Доминика узнать. Михася-то как скала была... А больше всех настырничал один такой.., да какой один, их вроде бы трое было... Из тех, что возле сенаторов трутся, в сейме сидят, тут — президент, там — вице-министр, заместитель премьера, кто их разберет... Кабы вышли на свет божий все папашкины мухлевательства...
 — А их как-то звали?
 — Что вы мне глупые вопросы задаете!
 Один за последнее время раза два тут был, Михася говорила, что благодаря ему Доминик больше всего заработает. Пустылка.., нет, Пустынник какой-то... Ну, что-то вроде. А этого Бешеного я и сама в молодости знала, клеился ко мне.
 И все равно я вам скажу, что я в этого Доминика не верила.
 — В каком смысле?
 — Ну, великий бизнесмен, по всему миру дела ведет, фотограф известный, а вонь-то от него чувствовалась. Каждый раз какой-то Мартинек... нет, Мариушек позарез ему требовался, а Михалина как-то проговорилась, что все эти снимки делает именно этот Мариушек. И всякие разные штуки, замки не замки, пистолеты не пистолеты, револьверы.., изобретения, в общем, — тоже Мариушек. Парень — воспитанник Доминика, это она мне сказала, уж очень любит опекуна своего, но в последнее время капризничать вдруг начал... А ещё баба какая-то была, Кая звали, то ли Пруш, то ли Прыщ... А-а... Налейте.
 Дальнейшую беседу сержант потихоньку записывал в блокнот, спрятав его под столом, — боялся, что диктофон выкинет какой-нибудь глупый фортель.
 А закончив беседу с пани Рыксой, сержант Забуй позвонил Бежану и потребовал немедленно сменить его на посту...




 * * *


 Я же ровно в это время боролась с очередными трудностями.
 Коль скоро бабушка пожелала ехать на море в полном составе, нужно было организовать транспорт для тетки Изы и дяди Филиппа. Естественно, я тут же набросилась на Рысека, однако тот мог обеспечить ещё более медлительное транспортное средство, чем кран, — какой-то асфальтовый каток или что-то в этом роде, некую жутко многофункциональную машину, но совершенно непригодную для дальних поездок. Я расстроилась, Рысек тоже, однако он тут же вспомнил о своем приятеле Мариане, том самом, что изучает иностранные языки.
 Но оказалось, что Мариан сейчас находится в Лондоне вместе с клиентом, который нанял его на месячное турне по Европе. Сам клиент водить машину не может, так как проводит официальные дегустации крепких напитков и потому постоянно пьян, а Мариан с радостью согласился как раз из-за упомянутых иностранных языков.
 — Не везет, — грустно вздохнул Рысек.
 — Я уже начинаю привыкать к невезению, — успокоила я его. — Но что-то нужно делать. Не пошлю же я их туда на поезде, представляешь, что они мне потом устроят.
 — А такси вам слишком дорого встанет.
 Лучше бы найти кого-то знакомого... О! Кажется, у меня такой есть... Хотя, наверное, не подойдет — он ездит на «фиате» — малютке <Малый «фиат» или «Малюх» (малыш) — «Фиат-124», микролитражка, долгие годы выпускавшаяся в Польше по лицензии.>.
 — Уж лучше твой дорожный каток...
 — А жаль, он водит классно, — продолжал Рысек. — И помотаться по стране — хлебом не корми, в общем, любит попутешествовать, да и берет дешево: только расходы на эксплуатацию и бензин, какие-то небольшие карманные деньги — и все. Раньше у него был «фольксваген».
 — И что? — живо заинтересовалась я.
 — Не повезло. Лишился этого «фольксвагена» уже два года назад. Он тоже механик, разные ремонтные работы на аэродроме делал и въехал на своей машине на запасную полосу.
 Ну и приклеился намертво.
 — Рысек, я не понимаю, что ты говоришь.
 В переносном смысле?
 — Какое там в переносном! — фыркнул Рысек. — Факт. И даже компенсацию не получил, ведь было ясно сказано, что въезжать нельзя. Он вообще даже признаться не мог, я сам его поднимал, и верх оторвался, а шасси осталось. Хороший у меня тогда кран был.
 Во время этой беседы мы сидели в квартире Рысека, так как его сестра увела близнецов на прогулку, а у меня по квартире бродило невыспавшееся семейство. Я тоже не выспалась, и по этой, видимо, причине никак не могла понять, о чем речь.
 — Скажи все это нормальным языком, а то у меня в голове все путается. На каком аэродроме это было?
 — На нашем. Международном. На Окенче.
 — Так ведь его уже давным-давно запустили!
 — Ну и что? Один тип, Бешеный, велел закупить такой какой-то материал для покрытия...
 Что-то забрезжило у меня в памяти.
 — Какой — бешеный?
 — Этот тип. Так его все называли за бешеную морду и за характер. Деспот и авантюрист.
 А точнее говоря, технический директор. В общем, велел он закупить новое покрытие для взлетной полосы и залить сразу всю полосу. Нет чтобы проверить на паре метров, как оно сочетается с нашим асфальтом. Ну и залили. Получился такой каток, что на ногах было не устоять, не говоря о машине. А уж самолет затормозил бы не раньше, чем у Дворца культуры. Разные фокусы пробовали, песком посыпали, солью, кипятком хотели это смыть и стиральным порошком, цистерны две «Ариэля» пошло. И ничего не помогало. Попробовали ещё какую-то дрянь, вылили её на полосу, и вот... Наш аэропорт тогда запросто мог побить все мировые рекорды по клейкости. Вот тогда мой приятель Мундек и приклеился.
 — И что? До сих пор так?
 — Да нет. Бешеный велел этот клей соскрести. А как его соскребешь, только поприклеивались все, кто пытался. В конце концов какой-то умный человек подсказал, и Бешеный велел закупить австрийский порошок, страшно дорогой, этакие малюсенькие гранулки. Во сколько все это в сумме обошлось, вы себе даже не представляете. В сотни миллионов долларов.
 Почти целый год одна взлетная полоса не действовала, а генеральный директор вообще этого не заметил, узнал, что нет полосы, только когда авиакомпании начали скандалить, так как пилоты протестовали.
 Я слушала с ужасом.
 — И что? Возбудили дело и этого Бешеного посадили?..
 — Да вы что? Подмазали где надо, и все затихло. Бешеный даже премию, как обычно, получил. Но все-таки его сняли. Кажется, генеральный тоже полетел, что-то там в руководстве поменяли, но что потеряно, то все наше. Ну а Мундек лишился машины, поэтому ездит теперь на «фиате» — малютке.
 — Не застрахован был?
 — Не-а.
 — Интересно, чем этот Бешеный сейчас занимается, — сказала я мрачно, пытаясь вспомнить, откуда мне знакомо это имя, — и какие убытки он нам теперь причиняет. От всего сердца желаю ему всего самого худшего!
 — Не вы одна...
 — Но это не решает моей проблемы. Послушай, а не взять ли машину напрокат? Агентств таких полно, рекламой просто задушили.
 — Это может оказаться непросто, сейчас туристический сезон. Да ещё вы что-то говорили об автоматической коробке передач. Даже не знаю, есть ли у них такое...
 — Холера. Рысек, а ты бы поехал?
 — Я-то поехал бы, и с радостным визгом, но никак не могу. Лето, я на работе остался один, на полдня сорваться — это ещё куда ни шло, но не дольше. Приходится тестировать эту дуру под Познанью, так что я каждую ночь туда езжу.
 — На дорожном катке?
 — Нет, каток едет на трейлере. На «фиате» — малютке.
 — Вот уж не было печали...
 С отчаяния я вспомнила о Лукаше Дарко и через диспетчера радиотакси нашла номер его сотового. Лукаш Дарко отозвался почти немедленно.
 — Быстрее, а то у меня времени нет, — сказала я без вступительных любезностей. — Иза Брант говорит. За сколько вы бы поехали на три дня в район Трех городов <Мегаполис на побережье Балтийского моря, состоящий из трех почти слившихся городов: Гдыни, Гданьска и Сопота>?
 — Вообще не поеду, потому что не на чем, — ответил он злым голосом. — Если машина ваша, тогда сотня в день чистыми.
 — Вот как раз машины-то у меня и нет.
 А что вы со своей сделали?
 — Я — ничего. Кое-кто другой постарался...
 Из трубки донесся какой-то странный звук.
 — Что вы говорите? — спросила я.
 — Ничего не говорю, — раздраженно ответил он. — Машина попала в аварию, вот и все.
 Да и не знаю пока, смогу ли я распоряжаться собой в ближайшее время... Что? А, смогу.
 — Вы со мной разговариваете или с кем-то еще? — Я начала терять терпение.
 — В основном с вами. Если раздобудете машину, то могу поехать.
 Я была не в состоянии с ходу все обдумать и оценить ситуацию.
 — Я вам перезвоню. Сегодня. Скоро.
 — Пожалуйста...
 Мне показалось, что он разговаривал со мной из машины, но я не стала забивать себе голову лишними деталями. Посмотрела на расстроенного Рысека, который вышел вслед за мной на лестничную площадку.
 — Кое-что начинает вырисовываться, — сообщила я. — Дорого, правда, холера...
 — Если хотите, я узнаю, сколько стоит прокат, — пообещал Рысек.
 — Узнай. А мне пора возвращаться к семейству.
 Едва я переступила порог квартиры, как меня отловил дядя Филипп. Он явно поджидал меня, имитируя какие-то кухонные дела — так замедленно варил кофе и смешивал соки, словно все эти продукты содержали застывающий бетон.
 — Бабушка слишком строга, — конспиративно прошептал он, не скрывая озабоченности. — А я знаю, девочка моя, что у тебя нет денег, потому что разве можно было скопить денег при вашем бывшем строе?
 — Некоторые смогли, — вырвалось у меня.
 — Но ты же не воровала. Это у нас наследственное. Конечно, мы создаем тебе сложности, но ты наверняка все сумеешь организовать, а я в случае чего заплачу. Лично. Со всеми расходами обращайся ко мне, только так, чтобы никто не видел.
 Я оживилась:
 — Вы это серьезно, дядюшка?
 — Серьезней не бывает! У меня же нет больше крестниц...
 — Филипп! — В дверях стояла тетка Иза.
 — Дорогая, уже все готово, — подобострастно заверил её дядя Филипп. — Я смешал, как ты любишь, только вот тоника не мог найти. Иза помогла.
 За теткой Изой появилась бабуля. Да они что — все друг за другом следят? И всем им обязательно нужно тесниться в моей кухне?
 — Иза, не мешай, Филипп возится, но он всегда возится, — сказала бабуля. — Так когда ты намечаешь наш отъезд на море?
 Это, разумеется, было адресовано уже мне, а не тетке Изе. Я перепугалась и сдалась. Риск — благородное дело!
 — Завтра, бабушка. Не слишком рано; думаю, где-то ближе к обеду.
 — А Иза и Филипп?
 — У нас будет вторая машина. С водителем.
 Черт его знает, что у нас завтра будет, но. мне уже надоели транспортные трудности, не хватало ещё бабулиных нотаций. В случае осложнений что-нибудь придумаю. Может, Рысек согласится поджечь дом и тушение пожара отвлечет родню...
 Пока же мне удалось отвлечь семейство едой.
 Сама я трапезой пренебрегла и позвонила в гостиницу в Трех городах. Элеонора оказалась просто гением: пожалуйста, вы можете занять забронированные номера, сообщили мне. Я зарезервировала гостиницу на завтра, заверив, что в случае опоздания все равно оплачу номера.
 Позвонил Рысек, сказал, что с прокатом машины нет никаких затруднений, но с автоматической коробкой передач проблемы, всего два автомобиля, и сейчас они заняты. Итак, мне нужен Лукаш Дарко, не могу же я одна ехать одновременно на двух машинах.
 Но позвонить Лукашу мне не дали. Родственнички, разумеется. Тетка Иза победоносно демонстрировала какой-то предмет, в котором я с большим трудом опознала изобретение своего сына. Это было нечто вроде небольшого пароходного винта, ветряка или пропеллера, и, к сожалению, включалась штуковина сама по себе — от энергичного толчка. Лопасти у неё были зубчатые и при вращении убийственно сверкали. Эта штука упала с потолка на тетку Изу...
 Господи, неужели включилась?! Тетка утверждала, что не только включилась, но и намеревалась убить её.
 Интересно, почему же не убила? Я пыталась вспомнить, летали ли вчера в комнате перья или обрывки ваты. Ведь если штука хотела убить тетку, то и постель наверняка повредила.
 И где следы? Нет, тетка Иза окончательно выжила из ума, если думает, будто я стану убивать её каким-то вентилятором. Да я сама их до смерти боюсь!
 — Убедительно прошу прекратить подозревать меня в преступных намерениях, — решительно заявила я. — Я знаю о семейных конфликтах ровно столько, сколько мне вчера сообщила бабушка. Бабушка умеет мыслить логически, так пусть она рассудит, каким это образом я могла заранее придумать всякие западни именно для тетушки Изы? Я ведь не знала, что тетя настроена против меня...
 — А кто сказал, что я против тебя? — обиделась тетка Иза.
 — Я, конечно, не семи пядей во лбу, но не настолько глупа, чтобы не сделать простейшего вывода. Из вчерашнего разговора я прекрасно поняла, что тетя хлопочет ради своего Стефана, которого я совсем не знаю...
 — Ну почему же, знаешь.
 — Знаю? — изумилась я. — Откуда?!
 — Он был здесь лет десять назад. И остался о тебе не самого лучшего мнения.
 Я лихорадочно рылась в памяти. Может, он и был в Польше, но не у меня же! А, минутку...
 Кто-то приезжал из Лондона на пару часов. Но ведь это была девушка, а не парень...
 — А подробности того визита не могли бы напомнить?
 — Как это я могу напомнить подробности визита, при котором не присутствовала!
 — Стефан же наверняка все рассказал вам, когда вернулся в Австралию. Вы говорите, что он остался не лучшего мнения обо мне. Но как сложилось это мнение?
 — О, ты даже не захотела его принять.
 Им вынужден был заниматься твой знакомый, а ты отговорилась недостатком времени. Да и этот твой образ жизни, совершенно неподходящий для приличных людей! Мотовство, легкомыслие...
 Десять лет назад у меня едва ли нашлось бы что мотать. Кроме того, именно тогда я начала хомячить каждую копейку на квартиру. Что за бред несет эта зловредная тетка?! И что там натрепал кретин Стефан? И какой такой знакомый?..
 И тут у меня мелькнуло ужасное воспоминание. Что-то тогда было, блин... Ранняя фаза моего, прости господи, романа с Домиником, период обожания и покорности, ну и как раз тогда на меня свалилась срочная работа, огромный текст...
 И впервые я с диким раскаянием и отчаянием, чуть ли не со слезами на глазах выставила Доминика из дома. Да какое там выставила... Скорее, на коленях умоляла простить, призналась, что занята...
 На словах Доминик высказал понимание, а сам весь надулся и был таков. Я помчалась за ним, но стукнулась лбом в захлопнувшуюся с размаху дверь. Несколько минут страдала, раздираемая противоречивыми чувствами, однако долг пересилил. А по другую сторону двери слышались какие-то звуки: Доминик с кем-то разговаривал. Тем более я не стала выглядывать, чтобы не оказалось, будто я за ним шпионю, кроме того, жалкие остатки рассудка подсказали, что если открою дверь, то работа полетит ко всем чертям...
 А два дня спустя, перелопатив почти шестьсот страниц текста всего за двадцать шесть часов, я узнала от Доминика, что он отогнал от моих дверей настырного гостя, который явно бы мне помешал, и сам занялся им. Кое-что при этой оказии он и о моей семье услышал. Настроение у него было чудесное, от обид и осуждения не осталось и следа, разговаривал он со мной с невероятной любезностью, и от всего этого я окончательно оглупела и даже не поинтересовалась ни изгнанным гостем, ни семейными новостями.
 Да чтобы мне мхом порасти, если то был не идиот Стефан!
 И разумеется, Доминик облил меня грязью...
 — Какие-то авантюрные знакомства, — продолжала тетка Иза. — Ты водила компанию со странными типами, один даже устроил погром в ресторации, настоящий бешеный, а ты с ним любезничала...
 «У меня вдруг разблокировало память: этот Бешеный, о котором говорил Рысек... Елки-палки, да это же какой-то подручный Доминика.
 Стоп. Какие глупости лезут в голову, не подручный, а, напротив, смертельный враг. Сама от Доминика слышала о нем.
 — Знаю, — мрачно ответила я тетке, победно уставившейся на меня. — Это все мой бывший сожитель. Я и сама теперь удивляюсь, что не убила его... Не могли бы вы, тетя, сделать мне любезность и припомнить, что Стефан рассказывал.
 Тетка Иза удивилась. Вероятнее всего, она не ожидала, что я захочу получить информацию о самой себе, и на мгновение утратила контроль.
 — Стефан, можешь быть уверена, говорил правду. Рассказал ему об общей ситуации и о твоей доле... Об условиях...
 Она прикусила язык, но у меня уже не было сомнений, что Доминик ориентировался в этой общей ситуации значительно лучше меня. И не проронил ни единого слова, молчал как пень, зато постарался анонимно очернить меня. На кой черт это ему было нужно?.. А! Ясно! Я могла получить наследство, а он не хотел, чтобы мне достались эти деньги, — не дай бог, я бы обрела финансовую независимость!
 С некоторым усилием я вернулась в настоящее.
 — Очень хорошо, я все поняла. Я совсем не в претензии, что вы, тетя, хотите получить все для Стефана, на вашем месте я бы желала того же для своих детей. И если бы не дети, я бы охотно отказалась от какой-то там моей части.
 Я нормально зарабатываю, живу за свой счет и кое-как справляюсь. Я никого не убивала и убивать не намерена, а все это барахло из люка велю спрятать как можно дальше...
 Дам Рысеку ключи, попрошу запихнуть куда-нибудь имущество моих детей во время нашего отсутствия.
 — А сейчас я очень сожалею, но у меня есть дела: несколько звонков. Потом в полном вашем распоряжении. Поедем куда хотите, вернее, куда бабушка захочет.
 Бабуля за все это время не проронила ни слова, а тут почти одобрительно произнесла:
 — Я начинаю замечать в тебе нужные черты. Будь любезна вызвать человека, который отвезет нас в Константин. У меня там живет старая подруга. Иза и Филипп поступят по своему обыкновению — как им заблагорассудится, так что и для них вызови такси. Надеюсь, ты все организуешь.
 И я принялась организовывать.
 Вызвала такси для Изы и Филиппа, чтобы избавиться хотя бы от двух человек.
 Позвонила Рысеку, который напомнил мне, что близится вечер и он вскоре уедет в Познань.
 Немного поскрипела зубами.
 Набрала номер Лукаша Дарко, который тут же ответил. Я попросила его приехать, объяснив зачем. Он согласился и напомнил об оплате. Дядя Филипп уже отчалил, так что расходы я взяла на себя.
 Позвонила в прокат автомашин и сказала, что буду через час.
 Снова позвонила Лукашу, велела ему приехать на такси. Он осведомился, действительно ли я думала, будто он придет пешком, после чего милостиво согласился задержать такси для меня.
 Избавилась от собственной машины, на которой сплавила Лукаша, бабулю, тетку Ольгу и дядю Игнатия.
 Села в такси и покатила в прокат автомашин.
 Вернулась на «форде», вполне сносном.
 Позвонила Элеоноре и уведомила о счастье, которое завтра на неё свалится. Умолила как-то подготовить моих детей, но сама поговорить с ними не смогла, поскольку они где-то шлялись.
 Упала в кресло и вытерла со лба пот.
 Собрала вещи, легко догадавшись, что после возвращения австралийской компании у меня не останется времени для себя.
 Приготовила ужин.
 Сообразив, что в запасе есть пара минут, позвонила в полицию и потребовала позвать майора Бежана, фамилия которого каким-то чудом сохранилась в моей памяти. Майора позвали.
 — Пан майор, — сказала я, едва ворочая языком от усталости, — вы интересовались знакомыми Доминика. Мне как раз вспомнился один подлец. Понятия не имею, как его по-настоящему звали, но прозвище у него было Бешеный.
 Однажды я его видела, вполне соответствует своей кличке. Как мне рассказали, по его вине аэропорт в Окенче понес огромные убытки, случилось это года два назад. Еще я слышала, что этот Бешеный — исключительная сволочь. Не решусь утверждать наверняка, но, по-моему, Доминик под него копал. Больше я ничего не знаю, а через несколько минут вернутся мои родственники, так что я, с вашего позволения, пойду помешаю в кастрюле...
 На сем моя оживленная деятельность завершилась.




