Аннотация: Мечтам и надеждам молодой актрисы и писательницы, утратившей гордость и чувство собственного достоинства на тернистых дорогах искусства, не суждено было сбыться: на вершине успеха Джери-Ли ждало разочарование.


---------------------------------------------


 Гарольд Роббинс
 Одинокая леди



 ЧАСТЬ I 
 МАЛЕНЬКИЙ ГОРОД 



 Глава 1

 Она сидела на верхней ступеньке лестницы и плакала...
 Такой она видела себя тысячи раз в тот краткий миг пробуждения, который отделяет обычно сон от бодрствования. Это началось со дня смерти отца.
 Вот и сейчас, выбираясь из глубокого наркоза, она видела маленькую девочку. Та плакала, закрыв лицо руками, а на лоб ее ниспадала густая масса золотистых вьющихся волос-Видение расплылось, исчезло...
 Постепенно к ней возвращалось нормальное зрение, и наконец она различила лицо доктора, склоненное над ней.
 — Все хорошо, Джери-Ли, — сказал он и улыбнулся. Она обвела взглядом комнату. Рядом, на кроватях-каталках, лежали несколько женщин.
 Доктор ответил на ее вопрос раньше, чем она успела его задать:
 — Вы в послеоперационной палате.
 — Кто у меня был — мальчик или девочка? — спросила она.
 — Какое теперь это имеет значение?
 — Для меня имеет.
 — Слишком маленький срок, чтобы говорить с уверенностью.
 Уголки ее глаз заблестели. Это был явный намек на приближающиеся слезы.
 — Вынести столько мучений, переживаний и даже не знать, кто бы мог у тебя родиться...
 — Поверьте, так лучше, — убежденно сказал доктор. — А теперь попытайтесь вздремнуть и отдохнуть.
 — Когда я смогу уйти отсюда?
 — После полудня. Как только я получу результаты анализов.
 — Каких анализов?
 — Обычных, — сказал доктор. — Мы вначале не знали, что у вас отрицательный резус-фактор. Когда мы будем знать это наверняка, вам сделают укол...
 — Укол? Но зачем?
 — Это необходимо для того, чтобы во время следующей беременности не возникло никаких осложнений.
 — Значит, если бы я оставила... то есть я хочу сказать, в том смысле... что и на этот раз могли бы возникнуть осложнения?
 — Вполне вероятно.
 — Выходит, даже хорошо, что я сделала аборт?
 — Возможно. Но теперь вам следует быть более осторожной.
 — Другого аборта не будет, — сказала она твердо. — В следующий раз я оставлю ребенка. Мне наплевать, что станут говорить. И если папаше это не понравится, он может трахать сам себя.
 — Вы решили завести ребенка? — спросил доктор с некоторым удивлением.
 — Нет. Но вы же не советуете мне принимать таблетки из-за моей склонности к тромбозам, а я не выношу все эти кольца, колпачки — как их там... Когда я ношу в сумочке маточный колпачок или тюбик контрацептива, я чувствую себя идиоткой.
 — Нет никакой необходимости ложиться в постель с каждым мужиком, который вам встретится, Джери-Ли, — сказал доктор. — Тем более, что этим вы никому ничего не докажете.
 — А я и не ложусь с каждым, кто мне встретится, — раздраженно ответила она. — Я ложусь только с теми, кто мне нравится.
 Доктор покачал головой.
 — Не понимаю я вас, Джери-Ли? Вы, такая умная, такая блестящая женщина, — как вы можете допускать все это?
 Она улыбнулась.
 — В этом заключается одна из опасностей быть женщиной. Мужчина может трахать всех, кого ему вздумается, я ничего с ним не случится. А женщина — она, как минимум, может залететь. Вот и получается, что именно она и должна соблюдать осторожность. Я всегда думала, что таблетки уравнивают женщину с мужчиной. Ну а мне просто не повезло, потому что я не могу ими пользоваться.
 Доктор подозвал сестру.
 — Во всяком случае, одна таблетка вам не повредит, — сказал он, выписывая назначение. — Чтобы немного отоспаться.
 — Я смогу завтра начать работать? — спросила она.
 — Я бы рекомендовал подождать несколько дней, — ответил он. — Вам не повредит, если вы отдохнете подольше. Кроме того, вполне вероятно, что усилится кровотечение. А сейчас сестра отвезет вас в вашу палату. Я зайду попозже и перед выпиской осмотрю вас еще раз.
 Сестра взяла листок назначения н покатила кровать в коридор.
 — Минутку, — попросила Джери-Ли. Сестра остановилась.
 — Сэм!
 — Да? — отозвался доктор.
 — Спасибо! — сказала Джери-Ли.
 Он кивнул, и сестра покатила кровать дальше, по длинному коридору к лифту. У двери она нажала кнопку вызова и спросила Джери-Ли с профессиональной приторной улыбкой:
 — Все обошлось хорошо, не так ли, дорогая моя?
 — Джери-Ли уставилась на сестру.
 — Какого черта хорошо — и ее глаза налились слезами. — Я только что угробила своего ребенка...
 — Почему ты плачешь, Джери-Ли? — спросила ее тетушка, выходя из комнаты матери Джери-Ли и обнаружив девочку плачущей на ступенях внутренней лестницы.
 — Папа умер... Правда, он умер? — девочка подняла заплаканное лицо.
 Тетушка ничего не ответила.
 — Он не будет больше приходить к нам? Мама сказала, что будет...
 Тетушка наклонилась к нем и взяла на руки, прижав к себе.
 — Нет, — сказала она мягко, — он "Не придет никогда.
 Слезы перестали течь из глаз девочки.
 — Значит мама солгала мне! — вскричала она, и в голосе ее прозвучали обвинение и упрек.
 — Мама хотела как лучше, боялась расстроить, огорчить тебя, хотела поберечь тебя, деточка. Она вовсе не собиралась причинять тебе боль, — мягко сказала женщина.
 — Но она обычно говорит мне совсем другое. Она говорит, что я всегда должна говорить только правду, независимо ни от чего!
 — Пойдем-ка и умоемся холодной водой, — сказала тетушка. — Тебе станет легче.
 Джери-Ли послушно пошла за тетушкой в ванную комнату.
 — А мама скажет Боби? — спросила она, когда тетушка вытерла ей лицо.
 — Твоему братику всего только четыре года. Я не думаю, что он достаточно взрослый, чтобы понять.
 — Может, я сама ему скажу?
 — А ты считаешь, что должна это сделать, Джери-Ли?
 В глазах тетушки светились участие и забота.
 — Пожалуй, не следует ему говорить, — сказала девочка задумчиво. — Наверное, он и вправду слишком маленький для этого.
 Тетушка улыбнулась и поцеловала ее в щечку. — Ты умная девочка, — сказала она. — Для восьмилетнего человека ты приняла очень важное решение, взрослое решение!
 Джери-Ли было приятно, что тетушка одобрила ее. Правда, через несколько лет, когда девочка подросла, она, как ни странно, стала сожалеть о своем решении, потому что ее первый взрослый поступок оказался компромиссом.
 А той ночью она допоздна лежала, не смыкая глаз и прислушиваясь.
 Наконец она услышала, как поднимается в спальню мама, и с замиранием сердца все ждала, что вот-вот раздадутся шаги отца. Обычно он гасил свет и шел вслед за мамой. Но никаких шагов она не услышала. И только тут окончательно поняла, что никогда уже не услышит их больше. Она уткнулась в подушку и разрыдалась. Она оплакивала его и себя...
 Ей было немногим больше трех лет, когда мать, тщательно причесав ее золотистые вьющиеся крупными локонами волосы, нарядила ее в белое полотняное платье с пышными рукавами.
 — Будь осторожна, не запачкай платье! Сегодня ты должна выглядеть красивой! — сказала она. — Мы идем на станцию встречать твоего папу. Он возвращается домой!
 — Война закончилась, ма?
 — Нет. Папа больше не служит в армии — его уволили.
 — Почему, ма? Его ранили?
 — Да, немного... Ничего серьезного, — ответила мать. — У него повреждена нога, и он ходит, чуть прихрамывая. Но ты не должна говорить ему об этом. Сделай вид, что не замечаешь.
 — Хорошо! — Джери-Ли отвернулась и стала рассматривать себя в зеркале. — Как ты думаешь, папа узнает меня? Я ведь теперь совсем взрослая!
 — Я уверена, что он узнает тебя, — ответила со смехом мать.
 В таком городе, как Порт-Клер, приезд первого уволенного по ранению солдата не может остаться незамеченным.
 Мэр города, городской совет и оркестр колледжа — все собрались по этому случаю на железнодорожной станции. Поперек пути висел плакат с надписью, сделанной красными и голубыми буквами: «Добро пожаловать домой, Бобби!»
 Но Роберт Джерарти поступил типично для себя: спрыгнул из вагона не на стороне станции, а на противоположной, прямо на пути. Потому что так ему было ближе к дому.
 Тем временем его искали. Люди возбужденно суетились на платформе в поисках пропавшего героя.
 — Вы уверены, что он должен приехать именно этим поездом? — с нарастающим раздражением добивался мэр у матери Джери-Ли.
 Мать еле сдерживала слезы.
 — Он в письме назвал именно этот поезд, — говорила она.
 Наконец поезд медленно отошел от платформы.
 И в тот же момент раздался крик: «Да вон он?» Роберт был уже на противоположной стороне путей. Он услышал крик, остановился, снял армейскую фуражку, почесал в затылке. Оркестр колледжа грянул марш «Привет герою-победителю'». Мэр, позабыв о своем достоинстве, соскочил с платформы и стал перепрыгивать через рельсы.
 Толпа бросилась за ним. Началась суматоха. Мэр, отказавшись от заранее разработанной церемонии встречи, произнес приветственную речь тут же, на пыльной улице, рядом с железнодорожными путями:
 — Мы собрались здесь, чтобы приветствовать первого героя Порт-Клера, настоящего героя, получившего ранение в бою за родину, — рядового первого класса Роберта Эф Джерарти...
 Но тут к толпе присоединился оркестр, медленно шествовавший через пути, и заглушил остальные слова приветствия. Мэру пришлось умолкнуть.
 Отец одной рукой подхватил Джери-Ли, другой обнял мать за плечи.
 Джери-Ли подергала его за рукав. Он обернулся к ней, улыбаясь.
 — Ты что-то хочешь спросить, Джери-Ли?
 — Тебя застрелили в ногу? — прошептала она. Отец рассмеялся, — Нет, лапочка.
 — А ма сказала, что ты ранен и теперь будешь хромать.
 — Вот это правда, — кивнул отец. — Но меня ранили не в бою.
 На лице девочки появилось удивленное выражение.
 — Как бы тебе сказать... Боюсь, что твой папка оказался достаточно глупым, чтобы умудриться попасть под машину на войне.
 — Но ведь тогда ты не герой, — сказала Джери-Ли с разочарованием.
 Он прижался щекой к ее щечке и, улыбаясь, приложил палец к губам.
 — Я никому не скажу, если ты не проболтаешься. Она начала смеяться.
 — Я тоже — никому, никому... — пообещала она, потом задумалась и спросила:
 — А маме можно?
 Он ухмыльнулся и поцеловал ее в щечку.
 — Подозреваю, что мама уже знает. — Он отстранился немного и вгляделся в ее лицо. — Скажи, тебе кто-нибудь уже говорил, что ты как две капли воды похожа на Ширли Темпл?
 Она широко улыбнулась, так, чтобы на щеки выпрыгнули две ямочки.
 — Все это говорят, папка! — сказала она гордо. — А ма говорит, что я пою и танцую даже лучше, чем она.
 — А мне ты станцуешь и споешь, когда мы придем домой?
 Она обхватила ручонками его шею и прижала к себе.
 — Да, папка!
 — Оставайтесь так! — закричал фотокорреспондент. Для газеты!
 Отличный снимок!
 Джери-Ли застыла с одной из самых великолепных улыбок — под Ширли Темпл — на губах, но в этот момент мэр каким-то образом всунул свою физиономию между девочкой и фотографом, и когда снимок появился в газете «Еженедельный бюллетень», все, что осталось на нем от Джери-Ли, были руки, обнимающие шею отца.
 Джери-Ли дремала, когда сестра принесла ленч. На мгновение она испугалась: прошлое вспомнилось таким живым в полудреме, что настоящее показалось ей вторжением.
 Ее отец был удивительным, особенным человеком. Он смеялся над всем окружающим его миром, над городом Порт-Клер и над лицемерием его обитателей.
 — Отныне ничто уже не имеет смысла, Джери-Ли, — как-то сказал он дочери. — Однажды они обнаружат, что война действительно изменила мир.
 Свобода для нации — нечто большее, чем просто слова. Это очень личная штука.
 Тогда она не поняла, что он имел в виду.
 В то время она знала только, что мама часто сердилась на отца и почти всегда находилась в состоянии раздражения. Все, что делал отец, а вернее, не желал делать, становилось причиной этого раздражения, и оно частенько выплескивалось на нее, Джери-Ли.
 Ее брат, родившийся через год после возвращения отца, не испытал на себе вспышек дурного настроения матери. Он был еще слишком мал. А характер девочки с годами становился все больше и больше похожим на отцовский, о чем мать не уставала повторять ей. Именно это и вызывало гнев матери...
 Сестра подала ей меню.
 — Доктор сказал, что вы можете взять все, что захотите, при условии, что не будете есть много.
 — Я не голодна, — сказала Джери-Ли.
 — Но вам нужно хоть что-то съесть, — стала настаивать сестра. — Доктор так сказал.
 Джери-Ли бросила беглый взгляд на меню.
 — Тогда сандвич с горячим ростбифом. Без подливки. Желе «Джеллиоу» и кофе.
 Сестра кивнула.
 — Чудесно. Теперь повернитесь на бок, и мы сделаем укол.
 Джери-Ли поглядела на шприц.
 — Что еще за укол? — — Разве доктор не сказал вам? Это связано с резус-фактором. Если вы еще раз забеременеете, у вас не будет осложнений с ребенком.
 Джери-Ли повернулась на бок. Сестра сделала укол быстро и умело.
 Джери-Ли даже не почувствовала, как иголка вошла в тело.
 — Я не собираюсь еще раз влипнуть, — сердито буркнула она.
 Сестра рассмеялась и сказала назидательно:
 — Все так говорят, дорогуша. И все возвращаются к нам.
 Джери-Ли проследила взглядом, как сестра вышла из комнаты.
 «Высокомерная сучка! Стоит им надеть белый халат, и они думают, что все на свете знают».
 — Она откинулась на подушки. Слабость сказывалась, но вовсе не такая сильная, как она ожидала. Все говорят об абортах, мол, сегодня это не страшнее, чем обычный насморк. Может быть, они правы, подумалось ей.
 Она взглянула в окно. Утренний смог над Лос-Анджелесом уже поднялся.
 День обещал быть ясным и солнечным. Она пожалела, что не догадалась заказать телефон в палату. Но они же сказали ей, что все займет только несколько часов. А в результате этот чертов резус-фактор задержит ее здесь на целый день.
 Интересно, как проходит встреча? Ее литературный агент должен сейчас уже встретиться с продюсером. С самого начала ей страшно хотелось самой написать сценарий по своей книге. Сценарист, к которому обратились в первый раз, напортачил, как ленивый поденщик. И в конце концов им ничего не оставалось делать, как обратиться к ней.
 Джери-Ли казалось, что ее литературный агент несколько зарывается. Он утверждал, что продюсер приперт к стене, и потому стремился выжать из него все, что можно. Он собирался запросить целую сотню тысяч долларов! Она считала, что он сошел с ума. Сто тысяч — это больше, чем заплатил ей за книгу издатель! А она с радостью написала бы сценарий бесплатно...
 — Предоставь это мне, милая, — сказал литературный агент миролюбиво.
 — Это моя работа. И я знаю, как ее делают. Кроме того, мы всегда можем и скинуть немного.
 — О'кей, — неохотно согласилась она. — Только не спугни его, ради всего святого!
 — Ни в коем случае! — пообещал агент и, взглянув на нее, спросил:
 — Где тебя найти завтра утром? Я спрашиваю на тот случай, если мне нужно будет посоветоваться с тобой.
 — Скорее всего дома.
 — А если нет?
 — В больнице «Кедры».
 Он поглядел на нее с удивлением.
 — А это еще тебе Зачем?
 — Почиститься.
 — Тебе? — спросил он, и в голосе его прозвучало крайнее удивление.
 — А почему бы и нет? — взвилась она. — Я что не баба? Женщины иногда беременеют. Представь себе! Даже в наши дни и в моем возрасте!
 Он вдруг стал ужасно заботливым.
 — У тебя есть все необходимое? Я бы мог отвезти тебя...
 — Ты прелесть, Майк, — перебила она его. — Но все уже сделано, все подготовлено. Беспокоиться не о чем.
 — Но ты позвонишь мне? Когда все будет позади...
 — Как только я вернусь домой.
 Он вышел из машины и проводил ее до двери дома.
 — Ты должна беречься.
 — Обязательно, — пообещала она.
 Отец как-то сказал, что свобода — штука очень личная. Она задумалась: а что бы он сказал, если бы узнал, что она сегодня сделала? Возможно, он захотел бы только убедиться, что это ее собственный свободный выбор, а не давление обстоятельств. Для него именно это и означало свободу.
 Но все кругом думали несколько иначе, чем он. Точнее, даже совершенно иначе. Ее мать, например. Она до сих пор нисколько не изменилась. Узнай она, что дочь сделала аборт, она была бы шокирована. Да и не только она, но и многие другие. Даже среди ее так называемых свободомыслящих друзей были такие, для которых слово «аборт» все еще оставалось почти непристойным.
 Она взглянула на поднос с ленчем, стоящий перед ней.
 Ростбиф имел тот бледный, анемичный вид, который отличает больничную пищу. Настороженно и брезгливо она стала резать упругое, как резина, мясо и бросила нож и вилку с отвращением. Она действительно не хотела есть.
 Джери-Ли опять взглянула в окно. Там уже торжествовал яркий калифорнийский день. Ничего общего с тем, что было в январе в далеком Порт-Клере...
 Ей вспомнился один снежный день...
 Северные ветры приносили с пролива пронизывающий холод. Она торопливо шла к остановке автобуса, чтобы успеть к началу занятий в школе. Шла и дрожала от холода.
 Снег падал всю ночь и теперь лежал чистый, ослепительно белый, искристый. Он скрипел под ее галошами. Чтобы согреться, она побежала по тропинке.
 Бульдозер работал с самого раннего утра, расчищая дорогу. Снег был аккуратно уложен в два сугроба по обе стороны проезжей части. Она взобралась на сугроб и, скользя, спустилась по другой его стороне на шоссе. Здесь, на асфальте, снег был заляпан грязью от проезжающих машин и успел от этого побуреть... Месиво...
 Вдалеке появился автобус.
 Казалось, все это было безумно давно.
 В прошлом веке.
 Впрочем, в известной мере так оно и было — в прошлом веке...

 Глава 2 

 — Всегда в такую погоду словно умираешь... — сказал сосед.
 Джери-Ли отвернулась от окна и взглянула на него.
 Уже три месяца, как она ездит этим автобусом в Порт-Клерский Центральный колледж, и каждый раз этот человек оказывается сидящим рядом с ней.
 Но только сегодня он заговорил с ней.
 — Да, — ответила она, и ее глаза неожиданно для нее самой наполнились слезами.
 А сосед продолжал смотреть мимо нее в окно.
 — Снег... Почему каждый раз этот проклятый снег? — спросил он, не обращаясь ни к кому в отдельности.
 — Снег, снег... Мне хочется умереть, — продолжал он, произнося это как-то между прочим.
 — Мой отец умер, — сказала Джери-Ли.
 Первый раз за все это время он посмотрел прямо на нее. В его голосе появилась нотка смущения.
 — Извините, — сказал он. — Я не заметил, что говорю вслух.
 — Не беспокойтесь.
 — Я вовсе не хотел... чтобы вы заплакали.
 — Я не плачу! — сказала она с вызовом.
 — Конечно, не плачете, — согласился он тут же. Она ощутила странную боль в животе, какой прежде не испытывала, и с чувством стыда подумала, что уже долгое время не вспоминала об отце. Пожалуй, отчиму оказалось совсем не так уж и трудно занять место отца в ее сознании.
 Лицо соседа показалось ей худым и морщинистым.
 — Вы ездите в колледж? — спросил он.
 — Да.
 — Какой курс?
 — Второй.
 — Вы выглядите старше, — сказал он. — Я бы подумал, что вы уже выпускница.
 Его бледные щеки слегка порозовели. Может, от смущения?
 — Я надеюсь... Я имел в виду... Я вовсе не хотел вас обидеть. Я не так уж много знаю о молоденьких девушках...
 — Все о'кей, — сказала она. — Мне обычно дают больше лет, чем на самом деле.
 Он улыбнулся, почувствовав, что сделал ей приятное своей ошибкой.
 — И тем не менее, простите меня, — сказал он и представился:
 — Уолтер Торнтон.
 Она совсем по-девчоночьи вытаращила глаза.
 — Вы — тот самый? Он не дал ей закончить.
 — Да, да, тот самый Уолтер Торнтон, — сказал он торопливо.
 — Но, — выдохнула она, — вы каждое утро ездите этим автобусом... Он рассмеялся.
 — А вам известен иной путь к станции?
 — Но у вас две пьесы на Бродвее одновременно... и еще фильм...
 — И еще я не вожу машину, — он взглянул на нее. — Откуда вы знаете все это обо мне?
 Он спросил это из чистого любопытства.
 — Господи, здесь все это знают!
 — Странно. Обычно в школах девочки знают об актерах, а не о писателях.
 — Я хочу стать писателем, — сказала она гордо.
 — А почему не актрисой? — удивился он. — Вы достаточно красивы, чтобы стать актрисой.
 Она вспыхнула до корней волос.
 — Почему вы так говорите? Разве я не могу хотеть стать писателем?
 — Конечно можете, — признался он. — Просто это несколько необычно.
 Большинство девушек мечтают поехать в Голливуд, стать кинозвездами.
 — Может быть, я тоже поеду туда, — сказала она задумчиво.
 Тем временем автобус замедлил ход, — они приближались к железнодорожной станции. Мужчина встал и улыбнулся девушке.
 — Увидимся завтра и еще поговорим.
 — О'кей, — согласилась она.
 Джери-Ли следила за его высокой фигурой в развевающемся на ветру плаще до тех пор, пока он не скрылся в зале ожидания нью-йоркского экспресса, прибывающего в 8.07.
 Берни Мэрфи, парень, с которым она в тот год дружила, ждал ее перед школой.
 — Ты знаешь, с кем я познакомилась сегодня в автобусе? — спросила она его возбужденно, не успев даже поздороваться. — С Уолтером Торнтоном!
 Представляешь? Я сидела рядом с ним целых три месяца и даже не знала, кто рядом со мной!
 — А кто он, этот Уолтер Торнтон? — спросил Берни.
 — А кто такой Микки Маус? — фыркнула она с презрением.
 Когда Джери-Ли было десять лет, произошли два события, изменившие ее жизнь. Во-первых, ее мать вышла замуж во второй раз. И во-вторых, Джери-Ли написала рассказ, который впоследствии поставила как пьесу на школьном выпускном вечере.
 Назвала она пьесу «Кровавая волшебная сказка». И она действительно была кровавой: когда упал занавес, все персонажи уже были трупами.
 Поскольку она совмещала в едином лице автора, режиссера и продюсера, Джери-Ли взяла себе единственную роль, в которой было две ипостаси: поварихи, казненной по приказу злого короля, и ведьмы, в которую превратилась повариха, восстав из могилы. Ведьма вернулась на землю, чтобы отомстить королю.
 Джери-Ли наслаждалась ощущением власти. В те, увы, быстро пролетевшие дни она была самой значительной персоной среди учащихся пятого выпускного класса. Тогда впервые она почувствовала, какое влияние может оказывать на людей, и инстинктивно поняла, что именно написанные ею слова стали источником этой кружащей голову власти и могущества.
 После спектакля, прижимая к груди награду за литературное творчество, с лицом, все еще со следами черного, как зола, грима ведьмы из спектакля, она прибежала к матери и объявила о своем решении:
 — Я собираюсь стать писателем, ма1 Ее мать, сидевшая рядом с мистером Рэндолом из Фермерского банка, неопределенно улыбнулась. Она едва видела спектакль — слишком была занята тем, что обдумывала предложение, которое сделал ей предыдущим вечером Джон Рэндол.
 — Чудесно, милая, — сказала она. — Но ты ведь собиралась стать актрисой, насколько я помню.
 — Собиралась, — подтвердила Джери-Ли. — Но я передумала.
 — Насколько я могу судить, ты выглядела очень красиво на сцене. Но это мнение матери. А как вы считаете, Джон?
 — Она была самой красивой девочкой на сцене, — искренне присоединился к мнению матери Джон.
 Джери-Ли вытаращила на них глаза. Господи, да они ослепли, что ли? В том-то и заключалась ее главная задача как актрисы, чтобы выглядеть как самая отвратительная ведьма!
 — Значит мой грим никуда не годился, — заявила она.
 Мать улыбнулась снисходительно.
 — Не волнуйся, девочка, мы с Джоном считаем, что ты была очаровательна.
 После торжества они пошли ужинать в ресторан «Порт-клерский кабачок».
 Там подавали при свечах, их стол стоял на террасе с видом на пролив.
 — Мы должны сказать тебе нечто очень важное, девочка! — объявила мать после десерта.
 Но Джери-Ли была занята тем, что наблюдала за подвыпившей парочкой за столиком напротив — они откровенно тискались.
 — Джери-Ли! — прикрикнула на нее мать, заметив, куда направлены взгляды девочки. Джери-Ли перевела взгляд на мать.
 — Я сказала, что мы должны сообщить тебе нечто очень важное!
 — Да, мама, — и Джери-Ли сразу же стала послушным ребенком.
 Мать заговорила смущенно:
 — Видишь ли... С тех пор, как умер твой отец... словом, ты понимаешь, как трудно мне одной заботиться и о тебе, и о твоем брате, и ходить на работу в банк каждый день...
 Джери-Ли сидела молча. Она начала понимать, о чем пойдет речь, но еще не знала, как она ко всему этому отнесется.
 Мать поглядела на Джона Рэндола в поисках поддержки. Он благодушно кивнул. Тогда мать нашла его руку под столом и ухватилась за нее.
 — Мы... Я подумала, что было бы лучше, если бы и ты, и твой братик опять бы имели отца, — и она добавила торопливо:
 — Бобби скоро исполнится шесть лет, и ему нужен отец, чтобы узнать многие важные для мальчика веши... Ты же знаешь — игры в мяч, рыбалка и все такое прочее в этом роде...
 Джери-Ли внимательно посмотрела в глаза матери, потом перевела взгляд на мистера Рэндола.
 — Ты хочешь сказать, что решила выйти за него замуж?
 В ее голосе отчетливо прозвучала нотка удивления, даже недоверия: ее отец был так непохож на мистера Рэндола. Он всегда смеялся и всегда в нем бурлили какие-то проказы, шутки, затеи. А мистер Рэндол практически не улыбался.
 Мать умолкла.
 Заговорил мистер Рэндол.
 Мягко, вкрадчиво, доверительно, словно он разговаривал с клиентом в банке, пытающимся выяснить, откуда возникла неточность в его месячном банковском отчете.
 — Я буду очень хорошим отцом для вас обоих. Ты очень милая девочка, и твой брат мне нравится.
 — А я вам не нравлюсь так, как он? — спросила Джери-Ля с детской безошибочной логикой.
 — Конечно же нравишься, — сказал он быстро. — Я думаю, что дал это понять достаточно ясно.
 — Но вы этого не сказали.
 — Джери-Ли! — в голосе матери опять появились нотки возмущения. — Ты не имеешь никакого права разговаривать так с мистером Рэндолом.
 — Все в порядке, Вероника, — сказал он тем же мягким, вкрадчивым голосом. — Ты мне нравишься, Джери-Ли. И я был бы горд, если бы ты согласилась, чтобы я стал твоим отцом.
 Джери-Ли смотрела ему прямо в глаза. Впервые она заметила, что в самой глубине их теплится настоящая доброта и внимание к людям. И вей в ней мгновенно ответило на это. Но сама она ничего не смогла произнести в ответ.
 — Я знаю, что никогда не сумею занять место твоего настоящего отца, но я люблю твою мать и буду очень заботливым отцом и тебе и Бобби, — сказал он со всей искренностью, на которую был способен.
 — А вы разрешите мне держать цветы на венчании? — спросила неожиданно Джери-Ли и улыбнулась от предвкушения этой радостной процедуры.
 Джон Рэндол с облегчением рассмеялся. — Ты можешь делать все, что захочешь! — сказав он и положил руку на руку матери. — Кроме одного — быть невестой.
 Через год они обвенчались. Джон Рэндол оформил отцовство по всем законам, и ее имя стало теперь Джери-Ли Рэндол.
 Когда она впервые подписалась этим новым именем, она испытала странную легкую грусть. Теперь уже практически ничего не осталось из того, что напоминало бы ей об отце и связывало с ним. Бобби, который никогда его толком не знал, уже все забыл. Возможно, что и она со временем забудет, подумала Джери-Ли.

 Глава 3 

 Джон Рэндол оторвал взгляд от «Нью-Йорк Тайме» и оглядел поверх газеты вошедшую в комнату к завтраку дочь. Джери-Ли обошла стол и поцеловала его в щеку, Он уловил легкий запах ее духов.
 Она села на свое обычное место и произнесла ясным, радостным голосом, как обычно:
 — Доброе утро, папа!
 Он с улыбкой поглядел на нее — Джон Рэндол по-настоящему полюбил свою приемную дочь.
 Удивительно — в ее лице не было, казалось бы, ни одной правильной черты, как бывает обычно, если женщина красива. Нос был чуть великоват, вернее даже длинноват, рот слишком крупный, скулы выдавались, а глаза казались слишком большими для такого лица. И все же все вместе это производило удивительный эффект: достаточно было один раз взглянуть на нее, чтобы уже никогда не забыть это лицо.
 Она была по-своему блистательна красива.
 Этим утром он заметил, что дочь уделила своей внешности гораздо больше внимания, чем обычно. Волосы казались еще более шелковистыми, чем всегда, кожа ослепительно белой и нежной. Хорошо, что она практически не пользуется косметикой, хотя многие девушки в ее возрасте уже злоупотребляют гримом.
 — Что-то с тобой происходит, — сказал он.
 Она взглянула на него, наливая себе молока в корнф-лекс.
 — Что ты сказал, папа?
 — Я сказал, что-то происходит с тобой.
 — Ничего особенного.
 — Ладно, ладно, — сказал он мягко. — В вашей группе появился новый мальчик?
 Она рассмеялась и покачала головой.
 — Ничего подобного!
 — Значит, по-прежнему Берни?
 Она продолжала смеяться, но ничего не ответила.
 — Должен же быть кто-то.
 — Папа, почему каждый раз это обязательно должен быть какой-то парень?
 — Потому что ты девушка.
 — Ничего подобного! Просто я встретила вчера одного человека. В автобусе.
 — В автобусе? — переспросил он с недоумением.
 — Он сидел рядом со мной вчера, — сказала она. — Представляешь, три месяца он сидел рядом со мной, и я даже подумать не могла, кто он!
 — Он? — теперь Джон действительно недоумевал. — Да кто он?
 — Уолтер Торнтон, — сказала она. — Я-то всегда думала, что он приезжает сюда только на лето. Никогда не предполагала, что он тут живет постоянно.
 — Уолтер Торнтон? — переспросил он, и в голосе его прозвучал намек на неодобрение.
 — Да. Величайший американский писатель!
 — Но он коммунист! — неодобрение в его голосе стало отчетливым, настоятельным.
 — Да кто это сказал? — возмутилась она.
 — Сенатор Маккарти. Более двух лет назад. Торнтон был вызван в комиссию на основании пятой поправки об антиамериканской деятельности и давал показания. А всем известно, что это означает. Когда газеты сообщили об этом, мы в банке серьезно рассматривали возможность попросить его перейти в какой-нибудь другой банк.
 — Так почему же не попросили? — Сам не знаю, — ответил он задумчиво.
 — Возможно, нам стало жаль его. В конце концов, в нашем городе мы — единственный банк. Для него было бы крайне неудобно искать банк в другом месте и, может быть, даже уезжать из города.
 Джери-Ли достаточно много слышала разговоров о банковском бизнесе, чтобы иметь общее представление об основах его.
 — У него достаточно большая сумма в нашем банке? — спросила она с невинным видом.
 Отчим покраснел.
 Она попала в самое больное место. Если говорить с предельной откровенностью, у этого писателя самый большой счет и самые крупные поступления наличностью. Никакой другой клиент не мог сравниться с ним.
 Словом, еженедельный его доход был фантастическим.
 — Да, — пришлось сказать ему.
 Она не стала продолжать эту тему, добравшись до сокровенной сути всей этой истории.
 Отчим посмотрел на нее. Она неуловимо отличалась от других девушек и даже женщин, которых он знал. Бесспорно, ее мать не обладала такой способностью сразу же добираться до скрытой сущности вещей, как эта девочка, еще только вступающая в юношеский возраст. Он замечал, что во многих вопросах она мыслила скорее как мужчина и в то же время оставалась абсолютной женщиной.
 — Что он из себя представляет? — спросил он с любопытством.
 — Кто этот он, который что-то из себя представляет? — спросила Вероника, внося бекон и яйца из кухни.
 — Уолтер Торнтон. Джери-Ли встретила его, когда ехала в автобусе.
 — О, вы о нем? Я прочитала в газете, что он сейчас разводится.
 Она подошла к внутренней лестнице, ведущей на второй этаж, и позвала:
 — Бобби! Спускайся завтракать! Ты уже опаздываешь в школу.
 Сверху донесся голос мальчика:
 — Я не виноват, мам! Это Джери-Ли все утро торчала в ванной.
 Вероника возвратилась к столу.
 — Я совершенно не представляю, что с ним делать. Каждый день он опаздывает и каждый день у него новая причина.
 Джон бросил хитрый взгляд на дочь. Джери-Ли чуть-чуть покраснела.
 — Не стоит волноваться, — сказал он успокоительно жене. — Обычно это бывает у мальчишек в таком возрасте. Но я всегда могу подвезти его по дороге в банк.
 Вероника обратила, наконец, свое внимание на дочь.
 — Так что он из себя представляет? Как он выглядит? Мистер Смит из супермаркета говорит, что каждый раз, когда миссис Торнтон приходит за покупками, от нее пахнет алкоголем! Порой она бывает даже просто пьяна, как ему кажется. Все они так ему сочувствуют!
 ***
 Джери-Ли пожала плечами.
 — Мне он показался очень симпатичным. Спокойным. Никогда бы не подумала, кто он на самом деле.
 — Ты ему сказала, что хочешь стать писателем? Джери-Ли кивнула.
 — Что он сказал?
 — Он сказал, что это неплохо. Он разговаривал очень вежливо.
 — Хорошо если бы он прочитал что-нибудь из твоих рассказов. Он мог бы дать тебе совет.
 — О, мама! Не говори так! — воскликнула Джери-Ли. — Такой человек, как он, не станет утруждать себя чтением всякой ерунды, написанной школьницей!
 — Не знаю, не знаю, ты во всяком случае...
 — Я не думаю, что Джери-Ли следовало бы обременять его такой просьбой, — перебил ее Джон. — Джери-Ли права. Он профессионал. И просить его читать что-то просто нехорошо. У него наверняка масса гораздо более серьезных и важных дел.
 — Но... — начала было Вероника. И опять муж перебил ее.
 — Кроме того, он не совсем тот тип человека, с которым Джери-Ли может иметь дело. Он совершенно из другого мира, не такой, как мы. У него другие мерки, другие взгляды. Наконец, общеизвестно, что у коммунистов очень свободные взгляды на мораль...
 — Он коммунист! — охнула Вероника. Джон кивнул.
 — Мистер Карсон сказал, что банку следует быть осторожным в делах с этим человеком. Нам бы не хотелось, чтобы у кого-нибудь возникли неверные представления о нашем банке из-за того, что у нас лежат его деньги.
 Мистер Карсон был президентом банка, одним из лидеров республиканской партии в городе и весьма влиятельным человеком в Порт-Клере. На протяжении двадцати лет именно он лично подбирал мэра города, хотя и был слишком скромен, чтобы занять это кресло самому.
 ***
 — Конечно, если мистер Карсон сказал... — Вероника не скрывала, что для нее это мнение решающее.
 — А я считаю, что все это совершенно несправедливо! — с неожиданной горячностью вступила в разговор Джери-Ли. — Есть много людей, которые считают, что сенатор Маккарти еще хуже, чем коммунисты.
 — Сенатор Маккарти истинный американец. Только он один тогда встал между нами и наступающим коммунизмом. И преградил ему путь. Так, как повел себя тогда Трумэн... Боже, да мы должны быть счастливы, что не отдали им всю страну! — твердо сказал Джон.
 — Твой отец совершенно прав, милая, — сказала Вероника. — И чем меньше ты будешь иметь дел с ним, тем лучше.
 Внезапно Джери-Ли почувствовала, что она на грани слез.
 — Я не имею с ним никаких дел, мама! Он всего-навсего сидел рядом со мной в автобусе!
 — Значит, все в порядке, Джери-Ли, — голос матери стал мягким и успокаивающим. — Просто проследи, чтобы люди не видели тебя слишком часто разговаривающей с ним.
 В столовую ворвался Бобби, выдвинул с грохотом стул, плюхнулся на него и стал накладывать себе на тарелку бекон и яичницу.
 — Что с тобой произошло, Бобби? Ты забыл правила приличия! Где твое «доброе утро»? Ты даже не сказал «доброе утро»!
 — Доброе утро, — пробормотал Бобби с полным ртом и хмуро поглядел на сестру. — Это все она виновата. Если бы она не торчала так долго в ванной, я бы не опаздывал.
 — Не стоит так волноваться и переживать, — сказал примирительно Джон. — Я подброшу тебя к школе. Бобби с торжеством взглянул на сестру.
 — Блеск, па! Спасибо!
 На мгновение Джери-Ли почувствовала ненависть к брату и к тому чувству мужской солидарности, которое связывало его и их отца. Впрочем, может быть, так оно и должно быть. В конце концов, она ведь девочка. Но все же обидно, что жизнь устроена так несправедливо. То, что она девочка, вовсе не причина, чтобы заставлять ее каждый раз чувствовать себя лишней в мужском мире, выталкивать ее из него.
 — Она встала из-за стола.
 — Я пошла.
 — Хорошо, дорогая моя, — сказала мать, собирая грязные тарелки.
 Джери-Ли обошла стол и как послушная девочка поцеловала мать и отца.
 Взяла учебники, вышла на улицу и заспешила к автобусной остановке.
 В это утро мистера Торнтона в автобусе не было. И на следующее утро его тоже не было, и на следующее...
 Через несколько дней она прочитала в газете, что он уехал в Голливуд на съемки своего нового фильма и что затем он отправится в Лондон, где поставлена одна из его пьес.
 Только на следующее лето, через день после того, как ей исполнилось шестнадцать лет, она снова увидела его. Но к этому времени она уже не была девочкой. Она была женщиной.
 Впрочем физически она созрела уже давно. Груди у нее начали наливаться, когда ей только-только исполнилось одиннадцать лет. К двенадцати годам у нее начались месячные. К пятнадцати в ее лице еще оставалась детская пухлявость, но за зиму она совершенно исчезла, и щеки ее словно обточил талантливым резцом неведомый мастер. Тогда же она заметила, что под мышками и на лобке волосы у нее загустели. Как и все другие девочки, она стала брить подмышки и пользоваться дезодорантом, но одновременно она уловила в себе и некоторые другие изменения.
 Началось все весной, когда она как член девчачьей группы поддержки бейсбольной команды колледжа пришла болеть за них на городской стадион.
 Как и все другие девочки, она надела специальную форму болельщиков — свободный свитер с крупными оранжево-черными буквами ПК, что означало Порт Клер, на белом фоне и очень короткую юбочку — впоследствии ее назовут мини, едва прикрывающую бедра.
 Девочки, как обычно, заняли места на своей трибуне, то есть сразу же за «домом» своей команды и дальше, по направлению ко второй и третьей базе.
 Мисс Каррузерс, педагог по физическому воспитанию колледжа, выстроила их, как обычно, перед трибуной, а сама вместе с Джери-Ли, которая в прошлом году была лидером группы поддержки, встала впереди и руководила «скандиркой», призванной воодушевлять команду.
 Минут через пятнадцать мистер Лоринг, тренер колледжа по бейсболу, подошел к ней, хмурый и решительный.
 — Мисс Каррузерс, могу ли я поговорить с вами?
 — Конечно, мистер Лоринг, — ответила преподавательница, ожидая продолжения.
 — Конфиденциально, — мрачно уточнил тренер. Она кивнула, и они отошли в сторону ложи для гостей. Оглянувшись и убедившись, что поблизости нет никого, кто мог бы расслышать, о чем он говорит, мистер Лоринг сказал раздраженно:
 — Скажите, мисс Каррузерс, что вы вознамерились сделать с моей командой?
 — Я... я не понимаю вас, — ответила она в полной растерянности.
 — Вы что, ничего не видите? — сказал он резко. — За те пятнадцать минут, что вы на трибуне, мои мальчики пропустили два легких удара, один полевой игрок споткнулся на бегу, заскочив за поле, а питчер принял простой, не крученый мяч животом, вместо того, чтобы легко поймать его.
 Она все еще не понимала.
 — Помилуйте, мистер Лоринг, какое отношение все это имеет ко мне и моим девочкам?
 — Боже! — взорвался он. — Или вы уберете этих ваших девочек отсюда, или у меня больше не останется команды к тому времени, когда начнутся календарные игры, — они все будут валяться с травмами.
 — Мистер Лоринг! — возмущенно начала она. — Мистер Лоринг, мои девочки совершенно не мешают вашим мальчикам, они просто выполняют свое дело!
 — Ваше дело — подбадривать ребят, — огрызнулся тренер, — а не дразнить и искушать их и не сводить с ума. Вы посмотрите вон на ту, — тренер указал на девушку, стоявшую впереди группы, — разве не видно, что из нее просто выпирают все ее прелести...
 — Вы имеете в виду Джери-Ли?
 — Вот ту, ту! — яростно повторил он. — Может быть, вы скажете, что это пуговицы у нее на свитере?
 Некоторое время мисс Каррузерс молча разглядывала Джери-Ли. Да, не было ни малейшего сомнения в том, что ее животная женственность бросалась в глаза. А соски под свитером, твердые и четко обрисованные, действительно торчали, как пуговицы.
 — Я понимаю, что вы имеете в виду, — пробормотала она задумчиво.
 — Вы должны что-то сделать с ней, — продолжал наступать тренер. — Хотя бы заставьте ее носить бюстгалтер или еще что там у вас есть...
 — Все мои девочки носят бюстгалтеры, — обрела голос преподавательница.
 — Тогда достаньте такой, чтобы он держал как следует! — рявкнул тренер.
 В этот момент с дальнего конца бейсбольного поля донесся грохот — полевой игрок со всего разбега врезался в ограждение и шлепнулся на землю.
 К нему бросились другие игроки. Тренер побежал туда.
 Когда Лоринг прибежал, парень уже сидел и поводил головой, словно побывал в нокдауне.
 — Черт бы тебя побрал, Берни! — заорал тренер. — Ты что, решил покончить жизнь самоубийством?
 — Нет, сэр. Я хотел поймать мяч, но солнце ослепило меня, и я потерял его из виду, сэр!
 Лоринг поднял голову и стал подчеркнуто внимательно разглядывать небо.
 — Солнце? Какое солнце? — спросил он наконец, еле сдерживая гнев. — Какое солнце, черт побери, если все небо затянуто облаками?
 Но тут он опустил голову и увидел Джери-Ли. Даже на таком расстоянии можно было различить, как волнующе двигались под свитером ее груди.
 Сдерживать себя дальше он уже не мог.
 — Мисс Каррузере! — заорал он на весь стадион. — Уберите ваших девиц с моего поля!
 Берни поджидал Джери-Ли после окончания занятий. Ом зашагали к остановке автобуса, я он легко попал в ногу с девушкой.
 — Ты не ушибся тогда, Берни? — спросила она.
 Он отрицательно покачал головой.
 — Но ты действительно врезался в забор, правда ведь? Тебе бы следовало лучше смотреть, куда бежишь. О чем ты думаешь?
 — Я... я загляделся на тебя, — признался он.
 — И глупо! Тебе следует смотреть на мяч.
 — Будто я не знаю. Тренер сказал то же самое.
 — Тогда почему же ты смотрел не на мяч, а на меня? — настаивала с невинным видом девушка.
 — Будто ты не знаешь.
 — Не знаю.
 — Ты очень выросла с прошлого года.
 — Конечно, я выросла, глупый. И ты вырос.
 — Я не в том смысле, — сказал он, поднимая руку над головой. — Я в том смысле, что... — и он выставил обе ладони перед грудью.
 — Ты имеешь в виду...
 — Угу. Прямо как у Мэрилин Монро. Все ребята говорят.
 Она покраснела и невольно опустила глаза вниз, словно хотела убедиться в правомерности такого сравнения.
 — Они идиоты, эти твои ребята, — фыркнула она, но в то же время почувствовала, что соски напряглись, и по всему телу прошла неведомая теплая волна.

 Глава 4 

 «Пляжный клуб», расположенный на самом мысе, обычно открывал сезон в середине мая. К этому времени сюда начинали съезжаться отдыхающие из Нью-Йорка, которые приезжали только на лето. Впрочем, сначала они приезжали только на уик-энды, а когда заканчивались занятия в школах и колледжах — и на все лето. К этому времени клуб уже всю неделю был переполнен детьми, а к концу недели и отцы семейств выбирались на пляж, чтобы подставить солнцу побелевшие за зиму тела, и лежали разморенные после тенниса или гольфа. Каждый воскресный вечер клуб устраивал обед с буфетом и с танцами для своих членов.
 Работать в этом клубе мечтали все местные молодые люди. Берни первый подал Джери-Ли мысль попробовать предложить им свои услуги.
 — Я этим летом буду работать в клубе, — похвастал он.
 — Это в каком же качестве? — Спасателем.
 — Так ты же плохонький пловец. Даже я плаваю лучше, чем ты.
 — Они это знают, — усмехнулся Берни.
 — И все равно тебя берут?
 — Угу, — кивнул он. — Они полагают, что поскольку я большой и сильный, ребятня станет слушаться меня.
 Она кивнула. В свои семнадцать лет Берни вымахал за сто восемьдесят, раздался в плечах, был мускулистым.
 — Кроме того, они уже наняли двух потрясных пловцов, чтобы охранять морской пляж, — именно там они нужны. А я буду работать в бассейне. Там легче и проще.
 — И кроме того, именно там вертятся все городские девчонки, — сказала она, испытывая странные уколы ревности. — Ты действительно хорошо устроился.
 Он покраснел.
 — Ты даже и не думай, Джери-Ли. Ты же знаешь, я не смотрю на других...
 — Даже если они заявляются в этих модных купальниках, которые французы назвали бикини?
 — Да разве можно их сравнить с тобой? — пробормотал он смущенно. — Слушай, а почему бы и тебе не попытаться получить в клубе работу?
 — А что я могу делать?
 — Я слышал, как мистер Коркорэн кому-то говорил, что им нужны официантки. Вовсе не такая уж плохая работа: несколько часов в ленч и в обед. А все остальное время ты свободна. И мы сможем часто быть вместе...
 — Не знаю, — протянула она нерешительно. — Не думаю, что отец согласится. Ты же знаешь, как он относится ко всем этим отдыхающим.
 — Но почему бы тебе не спросить?
 — А почему ты думаешь, что я могла бы получить работу официантки?
 — Мистер Коркорэн говорил, что многие девушки, с кем он уже разговаривал, недостаточно хороши. А для клуба очень важно, чтобы в нем работали красивые люди. — Он бросил на нее взгляд. — У тебя никаких проблем не будет.
 — Ты действительно так считаешь? — улыбнулась она.
 Он кивнул.
 — Может быть, и правда стоит спросить отца...
 Отец согласился, что идея хорошая.
 Он давно заметил, что дочь бурно развилась физически, н у молодых людей так же бурно возник к ней повышенный интерес. И он подумал, что теперь, когда занятия в колледже окончились, и у нее будет много свободного времени, было бы лучше, чтобы у нее появилось какое-нибудь постоянное занятие. Ну а коль скоро Джон дал согласие, он постарался сделать больше — встретился с мистером Коркорэном, переговорил с ним, после чего работа ей была обеспечена, поскольку банк владел первой закладной на клуб.
 До окончания занятий она работала только по уикэндам. Днем она сервировала ленч у бассейна, а воскресными вечерами работала как официантка в клубном обеденном зале.
 С ленчем у нее никаких сложностей не возникало, Простое меню: в основном гамбургеры и горячие сосиски, несколько типов сандвичей и к ним еще заказывали чаще всего капустный салат, картошку и жаркое по-французски. Когда ленч заканчивался — обычно это происходило около трех часов дня, она освобождалась до шести вечера. В шесть ей следовало быть в обеденном зале и помочь накрывать столы.
 Три другие девушки, с которыми она работала в обеденном зале, уже имели опыт работы в клубе — за плечами у них было по два сезона — и потому великолепно ориентировались в обстановке. В результате Джери-Ли обнаружила, что самая грязная работа странным образом досталась только ей.
 Кроме того, обеды превращались в кошмар еще и потому, что метрдотель и шеф-повар, братья-итальянцы, создавали атмосферу нервозности и паники, истерически выкрикивая что-то друг другу по-итальянски и командуя всеми на ломаном английском.
 Когда в школах закончились занятия и все отдыхающие уже перебрались сюда на лето, по воскресеньям начались танцы. Маленький оркестр приехал из Нью-Йорка. После завершения обеда Джери-Ли и другие девушки могли перейти в бар, где располагалась площадка для танцев, посидеть на террасе, послушать музыку и наблюдать, как танцуют члены клуба.
 Берни и еще один юноша обслуживали небольшие столики для коктейлей, поставленные вокруг танцевальной площадки, и Джери-Ли обычно ждала, когда Берни освободится, потому что он отвозил ее домов. Чаще всего это бывало около часу ночи.
 Отец Берни принял участие в оплате автомашины «Плимут Бельведер» 1949 года выпуска. Тем не менее, на нее ушли почти все заработанные юношей деньги. За это лето, ухаживая за машиной" работая на пляже в в баре, Берни заметно повзрослел, загорел, волосы его выгорели под солнцем, — он уже не был мальчиком.
 Его взрослению способствовали и юные девицы, дочери членов клуба. В качестве спасателя он в очередь с другим юношей всегда был у бассейна, н девицы всячески испытывали действие своих юных чар именно на нем.
 Джери-Ли отлично все это видела — обычно после полуденной работы она переодевалась в купальник и шла окунуться в бассейн, чтобы остыть после беготни, отдохнуть.
 Девицы беспрерывно просили Берни то принести коку, то сигареты, то полотенце или показать, как плавать, как исправить движение рук или научить нырять.
 Джери-Ли ловила себя на том, что где-то в глубине души у нее шевелится ревность от того, что Берни пользуется таким вниманием и явно наслаждается этим. Но она никогда не позволила себе даже намекнуть ему, что замечает все это. Чтобы совладать с собой, она обычно соскальзывала в бассейн и начинала плавать взад и вперед, делая энергичные, сильные гребки до тех пор, пока ее руки не уставали и не делались свинцовыми, словно налитые свинцом. Затем она выбиралась из бассейна в дальнем конце, в стороне от кресел спасателей, раскладывала полотенце на цементном полу, окружающем бассейн, и читала. Когда подходило время возвращаться ва работу, она сворачивала полотенце и покидала бассейн" не оглядываясь и не обращая внимания на спасателей.
 Вскоре Берни обратил внимание на странное поведение Джери-Ли и спросил вечером по дороге домой:
 — Слушай, а почему ты не разговариваешь со мной, когда приходишь искупаться днем?
 — Следи за дорогой, — сказала она, не отвечая на-его вопрос.
 — Ты на меня за что-то сердишься?
 — Нет, — коротко ответила она. И добавила:
 — Ты же знаешь правила.
 Мистер Коркорэв не потерпит, чтобы служащие общались и болтали" когда вокруг члены клуба.
 — Перестань, о чем ты! Никто не обратит внимания, и ты это прекрасно знаешь.
 — И кроме того, ты слишком занят, — и в голосе ее появился легкий нью-йоркский говорок, — о, Берни, погляди, не слишком ли короткий я делаю гребок, когда плыву кролем? Берни-и, я умираю, как хочу коку... Бе-ер-ни, дай прикурить, пожалуйста!
 — Слушай, похоже, ты ревнуешь?
 — Я? Ни капельки!
 — Но все это входит в мои обязанности.
 — Конечно! — ответила она с отчетливо различимой ноткой сарказма в голосе.
 Берни молчал всю дорогу до самого мыса. Там он поставил машину на место парковки — оттуда открывался великолепный вид на пролив — и заглушил мотор. Рядом стояли еще две или три машины с выключенными моторами и погашенным светом. Было еще очень рано. Позже, когда бар в клубе закроется, здесь будет полно машин... Из соседней машины донесся звук музыки, — там включили радиоприемник.
 Берни придвинулся к Джери-Ли и сделал попытку ее обнять. Она оттолкнула его руки.
 — Я устала, Берни. Я хочу домой.
 — Просто ты ревнуешь.
 — Просто мне не нравится, что они делают из тебя дурака — вот и все.
 — Они вовсе не делают из меня дурака, — сказал он быстро. — Я обязан быть внимательным к членам клуба.
 — Точно.
 — И кроме того, никто из них не достоин даже нести твой шлейф. Они все жутко самодовольные, надутые, пустые и деланные.
 — Ты действительно так считаешь?
 — Он кивнул.
 — Даже Мэриэн Дейли?
 Семнадцатилетняя блондинка Мэриэн Дейли беззастенчиво пользовалась снисходительностью своих родителей, которые любили ее до идиотизма. Она носила самые крохотные бикини во всем клубе и, как говорили. по широте взглядов превосходила остальных нью-йоркских девочек.
 — А она — самая пустышка из всех, — горячо заявил Берни. — Все парни знают, что она самая гнусная ломака из всех!
 Сам того не подозревая, он сказал именно то, что нужно было для успокоения Джери-Ли. И она смягчилась.
 — А я-то уж было подумала... Она ведь ни на минуту не оставляет тебя в покое.
 — Она ни на минуту не оставляет в покое и других ребят тоже, — сказал он, давая понять, что больше не хочет о ней говорить, и опять потянулся к девушке.
 Она прильнула к нему и подняла лицо, подставляя губы поцелую... Его губы были теплыми и мягкими.
 Она задохнулась и положила голову ему на плечо.
 — Здесь слишком тихо, — сказала она задумчиво.
 — Угу... — отозвался он и снова принялся целовать ее.
 На этот раз его губы были не такими мягкими, а поцелуи стали более требовательными.
 Она почувствовала возбуждение. Что-то в ней отвечало его волнению.
 Сердце начало колотиться. Она приоткрыла губы и почувствовала, как его язык скользнул внутрь. Сразу же по всему телу пробежала теплая волна и словно вымыла из нее все мысли... Она прижалась к нему сильнее.
 Его руки соскользнули с ее плеч, опустились вниз и легли ей на груди.
 Он почувствовал, как затвердели ее соски.
 — О Господи... — задохнулся он и стал расстегивать пуговицы на ее блузке. Она остановила его руку.
 — Нет, Берни, не надо... Не надо все портить.
 — Ты сводишь меня с ума, Джери-Ли, — прошептал он осевшим голосом. — Я умираю, как хочу потрогать их... Просто потрогать, ничего больше...
 — Ты же знаешь, что это нехорошо и к чему все это ведет...
 — Черт побери! — воскликнул он вдруг, отталкивая ее. — Ты еще хуже ломака, чем Мэриэн Дейли. Она-то по крайней мере позволяет трогать грудь и соски.
 — Значит, и ты этим с ней занимался?
 — Я нет, — буркнул он, зажигая сигарету.
 — Насколько я понимаю, тебе нельзя курить.
 — Сейчас я не тренируюсь.
 — Так откуда же ты знаешь, что она позволяет и что нет, если ты с ней не занимался этим?
 — Мне говорили ребята, которые все это проделывали. Хотя... и я бы мог, да!
 — Так почему не поехал с ней? Если это то, чего ты хочешь?
 — Да не нужна она мне, я не хочу с ней... Я хочу с тобой! Ты моя девушка. Мне не нужен никто другой.
 Она посмотрела на него: лицо его было несчастным, взволнованным. И она мягко сказала:
 — Берни, мы слишком еще маленькие, чтобы чувствовать и делать так...
 Она говорила и в то же время ощущала, как в ней зреют непонятные пока ей самой силы, которые ведут ее все ближе и ближе к порогу сексуальной готовности.

 Глава 5 

 — Ты здесь новенькая, не ошибаюсь? Джери-Ли лежала лицом вниз у самого края бассейна. Открыв глаза, она увидела первым делом белые городские ноги. Перекатилась на бок и, прикрыв глаза рукой, взглянула вверх.
 Рядом с ней стоял высокий юноша, не такой широкий и мускулистый, как Берни, но жилистый и крепкий. Его черные волосы курчавились. Он улыбнулся.
 — Можно угостить тебя кокой? Она села.
 — Благодарю вас, — сказала она церемонно.
 — Брось ты, — сказал он. — Мы все здесь друзья. Она покачала отрицательно головой.
 — Я здесь работаю. Правилами мне запрещено...
 — Идиотские правила! — он ухмыльнулся и протянул ей руку. — Меня зовут Уолт.
 — Джери-Ли, — ответила она, взяла руку и почувствовала, что ее поднимают на ноги.
 — Все равно я угощу тебя кокой, — сказал он. — Хотел бы я посмотреть, как мне запретят.
 — Ради Бога, не надо. Прошу тебя. Мне вовсе не нужно, чтобы из-за меня гнали волну, — она подняла полотенце. — И кроме того, мне пора накрывать столы к обеду.
 Она пошла прочь.
 — Тогда можно мы встретимся ва танцах после обеда? — крикнул он ей вслед.
 — Нам не разрешено танцевать.
 — В таком случае мы можем поехать вместе в ресторанчик на перекрестке, там танцуют под радиолу.
 — Будет очень поздно. Я должна быть дома.
 — Сдается мне, что ты просто не хочешь пойти со мной.
 Не отвечая, она поспешила отойти, прислушиваясь к возникшему вдруг странному ощущению: в ногах дрожь, а внизу живота словно образовался какой-то горячий узел.
 Вечером она увидела его снова во время обеда. Он сидел в компании юношей и девушек рядом с Мэриэн Дейли и, как ей показалось, был поглощен разговором с ней. Он поднял голову, увидел ее — она как раз проходила мимо, — улыбнулся и кивнул. Она прошла в кухню и опять почувствовала то же необычное и необъяснимое ощущение слабости. Слава Богу, что он сидит не за ее столиком!
 — Останешься посмотреть на танцы? — спросила ее Л Лайза, одна из официанток, составляя грязную посуду со столиков на тележки.
 Джери-Ли не отвечала, пока не вытерла руки.
 — Пожалуй, нет... Я думаю, лучше пойти домой.
 — Говорят, что новый певец потрясающе поет, почти как Фрэнк Синатра.
 — Я очень устала. Если увидишь Берни, скажи, что я поехала прямо домой. Хочу успеть на автобус одиннадцать тридцать.
 — О'кей, увидимся завтра.
 — Точно, — ответила Джери-Ли. — А ты развлекайся. Желаю хорошо повеселиться.
 Когда она проходила мимо клубного здания, до нее донеслась приглушенная музыка, и ей отчетливо пред-. ставилась танцплощадка в баре... Он танцует с Мэриэн Дейли... Та нежно прижимается к нему, ее полные груди торчат над вырезом платья, и она улыбается мокрыми губами прямо ему в лицо. А он смотрит на нее и прижимает к себе все сильнее и сильнее, не переставая танцевать. Вот он что-то прошептал ей на ухо, она рассмеялась, кивнула, и они вместе уходят с площадки, бегут к его машине...
 Все привидившееся казалось ей настолько реальным, что на мгновение она подумала: сейчас столкнется с ними на дорожке, ведущей к месту парковки машин! Она заспешила, чтобы избежать встречи, но тут вдруг сообразила, что все это виделось только в ее воображении, и тогда остановилась.
 — Едешь автобусом, Джери-Ли? — услышала она позади себя голос.
 Она обернулась. Ее догонял Мартин Финнеган, один из пляжных спасателей. Он тоже работал по воскресеньям, обслуживая столики с коктейлями у танцплощадки в баре. Все считали его несколько странным, потому что он большую часть времени оставался в одиночестве.
 — Да, Мартин, — ответила она.
 — Ты не против, если я пойду с тобой?
 — О'кей.
 Ни слова не говоря, он пошел рядом с ней, приноравливая свой шаг к ее шагам. Они прошли почти квартал, прежде чем он заговорил.
 — Вы что поссорились с Берни?
 — Нет. Почему ты так подумал?
 — Раньше я никогда не видел, чтобы ты ездила автобусом.
 — Просто сегодня я слишком устала, чтобы оставаться и смотреть на танцы. А ты никогда не остаешься на танцы, да?
 — Да.
 — Разве ты не любишь танцы?
 — Конечно, люблю.
 — Тогда почему уезжаешь?
 — Мне нужно рано вставать, чтобы успеть на работу.
 — Но обычно вы не появляетесь на пляже раньше, чем в десять тридцать.
 — По воскресеньям я еще работаю у Ласски. К пяти утра я должен быть на железнодорожной станции, чтобы забрать нью-йоркские газеты, — он искоса взглянул на нее. — В будни вы, например, получаете «Геральд Трибь-юн», а по воскресеньям еще и «Тайме».
 — Откуда ты знаешь?
 — Я раскладываю газеты для разносчиков по домам. Я знаю совершенно точно, какую кто газету читает.
 — Как интересно!
 — Конечно. Удивительно просто и много можно узнать о людях только на основании того, какую кто из них получает газету. Вот, к примеру, босс твоего отца, мистер Карсон. Его любимая газета — «Дейли Миррор».
 — "Дейли Миррор"? — удивилась Джер-Ли. — Хотела бы я знать, почему.
 Юноша усмехнулся.
 — А я знаю. Это единственная газета, в которой публикуются полные данные обо всех результатах скачек и бегов на всех ипподромах страны. Я частенько думаю, что бы сказали люди, если бы узнали, что президент единственного в городе банка играет на бегах?
 — Ты точно знаешь, ты уверен, что он играет?
 — Видишь ли, Ласски называет эту газету рулончиком для клозета для всех, играющих на скачках и бегах. А если серьезно, то эту газету выписывают только они. Вот и делай вывод.
 Они подошли к остановке автобуса.
 — Скажи, Джери-Ли, — нерешительно спросил Мартин, — Берни правда твой постоянный парень?
 — Берни мой хороший друг.
 — Он говорит, что ты его девушка.
 — Мне он очень нравится, но у него нет никаких прав так говорить, — заявила Джери-Ли.
 — А ты бы приняла приглашение другого парня, если бы тот осмелился?
 — Возможно.
 — Пойдем как-нибудь куда-нибудь? — выпалил он. Джери-Ли не ответила, — уж больно нелепо звучало приглашение.
 — У меня, конечно, нет таких денег, как у Берни, и нет машины, — торопливо заговорил он, и в голосе его звучали и сомнение, и робость, — но я бы мог пригласить тебя в кино и угостить кокой, если бы ты согласилась...
 — Может быть, как-нибудь сходим в кино, — сказала она мягко, чтобы не обидеть юношу, и быстро добавила:
 — Но только если на немецкий счет.
 — Ну уж этого не надо! Честное слов, я могу оплатить... я могу себе позволить, правда...
 — Я знаю. Но именно так мы ходим с Берни.
 — Точна?
 — Точно.
 — В таком случае пусть будет так, — сказал он и неожиданная улыбка осветила его лицо. — Так это совсем другое дело... Сколько раз я хотел тебя пригласить куда-нибудь, но всегда боялся, правда!
 — И оказалось, что не так уж и трудно?
 — Да... Слушай, а если на следающей неделе — идет?
 — Идет.
 Автобус со скрипом затормозил прямо перед ними, дверь открылась, они вошли. Он настоял, чтобы она разрешила заплатить за нее. Автобусный билет стоил всего десять центов, и она разрешила.
 — Знаешь, Джери-Ли, ты классная девчонка!
 — Ты тоже вполне ничего, мистер Финнеган, — только тут она обратила внимание, что в руках у него книга. — А что ты читаешь?
 — Роман Джеймса Фаррела «Юные годы Стада Лонигана».
 — Никогда не слышала. Интересно?
 — На мой взгляд, да. В каком-то отношении, напоминает мне мою собственную семью. Понимаешь, это история одной ирландской семьи, поселившейся в Чикаго, на южной стороне.
 — Ты мне дашь почитать, когда сам закончишь?
 — Книжка библиотечная, но я продлю и дам тебе на следующей неделе.
 Она выглянула в окно, — они подъезжали к остановке.
 — Я выхожу здесь, — сказала она. Он пошел к выходу вместе с ней.
 — Я провожу тебя до дому.
 — Не надо, незачем. Со мной все будет в порядке.
 — Но ведь уже почти полночь, — сказал он твердо. — Я провожу тебя до дому.
 — Тогда тебе придется ждать слудующего автобуса.
 — Ничего страшного, подожду. У дверей своего дома она сказала:
 — Огромное тебе спасибо, Мартин. Он попрощался с нею за руку.
 — Это тебе спасибо, Джери-Ли. Не забудь, ты обещала пойти со мной в кино.
 — Не забуду.
 — А я не забуду, что обещал дать тебе книгу, — сказал он. — Спокойной ночи.
 — Спокойной ночи, Мартин! — она задумчиво смотрела, как он спускался со ступенек крыльца, потом повернулась и вошла в дом.
 Родители сидели в гостиной и смотрели телевизор. Когда она вошла, оба обернулись к ней.
 — Я не слышала, как подъехала машина Берни, — сказала Вероника.
 — Я приехала автобусом. Мне не захотелось оставаться там до конца танцев.
 — С тобой все в порядке, дорогая моя? — спросила Вероника.
 — Все о'кей, ма. Просто немного устала, вот и все.
 — Ты возвращалась одна? — спросил Джон. — Не могу сказать, что мне по душе такие поздние возвращения. Может быть, в следующий раз, если ты решишь уйти пораньше, ты позвонишь мне, и я приеду за тобой на машине?
 — Я была не одна. Мартин Финнеган провожал меня до самых дверей, — сказала она и заметила, как что-то изменилось в выражении лица отчима. — Он был очень мил. И очень вежлив.
 — Он — может быть, не стану ничего говорить. Но его семья пользуется плохой репутацией. Его отец годами не работает и тем не менее он и его жена проводят все время в барах. Не могу себе представить, на какие средства они существуют.
 — Мартин совсем на такой. Знаешь, кроме того, что днем он работает в клубе, он еще у Ласски работает п0 утрам.
 — Все это очень мило, но все же я бы рекомендовал тебе не проводить с ним слишком много времени. Я не хочу, чтобы люди считали, что я одобряю семьи, подобные его.
 — Не понимаю, кому какое дело, с кем я встречаюсь или не встречаюсь.
 — Если ты работаешь в банке, — все, что ты делаешь, касается твоих соседей и вкладчиков. Как иначе, по-твоему, можно заслужить их доверие?
 Она подумала о мистере Карсоне, президенте банка, и о том, что рассказал ей Мартин. Ей захотелось рассказать об этом отцу и какой-то момент она испытывала сильное желание так и сделать, но промолчала.
 — Я очень устала, — сказала она. — Приму горячую ванную и лягу спать.
 Она поцеловала родителей, пожелала им спокойной ночи и поднялась по внутренней лестнице в свою комнату.
 Пустив горячую воду в ванну, она начала раздеваться. Подумала о Мартине, потом ее мысли перескочили-на Уолта. И опять по всему телу прошла теплая волна, и она почувствовала, как ослабели ноги.
 Она поглядела на свое обнаженное тело в зеркало.
 Ослепительная белизна грудей и темное, загорелое тело. Соски набухшие, твердые, казалось вот-вот взорвутся. Они болели. Она потрогала их пальцами, и вдруг во всем теле возникло волнение, возбуждение. Горячая волна прокатилась по животу и сконцентрировалась там, внизу, между ног, да так сильно, что ей пришлось опереться на подзеркальник.
 Она медленно опустилась в горячую воду и легла на спину. Внизу живота болело, ныло, тянуло, в сосках покалывало и тоже болело, но боль была приятной, такой, какую она никогда до этого не испытывала. Горячая вода обняла ее нежно. Она начала намыливаться. Рука двинулась вниз — возбуждение и удовольствие возросли. Почти в полусне она прикоснулась к волосам на лобке, стала намыливать их, двигая рукой вверх и вниз, потом, почти против ее воли, пальцы скользнули вниз, внутрь, она откинулась, закрыла глаза, прислушиваясь к тому, как в ней нарастает возбуждение — и тут движения пальцев стали ускоряться, независимо от нее...
 Перед мысленным взором возникло лицо Уолта — и сразу все мышцы напряглись, что-то внутри ее взорвалось, ее пронзила вспышка болезненного белого огня, она едва не вскрикнула, изгибаясь в консульсиях от первого в ее жизни оргазма. Потом все прошло, и она осталась лежать в ванне, безжизненная, слабая, удовлетворенная и одновременно опустошенная.
 «Это и есть в действительности любовь?» — подумала она лениво.
 Она продолжала удивляться новому ощущению, далеко заполночь лежа без сна в своей удобной, теплой постели.
 «Это и есть любовь?» — думала она.

 Глава 6 

 Неожиданно оказалось, что этой новой «любовью» наполнено все, что окружало ее: и в журналах, и в газетах, и в книгах, которые она читала, в фильмах, на которые она ходила, в рекламе, и в коммерческих передачах по телевизору, в разговорах друзей и знакомых. И то, что она видела во всем, говорило ей о ее растущей сексуальности.
 Произошло так, словно Уолт нажал на таинственный спусковой крючок, который вызвал в ней бурную реакцию, и теперь словно ее увлекают на дорогу, по которой ей вовсе не хочется двигаться. Во всяком случае, она еще не уверена, что ей хочется вступать на нее... У нее не было уверенности, что она хочет исследовать новый путь, и потому ей приходилось бороться со смутным желанием все же вступить на него. Видимо, из-за того, что она так и не могла понять, что же она хотела бы — или не хотела — открыть на нем.
 А тем временем ее сны наполнялись фантастическими сексуальными картинами, в которых участвовали все, кого она знала, даже родители и младший брат. По утрам она теперь просыпалась измученной от бесплодного желания спокойно уснуть.
 Теперь она занималась мастурбацией регулярно. Вначале только в своей ванне, затем и в кровати. Но вскоре и этого оказалось недостаточно. День между сном и бодрствованием стал казаться ей слишком долгим. Она научилась так манипулировать, что умудрялась избавиться от напряжения буквально за считанные минуты. Несколько раз в день во время работы в клубе она вдруг исчезала в дамском туалете. Тщательно запирала за собой дверь. Лихорадочно задирала платье. Спускала трусики. Откидывалась на сидении унитаза и отдавалась тому сладостному чувству, которое приносили ей ее собственные нежные пальцы. Через несколько минут она уже возвращалась на работу, словно ничего не произошло.
 Но за все то время, пока в ней развивался этот бурный внутренний процесс, внешне она почти не менялась. Во всяком случае, на ее лице ничего не отражалось. Может быть, она стала вести себя с молодыми людьми чуть более напряженно, резко просто потому, что не доверяла себе. Она теперь избегала парней, старалась не прикасаться к ним и не позволять им прикасаться к ней. Даже Берни, если, конечно, ей удавалось. Теперь она не дожидалась, чтобы он подвез ее на машине, а уходила сразу же после окончания работы, стараясь как можно скорее укрыться в безопасности своей постели.
 Однажды Берни остановил ее.
 — В чем дело, Джери-Ли? — спросил он. — Я что-то не так сделал?
 Она покраснела.
 — Не понимаю, о чем ты говоришь. Ничего не произошло.
 — Уже больше двух недель прошло с тех пор, как мы были вместе. И ты ни разу больше не просила подвезти тебя домой.
 — Я последнее время слишком устаю, чтобы ждать, когда ты освободишься.
 — Это правда? Ты уверена, что причина только в этом?
 — Уверена.
 — А сегодня подождешь меня?
 Она поколебалась мгновение, затем кивнула: О'кеи!". В горле возник комок, и со странным ощущением, что она вот-вот расплачется, она поспешила в обеденный зал накрывать к обеду свои столы.
 По дороге домой Берни свернул к площадке на мысе.
 — Не останавливайся, Берни, — попросила Джери-Ли напряженным, чужим голосом. — Я действительно очень устала.
 — Я хочу поговорить с тобой, вот и все, — сказал Берни, останавливаясь и выключая мотор.
 В тишине стала слышной музыка, льющаяся из автомобильного радиоприемника. Звуки ее уплывали к морю, растворяясь в ночном воздухе...
 Он достал сигареты.
 — Ты все еще куришь?
 — Угу... — он обернулся к ней и посмотрел на нее в профиль. Она сидела, прислонившись к дверце так, чтобы быть как можно дальше от него. — Я тебе больше не нравлюсь, Джери-Ли?
 — Ты мне нравишься по-прежнему, так же, как и всегда.
 — Появился кто-то еще другой? — спросил он. — Я знаю, ты ходила в кино с Мартином пару недель назад. Она медленно покачала головой.
 — Тогда я ничего не понимаю, — сказал он растерянно и обиженно одновременно.
 — Отвези меня домой, Берни.
 — Джери-Ли, я люблю тебя!
 Его слова будто прорвали незримую плотину — она почувствовала, что из глаз у нее потекли слезы, и, закрывая лицо руками, она сотрясалась от рыданий.
 Он перегнулся к ней и привлек к себе.
 — Джери-Ли, — прошептал он мягко. — Что с тобой? Что случилось? В чем дело, девочка?
 — Не знаю... Ничего не знаю, — ответила она еле слышно, так как уткнулась ему в плечо. — Мне иногда кажется, что я схожу с ума... У меня появляются такие дикие мысли...
 — Дикие мысли?
 — Я просто не могу даже сказать вслух! Это слишком... это ужасно, — ей удалось взять себя в руки. — Прости, Берни.
 — Господи, Джери-Ли, за что я должен тебя прощать? Я хотел бы помочь, если бы смог.
 Он осторожно взял ее за подбородок и, повернув ее лицо к себе, нежно поцеловал.
 В первый момент губы ее были мягкими, дрожащими. Но вдруг ее язык проник между его губ. Сначала он растерялся от изумления, затем ее возбуждение передалось ему. С силой, даже с откровенной грубостью он привлек ее к себе так, что ее упругие груди вдавились где-то около его сильно бьющегося сердца. Она замерла. Тогда он, словно пробуя, осторожно взял одну ее грудь в свою широкую ладонь и сразу же почувствовал, как участилось ее дыхание. Но она не оттолкнула его, как делала прежде.
 Ее покорность придала ему смелости, — он просунул руку под платье, а затем и под бюстгалтер. Погладил теплую нежную кожу, начал ласкать, нащупал сосок, затвердевший под его пальцами. Она застонала, ее затрясло в его объятиях, и он почувствовал, как все его естество напряглось до предела. Он выдохнул, почти простонав:
 «Джери-Ли!», — опрокинул ее на сиденье, накрыв своим тяжелым сильным телом, и стал судорожно возиться с ее платьем. Одна грудь Джери-Ли выскользнула, и он приник к ней ртом, целуя твердый, торчащий сосок. Она стала задыхаться и одновременно почувствовала, как что-то твердое и горячее уткнулось ей между ног, настолько горячее, что она ощутила это сквозь ткань его брюк и своего платья. Джери-Ли начала ритмично покачиваться...
 Оргазм пришел к нему внезапно и был для него полной неожиданностью — все его большое тело вдруг дернулось, словно от судорог, его выгнуло, и сразу же в брюках стало мокро и горячо. Сперма, казалось извергалась бесконечно.
 — О Боже! — вздохнул он наконец и затих.
 Некоторое время и она продолжала изгибаться под ним, крепко зажмурившись, затем замерла и открыла глаза.
 Он посмотрел в них.
 Что-то новое появилось в их выражении, такое, что он раньше никогда не видел ни в ее глазах, ни тем более в глазах других девушек.
 Если бы он осмелился спросить Джер-Ли, она бы могла сказать ему, что открыла в себе нечто такое, о чем давно догадывалась и чего боялась.
 Но он ни о чем не стал спрашивать. Он сел, не спуская с нее глаз.
 Брюки промокли так сильно, что промочили даже ее платье.
 — Ради Бога, извини, — пробормотал он наконец.
 — Ничего... — сказала она тихо.
 — Я потерял голову. Запачкал тебе платье...
 — Не беспокойся, — сказала она неожиданно для него совершенно спокойным голосом.
 — Больше этого никогда не случится, я обещаю.
 — Я знаю, — сказала она. — Теперь ты отвезешь. меня домой?
 — Но ты не сердишься на меня? Скажи, правда не сердишься!
 — Нет, Берни, не сержусь, — она вдруг улыбнулась и поцеловала его в щеку. — Спасибо, Берни!
 — За что? — удивился он.
 — За то, что ты помог мне понять... Он повез ее домой, ломая голову над тем, что она имела в виду, но так и не понял.
 Как ни странно, после того вечера наступил перелом. Стало легче.
 Наверное, потому, что она убедилась: ее подозрения относительно своих физических особенностей подтвердились. Она теперь воспринимала собственную сексуальность как данность.
 К сожалению, ей не с кем было поговорить. Во всяком случае, не с матерью, которую Джери-Ли считала последним человеком на земле, с которым могла бы заговорить на эту тему.
 Вероника принадлежала к тому довоенному поколению, для которого правила поведения в отношениях мужчины и женщины были простыми и строгими.
 Хорошие девочки не позволяют себе ничего такого с мальчиками, а плохие девочки позволяют и поэтому подвергаются наказанию и даже беременеют. Сама она всегда была сдержанной в постели и вела себя пристойно. Даже с первым мужем, отцом Джери-Ли, который обладал способностью возбуждать ее до такого состояния, что она почти забывалась и теряла контроль над собой, она умудрялась в последний момент все же брать себя в руки и останавливалась за мгновение до того, как мог бы произойти оргазм. Но дело в том, что она никогда не испытывала потребности в этом. У добропорядочной женщины всегда есть о чем думать, чем занять свои мысли. Секс — дело необязательное, случайное. Главное — вести дом, воспитывать детей, создать хорошую семью.
 К ее великому счастью, второй муж исповедовал столь же консервативные взгляды на секс и полностью ей соответствовал. Джон Рэндол не был на войне, к своему величайшему разочарованию. Он не раз записывался добровольцем, но его обычно не брали. Другие уезжали на войну, а он оставался на службе в банке и поскольку был одним из немногих молодых мужчин, остававшихся в банке, неуклонно продвигался вверх по служебной лестнице.
 Именно во время войны Вероника Джеррарти впервые пришла работать в банк — ее муж служил в армии, и ей необходимо было зарабатывать на семью.
 Несмотря на то, что она была замужем, она произвела на Джона сильное впечатление. Она не походила на большинство молодых замужних женщин, солдатских жен, вернее было бы назвать их девочками. Они постоянно твердили, как им не хватает мужей, и откровенно намекали, что не отказались бы от свидания, многообещающе улыбаясь.
 Вероника была тихой, спокойной, приятной, часто улыбалась. Правда, улыбалась по-дружески, без игривости или обещаний. Потом ее муж вернулся с войны, и Джон уже не видел ее так часто, за исключением тех случаев, когда она приходила в банк снять деньги или положить их на счет. В этих случаях она всегда останавливалась у его конторки и спрашивала, как он поживает. И всегда была мила и внимательна.
 Потом случилась эта трагедия — ее муж погиб в автомобильной катастрофе на шоссе поздно ночью. Ходили слухи, говорили разное. Боб всегда отличался вспыльчивым, неуправляемым характером. В тот 
 вечер он сильно выпил, и его видели с женщиной, у которой была дурная репутация. Но в газетах, широко писавших о гибели первого героя войны, жителе города, эти слухи не появились. 
 Джон Рэндол отлично помнил, как после смерти Боба он проверял его банковское дело. Для такого неуправляемого и необузданного человека его финансовые дела были в удивительном порядке. Тогда он полагал, что заслуга принадлежит миссис Джеррарти. На совместном счету лежало около одиннадцати тысяч долларов и еще семь сотен на текущем. Из дела явствовало, что она владела более чем двумя тысячами долларов, полученных от военных займов по их полной цене. Закладная, которую банк выдал на их дом, — на двадцать пять тысяч долларов — была практически полностью выплачена за счет сбережений по страхованию жизни, так же, как выплачен и небольшой заем, выданный ей лично в размере одной тысячи долларов. Этот заем Боб сделал за месяц до гибели. Кроме того, имелась страховка компании «Джи Ай» на десять тысяч долларов, превращенная в страховой полис. В банке считали, что есть и еще несколько более мелких полисов, общая сумма которых оставалась неизвестной. И наконец, в добавление ко всему, вдова имела право на различные воспомоществования и пенсии на себя и на детей. Все вместе говорило о том, что она обеспечена гораздо лучше, чем большинство людей в их местах.
 Джон Рэндол послал Веронике записку с выражением соболезнования и сочувствия и получил вежливый ответ с искренней благодарностью.
 Через несколько недель после похорон она пришла в банк, и он помог ей переоформить счета на ее имя. После этого он не видел ее почти два месяца, до того дня, когда она снова пришла в банк и спросила, не найдется ли работы для нее. Как сказала Вероника, ей хочется работать не потому, что есть финансовая необходимость, а просто потому, что она будет чувствовать себя лучше, зная, что полностью обеспечивает текущие расходы из заработной платы. Он подумал, что она проявляет удивительное благоразумие. Если бы существовало больше женщин, подобных ей, в мире было бы гораздо меньше различных проблем. К счастью, как раз в это время в банке открылась вакансия, и она начала работать со следующей недели в качестве младшего клерка в окошке личных сбережений.
 Она проработала около трех месяцев, когда он решился и пригласил ее в ресторан.
 Она засомневалась.
 — Не знаю, — сказала она. — Мне кажется, что это слишком рано...
 Люди могут плохо подумать.
 Он согласился и сказал, что понимает ее и разделяет ее взгляды. Он знал, о чем она думала, — мистер Кар-сон, президент банка, был ревностным пресвитерианцем, и у него были четкие представления о том, как должны себя его служащие в тех или иных случаях. Он регулярно высказывался самым критическим образом о разлагающем воздействии современного мышления на мораль страны.
 — Я буду ждать, — сказал Рэндол.
 — Благодарю вас, — ответила Вероника.
 Прошло еще три месяца, и, наконец, состоялся первый их совместный вечерний выход — вначале в кино, а затем в ресторан, поужинать.
 Она вернулась домой к одиннадцати. У порога ее дома он пожелал ей спокойной ночи.
 Возвращаясь к своей машине, он кивнул сам себе — да, дом чудесный, уютный, комфортабельный, хотя и небольшой, в образцовом порядке и в замечательном месте. Она станет очень хорошей женой для серьезного человека, даже если он собирается быть президентом банка.
 Медовый месяц они провели на Ниагарском водопаде.
 В первую брачную ночь Джон стоял у окна в новой пижаме и шелковом халате. Рядом с ним на столике в ведерке со льдом мерзла бутылка шампанского, которую отель обычно презентовал всем новобрачным. Проспект обещал прекрасный вид на водопад из окна каждого номера, но забыл, правда, упомянуть, что этот вид ограничивают два других отеля так, что видно только узенькая полосочка воды. Зато можно было невозбранно любоваться облаками над водопадом, что он и делал, когда в комнату вошла Вероника.
 На ней была ночная рубашка из тончайшего шелкового шифона с шелковой же отделкой на груди, а сверху наброшен прозрачный пеньюар. На лице застыло почти испуганное выражение.
 — Ты не возражаешь против бокала шампанского? — спросил он.
 Она кивнула.
 Неумело он откупорил бутылку. Пробка хлопнула, вылетела и отскочила от потолка. Он засмеялся.
 — Именно этим и отличается хорошее шампанское от плохого, — сказал он с видом знатока. — Пробка должна лететь в потолок.
 Засмеялась и она.
 Он наполнил два бокала и один подал ей.
 — У меня тост. За нас! — сказал он при этом. Они пригубили искристый напиток.
 — Неплохое шампанское, — сказала она.
 — Иди сюда, посмотри в окно, — позвал он. Она взглянула ему в глаза и покачала головой.
 — Пожалуй, я лягу в постель. Я немного устала после такой долгой поездки.
 Он наблюдал, как она укладывает пеньюар на стул, ложится в кровать, закрывает глаза.
 — Тебе не слишком режет глаза свет, дорогая? — спросил он.
 Она кивнула, не открывая глаз.
 Он выключил верхний свет и подошел к кровати с другой стороны.
 Укладываясь, он услышал ее легкое дыхание. Осторожно прикоснулся к ее плечу.
 Она не пошевелилась.
 Тогда он повернул ее лицо к себе. В слабом свете ночника он увидел, что глаза ее открыты.
 — Пожалуйста, помоги мне, — прошептал он смущенно. — Я никогда... видишь ли... еще ни разу... — он совсем смутился и умолк.
 — Ты хочешь сказать... — спросила она и умолкла.
 — Да! — вздохнул он. — Конечно, я бы мог... Но я знал, что не смогу себя заставить лечь ни с кем, кроме как со своей женой.
 — Господи, как это прекрасно! — воскликнула она. Все ее страхи мгновенно рассеялись. Наконец-то по крайней мере никто не будет сравнивать ее с другими бабами, как, несомненно, сравнивал вечно Боб. И требовать, чтобы она кончала, и говорить, что ей никогда не будет хорошо, если она не научится кончать. Нет, она сделала правильный выбор!
 — Джон... — прошептала она.
 — Да?
 Она протянула к нему руки.
 — Первое, что ты должен сделать, — прижаться ко мне и поцеловать меня.
 Медленно, нежно она провела его через все таинства своего тела до того момента, пока вздрагивающий от желания его член не стал таким твердым, что он уже больше не мог терпеть. Тогда она взяла его в руки и впустила в себя.
 С непроизвольным стоном он тут же мгновенно излился в долгом болезненном, сотрясающем все тело оргазме. Когда он затих, она взяла в руки его взбухшие яички и, нежно массируя, выдавила остатки спермы из них, как учил ее Боб. От ее прикосновения он застонал опять, потом умолк, тяжело дыша. Тогда она выскользнула из-под него.
 Он погладил ее лицо с удивлением и благодарностью.
 — Я никогда ничего подобного не испытывал, — сказал он.
 Она не ответила.
 — А тебе было хорошо?
 — Очень хорошо, — ответила она сонным голосом.
 — Я слышал, если мужчина кончает слишком быстро, женщина не получает никакого удовлетворения. Она улыбнулась снисходительно:
 — Не правда. Может быть, женщины определенного сорта... Ты мне дал все, чего я желала.
 — Ты не просто так говоришь, чтобы успокоить меня? — спросил он озабоченно.
 — Конечно, нет. Я говорю тебе истинную правду. Мне никогда не было так хорошо, даже с Бобом. Я вполне удовлетворена.
 — Я страшно рад, — прошептал он.
 Она подвинулась к нему и поцеловала нежно.
 — Я люблю тебя, — сказала она тихо.
 — И я люблю тебя, — ответил он и вдруг добавил с ноткой удивления в голосе. — Знаешь, я думаю... я опять хочу...
 — Постарайся не думать об этом. Больше одного раза за ночь вредно, это может вызвать серьезные нарушения, и ты навредишь своему здоровью.
 — Потрогай меня еще, — попросил он. — Он опять твердый...
 Она разрешила ему взять свою руку и положить туда. Ей показалось, что он высечен из камня. Она удивилась: даже Боб никогда не возбуждался вторично так быстро.
 — Мне кажется... если только сегодня... второй раз, то ничего страшного не будет, а? — сказал он умоляюще. — Возьми меня... пусти к себе...
 Она со вздохом покорилась, взяла его и помогла войти в себя. На этот раз он продержался дольше, но все равно взорвался в ней буквально через несколько минут. Он застонал от странной комбинации боли и наслаждения, когда его почти пустые железы напряглись, чтобы вытолкнуть из себя то, что в них еще оставалось.
 Наконец, он буквально скатился с нее и лег рядом, тяжело дыша.
 — Ты знаешь, — сказал он немного погодя, глядя на нее, — пожалуй, ты была права.
 — Конечно же, я была права, — согласилась она и поцеловала его в щеку. — Теперь постарайся заснуть, — добавила она ласково. — Выспишься, отдохнешь и завтра все будет в порядке. Одного раза достаточно...
 С этой ночи у них все так и происходило...

 Глава 7 

 Увидев Джери-Ли, Берни спустился с вышки спасателей и подошел к ней.
 Она расстилала полотенце в своем излюбленном месте.
 — Ты не сердишься на меня за вчерашнее? — спросил он.
 — А разве я должна сердиться? — улыбнулась она.
 — Я вовсе не хотел...
 — Все о'кей, — быстро сказала она. — Ничего страшного не случилось.
 И вообще, мне тоже понравилось...
 — Джери-Ли! — воскликнул он, пораженный.
 — А что? Разве что-нибудь не так? Разве тебе не было хорошо? Он не ответил.
 — Может быть, мне не дозволено получать удовольствие? — воинственно спросила она. — Или только мальчишки обладают чувствами?
 — Но, Джери-Ли, девушкам полагается быть совсем другими...
 Она рассмеялась.
 — Если они другие, то они просто несчастные, лишенные радостей жизни создания, вынужденные делать то, что им вовсе не нравится!
 — Знаешь, Джери-Ли, я тебя совершенно не понимаю. Один день ты такая, другой — совсем непохожая.
 — Какая есть! И, по крайней мере, мои слова соответствуют тому, что я считаю в данный момент правильным, — сказала она. — И вообще, девушки, как известно, в этом возрасте меняются! — она откровенно смеялась над Берни. — А вот платье ты мне испортил основательно. Матери я сказала, что выплеснула что-то на себя в кухне, — она продолжала смеяться.
 — Ничего смешного. Я из-за этого не спал всю ночь, чувствовал себя ужасно виноватым.
 — Даже так? Не стоит терзаться. Просто в следующий раз будь чуть-чуть осторожней.
 — Следующего раза не будет, Джери-Ли, — я обещаю, что больше не потеряю головы.
 Она посмотрела на него испытывающе и чуть насмешливо.
 — Обещаю, правда. Я слишком уважаю тебя...
 — Ты хочешь сказать, что не станешь этого делать, даже если я захочу, чтобы ты...
 — Но ты не можешь хотеть! — сказал он с убежденностью.
 — Ну если ты так считаешь, тогда объясни, почему я позволила тебе все это вчера?
 — Потому что и ты потеряла голову.
 — Нет, Берни, причина совсем не в этом. Я позволила тебе все это только потому, что сама того хотела. Совершенно неожиданно для себя я вдруг поняла, почему последнее время чувствовала себя так странно, почему была такой нервной, взвинченной. Просто потому, что я все время старалась убежать от тех инстинктов, которые бушевали во мне.
 — Бог мой, Джери-Ли! Ты просто не отдаешь себе отчета в том, что сейчас говоришь!
 — Просто я сейчас предельно честна и с тобой и с собой. Я не желаю притворяться перед кем бы то ни было, а перед собой тем более мне не хочется. Может быть, именно теперь я смогу совладать со своими чувствами и переживаниями.
 — Джери-Ли, хорошие девочки не позволяют себе так чувствовать. — Берни был крайне смущен и обеспокоен. — Может быть, тебе следует поговорить с кем-нибудь?
 — С кем? С матерью? — спросила она, саркастически улыбаясь. — С ней я не могу говорить. Она никогда меня не поймет.
 — Тогда что же ты собираешься делать?
 — То же, что делаешь и ты, — она ухмыльнулась. — Возможно, со временем мы лучше поймем, что все это означает.
 Он ничего не ответил и побрел к своей вышке. Весь день Берни наблюдал за Джери-Ли. Все произошло как-то не так, как положено. Он бесконечно сожалел, что начал все это с ней.
 — Ты прочитала книжку? — спросил Мартин, когда она вернула ее.
 — Конечно.
 — И что ты думаешь?
 — Есть места, которые я просто не поняла. Но большую часть времени я испытывала во время чтения сострадание ко всем им. Они произвели на меня впечатление таких потерянных и таких несчастных, независимо от того, что они делали.
 — А что ты не поняла?
 — Ну, ты сказал, что герои напоминают тебе твою собственную семью.
 Но ты ничего общего не имеешь со Стадсом Лониганом.
 — Я бы мог стать таким, как он, если бы позволил себе пить, как это делал он, — сказал Мартин. — А мои предки такие же лицемеры, как и его.
 Они вечно потчуют меня расхожими истинами, а сами живут совсем не так, как требуют от меня.
 — А ты никогда не пробовал с какой-нибудь девушкой так, как Лониган?
 Мартин пунцово покраснел.
 — Нет.
 — А что-нибудь другое?
 — Я... я... не понимаю, о чем ты, — сказал он, спотыкаясь на каждом слове.
 — А я думаю, что отлично понимаешь. Он покраснел еще больше, хотя это, казалось, уже и невозможно.
 — Бог мой, Джери-Ли, не надо... Люди не говорят о таких вещах и не задают подобных вопросов...
 — Ты краснеешь. Значит тебе нравится?
 Он не ответил.
 — А как часто ты это делаешь?
 — Джери-Ли! Так нечестно! А как бы ты себя чувствовала, если бы я стал задавать тебе такие же вопросы?
 — Возможно, ты прав, — сказала она, подумав немного. — Я пошла в библиотеку и взяла пару книг Джеймса Фаррела. Он мне понравился.
 Понимаешь, он, по крайней мере, честен.
 — Он хороший писатель, — согласился Мартин. — Я пытался уговорить отца прочитать его книги, но он не захотел и слушать. Сказал, что отец Донлан в церкви говорил об этом писателе, что, мол, того отлучили от церкви за непристойные слова в книгах.
 — Я знаю, — сказала Джери-Ли. — Когда я брала книгу, библиотекарша поглядела на меня как-то странно и заявила, что, насколько она может судить, мне еще рано читать такие книги, как романы Фаррела.
 Теперь рассмеялся Мартин.
 — Я давно поражаюсь, неужели они всерьез думают, что мы все еще дети?
 Джери-Ли стояла на террасе и слушала музыку, доносящуюся из открытых дверей танцевального зала.
 Уже несколько недель в клубе играл негритянский оркестр. Поначалу некоторые члены клуба возражали. Они утверждали, будто единственная причина, по которой Коркорэн нанял черный оркестр, в том, что он дешевле, чем белый. Но уже после первого же вечера все, кроме самых что ни на есть твердолобых, признали, что этот оркестр лучший из всех, когда-либо игравших в клубе.
 Джери-Ли и другая официантка Лайза сидели на перилах. Музыка кончилась, и оркестранты высыпали на террасу. Они сгрудились у дальней стены, разговаривая между собой. Но через некоторое время молодой человек, исполнитель песен, подошел к перилам и встал недалеко от девушек, глядя на водный простор океана.
 — Последняя песня мне очень понравилась, она прекрасна, — сказала ему Джери-Ли. — Вы пели почти как Нат Кинг Коул.
 — Спасибо.
 У нее возникло смутное ощущение, что ему пришелся не по вкусу такой комплимент.
 — Готова спорить, что вам все так говорят, — сказала она, пытаясь исправить положение. — А вам все это уже осточертело, да?
 Он повернул к ней голову и внимательно посмотрел на нее. В его глазах читалось одобрение.
 — К сожалению, это именно то, что хочет слушать публика, — сказал он, и в его речи она уловила мягкий акцент в сочетании с не правильностью, характерной для негров, и еще намек на застарелый антагонизм.
 — Простите, я хотела сделать вам комплимент. Он почувствовал себя свободнее.
 — Нам приходится давать людям то, что они хотят, — повторил он, но уже не так агрессивно.
 — В этом нет ничего плохого.
 — Может быть, вы и правы, — согласился он.
 — Меня зовут Джери-Ли, — сказала она. — Я здесь работаю.
 — А меня Джон Смит, я тоже здесь работаю, — и он легко рассмеялся.
 Она рассмеялась вслед за ним.
 — Джон Смит — ваше настоящее имя?
 Его глаза сверкнули в темноте.
 — Не... Мой папа всегда предупреждал меня: никогда не называй белым своего настоящего имени.
 — А как ваше настоящее имя?
 — Фред Лафайет.
 — Я рада с тобой познакомиться, Фред, — сказала Джери-Ли и протянула руку.
 Он осторожно взял ее руку, поглядел близко-близко ей в глаза и сказал:
 — Я рад с тобой познакомиться, Джери-Ли.
 — Мне действительно очень нравится, как ты поешь.
 — Спасибо, — он благодарно улыбнулся. Оркестранты потянулись в зал.
 — Мне нужно уходить, — сказал извиняющимся тоном Фред. — Надеюсь, еще увидимся, — и ушел.
 — Он даже похож на Ната Кинга Коула, — прошептала Лайза, когда музыкант скрылся в зале.
 — Да, — задумчиво ответила Джери-Ли. Она прислушивалась к тому легкому волнению, которое возникло в ней, когда она прикоснулась к его руке. Прислушивалась и думала с опаской, со всеми ли мальчиками она будет испытывать такое ощущение или же только с некоторыми? Внезапно она спросила у Лайзы:
 — Ты можешь мне ответить, только честно?
 — Спрашивай.
 — Ты девушка?
 — Ой, Джери-Ли, какие вопросы ты задаешь!
 — Скажи, девушка?
 — Конечно! — ответила Лайза гордо.
 — Тогда ты сама ничего не знаешь, — вздохнула Джери-Ли.
 — А что именно?
 — Как это все...
 — Не знаю! — резко сказала Лайза.
 — И тебе никогда не хотелось узнать? Лайза ответила не сразу:
 — Иногда...
 — А ты кого-нибудь спрашивала?
 — Нет. Да и кого спросишь?
 — Я понимаю тебя... — прошептала Джери-Ли.
 — Наверное, это то, что каждая девушка должна сама для себя открыть.
 Джери-Ли ничего не ответила, а про себя подумала, что ее подружка по-своему все очень точно сказала и обобщила.

 Глава 8 

 Солнце изливало на нее свои лучи, и по всему телу расходились волны тепла. Она дремала, уткнув лицо в сгиб локтя, прикрыв глаза от всепроникающего солнечного света рукой. Она загорала...
 Не успел он произнести и двух слов, она сразу же узнала его голос, хотя и слышала его только раз, да и то больше месяца тому назад.
 — Привет, Джери-Ли. Я вернулся и собираюсь угостить тебя кокой.
 Она приоткрыла глаза, и взгляд ее упал на его ноги. Теперь они были бронзовыми от загара.
 — Где ты был? — спросила она.
 — В Калифорнии, гостил у матери, — ответил он. — Они в разводе с отцом. Она промолчала.
 — Ты все еще побаиваешься нарушать правила?
 Она отрицательно покачала головой.
 По мере того как раскалялось лето, правила, определяющие взаимоотношения между членами клуба и обслугой, расшатывались. Больше того, началось какое-то братание с обслугой. От Лайзы она узнала, что так происходило каждое лето.
 Джери-Ли поднялась на ноги — он оказался значительно выше, чем запомнилось ей.
 Они пошли к бару, и он непринужденно взял ее за руку. Ей показалось, что по телу прошел электрический ток от его руки. А в том месте, куда он прикоснулся, вдруг стало покалывать, словно иголочками. Ноги внезапно ослабели, в самом низу живота возник знакомый болезненный узел. Она с удивлением и недоумением вопрошала себя: почему с ним все это оказалось гораздо сильнее, чем с другими?
 Он указал ей на один из пустых маленьких столиков под ярким солнечным зонтиком.
 — Садись сюда, — сказал он. — Здесь прохладнее, чем в баре. Я принесу коку.
 — Мне, пожалуйста, вишневую коку.
 Он вернулся очень скоро и принес для нее коку и баночку пива для себя. Сев напротив, он улыбнулся.
 — Будь! — и сделал большой глоток из банки. Она стала потягивать коку через соломинку и рассматривать его. Он оказался чуть старше, чем она думала. Во всяком случае, ему должно было уже исполниться восемнадцать, для того чтобы получить в баре пиво.
 — Вкусно? — спросил он. Она кивнула.
 — Как тут было без меня? Все хорошо?
 — Все о'кей.
 — Я имею в виду погоду.
 — А я о погоде и ответила.
 Они смущенно умолкли. Через несколько минут он заговорил снова:
 — Ты первая, кого я стал искать, вернувшись.
 — Почему? — она посмотрела ему прямо в глаза. Он улыбнулся.
 — Может быть, потому, что ты такая красивая.
 — Тут есть девочки и покрасивее меня, — она сказала это без тени кокетства или тем более притворства, — просто констатировала факт.
 — Ну, это вопрос взглядов и вкусов, — сказал он с улыбкой. — Ты же, наверно, отметила, что я не забыл твое имя? Готов биться об заклад, что мое ты забыла.
 — Уолт.
 — А дальше?
 — Ты не сказал.
 — Уолтер Торнтон-младший. А ты?
 — Рэндол, — ответила она и спросила:
 — Твой отец писатель?
 — Угу. Ты что, знаешь его?
 — Вроде бы знаю. Он сидел рядом со мной в автобусе всю зиму, когда ездил на вокзал, к поезду. Он рассмеялся.
 — Это точно мой папаша. Он не водит машину.
 — А он сейчас здесь? Я слышала, он уезжал в Европу.
 — Вчера вернулся. Я специально прилетел из Лос-Анджелеса, чтобы встретить его.
 — Я не знала, что он член клуба. Я его никогда здесь не видела.
 — А он просто никогда и не ходит в клуб. Не думаю, что он вообще хоть раз тут появлялся. Просто он купил членство для моей матери. Она обычно жаловалась, что ей нечего делать, когда он ездит по своим делам.
 — Как жаль, — сказала она разочарованно. — Я надеялась, что смогу поговорить с ним. Я хочу стать писателем, а он, как мне кажется, один из настоящих.
 — Я могу попросить отца поговорить с тобой.
 — Спасибо. Он улыбнулся.
 — Ну а теперь, может быть, мы поговорим с тобой, а?
 — Мы же разговариваем.
 — Не совсем. В основном, я отвечаю на твои вопросы.
 — Но я не знаю, о чем говорить.
 — Вот это честно, — опять рассмеялся он. — Что тебя интересует в жизни?
 — Я же сказала, что хочу стать писателем.
 — А кроме того? Ты увлекаешься спортом? Танцами?
 — Да.
 — Не очень-то подробный ответ.
 — Боюсь, что я не очень интересная собеседница. Не то, что девушки, которых ты знаешь.
 — Почему ты так думаешь?
 — Они умеют развлекаться и весело проводить время. А я — не умею.
 Вообще-то Порт-Клер — не самое лучшее место для тех, кто здесь родился.
 Тут никогда ничего не происходит.
 — Ты придешь сегодня вечером на танцы? Она молча кивнула.
 — Я надеюсь встретить тебя на танцах.
 — Ладно, — она встала. — Спасибо за коку. Мне пора идти.
 — Так мы еще увидимся, — сказал он утвердительно и долго смотрел ей вслед.
 Да, в одном она была права: она никак не походила на других девушек, которых он знал. Любая из них — так ли, иначе — была кокеткой и лицемеркой и умело играла в извечную женскую игру поддразнивания и обещаний, а она, — и он почему-то был в этом совершенно уверен — эту игру не признавала и никогда в нее играть не станет.
 А Джери-Ли прислушивалась к своим ощущениям — только когда она вошла В здание клуба, мышцы немного расслабились. Удивительно, какое странное воздействие оказывает на нее этот парень — необъяснимое, внезапное ощущение собственного "я" и одновременно нарастание сексуального напряжения. Больше того, все время, пока она была с ним, она чувствовала, что в промежности у нее мокро и горячо.
 Она вошла в душевую, сбросила купальник и встала под холодный дождь.
 Не помогло... Намыливаясь, она случайно скользнула пальцами в горячую, сокровенную глубину плоти и тут же почти упала от внезапного и сильного оргазма.
 Только немного придя в себя, она прижалась головой к холодному кафелю душевой кабины. Нет, что-то в ней было не так, что-то испорченное, очень испорченное. Она была уверена, что ни одна из ее знакомых девушек не испытывает того, что она, и не проходит через такие мучения.
 — Похоже на то, что ты теряешь свою новую маленькую подружку, Фред, — сказал Лафайету барабанщик Джек, указывая палочкой на танцевальную площадку.
 Там танцевали среди других Джери-Ли и Уолт. Слоу-фокс позволил ему прижать к себе девушку, прижать слишком даже плотно, подумал Фред. На ее лице застыло выражение, которого он никогда раньше не видел у нее, — она вся излучала напряжение, и он ощущал его даже здесь, на подиуме сцены.
 Не делая паузы, без остановки он стал петь что-то в стиле быстрой линды. Оркестр на мгновение споткнулся, но сразу же подхватил.
 Джек ухмыльнулся.
 — Теперь уже не поможет, дружище. Ты вел себя с ней слишком сдержанно, как ледышка, парень.
 — Она не такая! — яростно прошептал в ответ Фред. — Она прямая, откровенная и чистая 
 девочка. 
 — Кто спорит? Она чудо как откровенная и вполне созрела. Эта пушистая, мягкая беленькая крошечка уже созрела и умоляет сорвать ее.
 — Чего это ради ты возомнил себя таким знатоком? — рассердился Фред.
 — Потому что у меня на уме только две вещи — мои барабаны и все крошечки. И если я не думаю об одном, я думаю о другом, — и он захохотал.
 — Так что ты уж мне поверь.
 Фред посмотрел на танцевальную площадку, — Джери-Ли и Уолт ушли...
 Уолт прижал ее к себе, ведя в медленном танце, и сразу же почувствовал, как ее груди уперлись в его тело, так, словно на нем не было рубашки. Он был уверен — она не носила лифчика. И тут же ощутил, как плоть его напряглась и затвердела. Он попытался танцевать не так близко и слегка отодвинул ее от себя, чтобы она не почувствовала этого, но Джери-Ли прижалась к нему, тихонько вздохнула и положила голову на его плечо.
 — Эй...
 Она подняла глаза.
 — Ты всегда так танцуешь?
 — Не знаю, — прошептала она. — Я просто следую за музыкой.
 — Ты понимаешь, что ты со мной делаешь? — хрипло сказал он. — Ты меня жутко возбуждаешь.
 Она не отвела взгляда и продолжала смотреть ему прямо в глаза.
 — Я вовсе не думала, что возбуждаю тебя. Я полагала, что это ты возбуждаешь меня.
 — Ты хочешь сказать, что ты тоже?..
 — Боюсь, что если ты отпустишь меня, я просто шлепнусь. Ноги как ватные...
 Он уставился на нее. Господи, как же он ошибался!
 Все это время он считал, что она маленькая, невинная, ничего не понимающая девочка.
 Оркестр внезапно заиграл какой-то танец в быстром темпе. Он остановился, поглядел на нее сверху вниз.
 — Пойдем-ка отсюда, Джери-Ли.
 — Пойдем, — ответила она покорно и последовала за ним на воздух через дверь, ведущую на террасу.
 Они пересекли лужайку и направились к площадке для парковки автомобилей. Она молчала, пока он не открыл перед ней дверцу машины.
 — Куда мы едем?
 — Куда-нибудь, где мы будем с тобой одни. Она молча кивнула ему в ответ, словно заранее зная, что он скажет, и села в машину.
 Минут через десять они въехали на асфальтированную дорожку, ведущую к небольшому дому, расположенному недалеко от моря.
 — Дома никого нет, — сказал он. — Отец не вернется из Нью-Йорка до завтра, а прислуга ушла домой.
 Она внимательно посмотрела на него и ничего не ответила.
 — Ты ничего не собираешься мне сказать? Она стала разглядывать свои руки — они напряженно лежали на коленях, словно чужие, сжимая одна другую.
 Потом она взглянула на него.
 — Я немного боюсь.
 — Чего? .. — Не знаю.
 — Не стоит, — мягко произнес он, не догадываясь об истинной причине ее страхов. — Никто даже не догадается, что ты здесь. Ближайшие соседи живут в полумиле отсюда по берегу.
 Она не ответила.
 — В доме есть бассейн с подогреваемой водой, — сказал он. — Купаться ночью в нем просто потрясно. Хочешь?
 Она опять молча кивнула и потом сказала:
 — Но у меня нет купальника.
 — Именно в этом и заключается прелесть ночных купаний — темно. — Он выбрался из машины, обошел ее и приблизился к противоположной дверце. — Идем?
 Она неожиданно рассмеялась.
 — А почему бы и нет?
 — Над чем ты смеешься?
 — Боюсь, что ты никогда этого не поймешь. Впервые за этот долгий месяц она начала чувствовать себя хорошо. Пришло облегчение, словно началось то, что должно было произойти, чего с напряжением вот уже целый месяц она ожидала.
 Они вошли в дом, прошли до задней двери и вышли через нее к бассейну.
 Он указал ей на небольшую кабинку.
 — Там ты можешь оставить свое платье.
 — О'кей, — ответила она и пошла к кабинке. — А ты куда? — спросила она, заметив, что он возвращается в дом.
 — Я вернусь через минутку, — ответил он. — Принесу чего-нибудь холодненького выпить.
 Войдя в кабину, Джери-Ли внимательно оглядела себя в зеркале, висевшем над небольшим туалетным столиком. На лице было абсолютное спокойствие, поразившее даже ее самое, потому что оно совершенно не отражало того сильного возбуждения, которое бурлило внутри нее. Она быстро расстегнула блузку, — груди буквально выпрыгнули на свободу, словно засидевшиеся зверьки. Соски были набрякшими, вздутыми. Она слегка прикоснулась к ним. Было больно, но приятно. Собственно, только поэтому она и не носила бюстгалтеры: они причиняли ей боль. Она еще раз прикоснулась к соскам и надавила на грудь. Почувствовала, как что-то приятное прокатилось по телу и отдалось внизу живота. Она сбросила юбку.
 Трусишки были уже влажными. Темный треугольник завивающихся волос отчетливо просвечивал сквозь нейлон. Медленно она спустила трусики, переступила через них, а потом, подумав, подняла и повесила так, чтобы они могли подсохнуть.
 Все это время она пыталась представить себе, что он сейчас думает. Ей вспомнилось, как торчал у него во время танца — это было настолько сильно, что ей делалось даже больно, когда он слишком уж приближался к ней.
 Дважды, танцуя, она чуть не споткнулась и не упала, потому что кончала. И оба раза она испуганно думала, не заметил ли он, что с ней произошло, но по нему ничего нельзя было понять.
 Донесся его голос.
 — Я уже вернулся. Ты выходишь? Она выключила свет, кабинка погрузилась в темноту, и только тогда она открыла дверь.
 Он расстилал несколько полотенец на качалках у противоположного конца бассейна. Раздеться он еще не успел. Она тихонько скользнула в воду. Он был прав — вода оказалась теплой, прекрасной.
 Он быстро оглянулся.
 — Это нечестно, — крикнул он, — ты забралась в воду раньше, чем я тебя разглядел!
 — Это с твоей стороны нечестно! — крикнула она. — Ты даже не разделся сам.
 Он не ответил, нагнулся над столиком и включил портативный радиоприемник, — он принес его с собой. Над бассейном негромко полилась музыка. Стоя спиной к ней, он быстро разделся, бросая одежду на землю, стремительно повернулся к бассейну и прежде, чем она успела его разглядеть, нырнул, Вынырнул он в другом конце бассейна.
 — Тебе нравится? — спросил он. — Вода достаточно теплая?
 — Здорово! Я первый раз купаюсь голышом, ей-Богу! Дивное ощущение!
 Не сравнить с тем, что в купальнике.
 — Отец то же самое всегда говорит. Он утверждает, что если бы природа считала, что нам необходима одежда, мы бы так и рождались — в одежде.
 — Возможно, твой отец и прав. Просто мне никогда это не приходило в голову.
 — У отца куча самых странных мыслей и идей. Обо всем на свете. Он говорит, что если бы только люди научились быть честными сами с собой, отпали бы почти все проблемы, раздиравшие мир.
 — А ты честен сам с собой? — спросила она.
 — Стараюсь.
 — А ты мог бы быть честным со мной, как ты думаешь?
 — Думаю, да.
 — Тогда скажи, почему ты меня привез сюда?
 — Хотел остаться с тобой наедине. А почему ты приехала?
 Она не ответила.
 Вместо этого она поплыла к глубокому концу бассейна. Он поплыл за ней. Внезапно она нырнула, повернулась к нему, вынырнула рядом и поплыла.
 Он рассмеялся и нагнал ее на мелководье. Взял за руку.
 — Ты так и не ответила на мой вопрос.
 — Потому что ты со мной не откровенен, — она строго посмотрела ему прямо в глаза.
 — Тогда скажи сама, почему, по-твоему, я привез тебя сюда?
 — Потому что... — она немного замялась, поколебалась и потом выпалила, так и не подобрав других слов чтобы выразить то, что имела в виду, — потому что ты хотел утрахать меня.
 — Но если ты так думала, почему же ты приехала? — удивленно воскликнул он.
 — Потому что я хотела, чтобы ты меня трахнул.
 Он неожиданно оттолкнул ее руку и выбрался из бассейна. Поднял полотенце, обмотал его вокруг бедер, налил себе рому и добавил коки. Сел и стал потягивать, ни слова не говоря.
 Она подплыла к краю бассейна и лежала на воде, держась за бортик.
 — Ты что, рассердился? Я что-нибудь не так сказала? Он сделал еще один хороший глоток, прежде чем ответить.
 — Господи, Джери-Ли, ты говорила, как вульгарная дешевка.
 — Прости. Я всего-навсего хотела быть с тобой честной. Я чувствовала тебя во время танца, я... чувствовала тебя, какой ты напряженный, и подумала, что ты хочешь...
 — Но девушки не должны так себя вести! — запротестовал он. — И вообще, нельзя же с каждым парнем, у которого на тебя встал...
 — Я ни с кем!
 — Но ты так говоришь... Что я должен был подумать?
 — Вот, значит, как ты считаешь.
 — Да я просто ничего не считаю! Я не знаю... У меня никогда до тебя не было девочки, которая бы так себя вела!
 И тут вдруг радостное, ясное настроение оставило ее, и она почувствовала, что вот-вот заплачет. Какое-то время она молчала, а когда заговорила, голос ее был спокойным и холодным:
 — Уже очень поздно, Уолт. Пожалуй, будет лучше, если ты отвезешь меня домой. Родители будут волноваться, что со мной случилось.
 Он остановил машину перед поворотом к ее дому, открыл дверцу, но сам из машины не вышел.
 — Спокойной ночи, Уолт, — сказала она.
 — Спокойной! — ответил он коротко, включил мотор и уехал, оставив ее на дорожке.
 Она медленно пошла к дому, поднялась по ступенькам и вошла.
 Отец сидел перед телевизором, и когда она вошла в комнату, оглянулся.
 Она чмокнула его в щеку.
 — А мама где? — спросила Джери-Ли.
 — Она устала и легла пораньше, — ответил он. — Ты тоже рано пришла.
 Кто тебя провожал?
 — Один мальчик, его зовут Уолт. Он член клуба.
 — Симпатичный?
 — Да, — она собралась было уже выйти из гостиной, как вдруг спросила, — папа!
 — Да?
 — Скажи, можно ли быть слишком честным?
 — Весьма странный вопрос, дорогая. Почему ты об этом спрашиваешь?
 — Не знаю сама. У меня просто сложилось такое впечатление, что когда я отвечаю на вопросы совершенно искренне и честно, мои друзья пугаются или начинают чувствовать себя неуютно. Он задумчиво посмотрел на нее.
 — Иногда люди действительно не хотят слышать правду. Они бы предпочли жить с иллюзиями.
 — И так всегда?
 — Полагаю, что в определенной мере всегда. Я, например, пытаюсь быть настолько честным насколько мне это удается в отношениях с людьми. Но бывают такие ситуации, когда это оказывается невозможным.
 — А со мной ты честен?
 — Надеюсь, что да.
 — Ты любишь меня?
 Он протянул руку, выключил телевизор, затем обернулся к ней, протянул руки.
 — Я думаю, ты сама знаешь, что люблю. Она опустилась на колени перед его креслом, прижалась щекой к его груди. Он обнял ее и тихонько прижал к себе.
 Они долго молчали.
 Наконец она сказала тонким, детским голосом, в котором звучала боль:
 — Если бы ты знал, папа, как это трудно вырастать и становиться женщиной.
 Он поцеловал ее в щеку и почувствовал соленый вкус ее тихих слез. Его охватила непонятная грусть.
 — Пожалуй, я знаю, дорогая моя девочка, — сказал он как можно мягче.
 — Но мне кажется, что вообще вырастать и становиться чем-нибудь или кем-нибудь очень трудно, — согласись.

