---------------------------------------------



 Ольга Лаврова, Александр Лавров
 Он где-то здесь


 Яркий летний день. Высокое небо. Крепкие, недавней пост­ройки дома деревни сосед­ствуют с заколоченными избами в зарослях крапивы.
 Артамонов, молодой мужчина в модном светлом костюме, покинув серую «Волгу», подходит к избе, ко­торая слепыми окнами смотрит из-за поваленного забора. Он озирает­ся, словно впервые видит окружаю­щий пейзаж. Лицо у него потрясен­ное. Автомобильный гудок заставля­ет его очнуться. Шофер грузовика, доверху нагруженного ящиками с надписью «Не бросать!», дает понять, что легковушка мешает ему проехать.
 Артамонов возвращается к «Вол­ге» и подает назад, освобождая путь грузовику. А затем рвет с места и катит, катит прочь, не разбирая до­роги. Проселок. Шоссе. На спидомет­ре уже – 120, на авточасах – поло­вина четвертого…


* * *

 В половине шестого Знаменский и Томин торопливо подходят к лифту на одном из этажей Петровки, ждут лифт.
 – Через час тридцать контора закроется.
 – Да, в обрез. А завтра там все будут знать.
 Махнув рукой на лифт, они сбегают по лестнице. Во дворе Управления к ним подруливает машина. Кибрит садится в другую, со спецсигналом на крыше.
 – Связь через дежурного! – кричит Пал Палыч.
 – Хорошо, желаю успеха! – отзывается Кибрит.


* * *

 Контора по техобслуживанию уличных электрочасов, куда прибыли Знаменский и Томин, – одна из тех орга­низаций, которые ютятся вместе с десятком других в большом старом доме. Просторная лестничная площадка выполняет функции фойе, курилки и клуба.
 – Где бы найти Артамонова? – спрашивает Томин одного из перекуривающих.
 – Седьмая комната, – указывает тот направление, взмахнув рукой.
 Томин заглядывает в седьмую комнату.
 – Простите, девушка, Артамонова ищу…
 – Вышел.
 – Вышел или ушел?
 – Нет, вон его плащ, вон портфель. Где-то здесь.
 Друзья переглядываются. Проходит женщина средних лет, неся сумки с продуктами.
 – Извините, вы Артамонова не видели?
 – Попадался в коридоре, – охотно приостанавлива­ется женщина.
 – Давно?
 – Вроде до обеда. Да сейчас прибежит. К концу рабо­ты все собираются.
 – Прекрасный обычай, – хмыкает ей вслед Томин. – Ну? – оборачивается он к Пал Палычу.
 – Я – к начальнику, ты – в свободную разведку. Встречаемся у фонтана. – И Знаменский стучит в дверь с табличкой «Управляющий».
 Томин возвращается на лестничную площадку, при­кидывает, с кого начать расспросы.


* * *

 До прихода Пал Палыча пожилой управляющий лис­тал иллюстрированный журнал. Визит следователя выз­вал у него любопытство и приятное оживление.
 – Что значит – нет на месте? Сейчас найдем. – Он стучит в стену.
 – А часто Артамонову приходится уезжать по службе?
 – Понедельник и четверг у него разъездные дни. Ос­тальные оседлые. Он учет ведет, что, где, когда сделано: осмотр, ремонт, новые точки.
 – Значит, если сейчас отсутствует, то по личной надобности?
 – Выходит, так, – соглашается управляющий.
 Он снова барабанит в стену, на пороге появляется давешняя женщина, но, естественно, без сумок.
 – Артамонова ко мне!
 – Отлучился куда-то, Дмитрий Савельич.
 – Кто в универмаг, кто в универсам, кто неизвестно куда, – добродушно ворчит управляющий. – Признать­ся, любопытно, в связи с чем вы… – Он выжидающе замолкает, но Пал Палыч не торопится отвечать. – Ка­кая-нибудь, конечно, есть причина, но должен сказать, что Толя Артамонов как работник добросовестный и аккуратный. Раньше он был техник-смотритель в ЖЭКе, нам принес прямо блестящую характеристику. Между прочим, непьющий. И со всеми ладит.
 – А вне работы?
 – Вполне, вполне. Семьянин и прочее. У нас коллек­тив небольшой, немного по-домашнему. Бывает, в детс­ком саду карантин – он сынишку приводит. Смирный такой мальчик, весь в отца. Да я и жену его неоднократно видел, очень порядочное впечатление. В общем, симпа­тичный парень Артамонов. Без затей, но приятный.


* * *

 Томин останавливает спешащую вверх по лестнице девушку.
 – Марина?
 – Да.
 – Мне позарез нужна «уедиенция». Где-нибудь на за­валинке.
 – Да? – Марина лукаво оглядывает Томина. – Тогда лучше к соседям. – Она спускается на несколько ступе­нек и вводит его в коридор другой организации.
 – Куда-то уехал Артамонов. Говорят, вы можете знать.
 – А почему я за спиной человека должна сплетничать?
 – Держаться со мной откровенно – не называется сплетничать. – Томин предъявляет удостоверение.
 Марина с веселым изумлением изучает красную кни­жечку.
 – Надо же! Старший инспектор! Детям и внукам буду рассказывать! Выходит, у нас с вами допрос?
 – Предварительный сбор информации.
 – Об Артамонове?!
 – А что?
 – Да какая о нем информация! Любит профсоюзные собрания и ездит только на зеленый свет.


* * *

 Вертолет ГАИ опускается рядом с шоссе. Из него выходит Кибрит. На место дорожного происшествия уже прибыла «скорая помощь», здесь же работники ГАИ, кучка любопытствующих. Кибрит присоединяется к со­трудникам милиции, которые фиксируют обстоятельства аварии. Ее знакомят с молоденьким, только со студенчес­кой скамьи, экспертом; он сразу же начинает что-то объяснять и рассказывать.
 А в кювете видна завалившаяся набок серая «Волга»…
 На откосе кювета лежит тело молодого мужчины. Под­ходят санитары, перекладывают его на носилки: на земле остаются зловещие темные пятна.
 Санитары минуют Кибрит и эксперта, который «ас­систирует» ей при осмотре машины.
 – Ремень так и был не застегнут?
 – Да, по-дурацки угробился, – говорит эксперт и невольно оглядывается на носилки.


* * *

 – Просто опомниться не могу! – ужасается управля­ющий. – Вот так, в тридцать два года, а?.. – От огорче­ния он больно стукнул кулаком по столу. – Ну что за нелепость! Куда его, спрашивается, понесло?!
 – Да, это вопрос… Может, кто-нибудь знает?
 – Конечно, кто-нибудь знает! – Управляющий по привычке барабанит в стенку и убежденно говорит: – Толя весь был на виду, никаких тайн…
 – А к финансовым операциям он имел доступ?
 – Да мы, собственно, финансовых не ведем. Зарплату получаем в тресте. Даже касса взаимопомощи – в тресте.
 – Тогда такой резкий вопрос: есть у вас что красть?
 Управляющий огорошен.
 – Красть?.. Что же в конторе возьмешь?
 – Решительно нечего?
 Тот пожимает плечами как бы даже с сожалением:
 – Вы поймите нашу специфику: обслуживание улич­ных электрочасов. Стоят столбы по улицам, на них эти кастрюли с циферблатами. Что тут украдешь? Минутную стрелку?


* * *

 Томин расспрашивает сослуживцев Артамонова.
 – Сегодня минут пятнадцать он разговаривал с вами, по-видимому, незадолго до отъезда, – вопросительно взглядывает он на Марину.
 – Да не со мной – по телефону. У них в комнате аппарата нет, я его к нашему подзываю.
 – А кто ему звонил? И о чем он говорил? Ну же, Мариночка! Даю честнейшее слово, что лично Артамо­нову ваша откровенность не повредит!
 – Я просто не хочу, чтобы дошло до его грымзы. Что, ребенка, что мужа завоспитывала до одурения.
 – Строго между нами! – заверяет Томин.
 – Женский голос. Уже с год звонит. Сорок шестой размер, третий рост. Мне заказаны джинсы.
 – Недурна собой?
 – А я видела? Кто, где – покрыто мраком. Тайная связь, – смачно сообщает Марина…
 …Пожилой канцелярист в комнате, где находятся трое женщин за другими столами, среди них Марина, говорит Томину:
 – Нет, машину Анатолий купил в бросовом состоя­нии, только что не даром. И все руками, два года по винтику. Ему бы в механиках цены не было! Руки сами все насквозь знают.
 – Что ж он с золотыми руками просиживает здесь штаны?
 – Вкалывать не хочет. Лишь бы как, только попроще. Характером жидкий.
 – А я слышал, он мужик крепкий… и деньги водятся.
 – Какие наши деньги! Рупь пятьдесят в день, и скажи жене спасибо.


* * *

 На месте происшествия Кибрит в сопровождении эк­сперта и фотографа подходит к машине ГАИ, где на заднем сиденье на расстеленной газете лежит небольшой чемодан. Надев перчатки, она поднимает крышку. Чемо­дан набит плотно уложенными пачками денег. Поверх пачек – пухлый конверт, на котором размашистыми по­лупечатными буквами написано: «А. П.».
 По просьбе Кибрит фотограф снимает общий вид чемодана и отдельно – конверт.
 – Такой вот оригинальный чемоданчик, – усмехает­ся капитан, дежурящий возле радиотелефона. – Круп­ным делом пахнет.


* * *

 У окна на столе Марины звонит телефон.
 – Да?.. Минуточку. Его законная! – сообщает она То­мину, прикрыв микрофон.
 Томин, не раздумывая, забирает трубку, спросив ше­потом:
 – Зовут?
 – Галя.
 – Это Галя?.. – непринужденно включается Томин, – Анатолий где-то здесь, вышел. Что-нибудь передать?.. Ах, вы уже рядом! Тогда поднимитесь, пожалуйста, в конто­ру. Да-да, он просил! – Кладя трубку, Томин придвигает­ся к стеклу, стараясь увидеть что-то на улице, и жестом просит Марину присоединиться.
 Внизу на тротуаре стоят двое женщин и мужчина. Женщина помоложе направляется ко входу в здание.
 – Артамонова, – говорит Марина, следя из окна.
 – А та пара?
 – По-моему, ее сестра с мужем.
 – У них это в обычае – поджидать?
 – Нет, что-то новенькое…
 – Прошу! – Томин открывает дверь перед Артамоновой, и та входит в кабинет управляющего с вопроситель­ным выражением на лице. Недурна собой, скромно при­чесана и одета, немного чопорна.
 – Здравствуйте, Дмитрий Савельич.
 – Здравствуйте, Галина… не припомню по отчеству…
 – Степановна. Вы что-то хотели сказать?
 – Вот товарищ выразил желание побеседовать, – мямлит управляющий. Ему очень не по себе.
 Женщина садится на краешек стула и недоумевающе смотрит на Знаменского.
 – Вы рассчитывали застать мужа в конторе? – начи­нает следователь.
 – Да.
 – А он знал, что его будут ждать?
 Женщина оглядывается на управляющего – к чему эти расспросы? – но тот прячет глаза.
 – Да, он знал.
 – А вчера или сегодня с утра никто его не посещал?
 Артамонова отрицательно качает головой.
 – Не звонил? Нежданное письмо… нет? Я, понимаете ли, все пытаюсь сообразить, не назначил ли ему кто-либо встречу.
 – В рабочее время надо быть на работе. Без всяких встреч!
 За ее тоном Знаменский угадывает раздражение, от­голосок свежей ссоры.
 – В поведении вашего мужа появилось что-нибудь тревожное? Давно это?
 Артамонова снова оборачивается к управляющему протестующим движением. Тот виновато разводит рука­ми: дескать, что поделаешь.
 – Сегодня утром, например, как вы расстались? – настаивает Знаменский.
 – Как всегда. – Всем видом Артамонова дает понять, что Знаменский лезет в сугубо личные дела.
 – А если я попрошу вас вспомнить получше?
 И против воли женщина вспоминает утреннюю сцену.
 …Всхлипывая, она одевала ребенка, а муж мялся рядом, страдающий и сердитый.
 – Я хоть раз не ночевал? – спрашивал он. – Или меня с кем видели? Ну какие у тебя основания? Нет же оснований!
 – Не обязательно видеть… Я чувствую. Ты стал мне врать. Это самое ужасное – ты стал врать!
 – Ну с чего ты вдруг взяла, Галя… Вот забрала себе в голову неизвестно что… – бормочет Артамонов упавшим голосом и нерешительно трогает жену за плечо. – Галоч­ка… – Она отталкивает руку.
 Потеряв надежду на примирение, Артамонов ушел…
 Артамонова отгоняет воспоминание.
 – Мы расстались, как обычно, – холодно говорит она чудовищно бестактному товарищу. – Мне неприятен разговор с вами. Извините.
 По улице перед зданием конторы прогуливаются сес­тра Артамоновой с мужем. Из дверей густо валят служа­щие, отъезжают машины: рабочий день кончился.
 Томин подходит к «Волге», которая привезла их со Знаменским (и теперь осталась тут в одиночестве), что-то говорит шоферу и снова скрывается в подъезде.
 Шофер, читавший книгу, начинает исподтишка при­глядывать за нашей парой.


* * *

 – Следователь?.. – переспрашивает Артамонова у Знаменского, преградившего ей выход в коридор.
 Он берет ее под локоть, возвращает и усаживает на прежнее место.
 – Мои вопросы могут казаться нелепыми, даже не­скромными, но на самом деле они носят чисто професси­ональный характер. Вы понимаете, Галина Степановна?
 Та делает неопределенное движение.
 – Кто-нибудь из близких или друзей вашего мужа живет за городом?
 – Родители. Под Загорском.
 – Очень хорошо. А по Калужскому шоссе?
 – Ннет… не знаю.
 – Кстати, сколько у него могло быть с собой де­нег? – Пал Палыч делает вид, что вопрос возник у него случайно.
 – Я по карманам не шарю! – Артамонова добавляет драматическим шепотом: – Какой позор!
 Получается аффектированно, и не поймешь, дей­ствительно ей неприятен этот вопрос или это при­творство. Но при каждом следующем ответе понятно, что никакого притворства тут нет, что слова: «Какой позор!» – ее искреннее отношение к подобным по­ступкам.
 – Не волнуйтесь, – говорит Пал Палыч. – Нам нуж­но выяснить простую вещь: какую примерно сумму мог иметь с собой ваш муж.
 – Рублей пять… семь…
 – Вы контролируете его расходы?
 – По-моему, это естественно.
 – Значит, больше – исключено?
 – Ннет… – выдавливает женщина страдальчески. – Раз он отсутствует… возможно, у него и была крупная сумма.
 – Порядка?
 – Сто рублей… даже сто пятьдесят, я допускаю. Ему предложили какие-то фары, колпаки…
 – А если бы у вашего мужа обнаружились не сотни, а тысячи рублей?
 Артамонова вскидывает руки к вискам и замирает в ужасе.
 – Как бы вы их объяснили?
 – Это не его, не его, нет! – громкой лихорадочной скороговоркой открещивается она. – Это чужие. Чьи-нибудь, конечно…
 – Чьи же?
 – Спросите, Толя скажет. Он объяснит. Его спраши­вали?
 – Меня интересует ваше мнение.
 – Я не знаю. Какие тысячи? Немыслимо! – Она вдруг находит единственную точку опоры в охватившем ее смятении: – Я вам не верю! – Отнимает руки от лица, отчаянно сцепляет на коленях. – Не верю!
 Изумленный управляющий застывает с открытым ртом.
 Пара на улице скрывается за углом, через минуту возвращается, и мужчина перехватывает взгляд шо­фера.
 – Фиалки пахнут не тем, – говорит он. – Пойду разбираться.
 – Я с тобой!
 – Только ни во что не вмешивайся.
 – Почему это?
 – Потому что так надо!
 Они сворачивают к подъезду.