 * * *


 Оказавшись в управлении, Лукаш Дарко ерепениться не стал и выложил все, что знал о своем клиенте.
 — В Заленже мы тогда действительно стояли довольно долго, Пустынко чего-то ждал.
 Странная вещь, на часы он не смотрел, лишь в дорогу все вглядывался. А потом вдруг велел ехать дальше, в Лесную Тишину, я его уже возил туда раза три или четыре. Перед домом он снова велел мне ждать, а сам ушел. Не было его минут тридцать. Обратно примчался чуть ли не бегом, в руках три плотно набитые картонные папки, одна бумажка у него вылетела по дороге, он за ней вернулся. Мы поехали дальше, во Владиславов, хотя перед этим речь шла о том, что возвращаемся в Варшаву. Гнали как на пожар. Адреса во Владиславове я не знаю, точнее говоря, не знаю названия улицы, он сам показывал дорогу, но зато помню, что он пошел к какому-то Карчоху. Эта фамилия была написана на почтовом ящике. Сидел он там до второго пришествия, чуть ли не до ночи, зашел туда с одной папкой, а вышел с пустыми руками. И мы вернулись в Варшаву. Вот и все.
 — А остальные папки? Вы же сказали, что их было три.
 — Наверное, оставлял в машине, в окно точно не выбрасывал. Я не обратил внимания, пассажиры часто что-то оставляют.
 — А этого Карчоха вы видели?
 — Да. Если это был Карчох. Он выглянул на улицу, когда завыла «тойота» Изы Брант.
 Этого типа я уже раньше видел, в Варшаве.
 Внешность у него запоминающаяся.
 — Опишите его.
 — Высокий, плечистый, около шестидесяти, седой. Лицо у него такое.., ага, на бульдога похож. Или на мопса. Как бы морщинами поперек сжато, бешеная такая морда.
 — А в Варшаве где и когда его видели?
 — Они с Пустынко как-то вместе вышли из кабака. Из «Адрии». Я в пробке торчал, от нечего делать и наблюдал за ними. Когда?.. За точность не поручусь, довольно давно, вроде бы осенью прошлого года. Помните, я вам говорил, что в тот день, тринадцатого, я забирал в Млаве, у гостиницы, некоего Северина. Так вот Карчох этот и Северин — один и тот же человек.
 — Что ж вы сразу ничего не рассказали?
 — Потому что обещал не говорить. Пустынко ведь был моим постоянным клиентом... Но теперь-то уже все. Я с ним несколько лет имел дело. Лет шесть, наверное. Постоянно его возил.
 Платил он хорошо, маршруты приятные. С самого начала он оговорил следующие условия: он платит, а я молчу. Наркотиками, говорит, не торгую, так что я могу спокойно ослепнуть и оглохнуть.
 — И куда вы его возили?
 — В самые странные места. Например, на ипподромные конюшни. В какие-то дыры по всей стране, я, в общем-то, не записывал, так что придется долго соображать, чтобы все назвать.
 Мы даже чуть ли не подружились.
 — А он говорил, почему предпочитает ездить с вами?
 — Говорил, почему же нет. Жена у него патологически ревнива, во всех его делах подозревает измену, установила слежку за его машиной, устраивает ему скандалы с истерикой, всему миру сразу же известно, где он был, а конкуренты только этого и ждут. Кроме того, сделки обычно обмывают, а он после выпивки за руль не садится. По моему мнению, правда тут где-то посередине.
 — А чего ради ему в голову пришли наркотики?
 — Это, пожалуй, наиболее скользкое занятие, так что Пустынко сразу открестился. К тому же он, похоже, меня подозревал в связях с наркомафией. Ни фига подобного. Возить-то я мог все: оружие, наркотики, фальшивые доллары, но знать об этом ничего не знал, в карман пассажирам я не заглядывал. Да и в чемоданы тоже. Так откуда я мог знать, что мужик катит, скажем, в Свиноуйсце, а сам к груди мешочек с героином прижимает?
 — Постарайтесь вспомнить, что ещё происходило под Заленжей. Чего мог ждать пассажир?
 — Понятия не имею. Ничего необычного там не происходило.
 — Тогда постарайтесь вспомнить все.
 Лукаш Дарко нахмурил брови, задумался на некоторое время.
 — Я бы охотно сделал ему гадость, гниде паршивой, но...
 — Но?..
 — Как вам сказать... Еще наврежу невинному парнишке...
 — Даю вам слово, что с невинным ничего плохого не случится.
 Было в майоре Бежане что-то такое, что заставляло самых закоренелых преступников верить ему. Вот и Лукаш поверил.
 — Мотоцикл там перед нами несся. От самой Варшавы, я его на шоссе догнал. Обычный мотоцикл, я бы его обогнал, хотя он прилично шел...
 — Какой мотоцикл?
 — «Хонда-250», кажется. Я бы и обогнал, но Пустынко вдруг велел притормозить. Сказал, что мы слишком быстро едем, а он ещё не успел обдумать сделку. Я поехал медленней, так он велел прибавить; в общем, держались мы за мотоциклом тем до самого поворота на Заленжу.
 Мотоцикл там пропал из виду, а мы остановились в Заленже.
 — А что потом?
 — Потом я смотрел перед собой, так же как и Пустынко, больше все равно нечем было заняться. По дороге к лесу шли бабы с корзинами.
 Дети мотались туда-сюда. Проехали два трактора, грузовик. Пара велосипедистов. Пронеслись какие-то мотоциклы, один гоночный, а второй — какой-то столетний, старье старьем, а летел так, что я даже удивился. Легковушки, штуки три, «фиаты». А, ещё телега. Ну и мотоцикл снова, выскочил в нашу сторону, и что-то мне показалось, будто это тот самый, с шоссе. Как раз тогда Пустынко и велел ехать дальше. Не знаю, есть ли в том какой-то смысл, но говорю то, что видел.
 — А номер у мотоцикла был варшавский?
 — Варшавский, но я не запомнил. К чему мне?
 — И больше ничего не произошло?
 Лукаш снова немного поразмышлял.
 — Парнишка какой-то из кустов на шоссе выскочил. Чуть под этот мотоцикл не попал.
 Сопляк, лет двенадцати.
 — И что?
 — Ничего. Остановился и постоял немного.
 Тут как раз и мы тронулись.
 — Вы бы узнали его?
 — Да никогда в жизни. Парнишка как парнишка. В руках у него что-то длинное, было.
 Вроде удочки.
 Бежан закончил допрос.
 К тому моменту появились сержант Забуй и поручик Гурский. Выглядели они взволнованными, хотя и старались держаться невозмутимо.
 Предупредив Лукаша, что наверняка понадобится ещё поговорить, Бежан отпустил его на все четыре стороны.
 Сержант Забуй с торжеством положил на стол диктофон. Гурский высыпал целую пачку поляроидных снимков. Заговорили они одновременно, словно стометровку стартовали:
 — Сердечная подруга Михалины Колек...
 — Этот Ченгала врал как нанятый...
 — Минутку, — перебил их Бежан. — Не все сразу. Спокойней, по порядку. Вначале сержант, так как ему пора возвращаться на свой пост.
 Сержант Забуй попытался изложить незаписанное начало визита гостьи, прочесть свои записи, включить диктофон и сделать выводы — все одним махом. Бежан привел весь этот сумбур в порядок, заставив подчиненных внимательно прослушать пленку, которую, к полному их изумлению, ни разу не заело. Наградой им стал официально разрешенный кофе и тайком извлеченное из шкафа пиво.
 — Анастасия Рыкса для нас — золотой прииск, — сказал майор, когда запись кончилась. — Все это нужно сразу же продублировать. Повторяются Бешеный, Пустынко, Ченгала, Кая Пушт...
 — Вот именно! — вырвалось у Роберта.
 — Спокойно. Кая Пешт, а не Пушт, тут я склонен верить скорее Изе Брант. Все фамилии нужно исправить, а вот письма, адресованные пани Колек, начинают приобретать все больше смысла. Пани Анастасию мы ещё расспросим.
 — Ей только того и надо, пан инспектор, очень она разозлилась за Михалину.
 — Ладно, возвращайся на место, может, ещё кто туда наведается. Не думаю, что убийца, но и прочие персонажи нам пригодятся. Теперь ты, Роберт.
 Поручик Гурский наконец-то получил слово.
 — ..И я даже готов был ему поверить, — с горечью продолжал он, повторив первую часть беседы с Мариушем Ченгалой, — он мне показался таким симпатичным, холера его задери... если бы не вранье про кабинет. Само у него сорвалось, он и глазом не моргнул, а уж о чем о чем, а о священном кабинете Доминика не мог не знать! В Лесной Тишине бывал, Михалину знал, должен был и весь дом знать, и обычаи своего покровителя. Ложь аж зазвенела в воздухе, а у него это так гладко вышло...
 — И ты на него нажал? — забеспокоился Бежан.
 — А вот и нет! — торжествующе похвастался Роберт. — Я этак деликатненько спросил.
 Ах да, вспомнил он, действительно, у Доминика там есть кабинет, но сам он в нем не бывал, кажется. Доминик вообще никого туда не пускал.
 «Кажется» — ха-ха-ха! Потом он ещё раз подставился: начал объяснять, что в гости его не приглашали, он приезжал, привозил что-то необходимое, иногда его угощали кофе или чаем, и если бы там имелся вход для прислуги, то он бы через этот вход входил, для Доминика он был просто дерьмо. Как вам нравится — дерьмо!
 Вначале дружба, опекунство, а потом вдруг — дерьмо, это почему же? Парень повзрослел, от шпаны отошел, школу закончил, да что я говорю — закончил Политехнический! Вышел в люди, работает, почему же вдруг — дерьмо?
 — Из всех показаний следует, что для покойника остальное человечество было дерьмом...
 — Но и это ещё не все! Я оставил его в покое, убрался оттуда и малость подождал, очень уж все это меня достало. Не прошло и четверти часа, как Мариуш закрыл свою мастерскую, помчался на соседнюю автостоянку и знаете во что он сел? В «мерседес». Точно такой же, как и у Доминика. Если бы я не знал, что машина Доминика стоит у нас, на охраняемой стоянке, я бы подумал, что Мариуш свистнул её у покровителя. Копия! Я поехал за ним. Ага, за мастерской он себе ютится, как же, — самая настоящая вилла рядом с Лесом Кабацким, вроде бы скромненькая, а внимательно посмотреть — роскошь такая, глаза на лоб лезут! Гараж на две машины, элегантная пристройка — вроде бы мастерская или лаборатория, блондинка внутри, как от Золотой рыбки, возможно жена. Он на минутку зашел в дом, а потом начал выделывать какие-то странные вещи. Я ждал.
 — И что? — с интересом спросил Бежан, так как Гурский вынужден был перевести дух.
 — Вышел, отъехал на этом «мерее», за углом поставил его в кусты, так, чтобы в глаза не бросался. Вернулся домой, но не нормальным путем, а крадучись. Сторонкой, тихонечко вывел из пристройки мотоцикл, выкатил туда же за угол и только там завел мотор. Я поехал за ним, на Сасанки, там дачные участки. Он закатил свою «хонду» в какой-то сарай, от которого у него тоже был ключ. Номер участка я на всякий случай записал. Автобусом доехал до Волоской, поймал такси и вернулся в Лес Кабацкий. Вылез у соседнего дома, пешочком дошел до «мерседеса», сел и назад в мастерскую. Все это заняло у него два часа без пары минут. А я проводил его и опять поехал в Лес Кабацкий...
 — Зачем?
 — Не знаю. Может, чтобы проверить, действительно ли он там живет. А вдруг к девице только в гости ходит?
 — Ты с ума сошел.
 — Это точно, — убежденно подтвердил Гурский. — Но меня разозлило, что я вначале так купился на хорошее впечатление. Я бы даже совершил глупость и перелез через забор, в окошки позаглядывал, за вора бы сошел, но, слава богу, встретил почтальона. Заморочил ему голову...
 — Как это?
 Гурский тяжело вздохнул:
 — Ну, вроде запал на ту красотку, что здесь живет. Крыша у меня от неё едет, кто она такая, есть ли у неё муж или ещё кто?
 Почтальон уши и развесил. Корреспонденция приходит на две фамилии, пореже — для Мариуша Ченгалы, почаще — для Барбары Буковской. Она разводит кактусы, держит цветочный магазин, кактусы эти у неё цветут, он их разок видел, она сама ему показала. А мужик копается в каких-то слесарных железках.
 Вот и все, что я узнал.
 И в этот момент, как по заказу, Бежану доставили переписанные показания Анастасии Рыксы. Красным маркером Бежан отметил все фамилии и быстро попал на Каю Пушт, предположительно она же — Кая Пешт. Анастасия, которую смерть подруги скорее взбесила, чем расстроила, сообщила, что эту Каю Доминик давным-давно вытащил из какого-то преступного болота и даже помогал устроиться её сестре, что наполняло Михалину недоверием и опасениями.
 У сестер имелось то ли огородное, то ли цветочное хозяйство, то ли какой-то садовый участок или ещё что-то в этом роде, однако эта дура, Кая то есть, снова во что-то вляпалась и вечно создавала проблемы. А вот сестра — та нет. Как-то иначе её звали, вроде Бася, «пани Бася» — так к ней обращался Доминик, когда она один раз приехала в Лесную Тишину, чтобы извиниться за сестру и поблагодарить. Михалина разозлилась из-за её прихода и потом признавалась Анастасии, что у неё аж сердце закололо, потому как блондинка эта — ну прямо майская роза, она даже испугалась, что Доминик начнет за ней ухлестывать. Но почему-то нет, не стал ухлестывать. Каи она не боялась, та для Доминика была просто тряпка половая; случалось даже, что Кая плакалась Михалине о своих горестях.
 Все это пришлось собирать в кучу из разных фраз, так как Анастасия не слишком придерживалась темы, отвлекаясь на чувства, возраставшие по мере убывания жидкости в бутылке. Время от времени она заверяла сержанта, что будь Михалина жива, никто бы из неё даже дикими волами ни одного словечка не вытянул, но раз уж её какой-то подлец убил, так вот ему! Она все расскажет, и, может, тогда найдут мерзавца.
 Совпадения в рассказе Анастасии и сведениях, добытых Гурским, вселяли надежду на скорое завершение дела. Однако надежда эта быстро увяла, поскольку оказалось, что информацию о владельце садового участка номер сто сорок девять по телефону добыть нельзя. Получалось, что участок этот — самая охраняемая тайна на свете.
 — Оперативника! — в Отчаянии взвыл Гурский. — Дадут нам хоть кого-то, кроме Ирека Забуя?
 — На один день дадут. Для выяснения деталей.
 — У нас есть детали!
 — И ещё у нас есть деликатное напоминание сверху, чтобы мы не слишком-то усердствовали. Думаю, они скоро передерутся из-за макулатуры Доминика.
 — Холерная жизнь!
 — А ты ещё не привык? Во всяком случае, все, что мы накопаем, — все наше. Разве что вы оба с Забуем посидите малость в зарослях...
 Тут позвонила Иза Брант и сообщила о преступных ошибках некоего Бешеного. И в конце туннеля снова забрезжил свет. Роберт Гурский даже разрумянился от удовольствия, ибо папку Доминика на этого Карчоха-Бешеного они скопировали.
 — Ну вот, есть что проверять и о чем помыслить, — заключил Бежан. — Теперь давай все объединим и наведем порядок...




