---------------------------------------------


 Петухов Юрий
 Звездное проклятье

 ЮРИЙ ДМИТРИЕВИЧ ПЕТУХОВ 
 ЗВЕЗДНОЕ ПРОКЛЯТЬЕ 
 Чудо было невозможно - для него не оставалось места в этой Вселенной, для него почти не отводилось времени, ведь мир должен был погибнуть через каких-нибудь семнадцать-восемнадцать миллиардов лет. Но чудо свершилось. 
 Гун Хенг-Орот Две тысячи семьсот тринадцатый по рождению и четырнадцатый из "осужденных к смерти", Великолепный и Навеки-Проклятый, оживал. Его воскрешение было медленным и мучительным. Каждой клеткой своего могучего тела он ощущал нестерпимую боль. 
 Эта жуткая, дикая боль нахлынула на него еще прежде, чем он обрел память, прежде, чем возвращающееся сознание уверило его: жив, жив, жив! Он бился в конвульсиях, проклиная все, что можно проклясть, и страстно желая умереть снова. Он терпел, когда его пытали электрическим током и жгли плазмой, он лишь хрипел и ругался про себя, когда его конечности обливали сжиженным газом и прощупывали мозг нейрощупом. Сейчас он не мог терпеть. Эта пытка была непереносима! 
 Внутренняя обшивка саркофага сдерживала и смягчала конвульсивные удары тела. Иначе сам воскресающий вновь умертвил бы себя. Он бил головой из стороны в сторону в тщетной надежде, что пробьет обшивку и размозжит виски о какой-нибудь острый угол или выступ. 
 Но в саркофаге все было предусмотрено на такой случай, никаких выступов внутри него не было, а упругий пластик обшивки не взял бы и плазменный резак. 
 Казалось, конца не будет страшной муке. Будто какая-то дьявольская сила вселилась в организм и разрывала, раздирала его изнутри миллионами раскаленных щипцов и клещей, пронзала миллиардными остриями тупых и иззубренных шил. Кровь вскипала и рвалась наружу из вен, артерий, она распирала сердце, которое и без того готово было лопнуть, разорваться от невероятного напряжения. Мука была ужасная! Но и ей пришел конец. Гун Хенг в невыносимом исступлении выгнулся насколько позволяло пространство внутри саркофага, чуть не искорежив себе при этом хребет и едва не свернув шею, вырвал из невидимых оков правую руку, сводимую немилосердной судорогой, но не успел ею сжать собственное горло, как внезапно обмяк и стих. Он потерял сознание, а вместе с ним и все ощущения боль, отчаяние, леденящий ужас и еле-еле пробивающееся сквозь все это: жив, жив, жив! 
 Очнулся он совершенно обессиленным, в холодном поту. Крышка саркофага была откинута, и ничто не мешало ему подняться, выйти или хотя бы выползти из этого собственного, какого-то ирреального, развалившегося гроба. Но он лежал и смотрел в тусклый ребристый потолок капсулы, не замечая даже нависшего над самым лицом шланга-соска с питательной смесью. Ни радости, ни даже удовлетворения от свершившегося чуда Гун Хенг-Орот Две тысячи семьсот тринадцатый, Навеки-Проклятый, не испытывал. В эти минуты ему было на все и на всех наплевать. Даже на самого себя. 
 Сколько же прошло времени? Час, день, секунда? А может, миллионы, миллиарды лет? Он не знал. Капсула была "вечной", так было задумано. С ней ничего не могло случиться до последнего взрыва Вселенной, до космического Апокалипсиса. Сам же Гун не ощутил прикосновения Времени. Для него между Умертвлением и Воскрешением не прошло и мига.
 Последнее, что ему запомнилось из предыдущей жизни, было хрящеватое зеленое лицо Верховного Судьи, зачитывавшего приговор. Судья не осмелился приблизиться тогда к распахнутому саркофагу, и его показывали с экрана, крупно, Гун запомнил каждую черточку этой высохшей маски, самые неуловимые и тонкие интонации скрипучего голоса отпечатались в его мозгу. И особенно последняя фраза: "...предается вечному проклятию во всем существующем мире, во всех его измерениях от сего момента и до окончательной гибели, и приговаривается к Условному Умертвлению". Затем металлически проскрипело: "Приговор приведен в ...". Крышка саркофага захлопнулась. Все исчезло. Но прямо следом, тут же накатила невыносимая боль. 
 Гун знал, что ни о каком прощении не могло быть и речи, что он очнулся не на своей планете, не в своей Системе, что случившееся - самое настоящее Чудо. Но он еще пребывал в полнейшей прострации. 
 Нет, у него вовсе не отшибло памяти, он ничуть не утратил способности анализировать события. И он знал, что с момента Воскрешения запущены в ход невидимые часы, что ему дано ровно десять суток на внедрение в иной мир. Сумеет ли он прижиться в нем, не сумеет ли - механизм сработает, и "вечную" капсулу разнесет в клочья запрятанный в ней же заряд. Отсрочки не будет. И потому следовало действовать немедленно, подниматься, принимать решения... Но он не мог. Борьба с лютой болью высосала из него остатки сил. 
 А кроме всего прочего, он был еще там, в своей Системе. Он вновь и вновь возвращался к уже неоднократно пережитому, с каждым разом все острее ощущая на себе наложенное проклятье. Впрочем, не с рождения же он был проклят! Все было нормально, все было как у всех: его уважали, ценили, им даже гордились близкие, недаром прозвали Великолепным, его любили, да-да, были и те, кто его любил... Но все от него отвернулись еще задолго до Суда, задолго до Проклятья, отвернулись в тот миг, когда пронесся подобно молнии слух о том, что он преступил чрез главнейший закон Системы, что он открыл вход в нее посторонним. Да и не только открыл вход - это уже было следствием, он совершил недопустимое, он поведал непосвященным о существовании самой Системы. И он стал четырнадцатым Проклятым за всю историю ее существования, за без малого восемь тысячелетий бытия Замкнутого Мира. Его поступок был алогичным и не имел никаких объяснений. Разорвать покровы тайны было невозможно: непосвященных тут же уничтожали, стоило им только догадаться о самой возможности иного бытия. Да и были они, непосвященные, где-то далеко-далеко, за тысячи парсеков от самой Системы. Порою казалось, что их вообще не было, так они были удалены ото всего происходящего в Центре Мироздания. Для них существовали особые законы - следы заметались без малейшей жалости. Ни одна из четырнадцати попыток не дала плодов. Все четырнадцать преступников выглядели в глазах обитателей Системы не просто опаснейшими из возможных существами, но и полнейшими безумцами. 
 Внутри Системы действовали свои законы. Система была гуманна. Ни один из ее обитателей не мог быть предан смертной казни, его не могли наказать достаточно сурово или же лишить, к примеру, свободы - это считалось бесчеловечным, это признавалось варварством. Но для Проклятых существовал особый исход - Условное Умертвление. Никто не желал в Системе запачкать себя званием палача или хотя бы решением своим, пусть и совместным, обречь жертву на смерть. И потому Проклятым оставлялся один шанс. Один малюсенький шансик из миллиардов, из триллионов, из самой бесконечности. То есть фактически Проклятый умерщвлялся, но ни один из осудивших его и приведших приговор в исполнение не мог считать себя убийцей, ибо ничтожнейший шанс на Воскрешение был. 
 Проклятых выбрасывали из Системы во внешний мир. Про них забывали. Про них никогда не говорили. 
 Гун не мог, разумеется, знать, что делали с ним. Но он знал, как обходились с предыдущими. Их тела, заключенные в саркофаги, помещали в "вечные" капсулы, снабженные системой управления, защиты и контролируемые электронным мозгом средних возможностей. Система не скупилась на расходы. Затем просчитывался на бессчетные века маршрут капсулы - она не должна была попасть в поле обитаемых или вообще жизнеспособных планет во всем расчетном будущем и во всей обозримой и поддающейся анализу части Вселенной. "Вечная" капсула должна была бесконечно долго скитаться по самым пустынным закоулкам звездного мира. И только с того момента, когда в ней заканчивалась расчетная программа, капсула попадала в волю случайностей. Но механизм Воскрешения срабатывал лишь при том, если капсула входила в тропосферу планеты, пригодной для жизни. В бездонной и практически безжизненной Вселенной вероятность такого "попадания" приближалась к нулю. 
 Состояние, в котором доселе пребывал Гун Хенг-Орот, было равнозначно смерти. И это был не анабиоз, не летаргический сон - и того и другого бы недостало даже на несколько миллионов лет, на малую капельку скитаний. Гун Хенг не спал, он был мертв до включения механизма Воскрешения. Его тело в момент умертвления было залито жидким газом особого состава, и оттого оно становилось "вечным"- будто сама капсула... 
 Преодолевая бессилие, Гун притянул к губам шланг-соску, надавил слегка податливый пластик. В рот полезла ледяная омерзительно безвкусная масса. Он с трудом сделал глоток, потом второй, третий, четвертый. Соска быстро опустела. Но запасов пищи и жидкости оставалось еще на десять суток. Нет, уже чуть меньше! Гун Хенг вдруг совершенно четко осознал это - и приподнялся в своем гробу, сел, прижав острые чешуйчатые колени к ребристой, тяжело вздымающейся и без того выпуклой груди. Огляделся. 
 Внутренности капсулы выглядели точно так же, как в последние мгновения его жизни в Системе. Он уже подумал было, что ничего и не случилось, что... Но в этот миг его взгляд остановился на хронометре в бортовой стене слева. По гребню, выпирающему из позвоночника, невольно пробежала волна дрожи, затем передернуло все тело. Стрелка, указывавшая на знак 0, то есть на миг Воскрешения, противоположным концом высвечивала фантастическое число! Но не доверять приборам у Гуна не было ни малейшего основания. Он провел в небытии девять миллиардов сто одиннадцать миллионов семьсот восемьдесят одну тысячу четыреста девяносто три года семнадцать суток шесть часов три минуты и девять тысячных секунды... Все это не укладывалось в голове. Но это было так! 
 Может, уже долгие тысячелетия, а то и миллионномиллиардолетия не существовало никакой Системы и никаких ее обитателей, может, и сама Вселенная была уже не та - а он, Гун Хенг-Орот Две тысячи семьсот тринадцатый, Великолепный и Навеки-Проклятый, был жив всем назло, сидел в саркофаге, свесив наружу свои мощные костистые и когтистые ноги-лапы, и чувствовал, как с каждым мгновением прибывают силы. 
 Капсула вращалась вокруг планеты средних размеров. Планета была окутана сероватыми облаками, поверхность ее, за исключением огромнейших океанских равнин, почти не просматривалась. Но приборы давным-давно установили непреложный факт на планете есть жизнь, в том числе и разумная. Все остальное надо было выяснять по ходу дела. И Гун Хенг был вполне готов к этому. 
 Первым делом он протер все тело влажной губкой, раздирая при этом чуть не в кровь зеленовато-серую чешуйчатую кожу всеми восемью когтистыми пальцами правой руки. Левой он попеременно касался клавиш датчиков, переключая капсулу на мыслеуправление и впитывая в себя поступающую информацию. Теперь он берег каждую секунду. 
 Закончив обтирание, Гун облачился в серый комбинезон, потом проверил скафандры и выпихнул гроб-саркофаг через широкий зев утилизатора в пространство. Даже успел проследить, как сплавленный комочек отделился от капсулы и поплыл в темноту. Обзор он включил полный. 
 Теперь оставалось надеяться только на самого себя да на то, что за время странствий в капсуле ничего не испортилось. 
 Он уселся в кресло перед центральным пультом управления, вцепился в подлокотники, сосредоточился. Его большая, украшенная хитиновыми пластинами голова свесилась на грудь, уперлась в нее острым раздвоенным подбородком, пленки полупрозрачных подрагивающих век затянули оба выпуклых, поблескивающих чернью глаза, острые гребнистые локти хищно оттопырились, спина напряглась. Выждав благоприятную минуту, когда от датчиков почти перестали поступать сигналы, предупреждающие об опасностях и возможных осложнениях, Гун отдал мысленную команду и, не удержавшись, повторил ее вслух: 
 - Вниз, на посадку! 
