Аннотация: Галактическая цивилизация и затерянное во времени сказочное королевство. Сложнейшая техника и древнее проклятие. Дети во власти колдуна-оборотня и снежные люди, вытесненные в параллельный мир. Все это яркими красками и живыми образным языком воссоздано на страницах романа Ирины Скидневской из цикла «Близко около звезд».


---------------------------------------------


 Ирина СКИДНЕВСКАЯ
 ЗВЕЗДНЫЕ МАЛЬЧИКИ


 Моей дорогой маме



 Пролог




1.

 — Привет, Туз…
 Юни прижался лицом к белой полипластовой сетке, чтобы получше разглядеть массивную фигуру льва, развалившегося на песке в глубине вольера.
 Лев только что проснулся. Он потянулся — сладкая дрожь рябью сморщила его гладкую, ослепительно-желтую шкуру — вскочил и, совсем как кошка, несколькими мягкими прыжками приблизился к мальчику. Он потерся жесткой гривой о сетку и раскрыл пасть, чтобы рыкнуть, но Юни умоляюще поднес к губам палец:
 — Тихо! Не шуми… Сейчас мы с тобой поиграем.
 Он приложил к замку на двери вольера электронный ключ и выпустил льва.
 В большом компьютерном зале было полно народа, но только изредка тишину прерывало попискивание сигнальных приборов — работники внимательно следили на экранах мониторов за мальчиком, играющим со львом.
 — Вам нужны еще доказательства? — властным голосом произнес худощавый мужчина в дорогом костюме из льна и кивнул на экран.
 Его спутник, невысокий полноватый человек, медлительный и робкий, поминутно поправлял сползающие с переносицы очки и страдальчески щурился, наблюдая, как мальчик катается на спине у льва, ухватившись за его косматую гриву, а грозное животное, как котенок, забавляется с ним.
 — Лев ненастоящий, — недоверчиво сказал мужчина.
 — Конечно, нам было бы дешевле завести льва-робота, но у  нас … — презрительно фыркнул худощавый, — все настоящее.
 — Вы блефуете. — Мужчина выпрямился.
 — Идите и погладьте этого льва — он откусит вам голову. Мальчик живет здесь четыре недели, и уже две из них он дружит со львом. Вчера он играл с Кипой, черной пантерой, но льва он любит больше. — Худощавый снова взглянул на экран. Мальчик зачерпывал рукой воду из бассейна, выложенного розовым камнем, и плескал ею в морду льва. Тот добродушно ворчал. Потом они затеяли беготню вокруг бассейна, лев быстро настигал мальчика и мягко тыкался ему в спину носом. Мальчик тихонько смеялся — ему было щекотно. Люди за мониторами ежились, словно от холода. — Полагаю, я убедил вас. Мальчик пробудет в этом доме только до вечера. Мы забираем его.
 Лицо мужчины побледнело и вытянулось.
 — Господин Виктор, я прошу вас… Я хочу в последний раз поговорить с ним… умоляю… — пробормотал он с нерешительностью, свойственной всем слабым людям.
 — Зачем? — небрежно сказал худощавый. — В этом нет никакой необходимости. — Он скользнул взглядом по униженно склоненной голове, дрожащим рукам. Боже мой, какая тряпка… — Щадя ваши чувства, я все оттягивал этот момент, но так не может продолжаться бесконечно.
 — Я хочу поговорить со своим сыном! — без особой надежды на успех потребовал мужчина.
 — Это не ваш сын, — холодно произнес худощавый и, жестом приказав мужчине следовать за ним, вышел из зала.
 Лев нехотя вернулся в вольер, и Юни закрыл за ним дверь.
 «Тузик! — мысленно позвал он. Лев подошел вплотную к сетке и устремил на мальчика взор. — Прости меня. Я сегодня ухожу. Так надо. — Лев слушал это беззвучное обращение, и его желтые глаза становились все печальнее. — Я ухожу, но твоя жизнь продолжается, ты понял? — Лев молчал. Юни почувствовал горечь, которая поднялась со дна души его друга. — Я очень тебя люблю…» — Лев жалко мяукнул.
 Он долго смотрел вслед мальчику, уходящему по сосновой аллее к большому белому дому, потом лег, вытянув вперед громадные лапы, положил на них свою гривастую голову и заскулил, как брошенный хозяином щенок.
 — В тридцать втором произвели ремонт? — спросил Виктор, вызвав дежурного.
 Появившееся на экране лицо было предельно сосредоточенным и потому располагающим к себе.
 — Да, господин Виктор. Но только что вышел из строя квадрат номер пятьдесят шесть.
 Виктор взглянул на план расположения комнат.
 — Опять детская? Вы обыскивали ее сегодня?
 — Только позавчера…
 Виктор молчал, о чем-то размышляя. Выждав, дежурный заговорил снова:
 — Так нам посылать техника в этот квадрат? Без вашего разрешения мы не можем этого делать.
 — Не нужно. Не нужно тревожить  его лишний раз. Сегодня и так предстоит очень хлопотный вечер. Удвоить охрану. Усилить наблюдение.
 — Слушаюсь.
 — И еще. Не выпускать в город. Впрочем… — Виктор заколебался. — Пусть сегодня еще порезвится. Если захочет.
 Чтобы поберечь силы, Юни нажал кнопку в стене, и пол бесшумно поехал у него под ногами.
 — Это вредит вашему здоровью, — мягко, но настойчиво произнес приятный женский голос из скрытого динамика. — Ходить полезнее.
 Юни поморщился. Огромный безлюдный дом, как заботливая няня сторожа каждый шаг мальчика, днем и ночью назойливо опекал его. Кто придумал эту пытку? Кто решил отсутствие родителей компенсировать раздражающими комментариями и советами? Он не нуждается в них — разве это не понятно?
 Поместье, где жил Юни, было очень красивым, с собственным лесом, рекой, зоопарком, бассейнами, с великолепно обставленным особняком в пятьдесят комнат. Это было идеальное жизненное пространство, надежно отгороженное от внешнего мира огромной полусферой, по которой, имитируя настоящее, каждый день катилось искусственное солнце. Своя земля, своя вода, свое солнце, свой климат… Это место ужасало Юни.
 Ни на минуту он не мог остаться здесь наедине с собой. Поместье было просто напичкано следящей аппаратурой, и тысячи невидимых глаз жадно контролировали жизнь мальчика. Единственное, во что  они не могли влезть — это его мысли, но Юни радовался этому с тягостным чувством, что у него вот-вот отнимут и эту, последнюю, привилегию.
 По просторным залам и коридорам он доехал до детской комнаты, достал из тайника рюкзачок, надел его и, небрежно насвистывая, чтобы подчеркнуть свое хорошее настроение и чистоту помыслов, отправился в гараж. Невидимая охрана безропотно пропустила его через мгновенно распахнувшиеся ворота, и автомобиль, управляемый компьютером, скользнул в ярко освещенный тоннель, ведущий в город.
 Такие ежедневные поездки были единственным развлечением, разрешенным мальчику вне поместья. Ярко-зеленый сигарообразный автомобиль послушно мчал своего пассажира по постоянному, заданному маршруту, и не было случая, чтобы он хоть раз остановился, но Юни никогда не пропускал этих коротких путешествий.
 Глядя на мелькающие за окнами автомобиля виды, он с жадной тоской пленника представлял себе, как внизу, под бесконечными зелеными проспектами, и вверху, над низким голубым небом, по которому плавает множество искусственных солнц, кипит жизнь огромного пятидесятимиллионного города.
 Этот город, укрывшийся в недрах планеты с чудным названием Забава, снился Юни каждую ночь, и в своих ярких подробных снах он путешествовал по всем его восьми уровням-этажам. Он знал об этом городе все — как ни старались  они оградить своего подопечного от внешнего мира. Он знал, что вровень с поверхностью — безжизненной пустыней, лишенной атмосферы — находится самый последний, восьмой, этаж, а ближе к центру планеты, в первом и втором уровнях, бьется сердце города — энергостанции и очистительные сооружения. Что на третьем работают фабрики, вырабатывающие полипласт, продукт, на выпуске которого специализируется вся планета, ведь полипласт самый лучший и дешевый строительный материал, который пока придумали люди. Четвертый этаж занимает обслуживающий персонал первых трех уровней, трудяги, живущие в скромных однообразных многоэтажках с одним тусклым солнцем на целый район. Посещать пятый уровень для богатых, где живет Юни, разрешается всем, но только на автомобиле, отвечающем самым высоким требованиям, и большинство семей за всю жизнь не могут накопить на него денег. На этом же, пятом, уровне, живет научная и творческая элита города. На шестом — работники седьмого, отведенного под транспортно-грузовые магистрали и склады, уровня, и восьмого, осуществляющего связь с внешним миром — метрополией и остальными планетами Зеленого Кольца.
 Юни очень любил этот недоступный для него город. Горькое одиночество пробуждало в нем странные, умиротворяющие фантазии. Все чаще ему снилось, что он держит этот дорогой ему город-дом на ладони и, прижав к груди, баюкает нежно, как мать, оберегающая от невзгод свое дитя. В этих снах Юни любил даже тех, кто запер его, кто с непонятным упорством не хотел отпускать его во внешний огромный мир, и каждую ночь он прощал их за это.
 Сны были его спасительным убежищем, но всей душой он мечтал проснуться — окончательно, навсегда.
 Лицо дежурного было встревоженным.
 — Господин Виктор, у нас что-то происходит.
 — Какой квадрат?!
 — Квадрат сто восемь, автомобиль.
 Виктор нажал кнопку. На экране появилось изображение салона мчащегося по городу автомобиля. Мальчик сидел на сиденье совершенно голый.
 — Что он делает?
 — Он разделся, господин Виктор…
 — Я вижу! Зачем?
 — Не знаю…
 Тем временем пассажир достал из рюкзачка другую одежду и неторопливо оделся. Только теперь Виктор заметил, что половина светящихся точек на панели слева не горит.
 — Где он взял эти тряпки? Почему они без датчиков?
 Дежурный молчал, будто проглотил язык.
 — Ладно, у нас все под контролем, — прошептал Виктор. — Скорость автомобиля средняя, сто два километра в час… — Он взглянул на замершего на экране дежурного. — Готовность номер один, оповестить всех.
 Виктор включил еще несколько экранов, чтобы увидеть шестерых человек в желтой форме, отвечающих за самые важные участки работы.
 — О малейшем отклонении от нормы докладывать немедленно, — сказал он им и взглянул, что происходит в салоне.
 Мальчик, до того сидевший неподвижно, вдруг схватился рукой за горло.
 — Отказала система кондиционирования, — донесся голос с пятого экрана. — И система управления двигателем.
 — Как это могло случиться? Вы хоть соображаете, что это означает? — рявкнул Виктор. — Второй, как там?
 — Давление и пульс объекта падают.
 Виктор вскочил на ноги. Мальчик в салоне остановившегося автомобиля сильно побледнел, глаза его закатились, и, откинувшись на спинку сиденья, он замер.
 — Кома! — крикнули со второго экрана. Пронзительно запищала аварийная сирена.
 — Группа — на вылет! Передать патрульным: охранять автомобиль! — крикнул Виктор дежурному.
 — До места двести километров, мальчик может погибнуть, — заметил с первого экрана человек в желтой форме. — Нужно вызвать ближайшую медицинскую бригаду.
 Виктор колебался.
 — Состояние критическое… Тоны сердца не прослушиваются… — докладывал человек со второго экрана. — Клиническая смерть.
 — Черт! Черт! — заорал Виктор. — Где же они?!
 — Группа будет на месте через две минуты, — ответили с шестого экрана. — Более быстрые перемещения на этом уровне запрещены.
 — Что эти остолопы там топчутся без дела? — закричал Виктор, со злостью глядя на стоящих у автомобиля патрульных. Двое рослых парней равнодушно посматривали по сторонам, ничуть не озабоченные происходящим. — Нет, нужно решиться… — Виктор нажал несколько кнопок, и двери машины плавно раздвинулись. — Вынесите его на воздух! Посмотрите, что…
 Он не успел договорить — патрульные, бросившиеся исполнять приказание, вдруг стали оседать на землю и упали в проходе, заклинив двери сверкающего зелеными боками автомобиля. Камеры внешнего наблюдения на автомобиле показали, что в небе уже появился остроносый модуль спецслужб.
 — Ну же, скорее… — шепотом подгонял его Виктор.
 Мальчик, как ни в чем не бывало, поднялся и выскочил наружу. Он рывком натянул на голову какую-то черную шапочку, и индикаторы на панели перед Виктором погасли окончательно. Мальчик добежал до ближайшей вертушки, станции скоростной подземной дороги, и исчез в ее глубине. Виктор в ярости закричал, потом обратил свой гнев на дежурного:
 — Где до сих пор шляются мои помощники?
 — Они за вашей спиной, господин Виктор, — пролепетал тот.
 Виктор обернулся. За ним стояли трое мужчин.
 — Быстро присоединяйтесь! Обсуждаем…


2.

 Мальчишка в мягком зеленом костюме, огромных выпуклых стерео-очках, с сумкой через плечо, неподвижно стоял среди снующих по платформе людей. Вся его тщедушная фигура выражала ту предельную степень лени, что порождается только чрезмерно сытой, беззаботной жизнью. Он знал, что к нему непременно подойдут.
 Это что еще за птица, неприязненно подумал немолодой плотный патрульный и, поправив на выпирающем животе ремень, направился к мальчишке.
 — Чем я могу вам помочь?
 Мальчишка обернулся и что-то промямлил. Патрульный кисло улыбнулся. Так и есть. Рот набит жвачкой, уши залеплены наушниками, в башке пусто. Костюм, который только что сменил зеленый цвет на голубой, стоит целое состояние.
 — Думаю, молодой человек, вы ошиблись станцией, — извиняющимся тоном произнес патрульный. — Эта Вертикаль западная и ведет наверх, на седьмой, а вам, скорее всего, нужно на пятый.
 Мальчишка зевнул — жвачка во рту раздулась противным липким пузырем. Он сплюнул ее прямо на сияющий чистотой сиреневый пол. Патрульный сделал вид, что не заметил этого. Он глазел на очки, которые были надеты на мальчишке и делали его похожим на стрекозу. Если он хочет купить внуку такую игрушку, ему придется год стоять здесь, в широкой сводчатой галерее, заполненной кабинами пассажирских лифтов, и следить за порядком. Стоять и следить. Стоять и следить. И забыть на целый год, что нужно еще пить и есть. Длинный ряд цифр заплясал перед мысленным взором патрульного, и ему показалось, что глаза юного бездельника за непроницаемыми зелеными стеклами ехидно сверкнули.
 Но когда он снял очки, его глаза были сонными. Он рассеянно оглядел платформу, залитую мягким белым светом, не дающим ни малейшей тени, торопливо входящих в лифты людей и человека, стоящего перед ним в неудобной склоненной позе. Вид у мальчишки был такой, словно он только что проснулся, и тонким голосом он раздраженно произнес:
 — Мне нужно наверх. Отец хочет, чтобы я посмотрел на склады. Где тут? — Он сделал неопределенный жест рукой и пошел к пропускной стойке, дающей доступ к лифтам. Каждый проходящий через нее должен был опустить в щель удостоверение личности.
 Патрульный двинулся следом.
 — На какие склады? — машинально спросил он.
 — А? На  его склады, — с досадой отозвался мальчишка и что-то еще пробормотал, зло поморщившись.
 У каждого свои проблемы, устало подумал патрульный. Этому вот лень взглянуть на свои собственные склады.
 — Давайте ваш ИН, — сказал он, заметив, что мальчишка замер перед закрытой дверью.
 — Что?
 — Ваш идентификационный номер.
 — А-а… Сейчас.
 Мальчишка положил свои очки на стойку перед патрульным и принялся рыться в сумке, набитой неизвестно чем. Патрульный завороженно смотрел на зеленое стерео-чудо. Говорят, в них чувствуешь себя Господом Богом — видно все, что происходит и справа, и слева, и даже позади и вверху… Внуку бы они понравились, это точно.
 В сумке у мальчишки запищал телефон, и патрульный с интересом прислушался.
 — Да. Да, я знаю! Еду уже! — нахлобучивая до самых ушей свою съезжающую черную шапочку, капризным злобным тоном заговорил мальчишка, и у патрульного сразу заныли зубы. — Здесь торчу, на шестом… Да, не мог раньше! Встречай!
 Он в сердцах швырнул крошечный пенал телефона в сумку, нетерпеливо взглянул на свои наручные часы и снова принялся рыться в сумке, кривясь и что-то бормоча себе под нос. Перехватив взгляд, которым патрульный смотрел на очки, мальчишка небрежно кивнул:
 — Я вижу, они вам понравились. Возьмите себе.
 Не моргнув глазом патрульный смахнул очки со стойки и нажал кнопку. Двери стойки мгновенно разошлись.
 — Проходите, все в порядке, — деловито произнес он. — Желаю приятно провести время. Надеюсь, вас встретят.
 Мальчишка что-то буркнул, быстро сгребся, и через мгновение дверь лифта уже закрывалась за ним. Перед патрульным загорелась кнопка срочного вызова, он шлепнул по ней рукой.
 — Да, господин начальник. Слушаю… Никак нет. Не было. Да. Записываю приметы. Так точно. Слушаюсь!
 Он поставил телеобзор своего участка на запись, поглубже натянул на голову синюю форменную фуражку и, удовлетворенно заложив руки за спину, застыл на посту — олицетворение надежности и порядка.
 Пусть поищут другого дурака. Даже под пытками он не расстанется с зелеными очками для своего внука.
 Словно сильный снегопад прошел ночью — в саду заневестились яблони. Белые хлопья цветков плотно облепили с вечера еще уныло-серые голые стволы, и теперь веяло вокруг непередаваемо нежным, сладковатым ароматом. Старик сидел в кресле под деревом и блаженно щурился, взглядывая на солнце сквозь мохнатые бело-розовые ветви. В кармане у него запищал видеофон. Он достал его.
 — Здравствуй, отец…
 Старик улыбнулся хмурому лицу на экране.
 — Яблони зацвели, сынок.
 — Да-да…
 … Эти пять яблонь старик посадил когда-то давно вместе со своей покойной женой, и они стали частью его жизни. Он относился к ним, как к самым близким друзьям, нет, лучше, чем к друзьям, — как к детям.
 — Отец…
 — Все уже вижу по твоему лицу, сын. Птичка выпорхнула из клетки? — Виктор кивнул. Старик несколько мгновений задумчиво смотрел на сына. Конец карьере, подумал он. — Где вы его потеряли?
 — Здесь, на пятом.
 — Направился, конечно, в ближайшую вертушку?
 — Да.
 — Он колебался?
 — Ни секунды.
 — Ага, значит, у него есть план. Это очень плохо, — пробормотал старик и погладил задевающую его нарядную ветку.
 … Друзья иногда предают, дети уходят, а эти яблони всегда с ним. Они удивительно постоянны. Весной, когда сильнее начинает пригревать солнце, однажды на рассвете яблони вдруг вспыхивают неукротимым бело-розовым огнем. Очень скоро их хрупкая красота осыпается пахучим дождем подвядших лепестков, и среди зелени листьев колеблются на ветру сотни робких завязей…
 — До какой Вертикали было ближе?
 — До Восточной.
 — Вниз ему ни к чему. Значит, он поехал до Западной…
 — Зачем ему покидать свой уровень, отец? Здесь есть, где спрятаться, затаиться…
 — Что ему тут делать? Думаешь, побежит на карусели кататься?
 — У него была своя карусель!
 — Неважно. Не мешай. Патрульных шестого опросили?
 — И пятого, и шестого — настолько быстро, насколько смогли. Никто не видел. В Вертикали каждого уровня триста станций, в них по шестьдесят участков. Это минимум восемнадцать тысяч патрульных. Кто-то бы все равно его заметил — с пятого на шестой уровень доступ свободный, но на седьмой без ИНа не попасть.
 Старик снова взглянул на яблони. Пройдет совсем немного времени, и тугие красные яблоки пригнут ветви к земле — словно для того, чтобы он мог легко достать их. Яблони отдадут свой урожай, и потом еще долго одинокими вечерами он будет в темной кладовой трогать, гладить, перебирать пальцами собранные в плетеные корзины, до красноты нагретые солнцем плоды, вдыхать запахи ушедших теплых дней и вспоминать, вспоминать…
 — Уверен, что на шестом его уже нет. Я всегда считал, что мы слишком мало платим службе порядка. Все эти твои патрульные не прочь подзаработать.
 — У него не было денег, отец…
 — Хватит! Ищите его у складов, тех, куда перемещаются грузы для немедленной отправки, то есть… у северной Вертикали седьмого уровня. Задержать вылет грузовых модулей вы не в состоянии?
 — Мы потом не расплатимся.
 Старик кивнул.
 … Желтый листопад укроет землю под яблонями, листья пошуршат, потемнеют и скрутятся, как от огня бумага. Ляжет снег, и яблони снова будут белыми — яркое украшение скромного поместья с небольшим домиком, с маленьким, но, слава Богу, своим солнцем, работающим в старомодном режиме «весна-лето-осень-зима»…
 — Да, считаю, он попытается покинуть планету, — заключил старик. — На его месте я сделал бы именно это. Бросьте туда все свои силы.
 С просветлевшим лицом, Виктор исчез с экрана.
 Бедный мой мальчик, подумал старик, это тебе уже не поможет. Тебе с  ним не тягаться…
 Все это уже было у него — тщеславие, работа до изнеможения, бессонные ночи, погоня за деньгами, поиски счастья. Прошла жизнь, и теперь он знает, что самое пронзительное счастье — это просто смотреть на цветущие старые яблони и не думать, и не видеть ничего, кроме этих трогательных хрупких цветков, распустившихся под искусственным солнцем.
 Однажды новый хозяин включит рукотворное светило, по последней моде, на режим «вечное лето», и старые деревья, сбитые с толку новой жизнью, не сумеют вписаться в нее, беспорядочную, оглушающую непроходящей жарой, и тихо угаснут, не оплаканные никем…
 Старик вздохнул, щелкнул тумблером, и его инвалидное кресло медленно покатилось по дорожке мимо запорошенных белым душистым снегом деревьев.
 Лифт бесшумно понесся вверх, его нарастающая скорость заставила Юни ухватиться за поручень в гладкой зеленоватой стене — лифт напоминал ракету на старте. Ряд кресел был пуст, и мальчик вздохнул с облегчением. У него есть шестьдесят секунд. Нет, уже пятьдесят пять.
 Он добрался до кресла, рухнул в него, скинул на пол сумку и, выхватив из нее пару тяжелых магнитных браслетов, быстро защелкнул вокруг коленей. Осталось сорок пять секунд. Теперь браслеты на запястья. Сорок секунд. Сумку на плечо. Тридцать девять. Скорее!
 Легко, как кошка по дереву, он преодолел по стене лифта три метра, отделяющие пол от потолка. Мощные магниты цепко держались за скользкую металлическую поверхность. Тридцать четыре секунды.
 Зависнув под потолком, в углу, Юни ковырнул отверткой, вытащил из ячейки квадрат светильника, липкой лентой приклеил его за край к стене, ухватился руками за прочную, похожую на соты, металлическую решетку в потолке, к которой крепились светильники, подтянулся и влез на нее. Между решеткой и крышей лифта было пространство в метр высотой. Двадцать пять секунд. Лифт уже замедлял свой бег.
 Юни нащупал в крыше свободное от проводов место, выхватил из сумки небольшой вакуумный резак и легко, словно ножом в куске масла, вырезал в непробиваемой стальной плите круглое отверстие. Круг он вытолкнул вверх, тот звякнул и, проскрежетав по металлу, сдвинулся в сторону. Из отверстия в лицо Юни, едва не скинув его на пол, ударила струя воздуха. Пятнадцать секунд.
 Свесившись, Юни втянул светильник, вставил его в гнездо, вылез через вырезанное отверстие в кромешную тьму, пробиваемую столбом света у него под ногами. Ухватив магнитом на запястье стальной круг, он вернул его на место и легко припаял. Ну, вот, осталось еще три секунды, чтобы перевести дух на крыше мчащегося в непроглядную черноту лифта.
 Время вышло. Лифт остановился. Юни достал из сумки фонарь, включил его и начал свой путь через бесконечные вентиляционные тоннели и ремонтные шахты.