 * * *


 Лукаш Дарко как джентльмен пропустил меня вперед, дорожная полиция нас не останавливала, и где-то к вечеру я уже разместила всю компанию в гостинице. После чего тут же, единодушно подгоняемая родней, повезла их на экскурсию во Владиславов.
 И здесь опять во всей своей красе проявила себя моя фирменная невезуха.
 Море — это море, и в нашей стране оно создает климат с особыми свойствами. В Варшаве погода была прекрасной, солнце и жара, а подъезжая к Владиславову, я была вынуждена включить в машине печку.
 Мы остановились перед домом Элеоноры, Лукаш — позади меня, бампер в бампер, пассажиры полезли из машин, и туг дикий порыв ветра сорвал с тетки Ольги шляпу.
 Шляпа была с широкими полями — тетушка уверяла, что загар ей вреден. Правда, сейчас в существование солнца верилось с трудом, черные тучи хлестали холодным дождем, но тетка на всякий случай от самой Варшавы ехала в шляпе.
 Не сняла она её и в Гданьске, по всей видимости не обратив внимания на атмосферные перемены.
 И естественно, эта дрянь, словно большая птица, моментально улетела неведомо куда.
 Тетушка испустила душераздирающий крик, и я бросилась в погоню за шляпой. За мной кинулся Лукаш — как нормальный мужик, который всегда поддержит женщину в беде. А за ним ломанулись — вот уж действительно неведомо зачем — дядя Игнатий, дядя Филипп, тетка Иза и взлохмаченная тетка Ольга. Именно в таком порядке.
 Разумеется, я первой увидела шляпу, однако прежде чем нашла калитку и начала продираться сквозь чужие кусты, которые остановили эту летучую стерву, успели прибежать и все остальные.
 Из дома на шум выскочил какой-то тип. Услышав хлопанье двери, я оглянулась. И на мгновение застыла, а вежливые слова извинений замерли у меня на губах.
 — Сссстоять, курва! — рявкнул он страшным голосом с каким-то диким шипением, вполне достойным тетки Изы.
 Видимо, память моя в этот момент не была ничем занята, так как сработала она прямо-таки взрывным порядком. Эта морда, сжатая поперек выражением собачьего бешенства!.. Ну конечно, это же Бешеный...
 — Простите, пожалуйста, но у меня шляпа... — молол уже язык помимо моей воли — Вон! Катись отсюда! Плевать мне на твой сучий шантаж! Беги, доноси, а если хочешь, можешь меня поцеловать в зад!
 — Не хочу! — вырвалось у меня.
 Бешеный продолжал орать. Тут появились ещё два типа, с виду гораздо сильней отягощенные мышцами, чем мозгами.
 — Приветствую, пан Карчох, — заговорил вдруг за моей спиной Лукаш Дарко. — Мы ведь с вами вроде бы знакомы?
 — Выходит, что у рассказов Стефана кое-какие основания были, — услышала я голос тетки Изы; язвительность в её тоне побила все мировые рекорды.
 Бешеный замолчал, словно ножом отрезало, и огляделся по сторонам.
 — Чего? — спросил он с крайней неохотой, однако уже значительно тише.
 — Ничего. Что это вы такой нервный?
 А дело-то всего лишь в предмете туалета...
 Тут родимый польский ветер решил немного поиграть в экзотический тайфун и дунул настоящим шквалом, выдрал из кустов шляпу и швырнул её мне прямо в объятия. Желанную добычу я заполучила, учтиво поблагодарила хозяина за любезный прием и покинула его территорию.
 Возле дома Элеоноры ветра уже не наблюдалось. К счастью, наигравшись, он вовсе затих.
 У Элеоноры с северной стороны была большая застекленная веранда, где она обычно размещала излишек гостей. Ее столовая вмещала восемь человек, а нас в сумме набралось одиннадцать, так как и Стасичек успел вернуться с работы. Элеонора невозмутимо принялась угощать нас напитками и рыбой.
 Под воздействием филе камбалы с пылу с жару и холодного угря в желе настроение семейства смягчилось. Уже сидя за столом, я вдруг удивилась, с чего это вдруг мои дети не приняли участия в охоте за шляпой, и посмотрела на них повнимательнее.
 Выглядели они вполне здоровыми, загоревшими и жизнерадостными, однако какими-то невероятно вежливыми, так что я слегка забеспокоилась.
 Беседу с ними вела бабуля. Она единственная пренебрегла гимнастическими упражнениями и погоней за шляпой, а просто зашла в дом, не дав тем самым ни малейшей возможности поучаствовать в спектакле ни моим детям, ни Элеоноре. Ну никакого в ней нет милосердия к людям.
 Загипнотизированные бабулей, Кася и Томек демонстрировали ангельскую покорность, на вопросы отвечали на безукоризненно литературном языке, да ещё развернутыми предложениями.
 Господи спаси и помилуй!
 Значительно позже Томек открыл мне секрет:
 — Лично я боялся, что в случае провала ты выгонишь нас из комнаты и я не увижу это шоу века. Чтоб мне провалиться, это же супер!
 Думаю, что Каська того же боялась. Да мне никто в жизни не поверит, что я принимал участие в чем-то подобном!
 И его труды себя оправдали, так как остальное семейство не упустило возможности устроить шоу. Первой, разумеется, выступила тетка Иза:
 — Что бы ни говорили о Стефане, таких знакомств он сроду не водил. Оказывается, даже в анонимных письмах, достойных презрения, есть зерно правды. Никто меня не убедит, что этот тип принадлежит к уважаемой части общества. А ещё и шантаж! Это очень интересно.
 — Но, Изочка.., это ведь может быть инсинуация... Ошибка... — робко забормотал дядя Филипп.
 — Хочу напомнить, что существует примечание, оговаривающее аморальность обеих сторон, — с обидой вмешалась тетка Ольга, которой хоть и вернули шляпу, но порядком истерзанную. — В таком случае...
 — ..все состояние на усмотрение семьи, — старательно докончил дядя Игнатий.
 — Боюсь, что сомнения только множатся...
 — Не боишься, а надеешься.
 — Просто нужно во всем этом разобраться.
 Возможно, путем непосредственной беседы...
 Бабуля же явно оглохла, не слушая, что говорят остальные родичи. Не обращая внимания на разговоры, она строго расспрашивала моих детей об условиях и обычаях в школе, о развлечениях молодежи, о том, каким образом дети проводят каникулы, а также пыталась выяснить, кому из них и для чего именно понадобились булыжники, которые в числе прочего свалились с потолка на тетку Изу и дядю Филиппа. Целый доклад на тему геологии бабуля терпеливо выслушала, однако даже я не смогла разобрать, кто же из них запал на эту науку — Кася или Томек.
 Потом бабуля дала втянуть себя в обсуждение кулинарных рецептов.
 Рядом со мной сидел за столом Лукаш Дарко, к которому Элеонора отнеслась почти как к старому другу. Несомненно, децибелы из моей машины навсегда запали ей в память, и она решила быть до гроба благодарной своему избавителю.
 — Спасибо, — сердечно поблагодарила и я.
 Лукаш сразу понял, что я имею в виду.
 — Это мелочь. Я слегка опасался, что он натравит на вас своих горилл. Можно считать, что я действовал и в своих собственных интересах — вдруг вздумали бы стрелять в вас, да рука дрогнула бы, а я как раз за вами стоял...
 — А вы его на самом деле знаете?
 — Односторонне. Пару раз видел и даже возил, такую морду трудно забыть. Думаю, что он не обращал на меня внимания. А вы?
 — Что — я?
 — Вы его знаете?
 — Еще меньше, чем вы. Видела дважды, причем сегодняшний раз был вторым. А откуда вы знаете, что его зовут Карчох? Это действительно его фамилия?
 — А черт его знает. Эта фамилия написана на почтовом ящике. Тогда чего он от вас хотел?
 Я догадывалась, чего хотел от меня Бешеный, а вернее, чего он не хотел. Я давно уже сообразила, что знакомые Доминика гораздо больше знали обо мне, чем я о них. Так что теперь они вполне могли считать, будто я стала наследницей Доминика.
 Я бы беззаботно рассказала все Лукашу, но мой голос заглушало семейство. Томек красочно описывал бабуле причины, по которым он научился готовить, при этом почти кричал, ибо одним ухом бабуля прислушивалась к сваре, которую затеяло её семейство. Тетка Иза решила, что непосредственную беседу можно провести прямо сейчас — коль скоро я сижу рядом, — и бросилась в атаку. Ее сдерживал дядя Филипп, который неумолчно что-то кудахтал в мою защиту. Тетка Ольга и дядя Игнатий неожиданно сменили фронт и, оставаясь по-прежнему против Стефана, осознали вдруг всю выгоду, если обе стороны — то есть я и Стефан — окажутся воплощением безнравственности. Ведь тогда, возможно, они станут распоряжаться всем состоянием...
 Я покорно отвечала на вопросы:
 — Нет, я не шантажистка и никогда ею не была. Не знаю, был ли шантажистом мой сожитель, не исключаю, но ведь я рассталась с ним четыре года тому назад! Да, один раз я видела его в компании этого пещерного медведя, который устроил скандал, возможно, что пещерный медведь видел меня больше одного раза, а возможно, он что-то спутал. Меня ничто с ним не связывает, и я не намерена поддерживать с ним близкого знакомства. Сомневаюсь, знакома ли с ним Элеонора...
 — Так ты с ним лично знакома? — вскинулся Стасичек, меряя жену суровым взором.
 К счастью, он пока был далек от создания атмосферы, так как я благоразумно привезла из Варшавы вино.
 — Лично не знакома, — ответила Элеонора. — Только издалека. Да и то плохо.
 — А почему издалека, если он живет так близко? — искренне удивилась тетка Ольга.
 — Потому что мешают живые изгороди.
 А он пешком в магазин не ходит. Если бы ходил, я бы встречалась с ним чаще. Ему пришлось бы проходить мимо нашего дома.
 — А где же он ходит?
 — Не знаю. Честное слово. Я за ним не подглядывала.
 — Так как ты с ним встречаешься? — В голосе Стасичка зачирикала первая ласточка ревности. Я заключила, что он и в глаза не видел Бешеного.
 Семейство на время умолкло, жадно прислушиваясь к супружескому диалогу.
 — Раз я столкнулась с ним, когда возвращалась из магазина, — начала перечислять Элеонора, с трудом сдерживая смех. — Второй раз, когда подстригала нашу живую изгородь, рядом с участком Кветинских. Он подбежал и стал орать, что их ежевика к нему на участок заползла.
 А третий раз...
 Тут я не выдержала:
 — Стасичек, ты скажи сразу, в чем подозреваешь собственную жену. В нелегальных сделках с этим.., по всей видимости, Карчохом или в том, что у них роман. Если ты имеешь в виду роман, то вполне можешь вызвать психиатрическую «скорую помощь».
 — Как это?
 — Да просто чужая жена, решившая закрутить роман с таким красавцем, должна быть абсолютно чокнутой. Или слепой, а Элеонора даже очков не носит. Ты на себя в зеркало посмотри и скажи, способен ли соперничать в красоте с бешеной гориллой.
 — Действительно, — вырвалось у тетки Изы.
 Каким бы гнусным характером ни обладал Стасичек, внешне он был даже очень симпатичен: Стройный блондин с благородными чертами лица, может чересчур субтильный, но зато изящный. Дамы со склонностью к материнству были от него без ума.
 — А как он выглядит? — недоверчиво спросил он.
 — Как разъяренный бульдог, — милым голоском сообщила Элеонора.
 — Огромный, жирный, похож на буйвола, — добавила я. — С красной мордой, обезьяньим лобиком и старше тебя на пару десятков лет. Ты бы согласился на роман с таким душкой?
 Стасичек растерянно моргнул:
 — Минутку. Наш сосед... Минутку. Пан Карчох?..
 — О господи, — пробормотал Лукаш.
 — Ну? — подтолкнула тетка Ольга.
 — Так я его знаю, — сказал удивленный Стасичек. — Мы как-то беседовали вот там, на лавочке, перед пляжем. Ну, вообще-то он, возможно, и не очень привлекателен с виду... Он мне не очень понравился.
 — Что так?
 — Предлагал мне какую-то липу... В смысле, нелегальную сделку... Даже не сделку, а просто обойти действующие правила. Он хотел завладеть всей территорией вон там, дальше, за Цетневом... В конце концов, я же понимаю, что мне говорят, даже между строк...
 Веселье Элеоноры вдруг увяло.
 — Надеюсь, ты не согласился?
 — Я сказал, что подумаю. А он так, между делом как бы, назвал сумму. Десять тысяч зеленых. Соблазнительное предложение, но я таких вещей не люблю...
 — Ну, вот вам, пожалуйста! — с торжеством выкрикнула я. — Вот вам беспристрастный свидетель. Если этот Беше... Карчох занимается подобными делами, то нет ничего удивительного, что он боится шантажа и каждого подозревает.
 Это просто чудо, что Стасичек такой законопослушный, но я-то как со всем этим связана? Даже если я и ошиблась когда-то в своих чувствах, то давно уже эту ошибку исправила, а за идиотские воззрения авантюристов я отвечать не намерена!
 — Однако подобные знакомства ты поддерживала! — прошипела тетка Иза. — Ив убийстве тебя подозревают!
 Мои дети уже давно сидели не издавая ни звука. Томек прекратил пичкать бабулю кулинарными рецептами, а Касины уши увеличились втрое. Я этому даже порадовалась, пусть не думают, что борьба за наследство — это хиханьки-хаханьки. А насчет убийства я не беспокоилась, они этого так не оставят: мать-убийца — это нечто, не каждый может похвастаться. Возможно, если бы я действительно убила Доминика, они бы меня зауважали, нужно только придумать подходящий мотив.
 Тетка Иза не намеревалась сдаваться, видно у её Стефанека были какие-то кошмарные долги; тетка Ольга колебалась; дядя Игнатий снова перешел на мою сторону. Супруги разбирали ситуацию по косточкам, заодно упрекая друг друга в каких-то австралийских грехах. Стасичек попытался было изобразить картину нашей родимой отечественной преступности. Лукаш Дарко наклонился к моему уху и прошептал:
 — Нам нужно поговорить. — С тем же успехом он мог сыграть на трубе, все равно никто не обратил бы внимания. — Здесь не слишком подходящие условия, но мне кажется, мы с вами находимся в одной лодке. Так как нам это сделать?
 Я ненадолго задумалась.
 — Время от времени я ведь имею право на сон, верно? Гроза прошла, но ветер ещё сильный, так что пленэр отпадает. Минуточку, может, в гостинице?
 — А мы туда сегодня вернемся?
 — А как же иначе? У Элеоноры нет места для стольких гостей. А что ещё за лодка?
 — Речь о некоем Доминике Доминике.
 — О, холера... Ну, тогда в гостинице. Когда они уйдут спать.
 Наконец в дело вмешалась бабуля.
 — Довольно! — приказала она своим деревянным голосом, и все разом затихли. — С печалью и грустью я отмечаю, что вы забываетесь. Мы приехали сюда для того, чтобы познакомиться с детьми молодой Изы, но никто из вас не уделил им достаточного внимания. Мне пришлось лично убедиться в том, что Томек знает, как готовить картофельные оладьи, а Кася знакома с происхождением, методами поиска и разными типами опалов...
 Боже милостивый, и когда только Кася успела убедить в этом бабулю? Я даже голоса её не слышала!
 — ..Кроме того, оба демонстрируют достойные одобрения познания о лошадях. Я не вижу в них никакой аморальности, если, разумеется, забыть о том, что они, похоже, поменялись обязанностями и интересами, однако в нынешние времена это не имеет значения. Несмотря на свой возраст, я человек передовых взглядов. Прошу прервать эту непристойную дискуссию, и вы сами сможете ознакомиться с моральным уровнем этих замечательных детей.
 Ясно было, что дети мои наслаждались происходящим. По желанию дяди Игнатия Кася с чувством продекламировала стихотворение, а Томек блестяще выдержал экзамен по географии. Я и сама удивилась их образованности, особенно когда речь зашла о вреде наркотиков. По мне, так дети мои запросто могли читать лекции в школах, охваченных этим бедствием...
 — Ты говорила, что свалишь своих родственников мне на голову, причем звучали твои слова как угроза, — успела шепнуть мне Элеонора, когда все направились к выходу. — А я в жизни так не развлекалась. Я теперь просто мечтаю побеседовать с твоими детьми один на один...




 * * *


 С Лукашем мы встретились в ночном баре.
 — Три штуки уже спят, — с облегчением сообщила я. — Еще две развлекаются в казино.
 Господи, наконец-то я хоть минутку от них отдохну!
 Лукаш заказал нам по бодрящему напитку и приступил к делу:
 — Теперь я понимаю, чего ради вы возитесь с этими чокнутыми, так что примите мои соболезнования. Я также понимаю, что оба мы находимся под подозрением в убийстве вашего бывшего фанфарона.., я хотел сказать — сожителя. Вы сами его так назвали.
 Я кивнула:
 — А как ещё я могла его назвать?
 — Например, ухажер.
 — На ухажера он не тянул.
 — Еще раз мои соболезнования. Думаю, после сегодняшнего разговора мы можем не играть в дипломатию?
 — Можем. Да и вообще — чем проще, тем лучше.
 — У меня получается, что мы в одно и то же время оказались на месте преступления. Фанфарона.., простите, покойника я лично не знал, видел его всего однажды. Вы помните тот случай.
 Зато имя и фамилию слышал неоднократно, его называли мои клиенты, разумеется адресуя свои слова не мне. В Лесную Тишину я тоже ездил.
 А он действительно там жил?
 — Вроде бы да.
 — Как это «вроде»? А наверняка вы не знаете?
 — А откуда мне знать? Об этой Лесной Тишине я услышала от майора, как его... Бежана!
 Были какие-то намеки, что у него где-то есть участок, но я никогда не вникала, что и где.
 — Почему?
 Этот простой вопрос изумил меня до глубины души:
 — А на кой черт мне это было нужно?
 Теперь уже Лукаш удивился:
 — Боже милостивый! Впервые в жизни встречаю женщину, которую бы не интересовало, где живет её мужчина. Да хотя бы просто из любопытства... Сколько лет вы были.., ну, скажем, вместе?
 — Семь.
 — Невероятно... И он никогда не возил вас в этот романтический уголок?
 — А он и правда романтический? Нет, секундочку, куда-то он меня возил, но в Лесной Тишине Доминик, видимо, устроился позже.
 После того как расстался со мной. Хотя... Черт его знает, у него были какие-то убежища, но я знала одну только квартиру и остальными не интересовалась. Ладно, я вам скажу, чего там играть в церемонии! Доминик обожал таинственность, терпеть не мог назойливости, о женщинах думал точно так же, как и вы: что они глупы, любопытны, жадны и стервозны. Он остерегался их, а я была лишь приятным исключением. На самом деле была — демонстрировала такт и деликатность, не лезла куда не надо.
 — И как вы это сносили?
 — Легко. У меня было много работы и мало времени. К тому же Доминик очаровал меня, и я уважала его чувства. Только под конец это прошло, и, похоже, он сам об этом позаботился.
 А потом это перестало меня трогать, я не собиралась портить себе жизнь местью, так что постаралась выбросить его из головы. Этим убийством они меня сразили наповал, просто как гром с ясного неба. Но что хуже, я идеально подхожу на роль убийцы. Сама удивляюсь, что это не я его совершила. А вы-то каким боком угодили в эту историю?
 — Сам не знаю. Ну.., я там был...
 Во мне вдруг заговорила совесть.
 — Господи помилуй, уж не я ли случайно вас подставила? Я сдуру призналась, что это вы выключали мне сирену...
 — Нет-нет, — поспешил успокоить Лукаш. — Меня там видели, я имею в виду случайных свидетелей, то есть мою машину, кто-то даже запомнил номер. Но теперь я раскололся и все рассказал полиции. Не люблю, когда покушаются на мою жизнь, такие уж у меня странные вкусы.
 — А что? — заинтересовалась я. — На вас покушались?
 Лукаш хладнокровно описал события, происшедшие около полутора суток назад. Преступник... Мы сверили описание его внешности.
 — Точно! Я его видела и даже знаю, как Зовут. Пустынко. Я так и знала, что в этих конских делах сидит какая-то исключительная сволочь...
 — Насколько мне известно, не только в конских, — заметил Лукаш. — Его должности во властных структурах вам ничего не говорят?
 Что же мне делать, открыть ему всю правду или нет? Как раз сейчас — неизвестно почему — мне не хотелось производить впечатление безнадежной идиотки. В одно мгновение я осознала, что очень хотела бы, по крайней мере на минутку, быть умной и сообразительной. И не путать Берута с Джонсоном <Болеслав Берут — до 1954 г, первый секретарь ЦК ПОРП; Эндрю Джонсон (1808 — 1875) — 17-й президент США.>...
 — Честно говоря, все эти должности как-то не очень мне знакомы, — сказала я наперекор себе. — Я их путаю. Разбираюсь только в некоторых... А Пустынко тоже где-то там? По-моему, он как Циранкевич <Юзеф Циранкевич — премьер-министр, затем председатель Госсовета Народной Польши с 1947 по 1972 г.>, тот, что пережил все изменения общественного строя, всех партийных секретарей. Камень, а не человек, скала...
 Лукаш внимательно на меня посмотрел.
 — Не может быть, чтобы вы сумели упиться одной рюмкой коньяка! Что вы несете? При чем здесь Циранкевич?
 — Просто для сравнения. Пустынко — такой же вечный персонаж. Я узнала случайно.
 — Может, объясните поподробней?
 — Хорошо. Пустынко паразитирует на скачках, разведении и экспорте лошадей. Это огромный международный бизнес, мало известный обычным людям, которые считают ипподром гнездом разврата, а лошадь — устаревшим тягловым животным. Наша страна потеряла миллиарды из-за таких людей, как Пустынко, у которых за спиной всевозможные политические гниды.
 А те, в свою очередь, опираются на скалу...
 — И что же это за скала?
 Я тяжело и мрачно вздохнула.
 — Некая пани Казимера Домаградская.
 Я лично эту бабу не знаю и понятия не имею, как она выглядит, но мне известно, чем она занимается, задуши её наконец какая-нибудь чума!
 Лукаш ошеломленно смотрел на меня.
 — Домаградская... Секундочку. Домаградская... Я слышал эту фамилию, и она ассоциируется у меня с каким-то запашком...
 — Ничего себе — запашок! — презрительно пробормотала я. — Вонь и смрад до самых небес!
 — Тихо! Дайте подумать...
 Я пережидала его размышления, грустно глядя в зеркало за стойкой бара, в коем один глаз у меня был больше, а второй — меньше, лоб в каких-то странных шишках, а половина лица — распухшая, как будто покусанная пчелами.
 — Знаю, — сказал он наконец. — Я вспомнил. Вы слышали имя Кая Пешт?
 — Слышала. Она как-то позвонила ко мне домой, разыскивала Доминика. Я не очень поверила тогда, что существует особа с таким именем.
 — Существовала, вполне реальная особа.
 Я их однажды возил...
 — Постойте. Она что — перестала существовать?
 — А? Нет. Я просто имел в виду конкретный случай. Как-то Пустынко вызвал меня, в порядке исключения, по мобильнику... Постоянный клиент, я, можно сказать, был у него придворным шофером. Поехал в Зегже, чтобы забрать там троицу, все прилично под газом, — Пустынко, ещё одного типа и девицу. Точнее, молодую женщину, лет тридцати. Пустынко был самым трезвым и дико злым. Второй тип все хотел представить мне друзей, но выговорить смог только имя девицы. Кая Пешт. Потом они разговаривали в машине, можно сказать, у меня над самым ухом. И грозили, что отвезут эту Каю к тетке, фамилию тетки назвали — Домаградская. Девица вяло протестовала. Я отвез мужиков на Служевец, они избавились от балласта, потом я их поочередно развозил по домам. Утром Пустынко вызвал меня, чтобы съездить за своей машиной. Это вам что-то говорит?
 Это говорило мне только то, что пани Домаградская жила на Служевце. И Пустынко её знал...
 — Если окажется, что Доминик тоже замешан в этом лошадином бизнесе, я его убью, — зловеще объявила я. — Теперь-то я все понимаю!
 — Убийство отпадает, опоздали, — напомнил мне Лукаш. — И что вы понимаете?
 — Почему он так осуждал мое увлечение ипподромом. Едва не заставил меня отказаться от скачек. Не выносил даже упоминания о лошадях. Холера! Если бы я тогда знала...
 — И что бы сделали? А? Ничего. И не о чем жалеть.
 Вообще-то он был прав. Возможно, я бы скандалила, Доминик скандалы ненавидел и бросил бы меня ещё раньше. Тоже вроде бы неплохо, но только лично для меня.
 Лукаш подошел к вопросу с рациональной стороны:
 — Пустынко у них на крючке, так как я все ещё жив, вопреки его надеждам. Хотя, конечно, он может утверждать, что это я сам подложил себе бомбу, чтобы свалить на него, но в любом случае он уже попал в поле зрения полиции.
 И выходит, что я — единственный свидетель против него. Разве что у вас тоже что-то есть?
 — Ничего у меня нет. Я его и видела-то один раз в жизни. Но если постараться, то клубок можно распутать, здесь ведь целая цепочка:
 Доминик, Кая Пешт, Пустынко, Домаградская...
 Люди на скачках много чего знают, но молчат, потому что пани Домаградская в мгновение ока вышвырнет болтуна. И кто её там так хранит, шут её побери? Почему её оберегают — ясно, эта бабища на любое свинство готова...
 — Да оставьте вы этих лошадей, это всего лишь небольшой фрагмент. Что мы ещё знаем?
 Пустынко был в одной шайке-лейке с Карчохом... Так, и здесь тоже я! Получается, что я — коронный свидетель, а мне этого вовсе не хочется. Помогите мне.
 — Моя помощь вам пригодится примерно так же, как дыра в кармане. Либо кто-то пришил Доминика в частном порядке, либо.., вроде как по службе. До всяких служебных злоупотреблений я и так не доберусь, мои знания в этой области — жалкие обрывки, я лучше разбираюсь в антикварных часах, потому что как раз вычитывала рукопись на эту тему. А в личном плане я ставлю на бабу, Доминик третировал всех, но женщин, пожалуй, особенно, и одна из них могла отомстить. Я бы и сама отомстила, если бы мне времени было не жаль. Так что другая бедолага...
 Тут бы и Кая Пешт подошла.
 — Почему именно она?
 — Не знаю. У меня осталось впечатление, что Доминик её чем-то достал. Узнав, что она разыскивала его по телефону, он пришел в бешенство. Да, ещё ведь и Михалину Колек пришили, его доверенную обожательницу! Вы знали Михалину Колек?
 — Нет. Хочу вам напомнить, что и этого вашего Доминика я тоже не знал.
 — Михалина была в курсе многих его дел, так что перекрыли канал информации. Вот теперь у меня вообще ничего не складывается; чтобы Кая раскроила голову Михалине — не могу поверить. Безнадежное дело; боюсь, что полиция тоже ни к чему не придет и в конце концов привяжется ко мне. Вам-то хорошо, вы только свидетель, а я, к сожалению, — подозреваемая...
 Где-то около двух часов ночи я вдруг сообразила, что Доминик вместе со своим убийцей полностью забыт, а мы разговариваем совсем на другие темы. Лукаш нравился мне все больше и больше. Учитывая, что на мужчин мне всю жизнь не везло, он явно должен был оказаться убийцей. И сейчас проверял, не располагаю ли я настолько опасными сведениями, что и меня нужно кокнуть. Как Михалину. Ну нет, ни на какое кладбище я ни за какие сокровища не пойду!