 Глава 9 

 Ощущение было такое, словно пронесся шторм.
 Неделями ее мучила тяжесть от сознания того, что она разрывается на части от собственной сексуальной натуры. И вдруг в одно прекрасное утро она проснулась и почувствовала, что все куда-то ушло.
 Она поняла то, что не все еще знает. Но уже больше не ощущала безумного желания узнать, ускорить знание. Все, что она чувствовала, составляло часть того бесконечно раздвигающегося нового мира и своего самоощущения в нем, которое — теперь каким-то чутьем она поняла это — в свое время само полностью станет для нее ясным. Она стала больше сама собой, не такой зажатой, и опять смогла получать удовольствие от простых радостей и общения с другими людьми.
 И с Берни она опять смогла вернуть прежние дружеские отношения.
 Теперь, когда они ездили на мыс, она могла отвечать на его ласки и при этом отдаваться полностью своим желаниям. Секс по-прежнему заполнял все ее мысли. Но она знала, что все придет в свое время. Но придет только тогда, когда она будет во всеоружии знания своей сущности и своих стремлений.
 И так теперь было не только с Берни, но и с другими, с кем она иногда встречалась. Мартин оказался хорошим другом. Частенько они сидели у ее крыльца и болтали о книгах, которые читали, или обсуждали обывателей городка. Порой они покатывались со смеху, замечая одновременно, как некоторые их соседи надуваются от важности, тянутся на цыпочки, чтобы придать себе больше значимости. Один раз она даже дала прочитать Мартину рассказ, который написала недавно.
 Речь в нем шла о мэре маленького городка. Во время войны у него началась депрессия, потому что во всех городках в округе были свои герои войны, а в его городе такого не было. Поэтому он решил, что сделает героем войны первого же вернувшегося с фронта солдата, Так случилось, что им оказался человек, освобожденный решением врачей по состоянию здоровья от участия в боевых действиях и никогда даже близко к фронту не подъезжавший.
 И тем не менее, этого солдатика мэр решил встретить с подобающей случаю торжественной церемонией. Только с самого начала все пошло вкривь и вкось.
 Рассказ во многом основывался на том, что произошло с ее настоящим отцом. Но Джери-Ли сама придумала новый поворот в сюжете.
 В разгар торжественной встречи появляются два чина военной полиции и уводят героя потому, что, как выяснилось, есть подозрение, что он подделал медицинское заключение психиатра.
 — Грандиозно, Джери-Ли! — воскликнул Мартин с искренним восторгом, закончив читать. — Я узнал почти всех наших. Ты должна послать в журнал!
 Она вздохнула.
 — Нет, я еще не готова. Рано. Я чувствую, что в рассказе есть еще масса шероховатостей и ошибок. Кроме того, сейчас я пишу другой рассказ, и мне кажется, он будет куда лучше.
 — О чем он?
 — О девушке, вроде меня. О том, как девушки взрослеют в таком городишке, как наш.
 — Ты дашь мне прочитать, когда закончишь?
 — Не знаю... наверное, я не закончу его еще долго. На свете существует еще очень много вещей, которые я должна познать, прежде чем писать о них.
 — Да, я тебя понимаю, — согласился Мартин. — Хемингуэй сказал, что лучше всего получается тогда, когда пишешь о том, что прочувствовал собственной шкурой и даже кишками.
 — Хемингуэя я не люблю. Он ничего не знает о женщинах. Как мне кажется, они просто безразличны ему, совершенно.
 — А кто тебе нравится?
 — Фицджеральд. Он, по крайней мере, ощущает характер женщины и уделяет ему внимание в своих рассказах не меньше, чем характерам мужчин.
 Мартин помолчал, обдумывая сказанное.
 — На мой взгляд, — сказал он наконец, — все его мужчины немного странные, в какой-то мере слабые. И, как мне кажется, побаиваются женщин.
 — Как интересно, — я думаю то же самое о Хемингуэе. Мне кажется, что его мужчины тоже боятся женщин и поэтому вечно озабочены тем, чтобы доказать, что они именно мужчины.
 — Ты знаешь, об этом нужно подумать, — сказал он, поднимаясь на ноги. — Мне, пожалуй, пора домой.
 — Дома у тебя теперь все в порядке? — спросила она.
 Они давно уже перестали умалчивать в разговорах о своих делах, и она прямо спрашивала его, как обстоит дело с его родителями.
 — Немного получше, — сказал он. — По крайней мере, они не пьют теперь столько, с тех пор как отец получил работу на автозаправочной станции.
 — Рада за тебя, — она встала. — Спокойной ночи. Мартин не ответил.
 Он стоял, не двигаясь, и смотрел на нее.
 Она прикоснулась к его щеке.
 — Что-то не так?
 — Нет.
 — А почему ты так на меня уставился?
 — Я прежде не понимал, насколько ты красива. Правда, по-настоящему красива.
 В другое время она, возможно, и улыбнулась бы, но сейчас в его голосе звучала неподдельная искренность, и она тронула ее.
 — Спасибо, Мартин, — сказала она просто.
 — Потрясно красива, — повторил он и сбежал по ступеням. — Спокойной ночи, Джери-Ли! — крикнул он, убегая.
 Понемногу, изо дня в день популярность Джери-Ли росла. В ней было что-то такое, что привлекало к ней людей, и они становились ее друзьями — как мальчики, так и девочки. Может быть, потому, что с каждым она вела себя так, как он того хотел бы, и всегда в пределах их собственных представлений о дружбе. И в то же самое время она всегда оставалась сама собой и была очень, если можно так выразиться, внутренне самостоятельным человеком. Помимо всего, молодежь любила с ней вести разговоры еще и потому, что она умела слушать.
 К разгару сезона, когда понаехало много народу, в клубе можно было получить поздний обед с вином каждый вечер, а танцы теперь устраивались не только по воскресеньям, но и по средам и субботам. И поскольку для оркестрантов теперь не имело смысла возвращаться каждый день в Нью-Йорк, мистер Коркорэн выделил им маленький коттедж за теннисными кортами. Задняя дверь в коттедж выходила на плошадку для парковки, откуда вела дорожка прямо на террасу, и музыкантам не нужно было проходить через клуб, чтобы попасть на сцену.
 В этот вечер Джери-Ли, которая теперь работала по средам допоздна, сидела на террасе, взобравшись на перила ограды, потягивая коку и болтая с Фредом в перерывах между его номерами. К ней подошел Уолт.
 — Джери-Ли, — сказал он, совершенно не обращая внимания на Фреда.
 Он обратился к ней первый раз за весь месяц, прошедший с тех пор, как она побывала у него дома.
 — Да? — отозвалась она.
 — Мы тут с друзьями из моей школы решили съездить на пляж искупаться. Может быть, ты присоединишься к нам?
 Джери-Ли бросила взгляд на Фреда — на его лице застыло безразличное выражение. Она обратилась к Уолту:
 — Ты знаком с Фредом?
 — Да. Хелло, Фред.
 — Хелло, Уолт, — протянул Фред. Лицо его оставалось бесстрастным.
 — Будет здорово, — сказал Уолт весело. — А если море холодное, всегда есть бассейн у меня дома.
 — Право, не знаю... Пожалуй, не смогу, — сказала Джери-Ли. — Мне завтра рано приходить, я обслуживаю ленч.
 — Да брось ты, Джери-Ли, пустое! Пошли — мы недолго. Немного выпьем, посмеемся, искупаемся и все.
 — Нет, благодарю, — сказала она с подчеркнутой вежливостью. — И вообще, я как раз подумывала о том, Чтобы пораньше поехать домой. Я смогу еще успеть на автобус в одиннадцать тридцать.
 — Господи, зачем тебе еще автобус? Мы можем подвезти тебя прямо домой.
 — Не хочу доставлять вам беспокойство. Мой дом в стороне, и вам придется делать крюк.
 — Да какой крюк — чепуха! И никаких беспокойств.
 — Что ж, о'кей.
 — Я скажу ребятам, — бросил Уолт и пошел обратно в зал для коктейлей.
 Фред внимательно посмотрел в лицо девушке.
 — Ты к нему неравнодушна?
 Джери-Ли подумала, прежде чем ответить.
 — Насколько я могу судить, я была неравнодушна. Но не теперь. Это все уже прошло.
 — Он почему-то зол на тебя, — сказал Фред.
 — Откуда ты знаешь? — удивилась Джери-Ли.
 — Я чувствую. Но возможно, я и ошибаюсь. Он ведь меня недолюбливает.
 Хотя, может быть, он просто терпеть не может черных.
 — Хотелось бы мне, чтобы ты ошибался. Он, скорее всего, немного испорчен, но не в такой степени, чтобы так о нем думать.
 Закончился кратковременный отдых, оркестранты побрели на сцену.
 — Увидимся в субботу? — спросил, прощаясь, Фред.
 — Конечно, — кивнула она. — Иди и спой так, чтобы ОНИ завелись.
 Джери-Ли улыбнулась.
 — Я всегда пою только так!
 — Спокойной ночи, Фред.
 — Спокойной, Джери-Ли.
 Звуки музыки полились из дверей на террасу как раз когда появился Уолт.
 — Все в порядке, Джери-Ли, — он спустился с террасы на лужайку. — Мы можем пройти отсюда прямо к парковке.
 — А где твои друзья?
 — Они уже пошли к машинам вместе с Мэриэн Дейли.
 Она пошла вслед за ним через лужайку, мимо теннисных кортов к площадке для парковки машин. Когда они подошли, Джери-Ли услышала смех, доносящийся из машины.
 — Честное слово, Уолт, я вам все испорчу. Я еще успею на автобус.
 Мне не хочется затруднять вас.
 — Я же сказал, что все будет о'кей, — так или не так? — в его голосе послышалось раздражение.
 — Ладно, — согласилась она.
 Оставшийся путь до машины они прошли молча. Вечер был теплый, и просторный лимузин с откидным верхом стоял с забранной крышей.
 — Где вы там запропастились? — крикнул кто-то из машины, когда они приблизились.
 — Я подписывал чек в баре, — сказал Уолт. Он открыл дверцу машины.
 — Друзья, познакомьтесь, это — Джери-Ли. А это Джо и Майк Херроны. Они братья. Мэриеэн ты знаешь.
 Джери-Ли кивнула.
 — Привет!
 Мэриэн выглядела неприветливой. Один из парней взял бутылку и протянул ее Джери-Ли.
 — Догоняй нас — выпей.
 — Нет, спасибо, не хочется.
 — А я сделаю глоток, — сказал Уолт, взял бутылку, приложил к губам и сделал хороший глоток, после чего вернул бутылку. — Вполне приличный ром.
 — А каким же ему еще быть? — засмеялся один из братьев. — Твой отец держит только самое лучшее.
 Уолт захлопнул дверцу и сел за руль. Включил мотор и вывел машину на дорогу, но сразу же повернул в противоположную сторону от дома Джери-Ли.
 Она спокойно взглянула на него и сказала:
 — Мы едем не туда.
 — Я подумал, что лучше, если мы их забросим раньше, а потом я отвезу тебя домой, — сказал он.
 Она ничего не ответила. С заднего сиденья донесся смех. Она оглянулась. Оба брата одновременно старались расстегнуть пуговицы на блузке Мэриэн, а та хихикала и шлепала их по рукам.
 — Нечестно, нечестно! Двое на одну! Джери-Ли отвернулась, взглянула на спидометр. Стрелка дрожала у отметки семьдесят миль.
 — Не гони так, Уолт, — сказала она. — Полицейский патруль в это время выезжает на шоссе.
 — Я с ними договорюсь, — мрачно буркнул Уолт.
 Звуки на заднем сиденье утихли. Джери-Ли взглянула в зеркальце заднего обзора. Мэриэн странным образом куда-то исчезла. Не успев ничего подумать, Джери-Ли обернулась и заглянула на сиденье. Мэриэн лежала так, что голова ее была на коленях у Джо. Прошла целая секунда, прежде чем Джери-Ли сообразила, что делает девушка — она держала в руке пенис Джо и тянулась к нему губами, собираясь взять в рот...
 Джери-Ли стремительно отвернулась. Она вновь почувствовала все то же болезненное потягивание внизу живота и слабость. Неизвестно почему и каким образом, но она точно знала, что так не должно быть. Ей было известно, чем занимаются обычно парни и девушки в машинах, но то, что она сейчас увидела, было совсем не то, что ей представлялось. Она в панике подумала: скорее бы Уолт отвез их и наконец доставил ее домой.
 Неожиданно Уолт свернул к своему дому и затормозил.
 — Приехали! — сказал он. — Все выходят! Он открыл свою дверцу, вышел из машины, обошел ее и подошел со стороны Джери-Ли.
 — Ты обещал отвезти меня домой, — сказала она.
 — Конечно, отвезу, — согласился он, — о чем разговор? В прошлый раз ты даже подождать не хотела.
 — В прошлый раз все было иначе. И ты был другим. Тем временем Мэриэн и братья Херрон выбрались из машины.
 — Давай, выходи, — сказала, смеясь Мэриэн, — не порти всем вечеринку.
 — Точно, — немного выпьем, и я отвезу тебя домой. 0бещаю, — сказал Уолт.
 Неохотно, чувствуя, как все в ней противится этому, Джери-Ли вышла из машины и пошла за ними в дом.
 Они прошли через все комнаты и вышли на задний дворик к бассейну. С громкими воплями братья сбросили с себя одежду и нырнули.
 — Блеск! — закричал Майк. — Давайте сюда!
 Она оглянулась в поисках Уолта. Его не было. В глубине дома зажегся свет — он прошел на кухню. На столике у бассейна заиграла радиола. Мэриэн стала танцевать под джазовую музыку.
 Из дома вышел Уолт с подносом, на котором стояла бутылка коки и ведерко со льдом. Он подхватил бутылку рома, которая стояла рядом с радиоприемником, и торопливо смешал подобие коктейля. Один бокал протянул Мэриэн, и та жадно выпила, другой — Джери-Ли.
 — Нет, спасибо.
 — Слушай, от тебя мухи дохнут.
 — Я же сказала, что хочу ехать домой. Прости.
 — Ладно, черт побери, тебе придется подождать, пока я не пропущу пару глотков, — раздраженно сказал он, поднимая бокал.
 — Перестань выпендриваться, Джери-Ли, не будь занудой! Ты среди друзей, — не очень-то любезно бросила ей Мэриэн, не переставая танцевать.
 — Выпей, — еще раз протянул ей бокал Уолт.
 — Нет, — повторила Джери-Ли еще раз. — Благодарю вас, — и пошла к дому.
 Уолт положил руку ей на плечо.
 — И куда это ты собралась идти?
 — Я вполне могу перехватить автобус на шоссе.
 — Я сказал, что отвезу тебя! — раздраженно сказал он. — Или моего слова тебе недостаточно?
 Не успела она ответить, как почувствовала: чьи-то руки ухватили ее за ноги пониже коленок и потащили в бассейн. Она вывернулась и стала колотить парня, который схватил ее за ноги.
 — Э, да она поиграть хочет! — воскликнул второй из братьев.
 Тут же вторая пара рук ухватила ее за плечи, подтащила к бассейну, и усилия обоих братьев закончились тем, что ее окунули в воду. Она попыталась вырваться, вывернуться, но внезапно платье ее треснуло под их грубыми руками, и затем ее снова окунули в воду. Она вынырнула и, отфыркиваясь, ухватилась за бортик бассейна. Подняла глаза на Уолта — они горели от готовых брызнуть слез.
 — Пожалуйста, отвези меня домой, — сказала она, чуть не плача.
 — Обязательно, — ответил он и поднес бокал к губам. — Как только твое платье высохнет.

 Глава 10 

 Берни отыскал Фреда на террасе.
 — Скажи, ты не видел Джери-Ли?
 — Нет.
 — Если увидишь, скажи, что звонил ее отец. Он просил, чтобы она привезла домой мороженого. Фред задержал его.
 — Давно он звонил?
 — Только сейчас. Я снял трубку в баре.
 — Странно. Сколько времени надо, чтобы доехать отсюда до ее дома?
 — Если машиной, — меньше десяти минут, если автобусом, то полчаса.
 — В таком случае она должна была уже быть дома. Она уехала около часа назад. — На его лице появилось странное выражение. — Скажи, ты знаешь, где живет этот Торнтонов сынок?
 — На той стороне мыса. А что?
 — Я так понял, что он предложил забросить ее домой. Но он был на хорошем взводе, и парочка его дружков тоже набралась. Я видел, как в баре они лакали ром с кокой, словно это вода. Он настаивал, чтобы она поехала с ними на пляж, но она твердила, что хочет домой.
 Берни уставился на Фреда.
 — Я видел, как эта парочка уходила с Мэриэн Дейли. Она пыталась уговорить кого-нибудь из девушек поехать с ними, но никто не согласился.
 — Мне все это не нравится, — сказал Фред. — Джери-Ли в любом случае должна была бы уже приехать домой. Ты на машине?
 — Да. Я сбегаю за ключами — они в костюме, а ты жди меня на стоянке, — крикнул Берни, убегая.
 Джери-Ли плакала.
 Она лежала голая на траве рядом с бассейном, пытаясь прикрыться.
 Над ней склонился Джо.
 — Кончай скулить! — сказал он и с некоторым беспокойством в голосе спросил:
 — Будто ты никогда раньше так не делала?
 — Никогда...
 — Не ври! Уолт рассказывал нам, как вы сюда приезжали.
 — Но тогда ничего не произошло! — закричала она. — Честное слово, ничего!
 — Ты врешь без остановки! — он повернулся к бассейну и крикнул:
 — Эй, идите сюда и сделайте что-нибудь с этой сучкой или я выпорю ее!
 Подошел Уолт. Походка его была нетвердой, он покачивался и все еще держал в руке бокал с выпивкой.
 — Послушай, Джери-Ли... Перестань! Мы хотим чуточку повеселиться.
 Выпей и ты почувствуешь себя на уровне, — он протянул ей бокал.
 — Нет!
 С другой стороны бассейна доносились голоса и шум. Джо посмотрел туда и захихикал.
 — Посмотри-ка, Уолт, ты только посмотри!
 Джери-Ли машинально взглянула тоже: на траве лежали, сплетаясь, Мэриэн и второй брат. Парень стонал и дергался как заведенный. Его стоны неслись над водой и умирали в ночи.
 — Во красотища, а? — Джо поглядел на Джери-Ли. — Они уже занялись делом. Не пора ли и тебе спуститься с небес, а? Чтобы и у нас началось настоящее веселье?
 Она не ответила.
 Джо начал злиться.
 — Тогда какого дьявола ты притащилась сюда с нами, ты, затраханная сука, ломака-недотрога?
 — Я не притащилась! — закричала она и тут вдруг поняла, что Уолт не сказал братьям о своем обещании отвезти ее сразу же домой и что, больше того, он и не собирался вовсе отвозить ее. Ей все стало ясно с этим обманом, но все же она в отчаянии обратилась к Уолту с мольбой:
 — Уолт, скажи им, Уолт! Я не хотела ехать... Джо встал рядом с ней на колени, схватил за волосы и с силой откинул ее голову.
 — Дай-ка мне сюда бокал! — скомандовал он Уолту. — Тот молча протянул руку. Тогда Джо запрокинул девушке голову, заставил открыть рот и влил ей алкоголь прямо в глотку.
 Она захлебнулась, задохнулась, закашляла. Сладковатая обжигающая жидкость полилась по щекам, по плечам, по груди. Джо не отпускал ее, пока не вылил весь бокал. Затем отбросил его. Она услышала, как стекло разбилось о бетонный пол. Потом он притянул ее лицо к своему.
 — Ну а теперь ты будешь — ха-ха! — сотрудничать? Или мне придется обойтись с тобой покруче.
 Джери-Ли пыталась задержать дыхание, чтобы не ощущать перегара, глаза ее расширились, она просила:
 — Пожалуйста, отпусти меня, прошу тебя, слышишь! Вместо ответа он вдруг налег на нее, придавил к земле всем своим мощным телом, пытаясь целовать ее и тискать грудь.
 Она яростно сопротивлялась, отворачиваясь от его жадных поцелуев, извивалась что было сил. Неожиданно она ткнула его коленом в пах. Он вскрикнул от боли и с воплем: «Сука!» ударил ее по лицу.
 — Подержи-ка ее! — скомандовал он Уолту. — Еще ни одна сучонка не била меня коленом по яйцам! Это тебе так не сойдет!
 Уолт стоял рядом в нерешительности.
 — Держи, я что тебе сказал! — заорал Джо. — Давно пора выдать ей все, что ей причитается!
 Уолт опустился на одно колено и прижал руки Джери-Ли к земле.
 И тут она почувствовала острую боль в груда. Она закричала отчаянно.
 Краем глаза она увидела, как Джо поднимает горящую сигарету с улыбкой:
 — Не понравилось, а?
 Она в ужасе смотрела на него, не в состоянии сказать ни слова.
 Он опять опустил руку с сигаретой. Дикая боль обожгла вторую грудь.
 Она закричала снова.
 — Ты можешь надорвать глотку, лопнуть, — никто тебя здесь не услышит, — ухмыльнулся Джо, раскуривая сигарету.
 — Уолт, умоляю, останови его, Уолт!
 — Может быть, действительно, нам не стоит... — начал тот.
 Джо перебил его.
 — Пошел прочь! Не лезь! Это мое с ней дело, личное, понимаешь? Когда я с ней разберусь, она уже не сможет мотать яйца парням и дразнить их, ясно?
 Он раздвинул коленями ее ноги и полез рукой к ней в промежность.
 — Вот, какие мы тут розовенькие, вкусненькие... С этими словами он изогнулся, склонился и укусил ее чуть ниже лобка.
 Она закричала от боли, попыталась вырваться, но не смогла, а он выпрямился и рассмеялся.
 — Не так плохо, маленькая киска... не так уж и плохо, — он раскурил сигарету еще раз и медленно поднес ее туда, к промежности, приговаривая при этом:
 — А теперь тебе станет действительно жарко, очень жарко!
 Завороженно, словно это змея, она смотрела, как пылающий кончик сигареты медленно движется к ее телу, ближе, ближе, — она почувствовала тепло и в ужасе зажмурила глаза...
 Они услышали крик боли, когда свернули к дому со стороны шоссе.
 Выскочили из машины, пробежали через весь дом...
 Берни первым оказался у бассейна. Он замер в ужасе от того, что увидел: два парня держали за руки Джери-Ли, а она кричала, кричала, надрываясь...
 — Что это? — растерянно крикнул он.
 Но выбежавший вслед за ним Фред действовал с быстротой закаленного в уличных драках человека — прыгнул и ударил в челюсть Джо с такой силой, что бук-. вально приподнял его в воздух. Джо грохнулся на землю, но Фред уже навалился на него и колотил его головой" о бетонное ограждение бассейна. Уолт попытался было подняться на ноги, но Фред мгновенно отбросил Джо и нанес Уолту удар кулаком по носу, затем в зубы, да так, что сам почувствовал боль в костяшках пальцев. Уолт упал навзничь, словно его ударили топором.
 Фред склонился над Джери-Ли и приподнял ее голову.
 Она плакала от боли.
 — Не надо, не делай мне больно, не надо... — всхлипывала она, не разжимая век.
 — Все о'кей, девочка, — сказал он ласково. — Никто больше не обидит тебя.
 — Фред! — раздался предостерегающий крик Берни. Фред обернулся и увидел, что еще один парень приближается к нему, быстро выпрямился, чтобы встретить его. Но Берни перехватил парня приемом нападающего в футболе, и они покатились по земле. Джо поднялся на ноги и бросился на Фреда. В руках у него было что-то, смутно различимое в темноте и напоминающее камень.
 Фред отступил, нагнулся и извлек из-под штанины нож. Он нажал пружину, и острое лезвие, тонкое и блестящее, выскочило со звоном наружу.
 Он выставил нож перед собой.
 — Только пошевелись, белый мальчик, и я отрежу тебе яйца! — сказал Фред негромко и совершенно спокойно.
 Джо замер, вытаращив глаза на нож, не опуская руки. Фред теперь разглядел, что это был вовсе не камень, а портативный радиоприемник. Он отступил бесшумно, по-кошачьи мягко, так, чтобы видеть всех сразу.
 — Достань что-нибудь и прикрой ее, — сказал он Берни, который к тому времени отпустил своего противника. — И давай сматываться отсюда.
 И тут он услышал, как кто-то еще идет со стороны бассейна. Это Мэриэн брела к ним, пошатываясь, с бутылкой в руке.
 — А что такое? — спросила она. — Что, вечеринка уже окончилась?
 — Вот именно, закончилась, милочка, — сказал Фред, и в голосе его звучало неприкрытое презрение.
 Они кое-как прикрыли Джери-Ли остатками ее платья и полотенцем и отвели в машину.
 Она сидела между ними, содрогаясь от холода и рыданий, постанывая от боли, положив голову на грудь Фреду. Берни вел машину.
 Когда Фред попытался помочь ей выбраться из машины, она вдруг отказалась.
 — Я боюсь... — прошептала она.
 — Больше тебе бояться нечего, Джери-Ли, — стал успокаивать ее Фред.
 — Ты дома, все позади...
 Но что-то подсказывало ей, что это только начало ожидающего ее ужаса.
 И она оказалась права.

 Глава 11 

 Крупными буквами черным жирным мелком, выделяющимся на белом фоне ограды, было написано: «Джери-Ли трахается. Джери-Ли трахается. Джери-Ли трахается.»
 Джон Рэндол молча уставился на надпись. Потом заметил, что чуть в стороне стоит Бобби, прижимая носовой платок к разбитому носу. Кровь уже остановилась, но платок был весь испачкан.
 — Я увидел, как они писали, когда подходил к дому, папа, — сказал мальчик.
 — Кто — они? — спросил Джон и почувствовал, как на сердце становится тяжело.
 — Большие мальчишки, — ответил двенадцатилетний Бобби. — Я их раньше никогда не видел. Когда я подошел и потребовал, чтобы они прекратили, они ударили меня.
 Джон подошел к сыну.
 — Там, в гараже, стоит банка белой краски, — сказал он, рассматривая лицо мальчика так, словно увидел его впервые. — Принеси. Мне бы хотелось успеть все закрасить до того, как твоя мать и Джери-Ли вернутся из магазина.
 — Хорошо, пап! Но почему они это говорят про мою сестру?
 — Некоторые люди не совсем нормальны" И глупы.
 — Какая гнусность! Я хотел поубивать их, этих парней!
 Джон еще раз внимательно посмотрел на сына — лицо мальчика было мрачным, челюсти сжаты.
 — Принеси краску, — сказал он негромко. Бобби побежал через лужайку к гаражу, а Джон оглянулся — улица была пуста. Никого, ни души. Он пошарил в карманах в поисках сигареты...
 Да, прошло меньше месяца с той страшной ночи. Ночи, когда открылась дверь, и появились двое молодых людей, держа под руки испуганную, избитую Джери-Ли.
 ...Поздняя телевизионная передача уже подходила к концу, когда в дверь позвонили. Он поднялся из кресла, стоящего, как всегда, перед телевизором. В этом кресле он подремывал во время вечерних развлекательных передач. Он поглядел на часы — был час ночи.
 — Наверно, это Джери-Ли. Забыла ключ, — сказал он.
 Вероника, увлеченная происходящим на экране, сказала только:
 — Объясни ей, пожалуйста, чтобы она не забывала ключи. В следующий раз мы, возможно, будем спать.
 Он прошел в маленькую прихожую, подошел к входной двери.
 Звонок зазвонил опять.
 — Иду, иду, — отозвался он и повернул ключ.
 Дверь распахнулась, хотя он и не успел к ней прикоснуться.
 Какое-то время он стоял, ошарашенный увиденным:
 Джери-Ли стояла между двух парней, ее платье изодрано, на щеке — кровь, она сочится и стекает на почти обнаженную грудь. Берни поддерживает ее, обхватив за талию.
 В ее глазах он прочитал ужас, когда она подняла их и взглянула ему в лицо.
 — Папа... — произнесла она дрожащим голосом и сделала неверный шаг к нему.
 Он подхватил ее и не дал упасть. Он прижал ее к себе так сильно, что почувствовал, как колотится ее сердце.
 — Бог мой! — воскликнул он. — Что случилось? Темнокожий юноша — он его никогда раньше не видел — заговорил первым:
 — Мы вам все расскажем, мистер Рэндол, но вначале позовите доктора для Джери-Ли. Вы же видите, она избита и потрясена.
 Подошла Вероника. Увидела дочь, остолбенела и только и смогла сказать тонким, чужим голосом:
 — Джон...
 Джери-Ли обернулась к матери.
 — Мама, мама...
 Вероника уже обрела голос, и в нем зазвучали привычные нотки раздражения и даже злости:
 — В какую еще глупость ты умудрилась попасть на этот раз, Джери-Ли?
 — Вероника! — крикнул Джон, и голос его прозвучал непривычно резко.
 — Позвони доктору Бейкеру и попроси его немедленно приехать к нам' И, не дожидаясь ответа, поднял Джери-Ли и понес по лестнице наверх, в ее комнату. Там осторожно положил на кровать.
 Она еле слышно застонала. Остатки платья, которые прикрывали ее грудь, соскользнули, и в глаза ему бросились ожоги на незагорелом белом теле.
 — Я боюсь, папочка, — произнесла она со слезами.
 — Теперь тебе больше нечего бояться, детка, ты дома и в безопасности.
 — Но у меня все болит, все... папа!
 — Ничего страшного, — доктор Бейкер уже едет к нам и он поможет тебе справиться с болью.
 — Он сейчас будет, — сказала Вероника, входя в комнату и оглядывая дочь. — Так что случилось?
 — Уолт сказал, что отвезет меня домой... — начала Джери-Ли.
 — Уолт? Какой еще Уолт? Этот цветной, что там, внизу? Сколько раз я тебе говорила, чтобы ты не связывалась с такими людьми...
 — Нет! — затрясла Джери-Ли головой. — Он не Уолт, он Фред! Он приехал с Берни и вытащил меня. И опять Вероника перебила дочь:
 — Вытащил? Откуда вытащил? Куда ты еще попала? Ты ведь должна была быть на работе!
 Джон увидел, как в глазах Джери-Ли нарастает паника.
 — Вероника! — сказал он достаточно резко. — Хватит вопросов. Вначале постараемся сделать все, чтобы ей было удобно и спокойно до приезда доктора. Принеси купальную простыню и теплую воду.
 — Все в порядке, детка, — сказал он, когда Вероника вышла из комнаты.
 — Я не хочу, чтобы проснулся Бобби, не хочу, чтобы он видел меня такой.
 — Не волнуйся, — успокоил он ее, — твой братишка способен проспать землетрясение.
 Прозвенел звонок у входной двери.
 — А это, наверное, уже и доктор приехал, — Джон нежно прикоснулся к девушке и убрал со лба ее волосы. — Придет доктор и все будет в порядке...
 — Мать ужасно рассердилась на меня, я знаю...
 — Нет, не рассердилась, она просто разволновалась.
 Доктор Бейкер жил в этих местах уже очень давно. После сорока лет практики ему не нужно было выслушивать пациента, он видел и понимал больше, чем мог ему рассказать пациент. Ни слова не говоря, он открыл черный врачебный саквояж, быстро сделал инъекцию и похлопал девушку по руке.
 — Это снимет боль, Джери-Ли, — сказал он, обернулся к родителям и добавил. — Спуститесь вниз, пожалуйста, пока я осмотрю ее.
 — Она поправится? — спросил Джон.
 — Конечно, она поправится, — ответил доктор. Они спустились в гостиную, где их с нетерпением ждали молодые люди.
 — Ну как она? — спросил Берни.
 — Доктор Бейкер заверил, что все обойдется, — ответил Джон. — А теперь, молодые люди, расскажите мне, пожалуйста, что произошло.
 — Она устала и хотела пораньше уехать домой, — начал Берни. — Уолт сказал, что он подбросит ее к дому. С ним поехали его друзья. Когда вы позвонили и сказали, что ее еще нет дома, Фред решил, что случилось что-то и... что-то там не так. И тогда мы поехали вслед за ней.
 — А почему вы подумали, что должно что-то случиться? — спросил Джон Фреда.
 — Уолт и его друзья основательно выпили, — ответил Фред. — И я обратил внимание на то, что в их поведении есть что-то нехорошее, агрессивное.
 — А кто он такой, этот Уолт, о котором вы говорите? — спросила Вероника. — Я не слышала, чтобы Джери-Ли упоминала когда-нибудь его имя.
 — Уолт Торнтон, — ответил Берн. — Он живет в доме у мыса.
 — Сын писателя? — спросил Джон.
 — Да.
 — И что же случилось, когда вы приехали в этот дом?
 — Она лежала на земле, а Уолт держал ее. Другой парень, — Фред стал подбирать подходящее слово, — делал с ней всякую гадость. Она плакала и кричала. Так громко, что мы услышали ее, когда подходили к дому с другой стороны.
 Лицо Джона застыло, он взял трубку телефона.
 — Что ты делаешь? — спросила обеспокоенно Вероника.
 — Вызываю полицию, — ответил он сдавленным голосом.
 — Подожди минутку, — сказала она, отбирая у него телефонную трубку и опуская ее на рычаг. — Мы же не знаем, сделали они с нею что-нибудь или нет.
 Джон вытаращил глаза.
 — Ты же видела, что они уже сделали! Поступили, как последние скоты!
 Они мучали ее. Этого недостаточно?
 — А вы видели" как они делали с ней еще что-то? — спросила она Фреда совершенно спокойно.
 Лицо молодого негра ничего не выразило. Он ответил тихо:
 — Я не понимаю, мэм, что вы имеете в виду.
 Она покраснела, но уточнила:
 — Вы видели, как кто-нибудь из них совершал с нею непристойный акт?
 — Нет, мэм, — так же ровно и сдержанно ответил Фред. — Я не думаю, что они зашли так далеко.
 — Видишь? — спросила она мужа. — Они ничего не сделали.
 — Они натворили более чем достаточно! — сердито сказал Джон.
 — Ты вызовешь полицию — и все в городе будут знать, что случилось, — сказала она. — И я не думаю, что это понравится мистеру Карсону.
 — А мне плевать на то, как отнесется к этому мистер Карсон!
 — Кроме того, мы же не знаем, что именно, возможно, сделала Джери-Ли, чтобы спровоцировать их на^. такое!
 — Неужели ты веришь, что она могла?
 — Это первое, что подумают люди. Я знаю наш город, и ты знаешь его не хуже.
 Некоторое время Джон размышлял.
 — Хорошо. Подождем, пока не выйдет доктор, и послушаем, что он скажет. — Он обратился к молодым людям. — Я даже не представляю, как мы сможем отблагодарить вас, молодые люди, за то, что вы сделали. Если бы не вы... — у него перехватило горло, и он умолк.
 Юноши в крайнем смущении смотрели в сторону.
 — Вы не откажетесь от чашечки кофе и, может быть, еще чего-нибудь? — спросила Вероника.
 — Нет, спасибо, мэм, мне нужно возвращаться в клуб. Там уже, наверное, удивляются, куда это я запропастился, что со мной стряслось. Мы только подождем, пока не выйдет доктор, узнаем, что он скажет.
 — Вам вовсе незачем ждать, — сказала быстро Вероника.
 Она вдруг захотела, чтобы эти ребята как можно скорее убрались из ее дома. Если с Джери-Ли случилось еще что-то, кроме того, что они успели увидеть, она ни в коем случае не желала, чтобы они об этом узнали.
 — Я позвоню вам сразу же, утром. Берни заколебался, ему не хотелось ждать до утра, но он взглянул на Фреда и кивнул, соглашаясь.
 — Ладно, — произнес он неохотно.
 Они повернулись и пошли к выходу.
 Вероника откашлялась, прочищая горло, и сказала:
 — Я была бы вам крайне обязана, если бы вы никому ничего не стали рассказывать. У нас маленький городок. И вы знаете, как болтают языком люди даже тогда, когда и говорить-то не о чем.
 — Не волнуйтесь, миссис Рэндол, мы никому ничего не скажем.
 Они вышли. Джон подошел к жене и обеспокоенно сказал:
 — Доктор уже довольно давно там.
 — Всего пятнадцать минут, — ответила Вероника и бросила быстрый взгляд на внутреннюю лестницу. — Никак не могу понять, каким образом Джери-Ли позволила втянуть себя в подобную ситуацию.
 — Ты слышала, что сказали молодые люди, — ответил Джон. — Они обещали завезти ее домой.
 — Ты веришь этому?
 — Да, — ответил Джон просто и посмотрел прямо в глаза жене.
 — Я не верю, — сказала она без колебаний. — Я знаю Джери-Ли. Она гораздо больше походит на своего отца, чем мне хотелось бы думать. Он никогда не думал о проблемах совести. И она такая же. Я уверена, что она отлично понимала, что делает.
 — Ты несправедлива к ней! — возмутился Джон. — Джери-Ли хорошая девочка!
 «Как он наивен!» — подумала Вероника.
 — Подождем, что скажет нам доктор, — заявила она неуступчивым тоном.
 — А пока я поставлю варить кофе.
 Она едва успела поставить на огонь кофеварку, как сверху спустился доктор.
 — С ней все в порядке, — сказал он сразу же. — Она спит. Я сделал ей инъекцию.
 — Чашечку кофе, доктор? — предложила Вероника. Доктор устало покивал головой и сказал: «Благодарю».
 Вероника налила чашечку, поставила перед доктором, затем подала кофе мужу и налила себе.
 — Скажите, они ее... Доктор поглядел на нее.
 — Нет, — сказал он твердо.
 — Она все еще девушка?
 — Если это единственное, что вас заботит, — сказал он с явной неприязнью, — могу ответить: да, она девушка.
 — Значит, ничего не произошло, — сказала Вероника с облегчением.
 — Ничего не произошло, — повторил доктор саркастически. — Ничего, если не считать безжалостное избиение, ожоги третьей степени на груди и в промежности, разбитый нос и следы укусов. И такие следы зубов, словно ее покусали дикие звери.
 — Я хочу вызвать полицию, — сказал Джон. — Нельзя допустить, чтобы эти молодчики остались безнаказанными.
 — Нет! — твердо заявила Вероника. — Самое лучшее — забыть. В любом случае, мы не знаем, что она сделала, чтобы спровоцировать их. И даже если она ничего не сделала, вам отлично известно, что скажут люди. В глазах обывателя всегда виновата девушка.
 — Вы согласны, доктор Бейкер? — спросил Джон.
 Доктор сидел и молчал. Он знал, что испытывает и чувствует сейчас Джон. Он чувствовал бы себя точно так же, если бы оказался на его месте.
 Но при всем том Вероника была права. Самое лучшее — заткнуться и молчать.
 — Боюсь, ваша жена права, Джон, — сказал он наконец. — Люди воспринимают подобные вещи несколько странно.
 Джон стиснул зубы, отчего губы его вытянулись в ниточку.
 — В таком случае эти скоты останутся безнаказанными, так?
 — Может быть, вы бы могли обсудить все с их родителями конфиденциально? — предположил неуверенно доктор.
 — А что это даст? — спросил Джон. — Уверен, что парни постараются все свалить на нее и сделать девочку виноватой.
 — Я именно это все время имею в виду, — быстро проговорила Вероника.
 — И в том, и в другом случае вся эта история станет достоянием города. Я считаю, что мы просто должны забыть все.
 Джон внимательно смотрел на жену, пока она произносила эти слова. Ему показалось, что сегодня он впервые увидел ее. Она оказалась гораздо более напуганной и одновременно гораздо более расчетливой, чем он мог предположить. И когда он заговорил, в его голосе отчетливо звучала боль:
 — Может быть, мы и сможем забыть, только вот как насчет Джери-Ли? Ты полагаешь, что и она тоже сумеет все забыть?

 Глава 12 

 — Да провались ты со своими замашками мальчика из колледжа, — чертыхался Джек, бросая свои вещи в потрепанный чемодан.
 Фред курил сигарету и молчал.
 — Лучше бы собрал свои шмутки! Этот тип велел выматываться до полудня. Фред встал.
 — Пожалуй, я выйду, — сказал он.
 На лужайке он поглядел на солнце, сощурив глаза.
 Оно ярко светило с совершенно ясного неба. День обещал быть изнурительно жарким. Он пересек площадку для паркинга и пошел прямо к морскому пляжу. Остановился у самого берега и посмотрел на пролив.
 Море мерцало и поблескивало, переливаясь зелено-голубыми, отороченными крохотной белой гривкой барашками. Они выкатывались на ослепительно белый песок и мягко разбивались. Он сбросил туфли, закатал брюки до самых колен и, держа туфли в одной руке, побрел вдоль берега по той самой линии, у которой умирали волны, вдыхая крепкий и свежий океанский воздух.
 Да, Джек был прав: мир здесь был прекрасным, изумительным, ничего похожего на то, что ожидало их по возвращении в Гарлеме.
 Прошло меньше недели после той страшной ночи. Джери-Ли не выходила на работу, не показывались в клубе и Уолт с дружками. Даже Мэриэн Дейли не появлялась. Но по городку уже поползли слухи.
 Один из гостивших у Уолта братьев обратился в больницу, расположенную в Джефферсоне — около тридцати миль от Порт-Клера. У него были переломы скулы, Челюсти и нескольких ребер. Он заявил, что с ним произошел несчастный случай — неудачно упал.
 Вполне вероятно, что он не привлек бы к себе внимания, если бы у Уолта тоже не обнаружились царапины и ссадины. Все вместе вызвало вопросы.
 Одновременно мать Мэриэн расспрашивала всех друзей дочери. В ту ночь Мэриэн не ночевала дома. К утру мать начала беспокоиться, выяснила, что дочь поехала к Уолту, стала звонить, но телефон не отвечал, и она поехала туда.
 У входной двери никто не ответил на ее звонки. Она толкнула дверь, та оказалась не запертой, и мать Мэриэн вошла. Не обнаружив никого на первом этаже, она вышла через заднюю дверь к бассейну. Кругом валялись перевернутые шезлонги, столики, разбитые бутылки. Она оглядела все это месиво, вернулась в дом, 
 сняла трубку телефона, чтобы звонить в полицию. 
 И в этот момент она услышала шаги на лестнице, ведущей на второй этаж. Сверху спускалась Мэриэн. Совершенно голая. Несколько секунд они стояли, онемевшие от неожиданности, и тут на лестнице появился паренек, которого мать Мэриэн никогда до того не видела.
 ***
 Он тоже был совершенно голый.
 Миссис Дейли первой обрела дар речи.
 — Немедленно оденься, Мэриэн, и едем со мной! Она повернулась, пошла к машине, пройдя через дверь в комнаты первого этажа, не дожидаясь ответа.
 Через несколько минут Мэриэн вышла одетая и села молча рядом с матерью. По-прежнему, не говоря ни слова, мать включила мотор и выехала через подъездной путь на шоссе. Она заговорила только тогда, когда они оказались уже на улице города.
 — На этот раз ты действительно стала... — мать не закончила. — Когда отец узнает, я даже не представляю, что он сделает.
 Мэриэн заплакала. Хлюпая носом, она за пару минут выдала матери свою версию происшедшего. Мать не перебивала ее. Когда дочь закончила, мать внимательно ее оглядела и спросила:
 — Ты говоришь, что и Джери-Ли была с тобой?
 — Да, — быстро сказала Мэриэн. — Мы только собрались искупаться, поплавать. Но тут внезапно появились Берни и Фред. Учинили ужасную драку и забрали Джери-Ли с собой.
 — А где в это время были Уолт и другой мальчик? — спросила мать Мэриэн, — Парня так избили, что Уолт повез его в больницу в Джефферсон.
 — Почему там оказался этот черномазый?
 — Не знаю, — торопливо ответила Мэриэн, — не знаю, только Джери-Ли с ним очень дружна, они всегда вместе бывают в клубе.
 Миссис Дейли поджала губы.
 — Я говорила Коркорэну, когда он нанимал этих музыкантов, что не следует доверять черномазым. У негров нет никакого уважения к людям.
 — Что ты собираешься сказать папе, мама? — спросила Мэриэн тихонько, как маленькая девочка.
 — Еще не решила, — ответила мать. — Он взбесится, если только узнает, что ниггер был там и видел тебя такой... Во-первых, я поговорю с матерью Джери-Ли и выясню, знает ли она, что там делала ее дочь. Затем я переговорю с Коркорэном. Если он хочет сохранить клуб с избранными членами, то пусть вышвырнет ниггеров!
 Джон только что вернулся с ленча. На его письменном столе зазвенел телефон. Он снял трубку.
 — Рэндол слушает!
 — Джон, — услышал он взволнованный голос Вероники.
 Его охватило тяжелое предчувствие и страх.
 — С Джери-Ли все в порядке? — быстро спросил он.
 — Да, да, но понимаешь, только что позвонила миссис Дейли. Она сказала мне, что один из мальчиков в больнице, в Джефферсоне — его пришлось уложить, настолько сильно он избит.
 — Ужасно, — потянул издевательски Джон. — Да если бы я мог, я бы убил его!
 — Не в этом дело! Она сказала, что Джери-Ли очень дружила с этим цветным, очень близко, понимаешь, и что они часто ходили вместе, и что он потому помчался в тот дом, что страшно ревновал ее.
 — Чушь! Совершеннейшая чушь!
 — Она сказала, что и Мэриэн была там. И что Мэриэн сказала, будто Джери-Ли сама пошла с ними. И никто не собирался завозить ее домой.
 — Эта девчонка Дейли — лгунья!
 — Она спрашивала меня, благополучно ли добралась домой Джери-Ли и все ли с ней в порядке.
 — И что ты ей сказала?
 — Сказала, что добралась и все в порядке. Тогда она захотела узнать, кто привез Джери-Ли домой. Я сказала. И тогда она сообщила, что едет в клуб и потребует, чтобы Коркорэн прогнал негритянский оркестр и что мне следует построже следить за дочерью и за ее знакомствами.
 — Мы не можем этого допустить, — возмутился Джон, — Парень заслужил медаль за свой поступок. Перезвони ей и скажи все, что в действительности произошло.
 — И не подумаю! Она мне не поверит ни в коем случае. Она уверена, что Джери-Ли поехала с ее дочерью и они были вместе. И даже если она поверит, вся эта история станет достоянием кумушек города в один миг.
 — Лучше так, чем сознавать, что парень потерял работу из-за своего благородства.
 — Да никто нам не поверит! Все считают, что виновата Джери-Ли. Да нам просто глаз нельзя будет поднять на улицах, если слухи просочатся! И ты сам отлично знаешь, как относится мистер Карсон к репутации банковских служащих. Одно дурное слово — и все будет для нас кончено.
 — Он поверит мне, если я расскажу ему всю правду, — сказал Джон. — Пожалуй, мне стоит пойти и рассказать ему раньше, чем все это станет предметом обсуждений.
 — А я думаю, что тебе не следует ввязываться.
 — Я уже ввязался. Я не могу допустить, чтобы парень пострадал из-за того, что спас мою дочь от насильников и от изнасилования! — Джон положил трубку на рычаг и пошел в кабинет президента банка. У стеклянной двери он остановился и постучал.
 Донесся голос президента:
 — Входите.
 Он открыл дверь и сделал полшага в кабинет.
 — Мистер Карсон, — сказал он самым вежливым тоном, каким мог, все еще оставаясь на пороге кабинета, — вы не могли бы уделить мне немного времени?
 Мистер Карсон поднял глаза.
 — Конечно, Джон, — сказал он приветливо. В любое время. Моя дверь всегда открыта, вы знаете.
 Джон согласно кивнул, хотя отлично знал, что это не правда. Он осторожно закрыл за собой дверь.
 — Вопрос сугубо личного характера, мистер Карсон.
 — Никаких ссуд, — быстро сказал президент. — Вы отлично знаете наш принцип. Мы повышаем оклады раз в год.
 — Я знаю, мистер Карсон. Речь не об этом. Я вполне доволен тем, что вы мне платите.
 Лицо мистера Карсона расплылось в улыбке.
 — Рад слышать, рад слышать... Люди обычно, как мне кажется, недовольны тем, что имеют. — Он указал рукой на кресло, стоящее напротив его письменного стола. — Садитесь, садитесь. Так о чем вы хотели со мной поговорить?
 — Разговор строго конфиденциальный.
 — Вы могли бы и не говорить, Джон. Все, сказанное здесь, навеки остается в этих четырех стенах!
 — Благодарю вас, мистер Карсон. Речь идет о моей дочери Джери-Ли.
 — Ох, не говорите, Джои/Проблемы, проблемы... У меня у самого дети...
 Джон потерял терпение.
 — Прошлой ночью ее избили и чуть не изнасиловали, — выпалил он.
 — Бог мой! — сочувствие президента было искренним, — С ней все в порядке?
 — Да. Доктор Бейкер осмотрел ее и сказал, что она поправится.
 Мистер Карсон достал носовой платок и вытер пот со лба.
 — Слава Богу, — сказал он с облегчением. — Вам повезло, — он положил платок на стол. — В наше время, когда мир идет черт знает куда... Надеюсь, вам удалось поймать злодеев, ответственных за все?
 — Речь именно об этом, — сказал Джон. — Вероника считает, что мы не должны никому ничего говорить, потому что в таком случае Джери-Ли рискует оказаться в центре публичного скандала.
 — В том, что говорит ваша жена, есть смысл, — согласился Карсон. — Но вы не должны позволять человеку, способному на насилие, оставаться безнаказанным. Мы не знаем, на кого он набросится в следующий раз!
 — Именно так рассуждаю и я. Но возникли еще обстоятельства, тоже весьма неприятные. Один из юношей, помогавших Джери-Ли, наверняка потеряет работу в клубе только потому, что он пришел моей дочери на помощь.
 Карсон был далеко не глуп, и инстинкт делового человека подсказал ему, что лучше всего постараться узнать как можно больше обо всей этой истории.
 — Вы бы не могли рассказать мне все с самого начала?
 Он внимательно и не перебивая выслушал все, что Джон ему рассказал.
 — Я не совсем понимаю, каким образом оказалась замешанной эта девица Дейли и насколько, — сказал он, подумав.
 — Скорее всего, она была там, когда все произошло. Джери-Ли говорила, что когда ее увозили, Мэриэн оставалась там.
 — А ей тоже досталось?
 — Не знаю.
 — Как ее мать узнала? Джон пожал плечами.
 Банкир задумался. Если бы Джон не был ведущим работником банка, все было бы очень просто.
 — Вы обращались в полицию?
 — Я хотел, но Вероника потребовала, чтобы я подождал. Думаю, что сейчас настало время...
 — Нет-нет! — быстро сказал Карсон. — Я полагаю, что подобные вещи лучше всего решать в частном порядке.
 — Но как? — спросил Джон растерянно. — Я же не могу просто явиться к Торнтону и заявить ему, что его сын пытался изнасиловать мою дочь, или к миссис Дейли И сказать, что ее дочь лжет.
 — Пожалуй, не можете, — сказал Карсон задумчиво.
 — А тем временем бедный парень потеряет работу, — В соответствии с моими принципами я бы не стал вам советовать воздержаться, но в данной ситуации я полагаю, что миссис Рэндол права и что лучше всего оставить все так, как оно идет. Будучи одним из руководителей банка, вы, несомненно, знаете, что мистер Торнтон держит у нас крупные суммы, а мистер Дейли, глава крупной строительной фирмы, обеспечивает нам клиентов в своей области, где у него огромные возможности. Если возникнет неприятная история, они могут забрать из банка свои средства.
 — Но так поступать, по крайней мере, глупо.
 — Конечно, конечно, — не стал спорить Карсон. — Но вы же знаете клиентов. Мы, случалось, теряли их по гораздо менее серьезным причинам, чем обида. А эти двое клиентов для нас очень важны.
 — А что же с парнем?
 — Я тихонько переговорю с Коркорэном, когда буду в клубе, думаю, я что-нибудь смогу сделать. — Карсон вышел из-за стола, положил дружески руку на плечо Джона и сказал как можно мягче:
 — Поверьте, я отлично понимаю, как вы воспринимаете все это и что вы чувствуете, но, согласитесь, есть вещи, о которых лучше промолчать. А что касается парня, то он здесь работает всего несколько недель, а нам в этом городе жить.
 Джон ничего не ответил.
 Карсон снял руку с плеча Джона. И когда заговорил, это был уже голос делового человека и руководителя.
 — Кстати, я тут краем уха услышал за рюмочкой. вина, что контролеры из банка штата собираются нанести нам неожиданный визит. Я бы попросил вас проверить все отчеты, чтобы быть уверенным в полном ажуре.
 Джон встал.
 — Я немедленно займусь этим, мистер Карсон!
 — Хорошо, — сказал Карсон. — Главное, что ваша дочь в порядке. И не беспокойтесь ни о чем. Время обычно ставит все на свои места.
 — Благодарю вас, мистер Карсон, — сказал Джон и вернулся к себе.
 Сел, задумался, ощущая какую-то необъяснимую безнадежность и пустоту.
 Карсон не сделает ничего. Он знал точно. Больше того, Карсон сам все это достаточно ясно выразил. Во главе угла должны стоять интересы банка — всегда и во всем.
 Миссис Дейли понадобилось всего четыре дня, чтобы добиться увольнения Фреда.

 Глава 13 

 Во время своей обычной прогулки, проходя мимо дома Рэндолов, доктор Бейкер увидел Джери-Ли, сидящую на крыльце. Глядя на нее, он подумал о той поистине фантастической силе юности, способной исцелять раны, которая никогда не переставала поражать его. Отеки вокруг перебитого носа почти исчезли, и сине-черные круги под глазами пропали совершенно.
 — Я не думал встретить вас здесь, — сказал он.
 — Я устала сидеть в своей комнате. Доктор поднялся по ступеням.
 — Как мы себя чувствуем?
 — Гораздо лучше. А у меня останутся шрамы на... — она не закончила вопроса.
 — Нет. Белые пятнышки на тех местах, где сейчас ожоги, некоторое время сохранятся, но постепенно они сойдут.
 — Хорошо бы... Я уже начала волноваться, — и в ее голосе послышалось отчетливо облегчение. — Они так страшно выглядят сейчас.
 — Теперь я вижу, что вы поправляетесь, — сказал он, улыбаясь.
 Забавно, как возвращается к ней тщеславие, подумал он и предложил:
 — Может быть, войдем в дом, и я осмотрю вас? Они поднялись в ее комнату. Она быстро разделась, не испытывая смущения, и обмотала полотенце вокруг себя. Он достал рефлектор и надел на голову — не потому, что нуждался в нем, а потому что чувствовал себя более уверенно в броне профессионализма. Она легла на кровать. Он откинул полотенце, снял повязку, осторожно удалил мазь, разглядывая ожоги. Удовлетворенно кивнул и выпрямился.
 — Все идет отлично. Думаю, что повязку можно снять. Просто не носите первое время ничего, что бы вызывало раздражение.
 — Вы имеете в виду лифчик? Он кивнул.
 — А я не могу.
 — Почему? Никто ничего не разглядит под блузой.
 — Не в этом дело, доктор. Понимаете... они очень колышатся. Это смущает. Врач рассмеялся.
 — Постарайтесь ходить плавно. Помедленней. И все будет в порядке, — он поднялся. — Все идет хорошо, и нет необходимости в моих визитах к вам.
 Я жду вас у себя в кабинете через... — он задумался, — скажем... неделю, и мы посмотрим, как идут дела.
 — Хорошо, — сказала она, вставая с кровати. — Я могу пойти на работу?
 — А вы хотите?
 — Да.
 — Но вы можете встретить там снова этих молодых людей.
 — Я не боюсь их. Они не осмелятся снова что-то сделать. И потом, доктор, не могу же я сидеть все время дома.
 — Если вы действительно хотите, можете вернуться на работу. Но не торопитесь. Вы еще не восстановили здоровье в полной мере.
 — Я думаю, что побуду дома до воскресенья и выйду с понедельника.
 Так проще — начать с первого дня недели.
 — Пожалуй, — согласился он. — Но не смущайтесь и немедленно вызывайте меня, если что-то не так со здоровьем.
 — Спасибо, доктор, — она подождала, пока за ним не закроется дверь, и стала одеваться.
 Джери-Ли ощутила какое-то беспокойство, совершенно необъяснимое и непонятное. Берни и Фред звонили ей по телефону каждое утро, интересовались ее здоровьем, настроением. Но сегодня звонка не было... Она спустилась вниз и без размышлений позвонила Берни домой, хотя и знала, что в это время он должен быть на работе. Но то было какое-то наитие.
 К телефону подошел Берни и сразу же сказал:
 — А я только что собирался позвонить тебе. Она взглянула на часы — был уже двенадцатый час.
 — А почему ты не на работе?
 — Коркорэн уволил нас.
 — Тебя и Фреда? — воскликнула она с искренним удивлением. — За что?
 — Не знаю. Знаю только, что мать Мэриэн разво-нялась. Одному Богу известно, какую гнусность наплела ей доченька.
 — А где Фред?
 — Он ушел собирать вещи. Уволили весь оркестр.
 — Я должна повидаться с ним. Ты отвезешь Меня? Берни заколебался.
 — Видишь ли, он очень взвинчен...
 — Я тоже, — сказала она. — Подбросишь?
 — О'кей. Когда?
 — Прямо сейчас. Я буду готова через десять минут.
 — Фред! Фред! — голос ее полетел над дюнами, подхваченный порывом ветра.
 Она стояла на вершине невысокого холма, отделявшего пляж от клубного комплекса.
 Фред заметил ее, поднял руку, помахал. Она побежала вниз. Он побрел к берегу, выбираясь из воды, наблюдая, как она бежит, и думая, что в ее движениях есть что-то удивительно естественное, напоминающее движения животного.
 Они встретились на берегу. Ни слова не говоря, она ? взяла его за руку. Некоторое время он стоял молча и неподвижно, впитывая тепло ее пальцев. Потом так же молча они повернулись и пошли, держась за руки, вдоль берега.
 — Все это гнусно! — сказала она. — Несправедливо. Он попытался заглянуть ей в глаза.
 — А что справедливо в нашем мире, маленькая девочка? — спросил он мягко.
 — Почему ты называешь меня так?
 — Потому что ты и есть маленькая девочка. Которая растет и пытается стать женщиной.
 — Может быть, ты прав. Иногда я и сама себя так ощущаю.
 Они помолчали, и она снова сказала:
 — Они не должны были так поступить с тобой! Не могли!
 Он усмехнулся.
 — Не могли — но сделали.
 — Они бы никогда так не поступили, если бы знали правду, — сказала она. — Не представляю, что там наговорила мать Мэриэн, но когда я расскажу мистеру Коркорэну, что в действительности случилось, он возьмет тебя обратно! Вот увидишь!
 — Ничего ты этому сукиному сыну, чертову гомику не расскажешь! — сказал он яростно и злобно, почти угрожающе.
 Она взглянула на него с удивлением.
 Он вовсе не собирался пугать ее. Но она не знала ничего о тех слухах, которые распускали и Коркорэн и миссис Дейли. По их рассказам получалось, что именно Джери-Ли — воплощение порока, а Мэриэн впору примерять нимб святой.
 — Работу я найду в другом месте, — сказал он гораздо спокойнее. Она остановилась.
 — Но где я найду друга, такого, как ты? Ее слова ударили его в самое сердце, и в глазах его неожиданно появились слезы.
 — Ты очаровательная девушка, Джери-Ли, — сказал он. — У тебя в жизни будет много верных друзей, — он отвернулся от нее и долго смотрел на море, опасаясь, что если он посмотрит на нее, то не удержится и обнимет ее и тем самым потеряет в ее глазах то, чего, возможно, у него и нет в действительности.
 — Здесь прекрасно, — сказал он. — Все такое мирное...
 Она не ответила.
 — Думаю, что мне будет не хватать этой умиротворенности. Бродить босиком вдоль кромки моря поутру, пока еще никто не проснулся и не нарушил очарования. Черные не могут иметь ничего подобного там, в Гарлеме!
 — Ты не заедешь как-нибудь повидать меня? Он отпустил ее руку.
 — У меня здесь не будет никакого дела. Кроме того, я буду занят — все лето работать, чтобы пойти в сентябре в колледж.
 — Но у тебя будут и выходные, хотя бы изредка?
 — Джери-Ли, оставь меня в покое! — взмолился он, и в голосе его прозвучала боль.
 Он увидел, как ее глаза наполнились слезами, но нашел в себе силы отстраниться от нее.
 — Мне нужно идти и закончить сборы, — сказал он торопливо. — Иначе мы пропустим автобус в "Нью-Йорк.
 Она молча кивнула и взяла себя в руки.
 — Я провожу тебя.
 Они не видели полицейских, пока не спустились с дюны. Два человека в форме преградили им путь. Тот, что покрупнее, уставился на Фреди и спросил:
 — Ты Фред Лафайетт?
 Фред бросил взгляд на Джери-Ли, прежде чем ответить.
 — Да.
 Полицейский достал из кармана бумагу.
 — У меня ордер на твой арест.
 Фред взял бумагу, но не стал ее читать.
 — За что?
 — Нападение и избиение опасным для жизни оружием человека по имени Джо Херрон в ночь на десятое июля. Ты будешь вести себя смирно и пойдешь с нами или надеть наручники?
 — Я буду вести себя смирно, — сказал Фред.
 — Умный мальчик, — и полицейский немного расслабился. — Пошли.
 — Куда вы его забираете? — наконец обрела голое Джери-Ли.
 — В тюрьму штата в Джефферсоне.
 — Я знаю шефа полиции Робертса. Могу ли я поговорить с ним?
 — Вы можете говорить с кем вам угодно, леди, но он не имеет никакого отношения к этому делу. Мы из департамента шерифа графства.
 — Фред, ты только не волнуйся. Я скажу отцу, и он все уладит.
 — Лучше бы ты не вмешивалась, Джери-Ли. Я сам все улажу.
 — Как я могу не вмешиваться, — воскликнула девушка, — когда я уже по уши замешана!

 Глава 14 

 Судья Уинстед посмотрел на большие старинные золотые карманные часы, которые его отец подарил ему пятьдесят лет назад, когда он впервые вошел в свою адвокатскую контору.
 — Двенадцать сорок пять, — сообщил он, захлопывая крышку и возвращая часы в карман. — Первый раз с того дня, когда объявили войну, Карсон опаздывает.
 Артур Дейли согласно покивал.
 — Наверное, произошло нечто невероятное, раз он задержался.
 Этот завтрак давно превратился в своеобразный ритуал — раз в месяц, в третью пятницу, они втроем за завтраком обсуждали все дела и заботы городка. Вместе они составляли ту тайную власть, которая правила жизнью Порт Клера, Ничто не совершалось в городе без их согласия, хотя никто из них ни разу не был избран ни на один срок, и тем не менее, все в городе, и не только политики, отлично знали, что единственный возможный путь добиться чего-нибудь здесь лежал через столик, накрываемый к завтраку раз в месяц.
 — Выпьем еще? — спросил судья строителя.
 — Нет, спасибо. Мне еще на стройплощадку надо поехать к двум часам, И нужна свежая голова.
 — А я выпью, — судья подал знак официанту. — Как идут дела?
 — Отлично. Первые десять домов будут готовы к сентябрю.
 — Неплохо.
 — Но я все еще не получил согласия графства на прокладку водопроводных магистралей и канализационных труб.
 — Городские власти дали разрешение?
 Дейли кивнул.:
 —  — В таком случае нет никаких проблем, — сказал судья. — Я могу нажать через соответствующую комиссию в правительстве штата.
 — Это поможет, — согласился Дейли.
 — А как обстоит дело с закладными?
 — Пока не знаю. Хочу как раз поговорить с Карсоном об этом. Тридцать тысяч долларов, на мой взгляд, достаточно высокая цена по закладным. Если я оценю дома ниже, мы не сможем продать их именно тем людям, которых хотели бы видеть в нашем городе.
 — Этого мы просто не можем допустить. У нас есть обязательство перед общественностью города не снижать уровень.
 — Да-да, — сказал без всякого энтузиазма Дейли.
 Они оба понимали, что наиболее действенным способом не пускать в город нежелательных людей остается высокая цена на недвижимость.
 Судья поднял голову:
 — А вот и он!
 К столику торопливо шел Карсон. Лицо его раскраснелось от непонятного волнения, он сел за столик, не извиняясь за опоздание.
 — Мне необходимо выпить!
 Двое других мужчин с пониманием смотрели, как он с непривычной жадностью сделал пару добрых глотков дорогого шотландского виски, опустошив стакан, поставил его на стол и объявил:
 — Мы оказались в трудном положении. Мы попали в переделку!
 Ждать их вопросов он не стал.
 — Ваша жена, Дейли, заварила жуткую кашу! — это он сказал раздраженно. — Почему вы не обговорили со мной все до того, как позволили ей набрасываться на людей?
 Дейли искренне недоумевал.
 — Совершенно не представляю, о чем вы говорите.
 — О том, что произошло в доме Торнтона в прошлое воскресенье, вечером.
 — А что там произошло?
 — Вы не знаете?
 Дейли потряс отрицательно головой.
 — Ваша дочь и Джери-Ли поехали туда из клуба. По-видимому, двое юношей попытались изнасиловать Джери-Ли и избивали ее, когда там появились двое друзей Джери-Ли из клуба — сын Мэрфи и ниггер из клубного оркестра.
 Ниггер набросился на одного из юношей, и он теперь в Джефферсоне, в госпитале.
 — Не вижу, какое имеет ко всему этому отношение моя жена?
 — Я полагаю, что вашей жене все это стало известно, не знаю, каким образом, и она ринулась в бой, добиваясь, чтобы нигтеру вложили ума. Для начала она убедила Коркорэна уволить сына Мэрфи и нигтера. Если бы она на этом успокоилась, ничего страшного не произошло бы. Я бы мог держать все под контролем. Мне уже удалось уговорить Рэндола ничего не предпринимать.
 Но ваша жена пошла дальше и уговорила родителей парня подать заявление в полицию о нападении и избиении не только его, но и торнтоновского сына и второго брата. Она также заявила, что будет свидетельствовать против ниггера. Если она это сделает, Порт Клер получит такую громкую и скандальную известность, о которой даже думать не хочется. Представляю, как будут смаковать газетчики в заголовках: сын самого популярного американского писателя с приятелями пытается изнасиловать девушку!
 — Может быть, удастся уговорить девицу не подавать встречный иск?
 Попытаться поговорить с отцом? Карсон перебил судью:
 — Нет и нет! Ее отец так же возмущен, как и девушка. Он бы обратился в полицию на следующий же день, если бы я не отговорил его. Но теперь, когда он услышал, что говорят в городе — что именно его дочь соблазняла мальчиков, — он просто кипит. — Карсон внимательно посмотрел на мистера Дейли. — Вы точно ничего не Знаете о том, что ваша дочь была там?
 — Нет, — ответ Дейли прозвучал холодно, даже немного агрессивно. — Моя жена никогда мне ничего об этом не говорила.
 — В таком случае, вы единственный человек в городе, который ничего не слышал об этой истории. — Карсон повернулся к судье. — А вы?
 — Я кое-что слышал.
 — И что же мы теперь будем делать?
 — Если бы обвинение в избиении парней забрали, думаю, нам удалось бы все дело замять и спустить на тормозах. Но кто-то должен убедить родителей мальчика и Рэндола.
 — Я могу взять на себя Рэндола, — сказал Карсон. — Но кто-то должен будет убедить родителей братьев, — он посмотрел прямо на Дейли. — Ваша жена начала все, полагаю, ей и следует вызволять нас.
 — Но я не вижу, как это можно сделать, — запротестовал мистер Дейли, — если юноша действительна избит так, что попал в больницу...
 — Вы бы лучше подумали, как все провернуть. И не забывайте, что ваша дочь тоже замешана.
 — Она никакого отношения ко всей этой истории не имеет!
 — Откуда вы знаете? — спросил Карсон жестко. — Ваша дочь и оба парня были пьяны, когда уезжали из клуба в тот вечер. Ваша жена обнаружила дочь и одного из братьев голыми, когда она приехала на следующий день утром искать ее.
 — О Господи! — застонал Дейли. — Сколько раз я твердил Салли, что ее попустительство 
 до добра не доведет, она готова даже закрыть глаза на убийство... 
 — Думаю, что вам просто пока везло, потому что дело вполне могло дойти и до убийства, — сказал презрительно Карсон.
 — Пожалуй, я не буду завтракать и прямо поеду домой, поговорю с женой! — сказал Дейли.
 Карсон мрачно смотрел, как тот встал из-за стола, взял шляпу и быстро пошел к выходу. Когда Дейли ушел, Карсон сказал судье:
 — А вы, судья, свяжитесь с прокурором штата, в чьем ведении Джефферсон, и попросите его не торопиться. Мол, по вашим сведениям, исковое заявление будет отозвано.
 — А что если он уже назначил дело к слушанию на суде присяжных?
 — Тогда попросите просто притормозить.
 — О'кей, — сказал судья со вздохом.
 — Он вас послушается, — сказал доверительно Карсон. — Без портклерских голосов ему никогда не добиться избрания и переизбрания. Он помнит...
 — Какого черта ты не сказала мне, что происходит? — кричал Дейли на жену. — Я чувствовал себя полным идиотом! Единственный человек в городе, когорый ни черта не знает!
 — Но я просто не хотела волновать тебя, Артур, — попыталась утихомирить мужа Салли. — У тебя достаточно своих забот о новом строительстве, милый...
 — Черт бы тебя побрал, женщина! Сколько раз я тебе говорил, чтобы ты сразу же шла ко мне, как только возникает проблема! Я хоть раз отказался помочь тебе, поговорить с тобой? Она молчала.
 — И вот теперь мы вляпались в такую историю! Мало того, что наша дочь трахается до потери рассудка с этими прохвостами, так теперь еще все выплеснется на страницы газет!
 — Никто не поверит тому, что скажет Джери-Ли, — быстро сказала Салли. — Ее слово и слово какого-то там ниггера против слов Мэриэн и трех мальчиков?
 — Многие поверят, особенно после того, как доктор Бейкер даст показания, как безобразно была избита Джери-Ли.
 — Я об этом ничего не знала до сегодняшнего дня.
 — Конечно, не знала, — сказал он саркастически. — Тебе бы неплохо бы хоть немного подумать, когда ты обнаружила нашу дочь с голой задницей с парнем, подумать и оставить всю эту историю в покое! Ну почему ты не успокоилась, когда добилась, чтобы ниггера выгнали? Что заставило тебя уговаривать родителей пострадавшего парня подавать в суд?
 — Я не уговаривала, — запротестовала она. — А что я могла еще сказать, когда мать позвонила мне и попросила подтвердить версию, выдвинутую ее сыновьями? Особенно после того, как я накричала на Коркорэна, требуя уволить ниггера за то, что он избил парня, и они знали это?
 — Но ты еще сказала, что поддержишь заявление в суд!
 — У меня не было выбора! Или я иду с ними до конца, или признаю, что мне известно все, что вытворяла там Мэриэн. В тот момент я не думала, как далеко все может зайти...
 — В том-то и вся беда — ты не думала. Ты никогда не думаешь, ты просто дура! Она заплакала.
 — Перестань реветь! — закричал он в ярости. — Слезы еще никогда ничему не помогали! — он задумался и спокойно спросил. — Где они сейчас?
 — Кто? — всхлипнула жена.
 — О ком, черт бы тебя побрал, я все время говорю? Родители этого парня!
 — Они гостят у Торнтона.
 — Позвони им и скажи, что нам необходимо встретиться. И что это крайне важно!
 — Я не могу... я недостаточно хорошо знаю их.
 — О Боже праведный! — застонал он в отчаянии от упрямства жены. — Скажи им, что твоя дочь трахается с их сыном, а может, и с обоими. Это делает нас практически родственниками. Вполне достаточная причина.
 — Почему ты должен делать все так, как говорит тебе Карсон? Неужели хоть раз ты не можешь поступить по-своему!
 — Хотя бы потому, что я должен ему двести девяносто тысяч долларов — мой заем под строительство. Вот почему. И если бы не он, я бы все еще оставался простым плотником и строил бы от силы один дом в год... Так что — иди к телефону! Мне плевать, что ты скажешь. Добейся встречи, — и он двинулся к выходу.
 — Ты куда?
 — Наверх. Посмотреть на эту маленькую сучку, которую мы называем своей дочерью. И если она не скажет мне всю правду о той ночи, я из нее выбью!
 Он захлопнул за собой дверь.
 До ее слуха донеслись тяжелые шаги по лестнице... Она вздохнула и подошла к телефону. Начала набирать номер, но тут донесся истошный крик — кричала ее дочь. Пальцы Салли замерли на диске телефона. Но крик больше не повторился, и она вновь стала набирать номер.
 Мистер Дейли нажал кнопку дверного авонка и привычным взглядом строителя осмотрел дом и участок. Отличная собственность — прямо на берегу моря, простор. По крайней мере — сорок тысяч за акр. А дом, тот стоил порядка семидесяти тысяч.
 Дверь открыл худощавый усталый человек на вид лет пятидесяти.
 — Я Уолтер Торнтон, — представился он. — Входите.
 — Артур Дейли, — ответил мистер Дейли и вошел. — Со мной жена и дочь Мэриэн, — на них он не поглядел даже.
 Торнтон пожал ему руку и поклонился женщинам.
 — Мистер и миссис Херрон в библиотеке.
 — Прошу меня простить за то, что я действую с таким напором, — сказал Артур Дейли, познакомившись со всеми, — но нам предстоит, как я понимаю, обсудить очень важные вопросы, касающиеся всех здесь присутствующих.
 — Насколько мне известно, все, что необходимо, уже сделано, — сказал мистер Херрон. — Полиция задержала парня.
 — А я не уверен, что мы, так сказать, не поторопились в этой истории.
 — Я вас не совсем понимаю, мистер Дейли, — сказал Уолтер Торнтон.
 — Что я хочу сказать, — мистер Дейли немного поколебался, в его голосе послышалось смущение и неуверенность. — Видите ли, мне кажется, что нам известна не совсем правдивая версия события, которое действительно произошло в ту ночь.
 — Моего сына зверски избили, — сказала миссис Херрон, — и больше я ничего не желаю знать. И не вижу никакой необходимости.
 — Миссис Херрон, возможно вам и не понравится то, что я сейчас расскажу, но неужели вам ни разу не пришла в голову мысль, что ваш сын сам был причиной того, что с ним произошло? — Дейли сердился на себя за то, что мямлил, но ничего не мог с собой поделать и продолжал, — Может быть, он делал что-то такое, чего не должен был бы делать?
 Зазвонил звонок входной двери. Торнтон с удивлением посмотрел на собравшихся.
 — Это, видимо, судья Уинстед и Джон Рэндол, — сказал быстро мистер Дейли. — Я взял на себя смелость пригласить их присоединиться к нам. Джон, скорее всего, знает больше об этом, чем кто-либо из нас, а судья — мой хороший друг, и нам всем понадобится его совет.
 Торнтон пошел к двери и вскоре вернулся с обоими мужчинами, о которых сказал Дейли.
 — А теперь, мистер Дейли, надеюсь, вы продолжите, — сказал холодно хозяин дома.
 — Я попросил Джона Рэндола прийти потому, что его дочь оказалась в центре всего происшедшего.
 — Именно, в центре, — это ее черный дружок избил моего сына.
 Джон встал. Голос его был спокоен, но его трясло.
 — Я собираюсь сказать это только здесь и не намерен больше нигде повторять: ваш сын, миссис Херрон, и ваш сын, мистер Торнтон, пытались изнасиловать мою дочь. Они жестоко избили ее и зверски прижигали грудь сигаретами, грудь и тело! Они затащили ее сюда под предлогом, что отвезут домой после работы. Наши друзья уговорили нас не обращаться в полицию и не поднимать дело ради сохранения доброй репутации города, но теперь, когда мальчик, спасший мою дочь, сидит в тюрьме, мы не можем молчать. И несмотря на то, что никто из нас не желал бы публичного разбирательства и внимания газет, мы, то есть я и моя дочь, намерены подать дело в суд на ваших сыновей прямо завтра утром.
 Первым прервал наступившее тяжелое молчание Торнтон:
 — Совершенно очевидно, что вы, мистер Дейли, верите всему сказанному, потому что вы привели сюда мистера Рэндола. Чего я не могу понять, так это — почему вы так убеждены в том, что все было именно так?
 Артур откашлялся.
 — Там была и моя дочь. Она полностью подтверждает все, сказанное Джери-Ли.
 — Они обе лгут! — закричала миссис Херрон. — И что она там делала, когда все происходило? Стояла рядом и смотрела?
 — Скажи ей, Мэриэн, — приказал Артур. Мэриэн начала плакать.
 — Скажи ей! — крикнул он.
 — Майк и я... Мы с Майком... обжимались на другой стороне бассейна, а Джо и Уолт были с Джери-Ли... — она захлюпала носом.
 — И вы не видели, что там происходит? — спросил Торнтон.
 — В темноте мы не могли толком рассмотреть... И потом мы считали, что они... они просто дурачатся... До этого они столкнули ее в бассейн прямо в платье...
 — Я все равно не верю вам! — быстро вмешалась миссис Херрон. — Ни один из моих мальчиков не способен совершить ничего такого...
 — Салли! — сказал Артур, — Расскажи миссис Херрон, что ты обнаружила, когда приехала утром за Мэриэн.
 — Они оба спускались со второго этажа по внутренней лестнице. И оба были... голые, — сказала она глухим голосом еле слышно.
 Торнтон встал и подошел к двери, ведущей во внутренние комнаты.
 — Уолт! — позвал он. — Майк с тобой? Зайдите сюда оба, — и вернулся, не дожидаясь ответа.
 Через минуту оба парня появились в комнате и остановились в нерешительности, увидев Мэриэн и ее родителей.
 — Вы не рассказали мне всего, что пытались сделать с Джери-Ли в ту ночь — да или нет? — спросил Торнтон сына с болью в голосе.
 Юноша уставился в пол.
 — Мы не хотели причинить ей боли, папа, — ответил он и голос его дрогнул. — Все началось в шутку.
 — Выходит, что все мы жестоко ошибались, — сказал Торнтон. — Давайте думать, что можно сделать, чтобы исправить положение.
 — Именно потому я и попросил прийти со мной судью. Думаю, он сумеет дать нам хороший совет, — сказал Дейли.

 Глава 15 

 В кабинете шерифа Фреда ожидали Джек и пожилой мужчина солидного вида, которого Фред никогда до этого не видел. Доставивший его в кабинет полицейский вышел, и шериф сказал:
 — Ты свободен, парень. Обвинение взято обратно, — он достал из стола конверт плотной бумаги и положил на стол перед Фредом.
 — Здесь все твои вещи. Проверь, все ли на месте. Фред открыл конверт и осмотрел содержимое. Десятидолларовые часы, золотое кольцо — подарок матери к окончанию школы, серебряная пластинка на браслете с его именем и фамилией — подарок сестры, две смятых банкноты по доллару и семьдесят центов мелочью — вот и все. Он надел часы, браслет и кольцо, а деньги сунул в карман.
 — Все на месте, парень? — повторил вопрос шериф.
 — Да.
 — Подпиши, это расписка.
 Фред взял ручку и подписал расписку в получений. вещей.
 — Теперь все в порядке, — сказал шериф. — Можешь вдти.
 Джек бросился к нему с протянутой рукой.
 — Рад, что ты выбрался. Я только что разговаривал с нашим агентом — он раздобыл нам приглашение в Уэст-порт.
 Тут Джек заметил, что Фред с любопытством смотрит на пожилого человека..
 — Это судья Уинстед, — сказал он. — Это он добился твоего освобождения... Судья протянул Фреду руку.
 — Рад с тобой познакомиться, Фред, — сказал он.
 — Благодарю вас, судья. Судья обернулся к шерифу.
 — Пек, у тебя найдется комнатка, где бы я мог переговорить с моим клиентом?
 — Конечно, судья, — сказал шериф и показал на дверь. — Через эту дверь — там пустая комната.
 Фред и Джек последовали за судьей в другую комнату. Судья подвинул стул к маленькому столику и тяжело сел.
 — Чем старше я становлюсь, тем жарче лето... Интересно, что это означает? — он жестом предложил молодым людям сесть. — Если вы недоумеваете, почему я вмешался во все это, — сказал он неторопливо, — то могу пояснить: я представляю интересы Джери-Ли и ее отца.
 ***
 Фред понимающе кивнул.
 — Когда сегодня утром они пришли ко мне и рассказали все, как было, я сразу же увидел, что может произойти ужасная несправедливость. Я не мог этого допустить.
 — К счастью для меня, — улыбнулся Фред. — Они собирались уже пришить мне статью.
 — Такого бы не произошло, — сказал категорически судья. — Должен признать, что иногда и происходят ошибки, но в конце концов справедливость так или иначе торжествует.
 Фред верил в конечное торжество Фемиды не больше, чем сам судья, но не подал и вида.
 — У тебя, парень, есть настоящий друг — Джери-Ли. И ты должен это знать. Несмотря на то, что любое разбирательство повредило бы ее репутации, она готова была пойти в суд и выступить в твою защиту.
 — Джери-Ли особый человек, настоящая леди.
 — Согласен, она — особенный человек, — согласился судья. — И в голове у нее гораздо больше мозгов, чем у большинства девушек в наших местах. Так или иначе, как только я услышал все, что они мне рассказали, я встретился с родителями мальчиков. Мне не потребовалось очень много времени, чтобы доказать им, как они заблуждаются. Затем я поехал в клуб и повидался с Коркорэном. К сожалению, добиться вашего возвращения было уже невозможно — он заключил договор с другим оркестром. Я не считаю, что это правильно, потому что вы потеряли деньги, которые могли бы заработать, если бы продолжали выступать в клубе. Так героя не награждают.
 — Да я рад уже тому, что не оказался за решеткой, — сказал Фред. — А на эту работу мне чихать. И на деньги тоже!
 — И все равно, это не по совести. Кто-то должен заплатить за все те переживания и волнения, которые ты испытал.
 — Точно, — подхватил Джек. — Бедный малый попал в передрягу только потому, что поступил как положено.
 — Именно так смотрю на это и я. Поэтому я переговорил со всеми заинтересованными лицами, и они пришли к выводу о необходимости как-то восполнить то, что вы потеряли, утратив работу в клубе. Если считать, что все вы недоработали пять недель по двести долларов в неделю, плюс питание и жилье, что тоже составляет двести долларов, мы получаем общую сумму в две тысячи долларов.
 Он полез в карман и извлек конверт, из которого достал пачку банкнот и положил их веером перед собой.
 Фред бросил взгляд на двадцать стодолларовых бумажек.
 — Не нужна мне их проклятая подачка! — закричал он.
 — Это не подачка. Это справедливость.
 — Старик, судья прав, — вмешался Джек. — Это на каждого по четыре стольника. Бери, старик. Хорошие деньги.
 — Да что ты знаешь...
 — Конечно знаю. Эти деньги — на всех, ведь мы все потеряли работу вместе с тобой.
 — Бери, бери, сынок, — повторил судья. — Все правильно. К тому же нет никаких оснований лишать своих друзей заработка из-за того, что случилось с тобой.
 Фред подумал и сказал:
 — О'кей!
 Судья улыбнулся.
 — Вот и правильно, — сказал он, извлекая еще одну бумагу из кармана и протягивая ее Фреду. — Это взаимное обязательство в том, что вы, с одной стороны, и люди, подавшие в суд, с другой стороны, взаимно признаете, что никаких претензий друг к другу не имеете — ни сейчас, ни в дальнейшем.
 Простая формальность, сынок. Подпиши — и забирай деньги. Фред подписал, не читая.
 — Мне пора возвращаться в город, — сказал судья, пряча бумагу в карман. — Рад был с вами познакомиться, молодые люди. И тем более был рад оказаться вам полезным.
 Фред пожал протянутую руку.
 — Спасибо, судья. И не думайте, что я не ценю тога^ что вы сделали.
 Я вам очень признателен.
 Когда дверь за судьей закрылась, Фред посмотрел на Джека, — ударник улыбался от уха до уха.
 — Чему ты радуешься, Джек?
 — Этот судья дешевка, каких я мало встречал. Он надеялся заставить тебя подписать бумагу за сотню. Но я-то знал, что они у тебя в руках, и поработал-он протянул руку и стал перебирать банкноты. — Слушая, детка, недурственно выглядит, а? Такая высокая оплата за такую пустяковую работу.
 Она ожидала их у выхода из офиса шерифа. И только увидев ее, Фред понял, что все время надеялся на встречу.
 Он остановился на последней ступеньке небольшой лестницы.
 — Джери-Ли! — воскликнул он и голос его дрогнул. Она посмотрела ему прямо в глаза.
 — С тобой все в порядке?
 — Все чудесно, здесь действительно вполне ничего. Пожалуй, это одна из лучших тюрем, в которой мне пришлось побывать...
 У нее в глазах мелькнул испуг.
 — Ты уже сидел раньше в тюрьме?
 — Нет, — ухмыльнулся он. — Я просто придури-ваюсь. А тебе вовсе не нужно было приезжать так далеко — я бы и сам навестил тебя, Джери-Ли.
 Она посмотрела на него с явным сомнением.
 — Да нет же, правда, я хотел поблагодарить тебя за все, что ты сделала.
 Джек легонько потянул Фреда за руку.
 — Слушай, автобус уходит в семь, и мм лучше поторопиться, Фред, если мы хотим успеть. Это последний сегодня.
 — А как ты доберешься до Порт-Клера, Джери-Ли?
 — Берни одолжил мне машину. Сегодня он работает только вечером.
 — Коркорэн взял его обратно?
 — Да.
 — А ты вернешься туда работать?
 — Я собиралась, но теперь передумала.
 — И что же ты собираешься делать?
 — Не знаю. Буду читать целыми днями. Может быть, сумею закончить рассказ, который начала.
 — Старик, нам пора! — напомнил Джек.
 — Ты иди вперед, Джек, я догоню.
 — А ты знаешь, где тут автобусная станция?
 — Найду, не волнуйся.
 — Автобус уходит в семь тридцать.
 — Я успею, успею!
 Джек убежал. Они смотрели ему вслед, не проронив ни слова. Потом Фред спросил:
 — Ты где припарковалась? Я провожу тебя до машины.
 — Недалеко — у следующего перекрестка. А что ты собираешься делать?
 — Джек добыл работу в Уэстпорте.
 — Рада за вас, — сказала Джери-Ли. — Берни просил меня передать тебе его наилучшие пожелания и сказать, что он был бы рад встретиться с тобой.
 — Твой бой-френд о'кей.
 — Он вовсе не мой бой-френд в действительности. Просто мы с ним выросли вместе.
 — Обычно так все и начинается.
 — А у тебя есть герл-френд?
 — Да, — солгал он.
 — Она хорошенькая?
 — Мне кажется, да.
 — Что значит — мне кажется?
 — А то, что мне трудно судить. Видишь ли, мы вместе выросли.
 Она поглядела на него лукаво.
 — Обычно все начинается именно так, — заявила она с деланной серьезностью. Они оба рассмеялись.
 — А вот и машина, — сказала она. — Я подброшу тебя до автобусной станции.
 Через несколько минут она затормозила у поворота к автобусной остановке и повернулась к нему.
 — Я бы очень хотела, чтобы мы были друзьями.
 — А мы и есть друзья.
 — Я... в том смысле... ну, еще встретиться...
 — Нет, Джери-Ли, — помолчав, сказал он и открыл' дверцу машины. — Нет...
 Она положила руку на его плечо.
 — Спасибо, Фред, — сказала очень тихо. — Спасибо за все...
 — Джери-Ли!
 — Да?
 — Я соврал тебе, Джери-Ли. У меня нет никакой девушки.
 — Мог бы и не говорить, — улыбнулась она. — Я знала.
 — Прощай, Джери-Ли! — он не стал дожидаться ответа и быстро зашагал к остановке. Он ни разу не оглянулся, пока не вошел в здание станции, а когда посмотрел в окно, машина уже уехала.

 Глава 16 

 Джери-Ли вышла из магазина, дошла до перекрестка и остановилась под светофором, дожидаясь зеленого света. Рядом с ней притормозила машина.
 — Могу ли я подвезти вас, Джери-Ли? — спросил ее, выглянув из машины, доктор Бейкер. Она села в машину.
 — Я ждал, что вы придете на прием, — сказал он.
 — Я себя чувствую хорошо. И мне не хотелось беспокоить вас понапрасну.
 — О каком беспокойстве речь! Я ваш доктор, Джери-Ли.
 Она не ответила.
 — Я думал, что вы вернетесь на работу в клуб.
 — Я передумала.
 Он притормозил у следующего светофора и, ожидая зеленого сигнала, повернулся к ней.
 — Что-то не так, Джери-Ли? Что случилось?
 — Ничего.
 Загорелся зеленый, и он тронул машину.
 — Может быть, закурите? — сказал он, протягивая одной рукой ей пачку сигарет, когда они подъехали к ее дому.
 Она покачала отрицательно головой, но не сделала попытки выйти из машины.
 — Вы можете поговорить со мной, — сказал доктор и принялся раскуривать сигарету.
 Она отвернулась от него и стала смотреть на улицу.
 Он протянул руку, ласково повернул ее голову лицом к себе и увидел, что на ресницах у нее повисли крупные слезы.
 — Вы можете поговорить со мной, — повторил он гораздо мягче. — Я ведь тоже слышал всякие росказни.
 Тогда она начала плакать. Без звука — просто из глаз по щекам побежали обильные слезы.
 Он открыл отделение для перчаток, достал салфетку «Клинекс» и молча протянул ей.
 — Вы даже не представляете, как они на меня смотрят.
 Он ничего не ответил и затянулся сигаретой.
 — Бывают такие моменты, когда я жалею, что не позволила тем мальчикам сделать со мной то, чего они добивались. Тогда бы никто ничего не узнал, и не было бы никаких разговоров.
 — Не правда. И вы отлично знаете это, — сказал он.
 — Все верят, будто на самом деле что-то все же произошло, — сказала она, — и что именно я хотела этого.
 — Никто из тех, кто по-настоящему знает вас, Джери-Ли, никогда не поверит в это.
 Она горько рассмеялась.
 — Боже мой, да они не поверят правде, даже если я сотни раз повторю ее. Я не понимаю, ничего не понимаю... — она взглянула на него. — Что мне теперь делать, доктор?
 — Не обращать внимания. Все пройдет. Завтра у них появится что-то другое, о чем они станут сплетничать" обсуждать.
 — Хотела бы я вам поверить, доктор...
 — В этом вы можете поверить мне совершенно спокойно, — сказал он доверительно. — Я знаю наш город — все именно так и произойдет.
 — Мать сказала, что папа, возможно, потеряет работу в банке, если мистер Торнтон заберет свои деньги. Папа говорит, что мать только поэтому не хочет, чтобы я что-то предпринимала.
 — А мистер Торнтон что-нибудь говорил?
 — Не знаю. Знаю только, что с того дня он еще ни разу не был в банке.
 — Но это ничего не означает.
 — Папа волнуется — я вижу. У него даже лицо осунулось. И еще теперь он задерживается на работе каждый день допоздна.
 — Может быть, у него есть другая причина для беспокойства. Вы спрашивали?
 — Нет, — ответила она. — Даже если бы я и спросила, он все равно не ответил бы мне, — Выбросьте сегодня же все эти дела из головы, а завтра утром приходите ко мне на прием. Тогда и поговорим еще.
 — Хорошо, — ответила она и открыла дверцу машины. — Спасибо, док! Он улыбнулся.
 — До завтра — и не забудьте, Джери-Ли!
 — Ни в коем случае! — ответила она и тияала к своему дому.
 Он задумчиво смотрел ей вслед. Потом тронул машину.
 Злобность и глупость обывателей никогда не переставала поражать его.
 Если перед ними был выбор — плохо или хорошо думать о других, — они всегда выбирают плохое.
 — Содовой выпьешь? — спросил Мартата Джери-Ли, когда они вышли из кино.
 — Мне бы не хотелось.
 — Перестань, — сказал он. — Отвлечемся. Все идут после кино чего-нибудь выпить...
 — Нет.
 — В чем дело, Джери-Ли? Ты какая-то другая.
 Она не ответила.
 — Пойдем, выпьем содовой — я угощаю. Не хотелось бы сегодня на немецкий счет.
 На ее губах против воли возникла улыбка.
 — Ой, Мартин, поосторожнее. Ты что-то стал транжирой!
 Он рассмеялся:
 — Ты просто меня не знаешь! Десять центов здесь, двадцать там, — и он щелкнул пальцами.
 Она еще немного подумала и наконец неохотно согласилась.
 — О'кей!
 Мартин был прав: большинство зрителей после фильма набились в кафе-мороженое по-соседству. Радиола негромко играла в углу, и люди танцевали. Им удалось углядеть свободный столик в самом конце зала. Они прошли сквозь толпу, ни на кого не глядя.
 У столика стоял только один стул. Мартин заметил свободный у соседнего столика. Там сидела целая куча парней и болтала о чем-то своем.
 Мартин спросил разрешения и взял стул.
 Ребята замолчали, оглянулись и заметили Джери-Ли. Воцарилось довольно долгое молчание, и затем один из них сказал что-то приглушенным голосом, и все засмеялись и стали поглядывать на Джери-Ли.
 Она почувствовала, как лицо ее пунцовеет под их косыми взглядами, и уткнулась в меню. Подошел официант — прыщеватый юноша, которого она знала по школе.
 — Что будем заказывать? — спросил он и тут вдруг узнал Джери-Ли. — Привет, Джери-Ли! Что-то давненько тебя не было видно в наших краях.
 Она услышала взрыв смеха за соседним столиком.
 — Зато она была в других краях, — заявил один из парней, и все снова заржали.
 Она посмотрела на Мартина и сказала:
 — Я действительно ничего не хочу.
 — Ну хоть что-нибудь закажи! — настаивал он. — Как насчет шоколадно-ананасового сока?
 — Нет, — коротко ответила она.
 Рядом опять раздался хохот. Она не слышала, что они говорили, но все время чувствовала, как они косятся и разглядывают ее.
 — Я лучше пойду, — сказала она, поднимаясь со своего места. — Я не очень хорошо себя чувствую.
 Не дожидаясь ответа Мартина, она почти выбежала из зала.
 Он догнал ее через квартал и молча пошел рядом. Они дошли до угла, прежде чем она заговорила.
 — Прости, Мартин.
 — Ничего, — ответил он, — все в порядке. Но ты напрасно так реагируешь, это не правильно.
 — Не понимаю, что ты имеешь в виду. Он остановился под уличным фонарем и повернулся к ней лицом.
 — Может быть, я не так много и знаю, — сказал он, — но я величайший в мире эксперт по реагированию на то, как люди говорят обо мне за моей спиной. Я вырос, слыша это.
 Она промолчала.
 — С такими родителями, как у меня, слышишь за спиной сплетни постоянно. Не так-то просто быть сыном городских пьяниц, — голос его дрогнул, он внезапно умолк.
 — Я понимаю, Марти.
 Он помотал головой, несколько раз моргнул, словно смахивая невидимые слезы.
 — Я научился не замечать всего этого, когда был совсем маленьким.
 Если знаешь, что ты вовсе не то, чем тебя считают и называют, можно держать голову высоко поднятой, независимо от того, что они болтают. Я так и поступал. Постепенно вся их злобная болтовня перестала что-либо значить для меня. Я знаю, что я поступаю правильно.
 — Если речь идет о девушке, то все выглядит совершенно иначе, — вздохнула Джери-Ли. — Никто не подходит и не говорит прямо. Нет даже крохотного шанса бороться, дать сдачи, что-то ответить...
 — Со мной то же самое. Ты думаешь, кто-нибудь хоть раз подошел и прямо спросил: эй, это твой отец городской пьяница? Нет, никто! Вместо этого они шепчутся и поглядывают и косятся до тех пор, пока не начинаешь думать, что лучше бы уж прямо что-нибудь сказали в лицо, и тогда не придется делать вид, что ничего не происходит.
 Она согласно кивнула, и ей вспомнилось, что говорила ее мать. когда Мартин впервые пришел к ним в дом: его родители не те люди, с которыми можно поддерживать отношения.
 — Думаю, что смогу привыкнуть, — сказала она. — У меня и раньше всегда было такое ощущение, словно они пытаются заглянуть мне под платье.
 Я просто чувствую, что они все думают обо мне.
 — Но ты-то знаешь, что ничего такого не сделала. Это гораздо важнее, чем то, что и как думает кто-то.
 — Я ничего не сделала, и именно это обстоятельство делает всю ситуацию такой ужасной и невыносимой для меня.
 — Нет, нет! Наоборот — именно благодаря этому ты права, а все остальные не правы, — сказал он, и в голосе его прозвучала уверенность не по годам. — Если ты это знаешь, — никто и никоим образом не может тебя запятнать.
 На следующий день она заглянула в аптеку. Парни, стоявшие у двери, увидев ее, мгновенно умолкли, но при этом расступились, чтобы дать ей пройти. Она ощущала их взгляды все время, пока шла к прилавку.
 Мейхью вышел из задней комнатки.
 — Добрый день, Джери-Ли, — сказал ои приветливо. — Что вы хотите?
 — Зубную пасту, полоскание для рта и дезодорант. Он кивнул и быстро упаковал все. Положил перед ней.
 — У нас одноцентовая распродажа на косметику «Лав-Глоу», — сказал он. — Если вы купите одну губную помаду, то вторую вы получите за пенни.
 Она покачала головой.
 — Нет, спасибо, пожалуй, мне не нужно.
 — Очень хорошая помада, — сказал он. — Попробуйте-Не уступает ни «Ревлону», ни «Елене Рубинштейн» и всем другим популярным маркам.
 — Может быть, в следующий раз, — сказала она и заглянула в список покупок. — Мне еще аспирин, пожалуйста.
 Он достал пузырек с полки, расположенной прямо у него за спиной.
 — Фирма «Лав-Глоу» выпускает еще и тени для глаз и лак для ногтей.
 Условия покупки те же самые.
 — Нет, спасибо, Мейхью.
 — Распродажа только до конца недели.
 — Я скажу матери. Может быть, она чем-нибудь заинтересуется.
 — Обязательно скажи. Буду благодарен, — сказал он. — Записать или будете платить наличными?
 — Запишите, пожалуйста. — Она подошла к столику и, пока он записывал покупки, просмотрела журнал с портретом Кларка Гсйбла на обложке. А краем глаза все время видела парней, стоящих у аптеки на улице.
 — Все в порядке, Джери-Ли, — сказал Мейхью. Она отложила журнал, взяла покупки с прилавка. Когда она вышла, парни опять расступились, чтобы она могла пройти. Джери-Ли сделала вид, что вроде бы и не замечает их совсем. Она дошла уже до угла улицы, когда они догнали ее.
 — Джери-Ли, — сказал один.
 Она остановилась и холодно посмотрела на него.
 — Как поживаешь, Джери-Ли? — спросил он.
 — О'кей, Карл, — ответила она коротко.
 — Больше не работаешь в клубе?
 — Нет.
 — Чудесно, — он усмехнулся. — Теперь, возможно, у тебя найдется время и для местных ребят?
 Она ничего не ответила и не улыбнулась в ответ на его улыбку.
 — Никогда не мог понять, почему наши девчонки бегают за этими нью-йоркскими парнями?.
 — Я не видела никого, кто бегает за ними, — сказала она.
 — Да брось ты, Джери-Ли. Ты отлично понимаешь, что я имею в виду.
 — Нет, не понимаю, — ответила она и не отвела взгляда.
 — Не только эти ныо-йоркцы знают, как хорошо провести время и развлечь девчонку, точно, парни? Мы умеем не хуже их, правда, парни?
 Мальчишки хором подтвердили, что именно так и обстоит дело. Карл оглядел их, все так же улыбаясь. Потом, осмелев от их явной поддержки и одобрения, снова обратился к Джери-Ли:
 — А что ты скажешь, Джери-Ли? Может быть, сходим в кинишко как-нибудь вечерком? А потом смотаемся на мыс? У меня тачка.
 — Нет, — ответила она категорически. Он уставился на нее с обидой.
 — Почему?
 — Потому что ты мне не нравишься, вот почему, — сказала она ровным голосом. Он начал сердиться.
 — А в чем дело, Джери-Ля? Ты предпочитаешь вштеров? Они, что — лучше?
 Она влепила ему пощечину" ж он от неожиданности не успел уклониться, но тут же схватил ее за руку и сжал с такой силой, что ей стало больно.
 — Тебе бы не следовало быть такой воображалой, Джери-Ли, мы все о тебе знаем.
 Она смерила его презрительным взглядом.
 — Дай пройти, — выдавила она побелевшими, едва подчиняющимися ей губами.
 — Ты еще пожалеешь! — он отбросил ее руку. Она растолкала парней и прошла, держа голову высоко и не глядя в их лица. Только за углом, когда никто из них уже не мог ее видеть, она остановилась. Ее всю трясло настолько сильно, что ей пришлось опереться головой о холодный кирпич здания. Через несколько секунд она глубоко вздохнула, справилась с дрожью и пошла, но сама не видела, куда идет, потому что взор ее застилали слезы.
 На следующий день на заборе и на стенах стали появляться надписи:
 «Джери-Ли трахается!»

 Глава 17 

 Джери-Ли с матерью подъехали на машине к дому как раз в тот момент, когда отец и брат заканчивали красить забор вокруг дома.
 Мать и дочь вышли из машины, и Вероника с удивлением осмотрела работу мужчин.
 — Но забор вовсе не нуждался в окраске, — сказала она.
 — Какие-то мальчишки написали грязные слова, ма, — сказал Бобби.
 Вероника посмотрела на Джона, тот промолчал. Только щурился от солнца и моргал. Она услышала, как Джери-Ли подходит сзади, и быстро сказала:
 — Войдем в дом. Я приготовлю кофе.
 — Бобби, не забудь убрать краски в гараж и отмыть кисти, — сказал Джон и двинулся к дому.
 — Хорошо, пап.
 Мальчик собрал кисти, захватил банку с краской и пошел наискось по газону к гаражу.
 ***
 — Ничего, — ответил Джон.
 Она взглянула на забор — краска еще не высохла, и буквы под ней можно было различить. Лицо ее словно окаменело.
 — Идем в дом, дорогая, — сказала мать.
 Но Джери-Ли продолжала смотреть на забор.
 — Вам удалось заметить, кто это писал? — наконец спросила она звонким от напряжения голосом.
 — Нет, — признался Джон. — Им повезло, что я не видел, — он взял дочь за руку. — Чашечка кофе не помешает никому из нас.
 Она молча последовала за родителями в дом.
 — Я не хочу кофе, — сказала она и взглянула вопросительно на отца. — Разреши мне взять машину ненадолго.
 Он покосился на жену и сказал:
 — Конечно, дорогая.
 — Ключи я бросила в машине, — сказала Вероника. — Будь внимательная — на дорогах нынче полно маньяков.
 — Обещаю, мама, — ответила ей Джери-Ли и пошла к двери. — Я хочу съездить на пляж и немного посидеть.
 Они услышали, как заработал мотор машины. Джон выглянул — она уже выехала на улицу.
 — Они распнут ее! — сказал он горько. Вероника не ответила, поставила кофе на стол и села напротив мужа.
 — Не представляю, что еще можно было бы сделать, — сказал он.
 — А что ты можешь? Ничего, — сказала Вероника. — Никто ничего не может сделать. Со временем все пройдет.
 — Если бы только, раз нам удалось схватить этих негодяев, мы могли бы проучить их так, чтобы другим неповадно...
 — Что бы ты — ни сделал, это только ухудшит положение, — сказала Вероника. — Нужно набраться терпения и ждать.
 — Я не могу ждать! Ты жди, если можешь, а я не могу! И главное — может ли Джери-Ли? Сколько она еще может вытерпеть, прежде чем окончательно сломается? Она уже перестала встречаться со всеми своими друзьями. Никуда не выходит, ничего не делает. Берни мне сказал, что она даже не хочет ходить с ним в кино. Занятия в колледже начинаются через четыре недели. И что произойдет тогда?
 — К тому времени все и забудется, — сказала Вероника.
 — А если нет?
 Вопрос остался без ответа.
 Вероника спокойно пила кофе маленькими глотками.
 Джери-Ли остановила машину в самом дальнем конце, в укромном местечке мыса, откуда открывался хороший вид на пролив. Подошла к кромке воды.
 Берег здесь был усеян обломками скал. Торчали они и в воде. Купаться здесь было неудобно, и поэтому сюда редко кто забредал.
 Она села на камень у самой воды и стала бездумно смотреть на воду.
 Прогулочная лодка под парусом шла галсом против ветра недалеко от берега. Ослепительно белый парус выделялся на синеве довольно спокойного моря. Она задумчиво проследила взглядом за лодкой, пока та не скрылась за мысом.
 — Красиво, правда?
 Звук мужского голоса за спиной напугал ее, и она чуть было не вскочила на ноги, но взяла себя в руки и оглянулась.
 — Простите, я не хотел вас напугать, — сказал мужчина и умолк, вглядываясь в нее. — Мы знакомы? У меня такое ощущение, что я с вами уже встречался.
 — Мы однажды разговаривали, мистер Торнтон, — сказала Джери-Ли. — Мы ехали вместе в автобусе.
 — Ох, да! — он щелкнул пальцами, припоминая. — Вы — та самая девушка, которая хотела стать писателем. Она улыбнулась — он все помнил.
 — Вы по-прежнему ездите этим автобусом? — спросил он. — Я вас не встречаю последнее время.
 — Просто нет занятий, — ответила она, — каникулы.
 — Конечно, конечно, — сказал он и спросил. — А как обстоит дело с писательством?
 — Последнее время мне не удавалось поработать.
 — И мне тоже, — усмехнулся он. — Вы часто сюда приходите? — и он обвел взглядом море и берег.
 — Иногда, когда мне нужно подумать.
 — Для размышлений тут действительно хорошее место, — согласился он.
 — И обычно никого вет, — он порылся в карманах в поисках сигарет, вытащил пачку, предложил ей. Прикурил, глубоко затянулся, закашлялся и тут же выбросил. — Я пытаюсь бросить курить, — объяснил он свои действия.
 — Довольно забавный способ, — сказала она.
 — Я обнаружил, что если глубоко затягиваться, то у меня тут же начинается кашель. Если я кашляю, я вспоминаю, какой вред приносит курение и бросаю сигарету.
 Она рассмеялась.
 — Я обязательно расскажу отцу о вашем методе бросать курить. Может, и он попытается.
 — А он много курит?
 — На мой взгляд, слишком много.
 — А чем он занимается?
 — Он работает в банке.
 Он рассеянно кивнул, не спуская глаз с моря. Ова проследила за направлением его взгляда — из-за мыса показалась возвращающаяся парусная лодка.
 — Уолтер! — донесся женский голос.
 Они оба обернулись — на вершине дюны, там, где дорога подходила к берегу, стояла женщина и размахивала рукой.
 Он помахал ей в ответ.
 — Моя секретарша, — объяснил он Джери-Ли. — Что случилось? — крикнул он.
 — Вас вызывает Лондон! — крикнула в ответ женщина. — Я приехала на машине за вами.
 — О'кей! — крикнул он и обратился к Джери-Ли. — Мне надо бежать. Вы сюда еще придете?
 — Наверное.
 — Может быть, нам удастся встретиться.
 — Может быть...
 Он посмотрел на нее заинтересованно. — Надеюсь... — поколебался мгновение и сказал:
 — У меня странное ощущение, что я вторгся в ваши мысли в то время, когда вы хотели побыть в одиночестве.
 — Ничего страшного, — сказала она. — Я была рада повидаться с вами.
 Он улыбнулся и протянул ей руку:
 — До встречи!
 Его пожатие было твердым и теплым.
 — До встречи, мистер Торнтон, — сказала она. Он повернулся и двинулся к дюнам, но через несколько шагов остановился и сказал:
 — Но вы так и не назвали себя.
 Она посмотрела ему прямо в глаза.
 — Джери-Ли. Джери-Ли Рэндол.
 Некоторое время он смотрел на нее, видимо, вспоминая имя. Потом повернулся к секретарше, которая все еще стояла на вершине дюны, и крикнул:
 — Скажите им, что я перезвоню сам, — отвернулся и пошел к берегу, к тому месту, где стояла Джери-Ли.
 — Почему вы сразу не сказали, кто вы?
 — Вы не спрашивали.
 — Я не представляю, что я могу сказать...
 — Вам ничего и не надо говорить.
 — Вы не сердитесь на меня?
 — Нет.
 — То, что сделал мой сын, невозможно простить, — сказал он. — Я очень виноват. Она не ответила.
 — Если вы не хотите со мной разговаривать, — я пойму.
 — Вы не имеете никакого отношения к тому, что случилось, — сказала она наконец. — И, кроме того, я разговариваю с вами с удовольствием. Вы — единственный настоящий писатель, которого я знаю!
 Он опять извлек сигарету и закурил.
 — Вы действительно хотели бы стать писателем?
 — Да, — ответила она и с улыбкой показала глазами на сигарету. — Теперь вот вы не выбросили ее. Он с удивлением посмотрел на сигарету в руке.
 — Да, верно... Но на этот раз я и не закашлялся.
 — Ваш метод не срабатывает. Вы так никогда не бросите курить.
 Неожиданно он улыбнулся.
 — Я и сам знаю, — он сел рядом с ней на камень. — Вы сказали, что приходите сюда думать. О чем?
 — О разных вещах.
 — Я хотел спросить — сегодня?
 Она бросила на него взгляд и отвела глаза.
 — О том, чтобы уехать.
 — Куда?
 — Не знаю, — сказала она, не отводя глаз от моря. — Куда-нибудь...
 Просто уехать отсюда.
 — Вы всегда хотели уехать?
 — Нет.
 — Только после того... ну... после того, как это случилось?
 Она немного подумала и ответила: «Да...» и вновь посмотрела ему в глаза.
 — Порт-Клер любопытный городок. Вы этого не поймете, если не выросли здесь. Дело в том, что тут все придумывают различные истории, росказни...
 — Про вас?
 Она кивнула.
 — Они считают, что я... — и не закончила.
 Он промолчал, потом сказал:
 — Мне очень жаль. Простите.
 Она старалась смотреть в сторону, мимо него, но он заметил слезы на ее щеках, достал носовой платок и протянул ей.
 — Джери-Ли!
 Она посмотрела на него.
 — Я хотел бы быть вашим другом. И вы бы выговорились мне.
 Слезы потекли сильнее.
 — Нет! — воскликнула она. — Я не могу ни с кем говорить... никто ничем мне не может помочь!
 — Но я могу попробовать, — сказал он со всей искренностью, на какую был способен. — По крайней мере, я вам должен это за то, что натворил мой сын!
 — Вы мне ничего не должны!
 — Поговорите со мной, Джери-Ли! Может быть, вам станет легче.
 Она молча покачала головой. Все еще не выпуская ее руку, он встал и притянул ее к себе.
 — Иди ко мне, девочка, — сказал он ласково, прижимая ее головку к груди.
 Рыдания сотрясли ее. Он почувствовал это и долго молчал, обнимая трясущиеся плечи. Наконец, она успокоилась. Высвободилась из его рук, отступила слегка и посмотрела ему в лицо.
 — Вы очень добрый человек.
 Не отвечая, он достал пачку сигарет и на этот раз предложил и ей. Она взяла, он дал ей прикурить и сам прикурил. Вдохнул дым с видимым удовольствием.
 — Мне на самом деле нравится курить, — признался он ей. — И я думаю, что брошу бросать курить.
 Она засмеялась — именно на это он и рассчитывал.
 — Вы очень забавный. Он улыбнулся ей в ответ.
 — Нет, просто я смотрю на вещи реалистически.
 — Вы действительно хотите помочь мне? — спросила она.
 — Я же сказал, что да.
 — Вы не смогли бы прочитать кое-что из моих вещей?
 — Конечно.
 — И вы скажете мне правду, какой бы горькой она ни была. Если то, что я пишу, плохо, — вы не будете вежливо ходить вокруг да около.
 — Я слишком уважаю писательский труд, чтобы фальшивить. Если ни к черту-я так и скажу. Если хорошо, я тоже так и скажу.
 Она помолчала еще немного, потом добавила:
 — Есть еще одна вещь, которую вы могли бы для меня сделать?
 — Что именно?
 — Если у вас найдется время, конечно... — сказала она с сомнением в голосе. — Было бы очень хорошо, если бы вы зашли в банк и дали бы им понять, что вы не в претензии к ним из-за моего отца...
 — А они что — там, в банке, — так думают? — воскликнул он с нескрываемым удивлением. Она кивнула.
 — Но ведь это же просто глупо!
 — Я же вам сказала, что вы сможете понять наш городок, только если выросли в нем, — вздохнула грустно Джери-Ли. — Они считают именно так — из-за вас. Мама страшно беспокоится, что отец потеряет работу, если вы заберете в банке свои деньги. Она не хочет ничего предпринимать только из-за боязни... Отец страшно сердился. Он хотел подать в суд, но она его отговорила.
 — А что заставило его в конце концов действовать?
 — Просто мы не могли позволить, чтобы Фред, негр из оркестра в клубе, пострадал из-за нас и попал в тюрьму.
 Он задумался: да, скорее всего девушка была права, когда говорила, что жителей городка можно понять, только если вырастешь вместе с ними. — Ваш отец отсюда родом?
 — Нет, — ответила она.
 Да, и в этом есть свой оттенок, подумал он.
 — Я выберу время и обязательно зайду в банк, — сказал он.
 — Спасибо! — ее лицо просияло.
 Неожиданно он почувствовал, что ему необходимо встретиться с ее отцом.
 — И я бы с удовольствием позавтракал с вашим отцом, если вы не возражаете.
 — Как вы хотите. Но вполне достаточно, если вы зайдете в банк.
 — Я бы хотел познакомиться с ним, — сказал Торнтон. — Судя по тому, что я слышал, он очень хороший человек.
 — Он самый благородный, самый добрый человек во всем свете, — сказала Джери-Ли, не задумываясь, — слова вырвались, казалось, прямо из самого сердца.

