---------------------------------------------


 Волков Сергей
 Великое Лихо - 2

 Сергей ВОЛКОВ 
 ВЕЛИКОЕ ЛИХО 
 роман в двух книгах 
 Моим родителям 
 С благодарностью... 
 Книга вторая. 
 ВЛАДЫКИ ЗЕМЛИ. 
 Когда пробьет последний миг природы, 
 Состав частей разрушится земных. 
 Все зримое опять покроют воды, 
 И божий лик изобразится в них. 
 Федор Тютчев 
 Если Истина одна 
 Мы её уже познали. 
 Все невзгоды и печали 
 Нами выпиты до дна... 
 ИНТЕРЛЮДИЯ III 
 Правитель Ар-Зума, Ар-шэр и Глава Кланов Огня, Любо, прозванный Троеруким, восседал на высоком, вытесанном из серого арского камня Престоле Правителей, опершись о рукоять Посоха Власти - символа всех властителей страны аров. 
 Перед ним в почтительном поклоне склонились верные и преданные Правителю набольшие кланов, что явились к Любо по неотложному делу. Любо кивнул, разрешая пришедшим говорить, а сам устремил свой взгляд на горящие в поставцах, торчащих из стен, факелы. В их пламени суровые стражники, застывшие вдоль стен по обе стороны широкого и высокого Большого Покоя, казались изваяниями, высеченными из камня, и Любо нравилось видеть это. 
 Гулко раскатился под сводами Покоя голос Главы Клана Пожирающего Огня Гарвела, старого и опытного воина, что прошел через множество битв и походов и по праву считался самым уважаемым и мудрым среди аров: 
 - О Любо, Правитель наш! Черные вести принес я, и хоть и готов за это голову сложить, но ради Ар-Зума донесу я их до ушей твоих, дабы знал ты об опасности и сам решил, как бороться с нею. 
 Внемли же, Правитель, что не все спокойно во владениях твоих, не все ары чтят тебя и не всех радует то, что Великий Сва-астик озаряет огненным своим знаком победы наши. 
 В домене Свудора, в землях, Кланам Земли принадлежащих, появилась арка, что возводит крамолу великую и на тебя, о Великий, и на веру нашу. Зовется она Варасой, имеет детей троих и мужа Зкарана, но муж её, истинный ар, от жены своей безумной отрекся и забрав детей, ушел из дома, дабы не позорить голову свою. 
 Зовущаяся же Варасой пошла по земля Ар-Зума, и всюду, где только останавливалась она, произносила речи против тебя, Правитель, и против Великого Сва-астика направленные. 
 - Что в речах её было?! - нетерпеливо и раздраженно перебил Любо Гарвела. Тот осекся, потом заговорил вновь, но уже не так торжественно и велеречиво: 
 - Эта Вараса предсказаниями слова свои называет, а суть их она тебе и сама охотно поведает, ибо к твоим чертогам путь её лежал, ну, а воины мои подмогли ей побыстрее его проделать. Повелишь ввести? 
 Любо нахмурился, в задумчивости намотал на палец кончик длинного уса, потом махнул рукой: 
 - Пусть войдет и в глаза мне скажет все то, чем смущала дерзкая аров! 
 Гарвел обернулся через плечо, щелкнул пальцами, и пятеро вооруженных воинов его клана сквозь высокий проем входа ввели в Большой Покой простоволосую женщину тридцати с небольшим зим от роду. На ней было запыленной кожаное платье, в каких ходят большинство арок, шерстяной платок укрывал плечи, а длинные кудрявые волосы цвета горного меда, обрамлявшие красивое и гордое лицо, казались языками застывшего на миг пламени. 
 Вараса без трепета взглянула в глаза Любо, и Правитель аров на миг смутился, столько вызова, горечи и ярости плеснуло в него из зраков этой доселе неведомой ему арки. Однако он быстро совладал с собой, сжал покрепче Посох Власти и коротко бросил: 
 - Говори, женщина. 
 Вараса усмехнулась: 
 - Больно кичлив ты, Любо. Или забыл меня? Вспомни, семнадцать зим тебе было, семнадцать всего, когда встретились мы впервые. Я-то, правда, и вовсе девчонкой была, но имя мое и руку мою ты, Правитель обманный, я думала, надолго запомнил. 
 Любо заскрипел зубами от охватившей его ярости - вот оно что! Вот кто стоит сейчас перед ним! Давно случилось это, и Любо действительно успел забыть, нет, не забыть, ТАКОЕ мужчины не забывают, но по крайней мере изгнать из памяти тот ветренный вечер на исходе зимы, когда он, никому тогда не известный отрок, отбился от кланового обоза, возвращавшегося с торжища в свой домен, и заплутав в метели, завернул в земли соседей, и там, в амбаре сенном, повстречал бойкую рыженькую девчушку, что силки на хорьков ставила. 
 Нехорошее задумал тогда Любо. Хоть и было девчушке уже лет четырнадцать, а все ж рано ей было взрослой женщиной становиться, да и желания её на то не было. Но будущему Правителю кровь в голову ударила, похоть глаза застила. Выхватил он меч, пригрозил, велел подчиниться, и совсем уж было разохотился, распалился, пользуясь тем, что в метель да стужу никто не забредет в стоящий на отшибе сенник, да девчушка не из робких да дурных оказалась. 
 Всех богов благодарил после Любо, что никто из мужей арских не видал, как эта соплячка рыжая его, воина-ара, взрослого уже почти что, со спущенными штанами по всему амбару его же мечом гоняла. Еле ноги унес тогда Любо, и воистину навеки запомнил он позор свой, а вот когда пришлось свидится с рыжей бестией, не узнал - годы сильно изменили ловкую и бесстрашную девчонку из сенного сарая... Но все ж повстречались они, через столько лет, а повстречались. 
 Любо сглотнул с трудом вязкий комок былой обиды, которая тем горше была, что по справедливости досталась, потом заговорил о делах нынешних, старое стараясь умять в памяти: 
 - Ты, Варасой зовущаяся, речи говоришь, предсказаниями именуя их. Я послушать хочу. Говори! 
 Вараса усмехнулась, и в карих глазах её заплясали демоны. Поправив волосы, гордо вскинула она точеный подбородок, не тронутый ещё старческой дрябью, и начала говорить, каким-то глухим и нездешним, нелюдским голосом: 
 - Идет смерть, на все живое смерть. Немногие спасуться, немногие уцелеют. Всех спасти можно, ещё можно. Но надо Сва-астик поганый прежде в землю втоптать, капища его порушить, и Любо, что Престолом Правителя обманно завладел, Бодана задушив, из Покоев Правителевых выгнать. 
 И войну закончить надо, мечи на стены повесить, по укладу арскому жить, землю пахать, дома строить, стада пасти, в кузнях работать. 
 А если не будет того, то смерть придет и зальет землю всю слезами, и потонут в слезах тех и мужи взрослые, и жены их, и дети малые, и все-все люди, и не станет больше аров, а те, что уцелеют, выживут, на долгие и долгие века скитальцами станут, и домом их будет кибитка рваная, постелью трава жесткая, жить они разбоем да обманом станут, и все народы земные проклянут их, и детей их детей проклянут. Все боги отвернуться от аров, и молитвы возносить они станут колесу лучистому, костру яркому да дороге пыльной, а после и вовсе в разные веры перекинутся и забудут, откуда они и кто. 
 Лишь кони, арские кони остануться верны хозяевам своим, но через тех коней многие ары смерть примут не раз, и род арский сечься и мешаться будет, и выродятся ары, и сольются со множеством иных народов, и пропадут даром все знания и умения их, лишь подковы ковать да коней воровать будут они. И повинен во всех бедах этих ты, Любо, и земля должна гореть под ногами проклятыми твоими... 
 - Довольно! - поднял руку Правитель аров, кивнул седому сутулому воину, облаченному в черную бронь, какие в омских землях делают: - Сой, Великий Сва-астик требует себе новую жертву. Ее имя... Вараса! 
 - Хоть договорить-то дал бы, удоимец! - усмехнулась, уже по-человечески, женщина, поправила вновь разметавшиеся волосы, выдернула руку из лап Соя: - Не хватай, сама пойду... Но помните, ары, что слыхали меня - все так, как говорю я, будет! Помните... 
 Варасу увели. Любо устало откинувшись на спинку престола, задумался. В Большом Покое Башни Правителей горели сотни факелов, и багровое их пламя отражалось в темных зрачках Любо. К переносице сдвинутые брови, косой шрам через всю левую щеку, усы, спускающиеся на грудь - Правитель Ар-Зума больше походил на сурового воина, которому пристало жесткое седло его верного арпака или продуваемая всеми ветрами Серединного дозорная площадка на вершине сторожевой башни, нежели чертоги власти. 
 Но если у воина жизнь полна опасностей и смерть за спиной стоит каждый миг, то голова его светла, и все в мире ему ясно. Дюжевой или сотник приказ отдал - и вперед, или в сечу яростную, за славой и смертью, или в дозор скрытный, за наградой щедрой. 
 Иное дело, коли Великому Сва-астику угодно было возвысить Любо над всеми мужами арскими, всех врагов с пути убрать и сделать Правителем над всем Ар-Зумом, а значит, и над всем миром. 
 Власть, сила и мощь в руках Правителя Ар-Зума, подвластны ему сотни сотен людей, что по одному слову его горы своротят, леса вырубят, реки расплещут, и любой народ истребят без остатка. Нет в странах Хода силы, способной арскую пересилить, и даже омы поняли это, и нескончаемыми вереницами идут ныне по Ходу караваны с данью из страны Ом в Ар-Зум. 
 Но темна и часто непонятна воля Великого Сва-астика. В те краткие миги, когда является он к Любо в образе пламенеющего изломанного креста, жуткая боль корежит тело арского Правителя, и слова боговы, слышимые Любо, словно раскаленные гвозди, в голову его вбиваются. 
 Вот и сейчас, как только вернувшийся Сой оповестил Правителя, что Великий Сва-астик милостиво принял очередную жертву, знакомо затуманилось, поплыло перед глазами у Любо, мановением руки отослал он всех клановых набольших и стражу из Большого Покоя, а сам рванулся было к ложу, укрытому в стенной нише и мягкими шкурами снежных барсов застеленному, да не успел, упал по дороге на холодные каменные польные плиты, и тут же пронзила его боль, выгибая тело и скрючивая руки и ноги, а в воздухе, сгустившимся и мерцающим, вспыхнул Знак Сва-астика, изломанный огненный крест, и из ниоткуда полились тяжкие и жутко звучащие слова: 
 - ЖЕНЩИНА, ЧТО ВАРАСОЙ ЗОВЕТСЯ, ПО НРАВУ ПРИШЛАСЬ МНЕ, ЛЮБО! 
 - Рад угодить тебе, о Сва-астик Великий! - прохрипел в ответ Правитель Ар-Зума, а голос зазвучал вновь, и слова его были уже о другом: 
 - В ГОД ЭТОТ ПОСЛАТЬ НАДО ВОЙСКО ЗА ЛЕДЯНОЙ ХРЕБЕТ, ГРЕМОВ ДЕРЗКИХ ПОД ВЛАСТЬ НАШУ ПРИВЛЕЧЬ ЧТОБ. НЕ МЕДЛИ, НЫНЕ ЖЕ ПОВЕЛЕНИЕ ОТДАЙ! ЕЩЕ ОДНО ЖЕРТВА НУЖНА МНЕ, ДЕВУШКА МЛАДАЯ, СТАРОГО КОРЧА, ЧТО НА ВЕЛИКОМ ХОДУ ЖИЛ, ВНУЧКА, ИМЕНЕМ РУНА. ПОШЛИ ЗА НЕЮ, ИБО ЖЕЛАЮ Я, ЧТОБЫ КРОВЬ ЕЕ ОБАГРИЛА АЛТАРЬ В ХРАМЕ МОЕМ. ПУСТЬ ИЩУТ ЕЕ ЛЮДИ ТВОИ, И ИЩУТ БЫСТРО. 
 И ВОТ ЧТО, ПРАВИТЕЛЬ АРОВ! НАПРАВЬ ПОМЫСЛЫ СВОИ НА РОДОВ ДЕРЗКИХ, ГОТОВЬ БИТВУ БОЛЬШУЮ, НЕУГОДЕН МНЕ НАРОД СЕЙ, И ХОЧУ Я, ЧТОБЫ НЕ БЫЛО ЕГО БОЛЕ... ХОРОШО ЛИ ТЫ ВНИМАЛ МНЕ, ПОНЯЛ ЛИ ТЫ МЕНЯ? 
 Любо судорожно сглотнул, захрипел, выкатив глаза, сквозь пену на губах прошептал: 
 - Все понял я, о Великий Сва-астик! Все свершу я по воле твоей, и клянусь, что если не смогу я исполнить её, смерть меня ждет! Прими в доказательство и в жертву кровь мою, о Великий! 
 Любо дрожащей рукой выволок из ножен кривой джавский кинжал, привычным уже движением вспорол руку ниже локтя, но алая кровь не пролилась на пол, она алым шнуром взвилась в воздух и устремилась прямо в самую середину ярко вспыхнувшего Сва-астика. Через миг все исчезло, а на каменном полу остался лежать человек с закатившимися глазами, крепко сжимавший в руке кривой окровавленный кинжал... 
 Часть Первая. 
 Битва Богов. 
 Глава первая. 
 Лысая гора. 
 Все в этом мире непросто. Нет в нем ничего такого, о чем можно было бы сказать - вот, мол, очень понятная и обыкновенная вещь. Чего ни возьми, камень из придорожной канавы, былинку, что выросла у забора, козявку какую-нибудь, или дерево, или человека, или небо, реку, звезду, гору, - все имеет два, три, а то и больше, до бессчетного больше сторон, обличий, скрытых до поры, неведомых, а порой и опасных... 
 Та же зима. С одного пригорка на неё взгляни - лепо! Лучшего и желать, богов гневить, не надо. Снег, синевой отливая, укутал, укрыл всю землю, словно немереная шкура волшебного зверя. Лежит он, на солнце блесчет множеством искр, а под ним, под его защитой и опекой дремлют травки-козявки, малинки-былинки и жучки-паучки всякие. 
 По верху метелица метет, иной раз Колед такой мороз напустит - аж стволы древесные лопаются, а под снегом тепло, тишина там и покой. И будут подснежные обитатели спать сладким сном до самой весны-красны. 
 Человеку зимой тож хорошо... Само собой, только тогда, когда есть у него изба теплая, с очагом и дровяным запасом, когда есть вся зимняя справа меховая, когда замочены, засолены, навялены и схоронены в надежном погребе припасы. Когда есть у человека род, сотни, десятки сотен родичей, и когда чувствует человек, даже в далекие далека от дома забредая - не один он, не брошен, помнят его, ждут, а случись чего, так и на выручку поспешат, бросив все дела. Тут уж даже и зима с избой и запасами не причем, когда род за тобой, везде хорошо, не пропадешь... 
 А с другой стороны на зиму поглядеть если - хуже ничего и придумать нельзя. Мороз, ветер, небо низкое, и цвета серого, на бровях лежит, давит. И укрывища не найти нигде, ни защиты, ни пропитания. Птицы на лету замерзают, чего уж о людях говорить! Вот и выходит - непросто мир устроен, все в нем от того, что до того было, все связано, и каждая вещь себя с той стороны открывает, с какой ты к ней подойдешь. И ещё важно - с чем подойдешь... 
 Так думал Луня, скользя по пологим, блестящим в свете восходящего зимнего солнца корочкой наста сиреневым сугробам на лызунках. Впереди маячил Шык, одетый в рыжую лисью шубу, позади то и дело слышался треск и ругань - непривычный к бегу на лызунках Зугур частенько въезжал не туда и валился в снег. 
 Луня на ходу поудобнее передвинул войский пояс, чтобы ножны цогского кинжала не били по ноге, а рукоять заткнутого за ремень берского топорика не давила на живот, проверил, не развязались ли кожаные шнуры, которыми он перед дорогой примотал свой Красный меч к заспинной поняге, встряхнул сад с луком и стрелами, что висел за левым плечом, оттолкнулся коротким и легким копьецом-пешней от заснеженного пня и вслед за волхвом заскользил, пригнувшись, вниз по пологому и протяженному склону старого оврага, негусто заросшего могучими дубами. 
 Там, за оврагом, невидимая пока за деревьями и стылой утренней дымкой, высилась Лысая гора, одна из трех известных каждому роду гор. Две других, Ратная со святилищем Руя, и Родова, с главной хорой Отца Отцов Рода, лежали на полдень и закат от земель рода Влеса, и лишь Лысая гора, в которой, внутри, в пещерах и подземельях жили Седые, что служили вещуну-Алконосту, высилась далеко на севере, почти что на границе с землями чудей. 
 Луня усмехнулся - "высилась"! Смешно сказать - "высилась"... После вершин Серединного, после исполинских пиков Ледяного, после мрачных громад Спящих гор, даже после лесистых, похожих на щетинистые спины гигантских кабанов гор Белых Цогов здешние горы не то, что горами, даже холмиками назвать язык бы не повернулся. Так, бугорки-кочки... 
 Однако Луня легко променял бы все могучие и прекрасные в своем величии вершины виденных им гор на эту Лысую горушку, ибо вместе с Седыми старухами жил в ней единственный кровно родной Луне человек - отец... 
 Вещун-Алконост, странное и страшноватое по Луниным понятиям божество, то ли птица, то ли летучий мышь громадный, но с ликом бабьим, носилось по ночам над землей, песни пело, грустные и завораживающие своей красотой, сводящие с ума, зачаровывающие, уводящие души людские из этого мира в мир ненастоящий, выдуманный, где являлись человеку видения, часто непонятные, но иногда и предрекающие будущее. 
 Роды верили, что Алконост - это поводырь, который ведет душу в иномировых пространствах, когда человек спит, не в себе, или одурманен зельем всяким. Может он и в земли, где предки-пращуры обитают, завести, может и в Ныево Пекло завлечь, а может - в будущее время. Тут все от человека зависит. Если непотребно живет человек, если паскудит он, вредит людям и животине, зло в сердце таит, Алконост накажет такого, может даже завести незнаемо куда да и бросить душу, чтобы во век не вернулась она в тело. А тому, кто любовь ко всему живому в сердце носит, поможет, будущее явит. 
 Потому и служат Алконосту бабки старые, что пережили всех родных своих, детей рожали, внучат, правнуков, а иногда и праправнуков нянчили, всю жизнь, не разгибаясь, работали, заботились, ухаживали за кем-нибудь. Таких Алконост любит, таким он охотно песни свои чудные поет. 
 Седые старухи, и в святилище живя, забот своих не оставляют, всех сирых, убогих да калеченных, жизнью битых, смертью отринутых привечают, дают кров, пищу и догляд, избавляя родичей от лишних ртов, от обузы. 
 Шык, когда выходили путники из Сырых оврагов, расстелил видавший виды Чертеж Земель Великого Хода, ещё Ведом даренный, и узловатым пальцем с желтым, обломанным ногтем провел по серой коже, по наколотым на ней разноцветными красками линиям: 
 - На полуночь пойдем сперва. К соленой воде, к чудам, они - народ тихий, безопасно там. Дале - к закату забирая, выйдем к оконечности Ледяного хребта. Обойдем его, и попадем в Северу. Там для нас главное гремам не попасться и с влотами не встретиться. А уж по Севере на восход двинемся, прямо до самого Обура. Пока до него дойдем, я мыслю, уже лето будет. Через Обур переправимся - и по Диким лесам прямо до Моста Народов. Если богова воля будет, в начале ревуна на Той Стороне окажемся. Но это не скоро еще. А пока на лызунках побежим, по насту хорошо идти будет, через семидицу к Лысой горе выйдем. Там я с Алконостом-вещуном говорить буду, он ничью руку не держит, авось скажет чего путного. А Лунька с отцом повидается, небось соскучился уже? 
 Луня тогда лишь молча кивнул согласно, а у самого сердце забилось отец, в былые времена первейший охотник, зверовик, добытчик, всегда был для Луни тайной гордостью. Крепко в душе переживал Луня, что среди всех ровесников своих в городище он один сиротой круглым был. Ребятишек, у кого отцов недоставало, не мало насчитывалось в городище, ведь каждому пахарю-орату за меч в тяжкую годину браться приходилось, а войская доля, известное дело: битва, слава да тризна... Но вот чтобы ни отца, ни матери такой Луня один был, причем жив отец у него, жив! Жив, а как мертвый... 
 Верил Луня, всегда верил, по ночам во сне не раз видел, что поправился отец, вернули ему светлые боги душу, разогнали тучи, что разум застили. Но годы шли, а отец все также жил у Седых, и когда Луня навещал его там, то всегда заставал сидящим у очага и глядящим в огонь невидящими глазами, молчаливого и никого не замечающего. 
 * * * 
 Поскрипывая лызунками, опираясь на пешни, путники выбрались из оврага и выкатились на небольшую, заснеженную полянку у подножия Лысой горы, окруженную плотной стеной могучих, суровых в своем величии дубов. На белом снегу четко выделялся узкий, похожий на трещину в древесном стволе вход в пещеры, чуть заметно курящийся то ли дымком, то ли паром. Там, в недрах горы, и жили Седые, а было их всего полтора десятка, полтора десятка высохших, сморщенных, еле-еле двигающихся бабок, умудрявшихся, однако, не только себя блюсти, но и два десятка умом повредившихся, калеченных и вечно болезных родовичей содержать. 
 Шык ловко объехал поваленный, разлапистый древесный ствол, что под толстой снежной шубой походил на уснувшего медведя, остановился, снял лызунки, воткнул их торчкмя в снег, рукавицей огладил жесткий, остевый мех с нижней стороны каждой лызины, стряхивая намерзший ледок. Луня с Зугуром сделали то же, оправили одежду, смахнули с лиц куржу инея, Зугур обломил с длинных усов наросшие по дороге сосульки - вроде уже и сечень к концу, а так зябко, словно и просинца половина не прошла, только шевеление в дороге грев и давало. 
 Минув устье подземелия, путники оказались в небольшой пещерке с низким сводом. Здесь было сумрачно, в бронзовом поставце неярко горела длинная лучина. Вдоль каменных стен стояли широкие, выскобленные до желтизны лавки, две прялки с вырезанными на лопатинах громовыми знаками - от дурной нечисти. В глубине пещерки виднелся проход, ведущий в глубь горы. Оттуда слышались голоса, шарканье ног, старческие покряхтывания. 
 Вскоре появились и хозяйки Лысой горы - в пещерку, где стояли Шык, Луня и Зугур, вступили три сгорбленные, седые старухи, одетые в теплые душегрейки и длинные шерстяные юбки и увешанные особыми, бабьими, оберегами. 
 - Здоровия вам, бабушки! И тебе, Стана, и тебе, Незванна, и тебе, Краса! - низко поклонились путники Седым. Шык, выступив вперед, подал старухам руку, помогая усесться на лавку. Стана, самая сморщенная, седая и горбатая бабуля, к тому же ещё и одноглазая, поправив сработанную из светьи гривну на шее, проскрипела: 
 - И тебе здравия желаю, волхв Шык, что отринул свой посох и свое имя! И Луня тут? Здравствуй, внучек, как подрос-то! Незванна, глянь-кось, каков стал! 
 Незванна, отложив в сторонку свою клюку, подняла с лица пряди выбеленных временем волос, зыркнула бельмастыми глазами на Луню: 
 - И верно, Лунька! Отца навестить прибег? Молодец, внучек, молодец! А это ктось? Не знаю я сопроводника твоева, Шыкушка. Хтой-то? 
 Зугур выступил вперед, поклонился ещё раз: 
 - Не род я, старушки! Зовут меня Зугур, я вагас, сын вождя Зеленого коша. 
 - А и ладно... - махнула сморщенной рукой Стана, простодушно сказала: - Вагас, так вагас, лишь бы человек был хороший. 
 - Небось Шык плохого с собой не приведет! - вмешалась в разговор Краса, склонив свой длинный и крючковатый нос с бородавкой на конце к самому уху Станы. Старухи согласно закивали и выжидающе посмотрели на Шыка, мол, чего скажешь, волхв, с чем пожаловал? 
 - С поклоном мы к вам, бабушки, от всего рода Влеса, от земель наших, от людей. - не спеша начал говорить Шык: - Путь наш долог будет, вот мы в начале вас навестить решили, погостить маленько, ну, и Алконосту поклониться... 
 - Ай, Шык, вечно ты как вьюн речной! - сердито блеснула единственным глазом из-под клочковатых бровей Стана: - Сроду я от тебя прямого слова не слыхивала, а ведь я тебя ещё сосунком помню! В будь закраинную заглянуть хочешь? Так так и говори, а не вертись цмоком на угольях! А про поход ваш мне ведомо. Про тот, из которого вы вернулись недавно. А вот куда нынче идете... То ваше дело! Но перечить воле твоей, Шык, я не буду, да и сестры мои тож. Про великие беды, что мир сострясают, раскалывают его на две части, известно нам, но Алконост ничью сторону не держит, а потому все так будет, как он захочет. Идите за нами, родичи, и ты, пришлый человек Зугур, обогрейтесь, перекусите, чем Род послал, что Яр даровал, а как отдохнете, приходите к Мертвому Омуту, мы с сестрами там вас дожидаться станем... 
 Старухи, опираясь на клюки, не спешно поднялись, и шаркая ногами, двинулись внутрь горы. Путники отправились следом. Зугур, невольно пригибая голову, недовольно пробормотал что-то про мышиные норы, по которым ему опять приходиться лазить, Шык молчал, задумавшись о чем-то своем, и лишь Луня, радуясь предстоящей встречи с отцом, забежал вперед и принялся выспрашивать у Седых, как он поживает, да не болеет ли... 
 Неширокая и извилистая нора, по которой шли путники, привела их в Припасную пещеру, оттуда - в Трапезную, оттуда - в Мойню, где тек неглубокий подземный ручей, не замерзавший даже в самые лютые зимы, а уж потом они оказались в Большой пещере, длинном подгорном зале, где жили Седые и все, кто был у них на попечении. 
 Зал, поделенный деревянными и каменными перегородками на клетушки, отапливался десятком дымных очагов. Клубы черного в полумраке дыма поднимались к неровному, изрядно закопченному каменному потолку и сквознячком утягивались вон, в тайные отдушины и отнорки. В конце Большой пещеры высился деревянный идол, обряженный в вышитое нарядное платье Мокошь, Великая Мать, Прародительница всего живого, главная бабья, а коли подумать, то и вообще главная богиня родов. 
 Навстречь путникам, приплясывая, гыгыкая и звеня бронзовым бубенцом, бросился дурачок Мизя, из рода Горностая, человечек добрый, ласковый ко всему живому, но в свои сорок зим так и оставшийся по воле богов с разумом полутора годовалого ребетенка. 
 Мизя любил весь мир, ластился ко всем, а если его отталкивали, обижался и плакал. Дурачка жалели, но в городище Горностаев жить ему было тяжко - поди угляди за блажным. Так Мизя оказался в Лысой горе. 
 - Ходишь, ходишь, чего ходишь? - приплясывая вокруг Шыка, залепетал Мизя свои присловия, ему лишь одному и понятные, растягивая в улыбке слюнявый рот. Шык вынул из кармана свой шубы ломоть сотового меда, завернутый в бересту, и деревянную колотушку, подал дурачку, улыбнулся: 
 - Бери, Мизя, светлая твоя головушка! 
 Мизя радостно захохотал, сунул мед вместе с берестой в рот, и гремя дареной колотушкой, помчался куда-то, влекомый лишь ему одному понятным делом. Луня заметил, как Зугур скривился, вопросительно глянул на вагаса. Тот, помрачнев, пояснил: 
 - У нас считают, что в ТАКИХ злой демон сидит. Если близко к нему подойти, он на тебя наброситься и тоже ума лишит. У нас ТАКИХ к коню привязывают и в степь того коня гонят... 
 Луня только вздохнул, сворачивая к знакомой клетушке возле большого валуна - тут жил его отец. Шык с Зугуром лишь поклонились сидящему у очага спиной ко входу человеку и пошли трапезничать, дабы не мешать Луне. Бывает, что одному, без поддержки - лучше... 
 Луня медленно приблизился к сидящему, протянул руку, дотронулся до покрытого грубой шерстяной накидкой плеча: 
 - Здоров ли, батя? Вот и свиделись... 
 Сколько раз раньше, в детстве еще, приезжал Луня, летом по воде, зимой - на лызунках или на лосе, сюда, сколько раз он вот так же подходил к отцу, и всегда жила в его сердце надежда, что в ответ на свои слова он услышит: "Здоров, сынок, и тебе того же желаю! Как ты? Садись к огню, поговорим...". 
 Тогда не услышал ни разу, и сейчас тоже - тишина, только потрескивали в огне поленья. Луня скинул с плеч понягу с притороченным к ней дорожным мешком и мечом, снял сад с луком, сел справа от отца, заглянул в лицо. Постарел отец за тот год, что не видел его Луня, здорово постарел. Совсем седыми стали волосы, борода, усы. Легли у глаз похожие на росчерки птичьих лапок на песке морщины, согнулась спина. И только глаза, ярко-голубые, цвета осеннего неба в яркий, необычный для осени день, остались прежними, такими, какими были они в тот миг, когда узнал он, Мочаг, лучший охотник рода Рыси, что гремский каменный топор лишил жизни Личу, солнце его, жизнь его, жену его, мать его сына... 
 Луня подбросил дров в очаг, достал из мешка горсть лущеных орехов, вываренных в меду, всыпал в отцову руку. Знал - сам есть не будет, он вообще ничего не ест сам, кормить надо, но очень хотелось Луне хоть как-то одарить того, кто его на свет породил. 
 - Я, батя, в далеком походе был, вот... - запинаясь, нескладно рассказчик-то из него никакой, начал говорить Луня: - С Шыком, с волхвом нашим. Вож мне Красный меч дал, теперь я - как вой настоящий, и ратиться мне довелось, и с корья, и с берами, и с хурами, а от зулов поганых еле-еле ноги унесли! Мы теперя в новый поход отправились, за Могуч-камнем, в дальние дали, а иначе кончится род людской на земле, слышь, бать? А ещё на драгоне-птице мы летали, и в подземелья к невиличникам я лазил. Ты за меня не боись, меня Зугур, он вагас, мечевому делу учит, вож одобрил, так что меня теперь забидеть трудно! А еще, бать, приглянулась мне дочка Корча, что в Доме на Великом Ходу Хозяином. Ее Руной звать... У неё мать гремка, но это ничего, Корч, он наш, род он, значит и она - родка, ведь правда? Вот только не знаю я, живы ли они сейчас... 
 Луня умолк, помрачнев, тоже уставился в огонь. Воспоминания о Руне разбередили душу, заныло сердце - почему я не птица, почему слетать не могу, глянуть, как там она, что с ней? 
 Говоря с отцом, Луня словно бы говорил сам с собой. Будь отец в себе, в уме и в здоровии, вряд ли стал бы Луня с ним откровенничать, среди мужей не принято такое, это только девки с матерями всеми своими немудреными тайнами делятся - кто на кого поглядел, да как. У мужчин разговор другой, да только и отец уж боле не охотник и не вой, да и Луня, он ведь как никак - волхв, хоть и молодой совсем. Словом, всегда все рассказывал о себе сын отцу, каждый раз, когда приходил сюда, в Большую пещеру под Лысой горой. 
 - Ну все, пора мне, батя! Поесть с дороги надо, Шык с Зугуром ждут меня, поди. А потом к Мертвому Омуту мы пойдем, в глубь горы - Шык, слышь-ка, с Алконостом говорить хочет, во как! Ты это, бать, орешков-то поешь, они сладкие... Вот. Я зайду еще, попрощаться зайду! 
 Луня подхватил с лавки свои вещи и решительно шагнул к выходу из клетушки, а за его спиной у неподвижно сидящего возле очага человека вдруг дернулась рука и орехи с веселым стуком раскатились по каменному полу. Но Луня этого не увидел... 
 * * * 
 Шыка и Зугура Луня нашел у Главного Очага, что горел в конце Большой пещеры, у ног Мокоши. Волхв и вагас разулись, поставили катанки и меховые липты ближе к огню - сохнуть, а сами не спеша ели деревянными долблеными ложками похлебку из большой глиняной мисы, заедали ломтями свежего жита, да отрезали от здоровенного шмата розоватое сало. 
 - Как Мочаг? - спросил Шык. Луня молча разулся, поставил сушиться свою обувку, подсел к столу, кивнул наконец: 
 - Ничего, дяденька, жив, хвала Роду. А в остальном - все также... 
 Путники молча ели. Шык с Зугуром, уже насытившиеся похлебкой, жевали сало с житом, а Луне пододвинули мису - давай, мол, после холодов горячее да жидкое, из мяса сверенное - само то, что надо. 
 Появившаяся у стола старуха принесла кувшин с травяным настоем, плошку с блинками, залитыми медом, подхватила опустошенную Луней мису и ушла. Путники поели блинков, и Шык встал: 
 - Блага дарим столу этому и хозяйкам его заботливым и хлебосольным! Будьте здоровы, бабушки, зело вкусен и сытен был обед наш! 
 Из полумрака выступила, словно соткалась из воздуха, Незванна, покивала, хехекнула: 
 - Знаешь, Шык, чем баб улестить - стряпню похвалишь, и баба тает уже. А если скажешь, что она ещё и красавица писанная, так она вообще поплывет, замлеет от радости... 
 - Так, а отчего не сказать. - усмехнулся Шык: - Скажу: таких красавиц, как у вас тут, в Лысой горе, отродясь встречать мне не приходилось! А то, что красивы вы не обликом внешним, а душой своей, так это дела не меняет! 
 Незванна покивала, мол, услыхали мы слова твои, волхв, а потом махнула рукой: 
 - Пора к омуту иттить, Стана там уже, и другие тож. 
 К пещерке, где находился омут, вела извилистая и тесная нора, вроде той, по которой Луне за драгоновой смертью идти пришлось. Рослый Зугур еле-еле продирался через прихотливые изгибы норы, обдирая плечами покрытые плесенью камни стен. Наконец добрались. 
 Луня увидел почти круглую пещеру, в центре которой располагался Мертвый омут, словно вбил кто в каменный пол бочку с черной водой, вбил по самый край. Вот только не было, Луня знал, у той бочки дна... 
 Над мертвой водой курился желтоватый в свете лучин дымок, завивался спиралью и уходил вверх, в сереющее маленьким пятнышком сквозь пролом в горе где-то далеко наверху небо. Здесь, у Мертвого омута, Седые вверяли души свои Алконосту, творили обряды, приносили жертвы. Сюда же приводили тех, кто желал с вещуном поговорить, будущность узнать. Не всех приводили, разборчивы были старухи, но вот их - привели... 
 Седые стояли вдоль стен, закутанные в серые шерстяные платки, Луне даже показалось, что это не живые люди, а идолы, накрытые покрывалами. Чей-то заунывный голос тянул чаровную песню: 
 ...И закрылися очи ясные, 
 Очи ясные, зоркоглядные. 
 Перестало тут биться сердушко, 
 Опустилися белы рученьки. 
 Пал на земь сыру славен Стра, яр вой, 
 Муж среди мужей, Пера-бога сын. 
 И душа его белой зирочкой 
 Понеслась отсель в небо дальнее, 
 Понеслася она в небо дальнее, 
 Запредельное, заповедное. 
 Там встречал её Алконост-Вещун, 
 Алконост-Вещун, Зирок проводник. 
 Брал он зирочку Стра Перовича, 
 Брал за крылушко белоперое. 
 "Ты скажи-скажи, зирка-зирочка, 
 Что за жизнь была у тебя внизу? 
 Коль забыла ты чтить богов людских, 
 Коль губила ты жизни людские, 
 Полетишь тогда ты в далекий путь, 
 Вкруг земли большой, в пекло Ныево! 
 Ну, а коль жила по укладу ты, 
 Улетишь тогда в светел Ирий-сад, 
 Там среди других предков родовых 
 Будешь жить всегда светло-благосно!" 
 Отвечала тут зирка-зирочка: 
 "Я богов людских чтила истово. 
 Не губила я жизни людовы, 
 А губила лишь погань лютую, 
 Защищая род, землю-матушку, 
 Защищая жен, малых детушек!" 
 Как взъяриться тут Алконост-Вещун: 
 "Почто хочешь ты обмануть меня?! 
 Когда молод бы Стра свет-Перович, 
 Утопил же он деву в омуте! 
 Вся вина её лишь в одном была 
 В ней любовь зажгла Лада-Ладонька!" 
 Отвечала тут зирка-зирочка: 
 "Стра свет-Перович не виновен в том! 
 Замышлял та девка бесстыжая 
 Извести жену Стра свет-Перовича, 
 Извести его малых детушек, 
 И самой возлечь возле мужа Стра! 
 Вот за то её темной ноченькой 
 И пустил он в омут на реченьке, 
 А теперь же ты, Алконост-Вещун, 
 Навсегда сгубить хочешь зирочку!" 
 Не задумался Алконост-Вещун, 
 Ни на миг един не замыслился. 
 Он повел крылом и сказал тогда: 
 "То, что дева та неразумная 
 Сотворить хотела ужасное, 
 То её вина, ей за то платить, 
 И она расплатилась уж - смертушкой. 
 А вот зирочка славна мужа Стра 
 За СВОЮ вину в пекло Ныево 
 Станет путь держать, вкруг земли лететь, 
 Чтобы сгинуть там в веки вечныя!" 
 Так сказал-пропел Алконост-Вещун, 
 Затворил небеса недолетные, 
 И помчалася зирка мужа Стра 
 Прямо в жар-огонь пекла Ныева... 
 Былинная песнь кончилась. Луня уже слышал её раньше, но тут невольно ещё раз подивился той необъяснимой прихотливости, с которой устроен мир за то, что хотел сделать один человек, потом расплачивается другой. А вот если бы не убил Стра свет-Перович воспылавшую к нему любовью деву, она извела бы его жену и детей - и поплатилась бы за это посмертием своим, зато земную жизнь провела в любви и счастии. В былине же все случилось наоборот... 
 Тут один из завернутых в ткань идолов у стены зашевелился, выступил из полумрака на свет, и Луня узнал Стану. 
 - Не передумал ли, Шык? - спросила она, обращаясь к волхву: - Готов ли? С Алконостом говорить, сам знаешь, непростое дело... 
 - Не передумал, бабушка. - твердо сказал Шык: - Поганств подлых сроду я не делал, а уж если что другое в жизни моей Алконосту не глянется, так тому и быть, пусть сам решает. 
 Стана покивала седой головой, выпростала из складок плата сморщенную, коричневую руку, скрюченными, на птичьи когти похожими пальцами подала волхву деревянный рог, вроде коровьего, и мешочек с травами. 
 Шык начал забивать травы в широкий раструб рожка. Луня по запаху определил: дурман-трава, цветки конопли, белена, грибы какие-то сушеные. Зугур шепотом спросил в самое Лунино ухо: 
 - Что это, зачем? 
 - Чтобы тело уснуло, а душа освободилась на время, в иномировое небо, к Алконосту, улететь смогла! 
 - А-а-а! - все так же шепотом протянул вагас: - А у нас шаманы траву степную, коноплю сухую, в костер охапкой кидают, и дымом дышат. Тогда они богов видят и говорят с ними. 
 Шык забил рожок травяной смесью, подхватил пальцами уголек с лучинки, положил на травы, сунул узкий конец рожка в рот, потянул, раз, другой, третий, выдохнул синевато-желтый, пряно и дурманяще пахнущий дым, кивнул Стане: 
 - Можно начинать! Только это... ты манку вон ему, Луньке, дай! Пусть он стучит. 
 Стана зло сверкнула выпученным глазом, но перечить не стала. Луня принял из её рук манку - деревянный, пустой внутри чурбачок и обшитую кожей летучей мыши колотушку. Когда душа к Алконосту уходит, ей потом дорогу назад найти надо. Поэтому сидит рядом с тем, кто с вещуном говорит, человек и в манку стучит, с сердцем своим удары сверяя. На звук манки душа назад летит, в тело возвращается, а иначе нельзя, иначе помрет без души человек, к Маре отправиться... 
 Шык сильно и глубоко втянул в себя чародейный дым из рожка, опустился на низкую деревянную скамеечку, кивнул Стане - давай, начинай, и закрыл глаза. 
 Стана уселась поудобнее и завела тонким голос древний напев, взывая к Алконосту, провожая Шыкову душу в далекий путь. 
 "Ты, Алконост-вещун, ночной летун, меня услышь, не отвратись, не покинь, не сгинь. Летит к тебе душа, летит не спеша, ты на небе её прими, спроводи, все, что ей надо, покажи, где надоть, поддержи, где надо, подскажи. Слово мое к тебе услышь, Алконост-вещун, летучая мышь..." 
 Голос Станы постепенно затих, и в наступившей тишине раздались удары колтушки в манку: Тук-дук. Тук-дук. Тук-дук. 
 Глуховато, не спешно, не очень громко, но и не то, чтобы тихо, звучит манка. Вьется в застоявшемся воздухе сизо-желтый дым, мешаются его летучие, прозрачные пряди с дымком, что поднимается из Мертвого омута. Засыпает тело волхва, отлетает душа. Что увидит она, что ждет её в иных мирах? Про то Шык после расскажет, а пока важно не сбиться, сердце слушать: тук-дук. Тук-дук. Тук-дук. 
 Зугур, потянув пару раз носом, тоже прикрыл глаза - чародейный дым успокаивает, усыпляет. Вон, и Седые прилегли у стен, и Стана села, уткнувшись носом в колени. Только ему, Луне, спать никак нельзя - пропадет Шык, если манка замолкнет, совсем пропадет, а вместе с ним исчезнет и последняя надежда Землю спасти, Великое Лихо отвести от людей. Но дым так сладок, навевает такую дрему... И манка звучит усыпляюще: Тук-дук. Тук-дук. Тук-дук. 
 - Луня-я! - зашипела рассерженной кошкой Стана, ткнула ученика волхва невесть как очутившимся у неё в руке острым веретеном в лоб: - Сердце слушай, соня! 
 Луня вскинулся, дернул головой, стряхивая сонную одурь, и манка зазвучала иначе: тук-дук-тук-дук-тук-дук! 
 - Успокойся! - Стана вытерла Луне кровь со лба, дунула в расширенные глаза: - Дыши медленно, и борись, борись с чарами, а то пропадет Шык-то, потом сам себе не простишь! Он не зря тебе манку дать велел - испытывает тебя волхв, во как! 
 Луня, чтоб взбодриться, закусил губу нижнюю, так зубами прижал - аж кровь во рту почуял, а спать все одно хочется, спасу нет. Тук-дук. Тук-дук. Тук-дук. 
 Наконец все закончилось. Растаял, развеялся без следа в воздухе колдовской, омутный дым, проснулся Зугур, спросоня едва не за меч схватился, не понимая, где он и что с ним. Пробудились Седые, и Стана, повертев носом, объявила: 
 - Пора! 
 - Тук-дук! Тук-дук! Тук-дук! - громче и настойчивее зазвучала манка в Луниных руках, приманивая душу волхва обратно, зовя её возвратиться в тело. Вот Шык пошевелился, дрогнули сомкнутые веки, волхв сделал глубокий вдох, за ним второй, третий... 
 - Славно почивали, дяденька! - откладывая манку, улыбнулся проснувшемуся Шыку Луня, но тут же осекся - судя по мрачному лицу волхва, по ярости и злобе, стоявшей в глазах, ничего хорошего его душа в иных мирах не увидела. 
 Шык, пошатываясь, поднялся, опершись на руку Зугура, поклонился Седым до земли, глухо сказал: 
 - Спасибо вам, бабушки, пусть дадут вам здоровья все боги светлые, да пусть заберут себе ваши немочи все боги темные! Блага дарю вам за помощь, а теперь пора нам! 
 Луня, несколько опешив от таких скорых прощаний, сам-то он надеялся хотя бы в тепле переночевать, шагнул вслед за Шыком и Зугуром из пещерки, поклонившись напоследок старушкам, и по пути в Большую пещеру, ухитрившись протиснуться в одном более-мение широком месте вперед Зугура, нагнал волхва и спросил: 
 - Чего там увидал-то, дяденька? Никак помрем мы все, упаси нас Влес? 
 - После скажу. Времени у нас нет, Лунька, поспешать надо, зело поспешать. Чеши, с отцом простись, да к выходу давай! 
 Луня знал - когда Шык говорит ВОТ ТАК, лучше и не встревать поперек. Змейкой проскользнув в тесной норе вперед волхва, он бегом бросился в Большую пещеру, похватал вещи и кинулся к отцовой клетушке. Там все было по прежнему - отец все также сидел, глядя в огонь, и в тишине было слышно лишь потрескивание дров в очаге. 
 - Батя, прощаться я пришел! - присев возле отца, сказал Луня: - Пора нам, спешить надо. Ты эта... Выздоравливай, а? Бать, слышь, ведь нету у меня боле никого! Я за тебя всех богов тресветлых молить стану, ты только давай... эта... ну, сам понимаешь. Все, бать, пошел я. Свидимся еще, я вернусь, скоро вернусь! 
 Луня вскочил, еле удерживая слезы, шмыгнул носом и опрометью бросился к выходу. И опять он не увидел, как шевельнул рукой отец, складывая пальцы в охранный знак, что должен был отпугнуть все нечисть злую, что сыну его могла на долгом и трудном пути встретиться. 
 Глава вторая. 
 Дар Вокуи. 
 Когда бежишь на лызунках по лесу, не очень-то поговоришь. Всю дорогу надо глядеть, куда лызины направляешь, от веток уклоняться, деревины объезжать, то в горку бежать, то под горку катиться. Словом, не до разговоров. Поэтому, как не мучало Зугура и Луню любопытство, а выяснить, что же увидел волхв в иных мирах, они не могли, как и не могли даже догнать Шыка. 
 Ну, ладно, Зугур, он с лызунками познакомился семидицу назад, трудно ему управляться. Но Луня-то, со своими длинными "махалками", он-то в городище чуть не лучшим бегуном был. Однако далеко не молодой уже Шык несся по сиреневым в вечерних сумерках сугробам так, словно за ним сам Владыка, чтоб его лихоманка скрутила, поспевал. И сколько ни старался Луня, догнать волхва он не мог. 
 Лишь после заката, в серой зимней лесной темноте остановился Шык, скинул лызины и принялся споро раскидывать снег, готовя яму для костра и ночлега. 
 Луня подъехал, когда Шык уже запалил Зничев цвет и топил в бронзовом котелке воду для взвара, подбрасывая туда изредка комки снега. Зугур тащился где-то сзади, идя по Луниному следу. 
 - Уф! Загнал ты нас совсем, дяденька! - Луня сплюнул в снег дымящуюся паром на морозе слюну, выпростал ноги из кожаных лямок лызунков, плюхнулся в сугроб, умыл лицо снегом, отдышался: - Чего бежали-то так, а? Что видал-то ты тама, у Мертвого омута? 
 - Зугура подождем, потом расскажу. - угрюмо буркнул Шык: - Ты давай, Лунька, в снегу не сиди, Лихие Радены вон за каждой елкой сидят, чуть околохнешь посля беготни, тут и вцепятся! Вставай, за дровами сходи. 
 Луня послушно встал, воткнул лызины в снег и принялся собирать сучья и крупные ветки, нет-нет да и прислушиваясь - не слыхать ли припозднившегося Зугура. 
 * * * 
 Зугур приплелся, когда уже вызвездило. К тому времени Шык с Луней сгоношили ужин, приготовили все к ночлегу. Поели молча, а потом Луня и Зугур выжидательно уставились на волхва. Тот уселся поудобнее и заговорил, глядя на пламя костра: 
 - Когда тело мое уснуло, душа вылетела вон, и я увидел со стороны и себя, лежащего на полу у омута, и Луню с манкой, и Седых. А потом чародейный ветер повлек меня вверх, на небо, и куда-то выше, в иные миры и иные межзвездные бездны. И вот увидел я Алконоста, и походил он на плат черный, тряпицу рваную, на лоскут мрака, а посреди того мрака личина старушечья на меня глядела. 
 Я сказать хочу Алконосту, мол, приветствую тебя, и здравия желаю, и блага получать желаю, а душа уст не имеет, молчит она, но он, Алконост, понял, дохнул на меня, легонько так, и понесло меня, понесло, закружило по небесам, по мирам и временам, пока не выкинуло раз туда, куда мне и надобно было - в будущность нашу, в весну грядущую. 
 И увидал я, други, страшное! Такого ещё ни один смертный не видел, и не увидит, Род даст, никогда, а коли увидит, то последнее это будет из видений его пожизненных. 
 В устье большой реки, Обура, видать по всему, на высоком берегу, только от снега освободившимся, стояли мы, трое все, и в небо, задрав головы, глядели. А в небе, в синеве васильковой, разыгралась Битва Богов, сошлись там на ратовище Владыка с прислужнями своими, и наши боги, те, кто за людей постоять решил. 
 Понял я это, или подсказал мне кто - точно не знаю, потому как ликов божеских увидать нельзя было, просто сошлись в синеве стрелы огненные, дымы черные, молоньи светлые, искры багряные, туманы сизые, огни зеленые, и все это в миг в чародейскую круговерть смешалось, и загрохотало кругом, и земля затряслась, и небо почернело, и воды реки на дыбы встали, и померкло солнце... 
 Долго они бились. От жара и огня, что полыхал в небе, занялась пожухлая прошлогодняя трава, земля покрылась трещинами, а мы, пав в ужасе ниц, закрывались плащами от пепла, падавшего повсюду. Время от времени на земь то там, то тут низвергались огненные шары и взрывались с ужасным грохотом, окутываясь дымами. То поверженные боги разбивали свою сущность о твердь земную. Не мог я понять, что за боги гибли, наши или супротивные, как не мог понять, как вообще может погибнуть бог, но душа моя чувствовала - каждый огненный шар нес в себе божественную суть, а взрываясь, терял её без возврата. 
 И тут случилось самое страшное. Неожиданно разошлись небеса, и из слепящего марева разрыва глянули в мою душу глаза самого Владыки! И задрожал я в страхе, и понесся прочь, ибо Владыка узнал меня, узнал, и тут же прочел в душе моей, зачем я здесь. 
 Но прежде чем моя душа сумела ускользнуть от Владыкова Ока, заметил я, как в тот холмик, где стояли мы с вами, други, и откуда зрили за Битвой Богов, ударил небесный молот, и обратил плоть нашу в кровавое месиво из мяса и костей. Словом, погибли мы... 
 В ужасе необычайном возвал я к Алконосту, умоляя вернуть меня назад, в наши времена, в тело мое, но прежде чем это случилось, я услышал глас Владыки: "Ты бессилен против меня, человек! И ты, и все остальные люди все вы умрете, ибо так хочу я, Владыка Мира, и никто не сможет противиться моей воли!.." 
 Долго мчалась моя душа сквозь тьму и свет, сквозь пламя и дождь, прежде чем в каком-то сумрачном месте, где лишь тени колышутся среди теней, не встретился мне кто-то, похожий на слабой подобие человеческой души, горящей тусклым пламенем, и он сказал мне: "Беги! Беги из Лысой горы не медля, иначе погибнешь, и дело, тобой и твоими спутниками начатое, уж некому будет закончить!". 
 Подумал я, что это дух, посланный Хорсом или ещё кем из светлых богов, явился упредить меня, и кинулся дальше, и услыхав звук манки, вернулся в тело свое... 
 Вот так все было, други. 
 Волхв замолчал, глотнул из баклаги остывшего ягодного взвара, пошебуршил кривым березовым суком прогорающие поленья в костре. 
 - Ну Владыка, ну сын шелудивой суки шакала! Добрался он, значит, до нас! - рявкнул в наступившей тишине Зугур, плюнул в снег и с мрачным упорством принялся точить лезвия секиры, да так, что искры из-под оселка летели. 
 - Покуда не добрался. - поправил вагаса Шык: - Но может статься, что доберется... 
 - Что ж за напасть должна приключиться с Лысой горой? - угрюмо спросил Луня: - Ведь люди там, Седые, и отец мой, и другие еще! Что ж мы не упредили их, дяденька? 
 - Думаю я, Луня, что опасность не Лысой горе, а нам, мне, тебе, Зугуру, угрожала, а может, и по сию пору грозит. Понял Владыка, что я к Алконосту взывал из пещеры у Мертвого Омута, понял и мог ТАМ нас истребить! Ну, а коли нас там нет теперь, он снова на поиски кинется и слуг своих пошлет. Крепко надеюсь я на Хорса и других богов наших - авось прикроют, дадут до Могуч-Камня добраться, если только... 
 - Что - если только? - насторожено спросил Зугур. 
 - Если только та битва в устье Обура, которую я в будущности видел, не истребит их до последнего! И нас, без поддержки оставшихся, заодно. - Шык встал, подбросил дров в костер, поплотнее запахнул надетый поверх лисьей шубы подбитый оленьим мехом плащ - морозец к полуночи изрядно придавил и пробирал до костей. 
 - Так раз видел ты эту битву, волхв, значит будет она? И смерть наша тож? - спросил Зугур, тоже заворачиваясь в плащ по самые брови. 
 - Не обязательно... - покачал головой Шык: - Будущность, что Алконост показывает, она лишь МОЖЕТ случиться. Если сейчас, в нашем времени, что-то изменится, по другому пойдет, то будущность поменяется. Все связано, всегда одно из другого вытекает, как вода из крынки, и никогда - наоборот. 
 Битва Богов и смерть наша в том случае сбудется, если мы все так, как задумано, делать будем, и до Обура этого треклятого в срок, что назначили, дойдем. А если раньше мы поспеем, или вовсе то место стороной обойдем, то ведь не будет нас там, так? 
 - Ну. - кивнул Зугур. 
 - Вот и получается, что это уже не то, а другое будущее, а в нем все по другому случится! Не по Владыкиному! 
 - Так спешить тогда надо! - вагас хлопнул кулаком в рукавице о другую руку: - Спешить, торопиться, ещё по снегу проскочить Обур, и не через устье идти, а ниже. Вот и обманем плохое будущее! 
 Шык покивал молча, потом сказал уже про другое: 
 - Спать давайте, други, пора уже. Время позднее, а если мы торопиться решили, то завтра пораньше вставать надо, и днем привалы сократить до малости. 
 Путники споро приготовили в снежной яме логово из лапника и шкур, улеглись, тесно прижавшись друг к другу, укрылись плащами. Вскоре Шык и Зугур уснули, а Луне все не спалось. Мерещились какие-то видения, проплывали чередой лица виденных в Лысой горе людей, то и дело являлся отец, молчаливый и кроткий, как всегда. Потом Луня представил себе Межзвездную Бездну, огромную, бескрайнюю, черную и холодную. Представил, как летит в ней Небесная Гора, приближаясь к Земле, и ещё представил, как рассыпается она вдруг в прах, исчезает, сохраняя людям жизнь. Эх, кабы можно было её вот так легко, одной мечтой развеять, на сколько проще все бы оказалось! 
 С тем и уснул Луня. 
 * * * 
 Утром путники проснулись под толстым слоем снега - оказалось, что после полуночи начался снегопад, заваливший все вокруг свежим пушистым снежком. По такому быстро бежать трудно - лызины проваливаются, а в мех на их нижней стороне набиваются снежинки и мешают идти. 
 Быстро перекусили, увязали мешки, Шык достал Чертеж и прикинул, сколько им ещё идти до земель чудей. Выходило - всего ничего, день-два, не больше. Путники встали на лызунки и гуськом двинулись на полуночь и закат, а по правую руку от них, ещё не видимое за заснеженными деревьями, вставало в морозной дымке багровое неяркое солнце. 
 * * * 
 На брошенное чудское селение, заваленное снегом по самые крыши, маленький отряд напоролся к середине следующего дня. Два десятка корой крытых избушек, выстроенных на огромных пнях, пара балаганов, изгородь вкруг - вот и все городище. И ни следа, ни зарубки - нет людей, ушли, давно и навсегда, судя по тому, что все, что можно было унести, с собой забрали. 
 - Вот так так! - удивленно протянул Зугур, сгибаясь в три погибели и заглядывая в крайнюю избу: - Одни стены! Кто ж их спугнул, сынов заячих? Уж мест-то - глуше не придумаешь, леса кругом чащобные, пеший еле-еле пройдет, а уж конному и вовсе не пролезть. 
 - А летом тут ещё и болотина везде! - кивнул Шык: - Тут чудей точно никто не достал бы. Что ж за напасть, хотел бы я знать? Ладно, дальше побежим - больше узнаем. Нам, пожалуй, и все равно, встретим мы тех чудей, нет ли... 
 - В тепле-то хорошо бы переночивать хоть разок, а, дяденька? - Луня зябко повел плечами: - Да и припас, что из дома прихватили, к концу подходит. 
 - Лунька, тебе пожрать бы только! - хохотнул Зугур: - По мне так: чем меньше мы кого на пути нашем встретим, тем лучше! 
 Тут уж против сказать было нечего, и Луня, сердито сопя, первым двинулся дальше, бороздя лызинами снежную гладь. 
 Лес мало по-малу менялся. Совсем исчезли родные дубы, стало меньше липы и березы, зато появился густой подлесок из ольхи, тальника, вербы. "По болотам идем!", - смекнул Луня. Шык говорил, что земли чудей вдоль всего морского побережья болотистые и мокрые, летом гнуса полно, а от гнилой воды поднимается дурной дух, что вызывает болезни души и тела. Еще водится в болотах прорва всяческой нечисти, и ночью по чудским лесам лучше даже отрядно не ходить - добром не кончится. Хорошо, хоть зимой промерзают топи, и нет ни гнуса, ни тварей окоянных - спят под корягами да в омутах, злобу копят. 
 На следующий день путники свернули к закату - Шык вел их к Соленой воде, чтобы не упереться в скалистые отроги Ледяного хребта, до которого было уже рукой подать, не больше пяти дней пути. По Чертежу выходило, что не сегодня-завтра путники должны были выйти к реке Буре... 
 Река открылась внезапно - едва трое походников проскочили небольшую, лесистую ложбинку и поднялись на косогор, как в глаза им брызнул яркий солнечный свет, а внизу открылось огромное заснеженное пространство, широкое и ровное. На той стороне, за широкой снежной луговиной, темнел лес. А прямо внизу, на покрытом снегом льду реки, они увидели перевернутые санки и несколько человеческих тел. 
 - Оружие вынайте, други! - посуровев, велел Зугур, который по прежнему считался в маленьком отряде главным по войским делам. Луня принялся отвязывать от поняги меч, Шык вытащил из своего мешка короткий арский меч, который он взял по просьбе Зугура - волхв не любил металла, справедливо считал, что его оружие - знание. Сам Зугур оружился знатно. Помимо меча, кинжала, топорика для метания, лука со стрелами, вагас прихватил ещё громадную двулезвийную секиру, ту самую, которой орудовал во время их похода в Зул-кадаш оставшийся в Сырых оврагах Фарн. 
 Ощетинившись точеной бронзой, путники скатились вниз и подъехали к лежащим на льду, припорошенным снежком телам. 
 То, что это чуди, Луня понял сразу, хотя никогда не видел никого из их странного племени. Невысокие, все в шкурах и травяных плетеных коробах на меху вместо шапок, бороды заплетены в косы, лица скуластые, глаза... А вот какие глаза у чудей, Луня увидать не смог - у мертвецов глаза выклевали вороны. 
 Шык внимательно осмотрел тела, потом велел Зугур перевернуть всех и оглядел с другой стороны. 
 - Чудно! - заметил вагас, воткнув секиру в снег и тревожно оглядываясь: - Четверо мертвых, а крови не видать! Чем их убивали, а, Лунька? Дубинами, что ли? 
 Луня, по примеру Шыка, тоже присел на корточки возле одного из трупов, закрыл глаза и провел рукой над телом. Там, где должна была быть рана, рука Луни обычно чувствовала холод. Не мороз, а внутренний холод, какой бывает от мертвяцкого камня на вершине кургана даже в самый знойный день. Луня умел это делать с раннего детства, и всегда находил у животных и малюток бессловесных болезные места. 
 Но сейчас Луня ничего не почуял. Словно бы чудя умер сам, от старости умер, или... Или чары его сразили, недобрые чары! 
 - Дяденька, чарами их, да? - выпрямившись, спросил он у волхва. Шык покачал головой: 
 - Нет, ничего такого. Тут все проще - и хуже... Прячь секиру, Зугур, она пока ни к чему. Мор это. Потому и селение покинутое нам встретилось. От мора бежали чуди, думали, что он в селении останется, а они уйдут. Но от мора так не уйдешь, не спрячешься. Все, други, пошли отсюда, а то как бы и к нам мор не прицепился! По реке пойдем, так быстрее будет. У Соленой воды свернем на полуночь - и прямо на Ледяной хребет выйдем. Так оно дольше, но надежнее. А раз надежнее, значит - быстрее... 
 * * * 
 Два дня, без роздыху, мчались они по ледяной броне огромной реки на закат, два утра солнце вставало у них за спиной, и два вечера садилось перед глазами. На третий день берега разошлись в разные стороны, лес, что рос на них, начал редеть, а впереди почуялся бескрайний простор. Море, Соленая вода, один из Краев Земли, по поверьям родов. Луня теперь знал, что это не так. Нет у Земли края, ибо кругла она, кругла, как мяч для килы-игры... 
 Свернув к полуночи, вновь вступили походники под лесную сень. Тут, недалеко от морского побережья, росли сосны, одни лишь огромные, в несколько обхватов, медноствольные сосны, чьи вершины, как казалось Луне, подпирали небеса, как столбы в хижинах хуров подпирают крышу. 
 На лызунках бежать по такому лесу - одно удовольствие, подлеска, поросли молодой совсем нет, ничего не мешает, а вот с топливом для костра тяжко - стволы у сосен внизу голые, сучьев, что сверху падали, под толстым слоем снега не видать, а рубить треохватный ствол походным топориком целую семидицу придется, какое уж тут к лешье торопление! 
 Но, хвала богам, и мороз спал, да так, что днем на солнце таяли сугробы, а с древесных веток свисали сосульки и веселая капель звенела, радуя душу. 
 - Не уж-то весна уже пришла, дяденька? - спросил как-то на привале Луня у волхва, удивляясь теплу: - Ведь мы вона сколько на север пробежали, третья семидица пошла. Сейчас и дома-то у нас зима ещё стоит, только-только ведь свитун-месяц начался! 
 - Какая уж тут весна! - махнул рукой Шык, внимательно приглядываясь к небесам и принюхиваясь к сыроватому воздуху: - Да и на оттепель не похоже. Чудно как-то. Уж не чародейство ли какое, а, други? 
 - Чародейство, не чародейство, а по мне так - коли тепло, так и нам в помощь, стало быть, радоваться надо! - Зугур усмехнулся, закончил точить лезвие секиры, попробывал пальцем, нахмурился и вновь взялся за правило недоточил, не вывел до конца, в бою подведет оружие, и сложишь голову, а все отчего - поленился, как должно, сделать. 
 Луня, у которого и меч и цогский кинжал всегда были в порядке, убрел в сторонку, прислонился к желто-бурому сосновому боку, выпростал из-под шапки ухо, приник им к стволу, закрыл глаза и вслушался в жизнь могучего дерева. Не верилось Луне, что не весна пришла, надоел уже мороз, надоели метели. Слушал ученик волхва, не проснулся ли сок в сосне, не потек ли по древесным жилам, пробуждая дерево от спячки. Конечно, кому не попадя такого не услыхать, но Луня недаром волхвовству учится, умел кое-что. 
 Слушал он, слушал, вникал, обостряя слух, распускал все ниточки свои чуешные, силился - и услышал. Но не ток крови сосновой, а другое - услышал плач далекий, не древесный, не звериный - человеческий плач. Баба плакала, недалеко, на полуночь и восход в десяти полетах стрелы. Вот такая весна... 
 * * * 
 Ее звали Вокуя и она была родом чистокровная чудя. Похожая на затравленного зверька, грязная и замурзанная, в плоховыделанных, кислопахнущих шкурах, с колтунами в спутанных волосах, она не ела, не мылась, и не спала уже две семидицы. Все родичи Вокуи ушли в лучший мир так она сама сказал Шыку, единственному из троих путников, с кем стала разговаривать. 
 - Видать, мор унес всех её родных. Не пойму, как она-то убереглась? угрюмо проговорил волхв, когда напоенная отваром из ягод и шариков мурцы чудя уснула у костра. 
 Нашли её быстро. Едва Луня услыхал плач, он тут же бросился за волхвом и Зугуром. Путники, идя на звук, вышли в конце концов к большой поляне, посреди которой, на высокой, раздваивающейся в трех человеческих ростах от земли сосне, сидела и горько рыдала худая простоволосая девчушка. А вокруг соснового ствола стояли и сидели, высунув из пастей розовые парящие языки, волки, крупные, почти черные в сумерках. Зугур вскинул было лук, но Шык удержал его. Вынув из колдовской котомки серый камень на кожаном шнуре, амулет Хорса, волхв метнул его в вожака, и волк, вначале ощерившись, вдруг коротко взвыл, и повинуясь его приказу, волки один за другим скрылись меж сосновых стволов, и пропали во мраке надвигающейся ночи. 
 Путникам пришлось повозиться, снимая найденыша с дерева. Когда опасность миновала, девочка, взметнувшаяся до этого на спасительный ствол единым духом, теперь не могла сама слезть с него. Зугур, связав несколько кожаных ремней меж собой, закинул один конец наверх, на дерево, Шык, немного говоривший по-чудьски, велел девочке обвязать себя, а потом все трое походников ухватились за нижний конец, и потихоньку спустили Вокую вниз. 
 Она проснулась на рассвете, вскочила, затравленно озираясь, метнулась к мешку с остатками припасов, выхватила оттуда ломоть вяленного мяса, и с рычанием впилась в него меленькими острыми зубками. 
 - Эх ты, голодень лесная! - усмехнулся проснувшийся Шык, велел Луне запалить костер, а сам подсел к жующей жесткое мясо чуде и спросил: 
 - Э-э... Скажи, Вокуя, откуда пришла смерть, что увела твоих родичей в иной мир? 
 Девочка замерла, не выпуская мяса изо рта, в её глазах плеснул ужас, страх воспоминания, она задрожала, но волхв положил свою морщинистую руку на её грязный лоб, прошептал тихо нужные слова, и Вокуя успокоилась. Давясь полупрожеванным мясом, девочка начала говорить, а Шык переводил присевшим рядом Луне и Зугуру: 
 - В их селении было немного домов, и в них жили только люди её крови. Была ночь. Она вышла из дому, поздно, когда все её родные уже спали. Она пошла... В амбар, что ли? В дом, где хранились колоды с медом, одним словом. А-а-а! Она тайком медком полакомиться захотела, вот чего! Так, дальше... В селение вошел старик. Что за старик? 
 Шык удивленно посмотрел на чудю и повторил свой вопрос на её языке. Вокуя вздрогнула, но справилась с собой и продолжила говорить, а следом за ней зазвучал и голос Шыка: 
 - Черный старик, в лохмотьях и босой. Он вышел из леса и пошел по селению. Он подходил к дверям и нюхал... Как лис, нюхал. Понятно, выведывал, стало быть. Дальше: старик обошел все избы, а Вокуя сидела в медовом сарае и все видела. И вот старик пошел к сараю, но вдруг учуял мед и остановился... Испугался, во как! И побежал назад, босиком по снегу! А потом он подбежал к одной избе и... И дунул в дверь. А после дунул в другую дверь, в третью. Так он обошел все избы, и подул во все двери. А потом взошла Луна и старик... Старик полетел! Нет, он стал... вразуми меня Влес, кем же он стал... Птахой ночной, или вроде того, и улетел. Вот оно что! Потом Вокуя тихонько вернулась домой, никому ничего не сказала, легла спать, и спокойно спала всю ночь. А утром... О, боги! Утром все умерли! И в её избе, и в других, во всех, на которые дул тот старик. Умерли люди, и козы, и ручные зайцы, и хорьки, что жили в избах. Понятно... И тогда она убежала из селения, и две семидицы бродила по лесам, пока стая волков не загнала её на ту сосну, с которой мы её сняли. Вот так все было, други! 
 Вокуя замолчала, дожевала мяса, взяла из рук Луни миску с согревшимся на костре отваром, робко улыбнулась и начала пить мелкими глотками обжигающее варево. 
 - Что за старик это был, ты понял, Шык? - спросил Зугур, подбросив веток в костер. Волхв покивал: 
 - Понял... Это Кощь, Черная Смерть, Моровой Дух, Людская Погибель... Хуже напасти и придумать трудно. Старается Владыка, разорви молния его печенку! 
 Вокуя, напившись отвара, укуталась в меховой плащ и тут же уснула она была ещё очень слаба. Трое походников отсели подальше от спящей, чтобы не мешать ей разговорами, хотя изможденную чудю вряд ли пробудил бы сейчас и грянувший над её головой гром. 
 - Что делать будем, други? - спросил Шык, оглядывая лица своих спутников. 
 - С собой её брать - так мы до Обура только к середине лета дойдем! рубанул рукой Зугур, потом помолчал и вдруг добавил: - Но и оставлять её тут тоже нельзя. Пропадет... 
 Луня поежился - одной, в здешних полуночных краях, когда до тепла ещё полторы луны почти что - точно пропадет девчонка, он ж ни избу себе поставить не сможет, ни пропитание отыскать, да и нет у неё ничего с собой... Выход один. 
 - Придется с собой её вести. - выдавил из себя Луня: - Если кинем мы её, получится, что мы ничуть не лучше, чем Кошь этот... 
 Шык покивал головой, мол, так, так, все так, согласен, а вслух сказал: 
 - Оставить - пропадет. С собой брать - мы пропадем, а с нами и все дело наше. Словно испытывает нас кто-то! Были б лызунки лишние - и толковать было б не о чем. 
 - Опять "бы" мешает, волхв! - усмехнулся Зугур. 
 Так и не решили походники, как быть. Зугур с Луней, пользуясь свободным временем, отправились на охоту, Шык взялся за приготовление восстанавливающего силы зелья - будут они брать Вокую с собой или нет, а подлечиться девке все одно надо. 
 Охота удалась на славу. Здешние безлюдные места изобиловали зверьем и дичью, и охотникам не составило особого труда набить из луков десяток куропаток, потом Зугур подстрелил зайца, а когда ранние сумерки запозли в лес, и меж сугробами залегли густо-синие тени, Луня набрел на следы матерого сохатого. 
 Гнать зимой лося по сугробам для человека - пустая трата времени и сил, но это если в катанках человек. А если на катанки сверху одеты лызунки - лосю не спастись. Могуч он, внутри словно очаг горит, никакой мороз ему не страшен. Как пойдет голенастыми своими ногами по сугробам вымахивать поди догони, но человек хитрее. Там, где сил у него не хватает, там, где вязнет он в рыхлом снегу, встает человек на деревянные полозья, и скользит поверх сугробов, настигая добычу. 
 Были б у Зугура с Луней рогатины, они б лося быстро добыли, но, как говорил вагас: "..."бы" мешает...". Таскать с собой тяжелые зверовые копья в походе не станешь, вот и пришлось носиться по сугробам, стрелы метать в хрипящего лосяру, пока не обескровел он, не остановился в небольшом распадке, а тут уж в ход пошла Зугурова секира. 
 Мясо выволакивали к стоянке в два захода, соорудив санки-катанки. У сохатого одна задняя нога весила, как весь Луня, попробуй утащи такого! 
 Шык недовольно нахмурился, увидав, какую добычу приволокли запоздавшие охотники, но Зугур только кивнул на по прежнему спящую Вокую - мол, ей припас сделаем. 
 - Значит, оставить ты её решил, Зугур... - негромко то ли спросил, то ли подтвердил для себя волхв, и достав из-за катанки нож, принялся резать лосину на длинные ломти - коптить впрок. 
 Вокуя проснулась к полуночи. Путники уже наладили коптильный костерок в сторонке, шкура сохатого на жердинах морозилась возле ближайшей сосны, а в котелке варились язык, печень и сердце, самое охотничье лакомство. 
 Чудя села, потянулась к еде, Луня подсунул ей зажаренную на колу, пока суть да дело, куропатку. Девочка обглодала птицу, словно кошка - быстро и оставив лишь крупные кости. Насытившись, она вытерла жирные пальцы о волосы, уселась поудобнее и вдруг запела, глядя в костер, что-то на своем, протяжном и непонятном, языке. 
 - Чего поет-то она? - поинтересовался Зугур у волхва. Тот начал переводить: 
 - "...Черный старик убил всех родных. Пусть налимы съедят его глаза! 
 Только Вокуя, серая белка, осталась жива. Слава желтому меду! 
 Вокуя ходила по лесу, искала смерть. Но боги захотели другого! 
 Три непростых человека спасли Вокую. Слава Великой Матери, что послала их! 
 Вокуя ест много вкусной еды. Пусть так будет всегда, все время! 
 Вокуя - последняя из своего рода. Слава огню в очаге её нового дома! 
 Вокуя будет жить в этом лесу. Пусть он всегда будет светлым! 
 Вокуя теперь - ТУТАРЛ-ЯГ. Слава новой жизни!.." 
 Чудя умолкла, с торжеством обвела путников своими маленькими, серыми глазками, и снова взялась за еду. Зугур воззрился на Шыка: 
 - Ну и про что эта песня? И что такое - ..."Тутряг", кажется? 
 Волхв покачал головой: 
 - Точно не знаю. "Яг" - это лес, а "Тутарл" - вроде девочка. Я только одно понял - она собирается остаться жить здесь, построить новый дом, но вразуми меня Влес, как она это сделает? 
 - А может, она думает, что мы ей поможем? Это ж семидицу с лихом топорами махать. Спроси её, дяденька! - сказал Луня. Шык пожал плечами и обратился к уплетавшей вторую куропатку за обе щеки чуде: 
 - Вокуя, как ты построишь дом? 
 Не переставая есть, та ответила: 
 - У Вокуи есть САККАТТ её рода. Вокуя не хотела жить, но боги послали вас в помощь Вокуи. Теперь Вокуя станет Тутарл-яг, и будет жить у Соленой воды. Вокуя будет ждать своего... 
 Волхв замешкался с переводом, переспросил, потом кивнул: 
 - Понятно. Суженного своего она будет ждать. А что такое Саккатт? 
 Вместо ответа девочка сунула руку за пазуху и вытащила небольшой мешочек из шкур. Отложив в сторонку недоеденную куропачью ножку, она развязала тесемку и начала доставать из мешочка и раскладывать на бревнышке какие-то предметы, попутно объясняя: 
 - Это дом-Саккатт, это - лодка-Саккатт, это - грибы-Саккатт, это лук-Саккатт... 
 Луня с удивлением разглядывал сокровища маленькой чуди. Дом берестяная маленькая коробочка. Лодка - кусочек сосновой коры с воткнутой в неё палочкой, грибы - ну, сушеные грибы и есть, лук - просто травинки какие-то. 
 Шык, внимательно следивший за Вокуей, кивнул девочке, понял, мол, потом обернулся к своим спутникам: 
 - Это чудские родовые амулеты, что ли. Что они, и зачем - не знаю, но чары в них есть, я чую. Древние чары, лесные, земляные, болотные... 
 Луня тоже чувствовал исходящее от немудренных поделок чуди чародейское дыхание - словно живые угольки из костра разложила Вокуя на бревне. Один Зугур презрительно скривился: 
 - Игрушки девичьи! Может, она умом повредилась? 
 Шык задумчиво покачал головой: 
 - Нет, Зугур, тут хитрее. Вишь, она помирать собиралсь, а как спасли мы её, воспряла. А эти игрушки, как ты их называешь - не простые они, ох как непростые! 
 Вокуя, меж тем, тщательно доглодав куропачью ножку, бросила косточку в костер, снова вытерла пальцы о волосы и обратилась к Луне, указывая рукой на разложенные предметы и улыбаясь. 
 - Луня, она отблагодарить тебя хочет за спасение. - перевел Шык: Предлагает тебе выбрать что-нибудь, только дом просит не брать, без него ей трудно придется. Давай, не обижай девку! 
 Луня встал, поклонился чуде и взял с бревна сосновую щепочку лодку-Саккатт. Вокуя расцвела, быстренько убрала остальные чародейные вещи в мешочек, и залопотала что-то, быстро-быстро, постреливая замаслившимися после сытной еды глазками. Шык усмехнулся: 
 - Видать, правда, что у чудей всем бабы заправляют! Она говорит, что благодарна нам, что больше мы ей не нужны, она и сама справится, но мы сильные и умелые, и поэтому добудем себе ещё мяса, а это она просит оставить ей! Во как! Чуть оклемалась, - а уже хозяйствует! 
 Зугур с Луней посмеялись, но потом согласно кивнули - все равно такую прорву лосятины с собой не уволочь. 
 Зарядив коптильный костерок на всю ночь, путники стали ложиться завтра с ранья надо было выходить и бежать на лызунках весь день что есть мочи, нагонять упущенное время. 
 Ночь прошла спокойно, а утром, едва продрав в зимней тьме глаза, путники пораженно уставились на невесть откуда взявшийся посреди поляны чудский дом на пне. Все чин чинарем - и стены, и крыша, и даже очаг, судя по сизому дымку, выбивавшемуся из-под стрех, в этом доме имелся. 
 - Вот тебе и Саккатт! Вот тебе и чудя-замарашка! - подытожил Шык всеобщее изумление. А Луня сунул руку за пазуху и потрогал подаренную Вокуей щепочку - ценная вещь, беречь надо! 
 Вокуя проводила походников до той самой сосны, стоя возле которой, Луня услыхал её плач две ночи назад. На прощание девочка поклонилась всем троекратно, прощебетала что-то на своем странном языке, и проворно повернувшись, убежала к своему новому жилищу. 
 - Она сказала: чтобы Саккатт стал... м-м-м, взрослым, что ли, надо подуть на него и сказать: "Этьик-кыык, эча - унна!". - перевел Шык. 
 - А что значат эти слова? - поинтересовался дотошный Луня. 
 - Что-то вроде: "Раз-два, было мало - станет много!". - ответил Шык, проверил крепления лызин и первым двинулся по снежной целине. 
 - Да, мужики, с вами не соскучишься! - усмехнулся Зугур: - Как в сказке живем! 
 - Поменьше бы их, этих сказок, и жить было бы поспокойнее! - донесся из ложбины голос волхва: - Давайте, догоняйте, телепни! 
 * * * 
 Прошло несколько дней, как путники покинули полянку посреди соснового леса, оставив Вокую в её новом, чародейством созданном за одну ночь доме. Путь их лежал теперь строго на полуночь, и Ледяной хребет мало по малу начал приближаться. Это чувствовалось и по возникающим то и дело цепям лесистых холмов, и по студеному дыханию ледников, да и сам лес изменился исчезли сосны, их место заняли угрюмые, навевающие тоску голые лиственницы. Буреломы, то там, то сям торчашие из снега черные скалы, глубокие овраги-распадки с промороженными речушками, одно слово - Полуночный край, царство ветров и морозов, владения Коледа. 
 От оттепели, принятой Луней за раннюю весну, не осталось и воспоминаний. Жгучий, пронизывающий, ледяной ветер вышибал слезы, на стоянках теперь приходилось жечь костры всю ночь, чтобы хоть как-то согреться, не отдать Коледу душу. Так прошла одна семидица, за ней потянулась другая... 
 Как-то вечером, после сытного ужина из мяса убитого Луней накануне днем оленя - не смотря на холод, здешние места были богаты на зверье, Шык развернул Чертеж Земель и поманил к себе Зугура и Луню: 
 - Мы сейчас где-то вот тут. Скоро Ледяной хребе покажется. Если все ладно пойдет, к концу свистуна в Северу выйдем. Главное - на влотов не напороться и гремов минуть. Тогда все, как замышляли, будет, и обманем мы время, на Обур к концу березозола выйдем! Там ещё снега по пояс будут лежать, словом, не так все случиться, как душе моей Алконост показывал. 