 * * *


 Поскольку семейство хотело посмотреть не только на моих детей, но и на Гданьск, мы провели в гостинице две ночи. И вторая изобиловала нежданными развлечениями.
 Родня уже перестала скрывать предосудительную страсть тетки Изы к азартным играм, шило само вылезло из мешка, разве что не полагалось говорить об этом в открытую. Осуждать следовало молча. Тайна же обозначилась совсем в ином месте, а именно: дядя Филипп за все украдкой платил — за гостиницу, за обеды, за вторую машину и за прочие подобные фокусы.
 Бабуля в вопросы расходов вообще не вникала, а тетя Ольга и дядя Игнатий старательно делали вид, будто в жизни никогда не слышали о такой вещи, как деньги. Интересно, что бы мне пришлось продать, если бы я взвалила расходы на себя? Квартиру, что же еще.
 Тетка Иза с дядей Филиппом засели в гостиничном казино, давая повод надеяться, что больше своего местоположения не сменят, остальные проводили время каждый по-своему, так что мы наконец-то могли передохнуть — и Лукаш, и я. И вовсе никто от него не требовал, чтобы он составил мне компанию, мог идти куда ему заблагорассудится, но нет, почему-то не пошел.
 Мы снова устроились в уютном уголке гостиничного бара, и едва успели обменяться парой фраз, как в полупустом баре нарисовалась девица. Она волокла за руку какого-то типа, что-то они у стойки выпили, потом девица позвала ещё кого-то, беспрерывно хохоча, соскользнула с высокого табурета и потащила спутников в ресторан. Я рассматривала её с огромным интересом, даже не заметив внезапного молчания Лукаша.
 Заговорил он, когда девушка исчезла.
 — Давай заглянем в ресторан, — сказал он с каким-то особым нажимом. — Не слишком привлекая к себе внимание. Осмотрись там и поищи знакомые лица.
 Почуяв сыскной дух, я послушно огляделась, прячась за полуоткрытой дверью. Да, два знакомых лица я заметила. Один автор не слишком популярных книг, не ладящий с грамматикой.
 И один реликт из эпохи Доминика. Тот самый симпатичный и приятный человек, которого я отдала на съедение майору. Пустынко. Откуда он здесь взялся?
 — Посмотри еще, повнимательней, — приказал Лукаш. — Писатель нас не интересует, а вот Пустынко — ещё как. Меня он не видел; интересно, что будет, когда увидит. Он же думает, что я мертв. Но я вовсе не его имел в виду, Пустынко — нечаянная радость, я на такую и не рассчитывал. Понаблюдай.
 — Ты мне лучше сразу скажи, за кем я должна наблюдать, — посоветовала я ему. — Потому что я наверняка замечу не того, кто нужен.
 Этот подлец сидит с какой-то парой, он что — собирается бабу отбивать?
 — Вряд ли. Но возможно, заинтересуется кем-то еще...
 — Кем-то ещё интересуется не он, а тот тип, что с бабой. Если это его жена, то, вернувшись домой, он получит от неё по морде.
 — Да? Вот именно!
 И так внушительно звучал голос Лукаша, что я буквально впилась в парочку взглядом. У типа голова вращалась как на шарнире. Он не мог глаз оторвать от девицы из бара.
 Из девицы фонтаном била жизнерадостность, но не заметить такую штучку в любом случае было нельзя. И не красота тому виной, а сексуальность. И если уж даже я на это обратила внимание — а мне-то её сексапил до лампочки, — что говорить о мужиках. Они так и приклеивались к ней взглядами, я почти слышала, как в душе у каждого ржет распаленный жеребец. Один лишь Пустынко не замечал девицу, смотрел на нее, как на официанта или пальму в деревянной кадке.
 — Что это он такой сдержанный? — подивилась я. — Такая краля перед носом вертится, а он — ноль внимания. Хочет доказать, что не кидается на чужих женщин?
 — Все дело в том, что девица ему не чужая.
 — Как это?
 — Кая Пешт.
 Потеряв дар речи, я с удвоенной силой принялась сверлить глазами девицу.
 — Да уж. Слышала, что она красивая, но так... И сексуальна дьявольски.., или мне это только кажется?
 — Тебе не кажется.
 Я справилась с изумлением и зашевелила мозгами.
 — И она всегда себя так ведет? Все на неё пялятся, хотя она ничего предосудительного не делает. Но постой... В компании Доминика она так же себя вела?
 Лукаш утащил меня обратно в бар.
 — Не знаю я, как она себя вела в компании твоего Доминика, видеть не доводилось. И не это главное. Ты не считаешь, что Пустынко перебарщивает?
 — Если они и в самом деле знакомы, то перебарщивает настолько, что подозрительно.
 Мол, никогда в жизни в глаза её не видал, не знаю и знать не хочу. А она старательно его избегает. И что все это означает?
 — По-моему, они случайно встретились и обоим неловко — ни он не может уйти, ни она.
 Сейчас он явно не хочет её признавать и надеется, что об их контактах никому ничего не известно. Да и она не рвется с ним обниматься.
 — Ну, тогда он полный идиот. Кто же поверит, что он без всякой причины даже не взглянет на такую девушку?
 — Вот именно, идиот.
 Больше Кая Пешт в баре не появлялась.
 Я припомнила, что Доминик, вытащивший её из морального болота, намеревался воспитать в девице добродетель. Черта лысого, он же не был слепым, и мужские рефлексы у него были в порядке.
 Да.., если он не припасал её для себя, не монополизировал..., что-то за этим крылось.
 — Вообще-то она ничего себе, — задумчиво проговорила я.
 — Это точно, — холодно подтвердил Лукаш. — Слышал, что не женщина, а подлая, безжалостная, жадная, лживая пиявка. Я бы не доверил ей и пятидесяти грошей, не позволил вынуть мне занозу из пальца, не сказал бы, какой сегодня день недели, и ни за какие сокровища не сообщил дату и место своего рождения. Уничтожить мужика, довести его до самоубийства — это для неё все равно что раз плюнуть. Говорят, только один такой нашелся, с которым она не смогла до конца справиться и боялась его. Уж не твой ли Доминик, случаем?
 Я озабоченно покачала головой:
 — По характеру она действительно годится на роль убийцы, но Доминик ни за что в жизни не дал бы ей в руки оружие, уж дураком-то он не был. Нет, все-таки я гораздо лучше подхожу...
 Я так задумалась о Кае Пешт, что на какое-то время перестала замечать окружающий мир.
 А когда очнулась, Лукаш с огромным интересом таращился куда-то в глубь бара.
 — Просто большой сбор, чтоб мне сдохнуть, — прошептал он. — Не оборачивайся.
 Я послушалась.
 — Кто там?
 — У бара стоит главный варшавский мордоворот и глазами хлопает. Я его прекрасно знаю.
 Длинная рука подпольного правопорядка.
 — Красивая должность, — похвалила я. — Один из тех двух уродов, что были во Владиславове?
 — Нет, третий. Еще краше.
 — Исполняет приговоры?
 — По найму. Стреляет, не думая о последствиях. Никак не могут беднягу засадить, так как у прокуратуры все время не хватает доказательств.
 Я забеспокоилась. Мы сидели в углу, слегка укрытые растениями в кадках, но зато в случае чего отсюда труднее будет убежать.
 — Надеюсь, он не за нами охотится?
 — Это было бы полным идиотизмом...
 Я ведь не единственный свидетель?
 — А что — кого-то ещё взрывали?
 Мы посмотрели друг на друга. Черт побери, если майор Бежан до сих пор не разобрался с фактами и не собрал неопровержимых доказательств, то эти бандиты располагали полной свободой действий. И они на самом деле могли думать, что ликвидация свидетеля пойдет на пользу. Я уже поняла, что Лукаш, лично не будучи знаком с Домиником, знал о его, так сказать, межличностных контактах гораздо больше меня. Но ведь он уже дал показания?
 — Лишь бы не было поздно... — скептически начала я и заткнулась.
 Шум у барной стойки позволил мне наконец повернуть голову и открыто посмотреть в ту сторону. Там произошло нечто странное, я увидела только последствия события: крупная рыжая девица лежала на полу у стойки, сверху валялись металлический поднос, куча осколков и черепков, а над всей этой грудой, спиной ко мне, склонился бычьей внешности тип. Бармен выбежал из-за стойки, но его опередила какая-то мадам солидного телосложения. Она подскочила к громиле и изо всех сил врезала ему по заду каблуком туфли, которую держала в руке. Каблук, по счастью, был модный, широкий, если бы она ударила шпилькой, то, наверное, пробила бы бычью задницу насквозь. Мужик распрямился, поскользнулся на осколках и с размаху сел на пол. К делу подключились ещё двое участников — бармен и гость, явно связанный какими-то узами с хозяйкой туфли.
 Лукаш не стал терять времени.
 — Смываемся! — приказал он. — Лишь бы нам выбраться из этой западни, на свободе уж как-нибудь разберемся, что будет дальше.
 Суматоха продолжалась, приобретя, однако, какой-то странный характер. Вместо жажды реванша все участники инцидента начали вдруг извиняться, да так энергично, что чуть снова не подрались — теперь за право извиниться первым. Мадам с туфлей со слезами на глазах умоляла её простить; горилла выражал полное раскаяние, помогая встать рыжей девице; та просила прощения за то, что лягнула его; бармен извинялся неизвестно за что; мужик мадам с туфлей жалобным тоном оправдывал свою половину, которая приняла гориллу за собственного мужа и решила его наказать. Прибывшие с опозданием гостиничные охранники оказались без работы.
 И тут в баре появилась новая фигура. Вернее, не такая уж и новая: со стороны туалета прискакал симпатяга с милой физиономией разъяренного бульдога.
 — О, холера! — удивился. Лукаш.
 — Курва печеная, нельзя человеку и минуты в сральне посидеть, как вы тут сразу же бардак устраиваете! — сдавленно захрипел Бешеный, обращаясь то ли к рыжей, то ли к горилле, поскольку они как раз стояли рядом, чуть ли не слившись в объятии. — Это не та, павиан!
 Рыжая и горилла с отвращением оттолкнули друг друга.
 — Не я? — дико взвыла рыжая. — Так с кем ещё ты тут гуляешь, акулочка моя?
 — С тобой, с тобой, не вопи! Но он не с тобой!
 Горилла молчал в тряпочку. Баба с туфлей застыла, так и не догадавшись обуться. Задрав ногу и ухватясь за плечо своего благоверного, она жадно наблюдала за развитием нового конфликта. Бармен пытался смягчить ситуацию, старательно поясняя, что здесь имела место достойная сожаления ошибка.
 — Да подавись ты за своего сожаления ошибку! — заорал Бешеный, полностью игнорируя грамматику. — Вон туда смотри! Протри свои дурацкие зенки!
 И он ткнул пальцем куда-то себе за спину.
 Горилла проследил взглядом за пальцем, то же самое сделали все, не исключая охраны, и, разумеется, все дружно уставились на нас — на Лукаша и меня. А заодно на тетку Изу с дядей Филиппом, которые как раз входили в бар.
 Мы бы вышли, не дожидаясь дальнейшего развития событий, — Лукаш уже обнял меня за плечи, — если бы не эта новая пара. Боже милостивый, неужели они не могли посидеть в своем казино чуть подольше?!
 Даже тетка Иза слегка окаменела. Семь пар глаз — хотя Бешеный стоял к нам спиной, но зато таращился ещё какой-то случайный гость, засевший у дальнего конца бара, — обладали, видимо, могучей силой. Словно голова Медузы-горгоны, обращающая людей в камень. Все застыли. Наконец Бешеный обернулся и тоже застыл, лишь переводя взор с меня на тетку Изу и с Лукаша на дядю Филиппа. У меня мелькнула мысль, что, наверное, даже королева английская со всем своим двором не произвела бы большего впечатления.
 Тетке Изе было чем гордиться.
 Гнетущую тишину нарушила рыжая:
 — На кого ты, собственно, показываешь, акульчик мой? И кому? Мне или своему мальчику на посылках? Что касается меня, то я предпочла бы того, что помоложе.
 — Заткнись! — рявкнул Бешеный сдавленным от ярости голосом. — Бармен!
 Бармен ожил и в одно мгновение оказался по другую сторону стойки. Горилла продолжал глазеть, хотя теперь уже только на мужской пол, полностью наплевав на женский. Не интересовали его ни я, ни тетка Иза, а исключительно Лукаш и дядя Филипп. Тетка Иза с достоинством отплыла в глубь бара, дядя Филипп последовал за ней. Лукаш легкими толчками направлял меня к выходу, и я уже почти пожалела, что он перестал обнимать меня за плечи.
 Хотя, возможно, предпочла бы менее публичные условия.
 — Так, значит, это не Пустынко, а недоделанный кретин Бешеный суматоху устроил, — сказал Лукаш у лифта. — Надеюсь, что он не сдуреет и не примет твоего дядю за меня. Надо бы туда вернуться.
 — Ну уж нет! — вырвалось у меня. — Если ты, то и я.
 — Не глупи, ещё неизвестно, действительно ли он собирается меня прикончить.
 — А что же он собирается? Преподнести тебе букет роз? Судя по тому, что я слышала, мозгов у него с чайную ложку.
 — Это факт. Зато морда — как рупор граммофона. Он проорет все, что у него в башке, и я, возможно, что-то узнаю. Кроме того, не преувеличивай, не будет же он убивать меня при свидетелях, скорее уж организует какой-нибудь несчастный случай.
 — Что меня отнюдь не радует.
 — Тем более я предпочитаю послушать.
 Может, у него из пасти вылетит какая-нибудь полезная информация...
 Мы вернулись в пещеру разврата и тут же наткнулись на Бешеного, который вместе с гориллой направлялся в мужской туалет. Лукаш без слов последовал за ними, так что мне не оставалось ничего иного, как только войти в дамский.
 Там находилась рыжая девица. Она поправляла макияж перед зеркалом и посмотрела на меня таким взглядом, что я почувствовала необходимость объясниться.
 — Вы ошибаетесь, — сказала я мягко, — у меня нет ничего общего с вашим ухажером.
 Я его вижу в третий раз в жизни и ни разу.., нет, извините, один раз все же говорила.
 — Можно узнать, на какую тему? — с иронией спросила она.
 — Вряд ли это вообще можно назвать темой. Я извинилась перед ним за вторжение на его территорию, а он продемонстрировал мне свою явную неприязнь. В сумме время нашей беседы ограничилось примерно тридцатью секундами.
 Рыжая внезапно заинтересовалась:
 — А зачем вы проникли на его территорию?
 — За шляпой моей тетки. Она запуталась в его кустах.
 — И что?
 — И ничего. Забрала шляпу и ушла.
 — И он к вам не приставал?
 — Скорее наоборот. Посулил мне всяческие неприятности.
 — Да ну? Вы ему наступили на мозоль?
 — Исключительно этой шляпой. Больше никогда и ничем. По крайней мере, я об этом ничего не знаю.
 Рыжая оставила в покое свою губную помаду и теперь смотрела на меня в зеркало с подозрительностью, удивлением и осуждением.
 — За дуру меня принимаете? Сказки тут рассказываете... Я же знаю, что вы у него уже несколько лет как заноза сидите, сам говорил. Но я-то думала, что вы помоложе и посексуальней.
 И чего они в вас находят?
 Комплимент показался мне очаровательным.
 Я перевела взгляд в зеркале с её лица на свое и критически его оглядела. Ну, в общем-то, в самом деле не фонтан. Левый глаз слегка размазался, макияж так себе, а уж сексапила и вовсе ни на грош. Разве что морщин нет, но это так, улыбка природы.
 Рыжая продолжала:
 — Мне говорили, что вы выглядите на двадцать пять, но я вижу железный тридцатник.
 — И ещё семь, — поправила я.
 — Чего?
 — Тридцать семь. Зачем друг другу пыль в глаза пускать?
 — Я бы не дала... Секундочку. Тогда это вообще не вы! Вам должно быть тридцать два, и то под микроскопом!
 — Тридцать два мне было пять лет назад, так чего ради мне сейчас должно быть столько же? Это что, обязаловка? Тех, кто старше, в бар не пускают?
 Рыжая выглядела расстроенной.
 — Ну тогда не знаю. Я тут наслушалась...
 Думала, что это вы. Гадина холерная, каждого мужика обрабатывает так, что у него в ливере все переворачивается, до костей обдерет. Севчик из-за неё весь на нервах, а теперь ещё сегодня из-за вас...
 — А вы-то что в нем нашли? — вырвалось у меня.
 — Вы дура, что ли? — обиделась рыжая. — Что же еще, как не бабки? Он как разозлится, то все, что в карманах, швырять начинает, он такой. Хам, конечно, но не извращенец. Да и платит.
 Меня, разумеется, интересовали совсем иные сведения о Бешеном.
 — Ну ладно, а почему он из-за меня так переживает? И что он здесь делает, я его не приглашала. Он хотя и живет, как мне кажется, на Побережье, но я все же думала, что он чаще в Варшаве бывает?
 — Он везде бывает, — охотно ответила рыжая. — Но такие тайны разводит, что не приведи господь. Он там в правительственной шайке, мафиози хренов; по моему разумению, его бы уже давно убрали, если бы не какие-то записи. Подстраховался, одним словом. Хотя я-то не шибко секу, у них там вообще рука руку моет, все друг за друга цепляются, как репьи. А сейчас вроде как дыра у них там образовалась, вот они и хотят её законопатить. Убили вроде кого-то. Он мне два вечера подряд жалился, я же у него — заместо жилетки. Свидетеля какого-то надо замочить, вот он сюда кореша и прихватил, чтобы ему показать, но что-то мне сдается, что это не свидетель, а свидетельница. Баба. Потому я и подумала, что это вы. Бабы этой он боится, потому как эта гангрена про всех все знает.
 Захочет — похоронит, захочет — пожалеет.
 Случаем, не в курсе, что за холера такая?
 Я была уверена, что в курсе. Кая Пешт.
 И куда она подевалась? Здесь же была...
 — Есть одна такая, — сдержанно ответила я, — та ещё штучка. Похоже, что всю свою жизнь морочит головы мужикам, причем абсолютно безо всякой жалости...
 — Не дура, — похвалила рыжая завистливо.
 — И талантливая. Но с ней я никак не связана. Я вам скажу правду, чего уж там: когда-то, много лет назад, мой хахаль водил с ними компанию, всю шайку на коротком поводке держал и на них материал собирал, но я в этом не участвовала. И даже представления об этом не имела, у меня, в общем-то, своя жизнь была. Мы уж четыре года как расстались, но эти ребята до сих пор меня подозревают, будто я что-то знаю.
 А я черта лысого знаю, и все это меня не касается. Похоже, произошла ошибка: я вожу по стране свою заграничную родню, а ваш ухажер приписывает мне какие-то интриги. Пусть он от меня отвяжется и не морочит мне голову.
 Рыжая, похоже, верила каждому моему слову.
 — Значит, это вовсе и не вы, — решила она, отворачиваясь от зеркала. — Та вобла, что потом вошла, тоже не годится, старая развалина.
 Я вам скажу, Севчик хочет ту бабу замочить, но на самом деле не знает, а надо ли. Совсем сдурел на этой почве. Я ведь не такая уж дебилка, чтобы ничего не понимать, и мне кажется, что он совершает большую глупость.
 — Мне тоже так кажется.
 — Он вообще ничего не соображает, но мне-то это не помеха, я за него замуж не собираюсь. И ещё что-то вешают на него, чего он совсем и не сделал, и снова какая-то там баба...
 Я несколько успокоилась. Выходило, что мы с Лукашем пока в этой игре не участвуем, а Бешеного интересует Кая. Постой-ка... «Совсем не делал, и снова какая-то баба...» Эге, уж не о Михалине ли речь?
 Я успела поразмышлять на эту тему, пока не появился Лукаш. К счастью, целый и невредимый. Мы заглянули в бар, где все ещё торчала тетка Иза со своим эскортом, но зато никаких врагов не наблюдалось.
 — Ну и что? — нетерпеливо спросила я.
 — Ничего, — исчерпывающе ответил Лукаш и усадил меня на диван в холле, с которого открывался неплохой вид во все стороны. — Может, все-таки твоего дядю с мной не спутают.
 — Наверное, — согласилась я. — Зато меня спутали с Каей Пешт.
 Я изложила беседу с рыжей и потребовала отчета из соседнего нужника. Оказалось, что Лукаш был прав — Бешеный так молол языком, что только эхо гремело.
 — Злой как черт, но твоего Доминика ни он, ни Пустынко, думаю, не убивали, — рассказывал Лукаш. — Им это убийство вообще не с руки.
 Правда, они вернули кое-какой компромат, но и только. На тот факт, что я жив, Бешеный даже внимания не обратил, так что, возможно, Пустынко отправлял меня на небеса по собственной инициативе. Вот и все, что мне удалось подслушать и сообразить, так как они, к сожалению, фамилий не называли. Ты все поняла?
 — Одно я поняла точно. На твоем месте в сортире должен был сидеть майор, он бы понял ещё больше. Жаль, что не получилось все это записать на пленку... Во всяком случае, хотела бы я посмотреть сцену, когда тебя увидит Пустынко.
 Давай это как-нибудь организуем, а? Потому что из-за всей этой родни с развлечениями у меня туго.