 Не до конца доверяя мозгу капсулы, Гун всматривался в экраны. Его пальцы застыли в нескольких миллиметрах от клавиш ручного управления. 
 Но мозг сам знал, что надо делать. Он избрал верную тактику: шел вниз, постоянно меняя направление, зигзагом с непредсказуемыми углами и поворотами, с меняющейся скоростью и отлетами назад. И это его поведение не было случайным. 
 Гун не знал, когда и на какой высоте именно планетяне нащупали радарами его капсулу. Первая ракета разорвалась совсем рядом - капсулу ощутимо тряхнуло, несмотря на разреженное пространство самых верхних слоев атмосферы. Вторая и третья взорвались значительно дальше, видно, мозг сделал определенные выводы и теперь работал в режиме повышенной готовности. 
 Еще несколько красочных кустов расцвели по обе стороны от спускающейся по наклонной капсулы. Избежать опасности можно было лишь идя ей навстречу. И потому Гун повторил со всей твердостью: 
 - Вниз!!! 
 Его расплющило по креслу, лишило дыхания и сил - антигравитаторы работали на пределе. Ускорение движения несло гибель. Но за этим уже следил мозг - никакие, даже самые волевые команды не могли его заставить обречь на смерть находящегося в капсуле. Никакие, но ка протяжении лишь десяти отпущенных суток. 
 Они сумели выскочить из зоны слежения, продолжая спускаться - все так же, зигзагом, перемещаясь из стороны в сторону. Последнее, что зафиксировал мозг капсулы, это два летящих прямолинейно с огромной скоростью предмета. Но и с них, похоже, не сумели поймать радарами спускающуюся капсулу. Во всяком случае, предметы пролетели мимо. Гун помахал им вслед, улыбнулся. Первый раунд он выиграл. 
 Никакого толчка при посадке не было. Капсула мягко приземлилась у склона высокой горы, поросшего лесом. Растительность была непривычная, совсем не похожая на те, что доводилось видеть Гуну в своем мире, да и на окраинах Системы. Но у него не было времени заниматься ботаническими исследованиями. Одно лишь его интересовало сейчас: пригодно в пищу или нет? Опасно для жизни или нет? Все остальное не имело ровно никакого значения. 
 Гун знал, что рано или поздно его обнаружат, и никаких иллюзий на этот счет не питал. И потому следовало сменить несколько мест, запутать преследователей, прежде чем забиваться на сколь-нибудь длительное существование в какую-то глухую дыру. Да и при всем благоприятном стечении обстоятельств он не мог рассчитывать на долгое безбедное жительство даже в самой глухой дыре. 
 Но выбирать не приходилось. Ему была ниспослана удачей именно эта планета. И он должен постараться уцелеть только на ней. До другой ему за десять, нет, уже девять с половиной суток просто не добраться! 
 Анализатор показывал, что воздух на планете вполне пригоден для дыхания. Кислорода маловато, ну так что же, его и вообще могло не оказаться! Гун все же облачился в легкий скафандр, нацепил на себя все имевшееся ручное вооружение плазменный резак, аннигилятор, два ручных автотесака, поясной нож, нейропарализатор, ручной лучемет ближнего действия. В боковые сумки он наложил с десяток гранат разного боя, распихал по карманам стимуляторы и прочие медикаменты. Не забыл и дневного запаса питательной смеси. О нем позаботились те, кого давнымдавно уже не было в живых, от кого не осталось даже праха. И хотя забота эта была потусторонней и формальной, Гун Хенг-Орот был благодарен и за такую. Все то, что сгнило и рассыпалось бы в пыль еще миллиарды лет назад, сохранилось в "вечной" капсуле и должно было ох как пригодиться! 
 Сигнализаторы не показывали опасности. Да и сам Гун не ощущал ее, не видел на обзорных экранах. И потому, не прохлаждаясь в шлюзовой камере, он выбрался наружу. И тут же был сбит с ног чем-то горячим и упругим. 
 Несмотря на всю неожиданность нападения, Гун успел коротко и резко взмахнуть рукой. На его когтистых пальцах застыли крупные красные капли да какая-то слизь. Метрах в четырех, извиваясь в предсмертных судорогах и разбрасывая по траве собственные вывороченные кишки, билось какое-то животное: черное, с круглой пушисто-гладенькой головкой без признаков хитина и ребристых пластин. Четырьмя широкими лапами с изогнутыми коготками животное царапало землю, выкидывая ее наверх вместе с обрывками травы, Сквозь сжатые желтые клыки пузырилась красноватая пена. 
 Гун встал сразу же. И смотрел он не на умирающую тварь она уже не таила опасности, а вокруг, по сторонам. Все было тихо и спокойно. Лишь чуть позже он догадался, что послужило причиной нападения: из-под края капсулы высовывался головою и передними лапками точно такой же черный зверь, но раз в шесть поменьше, наверное, детеныш. Гун все же немного расстроился - увиденное им говорило, что в капсуле, наверное, есть неполадки, ведь ни на что живое или движущееся она не должна была садиться. Но это все мелочи! 
 Гун отпрыгнул на несколько шагов от капсулы. Еще раз огляделся. И отдал мысленную команду: "Вверх!" Капсула взмыла в поднебесье и исчезла из виду. Без живого существа внутри, имея возможность маневрировать на любых скоростях и с любыми ускорениями, под всевозможными углами, она становилась неуловимой. 
 Уничтожить ее можно было лишь на земле или же с пилотом на борту. 
 Оглядываясь и стирая след нейтрализатором, Гун побежал в сторону большого скопления ветвистых и перепутанных какими-то гибкими отростками деревьев. Уже на бегу он пожалел, что не сжег аннигилятором останки зверя. Но возвращаться не стал - в любом случае, если кто-то его будет искать, обратят внимание на выгоревшую траву. Начало было не чистым. 
 Отряд прибыл на место через четыре минуты после посадки неопознанного объекта. Земные службы слежения потеряли его из виду на высоте ста восьмидесяти километров. Но зато со спутников удалось засечь странный предмет, двигавшийся без опознавательных знаков, да и то - лишь у самой земли. Впрочем, теперь это было не столь важно. Первые опасения и страхи прошли - это была не ядерная атака. Но в штабах не исключали возможности наличия на борту пришельца опасного заряда. И кое-кто уже успел получить от верхов хорошую нахлобучку, кое-кому дали нагоняй за ротозейство и отсутствие бдительности. По прямым каналам связи были запрошены потенциальные противники - все как один отрицали свое причастие к инциденту. Приходилось верить, что поделаешь... во всяком случае, до прояснения обстоятельств. 
 У подножия горы было пусто. И все же вертолеты высадили часть отряда, надо было разобраться на месте. Другая часть ушла в поиск на винтокрылых машинах. Сколько всего было задействовано поисковиков - на земле, на море и в небесах, знал, наверное, один командующий да Господь Бог. 
 - Хреновые наши дела, - пробурчал себе под нос Тукин, потирая ушибленную коленку. - Не найдем мы тут ни черта! 
 Узкоглазый и скуластый Ким улыбнулся по-азиатски: широко и хитровато. 
 - Не найдем, глядишь, дольше проживем, - заключил он с восточной мудростью и расчетливостью. 
 - Тьфу ты! - возмутился, не находя слов, Тукин. Все его раздражение исходило из саднящей ноги, не из сердца или разума. 
 Тукину вообще не везло: любая операция для него начиналась с шишки на лбу, вывихнутой руки, порванного обмундирования или расквашенного носа. В прошлый раз, когда они выслеживали в джунглиях банду, повязанную намертво с местной наркомафией, он, выскочив с самым лихим видом из притормаживающего бронетранспортера, поскользнулся на навозной лепехе, оставленной на тропе неизвестно кем, и вышиб себе два передних зуба. Банду ловили уже без него. А за починку челюсти пришлость отдать четверть жалованья. Для прижимистого сержанта это было ударом. Можно было бы, конечно, обойтись и бесплатной помощью полковой зубодерни, но тогда самому пришлось бы скрываться от людей в лесах, дабы не брать греха на душу, пугая детвору и беременных. 
 Тукин был крепким, невысоким и совершенно невзрачным парнем - таких, говорят, в разведчики вербовали: десять раз встретишь, а все равно не запомнишь. Поднакопить деньжат, жениться, обзавестись своим домиком и кучей детишек, а главное, позабросить со временем всю эту беготню - вот о чем мечтал Тукин. И не было у него иных устремлений. Если бы не невезуха, у него давно бы уже было на счете раза в полтора больше, а стало быть, и заветная мечта была бы в полтора раза ближе. Но приходилось мириться с действительностью. 
 - Отделение, становись! - рявкнул он, позабыв об осторожности и тут же прижав ладонь к губам. 
 Впрочем, бесцветный и хрипловатый голос его потонул в вое овчарки-ищейки. Поджарый Ральф, смело бросившийся к растерзанному трупу черной пантеры, что валялся метрах в двухстах, вдруг застыл, поджал хвост и взвыл самым диким образом, позабыв про все дрессировки и свою ученую солидность. Шерсть у него на загривке поднялась дыбом, глаза обезумели. Мгновенья не прошло, как пес забился под ноги сержанту, тихо поскуливая и пытаясь поймать взгляд. 
 - Пошел вон, трус поганый! 
 Тукин пнул Ральфа сапогом и сплюнул через плечо. Что-то ему не нравилось. Но что именно, он понять не мог. 
 Ким приласкал пса, огладил. И тот начал приходить в себя, не переставая, правда, озираться, поглядывать в сторону трупа с вывороченными кишками. Ким хотел высказать свои сомнения сержанту, но не решился. Хотя ему показалось очень странным то, что вышколенный пес напугался какой-то дохлой кошки, да еще как напугался! 
 Ребята из отряда уже вовсю орудовали на поляне. Не отставали от них и трое экспертов, прилетевших на том же вертолете: вымеряли расстояния, брали пробы грунта и воздуха, ползали вокруг раздавленного детеныша пантеры на карачках и вообще чуть ли не на вкус проверяли все вызывающее подозрения. Но толку, похоже, не было. И это злило Тукина не меньше, чем боль в коленке. Куда бежать? Кого ловить? Черт бы побрал всех этих умников! 
 - Я щас придушу эту тварь! - прохрипел он, глядя совсем не на скулящую овчарку, а на Кима. - Распустил, твою мать, следопыт хренов! А ну, заткни ей глотку! 
 Желтолиций Ким подобострастно и мелко хихикал, тряся беспрестанно головою, отчего трясся и длиннющий козырек его потертой форменной кепчонки. Тукин все намеревался измерить длину козырька - не превышает ли он ненароком уставной нормы, не пошит ли кепарь самочинно, в обход гарнизонных портняжек? Да все руки не доходили. Теперь и вовсе не до того было! 
 - Ничего, дождетесь еще у меня, - вяло пригрозил сержант, глядя в пространство и непонятно к кому обращаясь. 
 - Ага-ага, - покорно закивал Ким. - Распустились людишки, ай-яй, распустились, начальник. 
 - Да заткнись ты! Сколько раз говорил, не называй так! Склеротик хренов! - разъярился пуще прежнего Тукин. - Я вот на тебя рапорт-то напишу! 
 Безрезультатность поисков была очевидна. А это означало и то, что никаких поощрительных или премиальных не предвидится. Эксперты разводили руками, отрядные ребятки пожимали плечами и пучили глаза - то ли от усердия, то ли от дурости. 
 - Пусто, - доложился один из спецов, - если и был он тут, так следов не оставил, кроме вот этого котенка раздавленного, да и то - он ли? Ты, сержант, вот что, давай-ка вызывай вертолет. Нечего нам тут делать! 
 Тукин не очень-то любил прислушиваться к советам штатских. Как бы ни лыбился этот азиат Ким, а он прав все же, понимает, кто тут "начальник", а кто фраерня залетная. 
 - Удочки смотать всегда успеем, - проговорил он тихо, сам себе. - Пошарьте-ка еще. 
 Последняя фраза прозвучала погромче, но не слишком уверенно. Тукин уже думал о другом. И это другое было, пожалуй, верняком. 