 Глава 18 

 Лето еще не кончилось, а Порт-Клер получил новую тему для сплетен и пересудов: Джери-Ли и Уолтер Торнтон.
 Вначале они встречались на пляже у мыса и сидели там часами, разговаривая. Его буквально заворожила ее и способность читать в душах людей в сочетании с жадным любопытством к ним. Ведомая удивительным инстинктом, она умела непостижимым для своего возраста образом добраться до самых сокровенных, тайных мотивов, которые двигали поступками людей.
 Когда же погода ухудшилась и для прогулок по берегу моря стало слишком холодно, она стала регулярно, два ли три раза в неделю, приезжать к нему домой.
 Он прочитал ее рассказы, сделал профессиональные замечания и высказал пожелания. Она переработала рассказы, он прочитал еще раз и помог ей разобраться, что из написанного заново работает на сюжет, а что нет. И, наконец, он дал ей свою пьесу.
 Взяв рукопись она спросила, может ли она прочитать ее дома или еще где-нибудь — там, где рядом никого не будет. Он неохотно разрешил забрать пьесу с собой.
 Три дня она не появлялась. Затем, как-то после занятий, почти к вечеру, она вошла в дом с рукописью в руке и отдала, не сказав ни слова.
 — Что вы об этом думаете? — нетерпеливо спросил он. — Внезапно он понял, как для него важно, чтобы пьеса ей понравилась.
 — Не знаю... — сказала она. — Я прочитала дважды, но не уверена, что все поняла.
 — В каком смысле?
 — В прямом. И больше всего у меня вопросов к образу девушки. Этот персонаж просто не работает. Я понимаю, что вы попытались сделать ее похожей на меня, но она получилась совсем непохожей. Во-первых, я вовсе не такая ловкая и умная. А во-вторых, ваша девушка слишком ловкая и хитрая, чтобы быть при этом такой наивной, как вы ее написали.
 Выслушав ее оценку, он первым делом почувствовал, что его отношение к ней несколько изменилось — он раньше не предполагал, что она так остро и болезненно воспринимает свою собственную наивность.
 — Но если она не сможет вертеть теми, кто ее окружает, не будет и сюжета для пьесы.
 — А мне кажется, что его и так нет, — сказала она с завидной прямотой. — Я совершенно не могу понять, как человек, столь талантливый, умный, как ваш Джексон, может влюбиться в девчонку, втрое моложе его. В ней нет ничего, что бы могло его увлечь, кроме ее молодости.
 — Вы считаете, что этого мало? — грустно улыбнулся он.
 — Я говорю не о простой физической привлекательности. И уж во всяком случае, не о ее хитрости — такое качество просто оттолкнуло бы его. Должно быть что-то большее, чем все то, что у вас написано. Вот если бы она была женщиной, настоящей женщиной, может быть, я бы еще и поняла бы... Но она не женщина.
 — А что, по-вашему мнению, может сделать ее настоящей женщиной?
 Она с удивлением поглядела на него.
 — Конечно же время. Время и опыт. Взрослеют, только благодаря времени и приобретенному опыту. И я повзрослею только таким путем.
 — А вы не думаете, что он мог бы влюбиться в то, чем она, несомненно, станет в будущем?
 — Такую возможность я не рассматривала, — сказала она задумчиво. — Нужно подумать...
 Несколько минут она сидела молча, сосредоточенно размышляя, потом кивнула.
 — Возможно... Но тогда должны быть не просто еле заметные намеки на то, во что она обещает превратиться, а что-то такое, что позволило бы зрителю догадаться, что в ней скрывается нечто большее, чем то, что сейчас видят все.
 — Что ж, все это очень обоснованно звучит в ваших устах, — сказал он. — Пожалуй, я попробую взглянуть на сюжет с вашей точки зрения.
 И тут она неожиданно смутилась, и щеки ее стали багровыми.
 — Господи, я чувствую себя ужасно глупой, как ребенок, который пытается учить 
 взрослого ходить. 
 — Между прочим, мы можем многому научиться у детей, — улыбнулся он.
 — Если бы только научились их слушать.
 — Нет, правда, вы не седитесь на меня за критику?
 — Не сержусь. Больше того, я благодарен вам. Вы помогли мне взглянуть на все критически и увидеть то, что вполне могло бы сделать пьесу сценическим недоноском.
 Она рассмеялась и почувствовала себя счастливой.
 — Я правда помогла?
 — Правда, — ответил он, улыбаясь ей в ответ, — Правда, правда! — Он потянулся за сигаретами. — Сегодня у моего повара выходной. Как вы думаете, ваши родители станут возражать, если я приглашу вас в ресторан?
 Улыбка сползла с ее лица, и вместо нее появилось обеспокоенное выражение.
 — В чем дело, что с вами? — спросил он.
 — Не думаю, что родители станут возражать. Папа вас уважает, вы ему очень нравитесь. Но вы считаете такой выход осмотрительным?
 — Вы имеете в виду...
 — Да, — кивнула она энергично. — Да. Мы живем в Порт-Клере. Они начнут болтать.
 — Наверное, вы правы. И я не хотел бы стать источником новых неприятностей для вас, Джери-Ли.
 — Я думаю не о себе, — быстро возразила она, подошла к нему и заглянула в лицо. — Я думаю о вас. С их точки зрения, есть только одна причина, по которой мужчина повел бы в ресторан девушку, вроде меня.
 Он усмехнулся.
 — О, для меня даже лестно, если они так подумают. Я не представлял, что они могут до этого додуматься в отношении меня.
 — Вы здесь чужой. Вы богаты. Вы разведены. Вы ездите в Голливуд и в Европу и во всякие подобные злачные места. Только небу известно, что там происходит и что вы там вытворяете.
 Теперь он расхохотался.
 — Хотел бы я, чтобы они хоть на мгновение представили себе, как все это в действительности скучно и однообразно. Я езжу во все эти «злачные» места работать — вот и все.
 — Пусть так, — сказала она, — но вам никогда не убедить их в этом.
 — Если вы не боитесь, я бы хотел сделать попытку. На этот раз она долго смотрела на него молча в, наконец, кивнула.
 — Я согласна, — произнесла она твердо. — Только я бы хотела прежде заехать домой.
 Вечером они пошли в ресторан "Порт-Клер Инн. А на следующее утро, как и предсказывала Джери-Ли, новость облетела весь город. Кроме того, она поссорилась с Берни — впервые с тех далеких лет, когда они были маленькими.
 На следующий день после злополучного похода в ресторан, Берни работал в клубе до позднего вечера. Потом заехал за ней, и они пошли в кино. После кино сели в машину и поехали на мыс, на площадку для парковки.
 Он поставил машину в стороне, включил радио. Музыка заполнила салон машины, и он привычно притянул Джери-Ли к себе.
 Она отстранила его.
 — Не надо, Берни, сегодня у меня нет настроения, — мягко сказала она.
 Он с удивлением взглянул на нее, а она уставилась мечтательно на лунный след, рассекающий спокойное, мерцающее море. Он вынул сигарету и закурил. Оба молчали. Докурив, он вышвырнул ее из окна и включил мотор.
 Она посмотрела на него с удивлением.
 — Куда мы едем?
 — Домой, Я отвезу тебя, — сказал он мрачно.
 — Почему?
 — Ты знаешь.
 — Потому что у меня нет настроения тискаться?
 — Не только.
 — Что же еще?
 Он повернулся к ней и заговорил. В голосе его послышались раздражение и обида.
 — Вчера поздно я возвращался из клуба и видел тебя и мистера Торнтона, Ты вела машину.
 — Конечно, — он же не водит, — улыбнулась она.
 — Но его рука лежала на сиденье за твоей спиной! И вы смеялись — он и ты, а ты, когда бываешь со мной последнее время, не смеешься!
 Наверное, он рассказывал что-то смешное.
 — И еще я видел, как ты на него смотрела! Как... как мартовская кошка!
 — Ну, знаешь, Берни! — возмущенно воскликнула она и вдруг замолчала, потому что почувствовала, что неудержимо краснеет.
 Господи, хоть бы он не заметил этого в темноте! Только сейчас, после его слов, она вдруг поняла, как была вчера возбуждена и кто был причиной ее возбуждения. Она долго не могла вчера уснуть и ей пришлось успокоить себя уже привычным способом. Но только сейчас, после слов Берни, она отчетливо осознала причину — Торнтон.
 — Только не надо выговаривать мне таким тоном:
 «Ну, знаешь, Берни!» — сказал он, раздражаясь.
 — Просто ты ревнуешь. Но у тебя нет никаких прав ревновать меня. Мы с мистером Торнтоном всего-навсего добрые друзья. И, кроме того, он помогает мне в работе над рассказом.
 — Ну конечно! Такой писатель, как он, и вдруг — возится с начинающей девчонкой!
 — Ты не прав! — заговорила она с жаром, удивившим ее самое. — Он мне помогает! И он считает, что у меня хорошо получается. Он даже рассказал мне о своей пьесе! И советуется со мной.
 — А о всяких оргиях в Голливуде он тебе тоже рассказывает?
 — Он не ходит ни на какие оргии! Он если и ездит туда, то просто работать, — неужели не понятно?
 — Будто бы... Она не ответила.
 — Я мог бы и сообразить, — сказал он с горечью. — Вначале ты завела шашни с сыном, а теперь со стареньким папашей. А может, именно он и был тебе нужен с самого начала? Помню, ты рассказывала, как встретила его в автобусе. Признайся, наверное уже тогда сидела с мокрыми штанишками!
 — Нет! — отшатнулась от него Джери-Ли.
 — Да, да! — яростно закричал он. — Какого черта! Жаль, я не знал тогда того, что знаю теперь! Может быть, люди вовсе не так уж и заблуждаются в конечном счете? Все в городе замечают, как ты ходишь: вымахиваешься, выставляешься, словно предлагаешь себя, дразнишь, не носишь лифчик и все такое прочее... Как подумаю — наверное, не стоило бы уж Так обвинять Уолта за все, что он тогда натворил.
 Он замолчал, а Джери-Ли какое-то время не в состоянии была произнести ни слова. Потом обрела дар речи.
 — Так вот какой ты меня представляешь? — спросила она тихо, хотя все в ней кипело от злости.
 — Если ты считаешь, что я могу так о тебе думать, может, нам лучше больше не встречаться? — спросил он без видимой логики.
 — Очень хорошо, я не возражаю, — отрезала она и отвернулась.
 — И я не возражаю! — буркнул он, останавливая машину у поворота к ее дому.
 Она молча выбралась из машины, хлопнула дверцей.
 — Джери-Ли! — крикнул он ей вслед. Но она ушла в дом, не обернувшись. Он постоял и поехал...
 Джон сидел перед телевизором. Услышав, как она вошла в комнату, он повернулся к ней.
 — Тебя подвез Берни? — спросил он.
 — Да.
 Выражение ее лица насторожило его.
 — Что-то случилось?
 — Ничего. Он просто глуп — вот и все. Я больше не намерена с ним встречаться.
 Он проследил, как решительно она поднимается по лестнице в спальню, и опять повернулся к телевизору. И хотя он весь вечер исправно смотрел на экран, вряд ли ему удалось что-нибудь увидеть в этой развлекательной передаче: мысли его были в банке. Там со дня на день ждали контролеров из управления штата. И надо же такому случиться, что буквально на днях Джон обнаружил недостачу в три сотни тысяч долларов, исчезнувших главным образом со счета Торнтона.

 Глава 19 

 Мистер Карсон просмотрел финансовый отчет, который положил перед ним Джон Рэндол.
 — Вы проверили все обязательства с передаточной надписью?
 — Да, сэр, — ответил Джон.
 — А подтверждения распоряжений о выплате, полученные по телеграфу?
 — Там все в ажуре: налицо все подтверждающие получение денег документы.
 — Тогда я абсолютно ничего не понимаю, — развел руками президент банка.
 — И я, сэр, — удрученно сказал Джон. — Я просто извелся. Как только обнаружил все это, сэр, места себе не нахожу.
 — Когда вы обнаружили?
 — Пару дней назад.
 — Почему вы не пришли ко мне сразу?
 — Надеялся, что допустил где-то ошибку, и снова, и снова проверял и перепроверял. Но, к сожалению, — итог остается прежним.
 Карсон поднял глаза от страничек с отчетом и строго посмотрел в глаза Рэндолу.
 — Пожалуйста, оставьте все это у меня на несколько дней. Я должен подумать.
 — Хорошо, сэр. Но если аудиторы из штата приедут до того...
 Карсон не дал ему закончить фразу.
 — Я знаю, я все знаю, — сказал он с раздражением. — И тем не менее, я хочу сам лично проверить все отчеты до того, как мы что-нибудь предпримем.
 Он подождал, пока не закрылась дверь за его служащим, и снял трубку личного телефона. Набрал номер. Сиплый, низкий голос произнес безразлично:
 «Хэлло!»
 — Попросите мистера Дженнитури, пожалуйста. Говорит Карсон.
 Голос в трубке сразу же изменился, стал обычным и даже дружелюбным.
 — Это я, мистер Карсон. Что я могу для вас сделать сегодня?
 — Пока еще не знаю, — сказал Карсон. — Как наши дела?
 — Вчерашний день дал неплохие результаты. Та молодая кобылка пришла первой и привезла вам шесть к десяти. Так что ваш должок сократился на одиннадцать штук.
 — А две другие?
 — Увы, за чертой, — в голосе букмекера появились нотки сочувствия. — Это все ваша система. А так они и не должны были выиграть. Я сразу же подумал, что, ставя на них, вы дадите мне подзаработать.
 Карсон промолчал. Потом сказал:
 — Пит, у меня неприятности. Мне нужны деньги.
 — Вы хороший клиент, мистер Карсон. Я могу одолжить вам десять штук, — не задумываясь, сказал букмекер.
 — Но мне нужно гораздо больше. Очень крупная сумма...
 — Сколько?
 — Около трехсот тысяч. Букмекер свистнул.
 — Это для меня за чертой... Вам придется обратиться к крутым парням.
 — А вы смогли бы связаться с ними для меня?
 — Вероятно, — ответил осторожно букмекер. — Что у вас есть? Что вы могли бы дать им за их деньги?
 — Вы имеете в виду — какое обеспечение?
 — Да, да, кажется банкиры называют это именно так.
 — Не так уж много из того, что в случае чего можно было бы реализовать: дом, акции моего банка.
 — Акции банка? — переспросил Дженнитури, — Сколько они стоят?
 —  — Пять, может быть, теперь уже шесть сотен тысяч, — ответил банкир. — Но дело в том, что они привилегированные.
 — В том смысле, что вы не можете их продать?
 — Только по разрешению совета попечителей банка.
 — И вам не так просто получить это разрешение, да?
 — Мне пришлось бы рассказать им все, — сказал банкир, — чего я, как вы сами понимаете, сделать не могу.
 — В таком случае все усложняется.
 — Вы попытаетесь переговорить с этими людьми ради меня?
 — Не так-то и легко, да...
 — Но вы все же попробуете? Я буду очень обязан.
 — Попытаюсь, мистер Карсон, — сказал букмекер. Карсон развернул газету и положил перед собой страницу с итогами скачек.
 — Пит! — сказал он.
 — Да, мистер Карсон.
 — Поставьте тысячу на Ред Ривер в пятом заезде в Белмонте.
 — Принято.
 Карсон положил трубку, проклиная себя. Он поступил глупо и сам отлично понимал это. Но ничго не мог с собой поделать. Лошадка имела все шансы, и его расчеты говорили за то, чтобы рискнуть. Он уставился на газетный лист и почувствовал, как скрутило живот и заколотилось сердце.
 Независимо от того, какие шансы, по всем расчетам, есть у облюбованной лошади, она никогда не выигрывает в тот момент, когда выигрыш особенно необходим. Он в который раз пообещал себе, что если выпутается на этот раз, больше не позволит себе даже взглянуть в сторону этой безжалостной западни, игры на бегах.
 Джери-Ли вынырнула из теплой воды и вылезла из бассейна. Уолтер положил на столик газету, взял большое купальное полотенце и укутал ее плечи.
 — Спасибо, — улыбнулась она. Он улыбнулся в ответ.
 — Воздух в октябре, как мне кажется, вам на пользу.
 — В определенном смысле я ужасно огорчена, что приближается зима.
 Что мы тогда будем делать?
 — Вы можете приходить и сидеть у камина.
 — Наверное, это здорово. Но вы скоро уезжаете. Вы же сказали, что репетиции пьесы начнутся через несколько недель.
 — Да, — подтвердил он. — Если, конечно, мы решим все вопросы с составом артистов.
 — Мне казалось, что все уже оговорено и решено.
 — Да, но за одним исключением, — он как-то странно посмотрел на нее.
 — Вам известна семнадцатилетняя актриса, которая могла бы сыграть роль девушки так, как если бы она была женщиной?
 — Никогда не задумывалась над этим. Мне всегда казалось, что таких, по крайней мере, несколько.
 — Не совсем... Режиссер должен с минуты на минуту приехать ко мне, чтобы еще раз поговорить. Мы собираемся рассмотреть некоторые варианты.
 — В таком случае, я вытираюсь, одеваюсь и немедленно убираюсь, чтобы не мешать вам.
 — Не торопитесь, — сказал он быстро. — Вы нам не помешаете.
 — Вы уверены?
 — Я бы не стал говорить, если бы не был уверен.
 — Я хотя бы сниму мокрый купальник. Он задумчиво смотрел, как она вошла в кабинку, и только когда она скрылась, снова взял газету. Но читать не стал. Думал. Пьесы — это одно. Тут он полностью владел ситуацией, и персонажи делали только то, чего он от них хотел. Другое дело жизнь.
 Совсем другое дело...
 Дверца кабинки открылась, и Джери-Ли вышла. Он поднял глаза. На ней были выцветшие до голубизны джинсы и просторный вязаный свитер. Она встретила его взгляд и улыбнулась.
 — Может быть, принести вам что-нибудь выпить?
 — Пожалуй, — сказал он и вдруг почувствовал, как кто-то невидимый сжал его сердце, и стало трудно дышать. — Виски с содовой.
 — О'кей.
 Она скрылась в доме. Нахлынувшее на него внезапное чувство, боль в сердце вдруг с отчетливостью дали ему понять впервые, что он влюблен в эту девочку.
 — Хорошо, Гай, — сказал Уолт Торнтон режиссеру, — если мы не находим актрису на роль девчонки, мы не начинаем репетиции в ноябре. И тогда придется ждать весны.
 — Невозможно, — твердо сказал режиссер, худощавый, долговязый человек.
 Очки в тяжелой роговой оправе и манера держаться только подчеркивали облик человека, знающего, чего он хочет, и умеющего добиваться желаемого.
 — Мы потеряем Бо Дрейка, если отложим и будем ждать. Он связан контрактом с киношниками и начинает сниматься в фильме в мае. А без него нам предстоит начать все с самого начала. Нам ничего иного не остается, как рисковать и начать работать с той девушкой, которая окажется наилучшей из имеющихся, так сказать, в наличии.
 Уолтер задумался и покачал головой.
 — Пьеса сама по себе уже достаточно необычная и предполагает большой риск, — сказал он. — А если еще и актриса нас хоть чуть-чуть подведет, то пьеса вообще провалится.
 — Я никогда не давал вам плохих советов, Уолтер. Существует много возможностей несколько изменить ситуацию, акценты и не делать весь упор на девушку...
 — Я не стану переписывать, — заявил Уолтер непреклонно. — Если бы я хотел, чтобы характер девушки был иным, я бы так и написал.
 Гай пожал плечами и изобразил на лице покорность.
 — Пьеса — ваше детище, Уолтер.
 В этот момент стеклянная дверь, ведущая к бассейну, немного распахнулась от порыва ветерка и привлекла внимание режиссера. Он оглянулся и через стекло увидел Джери-Ли, сидящую в кресле и читающую газету. Он стремительно повернулся к Торнтону.
 — Кто эта девушка? Подружка Уолта-младшего? Уолтер почувствовал, что краснеет, и ответил почему-то неопределенно:
 — В известном смысле.
 Гай сразу же почувствовал в ответе странность.
 — Весьма забавный ответ, — сказал он, провоцируя драматурга. — Хотя... я уверен, что она не ваш друг, Уолтер.
 — Заткнитесь, Гай! Она еще совсем ребенок.
 — А сколько ей лет? — спросил режиссер как бы между прочим, тщательно гася сигарету в пепельнице. — Семнадцать?
 Уолтер встревоженно поглядел на него.
 — Она может играть? — продолжал режиссер.
 — Да вы с ума сошли, Гай! Она студентка колледжа и мечтает стать писателем.
 — А способности для этого у нее есть?
 — Как мне кажется, да. В ней вообще есть что-то экстраординарное. И если она будет неуклонно идти тем путем, которым идет сегодня, я уверен, что в один прекрасный день она добьется признания.
 — Но у вас есть сомнения, — режиссер не спрашивал, а утверждал.
 — Пожалуй, есть лишь одно, что могло бы остановить ее на этом пути.
 — И что это?
 — Она девушка, и есть что-то очень животное в ней, вернее, в ее женском начале. Но она еще сама об этом не знает, не догадывается. Мне иногда кажется, что в ней притаилась тигрица, которая только и ждет возможности вырваться.
 — Вы дали великолепное по точности описание героини вашей пьесы и актрисы, которую мы ищем, Торнтон. Дело за небольшим: если бы только она могла хоть как-нибудь играть.
 Уолтер молчал.
 — Попросите ее заглянуть к нам.
 Когда она на мгновение остановилась в дверях, Гай по наитию предложил ей чисто режиссерскую игру — произнес внезапно, даже не поздоровавшись, первые строки из пьесы Уолтера: «Только что звонил ваш отец. Он хочет, чтобы вы немедленно ехали домой, и сказал мне, что не желает, чтобы я продолжал с вами встречаться».
 Режиссерское чутье его не обмануло — она читала пьесу и знала ее настолько, что ответила ему точно по тексту:
 "Мой отец псих. Если я не принадлежу ему, то не должна принадлежать никому — так он считает.
 — Энн! Разве можно так говорить о родном отце!"
 Она посмотрела на режиссера из-под ресниц, и на губах ее медленно проступила дразнящая и одновременно невинная улыбка.
 "Не надо изображать, что вы потрясены и шокированы, мистер Джексон.
 Неужели у вас никогда не появлялись не совсем отеческие мысли при взгляде на свою дочь?"
 Гай повернулся к Торнтону, который следил за всем происходящим, как зачарованный.
 — Что вы думаете?
 Тот продолжал вглядываться в лицо девушки.
 — Вот же она, наша девчонка, Уолтер! — сказал режиссер.
 — О чем он говорит? — спросила Джери-Ли, сбитая — совершенно с толку.
 Уолтер наконец обрел дар речи.
 — Он хочет, чтобы ты сыграла роль девушки.
 — Но я не актриса!
 Режиссер снисходительно улыбнулся и изрек:
 — Все, что необходимо, чтобы стать актрисой, — это быть актрисой!
 — И вовсе не так все просто! — возразила она. — Я никогда по-настоящему не была на сцене, если не считать нескольких постановок в школе.
 — Ваша задача — убедить ее, Уолтер, — сказал Торнтону режиссер.
 Уолтер молчал, но на лице его появилось странное выражение, и он стал как-то по-иному разглядывать Джери-Ли.
 Режиссер пошел к двери.
 — Я возвращаюсь в город, — сказал он. — Позвоните мне, когда решите, что вы собираетесь делать.
 Уолтер не ответил, продолжая рассматривать Дже-ри-Ли.
 Она почувствовала его взгляд и спросила:
 — Вы за что-то сердитесь на меня? Он отрицательно покачал головой.
 — Тогда в чем дело? Почему вы так смотрите?
 — Я вдруг осознал, что похож на отца в моей собственной пьесе — я ревную вас!
 Карсон посмотрел на часы — было четыре часа дня. К этому времени они уже знают результаты пятого заезда. Он нетерпеливо набрал номер своего букмекера.
 Дженнитури ответил в своей привычной осторожной манере, чуть измененным голосом: «Хелло!»
 — Пит? Как прошел пятый заезд?
 — Невезуха, мистер Карсон. Лошадка не привезла вам выигрыша.
 Карсон помолчал, затем спросил:
 — Вам удалось связаться с вашими друзьями?
 — Я разговаривал, — голос Дженнитури не выражал ничего. — Они, так сказать, не заинтересовались.
 — Они, наверное, просто не поняли... Я не какой-то заурядный игрок на бегах. Я заплачу!
 — Они знают. Но это касается не лично вас — они просто не заинтересованы. Все, с кем я ни говорил.
 Карсон поглядел в газету, лежащую перед ним. По его расчетам, в восьмом заезде шла лошадь, которая наверняка могла выиграть.
 — О'кей, Пит. Поставьте две тысячи в восьмом заезде на лошадь по кличке Мен-Итер.
 — Не могу, мистер Карсон-голос Дженнитури стал непреклонным, — вы уже должны мне двенадцать кусков, и я вынужден закрыть вам кредит до тех пор, пока вы не вернете долг.
 — Но в прошлом я, бывало, набирал у вас гораздо больше, — пытался протестовать Карсон.
 — Я знаю, — холодно подтвердил букмекер. — Но тогда дела обстояли иначе. Ваши дела, мистер Карсон. Вас не лихорадило.
 — Ну хотя бы тысячу! — сказал Карсон. — Вы просто обязаны дать мне шанс хотя бы отыграться за вчерашнее.
 — К сожалению, ничего не могу сделать, — сказал букмекер и повесил трубку.
 Некоторое время Карсон в задумчивости разглядывал телефонную трубку в руке, потом медленно положил ее на рычаг, откинулся в кресле и так просидел почти целый час, прислушиваясь к тому, что происходило за дверью в банке. Когда он убедился, что все ушли домой, он открыл маленький ящик в самом низу тумбы письменного стола, достал револьвер, вложил дуло в рот и нажал курок.

 Глава 20 

 Джон Рэндол устало посмотрел на большие настенные часы. Три часа дня.
 Банковский охранник стоял в ожидании. Джон поднял руку и махнул. Охранник пошел закрывать входную дверь. Одновременно двое кассиров захлопнули окошечки, опустили решетки и стали запирать кассы.
 Возмущенная толпа вкладчиков, стоявшая в двух длинных очередях к кассам, загудела и двинулась к Джону. Да, пдумал он, самоубийство Карсона взбудоражило Порт-Клер, словно цунами.
 Он оглянулся — дверь в кабинет президента оставалась закрытой. Рядом, в помещении операционистов, контролеры из финансового управления штата продолжали педантично просматривать документы. Им удалось обнаружить еще несколько нарушений, но до окончательного результата еще было далеко — Карсон проделал все как настоящий профессионал. Документы о транс-ферных операциях, передаточные надписи, отчеты — на всех этих отчетностях все было тщательно подделано. Правда, теперь, когда вышло наружу все, никто не понимал, как мог Карсон столько времени удерживаться на плаву.
 — Когда мы получим наши деньги? — закричал нервный клиент в конце очереди. — Почему вы опять закрываете кассы у нас перед носом?
 — Мы всегда закрываемся в это время. Вы знаете наше расписание, — сказал Джон терпеливо. — Вы получите ваши деньги, я заверяю вас. Мы застрахованы, и все, что мы, возможно, потеряли, будет вам возвращено благодаря страховке. Не волнуйтесь.
 — Откуда мы знаем, что нас не обманывают? — продолжал кричать тот же вкладчик. — Я помню, как нам говорили то же самое в тридцать втором году, когда погорел банк Соединенных Штатов.
 — Тогда все было иначе, — пытался объяснить Джон, — а сегодня по федеральному закону все счета в сумме до десяти тысяч долларов обеспечены покрытием из казны. Кроме того, наш банк застрахован и против краж, и против мошенничества. Вы получите все до пенни!
 — Это вы так говорите, — настаивал беспокойный клиент. — Но признайтесь, у вас нет сейчас наличных, чтобы выдать нам наши деньги.
 Признайтесь, ну!
 — Да, у нас нет наличных. Но ни один банк не имеет постоянно в кассе столько наличности, чтобы можно было сразу же отдать вклады такому количеству клиентов. Наличность приходит и уходит. У каждого банка точно такие же проблемы — мы должны пускать деньги в оборот для того, чтобы прирастал капитал и мы могли бы выплачивать вам проценты по вашим вкладам.
 У нас сотни депозитов — и все они в обороте. Так работают все банки. И если вдуматься, то все очень просто.
 — Не такой уж глупец! — не унимался человек. — Если я не уплачу проценты по закладной, вы, то есть банк, отберете мой дом. А если банк не выплачивает мне мои денежки — что я должен делать?
 — Банк выплатит вам все.
 — Как, если вы закрылись?
 — Банк не закрылся! — повторил в который раА Джон. — У нас на счетах достаточно средств, чтобы вернуть вам всем ваши деньги. Но нам необходимо время, чтобы получить по нашим счетам наличность в других банках. И если вы дадите нам это время, я. обещаю вам, что все вы получите ваши деньги полностью.
 — Мистер Рэндол, почему мы должны верить вам после того, что произошло? — спросил другой мужчина. Джон отыскал его глазами в толпе и посмотрел ему прямо в лицо. Он заговорил громко, медленно, четко, так, чтобы все могли его расслышать:
 — Потому, мистер Сандерс, что я, так же, как и вы, всегда работал, чтобы заработать на жизнь, И каждый грош, который я мог отложить, вкладывал в этот банк. И я не волнуюсь.
 Мистер Сандерс некоторое время молчал, вглядываясь в лицо Джона, затем повернулся к окружающим его людям и сказал:
 — Я буду ждать вместе с мистером Рэндолом, люди. А как вы?
 — Мы тоже, — крикнул кто-то из толпы. Мистер Сандерс протиснулся к Джону, протянул ему руку и сказал:
 — Верю, что вы сдержите обещание, мистер Рэндол!
 Джон кивнул. Он боялся произнести слово — в горле стоял комок. Еще несколько людей 
 пожали ему руку, и затем толпа медленно вылилась через открытые охранниками входные двери на улицу. 
 Возвращаясь к своему столу, Джон увидел, что Артур Дейли и еще несколько других членов совета попечителей вышли из кабинета президента банка и стоят в дверях, глядя на него. Несколько часов они просидели там, закрывшись с главным контролером, обсуждая положение дел, и, наверное, вышли, привлеченные шумом. Как бы в подтверждение этой мысли, Артур кивнул ему, и попечители вернулись в кабинет.
 Через три дня Джон был избран президентом Порт-клерского национального банка.
 Джон только что сел за завтрак, когда спустилась Джери-Ли и присоединилась к нему.
 — Последнее время ты встаешь рано, — сказал он, — особенно сегодня.
 — Почему особенно сегодня? Я всегда встаю рано, — возразила Джери-Ли.
 — По воскресеньям? Когда нет занятий?
 Джери-Ли слегка покраснела.
 — Я хотела пройтись по магазинам.
 — Ты? — удивленно поднял брови Джон. — Хм, я всегда считал, что ты терпеть не можешь заниматься покупками.
 — Завтра день рождения мистера Торнтона, — она покраснела еще сильнее. — Я бы хотела найти для него что-нибудь особенное.
 — Сколько ему исполнится?
 — Сорок семь.
 Джон удивился.
 — Я почему-то думал, что ему гораздо больше.
 — Многие так думают. Мне кажется, потому, что его первая пьеса была поставлена на Бродвее, когда ему было всего двадцать три года.
 — Все равно он старше меня... — сказал Джон, которому было сорок три.
 — Не так уж и намного, — возразила Джери-Ли. — Самое странное в том, что он совершенно не кажется старым, — она бросила быстрый взгляд на отца.
 — Ты понимаешь, что я имею в виду?
 Джон кивнул, поднял свою чашку кофе, сделал небольшой глоток.
 — Вчера он заходил в банк. Мы довольно долго разговаривали.
 Джери-Ли встала, подошла к плите, налила себе кофе, села и только после этого спросила:
 — О чем же?
 — Главным образом, о делах. Он отнесся с пониманием к тому, что произошло у нас в банке. Если бы он захотел, он мог бы доставить нам очень серьезные неприятности, поставить в трудное положение. Стоило ему решить забрать свои деньги из банка полностью, как началась бы такая цепная реакция, что нам пришлось бы закрыть банк.
 — Но он этого не сделал.
 — Нет, — ответил Джон и больше ничего не сказал. Но про себя подумал о том, как удивительно все складывается: если бы не Уолтер Торнтон, он бы никогда не был избран президентом банка...
 Все произошло в тот вечер, когда контролеры закончили проверку банковских счетов и документов. Выяснилось, что самые большие суммы исчезли со счетов Торнтона — больше двухсот тысяч долларов. Совет попечителей в полном составе поехал к нему и обратился с просьбой выразить банку доверие и не переводить свои деньги в другой банк.
 Он согласился без особых колебаний. Но поставил одно условие. Позже Артур Дейли рассказал об этом Джону и даже привел точные слова мистера Торнтона:
 «Я не переведу деньги при одном условии, единственном — Джон Рэндол станет президентом банка».
 По словам Артура, совет вздохнул с облегчением:
 — они и сами пришли к такому же выводу, поэтому согласиться с этим условием было для них легче легкого...
 Джон внимательно следил за тем, как дочь намазывает масло на тост.
 — И еще мы говорили о тебе, — сказал он наконец.
 — Да? — спросила она и откусила тост. Проглотив, спросила с видимым безразличием. — И что же он сказал обо мне?
 — Он сказал, что у тебя есть способности и ты можешь писать. И что тебе следует очень серьезно продумать, в какой высший колледж ты поступишь после окончания нашего.
 — Он мне уже говорил об этом.
 — Ты действительно хочешь стать писателем? — спросил с любопытством Джон. — А что произойдет, если ты выйдешь замуж и у тебя будет большая семья?
 — Ой, папа! — вспыхнула она румянцем. — Когда это еще будет! Я до сих пор еще не встретила мальчика, с которым я бы хотела, громко говоря, создавать семью. И, кроме того, писательский труд — единственное, что можно делать в любое время, по своему усмотрению, когда тебе захочется.
 — Он сказал, что ты должна уже сейчас начать подавать прошения о приеме. В конце концов, до выпуска осталось не так уж много времени.
 — Он обещал мне кое-что разузнать. И тогда я смогу выбирать и на чем-то остановиться.
 — Он и об этом упомянул и пообещал держать нас в курсе.
 — Держать в курсе? — удивилась Джери-Ли.
 — Да, — подтвердил Джон. — Он собирается уехать на длительное время — Голливуд, Европа, потом опять Голливуд.
 Джери-Ли некоторое время пила кофе молча. Потом спросила:
 — Он ничего не говорил о пьесе на Бродвее?
 — Нет, — ответил отец, — он не упоминал ничего похожего на бродвейскую постановку.
 Она нажала кнопку звонка, и за дверью мелодично прозвучал сигнал.
 Дверь открыла секретарша Торнтона.
 — О, Джери-Ли! — воскликнула женщина. — Я не ожидала вас. Мы в разгаре сборов. Укладываем вещи. Я скажу ему, что вы пришли.
 Женщина ушла в библиотеку, прикрыв за собой дверь. Подождав немного в прихожей, Джери-Ли прошла через гостиную на террасу. Бассейн был уже укрыт на зиму. Холодный ноябрьский ветер налетал со стороны пролива. Она поежилась и подняла воротник куртки.
 — Джери-Ли! — он стоял в дверях. Она обернулась на звук голоса.
 — Становится совсем холодно, — сказала она.
 — Да, — согласился он. — Входите сюда, здесь гепло Она прошла за ним в гостиную.
 — Я не ждал вас сегодня, — сказал он.
 — Завтра у вас день рождения, — сказала она и протянула ему маленький, перевязанный ленточкой сверток. — Я хотела бы сделать вам подарок.
 Он смущенно взял сверток.
 — Откройте, — сказала она. — Мне бы очень хотелось, чтобы вам понравилось.
 Он торопливо развязал ленточку, развернул сверток и извлек маленькую записную книжку в обложке из дорогой черной кожи. На корешке в специальном кармашке лежал тонкий золотой карандаш.
 — Какая прелесть! Но почему вы выбрали именно записную книжку?
 — Потому что вы вечно ищете, куда записали телефон.
 Он кивнул.
 — С днем рождения! — сказала она.
 — Спасибо, — выдавил он улыбку. — Я становлюсь старым.
 — Вы никогда не постареете, мистер Торнтон, — сказала она. — То, что вы пишете, делает вас вечно юным.
 Он почувствовал, как что-то сдавило ему горло и перехватило дыхание.
 — Спасибо... — с трудом произнес он и взял себя в руки. — Действительно, огромное спасибо. Это самое приятное из всего, что когда-либо мне говорили.
 Она постояла молча, глядя на него, потом, наконец, сказала:
 — Думаю, что мне надо бежать, мистер Торнтон. Меня ждут дома к обеду.
 — Джери-Ли, — сказал он, не двигаясь с места.
 — Да, мистер Торнтон?
 — Завтра я уезжаю, — сказал он, глядя ей в глаза.
 — Я знаю. Отец сказал мне.
 — Меня не будет здесь долгое время.
 — Отец и это сказал мне.
 Он опять помолчал, потом буквально заставил себя сказать:
 — Пьесу я забрал из театра. Я не считаю, что она закончена.
 Она не ответила.
 — Вы сами — писатель, — сказал он и криво улыбнулся, — вы скоро на собственном опыте узнаете, что иногда с нами происходят такие вещи.
 Она кивнула.
 — Где-то в середине повествования, — продолжал он, — вы сворачиваете на неверный путь и через некоторое время сами перестаете понимать, о чем идет речь.
 — Или обнаруживаете, что слишком хорошо понимаете, о чем ведется речь, но не хотите себе признаваться в этом, — сказала она тихо.
 Он опустил глаза.
 — Простите меня, Джери-Ли, мне очень жаль.
 — Мне тоже очень жаль, мистер Торнтон, — ответила она, и на последних словах голос ее дрогнул. Она повернулась и вышла из комнаты.
 Он подошел к окну, откуда мог наблюдать за тем, как она садится в машину и медленно отъезжает.
 В это время из библиотеки раздался голос секретарши:
 — Уолтер, вы хотите взять с собой наброски чикагского рассказа?
 Он не ответил — непролившиеся слезы жгли ему глаза. Машина Джери-Ли завернула за угол, выехала на дорогу и скрылась за поворотом.
 — Уолтер, брать наброски...
 — Я скоро вернусь! — крикнул он и выбежал из дома.

 Глава 21 

 Все это происходило так давно — семнадцать лет тому назад — и в то же самое время, словно только вчера... Семнадцать лет — это что? Половина жизни? Да, половина...
 Но сколько бы событий ни произошло с тех далеких осенних дней, стоило ей нажать нужную кнопку в сознании, как немедленно все возвращалось к ней, словно из таинственной бесконечной кладовой памяти. Все возвращалось...
 Она отогнала воспоминания волевым усилием и посмотрела на часы, висящие на стене напротив ее больничной кровати. Было уже четыре часа дня.
 Ее соседка давно покинула больничные стены, и из всех сегодняшних пациентов осталась лишь она одна.
 Вошел врач и сел рядом с кроватью на ослепительно белый треногий табурет. Посмотрел внимательно сквозь сильные линзы очков на Джери-Ли, улыбнулся. Из-за этих линз глаза его казались огромными.
 — Ну-с, как мы себя чувствуем?
 — Подыхаю от скуки, — сказала она. — Когда мне можно убираться отсюда?
 — Прямо сейчас. Я только подпишу историю болезни и заполню документы на выписку...
 Он взял температурную карточку, закрепленную в ногах кровати, сделал какую-то отметку и нажал кнопку вызова сестры.
 Сразу в дверях возникла крупная чернокожая добродушная сестра.
 — Да, доктор? — сказала она.
 — Мисс Рэндол может идти домой, — сообщил он ей. — Помогите ей, пожалуйста, собраться.
 — Да, доктор, — сказала она и обратилась к Джери-Ли:
 — Там, внизу, мэм, джентельмен в комнате ожидания сидит с двенадцати, ждет вас.
 — Что же вы мне не сказали?
 — Он сказал, что не торопится, может подождать, не хочет вас тревожить, — сестра прошла в крохотную комнатку для одежды, достала вещи Джери-Ли и принялась раскладывать их на постели. — А теперь, дорогая, разрешите, я помогу вам встать с постели.
 — Я вполне оправилась, — ответила Джери-Ли, во когда встала на ноги, то внезапно почувствовала слабость и ухватилась за протянутую черную руку сестры. — Спасибо, сестра.
 Та широко улыбнулась.
 — Через минутку все будет в порядке, дорогая. Обычно хватает минуты, чтобы мы, женщины, смогли оклематься и утвердиться на своих на двоих.
 Джери-Ли пошла в ванную комнату. Когда она вышла, доктор все еще был в палате, ждал ее.
 — Я бы хотел осмотреть вас через неделю. Она молча кивнула.
 — И никакого секса, пока я не разрешу, — добавил он строго и потом хмыкнул:
 — Дайте отдохнуть этому местечку.
 Она подняла глаза на него и улыбнулась своим мыслям: секс — самое последнее, о чем она сейчас думает. Но все же ответила в тон его неуклюжей шутке:
 — А другим местом я тоже не могу работать? Теперь он засмеялся откровенно и позволил себе поерничать:
 — Это уж не моя область, и вам придется проконсультироваться с дантистом!
 — Заметано, док!
 — Серьезно, отдохните несколько дней, не спешите окунаться с головой в работу.
 — Обязательно, док. Спасибо!
 Он вышел из палаты, и она начала одеваться. Когда она закончила, появилась сестра с креслом-каталкой. Джери-Ли скептически посмотрела на нее.
 — Неужели мне выезжать на люди в сей карете? — издевательски спросила она сестру.
 — Таковы наши правила, — совершенно серьезно ответила та. — До самой двери.
 — В таком случае необходимо подкрасить губы, — заявила Джери-Ли с чисто женской логикой и внимательно оглядела себя в зеркале. Немного тона на щеки тоже не помешает, подумала она, доставая косметичку. Удивительно, как быстро появляется специфическая больничная нездоровая бледность.
 В первый момент она его не узнала. Темные зеркальные очки, шатенистые накладные фальшивые усики, хотя, как правило, он не признавал никакой растительности на лице и тщательно брился. И в добавление ко всему этому маскараду еще и парик, скрывающий его от природы вьющиеся темные короткие волосы.
 Узнав его, она едва сдержалась, чтобы не расхохотаться на весь приемный покой — настолько нелепо он выглядел.
 — Как ты, Джери-Ли? — неестественно тонким голосом спросил он, стараясь скрыть свой глубокий, бархатный баритон.
 — Просто великолепно.
 — Сестра, — распорядился он, — машина ждет у входа.
 Сестра кивнула и покатила кресло к двери, выехала по пандусу к машине. Он взял на прокат «Континентл» вместо своей машины — у него был великолепный «Корниш» с откидным верхом.
 Он заботливо открыл дверцу, и сестра помогла Джери-Ли перебраться на переднее сидение.
 — До свидания, — сказала сестре Джери-Ли. — Спасибо вам.
 — Мы всегда будем рады вам, дорогая, — ответила сестра. — Желаю удачи.
 Он достал двадцатидолларовую банкноту и протянул сестре.
 — Благодарю вас, мистер Баллентайн, — сказала сестра, опуская деньги в карман халата. Ее черное, лоснящееся добродушное лицо расплылось в улыбке.
 Она склонила голову и ушла.
 Он застыл, рот его смешно приоткрылся. Потом растерянно спросил Джери-Ли:
 — Как она умудрилась узнать меня? Джери-Ли от души веселилась и самым неприличным образом хихикала.
 — Ох, Джордж, ты, может быть, и кинозвезда первой величины, но ни на грош не смыслишь в искусстве грима.
 Он обошел машину и, хлопнув дверцей, сел за руль.
 — Я не хотел, чтобы кто-нибудь узнал меня, — проворчал он обиженно, как большой ребенок.
 — Не волнуйся, выбрось из головы. Кого она только тут не повидала — приезжают, уезжают. Она не станет болтать.
 — Я просто не могу позволить себе такую роскошь, как новые сплетни и болтовня, — сказал он, трогаясь с места. — И без того в студии с меня не слезают с этими разговорами.
 — Я сказала, не волнуйся.
 Наконец, он вспомнил о главном.
 — Как ты-то?
 — О'кей.
 — Правда о'кей?
 — О'кей.
 — Скажи, тебе полегчало теперь, когда все уже позади?
 — А тебе? — спросила она.
 — Как гора с плеч, — признался он. — По-моему, мы сделали единственно правильную вещь. Она потянулась за сигаретой.
 — Разве ты так не думаешь? — спросил оя.
 — Если ты так считаешь...
 Он протянул руку и похлопал ее по плечу.
 — Я был совершенно прав, ты сама убедишься. Завтра утром ты проснешься и поймешь, что я был совершенно прав.
 — Завтра утром я собираюсь проснуться в таком жутком похмелье, что даже и не вспомню, что было сегодня, — буркнула она.
 — Что с тобой, Джери-Ли? Чего еще ты от меня хочешь?
 — Ничего, — ответила она искренне, — абсолютно ничего. — И она откинулась в удобном кресле.
 Нет, у всех мужиков что-то не в порядке с умственными способностями, что-то не в порядке... Почему они всегда считают, что женщины хотят от них чего-то такого, чего они не собираются дать? Особенно если ты ничего ае просишь и ничего не хочешь — вот чего они совершенно не в состоянии понять своими мужскими мозгами.
 В ее жизни было только двое мужчин, которые так не чувствовали и не думали. Один — ее отец, другой — Уолтер Торнтон.
 Все, чего они хотели, это — давать, давать ей.
 Может быть, именно поэтому она покинула их. Изменила... Просто она никогда не умела брать.
 — Он слишком для тебя стар, — запротестовала ее мать и повторяла это без конца. — Он старше твоего отца! И как быть с его сыном? Тебе придется встречаться с ним?
 — Нет, не собираюсь, да и никакой необходимости не будет, — ответила Джери-Ли. — И кроме того, мать, все это не имеет совершенно никакого значения, потому что я люблю Уолтера!
 Вероника принялась нервно ходить по комнате.
 — Что ты знаешь о любви? — спросила она. — Ты еще совсем ребенок!
 Тебе даже нет восемнадцати.
 — А что такое любовь, мать? — с вызовом спросила Джери-Ли. — Он нравится мне, я восхищаюсь им, я уважаю его и я хочу быть с ним в постели.
 — Джери-Ли! — охнула Вероника.
 — Если это не любовь, тогда скажи мне, что оно такое! — закончила Джери-Ли, не обратив внимания на возмущение матери.
 — Вовсе не то, что ты думаешь! — сказала Вероника. — Секс? Ты же видела, что чуть было не произошло у тебя с этими мальчишками.
 — И это должно меня отвратить от любви?
 — Господи, я вовсе не об этом говорю, — в отчаянии сказала мать и оглянулась беспомощно на мужа. — Объясни ты ей, Джон. Помоги ей понять!
 Джон тихонько покачал головой.
 — Не могу. Любовь такая, какой представляет ее себе каждый отдельный человек, это его личное дело. И в то же время любовь такая, какой представляют ее себе.двое любящих. И опять же — она совершенно иная для каждого любящего человека.
 — Но она у нас еще совсем ребенок! — опять сказала Вероника.
 — Если ты так считаешь" значит ты сама не знаешь свою дочь, — сказал Джон. — Джери-Ли перестала быть ребенком давным-давно.
 — Ему исполнится пятьдесят раньше, чем ей восемнадцать.
 — Если различие в возрасте превратится в проблему, то это будет их проблема. Я уверен, что они оба достаточно здраво обдумали и обсудили эту сторону своего брака и знают, что так или иначе им придется ее решать.
 — И все равно, ей нужно мое письменное согласие на брак, — заявила Вероника упрямо, — а я вовсе не собираюсь его давать!
 — Ничего хорошего не получится, дорогая, потому что я дам!
 Веронику охватила ярость, и она закричала:
 — Нет! ты не имеешь никакого права — ова тебе не дочь!
 Джери-Ли увидела, как дернулось лицо отца от причиненной ему боли, но он сдержался, и голос его был спокойным и размеренным, когда он ответил после короткой паузы:
 — Нет, она моя дочь! Настолько же моя, насколько ее физиологического отца. Я люблю ее, я ее удочерил и, кстати, с точки зрения закона, этого вполне достаточно.
 — И что же получается, — что ты согласен подтвердить перед всеми, что все те слухи и сплетни, которые ходили по городу, — правда?
 — Мне плевать на то, что болтают обыватели, что думают или даже во что свято верят. Единственное, что мне не безразлично, — это счастье моей дочери!
 — Даже если ты знаешь, что она совершает ошибку и поплатится за нее рано или поздно?
 — Этого я не знаю так же, как и ты. Но даже если она, как выяснится, совершит ошибку, я все равно буду ее любить, и все равно она останется моей дочерью, и я буду стараться помогать ей.
 Вероника повернулась лицом к дочери.
 — В последний раз, Джери-Ли! Пожалуйста, выслушай меня! В твоей жизни появятся молодые мужчины, твоего собственного возраста. И с одним из них ты могла бы стареть вместе, рука об руку, и вместе рожать, растить и воспитывать детей. Всего этого с ним ты будешь лишена.
 — Ради Бога, мама! — сказала в отчаянии Джери-Ли. — Он не калека! Я уже переспала с ним, и он изумительный мужчина!
 — Так... — уронила мать. — Значит, все, что говорят, — правда.
 Слезы выступили на глазах Джери-Ли.
 — Нет! Только в том случае, если ты веришь болтовне, — она выбежала из дома, хлопнув дверью. Джон устало посмотрел на жену.
 — Вероника, — сказал он без всякой надежды, что она его услышит. — Иногда я начинаю удивляться — что я нашел в тебе много лет назад? Ты так беспросветно глупа!..
 Джордж Баллентайн остановил машину перед самой дверью ее дома.
 — Ты не хочешь зайти и что-нибудь выпить?
 — Нет, — ответил он. — Я обещал моему агенту, что встречусь с ним и выпью в пять, в баре у стадиона для игры в поло.
 — Чудесно, — она открыла дверцу и вышла. — Спасибо за то, что приехал и подбросил меня.
 — О чем ты говоришь! Напротив, я виноват. Я вовсе не предполагал, что все так ужасно затянется и усложнится.
 Ничего не усложнилось. Разве ты никогда не слышал: сделать аборт проще, чем вылечить насморк. — Она обошла вокруг машины и подошла с другой стороны к дверце со спущенным стеклом. — Ты уверен, что не хочешь заскочить ко мне? — спросила она, теребя его искусственный ус. — Мы не можем трахнуться, но мне не запрещается поцеловать тебя взасос туда, где ты любишь. Доктор разрешил, да. А ты же всегда говорил, что у меня самые лучшие, самые жадные губы в нашем затраханном городе.
 — Ну... это... я думаю, что смог бы через полчасика после встречи с агентом заскочить... Агент не станет возражать... — и он чуть порозовел.
 Она рассмеялась, сорвала усики с его верхней губы и прилепила их ему на лоб — в самой серединке.
 — Ох, Джордж, и почему ты такое дерьмо? — добавила она и вошла в дом.
 Заперев за собой дверь, она прислонилась к ней спиной и заплакала так, что по щекам струйками потекли слезы... Господи, да что же это такое в ней, что она всегда привлекает к себе всякое дерьмо?
 Ведь не всегда же было так! Уолтер не был дерьмом. Ну, не совсем. Он просто был слабым, да. Ему вечно требовались со стороны поддержка и одобрение, даже больше, чем ей.
 Она прошла через все комнаты прямо в спальню и упала на кровать, не снимая одежды. Уставилась в потолок. Глаза ее высохли. Она лежала, не шевелясь.
 Зазвонил телефон, но Джери-Ли не обратила на него никакого внимания.
 После трех звонков включился автоматический секретарь и взял на себя труд ответить за нее.
 Она протянула руку, достала из ночной тумбочки коробку сигарет, выбрала с косячком, медленно раскурила и глубоко вдохнула. Сладкое успокоение вместе со вдохом вошло через легкие в ее кровь и растеклось по всему телу. Она нажала кнопку магнитофона, и мягкие звуки музыки заполнили комнату. Она сделала еще две глубокие затяжки, положила сигарету на пепельницу, перевернулась на живот и зарылась лицом в ладони...
 И снова перед глазами возникла маленькая девочка, плачущая на верхней ступеньке внутренней лестницы в их старом доме. Возникла и — исчезла. Она села на кровати — нет, она уже не та маленькая девочка... Давным-давно не маленькая девочка. С того самого дня, когда они обвенчались с Уолтером и он увез ее в Нью-Йорк и там, по эскалатору — выше, выше — в апартаменты на самом верхнем этаже здания, откуда открывался вид на весь этот огромный город.




 ЧАСТЬ II 
 БОЛЬШОЙ ГОРОД 



 Глава 1

 В тот день в Нью-Йорке уже царила весна. Молодая зелень листочков на деревьях в Центральном парке, трепещущих на легком ласковом ветру, переливалась под лучами теплого майского солнца.
 Мы прошли мимо скамеек, заполненных бездельниками, наслаждающимися теплом. Мы не говорили, не смотрели друг на друга — мы были вместе и, одновременно, порознь, занятые своими глухими и не слышными другому мыслями.
 Он так и не заговорил, пока мы не вышли к переходу на Пятьдесят девятую стрит, что напротив нашего дома. Мы остановились под светофором, ожидая зеленого. Улицы, как всегда, были переполнены машинами...
 И тут он, наконец, сказал:
 — Ты можешь не торопиться с переездом. Я улетаю десятичасовым самолетом в Лондон и не вернусь раньше, чем через месяц.
 — О'кей. Мне сказали, что моя квартира будет готова. Он схватил меня за руку и потянул, потому что грузовик слишком близко проехал у тротуара, и сразу же отпустил, как только мы отступили, — Просто я хотел тебе сообщить, что буду через месяц, и ты можешь оставаться в этой квартире.
 — Спасибо, Уолтер, но я уезжаю домой на уик-энд. А к понедельнику, надеюсь, все будет в порядке.
 Швейцар, открывший нам дверь, посмотрел на нас как-то странно.
 — Мистер Торнтон, — сказал он, — миссис Торнтон! Конечно, он уже знал. Я уверена, что знал. К этому времени весь свет должен был бы уже знать. В газетах, в разделе светской хроники, писали об этом бесконечно — ну как же, Торнтоны разводятся!
 Мы молча подошли к лифту, вошли, поднялись наверх, вышли в коридор, подошли к бывшим нашим апартаментам.
 — У меня есть ключ, — сказал Уолтер. Его чемоданы были уже уложены и закрыты и стояли в прихожей. Он затворил за нами дверь и какое-то время стоял молча. Затем сказал:
 — Думаю, что неплохо было бы выпить.
 — Сейчас налью, — сказала я и привычно пошла к бару в гостиной.
 — Я сам, — сказал он.
 — Мне нетрудно. Не возражаешь, если я и себе налью?
 Я бросила несколько кубиков льда в два бокала, налила немного шотландского. И мы с бокалами в руках поглядели друг на друга.
 — Будь! — сказал он.
 — Будь, — повторила я.
 Он сделал большой глоток, а я пригубила.
 — Шесть лет, — произнес он. — Даже не верится. Я не ответила.
 — Как они промчались... И куда исчезли, куда ушли?
 — Не знаю.
 — Ты помнишь тот день, когда я впервые привел тебя сюда? Темнело, шел снег, и парк белел в сумерках за окном.
 — Я была совсем ребенком тогда... девочкой. Но эта девочка жила в теле женщины.
 В его глазах мелькнуло удивление.
 — Я так и не заметил, когда же ты выросла, Джери-Ли.
 — Такие вещи происходят постепенно, день за днем, капля за каплей.
 — Увы, я не замечал.
 — Знаю, — сказала я грустно. В том-то и все дело. Во всяком случае, больше, чем все остальное, приведшее к разводу, мне кажется, было именно то, что для него я всегда оставалась девочкой-невестой.
 Он допил виски и поставил пустой бокал на крышку бара.
 — Поднимусь наверх и попробую вздремнуть. Никогда не могу заснуть в этих ночных перелетах.
 — О'кей.
 — Машина придет за мной в восемь тридцать. Ты еще будешь здесь, когда я спущусь?
 — Да, буду.
 — Мне бы не хотелось уезжать, не сказав тебе «до свидания».
 — И мне бы не хотелось, — сказала я, и тут словно прорвало плотину, и мои глаза наполнились слезами. — Прости, Уолтер...
 На короткое мгновение его рука коснулась моей.
 — Все образуется, — сказал он торопливо. — Все образуется. И я понимаю.
 — Я любила тебя, Уолтер, ты же знаешь!
 — Знаю.
 Вот, — и больше не о чем говорить.
 Он вышел из комнаты. Я услышала его шаги на лестнице и в спальне.
 Затем донесся звук закрываемой двери и отозвался эхом в опустевших комнатах. Я вытерла глаза салфеткой «клинекс», подошла к окну и стала смотреть на парк.
 Листья зеленели, дети весело и шумно играли, солнце сияло.
 Торжествовала весна.
 Будь оно все проклято!
 Если и вправду пришла весна, почему я дрожу от холрда?
 После его отъезда комнаты казались мне совершенно пустыми...
 Телефон зазвонил, когда я шла из спальни на кухню, чтобы перехватить хоть что-нибудь. Какого черта! Кто еще?
 Оказалось, Гай.
 — Что ты делаешь? — спросил он.
 — Ничего. Собралась приготовить себе какой-никакой обед.
 — Уолтер уехал?
 — Да.
 — Тебе не следует сегодня оставаться в одиночестве, — сказал он деловито. — Пойдем куда-нибудь по-обедаем вместе.
 — Очень мило с твоей стороны, — сказала я и действительно так подумала.
 Гай за эти годы стал нашим общим другом. Он поставил первую пьесу, написанную Уолтером после встречи со мной. В ней я исполняла главную роль.
 Он много возился со мной, когда я работала над ролью.
 — А может, спектакль лучше отменить из-за дождливой погоды? У меня нет настроения выходить.
 — Тебе станет легче.
 — И все же — нет. Спасибо.
 — Тогда позволь мне принести тебе сандвичи. Я тут остановился недалеко, — добавил он быстро, опасаясь, что я возражу.
 Я колебалась.
 — И кроме того, у меня появились кое-какие соображения, касающиеся переработки твоей пьесы, — добавил он. — Мы могли бы заодно обговорить.
 — О'кей.
 — Так-то лучше. Я захвачу бутылочку вина и травку. У нас будет милый, спокойный, уютный вечер. Через полчаса, идет?
 — Хорошо.
 Я положила телефонную трубку и пошла в спальню. Открыла шкаф, чтобы достать пару джинсов, и тут зазвонил междугородний.
 Я метнулась к телефону. Это была мать.
 — Джери-Ли? — спросила она.
 — Да, мать.
 — Когда ты вернулась?
 — Сегодня днем.
 — Ты бы могла позвонить мне, — заявила она раздраженно.
 — У меня не было ни минутки свободной, мать. Прямо из аэропорта я поехала к своему адвокату — нам с Уолтером нужно было подписать еще какие-то там бумаги.
 — Значит, развод состоялся окончательно и бесповоротно, — сказала она с явным неодобрением. — Я не предполагала, что мексиканский развод имеет юридическую силу в Нью-Йорке.
 — Имеет.
 — Ты все равно должна была позвонить мне. Я твоя мать. Я имею право знать, что происходит.
 — Ты знаешь отлично, что происходит. Перед тем как улететь в Хуарес, я все тебе подробно объяснила. Кроме того, я приеду к тебе на уикэнд и перескажу во всех восхитительных подробностях...
 — Ты вовсе не обязана рассказывать мне подробности, если у тебя нет такого желания, — заявила она с обидой в голосе.
 Я изо всех сил старалась держать себя в руках. Не знаю, как, но она всегда умудряется ставить меня в ; такое положение, когда я вынуждена оправдываться. Даже больше — обороняться. Я поискала взглядом сигарету, но поблизости не было ни одной пачки.
 — Проклятье, — пробормотала я.
 — Что ты сказала?
 — Не могу найти проклятые сигареты.
 — Но это вовсе не причина, чтобы выражаться, — тут же сказала мать.
 — И потом, мне кажется, что ты куришь слишком много.
 — Да, мать... — я наконец нашла сигарету и закурила.
 — Когда ты рассчитываешь приехать ко мне?
 — Утром. Скорее всего после завтрака.
 — Я приготовлю ленч. Для тебя. Так что не ешь слишком много за завтраком.
 — Да, мать, — я решила сменить тему разговора. — Отец дома?
 — Да. Ты хотела бы поговорить с ним?
 — Пожалуйста.
 Его голос даже по телефону прозвучал тепло и заботливо.
 — Как там себя чувствует моя маленькая девочка? И это меня доконало: я почувствовала, как слезы опять потекли из глаз.
 — Большой и избитой, — выдавила я. Вся нежность мира уместилась в одно-единственное слово:
 — Тошно?
 — Угу...
 — Выше голову. У тебя есть мы.
 — Я знаю.
 — Все наладится. Потерпи. Со временем все обычно проходит.
 Наконец, мне удалось взять себя в руки.
 — Поговорим завтра, па. Я просто не могу дождаться, когда, наконец, смогу повидаться с тобой.
 — И я.
 Я положила трубку — времени оставалось в обрез, чтобы заскочить в душ и одеться До прихода Гая.
 Он остановился в дверях с глупой улыбкой на лице и большим пакетом в одной руке и еще большим букетом в другой. Сунул цветы мне в руки и поцеловал в щеку. И я сразу же почувствовала, что он уже основательно приложился.
 — Счастья! Счастья! — сказал он.
 — Ты ненормальный, — сказала я. — Цветы-то зачем?
 — Отмечать, — невозмутимо сказал он. — Не каждый день разводится лучший друг!
 — Не уверена, что это смешно.
 — А что бы ты хотела, чтобы я рыдал? Я не ответила.
 — Я рыдал на вашей свадьбе, несмотря на все успехи, какие принес мне ваш брак, — парировал он. — А теперь вы развелись и вы оба счастливы. И это надо отметить!
 — Ты все делаешь задом наперед.
 — Какого черта — что так, что этак — все хорошо! Он прошел в гостиную и достал бутылку шампанского из пакета.
 — Принеси бокалы. Добрый старый «периньои» — для нас самое лучшее сейчас! o— и он выстрелил пробкой.
 Поднимая бокал, он сказал:
 — Пьем за лучшие времена!
 Я пригубила, и в нос ударил газ.
 — До дна!
 Я допила, и он снова наполнил мой бокал.
 — Ты хочешь напоить меня?
 — Обязательно, — заявил он. — Тебе не повредит. Ни-никоим образом.
 Шампанское пилось так, как и должно было питься отличное шампанское.
 Я почувствовала себя бодрее.
 — Ты действительно ненормальный, — заявила я громко.
 И тут я поймала на себе внимательный взгляд его блекло-голубых глаз и поняла, что он вовсе не так уж и пьян, как мне показалось в первый момент.
 — Полегчало? — спросил он.
 — Да.
 — Вот и чудесно. Теперь мы будем есть. Лично я умираю с голоду.
 И он принялся опорожнять содержимое пакета. Не прошло и нескольких минут, как в комнате стали витать соблазнительные запахи окорока, бастурмы, зелени и маринадов. Я проглотила слюну.
 — Сейчас накрою стол, — сказала я.
 — Зачем? — он схватил сандвич и впился в него зубами. Пробормотал с набитым ртом:
 — Тебе ни на кого здесь не надо производить впечатление.
 Я уставилась на него: при Уолтере все должно было происходить тип-топ, по раз заведенному порядку. Например, мы ни разу не ели в кухне.
 Он снова наполнил мой бокал.
 — Ешь, пей и расслабляйся.
 Я взяла сандвич и с наслаждением откусила солидный кусок. И опять, совершенно неожиданно, увлажни-"лись глаза.
 Он сразу же заметил.
 — Нет, нет, только не надо!
 Я хотела ответить и не смогла — в горле застрял комок, который невозможно было проглотить.
 — Не плачь! — сказал он. — Я люблю тебя, — он улыбнулся и озорно подмигнул мне. — То есть я хочу сказать, что люблю тебя так же сильно, как любой гомик может любить лесбиянку.

 Глава 2 

 Я немного набралась, немного забалдела от травки, и в голове что-то приятно гудело, отчего мне казалось, что я летаю.
 Я откинулась на кушетке и посмотрела на Гая — он лежал на полу у моих ног.
 — А почему это ты не встаешь с полу? — спросила я.
 Он перевернулся на бок и протянув руку, взял у меня окурок с травкой.
 — Не уверен, что в состоянии это сделать, — проговорил он внятно и затянулся.
 — А ты попробуй. Я помогу.
 — Зачем? Мне здесь удобно, я блаженствую! И никуда отсюда не упаду...
 — Ладно. Так о чем мы говорили?
 — Не помню.
 — О пьесе. У тебя появилась какая-то идея отиосительно пьесы — что там нужно переделать.
 — Я не могу даже думать об этом. Мне слишком хорошо.
 Я посмотрела на окно. Ночное небо над Центральным парком — единственное, что я видела с кушетки, — было светлым от отраженных огней, — Как ты думаешь, самолет уже взлетел?
 — А сколько времени?
 — Почти полночь.
 — Улетел... — махнул он рукой. Я поднялась на ноги и пошла к окну.
 Подняла руку и помахала небесам.
 — До свидания, Уолтер, счастливо, Уолтер! — и опять заплакала. — Счастливого тебе полета, — пробубнила я сквозь слезы.
 Гай с трудом взгромоздился на ноги и побрел, шатаясь, по комнате, потом подошел ко мне.
 — Эй, мы же отмеча-аем! Празднуем. Не плачь!
 — А я ничего не могу с собой поделать. Пойми — я одна на свете...
 — Ты вовсе не одна, — сказал он и положил руку мне на плечо. — Я рядом.
 — Спасибо. Очень мило...
 Он отвел меня обратно к кушетке.
 — Еще бокальчик шампанского?
 Я сделала глоток и вдруг почувствовала, что мне неприятно пить.
 Возбуждение кончилось. Настроение стремительно падало.
 Я поставила бокал на столик для коктейлей — вокруг стеклянной ножки возник крохотный влажный кружок на полированной поверхности. Я уставилась на него. Прежде я немедленно вытерла бы столик и поставила бокалы на серебряный поднос, специально купленный Уолтером для этих целей — он терпеть не мог винных и алкогольных пятен на тщательно подобранной им старинной мебели.
 А сейчас мне было наплевать.
 — Думаю, что мне пора спать, — заявила я.
 — Еще не вечер! — запротестовал Гай.
 — Я устала, как собака, — сказала я. — День был безумно длинным.
 Бесконечным. Утром я была в Мексике, в суде — он начинался в восемь тридцать. К одиннадцати я уже сидела в самолете. Потом... За два дня ни минуты отдыха.
 — Что ты сделала с обручальным кольцом? — неожиданно спросил он.
 — Ничего. Ношу... — и я протянула руку. На пальце поблескивало кольцо.
 — Это нехорошо. Тебе надо от него избавиться.
 — Почему?
 — Дурная примета. Ты не почувствуешь себя свободной, пока не избавишься от него, — он щелкнул пальцами. — Придумал! В Рено, напротив суда, есть небольшой мост. Когда женщины выходят после развода, они идут на мост и бросают кольца в реку. И мы поступили так же.
 — Но мы не в Рено, — сказала я с остатками пьяной рассудительности.
 — Не имеет значения — я знаю подходящее место. Только надень пальто.
 Через несколько минут мы уже спустились и ловили такси.
 — Озеро в Центральном парке, — сказал Гай таксисту, забираясь в машину. — Причал рядом с лодочной станцией.
 — Вы не сумасшедший, мистер? — спросил таксист. — По ночам они там не дают лодки.
 — Вези, мой добрый возничий! — патетически воскликнул Гай и с видом лорда неопределенно помахал в воздухе рукой. Он откинулся на сиденье, когда таксист с места набрал скорость, описал большую дугу и въехал на территорию Парка со стороны авеню Америкас. Сунул руку в карман, достал еще один косячок и тут же прикурил. Выдохнул дым и удовлетворенно затих.
 Но в этот момент таксист внезапно притормозил и оглянулся на нас без всякой улыбки.
 — Вы бы лучше прекратили курить, мистер, — сказал он. — Вы что, хотите, чтобы нас замели?
 Гай расплылся в улыбке, протянул самокрутку шоферу и сказал с нетрезвым радушием:
 — Расслабься, парень... прибалдей... Получай свой кайф от жизни.
 Шофер послушно взял косячок, сделал лару основательных затяжек и вернул Гаю.
 — Неплохая травка, мистер. Неужели тут достали?
 — Привез лично сам из Калифорнии на прошлой неделе. Разве здесь достанешь такое отличное дерьмо? — и он сунул косячок мне. — Дерни и ты, беби.
 Я затянулась. Снова стало легче. Уолтер никогда не одобрял курение всевозможных травок, разве что иногда, когда мы оставались совсем одни. Но мне никогда не удавалось забалдеть сильнее, чем ему с помощью виски.
 Машина остановилась, и шофер сказал:
 — Вот мы и приехали, мистер.
 — Не выключай счетчик, — приказал Гай, открывая дверь. — Мы вернемся через минуту, не больше, — и дал ему остатки косячка. — На, — сокращает ожидание. Мы — туда и обратно...
 Таксист одной т"укой взял бычок, а в другой я заметила у него монтировку — видимо, он поднял ее с полу кабины.
 — Ладно, идите. И да поможет Господь легавому или ненормальному, если они сунутся ко мне.
 Мы прошли по дорожке к пристани и, выйдя на дос-чатый помост, облокотились на перила, глядя на воду. Было совершенно тихо — ни ветерка, вода лежала неподвижно — ни морщинки, ничего...
 — Сними кольцо, — скомандовал Гай. Оно не слезало-Видимо, отекли пальцы. Я посмотрела беспомощно на Гая.
 — Что же теперь делать?
 — Предоставь мне! — изрек он, приложил руки ладонями ко рту и закричал шоферу:
 — Эй, у тебя есть напильник? Шофер тут же закричал в ответ:
 — Вы полагаете, что у меня кузнечная — мастерская на колесах, а не такси?
 Гай торжественно объявил мне:
 — Такси нынче уже не те, что бывали o" старые времена!
 Он взял мою руку и повел в темноту. Мы спустились с причала, прошли по мокрой, пружинистой траве к самой воде, и он приказал:
 — Опусти руку в воду.
 Я присела, вытянула руку, но дотянуться до воды н^ смогла и посмотрела на него растерянно.
 — Никак не дотянусь, — сказала я, словно просила прощения — и все это совершенно серьезно.
 — Дай мне вторую руку, я подержу тебя! — распорядился он с той же серьезностью.
 Я подчинилась. Он крепко ухватил меня за руку, и я наклонилась к воде.
 — О'кей? — спросил он.
 — О'кей, — деловито ответила я и почувствовала, что вода такая холодная, что пальцы начали неметь. — Вода просто замораживает.
 — Великолепно! Именно то, что нужно! — заявил он и отпустил мою руку...
 У берега было неглубоко, и когда я выпрямилась, вода почти достигала колен. Я ужасно замерзла, промокла и чувствовала себя более чем неуютно.
 Он протянул мне руку, я ухватилась за нее и выбралась на берег.
 Весь обратный путь к машине он виновато извинялся. А я была так зла, что даже не могла слова сказать.
 Таксист уставился на нас, и когда Гай открыл дверцу, сказал:
 — В таком виде я вас в машину не впущу.
 — Тут у меня есть десять долларов сверх счетчика, — сообщил ему Гай.
 — А еще косячок найдется с калифорнийской травкой?
 — Найдется.
 — Тогда десять баксов и травка, — сказал таксист.
 — О'кей!
 Мы наконец влезли в машину и с ревом мотора покинули лодочную станцию.
 — Нам надо поскорее уезжать, — пояснил шофер. — Если вас тут засекут, то потащат в участок за купание в озере.
 Гай снял пиджак и набросил мне на плечи. И тут я увидела, что обручальное кольцо все еще на моем пальце, и на меня буквально накатил приступ нелепого смеха. Я хохотала так, что слезы покатились из глаз.
 Гай не понимал ничего.
 — Не вижу причин для веселья, — буркнуд он" — Ты можешь схватить воспаление легких.
 Его тон и то, что он сказал, только подлил" масла в огонь моего истерического смеха.
 — Мы... вы... ведь собирались бросить в воду обручальное кольцо, а вовсе не меня!
 Дома я сразу же поднялась в спальню, сбросила мокрую одежду и спустилась вниз, закутанная в тяжелый теплый махровый купальный халат. Он сидел на краешке кушетки. Завидев меня, поднялся и обеспокоенно спросил:
 — Как ты — все в порядке?
 — Прекрасно! — ответила я и посмотрела на бар. — Сандвичи остались?
 Купание всегда возбуждает во мне дикий аппетит.
 — Осталось более чем достаточно. Я приготовлю кофе.
 Мы оба заметно протрезвели.
 — Я ужасно виноват, — сказал он наконец.
 — Не суетись, — ответила я. — Последних два часа я наслаждалась каждой минутой, ей-Богу! Если бы ты не пришел, я б, наверное, провела ночь в тоске и мрачных мыслях, без сна, испытывая жалость к самой себе, что всегда отвратительно.
 — Вот и хорошо, — улыбнулся он и стал пить кофе. Сделав несколько глотков, задумчиво посмотрел на меня.
 — О чем ты думаешь? — спросила я.
 — О тебе. О том, как все должно теперь измениться.
 Я напряглась и молча ждала продолжения.
 — Изменения в твоей жизни неизбежны. Надеюсь, ты и сама отдаешь себе в этом отчет?
 — Догадываюсь — так будет точнее. Но не совсем представляю, в чем они выразятся.
 — Для начала, и это первое, — ты уже не миссис Уолтер Торнтон — отныне и вовеки. И это сразу же многое меняет. Двери уже не будут открываться перед тобой так легко.
 Я кивнула.
 — Я до известной степени готова к этому. Я частенько думала: люди принимают меня и идут навстречу мне потому, что я им интересна или же только видят во мне жену Уолтера Торнтона?
 — Скорее всего, и потому и поэтому, — сказал он дипломатично. — Но не забывай, что хорошо относиться к жене Торнтона в нашем кругу еще и выгодно.
 — Но я та же самая, ничего во мне не изменилось, — неуверенно сказала я. — И у меня остались все те способности, которые все видели, когда я была его женой.
 — Согласен.
 — Ты что-то пытаешься мне сказать и юлишь. Говори.
 Он не ответил.
 И тут в глубине сознания стала смутно вырисовы-ваться одна мысль. Я интуитивно почувствовала, что мысль эта не так уж и далека от истины. Но я не сразу спросила его — так ли это.
 — Фэннон по-прежнему считает мою пьесу интересной. Насколько мне известно, он приобретает на нее права, — сказала я очень осторожно.
 — Да, он по-прежнему считает твою пьесу интересной, но он не собирается приобретать на нее права до тех пор, пока не увидит переработанный вариант.
 Я молча обдумывала услышанное — в начале этой недели Фэннон крутился вокруг меня и чуть ли не силой пытался всучить мне чек. Так, значит, за один день буквально все изменилось. О разводе он мог прочитать в утренних газетах — они успели с информацией...
 — Получается, что он считал — именно Уолтер будет переписывать пьесу за меня? — спросила я.
 — Не совсем так, конечно, но... Скорее всего, он полагал, что Уолтер всегда окажется рядом в случае, если что-то нужно будет основательно переделать.
 Я почувствовала, как во мне поднимается возмущение.
 — Вот же дерьмо! Теперь он не получит ньесу, даже если всерьез захочет.
 — Ты дослушай меня, дослушай, потому что я твой друг и я тебя искренне люблю. И кроме того, я верю в тебя — так уж получилось, да. Итак, урок номер один. Фэннон на сегодня лучший театральный продюсер в городе, и если он все же захочет получить твою пьесу, ты отдашь ее.
 — Он грязный, сальный старикашка! Каждый раз, когда я с ним разговариваю, он раздевает меня глазами, и так, что я чувствую себя вываленной в грязи!
 — А это уже урок номер два. Ты занялась делом, которым заправляют сальные, грязные старикашки и гомики. И с ними придется уживаться.
 — Может быть, есть кто-то, кто находится между этими двумя малопривлекательными группами дельцов от искусства? — спросила я.
 — Между ними находится тихий городишко Порт-Клер.
 — Спасибо, знаю.
 — Тогда ты должна понять и то, о чем я тебе толкую. Нью-Йорк — Великий Город! Бо-оль-шой И если ты добилась чего-то здесь, это означает, что ты добилась успеха во всем мире!
 — Я начинаю бояться! — хихикнула я. — Хотя, если говорить откровенно, я понимаю, что Уолтер умудрялся каким-то образом делать так, что асе, вроде, казалось легким и простым.
 Он взял меня за руку.
 — А вот бояться не надо. Ты отлично справишься. У тебя есть талант.
 Тебе нужно только научиться бороться.
 — Если бы я знала — как, — сказала я. — Мне никогда раньше не приходилось делать это. Я ведь прямо из родительского дома попала в налаженный дом Уолтера. Маленькой девочкой... А он не хотел, чтобы я выросла.
 — Ну, в этом всегда заключалась одна из стоящих перед Уолтером проблем, — заметил Гай. — Он вечно пытается переписать жизнь так, как он переписывает свои пьесы, если ему что-то не понравилось. Но в реальной жизни многое от него ускользало, и он никак не мог понять, что же происходит и почему. Именно так. А ты выросла, несмотря ни на что.
 Правильно я говорю?
 — Сейчас я вовсе не так уверена, что выросла.
 — Во всяком случае, я так считаю! — провозгласил он и поднялся на ноги. — Уже три часа утра. Пожалуй, пора дать тебе немного поспать.
 Я проводила его до двери.
 — Приходи ко мне в офис во вторник, в десять утра. Мы поработаем над пьесой, И я угощу тебя ленчем.
 — Спасибо, Гай, но не надо угощать меня ленчем — наверное, у тебя есть дела поважнее.
 — И урок номер три: когда режиссер или продюсер приглашает тебя на ленч, ты говоришь: «Да, сэр!».
 — Да, сэр.
 Он рассмеялся и поцеловал меня в щеку.
 Я закрыла за ним дверь, вернулась в комнату, огляделась — необъяснимым образом она вдруг показалась мне совершенно незнакомой, чужой.
 И вдруг я отчетливо поняла почему.
 Я больше здесь не жила.

 Глава 3 

 Автомашина отца стояла у самой двери, поэтому мне пришлось "становиться, не доезжая до поворота к нашему старому дому. Я выключила мотор, и в этот момент из дома вышел мой брат и быстро пошел к моей машине.
 В первый момент трудно было даже поверить, что это Бобби. Он вымахал за шесть футов, да еще серо-голубая форма военно-воздушных сил делала его и выше ростом, и старше на вид, чем его двадцать лет.
 Он обошел машину и открыл дверцу.
 — Священная корова! — воскликнул он, перегнулся, заглянул в машину и так и впился глазами в отделанную деревом панель управления «ягуара» последней модели.
 — Ты бы мог вначале сказать сестре «хэлло».
 — Сестра, она всегда сестра. А новая машина — это радость без конца, — сказал он, целуя меня в обе щеки.
 — Почему ты в форме? Или учебный центр военной подготовки студентов 
 перебазировался в наш дом? Вместе с тобой? 
 — Не-а! — ответил он. — Я зачислен в этот центр и уже заканчиваю подготовку. Кроме того, я подумал, что пока буду доучиваться в своем колледже, война может кончиться без меня. Тогда я решил — почему бы и нет?
 И вот я подал рапорт. Словом, в понедельник я уезжаю на авиабазу в Сан-Антонио, — выпалил он одним духом.
 — А что сказала мама? — спросила я.
 — Ты же знаешь... — он скривился. — Скандалила и плакала.
 — На этот раз я ее не осуждаю — она была права, — сказала я, вышла из машины и открыла багажник. Он достал мой небольшой чемодан.
 — Ради всего святого, не начинай и ты! — взмолился он. — Мать выдала мне более чем достаточно.
 Я захлопнула с силой багажник и пошла за ним по дорожке к дому.
 — Нам нечего делать во Вьетнаме, — сказала я ему в спину. — У нас там нет никаких дел. Мы там ничего не забыли. Но до тех пор, пока наши медноголовые будут находить парней вроде тебя, война продолжится.
 — Слушай, ты стала походить на всех этих нью-йорских комми.
 — Не будь дерьмом, Бобби, ты же отлично знаешь, что я просто не хочу даже думать о том, что мой маленький брат поедет подставлять свою голову под выстрелы в эти идиотские джунгли.
 — Вот о чем бы уж не стал беспокоиться" сестричка, — сказал он. — Президент утверждает, что к Рождеству все будет кончена, а мне еще корпеть в военной училище два года, так что скорее всего я упущу этот шанс в любом случае.
 Он остановился перед крыльцом, оглянулся ва машину и сказал:
 — А я не знал, что у тебя такая новая машина.
 — Ей уже скоро год.
 — А выглядит как новенькая.
 — Не люблю да и не умею особенно ездить на машине в городе.
 — Какие обводы... — вздохнул он. — Дорогая?
 — Пять тысяч. Он свистнул-Твоя или Уолтера?
 — Моя. Заплатила из своих собственных денег. Уолтер считает, что ничего, кроме кадиллака, не стоит покупать.
 — Значит, она у тебя и останется?
 — Конечно.
 Он впервые с момента встречи посмотрел мне в глаза.
 — Мне очень жаль, что у тебя так получилось — развод и все такое.
 Уолтер мне нравился. Я выдержала его взгляд.
 — Мне тоже нравился. Но у нас ничего не получилось. И развод оказался наилучшим выходом для нас обоих.
 Он открыл передо мною дверь.
 — Собираешься куда-нибудь вечером пойти? Я сразу же сообразила, к чему он клонит.
 — Хочешь попросить машину?
 — У меня сегодня несколько свиданий, что-то вроде отвальной.
 Я отдала ему ключи.
 — Только смотри, будь осторожен: машина — зверь.
 Он ухмыльнулся, и на мгновение я узнала в нем маленького мальчика из нашего детства, которого всегда вспоминала.
 — Спасибо, сестренка. Я поведу ее, словно коляску с младенцем.
 Мать до окончания обеда помалкивала, во всяком случае, не взялась за меня всерьез. Но когда со стола все было убрано, она прошла вслед за мной на веранду.
 Я закурила, и некоторое время она молчала. По лицу было видно, что она категорически не одобряет мое курение, но пока сдерживается.
 — У тебя уже готова квартира? — наконец спросила она.
 — Да. Перебираюсь в понедельник.
 — Надеюсь, дом в безопасном месте, — я каждый день читаю в газетах о всяких кошмарных случаях.
 — В безопасном.
 — А швейцар есть?
 — Нет. Дома со швейцарами для меня слишком дороги. Не могу позволить себе такую роскошь.
 — Удивляюсь, что Уолтер позволил тебе.
 — Мы развелись, и это все его теперь не касается.
 — Я уверена, что он выделил бы тебе больше денег, если бы ты только прямо сказала ему об этом.
 Вот теперь стало ясно, к чему она завела весь разговор.
 — Почему бы тебе не спросить меня прямо и откровенно о том, что у тебя на уме, мать? Ты хочешь выяснить, сколько денег выделил мне Уолтер?
 — Тебе не никакой необходимости сообщать мне об этом. Это не мое дело.
 — А я не собираюсь скрывать. Он не выделил мне ничего.
 — Ничего? — повторила мать, и в голосе ее отчетливо послышалось недоверие. — Как он смог поступить так с тобой? Мне кажется, что это просто ужасно!
 — Это я так поступила. Я отказалась от его денег. Мне ничего не нужно от него.
 — Но ты же говорила мне, какую солидную сумму он платит своей первой жене. Так почему же. ты не получила ничего?
 — Я сказала — я ничего от него не хочу, мать!
 — Но ты была его женой шесть лет! — запротестовала она. — Как же ты собираешься теперь жить?
 — Я буду работать, мать. И у меня закончена пьеса, которую, вероятно, поставят. Кроме того, у меня приглашения на несколько ролей в разных обозрениях и шоу.
 — А вдруг ничего не реализуется? Что ты будешь делать?
 — У меня есть небольшие сбережения. Уолтер никогда не позволял мне тратить из моих денег ни пенса. Так что все так и лежит в банке.
 Она молчала, ожидая продолжения.
 — Ты бы хотела услышать, сколько?
 — Тебе нет никакой необходимости сообщать мне и об этом, — повторила она свою фразу, но при этом поглядела на меня выжидательно. — Все это меня не...
 — Я знаю, мать, что все это тебя не касается, — сказала я с неприкрытым сарказмом в голосе. — Но я скажу тебе тем не менее: у меня на сегодня одиннадцать тысяч долларов.
 — Всего-навсего? Мне казалось, что ты получала семьсот пятьдесят долларов в неделю, пока шла пьеса, и ты была занята в ней. Что ты сделала со всеми этими деньгами?
 — Большую часть съели налоги. У Уолтера самый высокий процент, а мы с ним не разделяли доходы. Кроме того, машина. Платья, Наконец, мебель в новой квартире.
 — Может быть, тебе следовало бы продать машину. С моей точки зрения, в городе машина вообще не нужна. Особенно такая дорогая, как эта.
 — Но она мне нравится, мать. Если бы не нравилась" я бы ее не купила.
 — Я думаю, что было бы лучше, если бы ты советовалась со мной и отцом перед тем, как что-то сделать.
 Я промолчала.
 — Уолтер хороший человек и был тебе хорошим мужем. Ты не должна была покидать его.
 — Я обнаружила, что не люблю его больше, мать. Зная это, оставаться с ним, мне кажется, по крайней мерг нечестно.
 — Ты влюбилась еще в кого-то другого?
 — Нет.
 — В таком случае ты не должна была уходить от него, — сказала она, подчеркивая каждое слово. — Ты не имеешь права разбивать счастливый брак из-за каких-то фанаберии.
 — Никакие это не фанаберии, мама, — стала я объяснять терпеливо матери. — Просто я убедилась, что если бы я не ушла, мы бы расстались с кровью и болью, ненавидя друг друга. А так мы остались друзьями.
 — Брось, я никогда не смогу понять тебя, Джери-Ли. Ты хотя бы знаешь, чего ищешь в жизни?
 — Да. Себя.
 На этот раз а ее озадаченности не было ни капли притворства:
 — Это не ответ! Разве это ответ?
 Я устала и пошла спать рано. Но как только я улеглась в свою старую постель, я почувствовала, что сна нет ни в одном глазу. Выбралась из постели, уселась у окна с сигаретой. В голове ни одной мысли. Я помню себя сидящей у этого самого окна и глядящей на эту самую улицу с тех пор, как стала ходить.
 И сразу же перед моими глазами возникла картина: крохотная девочка сидит на верхних ступеньках лестницы и плачет. Это я — маленькая девочка... Но сегодня-то я ведь уже не та маленькая девочка, так почему же я плачу?
 В дверь осторожно постучали.
 — Ты еще не спишь, девочка? — послышался тихий голос отца.
 Я открыла дверь. Его лицо, освещенное боковым светом из холла, показалось мне более осунувшимся и еще более морщинистым, чем было раньше.
 — Не спится? — спросил он. Я молча кивнула.
 — Может, я приготовлю тебе горячего молока?
 — Все будет в порядке, па.
 — Надеюсь, мама не очень разволновала тебя. Понимаешь, она очень о тебе беспокоится и переживает...
 — Я знаю. Нет, дело не в ней.
 — На нее свалилось столько забот — она все время крутит это в голове... А больше всего она переживает из-за того, что Бобби пошел в армию. Гораздо больше, чем она пытается показать.
 — А теперь еще и я. Мой развод не принес ей облегчения.
 — Ты за нас не волнуйся, мы справимся... Главное, чтобы оба вы были в порядке. — Он поколебался, но потом все же сказал:
 — Ты же знаешь, что если тебе хоть что-то понадобится — что бы это ни было, тебе достаточно просто позвонить нам.
 Я поцеловала его в щеку.
 Он погладил меня по голове.
 — И мне не нравится, когда тебе причиняют боль.
 — Я сама во всем виновата, — сказала я. — И я сама должна со всем разобраться и справиться. Но теперь, когда у меня появился шанс, надеюсь, все пойдет хорошо. Он долго и внимательно на меня смотрел, потом сказал:
 — Уверен, что так и будет. — И добавил:
 — Просто тебе не нужен еще один отец.
 Я была настолько удивлена его словами, что он прочитал это в моих глазах и не дал мне возможности заговорить.
 — Мы оба с Уолтером столкнулись с одной и той же проблемой: ни я, ни он не захотели поверить в то, что ты выросла, стала взрослой. — Внезапная улыбка согрела его морщинистое лицо. — Я понял это в тот самый момент, когда увидел тебя в заглавной роли в его пьесе. Он бы хотел сохранить тебя такой — девочкой — навсегда и ни о чем лучшем не мечтал. Но разница между пьесой и жизнью в том, что жизнь меняется, а события в пьесе — нет.
 Девушка в пьесе и сегодня все та же, какой была пять лет назад. А ты уже совсем другая.
 Я чувствовала, как по моим щекам бегут слезы. Он обнял меня и прижал мою голову к груди. В его голосе появилась задумчивая интонация:
 — Не следует так расстраиваться и чувствовать себя виноватой, Джери-Ли. Все могло бы оказаться гораздо хуже. Некоторые люди так и не взрослеют всю жизнь.

 Глава 4 

 Я смотрела, как мой отец спускается по лестнице в холл первого этажа.
 Он скрылся в своей комнате. Я закурила сигарету, закрыла дверь и опять присела к окну.
 Девушка в пьесе никогда не вырастет...
 Когда-то я была девушкой в пьесе. Не осталась ли я ею? Может быть, мысль о том, что я повзрослела, выросла, — ошибочная, просто иллюзия?
 Я до сих пор помню все до мельчайших подробностей, что произошло в тот день, на второй неделе, репетиций. Именно тогда началось мое взросление.
 Я не хотела репетировать.
 Я твердила, что я не актриса. Но Уолтер и Гай твердили обратное и давили на меня — давили непрерывно, так что я в конце концов сдалась.
 Вначале я чувствовала себя отвратительно, все время не в своей тарелке — любитель среди профессионалов. Но постепенно я училась. Шаг за шагом. К концу первой недели они уже могли слышать меня, например, с балкона. И все были так заботливы, так внимательны, что я постепенно почувствовала себя как бы на своем месте — появилась уверенность. Вплоть до того дня, когда это вдруг свалилось на меня, как кирпич на голову.
 «Красавчик» Дрейк вернулся из Голливуда в Нью-Йорк через пятнадцать лет после того, как он отправился туда сниматься. И его первая роль после возвращения была в нашей пьесе. Он был звездой и отлично знал это. И еще он был профессионалом и никому не позволял забыть это, особенно мне. Он знал все актерские штучки и приемчики. Например, половину времени моего пребывания на сцене я играла спиной к зрителям, как выяснилось после репетиции. Или оказывалась за его широкой спиной, так что меня никто не видел. Или застревала в одной стороне сцены, а он оказывался в другом конце и, захватив зрительское внимание, купался в нем.
 Вначале я просто не понимала всего, что происходит, и поэтому не беспокоилась и не переживала. Но постепенно я начала замечать, что он вытворяет, и стала злиться. Нет, я вовсе не хотела сделать из своей роли нечто большее, чем следовало по пьесе, но и не меньше, поскольку чувствовала в себе способность полностью отвечать требованиям пьесы. И я начала бороться — так, как я могла.
 К этому времени я обнаружила, что Дрейк помнит только последние слова реплики партнера и отвечает на них. Это — как рефлекс. И малейшее отклонение в "хвосте " фразы, как называют актеры, ставит его в тупик.
 Тогда я стала менять «хвосты» своих реплик, тем более, что это мне было очень легко сделать, потому что Уолтер писал их с моих слов.
 В тот день мы прогоняли пьесу целиком уже во второй раз. Мы приближались к кульминации второго акта. И вдруг, неожиданно для всех, он сорвался:
 — Да будь оно все проклято! — взревел он.
 Мы замерли. Дэн Кейт, игравший роль моего отца, уставился на него, потом перевел взгляд на меня. Джейн Картер, стоявшая в кулисе и ожидавшая своего выхода, непроизвольно открыла рот да так и не закрыла его, когда Дрейк промаршировал, топая ногами, к рампе в центре сцены и крикнул в зал, где сидели Уолтер и Гай:
 — Мне недостаточно платят, чтобы я выступал здесь в роли Станиславского! Если бы я хотел открыть студию актерского мастерства и собрал девиц, ошалевших от желания выходить на сцену, я бы сделал это в Голливуде. Если вы не можете заставить миссис Торнтон произносить те реплики, которые вы написали для нее, можете искать другого актера на мою роль. Я ухожу!
 И он ушел со сцены.
 — Зал замер — ни звука, ни шороха, ни вздоха. В мертвой тишине мы услышали, как где-то далеко, в глубине театрального здания хлопнула дверь его уборной. Затем все заговорили одновременно.
 — Тихо! — голос Гая был властным, твердым. Он шел к сцене, сопровождаемый Уолтером, и мы умолкли. Он посмотрел на Дэна и Джейн и быстро сказал:
 — Отдохните полчасика.
 Они тут же ушли со сцены, не сказав ни слова. Гай и Уолтер молча глядели на меня. Я отлично помню, что в этот момент я чувствовала себя маленьким ребенком, осмелившимся возражать родителям.
 — Вы же все видели, что он вытворяет со мной! — , бросилась я в атаку. — Это просто издевательство! Он делал все, чтобы выставить меня дурочкой, показать, что я — ничто!
 Больше мне нечего было сказать, и поэтому я заплакала.
 — Ладно, — всхлипывала я, — я ведь никогда не говорила, что я актриса, это вы... Теперь я уйду...
 — А это не тебе решать, — сказал Гай совершенно. спокойно. — Здесь я режиссер.
 — Так будет лучше для пьесы и для спектакля, — Продолжала я сквозь всхлипывания. — Он меня ненавидит. С другой девушкой у вас не будет никаких осложнений.
 — Дрейк прав. Ты меняешь слова в репликах и сбиваешь его. Зачем?
 — Он не должен поступать со мной так, как он делает!
 — Ты не ответила на мой вопрос.
 — А ты не ответил на мой — выкрикнула я с вызовом.
 — Мне и не нужно отвечать. Я не порчу написанное автором.
 — Но если ты считаешь, что порчу я, почему ты молчишь?
 — Потому что сейчас не время. Сейчас я хочу знать, почему ты это делаешь?
 — Потому что это единственный способ заставить его дать мне возможность играть роль так, как я считаю нужным.
 Гай и Уолтер понимающе переглянулись.
 — Но причина недостаточно веская, — сказал Гай. И тут неожиданно все мои страхи отступили, и я сорвалась:
 — Тогда скажите, что мне делать? Как мне произносить все эти реплики и оставаться семнадцатилетней девочкой по пьесе, если так говорят тридцатилетние женщины? И я не знаю ни одной девчонки, кто бы так говорил!
 На мгновение я умолкла, чтобы перевести дух, и тут увидела, что Уолтер повернулся и уходит от сцены к выходу из зала.
 Я рванулась было за ним вслед, но Гай остановил меня, взяв за руку.
 — Пусть уходит.
 — О чем ты говоришь? — закричала я. — Это мой муж! Мой муж уходит!
 — Не твой муж, а драматург, автор пьесы.
 — Я сделала ему больно! Обидела! Пусти!
 — Не пущу. Он профессионал и он переживет. Со временем.
 — Не понимаю.
 — Кто-то должен был ему сказать. Ты права — твои реплики не годятся, и это становилось очевидным с каждым днем. Если бы диалог был настоящим, Дрейку не понадобилось бы вытворять то, что он сейчас делает. Он бы просто работал на сцене, работал в диалоге с тобой.
 За спиной Гая я увидела Дрейка, Он вышел из кулисы.
 — Все в порядке? — спросил он буднично, невозмутимо, как бы между прочим.
 — Как всегда, нормально, — так же спокойно, так же буднично ответил Гай.
 И тут я все поняла и почувствовала, как во мне нарастает слепая злоба.
 — Вы... вы сознательно натравили меня на Уолтера? — крикнула я. — Своими подлыми уловками! Потому что у вас кишка тонка сказать ему в лицо всю правду!
 — Угу... И ты единственная, от кого он это выслушал, — признался Гай. — Теперь он вернется, и будет работать, и все перепишет — и все реплики заиграют.
 — Какое же ты дерьмо!
 — А разве я утверждал, что я святой?
 — Правду! — снова взвилась я. — Может ли хоть кто-нибудь сказать правду? Неужели вы всегда прибегаете к манипулированию людьми и заставляете их делать за вас вашу грязную работу, вместо того, чтобы сказать правду, что, на мой взгляд, куда проще?
 — Это театр, — сказал уклончиво Гай.
 — Такой он мне не нравится, — заявила я. — И тем не менее, тебе придется принять его таким, если ты хочешь оставаться в нем.
 — У меня нет ни малейшего намерения оставаться на сцене.
 — Если ты собираешься и дальше жить с Уолтером, быть его женой, тебе придется смириться с театром, хочешь ты того или нет. Потому что вы всегда будете так или иначе в театре, а точнее, в театральном деле. И запомни, что это единственная жизнь, которую он любит и которую он хочет вести, — он двинулся к кулисам, не дожидаясь моего ответа. — Репетиция завтра в два, — сказал он, не поворачиваясь и уходя в кулису.
 Мы остались с Дрейком вдвоем на сцене. Он ухмыльнулся.
 — Ты и я — и никого больше...
 — Не вижу в этом ничего смешного.
 — Тогда извини, я не хотел чтобы так получилось, правда, не хотел.
 Я не ответила, и на его лице появилось выражение раскаяния.
 — Но я ничего не мог с собой поделать. Мне кажется, я оказался гораздо лучшим актером, чем сам думал.
 Его откровенные слова сломали возникший между нами ледок, и я засмеялась.
 — Ты чертовски хороший актер, — сказала я. — Но еще ты и старый хер.
 Теперь улыбнулся он.
 — Меня обзывали словами и похуже. Но в данном случае все к лучшему — во имя общего дела. Я могу угостить тебя стаканчиком в знак того, что ты на меня не сердишься?
 — Я не пью, — сказала я, — но ты можешь угостить меня чашечкой кофе.
 Все сработало именно так, как они планировали. Когда я вернулась домой в тот вечер, Уолтер уже с головой ушел в работу над исправлениями.
 Он даже не лег со мной спать и утром, когда я вышла к завтраку, на столе лежала записка:
  Дорогая моя!  Уехал к Гаю завтракать и пробежать исправления, Увидимся на репетиции. Люблю, Уолтер Р. S. Пожалуйста, извини меня, но мне пришлось воспользоваться твоими репликами, — они лучше, чем все, что я мог придумать.  У. 
 От записки на меня повеяло теплом скрытого между строк одобрения Уолтера. Позже, не репетиции, я заметила, что все исправления уже были одобрены и внесены в текст других исполнителей. Впервые за все время мы работали дружно и слаженно.
 Только много месяцев спустя я поняла, чего мне стоил этот разговор на репетиции. Но к тому времени и Дрейк и я уже получили награды за лучшее исполнение главой роли и лучшую женскую роль, хотя приз за лучшую пьесу года ушел к другому драматургу. Все выяснилось случайно, когда мы играли спектакль уже последнюю неделю после целого года успеха на Бродвее.
 У меня были некоторые замечания и предложения, касающиеся новой пьесы Уолтера. Я пришла к нему в кабинет и спокойно изложила их. Он выслушал, не выказав ничем своего отношения и сохраняя бесстрастное лицо. Когда я закончила, он взял у меня из рук второй экземпляр рукописи, с которым я пришла.
 — Ты не должна была брать и читать, — сказал он.
 — Я не знала, Уолтер. Я нашла экземпляр в спальне.
 — Я забыл ее там.
 — Я только хотела помочь.
 — Когда мне нужна помощь, я прошу о ней.
 И только тогда я полностью поверила Гаю и Дрейку, что найденный ими хитрый ход на репетициях в самом начале работы был единственной возможностью заставить Уолтера переделать пьесу. Потому что он не стал бы иначе слушать. Потому что его совершенно не интересовала правда.
 Единственное, что его волновало, — это его собственное "я". И не только его одного — всех их интересовали только чисто эгоистические соображения.
 — Прости, — сказала я мужу сдержанно. — Больше этого не случится.
 — Я бы не хотел, чтобы ты воспринимала мои слова как резкость. Но ты никак не можешь знать — что к чему, если не пишешь пьесу от начала до конца. Тем более, что у тебя есть некоторые представления о том, как все это сложно, поскольку ты и сама когда-то писала.
 — Думаю, что я скоро выясню, как это сложно, — сказала я. — Теперь, когда спектакль практически уже снят с репертуара, у меня будет свободное время, и я смогу поработать над одной идеей, которая, как мне кажется, стоит того.
 — Хорошо. Если возникнут вопросы, можешь обращаться ко мне.
 Я не ответила. Но когда я вышла из кабинета, решение в моем мозгу уже сложилось: он будет самым последним человеком на земле, к которому я обращусь за помощью.
 Это произошло четыре года назад и стало началом конца нашего брака.
 Позже в самых разных ситуациях он неоднократно очень тонко, почти неуловимо давал мне понять, что был глубоко задет. Теперь все кончено, и я надеюсь, что ему уже больше никто не угрожает помощью.
 На первом этаже зазвонил телефон, и я взглянула на часы. Стрелка перевалила за два часа ночи. Получается, что я сидела у окна больше часа.
 Что-то толкнуло меня, и я спустилась вниз, чтобы ответить на вызов. Тем более, что мои родители были достаточно старомодными и считали, что всевозможные междугородние звонки ненужная роскошь.
 Голос в трубке был резким, но очень знакомым.
 — Вероника?
 — Нет, Джери-Ли.
 — Джери-Ли... я не знал, что вы дома. Это говорит шеф полиции Роберте. У вас есть голубой «ягуар»?
 У меня заколотилось сердце, но я попыталась ответить ровным голосом:
 — Да.
 — Произошел несчастный случай.
 — Нет, нет!
 За спиной неожиданно появились мои родители. Отец выхватил телефонную трубку из моих рук.
 — Джон Рэндол у телефона!
 Он слушал некоторое время. Его лицо побледнело.
 — Нам придется одеться, — сказал он и положил трубку. — Произошел несчастный случай, и Бобби в больнице в Джефферсоне.

 Глава 5 

 Мой брат так и не поехал во Вьетнам. На том самом крутом повороте, где пяднадцать лет назад погиб наш родной отец, Бобби потерял управление, и машина вылетела за ограждение. Бобби умер в больнице. Он только успел попросить прощения у матери:
 — Прости, ма... — прошептал он, и голос его был еле слышен за массой трубок, опутывающих его тело. — Прости... боюсь, что я слишком много выпил...
 Он отвернулся и заснул. И больше уже не просыпался.
 Моя мать словно окаменела. Казалось, ночные кошмары вернулись и реализовались...
 Что бы мы ни говорили, как ни старались добиться от нее хоть какого-нибудь ответа, какой-нибудь реакции, она молчала. Единственные слова, которые она произнесла, были обращены к шефу полиции Робертсу:
 — Он был один в машине?
 — Да, Вероника. Он высадил Энн у двери ее дома за пятнадцать минут до этого. Она сказала, что просила его зайти в дом и выпить кофе, но он ответил, что хочет поскорее пригнать машину Джери-Ли домой, чтобы та не волновалась.
 Мать кивнула, не сказав ни слова.
 — Энн сказала, что они собирались пожениться до того, как он уедет в учебный лагерь воздушных сил, — добавил шеф. — Вы не знаете, может быть, она беременна?
 Мать уставилась на него, по-прежнему не говоря ни слова.
 Ответил отец:
 — Нам он ничего не говорил.
 — Она сказала, что он собирался сообщить вам этим утром, — сказал шеф.
 — Вы с ней разговаривали? — спросил отец. Шеф кивнул.
 — Сообщение о несчастном случае прозвучало по Джефферсоновскому радио в час o ночи, она сразу же позвонила мне, и я с ней разговаривал.
 Она в ужасном состоянии.
 — Бедная девочка, — сказала я. — Но может ли быть, что...
 — Лично я, — сказала мать ледяным голосом, — лично я почти рада, что мой сын теперь недосягаем для этой девчонки!
 Я почувствовала, как мое сердце стремительно разбухает и что оно вот-вот задушит меня.
 И тут я внезапно осознала то, что никогда раньше мне не приходило в голову — я не видела мать плачущей. Никогда.
 Ее глаза оставались сухими и сейчас. И я не сумела удержаться и не воскликнуть:
 — Неужели ты не умеешь плакать, мать? Она бесстрастно посмотрела на меня и обратилась к отцу:
 — Нам необходимо сделать указания относительно похорон, Джон.
 Я не выдержала. Я встала — нет, втиснулась между ними и посмотрела ей прямо в глаза. По моим щекам катились слезы.
 — Бобби умер, мама! Твой единственный сын мерта Неужели у тебя нет ни слезинки для него? Голос матери звучал холодно и ровно:
 — У тебя нет никакого права говорить подобным образом, Джери-Ли. В том, что произошло, твоя вина. Ты не должна была давать ему машину.
 Дальше сдерживаться я не могла. Повернулась и сбежала по лестнице в холл приемного покоя и оттуда на улицу.
 На востоке затеплилось небо в предвкушении восхода, Предутренний воздух был холоден и колюч. У меня начался озноб, но думаю, не от прохлады. Я достала из сумочки пачку сигарет, хотела вынуть зажигалку, но в это время ощутила на своем плече тяжелую мужскую руку, а буквально под носом возникла зажженная спичка — это был шеф полиции Роберте.
 — Я вам сочувствую, Джери-Ли, — сказал он, и я безошибочно различила в его голосе 
 искреннюю симпатию и заботу. 
 — Спасибо, я знаю...
 — Я бы не хотел тревожить вас такими вопросами именно сейчас, но что делать — кое-что надо выяснить.
 — Я понимаю. Спрашивайте, шеф.
 — Машина зарегистрирована и застрахована на ваше имя?
 — Да.
 — Вам необходимо уведомить.страховую компанию. Я приказал оттащить обломки машины в гараж, что на Главной улице.
 Я уставилась на него.
 — Я сказал обломки, потому что она разбита вдребезги.
 Отремонтировать невозможно. Я молча смотрела на него.
 — Я могу зайти к вам домой попозже, — продолжил он, помявшись. — Вам не придется приезжать в участок, вы просто подпишете сообщение об аварии дома.
 — Спасибо.
 Он потоптался и пошел прочь.
 — Шеф Роберте! — наконец нашла я в себе силы продолжить разговор.
 — Да?
 — Эта девушка... ее зовут Энн? Он кивнул.
 — Бели вам нетрудно, скажите, чтобы она позвонила мне. Может быть, я смогу что-нибудь сделать для нее, как-то помочь.
 — Конечно, я передам, Джери-Ли, — сказал он. — Я знаю ее столько же лет, сколько и вас, Джери-Ли. С тех пор, как она стала ходить. Она правильная, хорошая девочка.
 — Она и не могла быть иной, если мой брат любил ее. Он опять кивнул, потом посмотрел на небо.
 — День собирается быть ясным.
 Я долго смотрела, как он тяжело уходил, полный, грузный, в своей смешной по-детски голубой форме.
 Да, он был прав, подумала я, взглянув на небо. День обещает быть ясным. В небе не было ни облачка.
 Похороны состоялись во вторник. Уолтер прислал из Лондона цветы, Гай приехал и пожал мне руку, задержав ее в своей.
 Когда мы вернулись домой после похорон, мать поднялась наверх в свою комнату и заперла дверь.
 — Пожалуй, я пойду складывать вещи, — сказала я отцу. — Гай обещал подбросить меня в город.
 — Да, наверное, так будет лучше, — вздохнул он, Как он осунулся, как устал за несколько дней. Он тоже очень любил Бобби. И я сказала:
 — Если ты хочешь, чтобы я осталась, па, я останусь.
 — Езжай. Мы справимся. Наверное, самое правильное — уехать.
 — Но с тобой все будет в порядке? — спросила я, вкладывая в эти слова особое значение.
 Он понял меня и ответил на этот раз почти твердо:
 — Я справлюсь. — Поколебавшись, он добавил:
 — Не сердись на мать.
 Она пережила страшные дни.
 — Я не сержусь, — уточнила я. — Я просто ее не понимаю.
 — А если так, то постарайся быть милосердной.
 Снисходительной. Не отталкивай ее, не воздвигай между вами барьера — ты все, что у нее теперь осталось.
 — Но я не могу пробиться к ней, к ее сердцу, папа! — воскликнула я.
 — Ты же знаешь, сколько раз я пыталась. Но что я могу сделать, если мы с ней совершенно по-разному чувствуем и думаем практически обо всем.
 — И все равно, не прекращай попыток, — сказал он. — В этом и заключается истинная любовь. Я подошла к нему и обняла, прижалась щекой.
 — Ты никогда не прекращаешь попыток, па... Да? Ты ее очень любишь, па.
 — Очень. При том, что ясно вижу все ее недостатки. Но они для меня ни в счет. Потому что я так же ясно вижу и все то хорошее, что есть в ней.
 Сила и смелость, например, понадобившиеся ей для того, чтобы вырастить вас двоих после гибели мужа, вашего отца. Или — ты знаешь, что она ответила мне, когда я сделал ей предложение? Что не выйдет за меня, если вы не одобрите ее замужество. Наконец, ты же знаешь, что она не сделает ничего, что могло бы причинить тебе боль.
 — Вот этого я не знала.
 — Твои тетя и дядя предложили взять тебя, чтобы облегчить ей жизнь, когда она осталась одна, и еще чтобы она смогла бы создать для себя новую жизнь, новую семью. Она отказалась. Она сказала, что вы ее дети, ее ответственность, и что она никому не уступит радость нести груз ответственности за вас и заботы о вас. И первое, о чем она спросила меня, когда я сделал предложение, — как я отношусь к вам обоим.
 Я поцеловала его в щеку. Он был таким хорошим, таким любимым и таким наивным.
 Но он ее любил.
 Он сам так сказал. Поэтому — как я могла надеяться, что он поймет: все те изумительные, замечательные слова, что она сказала, все те изумительно правильные вещи, что она сделала, все это не потому, что она любила, а потому, что считала — именно так следует поступать? Я поцеловала его в щеку снова и шепнула:
 — Я постараюсь запомнить все, что ты сказал мне, па.
 Зазвонил телефон. Он снял трубку и, послушав, протянул мне.
 — Тебя.
 Я взяла трубку и сказала отцу:
 — Предложи Гаю что-нибудь выпить. У меня такое ощущение, что он умирает от жажды.
 Из соседней комнаты показалась голова Гая.
 — Я в полном порядке, — сказал он.
 — А я чувствую, что мне не помешает глоток доброго вески, — сказал мой отец и вышел в соседнюю комнату, к Гаю, закрыв за собой дверь.
 — Алло! — наконец сказала я в трубку. Голос в ней был усталым, тихим, вялым.
 — Говорит Энн Лэрен. Шеф Роберте передал мне, что вы бы хотели... что вы ему сказали... Я звоню, чтобы поблагодарить вас.
 — Я действительно хочу вам помочь, если это в моих силах. Если я что-то могу сделать для вас...
 — Нет, — сказала она торопливо, — нет, ничего... — Она умолкла на мгновение, не решаясь продолжать, но потом все же спросила:
 — Все было как надо? Мои цветы — вы получили их?
 — Да, получили. Чудесные цветы... Я вспомнила огромный венок из черных роз с маленькой карточкой.
 — Я хотела поехать, но врач не разрешил мне встать.
 — Вы поправляетесь?
 — Я уже прилично себя чувствую... Энн умолкла, и я почувствовала, что она не уверена, стоит ли ей говорить или нет. Но она решилась:
 — Вы знаете, что я потеряла ребенка? Я поняла, что она плачет.
 — Да, ужасно! Я так сочувствую вам!
 — Думаю, что все к лучшему, — сказала Энн. — Во. всяком случае, все мне так говорят.
 — Может быть, оно и так, — сказала я. Она перестала плакать. Видимо, она взяла себя в руки и теперь контролирует свой голос:
 — Простите, Джери-Ли, я знаю, что вы тоже ужасно переживаете и вам хватает своего горя. Я не хотела бы увеличивать его, я только хотела поблагодарить вас за внимание.
 — Энн! — вырвалось у меня. — Когда вы поправитесь окончательно, позвоните мне и приезжайте в город — я бы очень хотела посидеть с вами за ленчем, поговорить.
 — Я была бы рада. Я обязательно позвоню. Когда я клала трубку, я заметила, что мать стоит на последней ступеньке лестницы и слушает.
 — С кем это ты разговаривала? — спросила она.
 — С Энн.
 Она поджала губы и спросила:
 — Ты поблагодарила ее за цветы?
 — Я думала, что это уже сделала ты.
 — Если она его так любила, как говорит, почему она не пришла на похороны?
 — Почему ты ее об этом не спросила сама? Мать, наконец, посмотрела мне в глаза.
 — Я звонила ей. Но она не захотела разговаривать со мной. Видимо, ей было слишком стыдно за то, что она сделала.
 — Мать, ты ошибаешься. Причина совершенно в ином.
 — Тогда скажи мне, в чем она заключается.
 — Она слишком плохо себя чувствовала. Она потеряла ребенка.
 Лицо матери внезапно побелело, она зашаталась. Я протянула руку, чтобы поддержать ее.
 — Мне очень жаль. Мне действительно очень жаль, Джери-Ли, — проговорила она.
 Я ничего не сказала, только смотрела, как нормальный цвет лица постепенно возвращается и щеки матери чуть-чуть начинают розоветь. Моя мать — очень сильная женщина. Очень!
 — Теперь ты действительно ушел от нас, — сказала она.
 Мы долго смотрели друг на друга, потом она сделала неуверенный шаг навстречу мне и моей протянутой руке. Я раскрыла объятия, и мы обнялись.
 Она прижалась ко мне так, как будто она была ребенком, и, наконец, к ней пришли слезы.