 Зугур скользнул взглядом по Чертежу вниз, к Великой Степи, вздохнул, помрачнел. Луня понял - вагас за свой народ переживает - как там они, может, уже и нет никого в живых, может, осталась от некогда многочисленного племени лишь название да память? 
 Луня вслед за Зугуром тоже вздохнул, переведя свой взгляд на родские леса. А там сейчас что? Ну, собрал Бор рати других родов, к походу против аров готовится. Да ведь только не одолеть их сейчас. И хуры, и корья, и даже роды некоторые за них, и другие народы, небось. А самое главное Владыка Триждыпроклятый, Людской Изводитель. С таким ни мечом, ни луком не совладаешь, да и чарами обычными, людскими - тожь. Ары радуются, совсем им Карающий огонь разум затмил, грады строят, первый, Ар-ка-аим этот, возвели уже, небось. Любо, тварь поганая, все три руки свои над Землями Хода простер... Добыть бы Могуч-Камень - и разом покончить с Владыкой и богами, что ему служат. Вот тогда-то и с арами потягаться можно, отмстить за спаленные городища, за смерть соплеменников Зугура, за родичей своих. Только вот когда это будет, да и будет ли вообще... 
 И снова душу Луни обожгло - Руна! Тут и слов говорить не надо, все давно говорено-переговорено, думано-передумано. Только б жива была, только б цела, а там - как Судьбина распорядится. 
 Все легли спать с тяжелыми мыслями, и несколько следующих дней кручинились, отягощенные невеселыми думами. Но дорожные тяготы брали свое, и постепенно тревожные мысли отступали, уступая место новым - из-за серой мешанины тонких лиственичных ветвей навстречу путникам вставали сверкающие вершины Ледяного хребта. 
 Глава третья. 
 Влесовы Стрелы. 
 Ледяной хребет не зря имел такое прозвание. На две с лишком луны пути протянулся он с заката на восход, от Соленой воды до полуночных отрогов Серединного, и все пики его, величественные и завораживающие своей красотой взоры людские, были покрыты голубым, сверкающим неземно горным льдом. 
 По широким долинам сползали ледники вниз, тащили с собой отколотые наверху скалы, окатывали их по дороге, обдирали острые грани, но у подножия гор теряли свою холодную силу, таяли, превращаясь в ревущие горные потоки, в ручьи, реки и речищи. А приволоченные ледниками камни оставались, превращаясь со временем в целые гряды скал, в непроходимые завалы, в каменные буреломы. 
 Такие каменные буреломы загораживали подходы ко всем вершинам Ледяного, и самый крайний, закатный пик хребта не был исключением. Шык, Луня и Зугур подошли к нему в середине свистуна, когда даже в здешних северных краях днем уже заметно припекал светлоокий Яр, и черные лбы валунов нагревались, словно печные бока. 
 Крайняя вершина Ледяного, не больно-то и высокая по сравнению с другими, походила чем-то на мурашовую кучу, и Луня с ходу так и нарек гору - "Мурашник". По Чертежу Шыка выходило, что надо просто обойти её с заката, и походники окажуться в Севере, заповедной полночной земле, а там уж можно не опасаться никаких аров, хуров и прочих людских врагов. 
 Обойти гору - легче сказать, чем сделать. На пути путников встали каменные завалы. 
 * * * 
 Время уходило, таяло, словно медвежий жир на дне котелка, и каждый из троих походников остро чувствовал это. Чувствовал, но ничего не мог поделать - за день в здешнем каменном хаосе удавалось пройти в лучшем случае треть того, что обычно человек может пройти по ровной земле. 
 И ведь не обойдешь никак скалы - слева обрывистые берега Соленой воды, в пять сотен локтей пропасти иной раз попадаются! А внизу - месиво изо льда и вечно ярящийся зеленовато-черной воды, что бьет и бьет о скалы с тупым упорством, и брызги, попавшие на камни, тут же замерзают, покрывая все вокруг ледяной блестящей коркой. 
 Справа высится Мурашник, весь льдом облитый, бело-голубой и блестящий, словно сахаровая голова. Туда лезть - лучше сразу на меч кинуться, не по силам человеческим такую горищу одолеть, верная смерть. Вот и остается только одно - карабкаться по каменному бурелому, тащить с собой мешки, лызунки, оружие и дрова для костра, потому как среди камней ничего, кроме самих камней, не растет... 
 На третью ночь пути в обход Мурашника путникам повезло - они нашли для ночлега более-менее ровную проплешину среди хаоса скал и камней, и что самое удачное - посреди проплешины росла невесть каким ветром занесенная сюда корявая лиственница, вся перевитая, скрюченная, но для костра подходящая, как нельзя лучше. 
 Солнце в полуночных землях садилось рано, а вставало поздно. Оно и днем над землей поднималось на две ладони всего, освещало горы, камни, и тут же укатывалось за ровную линию дальних морских льдов. Луне вообще стало казаться, что их путь пролегает ныне по зачарованным местам, где все не так, как везде, а дальше будет ещё чуднее и непонятнее. 
 Срубив лиственницу, путники развели большой костер, вознаграждая себя теплом за предыдущие холодные ночевки. Зугур ещё днем умудрился подстрелить меж черных валунов какого-то горного козла с витыми, шишковатыми рогами. Вдвоем с Луней ободрав шкуру, вагас вырезал самые мягкие куски мяса со спины и задних ног, и вместе с сердцем сунул в котел, но похлебка, судя по всему, выходила тошнотная - хоть козел и был горным, но мясо его воняло ещё хуже, чем у его домашнего родича. 
 - Э-эх, пропал ужин! Рагаз шур! - Зугур выругался по-вагаски, сплюнул в сторону от костра, отложил черпак, из которого пробовал варево, и обернулся к неподвижно сидящему в стороне волхву: - Шык, как думаешь, есть тут, в камнях этих, зверье какое? Припас у нас весь вышел, что жрать-то будем? 
 Волхв негромко ответил: 
 - Надо быстрее обойти гору. В Севере бродят огромные стада оленей, тундровых быков, встречаются разные диковенные звери, много птицы. Там у нас будет пища... 
 И замолк, вновь уставившись куда-то в темноту. Волхв в последние дни, после встречи с Вокуей, вообще стал молчаливым и замкнутым, на стоянках часто уходил в сторонку и сидел в темноте, один, шептал какие-то заговоры, поминал богов, пару раз пробывал возвать к Хорсу, но Волчий Пастух не откликался, видать, был занят... 
 Зугур, недовольный ответом волхва, недовольный тремя последними днями похода, а пуще всего недовольный, тем, что вонючее мясо убитого им козла есть оказалось нельзя, вскочил, и в бешенстве вращая глазами, схватил здоровенный булыжник, намереваясь швырнуть его куда подальше. 
 Занес над головой - да так и замер! В ночной тишине, нарушаемой лишь потрескиванием лиственных сучьев в костре, отчетливо раздался низкий, утробный то ли вой, то ли призыв: 
 - О-о-у-у! У-у-у-о-у! 
 Луня, сплетавший в запас ещё одну тетиву для лука, взамен той, что оставил Вокуе, вскочил, глянул на Шыка, спросил, заикаясь от страха: 
 - Чегой-то, дяденька?! Кто кричал-то, а? Аж мурашки поползли... 
 Сотворив охранный знак от дрогов, и озираясь, Луня попятился от костра, и пятился так, пока не прижался спиной к валуну. Волхв шагнул к костру, быстро перевернул котел, залив недоваренной, вонючей похлебкой пламя. Зашипело, ударил пар, и сразу стало темно. Луня заметил, как Зугур, тихо опустив камень, принялся разматывать, освобождать от тряпок и мехов свою секиру. 
 - Это влоты кричали! - шепотом сказал Шык, присев на корточки и напряженно вслушиваясь в наступившую тишину. 
 - Влоты? - так же шепотом переспросил Зугур: - А чего они разорались-то, твари? И не спится им, поганцам! 
 - Влоты на охоту вышли. Они найдут нас, учуют, по вони козлячей. Биться придется, други! - Шык потянул к себе колдовскую котомку, сунул руку внутрь. 
 - Луня, спиной ко мне прижмись! - скомандовал Зугур: - Шык, волховать будешь? 
 - Буду, коль получиться! - прошипел в ответ тот: - А вы никшните и чуйте - влоты сами воняют зело погано, но ходят тихо. Мы их по запаху узнаем. И не отходите друг от друга, а то растащат вас и замнут по одиночке! Я в сторонке буду, выжидать. Держитесь, крепко стойте! Ну, помоги нам всем тресветлые боги... 
 Наступила зловещая тишина. Луня, пристукивая через раз зубами, то ли от холода, то ли от страха, тоскливо озирался, принюхиваясь, но кроме козлячей вони и посвитывания знобкого ветерка меж камней ничего не слышал и не чуял. Зугур за его спиной нервно переминался с ноги на ногу, перехватывал секиру, готовился, распаляя себя, к предстоящему бою. 
 Неожиданно совсем рядом, буквально за соседним валуном, оглушительно грянуло: 
 - О-о-у!!! 
 - Ну, мать вашу сыгыргын! - заорал не выдержавший Зугур, со свистом рассекая воздух секирой. 
 - Не ори зазря, сейчас начнется! - крикнул откуда-то сбоку волхв, и загремел амулетами, забормотал чародейские слова. 
 Влоты набросились внезапно, с трех сторон, и было их не меньше десятка, так по крайней мере показалось в темноте Луне. Острая вонь, как от никогда не мытого человеческого тела, удушливо-тошнотной волной накрыло все вокруг, и громадные, мохнатые тела, с неразличимыми в темноте ликами, засновали вокруг, заворчали, завыли, и на ощетинившихся бронзой путников обрушился град ударов. 
 Влоты орудовали суковатыми дубинами, и первые же удары, чудовищной силы, выбили из рук Луни и меч, и цогский кинжал. 
 - А-а-а, пропадаю! Зугур, Шык! - Луня заорал не своим голосом, упал на землю, на истоптанный снег, зашарил в темноте руками в поисках оружия, нашел рукоять меча, потянул его к себе, начал подниматься... 
 - Н-на, шкура мохнатая! - раздался в темноте над его головой боевой рык Зугура. И сразу же - дикий вой влота, и тяжелый звук упавшего тела вагас сразил первого врага! 
 Луня, изловчившись, снизу ткнул в прыгнувшую на него темную тушу, ощутил противное трепетание меча, входящего в живую плоть, отпрыгнул назад, выдергивая оружие, и тут над всей каменистой полянкой полыхнуло зеленым, чародейским огнем, послышались крики и рычание влотов, затрещал огонь, пожирая их мохнатые тела - то Шык наконец-то закончил плести свои чары и ударил по напавшим небесной пёркой-молнией. 
 Оглядевшись в короткий светлый миг, Луня заметил страшные, и в дурном сне не увидишь таких, личины влотов, налитые кровью маленькие глазки, мохнатые, черные морды, оскалившиеся пасти. Влоты вопили все разом, двое или трое из них полыхали живыми факелами, бестолково носясь меж скал и разбрызгивая вокруг себя зеленые искры. Остальные смешались, сбились в кучу, но вот чародейный огонь померк, в темноте вновь прозвучал боевой клич влотов, вырвавшийся сразу из нескольких мохнатых глоток: 
 - О-о-о-у!!! 
 И жители Ледяного хребта вновь бросились на походников. Луня присел, отчаянно вертя мечом, чудом увернулся от просвистевшей рядом с ним дубины, зацепил самым кончиком меча ещё одного влота, шарахнулся назад, прижался к Зугуровой спине, и вдруг ноги его оторвались от земли, все завертелось перед глазами, зазвенел отлетевший в сторону меч, с головы свалилась меховая шапка, и Луня ощутил, как могучие мохнатые лапы прижали его, перевернутого кверху ногами, к чему-то мягкому, толстому и шерстяному. 
 Он ещё успел смутно увидеть неясную в темноте фигуру Зугура, различил блеск лезвий его секиры, а потом ветер засвистел в ушах, Луня почувствовал, что его куда-то понесли, потащили с бешеной скоростью, и тут голова ученика волхва с маху ударилась о каменный выступ, брызнули во все стороны едва не настоящие искры, в глазах заплясали огненные круги, а потом все померкло, и Луня провалился в черную, бездонную пропасть... 
 * * * 
 ...Чуть слышно журчала где-то вода. В темноте еле-еле различимые, проплывали мимо каменные глыбы, выступы, скалы, и пламя меленького факелка тускло отражалось на их ноздреватых, осклизлых от плесени боках. 
 Вода же, по которой плыла утлая, из коры сработанная лодчонка, не отражала ничего - мешал слоистый синеватый туман, поднимавшийся от поверхности подземной реки. Изредка в волнистых его космах возникали какие-то причудливые фигуры, колыхались, тянули к сидящим в лодке людям бесплотные руки, и тут же растворялись без следа, исчезали, расплывались пятнами колдовского морока, чтобы через миг возникнуть вновь... 
 Тишина стояла такая, что каждый плеск короткого весла гулким эхом отдавался под низкими сводами. Никто из сидящих в лодке не произносил ни слова, но Луня понимал - это не от того, что им нечего сказать - страх, необъяснимый и всепроницающий страх сковывал путников, лишал воли, лишал способности думать и рассуждать здраво. 
 И вдруг в подгорной оглушающей тишине послышался тихий, едва различимый, но поразивший всех, словно удар грома, скрип. Глыбы древнего, как мир, ноздреватого камня зашевелились, задрожали, заволновалась вечно спокойная черная вода, лодка колыхнулась раз, другой, и тут прямо в глаза оцепеневших от ужаса людей глянули из мрака два огромных, вытянутых багряных зрака... 
 * * * 
 Луня очнулся резко, словно бы и не был в беспамятстве, а просто прикрыл на время глаза, и вот теперь открыл их, чтобы оглядеться. Но оглядеться не удалось - все лицо ученика волхва было покрыто коркой запекшейся крови, и слипшиеся ресницы едва позволили ему увидеть тусклый дневной свет, идущий откуда-то сверху. 
 Луня попробывал пошевелить рукой, но все тело тут же отозвалось вспышками резкой боли, невыносимо заломило в висках, боль прошила живот, спину, раскаленными крючьями вцепилась в грудь, не давая вдохнуть затхлого, холодного и вонючего воздуха. 
 Кое-как, по пяди двигая левой, менее всего болящей рукой, Луня дотащил её до лица, ногтями ободрал с глаз засохшую кровь и наконец-то увидел, где он. 
 Это была глубокая и узкая расщелина между скал. Вверху виднелся рваный клочек тусклого серого рассветного неба, вокруг высились черные каменные стены, неровные и поросшие серым лишайником. Луня лежал на спине, на самом дне расщелины, а вокруг него валялись обглоданные кости, обрывки звериных шкур, палки, камни, и ещё какой-то смерзшийся мусор, источавший ужасное зловоние, и даже мороз не мог сковать эти запахи, а наоборот, изредка залетающий в расщелину ветерок лишь подчеркивал, на сколько свежий знобкий воздух чище и приятнее для дыхания, чем та вонь, которая окружала Луню. 
 Медленно, очень медленно Луня ощупал себя. Оружия нет, вся одежда изодрана в клочья, катанки с ног исчезли, а сами ноги покрыты ужасными ранами, да и все тело в синяках и шышках, глубоких царапинах и укусах. Жутко болит правая рука, хребет между лопаток, лоб рассечен, губы разбиты, и походят на празндичные блинки, что бекут родские хозяйки. Два ребра справа сломаны, но остальные кости вроде бы целы, а это уже хорошо. 
 Сцепив зубы, чтобы сдержать стон, Луня медленно и с великим трудом повернулся на левый бок, приподнялся на локте, повернул голову сперва в одну, потом в другую сторону. 
 Так, уже лучше, жив, кости целы, а мясо нарастет. Кто ж его так? И где Шык с Зугуром? И что за подземелье и черную реку видел он во сне до того, как очнулся? 
 И вдруг Луню словно бы обожгло воспоминаниями: влоты! Ночной бой на каменной проплешине среди скал! И последнее, что он помнит - как могучие руки обхватили его и потащили, прижав к вонючему, мохнатому брюху. Вот оно значит как - Луня в полоне у горных великанов. И судя по всему, жить ему осталось совсем недолго - с пленниками, которыми дорожат, так не оборащаются. Им вяжут руки и ноги, но заботятся, чтобы они были живы, здоровы, накормлены, и сидели в тепле. Луню же словно бы тащили по острым камням, ухатив за ногу или руку, пробывали на зуб, забавлялись с ним, подбрасывая и пиная бесчувственное тело, а потом кинули в каменную яму, сочтя убитым, и оставили на время... Для чего? Чтобы потом вернуться и... И съесть! 
 Луня вспомнил все, что Шык рассказывал про влотов, вспомнил, и ясно увидел свой недалекий конец: его съедят, им закусят, а пока он лежит в кладовой, в погребе, оставленный про запас. Бежать, бежать надо! Во что бы то ни стало - бежать! Пусть нет сил, нет оружия, пусть все болит, но лежать в этой вонючей дыре и ждать, когда оголодавшие мохнатые уроды придут за твоей живою плотью - недостойно рода! 
 Луня пошевелился, пытаясь встать, и невольно замычал от резанувшей по телу боли. У-у, твари проклятые, как извалакали, живого места нет! А как же остальные?! От этой мысли Луне на миг стало жарко. Где Шык, где Зугур? Неуж-то и с ними случилось то же? А может, их уже того... И вот эти обглоданные кости, что валяются вокруг на заляпанных замерзшей кровь камнях - это кости друзей-побратимов?! 
 Огненный шар прокатился по всему израненному Луниному телу, ослепительной вспышкой разорвался перед глазами. Кровь застучала в висках, разом отступили и боль, и страх, и болезная одурь после беспамятства. Не быстро, но достаточно уверенно Луня поднялся на ноги, ухватившись за шершавый каменный бок, переждал накатившее головокружение, и не спеша начал подниматься по скользким, обмерзшим валунам наверх, к клочку серого неба. Все мысли, все сомнения отлетели прочь, и лишь одно билось в голове, заставляя забыть себя и идти, идти, двигаться вперед: месть, месть за убитых друзей, за побратимов, за родичей. Долг крови должен быть оплачен, и взыщет его он, Луня, ведь больше-то некому... 
 * * * 
 - Ну и чего дальше, волхв? - Зугур прислонил секиру к большому валуну, присел на корточки, сунул руки под мышки. Вечерний ветер, налетавший со стороны покрытой льдом вершины Мурашника, нес мороз, а вагас в горячке боя с влотами потерял свои подбитые мехом рукавицы и теперь его пальцы совсем окоченели. 
 Шык, опершись на Лунин Красный меч, промолчал, внимательно разглядывая окрестные скалы. Да и чего было отвечать? Оба они прекрасно понимали, умом понимали - не выжить Луньке, не уцелеть. Влоты безумны, охотятся они, словно звери дикие, лишь для пропитания своего. А раз так, то нет уж Луни, ведь ночь и день прошли уже с тех пор, как навалились на маленький отряд в темноте мохнатые горные великаны. 
 Умом-то понимали это волхв и вагас, а вот сердцем - не верили, потому и продолжали бродить по вздыбленным скалам, перебираясь с глыбы на глыбу, зорко высматривали малейшие следы, нюхали воздух и камень в надежде найти то место, куда влоты поволокли Луню. Однако все поиски были тщетны, и надежда найти молодого рода таяла с каждым мигом... 
 Тогда, в горячке боя, ни Шык, ни Зугур сперва не заметили, что Луня исчез. Влоты по-своему тоже хитрили - несколько великанов утащили Луню, а остальные наседали на родского волхва и вагаса, и только после того, как издалека донесся зов сородичей, влоты разом прянули в стороны и исчезли в морозном мраке... 
 Утром, когда взошел светлоокий Яр, его бледные в этих местах лучи осветили разметанный костер, истоптанную землю, где снег был смешан с запекшейся кровью, и тела семерых влотов, посеченных секирой Зугура и соженных пёрками-молониями Шыка. Одного великана сумел сразить и Луня - его меч пронзил живот врага, выпустив тому кишки. 
 Влоты не только похитили ученика волхва, они ещё умудрились растащить все вещи путников, только чародейская котомка Шыка уцелела, заботливо припрятанная волхвом между камнями, да оружие - Красный меч, цогский кинжал и берский топорик Луни валялись неподалеку от разметанного кострища. Без еды, без теплых вещей, Зугур и Шык вряд ли смогли бы долго прожить в здешних пустынных краях, только сейчас их это мало заботило - первым делом нужно было разыскать и спасти Луню, но влоты надежно замели следы, и целый день поисков ничего не дал - поганые мохнатые людоеды как сквозь камни провалились. 
 Наконец, ближе к полуночи, Шык решился на крайнее средство. Волхв велел Зугуру развести костер, вынул из своей котомки маленький нож, сделаный из чародейного железа, расстелил на плоском камне обрывок шкуры медведя, предка и покровителя рода Влеса, прокалил лезвие ножа на огне, и одним движением взрезал синюю вену на внутренней стороне запястья. Дымящаяся, черная в свете костра кровь заструилась по старческим, узловатым пальцам, потекла на обрывок шкуры, собираясь в маленькую, жутковатую лужицу. 
 - Предок-Влес, мохнатая спина, зоркий глаз, крепкий коготь, мудрый ум, к тебе взываю я в крайней нужде! - глухим голосом заговорил волхв, а оробевший Зугур, поблескивая глазами в темноте, подкладывал в огонь сучья, насторожено следя за происходящим. 
 - Кровь свою даруя тебе, о Влес, молю помочь вернуть отрока-рода, именем Луня. Кровь - к крови, помыслы - к мыслям. Не отвергай жертвы, укажи путь, о Лесной Предок! Ты мудр и справедлив, не дай пропасть детям твоим на чужбине! Прими жертву и приди на помощь, молю тебя, о Влес! Слово мое крепко и верно, ибо я, волхв Шык, говорю его! Кровь - к крови! Кровь - к крови! 
 Волхв замолчал, тяжело дыша, а его "влага жизни", как называл арский маг Вед кровь, все струилась и струилась из раны, залив уже весь камень, на котором лежал обрывок медвежей шкуры. 
 Воздух застыл, недвижим. Перестал потрескивать костерок, все звуки в мире умерли, и Зугуру показалось, что волхв даже перестал дышать. Время медленно текло мимо, молчание и тишина длились и длились, и вдруг - о чудо! Лужа крови на куске шкуры зашевелились, словно бы живое существо, заструились по её поверхности огненные сполохи, а потом на черной глянцевой кровяной глади явственно проступила горящая огненная стрела, указывающая на восход! И тут же на дальних камнях вспыхнула ещё одна, а дальше её, на невидимой во мраке скале - ещё одна, и где-то вдалеке - еще, а уж самую дальнюю можно было разглядеть лишь как горящую точку во тьме северной ночи. Похоже было, будьто неведомая птица пронеслась над горным склоном, и то там, то здесь чирканула огненным крылом по черным камням. 
 - Хвала Влесу, он услышал меня и указал путь! - прошептал Шык, зажимая рукой окровавленное запястье. Зугур кинулся к волхву, звериной жилой перетянул руку ниже локтя, пережимая вену, сунулся с тряпицей - перевязать. Шык, прикрыв глаза, остановил его, вынул из котомки пучок сухой травы, положил на порез, потом кивнул - заматывай. Когда рана была перевязана, тяжело поднялся, опираясь на Красный меч, шагнул, пошатываясь, раз, другой, замер, прислушиваясь к своим ощущениям, потом неожиданно подмигнул Зугуру: 
 - Ни-ичё! Дошкандыбаем! Ты в оба гляди, знак путеводный не потеряй. Торопиться нам надобно - к восходу погаснут кровяные стрелы... 
 Зугур поудобнее перехватил покрытую засохшей влотовой кровью секиру, подставил волхву свободную руку и шагнул вперед, целя выйти к первой из горящих Влесовых стрел. 
 * * * 
 Путь наверх дался Луне с великим трудом. Огненный шар ярости все ещё жил в нем, толкал вперед, заставлял превозмогать боль, а вот избитое тело не слушалось, ноги оскальзывались на обледеневших камнях, пальцы рук разжимались, и Луня раз за разом летел вниз, на дно расщелины, а когда поднимался и вновь лез к устью, сил оставалось все меньше и меньше. 
 В другое время он легко одолел бы этот подъем, да чего там говорить, в подземных норах, во время похода за драгоновой смертью, приходилось взбираться по кручам повыше и пообрывистее этой, но тогда Луня был цел и невредим, а сейчас силы покидали молодой тело, как вода покидает треснувший ушат - не быстро, но неотвратимо. 
 И все же Луне удалось вылезти наверх. Когда надежда уже оставила его, когда черное отчаяние заползло в душу, когда замерзшие, заколевшие пальцы рук и ног перестали чувствовать боль от прикосновений к грубой поверхности камней, когда даже пылающая ярость в сердце чуть поугасла, откуда-то вдруг пришла холодная, страшная в своей отчетливости злоба, злоба на весь Белый Свет, на людей и нелюдей, на всех живых тварей и на богов, злоба на себя самого, непутевого и неумелого. 
 И Луня легко, словно за его спиной были невидимые крылья, взлетел по куче камней к потемневшему за это время небу и оказался на большой, косо уходящей в вечерний сумрак скале. Справа высилась вершина Мурашника, освещенная выкатившимся из-за восходного окоема Яровым ликом, слева, далеко, за ровным обрезом видимой земли, ещё стояла ночная тьма, а вокруг лежал вздыбленный каменистый склон, и прямо к Луне неслись по нему с десяток черных исполинских фигур. Влоты! 
 Страха не было. Луня растратил все силы на то, что бы выбраться из своего узилища, и теперь с каким-то тупым безразличием наблюдал за приближением своей смерти. Он смотрел на свисающие подчти до земли руки великанов, каждая с его туловище толщиной, смотрел на короткие, кривые и косолапые ноги, на огромые, бочкообразные тела, широченные плечи, маленькие головки с приплюснутыми носами, широкими ртами и горящими свинячими глазками. Среди приближавшихся влотов было три "влотовых бабы", как назвал их про себя Луня, и пара "ребятишек", еле-еле выучившихся ковылять самостоятельно, помогая себе руками. Но даже эти "ребёнки" были выше Луни ростом, а уж взрослый влот превышал далеко не низкорослого рода вдвое самое малое. 
 Почему-то у приближавшихся великанов не было с собой огромных дубин, с которыми они нападали на стоянку походников. Да и неслись они так, словно бы сама Мара-Смерть мчалась за ними следом. Но Луня, утомленный болью и бессилием, не заметил ничего подозрительного. Он просто стоял и готовился к смерти, взывая про себя ко всем светлым богам, дабы душа его нашла путь в иномировые небеса, где обитали все души предков родов. 
 - А-агай-я! - прогремело вдруг над горным склоном. Из-за возвышавшихся на полуночи скал высыпало около двух десятков людей, с оружием в руках, в меховых одеждах. Они были далековато, в утреннем сумраке не разобрать, кто такие. Луня вряд ли смог бы, если бы и захотел, но он и не пытался слишком памятный для каждого рода боевой клич словно бичом стеганул Луню гремы! Из огня - да в полымя... 
 * * * 
 Зугур и пошатывающийся от потери крови Шык шли по черным скалам почти всю ночь. Огненные стрелы, начертанные чародейством волхва и благодарением Влеса на холодных камнях, постепенно гасли, истончались, выцветали, словно тухнущие угли прогоревшего за ночь костра. Зугур с каждым шагом тревожился все больше и больше - указанный родским богом путь вел в самое сердце гор, петлял меж скал, и не было видно ему ни конца, ни края. А рассвет неотвратимо приближался, уже светлело небо на восходной его стороне, гасли звезды, окрашивались в малиновое редкие утренние облачка. Здесь, среди скал, ещё лежал непроглядный мрак, но вагас знал - вскоре утро вступит в свои права, и огненные стрелы, указывающие им путь, безвозвратно погаснут, а с ними вместе погаснет и последняя надежда найти Луню, живого или мертвого. 
 Шык, судя по всему, вообще не замечал ничего вокруг. Кровопотеря, возраст, и то, что все силы свои волхв отдал чародейству, сперва в битве, а потом - взывая к покровителю своему Влесу, совсем доканали Шыка. Кроме того, волхв жестоко страдал от холода, и ни теплый лисий мех, ни шерстяное покрывало, ни медвежья косматая шапка не помогали ему. 
 Еле-еле превалив через скалистую гряду, род и вагас выбрались на пологий горный склон, покрытый крупными и мелкими камнями. Последняя из видимых ещё Влесовых стрел смутно дотлевала на ближней черной каменной глыбе, все так же указуя на восход. Солнце всходило над миром, уже заблистала голубоватым огнем вершина Мурашника, и след Луни терялся, терялся навсегда. Вот бледно-розовые искры в последний раз пробежали по шершавому камню, вспыхнула, словно прощаясь, указующая стрелка, и исчезла, оставив двоих следопытов в неведении - куда дальше? 
 Зугур помог волхву усесться на камень, взвалил секиру на плечо и пошел оглядеть окрестности - мало ли, а вдруг Луня лежит за соседним валуном, и надо только обойти его, чтобы найти побратима! 
 Но такое везение бывает только в сказках. Никто не лежал за черными камнями, никто не прятался в темных, сумрачных расщелинах, ничьи следы не попятнали снежную целину на ровных участках горного склона. Все зря, все зря... 
 Зугур вернулся к отрешенно сидевшему, скрючевшемуся Шыку, швырнул зазвеневшую секиру на камни, сел рядом: 
 - Все, волхв! Потеряли мы Луньку! 
 И замолчал, уронив голову на грудь, лишь кулаки сжимались в бессильной злобе. И тут вдруг над залитым первыми лучами солнца плоскогорьем далеко разнесся окрест боевой клич гремов, грозный и протяжный. Походники вскочили, Зугур метнулся к секире, Шык, раздувая ноздри, вертел головой, высматривая кричавших, и его борода развевалась на холодном утреннем ветерке, словно бунчук. 
 - Вразуми меня Влес, откуда ж тут гремы? - пробормотал волхв: - Их селения в луне пути на восход лежат. Чего им тут делать? 
 - А может они отбили Луньку у тварей-то мохнатых, а, Шык? - Зугур с надеждой поглядел на волхва: - Может, битва там идет с влотами погаными, иначе чего орать-то так? 
 Шык хотел было что-то ответить, но вдруг заметил на черном склоне движущиеся фигурки влотов-нелюдей, присел, и зашипел на вагаса: 
 - Никшни! Падай и ползи сюда! 
 Зугур ящеркой скользнул меж камней, обжигая голые руки о студеные бока черных глыб, высунул голову и увидел - по равнине мчались влоты, а за ними, подчти нагоняя великанов, неслась многочисленная гремская облава, вопящая и улюлюкающая. 
 - Изводят погань мохнатую! - стискивая секиру, прошептал Зугур, повернулся к Шыку: - Слышь, волхв, айда поможем гремам! И за Луньку отмстим тварям нелюдским, и гремам... ну, глянемся, что ли. Все одно нам с ними дело иметь придется! Давай, волхв! 
 Шык чуть прикрыл глаза, замер, прислушиваясь к самому себе, прошептал: 
 - Ох, и устал я, Зугурушка! Прямо вся душенька из меня вон. Ладно, за Луньку отмстим поганым... Гляди в оба, и как я чары набрасывать закончу, не мешкай, не оплошай - лети вперед, как птица, и раззуди свою секиру, чтоб ни один мохнопузый не ушел! 
 Шык вскочил, вскинув руки, протяжно завыл, замычал неведомые никому из людских народов слова, тряхнул руками, раз, другой, третий, и изумленный Зугур увидел, как с пальцев волхва потекли вдруг желтовато-сизые нити то ли дыма чародейного, то ли тумана колдовского... 
 * * * 
 Луня, как не мучала его боль от ран, все ж заметил, что гремы гонят влотов не прямо на него, а чуть в сторонку, к темнеющим в трех сотнях шагов на закат скалам. "Видать, засада там у них, или просто гремы гонят великанов в ту сторону, на камни?", - через силу подумал Луня, пошатнулся и неловко присел на покрытый лишайниками валун. 
 Приближавшиеся гремы оглушительно вопили что-то на своем языке, и хотя Луня не понимал ни слова, временами ему казалось, что он улавливает что-то знакомое в тарабарщине чужого языка. 
 "Гремы, ары и роды - суть одного корня!", - вспомнил Луня слова Великого Веда. И вдруг ухо ученика волхва услышало то, чего он, Луня, ожидал услышать здесь меньше всего - чародейские запевы кик из родских лесов, запевы, лишающие все живое движения. Луня, превозмогая боль, вскочил, огляделся - и открыл рот от изумления! 
 На тех самых черных скалах, к которым гнали гремы влотову орду, возвышалась странно знакомая фигура старца в лисьей шубе, с развевающейся по ветру седой бородой. Подняв руки, волхв Шык насылал на влотов кикины чары недвижимости, и вот уже первые из мохнатых людоедов начали останавливаться, спотыкаться, застывать на месте. 
 - Бе-е-ей!!! - загрохотал над скалами голос Зугура, и сам вагас, размахивая сверкающей двулезвиенной секирой, выметнулся из-за большого камня и огромными прыжками бросился к застывшим влотам. Замах, свист, мельк начищенной бронзы - и мерзкий хряск разрубаемых костей и плоти. Зугур вой, и вой зело умелый. Хотя кикины чары и могли удержать влотов в недвижьи чуть только, но вагас успел свершить кровавую жатву. Ни один из великанов не ушел... 
 Даже гремы остановились, пораженные, и с изумлением наблюдали за этой диковенной битвой. Сверкающая секира металась меж застывших косматых тел, словно птаха в силке, но каждый взмах её ронял одного из нелюдей, и вот ещё миг назад стояли они все, а теперь не стоит не один, и лишь Зугур, утвердив окровавленное оружие меж широко расставленных ног, с полуулыбкой-полуоскалом глядит на гремов, и в позе его все - и торжество победителя, и знак того, что дальше биться он не собирается (пока!), и угроза, не без того, мол, кто тут ещё на меня?! 
 Луня хотел крикнуть побратиму, что он тут, но из изломанного влотовыми лапами горла вышел только сип да хрип, и Зугур не заметил Луню, зато заметили гремы, и несколько рыжекосых воев, закинув на плечи свои каменные секиры, рысцой пустились к ученику волхва. "И чего делать теперь?", - с тоской подумал Луня: "А Шыка-то и не видать вовсе! Он-то мог бы прикрыть меня, чарами гремов остановить. Они, конечно, вряд ли убивать меня будут, но кто их, злодеев, знает?". 
 Шык же в тот миг лежал за черным камнем без сил, и напрасно Зугур так был уверен, что случись чего - и волхв поможет ему. Чародейства последней ночи выпили всю мощь из и без того не молодого тела волхва. Теперь ему нужен был отдых, сон, и добрая еда... 
 Глава четвертая. 
 Черные воды Ортайга. 
 Обошлось. Когда долго все плохо, потом обязательно наступает краткий миг, когда все становится хорошо. 
 Так и случилось на этот раз. То ли гремы, пораженные тем, как Зугур с Шыком расправились с влотской ордой, побоялись тронуть путников, то ли и их племени был не чужд уважаемый даже самыми злодейскими народами уклад гостеприимства, то ли ещё что, но только привечали они двух родов и вагаса, словно самых дорогих гостей. 
 Для раненого и потерявшего сознание Луни и обессиленного Шыка быстренько соорудили носилки, Зугура почтительно взяли под руки два гремских старца с седыми косами, завязанными в узлы на затылках, и вся процессия двинулась с каменистого плоскогорья вниз, в гремское селение. 
 Луня очнулся в гремской гостевой горнице. Боль, так жестоко мучавшая юного рода, отступила - умелые знахарки наложили на раны целебные мази, туго перевязали сломанные ребра, заботливо укрыли Луню теплым одеялом из олених шкур. 
 Шык оправился гораздо быстрее, и теперь сидел вместе с Зугуром и гремскими старейшинами за большим столом, что возвышался в центре длинной и низкой горницы. Горели огни в четырех очагах, суетились хозяйственные гремки, готовясь к предстоящему пиршеству. На полу лежали большие рыжие собаки, ползали улыбчивые ребятишки, все как один, белоголовые и синеглазые. 
 Луня, чуть скосив глаза, увидел возле себя на стене висевшие в ряд каменные секиры, костяные ножи, зверовые копья, короткие весла с покрытыми резьбой черенками. Почти как дома, почти как в войской горнице у вожа. В бывшей войской горнице - ныне от неё остался лишь пепел да головешки... 
 В гремском доме не было окон, а дым от очагов и черный чад от светилен на столе уползал в прорубленное над дверью отверстие. Не очень удобно добрая половина влас Знича оставалась в доме, мешая дышать и видеть, зато очень тепло, а по здешним морозным зимам это важнее. 
 Столбы, что поддерживали матицы, украшали рога, оленьи, лосиные и турьи. В дальнем от входа углу, по обе стороны от главного очага, обложенного громадными камнями, высились два вырубленных из дерева идола, один, одноглазый - с вороном на плече, другой - с турьими рогами на голове и каменным молотом в руках. Луня вспомнил, как Шык рассказывал о гремских богах: "Поклоняются они богу Одду, что нашему Уду сродни, и богу Тору, Туру по-нашему. Это два главных гремских кумира..." Вот они, значит, каковы, Одд и Тор... 
 Луня прикрыл глаза - хотелось спать. Может, гремские знахари напоили его успокаивающим отваром, а может, израненное тело требовало отдыха. Луня не стал задумываться над этим - просто уснул. 
 Он спал и не слышал, как сидящие за столом Шык с Зугуром и старейшины гремов завели разговор о непростых и горьких нынешних делах. Знаток языков Земель Хода Шык переводил Зугуру самое главное, а старый, седой, как лунь, с покрытым шрамами лицом грем по имени Олла неторопливо рассказывал, изредка прикладываясь к жбану с горьковатым пивом: 
 - Земли наших предков, исконные обиталища племени гремов, лежат на восход отсюда, почти в луне пути, в отрогах трех гор, что по-гремски зовутся Молот, Голова Тора, и Ворон. Счастливо и безбедно жили мы там, ходили к Ледовитому морю на полночь, к Соленым водам на закат, и на полдень, в земли чудов, корья, к Великому Ходу, и в ваши пределы, о Шык, ходили наши дружины. Видать, кара ныне постигла гремов за те походы, за жизнь вольную и свободную... 
 Никогда за сотни и сотни лет ни один враг не смог перевалить через Ледяной хребет и войти в наши владения на полуночной стороне гор. Тайные проходы под горами известны были лишь нашим колдунам и эрлам, и знания о них передавались из поколений в поколения. Никто и никогда не тревожил гремов... 
 Однако мы знали, что мир меняется, ибо где-то далеко на полудне в муках и корчах рождался Новый Мир, и привычный порядок вещей в Старом Мире был нарушен. Лучшие мужи гремов и самый сильный колдун наш отправились в середине лета туда, дабы не дать родиться Новому Миру, но они сгинули, сгинули без следа, и никто не может сказать нам, что с ними случилось... 
 Шык неожиданно жестом прервал говорившего, запустил руку в свою колдовскую котомку и мгновение спустя выудил оттуда небольшой кусочек витой обгорелой кости. 
 - Это посох Гроума! - пораженно вскричал Олла, и все гремы, что были в горнице, сгрудились вокруг стола, глядя на обломок колдовской кости. 
 - Хотел бы я знать, когда ты успел выхватить его из костра, о Шык Триждыпроворный и Триждызапасливый! - удивленно прошептал себе под нос Зугур. 
 Гремы меж тем наседали со всех сторон на волхва, требуя рассказать, как к нему попал этот обломок Гроумова посоха. Шык отхлебнул хмельного гремского варева из воткнутого в дыру стола рога, хымкнул в кулак и не спеша начал говорить: 
 - Гроума и остатки той дружины, что вышла с ним, мы встретили возле Спящих, а ныне Проснувшихся гор. Мы вместе бились с общим врагом, дав клятву покончить с надвигающимся злом, приближение которого оба чуяли. Ради этого мы оба отреклись от своих вместилищь чародейной земной мощи, призванной служить на благо своих народов, от посохов. Я передал Костяную Иглу другому, а Гроум сжег свой в пламени костра, и вот все, что от него осталось. Мы вместе запечатали чрево земное, не дав родиться Новому Миру, ибо как выразился мой ученик, что лежит сейчас в беспамятстве, шли с Гроумом "по одни грибы". 
 Но мы ошибались, как ошибался и Гроум. Новый Мир все равно рождается, и место его рождения надо искать не на земле. А ценой нашей ошибки стала смерть всей гремской дружины и лучших людей из того отряда, что сопровождал меня. Это сделали тамошние нелюди, зулы, да спасут нас от них боги. Колдун Гроум сполна отмстил за всех, истребив четыре сотни зулов, но духи убиенных завладели его душой. Где он сейчас, мне неизвестно, мы расстались на берегу Южного Моря, и он один ушел назад, на восход, в Зул-кадаш, навстречу своей судьбе... 
 Гремы, жадно слушавшие рассказ Шыка, опустили головы. Повисло молчание. Потом заговорил Олла: 
 - Беда к беде... Черные вести принесли вы, странники. Этот обгорелый обломок кости морского зверя ещё содержит в себе частицу сил и знаний Гроума, я чую это. Хвала богам, что ты принес её нам, волхв, теперь у наших новых колдунов будет свой колдовской амулет, знак силы, ибо Гроум отличался от всех, кто умеет колдовать, яростью и мощь, он был колдовским БЕРСЕРКЕРОМ, если можно сказать так... 
 Олла умолк на мгновение, повертел в руках обломок Гроумова посоха, потом продолжил свой рассказ о недавних событиях: 
 - В середине среднего месяца зимы увидели мы, как многолюдное и сильное войско в спешке и без потерь миновала ледник на правом плече Ворона и вошло в Каменную Долину по нашу сторону Ледяного. То были ары, а с ними хуры, корья и ещё какие-то неизвестные нам люди, что ходят в цветных одеждах из толстой шерсти и бьются длинными копьями и луками. Как удалось им так легко преодолеть непроходимые горы, губительные для всего живого - я не знаю, но наверняка тут не обошлось без чар и колдовства. 
 Мы не ждали от войска находчиков добра - гремы всегда были друзьями богов и врагами всего мира! Так оно и случилось - арский отряд во второй же день отыскал и напал на наше потаенное селение в укромном урочище меж двух скалистых отрогов гор. Ары, да выклюют вороны Одда их злобные глаза, убили всех наших женщин, стариков и детей, и хотели захватить в полон мужчин, но грема, как ты знаешь, волхв, в полон захватить нельзя... 
 Еще ни разу за все то время, что люди живут на Земле, не разорял враг гремских селений, ни разу не гибли дети, женщины, дома наши... Ярость гремов трудно описать словами. Мы стали подобны кострам, что раздувает ледяной ветер на склонах наших гор. Но нас оказалось слишком мало... 
 Да, мы собрали Большую Дружину, и все гремские колена дали в неё воинов. За секиры взялся и стар, и млад. Но даже выведя на битву седых старцев вроде меня и желторотых юнцов, которым ещё не заплели кос, мы числом и вполовину не сравнялись с войском находчиков. 
 Это была славная битва, волхв! Горы сотрясались, когда наш боевой клич гремел над полем брани, земля лопалась под каменной поступью нашей дружины. И мы не уступали врагу, не уступали, беря за одну свою жизнь две, а то и три чужих, а в битве с арами это нелегко, ты знаешь - арские собаки искусны в ратном деле... 
 И вот в самый разгар сечи наш Большой Эрл, Эйр из дома Эйра, собрал всех гремских колдунов и велел им набросить на вражье войско чары недвижимости, вроде тех, коими поразил ты, волхв, горных великанов тролль там, на склоне горы. 
 Это было нашей ошибкой, главной и роковой. Ибо как только наши колдуны взялись плести свою магическую сеть, тут же какой-то невероятно сильный маг, а может и чужой бог, ударил по нашим ратям голубыми молниями. Возмездие, волхв, то было возмездие за то, что мы использовали чары... 
 Во мгновение ока все колдуны, что были на бранном поле, оказались убиты, испепелены дотла, от них остался лишь прах, а в следующее мгновение полегли все эрлы, вожди дружин - их легко можно было выцелить по турьим рогам на шлемах. 
 Да-а... Мы славно бились, но дружина без эрла все равно что волчья стая без вожака. Враги зажали нас в теснине меж гор, и хотя и положили там своих два десятка сотен, из наших едва уцелело сотен пять, не более того. 
 И вот уже луну с лишним отступаем мы, а честнее - бежим на закат, к Соленой воде, к Последней горе, прячемся по глухим ущельям и горным распадкам, бьемся с горными великанами тролль, отвоевывая у них право на жизнь, а враги ставят заставы за нашими спинами, и лишь боги знают, суждено ли нам будет когда нибудь вернуться на земли предков и возродить былую славу гремского народа... 
 - Понятно. - Шык сверкнул глазами: - Ары и впрямь захватили все земли по закатную сторону Серединного. И даже отсюда дорога на восход нам закрыта. Понятно... 
 Тут вновь очнувшийся Луня попросил пить, Шык с Зугуром и гремы кинулись к нему, и разговор на время прервался. Прервался - но не закончился. Вечером, на праздничном пиру в честь гостей Шык украдкой спросил у Оллы: 
 - Не хочу омрачать веселья тяжелыми разговорами, но ответь мне, почтеннейший, что же все таки вы собираетесь делать дальше, ведь эта гора, у подножия которой мы с вами встретились - и впрямь ПОСЛЕДНЯЯ, дальше только море? 
 Олла помолчал, отхлебнул из рога темного хмельного варева, потом ответил: 
 - У нас лишь один путь - либо идти на полдень, в земли народа чудь, либо умирать здесь, постаравшись забрать перед смертью побольше вражеских жизней. Арские отряды с семидицу назад появились за восходными ущельями, это пять дней пути отсюда. Пока они не идут дальше, строят в долине за нашими спинами свои проклятые башни, но кто знает, что будет завтра? По любому выходит, что наша более-менее спокойная жизнь здесь кончилась, волхв. 
 Есть ещё земля на полуночь и закат отсюда, но она совсем бесплодна, там голые скалы и вечный холод, это царство Смерти, владения Снежной Старухи Коук-ка, и людям не выжить там. Гремы все ещё не решили, бежать ли им дальше, или сражаться до последнего... 
 А теперь скажи мне ты, волхв Шык, что завело вас в наши горы, и зачем вы идете на восход, во владения врагов наших, и ваших, как я понял из слов твоих? 
 Шык усмехнулся, тоже отхлебнул из рога - гремское варево хорошо освежало, не клонило в сон, а наоборот, бодрило и придавало сил, потом, покосившись на внимательно слушающих гремов, сказал: 
 - Это очень долгая история, о Олла. Если ты согласен выслушать её, пойдем-ка вон туда, поближе к очагу, и к ложу моего ученика, посидим там вдвоем, чтобы никто не помешал нам, и я расскажу тебе всю правду о Великом Лихе, что наползает ныне на обитаемый мир... 
 * * * 
 Говорили они долго. Уже утомились пирующие гремы и разошлись по своим наспех построенным домам, уже убрали женщины посуду и объедки с большого стола, собаки догрызли кости и уснули, погасли огни в светильнях, и лишь пламя очагов освещало горницу. 
 Не было в ней и Зугура - захмелевшего вагаса увела с собой одна из златокосых гремок, которой приглянулся статный черноволосый чужеземец. Много ныне вдов у гремов, горька вдовья доля, а жизнь требует свое... 
 Вновь уснул Луня, выпивший по настоянию Шыка успокаивающего отвара. Ученику волхва требовалось теперь много сна - раны лучше заживают, когда человек спит, это всем известно. 
 Только два седых старика, примостившись на краю Луниного ложа, грели руки над пламенем очага и говорили, говорили... Сперва Шык без утаек рассказал Оллу все, что приключилось с ними за последний год, поведал о цели их похода, о Владыке и о Великом Лихе, что наслал тот на Землю. Потом заговорил грем: 
 - За великое и трудное деяние взялись вы, о Шык! Но если удастся оно вам - все народы мира воспоют вам хвалу и славу. Мы поможем вам всем, чем только сможем, ибо, как понял я из слов твоих, боги наши, равно как и ваши, враждуют с Владыкой - иначе не напали бы злобные ары и другие находники на наши земли и селения. И ещё - помощью своей искупим мы хотя бы малую толику вражды и неприязни, что есть между нашими народами, потому что вижу я теперь - не врут предания и саги, и впрямь много общего у наших народов, и лучше было бы нам жить в дружбе... 
 - Но и ары нам и вам - далекие родичи! - прервал старого грема волхв. Олла гневно сверкнул глазами: 
 - Ары! Гордыня затмила их разум, жажда владеть мирам и народами его глаза. Они и раньше гнушались говорить с гремами, считая нас дикарями, а ныне видят лишь Карающий Огонь, что горит в сердце каждого из них, и глас разума людского бессилен достичь их ушей... 
 Шык хотел было сказать, что ещё прошлой зимой этот глас так же был бессилен достичь ушей гремов, которые в набегах своих и впрямь уподоблялись дикарям, вроде влотов, но промолчал - северных рыжекосых гордецов Судьбина покарала более жестоко, нежели родов, а кидать камни в раненого волка недостойно мужа. 
 Олла меж тем вернулся к разговору о помощи путникам: 
 - В подтверждение слов своих, о Шык, я хочу поведать тебе: есть отсюда путь на восход, пусть и непростой, но верный! Идя по нему, многие трудности и опасности придется преодолеть, но ещё больших опасностей можно избежать, и главная среди них - встреча с проклятыми арами и другими чужаками, что сели ныне на наших землях. Я говорю о Реке Забвения, что течет под Ледяным хребтом на восход. Слышал ли ты о ней? 
 Шык, пораженный, внимательно посмотрел в выцветшие, прозрачные глаза старого грема, потом утвердительно кивнул и сказал: 
 - Чародейная река, вода которой обладает силой, соизмеримой с силой огня, ветра и камня! Гроум принес совсем немного её с собой во фляге, но и этого небольшого количества хватило, чтобы запечатать Лоно Земли, место, где ярился Карающий Огонь! Однако неужели ж по Реке Забвения можно плыть, словно по обычной, земной реке? 
 Тут пришла очередь Оллы кивать: 
 - Можно, и в былые времена плавали по ней люди, гремы плавали. Так говорят наши саги. Как же там... М-м-м... Нет, сам уже не вспомню... 
 Олла повернулся, поискал взглядом в полутемной горнице кого-то, тихо и протяжно свистнул. Из мрака выступила рослая фигура могучего грема с секирой, что нес сторожевую службу у дверей. Старец обратился к воину: 
 - Скажи, Инг, ты помнишь сагу о Бьёре и Тиуле? То место, где они плыли по Ортайгу? 
 Воин сдержено кивнул, примостил секиру возле ног, присел и сдерживая рокочущий голос, более привыкший к боевым кличам, нараспев начал: 
 ...В лоно черных гор спустились. 
 Меркнет свет костра ночного. 
 Ночь глаза свои закрыла. 
 Вот Ортайг лежит пред ними. 
 Бьёр взял кожу Долголетних, 
 Прошептал заклятье тихо, 
 И на черной горной крови 
 Водяной конь закачался. 
 Сели Бьёр и Дочь Капели, 
 Златокудрая Тиула, 
 И Ортайг понес их быстро 
 Под костями гор высоких... 
 - Ортайг - это и есть река забвения! - торжествующе закончил гремский старейшина, потом кивнул Ингу, и воин, ступая неожиданно мягко и неслышно для своей могучей стати, исчез во тьме горницы. 
 - Да, занятная былина, но тут много непонятного, о Олла! Скажи, к примеру, ты знаешь, что такое "кожа Долголетних"? И какое заклинание прошептал этот... Бьор? - спросил Шык, но у самого уже зажглись глаза, появился в них хорошо знакомый Луне и Зугуру "огонек деяния". 
 Олла покачал головой: 
 - Про заклинание ничего не знаю. А "Долголетние" - так в сагах называют деревья. Главное - плыть по Ортайгу можно. Хуже другое - тайные норы и ходы к берегам подземной реки знали лишь колдуны, что спускались туда, творя чары и принося в жертвы Ортайгу тела врагов, упокоенных на горящих челнах... Но все колдуны погибли в той страшной битве у Трех гор... 
 Шык задумался. Потом тряхнул головой: 
 - Путь к Реке Забвения я отыщу, и поможет мне в этом посох Гроума. Нужна лодка! 
 Олла вновь покачал головой: 
 - Все челны, на которых мы плавали по рекам полуночной стороны и по Холодному морю, сгорели в наших селениях или достались врагу. Да и сага говорит о том, что Бьёр создал своего "коня вод" колдовством - обычная лодка не сможет плыть по Ортайгу. 
 - Ладно! - неожиданно легко согласился Шык: - Колдовством - так колдовством. Благи великие дарю тебе, старейшина, за слова твои нынешние и деяния будущие. А сейчас давай-ка ложиться спать, почтеннейший Олла, у нас говорят просто: утро вечера мудренее... 
 * * * 
 Утро следующего дня Луня встретил уже на ногах. Чары Шыка, отвары и зелья гремов сделали свое дело - боль утихла, перестала кружиться голова, а сломанные ребра хотя и донимали при резких движениях, но это невеликая резь в боку не шла ни в какое сравнение с тем огнем, что обжигал Лунино тело накануне. 
 Зугур, с кругами вокруг глаз, красноречивее всяких слов говоривших о бессонной ночи, проведенной в тяжких, но приятных всякому трудах, сидел за столом и восстанавливал свои силы кабаньим окороком. Шык и Олла с утра пораньше отправились говорить с гремскими стариками - вдруг кто-то из них что-то ещё знает об Ортайге? 
 Луня, пошатываясь, добрел до стола, сел возле Зугура и набросился на снедь, словно голодный волк. Вагас, не отрываясь от своего окорока, подмигнул ученику волхва - не смотря на изможденный вид, настроение у Зугура было приотличнейшее, а румяная гремка, у которой он гостил ночью, и вовсе прыгала, ровно рыжая белка, поднося мисы и блюда со снедью. 
 Едва побратимы покончили с едой, вернулся Шык и гремские старейшины. Волхв пожелал своим спутникам доброго обеда, присел на скамью возле Луни и тихо спросил: 
 - Саккатт, ну, щепка та, которой Вокуя тебя одарила - цела? Не отняли влоты? 
 Луня помотал головой - цела, мол, удивленно глянул на Шыка - а на кой она понадобилась? Волхв усмехнулся, встал, подошел к Олле: 
 - Ну, достопочтенный, все готово! Привяжи обломок посоха Гроума к шнуру из кожи змеи, и передай мне. Я отыщу ход, ведущий к подземной реке. 
 Олла быстро исполнил просьбу Шыка, затем велел принести три туго набитых мешка с припасами для дальней дороги. Отдельно уложили охапку смолистых факелов - чтобы в подгорной тьме было чем освещать путь. 
 Луне гремы подарили легкую и теплую шубу из шкур неведомых родам тундровых быков - тулупчик, в котором ученик волхва вышел из Сырых оврагов, был весь искромсан влотами. Принимая подарок, Луня невольно удивился - если бы ещё полгода назад ему сказали, что он будет гостить у гремов и оденет их одежду, он ни за что бы не поверил, а то и врезал клеветнику промеж гляделок, но сейчас былая ненависть к жителям Ледяного хребта ушла, и не то, что бы Луня простил гремов, нет, такое не прощают, просто перед Большой Бедой все остальное меркнет, теряет смысл, или, на худой конец, может подождать... 
 Сборы и прощания не затягивали - Яр уже высоко поднялся над миром, осветив горы, ледники и ущелья. Время течет быстро, куда быстрее вод любой, пусть даже и колдовской, реки. Надо спешить! 
 Небольшой отряд, куда помимо Шыка, Луни, Зугура и Оллы вошли ещё двое седых стариков и десяток воинов-гремов под водительством Инга, скорым шагом двинулся на восход, спускаясь со склона Мурашника, на котором примостились последние селения гремов. 
 Перед тем, как уйти, Зугур неожиданно шагнул к стоящей в толпе родичей гремке, у которой провел ночь, взял её за руку, приложил узкую ладонь к обтянутому кожаным передником животу, потом к губам, поцеловал пальцы и чуть дунул на них. Девушка улыбнулась вагасу, но в глазах её стояли слезы. 
 - Чегой-то, дяденька? - спросил любопытный, но непонятливый Луня. Волхв вздохнул: 
 - Дитё у ней будет. Зугуров сын, как мне видится. А вот доведется ли им ещё встретиться - про то никто не ведает. Зугур, по своему обычаю, благословляет будущего своего... Ох, и времена нам выпали, Лунька, ох и времена... 
 * * * 
 Шли весь день. Далеко впереди, хоронясь за камнями и скалами, крались дозорные гремы - чтобы арские передовые сотни внезапно не напали на маленький отряд. Шык шагал, уткнув нос в бороду, ни на кого не глядя, все внимание свое обратив на обломок Гроумового посоха, что висел, покачиваясь, на свитом из змеиной кожи шнуре, привязанном к корню каменоломки. 
 Зугур, Луня, Олла, гремские старейшины и Инг с несколькими воинами шли следом, в тишине и молчании - дабы не мешать волхву. Изредка, в опасных и неудобных для ходьбы местах двое гремов по приказу Оллы брали Шыка под руки, но тот, казалось, и не замечал этого, занятый поисками пути к Ортайгу. 
 Яр закатился за конус оставшегося позади справа Мурашника, усилился мороз, поднялся ветер, начал хлестать колючим снежком по лицам людей, но Шык продолжал свой путь, и никто не остановился, не рискнул отвлечь волхва. 
 Хуже всех приходилось Луне. Его раны, хоть и затянулись, но на морозе отчаянно мерзли и ныли, кроме того, ученик волхва сильно устал - целый день на ногах! Зугур, шагавший рядом, уже давно отобрал у Луни и мешок с припасами, и сад с луком и стрелами, чтобы хоть этим помочь побратиму, но лишь на время облегчил страдания юного рода. 
 И вот, когда Луня уже готов был рухнуть от изнеможения на холодные, заснеженные камни и умереть, Шык внезапно остановился, приник к земле у подножия высокой, на копейный наконечник похожей скалы, потом выдохнул: 
 - Факел! Огня сюда! 
 Гремы быстро закрыли стоящего на коленях волхва полами плащей - чтобы враг не заметил ни искорки, и тут же затрещал смолистый факелок в руке Инга. 
 Луня, превозмогая боль и усталость, протиснулся вперед - любопытство ли, долг ли ученический вели его - он и сам не знал. Выглянув из-за Зугурова плеча, Луня увидел, как в трепещущем свете факела кусок посоха Гроума бешено вертится на змеиной коже, подпрыгивает, словно в нетерпении, прямо таки рвется куда-то под скалу, вниз, вглубь... 
 - Нашел! - торжественно объявил Шык: - Это - здесь! 
 Азартно засучив рукава, словно дрова собрался рубить, волхв вскочил на ноги, бережно передал Олле кусок колдовского посоха, и принялся топтаться возле скалы, что-то бормоча, закрывая глаза, водя ладонями над стылым камнем. Потом, не глядя, приказал: 
 - Луня! В котомке там... Плакун-трава, в бересту обернута. Давай скорей! 
 Луня, мигом забыв о своих болестях, шагнул в круг света, к волхву, сунул руку в котомку, нашел берестяной свиток, вынул из него несколько черных былинок с зубчатыми листьями, передал Шыку. 
 Сложив две веточки чародейного плакуна накрест, волхв принялся бормотать кладовой наговор, что помогает открыть сокрытое, но когда закончил и трижды дунул на траву, ничего не произошло - черная скала стояла непоколебимо. 
 - Луня! Разрыв-траву давай, она меж двух плашек, с четырьмя листиками! - вновь приказал Шык, требовательно протягивая руку к ученику. 
 Но ни разрыв-трава, ни даже прострел-колюка не помогли волхву. В сердцах Шык пнул скалу ногой и сел на камни, злой и уставший. 
 - Чего делать будем, дяденька? - робко спросил присевший рядом Луня. 
 - Чего-чего... - раздраженно передразнил ученика Шык: - Кабы знал, чего, не тебе бы отвечал, а делал! Думаю я... 
 Грема, стоя вокруг, тихо переговаривались. Факел потушили - береженого Тор бережет. Изредка где-то вдали, в ночной тьме, раздавался тихий посвист - то дозорные давали знак Ингу, что все тихо. 
 В темно-синем, почти черном небе, висели низкие увалистые тучи, изредка в рваных разрывах вспыхивали яркие звезды, но разрывы тут же затягивало, и глаза ночи, как их называли гремы, исчезали в мутном мраке... Луня, опустив голову, поплотнее запахнул надетый поверх дареной шубейки меховой плащ, закрыл глаза и начал представлять, как выглядит уходящий из-под острой скалы в глубины гор ход. Мысли текли неспешно, уставшее от боли ран тело отдыхало, и Луня постепенно начал проваливаться в полудрему... 
 "Может, этот ход - такая же нора, что вела от гнезда драгона к Озеру Кипящего Камня?" 
 "Н-е-ет...", - тихо ответили горы. 
 "Широкий коридор, как у Седых в Лысой горе?" 
 "Н-е-ет...", - вновь прошептали камни. 
 "А может, это... лестница со ступенями, как у Веда в Звездной Башне?" 
 "Да...", - прошелестело в ушаха у Луни, и тут он ясно увидел, с закрытыми глазами увидел - и ступени, и вход, запертый скалой, и Приметный Камень, вон там, сбоку... 
 - Луня! Сомлел, что ли? Вставай, Олла тут пещеру отыскал рядом, ночевать пойдем! - негромкий голос Шыка вывел Луню из морочного тумана, и парень удивленно завертел головой - спал он, что ли? А может, взаправду, с горами разговаривал? 
 - Щась я, дяденька! Ага, за камень сбегаю - и иду! - кивнул волхву Луня, скривился от боли в сломанных ребрах, поднялся, и держась за скалу, пошел туда, где привиделся ему Приметный Камень. 
 Вот он, и впрямь на месте - угловатый, словно люди тесали. Луня пнул камень ногой, и вдруг с глухим рокотом скала начала заваливаться на бок, падать, открывая ещё более темный, чем окружающая ночь, зев подгорного хода. 
 Когда скала начала двигаться, гремы и Зугур схватились за оружие, изумленный Шык аж присел, непонимающе глядя вниз, в возникшую черноту, а Луня, герой героем, выбрел на негнущихся ногах из-за темной скальной туши и стараясь быть как можно беспечнее, сказал: 
 - Вот он, ход-то! Можно идтить, дяденька! 
 * * * 
 Узкий проход и впрямь вел к Реке Забвения, к колдовскому Ортайгу, это доказал обломок посоха, едва не утянувший Оллу вниз по крутым ступеням. Шык только всплескивал руками, глядя на Луню - и как учуял-то, стервец! Зугур, глянув в подгорную черноту, сразу сник - вагас терпеть не мог воды, леса, гор, а уж про подземелья и говорить нечего. Степь, широкая, привольная, зеленая степь - вот место, где должен жить человек! Должен, если ему не мешают... 
 Запалив факел, Шык первым шагнул вниз по выщербленным каменным плитам. Колеблющееся желтое пламя осветило уходящий в таинственную, сумрачную глубину проход, и неровные края ступеней, убегающие, казалось, в самое сердце земли. 
 Пламя осветило и кем-то высеченный на камне стены слева от входа знак - четыре переплетенных гранями треугольника. 
 - Единство четырех стихий - огня, воды, камня и ветра. - пробормотал себе под нос Шык: - Вона что! Не иначе как какую-нибудь пакость породит это единство! Что ж, поживем-увидим... 
 Долго, бесконечно долго спускались трое путников и трое гремских старейшин вниз. Инг с воинами остался по приказу Оллы наверху - нечего простым мужам делать на берегах Ортайга, да и вход охранять надо надежно. 
 - Не уж-то гремы тесали эту норищу? - удивленно спросил Шык у Оллы, едва они спустились на десяток ступенек вниз. Грем отрицательно помотал головой: 
 - Нет, о Шык, это дорога богов и мудрых, лишь они могут ходить к Ортайгу, ими и проложен ход. 
 - Зачем же богам ступени? - удивленно и не очень почтительно глянул на Оллу волхв. 
 - Того мне не ведомо! - торжественно откликнулся старейшина, для которого спуск в святые для каждого грема места стал настоящим таинством. 
 Луня, опираясь на руку Зугура, шагал по стертым ступеням, закрыв глаза - мельтешащее пламя факелов утомляло. Ступени шли с четкой разницей в треть шага, так что ни оступиться, ни упасть сын лучшего охотника во всех родских лесах не боялся - он привык ходить по лесу ночью в полной тьме. 
 Луня СЛУШАЛ. Нет, не разговоры Шыка с Оллой на тарабарском гремском языке, и не ворчание враз покрывшегося испариной Зугура о том, что недостойно столь славным мужам, как они, ползать под землей, ровно червям. Луня слушал голоса гор, шепот камней, стоны сбитых ступеней под ногами, плач сочащихся по трещинам каменных вод, тихий вой песка в заповедных пещерах, где никогда не ступала нога человека, и грозный, грохочущий, но где-то очень-очень далеко отсюда, рев Карающего Огня, что ярится в недрах земных. 
 Наконец каменная лестница кончилась, и люди вышли на ровную полукруглую площадку у её изножья. Факела ненамного рассеивали подгорный мрак, и Луня сначала даже не понял, что вокруг них застыла совершенно гладкая, черная, непроницаемая и не дающая бликов поверхность воды. Река Забвения, колдовской Ортайг... 
 Олла и двое его седовласых спутников опустились на колени, хором тягуче приветствуя черные воды. Шык, Зугур и Луня тоже поклонились колдовской реке, величайшему чуду Ледяного хребта и главной святыне гремского народа. 
 Потом Олла обратился к волхву: 
 - Вот мы и у цели! Отсюда воды Ортайга неспешно движутся на восход, и как говорят наши саги, там исчезают под последней вершиной Ледяного в Бездонной Чаше. Это ваш путь, но скажи мне, о Шык, как же вы собираетесь плыть по колдовской реке? 
 Волхв, затаив в усах улыбку, вместо ответа кивнул Луне: 
 - Давай-ка, доставай Саккатт Вокуи да не забудь нужных слов, чародей Луня! 
 Ученик волхва достал из пришитого под рубахой кошеля маленький кусочек коры с воткнутой в середину щепочкой, положил его осторожно на застывшую у самых ног черную воду, поднял руки и торжественно произнес: 
 - Этьик - кыык... Эча - уна! 
 Произнес - и замер, глядя во все глаза - что будет? Некоторое время ничего не происходило, а потом вдруг словно лесным ветерком повеяло в застоявшемся пещерном воздухе. На миг всем послышался шелест листьев, далекое пение птиц, журчание ручейка и звонкая песенка на непонятном языке. И тут же кусочек коры начал с треском расти, в длину и вширь, торчавшая вверх щепочка упала и вот уже на зарябившей воде чуть заметно покачивается небольшая, в пять шагов длиной, лодка из древесной коры с удобным, двухлопастевым веслом, лежащим поперек. 
 Луня только присвистнул - вот так Вокуя-замарашка, вот так Саккатт! Гремы зашептались удивленно, Олла благоговейно поднял руки вверх: 
 - Саги оживают на наших глазах, братья! Дивное диво мы увидали! Конь Вод создан был колдовством юного отрока и готов он для плавания по Ортайгу, не топит челн колдовская река! Спасибо богам за это! 
 В миг прощания Шык, по гремскому обычаю положив обе руки на плечи Оллы, торжественно сказал: 
 - Великую вражду испытывали раньше наши народы! Но в час беды, в час Великого Лиха и помощь, что получили мы от вас, гремы, оказалась великой! И предвижу я, что если удасться нам сполнить замышленное, то потом, в далеком будущем, ваши и наши потомки ещё не раз будут помогать друг другу. Благи дарю я вам, о гремы, и надеюсь, что доведется нам ещё свидеться на этой земле! 
 Вслед за Шыком с гремами попрощались и Луня с Зугуром. А потом волхв первым ступил на качающийся челн из коры, подхватил весло и сел на корме, следом за ним с опаской и неуклюже уселся в середине Зугур, и последним, с факелом в руке, устроился на невысоком носу Луня. 
 Гремские старейшины вскинули руки в прощальном приветствии, Шык свистнул, взмахнул веслом, и утлый челн заскользил по черной глади воды. Вскоре три высокие, седовласые фигуры гремов растаяли в подгорном мраке. 
 Плыть по Ортайгу оказалось удивительно легко. Не смотря на совершенную гладь, колдовская река все же текла, медленно перемещая свои воды в попутную сторону, на восход. Между каменным сводом и черной водой оставалось свободное пространство в человеческий рост, так что путникам не приходилось сгибаться, а чудинская лодочка оказалось на диво быстро и послушной в управлении. 
 Луня, укрепив факел на носу лодки, прилег, подстелив под себя плащ, и принялся смотреть вперед, в мрак и тьму. Ему казалось, что они скользят по черному льду, бесшумно и быстро. Свет факела выхватывал из тьмы неровные каменные глыбы, нависающие сверху, изредка то справа, то слева появлялись такие же неровные стены, и нигде, нигде не чувствовалось присутствия человека. 
 - А где мы будем спать? - недовольным голосом спросил Зугур. 
 - Если не найдем ровного берега - прямо в лодке! - ответил Шык, не переставая грести. 
 - А нужду справлять тоже прямо в лодку? - язвительно поинтересовался Зугур, разминая затекшую ногу. Шык озадачено промолчал. Луня тоже задумался, отвлекшись от созерцания унылого подгорного мира. 
 А в самом деле? Все же Ортайг - это не обычная река, не Ва, не Буря, не Аась-га. Помочишься в неё и вдруг разгневаешь горного духа, и он нашлет на тебя какую-нибудь пакость? Ведь не даром Ортайг зовется Рекой Забвения. Н-да, нескладуха, да ещё какая! 
 Тут Луня почувствовал, что лодка остановилась. Он обернулся и увидел, как Шык, перегнувшись через низкий борт, пристально глядит в непроглядно-черную воду. Луня взял факел и посветил волхву. Шык кивнул, и осторожно опустил руку в воду. 
 - Эй, эй, Шык! - встревожено вскричал Зугур: - Не трогай ты эту воду, растопчи её черные жеребцы! Беды не оберешься! 
 - Это... не вода. - негромко сказал волхв, и в доказательство своих слов показал спутникам пальцы, совершенно сухие, словно он и не окунал их в реку. 
 - А что ж это, дяденька? - тревожно спросил Луня, и дурное предчувствие сжало его сердце. 
 - Это как сыпучий снег... Нет, скорее как песок... Или как икра белужья... Каждая частичка воды не касается другой, они просто лежат друг на друге, как песчинки. Дивно и непонятно! 
 - Ну, а мочиться-то в этот водяной песок можно? - нетерпеливо спросил Зугур. 
 - Да. Я думаю, лиха не будет. - кивнул Шык и вновь взялся за весло. 
 - Ну слава богам! - Зугур завозился, крякнул, и вскоре журчание и облегченный вздох подтвердили, что лодка стала немного легче. 
 И снова скользил чудинский челн в полной тишине по аспидной глади колдовской реки, снова плыли навстречу каменные глыбы. Луня запахнул плащом ноги, сменил догоревший факел и вскоре не заметил, как уснул. 
 * * * 
 Он не видел снов, видения и мороки не посещали израненное и уставшее тело юного рода. Но пока Луня спал, перед ним все время стояло лицо Руны, и лицо это было тревожным и даже испуганным... 
 - Лунька, факел! Будешь спать - разобьемся же! - в голосе Зугура звучало неподдельное удивление - как это, воин на посту, и вдруг уснул! 
 Луня вскинул голову, открыл глаза, и чувствуя себя разбитым, злым и голодным, (а ведь и дремал-то чуть!) вытянул из связки деревянный колышек факела, запалил его от догорающего собрата, утвердил на носу, и принялся глядеть в ползущий навстречу мрак - спать оказалось ещё хуже, чем бодрствовать... 
 Глава пятая. 
 Страж Чаши. 
 В подземельях человек, даже если он долго не видит солнышко, все равно чует, знает, когда кончается день и наступает ночь. Шык объяснил это своим спутникам, и начал притулять челн к левому берегу, ища более-мение подходящее для сна местечко - по понятиям волхва, было уже глубоко за полночь, и все нуждались в отдыхе. 
 Но челн все скользил и скользил вдоль темных, ноздреватых глыб камня, встающих из черной воды, и никакого ровного карниза, полочки или пятачка, на который человек не то, чтобы лечь - встать бы смог, путники не видели. 
 - Дяденька, а чего нам сделается, если мы в челне поспим? поинтересовался Луня: - Ведь все равно река нас прямоть понесет потихоньку, или к берегу прибьет - тож не беда! 
 - А и верно, волхв! - поддержал Луню Зугур: - Тут, как мне кажется, на сто дней пути ни одной живой души. Спать охота, сил нет! Айда ложиться! 
 Шык молча пожевал губами, от чего его борода смешно задвигалась, покачал головой, а потом махнул рукой: 
 - Ладно, в челне, так в челне! Живые-то души здесь есть, я это чую, да и Лунька, наверное... Но не близко они, так что сегодня без дозора обойдемся! 
 И совсем уже другим голосом добавил: 
 - Зугур, копыта-то подбери, где ж я, по твоему вагаскому разумению, спать буду? 
 Эта "ночь" не принесла путникам никаких неожиданностей. В царившей вокруг тьме Луне трудно было понять, когда действительно восходит светлый Яр там, наверху, на земле, но Шык, будя спутников, утверждал, что сейчас именно утро, гусёва пора, и надо вставать. 
 Челн все то время, пока они спали, медленно влекло течением Ортайга на восход, но сколько они проплыли, и сколько им ещё плыть - этого не знал даже Шык. В конце пути они должны были услышать гул воды, низвергающейся в Чашу, править к левому берегу, и глядеть в оба, чтобы не пропустить начало каменной лестницы, что должна была вывести их на верх, к подножью крайней, восходной вершины Ледяного хребта. 
 * * * 
 Минуло, судя по зарубкам, которые делал Шык на черенке весла, две семидицы пути. Желтое пламя факелка, тишина такая, словно бы в уши набили сухого мха, тяжелый, застоявшийся воздух... 
 Ортайг утомил путников. Черные, похожие на жутковатое варево воды подземной реки, черные камни по бокам и сверху, и черный мрак вокруг - все это давило на людей, лишало их мыслей и желаний. И так - день за днем, день за днем... 
 Кроме того, на путников действовало волшебство гор, но если Шык и Луня чувствовали эти чары и пытались противостоять им, то Зугур, постоянно ощущая холод, не внешний - на Ортайге было тепло и они давно уже поскидывали меховухи, нет, внутренний холод, сонливость, и полное отупение, когда в голове не остается ни одной мысли. Деятельный вагас бесился от бессилия что-либо изменить, и ярость его то и дело выплескивалась на спутников - Зугур стал сварливым до крайности, и как-то раз Шык, не выдержав, рявкнул: 
 - Ты, о Зугур из Зеленого Коша, сильно похож на бабку Брёху из нашего рода. Но той-то заноза в заднице жить мешала, а ты-то чего гнусишь, а?! Все жилы уж вытянул с ноетой своей! Надоело - так кидайся вон, за насад, Ортайг тебя сожрет и костей не выплюнет!.. 
 Зугур вскочил, едва не перевернув челн, бешено крутя выкаченными глазами, потянул из-за пояса кинжал, готовый бросится на волхва, но тут Луня повис сзади на побратиме и силой удержал его, усадил на место. 
 Шык, не на шутку встревоженный, быстро прошептал успокойный заговор, сложил слова в кулак и выдул их через дырочку на Зугура. Вагас сразу успокоился, молча поклонился волхву, и с тех пор вроде стал потише, но Шык тем не менее каждый вечер украдкой чародеил над уснувшим спутником - на всякий случай... 
 Давно уже прошли и забылись первые дни плавания по колдовской реке, "дни отдохновения", когда челн неспешно скользил по темной глади, а Шык изредка погружал двухлопастевое весло в воду, посылая его вперед. 
 Теперь, перенасладившись бездельем и устав от медленного волочения по водам Ортайга, путники разрубили весло на два коротких, и гребли по двое, упираясь что есть мочи. Из коры сотворенная, утлая и невзрачная, их лодчонка мчалась теперь вперед, словно рысящий арпак, так что сидящему впереди с факелом приходилось то и дело поправлять его - потоки воздуха сбивали пламя. 
 Шык в редкие мгновения передыха доставал Чертеж Земель, прикидывал и соображал, сколько они уже проплыли, сколько ещё осталось, и сколько прошло времени с того момента, как в сопровождении гремских старейшин путники спустились по каменным ступеням к колдовской реке. 
 По любому выходило, что свистун шел к концу, и вскоре, через три-четыре дня, вступит в свои права березозол. Конечно, в здешних, лежащих наверху северных землях ещё снежно и холодно, но время тем и странно, что иногда плетется, словно собака за пьяным хозяином, а иногда - летит вперед, словно ярый ястреб, бросающийся на перепелку. Надо, надо было спешить, и Шык, не смотря на недовольное ворчание Зугура, сокращал ночевки, подгонял своих спутников за едой, и гнал, гнал утлое суденышко - быстрее, быстрее, быстрее... 
 Как-то вечером, хотя в здешнем мраке вечер для Луни был лишь словом, означающим, что ещё один день пути подошел к концу, Шык, как обычно, вынул из своей чародейной котомки порядком истрепанный Чертеж, подсел к факелу и после недолгих раздумий и бормотаний обрадовано шлепнул ладонью о колено: 
 - Хвала богам! Ну, други, готовьтесь - завтра-послезавтра конец нашему плаванию подземельному! 
 Зугур, радостно осклабившись, начал разматывать лезвия секиры, потом потянулся за правильным камнем - если здесь, в глухих и темных глубинах гор, путникам никто и ничто не угрожало, то наверху, в привычном и опасном подсолнечном мире, оружие должно быть под рукой, и оружие справное... 
 Луня, глядя на побратима, тоже полез за оселком, но в отличии от Зугура, ширкал им по лезвию меча и кинжала вяло, без войского азарта. Луню гложило предчувствие беды, чего-то ужасного и опасного, и это что-то таилось в безжизненных на первый взгляд подземельях, спрятавшись и выжидая. Ученик волхва никак не мог забыть свой морок, видение, что посетило его, когда он в беспамятстве лежал во влотовской расщелине - багряные зраки из подгорного мрака. 
 Но, с другой стороны, вот уже вроде и плаванию конец, а ничего плохого, если не считать Зугуровой воркотни, с походниками не случилось. Может, пронесет? Может, насланы были лишь волею злой Видьи, богини ночных кошмаров, те видения? Луня не знал ответа на эти вопросы, но на всякий случай рассказал своим спутникам о жутких горящих гляделках, что вспыхнули во мраке перед утлой чудинской лодочкой... 
 Шык, услыхав рассказ своего ученика, всерьез опечалился, некоторое время молча сидел, глядя на пламя факелка, потом повернулся к Луне и точащему секиру Зугуру: 
 - Вот что, други! Когда готовились мы спускаться вниз по каменной лестнице, у входа, что Лунька отворить сумел, увидал я на стене начертанный знак - четыре сплетенных промеж себя треугольника. Означает этот знак единение четырех стихий, четырех земных основ - воды, огня, камня и ветра. Кто и когда начертал его - про то гремы не знали, как не знаю и я, но могу сказать одно: если единение это свершилось, от него рождаются такие чудовища, что могут весь мир погубить... Не такого ли ворога видал ты во сне, Луня? 