 - Эй ты, следопыт, - он прищелкнул пальцами, подзывая Кима. - Тащи-ка сюда эту псину! Да держи покрепче, не упусти, чучело хреново! 
 Лесок оказался жиденьким. Это было и хорошо и плохо. Хорошо, потому что Гун бежал между деревьев, огибая буреломы и сплетения лиан, почти не снижая избранной им скорости продвижения. Плохо, оттого что в таком лесу могли столь же быстро и настигнуть, да и просто застать врасплох. Пока Гун не видел достойного укрытия. 
 Впрочем, он и не искал его особо. Важно было убежать подальше от места посадки, переждать какое-то время и вызвать капсулу. И если взлет на ней и следующая посадка останутся незамеченными, то ищи ветра в поле, тогда он спасен. 
 Ни о каких контактах и попытках мирного улаживания дел, а потом и открытого проживания среди планетян Гун и думать не хотел. Еще чего, превращаться на весь остаток жизни, сказочным образом дарованной ему, в подопытного постояльца лабораторий и исследовательских центров, ну уж нет! Да и не верил Гун, что таковое качество ему гарантировано - поди узнай, что там на уме у этих отвратительных существ, у этих слизняков, тела которых даже приличия ради не покрыты хитиновой пленкой. Он уже видел четверых в одинаковых комбинезонах, с какими-то короткими палками в руках, совсем не похожими на настоящее оружие. 
 Он мог бы их отправить на тот свет шутя, на бегу. Но они его не видели, и он решил не рисковать, лишь прибавил мощности нейтрализатору - ведь кто знает этих слизней, может, у них нюх особый или же вкусовые рецепторы такие, что пылинку за парсек чуют! 
 В этом леске и не пахло опасностью. Какая-то живая мелочь копошилась у земли и в кронах деревьев. Для Гуна она не представляла интереса. Раза три на пути от него с ужасом шарахались четвероногие, средних размеров, явно лишенные интеллекта твари. Да свесился как-то за два метра от лица жирный, голый, поблескивающий червь с маленькой головкой, но зато упитанным и длинным телом. Червь, видно, спал на широченной ветви, а при приближении незнакомца проснулся, а может, он и с умыслом сидел там, поджидал добычу. Гуну некогда было разбираться. Рук он пачкать не стал, успел выхватить тесачок и на бегу ловко срезал червю голову. Тот забился в агонии, то свиваясь в тугие кольца, то выпрямляясь одеревеневшим длинным телом. Гун несколько секунд следил за этими биениями и чуть не налетел на корявое и толстое дерево. Увернулся, пригнулся... и тут же остановился. 
 Пришлось возвратиться назад, к червю, и сжечь его останки аннигилятором - короткими зарядами, подбрасывая в воздух, чтобы не осталось отметин ни на земле, ни на коре деревьев, ни на синеватом лишайнике. Заминка подзадорила Гуна. И он ускорил свой бег. Правда, усталость уже наваливалась на него, видно, сказывалось пребывание в саркофаге. Но теперь было не до таких мелочей, как усталость. Гун проглотил шарик стимулятора. Воспрял. 
 Он еще издали увидал просвет. Это была не поляна. Скорее всего тропа. Какая-то здоровенная животина с торчащими из отвратительной голой головы двумя костями перегораживала тропу. Животина была явно тупа и неагрессивна. И потому Гун не стал долго размышлять. Он еще ускорил шаг, в последний миг сильно оттолкнулся от земли правой ногой, взлетел над серой громадиной, обеими руками и левой ногой оперся о жирный вздрогнувший круп - и перемахнул на другую сторону тропы. Животина от резкого толчка завалилась на бок, протяжно вострубила, то ли возмущаясь подобным обращением, то ли зовя на помощь. Похоже, она не успела сообразить в чем дело. 
 Гуну было не до толстяка уродца - полежит да встанет, ничего с ним не сделается. Надо бежать! Бежать и бежать вперед - и ни одна тварь на этой планете не найдет его, не возьмет следа! 
 Он не переставая следил за небом. Хотя то пробивалось изредка серенькими или голубенькими клочками, Гуну хватало и этого. Раза четыре над самыми деревьями проносились какие-то тарахтелки. Но Гун знал, что из-за разросшихся крон его не увидят, а приборами и подавно не возьмут - откуда у них такие приборы, чтоб на живую материю реагировать! Судя по оборонительной технике, не доросли еще. А если бы и доросли, так давно бы нащупали беглеца. Нет, шалишь! Нет у них ничего такого. Ну это и хорошо. Правда, лучше б было, коли попал бы к каким-нибудь недоразвитым, тем, кто только-только начинает эволюцию в разумном своем облике. Там бы Гуну и прятаться не пришлось. Там бы он еще и вождем стал бы, свою маленькую Систему образовал бы! Да что мечтать, и так посчастливилось невероятно! 
 Гун полностью забыл о перенесенных им жутких болях, сопутствовавших Воскрешению. Забыл о своих тщетных попытках размозжить голову или еще как покончить с собой. Теперь он яростно, по-животному грубо хотел жить. Жить, жить, жить! 
 Остановился он, когда полностью стемнело. Забрался на высоченное дерево и прощупал пространство анализаторами. Все было спокойно. Самое время вызывать капсулу. Доли секунды на ее подлет, пять-шесть секунд на то, чтобы залезть в капсулу... и прощай приветливый лесок! 
 Но что-то остановило Гуна. Высоко-высоко, в черной бездне над головой, что-то мигнуло еле-еле и исчезло, потом снова. Если его и могли засечь, так только сверху, а тогда - пиши пропало: одна капсула всегда уйдет от радаров, с ним же службы слежения будут вести их, передавая от одной к другой, до бесконечности, пока не накроют ракетой. 
 Он спустился вниз, присел у дерева, привалившись к нему плечом. Рядом тучками мельтешила мошкара. Но на Гуна она не садилась, видно, не признавала его съедобным, а может, и вообще за живое существо не признавала. Несмотря на принятые стимуляторы, ощущалась усталость и слабость, тело ныло, особенно ноги и спина, позвоночный гребень покалывало мириадами иголочек. Но Гун старался не замечать мелких неудобств. Ему не очень-то хотелось умирать во второй раз. А время шло. 
 Защитную маску он давно снял - надо было привыкать к воздуху планеты со всеми его возможными неожиданностями. Надо было привыкать ко всему местному. 
 Что-то маленькое и плотненькое свалилось сверху прямо на голову Гуну, запуталось между пластинами и отчаянно пыталось выбраться. Гун левой рукой вытащил наглеца из пластин, поднес к глазам. Он совсем неплохо видел в темноте. Это было нечто похожее на тех жучков, что водились у него на родине,твердый хитиновый панцирь пробуждал воспоминания, от него веяло чем-то родным. Гуну вспомнился Верховный Судья - тоже маленький, плотненький, зелененький сверх всякой меры. Вспомнилось его сухое и вялое лицо, противненький скрипучий голосок. Как он там говорил? Предается вечному проклятию? Ну-ну! Гуну стало вдруг жалко этого старикана. Но разве можно жалеть то, чего нет уже миллиарды лет? Наверное, можно. Ведь память-то жива, а значит, и все, кто в ней сохранились, тоже живы. 
 Гуна клонило в сон. Он держал жука двумя пальцами все той же левой руки. Двумя другими совершенно машинально обрывал пойманному наглецу длинные и тонкие ножки, не спешил. Потом подключил и третью пару - содрал хитиновые крылышки. Седьмым и восьмым пальцами освободил жука от топорщившихся усиков и коротких, но толстых рогов. Затем, тщательно обнюхав освежеванную тушку, положил ее на язык и немного подержал так, проверяя вкусовые ощущения. Вроде бы все было нормально. Жучишка попался вполне съедобный, даже приятный на зуб, особенно после омерзительной и безвкусной питательной смеси. Гун тщательно разжевал неожиданное лакомство, потом проглотил, сдерживая слюну и унимая аппетит. Все! Теперь сомнения отпадали - на этой заурядной планетке можно жить, он не пропадет здесь. 
 Сон сморил-таки его. Но не надолго, хватило получаса, чтобы полностью прийти в себя, оклематься. Тут помогали и стимуляторы. Это потом можно будет совсем отказаться от них, а сейчас надо быть сильным, свежим. Гун не чувствовал в себе слабости, он не имел права быть слабым. 
 План вызрел в его голове еще там, на орбите. Сейчас оставалось отработать детали, которые, впрочем, также могли меняться по ходу дела. Чтобы не возникло сложностей с посадкой, было бы неплохо найти какуюнибудь полянку. Сегодня днем попалась ему на пути одна такая. Но на ней стояли три жалкие полуразвалившиеся хижины, крытые охапками длинных и плотных листьев. У хижин сидело несколько самок слизняков. Тут же копошились детеныши - кривоногие и с раздутыми животами. Вся эта картинка совсем не вязалась с радарами и ракетным обстрелом, но Гун не стал вдаваться в подробности, а тем более связываться с туземцами. Пускай живут! Не они же пуляли в него заряд за зарядом! Конечно, нет, несчастные слизни, и что за смысл в их существовании? Он пробежал тогда мимо, не снижая темпа. А на память пришли те двое из непосвященных, которых он по простоте душевной, а скорее просто из-за собственнной неосмотрительности, пытался поднять до уровня Системы. Глупая была попытка, бессмысленная и безнадежная. И какой черт только его дернул! Ну да ладно, что прошло, то прошло - не вернешь. 
 Из темноты время от времени раздавались какие-то приглушенные крики и стоны, всхлипы и взвизгивания. Но Гун почти не реагировал на эти звуки. Он понял, что навряд ли найдется на этой планете тварь, которая могла бы с ним посоперничать, нет, маловероятно, - все эти животные, будь они разумными, полуразумными или вовсе неразумными, находились на стадии изнеженности и вырождения, не было в них той исполинской мощи первозданного мира, не было той необузданной и яростной жизнестойкости. Видно, и впрямь мир угасал, чах, не дожидаясь, пока его окончательно разрушат, изничтожат глобальные катастрофы. И все же приходилось быть начеку - мало ли что! 
 Гун включил анализаторы в режиме дальнего поиска и стал водить ими из стороны в сторону, высвечивая огромный полукруг перед собой. Назад он раструбы анализаторов не направлял, там была чащоба без просветов. Через несколько минут удалось нащупать кое-что. Правда, анализаторы показывали наличие живых существ в нужном районе, да и бежать до него было далековато, не меньше двух часов самого быстрого бега пришлось бы потратить. Но Гун решил, что разбираться будет на месте. Была не была! 
 По ночам Савинский не спал. У него уже лет двадцать пять как была хроническая и необоримая бессонница, с которой не могли справиться ни врачи, ни он сам. Жена могла спать сутками, вставая для того только, чтобы перекусить да накормить рыбек и птиц. Ей все было нипочем: и ливни с грозами, и сумасшедшая жара, и пронзительные крики павлинов, от коих леденела кровь в жилах, и работающие приемник с телевизором ничто ее не брало. Сам же Савинский страдал от малейшего шороха, его болезненно утонченный слух отзывался на шуршанье тараканов за шкафами и на шелест травы во дворе. 
 Он пришел на эту убогую и затерянную в джунглях станцию сорок семь лет назад. Пришел мальчишкою. Про него можно было сказать, что он здесь родился, женился, вырос в чинах - хотя какие там чины у смотрителя, - состарился, а теперь вот и начал подумывать о переходе в мир иной. 
 Савинского не тянуло в города, он отвык от людей и не нуждался в их обществе. Да и жену он себе подобрал такую же. Нет, черноокая и черноволосая Маша не была нелюдимкой, просто ей было одинаково хорошо в любых условиях: и в толчее, и в глухомани, - видно, оставались еще на истерзанной стрессами Земле здоровые люди. 
 А сегодня старый Савинский не мог заснуть и по иной причине. Днем передавали по радио коротенькое сообщение, в котором говорилось о том, что в их местах появились какие-то странные типы, - и не поймешь, то ли банда какая, то ли лазутчики вражеские. Хотя было совсем непонятно, что последним делать в этой глуши? Войны уж лет семьдесят как не было, да и не предвиделось ее в ближайшие годы. Так чего выведывать, чего шпионитьто? Непонятно. Приезжай, ежели желаешь, и так все открыто - ходи-броди, где душе вздумается! Нет, наверняка банда, будь она проклята! И где они тут прячут свои плантации, сам черт не найдет! Савинский знал джунгли вдоль и поперек, но ни разу не встречал ни одной грядочки с опиумным маком или же с коноплей. 