* * *

 Пал Палыч в раздумье: рассказать Артамоновой прав­ду или еще погодить. Колебания прерывает Томин, зна­ком вызывающий его в коридор.
 – Паша, родственники волнуются. Этот шурин или деверь рвется к тебе.
 – Милости просим. А ты поприсутствуй – как там сестры встретятся.
 Оба возвращаются в кабинет.
 – Галина Степановна, наш сотрудник вас проводит.
 Артамонова молча выходит в сопровождении Томина. Знаменский набирает ноль-два.
 – Дежурного по городу.


* * *

 На месте дорожного происшествия рядом с «Волгой» расстелен кусок брезента, на нем разложены предметы, найденные в машине Артамонова: бумажник с докумен­тами, сигареты, зажигалка, аптечка, уже известный нам чемодан, разорвавшийся газетный сверток с чеканкой по металлу, сплющенная шляпа и плащ.
 Фотограф делает снимки, щелкая аппаратом.
 – Попросить, чтобы поставили на колеса, Зинаида Яновна? – спрашивает молодой эксперт, указывая на лежащую в кювете «Волгу».
 – Да, пожалуй, – но, помедлив, говорит: – Погодите, Володя, возьмем-ка пробы грунта. И с протекторов и с днища. Смотрите, какие нашлепки грязи.
 – Хвойные иголки прилипли, – замечает молодой эксперт, присматриваясь.
 – Проселочная дорога, Володя.


* * *

 – Благодарю за услугу, Дмитрий Савельич, – проща­ется с управляющим конторой Знаменский. – Доверите мне еще на часок кабинет?
 – Хоть до утра.
 Управляющий берет свой журнал, кепку… и не выдер­живает:
 – Простите стариковское любопытство – вправду, тысячи?
 – Вправду.
 – А… сколько же?
 Знаменский не успевает ответить, как на пороге по­является шурин Артамонова, приятной наружности, лет сорока.
 – Бардин, – представляется он.
 – Знаменский, – так же коротко отзывается Пал Палыч.
 Сделав Знаменскому ручкой за спиной Бардина, ра­зочарованный управляющий покидает кабинет.
 – Бедный Анатолий! – восклицает Бардин. – Хоро­шо, что пока Галине не сказали, я боялся застать ее в истерике.
 – О чем не сказали?
 – Но у него же авария?
 – Откуда вам известно?
 – Машины на обычном месте нет, самого нет, а здесь милиция… – Бардин разводит руками: дескать, все ясно. – Он в больнице?
 – Нет. В морге.
 – Разбился?!..
 Бардин сгибается, упирается лбом в сжатые кулаки…
 …Три дня назад в теплый солнечный день они гуляли в парке: обе сестры с мужьями и на плече у Артамонова трехлетний сынишка. Женщины с мальчиком отправи­лись на качели, а мужчины, наблюдая за их весельем, пили пиво неподалеку, и Артамонов повторял с тоской:
 – Думал, буду другой человек… жизнь увижу… вроде достиг, а все не то…
 – Мы давно это обговорили, Толька, – отозвался Бардин с раздражением. – Знал, на что идешь.
 – Много я знал… Все не так, и не пойму, что делать… Тупик!..
 – Куда вы сегодня вместе собирались? – слышит Бар­дин голос Знаменского и возвращается в настоящее.
 – К теще на именины, – тяжело вздыхает он. – А вы не из ГАИ?
 – Нет, не из ГАИ… Было заранее уговорено заехать за Артамоновым?
 – Они с Галиной повздорили что-то. Думали по доро­ге их помирить. Кому нужны постные лица за столом? Простите, с кем имею честь разговаривать?
 Знаменский подает удостоверение. Бардин разгляды­вает его дольше, чем требуется: внутренне готовится к серьезному разговору.
 – Куда мог отправиться Артамонов, если день на службе не разъездной?
 – Тут, скорей, Галина…
 – Галина Степановна сочла мои вопросы странными.
 – Да?
 – А вам они не кажутся странными?
 – Что прикидываться! Раз вы с Петровки, очевидно, не просто авария. Что-то еще вас смущает… – Он выжи­дающе замолкает, но Знаменский не отрицает и не под­тверждает. – Потому вы от Галины и скрыли, чтобы разговор не потонул в слезах… Так что вопросы, я пони­маю, любые возможны. Пожалуйста.
 Бардин держится свободно и с достоинством, но Пал Палыч не спешит переходить на доверительный тон. Meшает скрытое давление собеседника: ну спрашивайте, спрашивайте, у меня готовы ответы!
 Бардин первый прерывает паузу.
 – Я должен помочь, чтобы рассеялось недоразуме­ние. Толя парень безобидный. Возможно только недора­зумение.
 Пал Палыч – что с ним случается редко – пускается на хитрость: прикидывается простачком.
 – Если безобидный, куда я дену подозрительный факт? Мелкий служащий, скромная зарплата – и вдруг…
 – Что?
 – А то, что начальство с меня голову снимет, если я не выясню, куда и зачем ваш родственник катался. На Калужском шоссе угораздило, пятидесятый километр. Какая нужда его погнала?
 – А он… по дороге туда или обратно?
 – Обратно, – говорит Пал Палыч, «не замечая» ост­рого интереса собеседника.
 Бардин узнал нечто важное.
 – Ах, Толя, Толя, – бормочет он, быстро решая что-то для себя, и потом спрашивает осторожно: – Позволь­те догадку: при нем нашли крупные деньги, да?
 – Откуда им быть? – уклоняется Знаменский. Тон намеренно фальшив.
 – В принципе, могло быть такое совпадение. Толя знал мою давнюю мечту – катер высокого класса. И недавно был разговор: обещали ему что-то вроде долго­срочной ссуды. У одного человека.
 Знаменский делает вид, что клюнул.
 – У кого?
 – Вы меня ставите в затруднительное положение. Ана­толий по секрету, под честное слово… Я, правда, не относился серьезно, мало ли что наобещают… – Для достоверности Бардин должен немного поломаться, а Знаменский надавить.
 – Нет уж, товарищ Бардин, досказывайте: у какого человека? На слово верить – должность у меня не та.
 – Это верно… Ну что поделаешь – Климов. Здешний его приятель. Толя говорил: Климов «имеет выход на деньги».
 – Как это понимать?
 – Ничего не хочу домысливать. Повторяю, что слышал.
 – Домысливать не надо… – И, сбросив маску, Пал Палыч жестко кончает: – А сколько катеров вы хотели купить?
 – Простите?..
 – Я спрашиваю, сколько катеров: два? три? четыре?


* * *

 Уже вечереет, когда Знаменский и Томин возвраща­ются в служебной машине из конторы.
 – Слушай, Паша, ты веришь в тещины именины?
 – А ты – нет?
 – Странно: человек везет шестьдесят две тысячи – и вдруг сбегаются родичи в едином, так сказать, порыве! Поджидают, волнуются… Не напоминает типовую картину?
 – В смысле, предстоит дележ и склока?
 – Ну да, каждый боится, чтоб не обжулили. Тем более шестьдесят два на четыре ровно не делится, – шутливо добавляет Томин и трогает шофера за плечо: – Меня где-нибудь здесь. – И снова Знаменскому:
 – Ты над этим поразмысли.
 Машина приостанавливается у тротуара. Томин вы­ходит.
 – До завтра.
 …А наутро в кабинете Пал Палыча друзья продолжа­ют вчерашний разговор.
 – Я поразмыслил, Саша. Жена Артамонова в твою схему не укладывается.
 – Почему?
 – Просто по ощущению.
 Этого Томину достаточно – интуиции Пал Палыча он привык доверять.
 – Нет так нет. Танцуем от печки. Маленький человек. Большие деньги. Откуда: ограбление, наркотики, шантаж подпольного миллионера?
 – Теоретически, что угодно, за исключением конто­ры. Там нечем разжиться, я справлялся в УБХСС.
 – Знаешь, мне нравится, что этот Артамонов такой скромненький и тихий, это сулит неожиданности. Дав­ненько не было роковых тайн! – усмехается Томин.
 – Доброе утро. Как успехи? – входя спрашивает Кибрит.
 – Все ясно, Зинаида, – сообщает Томин. – Пользу­ясь неисправностью уличных часов, Артамонов похищал у добрых людей время и сбывал его втридорога. Деньги не фальшивые?
 – Ну что ты!
 – Жаль, – говорит Пал Палыч. – Сашу потянуло на экзотику. Как они лежали в чемодане?
 – Очень аккуратно. Новенькие пачки по тысяче руб­лей в стандартных банковских заклейках. И отдельно две тысячи – в конверте.
 – Предназначались кому-то персонально, – делает вывод Томин.
 – Да, там даже проставлены буквы «А. П.» Вероятно, инициалы.
 – А. П., – повторяет Томин. – Учтем.
 – Похоже, поспешный грабеж отпадает, – размыш­ляет Знаменский. – Скорее, пахнет неким учреждением. Слушай, Зиночка, купюры новенькие, незахватанные… А есть ли там отпечатки пальцев Артамонова? Вдруг он знать не знал, что там в чемодане? Вдруг его использовали как курьера?
 – Тогда зачем мне купюры? Достаточно посмотреть замки.
 Знаменский итожит разговор.
 – Связи, – говорит он Томину. – Отпечатки. – Киб­рит: – А это самое «А. П.» – характерным почерком?
 – Нет-нет, ничего не выйдет, почти печатными бук­вами.
 На стук в дверь Знаменский говорит:
 – Войдите!
 Появляется Бардина, женщина лет тридцати пяти, довольно яркой наружности, с манерами, выдающими привычку бывать на людях и нравиться.
 – Я – сестра Гали Артамоновой, – заявляет она с порога.
 – Не будем мешать, – поднимается Томин.
 Они с Кибрит выходят, и в коридоре Томин интере­суется:
 – А, кстати, по какой причине авария?
 – Не ясно пока. Шофер грузовика рассказывает, что Артамонов его обогнал, но шел странно, неровно – то сбросит скорость, то опять припустит. И потом «не впи­сался» в поворот.
 Бардина тем временем, всхлипывая и торопясь, вык­ладывает, с чем пришла.
 – Эти деньги Толя нашел!
 – Как так нашел? – изумляется Знаменский.
 – Да вот нашел – и все!
 – Алла Степановна, откуда столь… оригинальная идея?
 – Он вчера мне звонил, сказал: «Аля, поздравь, я нашел кучу денег!» Я говорю: «Не выдумывай». А он: «Совершенно серьезно, такую кучу, что и не снилось!» Конечно, ему нельзя было садиться за руль в таком состоянии…
 – Он и сумму назвал? («Ну и ну! – думает Знамен­ский. – Похоронить не успели – прибежала с небыли­цами!»)
 – Сумму – нет. Сейчас, говорит, приеду и сдам день­ги в милицию. Вы не верите? Но я клянусь, что Толя звонил! – Это сказано так достоверно, что Пал Палыч на минутку сбит с толку.
 – Вы рассказали об этом мужу и сестре?
 – Потом, когда узнала про несчастье и подтвердилось про деньги. Я сперва подумала, он дурачится. Толя иногда наговорит с три короба…
 – Ясно, – машинально произносит Знаменский в раздумье. – Как восприняла Галина Степановна?
 – Разве ей сейчас втолкуешь… Как каменная… И во­обще… моя сестра настолько непрактичная, трудно пред­ставить!
 – Время звонка не заметили? – Пал Палыч пригото­вился записывать.
 – Около четырех.
 – А откуда Артамонов звонил?
 – Он сказал: «Я из автомата, сейчас еду в город и сразу в милицию». Вероятно, был где-то под Москвой.
 – Верно, Алла Степановна, под Москвой. Давайте думать, куда он ездил.
 – Чего не знаю…
 – Попробуем друг другу помочь. Я бы с удоволь­ствием оформил всю сумму как находку, и с плеч до­лой. Но надо, как минимум, установить, кто потерял. Понимаете?
 – Дда… – неуверенно отзывается Бардина.
 – Интересы наши совпадают. Вы ведь пришли с той мыслью, что за находку полагается вознаграждение – четверть суммы?
 – Я считаю, справедливо выплатить Гале. Анатолий не виноват, что не успел сдать.
 – С доказательствами слабовато. Хотя бы намек, где искать. Калужское шоссе, Алла Степановна. Какое-нибудь предположение, а?
 Бардина разводит руками.
 – Это плохо. Допустим, я за вами повторю: «Нашел кучу денег». А мне скажут: «Ты видел, чтобы деньги кучами валялись?» Если б Анатолии хоть описал вам: дескать, лежали там-то и там-то, в черном портфеле без ручки и завернуты в полотенце… Не описывал?
 Бардина порывается было подтвердить: да, да, опи­сывал! Но вовремя спохватывается и избегает ловушки.
 – Ннет…


* * *

 Теперь перед Пал Палычем сидит Бардин. И тоже припас сюрприз.
 – Я не ослышался? Вы отрицаете слова жены?
 – Запишем, что мне лично о находке ничего не изве­стно. – Он полугрустно, полусердито крутит головой. – Чудачка! Предупреждал, чтобы не лезла с этой историей. Нет, все-таки!..
 – Вынужден спросить, чем вы объясняете подобные показания своей супруги.
 Бардин, немного подумав, отвечает:
 – Разумеется, не будем превращать ее в лжесвиде­тельницу. Как-нибудь сформулируем поприличней… вро­де того, что гибель Артамонова меня чрезвычайно рас­строила – оно так и есть – и потому я мог поддерживать разговор, не вдумываясь в содержание и не отдавая себе отчета… В таком вот духе.
 – Извольте, запишу, хотя, если звонок действитель­но был, я вас не понимаю.
 – «Если был». В чем и загвоздка! Не для протокола – для вас: Аля милая наивная женщина. Думает, приду, расскажу по правде – и Галине отвалят куш. Да такой бухгалтер еще не родился, чтобы заплатить! А я, если не верю в результат, то и рукой не пошевелю.
 Трещит телефон, Знаменский снимает трубку.
 – Да?..
 Звонит ему Кибрит:
 – Это я, Пал Палыч. Вести с переднего края науки. Внутрь чемодана Артамонов не заглядывал!.. Разумеется, мог знать, но только с чужих слов… Точно, точно, при такой конструкции замки не откроешь и не закроешь, чтобы не оставить отпечатков!
 Знаменский кладет трубку и упирается хмурым взгля­дом в Бардина.
 – Когда вы услышали от жены версию с находкой «денежной кучи»?
 – Да с первыми рыданиями… До чего злая шутка судьбы! – Бардин напрашивается на сочувствие, но Зна­менский холоден.
 – Смерть всегда трагична, но порой вокруг начинает­ся недостойная склока. У меня, признаюсь, впечатление, что Алла Степановна не стала бы действовать по соб­ственному почину, вопреки вам. Эти противоречия в показаниях – намеренный расчет.
 – Совершенно не в моем характере! – протестующе восклицает Бардин.
 – Напротив. Ведь вы вчера с первых слов взяли меня на пушку: сделали вид, что уверены насчет аварии. А вы ни в чем не были уверены, вы ужаснулись, услышав о гибели Артамонова!
 Бардин открыл было рот, но Пал Палыч поднимает руку, предупреждая возражения.
 – Этап следующий: вы изложили туманный вариант о Климове, «имеющем выход на деньги». Сейчас новый нежданный поворот. Зачем вы с женой морочите мне голову?