 Ученик волхва лишь пожал плечами, а Зугур, отложив секиру, внимательно поглядел во тьму и буркнул: 
 - Чего пугать-то, волхв? Чему быть... И так понятно, что в этой крысиной норе должна быть какая-нибудь погань. Поглядим! 
 * * * 
 К середине следующего дня путники услышали далекий рокот и шум. 
 - Чаша! - торжественно объявил Шык: - Луня, гляди в оба, по левому берегу должен выход появиться, кабы не пропустить! Сколь факелов-то у нас осталось? 
 - Десяток еще, дяденька! - отозвался Луня с носа челна. 
 - Добре, запали пару, чтоб светлее было! 
 Два факела высветили низкий свод русла Ортайга, отвесно уходящие в черные воды каменные стены, но пока никакого намека на выход из подземелья не было видно. Луня, чувствуя дрожь во всем теле от напряжения, вглядывался во мрак, а лодочка стрелой летела вперед, и шум от низвергающейся в Чашу воды становился с каждым мигом все слышнее и слышнее. 
 Так прошел день. Ортайг заметно ускорил своё течение, и к вечеру Шык решил, что безопаснее будет вовсе не спать: 
 - А ну как утянет ночью в Чашу, и все, конец нашему походу! Терпеть будем, други, после отоспимся! 
 - Ага, на том свете, не иначе!.. - проворчал Зугур, и потянул из-под себя шубейку - с приближением к Чаше в подземелье стало заметно холоднее. 
 - Вон он! Вон выход, вижу! К берегу давайте! - закричал вдруг Луня, углядев в сплошной каменной стене по левую руку темную арку. Шык и Зугур дружно опустили весла в черную воду, направляя лодку туда, куда указывал Луня, и тут, перекрывая уже явственно слышимый шум воды, низвергающейся в чашу, раздался громкий и противный скрип и скрежет, словно кто-то тянул каменную глыбу по приречной гальке. 
 - Ну вот и оно, началось! - пробормотал Шык, вертя головой и тщетно пытаясь разглядеть что-либо во мраке, а Луня и Зугур застыли, будь-то бы пораженные громом, настолько необычным, громогласным и ужасным оказался идущий отовсюду и в то же время ниоткуда каменный скрип. 
 Вдруг гладкую поверхность Ортайга покрыли невесть откуда взявшиеся волны, ровные и частые. Челн закачался, впереди, в темноте, что-то плеснуло, раз, другой, третий, и тут же наступила тишина! 
 Пропал ровный далекий рокот воды, исчез противный и страшный скрип, моментально улеглись волны. Челн, до этого довольно быстро влекомый течением, почти остановился. Путники удивленно переглянулись, потом Зугур, кивнув вперед, спросил: 
 - Ну и чего? Поплывем, что ли? До выхода-то... 
 - Нету выхода! Сгинул выход, дяденька! - возбужденно перебил Зугура Луня, указывая факелом вперед: - Гляньте-ка! Только что было видать его, а теперь - пропал! И туман какой-то... 
 Действительно, из темного мрака впереди на встречу челну поползли космы зеленовато-сизого тумана, неровные, изломанные и жуткие. 
 - Ну, други, не иначе, конец это! - с дрожью в голосе негромко сказал Шык: - Лунька, помнишь, я тебе говорил, что Великий Ход ближе к Ледяному хребту провести нельзя, потому как чародейный туман там с гор сползает? Ну вот, похоже, это тот туман и есть... 
 - Убьет он нас, а, волхв? - хрипло спросил Зугур, на всякий случай сжимая верную секиру. 
 - Убить - не убьет, а разума лишить может. Не сразу, но постепенно. Вот такая напасть, сохрани нас Великий Род! Но где ж выход? Лунька, может, пронесло нас мимо? 
 - Сдается мне, дяденька, что мы как-то, не знаю, как, позади себя очутились! - отозвался ученик волхва: - И сколь нам теперя до того выхода плыть - только реке этой проклятущей и известно... 
 Космы чародейного тумана меж тем достигли лодки, и странным, изломанным и искаженным, виделся сквозь них и окружающий мир, и лица сидящих в лодке людей. Но никакого безумства не наступало, и жутко перепугавшийся поначалу Луня постепенно успокоился и вновь начал следить за каменными стенами, ища выход из подземелья. 
 Так прошла вся ночь - путники все же не рискнули лечь спать и плыли вперед, борясь со сном. А к утру, когда даже Шык начал клевать носом, из сизого от тумана мрака впереди вновь послышался многократно отраженный сводами шум воды. Чаша! 
 - Выходит, прав ты, Луня! - поскреб в затылке волхв: - И впрямь назад нас отбросило, только хотел бы я знать, как? Ну и чудеса, избави нас от них Влес и все тресветлые боги... Ну, опять в оба гляди, а мы с Зугуром ужо поднатужимся... 
 - Факела кончаются, дяденька! Три осталось, потом хоть насады челновые пали. - откликнулся Луня. 
 - Ничего, немного осталось, а как последний факел погаснет, я огонек засвечу чародейный, не обессилю уж за день-то. - сказал Шык и путники надолго замолчали, занятые каждый своим. Шык с Зугуром гребли, а Луня до рези в глазах вглядывался в призрачную мреть, пытаясь увидеть темную проемину выхода. 
 Вскоре Луне стало казаться, что изредка в волнистых космах тумана возникали какие-то причудливые фигуры, колыхались, тянули к сидящим в лодке людям бесплотные руки, и тут же растворялись без следа, исчезали, расплывались пятнами колдовского морока, чтобы через миг возникнуть вновь... 
 Не смотря на отдаленный шум Чаши, тишина стояла такая, что каждый плеск коротких весел гулким эхом отдавался под низкими сводами. Никто из сидящих в лодке не произносил ни слова, но Луня понимал - это не от того, что им нечего сказать - страх, необъяснимый и всепроницающий страх сковывал путников, лишал воли, лишал способности думать и рассуждать здраво. 
 "Из-за тумана все!", - понял Луня: "Вот так он, исподволь, с ума сводит! Батюшки, а у Зугура-то ох и рожа! Такой ведь голову срубит - как высморкается! А Шык-то, волхв наш... Он ведь и отравить может! И как я с ними только в одной лодке сижу? Бежать, бежать от лиходеев надо!" 
 Луня вскочил и с криком бросился за борт челна, но в последний момент сидевший по левому борту Зугур успел ухватить юного рода за ворот кожушка и рывком вернул его в лодку. 
 - Ты чего, избезумился совсем?! - рявкнул вагас. 
 - Страшно мне... - дрожащим голосом признался Луня, водя руками перед лицом и словно бы снимая невидимую паутину: - Доконал меня туман этот, не могу боле. Поблазнилось мне, что ты, Зугур, голову мне хочешь срубить, а дяденька - отравить за едой! 
 - Поднажать надо! - нахмурился Шык: - А то скоро чары и на нас с Зугуром действовать начнут! Давай, Зугурушка: и раз! И два! И три! 
 И вдруг в подгорной оглушающей тишине послышался тихий, едва различимый, но поразивший всех, словно удар грома, рокот. Глыбы древнего, как мир, ноздреватого камня зашевелились, задрожали, вновь заволновалась вечно спокойная черная вода, лодка колыхнулась раз, другой, и тут прямо в глаза оцепеневших от ужаса людей глянули из мрака два огромных, вытянутых багряных зрака... 
 - Морок это... Пра ведает, морок, а дяденька? - срывающимся голоском просипел Луня, отползая с носа челна. 
 - Нет, други, не морок... - тихо ответил Шык: - Это ОН, Страж Чаши. Первый раз отбросил он нас, подале отшвырнул от себя, а сейчас кончать будет... Прощаться давайте - смерть наша пришла! 
 - А может, биться с ним можно? - Зугур привстал на одно колено, сжимая секиру и неотрывно глядя в жуткие, пылающие очи подгорного дива. 
 - Биться с тем хорошо, кого победить можно! А тут... - Шык лишь махнул рукой. 
 - Тогда бежать надо! Назад грести! - Зугур отбросил секиру и лихорадочно начал бить коротким веслом по воде, пытаясь развернуть челн. Но поздно! 
 С глухим свистом, с шипением и рокотом из тьмы к челну начало приближаться нечто, и вот уже заиграли огненные блики на извивах огромного тела и потерявшие дар речи люди увидели громадную, с избу величиной, шишковатую голову, словно бы вырубленную из камня, и толстое, в три обхвата, каменное же тело, что выходило из черных вод, сворачиваясь в огромные кольца. 
 Каменный Змей приоткрыл пасть, полыхнуло огнем, струи пара ударили во все стороны, похожий на пастуший кнут раздвоенный язык метнулся промеж полупрозрачных, острых клыков. 
 - Зачаруй его, дяденька! Останови! - раненным зайцем заверещал Луня. 
 - Нету супротив этого окоянца чар, Лунька! Конец это! О боги, не киньте нас в смертный час, помогите! Род! Род! Род-Отец, ты ж самый могучий, помоги сынам своим, отвороти погибель неминучую, вступись, защити... Иль ты не на нашей стороне?! - Шык горестно всплеснул руками и в бессилии ударил кулаком по борту челна. 
 Страж Чаши приблизился настолько, что его голова, упираясь в свод, почти нависла над лодкой, а раздвоенный язык, выметываясь из пасти, свистел над головами сидящих в ней и оцепеневших от ужаса людей. Луня тихо скулил, теребя завязки кожуха, Зугур, выронивший весло, закрыл глаза и взывал к душам предков, Шык просто смотрел на каменное чудовище, и сам, казалось, окаменел... 
 Так пролетело бессчетно мигов, а может, всего один миг - никто не смог бы сказать точно в момент смертной опасности, сколько времени прошло, так уж человек устроен. Наконец Змей ударил головой о нос челна, и с ревом погрузил свою морду до половины в черные воды Ортайга. Клубы пара и брызги смешались в какую-то дикую мешанину, лодка переломилась пополам, Луня почувствовал, как страшная сила подбросила его вверх, а потом упал на тонущие обломки, больно ударив не до конца зажившие ребра. 
 Вода в Реке Забвения плохо держала человека, она словно бы расступалась под ним, засасывала его в себя, и при этом тонуть в Ортайге было... сухо! Насколько Луня был испуган, но у него нашлись силы удивиться - вот так раз, тонешь, а сухой! 
 Где были в тот роковой момент Шык и Зугур, Луня не видел - Змей выдохнул целое облако сизого пара, в котором исчезло все, и каменные своды, и стены, и черная, маслянистая вода, и он сам, грозный подгорный Страж, которому было ненавистно все живое... 
 Луня погрузился в колыхающуюся, вязкую воду, закрыл глаза и почувствовал, как его засасывает все глубже и глубже. Он попытался вдохнуть, и тут яркий, огненный шар вспыхнул перед крепко зажмуренными глазами, горло словно бы сжала чья-то рука, в груди стало больно и горячо, и Луня потерял сознание... 
 * * * 
 Очнулся Луня в кромешном мраке. Вокруг - глаз коли, ни зги не видно, но сам вроде цел, жив и не ранен. Да и ветерок веет, явно не пещерный, несет в себе запахи разные - талой вешней воды, жухлой травы, пробуждающегося древесного сока. Правда, запахи все больше чужие, не знакомые - родская весна по другому пахнет. Но это не беда, главное - жив, и на земле... 
 Луня сел, пошарил в темноте руками - точно, трава прошлогодняя, сырая слегка, под ней холодная земля, не согрелась еще. Вот уже и глаза привыкли, видится стало что-то во мраке - три камня здоровенных рядом из земли торчат, в стороне вроде как лесок темнеет, по правую руку от него - обрыв как будто, река там, не иначе, небо ночное сверху, низкими, плотными тучами затянуто, потому и темно так. 
 - Где ж это я? - вслух сказал Луня, вставая. Проверился - все оружие на месте, мешок с барахлом тоже за спиной. Вот так чудеса! Последние, что помнил Луня - как тонул он в сухом черном Ортайговом месиве. И тут его словно обожгло недавнее воспоминание - Каменный Змей! Шык, Зугур! А они-то где? Их куда зашвырнула воля огнезракого Стража Чаши?! 
 "Шык! Зугур!", - едва не заорал Луня, но вовремя остановил себя, запихнул крик назад, в глотку. По чужим местам в ночи орать - последнее дело. Мало ли какая нечисть укрылась во тьме, неровен час, выследит, она может только того и ждет, а тут Луня ей ещё и сигнал подаст, мол, тута я, доспел, давай, налетай! 
 Однако и сиднем сидеть тоже не гоже, больно уж место ровное да открытое - не укрыться, не спрятаться. О том, где он находится, и каким таким чародейным способом сюда попал, Луня старался вовсе не думать - вот Шык с Зугуром отыщутся, тогда и кумекать можно будет, главное, чтобы нашлись. 
 Сторожко, не спеша, прислушиваясь да принюхиваясь, двинулся Луня к темнеющему поодаль лесу - там все надежнее и привычнее для рода, а когда рассветет, оттуда и оглядеться можно будет, себя не выказав. 
 Пару раз по пути вступил Луня в лужу, промочил левый катанок, один раз поскользнулся и шлепнулся на мокрую глину, извозившись, словно малое дитя. Вот наконец и лес. 
 "Видать, в совсем полуночные страны занесло меня!", - подумал Луня, трогая деревья руками и принюхиваясь к их запаху. Пахло лиственницами, лишайниками, мхами, сгнившей под снегом травой, грибами и брусникой. Даже запахи чудьских лесов казались Луне более знакомыми. "Уж не в Севере ли я?", - с сомнением подумал ученик волхва: "Да вроде Шык говорил, нет там лесов, тамошние деревья человеку по пояс. Где ж ещё на полуночи леса есть?". 
 Луня напряг память, и словно наяву увидел Чертеж Земель, что постоянно носил с собой Шык: Ледяной хребет, причудливый, прихотливый извив берега Полуночного моря, слева, на закате, совсем дикие места, про которые даже гремы-северяне говорили, что жить там нельзя - лед да камень, справа, на восходе, оконечность Серединного, потом устье великой реки Обур... 
 Обур! Устье его - место Битвы Богов, той самой, что Алконост Шыку показал! Вот оно что! Луня похолодел, ладони покрылись противным, липким потом. Та река, что виднелась во мраке с бугорка, на котором он очнулся точно Обур, и по времени судя, сейчас весна совсем, если уж даже в этих студеных землях снега почти стаяли. Обдурил их Владыка, схитрил, Стража каменного натравил, и заставил все ж оказаться в страшном, роковом месте! 
 "Может, завтра, как рассветет, и начнется эта самая Битва?", тоскливо размышлял Луня: "Скажем, на заре отыщутся Шык и Зугур, а потом и смерть наша придет... Так вот оно - с богами тягаться. Как ни крути горшок, а все с ихнего края каши больше." 
 Луня сел на какой-то мокрый ствол упавшей лиственницы, сунув под задницу край кожаного мешка с припасами, прислонился спиной к корявому суку, прикрыл глаза. Не хотелось ни думать, ни слушать, да и жить особо не хотелось. Было обидно, обидно совсем по детски, до слез - они-то ловчили, они-то думали всех провести, за Могуч-камнем сходить, как по грибы в соседний бор, и Землю спасти, и Владыку победить. А что смогли? В одном лишь месте Карающий Огонь усмирить, да и то с Гроумовой помощью, и едва не полегли там все. Вот и весь успех. Войну не остановили, сородичам не помогли почти что, скоро год, как в походе, а толку - шиш! И вот завтра конец всему, всем надеждам и упованиям, завтра - смертный час... 
 Луня почувствовал, как у него защипало в носу, потом по щеке поползла вниз слезинка. Все прахом, все пропало... И тут до слуха молодого рода донесся едва различимый, но все же достаточно ясный дробный перестук. Копыта! 
 Луня вскочил, скинул шапку, завертел головой, прислушиваясь. Точно, кони, рысью идут. Два арпака, и оба - с всадниками. Топот слышится от реки, видать, там ровнее и суше, проехать сподручнее. А едут неведомые всадники... с полуночи, и вроде как сворачивать не собираются. 
 Едва Луня про это подумал, как ровный дробот копыт перешел на беспорядочный глухой перестук, потом на самом краю возможного для человеческого уха услыхал Луня короткое ржание, и вот уже кони вновь зарысили, но теперь звук ударов копыт о землю стал глуше и как бы размазаннее. "По траве пошли!", - догадался Луня: "Не иначе, сюда едут!" 
 Про отчаяние, охватившее его несколько мгновений назад, ученик волхва уже и не вспоминал. Тело привычно напряглось, руки, будто сами собой, проверили оружие, вытянули из сада лук и пару стрел. Луня заховал мешок с припасом у корней ближайшей лесины, и мягким, охотничьим шагом двинулся вдоль кромки леса, выискивая в темноте подходящее место для засады. 
 Лошадиный топот приближался, неведомые всадники явно правили к лесу, но шли не по Луниным следам, а на полет стрелы левее, и это слегка успокоило ученика волхва - значит, даже если и его ищут, то покуда не отыскали. 
 Шагов через сто на пути Луне попалась старая и кривая деревина, да ещё и расколотая молнией. Роды считали, что когда Пер свою стрелу в древо направляет, целит он в нечисть, что в том древе поселилась. И если попала молния-пёрка в ствол, но не сожгла до тла - значит, убил Пер нечистого, освободил лесину. К таким деревьям можно без боязни подходить - дурного не будет. 
 Луня дикой кошкой скользнул вверх по корявому столу, устроился на толстом суку в двух человеческих ростах над землей, и, прижавшись щекой к шершавой, влажной коре, осторожно выглянул. 
 Перед ним, в ночном сумраке, лежала приречная равнина. В темноте еле-еле различимые, двигались два пятнышка - всадники. Луня убрал голову, вытащил из-за пазухи холщевый плат, крашеный дубовой корой, замотал лицо по самые глаза, потом выглянул вновь. 
 Нет, обычных людей ученик волхва не опасался - с такого расстояния хоть скачи Луня на древесном суку, руками маша, его не разглядеть. Но имелись разные чародейские способы, чтобы и во тьме, и в лесу с десяти сотен шагов, а то и более, легко узреть лик того, кого ищешь. Лучше уж остеречься, и да поможет Род и все тресветлые боги! 
 Крепко надеялся Луня, что мчатся по равнине к лесу Шык с Зугуром волхв отыскал ученика при помощи чар и сейчас спешит к нему. Но могло быть и по другому, и поэтому Луня проверил наконечники стрел, подергал тетиву лука - мало ли что могло с ней приключиться после купания в Ортайге! 
 Всадники меж тем уже одолели почти всю отделявшую их от леса плосковину, а тут ещё восходный край неба начал розоветь, дело к утру, и Луня явственно разглядел белые шапки и тускло поблескивающие во тьме бляшки на конской сбруе. Ары! 
 Сердце Луни, и без того бившееся, как заяц в силке, после такого открытия и вовсе заколотилось, словно бешенное. Одно дело - встречаться с врагами в отряде побратимов, когда всегда есть кому оборонить и защитить, и совсем другое - одному, позабытому и позаброшенному, столкнуться с двумя арами! Тут и взрослому мужу есть от чего дрожать... 
 Глава шестая. 
 Корчи. 
 Рассвело. Ары, встав лагерем на самом краю леса, в сотне шагов от расколотого молнией дерева, на котором прятался Луня, накормив и напоив коней, разожгли костер и готовили теперь себе какое-то варево. Говорили они мало, а если какие-то слова и долетали до напрягшего слух Луни, то он все равно ничего не понимал, но все же вслушивался, надеясь услыхать хотя бы знакомые имена или названия. 
 Удачно было и то, что слабый утренний ветерок дул в Лунину сторону, и кони не чуяли его. Однако долго сидеть на жестом древесном суку Луня тоже не мог, и вот, когда серые низкие тучи заволокли солнце, а ары, поев, расположились на отдых, ученик волхва соскользнул с дерева и крадучись, укрываясь за кустами и стволами лиственниц, двинулся в обход вражьего стана - надо было забрать спрятанный мешок и идти искать Шыка с Зугуром. Нападать на аров сейчас Луня и не помышлял, а вот когда други отыщутся - дело другое... 
 Обогнув старый, замшелый выворотень, Луня нырнул под поваленный ствол, отвел рукой тонкие и гибкие веточки неизвестного ему северного кустарника и замер. 
 Напротив рода, в пяти шагах всего, надежно укрытый от стороннего глаза зарослями все тех же кустов, упершись коленями в землю, стоял человек и из небольшого, но толстого лиственничного лука целил в Луню короткой стрелой с острым наконечником из колотой берцовой кости крупного зверя... 
 Луня, как на зло, успел убрать свой лук и стрелы в сад - чтобы не мешали красться по лесу. Он был безоружен перед незнакомцем - попытайся род сейчас выхватить меч или топорик, и стрела с костяным наконечником тут же вошла бы ему в горло или в глаз. 
 Лица незнакомого лучника Луня не видел - его скрывала плетенная изо всякой веточной ерунды личина. Да и весь наряд лесного человека был диковеным - короткая шубейка, меховые, мехом наружу, штаны, и даже кожаные сапожки сплошь обшиты тряпками, веревками, ветками, космами мха, хвостиками бурундуков, белок и боги ещё ведают, чем. Не человек, а ходячая болотная кочка, такой ляжет под лесину, а ты рядом пройдешь - и не приметишь... 
 Сперва Луня даже подумал, что перед ним нелюдь - лешья, кика или ещё кто, но потом почуял - нет, человек, настоящий, даже не оборотень. Испугаться Луня не успел, зато успел подумать, что незнакомец тоже не хозяин в здешних лесах, хозяева в таких одежах скрытных не ходят, хозяева тут - ары, то-то они так вольготно стан разбили, никого не опасаясь. 
 Томительно тянулось время. Луня не знал, что ему делать, а лесовик, растянув свой лиственничный лук мало что не до уха, тоже не торопился, лишь поблескивали в узких прорезях личины глаза, да чуть побелели костяшки грязной руки, что сжимала лучину. 
 Наконец Луня не выдержал и тихонько, шепотом, как можно мягче и добрее, сказал: 
 - Не враг я тебе! Понимаешь? Не понимаешь? Эх ты, бродило лесное... 
 И тут же в ответ из-под личины донеслось, тоже шепотом: 
 - Сам ты... бродило! Скидавай ратную справу, да живо! И тихо чтоб! 
 Луня от удивления разинул рот - кого-кого, а чудного лесовика, по-родски разумеющего, у устья Обура он ожидал встретить меньше всего! А может, и не Обур это вовсе? Однако ж подчиняться приказу, когда в тебя стрелой целят, надо, и Луня, медленно отстегивая войский пояс, все ж спросил: 
 - А что за места тут? Я случайно в ваши земли попал, другов ищу! От аров, как и ты, ховаюсь. Может, не враги мы, а? 
 Лесовик ничего не ответил, но и лука не опустил. "А вот сниму я сейчас, следом за мечом, топориком и кинжалом, и сад с луком, а он мне пёрку в горло и всадит!", - со страхом подумал Луня, но виду не подал. Сложив всю оружейную справу под ноги, ученик волхва попытался улыбнуться противнику, а сам исподволь, осторожно, начал пальцами сучить чарную нить, чтобы потом набросить её на незнакомца, связать и обездвижить его. 
 Чары эти, довольно простые, Луня знал давно, и плохи они были тем, что любой, кто мало-мальски в волоховании сведущ, сразу же их распознать может. Но это были единственные чары из тех, что мог накладывать Луня, кои устного наговора не требовали. Шевели себе пальцами по особому, да следи, чтоб нить-невидимка тебя самого не заплела. Покуда везло - лесовик чарным знаниям обучен не был и Луниных стараний не приметил. И то хорошо... 
 - В лес иди, откуда пришел, да тихо! - приказал меж тем незнакомец: Пять шагов пройдешь - сядь и сиди! Я справу твою приберу, потом уж и говорить будем! 
 Луня про себя вздохнул с облегчением: раз "говорить будем", не успеет лесовик его убить до того, как нить готова будет. А там, дальше, поглядим, чья возьмет. По любому, Луне сподручнее будет, если это чудо лесное спеленать удастся да к деревине примотать. 
 Однако пока надо было слушаться, и Луня, осторожно повернувшись, чтобы не перепутать уже сотворенную нить, отмерил пять шагов, остановился, присел на корточки, и принялся незаметно творить петлю, шевеля пальцами положенных на колени рук. 
 Лесовик ослабил натяг тетивы, бесшумно и быстро скакнул к Луниному оружию, чуть нагнулся, рассматривая его, пнул берский топорик и зашипел. 
 И в тот же миг Луня, резко выпрямившись, без звука метнул сплетенную петлю и тут же, чтобы не попасть под случайно сорвавшуюся стрелу, кинулся на земь, натягивая нить. 
 Петля, видевшаяся ученику волхва серебристым, дымным росчерком, легла на лук и на голову лесовика. Луня дернул, затягивая свой аркан, коротко тенькнула тетива, и в тот же миг острая боль пронзила правую Лунину руку. 
 "Успел таки стрелить, вражина!", - мелькнула в голове у Луни мысль, он скосил глаза и увидел - стрела с костяным наконечником пробила мясо на два пальца выше локтя и застряла как раз на половине. Сильно пошла кровь, но сейчас было не до того - дело сделано, и теперь незнакомец, выронив лук, судорожно пытался освободиться от невидимой удавки, что стянула ему шею и руку. 
 Распустить нить-невидимку, если её уже затянули, нельзя, пока чародей, что нить сотворил, не захочет. Луня, скрипя зубами от боли, поднялся, набросил на лесовика ещё несколько колец нити, стянул потуже, потом быстро примотал дергавшегося, словно рыба в сети, незнакомца к ближайшему дереву, знаком показал - молчи, а то удушу! 
 Теперь можно заняться собой. Первым делом Луня оружился, потом обломал наконечник, тронул стрелу - больно! Скрипя зубами, выдернул древко стрелы из раны, скинул кожух и натуго перемотал руку чистой тряпицей, тут же побуревшей от крови. 
 Ладно, раной он займется потом, а теперь пора узнать, что за дурного рода носят дурные боги по здешним дурным лесам. Луня подошел к уже переставшему дергаться и обречено замершему лесовику, протянул руку и сдернул с лица личину. 
 "Мать честная, Мокошь-кормилица!", - ахнул про себя Луня: "Это ж Корчев внук! Он корм нашим с Шыко коням давал! Надо ж! Хвала богам тресветлым! Но как подвырос-то с той поры, вот диво..." 
 - Что ж ты, дурень! - вслух прошипел Луня, приближая свое лицо к злобно оскалившемуся пареньку: - Аль не признал меня? Мы ж с волхвом Шыком гостили у деда твоего, Корча, на Ходу, в осень эту! Не помнишь, стрелок зело меткий?! Луня я, из Влесова городища, у Шыка в учениках хожу! А вот твое имя, Пра свидетель, забыл... Как кличут-то? 
 Паренек, перестав злобно скалиться, с удивлением вгляделся в Лунино лицо, потом облегченно вздохнул, и прошептал в ответ: 
 - Спасибо, Род-заступник, за радость такую! Выйком кличут. Признал я тебя теперя. Токо сильно поменялся ты, Луня. Да и запамятовал - не этой осенью, а два годка с лишним назад гостили вы у нас. Разматывай давай свою снасть уловистую, все кости уже болят! Не враги мы, это ты правду сказал, да видать, глаза мне морок застил, вот так и вышло... 
 Луня быстро сотворил пальцами фиговинку, чарная нить распалась, растаяла дымом, а Выек от неожиданности чуть не упал, ухватившись за ствол лиственницы, к которому только что был примотан. 
 - Ну здрав будь, родич! - Луня, кривясь от боли в пораненном руке, хлопнул здоровой Корчева внука по плечу. 
 - И ты здрав будь, Луня-Влес! То, что рану тебе нанес - Пра пощади, не со зла, ты первый напал! - серьезно и по взрослому ответил Выек, и добавил, озираясь: - А теперь зело поспешать надо, уходить отсель, не спроста тута ары объявились! 
 - Да погоди ты, не могу я уходить! Волхв Шык и вагас Зугур, други мои и побратимы, где-то тут, в ваших краях быть должны! Отыскать мне их надо, в походе мы, сам пойми! 
 Но Выек помотал головой в ответ: 
 - Много не знаешь ты, Луня-Влес! Мы тут, у Обура, всем семейством, и не от хорошей жизни хоронимся. Старый Корч, да не забудут о нем люди, год уже почти, как помер. Дом наш супостаты разорили, и мы ушли с Хода, здеся вот живем ныне. Ты сам смотри: хочешь - побратимов ищи, хочешь - со мной пойдем. Только во всей округе на три дня пути кроме арских дозоров да тебя ни одного человека чужого нет, клянусь Яровым ликом! Видать, други твои заплутали где-то. По любому тебе лучше к нам, тут не далече, к вечеру будем. Да и... ждет тебя там кое-кто, сам скумекаешь, или подсказать? 
 Выек вдруг довольно ехидно ухмыльнулся, а Луню вдруг бросило в жар: "Руна!" 
 - Ну так идешь? 
 Луня кивнул: 
 - Иду. Только мешок мой забрать надо. И вот ещё чего - никак я в толк не возьму - если я прошлой осенью деда твоего, да и тебя тож, живыми и здравыми видел, как же ты его в год назад усопшие определил? Чего-то попутал ты, друже, не в обиду тебе мои слова... 
 Выек зло и бешено сверкнул глазами, натянул свою личину, и из-под неё глухо вымолвил: 
 - Можа, и попутал, можа, и дурень я, а токо когда вы с волхвом у нас гостили, мне ещё и семнадцати не было, а сейчас уже за девятнадцать перевалило! 
 "Как же так?!", - опешил Луня: "Это что ж выходит, мы два года потеряли, по Ортайгу этому треклятому плавая?! Так ведь тогда все прахом, тогда ж не успели мы! И через две-три луны примерно Небесная Гора на Землю упадет, и все... Да нет, ну быть того не может, чтобы все вот так обернулось! Да и нет ни у кого такой власти - время менять! Хотя Владыка... Этот все может, чтоб его Небесной Горой расплющило! Эх, Шык бы сюда, он бы живо растолковал, что к чему..." 
 - Эй, Луня-Влес! Уснул, что ли? - Выек потряс ученика волхва за плечо: - Идешь ты, нет, а то пора уже. 
 Луня решительно тряхнул головой с отросшими едва не до плеч волосами: 
 - Иду, куда ж деваться! А ты вот чего - дорогой поведай-ка мне, друже Выек, как так приключилось, что семейство ваше ныне у Обура обретается? 
 * * * 
 Всю дорогу говорил Выек, выплескивая накипевшее на душе, рассказывая, как разорен был Дом Старого Корча, как уходили они сперва на полуночь, потом на восход, петляли лесами и горами. 
 Началось все тогда, когда Луня и думал - поздней осенью, через луну с лишнем после их с Шыком ухода в Ар-Зум. С полдня подошли по Малому Ходу ватаги хуров. Ары, что стояли дружиной неподалеку, то ли не успели, а скорее - не захотели защитить Дом, и поздним холодным вечером, в самое предзимье, сотня хуров неожиданно напала на жилище семьи Старого Корча, словно стая ворон на тетеркин выводок. 
 Гостей в Доме почти не было, так, три-четыре одиноких путника. Ворота, по ночному времени, держали запертыми, это и спасло Корчеву семью. Пока находчики лезли через частокол да ломали дубовые створки воротин, все успели проснуться, собрать детей и барахлишко, и тайной подземной тропой, что начиналась на заднем дворе, уйти в дремучие леса, что стеной вставали сразу же за задней изгородью и тянулись аж на три дня пути, до самого Ледяного хребта. Уходили, и сквозь переплетение ветвей видели отблески пожара - то горел подожженный хурами Дом, убежище, кров, источник жизни, родина для всего семейства Корча. 
 Тогда же, во время первого бегства, и случился с главой семьи беда Корча хватил удар, он обеспамятел и обездвижил. Дальше его несли на волокуше сыновья. 
 Путники, что гостили в Доме, сперва шли с Корчами, потом, по одному, разошлись по своим надобностям. Возвращаться на пепелище было опасно - хуры не уходили, рыскали по Ходу, ловили случайных странников, жгли леса просто так, от тоски по своим, безлесным, видать, местам. 
 Корчи обосновались в чаще, построили землянки и зажили горькой жизнью изгнанников. Наступала зима, надо было запасаться едой, шкурами, утеплять жилища. Мужчины семидицами пропадали на охоте, женщины коптили и солили мясо, выделывали шкуры. На семью одна за одной валились напасти - то болезни, то лесная нечисть. Не выдержав тяжких трудов, умерла старая Мрана, жена Корча, бабушка Выйка. Корч же по прежнему лежал, словно дубовая колода - не видел, не слышал, не двигался. 
 Мрану погребли по родскому обычаю - предали тело огню, а пепел собрали в глиняную чашу и схоронили под высокой сосной на берегу чистого ручья, текущего с её родных Ледяных гор и не замерзающего даже в самые суровые морозы... 
 А в середине зимы, когда вроде стало чуть легче - вся нелюдь и нечисть уснула под снежной шубой, в окрестных лесах появились ары и корья, выискивающие кого-то. Груй, отец Руны, повстречав в лесу смешанный отряд в десяток человек, сперва обрадовался - ары никогда не были врагами семье Корча, но тут они словно избезумились. Груй, получив две корьских стрелы в спину, еле ушел, долго полз, истекая кровью, по зимнему лесу, сильно обморозился, да ещё стрелы оказались с ядом, и на Груя навалилась телесная немочь, стал он словно ребенок, еле-еле мог ложку сам поднять. 
 Рано или поздно враги отыскали бы убежище Корчей, и Птах, младший сын Хозяина Дома на Ходу, решил уводить семь дальше, в самые дальние и заповедные уголки гор, туда, где Ледяной хребет соединяется с Серединным. 
 Колдовской туман Ледяного, что морочит головы людям, делая их похожими на диких зверей, зимой почти не опасен, и вот в середине просинца Корчи дошли до самого глухого угла Земель Хода, до Горовстречья, как назвал то место Выек. 
 Всегда считалось, что Серединный хребет нельзя преодолеть нигде, кроме как через Скелетный Перевал, но оказалось, что в Горовстречье есть узкое и глубокое ущелье, по дну которого несется безымянная речушка, и оно ведет к полуночным границам Ар-Зума, в обширные и дикие земли между горами и устьем Великой Реки Обур. 
 Туда и отправились дважды беглецы, изгнанные сперва и из своего Дома, а потом и со своей земли. 
 Труден был тот переход. Двое больных - Корч и Груй, куча малых сестренка Руны Меза и её братишка Зыч, дети Птаха и Ваят Урр, Будя, Диха и Кава, и только двое здоровых мужиков, Птах да Выек, одному из которых только сравнялось семнадцать зим... 
 Загорье поначалу встретило семью Корча приветливо. Отойдя на семидицу от гор, Корчи осели в широком распадке меж двух лесистых холмов. Наступала весна, стало повеселее, а тут ещё вроде и Старый Корч начал оправляться, зашевелил пальцами, стал узнавать родных. 
 Но вместе с теплом зашевелилась и нечисть. В последние окоянные годы с ней вообще не было сладу, а тут нечистые словно взбесились! 
 По ночам в землянки ломились демоны и духи, пугая детей и насылая кошмары, в лесу шагу нельзя было ступить от лешья и дивов, шишиги и кики выли в болотах, жители древесных стволов, всегда мирные и незлобивые, скрипели и стонали, громоздили завалы на пути у охотников, старались толкнуть на острые сучья, подставить под падающую лесину. 
 Нужен был волхв, чародей, чтобы справиться с напастью, да где его взять? Все Корчи, кто как мог, творили немудреные чары, вешали обереги, взывали к своим богам, а поскольку все жены сыновей Корча были не родками: Улла, мать Выйка - ахейкой, Свирга, мать Руны - гремкой, а жена Птаха Ваят - вагаской, то и боги, и чары у всех были разными. 
 Общими усилиями отстояли жилища, отвадили нежить, извели в округе нелюдь, но тут случилась новая беда - к началу лета вновь появились ары. Не близко, но все ж Корчи встревожились. Первым бывших друзей заметил Выек, когда ходил в далекий поход к самому Обуру - воины Клана Молнистого Огня рыскали по левому берегу, по двое-трое, чего-то искали и вынюхивали. 
 Корчи насторожились. А тут новая беда, страшнее - на Яров день умер Старый Корч, Хозяин Дома на Великом Ходу. Перед смертью он вдруг пришел в себя, сам выпил поданный вдовой старшего и любимого сына Стахна Уллой ковш воды, велел созвать всю семью, благословил детей и внуков, завещал отныне жить по родскому укладу, говорить на родском языке и всем считать себя родами - такова его, Корча, последняя воля. 
 До того дня родский в семье знали лишь сыновья Корча, Выек, да сестренка Руны Меза, остальные же говорили меж собой на разных языках - и по-ахейски, и по-гремски, и по-вагасски, и по-арски, само собой. Но посмертная воля Хозяина - свята, и после погребения все Корчи стали родами, и жены, и дети сыновей Корча, начали учить родной язык своего деда. 
 Лето прошло спокойно, словно Судьбина, устав насылать беды на многострадальное семейство, решило оставить Корчей в покое. Правда, по-прежнему недужил Груй, действие коварного корьевского яда продолжалось, отец Руны совсем высох, поседел, и все также не имел в теле силы. 
 Но зато окрепли и повеселели ребятишки. Дикие, чащобные леса вокруг нового дома Корчей изобиловали разным зверьем и всяческими грибами-ягодами в придачу, еды хватало всем, и помногу, а Ваят даже умудрилась понести, и в конце свистуна следующего года должна была родить - жизнь продолжалась. 
 К осени Птах с Выйком срубили избу, первым делом переселив в неё больного Груя, Ваят и малых ребятишек. Взрослые жили пока в землянках, но к снегам мужики для себя пристроили к избе два придела, срубили баньку, балаган для припасов и погреб. 
 Едва облетели листья с деревьев и желтая игольная шерсть с ветвей листвениц, как передышка закончилась. Вновь появились ары, а с ними ещё какие-то, диковенные и странные люди в полосатых одеждах, умевшие видеть в темноте. Корчи вновь затаились, нагородили на далеких подступах к своему распадку буреломов, Птах запрудил лесную речушку, и затопил с одной стороны лес на два дня пути. 
 Всю зиму рыскали ары по лесам, и всю зиму следили за ними Корчи, силясь узнать намерения находчиков. За это время Ваят родила мальчика, которого в честь деда нарекли Корчем. Ныне уж год с лишком малому. 
 Следующую весну и лето Корчи провели в хлопотах и заботах. Потаенное селение росло, росла и надобность его жителей и в еде, и в одеже, да и орудия всякие понадобились - топоры, долбаки и пилы, что прихватили с собой Корчи из Дома на Великом Ходу, от усердной работы пощербились да постачивались. И отправились Птах и Выек в дальний поход, за тридевять земель, на полдень, в саму страну аров, в треклятый Ар-Зум. 
 Выучившись за полтора года жить скрытно и тишком, Корчи смогли сполнить задуманное. Пробираясь украдкой по отрогам Серединного, идя ночами, переползая на брюхе от одной редкой рощицы к другой, добрались Птах и Выек до доменов Клана Земли, и пошуровав в ночь по кузням да складским сараям, набрали орудий арской ковки, да столько, что еле утащить смогли. 
 Обратный путь решили сократить, и двинулись не вдоль гор, а напрямки, через чужие и враждебные земли. И уже почти что прошли Корчи Ар-Зум, минули, но нашлись и у аров мастера следы распутывать да в засадах сидеть. Словом, едва ушли дядя и племянник от арского порубежного дозора, ушли живыми, но погоня крепко на плечах повисла, не отставала, и две луны с лишком водили Корчи за собой два арских дюжа и ещё десяток чужаков каких-то по Приобурью, отводя ворогов от селения, как тетерка водит лису, отводя её от гнезда. Пока лесовали - осень за половину перевалила. Отстали охотники, не сумели тремя десятками с лишком двух родов в лесах выловить. Но с тех пор все время держали Приобурье под неусыпным доглядом. 
 Птаха с Выйком родичи уже и не чаяли живыми увидеть, однако с тех пор ещё более потаенная жизнь пошла у Корчей, и по сию пору так живут они. 
 Хвала богам, ары и пришлые други их, не знавшие и не понимавшие лесов и лесной жизни, не нашли семью, но они ищут, неведомо зачем и почему, и не пяток топоров да долбаков, украденных в кузне, тому причиной, Корчи это понимают. Рано или поздно, ЭТО все же должно случиться - потаенное селение отыщут, и тогда всему семейству конец. 
 Корчи начали готовиться к новому бегству, за Обур, в Дикие Леса, где их уже никто и никогда не отыщет. Уходить собирались после Ярова дня, быстро и не оставляя следов, а леса позади себя запалить - авось, погорят кружащие по ним, словно волки в поисках добычи, вороги, а те, кто посылал их, посчитают Корчей погибшими и забудут про семью Хозяина Дома на Ходу... 
 Луня, внимательно выслушав рассказ Выйка, только вздохнул, услыхав его последние слова, потом, после недолго молчания, сказал: 
 - Коли правда то, что два с лишком года посля нашего приезда в Дом на Ходу прошло, то некуда вам уходить будет... И незачем! 
 - Чего это? - удивился Выек, перелезая через упавшую лесину, потом помог Луне, и снова спросил: 
 - Почему незачем-то? 
 - В Яров день нонешнего года упадет на Землю Небесная Гора, что злой волей Владыки поганого вызвана. Содрогнется Земля, порушатся горы, вспять потекут реки, а потом выйдет море-окиян из брегов своих и затопит всю Землю, смоет с лика её всех людей, и конец придет человечьей жизни... 
 Шли мы, я, Шык и Зугур, по воле бога Хорса, в далекие-предалекие Земли, куда и вороны костей не таскают, за Могуч-камнем, потому как токо им можно Великое Лихо отвратить, так Белун-провидец сказал, да видать по всему, обдурил нас Владыка, объехал на криворогой козе. Чтоб ему пусто было, лихоманцу, сыгыргын его мать! 
 - Здоров ты ругаться, Луня-Влес! - с уважением произнес Выек: - А откудава вагаский знаешь? 
 - Я ж говорил тебе, что побратим мой, вой зело искусный, Зугур, родом из вагасов. От него и слыхал словцо бранное... 
 - А-а-а! - протянул Выек и замолк. Его, казалось, вовсе не удивили Лунины слова про Великое Лихо, про погибель всех людей. "Не понял он, что ли?", - гадал Луня, поспешая вслед за ходко и умело крадущимся по весеннему северному лесу Выйком: "А может, не верит просто? Ему, видать, как и родовичам нашим, главное, чтобы его род, его семья жила, а есть ли на свете этот самый Владыка, есть ли Небесная Гора - то не для их ума помыслы, так они о том и не помышляют, судя по всему!" 
 Шли весь день, как и предупреждал Выек. К вечеру остановились на небольшой укромной полянке, перекусили, чем Род послал, и пошли дальше. Говорили меж собой мало - Выек не болтлив оказался, да кроме того, чуял Луня, что злиться на него за что-то Корчев внук, злиться, но молчит, виду не показывает... 
 Яров лик закатился за верхушки деревьев, сразу стало быстро темнеть, черные тени залегли меж узловатых корней, и мрак начал густеть вокруг. Луня заволновался - чутье подсказывало ему, что за ними с Выйком кто-то следит, нет, не человек - нечисть лесная, следит со злобой лютой, домогается крови их и жизни... 
 - Вот и пришли! - объявил наконец Выек, когда уже почти стемнело, и путники вышли к заваленному упавшими деревьями оврагу, в котором ещё серели глубокие сугробы. 
 - Это куда ж? - удивился Луня, озираясь. 
 - Счас увидишь... невидаль. - загадочно пообещал Выек и махнул рукой: - Лезь за мной, сторожись только - скользко тут. 
 Луня следом за похожим в своей одёже на странного зверька-мохнача Выйком начал спускаться по мокрой глине вниз, на самое дно оврага, в снег и бурелом. Едва не упав пару раз и чуть было не оставив на остром сучке поваленной лесины глаз, Луня съехал, цепляясь за гибкие ветки, вниз и остановился возле своего провожатого. 
 - Тута это. - сообщил ему Выек, кивая на неприметную нору в склоне оврага, надежно загороженную от чужого глаза кустами, буреломом и всяким лесным сором. 
 Луня присмотрелся, принюхался - и почуял чары. Нелюдскими наговорами несло из норы, и таилась в ней чарная сила, но безвредная, слепая, похожая на чары макового цвета. Как говорил Шык: "Кому во вред, кому в пользу, главное - умеючи..." 
 - Пошли! - кивнул Выек, подталкивая Луню к норе: - Счас у нас, дома окажемся! 
 - Как так - окажемся? - насторожено спросил Луня, слегка побаиваясь мало ли что: - Может, подземельный проход тута? 
 - Нет! - усмехнулся Выек: - Ладно, скажу: Когда с нелюдью мы ратились, стакнулись с какими-то невиданными. Сами росточком малы, словно пеньки, ухи у них большие, что лопухи, шерстью поросшие, нос долог, а личина маленькая и сморщенная, как кулачок старуший. Они в норах под корнями древесными живут, масло едят, что из корней сочится, в лунные ночи на полянах гнилушки кучей свалят - и танцуют кругом, хороводятся. Мы их корневиками нарекли. Вреда от них никакого, а польза большая. Умеют корневики чары накладывать на норы свои. Залезешь в такую нору - и вмиг в другой окажешься, за много дней пути от первой. Вот такое чудо, хвала богам! А то иначе как же мы до темна добрались бы, я ж говорил - мы на семидицу на восход от гор живем, это отсюда почти две семидицы к закату, не ногами же пехать! А ты и запамятовал? 
 Луня про себя обозвался лабибудой - и впрямь ведь мимо ушей Выйковы слова про то, сколько до распадка, где Корчи ныне живут, пропустил! А все от дум тревожных - и про то, где Шык с Зугуром, может и не живы, не приведи Род, и про то, что два года с гаком, похоже, по Ортайгу плыли, и о Руне мысли... Выек обмолвился - ждет, помнит, стало быть! 
 Вслух же Луня сказал: 
 - Дивную норку ты мне кажешь! Веди давай, а забыл я или не забыл слова твои - про то после поговорим! 
 Выек хмыкнул и шагнул к черному зеву, раздвигая мокрые ветки кустов. Луня полез следом, пригнулся, втискиваясь в малый для его роста проход, и тут же почувствовал, как неведомая сила начала обволакивать его, крутить и вертеть, по рукам и ногам волнами пошла слабость, в глазах замерцали огоньки, и словно ниоткуда, пришло видение: полянка в лесу, яркие звезды, низко-низко над черными верхушками деревьев висит огромная, голубовато-желтая Луна, а по невысокой траве прыгают беззвучно небольшие ушастые и носатые то ли человечки, то ли зверушки. И пение звучит, тихое и таинственное... 
 - Поберегись! - заорал вдруг над самым ухом Выек. Луня сжался, пригнул голову и тут его несильно швырнуло вперед, он пролетел мимо Корчева внука, споткнулся (уж не об подставленную ли Выйком ногу?) и кубарем выкатился на кочковатую прогалину между деревьями, врезавшись со всего маху лбом в бревенчатую стену искусно пристроенного к вековой лесине и скрытого её ветвями приземистого дома. 
 Треснулся так, что аж в голове зазвенело. В доме послышался топот, хлопнула дверь, и из-за угла на прогалину выскочил высокий бородатый мужик с факелом в одной руке и широким, коротким мечом - в другой. За его спиной замелькали ещё люди, но Луня, ослепленный ярким светом факела, не сразу смог их разглядеть. 
 Бородач шагнул вперед, занося меч над сидящим на заднице и опешившим Луней, грозно рявкнул: 
 - Кто таков? 
 - Да это Луня-Влес, что с волхвом Шыком у нас в старом Доме гостили! И я с ним! - послышался ехидный голос подошедшего Выйка: - Гостя вот вам привел, а он, ха-ха, упал маленько! 
 Луня, помотав ушибленной головой, встал, придерживаясь за стену дома, поклонился стоящим: 
 - Здраве будьте, родовичи! Не чаял уж с вами и свидится! 
 - И ты здрав будь, Луня-Влес! - степенно ответил бородач: - Я - Птах, а это вот... 
 - Ок-койя! - перебил его очень знакомый звонкий девичий голосок, и от слова этого все внутри Луни перевернулось вверх тормашками, ноги враз стали слабыми, гулко ударило в ушах сердце, словно чародейская манка в пещере Алконоста: тук-дук, тук-дук, тук-дук... 
 Из-за спины Птаха показались три женщины, что выбежали встречать незваного гостя вместе с хозяином. Все с луками, стрелы на тетивах. Одну, смуглую и гибкую, Луня раньше не видел, другую, рыжеволосую и полную, угадал - Свирга, мать Руны. 
 А третьей... Третьей была сама Руна, похудевшая, совсем тоненькая в облегающей кожаной рубашке поверх длинного шерстяного платья. Отросшие волосы по родскому обычаю заплетены в недлинную ещё косу, на висках покачиваются обережные кольца-колты, а на шее серебриться светинья подвеска с зеленоватым камнем - его, Луни, подарок. 
 И глаза - под стать подвеске, серо-серебристые, с зеленью, большие, завораживающие, чарующие и... чуть насмешливые! 
 Луня спохватился - а он-то, грязный, как кнур, чумазый, на лбу шишка, словом, чумиля чумилей! Да ещё как кубарем летел - вспомнить срамно! Опростоволосился, дурень, а все Выек, злыдень, виноват! И зачем ему надобно было ножку Луне подставлять? Ну да ладно, спросить про это Луня ещё успеет, а пока... 
 - Прошу в дом входить, гость дорогой! - сунув меч за пояс и улыбаясь, Птах шагнул к луне, положил руку на плечо, повлек за собой: - Говоришь, свидится не чаял? А уж мы-то тебя в живых и вовсе не держали, Руна вон все глаза проплакала... 
 - Дядька Птах! - оборвала его застеснявшаяся Руна, шедшая с другого боку с Луниным дорожным мешком в руках. Луня улыбнулся - он говорила по-родски, но очень смешно - мягко, растягивая слова, так, что получилось: "Тьят-тько Пьт-та-ах!" 
 Свирга и вторая женщина с луком, судя по всему, Птахова жена Ваят, поклонившись Луне, пошли сзади, о чем-то переговариваясь с Выйком. Луня, пока обходили дом, огляделся - да, распадок укромный. Все, как Выек обрисовал: вон и балаган, вон - землянки, оттуда спешит к ним ещё одна женщина, высокая, седокудрая. "Это, должно быть, Улла, жена давно погибшего в Черном лесу Стахна, Выйкова мать!", - подумал про себя Луня. 
 Вошли в избу. 
 Под ноги сразу бросилась целая стайка разномастных ребятишек, мал-мала меньше. Были они настолько непохожи друг на друга, что с трудом верилось в их родство. Малышня с удивлением рассматривала гостя, жалась за юбки матерей, потом один мальчонка, постарше, белоголовый и конопатый, набравшись смелости, спросил: 
 - А ты кто? 
 - Здраве будьте, хозяева все, долгих вам лет и блага богов! поклонился в ответ Луня всем, кто был в избе: - Зовусь я Луней, род из городища Влеса, Шыка-волхва ученик. 
 Пока говорил, бегло оглядел избу. Сразу бросилось в глаза, что много вещей тут из Старого Дома, сожженного ныне хурами. И арской работы масляные лампы, и пара бронзовых поставцов под факелы, посуда, котлы. Видать, Корчи, уходя, брали с собой все, чтобы потом напоминало им о покинутом Доме. 
 Посреди избы стоял большой стол, сработанный по подобию тех, что были в Гостевой Горнице Дома, в четырех углах хмурились вырубленные из деревин идолы: Прародитель Род, Великая Мать Мокошь, Яр - Красно Солнышко и Бор, Лесной Властитель. 
 В большом, из каменьев сложенном очаге тлели угли, сверху примостился семейный котел, неподалеку от очага на кривой корневине подвешена люля, в которой спит юный совсем Корч, дедово продолжение. 
 Прялка, скамьи, дощатые палати - словом, обычная изба, словно Луня не за тридевять земель, а дома, в родном городище. Единственное, что отличает избу Корчей от родских жилищ - все стены шкурами увешаны, для тепла, должно быть, а поверх шкур - оружие: луки, сады со стрелами, зверовые копья, ножи, три меча, три брони арские и три секиры большие. 
 И ещё заприметил Луня, что матица не только родскими громовыми знаками да петухами-огневиками изукрашена, но и чужими, непонятными ему рожицами, крестами, треугольниками - видать, каждая из жен Корчевых сыновей тут обереги своего племени вырезала. 
 Пока оглядывался Луня, с палатей приподнялся седой, как снег, изможденный и худой, скулы того гляди кожу порвут, Груй. 
 - Здрав будь, сынок... - чуть слышно проговорил он, приподнял руку в приветствии. Луня шагнул к нему, поклонился особо: 
 - И тебе, дядько Груй, здравия много-много желаю! Пусть все боги тресветлый к тебе поворотятся, излечат немощь твою, силу вернут! 
 По ввалившейся щеке Груя скатилась одинокая слезинка. Он лишь вздохнул и откинулся на настеленные шкуры. Луня понял, что даже поприветствовать его Груй смог с великим трудом. 
 Пока суть да дело, Ваят со старшими ребятишками убежала топить баньку. Свирга с Руной и Уллой споро притащили из кладовой мяса, жбаны и кадки с припасами, Птах разжег в очаге огонь. 
 Вскоре в большом, закопченном котле забурлила похлебка, потянуло таким запахом, что у Луни в животе все свело, а рот наполнился слюной. 
 На столе мигом появились мисы и чашки с мочеными ягодами, солеными грибами, кореньями, черемшой и диким луком. Птах, улыбаясь и подмигивая Луне, пластал большим ножом кабанье розоватое сало, Выек, хотя и сам с дальней дороги, тоже помогал своим семейным - разделывал копченых гусей, укладывая истекающие жиром куски в большую глиняную чашу. 
 Луня, снимая с себя всю верхнюю одежу и оружие, следил за приготовлениями к пиру и понимал, что Корчи стосковавшись по таким привычным для них ранее делам, как прием дальних гостей, и теперь, радуясь нечаянному человеку, стараются вовсю. 
 Поспела банька. Луня с Выйком отправились париться, смывать грязь и дурные чары, если таковые прицепились в чужих местах. Но долго рассусоливать в душистом пару и махать вениками парни не стали - когда такой стол готовиться, больше ни о чем думать и не хочется. Скорее бы усесться на лавку, ухватить для начала двумя руками гусиную ногу, а потом, когда от неё лишь кости останутся, закусив это дело черемшой, запустить ложку в мису с похлебкой, да на житную горбушку сальца положить пластушину, в палец толщиной... Эх, жаль, жита у Корчей нету, ну да и без него разносолов хватает! 
 По общий хохот Луня с Выйком влетели в избу едва ли не через миг после того, как ушли. Корчи за стол не садились - ждали гостя. Луню усадили на Красное место, под матицей, рядом с Птахом, как старшим мужем за столом. Груй вставать не мог, и Свирга покормила его, пока Луня был в бане. 
 Немного резануло Луню, что Руна села рядом с Выйком, да ещё и с той же стороны стола, что и Луня, и ученик волхва почти не видел её. Но в чужой род со своим укладом не ходят, может, принято у Корчей так... 
 Птах поднял со стола большую бронзовую чашу-рог в виде коня, ахеи такие делают, ритонами называют. 
 - Поднимаю я рог сей за гостя нашего, не чужого человека, не прохожего, за родовича, а можа - и родича! Здрав будь, Луня из городища Влеса, милости богов тебе и удачи во всем! 
 Птах отхлебнул из ритона, передал Луне. Тот все гадал, что за мед варят Корчи, коли пчел в северных лесах нет? Вот и пришло время попробовать. Луня принял рог, отхлебнул, и удивился - не мед вовсе, арское хмельное питье, вроде того, что уже пивал Луня на Перевале, в Дозорной башне. "Это, выходит, и мед арский Корчи с собой несли? Вот уж хозяйственное семейство!", подумал Луня, передавая ритон Улле, как старшей женщине в роду. 
 Когда рог обошел по кругу всех и опустел, взялись за еду. Ели молча некогда, да и будет ещё время для разговоров. Луня, украдкой, улучив момент, бросил пару раз взгляд на Руну, но почти не увидел её за сидевшими между ними Корчами. "Ну да ладно, потом насмотрюсь, уж больно жрать охота, давненько домашнего не едал!", - решил Луня и ухватился за вожделенную гусиную ногу... 
 Поели. Птах вновь наполнил ритон, подал его Луне - ответную речь держать, так родский уклад велит. Луня встал: 
 - Благи дарю я дому сему, и всем жителям его, и снизойдет с небес благость богов, и будет всем Корчам удача и слава! 
 Луня отпил, передал ритон Птаху и сел. Можно было бы и поболе сказать, но уж больно отяжелел Луня от съеденного, даже осоловел слегка. Когда брюхо полно, голова пуста - так Шык говорил. 
 Неожиданно заплакал в люле маленький Корч, видать, плохой сон мальцу привиделся. Ваят сорвалась с места, склонилась над младенцем. В тот же миг насторожилась Улла, привстала, напряженно глядя на дверь. Луня удивленно оглядел Корчей - все, как по команде, напряглись, словно в ожидании чего-то. 
 И верно - через миг Луня услыхал, как в дверь начали скребстись, словно с той стороны кошка когти точила. "Нечисть, никак, пожаловала?", встревожился ученик волхва. 
 Улла распахнула дверь, и в избу, чуть подпрыгивая на ходу, вошли два мохнатых зверька. Луня разинул рот от удивления - это ж корневики, что померещились ему, когда в нору зачарованную следом за Выйком шагнул. Вот так диво - нелюдь к людям в гости ходит! 
 Луня повернулся к Птаху: 
 - Дядько Птах, а как так? Не уж-то с нелюдью дружбу свести сумели? 
 Птах улыбнулся в густую бороду, кивнул: 
 - Они пуще жизни соль любят, ну а у нас есть запасец, два мешка еще. Вот и делимся. А корневики за это дозоры несут, охраняют нас, стало быть. Им не в тягость, они все-все, что в лесах здешних на много дней пути во все стороны делается, знают. Говорить-то они не могут, но умеют мороки такие насылать, вроде снов, и показывать, чего им надо, и как. Лучше всех их Улла понимать выучилась, счас она с корневиками... покалякает, что ли, да и нам расскажет, что к чему. Токо я так понимаю, тревоги большой нет, опять, видать, ары по Приобурью рыскают... 
 Птах беспечно махнул рукой и сунул в рот горсть моченой брусники. "Эге!", - подумал Луня: "А Выек-то не так прост. Про нору рассказал, а про то, что меня корневики эти сразу, как я в лес вошел, заприметили, и словом не обмолвился!" 
 Улла меж тем, постояв возле корневиков с закрытыми глазами, начала говорить, чуть картавя и запинаясь: 
 - Двое мужчин... В дне пути отсюда... Их словно с Луны спихнули... Взялись из ниоткуда... Сидят в лесу, вечеряют... Один высокий, здоровый, волосом черн... Другой старый, седой, чародейничать может... Не ары это... 
 - Да это ж Шык с Зугуром! - перебив ахейку, крикнул Луня: - Други мои, мы с ним по кодовской реке, по Ортайгу плыли! А потом Страж Чаши, Змей Каменный, навалился на нас! Челн потопил, меня вот к Обуру зашвырнуло, а их, видать, вона куда! 
 - Ну, коли так, ещё у нас гости дорогие! - радостно потер руки Птах: Однако, баньку снова топить придется! 
 Глава седьмая. 
 Посланник Хорса. 
 Это и вправду оказались Шык и Зугур - сидели у костерка на поваленной деревине, говорили о чем-то. Луня с Птахом, пройдя норой корневиков, очутились в ста шагах от стана путников, на всякий случай тайком подкрались - а вдруг все ж чужие? Но все опаски растаяли, когда Луня услыхал, как Зугур говорит: 
 - Вот и пропал Лунька! И нас швырнуло, Владыко ведает куда! Не сможем мы с ним совладать, Шык! Пропал наш поход... 
 Луня шагнул к догорающему костру, громко сказал: 
 - Не пропал, Зугур! Вот он я, Луня, живой и целый! 
 Шык вскочил, Зугур схватился за секиру... и впервые в жизни выронил оружие из рук! 
 - Лунька! Жив, бродило! 
 Шык обнял ученика: 
 - Хвала Влесу, нашел ты нас! А Зугур уж развел мари: и Луня пропал, и все пропало... 
 - Все и впрямь пропало, дяденька! - перестал улыбаться Луня: - Но про то потом. Не один я. 
 Птах следом за Луней подошел к костру: 
 - Здраве будьте, путнички! И Шык-волхв, и... Зумур? 
 - Зугур! - обижено поправил Птаха вагас. 
 - Во-во, и Зугур-вой! Приглашаю вас к нам, погостить, отдохнуть! 
 - Вот уж диво дивное! - удивленно проговорил Шык, вглядываясь в бородатого мужика, неожиданно вышедшего из леса вслед за пропавшим учеником: - Никак... Птах?! Корча-Хозяина младшой сын! Вот не чаял... А как отец? 
 - Помер батя-то. - посуровел Птах: - В позапрошлый год, на самый Яров день помер. А Дом наш хуры сожгли. Теперя вот тут живем... 
 И словно спохватившись, махнул рукой, отгоняя печаль и снова улыбнулся: 
 - Пожалуй, дядько Шык... 
 - Погодь, погодь, Птах! - перебил волхв Корчева сына: - Чего-то попутал ты. Мы ж и Корча-Хозяина, и тебя в добром здравии в Дому вашем видали, когда вот с ним, с Луней, гостевали у вас, осенью дело было... 
 - Это ты погодь, дядько Шык! - вскричал Птах: - Аль запамятовал - тому два года с лихом минуло! Или чё?! 
 Птах недоуменно переводил взгляд с Шыка на Луню и обратно. Волхв нахмурился: 
 - Морок на тебя наслан, Птах! Али не Птах ты вовсе? 
 - Птах, дяденька. - ответил вместо опешившего сына Корча Луня: - И не морок это. Два года отнял у нас Ортайг проклятый. И не обошлось, мыслю я, тут без Владыкиной пакости. Опоздали мы. Придет на Землю Небесная гора, в этот год придет, на Яров день... 
 * * * 
 Все старшие Корчи, Шык, Луня и Зугур в великой печали сидели за столом в срубленой Птахом и Выйком избе. Ночь катилась к концу, сквозь духовые прорубы в ставнях виднелось сереющее небо, шумели деревья под знобким утренним ветром, налетавшим с недалекого Серединного Хребта. 
 Чуть тронута была еда и даже не пригублено питье - не до того. Когда Шык без утайки поведал Корчам все, что приключилось с ним, Луней и Зугуром за минувшее время, когда открыл, где таится корень зла, и кто всему виновник, когда рассказал, какие беды ждут Землю и всех, на ней живущих, помертвели Корчи, затихли. 
 Чувствуя неладное, тихонько разбрелись по постелям и полатям ребятишки, а старшие так и сидели в тишине с черновестными гостями, и всяк думал о своем, и все - об общем... 
 Первым не выдержал Выёк. Он, до конца не веря и не понимая всего, о чем поведал родский волхв, вдруг вскочил, саданул кулаком по столешнице и закричал, срывая голос: 
 - Чего сидите?! Делать надо чего-то! Биться надо, бежать надо, спасать ребетят надо! Что, лихоманка вас скрутила какая, а?! 
 - Сядь!! - рявкнул, не поднимая головы, Птах: - Ором беду не одолеешь! Сядь и смолкни! Не дурней тебя люди собрались, все, небось, смекают, что к чему! 
 Выёк, сверкая бешено выпученными глазами, открыл было рот, чтобы ответить своему дядьке, и слова, видать, заготовил обидные, такие, что старшим говорить неуместно, но Шык тихонько щелкнул пальцами, из-под густых бровей мельком глянул на парня, и Выек сразу потух, злоба его угасла, и он тяжело опустился на широкую лавку. 
 Снова замолчали. Луня понимал, чуял, почти что слышал, какие у кого мысли ворочались в голове. 
 Ну, Шык и Зугур, понятно, огорошенные сидят, для них весть о том, что два года потеряны, упущены, утекли колдовской черной Ортайговой водицей, самая страшная, самая ужасная. И мир теперь не спасти, и надежды нет, и все прахом... 
 Птах за семью переживает пуще, чем за всю Землю остальную. За детей, за жену, за брата немощного, за его жену и детей, за племянника Выйка и мать его Уллу. Птах бы жизни своей не пожалел, лишь бы жили они все, спокойно и безбедно. Да вот только жертва такая ничего не исправит, никому не поможет. 
 То же, примерно, и другие Корчи думают. Все... Все, кроме двоих! Выек все ещё кипит, внутри, потихоньку, и ищет выход для пара своего. Ему бы сейчас в лес, да к арам поближе, он бы не раздумывая, в сечу кинулся. И не важно, что ары простые больно-то и не виновны, мало того, они и сами смерть примут, когда время придет. Выйку враг нужен, настоящий, живой, человеческий или нелюдской - не суть. И если не найдет парень врага во вне, то он его в доме искать станет. 
 "А ведь это Огонь Карающий!", - вдруг подумал Луня: "Ведь это он заставляет Выйка яриться! Я и сам ровно в полусне, мысля за мыслю цепляется после того, как тут, в этом времени очутился! Видать, за два года растравил Владыка Карающий так, что теперь с ним сладу вовсе нет." 
 А второй из Корчевой семьи, кто про другое думает - Руна. Сидит, плечи ссутулила, губы кусает. Луне женские мысли понимать труднее, чем мужеские, однако и тут почудилось - горюет Руна не о гибели мира, и не о семье родной даже, горюет она о нем, о Луне, и о счастии их несбыточном. 
 Луня покраснел - все ж нехорошо мысли чужие слушать, да ещё у любушки своей. А может, и пригрезилось ему все? Ночь без сна, а до того цельный день на ногах, а до того и вовсе лучше не вспоминать... 
 Луне с Руной и переговорить толком за то время, как свиделись они, не удалось ни разу - то она в хлопотах да заботах, то он. "Я ведь и не целовал её ни разу!", - внимательно глядя на милое печальное лицо, подумал Луня и вновь почувствовал, что краснеет. Руна, словно услыхав его мысли, подняла глаза, полные слез, встретилась с Луней взглядом, улыбнулась через силу... 
 - Идет кто-то! - вдруг встрепенувшись, глухо вымолвила Улла: - Не человек, и не нечисть. Не пойму никак... 
 - Волк! - уверенно сказал Шык, вставая, поправил пояс с мечом и шагнул к двери, ни на кого не глядя и никого за собой не зовя. Но все и так понимали - что-то важное приключилось, и поспешили вслед за волхвом. 
 В сером утреннем сумраке тонули окрестные лесные дали. Яр ещё не выкатился из-за восходного окоема, и низкие облака цвета пепла едва-едва светились розовым. Было холодно. За ночь подморозило, смолкла веселая капель, застыли лужи, и обметанная заморозком прошлогодняя трава хрустела под ногами высыпавших из избы людей. 
 Шык не ошибся. У землянки, в которой коротала свой вдовий век Улла, все увидали громадного, с теленка ростом, и совсем седого волка. Луня про себя подивился - это ж надо! Башка - как у медведя, глазища, ровно две полные луны, желтые и светящиеся. Из пасти зверя вырывался пар, бока ходили ходуном. Видать по всему, мчался сюда волчище, не разбирая дороги, спешил и торопился, вон и лапы все в запекшейся крови, сбил о лед, камни да корни. 
 Корчи, разглядев незваного гостя, зашептались. Птах потянулся к мечу, Выёк наложил стрелу на тетиву прихваченного из избы лука. Волк меж тем присел на задние лапы, словно готовился прыгнуть, завертел головой, коротко взвыл и капая слюной, проговорил: 
 - Слушай, волхв Шык, слова Хорса! 
 Волчий голос, неживой и полный тоски, низко раскатился по поляне. Женщины вскрикнули в ужасе, зажимая уши, Зугур побелел и потянул вслед за Птахом меч из ножен. Но Шык поднял руку, и все замолкли. 
 - Говори! - приказал волку волхв, выступая вперед. Волк начал говорить, и было это словно в страшном сне. Он то припадал на передние лапы, то вздыбливал шерсть на загривке, как будто человеческая речь ломала и корежила зверя. Все замерли, затихли, и в этой звенящей, морозной утренней тишине разносились окрест неживые слова: 
 - Время дум и советов прошло. Пришло время деяний. Обманом ли, колдовством ли, но ворогу удалось помешать нам. Знайте же, что Река Забвения, что течет под Ледяным хребтом, и по которой вы так безоглядно решили плыть, ровно по лесному ручью, есть ни что иное, как само бесконечное Время, текушее ниоткуда и уходящее в никуда. 
 Лишь малая часть Реки Времени проносит свои воды под гремскими горами, и чтобы никто не попал в иные её рукава, у устья Ортайга, у Чаши, на страже спит Каменный Змей. Никто не создавал его, никто не ставил там, он сам по себе, порождение четырех стихий, имеющий власть над стихией пятой, над Временем. И напрасно, о Шык, не внял ты предостережению, начертанному у входа двуликим Чисом, что за ходом времени следит и изредка спускается по тому ходу, коим прошли вы, к Ортайгу, дабы проверить, все ли там в надлежащем порядке. 
 Но то дела прошлые. И будущность, что Алконост указал, и Белуново предсказание - сбыться должны, ибо Судьбина не лжет, и обмануть ЕЕ никто не в силах. А посему слушайте и запоминайте, и ты, Шык, и спутники твои: 
 С прошлой встречи нашей и до дня сего два года с лишком копили мы, все светлые боги, силы, собирали знания и умения, дабы вновь в честном и открытом бою попытаться одолеть Владыку и приспешников и вернуть покой на Землю, помочь выжить роду людскому. 
 Но мало, очень мало сил у нас оказалось, да и богов на нашей стороне втрое меньше, чем у ворога. Однако ж отступать нам поздно, да и некуда вражьи твари уже проведали про наши приготовления, и битва состоится. Ее-то и показал тебе, о Шык, Алконост-Вещун, и не твоя вина, что не сумел ты различить ту весну и нынешнюю... 
 Битва состоится, и будет это нынче же, в день, на луну от дня весеннего солнцестоя отдаленный. Сойдемся мы на ратовище и покроем себя славой величайшей, и все погибнем неминуемо, ибо слишком неравны силы наши. Но мыслю я так, и другие боги тож - пока будем мы биться, вы ускользнуть от ока Владыкиного успеете и долг свой сполнить сумеете, так что Владыка безумный не сможет помешать вам. 
 Дадена вам будет богова колесница, что Яр-бога по небу носит. Три на девять огненных птиц в упряжке её, и дорога ей - радуга семицветная. В две семидицы домчит вас Ярова колесница к подножию горы, в которой Могуч-Камень храниться, и в две семидицы обратно вернет. И останется в запасе у вас до Ярова дня ровно луна одна, чтобы Черный утес в Черном лесу отыскать, и златым молотом разбить Могуч-Камень. Если поспеете - спасете род людской. Нет - вслед за нами погибнете! 
 И ещё хочу сказать: сгинем мы, светлые боги, все без остатка, хотя память о нас долго ещё жить среди людей будет, коли, правда, останутся на Земле люди. А когда разбит Могуч-Камень будет, то и Владыка со сворой своей сгинет. И родятся тогда новые боги, но чтоб случилось это, должно будет вам взять Семя Богово, что будет вам же в час назначенный явлено. То Семя сама Мокошь вам вручает, и свершить с ним надо вот что: пусть женщина достойная вложит Семя в уста свои, а после возляжет с мужем своим, и тогда в положенный срок родиться у них мальчик. Радость отцовства и материнства родителям новорожденного испытать не дано будет, ибо мальчик этот и станет Отцом Богов новых, а имя его... Имя его тоже в свой черед откроется! Об этом все... 
 Как править Яровой колесницей - про то знать ни к чему вам, она сама вас куда надобно доставит. А сейчас ваш путь на восход, к берегу Обура лежит. Там, на бугре высоком, знакомом одному из вас, в день битвы нашей в самый глухой, рассветный час будет поджидать вас Встречник-Морочник, он личины ваши на три камня черные натянет. А после, когда рассветет, спустится с небес дорога семицветная, и по ней скатится колесница Ярова. Тут вам торопиться надобно. Не бойтесь ничего и никого, свершите задуманное и одолейте ворога. В помощь вам все силы земные и небесные! Ну, а мы с честью сложим наши головы, за род людской, за красу Земли, Дома нашего! Прощайте! 
 Волк всхрапнул, дернул головой, замолк, вдруг огромным прыжком перемахнул землянку и в миг исчез в серой лесной мгле. 
 - Вот так, други... - задумчиво проговорил Шык, поворачиваясь к замершим Корчам, но от Луни не укрылся радостный огонек в глазах волхва надежда ли зажгла его, или ещё что, но Шык словно разогнулся, скинув с плеч непомерную тяжесть. Теперь ему все было ясно, путь был виден, и оставалось лишь пройти его до конца или сложить голову со славой и честью, как и положено настоящему роду... 
 * * * 
 Вернувшись в избу, все заговорили чуть не разом. Кто-то дивился говорящему волку, кто-то не мог взять в толк, как так - боги погибнут?! Свирга, Рунина мать, все допытывалась у Шыка, чью руку гремские боги держат, Птах про Могуч-Камень расспрашивал, и лишь Луня сидел молчком и думал. 
 Мысли его, сказать по правде, путались - слишком уж много непонятного было в речах Хорсова посланника, слишком уж небывалым и страшным казалось предстоящее. А кроме того, видел Луня Руну, и затмевала она все помыслы, хотелось просто взять в свою руку её тонкие пальцы, вдохнуть запах её волос, обнять хрупкие плечи... 
 С тех пор, как оказался Луня у Корчей, все остальное - и судьба Земли, и горечь от потерянных незнамо где и как двух годов жизненных, и страх, и отчаяние, все это ушло куда-то в даль, растеклось туманом, и лишь думы о Руне занимали Лунину голову. Потому-то и не рассказал он ничего почти Корчам про поход их, и про Великое Лихо, насланное Владыкой, тоже не сказал. Хотелось Луне побыть в гостеприимном доме Корчей желанным гостем, а не черновестником, хотелось по настоящему, по-родски, как положено, попросить у Груя и Свирги руки их дочери. Все одно погибать, так хоть перед смертушкой неминучей счастия испить капельку... 
 Ныне же все вновь местами поменялось. Хорсов волк сказал: "Пришло время деяний!", и радостью зажглись лица людские, но для Луни это значило вновь с Руной расставаться, вновь в неведомые края, в далекие далека путь держать, а потом ещё и в Черный лес идти, ради рода человеческого на погибель верную. 
 Нет, Луня не боялся, но словно выбор встал перед ним: либо счастье на короткий миг, либо почти неминучая смерть, но спасение для всех людей земных... Тяжко! 
 Луня встал и почти никем не замеченный, вышел из избы. Лишь Шык, что-то растолковывавший Птаху, бросил украдкой взгляд на поникшего ученика, но и он ничего не сказал, не остановил, не окликнул. 
 На дворе уже совсем рассвело. День обещал быть ветренным и непогожим. Пока что небеса лишь собирались с силами, но налитые свинцовой тяжестью брюшины длинных, низких облаков сулили то ли дождь, то ли снег. Однако ж потеплело, в сравнении с ночью, и с тесовой избяной крыши закапало, да и ледок на лужах подтаял - весна все таки. 
 Луня обошел избу Корчей, присел на колоду для колки дров, стал бездумно смотреть на чуть просвечивающий сквозь пелену облаков Яров лик. Вскоре пошел мокрый снег, и лес сразу наполнился шорохом, что издавали бесчисленные множества мохнатых снежинок, задевающих о голые ветви деревьев. 
 Неожиданно сзади раздались осторожные шаги - будь-то кто-то подкрадывался к оленю, мирно щипавшему траву в перелеске. Луня напрягся, но за оружие браться не стал, чуял, знал, кто это. 
 - О чем печаль твоя? Пошто ушел, сидишь один, ровно и не рад ты мне? раздался за спиной самый желанный для молодого рода голос. Луня повернулся, вскочил, обнял Руну за плечи, прижал к себе, горячо заговорил, путаясь в словах: 
 - Все время, как увидал я тебя первый раз, только о тебе и были мысли мои! А когда тут нам встренуться довелось, чуть сердце не зашлось от радости! Но... не знаю я, как говорить с тобой... И что родичам твоим сказать, не знаю... Была б воля моя, взял бы тебя и увел, далеко-далеко, туда, где никого нет, дом бы срубил, поле выжег, и стали б мы с тобой жить, горя не зная... Но ведет меня судьбина, словно телка на веревочке. Только повидались - и вновь уходить надо, ведь тот день, в который Битва Богов свершиться, он завтра будет, а нам ещё к месту поспеть... Видать, навечно расстанемся мы с тобой... Руна. 
 Луня замолчал, ещё сильнее прижал к себе девушку и замер, а белый снег покрывал их пушистым покрывалом, словно пуховой шалью. И не было в этот миг на всей Земле человека счастливее Луни, и, как сам он думал, не будет никогда. 
 - Ты... Ты меня с собой возьми... - вдруг прошептала Руна, чуть отстранилась, внимательно посмотрела в Лунины глаза и улыбнулась: - Я ведь без тебя больше не смогу жить! Совсем не смогу! Не говорил тебе никто дядько Птах, он нарочно... Ну, про тебя говорил, что, мол, родичам нам станешь, и все другое. Он думает, что уйдешь ты, а сам с моей матерью уговор держал, чтобы мне за Выйка выйти, чтобы род наш больше стал. И Выёк все время вокруг вьется, проходу не дает. Он тебя привел, а Птах ему сказал: "Дурень, сам ведь себе все порушил!". А коли уйдешь ты с волхвом и вагасом этим чернявым, меня точно за Выйка отдадут, и осени ждать не станут. Возьми меня с собой, я ж все могу - и кашу варить, и за ранетыми ходить, и из лука стрелять, и чародеить даже, немножко... Возьми, любый мой! Возьми, а то жизни я себя лишу, слышь, нет?! 
 Руна отшатнулась от Луни, резко обернулась, отчего её недлинные косы разлетелись по сторонам, и убежал в избу. А Луня остался, один, под снегопадом, огорошенный тем, что услыхал он, и ещё больше - той верой в него, которая звучала в Рунином голосе. Она просила, но как будто уже уверена была - возьмет. И Луня решил: "Костьми лягу, все сделаю, в ногах у Шыка валяться буду, - а Руна с нами пойдет. Раз такое дело, то не жить ей с бурундуками этими. Это ж надо - родня, а хуже воронья!" 
 Через некоторое время, успокоившись, Луня вернулся в избу. Тут шло обстоятельное толковище. На столе был расстелен Чертеж Земель, и склонившиеся над ним Шык, Зугур, Птах, Выек и Улла прикидывали, как лучше выйти через нору корневиков к Обуру, как потом, после возвращения с Той Стороны, опустив Ярову колесницу по ту сторону Серединного, попасть от Старого Дома Корчей на Великом Ходу в Черный Лес. Свирга и Ваят, решив, что не их ума это дело, хлопотали у очага, затевая утряню, а грустная Руна возилась с малышами, обряжая их в одежки после сна. 
 Луня, стряхнув у порога снег с головы и одежды, подошел к Шыку, подергал за рукав: 
 - Дяденька! Слышь-ка, дяденька, поговорить хочу, выйди следом! 