 Да какие тут грядки и поля? Вон дикари! Как их ни приучали землю ковырять, не хотят, и все тут, пробавляются себе от джунглей - чем Бог одарит. Нет, наркомафия, наверное, еще не запустила сюда свои лапы. Хотя кто их знает. Просто так награду, да еще такой солидный куш, назначать не станут. 
 Чем больше думал Савинский, тем дальше отступал от него столь желанный сон. Наконец старик и вовсе поднялся со своей постели. Натянул на высохшее тело рубаху с двумя большими карманами, надел старые потертые и заплатанные во многих местах джинсы. Поскреб подбородок - давно бы следовало побриться, да все руки не доходили. То ли дело лысина - как булыжник, никакого тебе ухода не требует! С годами Савинский становился все ленивее. Но это совсем не означало, что он потерял вкус к жизни. Нет, и у него были свои желания, свои мечты. Вот только бессонница проклятущая да еще поясница ноет и ноет, прямо сладу нет! Но Савинский как-то пообвыкся со своими болячками. 
 Он присел к столу и включил приемник. По всем программам гоняли веселенькую и ритмичную музыку - совершенно однообразную для старика. Ничего толкового и путного никто сообщать не желал. Савинский покрутил с полчаса ручку приемника, потом закурил, откинувшись на спинку стула. 
 Мысли не покидали его. Пускай и не банда вовсе! Но ведь есть кто-то, ведь дыму без огня не бывает. Глядишь, еще забредут на станцию! Чего ждать от всяких там типов? Да ничего хорошего! И опять же - сумма-то приличная, поневоле задумаешься. А вдруг вообще никого нету, вдруг это вовсе враки и болтовня пустая? Чего они там в центре понимают-то! У них что ни день, так новые сенсации, новые слухи - один похлеще другого! Поди проверь! То у них там снежные человеки начинают расхаживать повсюду, то тарелки градом с небес сыпятся, то конец света в понедельник после обеда! Охмурялы! Дурят людишек, чтоб никто их махинаций не замечал, чтоб в мутненькой водичке рыбешку отлавливать да свои закрома наполнять! 
 Савинский тяжко вздохнул, почесал нос. А может, и не врут? Они же ведь как? У них все наперед ясно - ежели охмурить хотят, говорят так, будто этот снежный босяк их родной папа и они только вчера с ним в обнимку ходили и пивцо за одной стойкой сосали! Да и денег не ппедлагают. А тут вроде с сомнением, с непоказной опаской. Нет, в этом что-то есть! 
 Савинский сдавил гудящие виски, глубоко вздохнул. Да чего ему думать-то, все одно сна нет! Он собрался было встать из-за стола, но именно в эту минуту музыка стихла и заговорил диктор. Старик сделал погромче. 
 - ...щается к согражданам с просьбой оказать содействие в поимке неизвестных личностей, которые вполне могут оказаться опасными террористами или иными злоумышленниками. К сожалению, мы пока не можем дать достаточно точных примет, но рассчитываем и надеемся, что и сами добропорядочные граждане, проживающие в нашем округе, смогут отличить скрывающихся субъектов от своих соседей, знакомых, сограждан. Взываем к гражданскому сознанию каждого. И напоминаем о том, что самого удачливого ожидает немалое вознаграждение... 
 Про вознаграждение Савинский уже слышал. Но больше ничего интересного не сообщили. Скорее всего потому, что и сообщить-то нечего было! Так понял старик. 
 Он прошел на застекленную террасу, снял с гвоздя свой карабин с лоснящимся, потертым прикладом и пооблетевшей за годы чернью на металлических частях. Забросил его за спину. Потом вытащил из ящика старинный, еще военных времен, "вальтер", пощелкал им, проверяя, набрал патронов и вышел было из дому. Но вспомнил про сапоги и шляпу. Вернулся. Заодно сунул в карман пачку сигарет, спички. Теперь все было в порядке. 
 Нет, старик Савинский вовсе не собирался гоняться по джунглям за "субъектами". Его просто мучила бессонница, и он решил хоть как-то скрасить тягучее ночное время. И вместе с тем, кто знает, может, повезет именно ему?! План Савинского был предельно прост. 
 Перед тем как забраться в полуразвалившуюся сторожку, стоявшую у самого края леса, старик обошел свои владения, все проверил. Обе двери, ведущие в дом, он крепко-накрепко запер. Пускай жена спит, до нее добраться злоумышленникам, прячущимся где-то в джунглях, не удастся. Заодно он опустил плотные алюминиевые ставни на всех окнах - так-то оно надежней. Проверил освещение, заборы и заборчики, запоры. Взял с собой пульт дистанционного управления. 
 В сторожке стояла старая раскладушка. Савинский придвинул ее к незастекленному крохотному окошку, присел на краешек. На всякий случай перед этим он опустил крупноячеистую металлическую сетку - от потолочной балки до самого пола. Сетка эта в былые времена преграждала путь в сторожку диким зверям и всяким четвероногим воришкам, она занавешивала и вход и окошко, но через нее было хорошо видно, в ее ячейки свободно пролезал ствол карабина. 
 Старик пристроил оружие и пультик. Потом встал. Набросал под раскладушку несколько охапок сена - он как раз недели три назад косил траву на поляне. Присел снова. Потом откинулся, пристроился поудобнее и... заснул. 
 Часа два, а то и все три продолжался это блаженный и безмятежный, такой долгожданный сон. И во сне этом сам старик Савинский бегал трехлетним карапузом по полянке, падая в высокую, но мягкую траву, вдыхая ее запахи, поднимаясь и снова падая, радуясь жизни и всему вокруг: теплому и яркому солнышку, прохладному ласковому ветерку, стрекоту насекомых и еще тысячам вещей. Проснулся он неожиданно. 
 Закололо в боку - то ли сердце сдавило, то ли нервишки шалили. Он не сразу, вспомнил, как оказался в сторожке, и с минуту тер глаза, приходил в себя. Потом кольнуло сильнее. И он сразу все сообразил, дернулся к окошку. Недоброе предчувствие сжало горло, перехватило дыхание. 
 На поляне кто-то был. Савинский плохо видел в темноте, но различил какой-то силуэт, какую-то тень, подбирающуюся к дому. По этой тени ничего определить было нельзя - для гориллы она великовата вроде, для человека - тем более. Да и какие тут гориллы! Ежели только и на самом деле забрел какой-нибудь загулявший снежный человек. Нет, сказки все это! 
 Старик просунул ствол карабина в окошко. Тут же, на крючочке, приспособил "вальтер". По спине побежали мурашки, лысина покрылась испариной. За все годы, проведенные на станции, он не видывал ничего подобного - тень могла принадлежать лишь чему-то такому, о чем он никогда не слыхивал. Это было как галлюцинация! И старик предпочел бы не связываться с этой странной огромной тварью, если бы та не подходила вплотную к дому в котором безмятежно спала его жена. По самой тени старик понял, что такую тварь могут и не остановить замки и запоры. Он нажал на спуск. 
 Первые три выстрела прогремели в темноте. Черный силуэт замер, чуть пригнулся. Старик Савинский заскрипел зубами. Промах! Он нерешительно потянулся к пультику. Нажал кнопку. 
 Мощные прожекторы осветили подступы к дому-станции. И теперь у старика и вовсе отвисла челюсть. Его затрясло как на электрическом стуле. У крыльца стояло трехметровое двуногое чудовище с невообразимо жуткой, усеянной какими-то поблескивающими зеленоватыми пластинами рожей, не человеческой и не звериной. Такое могло привидеться лишь в страшном кошмаре, да и то навряд ли! Пластины шевелились, вздрагивали, неподвижными оставались раздвоенный костистый подбородок и глубокие, совершенно черные и до жути осмысленные круглые глаза. Тело чудовища скрывал просторный балахон со множеством карманов и нашивок. Но и верхние и нижние конечности заканчивались совершенно нечеловеческими когтистыми лапами... И все это вместе, в таком неожиданном сочетании, чуть не лишило Савинского сознания. У него уже начало меркнуть в глазах. Но он отчаянно мотнул головой и еще пуще заскрипел зубами. С того момента, как он включил освещение, прошла секунда, не больше. Но в этот малый отрезок времени вместилось очень многое. Савинский даже успел почувствовать, что он постарел еще лет на двадцать, что он на пределе. 
 Чудовище шевельнулось, повело выпуклыми плечами. В тот же миг Савинский снова нажал спуск. Он всаживал в кошмарную тварь пулю за пулей, сначала из карабина, потом из "вальтера". Он ясно видел, что не промахивался, что попадал, - чудовище вздрагивало после каждого его нажатия. Но оно продолжало стоять, не падало. И, казалось, совсем не думало убегать, скрываться. Все происходившее Савинский видел будто в замедленном кино: чудовище чуть дергалось, отшатываясь назад, переступало с лапы на лапу, потом в его верхней конечности появилось что-то круглое и на вид совсем не опасное навроде яблока, конечность начала медленно подниматься, так же вздрагивая при каждом попадании, как и само тело... 
 Последним, что увидел в своей жизни старик Савинский, была ослепительная вспышка. Настолько ослепительная, что в ее свете пропало все: и фантастический гигантский уродец, и прожектора с их мощными отражателями, и заборы, загоны, пристройки, и дом-станция, и сама поляна. 
 Это был провал! Гун от раздражения и бессильной злобы не мог найти себе места. Еще бы, через несколько минут, не позже, здесь появятся тарахтелки, и его обнаружат. Надо было срочно вызывать капсулу и убираться подобру-поздорову. Но Гун хорошо знал, что самое логичное решение зачастую оказывается и самым безнадежным. 
 Все тело чесалось от впившихся в хитиновые покровы кусочков свинца - легкий скафандр, а точнее, рабочий комбинезон не смог защитить его от пуль. Но выковыривать их не было времени. Вопреки всей логике, Гун бросился обратно в чащобу. Перед этим, правда, он в нерешительности постоял на поляне, размышляя, сжечь или же не трогать большую хижину. И уже было поднял в руке аннигилятор... Но потом остановил себя мстить после всего произошедшего было не просто глупо, но и бесцельно, совершенно бессмысленно. 
 Теперь он бежал во всю прыть, нацепив для лучшего обзора окуляры ночного видения. Тьмы для него не существовало. И все же прошло совсем немного времени, прежде чем с неба послышался рокот тарахтелок. 
 Еще до этого Гун слышал какие-то глухие разрывы, хлопки. Но не мог понять в чем дело. Теперь до него дошло. Особенно после того, как его шибануло взрывной волной о ствол корявого и полусгнившего дерева. Сверху беспорядочно, но как-то сосредоточенно и деловито метали бомбы. Слабенькие, маленькие, а все равно достаточные по своей убойной силе, чтобы превратить его в кровавый ошметок. 
 Следом за первой тарахтелкой прошла вторая, потом третья. Гун бросился наземь, и все же его зацепило - оторвало осколком крайний палец на левой руке да немного оглушило. Он уже жалел, что не вызвал сразу капсулу. Тогда бы этим жалким тарахтелкам пришлось туго. Но пока что они были наверху - во всех смыслах. 
 Заживляя рану на руке и роясь в карманах в поисках регенератора, Гун обнаружил, что потерял не только его - в рваные и чуть сплавившиеся дыры простреленных карманов высыпались все стимуляторы. Искать их теперь по чащобе было безнадежно. Но рану он все-таки заживил, кое-какие медикаменты оставались. Оторванный палец бросил в боковую суму. Переживать о потере было некогда. 
 Тарахтелки улетели. Но почти следом началось нечто невообразимое. Гун не видел, откуда стреляют, откуда исходит опасность. Но все вокруг превратилось в кромешный ад. Причем ад этот накатывал волнами - то начинало все рваться и гореть вокруг, то вдруг снова стихало, и лишь отдельные язычки пламени лизали замшелые стволы. Земля меж стволами покрылась воронками, переломанные и обрушившиеся вниз ветви загородили дорогу. 