3.

 Густые вечерние тени легли на дорожки сада, потянуло прохладой, и старик вернулся в дом. Сын не звонит третью неделю, а такого еще никогда не было. Тебе сейчас несладко, сынок, подумал старик и набрал номер.
 Виктор оказался дома, в своей большой квартире на двадцатом этаже. В разноцветных окнах гасли солнца, развешанные по небу, словно обычные светильники.
 — Здравствуй, отец… — Виктор потянулся к пепельнице и загасил сигарету. Старик отвел глаза, чтобы не видеть, как дрожат его руки.
 — Здравствуй, сын.
 Виктор встал и отошел к окну. Старик посмотрел в его сгорбленную спину. Сколько ему уже лет? Сорок пять или сорок шесть… Семьи нет. Сам не захотел, слишком много работы… будь она проклята…
 Старик не выдержал:
 — Ну?! Ты не нашел его.
 Виктор повернулся, пожал плечами и сел в кресло.
 — Я не нашел его.
 — И что? Чем ты теперь занимаешься? — Увидев глаза сына, старик осекся.
 — Я теперь буду патрульным. На седьмом, на улице…
 — На улице? — У старика задергалась щека. — Я перезвоню тебе…
 Он отключил видеофон и несколько минут сидел неподвижно, раздавленный унижением. На улице… Они заплатят за это, сынок. Он щелкнул кнопкой. Виктор снова курил.
 — Поставь защиту на наш разговор, такую, чтобы за час была израсходована годовая энергия.
 — Отец… У меня теперь не очень большая зарплата…
 — Ерунда!
 Виктор пробежал пальцами по клавишам.
 — Готово…
 — Рассказывай!
 — Не надо, отец. Это полный провал.
 — Ты уже сдал дела?
 — Завтра.
 — Вот и отлично. Ты дашь мне всю необходимую информацию, а сейчас отвечай на вопросы. Что нового по этому делу?
 Виктор подумал и нажал несколько кнопок. В углу большого экрана видеофона возникло изображение мальчика, играющего со львом. Старик подался вперед. На лице его появилось восхищенно-мечтательное выражение, а на глаза навернулись слезы.
 — Боже мой… Да, так и должно быть, — пробормотал он. Встретив хмурый взгляд сына, старик очнулся и кивнул. — Что еще?
 — Перегорали приборы то в одной комнате, то в другой, несмотря на их высокую степень защиты. Они просто ломались все одновременно, когда он находился там. Что он в это время делал, мы не знаем…
 Старик хмыкнул.
 — Зачем тогда нужна была вся эта ваша слежка? Я говорил тебе…
 — Это было не мое решение! — перебил Виктор. — Проект «Росток» не мое изобретение и не моя собственность!
 — Хорошо, хорошо… — примирительно произнес старик. — Теперь скажи самое важное —  как  он сумел уйти от вас?
 Виктор устало прикрыл глаза рукой.
 — Я не знаю, отец. Ты не представляешь, насколько возросло его биополе. У нас зашкаливали приборы. Мы были уверены, что засечем его в любом случае.
 — В этом деле нельзя быть уверенным ни в чем. Продолжай.
 — Он научился управлять своим полем. Он вошел в состояние комы, потом клинической смерти, потом просто встал и побежал…
 — Подожди, обо всем этом ты судишь по показаниям приборов?
 — Да.
 — Пока не произошел Прорыв, думаю, рано говорить о том, что он управляет биополем. Скорее всего, просто воздействует на приборы.
 Виктор покачал головой.
 — Не знаю. Сразу после моего разговора с тобой мы получили сигнал с северной Вертикали седьмого уровня. Приборы показали, что он там. Группа же обнаружила дорожного рабочего с рюкзаком в руках. В рюкзаке была  его одежда, и датчики работали, словно одежда все еще на нем.
 — Интересно…
 — Этот рюкзак попросил передать своему отцу мальчик, которого рабочий встретил на шестом уровне, у западной Вертикали, —  наш мальчик… Но датчики заработали только тогда, когда рабочий прибыл на место.
 Старик побарабанил пальцами по подлокотнику кресла.
 — Хитер… Теперь скажи, вы, конечно, проверяли все грузы у северной Вертикали? Как?
 — Открывали каждый контейнер, сканировали его, проводили герметизацию и тут же отправляли с грузовым модулем на орбиту к ожидающему его кораблю. Все — на пределе сил… чтобы уложиться в график… За две недели мои люди вконец вымотались.
 — Да… — протянул старик, — я тоже попался на его удочку. Это ведь я послал тебя к северной Вертикали седьмого… Но ты-то должен был сообразить, что раз он отправил туда свой рюкзак, его самого там не будет! И вероятнее всего, он в противоположной стороне, у южной Вертикали, у пассажирских модулей! Вы так допекли его, что он мечтает как можно скорее расстаться с вами.
 — Думаешь, мы там не дежурили? Да там мышь не проскользнет, не то что мальчишка!
 — Не называй его мальчишкой, — переменившись в лице, сказал старик. Виктор взглянул на него и отвел глаза. — Так. Мне нужна вся информация о людях, грузах и кораблях, покидающих Забаву с того самого дня, когда он исчез.
 — Это правительственный доступ, отец…
 — Ты продолжаешь блюсти их интересы? После того, что они с тобой сделали? Это наш единственный шанс, сын, — то, что я, может быть, его вычислю. Так почему бы нам не попробовать?


4.

 Огромный кабинет соответствовал той власти, какой был облачен диктор. Здесь все дышало роскошью и основательностью: пол и стены из модного розового камня с Вансеи, бассейн с живыми рыбками и фонтаном, диковенные черные цветы из пещер Даррада, буйство голографических занавесей на окнах и под прозрачным потолком, дорогие картины на стенах.
 Центром кабинета был необъятный рабочий стол и кресло, в котором восседал сам диктор, глава некоего ведомства, грузный холеный мужчина средних лет с проницательными карими глазами. Он только отдал очередное распоряжение, как секретарь вновь обратился к нему:
 — Господин диктор, запрашивает канал по связям с общественностью. Сейчас у вас по расписанию час ветеранского доступа. Заявки сделали четырнадцать человек.
 — И что этим ветеранам неймется? Вечно клянчат… — раздраженно буркнул диктор. — До них мне сейчас, что ли?
 — Общественный департамент будет недоволен, — терпеливо напомнил с экрана секретарь.
 — Ну, хорошо… Только один. Первый по списку. Пять минут.
 Диктор включил большой боковой экран на стене, встал и подошел к бассейну. В кипящей от струй фонтана воде резвилась стайка изумительных изумрудно-зеленых рыбешек. Чтобы вывести породу с такими рельефными золотистыми султанами и длинными кружевными хвостами геометрических форм, понадобилось немало времени — рыбки стоили баснословно дорого. Диктор выбрал на пульте программу и запустил в бассейн голографического хищника — серую безжалостную тень с усеянной острыми зубами пастью. Он жадно смотрел, как рыбки в панике заметались по бассейну. Одна их них, не выдержав напряжения погони, вдруг забилась в воде, дернулась в последний раз и всплыла на поверхность, показав нежное серебристое брюшко.
 — Естественный отбор! — назидательно сказал диктор рыбам, убрал программу и повернулся.
 Удовольствие от зрелища было испорчено: возникшее на экране лицо не предвещало приятной беседы.
 — Никита… — с напускным добродушием приветствовал диктор. — Давно тебя не видел.
 — Как говорится, и еще бы столько?
 — Ну, зачем ты так?
 — Два дня не могу пробиться к тебе, помогли старые связи, — мрачно сказал старик.
 — Дела-дела, — развел руками диктор.
 — Не догадываешься, о чем я собираюсь говорить с тобой?
 Лицо у диктора поскучнело.
 — Пять минут. У тебя есть пять минут, чтобы высказаться.
 Старик почувствовал, что закипает от гнева, но сдержался.
 — Думаешь, я буду сейчас ныть, почему вы так поступили с Виктором? Нет, у нас будет разговор повеселее. — Старик сделал паузу и презрительно произнес, глядя в пустые, холодные глаза: — У меня есть то, что вам нужно.
 Он проследил на лице своего собеседника целую гамму чувств, вызванных этими словами: удивление, потом слабую догадку, вспыхнувшую вдруг надежду, недоверие, жгучий интерес и снова недоверие. Когда наконец на этом лице появилось выражение страха, что пообещавший невозможное человек сейчас возьмет и исчезнет, старик усмехнулся и отключил связь.
 Он сидел и с удовольствием представлял, как диктор лихорадочно нажимает кнопки, пытаясь выяснить его номер. Через десять секунд запищал зуммер. Старик подождал еще двадцать секунд и включил видеофон. Диктор нервно моргал.
 — Что-то ты разволновался, — сказал старик.
 — Разволнуешься тут… Я не ослышался, дядя? У тебя есть то, что нам нужно?
 — Ты даже вспомнил, что я твой дядя… Жаль, ты не помнил этого, когда увольнял своего брата. — Диктор пытался возразить. — Помолчи! Принцип семейственности доминирует в нашей организации уже шесть поколений, время подтвердило его полезность, и не тебе его отменять! — Старик закашлялся.
 — Виктор допустил серьезный промах, очень серьезный, — быстро вклинился в разговор диктор. — Комиссия рассмотрела все обстоятельства этого дела и пришла к выводу, что наказание должно быть суровым…
 — Ты вышвырнул моего сына на улицу! После двадцати лет его беспорочной службы!
 — Твой сын бездарь! — вскипел диктор.
 Старик взял себя в руки.
 — Ладно… Знаешь, племянничек, достаточно того, что у моего сына есть отец, который может о нем позаботиться.
 Диктор был рад сменить тему.
 — Что именно ты нам предлагаешь?
 — Главное действующее лицо проекта «Росток».
 — Подожди, ты воспользовался информацией, полученной от Виктора? Я не понимаю… Виктор должен был сообщить нам, если знал, где  он находится…
 — Ага, знал, — подтвердил старик. — Он прятал его под своей кроватью. Может, ты дашь мне сказать? После того, как вы разжаловали Виктора в патрульные, я посчитал справедливым помочь ему. Я взял у него все материалы по этому делу…
 — Это незаконно!
 — Да плевать мне, что ты об этом думаешь, — спокойно сказал старик. Он намеренно был груб. Пусть вспомнит, каково это, когда тебя унижают. — Я вычислил его. Я знаю, где он находится.
 — И ты хочешь сообщить нам это?
 — Мечтаю, — с горечью произнес старик.
 — Что ты просишь взамен?
 Старик написал на листке немыслимую цифру и показал ее диктору.
 — Согласен, — быстро сказал тот.
 Старик внутренне ахнул.
 — Это аванс, — сказал он, улыбнувшись. У диктора вытянулось лицо. — Треть всего вознаграждения, — все больше веселясь, добавил старик.
 Диктор подскочил в кресле.
 — Ты спятил! Ты что, хочешь купить эту планету?!
 — Почему бы и нет? Соглашайся, пока я не удвоил сумму. Кроме того, эти сведения интересны не только вам одним.
 Диктор откинулся на спинку кресла и сморщился, как от зубной боли. Лицо его пошло красными пятнами.
 — Он… еще на Забаве?…
 — Так я тебе и сказал.
 — Но послушай, дядя, ты продаешь нам кота в мешке! Где гарантия, что мы получим его?
 — Я не даю вам гарантии, что вы его получите. Вы платите мне аванс — я сообщаю, где он. Вы находите его, и по контракту я получаю остальные деньги.
 — А если его там нет?
 — Он там.
 — А если нет?
 — А если нет, — взорвался старик, — значит, он уже в другом месте! И вини за это себя самого — нечего было два дня от меня прятаться!
 — Как я могу платить тебе такие деньги ни за что? Просто за догадки!
 — Это  мои догадки, — выпрямившись, гордо произнес старик. — Или ты забыл мой послужной список?
 Диктор не забыл. Он хорошо его помнил. Сорок лет службы, четыре голубых треугольника и один красный. Острый ум, способность мыслить парадоксально. Неоднократно представлялся к наградам. При этом — никакого интереса к карьере. В результате более чем скромная пенсия. Прозвище старика было Кот — за умение выслеживать цель, хваткость и осторожность. О нем ходили легенды…
 Диктор взял ручку и начал выписывать чек.
 — Очень хочешь выслужиться, да? — брезгливо сказал старик, наблюдая.
 — Ага. И у меня это получится.
 Ты обломаешь себе зубы на этом деле, подумал старик, здесь не может быть победителей.
 — Номер твоего счета? Подпиши здесь и здесь. Все, вымогатель, аванс у тебя.
 Не доверяя компьютеру, старик позвонил в банк. Трубку взял сам управляющий, голос его был почтительно тих.
 — Еще одно, — переговорив, обратился старик к диктору. — Это касается Виктора…
 — Хочешь, чтобы мы стерли из его памяти все неприятные воспоминания?
 — Не дождетесь! — со злостью сказал старик. — Я не собираюсь делать из сына придурка, тупо довольного всем в жизни. Сейчас ты позвонишь ему, извинишься и предложишь вернуться в отдел. И не вздумай сказать, что этим он обязан мне.
 — Как будто он сам не догадается, — огрызнулся диктор.
 Через пять минут диктор внимательно слушал старика.
 — Не буду говорить лишних слов. Дело сложное, но я полагаюсь на свои опыт, интуицию и факты. Главное, в своих предположениях я исходил из того, что его цель — как можно скорее покинуть Забаву. Это диктуется не только его желанием, но и необходимостью. Надеюсь, ты помнишь, что его можно засечь в радиусе ста двадцати тысяч километров? Он может нейтрализовать свое биоизлучение, но не надолго. Он очень спешил. Он должен был найти такое место в отправляющемся с планеты модуле — пассажирском или грузовом — которое бы экранировало его сверхмощное биополе. — Лицо у старика раскраснелось, глаза блестели. — Он не может лететь как пассажир, следовательно, он должен был спрятаться в грузах…
 Диктор нервно рассмеялся:
 — Интересная мысль, а главное, свежая… Да мы не вылазим из доков! Мы шаримся в каждом контейнере, перетряхиваем каждый чемодан, каждую кошелку… Нет, исключено, он не может покинуть Забаву.
 — Он уже сделал это. — Старик взглянул на часы. — Полчаса назад. — Диктор недоверчиво фыркнул. — Ты лукавишь, говоря мне, что вы проверяете все грузы.
 — Все.
 — Я изучил характер грузов, отправляемых с Забавы, потратил на это неделю. И убедился, что он не может там спрятаться: ни один из них не экранирует его биополе. Сначала я подумал, что мой расчет неверен, но потом понял, что получил ценный результат. Потому что он заставил меня пойти дальше. Я навел справки и, хотя это было нелегко, выяснил, что Забаву посетил один из членов Галактического Совета.
 — Эти сведения относятся к разряду секретных, но человек, о котором ты говоришь, пошел нам навстречу. Мы просканировали его багаж, — пожал плечами диктор. — К чему ты клонишь?
 — Я когда-то имел дело с представителями Совета и знаю, что у каждого из них имеется особый сейф, который они везде таскают с собой — ввиду важности хранящихся в нем документов. Небольшой такой ящик, но размеры подходящие. Чудный ящик, удивительный. Сплав тинтала с рудитом — непробиваемый, неуничтожимый… Даже если взорвется эта планета, ящик не пострадает. Лучшего места не найти.  Он там. Вот, собственно, и все.
 Диктор остолбенело смотрел на старика.
 — Это все? Вот эта чушь и есть твоя информация?
 — Это не чушь.
 — Я сам лично осматривал багаж. Я видел этот сейф.
 — Но внутрь не заглядывал.
 — Это запрещено…
 — Мне очень жаль.  Он фактически был у тебя в руках.
 — Глупость какая-то! Как он вообще мог туда попасть?
 — Весь багаж наверняка проходил обычную карантинную обработку в изолированном блоке. В это время он мог проникнуть в сейф.
 — Ты знаешь, сколько цифр нужно набрать, чтобы открыть молекулярный замок? Семьсот. Откуда он мог узнать код?
 — Ты  меня спрашиваешь? Спроси лучше у него.
 — Без воздуха… — бормотал диктор. — Как же он может там находиться?…
 — А что мы вообще о нем знаем?
 Диктор покачал головой. Разочарование оказалось слишком большим. Он сразу стал меньше ростом и рангом.
 — Он там, — спокойно сказал старик. — Больше ему некуда спрятаться на этой планете. Пока ты здесь страдаешь и с трудом ворочаешь мозгами, он все больше удаляется от Забавы. Через два часа «Роса» войдет в орбиту Большого Перекрестка и скакнет в гиперпереход. Тогда вы точно его потеряете.
 — Интересно, кто тебе дал сведения о «Росе»? — Диктор поднялся из кресла. — Никита, ты хочешь втянуть меня в скандал? Ты намекаешь, что человек, о котором мы с тобой не должны говорить, вступил в сговор с предметом наших поисков?
 — Это маловероятно. Даже невозможно. Я намекаю, что тебе нужно поторопиться.
 — Если  его там не окажется, меня ждут большие неприятности…
 — Я понимаю. И все же я буду ждать остальные две трети моего вознаграждения. Когда я получу их?
 Диктор сделал слабую попытку улыбнуться.
 — Все выяснится через час…
 Я сделаю тебя счастливым, сынок. Всю жизнь я мечтал об этом. Ты станешь свободным, независимым. Для тебя начнется совсем другая жизнь, а у меня наконец появятся внуки. Ты оставишь эту работу и займешься тем, что тебе по-настоящему интересно. В детстве ты хорошо рисовал и даже писал стихи. Теперь мы много времени будем проводить вместе…
 Минуты текли слишком медленно. Старик прислушивался к шелесту ветвей за темным окном и старался не думать о мальчике, для которого люди страшнее, чем дикие звери.
 Грудь у старика сдавило так, что стало трудно дышать. Он положил под язык таблетку. Они схватили меня за горло, сказал он, — словно маленький мальчик, против которого ополчилась вся планета, мог услышать его. Разбив жизнь Виктору, они перечеркнули и мою. Я не мог оставить его в беде, пойми это…
 Он тоскливо посмотрел в темноту. На яблонях уже появились завязи, крошечные и зеленые. Они растут даже сейчас, ночью, и каждая из них — маленькое чудо…
 Это невыносимо, подумал старик, нет ничего хуже неизвестности. Зачем он попросил еще денег? Чтобы досадить  им . Нет, ему не нужно столько, и не в этом дело… Только об одном он сейчас просит: пусть они не найдут в непробиваемом сейфе, без воздуха, скорчившегося, как в чреве у матери, мальчика, пусть уйдет с души эта щемящая тоска — тяжкий и ненужный груз… пожалуйста…
 Он вздрогнул от негромкого писка зуммера. Из щели в компьютере голубой прозрачной лентой выползла копия чека с невообразимой, немыслимой суммой. Старик смотрел, и у него не было ни сил, ни желания протянуть руку и взять чек.
 Резкий звонок телефона вывел его из оцепенения. Он снял трубку. Ничего не понимая, выслушал взволнованный сбивчивый монолог. Ошибка лаборанта… нарушен баланс… химическое равновесие… О чем он говорит? Водоснабжение? Убытки возместят… Какие убытки? Старик бросил трубку, включил освещение в саду и подкатил свое кресло к окну.
 Нет, это не ошибка лаборанта, это расплата… Только он не знал, что она наступит так скоро…
 Ни с одним из своих воспоминаний он не расстанется добровольно, но это, последнее, будет жечь его до последнего вздоха — вид почерневших, словно обугленных, деревьев, печально шелестящих на ветру засохшими ветвями.
 Не может быть победителей…
 Старик опустил голову и заплакал.