 Шык недовольно покосился на Луню, потом вздохнул и сказал, обращаясь к Корчам и Зугур: 
 - Однако, к обеду двигаться нам надо будет. Не откажут ли хозяева добрые в припасе съестном и одеже теплой - под небесами, думаю, холоденько нам придется. 
 - Да что ты, родович! - Птах по-бабьи всплеснул руками: - Нешто мы нелюди какие! Чтобы своих, да ещё на дело небывалое идущих, и без припасов отпустили? Не сумлевайся, Шык, все дадим, все, что надо! И до холма этого, с тремя камнями, вместе пойдем, а там уж и попрощаемся! 
 - Ну, благи вам дарю, хозяева, от себя и от обоих моих спутников. 
 Волхв умолк, скатал Чертеж Земель, сунул его в котомку, кивнул Зугуру и негромко сказал: 
 - Ты прикинь, чего брать, а чего нет, все ж луну целую под небесами мчаться, туда-назад, да там день-другой, так что бери с запасом. А я пока с Луней потолкую, чего-то засмурнел он совсем. 
 Волхв вслед за учеником вышел на крыльцо. 
 - Ух ты, снегу-то! Как зимой! - Шык подхватил ладонью пушистый хлоп снежинок, дохнул на них, брызнул на Луню талой водой: - Чего грустишь, парень? С Руной что неладное? Али уже Поруг вас попутал? 
 - Я... - запинаясь, начал говорить Луня: - Я просить хотел... Пусть она с нами... ну, с нами идет, а? Тута ей... не жизнь, Птах её за Выйка отдает, он и со Свиргой уже уговор держал. Груй-то в немощи, его и не спросят. А Руне я мил, она сама сказала. Вот я и хочу её с собой взять! Ведь не обузой она нам будет! 
 - Не обузой, говоришь? - Шык прищурившись, посмотрел на Луню, потом хмыкнул: - А как две семидицы в Яровой колеснице туда, да назад столько же ехать прикажешь? Слово бранное не скажи, нужду без оглядки не справь! Да и потом... 
 - Да ведь не беда это все, дяденька! - перебил Луня волхва: - Бранных слов ты и так не говоришь, а только Зугур, а на нужду чужую смотреть никому охоты нет, всегда отвернуться можно! Зато Руна и кашеварить может, и чародеить чуток, да и лук ещё один нам лишним не будет! Почему ты не хочешь брать её, дяденька? Вот коли останется она, это-то точно бедой обернется! 
 Волхв нахмурился: 
 - На зело опасное дело идем мы, Луня! Нам такое предстоит, какова ещё ни одному смертному не доводилось свершить. А ну как чего с Руной приключиться, упаси нас всех от того тресветлые боги? Я себе этого никогда не прощу, а уж ты-то сам - тем паче! Об этом ты думал? И потом - с чего взял ты, что Корчи её с нами отпустят? А?! Девку на верную погибель виданное ли дело! Ясно, что не отпустят, тут и говорить не про что... 
 - Они её отпустят, и Руна пойдет с нами! - упрямо и твердо сказал Луня, глядя волхву прямо в глаза. Шык на миг вспыхнул, гневом плеснули его зраки, но вдруг волхв так же быстро успокоился, и лишь усмехнулся в ответ на дерзкие слова ученика: 
 - С нами, говоришь? Ну-ну... 
 Вернулись в избу. Тут уже вовсю суетились Корчи и Зугур - набивали мешки копченой птицей, вяленным мясом, укладывали туески с топленым жиром и кожаные мешочки с кореньями и травами. На лавку у стола свалили в кучу балахоны из оленьих шкур, меховые штаны, шерстяные вязанные рубахи и рукавицы. 
 Руна с надеждой взглянула на вошедшего Луню, одними глазами спросила: "Ну что? Как?". 
 Луня только кивнул, стиснув зубы, вышел на средину избы, поднял руку: 
 - Дядько Груй, и ты, Свирга, хочу я к вам слово свое обратить. Знаю, что не по укладу родскому все, но по иному не могу, время уходит... 
 Луня вытер о кожух враз вспотевшие руки, сглотнул, собираясь с силами, глянул в лица застывших Корчей, шагнул к полатям, на которых лежал Груй, поклонился ему и присевшей рядышком с мужем Свирге: 
 - Без сватов, без даров, но Пра ведает, от чистого сердца прошу я отдать за себя дочь вашу, Руну! Люба она мне, а я - ей. Сразу говорю уйдет она из отчего дома, со мной уйдет. Всеми богами тресветлыми клянусь, а особливо Родом-Отцом, Ладой и Мокошью, что верным мужем буду я Руне, от беды лихой заслоню, от болести телесной сберегу, от голода избавлю, а коли когда Поруг нас столкнет - первым отступлю, Ладин дар сберегая! Слово мое верное! 
 Луня выхватил цогский кинжал, полоснул себя по ладони, и, крепя клятву свою, брызнул кровью на божьи личины, смотревшие из углов избы на людей. И наступила тишина... 
 - Да как же так! - первой подала голос Свирга: - Да нешто доченька моя на погибель верную из дому родного уйдет?! В чужие страны, в далекие далека, ровно она бродило бездомное?! Птах, ты-то чего молчишь?!.. 
 - Тут Птахово слово - последние! - вдруг сурово оборвал гремку Шык: У Руны отец есть, он присудить должен. Как скажет - так и будет! 
 Руна, что сидела все время на лавке, опрометью бросилась к полатям, припала отцу на грудь: 
 - Тятенька! Отпусти, отдай меня за Луню, жизнью своей заклинаю отдай! Ты же добрый, ты знаешь все... 
 Груй дрогнувшей рукой погладил дочь, повернул через силу голову к Луне, чуть слышно зашелестел его голос: 
 - Кабы не знал я... что отец мой приветил тебя... Луня-Влес, и тогда бы отдал Руну... за тебя... А так и все к одному... сошлось. Бери дочь мою, род, люби и береги ее... Коли удастся вам сполнить задуманное... авось, встретимся еще, повидаемся... Благом славлю вас, дети, и пусть будет у вас дом богатый, дети здоровы, лад да склад! Охрани вас боги от напастей! 
 Груй умолк, еле заметно улыбнулся, и прикрыл глаза - тяжко было ему, немощному, говорить длинные речи. Ваят ахнула. Улыбнулась, покачивая седой головой, Улла. 
 - Вот так так! - пробормотал Зугур, а Свирга, словно только сейчас поняв, что случилось непоправимое, глухо зарыдала, уткнувшись в передник. Скрипнул зубами Птах, но пересилил себя, тоже улыбнулся, а Выёк не смог скрыть злобы - вскочил, швырнул на пол недочиненную ременную справу, и выбежал из избы. 
 Руна поцеловала отца в заросшую сивым волосом щеку, встала, улыбаясь сквозь слезы, тронула мать за плечо: 
 - Не печалься, матушка! Не с медведем в берлоге, с ладой жить буду! Не плачь! 
 Свирга отняла от покрасневшего лица мокрый передник, махнула рукой: 
 - Да чего уж, доченька! И я благом славлю вас, живите. Только ж когда мы свидимся-то, дети?! 
 - Если помогут нам силы небес и земли, а пуще того - коли мы сами одолеем деяние небывалое, тогда свидитесь вы, Свирга, к концу лета, не познее! - серьезно и торжественно сказал Шык, а потом обернулся к Зугуру: 
 - Ну вот, снова четверо нас, и кто б подумать смог, а? 
 - Ой, а свадьба-то как же?! - всплеснула руками Свирга: - И где ж они Первую Ноченьку проведут?! В лесу холодном, под небом звездным, среди зверья дикого, среди нелюди да нежити?! 
 Свирга снова залилась слезами, и Руна вместе с Луне бросились её успокаивать... 
 * * * 
 В хлопотах и суматохе махом пролетело время. Корчи поздравляли молодых, быстро собрали на стол - Свирга все же хотела, чтобы все по-людски было. За свата сел у одного края Шык, за дружку жениха - Зугур. Луню с Руной усадили под матицей, остальные расселись по сторонам, подняли чаши. Лишь Выёк так и не появился, отсиживался в бане. Луня хотел было сходить за парнем, выпить мировую, но Шык покачал головой: "Не ходи. Злоба ему разум затмила, с горяча такого наговорит, что за мечи оба возьметесь. А так через пару дней остынет парень, и все у них тут по прежнему пойдет." 
 Выпили, поели. Птах, под одобрительные возгласы родни, вручил Руне свой лук, сработанный из двух изогнутых рогов неведомого зверя, и сад, полный сероперых стрел с трехгранными арскими наконечниками. Свирга же, как её не отговаривали, надавала дочери кучу приданного - и платья разные, и кичку, бисером вышитую, и всяких рубах тонкотканых. 
 - Мама, ну куда ж я это все дену? - противилась Руна, и Луня влез: 
 - Матушка, вы ж поймите, не на прирушку, в поход идем! 
 Свираг в сердца топнула ногой: 
 - От началось! Только чашу свадебную испили, и зятюшка уже тещу учит! Да нешто я кика болотная, шишига беспутная, что дочь свою без приданного отпущу?! Не бывать тому! 
 Пришлось смириться. Все приданное, по родским меркам, правда, совсем скромное, еле-еле уместилось в здоровенный кожаный мешок. Не так, чтоб и тяжело, но уж больно непроворно с таким. А нести - ясно кому, Луне! Улучив момент, он шепнул Зугуру: 
 - Куда ж я с такой обузой? Не развернуться с ним, не повернуться! 
 Вагас ухмыльнулся: 
 - Нет уж, друг Луня! А ты что хотел? Как вы, роды, говорите? Назвался грибом - сам в корзину лезь? 
 - Вроде того... - угрюмо пробурчал ученик волхва и отошел от Зугура. 
 И вот уже пора в путь. На прощание Шык сказал вышедшим из избы Корчам: 
 - Благи дарю дому вашему и столу вашему, и хозяевам добрым, и заботам их. За Обур идти вам не след, послушайтесь уж старика. А коли все по-плохому обернется, идите уж лучше по Ходу до страны Ом. Там найдете вы Гун-нуна-мудреца, и он вам укажет путь на вершину горы Мантры, величайшей из Омских гор. Коли не суждено будет нам Могуч-Камень добыть и к сроку в Черный лес поспеть, там спасетесь вы и детей своих только там от Великого Лиха сбережете. Ну, храни вас Род и все светлые боги... 
 Нагруженные мешками с едой и одеждой Птах, за ним Зугур, Шык, и Луня с Руной по одному забирались в нору корневиков, а Корчи, столпившись у стены избы, махали им руками на прощание. Луня напоследок оглянулся, тоже поднял руку, и вдруг понял - больше они никогда не увидятся... 
 Глава восьмая. 
 Колесница Яра. 
 Чародейство корневиков в миг перенесло людей в том самый овраг, заваленный буреломом, где Луня чуть не убился, спускаясь следом за Выйком вчерашним вечером. 
 Отсюда предстояло полдня идти через лес к Обуру. Птах сперва присел, остальным показал - тихо, молчите! Долго прислушивался, принюхивался даже, потом выпрямился, сказал: 
 - Тихо в лесу. Людей нету вроде. А нечисть пробудилась посля спячки вот невовремя, сожги её Яр! 
 Шык кивнул: 
 - Повыползали, поганцы! Но делать нечего, идти надо, и спешно времени мало! 
 Пошли. Первым - Птах, указывающий путь. Следом за ним Зугур, с луком наготове. Потом Шык, Руна, и Луня - последним. Перед тем, как двинуться, Руна вытащила из сада дареный к свадьбе лук, легко, не смотря на кажущуюся хрупкость рук своих, согнула, набросила тетиву на зарубку, подергала - не слабо ли? 
 - Стрелять-то хорошо можешь? - с недоверием спросил Зугур, поправляя на спине тяжелый мешок с едой и одеждой. Руна вспыхнула, выхватила из сада стрелу, и на вскидку, не целясь, перебила тонкую лиственичную ветку, что колыхалась на ветру в двух десятках шагов от края оврага. 
 - Годится! - улыбнулся Зугур, а Птах сказал: 
 - Зря ты забидел девку! Она у нас, почитай, луком лучше всех владеет, в отца, в Груя. Тот-то стрелок был - хоть куда, на сто шагов белку в глаз бил... 
 Шли до темна. Тяжкие мешки пригибали к земле, узловатые корни мешали ступать, корявые ветки деревьев цеплялись за одежду. Было не до разговоров, да и говорить тут без опаски никто б не стал, - а вдруг ворог рядом, услышит? Так и шагали молча, изредка лишь останавливались, чтобы глотнуть холодного ягодного взвара. 
 Снег, что валил с утра, к вечеру утих. Потеплело, а ближе к ночи начал накрапывать дождик, мелкий и противный. Меховые одежи путников враз напитались влагой, отяжелели, мешали идти. А тут ещё с наступлением темноты осмелела нечисть, поплыли меж древесных стволов сизые пряди чародейского тумана, мертвенным светом зажглись в темноте зеленоватые огни, завыли кики, заскрипели древесные духи-хватанцы, вдали прогоготал лешья. 
 - Никак, биться придется! - с тревогой пробормотал себе под нос Птах, и Шык, услыхавший слова Корчева сына, вполголоса ответил на ходу: 
 - Навряд ли! Им до нас счас делов нет, они весне радуются, беснуются, ярятся-веселятся - зима прошла, жизнь продлилась! Так что смело иди, не боись. 
 К полуночи дождь перестал, задул теплый ветер с полудня, разогнал низкие серые облака, вызвездило, а над близким уже Обуром показался изогнутый месяц, желтый и тонкий, словно изглоданная реберная кость. 
 Лес наконец кончился. Путники вышли на опушку и затаились, присев, укрывшись в тени кустов и молоденьких листвениц - надо было оглядеться. 
 Перед ними лежала холмистая, кочковатая приречная равнина, на которой призрачно белели в темноте узкие языки нерастаявшего ещё снега. Вдали серебрился в тусклом свете звезд лед на Обуре. Луне даже показалось, что он различает во мраке темные пятнышки камней на вершине холма, к которому им надлежало выйти перед рассветом. 
 - Ну что, пришли почти! - Шык скинул с плеч свой мешок, присел на сырой ствол поваленной лесины: - Думаю, до предрассветного времени отдохнуть можно, а то и покемарить в очередь. Да и закусить бы не помешало - цельный день на ногах. 
 - Дядько Шык, я счас, мигом, сготовлю, чего есть! - Руна скинула с плеч свой мешок, быстро рассупонила завязки, льдисто мелькнул в её умелых руках нож, и окрест сразу запахло копченостью, травами, запахло едой, теплом и уютом. 
 - Не ладно так-то! - покрутил головой Птах, присаживаясь рядом с волхвом: - Такой дух далеко слыхать, кабы беды не накликать. Явятся к столу незваные гости, не отмахаемся потом. 
 - Отмахаемся! - заверил Птаха Зугур: - Еще не хватало - из-за погани всякой от жратвы отказываться! 
 На том и порешили. Поели, Зугур первым встал в дозор, а остальные притулились, кто где, и задремали. Луня с Руной, правда, все шептались, и Шык сквозь сон вздохнул - им бы сейчас не под лиственницей корявой на опушке сырой, а в избе натопленной на полатях широких, под шкурой медвежьей, ну да они сами выбрали, крепче любить будут, коли тяготы всякие вместе испытают... 
 * * * 
 Заря едва тронула зеленовато-розовым светом небо на восходе, а путники уже были на ногах. Проверяли в последний раз оружие, подтягивали ремни мешков и поняг, оправляли одежду - может статься, посля некогда будет. Потом сердечно попрощались с Птахом, даже Луня, что затаил в душе неприязнь к новому родичу (еще бы, чуть не отдал собственную племяшку за нелюбого!), и тот обнял Птаха и пожелал ему здравия и добра всякого, все ж честно Корчев сын сполнил все, и кормил, и поил, и путь указал, и в провод пошел. А что до Руны и Выйка... Видать, чужие мысли всегда темными будут - так решил Луня, и изгнал из памяти все плохое, что помнил про Птаха. 
 Попрощавшись с родовичами, Птах исчез в утреннем мраке, а Луня повел отряд знакомым путем через приречье к холму с тремя камнями на вершине. Дошли быстро, и как раз в назначенное Хорсом время. Яр уже осветил лучами своими восходный край неба, но лик его багряный ещё не показался над земным окоемом, не выплыл из-за небокрая. 
 Меж холодных и темных камней остановились. 
 - Ну и где этот... Встречало? - спросил Зугур, озираясь, но тут откуда не возьмись, возник серой тенью ветерок, смерчик малый, или вихрик, завертелся вкруг путников, засвистал в жухлой траве, захолодил лица. 
 - Вот и он. - ответил Зугуру Шык, шагнув вперед. Серый ветерок скользнул к ногам волхва, засвистал громче, и все услышали шипящий, жутковатый голос: 
 - Приш-шли! Вы приш-шли! А врем-мя, врем-мя ух-ходит, торопитес-сь! 
 - Нам-то чего торопиться, это ж ты, Встречник, наши личины на камни должен набрасывать! - усмехнулся Шык, и добавил: - Вот уж кого не чаял на нашей стороне увидать! 
 - Ты с-стар, волх-хв? - прошипел Встречник. 
 - Ну, стар! - кивнул Шык. 
 - С-сед? 
 - Сед. - вновь подтвердил волхв. 
 - М-много з-знаеш-шь? 
 - Много, много! - теряя терпение, повысил голос старый род. 
 - Ч-чары х-хитроумные тебе подв-влас-сны? 
 - Да к чему ты клонишь, Встречник? 
 - К том-му, что ты, и с-старый, и с-седой, и м-мудрый, и много повидавш-ший, все одно дурень, и дурнем-м ос-стан-неш-шьс-ся! - довольно прошипел Встречник, и Луня с Руной невольно прыснули смехом в ладошки больно уж богово прозвание для Шыка не подходило. 
 А Встречник вновь заговорил: 
 - Коли с-сгините вы вс-се, л-люди, как ж-же я-я-то ж-жить с-см-могу? Один-н, один-неш-шенек! Некого будет н-на дорогах-с-скрёс-стках-х в-вс-стречать, м-мороки н-наводить, пугать, дурить... Н-нет, н-не с-смогу я-я без-з вас-с... А теперь с-становитес-сь вы трое, к камням, я быс-стро... 
 Встречник прянул в сторону, вдруг резко вырос, и в его глубинах струящийся воздух обрел черты человечего лика, сумрачного и жуткого. Серые губы зашевелились, и полились шипящие звуки заклятия. Руна всплеснула руками в изумлении - воздух вдруг сгустился, тяжко потек, уродуя все вокруг, а когда Встречник умолк, и морок развеялся, на месте трех камней высились три человечьи фигуры, точь-в-точь Шык, Зугур и Луня. Они чуть дрожали, точно в маревой дымке, поводили руками, беззвучно разевали рты. Шагов с десяти - ни дать, ни взять, живые люди, стоят, говорят о чем-то. 
 - Да, похожи! - усехнулся волхв, отходя в сторону, потом поклонился Встречнику: - Благи дарю тебе, боже, прости за недоверие мое! Сильно помог ты нам... 
 Вихрь вдруг свистнул, совсем громко, ветром ударил людям в лица, запорошил глаза сором, прошипел: 
 - Не в-вам-м, с-себе пом-могаю я-я! В-врем-мя выш-шло, прощ-щайте... 
 И исчез! 
 И в тот же миг над серой стеной заобурских лесов появился ярко-красный краешек Ярова лика. 
 - Утро! День великих испытаний наступил! - торжественно провозгласил волхв, воздев руки, а светлые солнечные лучи уже озарили небо, смыв предутреннюю зелень, высветили бездонную голубизну, заиграли на сером весеннем льду Обура, кольнули людей в глаза. 
 Луня зажмурился, смахнул с ресниц слезы, а когда открыл глаза, то увидел в небе прямо над ними многоцветное сияние, трепещущее, прозрачное, неясное... 
 - Небесная Дорога! - Шык, задрав бороду, в великом волнении смотрел на дивное диво. 
 - Дорога Богов! - подал голос Зугур, ладонью прикрывая глаза от нестерпимого блеска. 
 - Радуга, а дождя нет! - удивленно прошептала Руна. 
 - Ары! Ары скачут! - вдруг завопил Луня, единственный, кто отвел взгляд от растущей из небесной бездны семицветной дороги. 
 И впрямь - по дальнему краю приречной равнины мчалось несколько десятков всадников, но они вряд ли заметили путников - путь их лежал на восход, за Обур. 
 - Хотел бы я знать, что за нужда их туда гонит? - спросил сам у себя Шык, и сам себе ответил: - Битва Богов, что тут случится, все окрест разворотит, вот и уносят ноги поганцы. Упреждены, однако! 
 Между тем Небесная Дорога опустилась к самому склону холма. Чудно это выглядело - словно семь прозрачных лучей света или семь полос разноцветной омской ткани, что легче пуха, легли на прошлогоднюю бурую траву. 
 А потом прямо из ничего возникла сверкающая живым огнем стая больших, длиннохвостых птиц, и воздух вокруг наполнился шорохом и треском, повеяло жаром, замстились, заколыхались заречные дали и поплыли, словно сало по сковороде. 
 - Яровы Птицы! - Луня прикрыл лицо ладонью от нестерпимого сияния и опаляющего огня, что окружал птиц. А они ровно танцевали над Небесной Дорогой, кружились на месте, взмахивая огромными крылами, разбрасывая вкруг себя искры. 
 - Красота-то какая! - прошептала потрясенная Руна, но тут сверху, прямо с неба, скатилась к людям Ярова колесница, и девушка вовсе потеряла дар речи от того великолепия, от той величавой соразмерности и вычурности отделки, которой поражало убранство колесницы. 
 Златые колеса со светиньими спицами, сияющие самоцветы по кругу, горящая желтым пламенем вдоль всего насада насечка, идущие в два ряда узорчатые скамьи с резными спинками - и тоже из сверкающего злата. И длинная златокованная цепь с двадцатью семью колечками по краям. Яр-Птицы тут же ухватились за эти кольца, и путники еле успели побросать в колесницу мешки и запрыгнуть, как колеса повозки Бога Солнца отделились от земли и плавно поплыли по призрачной и прозрачной Небесной Дороге. 
 * * * 
 - Приданное-то! Платья-то Рунины! - вдруг спохватился Луня, и чуть не сиганул через резной золоченый насад колесницу - забрать забытый впопыхах у трех камней мешок. Руна взяла мужа за руку, повернула к себе, улыбнулась чуть печально: 
 - Стараний маминых жаль, конечно, но такая, видать, судьба. Буду я у тебя бесприданницей. Не откажешься? 
 Луня совсем по-детски шмыгнул носом, неумело обнял Руну, прошептал в самое ушко: 
 - Да ни в жизнь! 
 * * * 
 Земля между тем начал отдалятся, уходить вниз, словно бы проваливаясь куда-то, умалились морочные фигуры на вершине холма, а волшебные птицы все тянули и тянули колесницу ввысь, и жар от их перьев опалял лица четырех потрясенных людей, что в страхе вцепились в скамьи, но и с великим любопытством озирали все, что открылось их взору... 
 Колесница поднималась все выше и выше. 
 - Гроза идет! - указала Руна на иссиня-черные тучи, что собирались на закатном, темном краю неба. С земли их было не видно, как не было видно и зубчатых вершин Серединного, но колесница уже поднялась на три полета стрелы, и людям открылся необозримый простор, а небокрай все отодвигался и отодвигался, открывая новые дали. 
 - Однако, рановато для грозы, особливо в этих краях! - проговорил Шык, прикрывая глаза ладонью и всматриваясь в быстро приближающиеся тучи: - Нет, Руна, не гроза это! Рати Владыки спешат на битву, я чую множество божьих сутей в этих темных клубах. А вот и наши подоспели... 
 Волхв повернул голову в сторону полуденного восхода. Там, тоже далеко, встало в небесной синеве багряное сияние, ровно вторая заря зажглась над миром, только была она ярче, сочнее, шире истиной зари, и так же быстро, как и черные тучи с заката, двигалась к Обуру. 
 - Мать моя, защити! Это ж мы прямо меж ними оказались! Волхв, как же так, ведь пропадем, сотрут нас в пыль и прах, и не заметят? - с тревогой переводя взгляд с одного божьего воинства на другое, спросил Зугур. 
 Шык, тоже встревоженный, лишь покачал головой в ответ, а колесница все поднималась и поднималась, и Семицветная Дорога разворачивалась под её колесами из ничего, и в ничто превращалась позади. 
 Выше, выше, выше, и вот уже Обур кажется узкой блестящей нитью, что лежит меж бурых складок домотканного шерстяного плаща, то там, то сям покрытого серым ворсом - так теперь виделись путникам пустоши, холмы и леса, оставшиеся далеко внизу. 
 А рати богов все приближались и приближались, и уже различимы были в темных, дымных клубах Владыкова войска облески зловещего пламени, уже заметны стали мертвенно-бледные сполохи и быстрые росчерки зеленых молний, пронизывающих тучи... 
 Багряная заря с другой стороны заняла уже половину неба, и вдруг из самых недр её, из яркой огненной сердцевины вылетели с рокотом блистающие желтым огненные шары и устремились в самую гущу черных туч. 
 Миг, и страшный грохот огласил все кругом. Люди в золотой колеснице попадали навзничь, зажимая уши руками, а на закате уже вставали серо-белые грибоподобные облака, ещё озаряемые изнутри пламенными вспышками. Светлые боги нанесли первый удар! 
 Рати сошлись, и ничтожно малой песчинкой казалась Ярова колесница подле громадных огненных сполохов и черных, налитых пламенем туч. Со всех сторон летели молнии, грохотал беспрерывный гром, и раскаты его слились в дикий, неумолчный гул, что давил на уши, и на сердце, заставляя людей все ниже склонять головы и закрывать против их воли глаза. 
 Луня, обняв в ужасе упавшую ничком Руну, уже попрощался с жизнью и этим миром, уверенный, что сейчас одна из молний, Владыкиных ли, или вылетевших из рати людских богов, попадет в колесницу, не нарочно, просто по прихоти случая, и разнесет золотую повозку и людей, скрючившихся в ней, на мелкие кусочки, но смерть все не шла, и когда набравшийся смелости ученик волхва выглянул из-за золотого насада колесницы, то увидел, что Битва Богов осталась далеко внизу, под ними, и лишь шум ратовища долетает до застывших в страхе людей. 
 - Пронесло, хвала тресветлым... - начал было Луня, но Шык, тоже поднявшийся, быстро хлопнул его ладонью по губам: 
 - Отныне не говори слова эти! Никогда не поминай тех, кто сейчас гибнет за род людской! И вы, слышь-те? Нет их боле, богов наших, и души их в неизвестном нам божественном посмертии тревожить не след! 
 Ярова колесница поднялась уже на такую высочень, на которой и птицы не летают. Потемнели небеса над людскими головами, и сквозь налившуюся фиолетовым синь проступили тусклые, далекие и мертвые звезды. 
 Ровный жар от огненных птиц овевал колесницу и сидевших в ней, словно бы путники примостились у большого костра в морозный, зимний день, и постепенно согревшись, люди поснимали с себя шапки, шубы, кожухи, устелив ими златые скамьи. Однако резкий порыв невесть откуда взявшегося ветра в миг сбил струящееся от волшебных птиц тепло, и обрушил на сидящих в колеснице такой мороз, что Луне показалось, будто он с маху окунулся голышом в ледяную воду зимней реки. 
 Поспешно облачившись, путники вновь обратили свои взоры на остающуюся внизу и позади Битву Богов. Там, видать по всему, близился конец. Все реже и реже блистали пламенные шары, все реже озаряли клубы плотных, иссиня-черных туч огненные вспышки, и все больше бело-серых дымов - следов низвергнутых божественных сущностей, поднималось с далекой, затуманенной земли. Вот ещё раз полыхнуло, долетел глухой звук громового раската, и сизый, слоистый туман начал заволакивать даль, скрывая от людских взоров место побоища... 
 - Вот и все... - пробормотал Шык: - И путь наш теперь одинок, и подмоги нам ждать неоткуда, и помощи тож. Одно хорошо - Владыка-лихоимец уверен, что изничтожил нас, там, на вершине холма, и искать боле не будет. Ну, силы земли и неба, помогите нам! 
 И вдруг, сменив торжественный тон на привычный, ворчливо прокряхтел, обращаясь к Руне: 
 - Подхарчиться бы не мешало, хозяюшка! Давай, являй умения свои, я тебе вроде и не свекр, а все же вроде того! 
 * * * 
 Мерно взмахивали огненными крылами Яровы птицы. Чуть покачиваясь, скользила по Небесной Дороге Золотая Колесница, плыли внизу облака, иногда в разрывах виднелась внизу земля, серая, бурая, рыжая, похожая на старую шкуру, что брошена под ноги у очага. 
 Луне больше всего нравилось разглядывать облака. То вздымались они белоснежными горами, похожие на величественные башни, выстроенные неведомым великаном, и главы их достигали семицветной Небесной Дороги. То слоились они далеко внизу, похожие на льдины в ледоход, целые облачные поля собой составляя, а иногда белой рябью подергивался окоем, и плыли оттуда мелкие пушистые клубочки облачного тумана, напоминая собой овечьи отары, идущие по зову пастуха на водопой. 
 Сверху, из колесницы, казалось, что движется она медленно, а то и вовсе стоит на месте. Любопытный Зугур, про которого Шык сказал как-то, что у него колючка калинная в одном месте, не выдержал полного безделья и полез управлять Яровыми Птицами, чтобы они несли колесницу побыстрее. 
 Упершись ногами в передок повозки, Зугур ухватил златокованную цепь и встряхнул её, чмокнув при этом губами так, будто он упряжку арпаков погонял. Огненные птицы зашипели, как залитый водой костер, а потом все разом полыхнули таким жаром, что Зугур кубарем покатился через скамью, радуясь, что отделался опаленными усами. 
 - Безделье сгубило медведя! - весело сказал Шык, глядя на кряхтящего вагаса, выбирающегося из-под мешков с припасами. 
 - Это как же оно его сгубило? - угрюмо спросил тот, потирая ушибленную поясницу. 
 - А было как-то раз косолапому делать нечего... - охотно начал Шык: ...он и принялся Водовика за бороду дергать. Тот терпел-терпел, а потом взял, да и затопил весь лес, и медведь потонул, и все остальные лесные обитатели! 
 - Это ты к чему? 
 - А к тому, Зугур из Зеленого Коша! - посуровел волхв: - Что коли тебе неймется, сигай уж сразу за насад, а то любопытством своим и маетой пустой сгубишь, чего доброго, и себя, и нас! 
 - Так я ж только хотел, чтоб побыстрее они... - виновато развел руками Зугур, а Шык вместо ответа выдрал из подола шубы клок меха и вынеся руку из колесницы, отпустил. Миг - и рыжий комок шерсти унесло куда-то в дальние дали, и он исчез из виду. 
 - Быстрота, с коей колесница наша мчится, никому на Земле не подвластна! И птицы так скоро не летают, и звери не бегают, и рыбы не плавают. А кажется нам, что медленно мы движемся, лишь потому, что оглянуться и сравнить нам не с чем. Росли б в здешних поднебесных высях дерева, мелькали б они вокруг, и только ветер бы в них свистел. 
 - Так чего же мы поллуны до горы нужной добираться будем? - с недоверием спросил недовольный пояснением Шыка Луня. 
 - А потому что Земля уж велика больно! - язвительно ответил волхв, подхватил с расстеленной Руной тряпицы со снедью вяленые кабании ребра и улегся на передней скамье, где теплее, видом своим показав, что устал от разговоров пустых и что хочет теперь поесть и отдохнуть спокойно. 
 Руна прижалась к Луне, сказала, глядя в даль: 
 - Ой, до чего ж дивно мы едем! На колесах, а по небу, и ровно так, мягко, точно на лодье по реке плывем. 
 Луня прижал девушку к себе, обнял за хрупкие плечи, а сердце сжалось от дурного и тяжкого предчувствия - не выйдет у них ничего, не поспеют, не сдюжат, и сгинут вместе со всем остальным миром, со всеми людьми, зверями, и ничего не будет, ни лесов, ни полей, будет вместо земли одно большущее море-окиян, и сотни сотен разлагающихся, гниющих тел, человеческих и звериных, будут плвать по смрадным волнам этого упокойного окияна. 
 * * * 
 Медленно-медленно взмахивали крылами Яровы Птицы, увлекая Золотую Колесницу в необозримые дали, в свой черед менялись день и ночь, заходило Солнце и всходила Луна, рассыпались по бездонному небу бесчисленные звезды, и путники всматривались в искристую тьму, пытаясь разглядеть среди блистающих холодным, неживым светом Глаз Ночи грозную Небесную Гору, несущую смерть всему сущему на Земле... 
 КОНЕЦ ПЕРВОЙ ЧАСТИ 
 ИНТЕРЛЮДИЯ IV. 
 На вершине высокой, сложенной из дикого серого камня башни стоял, устало ссутулясь и облокотясь на посох, старый челове в потрепанном и выцветшем от времени синем плаще. Его некогда белоснежные седые волосы пожелетели и свалялись, лицо, изборожденное сотнями морщин, казалось древним придорожным камнем, а узловатые коричневые пальцы рук, что сжимали сейчас полированную рукоять посоха - корнями дерева, веками цеплявшегося за камни на вершине одинокой скалы. 
 Великий Вед смотрел на удаляющегося по заросшей высокой травой дороге, что вела к Звездной башне, одинокого всадника, видом и обликом похожего на ара, особенно издали. 
 Он явился вчера, долгожданный посланец, сильный, смелый и преданный человек, не побоявшийся в одиночку проделать долгий и тяжкий путь. Он вошел в башню, выбив уже год с лишним никем не открываемую дверь, он поднялся по крошашейся каменной лестнице, он вошел в Покой Ожидания и поклонился Веду. 
 И Вед, некогда Великий и Мудрый, Прозорливый и Глубокозрящий, с радостью принял посланца, и говорил с ним, и передал ему то, ради чего жил, ради чего отрешился в свое время от мира земного с его радостями и печалями, избрав дорогу мудрых... 
 Посланец принял сверток, в коем покоились Скрижали Знания, и расхохотался в лицо старому магу. Он сделал это без тени боязни - сила Веда ушла, как уходит вода в песок, и коварный мог не опасаться кары. Он встал, высокий, красивый, сильный, и потрясая Скрижалями, возвестил всему миру, что отныне он, джав Вирушан, самый Мудрейший и Величайший, и первое, что он сделает для начала - это подчинит себе Черный лес, что лежит за Скелетным перевалом и служит пугалом для всех народов стран Великого Хода вот уже многие сотни лет. 
 А потом он ушел, и Вед поднялся на вершину своей Звездной башни, чтобы посмотреть вслед обманувшему его. А тот, что некогда звался Вирушаном, а ныне - Мудрейшим и Величайшим, набросив с помощью чар на себя личину арского сотника, помчался прочь от старой башни, и муки совести не терзали его. 
 И тут воздух поодаль от старого мага сгустился, и из призрачного мерцания перед Ведом возник невысокий и худой человек в простой одежде, с чашей в одной руке, и плетью - в другой. Он ничего не говорил, он даже не посмотрел на Веда. Он просто тряхнул рукавом, и оттуда вылетело небольшое крылатое существо, черное, точно летучая мышь, но с длинной головой и большой пастью, усыпанной множеством мелких острых зубов. Крылан плавно опустился на край башни, расправил крылья, отряхнулся и, повинуясь неслышимому приказу, неспешно полетел следом за уже почти скрывшимся в горной дымке всадником. 
 - Зачем сделал ты это, о Бжваг, явившийся из Страны Мертвых?! Ведь когда посланная тобой догонит лжеца, Скрижали могут достаться кому угодно! - вскричал Вед, но призрачный пришелец лишь махнул рукой, и исчез, а в голове старого мага вдруг возник уже полузабытый образ его ученика и друга, седобородого волхва-рода, что принял на себя все бремя битвы за право человеческое жить так, как вздумается ему. 
 И улыбка осветила лик Веда, ибо понял он, что значит видение его. Бестрепетно и с великим облегчением шагнул он к самому краю башни, отбросил в сторону посох, и раскинув руки, швырнул свое старое тело вперед и вверх, а снизу, с далекого дна пропасти ему навстречу поднялась волна оранжевого, нестерпимо яркого, очищающего пламени, в миг испепелившая сухое старческое тело и синий плащ, развевавшийся в воздухе, точно крылья диковинной птицы. 
 Так Великий Вед обрел покой, уйдя в иной мир счастливым и полным уверенности, что труд жизни его не пропал зря... 
 ЧАСТЬ ВТОРАЯ. 
 ЧЕРНЫЙ УТЕС. 
 Глава первая. 
 Та Сторона. 
 - ...И не пойму я все же, дяденька. - Луня тронул задумавшегося волхва за рукав шубы: - Вот Битва Богов свершилась, многие боги сгинули, погибли, исчезли. А как же тогда мир не развалился? То же солнышко - это ж Яров Лик, роды всегда говорили так, и поклонялись ему, жертвы приносили. Яра-бога нет теперь, сложил он свою голову за людей, а солнышко - вона оно, как и раньше, по небу катается, светит и греет. Как же так? 
 Шык, недовольный тем, что его оторвали от помыслов, сердито проворчал: 
 - Учишь тебя, Лунька, учишь, вкладываешь в твою бестолковку мысли всякие, думаешь - задержится там хоть что-то, зацепиться, ан нет! Что в одно ухо влетает, то через другое - фьють! И вылетает! Третий день ты меня говорильней своей донимаешь, все уши уже прожужжал: почему да почему? 
 Боги сами по себе - они вроде духов бестелесных, они лишь суть имеют, душу, по-человески говоря. А когда людям боги являются, принимают они образ, авату, ну, как будьто одежу на себя натягивают, личину надевают, уразумел? 
 И призвание у богов такое - следить за чем-либо, направлять, поддерживать, чтобы порядок в мире сохранялся. Вот так и Яр - он за солнце в ответе был, помогал ему светить и греть, когда просили люди - ослаблял свет и жар его, чтобы засухи не было, или наоборот - усиливал, чтобы морозы разогнать. А солнышко - оно само по себе, огромный шар огненный, что в Межзвездной Бездне висит. Так Вед говорил, при тебе, Луня, говорил, а ты все ушами хлопал да в носу ковырялся! 
 Луня обижено засопел, а Руна и Зугур засмеялись. Шык, спрятав в сивых усах довольную ухмылку, продолжил говорить, уже не столько для Луни, сколько для себя: 
 - Боги - вроде пастухов, пастырей, покровителей. Сгинул бог - и стадо его разбежалось, самовольно жить начало, без управы, без водителя, без присмотра и пригляда. Погодите, вот ещё маленько времени пройдет - и начнутся в мире нашем всякие поганости твориться - и ветры не так задуют, и леса не так расти начнут, и солнышко по небу в обратную сторону покатиться. 
 - Э, погоди, волхв! - влез в разговор Зугур: - Так ведь Небесная Гора упадет, ничего ж не останется на Земле, какие уж тут твои поганости, если одна великая погань надвигается! 
 Шык всплеснул руками: 
 - Вот и порадовал! Вот и благ тебе за то, умеешь успокоить! Ты что, Зугур, с нами в колесницу сию просто так, покататься сел? Али не для того мы едем, чтобы не упала эта гора распроклятущая? А?! 
 Зугур замялся: 
 - Ну, для того, само собой, да только если не сумеем мы... 
 - Если, да кабы... - насмешливо передразнил вагаса Шык: - Если б у бабки Чупыхи был уд, она б дедом Чупой была! Коли мы все так мыслить начнем: "Не сумеем, не сдюжим...", то и вправду не сумеем, и вправду не сдюжим, а мы - должны! Не абы кого - род людской спасаем, ты ж сам говорил, Зугур из Зеленого Коша, что сородичам своим ты великую подмогу окажешь, если Великое Лихо отвратить сумеешь. Говорил? 
 - Говорил, само собой, и от слов своих, о волхв Шык, не отказываюсь! гордо и запальчиво ответил Зугур, и открыл уже рот, чтобы добавить ещё что-то, наверняка обидное для Шыка, но тот перебил вагаса: 
 - А коли говорил, так и мыслей других в голове не держи! Смотри вперед твердо, и веру в сердце посели - отведем мы погибель неминучую от рода человеческого! И вы, Луня с Руной - тоже запомните! А теперь промежь себя поговорите, если охота языки чесать, у меня без вас голова пухнет. 
 Шык отвернулся от своих спутников и надвинул на самые брови свою мохнатую шапку. 
 Зугур посопел-посопел, потом махнул рукой и пересел на заднюю скамью, к Луне с Руной. 
 - Может, песню споем какую? - предложил Луня, обращаясь к остальным, но Зугур замотал головой: 
 - А ну её, Шык вон задремал небось, разбудим, потом воркотни до завтра хватит. Лучше сказку расскажи, а мы с Руной послушаем... 
 Луня задумался, потом улыбнулся чуть печально и смущенно: 
 - Есть одна сказочка-рассказочка, наша, родская, про то, как раньше жили. Рассказать, что ль? Ну ладно, слушайте... 
 Луня приосанился, уселся поудобнее и слегка нараспев, как принято было у родских баянов, сказителей да вещунов, начал: 
 - Давным-давно это случилось, тогда ещё прадед прапрадеда моего не родился. В те времена, дальние от нас, и травы были зеленей да гуще, и дерева могучее да выше, и зверя в борах было больше, и птицы в небе гуще, и рыбы в реках обильнее. 
 Роды в ту пору в лесах дремучих одни жили, с другими народами ещё не знались, медь-бронзу делать ещё не умели, полей ещё не выжигали, овес-жито ещё не сеяли, прясть-ткать ещё не пробовали. 
 Все рода родские дружка с дружкой порознь жили, то во вражде, то в мире сторожком. Иногда охотились вместе, иногда пировали после удачной охоты два разных рода, но редко очень бывало такое, а чего никогда не было в те времена - так это того, чтобы муж из одного рода взял себе жену из рода другого... 
 В нашем роду жил да был тогда охотник Рад. Всем удался он - и статью мужеской, и лицом баским, да и охотничал знатно, редко без добычи назад, в свой дом на ветвях дуба-вековея возвращался. 
 Роды раньше-то дома на деревьях делали, в дуплах да меж ветвей больших. Заплетут лозой ивовой несколько сучьев толстых, мхом сухим уконопатятся, сверху шалаш поставят - вот и готов дом. В таком и зимой жить можно, и летом, благо, зимы тогда не студеные да снежные, а теплые да сырые были. 
 Пошел как-то раз Рад на охоту, рогатину взял, лук со стрелами да батожок дубовый. А зверя в ту пору не просто больше было, чем сейчас он ещё и разный в лесах водился, такого нынче и впомине нет - мохначи бродили по полянам лесным, индры изредка на окраины лесов родских забредали, а в самих лесах олени огромадные жили, влесы-медведи росту преизрядного, и зело ярые варпасы, на рысеней похожие, только много больше и для человека опаснее. 
 Знатно поохотился Рад, добыл он кабана, птицы на озерах лесных набил, и вот с добычей богатой в становище рода своего возвращался. А день жаркий, марный стоял, лето к уклону катилось, и завернул по дороге Рад на речушку малую, что воды свои в Великую Ва несла. 
 Скинул охотник добычу в траву-мураву, в тенек-прохладу, ветками прикрыл, сам одежу скинул, а в ту пору зимой роды в шкурах ходили, а летом все больше в травоплетных накидках. Разоблачился Рад, и в воду сиганул. 
 Переплыл он речку раз, другой, третий, понежился в водичке прохладной, а после на берег собрался, как вдруг увидал деву младую, хорошую да пригожую. Вышла дева на бережок тихой заводи, и Рада не замечая, тоже купаться начала, а охотник за на неё глядел, за ивовыми ветвями, что в заводи полоскались, хоронясь. 
 Красотой своей заворожила дева Рада, и решил он углядеть, кто она, да откуда, какого роду-племени, чьих кровей. Возлюбил деву охотник, разожгла ему Лада пожар в груди, и озабыл Рад и про добычу свою, и про одежу, в траве кинутую, про оружие свое зверовое. Как только оделась дева да от речки подалась, за ней и Рад пошел, в тени деревьев да кустов хоронясь. 
 Вскоре дева к стану другого рода пришла, и опечалился Рад, узрев это, ибо во вражде великой в ту пору были его род и род тот. Ушел охотник от стана чужого и в большой тоске побрел восвоясье, в земли рода своего... 
 Луня умолк на миг, поглядел на поблескивающие в наступающих сумерках глаза Руны, на задумчивого Зугура, спросил: 
 - Ну как, нравится сказочка? 
 - Ты сказывай дальше, а про нравится-не нравится после говорить будем! - дернула мужа за рукав Руна, и Луня, довольно улыбаясь, продолжил: 
 - Встревожились родичи Рада, когда лучшего охотника своего увидали нагого, смурного, да без оружия и добычи вернувшегося. Ничего не сказал им Рад, забрался он в свой дом и сидел там один всю ночь, глаз не смыкая, песни пел тихонько и ни с кем не разговаривал. 
 А на утро отец его, вож рода, позвал к себе сына и спросил, пошто невесел сын, почему словно очарован он? Не открылся Рад отцу, правду утаил, сказавши, что на охоте промашка у него вышла, оттого и в печали он. Не поверил вож сыну своему, но пытать дальше Рада не стал, отпустил с миром. 
 Рад сразу к реке побежал, думая деву рода чужого там встретить. Так оно и вышло - едва только солнышко припекать начало, пришла дева, и была она в этот день ещё краше, чем вчера. Не выдержал Рад, вышел он из кустов, в коих хоронился, и назвал себя, и открыл деве сердце свое. 
 Испугалась она поначалу, незнакомого мужа в лесу дремучем встретив, но потом поверила она в слова Рада пылкие, увидала в глазах его огонь, Ладой возженный, и по сердцу ей пришелся Рад. Открыла она и свое имя - Ласа, и поведала Раду, что как только лето кончится, выдает её отец замуж за нелюбого, за сына вожа их рода, а тот муж злой да свирепый, и была уже у него жена, да умерла, жизни со зверем этаким не вынеся. 
 Сели Рад и Ласа на берег реченьки быстрой и разговоры завели, и хоть о разном говорили они, а все получалось об одном - о любви их, нечаянно вспыхнувшей, и о доле их горькой, о счастии несбыточном... 
 И не знал Рад, не ведал он, что отец его, не поверив сыну, во след за ним послал доглядчика, и доглядчик тот все вынюхал, высмотрел и выслушал, и придя назад, поведал вожу. 
 Страшно вож разгневался, кликнул сына к себе и говорил ему речи обидные, и запрет наложил к реченьки ходить, с девой из рода чужого видится. Опечалился Рад пуще прежнего - Ласу замуж выдают за нелюбого, родной отец знаться с ней не велит, да и люди из Ласинова рода, коль увидят их вместе, не помилуют. 
 Долго ль, коротко, прошло времечко, подкатило лето к самому концу. Темней тучи темной ходил Рад, мрачней ночи мрачной, ибо скоро свадьба у Ласы была назначена, и не мог он этого вынести, не мог думать, что его Ласочка станет женой изверга окоянного. 
 И пошел тогда Рад в бармы чащобные, отыскал там полянку заповедную, а на полянке той в дупле дуба неохватного одиноко жил Хран Медвежья Лапа, что язык зверей знал, мог чары творить, мог ночью глядеть и мысли чужие вызнавать. 
 Пал пред Храном на колени Рад и попросил Медвежью Лапу помочь ему, сделать так, чтобы вместе они с Ласой были, а нет - так чтоб умерли одновременно, про то уговор уже держали Рад и Ласа, когда украдкой встречались они все ж в местах укромных по лесам окрестным. 
 Задумался Хран, крепко задумался, и три дня, и три ночи думал, а после сказал Раду, чтобы пошел тот в род Ласин, ничего не боясь, и просил у отца её руки Ласиной. Отец девы скажет в ответ, что другому она назначена. На Суд Божий тогда должен звать Рад жениха лады своей, чтоб оружно решить спор промеж себя. 
 Выйдет на поединок супротивник Рада с дубиною, а Рад выйдет с веткой березовой. Там и увидят все, что дальше будет - так сказал Хран, протянул Раду ветвь березы и велел идти и делать все так, как он сказал. 
 Подивился Рад, но не усомнился в словах Храновых, и без страха всякого в стан рода Ласинова пришел, и громко, чтоб все слыхали, попросил у отца Ласы руки дочери его. Зароптали все, кто вокруг стоял, зашумели, в смятении великом, ибо допреж не бывало никогда, чтобы муж из одного рода брал себе жену из рода другого. 
 Но тут вышел вперед сын вожа, что на Ласе жениться был должен, и насмехаться начал над Радом, называя его вором, что на чужое добро зарится. Тут Рад и крикнул, что Божий Суд рассудит их, и заплакала Ласа, ибо знала она, что неукротим в битве и свиреп зело сын вожа её рода, и побьет он Рада, ей любого, неминуемо... 
 Остальные же Ласины сородичи обрадовались, и потеху кровавую предвкушая, указали место на берегу реки Великой Ва, и вокруг встали, своего поединщика подбадривая, а на чужого хулу наводя. 
 Вышел на ратовище сын вожа рода Ласинова, и была на нем личина страшная, щит в руках он держал узорчатый и дубину большую, дубовую. Все тело его покрывали брони плетеные, шкурой тура непробивной обтянутые, и был жуток вид его, и затихли все, убоявшись такого воя, зело ярого. 
 И вышел тут навстречь ему Рад, в одной лишь накидке, узорами красными расшитой, с березовой веточкой в руке, и громким смехом встретили его сородичи Ласы, решив, что умом тронулся Рад от страха. 
 Насмехаясь и понося супротивника, сын вожа дубину свою громадную поднял и на Рада набросился, точно коршун на тетерку беззащитную. Но не дрогнул Рад и своей веточкой отмахнулся от дубины, точно от мухи назойливой. И диво дивное случилось - сломалась дубина толстенная, точно торстинка сухая, а веточка березовая цела осталась. 
 Ахнули все, кто видел это, ибо волю богов узрели они, и поняли - силой против любви нельзя идти, силой ладой не станешь. Пала Ласа в объятия Рада, и хоть и чужой он был в роду её, но люди все вокруг за них радовались. 
 Тут вышел вперед вож, чьего сына одолел так легко Рад, и грозно хмурясь, велел схватить Рада и в нору подземельную упрятать, а назавтра сжечь во славу богов, ибо враг он, из рода враждебного пришел, и не может он тут живым стоять. 
 Не посмели ослушаться вожа люди, схватили они Рада и в нору запихнули подземельную. А Ласу привязали к дубу поодаль, и судьбину её поутру решать думали. Горько плакала Ласа, бьясь в путах своих, но никто не слыхал её. Горько плакал Рад, силясь из норы своей выбраться, но никто не помог ему. 
 И вот утром, едва только солнышко взошло, собрались Ласины сородичи, вытащили Рада из норы и повели его на костер жертвенный, песни во славу богов распевая. А Ласу решили в реке утопить, ибо замуж её брать никто не хотел, а кто хотел, того уже в живых они и не числили... 
 И в тот миг, когда Рад и Ласа уже и надеется перестали, что спасение может прийти, что смерть минует их, явился меж людей Хран Медвежья Лапа, сказал он громко: "Что вы делаете, неразумные? Вы же видели волю божию, как же смели вы её ослушаться?" Но вож рода ответил, что во своем роду он хозяин всему, и велел Храну убираться подобру-поздоровому. 
 Осерчал тут Хран, и во влеса-медведя перекинулся! Накинулся он на вожа и сына его, и растерзал их за такое неподчтение. А после велел гонцов к людям рода Рада послать и всех сюда кликать. И побежали гонцы, не смея ослушаться, ибо поняли люди, что пред ними не отшельник Хран, а сам Мудрый Влес, что родами среди иных богов почитаем вельми. 
 Собрались люди двух родов, и с враждой глядели они друг на друга, злобы своей не скрывая. И только Рад и Ласа, стоя меж двух толп людских, рядом с Влесом, счастливы были, ибо они обрели наконец друг дружку. 
 Поднял лапу Влес, и замолкли, затихли люди. Заговорил он, и слова таковыми были: "По дурости и не разумности своей вы, люди, дерзнули против воли божеской пойти. Но милостивы боги, и прощают они вас, ибо не по злобе, а лишь по недомыслию сотворили вы такое. Но велят вам боги моими устами, чтобы отныне два ваших рода одним родом стали, и в дружбе великой, в согласии и любви жили вы, как Рад и Ласа, коих вы пред собой зрите." 
 Так сказал Влес, а после пропал, растаял, точно дым, и дивились на это люди. Поглядели они друг на друга, и понять не могли - чего делили раньше, чего не хватало им? 
 С той поры стали жить они одним родом, что в честь бога-мудреца родом Влеса нарекли. А Рад и Ласа союзно долго-долго вместе прожили, нарожали десяток и пятерых детишек, и умерли в старости сытой и покойной, в один день упочив, как и просил когда-то Рад у Медвежьей Лапы. 
 Вот так и выходит, что у истоков рода нашего стояли любовь да мудрость! 
 Луня закончил говорить, с гордостью оглядел тишком сидящих слушателей своих, мол, как? 
 - Складная сказочка. - зевнул Зугур: - Только какая-то... тоскливая! Ни тебе битв, ни походов. Любовь, склад да лад - всех злодеев наказали, всем хорошим ещё лучше стало - тоска-а-а. 
 - Да ну, а мне понравилось! - не согласилась с вагасом Руна, и Луня просиял - он родовое предание больше для жены рассказывал, от неё и слово одобрительное ждал. Зугур, он конечно, преданный и верный побратим, но все ж чужак по рождению, и ему не понять того, что всякому истиному роду сердце греет... 
 * * * 
 Десять раз уже вставало над несущейся под самыми звездами Золотой Колесницей солнце, десять дней минуло со дня Битвы Богов. Ныне далеко внизу расстилался безокраинный окиян, и со страхом глядели путники на его сверкающую в лучах светил ночных и дневных поверхность. Пусть и высоко они, пусть и падать чуть не полдня придется, но в случае чего - оно все спокойнее, когда земля внизу. 
 А тут, от окоема до окоема - вода. Ни Луня, ни Руна, ни Шык даже представить себе не могли, что столько воды на земле бывает. Один Зугур на удивление спокойно отнесся к окияну: 
 - Эх, а наши-то степи поширше будут! - с ухмылкой сказал вагас, и с тех пор путники постоянно видели его сидящим у резного золоченого насада и глядящим вниз - простор и неоглядность радовали глаз степняка-вагаса, как лесовика - дремучий бор, а горца - поднебесные крутые вершины. 
 Вторая семидица пути шла к концу. Все чаще и чаще стали попадаться на ровной, блестящей глади окияна небольшие острова, похожие на пупырястые бородавки или лишаи на коже неведомого и громадного зверя. На рассвете тринадцатого дня Руна, которая вставал раньше всех и готовила мужикам утряню, неожиданно закричала, перебудив путников: 
 - Земля! Землю вижу! 
 - Вот и хорошо. - проворчал Шык, поднимаясь с жесткой скамьи, на которой спал вдвоем с Зугуром - вторую скамью занимали Луня и Руна: - Самое время нам прибыть уже к этой горе заветной, а то все припасы на исходе. Эй, Зугур, вставай давай, лежебока вагасская! Скоро секирой махать придется, а ты все дрыхнешь, как бурундук зимой... 
 Луня, перебравшись через заворочавшегося Зугура, свесился с передка колесницы, жадно вглядываясь в приближавшуюся землю. То, что это не очередной остров, он понял сразу - желтовато-серая полоска суши тянулась от полудня до полуночи, и конца-края ей видно не было. "Та Сторона, Земля За Окияном. Место, где живут кровожадные люди, кормящие своих богов человечьим мясом. Как ещё там Вед говорил? На мертвых деревянных птицах они летать могут, и в ратном деле искусны. Да-а, вот куда Судьбина-то забросила...". От невеселых мыслей Луню отвлек голос жены - Руна приготовила все к утренней трапезе. 
 Поутрянив, путники приникли к насадам, вглядываясь в плывущую внизу чужую и такую далекую, если смотреть от Стран Хода, землю. Колесница меж тем начала снижаться, да и свернула слегка - Небесная Дорога увлекала повозку к полуночи. Ниже, ниже, и вот уже стало можно различить отдельные деревья, казавшиеся малыми былинками, пушистые кустовые заросли, каменистые пустоши, небольшие озреца. Но нигде не было видно даже следов человеческого обитания - леса, что начинались невдалеке и тянулись на восходе до едва виднеющихся отсюда гор, стояли не торонутыми, ни троп, ни дорог не было видно, нигде не поднимались дымы от очагов или кузен, и Шык, поначалу обеспокоившийся, махнул рукой: 
 - Не приехали еще. Видать, ночью нас на землю колесница доставит, так оно безопаснее. Хорс сказывал волчими устами - к самой горе нас опустить должна повозка эта. Хорошо б, кабы так - не встретить никого, камень добыть - и в путь обратный! 
 * * * 
 Золотая Коленица тем временм опустилась уже ниже редких, кучерявых облаков и шла теперь прямо на полуночь. Горы, что едва виднелись за сплошным зеленым морем лесов, приблизились, и стало видно, что это огромный хребет, не ниже Ледяного или Серединного. На закате вновь показался окиян, и прибрежная полоса между горами и желтыми песчаными отмелями становилась все уже и уже. 
 День перевалил за полдень. Солнце, налившись багрянцем, стало быстро опускаться в нестерпимо блиставшую водную гладь, а с восхода надвинулась темнеющая, туманная мгла, затягивающая горные вершины. 
 - Гляньте-ка, птицы какие! Громадные, точно драгоны! - указал Луня на пару кружащихся впереди, над береговой полосой, крылатых созданий, освещенных лучами заходящего солнца. 
 Шык быстро сотворил заклятие дальнего взора, и тревожно покачал головой: 
 - То не птицы, и не драгоны. Они из дерева и из кожи сработаны, человечьими руками, и люди сидят в них, по двое в каждой! Чудные люди голые совсем, на телах узоры всякие многоцветные. Луков не вижу, но копья у них есть. 
 Зугур потянулся за луком, натянул тетиву, положил в ноги сад со стрелами, Руна и Луня, глядя на вагаса, сделали то же. 
 Деревянные Птицы приближались. Теперь уже не только Шык - все остальные видели, что в каждой из них, в плетеных корзинах под белыми кожеными крылами сидят по два человека. Птицы кружились и кружились в потоках теплого воздуха, поднимающегося от нагретой за день каменистой равнины, и Руна, глянув вниз, ахнула: 
 - Там земля вся... разрисована! И птицы такие же, только сидят, не летают! 
 И верно - меж двумя горными отрогами и холмистым кряжем, на выдающимся в окиян берегу, на большой плосковине увидали путники огромные рисунки, созданные неведомо как и неведомо кем. Были тут и просто линии прямые, и фигуры, рыбьи, птичьи, человечьи, паучьи и ещё чьи-то, непонятно. 
 По чужому, в совсем напонятной и незнакомой Луне манере сотворили неведомые рисовальщики эти фигуры, и казались они знаками обрежными, что рисуют на стенах домов некоторые народы, вот только величиной те знаки были в сотни и сотни локтей. 
 Между фигур лежали на земле с десяток Деревянных Птиц, рядом суетились похожие с высоты, на которой шла Золотая Колесница, на букашек люди. 
 - Что-то не замечают они нас! - удивленно проговорил Зугур, с тревогой всматриваясь вперед. 
 - Тьфу-тьфу-тьфу, Сглаз-Кривун, не слушь слова его неразумные! сердитого плюнул волхв, сотворил знак от неострожного слова, но поздно! 
 Обе кружащиеся над водой Деревянные Птицы вдруг повернули и заваливаясь на бок, начали приближаться к колеснице, набирая высоту, а люди, что сидели в них, отчаянно завопили, размахивая копьями. 
 Их крики услыхали те, что копошились на земле, и тоже загомонили, забегали, задрав головы в небо. 
 - Ну Зугур, сын собачий, не зря тебе Хорс тогда уста запечатал! - зло сверкнул выпученными глазами Шык: - Накаркал вот, теперь биться придется! 
 - Ни чё! Отобьемся! - весело ответил волхву Зугур, примерился, послюнявил палец, чтобы узнать ветер, и натянул лук, выжидая, когда Деревянные Птицы подлетят поближе. 
 А они все шли и шли вверх, словно карабкались по невидимым воздушным уступам, и вскоре оказались выше Золотой Колесницы, но были все ещё недосягаемы для стрел сидящих в ней людей. 
 - А теперя чего? - спросил Луня у вагаса: - Щитов-то нету у нас! Как начнут сейчас копья кидать сверху - не оборониться, не спрятаться... 
 - Не след нам первыми начинать. - проговорил Шык: - Вдруг да пронесет, не захотят они с нами биться? А промедлишь - и впрямь копьями закидают, вижу я, у них на каждой птице их запас преизрядный. Чего делать, вразуми меня... Сам я себя вразуми! 
 - Ты сам говорил, волхв - цель нашего похода велика слишком, чтобы по глупому рисковать можно было! - Зугур растянул лук так, что он заскрипел, а бронзовый точеный наконечник лег на пальцы левой руки: - Ты как хошь, а я стрелять начну, как только они на полет стреловый подлетят. 
 Но погонщики Деревянных Птиц, как прозвал размалеванных смуглокожих людей Луня, подлетать так близко не стали. Вместо того они поднимались все выше и выше, и вот когда стали казаться стрижами на фоне красного закатного неба, вдруг резко направили своих птиц вниз, прямо на Золотую Колесницу, и ветер громко засвистел в белых кожаных крыльях. 
 Руна ойкнула, но не дрогнувшей рукой тоже натянула лук, выцеливая приближающегося врага. То, что это враг, теперь уже никто в колеснице не сомневался, и Шык, встав на передней скамье в полный рост, прокричал громовое заклятие, такое же, каким он ударил Змиула осенней ночью у подножья Серединного хребта. 
 Грохнуло. Небо словно раскололось пополам, зашипели, разбрасывая искры, Яровы Птицы. Колесницу зашатало, а с вытянутых рук волхва сорвались два огненных, слепящих шара, и помчались навстречу камнями падавшим с высоты Деревянным Птицам. 
 Миг - и два костра вспыхнули в вечернем небе, полетели в разные стороны горящие ошметки, веревки, куски пылающей кожи, и обьятые пламенем Деревянные Птицы рухнули вниз, пронесясь мимо Золотой Колесницы и обдав жаром сидящих в ней людей. 
 - Всегда бы так - и лук бы можно бы потерять, не жалко! - усмехнулся Зугур, подмигнул волхву, глянул вниз, и тут же снова потянулся к саду: Ого, глядите, сколько их! 
 Люди внизу времени зря не теряли. Они вывели с сотню каких-то небольших, мохнатых животных с длинными шеями, запрягли их по пять в каждую из лежащих на земле Деревянных Птиц, разогнали свои летучие кораблики, и вот уже с Разрисованной Равнины зигзагами поднимались в воздух не меньше десятка птиц с кожаными крыльями. 
 - Не боись! - Шык глянул в сторону солнца, уже почти на половину окунувшегося в затянутый дымкой окиян: - Эти птицы без чар летают, их воздух теплый носит, вверх толкает. Солнце село, сейчас с гор холодом подует, так к вечеру всегда бывает. Они лететь не смогут, отстанут. Да и кони наши поднажали - вон, гляди, чего! Искрами так и сыпят, так и поддают жару, как каменка в бане. 
 Яровы Птицы и впрямь быстрее замахали крылами, Золотая Колесница понеслась по Небесной Дороге и ветер засвистел в ушах у путников. Вскоре и Разрисованная Равнина с кружашимися над ней, но так и не поднявшимися высоко Деревянными Птицами, и окружавший её холмистый кряж, и вершины гор вдалеке - все потонуло в ночном мраке и осталось далеко позади. 
 * * * 
 Золотая Колесница спустилась уже к самой земле. Кромешная ночная мгла поглотила все вокруг, и путники не могли понять, где они, и сколько ещё до тверди земной, но аромат неведомых цветов, трав и деревье, звуки, что издавали неизвестные им животные, звери, птицы и иные твари, подсказывал скоро они покинуть резные скамьи и начнется то, чего они так жаждали, но и боялись в душе - поиски Могуч-Камня. 
 Неожиданно колесница застыла на месте и путники повалились друг на друга. Яровы Птицы потускнели, поблекли, словно бы подернувшись пеплом, как угли прогоревшего костра. Все покрыл кромешный, непроглядный мрак. 
 Здешняя ночь не походила на привычные ночи - там, дома, даже в безлунную пору можно было разглядеть и землю, и небо, и камни, и деревья. Тут же, не смотря на то, что небо не было затянуто тучами и звезды светили, ни зги не мог рассмотреть человечий глаз - звезды светили так, что ничего ни освещали. 
 - Темень-то какая! - пробормотала Руна, вглядываясь в низ. Потом вытянула руку и испугано отдернула ее: 
 - Ой, тут ветка! В лесу мы! Дядько Шык, лес же кругом, гляди сам! 
 Шык, щелкнув пальцами, засветил бледный, призрачный чарный огонек, и люди невольно отпрянули к передку колесницы - прямо перед ними высился исполинский ствол громадного дерева, морщинистый, узловатый, весь покрытый мхом, оплетенный какими-то ползучими травами. 
 Колесница стояла на толстенном, в два обхвата, древесном суку, а внизу, под ней, в трех человеческих ростах, виднелась сплошь заросшая высокими кустами с мясистыми листьями земля. 
 - Вот и прибыли! - сказал Зугур и в свете чародейского огонька начал доставать из мешка кожаные ремни и ладить ременную справу для спуска. 
 Спустились. Луня, стоя во тьме меж колючих ветвей, по щиколотку утопая в прелой трухе, закрыл глаза и начал вслушиваться в окруживший его лес. Лес был чужим, совсем чужим и даже чуждым для любого человека. Он жил своей, особой жизнью, не похожей на жизнь ни одного из виденных Луней прежде лесов. 
 Ученик волхва чуял - этот лес был очень большим - без конца и края, и очень древним. Он рос тут всегда, чуть ли не с тех времен, когда Владыка впервые создал растения и разрешил им расти, цвести и умирать, давая жизнь новым побегам. 
 Ни одно из окружавших Луную деревьев, ни один куст, ни одна травинка, ни даже мох не были знакомы юному роду. И все запахи, звуки, ощущения тоже ни на что не походили. А самое главное - Луня почуял ненасытность этого леса. Здесь постоянно, каждый миг кто-то кого-то ел, пожирал, набивал свою утробу для того, чтобы тут же попасться в пасть более сильному, более могучему хищнику. 
 Даже растения, опьяняющие сладостными ароматами, кружащими голову, и те безжалостно душили друг друга, оплетали корнями и побегами, выпивали жизненные соки, существовали за счет другого. А были и такие, что питались живой плотью, заманивая в расставленные ловушки живых тварей, от самых мелких, до совсем больших, человеку под стать. 
 Членистая мелочь, жуки, гусеницы, жрали сам лес. Их было немеренно, неисчислимо, и все они постоянно терзали своими челюстями зеленую плоть растений. Но листьев в лесу было ещё больше, и он не страдал от маленьких пожирателей. А вот они сами страдали - их же собратья, и твари побольше постоянно ловили их и ели, а их ели твари ещё больше, а их - еще, и так до бесконечности... 
 Дикая, чужая ночь, напуганная появлением пришельцев, быстро разобралась, что беды от них ждать не след, и вдруг, в одночасье, ожила множеством криков, писков, воплей, стрекотания и свиристения. То там, то сям слышался хруст веток, вспыхивали во мраке огоньки чьих-то любопытных глаз... 
 - Ой, мамочки! - взвизгнула вдруг Руна: - По мне ползет кто-то! Луня, убери его, ай!! 
 Шык опустил чародейный огонек, и все увидели здоровенного, с крупную жабу величиной, мохнатого паука, шустро ползущего по Руниной ноге. Луня ударом поршня сбил мохнача на землю, но тот и не думал отступать и пришлось разрубить его мечом. 
 - Если тут каждого паучару мечом рубить придется, у нас мечей не хватит, а, дяденька? - с содроганием спросил Луня, вытирая клинок от беловатой паучьей слизи. 
 - Однако, назад надо лезть! - приговорил Шык: - Все одно не видать ничего, куда идти, неизвестно. До утра переждем, там оглядимся. Гора, что Могуч-Камень сберегает, рядом где-то должна быть, я так мыслю. Давай, полезли в колесницу, ночевать будем. 
 В колесницу залезли быстро, но там путников уже ждали - толстенный пестроокрашенный змей притаилась между скамьями, и вдруг выползя из своего убежища, быстро начала оплетать могучими кольцами ноги Зугура. Вагас кинжалом успел отсечь змею башку, но тело гада словно бы жило своей жизнью, и продолжало сдавливать человеческую плоть, точно тиски. Пришлось рубить чешуйчатое змейское тело на куски и выбрасывать их из колесницы вниз, туда, где недавно стояли сами путники. 
 В темноте сразу затеялась какая-то возня, послышались негромкое рычание, заклацали зубы, зачавкали рты. 
 - Ой, да что ж тут все такое... голодное-то! - в отчаянии сказала Руна, прижимаясь к мужу. Луня поглади женины волосы, успокоил, как мог. 
 Всю ночь горел сотворенный Шыком огонек, и путники в очередь несли дозор - в ТАКОМ лесу чуть уснешь, в миг окажешься в чьей-нибудь пасти... 
 * * * 
 Утра дождались, как единственного спасения от ночных кошмаров. Все не выспались, а когда на рассвете затеяли утряню, оказалось, что остатки припасов, прихваченных от Корчей, успели попортить муравьи. Луня таких с роду не видал - каждый в полпальцы, челюсти, как у жука-оленя, и кусается до крови. 
 Солнце, поднявшись над миром, осветило небольшую гору, чьи бурые склоны поднимались прямо из зеленого лесного месива в десяти полетах стрелы от путников. К восходу от неё виднелись сквозь густую и сизую утреннюю дымку зубчатые вершины могучего горного хребта, сверкающие льдом. На перевалах лежали облака, а на далеких склонах виднелись змеящиеся водные потоки, обрывающиеся в бездны сверкающими в солнечных лучах водопадами. 
 - Дивная земля! - торжественно проговорил Зугур, и Луня невольно удивился - вагас не любил ни гор, ни леса, но этот дикий край, похоже, очаровал его своей первозданной мощью. 
 Пожевав наскоро то, что пощадили муравьи, путники снова спустились с сука, на котором стояла Золотая Колесница, вниз, и увидали змеевы кости, дочиста обглоданные кем-то и облепленные мелкими жучками. 
 - Фу, гадость какая! - совсем по-бабьи сказал Руна, поправила кинжал у пояса и спросила у Шыка: - А где пещера-то, в которой камень тот? 
 - Про то, дочка, не ведаю я пока. - ответил волхв, внимательно вслушиваясь в несмолкаемый лесной гомон: - На гору нам подниматься надо, мыслю я - ТА это гора, а там уж разберемся, что к чему. Зугур! Пойдешь первым! Потом я, Руна, а ты, Лунька, в конце. Всем в оба глядеть - мало какую нечисть тут местные боги носят, в рот им тележное дышло. Кабы беды не случилось! Ну, пошли. 
 Сказать оказалось легче, чем сделать. Путники уперлись в неодолимое переплетение ветвей, побегов, каких-то зеленых, похожих на змей, отростков, увитых ползучими травами и увешаных бородами мха. Потыкавшись, словно слепые котята, в этих зарослях, люди сбились в кучу и уставились на волхва - что, мол, теперь? 
 Шык пожал плечами, попытался сотворить заклятие, отворяющее лесной путь, но ничего не вышло - здешний лес не подчинился родским чарам. Тогда вперед выступил Зугур, выволок из ножен меч и начал прорубать дорогу, отсекая с молодецким уханьем и хаканьем зеленые ветви. 
 Так и пошли. Десять полетов стрелы - путь не дальний, но рубить непотдатливую зелень оказалось тяжко. Вскоре Зугура сменил Луня, потом маленько порубила Руна, а когда пришел черед волхва, он ударил по зелени чарами, проморозив длинный проход. 
 До подножия горы добрались лишь к полудню. Сильно донимала мошкара, какие-то мелкие, противно звенящие над головами путников твари кусались хуже любого комара, и вскоре у людей начали распухать от укусов лица и кисти рук. 
 Было нестерпимо жарко, солнце палило с небес так, словно хотело изжарить людей, испепелить лес вокруг, но если люди страдали от этой изнуряющей жары, то лесу было все равно. От заваленной полусгнившими листьями земли поднимался наполненный запахом тлена и гнили туман, вокруг по прежнему гомонили и кричали лесные обитатели, множество птиц, диковинных и разноцветных, перелетали с одного дерева на другое, а от одуряющих запахов цветов, что в великом множестве окружали путников, вскоре у Луни начала кружиться голова. 
 Каменистые склоны горы, круто уходящие вверх, показались ученику волхва после непроходимых лесных чащоб удобнее мощеной гати, и он проворно полез по камням, увлекая за собой Руну и стремясь побыстрее выбраться повыше, туда, где должен был дуть горный ветерок, приносящий прохладу и сдувающий мелких летучих тварей. 
 Бурая гора была не очень большой и походила на цогские горы, по которым Луне, Шыку и Зугуру уже приходилось лазить. Правда, там склоны покрывал мох и травы, а здесь всюду был сплошной камень, но привычные к странствиям путники быстро поднимались все выше и выше, оставляя позади страшный дикий лес, огибали скалы и крупные валуны, осматривая на ходу все расщелины - нет ли где входа в пещеру. 
 Когда солнце до половины прошло путь от полудня до заката, остановились на привал. Попили воды из горного источника, закусили, посидели на камнях, давая отдых усталым ногам. 
 - Думаю, погоня за нами может быть! - нарушил молчание Зугур: - Эти, что на Деревянных Птицах летают, видели, куда мы путь держали. И не из пугливых они, молоний твоих, волхв, не испугались ни на чуть. Точно говорю - искать нас будут, в догон пустятся, по земле, или по воздуху. Так что оглядываться надо, ещё не хватало нам этим перначам в полон попасться. Тогда все, тогда всему конец. Они, как я слыхал от Веда, всех пленников своих в жертву богу какому-то поганому приносят, вот и нас то же ждет... 
 - Зугур, не каркал бы ты, а? - предложил Луня, поудобнее устраиваясь на плоском камне: - А то с тобой вечно так - что не скажешь - все сбудется. Прямо провидец, вещун вещуном! 
 - Ага, вот только ни одного хорошего вещевания я от этого провидца ни разу не слыхивал! - мрачно сказал Шык, потом принюхался: - Вроде как запах какой-то чую... лишний какой-то! Птицей пахнет... 
 Договорить волхв не успел - из-за ближней скалы, бурой и пузатой, похожей на тушу неведомого исполинского зверя, вдруг начали выскакивать смуглокожие люди, голые, но все покрытые разноцветными устрашающими рисунками, в пышных перьевых шапках и в плащах из разноцветных птичьих перьев. Было их много, и ошеломленные путники едва успели встать в круг и достать оружие, как не меньше пяти десятков молчаливых чужаков окружило место привала. 
 - Глянь-ко, броней не носят! - в полголоса сказал Шыку Зугур: - А оружие странное какое - дубинки с камнями острыми вместо шипов, а мечи-то из злата, или глаза мне врут? 
 - Не врут, вещун хренов! - зло процедил Шык, оглядывая замерших в десятке шагов смуглокожих: - Видать, злато у них - все одно, что медь у нас, много его тут. Думаю, биться нам придется... Луня, за Руной приглядывай, а ты, девка, с луком промеж нас встань, пулять будешь во всякого, не жалея, поняла? 
 Руна кивнула: 
 - Поняла, дядько Шык. А может, говорить с ними можно? Может, не будут они на нас нападать? 
 - Береженного... - начал было Луня, но договорить не успел - стоящий в стороне от остальных человек в самом пышном и ярком перьевом наряде поднял высоко вверх кривой утолщенный златой клинок и вдруг пронзительным и тонким голосом завопил: 
 - Ка-а-а-я-ть-и-н-н-к-у!!! 
 И тут же все окружившие путников люди, дико заорав, бросились вперед, размахивая оружием! Зугур зарычал, размахивая секирой, Луня, выставив перед собой меч и кинжал, принял на клинок одного, рубал с оттяжкой по незащищенной голове второго, еле успел увернуться от свистнувшей совсем рядо дубинки, яростно врубился в сплошное месиво из раскрашенных темных рук, ног, голов... 
 За своей спиной Луня пару раз слышал теньканье тетивы - хорошо, значит Руна тут, цела, значит. Зугур ревел, словно горный медведь в берлоге, и грозный его рык перекрывал пронзительное верещание врагов. "Сейчас Шык вдарит чем-нибудь чародейским по этим пернатым людям-птицам, и выдюжим мы...", - подумал Луня, но тут в его правую руку, держащую меч, вцепилось сразу несколько врагов, и он еле-еле сумел отбиться кинжалом, отступив на два шага назад. 
 Наконец над местом битвы грохнуло - Шык пустил в ход чары. Запахло паленым, смуглокожие отпрянули, сбились в кучу и вдруг, повинуясь визгливым приказам своего вожака, бросили бежать, исчезая все за той же большой бурой скалой. 
 - Ага! Сыгыргын всех ваших матерей тристо тридцать три раза!! радостно заорал Зугур, но его перебил волхв: 
 - Лунька, Руна где?! 
 Луня обернулся, и у него потемнело в глазах - на том месте, где только что стояла его жена, никого не было... 
 Глава вторая. 
 Могуч-Камень. 
 - Ну чего, волхв? Есть тут колдовство какое, али нет? - спросил Зугур, пробираясь по низкому и пыльном каменному ходу, что вел в самое сердце Бурой горы. 
 Шык, пыхтящий сзади, прохрипел: 
 - Пока не чую ничего. Там, впереди, есть что-то, а тут - камень и камень. И пыль еще, язви её, заразу. 
 - Я вот чего не пойму. - Зугур обернулся к Шыку, стряхнул красноватую мелкую порошу с головы: - Поганцы эти пернатые, когда в нору Руну уволакивали, чего ж они дозор, заставу или засаду не поставили? Совсем тупые, э? 
 - Можа и тупые, да только мыслю я - не спроста это. - отозвался Шык: Надеются они на что-то, крепко надеются. Надо бы Луньку остеречь, а то прет он дуром, голову сломя, кабы не впоролся в дерьмо какое... 
 Луня и в самом деле ломился по подземному проходу впереди всех и не думал о себе - Руну, его Руну уволокли в своё подземное укрывище какие-то уродливые птицелюди! "Только бы догнать, только бы настичь, только бы Руна жива была и невредима!", - как заклинание повторял ученик волхва, и не было в его голове других мыслей. 
 Там, наверху, после битвы, а вернее, после побоища, в котором смуглокожие потеряли двенадцать человек, но зато сумели пленить Руну, Луня едва не лишился разума от горя. Зугур, быстро облазив все вокруг, нашел за скалой неприметную расщелину, которая оказалась началом подгорного прохода. Туда и уволокли пленницу пернатые, и отрядники, не раздумывая, бросились в погоню. 
 - Луня, погоди маленько! - негромко сказал ушедшему далеко вперед ученику волхв. 
 - Не, дяденька! - глухо отозвался тот из-за поворота: - Без Руны нету мне жизни! Правильно говорил ты там, у Корчей - не на гулянку идем, не надо брать с обой девку. Зря ослушался я тебя... Если случиться с ней чего, если не отобью я её у хозяев здешних - сам на меч брошусь! 