 * * *


 Когда я привезла семейство обратно в Варшаву, перед домом меня дожидался тот самый сержант, который запутался в Изах Брант. Вел он себя крайне скованно и официально. Мне почему-то показалось, что я ему не нравлюсь.
 — Мне поручено переговорить с вами, — с достоинством объявил он, как только я вылезла из машины.
 Я ничего не имела против разговора, но ведь не сейчас же! В Варшаву мы возвращались кружным путем, через Мальборк <В Мальборке находится один из крупнейших в Европе рыцарских замков, бывшая резиденция ордена крестоносцев.>, и теперь усталое и голодное семейство мечтало чего-нибудь выпить, съесть и вообще отдохнуть. И кто-то должен занести наверх треклятый багаж!
 Последний вопрос разрешила бабуля:
 — Молодой человек в прекрасной физической форме. — Таким голосом, вероятно, укрощают тигров на арене. — Без сомнения, он должен оказать помощь людям, которые старше его.
 Прошу вас, поставьте все это в холле.
 И слегка обалдевший сержант повиновался.
 Остатки вещей отнес наверх Лукаш — давясь от смеха.
 Освободившись в холле от поклажи, сержант пришел в себя.
 — Я коротко, — пообещал он. — У вас есть садовый участок на улице Сасанки?
 Я была занята чайником, заваркой, стаканами и рюмками. Никакого садового участка у меня не было, поэтому я поверила, что разговор действительно будет коротким, и ответила я вежливо, но решительно:
 — Нет.
 — Нет, есть, — уперся сержант. — Ваша девичья фамилия Годлевская.
 — Правильно. Но участка у меня нет.
 — А вот и есть. В шестьдесят первом году участок выделили Станиславу Годлевскому, адрес совпадает, это — ваш предыдущий адрес.
 Я даже оскорбилась:
 — Да меня в шестьдесят первом году ещё и на свете-то не было! Я родилась в шестьдесят четвертом; если у вас есть мой адрес, то вы могли бы получить и дату моего рождения.
 — Ваша дата рождения здесь ни при чем...
 — Господи боже, не хотите же вы сказать, что я копала грядки в младенческом возрасте!
 — Наследство от родителей переходит к их потомкам. Участок от вашего отца перешел к вам.
 Вы же не будете отрицать, что Станислав Годлевский был вашим отцом?
 — Нет. Не буду.
 Семейство утратило интерес к своему багажу и теперь с любопытством кучковалось в кухне.
 Даже бабуля задержалась в холле поблизости от кухонной двери. Уши у всех увеличивались с угрожающей скоростью.
 — Таким образом, участок принадлежит вам, — продолжал гнуть свое сержант. — Что вы можете о нем сказать?
 — Ничего.
 — Как это — ничего? Вы что, не знаете, что у вашей семьи есть садовый участок?
 — Этой землей пользуется один из подозреваемых... Ченгала Мариуш, вы ведь его знаете?
 — О, холера... Вы правы, никакой не Волочак, а Ченгала. Ну что поделать, ошиблась. Вы не могли бы от моего имени извиниться перед майором?
 — В данный момент это не так важно...
 — Молодой человек! — одернула несчастного сержанта бабуля. — Хорошее воспитание никогда не перестает быть важным. Будьте любезны выполнить просьбу моей внучки!
 Мне подумалось, что в следующий раз, получив задание допросить меня и мою семью, сержант сломает себе ногу или бросится в одиночку на шестерых бандитов, надеясь заработать как минимум перелом челюсти.
 — Да, конечно, — торопливо заверил он. — Дайте мне, пожалуйста, адрес и фамилию, я их, с вашего разрешения, запишу... Стемпкова Ядвига... Это как же выходит? Стемпкова — видимо, по мужу, то есть он — Стемпек? Или Стемпко? Поскольку для нас это большая разница: они иначе располагаются в алфавитном порядке.
 — А вы не можете просто поехать туда и посмотреть, кто на этом участке ковыряется? — вмешался Лукаш, сидевший тихонько в уголке, хотя давно уже мог уйти домой. — Спросить, кто там хозяин и так далее?
 Сержант поднял голову, взглянул, и в глазах у него что-то блеснуло.
 — Да знакомы мы с вами, знакомы, — сразу же успокоил его Лукаш. — Я сам в этом деле по уши завяз, давал у вас показания, так что не надо говорить, что я вдруг должен ослепнуть и оглохнуть. Мне тоже важно, чтобы преступника поймали.
 — Ax, — издевательски заметила тетка Иза, — так вы уже сообщники?
 Остальное она договорила без слов, переводя взгляд с Лукаша на меня и обратно.
 — А почему не Стемпак? — внезапно выдвинул свою версию дядя Игнатий.
 — Стемпак — это что-то из лошадиной области, — деликатно напомнил ему дядя Филипп.
 Сержант, несмотря ни на что, все же сохранил какую-то сопротивляемость.
 — Если бы это был Стемпак, прошу прощения, то она была бы Стемпакова. Так эти фамилии изменяются. А я вижу здесь Стемпкову. И попросил бы не подсказывать, мы сами знаем, что нам делать. А когда вы в последний раз отдыхали на этом дачном участке?
 — Насколько помню, когда мне было четырнадцать лет, — беззаботно ответила я. — Не думаю, что в данном случае уместно слово «отдыхала», так как я собирала там груши, которые потом ещё и чистила, заработав жуткие мозоли.
 Твердые были, груши — я имею в виду. А больше, слава богу, отдыхать там не привелось.
 — А ключи?
 — Какие ключи?
 — Ключи — от калитки, от ворот, от сарая... Где эти ключи?
 — А я откуда знаю? Наверное, к Стемпковой перешли. Если хотите, можете обыскать мой дом, даже без ордера прокурора, тут у нас полно всяких ключей, потому как у меня, изволите ли видеть, есть дети. Но даже если вы найдете старые ключи от сарая, то они наверняка уже не подойдут, столько ведь лет прошло. Лучше отыщите Стемпкову, она была вовсе не такая уж старая, это мне, девчонке, она казалась древней старухой.
 А на самом деле у неё тогда были маленькие дети.
 — Откуда вы знаете?
 — Помню. И вообще, вы теряете время, потому что отсутствие в моей памяти полной информации о пани Стемпковой ненаказуемо. Так что вы меня за это даже посадить не сможете.
 — У вас есть свидетели... — по инерции начал сержант и прикусил язык. — Если вдруг вспомните что-нибудь о ключах от калитки и сарая или ещё что.., будьте любезны, не откажитесь сообщить нам.
 — Не откажусь, — великодушно пообещала я. — С большой охотой сообщу. Кстати, хочу обратить ваше внимание, что о Бешеном я сообщила тотчас.
 — Вполне вероятно, наша племянница может о многом вам сообщить, — истекая ядом, проронила тетка Иза. — Я бы посоветовала...
 Но совет её остался невостребованным, так как сержант с неприличной поспешностью распрощался и выскочил вон из моего дома.
 Дискуссия о том, какая существует связь между старым садовым участком и моим участием в убийстве, явно грозила растянуться до бесконечности. Несгибаемая тетка Иза упорствовала в своем желании приписать мне все злодеяния этого мира, она даже договорилась до шайки негодяев, состоящей из меня, Лукаша, Мариуша Ченгалы и неведомой пани Стемпковой. Попутно она туманно упомянула о непристойных сценах, которые я разыграла в гостиничном баре, и весьма прозрачно намекнула, что собирается информировать о тех безобразиях компетентные органы. А на дядюшку Игнатия снизошло вдохновение, и он объявил, что на садовом участке наверняка закопан труп, правда оговорился, что я к трупу не имею ни малейшего отношения, ибо моя нога на ту землю не ступала с четырнадцатилетнего возраста. Труп почему-то не понравился бабуле, которая решительно положила конец дискуссии, бесповоротно утратившей всякий смысл.
 Уходя, Лукаш задержался в дверях.
 — Я вынужден непрерывно выражать тебе свое сочувствие, это уже становится слегка монотонным. Однако все это мне совсем не нравится, и нужно что-то предпринять.
 — Возьми тачку из проката, — посоветовала я ему, сделав вид, что не услышала последней фразы. — Не идти же тебе домой пешком, а мне завтра вторая машина уже не понадобится. Ее нужно сдать, договоримся: об этом по телефону.
 — ..А знакомства почему-то исключительно в криминальной среде, — донесся из гостиной голос тетки Изы.




 * * *


 — Стемпек Ядвига восемь лет как умерла, — доложил Роберт Гурский, — и она действительно проживала на Спартанской. У неё было две дочери, и обе очень рано вышли замуж. Одна — за Ярослава Буковского, а вторая — за Вальтера Пешта.
 — Что? — вскинулся Бежан, и Гурский самодовольно улыбнулся.
 — Вот именно! Обе они развелись, но сохранили фамилию по мужу. Ярослав Буковский работает адвокатом в Эльблонге и пользуется крайне дурной репутацией, а Вальтер Пешт уехал из страны и живет где-то в Германии, адреса у меня нет. Барбара Буковская проживает в собственной вилле на улице Жолны, а вообще-то она всегда любила цветы, и именно она в детстве помогала матери на участке. Барбара — младшая, Кая старше на два года, и об этой Кае Пешт ходят самые разные сплетни. Гулящая, пьянь, наркоманка и вообще курва, но очень умная и с кем попало не якшается.
 — И с кем же это ты беседовал?
 — С кем я только не беседовал! Соблазнил двух девушек в учреждениях, возможно, даже двух с половиной... Опросил соседей на Спартанской и трех баб в садовом кооперативе. Еще одного мужика разговорил... Слюнявый старый пень, всю дорогу на эту Басю облизывался...
 — Подожди-ка, — решительно прервал его Бежан. — Давай по порядку, сначала про одну сестру, потом про другую. Начинай по старшинству.
 — Кая Пешт. С юных лет якшалась с подозрительным элементом; я буду говорить так, как слышал, ладно? Начала в пятнадцать. Домой приходила пьяная, школу бросила, мать на неё махнула рукой, потому как сил больше не было, разные мужики приезжали за девкой, подвозили на машинах, как в американском кино... Это давние сведения, двенадцать-четырнадцать лет назад, тогда ещё в стране совсем другие машины ходили... Втянулась в наркотики, «скорую» ей даже вызывали, милиция ею интересовалась.
 Вышла замуж, но муж тоже был какой-то такой, хотя и казался солидным. Вместе в Варшаве они прожили недолго, потом куда-то уехали. Не прошло и двух лет, как она развелась, мать плакалась одной из соседок: мол, не дай бог, домой вернется. Но не вернулась. Поговаривали, что нашла себе какого-то спонсора.
 — Спонсора... — задумчиво пробормотал Бежан. — Ну да... И что она делает теперь?
 — Вроде бы живет с голландским дипломатом. Я лично это не проверял, мне Олек сказал.
 — Это тот твой приятель из комиссариата?
 — Ага. Но у неё есть собственная квартира. Вернее, не собственная, снимает, а хозяин квартиры не кто иной, как некий Доминик.
 Фотограф.
 — Был.
 — Был. Его сын и наследник получит в наследство то ещё развлечение. О Кае Пешт пока все. Теперь Барбара Буковская. После развода с Ярославом купила себе землю на Жолны, через два года там уже стоял дом, а она упрямо занималась своими цветочками. Специализируется на кактусах. А вообще-то она всегда была более порядочной, чем сестра, окончила школу, да и для сплетен особых поводов не давала. Даже старалась вытащить Каю из сточной канавы, хотя что за сточная канава в американских автомобилях... А деньги у неё вроде бы от цветочного бизнеса.
 — И вместе с ней живет Мариуш Ченгала?
 — Живет. Они могли бы пожениться, но не торопятся, уж не знаю почему. Участок после смерти матери она забросила: ничего странного, ведь у неё теперь есть собственный сад. Так что она спокойно может сказать, что знать ничего не знает и какое ей дело до участка какого-то там Годлевского...
 — Но если у кого и были ключи, то только у нее?
 — Думаю, что только у нее.
 — А Ченгала там спрятал свой мотоцикл?
 — Очная ставка, — радостно предложил Роберт. — Пусть Дарко на него посмотрит.
 Бежан с упреком качнул головой, и Роберт угас.
 — Да, конечно. Прокуратура тут же скажет, что это вообще не доказательство...
 Угрюмое молчание прервал телефонный звонок. Звонил сержант Вильчинский из Вечфни Костельной.
 — Кажется, у меня кое-что есть, — неуверенно сообщил он. — Парнишка из Заленжи не выдержал и заговорил. Боится чертовски, но приятелям кое-что выбалтывает. А при мне молчит. И что делать?
 — Ничего, — приказал Бежан. — Сами с ним поговорим.




 * * *


 Я снова оказалась на грани полного срыва, а всему виной проклятый обед.
 До сих пор я предоставляла своим кошмарным гостям двухразовое питание — завтраки и ужины, каким-то чудом моих запасов и подпольных закупок на это с горем пополам хватало.
 Но обед — это уж слишком! Тысяча чертей, как я могу приготовить обед, одновременно болтаясь по городу?
 Да ещё тетка Ольга капризно заявила, что не желает изо дня в день питаться одним и тем же.
 Если бы не её глупая фанаберия, я бы сварганила ночью пару блюд, которые нужно только разогреть, все скопом, и пусть себе дожидаются в холодильнике. Были у меня такие фирменные блюда, испытанные годами: протертый картофельный суп, луковый суп — самый простой суп в мире, с гренками и сыром, причем заранее готовятся и тертый сыр, и гренки... Тушеные куры — натуши громадный казан, а потом доставай, полей сметаной, посыпь укропом — и жрите на здоровье. На гарнир — рис. А ещё можно так же состряпать говядину...
 Так вот, фиг вам. Тетушка Ольга с напором гидравлического пресса требовала запеченной курятины, свиных отбивных, жареной печенки, зраз с кашей, борща с ушками и черт знает чего еще.
 И прорвы салатов. Я быстренько подсчитала, что одно только кромсание сельдерея, редиски, огурчиков, сладкого перца, помидоров — все это, разумеется, тщательно перемытое и очищенное от кожицы, — шампиньонов, крутых яиц, укропа, свекольной ботвы, лука, а также разнообразного зеленого салата займет часа два. Что же говорить обо всем прочем?
 Остальные члены семейства поддерживали тетку Ольгу — кто втихую, а кто и во весь голос.
 Холера, они в ресторан приехали, что ли?
 Тогда уж выделили бы мне эти два часа в день!
 Пришлось снова бежать за подмогой к Рысеку. Он уже закончил дрессировку своего дорожного катка и снова занялся кранами. Сейчас Рысек модернизировал какую-то таинственную помесь лестницы с лифтом, к счастью — в Варшаве. Модернизация намечалась для целей пожарной охраны, а пожары на верхних этажах случаются скорее в большом городе, чем среди заливных лугов и коров, которые редко проживают выше первого этажа.
 Я вытащила Рысека на лестницу и простонала:
 — Рысек, во-первых, поезжай в магазин, в супермаркет, и купи все, что здесь написано.
 Посчитай сам, сколько стоит час твоей работы, я тебе его оплачу, не такая я свинья, чтобы эксплуатировать тебя задаром...
 — Да что вы, пани Иза?! — возмутился Рысек. — А все те часы, которые я провел у вас, как в раю, это что? Хвост собачий? Да вы мне жизнь спасли, ну если не мне, то моим племянникам. Ведь я же удавил бы этих поганцев!
 А потом моя сестра убила бы меня, так что и мою жизнь вы тоже спасли.
 — Ну ладно, как хочешь, нет у меня сил препираться. Постой, это ещё не все. Твоя сестра готовит обеды?
 — А куда ей деваться? И дети жрут, и зять.
 Я нашла в себе силы удивиться:
 — Да ведь он же худой!
 — А у него обмен веществ. Слона сожрет — и ничего.
 Не вникая в вопросы съедобности слона, я приступила к сделке:
 — А она не могла бы... Ты ведь понимаешь, почему я об этом спрашиваю? Я же не могу раздвоиться, хоть умри!
 — Знаю, знаю, — успокоил меня Рысек. — Я и так с самого начала все гадаю, как вы с этим справляетесь.
 — А никак. Так вот, не могла бы она в той же.., ну, в общем-то, не в той же, в большей — если у неё нет, я одолжу. Кастрюлю, я имею в виду. Сварить что-нибудь, минуточку, сейчас посчитаю, вас четверо.., у меня пятеро, ну, значит, вдвое больше? Я скажу, что именно, дам рецепт, ты привезешь продукты, а ей какая разница? Пища здоровая и, честное слово, вкусная.
 Дети — сколько им сейчас? Уже почти два года — тоже могут жрать без вреда для здоровья.
 — Близнецы могут сожрать булыжники с мостовой, говно и крысиный яд, это им тоже не повредит, — сказал Рысек убежденно и с ужасом. — Недавно они съели древесный уголь, одну живую росянку, одну свечку вместе с фитилем и немного известки со стен. И ничего. И не то чтобы моя сестра их угощала всем этим.
 — Ну, значит, и все другое тоже сожрут.
 Так могла бы она... Продукты мои, рецепт мой и семейство тоже, к сожалению, мое. Пусть посчитает, сколько причитается за работу...
 — А чего ей считать, если продукты ваши?
 — В два раза больше — это в два раза больше. Одну луковицу ты режешь...
 Внезапно я сообразила, что никогда не проверяла, сколько времени режу одну луковицу.
 Холера. Минуту? Полминуты? Две?
 Некоторое время мы с Рысеком тупо смотрели друг на друга. Рысек оживился первым:
 — А знаете что? Я сразу скажу ей, пусть порежет луковицу. Не пропадет, куда-нибудь сгодится. Что нам стоит?
 Спустя пятнадцать секунд оказалось, что у сестры Рысека дома нет ни одной луковицы, утром она пустила в дело последнюю и как раз намеревалась купить. Ну что ты скажешь! Если уж не везет, так не везет.
 — Рысек, — огорченно взмолилась я, — может, у неё хоть что-нибудь дома есть? Например, помидоры?
 Спустя ещё пятнадцать секунд выяснилось, что помидоры у сестры Рысека действительно были, целых четыре штуки, два она только что ошпарила кипятком, очистила, и близнецы как раз пожирают их. Что касается остальных двух, то она бы их охотно приготовила, все равно пойдут в дело, но не сейчас.
 — Ну? — поинтересовался Рысек.
 Я мысленно представила процесс резки помидорины и решительно оценила:
 — Минута на штуку. А может, и поменьше.
 Возможно, в этом и было нечто странное, когда я, уставившись на часы, воображала эти проклятые помидоры; по крайней мере, Рысек разглядывал меня с заметным сомнением.
 — А высыпание макарон или риса вы тоже считаете? Или соли и перца?
 — О господи, нет. Не знаю. Так что — твоя сестра согласится готовить для меня эти проклятые обеды? За деньги, разумеется, иначе я сама не согласна. Ничего не поделаешь, мы все будем есть одно и то же, но, поверь, это вкусно.
 Рысек, но все должно быть по секрету — пусть продукты хранит в своем холодильнике, а готовые блюда передает мне украдкой...
 — Знаете что, давайте зайдем к нам. Эти бандиты, нажравшись, орут уже гораздо меньше.
 Или моя сестра сюда выйдет...
 Сестра Рысека оказалась настоящим чудом.
 С огромным пылом она согласилась заменить меня в роли кухарки, рецепты приняла с восторгом, первым делом призналась, что не умеет варить как надо молодую капусту. Ну конечно, молодая капуста! В Австралии небось такого деликатеса нет, покажу я этой заразе Ольге, что такое настоящий обед...
 Мы оговорили все условия, в финансовом плане это не выглядело катастрофой, я даже удивилась, что девчонку все устроило, однако она сразу же дала мне понять, что за мои деньги прокормит свою семью целый месяц, так что для неё это просто дикая экономия.
 Рысек привез продукты на своем кране, и в нужный час на столе стоял обед! А молодая капуста выступила прямо-таки как примадонна.
 Но неужели они все так ничего и не сообразили?..