 Глава первая
 Арина




1.

 Лето кончалось, но дни по-прежнему стояли жаркие и сухие. Прохлада наступившей ночи приятно холодила бока волка, остановившегося посреди большого брошенного поля. Это был необычно крупный, матерый, волк, черный, как сажа. Он неторопливо огляделся. Разгулявшийся ветер не волновал, как прежде, посевы: перезревшая пшеница понуро легла на землю под тяжелые волчьи лапы — никому не нужная, жалкая, как побежденный, вставший на колени…
 Волк зевнул и задрал морду к небу. Луна нависала прямо над ним. Отчетливо, как комья грязи, выделялись на ее округлом желтом боку темные пятна. Луна не вызывала у волка никакого интереса. Он давно уже вычислил тупую предсказуемость ее ежемесячных превращений, ее однообразный, надоедливый бег в тучах. Иное дело — звезды.
 Ночи напролет они могли загадочно и неподвижно мерцать на черном небе, а потом вдруг торопливо, словно потревоженные стрижи, начинали скатываться за темную зубчатую кромку леса, оставляя после себя только тоску неподвластного.
 Сегодня звездопад был особенно красив. Волк едва успевал поворачивать свою огромную морду, замечая краем глаза новое движение на небе. Звезды всегда падали где-то далеко и бесшумно, и это волновало воображение волка больше всего. Далеко и бесшумно…
 Он прикрыл глаза и расслабился перед тем, как продолжить бег, потом мельком взглянул на небо и испуганно взвизгнул. Звезда падала прямо на него. Она стремительно катилась с небес, увеличиваясь в размерах и распространяя свое нестерпимое для глаз сияние на все вокруг — угрюмый лес, несжатое поле, оцепеневшее от страха существо…
 Волк прижал уши к голове и огромными прыжками понесся к лесу. Ужас удесятерял его силы. Горячий блеск падающей звезды уже опалял его широкую спину, но волк бежал, не останавливаясь, в предсмертной тоске сузив желтые глаза.
 Звезда бесшумно упала у самой границы леса. Хрипящий от страха волк мелькал среди деревьев в угасающем свете ее длинных лучей и, надрывая последние силы, уходил все дальше в лес.
 Наконец оказавшись на холме, возвышающемся над долиной, он обернулся. Голубоватая точка слабо светилась далеко внизу — звезда еще жила. Вдруг небо над ней засияло, и острый тонкий луч с вышины ужалил умирающую звезду.
 Яркий синий столб пламени и грохот взрыва, донесшийся с такого большого расстояния, ужаснули волка, но, проклиная собственное любопытство, он тут же взбежал на самую высокую точку холма, вытянул узкую морду к востоку и осторожно понюхал воздух.
 Больше он не раздумывал ни минуты. Прочь отсюда. Скатившись по другой стороне холма, черный волк слился с тьмой. Запах, принесенный ветром из долины, был ему незнаком, и это означало только одно — это был запах опасности. Именно так пахнут падающие звезды.


2.

 По натоптанной тропе, на которую ложились длинные вечерние тени, путники вышли к деревне.
 Их было трое: крепкий, рослый Тики, худощавый светловолосый Дизи — обоим было по двенадцать лет — и худенький черноглазый Рики, выглядевший лет на восемь.
 Мальчики шли на запад уже две недели, делая остановки только для краткого отдыха или ночлега. Рики пугался темноты влажных безмолвных чащ, и их приходилось обходить стороной, выбирая открытые пространства или прозрачные березовые рощи и осинники. Солнце то мягко просеивалось через редкую листву, то нещадно жгло, отражаясь от белого песка сосновых рощ. Временами над освеженным дождем лесом вставала радуга, и тогда Рики прыгал от восторга.
 Места были глухие, но лесное зверье попадалось мелкое, неопасное — белки, ежи, зайцы. Беспрестанно гомонили птицы, затихая лишь на несколько ночных часов. К исходу второй недели в лесах появились широкие просеки и пустующие охотничьи избушки.
 Встреченная сегодня мальчиками деревня была первым поселением на их пути. Гостей здесь явно не ждали. Быстро надвигались сумерки, вот-вот погаснет закат, а в темных глазницах домов не мелькнул ни один огонек. Царившую вокруг тишину разгонял только шум сосен да нерешительное кваканье лягушек в заросшем пруду.
 Мальчики пошли по пустынной улице мимо заколоченных домов, заросших бурьяном огородов и непроизвольно старались ступать тише. Солнце село, и ночное безмолвие вдруг прорезал жалостный, исполненный безысходной тоски плач ребенка.
 — Мамочка моя! — залепетал Рики, у которого душа ушла в пятки. — Кто это плачет?
 Прислушиваясь, мальчики пошли вдоль домов. Плач доносился из заколоченного бревенчатого дома с широким крыльцом и наглухо прибитой гвоздями калиткой. Во дворе одиноко темнел высокий тополь.
 Скинув рюкзак, Тики перелез через забор, выбил ногой калитку, и Дизи с Рики ввалились во двор. Сбить доски с двери оказалось делом более трудным. При первых же ударах рыдающие звуки в доме прекратились. Вскоре мальчики, спотыкаясь и шаря фонариком по голым стенам, прошли через темные сени в горницу.
 На полу, съежившись и обхватив себя ручками, сидело маленькое, ростом с небольшую собаку, мохнатое существо. Пугаясь направленного на него яркого света, оно откатилось в темный угол и снова тоненько закричало:
 — И-и-и!…
 — Это что еще за рева? — удивился Тики.
 — Я знаю, кто это! — возбужденно выкрикнул прячущийся за его спиной Рики. — Это ч-черт!
 Дизи присел на корточки и хотел прикоснуться к существу, но оно резво укусило его за руку и пропало, будто растворилось в воздухе. Рики испуганно ахнул, Тики сердито швырнул свой рюкзак на пол.
 — Больно? — спросил он Дизи, который рассматривал рану, но мальчик просто пожал плечами.
 Посередине большого круглого стола стояла плошка с толстой восковой свечой. Тики зажег ее, и мальчики уселись на табуреты. В отсветах пламени пустая комната с ее голой мебелью выглядела особенно печальной и нежилой.
 Дизи сам обработал рану. Рики наблюдал за ним, раскрыв рот.
 — Ты даже не поморщился, — заметил Тики. — Что это за зверь был, а, Дизи?
 — Похож на домового, — невозмутимо ответил мальчик.
 Тики вздохнул.
 — Покусаны домовым…
 — Пойдемте отсюда… — заныл Рики.
 — Он здесь и наблюдает за нами, — сказал Дизи. — Помолчите. — Он устремил взгляд в темный угол комнаты и замер, к чему-то прислушиваясь. — Он дух этого пустого… противного дома…
 — Спроси его, куда люди подевались, — быстро произнес Тики.
 — Отсюда даже крысы ушли… — сказал Дизи и замолчал. — Он плачет…
 — Крысы бегут с тонущего корабля, — сообщил всем Рики.
 — Почему ушли даже крысы?
 — Он сидел в подполье, в старом валенке… Он живет там, крыс гоняет, ну, и вообще… за порядком следит. Вдруг слышит, хозяева его забегали, затопали, шум страшный подняли. Думал, пожар случился. Понюхал — нет, дымом не пахнет… — передавал Дизи неслышный другим рассказ домового. — Понял, уезжают куда-то. Пожитки свои собрал, сидел, ждал, когда ему горшочек с крышкой поставят, чтобы он в него залез, и позовут: «Поедем, домовой, с нами в новый дом…» — Дизи замолчал.
 — Ну?
 — Они его забыли.
 — Они плохие люди, — категорично заметил Рики, борясь со сном.
 — Он снова плачет.
 — Сколько ему лет? — спросил Тики.
 — Очень много… даже для домового…
 — Подожди, дед, хватит нюнить, — сказал Тики, обращаясь к темному углу. — Почему сам не попросился с ними?
 Дизи прислушался.
 — Он гордый, — перевел он. — Думал, себе хуже сделают, мол, еще вспомнят своего домовичка. Решил в соседний, новый, дом уйти, там домовой еще не поселился. Просидел в подполье неделю, переживал. А когда пошел по домам — нет никого во всей деревне.
 — Почему ж они все ушли?
 — Он не знает.
 — Может, война, и все от врага убегают? — сонно пробормотал Рики.
 — Сколько времени он здесь один кукует? — спросил Тики.
 — Уже год.
 — Год?!
 Воцарилось молчание.
 — Я спать хочу, — сказал Рики.
 — Вот что, дед, — подумав, сказал Тики в пустой угол. — Мы сегодня в твоем доме переночуем, если не возражаешь, а завтра можешь пойти с нами.
 — Он взволнован, — перевел Дизи. — Спрашивает, есть ли у нас свой дом. Я ответил, что пока нет, и идти нам еще долго. — Дизи прислушался. — Он плохо переносит дорогу, болеет… Ему нужно, чтобы он находился в закрытом пространстве.
 — Слышь, дед, если кусаться не будешь, я, пожалуй, могу тебя в своем рюкзаке нести, ты вроде нетяжелый с виду, — предложил Тики.
 — Он рад, но боится, что мы тоже его забудем.
 — Может, по дороге встретим подходящий для тебя дом, там и поселишься, — заканчивая разговор, сказал Тики.
 … Свеча оплывала пахучими желтыми слезами. Рики, облокотившись на стол, сладко спал.


3.

 Странное исчезновение людей не нашло своего объяснения и утром, когда мальчики обошли деревню. Картина была безрадостной. Побросав добротные дома, сеновалы, полные сена, поленницы дров, заготовленных для долгой зимы, люди покинули эти места, забрав только то, что могли увезти.
 Версия об экологическом бедствии или эпидемии отпала сама собой: на кладбище не было новых могил, а леса вокруг весело зеленели. Предположение Тики о том, что жители спешно решили искать лучшей доли на стороне, тоже было отвергнуто. Все указывало на то, что народ здесь жил работящий, основательный и никуда уезжать не собирался.
 — Знаешь, что мне это напоминает? — сказал Дизи, когда мальчики уселись на крыльцо обсудить увиденное. — Безумие. Забегали, затопали, как при пожаре. Страх перед какой-то силой, пришедшей извне.
 — Говорю же, война! — вставил Рики, только что в десятый раз спрыгнувший с забора во двор.
 — Может быть, — кивнул Дизи.
 — Черт! Какая еще война? Соображаете или нет? — буркнул Тики. — Какая  здесь может быть война — в лесах? Следов разрушений нет. А этим людям было что защищать.
 — А куда белки делись? — сказал Рики, подскакивая на одном месте, как заведенный.
 Тики поморщился.
 — Рики, ты бы посидел хоть минуту спокойно, а то у меня уже в глазах рябит. И бороду свою ты сегодня еще не стриг.
 — Борода не волк, в лес не убежит. Когда мы шли, то позапозавчера я насчитал в лесу почти сто белок, позавчера — сорок две, а вчера ни одной. И птиц почти не было. Их тоже жители с собой забрали, что ли?
 — Да, я тоже заметил, — сказал Дизи.
 Тики подумал.
 — Спроси деда. Когда он по деревне пошел, кого-нибудь встретил?
 — Пару кошек только. И гусь в пруду плескался, — через некоторое время ответил Дизи.
 Тики с досадой хлопнул себя по колену.
 — Все сразу ушли! Какая-то ведь была причина… И как некстати… Если бы быть уверенным, что это не имеет отношения к нам…
 — Теперь уже имеет, раз мы здесь, — усмехнулся Дизи.
 — Мы можем повернуть и обойти эти места.
 — Не можем. Нужно идти, не сворачивая. Если мы хотим найти Арину.
 — Хотим, хотим, — рассеянно подтвердил Тики. — Мы хотим ее найти. Рики, доставай ножницы…
 … Покидая деревню, мальчики остановились за околицей, на развилке дорог. По какой из них ушли беженцы, понять было нельзя. Может быть, все отправились в одну сторону, а может, кто куда. Окинув взглядом пустую деревню, в которой им не с кем было прощаться, мальчики без сожаления покинули это унылое место. Их путь по-прежнему лежал на запад.
 Дизи всегда шел первым, за ним Рики, замыкал шествие Тики с домовым в рюкзаке. Этот порядок никогда не нарушался — Тики глаз не спускал с шустрого черноглазого мальчишки, с которым беспрестанно случались истории. Домовой переносил дорогу плохо. Дизи мучался, слыша, как он страдает. Часто приходилось искать дерево с дуплом и ждать, пока домовой там придет в себя.
 Рики уставал в дороге, но еще больше он удивлялся тому, как быстро устает Дизи. Иногда, будто внезапно лишившись последних сил, тот валился на землю и тут же засыпал. Тики в такие минуты почему-то все время глядел на небо и злился, и Рики предпочитал тихонько сидеть рядом со спящим Дизи.
 За неделю пути мальчикам встретились еще три брошенные деревни. В одной из них, в серой пелене дождя, Рики показалось, что между домами пробежал волк. Мальчик долго плакал, и его с трудом успокоили.
 На одном из привалов, улучив удобную минуту, Дизи обратился к Тики:
 — Я должен тебе об этом сказать. У нас проблема.
 — В чем дело?
 — Домовой недоволен.
 — Недоволен?
 — Его раздражает Рики. Ему кажется, что мы слишком много возимся с ним, потакаем его шалостям…
 Тики прищурил свои зеленые глаза и сплюнул на землю. На его лице появилось неприятное выражение, высокомерное и злое. Не вынимая рук из карманов штанов, он крутанулся, чтобы взглянуть на рюкзак.
 — Как он про себя называет Рики?
 — Бородатый… пакостный пацан… — нехотя ответил Дизи.
 Рики был непоседой, и часто ему приходили в голову самые неожиданные идеи. Не далее как вчера на привале Рики нарядил мухоморами елку, и пока грибы не завяли, его нельзя было оторвать от созерцания собственного произведения. Все терпеливо ждали, когда можно будет продолжить путь. Совсем недавно Рики, будто за ним собаки гнались, в мгновение ока залез на высокую сосну и, испугавшись, принялся так орать, что у всех заложило уши. Тики полез наверх, отодрал его от дерева, пристегнул к себе ремнем и с этим опасным дергающимся грузом спустился с десятиметровой высоты. Тики потом лишь слегка пожурил мальчика — так кошки невозмутимо опекают своих котят.
 — Если ребенок бородатый, его можно только пожалеть, — медленно проговорил Тики. — Я тащу на своей горбушке этого… духа… не для того, чтобы он критиковал моих друзей. Скажи ему, что если он обидит Рики, он останется в этом лесу.
 — Ты напрасно так рассердился…
 — Всё!
 Синий рюкзак Тики еле заметно шевельнулся.
 — Он извиняется, — прислушавшись, сказал Дизи.
 — Извинения приняты, — процедил Тики и отошел.
 — Помалкивай, — негромко сказал Дизи рюкзаку. — Раздухарился…


4.