 - Луня, ты постой, а то я не догоню тебя никак. - вступил в разговор Зугур: - Тут ловушки всякие быть могут, пернатые-то, подлюки, охрану не поставили, значит, другое что-то их подземельное убежище охраняет. Тут нахрапом нельзя! 
 И только вагас произнес эти слова, как впереди послышался грохот, гора затряслась, сверху посыпалась пыль, песок, полетели мелкие камешки, и отчаянно закричал Луня. 
 Он вылетел навстречу Зугуру и Шыку с расширенными от ужаса глазами, и задыхаясь, прохрипел: 
 - Рухнул свод-то! Нет прохода дале! Все, потерял я Руну, совсем потерял! А-а!! 
 * * * 
 Шык засветил чародейный огонек, и путники в полумраке сидели на бурых обломках у сплошной стены камня, перекрывшей проход. Луня плакал, уткнувшись носом в рукав, Зугур молча точил секиру - в ратовище с пернатыми он срубил весьмерых, и теперь приводил оружие в порядок. 
 Шык же, приникнув всем телом к каменной стене, напряженно вслушивался, вживался в камень, словно пытался стать его частью, изнутри глянуть на все подгорные ходы-выходы. 
 Так продолжалось долго, очень долго. Зугур доточил свое оружие, взялся за оружие Луни. Вдруг волхв отскочил от бурых камней и крикнул, воздев десницу: 
 - Камень-твердь, скала-гора! Шык-волхв к тебе взывает, заветным словом заклинает! Песком-прахом разойдись, рассохнись, развейся! Открой проход, нам на ход, мы пройдем, и проход замкнем! 
 Зашуршало, заскреблось вокруг, Луня с надеждой вскинул голову - и его заплаканное лицо вдруг озарила улыбка. Бурый камень начал оседать, странно потек, словно бы зимний снег у огня, и вскоре лишь завалы бурого мелкого песка преграждали путникам дорогу. 
 - Вперед! - кринул Луня, выхватил у Зугура свой недоточенный Красный меч и полез через песчаные кучи. Вагас вскочил, шагнул было следом, но обернулся к устало присевшему на камень волхву: 
 - Чего такое? 
 Шык вяло махнул рукой: 
 - Ты иди, за Лунькой пригляди. Притомился я малость - больно уж чары, что творить пришлось, сильны да могучи, отдохнуть мне надо. Я тут... тут вас подожду... 
 Зугур кивнул и двинулся следом за Луней. 
 Шли они долго. Преодолев завал, по мановению руки Шыка превратившийся в кучи песка, Луня и Зугур изрядно намозолили ноги по кривым и извилистым норам, пока не оказались в небольшой и круглой пещере с множеством выходов. Из одного из них на побратимов бросились трое стражников, но Зугур даже не успел поднять секиру - Луня берским топориком разбил голову одному, кинжалом заколол второго, а третьего, бросившегося на утек, свалил мечом, догнав и ударив в спину. 
 - Нам, однако, в тот проход, что стерегли эти... - Зугур пнул ногой мертвое тело. Луня молча кивнул, вытер оружие о перья плащей убитых и они двинулись дальше. 
 Теперь под ногами уже не скрипел песок и мелкие камни - пол коридора с ровными стенами и потолком был чисто выметен, то и дело попадались вырубленные в камне рожицы чужих то ли богов, то ли демонов, поди пойми. Сквозь пробитые в потолке узкие щели сюда попадал дневной свет, и побратимы шли быстро, едва не бегом. 
 - Экие чудища! - плюнул на ходу в одну из кривящихся каменных рож Зугур. 
 Коридор вывел их к выходу. Когда впереди появился свет, Зугур предложил остановиться, ползком подобраться к нему и осторожно осмотреться, но Луня, упрямо стиснув зубы, пошел вперед, и вагасу осталось только присоединиться к своему пылающему неистовством другу. 
 Выход, высокий и просторный, вывел их на большую каменную площадку. Позади нависала своей тушей бурая гора, впереди обрывалась вниз отвесная пропасть, а слева и справа вдоль гладкой скалы вели вниз узкие тропы. 
 И там, внизу, слева, раскинулся на отрогах горы огромный, невиданный град. Луня с Зугуром, присев от неожиданности, с открытыми ртами разглядывали его. 
 Куда там арам с их сложенными их дикого камня серыми башнями! Здешние хоромы слагали не иначе как влоты, а кому ещё под силу сдвинуть с места огромные каменные глыбы, да так сложить их, вознести друг на друга, чтобы получились стены и башни в пять сотен локтей высотой? 
 Весь град стоял на широком горном отроге, и был окружен высоченной и широкой каменной стеной. По краям вздымались могучие башни, увенчанные вытесанными из камня же человеческими головами, с пару быков величиной каждая. 
 Внутри стены лепились по горным уступам дома с плоскими крышами, стояло несколько ступеньчатых строений, напоминавшие рукотворные горы, а посреди высился самый большой и высокий в граде дом, похожий на огромный муравейник с маленькой плосковинкой на вершине. Там, в окружении каменных идолов горел коптящий черным дымом костер, а по длинной крутой лестнице поднимались к нему десятка два людей, и их плащи и головные уборы из перьев казались отсюда, издали, переливавшимися всеми цветами радуги. 
 - Гляди, Луня, вон Руну ведут! - вдруг указал Зугур на тропу, что вилась вдоль скалы слева. Луня глянул - и верно! По узкой, двоим не разойтись, тропке, прижимаясь к скале, друг за другом шли их недавние противники, и в середине их пернатой, пестрой цепочки выделялась светлыми волосами связанная по рукам Руна. 
 Луня вскочил, выхватил меч, и собрался уже ринуться в догон, но Зугур перехватил рода и силой усадил на земь. 
 - Слушай, чего скажу! Тропка узкая, идут они медленно. Мы их догоним, слов нет. По одному рубать станем - тут ясно все, одолеем, вои они никудышные, никакие, словом. Но вот как до Руны дойдем, дальше чего делать? Она меж них и нас окажется, а разойтись на тропе нельзя - сам видишь. Убьют они её, убьют, в пропасть столкнут, чтобы до нас добраться. 
 - Как доберуться, все полягут. - мрачно и решительно вымолвил Луня. 
 - Да не то говоришь! - досадливо поморщился Зугур: - Им помереть - что высморкаться, они жизни свои не ценят совсем, видел же сам. Руну, Руну мы потеряем, понимаешь? 
 - Ну и чего делать тогда? - Луня тяжелым, почти отчаявшимся взглядом посмотрел на вагаса. Зугур вместо ответа начал снимать с себя ремень, кивнул Луне - делай то же. 
 Из поясных ремней связал Зугур хитрую снасть - на одной стороне петля, и на другой петля. И пять локтей сыромятной кожи между ними. Потом пояснил: 
 - Мы так пойдем - ты первым, я за тобой. Я бы сам впереди пошел, да ты Руну не удержишь, хиловат... 
 - Это я-то не удержу? - вскинулся Луня, но Зугур не обратил на слова побратима никакого внимания и продолжил: 
 - Как догоним супостатов, начнешь ты их рубить да колоть, и тела в пропасть сбрасывать. Дорубишься, доколешься до Руны, и присядешь. Я петлю ей кину, у неё руки впереди связаны, уцепиться сможет. А как уцепиться, ты её в пропасть и столкнешь! Или они - не суть важно. Смекаешь? Я её на ремне подниму и позади себя поставлю. И все, уходить можно, к волхву возвращаться! Каково придумано, а? 
 - Ну, а коли убьют ее? - мрачно спросил Луня: - Не успеешь ты ремень ей кинуть, или я присесть не успею, или ещё чего? 
 - У нас другого раза не будет. - ответил Зугур. И добавил, глядя вниз: - Скоро они до града каменного дойдут, а там - не отобьем уже никак. Ну, пошли, что ли? 
 Луня вздохнул, выхватил из ножен меч и первым ступил на узкую тропку, придерживаясь левой рукой за скалу. 
 Птицелюдей догнали быстро - двоим бежать по узкой тропке сподручнее, чем трем десяткам человек, да ещё с пленницей. Пернатые Луню и Зугура не видели - на затылке ни у кого глаз нету. Луня, вытянув шею, посчитал, скольких ему надо срубить, чтобы добраться до Руны. Вышло - десяток и ещё одного. Не мало! 
 - Ну, Лунька, давай! - шепнул в самое ухо Зугур, и Луня бросился вперед. 
 Нагнав последнего из птицелюдей, Луня ударил его мечом меж лопаток и спихнул завопившего человека с тропы. Пернатые загомонили, начали оборачиваться, но видеть то, что происходит позади, могли лишь двое-трое последних. Луня шагнул к успевшему повернуться смуглокожему и с боевым кличем родов напал, осыпая противника ударами. 
 Луне было удобнее рубиться - с правой стороны у него ничего не было, а птицелюдям мешала скала. Миг - и второе тело полетело в пропасть, а потом и третье, и четвертое. 
 С пятым, рослым и сильным, Луне пришлось труднее - вооруженный кривым златым мечом и коротким копьем смуглокожий сумел зацепить Луне руку, но натиска разяренного рода не выдержал и тоже полетел вслед за мертвыми соплеменниками вниз. 
 Луня рубил и колол, отбивая удары врагов, а Зугур, идя сзади по скользкой от крови тропе, орал, обращаясь к Руне: 
 - Руна! Слушай меня! Как только Лунька до тебя добереться, повернись и хватай петлю, что я тебе брошу. Потом прыгай в пропасть - я тебя вытащу! Поняла? Ответь, поняла? 
 Луня, сваливая очередного птицечеловека, с радостью услыхал сквозь гомон врагов родной голос, крикнувший короткое: 
 - Да! Я поняла! Ай! 
 "Не иначе, рот заткнули, аспиды!", - подумал Луня и взъярился пуще прежнего. Красный меч воистину стал красным, по самую рукоять обагренный кровью врагов. Битву на тропе заметили и из града - там на стене собралась целая толпа птицелюдей, а большой, сотни в две воинов, отряд вышел из ворот и бегом двинулся в обход ущелья, не иначе как надеялись пернатые успеть отрезать Луне и Зугур путь к отступлению в глубь горы. 
 Ближе, ближе, вот всего трое осталось между Луней и Руной, вот уже и двое, вот и один... 
 Луня замешкался, спихивая тело смуглокожего с тропы, и получил ещё одну рану - златой меч оцарапал ему голову и срубил полуха. 
 - А-а-а! Убью!! - диким голосом заорал Луня, и последний из птицелюдей, увидав свою смерть, что пришла за ним в обличии молодого рода, сам от страха прыгнул в пропасть. Луня присел, Зугур метнул ремень к поворачивающеся Руне, девушка ухватилась за петлю и прыгнула вниз. 
 - Шакар ыгын! - сипло выругался Зугур по-вагаски, изо всех сил упираясь ногами в узкий каменный карниз и напрягшись, вытянул девушку на тропу. Луня тем временем стоял с клинком наготове, но оставшие птицелюди больше не нападали. Бегом, истошно вопя и толкая друг друга, они уходили по тропе от страшных чужаков, неистовых в сече и искусных в убийстве. 
 Руна так и бежала со связанными руками, за ней поспешал Зугур, и последним пятился Луня, опасаясь, что враги ещё могут вернуться и напасть со спины. До входа в подгорные коридоры путники добрались уже в полумраке вечер в здешних краях наступал стремительно, словно бы ночь падала на мир из поднебесья. 
 Отряд птицелюдей, высланный из града, уже успел оббежать ущелье и теперь приближался по восходной тропе к каменной площадке, на которой на миг остановились добытчики Могуч-Камня. 
 - Они скоро тут будут! - с тревогой сказал Зугур, пока Руна наскоро перевязывала трпяпицей Лунину голову. 
 - Надо уходить, чем быстрее, тем лучше! - отозвался морщащийся от боли род: - Или встать на этой тропе, и перебить всех до одного! 
 - Экий ты боец! - усмехнулся Зугур: - Десяток свалил - дважды тебя попятнали, а тут две сотни... Не выстоим, больно много их. Свод бы в норе этой обрушить, да куда нам, силенок не хватит. И Шык в немощь впал посля заклятия своего. Боюсь, пропадем! 
 - Бойся - не бойся, чему, того не минуть! - откликнулся Луня и подтолкнул Руну ко входу в пещеры: - Давай, ладушка, побежали шибчее. 
 Словно суслики от хорька, мчались путники по каменным проходам, и вскоре уже оказались в той круглой пещерке, где валялись тела убитых Луней стражников. Тут их поджидал Шык. Волхв был сильно бледен, но смотрел весело. 
 - А, отбили! Ну, хвала... хвала ВАМ, вои! 
 - Погоня за нами, волхв! После про все поговорим! - крикнул запыхавшийся Зугур: - Ты скажи лучше, где камень, что нам надобен? 
 Шык улыбнулся ещё шире, запустил руку в свою чародейную котомку, с которой никогда не расставался, и вынул вытянутый, остроугольный черный булыжник, с голову младенца величиной: 
 - Вот он, камешек! Пока вы Руну спасали, добыл я его, тут, рядышком совсем. Не зря я горы слушал, не зря пути прочуевал... Трудновато пришлось, но... 
 Из коридора, по которому только что пробежали Зугур, Луня и Руна, послышался шум, шлепание босых ног по камням и крики погони. Вагас, прислушавшись, перебил волхва: 
 - Все, времени нет. После расскажешь, что и как. Бежим скорее. 
 И они побежали, и в темноте уже выскочили на склон бурой горы с другой её стороны. 
 * * * 
 До утра путники переждали на вершине той самой скалы, у подножья которой начинался ход к граду птицелюдей. Узкую расщелину Луня с Зугуром, как смогли, завалили камнями, а Шык, не смотря на немощь, приложился с волховством, запечатал выход. Однако до рассвета не никто не сомкнул глаз, ожидая, что враг разберет завал и выберется наружу. 
 Пронесло... 
 Едва солнце окрасило вершину бурой горы розовым, едва зажглись, засверкали ледяные шапки на дальних пиках, путники спустились со скалы и двинулись вниз, к лесу и прорубленному в нем проходу. 
 - Дядько Шык, а чего ж мы есть в обратной дороге будем? - спросила у волхва Руна, прыгая с камня на камень, словно горная козочка. 
 - Про это я не думал... - озадаченно отозвался Шык и обратился к остальным: - Слышь-те, мужики? Руна правильно спрашивает. Чем харчиться будем? Ведь иначе привезет колесница лишь наши тела иссохшие, и пользы от этого никому не будет. А в поднебесье еды никакой нет, ни птицы не летают, ни звери не рыскают. 
 - В этих лесах столько тварей разных водиться, не уж-то мы с Лунькой не набьем за полдня дичи на дорожку? И воды в меха наберем, вон он, ключ, что с горы течет. 
 - А мясо как хранить? - не унимался Шык: - Стухнет все, попортиться. Иль вагасы тухлятиной не брезгуют? 
 - Я! Я знаю, как мясо сохранить! - радостно запрыгала Руна, перебив налившегося обидой Зугура: - Не пропадет, не стухнет! И готовить как, знаю! 
 - Ну и как? - не без ехидства поинтересовался волхв. 
 - На Яровых Птицах жарить да варить будем, а чтоб мясо не портилось, ремнями куски привяжем и за насады свесим. Там, наверху, холодно, мороз шибче, чем зимой. Не попоротиться мясо! - торжествующе закончила Руна, и волхв крякнул: 
 - Н-да! Молодец, девка, справно придумала! Ну теперь дело за малым мясца добыть в достатке. Слышь-те, охотнички, как до лесу дойдем, вынайте луки - времени в обрез, седни ночью тронуться бы надо, нам ещё в Черный лес идтить посля того, как на Свою Сторону вернемся. 
 До самого заката промышляли Зугур и Луня в чужом и страшном лесу. Бить старались лишь то зверье, что обличием на знакомую добычу было похоже чтоб не потравиться потом. 
 Зугуру посчастливилось на стадо кабанье набрести. Кабаны мелкими были, и без шерсти почти что, но во всем остальном - свиньи свиньями. Вагас настрелял десяток поросят и секирой завалил секача, когда тот ринулся на охотника. 
 Луне все больше птицы попадались. Всяких разноцветных, клювастых да крикливых он не трогал, а искал похожих на куропаток или на рябцов. Худо-бедно, чего-то добыл, еле доволок. Дичь и зверье в диких лесах непуганное, человека не боиться, бить их не трудно. Но вот кабы знать, кого можно есть, кого нет... 
 Все дорогу, пока охотился Луня, скакали вокруг него по деревьям нелюди какие-то, вопили, рожи корчили, плодами швыряли. Чар в них ни на чуть, разума тоже - Луня это чуял, но и за зверье не примешь - уж больно на человека похожи, только поменьше, мохнатые и с хвостом. Их, если б захотел, Луня добыл бы и два, и три десятка. 
 К закату, перетаскав всю добычу к дереву, на котором стояла колесница, охотники присели отдохнуть. Шык и Руна времени тоже зря не теряли - воды запасли, в колеснице прибрались, а потом волхв уснул, подложив под голову свою котомку, и проснулся к вечеру удивительно бодрым и полным сил. 
 - Ну, чего уселись-то? - спросил он у Луни с Зугуром, выглянув из-за колесничного насада: - Али дел больше нет? Давайте мясо наверх поднимать, да трогаться пора! 
 - Вот паразит! - прошипел Зугур: - Мы целый день по здешним чащам мотались, гору добычи приперли, а он спал весь день - и теперь повелевать задумал! 
 - Да ладно тебе! - вступился за волхва Луня: - Он же Могуч-Камень добыл. И Руну мы без него не спасли бы. Давай, поднимайся, кабанов твоих свежевать надо, да шкуры сдирать.
 Луня и Зугур споро ободрали и освежевали туши добытых животных, потом секирой порубили на куски, а Руна, ножом нарезав из кабаних шкур ремней по шесть локтей длиной, подвесила мясо к изрядно отяжелевшей колеснице. Шык, глядя на все это, только посмеивался: 
 - От ить! Токо роды могут до такого додуматься - божью повозку мясом увешать про запас! Еще портки стиранные на передок и горшок пустой на насад - и изба избой получиться! 
 - Для избы, дядько Шык, печку бы хорошо, да полати! - весело откликнулась Руна, подвешивая последнюю тушку птицы. 
 За работой быстро пролетело время. Неслышно и незаметно подкрался вечер, солнце вдруг ухнуло за деревья и сразу стало темно. К кучам внутренностей, что остались после кабаньих туш, по траве зашуршали мелкие зверьки, а потом, осмелев в темноте, и падальщики покрупнее. 
 - Все. - подытожил Зугур, последним забираясь в колесницу: - Теперь в обратный путь можно - и харч есть, и как его есть, тоже есть. Давай, волхв, буди птах огненных, а то совсем потускнели они, кабы не потухли. 
 Шык перебрался на переднюю скамью, дернул златую цепочку, висевшую на ветке. Яровы Птицы, рядками сидевшие на ней, зашевелились, некоторые захлопали крыльями, роняя искры, но вскоре успокоились и вновь притихли. 
 - Так мы вовсе не уедем отсюда. - проворчал Зугур: - Может, водой их шугануть? 
 - Тебя бы... шугануть, етит твою мать!.. - в сердцах рявкнул на Зугура Шык: - Они... вроде как занедужили, остыли. Это я виноват, недоглядел. Темно тут, даже днем темно. А им света солнечного надобно, жара и огня! 
 - Так давай зажжем тут все - мно-о-ого огня будет! - предложил неугомонный Зугур. Шык только махнул рукой, мол, чего с дурнем говорить, только язык намозолишь. 
 Пришлось ждать до утра. На подвешенное к колеснице мясо нашлось в здешнем лесу немало охотников, и дозорным скучать не пришлось. Всю ночь Зугур, Луня и даже Руна мечами и стрелами отгоняли в темноте всяких хищных тварей, и больших, и маленьких, и лишь волхв спокойно спал на передней скамье - волхвам не спавши нельзя... 
 А поутру взошло солнце, и пробудившийся Шык дохнул на затенявшие Яровых Птиц листья чарами. В миг свернулась, скукожилась вся зелень, и едва только солнечные лучи осветили волшебных птах, как те воспрянули ото сна, налились огнем, затрещали, зашипели, расправляя крылья, и поднялись в воздух. 
 В небе над лесом заблистало, зарябило, и Небесная Дорога легла под колеса со светиньими спицами. Колесница дрогнула, покачнулась, и поплыла вверх, оставляя внизу дикий лес, бурую гору и всю негостеприимную, жестокую и страшную землю Той Стороны... 
 * * * 
 - Вот и славно, что ладно! Полдела, считай, сработали мы, други. торжественно провозгласил Шык, когда Золотая Колесница поднялась уже выше облаков, и стало ясно, что никакие Деревянные Птицы не достанут сюда, не помешают путникам. 
 Руна покачала головой, мол, не все славно, указала на разметавшегося на скамье Луню: 
 - Занедужил он чего-то, дядько Шык. Раны его не заживают, поглядел бы ты. 
 Шык склонился над учеником, помрачнел: 
 - Гной идет из ран. И яда вроде нет, и раны не глубокие, а дело дрянь. Зугур, передай-ка мне котомочку. 
 Два дня не отходил волхв от Луни, два дня Руна сидела рядом с мужем, помогала Шыку, сама чародеила, как могла, готовила взвары целебные, промывала и чистила нанесенные оружием птицелюдей порезы. 
 На третий день Луня очнулся, пить попросил, на четвертый сел на скамье, привалившись к резному насаду, а на пятый, когда слабым ещё голоском попросил еды, Шык довольно улыбнулся: 
 - Ну все, стороной смертушка прошла, выдюжил парень! 
 Все это время, пока Шык с Руной знахарили Луню, харчи для путников готовил Зугур. Вагас особо не мудрил - вынал из-за насада кабанью ногу или птичью тушку, насаживал на острие секиры и совал поближе к Яровым Птицам, изредка поворачивая. Жаренина получалась так себе, где сырая, где горелая, но есть можно, и никто не жаловался. 
 Теперь же, когда Луня уже не нуждался в догляде да уходе, Руна решила пир закатить. Ну, не пир, а так, пирок небольшой, но все же... 
 Пересадив всех мужиков на заднюю скамью, девушка выбрала из замороженного припаса куски получше, птиц пожирнее, подвесила к златой цепи котелок для похлебки, нарезала оттаявшее мясо, нанизала на стрелы и примостила рядышком с котелком. Из своего мешка достала Руна травы сушеные да коренья разные, что руками растерла, что рукоятью ножа растолкла, посыпала приправами мясо, кинула корешков в похлебку, и вскоре такие ароматы защекотали ноздри, что все, даже Шык, невольно потянулись к девушке, предлагая помочь, чем смогут, а заодно и попробовать - может, готово уже? 
 Руна, посмеиваясь, велела всем ждать ещё немножко, расстелила на скамье кусок чистой тряпицы, высыпала из небольшого мешочка горсть соли Свирга не только платья в приданное дочке дала. 
 Наконец угощение было готово. Гора аппетитных, хорошо прожаренных и ароматных кусочков мяса, котелок с птичьей похлебкой - такого путники не видали уже поллуны с лишком, с тех пор, как посление Корчей покинули. А Руна ещё удивила - откуда-то со дна своего мешка достала глиняную фляжку с арским хмельным питьем, и тут уж мужики только руками развели - ну хозяйка, ну затейница, ну молодчина! 
 Первым свою походную чарку налил Шык, потом, по старшинству - Зугур, Луня и последней, как хозяйка, Руна. Волхв встал, макнул в питье палец, брызнул по обе стороны колесницы в бескрайний небесный простор: 
 - За память о богах наших пью я, за благое для них посмертие, и за то, чтоб поход наш, до сей поры удачный, удачей же и завершился! 
 Выпили, накинулись на еду и пока не насытились, не говорили между собой. Лишь когда поволока сытости осоловила глаза, лишь когда наполненные желудки стали подавать знаки - хорош, мол, сил уж нет больше, остановились путники, откинулись на скамьи, славя Рунино умение и стряпное искусство. 
 На сытое брюхо и разговоры пошли. И Луня, и Руна, и Зугур обратились к волхву - что такое Могуч-Камень, и как Шыку удалось добыть его? 
 Шык уселся поудобнее и начал говорить, изредка прикладываясь к чарке с арским питьем: 
 - Как понял я из слов драгона и Хорса, Владыка не всегда был таким, каков он сейчас. В начале жизни, или как это назвать, не знаю, был он Творцом, но не именовал себя так, ибо не придумал, не создал ещё слов, и магии, чар словесных, не создал. 
 Когда же назвался он Владыкой, чего-то в порядке мировом, в мироуложении - изменилось, наперкосяк пошло, как говорится, не в ту дуду. Когда создавал и творил он, то радость от этого испытывал и любил созданное, и живое, и неживое. А потом вознамерился властвовать, не творить и любить, а властвовать и править. И тогда то, что было им в самом начале сделано, Первая Звезда, зажженная в неоглядном мраке Великого Ничто, вспыхнула ярче яркого и разлетелась на мелкие кусочки. 
 По всем мирам разлетелись те осколки, во все далекие далека попали они, и к нам, на Землю, занесло один. Его-то и назвали Могуч-Камнем. 
 - Кто назвал? - спросил Луня. 
 Шык сердито сдвинул брови, покачал головой: 
 - Не торопи меня. Никшни и слушай! Так вот, камень этот попал впервые к самым древним предкам народа Ом. Они, видевшие, что пришел он с неба, почитали его за великую святыню и поклонялись ему. Но вскоре заметили, что что-то не так - былая святыня начала приносить несчастия. На поклоняющихся камню племена сыпались то нашествия соседей-ворогов, то гладомор, то наводнение, то засуха. И наконец шаманы, собравшись вместе, прокляли камень и собрались утопить его в море-окияне, но часть вождей не поверила им. Они собрали своих воинов и силой отбили камень, но потом были принуждены отправиться вместе со своими родами в изгнание - весь народ поднялся против отступников. 
 Долгие годы странствовали они в поисках лучшей доли, пока не дошли до Моста Народов, не перешли его и не оказались на Той Стороне. Там они и поселились, разбредясь по огромным просторам новых земель. Вскоре одни совсем одичали, забыв и обычаи, и корни свои, другие по сию пору живут по уложению предков, но те времена давно минули, и ныне эти потомки омов тоже похожи на дикарей. 
 И лишь один род, осевший у подножия небольшой горы неподалеку от берегов бескрайнего моря-окияна, начал жить так, как должно людям. И это был именно тот род, что хранил и берег небесный камень как величайшую святыню. Поначалу людям тяжко приходилось в чужих краях, но они прижились, и прижились крепко. Воевать тогда было не с кем, теплое лето и такая же теплая зима помогали им собирать по три урожая за год. Окрестные леса изобиловали дичью, а реки и окиян - рыбой. Вскоре этот народ разросся и стал многочисленным. Появились умельцы, научившиеся строить дома и крепости из камня, делать из металла орудия и оружие. И великим, величайшим из умений этого народа стало умение летать на Деревянных Птицах. 
 И верили они - это небесный камень дает им все то, чего они достигли, это он ниспослал всю благодать, какая только возможна в мире. И победы на врагами, далекими родичами, которые к тому времени уже расплодились в лесах и дикими ордами вторгались в земли народа, поклоняющегося камню, тоже дарованы им же. 
 Время шло, и вот уже среди жрецов, охранявших святыню, стали поговаривать, что надо дарить камню не только еду и питье, не только перья редких и красивых птиц, но и сердца живых людей, врагов и отступников, чтобы камень ещё больше помогал и защищал поклоняющихся ему. Так начались человеческие жертвы, и потоки крови заливали небесный камень, вознесенный на вершину самой большой башни в главном граде. 
 А потом случилось вот что - один молодой жрец, больше других пылавший любовью к священному камню, решился на небывалое - он собрался выкрасть камень, а на его место подложить подмену, простой булыжник. Этот жрец считал, что священный камень нельзя осквернять человечьей кровью, что его надобно омыть и очистить от скверны, ибо должен он приносить радость в труде всяком, а не победы в войнах. Быть может, жрец почуял душу камня? Не знаю... 
 Много лет жрец искал похожий камень, а когда нашел, ещё долго поливал его кровь, делая похожим на тот, что лежал на вершине башни. И вот одной темной и глухой безлунной ночью жрец пробрался к святыне и подменил её. 
 Никто ничего не заметил. Жрецы, вожди, простой народ - все давно уже верили не в сам камень, а в его образ, в знак, в само его имя. Они до сих пор поклоняются тому булыжнику, что подложил жрец. 
 Настоящий же осколок Первой Звезды, истинный небесный камень жрец поместил в маленькую пещерку в глубинах бурой горы, омывал и очищал его, купал в слезах человечьих, в воде и соке древесном. Потом жрец умер, погиб, сорвавшись с горного уступа, а приемников у него не осталось. На долгие сотни лет о настоящем камне все забыли, пока Белун в своем пророчестве не упомянул о нем. 
 Когда я слушал камни, когда я вглядывался внутренним взором своим в переплетение ходов подземных, что пронизывают гору, случайно углядел я малую пещерку, вход в которую задвинут был плоской плитой, а в пещерке сосуд, воистину из горя, боли, слез и крови слепленный, ибо все то дурное, все то горькое, что испил камень вместе с кровью жертв своих, принял на себя тот сосуд. 
 Понял я, как до камня добраться, и понял, что для этого мне надобно песком и прахом развеять завал, что путь нам преградил. Но заклятия такого я не знал. И тут вдруг откуда-то пришли слова, пришли мысли и тайные знаки, и я свершил небывалое - сам собой, из ничего сотворил чары, разрушающие камень! Кто мне помог - этого я не знаю. 
 Вот так Могуч-Камень оказался у меня, пока Зугур и Луня отбивали у поклоняющихся камню Руну. Вы спросите меня - как этот камень сможет погубить Владыку? Я отвечу вам: он - осколок Первой Звезды, созданной Творцом, тогда ещё не носящим этого имени. Когда Творец изменил сам себя, назвавшись Владыкой, самое первое его творение разлетелось на части, не выдержав противоборства бушующих в нем сил, и силы те, враждебные Владыке нынешнему до крайности, живут в каждом осколке. И такова мощь их, что если освободить те силы, разбив камень, погубят они и Владыку, и сотворенных им помощников, и много-много другого тоже. И лишь то, что как Творец создавал он, останется... 
 Мы ж, люди, должны остаться, ибо в конечном виде сотворены мы усилиями разных богов и своими собственными силами вопреки Владыковой воле, и он нам враг, как и враг своей первой, истинной сущности. 
 И ещё спросите вы меня - откуда я знаю все это? И на это я вам отвечу: САМ Могуч-Камень рассказал мне, поведал без слов, когда брал я его из сосуда... 
 Глава третья. 
 Славные Палаты. 
 День и ночь - время прочь. Так и ехали, дивились красотам закатными да восходными, звезды считали, песни пели, былины да сказки друг другу сказывали. Луне в один миг почудилось даже, что походят они сейчас не на путников, что с великой опасностью и через большие трудности к заветной цели пробираются, а на ватагу удачливых охотников, с добычей богатой вертающихся домой. 
 Вот только охотников дома ждет радостная встреча, баня, стол пировый да чарка хмельная, а у них впереди самое трудное - Черный лес, Чернобог, беры поганые да Владыка грозный, и никто не обрадуется, никто не приветит путников, а уж о баньке да чарке и вовсе забыть надобно... 
 * * * 
 На восьмой день после того, как Ту Сторону покинули, среди ночи растолкал встревоженный Шык спутников своих. 
 - Ну чего неймется тебе, чего буровишь нас? - заворчал на волхва недовольный с недосыпа Зугур, но увидав испуганно округлившиеся глаза Шыка, мгновенно стер с лица дремную морочь, поднялся, оглядываясь, а руки вагаса, словно сами собой, уже проверяли оружие, натягивали тетиву на лук, готовили стрелы, секиру поближе передвигали. 
 И Луня с Руной сперва ничего не поняли, но вид встревоженного и напуганного Шыка и войские приготовления Зугура на них подействовали, и они тоже потянулись за луками. 
 Вокруг Золотой Колесницы стоял непроглядный мрак, луна закатилась, и лишь сотни тусклых звезд в вышине напоминали путникам, что они не в подземелье, а под небесами высокими. 
 - Дорога Небесная свернула... - негромко сказал Шык, вглядываясь вперед, словно надеясь в том свете, что Яровы Птицы вокруг себя сеяли, углядеть, что ждет их, к какому концу влекут людей божьи птахи. 
 - Ну и чего? Свернула и свернула, значит, надо так! - заговорил было Зугур, но волхв прервал его: 
 - Ш-ш-ш! Тихо! Она не сама свернула, а по воле чужой. Мы вроде как в гости к кому-то едем, но вот к кому, не знаю. Одно сказать могу: раз наши боги сгинули, не иначе, вражина Небесную Дорогу завернул, к себе нас направляя. 
 - А почем ты знаешь, волхв, что бог это, да ещё нам не дружный? опять спросил дотошный Зугур, и Шык терпеливо ответил: 
 - И ежу, и ужу ясно - что одним богом сотворено, то лишь другому богу под силу изменить! Небесную Дорогу Яр сотворил, и проложил её так, как ему угодно было. Вела она нас, вела, да вот влез кто-то такой же по силе, что и Яр, и завернул семицветную. Боги, они конечно разные бывают. Я б так поделил их: боги, божки, божата и боженята. Хорс, к примеру, - это бог, сильный и могучий. Встречник-Морочник, что помогал нам перед тем, как Золотая Колесница появилась - божок, и сил у него поменьше, и могучести тож. А водовики речные или мавки лесные - это божата, они лишь в своих владениях, каждый в своей речке или роще, силу да власть имеют. Ну, а всяких мелких боженят и вовсе перечислять упаришься - и овинники, и гуменники, и баданы, и вострухи, и всякая другая мелочь... 
 - А к чему ведешь ты, дяденька? - спросил Луня, удивленный тем, что волхв так подробно начал обсказывать все чины божеские. Шык помрачнел: 
 - К тому, Луня, что тот, к кому ныне везет нас Золотая Колесница, по силе богу равен, Яру, Хорсу, Перу или ещё кому. С ним тягаться трудно, и посему готовьтесь к худшему, други, к битве, к смерти, к беде, одним словом. 
 - Ну утешил, ну обрадовал! - пробормотал Зугур, и сплюнув за резной насад колесницы, запел вполголоса по-родски: 
 ...И куда дорожка эта 
 В чистом поле заведет? 
 Кто нам лавочку поставит? 
 Кто нам чарочку нальет?.. 
 * * * 
 Меж тем ночь к концу подходила, небо на восходе озарилось зеленоватым, порозовело, побагровело, полиняли и пропали звезды, зажглись на дальних облачных башнях красные блики, и вот уже первые лучи солнца, яркие и горячие, ударили в глаза поворотившимся поглядеть на рассветное диво путникам. 
 Золотая Колесница продолжала свой бег, ведомая волей неизвестного бога, и путь её, на закат и полуночь лежащий, хотя и вел в попутную сторону, а все ж отклонялся от первоначального, и значило это, что ждет путников даже при самом хорошем исходе гостин насильных потеря времени, которого и без того в обрез. А при худшем исходе и потеря жизни может ждать, тут уж как Судьбина распорядится. 
 * * * 
 Ближе к полудню увидали путники, которых не отпускал испуг и настороженное желание побыстрее узнать, куда ж влечет их, как впереди, по ходу Золотой Колесницы возникли облачные завалы, огромные, высоченные, налитые недобрым синевато-серым цветом. На горы, на скалы, на утесы походили облака эти, но угадывалась в них упорядоченность, некий равномерный и равновеликий уклад, словно не по воле ветра, а по воле разумной твари сложились кучевые бугристые формы в небесные горный кряж и застыли точнехонько в том месте, где Золотая Колесница проехать должна. 
 Шык, чары сотворив, потянулся мыслью своей вперед, к сине-серым облачным кручам, и несколько мигов спустя вдруг усмехнулся: 
 - Вот оно что! Смотри-ка, как обернулось все, кто б подумал! 
 - Чего там? Чего там, дяденька? - Луня от любопытства и неведения лопнуть был готов, но Шык не спешил с ответом. Задумавшись, теребил он свою бороду, чего-то прикидывал, и наконец вымолвил: 
 - В очень странные гости попадем мы с вами други, когда облаков тех достигнем. Ибо они - не что иное, как Славные Палаты, в коих все вои, на поле брани павшие, обитают. Там пируют они, тешаться умениями войскими, и хозяйку палат услаждают этим. 
 - А что за хозяйка такая? - спросил Зугур. 
 - Магура-Воительница, дева красоты великой и нрава бешеного. Когда-то поклонялись ей роды, требы клали богатые, да только тяжка больно милость Магурина, ей окоромя битв да ратовищ ничего не мило, не по нраву. Откачнулись роды от богини, и даже вои её чтить перестали. Вот она и разобидилась, засела в Славных Палатах, и ни Владыке, ни иным богам в помощь не выступила, хотя сила у Магуры не малая, и может она много. Но разорви меня медведь, если понимаю я, на кой мы сдались Магуре? Чего ей от нас надобно? 
 Облачные горы меж тем все приближались, и вскоре путники с изумлением увидали проступающие сквозь туманные покровы облаков высокие крыши и резные коньки большой хоромины, скрытой от любопытных взоров внутри облачных гор. Небесная дорога вела прямо внутрь владений Магуры, и вскоре все вокруг заволокло белесым туманом, а хоромина приблизилась, и увидали люди, как огромна и величава она. 
 - Да, Славные Палаты воистину всех героев людских достойны. - с уважением в голосе прошептал Шык, разглядывая встающие навстречу Золотой Колеснице стены, покрытые узорчатой резьбой, башенки с украшенными прихотливо сработанными наличниками окнами, блистающие самоцветы на крышах, фигуры воинов и невиданных созданий, держащие чешуйчатый шатер над громадным и богато украшенным крыльцом. 
 На беломраморных ступенях, ведущих внутрь Славных Палат, застыла стража. Сперва, издали на неё глядя, все решили, что это люди на конях, но вот ближе подъехала к крыльцу Золотая Колесница, и разглядели потрясенные путники, что стерегут вход в палаты полулюди, полукони, в полном войском облачении, со щитами, мечами, копьями, в шлемах и бронях сверкающих. 
 - Полканы это. - негромко пояснил спутникам своим Шык: - Зело свирепы они, могучи и в битве неукротимы. С ними тягаться оружно ли, рукопашно ли без толку, не одолеть человеку полкана. Преданы они Магуре - спасла она их от гибели, когда осерчали на полканов бог Озем и жена его Сумера, что подземными владениями правят. Стук копыт полкановых будил правителей подземелий, и разверзли они землю, чтобы поглотила она полканов, и совсем уже гибель пришла на род их, но тут с небес Магура-Воительница спутилась и полканов к себе, на небо, взяла. Глянулись они ей, отвагой своей, неукротимостью и доблестью ратной. С той поры стерегут полканы Славные Палаты, платят за спасение свое Магуре службой верной. Так былины родские говорят... 
 - Нам бы в степи пару сотен таких полканов, тогда никакие хуры да ары вагасам не страшны были б. - пробормотал Зугур, зачаровано глядя на высоченных, могучих, суровых полканов, чьи лики, бородатые и сумрачные, походили больше на вытесанные из камня личины идолов, а не живых существ. 
 Небесная Дорога легла своим концом к самому подножию беломраморной лестницы, Яровы Птицы зашипели в лад, опускаясь на резные ступени, Золотая Колесница ткнулась колесами со светиньими спицами в белый камень лестницы и замерла. 
 - Приехали! - то ли себе, то ли всем пояснил Зугур, выметнул сильное тело свое из повозки, повесил на плечо сад с луком и стрелами, на другое взвалил секиру, обернулся к остальным: 
 - Долго сидеть-то будете? Сами ж говорил - времени нет гостить. Так пошли скорее, узнаем у хозяйки, чего ей надо, да дальше поедем... 
 * * * 
 Лестница, что вела в Славные Палаты, была не малой - пять сотен ступеней насчитал на ней Луня, пока поднимались путники ко вратам, ведущим в палаты. Через каждые пять десятков ступеней стояла на лестнице стража, а вогнутый потолок крылечного шатра, что лестницу укрывал, расписан был картинами дивными, на которых битвы всякие изображались, и бились в тех битвах и люди, и боги, и нелюди. 
 Наконец поднялись ко вратам. Луня оглянулся отсюда назад и увидал вдалеке, в самом низу лестницы маленькую коробочку Золотой Колесницы, искорки рассвешихся на нижних ступенях Яровых Птиц, и ему вдруг очень захотелось ухватить Руну за руку, окликнуть Шыка с Зугуром и бегом бежать к ставшей привычной и надежной повозке, чтобы быстрее умчали их огненные птицы из этого холодного и грозного великолепия. 
 Но Шык уже ударил кулаком в узорчатые створки врат, окованные бронзой, и раскатилось окрест низкое: "До-о-о-н-н-н-г!". Врата медленно распахнулись, и пред путниками предстала высокая, грозная и красивая очень редкой, "правильной" красотой дева, облитая золотым и серебрянным светом. 
 За светом тем не разглядели сперва люди, что облачена Магура в дивной красы светинью бронь, облегающую плотно все тело, но естества женского не скрывающую, на кудрях её светлых шелом златой, а за спиной белоснежным плащем откинуты назад чуть трепещущие крылья, поболе лебединых, широкие и многоперые. 
 Сапфирным блеском сияли большие глаза богини, надменно и гневливо изогнутые соболиные брови хмурились, но не задумчиво, не от мыслей тягостных, а скорее по привычке - скорые на гнев и расправу редко с лица добрыми бывают... 
 Однако красива была Магура, неземной, ненастоящей какой-то выглядела она, самим совершеннством казалась, тем самым, пред которым мужики робеют и даже самые норовитые и охальные гонор теряют на ягнят покорных похожими делаются. 
 Шык, а следом за ним и остальные в почтении склонились перед богиней, а Магура, чуть шевельнув точеной шеей, заговорила, и голос её, звонкий и звучный, неожиданно понравился Луне, задел что-то в молодом роде, затронул какую-то струнку в душе его. 
 - Зравы будьте, честные странники. Приветить вас хочу во владениях моих. Не бродилами бездомными, а гостями дорогими принять вас желаю, и вас прошу держаться так же. Заходите в палаты мои, за столы садитесь, вкусите явств, питья, а после разговор заведем, себя и тех, кто живет у меня, потешим. Не бойтесь, надолго не задержу вас я. 
 Путники вновь поклонились Магуре, благодаря её за приглашение. Потом заговорил Шык, и Луня резанул его хриплый, резковатый и изредка дающий петуха старческий голосишка, что в стравнении с голосом богини на скрип колодезного ворота был похож. 
 - Благи дарю тебе, о Магура-Воительница, за приглашение твое лестное, и от себя, и от спутников моих. Дела спешные ждут нас, и времени в самый обрез, а посему не властны мы над собой, долг висит на нас камнем тяжким, и покуда не сполним мы его, не снимем камень с души, нет у нас воли ни гостевать, ни есть, ни пить в удаль свою. Отпусти ты нас, о дева ратолюбая, Дорогу Небесную повороти на старый её путь, и возблагодарим мы тебя от всей души... 
 - Я у стола вас жду! - спокойно, не повышая голоса, оборвала волхва Магура, повернулась, плеснув крыльями, и поплыла в глубь палат, куда-то в залитую ярким светом зальную даль, давая понять, что разговор окончен, что как бы не заметила она дерзость волхва, отважившегося перечить ей в её же владениях, но сошедшиеся над точенным носом чуть сильнее, чем обычно, брови, плеснувший в глуби прекрасных глаз гневный пламень красноречивее всяких слов сказали путникам: Магура отказов не терпит, и прогневать её очень просто. А уж в гневе-то она страшна, про то каждый род с пеленок знает... 
 Шык обескуражено поглядел вслед богини, потом нахмурился. Но тут вмешался Зугур: 
 - Ты это, волхв... Не серчай особо, может, обйдется еще. Давай сходим туда, посидим, перекусим, послушаем, чего надобно хозяйке. Она ж говорила надолго не задержит. 
 - Нельзя идти туда! - вспыхнул вдруг Шык, тряхнул вагас за ворот кожуха, повернул к себе: - Кто в Славные Палаты попадет, тот назад уже не выйдет, никогда не выйдет, понимаешь? Заманивает она нас, со злым умыслом заманивает. 
 - Ну почему со злым-то? - спросил Зугур, смущенно переминаясь с ноги на ногу - богиня понравилась вагасу и ему хотелось увидеть её еще. Шык понимающе усмехнулся, но на вопрос ответил: 
 - Потому, что если б Магура зла в себе не держала, она б на нашей стороне была, и в Битве Богов билась бы со всеми светлыми богами людскими. 
 - Дяденька, Зугур, поворотитесь-ка... - негромко окликнул спрощиков Луня, что стоял с Руной немного позади, на пару ступенек ниже. Волхв и вагас обернулись и увидели на лестнице, чуть ниже, шагах в десяти, шестерку полканов с натянутыми луками в руках. Наконечники стрел, горящие золотым, были направлены на людей, и позы, и выражения ликов полканьих говорили как бы: "Лучше подчинитесь, а не то..." 
 - Ну вот, Зугур, теперь доволен будь - выбора у нас не стало. проговорил волхв усталым и обиженым голосом и первым шагнул через порог, ступая на полированный камень пола Славных Палат. 
 * * * 
 Путники шли по огромным, поражающим своим убранством, залам и горницам, залитым идущим отовсюду ярким светом, пред ними бесшумно открывались створки высоченных внутренних врат, дверей, разъезжались златотканные занавеси, и все дальше и дальше, в самую глубь палат Магуры уходили они, и все сумрачнее, все настороженнее и суровее становилось лицо волхва... 
 Наконец, после того, как путники, минув огромный и сказочно красивый зал, вошли через высокую, стрельчатую арку в длинную горницу, увидали они длинные столы, крытые желтыми с красной каймой скатертями, у столов скамьи без спинок, шкурами разных зверей укрытые, а вокруг - сотни каменных и бронзовых поставцов, в которых горели факела. 
 Столы были уставленны явствами, и чего только тут не было! 
 * * * 
 Не так, чтобы уж очень часто, но приходилось Луне в родном городище бывать на пирах разгульных, на тризнах, кои иной раз и свадебные пиры превосходили, и повидал, как он сам думал, молодой род немало кушаний всяких, на вкус дивных, и в приготовлении тяжких, большого ума, труда и искусности от стряпух требующих. 
 Но то, что тут, на столах в Славных Палатах увидал Луня, поразило его, до глубины душевной и до самой последней телесной жилки проняло, и захотелось пуще жизни Луне усесться на скамью широкую, на шкуру мягкую, и отведать... 
 Сперва, пожалуй, вон, осетра копченого, жиром истекающего, с лучком, что кружочками нарезан и вдоль шипастого рыбьего бока уложен. 
 Потом рябца, в молотых травках обваленного и на вертеле жаренного, поглодать, черемшой квашенной заедая. Но это все так, для затравки. Подзакусив малость, хмельного взвара пенистого отхлебнуть было б не плохо, от души отхлебнуть, ендову ополовинив. 
 И вот тут-то за главное кушание браться, за кабана, капустой с яблоками набитого. Отхватить ножом застольным кус поболе, с жаренной корочкой, соком обливаясь, в мису его перетащить, и умять, тушеной капустой заедая. А потом ещё один, и еще, и только после пятого ломтя передых можно сделать, пенистого взвара глотнуть, пару лепех, в масле жареных, съесть, в сметану их макая, утереть губы рушником, и почуяв впервые за долгие семидицы малокормной походной жизни приятное тепло, что расползается из набитого доброй едой живота по всему телу, веселя голову и согревая сердце, привалиться плечом к сидящему рядом вою, дружиннику, побратиму, с коим немало пройдено дорог, немало порублено ворогов, и запеть в склад да лад песнь войскую, мужескую, деяний прошлых и будущих достойную... 
 Луня воткнул нож в недоеденный кусок кабаньего окорока и запел, а бородатый вой справа, размахивая недогрызенной оленьей ногой, подхватил, а следом грянула и вся дружина, что пировала за столами: 
 Ой, то не соколы, не соколы летят, 
 И не волки рыщут в поле широком. 
 То выходят рати родские в поход, 
 Постоять за землю родную идут! 
 Постоять за землю родную идут, 
 Да за род свой, за любавушек своих, 
 За детишек, за отцов и матерей, 
 Что бы в мире и покое им жилось! 
 Что бы в мире и покое им жилось, 
 Надо ворога коварного прогнать, 
 В сече лютой неразумных вразумить, 
 Зареклись чтоб наши земли воевать! 
 Всем полягшим родам - слава и почет. 
 Их деяний не забудет Род-Отец. 
 Их деяния бояны воспоют, 
 А мы выпьем поминальную за них! 
 "Вот она, жизнь войская!", - расслабленно подумал Луня, чуть ли не слезу пуская: "Битвы, походы, пиры, слава и почет. Эх, что ж я раньше-то..." 
 Внутри заворочалось что-то, какие-то нудные мысли лезли в голову, стараясь пробиться через хмельной морок сытости, слово "раньше" пробудило что-то в молодом роде, вроде как начали возникать чьи-то полузнакомые лица - сероглазая девушка, суровый вислоусый вой, седой и усталый старик, но тут сосед Луни хлопнул его по плечу, мол что грустишь, парень? 
 Луня охотно принял из чьих-то рук рог с пенным питьем, выпил, и вместе со всеми затянул новую песню... 
 * * * 
 Руна, едва путники вошли в горницу, где столы накрытые повсюду были, увидала хозяйку здешнюю, и она поманила девушку, улыбаясь при этом, и улыбка, простая, человечская улыбка на казавшемся холодным и надменным лике богини словно бы подсказала Руне - Магура вовсе не такая, какой кажется, она хорошая, добрая. 
 Девушка безо всякого страха приблизилась к богине, а та взмахнула рукой, пред нею бесшумно разошлись стены, и Руна следом за Магурой вошла в сокровищницу, огромную, широкую, и всю, до самого потолка заваленную грудами сработанной из злата и свети посуды, нарядами дивной красоты, оружием и всякими безделками, каждая из которых стоила не меньше, чем Дом Старого Корча вместе со всеми его обитателями. 
 - Нравится? - просто спросила Магура, глядя на горящие глаза Руны, на порозовевшие щеки, на вздымающуюся в волнении грудь: - Приданное твое потеряно было, так я решила помочь тебе, дева, одарить тебя, ибо негоже славной такой, молодой такой и красивой такой деве, как ты, нищебродкой по свету мотаться, без кола, без двора, и безо всякого приданного. Выбирай, примеряй, без стеснения всякого, и все, что по сердцу придется, что по нраву будет, себе бери - мне это вовсе ни к чему, лежит мертвыми кучами, пусть хоть тебе послужит. 
 - Благи дарю тебе великие, о Магура-Воительница! - низко поклонилась богине Руна, хотела ещё что-то сказать, но хозяйка Славных Палат уже вела девушку к ближайшей куче сокровищ, и Руна, углядев лежащие на груде златых цепей подвенечное плтье дивной красоты, изукрашенное самоцветами, светью шитое, все сверкающее и играющее множеством огнистых вспышек, тут же забыло обо всем. Но когда коснулась Руна руками платья распрекрасного, тут же увидала она чуть в сторонке другое, ещё дивнее и краше, и к нему, забыв про первое платье, метнулась... 
 * * * 
 Зугур, рыча, веретел над головой секиру, и полукруглые лезвия со свистом вспарывали воздух над его головой. Противник, высокий и могучий ар, что бился со щитом и мечом, мелкими шажками отходил к краю ристалища, пригибался, укрываясь за оббитым бронзовыми листами и толстыми медными пластинами усиленным щитом, меч вверху держал, острым концом вперед, словно жало скорпионье, и готовился этим жалом нанести удар вагасу. 
 Зугур, выбрав момент, прыгнул, ударил секирой со всей дури в самую середку круглого, прочного, на совесть сработанного щита, рассек одну из медных накладок, оставил в бронзе глубокий засек, но щита не разрубил, и ар, воспользовавшись замешкой вагаса, ударил мечом, целя попасть в незакрытое броней горло. 
 Зугур сумел уклониться, но лишь в самый последний миг. Арский меч пропорол кожу доспеха на плече, задел тело, но это была царапина, пустяк. Зугур отпрыгнул назад, взревел, словно хозяин степи гепард, и ловким, вдоль земли идущим ударом, отсек ару руку, держащую меч. 
 Тягуче ударил бронзовый гонг - поединок окончен. Сидящие вкруг ристалища на каменных скамьях, ступенчато сбегавших вниз, люди, вои разных народов, завопили, заорали, зазвенели оружием, кто одобрительно, кто негодующе. 
 Окровавленного ара, потерявшего сознание, унесли с посыпанного песком ристалища, запели рога, и Магура, что восседала на златом престоле в стороне, на высоком белокаменном возвышении, подняла длань свою. Тут же стих ор и гомон... 
 Богиня заговорила, и голос её разнесся над всей округой: 
 - Есть ли ещё вой храбрый и искусный, что отважился бы бросить вызов вагасу Зугуру, сыну вождя Зеленого коша? 
 В молчании застыли вои на скамьях, тупя взоры свои. Ар, которого срубил Зугур, был последним, а до него одолел вагас ещё троих, и никто не хотел быть пятым. 
 Магура подождала немного, потом с полуулыбкой на устах возвестила: 
 - На ристалище ныненшем вагас Зугур признается самым могучим и искусным воем! Из рук моих получает он награду - златую цепь и на ней камень с ликом моим! 
 Затрубили рога, загрохотали барабаны, вновь завопили люди на каменных скамьях. Зугур победно вскинул одной рукой вверх окровавленную тяжеленную секиру, потрясая ею, словно легким батажком, и не было в этот миг на земле человека счастливее, чем он. 
 * * * 
 - Ну что, волхв? По нраву тебе покои мои чародейские? - Магура, одетая в серый плащ-балахон, склонилась над широким столом, заваленным всяким чародейным скарбом, повела рукой, словно бы приглашая брать и пользоваться всем этим. 
 А брать и пользоваться было чем: костяные пластиныграмотки, свитки и связки дощечек, покрытых письменами разных народов, амулеты, обереги, кольца, камни, сушенные части зверей земных и иномировых, бутылочки, чаши, кувшинчики и сосуды с живой и мертвой водами, с зелиями разными, с дымами колдовскими, посохи и жезлы, шапки, обувка, плащи разные, и у всего этого какое-нибудь чарное свойство есть. 
 Шык, усмехнувшись, поклонился шутейно: 
 - За то лишь одно, что показала ты мне богатства такие великие, для каждого чародея бесценные, до скончания века моего должен я тебе служить. Благи тебе великие дарю, о Магура-Обольстительница, о Магура-Искусительница! И от себя благи, и от спутников моих, кои в сей час один другого счастливее. А теперь скажи мне все ж, о Магура, чего взамен ты желаешь? Нет у нас ничего, чем бы мы отплатить могли, одарить тебя ответно. 
 Магура странно блеснула глазами, которые вдруг словно бы позеленели, полуобернулась в сторону горящего поодаль, в углу чародейных покоев очага, негромко сказала: 
 - Не хитри, волхв. Знаешь ты, чего надобно мне, ибо и впрямь ничего нет у вас, кроме одной вещи, но вещица эта стоит всех сокровищ земных дороже, особенно в час нынешний. Меняемся, волхв? 
 - Ах, вон о чем ты! - притворно удивился Шык, однако побледнел лицом и дышать стал тяжелее, насаднее. Магура кивнула величаво: 
 - Да, я о камне толкую, что из земель заокиянских везете вы. Сила в нем великая, а я, Воительница, чту силу боле всего и потому хочу владеть камнем этим. А за него дам я каждому из отряда вашего того, чего пожелает он, и с избытком, мне по силам такое, а тебе, волхв, и вовсе весь мир подарю - делай с ним, что хочешь! 
 - Весь мир и пару лаптей на меху - впридачу! - усмехнулся вновь Шык: Складно поешь ты, Магура, и если б боялся я тебя, наверно, и поверил бы, когда б мне разум страхом замстило. Но нельзя мне бояться, ибо долг мой тяжек слишком, и не позволяет он мне много, в том числе - обманутым быть, хоть тобой, хоть кем. 
 Не из-за того, что сила тебя манит, Могуч-Камень заполучить ты хочешь! Боишься ты, Искусительница, боишься, что когда разобьем мы его и Владыка сгинет, сгинешь и ты, как и все остальные боги, сгинешь и не будет тебя боле. Вот потому-то и нужен тебе камень. Из страха на Битву Богов не пошла ты, ни с одной, ни с другой стороны выступить не решилась. Давно, слишком давно забросили капища и требища твои люди, и бесстрашия людского, храборости войской и отваги давно ты не пила, а без этого ты - бессильна!
 - А-а-а-х-х-х т-ы-ы... - прошипела Магура, вскинувшись, и лик её потек, начал меняться, искажаться, и вот уже перед волхвом стояла седая и сгорбленная старуха, худая и страшная. Серая кожа туго, точно вот-вот порвется, обтягивала костистое лицо, желтые зубы торчали меж обескровленных губ, в морщинах утонули глаза, а костлявые руки сплетались перед высохшей грудью, хрустя и скрипя суставами своими. 
 - Где спутники мои? - спокойно, но с угрозой в голосе спросил Шык, делая шаг к безобразной старухе. Та попятилась, и на ходу заговорила быстро, шепеляво: 
 - Никогда ни увидис-с ты их, волхв! Никогда! Вес-сно они у меня с-сить будут, и вес-сно за твое несогласие мус-ситьс-ся им придетс-ся! 
 * * * 
 ...И в тот же миг увидал Луня в страхе великом, как еда на столах пировальных обернулась грудами гниющего мяса, в котором копошились мерзкие белые черви. Повеяло смрадом, а веселые дружинники, что пировали вместе с молодым родом, в миг перекинулись в навов, полуразложившихся мервецов, и начали тянуть к Луне руки, щелкая зубами и завывая... 
 * * * 
 ...И в тот же миг платье, что одела на себя для примерки Руна, стало грязью зловонной, облепившей её нагое тело, а сокровища, блиставшие вокруг, поплыли, теряя блеск, и илистыми червивыми кучами осели. Из тех куч поползли склизкие змеи, шипящие на разные лады, и все змеи устремились к застывшей в ужасе Руне... 
 * * * 
 ...И в тот же миг наградная златая цепь на шее Зугура превратилась в грязную грубую веревку, затянувшуюся так, что вагас едва не задохнулся, и увидел он, что не гордым победителем покидает ристалище, а полуголым грязным рабом, которого со связанными руками за веревку, наброшенную на шею, выволакивают прочь пятеро аров, а впереди уже разверзла свой зев подземная темница, на дне которой, в вони и смраде коротают свой век пленники, и никогда ещё за сотни лет никому бежать отсюда не случалось... 
 * * * 
 - Ну, волхв, отдас-с камень? - просипела Магура, шагнув к Шыку и словно бы став выше ростом. Волхв на миг опешил - то, что показала ему богиня, было мерзким и ужасным, и пугало даже со стороны. Но вот Шыку пришла на ум мысль, и обрадованный, коротко хохотнул он, а потом сунул руку в котомку и выхватил Могуч-Камень, высоко воздев его над головой: 
 - Ты решила торговаться со мной, Магура! Ты решила, что жизни глупого вагаса и двух сопляков для меня важнее, чем власть над миром?! Тогда ты тоже глупа, и глупость твоя слишком дорого тебе обойдется! Смотри, я сейчас разобью камень, и жив останусь, а вот тебя не станет! Смотри... 
 - Подос-сди... - протягивая костлявые руки к волхву, прошелестела Магура, вновь умаляясь в росте и едва не кланяясь человеку: - Не раз-с-сбивай камень, не трогай Магуру! Магура хос-сет с-сить, Магура любит с-сить. Проси, что хос-сес-сь, только не раз-с-сбивай камень... 
 - Что хочешь? - с веселым сомнением пробормотал Шык, продолжая держать Могуч-Камень над головой. Потом решительно тряхнул бородищей и сказал: 
 - Для начала раскажи-ка мне, о Магура Полуистлевшая, откуда ты вызнала про Могуч-Камень? Да смотри, правду говори, а не то осерчаю я. 
 Магура прижала руки к груди, искоса глянула на Шыка, потом проковыляла в угол чародейного покоя, тяжело села на каменную скамью, и заговорила, отдышливо и тихо, но уже не шепелявя жалобно, а точно опасаясь, что кто-то подслушает её слова: 
 - Семидицу с небольшим назад глядела я в Чашу Зеркальную, в кою живая светь налита. Позволяет та Чаша в даль глядеть, то, что во всех земных краях делается. И увидала я, как вы с птицелюдьми бьетесь, как деву спасаете, как какой-то камень из недр горных вызволяете. Сперва интересно мне стало - что за камень такой, для самого Владыки Великого вредоносный? Ведь, если на Яровой колеснице вы, и по Небесной Дороге, им же проложенной, едете, выходит - во вред Владыке ваши деяния, так? Кликнула я кое-кого из богов, что Владыкину сторону держат, и мне дружны, распросила осторожно, и открылась мне, что про поход ваш поднебесный не ведают они ничего, а вот про камень знают. Так узнала я, что коли разбит будет камень, смерть меня ждет неминучая вместе с Владыкой и остальными богами земными... 
 Страх меня обуял, страх великий, ибо жизнь моя, хоть и одинокая да тоскливая, все ж милее, чем смерть черная, в коей и вовсе НИЧЕГО не будет. И решила я заполучить Могуч-Камень, завладеть им и никому не отдавать - ни Владыке, ни кому другому. 
 Повернула я Небесную Дорогу к Славным Палатам, и дело все мирно да складно хотела сделать. Да вот не вышло, больно несговорчив да храбер ты оказался, род Шык. За то и смерть примешь лютую... 
 Последнее Магура совсем тихо сказала, но Шык услыхал, и нахмурившись, гаркнул: 
 - Никак, грозишь ты мне? 
 Магура бросила на волхва взгляд, полный ненависти, прошипела: 
 - Грози - не грози, а смерть твоя, волхв, на подходе уже! Пока камнем ты размахивал, возвала я к содружнику моему, и он по твою душу пожаловал уже! 
 Шык испуганно оглянулся, одновременно плетя чары, что б обнаружить незванного гостя, Магура вжалась в угол чародейного покоя, поблескивая оттуда своими мышиными глазками, и тут в воздухе зашелестело, зашуршало, и серая мреть заклубилась посреди комнаты. 
 Шык быстро сунул Могуч-Камень в котомку, пригнулся и бросился к выходу из чародейного покоя, а за его спиной из серой пыли вставал свинцовобокий бог с грозно оскаленным ликом, с горящими глазами, с когтистыми лапами, в котором любой род сразу признал бы властелина Пекла Ныя, душегубца и людоненавистника. 
 Ный шагнул к волхву, и от его тяжкой поступи содрогнулись Славные Палаты. Шык проскользнул под дланью Ныя, юркнул в приоткрытую дверь и понесся по гулким и пустым покоям, подстегивая себя чарами. 
 А позади него бухали тяжеленные шаги властелина Пекла, и исторгнутая им волна темного, багрового огня катилась за бегущим волхвом, выжигая все на своем пути. 
 Глава четвертая. 
 Невидья шапка. 
 Луню Шык нашел первым - в одном из покоев молодой род, отчаянно рубя мечом и кинжалом воздух, стоял у запертых дверей, и округлившиеся от ужаса глаза его говорил о том, что бой он ведет неравный и тяжкий. Волхв, вполуха слушая - не нагоняет ли Ный?, быстро вернул Луне истинное зрение, и тот, увидав волхва и пустой покой, ошарашено вытаращил глаза: 
 - Где они?! Дяденька! Тут такое... Уф... А Руна где? 
 - Искать побегли, да скорее, тут после нас ещё один гость прибыл, с нами встренуться мечтает... 
 По дороге Шык коротко рассказал Луне про все, что случилось, пока молодой род, обмороченный и очарованный, пировал да отбивался после от нечисти, которой не было на самом деле. 
 Нашли и Руну, и Зугура. Шык быстро развеял мороки, насланные Магурой, и путники, теперь уже все вместе, помчались отыскивать Золотую Колесницу, а следом за ними грохотал по Славным Палатам Ный, и дым от зажженных им пожаров уже начал заволакивать все кругом. 
 Путники выбежали на ступени крылечной лестницы, и замерли - сторожевые полканы, в полтора десятка числом, преградили им путь, и их стрелы, с добрый дрот длинной каждая, запели в воздухе, неся смерть. Позади был Ный, впереди - непобедимые полканы, и люди едва успели захлопнуть створки врат, как в них тут же вонзились полканьи перки, выставив точеные наконечники с другой стороны. 
 - Что делать, волхв? - задал свой любимый вопрос Зугур, озираясь, а тяжкий топот Ныя приближался с той жуткой неумолимостью, с какой человек, в утлом челне оказавшийся далеко от берега, ожидает прихода надвигающейся бури. Он видит, как она приближается, он понимает, что не успеет спастись, но все же надеется, что разгулявшаяся стихия пощадит его... 
 Шык, быстро-быстро перебирая пальцами, вдруг топнул ногой, словно хотел доказать кому-то что-то, потом рявкнул: 
 - Стойте тут, двери держите! 
 И помчался огромными прыжками навстречу приближающимуся Ныю. Однако через два десятка шагов волхв остановился - из-за поворота широкого коридора, ведущего то входных дверей вглубь Славных Палат, появился высокий, серо-свинцовый, окутанный сполохами багрового пламени Ный, и замер на миг, готовясь к новому броску. 
 - Остановись, Ный! - зычно крикнул Шык, взмахивая рукой, точно он хотел отпугнуть грозного бога: - Магура обманула, обмишулила тебя! Она хотела сама завладеть камнем... 
 - Не слушай его! - зашипела дикой кошкой возникшая за спиной Ныя Магура: - Он врет. Убей их, и камень будет нашим... 
 - Моим! - прогрохотал Ный. 
 - Нашим! - упрямо прошипела Магура. 
 Ный медленно повернулся на негнущихся ногах к приникшей к стене Магуре, полыхнул гневом из низких зраков, глубоко спрятанных под тяжкое налобье, заговорил своим безжизненным и грозным голосом: 
 - Человек прав - ты хотела завладеть этим камнем! Сейчас я убью их, потом тебя. 
 - Мы же договаривались вместе владеть им! - замахала на Ныя руками Магура. Шык тем временем вернулся к своим спутникам, которые, заложив большим бронзовым брусом засова двери, в тревоге переминались поодаль. Волхв быстро огляделся и указал на неприметную дверь в стене, низкую и незапертую. 
 - Сюда, быстро! 
 Путники стремглав метнулись к двери, быстро втиснулись в узкий проем, и в тот же миг, когда Зугур, шедший последним, захлопнул дубовую дверцу, все пространство возле входа в Славные Палаты залила волна грозно ревущего подземного пламени, исторгнутого Ныем. 
 * * * 
 Комнатушка, в которую ворвались спасающиеся от Ныя люди, когда-то, видимо, была стражницкой, и сильно походила на ловушку. Маленькая, пять на пять шагов, с лавками вдоль белых каменных стен, она имела единственное оконце, узкое и зарешеченное. Шык и Зугур сразу кинулись к нему, выглянули наружу. 
 - Ничего не видно, туман сплошной! - то ли себе, то ли остальным пояснил Шык, повернулся к двери, из-под которой струился сизый дым: - Если чего-то не придумаем, Ный сожгет нас здесь, как лесной пожар сжигает диких пчел в дупле. 
 - Надо в окно лезть! - тут же предложил Зугур: - Не хочу я быть пчелой... 
 - За окном встать не на что. Скорее всего там сразу бездна, и лететь нам до самой земли, или окияна, долго-долго... - Шык устало присел на лавку, огляделся, поймал испуганный взгляд Руны, подмигнул ей: - Не журись, девка, авось вывернемся... 
 - Эх, натравить бы полканов на Ныя! Пока они бы кромсали друг друга, мы б спаслись! Да знаю, знаю, Зугур, "бы" мешает. - Луня замахал руками на вагаса, и сел возле волхва. 
 Шык же, услыхав Лунины слова, неожиданно хлопнул себя по лбу, и полез в котомку, бормоча себе под нос: 
 - Сами они... Они сами... 
 Вскоре он извлек с самого дна неприметную шапчонку, войлочную, катаную, траченную молью, с кисточкой и вышивкой попереди, изображающей летящую кукушку. 
 - Вот она, Невидья шапка! Диво дивное, вещица небывальская. Подарил мне её волхв Ошач из рода Выдры, давно подарил, наказывал беречь на самый тяжкий миг. Похоже, настал он, а, други? Я и забыл, что схоронил Невидью шапку в котомке, давным-давно валяется она у меня там. Непроста шапчонка эта. Коли одеть её, телесный вид потеряешь, и пока не снимешь, никто не углядит тебя. Одно жаль - разок только попользоваться шапочкой можно... 
 Шык повертел шапку в руках, словно примеряясь, как её удобнее нахлобучить на свои седые кудри, и глаза его на миг затуманились - волхв припомнил молодость. Однако он тут же совладал с собой и заговорил снова: 
 - Я одену шапку и выскользну отсюда. Ный наверняка где-то рядом стоит, готовится двери ломать, да только не увидит он меня. Я двери входные, что в хоромину эту ведут, отопру, а там, на лестнице, полканы. Они стрелы пустят, и в Ныя попадут. Тут-то все и начнется... 
 - А чего-то полканы стрелы должны пускать, да ещё и в Ныя попасть? удивился Зугур, но Шык только свистнул, разводя руками, мол, так уж случится, вроде как и сам не знаю, почему. 
 Волхв одел шапчонку, и все пораженно охнули - только что стоял он среди них, а тут вдруг раз - и исчез! Действительно - диво дивное! 
 - Зугур, дверь приоткрой, а как я выскочу - закрывай тут же! А потом постучу я трижды, и впустишь ты меня. - зазвучал из пустоты голос волхва. Вагас, тараща глаза, кивнул, шагнул к двери, отодвинул засов, и приоткрыл дубовую створку настолько, насколько для человека достаточно. Что-то шуршануло о косяк, Зугур быстро прикрыл дверь и задвинул засов на место. 
 Путники припали к гладким дубовым доскам двери, прислушиваясь. Сперва ничего не было слышно, кроме отдаленного потрескивания пламени, тяжких шагов Ныя где-то рядом, да визгливой скороговорочки Магуры, которая пыталась убедить властелина Пекла не трогать её, честную и услужливую Магуру, и поторопиться уничтожить дерзких людей. 
 Потом заскрипели входные двери, раздался свист и громкий вскрик, то ли "Эй, вы!", то ли "Где вы?", и сразу же затопал куда-то влево Ный, что-то засвистело, и вдруг дикий и неукротимый рев сотряс все вокруг, дверь дрогнула, с потолка посыпались камни, по стенам зазмеились трещины. 
 Луня, ухом приникший к двери, отчетливо услыхал в реве и грохоте: Тук-тук-тук! 
 - Шык пришел! - крикнул он Зугуру, вагас отпер дверь, и в проем ввалился волхв, тяжело дышаший, в обугленной и дымящейся одежде, но очень довольный. 
 Едва дверь за ним захлопнулась, Шык уселся на пол, затушил тлеющий рукав и весело проговорил: 
 - Все даже лучше, чем я мог представить! Один из полканов попал Ныю прямо в глаз, я даже подправить стрелу не успел. И теперь Ный бьется с ними, решив, что это Магура натравила своих стражей на него, опасаясь за жизнь свою. А полканы, двоих из которых Ный успел сжечь своим дыханием, хотят отомстить. Магура куда-то сбежала, Ный отступает по коридору вглубь Славных Палат. Одно плохо - шапчонка спалилась ненароком чуть раньше, чем надо было. Ну да ладно, она свою службу сослужила. А теперь нам пора, други... 
 Один за другим путники, прикрываясь плащами от бешеного, ярящегося пламени, охватившего все вокруг, выскальзывали из двери, и пригибаясь, бежали за спинами не замечавших их полканов к выходу из Славных Палат. 
 Не чуя под собой ног, пронеслись они по крылечной лестнице до самого низа, забрались в колесницу, Шык чарами разогнал легкие облака, что затмили солнышко, и освещенные яркими лучами светила, Яровы Птицы заполыхали, взлетая, и вскоре Золотая Колесница уже удалялась от Славных Палат, над которыми поднимались дымы сотворенных Ныем пожарищ. 
 * * * 
 - А как же теперь Дорога-то наша Небесная куда надо стала вести? спросил Луня, устраиваясь на скамье и отхлебнув с устатку водицы из меха. Шык в ответ хмыкнул, довольно и весело: 
 Учишь тебя, Лунька, учишь, а все как шишкой об елку! Не уж-то сам не доехал, как так случилось, что тут Ный оказался, а Магура вроде как у него в услужницах теперь? 
 Луня покачал головой, вздохнул, пряча глаза, мол, ну что поделать, всегда ведь говорил - неспособен я к чародейству. Зугур, глядя на молодого рода, тоже закивал: 
 - И я ничего не пойму, волхв! Растолкуй, раз самый умный. 
 Но тут неожиданно вмешалась Руна: 
 - А можно, я? 
 Шык улыбнулся: 
 - Ну давай, дева скоромыслая, попробуй. 
 Руна, порозовев от смущения, быстро заговорила: 
 Магура, силу свою потеряв оттого, что люди позабыли про нее, с Ныем сошлась, обмануть его хотела, а может, сам он с её подмогой до Могуч-Камня добраться собирался - не суть. Дозволил Ный Магуре своим могучеством попользоваться, Небесную Дорогу поворотить, нас зачаровать и обличие свое изменить. И кабы не Шык, все бы у них сладилось. А теперь, когда взъярился Ный, сила его ему самому потребовалась, и чары Магурины, с её помощью сотворенные, развеялись. И Небесная Дорога на прежний путь легла. 
 - Жаль, девка, не из нашего ты городища. - с сожалением сказал Шык: А то б не вот этого журавеля пустоголового, а тебя я в ученицы взял. Одно слово - голова, все складно да ладно растолковала! От себя добавлю только если Ный полканов и Магуру одолеет, посля за нас возмется, и ничего хорошего от того нам ждать не след. Но... 
 Страшный грохот грянул окрест. Зашипели и заметались Яровы Птицы, закачалась, затряслась Золотая Колесница, путники повалились со скамей, испуганно прикрывая руками головы. 
 - Гляньте-ка! - позвал остальных первым поднявшийся Шык, указуя рукой в сторону Славных Палат: - Никак все ж за нас Судьбина, хоть и говорят, что нельзя умиловистить её. 
 Луня, выглянув из-за насада, увидал, как из облачных груд, что затягивали со всех сторон Славные Палаты, прикрывая их от чужих взоров, вырастает огромный дымный гриб, черный и зловещий, а снизу сыпятся из облаков похожие издали на снежинки, только черные, остатки того, что прежде было Славными Палатами. 
 - Конец, однако, пришел и Магуре, и полканам её, и Ныю треклятому! задумчиво проговорил в наступившей звенящей тишине волхв, глядя на все растущий в вширь и в высь дымный гриб. 
 - Кто ж их всех так? - удивленно спросил Зугур: - Владыка, что ли? 
 Шык ответил не сразу: 
 - Сдается мне, что сам Ный и постарался, всем людям на радость. Больно уж полканы Магурины его разозлили, а сил у Пеклова Хозяина не мало, ох не мало. Вот он и вдарил, не прикинув, и разметал все вокруг в щепы да мелкие дребезги, и себя в том числе развеял. Палаты только жаль, они и впрямь Славными были, такую красоту да на землю бы, народам на диво... 
 * * * 
 После Магуриных "гостин" целый день отсыпались путники, а когда сон снял усталость и развеял мысли тяжкие, что всех, кроме волхва, пожалуй, одолевали - ещё бы, так впросак попасть, заморочиться, Руна, как и после того, как покинули они Ту Сторону, взялась угостить мужичков на славу. 
 Жарила-варила, приправы щедро сыпала, надеясь прежде всего мужу угодить, но тут вышла промашка - Луня после угощеница, коим его в Славных Палатах подчевали, на разносолы всякие глядеть не мог, и сказавшись сытым, снова спать завалился. Руна опечалилась было, но Шык ей растолковал тишком, что к чему, а Зугур и вовсе обрадовался: 
 - Вот и ладно, а то не в коня корм. Лунька ест много, а толку мало, телесно все одно фитиль фитилем! 
 - Ты зато на жеребца похож больно, то-то за Магурой чуть не бегом потащился! - отозвался с задней скамьи "спящий" Луня. Вагас аж поперхнулся, услыхав от побратима такие добрые да ласковые слова. 
 За такими вот шутками-прибаутками время коротая, неслись путники в Золотой Колеснице с одного края мира на другой. 
 Через два дня после того, как вырвались путники из Славных Палат, от которых ныне одно лишь крошево осталось, вспомнил Луня про Невидью шапку, что спасла им всем жизни, и полез к Шыку, прося рассказать, что за Ошач такой у Выдр был, вроде не слыхал он про волхва с таким именем, а заодно и про Невидью шапку растолковать, может, можно другую такую сделать? 
 Шык отнекивался, потом сердиться начал, но в конце концов плюнул в сердцах за резной насад колесницы, мол, Луня - как банный лист, все одно не отвяжется, и взялся рассказывать: 
 - Давно это было, очень давно. Я в ту пору ещё и бороды не отростил, и волхвом меня не величал никто, так, за знахаря почитали, да и то больше по скотине. Была у меня тогда мечта заветная - все Землю-Матушку обойти, все страны повидать, на все народы подивиться. Ну, а для начала взялся я обойти наши, родские земли, погостить в родах иных, и с волхвами потолковать, премудрости чародейские у них перенять надеясь. 
 Не знал я еще, по молодости лет и малоумию, что каждый волхв все чары свои, заговоры, заклятия, уловки всякие бережет пуще зеницы оковой и никому никогда их не раскроет, пока не придет время ему брать себе ученика. 
 Долго ли, коротко, обошел я родские земли, везде побывал, всех повидал, в каждом городище гостил, на дальние бортни и заимки охотничьи забредал, и на все капища, и на все требища божеские захаживал, всем богам нашим кланясь, и даже через Великую Ва к рыбарям зарецким плавал. 
 Роды - народ хлебосольный, везде меня привечали, за стол сажали, житом делились, ночлег давали и были со мной ласковы да приветливы. 
 Но стоило мне к волхвам подойти, о чародейных делах разговор завести, как едва не палками гнали они меня, и чарами били, не насмерть, но так, что долго болел я, каждый раз после таких выволочек отходя. 
 И вот, когда все земли родские обошел я, и ни один из волхвов, коих не так уж и много у нас было, не приветил меня, осталось мне зайти на самый далекий починок рода Выдры, что на крайнейм закате и полуночи наших земель стоял. Слыхал я от охотников, что живет на том починке чудной мужик, лесовик да болотник, и есть ещё в лесу дремучем неподалеку от починка тайное капище, Скрыту во славу ставленное, и мужик починковский за капищем угляд держит, Скрыту служа. 
 Говорили люди, что тот, кто то капище отыскать сумеет и жертву Скрыту принесет такую, что по сердцу богу придется, получит от него в награду дар - мысли других людей, скрытые да тайные, постичь и познать. И загорелся я тогда, и пуще всего на свете захотелось мне на Скрытово капище набрести, жертву принесть, а после всем волхвам родским, кои меня отринули, носы натянуть, все умения их чародейские вызнав. Гордыня, одним словом, меня обуяла... 