 Глава 6 

 Была среда, день, когда шли утренники, и ресторан Сарди был уже переполнен дамами из пригородов.
 В баре тоже было полным-полно, но тут в основном сидели и стояли завсегдатаи. Я вошла, поздоровалась с некоторыми знакомыми и увидела, что ко мне спешит метрдотель. Он поклонился:
 — Миссис Торнтон, рад снова приветствовать вас в нашем ресторане! — и улыбнулся, — Мистер Фэннон ожидает вас.
 Я последовала за ним к столику, который всегда занимал Фэннон. Он стоял у самой стены, отделяющей ресторан от Малого бара — очень удобное командное место в зале. Все входящие или выходящие так или иначе оказывались в поле зрения тех, кто сидел за этим столиком. Говорили, что Фэннон за последние пятнадцать лет не пропустил ни одного ленча, за исключением тех дней, которые он провел в больнице, да и то они отправляли ему туда его обычные заказы.
 Он сидел на банкетке. Когда я приблизилась, он сделал попытку встать, но его могучий живот не позволил: вдавившись в край стола, он вынудил мистера Фэннона застыть в нелепой позе. Как только я села рядом с ним, он рухнул на банкетку, с облегчением вздохнул и поцеловал меня в щеку.
 — Вы прелестно выглядите, моя дорогая, — сказал он своим резким голосом.
 — Благодарю вас, мистер Фэннон.
 — Адольф, моя дорогая, — сказал он все тем же голосом. — Зовите меня Адольф, ведь мы старые друзья. Я согласно кивнула — мы, действительно, были знакомы почти два года. Для Бродвея срок весьма значительный, даже если говорить о дружбе. И я ответила:
 — Спасибо, Адольф.
 — Коктейль с шампанским для миссис Торнтон, — сказал он официанту, и тот исчез. Фэннон посмотрел на меня, лучезарно улыбаясь. — Для тебя — все самое лучшее.
 Шампанское я люблю, но коктейль с шампанским вызывает у меня легкую тошноту. Тем не менее, я мило улыбнулась и сказала:
 — Спасибо, Адольф.
 — Нет, ты попробуй, — стал настаивать он, когда официант принес коктейль, и я не сделала даже попытки взять бокал. — Попробуй!
 Мне пришлось поднять бокал и поднести к губам.
 — Нет, подожди минутку! Нужен тост. Он поднял стакан, в котором, как полагалось думать, была неразбавленная водка, но на самом деле — и все это отлично знали — чистейшая вода. Язва вместе с желудком съела у него и выданную ему при рождении лицензию на потребление спиртного.
 — За твою пьесу!
 Я кивнула и чуть пригубила. Отвратительная сладкая жижа прокатилась по пищеводу, вызывая тошнотворное чувство, но я выдавила из себя улыбку.
 — Чудесно!
 Лицо Фэннона приобрело торжественно-серьезное выражение.
 — У меня очень важное сообщение, — сказал он и положил руку на мое колено.
 — Я слушаю, Адольф, — сказала я, не спуская глаз с его лица.
 — Я решил запускать твою пьесу! — его рука поползла вверх по моему бедру. — Мы начинаем репетировать в августе. И я бы хотел привезти спектакль в показать его в Нью-Йорке в октябре.
 Я забыла о его руке на моем бедре.
 — В самом деле? — воскликнула я. — Правда?
 — Конечно. Новый вариант мне понравился. Больше того, я уже послал пьесу Энн Бэнкрофт.
 — Неужели вы думаете, что она сможет сыграть?
 — Уверен. Она просто не найдет лучшей для себя рези. И кроме того, она всегда предпочитает работать с Гаем как режиссером.
 — А он согласен ставить?
 — Да. Я позвонил ему в Калифорнию атим утром, и он дал согласие.
 За время разговора его рука поднялась по моему бедру до самого паха.
 — Адольф, я еще не встречала человека, который бы продвигался так стремительно, — сказала я со значением. Он откашлялся, его рука на мгновение замерла.
 — Если мне что-то нравится, то нравится. Я не верю во всевозможные игры вокруг да около.
 — И я не верю, — сказала я, глядя ему прямо ,в глаза. — Но я уже вся сочусь от желания, и если ты не уберешь руку сейчас же, я кончу прямо тут!
 Он, как я и ожидала, покраснел и убрал руку, положил ее на стол.
 — Прости... Просто я был так охвачен энтузиазмом, что забылся...
 — Все о'кей — просто такая уж я по натуре, очень возбудимая. И я не встречала прежде таких мужчин, как ты.
 — Не встречала? — спросил он с недоверием.
 — Да, ты какой-то другой. В бизнесе, где полно людей, способных только на пустую болтовню, у тебя ескь огромная сила — твое убеждение.
 — Да, я всегда принимаю решение, — сказал он, сияя от самодовольства. — Я уже сказал тебе; я всегда знаю, что я хочу.
 — Именно этим твоим качеством я восхищаюсь.
 — Мы будем очень часто встречаться. Я не из тех продюсеров, кто все отдает в руки режиссеру. Я обычно с головой погружаюсь в работу и в тот спектакль, который ставит мой режиссер.
 — Знаю и именно поэтому я рада, что ты согласился быть продюсером.
 — Но над рукописью еще придется поработать. И начинать нужно как можно скорое. Я бы хотел высказать тебе все свои пожелания до того, как Гай вернется с побережья.
 — Как только ты скажешь, я буду готова и — в твоем распоряжении.
 — Замечательно! — сказал он, и по его лицу было ясно, что он доволен тем, как развиваются события.
 Я обдуманно и безо всякого смущения сказала ему все, что он хотел бы услышать. Его рука опять легла на мое колено.
 — Мои люди подготовят контракт. Думаю, что получить аванс в десять тысяч долларов не так и плохо? В два раза больше того, что я обычно плачу за первую пьесу.
 Вот тут я ему поверила. И мой литературный агент, и Гай говорили, что самое большее, на что я могу рассчитывать, — тридцать пять сотен.
 — Совсем не так плохо, — подтвердила я. — Спасибо, Адольф.
 — Ты заслужила каждый пенни, — сказал он, широко улыбаясь. — И кроме того, как я слышал, эти деньги тебе совсем не помешают. Насколько мне известно, Уолтер не выделил тебе никакого содержания при разводе?
 — Я сама не захотела, — сказала я быстро.
 — Большинство девушек в нашем бизнесе так не думают и не поступают.
 — Ну, это касается их кошелька. Я же считаю, что могу работать и могу содержать себя сама.
 Его рука снова начала путешествовать по моему бедру.
 — За что я тебя и уважаю.
 — Ты знаешь, у меня просыпается аппетит — я бы что-нибудь съела, — сказала я в надежде отвлечь его от «путешествий» под столом. — Я не завтракала сегодня.
 — Конечно, сейчас сделаем заказ.
 Но он не успел сделать знак официанту, чтобы тот подошел, потому что у стола возник Эрл Уилсон из нью-йоркского «Пост». Видимо, он заметил нас сразу же, как только вошел в зал. Его круглое лицо расплылось в улыбке.
 — Адольф! Джери-Ли! Что вы тут вдвоем завариваете?
 — Сейчас ты получишь сенсационный материал, Эрл. Я буду ставить новую пьесу Джери-Ли.
 — Какую роль вы будете играть в этой пьесе, Джери-Ли? — заинтересовался Эрл.
 — Она не играет в этой пьесе, Эрл, — важно изрек Фэннон. — Она написала ее.
 Журналист присвистнул, и на лице его появилось выражение крайней заинтересованности и энтузиазма.
 — Действительно, материальчик что надо, — он улыбнулся мне. — А вам помогал ваш бывший муж?
 — Уолтер никакого отношения к пьесе не имел, — быстро сказал Фэннон.
 — И кстати, Джери-Ли была писательницей до того, как стала актрисой. Она пошла на сцену только потому, что Уолтер просил ее помочь с постановкой пьесы.
 — А кого вы намечаете на главную роль?
 — Энн Бэнкрофт.
 Теперь Эрл уставился на меня.
 — А как вы относитесь к этой идее?
 — Я потрясена! — сказала я и почти выскочила из кресла, чтобы подтвердить свои слова. Тем более, что рука Фэннона забралась уже под мои трусики...
 На следующий день крреспонденция Эрла появилась в нью-йоркской «Пост» на первой полосе:
 «Вчера Адольф Фэннон, видный бродвейский продюсер, поделился с нами в ресторане Сарди планами постановки новой пьесы на Бродвее к следующему сезону. Пьеса принадлежит перу бывшей жены Торнтона. Он также сообщил нам, что предполагает пригласить на главную роль Энн Бэнкрофт».
 Вот и все — бывшая жена Торнтона. Хотя прошло уже два месяца со дня развода. А этот чортов Эрл даже не упомянул моего имени.
 Я бросила газету на кухонный стол и пошла в комнату. Зазвонил телефон. Я сняла трубку.
 Звонил Гай из Калифорнии в ответ на мой звонок.
 — Поздравляю! — сразу же сказал он.
 — Я рада, что ты будешь режиссером.
 — Я тоже рад.
 — Он послал пьесу Энн Бэнкрофт.
 — Это он тебе так сказал?
 — Да. И сообщил то же самое Эрлу Уилсону из «Пост», и сегодня тот написал об этом в своей колонке.
 — А ты не верь. Готов спорить, даже ставлю десять против одного, что он и не посылал ей пьесы.
 — Тогда зачем было говорить?
 — Авантюра в его стиле. Он умелый ловкач. Он рассуждает примерно так: она обязательно услышит и попросит своего агента достать ей экземпляр пьесы. И получится, что она просит его, а не он ее.
 — О Господи! — удивилась я.
 — Ты получила уже контракт?
 — Мой литературный агент позвонил мне сегодня утром. Бумаги у него.
 Между прочим, я получила аванс десять тысяч! — не могла не сказать я.
 — Грандиозно! Только какой порядок выплаты?
 — Не знаю. А какое это имеет значение?
 — Самое прямое. Он никогда не выкладывает больше, чем тридцать пять сотен до премьеры на Бродвее. Так что ты, скорее всего, получишь тысячу при подписании, тысячу — когда приступишь к репетициям, полторы — когда мы выедем на гастроли, и остальное — после премьеры в Нью-Йорке. Так что не трать, пока не получишь всего.
 — Не буду. Когда ты возвращаешься?
 — Думаю, что придется повертеться тут до конца месяца.
 — Поспеши, Гай. Пожалуйста. Без тебя мне трудно, и просто не хватает тебя.
 Закончив разговор с Гаем, я позвонила литературному агенту. Сроки получения сумм были в точности такими, как сказал Гай. Да, ничего не скажешь, мне еще нужно многому научиться.
 Я опять села в кухне за свой любимый кухонный стол, достала чековую книжку. Даже если считать те тридцать две сотни, кторые я должна получить от страховой компании за машину, у меня оставалось всего около четырех тысяч. Обстановка квартиры съела гораздо больше денег, чем я рассчитывала.
 Я быстренько проделала несколько простейших арифметических действий.
 Аренда квартиры обходится мне примерно в одиннадцать сотен в месяц. Это включая плату за газ, электричество, телефон и услуги горничной — два дня в неделю. До открытия на Бродвее — пять месяцев. Это означает, что мне придется, так сказать, остричь моего барашка чуть ли не под ноль. А если пьесу не примут на Бродвее, я — нищая. Вот так.
 Что ж, ничего не поделаешь и никуда не денешься. Значит, я не имею права сидеть и ждать, пока пьеса не закрутится. Мне необходима работа, какая-то регулярно оплачиваемая работа, которая помогла бы мне продержаться лето. И больше того, работа необходима мне прямо сегодня же.

 Глава 7 

 На следующее утро, ровно в десять, как мне было назначено, я была в офисе Джорджа Фокса, старшего вице-президента Артистической Ассоциации.
 Он принял меня практически немедленно: Уолтер входил в число его личных, им избранных клиентов.
 Маленький щеголеватый человек, подвижный и обаятельный, с седыми волосами и приветливой улыбкой — таким я его всегда видела — встал из-за стола и поцеловал меня в щеку.
 — Примите мои поздравления. Фэннон в восторге от вашей пьесы.
 — Благодарю вас, — сказала я и уселась перед его письменным столом.
 — К сожалению, меня огорчило его намерение платить постепенно. Я надеялась, что он выплатит аванс сразу же.
 — "Ну, так они никогда не поступают, — сказал он, не задумываясь. — Поверьте мне. Кроме того, я сам просмотрел ваш контракт. Для первой пьесы он просто великолепен. И что еще более важно — у вас один из самых динамичных продюсеров в городе.
 — Это я знаю, — протянула я. — Но у меня чисто финансовые проблемы.
 Мне просто необходимо найти какую-то работу до того времени, когда спектакль пойдет и я буду получать отчисления.
 — Я могу одолжить вам, — предложил он галантно.
 — Благодарю вас, но в этом нет необходимости. Я могу продержаться.
 Но работа мне необходима.
 — Вы о чем-нибудь конкретном уже думали?
 — Не так чтобы слишком конкретно... Я думала, что, возможно, могла бы получить работу в летних программах...
 На его лице отразилась неуверенность.
 — Боюсь, что едва ли... Все эстрадные и мюзик-холльные программы уже полностью укомплектованы. Обычно они начинают набирать труппы еще в январе.
 — Может быть, литературная работа? Я знала, что они начали работать над программами для ТВ к следующей осени.
 — И здесь уже поздно, — сказал он. — Подготовка этих программ завершается обычно даже раньше — к январю.
 — Тогда, может быть, есть роль на время пробных показов в провинции?
 — неуверенно спросила я. — Вы же знаете, что у меня есть сценический опыт.
 И кроме того, я, например, видела в последнем номере «Ва-райэти» сообщение, что у них не хватает новых лиц для показа на телевидении. Он вздохнул.
 — Они всегда так говорят, но предпочитают обычно привлекать известных и испытанных, предпочитают играть наверняка, без риска. И кроме того, все съемки ведутся на Западном побережье, и они просто не захотят оплачивать вам дорогу. Даже если бы и не возражали против вас лично.
 Словом, помимо всего прочего, для них главное — подешевле.
 — Но, может быть, все-таки есть какая-то возможность для меня получить несколько контрактов? Я бы сама оплатила дорогу.
 — Не знаю, не знаю... И потом... я — совершенно откровенно — не в курсе этих дел, — он замолчал, задумался. — Позвольте мне связать вас с одним молодым человеком. Он в курсе этих заявок и вакансий. Он работает у нас. Уверен, что сможет вам помочь, — и он поднял телефонную трубку. — Попросите Гарри Крега заглянуть ко мне.
 Через несколько минут Гарри Крег вошел в кабинет. Высокий, худой, с взъерошенными волосами, в черном костюме и белой рубашке с черным галстуком, с выражением вежливого внимания на лице — он показался мне одним из типичных безликих молодых агентов.
 — Гарри, позволь мне представить тебе одного из наиболее обещающих новых молодых талантливых авторов в нашем агентстве и мою добрую знакомую миссис Джери-Ли Торнтон... то есть Рэндол. Гарри Крег — один из самых многообещающих наших молодых сотрудников.
 Гарри улыбнулся наконец, и мы обменялись рукопожатием.
 — Я хочу попросить вас сделать для Джери-Ли все, что в ваших силах, Гарри, — продолжил Джордж Фоке. — Я возлагаю на вас личную ответственность. Мы уже заключили контракт с Фэнноном о постановке пьесы, которую она написала. Но я бы попросил вас подумать, в каких еще сферах искусства мы могли бы оказаться полезными нашему талантливому молодому автору.
 И прежде чем я успела сообразить — что к чему, я оказалась уже за пределами кабинета Джорджа. А еще через минуту я сидела в крохотной, как шкаф, комнатенке Гарри.
 — Хотите кофе? — спросил он, отодвигая в сторону стопку дел, лежавших в центре его письменного стола. Я не возражала.
 — Два кофе, — распорядился он по телефону и спросил меня:
 — А как вы любите?
 — Черный и без сахара.
 Еще через минуту его секретарша принесла нам два пластиковых стаканчика с кофе. Все совешенно не походило на офис Джорджа, Там кофе подавали в изысканном серебряном кофейнике и разливали в не менее изысканные веджвудовские чашки.
 — Это Джордж заключал для вас контракт, с Фэнноном? — спросил Гарри.
 — Нет. Я пробила его сама, но в основном тут заслуга Гая Джонсона.
 Без него это, наверное, никогда бы не произошло.
 — Думаю, что вы правы.
 — Что БЫ имеете в виду? — насторожилась я.
 — Джордж не тот человек, который умеет договориться. Он обычно подхватывает, так сказать, упавшие пакеты, — Гарри сделал глоток кофе и продолжал:
 — Гай будет ставить?
 — Да.
 — Вот это хорошо. Мне он нравится, — объявил он. — Вы в хороших отношениях с вашим бывшим?
 Видимо, выражение моего лица что-то ему сказало помимо моей воли, и он быстро заговорил:
 — Ради Бога, я вовсе не собираюсь встревать в ваши личные отношения с ним. Мне просто хотелось бы знать в интересах дела, как все обстоит.
 — Что это даст?
 — Уолтер один из самых крупных и важных клиентов нашей фирмы. Если он что-то затаил против вас, имеет на вас зуб, — наше агенство просто похоронит вас, независимо от того, каким при этом сладким дерьмом станут они обмазывать все свои заявления.
 И тут я, наконец, точно поняла, что молодой человек мне симпатичен.
 По крайней мере, он был честен.
 — У нас с Уолтером сохранились добрые дружеские отношения, — сказала я. — И знаешь что — зови меня Джери-Ли.
 — С удовольствием. Скажи, а Джорджу это известно?
 — Не знаю, — сказала я.
 — Было бы очень полезно для дела, если бы он узнал. Во всяком случае, мне это поможет весьма и весьма. В данный момент он, скорее всего, совершенно не представляет, какие у вас отношения, как обстоит дело.
 — И поэтому он спровадил меня сюда, к тебе?
 — Если ты не станешь ссылаться на мои слова, могу сказать — да.
 — Все понятно, — сказала я и поднялась на ноги. — Есть ли в таком случае хоть какой-нибудь смысл в нашем разговоре?
 — Садись, садись, — торопливо сказал он. — Вовсе незачем выскакивать от меня взъерошенной, как петух перед боем. У тебя есть пьеса, у нас на нее контракт, так что придется тебе пройти и вторую половину пути с нами — ничего не поделаешь. Не говоря о том, что мы, вполне возможно, вытянем счастливый номер.
 Я вернулась, села, взяла пластиковый стаканчик с остывшим кофе, сделала глоток. Поморщилась — всегда терпеть не могла вкуса кофе из пластикового стаканчика.
 — Так что же ты хочешь? — спросил он, как ни в чем не бывало.
 — Работу, — ответила я. — Любую — актерскую, литературную.
 — Почему?
 — Я должна сама себя содержать. Некоторое время он молчал. Не знаю, поверил он мне или нет, но, тем не менее, совершенно по-деловому сказал:
 — О'кей, с чего-то нужно начинать. У тебя есть какие-нибудь фотографии, годные для рекламы?
 — До известной степени. — Я извлекла коричневый конверт из кейса и протянула ему. — На мой взгляд, не Бог весть что... Все это снято, когда я только начинала играть — четыре или пять лет назад.
 Он быстро просмотрел фото.
 — Нам придется сделать новую съемку. Тогда ты выглядела совсем девочкой.
 — Я и по роли была девочкой.
 — Мне нужно иметь полный фотонабор: портрет, в профиль и анфас, жанровую съемку и снимки со всякого рода улыбками — ну, понимаешь, чтобы ослепительно. У тебя есть фотограф?
 — Нет. Но я знаю нескольких.
 — Согласится ли кто-нибудь из них сделать такую съемку для тебя?
 — Не знаю, но могу спросить.
 — Если не согласится, я знаю одного — он сделает как раз то, что нужно, за пару сотен. А если ты разрешишь ему сделать с тобой, как с моделью, разворот для журнала, тебе не только не придется платить, но ты и заработаешь несколько долларов.
 — Какой разворот?
 — Для «Плейбоя». Получишь пятнадцать сотен.
 — Я должна подумать о таком заработке, — сказала я. — Не помешает ли это моей сценической и писательской карьере?
 — Ты можешь считать так, я — эдак, наперед никто точно ничего не скажет. Тем более, что отношение публики к таким вещам меняется. Эти студии уже не испытывают такие трудности, как в прошлом.
 — Согласится ли он сделать весь набор необходимых фото за две сотни при условии, что он не станет делать ничего для журнала?
 — Да.
 — Тогда давай остановимся на нем. Две сотни я могу себе позволить.
 — Чудесно, Я договорюсь. Теперь последнее — у тебя есть экземпляр пьесы для меня? Я должен ведь прочитать, да?
 Я достала экземпляр пьесы и передала ему.
 — Здесь есть роль для тебя? — спросил он.
 — Есть. Главная. Но Фэннон предпочитает Энн Бэнк-рофт.
 — Хорошо, я прочту. У меня хотя бы будет представление о том, как хорошо ты пишешь.
 — Я сказала Джорджу, что согласна даже поехать на побережье, если ты сумеешь получить для меня одну или две «гостевые» роли на время предварительного показа спектаклей. Любых.
 Зазвонил телефон. Он снял трубку, выслушал секретаря и сказал:
 — Соедини его со мной.
 — Хэлло, Тони! — бодро сказал он, когда секретарь соединила его.
 В трубке рокотал чей-то голос.
 — Возможно, что нам просто повезло, Тони. Да-да, чертовски повезло.
 Я только что заполучил нового клиента. Ты помнишь Джери-Ли Рэндол? Ну, бывшую жену Уолтера Торнтона? Она играла на Бродвее в его пьесе целый год и она сейчас как раз в том возрасте, какой тебе нужен. Двадцать три.
 Совершенно верно, старик. И выглядит она потрясающе. Правда, есть одна проблема: я не знаю, согласится ли она на такую роль. Дело в том, что она настоящая дама.
 Некоторое время он слушал с непроницаемым лицом, затем перебил:
 — Пришли мне сценарий, я прочту и. поговорю с ней. И мы посмотрим, что можно сделать. — Он помолчал, слушая.
 — Нет, Тони, — сказал он в трубку. — Я же сказал тебе, что она настоящая дама. Да-ма! И не станет брать твои чертовы интервью во время коктейля. Это не ее стиль. — Он опять помолчал, слушая, потом внимательно посмотрел на меня. — Как она выглядит? — переспросил, видимо, для меня, — Потрясно! У нее всего много, так много, что даже не верится при ее стройности, но все вместе — высший класс. Что-то между Евой Гарднер и Грей Келли. Она относится к тому типу женщин, которые... ну, как бы тебе сказать... Словом, когда такая женщина входит в твой офис, тебе хочется встать на колени, чтобы поцеловать ее в... сам знаешь куда, — из чистого уважения. Словом, пришли мне рукопись, я прочту и провентилирую этот вопрос.
 Он положил трубку.
 — Прости, что пришлось говорить подобным образом. Но это единственный язык, который они понимают, эти сукины дети. Тони думает, что он может трахать любую актрису, которая появляется в его офисе.
 — Кто он?
 — Тони Стайлз. У него есть вакантная роль в картине. Они начинают съемки здесь, в Нью-Йорке, на будущей неделе, а девушка, на которую они расчитывали, получила выгодное предложение на побережье и дала согласие.
 О Стайлзе я слышала. Помнится, что я даже знакомилась с ним как-то в Голливуде, когда была там с Уолтером. Вульгарный низенький человек, и рот у него. такой, что хочется сказать — грязный. Но он и его брат делали картины, приносящие деньги. Братья Стайлз.
 ***
 — Что за роль? — спросила я.
 — Работа на две недели. Нью-йоркская девица по вызовам, но высокого класса, на протяжении всей картины одевается и раздевается. Он говорит, что у нее есть несколько хороших реплик, но я смогу сказать с уверенностью только когда прочитаю сценарий. Он в сложном положении и, как мне кажется, заплатит двадцать пять сотен за двухнедельную работу.
 — А я смогу прочитать после тебя? — спросила я.
 — Конечно, — ответил он и бросил взгляд на свои часы. — О Боже — время ленча. Ты с кем-нибудь уже договаривалась на ленч?
 — Я свободна.
 — Чудесно. Я приглашаю тебя, и мы сможем поговорить поподробнее.
 И ленч оказался совсем не таким, как я привыкла, — мы перекусили сандвичами у него в кабинете.

 Глава 8 

 — Артистическое начало в нашей семье олицетворяет Джон. Безупречный вкус, хорошие манеры, высокий класс. Ну а я — пробивняк. Пройдоха, делец.
 Но мы отлично ладим и дополняем друг друга. Я снимаю все дерьмо. Джон снимает картины.
 Я сидела на кушетке в его офисе. Рядом со мной сидел Гарри. Напротив нас за письменным столом восседал Тони, а Джон стоял, небрежно прислонившись к стене. Кроме обычного приветствия, он не сказал еще ни слова, но глаза его внимательно изучали нас.
 — Вам понравился сценарий? — спросил Тони.
 — Она в восторге, — быстро сказал Гарри, опередив меня.
 — Неужели? — заговорил, наконец, Джон. Интонация его мне совершенно не понравилась. Он ясно давал понять, что сомневается, будто кто-либо, обладающий хорошим вкусом, способен придти в восторг от сценария. И, к сожалению, он был совершенно прав. Я встретила его взгляд и сказала:
 — Не совсем.
 Гарри затих и напрягся.
 — А что вы в действительности думаете? — спросил Джон.
 Я успокоила себя мыслью, что все равно, так или иначе, эту роль я не получу, и сказала:
 — Сценарий — большой кусок дерьма. Возможно, коммерчески выгодного дерьма, но в любом случае — дерьма.
 Тони торжествующе сказал, глядя на брата:
 — Ясно? Я же сказал тебе, что ей понравится! Я рассмеялась. Он, действительно, был ненормальным. По глазам Джона я поняла, что и он смеется. Тони обернулся ко мне.
 — Как вы считаете, вы сможете сыграть эту роль? Я молча кивнула, отлично понимая, что такую, с позволения сказать, роль может сыграть любая девчонка с хорошей фигурой.
 — Мы можем добавить немного диалога. Понимаете? Чтобы дать вам как актрисе возможность показать себя.
 — Было бы неплохо.
 — Вы не могли бы встать? Я поднялась на ноги.
 — Будьте добры, снимите туфли. Хотя в тот день на мне были туфли без каблуков, я без слов сбросила их. Он обратился к брату:
 — Не слишком высока, как ты думаешь? Джон молча покачал головой.
 — Грудь своя? — спросил Тони. — Ну, вы не носите накладные сиськи?
 — Я не ношу бюстгальтер. Конец абзаца, — сказала я терпеливо.
 Тони без улыбки поглядел мне, прямо в глаза.
 — Вы же понимаете, что я должен был спросить.
 — Понимаю, — сказала я. — Поскольку из сценария я уяснила, что в картине моим костюмом будет в основном лифчик и трусики.
 — У вас есть с собой бикини? Я молча кивнула.
 — Вы можете переодеться вон там, — он указал мне на незаметную дверь в дальнем конце просторного кабинета.
 Дверь вела в небольшую уборную. Я быстро переоделась и вернулась в кабинет. Прошла перед письменным столом, повернулась и остановилась.
 — О'кей! — воскликнул он. — И еще один момент. Несколько сцен мы снимаем только для варианта, который пойдет в зарубежном прокате. У них там не такие строгие требования — без всех этих нюдофобий. Не то, что у нас тут, в Америке. Вы не станете возражать против нескольких сцен, так сказать, ню?
 Я молча уставилась на него;
 — Ничего вульгарного, — добавил он торопливо. — Пристойно. С хорошим вкусом. Но — сексуально. Вы понимаете? Вроде Бриджит Бардо или Джины Лолло-бриджиды. Высокий уровень!
 Гарри вскочил на ноги.
 — Исключается! — заявил он и повернулся ко мне. — Одевайтесь, Джери-Ли. Мы уходим.
 Я покорно двинулась в направлении уборной. Вошла. Через закрытую дверь до меня донеслись громкие протесты Тони. Но когда я вышла к ним, все уже утихло.
 — Все в порядке, — сказал Гарри. — Вам не придется играть сцены голышом.
 — Я передумала, — сказала я. — Я вообще не хочу сниматься в этой роли.
 Гарри уставился на меня, разинув рот. Я посмотрела с высоты своего роста на Тони.
 — Было очень приятно познакомиться с вами обоими. Желаю удачи вашей картине, — взяла сумочку и вышла.
 Гарри догнал меня у лифта.
 — Я тебя не понял! — сказал он. И, действительно, в-глазах его читалось недоумение. — Я выбил для тебя тридцать пять сотен, а ты уходишь!
 — Я не кусок мяса, — сказала я. — Если ему нужна телятина — пусть обратится в ближайшую мясную лавку.
 Дверь лифта открылась. Я вошла, и он вслед за мной.
 — Ладно, что мы теперь будем делать?
 — Это ты мне должен сказать, — ответила я. — Ты мой агент.
 — Попробую подумать еще о чем-нибудь.
 Когда я пришла домой, меня уже ждало сообщение, записанное автоматическим секретарем: «Позвоните Джону Стайлзу».
 Я поколебалась недолго и набрала номер.
 Ответил Джон Стайлз.
 — Говорит Джери-Ли Рэндол. Вы просили меня позвонить.
 Его голос звучал мягко и спокойно:
 — Мне очень неприятно, что мой брат вас расстроил, мисс Рэндол. Я был бы признателен, если бы вы согласились сыграть эту роль. Я бы хотел, чтобы вы передумали.
 — Ради чего? Вы же знаете, что я думаю о сценарии.
 — Сценарий — это слова. А фильм — это средство самовыражения режиссера. Кроме того, сценарий можно и изменить. Поскольку режиссер — я.
 — Вы хотите сказать, что согласны переписать сцены с моим участием для меня?
 — Нет, мисс Рэндол, не для вас, а для себя, — ответ прозвучал безукоризненно вежливо.
 — Но моя роль недостаточно значима для такого утверждения.
 — Согласен. Однако в контексте всего фильма она может стать очень значимой. И как мне кажется, именно вы могли бы сделать эту роль такой, какой она мне видится.
 — У меня есть время подумать?
 — Не очень много. Мы должны получить ваш ответ завтра утром. Мы выходим в павильон в понедельник.
 — Утром я позвоню вам.
 — Благодарю вас, мисс Рэндол.
 — Благодарю вас, мистер Стайлз, — я нажала на рычаг и тут же набрала номер Гарри.
 — Джон Стайлз только что позвонил мне, — сказала я.
 — Я знаю. Он звонил мне, и я позволил ему уговорить меня дать ему твой телефон.
 — Почему ты так сделал?
 — По двум причинам. Во-первых, теперь две недели стоят уже пять кусков, а не три с половиной. Во-вторых, Джон обещал, что с тобой будут обращаться со всем уважением, и я ему в этом верю. У него хорошая репутация.
 — И что же мы теперь будем делать?
 — Примем контракт.
 — Хорошо, — согласилась я... И мы подписали контракт.
 Джон Стайлз, действительно, внес в роль, которая раньше была даже не ролью, а так, мельканием, что-то такое, что сразу же изменило ее в корне.
 Теперь мой персонаж был уже не примитивной хищницей, привлекающей мужчин своим телом, а перепуганная большим городом и отчаявшаяся девчонка, пытающаяся выжить в нашем страшном обществе, используя единственный отпущенный ей природой талант — пленительное тело. И все же, даже в таком прочтении, роль оставалась крохотной, и поскольку мне не нужно было много над нею работать и у меня оказалось много свободного времени, я коротала его, блуждая по студии, наблюдая за съемками других эпизодов.
 Джон оказался хорошим режиссером. В свойственной ему отменной манере разговаривать с людьми — негромкий голос, вежливость и внимание — он умудрялся все держать под жестким контролем. Ни внезапных панических ситуаций, ни накладок, ни накачек. Он спокойно переходил от одного отснятого эпизода к другому и начинал снимать его точно по графику, постепенно складывая фильм.
 Когда я закончила свой последний эпизод, он подошел ко мне.
 — Вы отлично сыграли, Джери-Ли. Спасибо.
 Это вы дали мне возможность сыграть, — ответила и. — Спасибо! Он улыбнулся.
 — Вы идеально подходили для этой роли, и я не мог допустить, чтобы мой брат спугнул вас и вы бы ушли.
 — Я рада, что вы вмешались.
 — Что бы вы сказали, если бы я пригласил вас сегодня поужинать? — спросил он. — Завтра съемок нет.
 — О'кей, — ответила я, стараясь не показать удивление.
 Он ни разу даже намеком не продемонстрировал, что в его отношении ко мне присутствует какой-то особый интерес.
 — Я могу заехать за вами около восьми вечера.
 — Чудесно.
 — Мы едем в «Двадцать одно» — вы не возражаете? — спросил он, когда я уселась в машину.
 — Замечательно, — ответила я. — После развода я ни разу не была в этом ресторане.
 Чак встретил нас у самой двери.
 — Мистер Стайлз, — сказал он и тут заметил меня. Его глаза чуть заметно округлились. — Привет, миссис Торнтон!
 Он кивком подозвал метрдотеля.
 — Мы оставили мистеру Стайлзу столик в главном обеденном зале на втором этаже, — сказал он ему.
 — Но я заказывал в баре, — сказал Джон. Чак чуть заметно покраснел от смущения.
 — В баре сегодня много народу, — сказал он торопливо. — Думаю, что наверху вам будет удобнее.
 — Ничего страшного, Чак, — сказала я. — Не беспокойтесь.
 — Ваш бывший здесь, миссис Торнтон, — сказал он тогда. — А единственный свободный столик в баре как раз напротив его столика.
 Джон быстро взглянул на меня и сказал:
 — Я заказывал в баре.
 Бар, действительно, был переполнен. Мы проследовали за официантом к своему столу. Уолтер был с Джорджем Фоксом. Он не заметил нас, пока мы не уселись. А когда заметил, поднялся и подошел к нам.
 Я подставила ему щеку, он поцеловал, и я представила его Джону. Они пожали друг другу руки, демонстрируя сдержанность людей, работающих в узком мире искусства, но мои ноги вдруг ослабли.
 Уолтер улыбнулся мне и сказал:
 — Джордж сообщил мне, что у тебя все обстоит хорошо. Я очень рад.
 — Мне повезло.
 — Просто у тебя есть талант. Я это всегда говорил, — он внимательно посмотрел на Джона. — Как продвигаются дела с вашей картиной?
 — Успешно. Мы заканчиваем здесь и уезжаем в конце недели на побережье.
 — Ты тоже едешь, Джери-Ли?
 — Нет, я уже отснялась.
 — Я позвоню, — сказал он. — Приятного аппетита. Я проследила глазами за тем, как он идет к столу, и подумала, что выглядит он немного усталым.
 Правда, он всегда был немного усталым. Вечная усталость, как мне казалось, стала непременным условием его существования.
 — А почему бы вам... — перебил мои мысли Джон.
 — Что — почему бы? — спросила я.
 — Не поехать на побережье с нами?
 — Но это смешно. Ради чего?
 — Уехать. Мне кажется, вам не помешала бы перемена обстановки.
 — Возможно, и не помешала бы. Но я не могу себе позволить такую поездку. Мне просто необходимо крутиться в городе и подыскивать себе новую работу.
 — Работа есть и там, на побережье.
 — Мой агент считает, что у меня больше шансов именно здесь. Он не советует мне уезжать, если только я не получу предложение конкретной работы.
 — Агенты любят держать своих клиентов в пределах досягаемости.
 — Но мне нужна более существенная побудительная причина, чтобы решиться.
 — О'кей, как насчет такой? Потому что я хочу, чтобы вы поехали.
 Я молча смотрела на него.
 — Никаких обязательств, — сказал он быстро. — Я не мой братик.
 Я медленно покачала головой.
 — Нет... пока нет. — Я сделала глоток вина, потому что во рту внезапно пересохло, — Может быть, попозже... Когда я обрету уверенность, что все в моих руках.
 — Что — все?
 — Все. Я сама.
 — Но, как мне кажется, у вас все замечательно.
 — Я этого пока не знаю.
 — Чак умнее, чем мы с вами, — сказал он внезапно. — Было бы лучше, если бы мы поднялись наверх.
 Я почувствовала, что на глаза вот-вот навернутся слезы, и постаралась улыбнуться.
 — А знаете, пожалуй, вы совершенно поавы. Мы оба рассмеялись этой нехитрой шутке, и после того все пошло не так уж и плохо — в конце концов!

 Глава 9 

 Было около часу ночи, когда вдруг зазвонил телефон. Я только что начала проваливаться в сон и взяла трубку, еще не разлепив, глаза.
 — Ты одна? — это был Уолтер. Я наконец, выбралась из полусна:
 — Да!
 — Я должен был позвонить тебе, — он умолк на мгновение, и я услышала, как глубоко в его груди что-то запело, захрипело. Он все еще курил совершенно запойно. — Когда я увидел тебя в ресторане, мне захотелось сказать тебе так много...
 Я потянулась за сигаретой и зажгла ее. Зажигалка громко щелкнула, и он настороженно переспросил:
 — Ты точно одна?
 — Я одна.
 — Мне показалось... что-то там... какой-то звук.
 — Господи, просто зажигалка, — я начала раздражаться.
 Одним из самых неприятных моментов в наших отношениях было его неиссякаемое желание знать все, что я делаю и думаю в каждую минуту на протяжении всего дня. И ночи.
 — Я устала. Ты разбудил меня. О чем таком безумно важном ты хотел бы узнать, что позвонил мне среди ночи? — я знала, что он в городе уже почти месяц.
 — Я просто хотел узнать только... Ты спишь с Джоном Стайлзом?
 — Нет! — ответила я, даже не успев подумать. И только потом рассердилась. — И, кстати, какое значение имеет для тебя — сплю я с ним или нет? Даже если сплю, это не твое дело!
 — Огромное значение — я бы не хотел, чтобы тебя использовали.
 — Никто меня не использует. И тот факт, что я поужинала с ним, вовсе не означает, что я с ним сплю.
 — А в городе говорят нечто иное. И говорят, чтоон заплатил тебе за съемки вдвое больше, чем до этого предлагал другим.
 — Кто этот таинственный «говорят»? Джордж Фоке? Уолтер не ответил.
 — Джорд старый кобель. Он пытается втравить тебя. Скорее всего, он просто не может успокоиться, оттого что Джон считает, будто я стою как актриса в два раза больше, чем кто-либо еще.
 — Я знаю Джона Стайлза. У него репутация человека, который не платит просто так.
 — Ты путаешь его с братом Тони.
 — Нет, не путаю, — сказал он упрямо. — Я слышал, что он гораздо хуже брата. Но в своей манере — тихой сапой, так сказать.
 — Я поверю, когда сама увижу. А пока он вел себя со мной безукоризненно. Как истинный джентльмен, — я вдавила сигарету в пепельницу. — И если это единственная причина, по которой ты позвонил среди ночи и разбудил меня, то позволь мне вернуться ко сну. Я устала.
 — Извини, — сказал он.
 — Ладно.
 — Независимо от всего, я могу пригласить тебя на ленч на следующей неделе?
 — Угу. Позвони мне попозже.
 — Спокойной ночи.
 Я повесила трубку и упала на подушки. Теперь не стоило даже пытаться заснуть. Ни в одном глазу! Я вста-ла и пошла в ванную, где висела аптечка.
 Поискала валиум или другое успокоительное, но ничего не обнаружила. И тут только вспомнила: когда Гай был у меня в последний раз — мы работали над переделками в пьесе, — он оставил мне косячок. Я вернулась в комнату и достала самокрутку из ящика в кофейном столике. Она оказалась довольно большой — я вспомнила, что Гай называл ее «бомба». По его словам, две затяжки гарантировали отключку.
 Я взяла ее и пошла в спальню. Легла в постель, подняла подушку и откинулась полусидя. Зажгла самокрутку и глубоко затянулась, так что дурман сразу же проник глубоко в легкие. Тут же затянулась опять и задержала дыхание, как мне показалось, не меньше, чем на полчаса.
 Почувствовала, как по всему телу идет тепло, наступает облегчение.
 Затянулась еще и тщательно загасила, прежде чем «взлететь» — не стоит бросаться таким добром. Когда загасила, я уже витала высоко в небесах...
 Я оглядела свою постель королевского размера. Не Думая, скорее инстиктивно, положила руку туда, где должен был бы спать Уолтер. И тотчас же отдернула — Уолтер уже никогда не будет лежать здесь.
 И все же я ничего не могла поделать с воспоминаниями. О том, как мы возвращались вместе, немного курили и слегка балдели. После этого секс был куда лучше, чем если мы занимались им на свежую голову, — Уолтер не казался таким скованным и держался дольше. А обычно он кончал сразу же, как только оказывался во мне. Или, что было еще хуже, не мог возбудиться вовсе. И в результате, чаще всего он помогал мне кончить, работая языком, рукой или же при помощи вибратора. Но все равно, это не имело для меня никакого значения: я слишком любила его и была счастлива. А если я уж очень возбуждалась, то могла и сама помочь себе — в этом отношении я всегда могла рассчитывать на себя, ведь я занималась этим с пятнадцати лет.
 Я опять посмотрела на огромную пустую постель...
 Нет, во мне есть нечто: какое-то отклонение от общепринятых норм, что-то внутри меня. Другие девушки встречаются с мужчинами, ложатся с ними в постель-и никаких переживаний. Их хотят, и все, А со мной все иначе. Я даже стала принимать таблетки против зачатия, появившиеся недавно, в надежде, что они помогут мне раскрепоститься, сбросить какой-то внутренний запрет, Бесполезно...
 Я же очень привлекательна, если не сказать больше. Я знаю это! Все говорят, что я сексуальна, но никто даже не пошевелился, не дотронулся рукой. Что-то во мне пугало их. И все еще пугает сейчас. Даже Красавчик-Дрейк, перетрахавший все, что было в юбке в его поле зрения, и тот ни разу не попытался потискать меня.
 Я вспомнила, как однажды днем, после утренника и перед вечерним спектаклем, мы с ним засиделись за кофе, и он вдруг стал очень ярко, образно описывать, что бы он стал делать со мной, если бы вдруг мы оказались наедине. Он рассказывал и проигрывал по-актерски все это так живо, так убедительно, что когда я, наконец, вернулась в свою уборную и стала переодеваться к вечернему спектаклю, мои трусы были насквозь мокрыми. Мне удалось успокоиться, приняв холодный душ, но все время, на протяжении всего спектакля, я испытывала сексуальное возбуждение.
 Когда я, наконец, добралась до дома, там, у меня в трусах, буквально все полыхало огнем. А на столике у постели лежала записка Уолтера, что он ужинает с Джорджем Фоксом в «Двадцать одном».
 Я не могла ждать. Сбросила платье и упала обнаженная на постель.
 Потянулась и достала из ночного столика вибратор — мы с Уолтером называли его «Зеленый шмель». Закрепила так, что «шмель» оказался на тыльной стороне ладони, и ввела его. Знакомое жужжание наполнило комнату и меня...
 Я не знаю, как долго я лежала так, раскачиваясь на волнах наслаждения, но вдруг почувствовала, что в комнату кто-то вошел, Я открыла в панике глаза — Уолтер! Он стоял надо мной, и на лице его было странное, немного болезненное выражение — какая-то смесь любопытства и жалости.
 — Уолтер... — промямлила я.
 — Не останавливайся, — сказал он хрипло.
 — Я... очень... хотела... — я не смогла закончить фразу, потому что оргазм потряс меня.
 Он встал рядом со мной на колени, приблизил свое лицо к моему и спросил:
 — Что тебя так завело?
 — Не знаю... я... я думала о тебе... я хотела...
 — Что ты хотела? Большого, твердого и бесконечного? Как у Красавчика-Дрейка?
 При упоминании его имени меня затрясло опять — начался еще один оргазм.
 Он не упустил этого. Он понял, на что я прореагировала.
 — Значит, так оно и есть — я был прав, — сказал он очень нежно.
 — Нет, нет! Я хочу тебя! Дай мне себя, Уолтер, дай! Он выпрямился и стоял, глядя на меня сверху вниз.
 Я расстегнула молнию на его брюках и достала его.
 Он был мягкий и маленький. Я взяла его в рот... Но что бы я ни делала, все было тщетно — он оставался мягким и маленьким.
 Наконец, Уолтер взял обеими руками мою голову, приподнял и сказал:
 — Прости. Я устал... очень... И потом я слишком много выпил.
 Я ничего не сказала.
 — Иногда я начинаю понимать, что слишком стар Для тебя, — сказал он.
 — Я бы не стал обвинять тебя, если бы ты встречалась с другим мужчиной...
 — Нет, Уолтер! Нет! — и я уткнулась лицом в его расстегнутые брюки. — Я хочу только тебя! — я начала плакать.
 Он погладил меня по голове немного рассеянно. — Все хорошо, я тебя понимаю, я понимаю... Только в действительности он ничего не понимал.
 Ничего. Он знал только одно — как манипулировать моим чувством вины.
 Я поняла это именно в ту ночь.
 Вот же дерьмо! Я оглядела пустую постель, потрогала свое тело — каждый нерв был напряжен. Мой дружок «Зеленый шмель», лежащий на ночном столике, с готовностью предложил себя: «Эй, крошка, я всегда готов, когда бы ты ни захотела!»
 Я заговорила вслух:
 — Но ты — подделка. Фальшь. Ненастоящий! Мертвый!
 «Не суетись, крошка, — казалось, отвечает он. — Ты не можешь иметь все».
 — Почему? — спросила я вслух. — Я хочу все, именно все!
 «Хотеть все — не гуманно по отношению к себе, крошка. Да».
 Я затрясла головой. Видимо, я уже немного свихнулась — докатилась до того, что разговариваю с вибратором. И вдруг я отчетливо поняла, что нахожусь одна, в совершенно пустой квартире. Одна!
 Действие марихуаны кончилось.
 Я выбралась из своей огромной постели, закурила обычную сигарету и вышла из спальни в соседнюю комнату. Выглянула в окно. Но из этого окна я могла видеть только жилой дом напротив. Ничего похожего на роскошный вид из окна того дома, где мы жили с Уолтером. Там можно было любоваться Центральным парком и панорамой города — огнями, убегающими в ночь.
 Я взглянула на часы. Два ночи. Или утра?
 Самое страшное в одиночестве то, что не с кем даже поговорить об одиночестве. Я подумала: а не прячут ли затемненные шторами окна городских домов такое же одиночество, как мое — никого рядом, чтобы перекинуться словечком?
 А на побережье уже одиннадцать вечерам Гай, наверно, не спит.
 Я набрала его номер. Никто не ответил. Он еще не вернулся с ужина.
 Я села у телефона, и моя рука, безо всякой команды с моей стороны, набрала номер. После второго гудка я сообразила, куда звоню, и хотела было положить трубку, но там уже ответили.
 — Простите, — извинилась я. — Я вас разбудила?
 — Нет, — ответил Джон. — Я читал.
 — Ваше предложение все еще в силе?
 — Конечно.
 — Я вдруг поняла, что просто должна выбраться из этого города на какое-то время.
 — Я рад, — сказал он негромко.
 — Когда вы уезжаете?
 — Дневным рейсом в воскресенье, — ответил он. — Если вы спуститесь вниз, я заеду за вами в десять тридцать, — и мы успеем.
 — , Закажите мне номер в отеле «Биверли Хиллз», пожалуйста.
 — Зачем? — искренне удивился он. — Вы же будете жить у меня.
 — Но мне не хотелось бы доставлять вам хлопот.
 — О каких хлопотах вы говорите? У меня большой дом с домоправительницей, которой совершенно нечего делать.
 Когдг я положила трубку, мое сердце колотилось так, словно я только что взбежала по лестнице на пятый этаж. Но когда я вернулась в спальню и забралась в постель, то я мгновенно заснула. Как маленькая девочка.

 Глава 10 

 Его дом стоял на холме в районе Малибу, в нескольких милях к северу от самого престижного места в пригороде. Вырубленная в скале лестница вела от дома к уютному пляжу, расположенному на сотню футов ниже.
 Он прятался между двумя утесами и был практически недоступен для посторонних купальщиков. А в саду, буквально нависающем над океаном, среди кустов и пальм находился небольшой бассейн. Нырнув в бассейн, человек ощущал себя купающимся в голубом небе.
 Машина киностудии встретила нас в аэропорту и довезла до дому. На пороге нас встретила домоправительница — невысокая улыбчивая женщина с ярко выраженными индейскими чертами лица. Она не выказала ни малейшего удивления при виде меня. Он что-то сказал ей по-испански, она кивнула и повела меня в отведенную для меня комнату.
 Это оказалась просторная угловая комната с видом на океан из обеих окон. Обстановка и интерьер были выдержаны в мексиканском стиле. Постель — даже по голливудским меркам королевских размеров — могла вместить, по крайней мере, шестерых. Женщина поставила мой чемодан и сказала мне что-то, чего я не поняла.
 Как только она вышла, появился Джон.
 — Вам нравится? — спросил он.
 — Нравится. Тут все очень красиво.
 — Во всяком случае, просто, — сказал он, и видно было, что ему приятна моя похвала. — Я все сделал сам. Сделал то, что всегда хотел.
 — И давно у вас этот дом?
 — Два года. Сразу после моего развода. У моей бывшей и у двоих детей дом в Бэл Эр.
 Я взглянула на него с удивлением.
 — Я должен был вам сказать. Мне бы хотелось, чтобы вы знали, как обстоят дела.
 — Спасибо.
 Я оценила его откровенность.
 — Телефон, радио и дистанционное управление телевизорами на кроватном столике. — Он сделал несколько шагов к маленькой двери в стене спальни. — Ванная здесь.
 Он открыл дверь, и я вошла. Ванная была просторная, с двойным умывальником, углубленной в пол ванной, а в ней встроенный мощный спринклер, с отдельным душем и биде. Я бросила взгляд на дверь с противоположной стороны ванной комнаты.
 — Это дверь во вторую гостевую комнату. Но ванная целиком в вашем распоряжении. В свое время я сделал так потому, что мальчики обычно останавливаются в этих комнатах и отлично обходятся одной ванной.
 — Сколько у вас детей?
 — Трое. Два мальчика и дочь. Дочери четырнадцать, а близнецам двенадцать.
 Я кивнула и последовала за ним в спальню. Он повернулся ко мне и сказал:
 — Я думаю, вы не откажетесь вздремнуть перед обедом. Перемена времени всегда утомляет.
 — Но я совершенно не устала, — сказала я. — И спать мне не хочется.
 — А вы попробуйте и захотите, — улыбнулся он. — Мы обедаем в восемь, если вы не возражаете.
 — Чудесно.
 — Тогда до встречи, — и он ушел.
 Когда я открыла глаза, комната купалась в пурпурных и фиолетовых волнах света — последние лучи закатившегося в океан солнца.
 Я взглянула на часы — они показывали все еще нью-йоркское время.
 Десять вечера. Я поставила их по местному времени и выбралась из постели.
 Он был прав: перемена временного пояса подействовала усыпляюще.
 Я побрела в ванную, пустила воду и бездумно смотрела, как она заполняет ванну, вырываясь из крана, искрясь и переливаясь зеленовато-голубым. Добавила в воду витамина для купанья с лимонной отдушкой. Я сбросила ночную рубашку и опустилась в воду. Спринклер сразу же автоматически заработал. Одна из сильных подводных струй — случайно или так было спроектировано — била мне между ног. Возникло приятное, постепенно нарастающее ощущение, и я подумала, что это даже лучше, чем мой верный «Зеленый шмель».
 И вдруг до меня дошло, что в спальне звонит телефон. Я сняла трубку, не выбираясь из ванны.
 — Хелло!
 — Вы уже встали?
 — Да, я в ванной.
 — Не спешите. Обед будет готов, как только вы появитесь.
 Я засмеялась.
 — Я бы хотела пообедать в ванной.
 — Вам понравилось?
 — Спринклер, пожалуй, слишком уж хорош. Я бы не возражала выйти за него замуж.
 — Наслаждайтесь в свое удовольствие. Увижу вас немного позже, — сказал он, посмеиваясь.
 Я положила трубку и откинулась в ванне, но вода уже остыла, и поэтому я выбралась из нее. Взяла одно из огромных, словно простыня, полотенец, слегка обтерлась. В Калифорнии все было огромным — и постель, и ванна, и даже полотенце. Подумала: означает ли это что-нибудь или просто прихоть?
 Недодумав, отвлеклась, натянула спортивные брюки и рубашку, спустилась вниз.
 Стол с огромной деревянной салатницей в центре стоял у открытой двери, ведущей во внутренний дворик. Там, недалеко от двери, в специальном очаге мерцали древесные угли, источая дивный запах.
 Я остановилась и принюхалась.
 — Что это?
 — Картошка, печеная на углях. Надеюсь, что вам понравится.
 — Вроде жаренной в кожуре? Обожаю. Он улыбнулся и подошел к бару.
 Включил электрический шейкер.
 — У меня две специальности, — сказал он. — Я делаю самые лучшие в мире коктейли «Маргарита» и самую лучшую вырезку.
 Он достал два бокала для коктейля из ведерка со льдом, быстро посолил ободки, остановил шейкер, налил, протянул один бокал мне.
 — Добро пожаловать в Калифорнию. «Маргарита» скользнула в глотку, словно ж.идкий огонь, и сразу же теплая волна разлилась по всему телу.
 — Невероятно, — сказала я, обретя дыхание. Он не мог, конечно, знать, что я никогда в жизни не пила коктейль «Маргарита».
 — Я поставлю бифштексы на огонь, — сказал он. — К тому моменту, когда мы закончим второй коктейль, они поджарятся.
 И словно по неслышимой мне команде, в комнату вошла домоправительница. Она несла большую разделочную доску, на которой лежали две невиданных размеров вырезки. Передав доску Джону, она поклонилась и сказала:
 — Буэнос ночес!
 Я улыбнулась ей в ответ. Она исчезла.
 — Обычно по воскресеньям она свободна, — сказал Джон. — Сегодня она осталась только для того, чтобы убедиться, что все в идеальном порядке.
 Я встала и пошла за ним к очагу, встала рядом, наблюдая, как он укладывает бифштексы на особую решетку. И сразу же раздался шипящий звук — это сок и жир падали на раскаленные угли и мгновенно испарялись, оставляя в воздухе потрясающий, будящий аппетит аромат.
 — Вырезку я выдерживаю обычно в маринаде, который готовится из масла, уксуса и приправ. Это придает ей особый аромат и вкус. Вы предпочитаете непрожаренное мясо?
 Я молча кивнула, не спуская глаз с вырезки.
 — Отлично. Я тоже...
 К тому времени, когда вырезка поспела, я чувствовала себя превосходно — волшебная легкость в голове и во всем теле. Правда, голова чуть-чуть кружилась, и потому я с облегчением села за стол и с некоторой задумчивостью стала наблюдать, как он хозяйничает. Он зажег свечи в канделябре, разлил вино в тяжелые бокалы — такими они мне показались.
 После текилы — я уже знала, что так называется мексиканская водка, составляющая львиную долю коктейля, приготовленного Джоном, — вино казалось совсем легким и очень приятным на вкус.
 — Чудесно, — сказала я и поставила с преувеличенной осторожностью бокал на стол — я не очень была уверена в своих движениях.
 — Насколько я могу судить, — сказал Джон, — я перестарался с «Маргаритой».
 — Не-ет! — горячо запротестовала я.
 — Вы в порядке?
 — Я совершенно о'кей, — заявила я, — просто капельку пьяна.
 — Все пройдет, как только вы немного поедите, — сказал он.
 И оказался прав.
 Вырезка, салат и печеный картофель оказались потрясающе вкусными, и я даже не заметила, как съела Ь все. Когда мы встали из-за стола, легкое опьянение прошло.
 — Вы курите? — спросил он. Я кивнула.
 — У меня есть колоссальная травка. Называется «Золото Акапулько».
 Особенно хорошо идет с коньяком. — Он пытливо посмотрел на меня-Как вы смотрите на то, чтобы попробовать?
 — Не откажусь. Вы уже видели меня подвыпившей, теперь увидите прибалдевшей, — и я последовала за ним на кушетку.
 Он открыл деревянный сигаретный ящичек, стоявший рядом на кофейном столике.
 — Тут у меня несколько уже скрученных, — сказал он и передал мне одну самокрутку, а сам пошел за бутылкой и рюмками для коньяка к бару.
 Я глубоко затянулась и медленно выдохнула дым.
 — Нектар, — сказала я с видом знатока.
 — Самая лучшая травка, — сказал он и взял у меня косячок.
 Он передал мне бокал с коньяком, сделал глоток сам и сразу же затянулся. Я зачарованно наблюдала за ним. Мне казалось, что я вижу, как движется по его пищеводу коньяк, смешиваясь с дымом.
 — Попробуйте так же, — сказал он.
 Я последовала его примеру — подействовало, как динамит. Через мгновение я взлетела куда-то высоковысоко в небеса, и все, происходящее там, внизу, показалось мне чрезвычайно смешным. Я засмеялась.
 — Что, хорошо? — спросил он.
 — Мне все еще не верится!
 — Чему вы не верите?
 — Тому, что я здесь. И вы. И я... Он опять взял у меня косячок, раскурил, затянулся и протянул мне.
 — Не так уж и трудно поверить, — заметил — он при этом.
 — До сих по я никуда ни разу не выезжала с мужчиной, кроме своего мужа, — сказала я. — А тут вдруг пролетела огромный путь с одного побережья на другое, через всю страну с вами...
 — Первой мыслью было — пролететь. А теперь, насколько я вас понял, у вас появилась вторая мысль?
 — Нет.
 — И замечательно. Потому что мне бы не хотелось, чтобы она появилась.
 — У меня вообще никаких мыслей — ни первых, ни вторых, — я протянула ему самокрутку и почему-то захихикала. — Я уже взлетела, как воздушный змей...
 — Я это называю чувствовать себя хорошо, — у него тоже слегка заплетался язык, и получилось «чусовать».
 — Я чусую себя хорошо, — сказала я и откинулась на подушки. — Вы, ей-Богу, умеете раз-звлечь девушку. Он промолчал.
 — Знаете, все куда-то улетело... Так спокойно... — сказала я. — Я чувствую себя такой ленивой и расслабленной.
 — Как только вы почувствуете, что устали, вы можете идти спать, — обо мне не думайте.
 — Вы замечательный человек, Джон Стайлз.
 — Благодарю вас.
 — Законченный джентльмен...
 Он опять промолчал.
 Мне вдруг стало ужасно жарко. Я приподнялась с кушетки и выглянула в окно. Бассейн манил к себе. Я встала.
 — А можно, я искупаюсь?
 — Все, что вам угодно, — ответил он. — Бикини в маленькой кабинке у бассейна. Уверен, там найдутся вам впору.
 Я посмотрела ему прямо в глаза.
 — А нужно ли подбирать? Он покачал головой и опять промолчал. Я вышла из дома, сбросила одежду у самого края бассейна и нырнула. Холодная вода освежила меня. Когда я выбралась из бассейна, он все еще сидел в комнате на кушетке.
 — Идите сюда, — крикнула я. — Просто потрясающе! Он вышел из комнаты, не выпуская косячок изо рта, разделся и скользнул в воду.
 — Правда, потрясающе? — спросила я и, не дожидаясь ответа, вытащила у него изо рта косячок, легла на спину и поплыла, затягиваясь.
 Темно-фиолетовое небо надо мной сверкало огромными звездами и было похоже на бархат, по которому рассыпали алмазы.
 — Ишь ты! Небо, действительно, плавает!
 В комнате зазвонил телефон. Я спустила ноги и встала на кафельное дно, выжидательно глядя на Джона. Телефон зазвонил снова. Он неохотно стал выбираться из бассейна.
 — Разве так обязательно подходить? — спросила я.
 — Я жду звонка. Скорее всего, это мой помреж — он должен сообщить мне расписание на завтра.
 Я смотрела, как он выбирается из воды, поднимается на бортик бассейна, идет в дом...
 Он разговаривал по телефону почти пятнадцать минут. Когда он вернулся, я уже прикончила косячок. Бал-деж почти прошел, и все уже как-то не имело никакого значения. Так что я не удивилась, когда он сказал, что завтра ему выезжать в шесть утра. Но все же спросила:
 — Вы пойдете спать прямо сейчас?
 — Желательно, — сказал он серьезно. — Иначе завтра я целый день буду как сонная муха.
 Я вылезла из воды, и он сразу же накинул мне на плечи еще одно огромное калифорнийское ванное полотенце и заботливо закутал меня в него, словно я была маленькой девочкой. Я взяла свою одежду, а он просто обмотал полотенце вокруг бедер, и мы пошли в дом.
 Я остановилась у своих дверей и взглянула на него. Он склонился и чмокнул меня в щеку.
 — Спите и отсыпайтесь, — шепнул он. — Ключи от машины я оставлю прямо в ней. А если что-нибудь понадобится, — попросите Марсию. Я уеду около пяти утра, так что увидимся только завтра вечером.
 Я осталась у двери, глядя, как он идет по коридору к своей комнате, открывает дверь и, войдя, затворяет за собой...
 Только после этого я вошла к себе, прошла в ванную комнату, уронила полотенце, зажгла сигарету и уставилась на свое отражение в зеркале.
 Нет, со мной что-то не так — это точно. Я согласна, человек может быть холодным. До известной степени. Но чтобы до такой? Невозможно понять.
 И причину надо искать только в себе!
 — Черт бы побрал все! — сказала я сама себе в зеркало, затянулась и заметила, что моя рука дрожит.
 Я вернулась в спальню, достала из чемодана «Зеленого шмеля» и стала искать розетку рядом с кроватью. Куда они ее пристроили? Будь оно все проклято! — куда-то за спинку кровати, куда не дотягивается шнур моего шмеля.
 И это меня доконало.
 Я швырнула вибратор на постель, вышла из комнаты, спустилась по лестнице, прошлепала по коридору и без стука открыла его дверь. Он поднялся мне навстречу, кутаясь в одеяло, и уставился на меня, застывшую в проеме двери, обнаженную и разъяренную.
 — Со мной что-нибудь не в порядке? — спросила я возмущенно и, не дожидаясь ответа, продолжила, — или я должна поверить, что вы везли меня через весь континент, за три тысячи километров только для того, чтобы не трахнуть меня в Калифорнии?

 Глава 11 

 Его комната, тускло освещенная неярким светом стоящего в углу торшера, словно плыла в непроглядном мраке калифорнийской ночи под ритмичный шум прибоя. Я лежала на огромной постели ближе к распахнутому, но невидимому окну, он — у стены, почти скрытый полумраком.
 — Сколько времени? — спросила я лениво.
 — Четыре утра, — ответил он, и кончик его сигареты разгорелся. — Мне надо вставать.
 — Прости.
 — За что?
 — Я не дала тебе выспаться. А тебе предстоит рабочий день.
 Он подумал и ответил:
 — Ничего, все нормально — горячий душ и красная таблетка творят чудеса.
 — А я совершенно не хочу спать, как это ни смешно. Когда мы приехали, я чувствовала себя такой усталой — буквально провалилась в сон после самолета. А сейчас ни малейшей усталости.
 Он улыбнулся понимающе:
 — Молодость.
 — Только ли молодость?
 — Не знаю.
 — Интересно, это всегда так? Он внимательно посмотрел на меня, и я не смогла понять, что было в его глазах.
 — Что ты имеешь в виду? — спросил он.
 — Ну... когда первый раз... всю ночь.
 — Нет, пожалуй.
 Я потянулась и взяла из его рук недокуренную сигарету, хотела затянуться, но засмеялась и отдала ее обратно.
 — Почему ты смеешься?
 — Привычка: мне совершенно не хочется курить, но я просто привыкла забирать сигареты у Уолтера под предлогом, что мне тоже хочется покурить.
 — Да?
 — У него эмфизема легких. Джон молча поднялся с постели.
 — Ты не сердишься на меня за то, что я заговорила об Уолтере?
 — Нет.
 Я села, откинувшись на подушки.
 — Ты жалеешь, что я пришла к тебе?
 — А ты жалеешь, что пришла ко мне?
 — Нет. Но ты не ответил на мой вопрос.
 — Ни капельки.
 — Я была о'кей? В том смысле, что... тебе хорошо было со мной?
 Он широко улыбнулся.
 — А ты хочешь, чтобы я выражал недовольство?
 — Я серьезно. Мне хочется, чтобы тебе было бы со мной так же хорошо, как и мне с тобой. Его улыбка стала еще шире и лучезарней.
 — Если бы было хоть капельку лучше, я бы оказался через неделю такой жизни в больнице! — И он рассмеялся.
 — А я даже не представляла, что так может быть. Я просто не хотела останавливаться.
 — Я подумал, что ты давно не была с мужчиной. Когда ты развелась?
 — Идет уже пятый месяц.
 — И никого не было? Да, для такой, сексуальной девочки, как ты, это довольно долго.
 Мне не хотелось ему говорить, что и во время нашей совместной жизни с Уолтером я толком не знала мужчину. Уолтер строго соблюдал им самим заведенную рутину, а у меня ничего лучшего и не было. И я просто не представляла, что есть что-то лучшее.
 — Но мне пора собираться, — сказал он и пошел в ванную.
 — Я спущусь и сделаю кофе.
 — Знаешь, где кухня?
 — Найду.
 Я вернулась в свою комнату, набросила халат и спустилась вниз, в кухню.
 Домоправительницы не было. Кухня сверкала чистотой. Электрическая кофеварка стояла на видном месте. Оставалось только засыпать кофе и включить ее в сеть. Я открыла холодильник, осмотрелась, и к тому времени, когда Джон спустился, на столе уже стояла яичница с ветчиной и тосты.
 — Зачем ты все это готовила? — спросил он.
 — Мне захотелось.
 Он поел немного. Зато я навалилась на еду, как шофер грузовика после дальнего рейса. Я помирала от голода.
 — Что ты собираешься делать сегодня?
 — Не знаю. Посплю немного и наверно, позагораю.
 — Ты бы хотела ужинать дома или куда-нибудь поехать?
 — Давай дома. И пораньше ляжем спать. Он усмехнулся. А я покраснела.
 — Тебе надо отдохнуть, — поторопилась я сказать. — Жить на красных таблетках — не самое лучшее, что можно делать на этом свете.
 — О'кей, — он поднялся из-за стола. — Надеюсь вернуться к восьми. В конце дня я хотел бы посмотреть контрольные пленки.
 — Я буду ждать, — сказала я и поднялась, чтобы проводить его.
 — Не провожай меня. Увидимся вечером. Я подождала, пока он не вышел из дому. Допила кофе, поставила грязную посуду в посудомойку и поднялась в спальню. Заснула я, как мне кажется, раньше, чем голова моя прикоснулась к подушке.
 Телефон у постели звонил, звонил, звонил, прорываясь сквозь сон. Я перекатилась к нему, не в силах даже приподняться. Разлепила глаза и сразу же зажмурилась от яростного солнечного света. Телефон продолжал звонить. Я осторожно приоткрыла глаза, посмотрела на сверкающее небо за окном и, наконец, сняла трубку.
 — Слушаю.
 — Синьорита, вас вызывает междугородняя. Голос домоправительницы как бы извинялся за звонок.
 — Благодарю вас, — я уставилась на телефонный аппарат. Кто бы это мог звонить? Скорее всего, мать не дождалась моего звонка. Я нажала кнопку соединения с городом.
 Звонила не мать. Это был Гарри Крег.
 — Что ты там делаешь? — спросил он с места в карьер.
 — Сплю, а ты меня будишь, — ответила я с подчеркнутым сарказмом. — Как ты откопал мой номер?
 — Ради Бога! Что ты делала всю ночь?
 — Трахалась, если ты полагаешь, что это тебя касается, — раздраженно ответила я. Пожалуй, все, что говорят о литературных агентах, близко к правде. Какого черта! Стоит получить работу, как они начинают считать, что ты им принадлежишь со всеми потрохами и чувствами. — Как ты узнал, где я?
 — В конторе твоего дома мне сообщили, что тебя нет в городе, но они не знают, где ты. Поэтому я позвонил твоей матери, и она сказала мне. — Он понизил голос и зашептал, словно настоящий конспиратор, — Мне звонили от Фокса. Они хотели бы узнать — где ты. Твой бывший разыскивает тебя.
 — И что?
 — Я им ничего не сказал. Как ты думаешь, не скажет ли твоя мать?
 — Нет! — ответила я и подумала, что моя мать никогда не скажет.
 Потому что ни за что не признается Уолтеру, что ее девочка поехала на другой конец света с мужчиной. А если она и скажет — какого черта, — какое все это имеет для меня значение? У Уолтера нет никаких прав на меня.
 — Ты поэтому позвонил?
 — Нет, — он вновь заговорил нормальным голосом, — Я нашел тебе работу. Как раз в Калифорнии.
 — Какую еще работу, не понимаю!
 — Я достал для тебя предложение сниматься в фильме «Виргинцы» в качестве звезды-гостя. Тридцать пять сотен за одну неделю съемок.
 — Как тебе удалось?
 — Они видели на прошлой неделе в Нью-Йорке фрагменты фильма, который вы снимали со Стайлзом. Они хотят встретиться с тобой сегодня во второй половине дня на студии «Юниверсал».
 — Слишком поздно, — сказала я лениво. — Чтобы встретиться, мне нужно сделать кучу дел: уложить волосы, сделать макияж по всем правилам. Словом, все. Я никак не успею.
 Немного подумав, я спросила:
 — А как насчет завтра?
 — Они настаивают на сегодня. Звонили мне рано утром, так, чтобы ты успела на самолет. Сказали, что будут ждать на студии до восьми вечера.
 Я молча раздумывала.
 — Отличная возможность, хорошие съемки. «Юниверсал» выпускает кучу фильмов. Если ты им понравишься, они будут снимать тебя непрерывно.
 — О'кей, — сдалась я. — Кого я должна встретить? Он дал мне подробные указания. Когда он закончил деловую часть, его голос опять снизился до заговорщицкого шопота.
 — Может быть, — сказать Фоксу? Все равно утром он будет знать, что ты пробовалась в «Юниверсал».
 — Ты ищешь подходящий предлог, а я плевать хотела, что они скажут Фоксу.
 — Дело твое. Только учти: Джордж может доставить тебе массу неприятностей, если Уолтер рассердится.
 — Скажи ему, что студия добралась до меня раньше, чем ты успел дозвониться мне, и что я уже лечу туда.
 Я бросила трубку и поймала себя на том, что начинаю злиться — не терплю, когда меня пытаются припугнуть или принудить. И я перезвонила Гарри.
 — Что-то не так? — спросил он.
 — Да, не так! Я не терплю, когда меня принуждают, кто, бы там ни был — Уолтер, Джордж, ты. Любой. И я никому не обязана давать объяснения.
 — Минуточку, не набрасывайся на меня, как сумасшедшая. Я на твоей стороне.
 — Ладно. В таком случае, скажи им, все, как есть. И если им это не понравится, пусть они... сам знаешь, что!
 Я бросила трубку и почувствовала облегчение. Оделась и успела на студию к шести тридцати.
 На протяжении следующих трех часов семь человек — один за другим — приходили в кабинет продюсера и беседовали со мной. Когда все кончилось, един-<ственное, чего, как мне кажется, они не знали обо мне, это то, что на заднице у меня, как раз там, где прикрывает бикини, есть родимое пятнышко. Наконец, все семеро уселись вокруг меня и уставились, бесцеремонно глазея, словно я неживая.
 Первым заговорил хозяин кабинета, продюсер:
 — Думаю, парни, она подойдет. Как вы считаете? Парни хором выразили согласие.
 — Вы можете, наконец, сказать мне, что за роль? — спросила я.
 — Очень хорошая роль, — сказал продюсер, — будящая воображение, если вы улавливаете, что я имею в виду.
 — Я могу прочитать сценарий?
 — Конечно! Вы получите его первым делом завтра утром.
 — Но утром, насколько я поняла, я уже должна начать сниматься.
 — Точно.
 — Так когда же я выучу текст?
 — У вас будет достаточно времени. Ваша первая сцена пойдет не раньше полудня. Вы все успеете прочитать, пока вас будут одевать и гримировать.
 — А почему я не могу посмотреть сценарий сейчас? На лице продюсера промелькнула растерянность.
 — Я не уверен, есть ли у нас окончательный вариант. В том смысле, что мы еще не получили его из печати.
 — Я могу прочитать и не окончательный. По крайней мере, смогу получить хоть какое-то представление о том, что мне предстоит играть.
 — Очень хорошая роль, — сказал он твердо. — Разве вам не достаточно моего слова?
 — Вашего слова мне достаточно.
 — Вот и чудесно. Люблю хороших девочек, — он встал из-за стола. — Значит, завтра в семь вас ждут в костюмерной.
 — Нет.
 — Что вы этим хотите сказать? — у него даже приоткрылся от удивления рот.
 — Только то, что я уже сказала. Я считаю, что имею право прочитать роль и решить — смогу ли я сыграть ее и хочу ли я сыграть ее — до того, как дам окончательное согласие. Я не сомневаюсь в ваших словах, я сомневаюсь в своих способностях, — Видите ли, я... Конечно, вы имеете право, но у нас туго со временем. Мы должны завтра же начать съемки, и поэтому нужно все предварительные вопросы решить сегодня.
 — Тем более — дайте мне сегодня прочитать сценарий. Я быстро читаю.
 Из глаз его исчезла улыбчивость.
 — Вы очень уверены в себе, мисс Рэндол, и чувствуете себя независимой, я не ошибаюсь?
 — Ни в коем случае. Просто я считаю, что имею право ознакомиться со сценарием хотя бы в той степени, в какой вы ознакомились со мной тут, в этом кабинете. Вы ведь не собирались предоставить мне роль до тех пор, пока я не приехала к вам и не дала вам. возможности буквально исследовать меня с головы до ног. Я приехала сюда именно потому, что полностью согласна с вашим правом ознакомиться подробнейшим образом с актрисой. Так что, мне кажется, и вы должны мне ответить тем же, хотя бы из общепринятой вежливости, Я имею в виду — в отношении роли.
 Он долго с каким-то удивлением разглядывал меня, потом улыбнулся и сказал:
 — Ладно, Дэн, дай ей сценарий, — и добавил, обращаясь ко всем:
 — О'кей, парни, обсуждение закончено.
 Когда все вышли, я сказала продюсеру, что могу выйти и прочитать в коридоре.
 — В этом нет необходимости, — ответил он. Я прочитала стремительно и поняла, что моя интуиция меня не обманула. Мне предлагалась роль девушки-индианки. И я совершенно не подходила к этой роли.
 Во-первых, в роли была масса сцен и практически никакого диалога.
 Во-вторых, я просто не понимала, зачем вообще им понадобилась эта индианка и я вместе с ней. Она не играла никакой роли в интриге, и самое лучшее, что они могли бы сделать, — просто выкинуть ее.
 — Не думаю, что я подхожу, — сказала я, возвращая сценарий и поднимаясь на ноги. Он уставился на меня с вызовом.
 — Но согласитесь — вы массу времени будете оеред камерой.
 — Но мои глаза — все, что угодно, но не черные, и потом волосы...
 — Никаких проблем, — быстро сказал он. — Парик и контактные линзы.
 — Нет, благодарю вас.
 — Подумайте о популярности. За один вечер тридцать миллионов зрителей увидят вас.
 — В этой роли я буду чувствовать себя не в своей тарелке.
 — Но перед вами потрясающая возможность! Великий шанс! Не упустите его. И потом — у Нас всегда масса интересных ролей. Представляете, сколько девушек готовы подставить задницу любому, лишь бы оказаться на вашем месте?
 — Представляю. И готова спорить, что многие из них подошли бы для этой роли куда лучше, чем я.
 — Но мне нужны именно вы! Я загнал себя и все сроки в угол только ради того, чтобы заполучить вас. Я убежден, что вы можете придать этой роли совершенно особое, неожиданное звучание.
 — Благодарю вас. Я, правда, ценю ваше мнение.
 — Послушайте, уже очень поздно. Почему бы нам не перекусить где-нибудь и продолжить обсуждение?
 — Увы, к сожалению, у меня свидание.
 — Значит, вы отказываетесь от роли?
 — Да.
 Я положила сценарий на стол прямо у него перед носом.
 — Я могу попросить вызвать такси? Он посмотрел на меня так, словно уже забыл о моем существовании.
 — Можете. Попросите мою секретаршу — она закажет.
 — Благодарю вас. Всего хорошего.
 Он молча кивнул мне в ответ, и я вышла из кабинета.
 В дом над пляжем я добралась только к десяти часам вечера. Но к этому времени уже все летело ко всем чертям.

 Глава 12 

 Дверь мне открыл помреж. Тот самый, который работал с Джоном на картине еще в Нью-Йорке.
 — Привет, Джери-Ли, — сказал он. Я не сразу ответила: в Нью-Йорке я была для него «мисс Рэндол».
 — Привет, — сказала я наконец, пытаясь вспомнить, как его зовут. Но не вспомнила и пошла к лестнице, ведущей на второй этаж.
 — Будь с ним поласковей, — сказал он мне вслед, — Босс провел не самый легкий день.
 В тоне его голоса было что-то такое, что подразумевало, будто мы с ним союзники и понимаем друг друга без лишних слов.
 — Все шло наперекосяк. Не уверен, что нам удалось снять хотя бы две минуты фильма за целый съемочный день. А уж когда мы приехали сюда и тебя не оказалось дома, — он взвился как бешеный.
 — Из-за чего? Я оставила ему записку и там написала, где я.
 — Не уверен, что он ее получил.
 — Я все ему объясню, сказала я и спросила, поглядев на него, — задержишься?
 — Нет. Я как раз собирался уезжать, когда ты появилась.
 — В таком случае, до встречи. Джон сидел на кушетке, в руке его был стакан с какой-то выпивкой. Я подошла и поцеловала его в щеку.
 — Привет. Прости, что так поздно.
 — Где тебя черти носили?
 — В «Юниверсале». Я же написала тебе.
 — Мне не передавали никаких записок, — сказал он . нетерпеливо. — Какого черта ты там делала?
 — Я все написала тебе в записке, — повторила я спокойно. — Они вызвали меня и предложили роль.
 — Здесь! Они приехали сюда?
 Меня стала раздражать его детская обидчивость.
 — Нет, — сказала я с вызовом, — они прислали сюда почтового голубя.
 — Кому еще ты дала номер моего домашнего телефона?
 — Я никому не давала номер твоего домашнего телефона. Мой литагент вычислил сам, где я.
 — Тогда объясни, как получилось, что весь чертов мир знает его? — закричал он. — За те два часа, что я дома, звонили полдюжины самых различных людей — и все спрашивали тебя: твоя мать, твой бывший муж, твой агент — дважды и «Юниверсал» дважды!
 — Я никому не давала твой телефон! — закричала я в ответ на его несдержанность.
 — Тогда как получилось, что его знают все, кому не лень?
 — Не знаю! Не знаю! Я не виновата! Я не хотела причинять тебе беспокойства.
 — Провались оно все! — он подошел к бару и наполнил стакан. — Вот и все, что мне нужно...
 Я наблюдала, как он жадно пьет. Никогда еще я не видела его в таком состоянии.
 — Сейчас, наверно, уже весь город знает, что ты здесь, со мной! — сказал он, оторвавшись, наконец, от стакана.
 — А какое кому дело? Что в этом такого? Мы ни от кого не зависим.
 — Ты — может быть. Но не я. Не забывай, что я все еще женат.
 — Ты сказал, что вы разошлись.
 — Разошлись, но не развелись. И я всегда был очень осторожен и старался не дать моей жене ни малейшего шанса пришить мне неверность.
 — Прости. Этого я не знала. И я вовсе не собиралась давать ей иголку и нитки.
 — Ты просто ни о чем не подумала. Я же сказал тебе, как обстоят дела.
 — До известной степени, но только после того, как я уже прилетела сюда. А почему ты ничего не сказал мне в Нью-Йорке? — и я ответила сама себе, не дожидаясь его ответа. — Потому что ты — черт бы тебя побрал! — был уверен, что я откажусь, заикнись ты об этом там.
 — Но я совершенно не предполагал, что весь свет станет названивать тебе!
 Я впилась в него взглядом, изучая выражение его лица.
 — Мне кажется, что тебе пора вызвать для меня такси, — сказала я наконец. — Будет лучше для нас обоих, если я переберусь в отель.
 Он не успел ответить, потому что зазвенел телефон. Он снял трубку и послушав секунду, протянул мне.
 — Тебя!
 Звонил Гарри.
 — Что ты там натворила в «Юниверсал»? — заорал он на том конце Америки. — Они там кипят от ярости!
 — Ничего я не натворила! — закричала я в ответ. — Я просто сообщила им, что никогда еще не слышала о голубоглазой и белокурой индианке!
 — Но они все равно хотят именно тебя на эту роль! В любом случае!
 Они переписывают роль, и теперь ты — приемная дочь старого вождя племени, единственная, оставшаяся в живых переселенка из огромного переселенческого каравана. Он воспитал тебя, как свою дочь.
 — И все равно, роль просто воняет!
 — Но они писаются от желания заполучить тебя на нее! И обещают тебе другие работы после этой!
 — Прости, Гарри. Нет.
 — Какой бес вселился в тебя, черт бы тебя побрал! — воскликнул он в полном отчаянии, не замечая, как нелепо, должно быть, выглядит черт, забирая меня вместе с вселившимся в меня бесом. — Всего несколько недель назад ты просто умоляла меня о какой-нибудь работе. Говорила, что тебе нужны деньги. А теперь, проработав всего-навсего две недели, ты вдруг начинаешь вести себя, как богатенький ниггер!
 — Я не собираюсь сниматься в этой гнуси только ради того, чтобы угодить продюсерскому капризу и тщеславию. Тем более, что они в любой момент могут найти девчонку, которая будет бегать вокруг камеры в рваном индейском наряде с титьками, болтающимися из стороны в сторону!
 — У нас здесь час ночи, и я просто подыхаю от усталости. Так что я иду спать, а ты подумай. Я позвоню тебе утром.
 Не успела я положить трубку, как телефон зазвонил опять.
 — Хэлло! — рявкнул Джон, но через секунду голос его неожиданно изменился. — Как дела, Чэд? — спросил он весьма доброжелательно.
 Я догадалась, что речь идет обо мне, стала прислушиваться к разговору. Мало-помалу во мне росло какое-то чувство беспомощного и отчаянного удивления: он говорил так, словно я была его собственностью.
 — Я вас не виню ни капельки, Чэд. И мне она тоже кажется идеально подходящей на роль. Конечно, я ей скажу. Объясню. Правда, вы же знаете этих нью-йоркских актрис. У них появляются обычно собственные идеи...
 Конечно, она тут рядом. Я передам ей трубку, — и он протянул мне телефон.
 — Кто это? — спросила я.
 — Чэд Тейлор.
 — А кто он?
 — Господи, Боже мой! Ты провела с ним полдня у него на студии в «Юниверсал» и не знаешь!
 Я взяла трубку.
 — Да?
 — Ты уже переговорила с Гарри Крегом, Джери-Ли? Когда я уходила из его кабинета, я была все еще мисс Рэндол. Видимо, за это время мы стали старыми друзьями.
 — Да, мистер Тейлор.
 — Он тебе сказал, что мы устранили все твои проблемы в роли?
 Я и не знала, что это были мои проблемы. Мне казалось, сценария.
 — Да, мистер Тейлор.
 — Мне кажется, это дьявольски удачная мысль. Как ты считаешь?
 — Я считаю, что роль по-прежнему воняет.
 — Джери-Ли, почему с тобой так трудно договориться?
 — Вовсе нетрудно. Но я точно знаю, что я могу и что я не могу сыграть и сделать.
 — Если только ты не заупрямишься и согласишься немного подумать, — голос его звучал почти умоляюще, — я пришлю тебе утром переделанный сценарий.
 И вдруг все стало мне безразлично. Я устала топорщиться. За один день со мной столько всего произошло... И все меня куда-то направляли, подталкивали, руководили мною...
 — Черт с вами, — сказала я.
 — Значит, ты придешь завтра к одиннадцати! — немедленно стал давать указания продюсер. — Я пришлю машину.
 — Не беспокойтесь, я возьму такси, — сказала я и положила трубку.
 — И правильно, что ты согласилась, — сказал Джон.
 — Ты разве читал сценарий?
 — Нет. Но для тебя очень важна такая роль. Она даст тебе колоссальное паблисити. Зритель узнает твое имя. Может быть, и я смогу уговорить брата благодаря этому повысить тебе гонорар.
 Еще один урок. Сегодня у меня просто день непрерывных занятий.
 Появление на экране большим тиражом — это хорошо, потому что способствует повышению рыночной стоимости товара. Брр! Поскольку мне нечего было сказать, я повернулась и пошла к двери.
 — Куда ты идешь? — спросил требовательно Джон.
 — Укладывать вещи.
 — Подожди... Что за спешка?
 — Я не хочу, чтобы мне пришили твою неверность, — сказала я со всем доступным мне сарказмом. Он виновато развел руками.
 — Понимаешь, я был, пожалуй, слишком взвинчен...
 Мы с Дебби вообще-то понимаем друг друга. И она вовсе не предполагает, что я веду жизнь девственника.
 — Вот же дерьмо! — сказала я возмущенно.
 — Бог мой, просто у меня был такой сволочной день — все шло наперекосяк. Я ничего не ответила.
 — Сейчас я приготовлю пару «Маргарит», мы сбросим обувь и расслабимся, — сказал он и пошел к бару. — Марсия приготовила рис с цыпленком. Готов поспорит", что ты ничего подобного в жизни не пробовала.
 Я по-прежнему молчала.
 Он включил электрошейкер. Тихое жужжание заполнило комнату.
 — Ты даже представить себе не можешь, что на меня сегодня навалилось.
 — Да, тебе было нелегко. Он не уловил иронии.
 — Мы поужинаем и прямо пойдем спать.
 — Я успею принять душ?
 — Конечно. Но я не понимаю, смешно даже, что это ты вдруг спрашиваешь? Почему?
 — Потому что я ощущаю себя вываленной в грязи. Он и на этот раз не уловил горькой иронии.
 Он пришел в мою спальню примерно через час после того, как я уже легла.
 — Я ждал тебя, — сказал он как ни в чем не бывало.
 — У тебя был тяжелый день, тяжелое утро и завтра опять придется рано вставать, — сказала я. — Я подумала, что было бы разумнее немного отдохнуть и выспаться.
 — Не могу заснуть — я слишком возбужден.
 — Извини.
 Он вошел в спальню и закрыл за собой дверь. Подошел к постели. Сел на краешек.
 — Чем ты занимаешься?
 — Ничем. Просто лежу и думаю.
 — О чем?
 — О разных вещах. Ничего особенного.
 — Тебе не хочется разговаривать со мной, да? Я достала из пачки сигарету, зажгла спичку, прикурила. В его глазах на мгновение сверкнул огонек спички.
 — Ты закуришь?
 — Ты сердишься на меня.
 — Нет.
 — Тогда в чем же дело?
 — Все как-то не так. Понимаешь, все идет совсем не так, как я полагала должно было бы идти.
 — Тебе не следовало ехать на студию. Вчера все было чудесно!
 Так. Наконец. Эта незатейливая мыслишка могла бы быть высказана с таким же успехом в данной ситуации Уолтером. Но я промолчала.
 — Да и я бы имел время, чтобы привыкнуть к некоторым особенностям твоего характера и поведения, научиться принимать их. И тогда для меня все это не оказалось бы столь неожиданным.
 — Я не считаю, что сделала что-то не так, как следует.
 — В конце концов, ты — мой гость. Я привез тебя сюда.
 До меня начало доходить: да, в его словах был известный смысл.
 Ненормальный, идиотский, но смысл. Если на все смотреть с точки зрения права собственника. Я принадлежала ему по той причине, что он оплатил билет на самолет.
 Он оказался еще более похожим на Уолтера, чем я подумала было в начале разговора.
 — Ты понимаешь, о чем я говорю?
 — Да.
 — Вот и хорошо, — сказал он с нескрываемым удовольствием и встал с моей постели. — А теперь давай забудем все это и ляжем в кроватку.
 — Я уже лежу в постели.
 В его голосе появилась неприятная, резкая нота:
 — Я не терплю, когда меня употребляют.
 — Я выпишу тебе чек за самолет утром, перед тем как уйтл, — сказала я и подумала, что меня употребили куда основательнее, чем его.
 — Не утруждай себя! — сказал он с издевкой. — Я плачу проститутке больше за одну ночь.
 Он вышел, хлопнув дверью.
 На мгновение мне захотелось заплакать, но я была слишком зла. чтобы дать волю слезам. Какая низость! Просто нечестность! И почему все должно было завершиться таким отвратительным образом?
 Утром я не поехала ни в какой «Юниверсал». Вместо этого я улетела экспресс-рейсом в Нью-Йорк.

 Глава 13 

 Гарри увидел меня через стеклянную перегородку своего кабинета и поднялся на ноги. Покачал восхищенно головой.
 — Ты добилась. Ты своего добилась! Его ирония мне не понравилась.
 — Я еще раз все обдумала, — тем не менее, попыталась я объяснить ему. — Мне не нужна эта работа, что бы там они ни говорили.
 — Ты понимаешь, что ты сама себя утрахала к чертям! За каких-нибудь два дня ты умудрилась добиться того, на что другим людям требуется вся жизнь! — в его голосе прозвучало скрытое восхищение и удивление. — Нет, ты и в самом деле утрахала себя в пух.
 — Все, что я сделала, — сказала я, — это — отказалась от предложенной мне работы. Больше того, я даже позвонила на студию и попросила передать, что не приеду.
 — Господи, Боже мой! — не унимался он. — «Юниверсал» — сам «Юниверсал»! — снизошел до того, чтобы шепнуть всем студиям, что с тобой невозможно иметь дело. Мне звонит Тони Стайлз в ярости и кричит, что ты погубила его фильм.
 — Тони Стайлз? — удивилась я. — Да я и видела-то его всего один раз!
 — Он кричал, что ты засрала мозги его брату и, что ему теперь приходится прерывать на несколько дней съемки, чтобы Джон мог отлежаться в постели. Он заявил, что собирается вырезать из фильма все куски с твоим участием, даже если ему придется переснимать Необходимые сцены с другой актрисой. Ты можешь мне объяснить, что там у вас произошло?
 — Мы всего-навсего не сошлись во взглядах — и все. Я уехала.
 — Господи! — почти простонал он и протянул мне какие-то бумаги. — Я получил это как раз перед твоим приходом. Джордж хочет меня видеть в связи с твоими делами.
 — Если Джордж хочет переговорить со мной, ему достаточно сообщить мне об этом.
 — Ты ничего не понимаешь! Джордж — не твой агент. Ты не входишь в число тех, за кого он лично несет ответственность. Ты — со мной. Поэтому все, что он хочет сказать тебе или хочет добиться от тебя, он передает через меня!
 — И что все это означает?
 — Только то, что Джордж не хочет поднимать волну, — сказал он устало. — Джордж хочет оставаться «мистером Симпатягой-парнем» для всех — и для «Юни-версал», и для Стайлзов, и для твоего бывшего, и даже для самого Господа Бога.
 — И что?
 — А то, что мы попали в переплет. Скорее всего, до Джорджа дошли разговоры, и он не хочет, чтобы кто-нибудь из больших студий выразил недовольство его агентством.
 — Другими словами, он собирается расстаться со мной?
 — Не знаю, — признался Гарри. — Но если у тебя есть какие-нибудь друзья, чей голос имеет для него вес, самое время обратиться к ним.
 — Но у меня контракт.
 — Прочти внимательно — здесь все написано черным по белому. Они могут расторгнуть его в любой момент.
 Я умолкла. Возникло ощущение подавленности.
 — Как насчет твоего бывшего? Он замолвит за тебя словечко?
 — Я не хочу обращаться к нему, — сказала я. — Мне потребовалось слишком много времени, чтобы выбраться из-под его прессинга.
 — Есть еще кто-нибудь? Я подумала. Список оказался небольшим. — — Может быть. Гай? Режиссер... Он задумчиво покачал головой.
 — Джордж терпеть его не может: Гай заключил контракт с другим агентством после того, как Джордж надорвал себе задницу, пытаясь заманить его к нам.
 — Тогда никого...
 Он медленно пошел к двери.
 — И тем не менее, я попытаюсь как-то вывернуться из всей этой каши.
 — Мне тебя подождать?
 — Ну, ты даешь! Глупее ты ничего не могла спро-сить? — он взпянул на меня ошалело. — Конечно, можешь подождать и получить новости горяченькими, прямо с чертовой сковородки!
 Он вернулся примерно через полчаса. К этому времени я прикончила свои сигареты и взялась за его.
 Гарри прикрыл плотно дверь и плюхнулся в свое кресло.
 — Господи! — выдохнул он. Видимо, это было его любимым присловьем.
 — Ладно, — сказала я, — давай выпаливай!
 — Они аннулируют твой актерский контракт, но сохраняют контракт на писательский труд, хотя я и пытался добиться, чтобы они расторгли и его.
 — Я думала, ты мой друг! — сказала я возмущенно. — Подкуска хлеба лучше, чем ничего.
 — Тебе еще учиться и учиться... Если бы они расторгли твой писательский контракт, ты бы смогла найти себе другое агентство. У тебя написана пьеса, и это может принести некоторый доход новому агенту. А так — мы оставляем за собой возможный процент от твоих драматургических доходов и лишаем тебя возможности бороться.
 Я вытаращила на него глаза.
 — Но это же несправедливо!
 — А я разве сказал, что справедливо?
 — Я поднимусь и поговорю с ним!
 — Не поможет. Кроме того, тебе никогда не обойти его секретаршу.
 Джордж довел умение увиливать от нежелательных встреч до высокого искусства.
 — Так что же я могу сделать?
 — Только одно, что приходит мне в голову. Но уверен, тебе это не понравится.
 — Что?
 — Выпить чашу унижения, — сказал он. — Позвонить Чэду Тейлору в «Юниверсал». Сказать ему, что приближались твои месячные. Или еще какую-нибудь женскую чмурь. И что ты все обдумала и пришла к выводу, что согласна сниматься у них. Насколько я знаю, они все еще не нашли на твою роль никого и поэтому не начали снимать твои эпизоды.
 — Ты уверен?
 — Точно так же, как и то, что я сижу здесь.
 — Это твоя идея, или Джордж приказал подкинуть ее мне?
 Он слегка покраснел под моим пристальным взглядом.
 — Джордж.
 — И если я не соглашусь — я конченный человек в вашем агенстве?
 Он молча кивнул.
 Я поняла, что я в западне. В капкане. В мышеловке! Они играли со мной свою игру, и все игроки были в их команде. Выиграть я не могла никаким образом. Никак!
 — Хорошо, — сказала я наконец. — Соедини меня с ним.
 Я оказалась гораздо более хорошей актрисой, чем сама считала. Я не только выпила чашу унижения, я еще и утерлась ею. Все время, пока я летела в самолете на восточное побережье, я испытывала тошноту после всего происшедшего и спазмы в желудке.
 В аэропорту меня ждала машина, чтобы отвезти в отель. Шофер сразу же вручил мне записку от Тейлора:
 Дорогая Джери-Ли!
 Приглашаю на ужин. Буду к восьми тридцати со сценарием. Наденьте платье для вечера у "Чей-зенаа>. 
 С приветом, Чэд Коротко и ясно. И никаких заблуждений относительно того, кто хозяин.
 Но теперь все это не имело никакого значения. Я так смертельно устала, что хотела лишь одного — рухнуть в кровать и уснуть мертвым сном.
 Шофер доставил меня в мотель, именуемый громко «Королевским», что на Бульваре Голливуда, между Фэр-факсом и Каньоном Лорел. Меня поместили в небольшой двухкомнатный номер с видом на бассейн.
 — Обычно нью-йоркцев мы поселяем здесь, — сказал мне шофер. — Отсюда можно пройти в студию напрямую, если скосить через Каньон Лорел.
 Он поставил мои вещи на специальную подставку для чемоданов. Я поблагодарила. Он ушел.
 Я достала платья, развесила их, зашторила окна. Затем я раздвинула огромную кровать королевских размеров и попросила администратора разбудить меня в семь тридцать.
 Я уже уплывала в сон, когда позвонил Чэд Тейлор.
 — Все в порядке? — спросил он, — Чудесно, — голос его звучал бодро, излучая довольство. — Вечером принарядись. Будут важные люди.
 — О'кей.
 — Жду в восемь тридцать.
 Не успела я закрыть глаза и устроиться в подушках поудобнее, как телефон зазвонил опять. Я устало потянулась за трубкой.
 — Джери-Ли? — теперь это был Джон. И в его голосе не чувствовалось ни намека на обиду или злость. Словно ничего не случилось.
 — Да.
 — Я рад, что ты одумалась. Я начал уже беспокоиться за тебя.
 — Я в порядке.
 — Я тут подумал, что, может быть, мы поужинаем вместе? Помнится, тебе по воскресеньям нравилась вырезка на углях.
 — Я ужинаю с мистером Тейлором. Он принесет сценарий, и мы переговорим вечером.
 — А что ты собираешься делать потом?
 — Спать. Я как выжатый лимон. Летать взад и вперед через всю страну — развлечение вовсе не для меня.
 — Мне необходимо увидеть тебя. Хотя бы на минутку.
 — Мы ужинаем у «Чейзена». Мистер Тейлор сказал, что там будет и пресса. Так что я не знаю, когда доберусь до дому.
 — Но нам просто необходимо кое-что выяснить и уладить.
 — Подождет до завтра. Если я не отдохну хоть чуточку, я просто протяну ноги.
 — О'кей, — согласился он нехотя. — Может быть, я могу что-нибудь сделать для тебя пока?
 — Нет... — сказала я, но тут же передумала. — Хотя, да! Есть одно дело. Скажи своему брату, чтобы он перестал поливать меня грязью на всю страну.
 Я бросила трубку, но теперь уже была слишком вздрючена, чтобы заснуть. Пришлось принять таблетку успокоительного. В ожидании, пока она соизволит на-г чать действовать, я наполнила ванну и легла отмокать. И сразу же почувствовала, как расслабленность и успокоение охватывают меня.
 Я выбралась из ванны, вытерлась на скорую руку и нырнула в кровать. На этот раз мне удалось уснуть. Но не надолго. Меньше чем через час телефон опять разбудил меня. Но на этот раз звонили из отеля — пора вставать...
 В дверь позвонили ровно в восемь тридцать. Я открыла, хотя была еще в халате.
 — Входите, мистер Тейлор. Я буду готова через несколько минут.
 — Я принес сценарий, — сказал он вместо приветствия.
 — Устраивайтесь поудобнее, я сейчас, — сказала я и ушла в спальню.
 Он пошел за мной до двери.
 — Ты получила цветы?
 — Нет. Во всяком случае, не видела.
 — Я распорядился доставить цветы к твоему приезду в номер-Черт бы побрал секретарей. Не возражаешь, если я позвоню от тебя?
 — Конечно!
 Он вернулся в гостиную, а я проследовала в ванную. Быстро пристроила фальшивые ресницы, несколькими линиями черного карандаша придала им естественный вид, покрутилась перед зеркалом, проверяя общее впечатление, и пришла к выводу, что для такой спешки все просто великолепно.
 Когда я вернулась в спальню, он уже стоял в дверях.
 — Она сказала, что заказывала цветы.
 — Ради Бога, не беспокойтесь. Я уверена, что доставят. В любом случае, огромное спасибо.
 — В наше время никто ничего не умеет толком выполнить. Приходится все время держать хлыст над задницей, чтобы добиться от них чего-нибудь.
 Он не выказывал ни малейшего намерения выйти. Тогда я распахнула двери встроенного гардероба и, стоя за ними, быстренько сбросила халат и влезла в платье. Длинное, до щиколоток, черное шелковое, обтягивающее тело, как лайковая перчатка. Словом, когда я вышла из-за дверцы, он не удержался и присвистнул.
 — Неплохо!
 — А я чувствую себя развалиной.
 — По твоему виду не скажешь.
 — Спасибо.
 Я достала из чемодана белое боа ангорской шерсти и набросила на плечи.
 — Все, я готова.
 Но теперь он смотрел на меня критически.
 — Что-то не так? — не выдержала я его взгляда.
 — Хм... у тебя есть меха?
 — Есть, но мне нравится контраст белой ангоры и черного платья.
 — Надень меха. Мы идем к «Чейзену». Я уставилась на него в недоумении — для Нью-Йорка моя ангора годилась, но потом молча сбросила ее, достала из чемодайа палантин из шиншиллы и набросила на себя.
 — Вот теперь отлично, — одобрил он. — Класс! Когда мы подходили к двери, я вдруг заметила, что рукопись сценария лежит сиротливо, забытая на столе.
 — Разве вы не хотите взять сценарий, обсудить его за ужином? — спросила я как бы между прочим.
 Он покачал головой.
 — Там будет слишком много народу. Мы пройдемся по сценарию, когда вернемся, — и, не давая мне даже возможности что-нибудь возразить, продолжил категорически, — скорее, машина ждет нас у подъезда.
 — Как она тебе нравится? — не удержался он от похвальбы, открывая передо мной дверцу своей машины. — Приобрел машину, — самодовольно улыбнулся он. — Живая классика, «бэнтли-континентал» пятьдесят пятого года. С откидным верхом. В свое время было сделано всего пятнадцать штук по специальному заказу. Сейчас на ходу осталось пять. Мой — один из этой пятерки.
 — Да, она действительно нечто! — пришлось сказать мне.
 Был четверг, и ресторан Чейзена оказался переполненным. Но нас ожидал стол напротив двери. Он стоял так, что все, кто входил или выходил из ресторана, просто не могли не заметить нас. Он был накрыт только на две персоны.
 — По вашим словам я поняла, что будут и другие люди, — сказала я, усаживаясь.
 — Ресторан переполнен, так что здесь не место гово-^ рить о деле.
 Но люди будут подходить — ты сама убедишься.
 В этом отношении он оказался прав. Он не мог бы Демонстрировать меня более широко, даже если бы выставил в большой витрине магазина «У Мейси».
 — Сегодня у них самое лучшее в меню — пряное мясо на ребрышках.
 Поскольку оно всегда быстро кончается, я взял на себя смелость сделать заказ заранее. К нему хорошо идет приправа из чилийского перца. Как, годится?
 — Годится, — сказала я. К этому времени я с удовольствием съела бы скатерть.
 Он сделал знак официанту. Нам подали для начала клешни гигантского краба, которые нужно было крушить специальными щипцами — самое лучшее занятие, когда хочется есть. Особенно если учесть, что к крабу полагалось только горчица, томатный соус и специи. Затем, наконец, появились ребрышки. Перец, какая-то красная настойка, вино — и вместе со всем этим усталость... Голова моя поплыла... Правда, мне удавалось каким-то образом поддерживать разговор, даже что-то отвечать вразумительное, но как мне подумалось, я могла бы и вообще молчать — мой визави не заметил бы этого.
 Он говорил, не переставая. О себе, о своей карьере, о том, что «Юниверсал» никогда бы не стал тем, что он есть, без него.
 На десерт мы оба выпили по три чашки кофе по-ирландски, и когда я встала из-за стола — что-то около часу ночи, — я с трудом могла держаться прямо. Зато он — не успели мы приехать в отель — плюхнулся на диван, взял со стола сценарий и заявил:
 — Теперь мы спокойно можем поработать. Я не поверила своим ушам.
 — Мы тут многое исправили, — сказал он. — Но не это главное. Главное — у нас большие планы в отношении тебя. Большие! Ты понимаешь?
 Я смогла только покачать головой, Я не понимала.
 — Как только ты вошла в мой кабинет, я сразу же понял, что ты именно та девушка, которую я давно ищу, — он умолк, чтобы до меня дошла вся важность этого утверждения. — Ты должна понимать, что я вовсе не собираюсь застревать на этом фильме. Я работаю на будущее. На большую серьезную картину. Кстати, договоренность уже достигнута.
 — Поздравляю, — пробормотала я.
 Он совершенно серьезно принял поздравление.
 — А ты — та самая девушка. На главную роль. Современная девушка. В тебе есть праздник. И твердость. И секс. И интеллект. Вот почему так важно, чтобы ты приняла участие в нынешней картине.
 Я ничего не ответила — моя голова теперь не только гудела, но и, казалось, разбухала. Он раскрыл сценарий.
 — А теперь — за дело.
 Теперь по моей голове кто-то колотил молотком. И я-пробормотала:
 — Чэд! Мистер Тейлор!
 Он поднял на меня глаза с удивлением.
 — Не считайте меня неблагодарной или совсем ничего не понимающей, — сказала я, стараясь говорить как можно отчетливее. — Я действительно благодарна... Но если вы не позволите мне сейчас же лечь, я просто хлопнусь тут же без чувств.
 Удивление на его лице сменилось огорченной улыбкой.
 Он поднялся с кушетки.
 — Да, да, конечно, — я совершенно забыл, какой был у тебя сегодня день.
 Я побрела за ним к двери.
 — Жду тебя завтра утром, — сказал он. У меня опять поплыла голова.
 — Не беспокойся и не думай о том, как найти студию. Я пришлю машину.
 Шофер заедет за тобой к семи утра. Я с трудом кивнула. Он потрепал меня по щеке.
 — Спокойной ночи, — открыл дверь и вдруг остановился, посмотрел пристально мне в глаза. — В следующий раз не надевай платье с таким декольте. У меня стоял весь вечер, и не знаю, что за чушь я нес большую часть времени.
 Я закрыла дверь и почувствовала, что больше не могу бороться с тошнотой. Мне удалось добежать до ванной...
 Потом, не раздеваясь, я рухнула на кровать и отключилась.