 Уже четыре часа шли путники по сожженному жарой и безводьем лесу. Он начался как-то неожиданно, словно мальчики пересекли невидимую границу, за которой сразу стих и ветер, и без того уже редкий птичий щебет и поникли деревья и кусты, лишенные даже капли влаги. Идти было трудно. Каждый час делали привал, но усталость уже давала о себе знать. Домовой в рюкзаке Тики ворочался и тяжело вздыхал, а на Рики было просто жалко смотреть.
 Между тем лес не кончался. Шедший первым Дизи все беспокойнее поглядывал по сторонам и вдруг встревоженно обернулся.
 — Тики, узнаешь этот пень?
 — Я здесь руку занозил, вот и щепка, — удивленно ответил Тики и пнул ногой трухлявый пень. Поляна была той самой, на которой мальчики час назад делали привал. Рики тут же вскочил на пень, встал на носочки и, шатаясь, крикнул с довольным видом:
 — Я выше вас всех!
 — Никогда не кричи в чужом лесу. Кружим по лесу, что ли? — недовольно спросил Тики. — У нас и времени на это нет. Скоро солнце сядет.
 Дизи, что-то рассматривая на земле, пошел вперед, потом поднял голову и внимательно оглядел небо, а также покрытые серой пылью деревья и кусты. Лицо у него стало очень встревоженным.
 — Видишь? — тихо, чтобы не услышал зазевавшийся Рики, сказал он подошедшему Тики. — Это  наши  следы.
 — Ну?
 — Они повернуты.
 Тики озадаченно молчал, глядя на отпечатки на земле. Самые большие следы — от тяжелых ботинок с ребристой подошвой — были его собственными; следы кроссовок — Дизи, и самые маленькие, еле заметные на спекшейся земле, — следы легких танкеток Рики. Глядя на них, можно было смело утверждать, что их владельцы шли навстречу тем, кто сейчас смотрел на них.
 — И что это значит?
 — Даже подумать страшно, что это значит… Мне знакомы эти штучки.
 — Страшно… Что мы должны делать-то? — раздражаясь, в нетерпении заговорил Тики. — К смерти готовиться, что ли?
 Дизи гневно взглянул на него и пошел вперед, по уже проложенным следам. Тики смущенно почесал нос.
 Стараясь оставаться незамеченным, ворон летел над верхушками деревьев, и с любопытством наблюдал за тремя крошечными фигурками, упорно передвигающимися по высохшему лесу к какой-то неведомой ему цели. Зрелище было очень странным. Невесть откуда взявшиеся люди были детьми, но они не плакали, не жаловались на жару и усталость, а просто шли без остановок вперед. Ворон спустился пониже, чтобы услышать, о чем они говорят. Его тут же заметили — тот, кто шел первым, резко вскинул голову, будто только и ждал, что с неба кто-то спустится. Ворон, досадуя про себя, сел на высокую сосну, потерявшую от засухи уже почти всю хвою, и сделал вид, что ему нет до детей никакого дела…
 — Она глядит на нас, что ли? — спросил самый высокий.
 — Страшноватая… — поежился маленький суетливый мальчишка, ни секунды не пребывающий в неподвижности.
 — Она уже час летит за нами, и все молча, — сказал тот, кто шел первым. — Ни разу не каркнула.
 — Может, немая? — предположил маленький. Другие, не удержавшись, прыснули.
 Ворон тяжело взмахнул крыльями и улетел.
 — Это ворон, а не ворона. Слишком он крупный, — сказал Дизи.
 — Я хотел в него камнем бросить… или петардой выстрелить… — храбрясь, сказал Рики.
 — Ну? Не испугался? — улыбнулся Тики, обнимая мальчика за плечи. — Какой молодец… Дизи, нам надо поторопиться. Солнце уже заходит. Мало радости ночевать здесь.
 В лесу действительно становилось сумеречнее. Едва переставляя от усталости ноги, мальчики через полчаса после встречи с вороном вышли на большую поляну. Там царила такая немыслимая тишина, от которой сразу заложило уши, и лишь вдалеке раздавались негромкие глухие хлопки.
 — Присядьте быстро! — негромко скомандовал Дизи.
 Все замерли, вытягивая шеи из пожухлых зарослей и вглядываясь в какое-то движение на краю поляны. Там худенький белобрысый мальчишка, примерно их возраста, увлеченно играл в мяч. Выглядел он безобидно, поэтому все поднялись и подошли к нему.
 — Мальчик, здравствуй, — сказал Дизи Тики и Рики приветливо кивнули.
 — Привет, — равнодушно сказал мальчишка, скользнув по ним взглядом. Он продолжал ловко подбрасывать и отбивать мяч ногой. Похоже, он не собирался прерывать свое занятие для беседы.
 Это не смутило Дизи.
 — А мы вот заблудились, деревню ищем, — сообщил он, глядя в спину мальчишке. Тот молча продолжал игру.
 — Пошли, — раздраженно сказал Тики. — С его спиной, что ли, разговаривать?
 Пацан повернулся и с неожиданной любезностью заговорил:
 — Заблудились? Я вас проведу к деревне, она тут рядом. Идите за мной. — Мальчики зашагали вслед за ним по тропинке. — А чего вам в деревне-то надо? Там давно уже никто не живет, все уехали.
 — Мы ищем Арину, — коротко ответил Дизи.
 — Бабку эту сумасшедшую? — удивился пацан. — Зачем она вам понадобилась?
 Дизи сделал вид, что не слышал вопроса.
 — А почему она сумасшедшая? Нам сумасшедшую не надо, — испугался Рики.
 Мальчишка через плечо взглянул на него.
 — Нормальный человек разве останется один жить в деревне? Даже дочка ее уехала, а она уперлась, сидит там сиднем, — неожиданно зло проговорил он.
 — Слушай, а что у вас здесь происходит? Куда народ бежит? Война, что ли? — грубовато сказал Тики, косо поглядывая на пацана.
 — Леса затопляют. Дуй велел всем уйти.
 — Кто?
 Мальчишка угрюмо взглянул на Тики.
 — Дуй хозяин здесь, — криво усмехнувшись, сказал он. — Как он скажет, так и будет.
 — Что-то не похоже, что леса затопляют — все горит. Да и зачем их затоплять? — настойчиво продолжал спрашивать Тики.
 — Чего эти леса жалеть-то? Все равно их вырубают, бумагу из них делают.
 Разговор заглох. Пацан замолчал до самой реки, да и мальчикам расхотелось с ним разговаривать.
 … Деревню, раскинувшуюся на большом косогоре, кольцом охватывала неширокая речка. Единственный путь в деревню лежал через мост, возле которого понуро сохла огромная, давно сломанная береза.
 — По дороге пройдете туда, дальше, — пацан махнул рукой в глубь деревни, — там ее и найдете, ворожею эту…
 — Спасибо тебе, — сказал Дизи.
 — Да чего там, — смутился пацан. — Вот, возьми… — И он протянул Рики свой не новый, но еще крепкий на вид резиновый мяч.
 Рики обрадованно пискнул и хотел взять мяч, но, увидев, что друзья нахмурились, отдернул руки.
 — Нам чужого не надо, — неприязненно сказал Тики.
 — Спасибо… — пролепетал Рики, — я и играть так не умею, как ты…
 — Научишься, бери! — настойчиво предлагал пацан.
 — Мы не возьмем, не обижайся, — сказал Дизи. — Поторопимся, ребята, пока солнце не село.
 — Ну-ну… — отозвался пацан.
 — Выяснили наконец, куда люди делись. Большей глупости придумать трудно — пришел Дуй и всех выгнал, — говорил Тики, шагая по мосту.
 — Ты в это веришь? — спросил Дизи.
 Тики пожал плечами.
 — Я приучаю себя ничему здесь не удивляться. По крайней мере, другого объяснения у нас пока нет.
 — Как тебе наш новый знакомец?
 — Приятная встреча. Столько дней идем — ни одного человека. И вдруг этот мальчишка. Как ни в чем ни бывало играет в мяч. В сухом лесу на закате солнца.
 — Да, занятный мальчик, — согласился Дизи.
 — Ему ведь не каждый день встречаются бородатые мальчики, — с каким-то сомнением сказал Рики. — А он даже не спросил, откуда у меня борода…
 — А он просто воспитанный очень, — процедил Тики.
 … День клонился к вечеру, и уходившее на ночной покой солнце не палило так нещадно, как днем. Преодолев нетрудный подъем, мальчики подошли к первым деревенским избам, вернее к тому, что от них осталось. Вокруг все выглядело, как после страшной битвы: заборы повалены, крыши домов сорваны, все деревья вырваны с корнем.
 — Что-то не хочется мне идти к этой Арине… — заныл Рики. — Может, без нее обойдемся? Помните, тот мальчишка говорил, что она сумасшедшая? Это она, что ли, все натворила?
 — Рики, оставь эти пораженческие настроения, — спокойно сказал Тики. — Что у меня там так трясется? — Он остановился и скинул с плеч рюкзак.
 Домового, про которого они совсем забыли, била крупная дрожь. Он сидел, скорчившись и судорожно подергиваясь.
 — Эй, — сказал Тики.
 — Он его душил, — склонившись над рюкзаком, перевел Дизи.
 — Кто?!
 — Мальчишка. Он его душил.
 — Дед, ты нам Рики-то не пугай, — сказал Тики рюкзаку. — Ты что? Этот пацан к тебе даже не подходил!
 — Говорит, он его так сдавил, что домовой, наверное, в наперсток бы влез. С моста когда сошли, отпустил… а то бы ему конец…
 Мальчики с вытянувшимися лицами смотрели на несчастного скорчившегося домовичка. Рики заплакал. Дизи и Тики, как по команде, повернулись взглянуть на реку, мост и странного мальчишку. Но в сгустившихся сумерках уже ничего нельзя было различить.
 А мальчишка, прищурившись, смотрел с пригорка, как его новые знакомые идут по захламленной деревенской улице, и равнодушное лицо его становилось все более напряженным. Внезапно он подбросил свой мяч и с силой пнул его в сторону моста. Мяч тут же отлетел назад, словно натолкнулся на невидимую преграду, и мальчишка разочарованно взвыл, задрожав всем телом. Он весь скрючился, согнулся пополам, что-то пробормотал и распрямился уже высоким жилистым стариком в неопрятной одежде. Обожженное лицо его было страшным, седые волосы развевались на ветру, а в глазах была жгучая ненависть.
 — Проклятая мокошь… — пробормотал он, глядя в сторону деревни, потом зашипел, как змея, и, взмахнув руками, превратился в ворона.
 Ворон взлетел повыше и с такой силой бросился грудью на невидимую преграду, что от удара полетели перья. Не сумев пробиться, он недобро каркнул и полетел к лесу.
 Набежали тучи.


5.

 Дом ворожеи нашли сразу. Он хоть и имел плачевный вид, был обитаем: рядом с домом на бревне сидела сухонькая древняя бабка, по двору важно прогуливался тощий белый петух. Попасть во двор можно было, просто перешагнув через повалившийся забор, но из вежливости мальчики вошли через калитку, с трудом державшуюся на двух уцелевших столбах. Увидев незнакомых людей, петух заголосил, шумно захлопал крыльями и пошел в атаку. Он кружил вокруг них, подскакивал и норовил клюнуть кого-нибудь в глаз. Мальчики оторопели. Старушка молча наблюдала за всем этим безобразием.
 — С ума ты сошел, петух лохмоногий? — возмутился Рики. — Мы хорошие!
 — Береги глаза, другие не вставишь, — заметил Тики, а Дизи спросил старушку: — Бабушка, а что это петух у тебя такой злой?
 — Это он знакомится с вами. Не бойтесь, — отрывисто пояснила та.
 — А мы и не боимся, — отозвался Рики, прячась от бабки за спиной у Тики.
 Мальчики подошли поближе и поздоровались.
 — Давайте-ка, гости, бегом в баню, а то ночь скоро, и дел у меня невпроворот, — буднично скомандовала бабка и двинулась к небольшому строению, из трубы которого вился дымок.
 В бане мылись с удовольствием, вода бодрила и возвращала силы. Рики задумчиво намыливался, и вдруг ахнул, пораженный какой-то догадкой.
 — Я вспомнил, что мне все это напоминает, — с ужасом произнес он. — Это же в каждой сказке написано… Сейчас она нас вымоет, выпарит и съест…
 — Больше мне есть нечего, — язвительно отозвалась из-за двери старушка. — Вот паршивец бородатый, до чего додумался! — Она сердито громыхнула ведром.
 — Ты, Рики, и вправду размечтался. Умерь свою буйную фантазию, — недовольно подал с полка голос Тики.
 Дизи же только посмеивался, выливая на себя ушаты воды.
 Покосившись на дверь, Рики забубнил:
 — А что, сами говорили — будь бдительным… Может, правда…
 В предбаннике громыхнуло уже сильнее, и Рики на всякий случай прикусил язык.
 После бани бабка повела гостей ужинать. Дом, исхлестанный и ободранный, похожий снаружи на ветхую лачугу, внутри оказался удивительно уютным и удобным. Легкое светлое дерево, из которого были сделаны и стены, и пол, и потолок, и вся мебель, источало свежий лесной аромат. Прикоснувшемуся ладонью к стене Дизи показалось, что от мягкого дерева исходят еле ощутимые теплые токи.
 Обстановка в горнице, освещенной приятно пахнувшими восковыми свечами, была простой, но каждая вещь здесь была на своем месте — расцвеченная изразцами большая печь с лежанкой, усыпанной цветастыми подушками, дубовый сундук с горбатой крышкой, украшенной резьбой, плетеные из лозы корзинки, красивая глиняная утварь и яркие лоскутные коврики на полу.
 Высокие потолки и большие окна чудной формы — прямоугольные, с арочным закруглением вверху — создавали ощущение простора, открытого, беспредельного пространства. Днем сквозь округлую часть окон, сделанную из янтарно-желтого стекла, проникал мягкий рассеянный свет, заливая все внутри нежными золотистыми потоками.
 Этот сиявший чистотой домашний, уютный мирок составлял разительный контраст с печальным, разоренным миром снаружи. Бабка как-то по-особенному улыбнулась, заметив, какое впечатление произвел ее дом на гостей, но угощала мальчиков молча. Она усадила всех за большой круглый стол с блестящим медным самоваром посередине. Ужинали вареной картошкой и зеленью с бабкиного огорода.
 Рики как можно незаметнее осматривался — вдруг обнаружится что-нибудь подозрительное, все-таки к колдунье пришли. Подозрительным был только этот противный петух, который, как хозяин, гордо вышагивал по горнице. Рики было стыдно признаться себе в этом, но он немного робел, когда петух начинал топорщить перья и глядеть на гостей своими немигающими желтыми глазами. Поддал бы я тебе, если бы не твоя хозяйка, сердито думал мальчик.
 — Молока вот нет у меня… Нет коровы — нет и молока, — вдруг заговорила бабка. — Ну, рассказывайте, как добрались до меня, что там в лесу творится.
 — Ворона какая-то противная летает, пугает всех, — охотно поведал Рики, которому уже наскучило молчание. — А еще мы в лесу заблудились, по кругу ходили, а потом мальчишку встретили. Он в мяч играл. Он нас сюда и проводил. Еще мяч нам хотел подарить, мы не взяли. Ну, и все.
 Бабка внимательно, не перебивая, слушала, потом взглянула на Дизи. Тот кивнул.
 — А там у вас кто шуршит? — спросила она, кивнув на рюкзак. — Вылазь.
 Домовой зашевелился и выставил наружу свою мохнатую голову. Бабка наблюдала без всякого удивления за тем, как он быстро-быстро шевелит носом, втягивая в себя запахи нового места.
 — Долго сопеть будешь? Не видишь, к кому пришел? — Она задула две свечи, и в комнате стало сумрачно.
 Домовой вылез из рюкзака, пригнулся к полу.
 — Здоровья тебе, госпожа мокошь… Прошу у тебя крова и милости твоей… — вполголоса перевел Дизи друзьям.
 Бабка ответила озабоченно:
 — Не в добрый час появился ты здесь, в моем доме неспокойно. Но если пожелаешь, входи в него и живи. Только без баловства.
 Домовичок закланялся, крутанулся на месте, как волчок, и исчез.
 — Одного пристроили, — дернув себя за ухо, с облегчением сказал Рики. Все засмеялись.
 Бабка поинтересовалась у Дизи:
 — А где тот мальчишка с вами расстался?
 — У моста, где береза сломанная.
 — Он вам что-нибудь рассказывал?
 — Конечно… — встрял Рики.
 — Всякую чепуху, — перебил его Тики, пристально глядя на бабку. — Про Дуя, про сумасшедшую колдунью, про засыхающие леса, которые нужно затопить.
 — Вот что, — ничуть не удивившись, сказала бабка, — поздно уже. Я вас на сеновале устрою, там спать будете. Отсыпайтесь. — И она решительно поднялась, маленькая и сухонькая.
 А бабка с характером, подумал Тики.
 … Ночь наступила быстро. На небе не было ни луны, ни звезд, и в двух шагах невозможно было ничего рассмотреть. Тики никогда не думал, что отсутствие ночных звуков может быть таким тягостным. До чего же неприятное место, эта деревня… И как только бабка живет здесь одна?
 Вдруг послышался тихий свист. Тики прилип к окошку сеновала, пытаясь определить, откуда шел звук. Свист усилился. И только когда заскрипели деревянные стропила сеновала, мальчик понял, что это ветер. Свист становился все сильнее, все тревожнее — надвигалась буря. По небу неслись темные тучи, за которыми мелькала луна.
 Внезапно скрипнула дверь, ведущая в сенник, и Тики пригнулся, стараясь стать как можно незаметнее. Осторожно ступая в темноте, в сарай вошла бабка. Она шла прямо к тому месту, где спали мальчики. Тики поспешно нащупал свою тяжелую палку. Снизу послышался металлический скрежет открываемого замка, и бабка вошла в маленькую дверцу в стене. Через мгновение сквозь щели в двери полился свет.
 Тики ловко слез с кучи сена, на которой устроились ночевщики, подкрался к двери и стал глядеть в щелку. Комната оказалась огромной кладовой. Вдоль стен, от потолка до самого пола, тянулись полки, заставленные сотнями красивых синих, с белыми узорами, глиняных горшков и горшочков всех размеров. Тики присвистнул от удивления.
 Бабка сняла с гвоздя льняной фартук, подвязала его, потом взяла с полки большой горшок с крышкой, постояла, раздумывая, и взяла еще один горшочек, поменьше. Одной рукой прижав горшки к груди, она задула свечу и направилась к двери, за которой притаился Тики. Тот метнулся в сторону и притих у стены. Когда бабка вышла во двор, он резво забрался на сено, выглянул в окно.
 Снаружи бушевала буря. Черные грозовые тучи сгрудились прямо над бабкиным двором. Мало того, со всех сторон по небу сюда неслись все новые и новые тучи. Тики стало не по себе. Попали в переплет, думал он, если сейчас грянет гром, нас всех отсюда смоет вместе с сеновалом… Интересно, куда бабка подевалась? Нашла время за горшками ходить…
 Внезапно сквозь вой ветра он услышал, как под окном кто-то разговаривает. Рискуя вывалиться наружу, Тики почти до пояса высунулся из окошка и напряг слух.
 — Не бойся… иди к парнишкам… Там он тебя не тронет… Мне нужно работу свою исполнять… сейчас начнется… — донеслось снизу.
 Через мгновение в приоткрытую дверь сарая протиснулся взъерошенный бабкин петух. Он взлетел на сено, поближе к детям, и замер.
 Да она со своим петухом разговаривала, удивился Тики, ну, дела…
 Во дворе неожиданно все стихло. Забыв про петуха, Тики снова выглянул наружу. Бабка стояла посреди двора и, взявшись обеими руками за подол фартука, взмахивала им, как опахалом, вверх и вниз. При этом она что-то бормотала, глядя на черное небо. Повинуясь бабкиным заклинаниям, тучи разбегались в разные стороны, открывая небо в звездах и луну, и вновь с ужасающим ревом и свистом неслись к бабкиному двору.
 От страшного шума проснулся Дизи. Рики спал беспробудно, зарывшись в сено, белый петух дремал рядом. Чтобы не оглохнуть, Тики и Дизи заткнули пальцами уши, и лежа вместе наблюдали удивительное зрелище. Вскоре пошел дождь, настоящий потоп, но ни одной капли небесной влаги не упало на землю — все потоки воды устремлялись в два небольших глиняных горшочка, что стояли у колдуньи в ногах. Гудели вода и земля, и дрожали от напряжения руки у старой женщины.
 Неожиданно бабкин петух протиснулся между мальчиками к окошку, высунулся наружу и прокричал зорьку. Почти сразу буря и дождь прекратились, и наступила оглушающая тишина. В голове у мальчиков звенело. Бабка еще раз взмахнула фартуком, разгоняя последние тучи, потом наклонилась к горшочкам и быстро прикрыла их крышками. Взяв свои удивительные сосуды в руки и шатаясь от страшной усталости, она пошла к сеновалу.
 Мальчики поспешили притвориться спящими. Бабка прошла в кладовую, вернула фартук и горшки на место, заперла дверь и, проходя мимо детей, тихонько сказала:
 — Спите, детки, а то ночь уже кончается… — Потом вышла и прикрыла дверь.


6.