* * *

 Томин звонит в МУР – «накачивает» своих помощ­ников по телефону:
 – Судимый? Так-так, годится. А после освобожде­ния?.. О-ой, слушать стыдно! В ваши годы я бегал втрое быстрей! Ладно, что еще?.. Ну попытайтесь, молодцы. А кто смотрит дела с необнаруженными ценностями?.. И когда?.. Шевелитесь, братцы, скорость, скорость! Если что – я в архиве.
 Он возвращается к столу, заваленному толстыми след­ственными делами. Отодвигает том, начинает листать дру­гой, на чем-то задерживается, углубляется в чтение.
 – Прямо роман! – бормочет себе под нос. – «Смотри лист дела»… Посмотрим… – прижав локтем страницу, он отыскивает в следующей папке нужное место и снова читает. – Батюшки, и вы здесь, юный Рокотов? Сколько лет, сколько зим… – Томин усмехается, что-то вспоми­ная. – Ага, вот наконец и Бардин!


* * *

 Утро. В контору стекаются служащие – среди них и те, что нам уже знакомы; с перешептыванием оглядываются они на Знаменского, стоящего неподалеку от подъезда. Подходит поздороваться с Пал Палычем управляющий, что-то выслушивает и согласно кивает. Наконец появля­ется тот, кого ждет Знаменский, – Климов, ничем не примечательный человек с лицом, сумрачным то ли от природы, то ли от невеселого сейчас настроения. Он останавливается, когда Знаменский спрашивает его: «Вы Климов?» – и еще больше мрачнеет.
 – Наверно, из милиции?
 – Да. В прошлый раз я вас не застал.
 Климов разговаривает со Знаменским грубовато, от­вернувшись в сторону:
 – Жил хороший парень, кого трогал? Чем нормально похоронить да пожалеть… на пяти этажах работу побро­сали. Толкутся, роятся, плетут ахинею. Двадцать тыщ! Завтра до миллиона дойдут! А-а! – Климов в сердцах машет рукой. – Бабка моя, темная, правильно говорила: о покойнике плохо нельзя. А вы на покойника уголовное дело!..
 – Отвели немного душу? – спрашивает Знаменский замолчавшего собеседника. – Еще несколько вопросов. Артамонов брал у вас в долг?
 – Ну кого это касается? Давно прошедшие времена.
 – А говорят, вы ему недавно заем обещали.
 – Если двадцать тыщ ищете, то ошиблись карма­ном! – угрюмо усмехается Климов.
 – Дружба между вами слегка пошатнулась? Или тоже пустой слух?
 – Ну раньше вдвоем подрабатывали, в новых домах двери обивали. Понятно, общие интересы. Потом Толька откололся, – в голосе Климова проскальзывает нотка то ли обиды, то ли неодобрения.
 – Я чувствую, он вас подвел?
 – А! – отмахивается Климов.
 …Однако обида всплывает, и на месте Знаменского видится ему Артамонов, слышится обрывок разговора:
 – Обрыдло на чужие двери жизнь тратить!
 – Толька! Мы же целому подъезду обещали сделать до холодов! – возмутился Климов. – С первого этажа зада­ток взяли – забыл?
 – Я понимаю, Сеня, ты извини. Задаток я, конечно, верну, а дальше ты уж как-нибудь один. Я – шабаш! Галке не говори, ладно? Иногда охота бесконтрольный вечерок… – Он глянул на Климова повеселевшими, шальными глазами:
 – Понимаешь, жизнь зовет!..
 Вопрос Пал Палыча выводит Климова из задумчи­вости:
 – Говорят, Артамонов последние месяцы переме­нился?
 – В чем?
 – Вам виднее. Что-нибудь замечали?
 Климов старается отвлечься, блуждая взглядом по сторонам.
 …Еще одна, более поздняя сценка встает в потрево­женной памяти: они оказались рядом у прилавка магази­на накануне Восьмого марта. Артамонов покупал духи.
 – Два по пять пятнадцать и вон те – в коробке. – Он указал на стеллаж поверх головы продавщицы.
 – Восемьдесят рублей! – отрезала та: надоело уже отпугивать покупателей ценой.
 – То, что нужно! Заверните отдельно.
 – Богато живешь! – сказал из-за спины Артамонова Климов.
 – Ты тоже тут?..
 – Тоже.
 – Это я Галке… – безнадежно соврал Артамонов про восьмидесятирублевый флакон. И вдруг ошарашил при­ятеля: – Хочешь, твоей такой же куплю?..
 – Так что перемены? – спрашивает Знаменский, не дождавшись ответа. – Вы ведь что-то вспомнили?
 – Нет. И ничего я такого не замечал!


* * *

 У Томина тоже начало нового рабочего дня. При входе его в кабинет уже заливается телефон.
 – Кто?.. – спрашивает Томин в трубку. – Привет. Давай. – Он выслушивает доклад, вставляя короткие замечания, удивленные, одобрительные или сердитые:
 – Да ну?.. Нет, отставить!.. Ладно, учту… Невозмож­но – не бывает, бывает – неохота… Вот это спасибо… Так-так… Собачка мужского пола или женского? То есть как – не разберешь? Ногу задирает?.. Нет, это не лишнее. Уточни кличку. Более того – узнай, не было ли щенят. А если были, еще более того – выясни, куда их дели!.. Да?.. Вот как? Тогда давайте сюда, покажете.
 В успехе Томина, кроме собственных его «сыщицких» талантов, немалую роль играет умение мобилизовать и верно нацелить своих сотрудников.
 Оживленный Томин догоняет Кибрит в коридоре.
 – Зинаида, пошли, кой-что расскажу. Есть время?
 И вот вся троица в сборе у Знаменского.
 – Года полтора назад Артамонов внезапно перестал нуждаться в приработке, – говорит Пал Палыч. – Тут список адресов, где они обивали двери.
 – Не случалось ли квартирных краж? – с полуслова понимает Томин. – Ладно, а как тебе Климов?
 – Неприязнь к органам, сожаление об Артамонове. Но, я бы сказал, не в размере шестидесяти двух тысяч.
 – Не торопись с выводами! У Климова имеется сосед и с младенческих лет дружок – Муромский. Год назад его арестовали. В области тогда очистили кассы двух универ­магов. Очень запутанное было дело, Муромского взяли по подозрению, потом освободили за недоказанностью, кого-то посадили. Но половину денег не нашли!
 – Ну и что? – скептически спрашивает Кибрит.
 – Пока ничего. Я ищу вокруг погибшего «бродячие деньги». Как к нему попали – уже следующий этап… Климова тебе подсунул этот шурин-деверь? – обращает­ся Томин к Пал Палычу.
 – Он. Тоже что-нибудь?
 – Весьма. В прошлом крупный валютчик. Осужден с конфискацией имущества. Но гарантии, что конфиско­вали все, разумеется, нет. Освободился он условно-дос­рочно, работает и прочее. Но опять же не дам гаран­тии, что ничем не балуется. Это вам второй «выход на деньги». Дальше. Выход номер три. И снова через Бар­дина! Недавно его одноделец, тоже бывший валютчик, в своем кругу именуемый Мишель, погорел с хищени­ями на хладокомбинате. Как человек аморальный, от следствия он скрылся и пребывает в розыске. Кубышку успел прихватить с собой. Есть предположение, что да­леко Мишель не побежал, а снял где-то дачу и отси­живается на природе. Причем – прошу отметить – Бардин Антон Петрович, то бишь – А. П. Правда, А. П. у меня широкий ассортимент: и Александр Павлович есть, и Алексей Прокопыч, и даже Анна Платоновна. Но возвращаюсь к Бардину. Сейчас некий Кумоняк рассказывает, будто Мишеля пригрозили продать и со­рвали сто тысяч отступного. Сто, думаю, преувеличе­но, а шестьдесят две…
 Знаменский молча делает пометки, но Кибрит не выдерживает.
 – Шурик, я совершенно запуталась!
 – Ну? В трех соснах! – Томин коротко растолковыва­ет: – Погиб Артамонов. Шурин Артамонова…
 – Бардин, бывший валютчик, это я усвоила. Но ка­кой Кумоняк?
 – Это не важно. Важно, что у Антона Бардина старый знакомый в бегах и кто-то его «раскулачил».
 – Саша полагает, что Бардин с Артамоновым заод­но, – вставляет Знаменский. – Свободный полет мысли.
 – Чем я выгодно отличаюсь от тебя, – парирует Томин.
 – Извини, Шурик, хоть ты и старший инспектор – снимаю шляпу, – но иногда рассказываешь вещи, о ко­торых, по-моему, просто нереально знать!
 – Почему, Зинуля? Ну, представь, что у короля треф украли корону. Созываем узкое совещание. Здесь те, кто разбирается в жизни короля треф и его дамы. Здесь те, кому ясна конъюнктура в торговле коронами. – Он пока­зывает то на одну, то на другую сторону стола. – Стоит их свести – и готов ответ: корону стащила шестерка пик, загнала ее бубновому тузу, а платил за все червонный валет. Объяснил?
 – Лучше некуда! – смеется Кибрит и встает, собира­ясь уходить. – Пора за микроскоп.
 – Паша, не наблюдаю аплодисментов! – Томин тоже поднимается. – Я тебе притащил гору информации…
 – Твоя информация касается разового мероприя­тия, – говорит Знаменский, с сомнением качая голо­вой. – А у Артамонова, по-моему, появилось какое-то занятие. Более-менее регулярное.
 – Ладно-ладно, поглядим. Сгоняю в район проис­шествия: может, кто приметил старенький голубой «Москвич».
 – Почему старенький «Москвич», а не новую «Вол­гу»? – останавливается Кибрит.
 – Зинаида, какая «Волга»?
 – Серая, двадцатьчетверка.
 – Паша, на чем ездил Артамонов?
 – Естественно, на «Москвиче». А разбился… Зина?
 – По-твоему, я не отличу «Волгу» от «Москвича»?
 – Еще и чужая машина! – ахает Томин.
 – О чем вы? Документы на его имя. Сама акт подпи­сывала.
 – Да что ж ты нам-то не сказала?! Общеизвестно, что у Артамонова допотопный «Москвич», который он со­брал по частям своими руками!
 – Вы говорили «машина», и я говорила «машина»…
 – Ну, сыщики! – веселится Томин. – Ну, пинкерто­ны! Все-то мы знаем!
 – И про Мишеля, и про какого-то Кумоняку, – под­девает Знаменский. – А такой факт, на самой поверхно­сти – эх!.. – Пал Палыч крутит головой. – Побеспокоим семейство, – берется он за телефон. – Не отвечают… – Набирает другой номер: – Будьте добры Антона Петро­вича Бардина… Прошу прощенья, – кладет трубку. – На похоронах.


* * *

 Высокий и тощий, философски настроенный сто­рож ведет Знаменского по территории кооперативных гаражей.
 – Все, бывало, шуткой: сообщите, мол, дедушка, когда сто лет стукнет, «Чайку» вам подарю… – Он отпи­рает гараж запасным ключом, и Знаменский видит гор­батенький «москвичок» четыреста первой модели, но аккуратный и очень ухоженный.
 Сторож пробирается в угол, где странно притулился зеркальный шкаф, и подзывает Пал Палыча. В шкафу обнаруживается целый набор носильных вещей: кожаное пальто с меховым воротником и шапка, три костюма, рубашки в нераспечатанных полиэтиленовых пакетах, гал­стуки и даже перчатки, а внизу несколько пар хорошей обуви. Теснятся какие-то свертки, торчат горлышки бу­тылок с иностранными наклейками.
 – Полный гардероб, – поясняет старик. – На разные сезоны. Прикатит, все переменит – и до свидания…
 Сторож вспоминает, а мы видим, как Артамонов подъезжает к гаражу на «Москвиче» и выводит «Волгу», а «Москвича» ставит на ее место, оглядывая его при этом бережно и любовно: где-то протрет тряпочкой, поправит коврик на сиденье, готов, что называется, пушинки сдувать.
 На приборной доске «Москвича» красуется фотогра­фия: голова крутолобой, длинноухой собаки с умными глазами.
 Артамонов привычно переодевается. Скидывает скуч­ный свитерок и поношенные ботинки, прихорашивается перед зеркалом и превращается в этакого состоятельного молодого пижона.
 Небрежно с маху хлопнув дверцей, он трогает «Вол­гу» и выезжает на улицу, помахав сторожу на прощанье…
 – Вот таким манером, – говорит старик. – А когда вернется, то все, значит, в обратном порядке.
 – Вас это не удивляло?
 – И-и, товарищ дорогой! Тут ноги протянешь, если на все удивляться, что удивления достойно!
 Они беседуют в дверях гаража, и старик оглядывается на «москвичек».
 – Та у него была парадная, а этот для души, – глубо­комысленно изрекает он. – На этом он бы нипочем не расшибся.
 – Конечно, скорость другая, – поддакивает Пал Палыч.
 – Нет. Тут глубже. Психология!


* * *

 Вдоль тихой улицы пожилой мужчина с желчным лицом прогуливает коренастую, с гротескно длинными ушами собаку, точный портрет которой украшал прибор­ную доску артамоновской машины.
 С видом гуляющего появляется Томин.
 – Какая миленькая собачка!! – восхищается он. – Умная?
 Мужчине Томин не очень нравится. Но так как к собаковладельцам на улице чаще обращаются с бранью, чем с комплиментами, он отвечает вежливо:
 – Своя собака всегда умная.
 – Она какой же породы?
 – Редкой. Бассет.
 – А как ее зовут?
 – Абигайль. Аба. – И, свистнув собаку, собирается уходить.
 Томин заступает ему дорогу.
 – Какое совпадение – я, кажется, знаком с ее ма­тушкой! Ту зовут Фанта, и они очень похожи, очень. Но, пожалуй, мамаша попроще, вы не находите?
 – Молодой человек, что вас так занимает: я? моя собака? ее происхождение?
 – Ну вот, рассердились. Я надеялся – позовете чай пить, и мы бы уютно побеседовали.
 – О чем, черт возьми?
 – Обо всем, что меня занимает, Алексей Прокопыч, – уже серьезно говорит Томин.
 – А-а… – догадывается мужчина и переходит на иро­нический тон. – Билеты в оперу распространял опер­уполномоченный.
 – Инспектор. Терминология меняется. Так будем чай пить?