 * * *


 После обеда бабуля выразила желание пойти в оперу, сегодня же. Так, придется теперь висеть на телефоне, бронируя билеты, а вечером везти семейство в театр. Тетка Ольга и дядя Игнатий поддержали бабулю с большим энтузиазмом — оба, как выяснилось, дико вожделели культуры.
 У тетки Изы с дядей Филиппом, как всегда, оказались свои планы.
 Прежде чем я успела схватиться за телефон, позвонил Лукаш, прекрасно осведомленный о планах Изы и Филиппа, и подсунул мне идею встретиться вечером, если удастся обездвижить родню. О двоих он уже знает, с ними все в порядке, так что мне следует сплавить оставшуюся троицу.
 Сразу после Лукаша позвонил один из издателей, умоляя взяться за срочную работу — вычитать труд по фотографии, который нужно забрать сегодня же.
 Благодаря сестре Рысека я немного смягчилась в отношении родственников, но только немного — гости мне порядком осточертели.
 А потому я весьма суровым голосом сообщила, что отвезу их в театр, а потом займусь уборкой, стиркой и прочим домоводством, так что на меня пусть во время спектакля не рассчитывают. Ожидая возражений, я приготовилась вежливо, но твердо осведомиться, уверены ли они, что в Австралии домашнее хозяйство функционирует автоматически, без участия человека. Если да, то у меня никаких роботов нет.
 При мысли о возможном скандале у меня по спине побежали мурашки предвкушения, но напрасно они бежали — никто и не подумал протестовать.
 Я позвонила в театр заказать билеты, и тут мне в первый раз повезло — билеты были. Лукаша пораньше отпустили с работы, и, он уже ждал меня у театра.
 — Едем, — распорядился он, когда мой живой балласт скрылся в театральных глубинах.
 — Куда? — возмутилась я. — То есть, конечно, едем, но ко мне, домой.
 — Нет...
 — Хотя... Мне нужно в издательство, забрать рукопись. И ещё мне нужно убраться!
 — У тебя с головой все в порядке? Тебе на шею вешают убийство, а ты собираешься уборкой заниматься? Успеешь, а сейчас я хочу тебе показать небольшое представление. Рукопись твою заберем по дороге. Где это издательство?
 — На Вавельской.
 — Тебя ждут?
 — Ждут.
 — Хорошо, поехали!
 — Но на моей машине. На всякий случай!
 Чтобы не стояла перед театром.
 Прежде чем я свернула на Вавельскую, Лукаш успел сообщить, что намерен исполнить мое пожелание: явиться перед Пустынко. В кабаке.
 В элегантной ресторации «Гранд-Отеля». Чем и взволновал меня до крайности.
 В этом возбуждении я лишь слегка удивилась, что в издательстве вместе с текстом — громоздкой, толстой рукописью — меня ждал не привратник в дежурке, а лично сам редактор означенного труда. Он вручил мне тяжелую папку размером с чемодан и смущенно забормотал:
 — Я хотел с вами переговорить. Я ни на что не намекаю, может, мне этого вообще не стоило бы говорить... Но... Вы не так давно делали корректуру книги о папоротниках, там ещё были фотографии... А вот в этой.., в общем, посмотрите...
 Не понимая толком, чего ради нормальный до сего времени мужик впал в столь странную нерешительность, я вопросительно глядела на него.
 — Это мое личное.., мои личные опасения...
 Ну, короче говоря, вы посмотрите.., просто посмотрите, может, что-то привлечет ваше внимание...
 — Удивительно детально вы мне все объяснили. Но я, кажется, понимаю, что вы имеете в виду. Плагиат?
 Он аж перепугался:
 — Ради бога, не произносите этого слова, это слишком сильно сказано! Мы с вами беседуем с глазу на глаз, я крайне всего этого опасаюсь, и вообще — я вам ничего не говорил!
 Безмерно заинтригованная, я потащила рукопись-чемодан к машине, решив как можно скорее заглянуть в этот труд. Что он там нашел, разрази меня гром? О папоротниках... Да, я читала труд о папоротниках, довольно давно, там ещё были прекрасные фотографии Доминика...
 Ах вот в чем дело...
 — Что-то тут со всех сторон не так, — сказала я Лукашу, садясь с машину. — Всюду вонь... И какому же кретину пришло в голову замочить Доминика как раз сейчас? Это мой личный враг орудует?
 — Скорее, его личный враг. Пошли. Похоже, будет весело.
 И вот мы снова в баре, правда из этого открывался прекрасный вид на весь ресторанный зал, а из зала открывался прекрасный вид на нас.
 Пустынко с двумя типами сидел к нам боком. Но самое смешное, что в ресторане сидела и Кая Пешт — в разноязыкой, насколько я смогла сориентироваться, компании. Снова необычайно подвижная, притягивающая к себе взгляды.
 За исключением взгляда Пустынко, разумеется.
 Этот её знать не знал и видеть не видел. А вот у его собеседников головы так и вращались.
 В какой-то момент Пустынко обернулся, чтобы позвать официанта, и взгляд его упал на Лукаша. Он окаменел. Смотрел не моргая, и на лице постепенно проступали изумление, ужас и неверие. Изумление сменилось паникой, а неверие перетекло в отчаяние. Пустынко открыл рот, закрыл и растерянно заморгал.
 — Пусть удостоверится! — пробормотал Лукаш и вежливо поклонился.
 Пустынко обрел способность двигаться, резко повернулся. Я видела, каким трудом ему дается спокойствие. Тут в поле зрения снова угодила вездесущая Кая — шла себе между столиками и внезапно посмотрела на Пустынко. Мимолетно сдвинула брови и тут же перевела взгляд на Лукаша.
 Лицо её не дрогнуло, а сама Кая не споткнулась.
 — Ну, теперь-то они прибегнут к совершенно иным методам, чтобы тебя прикончить, — ядовито сказала я.
 Лукаш пожал плечами:
 — Во-первых, опоздали — я уже на них настучал. Во-вторых, иной метод не подействует: я слишком много о ней знаю. Не буду утверждать, что на необитаемом острове я бы бросился в пасть акулы, чтобы спастись от Каи, однако здесь я ей не попадусь — это точно.
 — Интересно, что теперь будет. Если бы не мое семейство, я бы все бросила, чтобы насладиться этим водевилем. Если, разумеется, меня наконец перестанут подозревать!




 * * *


 И вскоре все подозрения с Изы Брант были сняты.
 Парнишка из Заленжа поддался обаянию майора Бежана и заговорил. Он лишь потребовал укромного места для беседы, чтобы их никто не видел, а то засмеют, скажут, что треплом последним оказался.
 Укромным местом оказался разбитый, насквозь проржавевший автобус, уже двадцать лет стоявший посреди заброшенных огородов. Бежан залез в эту развалину через дверь, а парнишка ужом проскользнул сквозь дыру в полу. Сержант Вильчинский бдительно контролировал окружающую территорию, прекрасно зная, что в нашей стране нет такого укромного места, где бы не нарисовался случайный и нежелательный свидетель.
 Показания парнишки целиком и полностью подтвердили это утверждение.
 Вилла покойника в Лесной Тишине, без сомнения, располагалась в сторонке, на некотором удалении от других домов и была окружена непролазной чащобой. И все же...
 Парнишка залез в чащобу, чтобы срезать орешник на удилище. Орешник для этих целей требовался старый, толстый, разросшийся, а самые великолепные кусты росли, разумеется, рядом с жилищем Доминика. Парнишка прекрасно знал, что в доме обитает одинокий мужик, глаз на затылке у него нет и в пяти местах одновременно он оказаться тоже не может, поэтому забрался на дуб, росший у забора, и по ветке перебрался на территорию сада.
 — Но ведь в усадьбе основательные запоры. Неужели так легко туда попасть?
 — Кому легко, а кому и нет. Там только одно такое место, а ветка тонкая. Меня она выдержит, а под взрослым мужиком тут же сломается. Года через два её наверняка спилят.
 — Понятно. Продолжай.
 Вначале, ясное дело, парню позарез нужно было заглянуть в дом, чтобы проверить, где находится и чем занят хозяин. У того на почве растительности был настоящий бзик, не позволял сорвать ни единого листика, не говоря уж о ветках...
 — Неужели во всем лесу нет подходящего орешника? — подивился Бежан. — По-моему, полно.
 Малый слегка смутился.
 — Полно, кто спорит, но там — самый лучший. Ну, можно выбрать... А что, он от пары веток обеднеет, что ли?
 Бежан понял, что мальчишке требовались не столько удилища, сколько адреналин в крови.
 Жилища плюс острые ощущения — вот это да!
 Итак, парнишка заглянул в дом, убедился, что хозяин наличествует, а вместе с ним наличествует и гость. Сидят в салоне за небольшим столиком, пьют кофе и что-то еще, увлеченно разговаривают, так что на подозрительные шорохи и трески в кустах внимания не обратят.
 Парень прокрался вокруг дома и по дороге наткнулся на мотоцикл. «Хонда» с варшавскими номерами. Посмотрел на мотоцикл и занялся своими удилищами. Ломать не стал, срезал ветки припасенным ножичком.
 Он уже отложил парочку неплохих палок, когда в доме два раза грохнуло. Не так чтобы страшно, звук был приглушенный, но он его хорошо расслышал. Явно из двустволки стреляли, из чего же еще, она и звучит особо...
 — А ты слышал, как стреляет разное оружие? — с сомнением перебил его Бежан.
 — А то! К нам на охоту приезжают, на куропаток, на зайцев, на кабанов... Один раз целая облава была, ловили кого-то, а те из «Калашниковых» и из обрезов палили, да и в телевизоре оружие по-разному грохает.
 — Значит, из двустволки. Очень хорошо.
 И что дальше?
 Дальше парнишка, ясное дело, не выдержал и помчался снова к окну — посмотреть, чего внутри творится. И увидел одного только гостя, хозяин куда-то подевался. Гость собирал посуду, руки у него тряслись, и сам он выглядел как-то странно. Вроде как злой и напуганный одновременно. Парнишка струхнул, вспомнив, где стоит мотоцикл этого типа — почти у самого орешника, а он свои палки на самом виду разложил, поэтому кинулся прочь, прихватив удилища. На последнем дыхании выскочил на дорогу, и тут, о ужас, чуть было на этого психа не наткнулся, тот как раз мимо пронесся на своей «хонде». Он его узнал — и по мотоциклу, и по одежде.
 А потом парень не выдержал — мало он палок-то нарезал, ещё бы две подлиннее в самый раз пришлись — и вернулся. Позаимствовал у брата велосипед, за пару минут домчал до места, а у поворота к дому машина стоит. Такси.
 Водитель сидел в машине, а пассажира нет.
 Малый снова перелез через забор, подкрался к окну. На террасу мужик какой-то вышел, по мобильнику орал. Парнишка решил, что в полицию звонит, но нет мужик с бабой какой-то разговаривал, выспрашивал у неё о чем-то. Сказал, что все настежь, что тот, на «хонде», забыл, наверное, запереть, так он сам все закроет...
 — А ты бы его узнал? — спросил майор.
 — Конечно. Немолодой и гладкий такой, расфуфыренный. В костюме... Вернулся обратно в дом, и слышно было, как он там что-то переворачивает, а хозяина-то все не было и не было...
 Больше парень туда не заглядывал, испугался, что сейчас нагрянет полиция и к нему привяжется. Вернулся домой, рот держал на замке и даже не знал, что там произошло убийство, только потом уж слух прошел. Но теперь-то он точно знает, что если бы он опознал тех двоих, то ему конец. Так что официально и для разных там протоколов он ничего не скажет ни за какие коврижки, а если ему велят посмотреть на типов, то только из укрытия.
 — Так, ну а теперь давай по порядку, — велел Бежан. — Дверь на террасу была приоткрыта?
 — Приоткрыта; так, наполовину.
 — Ты услышал хоть что-то из того, о чем хозяин с гостем говорили?
 Парнишка покачал головой:
 — Только одно. Хозяин поднял стакан, сказал — выпьем, мол, за согласие, а гость вроде как ему руку поцеловал. Больше ничего не слышал.
 — Хорошо. А пассажир из такси — что он по мобильнику говорил? Только точно.
 — Ничего, кричал. Потом — есть, нашел.
 Потом побегал. Дальше только бормотал невнятно, а в конце ещё рыкнул: помни, никому ни слова. И все.
 — Очень хорошо, — похвалил Бежан. — И ты тоже помни: никому ни слова. Будешь опознавать их из укрытия, а показания дашь потом, когда они сядут, — И я буду свидетелем? — забеспокоился парнишка.
 — Будешь.
 — Так они же меня замочат!
 — Им бы пришлось мочить десятка полтора людей, слишком много возни. Ты же не единственный свидетель. А кроме того, тех, кто уже все сказал, не убивают: выгоды-то никакой.
 Парнишка немного успокоился и выполз из автобуса через дыру.
 — Ну вот, Иза Брант отпадает, а Дарко сказал правду, — сделал вывод Роберт Гурский, выслушав рассказ начальника. — Он ведь тоже этого паренька с удочками заметил, а парень из головы ничего не выдумал, а то бы давно уже книжки детективные писал.
 — Неясно только, с кем же он разговаривал по мобильному... — размышлял Бежан. — Надо ещё кое-что проверить, и можем брать обоих.
 — Очная ставка?
 — Да ты что, какая там очная ставка?
 Фото всем покажем...




 * * *


 Каким-то чудом мне удалось наспех просмотреть труд по фотографии.
 Одну из фотографий я уже видела, Доминик хвастал ею в последние недели нашего знакомства. Куница и двое крохотных детенышей сидят в развилке старого дерева. Я ещё тогда подумала, что на месте куницы я бы боялась, что мои детки упадут, но куница, судя по выражению её физиономии, таких опасений не испытывала. Доминик не захотел дать мне экземпляр, хотя я его очень просила, так зверушки меня восхитили.
 А теперь во всей книге под фотографиями значилось другое имя. Доминик подписывал свои работы сокращением «Доми», а здесь было написано «Гамар». Похоже на самую обычную фамилию. Если бы не куница, я могла бы подумать, что этот Гамар работает в идентичном стиле, — ничего особенного, многие друг другу подражают. Но в данном случае просто напрашивалось слово «плагиат».
 Я готова была голову дать на отсечение, что все предыдущие шедевры Доминика тоже сделал Гамар.
 И текст, хотя и весьма интересный, посвященный секретам фотографии, был здесь вовсе ни при чем.
 Разумеется, о корректуре я и думать не смела — на меня снова насела родня.
 Я вежливо спросила майора, могу ли я поехать в Краков, где у нас на всю неделю зарезервирована гостиница. Была у меня тихая надежда, что он запретит и тогда за деньги дяди Филиппа я пошлю с ними кого-нибудь еще. Или Рысек подсунет своего приятеля, или Лукаш. Однако, к удивлению и расстройству, у майора не нашлось ни малейших возражений.
 В Кракове царили тишина и покой — если, конечно, не считать, что в одну ночь на улицах отмечали очередной дембель; в другую — в гостинице ночевала группа норвежских школьников, больше напоминавших стадо бешеных бизонов; в третью ночь случилась шумная свадьба, до утра гулявшая в гостиничном ресторане; в четвертую по коридорам носились полицейские, с кровожадными криками гоняясь за гостиничными воришками. Я в ту ночь едва не скончалась от ужаса, решив, что воришки — тетка Иза с дядей Филиппом, вернувшиеся из казино.
 С другой стороны, ничего страшного с нами в Кракове не произошло.
 На следующий день после возвращения из Кракова я встретилась с Лукашем в ночном баре недалеко от моего дома. Я вовсе не собиралась рассказывать ему о плагиате Доминика. Надоел мне этот Доминик хуже горькой редьки, да и я в свете всей этой правды о нем казалась просто оглушающей дурой. Но сведения полезли из меня сами собой.
 — Одни и те же приемы? — заинтересовался Лукаш, когда я наперекор самой себе все-таки поделилась открытием. — Какие, например?
 — Зеркальное отражение, — неохотно отвечала я. — Доминик обожал снимать отражения: в зеркале, в оконном стекле, в воде, в какой-нибудь гладкой поверхности. Животное, растение, предмет — в общем, любой объект сразу в двух ракурсах.
 — А люди?
 — Что — люди?
 — Людей он тоже так снимал? Натурщиц.
 Или актрис.., впрочем, неважно, какого пола.
 Много есть таких, которые хотели бы увидеть себя с двух сторон одновременно.
 Вопрос Лукаша настолько меня поразил, что я прекратила размешивать соломинкой «Джек Дэниэлс». Виски в стакане было кот наплакал, в основном лед и вода, — я все же намеревалась вернуться домой.
 — А знаешь — нет. Интересно... Он никогда не фотографировал людей, я только сейчас сообразила.
 Лукаш критически скривился.
 — Я бы удивился, будь иначе. Человек обычно замечает, кто его фотографирует. В отличие от зверушек или растении, не говоря уже о предметах.
 — Так и есть! — с запоздалым озарением воскликнула я. — Перед тобой первая идиотка столетия! Ну почему не заметила раньше?
 — Этот Доминик, наверное, был чертовски сильной личностью.
 — Не знаю. Наверное. А этот Гамар.., неужели он добровольно работал на него негром?
 Кто это может быть?
 Лукаш молчал.
 — Я тут веду свое частное расследование, — с неохотой признался он наконец. — И должен сказать, что меня просто тошнит от выводов. Кажется, и майор Бежан пришел к аналогичным. Убийца... Нет, холера, промолчу, даже выговорить этого не могу. По сравнению с такими, как Пустынко, Карчох и так далее, убийца представляется мне невинной бабочкой на цветочке. Жаль мне его.
 — Да по сравнению с Пустынками и Карчохами любого жаль. Но сейчас мы говорим о другом. Ты угадал, кто такой Гамар?
 — Я могу и ошибаться.
 — Ошибаться может каждый, — с готовностью согласилась я. — Если что, я не стану предавать гласности твою ошибку. Ну так ты скажешь?
 — Скажу, как и любой другой кретин мужского пола, потому что я в тебя влюбился.
 Я замерла.
 — Извини, что ты сделал?
 Лукаш с интересом вгляделся в меня.
 — Я в тебя влюбился. А ты не заметила?
 Говорят, что женщины узнают о таком даже раньше своих жертв. Мне показалось, что со мной случилось то же самое.
 Случилось? Почему не случиться, с мужиками вечно что-то странное случается. А та ночь в Кракове... Может, Краков и впрямь самый романтичный город, хотя мне казалось, что уж скорее Верона или Париж... Удивительно, как все совпало, ведь и он мне нравится... Но как это вообще могло произойти? Куда смотрело мое невезение?.. Господи, неужто на меня свалилась взаимность?!
 Все свои силы я вложила в то, чтобы сохранить душевное равновесие и спокойствие.
 — Возможно, меня ввело в заблуждение то, что в ту ночь семейство не домогалось меня, — покорно сказала я. — По принципу — хорошего понемножку... Они должны были выломать дверь, вот тогда бы я сочла, что все в порядке. А так — я, наверное, удивлена...
 — Надо же, а до сих пор производила впечатление исключительно разумной женщины!
 — У тебя совсем крыша поехала? — немедленно разозлилась я. — Не требуй от меня слишком многого! Прекрасно, я тоже в тебя влюбилась, даже ещё раньше, чем ты в меня, но, пожалуйста, ничего себе по этому поводу не воображай. Где ты видел женщину, которая в пылу чувств сохранит хотя бы тень разума?! Так кто такой этот Гамар?
 — Смотрите-ка, все-таки сохранила... Хорошо, думай сама, раз ты на это способна. Гамар.
 Чен-гал Ма-ри-уш. Этот Мариушек изо всех дыр торчит...
 Он был прав, это мне ни с какой точки зрения не понравилось.