 Глава 14 

 Я стояла в чем мать родила, а они глазели на меня, словно я была куском мяса. Я пыталась прикрыться руками, но как бы я ни поворачивалась, я не могла избежать их глаз. Тем более, что безжалостные лучи юпитеров впивались в меня со всех сторон.
 Как ни странно, но из всех мужчин, глазеющих на меня, меньше всего я смущалась взглядов незнакомых.
 Но вот те, кто знал меня... Кроме того, меня не очень смущало и то, как они все одеты, а на них была полная форма игроков американского футбола: шлемы с забралами, наплечники и яркие майки с номерами. У всех был один и тот же номер — жирная черная единица на спине. Но самое странное в их футбольной форме заключалось в том, что тяжелые, длинные специальные трусы непонятным образом не имели передней части, и поэтому у всех болтались огромные, почти до колен, мужские причиндалы.
 Внезапно все они встали в кружок и что-то там забормотали. Я попыталась расслышать, что они шепчут, но не смогла разобрать ни слова.
 Затем они разбежались и заняли места на поле, как и положено перед началом игры.
 В линии центровых единственный, кого я узнала, был Гарри Крег. За центровыми стояли полузащитники. Тут я узнала Джорджа Фокса. Среди защиты оказались Чэд и Джон, и дальше всех, чистильщиком, стоял Уолтер.
 Джордж подпрыгнул и жестом указал мне на Гарри. Повинуясь какому-то внутреннему побуждению, которое мне так и осталось непонятным, я подбежала к линии центровых, встала на колени и просунулась между ног Гарри. Затем, согнувшись, поджала колени к груди и, втиснув голову почти в самый низ живота, превратилась в футбольный мяч.
 Затем я услышала, как застонал Гарри — он согнулся, просунул руки мне под мышки и крепко ухватил меня за груди. Потом уперся мне в ягодицы коленями. Я немного приподнялась, и он, застонав опять, проник в меня на всю неимоверную длину своего члена. Как ни странно, но я ничего не почувствовала — ни удивления, ни желания, ни возмущения. А он тем временем взорвался во мне. Его сперма — я это чувствовала — потекла по моим ногам.
 Джордж закричал диким, хриплым голосом: «Пас!»
 И сразу же меня перебросили к ногом Джорджа, и я оказалась в его руках. Они были грубыми, корявыми, совсем не похожими на те наманикюренные, ухоженные руки, которым он, как я помнила, уделял столько внимания. Все еще находясь в виде мяча, я почувствовала, как его новые грубые руки просовываются к моим грудям, подхватывают меня и насаживают на его член. И тут он побежал по полю, держа меня так, что с каждым шагом член то входил, то выходил из меня.
 Через мгновение я услышала крик Уолтера:
 — Передай ее, отделайся от нее! Передавай!
 Но в этот момент Джордж взорвался во мне, и его оргазм подбросил меня в воздух, словно снаряд из миномета. Я почувствовала, что лечу и одновременно верчусь в воздухе, а приятный ветерок охлаждает мою кожу.
 А я все летела и летела и вдруг почувствовала, что я — свободна!
 Рядом со мной летело что-то, похожее, пожалуй, на птицу. Ничего, кроме воздушных струй, не касалось меня. А струи меня любили: они говорили мне, что я тут в безопасности.
 Затем я начала падать. Я взглянула вниз. Чэд и Джон бежали к центру поля. Я услышала, как кричу во всю глотку, но крик оставался в моей голове и не вырывался наружу. Я стала умолять ветер подхватить меня, не дать мне упасть, но я продолжала падать и падать... А они приближалсь, и наконец, я смогла различить под шлемами их лица, зеленые от желания.
 Крик, который был запрятан в моей голове, наконец вырвался из нее наружу через горло и обрушился на них:
 — Нет, нет! Я не играю в эти игры, я не футбольный мяч!
 И тут я проснулась. Замерзшая, но одновременно потная, трясущаяся, вся в слезах. Некоторое время я тупо таращилась в темноту, затем, все еще дрожа, я потянулась и зажгла лампу на столике у кровати.
 Призраки сна рассеялись в свете лампы. Я оглядела себя. Платье было измято и практически погублено — подол порван в месте, где он зацепился за мой острый каблук. Я взглянула на часы — почти пять утра. Еще два часа — и за мной приедет машина, чтобы отвезти на студию... Во рту все пересохло. Я выбралась из постели и побрела в ванную.
 Первым делом я вычистила зубы и хорошенько прополоскала и продезинфицировала рот. Потом стала рассматривать себя в зеркале.
 Глаза набрякли, а лицо осунулось и приобрело землистый оттенок. Я уставилась на себя с отвращением. Потребуется по крайней мере два часа, чтобы сделать себя презентабельной.
 Я пустила воду в ванну, и пока она набиралась, достала крем и стала стирать остатки вчерашнего грима.
 Руки дрожали, и я, не думая, автоматически потянулась, чтобы взять таблетку транквилизатора и принять. И вдруг остановилась. Меня словно обухом ударило! Последнее время я жила то на таблетках, то на выпивке — уж не отсюда ли этот безумный, психушечный сон?
 Другого объяснения я не нашла. Поэтому сунула таблетку обратно в баночку. Существуют и другие, более здоровые способы оставаться в рабочем состоянии.
 Я провела два часа в гримерной и у парикмахера. Мне подцветили волосы и брови, покрыли все тело тоном, отчего оно стало словно отлитое из светлой бронзы. Затем начались поиски костюма. Они остановились на коротком прилегающем платье из замши, прошитой яркой цветной нитью. Они называли это убожество костюмом Дебри Педжет — видимо, она снималась в нем, когда играла роль матери-индианки в старом фильме Джефа Чэндлера.
 К десяти утра меня доставили на машине на съемочную площадку.
 Чэд подошел к машине и поцеловал меня в щеку.
 — Ты выглядишь потрясающе. Сенсационно! — сказал он. — Хорошо спала?
 Я кивнула.
 — Чудесно, — сказал он и представил меня человеку, который подтрусил к нам иноходью. — Это твой режиссер Марти Райэн, А это Джери-Ли Рэндол.
 На Райэне была застиранная голубая рубашка и ковбойские джинсы.
 Рукопожатие его оказалось крепким.
 — Рад познакомиться, Джери-Ли, — сказал он с сильным западным акцентом.
 — Очень приятно, — церемонно ответила я.
 — Готовы к работе? Я молча кивнула.
 — Замечательно, — сказал он. — Мы тоже готовы и можем снимать первый эпизод с вашим участием.
 Я почувствовала, как меня начинает охватывать паника, но усилием воли подавила ее.
 — Я получила сценарий только вчера поздно вечером, — сказала как можно спокойнее. — И у меня не было ни малейшей возможности хотя бы просмотреть его. Так что я не знаю ни слова из роли.
 — Нет никаких проблем! — заверил он меня. — В этом эпизоде у вас нет диалога. Ни одного слова. Идите за мной!
 Я последовала за ним.
 Мы подошли к тому месту, где стояла съемочная аппаратура. За ней, как выяснилось, начиналась «индейская деревня», уже выстроенная декораторами.
 С десяток людей в индейских костюмах сидели у деревянного упаковочного ящика и играли в карты. Чуть дальше, у загона для скота, двое парней в ковбойских джинсах занимались лошадьми.
 — Эй, Терри! — крикнул режиссер, — давай сюда ее лошадку!
 Ковбой, который был ниже ростом, подощел к большой белой лошади, взял ее под уздцы и направился к нам.
 Пока он вел лошадь, режиссер провел со мной режиссерскую работу:
 — Эпизод абсолютно простой: вы выходите из вигвама — во-он того, — оглядываетесь, затем подбегаете к лошади, прыгаете в седло и галопом скачете прочь. Я уставилась на него, ошеломленная в такой степени, что не могла вымолвить ни слова.
 — Все это звучит куда более сложно на словах, чем будет на самом деле, — постарался объяснить он. Наконец, я сумела хотя бы покачать головой.
 — Кто-то сделал огромную ошибку. Он взглянул на меня с удивлением.
 — Что вы хотите сказать?
 — В том сценарии, который я читала несколько дней назад, не было ни одной сцены на лошади.
 — Мы переписали сценарий так, чтобы у вас появилось больше материала для роли, — сказал он. — Теперь у вас одна из ведущих ролей. По сути дела, теперь вы — вождь племени. Вы взяли на себя руководство, потому что ваш отец лежит раненый.
 — Звучит потрясающе, — сказала я, — за одним исключением: я не умею ездить верхом.
 — Что вы сказали?
 — Я никогда не ездила верхом. Он тупо уставился на меня. Подошел Чэд, видимо, почувствовав, что у нас что-то не так.
 — В чем дело? — крикнул он, приближаясь. Режиссер ответил ему уныло:
 — Она не умеет ездить верхом.
 Чэд уставился на меня в крайнем изумлении.
 — Ты — не ездишь?
 Я яростно потрясла головой.
 — Я даже ни разу не сидела на этой штуке.
 — О, дерьмо собачье! — взвился Чэд. — Какого черта ты мне ни слова не сказала раньше?
 — Вы никогда не спрашивали меня, — ответила я, — И кроме того, в том сценарии, который я читала у вас, ни слова не говорилось о сценах в седле.
 — И что мы будем теперь делать? — спросил его режиссер.
 — Снимем дублера, — сказал Чэд.
 — Отпадает, — сказал режиссер, как отрезал. — Это телевидение.
 Каждый кадр — крупным планом. Так что нет ни малейшей возможности снимать дублера.
 Чэд повернулся к ковбою.
 — Сколько времени понадобится тебе, чтобы научить ее ездить верхом?
 Маленький ковбой осмотрел меня с головы до ног щелочками глаз, перекинул жвачку языком от одной щеки к другой, потом цвиркнул длинной желтой слюной в грязь и вынес заключение:
 — Если она толковая и будет учиться быстро, то понадобится около недели, чтобы делать то, что вы там придумали в сценарии.
 — Мы в полном дерьме! — запричитал Чэд. — Я знал это! В ту самую секунду, когда ты появилась в моем кабинете, я почувствовал, что пахнет бедой.
 Я рассердилась.
 — Нечего валить всю вину на меня! Начнем с того, что я не хотела соглашаться на эту вонючую роль, будь она проклята! Но вы не желали слышать «нет» ни в коем случае!
 — Каким образом, провались оно все в тартарары, мог я предположить, что ты не ездишь верхом? — рявкнул он на меня.
 — Единственная лошадь, которую я видела, была запряжена в карету и стояла перед входом в гостиницу "Плаза Отелы>в Нью-Йорке! 
 — Нет, меня сглазили, — вздохнул Чэд.
 — А что мне делать с Куинни? — спросил маленький ковбой, указывая на белую лошадь.
 Чэд поглядел на него так, что не оставалось никакого сомнения в том, что нужно делать с этой лошадью и вообще со всем на свете.
 — Скажите, она не злая? — спросила вдруг я маленького ковбоя.
 — Как дитя, — сказал он. — Любит всех на свете.
 — Помогите мне, — попросила я. — Хочу попробовать, как это у меня получится.
 Он встал у левого бока лошади, сложил руки замком и сказал:
 — Поставьте сюда левую ногу. И перекидывайте через седло правую ногу.
 — О'кей! — я сделала так, как он велел, и одно мгновение все шло чудесно. До того момента, как лошадь двинулась, потому что в следующий момент моя нога повисла где-то с другой стороны, потом взвилась в воздух, и я шлепнулась в грязь с правого бока лошади. Та встала.
 — С тобой все в порядке? — бросился ко мне Чэд. Я приподнялась и, опираясь на локоть, огляделась.
 Грязь облепила и меня, и замечательное замшевое платье, Я перевела взгляд на мужчин.
 — Извините, парни! — сказала я светским тоном, и вдруг абсурдность ситуации дошла до меня и я стала хохотать — не смеяться, а именно хохотать.
 Чэд решил, что у меня началась истерика, и помог мне подняться на ноги, крикнув при этом, чтобы позвали врача.
 — Не волнуйся, не беспокойся — все обойдется, — стал он уговаривать меня.
 Но я никак не могла остановиться — смеялась и смеялась, и уже к вечеру меня сняли с картины.

 Глава 15 

 Чэд отвез меня в мотель. По пути он остановился у магазина и купил бутылку шотландского виски. Уже через час после приезда в мотель он управился с половиной бутылки. Когда он, наконец, поднялся, было почти восемь.
 Он неопределенно помахал в воздухе рукой и объявил:
 — Пожалуй, неплохо было бы что-нибудь поесть! Вести машину он был явно не в состоянии.
 — Может быть, попросить принести что-нибудь сюда, в номер? — предложила я, понимая, что ехать с ним нельзя.
 — Они здесь ничего не держат! — объявил он мне. — Неужели ты думаешь, что студия настолько глупа, чтобы снимать для вас комнаты в мотелях, где можно еще и заказать что-нибудь в счет оплаты номера?
 Я промолчала.
 — Мы пойдем куда-нибудь.
 — Я бы не хотела, чтобы ты вел машину.
 — А мы можем пройтись. Тут, в этом квартале, есть несколько вполне сносных местечек, где человек может поесть.
 — О'кей, — согласилась я.
 Мы попали в ресторан, расположенный на северной стороне улицы, на которой находился известный аптечный магазин Шваба. Как и в большинстве калифорниских ресторанов, в этом царил полумрак. В стороне от стойки сидел за роялем пианист и что-то наигрывал. Вокруг него сидели несколько посетителей, слушали и баюкали в своих ладонях бокалы с бренди.
 Мы прошли мимо них. Нас встретил старший официант и проводил к столу.
 — Грудинка сегодня великолепная, — сообщил он доверительно.
 Чэд взглянул на меня, и я согласно кивнула.
 — Неси сразу две двойных порции! — приказал он официанту. — Но сначала принеси мне тоже двойной скотч со льдом.
 Грудинка оказалась, действительно, великолепной, как и было обещано.
 Однако Чэд к своей не притронулся, и весь его ужин состоял из виски со льдом.
 — Почему вы не едите? — спросила я.
 — Не изображай из себя женщину! Я умолкла. Официант принес кофе. Чэд сделал маленький глоток.
 — Какие у тебя теперь планы?
 — Думаю, что завтра же полечу обратно в Нью-Йорк.
 — Тебя там ждет что-нибудь конкретное?
 — Нет. Собираюсь опять сесть верхом на своего агента и погонять его.
 — Извини, что все так получилось, — сказал ои.
 — Должен же кто-нибудь вытягивать пустой билетик счастья.
 — Я хотел бы поблагодарить тебя за то, что ты тогда так смело попыталась сесть на лошадь, — сказал он. — Если бы ты не сделала этого, я бы потерял эту работу.
 Я не поняла его, но промолчала.
 — Понимаешь, благодаря твоему падению в грязь мы выбрались чистыми — доктор признал несчастный случай, страховая компания оплатила задержку съемок. Все это не стоило студии ни пенни, и все теперь счастливы.
 Я опять промолчала.
 Он пристально посмотрел на меня.
 — Все, кроме тебя. Я по-прежнему уверен, что мм могли бы снимать замечательные картины вместе.
 — Может быть, мы еще и снимем, — сказала я.
 — Нет, — горестно покачал он головой, — так не пойдет. Не сработает... Слишком большое напряжение. Каждую неделю мы должны давать новую ленту. Нужно все время крутиться, крутиться, крутиться...
 — А как же та картина, тот замысел, о котором вы мне вчера говорили?
 — спросила я. — Мы все еще могли бы сделать пробную съемку?
 — Могли бы. Но именно поэтому я так хотел, чтобы ты снялась в этой картине. Понимаешь, студия предпочитает брать актеров, уже снимавшихся у нее.
 — Увы, вина моя.
 — Нет, ты пыталась.
 Подошел официант и снова наполнил наши чашки.
 — Ты когда-нибудь была в Вегасе?
 — Нет.
 — Так чего же ты собралась сидеть здесь, а потом в Нью-Йорке? Мы тут одной компашкой надумали завтра вечером заскочить на открытие концертов Синатры. Повеселимся там, и ты сможешь прямым рейсом вернуться на восток.
 — Боюсь, что я не могу.
 — Мы не станем там уж очень залетать... И вообще, ты можешь взять отдельную комнату.
 — Нет, спасибо. У меня нет настроения. Я полечу домой и проведу несколько дней, валяясь в постели. Он некоторое время сосредоточенно молчал.
 — У вас с Джоном что-нибудь серьезное? — спросил он наконец.
 — Нет!
 — Ты не обязана была отвечать, — сказал он быстро, уловив выражение моего лица. — Ты могла бы сказать, что я лезу не в свое дело.
 — Но я уже ответила.
 — Я не хочу, чтобы ты уезжала, — сказал он вдруг.
 — Почему?
 — Если ты улетишь, я останусь с ощущением, что я проиграл, А я ненавижу проигрывать.
 Я почувствовала, как во мне нарастает одновременно раздражение и беспокойство.
 — Вы хотите сказать, что не хотели бы отпускать меня до тех пор, пока не уложите меня с собой в койку? Я права?
 — Ну... не совсем... Хотя, да, возможно. Право, я сам толком не знаю.
 — Почему бы вам прямо не сказать все то, что у вас в мыслях? — спросила я, глядя ему в глаза. — Или мужчины здесь играют в эти игры таким извилистым способом?
 — Я вовсе не играю ни в какие игры, — слабо запротестовал он.
 — Тогда что у вас там в мозгах шевелится?
 — Слушай! — заговорил он вдруг с резкостью, свойственной продюсерам.
 — Я не вижу никаких причин, по которым я должен разрешать тебе подвергать меня перекрестному допросу да еще в таком тоне. Я вывернулся наизнанку для тебя!
 — Вы совершенно правы, — сказала я. — Приношу свои извинения.
 Он улыбнулся с явным облегчением.
 — Не надо извиняться. Ты была совершенно права. Я действительно все время хочу затащить тебя в постель.
 Я ничего не ответила.
 Он помолчал и сделал официанту знак принести счет. Но когда мы приехали в мотель, он вошел вслед за мной в комнату и стал снимать пиджак.
 Я остановила его.
 — Мы друзья?
 — Да.
 — Так почему вы никак не поймете, что я еще не созрела для того, чтобы завалиться с вами прямо сейчас? На мне уже и так слишком много дерьма, которое, как я выяснила, в изобилии ляпают на женщин на вашем прекрасном побережье. Я должна очиститься хотя бы, прежде чем смогу даже просто подумать о себе в кровати с вами.
 Он еще немного поразмышлял.
 — И ты не обманываешь? Не динамишь?
 — Я говорю с вами совершенно откровенно и честно. Вы — то, что надо.
 Вы мне симпатичны. Просто я сейчас совершенно не в том состоянии...
 Он стал натягивать пиджак, с трудом попадая руками в рукава.
 — Знаешь, может быть, я слегка тронулся, но я верю тебе.
 — Спасибо, Чэд.
 — Я могу навестить тебя, когда буду в Нью-Йорке?
 — Я обижусь, если вы не появитесь у меня, — сказала я, провожая его до двери.
 У выхода я в нерешительности остановилась. Но он быстро поцеловал меня и, открыв дверь, сказал:
 — Так мы увидимся обязательно, — и ушел. Не успела я затворить за ним дверь, как зазвонил телефон. Вернее, он начал звонить как раз в тот момент, когда я запирала дверь.
 Это, конечно, был Джон.
 — Я названивал тебе весь вечер, — сказал он вместо приветствия.
 — Я только что вернулась с ужина.
 — Я знаю. Мне необходимо увидеться с тобой!
 — А мне необходимо уложить вещи и выспаться, — сказала я твердо. — Мой самолет улетает рано утром.
 — Я слышал, что произошло на студии, — сказал он. — Но мне хватит нескольких минут... Ты не можешь улететь, не дав мне хотя бы возможности попытаться все объяснить!
 Я немного подумала — и сдалась.
 — Сколько времени тебе понадобится, чтобы добраться до меня?
 — Одна минута, — ответил он, не задумываясь. И пояснил:
 — Я в конторе мотеля, в двух шагах от тебя.
 И действительно, он постучал в дверь даже раньше, чем я положила трубку.
 — Входи! — крикнула я, все еще не решив для себя, правильно ли поступаю.
 Он прошел за мной в комнату. Я указала на полупустую бутылку шотландского, оставленную Чэдом.
 — Может быть, ты хочешь выпить?
 — С удовольствием.
 — Пожалуйста.
 Я неторопливо достала из морозильника лед, взяла несколько кубиков, бросила в стакан, щедро налила виски и протянула ему. Он выглядел усталым, осунувшимся. Но после того как сделал хороший глоток, на щеках его стал проступать слабый румянец. Я предложила ему сесть на кушетку, а сама уселась в кресле напротив.
 — Я совершенно не понимаю, что на меня накатило, — сказал он задумчиво. — Обычно я веду себя совсем иначе.
 Я не ответила.
 — Я хочу принести извинения.
 — Не надо. Во всем происшедшем столько же моей вины, сколько и твоей. Просто я не знала правил игры.
 — То, что происходит с нами, — никакая не игра! — запротестовал он.
 — Я действительно увлекся тобой. Всерьез!
 На это я ничего не могла ответить, Он подождал и сделал еще один большой глоток.
 — Мне бы не хотелось, чтобы ты улетела завтра обратно. Я хочу, чтобы ты вернулась со мной в дом над морем. Чтобы мы начали все с самого начала, снова... На этот раз все будет хорошо, я тебе обещаю.
 — Нет, Джон, думаю, что возвращение невозможно. Просто второй раз все это не сработает, — сказала я, стараясь, чтобы мои слова звучали как можно мягче. — Теперь я знаю.
 Он заговорил, и в его голосе звучали и настойчивость, и мольба, и искренность.
 — Нет, сработает! Я тоже знаю, что все будет хорошо. Вспомни, как прекрасно было все в ту ночь! И все может повториться, если только ты согласишься сделать попытку... Дать мне хоть маленький шанс...
 Я смотрела на него и думала: как это удивительно, что он не понимает, ничего не понимает. Все, о чем он вспоминает, о чем говорит, — то, что ему было хорошо, только то, что чувствовал он. И каким-то странным образом у него из памяти выветрилось, стерлось все, что произошло после той ночи.
 Но я-то помнила!
 Все, что произошло с нами, что встало между нами, теперь возникало перед моими глазами каждый раз, когда я умолкала и глядела на него.
 Возникало и коренным образом меняло мое отношение и к нему, и к тому, что было. Но в то же время, видя его сидящего передо мной таким униженным — хотя до конца он этого не понимал, таким жалким, я подумала, что бессмысленно ему что-нибудь говорить, что-либо объяснять, пытаться открыть ему правду, потому что все, что я могла бы ему сказать, только углубит его унижение. И потому я солгала.
 — Мне совершенно необходимо вернуться. Фэннон и Гай нашли для меня интересную работу, и она начинается прямо на днях. Они сообщили мне, что надеются добиться, чтобы работа над пьесой началась на месяц раньше того срока, который предполагался раньше.
 Он глубоко вздохнул, и я увидела, как напряжение постепенно отпускает его, лицо разглаживается. Мой ответ, точнее, мой отказ в такой форме был именно тем, что ему, как деловому человеку, было понятно и с чем он не мог не считаться. Дело, а не личные приязни и неприязни.
 — Скажи, тебе тоже было хорошо со мной? — спросил он.
 Я поднялась на ноги.
 — Изумительно!
 Он поднялся вслед за мной с кушетки и потянулся, чтобы обнять меня.
 Я остановила его руки.
 — Нет, Джон.
 Он посмотрел на меня с откровенным непониманием и недоумением.
 — Я совершенно вымоталась. Пустышка, — сказала я. — И в эту ночь я не принесла бы тебе никакой радости. — Мне вспомнился кошмарный сон, приснившийся мне предыдущей ночью. — Мне пришлось столько носиться взад и вперед по стране, что я чувствую себя каким-то футбольным мячом.
 Он ничего не сказал в ответ и продолжал смотреть на меня голодными глазами.
 — Ты понял, что я сказала? — спросила я с ноткой раздражения в голосе. — Я не машина. Я человек. Не говоря уже о том, что мне просто необходим сон.
 Наконец он кивнул, соглашаясь.
 — Прости, я все время забываю. Женщины адаптируются к перемене часовых поясов гораздо хуже, чем мужчины.
 Я посмотрела не него с изумлением. — Господи, да о чем он? В его словах не было совершенно никакого смысла-А я в этот момент смертельно хотела только одного: завалиться спать и — ничего больше.
 — Так что я оставляю тебя, чтобы ты могла хоть немного отдохнуть, — сказал он великодушно — Боже мой! — и поцеловал меня.
 Я ничего не почувствовала, но он, как мне показалось, даже не уловил этого.
 — Мы созвонимся, — сказал он.
 — Угу...
 — Я рад, что мы смогли поговорить и все выяснить, — сказал он, улыбаясь.
 — Угу...
 — Позвони мне сразу же, как только сможешь. Он поцеловал меня еще раз, и, наконец, я смогла закрыть дверь за ним. Вернулась в комнату.
 Заметила бутылку шотландского. Взяла ее и бросила в мусорную корзину.
 Прошла в спальню, разделась, скользнула между прохладными простынями и закрыла глаза.
 Последняя мысль, которую я помню перед тем, как провалиться в бездонный сон, была: «Какое же дерьмо мужчины!»

 Глава 16 

 Снег все еще падал, когда мы вышли из темного театра. Макс, маленький, толстенький заведующий труппой, подбежал к нам, заметив, что мы выходим из вестибюля.
 — Мистер Фэннон взял машину и поехал в отель. Ему нужно сделать несколько важных звонков. Он сказал, что сразу же пришлет машину за вами.
 Я посмотрела на Гая.
 — Не возражаешь пройтись пешком?
 — Снегу навалило нам до задницы, — буркнул он.
 — Какого черта! Тут всего три квартала. И кроме того, снег и свежий воздух нам сейчас не помешают.
 — Ладно, — и он приказал Максу, — задержи машину для актеров.
 — Будет исполнено, мистер Джонсон, Засунув руки в карманы, ни слова не говоря, мы протопали два квартала. Проехал бульдозер, сбрасывая снег на обочину. Мы постояли на перекрестке, дожидаясь, пока он не повернет на другую улицу.
 В голове моей все еще продолжался спектакль. Вернее, раскручивался — снова и снова-с самого начала. Звучали гулкие голоса артистов в почти пустом зрительном зале. Ожидаемый смех зрителей так и не прозвучал. Я все еще слышала реплики, оказавшиеся плоскими, как фанера. Все еще видела критиков, опускающих глаза долу, уходя со спектакля.
 — Пьеса воняет, — сказала я наконец.
 — Не стоит так уж драматизировать события и быть несправедливой к собственному детищу. Ты подумай сама: такая гнусная, затраханная метель в день премьеры — это же нужно придумать! Самая сильная за пять лет!
 — Но ведь в зрительном зале не мело, — упрямо возразила я. — Просто ничего не получилось. Все шло вкривь и вкось. И актеры угробили все лучшие места, посадили все реплики. Один за другим провалились.
 — Просто они нервничали. Завтра сыграют лучше. Между прочим, именно поэтому премьеры играют на гастролях — обкатывают спектакль.
 Мы уже подошли к гостинице.
 — Все слишком затянуто, — я продолжала думать о своем. — Если мы сократим каждый акт не менее, чем на пять минут, пьеса оживет.
 — Первый акт нужно сократить на десять минут — именно в первом акте начинаются все наши беды. Потому что нам не удается зацепить зрителей, поймать их на крючок.
 Он открыл передо мной дверь гостиницы, и нас встретил порыв горячего воздуха из вестибюля.
 — Есть настроение поработать сегодня ночью? — спросил он, когда мы взяли ключи у гостиничного клерка.
 — А зачем я здесь?
 — У тебя или у меня? — спросил он.
 — У тебя. Я принесу машинку.
 Я выбрала его номер потому, что режиссер и звезды в гостиницах получали обычно апартаменты. Авторы же располагались в самом низу гастрольных приоритетов, так сказать, самая нижняя зарубка на тотемном столбе театральных фетишей и потому получали крохотные одиночные номера.
 Если, конечно, это не был мой бывший или равные ему.
 Мы подошли к лифту.
 — Я закажу сандвичи и кофе, — сказал Гай.
 — Хорошо. Только дай мне полчасика, чтобы принять душ и переодеться в сухое.
 — Пока! — сказал он.
 Первое, что бросилось мне в глаза, когда я вошла в свою комнату, был огромный букет цветов на столике перед зеркалом. Я взяла карточку и прочитала:
 Любовь и успех.
 Гордимся нашей маленькой девочкой. Мама и папа Я посмотрела в окно, за которым бушевала метель, и слепящий снег образовал белесый занавес, скрывающий сцену, где происходило недоступное моему взору действо, потом перевела взгляд на цветы и разревелась...
 Мы работали уже часа три, когда в дверь неожиданно постучали.
 — Простите, что беспокою вас, мистер Джонсон, — сказал входя Макс виноватым голосом, — но мистер Фэннон хотел бы вас видеть у себя в номере немедленно.
 — Скажи ему, что я сейчас приду, — ответил Гай. Когда Макс скрылся, я спросила:
 — Как ты думаешь, что ему нужно среди ночи?
 — Не знаю. Скорее всего, хочет сказать мне, что пьеса нуждается в сокращении и что именно, по его мнению, следует ужать, — он надел пиджак.
 — Закончи пока этот кусочек в первом акте. Думаю, что мы на правильном пути, и это очень сильно поможет. Я скоро вернусь.
 Но вернулся он только через полчаса. К тому времени я уже полностью закончила работу над сокращениями в первом акте и приступила ко второму.
 Одного взгляда на его лицо было достаточно, чтобы догадаться, как скверно обстоят наши дела.
 — Он хочет закрывать...
 — Но он не может! — воскликнула я. — Мы имеем право на несколько спектаклей!
 — Он продюсер. Он может делать все, что ему придет в голову. В его руках кошелек.
 — Но почему? — беспомощно спросила я. — Мы ведь даже не видели утренних рецензий.
 — Он уже получил все, какие выйдут в местных газетах. У него в типографии есть свои люди. Так что на столе у него лежат оттиски всего, что завтра появится в газетах.
 — И что пишут критики?
 — Они не пишут — они уничтожают. Все. как один. Сплошное убийство жирным шрифтом.
 — Ты сказал ему, что мы тут делали?
 — Сказал, — ответил он уныло. — А он ответил, что мы должны были подумать о длиннотах до премьеры. Мне все же удалось выудить из него одно обещание. Он согласился не принимать окончательного решения до разговора с тобой. В конце концов, пьеса твоя, ты автор.
 — Он хочет поговорить со мной прямо сейчас? Гай кивнул.
 — И что я должна сказать ему, как ты полагаешь?
 — Объясни ему еще раз, что мы делаем. Ты должна убедить его в том, что у спектакля есть шанс, есть будущее. Ты же сама уверена, что мы на правильном пути. Не допусти, чтобы он принял решение и перекрыл нам все именно сейчас, когда мы сделали с тобой так много! Нужно прогнать ее на гастролях и показать потом в Нью-Йорке.
 — Что, если он не захочет слушать меня? — спросила я, вставая.
 И тут в первый раз за все годы, что я его знала, я увидела, как в нем вдруг проглянуло что-то безжалостное, волчье. Губы его растянулись в презрительной улыбке, обнажив острые зубы, и голос приобрел резкость — в нем появились какие-то визгливо-скандальные ноты.
 — Ради Бога, Джери-Ли, перестань! Если бы он любил мальчиков, я бы стал сосать его член — лишь бы высосать обещание оставить пьесу до Бродвея! Неужели этот спектакль менее дорог тебе. Или ты не женщина?
 Постарайся хотя бы на этот раз убедить его не логикой, а задницей!
 Все время, пока я шла к президентским апартаментам, в которых расположился Фэннон, я повторяла про себя различные доказательства. Слова толпились в голове, сталкивались и мешали друг другу. Дело заключалось для меня совсем не только в деньгах. Если пьеса продержится, агентства вновь откроют свои двери передо мной, — и я оживу. Если же нет — я, как автор и как актриса театра, мертва.
 Фэннон открыл мне дверь. На нем был красный бархатный халат. Я думала, что такие халаты сохранились только в старых кинофильмах.
 — Привет, моя дорогая!
 Я слегка склонила голову, чтобы ему не пришлось вставать на цыпочки, когда он целовал меня.
 — Адольф... — только и сказала я.
 — У меня припасена тут бутылочка замороженного шампанского, — сказал он жизнерадостно. — Я давно уже пришел к выводу, что шампанское замечательно помогает улучшить настроение в тех случаях, когда приходится взглянуть в лицо неприглядным фактам.
 Я не стала ничего отвечать и прошла за ним в комнату, Бутылка стояла в ведерке со льдом на окне. Он торжественно наполнил два фужера и протянул мне один.
 — Выше голову! — сказал он. Мы выпили.
 — "Дом Периньон"! — объявил он с гордостью. — Ничего, кроме самого лучшего! Я согласно кивнула.
 — Гай сказал тебе о рецензиях?
 — Да, — сказала я и стала вываливать те слова, что теснились у меня в голове. — Но я не думаю, что их суждения справедливы. Комедию нельзя играть в пустом зале. Даже на телевидении специально записывают смех и включают в нужных местах. К сожалению, мы не можем сделать этого в театре.
 — Ты автор и потому не можешь смотреть на вещи реалистически, — перебил он меня и снова наполнил фужеры. — Поверь мне, дорогая моя. У меня многолетний опыт. Пьесы никогда не оживают после такого нокаута на премьере, как сегодня.
 — Но я уверена, спектакль еще наберет силу, мистер Фэннон, — сказала я. — Я совершенно уверена! Мы с Гаем сделали очень интересные поправки и сокращения. Нам удалось снять все вопросы, которые возникли у нас по ходу первого акта. Вы же знаете, они всегда возникают, когда в зале появляется зритель. И я знаю, что мы абсолютно точно определили, что нужно сделать и дальше. Мы справимся!
 — Будем! — он сделал небольшой глоток шампанского.
 Мне показалось, что он совершенно не слушает того, что я ему так взволнованно говорю.
 — Вы просто не можете не дать нам еще один шанс! — сказала я и, как ни старалась сдержаться, как ни противно это было моей натуре, — разревелась.
 Он подвел меня к дивану, усадил, достал салфетку из ящика письменного стола, всунул в мои судорожно сжатые пальцы.
 — Ну, ну, не надо, дорогая, не надо. Не стоит принимать все так близко к сердцу. Ты должна смотреть на этот спектакль как на необходимый тебе опыт. Практику. В конце концов, это всего-навсего твоя первая пьеса!
 Будут и другие.
 Но я никак не могла взять себя в руки и перестать плакать.
 — Она сработает, — повторяла я, тупо сквозь слезы. — Она пойдет... пойдет...
 Он сел рядом со мной на диван и привлек меня к себе, прижал мою голову к своей груди. Стал ласково и нежно поглаживать по волосам.
 — Послушай, что скажет тебе человек, который по возрасту почти годится тебе в отцы. Я отлично понимаю, что ты сейчас чувствуешь. И не забывай, что, в конце концов, и я чувствую себя не лучше — я ведь оказался в той же яме. Думаешь, мне нравится, когда из моего кармана улетучиваются восемь тысяч долларов? Думаешь, я люблю проигрывать и терять? Но лучше восемь, чем тянуть до Нью-Йорка и в итоге там потерять семьдесят тысяч плюс к этим восьми. Человек должен учиться предвидеть убытки и отрезать их, как хирург. И ты, до известной степени, тоже должна сейчас заглянуть вперед и, как хирург, ампутировать свои будущие потери — не в деньгах, а в том, что для писателя важнее: убытки в репутации. Думаешь, кто-нибудь обратит внимание на те рецензии, что появятся завтра в местных газетах?
 Никто! А если и заметит, то не запомнит. И уж во всяком случае никто не вспомнит о том, что писали где-то в Нью-Хевене к тому времени, когда ты напишешь свою вторую пьесу, тем более, когда будет решаться вопрос с ее постановкой, с поисками продюсера. Но если в Нью-Йорке появятся разносные рецензии на спектакль, театральный мир никогда этого не забудет.
 — А мне плевать... — я продолжала всхлипывать, — плевать. Я знаю, что пьеса хорошая.
 Он продолжал поглаживать меня по голове, а его вторая рука начала двигаться от моей талии к груди.
 Я повернулась так, что моя грудь уютно легла в его ладонь.
 — Адольф, — сказала я, — вы даже не представляете, как я всегда восхищалась вами, вашей смелостью, вашей продюсерской интуицией! И всегда была уверена, что вы тот самый человек, который ни при каких обстоятельствах не оставит меня! Не бросит!
 — Я и не бросаю, — сказал он хрипло и откашлялся. — Я просто пытаюсь сохранить остатки практичности.
 К этому моменту я умудрилась повернуться так, что обе мои груди оказались в его руках, и его лицо стало багроветь.
 Вдруг он вскочил на ноги. Схватил фужер с шампанским и протянул мне.
 — Выпей!
 В его голосе появилось что-то, чего раньше я никогда в нем не ощущала. Властность? Мужественность? Не знаю... Во всяком случае, я вдруг осознала, что этот маленький, толстый человек-уродец — настоящий мужчина.
 Я выпила залпом шампанское.
 — Я хочу трахнуть тебя! — сказал он без обиняков. — И я знаю, что ты готова сегодня лечь со мной в постель. Но что ты скажешь, если я все же закрою спектакль?
 — Я скажу — нет? — ответила я, глядя прямо ему в глаза.
 Он некоторое время сверлил меня своими глазками, потом налил себе шампанского и одним глотком опорожнил фужер. Совершенно неожиданно для меня улыбнулся и потрепал меня по щеке.
 — Ты мне нравишься. По крайней мере, ты действуешь честно.
 — Спасибо, — сказала я. — А что будет со спектаклем?
 — Я закрываю его. Но обещаю тебе — если ты напишешь новую пьесу, неси ее мне — мы сделаем еще одну попытку.
 Я поднялась с пивана. Внутри меня все словно отмокло. Но главное — я больше не ощущала себя последней дешевкой.
 — Спасибо, Адольф. Вы — настоящий джентльмен. Он открыл передо мной дверь. Я наклонилась к нему, подставила щеку для прощальаого поцелуя и пошла к своему номеру. К Гаю я решила не заходить. Зачем? Спектакль прекратил существование в Ныо-Хевене.

 Глава 17 

 — Современная мебель на рынке совершенно обесценена, ее полно, — сказал оценщик мебели.
 Я не ответила ему — бессмысленно. Все оценщихи и продавцы подержанной мебели, приходившие ко мне, до него, говорили то же самое.
 — Ковер тоже ваш? — спросил он.
 Я кивнула.
 Он стал разглядывать ковер с явным неодобрением.
 — Белый и бежевый — самые неудачные цвета. Невозможно сохранять чистыми, жутко пачкаются...
 И это я уже слышала не раз.
 Зазвонил телефон.
 Я схватила трубку в надежде, что звонит мой новый агент, чтобы сообщить мне, как обстоят дела насчет очень важной для меня встречи с одним итальянским продюсером.
 Увы, звонили из телефонной компании и напоминали, что я просрочила телефонные счета — их надо было оплатить два месяца назад. Они сказали мне, что, как это им ни жаль, они будут вынуждены отключить мой телефон, если чек не поступит к ним завтра утром. Я заверила их, что чек уже отправлен мной по почте. Я врала, но все это не имело никакого значения — завтра утром я уже не буду жить в этой квартире.
 Оценщик вышел из спальни.
 — Вы забрали отсюда уже кое-какую мебель, — сказал он прокурорским тоном. — Я обнаружил следы от ножек мебели на ковре. И потом я не вижу ни столового серебра, ни кухонной утвари!
 — Вы видите все то, что предназначено для продажи, — сказала я с раздражением.
 Неужели он полагает, что, уехав отсюда, я буду жить в чемодане? Все те вещи, которые я решила оставить, уже находились в крохотной квартирке-студии, которую я арендовала в районе Вест-Сайда.
 — Не знаю, не знаю, — сказал оценщик с подчеркнутым сомнением. — Все это трудно будет продать...
 — Мебель практически совершенно новая. Ей чуть больше года. И я покупала лучшее, что было тогда. Она, обошлась мне в девять тысяч долларов.
 — Вам бы следовало обратиться к нам, — сказал оценщик. — Мы бы помогли вам сэкономить кучу денег.
 — Тогда я понятия не имела о вашем существовании...
 — В этом заключается беда многих людей. Они обычно начинают что-то узнавать только тогда, когда уже слишком поздно... да... — он умолк и указал на мою любимую кушетку:
 — Сколько вы за нее хотите?
 — Пять тысяч.
 — Столько вам никто не даст.
 — Тогда назовите вашу цену.
 — Тысяча.
 — Забудем, — сказала я и пошла к двери. — Спасибо, что потрудились приехать.
 — Эй, подождите, у вас что — есть более выгодное предложение?
 — Конечно, гораздо более выгодное.
 — "Но насколько более выгодное? На сотню? На две сотни?
 Я даже не дала себе труда ответить.
 — Если здесь уже побывал оценщик от Хаммер-смита, он никак не мог предложить вам больше, чем двенадцать сотен.
 Ничего не скажешь — он знал рынок: это была точно та сумма, которую мне предложили.
 — Я готов рискнуть, — сказал он. — Я дам вам тринадцать сотен.
 Тринадцать — мой предел.
 — Спасибо, но я говорю — нет, — ответила я" не спуская с него глаз и продолжая держать дверь открытой.
 Он еще раз быстро оглядел комнату.
 — Когда я могу забрать вещи?
 — По мне, хоть прямо сейчас, — ответила я.
 — Значит, сегодня, допустим, после полудня?
 — Как вам будет угодно.
 — Ничего не заложено? Никаких просроченных платежей? Все полностью ваше и принадлежит только вам? И вы можете подписать соответственную бумагу?
 — Конечно.
 Он тяжело вздохнул.
 — Партнер решит, что я свихнулся, но я все же рискну предложить вам пятнадцать сотен. И на сей раз это действительно мой предел.
 Он предлагал мне на три сотни больше, что кто-либо из побывавших у меня раньше. А он был, кажется... да, четвертым.
 — Наличными, — сказала я. — Никаких чеков. Чек не успеет прийти в мой банк вовремя, чтобы я смогла расплатиться за аренду и выписать чек за новую квартиру.
 — Конечно, наличными.
 — Продано, — сказала я и закрыла дверь.
 — Я могу позвонить по вашему телефону? — спросил он. — Если вы согласны подождать, грузовик подъедет максимум через час.
 — Я подожду.
 Я успела в банк до трех часов. Положив деньги на свой счет и сделав необходимые платежи, я с облегчением вышла на улицу. Приближался чудный майский вечер, и я подумала, что поскольку я в этот удачный день еще ничего не слышала от моего агента, то неплохо было бы пойти и навестить его. По дороге я сделала в уме несложные расчеты. Получалось, что после выплаты всех платежей, у меня на жизнь остается около восьми сотен долларов.
 Шумный офис моего нового агента Лу Брздли в здании «Брилл Билдинг» не имел ничего общего с утонченным и одновременно деловым обликом конторы Джорджа.
 Да и сам Лу был далеко не тем агентом, с которым я бы хотела иметь дело, — если бы, конечно, я имела право выбора. До того, как подписать с ним контракт, я побывала во всех больших агентствах: и у Уильяма Морриса, и в Эй-Эф-Эй, и в Си-Эм-Эй. Все были исключительно вежливы со мной, но не выразили никакого интереса. Словно я внезапно попала в касту неприкасаемых. Я попыталась взглянуть на происходящее реалистически — в конце концов, их трудно было винить, ведь это естественно, что никто не хочет связываться с закоренелым неудачником.
 Независимо от того, по моей ли вине или по объективным причинам, но надо признать, что с моим именем связаны три громких неудачи. Три шумных провала. Вопреки тому, что сказал мне Джон, его братец вырезал мою роль из картины — это раз; во-вторых, сплетни о моем скандале в «Юниверсал» и позорном падении с лошади разнеслись достаточно широко; и, наконец, последнее провал моей пьесы.
 Как я ни крепилась, этот провал причинил мне самую большую и, честно говоря, незатихающую боль. И не только потому, что спектакль оказался действительно неудачным, но и потому, что Гай стал болтать по всему городу, что всему виной я, стал катить на меня бочку, утверждать, что именно я отказалась делать исправления, не пошла на переработку, которая могла бы спасти дело, а он, якобы, настаивал на этой переработке.
 Я попыталась дозвонить ему в надежде, что смогу заставить его остановиться. Но его всегда не оказывалось дома, когда бы я ни звонила. И наконец, это сообщение из конторы Джорджа, что они расторгают со мной контракт.
 Оно в полном смысле слова ошеломило меня. Поставило в тупик. Тем более, что Гарри Крег при нашей встрече мне ничего не сказал.
 Я помню, как я схватила телефон, набрала его номер. Его голос прозвучал настороженно и как-то по чужому:
 — Да?
 — Гарри, вероятно, произошла ошибка. Я только что получила уведомление, что вы расторгаете со мной контракт. Но ты же мне ничего не сказал?
 — Расторжение — не в моей компетенции, — ответил он осторожно, — Это парни там, наверху.
 — Но ты знал, что готовится? Он ответил не сразу — видимо, колебался, не знал, что сказать.
 — Да.
 — Тогда почему ты меня не предупредил? Я думала, что ты мне друг.
 — Я твой друг. Но кроме того, я работаю у Джорджа. И я не вмешиваюсь в те вопросы, которые не входят в круг моих обязанностей.
 — Но мы же с тобой обсуждали мои планы, говорили о том, что можно начать делать уже сейчас, — крикнула я. — А ты все это время знал, что не будешь делать ничего, что все разговоры, все планы — блеф?!
 — А что бы ты хотела, чтобы я тебе сказал: «Не беспокойся, крошка, ты уже допрыгалась»?
 — Но ты бы мог сказать хоть что-то!
 — О'кей, я скажу: не беспокой меня, крошка, ты уже допрыгалась! — и трубка у моего уха умолкла, словно на другом конце все вымерли.
 Трудно сказать, что в тот момент терзало меня больше — обида на его предательство или растерянность от того, что я оказалась без поддержки. Но у меня просто не было времени на слезы и причитания. Нужно было как можно быстрее раздобыть другого агента и хоть какую-нибудь работу.
 Сказать быстрее — просто, а вот найти оказалось куда сложнее. Тем более, что деньги из последней выплаты за пьесу улетучивались с невероятной быстротой. Думаю, что родители почувствовали, что со мной что-то не так, что я оказалась без гроша, и прислали мне на мое двадцатипятилетие чек на двадцать пять сотен долларов. И тогда я снова разревелась.
 Мне пришлось ждать никак не меньше получаса, пока Лу соизволит закончить очередной телефонный разговор. В этом отношении он ничем не отличался от любого другого агента. Они все были телефоноголиками, свихнувшимися на телефоне.
 Наконец его секретарша подала мне знак, что я ькну войти в кабинет.
 Он поднял на меня глаза — они были голубые и водянистые, так же, как и его бесцветное лицо.
 — Привет, беби, — быстро сказал он. — Я тут думал о тебе. Но мне никак не удается поймать этого сукиного сына по телефону, — и он закричал в открытую дверь:
 — Эй, Ширли, попробуй еще раз поймать Да Косту!
 Затем он снизил голос почти до конфиденциального шепота:
 — Думаю, что он сейчас с мальчиками.
 — Кто? — спросила я в недоумении. Его голос стал еще тише:
 — Ты же знаешь, кого я имею в виду. Мальчики. Большой Фрэнк Джо.
 Где, как ты думаешь, эти скотские продюсеры достают деньги?
 — Ты подразумеваешь рэкет? — спросила я.
 — Тес! — зашипел он тут же. — Мы не употребляем этого слова в офисе.
 Мальчики — все отличные, замечательные парни. Друзья. Ты понимаешь, что я имею в виду?
 Зазвенел телефон.
 — Привет, Винченцо! — сказал он радостно в телефонную трубку. — Как оно движется?
 Некоторое время он слушал, потом опять заговорил:
 — Звучит здорово, право слово. Между прочим, я заполучил ту девушку, о которой мы говорили тогда в моем офисе. Скажите, вы не могли бы назначить время, чтобы бросить на нее взгляд? — Он оглядел меня и покивал в телефон, словно собеседник мог его видеть. — Я когда-нибудь давал вам дурные советы? Она действительно хороша — вы понимаете, что я имею в виду?
 Огромный опыт: Бродвей, фильмы, Голливуд и все такое.
 Он прикрыл трубку ладонью.
 — Он говорит, что ближайшие два дня занят, а потом улетает в Италию.
 Где ты сегодня вечером ужинаешь? Могла бы пойти с ним?
 Я поколебалась.
 — Если ты беспокоишься по поводу этого мужика, то напрасно — он настоящий джентльмен.
 Я согласилась и кивнула. Даже если я не получу работу, ужин в обществе лучше, чем есть гамбургер в одиночку, сидя дома.
 — Она говорит, что свободна, — сказал он в трубку, затем опять прикрыл ее ладонью. — Он спрашивает, — у тебя есть друг?
 Я покачала отрицательно головой.
 — Она говорит, что нету. Но не волнуйтесь, я кого-нибудь подберу, чтобы послать с ней, — он кивнул. — Усек. В восемь. Ваши апартаменты в отеле «Сейнт .Регис».
 — Тебе повезло, — объявил он мне, кладя трубку. — Такие типы, как он, редко соглашаются что-то изменить в распорядке, чтобы встретиться с незнакомым человеком. К его услугам все эти известные итальянские актрисы:
 Лорен, Лоллобриджида, Маньяни. С ними единственная сложность — они говорят на хреновом английском.
 — А что за роль? — спросила я.
 — Откуда мне знать? Черт бы ее взял! У нас не Принято спрашивать зарубежного продюсера или режиссера, а тем более, просить сценарий. Они подумают, что ты спятил или еще что похуже. При том, что половина этих парней делает фильмы без всяких там сценариев. И, заметь, все получают призы на фестивалях.
 — Может быть, я не тот тип, который ему нужен?
 — Ты американка — так или нет? Я кивнула.
 — Ты актриса? Я кивнула снова.
 — В таком случае, ты идеально подходишь на роль. Точно то, что он просил меня подобрать. Американскую актрису, — он поднялся из-за письменного стола, взял меня под руку и повел к двери. — Теперь отправляйся домой, прими горячую ванну и сядь к зеркалу. Сделай себя еще более красивой, чем ты есть. Надень длинное сексуальное платье. Эти типы носят черные галстуки к ужину каждый вечер.
 Он открыл передо мной дверь в холл.
 — И не забудь — в восемь вечера в его апартаментах в отеле «Сейнт Рерис!» Не опаздывай. Эти парни очень точны.
 — О'кей, — сказала я, — Но ты забыл одну вещь.
 — Какую?
 — Назвать мне имя продюсера.
 — А-а-а... Да Коста. Винсент Да Коста. Да Коста? Имя было смутно знакомым, но я так и не смогла вспомнить, где я его слышала раньше.

 Глава 18 

 Когда я подошла к апартаментам по застланному пушистым ковром коридору, голоса стали слышны громче. Шум был весьма вульгарным, особенно в обстановке изысканной и уже уходящей в прошлое аристократичности отеля.
 Я остановилась перед двойной дверью и постучала. Голоса утихли. Я смогла различить женский голос. Пока все кричали, я не могла разобрать, что она говорила. Но когда шум стал тише, мне показалось, что она говорит по-итальянски. Однако дверь мне не открывали. Решив, что они просто не расслышали моего стука, я постучала вторично.
 Дверь почти немедленно открыл мне высокий, красивый черноволосый молодой человек, одетый в консервативный черный костюм с белой крахмальной сорочкой и белым же галстуком. По его лицу я сделала заключение, что он никого не ожидал.
 — Мистер Да Коста? — спросила я.
 Он кивнул.
 — Джери-Ли Рэндол, — представилась я. — Мистер Брэдли просил меня быть здесь в восемь вечера.
 Его лицо осветилось улыбкой, блеснули ослепительные зубы.
 — А, так это Луиджи послал вас! Входите, — в его английском не было ни намека на акцент.
 Я пошла за ним. Мы прошли через крохотную прихожую и оказались в просторной гостиной. Двое мужчин сидели на кушетке. Они даже не взглянули в моем направлении. Оба смотрели на женщину, одетую в тоненькую короткую сорочку, кричавшую на одного из них — низенького лысого человека.
 Я остановилась в дверях, не зная, входить или нет. И тут вдруг я узнала женщину — это была Карла Мария Перино! Два года назад она получила приз Академии за роль в фильме «Уцелевшие в войне». И тут же я узнала и маленького лысого человека, на которого она кричала, — Джино Паолуччи, продюсера и режиссера-постановщика этого фильма.
 Но тут Паолуччи сделался агрессивным, в глазах его засверкал огонь ярости — да, именно ярости! — он вскочил на ноги, при этом оказавшись на голову ниже своей жены, что, однако, никак не умаляло его энергичной мужественности. Более того, он оставался самым крупным мужчиной в этой комнате, видимо, благодаря необъяснимому ощущению силы, исходившей от него. Его рука стремительно поднялась, и тотчас же раздался хлесткий звук пощечины, и вслед за ним его грубый, хриплый голос произнес:
 — Проститутка!
 Она умолкла на полуслове и залилась слезами. Он отвернулся от нее, пересек комнату и подошел ко мне. Второй мужчина тоже поднялся с кушетки и последовал за ним.
 Да Коста вышел вперед и представил его мне:
 — Мистер Паолуччи, прославленный режиссер. Он! не говорит по-английски совершенно.
 Потом Да Коста обратился к режиссеру:
 — Iо рresenro Джери-Ли Рэндол.
 Паолуччи улыбнулся, и я протянула руку. Сделав быстрый полупоклон, он поцеловал мне руку так, что его губы скорее скользнули по его собственной руке, накрывшей мою.
 И тут, еще раз взглянув на меня, Да Коста вдруг щелкнул пальцами.
 — Я знаю вас! — воскликнул он возбужденно, — Не вы ли получили приз Тони лет пять тому назад?
 Я подтвердила кивком головы его догадку.
 — Я видел спектакль. Вы были великолепны! — он обратился к Паолуччи и разразился стремительной тирадой по-итальянски.
 Мне удалось разобрать только несколько слов: Бродвей, Тони, Уолтер Торнтон.
 Паолуччи кивнул и посмотрел на меня с некоторым уважением. Потом что-то сказал на своем языке.
 Да Коста перевел:
 — Маэстро говорит, что он слышал о вас. Он полыцен тем, что имеет возможность познакомиться с вами.
 — Благодарю вас.
 Да Коста представил и второго мужчину — высокого, седовласого и с брюшком:
 — Пьеро Герчио.
 И опять последовал странный поцелуй руки.
 — Как вы поживаете? — спросил он с сильным акцентом.
 — Синьор Герчио является консультантом Маэстро, — сказал Да Коста.
 Заметив на моем лице непонимание, он пояснил:
 — Он юрист.
 — Джино, — услышала я женский голос, почти жалобное всхлипывание.
 Мужчины словно забыли о ее присутствии в комнате. Ее муж обернулся к ней и что-то сказал. Она слушала, кивала маленькой изящной головой и смотрела на меня оценивающе.
 Паолуччи еще что-то сказал ей. На этот раз я разобрала, что речь идет обо мне. Как только он умолк, она подошла ко мне.
 Он сказал:
 — Мia sposa.
 Мы обменялись рукопожатием. Меня поразила та сила, которая скрывалась в ее тонких пальцах. Я попросила Да Косту:
 — Скажите ей, что я ее поклонница. Мне очень понравилась ее игра в фильме.
 Да Коста перевел, и она смущенно улыбнулась:
 — Grazia, — и вышла из комнаты.
 — Она ужасно переживает из-за того, что горничная прожгла ее вечернее платье, когда гладила его, — пояснил Да Коста.
 Если подобная мелочь способна вызвать такую бурю эмоций, подумала я, мне бы не хотелось оказаться поблизости, когда случится что-нибудь действительно серьезное.
 — Вы хотите что-нибудь выпить? — спросил меня Да Коста. — Тут есть на любой вкус.
 — Бокал белого вина, может быть.
 — Одну минутку.
 Я взяла у него бокал и села на кушетку. Мужчины сели вокруг меня в кресла. Да Коста переводил.
 — Вы заняты сейчас? — спросил Паолуччи.
 — Нет, но я рассматриваю несколько предложений. Паолуччи покивал, словно он все понял до того, как ему перевели.
 — Вы предпочитаете театр или кино? — спросил Да Коста.
 — Мне трудно сказать, — ответила я, — у меня никогда не было роли в кино, которая по-настоящему захватила бы меня.
 Теперь Паолуччи закивал только после перевода и-потом заговорил.
 — Маэстро говорит, — перевел Да Коста, — что Голливуд разрушил американскую кинопромышленность тем, что сделал ставку на телевидение.
 Некоторое время американское кино лидировало в мире, но теперь главная роль принадлежит Европе. Только там сейчас делают фильмы, в которых есть настоящее искусство и художественные ценности.
 Он закончил свою тираду, и мы сидели молча. Я потягивала вино, они смотрели на меня. Молчание уже становилось неловким, когда наконец кто-то постучал в дверь.
 Да Коста вскочил на ноги и поспешил в прихожую. Вскоре он вернулся и ввел высокую ярко-рыжую женщину в зеленом вечернем платье, унизанном бусами, на котором красиво выделялась черная норковая накидка. Мужчины встали и церемонно поцеловали ей руку, будучи предварительно представлены Да Костой. Затем Да Коста познакомил нас.
 — Мардж Смол — Джери-Ли Рэндол, — сказал он просто.
 В глазах девушки промелькнула неприязнь.
 — Привет, — сказала она.
 — Привет, — ответила я.
 — Это ваш юрист. — сказал Да Коста, указав на Герчио.
 Она небрежно кивнула:
 — Хорошо.
 Юрист спросил ее с вежливой улыбкой:
 — Вы что-нибудь выпьете?
 — Да, — ответила она. — Шампанское есть? Он кивнул и пошел к бару.
 Она двинулась за ним. Там он наполнил два фужера — один для нее, другой для себя. Они так и остались стоять около бара, разговаривая вполголоса.
 Интересно было бы услышать, что они говорят.
 Мои мысли прервал голос Да Коста:
 — Маэстро хотел бы узнать, думали ли вы когда-нибудь о возможности работы в Италии?
 — Мне никто еще этого не предлагал.
 — Он сказал, что вас там хорошо примут и у вас пойдет дело. Вы именно тот тип, который они ищут.
 — В таком случае, скажите ему, что сейчас я не занята.
 Паолуччи улыбнулся, встал и ушел в другую комнату. До Коста стал отдавать указания по телефону:
 — Мне центральный выход. Передайте, пожалуйста, шоферу Паолуччи, что он спустится через десять минут. Он повесил трубку, обернулся ко мне и спросил:
 — Вы давно работаете с Лу?
 — Уже целую неделю. Он рассмеялся.
 — Я всегда удивляюсь, как этот маленький подлец ухитряется каждый раз отыскивать бесспорных победителей!
 — Вы меня немного смущаете, — сказала я, — Мистер Брэдли сообщил мне, что вы продюсер. Да Коста опять рассмеялся.
 — Этот Лу никогда ничего толком не в состоянии запомнить. Я — представитель продюсера, а продюсер — Паолуччи.
 — Понимаю, — сказала я, хотя так ничего и не поняла. — А о чем будет картина?
 — Пропади я пропадом, если знаю. На каждом совещании, на которые он нас собирает, он рассказывает новую историю, новый сюжет. И я готов прозакладывать свою душу, что ни один из них не ляжет в основу фильма. На самом деле, это будет нечто совершенно иное... Дело в том, что он боится.
 Боится, что если он расскажет настоящий сюжет, кто-нибудь сопрет идею. И, как вы понимаете, это отнюдь не облегчает мою жизнь.
 — Почему?
 — Потому что я, по его замыслу, должен привлечь в картину американские деньги, а наши финансисты не приучены работать таким образом — по сути дела, втемную. Они хотят точно знать, во что вкладывают деньги.
 — Вы итальянец?
 — Американец. Мои родители были итальянцами.
 — Вы родились в Нью-Йорке?
 — В Бруклине. Отец и братья имеют там свое дело. И тут я вспомнила, почему его фамилия мне знакома. Семья Да Коста... У них, действительно, было свое дело в Бруклине. Они владели прибрежной полосой. Одна из пяти семей, которые разделили на сферы влияния Нью-Йорк. Только теперь я поняла все то, на что намекал и чего опасался Лу Брэдли.
 Да Коста понимающе улыбнулся, словно прочитал мои мысли.
 — В нашей семье я белая ворона. В том смысле, что не хочу идти в семейное дело. Они все считают меня придурком, потому что я всем делам предпочитаю эстрадный бизнес и с удовольствием ломаю мозги над его проблемами.
 Совершенно неожиданно я почувствовала, что он мне нравится. В нем было что-то обезоруживающе открытое, честное.
 — Лично я не считаю вас придурком. Дверь, ведущая в спальню, открылась, и появилась чета Паолуччи. Я просто не могла не таращить на нее глаза — Боже, да ни одна картина, в которой я ее видела, не смогла показать всю ее красоту! Без всякого сомнения, она была самой красивой женщиной из всех, кого я когда-либо видела.
 Я заметила ее быстрый оценивающий взгляд в сторону Мардж Смол. Почти сразу же она отвернулась и обратилась ко мне. Я поняла, что она вычеркнула мисс Смол из своих мыслей, словно ее вообще никогда не существовало.
 — Простите, что заняла так много времени, — сказала она приятным голосом и с легким акцентом.
 Да Коста подвел нас к машине и открыл дверцу. В машине он сел впереди, рядом с шофером. Юрист и Мардж сели на откидных, а Маэстро — между женой и мною.
 Мы поехали в ресторан «Ромео Салтаз», расположенный в двух кварталах от отеля.
 Пока мы ужинали, все вокруг могли безошибочно определить, кто именно за нашим столиком звезда. У нас был лучший столик, а Марию усадили на самое лучшее место. Точно так же она царила и в баре клуба «Эль-Марокко», куда мы поехали после ужина. Каким-то таинственным образом фотокорреспонденты появлялись всюду, куда мы приходили, и, что было еще более непонятно и странно, мне нравилась вся эта кутерьма, хотя, казалось, все должно было быть наоборот. Прошло уже много времени с тех пор, когда и я была частью всего этого возбуждения, столь характерного для всего театрально-киношного мира.
 — Вы танцуете? — спросил Да Коста. Мы вышли на крохотный задымленный кусочек паркета, предназначенный для танцев. Музыканты играли что-то очень соблазнительное. Только после часа ночи они стали играть рок. Он крепко обнял меня, и мы медленно двигались под звуки песни Синатры.
 — Вы получаете удовольствие от вечера? — спросил он.
 Я кивнула.
 — Развлекаюсь.
 — У вас действительно есть какая-то срочная горящая роль?
 — Нет.
 — Я так и думал.
 — Почему?
 — Если бы у вас была работа, вы бы не были с Лу. Он обычно служит прибежищем для тех, кто уже потерял надежду, — он смотрел теперь на меня серьезно, с высоты своего роста. — А у вас есть талант. Что же произошло?
 Почему вы связались с Лу? Я засомневалась, стоит ли говорить.
 — Не знаю. Все. Так бывает — один день перед вами — все, на другой — ничего.
 — У вас идет черная полоса, — сказал Да Коста. — Иногда так происходит с людьми.
 Я ничего не сказала.
 — Вы понравились Карле Марии, — сказал он.
 Мне было приятно это услышать.
 — Она мне тоже понравилась. Она в полном смысле слова фантастически хороша. Вы можете ей это передать.
 — И Маэстро вы понравились.
 — Чудесно. Он, мне кажется, талантливый человек. Он высмотрел просвет между танцующими парами и увлек меня в него, направляясь к углу танцевальной площадки, ближе к стене.
 — Он хотел бы узнать, согласитесь ли вы сыграть сцену с Карлой Марией.
 — Соглашусь, — сказала я, не думая, и только потом взглянула на его лицо и поняла, что мы с ним говорим о разных вещах. Я почувствовала, что неудержимо краснею. Все слова куда-то улетучились из моей головы.
 — О'кей, — сказал он наконец. — Вам не придется играть эту сцену.
 — Это все от неожиданности, — пробормотала я. — Я никак не могла предположить...
 — У них свои собственные представления о том, как следует развлекаться и получать удовольствие, — сказал он. — Я же просто выполняю поручение и передаю вам предложение.
 — Это входит в ваши обязанности?
 — Это и многое другое.
 Когда мы вернулись к столику, Герчио и другая девушка ушли. Я уловила, как Паолуччи и Да Коста обменялись взглядами. Затем продюсер поднялся из-за столика и что-то сказал по-итальянски.
 — Маэстро просит его простить, но уже время уходить. Завтра с утра у него важная встреча.
 Мы все поднялись и вызвали нечто вроде небольшого затора из-за того, что и младшие, и старшие официанты бросились отодвигать нам стулья. Карла Мария и ее муж пошли к выходу из клуба. Да Коста и я молча замыкали это торжественное шествие.
 Как только они появились в дверях, подкатил лимузин.
 — Маэстро спрашивает, сможем ли мы подбросить вас домой по пути в отель? — спросил Да Коста.
 — Нет, благодарю вас. Я живу в Вест-Сайде. Скажите ему, что я поймаю такси. И поблагодарите за приятный вечер.
 Да Коста перевел. Паолуччи улыбнулся, поклонился и поцеловал мне руку. Затем посмотрел мне прямо в глаза и что-то сказал.
 Да Коста перевел:
 — Он надеется, что судьба ему улыбнется, и он сможет однажды снять фильм с вашим участием.
 — Я тоже надеюсь.
 Я протянула руку Карле Марии. Она улыбнулась и сказала:
 — У нас, в Италии, мы прощаемся не так.
 Она нагнулась, прижалась губами к моей щеке и громко чмокнула меня в одну, потом в другую щеку.
 — Чао!
 — Чао, — повторила я.
 Они сели в лимузин. Да Коста проводил меня к свободному такси и сунул мне в руку банкноту.
 — Плата за такси, — сказал он несколько смущенно.
 — Нет, — я попыталась оттолкнуть его руку.
 — Да берите, берите, — это входит в финансовый отчет фильма, — и он оставил в моих руках деньги, закрыв дверцу машины прежде, чем я смогла серьезно возразить. — Спокойной ночи.
 — Спокойной ночи, — машинально ответила я" хотя такси уже отъехало от стоянки.
 — Куда прикажете, леди? — спросил таксист. Я дала ему адрес.
 — Это Карла Мария Перино садилась в ту машину?
 — Да.
 — Бог мой! — в его голосе слышался неподдельный восторг. — Она действительно нечто совершенно потрясающее, правда, леди?
 — Действительно, — согласилась я, потому что думала точно так же, как и он. Но тут я вспомнила о банкноте, зажатой в руке, и взглянула на нее. Я не поверила своим глазам — никогда еще до этого мне не приходилось видеть пятисотдолларовой, банкноты.

 Глава 19 

 Я позвонила ему по внутреннему телефону ровно в девять утра на следующий день.
 — Говорит Джери-Ли Рэндол, — сказала я. — Я не, думала, что разбужу вас.
 — Ничего страшного.
 — Я просто хочу сказать, что оставила деньги, которые вы вчера мне всучили, в конверте на ваше имя у портье, — выпалила я. — В любом случае, спасибо.
 — Минутку, минутку... — закричал он, и по голосу его я поняла, что он окончательно проснулся. — Откуда вы звоните?
 — Из вестибюля.
 — Не уходите. Я спущусь через минуту. Мы можем выпить по чашечке кофе и позавтракать.
 — Я бы не хотела причинять вам беспокойство.
 — Но я хочу вас видеть.
 Я положила трубку. Меньше чем через три минуты он вышел из лифта. Я думала, что разбудила его, но он не спал. Я поняла это, потому что он был выбрит и полностью одет.
 Он ничего не говорил до того момента, пока официант в ресторане не принес кофе.
 — Не нужно было этого делать.
 — Это скорее относится к вам.
 — Вы не понимаете. Это входит в бизнес...
 — Но это не мой бизнес.
 — Вы на самом деле старомодная девочка, правда?
 — Нет, новомодная. Я не верю в деньги, которые я не заработала.
 — А что вы делаете — в смысле работы?
 — Поглядываю.
 — Я поговорю с Луиджи о вас. Предупрежу его, чтобы он вас не использовал.
 — Я не собираюсь возвращаться к нему, — сказала я не очень уверенно.
 — Скажите, Паолуччи действительно собирается снимать картину, в которой ему нужна американская актриса?
 — Паолуччи снимает только картины со своей женой в главной роли, — сказал он честно.
 — Другими словами, ни о какой работе вчера речи не могло идти?
 — Угу.
 — Собственно говоря, в конечном итоге, я пришла к такому же выводу. Думаю, что я, действительно, глупа.
 — Просто это глупый бизнес. В нем миллион девушек и очень мало ролей. Даже те, у кого на самом деле есть талант, редко получают их.
 — Я получу, — сказала я. — Я уже однажды поднялась.
 — Когда вы были женой Уолтера Торнтона? — спросил он.
 Я поняла, что он хотел сказать.
 — Но мне дали приз Тони за исполнение роли, а не за пьесу, написанную мужем.
 — Но любому человеку нужен друг, — сказал он. — По крайней мере, друг поможет вам пройти мимо секретарши.
 — К чему вы клоните?
 — Паолуччи не дал мне заснуть полночи, разговаривая о вас. Он сказал, что в Италии вы можете получить столько ролей, сколько сможете сыграть, и даже больше. Конечно, при условии, что у вас будет именно тот спонсор, который в этом деле требуется.
 — Он имеет в виду себя? Да Коста кивнул.
 — Нет, спасибо, — сказала я и собралась уходить. Он положил руку мне на плечо, чтобы придержать.
 — Не глупите. Я могу назвать вам с десяток звезд, которые начинали именно так, включая Карлу Марию. Ей было всего семнадцать, между прочим, когда он отыскал ее в Неаполе лет двенадцать тому назад.
 — Это не мой стиль, — сказала я. — Я чуть было не вступила на эту дорожку однажды и до сих пор у меня ощущение, что я не совсем полноценный человек.
 — Независимость нынче вовсе не то, что не так давно было принято считать. И большинство независимых людей, которых я знаю, вернее, знал, в настоящее время сломались.
 — А как обстоит дело с вами? — спросила я. — Насколько мне известно, вы не пошли в семейное дело? Он слегка покраснел.
 — Это не совсем то?
 — Потому что я мужчина, а вы девушка. И я могу позаботиться о себе гораздо лучше, чем вы о себе.
 — Может быть, в данный момент вы и правы — сейчас вы в состоянии позаботиться о себе лучше. Но я научусь. И когда я выучусь, то никакой разницы уже не будет.
 — Мир не изменится. Если вы-умная девочка, вы найдете себе подходящего парня, выйдете за него замуж и заведете пару детей.
 — Это единственный ответ, который есть у вас для меня?
 — Да. И еще другой, о котором вы уже сказали, что он вас не интересует.
 — Иными словами, мой выбор невелик: я должна стать либо женой, либо шлюхой. И никаких иных путей, чтобы подняться на самый верх, для таких, как я, нет.
 — Есть. Невероятный случай, — сказал он. — Один на миллион!
 — Как раз мое любимое соотношение... — сказала я. — Благодарю вас за кофе. Он взял меня за руку.
 — Вы мне нравитесь. Я был бы рад встретиться с вами еще раз.
 — Я не возражаю. Но только при одном условии.
 — Каком?
 — Никакого дела. И никакого собачьего дерьма. Он ухмыльнулся.
 — Обещаю, ваша взяла. Как я могу связаться с вами? Я продиктовала ему номер своего телефона, и мы вышли в вестибюль.
 — Я позвоню вам на следующей неделе, когда спроважу их из города.
 — О'кей, — сказала я.
 Мы обменялись рукопожатием, и я вышла на улицу.
 Солнце светило, было тепло, и я, сама не знаю почему, вдруг почувствовала, что жизнь не так уж и плоха.
 Правда, он появился на моем горизонте только через три месяца. Но за это время дела каждого из нас сильно изменились. У меня летом умер отец. И я впервые по-настоящему поняла, что это значит — остаться совершенно одной.
 Этим летом не было никакой работы, даже в рекламах для летних распродаж. Каждый день я совершала полный обход тех мест, где можно было бы получить работу. Читала газету «Новости о фильмах в производстве», отвечала на каждый телефонный звонок. Но без агента добиться чего-нибудь было очень трудно. Даже для того, чтобы получить работу на телевидении — чахлую роль в коммерческой рекламе, — нужен был агент, который мог бы ввести меня и представить рекламным агентствам.
 Каждый вечер я возвращалась в свою маленькую квартирку опустошенная и усталая, но уже через несколько часов сна просыпалась и никакими силами не могла себя заставить заснуть снова.
 Я работала над новой пьесой, но концы с концами в ней упорно не желали сходиться. Все, что я писала, казалось надуманным, состоящим из сплошных натяжек, и поэтому спустя некоторое время я вообще бросила писать. Обычно я просиживала за машинкой, бессмысленно уставившись в окно, за которым скрывалась темная ночная улица, и ни о чем не думала.
 Отец каким-то необъяснимым образом почувствовал, что происходит со мной, и однажды я получила чек на сто долларов без единого слова. И с этого времени чеки стали приходить каждый понедельник. Без них я бы не справилась.
 Однажды я попыталась поговорить с ним об этом, но он не захотел обсуждать со мной этот вопрос. Все, что он сказал, — это были весьма расплывчатые фразы насчет того, что они с матерью приняли совместное решение помочь мне, потому что они любят меня и верят — в меня. А когда я решила поблагодарить мать, она холодно взглянула на меня и сказала:
 — Это все идея твоего отца. Я лично считаю, что ты должна вернуться домой и жить с нами. Лично мне не нравится то, что молодая девушка живет одна в огромном городе.
 После этого мне гораздо сильнее захотелось доказать ей, что я могу добиться всего сама. И я снова атаковала свою пишущую машинку с прежней яростью, но это ни к чему не привело.
 Я чувствовала себя одинокой до полного опустошения. Не было никаких друзей — ни мужчин, ни женщин. Товарищества в театральном деле, как я постепенно убеждалась, просто не существовало на том уровне, на котором я вынуждена была жить. Во всяком случае, для меня его не было. А тут еще случилось так, что в один прекрасный день я самым жестоким образом поняла еще и то, что я больше уже не молоденькая девочка. Случилось это вот как.
 Я ответила на приглашение сниматься в массовке в роли девочки.
 Массовка должна была изображать сцену на пляже в каком-то фильме, который снимался на Лонг-Айленде. Просмотр должен был состояться в большом зале на Бродвее, и мы все должны были предстать перед режиссером в бикини.
 Я была почти последней в очереди из тридцати девушек. В ожидании своего выхода я стояла и думала, что к тому моменту, когда мне нужно будет проходить мимо режиссера-постановщика и продюсера, наверное, все вакансии уже будут заполнены.
 У меня всегда была хорошая фигура. Я это точно знала/Кроме того, я поддерживала ее, занимаясь каждое утро не менее получаса и выполняя всевозможные упражнения.
 Я услышала свое имя и пересекла по диагонали маленькую сцену. В центре сцены я остановилась, медленно повернулась, как нам было ведено, и пошла дальше, удаляясь от режиссера и продюсера, покачивая при этом бедрами, что, мне казалось, должно выглядеть весьма соблазнительно. Я почти дошла до кулис, когда услышала шопот продюсера:
 — Нет.
 — Но у нее роскошная фигура и сенсационная задница, — сказал режиссер.
 Продюсер пытался шептать, но я отлично слышала его. В его словах прозвучал окончательный приговор для меня:
 — Слишком стара. Ей по крайней мере двадцать пять.
 Я пошла к тому месту за сценой, где раздевалась, чтобы взять свои вещи. Другие девушки болтали, одеваясь, но ни у кого не возникло желания сказать мне хоть слово. Сказанные продюсером слова начинали впиваться в меня, как колючки — слишком старая! Все они были гораздо моложе меня — семнадцать, восемнадцать — открытые, свеженькие и не потускневшие.
 И тут мне вдруг пришел в голову простой вопрос: что я делаю в мире, который переросла?
 Бродвей корчился в июльской жаре, но, тем не менее, я решила идти домой пешком. К тому времени, когда я добралась наконец до своей улицы, я выдохлась и истекала потом. Я заглянула в винный магазинчик, купила там бутылку холодного белого калифорнийского вина. Поднялась к себе в квартиру и стала пить. Примерно через час я набралась. Вино действовало лучше на пустой желудок, а я не ела с утра, потому что боялась — а вдруг мой живот чуть-чуть выпятится, когда я влезу в бикини.
 Затем я уселась у окна и бессмысленно уставилась на плавящуюся под солнцем улицу. Что со мной? Что случилось со мной?
 Зазвонил телефон, но я не ждала ничьих звонков и поэтому не пошевелилась. Однако телефон настойчиво звонил, и я в конце концов подняла трубку.
 Звонила моя мать. В ее голосе я уловила знакомое мне железное самообладание и поняла, что случилось что-то.
 — Джери-ли? Где ты была целый день? Я пыталась к тебе дозвониться.
 Я разозлилась и в то же время испугалась чего-то.
 — Ради Бога, мама, не надо! Я ходила искать работу. Что я еще могу делать, как ты думаешь? Железо в голосе возобладало надо всем.
 — Твой отец... у него был сердечный припадок. Он умер по дороге в госпиталь.
 Боль сковала сердце. Затем я смогла проговорить:
 — Я немедленно еду домой, мама.

 Глава 20 

 Казалось, что весь город пришел на его похороны. Многие магазины утром не открылись. Толпа в церкви просто не уместилась, выплеснувшись на улицы. Прощальные слова священника разносил громкоговоритель.
 — Джон Рэндол был хорошим человеком. Он щедро отдавал соседям и свою жизнь, и свое благополучие. Многие из нас, сегодня здесь присутствующих, стали богаче благодаря его помощи и добрым советам — в прямом и переносном смысле. Нам будет не хватать его. И мы всегда будем помнить его.
 Затем засыпанный цветами гроб вынесли и поставили на катафалк и повезли к кладбищу, где он и успокоился навеки.
 Когда все соседи разошлись по домам, мы с мамой остались вдвоем.
 — Позволь мне приготовить тебе чаю, — сказала я. Она кивнула.
 — Он плохо себя чувствовал в то утро перед уходом на работу, — сказала она между крохотными глотками, которыми пила чай. — Я хотела, чтобы он остался и отдохнул. Но он сказал, что у него слишком много дел, намеченных на этот день. Его секретарь рассказывала, что он диктовал письмо и вдруг неожиданно упал на письменный стол. Она позвала на помощь немедленно, но никто уже ничего не мог сделать.
 — Попытайся не думать об этом, — сказала я. Она посмотрела мне прямо в глаза.
 — Иногда мне казалось, что я давала ему недостаточно. Может быть, он хотел бы иметь своего собственного сына. Но он никогда ничего мне не говорил. Он знал, как я была занята вами двумя.
 — Он любил тебя, — сказала я. — И он был счастлив.
 — Надеюсь, — ответила она. — Мне было бы тяжело думать, что я хоть в чем-то обманула его, не дала ему то, чего он хотел.
 — Все, что он хотел, — это ты, мама, — сказала я. Мы очень долго молчали. Наконец она сказала:
 — Ты, конечно, понимаешь, что теперь придется изменить очень многое.
 Без заработка отца нам придется сократить расходы.
 Я ничего не сказала.
 — Мне кажется, если бы ты вернулась жить домой, было бы лучше.
 — А что я здесь буду делать, ма? — спросила я, — Здесь для меня нет работы.
 — Но я больше не смогу высылать тебе сотню долларов в неделю.
 — Это я понимаю, мама. Я обойдусь.
 — Как? — спросила она.
 — Я в самое ближайшее время получу работу, — сказала я. — И я почти закончила новую пьесу. Фэннон обещал мне, что он поставит ее.
 — А если она провалится как та, предыдущая?
 — Тогда я начну писать следующую, — сказала я. Она встала из кресла.
 — Пожалуй, я поднимусь наверх и прилягу, — сказала она и медленно пошла к лестнице, но внезапно оглянулась и добавила:
 — Ты, конечно, понимаешь, что в этом доме всегда есть для тебя комната — если дела пойдут не так, как надо.
 — Да, мама. Спасибо.
 Я смотрела, как она медленно поднимается по лестнице в свою комнату.
 Она все еще была красивой женщиной. Ее прямые волосы оставались до сих пор черными, голову она держала высоко, спина прямая. И вдруг меня пронзило чувство восхищения этой женщиной. Если бы только я могла быть такой. Она всегда знала, что нужно делать, — во всяком случае, мне так казалось.
 Моя нью-йоркская квартирка встретила меня духотой, жарой и пылью. Я распахнула окна. Даже при страшном шуме уличного движения с открытыми окнами стало лучше, чем в затхлой нежилой атмосфере, характерной для закрытых на долгое время комнат.
 Я достала почту, набравшуюся за ту неделю, что меня не было дома. В основном — счета.
 Лениво развернула свежий номер газеты «Новости о производстве фильмов». Просмотрела колонку приглашений на пробу. Ничего для меня не было, если судить трезво и здраво. Но тут мое внимание привлекло объявление:
 Требуются!
 Актрисы, модели, шоугерлс! Работа в ваше свободное время. Встречи с влиятельными людьми. Если вы ожидаете приглашения или съемок, если вам больше чем двадцать один год, если вы ростом не ниже чем пять футов пять дюймов, если у вас хорошая фигура и вы умеете поддерживать разговор, если вы можете уделить нам хотя бы четыре вечера в неделю, мы можем предложить вам работу, которая несомненно заинтересует вас.
 Начальная оплата 165 долларов в неделю, включая оплату всех социальных страхований и взнос в фонд безработицы, а также бесплатное вечернее платье и чаевые. Оплата повышается после трех месяцев работы.
 Полная занятость — сорок четыре часа в неделю.
 Обращаться:
 Клуб «При свете торшеров» 54 стрит от Парк Авеню с понедельника до пятницы на этой неделе между 2 и 5 часами дня.
 Внимание!
 Мы не ведем переговоров с девушками легкого поведения. Необходимо представить лицензии полицейского департамента и наркологического отделения.
 Я прочитала объявление еще раз, медленно, и подумала, что, видимо, открывается еще один клуб. Единственные два, которые я знала, были «Плейбой» и «При свете газовой лампы». В моем финансовом положении сто шестьдесят пять в неделю звучало заманчиво, и, кроме того, юридически у них должно было быть все в порядке. Ведь они требовали справки от полицейского департамента и наркологического отделения. И часы работы мне подходили. У меня останется время, чтобы писать и продолжать искать работу в дневное время, если, конечно, появятся предложения.
 Я посмотрела на часы — почти полдень и уже четверг. Объявление, таким образом, прождало меня почти целую неделю. И если я хочу хоть чего-нибудь добиться, нужно быстро двигаться. Приняв решение, я пошла в ванную комнату, вылила целую бутылку банной соли в ванну и пустила горячую воду.
 Пока ванна наполнялась, я разложила все свои принадлежности для макияжа, включая накладные реснички, — я намеревалась выглядеть на все сто процентов.
 Клуб располагался в большом здании из серого кирпича с внушительной двойной дверью, выкрашенной черной краской. По обе стороны двери висели тяжелые медные каретные лампы, которые хорошо сочетались с такими же медными дощечками, закрепленными на дверях. На каждой из этих дощечек была выгравирована надпись: «При свете торшеров».
 Я дернула дверь, но она была заперта. Посмотрела на часы — было всего только начало третьего. И тут я заметила маленькую кнопку звонка, расположенную чуть ниже бронзовой дощечки.
 Я нажала на кнопку — и дверь автоматически открылась. Я вошла.
 Чувствовался запах свежей краски. В противоположном конце холла я увидела рабочих, прибивающих драпировку на стену и окна. Один из них заметил меня и сказал, указывая пальцем:
 — Вверх по лестнице, первая комната. Девушка, сидевшая в приемной, посмотрела на меня без всякого энтузиазма. У нее было усталое выражение лица.
 — Я пришла по объявлению, — сказала я. Выражение лица у девицы не изменилось.
 — Все места уже заняты, — ответила она.
 — Но в объявлении сказано, что собеседование проводится до конца недели.
 — Ничем не могу помочь. У нас уже четыре сотни девиц побывало за первые два дня, — она взяла в руки листок бумаги. — Здесь был какой-то сумасшедший дом. Если хотите, можете оставить свое имя и номер телефона.
 Мы свяжемся с вами, если откроется вакансия.
 На ее столе зазвонил телефон.
 — Да, мистер Да Коста, сейчас иду, мистер Да Коста, — сказала она.
 Положив телефонную трубку, девица посмотрела яа меня и нетерпеливо спросила:
 — Так вы будете оставлять свой телефон или нет? Я решила использовать на все сто выпавший мне так неожиданно шанс и сказала:
 — Скажите мистеру Да Коста, что Джери-Ли Рэндол здесь.
 Выражение ее лица внезапно изменилось.
 — Почему вы сразу не сказали? Я слышала, как он упоминал ваше имя, — сказала она и схватила телефонную трубку. — Мистер Да Коста, здесь Джери-Ли Рэн-дол, и она хотела бы видеть вас.
 Она некоторое время слушала, потом посмотрела на меня с интересом и сказала:
 — Следующий этаж, первая дверь направо. Он стоял у открытой двери, поджидая меня. На его лице сияла улыбка.
 — Как вы узнали, что я здесь?
 — Никак не узнала, — сказала я. — Просто я услышала, как девушка в приемной назвала ваше имя. И я предположила, что это вы и есть.
 — Я много раз собирался позвонить вам, — сказал он, — но всегда что-нибудь мешало.
 — Ничего страшного, — сказала я.
 — Как ваши успехи?
 — Не слишком. Я пришла по объявлению, но девушка сказала мне, что все места уже заняты. Его лицо неожиданно сделалось серьезным.
 — А вы имеете хоть малейшее представление о том, что это за места?
 — Только то, что я прочитала в объявлении. Он вошел в комнату и сел за свой стол, приглашая и меня садиться.
 — У нас будет своего рода сверхдорогой «Плейбой-клуб», но с различными дополнительными услугами: сауна, плавательный бассейн, массаж, а также коктейль-холл и ресторан. В цокольном этаже будет танцевальный зал и дискотека.
 — Звучит, как целая огромная организация.
 — Так оно и есть, — сказал он. — У нас восемь сотен клиентов-подписчиков, которые уже выложили по шесть сотен долларов каждый за членство в нашем клубе* Мы подыскивай! девиц самого высшего класса, чтоб они могли работать хозяйками. Нам нужны девушки особого типа, потому что они должны придавать шик всему заведению. Ну... примерно, как девицы-Банни' в клубе «Плейбой».
 — Чем же будут отличаться ваши хозяйки? — спросила я.
 — Во-первых, они не будут носить эти дурацкие костюмы. Для каждой хозяйки шьется специальный костюм, соответствующий обстановке того зала, в котором она будет работать. Во-вторых, все они должны уметь поддерживать интересную беседу, быть дружелюбными, но без фамильярности. Они должны помогать гостям чувствовать себя комфортно, уютно, почти так же, как у себя дома.
 — Звучит очень заманчиво. Идея неплохая, — сказала я.
 — Она действительно неплохая, — сказал он и посмотрел на меня. — Вы ие хотели бы взглянуть на некоторые платья?
 Я кивнула.
 Он подошел к большому шкафу в углу комнаты и достал оттуда два платья. Одно было сшито в греческом стиле — мягкое, падающее и очень декольтированное. Другое было настоящим , платьем прабабушки — из набивного шифона с большими цветами, с глубоким вырезом каре в пейзанском стиле. Он поднес их к окну. Платья просвечивали.
 — На девушках будут такие платья и — больше ничего.
 Я молчала. — Ни бюстгальтеров, ни трусиков, ничего, кроме туфель на высоких каблуках, — продолжил он.
 Затем он повесил платья обратно в шкаф и вернулся к письменному столу.
 — Так что вы думаете об этом?
 — Я не думала, когда пришла сюда, что нанимаюсь в детский сад.
 Видимо, он что-то уловил в выражении моего лица, потому что неожиданно подошел ко мне, положил руки мне на плечи и заглянул в глаза.
 — Что случилось?
 — Умер мой отец, — сказала я. Из глаз моих потекли слезы, я уткнулась лицом в его пиджак и пробормотала невнятно:
 — Впервые в жизни мне стало страшно.

 Глава 21 

 Я посмотрела на стенные часы. Время перевалило за одиннадцать.
 Десятичасовая перемена должна была уже закончиться. Пора идти проверять.
 Перед выходом я на минутку задержалась, чтобы взглянуть на себя в огромное — во весь рост — зеркало, укрепленное на дверях моего маленького кабинета. Длинное, до полу прабабушкино платье сидело на мне, идеально облегая всю фигуру. Я удовлетворенно улыбнулась.
 Первые несколько дней я чувствовала некоторое смущение, когда надевала это платье, но после того как я убедилась, что никто не обращает на меня особого внимания, я перестала об этом думать.
 Я проехала на лифте семь этажей до дискотеки, расположенной в цокольном этаже. В мои обязанности входило проверять готовность всех помещений и в случае если кто-нибудь отсутствует, подыскивать замену хозяйке. Словом, обеспечивать четкое соблюдение расписания.
 Идея клуба принадлежала Винсенту. Успех клуба превзошел все ожидания.
 Сегодня, через шесть месяцев после открытия, заявления о приеме в члены клуба ? выстроились в очередь на два года. Правда, клуб был не совсем то, о чем мечтал Винсент, но его семья плотно оседлала его, после того как два года он тщетно гонялся за киномиражами. И когда бизнес с Паолуччи окончательно лопнул, отец Да Коста подвел черту.
 Винсенту было предложено на выбор два пути: либо он входит в то, что они считали единственно достойным делом, либо начинает что-то еще, но вместе с ними. Винсент избрал меньшее из двух зол.
 Открытие клуба обошлось семье в два миллиона долларов. Но это их не беспокоило. Деньги ничего не значили для них. Значение имело только то, что их сын наконец занимается делом, в котором может проявить себя.
 Народу в дискотеке было немного. Громко играла музыка. Было еще слишком рано для наплыва посетителей.
 Дино, невысокий, плотный метрдотель, подошел ко мне.
 — Все спокойно, — сказал он. — Приходите попозже. Сейчас мы пробуем нового диск-жокея. Есть надежда, что это будет потрясный кадр.
 — Я обязательно зайду.
 Он дал мне список девушек, которые работают сегодня, и я поднялась в коктейль-холл, расположенный на первом этаже. За столиком в углу сидел Анджело.
 — Сегодня все идет хорошо, — сказал он. Я забрала у него список вышедших на работу девушек и поднялась еще на один этаж, в ресторан. К этому времени народ из обеденного зала стал расходиться. Ко мне поспешил Кармине.
 — Мне понадобится дополнительно парочка девушек на субботний вечер.
 Уже сегодня я еле-еле справляюсь.
 — Мне придется обговорить это с Винсентом.
 — Сделай это для меня, беби. Мы просто обязаны держать марку. Нельзя допустить, чтобы кто-нибудь нас обошел.
 Выше третьего этажа все помещения предназначались только для членов клуба. Я решила заглянуть в отделение здоровья. Там было всего несколько человек, лениво плавающих в бассейне, и девицы, сидящие на бортике со скучающим видом. Девицы совершенно не обращали внимания на то, что мужчины плавают голые.
 Из своей маленькой кабинки вышел Тони и сказал:
 — Все тихо. Ни в парилке, ни в сауне никого нет. Гимнастический зал и кабинеты для массажа на следующем этаже тоже пустовали. Только в одном из кабинетов были задернуты занавески.
 — Сегодня словно все вымерло, — сказал тренер Рокко. — Ни у кого, видимо, не стоит. Они все остались дома с женами.
 Я рассмеялась. Но он оставался серьезным.
 — Ничего смешного. Девочки начали практиковаться друг на дружке. Я застукал Джоан, когда она делала массаж Сэнди.
 — Ты не должен этого допускать, — сказала я, сделав строгое лицо. — Тебе придется пойти на жертву и разрешить им практиковаться на себе.
 Он вытаращил на меня глаза с недоверием.
 — Боже! Моя жена убьет меня.
 Я рассмеялась и пошла дальше — поднялась еще на один этаж. Там, на шестом этаже, ничего не происходило. Там располагались апартаменты для тех членов клуба, которые желали оставаться на ночь.
 Джанни и двое его девиц резались в джин. Я помахала им рукой и вернулась к себе в кабинет.
 Я положила списки вышедших на работу в специальный ящик для передачи клерку, закурила и пошла в кабинет к Винсенту. Он еще не появлялся. Это меня удивило. Когда мы с ним расстались, примерно в восемь часов, он сказал, что вернется к десяти. Поскольку в данный момент мне больше нечего было делать, я подумала, что неплохо было бы спуститься в дискотеку и послушать нового диск-жокея.
 Классный диск-жокей практически делает погоду: правильно подобранная музыка именно для тех людей, которые собрались в данный момент в дискотеке, может завести их и заставить скакать и прыгать, как детей. Но мне не хотелось снова спускаться туда, не было настроения. И вообще не хотелось ни с кем разговаривать. Оказалось, что вовсе не так-то легко все время улыбаться людям и делать вид, что тебе интересно то, о чем они говорят.
 Я погасила сигарету... Чего бы мне действительно хотелось — так это забалдеть. Но — нельзя. Правила были очень строгими: никакой травки, никакого кокаина, никаких таблеток во время работы.
 — Мы не желаем ничем рисковать, — сказал Винсент. — Все конкуренты будут искать любую возможность взорвать наше дело. Мы должны сделать все возможное, чтобы не дать им даже маленькой зацепки.
 Правда, в его апартаментах это правило не работало — у него было все: от травки и порошка до таблеток, которые он любил принимать, когда мы с ним занимались любовью. Но с собой он никогда ничего не носил. Иногда я задумывалась: как, интересно, наркота попадала к нему в апартаменты? Но никогда об этом его не спрашивала. Был целый ряд вещей, о которых я с ним не говорила. В их число входила его семья. Единственный раз, я помню, видела его отца и двух старших братьев. Вскоре после открытия они как-то вечером пришли к нам. С ними было еще двое мужчин. Винсент сразу же увел их в свой кабинет. Примерно через полчаса они все вышли, и Винсент повел их показывать клуб. Когда они уже покидали здание, я была как раз у выхода. Винсент видел меня, но не сделал ни малейшего поползновения познакомить нас.
 Его отец оказался невысоким, изящным человеком с волосами стального цвета и черными непроницаемыми глазами. Винсент склонился к отцу и поцеловал его в обе щеки.
 Пожилой человек улыбнулся, нежно погладил Винсента по щеке и кивнул ему.
 — Все очень хорошо, сынок, — сказал он. — Мы гордимся тобой.
 Он повернулся и вышел. За ним все остальные.
 Винсент взглянул на меня и, не говоря ни слова, вошел в лифт и поднялся в свой кабинет. Через несколько минут я последовала за ним.
 На письменном столе стояла бутылка шотландского виски. И когда я вошла, он как раз доливал стакан. До того я никогда не видела, чтобы он пил на работе.
 — Все хорошо, — сказал он мне быстро. — Все хорошо.
 Но я заметила, что руки его тряслись, когда он подносил стакан к губам. Он сделал большой глоток.
 — Я хочу трахнуть тебя, — сказал он. В его глазах возникло какое-то странное выражение. Я поняла, что он очень боится — каков будет мой ответ.
 — О'кей, — сказала я.
 — Прямо сейчас.
 — Запереть дверь?
 — Нет, не здесь. У меня дома. Переоденься. Через несколько минут мы уже ехали к нему домой. Мы не сказали друг другу ни единого слова. Так, молча, и доехали до дома, расположенного в нескольких кварталах от клуба.
 Вошли в его квартиру.
 Окна квартиры выходили на реку. Он включил свет и подошел к встроенному в стену бару.
 — Ты куришь? — спросил он.
 Я кивнула.
 Он раскурил для меня косячок и взял себе другой. Травка была чудесная, очень легкая. Обыкновенно мне требуется не более двух затяжек, чтобы забалдеть, но на этот раз со мной ничего не происходило.
 — Иди сюда, — сказал он.
 Я пошла за ним в спальню. Он повернулся ко мне, снимая пиджак.
 — Раздевайся.
 Я положила косячок в пепельницу и стала раздеваться. Нагнулась, чтобы расстегнуть застежки на туфлях, а когда выпрямилась, он уже был голый.
 Некоторое время он смотрел на меня, потом открыл ящик в ночном столике у кровати, достал желтую коробку, маленький белый пузырек и крохотную золотую ложечку. Затем подошел ко мне с пузырьком и ложечкой, отвинтил пробку у пузырька и достал ложечкой немного белого порошка, поднес к одной ноздре и сильно вдохнул, после чего повторил ту же процедуру с другой ноздрей... Его глаза заблестели.
 — Банг! — воскликнул он и протянул мне полную ложечку порошка.
 — Что это? — спросила я.
 — Кокаин, — сказал он. — Понюхай, не повредит. Он поднес ложечку к моему носу. Я вдохнула и сразу же чихнула от порошка. Он рассмеялся и поднес ложечку к другой ноздре. Я снова втянула в себя воздух и на этот раз все обошлось только тем, что слегка пощипало в ноздре.
 — Ну как оно? — спросил он.
 — Ничего не чувствую.
 — Еще почувствуешь, — засмеялся он. — Через одну-две минуты.
 Он оказался прав. Вначале в ноздрях только чуть-чуть онемело, потом появилась сухость во рту, и вдруг — я взлетела в воздух!
 Он внимательно наблюдал за мной.
 — Хорошо?
 — Забирает...
 Он поставил пузырек и притянул меня к себе. Его губы были жесткими и чем-то меня царапали. Я чувствовала, как его руки больно впиваются в мои плечи. Мы пошатнулись и почти упали поперек кровати. Его зубы впились в мою грудь, причиняя боль соскам. Я застонала от боли, и тогда он поднял голову. Его глаза в упор смотрели на меня.
 — Я схожу с ума по тебе. Ты это знаешь? — спросил он почти со злостью.
 Я покачала головой.
 Боль, которую он мне причинил, видимо, невозможно было сравнить с той болью, которую он испытывал сам. Он потянулся, взял желтую коробочку и достал оттуда капсулу с амилнитратом. Держа ее в руке, он поднял мои ноги так, что колени почти касались груди, сам встал на четвереньки, нависая надо мной. Все его тело казалось напряженным, как пружина. Меня удивило отстраненное выражение его глаз. И тут, не успела я испугаться, как он внезапно упал на меня, и я почувствовала, как он вошел в меня на всю свою длину. В тот же момент он раздавил капсулу.
 Мне показалось, что голова моя взорвалась от притока крови и жара. В тот же момент у него начался оргазм. Он резко поднялся надо мной, уперся обеими руками в матрас по обе стороны от меня. Его лицо было искажено, а глаза закрыты.
 — Нет, о Господи, нет! — почти взвизгнул он, пытаясь контролировать спазм. — Нет, нет, нет! Я притянула его к себе.
 — Не нужно бороться с собой, не пытайся удерживаться. Заканчивай скорей.
 Его немного потрясло, и все кончилось.
 Он лежал очень тихо, только грудь его раздувалась от глубокого дыхания и давила на мою. И вдруг он заплакал — тяжело, надрывно, со всхлипами.
 Я прижала его голову к груди и стала гладить ее.
 — Все хорошо, все хорошо, — повторяла я. Он поднял голову и посмотрел на меня. В глазах его все еще стояли слезы.
 — Ты ничего не понимаешь, — сказал он. — Будь они прокляты!
 Я молча ждала, пока он продолжит.
 — Они все-таки добились того, чего хотели. Они все время добивались, чтобы я остался в семейном деле. И, нравится мне это или нет, но я остался в нем.
 — Не нужно говорить об этом. — сказала я. — Рано или поздно все обойдется.
 — Нет. Предполагалось, что клуб будет моим. Они одолжили мне деньги.
 Но теперь они не хотят, чтобы я вернул их. Поэтому получается, что мы все партнеры. В конце концов, разве мы не одна семья? — спросил он с горечью.
 — Так вот почему они приехали сегодня в клуб. Он кивнул.
 — Я был бы в лучшем положении, если бы клуб прогорел. По крайней мере, в этом случае они бы забыли обо всей этой истории. Просто еще одна из сумасшедших затей нашего маленького Винченцо.
 — Я не представляла, что они могут быть такими. Все, что я знаю об итальянских семьях, это то, что они всегда держат слово, данное друг другу, что бы ни случилось.
 — За исключением тех случаев, когда дело касается денег или власти.
 «Коза ностра» — всего лишь слова для газет. Мой отец избавился от своего брата для того, чтобы стать главой семьи. А когда он умрет, мои братья поубивают друг друга, чтобы занять его место.
 Некоторое время я молчала.
 — Что будет дальше?
 — Ничего. Я буду руководить делом так же, как и раньше. Только теперь мы делим доход на четыре части.
 — А как с теми деньгами, которые они одолжили тебе? Два миллиона долларов — ты их должен вернуть?
 — Конечно нет. Теперь это — семейный бизнес. И они получат эти деньги из своих долей.
 — О, тогда ты в порядке, — сказала я и посмотрела на него. — Мой отец был банкиром, и однажды, я помню, он сказал мне, что любой кредит, который тебе не нужно возвращать, следует записывать в чистую прибыль. Так что ты сделал себе полмиллиона долларов.
 Наконец он улыбнулся, а потом и засмеялся.
 — Ты странная девочка, — сказал он и опустил ноги вниз с кровати. — Выпьешь чего-нибудь?
 — Нет. Но если у тебя есть еще сигаретка, я с удовольствием закурю.
 Он вышел и вернулся в спальню с полной коробкой сигарет. Я раскурила одну и откинулась на подушки, глубоко затягиваясь. На этот раз все получилось — я потихонечку поплыла.
 Он стоял рядом с кроватью и смотрел на меня. Я протянула ему сигарету. Он сделал несколько затяжек, и тогда я потянулась к нему.
 — Иди ко мне, — сказала я. — Ты мне задолжал один разок.
 Он оказался в моих объятиях... И на этот раз нам удалось заняться любовью по-настоящему...
 На следующий день я перевезла все свои вещи, кроме пишущей машинки, бумаг и рукописей, в его квартиру. Но свою квартиру я не сдала — мне всегда хотелось иметь место, где бы я могла спокойно работать.

 Глава 22 

 К тому времени, когда я, наконец, спустилась в дискотеку, она уже была переполнена. На пятачке для танцев хватало места только для того, чтобы двигаться, вернее, дергаться в такт музыке и не перемещаться ни вперед, ни назад, ни вбок. Все остальное пространство зала было заполнено, а точнее сказать, битком набито людьми, сидящими и стоящими у столиков, между которыми трудно было найти просвет или даже просунуть ладонь.
 Ко мне протискался Дино. На его круглом лице сияла широкая улыбка.
 — Новый парень — блеск! — сказал он. — Он не дает им остановиться.
 Я посмотрела в дальний конец зала, где на небольшом возвышении у двух проигрывателей работал новый диск-жокей, высокий, стройный темнокожий парень, одетый в диковинный костюм: шляпа с широкими полями фасона сафари, замшевая рубашка ручной работы, заправленная в сильно расклешенные брюки с широким поясом. Он прижимал наушник к одному уху и менял пластинку на втором проигрывателе. Закончив, он сделал пометку, снял наушник, поглядел в зал, заметил меня и улыбнулся.
 В его улыбке было что-то смутно знакомое. Я автоматически улыбнулась ему в ответ и стала пробираться сквозь дергающуюся толпу к эстраде. Когда наконец я добралась до нее и остановилась, диск-жокей снова улыбнулся мне и робко окликнул:
 — Хелло, Джери-Ли!
 Я воскликнула с искренним удивлением:
 — Фред! Фред Лафайет!
 Он просиял.
 — Вы вспомнили меня.
 Я протянула ему руку и сказала:
 — Не могу поверить!
 — Да уж! Вот и мы — на том же самом месте, где когда-то начали: я на эстраде, а вы на паркете и работаете.
 — Но почему ты не поешь? Что случилось?
 — Знаешь, девочка, сладкоголосые певцы, такие, как Нат Кинг Коул, нынче уже не проходят — публика не врубается. Мир заклинился на роке, — он отпустил мою руку. — Сколько же лет прошло? Десять?
 — Около того.
 — Я читал о тебе в газетах, — сказал он. — А потом Я что-то, видимо, пропустил. Ты развелась с тем человеком, правильно я понимаю?
 Я кивнула в ответ.
 — Ты великолепно выглядишь, — сказал он. — Ты выросла в настоящую красавицу.
 — Я чувствую себя старухой.
 — Зачем так говорить? Ты все еще девочка.
 — Хотела бы я, чтобы так оно и было... — сказала я. — У меня умер отец.
 — Мне искренне жаль. Он был чудесный человек.
 — Да.
 — Я заметил тебя, когда пришел наниматься на работу, и сразу же подумал, что это ты, — сказал он.
 — Так почему же не подошел, не заговорил?
 — Когда я стал расспрашивать, чтобы убедиться, что не ошибаюсь, мне посоветовали держаться подальше, что ты, мол, дама самого босса, — он смотрел мне прямо в глаза.
 — Так оно и есть. Но тем не менее, ты должен был подойти. Ну, хотя бы поздороваться. В конце концов, мы с тобой старые друзья.
 Он не успел ответить, потому что ко мне пробрался Дино и сказал:
 — Только что пришел Винченцо. Он хочет сейчас же видеть вас.
 — О'кей, — сказала я и посмотрела на Фреда. — Надеюсь, тебе здесь понравится. Как-нибудь мы посидим за чашкой кофе, поболтаем, вспомним прошлое.
 — Конечно, — сказал он, взял наушники, надел на голову и занялся пластинками. — Ты скажи, когда сможешь.
 Я протолкалась обратно к выходу, поднялась в кабинет Винсента. При первом же взгляде на него я поняла, что он на взводе. Глаза сильно блестели, и что-то особенное было в них. А голос звучал рассерженно.
 — Какого черта ты там делала, держась за руки с этим черномазым?
 — Мы не держались за руки, а обменялись рукопожатием, — сказала я. — Он мой старый друг. Когда-то он спас мне жизнь.
 — А мне насрать на то, что он сделал. Я уволю этого ...соса, этого грязного дрочилу!
 — Если ты уволишь его, то уволишь и меня, — сказала я и подумала, что Фред был более чем прав, когда сказал, что мы снова оказались в том же самом положении, в котором все началось. Судя по всему, знакомство со мной опять обойдется ему в потерю еще одной работы.
 Винсент внезапно успокоился.
 — Он действительно спас тебе жизнь?
 — Да, Парочка парней избили меня и хотели изнасиловать. Он выручил меня как раз вовремя. Винсент помолчал минутку.
 — Сколько лет тебе было?
 — Шестнадцать.
 — Пожалуй, ты права, вы действительно старые друзья.
 Я не ответила.
 — Переоденься, — сказал он. — Мы уезжаем.
 — Куда?
 — В ресторан «Эль-Марокко». У меня есть кое-какие идеи. Мы должны встретиться там с нужными людьми.
 — Какие идеи?
 — Насчет кино, — ответил он раздраженно. — Как долго, по-твоему, я смогу выдержать такое существование в этой вонючей забегаловке и не сойти при этом с ума?
 — Твоя семья знает об этом?
 — Нет! Плевать я хотел! Переодень, наконец, это проклятое платье и перестань задавать мне кучу идиотских вопросов!
 Мы вошли в «Эль-Марокко», и у меня появилось ощущение, что вернулся тот день, когда мы впервые встретились с Да Костой. За самым лучшим столиком сидели Паолуччи, как и тогда. Различие заключалось единственно в том, что вместо итальянского юриста за столом сидел плотный мужчина среднего роста в темном костюме, которого представили мне просто как Фрэнка.
 — Паолуччи поцеловал мне руку точно так же, как и в тот раз, а Карла Мария прижалась щекой к моей щеке.
 — Вы договорились обо всем? — спросил Фрэнка Винсент, когда мы уселись. Фрэнк кивнул.
 — Вы получите мой чек на миллион долларов завтра утром, — сказал он.
 Винсент рассмеялся:
 — Это требуется обмыть! Еще бутылку шампанского! — бросил он старшему официанту. Фрэнк встал из-за стола.
 — Время для меня уже позднее, в такую пору я обычно ложусь спать.
 Так что я, пожалуй, пойду, — он весьма сдержанно пожал руки продюсеру и Карле Марии, сказал им что-то по-итальянски, на что они ответили улыбками, потом обратился ко мне:
 — Доброй ночи, молодая леди. Рад был с вами познакомиться.
 — И я рада познакомиться.
 Под конец ритуала прощания он сказал:
 — Всего хорошего, Винсент, и не забудь передать мои самые лучшие пожелания твоему отцу.
 — Не забуду, дядюшка Фрэнк, — Винсент встал из-за стола. — Спокойной ночи.
 Я смотрела, как он шел к двери. Было в нем что-то излучающее властность и силу. Даже старший официант, поклонился ему, казалось, с особой почтительностью. Он перешел в холл, подошел к ступеням, ведущим к выходу, и я заметила, как из бара тут же появились два человека и присоединились к нему. Вышли они вместе.
 — За фильм! — сказал Винсент, поднимая бокал с шампанским. — А ты непременно будешь сниматься в нем, — обратился он ко мне. — Вторая главная роль после Карлы Марии.
 — Ты наверно, шутишь!
 — Ни в коем случае! Таковы условия сделки.
 — Как тебе удалось все это провернуть? Он рассмеялся.
 — Все очень просто. Коль скоро я нигде не могу раздобыть денег, я вложил в фильм свои собственные.
 — Но где ты взял такие деньги? — и тут меня осенило:
 — Не о них ли говорил дядя Фрэнк?
 — Я взял заем и в качестве обеспечения отдал свою долю акций клуба.
 — А твой отец знает?
 — А что от этого изменится? Я имею право делать, что хочу с моей частью акций. Я промолчала. Он снова наполнил свой бокал.
 — Перестань думать об этом и выпей. Ты будешь звездой, девочка.
 Было уже за три часа утра, когда мы вышли из ресторана. Винсент повел меня к лимузину Паолуччи.
 — Ты поедешь в отель с ними. Я съезжу в клуб, проверю, все ли там в порядке, и затем присоединюсь к тебе.
 — Я устала, — сказала я. — Я бы предпочла поехать домой и лечь спать, если ты не возражаешь.
 Он продолжал улыбаться, но по его глазам я поняла, что он сердится.
 — Я возражаю. Ты едешь с ними. Мне нужно кое-что обговорить с Дино и сделать это именно сегодня.
 Я знала, что спорить с ним, когда он в таком настроении, бесполезно.
 Забралась в машину. Он помахал нам рукой и пошел по улице пешком, а наша машина свернула в сторону Первой авеню.
 Карла Мария улыбнулась мне.
 — Я рада, что вы, наконец, с нами.
 — И я рада, — ответила я. — Словно волшебный сон становится явью — сниматься в кино с вами и вашим мужем!
 Она похлопала меня по руке.
 — Вы, американцы, такие смешные, — она рассмеялась. — Я хочу сказать — сегодня смешные, — она, вероятно, заметила, как изменилось выражение моего лица. — Разве Винсент не сказал вам, что эту ночь мы проведем вместе?
 Я покачала озадаченно головой.
 — Нет. Он сказал, что присоединится к нам позже. Она что-то сказала по-итальянски мужу и затем обратилась ко мне:
 — Мы позвоним из отеля Винсенту и обо всем договоримся.
 — Нет! — я постучала по плечу шоферу. — Будьте добры, остановите машину здесь, пожалуйста!
 Шофер притормозил. Ни она, ни режиссер не сказали ни слова, пока я выбиралась из машины. Я поймала такси и поехала прямо домой.
 Я только что закончила раздеваться, когда в квартиру ворвался разъяренный Винсент. Он остановился в дверях спальни и заорал на меня:
 — Ты, чертова дура, идиотка, глупая сука! После всего, через что я прошел, чтобы заполучить их и добиться для тебя роли!
 — Ты должен был сказать мне — что и как ты задумал, — сказала я.
 — Ладно! Теперь ты знаешь, так что одевайся и тащи свою задницу туда!
 — Нет! Я уже сказала тебе однажды — я в такие игры не играю.
 — Ты предпочитаешь носиться по городу и выпрашивать работу или голодать? Я не ответила.
 — Вспомни, как ты себя чувствовала, когда пришла в клуб! Ты сидела с голой задницей, когда я тебя пригрел и увел с улицы... А теперь ты хочешь насрать на меня?
 — Я не собираюсь употреблять тебя.
 — Нет, ты именно это делаешь! — завопил он. — Мы можем взорвать весь договор с ними, если ты не согласишься войти как его непременная часть!
 — Нет, не взорвешь! — крикнула я. — Главное в соглашении — миллион долларов, а не я! Не я!
 — Но и ты — часть сделки!
 — А вот это ты не имел права делать, не согласовав со мной!
 — У меня не было права рисковать деньгами, — продолжал он кричать, — но я рискнул! Так что теперь или ты заткнешься и будешь делать, как тебе велят, или мне придется покончить со всем в каком-нибудь канализационном стоке...
 Я вытаращила на него глаза.
 А он неожиданно рухнул в кресло и закрыл лицо руками. Посидел так, потом поднял на меня глаза-в них стояли слезы.
 — Единственное, с чем считается моя семья, это — успех. Если картина пойдет широко, все обойдется.
 Я промолчала.
 — Пожалуйста, — стал он умолять меня, — только раз. После этого ты сможешь делать все, что захочешь. Сейчас у меня единственный шанс выбраться из-под влияния семьи — это ты.
 Я сидела неподвижно.
 — Они просто похоронят меня, если это дело не состоится. Мой отец и дядя Фрэнк годами не разговаривали. Я не имел никакого права дать ему возможность заполучить мою долю в клубе.
 — Но ты уже сделал это, — сказала я.
 — Нет, это лишь на то время, пока картина будет сниматься. Дядя Фрэнк обещал не говорить о сделке, если он получит гаранатии, что я верну деньги. А я их верну, если фильм пойдет, — он опять закрыл лицо руками и заплакал.
 Я поднялась, долго смотрела на него, затем начала медленно одеваться.
 Когда я проходила мимо него, к двери, он остановил меня. Подошел к ночному столику, достал несколько самокруток с зельем, достал пузырек с кокаином, коробку таблеток. Все это он сунул мне в сумку.
 — Может быть, поможет...
 Я промолчала.
 Он наклонился и поцеловал мом холодные губы.
 — Спасибо... Я люблю тебя!
 Я не ответила и пошла к двери. Уже тогда я знала, что больше никогда не вернусь сюда.
 Через десять минут я была на пороге их апартаментов в отеле. Дверь открыла Карла Мария.
 — Я такая рада, что вы приходили! — сказала она с улыбкой.
 Я внезапно рассмеялась.
 Дело было не только в ее английском. Вся эта история вдруг начала казаться мне какой-то сплошной нелепицей. Я сразу же закурила травку, затем понюхала двойную щепотку кокаина и запила хорошим бокалом шампанского.
 К тому времени, когда мы добрались до спальни, я была уже где-то так высоко в небесах, что мне на все было начхать. Больше того, к моему удивлению, мне даже понравилось. Я никогда не думала, что прикосновения женщины могут быть такими нежными и возбуждающими. А уже те штучки, которые Карла Мария умела вытворять своим язычком, делали моего верного «Зеленого шмеля» жалким подобием детской игрушки. Словно целый новый мир внезапно открылся передо мной.
 Так что когда я утром проснулась рядом с ней и увидела как она прекрасна, а потом вспомнила все, что было ночью, я поняла, что мне понравилось это.