 И все же он продолжал бежать, стараясь выбирать те места, где только что рвануло, и избегая чистых, нетронутых. Цена за допущенную ошибку была высокой, а могла стать и вовсе безмерной. 
 Его порядком помяло в этой переделке. Но надо было благодарить судьбу за спасение, а не ныть и жаловаться. Гун так и делал. 
 И все же он несколько утратил контроль над обстановкой. А может, и подвели приборы. Совершенно неожиданно он выскочил на берег широкой реки и еле удержался на крутом берегу, чтобы не свалиться в воду. Но это было чисто рефлекторное движение. Уже в следующее мгновение, почувствовав, что вода чистая, глубокая и не таит смертельной опасности, Гун оттолкнулся что было силы ногами и прыгнул вниз. 
 У берега вода была мутной. Но к середине она прояснялась - Гун прекрасно ориентировался на глубине в три-четыре собственных роста. Конечно, видимость не та, что днем, при свете, и все же вполне достаточная. Он погрузился еще глубже. Распугал стайку каких-то сонных и пузатых рыб. Достал со дна рачка. И, разломив ему панцирь, тут же съел. Потом наспех проглотил еще нескольких непроворных собратьев своей первой жертвы. Все покрытое панцирями, хитином вызывало у него доверие. Но это не означало, что придется полностью отказаться от иного корма на этой планете. Просто слизняки, будь то голые или же покрытые легкой шерсткой, вызывали у Гуна брезгливость. Но это дело преходящее, Гун все понимал. 
 Течение на глубине было довольно-таки сильное. И Гун решил немного отдохнуть, отдавшись ему во власть. Пускай его ищут на земле. 
 Пластины, открывавшие легочные дыхательные пути, плотно сомкнулись, еще когда он только оторвался от берега и летел в воду. Чуть позже приоткрылись жаберные щели. Вода была напоена кислородом и углекислотой. Дышалось легко, свободно. 
 Гун повысил обзор анализаторов и лег на спину. Теперь течение несло его вниз, будто маленькую подводную лодку, только наоборот - вперед ногами, так было удобнее. Рыбы от него шарахалась по сторонам. Где-то вверху проплыл, даже не заметив подводной опасности, длинный и толстый червь, навроде того, которому Гун срезал голову. Было тихо и покойно. Это путешествие оказалось самым лучшим отдыхом после всех здешних передряг. 
 Временами Гун всплывал повыше, почти к самой поверхности, и смотрел в черное, усеянное звездами небо. Где-то там, в безграничной бездне, были звезды и планеты его Системы. А может, их уже давно нет, может, пыль, в которую они распались, развеяна по всей Вселенной. Кто знает! Могло ведь быть и так, что Система цела и по-прежнему живет своей замкнутой жизнью. И нет никакой уверенности в том, что она на другом краю существующего мира - может, он сам ходил кругами в своей капсуле и не так уж и далеко ушел от Системы? Все может быть. Но какая разница! Его родина теперь здесь, на этой не слишком гостеприимной, но и не самой худшей планетке. И нет путей для него - ни назад, ни в стороны. 
 Во время одного из таких всплытий Гун чуть не наткнулся на какое-то окаменелое бревно. Замечтался. Забыл про анализаторы и все прочее, отключил внутренние системы оповещения. А бревно оказалось не бревном. Гун еле успел отдернуть ногу - гигантские челюсти разомкнулись, а затем сомкнулись мгновенно. Но следующее движение он уловил. И, вцепившись одной рукой в нижнюю челюсть, другой в верхнюю, не дав бревну опомниться, разорвал его на две части. И тут же отбросил их. Пускай себе плывут! 
 Чуть позже пожалел. Надо было попробовать на вкус. Но возвращаться не хотелось. Впрочем, вскоре он утешился. Ниже по течению ему попалось еще одно "бревно". Проделав с ним то же самое, Гун отведал мясца. Оно оказалось ничуть не хуже жучиного и рачьего. Убедившись в этом, Гун наелся досыта когда еще придется! 
 Потом он решил немного поисследовать берега, вышел из стрежня. У берегов было много водорослей. Но он все же обнаружил небольшую подводную пещерку, вполне пригодную для временного обитания. Выгнал оттуда рыбешек, попробовал почистить камни у входа внутрь, но лишь замутил воду. И все же забрался в пещеру. Ему захотелось вдруг остаться в ней, переждать неделю, месяц, год. Им ни за что не найти его в этом подводном убежище. А капсулу можно отпустить, пускай взрывается, черт с ней, ведь все равно она обречена! Но каким-то зыбким показалось подводное счастье. Да и с капсулы надо было кое-что снять. Просто необходимо использовать ее в последние дни - потом он останется на планете практически голым. Уже за неполный день успел растерять многое, а что еще впереди! 
 Гун отметил пещеру в памяти и всплыл наверх. Начинало светать. Он попробовал сориентироваться. Получалась чепуха какая-то - река принесла его почти к тому самому первому месту посадки, где капсулой раздавило детеныша черной пушистой твари. Это его разозлило. Но лишь поначалу. Потом он решил, что такой поворот, может, и к лучшему - .наверняка его разыскивают где-нибудь вдалеке, думают, ушел за сутки черт-те куда! 
 Прошло совсем немного времени, прежде чем он выбрался к склону горы. Но с другой стороны, немного правее. А что ему еще оставалось делать! Гун тешил себя мыслью, что если не взяли за сутки, так и вообще не возьмут. 
 Он вскарабкался высоко по склону, поросшему однообразными стройными деревьями и чахлым кустарником. Потом стал перемещаться влево, выбирая удобное место для обзора поляны. Он начал ощущать вкус к этой игре в преследователей и преследуемого, азарт охватывал его душу. Но это не означало того, что Гун начал вдруг терять чувство меры и пренебрегать предосторожностями, вовсе нет. 
 Удобного места ему выбрать не удалось - не было почти никаких выступов. И тогда он вскарабкался на самое высокое дерево. Заслонился широкой ветвью, листва должна была полностью скрывать его от взоров тех, кто копошился внизу. 
 А там было несколько слизняков в одинаково нелепой форме. Гуну пришлось надеть очки дальнего видения, чтобы хорошенько разобрать, чем же слизняки занимаются. Но он так и не понял ничего. Трое слизняков сидели прямо на земле, кучкой, временами они подносили руки к головам и после этого выпускали из себя дым. Эта процедура была совершенно непонятна Гуну, но он догадался, что ничего существенного за ней не кроется. Еще трое ходили по поляне и прощупывали траву и землю длинными палками с расплющенными проволочными концами - тут все было ясно. Пускай ищут, подумал Гун, может, и найдут что-нибудь. Ближе к склону стояли палатки и какое-то оборудование, с этим тоже было все ясно. Какой-то слизняк без всякой системы таскался по поляне с небольшим четвероногим животным. Гун рассмотрел даже круглый ремень на шее зверька и тянущуюся от ремня длинную веревку, конец которой и держал слизняк. Гун наблюдал долго. А слизняк все подтаскивал четвероногого к трупу черной пушистой твари с вывороченными кишками, хватал его руками и все норовил уткнуть носом прямо в разлагающиеся кишки. Четвероногий отчаянно вырывался, упирался что было силы. Потом слизняк начинал бегать с ним по поляне - то кругами, то наискосок. Понять, чего он добивался от четвероногого, было невозможно. 
 Был и еще один. Он насторожил Гуна в самый первый миг, когда тот только устроился на ветви и подкрутил очки. Этот совсем узкоглазый и неправдоподобно желтый слизняк в головном уборе с длинным козырьком вдруг повернул голову в сторону склона и начал медленно поднимать ее - до тех пор, пока щелки глаз его не расширились, а сам взгляд не остановился прямо на Гуне. Не дольше секунды они смотрели друг другу в глаза. Потом слизняк отвернулся, побрел куда-то. Гун решил, что ему показалось. Во всяком случае, не мог этот тип видеть его с такого расстояния, в густой листве, да еще без оптики. И он успокоился. 
 Ему доставляло удовольствие наблюдать за бесцельной возней внизу. Планетяне оказались бестолковее и нерасторопнее, чем он ожидал. Ну и ладно, тем лучше! Пускай возятся, пускай ищут. 
 С соседнего дерева перемахнул на ветвь какой-то маленький пушистый зверек с длинным хвостом. Он не видел Гуна, а когда застыл, стало поздно. Чуть вздрогнула его остренькая головка, настороженно сверкнули бусинки глаз. Движение Гуна было молниеносным - зверек не успел увернуться, он лишь чуть качнулся назад, но его головка уже была зажата всеми восемью цепкими пальцами. Гун чуть сжал их, и хрупкий череп зверька хрустнул. Маленькое тельце не долго билось в руке. 
 Преодолевая брезгливость, Гун поднес зверька к губам. Но положить в рот не смог - тошнотворный комок подкатил к горлу, настолько отвратителен был этот покрытый шерсткой слизнячок. Предаваться эмоциям не следовало. Гун полоснул когтем по брюшку зверька, затем, придерживая тельце тремя пальцами, остальными пятью вывернул шкурку наизнанку, но не до конца, а так, наполовину. Пересиливая себя, высосал содержимое вместе с меленькими косточками. Его чуть не вырвало от омерзения. Но он уже чувствовал, что это просто неприятно, что это совсем не опасно, что никакой отравы для него в тельце нет, а потому надо пробовать, надо привыкать. И проглотил. Горло еще раза два сдавило, но потом отпустило. Гун облегченно выдохнул. Да, это была, конечно, не жучатина и не рачье мясцо, это была теплая и мокрая гадкая слизь, перемежающаяся костями, хрящами и прочей гадостью. Но теперь он твердо знал, что сможет жить среди этих слизняков, как бы они ему ни были противны. 
 На поляне продолжалась все та же бесцельная суета. Четвероногого замучили вконец, и он тихо и уныло выл, сидя на привязи. Сидящие, казалось, не переставали дымить. Узкоглазый больше ни разу не поднял головы - он копал большую яму возле разлагающегося трупа, наверное, собирался зарыть его. 
 Несколько раз на поляну спускались тарахтелки. Ктото из них вылезал, что-то выкладывали, потом кто-то забирался опять внутрь - и тарахтелки улетали. Один раз такая машина прошла над самой головой Гуна. Он затаился, готовясь нажать на рычажок аннигилятора. Но его не заметили. Гун приободрился. Все складывалось как нельзя удачно! Они его совсем не видят, они его не чувствуют. Да с ними можно годами, столетиями играть в прятки, водить их за нос! На радостях Гун поймал еще одного зверька, но уже побольше размером и с острыми клыками, которыми тот чуть оцарапал Гуну ладонь. И съел его, почти не испытывая неудовольствия и брезгливости. Да, ко всему можно было привыкнуть. 
 Но время шло. Предаваться забавам можно и после того, как от капсулы останется пустое место, но не сейчас. Гун в три прыжка спустился вниз. И побежал по еле приметной тропке в сторону реки. 
 Пак Банга знала, что легавые вместе с солдатней ищут кого-то в джунглях и на горах. Но ей не светило подыхать в жутких судорогах, при этом лишаясь еще и солидного куша. Утром она еле продрала глаза. Ширева не было, все вышло два дня назад. Пак держался дрянцой, но в ее развалюхе не было тайников-хранилищ, а последний косяк она забила вчера вечером - даже пепла не осталось. Дела были плохи. 
 До Хромого она доползла чуть не на четвереньках. Тот пожалел. Но сказал, что в последний раз. Надо было отрабатывать. А как отработаешь, если эти падлы оцепили гору?! Пак больше всего на свете боялась легавых. Если ее снова запрут, она уже не выдержит. Что от нее осталось? Мешок костей да кружка крови! В прошлый раз, когда ссучилась подельщица и ее заперли на полтора года, она еле оклемалась. Не-ет, больше она не попадется! 
 Хромой дал ширева на две дозы в пластиковой упаковке прямо в шприцах. Пак не стала ширяться, она еще соображала что к чему, сунула пакетики за пазуху. Мозги прочистила марафетом, но половину понюшки также убрала, еще пригодится. На пару с Хромым забили косячок и тут же вышмалили мастырку. Полегчало. 