 * * *


 Майор Бежан, по всей вероятности, боялся бабули, поскольку не вызвал меня в управление, а пришел сам с огромным количеством фотографий и вежливо попросил их посмотреть. Семейство, как назло, болталось дома в полном составе — дикое и холерное невезение, ведь могла бы тетка Иза пораньше умотать в казино, а? Так нет, она почему-то медлила и даже лично открыла майору дверь. В гостиной сидел Лукаш, который должен был везти тетку Изу с дядей Филиппом в казино.
 — Ах, как приятно снова видеть пана майора, — сразу же набросилась на майора тетка. — Боюсь, моя племянница многое скрывает от вас.
 И свои наблюдения, и знакомства. А мы считаем, что истина должна выйти на свет...
 Майор протиснулся в квартиру чуть ли не силой, так как тетка Иза разразилась речью прямо у двери, словно задавшись целью не пускать его в дом, пока не выложит все, что наболело.
 Она даже не закрыла дверь на щеколду, что австралийцы вообще-то всегда старательно блюли, помня, что находятся в стране, полной преступников.
 — Знакомства до такой степени близкие, что преступник даже мною заинтересовался!
 Бросал на меня в гостиничном баре мрачные взгляды, прямо-таки угрожающие!
 — А ты что делала в компании преступников? — язвительно спросила тетка Ольга.
 — Вы позволите мне на минутку отвлечь пани Брант? — вежливо осведомился майор. — О, заодно и пана Дарко. Хочу показать им кое-какие интересные фотографии.
 — Я бы попросила! — выкрикнула тетка Иза.
 — Пожалуйста, я готова, — радостно согласилась я.
 — Мы все охотно посмотрим на фотографии, — поддержала меня бабуля. — Иза, понятно же, что речь идет отнюдь не о тебе, а об Изе.
 Можете приступать, пан майор.
 И майор приступил без лишних слов. Он высыпал на стол горку снимков, самых разных форматов и тематики, и элегантным жестом пригласил меня заняться просмотром. Лукаш уже стоял рядом со мной, семейство толкалось за нашими спинами. Одна только бабуля спокойно сидела в сторонке.
 Кавардак среди снимков царил безнадежный, что меня крайне удивило, так как я всегда считала, что полиция показывает свидетелям соответствующим образом подобранные фотографии: одни только морды, или одни пейзажи, или одни чашки. А тут все свалено в кучу. Я послушно стала перебирать карточки.
 Лукаш оказался понятливее меня. Без слов он отодвинул в сторону неизвестный мне особняк, утопающий в зелени, потом выловил несколько ликов Пустынко, портрет Каи Пешт, очаровательную харю Бешеного, ещё какие-то морды, которых я не знала; наконец отодвинул в сторону лицо, маячившее в моей памяти благодаря этой проклятой корректуре и разговорам о фотографии. Помимо этого, в груде снимков было штук пятнадцать отпечатков прекрасно известного мне типа: червячки, растения, зверушки.
 Лукаш постучал по последнему портрету:
 — Гамар...
 — Принесли его черти... — пробормотала я.
 — А это вам знакомо? — спросил майор, сунув мне под нос особняк.
 — Нет. А что это?
 — Лесная Тишина.
 — Я же говорила, что в жизни не видала этой Лесной Тишины, — разозлилась я. — О, садовый участок. Ведь это же участок, да?
 Но наш ли тот давний или какой-то еще, бог его знает...
 — А вот, смотрите! — вмешалась тетка Иза, вцепляясь в физиономию Бешеного. — Компания моей племянницы, скандальный тип ниже всякого допустимого уровня!
 — Изочка, это была ошибка, в каждом баре можно встретить подобных типов, — успокаивал тетку дядя Филипп.
 — А та тварь рядом с ним, уличная красотка, странно, что я не вижу её в этом преступном сообществе!
 — Это и есть место преступления? — взволнованно расспрашивала тетка Ольга, пытаясь вырвать из рук майора вид на Лесную Тишину. — А где же трупы? Я думала, что трупы тоже фотографируют...
 Дядя Игнатий обнаружил среди снимков портрет Каи Пешт.
 — Ну, ничего не скажешь, настоящая красотка, однако мне она вовсе не кажется уличной...
 — Игнатий, положи на место!
 — Может быть, вы разрешите мне провести опознание...
 — А вот этот тип явно холерик по натуре...
 — Это Пустынко, я уверена, недавно я его видела во второй раз...
 — И вы ещё в чем-то сомневаетесь? Она же их всех знает!
 — Подумать только, разве она одна? Я, к примеру, знаю некоторых, которые тоже знают их всех...
 — Между прочим, твоя шляпа прямиком к нему полетела!
 — А тебе какое дело до моей шляпы?
 Тетки ругались с энтузиазмом, воспользовавшись тем, что бабуля увлеченно разглядывает фото. Но вскоре и она начала подавать реплики, комментируя высказывания своей паствы. Майор, похоже, уже сожалел, что пришел ко мне со всем этим барахлом, вместо того чтобы выяснить все в управлении.
 В разгар скандала вдруг объявился Рысек и незаметно присоединился к обществу.
 — Я принес вареники и какой-то суп в термосе, — шепнул он мне на ухо, — поставил в ваш холодильник. Ну, то есть, вареники, а не термос. И ещё будет салат.
 — А, пан сосед с первого этажа, — заметил его майор.
 — Я стучал, — тут же начал оправдываться Рысек. — Но дверь была открыта. У вас защелка испортилась?
 Я попыталась убить его взглядом, но, похоже, мне это не удалось. Я сама тайком заблокировала автоматическую защелку после того раза, когда выскочила без ключей, — зачем давать лишний повод обвинить меня в растяпистости?
 Рысек смотрел не на меня, а на стол, и, видимо, по этой причине мой взгляд на него не подействовал.
 Зато подействовали разбросанные снимки.
 — О господи! — охнул он вдруг. — Вот негодяй!
 И схватил лежащую сбоку и оставленную без внимания фотографию. Я быстро бросила взгляд через его плечо и после краткого размышления опознала на снимке нечто вроде шасси автомобиля, вмурованного в дорожное покрытие.
 И догадалась, что это.
 — Боже, Рысек, вы тогда сфотографировали?..
 — Мы! — расстроился Рысек. — Это все та зараза паршивая, а ведь вовсе не выглядел такой зловредной обезьяной, вот, смотрите... Вот он!
 Рысек испуганно оглянулся на майора.
 — О, чтоб меня... — зашипел он мне на ухо. — Но это.., срок давности, а? Так как?
 Отпираться?..
 — Да, срок давности, — зашипела я в ответ и громко добавила:
 — Пан майор, это транспортное нарушение.... Э-э.., туда запрещено въезжать, а кто-то по ошибке въехал, скажем так, не заметив знака...
 — Там не было знака, — с болью сказал честный Рысек.
 — Вот видите? Даже знака не было. Никто его не поймал, штрафа не выписывал, он сам спохватился и тут же выехал...
 — Тут же? — удивился майор, вглядываясь в изображение вплавленных в асфальт остатков машины.
 — Э-э.., вышел... Немедленно вышел!
 — Не так чтобы немедленно, — вырвалось у Рысека. — Ботинки-то там остались...
 — А носки?
 — Носки частично сохранились...
 — Где и когда это было? — деловито спросил майор.
 Я доложила, потому что Рысек утратил дар речи, и постучала пальцем по фотографии Бешеного:
 — И этот тип, тот самый, о котором я вам говорила, испортил одну взлетно-посадочную полосу и выбросил на ветер миллиарды злотых. А парень нечаянно въехал, за что был крупно наказан.
 И я вас спрашиваю, истек срок давности или нет?
 — Я, видите ли, пани, не из дорожной полиции...
 — А вы обязаны им доносить?
 — Не имею ни малейшего желания; к тому же у меня очень мало времени...
 — Вот видишь, Рысек, срок давности. Можешь снова заговорить.
 — Я бы очень рекомендовал, — подтвердил майор. — Кто сделал этот снимок?
 — В том-то все и дело, — нервно заговорил Рысек. — Один мужик, вроде как со стороны, болтался там, но, думаю, разрешение у него было. Мундек увидел, что он фотографирует, и страшно перепугался. Холера, это же вещественное доказательство. Просил его, как человека, чтобы отдал ему негативы, хотя и не сразу...
 С этим вообще целая история была, фотограф-то сбежал, и мой приятель гонялся за ним по всему городу. Нашел его в одном таком магазинчике.
 И мы с Мундеком следили за ним до самого его дома, около Леса Кабацкого.
 — На Жолны?
 — Точно, на Жолны.
 — Это его дом?
 — Откуда я могу знать, его или нет, во всяком случае, он там жил. И мастерская у него там была, и лаборатория, и студия. Мариуш Ченгала его зовут. Мы ему все объяснили, что в случае чего Мундека с работы выгонят, да ещё и штраф сдерут, и этот парень даже расстроился.
 Но уничтожить снимок не захотел. Сказал, что для него это тоже вещественное доказательство, только по совсем другому делу, а вообще он был какой-то потухший и грустный. В конце концов согласился, отдал Мундеку отпечаток и негатив, а тут — на тебе. Либо ещё один себе оставил, либо с другого снимка сделал негатив и мог себе печатать сколько душе угодно. Но раз вы говорите, что срок давности...
 — Точно, — с большой решительностью подтвердил майор. — Меня интересует этот Мариуш Ченгала. Вы у него были дома?
 — Ну я же и говорю, что был. Вместе с Мундеком.
 — И видели снимки?
 — Еще какие! — восхитился Рысек. — Просто чудо какое-то! При нас он делал увеличение, и знаете чего? Мушиной лапки! Класс!
 Я бы ни за что в жизни не догадался. Представляете, все это поросло волосиками, а ещё как-то так подсвечено, солнцем, наверное, или, может, эта муха на лампе сидела...
 Семейство внимало гимну мушиной ноге, но майора муха не заинтересовала.
 — И соответствующее оборудование у него было?
 — Супер и экстра! Мундек в этом разбирается, так он говорит, что за эту его фотолабораторию можно два «роллса» купить и ещё бы на жизнь осталось. Он его даже спросил, что тот со всем этим делает, за такие фотки мог бы бабки во всем мире сбивать, а Мариуш неохотно сказал, что это только хобби, и переменил тему.
 Э — В таком случае, чем он занимается?
 Кроме хобби?
 — Он механик. По разной мелочевке. Но и это не правда, как же, мелочевка. Электроника, механика, самые настоящие роботы. Жмешь на кнопку, а манипуляторы сверлят, подгоняют, поднимают все, что хотите. Я там насмотрелся — сказка! Научная фантастика!
 — Способный парень.
 — Вот именно. Но какой-то несчастный.
 — Он что-нибудь о себе рассказывал?
 — О себе не очень. Вот о технике — да.
 — У него вроде бы жена есть. Вы её видели?
 — Промелькнула где-то вдалеке. Если это, конечно, жена. Блондинка — загляденье. Но участия в разговоре не принимала.
 — Понятно...
 В общем, с Рысеком майору подфартило — как слепой курице найти зерно. Мы оба с Лукашем молчали как могила. Ни за какие сокровища я бы не открыла полиции своих подозрений.., да каких там подозрений! Уверенности. И какого черта Лукаш тогда не обогнал мотоциклиста...
 — Здорово мне повезло, что я пришел к вам с этим опознанием, — любезно сказал майор.
 — О, а вот его дом! — добавил Рысек, указывая на другой снимок.
 — Кому повезло, а кому и нет, — мрачно пробормотала я.
 — Действительно. Вы, конечно, надеялись, что это пан Карчох?
 — Или Пустынко.
 — Вот тут я могу вас обрадовать. Разумеется, без деталей. Пан Пустынко также опознан основным свидетелем и понесет свою долю ответственности.
 — Надеюсь, несколько долей? — вежливо поправил его Лукаш.
 Майор уже начал собирать со стола фотографии, но тут остановился и посмотрел на Лукаша:
 — Вы намерены подать против него гражданский иск?
 — Считаете меня чокнутым?
 — Извините, показалось. На вашем месте я бы позаботился о себе. Жаль, что вы не ехали тогда побыстрее...
 Вот тебе и на: оказывается, мы с майором подумали об одном и том же...




 * * *


 — Убьешь дерьмо, а сядешь за человека, — мрачно проговорил Роберт Гурский. — Не знаю, кто первым это сказал, но он был совершенно прав.
 — Не так уж надолго сядет, дадут ему за убийство в аффекте или вообще по неосторожности, — успокоил его Бежан.
 Они вместе возвращались в управление из чудесной виллы под Лесом Кабацким, где провели второй допрос Мариуша Ченгалы. Бежан не стал его никуда вызывать, предпочел нагрянуть внезапно. Он вежливо попросил Мариуша на минуточку выйти из мастерской, потом — отдать ему ключи от «мерседеса», а затем — съездить с ним ненадолго на улицу Жолны. На патрульной машине. «Мерседес» повел Гурский.
 Увидев снимок, на котором он загонял «хонду» в старый сарай на садовом участке, Мариуш Ченгала сломался. Не пришлось даже напоминать ему обо всем богатстве, шикарном оборудовании фотоателье и мастерской, «мерседесе», инструментах... В наличие очевидца он поверил сразу, даже не спросил, кто это.
 — Я больше не мог, понимаете, — говорил он в горести и отчаянии. — Четырнадцать лет!
 Последние четырнадцать лет я вроде как не жил, словно меня вообще на белом свете не было.
 С самого начала оказалось, что у меня есть способности, и никогда, ни с кем я не мог даже поделиться этим. Все шло на его счет, всю работу я за него делал, сам ведь он ничего не умел, у него руки-крюки были, зато дурацких идей — пруд пруди. И я все это должен был реализовывать!
 — Но почему? — мягко спросил Бежан. — У него на вас что-то было? Он вас шантажировал?
 — Я даже не знаю, можно ли это назвать шантажом. Хотя.., возможно, да. Ведь он мог в любой момент все это у нас отнять, вроде бы все это принадлежит Басе, но на самом деле — ему, у него были наши векселя, и он мог все забрать у нас на самых законных основаниях...
 Но не это самое страшное...
 — А что?
 — Он сам, — ответил Мариуш и застыл, глядя куда-то вдаль.
 Они сидели на садовых стульях у складного столика позади той самой пристройки, в которой находилась мастерская. Оттуда видно было громадное стекло оранжереи, за которым просматривалась оргия цветущих кактусов. Атмосфера была почти дружеская — именно такую больше всего любил майор.
 — Кое-что о том, каким он был, мы уже знаем, — буркнул Роберт.
 — Нет. Ничего вы не знаете. Со стороны — да, вроде можно понять, что плохой человек. Но вблизи все проходило: не человек, а божество, он так умел все перевернуть, что ты становился абсолютным глупцом. Ведь я годами боготворил его, свято верил в его благородство, великий ум; верил, что он борется за социальную справедливость, карает подлецов, помогает приличным и достойным людям, этакий Робин Гуд двадцатого века. Я ведь собственными глазами видел, как он вытаскивал людей с самого дна, а на самом деле — ни хрена подобного! Он любил власть ради самой власти, он хотел управлять всем и вся, ведь он нам даже пожениться не позволил, мы так и живем, неофициально, потому что ему так хотелось...
 — Но почему? — изумился Роберт.
 — А холера его знает почему. Видно, так ему было удобней. Хотя оба мы люди свободные и могли бы в любой момент...
 — И вы не протестовали? — спросил Бежан.
 — Протестовал. Позже. Вначале-то нет, мне и в голову не приходило, — верный слуга!
 Но постепенно глаза открылись, и наконец я понял, что живу так, словно меня вообще не существует. Я хотел добиться каких-то успехов, у меня имелись способности, я старался изо всех сил, а он ни разу даже не похвалил. Только критиковал. Знаменитый фотограф, большой художник, а я вроде как ещё не дорос до славы, поэтому он брал на себя авторство всех моих работ, и я, клянусь Богом, верил, что все это — для моего же блага. Полный кретин! Деньги тоже забирал он, я же получал столько, сколько мне выделялось от барских щедрот. Ну надоело мне все это, стал я нажимать, требовать стал, захотел выпустить хоть маленький альбомчик под своим именем... О снеге альбом. Это ведь чудо, а не тема! Ну ладно, он согласился — и снова фигу, рассовал все снимки как свои. И тогда я всерьез разозлился. Но опять на расстоянии.
 Одной встречи хватило, чтобы я поджал хвост и продолжал работать мальчиком на побегушках.
 Как-то раз решился пойти в одно издательство, там меня приняли, взяли три карточки, но через несколько дней отказали. Я потом случайно узнал, что это он поспособствовал.
 — А оружие?
 — Что — оружие?
 — Что-то там с оружием вы для него тоже делали?
 — Все для него делал я. Оружие переделывал, такие у него были фантазии, хотел, чтобы у него все было необычное, даже замки дверные.
 Там, в его доме, ни один взломщик не справился бы. Ну а я уже больше не мог, что-то внутри у меня перевернулось... В последний раз я ехал к нему со скандалом, в бешенстве, потому что он снова мне все напортил: вроде бы разрешил издаться под собственным именем, а потом фиг.
 Всю дорогу я про себя ругался: хватит, довольно, уеду из страны, эмигрирую, две профессии на руках, и обе — интернациональные, не позволю больше себя угнетать. Конечно, как обычно, он меня заговорил, и снова я сидел как загипнотизированный. А тут он ещё посулил равноправное партнерство...
 — Это происходило в салоне, где вы пили? — деликатно спросил Бежан.
 — Там.
 — И что было потом?
 — А потом он потребовал, чтобы я посмотрел двустволку с укороченным дулом...
 — Он впустил вас в кабинет?
 — А как же иначе? Он одного меня туда впускал, ведь я же сам ему там все и оборудовал.
 Но только тогда, когда никто этого не видел.
 Даже его Михалина понятия не имела, что я бываю в этом священном месте. Там имелся инструмент, и много разных вещей я делал прямо у него.
 — И что дальше?
 — Не знаю.
 — Ну, не надо глупить. Вы ведь должны были что-то запомнить.
 — Да помню я, конечно помню. Но не знаю, что со мной произошло. Может, не до конца он меня заговорил или, может, слишком быстро взял в оборот.., не знаю. Он показал мне, чего хочет, я зарядил жаканами... И вдруг внутри все как взорвалось... Боже, если бы его не было на свете... Что-то такое мелькнуло в голове. Не помню даже, целился или нет, но грохнул два раза... И тут же пришел в себя.
 Господи, что я наделал!.. Ну а его больше и не было на свете... Слишком ловко у меня получилось...
 — Таким образом, вы признаетесь в убийстве Доминика Доминика?
 — А что ещё мне остается? Признаюсь. Но пусть уж все будет до конца. Потому как я ещё подумал, что он и после смерти меня уничтожит, так вот — не дамся, нужно стереть все следы, бежать... Я вытер двустволку, повесил её на стену, помыл посуду... И убежал.
 — Вы все за собой заперли?
 Мариуш посмотрел на Бежана затуманенным взглядом.
 — Что? Не знаю... А что — было заперто?
 — По-всякому. Но вы запирали?
 — Понятия не имею. Не знаю. Не помню...
 Полицейские попытались прояснить и некоторые другие вопросы, но большого успеха не добились. От финансовых дел Доминика Мариуш Ченгала был далек, накопленную в святилище документацию, естественно, видел, но в суть её не вникал, знакомства Михалины Колек его вообще не касались, а о выходках Каи Пешт знал лишь косвенно, через Барбару Буковскую. От Барбары он убийство скрыл, хотя она уже давно не слишком-то высоко ценила Доминика. После посещения мастерской Гурским он перепугался, стащил у неё ключи от старого садового участка и попытался избавиться от мотоцикла, но, похоже, это ему не очень-то удалось. Зато он решился на нахальный поступок и под собственным именем дал пару снимков в труд о фотографии.
 Тут уж Доминик не мог ему напаскудить...