 Глава 23 

 Я дождалась полудня, когда, по моим расчетам, Да Коста должен был быть уже в клубе и проверять утренние отчеты, и только тогда поехала на квартиру, чтобы забрать свои вещи. Я вошла и сразу же отправилась в спальню.
 Оказалось, что я ошиблась в своих расчетах-он лежал в постели и спал.
 Я стала тихонечко пятиться, чтобы выйти из спальни, но тут он проснулся, сел и протер глаза.
 — Доброе утро, — сказал он с ясной улыбкой. Я не ответила.
 — Перестань, не дуйся... Все было не так плохо, правда ведь?
 — Угу...
 Он уже совершенно проснулся.
 — Она вылизала твою пушистую киску?
 — Да.
 — А ты — ее?
 — Да.
 Я почувствовала, что он начинает возбуждаться.
 — А что делал Джино, когда вы были вместе?
 — Один раз вошел и смотрел, как мы занимаемся этим.
 — Он трахнул ее?
 — Не знаю.
 — А тебя?
 — Не знаю, — и я повторила. — Не знаю! Помню, что он трахнул кого-то из нас, но кого — не помню.
 — А что он сделал потом?
 — Ушел к себе в комнату и лег спать.
 — А вы?
 — Мы понюхали остатки кокаина, покурили и продолжали любить друг друга.
 — Бог мой! — и он выскочил из постели.
 Я была права, — он возбудился.
 — Как бы я хотел быть там! Уверен, там было на что посмотреть!
 Я не ответила.
 — Давай трахнемся.
 — Нет, — я помолчала секунду. — Я утрахалась до предела.
 — Всегда найдется возможность еще для одного разочка.
 — Нет, — и я пошла в гардеробную, чтобы собрать свои вещи.
 — Что ты там делаешь? — крикнул он.
 — Складываю вещи.
 — Зачем? — он казался искренне удивленным.
 — Потому что я уезжаю от тебя. Зачем еще, черт побери, я бы стала складывать вещи?
 — Ради Бога, не принимай все так близко к сердцу! Не стоит писаться кипятком из-за всякой чепухи. Ты же сказала, что тебе понравилось и ты хорошо провела время.
 — Это не имеет никакого отношения к моему решению, — сказала я. — Я не терплю лжи, а ты лгал мне.
 — Перестань мазаться дерьмом, крошка! — сказал он. — Это была очень важная сделка. И ты могла бы сорвать все...
 — Ты хочешь сказать, что я могла бы сорвать эту сделку для тебя. Для меня в ней никогда ничего не предусматривалось.
 Он молча уставился на меня.
 — Вся та лапша, которую ты вешал мне на уши о съемках, все это — крапленые карты в твоей колоде. Карла Мария сказала мне сегодня утром, что она ничего не знает о моей роли в картине и о том, что и почему ты мне говорил. В картине нет для меня роли — ясно? Так почему ты не мог сказать мне всей правды?
 — Но я не соврал тебе, когда говорил о своей семье. Мой отец просто... — он замолк, увидев выражение моего лица.
 — Ты врал и об этом, — сказала я. — Карла Мария рассказала мне, что Фрэнк и твой отец партнеры в этом деле и каждый из них вкладывает половину денег.
 — Ну, ей-Богу, родная моя... — сказал он и пошел ко мне, — все позади, все хорошо, и ты знаешь, как я тебя люблю...
 — Ты прав. Все позади. И теперь ты уже можешь больше не врать мне, — я продолжала доставать вещи из гардероба и укладывать их в чемодан. — Не мешай мне укладываться.
 — Куда ты едешь?
 — В свою квартиру.
 — Бог мой, неужели ты вернешься в ту дыру?
 — А тебе бы больше подошло, если бы я сказала, что еду в Италию с Карлой Марией?
 — Вот уж чему я не могу поверить!
 Я открыла сумку и показала ему авиабилет.
 — А это тебя убедит?
 — Черт возьми! Ах, вы суки эдакие!
 — Ты вполне можешь адресовать это самому себе, — заявила я и спрятала билет в сумочку. Он растерянно покачал головой.
 — И подумать только, что ты оказалась лизуньей, вонючей лесбиянкой.
 Я рассмеялась.
 — Маленьким детям нельзя играть с огнем. Они могут и обжечься. Но не волнуйся. Я уже сказала ей, что не поеду. Я вовсе не собираюсь становиться содержанкой — ни твоей, ни ее.
 Напряженное выражение исчезло с его лица, оно стало как бы отражать внутреннее облегчение.
 — Я понимаю. У тебя была тяжелая ночь. Почему бы тебе не забраться в постельку и не отдохнуть хорошенько? Ты даже можешь сегодня вечером не выходить на работу.
 — Я так и сделаю, но только перебравшись в свою квартиру. И, пожалуйста, не волнуйся о моем ночном отдыхе и лучше подыщи подмену — я ухожу.
 — Не глупи! — сказал он. — Мы можем остаться друзьями.
 — Может быть, ты и можешь. Но не я.
 — Но на что ты собираешься жить? — спросил он, немного поразмышляв.
 — Я откладывала деньги. И мне нужно закончить пьесу. Последнее время у меня было не так уж много времени и возможности, чтобы работать над ней.
 — Но у тебя не может быть столько денег...
 — Когда эти кончатся, я найду другую работу, — сказала я. — Но я не собираюсь прекращать писать. Никогда больше!
 Через два дня в мою дверь позвонили. Я поднялась из-за пишущей машинки и открыла дверь.
 — Привет, — сказал Фред. — Я тут проходил мимо, по-соседству, так сказать, и подумал, — а почему бы мне не повидать тебя?
 — Как ты узнал мой адрес?
 — От девушки в приемной.
 — Разве ты не должен сейчас быть на работе? Он усмехнулся:
 — Меня уволили. Я хотел бы только надеяться, что не я причина твоего увольнения.
 — Меня не уволили. Я ушла сама, — и тут я сообразила, что он все еще стоит в прихожей. — Входи!
 Он вошел. Я заметила, что он рассматривает комнату.
 — Извини за беспорядок, — сказала я быстро. — Я работала.
 — Я вовсе не хотел отрывать тебя.
 — Ничего, все о'кей. Я рада, что ты заглянул. Мне давно уже нужно было бы прерваться и передохнуть. Тем более, что у меня есть в холодильнике отличное белое вино.
 Я предложила ему снять пиджак, но он продолжал стоять.
 — Я подумал, — сказал он, — что если ты еще не ужинала, мы бы могли куда-нибудь пойти и что-нибудь пожевать.
 — Ты уговорил меня, — улыбнулась я. — Дай мне минутку, чтобы сменить платье.
 — Только не выбирай ничего особенного, шикарного. У меня вкусы богатого, но кошелек беднява.
 — Джинсы подойдут?
 — В самый раз.
 Я натянула джинсы и чистую рубашку за дверью гардероба.
 — Как я? — спросила я, выходя из своего укрытия.
 — Великолепно!
 — Если ты дашь мне еще минутку, чтобы причесаться и наложить боевую раскраску, будет замечательно.
 Через десять минут я вышла из ванной комнаты и обнаружила, что он все так же стоит на том же самом месте, где я его оставила.
 — Ты бы мог сесть, — сказала я.
 — Я об этом просто не подумал, в голову не пришло. Мне было хорошо там, где я стоял.
 Целый день я провела в комнате и поэтому вечерний прохладный воздух показался мне особенно приятным.
 — Ты знаешь какой-нибудь хороший китайский ресторан по соседству? — спросил Фред.
 — Тут один есть недалеко от Бродвея, на семьдесят второй. Можно пойти пешком.
 Мы болтали за едой безостановочно, что не помешало нам съесть рулет из яиц, мясо на ребрышках, суп под названием «Бон тон», устрицы по-кантонски с рисом...
 Когда мы вернулись в мою квартиру, он остановился за дверью и не вошел.
 — У меня, как я тебе уже сказала, есть в холодильнике вино.
 — Не хочу выставлять тебя, — сказал он.
 — Ладно, чего уж там, входи.
 Было около двух утра, когда Фред встал из-за стола.
 — Думаю, тебе надо бы хоть немного поспать, — сказал он. — Я чувствую себя преступником из-за того, что оторвал тебя от работы.
 — Ничего, все чудесно, — сказала я, открывая ему дверь.
 — Спасибо за все.
 Я встала на цыпочки и поцеловала его на прощание. Его губы с удивительной нежностью прикоснулись к моим, и вдруг что-то произошло: нас охватила горячая волна, и я оказалась в его объятиях. Я увлекла его в комнату и ногой захлопнула дверь.
 Позже, значительно позже, когда мы тихонько лежали в постели, обнимая друг друга, он прошептал мне на ухо:
 — Ты знаешь, Джери-Ли, я всегда любил тебя, даже еще до того...
 — Нет никакой необходимости говорить это, если ты так не думаешь.
 Мне и без этих слов достаточно хорошо с тобой.
 — Но это святая правда, Джери-Ли.
 — Все равно, не надо мне лгать. Я устала от людей, которые говорят то, чего не думают.
 — Я не говорю тебе не правды, Джери-Ли, — повторил он терпеливо. — Я любил тебя еще тогда. И я люблю тебя сейчас-И по-своему, как мне кажется, я всегда буду любить тебя.
 Я почувствовала в его словах правду, истинную правду и расплакалась.
 Через два дня он переехал ко мне.




 ЧАСТЬ III 
 В ОДНОМ СТАРОМ ГОРОДКЕ 



 Глава 1

 Сон возвращался. Возвращался всегда: маленькая девочка на верхней ступеньке внутренней лестницы... Но в какую-то долю секунды между сном и явью видение исчезает...
 Джери-Ли услышала негромкое пение, просто бормотание из-за закрытой двери ванной комнаты и поуютнее устроилась в широкой кровати. Но тут голова стала словно раскалываться у самой макушки — проклятые последствия выпивки, страшное похмелье.
 Впрочем, нет — ведь врач сказал, что после наркоза голова будет болеть.
 Она полежала немного, и боль стала куда-то уходить, уменьшаться. Она выбралась из постели. Добрела до ванной комнаты, быстренько проглотила две таблетки буфферина и села на стульчак. Чувствовала она себя так, словно всю ее что-то переполняло и от этого она вся раздулась. Ей казалось, что сейчас ее пронесет. Но ничего такого не произошло, и она встала и просто сменила тампон.
 Перед тем, как выбросить его, она с любопытством изучила его: он не был таким окровавленным, каким она думала он должен быть после всего.
 Крови было не больше, чем во время нормальных месячных. Значит, пока слова доктора сбываются неукоснительно.
 До нее донесся голос Анджелы, приглушенный запертой дверью ванной комнаты:
 — У тебя все в порядке, Джери-Ли?
 — Все.
 — Кофе готов, — сказала Анджела. — А когда ты выйдешь, будет готов и завтрак.
 — Спасибо. Но я выйду через несколько минут. Хочу принять душ.
 — Чудесно. Ты не спеши.
 Уже забравшись под душ, Джери-Ли вдруг сообразила, последний раз Анджела была у нее больше месяца назад. И задумалась, — почему именно сегодня она решила навестить ее опять?
 Джери-Ли вышла из ванной.
 Кофе и апельсиновый джус ждали ее на ночном столике у кровати.
 Простыни показались ей холодными, хрустящими. Только сейчас она заметила, что пока принимала душ, Анджела сменила постельное белье. Джери-Ли взбила подушки, осушила стакан апельсинового джуса и уже заканчивала пить кофе, когда появилась Анджела с подносом в руках, уставленным едой: яйцами всмятку, тостами и беконом.
 — Я не думала, что захочу есть, — сказала Джери-Ли.
 В добрых глазах Анджелы запрыгали смешинки.
 — В таком случае ешь! — сказала она. — Если захочешь еще, я приготовлю.
 Она села на край стула, рядом с кроватью и налила себе чашечку кофе.
 — Ты почему не ешь? — спросила Джери-Ли.
 — Я хочу только кофе, — ответила Анджела. , — Почему ты вдруг пришла сегодня? — спросила она Анджелу немного погодя.
 Анджела спокойно смотрела на нее.
 — Мне подумалось, что небольшая помощь тебе не помешает.
 — Ты знала? Анджела кивнула.
 — Все знали. Джордж не способен держать язык за зубами. И твой агент ничуть не лучше.
 Нигде нет никаких секретов, подумала она и принялась за яйцо.
 — Ты не работаешь сегодня?
 — Нет. Мы перевели на пленку вес номера нашего шоу на всю неделю.
 Мне не нужно идти на студию до понедельника.
 Анджела была инженю в ежедневном телевизионном спектакле «Звезды никогда не падают». Каждый день в два часа дня все домашние хозяйки по всей стране включали телевизоры и усаживались перед экраном.
 — Пожалуй, это была самая популярная мыльная опера в истории ТВ. Те пять лет, что Анджела снималась в спектакле, он неизменно оставался во главе списка популярности.
 Джери-Ли вытерла тарелку кусочком тоста.
 — Все было очень вкусно!
 — Поесть всегда полезно, — изрекла Анджела.
 Джери-Ли рассмеялась.
 — Моя мать тоже всегда так говорила.
 Анджела взяла поднос и направилась на кухню.
 — Если тебе еще что-нибудь понадобится, я буду здесь.
 — Анджела! — позвала Джери-Ли. Девушка обернулась.
 — Спасибо, Анджела, — сказала Джери-Ли.
 Глаза Анджелы внезапно наполнились слезами, и она отвернулась, вышла из комнаты, закрыв за собой дверь движением ноги.
 Джсри-Ли уставилась на закрытую дверь. Да, Анджела была неравнодушна к ней. Она всегда это знала. И она хорошо относилась к Анджеле. Но тут существовала маленькая разница. Она заключалась в том, что Анджела ей нравилась — и только, сама же Анджела была влюблена в Джери-Ли.
 Анджела — высокая, стройная, красивая, такая холодная внешне и такая испуганная, задерганная внутри. Почему все так произошло? Ведь такой, как она, все в жизни должно даваться легко. Но на самом деле ничего, казалось, не могло принести ей удовлетворения. Успокоения. Все ее поиски настоящей любви казались бесконечными и безнадежными...
 И все же, где-то ведь есть, ждет Анджелу настоящая любовь, так же, как ждет она и Джери-Ли! Но где? Как трудно ответить на этот вопрос — где!
 Мы представляем собой сумму прожитого опыта до какого-то определенного момента. Но все дело в том, что этот момент постоянно смещается.
 Для Джери-Ли все началось где-то между Порт Клером, Нью-Йорком и Лос-Анджелесом. Со всеми остановками в городах, расположенных между ними:
 Питтсбург, Гери, Чикаго, Де Мойнс, Феникс, Лас Вегас. Она побывала во всех этих местах. Не только побывала, но и вляпывалась в жизнь все глубже, пока не очутилась в психушке.
 Странно, что именно это вспомнилось ей сейчас. И ее охватила дрожь, страх вернулся на короткое время: а вдруг она опять скатывается туда, в мир страха, в мир, где каждый одинок и предоставлен самому себе? Нет! — подумала она. Обратно она не вернется.
 Теперь уже она не повторит больше того, что было — ни за что! Никогда не позволит использовать себя никому ни за что, даже ради любви!
 Она будет давать только то, что хочет и может. Слишком часто она пыталась стать тем, чем хотели ее видеть другие. И каждый раз это приводило к неудаче. Она не могла быть всем для всех. Она не могла быть всем даже для одного. И неудачи продолжались до тех пор, пока она не осознала это и не поняла ограниченности своих собственных возможностей и не научилась воспринимать себя такой, какая она есть, и избавляться от чувства вины.
 Она знала, что не может пробежать милю за четыре минуты. Или парить, словно чайка в утреннем ветерке. Бывало, что наступало такое утро, когда казалось, что день перерастет в катастрофу. Но такие дни, такие времена всегда появляются в жизни человека. И если она научится различать их и принимать не как знак надвигающегося ужаса, провала, а как рутинную часть человеческого существования, права человека на несовершенство, тогда она уже никогда не станет бояться ужаса.
 Это была одна из истин, которую она усвоила и которая ей помогала.
 Теперь она, по крайней мере, сможет стоять на ногах сама, одна, без необходимости цепляться и хвататься за что-то в поисках поддержки. И все-таки, неплохо, когда рядом кто-то есть — не так-то и радостно быть одному...
 Она взяла сигарету, прикурила от зажигалки, откинулась на подушки.
 Вот в чем вся суть — одиночество, Во всем. И для всех — для женщин, для мужчин. Когда все позади, и они уходят, ты остаешься один на один со своим одиночеством. И все же теперь она знала, что там, за окном, существует мир, наполненный людьми.
 Что это было, какая причина — она не могла бы сейчас с определенностью сказать, но однажды утром случилось вот что. Они лежали с Анджелой в кровати, и между ними валялись воскресные газеты. Анджела вдруг сказала:
 — Мне кажется, Джери-Ли, ты никогда ничего не хотела по-настоящему.
 Ты никогда никого не просила сделать для тебя хоть что-нибудь, даже если это всего-навсего чашка кофе. Как бы я хотела, чтобы ты хоть раз попросила меня сделать что-нибудь. Хотя бы таким образом я бы почувствовала себя необходимой тебе.
 — Это лишь то, что для тебя самой необходимо — быть необходимой.
 Анджела кивнула.
 — Как я могу еще убедиться в том, что значу для тебя хоть что-то?
 — Разве тебе недостаточно того, что мы вместе, что мы занимаемся любовью всю ночь, а?
 — Это не любовь, это секс. Я знаю, что я не единственная, с кем ты спишь, и что нет ничего такого, что бы ты могла сделать со мной и не могла с другими. Но мне хочется большего. Я хочу стать необходимой для тебя.
 — Тебе хотелось бы, чтобы я не смогла нормально существовать без тебя?
 Анджела не ответила.
 Джери-Ли внезапно рассердилась — больше на себя, чем на Анджелу:
 — Разве я тебе когда-нибудь лгала, скажи? — потребовала она у девушки. — Я сказала тебе совершенно точно, какие у нас будут с тобой отношения, разве не так?
 Анджела кивнула. В ее глазах была глубокая печаль.
 — Да, — ответила она жалким голосом.
 — Тогда чего же еще ты хочешь от меня?
 — Чтобы ты меня любила.
 — Я не могу любить тебя так, как ты этого хочешь. Я могу любить тебя только так, как люблю сейчас.
 — Не сердись на меня, Джери-Ли.
 Джери-Ли подошла к окну и залюбовалась ярким калифорнийским солнечным днем. Далеко внизу, на проспекте, начинало оживать после сиесты уличное движение.
 — Посмотри, Анджела, там, за окном, целый огромный мир, — сказала она девушке. — И где-то в этом мире есть кто-то, кто будет любить тебя так, как ты мечтаешь, чтобы тебя любили. Все, что нужно, это — дать миру возможность принять тебя.
 Анджела подошла к окну и встала рядом с ней.
 — А для тебя там есть кто-то, Джери-Лн? — спросила она.
 Сердце Джери-Ли пронзила внезапная боль, точнее, грусть, которая была порождением той боли, что жила и в Анджеле, и в ней самой. Словно они были сестрами, даже больше, чем сестрами... Они обнялись, и их слезы смешались.
 — Я так надеялась на это... Мне ненавистна даже мысль о том, что там для нас никого нет...
 И они пошли в кровать, и любили друг друга, и в сладкой агонии нежного секса снова и снова открывали свою схожесть и свою разобщенность.
 Когда воскресенье уже доживало последние вечерние часы, они поняли, что их связь умерла, хотя очищенное от мелочных обид воспоминание и останется.
 На следующее утро, когда Анджела уходила, она взяла с собой чемоданчик с вещами, но ключ от квартиры не оставила... Только потом Джери-Ли сообразила, как получилось так, что Анджела утром оказалась в ее квартире. Она не стала вставать — слишком устала, к тому же болела матка, наверное после вчерашнего.
 Зазвонил телефон, и она взяла трубку.
 — Как вы себя чувствуете? — спросил доктор.
 — Вполне, — ответила она. — Боль ощущается, но кровотечения почти нет. Во всяком случае, гораздо меньше, чем я предполагала.
 Голос доктора звучал очень по-деловому:
 — Кровотечение некоторое время может сохраняться. Не пугайтесь, продолжайте принимать аспирин, чтобы снять боль. Оставайтесь в постели, если можете. Если вам нужен кто-нибудь, чтобы ухаживали за вами, я могу прислать опытную сиделку.
 — Нет, спасибо.. Все о'кей, за мной присматривает мой друг.
 — Чудесно. Я осмотрю вас сегодня, коща буду возвращаться домой из госпиталя.
 — Спасибо.
 Не успела она повесить трубку, как открылась дверь и заглянула Анджела.
 — Все в порядке?
 — Да. Звонил врач. Он зайдет во второй половине дня.
 — Я могу что-нибудь сделать?
 — Спасибо. Мне ничего не нужно. Он сказал, чтобы я сегодня лежала и отдыхала, — она откинулась на подушки. — Думаю, что лучше всего мне сейчас немного поспать.
 Джери-Ли уставилась на закрывшуюся дверь. Интересно, думала она, что сильнее — нужда в ком-либо или необходимость быть нужной кому-либо? Она не нашла ответа. И возможно, никогда не сможет найти...
 Ей вдруг вспомнилось, что ей сказал много лет тому назад Фред:
 — Нам хорошо с тобой потому, что мы оба нуждаемся друг в друге.
 Тогда она согласилась с ним.
 Правда, ни он, ни она не знали точно, в чем заключается эта взаимная необходимость. И в конце концов, оказалось, что она все это время пожирала сама себя.

 Глава 2 

 Треск пишущей машинки прекратился. Она уставилась на слова, напечатанные на новой странице, произнося их про себя:
 «Я люблю тебя. Я не люблю тебя. Как, черт побери, могу я знать, что я чувствую?»
 Она встала из-за стола, подошла к окну. Улица была погружена в темноту и казалась пустынной. Лишь один мусорщик, приезжавший в ресторан напротив за отходами, оказался в эту пору на ногах. Радиочасы сообщили ей, что по местному времени два тридцать утра. Она вернулась к столу, глубоко затянулась сигареткой и погасила ее в пепельнице, уже переполненной окурками и поломанными сигаретами. Не садясь за стол, она настучала слово:
 «Занавес».
 Почти со злостью она вынула страницу из машинки и положила ее на стопку аккуратно отпечатанных страничек. Конец.
 Мгновенная злость прошла, и она почувствовала, что опустошена, вымотана до конца. Завтра, когда ее обступят реальности жизни, которые она день за днем отстраняла от себя, упиваясь писанием, еще не наступило, А когда наступит, ей придется думать о деньгах, о счетах... Нужно выйти из этих четырех стен, вступить в мир людей и появиться на рынке, который оценит или осудит ее творчество.
 Она почувствовала, как в ней нарастает нервное возбуждение, а потом ее стало трясти. Чего ты боишься, Джери-Ли? — спросила она сама себя. Ты не сделала ничего дурного. Ты работала. И у тебя были все основания не покидать свой кокон...
 Но ее руки стали трястись так сильно, что она не могла удержать их на месте. Тогда она пошла на кухню, достала пузырек валерьянки, накапала в стакан и выпила с водой.
 Посмотрела на часы. Два часа тридцать пять минут. Фред придет домой не раньше, чем через полтора часа. По уик-эндам он выступал в баре на Сорок девятой стрит и освобождался лишь к трем утра. Комок в животе понемногу стал рассасываться, она почувствовала себя несколько легче.
 Постепенно возвращалась уверенность в себе.
 Так или иначе, дело сделано. Пьеса закончена. Завтра она может снова вернуться к жизни. Нет ничего, чего она боится, ничего, что могло бы ее испугать. Разве что того, что творится в ее собственной голове...
 Первое, что она должна будет сделать, это отдать пьесу Фэннону. Он обещал, что поставит ее. Когда-то обещал. Потом она должна будет сходить в салон красоты. Нет, вначале она пойдет в салон красоты, а только потом отнесет пьесу Фэннону. Она хочет выглядеть наилучшим образом, когда появится в его кабинете.
 Она начала раскладывать отпечатанные странички: первый экземпляр, копия, первый... Неплохо отпечатано. В машинописном бюро не смогли бы напечатать лучше — а берут они больше сотни за пять копий. Она быстренько разложила их на полке, накрыла машинку и отправила ее в стенной шкаф. Без машинки комната выглядела на удивление пустой. Впервые за шесть месяцев машинка не была в ней главным предметом.
 Настроение стало подниматься — такой важный момент в ее жизни!
 Достойный того, чтобы его отметить. Ночь, шампанское и икра. Она открыла буфет. Так... — шабли и орешки. Тоже не так плохо.
 Она поставила бутылку вина в морозильник, накрыла скатерть на маленький стол, поставила два подсвечника со свечами и высыпала всю баночку орешков в стеклянную вазочку. Быстренько привела в порядок комнату, даже опорожнила корзину для бумаг. Теперь в комнате не оставалось ни малейшего следа суматошной работы. Она зажгла свечи, выключила свет и отступила к двери полюбоваться и оценить эффект.
 Теплый желтоватый свет свечей оживил комнату.
 Удовлетворенная, она вошла в ванную комнату и сбросила рубашку и джинсы-Еще оставалось время принять душ и сделать что-нибудь с волосами до прихода Фреда. В конце концов, сегодня был особый день — или ночь? — и ей хотелось, чтобы все было особым.
 Несмотря на все усилия кондиционеров, воздух в баре был спертым, тяжелым от сигаретного дыма и запаха пота и пива. Фред посмотрел на часы.
 Без четверти три. Оставалось вкалывать всего пятнадцать минут. Он посмотрел на белые клавиши пианино. Не было никакого желания петь и играть — никто не слушал, а если даже кто-то и слушал, то вряд ли мог что-нибудь услышать сквозь шум голосов.
 Из своего уголка в дальнем конце зала он оглядел бар. Девицы ублажали посетителей... Неплохая ночь. Пожалуй, половина мужчин была в военной форме. Теперь он понимал, почему владельцы так яростно выступали против запрета для солдат посещать подобные заведения. Без них не было бы никакого бизнеса.
 — Фред! — услышал он.
 Фред повернулся и увидел стоящую рядом Лисию. Это была крупная, ширококостная цветная девушка в светлом парике а lа Нэнси Уилсон.
 Неофициально она была главной над девицами в баре. Она излучала мягкое спокойствие, которое, как он знал, было обманчивым, потому что в глубине ее натуры скрывалась жестокость и даже сила. По этой ли причине или еще почему, но никто не позволял себе валять с ней дурака — ни другие девицы, ни посетители. Она болтала с ними, выпивала, но когда бар закрывался, — уходила домой одна.
 — Получили заказ для меня? — спросил он и взял мелодичный аккорд.
 — Ага, — хозяин хочет, чтобы ты играл до четырех.
 — Вот дерьмо! — сказал он, не переставая играть и петь. — Я выдохся.
 Я здесь уже пять часов непрерывно вкалываю.
 — Получишь двойную плату за лишний час, — сказала она.
 Это означало еще десять долларов. Он получал двадцать пять за пять часов обычной работы.
 — Что это он вдруг так расщедрился?
 — А ты погляди, как переполнен бар. Но все они начнут расходиться, как только ты перестанешь играть, — решат, что бар закрывается и вечер кончился.
 Фред прикинул, ждет ли его Джери-Ли, и решил, что скорее всего, она уже пошла спать.
 — О'кей, — сказал он.
 Лишние десять долларов не помешают. Тем более, что сегодня было его первое выступление за последние три недели.
 Джери-Ли посмотрела на часы. Полчетвертого. Он должен был бы уже прийти домой. Она почувствовала, как напряжение снова стало охватывать ее.
 Конечно, глупо волноваться. Надо лучше держать себя в руках. Нет ничего такого, из-за чего следовало бы волноваться. Разве она не кончила пьесу?
 Косячок, наверное, поможет, подумала она. Она пошла в спальню, достала маленький целлофановый пакетик с травкой из ящика в ночном столике. Им с Фредом нравилось прибалдеть перед тем, как заниматься сексом. И сейчас несколько затяжек наверняка помогут ей...
 Она села на диван, стала медленно, тщательно свертывать самокрутку, потом лизнула папиросную бумагу, заклеила и полюбовалась делом рук своих.
 Косячок получился гладким и аккуратным, концы тщательно закручены. Она зажгла спичку и прикурила.
 Первая затяжка. Она втянула дым как можно глубже в легкие и задержала дыхание. Было что-то успокаивающее в том изысканном удовольствии, которое дает первая затяжка. Она затянулась еще раз и почувствовала, как напряжение отпускает ее. Так-то оно лучше. Она опять бросила взгляд на часы. Три сорок пять. Ничего страшного.
 И тут она почувствовала, что в горле все пересохло, и ей хочется пить. Травка всегда оказывает на нее именно такой эффект. Она пошла к холодильнику, открыла дверцу, достала бутылку вина, налила себе стакан, выпила. И сразу же взлетела к небу...
 Фред удивится, когда придет и увидит ее в таком состоянии. Обычно к его приходу она либо уже спала крепким сном, либо сидела, сгорбившись, за пишущей машинкой. Конечно, для него это было не самым лучшим, но он никогда не жаловался. Только однажды сказал ей:
 — Крошка, похоже на то, что ты совсем забыла, что можно и получать удовольствие. Не можешь же ты вечно жить в таком напряжении.
 Тот день был не самым удачным, и она закричала в ответ:
 — Да что ты можешь знать об этом, черт бы тебя побрал? У тебя все просто: ты получаешь ангажемент или не получаешь ангажемент. И когда у тебя нет ангажемента, тебе не надо выдавливать из себя, из своего нутра что-то, что стоит того, чтобы быть услышанным другими. Хотя ты не знаешь, стоит ли оно того, плохо ли это или хорошо. Ты идешь работать, если ты получаешь работу. Если нет, — ты сидишь тут, болтаешься по комнатам, пьешь пиво, куришь травку и смотришь на меня днем и ночью. Лишь бы перепихнуться. Ничто тебя не тревожит.
 Он тогда уставился на нее и смотрел, ни слова не говоря, целую минуту, затем пошел в ванную комнату и закрылся. Через некоторое время она услышала шум душа. Когда он вошел, все ее раздражение уже прошло и она готова была к покаянию.
 — Я виновата, — сказала она. — Я вовсе не хотела кричать на тебя так.
 Он кивнул и молча пошел в спальню. Вернулся уже со скрученным косячком. Прикурил и подал ей:
 — Ты придешь в себя, как только закончишь пьесу, — сказал он.
 Что ж, теперь она закончена, и Джери-Ли действительно пришла в себя и даже чувствует себя замечательно. Она еще раз затянулась, а потом запила затяжку глотком вина, смыла сухость в горле. Впервые за долгое время почувствовала себя совершенно свободно. Внутри нее разливалось тепло, обнимало ее. Проснулось возбуждение. Потом она почувствовала, что в промежности стало мокро. Этого с ней не случалось уже давным-давно. Боже, да она изнывает от желания. Она не смогла его дождаться... Глупый, он этого не знает, но он мог бы иметь ее сейчас так, что голова бы взорвалась и разлетелась, так, как никогда еще в жизни он не имел ни одной женщины...

 Глава 3 

 В четыре утра бар закрылся. Через десять минут исчезли все посетители и большинство девиц. Бармены не тратили лишних слов — любой клиент, желающий еще посидеть над пивом, внезапно обнаруживал, что оно куда-то исчезло у него из-под носа.
 Фред устало сложил свои ноты, сунул в кожаную папку и пошел к кассе получать деньги. Бармен стоял к нему спиной и считал наличность. Фред терпеливо стоял, ожидая, когда тот закончит считать. Он знал, что прерывать его — себе дороже станет.
 Рядом с ним возникла Лисия.
 — Хозяин хочет поставить тебе выпивку, — сказала она.
 — Блеск! Тогда бурбон и содовая, — сказал с благодарностью Фред.
 — Один «Джек Даниэл» с содовой — крикнула Лисия и пояснила:
 — В баре разливное виски все равно, что моча. Разбавляют ровно пополам.
 — Спасибо.
 Бармен отвлекся от денег, налил стакан и вернулся в кассу.
 — Будем! — сказал Фред, сделав небольшой глоток.
 — Ты ему понравился, — сказала Лисия. — Он говорит, что ты знаешь свою музыку.
 — Поблагодари его от моего имени, — церемонно сказал Фред.
 Давно уже никто не говорил ничего хорошего о его музыке.
 — Что ты собираешься делать? — спросила неожиданно Лисия.
 — В каком смысле?
 — В смысле работы, — сказала она.
 — Найти еще один разовый ангажемент.
 — А днем у тебя нет никакой работы?
 — Нет. Только моя музыка. Ничего другого я не знаю.
 — Чем же ты занимаешься все время?
 — Ищу ангажементы, — сказал он. — И еще есть несколько песен, над которыми я работаю.
 — Ты пишешь песни?
 Он кивнул.
 — Единственная сложность в том" что я никого не могу заставить прослушать их. Издатели заняты крупными именами, и, кроме того, единственное, что их сейчас интересует — это рок. Нацепи гитару на юнца, одень его в хипповые обноски, да если он еще и с бородой — тут же вывернутся наизнанку, чтобы законтрачить его.
 — Может быть, хозяин может помочь тебе? — спросила она. — У него есть контакты с некоторыми музыкальными компаниями.
 — Я был бы очень обязан.
 — Позволь, я пойду, поговорю с ним, — сказала она. Он задумчиво смотрел, как она шла в глубину бара и потом исчезла в офисе, расположенном между дамским и мужским туалетами, и думал, что ничего путного из этого не выйдет. Но все равно, он благодарен ей за то, что она проявила интерес. За все то время, пока он был с Джери-Ли, разговор о его сочинениях даже не возникал. Она была слишком погружена в свою работу. В ее мозгах просто не оставалось места для мыслей о чем-либо другом, кроме ее работы, ее пьесы.
 Вернулась Лисия и сказала:
 — Он сказал мне, что у него дома есть пианино. Если ты согласен зайти к нему, он послушает твои песни.
 — Сейчас? — удивился Фред. — Уже четыре часа утра.
 — Хозяин ночной человек, — сказала она. — Для него сейчас что-то вроде середины дня. Он не встает раньше семи вечера.
 Фред недолго думал, — Джери-Ли безусловно уже спит. Он не ожидал ничего особенного от показа, но лучше использовать хоть какой-то шанс, чем сидеть и ничего не делать.
 — О'кей, — сказал он.
 — Идем, идем, — поторопила она. — Моя машина припаркована у гаража Радио Сити. Хозяин велел мне доставить тебя к нему домой.
 Машина оказалась серебристым кадиллаком с откидным черным верхом и сиденьями, обтянутыми черной кожей. Фред утонул в кресле рядом с Лисией и глубоко вздохнул. Две вещи на свете волновали его неизменно — запах новой машины и запах новой бабы. Странным образом, видимо, по ассоциации, один запах всегда вызывал в памяти и второй. А эта машина пахла, как новая!
 Лисия включила автомагнитофон, когда они выехали на Сорок вторую стрит. Пел Нат Кинг Коул. Одну из своих лучших и популярнейших песен — «Слишком молод».
 — Никогда никто из музыкантов не сможет встать вровень с Кингом, — сказал он.
 — Кинг умер, — ответила она спокойно.
 — Она лихо свернула на Авеню Америкас и поехала к центру.
 Безошибочно вписалась в «зеленую улицу», и он не заметил, как они оказались в парке.
 — Хорошая машина, — сказал он.
 — Мне нравится, — сказала она безо всякого выражения.
 Она выехала из парка на Семьдесят вторую у перекрестка с Пятой авеню и свернула на Йорк-авеню. Там обогнула одно из зданий новой постройки и съехала к цокольному гаражу. Затормозила и стала ждать служащего.
 — Здесь мы поднимаемся на лифте, — сказала Фреду.
 Лифтер хорошо знал ее. Он прикоснулся двумя пальцами ко лбу и сказал:
 — Доброе утро.
 — Доброе утро, — ответила она.
 Лифтер знал, куда она едет, и остановил лифт с машиной, не задавая лишних вопросов, на седьмом этаже. Фред пошел за ней по коридору, устланному пушистым ковром. Вероятно, она очень близка с этим человеком.
 Служитель и лифтер даже не позвонили наверх, как это обычно делается в подобных домах, чтобы сообщить о приходе гостя. Она остановилась у одной из дверей, достала из сумочки ключи. Он мысленно кивнул сам себе — точно, она с этим человеком близка. Очень близка. У нее даже свой собственный ключ.
 Свет в квартире был уже включен, и Фред последовал за ней через просторную прихожую, скорее, настоящий холл, в еще более просторную жилую комнату. Окна, казалось, окружали комнату, потому что выходили на все стороны — и на Ист-Ривер, и на Трайбороу-стрит. В алькове, недалеко от углового окна, стоял белый кабинетный рояль. Фред застыл в молчаливом восторге — подобное он видел до сих пор только в кино.
 — Отличное местечко у этого человека, — сказал он. Она взглянула на него и ничего не сказала. Немного погодя спросила:
 — "Джек Дэниэл" с содовой? Он кивнул.
 Она налила ему и подождала, пока он не сделал глоток.
 — О'кей?
 — Чудно, — он кивнул и тут же, услышав шаги, оберну лея-Белая девушка с длинными каштановыми волосами и голубыми глазами в белом длинном халате вошла в комнату.
 — Я спала, — сказала она Лисий, — но услышала голоса.
 — Прости, что мы тебя разбудили, девочка. Но Фред пришел специально, чтобы сыграть для нас, — она обратилась к Фреду:
 — Фред, это Сэм.
 Полностью — Саманта. Сэм, это Фред... — и она вопросительно поглядела на него.
 — Лафайет, — сказал он быстро.
 — Фред Лафайет, — повторила Лисия. Девушка протянула ему руку.
 — Рада познакомиться с вами.
 — И я рад познакомиться, — сказал он. Рука девушки была холодной.
 Фред пожал ее и повернулся к Лисий:
 — А где хозяин? Я могу начать в любое время.
 Лисия очень спокойно посмотрела на него.
 — Вы можете начинать сейчас.
 Он уставился на нее. И неожиданно все встало на свои места. Он выступал в этом баре уже четыре вечера и еще ни разу не встречал хозяина.
 — Вы? — в его голосе отчетливо слышалось удивление.
 Она кивнула. Он поставил стакан на маленький кофейный столик.
 — Пожалуй, мне лучше уйти, — сказал он. — Не люблю, когда меня мистифицируют.
 Лисия ответила ему совершенно спокойно:
 — Никто вас не мистифицирует. Вы сказали, что не можете добиться, чтобы кто-нибудь прослушал вас. Хорошо, я согласна послушать вашу музыку, если решу, что она того стоит.
 — А часто вы это делаете?
 — Впервые.
 — Почему именно я?
 — Я занималась музыкой в колледже. Но у меня нет таланта, Я могу изобразить, будто я пою или играю, но это подделка. Но когда я слышу настоящее, я сразу же понимаю. Я услышала кое-что из того, что вы играли в баре. У вас есть стиль, действительно собственный стиль, что в наше время редкость. Вы исполняете эти песни так, словно вы их написали сами.
 Фред помолчал, потом спросил:
 — Вы управляете «Зеленым баром»?
 — Я владелец, — сказала она просто. — И запомните на тот случай, если у вас появятся какие-нибудь идеи относительно того, что я, мол, заинтересовалась вашим черным жирным концом, — выкиньте все это из головы.
 Я вполне счастлива и мне ничего не нужно. Просто я услышала вашу игру и подумала, что если в вас есть то, что необходимо настоящему музыканту — а мне кажется, что есть, — то мы можем на этом кое-что заработать.
 Он посмотрел на нее, потом на белую девушку и понял, что сегодня он очень медленно соображает.
 — Что вы хотите услышать? — спросил он. — Быстрый танец, медленный, балладу, попмузыку, кантри или блюз?
 — Играйте то, что Придет вам в голову, — сказала она. — А я послушаю.
 — Я хочу спать, — сказала внезапно девушка.
 — Хорошо, девочка, — сказала Лисия, и ее голос, как ему показалось, стал мягче.
 Девушка ушла, не сказав «спокойной ночи».
 — Я могу придти завтра, — сказал Фред.
 — Зачем? Я привезла вас сюда играть. Играйте. Лисия подошла вместе с ним к роялю. Он сел, улыбнулся, прислушиваясь к своим взвинченным чувствам. Как давно он не мог за инструментом играть только то, что подсказывало ему его собственное настроение, что было в его голове!
 Он не сыграл и восьми аккордов вступления к написанной им песне, как Лисия поняла, что интуиция ее не обманула. В игре была магия. Настоящая магия.

 Глава 4 

 Джери-Ли спала на кушетке. Ее разбудил звук отпираемой двери. Она быстро села. Комната, залитая солнцем, на мгновение поплыла у нее перед глазами, а в висках возникло неприятное ощущение. Она поглядела на пустую бутылку, стоявшую между двумя выгоревшими до самых подсвечников свечами.
 Неужели это она вылакала целую бутылку в одиночку?
 В дверях появился Фред, удивленный тем, что она спала на кушетке.
 — Я не думал, что ты не ляжешь спать... — сказал он.
 — Я пыталась ждать тебя, но заснула. Сколько времени сейчас?
 — Почти девять, — ответил он. Поглядел на пустую винную бутылку на столике и на свечи. — Ты что-то отмечала? По какому случаю?
 — Я закончила пьесу.
 Он умолк и некоторое время переваривал новость. Затем улыбнулся:
 — Мои поздравления, дорогая. Это действительно нужно отметить.
 — Ты не сказал мне, что задержишься на всю ночь, — она не собиралась упрекать его, но ее слова прозвучали именно как упрек.
 — Я сам не знал. Все получилось неожиданно.
 — Ты мог бы позвонить мне.
 — Я подумал, что ты, вероятно, уже спишь, — он склонился над кушеткой, чтобы поцеловать ее. — У меня хорошие новости.
 Она уловила запах дорогого виски.
 — Ты выпивал?
 — Самую капельку.
 — Какие у тебя хорошие новости?
 — Я играл для дамы, которая владеет баром. Она хочет помочь мне найти издателя и записать пластинку с моими песнями.
 — Какими песнями?
 — У меня есть несколько песен, которые я годами пел, отделывая постепенно.
 — Ты ни разу мне не сказал.
 — Ты ни разу не спросила меня. И потом все это время у тебя голова была совершенно не тем занята. И в конце концов, до сегодняшнего дня ничего не происходило, так что и говорить-те было не о чем.
 Джери-Ли вдруг почувствовала легкий укол ревности.
 — Значит, в «Зеленом баре» хозяйка — женщина? Он кивнул.
 — И ты остался и играл для нее?
 — Нет. Она отвезла меня к себе домой. У нее дома кабинетный рояль.
 — А...
 Она встала с кушетки. Во рту был неприятный вкус, все пересохло. Она вдруг почувствовала, как у нее портится настроение. Возбуждение и радость, охватившие ее, когда она закончила работу, куда-то улетучились. Осталась головная боль.
 — Сейчас почищу зубы и пойду спать. Он пошел за ней в ванную комнату.
 — Ничего такого, о чем ты думаешь, между нами не было.
 — Откуда ты знаешь, что я думаю? — спросила она, глядя на него в зеркало над умывальником.
 — Все было совершенно по делу.
 — Конечно, — сказала она саркастически. — Ты провел в ее квартире шесть часов после работы и все время играл на рояле.
 — Именно так оно и было.
 Она выдавила пасту на зубную щетку.
 — Тебе нет необходимости лгать мне. Ты не обязан давать мне какие-либо объяснения.
 — Я не лгу.
 — Я не хочу говорить об этом, — сказала она и стала чистить зубы.
 — Что ты теперь собираешься делать? — спросил он, когда она вернулась в спальню.
 — Отнесу копию пьесы Фэннону, — она легла в постель, потянулась за будильником, взяла его, поставила на полдень. — Но перед этим я хочу зайти в салон красоты и привести свою голову в порядок.
 — Но мне кажется, она у тебя в порядке.
 — А мне — нет. Бог знает как давно я делала стрижку, — она легла на подушку. — Я хочу хоть немного поспать.
 Он вышел из спальни и закрыл за собой дверь. Благодаря тяжелым драпри на окнах в комнате было темно. Она лежала и смотрела на стену. Ей не нравилось то, как она вела себя, но она ничего не могла с собой поделать.
 Он даже не задумывался все это время, как взвинчена, напряжена была она и какое огромное значение для нее имела эта пьеса. И он никогда не проявил даже самого крохотного любопытства и не попросил ее прочитать, что она пишет. Во всяком случае, у нее всегда было такое ощущение, что все, касающееся ее писательской работы, его совершенно не волновало и не касалось. Единственное, в чем у них было общее — это секс.
 Будильник зазвонил и вырвал ее из глубокого сна. Его трезвон проник в самую глубину усталых нервов, и Джери-Ли вскочила, протянула дрожащую руку, чтобы заткнуть его. Выключила, поставила рядом с ночником, закурила, несколько раз глубоко затянулась и чуть-чуть успокоилась. И вовремя — зазвонил телефон.
 Женский голос спросил:
 — Я могу попросить к телефону Фреда?
 — Минутку.
 Фред спал на кушетке в гостиной. Она тронула его за плечо:
 — Тебя к телефону.
 — Кто там еще?
 — Я не спрашивала.
 Он снял трубку аппарата, стоявшего рядом с кушеткой. Она вернулась в спальню. Закрыла за собой дверь и положила на рычаг трубку своего телефона. В ванной комнате она уставилась в зеркало, разглядывая свое лицо. То, что она видела там, ей определенно не нравилось. Цвет лица приобрел оттенок, который обычно бывает у людей, долгое время проведших в помещении. Она подумала — как, интересно, выглядит та женщина, сколько ей лет... Ей пришлось подавить в себе неожиданно возникшее желание подслушать их разговор.
 Что происходит с ней?
 Все эти ревнивые мысли совершенно не в ее духе. не имеют к ней никакого отношения. Ее и Фреда ничего не связывает, ни она ему не принадлежит, ни он ей не (' принадлежит. Они были вместе только потому, что им нравилось быть вместе. И как только один из них захочет уйти, он волен в любой момент сделать это. Но они прожили вместе шесть месяцев, сблизились, и эта совместность иногда начинает выкидывать странные штуки, порождать нелепые мысли.
 Теперь она жалела, что ответила по телефону незнакомой женщине. Не нужно было подходить к телефону совсем... Но тогда и Фред бы не подошел — он никогда не подходит сам к телефону. Из-за ее матери...
 Ее мать ужасно рассердилась, когда обнаружила, что они живут вместе.
 Она и до этого не одобряла те принципы, по которым позволяла себе жить Джери-Ли. Но поселиться с черным — это уже было для нее чересчур! И она не постеснялась высказать все, что думает по этому поводу, прямо им в лицо.
 Не было никакого сомнения, с ее точки зрения, что Фред погубил жизнь Джери-Ли.
 В какой-то момент она даже пригрозила, что добьется судебного приговора для Джери-Ли, но тут дочери пришлось напомнить ей, что это уже давно не в ее власти. После этого крупного разговора все отношения между дочерью и матерью почти полностью прервались. Прошло уже четыре месяца после того, как Джери-Ли в последний раз видела мать, и несколько недель после их последнего телефонного разговора.
 Может быть, ей нужен психиатр? Но даже если бы у нее и был хороший специалист, она не могла бы ему платить.
 Она отвернулась от зеркала и открыла аптечку. Перебирая лекарства, она подумала, что все-таки они не такие дорогие, как психиатр. Она извлекла пузырек с надписью «Кваалюд 500 мг». Пожалуй, то, что нужно.
 Либриум расслабляет, валиум успокаивает и помогает заснуть, а это лекарство обладает двойным действием — и успокоит, и взбодрит. Она проглотила таблетку, встала под душ и пустила самую сильную струю холодной воды.
 Укутавшись в махровую простыню, она уселась на край кровати и стала названивать Фэннону.
 — Студия Адольфа Фэннона, — ответил ей женский голос.
 — Мистера Фэннона, пожалуйста. Говорит Джери-Ли Рэндол.
 — Подождите минутку, пожалуйста.
 Внезапно Джери-Ли почувствовала, что сердце ее начинает яростно колотиться в грудной клетке. Прошло уже больше года. Может быть, он даже и забыл о своем обещании.
 В трубке что-то щелкнуло и раздался голос:
 — Джери-Ли! Рад тебя слышать! Она постаралась, чтобы голос ее звучал легко и непринужденно:
 — Очень рада услышать твой голос, Адольф.
 — Сколько времени утекло! — сказал он ласково и тут же перешел на деловой тон. — Ты закончила пьесу?
 Да, ответила она и почувствовала облегчение от того, что он все еще помнит.
 — Когда я смогу получить ее?
 — Я могу забросить, когда ты скажешь.
 — Нет, старые друзья так не делают бизнес. Приглашаю тебя пообедать со мной. Ты мне расскажешь о себе, поговорим, потом возьму пьесу домой и прочитаю.
 Она улыбнулась про себя. Она отлично знала, что пьесу до него прочтут все в его конторе и только после этого он возьмет ее в руки. Но все равно, было гораздо приятнее передать ему пьесу в ресторане, чем просто забросить в контору.
 — Я с удовольствием, — сказала она. — Когда ты хочешь ужинать со мной?
 — Как насчет сегодня? — спросил он, — Ты свободна?
 — Могу быть свободной.
 — Отлично. Тогда у Сарди в восемь тридцать. К этому времени те, кто идет в театр, схлынут, и мы спокойно поговорим.
 — Восемь тридцать, — повторила она. — Я буду. Только положив трубку, она поняла, как волновалась во время разговора. Руки опять тряслись. Ей придется принять еще одну таблетку — очень важно, чтобы к встрече она была в полном порядке. Надо собрать себя по частям...

 Глава 5 

 Когда она вернулась домой после ужина с Фэнноном, квартира была пуста. Часы показывали одиннадцать вечера. Короткая и деловая записка на столе сообщала:
 «Ушел на важную встречу. Вернусь не раньше полуночи».
 Джери-Ли почувствовала нарастающее беспокойство. Она уехала в ресторан около восьми, и Фред ничего ей не сказал о предстоящей важной встрече. Она скомкала записку и бросила ее в корзину для бумаг. Не присаживаясь, пошла в спальню. Переоделась в любимые джинсы и рубашку.
 Огляделась. Теперь, когда пьеса закончена, квартира показалась ей местом заключения.
 Она стала бродить бесцельно по комнате, пошла на кухню, налила себе стакан белого вина... Нужно начать думать о работе.
 То же самое она сказала и Фэннону, когда он спросил ее о дальнейших планах.
 — Скорее всего, мне нужно будет опять начать где-то работать.
 Кстати, ты не мог бы подкинуть мне что-нибудь в одном из твоих шоу?
 — Маловероятно. Сезон очень тяжелый. У меня сейчас ничего не готовится на лето.
 — В таком случае, мне придется побегать, — сказала она.
 — Кто сейчас твой агент?
 — У меня никого нет, — сказала она быстро. — Я все как-то выпустила из рук, когда засела вплотную за пьесу.
 Он внимательно посмотрел на нее и ничего не сказал. Она поняла, что он знает, что с ней произошло.
 — Теперь, когда пьеса закончена, думаю, что пойду к Уильяму Моррису.
 — Можешь сказать им, что я заинтересовался пьесой, если это как-нибудь поможет.
 Она с благодарностью посмотрела на него.
 — Спасибо, Адольф, — сказала она искренне.
 — Все, что я могу сделать, я сделаю для. тебя" — сказал он и провел рукой под столом по ее бедру. — Только позвони.
 — Обязательно.
 Он посадил ее в такси у выхода из ресторана. Когда машина завернула за угол Бродвея, она велела шоферу высадить ее на Сорок второй стрит. Там она спустилась в подземку и поехала домой. Такси нынче было ей не по карману.
 Странно, как все изменилось. Долгое время такси было единственным видом транспорта, которым она пользовалась, разъезжая по городу. Но теперь казалось, что все это происходило давным-давно. И у Сарди тоже встречали ее по-иному.
 Немногим больше года назад, когда она входила в ресторан, казалось, что все ее там знают.
 А сегодня метрдотель посмотрел на нее пустыми глазами даже тогда, когда она спросила, как пройти V столику мистера Фэннона. Джери-Ли удивилась — неужели она так неузнаваемо изменилась?
 — Конечно, миссис Торнтон, — сказал метр с профессиональной, ничего не значащей улыбкой, когда Фэннон спросил его, помнит ли он мисс Рэндол. — Я сразу подумал было, что это вы. Но вы изменили стиль прически — и я засомневался, не был уверен... Добро пожаловать обратно.
 «Добро пожаловать обратно?» — интересно, где — как он думал — она была все это время? За Полярным кругом?
 — Приятно вернуться, — сказала она, ненавидя произнесенные ею же слова.
 То же самое происходило и со всеми теми, кто останавливался рядом с их столиком, чтобы поговорить с Фэнноном. Каждый раз он представлял ее, и она могла с уверенностью сказать по выражению лиц, что ее имя не вызывало никаких воспоминаний. У Бродвея оказалась короткая память. Это уж точно.
 Она почти прикончила вино, когда зазвонил телефон. В трубке раздался радостный голос Фреда:
 — Как прошел ужин?
 — Отлично, — сказала она и сразу же поняла, что он выпил.
 — Он собирается ставить пьесу?
 — Пока не знаю, — ответила она. — Он должен вначале прочитать.
 — Мы тут отмечаем, — сказал он. — Я только что подписал контракт с Лисией, и она поставила бутылку отличного шампанского. Прыгай в такси и приезжай.
 — Может быть, лучше мне не приезжать? Уже поздно.
 — Приезжай, детка! Тут только Лисия, ее юрист и я. Она услышала, как кто-то что-то говорит Фреду.
 — Прости, дорогая, планы изменились. Ты жди нас дома, а мы заедем за тобой. Люди хотят, чтобы я немного размял пальчики на клавишах сегодня.
 Он повесил трубку. Может быть, так даже лучше, подумала она. Без работы квартира наводила тоску.
 Дискотека Артура, куда они приехали, была набита битком, музыка низвергалась на их головы из динамиков, и им приходилось все время кричать, чтобы услышать друг друга. Когда они подъехали, у дверей стояла длинная очередь желающих попасть в дискотеку. Лисия без малейших колебаний выбралась из машины и оставила ее швейцару для парковки. Затем, словно по волшебству, дверь перед ними отворилась, и сразу же нашелся хороший столик. Было такое впечатление, что Лисия знала в дискотеке всех.
 Только когда она вышла из машины, Джери-Ли поняла, какой же высокой женщиной была Лисия. Не меньше, чем пять футов десять дюймов, на ее взгляд. В ней было что-то статуарное. Одновременно угадывалась сдерживаемая сила, которая проявлялась в том, как она двигалась и ходила.
 По сравнению с ней, девица Сэм была куда слабее и мягче хотя и выглядела капризной и своенравно-эгоистичной. Юрист по имени Марк, молодой человек с типично еврейским умным лицом, сразу же вызвал чувство недоверия.
 Как только они сели за стол и официантка приняла заказ, юрист и Сэм встали и пошли танцевать. Через минуту они затерялись в толкучке на пятачке перед эстрадой.
 Фред, сидевший между Лисией и Джери-Ли, широко улыбался.
 — Вы обязательно понравитесь друг другу, — сказал он. — Вы обе независимые дамы.
 Встретив взгляд Лисий, Джери-Ли поймала себя на ощущении, что они с Лисией знают друг друга давно. Чувство определенной общности было столь сильным, что она даже вспыхнула от непонятного смущения.
 Лисия улыбнулась. Голос ее оставался совершенно спокойным.
 — Уверена, что мы подружимся.
 — Да, — кивнула Джери-Ли.
 Официантка принесла выпивку. Лисия подняла свой бокал с апельсиновым соком.
 — За музыканта! — сказала она.
 Фред рассмеялся и чокнулся с ней.
 — Надеюсь, никто из вас не останется разочарованным.
 — Не думаю, — согласилась Лясия, не спуская глаз с Джери-Ли.
 Джери-Ли опять почувствовала, что шея у нее краснеет.
 — Конечно, — сказала она.
 — Почему вы не танцуете? — спросила Лисия. — Обо мне не волнуйтесь — мне и здесь хорошо.
 — Пойдем, девочка? — спросил Фред.
 Она кивнула и поднялась из-за стола. Танцевальный пятачок был переполнен дергающимися телами, и через минуту Джери-Ли полностью отдалась вместе со всеми пульсирующему ритму. Она любила танцевать, особенно рок. В танце было что-то эксгибиционистское, что всегда волновало ее. Это был тот танец, который, казалось, придумали специально для нее и который можно было танцевать в одиночку.
 Фред наклонился к ее уху.
 — Что ты думаешь о Лисий? — прокричал он.
 — В ней есть нечто особенное. Фред кивнул. Его тело двигалось в такт с ударами музыки.
 — И умна, чертовски умна. У нее, кроме «Зеленого бара», есть интересы в целом ряде предприятий: магазины пластинок, музыкальные группы и даже клубы в других городах.
 — Звучит здорово, — сказала она.
 — Действительно, здорово, — согласился Фред. — По крайней мере, нам не придется вечно носиться в поисках деньжат. Она гарантирует мне полторы сотни в неделю, как минимум, на ближайший год.
 — А что она получит за это?
 — Мы будем партнерами из расчета фифти-фифти. Мы вкладываем все мои песни в дело — передаем их издательству, студии звукозаписи и тому подобное, включая диски и клубные выступления по особым дням.
 — Что она вкладывает еще, кроме денег?
 — Все свои связи. Она знает в этом бизнесе всех. И если учесть, в чем она участвует, то понимаешь, что у нее есть возможность надавить и довольно сильно надавить. Люди стремятся угодить ей.
 — Звучит здорово.
 — Это, действительно, здорово, — повторил он. Она внимательно посмотрела ему в глаза.
 — Между нами ничего нет, только бизнес, — торопливо сказал он. — У нее подружка — Сэм.
 И сразу же все встало на свои места — как цветная разрезная картинка.
 Джери-Ли сразу же почувствовала, что в Лисий есть особенность, уже знакомая ей раньше, напоминающая ей кого-то еще. Теперь она знала кого.
 Нет, то было вовсе не внешнее сходство, все дело было в том, как Лисия смотрела не нее, когда они встретились. Карла Мария! Именно ее взгляд заставлял вот так чуть волноваться, вызывал ответную вибрацию во всем теле. Может быть, это ощущение, новое для нее, стало возможным после того опыта с Карлой Марией. В это время в образовавшемся в толпе танцующих просвете она увидела Лисию. Та многозначительно смотрела на нее, и Джери-Ли опять почувствовала, что ее лицо залило горячей волной краски.
 Лисия ощутила ее так же, как ощутила Карла Мария. Вероятно, она просто посылала какие-то волны, «телеграфировала» им послание, сама того не подозревая. Неужели в ней спал латентный лесбийский инстинкт? Неужели он всегда таился под ее кожей, готовый вырваться наружу?
 Она так погрузилась в свои мысли, что не расслышала, когда Фред обратился к ней с какими-то словами.
 — Что ты говоришь? — переспросила она. — Здесь так шумно, что я ничего не слышу.
 — Она хочет, чтобы я начал разрабатывать новые идеи. Тексты она достанет. Она хочет, чтобы я написал суперхипповую песню в стиле Сэма Кука.
 Она молча кивнула.
 — Мы запишем несколько пленок вместе, а потом я и Марк поедем в Детройт послушать и посмотреть самых известных ребят у них в «Мотауне».
 Она считает, что и мы можем там прозвучать.
 И тут она впервые поняла, как молод Фред — не по годам, потому что по годам он был старше нее, а по наивности. Его мечты были точно такими, какие появлялись и у нее, только много-много лет назад.
 Она вдруг снова почувствовала недавнюю подавленность. Нужно было срочно что-то выпить. Она сделала знак Фреду, и они покинули танцевальный пятачок.
 Когда они подошли к столику, одновременно с ними вернулась и Сэм — одна, без Марка.
 — Марк бросил меня во время танца, — сказала она надув губки. — Он кого-то встретил, ему захотелось поболтать, а мне все еще хочется танцевать.
 — Ох, этот Марк, — вечно он суетится и комбинирует, — улыбнулась Лисия. — Почему бы тебе с ней не потанцевать, Фред?
 — Конечно, — с готовностью сказал Фред. Джери-Ли уселась на свое место, проследив, чтобы между нею и Лисией оставалось свободным кресло Фреда.
 — Неплохой букетик чокнутых собрался здесь сегодня, — сказала Лисия.
 Джери-Ли кивнула.
 — Половина из них накурилась или еще как-то прибалдела. Другая половина выпендривается и выставляет свои задницы, потому что именно в таком месте на них есть спрос.
 — А вы к какому клубу принадлежите?
 — Ни к какому. Во-первых, я просто люблю наблюдать. Во-вторых, я работаю.
 — Вам принадлежит часть этого заведения?
 — Я кручу в голове мысль открыть что-то подобное, когда время подоспеет.
 — А когда это произойдет?
 — Через год или два. Когда это заведение скиснет. В наши дни и в нашем городе есть место только для одного подобного заведения.
 Одновременно два таких у нас прогорят.
 Джери-Ли промолчала.
 — Фред сказал вам о наших планах?
 — Да.
 — И что вы думаете?
 — Я рада за него. Он заслуживает удачи.
 — Вы не влюблены в него, насколько я понимаю?
 — Нет.
 — А он влюблен. Он хочет жениться на вас.
 — Он так сказал? Лисия кивнула.
 — Чушь, — Джери-Ли подняла бокал и отпила. Она " не предполагала, что он зайдет так далеко в своих намерениях.
 — Сестричка, — сказала Лисия и спросила, словно настроившись на мысли, проносящиеся сейчас в голове Джери-Ли:
 — Зачем такой женщине, как вы, путаться с мальчиком, как он?
 — Но так лучше, чем одной. И кроме того, кругом вообще нет настоящих мужчин.
 Лисия перегнулась через стол и пожала руку Джери-Ли.
 И с той же интонацией, не убирая руки Лисий со своей, Джери-Ли сказала:
 — Сестричка, зачем такая женщина, как вы, путается с такой девушкой, как Сэм?
 Глаза Лисий округлились от неожиданности, затем она рассмеялась и убрала руку.
 — Так лучше, чем оставаться одной. И кроме того, кругом нет настоящих женщин.
 И сразу же возникла непринужденная" легкая интимность между ними.
 Джери-Ли рассмеялась:
 — Вы мне нравитесь. По крайней мере, вы честны.
 — Вы тоже мне нравитесь.
 — Я не могу понять только одного — почему вы делаете все это для него?
 — Частично ради денег, которые он заработает. — но это не все.
 — Тогда что же еще?
 — Вы не поймете, — Попробуйте, может, и пойму. Голос Лисий звучал мягко, но в нем ощущались нотки настоящей твердости и силы.
 — Это мир мужчин. Я прошла в нем так далеко, как только может женщина, действуя в одиночку и сохраняя хорошие отношения с мужчинами. Они не любят баб, которые желают идти сами по себе, в одиночку.
 — Я все еще не понимаю, какое отношение ко всему этому имеет Фред?
 — Я собираюсь обеспечить ему успех, потому что мы оба нуждаемся в успехе, но и каждый ради себя. Толкая его впереди себя, я смогу пройти весь тот путь, который иначе мне заказан, и никто не остановит меня.
 — И все равно, я не понимаю. Что вы имеете в виду, говоря, что собираетесь вести его впереди себя? Лисия опять положила руку на руку Джери-Ли.
 — Простите. Я не собиралась темнить, — сказала она спокойно. — Видите ли, я решила выйти за него замуж.

 Глава 6 

 Джери-Ли сложила последнюю рубашку и уложила ее в чемодан. Новый дорогой подарок Лисий, эта рубашка выглядела совершенно неуместно на кровати.
 — Пожалуй, все, — сказала она.
 — Угу.
 — Кончай одеваться. Марк должен появиться с минуты на минуту.
 — Кончаю, — сказал Фред, застегнул воротник рубашки и подошел к зеркалу, чтобы завязать галстук. Закончив, он надел пиджак и покрутился перед ней с улыбкой. — Как я выгляжу?
 — Великолепно.
 Он подошел к ней и поцеловал.
 — Это только начало. Когда я вернусь, Лисия хочет, чтобы мы перебрались в квартиру побольше, в такую, где можно было бы поставить пианино.
 Она захлопнула чемодан, не отвечая ему.
 — Эй, не расстраивайся, — сказал он весело. — Я не так уж надолго уезжаю. Детройт, Нешвил, Лос-Анджелес — и всего по неделе в каждом городе.
 Он все еще не понимал.
 — Пока меня не будет, ты начнешь искать новую квартиру. Таким образом, к тому времени, когда я вернусь...
 — Нет, — перебила она его.
 — Не понимаю, дорогая, что нет? — спросил он, с удивлением глядя на нее.
 — Я не хочу отсюда уезжать.
 — Перестань. Давно пора выбраться из этой дыры.
 — Я не переезжаю, — повторила она.
 — Но мы можем себе это позволить, дорогая.
 — Ты можешь позволить.
 — А в чем разница? Мы никогда тут не спорили из-за счетов, — он обнял ее. — Кроме того, девочка, пора нам и обвенчаться.
 Она спрятала лицо на его плече.
 — Нет, — сказала она глухо из-за того, что слово застряло в ткани пиджака.
 Он отстранил ее от себя. В его голосе прозвучало искреннее недоумение:
 — Почему нет?
 Она сморгнула крохотные слезинки.
 — Потому что это будет не правильно.
 — Потому что я черный?
 — Ты прекрасно знаешь, что не потому.
 — Не знаю. Есть девушки, которые живут с черными парнями, но не выходят за них замуж, — в его голосе прозвучала обида.
 — Ты знаешь, что у нас не так.
 — Что тогда? Я знаю, что ты сама захотела, чтобы я переехал к тебе.
 Нам было хорошо вместе.
 — Да, хорошо. Тогда. Но это не навечно. Сегодня все на так.
 — Единственная разница в том, что теперь я буду приносить домой кусок хлеба. И смогу позаботиться о тебе так, как следует.
 Она заговорила, выбирая слова, очень осторожно. Он слишком много значил для нее, и ей не хотелось причинять ему боль.
 — Я рада, что ты стал зарабатывать. Ты заслуживаешь всего, чего ты добился — и большего. Но неужели ты не видишь, не понимаешь, что я тоже должна чего-то добиться, сама зарабатывать. Я должна сама делать свое дело.
 — Но я не стану мешать тебе. Я просто хочу облегчить тебе борьбу. И потом, деньги идут к деньгам. Ее глаза высохли, голос больше не дрожал.
 — Если бы это было все, что я хочу, я бы не разводилась с Уолтером.
 — Прости, я не понимаю тебя.
 — Иногда я не понимаю сама себя. Я знаю только одно — я хочу быть независимой.
 — Если бы ты любила меня, у тебя бы не возникали подобные мысли.
 — Может быть. Я люблю тебя, но не совсем так, как ты меня. Да, мы очень близки. Мы друзья. И все у нас получается хорошо: нас колышет одно и тоже, вам хорошо в постели, словом, все. И все это грандиозно само по себе. Но мне этого недостаточно. Чего-то не хватает. Может быть, это то, что заложено во мне. То, чего я никогда не обрету. Но до тех пор, пока я не пойму, я не готова вступить в брачные отношения. Кроме того, я не готова к этому буду и впредь, до тех пор, пока не стану совершенно независимой, пока не стану самой собой.
 — Если мы поженимся, мы создадим семью. И ты станешь сама собой.
 Она рассмеялась. Универсальный ответ мужчины на все женские проблемы — ребенок все поставит на свои места. Возможно, так оно и есть. Для них.
 Но это совершенно не то, чего она хочет.
 — Это не совсем то, что я имею в виду под словом независимая. И я не совсем уверена, что я вообще хочу обзаводиться семьей.
 — Но это противоестественно. Каждая женщина хочет ребенка.
 — Я — не хочу. Может быть, когда-нибудь и захочу. Но не сейчас.
 Зазвенел звонок домофона. Он выглянул В окно.
 — Марк стоит у самой двери, — сказал он.
 — Тебе пора.
 — Но я не принимаю «нет» за ответ.
 — Не пытайся что-либо изменить. У тебя есть твоя жизнь и твоя карьера. Оставь мне мою. Звонок прозвучал опять.
 — Ты хочешь сказать, что не желаешь, чтобы я вернулся сюда?
 Она опустила голову, потом медленно подняла глаза на него и кивнула.
 — Думаю, так будет лучше для нас обоих. В третий раз настойчиво зазвенел звонок, и Фред заорал в ярости и растерянности:
 — Я иду! Будь оно все проклято — я иду! Но в дверях он остановился.
 В его голосе теперь звучали и гнев, и боль:
 — Джери-Ли!
 Она подошла и поцеловала его в щеку.
 — Желаю тебе удачи. Фред. Пой для людей и пой хорошо.
 Он поставил чемодан и сделал шаг к ней. Она попятилась. Теперь его голос был глухим, хриплым от волнения, обиды и нестерпимой боли:
 — Черт бы тебя трахнул, Джери-Ли! Тебя и твою засранную честность или что ты там имеешь в виду! Это всего лишь оправдание тому, что ты никого, кроме себя, и в кусок дерьма не ставишь!
 И с этими словами он ушел, оставив дверь открытой. Она закрыла лицо руками и застыла в неподвижности. Он был прав. Она достаточно хорошо знала себя, чтобы понять, что он прав. Ее собственная мать говорила то же самое.
 Что-то, наверное, в ней не так, как у людей. Иначе почему она всегда ощущает свою несостоятельность?
 Услышав звонок в дверь, она чертыхнулась про себя и посмотрела на часы. Ей остался всего один час до встречи с Фэнноном в его офисе.
 — Кто там?
 — Мистер Харди, управляющий домами. Этого только не хватало, подумала она. Изобразив на лице приветливость, она открыла дверь.
 — Входите, мистер Харди, — сказала она улыбаясь. — Я как раз собиралась навестить вас. Входите.
 — Я пришел по поводу квартирной платы, — сказал он своим тоненьким бесцветным голосом.
 — Именно об этом я и хотела поговорить с вами, — сказала она быстро.
 — Вы можете заплатить?
 — Именно это я хотела бы объяснить вам... Видите ли...
 — Сегодня уже двадцатое число, — перебил он ее. — Контора не слезает с меня по поводу вашей платы.
 — Я знаю, но я жду чек со дня на день. Как раз сейчас я иду на встречу с человеком, который должен финансировать постановку моей пьесы.
 Адольф Фэннон, известный продюсер. Вы слышали, конечно, это имя.
 — Нет. Контора требует, чтобы я вручил вам уведомление о выселении.
 — Помилуйте, мистер Харди! О чем они беспокоятся? У них есть гарантийный взнос в размере месячной ренты.
 — Они как раз хотят использовать его в качестве оплаты за этот месяц, если вы выедете.
 — Я всегда платила, вы же знаете.
 — Знаю, мисс Рэндол, но не я устанавливаю правила. Контора требует выписывать уведомление о выселении, если квартирная плата не внесена к двадцатому. Таким образом, к концу месяца вас выселяют, а деньги остаются у них, и все довольны.
 — Я заплачу к пятнице.
 — Это еще три дня. Они с меня шкуру спустят.
 — Я не останусь перед вами в долгу. Будьте хорошим парнем, мистер Харди.
 Он бросил взгляд через ее плечо на комнату.
 — Я не видел вашего дружка последние несколько недель. Он сбежал?
 — Нет, — сказала она. — Но его больше здесь не будет.
 — Я рад, мисс Рэндол. Я никогда не сообщал в контору, что у вас живет еще кто-то. Вы же знаете, что ваш договор предусматривает проживание только одного человека, и, кроме того, если бы они узнали, что живущий у вас дружок еще и негр, они бы подняли шум до небес. У них нет особой симпатии к этим черномазым, живущим в наших домах. Они не хотят, чтобы упал престиж наших домов.
 На этом ее терпение кончилось. Дальше выносить это она была не в состоянии.
 — Мистер Харди, — сказала она со всей доступной ей холодностью, — почему бы вам не пойти в контору и не посоветовать им утрахать себя?
 Он уставился на нее, совершенно потрясенный услышанным.
 — Мисс РэндолГ Что за выражение я слышу от такой милой, симпатичной девушки?
 — Мистер Харди, эти дома, возможно, и являются собственностью конторы, но квартиранты собственностью конторы не являются ни в коем случае. Никто не имеет права указывать мне, с кем и как я могу жить.
 Единственное, на что они имеют право — это на получение квартирной платы, которую, как я имела честь вам сообщить, я уплачу в пятницу.
 — О'кей, если вы так все это воспринимаете... — сказал он, достал из кармана бумагу официального вида и вручил ей.
 Она взглянула на нее, прочитала написанное крупными буквами:
 «Уведомление о выселении».
 — Почему вы мне дали его? — спросила она. — Я же сказала, что уплачу в пятницу. Он обернулся в дверях.
 — Вы всегда можете вернуть мне его, но только вместе с платой за квартиру. А уведомление я вручил на тот случай, если вы не уплатите.

 Глава 7 

 Как только она увидела Фэннона, тотчас же поняла, что все обстоит не так, как она надеялась.
 — Я хотел встретиться с тобой пораньше, — сказал ; он, целуя ее в щеку, — но дела! Ужасно лихорадило.
 — Ничего страшного, я понимаю, — сказала она.
 — Сигаретку?
 — Нет, спасибо.
 — Ты выглядишь утомленной.
 — Я плохо спала последнее время. Ночи стали душными, а кондишен у меня сломался.
 — Тебе бы следовало уехать из города. Тебе сейчас просто необходим загородный свежий воздух.
 Она посмотрела на него и ничего не ответила. Не было никакого смысла объяснять ему, что у нее нет денег..
 Он взял рукопись и уставился на обложку.
 — Ты мне нравишься, — сказал коротко. Она сделала огромное усилие, чтобы голос ее не задрожал:
 — Но тебе не нравится моя пьеса.
 — Как ты заказываешь в аптеке таблетки — с сахарной облаткой или без?
 — Предпочитаю без.
 — Да, мне не понравилась твоя пьеса... — он откашлялся, прочищая горло. — Я очень хотел бы, чтобы понравилась, поверь мне. Я убежден, что ты можешь писать. Но то, что тут написано, — не работает. Это какие-то эмоциональные всплески, ряд сцен, не связанных друг с другом, а в основе сюжет, который не работает. Но я не ставлю крест на тебе. Я уверен, что когда-нибудь ты напишешь пьесу, которая заставит говорить о тебе весь город.
 — Но не на сей раз, — сказала она глухим голосом.
 — Не на этот раз.
 — Даже если я перепишу ее?
 — Все равно она не оживет. В основе нет настоящей истории, сюжета.
 Все открыто, все вывалено на обозрение, и ничего не складывается. Как в калейдоскопе. Каждый раз, когда ты его поворачиваешь, разваливается картинка. К тому моменту, когда я прочитал «занавес», я так запутался, что даже не понял, о чем же ты все-таки писала.
 — И что ты предлагаешь?
 — Я бы отложил ее в сторону. Может быть, со временем она выстроится у тебя в голове. Тогда ты сможешь вернуться к ней. А сейчас из этого ничего не получится. Считаю, что тебе надо начинать новую работу. Она не ответила. Как легко давать советы — что и как делать, если выполнять не тебе.
 — И не надо отчаиваться, — сказал он. — У каждого драматурга, добившегося успеха, в прошлом спрятаны одна или две неудачные пьесы.
 Главное — продолжать писать.
 — Я знаю, — сказала она и на самом деле так и думала, но сейчас ей от этого не было легче.
 — Извини, — сказал Фэннон и поднялся из-за стола. Она посмотрела на него, понимая, что их встреча завершилась. Все-таки ей удалось справиться со своим голосом:
 — В любом случае, спасибо тебе. Он вышел из-за письменного стола, взял рукопись, вручил ей и опять поцеловал в щеку.
 — Не пропадай и не веди себя, как незнакомая, — сказал он. — Сообщай о себе. Звони.
 — Обязательно.
 — Позвони мне на следующей неделе, позавтракаем вместе.
 — Да, — она быстро проскочила через комнату секретаря, едва сдерживая слезы.
 Ей не хотелось, чтобы кто-нибудь увидел ее в таком состоянии. И весь путь вниз на лифте она боролась со слезами, которые буквально душили ее.
 На улице она заметила урну на углу здания и в приступе ярости и жалости к самой себе бросила рукопись в урну.
 Джери-Ли прошла больше квартала, прежде чем одумалась и бегом вернулась к злополучной урне, чтобы взять рукопись. Она извлекла ее с самого дна.
 Может быть, она подсознательно ощущала, что от рукописи следовало бы избавиться уже тогда, когда она все еще работала над ней? Но ни тогда, ни сейчас она не смогла бы этого сделать и остановиться — слишком много в нее было вложено. Ей просто необходимо было выплеснуться. Она должна была это сделать.
 Теперь, когда все в прошлом, надо начинать все сначала. Но где? И как? Нужно было привести в порядок слишком много дел, таких, как квартплата, например, или счета. Другими словами, необходимо достать хоть какие-то деньги, чтобы продержаться до того момента, когда она найдет себе работу. Тогда, возможно, все встанет на свои места.
 Хелло! — ответил на том конце провода голос матери.
 — Мама, мне нужна твоя помощь, — не было никакого смысла тратить время на вступительные слова. Она знала, что как только мать услышит ее голос, она поймет, в чем истинная причина звонка.
 — Что стряслось на этот раз?
 — Мне нужно две сотни долларов, — она постаралась сдержаться и говорить спокойно, — чтобы оплатить счета за этот месяц. Я вышлю деньги, как только получу работу.
 — Почему бы тебе не попросить у твоего друга? Уверена, что он мог бы тебе помочь.
 — Его нет, мама, — ответила она, продолжая следить за своим голосом, — Мы разошлись почти месяц назад. Некоторое время ее мать молчала.
 — Давно пора тебе взяться за ум, — сказала она наконец.
 Джери-Ли не ответила.
 — А как обстоит дело с пьесой? — спросила мать. — Ты закончила ее?
 — Да, ответила Джери-Ли. — Но она никуда ие годится. Я относила Фэннону — он не станет ею заниматься.
 — Есть и другие продюсеры.
 — Она не годится, мама, — сказала она терпеливо. — Я перечитала ее.
 Фэннон прав.
 — Я тебя не понимаю. Неужели ты не могла разглядеть это тогда, когда писала?
 — Не могла, — ответила Джери-Ли.
 — Я не знаю, — сказала мать, и слова ее звучали обескураживающе, — почему ты не можешь жить, как другие девушки? Почему бы тебе не найти работу, выйти замуж, завести семью?
 — Прости, мать. Я хотела бы суметь стать такой, как все, Я знаю, что это было бы гораздо проще, для всех нас. Но я не могу.
 — Я могу одолжить тебе только сто долларов, — сказала, наконец, мать. — Ситуация на рынке ухудшилась, и прибыль заметно снизилась.
 — Но этого мне никак не хватит. Только за квартиру я должна сто семьдесят пять долларов.
 Это все, что я могу выкроить для тебя в этом месяце. Если ситуация немного улучшится, я смогу еще что-то прислать в следующем месяце.
 — Одолжи хотя бы на квартиру. Они вручили мне сегодня уведомление о выселении, — Джери-Ли рассердилась на себя за то, что стала упрашивать, но при этом она понимала, что у нее нет иного выбора.
 — Ты можешь вернуться домой и жить здесь.
 — И что я буду делать? Там нет для меня работы.
 — Ты не работаешь и сейчас. Джери-Ли потеряла всякое терпение.
 — Мать! Или ты дашь мне деньги или нет. Совершенно бессмысленно топтаться на одном месте и пережевывать очевидное.
 — Я пошлю тебе чек на сто долларов по почте, — сказала мать холодно.
 — Не утруждай себя! — выдавила Джери-Ли и бросила трубку.
 Каждый раз, когда они разговаривали, дело кончалось именно так.
 Создавалось такое впечатление, что никакие отношения между ними невозможны.
 Она вернулась на кушетку и продолжала просматривать объявления в газетах. Ничего. Деловая активность застыла на нуле, а несколько намечающихся постановок были полностью «схвачены» различными агентствами.
 На последней странице «Новостей» ее привлекло объявление клуба «При свете торшера».
 Она вспомнила, что в последнее время почти регулярно видит их объявления. Вероятно, девушки долго не задерживаются, и состав меняется непрерывно. Под влиянием порыва она сняла трубку и позвонила в клуб.
 — Клуб «При свете торшера», — ответил женский голос.
 — Будьте добры, мистера Да Коста.
 — Кто спрашивает?
 — Джери-Ли Рэндол.
 — Подождите минутку, пожалуйста, — в голосе женщины она не услышала ни малейшего признака того, что та ее узнала.
 Раздался щелчок переключения и он снял трубку.
 — Хелло, — приветствие прозвучало настороженно.
 — Винсент, говорит Джери-Ли.
 — Как ты поживаешь, детка?
 — О'кей, — ответила она. — А ты?
 — Никогда не было лучше. Чему обязан звонком?
 — Мне нужна работа. Он немного помолчал.
 — Ты все еще живешь с тем черномазым? Вопрос удивил ее — она не подозревала, что он все о ней знает.
 — Нет.
 — Давно пора было тебе одуматься, — сказал он. — Парень вроде него ничего хорошего дать тебе не может, кроме дурной славы.
 Она промолчала.
 — А как обстоит дело с пьесой, над которой ты сидела?
 — Неудача. Я бросила ее в мусоропровод.
 — Плохо, — сказал он, но в голосе его она не уловила искреннего сочувствия. — А какую работу ты бы хотела получить?
 — Любую, — сказала она. — Я без гроша.
 — Твоя старая должность уже занята. Мы взяли мужчину.
 — Я сказала любую, — ответила она. — Я знаю все, что у тебя делается, и могу работать на любом месте.
 — О'кей. Приходи, и мы поговорим.
 — Когда?
 — Минутку. Я сейчас посмотрю в своем поминальнике. Та-ак... Всю первую половину дня я занят, — сказал он. — Как насчет того, чтобы встретиться у меня дома в семь вечера? Мы сможем немного выпить и поболтать без помех.
 — Хорошо, — сказала она. — Я буду.
 Она встала с кушетки и пошла в ванную комнату. Она помнила, что в пузырьке осталась одна таблетка валиума. Джери-Ли приняла ее и посмотрела на себя в зеркало.
 Глаза были напряженными, покрасневшими. С этим разделаться просто — несколько капель визина и все. Может быть, дела обстоят не так уж и плохо?
 Если она получит работу, она попросит у Винсента аванс, и нет оснований думать, что он откажет...

 Глава 8 

 В квартиру Винсента ее впустила женщина.
 — Винсент принимает душ, — сказала она, не представляясь. — Он выйдет через минуту.
 — Хорошо, — сказала она.
 — Вы не хотите выпить?
 — Спасибо. Водка с тоником.
 Женщина кивнула и пошла к бару. Джери-Ли рассмотрела ее. Очень хорошенькая, но внешность обычного для девиц из шоу-бизнеса типа. Сильно подведенные глаза, густые накладные ресницы и тщательно уложенные блестящие черные волосы, спускающиеся на плечи.
 — О'кей? — спросила она, когда Джери-Ли сделала глоток.
 — Замечательно, — улыбнулась Джери-Ли. Женщина вернулась к бару и взяла свой стакан.
 — Будем! — сказала она и поднесла стакан ко рту.
 — Будем! — ответила Джери-Ли.
 — Садитесь, — предложила женщина, указывая на диван. Сама она села на стул у бара и повернулась лицом к Джери-Ли.
 Зазвенел телефон. Женщина непроизвольно протянула руку, чтобы снять трубку, но потом остановилась.
 Телефон зазвонил снова, и звонок оборвался на середине.
 — Он не любит, когда кто-нибудь отвечает по его личному телефону за него, — пояснила она. Джери-Ли кивнула.
 — Он ненормальный, вы знаете? Наверно, да. И вся его семья ненормальная. Джери-Ли не ответила.
 — А братья его еще хуже.
 — Я их не знаю.
 — Считайте, что вам повезло, — она достала из бара бутылку виски и наполнила свой стакан. — Боже, какая семья!
 Она замолчала и задумчиво уставилась в свой стакан.
 Через закрытую дверь до них доносился невнятный голос Винсента, разговаривающего по телефону. Затем дверь открылась.
 Он стоял в дверях ванной комнаты, на нем был белый махровый халат.
 Джери-Ли хорошо помнила этот халат.
 — Ты пришла, — сказал он.
 — Да.
 — Насколько я помню, — сказал он недовольным тоном женщине, — я велел тебе сказать, когда она придет.
 — Ты был в душе, — ответила она. — А потом говорил по телефону.
 Сказав это, женщина замолкла, встала со стула, налила виски в стакан со льдом и подала Винсенту. Он взял стакан и подошел к Джери-Ли.
 — Ты плохо выглядишь, — сказал он ей без всяких предисловий.
 — Я устала.
 — Тебя затрахал черномазый? Она не ответила.
 — Все знают, — сказал он, — что у них мозги не в голове, а в головке.
 Она поставила стакан на столик и поднялась с кушетки.
 — Я пришла не для того, чтобы выслушивать это. Он грубо схватил ее за руку.
 — Тебе нужна работа, и ты выслушаешь все, независимо от того, нравится это тебе или нет.
 Только теперь она заметила, как сверкают его глаза, и поняла, что он уже нанюхался кокаина по уши. Скорее всего, он перед выходом из душа понюхал пару раз, если не больше.
 — Так как насчет работы? — спросила она. Он отпустил ее руку.
 — Я говорил тебе, что ты приползешь обратно? Она не ответила.
 — Почему это ты вдруг решила, что я дам тебе работу? — спросил он. — Что ты умеешь делать лучше, чем кто-нибудь другой?
 Она хранила молчание.
 — Может быть, черномазый научил тебя новым штучкам? — он внезапно потянул узел на поясе халата, и тот распахнулся. — Покажи мне. Сделай так, чтобы он стоял. У меня есть местечко для хорошей минетчицы в массажной.
 — Думаю, что лучше всего мне уйти, — сказала она.
 — С чего бы это вдруг? Или теперь он уже недостаточно большой для тебя? — он рассмеялся. — Все знают, что у них висит, как у лошади.
 Она отвернулась от него и пошла к двери. Он схватил ее за руку и удержал.
 — Может быть, я глубоко заблуждаюсь? Может быть, ты предпочитаешь заняться с нею, а не со мной? — он крикнул, не поворачивая головы:
 — Иди сюда!
 — Боже мой, Винсент! — сказала возмущенно женщина.
 — Иди сюда, сука! — крикнул он разъяренно. Женщина медленно поднялась со стула у бара и подошла к нему. Он снова обратился к Джери-Ли:
 — Не угодно ли тебе заняться с нею?
 — Я же сказала вам, что он ненормальный! — сказала женщина.
 Винсент дико уставился на нее, и какое-то время Джери-Ли казалось, что он вот-вот ударит ее. Но вместо этого он вдруг отпустил руку Джери-Ли и пошел к бару, где долил свой стакан.
 — Идите, убирайтесь отсюда! Вы, обе! — сказал он. — Все вы, шлюхи, одинаковые.
 Молча Джери-Ли открыла дверь и вышла. Женщина последовала за ней.
 — Он забалдел — дальше некуда, — сказала она. — Он нюхает с того самого момента, как вернулся домой. Они вышли из здания, и женщина остановила такси.
 — Я могу вас подбросить? — спросила она.
 — Нет, спасибо. Я лучше пройдусь. Женщина выудила что-то из сумки и протянула Джери-Ли.
 — Позвоните мне как-нибудь. Это мой телефон. Механически Джери-Ли взяла какую-то бумажку. Женщина захлопнула дверцу машины и уехала.
 Джери-Ли взглянула на то, что было зажато у нее в руке. Двадцать долларов, сложенных в несколько раз.
 — Нет, нет! — закричала она вслед машине, но такси уже завернуло за угол. Она постояла несколько минут, пытаясь сморгнуть слезы, по одной выкатывающиеся из глаз.
 — Такси, мэм? — высунулся шофер из притормозившей около нее машины.
 — Нет, спасибо.
 Она села на внутригородской автобус на остановке, что на Пятьдесят восьмой стрит. С реки начинал тянуть свежий вечерний ветерок. Она протянула водителю деньги.
 — Слушайте, вы, богатенькие жители Вест-Сайда, не можете представить себе, что есть и бедные кварталы? Куда вы с этой бумажкой?
 — Извините, — сказала она, поискала в сумочке, нашла двадцатипятицентовик...
 Она села к окошку, задумалась. Все это было бы смешно, если бы не было так грустно. И она опять смахнула непрошенную слезу.
 Единственный человек, проявивший к ней доброту за все эти страшные дни, была женщина, чье имя она не знает и даже не подумала спросить. Они обе были женщинами во враждебном им мире. Только женщина, которая побывала в таком положении сама, могла проявить жалость и сострадание к другой, оказавшейся в той же яме. Джери-Ли пожалела, что не села с ней в такси — как было. бы хорошо поговорить хоть с кем-нибудь.
 И тут вдруг она подумала о Лисий. В ней была надежность и сила. И Фред говорил, что у нее масса всяких предприятий и заведений. Может быть, она сможет помочь ей с работой? И она решила позвонить ей, когда вернется домой.
 Звонок домофона прозвенел, когда Джери-Ли закончила уборку. Она бросила последний взгляд на свою квартиру — все выглядело так, как давно уже не случалось, Быстро нажала на кнопку, открывающую дверь в подъезде и одновременно открыла свою дверь, стала ждать у входа в квартиру.
 Вскоре послышались шаги на площадке нижнего этажа.
 — Еще пролет наверх, — крикнула она. Показалась Лисия.
 — Я забыла предупредить, что у нас нет лифта. Лисия улыбнулась.
 — Все чудесно, — сказала она беззаботно, входя в комнату. — Я даже и не представляла, что есть такая штука, как лифт, до четырнадцати лет.
 Джери-Ли закрыла за ней дверь.
 — Я не хотела мешать вашей работе.
 — А вы и не помешали, — ответила Лисия. — Обычно по вторникам я не работаю.
 — Хотите выпить? — спросила Джери-Ли.
 — У вас есть фруктовый джус? Джери-Ли покачала отрицательно головой.
 — Может быть, белого вина? Лисия поколебалась, потом согласилась.
 Джери-Ли быстро наполнила два бокала, протянула один гостье, Лисия села на кушетку, поставила бокал на столик для коктейлей. Джери-Ли села напротив нее, внезапно почувствовав необъяснимую неловкость, и удивилась, что смущается. Она сделала большой глоток вина.
 — Я должна была бы позвонить вам. Извините.
 — Но вы же позвонили.
 — Да... потому что у меня все рушится, И мне просто необходимо было с кем-нибудь поговорить. Единственный человек, кому я могла позвонить, — это вы.
 — Что случилось с вашей пьесой? Фред говорил мне, что Фэннон собирался финансировать ее.
 — Пьеса оказалась неудачной. Пока я писала, я не понимала, но сейчас увидела. Я забросила ее, Лисия сказала как-то очень легко и просто:
 — Такое случается. Я вложила деньги в несколько представлений. И ничего не получила обратно.
 — Теперь мне нужно устроиться на работу. Больше валять дурака я не могу.
 — Фред сказал мне, что вы не захотели взять у него деньги.
 Джери-Ли кивнула.
 — Почему?
 — У Фреда свои планы, у меня — свои. И они не совпадают. Брать у него деньги в такой ситуации нехорошо.
 Лисия немного помолчала и спросила:
 — А какую работу вы ищете?
 — Не знаю, — сказала Джери-Ли. — Я безработная актриса и неудачливый драматург. Единственное, что я знаю точно, это то, что мне нужно зарабатывать достаточно денег, чтобы я могла продолжать писать.
 — И сколько, по-вашему, это потребует денег? Джери-Ли рассмеялась.
 — Гораздо больше, чем я, по-видимому, стою на рынке. По крайней мере, полторы-две сотни в неделю.
 — Это немало.
 — Знаю. Но эта квартирка стоит мне две сотни в месяц со всеми удобствами.
 — Вам нужен мужчина, который поддержал бы вас.
 — Это вы по собственному опыту советуете?
 — Да, — спокойно и твердо сказала Лисия. — У меня растет восьмилетний сын. Когда он появился на свет, его папаша дал мне двадцать пять кусков, чтобы я исчезла. Он не хотел, чтобы из-за какого-то черного ублюдка его благополучный белый мир пошел бы к... матери...
 — Извините, — быстро сказала Джери-Ли. — Я не должна была спрашивать об этом.
 — Но все сработало, — продолжала спокойно Лисия. — Мой сын живет за городом с моей мамой. А друзья, которые у меня появились, когда я жила с его отцом, помогли мне сделать первые шаги в бизнесе.
 Джери-Ли осушила свой бокал и снова наполнила его.
 — Вы совсем не пьете? — спросила она, заметив, что Лисия не прикоснулась к вину.
 — Никогда не любила.
 — А что происходит с Фредом?
 — Он работает, — сказала Лисия. — Сейчас он в Лос-Анджелесе. Он будет делать свой альбом для одной из фирм грамзаписи. Когда альбом выйдет, они собираются послать его с гастролями по всей стране. Они считают, что у него есть отличный шанс.
 — Я рада за него, — сказала Джери-Ли. — Он хороший человек.
 — Вы не изменили своего отношения к нему? Он по-прежнему хочет жениться на вас.
 — Нет, — сказала Джери-Ли. — Ничего не выйдет. Мы хорошо ладили в постели, но... как друзья. Не больше того. Если мы поженимся, мы вскоре начнем склочничать и терзать друг друга. В жизни Фреда есть место только для одной карьеры.
 — А от своей вы отказываться не собираетесь?
 — Я бы не разводилась с моим первым мужем, если бы думала, что могу отказаться от своей карьеры. Лисия помолчала, потом спросила:
 — Вы уже ужинали?
 — Нет.
 — Что вы скажете, если мы что-нибудь перекусим? — с улыбкой спросила Лисия. — Почему-то все проблемы не кажутся такими страшными на полный желудок.

 Глава 9 

 Набережная реки была пустынной. Не обращая внимания на дорожные указатели, устанавливающие лимит на скорость, Лисия ехала лихо — сто семьдесят пять миль в час! Джери-Ли посмотрела на часы, вмонтированные в приборную доску — было примерно девять тридцать вечера.
 — Вы уверены, что ваша мама не будет возражать, что вы привезли к ней на ужин на ночь глядя незнакомого человека?
 — Мама привыкла. В нашей семье все ночные люди, — она начала снижать скорость. — Кроме того, мы уже почти приехали. На следующем повороте мы сворачиваем с шоссе.
 — Вам нравится водить? Лисия кивнула.
 — Особенно эту машину, — она вдруг рассмеялась. — Когда-то это была дорогая игрушка одного прыща. Вот чувак! Заполучив ее, он считал себя выше всех в мире и срал на всех. Потом его потянуло на героин, и постепенно он завяз по самое горло. А тут еще девочки стали доить его, и ему пришлось продать машину, чтобы хоть как-то поддержать лицо. Я купила ее практически за гроши, потому что он не успел выплатить полностью всю ее стоимость.
 Хотя, должна сказать, что он был одним из немногих, с кем бы я не отказалась перепихнуться. В свое время он считался первым номером в мире по траханию.
 Они свернули с шоссе на боковую дорогу, ведущую через поросший деревьями участок к небольшому холму, на котором расположилось несколько домов.
 — Вот мы и приехали, — объявила Лисия и свернула влево, на подъездной путь.
 Когда они выходили из машины, открылась дверь в доме, оттуда выбежал мальчик и бросился к ним через лужайку.
 — Мамочка, мамочка!
 Лисия нагнулась, и он прыгнул прямо в ее объятия, повис на шее.
 — Ты приехала как раз вовремя, — сказал он. — По телику ничего, кроме рекламы.
 Лисия рассмеялась и поцеловала его.
 — Клянусь тебе, ты скоро превратишься в чудище с квадратными глазами от того, что бесконечно пялишься в телик. Джери-Ли, познакомьтесь — мой сы. Его зовут Бонни, — сказала она и поставила его на ноги. — Бонни — Джери-Ли.
 Мальчик подошел к ней с протянутой рукой.
 — Хелло, — сказал он. — Вы любите телик? Джери-Ли рассмеялась.
 — Да.
 — Чудесно, — сказал Бонни. — Мы ^удем смотреть его вместе. Как раз сейчас начинают интересную передачу.
 — Как раз сейчас ты отправляешься в постель, молодой человек, — раздался женский голос со стороны дома. — Завтра тебе в школу.
 Бонни умоляюще поглядел на мать.
 — Мамочка?
 Лисия взяла его за руку и пошла с ним к дому.
 — Ты слышал, что сказала бабушка?
 — Но ты только что приехала. Я даже совсем и не побыл с тобой.
 — Тебя не будет со мной в любом случае, — рассмеялась она, — потому что ты будешь с телевизором.
 Мать Лисий оказалась высокой моложавой женщиной, и если бы не седые волосы, она могла бы сойти за старшую сестру Лисий. У нее была добрая улыбка, а рукопожатие твердое.
 — Рада с вами познакомиться, — сказала она. Дом был декорирован в теплых радостных тонах.
 Бонни пошел прямо к телевизору, умоляюще сказав матери:
 — Всего пять минут!
 — Хорошо, — согласилась мать Лисий. — Пять минут — и потом сразу же спать.
 Женщины пошли на кухню. Стол был накрыт на затененной веранде, прилегающей к кухне. В углу пламенели угли открытого очага, на которых готовилось мясо.
 — Могу предложить вырезку и салат, — сказала мать Лисий. — Я никого не ждала.
 — Что касается, меня, то все замечательно, — сказала Джери-Ли.
 — Обычно я готовлю жареных цыплят, ребрышки на углях и различную зелень, но Лисия не любит нашу, негритянскую кухню. Она говорит, что наши блюда слишком жирные, а Лисия вечно на диете.
 — Мама! — рассмеялась Лисия.
 — Ладно, ладно, — сказала мать, — Ты бы пошла, посмотрела, сможешь ли загнать своего сына в кровать. А я пока поставлю вырезку на угли. Как вы любите мясо? — спросила она Джери-Ли.
 — Недожаренным.
 — Вроде Лисий, — фыркнула мать. — А я предпочитаю хорошо прожаренное. Я не принадлежу к этим, сыроядцам.
 — Я могу вам помочь? — спросила с улыбкой Джери-Ли.
 — Нет. Я привыкла управляться сама. Впрочем, может быть, вы приготовите холодные напитки? У меня есть любые фруктовые джусы. А вот ликеров и различных содовых мы не держим.
 — Все, что есть, — замечательно, миссис Уоллас.
 — Лисия любит апельсиновый джус, но мой самый любимый — гавайский пунш.
 — Я обязательно его попробую.
 — Я брошу лед. Со льдом он кажется не таким сладким.
 Мясо шипело, когда вернулась Лисия.
 — Вырезка пахнет заманчиво, — сказала она, усаживаясь за стол.
 — У меня есть знакомый мясник в универсаме, который вырезает специально для меня, — пояснила мать. — И не берет ничего сверху!
 — Моя мама чувствует себя в универсаме как хозяйка, — сказала Лисия Джери-Ли, встала и подошла к грилю. — На мой взгляд, мясо уже готово.
 Миссис Уоллас встала и тоже посмотрела на мясо.
 — Садись-ка на свое место и не вмешивайся, — сказала она тоном, не терпящим возражения. — В этом доме я занимаюсь готовкой!
 — Да, мама! — покорно сказала Лисия и посмотрела, хитро улыбаясь, на Джери-Ли.
 Джери-Ли, не говоря ни слова, ответила ей такой же улыбкой.
 Они закончили около одиннадцати. За едой мать Лисий говорила, не переставая. Совершенно очевидно, что недельный запас новостей и естественная потребность в общении и разговорах — чрезмерная нагрузка для одного вечера. Но Лисия, тем не менее, терпеливо слушала — о занятиях Бонни, о покупках, о водопроводчике. Все обычные тривиальности повседневной жизни выливались за столом. В ее рассказах чувствовалась гордость от того, что она так хорошо со всем управляется. Кроме того, одобрение Лисий, судя по всему, было ей просто необходимо. И когда Лисия похвалила ее, она совершенно расплылась от удовольствия.
 Джери-Ли задумалась и не заметила, как Лисия встала из-за стола и остановилась за ее спиной.
 — Совсем не похоже на город, — сказала она.
 — Разве вы не останетесь на ночь? — удивилась мать.
 — Может быть, у Джери-Ли есть дела на утро? — ответила Лисия.
 — Есть дела? — прямо спросила мать.
 — Я бы не хотела вас затруднять, — сказала Джери-Ли.
 — Какие могут быть затруднения? — возразила быстро миссис Уоллас. — В спальне Лисий стоят огромные двойные кровати.
 Лисия улыбнулась.
 — Мама любит, когда удается настоять на своем. Джери-Ли согласно кивнула, поднялась из-за стола, взяла свою тарелку.
 — Позвольте, миссис Уоллас, помочь вам с посудой.
 — Да вам незачем тут беспокоиться ни о чем, девочка, — сказала миссис Уоллас. — У меня автоматическая кухня с посудомойкой и всем прочим.
 На втором этаже располагались три спальни. Лисия занимала главную.
 Она была угловой и отделялась от других просторной ванной комнатой. Лисия остановилась на ступенях лестницы, ведущей на второй этаж, и поцеловала мать.
 — Спокойной ночи, мама!
 — Спокойной ночи, миссис Уоллас, спасибо вам огромное, — сказала Джери-Ли.
 Пожилая женщина кивнула и пошла через холл к своей комнате. Джери-Ли поднялась вслед за Лисией на второй этаж. Они вошли в спальню. На столике между кроватями горел маленький ночник.
 Лисия направилась в ванную комнату.
 — Я достану новую зубную щетку для вас, — сказала ока. — Ночные рубашки в шкафу. Сейчас выберу подходящую.
 — Спасибо.
 Джери-Ли подошла к открытому окну и глубоко вдохнула свежий ночной воздух, наполненный запахом зелени.
 До ее слуха донеслись слова Лисий:
 — Совсем не так, как в городе.
 — Я почти забыла, как пахнет свежий воздух. Лисия вытащила из шкафа великолепно отглаженную ночную рубашку, протянула ее Джери-Ли.
 — Эта подойдет?
 — Замечательно.
 — Вы можете пойти в ванную первой, — сказала Лисия и отдала ей ночную рубашку.
 Джери-Ли взяла ее и вошла в ванную, закрыв за собой дверь. Быстро разделась и аккуратно повесила одежду на вешалку. Извлекла зубную щетку из упаковки, почистила зубы, вымыла лицо. До этого момента она чувствовала себя великолепно, просто замечательно, а сейчас вдруг занервничала. Она полезла в сумочку, стала перебирать там вещи. Насколько она помнила, у нее должен быть с собой валиум. Наконец она нашла таблетку и быстро проглотила ее. От одной мысли, что валиум ей всегда помогает, начала успокаиваться.
 Когда она вышла из ванной комнаты, Лисия взглянула на нее и улыбнулась.
 — Ночнушка немного великовата. Джери-Ли оглядела себя — действительно, подол волочился по полу.
 — Точно, великовата, — согласилась она. Лисия указала на кровать, стоящую у стенки.
 — Это ваша.
 Джери-Ли подошла к кровати, села, механически потянулась к пачке сигарет, достала одну, закурила. Лисия почувствовала, что гостья нервничает.
 — Все в порядке? — спросила она.
 — Сейчас приду в норму. У меня был трудный и плохой день — вот и все.
 — Не волнуйтесь, вам не о чем беспокоиться, — сказала Лисия низким, грудным голосом. — Я привезла вас домой вовсе не для того, чтобы соблазнять. Я вообще Даже не думала, что вы останетесь на ночь.
 — Я рада. Рада. что вы пригласили и оставили на ночь. Это единственное хорошее, что случилось со мной за целый день.
 — Тогда все хорошо, — сказала Лисия и подошла к встроенному в стену шкафу. Быстренько стянула с себя блузку через голову, расстегнула и спустила юбку, переступила через нее и, чуть напрягшись, расстегнула на спине лифчик.
 Джери-Ли затушила сигарету. Взглянула наЛисию — та уже набросила на себя бежевый пеньюар, который по цвету почти не отличался от цвета ее кожи. Джери-Ли нырнула под простыни.
 Лисия села на соседнюю кровать.
 — Как вам показалась моя маленькая семья?
 — Семья маленькая, но зато я увидела большую любовь.
 Лисия довольно улыбнулась.
 — Вот почему я держу их здесь. В городе даже любовь иная, такую не получишь...
 — Вы правильно поступаете...
 — Но Бонни достаточно быстро растет, — сказала Лисия. — Мальчик, такой, как Бонни, нуждается в отце. Джери-Ли ничего не ответила.
 — Вы думаете, он не примет Фреда? — спросила Лисия.
 — Фред любит детей, — сказала Джери-Ли вместо ответа.
 — А что насчет меня? — спросила Лисия. — Он что-нибудь говорил обо мне?
 — Только то, что вы нравитесь ему. И он вас уважает.
 — Но он же знает обо мне: он видел меня с Сэм. — Лисия некоторое время молчала. — Впрочем, это вовсе не означает, что я не люблю мужчин. Я просто избегаю их. Все, что с ними связано, означает вечный бой. Они не любят, они сражаются.
 — Фред не такой. Он очень нежный мужчина. Лисия встала с кровати.
 — Не знаю, ничего пока не знаю, — сказала она с сомнением. — Мне еще нужно очень хорошо подумать. Не хочу ошибиться.
 — Вы не сделаете ошибки, — сказала Джери-Ли. — Все, что вы сделаете, будет правильно.
 — Вы действительно так думаете?
 — Да, именно так. Лисия вдруг рассмеялась.
 — Хватит о моих проблемах. Ложитесь и засыпайте. — Она выключила свет. — Спокойной ночи.
 — Спокойной ночи.
 Джери-Ли проследила взглядом за тем, как Лисия шла в ванную комнату, как закрылась за ней дверь. Потом уставилась в темноту... потом услышала, как пошла вода... Закрыла глаза. Возвращения Лисий она уже не слышала. И не почувствовала ее поцелуй на щеке и, уж конечно, не слышала ее шепота:
 — Бедная маленькая девочка... Она крепко-крепко спала.