 Утром, едва проснувшись, мальчики обследовали кладовую, светя фонариком в щели. Горшки были изумительно красивы. Их синие поблескивающие бока были расписаны диковинными заморскими птицами, рыкающими львами и прочим сказочным зверьем.
 — Ой, петухи какие красивые… — восхитился Рики, глядя в щелку.
 — Кстати, о петухах, — сказал Тики и толкнул друзей в бок.
 Живо обернувшись, они увидели, что бабкин петух стоит в двух шагах от них и, склонив голову набок, пристально на них смотрит.
 — Что, петух лохмоногий, смотришь? Потерял что? — поинтересовался Рики.
 Петух что-то прокричал хриплым голосом и юркнул в дверь.
 — Теперь все бабке расскажет, — сказал Тики. — Что мы тут шарим и фонариком в дверь светим.
 Рики даже начал заикаться:
 — К-как расскажет?
 — Бабка с ним разговаривает, а он все понимает — я сам вчера слышал. Поосторожнее с ним… — Рики стал бешено дергать себя за ухо, что являлось признаком сильного волнения. — Рики, ухо оторвешь. И бороду давно пора стричь. Ну, Дизи, что мы имеем? Бабуся наша тучи фартуком разгоняет, дождь в горшки собирает, с петухом разговаривает.
 — На то она и колдунья, — спокойно сказал Дизи. — Думаю, Арина тот человек, которого мы ищем.
 … За утренним чаем мальчики исподтишка наблюдали за бабкой. Она, как и накануне, была совершенно невозмутима. Петух торчал на подоконнике и обозревал сидящих за столом. Чай пили молча. Рики минуту ерзал на табурете, потом не вытерпел:
 — Бабушка, а мы все знаем!
 — Что знаете?
 — Ну, что ты тучи ночью разгоняла… и воду, ну, дождь, в горшочки такие красивые собирала…
 — Собирала, — чуть улыбнувшись, согласилась бабка. — Только ты ведь спал, правда?
 — Все я проспал, — расстроенно подтвердил Рики. — А сегодня ночью опять будет буря?
 — Будет… — помрачнев, пообещала бабка.
 Солнце уже вовсю припекало, а заняться было совершенно нечем. Рики изнывал от безделья. Все, кроме него, работали. Бабуся за гончарным кругом лепила горшки. Дизи с Тики носили с реки голубую глину и месили ее в корыте. Постояв в раздумье, Рики решил помочь хозяйке с огородом, выполоть сорняки. Перетоптав три грядки и набрав в бороду репьев, Рики был вынужден признаться самому себе, что совершенно не различает, где сорняки, а где полезные растения.
 В довершение всего жизнь отравлял петух. Он следовал за мальчиком по пятам и норовил при каждом удобном случае клюнуть в мягкое место, поэтому Рики все время ходил, заложив руки за спину. В огороде ему пришлось совсем худо — руки были заняты работой, и тылы оставались незащищенными. Тут уж петух распоясался окончательно: подкрадывался и нападал без предупреждения. Наконец вопли Рики и крики петуха услышали, и оба были с позором изгнаны с перетоптанных грядок. Петуха унесли и заперли в доме, а Рики опять остался без дела.
 Интересно, почему бабушка запретила ходить в овин? Рики издалека оглядел закопченный бревенчатый сарай, который стоял на самых задворках. Ничем не примечательная постройка… Что там может быть опасного? Улучив момент, когда Дизи с Тики в очередной раз ушли на реку за глиной, Рики оказался рядом с овином и приложил ухо к двери. Слышно ничего не было. Потянув на себя тяжелую дверь, мальчик с трудом открыл ее и встал на пороге, всматриваясь в черноту проема, из которого сильно тянуло дымом. Оглянувшись назад, в жаркий солнечный день, он чуточку помедлил и шагнул в прохладную темень.
 — Знаешь, я все думаю, может, бабуся немного не в себе и придумала насчет Дуя? Осталась здесь одна, в пустой деревне. Тут точно свихнуться можно. Вот и вообразила себе — черный колдун, человеконенавистник… А эти глупости про оборотня?
 — Глупости? — усмехнулся Дизи, бросая в воду камешки.
 — Нет, ну, конечно, при других обстоятельствах я допустил бы…
 — Кстати, обстоятельства опять против нас.
 Тики покраснел.
 — Я знаю, о чем ты сейчас подумал. Мы с Рики для тебя — балласт. Без нас тебе было бы легче… значительно легче…
 — Без вас, — резко перебил его Дизи, — я здесь ничто. Я никогда вас не оставлю. Только если ты прогонишь меня.
 Тики вздохнул.
 — Нервы совсем сдают. Скорей бы все выяснилось.
 — Нельзя торопиться. Арина к нам присматривается, ей тоже нужно время.
 — Какова наша официальная версия?
 — Рики нужно вылечить.
 — Да, за одним этим я пришел бы сюда, — кивнул Тики. — Только пусть она поможет ему…
 Мальчики набрали под небольшим обрывом у реки по ведру мягкой голубоватой глины и вдруг заметили на сломанной березе ворона. Птица сидела неподвижно и, казалось, не проявляла к людям никакого интереса. Выглядела она безобидной, но ее слишком крупные размеры настораживали.
 — А вот и наш злодей, — глубоко вздохнув, сказал Тики и двинулся по мосту навстречу птице. Та шевельнулась, но не сдвинулась с места.
 Дизи схватил друга за рукав.
 — Остановись, Тики. Куда ты идешь?
 — Сейчас все и проверим.
 — Забыл, что бабуся говорила? С моста не сходить!
 — Ты уже боишься его? — прищурившись, сказал Тики.
 — Но осторожность ведь тоже не помешает, правда?
 — Арина дала нам алмаз.
 — Не делай этого! — сердито сказал Дизи.
 Тики упрямо ступил с моста на землю, и в то же мгновение черный ворон, слетев с березы, превратился в страшного старика, который чуть не схватил мальчика своими жилистыми руками. Дизи резко выдернул Тики обратно на мост, за невидимую черту, о которой говорила бабка. Взглянув друг на друга, они поняли, что обоим страшно — настолько неожиданным получилось подтверждение слов Арины.
 Старик не исчез. Он стоял, ухмыляясь, на расстоянии вытянутой руки и молча смотрел на мальчиков немигающим взглядом. Дизи закрыл глаза, чтобы собраться с духом и унять бешено колотившееся сердце.
 — Так, — успокоившись, сказал он и, сняв с шеи шнурок с камнем, который дала Арина, ткнул алмазом чуть не в лицо старику.
 Тот в ужасе отшатнулся и, снова обернувшись вороном, исчез за поникшими соснами.
 Бабуси во дворе не было, Рики и петуха тоже. Из дома вдруг донесся тихий бабкин голос:
 — Вот горе-то…
 Уронив тяжелые ведра, мальчики бросились в дом. Рики, весь в синяках и ссадинах, в беспамятстве лежал на лавке, а бабка прикладывала к его ранам какие-то примочки. Петух, нахохлившись, сидел в изголовье.
 — Ну, сегодня скучать не приходится… — растерянно произнес Тики.
 — Слышу, кричит мальчонка. В овин забрел, неслух — овинник его и помял. Еле отбила дружка вашего, — не прерывая занятия, пояснила бабка. От ее стараний Рики пришел в себя и тихо застонал.
 — Ну-ка, бабушка, пусти меня, — сказал Дизи, подсаживаясь к Рики на скамью. Ловкими уверенными движениями он ощупал мальчика и через некоторое время сообщил: — Переломов нет.
 — Испугался сильно, — тихо сказала бабка.
 Она ласково погладила Рики по мягким черным волосам, вышла из дома и решительно направилась к овину. Ветер колоколом раздувал ее синюю юбку. Тики и Дизи, переглянувшись, последовали за ней.
 Широко распахнув дверь овина, бабка суковатой палкой провела от косяка к косяку черту и начала разговор:
 — Что ж ты, батюшка-овинник, безобразничаешь? Зачем мальчонку прибил? Не стыдно тебе, старому, гостей моих обижать? — увещевала она невидимого духа. — Разве тебе на моем дворе плохо живется? Что? — Она прислушалась. — Не хотела я с тобой ссориться, да видно придется… С чего это я тебе кланяться буду — я у тебя в овине пшеницу не сушу! А мальчонка-то что тебе сделал? — Из проема двери прямо в лицо бабке пыхнуло пламя. — И-и, сдурел, старый! Маешься от безделья… Только с мокошью тебе не тягаться, забыл?
 В ответ из овина раздался жуткий вой, и в одно мгновение ветхая постройка вспыхнула, как спичка.
 — Неси горшок поменьше, самый маленький! — крикнула бабка Тики и бросила ему ключ от кладовой. — Да не забудь дверь запереть!
 Тики со всех ног бросился к сеновалу и вскоре прибежал обратно с крошечным, размером с наперсток, горшочком. Овин уже догорал, искры снопами летели во все стороны, и если бы сарай не стоял особняком, соседние постройки уже занялись бы. Дизи лихорадочно оттаскивал на середину двора какую-то рухлядь, петух голосил и, хлопая крыльями, носился по двору, а бабка стояла неподвижно и, как завороженная, смотрела на огонь.
 — Глупый, глупый… старый дед… — все приговаривала она.
 Взяв у Тики горшочек, она изо всех своих старческих сил бросила его в самую середину пожара. От удара горшочек взорвался миллионами мелких брызг, и стихия воды победила стихию огня.
 Мальчики встали рядом с Ариной. Тоскливое, тягостное чувство, какое всегда возникает у людей, глядящих на пепелище, овладело ими…
 — А где овинник? — спросил Тики.
 — Нет его больше, — тихо сказала бабка, повернулась и пошла к дому.
 Она села на бревно, а грязный, весь в саже, петух, устав возбужденно скакать по двору, подлетел к ней, сел, поджав лапы, и затих.
 До самого вечера Арина молча сидела на бревне и невидящими глазами смотрела куда-то вдаль. Рики дремал на печи в доме; Тики и Дизи таскали с реки глину, месили ее и, сменяя друг друга, лепили на гончарном круге горшки. К концу работы их набралось около тридцати штук.
 К вечеру бабка вышла из своего сосредоточенного состояния и после бани, за ужином, мальчики решились расспросить ее об овиннике. Она не стала отнекиваться и сразу негромко заговорила:
 — Мы, деревенские люди, всегда пшеницу сеем. Перед обмолотом снопы в овинах сушат, а в овине хозяин живет, овинник. Я еще маленькая была, познакомилась с ним… Играла во дворе и, как ваш дружок, забежала в овин. Так он мне пятерней по лицу залепил — след потом целый год держался. Отец с матерью мои испугались, нельзя овинника сердить, весь урожай может спалить. Бабушка велела курицу зарезать, еды всякой наготовить да все это в подлазе для него оставить. Злой он очень, этот дух… В деревне один был, жил на нашем дворе, а по другим овинам с проверкой ходил — так ли все делают люди? Как топить овин собрались, у него разрешение нужно спросить. А пуще всего он любил, когда благодарили его: «Спасибо, батюшко-овинник, послужил ты нынешней осенью нам верой и правдой! Не побрезгуй угощением нашим.» И чтоб непременно низко поклонились и еду оставили. А кто не чествовал хозяина, плакал потом: по горячему углю положит в каждый угол, и сгорит овин со всем урожаем вместе…
 Арина устала от такого длинного рассказа, перевела дух, отпила чаю и заговорила снова:
 — Ну, вот… А как Дуй из деревни всех повыдул, лишился овинник своей власти. Никто пшеницу не сеет, не сушит. Никто хозяину не кланяется, никто его не величает, обозлился хозяин, страсть! Житья от него не стало. Все петуха моего загрызть норовил — то кошкой обернется, по двору бегает, то собакой. Хорошо хоть по ночам, когда Дуй буянит, он в овине сидел, не выходил — ветер он очень не любил и воды боялся. Раньше, как сильный ветер подует, он хлеб сушить не позволял…
 — А что ты, бабушка, так переживаешь, что его не стало? — осторожно спросил Тики. — Вон он какой недобрый был…
 — Сама не знаю, — задумчиво проговорила Арина. — Вроде и впрямь злой был, а жалко его стало, когда он себя подпалил… Привыкла к нему, что ли. Ему уже лет двести было, он всегда был да был. Двести лет нашей деревне служил. — Арина горестно вздохнула. — Да что теперь говорить, вся жизнь ноне меняется… Давайте-ка, ребятки, спать укладывайтесь, поздно уже. Спасибо, наработали вы мне горшков… Подсохнут, завтра расписывать, а после — обжигать буду.
 — Кого? — сонным голосом спросил Рики. — Кого обжигать?
 Арина негромко засмеялась:
 — Да горшки обжигать.
 — А-а… Не боги горшки обжигают.
 — Ну, да.
 — Бабуля, я тебе сегодня ночью помогать буду. Ты без меня не разгоняй тучи, — тараща сонные глаза, говорил Рики.
 — Воин… Ты еще от нонешних-то ран не оправился. Спи покрепче, сил набирайся, бородатенький…


7.