 Шык закашлялся, и потянулся попить воды. Руна, пользуясь заминкой, спросила: 
 - Дядько Шык, а что за Скрыт такой? Дед мне про разных богов родских сказывал, но про Скрыта я первый раз слышу... 
 Волхв блеснул глазами, загадочно и печально, а потом махнул рукой: 
 - Ладно, расскажу и это, коль пришлось. Есть у нас былина, длинна она и тяжка, ибо петь её надо голосом особым, и гуслями себе подыгрывать тоже не как обычно. Если ж коротко, то повествует она о том, как родился у светлоликого Яра и багряновласой Зимцары сын, отрок красоты небывалой, ибо слились в нем яркий свет солнца с прихотливыми цветными зорьными переливами. Нарекли его Светозаром, и не было во всех мирах, через кои Великое Древо растет, никого краше да пригожее Светозара. 
 Блистал он златым и багряным, и везде, где нога божича юного ступала, расцветала земля, яснилось небо, и люди жить начинали складно да ладно, славя сына Яра и Зимцары.
 Прослышал про это Худ-Змей, что в Пекле живет, и карами для душ людским ведает. Пуще всего любил Худ-Змей муки душ людских, и чем больше их в Пекло попадало, тем милее ему было, тем радостнее. Однако все меньше и меньше стали попадать души в Пекло - Светозар умел все мысли людские вызнавать, и плохие, злые да кознявые осветлять, одабривать светом своим живоносным. И люди добрыми становились, а души добрых людей, известное дело, не в Пекло, а к Чурам на небо после смерти попадают. 
 В тоске и лютой злобе засыхал в Пекле Худ-Змей. И вот задумал он погубить Светозара, погасить свет его яркий. Выполз Худ-Змей из Пекла, залез повыше на ствол Древа Мирового и плюнул слюной своей вниз, на землю. И везде, куда капли слюны попали, выросли травы ядные - белена, дурман, цикута-смертонос, и всякие другие. И оказалось, что если выжать весь ядовитый сок из трав тех, много больше его окажется, нежели в слюне Худ-Змея было. 
 Пополз змеина по земле, и всюду нюхом своим отыскивал он травы ядные и жевал их, сок высасывая, и вскоре набрался яду и раздулся, точно лягуха, через соломину надутая, Луня вон у нас мальцом забавы такие любил... 
 Шык снова потянулся за водой - после беготни по Славным Палатам у волхва сушило горло. Луня, не ожидавший такого оборота в рассказе, обижено буркнул: 
 - Не надувал я лягух никогда, это Вычач все. Что я, лиходей какой, тварь живую губить из баловства? 
 - Не знаю, не знаю. - прикинулся Шык, потом махнул рукой с улыбкой, пустое, мол, шучу, и продолжил: - Раздулся, значит, Худ-Змей, набрался яду, и снова на Древо Мировое полез, с тем, чтобы Светозара углядев, выплеснуть на него весь яд и залить им свет животвороный. 
 А Светозар той порой задумал страны полуночные осветить, чтобы не стояла там тьма по полгода, чтобы морозы да холода отступили и люди смогли жить в тех краях. Испросил Светозар дозволения у отца-матушки и отправился в путь-дороженьку. 
 Мало ли, много ли прошел Светозар, но вот пришел он к горам высоким, что страны полуночные от земли иной отделяют. Притомился Светозар и отдохнуть решил перед тем, как за дело задуманное взяться. Прилег он у подножия горы высокой и задремал на чуть всего. Тут-то и выследил его Худ-Змей, а выследив, окатил тварник светорожденного ядом, коего немало насобирал он внутрь тела своего. 
 Яд черный волной дымящейся затушил пламя живоносное, смыл красу с облика Светозарова. Закричал от боли божич, и клик его по всей земле прокатился, и плакали люди, слыша его, ибо поняли все, что красота из мира уходит, навсегда, навечно... 
 Услыхали голос Светозаров и отец его, и матушка. Страшно разгневались они. Зимцара на голос сыновий поспешила, а Яр светлоокий с небес вниз, к земле сырой, ринулся, расправу творить над Худ-Змеем поганым. Испугался Худ-Змей, обернулся вороном черным и помчался над горами, над морями, в Пекло свое поспешая вернуться. 
 Яр смотрит - стая воронов летит. У всех ветер поет в крыльях, а у одного - воет. Ударил Яр мечом огненным, полетели перья ворониные, пал на земь Худ-Змей, перекинулся туром черным, и по долам, по степям помчался, в Пекло свое поспешая вернуться. 
 Яр глядит - стадо турово бежит. У всех земля звенит под копытами, а у одного - стонет. Ударил Яр мечом огненным, расселась шкура турова, снова пал на земь Худ-Змей, но не дал ему Яр в этот раз уйти, взмахнул он мечом своим в третий раз и срубил Худ-Змею башку его поганую. 
 После бросился Яр светлоокий следом за Зимцарой к сыну своему, но увидал лишь жену свою, горько плачушую, да старичка рядом, ликом темного, спиной горбатого. 
 Спросил Яр у старичка: "А где ж сынок наш, Светозарушка? Не видал ли ты его, дедушка?" Отвечал ему старичок: "Сгинул сынок ваш, пропал на веки вечные. Нет больше Светозара, нет света животворного..." 
 В печали великой вернулись Яр светлоокий и Зимцара багряновласая на небо и с той поры не могут они глядеть друг на друга, ибо боль и тоска о сыне пропавшем живет в сердцах их, а светом своим, что в Светозара вместе был слит, напоминают они друг дружке о нем. 
 Вот потому-то и выходит сперва после ночи темной на небо Зимцара, раскидывает свои власы окрест, мир озаряя предвесничьим светом, а после спешит уйти, светлоокому Яру место уступая. 
 И не знают боги светлые, что не сгинул, не пропал Светозар бесследно. Стал он после яда Худ-Змеева тем самым старичком черноликим, Скрытом назвался, и ушел из земель, людьми населенных, в леса дремучие, скрылся в чащобах непролазных, спрятался в буреломах непроходных, ибо страшен и отвратен показался ему его новый облик, и стыдно стало Светозару на глаза божьи и людские показываться. 
 Смыл яд красу его, потушил пламя, но не смог он душу потравить, не смог добро из неё выесть. Начал Скрыт, что некогда Светозаром был, людям помогать, но на иной лад. Теперь дарил он тем, что сумеют его желания угадать, дар особый - в чужих умах читать, мысли распозновать, но лишь тем дар этот жаловал Скрыт, кто душой чист был, кто светлые помыслы имел и для благ людских применить его мог... 
 Шык вдруг горестно вздохнул, замолк опять, и молчал на этот раз долго, глядя куда-то внутрь себя. Все тоже молчали, терпеливо ожидая, когда волхв продолжит свой сказ. Наконец Шык пошевелился, точно очнулся ото сна, провел рукой по бороде и вновь зазвучал его хрипловатый голос: 
 - Долго, очень долго бродил я по землям рода Выдры, минула зима, потом весна, потом лето, и лишь в начале осени удалось мне выйти к потаенному починку, что и починком-то назвать было нельзя, так, скит одинокий, избушка да сараюшка на краю болота, а кругом чащоба глухая да топи непроходные. 
 Хозяин местный однако ж меня приветил, накормил, напоил, одарил словом добрым. Я, по дурости неразумной, сбрехнул ему, что по случаю нечаянному попал в дом его, а он все кивал да посмеивался, и невдомек мне, пню дубовому, в тот миг было, что все мысли мои мужичок этот неказистый знает, что сквозь меня он глядит, как сквозь паутину на луну. 
 Погостевал я у отшельника, что Ошачем звался, а сам все про капище заповедное выведать старался. Но молчал Ошач, усмехался только. Собрался он как-то раз на охоту, сказал, что дня на три уйдет. Обрадовался я, думал, успею за это время капище отыскать, оно ж где-то рядом должно быть, коли Ошач приглядывает за ним, иначе ж несподручно. 
 Ушел он, а я котомку в руки - и полез в болотины да буреломы. Цельный день лазил, лазил, одежу изодрал, промок, ноги сбил, морду всю исцарапал, а ничего не отыскал. Ночь кое-как перебился на кочке сухой посреди топи хмарной, а поутру снова кружить окрест избушки Ошачевой начал. И снова ничего. 
 Третий день настал. Я уже злиться стал, думаю - не найду сегодня, в избушку не вернусь, перед хозяином стыдно. Опять весь день по болотам ползал, а под вечер в трясину попал, оступился с устатку, да и засосало меня, по плечи затянуло, сразу, махом. 
 Не знаю, как ты, Зугур, а Лунька вон знает - смерть это верная, ежели помощник не придет, слегу или дубину какую не протянет, то все, пропал человек. 
 Сижу я в трясине, с каждым мигом все глубже и глубже затягивает меня болотина, а тут ещё кики появились, болотник пришлепал, веселятся нелюди, радуются забаве такой, поживу предвкушают. Чую я - вот и смертный миг мой настал, болотина уже до горла доходит. Взмолился я всем богам светлым, заорал нечеловечим голосом, все чары свои немогучие, какие в ту пору знал, творить начал, но без толку все - ещё глубже увяз, воды гнилой, болотной нахлебался, словом, понял - совсем пропал... 
 И вот в то мгновение, когда Смертную песнь начал я петь, чтоб хоть посмертие у меня благое оказалось, разбежалась вдруг нелюдь, заскрипели, закачались кругом деревья, словно в бурю, ходуном заходила трясина и начала она меня выплевывать потихоньку - сперва плечи показались, потом грудь, после пояс, и вот я уже весь вылез из болотины и на сухое место выполз. 
 Выполз и вижу - поодаль, меж деревьями, полянка небольшая, жухлой травой поросшая, а посреди полянке кругом камни белые лежат. Посреди того круга каменного куст шипшинный стоит, ягодами усыпан, золотыми да багряными. А вкруг куста ходит старичок горбатый, и ягоды те в лукошко собирает, для взвара, видать. 
 Мне б понять в миг тот, кто это, да поклониться ему, за спасение чудное благи великие воздать, да у меня после трясины и страха смертного все думы набекрень сделались, а ещё не ел я два дня, оголодал, вот к кусту с ягодами и заковылял, перекусить собираясь. 
 "Здрав будь, дед!", - говорю старичку: - "Дозволь, ягод твоих поем!" А сам уже рву и в рот кладу. Дедок усмехнулся, глянул на меня, тут-то я его и признал. Бухнулся я перед ним на колени, прости, кричу, боже, виноват я, хотел дар от тебя заполучить да себе выгоду с него поиметь. Вот, чуть в трясине не утоп, а не проняло, теперь понял, прости ещё раз... 
 Поглядел он на меня, поглядел, потом рукой только взмахнул, и пропал. А я обеспамятел, и всю ночь пролежал так, а поутру меня Ошач нашел, внутри хоры каменной лежащего, а рядом - лукошко с ягодами. 
 Не одарил меня, конечно, Скрыт даром, да и поделом мне, телепню завидущему. А вот ягодами одарил, и ягоды те не простыми оказались, съешь одну - и на весь день сыт. Крепко пригодились они после, когда гладомор великий был, на седьмом году вожа Рыта Белой Стрелы, детишек в городище теми ягодами спасали. Ты, Лунька, и не родился ещё тогда... 
 Шык опять задумался, но спохватился: 
 - Совсем, видать, старым я стал, забыл, с чего весь сказ начал! Про шапку-то - Ошач мне её подарил, когда прощались мы. Бери, говорит, волхв младой, авось, пригодиться когда. Чуды, что на поклон Скрыту из земель своих приходили, мне её оставили, да вроде как ни к чему я шапку эту применить не могу, а тебе послужит она, когда нибудь, да послужит. Вот и послужила, не столько мне, сколько всему роду людскому, хвала Ошачу-щедрачу. Вот такой сказ мой про шапку Невидью да про бога Скрыта. 
 - Хороший сказ. - кивнул Зугур, большой любитель до всяких былин, сказов да песен: - Только чудно больно - начал ты про шапку, закончил шапкой, а посередке вон сколько всего нам поведал, и про Светозара, и про Скрыта, и про юность свою, и про Ошача. Почему так? 
 Шык встал, распрямил плечи, хрустя костями, усмехнулся: 
 - Так уж устроено на земле - жизнь человеческая с рождения начинается, смертию заканчивается, а меж ними мно-ого чего бывает. Так и все остальное, но только на самом деле связано все дружка с дружкой, и я так скажу, хотя и странным это покажется - не захоти я по молодости всех волхвов родских обскакать, не возжелай я славы великой, не позавидуя я им - не понесло б меня к капищу Скрытову, не побывал бы я у Ошача, и не оказалось бы в котомке моей Невидьей шапки. Сиречь - погинули бы мы в Славных Палатах, а Могуч-Камень Ныю бы достался, а Ный, к слову, Владыке его не собирался отдавать. Он сам во Владыки над всеми богами метил, а что за Владыка из Хозяина Пекла бы вышел, и так ясно. А ты говоришь, Зугур: "Почему так?". Потому - и все тут! А теперь - спать, уморили вы меня с говорильней вашей... 
 Глава пятая. 
 Старый Дом. 
 И снова мчалась по Небесной Дороге Золотая Колесница, влекомая огненными птицами, снова над четырьмя путниками менялись в свой черед день и ночь, а внизу клубились облачные горы или расстилалась ровная белесая пелена. В положенный срок минули берег окияна, и через бескрайние просторы Стран Великого Хода колесница понесла добытчиков Могуч-Камня к концу их дальнего и трудного пути, к Черному лесу. 
 * * * 
 Никто не знал, куда опустится Небесная Дорога, где предстоит им покинуть колесницу и сойти на землю. Когда только собирались путники в поход, мыслил Шык, что сможет он управлять Яровыми Птицами, но оказалось, что движет ими лишь воля пославшего их, и теперь оставалось людям лишь надеяться, что довезет колесница туда, куда нужно, не подведет, не к арам в лапы доставит. 
 Вторая семидица пути подошла к концу. Как-то утром Шык, вглядываясь в проплывающую далеко внизу землю, сказал: 
 - Обур проехали, Ар-Зум под нами! Завтра Серединный минем, а там, я думаю, и конец нашим скитаниям заоблачным. 
 - Оно ко времени. - отозвался Зугур: - Припасы-то к концу подошли, а воды и вовсе не осталось. Пора бы приехать. 
 Луня, разглядывающий Чертеж Земель, спросил у волхва: 
 - Дяденька, а как же мы в Черном лесу-то? Ведь ни один человек живым из него не вышел. Помню я, как ты сказывал про нечисть чернолесскую - хуже тварей и придумать нельзя. 
 Шык усмехнулся невесело: 
 - Этот ты верно сказал, Лунька, что никто доселе из леса этого поганого живым не вышел. Да только ведь допреж и под небесами на боговой колеснице никто не ездил, и Могуч-Камня никто не добывал... Авось да небось, как ты говорить любишь. А что до нечисти - биться придется, и биться крепко. 
 Помолчал маленько и добавил ехидно: 
 - Ну, тебе-то опасаться нечего, тебя-то нечисть за своего примет. 
 - Это почему ж? - обидившись за мужа, спросила Руна. 
 - Так Луня у нас теперь корноухий, точно лешья, да и оброс глянь как лешак лешаком! 
 - Коль я лешак, то ты, дяденька, на Водовика смахиваешь здорово! отозвался Луня: - Вон, и бородища у тебя позеленела, и руки черные, и ногти кривые торчат. 
 Шык, который, не смотря на мудрость свою и знания, обидчив был, ровно парубок младой, засопел, брови нахмурил, но тут влез Зугур: 
 - Оно и правда - на нечисть мы похожи, а не на сынов рода человечьего. И то сказать - сколько дён рыла не мыли, одежу не снимали, волос и ногтей не обрезали. А впереди нас поход через Черный лес ждет, самый страшный, я так полагаю, в нашей жизни поход. Может, смертушку принять придется, так перед этим хорошо б помыться, почиститься, войскую справу подлатать, подновить. 
 На том и порешили - если опуститься Золотая Колесница в месте тихом да спокойном, денек передохнуть перед походом, порядок на себе навести, а потом уж и в путь. 
 * * * 
 Серединный минули на рассвете следующего дня, и сразу же на полуночь свернула Небесная Дорога, и снижаться, спускаться из заоблочных высей начала Золотая Колесница. 
 Странно засвистели Яровы Птицы, втрое ярче прежнего воспылали крыла их, а искры валили теперь так, что и в колесницу залетали, жгли людям лица, руки, одежду. 
 - Чегой-то с ними? - удивился Луня, волвх только плечами пожал, но потом, поразмыслив, ответил все же: 
 - Ныне, после Битвы Богов, на земле чужие птицам нашим силы верх взяли, вот и волнуются птахи, зляться. 
 Колесница все ниже и ниже опускалась. Серединный по правую руку имея, несла она путников на полуночь, и вскоре Шык понял и остальным объяснил: 
 - Не иначе, к Корчеву Дому везет нас повозка. Вона, если приглядеться, Малый Ход прямо под нами, а к вечеру до развилки, до скрестка доедем. Оттуда до Дома - шаг шагнуть. Ночью и прибудем. Места знакомые, Руне особливо, так что давай, девка, думай, где схорониться нам, где спрятаться. В здешних местах аров пруд пруди, не иначе. Заприметят нас - все, пропадем... 
 Свечерело. Путники, от жажды страдая - вода ещё вчера вся до капельки вышла, готовились покинуть Золотую Колесницу, что служила им домом целых четыре семидицы. Все лишнее, ненужное за насад покидали - и не мало, небось, поломает голову какой-нибудь ар, хур, или иной кто, найдя на Малом Ходу прохудившийся плетеный кожаный родский поршень... 
 Весна, что только наступала, когда путники покидали Приобурье, теперь, луну спустя, зазеленила уже всю землю. Поднялись травы, оделись в летний наряд леса. Когда колесница совсем низко пошла, почуяли сидящие в ней, какая теплынь внизу - словно лето в разгаре. Правда, с полдня нагнал теплый ветер тяжелые тучи, затмившие и луну, и звезды, но это к лучшему - чем темнее, тем спокойнее. Еще б Яровы Птицы не горели ярко так, словно факелы живые - и вообще хорошо бы было. 
 После полуночи колесница неожиданно пошла по кругу, ветер засвистел в ушах путников, мелькнули совсем рядом шелестящие в темноте верхушки берез, и вот уже Небесная Дорога легла на небольшой, поросший сочной травой пригорок посреди березовой рощицы. Путники споро покидали на землю свои мешки и котомки, поспрыгивали сами, Шык, пока Зугур и Луня оглядывались и прислушивались с луками наготове, поклонился Золотой Колеснице и Яровым Птицам, молвил: 
 - Благи вам дарю от всех нас и от всего рода людского, чародейные создания! Спаси вас силы земные и небесные и в будущем, чтобы радовали вы всех красой своей и статью видимой... 
 Договорить волхв не успел - Яровы Птицы разом бросили злату цепь и рассыпая искры, огненными стрелами взмыли в черное небо, мигом исчезнув в низких тучах, а Золотая Колесница и Небесная Дорога под ней растаяли, словно туман поутру. 
 - Вот так диво! - удивленно проговорил Шык. Стало совсем темно, и в темноте раздался голосок Руны, собиравшей разбросанные вещи путников: 
 - Дядько Шык, ни зги не видать, мешок Зугуров с ремнями потерялся... 
 Шык зажег маленький чародейный огонек, больше на светляка лесного похожий, дунул на него, и огонек поплыл к Руне, освещая траву вокруг себя на два шага. 
 - Волхв, где мы сейчас? - спросил из темноты Зугур. Шык хмыкнул: 
 - Кабы я знал, не сидел бы сиднем. Скресток, где Великий Ход с Малым пересекается, мы проехали, а потом повозка наша кругом пошла. Ночевать тут надо. Если Небесная Дорога сюда нас опустила, значит, место тут безопасное, тихое. Дозор выставим - и ночуем, слышьте, други? А поутру уже рассмотрим, что к чему. 
 Так и сделали. Волхв провел вкруг стана два обережных круга, на ветках берез Чуров повесил. Первым в дозор Руну поставили - так надежнее, а потом, ближе к утру, самые опытные догляд держать будут - Луня и Зугур последним. 
 Ночь прошла мирно. После жестких скамей Золотой Колесницы путники разлеглись на мягкой, шелковистой траве и спали крепко и сладко, то ли от того, что на земле, твердой и надежной, лежат, то ли от того, что ароматы молодых трав сон навевали, не зря ж и последний весенний месяц, что к концу уже близился, у родов травнем зовется. 
 Зугур, дозор державший последним, разбудил всех, когда рассвело. Утро выдалось хмарным, мглистым, словно и не порог лета, а начало осени на дворе. Небо затягивали давешние низкие тучи, но дождя не было, и стояло душноватое тепло. Огляделись. 
 Рощица, что приютила путников на ночь, одиноко шелестела молодыми листьями посреди широкой бугристой пустоши. На полуночь, в десятке стреловых полетов, начинался лес, густой и темный. На восходе еле угадывался в дымке Серединный хребет, на закате все тонуло в тумане - не иначе, низина там, и речка или ручей течет. А на полдень виднелись вдалеке заросли кустов, купы деревьев и несколько холмов, что уходили за окоем и терялись из виду. 
 Шык, велев Луне взять меха и идти к низине за водой, а Руне с Зугуром - перетаскивать вещи к лесу и там ждать, затаившись, сам пошел на полдень, разнюхать, что и как. 
 Еще и половины времени до середины дневной не прошло, как волхв вернулся, и выглядел он озабоченым. Остальные к тому времени умылись уже, Руна даже почистить одеженку успела, а Зугур зайца подстрелил и на маленьком, бездымном костерке, весело потрескивающим на дне ямки, варилась в котелке заячья похлебка. 
 Шык, отдуваясь, бросил на землю подобранную где-то по дороге суковатую палку, на которую опирался при ходьбе, сел, ухватился за мех с водой и первым делом долго пил, утоляя двухдневную жажду. Напившись, спросил у Луни: 
 - Там, куда ты за водой ходил, луговина большая, болотистая, и ручей течёт, так? 
 Луня кивнул - все так и есть. 
 Шык развернул Чертеж Земель, ткнул пальцем: 
 - Вот тут мы оказались, совсем рядом с Великим Ходом. До Дома Корча отсюда - день пути пешему, не больше. А болотина твоя, Луня, Мокрым лугом называется, в тот год, когда мы с тобой к Веду в гости собрались, пауны из Черного леса лурийских торговых гостей на ней погубили, Корч сказывал. 
 Руна, услыхав знакомые, родные названия, задрожала вся, глаза заблестели, и Шык, глянув на нее, кивнул: 
 - Да, девка, родина это твоя, ваши, Корчевы земли. Ты-то нашим проводилой и будешь, небось, каждый кусток тебе тут знаком? 
 - Тут, за Мокрым лугом, я редко бывала, а вот коли пройти его, там и вправду каждую тропку, каждый бугорок знаю. - кивнула Руна: - До Черного леса три дня нам идти отсюда, только вот... 
 - Что? - спросил Шык. 
 - Домой бы завернуть, крюк небольшой выйдет, а поклониться родинщине своей хочется. - закончила Руна, смутившись. 
 Волхв кивнул: 
 - Завернем, не сомневайся - мне тоже Дому на Великом Ходу поклониться надобно, мы ж с дедом твоим, с Корчем, считай, побратимами были, кровь мешали и в вечной дружбе клялись. Его памяти поклониться хочу, так что зайдем... 
 А теперь вот чего: был я на Великом Ходу, и сильно встревожил он меня. Не тот стал Ход ныне, совсем не тот. Чары, что ране его блюли, от нечисти спасали, и от людей лихих, ныне порушены, ослабели совсем. Зарос Ход травой-бурьяном, раскис весь, а Стражи Ходовы побиты, повалены, и опасно ныне малым числом по Ходу ездить. Врагов наших, аров и иных, в здешних местах нет сейчас, но были не так давно, большая дружина на закат проходила, и конные там были, и пешие. Так что путь наш до Корчева Дома окрест держать будем, с опаской да оглядкой, кабы на дозоры вражьи не напороться! 
 Зугур, что менял свалявшиеся перья на стрелах, усмехнулся: 
 - Вот едрит мать его, Владыки, хоть и не было её у него! Мы ж ВСЕХ людей от смерти спасаем, и аров треклятых, и хуров тех же, детей шакальих, и мы же от них таиться должны! Что за времена, что за дела такие? Боги гибнут, люди дружка дружку хуже зверья дикого опасаются, хуже нелюдей бояться. Ух, и отольються все слезы вагаских матерей, и матерей всех иных народов этому Владыке! Ух, и посмеюсь я над прахом его, пусть и не увижу его глазами! 
 - Ладно, ладно, разошелся! - проворчал Шык: - Погоди, тут кабы ОН над нами не посмеялся, вишь как выходит - Черный лес впереди, так и до него ещё суметь добраться надо! 
 Луня заточеной щепкой потыкал зайчатину в котелке, повернулся к волхву: 
 - Зато, дяденька, коли доберемся, то аров уже бояться не надо будет они-то, небось, туда не сунуться, остерегутся, разорви их Игг! 
 * * * 
 Похлебав заячего варева, обглодав косточки, путники залили костерок, заложили ямку сбереженным дерном, Луня веткой замел следы, и к полудню маленький отряд уже спускался на Мокрый луг. 
 Шли сторожко. Впереди, за пять сотен шагов - Луня, дозорным, остальные следом, цепочкой, быстро и тихо. Разговоров не вели, головы пригибали. Сырой туман, что висел над лугом, надежно укрывал путников, а как минули луг, Руна Луню сменила, по распадочку меж холмами повела, потом - лесной окраиной, и к вечеру в буреломный осинник вывела, место глухое и дикое. 
 Там и на ночь остановились. Шык сперва долго землю слушал - аров без арпаков не бывает, а стук копыт конских земля далеко разносит. Но тут все тихо было, и путники на ночлег расположились без опаски. Луня куропатку подстрелил, Руна щавеля по дороге нарвала, корешков разных, голодными сидеть не пришлось. 
 Зугур на этот раз первым в дозор ушел. Луня залил костерок, и все уже собрались на боковую, но перед тем, как спать укладываться, Руна вдруг обратилась к волхву: 
 - Дядько Шык, дозволь мне Могуч-Камень поглядеть, в руках подержать. 
 - Зачем тебе? - удивился Шык. 
 - Ну дозволь, рассмотреть я его хочу, что за диковенка такая. Ты вот про него говорил, что камень сам про себя рассказывать может... 
 - Так то ж не всякому, тем только, кто без слов понимать обучен. Шык, уже было улегшийся, сел и пояснил: - Волховство, магия, как Вед это называет, дарует человеку многое, но многого и требует взамен. Сильный волхв, маг, колдун, он от жизни обычной отрешиться должен, семью, детей иметь ему нельзя, а за это он и мир по другому видит, и мысли тоже, и людские, и звериные, и прочие другие. Луне вон, посля женитьбы вашей, волхвом не стать уже, ну, ПОЛНЫМ волхвом, понимаешь? И тебе слова, что камень говорит, услыхать не дано, хотя и есть в тебе что-то, муть какая-то чарная, но ты её и сама особо не чуешь, а уж проявить и подавно не сумеешь. 
 - Ну дядько Шык, ну дай камень! - гнула свое Руна, и волхв махнул рукой: 
 - Ну, на, гляди, острожно только - сила в камне этом великая. 
 Руна под недоуменными взглядами Луни приняла из рук волхва осколок Первой Звезды, бережно положила его себе на колени, нагнулась над ним, словно бы вглядываясь в черные сколы, словно бы силилась прочесть какие-то неведомые писмена, что покрывали камень, но Луня заметил - глаза у девушки при этом были закрыты. 
 Сам Луня, подержавший Могуч-Камень в руках ещё в подгорных коридорах бурой горы, почуял в нем только что-то непонятное, скованное и спрятанное, тайну какую-то, и очень-очень древнюю память - у обычных каменй такой не бывает. Но Луня тогда ранен был, не до камня, да погоня на плечах висела. А после и вовсе позабыл он про звезный осколок. Добыли они его - и хорошо, пускай до срока в котомке Шиковой лежит, хоронится. 
 Руна вдруг выпрямилась, открыла глаза, отдала камень волхву и улыбнулась: 
 - Дядько Шык, а ведь не все ты нам рассказал так, как было! 
 - Ты про что это, Руна? - удивился волхв. 
 - Да про то, что не сам ты пещерку с камнем в горе учуял - это камень позвал тебя, сам открылся-объявился, к тебе потянулся. Да ещё и подсказал, как лучше до него добраться. 
 Шык только руками развел в смущении: 
 - Ну, Лунька, и жонку ты себе нашел! Уела она меня, старого. Ведь и впраду слукавил я маленько, не для выгоды, так, к слову пришлось. Но ты-то, Руна, как узнала про то? Не уж-то тебя чарам кто учил? 
 Руна покачала головой: 
 - Никто не учил. Сама я... Просто... Просто в роду матери моей был человек, что у гремов колдуном великим считался. Верно ты заметил, дядько Шык, настоящему волхву или колдуну с бабами знаться нельзя - сила уйдет. А вот тот колдун - он другой был. И колдовство его тоже - другое. И жил он всегда один, и чары творил по-своему, и в воде он не тонул, и с женщинами знался. От него у дочери эрла Ворги отец матери моей родился. Тэур, сын Гроума... 
 - Гроума!! - в один голос вскричали Шык и Луня, забыв, что сторожиться надо. Руна кивнула. 
 - Что ж ты раньше не сказала, что прадеда твоего Гроумом звали! Это ж с ним мы в Зул-кадаше Карающий Огонь одолели, и от зулов после бежали! Он воистину великий чародей, и воистину странны и непонятны чары его. И ты, выходит, унаследовала что-то от прадеда? Вот уж новина, так новина! - Шык вскочил и в великом смятении начал ходить взад и вперед по полянке меж вековых осин. 
 Руна, повернувшись к Луне, взяла мужа за руку: 
 - Не говорила я допреж про родню свою, потому что сказал мне Старый Корч, давно, когда первый раз увидал ты меня, Луня, что мать твою гремы убили, и думала я, что разгневаешься ты, про племя тебе ненавистное услыхав... 
 Луня обнял жену, поцеловал, сказал негромко: 
 - Ныне мир изменился, Руна. Прошлые дела в прошлом остались, сейчас другие заботы. Помогли нам гремы, чем смогли, когда повстречали мы их на пути своем. Теперь не враги они нам, а союзный народ в борьбе с общим врагом. И союзность эту я ломать из-за старой обиды не буду. А теперь давай-ка, чародейка, спать ложиться, а то после полуночи мне в дозор вставать. 
 Они улеглись и вскоре уснули, но Шык так и не прилег. Присев на валежину, он долго смотрел на спящих, что-то бормотал, доставал из своей котомки разные камешки, палочки и перья, крутил их в руках, подбрасывал, прикладывал к глазам, а потом, довольный, усмехался, и снова сидел молча и тихо, и лишь когда пришел Лунин черед в дозор идти, волхв лег на свое место и уснул... 
 * * * 
 Утром, доев остатки вчерашнего хлёбова, пошли дальше. Когда солнце перевалило за полдень, Руна уверенно и безошибочно вывела путников к краю леса у самого Дома. Тут и остановились - отдохнуть и осмотреться. 
 К Дому решили идти все вместе, но налегке, оставив вещи в укромной берложке под выворотнем громадной сосны. Проверили оружие, приготовили луки. Шык, покопавшись в своей котомке, вытащил сухой мышиный хвостик, трижды обмахнул им всех и произнес отводящее чужой глаз заклятие. Теперь если кто и заметит издали путников, то за людей не сочтет - то ли деревьями, то ли корягами, то ли столбами покажуться они ему. 
 День выдался ветренный, слегка похолодало. Шумел лес, деревья роняли обломки сухих веток, с сосен летела отмершая хвоя, падали шишки. Лес здешний был, как Луня сказал, "разный", и вперемешку росли в нем и березы, и осины, и сосны, и кустовая мелочь вроде дикой малины и колючего шиповника. 
 Руна предложила попробовать пройти к Дому подземной тропой, той самой, по которой в страшную ночь изгнания Старый Корч увел семью от верной гибели в лес. Но Шык, поразмыслив, решил - по верху надо идти, под землей если в засаду угодишь - все, считай, пропали, а на заросшей кустарником и редкими березками плосковине, что тянулась от леса до самых стен Дома, можно было и спрятаться, и бой принять. 
 Пошли. Дом появился не сразу - сперва пришлось долго пробираться по разнотравью, обходить цветущие кусты калины и корявые дикие яблони, но вот показались высокие серые стены и голые стропила, и Руна невольно охнула. 
 Дом был разорен и разрушен. Крепкая некогда изгородь повалена, только угловые столбы, сработанные из стволов двуохватных дубов, упрямо торчали в серое не по-весеннему небо, словно идолы или могильные знаки чужого и неведомого народа. 
 Сбитые воротины лежали в густой траве, и зеленые ящерки грелись на покрытых бурой патиной бронзовых накладах. Колодец посреди двора завален подгнившими бревнами, сарай сожжен до тла, лишь головешки грудой лежали на пепелище. Идолы богов, что стояли во дворе, были повалены и порублены топорами находчиков, каменное корыто-поилец расколото, и серые стены самого Дома, сложенные из дикого камня, закопчены и разрисованы грубыми личинами. 
 - Да-а... - протянул Шык: - Нагадили хуры, пёсья их загрызи! А какой Дом был, а! Эх... 
 Руна, увидав разор, царивший всюду, не выдержала - заплакала, уткнувшись мужу в плечо. Луня, как мог, утешал её, но и у самого горло сжималось от горечи и злости на поганых разорителей - зачем так то?! Ведь сохранить могли, сами поселиться, на худой конец! Нет, все разрушили, сожгли, изгадили и испакостили, словно не люди они, а нелюди.
 Сам Дом устоял, но лишился крыши. Хуры посбивали ставни, изрубили на куски входную дверь, а внутри поломали перила галереи-гульбища, разметали в шепки столы и лавки, проломили полы, разрушили Большой Очаг. Из дыр в полу уже поднялась трава, вьюнки заплели кое-где стены, а в углу одной из стропилин свили гнездо вороны. 
 Шык, первым переступив порог Дома, нахмурился: 
 - Гарцы тут летают, весь дух жилой выдули из стен этих. А в подполье, чую, аспиды угнездились, ежели бы мы тропой поземной пошли, как раз на них напоролись бы, их там не меньше двух десятков. 
 Зугур, держа наготове секиру, поднялся по замусоренным скрипучим ступеням наверх, прошелся по гульбищу, заглянул в гостевые комнаты, удивленно присвистнул и позвал остальных: 
 - Э-гей! Тут костяк чей-то, людской вроде. Давно убит, плоти не осталось. Но не пойму я - что за человек, откуда? 
 Путники следом за вагасом поднялись на гульбище, подошли к Зугуру, стоящему на пороге одной из комнат. Когда-то вход в неё был завешен покрывалом, ныне же сохранились лишь бронзовые крючья, вбитые в стену. Внутри комнаты валялись порубленные и обожженые доски, у стены на боку лежала лавка, какие-то грязные тряпки, а от окна скалил зубы на непрошенных гостей человечий череп, увенчивающий груду потемневших костей, лежащих пополам с обрывками одежды. 
 Шык поднял руку, стойте, мол, тут, сам шагнул вперед, приблизился к костяку и присел возле него, поводя ладонями по сторонам. Потом глухо сказал: 
 - Подойдите, осторожно только. Тут кое-что интересное есть. И непонятное... 
 Зугур, присев рядом с волхвом, протянул руку и выволок из-под тряпья недлинный меч с костяной рукоятью, весь бурый и щербатый, словно бы покрытый толстым слоем запекшейся крови. Шык острожно снял с шей мертвяка амулет на кожаном шнурке - круглый каменный кружок с вырезанной головой орла посредине. Зугур тем временем, скривившись от брезгливости, продолжал копаться в остатках одежы давно убитого человека и вскоре положил рядом с мечом наборный войский пояс, ратную руковицу с бронзовыми бляшками, скрученый из двух златых цепочек шнур с застежкой и кожаный сверток, нетяжелый, но плотный. 
 - Кто ж такой это, дяденька? - спросил Луня, через плечо волхва разглядывая кости. Шык вздохнул: 
 - Это кто-то из восходных земель, но кто он родом - не пойму. Меч, что Зугур вытащил - железный, омской работы, и цены немалой. Амулет орлиный богу горных ветров посвящен, ему, видать, этот мертвяк и поклонялся. Бог этот, как омы верят, меж вершин их гор носится, насылает на людей беды всякие, но может и благо сделать, засуху победить, туч нагнав, к примеру. 
 - Так, стало быть, ом это! - сказал Луня: - Оружие омское, амулет тоже. 
 - Только это. Все остальное чужое, и одежда, и рукавица вот. - Шык встал, внимательно поглядел на пустой череп: - И череп не омский. Этот человек при жизни скорее на джава был похож, или на жителя страны Ор-х-гван. Но и тут все не то - там так не одеваются. А самое главное - не могу понять я, как погиб он, кто убил его. Ни следов чар, ни оружия я не вижу, да и болезнь тоже стороной его обходила - здоровый был муж, годами не старый. Может, яд? Не знаю... 
 Шык взялся за кожаный сверток, развернул его, и вытащил наружу плотно скрученную в толстый свиток тонко выделанную кожу ягненка, всю сплошь покрытую арскими писменами-глагами. 
 - А это что такое? - удивился Зугур. Волхв ответил не сразу. Сперва он прочел несколько строк, потом вдруг разволновался, отмотал пару локтей кожи, и наконец торжествующе цокнул языком: 
 - Они! Это они, Скрижали Великого Веда, на коих запечатлел он все, что знал сам и что слыхал за долгую жизнь свою от других людей, и не только. Хвала силам земным и небесным, что к нам попали они, а не к хурам поганым или иным народам диким. Только вот... 
 Тут голос волхва осекся и он помрачнел. 
 - Что "только вот", дяденька? - спросил Луня. Шык тяжело вздохнул: 
 - Только вот коли случилось так, что Скрижали Ведовы тут оказались, стало быть, точно в живых его нету. Видать, этот муж, чьи кости тут лежат, по Ведову слову спасал скрижали, да настигла его смерть непонятная... 
 Луня, которого Руна с опаской все потихоньку оттягивала от груды костей, отошел в сторону, и вдруг увидал на полу среди мусора и пыли черные косточки какого-то маленького зверька. Ну косточки и косточки - может, хорек тут крысу схарчил, однако что-то привлекло Лунино внимание. Он присел, обгорелой шепкой откинул в сторону кусок заскорузлой грязной тряпки и вскрикнул, пораженый: 
 - Ого! Глядите-ка! Вот что за тварь этого чужака убила! 
 Шык, склонившись над черными маленькими костями, побледнел и сделал из пальцев знак обережный: 
 - Чур нас от этого, чур! Это кости ашиги, маленького демона из страны джавов. Мала она ростом, но опаснее ашиги нет твари на всем белом свете. Если вызвать её заклинанием особым и указать на человека, даже пусть тот за множество дней пути находиться будет, помчиться ашига за тем, на кого наговор наложен, догонит в самых далеких далеках и мозг человечий выпьет, через ухо выпьет, а вместе с мозгом и душу сожрет, лишив её посмертия. 
 - А потом что, и сама издохнет? - спросил со страхом в голосе Зугур, тревожно озираясь. Шык покачал головой: 
 - Да нет, тут, видать, так получилось. Гналась ашига за этим бедолагой, догнала, и вышла меж ними битва. У человека меч железный был, такой даже для ашиги страшен. То ли ранил он её сперва, то ли потом в предсмертном ударе задел, не ведаю того, но только убили они друг друга. О ином хочу сказать - заклинание, что ашигу в погоню отправляет, сложное и мудренное. Даже Великий Вед не владеет им. И есть лишь один человек на свете, который знает, как заставить ашигу повиноваться. Зугур и Луня знают его, это Бжваг, он лури, шаман, могучий маг и мудрец, знающий много. Но зачем сделал он это, и что за человека убила ашига по его приказу? Может быть, когда-нибудь мы это и узнаем. А пока надо бы прикрыть отжившие свое кости, не дело это - лежать им тут просто так, всякой нечисти на потеху. Погрести его в огне мы не сможем - вся округа на костер погребальный сбежиться, а я чую, тварей тут всяких окрест изрядно шатается. 
 - Может, по-нашему его упокоить, в земле? - спросил Зугур. Шык кивнул: 
 - Давай, вон Лунька тебе поможет. А мы с Руной посмотрим тут, в Доме, может, сохранилось чего из вещей или из припасов. Соли бы хорошо найти. Руна, где у вас кладовая была? 
 * * * 
 Зугур и Луня нашли среди мусора и обломков пола в Большой горнице пару широких досок от сломанных столов, на них перенесли кости убитого ашигой неведомого человека во двор, Зугур железным мечом быстро вырыл могилу у дороги, неглубокую и узкую. Прикрыв кости на дне могилы второй доской, вагас быстро засыпал усыпальницу землей, быстро пробормотал какие-то слова на своем языке, воткнул в холмик сырой земли железный меч, но потом, подумав, вытащил его и сунул за пояс, а на могилу положил кожаную рукавицу. 
 - Все, Луня, пусть спит он покойно и вечно, и не потревожит никто прах его! Пошли. 
 Они вернулись в Дом, и пошли в задние комнаты, что располагались за Большим очагом, туда, где Шык и Руна осматривали разоренные кладовые Корчей. 
 - Эй, Луня! - раскрасневшаяся Руня выбежала на звуки шагов, перескочила дыру в полу и подбежала к мужу: - Вот, смотри, мы нашли два медных кувшина для воды, мешок овса, целый кусок горной соли, ножи, ложки, мисы... 
 - Хорошо, хорошо, ладушка! - Луня чмокнул жену в щеку. Зугур, усмехнувшись, обошел их и крикнул: 
 - Волхв! Долго вы будете тут ковыряться? Идти надо! 
 И подождав ответа, пробормотал: 
 - Не нравиться мне тут что-то... 
 И только вагас произнес эти слова, как до их слуха донесся дробный перестук копыт. Из дальней кладовой выскочил Шык, весь в пыли, и застыл, увидав лица остальных, потом прислушался и тихо сказал: 
 - Арпаки. Два десятка. 
 - Да. Но под седлом только половина. - так же тихо в тон волхву сказал Зугур и махнул рукой: - Быстро наверх, в ту комнату, где мы нашли мертвяка. Только тишком, молчком и острожно! 
 Они быстро, стараясь не скрипеть ступенями, взобрались на гульбище, проскочили в комнату, и пригнувшись, подобрались к узкому окну. Луня первым выглянул из-за шероховатого камня и увидал вдали мчащихся с закатной стороны по Ходу во весь опор всадников. 
 Десять конных аров, в полной войской справе, у каждого в поводу заводная лощадь, тюки с поклажей. Судя по виду арпаков, в дороге они были уже не один день. Все ближе и ближе подезжали ары к Дому Корча, и вот уже прередовой придержал коня и махнул рукой остальным, веля заезжать во двор. 
 - Тут остановятся. - одними губами прошептал Зугур: - Попали мы, как перепелки в степной пожар. И бежать некуда, и на месте сидеть нельзя. 
 - А может, по подземной тропе уйдем? - тоже шепотом предложил Луня, но Шык покачал головой: 
 - Аспиды в подполе. С ними такая битва выйдет, что на всю округу шум будет. Может, не надолго они? Тогда отсидимся. Эх, могила-то свежая у ворот, заметят! 
 Ара по двое въезжали во двор Дома, спешивались, расседлывали и обтирали коней, переговариваясь на своем звучном, рокочущем языке. Зугур, затаив дыхание, долго вслушивался, потом прошептал: 
 - Ночевать тут будут, во дворе. Старшой велит палатку разбить, коней отвести за Ход, там ручей и трава гуще. Трое с конями будут, остальные здесь. Только б они в Дом не пошли... 
 Но арский вожак, словно подслушав, отправил двоих воинов в Дом, видать, для проверки. Путники замерли, стараясь даже дышать без шума, и в звенящей тишине пустого Дома стали слышны уверенные шаги и бряцание оружия аров. 
 Воины, негромко переговариваясь и держа наготове мечи, вошли в Большую горницу, огляделись, а потом двинулись по скрипящим ступеням вверх, на гульбище. Комната, в которой притаились Шык, Зугур, Луня и Руна, была пятой по счету от лестницы. Звуки шагов приближались. Вот ары заглянули в одну дверную проемину, затем в другую, третью, вот подошли к четвертой комнате... 
 Зугур положил руку на рукоять меча, но Шык показал ему кулак, потом прошептал что-то в сивые усы и помахал растопыренными пальцами левой руки, словно кошка, отряхивающая мокрую лапу. Шаги аров замедлились, воины коротко переговорили, и Луня по тону понял - дальше не пойдут, решили, что нет тут никого. 
 Однако до тех пор, пока шаги и бряцание оружие не удались, путники не решились даже дух перевести. Наконец, все стихло. 
 - Хвала... хвала силам благим, пронесло! - прошептал Шык. Зугур усмехнулся: 
 - Сейчас пронесло, а дальше что? Так и будем тут всю ночь сидеть? А если они и завтра тут остануться? А если целую семидицу простоят? Я чего думаю - ночью надо вдарить по ним, по спящим. Они дозор выставят, но это ладно, дозорного я стрелой сниму. Тех, что в палатке спать будут, тишком в ножи возьмем. Коней они увели, шума не будет. А потом остальных, что с арпаками ушли, можно будет издаля стрелами забросать. Хотя... Ары - это не птицелюди голозадые, они задешево не продадутся, за так не купятся... Ну, что молчишь, волхв? Время-то поджимает! 
 Шык нахмурился, сказал тихо: 
 - До Ярова дня четыре семидицы осталось. А нам ещё по Черному лесу идти, и путь не близкий, и беды не оберешься. Сидеть и ждать и впрямь нельзя, а то не поспеем мы к Черному утесу до Ярова-то дня. Но и ратиться с десятком аров - гиблое дело, даже если и одолеем их, все одно кого-то потеряем, это если все ладом сложиться. А у нас доперж ладом только нужду справить удавалось, все остальное наперекос выходило. Ладно, до темна недолго, посидим, поразмыслим, потом, как ночь придет, совет держать будем. Быстро только мухи плодятся, да и то в выгребной яме. Давайте, други, думайте, и думайте не про то, как аров одолеть, а как нам отсюда уйти незаметно. 
 * * * 
 Время ползло медленно, точно гусеница по зеленому листу. Луня, сидя на полу подле Руны, придумывал разные способы покинуть Корчев Дом, но все они были опасными и сулили смерть путникам. Самым простым было бы тишком спуститься вниз, в Большую горницу, и попробовать уйти через заднюю дверь. Но на беду, дверь ту хуры сбивать с петель не стали, и была она закрыта и досками горелыми и другим всяким хламом привалена. Открыть её без скрипа вряд ли удасться, а любой шум ары услышат. Даже если дозорный далеко будет, все одно. Луня по себе знал, как чутко спиться в походе, любой шорох, любой скрип на ноги поднимает, за оружие хвататься заставляет. Вот если бы чарами... 
 Между тем стемнело. Небо за окном стало совсем черным и непроглядным. Вечерний ветер, внезапно налетевший с Серединного, принес с собой холодное дыхание гор и разогнал тучи. Вызвездило, да ещё выползла на небосвод луна, почти полная, желтая и яркая - воистину, Ночное Солнце! 
 Шык, пошевелившись, просипел, едва не закашлялвшись: 
 - Ну, кто чего надумал? Про заднюю дверь сразу забыть надо - переполох поднимем. Есть что другое? 
 Зугур блеснул в темноте белками глаз, зашептал: 
 - Если на ту сторону горницы по верху перебраться, можно на ремнях по стене спуститься. 
 - Не пройдем мы на ту сторону, полы порушены, кругового прохода нет. А если снизу - опять же шум. - ответил Шык: - Тоже не годиться. 
 - Дядько Шык! - Руна дернула волхва за рукав: - Вот говорил ты аспиды в подполе сидят. А что за аспиды такие? 
 Шык чуть слышно вздохнул: 
 - Нечисть. Обличием на змея похожа, только черны аспиды, словно вода в торфяном болоте, потому и горючий камень, что невеличники добывают, аспид-камнем роды зовут. Две башки у аспида, и обе с телячью голову величиной. Слюна его ядовита, на хвосте шип, тоже с ядом. Крылья есть малые, но летает аспид низко и не далеко. Стрелой иль чем другим аспида одолеть нельзя, только огнем сжечь его можно, огня он боится и бежит от него. Потому и прячется аспид в местах темных да укромных. Там он человека поджидает, там и жалит его, а потом сердце выгрызает и кровь высасывает. А зачем ты пытаешь меня, а? 
 - Знаю я таких тварей. - не отвечая на вопрос Шыка, сказала Руна: - У гремов они "кол" зовуться, живут в странах полночных, у Снежной Старухи Коук-ка в псах сторжевых служат. Пуще всего любят они, дядько, не кровь человечью и не плоть, а лед холодный, потому как и впрямь огоня и тепла бояться. Если учуют колы по весне где-нибудь в ущелье снег нестаявший или глыбу ледяную, со всей округи слетаются и сползаются они туда и тела свои холодят, нежатся. 
 - Про то не знал я! - удивился Шык: - Но не пойму я, девка, к чему ты клонишь? 
 Руна нетерпеливо зашептала, едва сдерживая голос: 
 - Вот кабы выманить аспидов из подполья да на аров натравить, а? Льдом, снегом выманить, они его издалека учуять смогут, и сразу поползут, к холоду поползут. 
 - Шык, а она дело говорит! - обрадовался Зугур: - Пока ары с аспидами рубиться будут, мы уйдем под шумок, через заднюю дверь и уйдем! Ведь ты кусок льда сотворить сможешь, а? 
 Шык молчал, думая. Медленно, неспешно вполз в узкое окно желтый лик луны, осветив лица путников, и Луня заметил, что волхв хмуриться. Наконец, Шык заговорил: 
 - То, о чем говорите, Черному волхву под стать. Нечисть на людей гнать - самое настоящее Черное чародейство. Пусть даже люди те - враги, но мир так устроен, что нельзя волхву, колдуну или магу злыми чарами себе помогать, Злом Добра не сотворишь! 
 - Мир так устроен... - проворчал Зугур: - А коли выхода другого нету? Чего делать? Да и что тебе, трудно кусок льда во двор закинуть? Какие это Злые чары, самое Доброе-Раздоброе это волшебство, может, жарко тебе, вот ты лед и творишь. Иль не сможешь ты? 
 Шык вздохнул: 
 - Не понимаешь ты, о Зугур из Зеленого коша. Лед-то я сотворить могу, это чародейство не тяжкое. Но вот если я нечисть себе в подмогу призову, то это уже Черным волховством считаеться будет, и мне за это расплатиться придется, тяжко расплатиться, скорее всего, жизнею своей. Понимаешь? 
 - Ну так бы и сказал, что боязно тебе! - разачаровано проговорил Зугур и отвернулся. Шык досадливо цмыкнул, заговорил нетерпеливо и быстро: 
 - Да не боюсь я, пожил уже, помру спокойно. Только вот может так статься, что смерть меня ранее найдет, чем мы долг наш сполнить сумеем тогда что? Одни-то вы в Черном лесу и дня не протянете, смекаешь? С аспидами - это самый последний случай, другие пути искать надо! 
 Все надолго замолчали. В тишине слышно было, как переговариваются в палатке укладывающиеся на ночлег ары. Вот старшой окликнул дозорного, то отозвался откуда-то сбоку, от разрушенной ограды, а потом стало вновь тихо. Первым не выдержал Зугур: 
 - Волхв! А если морок какой на аров наслать? Или отвлечь их, громом шарахнуть? Пока будут они полошиться, успеем уйти, а там - ищи ветра! Давай, Шык, ты же мудрый, давай! 
 И вдруг Луня, который все время сидел молчком, понял, что надо делать. Это ж просто, как яйцо гусиное! Не им уходить надо, а аров уйти заставить. Напугать, заморочить, так, чтоб поджилки застряслись даже у бывалых воинов. Главное - чтобы со двора ары ушли, а там уж и путникам улизнуть удасться. 
 - Дяденька, слышь? Вот чего я придумал... - зашептал Луня, склонившись к волхву... 
 * * * 
 Арский дозорный, немолодой уже и опытный воин, с кривым шрамом на лбу, в полной войской справе, в бронзовой броне, тускло сверкающей в лунном свете, в шлеме, со щитом, мечом и короткой пикой, тихо и не спеша прохаживался вкруг порушенных изгородей Корчева Дома, и густая тень его плыла по серым доскам и чуть шелестящей траве, причудливо изгибаясь. 
 Вдруг дозорному почудилось, что тень его чуть удлиннилась и сама собой поползла в сторону. Ар оторопело пригляделся - нет, вроде нормально все. На всякий случай начертав в ночном воздухе обережный знак, дозорный продолжил свой обход, но через полсотни шагов вновь бросил взгляд на тень, так, на всякий случай. 
 Посмотрел - и обмер! Там, где только что лежала его знакомая, проведшая с ним всю жизнь тень, ничего не было. Ар волчком крутнулся на месте, огляделся - нет тени! Он даже попытался заглянуть себе за спину, может, все же померещилось? Нет, не померещилось. Тень исчезла, и перепуганный воин со всех ног бросился к палатке, где спали остальные ары, на ходу проверяя - не появилась ли? 
 С трудом смог он объяснить разбуженным, что случилось. Те, сперва похватавшись за оружие, выскочили из палатки, озираясь, но все было тихо и спокойно, вот только дозорный, чуть не плача, умолял другов поглядеть может, спятил он? Есть у него тень или нет? 
 Поглядели. Тени не было. Мало того, и у всех остальных тени тоже пропали, и напрасно начальник небольшого отряда, уже успевший забраться назад в палатку, разорялся оттуда на своих воинов, уверяя, что с вечера они перебрали хмельного меда. Наконец и он выбрался под лунный свет, злой и недовольный. Глянул - и аж попятился! И у него тень словно корова языком слизнула... 
 Но он не был бы старшим над дюжем, если б не мог быстро и четко решать, чего делать, а чего нет. Отправив двоих за лошадьми, так, на всякий случай, арский набольший велел распалить большой костер из валявшихся вокруг досок, и занять круговую оборону. Ну, а заодно поглядеть - может, появятся тени? А нет, так может тут, в этом разоренном месте, так и должно быть? 
 Но едва разожгли огонь, и мятущееся на ветру пламя осветило серую громаду полуразрушенного Дома, сгустив темень в пустых провалах двери и окон, как под заунывный вой выплыли из тьмы ровной цепочкой сгорбленные белесые человеческие фигуры, и волосы зашевелились у аров под шлемами, ибо признали они в призрачных образах самого Старого Корча, Хозяина Дома на Великом Ходу, и всю семью его, сгинувшую незнамо где и вряд ли ныне живую. 
 Арский дюжный мог бы, не моргнув глазом, вступить в бой хоть с сотней врагов, и воины его, проверенные и испытанные в походах и против диких жителей Заобурья, и против неистовых гремов, и против ярых в сече родов, не дрогнули бы, не испугались, но против призраков, против духов мечом воевать нельзя, и ары знали это. 
 Дюжный приказал отходить, и долго пятились его воины, выставив пики и прикрываясь щитами, пока не покинули двор заколдованного Дома, и ночная мгла не поглотила их. 
 * * * 
 Шык, довольно потирая руки, дунул на ярко полыхавший перед домом костер, пригасив его пламя, потом прислушался. В тишине хорошо были слышны по ту сторону Хода топот пригнанных с ночного отдыха арпаков и прозвучавший приказ дюжного: "Уходить к горам!". Ары вскочили в седла, и погоняя коней так, словно за ними гнались сотни снежных демонов, учались по Ходу на восход. Вскоре все стихло... 
 Смолк заунывный вой, растаяли в ночи призрачные фигуры. Костер быстро погас, и лишь тускло тлевшие уголья напоминали теперь о арском стане. Путники, все же сторожаясь и оглядываясь, спустились во двор, обошли Дом и ушли в ночь - надо было вернуться в лес за поклажей, а потом спешно идти на закат, переходить Великий Ход и идти к Черному Лесу, пока ещё какая-нибудь напасть не задержала их. 
 Глава шестая. 
 Пыря. 
 Утро следующего дня застало путников далеко от Дома Старого Корча. Шли всю ночь, на всякий случай путали следы и избегали открытых мест. В предрассветных сумерках, в гусевый час, минули заросшую высокой травой прогалину Хода и пошли на полдень, с тем, чтобы потом, когда Ход скроется из виду, свернуть на закат. 
 Солнце вынырнуло из-за далекого Серединного хребта неожиданно, залило своими лучами землю, окрасив в яркие, золотые и багряные цвета и редкие облачка на чистом, словно бы умытом небосводе, и заросли цветущей ещё в здешних местах черемухи на склонах невысоких холмов, и сами крутобокие холмы, чьи лысые, лишенные даже травы вершины напоминали торчащие из земли головы вбитых по самые брови в недра земные исполинов. 
 - Однака, до полудня отдохнуть надо. - сказал Шык, останавливаясь и скидывая на земь мешок с меховой одежой и свою чародейскую котомку: - Ночь без сна, а к вечеру до Черного леса дойдем, уставшими в него соваться не след. 
 * * * 
 Луня с Зугуром отправились на охоту - пустые животы путников требовали пищи. Руна перебирала вещи, откладывая одни, штопая дыры в других, сжигая в пламени маленького костерка третьи, совсем негодные. Шык же, едва прилег, тут же уснул - чары, которыми пугал минувшей ночью волхв аров, утомили его душу, да и старое тело требовало отдыха. 
 Луня, приготовив лук, обходил с заката один из здешних холмов, зорко присматриваясь - не колыхнет ли где траву зверь, не ворохнется ли в ветках ближайших деревье птица? Но все пока было тихо, и оставалось надеется, что Зугуру, который обходил холм с другой стороны, повезет больше. 
 Впереди показался небольшой ручей, берущий свое начало у изножия холма и весело несущий свои прозрачные воды на полдень. По его топким берегам росли камыши, и молодые, этой весной вымахавшие ярко-зеленые заросли тихо шумели на ветру. Тут охотнику могла попасться и утка, и мелкий куличок, или ещё какая водяная птица, и Луня стал двигаться осторожнее, ступать мягче, прислушиваться и принюхиваться. 
 Пробираясь берегом ручья, молодой род вскоре услыхал тихий плеск словно бы кто-то по воде ладошкой шлепал. Потом до удивленно Луни долетело приглушенное бормотание, какие-то всхлипы и вздохи. 
 Луня пригнулся, и прячась за стеной камыша, прокрался шагов на двадцать вперед. Плеск и бормотание усилились, и доносились теперь совсем отчетливо. С великим изумлением разобрал Луня, что лопочет неведомый встречник по-родски, только слегка коверкая язык, как-будто давным-давно не говорил он с людьми. Но больше похожие на чародейский заговор слова, что произносил неведомый бродила, встревожили Луню: 
 - Курю словить не поспел, рыбь ухватить не сумел, брюхо пустится, глотка постится. Х-р-р! Буду кушать ракушку, выгрызу всю мякушку. Потом на кочку побегу, далеко увидать смогу. Куда люденьки идут? Что в мешках они несут? Все прознаю, угляжу, все Хозяину скажу. Хозяин подобреет, всех изловить сумеет. Себе косточки возмет, а мясо Пыря унесет. Х-р-р! 
 "А ведь этот Пыря про нас говорит", - подумал Луня: - ""Люденьки" с мешками - это ж мы. И собирается этот поганец хлюпающий какому-то Хозяину своему про нас доложиться. А Хозяин должне нас изловить и косточки себе забрать! Ах, ты ж, тварюга!" 
 Луня стрелой острожно раздвинул стену камышей и увидал стоящего на коленях над ручьем щуплого косматого мужиченку, одетого в одну грязную, бурого цвета, рубаху до колен. Босые пятки Пыри, заляпанные илом и песком, покрывали толстые мозоли - значит, босяшкой много-много человек ходил. Рядом, на прибрежной отмели, лежал корявый посошок с какой-то рогулькой на конце. Сам Пыря, засучив рукав, выуживал из воды двустворчатых перловиц, костяным ножом вскрывал сомкнутые ракушечьи створки и быстро выгрызал, высасывал нутро. Целая кучка пустых ракушек высилась рядом, и Луня решил, что супостат уже достаточно подкормился. 
 - Эй, Пыря! Слышь ты, бродило, тебе говорю! - Луня шагнул вперед, вынимая из ножен меч: - Ну-ка вставай давай, хватит воду мутить! 
 Пыря замер, потом медленно повернул голову, глянул через худое плечо, и Луня увидал сморщенную, как у старушенки, рожицу с длинным кривым носом и маленькими блестящими глазками цвета застоявшегося болота. "Эх-ма, кабы не нелюдь это оказался!", - со страхом подумал Луня, но виду не показал, а сдвинув грозно брови, поднял меч: 
 - Вставай, говорю! И пошли, допрос тебе держать будем - кто таков, и чего тут делаешь. 
 - Чего делаю, чего делаю... Сам про то знаю, сам понимаю, никому не скажу, никому не расскажу. Х-р-р! - Пыря, проворно повернувшись и с опаской косясь на Лунин меч, забормотал, заюлил, шмыгая носом, потряс руками, вытер их о подол своей грязной рубахи и вдруг бросился в камыши, расплескивая воду и грязь. 
 - Стой, поганка! - Луня выхватил лук, наложил стрелу, прицелился в мелькавшую меж зеленых камышей спину: - Стой, говорю, а то стрелю, не пожалею! 
 Пыря, убегая, оглянулся, увидал в руках у Луни лук, и остановился, тяжело дыша. Потом противно заскулил, точно побитая собака, и повесив голову, зашлепал назад, подвывая: 
 - Пыря слабенек, Пыря маленек. Пырю каждый забижает, и пинает, и кусает. Пожалей Пырюшку, отпусти на волюшку. Х-р-р! 
 Луня ремнем крепко смотал худые руки чудного бродилы за спиной и ткнул кулаком: 
 - Шагай давай! Там поглядим, каков ты есть слабенек да маленек. И не балуй, жалеть не буду! 
 * * * 
 Сперва Пыря отказался говорить. Он сидел на траве, хныкал, подвывал, плакался, жалобил Руну, взывал ко всем добрым чувствам в душах путников, просил его отпустить, не казнить, не мучить, и Зугур, который вернулся раньше Луни и принес трех зайцев и облезлую весеннюю лису ("Не для прибытку, с дуру стрельнул, да попал!"), не выдержав, огрел бродилу кулаком по шее: 
 - Да заткнись ты, выло хреново! Никто тебя не казнит, а вот если хлебало свое не закроешь, то я тебя точно так отделаю, что забудешь, как слова говорятся! 
 Пыря заверещал, точно раненый заяц, отполз в сторонку и затих, бросая на путников злобные взгляды из-под жиденьких, спутанных волос, падавших ему на лицо. 
 Луня рассказал, как и где он нашел бродилу, и про бормотания на счет "люденек с мешками" и Хозяина тоже не забыл упомянуть. Шык, разбуженный стонами и жалобами пленника, и сперва сердитый - разбудили, какого-то полузверька-полунелюдя притащили, вдруг развеселился, и глядя на скорчившегося на траве Пырю, спросил: 
 - Скажи-ка, Пыря, щучий брат, какого ты роду-племени? 
 - Сам знает, сам спрошает... - ответил Пыря, поворачивая к волхву заплаканное, грязное и замурзанное лицо. 
 - А скажи тогда, давно ль в здешних местах бродильничаешь? - не унимался Шык, хитровато поглядывая на Пырю. 
 - Давно, не давно, а высохло дерьмо. Ходил-бродил, никого не спросил. Сам жив, другим не мешай, я тебя не знаю, и ты меня не знай! - ответил пленник, и Руна, обдиравшая зайцев в сторонке, захихикала над Пыриными складушками. 
 - Да чего ты его так спрашиваешь - кто, откуда, чего! - взъярился Зугур: - Врезать ему ножнами раз-другой, живо по-людский заговорит, паскудник! 
 - Погоди, погоди! - урезонил вагаса Шык: - Я сам с ним поговорю, вы все не встревайте. Ну, а коли не выйдет у нас разговора, тогда уж и врежешь! 
 Последние слова волхв нарочно сказал погромче, и Луня заметил, как Пыря сжался, вздрогнул и опасливо покосился на широкие и длинные ножны Зугурова меча, обтянутые толстой кожей и украшенные бронзовыми окованками. 
 Шык подсел поближе к Пыре, выбрав, правда, местечко таким образом, чтобы ветер дул в сторону пленника - от бродилы сильно воняло козлом, видать, мыться он не любил, иль вообще не знал и не понимал, зачем это надо. 
 - Ну, Пыря, можа, сам поведаешь нам, кто ты, откуда и чего за нами догляд учиняешь? - спросил Шык, и добавил, помолчав: - Хошь, поклянусь, что не убьем мы тебя, и отпустим даже, коли всю правду скажешь? 
 Пыря недоверчиво посмотрел на волхва, потом пробормотал: 
 - Клянись-не клянись, а хошь - так удавись. Чем клянешься, чем закладешься? Её закладай - тогда и спрошай. 
 И указал грязным пальцем на Руну. Луня подскочил к бродиле, замахнулся, Зугур, бормоча бранные слова, потянулся за мечом, но подошедшая Руна остановила мужиков, присела рядом с Пырей: 
 - Я сама за себя слово скажу! Я, дочь Груя и Свирги, жена Луни из Влесова городища, Руна-чародейка, говорю тебе, Пыря - коли расскажешь ты волхву Шыку все, что ему надобно узнать будет, то уйдешь отсюда живой и целый. И сытытй в придачу. А коли кто из мужей этих тронет тебя посля - я имя свое потеряю и навечно твой стану! Слово мое крепко и верно, и все слыхали его! Теперь будешь говорить? 
 Клятва именем считалась самой страшной и верной, и Луня только охнул, глядя на жену. Пыря же, не сводя зачарованных и испуганных глаз с Руны, судорожно сглотнул и кивнул: 
 - Буду говорить, слова буду лить, все расскажу, все обскажу. Хозяин дурной, голова с дырой, волхва хотел словить, чародейкой закусить. Хозяин Пырю не найдет, Пыря дальше уйдет. Х-р-р! 
 - Вот ведь тварь какая, от Хозяина отказался, как сморкнулся! - не выдержал Зугур, но Шык грозно глянул не него, и вагас умолк. 
 Луня тем временем наседал на Руну, втолковывая ей, что нельзя такими клятвами бросаться, а ну как этот лихоимец какую-нибудь пакость умудрит, и клятву исполнять придется? 
 - Не умудрит он ничего, ладушка! - Руна усмехнулась, взъерошила Лунин чуб: - Он вон какой, дрожит весь да думает, как бы только не лишили вы его жизни. Он все расскажет, а потом пусть идет на все четыре стороны. Даже если и приведет он кого по наши души, мы-то в Черный лес уйдем, там нас, ты верно тогда сказал, никто не достанет из мира этого... 
 Шык поначалу спрашивал Пырю, а потом перестал, лишь слушал, а говорок бродилы так и тек, так и струился, и о многих странных вещах узнавали путники... 
 * * * 
 Родился Пыря на родской земле, но где, и в чьем роду - он не помнил, потому что ещё малым дитем умыкнули его во время набега корьские находчики. По дороге через Северные Бугры Пыря убег, перегрызя связывающие его ремни, и долго плутал по безлюдным и пустым Буграм, голодный и холодный, пока не прибился к маленькому племени, не племени даже, а семейству полудиких бродников, что кочевали по всей большой и дикой земле от Черного леса до родских лесов. Говорили эти люди на странной смеси родского, корьского, чудского и арского языков, ели, что придется, спали в шалашах или норах, вырытых в склонах холмов, охотились на мелкую и неопасную добычу, ловили рыбу, выкапывали коренья, жевали дикие травы. 
 Долго жил Пыря среди бродников, сколько, он и сам толком не знал. К родам сперва хотел вернуться, домой, но пока маленьким был, не пускали его, а когда подрос, то и охота прошла. Вольно бродить по земле, без хозяина и устава, делать, чего захочется, спать, где придется, есть, что земля пошлет - в этом, по словам Пыри, и есть настоящее счастье. 
 Потихоньку-помаленьку начал ходить Пыря все дальше и дальше, и на полдень, и на восход, стороной обходя страшный Черный лес и открывая для себя все новые и новые земли. Иногда издали замечал он других людей - и конных вагасов, пасущих свои стада, и арские дозорные разъезды, и обозы ахеев на Великом Ходу, и отряды беломордых цогов, идущих в набег, и даже родов видал неоднократно, но ни разу не захотелось Пыре подойти к людям, поговорить с ними, хоть бы они и были соплеменники. 
 Все изменилось три зимы назад. Сперва нечисть, с которой бродилы всегда в ладе да складе жили, ровно обезумела. Нелюдь ярилась, как никогда. Полевики с лешаками ратовища устраивали, водовики топили всех, кто к их омутным жилищам подходить отваживался, кики злыми чарами болота окрест окружали, путников заманивая, от шишиг спасу не было никакого, а уж от нежити и вовсе житья не стало. 
 В Буграх в ту пору объявился страшный нав, мертвяк оживший. Шатался нав по всей округе, и жрал без разбора всякую живую тварь, и мышей, и зайцев, и яйца птичьи, и лисят малых, и людей. Шатался-шатался, а не уходил, точно ждал кого. В страхе бежали бродники из Бугров, на полдень подались, и лишь один Пыря остался. Боялся он нава, ночами не спал, но не уходил, интересно ему было, кого нав тут поджидает. 
 Следил Пыря за навом, следил, а все одно проглядел. В одну ночь летнюю, теплую да темную, напал нав на людей проезжих, а те люди не простыми оказались, и себя спасти сумели, и нава одолеть. А потом упокоили они навью душу, тело огню предали. Пыря сам этого не видал, но на пепелище побывал, и вынюхал, что тут наву и конец пришел. 
 * * * 
 Шык с Луней переглянулись, волхв усмехнулся - вот как бывает, кто б подумал, что за тем навом, с которым разделались они почти три годка назад, вот этот заморыш Пыря следил! 
 * * * 
 А тот все говорил и говорил, расписывая, как трудно ему было жить два последних года. И еды путной не добыть стало, и от всех хорониться приходилось. А тут ещё людей всяких окрест стало видимо-невидимо. Особенно докучали Пыре ары и хуры, что начали шастать и в Буграх, и возле Черного леса, по краю Великой Степи. 
 Не раз их дозоры пытались изловить Пырю, но хитрый бродила всякий раз умудрялся спастить, ускользнуть от поимщиков, запутать следы и скрыться в диких просторах Прилесья. 
 Летом следующего года видал Пыря большую битву, страшное ратовище на большой равнине, что к полудню от Бугров лежит. Сошлись там не на жизнь, а на смерть вышедшие из лесов родские дружины, м арское, вкупе с хурами и ещё какими-то другими людьми, войско. 
 Люто бились они, и сеча злая не один день длилась. У родов конных мало было, ары же все сплошь на арпаках сидели. Родская дружина меж двух речек малых встала, и нагородили вои родские перед собой целый вал из телег, стволов древесных и коряг всяких, чтобы конные тут не прошли. По бокам же обрывистые берега речушек дружину родскую прикрывали, и сколь не пытались ары наскоком взять родов, всякий раз откатывались их конные сотни, теряя людей и коней под стрелами родов. 
 Пешие хуры и люди в полосатых одеждах, что на стороне аров бились, дважды бросались на засеку родскую, разметать, развалить её пробовали, но тоже не осилили, отошли. Так и стояли два войска друг супротив друга, тревожа противника вылазками отрядов малых, да стрелы пуская. И два дня никто никого одолеть не мог. 
 А на третий день, когда люди в полосатом и хуры вновь на приступ пошли, из быстро открывшихся проходов в засеке вышли конные роды, и хоть и были в числе малом, порубали врагов во множестве, а когда ары, увидав, что союзных им пеших воинов рубят, на подмогу кинулись, родская конная дружина назад, за засеку, ушла, и проходы в ней затворили вновь. 
 И видно было уже, что если поначалу арское сборное воинство чуть не в двое родское числом превосходило, то теперь почти что сравнялись силы, а ночью роды двумя отрядами, скрытно реки перейдя, на коней арских напали и много побили, а часть с собой угнали, и половина аров пешими осталась. 
 Уже показалось Пыре, что роды верх одержали, что ещё день, и разгромят они аров, но ранним утром загудели позади родской дружины рога, загрохотали барабаны, и рати беломордых цогов выступили из рассветного тумана, и тучи их длинных стрел взмыли в воздух, неся с собой смерть. 
 Славно бились роды. Набросились они на низкорослых цогов, словно волки на овечье стадо. Да только не бывает у овец луков, подобных цогским, чьи стрелы с десяти шагов любую бронь прошибают, и много родов смерть свою тут нашли, однако ж и цогов побили почти всех, и остатки их воинства откатились в беспорядке на закат. 
 Но пока роды с цогами ратились, пешие ары засеку разобрать сумели, и конные их сотни с тыла ударили по родам, и без того многих воев потерявшим. 
 Конные ары умеют строем биться, когда лошадей своих рядом ставят, и пиками с намета бьют, опрокидывая любую пешую дружину. Не устояли и роды, а конные их вои, коих мало было, все до одного полегли, пеших своих спасая. И погнали ары родов, и убивали их, на пики вздымая, и мало кто спасся, уцелел, выжил в той страшной сече... 
 Долго, почти две семидицы выслеживали арские разъезды рассеявшихся по всей округе родов, и Пыре тяжко пришлось - если б его ары нашли, долго разбираться, кто таков да откуда, не стали бы. Мечом по шее - и лежать Пыриным костям в диком поле, а душу его невесть какое посмертие бы ждало... 
 Но не прост Пыря, сумел он улизнуть и на полдень, а потом на восход, в обход Черного леса, двинулся. Места знакомые, бродил он уже тут, и потому надеялся Пыря, что в здешней глухомани отсидится он, переждет лихое время. 
 Но оказалось, что тьма народу шатается туда-сюда по Прилесью, а у реки большой под арским надзором сотни и сотни пленненых воздвигают что-то невиданное - стены громадные, башни и валы, рвы и ямы. Еле-еле уберегся Пыря, но пару раз на волос от смерти он оказывался, и вышло так, что обратный путь в родные Бугры заказан ему оказался, и пришлось бродиле на восход, а после на полуночь идти, и лишь вот в здешних, пока ещё безлюдных и диких местах, сумел Пыря отдышаться и передохнуть. 
 Но бродя вольно, как когда-то, меж крутых холмов восходного Прилесья, попался Пыря, и от аров, и от хуров, и от иных поимщиков не раз уходивший, десятку черных беров, и тут конец его пришел. 
 Связали беры бедного бродилу и поволокли с собой в обиталище свое страшное, в Черный лес, в самую глубь его, в самую чащобу, откуда ещё ни один человек живым не вышел.
 Долго путь длился, и насмотрелся бедный Пыря на страхи чернолесские до сыта. Страшна и ужасна нечисть Черного леса, но ещё страшнее, ещё ужаснее сами беры, что черных плащей никогда не снимают, и колобуков черных не поднимают с лиц, а когда едят они, суют еду под них, и чавкают громко, пугающе. 
 Долго ли, коротко тащили беры Пырю, но вот вышли они на огромную поляну, да чего там, на поле громадное, все сплошь из камня черного, а в камне том трещины преогромные, и выбивается из тех трещин огонь негасимый, и цвет его черен, и ничего он не освещает светом своим. 
 Посреди поля каменного высится утес великий, вершиной своей облака превосходит он и выше, в заоблачные дали, поднимается. Утес тот так огромен, что за полдня его не обойти, а у подножия в жилищах каменных беры живут во множестве. 
 На вершину Черного утеса ведет круговая дорога, и многоразно огибает она утес, словно змея, что обвивает ствол древесный. Вот по этой дороге и повели беры Пырю, выше и выше, и в конце пути достигли они самой вершины. 
 На плоской вершине Черного утеса десяток черных елей растет, громадных и старых, а меж них чертог каменный стоит. Невысок тот чертог, и ели, что окрест стоят, выше его мало что не в два на десять раз. Ввели беры Пырю в чертог, руки развязали, и ушли, а бродила совсем разума от страха лишился, ибо из тьмы, что чертог заполняла, выступил ему на встречу сам Хозяин Черного леса, Чернобог. 
 Имеет Чернобог тулово бычье, ноги кривые, и десять рук по бокам тулова, и ещё три - на груди свой. А голова его, рогатой короной увенчаная, ликом так страшна, что обмочился бедный Пыря на месте. Вспыхнули тут факелы, осветив Чернобогово обиталище, и хотя пламень их тусклым, багрово-черным был, разглядел бродила, что всюду кости людские валяются, почерневшие уже, и изглоданные. 
 Чернобог заговорил, и от гласа его задрожжали каменные стены чертога, и сам утес содрогнулся. Сказал он: "Ты, человече, слаб и жалок! Выбирай либо службу ты мне сослужишь, либо пожру я кости твои, а мясо берам достанется!". 
 Что оставалось делать дрожащему от страха Пыре? Какова бы не оказалась служба Чернобогова, все одно она лучше смерти. Так бродила стал подручным Хозяина, как велел себя называть Чернобог. А службу он назначил такую: выйти из леса и по восходной его грани бродить, приглядываясь и присматриваясь. Лишь только появятся какие люди, малым числом идущие, да от других таящиеся, за ними догляд учинять, беров в условном месте упредив, а коли окажется, что к Черному лесу они направляются, не мешкая к берам мчаться и на странников этих указывать. 
 А чтобы причастился Пыря к служению Чернобогову, заставили его подоспевшие беры кусок мяса человечьего, ещё теплого, сожрать. И плакал бедный бродила, но ел, ибо жить он хотел пуще всего на свете, и ради жизни готов был на все... 
 Так вольный Пыря стал доглядчиком Хозяина. Немало разного люду видал он за то время, что бродил по Прилесью. О иных берам докладывал, иные мимо проходили. И всякий раз, когда беры по Пыриному указу ловили несчастных, заставляли бродилу человечину есть, и постепенно привык он к ней, и желал её. 
 Но сам Пыря никогда людей не убивал, ни ради мяса, ни ради наживы, делали это всегда беры, и берам за это, по Пыриному разумению, ещё воздастся. 
 Не раз пробовал бродила бежать, уйти из Прилесья, особенно по началу, а ведь год уже бродит он тут. Но каждый раз рвать на части его начинало, изнутри рвать, словно ежа живого Пыря проглотил. Не иначе, Чернобогово причастие и тайный смысл имело, тайный и ужасный, и навечно теперь Пыря Хозяину служить должен. 
 Но в самом конце зимы минувшей приключилось такое, что в Пырином сердце поселило уверенность - со службой черной кончать надо, довольно, много уже зла он людям невинным сделал, много душ человеческих по его указу сгублено, много тел пожрано. 
 Вьюжной свистунской ночью углядел Пыря, что меж холмов в низинке малой от ветра скрывался, идущих по Прилесью путников - старца и девочку. Покрался за ними Пыря, приглядываясь да принюхиваясь, разведал, куда они путь держат, а когда поутру остановились странники перехожие на привал, ближе подобрался. 
 Что за роду-племени были те люди, Пыря и по сию пору не знает, но глядя на девчушку малую, потеплел он душой, размяк - жива, весела и непоседлива была она, и к деду своему с заботой и вниманием относилась, не смотря на возраст свой небольшой. И решил Пыря - про этих путников берам он не доложиться, пусть дорогой своей идут, в свою сторону, по своим делам. 