* * *

 А в кабинете Знаменского впервые появляется жена Артамонова.
 – Товарищ следователь!.. – произносит она и, задох­нувшись, останавливается у стола.
 – Вам будет проще по имени-отчеству: Пал Палыч.
 – Пал Палыч, – повторяет Артамонова, чтобы за­помнить.
 – Садитесь сюда. Бояться меня не надо.
 – Я не боюсь, но я очень волнуюсь! – Она приса­живается на край дивана, Знаменский – спиной к столу, так что беседа ведется как бы в неофициальной обстановке.
 – Я пришла вам рассказать, что сегодня случилось. Это очень важно!
 – Слушаю.
 Пал Палыч не может не сочувствовать женщине, похоронившей мужа. Но пока он отнюдь не убежден в ее искренности и чистоте побуждений, и в голосе его сдер­жанность.
 – Сказали, что нужно взять Толины вещи. Сестра пошла и принесла… совершенно чужие вещи, Пал Па­лыч! Какой-то плащ, шляпу, ботинки. Говорят, все это было в машине, но это не его!
 Знаменский, знающий, что хранилось в зеркальном шкафу, не воспринимает новость как сенсацию.
 – Вы мне не верите? – поражается Артамонова. – Я говорю правду!
 – Вполне возможно, Галина Степановна. Вы бывали в гараже?
 – Зачем? – Артамоновой кажется, что ее просто от­влекают от темы. – Как вы равнодушно приняли… Я думала поразить вас, и вы сделаете вывод, что…
 – Что в машине ехал кто-то еще? И бумажник и деньги этого кого-то?
 – Да-да!
 – А чемодан вы видели? – Пал Палыч достает чемо­дан, где лежали деньги.
 – Нет.
 Знаменский убирает чемодан.
 – Он тоже был в машине.
 – О… все чужое!.. Куда же делся тот человек? Вы знаете?
 – Предусмотрительно покинул машину до аварии. И оставил на память ботинки и чемодан денег.
 Артамонова беспомощно смотрит на Пал Палыча.
 – Это непохоже на правду, да?
 – Не очень. Проще поверить, что ваш муж все нашел.
 Знаменский приглядывается к ней испытующе: про­веряет реакцию на россказни сестры.
 – Нет… – горько отказывается женщина. – Это Аля мне в утешение… извините ее.
 Звонит телефон.
 – Простите, вы заняты, – говорит Артамонова, вста­вая. – Я отнимаю время.
 – Мое время целиком посвящено делу вашего мужа.
 – Боже мой, если б я могла помочь! – со стоном восклицает Артамонова. – Я бы все на свете отдала, чтобы смыть позорное подозрение! Я живу в стыде и кошмаре…
 Она снова опускается на диван и закрывает лицо. Сегодня в ней нет той чопорности и манеры поминутно оскорбляться, как при первой беседе в конторе. Но ка­кая-то если не театральность, то чрезмерность в выраже­нии чувств продолжает отталкивать Пал Палыча.
 – Слезами не поможешь, Галина Степановна, – дежурно говорит он, выдержав короткую паузу.
 Артамонова отнимает руки от лица и сжимает виски.
 – О, я не плачу. Плакать легко! Разве я могу себе позволить… Если б он просто погиб – это можно понять… хотя Толя в совершенстве владел машиной… но смерть не разбирает… Проклятые, проклятые деньги! Любая смерть лучше, чем бесчестье!
 – Галина Степановна, услыхав про деньги, вы сразу сказали «чужие». О ком вы подумали?
 Женщина молчит, потупясь…
 Перед мысленным ее взором возникает эпизод из прошлого. Она держит двумя пальцами пачку купюр – на отлете, со страхом и гадливостью.
 – Толя, я чистила твою куртку, и вот выпало…
 Артамонов, смотревший по телевизору футбольный матч, оглянулся, пережил мгновение паники, затем про­тянул с почти натуральной беспечностью:
 – А-а… это не мои, Галочка. Один тут просил достать запчасти.
 – Поклянись, что Антон ни при чем!
 – Антон? Клянусь, чем хочешь!
 – Прости, Толя. Я вдруг подумала… Прости…
 Артамонова поднимает глаза на Пал Палыча.
 – Умоляю, избавьте меня от этого вопроса! Я не могу.


* * *

 Томин тем временем беседует с Алексеем Прокопычем, сидя в скверике. Старик держится обходительно и улыбчиво, припрятав свое раздражение.
 – Вашей собачке, по-моему, год или около того? – говорит Томин.
 – Около того.
 – Значит, из конторы по починке времени вы три года как уволились. Но с Артамоновым поддерживали контакты?
 – Ах, инспектор, собачка довольно маленькая, вер­но? До слона каких размеров и какого назначения вы намерены ее раздуть?
 – Просто интересно, почему вдруг вам подарок. Ны­нешним сослуживцам Артамонов щенка редкой породы не предлагал.
 Щепкин постукивает ногтем по стеклу часов.
 – Пятьдесят минут, инспектор. А вы как-то все не можете толком сформулировать, что же вас интересует.
 – Масса вещей.
 – Это заметно.
 – В частности, вы.
 – Помилуйте – чем?
 – Очень хотелось бы услышать, что вы в действи­тельности знаете об Артамонове. О его «Волге». О чемо­данчике.
 – Моя Аба сказала бы: хотеть косточку и иметь косточ­ку – далеко не одно и то же! Шучу-шучу, инспектор, по-стариковски. Сам крайне заинтригован. Анатолий ведь был такой добрый и примерный юноша: не пил, не курил…
 – Не ухаживал за женщинами?
 Щепкин остро взглядывает на Томина.
 – Сорок шестой размер. Третий рост, – многозначи­тельно подсказывает инспектор.
 – А вас и это интересует? – спрашивает Щепкин, коротко помолчав. – Ах, инспектор, инспектор! Если б вы сразу заговорили о женщинах, а не морочили голову собаками, я бы… Надеюсь, Анатолий простит, что я вас познакомлю с его пассией. Это за городом, по Калужскому шоссе… Ну да, разумеется, от нее он и ехал, когда по­гиб, – подтверждает он, уловив движение собеседника.
 Расставшись с Щепкиным, Томин направился в лабо­раторию к Кибрит.
 – Будь другом, дай чего-нибудь от головы!
 – Цитрамон или анальгин? – спрашивает Кибрит, роясь в ящике.
 – Шут его знает, что дашь.
 – Для верности глотай обе. Стоп, тут не вода! – зас­лоняет она стакан на столе.
 Томин запивает таблетки из графина.
 – Кто это тебя допек?
 – Один А. П., чтоб его! Чую, надо ухватить, а ухва­тить не за что. – Набирает внутренний телефон, слышат­ся длинные гудки. – Куда-то Паша исчез.
 – По-моему, у Скопина.
 – Уже на ковер? Эх, работа-работенка!.. А я, между прочим, собираюсь к одной даме легкомысленного пове­дения.
 – Пожелать успеха?
 – Служебного, Зинаида, служебного! Если старичок не надул, привезу вам пассию Артамонова! Скажи Паше, чтоб дождался, ладно?


* * *

 Скопин – генерал-майор, начальник Знаменского, – отнюдь не собирался распекать его.
 – Вот такой был серьезный разговор, Пал Палыч, – резюмирует он. – И я рекомендовал вас. Пойдете в на­чальники?
 – Очень ценю доверие, Вадим Александрович… – смущенно произносит Знаменский и умолкает.
 – Ну-ну, без реверансов. Да? Нет?
 – Честно говоря, не тянет… Привык сам вести след­ствие. Люблю докапываться до причин, искать ходы… словом, люблю свою работу, Вадим Александрович. Дру­гой просто не мыслю.
 – Кого же предложите вы?
 – Да хоть Зыкова!
 – Надо понимать, что Зыков работы не любит? По­этому пусть командует? – Скопин усмехается, подловив Пал Палыча. – Предвидел, что будете отпихиваться. Сам когда-то отпихивался… Ладно, к этому вопросу мы еще вернемся. Теперь что касается истории Артамонова…
 – Да?
 Скопин достает папку из сейфа.
 – Я прочел все, что вы сделали. Версий много, но не видно главной фигуры. Артамонов не тянет на самостоя­тельного дельца, согласны?
 – Согласен.
 Скопин раскрывает папку на месте, заложенном ли­нейкой, заглядывает в чьи-то показания:
 – Напрасно вы откладываете прямое объяснение с Артамоновой. Как-нибудь переживет. Может быть, откро­ется причина двойной жизни ее мужа, и тогда разные половинки сойдутся…


* * *

 Тихий, утопающий в садах загородный поселок. Непо­далеку слышен шум шоссе.
 Томин приближается к небольшому чистенькому домику.
 Следом подползает и останавливается машина с тем же шофером, который возил Томина с Знаменским в контору. Пока шофер разминается, а затем пристраивает­ся с книгой на солнышке, Томин успевает войти и представиться.
 Мы застаем его и хозяйку в провинциально-уютной комнате «смешанного» назначения: тут и буфет с посу­дой, и трельяж, уставленный парфюмерией, и телевизор под кружевной салфеткой. По стенам развешаны кашпо с незатейливыми растениями и много чеканки, что броса­ется в глаза.
 С тахты таращится собака – копия Абы и Фанты.
 Хозяйка дома, Снежкова, молода и хороша собой, но с налетом вульгарности. Привычка разыгрывать секс-бомбу поселкового масштаба помогает ей сейчас не те­ряться в присутствии нежданного и неприятного для нее гостя.
 – Симпатичный мальчик, жаль, не знакома, – гово­рит она, возвращая Томину фотографию Артамонова. – Это с вами кто-то пошутил. Надо же, в какую даль зазря проездили!
 – Совсем уж зазря?
 – Ну если в ином смысле… Такого интересного муж­чину грех всухую отпускать.
 – Филя, ты тоже не припомнишь?
 Томин протягивает фотографию собаке, та ее равно­душно обнюхивает.
 – Неблагодарное животное! Это хозяин твоей мама­ши. Соседка – та сразу узнала, – обращается он к Снеж­ковой.
 – Ой, да она рада-радешенька наклепать! Со зла, что я вон, – оглаживает стройные бедра, – а она – во! – показывает руками нечто бочкообразное. – И на работу мою завидует, да к тому ж Филя кур у ней гоняет.
 – А вы где работаете?
 – Преподаю на курсах кройки и шитья.
 – Обидно, если ехал зря… Придется показать еще одну картинку.
 Снежкова беспечно взглядывает и хватается за сердце.
 – Толя!.. О-о-ой…
 Услышав из раскрытого окна рыдания, толстая сосед­ка вылезла на крыльцо полюбопытствовать.
 Томин вышел из дома, сел рядом с шофером.
 – Минут через пятнадцать надо ехать, – угрюмо го­ворит он.
 На Петровке Снежкова уже не «вамп», а напуганная и страдающая женщина. Выплакаться не дали, ничего тол­ком не объяснили…
 – Не пойму, зачем вы сначала все отрицали, Таисия Николаевна, – говорит Знаменский.
 – А если жена подослала? – она делает жест в сторо­ну Томина.
 Тот сидит в уголке с видом человека, который больше ни во что не вмешивается.
 – Ну-у, частных сыщиков у нас нет… Вы давно встре­чаетесь с Артамоновым?
 – Год два месяца.
 – Кто-нибудь «сосватал»?
 – Нет, голоснула на шоссе, Толя подвез, ну и…
 – Ясно. Скажите, что вам известно о его работе?
 – О работе?.. – Женщина пожимает плечами.
 – Скрывал?
 – Кажется, по линии часов что-то… Управляю, гово­рит, ходом времени. Захочу – назад пущу. Хохмил.
 – А какие-нибудь побочные занятия? Приработки?
 – Я ему не благоверная. Не отчитывался.
 – С неблаговерными порой откровенней, Таисия Ни­колаевна.
 Снежкова молчит и опять нервно пожимает плечами.
 – Ну, хорошо, вернемся к дню гибели Артамонова. Пожалуйста.
 – А чего еще рассказывать? – подрагивает она губа­ми. – Побыл-то всего ничего. В четыре уже позвонил домой и засобирался.
 – У вас городской телефон?
 – Через восьмерку.
 – Артамонов с женой разговаривал?
 – Нет, не с женой… Он ее сестре звонил.
 – О чем?
 – Не хотел к теще идти… А эта Аля разоралась, он и поехал…
 Чувствуя близкие слезы, Пал Палыч переглядывается с Томиным, тот выходит в коридор. Дергает одну дверь, другую, бормочет с досадой:
 – Разбежались!
 В криминалистической лаборатории Кибрит тоже стя­гивает халат – собирается домой. Звонит телефон.
 – Да… – снимает она трубку. – Валерьянки нет, Шурик. С вами сегодня хоть аптечку заводи!.. Хорошо, попробую что-нибудь найти.
 За прошедшие минуты в тоне Снежковой появилась истерическая агрессивность.
 – Это мое совершенно личное дело! – заявляет она Знаменскому.
 – Таисия Николаевна, я спросил лишь о характере ваших отношений.
 – А чего спрашивать?! Чего вы от меня добиваетесь?! Сами не понимаете, какие бывают отношения, если от жены гуляют? Я про это с мужчиной говорить не могу!! Вообще лучше ничего не говорить! – Снежкова утыкает­ся лицом в ладони и бурно плачет.
 За ее спиной отворяется дверь, входят Кибрит и Томин. Пал Палыч жестами просит Кибрит побыть со Снежковой, успокоить ее.
 – Я вас позову, – шепчет Кибрит.
 Мужчины выходят.
 Когда Снежкова отнимает руки от лица, она видит на месте Знаменского женщину.
 – Вы тоже следователь?
 – Нет, я эксперт. Но случайно в курсе: меня посыла­ли на место аварии для осмотра.
 – Ой… Вы Толю видели?
 – Да.
 – Он… сильно мучился?
 – Нет, по счастью. Все случилось мгновенно… И лицо совсем не пострадало. Он, наверно, даже испугаться не успел.
 – Когда сюда ехали, видели этот поворот. Толя столько ездил, даже поддатый… Он с закрытыми глазами мог! И вдруг… Судьба, что ли?..
 – Да, странно… Как вас зовут?
 – Тася. А вас?
 – Зина, – с едва уловимой заминкой отвечает Киб­рит, решив не разрушать возникшего к ней доверия Снежковой.
 – Замужем?
 – Замужем.
 – И как у вас? – нащупывает Снежкова почву для общения.
 – Ну… всяко бывает… – Кибрит предлагает собесед­нице почувствовать себя на равной ноге. – Вы его люби­ли, Тася?
 – Это трудно сказать… Наверное, любила, если реву… А другой раз глаза бы не глядели…
 Вздыхая и сморкаясь, она начинает изливать душу.
 – Знаете, сперва он мне до того понравился, совер­шенно удивительно! Чего-нибудь сделает и покраснеет, представляете? Игорька привозил. С рук у меня не слезал, такой ребенок ласковый. Теперь вырастет – забудет… Мать, Галина эта, раз его наказала, а он ей: Тася, говорит, лучше… А потом… Даже не знаю, как расска­зать… Что-то ему вступило – не угодишь… Разврата захо­телось, – почти шепчет Снежкова. – Представляете? А что я такое могу? Я ж не какая-нибудь! Уличная я, что ли?.. Если, говорит, все обыкновенно, то я и в законном браке имею, а ты научи меня прожигать жизнь. Вы пони­маете? Нет, вы не подумайте, Зина, он был хороший. Если за ним что подозревают – это неправда! Толя был очень хороший. Попроси – все отдаст. Честно. Такие подарки дарил! А недавно вдруг мебель привез. Я даже подумала, может, имею перспективу. Не к жене привез – ко мне. Дом обставляет… Господи, как его угораздило на том повороте?!
 Во время разговора Знаменский и Томин топчутся в коридоре. Из кабинета появляется Кибрит, кивает Пал Палычу: можешь допрашивать.
 Знаменский уходит к себе.
 – Я сейчас, Паша, – говорит Томин. – Что ска­жешь? – спрашивает он у Кибрит.
 – Ничего.
 – За двадцать минут ничего?
 – Шурик, тайна исповеди!..
 Снежкова успокоилась и стала словоохотливей. Уви­дев на столе чемодан, она с грустью говорит:
 – Толя часто с ним ездил, служебные документы носил.
 – Вы их видели?
 – Зачем мне их смотреть?
 – Таисия Николаевна, женщины ведь наблюда­тельны.
 – Ну?
 – Как вам кажется, Артамонов приезжал прямиком из города? Или заворачивая еще куда-то в округе?
 – Трудно сказать, – отвечает Снежкова после разду­мья. – Но чего ему в округе делать?
 – А часто он звонил от вас? На службу или друзьям?
 – Нет, только жене: «Галочка, задержусь, работаю с Климовым». Я после шутила: приезжай, говорю, работать с Климовым, я соскучилась.
 Знаменский с досадой убирает в сторону чемо­дан, вошедший Томин понимает, что допрос почти бесплоден.
 – Вам не случалось бывать у знакомых Артамонова или принимать их у себя?
 – Привозил одного старика как-то. Не помню, как зовут.
 – Плешивый и носатый? – полувопросительно встав­ляет Томин, имея в виду владельца Абы.
 – Да. И еще Антона. Это уже весной. Друг его. Тоже знаете?
 Пал Палыч и Томин оживляются при имени Антон.
 – Пожалуйста, все, что припомните.
 – Ну, Толя заранее сказал, что будет гость, и давай, мол, постарайся встретить на высшем уровне. Хорошо, у соседки свинья опоросилась. Пришлось кланяться. Сдела­ла я молочного поросенка заливного, пальчики обли­жешь. Парад, конечно, навела…
 Воспоминание относится к разряду приятных, и Снежкова погружается в него с удовольствием.
 …За празднично накрытым столом сидят Артамонов и Бардин. Звучит музыка. Прифранченная хозяйка играет глазами и мечется между кухней и гостями. Бардин холод­новато любезен, его забавляют старания Артамонова про­извести впечатление.
 – Как тебе Тася?
 Бардин улыбается Снежковой, та, прервав хлопоты, ждет оценки.
 – Красивая женщина, хорошая хозяйка. Чего еще желать?
 – Благодарю за комплимент, – воркует Снежкова. Бардин представляется ей весьма привлекательным муж­чиной.
 – Валяй, соблазняй его, валяй! – смеется Артамонов и подталкивает ее к шурину.
 – Попозже, – обещает Снежкова.
 – Сначала гарнитур посмотрим, – решает Арта­монов.
 Хозяйка отпирает им комнату, загроможденную до­рогим кабинетным гарнитуром. Мебель просто составлена сюда, книжный шкаф без книг, письменный стол без единой бумажки.
 Артамонов с победоносной ухмылкой плюхается в кресло.
 – Сила?
 – Зачем тебе?
 – Ну… красиво, приятно. Посижу, о чем-нибудь по­думаю.
 – Подумать тебе полезно, – со скрытым раздражени­ем роняет Бардин…
 – Я слушаю, Таисия Николаевна, – прерывает Пал Палыч воспоминания Снежковой.
 – Знаете, Толя чувствовал свою гибель! – вдруг вы­паливает она. – Такой был тоскливый и никак не хотел ехать! Перед дорогой он зашел в кабинет…
 …На диван брошены плащ, шляпа и пресловутый чемодан. Артамонов бесцельно бродит по комнате, отре­шенно разглядывая пустые полки и голый стол, трогает пальцем верхнюю доску шкафа.
 – Неизвестно, откуда пыль, – бормочет Снежкова. Прислонясь к косяку, она наблюдает за Артамоновым. Тот садится в кресло, подпирает голову кулаком и зас­тывает.
 – Толюшка! – не выдерживает женщина. – Ну чего ты так переживаешь?!
 – Не мешай. Я думаю о жизни.
 От непривычности ответа Снежкова теряется…
 – Я, говорит, думаю, – повторяет она теперь Зна­менскому и Томину. – «Не мешай думать», понимаете? Он предчувствовал! Он как знал!
 – Умоляю вас не плакать! – вскакивает Томин. – Поговорим о другом. Вот вы познакомились. Кстати, где? Голосовали ближе к городу или уже недалеко от поселка?
 – А при чем поселок? Я к тете ездила в Сосновку. Это по Киевскому. На возвратном пути Толя и подвез.
 – Он был с чемоданом? – спрашивает Знаменский. Оба настороженно ждут ответа.
 – Да, спереди в ногах мешался. («Заладили с этим чемоданом», – думает она в раздражении).
 Наутро после допроса в кабинете Знаменского прово­дится опознание. Как положено, вместе с двумя другими мужчинами того же примерно возраста и комплекции Снежковой показывают Бардина.
 – Знаете ли вы кого-либо из этих людей? – обраща­ется Пал Палыч к Снежковой.
 – Да, в середине – Антон.
 «Зачем нужна столь официальная процедура? – дума­ет она. – Может быть, она чревата опасностью для обхо­дительного, любезного Антона?» И, глядя на него с неловкостью, Снежкова добавляет:
 – Извините…
 – Пожалуйста, Тася, пожалуйста, – иронически улы­бается тот.
 Звонит городской телефон.
 – Минуточку, – говорит Пал Палыч в трубку и кла­дет ее на стол.