 Арина, привыкшая не спать каждую ночь, сегодня напрасно ждала, когда засвистит ветер. Сидя за столом в темной горнице, она своим особым, дальним зрением видела черный молчаливый лес, стеной закрывающий пустую деревню от северных ветров, ясное ночное небо, щедро усыпанное звездами, и далекую, недосягаемую луну. Вокруг было тихо и покойно. Мир, ночью заслоненный от знойного, безжалостного солнца, отдыхал в этой немыслимой, звенящей тишине. И Арина вдруг поняла, что сегодня эта безмятежность, это спокойствие не будут нарушены — Дуй не придет. Сбывалось то, что предсказала ей бабушка Катерина, царство ей небесное…
 Мысли у Арины путались. Дрожащими руками поглаживая скатерть, она старалась успокоиться и хорошенько обо всем подумать. Закрыв глаза, мысленно перенеслась в тот далекий ненастный день поздней осени, когда умирала старая мокошь. Зыбкие видения встали перед Ариной, и она отчетливо услышала озабоченные голоса матери и отца, сочувственную болтовню соседки, а главное, тихий, но твердый голос бабуленьки:
 — Аринушка, запомни, что я тебе скажу, слушай… Пройдет много-много лет, ты станешь взрослой, будешь умной и осмотрительной, но однажды поступишь безрассудно… Вскоре после этого настанут черные времена, и останешься ты одна, совсем одна… И будет тебе тяжко, ох, как тяжко, миленькая моя…
 … Вот они и настали, эти времена. Вдруг пошел издалека слух, что в дальней деревне, на краю леса, внезапно погибли все мужчины, здоровые, работящие, а те, кто остался в живых, вроде как помешались: закрылись в своих домах и стали там сидеть тихо-тихо, боясь выйти на улицу. И нечего стало им есть, но боялись они даже в окно выглянуть, когда приходили к ним родственники из других селений. И страх охватил всех, кто это увидел. Страшное и непонятное вторгалось в их жизнь. Ужас погнал людей целыми деревнями с насиженных мест. Уходили, побросав самое дорогое, родное — свои крепкие, добротные дома, уже заколосившиеся посевы, могилы близких.
 Дошло это безумие и до деревни, где жила мокошь.
 Едва появились за рекой первые обозы с беженцами, заперлась Арина в дальней комнатке без окон, целыми днями смотрела на воду в горшочке, шептала заклинания, стараясь углядеть, что за напасть пришла; двенадцать дней не ела ничего, чтобы обострились ее чувства, зрение и слух, ворожила без устали и однажды поняла, что за жестокий и властолюбивый противник ей достался, безобразный снаружи и внутри.
 Еще маленькой девочкой Арина видела, как гонят охотники зайца. Ей потом часто снился страшный сон — в нем погибающий заяц в смертельной тоске пронзительно кричал… Дуй тоже гнал свою дичь — целые народы. Правитель, много лет копивший свои черные силы, легко распоряжался судьбами тысяч людей, и страх в их глазах вдохновлял его на еще большие безумства…
 Арина испугалась, поняв, как силен Дуй. И когда пришли к ней люди за советом, как быть, ответ у нее уже был готов:
 — Все уходите. Забирайте все, что сможете, и уходите. А я останусь…
 Молча поклонились ей односельчане и, потупив глаза, тихо вышли со двора. Не посмели обсуждать ее решение, знали: никто не сможет дать лучшего совета, чем мокошь.
 … Издавна здешние места славились колдуньями. Врачевали они больных людей и скот, находили воров и украденные вещи, снимали порчу и сглаз, но пуще всего была им подвластна вода. Никогда не страдали здешние поля от засухи, потому как в жаркое лето мужички непременно шли к мокоши, кланялись в ноги, просили дождя. Колдунья выходила в поле, ворожила, фартуком нагоняла тучи, а деревенский люд только подставлял свои счастливые разгоряченные лица под теплые дождевые струи.
 Были в деревне, конечно, и другие знахарки, но одна только мокошь без труда могла указать место, где колодец рыть, где родник забьет. Только мокошь умела загнать целый дождь в маленький глиняный горшок и хранить его, пока вода не потребуется вновь. Удивительно, но захоти мокошь утонуть — не сможет, вода ее не примет… Очень пугало людей, что при желании колдунья могла любой предмет с места сдвинуть, не прикасаясь к нему.
 Но был у мокоши еще один, особенный дар: могла она в горшочке с водой, в который бросала волос человека, увидеть не только его прошлое, но и будущее.
 Охотники заглянуть в свое будущее находились редко. Боялись люди, что мокошь напророчит, что предсказанные ею события обязательно произойдут, сбудутся. Если по лицу ворожеи было видно, что вести дурные, человек торопливо затыкал уши, а мокошь плавно взмахивала руками, произнося заклинания — старалась отвести беду.
 Вот и теперь, услышав короткий приказ Арины уходить, не стали односельчане допытываться, что именно ждет их впереди, а поспешили сделать так, как она велела.
 … И осталась Арина одна. Первые дни, как ушли все из деревни, бродила бедная женщина, словно потерянная, по деревенским улицам, глядела на брошенные, опустевшие дворы и плакала от тоски и одиночества. «Не хочу я с ним бороться… Почему именно я, я должна его остановить?» — в смятении думала она.
 Но в пятую ночь приснился ей давнишний страшный сон про зайца, загнанного охотниками. Теперь у сна было продолжение: раненый заяц, упав на спину, распорол острыми когтями на задних лапах живот склонившемуся над ним охотнику. А ведь все так и было в жизни, вспомнила Арина, проснувшись. Старики тогда кивали головами, мол, действительно, он такой, заяц… Только в сказках всего боится. Припомнили, что однажды заяц так же отбился от сокола.
 Весь день Арина пребывала в задумчивости. Вот тебе и заяц, все удивлялась она, вот так трусишка-косой…
 Назавтра, с утра пораньше, пошла она в поля, что начинались сразу за рекой, на границе леса. Перейдя мостик, зашла Арина по пояс в пшеницу, понуро просыпающую на землю свои тяжелые зерна, вдохнула всей грудью густые, пряные запахи земли, оглядела недалекий лес, речку, и такой гнев охватил ее, что сразу высохли все слезы.
 — Да что же это творится на белом свете? Что ж он, злодей, думает, управы на него не найдется? И чего это я нюнить вздумала? Ведь я мокошь! — все больше распалялась Арина, пробираясь по улицам к своему дому.
 И так легко сделалось у нее на душе, будто бродила впотьмах и вдруг вышла на свет.
 Достала Арина из сундука старинную книгу в потемневшем переплете, читала ее днем и ночью, выискивая все новые и новые заклинания, ходила вокруг деревни вдоль реки, прислушиваясь к голосам земли и воды, ворожила до полного изнеможения и повеселела, узнав, что не так страшен враг, как сразу показалось, что сама земля поможет ей, и что долго, пока не кончатся последние силы, будет она не соринкой, а бревном в глазу Дуя.
 — Я тебе, злыдень, покажу небо в алмазах, — злорадно шептала она в сторону леса, туда, откуда подули холодные ветры.
 Место, на котором стояла деревня, было особенным — здесь на поверхность кое-где выходила голубоватая глина. Как-то один заезжий гражданин в очках, увидев эту глину, побледнел и бросился просить лопату у первого же встреченного им мужика. Подозрительно оглядев приезжего и прищурясь, мужик спросил, пыхтя папироской:
 — А на что тебе лопата? Поди, землю ковырять вздумал, где синяя глина?
 Приезжий замялся, потом признал, что, мол, действительно, есть такая задумка. Мужик лениво сплюнул.
 — Ты, паря, давай отсюда подобру-поздорову, а то мужики тебе враз накостыляют, коли узнают. Как деревня наша тут, значит, обосновалась, мокошь запретила землю рыть, где глина, а не то, сказала, страшное произойдет. Вот двести лет уж не трогаем землю в этом месте.
 Приезжий загорячился было, замахал руками, залепетал, дескать, там же алмазы, настоящие алмазы…
 — Без тебя знаем, что алмазы, — равнодушно отмахнулся мужик. — Сказано — нельзя!
 На том разговор и закончили.
 … И вот Арина, блуждая вдоль реки и размышляя, как ей остановить Дуя, внезапно почувствовала слабые токи, исходящие из земли. Она разулась и встала босиком на вязкую, отливающую голубым землю. Покалывание в ногах усилилось. Своим особым зрением увидела Арина в глубине земли такой ослепительный блеск, что у нее разболелась голова. Долго она думала и не могла взять в толк, что означает это немыслимое сияние. Из голубой глины каждая мокошь лепила горшки для дождя… Только колдуньи могли ее брать… Батюшки, ахнула она наконец, что это со мной? Совсем из ума выживаю… Ведь каждый ребенок в деревне знает, что здесь алмазы, а я забыла…
 Обойдя деревню кругом, она отчетливо увидела, что глубоко под руслом реки пролегает широкий алмазный пояс, охватывающий поселение кольцом. Не в силах сдержать радость, Арина засмеялась. Небо в алмазах! Большой яркий камень на шнурке, умирая, отдала ей старая мокошь. «Надень и никогда не снимай, пригодится…» Ты все знала, бабушка, — что враг придет и принесет много горя, и что пуще смерти будет бояться он блеска таинственных прозрачных камней, рожденных землей… Спасибо и тебе, мать-земля, послужат твои сокровища детям твоим…
 Алмазный пояс охранял деревню от злой напасти, незащищенным оставалось только то место, где стоял мост. Но тут уж Арина расстаралась вовсю: наколдовала с три короба и даже больше. Только честный человек мог теперь пройти по мосту, а нечисти вроде Дуя дорога здесь была заказана. Насколько надежна защита от врага, покажет время.
 И ждать пришлось недолго — рыская по своим вновь приобретенным владениям, Дуй неожиданно наткнулся на невидимую преграду.
 … В то утро, едва проснувшись, Арина почувствовала, что сегодня ей предстоит встреча с ее сильным, жестоким противником, и под ложечкой предательски заныло.
 — Вот еще, боишься, что ли, мокошь? — обозлилась она на себя. — Вспомни, что он сделал с твоей землей, и что еще натворит…
 Ничто так не придает женщине уверенности, как красивый наряд. Арина достала из сундука безупречной чистоты белую блузку, широкую шуршащую юбку из синего атласа и тщательно выгладила их тяжелым чугунным утюгом, внутрь которого насыпались раскаленные угли.
 Обрядившись, мокошь повязала на голову платок в крупных ярких цветах и медленно пошла через всю деревню к мосту. Встав на пригорке неподалеку от моста, она по-бабьи скрестила на груди руки, приподняла голову и замерла, глядя в сторону леса.
 В деревне было тихо, но вскоре за рекой тоскливо засвистел ветер и заколыхались посевы. Из леса выехал Дуй, и Арина невольно вздрогнула.
 Она уже видела колдуна в своих гаданиях на воде. Тогда при виде него леденело сердце и какой-то необъяснимый древний страх накатывал на нее — такой ужас испытывает человек только в минуты, когда бессмысленная, внезапная гибель застает его врасплох…
 Теперь же, чем ближе он подъезжал, тем сильнее ее охватывал гнев, а чувство страха сменилось брезгливостью. Он просто немытый, неопрятный старик, страшный своей злобой и ненавистью, думала мокошь, вглядываясь в приближающегося всадника. И конь ему под стать, такой же злобный. Ну да, он же его кормит какими-то дурными, горькими травами, поневоле взбесишься…
 Дуй ехал, как всегда, один. Подъезжая к деревянному мосту, перекинутому через неширокую речку, он вдруг заметил какую-то бабу, стоящую поодаль и вроде бы насмешливо на него глядящую. От изумления и злости он резко дернул на себя поводья, и его здоровенный черный жеребец остановился.
 — Ты кто? — крикнул Дуй.
 С большой березы, растущей у моста, испуганно взлетели птицы.
 — Я заяц, — не переменив позы, спокойно ответила Арина.
 Колдун озадаченно помолчал, потом ухмыльнулся:
 — А где другие зайцы?
 — Они все ушли.
 Дуй довольно хмыкнул. Разговор с сумасшедшей его забавлял.
 — А ты почему не ушла? Хотела мне что-то сказать?
 — Да. Я хотела сказать, что не мешало бы тебе помыться, хоть раз в жизни.
 — Мерзавка… ты с кем разговариваешь?… — Лицо у Дуя перекосилось.
 Арина весело рассмеялась.
 — А с кем?
 — На колени… — задыхаясь, пробормотал колдун.
 Арина высвободила руку и, сложив кукиш, молча показала ему.
 Дуй пришпорил коня и ринулся на сумасшедшую бабу. Арина стояла без кровинки в лице, но с моста не сошла. Громадный конь с размаху ударился грудью о невидимую преграду, всадник вылетел из седла и по крутому склону покатился в реку. Отчаянно цепляясь руками за осыпающуюся землю, он сумел остановиться у самой кромки воды, но одна нога соскользнула в реку. Дуй посмотрел в воду, на мгновение оцепенел и неуверенно полез наверх. С трудом взгромоздившись на коня, дрожавшего мелкой дрожью, он мрачно спросил презрительно усмехающуюся бабу:
 — Кто ты?
 Арина, от ненависти сузив глаза, выговорила громко и четко:
 — Я мокошь.  Я здесь хозяйка. А ты — пошел вон.
 Дуй подумал. Прищурив на Арину глаза, он взмахнул руками — подул сильный ветер, все усиливающийся. Мало того, он привстал в стременах и, глубоко вдыхая воздух, принялся дуть на прозрачную преграду, отделяющую его от деревни. Высокая красавица-береза, треснув пополам, рухнула в реку. Дуй выбивался из сил, ураган, вызванный им, едва не валил с ног его черного коня, но даже подол платья не колыхнулся у той, что назвала себя мокошью.
 — Смотри, обрыбишься от натуги, — насмешливо сказала Арина.
 Спокойно повернувшись, она пошла было, но потом остановилась, будто что-то забыла сделать, и презрительно плюнула через левое плечо в сторону Дуя:
 — Тьфу!
 После чего неторопливо прошествовала к своему дому. За ее спиной бесновался страшный всадник, но Арина больше ни разу не обернулась. Свой первый бой она выиграла.
 … И нашла коса на камень. Мысль о том, что ему осталась непокорной эта паршивая деревенька с засевшей в ней паршивой мокошью, доводила Дуя до исступления. По ночам, когда колдуется особенно легко, со злым упорством насылал он на деревню тяжелые тучи, что проливались холодными дождями прямо на голову упрямой гордячке. Зимой он хлестал ее градом, морозил ледяными ветрами и засыпал горами снега. Пришла весна, затем лето, и Дуй надеялся замучить своего ненавистного врага грозами и ливнями, каких и в страшном сне не увидишь. Опять скоро осень, и уже целое море извел он за год на эту бесноватую, а все без пользы. Хотя что-то подсказывало Дую, что силы мокоши уже не те. Что она делает с водой, Дуй проведать не мог, как ни старался. Но что у каждого человека есть предел возможностей, он понимал очень хорошо. Она ведь одна, а один в поле не воин, и осаду в одиночку вести тяжело — ни тебе помощи, ни сочувствия, так что ждать осталось недолго. Поэтому Дуй с радостью предчувствовал долгожданную победу.
 В открытое окно потянуло горьким запахом дыма с пожарища. В небе мелькали какие-то размытые, неясные тени — то ли ночные птицы, то ли облака, то и дело заслоняющие луну. Шел третий, самый тяжелый, час ночи, время, когда человек меньше всего защищен от сил зла, когда на душе особенно тяжело, а мрачные мысли и предчувствия легко овладевают самым мужественным и стойким человеком.
 … Вспоминая сегодня последний прожитый год, Арина почувствовала неожиданно остро, как сильно она устала. Как в механической игрушке кончается завод, так же неумолимо угасали и ее силы, ее жизнь. Почти не гнулась спина, ноги отказывались ходить, пальцы рук распухли.
 — Что ж, — горько усмехнулась Арина, — бабушка Катерина как в воду глядела, когда напророчила: «… и состаришься ты за один год на пятьдесят лет…»
 С трудом встав, мокошь зажгла свечу в подсвечнике, достала из шкатулки с металлическими оковками небольшое круглое зеркало и поставила перед собой на столе. За весь год ни разу не смотрелась она в зеркало, не до того было. Собравшись с духом, Арина подняла глаза и взглянула на свое отражение.
 На нее смотрела старая-престарая, дряхлая бабка… Потемневшее лицо все в морщинах, из-под платка выбилась прядь белых, как тополиный пух, волос. Только глаза остались прежними…
 Не выдержав, Арина закрыла лицо руками, но тут же устыдившись своей слабости, убрала зеркало в стол и сказала себе:
 — Ну, что, милая, Дуя не побоялась, а в зеркало на себя взглянуть страшно?
 А что ты ожидала увидеть? Сама выбрала этот путь… вытри слезы… за все нужно платить…
 Мотыльков, что закружились вокруг свечи, ветром колыхнуло в сторону, но пламя не погасло.
 «… И придут к тебе дети, не похожие на детей, и сразу переменится твоя жизнь…»
 Сколько раз, отдыхая после очередной тяжелой ночи, думала Арина над этими словами. Не могла представить себе, что это значит — дети, не похожие на детей. Разве так бывает? И откуда здесь взяться детям, ведь вокруг на многие версты не осталось ни одной живой души, только Дуй рыщет по лесам, а у него и души-то нет, одна гниль?
 Время шло, и напрасно каждый день Арина с замиранием сердца смотрела на дорогу. Видно, ошиблась бабушка, наконец решила она и совсем перестала ждать, когда душным летним вечером вдруг почувствовала, что кто-то перешел мост и идет по деревенской улице прямо к ее дому. Часто и громко забилось сердце, когда увидела Арина трех мальчиков. На первый взгляд, дети как дети, обычные подростки, только самый маленький, черноглазый, что прятался за спинами своих товарищей, был с бородой.
 Прошел один только день, а уже не стало овинника и впервые за целый год не наслал непогоду Дуй. Арина внимательно присматривалась к своим гостям, а они, подумать только, с таким же настороженным интересом изучали ее.
 Мокошь сразу почувствовала необычную внутреннюю силу, собранность этих мальчиков. Ей нравилось, как они работают, те, что постарше, — дружно, ладно, не ссорясь. Просто делают дело, как взрослые мужчины: носят глину, мастерят горшки, расчищают от мусора двор. Милые вы мои… Работают хорошо, а едят совсем плохо. Это озадачивало ее. В старину хозяин таких едоков не принял бы на работу. Хорошо едят — значит, силы есть, здоровье есть, работать будут много и споро. А этих бы не взял, нет. Поклюют, как птички, и уже вон из-за стола. Арина уж и травку им заварила для аппетита — посмеялись, совсем сбив ее с толку, понюхали и выпили. Черноглазенький ест хорошо, да слабенький какой-то, к деревенской работе не приучен. Да и не деревенские они люди, и так видно сразу.
 Не могла Арина никак понять, кто у них за старшего — тот, востроглазый, который, казалось, видел ее насквозь — Дизи, что ли? — или тот, которого она окрестила Вторым. Дизи любому на помощь придет, но себе на уме парень, слова лишнего никогда не скажет, все больше слушает. Похоже, Второму все докладывает, свои мысли излагает. И еще одна странность мучила Арину: домового принесли в рюкзаке, не побоялись. Она деда пристроила у себя в подполье, а когда тот немного очухался после встречи с Дуем, рассказал ей, что Дизи с ним разговаривал. Никогда еще Арина не встречала человека, который мог бы, как она, разговаривать с домовыми. Диво…
 А Второй тоже не прост, ох, как не прост! Как магнитом, тянуло Арину смотреть на него. То развеселится, шутит, смеется, то вмиг настроение у него испортится, будто вспомнит он о чем-то плохом, что отравляет ему жизнь. Тогда яркие зеленые глаза его сразу тускнеют, он начинает к друзьям придираться и указания раздает направо-налево… Дизи в ответ знай улыбается, а бородатенький принимается скакать и куролесить. Но на маленького Второй никогда не обижается. Да и разве можно на него злиться?
 Полюбила Арина этого мальчонку. Он проще и понятнее, чем дружки его, и беседовать с ним одно удовольствие, все сам расскажет. Только шустрый больно. Того и гляди, в историю какую-нибудь вляпается. Характером очень на внука похож…
 При мысли о внуке у Арины заныло под ложечкой. И возраст примерно одинаковый, лет семь ему, не больше… Тоненький, как былиночка, черноволосый и черноглазый, а улыбка белозубая и такая славная, открытая. Старшие его любят, это сразу заметно. Вон, давеча, когда с бородатеньким беда приключилась, как Второй на нее сердито смотрел… Арина как-то сразу оробела, хотя какая за ней вина? Ведь предупреждала — в овин не ходите!
 Забавный очень этот мальчишечка. Поначалу побаивался ее, а потом оттаял, посмелее стал. Говорит:
 — Бабуля, мне у тебя важное нужно спросить, наклонись… — И шепчет на ухо: — У ведьм всегда хвостики бывают, а у тебя есть?…
 И не знала Арина, плакать ей или смеяться, покраснела да прикрикнула:
 — Какая я тебе ведьма, дурачок! Запомни, я мокошь! Я добро людям делаю, а не зло.
 Глазенки свои черные таращит только в ответ, улыбается смущенно. Эх, дитя малое… За что же бородой тебя наказали? Маленький, а скажет — и в точку попадет.
 — Ты, — говорит, — бабуля, сидишь здесь, в своей деревне, как на необитаемом острове…
 Да уж, вздохнула Арина, как на острове…
 Пришли и молчат. Откуда и куда идут, зачем пришли, что им нужно — ничего неизвестно Арине. Вчера, после грозовой ночи, когда дети уже уснули, не утерпела она: певуче произнесла древние, только ей известные слова и заглянула в гадательный горшочек, намереваясь все узнать о своих необычных гостях.
 Вода даже не колыхнулась. Став черной, как деготь, она только втягивала свет, а отдавать его не хотела — ни лучика не мелькнуло в неподвижном зеркале воды. Поначалу мокошь решила, что ошиблась — переставила или забыла слова, старость ведь не радость. Сосредоточилась и снова прошептала заклинания. Молчала вода.
 Арина не знала, что и подумать. Иногда будущее человека было скрыто от нее пеленой, но уж прошлое она видела, как на ладони, ведь все, что происходит с людьми, отражается в Великой Книге Жизни. Никто не знает, где ее искать, и никогда не найдет, но посвященные могут научиться читать в ней. До сих пор у Арины это получалось.
 … Свече осталось гореть совсем немного. Небо на востоке начинало светлеть, и в вышине одна за другой гасли последние утренние звезды.
 Да, загадали ей дети загадку. Если сами не захотят о себе рассказать, ничего Арина не сможет про них узнать. Конечно, они не обычные какие-то дети… Но ведь все равно — дети, мальчики! Так как же Арина решится исполнить следующее предсказание — «… и отдашь ты им самое дорогое, что есть у тебя на свете, — чтобы спасли они, дети, не похожие на детей…»?!
 Арина не замечала бегущих по лицу слез.
 — Не отдам! Ни за что не отдам, нет… — исступленно твердила она, изо всех сил сопротивляясь своей жестокой судьбе.
 Вдруг пахнуло в растворенное окно сладким ароматом уходящей летней ночи, и дрожащие мягкие тени от мерцающей свечи заметались по стене. Свеча всё не хотела догорать и слабо теплилась. Арина не спешила задуть ее и не отрываясь глядела на крохотный, умирающий огонек.


8.

 Впервые в жизни Арина проспала. Подхватившись с лежанки, поспешно собрала на стол и пошла звать мальчиков завтракать. Во дворе никого не было. Около крыльца лежал ящик с игрушками, на завалинке сохли штук двадцать новых горшочков. Услышав голоса, Арина побрела к углу дома. Неожиданно ветер донес до нее обрывок фразы:
 —… вы один сопротивляетесь очевидному…
 Завернув за угол, Арина увидела, что Дизи и Второй сидят в тенечке на траве, а Рики катает взад-вперед игрушечную деревянную машину, когда-то сделанную ее покойным мужем. Мальчики поздоровались. Рики подбежал к Арине.
 — Бабушка, я игрушки на чердаке нашел… Ты не будешь ругаться? Это чьи?
 — Это моего внука… Играй, деточка… — Арина погладила Рики по голове. — Пойдемте чай пить.
 … Рики дул на чай и с обидой выговаривал Арине за то, что ночью ничего не происходило. Мокошь, улыбаясь уголками рта, оправдывалась:
 — Не виновата я, дружочек. Дуй, наверное, вас испугался…
 — Наверное, — хмыкнул Тики, и видя удивление Арины, добавил: — Встречали мы его вчера, злодея твоего. Дизи его припечатал алмазом.
 Арина побледнела и покачала головой.
 — А я почему не видел? А я где был? — расстроился Рики.
 — А маленький зайчишка со здоровенным медведем бился… — ответил Дизи словами из сказки.
 Рики вспомнил вчерашнюю встречу с мохнатым, пропахшим дымом овинником, его, будто из железа сделанные, руки, злобные красные глаза и поежился.
 — Везде опасности подстерегают… Шагу ступить некуда — уже кто-нибудь ждет за углом… — обиженно сказал он. — Бабушка, ты бы нас тоже научила колдовать, а? Как ты вообще, это, колдуньей стала?…
 — Как стала? — Арина вздохнула. — Да все женщины в нашем роду мокшили, колдовали то есть. Знания свои перед смертью мокошь должна дочери передать или другой родственнице. Вот пришло время бабушке моей, Катерине, помирать. Лежит она, мучается, стонет — три дня помереть не могла, потому что мать моя отказалась ведовство на себя взять, сказала бабушке:
 — Ты для себя не жила, все для других. Хочешь, чтобы и я это ярмо на себя надела? Ни за что!
 Плакала мать, глядя, как бабушка мучается, но на своем твердо стояла, не подходила к ней даже, и мне запретила. На третий день отец соседей позвал, стали они крышу разбирать, чтобы бабушке страдания облегчить. Мать куда-то отвлеклась, а я встала в дверях и смотрю на бабушку. Так я ее любила! А она лежит и молча на меня смотрит. Потом говорит:
 — Аринушка, принеси мне воды попить…
 Я принесла, она мою руку взяла, а пальцы у нее, как огонь… и говорит… говорит тихо-тихо… После убежала я во двор, мать пришла, видит, что бабушка повеселела, — прикрикнула на нее:
 — Что ты, мокошь, уже сотворить успела?
 А та молчит и улыбается. И вскорости померла, крышу так и не разобрали. Подзывает меня к себе мама, спрашивает:
 — Ариша, ты к бабушке заходила?
 — Да, — говорю. — Она воды попить просила.
 — А прикасалась к ней?
 — Она меня за руку брала…
 Мать меня прижала к себе и давай плакать:
 — Доченька ты моя, что же это за судьба у тебя несчастливая! Прости ты меня, дуру, это я перед тобой виновата!
 Я ничего понять не могу. А через три дня вдруг приходит к нам сосед, поклонился мне и говорит:
 — Помоги, Арина Петровна, кобыла у меня захромала…
 Я и обмерла. Мне ведь всего девять лет было… Мать с отцом мои потупились, на меня не смотрят.
 Делать нечего, пошла я к соседу. Как лошадь лечить, не знаю. Взяла ее больную ногу руками, глаза свои закрыла, и тут вдруг пришли мне на ум слова, каких я и не знала раньше… Перевязала я лошади ногу, и через неделю она уже вовсю бегала. Так и стала я мокошью. По лугу иду — мне каждая травинка шепчет, от какой она хвори. Умения во мне проснулись, о каких я раньше и не подозревала. Книги старинные читала, новые заклинания учила…
 — А нас научишь? — Рики заерзал на месте.
 — Не всякий к этим наукам способный, — со значением сказала Арина и посмотрела на Дизи.


9.