 - Нужен ствол, - вяло сказала Пак, не надеясь на удачу. 
 Хромой замахал руками. 
 - Не в масть идешь, подруга, - прогундосил он, - сама знаешь, я этими делами... 
 - Верну. 
 Хромой захихикал. 
 И Пак поняла - у него есть оружие. 
 - Дай, расплачусь, - сказала она тверже. 
 - Ага, щас, поверил! - Жирная рожа Хромого стала совсем масленой. И весь он как-то мелко затрясся, заколыхался в беспричинном смехе - дрянь действовала и на него. 
 - Тайник покажу! 
 - За фрайера держишь, подруженька? Нехорошо, не по-нашему это! - Хромой даже обиделся, оттопырил вислую синюшную губу. 
 - Давай бумагу и ручку! 
 Хозяин суетливо подал требуемое. Он еще не верил своему счастью. Но ведь бывало и так. Значит, дошла Банга, дошла подружка, ну и ладненько, ну и хвала Всевышнему, не зря, видать, потчевал почти задарма. 
 Через двадцать минут Пак вышла от Хромого, неся в холщовой сумке среди скомканных бумаг, газет, журналов и какой-то зелени свою собственную подруженьку по прозвищу "сузи", да в придачу к ней кучу "маслят" и три старинные, но, как говорил Хромой, вполне исправные - "лучше новеньких", покрытые патиной "лимонки". 
 Голова у Пак побаливала. Саму ее все еще шатало из стороны в сторону. Но она знала, что. до "тропы" доберется. И кто знает, может, все еще обойдется, может, автомат ей не придется пускать в ход. Ведь ей самой так не хочется этого! Чтоб провалился в тартарары этот проклятый мир! Она все сделает, чтоб не стать мокрушницей. Но пусть и ее не трогают, иначе... 
 Пак высыпала на ладонь остатки марафета, втянула носом белый порошок. Ноги стали держать ее потверже. Но все равно в глазах мельтешило, мир качался и расплывался, сума казалась пудовой, хотя в мире не найти игрушки легче и меньше "сузи". Хотелось пойти в свою развалюху, передохнуть, поспать. Но Пак отлично знала, что тогда ей кранты, что во второй раз она не соберется, что вкатит в вены обе дозы и к следующему утру превратится в тряпку, о которую разве что вытрут ноги - если не побрезгуют только. И она поплелась вверх. 
 Из поселка Пак вышла незамеченной. Лишь какой-то шалопай плюнул ей вслед, но ему было безразлично, куда плетется эта старая потрепанная шлюха. 
 Никаких легавых она пока не встречала. Все было как обычно - тихо и спокойно. Какой дурень попрется ни с того ни с сего в горы! Туристов в здешних краях не водилось, да и чего им тут ловить? Нет, врешь, в этой глухомани и не может быть никого. А по телеку и по радио - болтают! Болтуны поганые! Пак сама себя успокаивала, но все равно ее трясло. Ноги подкашивались. 
 Два раза над головой проносились вертолеты. Она прижималась к стволам, обмирая со страху. Что им стоило спустить веревочную лестницу и высадить парочку легавых или солдат? Для них это небольшая разминка, для нее - гибель. 
 Через каждые сорок метров она присаживалась и переводила дыхание. Склон был пологий, но сил не хватало. Почти у самой цели она все же достала ширево. Зубами содрала полупрозрачный пластик. Долго не могла нащупать вену, руки дрожали. Но такое было не впервые, Пак справилась. Облегчение пришло почти мгновенно. Она отбросила ненужный шприц и тихо засмеялась. Слезы текли из глаз, но она не утирала их - все было в кайф. А главное, ожило, проснулось тело. 
 Она поднялась на ноги, потрясла головой так, что черные сальные волосы рассыпались по плечам. Вытащила подружку "сузи" из сумы, запихнула ее за пояс, два рожка и "лимонки" распихала по карманам широченных, когда-то светлых, но засаленных до невозможности брючат. И пошла наверх. 
 Теперь ей сам черт был не страшен. Да и не водилось тут никаких чертей! Разве что дикари да легавые. 
 У входа в пещеру росло высоченное дерево. И Пак немного постояла, опершись о его ствол спиной. Дошла! Добралась! Всем назло. Вот так вот! Что, взяли?! Поймали? Фиг вам всем! Она беззвучно смеялась. И думала: вот придет жирный увалень Хромой, а тут пусто! На-ка, выкуси! Не в масть ему! Врешь! Ублюдок поганый! Размечтался, думал, дуреху нашел, а сам фрайернулся, шестерня зеленая! Она представляла, как Хромой выпучит свои красненькие поросячьи глазки, как разинет фиксатый роток, и не могла сдержать хохота. Давно Пак Банге не было так легко и весело. 
 Смолкла она внезапно. Чья-то потная и широкая лапа заткнула ей рот, лишила дыхания. Потом лапа сползла пониже и сжала горло. В бок уперлось что-то холодное и твердое. На ухо, обдавая вонючим дыханием, прошептали: 
 - Нехорошо, очень некрасиво, Пак. Я тебе помог, а ты так поступаешь. 
 Это был голос Хромого. Следил, гад! Пак трепыхнулась. Безрезультатно. Ей стало ясно, что она уже никогда не вернется с гор в поселок, да и вообще никуда не вернется. Хромой сжимал горло все сильнее. И тащил потихоньку к входу в пещеру. 
 - Ты не бойся, подруженька, я тебя придушу не сразу, не сейчас, - слюнил в ухо Хромой, - вот покажешь место, убедишь старого человека, что не обманула его, так и придушу. А может, и не придушу. Ведь и ты, небось, жить хочешь? Что скажешь? 
 Он чуть ослабил хватку. И Пак просипела: 
 - Тварюга вонючая! 
 - Ну ничего, ничего, - успокоил ее Хромой. 
 И поволок в подземелье. Им надо было пройти сотни четыре метров, прежде чем выбратьс? на тропу. Но ноги у Пак совсем ослабли. Она подогнула колени, и Хромой остановился. 
 - Падла, - прохрипела она. 
 Хромой обиделся. 
 - Не шурши, девочка, - произнес он брюзгливо. - Не трону. Видишь, я твою погремушку не вытащил из-за ремешка даже. Ну, чего ты?! Возьмем, поделимся, ну мы же люди свои, а? 
 Деваться было некуда. Не пальбу же поднимать тут, в пещере! Да еще и не подымешь ничего такого. Пак дышала, как загнанная кобылица. Сердце рвалось из груди. 
 - Лады, Хромой, - наконец выдавила она из себя, - пойдем! 
 В темноте пещеры она ориентировалась, как в своей неосвещенной развалюхе по ночам. И им потребовалось всего несколько минут, чтобы добраться до лаза, до щели, из которой можно было вылезти прямо на "тропу". 
 - Ну, чего стал, давай! - сказала Пак. 
 - Не-е, подруженька, ты полезешь первой! - Хромой снял с плеча тяжелый ручной пулемет и выразительно качнул стволом. 
 Пак встала на выступ, высунула голову в щель. В следующую секунду Хромой ее вытолкнул наружу. И выскочил сам. 
 Все последующее предстало перед ней нелепой и дикой галлюцинацией. Сначала раздался оглушительный треск пулемета за ее спиной. Пак в долю мгновения испугалась до оцепенения, ей показалось, что Хромой убивает ее, изрешечивает насквозь. Но Хромой стрелял не в нее. 
 Повернув голову вперед, Пак увидела летящее на них огромное чудовище с ужасающим, нечеловеческим лицом. В другое время она бы сжалась в комок, упала. Но сейчас что-то обуяло ее. Пак, выдернув из-за пояса "сузи", принялась левой рукой палить в грудь бегущего на нее. Правой она нашарила "лимонку" и, зубами, вырвав чеку, метнула гранату. Ее почти сразу бросило наземь. Но Пак видела, как чудовищу перебило кисть, как из страшной когтистой лапы вывалилось что-то круглое, поблескивающее. Она тут же бросила вторую гранату, потом третью. Уши заложило. Мир исчез. 
 Но через миг сознание вернулось. Она не понимала - то ли это действие наркотика, то ли вообще бред какой-то! Все вокруг было изуродовано, искалечено, обожжено. Горели кусты, тлели перебитые осыпавшиеся ветки и трава. Пахло едким дымом. Хромой, весь обожженный и грязный, в разодранной рубахе и с кровавым бельмом вместо левого глаза, стоя на одном колене, безостановочно палил вверх. Пулемет трясся в его руках, будто непременно желал вырваться из них. 
 Пак задрала голову. Там в вышине ползло вверх по совершенно голой изуродованной сосне то самое двуногое страшное чудовище. Верхние лапы его болтались плетьми. Но оно как-то умудрялось перебирать нижними, выгибаться, вжиматься в дерево и, несмотря на увечье, на бешеную пальбу, поднималось все выше и выше. Пак видела, как обрывками слетал с тела чудовища его серый балахон и открывалось что-то поблескивающее, зеленое, неживое. Это было самое форменное сумасшествие. И она, подобрав свой крошечный автоматик, принялась выпускать вверх очередь за очередью. Одновременно Пак истерически хохотала во все горло. Так, что даже Хромой вдруг стих на секунду и уставился на нее уцелевшим выпученным глазом. 
 Потом резко стемнело. Совсем ненадолго. И никакого чудовища не стало. Лишь дым, гарь и искалеченные деревья напоминали о побоище. 
 А Хромой продолжал трясти своим пулеметом, хотя тот молчал - кончились патроны. Приглядевшись к Хромому, Пак поняла: у старика от пережитого крыша поехала, свихнулся. Но ей было наплевать на этого жирного и наглого борова. 
 Прежде чем подъехала машина с солдатней, Пак успела вкатить в вену остатки ширева. Она балдела, остекленевшие глаза не желали ничего видеть в этом реальном и ненужном мире. Визгливый хохот ее поначалу напугал солдат. Но они все же втащили Пак в кузов машины. Она ничего не хотела, ничего не боялась. С ней можно было делать что угодно. Не удавалось лишь вырвать из ее оцепеневшей руки маленький, почти игрушечный автомат, подружку "сузи". 
 Если бы капсула пришла на секунду позже, Гуну пришлось бы распрощаться с жизнью. Он еле держался на покачивающейся вершине дерева, то проваливаясь в небытие, то вновь обретая зрение. Его ноги уже были готовы разжаться. Но именно в эту последнюю секунду днище капсулы заслонило собою небо, раскрылся люк и из него спустился короткий пластиковый трап. Автоматика работала, несмотря ни на что. Гун из последних сил, на одних локтях вполз по трапу внутрь капсулы. Дал команду выхода на орбиту и повалился на пол. 
 В экранах внешнего обзора он видел, как рвались вокруг ракета за ракетой. Капсулу потряхивало. Но она каким-то образом каждый раз успевала уворачиваться, спасая своего изувеченного обитателя. 
 Гун занимался собой. Полуослепший и оглушенный, с перебитыми руками и простреленным во многих местах телом, он ползал по полу вдоль стен, от ниши к нише, пока почти на ощупь не отыскал регенератор. На его счастье, в капсуле их было два, как и полагалось по инструкции. На нем не стали экономить, и это спасало его в очередной раз. 
 Стиснув рукоять регенератора зубами, Гун привалился к стене, подтянул к себе колени и уткнул обрубок правой руки в раструб. Долго не мог включить прибор, тыкался им в стены, плечи, злился и нервничал. Но справился и с этим делом. На оцепеневшую и полубесчувственную кисть будто плеснули расплавленным оловом. Но Гун не отдернул руки, терпел. 
 Даже когда капсулу тряхнуло так, что он кубарем полетел к другой стене, не выпустил из раструба кисти. Только удивился - в чем дело, ведь они уже должны были выйти за пределы атмосферы планеты?! Снова включил обзор. Нет, они никуда не вышли. Капсула металась в освещенном пространстве, но понять что к чему не было никакой возможности. Гуну оставалось лишь довериться мозгу капсулы. Что он и сделал. 