* * *

 Артамонова позвонила Знаменскому из дому, по на­стоянию сестры. И теперь объясняет следователю причи­ну своего звонка. Прижав трубку к уху, Артамонова ждет, пока Пал Палыч освободится.
 – Товарищ Знаменский?.. Это Артамонова. Простите, что мешаю, но каждый день неизвестности – для меня мука!.. Приедете?.. – Предложение Знаменского неожи­данно. – Нет, пожалуйста, раз вы считаете… Я немного нездорова, застанете в любое время. До свидания.
 – Сюда?! – всплескивает руками Бардина.
 – Да.
 – Галочка, только не пугайся, это, наверно, с обыском.
 Артамонова своим характерным жестом вскидывает руки к вискам.
 – Боже, до чего я дожила!
 – Где у тебя фотографии, письма? Я унесу, чтобы не рылись. Хоть это!
 – Нет, Аля. Пусть обыскивают! Мне прятать нечего.
 Бардина понимает, что ей надо как-то подготовить сестру.
 – Галочка, родная… – начинает она, терзаясь тем, что предстоит выговорить. – Это ужасно, но я наконец должна тебе рассказать кое-что… Лучше уж я…


* * *

 – Весьма пышная церемония, – улыбается Бардин, оставшись после опознания с Пал Пальнем. – И велика вам радость, что Толя возил меня к своей бабенке?
 – Возил, между прочим, на «Волге», показывал до­рогую мебель и так далее. Следовательно, вы знали о его второй, тайной жизни.
 – Хм… Один – ноль.
 – И безусловно догадывались, что дело не чисто. Человек вы неглупый, бывалый.
 – Даже сиделый, – замечает Бардин, поняв, что Пал Палычу известно о его судимости.
 – Да, не скрою, поинтересовался вашим прошлым.
 – И представляете, что я за фрукт, – это звучит в вашем голосе.
 – Разубедите, если не так.
 – Хорошо, – помолчав, соглашается Бардин и, решившись, рассказывает уже без понуканий. – Зало­жили меня тогда собственные коллеги. Два резвых мо­лодых человека сдали органам. Я был слишком силь­ный конкурент. Но я успел сесть, когда за валютные операции еще давали два года. Пока за проволокой – казалось ужасно много. Но едва приехал домой – указ: до высшей меры. И читаю в газете, что те резвые молодчики пошли под вышку. Представляете, что я чувствовал?
 – Надеюсь, не только злорадство?
 – Что вы! Готов был благодарить за прежнюю под­лость! Решил: стоп! Судьба подарила жизнь – но четко предостерегла. Не скажу, что я суеверный, но мистичес­кое было ощущение. Да… Ну, вспомнил свое музыкальное образование, пристроился работать, женился. Теперь вот средней руки организатор в области легкой музыки. Как валютчик был гораздо талантливей. Но зато на каком боку лег, на том и просыпаюсь.
 – Ладно, верю. Но тогда я спрашиваю вас, спраши­ваю человека, который со всем этим покончил: зачем вы меня путали разными баснями?
 – Старый служака, что вел мое дело, твердил клас­сическую фразу: «Следствию все известно, советую при­знаться». Сейчас следствию, видимо, почти ничего не известно, и все равно советуют признаться… – Бардин говорит скорее грустно, чем насмешливо. – Вы не учи­тываете одного обстоятельства, Пал Палыч. В происходя­щей драме центральное лицо – не я, не вы, не погибший Толя, а его жена, Галина. Вам – служба, мне – семейные неприятности. Над ней же в буквальном смысле разверз­лось небо! Не встречал человека, настолько помешанно­го на честности и долге. Обычной женщине стыдно, скажем, не иметь модного пальто. Галине стыдно иметь что-нибудь, чего у других нет!
 – А чем плохо?
 – Скучно! Я к ней очень привязан – выросла на глазах. Но скучно. Ходячая добродетель.
 – Она знает про вашу судимость?
 – К сожалению.
 – И не верит в ваше перерождение.
 – Она верит, что горбатого могила исправит. – В его тоне застарелое раздражение. – Думаете, мы с Алей сочинили про находку в расчете на какое-то там вознаг­раждение? – Он машет рукой. – Да Галина и не взяла бы ни за что! Чужие деньги. Но… ее надо понять. Смерть, похороны – это она перенесла стоически. Выходит, с одной стороны, – железный характер. А в то же время ее свалить ничего не стоит. Расскажи я про Анатолия всю правду – сразу, и неизвестно, где потом искать: в пси­хушке или под трамваем! Так что мы больше Галине голову морочили, не вам. Чтобы на тормозах, понимаете? К тому же надо было чем-ничем сдвинуть ее с идеи, будто я свернул на старую дорожку и Анатолия потянул.
 – Давайте поближе к протоколу.
 Бардин кивает.
 – Значит, так. Узнав об аварии, я объяснил своей жене вероятное происхождение обнаруженных денег. Она, естественно, ничего не подозревала.
 – Совсем уж ничего?
 – Только то, что Толя погуливает, – твердо говорит Бардин. – Ей и того хватало, чтобы волчицей рычать… Так вот, мы взвесили возможную реакцию Галины Артамоновой – и изобрели историю с находкой.
 Знаменский коротко записывает.
 – Но вы еще прежде сымпровизировали заем на ка­тер, – напоминает он.
 – Сами спровоцировали, Пал Палыч, – усмехается Бардин. – Притворились простачком, грех было не по­пробовать. Я только с суммой ошибся, а так-то Климов – лакомый кусок, чтобы отманить следствие в сторону.
 – Вы имеете в виду его приятеля Муромского?
 – Раскопали? Обидно, что не увлеклись этой версией. Вы бы в ней увязли как в болоте!
 – Потому и не увлеклись. О Муромском вы слышали от Артамонова?
 – Ну да. Климов – Толе, Толя – мне.
 – Сколько усилий, чтобы пощадить нервы своей род­ственницы!
 – Есть ехидное подозрение, если позволите… Вы тоже щадите ее нервы?
 – Следственная хитрость, – парирует Пал Палыч. – Да?.. – берет он трубку зазвонившего телефона. – Еще тут, Саша, заходи, – приглашает он Томина.
 – Антон Петрович, а не проще ли было удержать Артамонова, чем теперь вот…
 – Прошляпил. Несколько месяцев был на гастролях, вернулся, вижу: глаза в разные стороны. Раньше, правда, проскальзывало: серое существование и ничего не имею, другие берут от жизни. Явно с чужого голоса, я не придавал значения. Конечно, поговорили. Объяснил ему, что он не создан для коммерции, тем более с Галиной под боком. Попусту. Уже понесло.


* * *

 В ожидании приезда Знаменского между сестрами про­исходит тяжелое объяснение.
 – Не могу понять, – шепчет Артамонова уже в изне­можении от всего, что пришлось услышать. – Как – вторая машина?
 – Новая, Галочка, «Москвич» в гараже стоит целехонький… – Бардина всхлипывает. – И никто с Толей не ехал. Вещи в машине были его собственные.
 Некоторое время обе молчат. Артамонова сидит на­пряженно, крепко ухватившись за подлокотники, будто кресло вот-вот уплывет из-под нее.
 – Все время притворялся… лгал… Он же не был та­кой… раньше… Добрый… веселый… Он хороший был, Аля… Нет, я не понимаю… Помнишь, как мы первый раз поехали на «Москвиче»?
 – Позапрошлым летом, – сквозь слезы отзывается Бардина.
 – Да, – шепчет Артамонова, – позапрошлым летом.
 …Это был для Артамонова день торжества, день сбыв­шейся мечты: его горбатенький «москвичек», возрожден­ный из груды лома, резво и полноправно катил по улицам города.
 – Ты замечаешь, как берет с места? – спрашивал. Артамонов сидевшего рядом Бардина. – Замечаешь?
 – Мм, – одобрительно мычал тот, чтобы не омрачать Анатолию лучезарного настроения.
 – Теперь я буду тормозить, обрати внимание… Сила?
 – Толька, я не автомобилист!
 – Но ездишь же ты в такси, например. Неужели не видишь разницы?
 – Вижу, – засмеялся Бардин. – В такси коленками не упираешься…
 – А, перестань! Это все, – Артамонов пренебрежи­тельным жестом обвел поток машин, – по сравнению с моим «жучком» – дрянь, будь уверен! Заводская сборка, скорей-скорей, колеса крутятся и ладно. А у меня, Анто­ша, ручная подгонка, предел точности. Не мотор – хронометр!
 Пока Артамонов хвастался машиной, сестры на зад­нем сиденье забавляли Игорька.
 – Как ему – нравится машина? – спросил Арта­монов.
 – Улыбается, – весело ответила жена.
 Артамонов нашел местечко на стоянке, все вышли и направились к воротам парка.
 Артамонов раз-другой оглянулся на ходу полюбовать­ся «жучком». Нет, безусловно, всякие там «Жигули» и «Волги» меркнут рядом с его сокровищем!..
 В парке буйно цвели клумбы, дети толпились вокруг аттракционов.
 – Эх, – сказал Артамонов, минуя мужчин, сгрудив­шихся возле пивного ларька, – теперь уже и кружечку не пропустишь: за рулем! – Но прозвучало это не сожалею­ще, а, напротив, блаженно…
 Вертелась детская карусель, визжали малыши, проно­сясь на лошадках мимо ожидающих за оградой мам и бабушек. На руках у Артамоновой таращился Игорек, завороженный пестрым зрелищем.
 И вдруг скрежет, вращение замедлилось. Карусель остановилась.
 – Слазьте, ребята! – возник откуда-то дюжий му­жик. – Поломка!
 Ребятишки слезать не хотели, те, кто ждал своей очереди, галдели, не желая расходиться. Кто-то из взрос­лых потребовал вызвать техника.
 Артамонов нырнул под ограду и направился к «кару­сельному начальству». О чем-то они там заспорили, му­жик замотал головой, но потом все же допустил добро­вольного ремонтника к механизму.
 – Дяденька пошел чинить? – спросил Артамонову тоненький голосок.
 – Да, – улыбнулась та.
 – А он починит?
 – Починит.
 И действительно починил. Разве мог он видеть чье-то огорчение в такой счастливый для себя день?
 Снова кружилась карусель и радовалась детвора. Арта­монова ласково и спокойно смотрела на мужа, оттирав­шего запачканные руки.
 Как все было хорошо!..
 И как теперь все ужасно…
 – Зачем?.. Зачем?.. Зачем?.. – повторяет Артамонова в пространство. – Ну зачем же?! Хоть бы спросить…
 – Аля, когда началось… все это? – глухо произносит она, помолчав.
 – Года полтора назад, – тяжело выдавливая слова, говорит сестра.
 – И ты знала?!
 – Ничего я раньше не знала! Я бы ему глаза выцара­пала! Антон уже после аварии сказал.
 – Но Антон знал! И ни слова?! Аля, этому нет назва­ния!..
 В кабинет Знаменского входит Томин.
 – Как вы только разыскали несравненную Тасю? – говорит Бардин, здороваясь. Он оборачивается к Пал Палычу и вздыхает: – Самое смешное, что все это было абсолютно ни к чему. Очень любил жену, сына. Вкусы непритязательные. Вообще простецкий, славный парень. Ему бы пахать или слесарить… Я когда-то летал ужинать в город Ереван и умудрялся получать удовольствие! На то нужен особый склад. А Толя рожден для мирных, здоро­вых радостей… В последнее время уже понял, что живет «на разрыв». Еще бы немного – и мог образумиться. Жаль, не успел.
 – Откровенный разговор? – спрашивает Томин.
 – В таких пределах, – отзывается Знаменский, пере­давая ему протокол на одном листе, пробежать кото­рый – минутное дело. – Возникают вопросы?
 – Два совсем маленьких, – невинно подыгрывает Томин. – Кто впутал вашего шурина? И во что впутал?
 Бардин, стреляный воробей, сдержанно улыбается.
 – Рад бы ответить!
 – Антон Петрович! – укоризненно восклицает Зна­менский.
 – Что поделаешь. Толя был слабовольный, да, но надежный парень, не трепло. Сочетание этих качеств, вероятно, и привлекло, понимаете?
 Томин готов отпустить сердитое замечание, Знаменс­кий останавливает его жестом.
 – Напомню одну мелочишку, Антон Петрович. Когда мы впервые обсуждали аварию на шоссе, вы поинтересо­вались: по дороге туда или обратно? Узнали, что обрат­но, и тотчас смекнули – крупная сумма!
 – Да? – машинально роняет Бардин.
 – Да. А я смекнул, что товарищ Бардин, стало быть, в курсе.
 – В самых общих чертах, Пал Палыч. Наверняка не больше вашего. Насколько понимаю, через Анатолия про­ходила туда документация, обратно – деньги. Какая-то шарашка в области.
 – По Киевскому направлению? – нажимает Томин.
 – Да, кажется.