 * * *


 — В высшей степени неприятное и сложное дело, — заявила бабушка на следующий день после демонстрации фототворчества. — Я размышляю о нем со вчерашнего вечера, и у меня уже более или менее сложилась картина событий.
 Слабоумием я пока не страдаю и ещё не лишилась зрения и слуха, поэтому хотела бы узнать, по какой причине два человека щадят незнакомого им Мариуша с необычной фамилией. Как моя внучка, так и пан... — она сделала жест в сторону Лукаша, избегая смотреть на него. — Оба вы обвиняете его с явной неохотой. А по моему мнению, он — ключевая фигура. Так в чем же там дело с фотографиями и механизмами? И что у этого человека общего с преступлением, совершенным против бывшего сожителя Изы?
 — Ну, — жадно подхватила тетка Иза. — Что?
 — Ничего, — сердито буркнула я.
 — Очень многое, — сказал Лукаш. — Вероятнее всего, он и есть убийца, но у него весомейшие смягчающие обстоятельства. Убийство в состоянии аффекта. Мы так считаем, но можем и ошибаться, поэтому предпочитаем не подсовывать властям своих идей. Отсюда и сдержанность, тем более что вокруг полно личностей, в значительно большей мере достойных осуждения. Но к Изе все это не имеет никакого отношения.
 — «Иза!» — фыркнула моя тезка. — Подумать только, какие темпы...
 — Я, моя милая, несколько постарше тебя, — заметила бабуля ледяным тоном. — И тем не менее вижу, как меняются нравы.
 Пан Дарко и моя внучка примерно одного возраста, наверняка они могли бы даже вместе в школу ходить. В Кракове...
 — В Кракове они подружились, — с готовностью подхватил дядя Филипп.
 — Это и вправду теперь так называется — подружились? — съехидничала тетка Иза.
 — Все в порядке, — сказала я Лукашу. — Сам видишь...
 — Ничто не в порядке и не будет в порядке, пока хотя бы тень подозрения будет падать на тебя или этого молодого человека, — невозмутимо продолжала бабуля. — Я должна точно знать, кто был убийцей и какие у вас с ним связи.
 Возможно, нам придется принять участие в судебных разбирательствах сего дела...
 Что было дальше, я уже не слышала, так как мне вдруг сделалось дурно. Боже милостивый!
 Даже если немедленно закроют следствие, суд состоится по меньшей мере через полгода, и то это рекордные темпы. Неизвестно еще, как долго продолжится сам суд! И все это время они будут сидеть у меня на шее?! А куда, разрази их гром, я засуну собственных детей?
 Окаменев от ужаса, я раздумывала, не сбежать ли нам с детьми, раз и навсегда поставив жирный крест на этом поганом наследстве. Но где нам укрыться? И разве могут они бросить школу, а я — работу, и на что мы будем жить, квартиру-то я не смогу продать, если внутри будет сидеть семейство... Господи, спаси и сохрани!
 К счастью, глухота моя прошла довольно — быстро и я успела услышать слова дяди Филиппа. Лошади. Что-то о лошадях. А, они не могут оставить своих лошадей на столь долгое время.
 Недаром я всю жизнь обожала лошадей!
 — А на судебное разбирательство всегда можно приехать, — выдвинул свежее предложение дядя Игнатий.
 Дурнота все ещё не прошла, но слух мой полностью восстановился.
 Семейство тут же бросилось обсуждать свой следующий визит в Варшаву. Лукаш и Рысек, который как раз пришел за термосом, на пару разъясняли моим австралийцам, что польские органы правопорядка до ужаса не любят скоропалительных действий, а данное дело очень запутанное, в нем замешаны такие высокопоставленные особы, что даже подумать страшно, на сколько затянется история.
 — Я не уеду отсюда, пока не приму окончательного решения, — уперлась бабушка.
 — Ну конечно, и так уже понятно, что свояк свояка видит издалека, — ядовито прошипела тетка Иза, переводя полный злости взгляд с меня на Лукаша. — Какие уж тут могут быть сомнения!
 — А ты считаешь, что их не арестовали только для отвода глаз? — с издевкой спросила тетка Ольга.
 — Э-э... В общем-то... — заикался дядя Филипп. — Недосказанность...
 Тут на меня снизошло вдохновение. Ведь у Лукаша есть номер сотового телефона майора...
 Сколько усилий потребовалось, чтобы украдкой вытянуть этот номер, никакими словами не опишешь. Кого-то из нас постоянно дергали, если не его, то меня, ведь мы с Лукашем были главными звездами шоу, а может, и главными злодеями.
 В результате я попросила помощи у Рысека.
 Сделав вид, что нужно закрыть за ним дверь, я объяснила, что от него требуется. Рысек под каким-то предлогом вернулся, а следующим закрывать за ним дверь пошел Лукаш. Тут Рысек снова вернулся, и теперь я потащилась закрывать дверь. На этот раз Рысеку уже не надо было возвращаться, зато я осталась с мобильником на лестнице.
 — Пан майор! — простонала я. — Спасите!




 * * *


 С неофициальным визитом они прибыли вдвоем — майор Бежан и поручик Гурский. По такому случаю сестра Рысека зажарила пять уток, так как больше у неё в духовке не поместилось.
 Точнее говоря, она пожарила восемь уток, но трех, в соответствии с договором, оставила для собственной семьи. Еще она испекла шарлотку, а закуски в виде салата из креветок, заливной свинины и печени по-еврейски Лукаш принес из ресторации.
 — Обещаете ли вы вернуться в Австралию, не обсуждая ни с кем в Польше тему этого убийства? — вежливо спросил майор для затравки.
 Его слова звучали пением ангелов.
 — Можете быть абсолютно уверены, пан майор, мы умеем хранить секреты, — с большим достоинством ответила за всех бабушка. — Нас не интересуют криминальные личности, нас заботит исключительно нравственность моей внучки.
 — Двоюродной, — неведомо зачем с нажимом уточнил дядя Игнатий.
 Майору было начхать, двоюродная я или нет.
 — Тогда заранее оговорюсь, что некоторых фамилий я не смогу назвать, однако детали, скажем так, технического характера — это пожалуйста. Итак, у нас есть очевидец, который видел людей, находившихся на месте преступления. Он опознал их.
 — И не побоялся? — удивился дядя Филипп.
 — Польша — вполне современная страна, и у нас есть специальные комнаты для опознания с односторонне прозрачным стеклом. Там он их и опознал. На месте преступления побывали две персоны. Первая персона успела только совершить убийство, вытереть орудие убийства и убрать со стола посуду. Вторая персона находилась на месте преступления почти полчаса и за это время обыскала кабинет покойника. После чего вторая персона имела телефонную беседу, из которой явно вытекало, что дверь дома была нараспашку...
 — А вторая персона не могла его тоже убить? — жадно спросила тетка Ольга.
 — Пожалуй, нет. Дело в том, что оружие хранилось в кабинете. А покойник никогда бы не пустил вторую персону в свой кабинет и уж тем более не дал бы в руки оружие.
 — А первой персоне он доверял?
 — Учитывая, что этого человека покойник принимал с напитками, это был кто-то из друзей и доверенных лиц...
 — Ну хорошо, и как же вы установили, кем были эти двое? — нетерпеливо спросила тетка Иза. — По порядку, пожалуйста.
 — И с деталями, — подчеркнула бабушка.
 Майор как раз добрался до печени по-еврейски, которая пришлась ему явно по вкусу. Он взглянул на поручика.
 — Общими данными об убитом мы располагали с самого начала, — продолжил рассказ подчиненный. — Людей, которые охотно отправили бы его на тот свет, было превеликое множество, к тому же его верная домохозяйка бросила подозрение на пани Изу Брант...
 — Зачем? — холодно перебила бабуля.
 — Поскольку ненавидела её. И боялась, что связь между ней и убитым возобновится.
 — Откуда это известно?
 — От неё самой, а также от её подруги, которую допросили несколько позже. По стечению обстоятельств пани Брант находилась неподалеку от дома жертвы в момент убийства.
 Она ехала к побережью.
 — Это нам уже известно. Прошу продолжать.
 — Пан Дарко также находился недалеко от дома жертвы, поскольку привез туда пассажира, имя которого он поначалу пытался скрыть от нас...
 — Могли бы и не напоминать, — с упреком проворчал Лукаш.
 Майор оторвался от печенки:
 — А если бы он вам не подложил бомбу, вы бы сказали правду?
 — Не думаю... Хотя нет, без шуток, у всего есть свои пределы. Если бы выяснилось, что кого-то пристукнули, то я бы не стал их покрывать. Не люблю мокрых дел.
 — Вот видите...
 — Вы же хотели рассказать все по порядку, — деликатно напомнил дядя Филипп.
 Поручик сдержался и не положил себе ещё одну порцию креветочного салата.
 — Самым ценным источником информации была для нас уже упомянутая домохозяйка. Среда, в которой... Впрочем, нужно ли вдаваться в детали системы, действовавшей при старом общественном строе? На эту тему можно говорить до утра, а то и ещё дольше!
 Семейство переглянулось. Без сомнения, они располагали достаточно широкими познаниями об особенностях нашего прежнего общественного строя.
 — Нет, — снова приняла за всех решение бабушка. — Вдаваться в детали не нужно. Мы в курсе. И эта дама участвовала в вашей.., системе? Как и покойник? Я правильно все поняла?
 О дьявольщина! Ее взгляд готов был смести меня с лица земли. Это же надо — якшаться с подобными отбросами!
 — Он не был членом партий! — протестующе выкрикнула я.
 — Был, — сухо сказал майор.
 Меня чуть удар не хватил.
 — Как это? Он же утверждал, что нет!
 — А ты ещё не заметила, что он тебя дурачил как хотел? — расстроился вдруг Лукаш.
 — Дядя его был в партии, — слабым голосом выговорила я. — Ну что ж, ничего не поделаешь, я позволила себя обманывать. Мне очень жаль.
 — Каждому было бы жаль, — доброжелательно заметил дядя Игнатий.
 — Может быть, мы все-таки вернемся к предмету разговора? — холодно осведомилась тетка Иза. — Так что с этой верной партийной домохозяйкой ?
 — Найденные у неё материалы позволили нам сузить круг подозреваемых...
 — Постойте, постойте! — запротестовала тетка Ольга. — Но что она сказала?
 — Не так уж и много она успела сказать, — включился майор, дав поручику возможность приняться за креветки, — поскольку её убили на кладбище...
 — И сразу похоронили? — оживился вдруг дядя Игнатий.
 — Как убили? — вопросила тетка Иза.
 — Толкушкой для картофельного пюре.
 — О-о... Раз толкушкой, то это была женщина, да?
 Глаза тетки Изы вспыхнули надеждой, однако майор тут же остудил ее:
 — О пани Брант не может быть и речи.
 В момент убийства она сидела здесь, в этом доме, и я лично с нею беседовал. Несмотря на картофельное пюре, убийца был мужчиной.
 Тетка с искрой в глазах воззрилась на Лукаша. Но майор был безжалостен:
 — Пан Дарко также исключается, поскольку получасом раньше был замечен дорожной полицией в районе Млавы. Никто не в состоянии доехать от Млавы до Повонзсковского кладбища за сорок пять минут.
 — Ну, если постараться... — пробормотал Лукаш себе под нос.
 — А сколько вы выжимаете? — вдруг заинтересовался поручик.
 — На немецких автострадах — до двухсот сорока.
 — Понятно. Но от Млавы немецкой автострады нет. Да и дорожная полиция должна была вся разом провалиться под земл...
 — Тогда кто же её убил? — Тетка Ольга потеряла терпение.
 — Во всяком случае, не моя внучка, — с достоинством проговорила бабушка.
 Оправданная в случае с Михалиной Колек, я решила, что пора подавать уток. На время все забыли о преступлениях, отчет о следствии возобновился, лишь когда на столе обнажились скелеты.
 — От Михалины Колек мы потребовали конкретных сведений, — продолжил майор. — Она же о нашем интересе сообщила человеку, которому грозило серьезное разоблачение, а тот передал информацию ещё другому человеку.
 Этот другой вызвал пани Колек на кладбище и там убил. Его опознала работница кладбища.
 Конечно, это только косвенное доказательство, но оно подкреплено фактом покушения на пана Дарко.
 — Пус... — радостно вырвалось у меня.
 — Держи себя в руках! — прошипел Лукаш.
 — Пожалуйста, без фамилий, — с нажимом напомнил майор.
 — Но почему? — с ещё большим нажимом спросила бабушка.
 — Что — почему? Почему без фамилий?
 — Нет. Почему он пытался его убить?
 — Потому что именно этого человека пан Дарко возил в Лесную Тишину, а потом был свидетелем его встречи с очередным.., как бы это сказать...
 — Злоумышленником! — восторженно подсказала тетка Ольга.
 — Можно и так. Частные контакты между собой они, в общем-то, скрывали, и свидетель оказался лишним. Однако я могу доставить вам удовольствие, — обратился майор ко мне. — Покойник запирал кабинет, ключ был только один, но, знаете, редко случается, чтобы преступник не совершил никакой ошибки. Вот этот ключ и нашелся. В кармане второго гостя, он же — второй убийца.
 — Аххххх... — выдохнула я, вложив в это слово всю гамму своих чувств.
 — Таким образом, имели место два убийства, — констатировала бабуля. — Одно из них — как я понимаю, номер два — не касается ни моей внучки, ни её жениха...
 О холера!
 — Но вот убийство номер один было совершено кем-то, о ком здесь уже говорилось.
 Так ли это и каким путем установили личность убийцы?
 — Методом исключений. Кроме того, убийца уже сознался.
 — Не может быть! — удивился дядя Игнатий. — Так просто — сознался, и все?
 — Вот именно. Сознался, и все.
 — Жаль мне этого парня, — сердито сказал Лукаш. — Я все ещё надеялся, что это Бешеный, или Кая, или Зигмунт...
 — Без фамилий!
 — А разве я хоть одну назвал?
 — Ладно, есть ведь и смягчающие обстоятельства...
 Тетка Иза не могла этого больше вынести:
 — А интересно, откуда же у вас такие знакомства в криминальной среде? Как я погляжу, что моя племянница, что её.., жених... состоят в прекрасных отношениях с уголовным миром.
 — Скорее уж наоборот, — обиделся Лукаш. — Вы же сами можете засвидетельствовать враждебное к нам отношение со стороны этого уголовного мира!
 — Но откуда тогда вы их так хорошо знаете?
 — Такова жизнь, милостивая пани, такова жизнь.
 Тут я вдруг разозлилась:
 — А вы, тетя, разве не вцепились бы когтями в физиономию того, кто развалил коневодство в нашей стране? Неужто вы бы его не знали? Неужто позабыли бы его лицо?!
 — И кто же это? — внезапно очнулся дядя Филипп.
 — Убийца Михалины! И несостоявшийся убийца Лукаша! А эта краеугольная каменка — с ней-то что будет? — напустилась я на оторопевшего майора. — Этот бампер, эта несущая стена, эта несокрушимая скала, эта пани Домаградская!!!
 — Без фамилий!!!
 — А что такое — краеугольная каменка? — заинтересовался дядя Игнатий.
 Я несколько пришла в себя.
 — Женский род от краеугольного камня!
 Прошу простить меня, пан майор, но что с ней?!
 Посадят её наконец?
 — Думаю, вам следовало бы оставить иллюзии...
 Дальше все заговорили разом.
 Дядя Филипп громко расспрашивал, каким образом вышеназванная особа связана с коневодством; тетка Ольга настойчиво требовала сведений о том, была ли краеугольная каменка пособницей убийцы или только его любовницей; тетка Иза развивала гипотезу о женской ревности;
 Лукаш пытался растоптать женское достоинство пани Домаградской; дядя Игнатий в деталях анализировал разницу между стеной, бампером и камнем. А я пыталась ответить всем сразу...
 — Тихо! — гаркнула бабуля. — Слово имеет пан майор. Где кофе и десерт?
 Пан майор едва не сорвался с места и не помчался за кофе и десертом. Поручик заметно вздрогнул. Семейство мигом затихло. А я вздрогнула, вскочила и затихла одновременно, для кучи ещё опрокинув на дядю Филиппа бокал с красным вином.
 Нет, это уж действительно слишком!
 Поклявшись, что в течение ближайшего года не пущу на порог ни единого гостя, а из напитков притронусь разве что к минералке, я ожесточенно посыпала дядю солью. Соль была на исходе; если бы знала, что такие расходы предстоят, купила бы про запас с полтонны. Ладно, в случае чего стрельну у сестры Рысека...
 Лукаш помог мне справиться с катаклизмом.
 Я была готова влюбиться в него насмерть и даже выйти за него замуж. Господи, может, с их отъездом это кошмарное невезение прекратится? Ведь до сих пор я ни разу в жизни не обливала своих гостей вином...
 Бабушка с каменным спокойствием дождалась момента, когда кофе и десерт очутились наконец на столе.
 — Итак, подводя итоги... — неуверенно начал дядя Филипп. Соль с рукава сыпалась ему в тарелку и чашку, но он мужественно не замечал подобной ерунды.
 — Нет, — перебила его бабушка. — Еще одно. Почему тот человек, имя которого я прекрасно помню — Мариуш, а фамилию, к счастью, запамятовала, почему он убил сожителя моей внучки?
 — Потому что тот безжалостно мучил и эксплуатировал его, — жестко ответил майор. — В мои обязанности входит найти преступника и передать его прокуратуре. В данном случае я делаю это с большой неохотой. И со всей ответственностью заявляю, что внучка глубокоуважаемой пани, которая в начальной стадии знакомства позволяла своему сожителю обманывать себя, проявила необычайное благоразумие и сдержанность, полюбовно расставшись с ним без кровавых разборок. Убийца, к сожалению, не дорос до такого уровня.
 Сдержанность и благоразумие, конечно! Ну что ж, пан майор — порядочный человек, он ведь знал, зачем пришел сюда. Соседские утки, думаю, тоже какую-то роль сыграли... И вино я вылила не на него, а на дядю Филиппа...
 — Значит, подозрения больше не падают на: мою внучку?:
 — Ни единого. Напротив. Пани Брант оказала нам большую помощь.
 Бабушка какое-то время раздумывала, после чего приняла решение:
 — В таком случае прошу достать из холодильника шампанское. Игнатий...
 Через минуту дядя Игнатий, энергично открывая шампанское, разбил люстру. Но о такой мелочи можно и не упоминать...




 * * *


 Они улетели. Боже милостивый... Вглядываясь диким взором в стартующий самолет, я судорожно сжимала руку Лукаша. Нет, не раздумал, улетел! Самолет, а не Лукаш.
 И тогда я вспомнила о своей половой тряпке, первом доказательстве кровавых деяний. В полиции, видимо, уже определили, что это моя кровь, а не Доминика, к тому же я смыла с себя все подозрения. Да и срезанный ноготь за эти шесть недель у меня отрос, я даже пластырь уже соскребла... Может, и тряпку свою могу получить обратно? Пустяк, конечно, особенно по сравнению с наследством, которое мне выделили, но половые тряпки у меня в извечном дефиците.
 Кроме того, эта — раритет, историческая реликвия. А что, если они отдадут её не просто так, а выстиранной?..
 Я позвонила майору.
 Сообразив, о чем идет речь, он явно смутился.
 — Ну да, конечно, но, видите ли... Группу крови установили сразу, и стало ясно, что этот предмет не имеет отношения к делу... И уликой он не является. Вполне возможно, что этому предмету не было уделено достаточно внимания, такое случается в полиции, хотя и редко. Ну, короче говоря, наша уборщица её по ошибке вышвырнула. Приношу вам самые глубокие извинения, но тряпку вы обратно не получите.
 Вот так.
 Если уж не везет, так не везет...