 Однако беры проклятые сами странников выследили, сами нагнали их под вечер следующего дня меж холмов заснеженных, нагнали и убили тут же, на месте. А Пырю, за то, что не донес вовремя, копьями искололи всего, кости реберные сломали палками, а после заставили сердце девчушки той съесть, в подтверждение службы Чернобоговой... 
 Вот тогда-то, когда израненного да избитого бродилу бросили беры на снегу, а сами к лесу, в скрытый овражек ушли, где дозор свой держали обычно, и решил Пыря - лучше уж смерть, чем жизнь такая. Смекал он - не просто так Чернобог его службы потребовал. Путников и сами беры ловить могут, кого поймают, кого пропустят. 
 Ждал Чернобог людей особых, тех, что в сам лес идти захотят, ждал и боялся этого, потому и дозор берский в этом месте держал, потому и Пыре велел тут бродить. И когда увидал ночью Пыря, как четверо людей с мешками да котомками, что в дальний путь с собой берут обычно, Великий Ход перешли и к лесу двинулись, понял он, что это те, кого Хозяину и надобно. 
 И решил Пыря - не докладывать берам о них, а тайно проследить, и упредить, если что, неведомых странников - впереди у них засада, беры в овражке у самого леса прячутся, поджидают. 
 А беров там не много, десяток да ещё трое, волхв да девка-чародейка, коей Руна явилась, без труда всякого их положат. А после можно будет и в лес идти, только не советует Пыря делать это - смерть в лесу поджидает всякого, кто не бер, хотя... 
 Тут Пыря впервые осекся и замолчал, утирая желтую слюну, что от долгих разговоров закапала ему весь покрытый куцым волосом подбородок. 
 - Чего замолчал-то? - окликнул бродилу волхв: - Али чего лишнего сказал? Ты ж обещался все-все сказывать, что знаешь, иль запамятовал? 
 Пыря кивнул, мол, не отказываюсь, и начал говорить вновь, путаясь и словах и ерзая: 
 - Пыря все говорит, хвостом не юлит. Видал в лесу людей, да забыл скорей. То люди, не беры... Ох, зашлось без меры... Ох, меня крутит, ох, брюхо вертит... Х-р-р! Х-р-р! 
 - Что за людей ты видел? Говори! - Шык, сдвинув сурово брови, нагнулся на завалившимся на бок бродилой. Пыря, и это стало заметно даже под слоем грязи, что покрывало его лицо, побледнел, губы совсем обескровили, глаза начали закатываться. 
 - То... арские людишки... В бронях, будто шишки... К Хозяину ходили... с ним... долго говорили... Ой, помирает Пыря... Нет больше его в мире... 
 Бродила захрипел, путники вскочили на ноги, с тревогой глядя на трясущееся тело бродилы. Вдруг Пыря начал пухнуть, раздуваться, словно бычий пузырь, надуваемый через соломинку. 
 - Ховайтесь! - крикнул волхв и по-молодому сиганул за зеленый куст. Луня, ухватив Руну за руку, потянул жену в сторону, Зугур отпрыгнул за травянистую кочку, и тот же миг громко, хлюпающе хлопнуло, точно громадная рыба ударила хвостом в заводи по мальковой мелочи. 
 Во все стороны брызнула кровь, полетели куски мяса и обрывки рубахи бродилы, а там, где только что лежало тело несчастного, в луже крови валялись руки-ноги, голова, а вместо тулова осталось лишь мокрое место. 
 - Мать честная! Лопнул лихоимец! - удивленно, но без тени сожаления проговорил Зугур, поднимаясь с земли и оглядываясь. Шык, выбравшись из-за куста, пристально вглядывался в останки бродилы, а Руна, лишь глянув, отвернулась, прижавшись к Луне. И впрямь, на такое глядеть вряд ли кто по своей воле захочет... 
 * * * 
 - Это Чернобогова клятва его покарала, за то, что разговорчив не в меру. - волхв покрутил кудлатой головой, вздохнул: - Не хотел Пыря про аров говорить, да я, торопыга, подмог ему маленько. Вот его и разорвало, упаси нас от такой смерти силы земные и небесные... 
 Шык, велев Руне и Луне перенести стан подальше от места гибели бродилы, вместе с Зугуром собрал ошметки того, что некогда было тело человечьим, в одну кучу. Зугур, ворча, что в последнее время он только этим и занимается, вырыл могилу, и вскоре лишь кровавое пятно на траве да холмик свежевскопанной земли напоминали о том, что тут случилось. 
 Луня нашел для стана укромное место у подножия одного из холмов, надежно укрытое от сторонних взглядов старой, развесистой черемухой. Вновь разожгли костерок, чтобы доварить зайчатину, но теперь о еде хотелось думать меньше всего - несчастный Пыря жуткой кончиной своей начисто отбил у людей всякую охоту харчиться. 
 Путники сели рядком и повернулись к Шыку, мол, что на все это скажет мудрый волхв? 
 - С три короба наврал нам Пыря. - заговорил тот, покусывая сорванную травинку и задумчиво глядя в даль: - Когда говорил он, я мысли его щупал, и видел, когда он правду обсказывает, а когда лукавит. 
 Про битву родов с арами и охвостьем ихним - тут все так и было. Побили наших, клятые цоги не вовремя подошли, а то бы одолели роды ворога. Эх, чего ж теперь на родной стороне твориться-то, что делается? Можа, уж и народа такого нет - роды? 
 Помолчав, мрачный волхв продолжил: 
 - В Черном лесу Пыря и впрямь случайно оказался - беры его словили. А когда словили, он сам, жизнь свою спасая, им предложил на службу к Чернобогу встать. И верно, побывал он в чертоге боговом, что на вершине Черного утеса стоит. И утес тот воистину велик, мне на удивление, а вам, я думаю, и подавно. 
 Верой и правдой служил Пыря лиходейскому богу, и с охотой человечиной он питался, без трепета и без страданий жрал мясо себе подобных вместе с берами. Еще не сказал он, что таких бродников, как он, в округе Черного леса ныне полным-полно, и все Хозяину служат, все вынюхивают да выслеживают... Кого? Я так понял, нас с вами, други. Упрежден, упрежден Чернобог про поход наш. Но вот кем, кто замыслы Хорсовы и богов светлых, ныне сгинувших, раскрыл? А может, лишь часть какую малую про нас ворог наш, Владыка-лиходей знает, но стережется на случай любой, через подручных своих всюду нас выслеживая? Ему-то до Ярова дня лишь дотянуть, и все, дале ни нас, ни кого другого не будет... 
 В последнем не соврал Пыря - когда его к Черному утесу привели, видел он аров, Любовых посланников. Не иначе, союза с Чернобогом Любо ищет, не иначе, на свою сторону перетянуть хочет, и не знает, дурень, что жить ему и всем арам не более луны осталось... Так что, други, не только с берами, нечистью и Чернобогом самим нам встреча предстоит, может, и ары помехой будут. 
 А уж про то, что со службой Хозяйской Пыря покончить решил - все вранье... 
 Шык умолк, и тогда заговорил Зугур: 
 - Понял я - лес Черный, как его Пыря этот, что людину ел, расписал, самым поганейшим местом на земле всей считаться может. Так как же мы минем его, как до утеса дойдем, и как там все будет - с богом ведь ратиться придется! 
 - Есть у меня одна задумка... - сказал Шык, глядя в костер: - Про беров, что дозором на окраине леса сидят, все ж не соврал Пыря. А где тот овражек, что укрыл лихоимцев, я в помыслах его подглядеть успел, пока он нас жалобил, про девчушку малую плел. Нам с берами ратиться придется, и побить всех. А как свершим это, плащи их черные оденем, в них и пойдем. Надежды чуть, но авось поможет нам это, хотя бы поначалу, а там поглядим. 
 А теперь, други, давайте все ж подхарчимся, не гоже в походе с голодухи пухнуть... 
 * * * 
 Поели, кто как смог. Руна все ж так и не притронулась к еде, как её не уговаривали. После, передохнув чуть, начали на ратовище собираться. 
 Зугур осмотрел оружие, проверил у всех луки, стрелы, мечи, ножи и кинжалы. Шык в котомке своей копался, не иначе, готовя берам чародейские всякие напасти. Луня, пояс войский подтянув, онучи перемотал, Руне то же велел сделать, что бы не подвернулась в бою нога, не потерялась обувка. 
 До овражка берского идти было не долго. Решили путники молчком и тишком подобраться и сверху напасть, все ж супротив тринадцати беров вчетвером ратиться тяжко больно. Про то, что раньше даже одного бера люди, как огня боялись, никто уже и не поминал - иные времена пришли, теперь страх всякий забыть надо, дрогов от себя отвратить, иначе не выйдет ничего, не получиться. 
 - Как к берам подберемся, бить стрелами верно, даром не пулять! втолковывал Руне и Луне Зугур: - А как они ближе пяти шагов подойдут кидайте луки в траву да за мечи беритесь. Тебе, Руна, тяжче всех придется, потому возми меч чародейный, железный, он хоть и туповат да грязен, зато супротив нечисти всякой - первое оружие. Боятся они железа, крепко боятся. 
 - Так беры эти, они ж вроде как люди! - возразила Руна, но Зугур только усмехнулся: 
 - Люди, говоришь? Люди мясом человечьим не питаются, себе подобных не едят. Можа, и были они когда людми, а ныне это - нечистить, и бить их надо, как нечисть, наверняка, так, волхв? 
 Шык, завязывая котомку, кивнул: 
 - Правильно все говоришь, извратил Чернобог суть их людскую, и не люди они больше. Эй, Луня, ожерелье-то твое где? 
 Луня, сунув руку под рубаху, выпростал давно уже ставшее привычным обережное ожерелье из берских пальцев, показал, вот, мол, оно! Шык коснулся потемневших костяшек, проверил, не потерял ли оберег силы, потом велел: 
 - Поверх ворота одень, чтобы на виду было. Оно тебе, да и всем нам, крепко поможет. Ну что, други, пожитки наши пока с собой возмем, а перед битвой бросим, чтобы не мешали они. Пошли, что ли? 
 Пошли, и надвигающиеся сумерки прикрыли четверых охотников за берами от чужого любопытного глаза. Идти оказалось и впрямь недолго. Обошли один холм, потом второй, и вот уже показалась впереди, в вечерней мрети, черная-пречерная плоска деревьев у закатного окоема, и багряные отблески севшего солнца ещё сильнее подчеркивали непроглядную её черноту. 
 - Вот он, Черный лес! - негромко сказал Шык, и Луня почувствовал, как вздрогнула Руна, которая все жизнь свою, с самых малых лет слышала об этом лесе столько страшного и кошмарного. 
 Шык, шагавший первым, пальцем показал на едва приметный овражек у небольшого холма, и сделал знак - мешки оставить надо. Пригибаясь, путники добрались до зарослей кустов неподалеку, сложили поклажу и начали осторожно подкрадываться к укрывищу врагов. 
 Вскоре до слуха людей донесся тихий, гортанный говор - беры о чем-то переговаривались, и даже костерок, обычный человеческий костерок, пылал на дне овражка, видать, готовили супостаты чего-то, или просто грелись. 
 Дозора беры не выставляли, да и кого им, грозе и ужасу обитателей всех стран Хода, было бояться в десяти сотнях шагов от Черного леса? Зугур, вытащив из сада лук, пополз по траве, за ним - Луня, потом Руна, а Шык, бесшумно двигая губами и шевеля пальцами рук перед собой, начал творить чары, заходя с другой стороны - он должен был ударить берам в спины, когда те бросятся на лучников. 
 Уже совсем стемнело, отблески заката растаяли в темно-синей густой ночной тьме, и множество звезд высыпало на небе, едва-едва освещая холмистое Прилесье. 
 Все ближе и ближе подбирались люди к краю овражка, и вот уже Зугур, а за ним и Луня с Руной, пряча лица меж травы на самой кромке, заглянули вниз. 
 Беры сидели вкруг костра, на котором и впрямь что-то варилось в небольшом медном закопченном котелке. Луня потянул носом - нет, не еда, травяной отвар какой-то, и запах дурной, голову туманящий, не иначе, для захмеления варят беры отвар этот. 
 Подле костра рядком стояли копья, прислоненные к глинистому овражному склону, какие-то тюки и вязанки хвороста, еле различимые в темноте, лежали неподалеку. Что поразило Луню - беры, даже промежь себя разговор ведя, плащей своих не снимали и колобуков не откидывали, словно друг от друга скрывали личины, чтобы не узнал никто, у кого как рожа выглядит. 
 Лунины мысли прервал Зугур. Вагас стрелой кольнул рода в локоть, кивнул, когда Луня повернул голову - пора! 
 "Ну, как там Шык говорит теперь - "Силы земные и небесные, помогите нам!"", - подумал про себя Луня, ободряюще глянул на бледную Руну и привстав, вскинул лук, выцеливая первого бера. 
 Теньк! Тетива задрожала, стрела со свистом мелькнула в костровых отблесках, и один из сидящих у костра врагов вскинул руки, заверещав тонко и пытаясь выдернуть засевшую у основания капюшона Лунину стрелу, завалился на бок. И тут же ткнулся в костер второй, и навзничь опрокинулся третий Зугур и Руна тоже не промахнулись! 
 Беры завопили, повскакивали с мест, бросились к копьям, мешая друг другу, и в суматохе лучники свалили ещё троих. Но вот из-под черного покрывалища появились на свет щиты, обтянутые черной же кожей - это их Луня принял за мешки с неведомой поклажей поначалу, - и стрелы путников перестали вредить врагу. А беры, встав рядком, подняли копья и бегом бросились наверх. 
 Эта сторона оврага, на беду, оказалась пологой, гораздо положе, чем та, у которого стояли берские копья. Миг - и беры уже одолели половину глинистого склона, ловя на щиты все стрелы, что метали в них вставшие в полный рост люди. Зугуру все же удалось поразить одного из воинов Чернобога в узкую прорезь колобука, но отстальные, а было их шестеро, подошли к стрелкам вплотную. 
 - За меч! - зычно крикнул Зугур, отбрасывая лук, и подхватив секиру, лежащую наготове рядом, с диким ревом бросился вперед. Луня, выхватив из-за пояса топорик, с оттяжкой швырнул его в надвигающийся строй беров - ваше вам же, тварнюки! Потом, достав меч и кинжал, поспешил вслед за Зугуром, успев, однако, оглянуться на Руну - как она? 
 Руна тоже отбросила лук, и выхватив железный меч, шагнула вслед за мужиками, но расширенные от страха глаза её подсказали Луне - в сечу её лучше не пускать, все ж не бабское это дело - мечом махать. 
 Схлестнулись. Зугур, неистовый и яростный, секирой смел сперва берские копья, рубанул по щиту одного из беров, развалив его пополам, но едва не лишился руки, чудом увернувшись от блеснувшего вражеского меча. 
 "Ого!", - успел подумать Луня: "Беры, никак, мечами ратится выучились! Не иначе, ары подмогли, поганцы!". Но дальше не до дум стало, пришло время и самому показать, на что способен. 
 Отбивая выпады троих беров сразу, Луня, как когда-то, отступал назад, к кромке, теряя возможность нападать на врагов сверху. Вдруг один из беров вскрикнул и захрипел, оседая на земь, потом упал и скатился вниз - Руна, подобрав брошенный было по указу Зугура лук, выстрелила в бера почти в упор и конечно не промахнулась. 
 Луне все же тяжко пришлось, и кабы не обережное ожерелье, вряд ли живым бы ему быть, но мертвые костяшки пугали беров, Луня это чуял, делали их вялыми и неловкими. 
 Однако ж отбивать Лунины удары беры успевали, а сами гибнуть не спешили. То же и у Зугура было - вагас рубился с тремя, Руне больше не удалось никого подстрелить, увертливы оказались вороги, и наседавшие на махавшего секирой Зугура беры уже дважды достали его остриями копий, поразив плечо и ногу выше колена. 
 И в тот момент, когда Луня решил, что все, отходить надо, нету уже никакой моченьки мечом махать, над другим склоном овражка возник из тьмы Шык, мокрый, грязный, растрепанный и злой. Волхв вскинул правую руку, бросил горсть чародейного серого праха на ветер и зазвучали в ночном воздухе тяжкие слова заговора на слепь безвидную. 
 Беры и опомниться не успели, как перед их глазами все померкло, и тут же и секира, и Красный меч нашли свои первые жертвы, а через миг все внезапно ослепшие от чар волхва беры полегли, срубленные побратимами. 
 - Хух! - выдохнул Зугур, весь мокрый от пота, и швырнул в траву окровавленную секиру: - Одолели все ж! 
 Глава седьмая. 
 Черный лес. 
 - Ты чего припозднился-то, а, волхв? - Зугур, помогая Луне сложить тела убитых в одну кучу, повернул голову к сидящему у берского костра Шыку. Тот виновато развел руками: 
 - Когда о важном помышляешь, для иных дум в голове места не находится! Обходил я овражек, подальше взял, чтобы к середине его как раз выйти. Мне на карачках ползать тяжко уже, не отрок. Иду я себе потихоньку, слушаю, не зачали ли вы ратовище? Думаю - как шум услыхаю, побегу. Ну, услыхал, сиганул вперед и в здоровую ямину попал, а в ней и вода, и грязь, все радости, одним словом. Пока выбирался, чуть не припоздал. Вот такие дела... 
 Шык помолчал немного, и горестно вздохнул: 
 - Стар я уже, Зугурушка, крепко стар. Корч вон на годок меня молодее, а уже покинул мир сей. А иных своих ровесников я и не упомню ныне. Разве что Сип-банник, что парил нас в Сырырх оврагах, да и то - жив ли он? Все ж два года Ортайг проклятущий сожрал, и не стороной они пролетели, вон и Луня теперь муж взрослый, да и у тебя седина в усах пробилась. Ну да ладно, авось, дотяну я до конца похода нашего, а там, коли сполним мы все помирать не жалко, такое дело сделали. А не сполним - не страшно, не один, весь род людской вместе со мной помирать будет... 
 И, как обычно, без всякого промежутка, волхв заговорил о другом: 
 - Плащи с беров снимайте, други. Четыре, поцелее, те, что кровью не заляпаны. Нам их одеть придется, под ними суть нашу, человечью, скрыть. 
 Луня, томимый смутным предчувствием и сгорающий от любопытства, шагнул к крайнему из лежащих беров, нагнулся, взялся за край колобука - уж больно интересно было молодому роду поглядеть, что ж за личина у бера? 
 Луня сдернул колобук, вскрикнул и отшатнулся. Зугур и Руна, обернувшись на вскрик, тоже не смогли удержаться от испуга, глянув на мертвое лицо бера. И было от чего испугаться - белое, безволосое и безбровое, бывшее когда человечьим, ныне не имело оно ни носа, ни губ, ни век, и скалились на путников желтые редкие зубы, и пучились серые, гневные и злобные глаза. 
 Шык, опираясь на свою суковатую палку, встал, обошел застывших, точно в столбнячьем мороке, Луню, Зугур и Руну, посдергивал колобуки с остальных беров. Все - такие же, у всех были вырезаны, давно, во младенчестве, не иначе, губы и веки, срезаны носы и уши, выжжены волосы. От этого все беры делались похожими друг на друга, точно братья родные, и лишь глаза, имеющие цвет разный, говорили о том, что эти бывшие люди - не родня и не уродливая подделка друг под друга. 
 Зугур, судорожно сглотнув комок, вставший в горле, просипел: 
 - Кто ж их так, бедолаг, покромсал-то? 
 - Видать, обычай у них такой. - ответил Шык, сам выбирая плащи для путников: - Теперь ясно, почему они колобуки свои не опускают никогда. Без век ни глаз зажмурить, ни сморгнуть. И спят они в них же, это понятно, - а иначе как веки смежить, коли нету их? Ладно, хватит об этом. Руна, держи-ка плащи вот эти, прикинь, по-бабьи, кому какой в пору. Зугур, Луня, а вы склон овражный на беров мертвых обрушьте, пусть хоть землица их тела прикроет... 
 * * * 
 К полуночи уже подкатило, когда путники были готовы войти в Черный лес. Глядя на них со стороны, никто теперь не сказал бы, что перед ним люди стран Хода. Четыре бера, оруженные копьями и щитами, стояли на краю своих владений, и собирались войти под сень вечночерных елей, окунуться в самый мрачный мрак на земле. 
 Шык, первым шагнувший вперед, махнул копьем, и путники гуськом зашагали следом. Луня, которого поставили последним, после Руны, почти ничего не видел сквозь колыхавшуюся прорезь колобука, и больше всего боялся не нечисти чернолесской, не беров, что изобличить их смогут, а просто - в елку здешнюю лбом врезаться. Однако, едва только молодой род переступил невидимую, но осязаемую всем нутром своим границу, что Черный лес от остальной земли отделяла, как чудесным образом растаял мрак, растаял, но не исчез совсем, а словно бы прозрачнее стал, озарив все вокруг тусклым пепельно-серым светом. 
 Теперь уже деревья, кусты и травы Черного леса не казались путникам непроглядно черными, они все засветились, слабо и неживо, и каждая елина, каждый куст светился по своему, одни слабее, другие сильнее. Луня невольно подумал, что если бы пепел, как угли, освещать вокруг себя все мог, вот такой свет от пепелищ костровых исходил бы. 
 Еле заметная тропка вела в самую глубь леса, и путники решили идти по ней. Конечно, можно беров встретить, но если без дороги идти, заплутать легче, а как к Черному утесу пройти - про то волхв не больно хорошо знал, Пыря про это плохо думал, и образ путевой Шык подглядеть не смог. Тропа же точно к нему вела, как все тропы в лесах родских окрест городища любого в конце своем к воротам его выводили. 
 До рассвета шагали путники, не переговариваясь и стараясь ступать как можно тише, чтобы не нарушать ночного спокойствия и неподвижности Черного леса. А в нем и впрямь было настолько тихо, что когда где-то падала капля с ветки, звук был слышен за пару сотен шагов. Немного погодя Луня, выросший среди лесов, вдруг понял - этот лес мертвый совсем, нет тут ни мышей, ни ежей, ни птиц, ни жучков-паучков, ни гусениц. Лишь ночной ветерок изредка нарушает величавую и жуткую тишину, пробегая по верхушкам громадных елей, да вода росная стекает по веткам и листам кустов. 
 И ещё одно поразило Луню: когда к лесу подошли они, почувствовал он, как и два с лишним года назад, чары чернолесские, что сердце ледянили да голову туманили, обессиливали и страшили. Но стоило только путникам плащи берские накинуть и колобуки на головы натянуть, исчезли чары, пропали, растаяли, словно дым. И теперь, по лесу шагая, очень спокойно было Луне, точно лес защищал его, укрывал и помогал. 
 Плащи берские и в другом чудными оказались. Были сработаны они не из нитей шерстяных, льняных или конопельных, из которых обычно люди себе одежду ткут. Ткань плащевая мягка был на ощупь, скользила под пальцами, а когда одели путники плащи, они коконом обняли их тела, и не пропускали ни ветра, ни сырости ночной. 
 Рассвет застал маленький отрядец у упавшей ели. В лесу светлее не стало, все также - пепельно-серо, мглисто и мретно, только небо меж черных еловых верхушек посветлело, вроде как даже солнечные отблески стали видны, но вниз, к изножию деревьев, они не попадали. 
 Присев на влажную от росы лесину, путники перекусили холодной зайчатиной, шепотом поговорили. Всех беспокоило одно - ну день-другой они протянут, а потом добытое Зугуром накануне мясо кончится, и дальше что? Зверья-птицы в Черном лесу нет и в помине, чем харчиться в будущем? До Черного утеса, если Хорсову посланнику верить, луна пути еще, без припаса съестного не дойти никак. 
 Думали-думали, мозговали-мозговали, но так ничего и не придумали. Зугур даже вернуться предложил, из лесу выйти и дня три поохотиться, набить тех же зайцев да уток, все ж мясо, но Шык, что на звезды перед тем, как в лес войти, смотрел, ответил вагасу: 
 - Нет у нас ни трех дней, ни одного даже в запасе. Может статься, что и ближе, чем луна пути, Черный утес окажется, тогда хорошо - быстрее дойдем. А коли нет, коли ровно луну шагать, то тютя в тютю мы поспеваем, четыре семидицы до Ярова дня осталось. Давайте, други, на удатную судьбину надеяться, иных мыслей нет у меня! 
 И вновь в молчании шагали люди, надежно укрытые берскими плащами, по страшному и странному мертвому лесу, и лишь после полудня остановились на привал. Решено было поспать немного, а после снова идти. Выставили дозор и легли, прямо в черную траву лесную, благо в плащах не страшно было, что Студь или Радены Лихие привяжутся. 
 Лунин черед дозорным стоять после Зугура выпал, а потом, когда солнце на полторы ладони по небу сдвинется, будить надо было всех и дальше путь держать. Луня присел на корточки у ствола черной ели, положил рядом на земь щит и начал слушать - смотреть все одно не на что было, даже солнце отсюда, из леса, серо-черным кружком на небе сером же виделось. 
 Долго ли, коротко, но вот какой-то тихий и странный звук привлек внимание молодого рода. Луня закрутил головой в колобуке, пытаясь уразуметь, что за нарушение тиши лесной? Вроде как свист, или шипение, но больно тихо, хотя и не далёко. 
 Вдруг за кустами, что темнели шагах в тридцати от стана путников, зашевелилось что-то, колыхнув ветки. Луня, вытянув руку с копьем, потыкал тупым концом Зугура, а когда тот приподнял голову, рукой указал в сторону кустов, и пригибаясь, пошел в обход. 
 Вагас, так же бесшумно разбудив остальных, приготовил лук, и начал заходить с другой стороны, а Шык, развязав чародейскую котомку, взялся рыться в ней, выискивая чего-то. Лишь одна Руна не у дел осталась, но и она вынула из скрытого плащем сада лук и пару стрел и насторожилась - мало ли что! 
 Луня крался меж темно-серых стволов елей, прячась за низко опущенными мохнатыми ветвями, и лихорадочно вспоминал, что Шык говорил в самом начале их похода в Ар-Зум про нечисть чернолесскую: "Живет в Черном лесе нежить особая, такой больше нигде нету! 
 Пауны меж ветвей елок черных летают, видом на черную паутину похожи. Облепит паун лицо, вдохнет человек его отравы - и не выдохнет уже никогда. Бойся паунов, ибо никакой защиты от них нет, ни заговор, ни оберег, ни оружие не помогут - сгинешь! 
 Под корнями деревьев прячутся синюхи. Эти на клубок синих змей похожи, только на концах змейских тел не пасти, а пальцы. Коли синюха за порты ухватила - все, конец, утянет в подкорневую нору, оплетет щупальцами и сожрет! От синюхи только добрым мечом отбиться можно, да и то не всякий муж такое совершить сможет. 
 Теперь - зыпь. Зыпи на наших ляг похожи, только ростом каждая с доброго кабана будет. Мерзкие они, бородавчатые, отравной слизью покрыты, и в пастях у них острые зубы. Прыгают зыпи на полтора дестяка шагов, руку или ногу человеку отхватить для них - что тебе мякушку житную откусить. От зыпей сон-трава помогает, махать ею округ себя надо, и заговор сонный есть, запоминай: "Сон-трава, мурава, соком пролейся, духом развейся, всех кругом усыпи, в землю спать уложи, пусть сон не вечером начнется, не утром кончится, и спать зыпи проклятой-триклятой не до весны, не до осени, а до скончания времен!". Повторить заговор надо трижды, а то не подействует, и уходить тихо-тихо, чуть шумнешь - зыпь проснется и на тебя накинется. 
 Живут ещё в Черном лесу ползюки. Эти на червей дождевых похожи, только белые, и длиной с пару оглобель каждый. По ночам скользят ползюки меж травы, кустов и древесных корней, оплетаю ноги человеческие, присасываются к коже и кровь пьют, пока всю, до капли, не выпьют. Ползюков обережный круг останавливает, ещё огня они боятся, и к горящему костру близко не подползают". 
 "Кто ж за кустами ворохтается?", - гадал Луня: "На пауна не похоже тот летать должен. Зыпь, или родню её, видал я, когда за Кипящим Камнем для драгона ходил. Большая она, и неуклюжая, тишком прыгать не может. Синюха или ползюк остается. Ну, этих-то одолеем, добрых мечей у нас в преизбытке, а обережный круг Шык у стана не один положил". 
 Зугур тем временм обошел уже те кусты, где померещилось Луне колыхание, и вдруг с хрипом повалился в черную траву, нелепо взмахнув руками. Луня, сунув руку под плащ, выхватил меч и в два прыжка подоспел на выручку побратима. 
 Сперва подумал Луня, будто пень оживший оплел своими корнями ноги вагаса и подбирался теперь к тулову, пытался руки сковать. И впрямь синего, беловато-кисельного цвета оказался тот пень, или синюха, как Шык эту нечисть назвал. Щупальцы синюхи извивались, змеились, на конце каждого - по четыре ухватистых пальца, и ползут эти пальцы по телу Зугурову, прямо к горлу подбираются. 
 Еще разглядел Луня, что есть у синюхи тело, из которого щупальцы растут, и пасть имеется губастая, а вот глаз не углядел, да и не до того было - спасать вагаса скорее надо, тут уж не до приглядов, где да что. 
 Красный меч взлетел вверх и с первого удара рассек синюху едва не на пополам, но тварь словно только того и ждала - тут же рану заростила и пару новых щупалец из себя выпустила. "Ах ты ж, погань!", - подумал Луня, рубя синюху, но толку было мало, а Зугур уже хрипел, бьясь в опутавших его синеватых щупальцах. 
 - Руки, руки ей отсекай! - крикнул подоспевший Шык, а сам, подняв железный меч, взятый у Руны, пригнулся, и закружил вкруг нечисти, примерясь, куда бы половчее воткнуть ненавистное синюхе железо. 
 Луня, услыхав волхва, начал рубить щупальца по одному, и хотя и выращивала синюха взамен отрубленных рук новые, но не так проворно, как Луня рубил их, и вскоре Зугуру удалось свои руки освободить, а потом и меч достать. 
 Вся трава вокруг уже была усеяна отрубленными щупальцами синюхи, и беловатая, мутная кровь нечисти запятнала плащи Луни и Зугура. Но тварь и не собиралась отступать, с тупым упорством пытаясь вновь овладеть ускользающей добычей. Взамен каждой отрубленной Луней или Зугуром руки теперь выпускала синюха по две новых, и вскоре опять спеленала вагасу его руки и поползли жадные синие пальцы по человечей груди, опять подбираясь к горлу. 
 - Не могу я, дяденька! - крикнул Луня Шыку: - Не поддается окаянная! Железом её попробуй, может, испужается вражина! 
 Шык, вдруг пригнувшись ниже низкого, плашмя держа железный меч, подскочил прямо к синюхи, и не обращая внимания на вцепившиеся и в его плащ щупальца, резко ткнул мечом в самую гущу, в самое сплетение синеватых пальчатых рук. 
 Синюха дернулась, враз втянула в себя все свои щупальца, отпустила полузадушенного Зугура, и вдруг потекла, переливаясь синим, огибая ветки, кочки и корни елей, прочь 
 - Уйдет! - зашипел Шык и бросился следом за ускользающим врагом. Луня глянулу на Зугура - жив? Вагас приподнялся на локте, отбросил от себя подергивающее отрубленное щупальце, потрогал рукой смятый кадык. Луня, сообразив, что побратиму ничего боле не угрожает, поспешил за волхвом, занося меч. 
 Синюху они дорубили у самого логовища нечисти, у круглой норы под корнями неохватной ели. Тварь пыталась отбиваться, в последнем отчаянном усилии потянулась к волхву, собрав все свои щупальца в одно, толстое и могучее, но против силы железного меча нечисть устоять не смогла, а Луня довершил дело, рассеча синюху на куски. 
 После, когда путники, чуть передохнув и перекусив, спешно ушли от плохого места подальше, Шык обронил: 
 - Это начало только! Синюха из нечисти чернолесной не самая страшная, и плащи берские супротив этих тварей без пользы оказались, чуют они нас, чуют, что не беры мы. Эх, Веда б сюда... 
 * * * 
 Долго ли, коротко, но шло время, и путники шли, все дальше и дальше уходя в дебри Черного леса. Судьбина хранила пока людей, и нечисть боле не появлялась, да и беров не встречали отрядники, но каждый чувствовал, понимал, даже во сне знал - беда их ждет, беда и не одна. 
 Сперва пропала тропка, по которой надеялись они до Черного утеса добраться. Просто исчезла, растворилась меж светящийся серым травы, и дальше повел Шык отряд без дороги, лишь по звездам, что видать было по ночам, сверяя путь. 
 Потом кончилось подтухшее уже мясо, и люди потуже затянули пояса, готовясь к голодовке, которая могла продлиться вечно. По-прежнему безжизненным и тихим стоял вокруг Черный лес, все также мрачно и тускло светились серым стволы елей, кусты и травы. Одно хорошо - на третий день пути вошли путники в низину, и хотя под ногами стало хлюпать, и сырость проникала в обувку, в изобилии обнаружились окрест ключи, ручейки, лужицы с чистой, пригодной для питья людского водой. 
 Можно было б мурцы сварить, и у Шыка, и у Луни, и у Зугура на дне мешков не мало катышков мурцовых имелось, ещё в Сырых оврагах у родов запасли, да кипяток нужен был, а без костра кипятить воду даже волхв не мог. Костер же разводить путники опасались - мало ли что, все ж чернота всегда свет не любила... 
 Опасались-опасались, да пришлось решиться - к концу первой семидицы пути животы у людей так свело, хоть кричи. Сделали по-хитрому - щит берский выпуклой стороной вниз на земле утвердили, залили его водой, положили поверх пару сучьев, на них вкрест - ещё пару, а сверху из щепочек да веточек развели малый костерок, укрыв его со всех сторон полами берских плащей. 
 На древко под уклоном воткнутого в землю копья повесили котелок с водой, и вскоре, когда забулькало и запарило, Руна бросила в варево десяток катышков мурцовых, добавила сухой зелени, корешков, что с собой носила, и грибов сушеных, что в её мешке отыскались. Вскоре мурца готова была, и пускай в нос остро медвежатиной шибало, с великой охотой поели путники, и взваром травяным, тут же сготовленным, запили. 
 После вырыл Луня ямку, осторожно сняв кусок черного дрена, подивился ещё про себя - земля под дерниной обычная, ни чуть не черная, супесь серая, какая обычно в еловых лесах бывает, покидал в ямку головешки, водой из щита залил, присыпал землицей и дерном заложил. 
 Дальше пошли путники, а за спиной у них вроде и не тронутый лес остался - ни следа, ни кострища, ни пепла, ни углей. Если случайно пройдут по этим местам беры, не приметят они ничего. 
 * * * 
 С тех пор так и завелось - раз в день, под вечер, устраивали костерок и мурцой подкреплялись. До сыта наесться хлёбовом нельзя было, но силы в телах людских мурца сохраняла, хотя и исхудали путники сверх меры всякой, и не так уже резво и проворно ступали теперь они, а Шык все тяжелее и тяжелее стал вставать после отдыха, и Луня сильно тревожился за волхва - вдруг не дотянет, вдруг не сдюжит старик? 
 Как-то раз, когда вторая семидица их похода по Черному лесу на исходе была, Луня, шагавший теперь первым, увидал меж серо-черных стволов в серой же дымке просвет. "Померещилось может, с голодухи-то?", - удивился он, вглядываясь в слабосветящиеся мрачные очертания елей впереди. 
 Но нет - вот опять мелькнула светлая полоса, потом и меж других деревьев светлее стало. Путники остановились переговорить - мало ли что там, впереди? Долго обсуждать не стали, Шык наказал Луне в догляд идти, остальным ждать, а сам, глаза прикрыв, мыслезрением попытался углядеть, что за прогалы в зарослях еловых, до этого сплошных, объявились? 
 Луня, крадучась, к свету двинулся, и вскоре, из-за куста выглянув, увидал озеро небольшое, круглое, точно корчага. У берегов его, к самой воде подступая, черной стеной высились ели, но из воды торчали обычные зеленые камыши, тростник шелестел, а на самой воде кувшинки цвели, и с десяток уток, нырков пестреньких, парами кружили, оставляя в ряске быстро затягивающийся след. 
 Луня позвал остальных, и обрадованные путники в радости великой на берегу остановились, щуря глаза от обычного дневного света, что после затхлого чернолесского мрака им ярче яркого показался. 
 Зугур сразу же за лук взялся, но потом решили отрядники, чтобы наверняка, с трех сторон зайти. Руна с Шыком на месте остались, Луня справа озерцо обошел, вагас - слева. По Шыковой отмашке вскинули луки, и быстро побили всех уток. Непуганные нырки даже взлететь не пытались, когда рядом с ними их же сородича стрела поражала. 
 Луня, раздевшись, с содроганием вступил в темную воду - за добычей вплавь надо было добираться. Боялся он, что какая-нибудь водная нечисть в озере окажется, все ж не в чистом ельнике лежит оно, в Черном лесу проклятом. Но - обошлось, и выудив из воды всех уток, Луня без всякой помехи вернулся на берег. 
 То-то пир был в этот вечер у них, то-то праздник! Набив животы, отдыхали путники, на всякий случай стан чуть в стороне, под лесным укрытием, разбив. Потом Луня шитиков в воде насобирал, и на вечерней зорьке рыбалить собрался, благо, отыскалась в котомке волховской среди чародейных вещей обычная леса из конского волоса и пара крючков бронзовых. 
 И тут не подвело озерцо - жирные караси в нем водились, и трижды наживку пришлось роду по отмели собирать, пока совсем не стемнело. Рыбу, полсотни золотистых крепких карасиков, в один из трех мехов для воды покидали, да засыпали солью каменной из Корчева Дома, ножом её покроша. 
 Теперь какой-никакой припасец имелся, и люди воспрянули духом - две семидицы идти осталось, как-нибудь добредем... Однако краткий миг передыха скоро закончился - середь ночи Зугур, что в дозоре у озерного берега был, тишком поднял всех и шепотом сказал, указывая на ту сторону озера: 
 - Идет кто-то, не иначе, беры. Голоса я вроде слыхал, и ветки трещали. Так только по своим вотчинам ходят, где бояться некого. 
 Шык, чары дальнего слуха сотворив, подтвердил, мрачнея: 
 - И впрямь беры, и числом большим, десятка три, не меньше. А что всего хужее - сюда топают, озеро вкруг обходят. Ховаться надо, в лес уходить... 
 - Если нас они ищут, то в своем-то лесу в миг словят, небось, каждую елку тут знают. - возразила вдруг Руна. 
 - Так и чего? Тут сидеть, дожидаться? - Зугугр удивленно поглядел на девушку: - Или ты ратиться с ними собралась? Волхв сказал - много их, не одолеем. 
 Руна досадливо дернула плечом, горячо зашептала: 
 - Дед мне сказывал, когда малая ещё я была совсем, былины всякие, родские все больше. Он хоть по-гремски говорил через чурбан в пеньки, а помню я - в одной из былин о том рассказ был, что роды, когда ворог пришел на землю их, доглядчика послали, и тот под водой день сидел, за находчиками доглядывая, и сам не утонул, жив остался... 
 - Ну, так то ж былина... - недоверчиво протянул Зугур, но Шык остановил его: 
 - Погодь-ка, Зугурушка! То-то и оно, что былина, было это значит, в самом деле было. Ай, молодец, девка! А мне, дурню старому, и в голову такое не пришло. Беры нас в лесу искать будут, а мы под водой отсидимся! 
 Зугур, поглядев на Шыка и Руну, словно на ума лишившихся, повернулся к Луне: 
 - Хоть ты меня вразуми, Лунька. Как под водой дышать? Ведь не рыбы мы, и не лягухи зеленые. Или чародейство какое волхв учинить собирается? 
 Луня пожал плечами: 
 - Вон, у волхва и спроси, а я сам не вразумлюсь никак. Одно только хочу сказать - торопиться надо, я уже и без чар всяких беров слышу, скоро поздно будет... 
 Шык, встревожившись, прислушался, подскочил, как молодой, и откуда силы взялись? 
 - Бегом, за мной, но тихо! - приказал вполголоса, и путники, похватав мешки и оружие, прянули меж темно-серых стволов, словно семейство оленей, вспугнутое неострожным охотником. 
 Шык первым выскочил на берег озера. Темень стояла - глаз коли, обычные камыши и тростник не светились, как растения Черного леса, и лишь звезды тускло отражались в непроглядной воде озера. Волхв, выхватив из-за онуча нож, срезал пучок тростинок, быстро отхватил листья и бросил подальше в воду. 
 Говор беров и треск веток приближались, вскоре воины Чернобога должны были появиться на том берегу. Шык, обрезав лишнюю длину, вручил каждому из путников по тростинке, быстро прошептал, в основном для Зугура - Луня уже все понял, былин-то и он в детстве слыхал не мало: 
 - Нос шепкой надколотой зажми. Один конец тростины в рот возьми, сам под воду опустись, ну, а другой наружу выставь. Да, меч в дно воткни, крепко, надежно, за него держаться будешь, чтоб не всплыть ненароком. Сиди под водой и дыши, а сам сердце слушай, чтобы не заходилось. Три раза сердце стуканет - вдохни немного. Три раза стуканет - выдохни. Понял, бестолочь вагаская? Ну все, топиться пошли, но т-и-ихонько чтоб, без плеска, без хлюпа. И под водой тишком всем сидеть, не баламутить, и тростины ровно держать, а то вдруг углядят вороги, что весь тростник прямой, а одну былину согнуло - тут нам и конец... Я сам знак подам, когда вылезать, а до того никшнуть, сидеть и не вертухаться! 
 - Лунька, ты днем купался, вода хоть теплая? - на ухо спросил Зугур Луню, но через миг, вступив вслед за промолчавшим побратимом в озеро, сам себе и ответил: 
 - Могла б и теплее быть... 
 И только скрылись под водой головы путников с зажатыми в зубах тростинками, как меж черных елей на другом берегу среди непроглядного мрака ночи заколыхались ещё более черные, ещё более непроглядные пятна - беры. 
 Глава восьмая. 
 Меч Ар-Вала. 
 Луня, сидя на мехе с карасями - чтоб не всплыли, обоими руками держался за воткнутый в дно между ногами Красный меч, задрав голову, дышал через тростинку, как Шык учил, и думал, благо, делать больше нечего было, а бояться и трястись надоело уже: 
 "Руна рядом, вот она, подле сидит, локтем её коснуться можно, остальные тоже тут, не нашли беры нас пока, и если все путем пойдет, и вовсе не найдут. Рассвет скоро. Может, ушли беры? Но Шык знак не подает, значит, сидеть надо. Оно и не тяжко, но одно плохо - холодно больно, но уж ладно, потерплю, на Ледяном хребте не замерз, и тут не околею." 
 Дальше думы Лунины понеслись, и превидился ему большой рубленный дом на зеленом косогоре у дубового бора, на берегу широкой, полноводной реки. К дому пристроен сарай для скотины, сеновал высокий, погреб рядом да огородка, внутри которой грядки с луком, капустой, свеклой, морковью. 
 Вот и сам Луня по приречной дороге идет, коня, в телегу с сеном запряженного, под узцы взяв, а навстреч ему выбегает из дому Руна, а за ней ребятишек двое - мальчонка и девочка. Подает жена мужу жбанчик с квасом напиться посля трудов дневных. Детишки к отцу тянутся, и Луня одаривает их "лисичкиным гостинцем", туеском с ягодами земляничными да парой репок печеных. 
 Вечереет. Солнце за реку опускается, спадает жара дневная. Скотина в сарайке накормлена, подоена, семья в избе вечерять садиться. Поклонившись идолам Мокоши да Рода, режет Луня каравай житный, Руна большой деревянным черпаком кашу парящую по мисам раскладывает. Детишки ложки берут, неумело еще, но важно, зажав в кулачонках орудия харчевые, кашу набирают, к ротикам тянут. Улыбаются родители, на чад своих глядя, и нет на земле большего счастия, чем это... 
 Луня словно очнулся, едва тростину изо рта не упустив. Размечтался, дурень! Тут, того гляди, жизнь за так отдашь, а все счастье блазнится, все к покою тянет, к жизни простой да безбедной. Хотя, может всегда у человека так? Когда в походе он, когда кажный миг умереть может, покоя ему хочется, уклада жизненного ровного да гладкого. А как наступит покой тот, сердце маятся начнет, тянуть куда-то, звать, толкать на шубутенья разные, манить в дали далекие... 
 Луня почувствовал вдруг, как Руна рукой его руку ухватила, испугано и настойчиво к ноге своей потянула. Луня пошарил пальцами по обмотке жениного онуча, усмехнулся про себя - пьявица под онуч лезла, к коже нежной подбиралась. Оно и понятно - в озерце ж сидим, не в речке, тут кровососов этих полно должно быть. Кабы ещё конский влос не объявился, что под кожу залезает, впивается, его потом изгонять из тела трудно, недужит человек, болеет. 
 Раздавив пьявку, Луня ободряюще погладид Рунину ладонь, и боле не выпускал её из руки. Светало. Сквозь озерную воду, глаза изредка приоткрывая, видел Луня зеркальную водную гладь, снизу видел, как рыбы и живность водяная видит. Ряска, что сомкнулась над сидящими в озере путниками, снизу корешочки малые белесые имела, и тьма тьмущая этих корешков невеликих вниз, в воду торчала, как будто волоски шкуры зверя чудного. 
 Все светлее и светлее становилось, Луня уже и Руну краем глаза видить мог, а вон, впереди словно коряга темнеет - это Зугур, а с ним рядом Шык сидит, и бородища его в воде колышется, ровно водорослевые травы. 
 Луня мыслями своими дальше, за поверхность водную потянулся, к лесу Черному, пытаясь учуять - тут беры или нет. Вроде бы и видел он взором потаенным елки на озерном берегу, вроде и заглянул под сень их, но там мрак стоял, и трудно что-либо разглядеть было, как будто из окна освещенного лучинами дома в ночь глядишь. 
 Забулькало, зашумело вдруг поодаль, заколыхалась водица. Луня, приоткрыв один глаз, увидал на месте сидящего Шыка взметнувшуюся со дна ильную тучу, понял - конец их сидению подводному пришел, минула опасность, ушли беры. 
 * * * 
 Один за другим вставали из воды путники, вынимали изо ртов тростинки. Шык, бороду отжимая, ровно тряпку, весело улыбался. Зугур, напротив, бледный был и злой. Вагас замерз, а кроме того, так долго на одном месте сидеть его натуре кипучей трудно было. Расплескивая воду, Зугур побрел к берегу, бросил на траву размокшие мешки, скинул одежу, выжал её и развесил на камышах под лучами утреннего солнца, в одной холстинке, что срам прикрывала, оставшись. 
 Следом за ним и остальные сушиться начали. Шык, мешки с разбухшими меховыми одежами, в которых путники под небесами ехали, оглядев, сказал: 
 - Однако, это бросить придется. Толку от шубеек никакого - лето на дворе, а сушить их пару дней надо, да колом они ещё встанут посля того, маслом умащивать придется, а масла нет. Лунька, отыщи-ка пару камней поболе, в мешки сунь, да в озере утопи. 
 - Слышь, волхв! - Зугур, вертя вкруг себя тяжелой секирой, чтоб быстрее согреться, повернул голову к Шыку: - А чегой-то беры нас искали? Как прознали они, что тут мы? 
 Шык усмехнулся: 
 - Не искали они нас. Ошибся я, тут в другом дело. Шли эти беры по делам своим темным на полуночь куда-то. Шли с полдня да заката, и мыслю я, в той стороне и есть утес Черный. Но что-то, что во-он там, в стороне от озера, в лесу хорониться, пугает беров, и потому крюк они делают, берегом озеро обходят дурное для них место, а после дальше идут. Мы б ещё полночи назад из воды велезли, да встали вороги станом тут вот, рядышком, в трех сотнях шагов. Ну, я торопиться не стал, бережного и судьбина бережет. А перед рассветом ушли беры, дальше двинулись. И мыслю я, надо бы нам сходить, поглядеть, перед тем как дальше к утесу идти, что ж за погибельное для нечистых беров место тут? Но сперва обсушимся да перекусим... 
 День выдался жарким, и под палящими лучами солнца быстро высохла одежа путников, а берские плащи и вовсе сушить не надо было, с них лишь воду стряхни - и сухи уже одеяния слуг Чернобоговых. 
 Солнце на две ладони над верхушками леса поднялось, когда собрались путники в дорогу. Шык, повертев головой, повел отряд по берским следам в круг озера, а после свернул к восходу, и люди вновь под мрачную сень Черного леса вступили. Шли не больно долго - впереди обозначился большой прогал, вроде как просека, где неведомый дровосек с пару десятков черных елей свалил, а вернее - с корнем выкорчевал, а после плоды трудов своих бросил и ушел куда-то. 
 На краю древовала остановились путники, ибо странное их взорам открылось: трухлявые еловые стволы на голой, до песка спекшегося обожженой земле лежали, а меж них в изобилии великом разбросаны были кости человечьи, оружие, большей частью поломанное, обрывки одежды и разных других вещей преизрядно. 
 Путники разбрелись по просеке, разглядывая останки тех, кто ратился тут неведомо когда. Кости все больше берские были, и плащей их черных, что тлену не поддавались, видимо-невидимо, и оружие, особенно топорики, чаще всего попадались людям. Но и человечьи костяки обнаружились, и тоже много, десятка четыре с лишком. 
 Луня, перешагивая через лежащие еловые стволы, выискивал оружие или брони людские, чтобы понять, кто ж с берами тут бился, что за смельчаки отважились слугам Чернобога вызов бросить, да так далеко в глубину леса забрести смогли? 
 Зугур же голову ломать не стал, у Шыка спросил. Волхв не бродил меж костей, он сразу, едва оглядел древнее побоище, к другому его краю пошел, и теперь, присев там на трухлявую лесину, разглядывал чего-то, бормоча себе под нос. На Зугуров вопрос не ответил сперва Шык, а потом выпрямился и подозвал к себе остальных. 
 - Слыхали вы, должно быть, что давным-давно арская дружина под водительством тогдашнего Ар-шэра Ар-Зума, доблестного мужа Ар-Вала, на беров походом ходила. Слыхали также, что маг сильный, чародей могучий, с ними был, и то знаете, что сгинули ары в Черном лесу, ни один не вернулся. 
 Вот тут и лежат они, други. И сам Ар-Вал, и вся дружина его, небольшая, четыре дюжа всего. И маг, что шел с ними, тоже тут. Побили они беров, во множестве великом побили, почитай, сотен пять черноплащников, это четырмя с лишком десятками-то! Воистину, мужи в древности много крепче нынешних были, а уж маг, что шел с Ар-Валом, зело могуч, не мне, да и не Веду даже, чета. 
 Тут, на прогалине этой, следы не только осязаемые, тут и чарные знаки есть, и по ним вижу я, что маг этот такие заклинания знал, что мог даже с самыми сильными богами тягаться. 
 Но одолели их. Не беры, ибо силой ратной против магии много не навоюешь. И даже не сам Чернобог, ибо и его сил не хватило бы. Приложил руку к этому не просто бог, а сам главнейший супротивник наш, Владыка поганый, и теперь вижу я - Чернобог его аватой считаться может, это воплощение части Владыковой сущности, самых злобных и гибельных частей души Первого Бога. Теперь-то многое понятно мне, и многое я вижу. 
 Еще когда я молодым был и в Ар-Зум к Веду первый раз ходил, много говорили мы о лесе Черном, ибо ни Вед, ни другие мудрецы стран Хода, а уж я-то и подавно, никак уразуметь не могли - откуда Черный лес взялся, кто насадил его и чарами опутал, и зачем Чернобог людей губит, а дальше пределов лесных не идет? 
 Вот теперь знаю я - Владыка многогранную сущность имеет, есть в ней и добрые грани, есть и злые, и обычные, людям понятные, тоже есть. Но вся эта разностороновая душа Владыки постоянно проявить себя хочет, и идет внутри него борьба яростная, меж его же частями борьба. 
 И вот, все дурное и злое воедино сложив, воплотил Владыко это в авате своей, что Чернобогом люди нарекли, и создал он во времена незапамятные Черный лес, и людей, что тут в дикости жили, подчинила себе авата Владыкина, легко подчинила, ибо сильна она. Так беры и появились на свет этот. 
 Было это ещё до того, как в спячку залег Владыка, и пока спал он, авата его жила жизнью своей, и во многом независимой от бога стала она, душу себе слепив из душ сотен и сотен умертвленных по приказу Чернобогову людей. 
 Былины, что про поход Ар-Вала повествуют, имени мага, с Ар-шэром отправившегося, не называют. Но вот кости его лежат, и вещи, и чародейные амулеты, и оружие. И пластина глагольная, на коей начертано: "Я, маг из Ар-Зума, именуемый Ар-Тах, перед последней битвой своей против черных порождений злобной воли Неблагова Бога, в назидание потомкам без надежды и без радости несу слово свое: Ар-шэр Ар-Вал и четыре дюжа самых могучих и яростных воинов Ар-Зума вместе со мной вошли в Черный лес, намереваясь раз и навсегда с Черным Хозяином его покончить. Долго шли мы, и без счета убили прислужников его трусливых, что личины свои, печать служения Хозяину несущие, под черными колобуками прячут. И сам Хозяин леса вышел тогда нам на встреч, но не выстоял против чар моих, и без бахвальбы говорю - я сильнее его. 
 Но добить Хозяина не удалось мне, и бежал он в жилище свое, что на вершине Каменного Копья, в землю вбитого посреди леса этого. И поспешили мы за ним, и приблизились к Долине Черного Огня на десять дней пути, и бросил Хозяин против нас последний из берских отрядов, что имелся у него, но и их мы побили, и радость наша велика была, ибо думали мы, что одолели уже врага. 
 Но пока бились мы со слугами, не дремал и Хозяин. Воззвал он к породившему его, и хотя спал тот, но силы, могучее коей нет на Земле, черпнуть дозволил, и предстал пред нами Хозяин лесной во всей мощи Неблагова Бога, ибо это он породил Хозяина, и слепота моя дорога мне обойдется, и всем, кто со мной идет. 
 Если найдет кто глаголицу сею, если дойдет кто до места этого, и читать мое слово будет, пусть помнит: чтобы не дать Хозяину воззвать к Неблагому отцу своему, надобно мечом Молневым, что создал я для Ар-Вала-воителя из белого металла, светью зовущегося, три руки отсечь, из груди черной растущие, и тогда не сможет Хозяин силы черпнуть, лопнет тогда нить незримая, что его с Неблагим связует. А после уж и добивать многорукого можно, не опасен он будет, не страшен. 
 Все, смертный час для всех нас настает. Прощайте, люди, и помните нас. Ар-Тах, маг. Ар-Вал, Ар-шэр страны Ар-Зум, дюжевые Тарет, Субар, Нар и Гварот..." 
 Шык умолк, обвел взглядом молчавших путников, потом сказал негромко: 
 - Вот так, други. Схоронить их надо, по арскому обычаю схоронить. И пускай хоть все чернолесские беры сбегуться на пламень костра погребального, эти ары заслужили по себе добрую огненную пляску! Надо собрать кости, оружие и другие вещи воинов арских, и быстрее сделать это, ибо, как понял я из послания предсмертного, что Ар-Тах нам через годы и годы передал, десять дён пути от этого места до Долины Черного Огня, что Черный утес, Каменное Копье, как он его назвал, окружает. 
 И ещё - Молневой меч Ар-Вала ищите. Без него не одолеть нам Чернобога, и молот златой, коим Могуч-камень разбить нужно, не добыть. Ну, за дело... 
 * * * 
 Ближе к вечеру управились путники, собрав все до единой арские косточки, все оружие, брони, шлемы, щиты, пики, сады стрельные и луки истлевшие. Бронза за десятки лет медянкой яровой обросла, источила зелень оружие, изглодала брони и шлемы. Но нигде не попался путникам Молниевый меч, не было его на просеке, ни среди берских костей, ни среди человечьих. Шык, задумавшись, бродил по самому краю древовала, дергал себя за бороду, что-то чертил пальцами в водухе, и иногда вспыхивали вдруг начертанные линии, и тут же гасли, оставляя дымящийся след. 
 Наконец, Шык остановился, вытащил из котомки своей чарку светинью, пробормотал заклятие, что вещи разные отыскать помогает, и швырнул чарку через плечо со словами: 
 - Свояк к свояку! 
 Дзинь! Чарка, не упав по обыкновению простых вещей на земь, взметнулась ввысь и со звоном ударилась о что-то в гуще ветвей крайней, нависавшей над просекой ели. 
 - Вот он! - торжествующе потер руки волхв: - Ар-Вал его в ствол еловый воткнул, а за столько лет вона куда вознесла меч деревина! 
 И добавил, усмехнувшись и глядя на Зугура и его секиру: 
 - Рубить, однако, придется! 
 Зугур заворчал было недовольно - все ж в два обхвата елина, семь потов сойдет, пока осилишь, но делать нечего, не Луне же тощему такой труд доверить. Поплевал вагас на ладони, скинул берский плащ, чтобы не мешал, перехватил поудобнее секиру, и застучала человечья бронза о плоть древесную, в Черном лесу такого стука отродясь не слыхивали, и замер лес, насупился, затаил недоброе, но не боялись его люди, не страшились они боле чар лесных. 
 Руна, пока суть да дело, костерок развела, утятину готовить начала, а Луня, присев рядом с волхвом на черный еловый ствол, спросил: 
 - Скажи, дяденька, а коли и впрямь беры сейчас нагрянут, чего делать-то? 
 Шык положил сухую, старческую руку на плечо ученика, улыбнулся в усы: 
 - Не нагрянут. Это место для них словно обережным кругом обведено, далеко поганцы его обходят, даже тела мертвяков своих погрести не отважились. Ну, а коли и соберуться с духом, теперь не страшно - я, когда знаки чарные, что Ар-Тах оставил, осматривал, многому обучился, ибо могучим он был магом, и подвластны ему были великие заклятия. 
 - А что за заклятия? - спросил Луня, сгорая от любопытства. Шык прищурился, глядя на огонь, что развела Руна, пояснил: 
 - Не просто учился Ар-Тах у других магов, когда молодым он был, выдумывал чародей и свои волшебства всякие, а те умения, что перенимал он, по своему менял, силу их увеличивая. 
 Вот я, к примеру, могу ветерок вызвать, чтоб пламя костровое раздуть, а он тем же заклятием, только переделанным на свой лад, мог целую бурю сотворить, да смерчей ненасытных запустить впереди её. Или огненный шар взять. Я небольшой шарик начародейничаю, и полдня мне после недужиться будет, а Ар-Тах чуть не в полнеба шары делал, и то же слова говорил почти те же, но усиливали, омогучивали слова эти чародейство. 
 Мне раньше и в голову прийти не могло, что можно так вольно с чарами поступать, меня учили, и родские волхвы, и Великий Вед, что чары точности да усердия требуют. Ар-Тах же чары творил, словно песни пел, по наитию кажный раз слова меняя, мелодию правя. Теперь, посля того, как поглядел я на следы магии евоной, словно глаза у меня открылись. Смотри-ка, Лунька! 
 Волхв шелкнул пальцами, чародейный огонек, что зажигал он обычно в темных местах, повис перед носом Луни, слабо светясь зеленоватым светом. 
 - А теперь вот чего... 
 Шык пробормотал несколько слов, снова щелкнул пальцами, и огонек вдруг окрасился красным, потом желтым, синим, задрожал, распался на десяток подобных себе, и устремились они в разные стороны. Четыре к Зугуру полетели, повисли над древорубом, освещая еловый ствол, чтобы работать ему было удобнее. Зугур обернулся, погрозил волхву кулаком - развлекаешься, мол, а я тут уродуюсь, лесину рублю, но азарт битвы с толстенным деревом уже захватил вагаса, и он вновь застучал секирой. 
 Четыре светляка к Руне отправились, вкруг головы девушки закружились, цветами разными заиграли. Руна ойкнула от неожиданности, но потом заулыбалась, наблюдая за чарующей игрой светляков, что хороводились в сером вечернем воздухе. Два шарика оставшихся перед Шыком и Луней закружились, вновь в один слились, и пропали, точно и не было их. 
 - Ух ты! - Луня заблестевшими глазами посмотрел на довольного волхва: - Но, небось, устаешь сильнее после чар таких? 
 - Ни чуть, Лунька, ни чуть не устаешь. Ар-Тах придумал, как силу чарную не в себе самом черпать, а мощь, что стихии земные, небесные, водные и огненные использовать. Теперь не надо каждый раз с духом собираться, чтобы чары творить, да и силы, что стихии дают, много дюжее, чем то, что даже самый могучий волхв, маг и колдун в себе носит. 
 - Понятно тогда, почему с богами мог ратится Ар-Тах этот. - задумчиво проговорил Луня: - Выходит, коли не ушел бы он в поход гибельный, смог бы все это ученикам своим передать, и до Веда, и до тебя, дяденька, дошли бы знания чудесные? 
 - Может и так, передал бы. - кивнул Шык: - А может, и не захотел. Он, Ар-Тах, странный был какой-то. Боюсь, чрезмерная гордыня в сердце его гнездилась, ибо открылось мне еще, что и черным чародейством он не гнушался, решив, что его не покарает смерть неминучая. 
 - А какие черные чары творил он? - полюбопытствовал Луня. 
 - Всего не знаю, но одно точно могу сказать - поднимал он тела беров мертвых, навов из них делал, и со своими же соплеменниками, живыми только, биться заставлял. Вот потому-то и смогли ары числом малым всех беров одолеть. Черное это чародейство - навов творить, и за то, что содеял такое, волхву расплата всегда бывает. Мыслю я, Луня, что смерть лютая, что Ар-Таха постигла, и сотоварищей его, такой расплатой и могла быть. А может, ошибаюсь я, и впрямь судьбину одолел Ар-Тах. Судьбину одолел, а вот Владыку не смог... 
 В этот миг с пронзительным скрипом зашаталась черная лесина, подрубленная вагасом, дрогнула, косясь, начала заваливаться на бок, и Зугур, размахивая секирой, бросился в сторону, крича остальным: 
 - Пошла, пошла, бойся, бойся! 
 Шык, вскинув руки, чуть дохнул на падающее дерево меж переплетенных пальцев, и елина, вдруг вертанувшись вкруг себя, удобно легла вдоль самого края просеки, в стороне от людей и от груды приготовленных к погребению арских останков. 
 - Может, ты бы и сам её завалить смог, и не надо было мне весь вечер секирой стучать? - удивленно и отдышливо спросил Зугур, подходя к Шыку. Волхв рассмеялся: 
 - Может, и мог бы, Зугурушка, да только я и сам сейчас не знаю, чего могу я, а чего нет. Поживем-увидим. 
 - Чего-то больно веселый ты, волхв... - проворчал Зугур, приник к меху с водой, напился, и натягивая берский плащ, добавил: - Кабы плакать не пришлось... 
 * * * 
 Путники подошли к поваленной ели, чьи длинные колючие ветви, покрытые множеством аспидно-черных иголок, ещё дрожали после падения, и обступили ствол в двух десятках шагов от комля. 
 Молневый меч насквозь пробивал лесину, и врос в плоть её, весь залитый натеками черной, блестящей смолы. 
 - Это ж какая сила у Ар-Вала этого должна была быть, чтобы так клинок в дерево засадить? - с удивлением спросил Зугур, и сам себе ответил: Видать, и вправду, в старину люди могучее нас, ныне живущих, были. Ну что, волхв, как вытягивать его будем? Или опять рубить елку? Боюсь я, меч покорежу... 
 Шык, присев на корточки, поводил рукой поверх вросшего в дерево меча, сказал: 
 - Никогда допреж волхвы мечей при себе не носили. Иное у них оружие, и по иному они бьются. Но нам такая битва предстоит, какой ещё свет белый не видал, и меч этот Я возьму, и МНЕ он служить будет. А как достать его... 
 Волхв ухатился за рукоять, дернул легонько, и с негромким скрипом вынул Молневый меч из древесного ствола, точно нож простой из куска масла. 
 - Вот и все... - разглядывая необычное оружие, пробормотал Шык, а пораженные спутники волхва только рты открыли от изумления. 
 Молневый меч и впрямь необычен был. Удобная и длинная рукоять, вся светиньим шнуром оплетенная, крестовина в виде сплетающихся меж собой змей, и двухлоктевый клинок, полторы ладони ширины у основания имеющий, и плавно на острие сходящийся. 
 Меч блистал, точно светился сам по себе, и видно было, что годы деревянного полона не повредили его ни чуть. 
 - Как будто вчера из кузьни! - потрогав лезвие, удивился Зугур: - Эге, волхв, а тут написано чего-то, не по-арски... 
 Шык, поднеся меч к глазам, вгляделся в причудливые знаки, покрывающие основание клинка. 
 - Таких писмен не видал я прежде. Не иначе, Ар-Тах свое письмо изобрел, тайное и чародейное. Не разберу я его, сокрыт смысл надписи сей, но давайте думать будем, что тут тот наговор запечетлён, который нам в битве поможет. 
 Вскинув блистающий меч вверх, Шык торжественно произнес: 
 - Отныне мне ты служит будешь, меч Молневой, и свершишь ты наконец то, ради чего маг Ар-Тах и творил тебя! 
 И меч, словно услыхав знакомое имя, вспыхнул вдруг на миг, озарив просеку ясным светом, точно и впрямь молния-огница по небу пробежала, и путники с радостным удивлением смотрели на это. 
 Потом, нарубив целую гору черных еловых веток, соорудили Луня с Зугуром над прахом павших даным давно аров погребальный костер. Шык, запалив четыре смолистые ветви, роздал каждому из путников по одной, и с четырех сторон одновременно зажгли они упокойный огонь. 
 Дружно взметнулось вверх, в черное ночное небо, яркое пламя, затрещала, сворачиваясь, черная хвоя на еловых лапах, и почудилось людям в тот миг, что видят они в огне перед собой череду суровых мужских ликов в блистающих высоких шлемах. И последним был седой старец, и его лик хранил печать мудрости и тень грусти. А после исчезло все, и пламя с ревом пожрало останки людские... 
 * * * 
 Свершив обряд погребальный, сели путники к малому костерку, печеной утяниной справили тризну по упокоившимся отныне воинам арским, а после, когда пепел остыл и сотворенный Шыком вихрь развеял его окрест, пошли прочь от засыпаной ныне одними лишь берскими костями просеки. Беров же погребать путники не стали - ни к чему. 
 Не смотря на Лунины опаски, что пламя погребального костра приманит ворога или нечисть какую, никто не тревожил путников, и три дня шагали они меж серо-черных еловых стволов, словно просто погулять в обычный бор отправились. 
 На четвертый день, когда и утятину подъели, и карасей просолившихся половина всего осталось, набрели путники на большую ямину, овраг скорее, с пологими, и поросшими все теми же черными елями склонами. По дну оврага ручей бежал, но едва люди спустились вниз, чтобы меха свежей водицей заполнить, как из зарослей черного кустарника на встречу им выметнулось здоровенное серое тело. 
 - Зыпь, мать честная! - ахнул Луня, за меч хватаясь, Зугур, мешок кинув, секиру приготовил, но всех Шык опередил. Выхватив из-за опояски Молневый меч, крикнул он: 
 - А ну, в деле себя покажь! 
 И бросился на чудище, что уже пасть открыло, готовясь сожрать дерзнувшего напасть на неё человека. Взмах, ясный росчерк светиньего клинка, и зыпь мало что не пополам распалась, вывалив на земь кучу пузырящихся, воняющих смрадно внутренностей. 
 - Вот это меч! - восхищенно всплеснул руками Зугур: - Ай да волхв, славный клинок себе отыскал! 
 - Это не я отыскал. - ответил Шык, стирая с Молневого меча дымящуюся зыпью кровь: - Он сам меня нашел, приманил, или вроде того... 
 Все ближе и ближе подходили путники к средине Черного леса, и с каждым днем росла в их сердцах твердая уверенность - одолеют они ворога, добудут златой молот, а там и Владыке, и Горе Небесной, что наслал он, конец придет. Не знали люди, не ведали, что много бед ещё их впереди ожидает, и не так легок и прост окажется конец их пути. 
 Глава девятая. 
 Долина Черного Огня. 
 Как-то ночью, за полночь уже, встрепенулся вдруг Шык, переполошив всех. Волхв был встревожен и бледен. 
 - В мире... чего-то случилось... - запинаясь, пробормотал он: - Арское воинство в лес вошло... Но не с берами биться, нет, за нами они идут, за нашими жизнями. 
 - Час от часу не легче. - пробурчал Зугур, сел, вытянул из чехла секиру и принялся точить лезвия, ворча себе под нос: - Ары, ары... С кем только биться не довелось, и с хурами, и с зулами, и с сассами, и с цогами, и с пернатыми, и с полканами, и с берами, вот только ары нас пока стороной обходили. Видать, их черед пришел... 
 Шык все также сидел, прикрыв глаза, мысли свои в даль направив, и время от времени говорил: 
 - Шесть сотен конных. Нет, семь. Сотники магии боевой обучены. Вот и сам Любо, торопит своих. По наши души идут ары, и поспешают зело. 
 Вдруг волхв вскочил, махнул рукой: 
 - Быстро собираемся и дале идем! Если ары нас ранее настигнут, чем мы из леса к утесы выйдем, все, конец, не совладать нам с силищей такой. 
 - Так они, небось, только в лес вошли, когда ещё сюда доберуться! сказал Луня, но сам уже увязывал походный мешок, оружие готовил. Шык, обернувшись к ученику, нахмурился: 
 - Когда они сюда доберуться, бежать поздно будет. Быстро идут ары, на рысях. И лес пред ними расступается, пропускает ворогов. И мыслиться мне, что не единый отряд у них, может статься, что и другие арские рати в лес в этот миг вступают. Так что бегом побежим, сил не жалея. 
 Всю ночь и весь следующий день без роздыху, где бегом, а где скорым шагом, двигался маленький отряд к Долине Черного Огня. Короткая ночевка, скудная еда, да и какая еда - караси соленые, так, закуска. Затемно Шык, который словно и не ложился, поднял спутников, и вновь целый день ломились они через чащу, и черные ели вокруг казались стенами громадной пещеры, по которой пробирались четверо усталых и измученных людей. 
 Следующий день принес новые вести, тревожнее прежних. Шык не ошибся, в лес вошло ещё несколько арских отрядов, и были они много больше того, первого, что сам Любо возглавлял. А кроме того, с заката подходили к лесу пешие рати, и кого только там не было! И хуры, и корья, и цоги, и даже роды, из отступных родов, что на сторону аров переметнулись. 
 - Все они к утесу спешат, все нам помешать желают. - бормотал Шык на ходу, ни к кому особо не обращаясь: - Не иначе, доложил кто-то про наш поход, Любо доложил, а то и Владыке самому. Но поздно спохватились они, поздно. Не догонит нас ворог, не поспеют они, а коли поспеют, то лишь к разбору шапочному, и для каждого по шапчонке найдется... 
 * * * 
 Черный лес начал меняться. Елки стали расти реже и реже, под ногами все чаще попадались камни, да и земля сама уже не пружинила перегноем, а гулко ударяла в подошву близким каменным панцирем. Путники приближались к Долине Черного Огня. 
 Луня как-то в полдень по велению Шыка влез на елку, огляделся, и заметил далеко впереди колыхавшееся над лесом темное облако, словно тучи грозовые там сгустились. Волхв, услыхав об этом, приободрился: 
 - Дошли почти что! Послезавтра в Долину вступим. Беров там должно быть видимо-невидимо, потому сразу упреждаю всех - рта не раскрывать, колобуки пониже надвинуть. Если что, я сам разберусь, вы не лезте. До Черного утеса нам ещё несколько дней шагать, задержки не должно быть, а то не успеем. 
 И вот наконец на девятый день, что минул после того, как путники с просеки, аров древних упокоив, ушли, ближе к вечеру уже, совсем заредел лес, а впереди, меж очертаниями еловыми заколыхалась, заклубилась черная муть, изредка озаряемая изнутри вспышками багровыми. 
 Сразу стало трудно дышать, исчезло в дымных облаках небо, и даже звуки шагов путников, казалось, увязли в густом сумраке, что вечно царил в этих местах. 
 Шык, ссутулившись, как беры обычно ходили, первым шагнул из-под лесного призрачного мрака в мрак колышащейся, дымный и тяжкий, и ступил на черный камень Долины Черного Огня. Луня услышал, как Зугур, оглядевшись через прорезь колобука, проворчал: 
 - Ну и место! Мало того, что деревья и трава черные допреж были, так тут теперь и камень черный, и дым черный, и огонь даже черный. Ох, и устал же я от всей этой черноты... 
 Долина и впрямь жутко гляделась. Куда ни кинь взгляд, всюду покрывал её камень аспидного цвета, изломанный, неровный и трещиневатый. Из проломов выметывалось с ревом и гулом подземным пламя, но лишь изредка проскальзывали в нем языки багрянца, а так черным черно оно было, и свет черный испускало, словно куски ночи вкруг каждой трещины колыхались. 
 Отовсюду поднимались вверх клубы едкого дыма, плотно заволакивая небосвод, и в низкие облака сгустившись, порошили они сажей жирной, что покрывала все вокруг. Ни растеница, ни лужицы воды не было в этом безрадостном месте, и Луне захотелось вдруг бежать отсюда, бежать без оглядки, бросив всех, забыв про все, ибо живому человеку в Долине Черного Огня места не было... 
 Но Шык уверенно повел спутников в самую гущу черного дыма, в самый непроглядный мрак полыхающего черного огня, и люди побрели следом за волхвом, поневоле втянув головы в плечи и согнувшись, словно и впрямь перестали они людьми быть и берами погаными стали. 
 Никто, кроме волхва, даже представить себе не мог, где в этой дымной мрети можно было отыскать путь к Черному утесу, да и куда вообще тут можно было идти? Если бы Шык вдруг исчез, пропал по чьей-нибудь злой воле, пропали бы и путники, просто умерли от голода и жажды в проклятой Долине. 
 Шли всю ночь, или весь день - времена эти никакой разницы тут не имели. Дважды видели беров - небольшие отряды их шли в попутную людям сторону, торопливо и спешно, и Шыку показалось, что берам никакого дела нет до путников, просто созывает Чернобог всех своих слуг, видать, и его упредили, что гости пожаловали. 
 Вскоре путники, уставшие от долгого перехода, решили отдохнуть, но место для сна в Долине найти оказалось не так просто. Всюду острые обломки камней, трещины и разломы, всюду черный огонь и едкий дым. Кое-как примостились люди, кто где, и забылись в тяжелом, полуобморочном сне, похожем на смерть, а вернее - на дурное посмертие. 
 Зугур, первым в дозор вставший, пару раз будил отрядников, завидев беров, идущих в отдалении, но обошлось, никто не заметил лежащих на камнях путников. А после, когда Лунин черед догляд держать наступил, и вовсе беры не показывались больше, и люди худо-бедно выспались, дав отдых измученным телам. 
 Дожевав последних карасей и запив их остатками воды, путники двинулись дальше. Местность повышаться начала, и вскоре маленький отряд приблизился к обрывистому берегу реки, что несла свои воды куда-то на полуночь, но где иток её был, и куда впадала она, осталось для людей загадкой, ибо Пыря про эту реку ни словом не обмолвился. 
 Единственная текущая через Черный лес река, родами называемая Влагой, много закатнее лежать должна, а иных рек в Черном лесу нет, Шык в том был уверен. 
 Луня с пустым мехом в руках спустился к воде, едва не сорвавшись пару раз, присел на короточки над мутно-черными волнами, черпанул лодошкой, поднес к губам, и тут же сплюнул, скривившись - воды нестерпимо горчила и отдавала гарью. 
 - Худо дело. - глухо вымолвил Шык из-под колобука, узнав дурную новость: - Без жратвы дней пять мы легко протянем, а вот без питья - не больше двух. Значит, поспешать надо, изо всех сил торопиться... 
 И путники начали "поспешать из всех сил", хотя силы эти таяли с каждым мигом, и неодолимая усталось сковывала тела, а на ноги, казалось, камни привязали, еле-еле с места сдвинуться можно было. 
 Луня, как мог, Руну поддерживал, и мешок её себе забрал, и в особенно обрывистых и крутых местах помогал идти, но все равно Руне тяжелее других приходилось, все ж не мужик она, баба, а бабы, известно, послабее мужиков будут, хоть и любят хвалиться, будто выносливы они и по хозяйству столько всего делают, сколько не один мужик не осилит... 
 Шык, изредка обращая мысли свои к арским дружинам, что по пятам шли, мрачнел все больше и больше. Черный лес явно помогал Любову воинству, и тот путь, что путники за семидицу проходили, арские сотни за пару дней проезжали. Вскоре уже к Долине они должны подъехать, а уж после этого догнать пеший отрядец для конных и вовсе плевое дело. Шык торопил своих, и люди из последних сил нажимали, заставляя ноги двигаться быстрее, а тела забыть о голоде и жажде. 
 Теперь путники все время шли вверх, словно бы по пологому склону горы. Трещин стало меньше, и чадный дым понемногу рассеивался. Стало светлее и дальше видно, и сквозь черные густые облака нет-нет да и проглядывало голубое летнее небо. 
 Люди воспряли духом, приободрились, всем уже начало казаться, что вот-вот мелькнут меж поредевших дымных столбов Черный утес, что вознес вершину свою выше облаков, но обиталище Чернобога все не появлялось, зато слуг его в округе все больше и больше становилось. 
 Беры, отрядно и одиночно, стекались по зову Хозяина в самую середку Долины, и Луня, попробовавший посчитать попадавшихся ему на глаза воинов Чернобога, на пятой сотне сбился со счета. И это только с одной стороны столько, а с других сторон сколь ещё беров к утесу топает? И как такую силищу одолеть, неизвестно, а там и ары с союзными им ратями других народов на подходе... 
 Шык, шагавший попрежнему первым, остановился вдруг, негромко сказал, головы не поворачивая: 
 - Когда в гуще беров окажемся мы, потеряться можем легко. Надо знак какой-то отличительный выдумать, не будем же мы перекликаться по-родски. Кто чего думает? 
 - Тряпицы к копьям привязать надо. - тот час отозвался Зугур: - По тем тряпицам и опознаем друг друга. 
 - Не годиться, беры могут пристать - что за тряпки, откуда. - волхв с досадой стукнул копьем о земь: - Еще есть чего умного? 
 - Дядько Шык... - раздался еле слышный голосок Руны: - А коли нам всем щиты в правую руку взять, а копья - в левую? И не приметно, и заметно. Что скажешь? 
 - Снова скажу - молодец ты, девка, молодец! Светлая у тебя головушка, Руна, не иначе, в деда твоего, в Корча, того Быстромыслом не зря звали. Так и сделаем. И еще, други - для нас главное к подоножию утеса Черного подобраться. А как там все случится потом, потом и решим. Перво-наперво запомните - пробираемся к подножию утеса. 
 * * * 
 Вскоре путники подошли к невысокой черной скале, за которой начиналась ровная пустошь, и лишь в некоторых местах поднимались над нею из трещин столбы черного дыма, пачкая голубое небо и затмевая солнце. И в самой дали, у окоема самого, углядели наконец путники тонкий и высокий утес, и впрямь на копье исполинское похожий, что воткнул в землю неведомый великан. 
 По пустоши во множестве шли к утесу беры, а поодаль, сотнях в двадцати шагов, виднелись дома, из черного камня сложенные, и невысокие приземистые башни - берские селения Черный утес со всех сторон окружали, на многие сотни шагов протянувшись, и минуть их путники никак иначе не могли, окормя как насквозь пройдя. 
 Жилища берские, к друг другу примыкая, сплошную каменную стену составляли собой, и стена эта, неровная и разновысотная, тянулась в обе стороны, на сколько глаз хватало. Кое-где торчали из неё уродливые башни, и на вершинах их плоских разглядели путники дозорных беров. 