 Глава 10 

 Этот чертов калифорнийский солнечный свет — никуда от него не денешься, — подумала она, открывая глаза. Господи! Чего бы она только ни дала за один дождливый день!
 Она, наконец, совершенно проснулась и подумала о Лисий, На мгновение она почти ощутила теплую сладость ее нежной гладкой кожи, дающей такое наслаждение пальцам. Но тут до ее слуха донеслись голоса из-за закрытой двери, и видение исчезло.
 Она села в кровати и прислушалась. Голосов было два: один мужской, другой женский. Оба говорили приглушенно. Мужской голос становился все более настойчивым. Прошло еще несколько мгновений. Дверь отворилась.
 В комнату заглянула Анджела.
 — Ты проснулась?
 — Да.
 — Я только что заглядывала к тебе — ты спала. Я не хотела будить тебя.
 — Ничего страшного. Кто там пришел?
 — Джордж.
 — Какого черта! — сказала Джери-Ли. — Что он хочет?
 — Не знаю. Он просто говорит, что ему крайне важно повидаться с тобой. Я скажу ему, чтобы он уходил, что ты слишком плохо себя чувствуешь, хорошо?
 — Нет. — Джери-Ли сбросила ноги с кровати. Джордж был слишком эгоистичен, чтобы прийти просто так, нанести визит вежливости. За его приходом что-то явно кроется, без всякого сомнения. — Я его приму.
 Попроси подождать минутку, пока я заскочу в ванную.
 — Хорошо. Скажи мне, когда ты будешь готова. Я впущу его.
 — Не надо. Я выйду туда.
 — А ты не думаешь, что тебе следовало бы оставаться в постели? — спросила неодобрительно Анджела.
 — Зачем? Я не больна. Всего-навсего маленький гнусный абортик.
 Дверь за Анджелой закрылась, и Джери-Ли пошла в ванную комнату. Села на толчок и сменила томпон. Кровотечение усилилось по сравнению с утром, а в низу живота побаливало. Она проглотила две таблетки аспирина и таблетку перкодана, чтобы унять боль. Затем умылась холодной водой и почувствовала себя лучше. Подкрасила губы, положила немного румян на щеки, причесалась.
 Когда она вошла в комнату, Джордж поднялся на ноги и воскликнул:
 — Эй! Ты вовсе не выглядишь больной.
 — Макияж, — улыбнулась она и села в кресло напротив. — Чему обязана?
 — Я хотел поговорить с тобой, — сказал он. — Хотел бы объяснить тебе, что я действительно очень жалею, что все так получилось.
 Она смотрела на него и ничего не отвечала.
 — Нам не нужно было так спешить, — сказал он. — Нужно было сохранить ребенка.
 На этот раз ей не удалось скрыть своего удивления.
 — Ты что, шутишь?
 — Никоим образом, — сказал он совершенно искренне. — Я именно это и хотел тебе сказать.
 — А как же твоя жена?
 — Она бы не возражала, она бы согласилась, — сказал он, и его голубые глаза смотрели на нее ясно и безмятежно. — Вчера вечером мы с ней поговорили об этом. Мы бы усыновили ребенка, и не было бы никаких проблем.
 — О Господи!
 — Розмари была бы рада иметь ребенка. Она так любит детей.
 — Тогда почему бы вам самим не родить?
 — Все этот проклятый, черт бы его побрал, сериал, в котором она занята, — сказал он. — У нее жесткий контракт на три года. Это очень большие деньги. Особенно с гонорарами за повторный показ. Если она забеременеет, контракт окажется нарушенным и его расторгнут.
 — А на какие шиши, по-вашему, я должна была жить все то время, пока ходила бы с пузом? — спросила Джери-Ли со всей саркастичностью, на какую была способна.
 Но стрела ее язвительности пролетела мимо.
 — Мы и об этом говорили, — сказал он серьезно. — Ты бы согласилась жить с нами. Таким образом, мы бы все были как бы вовлечены в это дело.
 — Не могу поверить, — сказала Джери-Ли и потрясла головой.
 — Вполне осуществимый план, — сказал он. — Вчера вечером мы были в гостях у моего психотерапевта. Он устраивал особый прием. И все согласились, что идея могла бы отлично сработать.
 — Все? Он кивнул.
 — Все! Ты же знаешь моего психотерапевта, — мы называем его психик.
 У него пациенты — из числа самых влиятельных лиц в городе. Раз в месяц мы встречаемся у него на своеобразном собеседовании, целью которого является повышение уровня нравственности. Проблемы совести. Вот так и возникла эта идея.
 Джери-Ли знала его врача. Если вы совершенно не нуждались в его помощи в тот момент, когда обратились к нему, то уже к концу первого вашего визита вы будете остро нуждаться в помощи хорошего психиатра.
 Конечно, при условии, что вы хорошо известный человек и можете позволить себе платить сотню за час.
 — Ах, вот значит как! — сказала она с раздражением. — Нечего сказать — удружил! Мне понадобилось целых два года, чтобы этот город стал воспринимать меня серьезно. И в один вечер вы навесили на меня репутацию придурка.
 — Да ничего подобного, Джери-Ли! — совершенно искренне запротестовал он. — Мы все совершенно откровенны на таком приеме у нашего психика. Мы открыто говорим друг с другом, и все очень высоко ценят тебя, уважают, поверь мне!
 — Конечно, — пробурчала она.
 — Точно, я говорю. Возьми, к примеру. Тома Касла. Он выпускает твою картину.
 — Ну и что же он? — спросила она заинтересованно, надеясь узнать что-нибудь, что может подтвердить слова ее агента.
 — Он сказал, что разговаривал с твоим агентом о том, чтобы ты написала сценарий, основанный на твоей книге. И еще он сказал, что убежден — только ты можешь это сделать. Особенно после того, как написанный Уорреном сценарий по твоей книге оказался таким безнадежным.
 — Чего же он ждет? — спросила она.
 — Он сказал, что студия не позволяет ему начинать действовать, пока нет звезды.
 — Вот же какое дерьмо! — сказала она с отвращением. — Ничего не меняется. Так что же идет раньше — яйца или курица?
 — Он сказал, что на студии хотят, чтобы снимался я. Если я соглашусь, они дадут ему полное добро.
 Она не смогла удержаться и буквально взвилась:
 — Так Бога ради, что тебя держит?
 — Собственно, именно по этому делу я и пришел к тебе, — объяснил он ей терпеливо. — Я прочитал книгу. Но я не уверен, гожусь ли на эту роль именно я. Мне кажется, что ведущая роль там написана более возрастная.
 — Не волнуйся, ты отлично можешь сыграть ее, — сказала она твердо.
 — Но мой возраст, — продолжал он протестовать.
 — Помнишь Джимми Дина в «Гиганте»? Он сыграл сорокалетнего, когда ему было двадцать три — двадцать четыре. А ты, как актер, не хуже него. У тебя есть те же качества, и ты действуешь на зрителя безотказно.
 Она просто видела, как актерское самолюбие начало работать.
 — Ты действительно так считаешь? — спросил он. — Хм... Джимми Дин...
 Она кивнула.
 — А что, по-твоему, заставило меня обратиться в первую очередь к тебе?
 — Будь я проклят... — сказал он с удивлением в голосе и во взгляде.
 — А я никогда даже и не думал об этом.
 Но она видела, что ему приятно.
 — Если ты будешь играть, я могу написать такую роль, что у всех задницы взмокнут, — добавила она для большей убедительности. — Вместе мы сможем добиться такого, что это будет само совершенство. Он задумчиво кивнул и сказал:
 — Если подумать, это дьявольски интересная роль.
 — Такая попадается раз в жизни, — продолжала подогревать его Джери-Ли. — Мечта актера. Исполнение этой роли сразу же поставит тебя в ряд с Мак-Куином и Редфордом. — Она засмеялась и торжественно произнесла:
 — Джордж Баллентайн, суперзвезда!
 Он тоже рассмеялся, потом его лицо опять стало серьезным и он спросил:
 — А кто будет режиссером? У Джимми Дина были Казан и Джордж Стивене.
 Нам нужен самый лучший: Коппола, Шлезингер, кто-то такого калибра.
 — Ты назови его — и мы добудем.
 — Мне нужно подумать, — сказал он. — Я обговорю все со своим агентом.
 — Ты расскажи ему то, что я тебе сказала. Самое главное то, что мы сможем работать вместе.
 — Конечно, — ответил он, но Джери-Ли видела, что он думает о чем-то другом.
 — Скажи, как ты думаешь, Розмари сможет сыграть ту девочку?
 — Мне кажется, что ты только что говорил о ее контракте на три года в сериале, не так ли?
 — Во-первых, она может договориться и получить разрешение сыграть эпизодическую роль, — сказал он. — Кроме того, все будет выглядеть куда пристойнее, если мы все вместе будем в этом участвовать. Особенно после того, что произошло.
 — Почему бы и нет? — она кивнула. — Роскошная смесь для кассового успеха.
 — Мне пришла в голову одна мысль, — сказал он. — Почему бы тебе не приехать завтра к нам на ужин? Я бы пригласил моего агента, и мы бы все спокойненько обсудили все вместе.
 Вот уж чего она не хотела бы делать — обсуждать всем вместе!
 — Почему бы тебе вначале не обмозговать все самому? — выдвинула она встречное предложение. — А встретиться мы бы могли в конце недели, когда я немного окрепну и почувствую себя лучше.
 — Замечательно, — сказал он и поднялся. И вдруг она заметила на его лице смущенное выражение.
 — Вот же чертовщина! — сказал он и сунул руку в карман.
 — В чем дело?
 — Сам не могу понять, что в тебе есть такого, Джери-Ли? — спросил он со смущенным смешком. — Каждый раз, когда я оказываюсь рядом с тобой, — у меня встает.
 — Ты сделал мне очаровательный комплимент, — рассмеялась она, поднялась и нежно поцеловала его в щеку. — Но тебе придется потерпеть и сохранить его в таком виде до тех пор, пока я не приду в себя и не поправлюсь.
 — Он ушел? — спросилаАнджела, выходя из кухни. Джери-Ли кивнула.
 — Мне он не нравится, — сказала Анджела категорически. — По его вине тебе пришлось пройти через эту операцию, а он даже не подумал спросить, как ты себя чувствуешь. Он бы поперся прямо в твою спальню, если бы я его не остановила. Эгоистичный, жлобский сукин сын.
 Джери-Ли посмотрела на подружку и расхохоталась.
 — И ко всему он еще и актер, что делает все вышесказанное тобой еще хуже, — сказала она.
 — Не вижу ничего смешного, — сказала Анджела. — Я бы не стала разговаривать с человеком, подвергшим меня таким мучениям.
 Джери-Ли покачала задумчиво головой.
 — Не он один виноват, — сказала она. — До сих пор для того, чтобы забеременеть, нужны были двое. И если бы я не торопилась, то обязательно вспомнила бы о диафрагме.
 Доктор закончил осмотр и выпрямился.
 — У вас все идет хорошо, — сказал он. — Завтра, если хотите, можете начать выходить из дому. Но, конечно, не утомляться. Если почувствуете, что устали, возвращайтесь домой и ложитесь в постель.
 — О'кей, Сэм.
 — В понедельник придете в клинику, и я еще раз, окончательно, посмотрю вас.
 — Я стала чувствовать себя, как подержанная автомашина.
 — Не беспокойтесь, — улыбнулся он, — у вас запас прочности еще на добрых пятьдесят тысяч миль. Кроме того, у меня появилась идея насчет одной новой детали в вашем моторе: если ее заменить, вы будете двигаться даже лучше, чем до недавнего времени.
 — Что это?
 — Я только что получил данные клинических испытаний нового средства.
 Это медная спираль, совсем небольшая. Я думаю, вы сможете с ней свободно ходить.
 — Закажите для меня — я попробую.
 — Я уже сделал заказ, — сказал доктор. — Всего хорошего.
 — До свидания, Сэм, — сказала она. В это время зазвонил телефон. Она подняла трубку и одновременно крикнула Сэму:
 — Я не провожаю!
 Звонил ее агент.
 — Кто это у тебя был?
 — Доктор, — сказала она устало. Все агенты были одинаковы — они жаждали знать о тебе все до донышка.
 — И что он сказал?
 — Что я буду жить! В общем, завтра я могу выйти из дому.
 — Хорошо, — ответил агент. — Нам необходимо устроить встречу, — его голос понизился до конфиденциального шепота. — У меня есть кое-какие хорошие новости, но я бы не хотел говорить об этом по телефону.
 Вот еще одна характерная для всех агентов черта: все у них должно быть совершенно секретно. Никто из них в делах не желает доверять телефону, даже если речь идет о том, чтобы прочитать заголовки из ежедневной газеты.
 — Ты хочешь сообщить о том, что хорошо, если Джордж будет участвовать в фильме? В его голосе прозвучало удивление.
 — Я думал, что ты лежишь в постели. Откуда ты узнала?
 — Ради Бога, Майк, — рассмеялась она, — ты же знаешь обо мне и Джордже.
 — Нет, я не знаю! Что ты и Джордж?
 — Ну, то, что это его ребенка мне вычистили только что.
 — Вот же сукин сын! — воскликнул он. Потом он умолк и, видимо, размышлял. Наконец, заговорил, и в голосе его появилось нечто вроде успокоенности. — Но в таком случае для нас все значительно упрощается! Ему придется выслушать тебя. Ты можешь потребовать, чтобы он согласился сыграть главную роль!
 — Я не могу потребовать от него ничего! — сказала Джери-Ли, — Все, что я могу, это попытаться уговорить его.
 — Он тебе должен кое-что, — сказал агент многозначительно.
 — Ничего он мне не должен, — сказала она категорически. — Я живу совсем по другим правилам: я взрослая девица, и я не делаю ничего, чего я не хотела бы делать.
 — Ты можешь хотя бы прийти ко мне в офис завтра утром? Я попытаюсь объяснить тебе, как все это важно!
 — В одиннадцать тебя устроит?
 — Хорошо, — сказал он. — Я рад, что ты чувствуешь себя лучше.
 — Я тоже рада, — сказала она.
 В трубке щелкнуло, и она положила ее. Вздохнула. Нет, он был все-таки хорошим агентом, но жил в древнем мире и, соответственно, с юмором у него не все в порядке. Анджела сидела на кушетке и читала рекламный журнал.
 — Что сказал доктор? — спросила она.
 — Что мне лучше. Словом, завтра я могу выйти.
 — Вот и хорошо, — сказала Анджела. — Ты хочешь обедать?
 Джери-Ли пожала плечами.
 — Может быть, вырезку? Или цыпленка? — спросила Анджела. — На всякий случай я достала из морозильника и то, и другое.
 — Вырезку, — сказала Джери-Ли без, всяких сомнений. — Мне нужно набраться сил.
 Анджела поднялась и пошла на кухню.
 — Тогда я начинаю готовить, — крикнула она. — Будет еще салат и картофельная соломка в масле по-французски.
 — И мы откроем бутылочку красного вина, — сказала Джери-Ли. — Хорошее вино. Шамбертен, то, что ты мне подарила. Я сохранила ее специально для такого вечера.
 — А ты не забыла? — спросила Анджела.
 — Не забыла.
 — Свечи поставим? — спросила Анджела.
 — Пойдет. Я скручу пару самокруток. Одну мы выкурим до обеда, другую после, перед тем как лечь спать.
 Анджела продолжала улыбаться, и голос ее звучгл радостно и легко, когда она сказала:
 — Совсем как в добрые старые времена.
 Джери-Ли грустно посмотрела ей вслед, когда та уходила на кухню.
 Все-таки есть в ней что-то очень трогательное...
 Добрые старые времена... Только очень молодое существо может так думать. Или очень старый человек. Нет такого понятия — добрые старые времена. Есть только хорошее время и плохое время. И иногда хорошее приходит одновременно с плохим, а в другой раз плохое приходит вместе с хорошим. Все зависит от того, что творится в данный момент у вас в мыслях, в каком времени вы себя сами ощущаете — в хорошем или плохом.
 Вот, к примеру, время, когда Джери-Ли превратилась в Джейн Рэндолф, и время, когда Джейн Рэндолф верну лась в эту жизнь и снова стала Джери-Ли Рэндол. Какое из них было хорошим, а какое плохим? Она не знала какое. Но, в любом случае, это не были «старые времена». Все произошло не так уж и давно.

 Глава 11 

 Янтарный раскаленный глаз софита над крохотной сценой, на которой она танцевала, слепил ее, и поэтому все, что происходило в зале, было как бы затянуто желтоватым туманом. Яростные, ядовитые звуки рока заглушали голоса сидящих за столиками. Ее тело, вызолоченное светом софита, лоснилось от пота, струйки его сбегали по обнаженной груди. Она судорожно вдыхала воздух, растянув губы в заученной улыбке. Нарастало утомление.
 Спина и ноги болели. Даже груди ныли от противоестественных вращательных движений.
 Наконец музыка умолкла, но она еще мгновение стояла на сцене, словно не понимая, что с ней. Потом вскинула руки над головой в традиционном приветствии танцоров клуба «Гоу-Гоу» и поклонилась. Во время глубокого поклона зрители получили последнюю возможность полюбоваться безупречной формой ее груди, и затем янтарный раскаленный глаз софита под потолком сцены погас.
 Она посмотрела с вызовом на мужчин, стоящих у бара, — они отводили глаза в сторону. Аплодисментов не было, только загудел бесконечный ровный прибой разговоров. Она опустила руки, спустилась со сцены и прошла за крохотный занавес.
 За кулисами она услышала по внутреннему радио, как менеджер клуба объявляет следующий номер:
 — Леди и джентельмены! С огромной радостью клуб «Гоу-Гоу» представляет звезду нашего шоу, приехавшую к нам прямо из Сан-Франциско, девушку, о которой вы все читали, девушку, которую вы все жаждете увидеть, оригинальную, несравненную, единственную Золотоволосую Дикарку, мисс Билли Кичкок, и ее двух близняшек сорок восьмого калибра!
 Все это время Билли стояла за занавесом. Ее гигантские груди вызывающе торчали, натягивая шелк кимоно. В одной руке она держала пузырек, в другой коротенькую жесткую соломинку.
 — Как там сегодня публика, Джейн? — спросила она.
 — О'кей, Билли, — ответила Джери-Ли и сняла с вешалки свой махровый халат. — Они пришли ради тебя, и все, что я могла сделать, — разогреть их немного к твоему выходу.
 — Тоже мне! Трахатели все они никчемные, а туда же лезут, — сказала Билли без какой-либо злости или вражды к сильному полу.
 Она опустила соломинку в пузырек и приставила к ноздре. Сильно втянула сперва одной, потом другой ноздрей и протянула пузырек Джери-Ли.
 — Не хочешь понюшку, Джейн?
 Джери-Ли отрицательно покачала головой.
 — Нет, спасибо. Если понюхаю, то не смогу заснуть всю ночь. А мне нужно выспаться.
 Билли спрятала пузырек и соломинку в карман кимоно.
 — Девственная тетушка танцовщиц клуба «Гоу-Гоу», — сказала она без раздражения.
 Джери-Ли опять кивнула.
 Кокаин, таблетки безедрина и амфитамина, все эти «бенниз и аммиз», без которых девочки не могли продержаться всю ночь, выходя на сцену за вечер четыре, а то и шесть раз по полчаса каждый выход — и так на протяжении всех семи дней в неделю. Билли выскользнула из кимоно и отдала его Джери-Ли.
 — Как я выгляжу?
 — Фантастика! Я до сих пор не верю, что такое возможно.
 Билли усмехнулась. Ее глаза заблестели под воздействием кокаина.
 — Тебе придется верить тому, что видишь! — сказала она, указав с гордостью на свои груди, такие огромные, что и правда трудно было поверить. — Кэрол утверждает, что у нее титьки больше, чем у меня, но я-то знаю точно — ее доктор сказал мне, что она остановилась на-сорок шестом размере, а у меня — железные сорок восемь!
 Джери-Ли знала, что речь идет о Кэрол Доуд, первой танцовщице-топлесс в Сан-Франциско. Билли ненавидела ее потому, что все внимание прессы и всю рекламу захватила она.
 — Удачи тебе, Билли! Иди и уделай их всех!
 — Я знаю отличный способ! — рассмеялась Билли. — Если они не станут аплодировать, я просто уроню свои штучки им на голову!
 Билли исчезла за занавесом, и музыка умолкла. Джери-Ли знала, что свет всюду вырублен, и пока Билли не займет свое место в центре сцены под лучом софита, все будет погружено в темноту.
 Вдруг раздался рев восторженной толпы — это включился софит, и в янтарном пятне на сцене возникла Билли. Ударил рок, раздались аплодисменты, свистки.
 Джери-Ли устало улыбалась сама себе, пробираясь в гримерную. Она шла и думала: ради этого они пришли в клуб. И наконец получили то, зачем пришли, — и счастливы.
 В гримерной не было никого, хотя, кроме нее, здесь еще переодевались три девушки. Она закрыла за собой дверь и сразу же подошла к холодильнику.
 Кувшин с охлажденным чаем был наполовину пуст. Она быстро достала подносик со льдом, взяла несколько кубиков, бросила в кувшин, затем налила чай в высокий стакан, Щедро долила водкой и сделала большой глоток.
 Наконец, по мере того как ледяная жидкость двигалась по горлу и дальше, вниз, к желудку, она стала испытывать облегчение. Удивительно, как хорошо помогают водка и ледяной чай. Эта смесь дает одновременно облегчение, возбуждение и возмещает потерю жидкости во время выступления, когда она потеет как в турецкой бане.
 Не торопясь, она сняла с головы короткий бледно-соломенный парик и встряхнула свои собственные длинные светлорусые волосы так, чтобы они упали на плечи. Танцовщицы «Гоу-Гоу» не носят длинных волос, потому что это не нравится посетителям. Иногда длинные волосы закрывают грудь.
 Она открыла баночку с кремом и стала снимать грим, покрывающий густым слоем лицо.
 Дверь отворилась, и вошел менеджер. Она следила за ним в зеркале, продолжая убирать грим с лица. Он достал носовой платок, промокнул лоб.
 — Там убийственная теснота, — сказал он. — Так много набилось народу, что и дохнуть невозможно.
 — Не гневите Бога, — сказала она. — На той неделе вы жаловались, что можно гонять голубей в зале.
 — Я не жалуюсь, — он залез в карман, достал конверт и бросил его на гримировальный столик. — Это за минувшую неделю. Сосчитайте.
 Она приоткрыла конверт.
 — Двести сорок долларов — и все тут, — она бросила взгляд на копию распечатки по начислению гонорара. Всего начислено три сотни шестьдесят пять. Но с вычетами, комиссионными агенту и расходами на ужин оставалось две сотни сорок.
 — Вы бы могли удвоить гонорар чистыми, если бы слушались меня.
 — Я в такие игры не играю, Дэнни.
 — Вы странная девочка, Джейн. А какая у вас игра, — хотел бы я знать?
 — Я вам уже говорила, Дэнни. Я писатель.
 — Ага. Я знаю, что вы мне говорили, — сказал он, но в голосе его не чувствовалось, что он поверил ей.
 — И куда вы едете на следующей неделе? — спросил он, помолчав немного.
 — Со вторника начинаю работать в Гэри.
 — Опять в серии «Мир топлесс»?
 — Да, — сказала она.
 — Хороший городок, — сказал он. — Я знаю эти места. Там и народ активный. Менеджера у них зовут Мел. Передайте ему от меня привет и наилучшие пожелания.
 — Обязательно, Дэнни, — ответила она. — Спасибо вам за все.
 Когда он открыл дверь, в зале загремели аплодисменты.
 — Дикая Билли сумела расшевелить их, — заметила она.
 Он ухмыльнулся довольно:
 — У нее есть на что посмотреть. Очень жаль, что нет других таких.
 Десяток девиц вроде нее — и я смог бы уйти на покой через год.
 — Не надо жадничать, Дэнни, — улыбнулась она. — Вы и так имеете хорошие сборы.
 — А вы никогда не думали о том, чтобы и себе увеличить бюст. вроде нее?
 — Мне нравится то, что у меня есть.
 — Она зарабатывает тысячу в неделю за один выход в вечер.
 — Значит, ей везет, — сказала Джери-Ли и выпила еще несколько глотков чая с водкой. — Я бы не смогла ходить с парочкой таких, как у нее, — я бы шлепнулась лицом вперед.
 — До свидания, Джейн, — сказал он, смеясь. — До свидания и удачи вам.
 — До встречи, Дэнни!
 Она вернулась к зеркалу и закончила снимать грим с лица и шеи. Потом подошла к умывальнику, умылась холодной водой, взяла сигарету, закурила, прикончила чай со льдом и водкой. Постепенно самочувствие ее улучшилось.
 Может быть даже — она сумеет поработать вечером, вернувшись к себе в мотель. Завтра воскресенье, и она сможет выспаться. Самолет у нее только в понедельник утром.
 Она увидела машину — блестящий серебряный лимузин с черным верхом, как только вышла из такси у мотеля.
 Ночной портье поднялся из-за стойки ей навстречу.
 — Ваша подруга приехала пару часов назад. Я дал ей ключ от вашей комнаты. Джери-Ли кивнула.
 — Вы улетаете завтра, мисс Рэндолф?
 — Нет. В понедельник.
 — Хорошо. Я просто уточнял.
 Она вышла из здания и пошла к себе через внутренний двор. Окна ее комнаты были задернуты занавесями, но сквозь них пробивался слабый свет.
 Она толкнула дверь — не заперто.
 Лисия сидела на кровати, подоткнув под спину подушки, и читала.
 Увидев Джери-Ли, она положила газету и улыбнулась.
 — Здесь у вас, в Питтсбурге, совсем не то, что в Нью-Йорке, как я вижу. Ночные шоу заканчиваются всего-навсего к двум часам ночи.
 Джери-Ли улыбнулась ей в ответ и мельком взглянула на стол.
 Портативная пишущая машинка, которую ей подарила Лисия, стояла открытой, и лист торчал из-под валика.
 — Да, ты права, — здесь не Нью-Йорк, — сказала она и поставила на место небольшой чемодан, который она принесла из клуба. — Выпьешь? — спросила она Лисию, открывая холодильник.
 — Если есть апельсиновый джус, — ответила Лисия.
 — У нас все есть, — Джери-Ли достала бутылку «тропиканы» и поставила на ночной столик. Для себя она взяла кувшин ледяного чая, бутылку водки и смешала их. — Сейчас принесу льда, — сказала она, вышла в коридор, где стоял холодильник, и вернулась со льдом. Лисия тем временем начала свертывать самокрутки. Джери-Ли налила себе водки с чаем, Лисий — джуса со льдом и подняла свой стакан.
 — Будем! — сказала она и, наконец, отпив глоток, плюхнулась в кресло.
 Лисия передала ей одну из двух приготовленных ею самокруток:
 — Вижу, что тебе не помешает.
 — Точно.
 — Как оно продвигается? — спросила Лисия, взглянув на пишущую машинку.
 — Никак, — откровенно призналась Джери-Ли. — По-видимому, я никак не врубаюсь в то, что пишу.
 — Тебе нужно отдохнуть. Ты ездишь по этим клубам уже четыре месяца.
 Ты не можешь жечь свечу сразу с обоих концов.
 — Не в этом беда, — сказала Джери-Ли. — У меня такое ощущение, что я неожиданно забыла, как складываются слова в предложения. Просто не могу выразить на бумаге то, что хочу.
 — Ты устала, — повторила Лисия. — Тебе просто необходимо остановиться и не насиловать себя, дорогая моя, ты рискуешь довести себя до срыва.
 — Я в порядке.
 Лисия бросила взгляд на стакан в руке Джери-Ли.
 — Сколько таких ты выпиваешь за день?
 — Не так уж и много, — ответила Джери-Ли, прекрасно зная, что ее слова далеки от истины. Она помнила что каждый раз, когда по возвращении домой ей хотелось выпить, бутылка водки оказывалась уже пустой. — Это дешевле, чем кокаин и даже красные таблетки, — ну, ты знаешь, — безедрин.
 А действует почти так же.
 — Алкоголь разрушает кишки, — сказала важно Лисия. — Другие снадобья, по крайней мере, выходят из организма — и все.
 — Я ничего не знаю об этом, — сказала Джери-Ли с вызовом и в то же время оправдываясь. — А слишком много красных таблеток могут привести к тому, что крыша поедет.
 — Разве я говорю слишком много? Джери-Ли нахмурилась и промолчала.
 — Послушай, дорогая, — сказала быстро Лисия, — я вовсе не хочу читать тебе проповеди или нотации. Я ужасно беспокоюсь о тебе.
 — Я в порядке, — сказала Джери-Ли и сменила тему разговора. — Я не ждала тебя в этот уик-энд. А где теперь Фред?
 — Его задержали в студии «Фермонт» в Сан-Франциско, — ответила Лисия. — На следующей неделе он возвращается и будет выступать в Уолдорфе.
 — Я думала, уже на этой неделе, — сказала Джери-Ли. Марихуана и водка подействовали на нее, голова поплыла, стала легкой. Она вдруг захихикала. — Как у него получается, когда он стал женатым?
 — Он не жалуется, — ответила Лисия и только после своих слов рассмеялась. — Впрочем, у него не так и много возможностей. За те четыре месяца, что мы женаты, как мне кажется, мы виделись и провели вместе не более десяти дней. Он действительно сейчас вкалывает и выходит на хороший уровень.
 — Я рада, — сказала Джери-Ли. — Я заметила, что его стали часто давать по радио. Я слышу его все время.
 — Это его дает, в основном, радиосеть «Фермонт», — сказала Лисия. — Они продвигают его в центральных штатах. А мы сейчас начали работать с корпорациями на Восточном побережье. Кстати, именно они платят лучше всех.
 — Я думаю, ты всего добьешься, — сказала Джери-Ли так, словно открыла Лисий огромный секрет. Она глубоко затянулась, закрыла глаза и откинулась на спинку кресла.
 — Устала, родная?
 Джери-Ли открыла глаза. Лисия встала, обошла кресло и наклонилась над ней. Джери-Ли кивнула, не говоря ни слова.
 Очень ласково, нежно Лисия начала поглаживать ей лоб кончиками пальцев, затем ее руки спустились ниже — по шее к плечам. Она надавливала все сильнее, разминая затвердевшие мышцы.
 — Как ты себя чувствуешь?
 — Теперь хорошо, — сказала Джери-Ли и опять закрыла глаза.
 — А может быть, я сделаю тебе хорошую горячую ванну? — спросила Лисия. — Я привезла новый шампунь и банные соли.
 — Звучит заманчиво, — сказала Джери-Ли, не открывая глаз.
 Потом она услышала, как Лисия начала наполнять ванну, и через несколько минут скорее почувствовала, чем услышала, ее возвращение.
 Открыла глаза.
 Лисия стояла перед ней на коленях, расстегивая ей туфли.
 Промассировала ноги.
 — Бедные маленькие ножки, — приговаривала она негромко. Снизу вверх посмотрела прямо в лицо Джери-Ли. — Ты очень красивая, ты это знаешь?
 — Ты сама красивая, — ответила Джери-Ли, не отводя глаз от лица Лисии.
 Лисия облизала пересохшие губы.
 — Я чувствую твой запах даже отсюда.
 — Сильный? — обеспокоенно спросила Джери-Ли. — Я не успела принять в клубе душ после последнего выхода.
 — Фантастически сильный, — улыбнулась Лисия. — Просто выворачивает наизнанку — я уже вся мокренькая.
 Джери-Ли впилась в нее взглядом.
 — Я тоже...

 Глава 12 

 Комната была погружена в темноту, если не считать лучиков солнца, проникающих сквозь щели в оконных жалюзи, Джери-Ли открыла глаза.
 Перевернулась на другой бок и увидела Лисию, наполовину зарывшуюся в подушки и рукой прикрывающую лицо.
 В полумраке затененной комнаты черная обнаженная фигура казалась изваянной из ночного мрака. Полные груди завершались выпуклыми твердыми сосками, торчащими словно антенны на холмах, за которыми начиналась долина твердого живота, и снова легкий подъем к заросшему курчавому треугольнику.
 Джери-Ли подавила в себе желание погладить черное тело, еще раз ощутить его горячую влажность, вкусить сладость шелковистой и солоноватой кожи. Но Лисия крепко спала и не стоило ее будить. Она тихонько выбралась из кровати и пошла в ванную комнату.
 Когда она вернулась, Лисия сидела на кровати.
 — Сколько времени? — спросила она сонно.
 — Почти час дня.
 — Не может быть! — на лице женщины появилось искреннее удивление.
 Джери-Ли рассмеялась.
 — Мы заснули только в семь утра! — рассмеялась она.
 — Никогда еще у меня не было такого секса, — сказала Лисия. — Мне не хотелось останавливаться. Я кончала и кончала до бесконечности.
 — И со мной произошло то же самое.
 — Я никогда еще не целовала такую вкусную пушистую киску, как у тебя, — просто чистый мед: я даже облизывала пальцы после того, как мы наигрались.
 — Слушай, перестань лучше, — засмеялась Джери-Ли, — а то я опять завожусь.
 — Не остывай минутку, — закричала Лисия, убегая в ванную комнату. — Я сразу же обратно! И тут зазвонил телефон.
 — Ты ждешь какого-нибудь звонка? — крикнула Лисия.
 — Нет, — ответила Джери-Ли. Но звонки продолжались, и она взяла трубку. — Хелло!
 Она послушала и передала трубку вернувшейся из ванной Лисий.
 — Тебя. Фред звонит из Нью-Йорка.
 — Хелло! Миссис Лафайет слушает! — Лисия выслушала ответ, прикрыла трубку рукой и шепнула:
 — Телефонистка теперь вызывает его. — И добавила взволнованно:
 — Надеюсь, ничего не случилось.
 В трубке что-то щелкнуло, и она закричала:
 — Фред, дорогой, все в порядке? Я считала, что ты все еще в Сан-Франциско. — Она некоторое время слушала, потом заговорила, и в ее голосе звучала радость:
 — Господи, это фантастично! Конечно, я буду! Если я вылечу прямо сейчас, то буду в Нью-Йорке к девяти. А там все время односторонняя автострада — я как раз успею. Нет, нет, все замечательно. У меня тут дела с клубом, и поскольку я не предполагала, что ты появишься раньше следующей недели, то решила, что останусь здесь и проведу немного времени с Джери-Ли, посмотрю, как у нее тут идут дела. Да, у нее все хорошо. Завтра она вылетает в Гэри. Конечно, передам. Пока, дорогой. Я тебя люблю.
 Джери-Ли смотрела на нее молча.
 — Все нормально, — быстро сказала Лисия. — Он спокоен.
 — Ты уверена?
 — Конечно. У него в мыслях только одно, ни о чем другом он и думать не может. Понимаешь, у Лу Ролза начался лярингит, и они срочно вызвали Фреда, чтобы он заменил его в специальной передаче, которую записывают сегодня. Это именно тот счастливый случай, которого мы ждали.
 Джери-Ли промолчала.
 — Я принимаю душ и мчусь, — сказала Лисия. — Я вовсе не хочу застрять в потоке машин, возвращающихся в город.
 — А я пока закажу завтрак.
 — Для меня только апельсиновый сок и кофе, дорогая.
 И тут Лисия обратила внимание на выражение лица Джери-Ли.
 — Только не волнуйся. Я же сказала, что все в порядке — он совершенно спокоен и не думает даже.
 — Я не волнуюсь.
 Лисия рассмеялась.
 — Даже и думать не о чем. Фред ничем не отличается от остальных мужчин — все они думают, что в мире нет ничего лучше, чем их штуки.
 Джери-Ли смотрела в окно за тем, как серебристая машина с черным верхом развернулась и выехала из мотеля на улицу, а затем и на поворот к магистрали. Машина исчезла из виду, и она опустила штору. Стараясь не думать ни о чем, начала приводить в порядок комнату. Запах марихуаны и секса все еще витал над разобранной постелью. Она нажала кнопку вентилятора в кондиционере, и мотор тоненько зажужжал.
 Джери-Ли подошла к пишущей машинке и уставилась на вложенный в нее лист бумаги. Ощущение подавленности нарастало. Она вытащила лист, скомкала и швырнула на пол.
 — А! Затрахайся оно все! — выкрикнула.
 Открыла холодильник. В морозильной камере оставалось немного льда.
 Она бросила его в стакан и приготовила себе чаю с водкой. Попивая ледяную смесь, она улеглась в постель, раскурила один из косячков, оставленных Лисией на ночном столике. Марихуана сработала сразу же — видимо, наложилась на вчерашнее, и она «взлетела» в небеса...
 Сбросив махровый халат, она откинулась на спину, медленно потягивая самокрутку и одной рукой возбуждая себя. Постепенно пришло успокоение, и она почувствовала, что погружается в бесконечность. Закрыла глаза...
 ...Голова Лисий между ее ног... Ее язык творит чудеса...
 Вдруг в ее мозгу словно что-то взорвалось. Она открыла глаза, огляделась. Комната давила на нее, как тюрьма, стены сближались, угрожали...
 Она приподнялась в кровати, потянулась и, найдя стакан, прикончила питье. Затем докурила самокрутку с марихуаной. Открыла ночной столик и достала вибратор.
 Это был новый, современный «Зеленый шмель», сделанный в Японии.
 «Возбуждающий размер», как они утверждают. Нет электрошнура, работает на батарейке, имеет две скорости.
 Она включила малую скорость. Закрыла глаза и прижала его между ног так, чтобы он только прикасался снаружи. Потом зажмурилась сильнее и ввела его фаллосо-образный наконечник поглубже...
 Перед ее мысленным взором снова возникла Лисия. Она остановила машину и вбежала в комнату. А в комнате за роялем сидел Фред, совершенно голый, и у него стоял, как скала. Странным образом Лисия оказалась голой, как и он.
 Она бросилась перед ним на колени и потянулась ртом к его члену, но он поднялся и оттолкнул ее. Она упала на ковер, прямо на спину, и тогда он рухнул на нее сверху так, что ее ноги поднялись над его спиной...
 — Нет! — закричала Джери-Ли. — Нет! Это мое!
 Вырванная собственным криком из мира воображения, она тупо уставилась на зажатый в руке вибратор. Будь он проклят — опять вибратор!
 Она выключила его, бросила на простыни рядом с собой и уткнулась в подушку, борясь со слезами.
 Почему она так взвинтилась — непонятно. Лисия обещала ей помочь найти работу — и выполнила обещание. Благодаря работе она могла теперь полностью содержать себя и даже продолжать писать. Могла. Так что, вроде бы она должна быть счастлива, но — не была.
 — Я вовсе не ревную, — повторяла она сама себе вслух снова и снова, — не ревную.
 Но стоило закрыть глаза, как она видела Лисию и Фреда на пушистом ковре, белом, мягком, таком пушистом, что казалось, будто он именно для этого и положен здесь.
 Она поднесла к глазам руки — они мелко дрожали. Встала, пошла в ванную комнату, достала таблетку.
 Из зеркала на нее смотрело чужое лицо с черными кругами под глазами.
 Ужасно. Она сполоснула лицо холодной водой.
 Но если она все же ревнует, то к кому? К Фреду или к Лисий? Потому что он трахает ее, или потому что ее трахает он? Этого она не знала.
 Ее связь с Лисией продолжается уже девять месяцев, и почти год прошел с тех пор, как она последний раз ложилась в постель с мужчиной.
 До сегодняшнего видения она об этом не думала.
 Примерно около полуночи она пришла в клуб. Музыка неистовствовала. В янтарном свете софита на сцене извивалась девушка. Джери-Ли в темноте прошла прямо к кабинетику менеджера.
 Дэнни поднял голову от бумаг, разложенных веред яим на столе, и сказал с удивлением:
 — Я не ожидал увидеть вас еще раз.
 — Мне нечего делать, — сказала она. — Мне скучно.
 — Мне казалось, что ваш друг приехал навестить вас, — сказал он и как-то особенно посмотрел на нее.
 Он все знает, подумала она, но как? Как они умудряются узнавать все обо всех, эти менеджеры?
 — Ей пришлось срочно улететь домой к мужу, — ответила она.
 — Вы кого-нибудь ищете? — спросил он.
 — Да, член! — сказала она с вызовом. — Самый большой и самый твердый в городе.
 — Не знаю, — сказал он задумчиво, — Дикая Билли положила на вас глаз.
 — Это у меня было прошлой ночью. Теперь мне нужен член.
 — В зале полдюжины парней из пригорода, которые прибегут сюда за полсотни или даже сотню. Я возьму половину...
 — Вы можете оставить у себя все, — перебила она его нетерпеливо.
 — О'кей. Хотите выглянуть и выбрать сами?
 Она рассмеялась. И тут он впервые заметил, что зрачки у нее неестественно расширены, и понял, что она накокаинилась до полного обалдения.
 — Не волнуйтесь, — сказала она. — Главное — собирайте свои деньги. Я приму всех!

 Глава 13 

 С тыльной стороны здания клуба располагался старый рахитичный деревянный балкон, откуда открывался чудесный вид на океан.
 Джери-Ли посмотрела вправо — там виднелся причал Санта-Моники. Над головой время от времени проносились, поблескивая огнями и вспышками из сопел, реактивные авиалайнеры. Здесь они уходили далеко в море и там делали разворот, чтобы зайти на посадку в аэропорт.
 Ночной воздух становился немного прохладнее, и она укуталась поплотнее, безотчетно вслушиваясь в заглушенные расстоянием звуки музыки, доносящиеся из клубного зала.
 Ей остался еще один выход на сцену — и на сегодня все. Владельцы клубов просто ненавидели закон, по которому в Калифорнии представления в ночных клубах не могли продолжаться позже двух часов ночи. А она восхищалась им. В некоторых штатах ей приходилось работать до четырех утра, а были и такие, где представления длились до самого рассвета.
 Она подумала, сумеет ли Майк заехать за ней. С ним никогда ничего нельзя было знать наверняка.
 Она встретила его в день приезда в Калифорнию, почти месяц назад.
 Было воскресенье, и он дежурил в конторе по сдаче в наем квартир и домов.
 Она зашла туда потому, что решила на этот раз снять квартиру и не жить в мотеле. Во-первых, это дешевле, во-вторых, ей подумалось, что в своей квартире ей будет лучше рабо-таться, здесь будет и спокойнее, и тише, и потом она заключила твердые контракты на восемь недель выступлений в районе Лос-Анджелеса.
 Высокий, загорелый, с волосами, выгоревшими почти до белизны, он совершенно не походил на типичного агента по продаже недвижимости. В джинсах и босой, он казался совершенно инородным телом за своим столом в офисе.
 — Чем вы занимаетесь? — спросил он, начиная заполнять информационную анкету.
 — Я писатель, — ответила она.
 — Писатель?
 — Что-нибудь не так?
 — С такой фигурой и ножками — я решил, что вы актриса или танцовщица.
 — Я и этим занимаюсь.
 — У меня на три месяца контракт на поднаем. Думаю, что помещение подойдет вам в самый раз.
 — Мне нужно только на два месяца.
 — Пожалуй, я бы мог уговорить владельца. Он запер контору и повез ее в своей машине. Это был заказной фольксваген с огромными надувными шинами, без крыши, но с круглым брусом, выгнутым и приваренным над сидением поперек машины.
 — Место там замечательное, — сказал он, выбираясь со стоянки. — Тихо. В двух минутах от пляжа. Чудесная ванная комната. Есть даже биде.
 — Даже биде? — повторила она. — Звучит. Наверное, очень дорогая квартира.
 — Вам понравится, — сказал он с уверенностью. Всего три сотни в месяц. Биде установила одна француженка.
 — Слишком хорошо, чтобы быть правдой. Почему она выехала?
 — Закончилась ее любовная афера. Она вернулась во Францию.
 Спальня оказалась небольшой, так же как и гостиная, кухня вообще скорее напоминала шкаф. Но в том, что касалось ванной комнаты, он не преувеличил: будучи значительно больше других помещений в квартире, она вмещала душ, ванну для лежания, умывальник, унитаз и биде.
 — Что скажете? Как квартира? — спросил он.
 — Маловата.
 — В самый раз для писателя. Вы одна?
 — Да.
 — Так зачем вам что-то более просторное?
 — Может, и так... Но я говорила только о двух месяцах.
 — Никаких проблем. Выпишите мне чек за два месяца плюс семьдесят пять долларов за уборку — и можете въезжать хоть сегодня.
 — О'кей, — согласилась она и достала чековую книжку из сумочки. — На чье имя мне выписывать чек?
 — На мое. Это моя квартира. — Он сунул руку в карман и извлек маленький матерчатый кисет, завязанный струной. Одновременно другой рукой он достал пачку папиросной бумаги.
 — Вы это курите? — спросил ее.
 Она молча кивнула, наблюдая, как он умело свернул одной рукой самокрутку. Из заднего кармана джинсов он достал коробок спичек, зажег, резко проведя спичкой по боковому шву джинсов, прикурил, раскурил и протянул ей.
 — Две затяжки — и вы балдеете, — сказал он. — Доставляют мне прямо из Мексики.
 Она сделала глубокую затяжку. Он был прав.
 — Садитесь и ждите, — сказал он. — Мне нужно не больше десяти минут, чтобы собрать и забрать отсюда мое дерьмо и отнести в машину. А затем мы поедем и захватим ваши вещи.
 — А как же ваша контора? Вам нужно туда возвращаться?
 — Я работаю только по воскресеньям, потому что владелец ездит рыбачить. Кроме того, я уже сделал все дела на сегодня.
 — А где вы работаете остальные дни недели?
 — Нигде. Бросил работать, когда вернулся из армии. Армия губит нашу сексуальную жизнь и награждает взамен язвой.
 — А на что же вы живете?
 — Моя квартира обеспечивает меня в достаточной мере.
 — А где вы живете, когда не ночуете здесь?
 — У меня есть друзья, — сказал он. — И никогда не возникает никаких проблем, чтобы у кого-нибудь остановиться, переночевать. Удивительно, как много людей ищут компанию или хотя бы одного человека, чтобы поговорить, пообщаться.
 Она взяла у него сигарету с марихуаной, когда он пошел в спальню, чтобы собрать свои вещи. Сделала вторую затяжку. Наверное, он был прав: можно существовать и вне общества, независимо от него. И он не выглядел человеком, страдающим от того, что живет сам по себе.
 Он вернулся через несколько минут с желтовато-зеленым туристическим мешком, наполненным лишь наполовину.
 — Готовы? — спросил ее.
 — Хорошая травка всегда пробуждает во мне жажду, — сказала она.
 — Я бы предложил вам бокал вина. но здесь у меня ничего нет.
 Она не ответила.
 — Но недалеко отсюда есть винный магазин, — добавил он. — Я бы мог туда сбегать и купить бутылку.
 — Хорошая идея.
 — Но у меня нет наличности, — сказал он без малейшего смущения.
 Она открыла сумку и достала два доллара.
 — Этого хватит?
 Он расплылся в улыбке.
 — Тут Калифорния — я принесу пару бутылок.
 Они курили, пили вино и занимались любовью всю вторую половину дня, а когда стемнело, поехали в ее мотель и забрали ее вещи.
 Она въехала, — но он не выехал.
 На следующее утро Джери-Ли проснулась рано от того что солнце заливало комнату.
 Стоящая рядом кровать была пуста. Как он ушел, она не слышала.
 В крохотной кухоньке она нашла кастрюльку, наполнила ее водой из-под крана и поставила на плиту. Порылась в шкафу, но там не нашла ничего, кроме двух пакетиков растворимого чая. Один она взяла, положила в кружку.
 Хватит для начала и пустого чая.
 Вернулась в спальню и занялась раскладыванием вещей. Он вернулся, когда она уже ставила пишущую машинку на стол, притулившийся у окна.
 Он вошел в комнату, в руках у него был мешок с едой.
 — Ты уже проснулась? — спросил он с удивлением.
 — Да.
 — Я подумал, что тебе может понадобиться кое-какой припас, — сказал он, прошел на кухню и стал выгру" жать содержимое мешка.
 — Кофе ты купил? — спросила она. — Я не нашла здесь.
 Из мешка были извлечены яйца, масло, ветчина, хлеб, апельсиновый сок, молоко. Последней он вытащил банку и спросил:
 — Быстрорастворимый пойдет?
 — Отлично.
 — Я лично его не пью. Кофеин вреден для организма.
 — А я лично не могу раскачаться без него.
 — Почему бы тебе не посидеть и не суетиться? — сказал он. — А я приготовлю завтрак.
 Она продолжала стоять у стола в нерешительности.
 — Я хороший повар, — улыбнулся он, — О'кей, — ответила она и улыбнулась в ответ.
 — Голодна?
 — Помираю.
 Вода в кастрюльке закипела. Он быстро приготовил чашку кофе и подал ей.
 — Лечись! А завтрак будет готов через мгновение! Она успела только разложить на рабочем столе все свои бумаги и рукописи, когда он позвал ее.
 Джери-Ли оглядела обеденный стол с одобрением — все выглядело изысканно: зеленая скатерть, белые тарелки.
 Он показал ей на стул у окна:
 — Ты сидишь здесь.
 На каждую тарелку он положил по три яйца и по шесть ломтиков ветчины, затем открыл духовку и достал горячие тосты.
 — Как оно? — спросил он, усаживаясь.
 — Изумительно, — ответила она, наливая себе апельсинового джуса.
 — Кофе сейчас? Она кивнула.
 — Кстати, как ты расплатился за все это? — спросила она. — Как я поняла вчера, у тебя нет никаких денег.
 — Денег нет, но кредит у меня всегда есть, если я заполучил постояльца.
 Она помолчала, обдумывая эту информацию.
 — И часто ты это делаешь?
 — Все зависит от того, кто снимает квартиру, — сказал он, — Я не сдаю мужчинам.
 — Только девушкам? — Она ухмыльнулась.
 — Желательно. Раз или два я сдал парам. Но они обычно не остаются надолго. Для двоих тут действительно очень тесно.
 Она закончила есть и допила кофе. Он тут же вскочил из-за стола и принес ей еще кофе. Она поглядела на него с улыбкой.
 — Ты обеспечиваешь хороший сервис.
 — Стараюсь. А когда нахожу хорошего постояльца, я удваиваю старания.
 — Какие еще услуги ты можешь предложить?
 — Все: стирку белья, уборку, вождение машины. Тебе не придется арендовать машину, если у тебя есть я. А я всегда доступен.
 — А что ты делаешь, если приезжает друг твоего жильца?
 — Я очень деликатный, — ответил он очень серьезно. — Я исчезаю.
 — Но я днем работаю дома.
 — Мне это подходит.
 — А ночью я работаю вне дома.
 — Ты хочешь сказать, что ночью подцепляешь мужчин?
 — Нет! — она рассмеялась.
 — Тогда я тебя не понимаю.
 — Завтра я начинаю работать в клубе «Розовый бутон», что на Бульваре Аэропорта. У меня контракт на восемь недель в разных клубах тут вокруг.
 Он был шокирован — во всяком случае, голос его звучал так, словно он шокирован.
 — Но этот клуб входит в группу «топлесс».
 — Я же сказала тебе, что я танцовщица.
 — А пишущая машинка? — На этот раз он полностью запутался и действительно ничего не мог понять.
 — Я сказала тебе, что я также и писатель.
 — А что еще ты делаешь?
 — Когда-то я играла на сцене, — сказала она. — Между прочим, я бы хотела выяснить, как идут дела в кино, чтобы быть в курсе в течение того времени, пока я буду работать здесь. Может, что-то подвернется.
 — Дела тухлые, — сказал он. — У меня есть друзья в этом деле.
 Единственное, что хорошо идет — это порно.
 — Никогда нельзя ничего с уверенностью утверждать в киноделе, — сказала она. — Тем более, что коль скоро я здесь, мне ничего не будет стоить показаться.
 — У меня есть друг, он агент. Может быть, он сумеет помочь. Тебя познакомить с ним?
 — Во всяком случае, я могу поговорить.
 — Я устрою встречу.
 Она отпила глоток кофе из чашки. Помолчала.
 — Мне все же придется арендовать машину. Не подскажешь, где это можно сделать за божескую цену?
 — Я же сказал тебе, что машина с шофером входит в услуги. Тебе придется платить только за бензин. Она уставилась на него без слов.
 — О'кей, я тебя понял, — сказал он и расплылся в улыбке.
 — Не принимай на свой счет, — просто я привыкла жить одна.
 — Я усек наконец, — сказал он. — Но теперь давай посмотрим на ситуацию с другой стороны. А почему обязательно всю эту хреновину по хозяйству делать самой? Насколько я тебя понял, ты здесь будешь очень занятой дамой. Вкалывать день и ночь и еще делать всю эту дерьмовую хозяйственную муть! Почему бы тебе не дать службе обеспечения недельный испытательный срок? Если служба не справится, ты всегда можешь от нее отказаться. Никаких обид.
 Она задумалась. Как-то так получалось, что все, что он предлагал, имело смысл.
 — О'кей, — сказала она наконец. — Сколько сверх аренды придется платить?
 — Я же сказал тебе — никакой дополнительной оплаты, — в его голосе отчетливо зазвучали нотки оскорбленного достоинства, — Единственное, что ты будешь оплачивать — это текущие расходы. А наиболее дорогое в моем сервисе — потребляемый мною апельсиновый джус. Я пью три кварты в день.
 Тут она расхохоталась.
 — Это, как мне кажется, я могу себе позволить. — Она поднялась из-за стола. — Я заканчиваю разбирать вещи и раскладываться и затем ложусь спать. Хочу быть в хорошей форме к завтрашнему дню, для первого выхода на новой сцене.
 — Что прикажете на второй завтрак?
 — Никакого второго завтрака.
 — Тогда на обед?
 — Обедать будем рано. В шесть вечера. Я выхожу на работу в восемь.
 — Ясно. Что ты хочешь, чтобы я приготовил?
 — Бифштекс. Чтобы был мягким и непрожаренным.
 Она ушла в спальню и закрыла за собой дверь. Задернула шторы. Приняла валиум и вытянулась на кровати.
 Вскоре успокоительное начало действовать. Может быть, на самом деле все устроится к лучшему? Она обычно так выматывалась, бегая по хозяйству, что никогда не успевала отдохнуть. Уолтер как-то сказал, что нет ничего лучшего, чем нанять боя для всей дурацкой работы по дому. Вполне возможно, что он знал, о чем говорил.
 Она почувствовала, что засыпает. Но тут возникла еще одна мысль:
 Лисия! Она обещала позвонить ей, как только устроится. Джери-Ли попыталась подняться, но лекарство уже действовало во всю, и она осталась лежать.
 Будет еще достаточно времени — сколько угодно. — чтобы позвонить Лисий из клуба, между выходами...

 Глава 14 

 Туман начал наползать на причал Санта-Моника. скрывая его из виду.
 Через несколько минут он совсем исчезнет.
 Дверь за спиной отворилась.
 — Пять минут, Джейн, — сказал менеджер.
 Она бросила сигарету с балкона и вошла в здание клуба.
 — Майк не появлялся? — спросила она менеджера, следовавшего за ней в гримерную.
 — Я его не видел.
 Он наблюдал за тем, как. она приводила в порядок грим. Закончив с макияжем, она взяла румяна на кончик пальца и обвела вокруг сосков, чтобы оттенить их, сделать более рельефными.
 — Немного кокаинчика бы не помешало — тогда бы они торчали.
 Она усмехнулась в зеркало.
 — Слишком дорого тратить его на всякую чепуху. Вы платите мне не так много.
 — У меня есть кое-что в запасе, — засмеялся он. — Мог бы предложить вам бесплатно. Она рассмеялась вместе с ним.
 — Хотела бы посмотреть. — Потом она отвернулась от зеркала и встала перед ним. — Как я выгляжу? Он одобрительно кивнул, ни слова не говоря.
 — Что-нибудь не так?, Он покачал головой.
 — Тогда в чем дело?
 — Мне тут сказали из соседнего клуба, что на следующей неделе мы начинаем не только топлесс, но и ботомлесс.
 — Без ничего? — воскликнула она.
 — Не совсем. Девочки прикроются маленькими наклейками на самом интересном месте.
 — Дьявольщина! — сказала она с отвращением. — А когда мы начнем для них представление с траханьем?
 — Не нужно так все воспринимать, Джейн. Вы же знаете, что наш бизнес проваливается. И потому все клубы вокруг уже дают танцы ботомлесс. Мы держались дольше всех, но больше не можем.
 — Мне повезло, — сказала она. — На следующей неделе я начинаю работать в клубе «Зингара».
 — Одна организация — одна и та же политика, — сказал менеджер.
 — Но у меня жесткий контракт. Некоторое время он задумчиво молчал, потом сказал многозначительно:
 — Ваш жесткий контракт может избавить вас только от необходимости показывать задницу, но работать ботомлесс с нашлепкой все равно придется.
 — Но они могут уточнить все у моего агента: Я ничего подобного не подписывала.
 — Это они уже сделали, — сказал менеджер. — Ваш агент согласился при условии, что дополнительно вам будут платить в неделю еще сорок баксов.
 Она ничего не ответила.
 — Не будьте дурой, Джейн, — сказал менеджер. — Сорок зеленых есть сорок зеленых. Руководство вас ценит, а посетители любят... Что за споры между друзьями из-за лишнего кусочка обнаженной кожи? Не стоит гробить такую хорошую возможность.
 Она почувствовала внезапно навалившуюся на нее усталость и сказала:
 — Мне необходимо взбодриться.
 Джери-Ли достала свою сумочку из запертого на ключ ящика гримировального стола, перебрала содержимое ее и, наконец, извлекла желтую ампулу в сетчатой упаковке. Сняла упаковку, поднесла ампулу к носу, раздавила пальцами.
 Она сделала глубокий вдох и сразу же почувствовала, как кровь горячей волной ударила ей в голову. Это был результат действия амилнитрида. Уже чуть успокоившись, она сделала второй вдох и бросила раздавленную ампулу в корзину для бумаг.
 Ощущение жара в голове прошло, а осталось чувство легкости, подъема и своего всесилия.
 — Я бы могла показать им чертовски занимательный номер с вибратором особого размера! — заявила она. Он ухмыльнулся.
 — Конечно, ты можешь. Не сомневаюсь. Но я бы предпочел сам оказать тебе интимную помощь. Она расхохоталась.
 — Я в этом тоже не сомневаюсь. — Внезапно к ней вернулось серьезное настроение, и она спросила:
 — Насколько я понимаю, у меня нет выбора? Так?
 — Да. Если, конечно, ты хочешь продолжить работу у нас.
 Она задумалась. Все клубы, с которыми у нее был контракт, подчинялись в конечном итоге общему руководству. Восемь недель работы — таков контракт. Если отказаться от работы, то на поиски другой, взамен этой, уйдет никак не меньше двух месяцев, то есть получается — те же восемь недель. А с ними уйдут и все деньги, которые ей удалось скопить за шесть месяцев тяжелого труда. Более того, ей не удастся — если она откажется — продлить контракты здесь, на побережье, на что она сильно рассчитывала. Во всяком случае, этот парень, Майк, дал ей понять, что он, возможно, сумеет устроить ей продолжение контракта...
 В конце концов, почему бы и нет? И она кивнула.
 Менеджер облегченно улыбнулся.
 — Умненькая девочка. Я скажу ребятам. Меня не удивит, если они захотят подписать с тобой контракт на выступления на весь цикл гастролей.
 Он вышел из гримерной. Она молча проследила, как он закрыл за собой дверь, и, повернувшись, уставилась в зеркало. Как это ни удивительно, она выглядела все еще замечательно. Никто не мог ей дать ее двадцать восемь.
 Правда, никто бы уже не дал ей и двадцать три. Тело оставалось все таким же крепким, но вот на лице уже появились крохотные, едва заметные морщинки. Единственное место, которое поддалось годам, — ее голова. В мыслях она ощущала себя постаревшей.
 Четыре динамика извергали на нее бьющую по нервам музыку. Она танцевала на крохотной сцене, расположенной за баром, на которой происходило главное действие вечера. Другая девушка танцевала на сцене, возвышающейся в дальнем конце зала.
 Двигаясь в такт музыке, она рассеянно смотрела на то, что происходило у бара. Появился Майк. Он проталкивался к сцене, за ним следовал человек.
 Она не могла вспомнить его имя, но узнала его: когда-то она встречала его в конторе своего агента как продюсера. Он выпускал картины для мотоциклистов — дешевые остросюжетные ленты, которые на жаргоне прокатчиков назывались «за-езжаловки». Ее удивило, почему он оказался здесь, с Майком.
 Майк поднял свой обычный стакан апельсинового сока, приветствуя ее.
 Она кивнула и улыбнулась ему в ответ. За время выступлений здесь в ее голове завелся какой-то таймер-секундомер, который всегда точно подсказывал ей, сколько еще осталось времени выступать. Сейчас она знала, что у нее есть еще пять минут. Времени достаточно, чтобы выдать продюсеру кое-что из ее репертуара, на что стоит посмотреть. Она отпустила тормоза и постаралась полностью отключиться от всего, всецело отдалась музыке...
 Она потягивала ледяной чай с водкой, когда они появились в ее гримерной.
 — Познакомься, мистер Энсбах, — сказал Майк. Энсбах протянул ей руку и сказал:
 — Мы встречались уже в конторе агентства Гросса.
 — Я помню, — ответила она и пожала протянутую руку.
 — Вы действительно здорово танцуете.
 — Спасибо.
 — Это не комплимент, я так действительно считаю. Настоящий танец. Не то, что иные — просто крутят сиськами и попкой.
 — Спасибо, — повторила она.
 — Мистер Энсбах остановился здесь, в отеле, — пояснил Майк. — Он сказал, что хотел бы сразу же посмотреть на вас. Я подумал, что вы не станете возражать, если я приведу его сюда.
 — Не возражаю.
 — Я рад, что пришел и посмотрел на ваше выступление. Дело в том, что на меня произвел впечатление один ваш рассказ, вернее, заложенная в нем идея. Гросс дал мне прочитать несколько ваших рассказов.
 — О каком из них вы говорите? — заинтересовалась Джери-Ли.
 — О танцовщице из одного низкопробного клуба в Гэри, которую насилует банда мотоциклистов.
 — Такие истории, к сожалению, происходят в жизни, — сказала она. — Я знаю одну девушку, с которой произошло подобное. Ужасно, отвратительно.
 Она попала в результате в больницу и провалялась там недель шесть.
 — Я знаю, что эти ребята вытворяют и такие вещи, но для картины нам нужно придумать не такой страшный конец. Вы понимаете меня?
 Она не ответила.
 — Теперь, когда я увидел, как вы танцуете, у меня появилась одна мысль. Может быть, вы бы могли сыграть эту роль? Майк сказал мне, что вы когда-то были актрисой. Если вы играете хотя-бы наполовину так же хорошо, как пишете и танцуете, мы ничего лучшего не найдем.
 — Я связана контрактом на поездки еще на восемь недель.
 — Чудесно! — сказал быстро Энсбах. — Как раз. столько времени нам понадобится, чтобы подготовить сценарий.
 — Но мне нужно больше времени. В рассказе пригодится только сюжет и замысел.
 — Зачем вам самой писать? У меня есть сценаристы, настоящие профессионалы. Они напишут все и тогда, когда нужно.
 — Вы говорили уже с Гроссом?
 Он кивнул.
 — О какой сумме идет речь? — спросила Джери-Ли.
 — Не о такой уж большой. У нас нет больших денег. График рассчитан на десять съемочных дней. Съемочная группа из нечленов профсоюза. Все на натуре, никаких декораций.
 — Это я понимаю.
 — Двести пятьдесят долларов и процент за оригинальный рассказ для инсценирования. Если мы решим, что вы годитесь на роль, а я не вижу, почему вы не можете подойти, — семьдесят пять долларов в неделю и гарантия на две недели.
 Она ничего не ответила. Было совершенно очевидно, что столь маленькая сумма ее разочаровала.
 — Конечно, деньги небольшие, — сказал он быстро. — Но это только начало. Вам надо как-то начинать, мисс Рэндолф.
 — Я могу поговорить с Гроссом о вашем предложении?
 — Конечно. Но постарайтесь дать мне ответ завтра. Я обязательно должен приступить к съемкам фильма в начале следующего месяца, и если это будет не ваш рассказ, мне нужно время, чтобы запустить другой.
 — Я свяжусь с вами завтра. Он протянул ей руку.
 — Был рад познакомиться с вами, мисс Рэндолф. Вы очень талантливая леди. Надеюсь, мы будем работать вместе.
 — Благодарю вас, мистер Энсбах.
 Она дождалась, пока за ним закроется дверь, и только тогда спросила Майка:
 — Что ты думаешь по этому поводу?
 — Все возможно.
 — Ты говоришь это без всякого оптимизма.
 — Он как ласка: набрасывается и пьет кровь из вены, если может, — что бы вы там ни делали.
 — В этом отношении я надеюсь на Гросса, он сможет все предусмотреть, — она повернулась к зеркалу и стала смазывать кремом лицо. — Я быстро.
 Он внимательно рассматривал ее отражение в зеркале.
 — На пляжах поговаривают, что со следующей недели клуб начинает работать с обнаженными танцовщицами.
 — Новости здесь распространяются быстро.
 — Ты остаешься?
 — А у меня есть выбор?
 Он вздохнул и промолчал. Потом задумчиво сказал:
 — Ты очень странная леди. Я никак не могу понять тебя. Почему тебе так важно зарабатывать все эти деньги?
 — Попробуй жить без денег.
 — Мне, например, столько не нужно.
 — Потому что ты не женщина. И потом — ты можешь устроиться на работу, когда пожелаешь. Мне гораздо труднее. Я уже сидела без работы и знаю, как оно выглядит — без работы.
 — Ты все равно останешься в клубе, даже если начнут снимать фильм?
 Она молча кивнула. Он поднялся и пошел к двери.
 — Пойду, попытаюсь уговорить бармена налить мне еще один стаканчик джуса.
 — О'кей.
 Она подумала, снимая остатки крема с лица, что он ведет себя как-то странно, совсем не похоже на себя. Но она не могла догадаться, в чем дело, до тех пор, пока они не приехали домой.
 Он остановил машину, но не вышел из нее, а остался сидеть за рулем.
 Она повернулась к нему и спросила С удивлением:
 — Ты не выходишь?
 — Сегодня я завалюсь куда-нибудь на ночь.
 — Что-то не так?
 — К тебе приехала подружка. Он уехал раньше, чем она успела задать ему еще один вопрос. Она пожала плечами и пошла к дому. В их крохотной гостиной ее ждала Лисия.

 Глава 15 

 — С тобой все в порядке, детка? — спросила Лисия, и голос ее прозвучал нежно и озабоченно одновременно.
 — Я о'кей, — ответила Джери-Ли, закрывая за собой дверь и встретившись глазами с Лисией.
 Лисия поцеловала ее в щеку. Губы ее были нежными и мягкими, как всегда.
 — Я уже забеспокоилась: ты здесь больше двух недель, а я от тебя ничего не получала, и ты не звонила мне ни разу. Что случилось, почему?
 — Я работала.
 Джери-Ли прошла на кухню. Лисия последовала за ней. Достав банку с апельсиновым джусом, Джери-Ли предложила:
 — Выпьешь?
 Лисия заметила в холодильнике еще четыре банки с соком и сказала:
 — Давно пора взяться за ум. Джус гораздо лучше той гадости, что ты пьешь.
 — Это не мое, это Майка. Он такой же поглотитель джуса, как и ты.
 Она достала свой кувшин с ледяным чаем и сделала себе выпивку.
 — Майк — это тот жеребец, что живет с тобой? — спросила Лисия.
 — Угу, — ответила Джери-Ли.
 — Дело серьезное?
 — Нет.
 — Тогда что он здесь делает?
 — Он квартирный хозяин. — Джери-Ли прошла в гостиную, сбросила туфли, легла на кушетку. — Он помогает. Облегчает жизнь: водит машину, готовит еду, убирает...
 — Трахает?
 Джери-Ли не ответила.
 Лисия достала портсигар, потом внимательно посмотрела на Джери-Ли и спросила:
 — У тебя есть травка?
 Джери-Ли кивнула и стала сворачивать косячок. Руки у нее почему-то тряслись, хотя не было никаких причин нервничать или раздражаться: Лисия не изменилась, она сама не изменилась. Они остались теми же, какими были, когда последний раз вместе провели время.
 ***
 Травка поможет: снимет необъяснимое обострение восприятия, притупит... Джери-Ли свернула не самокрутку, а целую бомбу — ее хватит им обеим, чтобы забалдеть на весь вечер. Аккуратно лизнула край папиросной бумаги, заклеила самокрутку.
 Лисия тем временем положила чемодан на кушетку, открыла его и достала красную бархатную коробочку с золотым вензелем «Картье». Протянула ее Джери-Ли и сказала:
 — Это я привезла тебе, в подарок. Открой. Джери-Ли открыла. В коробочке лежала длинная нить нефритовых бус.
 — Нравится? — спросила Лисия.
 — Изумительно! Но зачем? Тебе не следовало делать это.
 — Позволь мне надеть их на тебя, — сказала Лисия с улыбкой.
 Она достала ожерелье из коробочки и, не расстегивая, надела через голову на шею Джери-Ли.
 — Теперь посмотри на себя в зеркало. Джери-Ли пошла в спальню, Лисия за ней. Нефритовые зерна, казалось, излучали тепло, которое проникало в кожу.
 — Но зачем, Лисия? Почему? Лисия подошла сзади, прижалась щекой к щеке Джери-Ли, губами прикоснулась к ее волоскам и шепнула:
 — Потому что я люблю тебя, и мне тебя страшно не хватает.
 Джери-Ли ничего не ответила.
 Тогда Лисия нежно обняла ее, повернула лицом к себе и поцеловала в губы.
 — Я так соскучилась по тебе, девочка, — прошептала она. — Ты даже представить себе не можешь, как я все это время хотела обнять тебя, целовать, любить...
 Внезапно Джери-Ли почувствовала, что глаза у нее наполнились слезами, и через мгновение она уже истерически рыдала.
 Нежно и заботливо Лисия притянула ее голову к себе на грудь.
 — Не недо, детка, перестань... Я понимаю... не надо... Она повела Джери-Ли к кушетке и принесла самокрутку. Раскурила, сделала глубокий вдох и передала Джери-Ли.
 — Затянись хорошенько, и ты сразу же почувствуешь себя лучше.
 Джери-Ли так и сделала — глубокий вдох сразу же' заполнил ее легкие опьяняющим дымом. Трава оказалась отличной. Майк был прав — зелье он доставал только самое лучшее. Она затянулась еще раз и почувствовала, как напряжение отпускает ее. Промокнула глаза бумажной салфеткой.
 — Я перестала понимать себя, — сказала она задумчиво. — Настроение меняется, как на качелях — то вверх, то вниз, — правда.
 Лисия забрала у нее самокрутку и тоже затянулась. Задумчиво поглядела на Джери-Ли.
 — Ты слишком много работаешь, родная. Нельзя жечь свою жизнь с обоих концов безнаказанно и ничем не платить за это.
 — Но я вынуждена, я должна, понимаешь, Лисия? Если я не хочу застрять в этом чертовом танцевальном бизнесе до тех пор, пока мои сиськи не вытянутся от танцев до самых колен.
 — Ну, тебе еще очень далеко до колен, — позволила себе пошутить Лисия.
 — А я вот совсем не ощущаю их в три часа ночи, когда позади шесть выходов на сцену.
 — И все равно, работа неплохая и деньги приличные, — сказала Лисия, возвращая самокрутку Джери-Ли. — А кто этот коротышка, что был с твоим жеребцом, когда я приехала?
 — Продюсер. Он хочет купить один из моих рассказов для фильма. Может быть, я даже буду сниматься в нем.
 — Он работает с лицензией?
 — Мой агент говорит, что да.
 Лисия удивилась.
 — У тебя появился агент? Ты не теряла времени. Как ты нашла агента?
 — Через Майка. Он знает здесь всех.
 — А что сам-то он делает?
 — Живет, сдавая квартиру. И кроме этого — ничего.
 В голосе Лисия послышалось презрение:
 — Он — сводник.
 — Ты несправедлива к нему. Ты его даже не знаешь.
 — Возможно, только вот что: в том мире, где я живу, мужчина, если он не работает, — сводник. Джери-Ли промолчала. Лисия отобрала у нее окурок и погасила в пепельнице.
 — Я вовсе не хочу тебя обидеть, — сказала она, привлекая к себе Джери-Ли. — И я вовсе не ставлю Майка тебе в вину. Я знаю, что нужно девушкам. Даже я могу порадоваться хорошему жеребцу время от времени. Но я никогда не забываю, чего они в действительности хотят. На этом свете нет мужчины, который бы не постарался унизить тебя, как только у него появится такая возможность.
 Джери-Ли почувствовала, как на нее стала наваливаться усталость, как возбуждение уступает место расслабленности и вялости.
 — Майк совсем не такой, — сказала она устало.
 — Давай больше не говорить о нем, ладно? — сказала Лисия примирительно. — Ты совершенно без сил, вымоталась. Так что ложись-ка спать и отдохни как следует. У нас будет несколько дней, чтобы поболтать и наверстать упущенное.
 — На сколько дней ты приехала?
 — У меня есть неделя. Фред работает в Сиэтле. Я сказ ала ему, что встречу его во Фриско.
 Джери-Ли молчала.
 — Думаю, было бы неплохо, если бы ты смогла получить небольшой отпуск. Может быть, мы бы сумели куда-нибудь поехать и урвать несколько дней отдыха. Я тоже последнее время работала, как черт.
 — Не знаю, право... — протянула с сомнением в голосе Джери-Ли.
 — Ладно. Там посмотрим. А теперь отправляйся в постель, не то ты просто шлепнешься тут лицом об пол.
 — А ты?
 — А я пока закончу распаковывать чемодан. Мне не понадобится для этого много времени, я быстро управлюсь и тоже прилягу.
 Джери-Ли ушла в спальню и закрыла за собой дверь. Лисия посмотрела задумчиво ей вслед — она была очень недовольна собой. Ей не следовало так надолго оставлять без внимания Джери-Ли, отпускать ее от себя и быть так далеко от нее — на другом конце континента. Здесь, на побережье, особенно опасно было оставлять ее одну, потому что именно здесь все, чего в действительности хотела и к чему стремилась Джери-Ли, было так доступно — только протяни руку.
 Она еще раз внимательно оглядела квартиру. Подумала немного и поняла, что следует сделать: завтра же она найдет более комфортабельную квартиру для Джери-Ли. Такую, где будет достаточно места и для Джери-Ли и для нее, Лисий.
 Чем скорее она вытащит отсюда Джери-Ли, тем лучше. Она не должна больше так надолго предоставлять ее самой себе, оставлять без присмотра.
 Даже если ей придется в чем-то изменить свою жизнь, чем-то поступиться, она просто обязана найти способ вернуть Джери-Ли в Нью-Йорк.

 Глава 16 

 Лисия и Джери-Ли вышли из покрытого пылью, раскаленного легкого дюралевого вагончика на яркое солнце. Лицо Джери-Ли покрывал тщательно наложенный слой грязи и крови.
 Ассистент режиссера внимательно рассмотрел грим и позвал гримера.
 — Мне кажется, следовало бы добавить запекшейся крови. И еще поработать над мотоциклетным костюмом — посильнее разодрать его.
 — Где теперь идут съемки? — спросила Джери-Ли.
 — На дороге, — ответил ассистент режиссера. — Они должны быть здесь через пятнадцать минут. — Он взглянул на небо и нахмурился. — Хорошо бы, чтобы они успели. Еще немного — и мы потеряем нужное освещение.
 Джери-Ли проследовала за гримером к маленькому столику, установленному под деревом. Стулом служил деревянный ящик. Гример занялся ее лицом, потом взял бритву и сделал несколько артистических разрезов и дыр на ее мотоциклетном костюме.
 Они закончили как раз в тот момент, когда послышался рокот моторов. И сразу же появился большой черный мотоцикл марки «харлей дэвидсон».
 Мотоциклист с визгом и скрипом затормозил у подъема к высокому обрыву над морем, проскочив мимо кинокамеры. За ним из поднятой им пыли появился ярко раскрашенный баг, приспособенный специально для езды по пляжу. Как только и он промчался мимо камеры, режиссер крикнул:
 «Снято!»
 Все затихло, и оператор с помощником принялись тут же быстро перезаряжать камеры, поглядывая на небо. Солнце начало ускорять свой путь к закату, готовясь скрыться в водах океана, и поэтому операторы работали лихорадочно, надеясь захватить еще несколько минут хорошей, естественной освещенности.
 Коренастый мотоциклист поднял щиток шлема, взял банку пива, которую протянул ему услужливо один из рабочих киногруппы, и пошел к краю обрыва, нависающего над самым океаном.
 — Он что, действительно полетит вниз с мотоциклом? — спросила Лисия.
 — Да.
 — Но тут обрыв добрых семьдесят пять футов!
 — Это его работа.
 — Бррр... вот уж точно, не моя работа. Подошел режиссер с водителем пляжного бага, на котором был парик — светлые длинные волосы, как у Джери-Ли, и такой же, как у нее, мотоциклетный костюм.
 — Ты помнишь, что должен делать? — спросил его режиссер.
 — Ага. Как только Том свалится с обрыва над океаном, я выскакиваю из машины — ив нее садится Джери-Ли.
 — Помни: все должно быть сделано мгновенно, — сказал режиссер. — У нас на этом эпизоде работает одна камера. Она снимает начало падения и затем сразу же возвращается к вам. А вторая камера будет фиксировать его полет вниз и взрыв. Так что у вас будет тридцать секунд — не больше.
 Водитель кивнул:
 — О'кей.
 Режиссер переключил свое внимание на Джери-Ли.
 — Как только вы сядете в машину, ждите моего сигнала. По сигналу выбираетесь из машины, идете вверх к обрыву и оттуда заглядываете вниз.
 Долго смотрите, затем поворачиваетесь и медленно идете вдоль обрыва к полицейским, которые к этому моменту появятся вдалеке и будут идти к вам.
 Я хочу схватить вас в тот момент, когда вы силуэтом пройдете на фоне заходящего солнца.
 Джери-Ли кивнула.
 — Мы начнем через пять минут, — сказал режиссер. — Сейчас они снимают подъем полицейской патрульной машины на холм.
 — Как ты себя чувствуешь? — заботливо спросила Лисия, когда режиссер отошел от них.
 — О'кей.
 — Ты выглядишь усталой. День был таким длинным. — Она достала из сумочки таблетку. — Прими лучше сейчас, это поможет тебе продержаться до конца работы.
 — И не даст потом заснуть всю ночь.
 — Об этом не волнуйся, мы поможем тебе заснуть. Сейчас снимается последний эпизод картины, и я бы не хотела, чтобы ты плохо выглядела.
 Джери-Ли взяла красную таблетку и проглотила ее, запив глотком воды из банки. И сразу же почувствовала прилив энергии. Глаза ее засветились.
 — Тебе лучше? — спросила Лисия.
 — Значительно, — ответила Джери-Ли и тоненько засмеялась. — Теперь я могу продержаться еще десять часов.
 Когда она проснулась, было темно. Из гостиной через закрытую дверь доносились приглушенные голоса. Во рту было сухо и противно, язык распух.
 Она вылезла из кровати и побрела в ванную комнату. С жадностью выпила стакан воды, почистила зубы, чтобы отделаться от отвратительного солоноватого вкуса во рту. Набросила махровый халат, висевший на двери, и вышла в гостиную.
 Голоса доносились из работающего телевизора. Лисия взглянула на нее, не поднимаясь из кресла.
 — Сколько времени? — спросила Джери-Ли.
 — Одиннадцать.
 — Я же просила разбудить меня в восемь. В девять я должна была быть в клубе.
 — Все в порядке. Когда я увидела, как ты крепко спишь, я позвонила в клуб и сказала, что ты заболела.
 — Ничего не в порядке! Они знают, что я снимаюсь в картине, и просто решат, что я не хочу больше у них выступать.
 — Ну и плюнь на них. Ты можешь получить сколько угодно такой работы, если согласна показывать свою задницу.
 — Ты же знаешь, что это не так. Тут хороший клуб. А большинство других мест — просто какие-то притоны сутенеров.
 — Успокойся, дорогая моя, — сказала Лисия примирительно. — Позволь мне приготовить тебе чай. Ты не можешь так работать, ты просто свалишься и надорвешься.
 — Мне необходимо. Я должна работать.
 — Но почему ты должна? Ты работала без перерыва восемь месяцев. У тебя должны быть какие-то деньги в банке.
 Джери-Ли опустила глаза.
 — Жизнь стоит дорого.
 — Я знаю это и согласна с тобой, дорогая, — дорого. Но ты занялась этим делом, чтобы зарабатывать деньги и иметь возможность спокойно писать.
 Как мне кажется, у тебя должно быть достаточно денег, чтобы вернуться к работе над пьесой.
 Джери-Ли промолчала.
 — Посмотри правде в глаза, детка. Сочинять сценарии для мотоциклетных фильмов — разве ради этого ты начала писать? Но даже этот сценарий писала не ты. Они купили твою идею и вывернули ее так, как им захотелось. В твоем рассказе не было ни жестокости, ни секса, ни садизма — все это они вогнали в сценарий сами.
 Джери-Ли продолжала молчать.
 — Ты здесь чужая. И все кончится тем, что ты застрянешь во всем этом дерьме и никогда уже не сможешь написать ничего из того, что бы ты хотела, о чем мечтала.
 — По крайней мере, я получаю деньги за то, что пишу, — сказала Джери-Ли, оправдываясь. — И со мной разговаривают. Уже одно это гораздо больше того, на что я могу надеяться там, на Восточном побережье. Может быть, именно здесь что-то и начнется для меня.
 — Начнется. Согласна, — сказала Лисия. — Только знаешь что? Начнется начало конца. Никто никогда ничего не добивался, работая для таких фильмов. После них есть только один путь — вниз, вниз, на самое дно, в порнуху.
 — Что это ты вдруг стала таким экспертом?
 — Я не сидела здесь, сложа руки, пока ты снималась. Я наводила справки, проверяла, выясняла, уточняла. Максимальный доход для этих «заезжаловок», которые смотрят, не слезая с машины, — два доллара с каждого вложенного одного доллара. И тот в основном зарабатывается от продажи гамбургеров, ради которых — а не ради фильма — и приезжают в кино мотоциклисты. Никто толком не смотрит эти картины, там только пьют, жуют и обжимаются в темноте.
 — Гросс сказал, что он может организовать для меня еще несколько фильмов и что Энсбах очень доволен проделанной мною работой, — возражала уже более решительно и аргументированно Джери-Ли.
 — Но это все так и останется на том же уровне. Сама увидишь. Эти фильмы — все равно что работа в клубах: с каждым разом тебе придется снимать с себя что-нибудь из одежды — еще немного, еще немного... И в конце концов, останется одно — сцена полового акта, говоря языком судебного протокола.
 Джери-Ли молчала. Она отлично понимала, что большая часть сказанного Лисией соответствует истине.
 — Я вовсе не хочу оказывать на тебя давление, дорогая, — сказала со всей доступной ей искренностью Лисия. — Но когда-нибудь Джери-Ли Рэндол захочет вернуться, и окажется, что слишком поздно — ее место прочно заняла Джейн Рэндолф.
 — Я хочу выпить! — заявила Джери-Ли.
 — Не пей. Прими успокоительное.
 — Я уже приняла две таблетки, когда ложилась спать.
 — Прими еще. А выпивка тебя возбудит, взвинтит. Тебе нужно сейчас только одно: сон и еще раз сон. — Лисия поднялась с кушетки. — Я схожу и принесу тебе таблетку и воду.
 Джери-Ли проглотила таблетку, запила ее водой, подчиняясь Лисий, которая мягко и нежно заставила ее откинуться на кушетку.
 — Полежи, успокойся, расслабься, а я приготовлю тебе хорошую ванну.
 Примешь ванну и пойдешь в кроватку. И я не хочу слышать от тебя ни единого слова, ни единого звука до завтрашнего утра.
 Джери-Ли молча потянулась и пожала руку Лисий.
 — Даже не представляю, как бы я продержалась последние две недели без тебя, — сказала она с благодарностью.
 — Я люблю тебя, медовая моя, — сказала Лисия. — И хочу заботиться о тебе.
 Однако транквилизатор уже не в силах был ей помочь. "oспокойно покрутившись в постели, она села, включила свет.
 Дверь в спальню отворилась.
 — Ты в порядке? — с тревогой спросила Лисия.
 — Не могу заснуть.
 Лисия села на край постели.
 — Тебе необходимо отдохнуть основательно, взять отпуск, куда-нибудь поехать. Джери-Ли рассмеялась.
 — Чему ты смеешься, дорогая?
 — Нет, вы посмотрите, кто говорит об отдыхе и отпуске! А когда ты сама отдыхала в последний раз? Даже здесь ты все время висишь на телефоне и занимаешься бизнесом.
 — Это совсем другое. Я делаю то, что хочу и что мне нравится. А ты занимаешься столькими делами, что даже не знаешь, какое из них настоящее и что ты хочешь сама.
 — Я знаю, что я хочу! Я хочу писать!
 — Тогда пиши. — Лисия помолчала немного и продолжала:
 — Если дело только в деньгах и ты только из-за них торчишь здесь, то забудь о них. У меня денег более чем достаточно, чтобы ты могла позволить себе делать все, что хочешь.
 — Я не возьму твоих денег. Ты и так сделала слишком много для меня.
 — Не будь глупенькой.
 — Я серьезно, — ответила Джери-Ли, и в голосе ее было упрямство, даже непреклонность. — Для меня важно то, что именно я сама обеспечиваю себя, зарабатываю на жизнь, не завишу ни от кого.
 — Если бы я была мужчиной, ты бы так не говорила, да?
 Неожиданная холодность и в голосе, и в лице Лисий поразили Джери-Ли.
 Она спросила:
 — Почему ты так говоришь?
 — Потому что это правда. Мужчина имеет право поддерживать тебя, помогать, содержать. Но от женщины ты не примешь никакой поддержки.
 — Не правда.
 — А тому жеребцу, квартирному хозяину, ты сказала бы то же, что и мне, если бы он предложил помощь? — спросила Лисия. — Бьюсь об заклад — не сказала бы! Ты бы встала на четвереньки и сделала бы ему из благодарности роскошный минет!
 — Не говори так! Ты же знаешь, что все не так! Если бы я хотела только мужика, который содержал бы меня, я бы имела его давным-давно. Для меня совершенно безразлично — мужчина или женщина помогает мне. Я хочу быть независимой, зарабатывать и добиться всего сама!
 Лисия хрипло рассмеялась.
 — Ты много говоришь о своих принципах, декларируешь какие-то истины, но сама стараешься не смотреть правде в лицо, дорогая. Скажи, почему ты позвонила мне, когда у тебя не осталось никаких других возможностей?
 Потому что в самом укромном уголке своего сердца ты всегда знала, что я хочу спать с тобой. И до тех пор, пока все оставалось в такой волшебной, сказочной, воздушной упаковке, все было хорошо. Но теперь, когда дело дошло до самого нутра, до твоего сокровенного, — тебе уже не нравится.
 Почему бы тебе не выйти из своего затворничества и не посмотреть правде в глаза, чтобы ответить себе на вопрос: что ты из себя представляешь? Ты ничем не отличаешься от меня. Ты любишь женскую любовь так же сильно, как и я.
 Джери-Ли смотрела на Лисию широко раскрытыми глазами, вслепую нащупывая сигарету.
 Лисия выхватила у нее сигарету и ткнула в пепельницу.
 — Кончится тем, что ты-сгоришь в постели, — сказала она и сняла платье.
 Ее кожа, медового цвета, лоснилась как шелк в свете ночника. С невероятной нежностью она привлекла к своей груди голову Джери-Ли. Голос ее, когда она заговорила, был от желания сиплым, осевшим:
 — Деточка, мама знает, что тебе не хватает, что ты хочешь... Мама знает, что тебе нужно... Позволь мамочке позаботиться о тебе.
 Джери-Ли закрыла глаза и вдохнула запах кожи Лисий, теплой, пахнущей мускусом и потом. Ей захотелось утонуть в объятиях Лисий, таких надежных, спокойных, безопасных... Но вдруг она почувствовала, что все в ней противится этому.
 То, что предлагала ей Лисия, ничем не отличалось от того, что предлагали ей и мужчины. Любовь всегда была формой оплаты, ее валютой, которую требовали все. И тот факт, что Лисия была женщиной, ничего не меняла, не превращал эту валюту во что-то другое.
 Свобода, независимость — это, в первую очередь, право оставаться самой собой.
 Свободу и независимость нельзя ни купить, ни приобрести, заплатив за нее чем-то другим. Ее можно обрести, только будучи честным с самим собой, независимо. от того, нравится тебе или нет то, что ты видишь в себе.
 Она тихонько отодвинулась от Лисий.
 — Ты права. Я не была честной ни с тобой, ни с собой. Прости.
 Лисия молча ждала, пока Джери-Ли выскажется до конца.
 — Я благодарна тебе за все, что ты для меня сделала, — сказала Джери-Ли. — Я хочу быть твоим другом. И я хочу любить тебя и отдаваться твоей любви, потому что я наслаждаюсь с тобой. Но я не влюблена в тебя. Я не могу сказать, что люблю тебя больше, чем кого бы то ни было. Может быть, я неспособна любить так, как любят другие люди. Все это я знаю. Я не хочу владеть никем, но и не хочу, чтобы кто-нибудь владел мною. Я хочу оставаться свободной.
 — Даже если это означает оставаться одинокой? — спросила Лисия, и голос ее звучал глухо от боли, которую она испытывала сейчас.
 Джери-Ли посмотрела на нее внимательно и очень медленно кивнула.
 Глаза Лисий наполнились слезами. На этот раз Джери-Ли привлекла к себе ее темную голову и стала баюкать ее у себя на груди.

 Глава 17 

 Ассоциация «Марк Гросс» состояла из одной секретарши и одного автоматического телефонного секретаря.
 Сам Гросс был молодым человеком, который некоторое время работал в нескольких крупных агентствах, прежде чем открыл собственное дело, ассоциацию. Он ездил на машине марки «линкольн», очередные выплаты за которую делались на два месяца позже срока, и беспрерывно упоминал в разговоре имена крупных деятелей в мире искусства и некие крупные дела, которые он вот-вот начнет вести. Несмотря на все это, он был симпатичным молодым человеком, который делал все, что было в его силах, для тех немногих клиентов, что были занесены течением жизни в его контору. Самые многообещаюшие таланты обычно оказывались перехваченными более известными и уже зарекомендовавшими себя агентствами — вот в чем заключалась вся проблема. На его долю оставались лишь практически безнадежные.
 Джери-Ли вошла в его контору. Он вскочил, искренне улыбаясь в ответ на ее приветствие. Она была одной из немногих его клиентов, приносящих ему доход.
 — Никаких телефонных звонков, пока я разговариваю с мисс Рэндолф, — сказал он секретарше и со значительным видом сообщил Джери-Ли — У нас масса дел.
 Джери-Ли все было понятно, и она молча кивнула.
 — Энсбах сообщил мне, что фильм с вашим участием получился просто сенсационным. Я добился от него обещания прислать мне несколько клипов, чтобы мы могли показывать их фирмам до того, как фильм выйдет на экраны.
 Моя идея заключается в том, чтобы застолбить для вас несколько ролей и тем самым обеспечить вас непрерывной работой в качестве исполнителя. — Он умолк и посмотрел на нее внимательно. — Значит, в картине вы были блондинкой, потому что носили парик?
 Она кивнула и подумала про себя: «Чисто мужской вопрос».
 — Я видел фото. Вы должны все время носить этот парик, понимаете?
 Постоянно. Надо создавать имидж.
 — Для роли парик хорош. Но не для меня, — сказала Джери-Ли.
 — Неважно. Это именно то, чего хотят продюсеры. Придает несколько сексуальный вид.
 — Вы хотите сказать — низкопробный.
 — Дело вкуса. Я лично называю это «Дэ. Бэ. эР.», — то есть иметь вид «Дэ.Бэ.эР.».
 — А что это значит?
 — Это означает: «Даю Без Разговоров». Такой вид, словно вы готовы выскочить с экрана в объятия зрителя.
 — Я немного старовата для того, чтобы играть блондинистых сексуальных шлюшек.
 — Не совсем верно. Возраст в самый раз. В наши дни мужчины ищут не молчаливых блондинок, всегда готовых к услугам. Они хотят встретить опытную женщину, которая знает, что нужно мужчине, и способна осуществить его мечту. Я сейчас договариваюсь о нескольких интервью для вас, и я прошу вас надеть этот парик, когда вы пойдете на встречу с журналистами.
 — Ладно.
 — Когда вы возвращаетесь в клуб?
 — Сегодня вечером.
 — Хорошо. И этим следует воспользоваться. Вы не возражаете, если я приведу нескольких продюсеров?
 Она посмотрела на молодого человека с некоторым сомнением.
 — Вам не кажется, что это может и напугать кого-то? Я что-то не вижу, чтобы студии сходили с ума от желания сотрудничать с клубной ассоциацией.
 — Наплюйте на студии. Дела делаются не там. В наше время моду определяют независимые продюсеры. А студии только пытаются идти с ними вровень, не отставать.
 — И потом, мне не кажется, что кинокарьеру можно сделать, снимаясь в фильмах для зрителей, не слезающих с мотоциклов.
 — А что такого? Что вам в них не нравится? Что, по-вашему, в них не так? Джек Николсон сделал именно на них свою карьеру — он снялся в четырех «мотофильмах», прежде чем получить приглашение в обычный фильм «Беззаботный ездок». И посмотрите на него — каков сегодня его рейтинг? Он один из первачей.
 Он промолчала.
 — Я понимаю, деньги не такие уж большие, зато в этой области много работы.
 — Не уверена.
 — Энсбах хочет снять с вами еще один фильм, — сказал он. — И на этот раз не о мотоциклистах.
 — О чем же тогда?
 — История женщины в тюрьме. В сценарии пара хороших ролей. Вы могли бы получить главную, если захотите.
 — Вы читали сценарий?
 — Вы же знаете, как они работают. Собственно сценарий будет готов только к самому началу съемок. Но у меня есть что-то вроде развернутого синопсиса. Вы пока прочитаете, я сделаю пару звонков.
 Он протянул ей несколько листков бумаги.
 — Вы хотите, чтобы я прочитала прямо сейчас?
 — Это единственный экземпляр, и он мне нужен. Он попросил меня найти еще пару девушек. Вы прочитаете быстро — тут всего двенадцать страниц.
 Она закончила читать до того, как он завершил второй телефонный разговор.
 — Что вы об этом думаете? — спросил он.
 — Не думаю, что эта роль для меня.
 — Но роль большая.
 — Откровенный показ секса и насилия. Даже более, чем откровенный.
 — Но это именно то, что хочет видеть зритель, что он кушает.
 — Я не кушаю. Тут нет даже попытки дать видимость сюжета, нет драматургии. Одна сцена за другой и все одинаково: девушки любят девушек, девушки бьют девушек.
 — Но ведь женские тюрьмы все такие. Кроме того, не забывайте, что это пока только план. Сценарий — совсем другое дело. Он будет лучше.
 — Я не вижу, как моей карьере может помочь фильм, подобный этому. Я закончу свою карьеру тем, что в глазах публики сольюсь с ролью лесбиянки.
 Ни на что иное меня не будут приглашать.
 — Вы актриса. Вам не составит труда сыграть. Ее насторожил легкий намек, прозвучавший в его голосе, даже не намек, а интонация, недоговоренность.
 — Что вы хотите сказать?
 — Бросьте, Джери-Ли, — сказал он, вкладывая в улыбку все обаяние, на какое был способен. — Мы с вами взрослые люди. Я знаю, что вам нравится. Я же не совсем слепой, как вы понимаете.
 Она не отвечала.
 — Я встречал вашу подружку с Восточного побережья.
 Она почувствовала, что краснеет.
 — То, что я делаю в свое свободное время, касается только меня, — сказала она категорически. — А замысел фильма считаю дурацким, и мне не нужна никакая роль в нем!
 — Э, подождите, не волнуйтесь, — торопливо заговорил Гросс. — Энсбах и я, мы оба считали, что эта идея вам, возможно, покажется интересной. Но есть и другие сюжеты.
 — Как вы относитесь к тем сюжетам, которые я вам предлагала?
 — Я работай с ними — знакомлю продюсеров. И буду держать вас в, курсе дела.
 — Хорошо. Связаться со мной вы можете днем и вечером, звоните домой или в клуб.
 — Надеюсь, я скоро дам вам о себе знать. Я договариваюсь о встрече с «Уорнер» и «Парамаунт», — он проводил ее до двери. — Как обстоит дело с тем сценарием, о котором вы говорили мне и над которым сейчас работаете?
 — Я покажу вам, как только закончу.
 — Не забудьте. У меня есть предчувствие, что нам действительно удастся что-то сделать с ним, прорваться в другие круги. — Он поцеловал ее в щеку. — Будем держать друг друга в курсе.
 — Я не ждала тебя так скоро, — сказала Лисия, когда Джери-Ли вошла в комнату.
 Джери-Ли обратила внимание на чемодан, стоящий у самой двери и тщательно запертый.
 — Неужели ты собиралась уехать, не попрощавшись со мной?
 — Я люблю прощания не больше, чем ты. Джери-Ли молча стояла посреди комнаты, пытаясь справиться с волнением.
 — И куда ты поедешь отсюда?
 — В Чикаго, — ответила Лисия. — Я позвонила Фреду. Сказала ему, что здесь все наладилось. Он был очень мил. Он все понимает и совершенно не возмущается тем, что я задержалась с тобой и у тебя так долго.
 В дверь позвонили. Джери-Ли открыла. Вошел мужчина в форменной фуражке.
 — Вызывали такси, мэм? — спросил он, прикоснувшись к козырьку.
 Она молча указала на чемодан. Таксист подхватил его и унес. Они с Лисией уставились друг на друга.
 Первой нарушила молчание Лисия.
 — Пожалуй, мне лучше идти. Джери-Ли почувствовала, как к горлу подступают слезы.
 — Я не хочу, чтобы ты уезжала вот так, я не хочу, чтобы ты сердилась на меня!
 Голос Лисий прозвучал на удивление спокойно и ровно:
 — Я не сержусь, родная. Просто вчера ночью ты дала мне понять, какое место я занимаю в твоем сердце. Никакое.
 — Но мы можем остаться друзьями.
 Лисия тяжело вздохнула.
 — Конечно, родная. Не такими друзьями, какими я бы хотела видеть нас с тобой. А друзьями, какими ты нас представляешь, я не могу... потому что, ты понимаешь, это получается странная дружба, не так ли? — Лисия выдавила из себя улыбку. — Пожалуй, мне все же лучше поторопиться. Самолеты не ждут.
 Они сделали шаг навстречу друг другу, и губы их встретились в нежном поцелуе.
 — Пока, детка, — прошептала Лисия.
 Они услышали позади себя шаги, обернулись одновременно и увидели стоящего в дверях Майка.
 — Вы уезжаете? — спросил он. Лисия молча кивнула, прошла мимо Майка, остановилась в дверях, повернулась к нему и сказала:
 — Теперь вы будете ухаживать за моей девочкой как следует, по-настоящему и заботливо. Поняли? Майк кивнул.
 — Что-нибудь не так? — спросил он, когда дверь за Лисией захлопнулась.
 Джери-Ли замотала головой — слезы сдавили ей горло и мешали произнести хоть слово.
 Наконец она справилась с собой и спросила:
 — Что тебя принесло именно сейчас? / — Меня вызвала Лисия. Она сказала, что ты хочешь меня видеть.
 Да, что-то в таком духе ей следовало ждать от Лисий.
 — Я бы сейчас пропустила глоток-другой, — обратилась она к Майку.
 — Водка с ледяным чаем уже на пути к тебе! — быстро ответил он, исчез и через мгновение появился со стаканом в руке. Подал ей. Улыбнулся.
 — Ты хотела бы, чтобы сервис был возобновлен? Она кивнула.
 — Грандиозно! Я могу собрать свои манатки и вернуться сюда в течение часа. Заехать за бифштексами на вечер?
 Она снова кивнула.
 — Эй, все будет великолепно, фантастически здорово. Теперь, когда я знаю, что у тебя в голове, все будет даже лучше. У меня есть парочка хороших друзей, с которыми ты могла бы проводить время.
 И он исчез раньше, чем она смогла ответить.
 Тогда она решила немножко прибалдеть и начала свертывать сигаретку.
 Это поможет ей снять боль от сознания, что она не в состоянии устанавливать нормальные близкие отношения с людьми. Попросту она не может, не способна ни с кем общаться.

 Глава 18 

 Джери-Ли взглянула на часы, потом подняла глаза на Майка — часы показывали чуть больше семи, а в восемь вечера она уже должна была появиться в клубе. Майк стоял у бара в другом конце элегантно обставленной комнаты и разговаривал с хозяином. Он не заметил ее взгляда. Тогда она поставила стакан с водкой и тоником на стол и пошла к ним. Как только она приблизилась к ним, мужчины умолкли.
 — Простите, что перебиваю вас, мистер Джасмин, — сказала она вежливо, — но мне пора ехать на работу.
 Высокий седовласый мужчина, лицо которого покрывал густой загар, улыбнулся.
 — Не волнуйтесь, все в порядке. Теперь, когда мы встретились и познакомились с вами, вы должны требовать от Майка, чтобы он чаще привозил вас сюда.
 — Спасибо, — она еще раз вежливо улыбнулась и сказала Майку:
 — Если ты хочешь остаться, я могу вызвать такси.
 — Нет, нет, — возразил он. — Я как раз собирался предложить тебе ехать. Я заброшу тебя в клуб.
 — Я распоряжусь, чтобы вещи Рика положили в машину, — сказал Майку мистер Джасмин. Потом он отошел в тот конец комнаты, где был бар, торопливо о чем-то переговорил с барменом и затем вернулся к ним. — Я провожу вас к машине, — сказал он и пошел впереди них.
 Когда они вышли на террасу, он показал на один из бассейнов и очень любезно сказал:
 — По воскресеньям у нас обычно собираются у бассейна-Приходит много интересных, ярких людей. Приходите и вы, если, конечно, есть желание.
 — Спасибо, — поблагодарила его Джери-Ли, а про себя подумала, что если тут собираются люди вроде тех, которых она только что здесь встретила, то особого интереса эти посиделки около бассейна для нее явно не представляют. Не говоря уже о каком-либо развлечении: мужчины все относились к тому типу деловых людей, которые полагают самым главным для себя качеством сдержанность, а немногим женщинам, здесь присутствующим, попросту не о чем было разговаривать друг с другом.
 В окружении кадиллаков, мерседесов и континенталей фольксваген Майка производил впечатление распухшего от нарыва большого пальца. Они сели в машину, и сразу же из задней двери дома появились два человека с двумя большими черными чемоданами.
 — Положите на заднее сидение, — распорядился Майк. — Спасибо за прием, мистер Джасмин.
 — Примите и мою благодарность, мистер Джасмин, — сказала Джери-Ли.
 Мистер Джасмин тепло улыбнулся ей и сказал:
 — Мы всегда будем рады вам. Постарайтесь выбраться к нам в следующее воскресенье...
 Он все еще продолжал улыбаться, но стоило ему обратиться к Майку, как в голосе его появился жесткий оттенок приказа:
 — Рик напомнил, что следует позаботиться о вещах самым наилучшим образом.
 — Не волнуйтесь, мистер Джасмин, — торопливо заверил его Майк. — Скажите ему, что беспокоиться о вещах совершенно не стоит.
 Когда они отъехали, Джери-Ли взглянула искоса на Майка и заметила:
 — Довольно странный прием с коктейлем... У меня сложилось впечатление, что никто ни с кем не хотел разговаривать.
 — Ты же знаешь бизнесменов. Тяжелые люди...
 — Что делает Джасмин?
 — Он в каком-то роде финансист, — ответил Майк. — Обычно его приемы бывают повеселее, но сегодня, действительно, все нагоняло тоску. Такой прием может только испортить настроение. Извини, что я затащил тебя к нему.
 — Ничего, я слишком долго просидела за машинкой. Неплохо выбраться даже в такое место. — Она посмотрела на заднее сидение, где лежали два чемодана и спросила:
 — Что ты будешь делать с этими чудовищами?
 — Одчн мой знакомый уезжает на некоторое время, я обещал ему присмотреть за его вещами до возвращения. Он оставил их у Джасмина, чтобы я забрал.
 — А он был там? Я что-то не припомню никого с именем Рик.
 — Он уехал до нашего появления.
 — А почему Джасмин не оставил их у себя? У него куда как больше места, чтобы поместить два таких чемоданища.
 — Таких людей, как Джасмин, обычно не просят о подобного рода одолжениях. Кроме того, у меня не будет с ними никаких затруднений — я засуну их в стенной шкаф до возвращения Рика, и они тебе не помешают.
 Всю дорогу до клуба они молчали. Поставив машину на стоянку, Майк сказал:
 — Может быть, мы сходим к ним в воскресенье, как предлагал Джасмин?
 Мне показалось, что ты ему понравилась. Он не из тех, кто приглашает людей направо и налево.
 — Посмотрим, — ответила она неопределенно.
 — Тебе не повредит выходить на люди почаще. Ты просидела безвыходно за машинкой больше двух недель.
 — Первым делом я хочу закончить сценарий, — сказала она и заглянула ему в лицо. — Заедешь за мной после работы?
 — Конечно. Я буду ждать здесь. — Он оглянулся на машину, подъехавшую сзади, чтобы отыскать место на Ц стоянке для своего фольксвагена. — Пожалуй, мне надо отъехать и освободить проезд.
 Джери-Ли вышла, посмотрела, как он выбирается со стоянки. Обратила внимание на что-то странное, непо-, нятное, появившееся неожиданно в его поведении. Она не смогла бы сказать точно, что именно, просто почувствовала, что он волнуется, напряжен. Ей показалось, что это состояние у него появилось уже тогда, когда они приехали в дом Джасмина, а сейчас проявилось острее.
 К ней торопливой походкой подошел менеджер.
 — Тебе придется выходить первой, — сказал он заполошно. — Звонила Энн, сообщила, что заболела, не сможет сегодня работать.
 — Не потей от волнения, Джек, — я буду готова через десять минут.
 Майк привез ее домой, открыл дверь, пропустил вперед, потом вошел сам и заботливо спросил:
 — Хочешь выпить чего-нибудь?
 Она устало покачала головой.
 — Я какая-то ошалелая — мне пришлось выходить девять раз! Одна из девушек заболела.
 — Девять выходов — это уж слишком.
 — у меня все ноет, все болит. Наверно, я приму нембутал и сразу же завалюсь спать.
 — Конечно. Хороший сон — лучшее лекарство в таких случаях. А я, пожалуй, выкурю косячок и почитаю газету, прежде чем лягу спать.
 — Хорошо, — сказала она.
 Горячий душ помог немного, боль в согревшихся мышцах отступила. Она крепко растерла тело полотенцем, набросила махровый халат, приняла две таблетки снотворного и вышла в гостиную.
 Майк сидел перед окном. Легкий запашок травки витал в воздухе.
 — Пожалуй, и я курну, — сказала она и взяла у него сигаретку.
 Затянулась, вернула. — Я так поняла, что ты собирался почитать газету? — спросила она.
 — Что-то я устал. Да и в них одна тоска, вечно одно я то же дерьмо.
 — Ты уверен, что с тобой все в порядке?
 — Со мной? Конечно. Никогда не чувствовал себя лучше.
 Она кивнула, словно принимая его заверения. Что бы там с ним не происходило, это ее не касалось, особенно если он сам не хотел об этом говорить.
 — Спокойной ночи, — сказала она.
 — Спокойной ночи.
 Она вошла в спальню и закрыла за собой дверь. Заснула сразу же, едва успев выключить свет.
 Громкие голоса в соседней комнате пробились сквозь глубокий сон.
 Джерй-Ли проснулась, потянулась, пытаясь избавиться от тумана в голове и в мыслях. Голоса стали еще громче. И вдруг дверь спальни распахнулась.
 Появился мужчина и включил свет. Говорил он неприязненно и категорически:
 — Хватит, сестренка, вылазь из постели.
 Какое-то время ей казалось, что она спит и видит Дурацкий сон. Тем более что в голове у нее все еще не прояснилось от двух таблеток снотворного.
 — Что вам здесь нужно? Кто вы такой? — она потянулась за телефонной трубкой. — Лучше убирайтесь, пока я не вызвала полицию.
 — А мы и есть полиция, леди. Мы хотим поговорить с вами.
 Она натянула одеяло повыше, прикрывая грудь.
 — О чем?
 — Нас интересует, где те два чемодана, которые ваш дружок привез сегодня?
 В дверях возник Майк и из-за спины полицейского закричал:
 — Ты не обязана говорить с ним! Скажи ему, что ты хочешь связаться со своим адвокатом, Полицейский в форме подскочил к Майку и стал оттаскивать его от двери.
 — Убери от меня свои грязные лапы! — закричал Майк.
 Джери-Ли посмотрела вопросительно на полицейского в гражданской одежде.
 — В чем дело, вы можете объяснить мне?
 — Ваш дружок занимается транспортировкой наркотиков. На этот раз мы его застукали. Мы видели, как он внес в дом эти чемоданы, но не видели, как он вынес их.
 — На этот раз? — удивленно спросила Джери-Ли.
 — Да, уже третий раз — и последний. Мы ловили его уже дважды, но тогда не смогли доказать обвинение. На этот раз мы разворошим всю квартиру до последнего гвоздя, если понадобится.
 — Вы не имеете права это делать без ордера на обыск.
 Человек в гражданском извлек из кармана листок бумаги.
 — У нас есть ордер на обыск. Мы бы появились здесь раньше, но судья подписал ордер только полчаса назад. Будет лучше, если вы набросите на себя что-нибудь и выйдете из комнаты.
 Он вышел из спальни в, гостиную, не прикрывая за собой двери.
 Джери-Ли накинула на себя махровый халат и прошла в гостиную.
 Майк сидел в неудобной напряженной позе на кушетке в окружении трех полицейских и двоих в гражданском.
 Человек, который разговаривал с ней в спальне, показал ей жестом на тех, что стояли у кушетки.
 — Я — детектив Коллинз, полиция графства. Вот детектив Милстейн, а он — специальный агент Кочрэн из ФБР. Так где эти два чемодана?
 — Ты не обязана отвечать ему! — опять закричал Майк-Вы должны уведомить ее о ее 
 правах. 
 — Ты никудышный юрист, Майк, — сказал без улыбки детектив Коллинз. — Это делается только в том случае если производится арест. А я не арестовываю ее.
 Пока.
 Джери-Ли почувствовала, как у нее нарастает паника.
 — За что вы хотите арестовать меня? Я ничего не сделала.
 — Я и не сказал, что вы сделали, сестренка, — ответил Коллинз.
 — Не слушай его, Джейн, — сказал Майк. — Он пытается запугать тебя.
 Вмешался агент ФБР.
 — Почему ты не хочешь облегчить свое положение, Майк, и не скажешь нам, где чемоданы? Обидно разворотить все и испортить такую милую квартиру.
 Майк не ответил.
 — Дело твое, Майк. На этот раз ты попался и не выпутаешься. Мы взяли Рика в аэропорту с двумя чемоданами. Мы также взяли и Джасмина в конце дня. И мы видели, как ты привез сюда два чемодана.
 Майк молча разглядывал пол.
 Агент обратился к Джери-Ли:
 — Так что вы скажете, мисс? Вы знаете, где чемоданы?
 — Не знаю, — она уставилась на Майка, а тот упорно не поднимал на нее глаз.
 Она начинала сердиться. Какой же дурой она была, когда верила его брехне о том, что он нигде не работает и живет только за счет сдачи квартиры и что этого ему вполне хватает! Конечно хватает, если он толкает это дерьмо! Она посмотрела на агента.
 — Но мне кажется, что я знаю, где они могут быть. В коридорчике, ведущем из спальни в ванную комнату, есть запертый стенной шкаф, где он хранит свои вещи.
 — У вас есть ключ?
 — Нет, только у него.
 Агент протянул Майку руку. Медленно и неловко маек достал ключ и вручил агенту.
 — Пошли.
 Детектив Коллинз взял за руку Джери-Ли, а полицейский в форме подтолкнул Майка. Тот встал, и они пошли в спальню, а оттуда в коридорчик.
 Два чемодана стояли в стенном шкафу. Детективы вытащили их и поставили на кровать. Коллинз попытался открыть один из них, но сразу отказался от этой затеи и сказал:
 — Тут замок с шифровой комбинацией. Знаешь номер, Майк?
 — Нет, — ответил Майк. — Откуда мне знать? Я просто взял по просьбе друга на некоторое время... Я даже не знаю, что в них.
 Коллинз рассмеялся и сказал с сарказмом:
 — Ну конечно, не знаешь! Откуда тебе знать? Он достал из кармана что-то вроде отмычки и стал возиться с замком. Наконец, нажал на замок, и чемодан, щелкнув, открылся.
 Джери-Ли в изумлении уставилась на аккуратно упакованные «кирпичики».
 Это были плотные свертки — по двадцать штук в каждом чемодане. Коллинз взял один сверток, надорвал с угла бумагу, понюхал. Удовлетворенно кивнул и протянул агенту ФБР.
 — Нас проинформировали совершенно точно. Теперь мы можем забрать его и предъявить им всем обвинение.
 Он обернулся к Майку, достал из внутреннего кармана карточку, отпечатанную на плотной бумаге.
 — Я говорю как представитель закона. В соответствии с законом штата я информирую вас о ваших правах. Все, что вы скажете, может быть использовано против вас в суде. Вы имеете право не отвечать на вопросы и требовать присутствия адвоката на допросах как в настоящий момент, так и в будущем.
 Начал он свою речь громко с официальной торжественностью, но к концу этой обязательной официальной части процедуры ареста голос его стал едва слышим. Затем он обратился к Джери-Ли и сказал отчетливо:
 — Я забираю и вас, сестренка.
 — Какого черта вы забираете ее? — возмутился Майк. — Вы слышали, что она сказала. Она ничего не знает.
 — А это уже как посмотрит судья, — ответил Коллинз. — Я выполняю свою работу. — И он, повернувшись к Джери-Ли, сказал ей, что она арестована, и повторил ей все что только что говорил Майку о его правах.
 — Вы совершаете ошибку, — заявила Джери-Ли. — Я не имею ничего общего со всей этой историей. Я всего-навсего снимала у него квартиру.
 — Странный способ снимать квартиру. Вы тут жили с ним почти два месяца. Я бы хотел тоже найти такого жильца.
 — Но я говорю правду, это действительно так: я снимала квартиру, — Джери-Ли чувствовала, что слезы начинают душить ее, и делала все от нее зависящее, чтобы удержать их.
 — Все это вы и объясните судье, — сказал Коллинз. — Даю вам пять минут, чтобы одеться. Или я заберу вас в чем есть.
 Он отдал приказ полицейскому в форме:
 — Отведите его в машину. Затем один из вас должен вернуться и помочь Милстейну вынести из квартиры вещественные доказательства.
 Полицейский вышел из комнаты.
 — А вы не одеваетесь, сестренка? — спросил он, глядя на Джери-Ли.
 — Как я могу одеваться, когда все вы тут толпитесь и смотрите на меня?
 — Я сейчас поставлю пластинку, и вы нам изобразите заодно ваш номер, — сказал со смехом Коллинз. — Или для вас маловато здесь зрителей?
 Она гневно посмотрела на него и ничего не сказала.
 — Я видел ваше выступление пару раз, — ухмыльнулся он. — Вы ими трясете достаточно убедительно. Мы не станем возражать против маленького выступления в узком кругу.
 Первый раз с момента их появления в доме заговорил детектив Милстейн:
 — Одеться вы можете в ванной комнате, мисс. Мы подождем здесь.
 Джери-Ли с благодарностью кивнула ему, все еще пытаясь сдержать слезы. Она достала из шкафа джинсы и рубашку, потом вытащила из ящика нижнее белье и ушла в ванную комнату, закрыв за собой дверь. В ванной она сполоснула лицо холодной водой, но все еще чувствовала себя как бы в полусне после нембутала. Нужно оыло как-то взбодриться.
 Она торопливо перерыла аптечку в поисках нужного лекарства. Нашла пару таблеток дексимила — они сгодятся. Быстро оделась и причесалась.
 Когда она вышла из ванной, в комнате был только детектив Милстейн, который ждал ее.
 — А где же другие? — спросила она.
 — Уже уехали. Вы готовы?
 — Я только возьму сумочку, — она взяла ее со. стола и спросила:
 — Скажите, вы, похоже, настоящий человек, — я должна ехать?
 Он кивнул.
 — А что они со мной сделают?
 — Скорее всего, отпустят. Но поехать с нами в полицию вам придется в любом случае. Ваш дружок оказался вовлеченным в очень крупное и нехорошее дело. В чемодане обнаружили сорок упаковок марихуаны.
 — Вот же в какое дерьмо я вляпалась! А ведь я всего-навсего снимала квартиру. Вы когда-нибудь слышали, чтобы жилец просил у владельца квартиры рекомендации?
 Детектив рассмеялся и тут же, спохватившись, сказал:
 — Простите, мисс.
 Они вышли на улицу. У входной двери детектив остановился и спросил ее:
 — Вы не думаете, что следовало бы запереть дверь? oo Уверен, что вам будет неприятно, мисс, обнаружить по возвращении, что вас обчистили воры.