* * *

 Однокомнатная квартира Артамоновых. Тут чисто, прибрано, немного голо. Обстановка до аскетизма проста. Комнату «утепляет» лишь детская кроватка, да горка игрушек на столике у окна. Единственное украшение стен – десятка два образцов чеканки разных размеров. Знаменский их задумчиво рассматривает, ожидая возвра­щения хозяйки, которая умывается в ванной.
 Первый этап разговора уже состоялся, и ее худшие опасения окончательно подтвердились.
 Артамонова входит в сопровождении собаки.
 – Простите… минутная слабость.
 – Вы увлекаетесь чеканкой? – Пал Палыч старается не выдать заинтересованности.
 – Толе нравилось. С прошлого года начал собирать… Можно не развлекать меня светской беседой. Я действи­тельно взяла себя в руки. – Она напряжена, натянута до звона, но голос ровный, глаза сухие.
 – Галина Степановна, случалось, что муж работал дома с документами?
 – Иногда приносил и что-то заполнял по вечерам. Раза два в месяц.
 «Два раза в месяц выдают, например, зарплату…» Пал Палыч машинально берет поролоновую игрушку, сжимает и следит, как она принимает прежнюю форму. Артамоновой чудится невысказанный вопрос.
 – Игорек у Аллы. Она опасалась обыска, ребенок мог испугаться. Вы будете делать обыск?
 – Если ваш муж хранил какие-нибудь бумаги… то я бы посмотрел, с вашего разрешения.
 – Письменного стола у него нет. Верстачок – вы ви­дели – и инструменты. – Она достает из шкафа две небольшие коробки. – Здесь семейные фотографии, здесь справки и квитанции… Еще вот, – поверх коробок ложится небольшая пачка поздравительных открыток и писем, перевязанная шнурком. – А это я нашла за кни­гами.
 Знаменский берет протянутый бумажник, бегло про­сматривает содержимое и возвращает: ничего важного.
 – Когда в квартире был ремонт?
 Артамонова не отвечает, делая досадливый жест.
 – Извините, – настаивает Знаменский, – но вопрос о ремонте имеет вполне определенный смысл: свежие обои и побелка могут скрывать следы тайников.
 – Ремонтировали в семьдесят восьмом, как въехали.
 – А позже муж что-нибудь переделывал?
 – Собирался оборудовать кухню. Но потом все мень­ше бывал дома и…
 Знаменский понимающе кивает.
 – Не планировал он сменить место работы?
 – Н-нет. Очень вымотался, пока был техником-смот­рителем. Не умел поддерживать дисциплину и работал за всех. Водопроводчик запил – Толя сам чинит краны. Кто-то в котельной прогулял – Толя бегает включать подкач­ку. Каждые четыре часа, круглые сутки. Говорил уже: мечтаю сидеть на стуле. Даже поступил на заочные курсы счетоводов.
 – И кончил? – оживляется Пал Палыч.
 – Кончил.
 «Значит, знаком с бухгалтерским учетом. Не это ли объясняет его функции в шарашке?» – думает Пал Палыч.
 – Сядем, Галина Степановна?
 – Пожалуйста, садитесь. Мне легче стоя… – Она к чему-то готовится. – Мне надо спросить: Толя нанес стране материальный ущерб?
 – Ну… в подобных случаях без ущерба не бывает.
 – Мой долг – возместить, насколько возможно. Я буду выплачивать! Брать дополнительную работу и вно­сить государству. Нужно написать заявление?
 Пал Палыч смотрит на нее в замешательстве. Женщи­на говорит безусловно серьезно и искренне. Есть вещи, которые нельзя имитировать.
 – Вряд ли это справедливо по отношению к вам и к сыну, – произносит он после изрядной паузы.
 – Для меня это вопрос чести и самоуважения!
 Артамонова работает секретаршей. Оплотом всех ее планов служит пишущая машинка, стоящая тут же в ожидании, когда ей придется трещать вечера и ночи напролет, чтобы «смыть позор» и «возместить ущерб».
 Наивно? Пожалуй. Даже немного комично. Но по су­ществу? Скучноватая «ходячая добродетель» в экстремальной ситуации обернулась готовностью к подвижни­честву во имя своего символа веры. И то, что до сей поры настораживало Пал Палыча, – ходульность фраз, излишний пафос – становится понятным; возникает сердечность, которой недоставало в его общении с Артамоновой.
 – Стране не нужно, чтобы вы приговаривали себя к каторжным работам! – говорит он и, видя, что та поры­вается возразить, придает голосу строгость: – Оставим идею искупления, Галина Степановна. Следствие про­должается, и пока наша общая задача довести его до конца!
 Артамонова, притихнув, ждет.
 – Мы ищем в окружении Анатолия того человека, который втянул его в темные дела. – Увидя, как женщи­на сжалась, он добавляет: – Бардина можете вычеркнуть.
 – Та женщина… вы ведь знаете? Если она требовала денег, она могла толкнуть… Толя любил ее? – Вопрос вырывается помимо воли.
 – Нет. Она в общем-то немного для него значила, эта женщина. Анатолий изменял не столько вам, сколько себе. Понимаете?
 Знаменский снова возвращается к чеканке, разгляды­вает. Снимает, чтобы проверить, нет ли на оборотах товарных ярлыков. Аккуратно вешает обратно.
 – Мне пора, Галина Степановна. До свидания.
 – До свидания… – Она не ожидала, что все так быст­ро кончится.
 Знаменский на площадке дожидается лифта. Вдруг отворяется дверь.
 – Пал Палыч!
 Выдержка оставила женщину. Она едва владеет собой, говорит с паузами:
 – Вот вы… вы знаете жизнь, реальную… Скажите, была я права? Толя называл меня «вечная пионерка»… Я с ним теперь все разговариваю, разговариваю… ночи на­пролет, чтобы понять… Все спрашиваю и спрашиваю. Иногда мне кажется, я его слышу, он говорит… ужасные вещи. Если бы не твои железные принципы… ты по уши в иллюзиях… Если бы не ты, я не убегал и был бы жив. Может быть, – переходит она на шепот, – я неверно жила и думала? А правы те… другие?..
 Знаменский молчит. Он может сказать, что все слу­чившееся с Артамоновым – аргумент ее правоты. Но назидательные слова здесь не к месту.
 – Нет, не надо! – отшатывается Артамонова. – Я должна сама… все решать сама!
 Пал Палыч молча наклоняет голову и осторожно прикрывает красиво обитую дверь квартиры.


* * *

 Туго движется расследование, ох, туго! Вот Кибрит беседует с председателем совета, утверждающего ассор­тимент художественно-прикладных изделий.
 Кабинет его сочетает черты административного стиля с небольшой выставкой образчиков продукции: керами­ка, дерево, чугунное литье, плетенье из соломки. Предсе­датель передает Кибрит четыре металлические пластины с заурядной чеканкой, на которых болтаются круглые сургучные печати УВД.
 – Возвращаю в целости.
 – И что скажете?
 – Наше производство. Месяц назад партия пошла в торговую сеть. Сюжет, пожалуй, не из лучших, но как декоративное пятно в интерьере… – Он отставляет че­канку на край стола и прищуривается.
 – Нас волнует не столько сюжет, сколько возмож­ность махинаций вокруг, – усмехается Кибрит.
 – Комбинат чист! Недавно закончилась комплексная ревизия – полный ажур. Если обещаете вернуть, дам экземпляр акта.
 – Вернем. Еще меня просили узнать: этот цех, – ока указывает на чеканку, – не в области?
 – В городе.
 – А за городом есть у комбината склады, базы, фи­лиалы?
 – Нет, все здесь…
 Эти же не оправдавшие надежд Пал Палыча экземп­ляры чеканки лежат на столе в следственном кабинете. В сборе вся троица.
 – А все-таки! Ладно, что понавешаны дома. Ладно, у любовницы. Но на кой шут вез еще в машине четыре штуки? Причем одинаковые и без торговых ярлыков!
 – Ну, купил и вез, – возражает Томин. – Может, он их дарил. С подарков всегда цену сдирают.
 – Если купил для подарка – в магазине завернули бы в оберточную бумагу, а не в газету.
 – А какая газета?
 – «Сельская жизнь» от двадцать пятого мая, – уточ­няет Кибрит.
 – «Сельская жизнь»… Кстати, о селе. Мне не присни­лось, что ты брала пробы грунта с колес?
 – Я с этими пробами уже людей замучила, Шурик! Сначала ведь ориентировались на Калужское шоссе. Ну и никакого толка. Если же танцевать от Киевского, то есть одно похожее место.
 – И скрываешь от следствия! – обрадованно воскли­цает Пал Палыч.
 – Нет, рассказываю, но перебивают.
 – Молчим, – смиренно складывает руки Томин.
 – Только не ждите чудес! В грунте обнаружилась при­месь химиката, который употребляют в борьбе с дубовым шелкопрядом. Районный лесопатолог участ…
 – Кто?
 – Лесопатолог, Шурик. Лесной врач. Он участвовал в экспертизе и начертил примерную схему. – Кибрит дос­тает из папки лист машинописного формата. – Вот смот­рите: шоссе. Это лесной массив, который в прошлом году обрабатывали с самолета. До него километров семь. – Она обводит большое заштрихованное пятно, вытянутое вдоль шоссе. – Здесь поле и сосновая роща. А вот проселочная дорога. – Кибрит показывает направление, пер­пендикулярное шоссе.
 – Через рощу, через поле в зараженный массив? – прослеживает Пал Палыч дорогу. – А дальше?
 – Дальше – увы! После дубняка она разветвляется, след потерян.
 – Единственная дорога на этом участке? – перепро­веряет Томин.
 – Единственная проезжая для легковушек.
 – Ага… Тогда здорово, братцы! Мы знаем место, где деньги выехали на шоссе!
 – Но откуда выехали?.. Надо прикинуть на карте этот поворот и радиус поиска. Придется отрабатывать объект за объектом: поселки, предприятия…
 Томин вскидывается.
 – Ох, долго! Пока мы набредем на ту шарашку, ее по кирпичику разнесут. Время, Паша, время!
 – Что ты предлагаешь? Не вижу, кого еще допраши­вать и о чем. Связи Артамонова не доработаны.
 – Нет у него больше связей! – в сердцах восклицает Томин. – Копай вглубь те, которые есть!
 – Без драки! – вмешивается Кибрит.
 Томин переходит на вкрадчивый тон.
 – Слушай, Паша, предложу-ка тебе одного старичка. По профессии часовщик. Когда стал прихварывать, уст­роился завтехотделом в контору по ремонту часов. Три года на пенсии. Очень прелестный старичок!
 – Чем?
 – Во-первых – А. П. Во-вторых, имеет собачку, род­ную дочь артамоновской Фанты.
 – А, опять ты с Щепкиным!
 – Опять. Купи, Паша, недорого отдам!
 – Пал Палыч, берегись, – шутя отговаривает Киб­рит. – Сплавляет лежалый товар.
 – Лежалого не берем.
 – Начальник, обижаешь! Нет, серьезно. Он за свои семьдесят пять лет ни разу не привлекался. Но, думаю, и участвовал и состоял. Вперемежку с часовым делом нема­ло крутился в артелях, знакомства могли сохраниться – ого-го! Мне он понравился с первого взгляда.
 – Тебе много кто нравился, – припоминает Киб­рит. – И обойщик дверей, и шурин, и какой-то еще беглый на даче.
 – Саша, допустим даже, что все на свете ему извест­но. Дальше? «Присаживайтесь, пожалуйста, товарищ Щепкин, – говорю я. – Будьте любезны, просветите. Нам надо бы узнать следующие фактики». Или как?
 – Нет. Будьте любезны, товарищ Щепкин! – Томин произносит фразу с категорической, не допускающей возражения интонацией. – Не на цыпочках, а с ходу, прыжком! Не «надо узнать», а «мы знаем»! Чем мы рискуем, в конце концов?! Твоя чеканка, Зинин поворо­тик и мой старичок. Ну? Идет?