 Весело насвистывая, за что получили от Арины нагоняй («Ишь, чего надумали — свистеть в доме! Да хуже приметы не бывает!»), Рики с Тики отправились во двор расписывать белой краской подсохшие горшки. Дизи остался помочь хозяйке убрать со стола посуду и сразу озабоченно заговорил:
 — Бабушка, я хочу поговорить с тобой о Рики… — Арина медленно опустилась на стул. — Что о нем скажешь?
 — Как? Вообще?
 — Да. Когда ты на него смотришь, что приходит тебе на ум?
 — Хороший парнишка, добрый, ласковый… Ну, не глуп, нет. Иногда очень даже сообразительный. Вертлявый, конечно. Обычный ребенок.
 — А как у него со здоровьем, ты ведь понимаешь в этом толк?
 — Ты говоришь о бороде?
 — Да нет, я имею ввиду его общее состояние.
 — После вчерашнего случая с овинником он так быстро идет на поправку, удивительно даже. На нем все, как на собаке, заживает…
 — Рики болен.
 — С чего ты взял?
 — Он потерял память.
 Арина оторопела.
 — Ну, уж… Он так подробно рассказывает о себе, так интересно… И семья у них дружная, и собака есть, большая, лохматая… Вечерами они ходят встречать с работы отца, любят загорать в своем саду, где много цветов и поют красивые желтые птицы… Как же он их называл?… Вот забыла…
 Дизи болезненно поморщился.
 — У него нет матери. Она умерла давно, как только Рики родился. А отец… С отцом у него были плохие отношения.
 У Арины перехватило дыхание. Бедный мальчик…
 — Но как же…
 — Он забыл о своей прошлой жизни, как иногда люди пытаются забыть о чем-то плохом. Он мечтал о дружной, счастливой семье, где все любят и понимают друг друга. И после болезни эти мечты превратились в его воспоминания. Он верит, что так все и было, и ждет, когда вернется домой.
 — Но ему некуда возвращаться, так?
 Дизи кивнул. Арина сейчас чувствовала то же, что и ее собеседник, — печаль и желание защитить, отогреть худенького одинокого мальчика с черными глазами.
 — Хочешь меня о чем-то попросить?
 — Полечишь его? Борода и память — что с этим можно сделать? Одно убрать, а другое вернуть.
 — Борода у него начала расти одновременно с потерей памяти?
 — Да, можно так сказать.
 — От бороды, возможно, я его избавлю. Был у меня случай: женщина чуть не погибла при пожаре, и у нее начали расти волосы на лице. Я поила ее травами и вылечила. — Дизи повеселел. — А вот память… Вряд ли помогу. Понимаешь ли, это темная и запретная область в ведовстве. Только черные колдуны вмешиваются в человеческую память, как хотят, а нам это запрещено. Считается, что это знак судьбы, и все должно идти так, как идет. Видишь, как у бородатенького все получилось… А может, оно и к лучшему, что он забыл все плохое? Зачем ему опять узнавать, что он одинок? Сейчас у него есть друзья, может, встретится ему и та, которую он назовет своей матерью… Разве тебе так хочется снова увидеть его несчастным? Пусть будет всё, как есть, а?
 Дизи в волнении прошелся по горнице и остановился у окна, отвернувшись от Арины.
 — Представь, что ты сейчас тоже лишилась памяти, — сказал он, глядя на работающих во дворе мальчиков. — Ты не понимаешь, где ты находишься и что происходит вокруг. Ты не помнишь себя, своих мыслей, чувств, своего имени, своих родных. А самое главное — ты забыла, что тебе грозит опасность, и ты не готова встретить ее. — Дизи взглянул на растерявшуюся мокошь. — Так что бы ты выбрала: забыть все плохое в своей нелегкой жизни или помнить и принимать решения?
 Он прав. Как он прав… Яйцо учит курицу. У Арины разболелась голова. Почему в жизни все сложно и запутанно? Почему не бывает так, чтобы все были счастливы?
 — И еще… чтобы ты поняла, почему я хочу вернуть ему память… — добавил Дизи, глядя на нее печальными глазами. — Рики стал — как бы это объяснить? — совсем другим. Он утратил часть себя, своей личности. Я понятно выражаюсь?
 Арина в ответ только вздохнула.
 Дизи отправил Рики в дом, к Арине, а сам вкратце пересказал Тики свой разговор с мокошью. Не успели мальчики снова взяться за работу, как их черноглазый дружок вприпрыжку вернулся обратно. Судя по его блуждающему взгляду, он искал свою деревянную машину.
 — Уже все? — удивленно спросил Дизи.
 — Ага.
 — Не боялся?
 — Вот еще!
 — А бабушка где?
 — Она спать легла.
 Каждый занялся своим делом.
 — Что-то она сегодня много спит, — сказал Дизи через некоторое время. Тики кивнул. Дизи отставил в сторону незаконченный горшочек и подозвал к себе Рики.
 — Рики, бабушка тебя отпустила?
 — Нет. Я же вам сказал уже — она спать легла!
 — Я ничего не пойму. Ну-ка, рассказывай все сначала.
 — Ну, я пришел к ней, сказал, как ты научил: «Бабушка, полечи меня, пожалуйста…»
 — Так, молодец. А дальше?
 — Она мне дала выпить какую-то травку горькую — тьфу! — от бороды, сказала… Потом она села на лавку, я встал перед ней. Она говорит: «Закрой глаза.» Я закрыл, потом хотел подглядеть, что она делает. Она вот так руками у меня над головой стала водить. — Рики показал, как двигались руки мокоши. — Увидела, что я подглядываю, сказала: «Ну-ка!» Я сразу зажмурился. Жду-жду, она молчит. Я думаю: что я, до вечера, что ли, буду так стоять? Глаза открыл, а она лежит на лавке и спит. Я ее позвал, за руку подергал, она не просыпается…
 Дизи и Тики одновременно вскочили на ноги и побежали в дом. Рики, остолбенев на мгновение, бросился за ними.
 Мокошь, раскинув руки, без сознания лежала на лавке. Мальчики быстро развязали ее белый головной платок, сбившийся набок, смочили его водой и положили ей на лоб. Тики настежь распахнул окно, а Дизи принялся нажимать на голове и руках больной чувствительные точки. Рики наблюдал за действиями друзей, раскрыв рот. Вскоре лицо у Арины порозовело, и она пришла в себя.
 — Ну, напугала ты нас, бабуся! — с облегчением произнес Тики. — Выпей-ка водички брусничной…
 От воды Арина отказалась, не без помощи мальчиков приподнялась, села на лавке и сказала, ни на кого не глядя:
 — Голова что-то закружилась… — Потом обратилась к Рики: — Дружочек, куда же это петух мой запропал? Ты бы пошел его поискал…
 — Я? — поразился Рики. — Чтобы он меня опять клюнул?
 — А вдруг он тоже заболел, как бабушка? — сказал Дизи.
 Этот довод показался Рики убедительным, и он отправился на поиски петуха.
 С минуту все молчали — мокошь собиралась с мыслями.
 — Вот что, — наконец сказала она. — Не могу я ничего про его память разузнать. Несколько раз руками над его головкой провела — хотела заглянуть внутрь, нащупать больное место — получила по сознанию удар, сами видите, какой…
 — Ты начала его гипнотизировать? — спросил Дизи.
 — Боже упаси… — отмахнулась Арина. — Этим только фокусники всякие занимаются. Приезжал тут к нам один гипнотизер… Меня не было в деревне, а то он у меня узнал бы, как людей портить! В общем, пришел народ на чудеса его поглазеть. Он вызвал к себе Федю — здоровый такой парнище у нас был — загипнотизировал его, Федя и давай скакать, как дитя малое… Плакать принялся, мамку свою искать… Это двадцатилетний парень-то! А наши остолопы и рады, хохочут. Натешились, вывел он Федю из гипноза, а разум к нему и не вернулся… — Арина сокрушенно вздохнула. — Два года ходил, как ребятенок.
 — А гипнотизер? — спросил Тики.
 Арина махнула рукой.
 — Побили его мужики сильно, да что толку, Феде-то этим не помогли… Я тоже не смогла.
 — Интересная история, — задумчиво произнес Дизи. — А с Рики что делать?
 — Оставить все, как есть. И ждать. Может, переменится все к лучшему. Кто знает?
 Со двора донеслись вопли, шум и хлопанье крыльев.
 — Нашел, — сказал Тики, и все негромко засмеялись.
 — Дизи, мы скоро отсюда уйдем?
 — Скоро. Что, надоело уже здесь?
 — Петух надоел. Я его ненавижу.
 — А мне кажется, ты ему нравишься.
 — Нравлюсь?! Вчера раз пятнадцать меня клюнул!
 — Это он хочет, чтобы ты обратил на него внимание. Возьми и погладь его завтра, что-нибудь ласковое скажи.
 — Я ему ласковое, а он опять драться!
 — А ты сначала попробуй.
 — Я и так уже весь в синяках от этого петуха! Тики, вон опять звездочка полетела… Почему они падают, а?
 — Это не звезды. Это метеоры.
 — Что за метеоры?
 — В космосе летают небольшие такие камни. Они подлетают к Земле и, когда падают, сгорают, а нам кажется, что это падают звезды.
 — А вот есть такое слово — «выпуклый»… А если наоборот, то как? Впуклый?
 — Вогнутый.
 — А кто такой «шалопуп»? Бабушка так сказала…
 — Наверное, не шалопуп, а шалопут. Это человек такой, непутевый, ну, бездельник, что ли… Кого она так назвала?
 — Про какого-то мальчика мне рассказывала. Тики, а в космосе везде, что ли, камни летают? Там, наверное, тоже опасно, как здесь?
 — Наверное.
 — А хочешь, я тебе стихотворение прочитаю? Я сегодня сочинил. Я стану высоким, как дерево. Я стану горячим, как солнце. Я стану прозрачным, как вода, и быстрым, как рыба. Я стану… Все… я уже… засыпа…


10.

 Утром во дворе вовсю кипела работа. Расписанные мальчиками горшочки Арина ставила на большую кованую решетку, а Тики, подвязанный широким фартуком, задвигал решетку в натопленную для обжига печь и наглухо закрывал заслонку. Остальным, чтоб не путались под ногами, велено было сидеть в сторонке. Петух окопался в песке под самой стеной дома, куда не попадали палящие солнечные лучи. Пока горшки «жарились», как выразился Рики, Арина решила не терять времени даром.
 — Как тебя звать-то, помощник? — обратилась она к Тики. Тот отозвался с веселой готовностью:
 — Да хоть горшком назови, только в печку не ставь!
 Рики так и залился звонким смехом. Засмеялась и Арина.
 — А как это вы сюда ко мне прибрели? Откуда про меня узнали? — не отступалась мокошь.
 — Сорока на хвосте принесла.
 Арина не обиделась на грубоватый ответ. Не хотят говорить, чтобы не поняла, откуда они идут…
 — Дуя сегодня ночью опять не было? — спросил Дизи. — Арина кивнула. — Вот поможем тебе, бабушка, и завтра дальше пойдем.
 — Завтра?! — Арина ожидала от этих странных мальчиков чего угодно, но только не этого. — Как же? Нет, постойте… Вы не понимаете… Ведь здесь безопасно, спокойно…
 Дизи усмехнулся.
 — Ты хочешь, чтобы мы тут всю жизнь от Дуя прятались, за твоей спиной?
 — Переждите хотя бы некоторое время!
 — Зачем? И потом, не забывай, бабушка, у нас свои планы. Дуй в них присутствует случайно.
 — Но теперь он так не считает — после вашей встречи…
 — Думаешь, будет преследовать?
 — А кто его знает, безумца? Он очень злопамятный. Мог и обиду на вас затаить.
 — Ты же дала нам алмаз.
 — Мальчик, послушай меня, мне кажется, ты не понимаешь, что происходит! — вспылила Арина. — Можно презирать опасность, но этого недостаточно. Нужно быть способным защититься от нее, иначе это не храбрость, а просто глупость!
 — Дизи, — чуть повысив голос, сказал Тики. — Оставьте этот разговор. — Он незаметно показал глазами на встревоженного Рики. — Бабуся, ты бы нам рассказала что-нибудь интересное, — чтобы разрядить обстановку, обратился он к Арине. — Наверное, за свою жизнь ты много чего повидала.
 Арина рассеянно взглянула на мальчика и кивнула. Несколько минут прошли в молчании, и заскучавший было Рики решил подыскать себе какое-нибудь занятие, но тут мокошь заговорила:
 — Ну, расскажу вам случай… Было это зимой, года три назад. Приходит ко мне моя дальняя родственница, плачет:
 — Помоги, Арина, корова чахнет и чахнет, погибает совсем, три дня по полчашки молока выдаиваем взамен обычного ведра… Полечи…
 Пошла я на коровку ту посмотреть. Батюшки… Вымя больное, чужими пальцами исхватанное.
 — Что ж, — говорю, — Матрена, плохо дело, ведьмина это работа.
 Та охнула, что делать, спрашивает. Научила я их с дочкой:
 — Вечером, как подоишь Зорьку, молоко налей в кошачье блюдце. Двери с Дуняшей заприте, а окна хорошенько шторами прикройте. Сядьте за стол за шитье, блюдечко под ноги поставьте, а сами колите иголками в молоко, пока в дверь не постучат — значит, ведьме невмоготу стало, искололи вы все ее тело. Дверь откройте, но вид сделайте, что шитьем заняты, а на блюдце даже и не смотрите. Если тот, кто пришел, начнет у вас что-нибудь просить, хоть глоток воды, не давайте, придумайте что-нибудь и откажите. Уйдет человек, вы с полчаса подождите, да смотрите, не болтайте ни слова, молчите, как немые. Осторожно в окно посмотрите. Коли увидите, что далеко тот, кто приходил к вам, опять колите иголками в молоко, что есть силы. Если и во второй раз придет тот же человек и начнет опять что-нибудь просить, как ни в чем ни бывало дайте, и уж больше ничего не делайте. А утром ко мне, Матрена, приходи, расскажешь, что было.
 Назавтра, чуть свет, по свежему снегу прибегает Матрена.
 — Все сделали, как ты велела, и пришла Настасья, соседка, сначала луковицу попросила, а вскоре за веретеном принесло ее. Больше никого и не было. А как веретено я ей дала, — говорит Матрена, — ушла она, я шторку-то чуть отодвинула, вслед ей посмотреть, а она стоит на сугробе и в наше окошко заглядывает. Взглядами мы с ней и столкнулись. Я прямо обмерла, от неожиданности да со страху… Чего стоишь-то здесь, спрашиваю, а она недобро так усмехнулась, зыркнула на меня еще раз глазищами своими черными злыми и пошла. Ой, Петровна, боюсь я до смерти, изведет она нас теперь…
 — Что за Настасья? — спрашиваю.
 Оказалось, у соседа Матрениного, Митрофана-кузнеца, сын, Иван, женился недавно. Перед этим все на Дуняшку заглядывался, красивый парень, рослый, работящий. Думали, всё уж у них с Дуняшкой сладилось. А поехал по делу в соседнюю деревню, на постоялом дворе и встретил Настасью, дочку хозяев.
 — Через день привез ее домой… Женюсь — и все тут. На Дуняшку больше и не смотрит. Сколько слез девка пролила… Ясно теперь, — раздраженно добавила Матрена, — приворожила его эта ведьма!
 — Ну, а Настасья эта какова? — спрашиваю.
 Матрена губы поджала, мол, неткаха-непряха. Неумеха, значит. Зазвала я к себе кузнеца, спрашиваю:
 — Как, Митрофан, семья твоя поживает? Все ли у молодых ладно? Не заболела ли Настасья?
 — Да вчера вечером, — говорит, — прихватило её, всю ночь стонала да охала… А так — все живы-здоровы, спасибо.
 — А не было ли чудес каких раньше? Что-нибудь необычное не происходило у вас дома, нет?
 Посмотрел он на меня удивленно, подумал и говорит:
 — Постой-ка, Арина Петровна, я кое-что вспомнил. Я сейчас за сыном схожу.
 Привел Ивана. Стоят оба, переминаются с ноги на ногу.
 — Ну, — говорю, — вы долго на меня смотреть будете?
 — Да не знаю, как начать, расскажи сначала ты, Арина Петровна, зачем ты знать это хочешь.
 Я рассказала им историю с Матрениной коровой. Иван задрожал, как осиновый лист, а кузнец в сердцах шапкой об пол.
 — Я, — говорит, — Ивана с женой летом, в самый сенокос, послал на нашу делянку траву косить, а они через два дня домой возвращаются. Ваня мне говорит: «Все, батя, скосили.» — А сам в глаза не смотрит. — «Как это, — спрашиваю, — сын, вы так быстро управились, когда там работы на неделю?» — Молчит. Поехал я сам туда посмотреть. И вправду, все скошено, трава такая густая, сочная в это лето вымахала. Вот мы с бабой моей потом все удивлялись, она плакала даже, мол, не к добру это…
 Тут Митрофан на сына прикрикнул: «Говори, как дело было!» Иван и рассказал:
 — Косил я днем. Настасья помогала так-сяк. Ну, спать легли. Утром встали, я гляжу — все скошено. Что такое? «Да я, — говорит, — Ванюша, ночь не спала, все косила, косила…» — «Дрыхла ты, — говорю, — а не косила, руки свои покажи!» — Смотрю, а руки белые, и ни одного мозоля… А она смеется только…
 Кузнеца всего так и передернуло:
 — Черти ей, мерзавке, накосили!
 Ваня стоит, на себя не похож.
 — Ну, что, — говорю, — Митрофан, сам ее поучишь, или мне это сделать?
 — Сам… — отвечает. — Завтра, как на сход все придут…
 Ивана затрясло всего.
 — Не пойду я, батя! Люблю я ее, проклятую…
 — Пойдешь, — говорит Митрофан. — Ты эту нечисть сюда привез, значит, на тебе вина лежит. А за сына отец в ответе, поэтому и я с тобой вместе завтра ее учить буду.
 Поклонились и ушли понурые.
 — Ну, — улыбнулась Арина, — хватит разговоры разговаривать, дело стоит. В следующий раз доскажу. Давайте-ка горшки наши посмотрим…
 Тики помог Арине вынуть горшки из печи. Закаленные жаром, они были чудо как хороши, но Рики на них даже не взглянул и расстроился до слез:
 — Бабуленька, расскажи сейчас, как ведьму проучили, вдруг и я когда-нибудь с ведьмой встречусь…
 — Ой, что ты… И думать об этом не смей! Думать о плохом — только беду накликать, поверь мне, дружочек. Всегда думай только о хорошем!
 Остальные тоже были не прочь дослушать эту историю до конца, и когда новые горшки посадили в печь, Арина продолжила свой рассказ.
 — На следующий день собрался народ на сход, дела решать, и Ваня женушку свою привел. Ох, хороша была молодуха: бойкая, красивая, кожа белая-белая, чистая, как снег, глаза и брови черные, а губки бантиком. Смотрю, Ваня сам не свой, но держится. Поговорил народ о том, о сем, и тут мужики вокруг нашей молодой пары плотным кольцом встали. Митрофан к ним подходит и на ходу рукавицы свои рабочие надевает. Настасья еще белее лицом стала.
 — Что это, — говорит, — ты, батя, делать собрался?
 — А ты не знаешь, — отвечает, — что с ведьмами делают, как поймают их?
 Схватил он ее, заломил руки за спину. Мужики подали Ивану ось тележную.
 — Бей, — говорят, — да приговаривай: «Раз! Раз! Смотри, не ошибись!»
 Иван-то ось взял, да не может руки поднять, жалко жену бить. А она кричит-плачет:
 — Ванюша, посмотри на меня — какая я ведьма? Наговоры это!
 Митрофан тут на сына страшно закричал:
 — Бей, или прокляну!
 Ну, и ударил ее Иван, один раз, второй, третий. Бьет и приговаривает: «Раз! Раз! Раз!» А в четвертый раз ошибся и сказал: «Два!» Обратилась она тут в желтую кошку, вывернулась и как кинется Ивану в лицо, так кровь и брызнула, потом ну метаться по кругу, но мужики ее выловили, и уж теперь бил ее Иван — не жалел. Упала кошка замертво, изо рта ее змея, как лента, выскользнула. Иван и тут не растерялся, прибил ее. Глядим, а вместо кошки лежит на снегу толстая некрасивая баба. Вот тебе и красавица Настасья…
 — Ну, что, — говорит Митрофан сыну, — по-прежнему любишь ее?
 Оттащили Настасью домой, там она очухалась, а назавтра свезли ее обратно к родителям: забирайте, мол, свое добро. Вскоре Иван с Дуняшей поженились. Она легко отделалась, — сердито добавила Арина. — Меня бы она долго помнила. Небось, навсегда расхотелось бы ей с чертями знаться…
 К полудню все горшки уже были обожжены и остывали в тени дома. Дизи с Ариной ушли в дом, а Рики остался во дворе помогать Тики ставить повалившийся забор.
 — Зачем этот забор нужен? — жалобно говорил мальчик. — Никого же нет во всей деревне! Тики, пойдем лучше на речку, ты меня поучишь плавать. Я уже не могу эту жару выносить…
 — Возьми мокрое полотенце и намотай вокруг головы. Вообще, Рики, пора тебе становиться взрослым. Бабушка такая старенькая, сама не может со всем управляться, мы должны помочь ей по хозяйству.
 Рики подумал и принялся за работу.
 — Ты же остановила Дуя, значит, с ним можно бороться, — говорил Арине Дизи.
 — Грозит мышка кошке, да только издалече, — горько ответила Арина. — Ничего не могу я ему сделать… Могу только удерживать его здесь, пока зол он на меня. Воду могу его собирать. Целое море у меня в кладовой. Это все. Он не простой колдун, он из меня силы тянет и днем, и ночью, и все время пытается найти мое слабое место. Когда он поймет, что я для него не соперник, тогда он пойдет дальше.
 — Камень для нас — единственная защита?
 — Да нет. Я не знаю, в чем тут дело, но еще он очень боится деревьев.
 — Как — деревьев?
 — Избегает долго находиться в лесу, старается передвигаться по открытым пространствам.
 — А когда? Когда он человек, или…
 — Или. Когда он творит свои мерзкие превращения.
 Дизи прошелся по горнице.
 — Когда он превращается в ворона, он изменяет мир в себе и вокруг себя. Сразу нарушаются привычные связи между… между вещами. Чтобы удержаться в образе ворона, Дую приходится тратить огромную, просто колоссальную энергию. И заметь, когда ворон летит, в каждой новой точке пространства он вынужден изменять и удерживать в этом измененном состоянии мир. Но это непросто делать в лесу. Деревьям миллионы лет. Они научились выживать в тяжелейших условиях, и память об этом хранит каждое дерево. И каждое создает вокруг себя особое защитное поле. Таким образом, деревья умеют защищаться от внешних воздействий, в том числе, и от этих колдовских штучек Дуя. Искаженное колдуном пространство они тотчас и не без успеха пытаются выправить. Поэтому в поле ему колдуется гораздо легче. Не случайно он мечтает затопить леса… Деревья — удивительные создания. Мне всегда казалось, что у них есть душа, которую они без остатка отдают людям. В них нет агрессии, злобы, они безропотно служат нам, ничего не требуя взамен…
 — Прости меня, — сказала Арина, в душе которой слова мальчика всколыхнули целую бурю чувств.
 — За что?
 — За то, что я заподозрила тебя в самонадеянности и глупости. Про деревья я поняла, а алмазы?
 — Он боится их так сильно, что один их вид вызывает у него панику.
 — Да. Когда я впервые встретилась с ним, нога его соскользнула в реку, а под ней ведь алмазный пояс, он взглянул и так испугался…
 — Ну, тогда понятно. Он получил мощную гипнотическую установку — запрет на созерцание этих камней. Вот спасибо.
 — Кому?
 — Кто бы это ни был, он очень помог нам.
 — Дизи! — раздалось со двора. — Пусть Рики идет ко мне, я ему что-то интересное покажу!
 — А где он? — выглянув, спросил Дизи.
 — Я думал, он с тобой…
 — Нет, его здесь не было…
 Дизи выскочил во двор, и мальчики принялись искать своего дружка, обшаривая каждый уголок двора.
 — Тихо! — прикрикнула на них вставшая на крыльце Арина. — Успокойтесь… — Она постояла с закрытыми глазами. — Он на реке.
 Берег реки был крутым, но между водой и песчаной стеной обрыва тянулась узкая полоска белого песка. В прозрачной воде отражался фантастический синий город, свободно раскинувшийся на этом пологом бережку. Архитектор безмятежно спал под большой старой ольхой. Рядом, в кузове деревянной машины, удобно устроился разомлевший от жары петух. При виде мальчиков он даже не шелохнулся.
 Город из синей глины поражал своей красотой и правильными, четкими очертаниями. Его строгий восьмиугольник многоярусной пирамидой поднимался к небу. Самый верх венчало здание в виде шара, с большими круглыми окнами и острым шпилем с бусинкой на конце. Ярусы города соединялись многочисленными переходами и шоссе, по которым широкими потоками двигались поезда и чудной формы машины. Массивность высотных зданий скрадывалась изяществом их форм. Просторные площади и проспекты утопали в зелени, изображенной Рики сережками ольхи.
 Да, он был очень красив, этот синий город на раскаленном белом песке…
 От обеда мальчики отказались — даже прохладная окрошка не вызывала аппетит, так было жарко. Затемпературивший Рики хандрил. Озабоченным мальчикам Арина объяснила:
 — Лекарство начало действовать, поначалу все время так будет.
 Рики дремал на лавке, застеленной мягким лоскутным одеялом, потом подозвал Дизи.
 — Я видел крыс… Их было так много. Они такие жирные, противные… Пришли из леса и стояли за рекой, на том берегу, смотрели на меня, потом ушли… Они сюда не пройдут?
 — Тебе приснилось это, Рики, не бойся.
 — Не приснилось, — возразила Арина. — Дуй рядом. Крыс послал, свое серое воинство. Ходят, вынюхивают. Покушай, дружочек, а?
 — Жарко очень. Бабушка, ты бы открыла свои водяные консервы, чтоб дождь пошел…
 Все засмеялись.
 — А и правда, чего мы паримся? Мы для вещей или вещи для нас? — сказала Арина и отправилась в кладовую.
 Мальчики шумно высыпали во двор и уселись на крыльце в ожидании чуда. Арина принесла небольшой синий горшочек с морской рыбой на глянцевом боку, встала посреди двора, поставила горшочек в ноги и начала что-то быстро-быстро говорить. Потом сняла с горшка крышку и выпустила из него изящную синюю тучку. Тучка, как воздушный шарик, взлетела вверх, растеклась по воздуху и пролилась над двором недолгим теплым дождиком.
 Дышать сразу стало легче. Повеселевший Рики счастливо бегал босиком по лужам, петух на радостях раскричался своим хриплым голосом, а остальные с довольным видом вдыхали посвежевший воздух. Наконец пошли в дом обедать. Улучив минуту, Арина тихонько спросила Рики:
 — Скажи, дружочек, к кому это у вас в компании на «вы» обращаются?
 — Конечно, к Тики… Когда Дизи сердится на Тики, он всегда его так называет — «вы»…
 — А почему?
 Рики пожал плечами.