 Глава 19 

 Заря уже занималась, когда они, наконец, притормозили на стоянке у полицейского участка.
 — Черт бы их побрал! — выругался Милстейн, увидев репортеров и фотографов, толпящихся перед входом в здание. Стоял даже тонваген с телевидения. — Эта дырка в заднице, Коллинз, спит и видит свои фото в газетах.
 Милстейн не стал тормозить, а проехал дальше, мимо стоянки, вокруг всего квартала.
 — Как вы относитесь к паблисити? — спросил он.
 — Такого рода — отрицательно.
 — Я попытаюсь провести вас через заднюю дверь. Может быть, там их еще нет — не додумались перекрыть и этот путь, — он вывернул машину на улицу. — У вас есть темные очки в сумочке?
 — Да.
 — Наденьте. По крайней мере, им не удастся сделать узнаваемый снимок.
 Она открыла сумочку, достала очки, надела.
 — Как я выгляжу?
 — О'кей, — сказал он, бросив на нее взгляд. — На заднем сиденье лежит газета. Возьмите и прикрывайте ею лицо, когда мы будем выходить.
 — Вы добрый человек, Чарли Браун, — сказала она.
 — Милстейн, — представился он без тени улыбки. Он развернул машину и въехал на стоянку у задней двери полицейского участка. Здесь не было такого количества репортеров, как у Главного входа, но все-таки они крутились и тут. И как только подъехала машина, они тут же ринулись к ней.
 Стоило машине остановиться — и они окружили ее.
 — Не выходите из машины, пока я сам не выйду и не открою дверь с вашей стороны, — сказал он со злостью.
 Вспышки следовали одна за другой — фоторепортеры пытались снять ее в машине, невзирая на задраенные стекла. Джери-Ли держала газету у лица.
 Наконец она услышала щелчок замка в своей двери и голос Милстейна:
 — Выходите, мисс.
 Он быстро повел ее к двери. Она шла за ним вслепую, ничего не видя, потому что обернула газету вокруг лица. Репортеры как по команде закричали:
 — Ладно, Джейн, чего там, — позволь нам сделать хороший снимок!
 — Паблисити поднимет твои шансы в следующий выход.
 — Докажи нам, что у тебя есть кое-что еще, кроме задницы и сисек!
 Тут она услышала голос Милстейна:
 — Осторожно, здесь ступеньки. Она споткнулась и чуть не упала. Его рука поддержала ее. Еще мгновение — и они оказались в здании.
 — Вы в порядке? — спросил он. Она кивнула.
 — Нам придется подняться на два этажа пешком — в это время лифт еще не работает, не включен.
 — Хорощо, и огромное спасибо, — сказала она, направляясь вслед за ним к лестнице.
 Он смущенно улыбнулся.
 — Не стоит.
 На второй лестничной площадке он остановился.
 — Вас должны зарегистрировать и опросить. Там тоже будут репортеры, но уже без фоторепортеров. Вам не обязательно с ними разговаривать, Я постараюсь проделать все формальности как можно быстрее.
 Они вошли в просторную комнату через боковую дверь и сразу же оказались у самого стола сержанта. Только тогда репортеры заметили ее. Рт тотчас же забросали вопросами. Оказалось, что они уже хорошо информированы: знали ее имя и где она работает. Она опустила голову и ни на кого не смотрела.
 Милстейн постарался сделать все быстро, как он и обещал. Он прошептал что-то сержанту, сидевшему за столом. Тот согласно кивнул и указал им на дверь, ведущую в соседнее помещение. Милстейн провел ее сквозь толпу в маленькую комнатку.
 — Сержант мой друг, — сказал он; — Он принесет сюда форму и здесь же заполнит ее, а не перед этой толпой.
 — Что вы ему сказали? — спросила Джери-Ли.
 — Я спросил его, — ответил, улыбаясь, Милстейн, — хочет ли он помочь Коллинзу скорее стать лейтенантом.
 Она засмеялась и вдруг ощутила, что смех буквально застрял у нее в горле. Видимо, две таблетки так сильно подействовали, что она была не в себе. Чему она смеется? Чему можно смеяться в ее положении? Чему можно смеяться перед этими зарешеченными окнами? Нет... Она не снимается в фильме. И не играет в спектакле. Это все взаправду. Настоящее...
 Она открыла сумочку и стала искать сигарету. Она точно помнила, что там лежала целая пачка, но либо она не может найти, либо что-то спутала...
 Джери-Ли растерянно посмотрела на Милстейна. Странно дрожащим голосом она спросила его:
 — У вас есть закурить?
 Он молча достал из кармана пачку и протянул ей.
 — Вам когда-нибудь раньше приходилось оказываться в подобной ситуации? Или хотя бы в полиции?
 — Нет, — сказала она, глубоко затягиваясь. — Ужасно. Это просто ужасно... Он ничего не ответил.
 — А что теперь?
 — После того как сержант закончит первый опрос и запишет все ваши данные, вы сдадите ваши вещи o— я имею в виду ценности — специальному клерку. Затем мы снимем отпечатки пальцев. Сфотографируем. После этого вас отправят в женское отделение, где надзирательница обыщет вас и определит в камеру до суда, который должен состояться завтра утром.
 — И я все время должна оставаться в камере? До самого суда? Всю мочь?
 Он кивнул.
 — В кино обычно люди выходят под залог или что там еще нужно.
 — Совершенно верно, но для этого необходимо решение судьи.
 Вошел сержант. В руках у него была большая зеленая папка.
 — Имя, возраст и адрес, — спросил он деловито, усевшись за стол.
 Она неуверенно взглянула на Милстейна, — он кивнул.
 — Джейн Рэндолф, проезд Монтесито, Санта-Моника, дом 1119, квартира двадцать восемь.
 — Угу, — буркнул сержант, записывая. Потом сказал Милстейну:
 — .Коллинз уже заполнил листок с обвинением.
 — Что он там написал?
 — Транспортировка и хранение восьмидесяти килограмм марихуаны с целью продажи, — прочитал он запись на другом листке, который лежал в той же зеленой папке.
 — Но это не правда! — возмутилась Джери-Ли. — Я не имею ничего общего с марихуаной.
 Не обращая внимания на ее яростный протест, сержант поднялся из-за стола.
 — Ты как решил — отведешь сам или передашь сразу же надзирательнице?
 — Сам отведу, — ответил Милстейн. — Мы пойдем здесь, — сказал он, указывая на другую дверь.
 Джери-Ли последовала за ним в коридор. Они остановились у двери рядом с открытым окошком в стене. Милстейн нажал на кнопку вызова.
 — Но ведь это нечестно, — сказала Джери-Ли. — Почему Коллинз не стал слушать то, что я говорила?
 В окошке появился полицейский в рубашке с короткими рукавами.
 — Выложите "содержимое вашей сумочки на прилавок, снимите кольца, часы, украшения, — сказал он привычно нудным голосом. — Ваше имя, номер?
 — Джейн Рэндолф, — ответила она. — А какой номер?
 Полицейский, не поднимая глаз от бумаг, ответил:
 — Каждый арестант имеет свой номер.
 — Номер у меня, — сказал Милстейн и протянул ему лист бумаги, затем пояснил Джери-Ли, стараясь успокоить ее:
 — Обычная рутинная процедура.
 Она открыла сумочку и высыпала содержимое ее на прилавок. Сняла часы с руки и положила вместе с другими вещами в ту же кучку. Клерк начал записывать каждую вещь в отдельности. Она нервно курила, делая затяжку за затяжкой, и Милстейн заметил, как дрожат ее пальцы.
 — Успокойтесь, — сказал он ей. — Я останусь с вами и постараюсь облегчить для вас процедуру, насколько это в моих силах.
 Она кивнула. Но он ясно видел, что страх обуял ее всю. В глазах был испуг, тот чисто животный испуг, который ничем невозможно скрыть. Словно в полусне, она подписала опись, протянула в окошко совершенно безжизненную руку, чтобы клерк снял с нее отпечатки пальцев. Потом села перед экраном для фотографирования, подчинилась обыску. И только когда они вместе с надзирательницей подошли к камере, Милстейн увидел, что Джери-Ли как бы окаменела.
 Надзирательница открыла дверь, сделанную из стальных прутьев.
 — Я должна войти? — спросила Джери-Ли Мил-стейна, невидящим взором глядя внутрь камеры.
 Он внимательно посмотрел на нее. В ней было нечто такое, что глубоко трогало его, беспокоило и будоражило. Может быть, потому, что он был совершенно уверен в том, что она сказала ему правду.
 Они следили за участниками этого дела уже на .протяжении двух месяцев, и только сегодня возникли крохотные подозрения, что и она могла бы быть соучастницей. Но Коллинзу было наплевать на все человеческое. Он рвался к лейтенантским погонам, а окружной прокурор поддерживал его в этом деле с самого начала. Они оба мечтали раскрутить эту историю с наркотиками на полную катушку — с прессой и телевидением, и им было совершенно безразлично, если в результате кто-нибудь пострадает, даже не будучи виновным.
 Милстейн взглянул на часы — было половина восьмого утра. Суд начнет работать через полтора,часа.
 — Ладно, — сказал он надзирательнице, — я забираю ее в зал для адвокатов в здании суда и останусь с ней там до начала суда.
 Надзирательница относилась к числу тех циничных женщин, которые считали, что полицейские ничем не отличаются от других мужчин во всем, что касается хорошеньких женщин. Ну а если им приходится работать с ними, то сам Бог велел...
 — Валяйте, офицер, — сказала она с подчеркнутым равнодушием. — Это ваша территория.
 Когда они отошли от камеры, Джери-Ли почувствовала, что у нее от слабости подгибаются колени.
 Комната для встреч с адвокатом оказалась маленьким помещением с несколькими жесткими стульями. столом и длинной скамьей, стоящей вдоль стены. Детектив усадил ее на скамью, предложил сигарету и сел напротив нее, закурил вместе с ней.
 — Я не могла войти туда, — сказала она, прикуривая от его зажигалки.
 — Я не знаю, что бы я с собой сделала...
 Милстейн обратился к ней ровным голосом, без особой симпатии. Он просто констатировал ситуацию:
 — Рано или поздно вам придется войти в камеру.
 — Но может быть, судья отпустит меня! Он умолк и задумался. Она в самом деле совершенно не представляла, что ее ждет. Все процедуры здесь были рассчитаны не на то, чтобы ускорять прохождение дел, а на их замедление.
 — У вас есть адвокат? — спросил он, наконец. Она отрицательно покачала головой.
 — Вы знаете какого-нибудь адвоката? Она опять покачала головой.
 — В этом случае судья сам назначит вам дежурного общественного защитника.
 — Это хорошо?
 — Во всяком случае, лучше, чем ничего. — Он поколебался — говорить ей об этом или нет, но все же сказал:
 — Если у вас есть какие-либо деньги, лучше вам нанять своего адвоката. Окружной прокурор сделает отбивную из дежурного защитника. Он нацелился на громкое дело и не станет ни перед чем останавливаться. Вам нужен юрист с именем, такой, чтобы и прокурор, и судья слушали его.
 — Но я не знаю таких.
 — Я знаю. Но он очень дорогой, — сказал Милстейн, подумав.
 — Насколько дорогой?
 — Этого я просто не знаю.
 — Какие-то деньги у меня есть... Вы думаете, он согласится поговорить со мной?
 — Возможно.
 — Вы позвоните ему?
 — Этого я не имею права делать. Но я могу вам дать его телефон. Вы можете ему позвонить. Ов как раз сейчас дома. Вам разрешается сделать один телефонный звонок.
 Надзирательница вошла в камеру и внесла поднос с завтраком. Джери-Ли посмотрела затравленно на нее, не вставая с койки, на которой она сидела.
 — Сколько сейчас времени?
 — Двенадцать, — ответила надзирательница, ставя поднос на маленький столик у стены.
 Джери-Ли взглянула на тощие сандвичи.
 — Я совершенно не хочу есть, — сказала она.
 — И все равно следовало бы поесть. Суд не начнется до двух. И до этого вы — так или иначе — ничего не узнаете, — она вышла из камеры, закрыв за собой дверь из стальной решетки.
 Прошло уже два часа с того момента, как адвокат ушел от нее.
 Высокий человек, одетый неброско в темный костюм, седовласый и румяный, он внимательно выслушал ее, не говоря ни слова. Когда она закончила, он задал ей только один вопрос:
 — Вы рассказали мне правду? Она кивнула.
 — Это очень важно. Я бы не хотел, чтобы окружной прокурор приготовил мне какой-нибудь неприятный сюрприз.
 — Все, что я сказала, — правда. Я готова поклясться.
 Он еще раз внимательно посмотрел на нее.
 — Пять тысяч долларов, — сказал он наконец.
 — Что?
 — Пять тысяч долларов — это мой гонорар.
 — Но у меня нет такой суммы.
 — Простите, — он поднялся на ноги.
 — Это большие деньги, — попыталась она протестовать.
 — А вы и оказались в большой неприятности, — ответил он, глядя ей прямо в глаза. — Вы попали в самый центр крупнейшего калифорнийского дела о торговле и транспортировке наркотиков за этот год. Не так-то и просто заставить окружного прокурора и судью слушать.
 Некоторое время она молчала, напряженно размышляя.
 — У меня тридцать пять сотен на счете в банке. Остальное я могу выплатить, когда начну работать. Он сел.
 — Первым делом, мы должны добиться того, чтобы вас выпустили. Затем — чтобы сняли с вас обвинение. Если они включат вас в общее дело и вам придется предстать перед присяжными — вы пропали.
 — Почему? Не понимаю. Я скажу им все то, что сказала вам — только правду.
 — Не имеет никакого значения — правда это или нет. Вы должны понять, кто сидит здесь на скамьях для присяжных. Это простые работяги: белые, негры, батраки. Как только они узнают, где и как вы работаете, они решат, что вы виноваты. Эти люди считают, что только глубоко порочная женщина станет танцевать обнаженной перед зрителями в таком клубе.
 — Но какая разница между теми, кто приходит смотреть на танец голых женщин, и теми, кто танцует? Какая разница между мной и присяжными?
 — Те же самые люди, которые приходят в клуб, оказавшись в жюри присяжных, выступят против вас.
 — Что же тогда делать?
 — Позвольте мне немного подумать, — сказал адвокат. — Ваша чековая книжка с вами?
 — Я сдала ее вместе со всеми вещами на хранение. Через несколько минут он вышел от нее, имея чек на тридцать пять сотен долларов и долговую расписку на полторы тысячи.
 — Постарайтесь успокоиться, — сказал он уходя. — Думаю, что скоро и сумею вам что-то сообщить.
 Ближе к двум часам дня он вызвал ее в комнату доя адвокатов.
 — Что случилось? Мистер Колдуэл, говорите! — сказала она нетерпеливо, как только дверь за ней закрылась.
 — Я все провернул с окружным прокурором, — ответил он. — Он согласен выделить ваше дело из общего и снять обвинение, если вы обещаете выступить как свидетель обвинения.
 — Что это означает?
 — Только то, что вы свободны. Все, что вам придется сделать, — это появиться в суде на процессе и рассказать вашу историю так, как вы рассказали ее мне.
 — И я могу выйти отсюда прямо сейчас?
 — Через несколько минут. Первым делом вы предстанете перед судьей, который должен отдать соответствующие распоряжения, — Так чего же мы ждем?
 — Хорошо, — сказал он, — Но запомните: что бы ни попросил вас сделать судья, — соглашайтесь. Хорошо?
 Она кивнула. Он постучал в дверь.
 — Я хочу вас попросить разрешить мисс Рэндолф подождать здесь несколько минут, пока я не схожу к окружному прокурору и не сообщу ему, что мы готовы предстать перед судом. Вы можете разрешить ей это? — спросил он надзирательницу.
 Надзирательница с сомнением взглянула на Джери-Ли.
 — Это займет несколько минут, — сказал адвокат. — Я вам обещаю. Они снимут с нее обвинение, и я думаю, что она уже и так достаточно времени провела в камере.
 — Ладно. Но поторопитесь — правилами не разрешается...
 — Я вам буду очень обязан, — добавил адвокат и, взглянув на Джери-Ли, сказал:
 — Я сразу же возвращаюсь.
 Джери-Ли улыбнулась. Впервые за двенадцать часов она не ощущала тяжести нависающего над ней ужаса...

 Глава 20 

 Колдуэл вывел Джери-Ли через заднюю дверь и усадил в такси.
 — Репортеры узнают ваш адрес к вечеру или завтра, — сказал он. — Если вы не хотите, чтобы они вас атаковали, мой вам совет: переехать как можно скорее.
 — В любом случае я не могу там оставаться, — сказала она. — Майк — владелец квартиры. Кстати, что его ожидает?
 — Судья определил для каждого из них залог в сто тысяч долларов.
 Думаю, что все они выйдут из тюрьмы к вечеру.
 — Но у Майка нет таких денег.
 — Он связан с очень крупными дельцами. Они позаботятся о своем человеке.
 Она молча переваривала информацию. Ей все еще не верилось, что такое вообще возможо.
 — Держите меня в курсе ваших дел, — сказал Колдуэл. — И когда переберетесь на другую квартиру, сообщите мне, где я смогу в случае чего вас найти.
 — Хорошо.
 Только после пяти дня она добралась до квартиты Майка. Поднявшись по лестнице, она остановилась в удивлении — дверь в квартиру была открыта.
 «Странно», — подумала она. Джери-Ли точно помнила, что заперла ее перед тем, как уехать с Милстейном, — ведь сам детектив посоветовал ей это. Она медленно вошла в квартиру.
 Гостиная представляла собой жалкое зрелище. Портативная машинка валялась разбитой. Пол был покрыт обрывками бумаги. Она подняла клочек бумаги с пола — это был чистый листок. И тут ее вновь обуял страх. Она бросилась к камину, выгребла пепел — это было то, что осталось от сгоревших листов бумаги. В нескольких местах, уцелевших в огне, можно было прочитать отдельные слова, напечатанные на машинке. Сомнений не было — предчувствие не обмануло ее: вся работа, проделанная ею за последние несколько недель, практически законченный сценарий, — все было уничтожено в огне.
 Она тупо смотрела на пепел, потом медленно выпрямилась и пошла в спальню. И здесь она увидела полный разгром: все ящики были вывернуты, вещи разбросаны и порваны. Но это уже не в счет... Страшно то, что уничтожен текст, уничтожены слова. Те слова, которые она теперь уже никогда не восстановит. Слова, стоившие ей так дорого.
 Она побрела в ванную комнату, не утирая обильных слез. Там обнаружила, что все ее таблетки ссыпаны в раковину умывальника и пущена вода, отчего они раскисли и уже никуда не годятся.
 В этот момент зазвонил телефон. Она сняла отводную трубку в ванной комнате:
 — Да, — произнесла ома. безжизненным голосом.
 — Джейн Рэндолф?
 — Да.
 — Говорит друг, который хочет дать тебе небольшой совет. Убирайся из города. Убирайся как можно дальше отсюда. Или в следующий раз разбита будет не квартира, а твоя голова.
 — Но... — начала она говорить и обнаружила, что на другом конце уже повесили трубку. Кто бы он ни был, этот друг, он уже все сказал и прервал связь. Она положила трубку на место и стала медленно приводить в порядок квартиру.
 Было почти восемь вечера, когда она-пришла в клуб. Подошла к двери своей гримердой и столкнулась с поджидающим ее менеджером.
 — Подождите минутку, — сказал он, — спустимся в мой кабинет.
 Она проследовала с ним на первый этаж, в комнатушку, точнее даже — квадратную щель в стене, которая служила менеджеру кабинетом. Он тщательно закрыл за собой дверь и заговорил с ней, понизив 
 голос почти до шопота. 
 — Я вас не ждал сегодня. Когда вас выпустили?
 — В полдень.
 — Я нашел другую девушку.
 — Замечательно, я смогу ночь отоспаться. И начну завтра.
 — Нет.
 — Что вы хотите этим сказать, Чарли?
 — Мне тут передали... словом, я должен вас уволить.
 — Вы что, шутите что ли?
 — Нет. Они были очень настойчивы. Вы не работаете у нас.
 — Они просто, наверно, сошли с ума. Вся эта грязь в газетах только увеличит приток посетителей и доход!
 — Вы думаете, я этого не понимаю? — взвился он. — Но именно они контролируют яаш клуб. Если я не выполню их приказа — бац! — считайте, что со мной покончено! У меня тут же отбирают лицензию.
 — О'кей! — сказала она. — Есть масса других мест, где я могу работать. Они не в состоянии перекрыть весь бизнес.
 — Джейни, — сказал он со всей возможной откровенностью. — Я гораздо старше вас. И я хочу поговорить с вами, как отец, как ваш дядюшка. Вы хорошая девушка но вы спутались с какими-то очень плохими людьми. В нашем городе для вас не осталось больше ни работы, ни места, где вам могут предложить другую работу. Мой совет — уезжайте.
 — Значит, они позвонили и вам и надавили, — заключила она холодно.
 — Я ничего не могу сделать. У меня есть семья, о которой я должен думать в первую очередь. А что касается вас — то вам лучше всего сделать так, как я вам советую. Если вы здесь задержитесь, что-нибудь с вами случится. Я знаю этих людей. И я знаю, что они сделали с теми девушками, которые не подчинились их советам. Поверьте мне — ничего хорошего.
 — Но я была одна в квартире, — сказала она. — Они не появились у меня после звонка.
 — Дело в том, что вы пока еще в центре внимания прессы и полиции.
 Сенсация сегодняшнего дня. Уверяю вас, они умеют выжидать. И в один прекрасный день, когда газеты забудут о вас, они нанесут вам визит.
 — Я вам не верю.
 — Постарайтесь поверить, — сказал он очень серьезно. — Если бы вы были моей дочерью, я не мог бы дать вам лучшего совета. — Он открыл ящик стола и достал конверт. — Я вам должен плату за один день. Но вы тогда выходили на сцену больше, чем предусмотрено контрактом, и потому я плачу вам сто долларов. О'кей.
 Она молча взяла конверт.
 — Вы берете эти деньги и покупаете себе билет на самолет куда подальше.
 — Конечно, — сказала она.
 Эта сотня, да еще тридцать, что лежали у нее в сумочке, да еще двадцатка, оставшаяся в банке сверх трех с половиной тысяч, уплаченных адвокату, — вот и все деньги, которые остались у нее на этом свете. Она открыла дверь.
 — Спасибо. Чарли.
 — Желаю вам счастья, Джейн!
 Чертов бизнес, подумал он. Если девушки не попали в одну беду, они обязательно попадут в другую.
 — Вы все испортили, Джейн! — в голосе Марка Гросса звучала и обида, и упрек, и раздражение, словно то, что произошло с Джери-Ли, уже успело плохо сказаться на его делах. — Я тут все подготовил для интервью с вами у Уорнера, у Парамаунта и в «Двадцатом веке». Но как только они прочитали в утренних газетах сообщение, они тут же все и отменили.
 — А сегодня газеты сообщат, что обвинение против меня снято.
 — Не имеет значения. Они не любят паблисити такого рода.
 — А что произошло с рассказом, который вы отослали?
 — Они его возвращают. Так торопятся избавиться от него, что посылают не по почте, а с нарочным.
 — А как обстоит дело с картиной о женской тюрьме, которую начинал Энсбах? В ней я могу сняться?
 — Съемки закончены. Не думаете же вы, что он станет ждать вас целую вечность.
 Прошло только несколько недель, но она не стала спорить с ним.
 — О'кей, — сказала она, глядя ему прямо в глаза. — Значит, они добрались и до вас тоже. Он покраснел.
 — Я не понимаю, о чем вы говорите.
 — Мне кажется, что отлично понимаете, — сказала спокойно Джери-Ли. — Не звонил ли вам некто и не сказал ли, что было бы неплохо, если бы вы прекратили со мной всякие дела?
 — Мне все время звонят всякие ненормальные типы. Я не обращаю на них внимания.
 Она молча рассматривала его. Потом соврала:
 — Завтра я получу от машинистки сценарий и пошлю его вам.
 Он откашлялся. Видно было, что он колеблется, но потом все же решился и сказал:
 — Я как раз подумывал о вашем сценарии. Боюсь, что никак не смогу его куда-нибудь пристроить — что-то не совсем та вещь...
 — А почему бы вам вначале не прочитать его, а потом уже оешать — та это вещь или не та, сможете вы его пристроить или нет?
 — Зачем? Только зря потратить ваше время.
 Она насмешливо улыбнулась ему.
 — Вы вшивый лжец, Марк. Но что еще хуже — вы трусливый лжец, — она поднялась со стула. — Я дам вам знать, куда вы можете прислать мои рассказы, когда получите их.
 Джери-Ли остановилась на тротуаре в нерешительности, раздумывая, что предпринять. Ее внимание привлекла кофейня на углу. Время ленча кончилось, и толпы людей, штурмующих прилавки, рассеялись. Джери-Ли легко нашла свободную нишу со столиком и уселась.
 — Мне только кофе, — сказала она официантке, которая очень быстро подошла к ней.
 В ожидании кофе она сидела, погрузившись в свои невеселые думы, и не сразу заметила человека, усевшегося напротив нее. Когда она, наконец, подняла глаза, то обнаружила, к своему удивлению, что лицо его ей знакомо.
 — Детектив Милстейн! — воскликнула она. Он чуть улыбнулся.
 — Кофе, пожалуйста, — сказал он подоспевшей официантке.
 — Вы следите за мной? — спросила она.
 — Неофициально.
 — В каком смысле?
 — У меня сейчас свободное время, и я решил посмотреть, чем вы заняты.
 Он не сказал ей, что получил по своим каналам сведения, указывающие на то, что она может попасть в беду.
 — А у меня все не так хорошо, как я надеялась, — сказала она. — Работу я потеряла и только сегодня выяснила, что мой агент не хочет заниматься моими делами в дальнейшем. А вчера, когда я вернулась домой, обнаружила, что квартира разгромлена: вещи изодраны, а главное — рукопись сожжена. Кроме того, мне позвонили и потребовали, чтобы я уехала из города.
 — Вы узнали голос?
 — Никогда раньше не слышала его.
 — Почему вы не сообщили полиции?
 — А что хорошего это может мне дать?
 Он помолчал немного, потом согласно кивнул.
 — Что вы собираетесь делать сегодня?
 — Не знаю, — призналась она. — Меня отделяют от дома для бедных сто тридцать шесть долларов, которые пока еще есть в моем кармане. Я пытаюсь решить, что делать: остаться здесь, вложить эти деньги в аренду дешевой комнаты и попытаться найти работу или же взять восемьдесят семь долларов и купить билет на самолет и улететь обратно в Нью-Йорк.
 — Вы можете найти работу там, на Востоке? Она пожала плечами.
 — Не могу сказать. Но во всяком случае, там не будет тех, кто попытается не допустить меня до работы, как здесь. Что же мне делать, как вы считаете?
 — Официально я должен заявить вам, что вы обязаны остаться. Вы дали слово в суде, что выступите на процессе как свидетель обвинения.
 — Поскольку вы следили за мной неофициально, то, может быть, вы могли бы мне что-то посоветовать — тоже неофициально?
 — Только имейте в виду, если вы сошлетесь на мои слова, я отопрусь.
 — Я никогда не сошлюсь на ваши, слова.
 Он глубоко вздохнул и сказал:
 — Я бы купил билет.
 — Вы считаете, что эти люди действительно могут привести в исполнение свою угрозу?
 — Не знаю. Но это крутые ребята, очень жесткие люди — они могут, они ни перед чем не остановятся. Я бы не хотел испытывать судьбу и советовать вам рисковать. Тем более, что у нас в полиции нет надежного способа охранять вас, кроме как посадить в тюрьму.
 — Если бы я только могла заработать еще хотя бы несколько бумажек...
 Ненавижу возвращаться на щите.
 — Я бы мог одолжить вам несколько долларов. Пятьдесят, может быть, даже сотню. Я бы хотел дать вам больше, но мы, полицейские, не так уж хорошо зарабатываем.
 — Нет, спасибо огромное, — ответила она. — Вы и так сделали для меня слишком много... — Вот же какое дерьмо, — сказала она, помолчав с минуту, — и надо было, чтобы все это случилось именно тогда, когда я уже стала думать, что все начинает складываться для меня к лучшему.
 — Мне очень жаль.
 — Вы тут ни при чем... Если уж вы сейчас не на службе, скажите, не будет ли это противоречить вашим правилам если вы поможете другу упаковать вещи и, может быть, поможете ему поехать в аэропорт?
 — Не будет.
 — Вы поможете?
 — Да.
 Милстейн смотрел, как служитель аэропорта отвез ее чемоданы и положил их на ленту транспортера.
 — Выход двадцать три, мэм, — сказал он Джери-Ли, принимая доллар чаевых. — Они уже производят посадку.
 Джери-Ли протянула Милстейну руку.
 — Спасибо. Вы хороший человек, детектив Милстейн.
 — Успеха вам и удачи. Надеюсь, что все образуется.
 — Вы не один, кто на это надеется, — нас двое.
 — Если вы будете когда-нибудь в этих краях, — позвоните.
 Она не ответила.
 — Вы же знаете, что еще очень молоды. Почему бы вам не найти симпатичного молодого человека и не выйти за него замуж?
 — И зажить оседлой семейной жизнью и нарожать детей?
 — В этом нет ничего гпдокого, — сказал он с некоторой обидой.
 — Согласна, нет. Но не для меня.
 — А что лучше — то, как вы живете? Из руки — прямо в рот? Как животное.
 — Для полицейского вы очень странный тип, детектив Милстейн.
 — Ничего не могу с собой поделать — какой есть. Я — типичный еврейский отец. У меня дочь, почти ваша ровесница, и я не могу избавиться от мысли, что и ее может подстеречь в жизни такая же гнусность.
 Ее лицо вдруг осветилось ясной улыбкой, она поцеловала его в щеку и сказала:
 — Не волнуйтесь. С ней этого не случится. Потому что у нее есть вы, ее отец.
 Он положил руку ей на плечо.
 — Позвольте все же дать вам немного денег.
 — Спасибо, я справлюсь. У меня есть друзья. Все будет о'кей.
 — Уверены?
 — Уверена.
 Со слезами на глазах она пошла к выходу на посадку. В дверях она остановилась и помахала ему рукой на прощанье.
 Он помахал в ответ и подождал, пока она не скрылась в толпе. А потом долго еще сидел в своей машине за рулем, заведя мотор, но почему-то не двигаясь с места. Он думал. Ему было грустно, но как это объяснить — он не знал. Почему его так затронула судьба этой совершенно чужой ему девушки? И вообще, что заставляет девушек, вроде этой, растрачивать понапрасну свои жизни? Что произойдет с ней в дальнейшем? Скорее всего, он так никогда и не узнает этого. Она исчезла из его поля зрения навсегда, и вряд ли он когда-нибудь услышит о ней... Еще одна проигравшая в этом мире, полном проигравших.
 Но он ошибся. Он все-таки услышал о ней снова. Произошло это через год, когда он уже почти забыл ее имя.
 Письмо пришло из больницы «Кридмор» и было написано карандашом почерком школьницы.
 Дорогой детектив Милстейн! Вы, возможно, не помните меня. Я — Джейн Рэндолф, девушка, которую вы отвозили в аэропорт в прошлом году. Вы были очень добры, и я всегда помнила об этом. Вы сказали, чтобы я позвонила вам. Вы помните? Я так и не была больше в Калифорнии, потому что у меня произошел нервный срыв. Я нахожусь в больнице уже почти шесть месяцев.
 Сейчас мне лучше и я чувствую, что вполне уже могу заботиться о себе сама.
 Врачи рассматривают возможность моей выписки. Мне бы очень помогло, если б вы были настолько добры, чтобы написать им письмо обо мне, и сказали, что вы считаете меня в полном порядке и что я не буду больше ни для кого представлять проблему. Если даже вы не напишите такого письма, я все пойму и все равно буду вам всегда благодарна за ту доброту ко мне, которую вы проявили, когда мы встретились с вами последний раз.
 Ваш друг Джейн Рэндолф Милстейн подумал о жене, которая умерла пятнадцать лет тому назад, о дочери, студентке третьего курса университета штата Южная Каролина. В год смерти жены ей было пять лет, он ее вырастил, и теперь непонятным образом эта девушка, Джейн Рэндолф, напоминала ему именно о дочери, и возможно именно поэтому ее судьба так затрагивала его душу и сердце.
 Он начал писать письмо, о котором она просила его, и вдруг остановился. Что он мог сказать? Он ее даже не знал толком. Он скомкал лист почтовой бумаги, бросил его в корзину, задумался. После долгих споров с самим собой он потянулся к телефону, снял трубку, набрал номер.
 — Лейтенант Коллинз, — услышал он резкий голос в трубке.
 — Дэн, как ты отнесешься к тому, что я хотел бы взять неделю из своего отпуска прямо сейчас? Мой друг оказался в больнице в Нью-Йорке.

 Глава 21 

 Голос девицы в приемном покое был холоден, бесстрастен и категоричен:
 — Посещение больных разрешается ежедневно только с пяти до семи часов.
 — Простите, — сказал Милстейн, — я прилетел из Калифорнии этой ночью и не знал о ваших порядках.
 — Кого вы желаете навестить?
 — Джейн Рэндолф.
 — Джейн Рэндолф, — повторила она совершенно бесстрастно. Потом заглянула в список, лежащий перед ней, и сказала:
 — Если вы присядете в холле и подождете, я свяжусь с ее врачом, и мы посмотрим, что можно будет сделать.
 — Благодарю вас, — сказал Милстейн и сел у окна, из которого можно было видеть разбросанные на поляне заснеженные деревья. Он попытался вспомнить, когда в последний раз видел снег, — и не смог.
 В глубине души он вес еще удивлялся тому, что прилетел сюда.
 Вспомнил, как отнеслась его дочь к решению лететь в Нью-Йорк: когда он сказал ей об этом, она некоторое время внимательно смотрела на него, так, словно видела собственного отца впервые, затем бросилась ему на шею и, обняв, со слезами на глазах воскликнула:
 — Папочка, ты прекрасен! Ты просто замечательный!
 — Скорее я старый дурак. Девушка, возможно, рассылала письма всем, кого она знает.
 — Не имеет никакого значения, папа! — воскликнула Сюзан. — Она кричит о помощи, а ты решил ответить на ее призыв. Вот что главное!
 — Что-то в ее письме зацепило меня, Я помню, какой испуганной она была, когда я ее встретил.
 — Она была красивая?
 — В известном смысле, да, как мне кажется. Возможно, под всем тем гримом, который ока накладывала на себя, на свое лицо...
 — Она заинтересовала тебя, папа?
 — Что ты хочешь сказать?
 — Ты знаешь, папа.
 — Почему всегда возникает в первую очередь вопрос о какой-то мужской заинтересованности? — воскликнул он возмущенно. — Перестань вести себя, как романтическая девица.
 Она звонко рассмеялась и чмокнула его в щеку.
 — В нашей семье не я романтическая девица, папа. А ты.
 Он вспоминал дочь и смотрел на замерзший снежный покров за окном.
 Может быть, дочь, в конечном итоге, была права. Ведь он здесь, в больнице.
 К нему подошла сестра в белой униформе.
 — Вы посетитель к Джейн Рэндолф? Он кивнул и поднялся на ноги.
 — Будьте любезны пройти со мной, — сказала она. — Доктор Слоун хотел бы познакомиться с вами.
 Молодой рыжебородый человек в белом коротком халате поднялся из-за стола ему навстречу и крепко пожал руку.
 — Доктор Слоун, — представился он, — врач Джейн Рэндолф.
 — Эл Милстейн.
 Доктор повертел в руках незажженную трубку.
 — Сестра из приемного отделения сообщила мне, что вы прилетели из Калифорнии.
 Милстейн кивнул.
 — Я надеюсь, что смогу повидать ее сегодня. Я, к сожалению, ничего не знал о часах посещений.
 — Ничего, это преодолимо. Если говорить откровенно я рад, что вы приехали именно утром. Иначе я, возможно, не встретил бы вас. Вы ее родственник?
 — Нет. Просто друг.
 — А-а-а... И как долго вы были с нею знакомы?
 — Если правду сказать, недолго. Всего несколько дней.
 — Не понимаю. Вы знаете друг друга всего несколько дней, и тем не менее, за все время, что она находится здесь, она выбрала и написала только вам, только с вами она попыталась связаться.
 — Вы знали, что она написала мне письмо?
 — Именно мы подтолкнули ее написать. Мы надеялись, что таким путем нам удастся выйти на ее семью.
 — Вы хотите сказать, что за полгода никто не пришел навестить ее — ни друзья, ни родственники?
 — Именно так. Насколько нам известно, она совершенно одинока в этом мире. До тех пор, пока она не написала вам, у нас не было возможности выйти на контакт ни с кем, кого бы она знала.
 — Господи!
 — Поскольку вы приехали сюда, я могу сделать вывод, что вы хотели бы ей помочь. Поэтому первое, что я должен выяснить, — каковы были ваши отношения с ней?
 — Боюсь, что я разочарую вас, доктор, и шокирую.
 — Вы, видимо, не понимаете, мистер Милстейн. Моя профессия учит меня никогда не удивляться и, тем более, не быть шокированным ни при каких обстоятельствах. Я уже понял, что вы состояли в любовной связи.
 Милстейн рассмеялся.
 — Простите меня, доктор, но вы опять ошибаетесь. Я видел ее только дважды, и никакой любви между нами не было.
 На лице доктора появилось выражение полного недоумения и любопытства.
 Милстейн чуть усмехнулся и продолжил:
 — Я детектив, служу в полиции Санта-Моники, познакомился с ней, когда ее арестовывали, как офицер полиции.
 — Если так, то почему вы приехали?
 — Потому что тогда мне стало ее жалко. Когда я ее арестовывал, существовала очень серьезная опасность, что ее отправят в тюрьму и осудят за то, чего она не совершала. Я не мог допустить, чтобы это произошло. И когда я получил ее письмо, я почувствовал то же самое — жалость. Что-то происходит с ней, с чем она самостоятельно не может справиться, вот я и решил узнать, могу ли помочь ей хоть чем-нибудь.
 Доктор ничего не ответил и только долго набивал и разжигал свою трубку.
 — В письме она написала, что вы рассматриваете возможность выписать ее из больницы.
 — Да, рассматривали. Она, действительно, сделала большие успехи за то время, что пробыла в больнице. Но есть несколько моментов, которые все еще непонятны для нас и остаются загадкой. Вот почему мы все еще сомневаемся.
 — Какие же это моменты, доктор?
 — Прежде чем мы перейдем к ним, вы должны узнать, почему она оказалась у нас. Милстейн согласно кивнул.
 — Она была переведена к нам из общей больницы «Ист-Элмвуд» в сентябре прошлого года для проведения детоксикации. У нее было отравление, вызванное злоупотреблением химических наркотиков.
 — Насколько серьезное?
 — Она страдала от галлюцинаций. Развивались пара-ноидальные явления, вызванные комбинированным приемом и злоупотреблением различных наркотиков, таких, как ЛСД и амфитамин в сочетании с транквилизаторами, барбитуратами и марихуаной. До того как поступить к нам, она трижды арестовывалась — два раза за проституцию и приставание к мужчинам на улице, один раз за нападение на человека, который, по ее утверждению, преследовал ее и угрожал, что, конечно, не соответствовало действительности и представляло явный симптом шизоидного состояния, вызванного применением наркотиков. В добавление ко всему сказанному, она дважды пыталась покончить с собой.
 Первый раз она попыталась броситься под колеса поезда в подземке, и ее спасло только то, что патрульный в подземке обладал мгновенной реакцией.
 Второй раз она приняла огромную дозу барбитуратов, но ее удалось откачать при помощи врачей подоспевшей скорой помощи. Последний арест привел к тому, что ее определили на принудительное лечение. Мужчина, на которого она бросилась, отказался от-всех обвинений, но у нее продолжались галлюцинации. И тогда, по заключению экспертной комиссии, которая собралась в больнице «Ист-Элмвуд», ее направили к нам, в Кридмор.
 Милстейн молчал и слушал. Информация, которую буквально вывалил на него врач, привела его в подавленное состояние.
 — Не можете ли вы сказать, были ли признаки начинающейся болезни у Джейн, когда ее арестовывали? — спросил доктор.
 — Я не знаю, я ведь не врач. Но одно я могу сказать совершенно определенно: она была тогда очень нервозной и в какой-то момент страшно напуганной.
 — Не знаете ли вы, принимала она и тогда наркотики?
 — Думаю, что о серьезном злоупотреблении наркотиками не приходится говорить. Но в Калифорнии, как мы считаем, все молодые люди в той или иной степени принимают их. Если не марихуану, то таблетки. Если они не злоупотребляют, мы стараемся смотреть на это сквозь пальцы. Иначе у нас просто не хватило бы тюрем, чтобы посадить туда всех.
 — Во всяком случае, я считаю, что от наркотиков мы ее излечили. По крайней мере, временно. Мы не можем знать, что с ней произойдет, после того как она выйдет отсюда.
 — Вы собираетесь выпустить ее?
 — Нам придется. Она должна предстать перед экспертной комиссией по реабилитации через две недели. Она, без всяких сомнений, пройдет комиссию, я в этом уверен.
 — Но вы чем-то неудовлетворены? Я прав?
 — Если говорить с предельной откровенностью — да, я не испытываю полного удовлетворения. Я чувствую, что нам так и не удалось добраться до сокровенной причины всех ее проблем. Мы пока не нашли ключа к тем событиям, которые подтолкнули ее ко всему тому, что произошло с ней. Вот почему я захотел связаться с кем-либо из ее знакомых, друзей, родственников. Я бы чувствовал себя спокойнее, если бы знал, что у нее есть место, где она сможет жить, что есть люди, которые станут заботиться о ней. Я бы хотел, чтобы она продолжала терапевтическое лечение.
 — А если она не станет этого делать?
 — Она скатится обратно. Ведь то, что давило на ее сознание, останется.
 Милстейн подумал — каким же дураком он был, когда решил, что сможет ей в чем-то помочь. Ему следовало бы отправить ответ на письмо и забыть.
 Он не Господь Бог. И он не может остановить кого бы то ни было, если тот вознамерился попасть в ад.
 — Она когда-нибудь упоминала при вас такое имя — Джери-Ли? — спросил доктор.
 — Нет. А кто это?
 — Она была сестрой Джейн. Вроде как бы ее идолом, насколько я могу судить. Самый талантливый ребенок в семье, тот, кому отдавалось все внимание в семье. Джейн любила ее и нанавидела в одно и то же время.
 Типичное сестринское соперничество. До известной степени проблема Джейн заключается в том, что она хотела бы стать Джери-Ли и не в состоянии это сделать. К тому времени, когда она осознала, что это именно то, к чему она стремится, она зашла слишком далеко в противоположном направлении и уже не может выбраться из этого состояния.
 — Вы пытались установить, где ее сестра?
 — Наш единственный источник информации — сама Джейн. А она сказала, что Джери-Ли умерла. У нас нет ни средств, ни возможностей для персональных расследований.
 Доктор посмотрел на детектива.
 — Иными словами, — сказал Милстейя, — вы хотите сказать, что не верите ее рассказу?
 — Я и верю и не верю. Я просто не знаю.
 — Понимаю , — и Милстейи кивнул врачу. — Я могу увидеть ее прямо сейчас?
 — Конечно, — врач нажал на кнопку в столе. — Спасибо, что приехали, пришли к нам и согласились поговорить со мной.
 — Спасибо, доктор. Я хотел бы надеяться, что сумел помочь вам.
 — В моей профессии все помогает, — сказал врач. В кабинет вошла сестра. Врач обратился к ней:
 — Будьте так любезны, проводите мистера Милстей-на в комнату для посетителей и приведите туда Джейн. — Потом он снова обратился к детективу:
 — И еще одно, мистер Милстейн. Постарайтесь при встрече с Джейн не выражать своего удивления по поводу ее внешнего вида. Помните, что она прошла тяжелый курс химической и электрической терапии, что, к сожалению, приводит к снижению реактивности и некоторому ослаблению памяти хотя и временному. Сейчас курс лечения приостановлен но побочный эффект все еще сказывается и продержится какое-то время. Ну и, кроме того, она сильно похудела. Словом, вы сами все это увидите.
 — Не беспокойтесь, доктор, я все понял и буду об этом помнить.
 Комната посещений оказалась всего-навсего небольшим помещением, но хорошо обставленным. Окна затемняли веселые занавески из яркой набивной ткани.
 Она вошла в комнату неуверенно, прячась за медицинскую сестру.
 — Джейн, вас ожидает мистер Милстейн, приехавший повидать вас, — сказала сестра профессионально-приветливым тоном.
 — Хелло, Джейн, — приветствовал ее Милстейн, с трудом заставив себя улыбнуться.
 Перед ним стояла худющая женщина е маленьким осунувшимся личиком, обрамленным длинными, тщательно причесанными волосами. И с огромными, ничего не выражающими, кроме испуга, глазами.
 Какое-то время она смотрела на него и не узнавала, Потом в ее глазах сверкнул крохотный огонек воспоминания, и она неуверенно улыбнулась.
 — Детектив Милстейн, — сказала она, и в голосе был вопрос, но и надежда и сомнение.
 — Да.
 — Мой друг, детектив Милстейн. Мой друг, — повторила она, словно убеждая себя, что это именно так, а не-кажется ей, и сделала шаг навстречу ему, и вдруг слезы выступили у нее на глазах. — Мой друг, детектив Милстейн, — еще и еще повторяла она.
 — Да, Джейн. Как вы себя чувствуете?
 Вместо ответа она взяла его руку и прижала к щеке.
 — Вы пришли забрать меня отсюда? Так же, как в тот последний раз?
 Он почувствовал в горле комок, с которым никак не мог справиться — он застрял и не давал ему говорить.
 — Я надеюсь, Джейн, — сказал он, наконец. — Но такие вещи требуют времени.
 — Мне гораздо лучше, я поправилась, вы сами видите. Я больше не стану делать тех глупостей, что делала тогда. Я полностью здорова.
 — Я знаю, Джейн, — сказал Милстейн, успокаивая ее. — Вы скоро выберетесь отсюда.
 Она склонила голову ему на грудь и застыла в этой позе.
 — Я надеюсь, я так надеюсь. Мне тут не нравится. Иногда они делают больно.
 Он тихонько погладил ее по голове.
 — Это делалось только для вашего же блага. Вы очень тяжело болели.
 — Я знаю, что болела. Но нельзя лечить больных, причиняя им еще более сильные страдания.
 — Теперь это в прошлом, — сказал он убежденно. — Доктор Стоун сказал мне, что курс лечения завершен, и он доволен результатами.
 — Вы получили мое письмо?
 — Конечно, потому я и приехал к вам сюда.
 — Вы — единственный друг, который у меня есть. Больше мне некому было написать.
 — А как насчет того, чтобы написать Джери-Ли? В ее глазах мгновенно возник прежний испуг.
 — Вы знаете о ней? — прошептала она.
 — Конечно. Доктор Стоун рассказал мне. Так почему вы не написали ей?
 — Разве он не сказал вам, что она умерла?
 — А она разве умерла?
 Она кивнула.
 — Она была хорошей?
 Она подняла на него глаза — они блестели.
 — Она была очень красивой. Все ее любили. Все хотели заботиться о ней. Она была такой способной, что могла заниматься всем, чем хотела.
 Когда она появлялась, никто уже ни на кого не обращал внимания. Одно время мы были очень близки, потом мы разошлись, разъехались. А когда я пришла и стала искать ее, оказалось, что поздно. Она ушла от нас.
 — А как это случилось?
 — Что?
 — Где она умерла?
 — Она покончила с собой, — прошептала Джейн.
 На ее лице появилось выражение невыносимого страдания и муки.
 — Она принимала таблетки. Упала на рельсы перед поездом или прыгнула с моста! — закричала она голосом, пронизанным болью. — Какое это имеет значение, где она умерла? Главное — ее нет, и я не могу вернуть ее!
 Он обнял ее за плечи. Она сотрясалась от конвульсивных рыданий, уткнувшись ему в грудь. Сквозь хлопковое платьице он чувствовал острые косточки ее худенького тела.
 — Я больше не хочу говорить о ней, — сказала она, постепенно успокаиваясь.
 — Хорошо. Мы не будем больше говорить о ней.
 — Мне нужно выбраться отсюда, — сказала она. — Если я не выберусь, я действительно сойду с ума. Вы не представляете себе, что означает на самом деле находиться здесь. Они ничего не разрешают. Словно вы не только не человек, но даже не животное, а совсем-совсем какая-то тварь...
 — Скоро вы выйдете отсюда.
 — Я хочу вернуться и работать... Я знаю одного агента, когда я выйду, он поможет мне найти работу танцовщицы.
 Он вспомнил, что у нее в комнате стояла пишущая машинка и что какой-то агент вернул ей рукопись после того, как ее выпустили.
 — А как обстоит дело с писательством?
 — Писательство? Вы, наверное, меня с кем-то путаете. Я никогда не была писателем. Писала Джери-Ли.

 Глава 22 

 Так уж заведено, что полицейские часто тратят массу времени на то, чтобы пройти по жизни человека в обратную сторону, то есть проследить все его по жизни от могилы до колыбели. Эту полицейскую привычку приобрел и Милстейн за годы работы.
 Поговорив с Джейн, Милстейн вернулся в кабинет доктора Слоуна.
 — Я не думал вас еще увидеть, мистер Милстейн, — сказал с удивлением врач.
 — В беседе со мной, доктор, вы сказали, что не име-сте возможности проводить настоящее расследование обстоятельств, так или иначе связанных с вашими пациентами. И вы еще сказали, доктор Слоун, что иногда для лечения, для правильного выбора того или иного способа лечения, это было бы очень важно.
 — Да, конечно, я так сказал.
 — Думаете ли вы, что если будете знать больше о Джейн, то сможете более эффективно помочь ей?
 — Да, безусловно.
 — У меня есть неделя. Вы примете мою помощь?
 — Я буду вам чрезвычайно благодарен, мистер Милстейн. Практически все, что вы сможете выяснить, будет нам очень важно и добавит новую информацию к тому, что мы сейчас знаем о ней. У вас уже есть какие-нибудь предположения?
 — Кое-что есть, доктор. Но я бы предпочел подождать и, прежде чем говорить, хочу удостовериться, что эти предположения верны.
 — Хорошо. Чем я могу помочь?
 — Вы можете разрешить мне прочитать заключение, которое было сделано в вашей больнице?
 — Вот оно.
 Милстен прочитал его быстро. В нем не содержалось никакой новой для него информации. Он поднял глаза от бумаг, взглянул на врача и спросил:
 — А где бы я мог получить некоторые подробности?
 — Для этого вам придется вернуться к первоисточнику. В нашем случае это больница «Ист-Элмвуд». А до них — суд и полицейские участки. Но первым делом, вам, наверное, нужно получить информацию в больнице.
 Детектив поблагодарил, попрощался с врачом и вернулся в отель. Он лег на диван и задумался. Однако перемена времени суток сказалась на нем, и он вскоре заснул. Когда он проснулся, было уже время ужина. Он взглянул на часы — в Калифорнии четыре часа дня. Дочь, наверное, вернулась домой после занятий.
 Голос дочери звучал ясно и весело:
 — Ты нашел ее, папа? Повидался?
 — Да.
 — Как она?
 Он вложил все, что чувствовал сейчас, в одно слово:
 — Печально.
 На том конце вротеда замолчали.
 — Я не уверен, что смогу ясно выразиться, Сюзан, — сказал он. — Но впечатление такое, что она разорвала себя на две части, и одна часть умерла.
 — Бедняжка. Ты можешь что-нибудь для нее сделать? Ома обрадовалась твоему приезду?
 — Не знаю, что я смогу сделать. Да, она обрадовалась. Во всяком случае, мне так кажется. Ты знаешь, что она сказала мне? Она сказала, что я единственный ее друг. Представляешь? И это при том, что мы с ней едва знакомы.
 — Я не могу себе даже представить такого одинокого человека.
 Надеюсь, ты ей поможешь, пап? Ты хотя бы попытаешься, да?
 — Да.
 — Я очень горжусь тобой, папа!
 Собственно больничное здание стояло немного в стороне от служебных помещений, расположенных вокруг него по всей территории больничного комплекса. С другой стороны неширокого проезда для автомобилей был разбит небольшой парк, на углу, напротив парка, — столовая, на ней большой рекламный плакат, сообщающий, что здесь можно получить завтрак за шестьдесят пять центов.
 Милстейн постоял некоторое время на бетонной ступеньке лестницы, прислушиваясь к голосам людей, входивших и выходивших из больницы.
 Большинство из них говорили на испанском. Не с мексиканским мягким акцентом, к которому он привык дома, но тем не менее, это был все тот же язык бедных.
 Через несколько минут он уже сидел в маленьком кабинете на девятом этаже перед столом миссис Пул, главы администрации больницы. Для того чтобы пройти к ней, ему пришлось преодолеть несколько забранных в стальные решетки дверей, которые отделяли женское психиатрическое отделение от остальных отделений.
 Миссис Пул была женщиной средних лет, чернокожая, симпатичная, с теплой приветливой улыбкой на устах и добрыми глазами. Она взглянула на копию заключения, полученную Милстейном у доктора Слоуна.
 Джейн Рэндолф? У нас проходит так много девушек, офицер.
 Он кивнул, соглашаясь.
 Она сняла телефонную трубку.
 Через минуту молодая женщина-полицейский в форме принесла личное дело Джейн Рэндолф.
 — Думаю, это то, что вы ищете, — сказала миссис Пул.
 На обложке было напечатано имя: «Джейн Рэндолф», ниже дата и номер.
 Дело было заведено пять месяцев назад.
 — Я могу сделать выписки, миссис Пул?
 — Конечно. Если некоторые сокращения окажутся непонятными, я с удовольствием объясню.
 Он положил дело на стол, достал свою записную книжку. Большинство записей были достаточно простыми: отчет об аресте, обвинение, кто произвел арест, обстоятельства и месторасположение. Он выписал все показавшиеся ему важными сведения. Только на последней странице иератические каракули поставили его в тупик.
 — Миссис Пул? — спросил он, указывая на записи.
 — Это наш отчет по ее состоянию и по применявшимся лечебным мероприятиям. Здесь вкратце говорится, что она поступила в сильно возбужденном состоянии, проявляла поползновение к насилию, что, по всей вероятности, было вызвано злоупотреблением наркотиками. Видите ли, наркотики вызывают часто галлюцинации при больших дозах, а Джейн, говоря попросту, перебрала. Два дня ее держали без лекарств и связанной, поскольку она поступила сюда с выраженными галлюцинациями, а также чтобы предотвратить самоубийство или любые другие агрессивные выходки по отношению к окружающим и к самой себе.
 В конце второго дня ее пребывания у нас нам сообщили, что обвинения против нее сняты. И тогда, поскольку у нас уже не было юридических оснований задерживать ее, лечащий врач обратился в суд с просьбой выдать ордер на принудительное лечение. На следующий день она была направлена в больницу «Кридмор» для продолжения лечения.
 — Понятно. Можете ли вы что-нибудь добавить к этому?
 — К сожалению, ничего. К несчастью, она одна из многих, кто проходит через наши руки. Кроме того, она была у нас недостаточно долго, чтобы мы могли за это время составить себе какое-нибудь представление о типе ее заболевания.
 — Благодарю вас за помощь, миссис Пул.
 Она протянула ему руку.
 — Простите, что не могу рассказать вам больше, детектив Милстейн.
 В такси на обратном пути он изучал свои записи. Может быть, ему повезет больше в полицейском участке. Они наверняка хотя бы помнят ее.
 Именно в этом районе произошли все три ее ареста.
 — Приходите в одиннадцать вечера сегодня и спросите сержанта Риордана. Он возглавляет отдел уличных девочек, если можно так мягко выразиться о них, — сказал ему дежурный сержант. — Он вас просветит. Он знает каждую шлюху тут, в районе Бродвея.
 Милстейн пришел после одиннадцати и обнаружил сержанта Риордана, высокого мужчину лет сорока, сидящим напротив камеры для задержанных женщин с бумажным пакетом кофе в руках.
 — Что привело вас сюда? — спросил он после того, как Милстейн рассказал ему, что интересуется информацией, касающейся Джейн Рэндолф. — Она что — убила кого-нибудь?
 — Почему вы спросили об этом? Вы ее помните?
 — Да затрахайся она до смерти! Помню ли я ее! Каждый раз, когда она оказывалась здесь, она устраивала такой бунт! Она все время сидела на наркотиках. Свихнулась, до того накачалась. Дошло до того, что я просто сказал своим парням: увидите ее — отвернитесь, шут с ней! Нам хватает забот и без таких, как она, свихнувшихся.
 — Она когда-нибудь говорила о себе или о своей семье?
 — С ней бессмысленно было разговаривать о чем бы то ни было, я же сказал, — она была ненормальная. Все, что она тут болтала, было сплошной бредятиной. Никакого смысла. Кто-то, мол, охотится за ней, преследует ее, хочет убить. Последний раз, когда она сюда попала, это было связано с совершенно дикой выходкой: она набросилась на одного несчастного туриста и разбила ему камеру. При этом она кричала, что он гангстер из Лос-Анджелеса, посланный специально убить ее. А бедняга был из какой-то зачуханной страны и перепугался до полусмерти. Думаю, что он умотал домой, как только смог. Он так и не появился здесь и не подтвердил обвинение.
 — А два других раза?
 — Первый раз ее доставил сюда один из моих парней. Он был одет как турист, и она пристала к нему с предложением сделать массаж в номере его отеля за двадцать баксов. Сначала он не обращал на нее внимания — нет такого закона, запрещающего делать массаж. Она пошла за ним и сказала, что за лишнюю десятку она сделает так, что у него уши распухнут. Она сказала ему, что занимается вовсе не массажем, а что она лучшая ми-нетчица в мире.
 Он решил, что это смешно, и не собирался забирать ее, потому что она выглядела как молоденькая девочка, развлекающаяся на улице, а вовсе не как проститутка. Ради смеха он спросил ее, не согласится ли она послать массаж к чертям и за десятку перепихнуться, — и пошел дальше. Она бежала всю дорогу за ним и кричала: дешевка, трахай за десятку мать свою! Потом она стала колотить его ногой в промежность. Так что ему ничего другого не оставалось, как забрать ее в участок.
 Мы заполнили на нее форму и посадили в большую камеру, где обычно держим всех шлюх перед тем, как отправить их за город. Не успели мы захлопнуть за ней решетку, как она окончательно впала в неистовство, честное слово! Она кричала, что мы не имеем права сажать ее в клетку, как обезьяну. И через мгновение вся камера уже вопила, и орала, и стучала. Нам в конце концов удалось извлечь ее из-под навалившихся на нее самых злых девок — человек шесть набросились, не меньше, — и поместить в одиночку. Мы были счастливы, когда отправили ее в предварилку на специальной машине.
 — И что с ней там сделали?
 — Не знаю. Я слышал, что ее выпустили под залог, но точно не знаю.
 Как только мы спихиваем их в предварилку, нас они больше не волнуют.
 — Предварилкой вы называете ночной суд?
 — Угу.
 — И был ведь еще один привод, не так ли?
 — Да, опять смешная история. Мы забрали ее в заведении для массажа — называется «Путь наружу» — вместе с тремя другими девицами, и с ними было семь парней.
 — Я полагал, что вы не проверяете массажные заведения.
 — Вообще-то нет, но на этот раз все получилось несколько иначе. Нам шепнули, что они делают там порники, порнографические фильмы. Сосед, который шепнул, увидел это случайно. Дело в том, что для съемок нужно специальное освещение, а от него в маленьком помещении стало так жарко, что они открыли окно — вот сосед и заглянул. Ха-ха! Можете себе представить!
 — В каком она была тогда состоянии?
 — Основательно забалдевшей. Настолько, что ничего не понимала.
 Вопила всем полицейским, чтобы пришли и утрахали ее, а сама, не прекращая, продолжала трудиться над собой с помощью большого вибратора.
 — Что с ней сделали на этот раз?
 — Один ловкий защитник добился, что их выпустили на том основании, что ордер на обыск и арест были не правильно оформлены, — Риордан постучал себя костяшками пальцев по голове. — Я влип в эту работенку лет шесть тому назад и убедился, что она никому не нужна и не стоит и кучки дерьма. Никто не ценит. Единственное, что все хотят узнать, так это — имею ли я с этих девок навар.
 — Я как раз тоже хотел спросить — сколько вы имеете?
 Риордан рассмеялся.
 — Вы, полицейские из маленьких городишек, все одинаковы. Я имею достаточно, чтобы смыть всю грязь и ходить потом чистеньким. И все же, это гнусная работа, не подарок, скажу я вам.
 — Все же лучше, чем без работы, — сказал Милстейн, протягивая руку.
 — Спасибо, сержант.
 — Всегда к вашим услугам. Вы куда теперь — в предварилку?
 Милстейн кивнул. Риордан написал несколько слов на листке бумаги.
 — Там работает муж моей сестры, он — клерк в суде. Его фамилия Джимми Логран. Скажите ему, что разговаривали со мной. Он поможет вам найти все, что вам захочется.

 Глава 23 

 Поверните направо и там увидите апартаменты «Семнадцать Б», — сказал лифтер.
 Милстейн дошел до холла, устланного пушистим зеленым ковром, и нажал на кнопку. За дверью раздался мягкий перезвон особого сигнала.
 Дверь открыла высокая худенькая блондинка.
 — Могу я видеть миссис Лафайет? Моя фамилия Милстейн.
 — Она ждет вас, входите.
 Он прошел за девушкой в элегантные ослепительно белые апартаменты.
 — Хотите выпить что-нибудь?
 — Нет, благодарю вас.
 — Я скажу миссис Лафайет, что вы пришли. Он видел такие апартаменты только в кино. За окнами тянулась широкая терраса, уставленная кадками с кустами и карликовыми деревьями. Казалось, что здесь, ближе к небу, вырос сад. На крохотном белом детском столике стояли две фотографии в серебряных рамках. На одной — молодой красивый негр, добродушно улыбающийся в объектив. Что-то в нем показалось Милстейну знакомым. Где-то он его видел, хотя и не мог бы сейчас сказать, где. На другой фотографии был изображен мальчик, лет так десяти, стоящий рядом с седовласой женщиной на фоне небольшого белого деревянного дома.
 Он так увлекся разглядыванием снимков, что не расслышал шагов у себя за спиной.
 — Мистер Милстейн?
 Он постарался не выдать своего удивления, когда обернулся и увидел, что она негритянка. Он сразу же почувствовал, что эта высокая женщина излучает силу. И тут он вспомнил имя молодого человека на фото — оно прозвучало у него в ушах, как звонок.
 — Миссис Лафайет, — он указал на снимок, — это ваш муж?
 — Да. А это мой сын и моя мать.
 — У моей дочери есть альбом вашего мужа. Даже мне, человеку старшего поколения, нравится, как он поет. Он не заставляет меня лезть на стенку, как делают некоторые современные певцы.
 — Фред поет замечательно, но, думаю, не это причина вашего визита. Я права? Вы сказали, что у вас есть для меня новости о Джейн Рэндолф.
 Эта женщина привыкла говорить по делу.
 — Вы друг Джейн? — спросила она.
 Он кивнул и, увидев выражение ее лица, спросил:
 — У вас это вызывает сомнение?
 — Мне трудно поверить, что полицейский может стать ее другом.
 Особенно полицейский, проделавший путь из Калифорнии и пытающийся выйти на нее, получить материалы о ней.
 Он достал из кармана письмо и молча протянул ей. Она прочитала его быстро и тут же спросила:
 — Что с ней случилось?
 — Это именно то, что я пытаюсь выяснить. Он рассказал ей коротко все, что знал, включая и то, как он узнал имя Лафайет у клерка в суде — тот проверил, кто внес залог за Джейн, когда ее арестовали в первый раз.
 В ее голосе появилась странная нежность, когда она спросила:
 — Так что же случилось с ней сейчас?
 — Не знаю. Доктор сказал мне, что она предстанет перед комиссией по реабилитации через две недели.
 — Вот же черт! Бедная Джери-Ли...
 — Джери-Ли?
 — Да, это ее настоящее имя. Разве вы не знаете?
 — Единственная Джери-Ли, о которой она упоминала, по ее словам, была ее сестрой.
 — У нее никогда не было сестры. Ее имя Джери-Ли Рэндол. Это я предложила ей взять имя Джейн Рэндолф, когда она начала танцевать в клубах. Она не хотела, чтобы ее знакомые в писательском мире и в мире кино и театра знали, чем она занимается. Она боялась, что если до них дойдет, что она танцует топлесс, ее никогда уже не смогут принять всерьез как писателя. Или актрису.
 — Она действительно могла писать и играть?
 — Я плохой судья, — сказала миссис Лафайет, — но я знаю, что однажды она получила высший приз Тони как актриса на Бродвее и что другой раз ее пьеса была поставлена, хотя никогда так и не дошла до Бродвея. Так что, наверное, в ней есть что-то. Она всегда писала. И чтобы иметь возможность писать, она работала танцовщицей. При такой работе у нее оставались свободными дневные часы, чтобы писать.
 — Говорила ли она когда-нибудь вам о своей семье?
 — У нее есть мать. Но они разошлись напрочь. Ее мать никогда не верила в то, во что верила Джери-Ли.
 — У вас есть адрес ее матери?
 Она живет в маленьком городке на острове. Мой муж знает адрес. Я смогу взять, у него.
 — Это помогло бы.
 — В таком случае я достану адрес сегодня вечером. Мой муж сейчас летит в Майами на выступление.
 — Вы видели Джейн после того, как заплатили за нее залог?
 — Я пригласила ее на ленч в тот же день, как ее выпустили. Я предложила ей помощь, но она отказалась принять. Она сказала, что когда у нее будут деньги, она вернет сумму залога, которую я выложила в суде. Я сказала ей, что считаю ее дурой, потому что она занимается... тем, чем занималась тогда. Я предложила ей давать регулярно деньги, чтобы она могла бы сидеть и писать. Это не должно было наложить на нее никаких обязательств и связать ее никоим образом. Я обещала ей это, но она отказалась категорически.
 — Как вы думаете, почему она это сделала?
 — Потому что одно время мы были любовницами. И, возможно, она не поверила мне, когда я сказала — никаких обязательств с ее стороны.
 — Она была лесбиянкой?
 — Нет. Я лесбиянка. Она — нет. Было бы все гораздо проще для всех нас, если бы она тоже была ею. Она бисексуальна. Мне понадобилось много времени, чтобы понять, что ее реакция на наш с ней секс была чисто физиологической. Для меня же тут была и любовь, и физиология, Я действительно любила ее.
 — Вы согласились бы, тем не менее, помочь ей, если бы она не возражала?
 — Да. Но она никогда не примет мою помощь.
 — Почему вы так уверенно это говорите?
 — Потому что я ее знаю. У нее есть эта идиотская безумная идея насчет женской свободы и независимости. Она не примет помощь ни от кого — ни от мужчины, ни от женщины. Она рассталась с богатым мужем по той же самой причине. Она хочет все сделать сама, всего добиться самостоятельно и быть признанной именно в таком качестве — как писатель.
 Он молча слушал, и многое, что было для него загадкой, сейчас прояснялось, становилось понятным.
 — Послушайте, — продолжала Лисия, — она отлично знает, где я живу.
 Один ее телефонный звонок — и я примчусь на помощь, где бы я ни была, в какое бы время она ни позвонила, но посмотрите, что она предпочла натворить, лишь бы не снимать телефонную трубку.
 — Однажды она вам позвонила. Может быть, позвонит еще.
 — Дважды уже звонила, — сказала женщина, и в ее глазах появился странный блеск. — Третьего звонка не будет.
 Впервые с момента приезда на Восточное побережье Милстейн почувствовал себя увереннее: он стал надеяться. Возможо, это было связано с тем, что он ехал к месту рождения Джейн. Ехал он в арендованном автомобиле по прекрасной дороге. Экспресс-шоссе, которое вело на остров, ничем не отличалось от платных шоссе в Калифорнии, разве что за окном машины лежали снежные поля. Он свернул, повинуясь указателю, сообщающему, .что вы въезжаете в Порт Клер.
 Через пятнадцать минут он уже притормозил перед домом Джери-Ли.
 Дом выглядел солидно и комфортабельно-И соседние дома были ему под стать — респектабельный район проживания среднего класса. Только одно выделяло дом Рэндолов: на окнах были опущены жалюзи, а подъезд к крыльцу не расчищен от снега. Дом казался пустым.
 Он вышел из машины и, утопая в снегу, подошел к двери. Нажал на дверной колокольчик, услышал, как в доме раздался его чистый звук, но никто не ответил.
 Неожиданно раздался шум подъезжающей машины. Милстейн оглянулся. К его машине подъехала полицейская патрульная. Молодой патрульный высунулся из окна своей машины и спросил:
 — Что вы тут делаете, мистер?
 — Я хотел бы повидать миссис Рэндол.
 — Ее нет дома.
 Милстейн стал пробираться по снегу обратно, к машине.
 — Это я и сам могу понять. Вы не могли бы мне сказать. где она находится?
 — Нет.
 — Вы появились здесь буквально через две минуты после того, как я подъехал к дому. У вас хорошо налаженная система слежения за порядком в городе.
 — Один из соседей сообщил о вас сразу же, как только вы остановили машину у дома.
 — Может быть, вы смогли бы помочь мне, — Милстейн извлек из кармана бумажник и показал патрульному полицейский значок.
 — Да, сэр! — сказал патрульный с готовностью.
 — Мне крайне важно встретиться с миссис Рэндол.
 — Боюсь, вам не повезло, сэр. Она вышла снова замуж около двух месяцев назад и в настоящее время они с мужем поехали в один из этих длительных круизов вокруг света. Они не вернутся сюда до лета.
 — Увы...
 — Могу ли я быть вам еще в чем-то полезным?
 — Нет, офицер, благодарю вас.
 Детектив Милстейн закрыл свою записную книжку и положил ее в карман.
 — Это все, что я узнал, доктор Слоун. Я рассказал вам все.
 — Я никогда не верил ее рассказам о сестре.
 — Я тоже не верил.
 — Теперь картина заболевания начинает проясняться. Она вовсе не пыталась покончить свою жизнь самоубийством. В действительности она пыталась убить свои мечты. Каким-то образом она начала понимать — или чувствовать — что талант, которым она обладает, ее неординарность, исключительность, я бы сказал, делает для нее невозможной жизнь в обществе с другими людьми, настроенными откровенно обывательски. Со своей стороны общество попыталось загнать ее в привычные для себя рамки. Но девушка не смогла пересилить себя. Единственное, что ей оставалось, — убить Джери-Ли.
 И тогда она бы стала — как все.
 — Вы обогнали меня, доктор, в своем анализе и в своих рассуждениях!
 — сказал Милстейн. — Но что же теперь произойдет с ней?
 — Мы ее выпишем, — сказал он сухо. — У нас нет никаких оснований задерживать ее здесь. Главной причиной ее направления и поступления к нам были наркотики. Сейчас, после проведенного лечения, она не принимает наркотиков. Мы сделали все, что могли. Согласитесь. Но у нас нет ни возможностей, ни средств, чтобы сделать больше. Мы просто не можем предоставить ей то, в чем она сейчас нуждается.
 — Я понимаю... Скажите, доктор, что произойдет, если она снова сорвется?
 — Она опять окажется у нас.
 — Но на этот раз она может и на самом деле покончить с собой, разве не так?
 — Вполне вероятно, — ответил доктор. — Но как я уже сказал, мы ничего не в состоянии сделать. Ужасно конечно, что нет буквально никого на свете, кто бы мог позаботиться о ней или, хотя бы, просто приглядывать за ней. Сейчас ей нужны друзья больше, чем все остальное в жизни. Но она отрезала себя от всех.
 Доктор Слоун замолчал и некоторое время смотрел на детектива, как бы изучая и рассматривая его с каких-то своих, только ему одному известных и понятных позиций. Потом он добавил:
 — Всех, кроме вас.
 Милстейн почувствовал, что краснеет.
 — И что бы вы хотели, чтобы я сделал? — спросил он требовательно, с вызовом, почти раздраженно. — Я уже говорил вам, что знаю девчонку едва-едва.
 — Так было неделю назад, когда вы только приехали к нам. За прошедшее время вы узнали о ней значительно больше, чем она сама знает о себе.
 — И все же я не понимаю, что я могу сделать, — упрямо повторил детектив.
 — Вы могли бы помочь ей выстроить преграду между жизнью и смертью.
 Милстейн не ответил.
 — От вас не потребуется многого. Просто помогите ей обрести твердую почву под ногами, надежную базу, на которой она могла бы начать заново строить себя, прежнюю.
 — Но это безумие!
 — Не такое уж безумие. Между вами, вероятно, возникли какие-то особые связи. Она написала вам. И вы приехали. Хотя, согласитесь, вы вовсе не обязаны были делать этого. Вы могли бы просто послать письмо или вообще ничего не делать. Сейчас вы, как мне кажется, — единственный человек в мире, которому она безоговорочно доверяет.
 — Доктор Слоун, я начинаю думать, что один из нас должен взять на себя ответственность. — Милстейн помолчал, подумал и уточнил, покачав головой:
 — Или мы оба.

 Глава 24 

 Милстейн вернулся после четырехчасового дежурства. Остановился в крохотной 
 прихожей, прислушиваясь к знакомому стуку пишущей машинки, но ничего не услышал. Вошел в гостиную, увидел дочь — она читала книгу — и спросил: 
 — А где Джери-Ли?
 — У своего психоаналитика.
 Он с недоумением уставился на нее, словно чего-то испугавшись или предчувствуя.
 — Разве ее дни не вторник и четверг?
 — Сегодня у них какая-то особая встреча.
 — У нее что-то не так? — спросил Милстейн с тревогой.
 — Нет, папа. Что-то как раз так! Ей пришло известие от агента из Нью-Йорка, которому она послала по рекомендации своей психоаналитички роман. Он нашел издателя, который заинтересовался книгой. Агент пишет, что издательство высылает ей приглашение приехать в Нью-Йорк и переговорить с ними о книге и обещает оплатить проезд.
 Милстейн хмыкнул.
 — Знаю я этих нью-йоркских дельцов. Пожалуй, лучше будет, если я сам выпишу чек. Как его зовут?
 — Пол Гитлин, папа, — рассмеялась дочь. — И перестань, ради Бога!
 Нельзя же быть таким уж заботливым. Джери-Ли сказала мне, что он работает только с самыми крупными писателями, такими, как Ирвин Уоллес или Гей Тейлз.
 — И вовсе я не такой уж заботливый. С чего ты взяла? Просто мы не можем забывать, что прошло всего шесть месяцев, как она вышла из больницы.
 — А ты вспомни, что она успела сделать за эти шесть месяцев. Не прошло и месяца, как она у нас появилась, а она уже получила работу ночного оператора в службе телефонной справочной. И благодаря этому смогла днем и писать, и даже посещать врача-психоаналитика. Написала два огромных киносценария, из которых один уже куплен «Юниверсалом». И теперь она практически закончила работу над романом и устроила его судьбу. Нет, папа, ты обязан отдать ей должное.
 — Я и не собираюсь умалять ее достоинств. Я только не хотел" бы, чтобы она так расходовала себя.
 — Да она в отличном состоянии. Она совершенно не похожа на ту женщину, что приехала .к нам. Это прекрасная — как внешне, так и внутренне — очаровательная, талантливая женщина!
 — Она тебе действительно нравится?
 Дочь кивнула.
 — Я рад. В глубине души я беспокоился, как ты будешь чувствовать себя под одной крышей с ней, как отнесешься к незнакомому тебе человеку, да еще с такой сложной, непростой судьбой и не очень-то тогда здоровой.
 — Должна признаться, что на первых порах я ревновала. Но потом поняла, как сильно она в нас нуждается. Она была словно дитя малое. И ей особенно необходимо и важно было наше одобрение. А потом она начала — тоже как дитя — расти у меня на глазах. Я наблюдала с интересом и любопытством, как из нее растет Женщина. Это просто захватило меня. Что-то вроде того, как распускается бутон в фильмах с замедленной съемкой — весь процесс на экране занимает считанные секунды. Она удивительный человек и совершенно особенная женщина. И ты, папа, — удивительный человек и совершенно особенный мужчина. Потому что увидел все это в ней, когда она была ничем и никем.
 — Пожалуй, я бы что-нибудь выпил.
 — Сейчас приготовлю и принесу.
 Через минуту она вернулась, неся виски со льдом.
 — Это помогает, — сказала ояа многозначительно.
 — Угу.
 — День был трудным?
 — Как обычно. Скорее очень долгим. Она наблюдала, как он устраивается в своем любимом кресле.
 — Ты знаешь, конечно, что скоро она собирается уезжать? Знаешь, папа? — спросила она осторожно.
 Он молча кивнул.
 — Ты сделал то, что и собирался сделать — вернул ей ее самое. Теперь она обрела силу. Научилась ходить. И хочет летать. Ты можешь поддерживать дитя, когда оно учится ходить. Но летать она должна учиться сама, без посторонней помощи. Тебе придется привыкнуть к этой мысли, папа. Тем более, что когда-нибудь и я захочу полететь.
 — Я знаю, — сказал он, в голас его предательски дрогнул.
 — Ты любишь ее, правда? Скажи, папа.
 — Думаю, что да.
 — Как странно. Я поняла это в тот момент, когда ты сказал мне, что летишь в Нью-Йорк повидать ее. Ты знаешь, она тоже любит тебя, но только совсем по-другому.
 — Знаю.
 — Прости, папа, — в уголках ее глаз появились слезы. — Не уверена, поможет ли тебе то, что я сейчас скажу, но есть нечто такое, что ты должен понять.
 Джери-Ли совсем не такая, как.все мы. Она особенная и стоит как бы особняком, отдельно. Она никогда не сможет любить так, как обычно любим мы. Ее глаза обращены к другой звезде. Поэтому любит она то, что внутри нее самой, в то время как у нас то, что мы любим, всегда находится вне нас, в другом человеке... Я говорю путано, но я чувствую это, — она опустилась перед ним на колени.
 Он обнял ее и прижался губами к ее щеке.
 — Когда ты успела так вырасти и стать такой умной, доченька? — прошептал он.
 — Нет, папа, это не потому что я умная. Наверно, я знаю это просто потому, что я женщина.
 Солнце проникало сквозь бамбуковые занавеси на окнах и утепляло своим светом красные, желтые и коричневые тона, в которые были выкрашены стены кабинета.
 В удобных, комфортабельных креслах друг против друга сидели две женщины. У окна, между ними, стоял маленький треугольный стол.
 На подлокотнике кресла, в котором сидела врач-психоаналитик, было устроено приспособление для письма, напоминающее такие же на ученических скамьях.
 — Волнуетесь? — спросила доктор Мартинец.
 — Да. Очень. Но также и боюсь.
 Доктор промолчала.
 — Последний раз, когда я ездила на Восточное побережье, я чуть не сорвалась, — пояснила Джери-Ли.
 — Тогда были другие обстоятельства.
 — Да, я понимаю... но... А я сама? Изменилась ли, стала ли другой по сравнению с тем, какой была в тот раз?
 — И да и нет. Вам следует всегда помнить, что тогда вы жили совершенно под иным грузом забот, на вас оказывало давление нечто другое.
 Теперь этого груза нет, он просто не существует. И именно в этом смысле вы иная, вы изменились.
 — Но я по-прежнему я.
 — Сегодня вы стали больше сами собой, чем были тогда. И это хорошо.
 По мере того как вы учитесь принимать себя такой, вы становитесь все сильнее и сильнее.
 — Я звонила матери. Она предложила мне приехать и жить с ней то время, пока я буду работать над книгой. Она хочет, чтобы я познакомилась с ее новым мужем. Я еще не встречалась с ним.
 — И как вы относитесь к этому приглашению? Вам хочется принять его?
 — Вы знаете, как я отношусь к своей матери. В маленьких дозах она вполне ничего. Но через некоторое время мы с ней становимся как кошка с собакой.
 — И вы опасаетесь, что так произойдет и на этот раз?
 — Не знаю... Обычно она вполне нормально ведет себя, если я не ставлю ее перед очередной проблемой. И конечно, это, как правило, мои проблемы.
 — Вполне возможно, что вы обе стали за это время более взрослыми, умудренными. Может быть, и она чему-то научилась, так же как научились вы.
 — Значит, вы считаете, что мне следует пожить у нее?
 — Я считаю, что вам следует подумать над этим. Я полагаю, что примирение с ней может стать очень важным моментом в вашем примирении с самой собой.
 — Хорошо, я подумаю.
 — Скажите, пожалуйста, как вы считаете, как долго продлится работа по завершению книги?
 — По крайней мере, три месяца. Может быть, больше. И это — другая, новая проблема, которая сейчас волнует меня. У меня не будет вас, и мне не с кем будет беседовать, обсуждать свои проблемы.
 — Я могу рекомендовать вам пару очень неплохих врачей там, где вы будете.
 — Мужчин?
 — А разве есть разница?
 — Я знаю, что вроде бы не должно быть. Но есть. Во всяком случае, для меня. Те врачи, к которым я ходила до вас, относились ко мне так, словно я была ребенком и меня нужно только уговорить и умаслить, чтобы я стала разумной девочкой и вела себя как положено. Возможно, я ошибаюсь, но как мне кажется, здесь секс играет определенную роль.
 — Признаться, я не совсем понимаю, что вы хотите этим сказать.
 — Если бы я была домашней хозяйкой и все мои проблемы сводились бы к тем, о которых эти врачи привыкли вести разговоры, возможно, они и смогли бы стать моими врачами. Но я другая. Когда я говорила им, что не хочу выходить замуж или иметь детей, что единственное, чего я действительно хочу — это стать совершенно независимой, обеспечивать себя полностью, не полагаясь ни на кого, они просто переставали меня понимать. А я не хочу смириться с существованием, в котором мне всегда будет отводиться лишь зависимое положение. Я хочу при всех ситуациях сама делать выбор.
 — В этом нет ничего плохого. Теоретически мы все имеет такое право.
 — Теоретически. Но вы не хуже меня знаете, что это не так. И я знаю, что это не так. Один из врачей сказал мне как бы в шутку, что «могучий» секс выправит меня и успокоит. Правда, у меня было такое ощущение, что он не шутит. И если бы я хоть чуточку поощрила его, я думаю, он предложил бы мне свои услуги для этого «могучего» секса. А другой упорно старался убедить меня, что добродетель, или, как он называл это, «добрая старая мораль», то есть брак, дом и семья, и есть самое лучшее. Если верить ему, это и есть истинное назначение женщины.
 — Вы можете встретить много женщин, которые живут по этим принципам и полностью удовлетворены и довольны — и жизнью, и собой.
 — Конечно. Но это их ноша. Они ее выбирали, а не я. А я хочу сделать свой выбор. Я не думаю, что говорю вам что-то такое, чего вы не слышали раньше.
 — Да, мне приходилось слышать подобные вещи.
 — Я встречаюсь с этим даже в бизнесе. Вот вам совершенно свежий пример. Я почти продала свой второй оригинальный сценарий — до того момента, пока я не встретилась с продюсером. Когда мы познакомились с ним, в его голове каким-то странным образом все перепуталось так, что он решил, будто в цену, которую он платит за сценарий, вхожу и я. Тогда я постаралась объяснить ему вполне доходчиво, что траханье не входит в покупку, а продается только сценарий, который, по его словам, ему нравится и который он хотел ставить до того, как увидел меня. И вот тут-то он взял и смылся — отказался и от сценария, и от меня. Этого никогда не произошло бы со сценаристом-мужчиной.
 — Я знаю одну женщину, которая вам понравится, — сказала доктор Мартинец. — Все зависит от того, насколько она сейчас занята. Она активная феминистка, и, насколько я могу судить, вы ей понравитесь.
 — Я бы хотела познакомиться с ней, если это возможно.
 — Дайте мне знать о себе перед отъездом, и я постараюсь устроить вашу встречу.
 — Спасибо. Есть еще один вопрос, о котором я хотела бы поговорить с вами.
 — Да?
 — Он касается Эла. Детектива Милстейна. Я в колоссальном долгу перед ним. Гораздо больше, чем просто деньги. Я не представляю, как смогу сказать ему, что собираюсь уехать.
 — Вы полагаете, что он не знает?
 — Я уверена, он знает, что в один прекрасный день я уеду. Но не так скоро. И мне не хотелось бы причинять ему боль.
 — Он влюблен в вас?
 — Да. Но он никогда мне об этом не говорил. Никогда не сделал ни одного шага.
 — А как вы относитесь к нему?
 — Безумно благодарна. Очень люблю. Как будто он мой отец. Или старший брат.
 — Он знает, как вы к нему относитесь?
 — Мы никогда не говорили об этом.
 — Тогда скажите ему. Я уверена, что он предпочтет, узнать о ваших истинных чувствах, а не услышать всевозможные вежливые увертки. По крайней мере, он узнает, что вы действительно его любите, и он вам дорог, хотя и не так, как он любит вас.
 Милстейн услышал, как остановилась машина перед подъездом. Потом услышал ее шаги, затем как она ищет ключи.
 Дверь открылась и вошла Джери-Ли.
 Выгоревшие на солнце волосы падали ей на плечи. Она улыбнулась и слегка покраснела. Улыбка очень шла к ее загорелому лицу.
 — Сегодня ты рано пришел домой.
 — Сегодня у меня дежурство с восьми до четырех.
 Он почувствовал, что она напряжена и очень волнуется. Трудно было поверить, что перед ним та самая бледная, перепуганная девочка, которую он привез домой из Нью-Йорка.
 — Я слышал, у тебя хорошие новости?
 — Не правда ли, изумительно?
 — Я счастлив за тебя.
 — Я не могу поверить. Неужели мечта становится реальностью?
 — Постарайся поверить. Ведь ты работала, как каторжная, чтобы добиться своего. И ты заслужила все.
 — Но это ты сделал так, что все стало возможным, Эл. Если бы не ты, ничего бы не произошло.
 — Все равно, это случилось бы рано или поздно. Просто потребовалось бы немного больше времени — вот и все.
 — Нет. Я катилась под откос и кончила бы в сточной канаве. Ты отлично знаешь.
 — Никогда и никто не заставит меня в это поверить. Если бы я хоть на минуту думал о таком исходе, я бы ни за что не рискнул привезти тебя сюда.
 В тебе есть что-то особенное. Я ощутил это с первой встречи.
 — А я никогда не смогу понять, как тебе удалось разглядеть все это под кучей дерьма, которую я сама на себя навалила.
 — Когда ты собираешься уезжать?
 — Не знаю. Они сообщили, что дадут мне знать на следующей неделе, когда мне следует приехать. Возможно, я остановлюсь у матери.
 Он ничего не сказал.
 — Я поговорила с моим психоанатиликом. Она считает, что мне может пойти на пользу жизнь в родительском доме, если я, конечно, смогу пожить с мамой и держать себя в руках.
 — А что ты собираешься делать потом, после того, как закончишь работу над книгой?
 — Не знаю.
 — Ты вернешься сюда?
 — Вероятно. Мне нравится в Калифорнии. Кроме того, здесь есть все то, что мне нужно и для чего я работаю: сценарные отделы, телевизионные студии и все в этом духе. Словом, моя работа.
 — У тебя всегда будет дом здесь, вместе с нами. Если ты, конечно, захочешь.
 Голос Милстейна предательски дрогнул. Она встала на колени перед ним — точно так, как недавно его дочь.
 — Ты и так сделал для меня слишком много, Эл.
 Я не могу требовать от тебя большего и наваливать свои заботы на твои плечи.
 — Ты ничего не наваливаешь. Мы любим тебя.
 — И я люблю вас обоих. Ты и твоя дочь — моя семья. Даже больше, чем семья. Наверное, кроме тебя, единственный человек в мире, который сделал бы для меня то, что сделал ты, — мой отец. У тебя такая же деликатность, такая же заботливость, такая же нежность, что и у него. Несмотря на то, что в тот момент, когда меня арестовывали, я была совершенно не в себе, — я сразу же почувствовала это. Наверное, именно потому я и написала тебе.
 Он понял, что именно Джери-Ли пытается сказать ему. И хотя ее слова и то, что скрывалось за ними, вызвало у него глубочайшее разочарование, тем не менее одновременно появилось и чувство удовлетворенности и успокоения от сознания, что она его любит и что хочет дать понять, как сильно она его любит. Он нагнулся и поцеловал ее в щеку.
 — Нам будет нехватать тебя, — сказал он.
 Она обвила его шею обеими руками и прижалась щекой к щеке.
 — Вы не успеете почувствовать, что меня нет — я просто не дам вам такой возможности, я вам надоем.
 Он позволил себе некоторое время вот так вот молча впитывать ее близость и, наконец, откинулся в кресле. Улыбнулся.
 — Слушай, ты покажешь мне когда-нибудь ту книгу, из-за которой поднялся весь этот шум? А то ведь я рискую так и остаться в неведении.
 Она рассмеялась и поднялась с колен.
 — Я уже было думала, что ты никогда не попросишь. Она ушла в свою комнату и тотчас же вернулась, неся рукопись в твердой папке. Положила ему на колени и сказала:
 — Только обещай не читать, пока не ляжешь спать. Я не вынесу, если буду смотреть, как ты читаешь.
 — Хорошо, — сказал он.
 Только открыв вечером, перед сном, папку, он понял истинную причину того, почему она попросила его читать роман в уединении: на титульном листе было написано:
 «ХОРОШИЕ ДЕВОЧКИ ПОПАДАЮТ В АД» роман Джери-Ли Рэндол и чуть ниже:
 «Эта книга посвящается Элу Милстейну с благодарностью и признательностью за то, что он самый любимый и самый лучший человек из всех, кого я знаю».
 Подступившие слезы жгли глаза, и только через несколько минут он справился с собой и смог открыть первую страницу романа.
 "Я родилась на свет с двумя дырочками и без яиц — я была девочкой.
 Приговоренной самой судьбой попасть прямо из чрева матери в плен своего пола. Мне он уже тогда не нравился, и потому я сразу же стала писать на доктора, который в тот момент хлопал меня по заднице..."

 Глава 25 

 Анджела открыла дверь в ванную комнату, когда Джери-Ли все еще стояла под душем.
 — Тебя к телефону твой агент, — крикнула она. — Говорит, что это крайне важно и что ему надо переговорить с тобой немедленно.
 — Скажи, что буду через секунду, — сказала Джери-Ли, вышла из-под душа и завернулась в купальную простыню.
 — Ну что еще стряслось? — спросила она агента.
 — Ты можешь немедленно приехать в студию? Тебя хочет видеть Том Касл.
 — А как же наша встреча? Ты назначил мне через час у тебя в конторе.
 — Это может подождать. Нам нельзя упустить шанс, который дает эта встреча с Каслом. Он ждет твоего ответа по другому телефону. Что мне ему сказать? Когда ты сможешь приехать?
 — Через час, хорошо?
 — Договоримся через сорок пять минут. Так оно выглядит более пристойно.
 — Ладно, — она рассмеялась.
 Агент всегда остается агентом. Он оговаривает даже время свидания с тобой...
 Доктор был прав, когда сказал, что сегодня она уже почувствует себя гораздо лучше. Не осталось никакой боли, если не считать вполне терпимого ощущения тяжести в нижней части живота.
 Она вернулась в ванную комнату, вытерлась досуха, сняла с головы шапочку для душа, встряхнула волосы. Понадобится еще тридцать секунд, чтобы досушить их феном. Сегодня она сделает самый легкий макияж — чуть-чуть тона и намек на губную помаду. Все знают, через что она прошла, и надо соответствовать своему состоянию.
 Она уже одевалась, когда в спальню водила Анджела.
 — Так что он хотел от тебя? — спросила она.
 — Мне нужно быть в конторе Тома Касла через двадцать минут.
 — Хочешь, я тебя отвезу?
 — Думаю, что справлюсь сама.
 — Ты уверена? Сегодня у меня свободный день. Мне совершенно нечего делать.
 — Хорошо, — кивнула она.
 — Как ты себя чувствуешь, малышка? — заботливо спросил Том Касл, целуя ее в щеку.
 — Прекрасно.
 — Все, что случилось с тобой, — это такое густое дерьмо, жуть!
 Джордж никоим образом не должен был допустить все это.
 — Я одна виновата во всем, — сказала она и прошла к креслу, стоящему перед письменным столом.
 — Нет, нет, дорогая, не сюда, — сказал он заботливо, взял ее за руку и подвел к кушетке, стоящей у стены, — здесь тебе будет удобнее. Садись.
 Кофе хочешь?
 Она кивнула.
 Он нажал на кнопку, расположенную в ручке его кресла. Почти тотчас же в кабинет вошла секретарша с двумя чашечками кофе.
 — Мой агент сказал, чтобы я приехала немедленно. Это настолько важно?
 — Скажи, как сильно ты хочешь, чтобы твою картину сняли?
 Она не смогла удержаться от каламбура:
 — Я не хочу, чтобы ее сняли с производства.
 — Не играй словами, Джери-Ли. Я знаю, что ты писатель. Скажи, ты очень хочешь снять эту картину? Или нет?
 — Я очень хочу.
 — Тогда все в порядке, — сказал он совершенно серьезно. — Я скажу тебе, как этого добиться. Я уже получил согласие студии заняться твоей картиной при условии, что в ней будет участвовать Джордж. Ты должна обязательно обеспечить его участие.
 — Почему я? Ты продюсер. Разве это не твоя работа? И, кроме того, у него контракт со студией, по которому он обязан участвовать в съемках.
 — Все правильно. Но в том контракте оговорено его право соглашаться или не соглашаться снять ту или иную картину, и насколько я разбираюсь в контрактах, у меня нет никакой возможности прижать его. А тебя он послушает. В конце концов, не он ли обрюхатил тебя! А ты все сделала, как надо, не устраивая скандала. Я считаю, что он тебе обязан.
 — А что если он не согласится?
 — Ты потеряешь пятьдесят кусков и пять процентов дохода с проката.
 — А ты что потеряешь?
 — Ничего. У меня контракт. Если я не делаю эту картину, я делаю другую. Но я бы предпочел делать эту. Я чувствую, в ней есть для нас для всех хорошенький доллар. И кроме того, я бы хотел работать с тобой. Мне кажется, что вдвоем мы бы могли создать что-то такое, что может претендовать на первый приз. Я твою книгу просто полюбил.
 — Спасибо.
 — Ты меня не знаешь. Когда я начинаю работать, во мне просыпается энергия динамита. Я работаю день и ночь. У меня есть местечко на побережье, где никто не сможет нас потревожить.
 Она кивнула. Да, она слышала об этом местечке на побережье от друзей.
 Единственный человек, кто верит, что он ездит туда работать, — его жена.
 — Хорошо, — сказала она. — Я посмотрю, что я смогу сделать.
 — Грандиозно! Я договорился встретиться с Джорджем за завтраком в буфете киностудии. Я сказал, что ты к нам присоединишься, — он улыбнулся елейной улыбочкой. — Я уверен, что ты можешь уговорить его, крошка. Просто дай ему погладить твою очаровательную киску, хе...
 — Фи, Том, неужели ты думаешь, — сказала она с возмущением, — что с Джорджем все так просто? Чтобы его уговорить, понадобится куда больше усилий, изобретательности и всякого другого дерьма.
 — Ты даже не представляешь и до конца не оцениваешь своих возможностей, крошка! Ты не представляешь свою власть над мужчинами. Он сказал, что у тебя самое лучшее тело всех времен и что он не может ничего с собой поделать — если он рядом с тобой, у него встает!
 — Когда это он сказал?
 — На этом уик-энде. Мы собирались все вместе у нашего психоаналитика. И разговор...
 — Как-то зашел сам собой... — перебила она его. — Я все знаю. Я все об этом уже слышала.
 — Должен сказать, что он дьявольски вкусно рассказал о тебе. А ты действительно так хороша, как он нам там толковал?
 — Конечно, — сказала она, вставая с кушетки. — Я лучше всех в мире вкручиваю мужикам шарики, — она пошла к двери. — Где тут у вас туалет?
 Кажется, меня тошнит.
 — Первая дверь налево, — поспешно ответил он. — Прости, я забыл, что ты нездорова.
 — Не переживай. К сожалению, в этом одно из неудобств быть женщиной: некоторые вещи просто выворачивают желудок наизнанку.
 — Понимаешь, на самом деле вся эта сделка проста, как дважды два, — объяснила позже своему агенту Джери-Ли все, что произошло в тот день. — Касл начинает работать со мной, если я уговариваю Джорджа участвовать в картине. Сверх того он уже сообщил мне, что мы с ним будем работать вдвоем в его лачуге на побережье, и, больше того, он уточнил, что любит работать и днем и ночью. Джордж сказал, что в целом ему идея нравится. Что он верит в меня как в писателя, а в Касла как в продюсера, но для него главный вопрос заключается в том, кто будет режиссером. И тут же он добавил, что, по его сведениям, можно привлечь Дина Кларка, потому что жена Кларка разнесла вдребезги картину, которую он собирался снимать у Уорнера, и таким образом он сейчас неожиданно для себя и всех располагает временем.
 — Дин Кларк был бы отличным режиссером для нашей картины. Я должен это признать, хотя он и не мой клиент.
 — Но ты же знаешь, какая у Кларка проблема: если он не получит одобрения своей жены на картину, он просто не возьмется за работу — вот и все. А тут возникает новая проблема. И она касается меня. Дело в том, что жена Кларка хочет лечь со мной, точно так же, как хотят этого Джордж и Том. Я давно заметила ее вожделенные взгляды на меня и, как могла, увиливала от нее с нашей первой встречи здесь, на студии.
 — Картины снимали даже с гораздо большими проблемами, — философски заметил агент.
 — Мне приходилось слышать — и не раз — о том, что дают одному парню, чтобы получить работу в кино. Но слышал ли ты когда-нибудь о ком-нибудь, кому приходилось бы давать всем сотрудникам съемочной группы? За то время, пока будет делаться картина, они уложат меня со всеми, за исключением парикмахера, да и то лишь потому, что он гомик.
 — Не заводись, не заводись, Джери-Ли. Давай все спокойно обсудим.
 — Давай.
 — Если я смогу уговорить Касла на семьдесят пять тысяч и на семь с половиной процентов от сбора, то в таком раскладе ты согласишься?
 — Ты меня, видимо, просто не слышал. Я говорю не о деньгах. Я пытаюсь втолковать тебе, что не очень хотела бы валяться со всеми даже ради дела. Вот и все. Ты это можешь понять?
 — Я понимаю тебя. И я согласен с тобой. Но поскольку ты так или иначе это регулярно делаешь, то я не могу понять, почему в данном случае ты устраиваешь вокруг этого такой большой хиппеж?
 — Мне не пришлось ложиться ни с кем, чтобы издать книгу. Так почему я должна делать это, чтобы снять свою картину?
 — Во-первых, они еще не сняли картину, не так ли? — сказал старый мудрый человек и улыбнулся, подчеркивая разницу между намерением и свершившимся фактом.
 Она хотела было возразить, но он не дал ей ничего вставить и предостерегающе поднял руку.
 — Выслушай меня, а потом можешь говорить. Прошло почти три года, как они купили право на книгу. За это время они сделали два сценария. Оба никуда не годились, и поэтому до сих пор нет картины. Не говори мне только, что книжка отлично распродалась, что продано сорок тысяч в твердом переплете, сто тысяч в клубном издании и миллион в карманном издании. И что по радио и телевидению показывали пятьдесят постановок, и что журнал «Тайм» поместил на обложке твой портрет «Женщина — писатель года». Я все это знаю, и ты знаешь, и киностудия это знает. Что еще киностудия знает, так это совсем немного, а именно: все это произошло три года назад. Потом были и другие книги — насколько я помню, не ты одна писательница в стране, есть и другие. И поверь мне, они предпочли бы не заклиниваться на твоей, трехлетней давности книге, а начать заново, с новой книгой, чем вгонять деньги в старую, тем более, что уже дважды терпели на ней фиаско.
 Ты мне тут говорила, что именно тебе придется делать, чтобы подтолкнуть картину в производство, так? Позволь же тебе сказать, что пришлось для этого сделать мне. На протяжении всего последнего года, когда ты раздавала свои перепихоны направо и налево без всякой пользы, я умащивал, завтракал и подлизывался ко всем на киностудии, кто мог бы хоть как-то повлиять и помочь продвижению твоей картины. Слава Богу, что мне удалось в конце концов оживить ее и вернуть в список намеченных к производству картин. Мне удалось уговорить их передать ее Каслу, одному из ведущих продюсеров. Потому что, хотя я и знаю, что он жулик и ходок по бабам, но я знаю еще и то, что он, взявшись, сделает! И еще — он не только сделает, но и найдет способ заставить их довести дело до конца. Хорошо. Он все устроил. И теперь, видите ли, ты возмущаешься! А? Как это вам нравится? Я вот что тебе скажу. Я старый человек. Мне нет необходимости работать так много. Скоро я вообще передам свою контору молодому помощнику.
 Не хочешь делать картину? Ради Бога, слова не скажу. Книга твоя, жизнь твоя, деньги твои. Лично я могу считать себя богатым человеком. Мне все это уже не нужно. Все, что я получаю, — это десять процентов, — он грустно вздохнул и покачал головой. — Так что иди-ка ты себе домой, отдохни, успокойся. Мы с тобой останемся друзьями. Ты напишешь новые книги. Я заключу на них новые контракты. Но все это в действительности будет не так-то уж и весело. А ведь могла бы получиться очень хорошая картина, — он опустил, наконец, руку и сказал:
 — Теперь можешь говорить.
 Но вместо того чтобы хоть что-то ему ответить, она стала истерически хохотать.
 — Я сказал что-нибудь очень смешное?
 — Нет, просто внезапно все показалось мне совершенно ирреальным.
 — Тогда позволь мне вернуть тебя в реальность, — и его голос стал резким, даже злым. — В нашем деле есть только одна истина. Она всегда была и всегда будет. Она очень проста — снять картину. Всего-навсего. Ничего больше. Но и ничего меньше. Снять картину. И мне наплевать, что ты станешь делать, с кем спать, с кем не спать. Мне наплевать даже, если ты соберешься переделать мир. Ты можешь делать все, что тебе заблагорассудится, но первым делом ты должна взглянуть правде в глаза.
 Снять картину. Это единственное, что ты можешь сделать, чтобы оправдать свое существование. Если ты ее не снимешь, — ты всего лишь еще один прожектер-неудачник, которых так много в этом городе.
 — И тебе наплевать, с кем я должна трахаться?
 — Да, мне наплевать. Даже если тебе придется влезать на крест и изнасиловать распятого Христа. Важно снять картину.
 — Лично я эту картину больше не хочу, если нужно добиваться этого любой ценой, — сказала Джери-Ли тусклым голосом.
 — Не верю. Если бы не хотела, ты бы не переехала сюда три года назад. Ты бы осталась там, на Восточном побережье, и написала бы еще одну книгу.
 — Это мне и следовало бы сделать. Теперь я понимаю. Уверена.
 — Еще не поздно. И самолеты все еще летают не только сюда, но и обратно.
 Он увидел, как ее глаза наполнились слезами, но прежде чем он успел сказать хоть что-нибудь, она вскочила с кресла и вышла из кабинета. Он снял телефонную трубку и еще через несколько секунд уже говорил Тому Каслу:
 — Я поговорил с ней, Том, — голос его был абсолютно доверительным. — Поверь мне, ты никак не сможешь заставить ее согласиться меньше, чем за сто тысяч. Я взялся обеспечить ей договор на семь с половиной процентов от сбора, но гонорар выбивать придется тебе. Сейчас она говорит, что сыта по горло нашим городом. Я сделал все, что мог, чтобы не дать ей заказать билет на первый улетающий на Восток самолет. Единственное, что она хочет сейчас делать, так это сесть и писать новый роман.
 Джери-Ли вытащила салфетку из мешка на дверце машины, промокнула глаза и сказала Анджеле:
 — Можем ехать домой.
 Анджела молча тронула машину, и они выехали на дорогу, Джери-Ли закурила сигарету и выглянула в окно машины.
 — Вот же дерьмо! — сказала она.
 — Что-то не так?
 — Я только что открыла в себе кое-что, и мне это не нравится, — сказала она. — Людей употребляет не только система, их употребляют также их собственные мечты.
 — Я тебя не понимаю.
 — Мы все проститутки, — сказала Джери-Ли. — Только платят нам в разной валюте. Вот увидишь, когда мы вернемся домой, старик уже будет названивать мне, чтобы сообщить, что он выторговал для меня с огромным трудом сто тысяч за картину. И я скажу ему — о'кей!
 — Сто тысяч — куча денег.
 — Речь не о деньгах. Речь о том, что в этих делах мой старик гений.
 И он это знает. И использует. Он отлично знает, что я хочу снять эту картину, что я хочу этого больше всего на свете, может быть, даже больше, чем жить дальше. Я не смогла обмануть его ни на секунду.
 — Не вижу ничего в этом плохого.
 Джери-Ли неожиданно рассмеялась.
 — Вот это и есть самое прекрасное в тебе. Ты — последняя невинность на нашей планете.
 — У тебя был тяжелый день, — сказала рассудительно Анджела. — Давай курнем и прибалдеем, когда приедем домой.
 Джери-Ли прижалась к Анджеле, чмокнула ее в щеку и сказала:
 — Первая здравая мысль, которую я слышу за весь сегодняшний день!

 ЭПИЛОГ 
 ГОРОД МИШУРЫ 

 На огромной сцене певец мужественно, из последних сил, допевал песню.
 Столь же огромный, как и сцена, зрительный зал сдержанно гудел. Слушали и смотрели на певца только операторы телевидения, набившиеся в небольшое душное помещение с пультом управления и мониторами, расположенное на балконе, высоко над зрительным залом. Отсюда открывался вид на сцену и на зал, именно отсюда велись репортажи о выдающихся событиях в прямом эфире.
 Впрочем, аппаратура позволяла делать одновременно и запись на пленку.
 А сегодня было особенно крупное событие — ежегодное присуждение премий Академии Киноискусства Америки.
 Певец, наконец, справился с песней. Раздались радостные аплодисменты.
 Он элегантно поклонился публике, скрывая раздирающую его ярость под очаровательной улыбкой. Певец был убежден, что это чертов оркестр виноват во всем: испортил самые выигрышные места сделанной им собственноручно аранжировки и к тому же — неслыханное хамство! — несколько раз заглушал его пение.
 В динамике над пультом управления прохрипел надтреснутый голос оператора телестудии:
 — Идет пауза на две минуты. Мы даем рекламу и затем опять уходим из эфира.
 Режиссер кивнул, будто там, на телестудии, его могли увидеть, и откинулся на спинку стула.
 — Какая это была по счету песня? — спросил он.
 — Вторая, — ответил кто-то из темноты и потом поправился, — нет, третья.
 — Все равно дерьмо, а не песня, — заключил режиссер и посмотрел в сценарий. — Что у нас дальше?
 — Номинация и награждение за лучший сценарий года, — ответили ему опять из темноты.
 Он еще раз заглянул в сценарий и положил руки на пульт.
 Реклама закончилась. Телестудия ушла из эфира. На пяти экранах, смонтированных в центре пульта, появились изображения пяти сценаристов, отобранных для окончательного выбора победителя. Четверо мужчин и одна женщина.
 Режиссер поочередно давал в эфир их лица крупным планом.
 На всех мужчинах были безукоризненные смокинги. Претенденты-мужчины волновались — или казались страшно взволнованными.
 Женщина, которую режиссер показал последней, напротив, производила впечатление не просто совершенно спокойной, но более того, казалось, что она витает где-то в другом месте и абсолютно не отдает себе отчета в том, что происходит вокруг нее. Она сидела, полузакрыв глаза, ее сочные губы чуть-чуть приоткрылись, словно шептали что-то, и она покачивалась, как будто прислушиваясь к ритмам звучащей в ее голове таинственной музыки.
 — Да она забалдевшая! — сказал режиссер.
 — Зато изумительно красива, — сказал в темноте тот же голос.
 Над центральным экраном зажегся сигнальный огонек, а на экране тотчас же появился торжественно вышагивающий на сцену распорядитель церемонии награждения.
 Режиссер немедленно переключил мониторы на него и нажал кнопку крупного плана.
 Распорядитель медленно шел к центру сцены.
 Режиссер снова заглянул в сценарий и включил мониторы, направленные на кулисы, из которых, словно почувствовав это, вышли два молодых, но уже прославленных актера. Это были восходящие звезды кино — мужчина и женщина.
 Их встретили аплодисментами. Они подошли к распорядителю. Тот передал им список сценаристов, выдвинутых на соискание премии. Актер стал читать, а каждый названный им сценарист вставал, раскланивался и старался еще убедительнее показать, как он взволнован. Только женщина, встав и поклонившись, продолжала витать где-то в ином, видимо, более интересном для нее мире.
 С обычной помпой принесли запечатанный конверт и со всеми необходимыми церемониями и подобающей торжественностью вскрыли.
 Молодой актер извлек из конверта листок бумаги и прочитал:
 — Награда за лучший киносценарий года... — тут он сделал драматическую паузу и передал лист стоящей рядом с ним киноактрисе.
 Та взяла протянутый ей сакральный листок бумаги, держа ее в одной руке как драгоценную реликвию, другой зажала микрофон, поднесла его ко рту и зазвеневшим от искреннего на этот раз волнения голосом закончила начатую своим коллегой фразу:
 — ...мисс Джери-Ли Рэндол за сценарий «Хорошие девочки попадают в ад»!
 Режиссер сразу же переключил монитор на женщину-сценаристку.
 В первый момент она, как ему показалось, даже не расслышала ничего.
 Потом ее глаза открылись, на губах проступила улыбка, и она медленно стала подниматься из своего кресла. Тут же ее подхватил второй монитор и повел, пока она шла по залу к сцене, и вел до тех пор, пока она не поднялась по ступеням и не подошла к актерам, стоящим в центре сцены. Здесь она обернулась к зрителям, и первая камера смогла показать ее во весь рост.
 — Бог мой! Да у нее под платьем ничего нет! — раздался из темноты операторской чей-то изумленный голос.
 — Переключать на другие мониторы? — спросил встревоженный помощник режиссера.
 — Ни в коем случае! — сказал режиссер. — Угостим нашу провинцию зрелищем на славу!
 А в это время на сцене женщина взяла статуэтку Оскара, прижала к себе и подошла к микрофону. Несколько раз моргнула, как бы смаргивая слезы, но когда посмотрела прямо в зал, ее глаза сияли незамутненно и смело.
 — Леди и джентельмены, члены Академии! — голос ее был негромким, но отчетливым. — Если бы я сказала вам, что в этот миг не взволнована и не переполнена радостью, это была бы не правда. То, что случилось со мной сегодня, может произойти только в самых фантастических и смелых мечтах писателя!
 Она выдержала паузу, пока гремели аплодисментов Когда они затихли, женщина продолжила:
 — И тем не менее, во мне шевелится маленькое сомнение и одновременно печаль. Заслужила ли я эту награду как писатель или — как женщина? Я уверена, что такие сомнения не могли бы возникнуть в головах четырех моих собратьев по перу мужчин, которые вместе со мной были выдвинуты на соискание премии, в том случае, конечно, если бы кто-то из них получил эту награду. Потому что все, что им пришлось сделать, чтобы оказаться сегодня в этом зале, это — написать сценарий. Им не нужно было трахаться с каждым членом съемочной группы, за исключением, может быть, бутафора, чтобы картина была завершена.
 Из зрительного зала донесся рев. А в операторской комнате, началась паника.
 — Задержите на пять секунд и переходите на запись, — распорядился режиссер. Он поднялся со своего места перед мониторами и выглянул в зал. — Дайте мне реакцию зрителей! — закричал он, увидев, что там творится. — Черт! Там что-то невероятное, сплошной ад!
 На экранах появились изображения зрителей в разных точках зрительного зала. Женщины кричали стоя, поддерживая аплодисментами награжденную.
 Отовсюду неслись крики:
 — Давай, Джери-Ли! Покажи им! Скажи им все!
 На одном из экранов мелькнул мужчина в смокинге, пытающийся силой усадить обратно в кресло женщину, прыгающую от возбуждения.
 Режиссер переключился на Джери-Ли. Ее голос снова зазвучал с экрана:
 — Я вовсе не собираюсь игнорировать замечательный обычай благодарить всех участников картины, всю съемочную группу, которые своим трудом сделали возможным для меня получение высокой награды. Поэтому первая моя благодарность — моему литературному агенту, который внушил мне, что в нашем киноделе важно только одно — сделать картину. Он может вздохнуть с облегчением: мне не пришлось карабкаться на крест. Все, что мне пришлось сделать, это вскарабкаться на член продюсера, целовать задницу ведущего актера и лизать известное место у жены режиссера. Моя глубокая благодарность всем им. Вероятно, именно они сделали возможным для меня получение премии.
 — Вот же чертово дерьмо! — зашипел режиссер. Шум в зале достиг такой силы, что заглушал голос Джери-Ли в микрофоне.
 — Отключи звук в зале! — распорядился он. Теперь ее голос звучал на фоне приглушенного рева толпы.
 — ...Наконец, последнее, но самое главное. Я хочу выразить свою признательность моим коллегам членам Академии за то, что они избрали именно меня Символом Женщины-Писателя, и в честь этого я хочу обнажить картину, нарисованную мною специально для них!
 Она нежно и обворожительно улыбнулась и подняла руку к шее. Внезапно платье упало к ее ногам, и Джери-Ли осталась стоять в центре сцены в ослепительном свете прожекторов совершенно обнаженная, а на ее стройном теле все увидели нарисованную золотом картину, изображающую статуэтку Оскара. Изображение было расположено так, что голова Оскара приходилась как раз на курчавый треугольник на лобке, а ноги его располагались на ее груди.
 То, что началось в зрительном зале, не поддавалось описанию. Это было всеобщее безумие. Все вскочили на ноги, вопили, глазели, свистели, приветствовали и просто хохотали.
 Из-за кулис на сцену выскочили служители, окружили Джери-Ли, кто-то набросил на нее пальто. Она с презрением скинула его с плеч и прошествовала со сцены за кулисы во всем своем обнаженном величии.
 На лице режиссера застыло выражение счастливого восторга: этой передачей он вошел в историю!
 Экран мигнул, и начались рекламные передачи.
 — Награда Академии после сегодняшнего вручения уже никогда не обретет прежней значимости! — сказал режиссер.
 — Ты думаешь, все ушло в эфир? — спросил кто-то.
 — Я страстно надеюсь на это, — ответил режиссер. — Стыд и позор нам всем, если правду не услышат, если ей не дадут, наконец, хотя бы такой же шанс быть услышанной, какой имеет все это бычье дерьмо — и он указал Рукой на экран с рекламой.
 Машина поднялась на вершину холма и остановилась У самого подъезда.
 Джери-Ли перегнулась через сидение и поцеловала своего спутника в щеку.
 — Мой друг детектив Милстейн, детектив Милстейн, мой друг. У тебя есть удивительная способность появляться как раз в тот момент, когда я больше всего в тебе нуждаюсь.
 Он улыбнулся в ответ.
 — Я патрулировал недалеко от театра. Зашел в бар, взглянул на телевизор и как раз застал момент, когда ты появилась на сцене.
 — Я рада, — сказала Джери-Ли, выходя из машины. — Я совсем как выжатый лимон. Сейчас прямо бухнусь в постель и — спать.
 — С тобой все в порядке?
 — Не волнуйся, я в отличном настроении. Так что ты можешь возвращаться на дежурство.
 — Хорошо.
 — Поцелуй от меня Сюзан и внука.
 Он кивнул, подождал, пока она не войдет в дом, и только после этого тронул машину и поехал вниз с холма по направлению к городу.
 Она подошла к своей двери и услышала, как надрывается телефон.
 Звонила мать.
 — На этот раз ты нас доканала, Джери-Ли, — сказала она. — Отныне я никогда больше не смогу поднять голову в нашем городе.
 — О, мама... — начала было Джери-Ли. Что-то щелкнуло, и трубка умолкла — это мать на том конце провода бросила трубку. Но не успела Джери-Ли положить на рычаг свою трубку, как телефон зазвонил снова.
 На этот раз это был ее агент.
 — Какая блистательная реклама, какое паблисити! — захлебывался он, — Никогда еще за все время своей карьеры я не видел, чтобы за один вечер родилась звезда!
 — Я вовсе не планировала рекламный трюк.
 — А какая тебе разница, что ты планировала, а что нет? — спросил старик. — Приходи завтра ко мне в офис — у меня уже, по крайней мере, пять фирм обрывают телефон с предложениями договоров, на которых ты можешь сама написать любую цифру!
 — Вот же дерьмо! — вздохнула она и положила трубку.
 Телефон мгновенно зазвонил опять. Но на этот раз она не стала отвечать. Просто сняла трубку, положила ее рядом с аппаратом и нажала на рычаг, разъединилась. Однако трубку обратно класть не стала. А сама пошла в ванную комнату, нашла самокрутку и вернулась. Потом спустилась вниз и вышла на улицу. Села на ступени крыльца и стала смотреть на раскинувшийся у подножия холма город. Воздух был теплым и прозрачным... Огни города вдруг стали расплываться: это на ее глаза набежали слезы.
 Она сидела на верхней ступеньке и плакала. А далеко внизу многоцветье ночного Лос-Анджелеса мерцало сквозь ее слезы.