* * *

 Положив руки на набалдашник антикварной трости, Щепкин, элегантный старый джентльмен, скептически наблюдает за разыгрываемым перед ним спектаклем.
 Пал Палыч и Томин тщательно отрепетировали ре­шающий «прыжок». Они очень заняты и пока не обраща­ют на Щепкина ни малейшего внимания.
 – Оформи в срочном порядке! – Знаменский переда­ет Томину некий бланк.
 – Понял, – серьезно отвечает тот, вынимая из порт­феля запечатанную и опломбированную картонную ко­робку. Он водружает ее перед Знаменским. – Я пару звоночков, не возражаешь?
 Пал Палыч делает великодушный разрешающий жест. Томин пристраивается так, чтобы видеть Щепкина в профиль, придвигает телефон и несколько раз набирает внутренний номер.
 – Занято и занято! – ворчит он и отстраняет трубку от уха, чтобы были слышны короткие гудки.
 Возясь с телефоном, он наблюдает за Щепкиным. Его задача уловить, какова будет реакция на содержимое коробки.
 А Пал Палыч целиком поглощен ее распаковывани­ем. Вооружился ножницами, разрезает веревочки, не­спешно снимает печати. Достает из коробки плотный опечатанный пакет. Сосредоточенно вскрывает его и стопкой выкладывает на стол чеканки, изъятые из ма­шины Артамонова.
 Процедура с распломбированием и распечатыванием невольно вызвала внимание и некоторую насторожен­ность Щепкина. А поскольку следователь на него не смот­рит, будто забыл, то самоконтроль у старика ослаблен, и при виде чеканки он на мгновение меняется в лице. Томин это засекает. И когда Знаменский, убрав со стола всю тару, оборачивается к нему, Томин кладет трубку и подмигивает: сработало!
 Пал Палыч усаживается против Щепкина и спраши­вает весело и напористо:
 – Как вам нравятся эти изделия, Алексей Прокопыч?
 – Я к подобным штукам равнодушен, – неторопливо откликается Щепкин.
 – Даже если ехать по Киевскому шоссе? И потом свернуть налево? – с расстановкой говорит Знаменс­кий. – Мимо деревни Сосновка?
 Чувствуется, что вопросы бьют в цель, но старик крепится.
 – Нет, – говорит Щепкин, точно от него и впрямь ждали художественной оценки. – У меня другие эстети­ческие критерии. Я часовщик.
 – Но с большим опытом организации всяких артелей и тэ дэ. Не так ли? – наступает Пал Палыч.
 То, что Щепкин подчеркнуто пропустил мимо ушей вопрос о дороге мимо Сосновки, лишь подтверждает, что Знаменский и Томин «взяли след».
 Упоминание артелей Щепкина не радует.
 – Ну и что? – с неприязнью произносит он.
 – Констатация характерного факта. Не менее характер­но, что вы проигнорировали мой предыдущий вопрос. Это психологическая ошибка, Алексей Прокопыч. Если б вы не поняли его подоплеку, то непременно задали бы встречный вопрос: при чем тут Киевское шоссе и какая-то деревня?
 – Что еще за подоплека? – уже напряженно спраши­вает Щепкин.
 – Хотя бы эта! – весело отвечает Знаменский и по­стукивает по столу конвертом с надписью «А. П.». По нему не скажешь, что он выложил последний козырь. Напротив, впечатление, будто в запасе имеется еще не­мало улик против Щепкина.
 – Не к лицу нам с вами в кошки-мышки играть, Алексей Прокопыч. Взрослые же люди!
 – Считаете, вы меня обложили? – вскипает Щепкин и стукает тростью об пол. – Изобличили? Да чтобы так со мной разговаривать, молодой человек, вам еще носом землю пахать и пахать!.. Минутку, – останавливает он сам себя и щупает пульс. Движение привычное, даже не надо следить по часам, чтобы различить учащенность и пере­бои. Щепкин долго смотрит в окно, отвлекаясь и посте­пенно возвращая себе душевное равновесие.
 Знаменский и Томин переглядываются, но не нару­шают молчания.
 Оторвавшись наконец от окна, Щепкин возвращается к прерванной фразе, но тон у него теперь спокойный, даже философски-юмористический. Он как бы выверяет его по внутреннему камертону, если реплика не соответ­ствует «стандарту», Щепкин повторяет ее иначе – по­правляет себя.
 – Да-а, молодые люди, пахать бы вам и пахать носа­ми… Но – ваше счастье: мне категорически запрещено нервничать. Прописаны положительные эмоции и юмор. Как-никак два инфаркта – это обязывает… Вдруг что-нибудь да и выйдет у двух энергичных молодых людей! – добавляет он спокойно и снисходительно. – Очень вред­но тревожиться. Мой доктор сочинил мудрую присказку на аварийный случай: «На кой бес мне этот стресс». – И он повторяет на разные лады: – «На кой бес мне этот стресс?», «Ну на кой бес мне этот стресс!..» – Щепкин гипнотизирует себя, улыбается и констатирует: – Все в порядке. Итак, по-дружески и по-деловому. Я облегчу жизнь вам, вы – мне. Драгоценный остаток моей жизни.
 – Давайте не торговаться! – твердо заявляет Томин. – Неподходящее место.
 – Храм правосудия? – Щепкин смеется. – Ах, инс­пектор, вы еще верите в свое дело на земле? Люди всегда будут стараться обойти закон.
 – А другие будут за него бороться.
 Старик легко соглашается:
 – Верно, диалектика жизни. И, смешно, ситуация вынуждает меня вам помочь. Хотя ничего бесспорного против меня нет. Только – подаренный щенок. Пал Палыч, сейчас какое веяние: собачка – смягчающее обсто­ятельство или отягчающее?
 – Смягчающее. По крайней мере, с моей точки зрения.
 – Вот с этим человеком я буду разговаривать! Так-то, инспектор!
 Друзья разыгрывают классический дуэт на допросе: один жесткий, другой мягкий. Мягкий при этом достига­ет большего, чем в одиночку.
 – Ближе к делу, а? – предлагает Томин.
 – Торопиться тоже вредно! – Щепкин прислушива­ется к произнесенной фразе: не позволил ли себе рассер­диться на нетерпеливого инспектора? – Торопиться вред­но, но и спорить вредно, – рассуждает он. – Беда… Так вот, Пал Палыч, очень скромно: я хочу вернуться сегод­ня домой, а в дальнейшем умереть у себя в постели под присмотром любимого доктора. В камере душно, жестко и посторонние люди… За меня: чистосердечное признание, собачка, почтенный возраст, два инфаркта и куча прочих тяжких недугов.
 – Приплюсуйте сюда щедрость! – решительно гово­рит Томин.
 – То есть?
 – Добровольно отдайте незаконно нажитое!
 – Почему он такой мелочный? – спрашивает Щеп­кин у Пал Палыча.
 – Боюсь, он прав.
 – Отдать ни за что ни про что? Помилуйте, это грабеж! Нет-нет! Впрочем… На кой бес? На кой бес… А, будь по-вашему, пропади оно пропадом! – Старику труд­но остаться равнодушным, и он снова устремляет взгляд в окно. – Здоровье всего дороже…
 Знаменский прерывает паузу.
 – Где можно получить документы о состоянии ваше­го здоровья?
 Щепкин достает справки – они предусмотрительно приготовлены и сложены в небольшой изящной папочке.
 – Вверху телефоны для проверки, – поясняет он.
 Томин заглядывает через плечо Пал Палыча в папку. Брови его ползут на лоб.
 – Богатейший ассортимент! И все без липы?
 – Увы. Честно приобрел на стезях порока и изли­шеств… Я пожил со смаком, инспектор! – добавляет он, зачеркивая горечь последних слов. – Все имел, всего отведал!
 – Доложу прокурору, – говорит Знаменский, кончив проглядывать медицинскую коллекцию Щепкина.
 – И объясните: чтобы дать показания, мне нужно дожить до суда. Это и в его интересах.
 Пал Палыч убирает в сейф чеканку и папку со справ­ками. Кладет перед собой бланк протокола допроса и берется за авторучку.
 – Стол накрыт, признаваться подано! – возглашает Томин.