 Рука отрастала на глазах. Боль была страшная. Но это была приятная боль. Когда Гун убедился, что все, вплоть до острых поблескивающих чернотой когтей восстановилось, на него вместо радости накатила досада. Так по-глупому влипнуть! Как последний недоумок! Какие-то полудохлые слизняки расправились с ним словно с беззащитным ребенком! И где теперь аннигилятор? Наверное, валяется там, у тропы. Нет, все верно, так и должно было случиться - это плата за беспечность, за то, что возомнил о себе, уверовал в удачливость собственную и непобедимость! А сам?! Не успел даже руки поднять! Так и надо, впредь умнее будешь да расторопнее... Но спасся, спасся же! И это главное.
 Новая рука плохо слушалась. Ее надо было разрабатывать. Но еще до того, как заняться этим, до того, как отрастить левую руку, Гун растворил регенератором все кусочки свинца, вошедшие в тело и причинявшие боль при малейшем движении. Потом затянул хитиновые покровы своей кожи-панциря. Самые важные центры организма не были затронуты. Во всяком случае, это пока никоим образом не проявлялось. А стало быть, можно не слишком расстраиваться. 
 Левую руку Гун отращивал, сидя в кресле у пульта. Ему надо было разобраться в обстановке. Проглоченные подряд три порции стимулятора влили в него такой заряд энергии, что Гун рвался в бой. Но это вовсе не означало, что он собирается рисковать попусту. 
 "Потолок" был перекрыт. Как ни напрягался мозг капсулы, найти ходы сквозь самые верхние слои атмосферы ему не удавалось - несколько орбитальных станций и спутников полностью контролировали пространство, каждый его малюсенький квадратик. Оставалось искать боковой выход. Но с двух сторон уже ничего хорошего не светило, там широко раскинули "радарную сеть" - при попытке прорыва капсулу тряхнуло так, что Гун почувствовал себя жучком в коробочке. Можно было, конечно, попробовать на малой высоте. Но у земли не извернешься, никакие антигравитаторы не помогут, при самом простом маневре можно врезаться в ее поверхность. Рисковать не стоило. 
 Гун с тоской вспомнил о тихой и уютной подводной пещере. Надо было оставаться там, в зеленоватом расслабляющем сумраке. Но что толку предаваться воспоминаниям и жалеть о чем-то! 
 Похоже, он попал в ловушку. Оставалось лишь проверить два направления, чтобы убедиться в этом. Но вместе с тем Гун вдруг понял - внутри этой ловушки вроде бы никто не покушается на его жизнь, на существование капсулы. То есть эти слизняки все же хотят не просто уничтожить пришельца, но и понять - кто он. А может, это только казалось. Поди-ка проверь, что у них там на уме! 
 Навстречу неслись два предмета. На огромной скорости неслись. Гун выжидал, хотя уже не раз давал себе слово перейти от созерцания к действию. Предметы напоминали Гуну те допотопные летательные аппараты, что существовали в его мире еще до образования Системы. Он видел такие или похожие в мнемофильмах. Но они несли опасность. 
 Вот и сейчас от аппаратов отделились по две небольшие ракетки и пошли на сближение с капсулой. Гун взял резко вверх. Обогнув широченные дуги, ракетки последовали за капсулой. Далее рисковать не стоило, Гун включил защитное поле. Притормозил. И тут же увеличил ход. Ракеты разорвались будто по команде - их взрыватели сработали в тот миг, когда ракеты вошли в поле. 
 Примитивная техника! Гун даже улыбнулся снисходительно. Но тут же погасил улыбку. Один раз он уже влип. Да и не один даже. Его капсулу можно было накрыть и такими средствами. Попробуй допусти хоть одну ошибку - и тебя размозжит о внутренние переборки! Мозг работает на пределе. Но он все время помнит о живом существе внутри. А существо это не всякую перегрузку выдержит. 
 На севере и северо-востоке прорваться также не удалось. Стоило Гуну подобраться ближе к невидимой границе, как тут же прямо по курсу расцветали пышные клубы раскаленных газов, будто лепестки фантастических цветов распускались вдруг из невидимых дотоле гигантских бутонов. Планетяне не жалели зарядов. И Гун знал: чем дольше он будет медлить, тем большее число пусковых устано.вок они смогут сконцентрировать в местах возможных прорывов. Нельзя было рассчитывать на отсрочку. 
 И он решился. Перегрузки вдавили его в кресло. Веки сами собой наползли на глаза. Руки стали неподъемными. Но голова работала, как прежде. Да и мозг капсулы ловил мысленные команды на лету. Вираж был лих и крут. На бешеной скорости пройдя вдоль северной границы ловушки, капсула почти вертикально взмыла вверх, но тут же изменила направление и под прямым углом пошла на прорыв. 
 Гун не почувствовал удара. Когда его будто мячик выкинуло из кресла и швырнуло на экраны, он был уже без сознания. 
 Филипп подал рапорт полгода назад. Шесть долгих месяцев он ждал ответа. И вот наконец о нем вспомнили, просьбу его удовлетворили. Со следующей недели прощай навсегда армия, прощайте майорские погоны! Хватит, поигрался немного, а теперь пора и остепениться. Да и вообще, не его это была дорожка - в училище пошел за компанию с приятелем. Окончил через пень-колоду. Перед каждым вылетом его трясло. Хотя и не показывал виду. Но сколько же можно! Одно удерживало - хорошо платили. Но не станешь же всю жизнь дрожать и просыпаться по ночам из-за этих поганых бумажек! Филипп по-новому вдыхал воздух жизни. Все его теперь радовало, все интересовало, все пьянило. 
 Сегодня последний вылет. А там - да пропади они пропадом, эти самые военно-воздушные силы! Парень он хоть куда: крепкий, рослый, красивый. Бабы так и льнут, друзья надежные, есть уже договоренность - будет подрабатывать консультантом на одной небольшой фирмочке. Башли, правда, поменьше, ну да ничего, тоже нормальные, на жизнь хватит. 
 А в эти дурацкие игры Филипп не верил. Да и кто в них верит! Сказки для малых детишек: пришельцы, новые разработки потенциального противника, то да се! Крутят, вертят, нет чтобы прямо сказать: ребята, идут очередные маневры, надо попотеть немного, повкалывать, а после передохнете. Дубье, солдафоны! Но ему-то наплевать, он сегодня в последний раз сядет в свой "Призрак" - на пару часиков, и все. А потом еще неделька на оформление документов. Хорошего понемножку! 
 Когда давали "боевое задание", лицо Филиппа было непроницаемо. Но в душе он хохотал над каждым словом полковника, таких обалдуев - поискать! Чего лепит! Нет, вы только послушайте его! И глазом не моргнет! 
 Дежурство в воздухе было постоянным: одни садились, другие поднимались. Дело привычное. А для перехватчиков и вовсе заурядное. Ну а последние два дня - дежурство с боевыми стрельбами, по мере надобности и при обнаружении "объекта". 
 После инструктажа полковник сказал ему, отозвав в сторону и взяв под локоток: 
 - Может, сменить тебя, Фил, как ты? - Голос полковника подрагивал. - Чего тебе париться непоследок! 
 Филипп усмехнулся в открытую. Ему была непонятна такая забота. 
 - Ну что вы, шеф, - проговорил он, закидывая голову назад и выставляя крупный агрессивный подбородок, - неужели вы хотите лишить меня последнего удовольствия? 
 Полковник пожал плечами. 
 В этот день "Призрак" как никогда был послушен Филиппу. И ему вдруг стало как-то жалко свою "ласточку", которая, несмотря на все страхи, бессонные ночи и капризы своего пилота, ни разу не подводила его. Филипп чуть было не прослезился. Он и вообще был сентиментальным человеком - любил романтические фильмы и постановки, умилялся детским каракулям. Но это не означало, что он не умел держать себя в руках. Хороша "ласточка", ну да и Бог с ней. Может, достанется отличному парню, которому все эти дела по душе. А с него хватит! 
 На исходе второго часа бортовые локаторы засекли "объект". Филипп, как и было положено по инструкции, пошел навстречу с небольшим углом отклонения. И с ходу выпустил все восемь ракет по цели - парами. Тут же свечей взмыл вверх, чтобы обезопасить самолет от действия ударной волны да и от случайного столкновения. 
 Он начал свой вираж забраговременно, не доводя до последних секунд, ему ни к чему было испытывать судьбу в этот последний день. Но произошло невероятное - "объект", нарушая все законы движения и аэродинамики, резко изменил направление и, проделав невероятный маневр, оказался рядом. 
 В последнее мгновение Филипп увидел будто остановившуюся, зависшую в прозрачном воздухе черную полусферу и зашедшие с тыла, нагоняющие ее ракеты. Он даже успел сосчитать их - по выработанной, въевшейся в мозг и кровь привычке: ракет было ровно восемь. Он не услышал жуткого грохота, порожденного столкновением его "Призрака" с черной полусферой, и тем более слившихся разрывов всех выпущенных им же ракет, для него все растворилось в белом ярком свете, растворились и тут же пропало. 
 Гун вывалился из люка, придерживаясь одной рукой за трап. Он понимал, что в любую минуту может произойти непоправимое, и потому спешил. В темноте он сумел нащупать парализатор и что-то острое, колющее. Быстро запихнул и то и другое в карман. Левая нога была сломана в двух местах. Это Гун определил сразу, как только пришел в себя. Правый глаз вытек. И его уже не восстановишь регенератором. Этот прибор болтался, прихваченный ремешком, на шее. Положение было ужасное. 
 Вывалившись, Гун сразу нащупал правой рукой верхушку дерева и отпустил трап. Опять его занесло в то же самое проклятое, заколдованное место, все на тот же склон! 
 Дерево под тяжестью тела согнулось. И Гун, не удержавшись, полетел вниз. Он упал в какие-то колючие кусты и чуть не выколол уцелевший глаз. Сильно отшиб локоть, сломал пару гребневидных отростков. Но он не сгал задерживаться, не стал восстанавливать переломанную кость ноги. Стиснув зубы, кривясь от боли и еле перебирая уцелевшими тремя конечностями, он пополз к огромному и замшелому валуну. И только когда полностью скрылся за ним, немного успокоился. 
 Его опасения не оказались напрасными. Капсула выдержала чудовищное воздушное столкновение, совершенно кошмарный взрыв настигших ее ракет. Она донесла его кое-как до земли. Но все внутри нее разладилось, мозга больше не существовало. И потому не существовало никаких сроков, никаких десяти или даже оставшихся восьми дней... 
 Взрыв был настолько мощным, что валун вздрогнул, накренился и чуть было не придавил обессиленного Гуна. Но все обошлось. Лишь на какое-то время Гун лишился слуха. Ничто на свете не могло отвлечь его от самого важного дела. Даже если бы весь мир взорвался, Гун не повернул бы головы. Он, согнувшись в три погибели, водил раструбом регенератора по сломанной ноге. Кость медленно, с искривлениями, но все же срасталась. Шансов на спасение оставалось немного. Гун хотел воспользоваться и этим немногим. 
 Через несколько минут он ковылял вниз по склону, подальше от этого страшного, изуродованного взрывом места. Откуда-то издали уже доносился шум тарахтелок. 
 Именно сейчас Гуну захотелось жить так, как никогда ему не хотелось. И жить не подопытным существом в лабораториях, а полноценно, по-своему! Только бы успеть спуститься к реке? Они никогда не найдут его там, в подводном полумраке! Им и в головы их слизнячьи не придет разыскивать его под водой, в прибрежной мути. Вперед же! 
 Но он успел добраться лишь до той тропы, где чуть не погиб совсем недавно. Голова кружилась, ноги подкашивались. Быстро бежать он не мог. Какой это был бег! Он падал через каждые двадцать метров. И где-то по дороге потерял парализатор. Теперь он оставался совершенно безоружным, если не считать обычного трехгранного ножа, измученным, больным, трясущимся от болей и нервного напряжения. Даже залепить вытекший глаз было нечем, глазница зияла воронкой, грозя заражением или иными неприятностями. Гун был на пределе. 