 Через каждые пять сотен шагов имелись в стене проходы, и стояла у проходов стража. Однако беры, стекавшиеся внутрь своей огромной крепости со всех сторон широкой пустоши, в таком множестве шли, что стража никого не окликала, не пытала, кто, да зачем. Видать, и впрямь, всех беров сзывал Чернобог, и лишь они приказ его услыхать могли, поэтому и не было среди них чужаков. 
 У Луни внутри все заледенело и оборваться было готово, когда, подражая сутулой осанке беров, приблизились они к одному из проходов и влились в широкий поток черноплащевых воинов Хозяина. 
 Беры, гортанно переговариваясь меж собой, неспешно топали внутрь, и шум шагов, дребезжание копейных древок, глухой стук сталкивающихся щитов поглотил все другие звуки, лишь изредка громкая гортанная команда оглашал берское воинство. 
 "Они так говорят, потому что губы у них вырезаны!", - догадался Луня: "А вот как они различают друг друга, коли со стороны все похожи, все в одинаковых плащах и колобуках, и копья у них одинаковы, и щиты. Может, нюхом чуют? Но тогда нас бы уже учуяли, уже распознали, и убили, никакая магия Ар-Тахова не помогла бы, больно много беров. Как-то по другому беры опознают себя, но как?" 
 Мысль эта не давала Луне покоя все то время, пока не прошли в толпе иных беров путники проход, не минули стражей, и не вступили на пыльный и огромный внутренний двор берской крепости. 
 Черный утес приблизился, и видно теперь было, что громаден он, широк и основателен, а жилища берские, что тянуться в беспорядке до его изножия, в сравнении с каменным исполином и незаметны почти, так, мелкие камешки у ствола громадного дуба. 
 Берские полчища, что стягивались со всех сторон внутрь черных стен, после разбредались кто куда, понукаемые своими вожаками. Одни к стенам спешили, наверх карабкались, другие по каменным лачугам и хижинам разбредались, а третьи, и больше всего таких было, к утесу продолжали идти, и в их черный поток влился маленький отряд из четырех скрывающих лики свои под черными колобуками людей. 
 * * * 
 Громада Черного утеса все приближалась. Теперь разглядел Луня и дорогу, вкруг каменного исполина вьющуюся и к вершине его ведущую, и саму вершину, вознесшуюся много выше облаков. Там, наверху, еле заметные снизу, с земли, виднелись черные ели, о которых Пыря говорил, что громадны они и выше любого из деревьев земных будут. Где-то там, меж елей этих, чертог Чернобога, и вот туда, в выси эти, и предстояло путникам подняться. 
 Меж тем свечерело. До подножия утеса ещё несколько сотен шагов оставалось, и надо было ещё один круг стен черных минуть, и стены эти повыше внешних, уже пройденных, были, да и стражи у проходов в них поболе увидали путники. 
 Вдруг над берским воинством раскатились заунывные звуки трубящих рогов, и тут же распались сомкнутые черноплащные ряды, разбрелись беры окрест, копья в шалаши составляя и на земь усаживаясь. Кое-где начали костры запаливать, кое-где шатрянки ставить. Словом, сигналом к отдыху и ночлегу послужило хриплое пение рогов, что из крепости доносились. 
 Стража, которая в проходах стояла, лишь только рога зазвучали, внутрь стен зашла, и проходы бревнами черными заложила, перекрывая дорогу всякому, кто войти в крепость пожелал бы. 
 Шык первым уселся на земь, подогнув под себя ноги, и остальные последовали его примеру, начали делать вид, что беседуют они, кружком севши. 
 - До утра вряд ли мы к утесу пройти сумеем. - чуть слышно прошелестел волхв, но напрягшие слух люди услыхали его, и согласно головами в черных колобуках покивали. Потом Зугур спросил, тоже едва-едва губы размыкая: 
 - Ары-то близко? 
 - Да. То место, где Луня к Горькой реке спускался, проехали уже, и на ночлег не спешат устраиваться. К полуночи, если и дальше так ехать будут, сюда заявятся. Ну да бояться нам пока их нечего. Если уж даже беры нас не распознали до сих пор, ары и подавно не углядят в нас тех, кого ищут они. 
 Луня тревожно зашипел, глядя за спину волвху: 
 - Бер к нам идет, дяденька, хочет чего-то. 
 Все замерли, и сердца людские часто-часто забились в предчувствии беды - вот обратиться бер сейчас на языке своем поганом, попросит чего, или узнать захочет, а как отвечать ему? У них только один ответ ему есть - меч под ребра. 
 Но тогда остальные всполошаться, и начнется тут такая сеча, и полягут путники, так и не добравшись до цели своей. Обиднее всего, что на самом пороге, когда до конца чуть всего осталось, смерть принять придется... 
 Бер остановился в трех шагах от сидящих, прогорготал что-то, и Луня уже сжал рукоять меча под плащем, готовый броситься на ворога, но тут вдруг поднялся с земли Шык и ответил беру таким же горготанием, да прибавил чего-то, и ещё свистнул в конце. 
 Бер неожиданно расхохотался, махнул рукой, мол, все нормально, и побрел назад, к своим, сидевшим неподалеку, сородичам. Шык вновь присел, по привычке потирая радостно ладони. 
 - Ты чего ему сказал, волхв? - изумленно прошептал Зугур. 
 - И откуда ты, дяденька, берский язык поганый вызнал? - спросил Луня. 
 Шык усмехнулся чуть слышно, потом ответил: 
 - Ар-Тах спаситель, ему спасибо. Его магия и не такое может. Не знаю я берского, и выучить за миг его тоже не способен. Но вот мысли бера того, что к нам подходил, прочитать я сумел, и услыхать, как звучат они по-берски, тоже. А потом лишь повторил я их, и бер засмеялся, услыхав то, что и ожидал услыхать. 
 Спросил он меня: "Есть ли дрова у вас, и чего на них приготовить?", ну, про еду, значит, узнавал, а сам про себя думал: "У них, как и у нас, наверняка ничего не припасено, потому как спешно призвал нас всех к себе Хозяин". Я ему это и сказал, и свистнул еще, что бы показать, как спешно Хозяин нас звал... 
 - А вот свистел ты зря, волхв! - вдруг перебил Шыка Зугур. 
 - Это почему ж? 
 - У беров губ нет. И свистеть они не могут... Уходить надо отсюда подалее, а к воротам поближе. - Зугур кивнул в сторону чернеющей в ночном сумраке крепости: - А то неровен час, раскусят нас, распознают, что не те мы, за кого выдаем себя. Тут и конец походу нашему... 
 Шык рассуждать да оправдываться не стал, быстро поднялся и повел отряд за собой, выбирая тихие места, обходя большие и шумные ватаги беров, громко переговаривающихся у костров. У самой стены, в двух десятках шагов от ворот, выбрал волхв укромное местечко, и путники вновь уселись на земь, скрестив ноги. 
 Луня молчал-молчал, терпел-терпел, а потом не выдержал, пододвинулся к волхву поближе и спросил тихонько: 
 - Дяденька, а как беры распознают друг друга? Ведь похожи они, точно угольки костровые. Я думал уже - нюхом не могут, носов у них нет. Глазами тоже, раз похожи так. И чар у них нет никаких, я б почуял. Но как-то же они вызнают знакомцев своих, набольших от простых беров отличают... 
 Шык ответил не сразу, и голос его зазвучал тревожно: 
 - Вовремя ты спохватился! Теперь только на милость судьбинскую уповать надо! И как я сам раньше не подумал, старый дурень! А теперь поздно, теперь чуть что, и раскроют нас. 
 Зугур, прислушавшийся к разговору Шыка и Луни, пересел чуть поближе, вполголоса изрек: 
 - Не тяни, волхв! То, что ты дурень, ещё вашинский божок Встречало? Или как? Ну, этот, на холме, у Обура, говаривал. Чего случилось-то, можешь толком разъяснить? 
 Волхв, не обижаясь на подначку, в ответ зашептал горячо и быстро: 
 - У каждого бера на колобуке метка есть! Она черной краской намалевана, и во тьме любой, во мраке кромешном светится серым, пепельным, так же, как все дерева и травы в Черном лесе. Приглядитесь-ка, други, к отродьям этим повнимательнее... Видите? 
 Все согласно наклонили колобуки - действительно, если всмотреться, у каждого бера надо лбом значок призрачный пепельным цветом светился. Шык продолжил шепотом "радовать" путников: 
 - Беры не стадно живут, есть у них роды, концами зовущиеся, ибо каждый конец городища их приутесного одним родом заселен. У каждого конца свой знак, своя отметина. А у концевых голов знаки особые, и у стражи утесной тож. Все беры одного конца вместе держаться должны, уклад у них таков. Но это ещё полбеды, что мы, скорее всего, не в тот конец забрели... 
 - А вторая половина беды в чем? - нетерпеливо спросил Зугур, ерзая на месте - у стены земля была сильно каменистой и мало для сидения подходила. 
 - Вторая и главная половина в том, что пока жив бер, метку на колобуке его видно. А когда умирает он, тухнет метка. - ответил чуть слышно Шык, и все замолчали, вертя головами и тщетно пытаясь разглядеть друг у друга на черных, грибообразных колобуках метки. Наконец Зугур пробормотал сквозь зубы: 
 - Выходит, мы - мертвые беры... Весело, ничего не скажешь. А чего ж нас до сей поры не раскрыли? 
 Волхв ничего не сказал, и за него ответил Луня, найдя самое простое, по его разумению, разъяснение: 
 - Должно быть, не заприметили пока что - не до того им... 
 Зугур хмыкнул и замолчал, и тут вдруг заговорила Руна: 
 - Мужики, вы б, чем лясы попусту точить, спать лучше укладывались! Вон, черныши проклятые уже ложаться. А когда лежишь, не видно же, есть у тебя метка, или нет... 
 - И то верно! - обрадовался волхв: - Я постерегу, а вы спите пока. После полуночи Лунька сменит меня. 
 Но так долго спать не пришлось. Задолго до полночи разбудил волхв спутников, и рукой незаметно в ту сторону, откуда пришли они, указал. Луня, глянув сквозь прорезь колобучную, так и обмер на месте - в свете множества факелов, в блеске начищенных броней, в сверкании щитов и шлемов подъезжала к берской крепости арская дружина, и в переднем всаднике, что под высоко воздетым на алом шесте знаком Сва-астика ехал, признал Луня Любо Троерукого, Правителя и Ар-шэра Ар-Зума, по двум мечам признал, а ещё по той надменной и гордой посадке, по взгляду уверенному и властному. Никто иной ТАК ехать не мог, и с ТАКИМ лицом к обители бога, пусть даже и Черного, не осмелился бы приближаться. 
 "А ведь он, Любо этот, себя равным богу мнит!", - вдруг подумалось Луне: "Он же в величии своем и гордости давно уж порог желаний человечих перешагнул, и ныне на богово посегает, все Землю покорить мечтая, и во многом мечты свои в явь уже воплотил." 
 * * * 
 Заныли, загудели берские рога внутри крепости. На черных башнях вспыхнули сотни факелов, повинуясь гортанным командам своих набольших, стали выстраиваться беры, оставляя у горящих костров лишь костровых. 
 Со скрипом раздвинулись черные бревна, разгораживая проход, и из крепости навстречу Любо вышло с десяток беров и несколько аров, что, видать, вроде посланников Ар-Зумских были и при Чернобоге в берской крепости жили. 
 И беры, и ары низко, до самой земли, поклонились Любо, Троерукий же лишь кивнул в ответ, высокомерно и презрительно кривя узкие губы, которые на его суровом лице больше на шрам мечный походили, а не на рот человеческий. 
 Луня, стоя вместе с остальными у стены, исподволь следил за главным их человеческим ворогом, и чуял, осязал, понимал - Любо сильно обеспокоен, не по себе ему, что-то почувствовал арский правитель, и теперь понять пытается, узреть тревогу свою и унять её, коли получиться. 
 "Не уж-то он тоже чародеить может, и нас распознал под колобуками черными?", - гадал Луня: "Да нет вроде, человек он, обычный и не особо умный, по-моему. Но что-то в его голове вертиться, что-то там такое, что его заставляет сейчас тревожиться и беспокойствовать. Но вот что?". 
 И едва Луня подумал, как Шык зашипел слева: 
 - Он Руну ищет... Ума не приложу, зачем, но она его помыслы занимает, хотя и не видал он её ни разу. Просто Владыка такие мысли вложил в Любову голову, и Любо всегда почуять может, где Руна, в какой стороне. Потому-то и рыскали ары по Приобурью, потому-то и в Черный лес за нами такие рати отправили. Не за нами, вернее, а за Руной. Повелел Владыка, вот Любо и старается. 
 - А зачем... зачем ему Руна, а, дяденька? - срывающимся от страха за любимую свою шепотом спросил Луня. Шык ответил не сразу: 
 - Убить он её должен, убить во что бы то ни стало. И мыслить мне, от того это, что... 
 Но узнать, что мыслилось волхву, ни Луне, ни остальным путникам так и не довелось. Правитель Ар-Зума, рассеяно слушавший то, что говорили ему его посланники и берские старшины, вдруг вскинул руку, и говорившие враз умолкли, точно им отрезали языки. Берские воины, в великом множестве стоявшие вокруг и тихо переговаривающиеся меж собой, тоже умолкли, и наступила зловещая, мертвая тишина, нарушаемая лишь треском факелов. 
 Любо повел взглядом по черным рядам беров, прищурился, как-будто хотел разглядеть под колобуками изуродованные лица черного народа, в задумчивости нахмурился, прикрыл глаза, и вдруг резко выбросил руку, указуя своей боевой перчаткой, украшенной златыми бляшками, в сторону путников, и громко сказал по-арски: 
 - Ло эр! Вот она! 
 - Все, други, заметили нас! - уже не таясь, крикнул Шык: - К утесу пробиваться будем. Тут не до жалости, и не до страха. К оружию, рубить всех, кто на пути встанет, и вперед, все время вперед! Судьбина за нас! 
 Ары во главе с самим Любо бросили своих арпаков в сторону путников, скинувших плащи и обнаживших клинки. Беры, ничего не понимающие, узрели вдруг среди себя четверку невесть откуда взявшихся людей, да ещё Шык огонька чарного добавил, и заблистали вокруг голов путников пламенеющие нимбы. Беры, огня не терпящие, в ужасе попятились в стороны, и в их криках потонули и вой рогов, и повеления берских набольших. 
 В сумятице ары врезались в черноплащную толпу своих же союзных беров, сам Любо, рыча от переполнявшей его ярости, обнажил длинные мечи и начал прорубать себе путь, словно не живые и союзные ему люди были перед ним, а стена камыша приозерного. 
 - Волхв! К воротам надо, а то поздно будет! - крикнул Зугур, уже успевший зарубить пару шальных беров, что не успели вовремя отбежать от вдруг возникших среди них страшных пламенеющих воинов с мечами и луками. Луня с Руной тем временем пускали во все стороны стрелы, и они тоже находили свои жертвы. Шык же творил чары, и на крик Зугура ответил: 
 - Погодь маленько, ещё немного, и закончу я! Тогда без ворот обойдемся, понял? 
 Ары приближались, да и беры, точно очнувшись от охватившей их поначалу сумятицы, сгрудились в толпы по сторонам от арского конного клина, подняли щиты, прикрываясь от стрел, и выставили копья, готовые броситься на горстку людей, дерзнувших бросить вызов берской силе прямо в её черном логовище. 
 - Весь мир против нас. - прошептала Руна, в очередной раз вскидывая лук и всаживая стрелу точно в прорезь колобука одного из беров. 
 - Страшно, ладушка? - спросил Луня, улыбнулся жене, ободрил: - Не бойся, вот увидишь, Шык сумеет нас от смертушки оградить... 
 - На Шыка надейся, а сам не плошай! - перебил Луню Зугур: - По арам, по коням их бейте, на беров стрелы не тратьте! 
 - А ну, зажимай уши! - вдруг заорал Шык, и тут загрохотало, загремело, оглушающе и могуче. Обернувшийся Луня с восторгом и ужасом увидел, как зелено-желтый, ослепительно полыхнувший в ночи огненный шар величиной с доброго быка вспыхнул на месте черной каменной стены, что высилась позади них, разметал камни, а потом покатился вперед, к самому подножию Черного утеса, разнося в щепы, песок и прах попадавшихся ему на пути строения, заборы, стены, башни, и нерасторопных беров из крепостной стражи. 
 - За мной! - Шык бросился по проделанной его чародейством дороге, и остальные путники поспешили за волхвом, огрызаясь стрелами, а Любо, углядев, что добыча уходит, прокричал что-то и с таким неистовством погнал своего коня вперед, что вырвался наконец из толпы беров и влетел в пролом стены следом за убегающими путниками. 
 Зугур на бегу бросил в Любо кинжал, но тот лишь скрежетнул по златой бляшке на сбруе сбоку от конской морды и улетел в сторону. Луня выпустил последнюю стрелу, и тоже промахнулся, а вот Руна не сплоховала. 
 Вскинув отцовский лук, она выстрелила и всадила бы стрелу точно в то место, где между шлемом правителя аров и воротом его брони можно было поразить незащищенную шею, но в самый последний миг, словно по беззвучному приказу, арпак Любо вскинулся, вытягивая вверх голову и поднимаясь на дыбы. 
 Рунина белоперая стрела пробила конский глаз и глубоко ушла внутрь, под череп. Арпак захрипел, разбрызгивая кровавую пену, ноги его подломились, и Любо полетел в щебень и песок, устилавший все вокруг. 
 - Быстрее!! - прокричал Шык, уже далеко убежавший вперед и почти достигший подножия утеса. Путники устремились за ним, уверенные, что теперь погоня замешкается и не сможет помешать им достичь утеса - пока поднимут Любо, пока то, пока се... 
 Но правитель Ар-Зума сделал все по-своему. Не успели первые ары ворваться следом за своим повелителем в устроенный Шыком стенной пролом, а Любо уже вскочил на ноги и огромными скачками бросился следом за Зугуром, Луней и Руной, высоко подняв вверх свои длинные мечи. 
 - Я задержу его! - крикнул Зугур остальным, и повернулся к приближавшемуся правителю Ар-Зума, выставив перед собой секиру. 
 - Чэро?! - взревел Любо, неожиданно увидев перед собой человека, дерзнувшего бросить вызов ему, Ар-шэру и великому воину, Любо Троерукому, Властелину Мира! Взмахнув мечами, правитель Ар-Зума бросился вперед, готовый стереть в порошок, изрубить на части вагаса, и так силен был его натиск, что Зугур вначале дрогнул и отступил на несколько шагов, с трудом защищаясь и отбивая сыпящиеся со всех сторон удары. 
 Любо не зря носил свое прозвище Троерукого. В поединке с ним не смогли бы устоять самые прославленные воины всех народов стран Хода, окажись они против арского правителя с равным оружием. Но двулезвийная секира Зугура, тяжелая и длинная, мешала Любо подойти близко к вагасу и достать того мечами. Как бы ни исхитрялся Любо, какие бы приемы и выверты он не применял, всегда перед ним оказывались полукруглые лезвия и граненая пиковина меж ними. 
 Вокруг поединщиков высились руины берской крепости, и меж черных камней застыли черные же её хозяева, пораженные и растерянные. За спиной Любо сгрудились вломившиеся сквозь пролом ары, а за спиной Зугура у самого подножия исполинского утеса стояли Шык, Луня и Руна, и никто из смотрящих на поединок не знал, кто одержит в нем победу, чья возьмет, кто вскинет победно руки, а кто бездыханным рухнет в черный прах. 
 Так продолжалось долго, очень долго. Звон бронзы о бронзу, хриплое дыхание бойцов, шорох и скрип щебня под ногами. Выпады и удары Любо, скрежет его клинков о секиру Зугура, и вновь, и вновь, и вновь то же самое... 
 Из-за быстроты и мастерства Любо вагас так и не смог, не сумел нанести ему ни одного удара, он все время защищался, но защищался так успешно, что вымотал своего противника, утомил его, да к тому ж Любо за последние годы поотвык от честных ристалищ, ибо ни один из воинов его дружины не отважился бы, зная бешеный характер правителя, биться с ним на воинском поле в полную силу, и эта боязнь сыграла с Любо злую потешку. 
 Он устал, но разозлился ещё больше, чем в начале поединка. Мечи Любо взлетали и обрушивались на Зугура все медленнее и медленнее, тогда как закаленный в боях и походах вагас, к тому же только защищавшийся, был ещё полон сил, и вот в тот момент, когда Любо опустил один меч, а второй только-только вознес для удара, Зугур просто ткнул противника острием секиры, целя в незащищенную подмышку. И удар его достиг цели. 
 Любо вскрикнул, страшно и визгливо, отшатнулся назад, и испачканное его кровью острие секиры вышло из раны. Рана была не смертельной, ибо кровь покрывала граненую пиковину лишь на три пальца, но правитель аров зашатался и вдруг начал падать. Но Любо не был бы великим воином, если б позволил победить себя вот так, легко и просто. В падение, уже почти коснувшись спиной молотого камня, устилавшего землю, Любо неожиданно метнул в Зугура один из своих мечей. 
 Остроконечный арский меч свистнул в воздухе, блеснув в факельном свете, и ударил вагаса в левую руку, пробив её насквозь и выставив испачканный кровью клинок с другой стороны. И тут же ары с дикими воплями бросились вперед: одни - к своему хрипевшему на земле правителю, а другие убить тех, кто не побоялся не только бросить вызов Любо, но и нанести рану его божественной плоти. 
 Зугур, со стоном вытащив меч из руки и отшвырнув арский клинок на камни, одной рукой поднял секиру, готовый и дальше защищать своих друзей и побратимов, но Луня с Руной по велению Шыка подхватили вагаса под руки и потащили к утесу. Волхв чарами обрушил стену высившейся рядом с началом круговой дороги угловатой берской башни, и груда камней преградила путь арам и берам, что отважились последовать за ними. 
 * * * 
 Теперь путникам предстояло пройти путь, возможно, последний в их жизни, и путь этот вел вкруг Черного утеса к его заоблочной вершине, прямо к чертогам Чернобога, Хозяина беров, создателя Черного леса и жутких его обитателей, аваты Владыки. 
 Сзади по пятам шли ары и беры, впереди были боги и чары. Перевалило за полночь. Небесная Гора приближалась к Земле, и назавтра, в день, носящий у родов имя ныне уже мертвого бога Яра, злодейский замысел Владыки должен был стать явью... 
 Глава десятая. 
 Подмога Гроума. 
 Сильный и теплый ветер, что вдруг налетел с полудня, поднял целое облако пыли и песка, запорошив глаза четырем медленно бредущим по круговой дороге Черного утеса людям. Они уже сделали один, самый большой, оборот обогнув подножие утеса, и вновь вышли на то место, с которого начали свой подъем, но теперь путники были гораздо выше, и внизу, озаренная сотнями сотен факелов, под ними лежала крепость беров, гудящая, словно растревоженный муравейник. 
 Понукаемые арами слуги Чернобога споро разбирали завал, что преграждал после чародейства Шыка путь на круговую дорогу. Груда камня и щебня на глазах становилась все ниже и ниже, вот уже первые ары взошли на гребень завала и перевалили через него, громко оповестив своих, что путь свободен. 
 И тут же следом за передовыми на круговую дорогу хлынули блистающие бронями арские сотни, и Шык, попридержавший шаг и глядящий вниз, крикнул своим еле ковыляющим спутникам: 
 - Они прошли! Теперь - бегом! 
 - Может, полетим, а? - хрипло спросил Зугур, зажимая рану на плече окровавленной тряпицей. Луня, помогавший вагасу идти и вдобавок волокущий его тяжеленную секиру, тоже крикнул волхву что-то, но усилившийся ветер вдруг унес слова, зато все тут же услыхали странно знакомый вой, даже не вой, а клич, и Руна, убежавшая вперед, за поворот дороги, закричала, пересиливая приносимый ветром клик: 
 - Там что-то движется... Не пойму, кони скачут... Или ещё кто... 
 Шык, прижимая одной рукой развевающуюся бороду, поспешил вперед, обогнал еле шагающих Луню с Зугуром, перескочил неширокую трещину и выбежал следом за Руной на поворачивающий дорожный изгиб. 
 Внизу творилось нечто невообразимое. Невеликое, но могучее воинство, накатившись с полудня, в темноте легко перевалило через черные стены берской крепости с той стороны утеса и теперь растекалось по её внутренним улочкам, круша все на своем пути и убивая во множестве попадавшихся беров. 
 И не глаза неизвестных подмогщиков, полыхающие во тьме желтыми огнями, и не страшно знакомый клич, который наконец расслышал волхв, позволили ему узнать нежданных ночных гостей, пожаловавших в берскую крепость. 
 Передовые зулы, а это были именно они, волокли на себе здоровое бревно, и на нем, уцепившись за корявый сук, во весь рост стоял тот, кого давным-давно похоронили и враги, и друзья. 
 - Э-э-гу-гей!! Волхв! Я пришел!! Я пришел!! - раскатилось над всей Черной пустошью, и громовой этот крик перекрыл и вой зулов, и вопли убиваемых ими беров, и вой ветра в камнях. 
 - Руна, вон прадед твой пожаловал! - ткнул девушку в спину подошедший Зугур. Он один не удивился такому обороту дел, потому что был усталым, раненым, и сил для удивления у него уже не осталось. Если пришла помощь, её надо принимать, и идти дальше, оставив свирепым зулам биться с берами, арами и прочими Владыкиными прихвостнями, коли таковые ещё тут отыщутся-найдуться... 
 Посему Зугур, увлекая за собой поддерживающего его Луню, протиснулся вперед, дернул Руну за рукав, обернулся к застывшему, точно идол, Шыку, рявкнул: 
 - Рот закрой, волхв, ворона залетит! Пошли, после дивиться будем! 
 - Но как же он смог... - пробормотал Шык и шагнул следом за остальными. 
 * * * 
 А внизу началась такая битва, коей ещё не видывал свет белый. Гроум привел с собой восемь сотен зулов, и все они, подвластные его воли, бросились вперед, убивая беров, а потом, когда им удалось выбить стражу из сторожевых башен и обогнуть Черный утес, то и аров, что готовились ступить на круговую дорогу. 
 Ары не сразу сообразили, что за страшный противник возник перед ними из мрака ночи, и поплатились за это тремя сотнями своих, полегших почти мгновенно под не знающими промаха когтистыми лапами зулов. 
 Но потом ары, выставив в узких улочках у подножия Черного утеса сильные отряды, сдвинули щиты и ощетинились копьями, и зулы начали терять напор, начали вязнуть в этих каменных рвах, мешая друг другу в узких закоулках меж черных стен. 
 Арские сотники сплели боевые чары, и зеленые молнии ударили по зулам, разнося тела ящеров в клочья, и пятная все вокруг чуть светящейся зуловой кровью. 
 Гроум, чьи глаза сверкали во тьме желтым, словно старый колдун и сам стал зулом, тоже творил чары, запуская в сторону арских дружин огненные шары, и крики обожженных воинов тонули в несмолкаемом шуме битвы. 
 Гремский колдун бросал вперед отряд за отрядом, и в двух местах зулам удалось пробиться к самому началу круговой дороги, но тут на полуночи запели арские рога, возвещая о приходе новых ратей, и Любо, что лежал раненым в переносной палатке под охраной десяти дюжей самых опытных и могучих воителей Ар-Зума, повелел - подошедшие свежие силы бросить против зулов, а тем, кто остался у подножия утеса - идти вверх, следом за четверкой дерзких, и чтобы до полудня следующего дня их головы, а в особенности голова внучки Старого Корча были у его ног, а иначе не выполнившие повеления могут бросаться с Каменного Копья вниз, ибо Великий Сва-астик карает ослушников, не выполнивших приказ, только лишь смертью, и ничем иным боле... 
 И лютая сеча продолжилась, и черная земля берской крепости стала алой от потоков людской крови и зеленоватой от крови зуловой, но во тьме никто этого не видел... 
 * * * 
 - Волхв, мы хотя бы половину одолели? - сквозь хрип и отдышку спросил Зугур. Шык покрутил головой, но потом понял, что в темноте ничего не видно, ответил вслух: 
 - Нет еще, и боюсь, до вершины дойдем только после рассвета... 
 - Что там, внизу, а, дяденька? - тоже хрипло спросил Луня, который вымотался под своей ношей и еле волочил ноги. Шык прислушался, устремив свои помыслы к основанию утеса, потом начал говорить: 
 - Подошедшие арские рати вкупе с берами теснят зулов, больно уж мало ящеров привел Гроум. Но зулы сумели пробиться к круговой дороге, Любо едва не попал в их лапы когтистые... 
 - Эх ты, жалость-то какая! - не выдержал Зугур: - До чего ж везет паскуде! И от секиры моей ушел, и от зулов! Небось, без сала в любое дупло залезет, коли придется! 
 - ...Теперь внизу дела таковы... - продолжил Шык: - Тот первый отряд аров, что начал подъем следом за нами, так и топает вверх, отставая от нас на оборот круговой дороги. Следом за ним бегут зулы, и Гроум с ними. Их число меньше, но зулы сильнее аров, хотя... Хотя внизу ары уже почти одолели ящеров, и снова отбили начало дороги. Так что други, по Черному утесу все идут друг за другом, и каждый хочет успеть, догнать, убежать. И времени в обрез... 
 - Дядько Шык, а никак нельзя напрямки, не по кругу, а так, по камням? - спросила Руна, поддерживая Зугура под другую руку - вагас потерял уже слишком много крови и еле брел, качаясь из стороны в сторону. 
 Волхв в ответ устало усмехнулся: 
 - Мы ж не птицы... Чарами-то я б смог нас подкинуть, да боюсь, ветром снесет, или промахнусь малость в темени этакой, и потом костей не соберем. Так что иного выхода нет, топать надо. Зугурушка, как ты? Сдюжишь? Кровь вроде остановилась, я б и сильнее тебя подзнахарил, да нельзя нам останавливаться, и время на исходе, и ворог на хвосте. 
 - Ничего, волхв, жив буду - не помру, а коли помру, так жив не буду. Третьему точно нельзя случиться! - отозвался через силу вагас, пытавшийся шутить, чтобы не подумали остальные, что ему совсем худо. 
 Они поднимались все выше и выше, и теперь каждый оборот круговой дороги проходили все быстрее и быстрее, и чем короче становились витки, тем светлее и ярче становилось небо на восходе. Ночь катилась к своему концу, наступало утро последнего дня рода человеческого, и лишь четверо изможденных и израненных людей могли предотвратить этот последний день, но впереди их ещё ждал Чернобог, и Луня временами дивился, почему он до сих пор не спустился из своего заоблачного чертога и не помог своим берам. 
 Дивился - и тревожился, ибо значит Чернобог настолько силен был, что надеялся легко с гостями незванными без слуг своих управиться, сидел он на вершине Черного утеса, поджидал людей, точа свои зубы или когти, или что там ещё у него было... 
 * * * 
 Луня боялся конца пути, а Руна больше тревожилось за то, что после случится. То, что волхв и учитель мужа её Шык могуч и силен, она уже поняла и особо не переживала - лишь Чернобога смерть ждет, боле никого. А потом они разобьют камень, разрушат чары неведомого Владыки, и вот тут-то придется встретиться с арами, берами, а тех сотни сотен, и даже какие-то зулы, страшилища, коих привел, если верить волхву, её давно сгинувший прадед, вряд ли помогут, потому как перебили их уже почти всех... 
 * * * 
 Совсем иные мысли тревожили Зугура. Нет, вагас не боялся, что умрет от потери крови или что Чернобог возмет его жизнь в последней схватке. Не страшился Зугур и того, что может случиться после. Подумаешь, сотня-другая аров. И не с такими ворогами встречались, и не таких бивали они. 
 Но когда закончится время битв и походов, время деяний славных, наступит время мира и покоя, время созидания, и если первое время было временем Зугура, то в том, другом, в будущем времени он себя не видел, и как жить в нем - не понимал. 
 Приживалом при дряхлеющем Шыке? Было уже, при дряхлеющем Веде жил, для мужа не жизнь это, а маета пустая. А у Луни и Руны своя семья, зачем им ещё один взрослый мужик в доме? Лишние люди - лишние сплетни... 
 Можно было в степи вернуться, своих попробовать отыскать, но этого Зугур не хотел и боялся пуще всего. Он понимал, даже не умом, душой понимал - то, что мир они спасли и бесчинствам злодейским конец положили - в это не поверит никто, решат - все само собой случилось, а вот спросить: "А где был ты, Зугур, сын вождя Зеленого коша, года мужи коша твоего гибли, жен и детей своих защищая?", это обязательно спросят, и что бы он не ответил, не поверят ему, и обвинение в трусости будет самым легким из тех, что бросят вагасы в лицо своему соплеменнику... 
 Еще одно занимало мысли Зугуровы - помнил он гремку статную, что дарила его ласками своими, и у которой, если сердце вагаса не обманывало, должен родиться его ребенок, сын ли, дочка ли... Можно было бы и к ней вернуться, да тут новая заковыка - жива ли она, живы ли гремы остальные, а то может ары уже и порубали последних беловолосых жителей Ледяного хребта на их последнем рубеже, у горы, Луней нареченной Мурашником?.. 
 * * * 
 Шык о том, что с миром и с ним самим станется после того, как все закончится, и помыслить не смел. Он шагал по узкой круговой дороге, крепко сжимая в правой руке удобную рукоять Молневого меча и лишь одного хотел, жаждал, всем существом своим желал - не опоздать, успеть к сроку и свершить все, как надо. А потом хоть трава не расти, хоть коровы летать начни, все едино, долг-то выполнен будет... 
 * * * 
 Когда ждешь рассвета, он всегда приходит неожиданно. Еще миг назад восходный окоем в сизой дымке дрожал, и зелено-голубого там больше было, чем красного, но вот уже ослепительно-золотой луч бьет в глаза, заставляя прищурить их, слезу рукавом смахнув, а следом за первым лучом появляется расплавленной бронзой светясь, диск солнечный, и длиннющие тени ложатся на землю. Солнце будет ползти все выше и выше, а тени, наоборот, будут становиться все короче и короче. 
 - До того, как тени исчезнут вовсе, Могуч-Камень разбить нам должно, ибо ровно в полдень Небесная Гора упадет на Землю. - сказал Шык своим спутникам в краткий миг отдыха на восходной стороне Черного утеса. 
 Люди полюбовались закатом, и вновь двинулись по круговой дороге - до жилища Чернобога оставалось совсем чуть-чуть. Здесь, на подходе к вершине утеса, стало заметно холоднее, чем внизу, а редкие облачка проплывали вровень с подошвами поршней путников и казались клочьями тумана, только очень белого и густого. 
 Поворот, ещё поворот, и вдруг перед взорами предельно уставших людей открылась вершина утеса. Скалистая каменная площадка - сотня локтей на две сотни, десяток исполинских, просто невиданно огромных черных елей, горящие у их корней колдовские огни и черное чрево входа в неожиданно низкий чертог, больше похожий на пещеру, каменный и тихий. 
 - Хух, пришли наконец-то. - выдохнул Зугур, оттолкнул Луню и Руну, поудобнее перехватил секиру, готовясь к схватке, но Шык остановил вагаса: 
 - Ты отдохни, Зугурушка, присядь вон, в теньке. Тут моя битва, и мне вражину сразить надобно, а вы лишь жизни свои зазря отдадите. Этого мне не хочется... 
 Шык, вертанув Молневой меч в руке, словно он всю жизнь только ратному делу и отдал, сделал пару десятков шагов в сторону недобро молчащего чертога и зычно крикнул: 
 - Эй, поганец рукастый! Выходи на бой, смерть твоя пришла! 
 Ничего, кроме свиста ветра в ветвях исполинских елей не услыхали путники в ответ. Шык усмехнулся, сунул конец своей растрепанной бороды за опояску, плюнул и снова крикнул: 
 - По имени вызываю: Чернобогом зовущийся, выходи, я, волхв рода Влеса Шык, у дверей норы твоей стою и грожу тебе! 
 И снова тишина. А солнце меж тем поднялось над окоемом уже на палец и Шык, не выдержав, разразился бранью: 
 - Ах ты, так тебя и растак, и мать твою, и отца твоего, и тебя самого, и вот так еще, и вот эдак, и вот в эти, значит, места... 
 - Ты глуп, волхв... - неожиданно раскатился над вершиной Черного утеса низкий и могучий глас, и все невольно вздрогнули, ибо шел он отовсюду и ниоткуда, и сила в нем была неимоверная. 
 - Ты глуп, волхв. - повторил глас: - И ты умрешь, и твои ещё более неразумные спутники тоже. Ты дерзнул притащиться сюда и привести их за собой, и я буду с радостью грызть ваши кости. А теперь повернись и посмотри, как НА САМОМ ДЕЛЕ выглядит смерть! 
 Шык, что стоял с мечом наготове посреди каменного пятачка между краем круговой дороги и черными елями, резко повернулся, озираясь, а остальные, что сидели на камнях у небольшой скалы на краю утеса, повскакивали с мест. Вдруг Руна охнула, указывая рукой на ели. 
 Оттуда, из-под полога черного, непроглядного мрака к волхву прыжками несся Чернобог, и так страшен, так ужасен был его вид, что Луня впервые в жизни почувствовал, как сердце его сжалось в комок и не хочет биться, ибо увидеть такое и жить - невозможно. 
 Огромный и непроглядно аспидный, Чернобог действительно имел по пять узловатых лап с кривыми когтями с каждой стороны тулова, и три руки росли из груди его, и были они самыми толстыми и могучими. 
 Ликом Чернобог на жуткую помесь кабана и зула походил, и чело его венчала корона из множества длинных черных рогов, росших прямо из черепа, прямо из отливающей вороновым крылом кости. 
 Лишь глаза Чернобога, налитые красным и горящие ненавистью и злобой, выделялись на черной голове Хозяина Черного леса, и эти глаза сейчас были обращены на седобородого, старого человека, который бесстрашно стоял напротив чудовища, держа в опущеной руке серебристый меч, и дерзко смотрел в лицо приближающемуся богу. 
 Чернобог в несколько прыжков достиг Шыка, растопырил свои ужасные руки, собираясь хватать убегающую жертву, но Шык и не думал отступать. Наоборот, он сам шагнул вперед, а когда Чернобог схватил волхва и поднял перед собой, разевая усеянную огромными кривыми зубами пасть, Шык нанес первый удар. 
 Молневой меч сверкнул, и люди вздрогнули, услыхав странный звук: "Д-з-зван!", точно Чернобогова плоть была из бронзы. И в тот же миг первая из трех грудных рук отрубленной рухнула под ноги чудовища. 
 - А-а-а! - заревел Чернобог, отшвыривая от себя Шыка, как ребенок отшвыривает оцарапавшего его котенка. Волхв упал на бок, ловко, не смотря на свои лета, перекатился через плечо и вскочил на ноги, занося меч для нового удара. 
 - Клянусь всеми мечами мира, в нашем волхве пропал великий воин! восхищенно прохрипел Зугур и Луня с удивлением кивнул - он первый раз видел Шыка ратящимся, как обычный человек, правда, супротивник у него был такой, с кем ни одному из смертных воев ещё биться не доводилось... 
 Чернобог, продолжая реветь, как раненный зубр, и зажимая руками рану, из которой хлестала черная кровь, вновь бросился на волхва, но теперь он не стал дуром лезть под меч, а издали принялся махать своими когтистыми лапищами, стараясь снести Шыку голову. Волхв, не долго думая, клубочком катнулся под самое брюхо Чернобога, и снизу, привстав на одно колено, срубил вторую из оставшихся на груди берского Хозяина рук. 
 Чернобог взревел ещё громче, и от его рева люди оглохли. В дикой и лютой ярости принялся многорукий бог молотить лапищами воздух вокруг себя и задел не успевшего увернуться Шыка. Волхв снова отлетел в сторону, но на этот раз не так удачно. Он ударился головой и замер, недвижимый, а Молневой меч, жалобно звеня, проскользил по камням в сторону и замер у края обрыва. 
 Луня бросился к мечу, Руна - к волхву, а Зугур, прихрамывая, направился к самому Чернобогу, на ходу здоровой рукой расскручивая над головой свою тяжеленную секиру. 
 Чернобог на миг замер, словно бы решая, на кого ему напасть: добить ли волхва и заодно девку, что приводит его в чувства, убить ли парня с опасным мечом или сперва совладать с грозно оскалившимся и вертящим блистающую секиру черноусым воином? 
 Он замешкался, но совсем не надолго. Огромным прыжком Чернобог перемахнул через Зугура, ударил лапой склонившегося над Молневым мечом Луню, отшвырнув его через весь каменистый пятачок чуть не к подножию черных елей, бросился к Шыку и Руне, и уже было занес свою корявую когтистую ножищу над распростертым на камнях волхвом и прикрывающей его с железным меч в руках девушкой, как вдруг на вершину утеса с круговой дороги ступил ещё один человек, и его спокойный голос остановил Чернобога и заставил его в замешательстве попятиться. 
 - А ну, посмотри сюда, выблядок давно сгнившей кучи навоза! - сказал Гроум, властно протягивая руку. Молневой меч вдруг сам собой взлетел в воздух и впрыгнул в руку гремского колдуна. 
 Чернобог оказался меж двух огней - со спины к нему приближался Зугур и его секира с шипением рассекала воздух, а перед ним стоял невесть откуда взявшийся чародей, в коем жила мощь и сила множества иных, нелюдских сущностей, которых он сумел покорить и подчинить себе. А кроме того, чародей держал в руках опасный меч, один удачный удар которого мог стоить Чернобогу жизни. 
 И Хозяин Черного леса решился. Воздев к небесам единственную из оставшихся на груди рук, он завыл, зарычал, запел на жутком и мерзком языке, взывая к породившему его, прося помощи и силы, и все увидели, как темная полоса, похожая на дымный столб, начал расти с вытянутых корявых и когтистых пальцев, быстро устремляясь в синеющую небесную высь. 
 - Гроум, руку руби! - истошно заорал Зугур, прыгая вперед и изо всех сил бросая свою секиру в спину Чернобога. Колдун уже и сам догадался, что к чему, и в отчаянном прыжке снес черную руку, влетев прямо в смыкающиеся когтистые лапы Чернобога. 
 И тут секира Зугура ударила божество в спину, с мерзким хряском и треском рассекая черную плоть, и глубоко ушла одним из лезвий под левую лопатку Чернобога. Он зашатался, сделал нетвердый шаг в сторону, к самому краю обрыва, продолжая сжимать в смертельных объятиях Гроума. Грем изловчился, высвободил правую руку и всадил Молневой меч в самое основание божеской рогатой башки. 
 Чернобог взрыкнул и тут же захлебнулся своей черной кровью. Ноги его подкосились, и вдруг то, что ещё мгновение назад было наводящим страх и ужас на все живое Хозяином Черного леса, полетело вниз с вершины Черного утеса, продолжая последней хваткой сжимать в своих объятиях гремского колдуна. 
 Зугур, страшно закричав, подбежал к краю обрыва, но он лишь успел увидеть летящие вниз сцепившиеся тела, быстро уменьшавшиеся в размерах. Вскоре черный клубочек исчез из виду, пропал во мглистой мрете черных дымов, что поднимались от подножия утеса. 
 - Память тебе вечная, друже Гроум, и слава великая! - глухо вымолвил Зугур. Заплаканная Руна швырнула на камни железный меч, с которым стояла над бездыханным телом Шыка, обороняя его, оглянулась, ища глазами Луню, но тот уже поднимался, очумело крутя головой, потом спросил через силу: 
 - Одолели? А Шык чего? Жив? 
 Глава последняя. 
 Великое Лихо. 
 Шык был жив, но сознание не спешило возвращаться в старое тело волхва. И Луня, и Руна, и даже Зугур, который в знахарстве смыслил совсем мало, пытались очухать Шыка, но все без толку. А время шло, и солнце все выше и выше поднималось на голубом небосводе. Наконец Зугур махнул рукой: 
 - Не выйдет так ничего. Рунка, ты с ним останься, посиди, покарауль тут, мало ли что, а мы с Луней пойдет в нору молот златой искать. Эх, кабы знать еще, каков тот молот из себя... 
 - Хорс же говорил - златой молот, значит из злата, надо думать! ответил Луня, но Зугур только махнул рукой, мол, не умничай, это-то и козе понятно, что из злата... 
 В чертог Чернобога вошли с опаской - мало ли что? Если на самой вершине утеса людям ничего не грозило - аров, что шли следом за ними, догнали и порвали на куски зулы Гроума, а их после того самих нагнали посланные Любо свежие дружины, и в лютой сече Гроум чарами обрушил большой кусок круговой дороги, обрушил вместе с арами и зулами, преградив таким образом путь остальным арам, а оставшись один, поспешил на подмогу Шыку. 
 Это все путники разглядели и уяснили уже после того, как грозный некогда Хозяин Черного леса и сразивший его колдун сорвались в бездну, и потому оставили Руну с Шыком одних безо всякой опаски. 
 В чертоге Чернобога же могло таиться и злое чародейство, и какие-нибудь недобитые беры, к примеру, посыльные или дозорные. Но все оказалось иначе. 
 Зугур и Луня осторожно прошли мимо пылающих черных огней и ступили под темные своды каменного чертога. Тут царил мрак и удушливая жара, показавшаяся побратимам особенно тяжкой после свежего и бодрящего ветра поднебесья, что не на мгновение не утихал на вершине утеса, шумя в верхушках черных елях. 
 Зугур, оставшийся без своей любимой секиры, которая улетела вместе с Чернобогом, перед тем, как войти, взял у Луни цогский кинжал и нарубил охапку смолистых еловых сучьев - вместо факелов. Шагнув под своды обиталища Чернобога, люди запалили по суку, и в мятущимся пламени начали оглядываться, смекая, что тут и как. 
 Чертог, невысокий и неказистый снаружи, оказался лишь входом в большой зал, углубленный в тело Черного утеса. В дальнем конце зала Зугур и Луня увидали высокий престол с резной спинкой и подлокотниками в виде согнувшихся человеческих скелетов. 
 - Вот оно, седалище поганое! - пробормотал Луня, а Зугур, кивнув на каменный стол, что высился сбоку от престола, добавил: 
 - И едалище к тому ж! 
 Весь пол в зале был усеян хрустящими обломками, мусором и тряпьем, и Луня не сразу понял, что они с Зугуром ступают по человеческим останкам, по костям сотен и сотен несчастных, замученных в этой обители ужаса и смерти. 
 - Ну и где тут молот? - сам у себя спросил Зугур, прошелся по залу, внимательно оглядел стены, обошел стол, сунул горящий сук за резную спинку престола, потом крикнул Луне: 
 - Что делать-то? Нет тут ни хрена, или я не вижу, что-то в глазах пятнисто как-то. Иди-ка, сам посмотри. 
 Луня подошел к престолу, оглядел его со всех сторон, ещё раз прошелся по залу - ничего! 
 - Да что этого чернорогого козла все волки, какие в посмертии его поганом окажуться, порвали и сожрали! - рассвирепел Зугур: - Ну где тут найдешь этот молот? И Шык валяется, точно колода, видать, крепко его приложило! Время, время ведь уходит! Лунька, что молчишь, делать что-то надо! Может, чем другим этот Могуч-Камень разбить можно? 
 - Хорс говорил - златым молотом, значит, надо молотом, и не чем иным! - отозвался Луня, которого уже начала трясти дрожь, как будто ученик волхва подхватил Трясу. Еще бы, Шык в беспамятстве, час назначенный близиться, и все прахом может пойти только потому, что они с Зугуром слишком тупыми оказались, и молот найти не сумели. 
 "Думай, Лунька, думай!", - сам себе повелел ученик волхва, присел на край Чернобогова престола, отмахнулся от что-то говорящего ему Зугура, и закрыл глаза, попытавшись, как когда-то на пути к Ортайгу, послушать камни. 
 Сперва он ничего не услышал. Потом со всех сторон вдруг нахлынули на Луню странные звуки - похоже на далекий-далекий плач и вой, точно стоит он посреди густого леса, а вокруг него, меж кустов, меж деревьев бродят сотни сотен усталых и изможденных людей, и плачут, стенают, просят о чем-то. 
 "Это ж души загубленных Чернобогом!", - вдруг догадался Луня: "Может, они подсказать смогут? Может, их спросить? Но как?". 
 Луня напряг всю свою невеликую чародейскую силу, начал вспоминать заклятия, что использовал Шык для вызова духов, но в голову, как на зло, лез только знахарский наговор, успокаивающий такого злого духа, что в кишках у перебравших гороховой каши заводится. 
 "Нет, не помогут мне души эти!", - наконец решил Луня: "Они тут сколько лет бродят, их дух Чернобогов пропитал, проел насквозь, точно моль доху в сундуке у дурной хозяйки проедает. И камни здешние ничего не скажут, и стены эти, и ели за порогом. Но к кому ж возвать тогда? Кто поможет, кто найдет?.." 
 Мысли Луни прервал Зугур. Вагас выходил наружу, и теперь явился с тревожной вестью: 
 - Слышь, Лунька, солнце-то уже половину пути до полудня прошло, поспешать надо! Руна говорит - Шык дышать начал глубже, головой вертел пару раз, но в себя никак не придет. Думай, думай давай! 
 - Да думаю я, Зугур, всю думалку уже поломал, а не выходит ничего! Может, вовсе ошибся Хорс? Может, и нет тут никакого златого молота? И вообще, что за молот такой, откуда и для чего он? И почему именно им Могуч-Камень древний разбить можно? 
 - Сь-сь-и-и-у-ю! Нашел, у кого спросить... - насмешливо присвистнул Зугур: - Я и здоровый-то не больно в таких делах соображал, а уж раненый да голодный и вовсе еле-еле имя свое вспомнить могу. 
 Вагас ушел - в зале Чернобога ему было не по себе, и он пошел бродить меж черных елей, надеясь найти там хоть какую-нибудь разгадку того, где спрятан златой молот. 
 Луня же так и остался сидеть, и чем больше он думал, тем меньше мыслей про то, как отыскать молот, оставалось в его голове. Лишь одно чародейство могло мало-мальски помочь, но было оно сложным и опасным. Могло так статься, что Луне после него не быть живым, однако прикинув и так, и этак, ученик волхва понял - иного пути нет... 
 * * * 
 Солнце уже на ладонь минуло половину пути до полудня. Луня, закрыв глаза, сидел в изголовии у попрежнему лежащего в беспамястве волхва, положив руку ему на лоб. Зугур поодаль разводил костер, Руна набивала деревянный рожок травами из чародейской котомки волхва. 
 - Готово? - Луня открыл глаза, улыбнулся жене через силу, но по бледному лицу и бескровным губам Руна поняла - боится Луня, боится и тревожится, не за себя, за то, что не сможет все, как надо, сделать. 
 - Держи, ладо мое, да сторожись там. Иной мир, он на то и иной, чтобы там иные жили, а не мы. - Руна протянула мужу набитый рожок, взяла железный меч и Лунин кинжал, ударила для пробы бронзой о железо. 
 "Дзинь-тан!" - звонко раскатилось над вершиной Черного утеса. Зугур шагнул от костра с горящей еловой веткой, протянул Луне. Ученик волхва запалил чародейские травы в рожке, и знакомый сладковатый дымок поплыл окрест, одурманивая и навевая сон. Луня закрыл глаза и храбро вдохнул дурмана, страясь одновременно представить, как душа его вылетает из тела и устремляется в иной мир, туда, где ныне душа волхва бродит. 
 Сперва вроде ничего не происходило, только круги цветные перед глазами проплывали, а потом вдруг увидал Луня сверху костер, людей каких-то. Вот девушка с двумя клинками обнаженными на коленях, вот старик лежит, а рядом с ним парень какой-то обросший. И мужик ещё поодаль, смотрит тревожно, солнце меряет. 
 "Так это ж я сижу возле Шыка!", - вдруг осенило Луню: "А это Руна и Зугур! Вот чудно-то!". И тут вдруг все закружилось, завертелось перед взором ученика волхва, и неожиданно оказался он в длинной и темной пещере, наполненной туманом или дымом. В ушах голоса закурлыкали, завыли, заквакали противно, и какие-то жуткие личины из мрака то и дело высовываться начали, пугать, зубами клацать. 
 "Дяденько Шык!", - хотел крикнуть Луня, но ни звука не смог издать. Тогда представил он образ волхва - морщинистое лицо, пронзительный взгляд, белую бороду, и тут же услыхал сквозь квак и вой: 
 "Лунька? Ты ли это? Но как попал ты сюда?" 
 "Я это, дяденька, за тобой я! Беда у нас! В беспамятстве ты, а мы молот златой найти не можем, чтобы Могуч-Камень разбить. И времени мало до полудня! Пойдем со мной, назад, а?" 
 "А ты знаешь, куда попал ты?" 
 "Нет, дяденька, я зелье дурманное из рога вдохнул и душа моя полетела куда-то. Я тебя звал, вот и дозвался..." 
 "Эх, Лунька! Нет отсюда возврата, никак не возможно нам с тобой обратно в тела наши вернуться. Это место - начало пути в посмертный мир, туда, где души предков наших обитают. Мне-то, вишь, пора пришла, посля того, как Чернобог проклятый саданул меня лапищей своей. А вот ты зря сюда залетел, по дурости, ну да теперь уж сделанного не воротишь. Вот так Судьбина распорядилась, вот так все сложилось..." 
 "Нет, дяденька, не может такого быть! Морок это, биться надо, вырываться надо отсюда. Я Руне манку сделал, из меча и кинжала, она стучит в них, и мы на стук этот назад сможем добраться." 
 "Нет, Луня, нет." 
 "Да, дяденька, да, захотеть только надо! Ну, а как же род людской, а? А Небесная Гора? Она ж скоро уже на Землю упадет. А ты, значит, дяденька, помирать собрался? Котомку сложил и к душам предков бежишь?" 
 "Ну пойми же, Луня, сын Мочага, нет отсюда пути, нет и быть не может, и никакая манка не поможет нам..." 
 "Есть путь." 
 "Это кто сказал, дяденька?" 
 "Не знаю, Лунька, не пойму никак. Вроде душа человечья, а не мертвая..." 
 "Правильно догадался, волхв, так оно и есть. И душа моя тут, и сам я не мертв. Я помогал тебе однажды, и думаю, не забыл ты помощь мою. А теперь дай, с сыном поговорю я, а после вас выведу отсюда и до того места, откуда манку хорошо слышно, доведу." 
 * * * 
 "Здрав будь, сынок." 
 "И тебе зравия на долгие лета, батя." 
 "Не чаял я, что вот так мы с тобой повидаемся. Горжусь я тобой, Лунька, ибо великим мужем ты вырос, и деяния твои велики, равно, как и спутников твоих." 
 "Благи дарю тебе, батя, за слова добрые. Ты не серчай на меня, только без благославения твоего женился я. Жену Руной зовут, она Корчу, что в Доме на Великом Ходу Хозяином был, внучкой приходится." 
 "Совет да любовь, сынок. Совсем большой ты у меня. Мы не свидимся с тобой боле, чую я, не доведется, так прими благословение мое и жене передай, а теперь прощаться давай, торопиться надо, а то не поспеете вы с волхвом ко сроку. Прощай, сынок." 
 "Прощай, батя." 
 * * * 
 Дзинь-тан! Дзинь-тан! Дзинь-тан! "В кузнице я, что ли?", - сквозь тяжелый сон подумал Луня, с трудом разлепил глаза и с удивлением увидел напряженную Руну, мерно стучащую мечом о его кинжал, а рядом Шыка, которому помогал подняться с земли Зугур, в стороне - черные ели невиданной высоты и солнце, подбирающееся к полудню. И все вспомнил. 
 - Молот! Дяденька, молот где? Чародействуй быстрее, время... 
 - Сейчас, Лунька, сейчас! - Шык и сам торопился, но был слишком слаб, и если бы не Зугур, которого тоже шатало, но который все ж смог поддержать старое тело, волхв упал бы на камни. Закрыв глаза, Шык поводил в воздухе рукой, прошептал что-то, и заговорил, запинаясь: 
 - Беги, в чертог Чернобогов беги! Златой молот под престолом его, ронять престол надо, на части разбивать, или ещё как. Давай, торопись, а я помогу, как смогу. 
 Луня сорвался с места и вместе с Руной бросился ко входу в заваленный костями зал, прихватив из костра пару пылающих еловых ветвей. 
 - Ну, Рунка, навалились! И... раз! И... два! И... 
 Луня выгибался дугой, пытаясь сдвинуть с места высокий и широкий престол, Руна тоже упиралась со всей своей немогучей силою, но черный резной трон как стоял недвижимо, так и оставался стоять. 
 - Не получается ничего, ладушка! Тяжел престол этот треклятый! Может, Зугура позвать? - Руна смахнула со лба прядь волос, тяжело дыша привалилась к резной спинке. Луня в ответ только головой покачал: 
 - Он сейчас плохой помошник, себя еле носит. Чарами надо! Погоди-ка, как там... 
 Луня воздел руки, совсем как Шык, когда творил свое волховство, и нараспев произнес: 
 - Молния-огница, перка небесная, из туч сизых, из облаков белых сюда сойди, в престол черный приди, камень сокруши, остальное не тронь... 
 Сперва ничего не произошло. Потом где-то в небесной дальней дали глухо заворчал гром, и вдруг с ужасным грохотом разлетелась каменная крыша чертога и ветвистая молния ударила в черный резной трон, разбив, расколов его на части и ослепив еле успевших отбежать в сторону Луню и Руну. 
 - Вон он, молот-то! - закричала первой Руна, жмуря заслезившиеся глаза и указывая рукой на странную круглую колотушку из злата, что открылась после того, как расколотый престол Чернобога разбросало окрест. 
 Луня поднял молот, удивленно повертел его в руках, пробормотал: 
 - Молот, молот... Чухмарь какой-то, а не молот! 
 А Руна уже тащила мужа прочь из разрушенного чертога: 
 - Быстрее давай, после ворчать будешь. Дело-то уже совсем к полудню... 
 Луня следом за женой поспешил к выходу, и ещё не успев дойти до светлого проема, вдруг услыхал испуганный голос Зугура: 
 - Гля, волхв, солнце тухнет!! 
 * * * 
 Это и впрямь было страшно. С восходной стороны на светлый лик светила наползала корявая, изломанная тень, косо срезая дневной свет и мраком сумеречным накрывая замершую в предчувствии недобром Землю. Потемнели небеса, бездонная и светлая синь их стала наливаться чернотой, и вот уже высыпали вкруг затемненного светила звезды, коим лишь ночь блистать положено. 
 - Ч-что эт-то, дяденька?.. - запинаясь, спросил Луня, застыв столбом дорожным у выхода из чертога и обнимая обмершую от страха Руну. Шык повернулся к ученику, и Луня заметил, что в наступившем мраке глаза волхва горят, точно у волка. 
 - Небесная Гора над Землей летит! - громко крикнул Шык, и поддерживающий его Зугур отшатнулся от неожиданности. Тем временем черная тень мало-помалу двигалась к закату, и вот уже сияющий край солнечного диска вынырнул из-за Небесной Горы, и яркие лучи ударили по глазам людей, заставляя их прищуриться. 
 - Камень, волхв, камень доставай! - Зугур, увидав в руках Луни молот, начал тормошить волхва, но Шык некоторое время был словно в беспамятстве он глядел на небо, бормотал что-то и глаза его застыли, точно ледяные. 
 Наконец, когда Небесная Гора ушла на закат, и от былого мрака и следа не осталось, волхв вдруг очнулся, засуетился, развязывая котомку, вынул бережно Могуч-Камень, положил его рядом, встал, отступил на шаг, кивнув ученику: 
 - Ну, Лунька, давай, бей! 
 Луня удивленно и испуганно замотал головой: 
 - А чего я-то? Может, сам ты, дяденька? 
 - Ага, вы ещё палочки тянуть начните, умники. - со злостью вмешался Зугур: - Солнце вон на полудне почти, Небесная Гора того гляди на Землю свалится, а они рядятся. Лунька, бей, а то я тебе сам врежу... 
 Договорить вагас не успел - прямо из воздуха рядом с утесом, в трех десятках локтей от него, вдруг возникла огромная темно-синяя фигура, вроде и на человеческую похожая, но рост её высоте утеса равнялся. Исполинские глаза полыхали гневом, и гнев этот мог испепелить любого. Миг - ярко-синяя огненная стрела вылетела из правого глаза, и прежде чем Луня, уже догадавшийся, кто к ним пожаловал, успел добежать с занесенным молотом до Могуч-Камня, синий огонь ударил в вершину утеса, расшвыряв людей во все стороны. 
 Луня упал на спину, сильно ударившись головой, и молот вылетел из его руки, откатившись в сторону. Шыка и Зугура огненная стрела отбросила к концу круговой дороги, и лишь Руна успела укрыться от напасти, нырнув в чертог Чернобога. 
 И тут же на распластанные средь обломков тела людей легли чары недвижимости, и Шык подумал, что пришел конец всему. Луня, у которого в голове звон стоял, стиснул зубы, что б не разреветься от обиды - ведь двух шагов не добежал, всего-то! Зугур же молчать не стал, все Владыке вслух высказал, да такими словами, что Руна, стоя внутри чертога у проемины входной, покраснела невольно... 
 Синяя фигура Владыки подплыла ближе, зашевелились уста его и низкий, рокочущий, давящий голос сотряс Черный утес. Оглушенные и ослепленные люди замерли в ужасе, ибо был это глас САМОГО ВЛАДЫКИ, ПЕРВОГО БОГА, сотворившего этот мир и все сущее в нем: 
 - КАК ПОСМЕЛИ ВЫ, НИЧТОЖНЫЕ ТВОРЕНИЯ НЕДОСТОЙНОГО МОЕГО ПОДМАСТЕРИЯ, ПОСЯГНУТЬ НА ЗАМЫСЕЛ МОЙ И ВОЛЕ МОЕЙ ВОСПРОТИВИТЬСЯ? НА СЛАВУ ПОТЕШИЛСЯ Я НАПОСЛЕДОК, ВИДЯ, КАК РОД ЛЮДСКОЙ ГУБИТ САМ СЕБЯ, И ТОЛЬКО ВЫ, ЖАЛКИЕ ЧЕРВИ ПОД НОГАМИ МОИМИ, НЕ РАДОВАЛИ МЕНЯ, А ОСМЕЛИЛИСЬ СО МНОЙ ТЯГАТЬСЯ! НО ВСЕ КОНЧЕНО, ИБО В ЭТОТ МИГ НЕБЕСНАЯ ГОРА ПАДАЕТ НА ЗЕМЛЮ И ВСКОРЕ ВСЕ НЕДОСТОЙНЫЕ ДЫШАТЬ ВОЗДУХОМ И ХОДИТЬ ПО ТВЕРДИ ПОГИБНУТ, И Я СМОГУ НАСЛАДИТЬСЯ ДОЛГОЖДАННЫМ ПОКОЕМ. И НЕ БУДЕТ НИКАКИХ НОВЫХ БОГОВ, И НИЧЕГО НЕ БУДЕТ ИЗ ТОГО, ЧТО НЕ ПО НРАВУ МНЕ, ИБО Я - ВЛАДЫКА МИРА, Я ПРАВЛЮ ИМ, И НИКТО ИНОЙ НА МИР МОЙ ПОСЯГАТЬ НЕ СМЕЕТ... 
 Владыка ещё что-то говорил, грозя самыми страшными карами ослушникам, но Руне было не до того. Она, украдкой выглядывая из чертога, хорошо видела, где лежит златой молот и Могуч-Камень. Но чтобы подхватить круглое било, добраться до камня и разбить его, ей нужно было шагов тридцать бежать по заваленной осколками черных камней вершине утеса под жутким взглядом Владыки, и это казалось хуже смерти. 
 - Ну, давай же! Ну... - подбадривала сама себя Руна, сжимая кулаки и плача от страха, однако ноги словно бы отказывались повиноваться, не двигались с места, а Небесная Гора где-то там, на другом краю мира, в этот миг все ближе и ближе подлетала к поверхности Земли. 
 - Ну ноженьки, ну милые!.. - бормотала Руна, и вдруг взгляд её упал на кусок отколотого камня, лежащего неподалеку от входного проема. Точно во сне, увидала Руна, как короткая-короткая тень, что давал осколок, умалилась и стала не больше волоса. Полдень! И разом исчезли и страх, и сомнения... 
 Руна выметнулась из-за спасительных каменных плит и вихрем понеслась к златому молоту, на бегу поминая всех гремских, родских и иных, пусть и мертвых, богов-обережников. Вот уже и молот почти-что под ногами, надо только подхватить... Есть! Теперь к камню. 
 Владыка, заметив бегущую девушку, сразу все понял, но даже ему, самому могучему и неодолимому во вселенной существу, воплощению силы, быстроты и мощи, не удалось мгновенно остановить Руну, и синяя молния ударила в вершину утеса прямо за спиной девушки, но уже после того, как успела она подхватить златой молот! 
 Руну швырнуло вперед, к самому Могуч-Камню, перевернуло несколько раз и так ударило о земь, что перед глазами у девушки поплыли разноцветные круги. Но она успела увидеть, как выскользнувший из её разжавшейся руки молот, покувыркавшись в воздухе, ударился о Могуч-Камень, как брызнули во все стороны вдруг вспыхнувшие странным мертвенно-белым огнем каменные осколки, и успела услыхать, как неподвижный Зугур в отчаянии крикнул: 
 - Полдень! 
 А лежащий рядом с ним Шык негромко сказал: 
 - От Судьбины не уйдешь... 
 ЭПИЛОГ. 
 Владыки Земли. 
 Сидели на елках, перекликались. Дождь пополам с песком, что шел почти беспристанно из низких буробрюхих туч, изредка сменялся пронизывающим ветром, и тогда огромные волны захлестывали хлипкие людские убежища. Мутная, грязная вода заливала всех с головой, мочила и без того насквозь мокрую одежду. Ни еды, ни огня, вместо неба - мрак, вместо земли - хлябь, но все же они были живы, а пока человек жив, ему надо надеятся... 
 Руна с Луней теснее прижались друг к другу, прикрываясь распоротым мехом для воды, как плащем. Верхушки трех стянутых вместе ремнями черных елей, что росли на вершине утеса, стали для них единственным убежищем, и качаясь на сырых ветвях, они держались друг за друга и пели песни, чтобы не заснуть и не свалиться в затопившие все вокруг воды. 
 На дальней черной лесине Зугур сидел, и громко орал он, проклиная и понося от нечего делать всех богов на свете, благо, в момент тот ни одного живого бога на Земле не было. 
 Чудно и непонятно уму людскому такое, однако ж так и случилось, как Белун предрекал - после того, как разлетелся Могуч-Камень на мелкие части, сгинул и Владыка, и все иные боги на всем белом свете, и их создания нелюдские и неживые сгинули тоже, лишь плоть живая, людская и животная, да разум человеческий, непокорный и своенравный, остались на земле. 
 Шык на соседней елке просто привязал себя к сучьям и то ли спал, то ли бредил - сил держаться самому у старого волхва не было. Пуще зеницы оковой берег волхв схороненные в котомке его Ведовы Скрижали, что в развалинах Корчева Дома нашли путники луну назад, и в этом ныне, после Великого Лиха, видел волхв долг свой - Знания сберечь, и людям уцелевшим передать... 
 * * * 
 Прошло девять дней с тех пор, как Руне в самый последний миг удалось разбить Могуч-Камень, как сгинул Владыка, и как Небесная Гора все же ударила в окиян-море где-то далеко на закате и полуночи. 
 Тогда, в Яров день, люди на вершине Черного утеса сперва ничего не почувствовали. На глаза у изумленных и обрадованных Шыка, Зугура, Луни и полуоглушенной Руны Владыка вдруг расстаял, точно дым костровой под сильным порывом ветра, исчез, сгинул без следа, и тут же чары недвижимости, что наложил он на людей, тоже исчезли. 
 - Радуйтесь, други! - торжественно провозгласил тогда Шык, первым, не смотря на возраст и раны, поднимаясь на ноги: - Одолели мы ворога, одолели Лихо Великое! 
 И все повскакивали, и начали обнимать друг друга, радоваться и плакать, а Зугур поднял Руну на плечи и скакал с нею, точно арпак со всадником, и про рану забыл на радостях... 
 А потом вдруг содрогнулась земля, раз, другой, третий, и черные дымы из трещин у основания утеса ударили в небо сильно и дружно. Шык побледнел, и повелев замолчать радостным своим спутникам, приник ухом к камням и долго слушал, а когда вновь на ноги поднялся, увидали все, что волхв испуган страшно, и ужас круглит глаза его. 
 - Лишь полдела удалось нам, други... - глухо вымолвил тогда Шык, печально повесив седую голову: - Владыку и творения его поганые и впрямь одолели мы, но случилось это лишь после того, как Небесная Гора ударилась о Землю... 
 Никто не запомнил, что делали они после этих жутких слов. То ли слонялись по изрытой яминами и трещинами вершине Черного утеса в тоске и печали, то ли сидели рядком на камнях, каждый о своем думая, то ли прощались друг с другом... 
 Солнце всего на ладонь сдвинулось с полуденной точки своей, когда первый признак Великого Лиха достиг Черного утеса. С заката пришел ветер, сперва не очень сильный, но затем перешедший в пыльную бурю, а за ней надвигались тучи, и были они невиданного буро-черного цвета, и заполонили собой весь окоем от заката до полуночи. 
 Страшный вой и ор поднялся у подножия Черного утеса, где в полуразрушенном городище берском собрались во множестве рати разных народов, что помешать четырем путникам хотели, да благодаря чарам Шыковым и стараниям Гроумовым так и не смогли. Увидали, почуяли, поняли люди, что что-то страшное случилось в мире, и в великой сумятице пытались спастись, уйти прочь от рокового утеса, но только от судьбы никому ещё уйти не удалось, даже на самом резвом арпаке... 
 Тучи приближались стремительно и в их неумолимом натиске увидели люди смерть свою, но это было только начало... 
 Буря, что ярилась и выла в ветвях елей, вдруг улеглась, и тогда из заполонивших уже все небо туч пошел ливень, про который вернее было бы сказать: "Небо упало на землю." 
 Потоки грязной воды, пополам с песком, камнями, илом, грязью сбивали людей с ног, волокли по камням, и если бы Зугур не успел размотать ремни, что всегда таскал с собой в своем мешке, и путники не привязались бы к черным елям, их просто смыло бы с вершины утеса. 
 Но и это было ещё не самое страшное. Ходившая ходуном земля вдруг буквально встала на дыбы, и утес раскололся надвое, и большая его часть вместе с чертогом Чернобоговым обрушилась с ужасающим грохотом вниз, погребая под собой сотни разноплеменных воинов, не успевших уйти из городища, и грохот от обвала этого перекрыл даже рев ливня и вой ветра. 
 Судьбина ли берегла четверку измученных людей, привязавшихся к еловым стволам, или просто случай так выпал, только пять елей устояли, и были это как раз те деревья, что спасали путников от потоков воды, падающей, рвущейся с неба. 
 В мятущейся мгле ни зги было не разглядеть, но Шык вдруг закричал в уши своим спутникам: 
 - Наверх! Надо лезть выше! Иначе скоро мы утонем! 
 И они полезли по мокрым и колючим ветвям, срываясь, прикрываясь руками от грязевых водопадов. И только достигли верхних сучьев, как утес задрожал пуще прежнего, повеяло холодом и даже сквозь ужасающий ливень люди ощутили пронизывающую сырость, надвигающуюся отовсюду, а воздух вокруг стал водяной пылью, и пыль эта была соленой, как слезы. 
 В миг этот, понимали путники, по всей Земле огромной сотни сотен сынов и дочерей рода человеческого смерть принимают, не успев по себе ни тризны, ни поминок справить. И мужи взрослые, и дети малые, и старцы дряхлые, и девки пригожие - у всех людей, у всех народов одна доля, один удел, и никого не минет чаша смертная... 
 Великое Лихо пришло, и Владыка даже в посмертии своем мог потешиться вволю, ибо никакая месть, никакая кара, никакая смерть, пусть даже и самого разбожеского бога, никогда не сможет искупить тех бесчисленных смертей, тех загубленных жизней людских, что пали жертвой Небесной Горы, жертвой Великого Лиха... 
 Решили тогда четверо полумертвых путников, хватающихся за привязанные к еловым стволам ремни, что и их смертный час настал, ибо дышать стало нечем, кругом была вода, и она не пришла в виде большой волны, не затопила медленно Черный лес, и даже не упала с неба, хотя в начале можно было подумать, что так и будет. 
 Просто в один момент воздух вокруг стал соленой морской водой, и накрыл всех, и люди сознание терять стали от удушья, но потом чуть-чуть ослаб напор водный, чуть-чуть получшело, и, то ли потому, что высоко очень забрались, то ли потому, что Судьбина их хранила, выжили они, за верхушки черных елей ухватясь... 
 * * * 
 Прошло девять дней с момента гибели мира, и впервые за эти дни, утих ненадолго ветер, чуть-чуть ослабел дождь, и впервые смогли поговорить спасшиеся, и Шыка прокричал остальным: 
 - Мыслю я, други, что Скрижали Ведовы великую службу сослужат ещё роду людскому, ибо записаны в них все знания и умения, что человеку доступны, и когда вновь расселятся люди по Земле, пригодятся им знания эти, из мрака на свет выведут. 
 - Ты в уме, волхв? - проорал Зугур: - Тут семидицу с лишним мокрой задницей над водой висишь, того гляди, загинешь совсем, а ты про Скрижали баешь! Лучше скажи, чего жрать будем? Молчишь? То-то! 
 Луня, обидевшись за Шыка, ответил побратиму: 
 - Прав он, Зугур, Скрижали эти ценнее всего сейчас, и жизни наши в сравнении с ними - тьфу, ибо без Знания не выживут люди! 
 - Да понимаю я... - откликнулся вагас: - Просто обидно мне, что все случилось так, обидно и горько, и вину я перед всеми людьми загибшими чую, вот и ярюсь... Утопился бы, да вы без меня пропадете. Слышь, волхв, а может, не все люди погибли, а? Может, выжил кто? 
 Шык ответил не сразу, помолчал сперва, размышляя, потом заговорил, стараясь перекричать шум ветра и дождя: 
 - Не всех людей истребить хотел Владыка, да и Хорс нам не все так, как есть, обсказал. Открылось мне ныне, что дело вот как было: выбрал по Владыкиному указу некий его подручный семью людскую из народа, в далеких полуденных краях обитающего, помог главе семьи той, что Владыке приглянулся чем-то, огромадный корабь построить, и в тот корабь поместить и зверей всяких, и семена трав, и саженцы деревьев. Ныне болтается этот корабь по волнам морским, а после, когда отхлынут воды, выйдут спасшиеся люди на сушу, зверей выпустят, поля засеют, и станут жить-поживать, плодиться и размножаться... 
 Вот только одного не пойму я - если главу семьи этой надоумил подручник Владыков, как спастись, чего ж тот муж триждыдостойный родню, родовичей, соседей и иных каких людей не взял с собой? Али воли боговой убоялся? Али ещё почему?.. 
 Но, так ли, иначе ли, не одни мы спаслись. И, окормя нас, омы на вершине Мантры укрылись, и в Спящих Горах отсидевшиеся есть, хуры ли, вагасы ли, ары ли, или ещё кто - про то после узнаем. И на Той Стороне, чую, спасся кто-то. 
 Словом, выжили люди, кто по подсказке, а кто и против воли боговой. И у всех ныне свой путь, и никогда отныне не будут понимать народы Земли друг друга так, как во времена Великого Хода понимали. 
 Имена богов сгинувших в именах новых богов зазвучат, равно как и названия народов и мест, ныне исчезнувших, в памяти людской возродится. И будут новые ахеи, и новые кель, и даже ары новые будут, но только очень не скоро случиться это. У нас же, Владыку сокрушивших, свой путь, ибо так получилось, что главные тяготы по обустройству Земли-матушки посля паскудств всех нынешних на нас лягут... 
 Так говорил, а вернее, кричал, перекрывая неумолкающий шум дождя, Шык со своей елки, и остальные внимали ему, запоминая. 
 Дни шли за днями. Зугур, хоть и раненый, хоть и усталый, все пытался выловить из воды какую-нибудь утонувшую убоину, зверя иль птицу. Туша горной козы, невесть как занесенная волнами к Черному утесу, и оглушенный вагасом здоровенный осетр, очумело метавшийся в мутной воде, дали людям возможность выжить, но не более того. 
 Голод, холод и страх терзали их, и хотя и всматривались они с надеждой в сумрак, что царил уже вторую семидицу с лишком над миром, ничего не приносили боле темные воды, лишь плыли мимо нескончаемой вереницей вырванные с корнем деревья, сор, ветки и листья, да изредка всплывали от подножия утеса вздувшиеся синие тела в бронзовых бронях или черных плащах все воинство аров, беров, хуров, корья и прочих служащих Любо народов нашло смерть свою в волнах Великого Лиха. 
 Люди исхудали сверх всякой меры, и казалось им, что смерть все же настигнет их, приберет к себе, не утопив, так голодом уморив... 
 * * * 
 Вода начала спадать на двадцать первый день. Руна, поутру отжимая из распущенных волос воду, с удивлением заметила, что небо вроде как прояснилось, а ветви елей, что ещё вчера мокли в воде почти целиком, теперь низко-низко висели над нею, роняя с вздрагивающих лап крупные капли. 
 Она растолкала мужа, и Луня от неожиданности чуть не вывалился из наспех связанной люльки, которую они с Руной приспособили под постель, первую их НАСТОЯЩУЮ постель. 
 Луня, сообразив, в чем дело, окликнул Шыка, но волвх уже знал, что вода уходит, и даже предрек, что через три дня они смогут ступить на твердую землю. 
 - Ну вот и конец кукованию нашему! - подытожил Луня, но Руна перебила его, указывая в чуть развидневшуюся даль: 
 - Глянь-ка, плывет чего-то... 
 Луня пригляделся - и верно, несет по волнам короб иль ларец, и в аккурат к их елям несет. Все ближе и ближе, вот уже и дотянуться рукой можно. Луня подхватил из воды ларец, сработанный невесть кем и невесть где, поднял в люльку, откинул крышку, родскими громовыми знаками изузорченную, и увидел внутри, на плате льняном, перловину, сияющую нестерпимым блеском. 
 - Любушка, как мыслишь, что за диво? - Луня сунул перловину жене. Руна покатала сияющую капельку света по ладони, пожала плечами, но Шык, углядевший уже, что выловили молодые из мутных вод, крикнул: 
 - Хорсова посланника вспомни, Лунька! Про Богово Семя слова! Слышь? 
 Луня кивнул, а в голове, точно наяву, зазвучало: "...И родятся тогда новые боги, но чтоб случилось это, должно будет вам взять Семя Богово, что будет вам же в час назначенный явлено. То Семя сама Мокошь вам вручает, и свершить с ним надо вот что: пусть женщина достойная вложит Семя в уста свои, а после возляжет с мужем своим, и тогда в положенный срок родится у них мальчик. Радость отцовства и материнства родителям новорожденного испытать не дано будет, ибо мальчик этот и станет Отцом Богов новых, а имя его... Имя его тоже в свой черед откроется!" 
 - Так что, Руна, выходит, это про тебя Хорсов волк говорил? - с удивлением спросил у жены Луня, а та лишь улыбнулась в ответ. 
 - Ну, а имя? Имя как же? И вообще - как это у нас с тобой бог родиться? Отец Богов новых? Бывает такое? - не унимался Луня, разглядывая чудесную перловину. Руна обняла мужа, заглянула ему в глаза и тихо-тихо прошептала: 
 - А разве все, что с нами приключилось, бывает? А про имя чего гадать... Водой принесен он, с нею и сила его должна множиться. С Водою, с Ва, Сильный, значит "С-ва-рог", по-родски-то? А дети его Сварожичами будут? Вот и ладно, вот и пусть... 
 КОНЕЦ 
 (C) С.Волков 1998г.