* * *

 После допроса Знаменский и Щепкин едут в машине по Киевскому шоссе. Они на заднем сиденье, рядом с шофером – сотрудник УБХСС Орлов.
 – Вредна мне эта поездка, – вздыхает Щепкин. – Никитин человек невыдержанный, могу нарваться на оскорбления. А денежки пока у меня. Нужные сведения у меня. Вы, Пал Палыч, должны меня беречь как зеницу ока. Пушинки сдувать!
 – Да-да, – усмехается Знаменский. – «На кой бес…»
 Машина проезжает мимо загородного ресторана. Па­мятно Щепкину это нарядное стилизованное здание. Здесь он совращал Артамонова, когда понадобился ему верный человек для шарашки…
 …Они сидели тогда вдвоем за столиком – Артамонов лицом к залу, где кроме русской речи слышался и говор интуристов, а в дальнем конце играл оркестр.
 Отвлекаясь от разговора со Щепкиным, он осматри­вал пары, направлявшиеся танцевать, убранство и осве­щение зала – все ему было тут в диковинку, вплоть до сервировки и заказанных блюд. Хозяином за ужином был, естественно, Щепкин.
 Он только что кончил что-то рассказывать, и с лица Артамонова еще не сошло изумленное выражение.
 – Алексей Прокопыч, я не пойму, это, ну… нелегаль­но, что ли?
 – Помилуй, Толя, как можно! Все официально офор­млено, средства перечисляются через банк. Гениальная комбинация! Деньги из ничего!
 – Да-а… сила… – в голосе Артамонова некоторая неловкость, но вместе с тем и восхищение чужой лов­костью.
 – Сила, сила, – оживленно подтвердил Щепкин. – Я, как видишь, и на пенсии не скучаю. Твое здоровье!
 Они пили легкое столовое вино и закусывали – Щеп­кин слегка, Артамонов со здоровым молодым аппетитом.
 Официантка принесла горячую закуску.
 – Это что?
 – Грибочки в сметане, Толя.
 – Надо же, игрушечные кастрюлечки!.. – умилился Артамонов.
 – Ну давай рассказывай, как живешь.
 – Нормально… У меня все хорошо, Алексей Про­копыч.
 – Рад слышать. Вкусно?
 – Ага.
 – Ну, а как время проводишь?
 – Да обыкновенно: встал, поел, завез парня в ясли – сам на работу. С работы забрал из яслей, дома – ужин, телевизор. Иногда к теще в гости, иногда к Гал­киной сестре. Пока погода стояла, каждое воскресенье возил своих то в парк, то за город… Зимой, конечно, не поездишь – днище сгниет. Ну что еще?.. В общем ниче­го, живем. – Начав бодро, Артамонов под конец как-то сник.
 – Заскучал, – проницательно определил Щепкин.
 Он проследил за взглядом, которым Артамонов про­водил кого-то в зале.
 – Хороша цыпочка?
 – Ага… – смутился Артамонов. – Хотя мою Галку если так одеть да подмазать, она тоже…
 – Красивей! – подхватил Щепкин. – Галина пре­красная женщина! Только совсем в другом роде: немного монашка, а?
 – Немного есть, – добродушно согласился Арта­монов.
 – А эта – для греха и радости… Ну да ладно, предла­гаю тост… Так вот: за тебя, замечательного парня…
 – Ну уж… – застеснялся Артамонов.
 – Именно замечательного! Начинал собирать маши­ну – кто-нибудь верил?
 Артамонов помотал головой.
 – То-то! А ты, можно сказать, из металлолома – игрушку! За твое мастерство, за смекалку, за упорство! За прошлые победы и за будущие!
 Щепкин не глядя приподнял руку, и возле столика снова возникла официантка.
 – Подавать горячее?
 – Да, пожалуйста.
 Та собирала на поднос освободившуюся посуду, про­фессионально улыбаясь Артамонову. Он простодушно, по-домашнему начал ей помогать.
 – Не суетись, не на кухне, – остановил Щепкин. – Верно, Танечка?
 – Верно, гость должен отдыхать.
 И Артамонов почувствовал себя захмелевшим неоте­санным дурнем.
 – Скажу тебе, Толя, одну вещь, только не обижайся.
 – Да что вы!
 – Ты знаешь мое отношение…
 – Знаю, Алексей Прокопыч, – заверил Артамонов. – Вы мне с гаражом помогли и вообще всегда…
 – Так вот. Серо существуешь, не взыщи за правду. Ты жизни не нюхал, какая она может быть! Помирать ста­нешь, что вспомнишь? Учился, женился, работал? А время-то идет, Толя. В жизни должен быть блеск, удо­вольствия, острые ощущения!
 Артамонов был несколько растревожен искушающи­ми речами собеседника. От вина, музыки, пестроты впе­чатлений слегка кружилась голова. Но все это проходило еще краем сознания, задевая не слишком глубоко. Щеп­кин чувствовал, что пока достиг немногого.
 – Ты себя, милый мой, не ценишь. Молодой, талан­тливый, красивый!
 – Ну уж…
 – Нет, просто диву даюсь! На корню сохнешь от скромности! Если сам не понимаешь, то послушай мне­ние опытного человека, со стороны видней. Ты силь­ный, обаятельный, рукам цены нет, трезвая голова на плечах. Да такой парень должен все иметь! А ты прозя­баешь. – Старик льстил напропалую и наблюдал за Ар­тамоновым, который хоть и краснел от комплиментов, но не забывал опустошать тарелку. Крепче надо было брать этого телка, круче. Щепкин изменил тон, фразы били резко:
 – Не нашел ты себя в жизни, Артамонов, не нашел! Положа руку на сердце, справедливо?
 Артамонов перестал жевать, задумался.
 – Может, и справедливо…
 – Ничего не ищешь, плывешь по течению. Наливай, чокнемся за то, чтобы жизнь твоя молодая в корне пере­менилась.
 – Чокнуться можно.
 – Думаешь, пустые нотации читаю? Нет, Толя, со­вершенно конкретно. В организации, про которую расска­зывал, есть вакансия. Предлагаю тебе. По совместитель­ству. Финансовая сторона дела и отчетность. Нужен абсо­лютно порядочный, верный человек.
 – Почему я?.. Никогда ничем таким… – в смятении бормотал Артамонов.
 – Позволь, каким «таким»?
 – Галкиной сестры муж… он в молодости валютой баловался, ну и угодил, куда положено. Он, знаете, как зарекся? Хоть озолоти, говорит…
 – Но он же имел, Толя! Он успел взять от жизни! А главное, случай другой. Неужели я бы стал заниматься чем опасным? Просто мозги зудят, закисать не дают. Тем и держусь. Нельзя закисать, Толя! Я тебе предлагаю пер­спективу.
 – Алексей Прокопыч, не по мне это…
 – Что, моральные соображения? Тогда ты совершен­но не понял! – Щепкин разыграл обиду.
 – Да нет, Алексей Прокопыч… – смущенно лепетал Артамонов. – Я вообще, я не о вас… но как-то странно…
 – Я надеялся, что тебе все ясно: вреда никому! А польза – и людям и себе большая. Через полгода «Волгу» купишь.
 Артамонов даже отшатнулся. Иной хмель, крепче ал­когольного, ударил в голову. В тот момент казалось, что «Волга» – предел мечтаний для смертного.
 – Полгода?.. – повторил он непослушным языком. Глаза его затуманились, и Щепкин – коварный змий – дал Артамонову насладиться радужными видениями.
 Официантка убрала остатки ужина и принесла десерт.
 Артамонов в два глотка осушил чашечку кофе, вылил в бокал остатки вина, потом набросился на минеральную воду. Он горел, как в лихорадке. Согласиться? Отказаться?
 – Ты подумай, – безмятежно разрешил Щеп­кин. – Никто не торопит. – Он уже понял, что па­рень станет послушным исполнителем его воли. Так оно все и вышло…
 Ресторан остался далеко позади. Машина сворачивает на грунтовую дорогу. Сосновая роща, за рощей – поле.
 Щепкин опускает стекло со своей стороны и вдыхает деревенские ароматы. Впереди виден дубовый лес.
 – Первый поворот направо, – говорит Щепкин и прикрывает глаза.
 Машина тормозит у правления колхоза.
 – Вот оно, наше гнездышко, – вздыхает Щепкин. – Как жалко разорять…
 – Не расстраивайтесь, Алексей Прокопыч, – усмеха­ется Знаменский.
 – Ни-ни-ни! – спохватывается тот.
 И все, кроме шофера, уходят внутрь.
 Шофер распахивает дверцы, проверяет ногой шины после ухабистой дороги и усаживается на лавочке с неиз­менной книжкой.
 Во время очной ставки с Щепкиным председатель испытывает сложные чувства: он знает, что виноват, не пытается оправдываться, но вместе с чувством стыда испытывает и облегчение, освобождение от гнетущей тревоги.
 – Вопрос к обоим: знаете ли вы друг друга? Если да, не было ли между вами вражды? Пожалуйста, товарищ Щепкин.
 – Это председатель колхоза «Коммунар» Иван Тихоныч Никитин, – безмятежно сообщает Щепкин. – По-моему, отношения были дружеские. Человек он симпа­тичный и неглупый.
 – Товарищ Никитин?
 – Что?
 – Знакомство? Отношения?
 – Понятно, знаком. А любить не за что.
 – При каких обстоятельствах вы познакомились?
 Никитин открыл было рот, а слова с языка не идут.
 – Пускай он… Соврет – поправлю.
 Знаменский оборачивается к Щепкину:
 – Прошу.
 – Впервые мы встретились осенью восьмидесятого года. Я предложил создать в колхозе подсобное производ­ство. Для дополнительного финансирования хозяйства. Вскоре был заключен договор по стандартной форме: рекомендованный мной бригадир взялся организовать мастерскую по изготовлению художественной чеканки. Разумеется, с использованием труда колхозников в свободное время.
 – Так? – спрашивает Пал Палыч Никитина.
 – Фиктивную мастерскую!
 – Что именно было фиктивным?
 – Да все. Все! Кроме договора. – Никитин отвечает Знаменскому, но смотрит на Щепкина. Смотрит с откры­той злостью.
 А Знаменский наблюдает за ним. Со старым авантю­ристом все ясно, и то, о чем он повествует, уже известно из допроса куда более подробно. Никитин же новый человек, которого еще предстоит понять и оценить.
 – Ну конечно! Все фиктивное, кроме договора! – улыбается Никитину Щепкин.
 – В двух словах поясните.
 – Даже с определенным удовольствием. Когда приду­маешь что-то нестандартное, невольно гордишься. – Щепкин теперь обращается к ведущему протокол Орло­ву: долго смотреть в глаза Никитина – все же нагрузка для нервов. – Как-то утром меня осенило: создать совер­шенно мифическую мастерскую. Чтобы ни-че-го не вы­пускала. Одна вывеска. Готовые изделия в торговле взяли, по той же цене сдали, только ярлычки переклеили: «Изготовлено цехом народных промыслов». И ни «левака», ни пересортицы. Так сказать, в белых перчатках. Пятнад­цать процентов оборота шли в колхозную кассу.
 – За счет чего создавались преступные доходы?
 – Для художественных промыслов мы получали раз­ное дефицитное сырье. На него всегда были покупатели, которые не боялись переплатить.
 – Количество рабочих? – осведомляется Орлов.
 – В такие подробности я не вникал. – Щепкин дела­ет жест в сторону председателя, переадресовывая воп­рос к нему.
 – На данный момент – сто пятьдесят человек, – от­рывисто говорит тот. – Две трети – «мертвые души». За них получали они… организаторы. Остальные – мои му­жики, которые ничего не делают. Зарплата по двести в месяц. И две старухи. Клеют этикетки.
 – Я имел лишь скромную ренту, – невинно уточняет Щепкин. – За идею и мелкие консультации.
 – Ты!.. – гневно выдыхает Никитин. – А к моим рукам копейки проклятой не прилипло!.. Зайдите в избу, увидите, – обращается он к Знаменскому.
 – Размеры «скромной ренты» вам известны?
 – Нет. Сколько себе, сколько кому – не знаю. – Никитин сверлит злым взглядом затылок Щепкина, лю­бующегося игрой солнца в листве. – Я им надавал дове­ренностей, гнилая башка!
 – И чистых бланков с подписью! – доносится сме­шок от окна.
 – И бланков… – сникает председатель. – Затянули в такое… в такую… – он не находит приличного слова.
 – Товарищ следователь, маленький вопрос? По су­ществу, – подает голос Щепкин.
 – Да?
 – Иван Тихоныч, вас разве принуждали? Может быть, били? Или подвешивали за ноги? Я предложил – вы согласились. Прошу, чтобы это было в протоколе.
 – В протоколе все будет, – заверяет Орлов.
 – Согласился, – с болью произносит Никитин. – Почему? Со всех сторон – за горло! Сельхозтехника – взошло из-под нее, не взошло – гони наличные! Сельхозхимия посыпала от вредителей, заместо поля в пруд снесло – все равно плати! – Он накаляется. – И тут приехали в самый пиковый момент! Щепкин и еще один из района. Знали когда, спасатели!
 – Фамилия человека из района? – уточняет Орлов.
 – Лучков. Уже сидит за взятки. От тебя, говорит, требуется только вывеска и подпись… Начиналось-то с малого, с тридцати человек. Думал дыры залатать, закре­пить людей твердой зарплатой, чтоб не разбегались. А эта чертова мастерская пошла пухнуть, не удержишь!
 – Одновременно рос доход колхоза, не правда ли? – считает нужным отметить Щепкин.
 – Одновременно рос. Поставили новый коровник, электродойку… Эх! – сам себя обрывает председатель. – Разве я один? У соседей похуже творили!
 – Похуже – это как? – интересуется Пал Палыч.
 – Пожалуйста, не секрет. Горели на мясопоставке. Стакнулись с магазином, купили партию по продажной цене. С места не сходя, оформляют, что сдали в торговлю по заготовительной. Обратно то же мясо покупают, об­ратно сдают. А оно из подсобки не тронулось. Так четыре раза по кругу – и выполнили поставки. Без единого жи­вого килограмма! Когда это дело обмывали, говорят, тост был. За новую породу скота – «чичиковскую»…
 Щепкин слушает с довольной улыбкой: плутуют люди, обходят закон – приятно.
 – Фиктивное мясо – это безобразие! – заявляет он. – Иван Тихоныч глубоко прав, его мастерская все-таки…
 – Нет! – отрекается Никитин от защиты. – Чужой виной не оправдаешься!
 Знаменский прохаживается по комнате, останавлива­ется около Орлова.
 – Ну что?
 – Суть ясна, Пал Палыч.
 – Тогда следующий вопрос. Артамонов вам известен, товарищ Никитин?
 – Понятно, известен.
 – Чем он здесь занимался?
 – Вел филькину отчетность. Выдавал жалованье му­жикам. В общем, и бухгалтер и кассир.
 – Когда он был здесь последний раз?
 – В тот самый день…
 – С какой целью?
 – Как обычно: снял в банке деньги с нашего счета, часть завез моим работничкам. Остальное поехало дальше.
 – Расшифруйте, пожалуйста, «остальное».
 – Оформлено было якобы оплата сырья, транспорта. Ну и то, что причиталось на «мертвых душ».
 – Вы лично видели тогда Артамонова, разговаривали?
 Теперь и Никитин пристально смотрит в окно.
 – Да, разговаривали… – в тоне его проскальзывает покаянная нотка. – Вон там встретились, возле старой баньки…
 …Артамонов с неизменным чемоданчиком подошел к покосившейся баньке, около которой штабелем были составлены ящики с надписью «Не бросать!». В глубине за длинным столом под ярким торшером сидела старуха в очках. Хотя на дворе был ясный день, без искусственного освещения здесь было темновато.
 По левую и правую руку от старухи размещались ящики с чеканкой. На столе – орудия производства: клей, коробка с этикетками, тряпки, скребки на деревянных ручках.
 Скребком она сдирала прежние торговые ярлыки – раздавалось неприятное взвизгивание металла о металл, – затем отработанным движением наклеивала на то же место другие, из коробки, и перекладывала в левый ящик готовую продукцию «народного промысла».
 – Здорово, бабуся! Как производительность труда?
 – Дурацкое дело нехитрое, – проворчала бабка.
 – А что на сегодняшний день имеется?
 Старуха повернула к себе лицевую сторону пластины.
 – Кажись, елка… не, кажись, девка с коромыслом… Будешь брать?
 – Для коллекции.
 Артамонов вынул из левого ящика «девку с коромыс­лом», отлепил еще не присохший ярлычок и нашлепнул на очередную очищенную бабкой чеканку. Ему забавно было поучаствовать в «производственном процессе».
 Стоя в проеме двери, наблюдал за ним Никитин. Заметив его, Артамонов смутился, стер тряпкой клей с пальцев.
 – Добрый день, Иван Тихоныч.
 – Здравствуй. До шоссе подбросишь?
 – С удовольствием.
 Подобрав газету, он завернул чеканку, перевязал крест-накрест грубой веревкой. Председатель был не в духе, и Артамонов, стараясь держаться непринужденно, сказал:
 – Дела идут, контора клеит? – Никитин не отозвал­ся. – До свидания, бабуся!
 Оба шли по улице. Щеголеватый Артамонов и предсе­датель в потрепанном черном пиджаке с двумя орденами Красной Звезды.
 – Неважное настроение? – спросил Артамонов.
 – А чему прикажешь радоваться? – неохотно ото­звался председатель.
 – Природа, погода. Коровы мычат. Как в детстве.
 – Мычат, потому что доить давно пора, – охладил его председатель.
 – Все равно, Иван Тихоныч, у вас тут рай! В городе меня тоже настроение заедает, хоть вой. А тут как-то даже забываюсь…
 – Вон там тоже рай, – едко бросил Никитин, указы­вая на троих мужчин, расположившихся в палисаднике за выпивкой. – Празднуют твою получку!
 Завидя Артамонова, от троицы отделился дородный мужик лет пятидесяти и, пошатываясь, пошел навстречу с блаженной улыбкой:
 – Благодетелям… почтение! – Он поклонился в пояс.
 – Шел бы ты, Тимофей! – морщась, посоветовал председатель.
 – Нет, желаю… – Мужик снова отвесил поклон, теперь уже персонально Артамонову. – Манна ты наша небесная! Кормилец и поилец!.. Ручку пожалуй…
 Артамонов поспешно убрал руку за спину.
 – Брезгуешь?.. – Мужик впал в скорую пьяную оби­ду. – Не уважаешь? А я, может, член партии!.. Я брига­дир, если хочешь!.. А ты кто?
 – Тимофей! – гаркнул председатель.
 Тимофей длинно сплюнул и вернулся к собутыль­никам.
 – Лучший полевод был! – сказал председатель. – А теперь – вот. На работу уже шиш – не дозовешься!
 Артамонов сорвал лопух и стер плевок, который уго­дил на чемодан как раз под ручкой. Лопух пыльный, по коже и блестящим замкам размазалась грязь. Артамонов вынул платок и под горький, отрывистый говор предсе­дателя машинально тер и тер чемодан.
 Потом они двинулись дальше. Выходка пьяного так покоробила Никитина, что он помолчал-помолчал и сно­ва не выдержал:
 – Рай! Простор!.. Деревня – это тебе не цветочки-грибочки. Это люди. Скот. Поля. Хлеб насущный! Ты поля­ми ехал – много работают? От дурных денег все пошло вразнос!
 – Ну что вы, Иван Тихоныч… а клуб почти по­строили…
 – Что клуб, что клуб?! Вчера агроном уехал. Разлагай­тесь, говорит, без меня к чертовой бабушке! Этой весной пять изб заколотили. Пропадает деревня!
 Они остановились у «Волги», Артамонов бросил внутрь чемодан и сверток из баньки.
 – Что ж теперь делать? – растерянно произнес он. – Закрыть лавочку?
 – Теперь закроешь! Я попробовал, а мне говорят – во! – Никитин сложил из пальцев решетку. – Твои хозя­ева. Удивляешься?
 Послышался женский крик:
 – Тихоныч! Тихоныч!
 – Здесь я! – гаркнул Никитин.
 Подбежала запыхавшаяся женщина:
 – Опять электричества нет, дойка стала!
 – А движок на что?
 Женщина в отчаянии подняла сжатые кулаки.
 – Василий-механик пьяный! Запорол движок!
 – А-ах он… – председатель сглотнул яростное руга­тельство. – Бей в набат! Всех баб на ферму – бегом! Доить вручную!
 Женщина опрометью бросилась обратно.
 Разноголосо, надрывно мычали коровы, и председа­тель слушал с искаженным лицом.
 – Иван Тихоныч, я попробую движок?.. – предло­жил Артамонов. – Может, помогу?
 Никитин смерил его презрительным взглядом: ты? городской пижон и белоручка? составитель фальшивых бумажек? ты мне починишь движок?!
 – Спасибо уж, помогли: и клуб и коровник по после­днему слову… А вот сейчас перегорит молоко – и пропа­ло стадо, хоть под нож пускай!
 Откуда ему знать, что никакой движок не проблема для мастеровитого Артамонова! А тот, пристыженный, растерянный, не решился настаивать.
 Заученными, но странными движениями председа­тель вытряхнул из пачки папиросу и закусил зубами мундштук. И впервые по-настоящему видны его руки – мертвые кисти в черных перчатках. Протезы.
 – Знал бы заранее, – сказал Никитин, прикуривая и близко глядя в глаза Артамонова, – на версту бы не подпустил! Поставил бы на горке пулемет против всей вашей породы – и до последнего патрона! До последне­го!.. Жив только верой и надеждой: авось всякую по­гань – с корнем! А коли нет, то сел бы в твой краси­вый автомобильчик, закрыл глаза и не стал сворачивать. Мочи нет, понимаешь?! Все сворачивать… везде свора­чивать…
 Донесся звук набата – резкие тревожные удары по металлическому диску, подвешенному на столбе. Опусто­шенный своей вспышкой, председатель сделал «кругом» и, сутулясь, пошел назад.
 Артамонов долго смотрел вслед. Потом оглянулся и увидел окружающее иначе, чем прежде. Неблагополучи­ем веяло вокруг. Слепо таращилась из-за поваленного забора нежилая изба. А поодаль еще одна была забита свежими досками…
 Артамонов приблизился к покинутому жилищу и ис­пытующе, словно стараясь что-то до конца понять, заг­лянул через забор в пустой двор…
 Наваждение рассеял автомобильный гудок. Грузовик с полным кузовом новых ящиков для старухи в баньке давал понять, что легковушка мешает проехать.
 Артамонов возвратился к «Волге» и подал назад, ос­вобождая путь грузовику.
 А затем рванул с места и покатил, покатил, не разби­рая дороги…


* * *

 У невысокого забора, ограждающего территорию дет­ского сада, стоят по одну сторону Игорек Артамонов, по другую – Снежкова. Перегнувшись через штакетник, она умиленно гладит ребенка по голове.
 – Золотко ты мое! Узнал тетю Тасю, миленький! А у меня конфетки есть, твои любимые! – Снежкова протя­гивает мальчику пакетик. – Большой-то какой стал… Вкусно, да? Надо же – узнал! Я думала, забыл уже… А папу ты помнишь!?
 – Папа уехал.
 – А помнишь, как ко мне ездили? Ягодки в палисад­нике собирал, помнишь? Я, бывало, жду, пирогов напе­ку и с луком, и с капустой. Папа с луком любил… А у соседки курочки, помнишь? Цып-цып-цып… Беленькие… Игорек, а мама замуж не вышла?
 – Не знаю, – затрудняется мальчик.
 – Ну… новый папа к вам не ходит?
 – Не-ет.
 – Это хорошо. Неродной – он и есть неродной… А ты рад, что я пришла?
 – Ага.
 – Я к тебе еще приду. Чего тебе принести, Игоречек?
 – Машинку принеси.
 – А и правда! Ты все, бывало, в машинки играл… Как тебе приехать, я половики скатывала, чтобы не цепля­лись под колесами…
 Заворковавшись, Снежкова замечает Артамонову, только когда та приближается уже вплотную и кладет сыну руку на плечо.
 – Мамочка, это тетя Тася!
 – Я поняла, – ровным тоном отзывается Артамоно­ва. – Конфеты отдай тете обратно. – Мальчик нехотя повинуется. – И иди побегай.
 Тот, оглядываясь, отходит. Снежкова потерянно смот­рит вслед, сжимая пакет с конфетами.
 – Мой сын не нуждается в ваших подачках. И не смейте больше здесь появляться, – голос Артамоновой напряжен, но спокоен.
 – Съем я его, что ли… – сдавленно бормочет Снеж­кова.
 – Хватит того горя, которое вы причинили нашей семье. При всей неловкости и виноватости, какие неиз­бежно испытывает любовница при столкновении с за­конной женой, Снежкова не может смолчать.
 – Не я, так другая была бы… При счастливой жизни от жены не бегут…
 – А в той своей, вольной жизни… – помолчав, гово­рит Артамонова, – где была «Волга», вы и все остальное… там Толя был счастлив?
 Прямота и серьезность вопроса заставляют Снежкову, может быть, впервые трезво взглянуть на прошлое и ответить искренне.
 – Наверное, нет… – поникая, отвечает она. – Все за чем-то он гнался… хотел чего-то… а радости не полу­чалось… Какое уж счастье… – кончает Снежкова на полушепоте и кидает в сумку злосчастные конфеты. – Пойду я…
 Она идет вдоль ограды и вдруг слышит:
 – Теть Тась!
 – Игоречек, к маме беги, – трясет Снежкова голо­вой. – К маме. Ты маму любишь?
 – Люблю.
 – Вот так ей и скажи, – моргает Снежкова мокрыми ресницами. – Как скажешь?
 – Мамочка, я тебя люблю.
 – Правильно, Игоречек… Беги.