 Гул голосов и звук моторов настиг его у расщелины. Выбора не было, и он, с трудом протиснувшись в эту окаменевшую щель, спустился в пещеру - точнее, просто упал на ее сырой каменный пол. Подняться туда, наверх он уже не смог бы. 
 Преследователи - или просто разыскной отряд - прогремели ребристыми шинами, подошвами над головой, что-то крича, переругиваясь возбужденными голосами. И пропали. Наверное, проскочили мимо. Гун с облегчением выдохнул. Ему была дарована очередная отсрочка. 
 Остаток дня и всю ночь он провел в пещере, перебравшись поближе к выходу из нее. Но он не спал. Его не переставая трясло в ознобе. Ему нужны были лекарства и покой. Покой был, но это был относительный покой. Лекарств же не было никаких, а от регенератора в таких делах толку мало. Но Гун не отчаивался. 
 Сержант Тукин давным-давно понял, что надеяться можно лишь на себя самого. Поэтому он и возился с Ральфом, словно зеленопузый курсант-салага. Ральф постепенно привыкал к дохлой пантере и не шарахался от нее, как вначале. Надежды, правда, было мало. Но Тукин не хотел упускать и самой малейшей возможности подзаработать. 
 И потому, когда на следующий день объявили общую тревогу и всех погнали на поиски неизвестных, Тукин не доверился узкоглазому Киму, прихватил пса с собой. Ведь должно же было и ему когда-то повезти! 
 Правда, и на этот раз не обошлось без мелких неприятностей. Один из новичков, залезая в машину, сорвался и каблуком левого сапога засветил сержанту под правый глаз, другой ногой салага попал прямо в живот своему доблестному командиру. Тукин скрючился. Но тут же залепил новичку такую затрещину, что настроение его надолго повысилось. Да и провинившийся стал смотреть на него несколько уважительнее. 
 Весь этот суматошный день Ральф только понапрасну путался под ногами у сержанта и прочих ребят из отряда. Но вел он себя спокойно, не скулил, не ныл, не дергался, как ошпаренный, на поводке. Только раз, когда они проезжали вдоль той самой тропы, где днем устроили настоящее побоище эти прохиндеи из местных банд, Ральф вдруг снова прижался к ногам сержанта и с тоскою заглянул в его светлые глаза. Тукин погладил пса. Но взял на заметку и этот случай. 
 Палатки они разбили ниже. Ночь была неспокойной. И попробуй засни, когда в окрестностях, среди этих диких лесов и гор, бродят какие-то жуткие твари, которых и усмотреть-то невозможно. Заснешь, а они тебя и прихватят! Или ножом в спичу! А может, еще как. К утру все были разморенные, понурые. Да никому толком и не хотелось связываться с незнакомцами - а ну их, пусть себе бродят! 
 Сержант засветло объяснил каждому что к чему, дал свой участок местности. Их дело - хоть какие следы найти. А прошаривать леса цепями пригонят какоенибудь другое подразделение, покрупнее да немногочисленнее. Ну а не найдут, так на нет и спроса нет! Только сержанту Тукину очень хотелось найти. 
 Часа четыре он безрезультатно лазил по склонам, заглядывал под вывороченные корни деревьев, не забывая перекликаться по-условленному с ближайшими своими подчиненными и временами докладывать обстановку в центр по рации. От пса пользы не было. Но Тукин был упрям. 
 К исходу пятого часа он обратил внимание на то, что Ральф начал вести себя странно. Стоило его повести вперед, по направлению к высоченной сосне, как он упирался всеми четырьмя лапами, поскуливал, норовил вырваться. От радостного предчувствия сержанта прошибло потом. 
 - Ну чего ты, сучонок хренов, - прошептал он совсем тихо Ральфу, - учуял, что ли? Ну?! Ну, давай, веди! 
 Пес никуда сержанта вести не собирался. И тогда Тукин поступил наоборот, он ослабил поводок, чтобы проверить себя. Ральф рванул назад. Но Тукин, не пустил его туда. Тогда Ральф потянул влево, потом вправо - он готов был бежать на все три стороны, но только не к сосне. 
 - Молодец, Ральфушка, - приласкал его Тукин. 
 И поволок пса за собой. Чем сильней упирался тот, тем больше был доволен сержант, тем уверенней себя чувствовал. Он снял с предохранителя автомат, висящий на правом плече. Положил палец на спусковой крючок. Было страшновато идти одному. Но Тукин не хотел дожидаться своих ребяток, не хотел он и делиться по праву принадлежащим ему и только ему солидным кушем. Он уже чувствовал, как карманы оттягивают тугие пачки купюр, как жжет сердце через нагрудный кармашек кредитная карточка. 
 Рассмотрев вход в пещеру, Тукин понял - этот тип должен быть там. Он выпустил из руки поводок, чтобы не тянуть за собой упирающегося пса, лишнюю тяжесть и помеху. Ральф, словно за ним гналась стая гепардов, помчался в сторону палаток. 
 Усмиряя нервную дрожь, сержант Тукин достал фонарь, еще плотнее прижал к телу автомат и шагнул в пещеру. 
 Он сделал всего три или четыре шага, прежде чем яркий сноп света армейского фонаря вырвал из тьмы странную фигуру. Какой-то непомерно большой человек в сером изодранном балахоне сидел, привалясь спиной к земляному своду. Сидел прямо на растрескавшейся сырой глине. Голова его в непонятном и нелепом головном уборе была свешена на грудь, и потому лица Тукин не видел. Но он понял, что никакой это не человек! И даже не человекообразная обезьяна или еще какая тварь, о которых постоянно травят байки по телеку и в газетах. Больше всего поразили сержанта руки или лапы, он не знал как назвать. Они лежали на коленях и производили жуткое впечатление - Тукин даже не смог сосчитать, сколько на каждой пальцев, сколько черных поблескивающих отточенных когтей. Такими же страшными были и нижние конечности. 
 Тукин невольно отшатнулся, попятился к выходу. Но все же он нашел в себе силы, остановился. Он заметил, что существо сильно дрожало. И понял - с этой тварью что-то неладное, она или больна, или сильно ранена. Никакого оружия рядом с сидящим не было. И Тукин решился. Не спуская ствола автомата с груди существа, он как-то неуверенно крикнул: 
 - Эй ты, а ну встать! Давай, давай... 
 То, что показалось Тукину головным убором, вовсе не было им. Сержант это сразу понял, когда существо медленно подняло голову. Ничего более страшного и уродливого Тукин не видал на свете. Его даже передернуло. Он чуть было не нажал на спуск от неожиданности. Усеянное мелкими и крупными пластинами лицо существа постоянно меняло выражения, но при этом все равно казалось неестественной маской, жуткой и чудовищной. 
 На любое движение сержант без промедления ответил бы выстрелом. Но существо не двигалось. Оно лишь смотрело на Тукина одним-единственным глазом. И был этот большой круглый глаз напоен такими переполнявшими его болью, страданием, безнадежностью, что Тукин чуть не выронил автомат. Нет, он не мог стрелять в эту тварь. Да не то что стрелять! Он не мог себя заставить отвернуться, выйти, крикнуть своим... 
 Эта тварь, это обессиленное существо вызывало в сержанте страх и отвращение. Он готов был ненавидеть уродливого пришлеца. Но не мог... Он не мог даже пойти и выдать эту страдающую, умирающую тварь. Все мысли о причитающемся ему куше растворились, развеялись в туманно-розовой дымке. А наяву оставались лишь сконцентрированные в одной маленькой точке боль, страдание, безнадежность. Тукину стало не по себе. 
 Он видел, как существо, собрав, наверное, остатки сил, воли, медленно приподнялось, опираясь спиной и руками о своды. Но не шевелился. Теперь он знал, что оно не сделает ему ничего плохого. 
 Но он знал и другое - то, что и он не сделает ничего плохого этой жуткой, но беспомощной твари с однимединственным уцелевшим глазом и подгибающимися ногами. 
 Сержант вышел из пещеры и, не оглядываясь, побрел прочь. Он не понимал - с какой это стати, почему он должен жалеть пришлеца. Но это было не столь важно. Он будет молчать, он обойдется без всех этих хреновых наград и поощрительных! Нужны они ему больно! 
 У кустов стоял Ким и широко улыбался. Одна рука у Кима была за спиной. 
 - Никого нет, начальник? - вежливо спросил он. Тукин просипел недовольно: 
 - Опять?! Все вы тут охренели, разболтались, вот что я скажу! Ты мне ответь, рядовой Ким, почему у тебя такой козырек неуставной, где кепарь шил?! 
 Ким заулыбался шире прежнего. Но не ответил. Какой-то он был сегодня странный. И Тукину это не понравилось. 
 - Чего молчишь? 
 Козырек кепаря затрясся. Но Ким уже не улыбался. Глаза его были расширены и совсем не походили на обычные щелки. 
 - Так, значит, никого? 
 - Ты что это... - начал было Тукин. 
 Но Ким его перебил: 
 - Сам говоришь - никого. Значит, никого и не было. 
 Ким вытащил из-за спины какую-то круглую штуковину, похожую на большой апельсин, прошептал тихо еще раз: "Ни-ко-го!" - и протянул штуковину сержанту. 
 Но когда тот сделал ответный жест, вытянув вперед раскрытую ладонь, из штуковины вырвался совсем небольшой пучок света. И сержант Тукин повалился лицом вперед на землю. 
 - Ни-ко-го-о, - пропел Ким бесстрастно, потом оглянулся и поднял рацию сержанта. 
 Штуковину он сунул в карман, отчего тот страшно оттопырился, Но это не смутило Кима. 
 Центр отозвался сразу: 
 - Седьмой? Что там у вас? 
 Ким широко улыбнулся, прежде чем ответил. Его лицо было сегодня не таким уж и желтым. Да и сам он не был похож на обычного угодливого и простодушного парня. 
 - Капитан, докладывает рядовой Ким. У нас потери! Да! Эта тварь прикончила сержанта! Мы так все любили его, так уважали! Что? Что?! Она уходит, но мы держим след! Мы ей зададчм жару! Что?! Есть, капитан, принимаю команду на себя. 
 Ким выключил рацию. Постоял над телом сержанта. Потом пнул его беззлобно ногой и пошел к пещере, возле входа в которую росла высокая и красивая сосна. 
 Когда планетянин вышел, Гун понял - он спасен. Он умел чувствовать, он понимал, он проникал в души и видел в них. Ему было совсем плохо. Но он знал: приступ пройдет и все наладится. Главное, чтобы его не тревожили, дали бы отлежаться. Развеются страхи и тревоги, кончатся преследования - не век же ему в бегах пребывать! И все наладится, все пойдет своим чередом. Он приспособится к этой новой жизни, он станет частью этой планеты. 
 Пошатываясь и оседая на слабеющих ногах, Гун подошел к высокому гладкому дереву. Прислонился к нему, обдирая мягкие чешуйки коры. Он не чувствовал опасности. Чутье никогда не подводило его. 
 Но тот, кто окликнул его сзади, не был живым существом. И Гун от неожиданности вздрогнул. Повернулся не сразу. 
 Узкоглазый говорил, не разжимая губ. Все было и так понятно. Гун прикрыл глаза и потянулся за ножом. Он уже сжал рукоять, когда рука внезапно онемела, повисла плетью. Трехгранное лезвие вонзилось в землю у ноги. 
 - Не надо. Это лишнее, - проговорил узкоглазый. - Ты не сердись на меня, Проклятый, и вообще не сердись, ведь на моем месте мог быть и другой, верно? 
 Гун молчал. 
 - Система не рассчитывала на Чудо. Ты меня понимаешь? Чуда не должно было быть, это ошибка. Извини! 
 Узкоглазый вытащил из кармана аннигилятор, кивнул на прощание собеседнику и как-то жалко улыбнулся. 
 Но Гуну Хенг-Ороту Две тысячи семьсот тринадцатому по рождению и четырнадцатому из осужденных к смерти, Великолепному и Навеки-Проклятому, уже не нужны были ни улыбки, ни извинения, его могучее и страдающее тело, вместе со всеми мыслями, чувствами и самой Душой, исчезло в пламени аннигилятора, обратилось в мельчайшую невидимую пыльцу, которой было суждено вечно пребывать в этом мире, до его гибели.