11.

 — Видишь эту тарелку? Теперь представь, что между тобой и тарелкой натянута тоненькая ниточка. Мысленно потяни за нее. Да ты не слушаешь меня, что ли?
 — Слушаю. Очень внимательно.
 Дизи уставился на глиняную расписную тарелку, которую Арина поставила посередине стола. Тарелка подпрыгнула в воздух и, со свистом пролетев прямо над головами Дизи и Арины, так что те едва успели пригнуться, врезалась в стену. Шум получился неимоверный. Тики и Рики заглядывали со двора в окно, пытаясь понять, что происходит в доме.
 — Все в порядке! — крикнул им Дизи, вытряхивая из-за шиворота осколки. Арина тихонько смеялась, прикрыв рот краешком платка.
 — Ну, братец, вижу, этому тебе учиться не надо. Передвинь-ка мне лучше сундук, я давно уже хотела его поближе к свету поставить.
 Дизи пристально взглянул на сундук, тот дрогнул и, как большой тяжелый жук, медленно выполз на середину комнаты.
 — К окну его, — скомандовала мокошь.
 Сундук, позвякивая горбатой крышкой, послушно пополз к окну и там приткнулся в угол. Он и это умеет, подумала Арина. Дизи задумчиво смотрел на сундук, но было понятно, что мысли его витают далеко.
 — Скажи, бабушка, что впереди, если встать лицом на запад? Помнится, ты говорила про Зеленую долину.
 — Неужели вы пойдете туда? — не выдержала мокошь. — Господи, что ж вы с собой делаете? Да разве кто-нибудь в здравом уме отправится туда, на свою погибель? — Дизи молчал, но Арина уже давно поняла, что эти мальчики все сделают так, как нужно им, а не так, как хотелось бы ей. — До долины — как до Луны… — с тихим отчаянием произнесла она. — До нее можно добраться только по Русалочьим озерам…
 — Озера на севере? — спросил Дизи.
 Арина кивнула.
 Они опять посидели в тишине.
 — Не происходило ли в твоей деревне что-нибудь такое, что ты могла бы связать с нами? — наконец негромко спросил мальчик.
 Вот из-за чего они пришли сюда, глядя в его серьезное лицо, поняла Арина.
 — А поточнее ты не можешь спросить?
 — События, люди? — добавил Дизи, пристально глядя на мокошь.
 Арина задумалась. Ее деревня была большой, славилась умельцами — гончарами, вышивальщицами, резчиками по дереву и бересте, скорняками, — и приезжие из окрестных и дальних поселений охотно скупали их добротные, чудно изукрашенные изделия на многолюдных ярмарках, проводившихся по нескольку раз в году. За многие годы Арина перевидала сотни, тысячи людей, услыхала бессчетное количество историй, помогла в несчастье и в болезни стольким обратившимся к ней за помощью, что сейчас даже растерялась, услышав вопрос Дизи. Но сказать «нет» проще всего.
 Она уселась поудобнее, локти поставила на стол и прикрыла ладонями лицо. Какая может быть связь между жизнью деревни, затерянной в лесах, и пришедшими неизвестно откуда мальчиками? Нужно вспомнить все самые необычные, странные происшествия и соотнести их с событиями последних трех дней. Но ведь он не имел в виду всю ее жизнь…
 — Какое время тебя интересует?
 — Последние три года.
 … Три года назад неожиданно заполыхала и сгорела баржа, груженная лесом. Через год вся деревня, страшась и восторгаясь, наблюдала невиданное зрелище: по ночному небу пронеслась сверкающая комета и, махнув хвостом, исчезла за дальним лесом. А год назад Дуй начал свой кровавый поход.
 И так, и эдак вертела и примеряла эти события Арина, сосредоточенно вспоминая все новые и новые подробности: в какое время года, суток они случились, какая при этом была погода, какие звуки раздавались, сколько людей участвовало, и что было потом с каждым из них. В стремительную круговерть ее мыслей включались и другие, более мелкие происшествия, вроде украденной лошади или затопленного вешними водами поля с озимой рожью. События обрастали деталями так, как расходятся по воде круги от брошенного камня.
 Фантастическая карусель событий, лиц, голосов, звуков, запахов, красок мелькала перед мысленным взором Арины все быстрей и быстрей, и наконец она почувствовала, что неуловимое и ускользающее стало принимать форму ответа. Боль в голове казалась уже невыносимой, но неожиданно прекратилась, огромное напряжение с его нарастающим звоном и мучительным многоголосьем исчезли. Как наяву, Арина увидела Дизи и Второго, которые сидели за ее столом и ели то, чем она их угощала. Она увидела на их лицах выражение такого огромного безразличия к еде, какого Арина не встречала ни у кого за всю свою жизнь. Нет, видела… Перед ней возникло красивое лицо женщины, которая ела с таким же отстраненным видом. Да, это был ответ.
 Арина открыла глаза. Дизи неподвижно сидел на своем стуле. День уже клонился к вечеру, и закатные лучи озаряли комнату багровым, тревожным светом.
 — Женщина, — сказала Арина. — Ко мне приходила женщина… Красивая, светловолосая… — Дизи слушал, ловя каждое слово и боясь спугнуть мысль мокоши. — Она переночевала и ушла.
 Арина устало поднялась, прошла к сундуку, долго возилась с замком и, пока Дизи зажигал свечу, достала небольшой плоский камень черного цвета правильной квадратной формы. На поверхности едва заметными точками белели шесть отметин. Она протянула вещицу мальчику:
 — Она забыла это у меня.
 Увидев камень, мальчик не смог сдержать радостной улыбки, и Арина почувствовала, что его огромное внутреннее напряжение ослабло. Она и сама испытывала большое облегчение от того, что помогла ему.
 — Бабушка, когда это было?
 — Года два назад.
 Дизи понуро опустил голову.
 Белый петух подошел к мальчику и долгим взглядом, снизу вверх, посмотрел ему в глаза.
 — Баю-баюшки-баю, про того тебе спою, кто коня домой пригнал, а попить ему не дал…
 Арина негромко напевала колыбельную и поглаживала петуха, устроившегося на лавке. Молчаливая ночь царила над землей, но тревоги дня не оставляли женщину. Она невесело размышляла о том, что завтрашний день будет куда труднее прошедшего, ведь утром мальчики уйдут, а она останется, и сердце будет болеть за них, так быстро ставших родными.
 — Когда же мы будем радоваться, а? — спрашивала она петуха. Тот помалкивал. — Ну, спи, спи…


12.

 Настал час расставания. Надев рюкзаки, мальчики вышли во двор. Мокошь сидела на крыльце, о чем-то тихо переговариваясь с петухом. При виде нее у Дизи кошки заскребли на душе: маленькая, сухонькая, вся сморщенная… Как оставить ее здесь одну?
 Арина поднялась с крыльца навстречу мальчикам и сказала каким-то чужим голосом:
 — Собрались? Ну, в добрый путь, ребятки… Я провожу вас до моста.
 — Ты не пройдешь по улице, бабуля, — возразил Тики, — ты только посмотри туда, там все завалено.
 Арина лукаво глянула на него:
 — Али я не колдунья?
 Сейчас на метле полетит, замирая, подумал Рики. Но бабушка просто достала из кармана фартука небольшой горшочек, сняв крышку, положила его на землю, горлышком к мосту, плавно взмахнула рукой, и по улице стремительно понесся неширокий, но мощный поток. Вода бурлила, раскидывая в стороны тяжелые доски, уносила с собой мелкий мусор и вскоре добралась до моста. Тут Арина вновь махнула, закрыла горшочек и убрала в карман. Путь к мосту был расчищен, песок быстро впитал воду, и можно было смело шагать, не боясь переломать ноги. Мальчики восхищенно переглянулись.
 Арина медленно пошла рядом с детьми по тысячи раз хоженой ею деревенской улице, и, как в тумане, чудилось ей уже невозможное, ушедшее. Привиделось ей раннее летнее утро с его ослепительно-синим небом и соколом, кружащим в вышине над сверкающими под солнцем полями. Ночью прошел теплый дождь и до блеска отмыл каждый листик, каждую травинку, прибил мягкую пыль на дорогах и ручьями сбежал в реку, оставив позади себя освеженную, похорошевшую деревню. Звонко цокал молотом по наковальне кузнец, и голосисто орали петухи, возвещая о начале нового дня. Босоногие мальчишки, по пути погоняя гогочущих гусей, бежали с удочками на речку, и их головы с белыми, выгоревшими на солнце волосами мелькали среди подсолнухов. И среди них — внучек, кровиночка, такой же белоголовый, как и все… В каждом дворе радостно мычали коровы, предчувствуя долгий ясный день на сочных зеленых лугах. Ржали кони, запрягаемые в телеги, и озабоченно покрикивали мужики — пора сенокоса! Красивые молодки в белоснежных платках, сладко зевая и беззлобно пошучивая, шли на огороды, прижимая к груди узелки с едой.
 Как любила Арина каждое утро слушать эти незамысловатые деревенские звуки! Для нее они сливались в прекрасную волнующую музыку, без которой сама ее жизнь не имела никакого смысла.
 … Петух семенил рядом и поминутно тыкался Арине в ноги. Очнувшись, она услышала, как тоскливо свистит ветер над серыми, покрытыми пылью, как пеплом, полуразрушенными домами. От прежней жизни не осталось ничего, только воспоминания…
 Арина шла с трудом, но еще тяжелее было на душе. Она видела, что мальчики мысленно уже далеко отсюда, и никак не могла решиться заговорить о своем. Кто же подскажет, как ей поступить?
 Прощались у моста как-то скованно. Дизи подошел к ней, что-то сказал. Арина не слышала его, горячая волна обдала ее с головы до ног, и сердце бешено заколотилось в груди. Дизи еще что-то сказал, наклонившись, заглянул ей в лицо и оторопел, впервые рассмотрев так близко ее глаза. Они были ярче самой яркой лазури — чудесные синие глаза на старом морщинистом лице…
 — А ведь ты не старая, бабушка…
 Арина печально улыбнулась Дизи. Но не это сейчас волновало ее. Рики ткнулся ей в подол, обхватив ручонками, прощально кивнул Тики, и вот они уже идут по мосту, не оборачиваясь, так, как всегда нужно уходить. Еще мгновение, и они окажутся далеко, и будет поздно звать их тихим, слабым голосом.
 Сейчас сердце плохой советчик, вдруг с пронзительной ясностью поняла Арина. Сейчас нужно довериться разуму, а не сердцу.
 — Подождите! — сдавленным голосом крикнула она и, спотыкаясь, побрела к детям. Наклонившись, Арина подняла трущегося у ног петуха и дрожащими старческими руками протянула его Дизи. Тот молча взял, погладил петуху перья на спинке и, понимая, что сейчас будет сказано что-то важное, выжидающе смотрел на Арину.
 — Я, конечно, уже притерпелся к этому петуху… — дергая себя за ухо, сказал Рики.
 — Это не петух, — перебила его Арина.
 Опустив глаза и с трудом справляясь с волнением, начала она свой грустный рассказ. Как никогда в жизни, было ей трудно и стыдно рассказывать этим людям, этим детям, свой позор, свой самый тяжкий и неизбывный грех.
 — Внук это мой… Хороший был мальчик, добрый, ласковый… Да как-то подрался с соседским мальчишкой, до крови. Я весь день не в настроении была, все из рук валилось, то кринку с молоком пролью, то горох рассыплю… — Арина еле сдерживала подступающие слезы. Дети напряженно слушали ее. Петух, нахохлившись, сидел на руках у Дизи. — Увидела я их в окно, драчунов, выскочила да закричала:
 — Сейчас я вас в курятник обоих запру, петухов, вам там самое место!
 Только выговорила, внучек мой петухом и обернулся. Соседский Васятка заплакал:
 — Бабушка, я вашего Шарика пнул, а он заступился. За что ты его в петуха превратила?
 Арина зашаталась. Тики подошел к ней и, поддерживая, осторожно приобнял за плечи. Молча глотая слезы, вспомнила Арина, как с месяц пролежала она без движения, без сил, разбитая обрушившимся на нее горем, как пришли старики, повздыхали, и самый старший, Макар, сказал:
 — Вот что, Арина Петровна, ты давай-ка, вставай, родная. Что случилось, то случилось. Видно, судьба у него такая — век свой петухом прожить. Ты всю свою жизнь добро людям делала, и никто тебя не осуждает. Сила тебе дана великая…
 — Будь она проклята, — одними губами выговорила Арина.
 —… и глядишь, все и выправится…
 — Слово не воробей, вылетит — не поймаешь, — снова тихо заговорила Арина. — Не сумела я его опять человеком сделать, колдовала-колдовала, а все напрасно… Дочка моя… не смогла меня простить… уехала…
 — Бабушка, а почему ж это не соседский мальчик в петуха превратился, а внук твой, он ведь и не виноват был, разве это справедливо? — ужаснулся Рики.
 — Потому что больнее всего мы раним тех, кто нас любит… Каждое наше злое слово для них — что нож в сердце… Прошу вас, родимые, возьмите его с собой. Сил у меня мало осталось, боюсь, пропадет он здесь… Может, злая его судьба переменится, и станет он снова человеком… прошу вас… — Пошатываясь, Арина отступила назад и неловко поклонилась мальчикам, с трудом сгибаясь в низком поклоне.
 Рики заплакал:
 — Бабуленька, не надо нам кланяться, мы и так твоего Петю возьмем…
 Дизи и Тики кивнули в знак согласия.
 — Вот и хорошо, вот и спасибо вам, добрые люди… — Арина погладила петуха по голове, что-то шепнула ему и уже громче сказала: — Ну, выбирай себе дружка.
 Дизи опустил петушка на землю, тот встряхнулся, медленно покружился на одном месте и взлетел на плечо Рики. Все заулыбались. Вскоре фигурки детей исчезли за деревьями.
 Арина постояла на мосту, несколько раз вздохнула всей грудью и, стараясь преодолеть отчаяние, стала смотреть то на ясное, безоблачное небо, то на речную воду.
 Из-под моста выплыл утиный выводок. Дикая утка выгуливала своих уже подросших утят. Гордые собой, они радостно и хрипло крякали, усердно работая лапками.
 — Пять, шесть, семь… — посчитала Арина. — Семь — счастливое число…
 У самого маленького утенка, что плыл последним, было явно повреждено правое крыло, может, лиса цапнула, или сокол поохотился, но подранок отчаянно греб, стараясь не отставать от других.
 Слабая улыбка озарила лицо Арины.
 — Плывите, детки… — тихо прошептала она.




 Глава вторая
 Волк




1.

 Давным-давно в высоком каменном замке на горе жил король со своей королевой. Обширны и богаты были их владения, и счастливо жил трудолюбивый их народ, собирая с плодородных земель в широких долинах щедрый урожай. Склоны гор покрывали бесчисленные леса, богатые зверьем, реки кишели рыбой, и от души радовался король, глядя, как процветает его страна. Находил он время и для утех, часто устраивая охотничьи забавы со своей многочисленной челядью. По ночам, в сиянии факелов и свечей, пировал щедрый король со своими гостями, и тогда лилось рекой вино. Шуты и фокусники, музыканты и танцоры веселили всех, искренне стараясь угодить своему доброму и мудрому правителю.
 А когда выходила к пирующим королева, стихали музыка и речи, ибо была она так прекрасна, что, увидев ее, забывали люди, о чем они говорили и что делали.
 Но королева не была счастлива, и это знали все в королевстве — от старого привратника в замке до пастушка в дальнем конце широкой долины — и все жалели свою королеву. Пять лет минуло с тех пор, как привез немолодой король из дальних странствий полюбившую его за доброту и веселый нрав красавицу-жену, но до сих пор не было у них детей. Потому невесела была королева, ни на минуту не забывающая о том, как обделила ее судьба.
 Однажды летним ветреным днем тайком ушла королева одна из замка и побрела по бездорожью, куда глаза глядят. Шла она через поля незрелой пшеницы, колышущейся на ветру широкими волнами, шла по зеленым лугам, расцвеченным пестрыми коврами цветов, и так вышла на дорогу, вьющуюся средь высоких зарослей кукурузы. Оглянувшись, увидела королева маленький замок на горе и удивилась тому, как далеко оказалась. Запылилось ее зеленое бархатное платье, стоптались дорогие расшитые туфли, разгорячилось под солнцем и ветром прекрасное лицо. И сказала она себе: «Куда иду я? И зачем? Мой дом далеко, но не тянет меня вернуться в него. И здесь я чужая, среди этих благословенных, плодородных нив… Не радует меня красота полей и лесов… и сильна моя печаль…»
 Долго стояла и размышляла так несчастная королева, не зная, что делать дальше. Но вдруг послышались странные звуки: с одного конца дороги доносилась веселая, радостная музыка, а с другого — мрачная, печальная. И вскоре съехались к королеве две процессии — свадебная и похоронная.
 Стихла музыка, и замерли люди, не зная, как поступить, а потрясенная королева стояла посередине, будто приросла к земле, потом повернулась и бросилась бежать прочь, не разбирая дороги.
 Выбившись из сил, она медленно пошла по ячменному полю и неожиданно набрела на сидящую на земле молодую цыганку. Лицо у женщины было измученным, изможденным, на руках она держала крохотное годовалое дитя.
 — Помоги мне, добрая женщина, — тихо попросила цыганка, — я и мой ребенок умираем от голода… Дай мне что-нибудь поесть…
 Королева растерялась, пораженная тем, что в ее стране есть люди, умирающие с голоду.
 — Но у меня нет с собой еды, пойдем в мой замок, там я накормлю тебя, — ответила она.
 — У меня нет сил, — покачала головой цыганка, — мне не дойти… Если можешь, возьми с собой мою девочку, и если она выживет, будь ей матерью…
 Королева вскрикнула от радости. Вынув из ушей свои драгоценные серьги, она подала их цыганке. Та слабой рукой вдела ребенку одну серьгу в ушко, проткнув его, так что девочка тихо пискнула, а другую взяла себе. Она долго целовала бледное измученное личико ребенка, прощаясь, что-то тихо и страстно шептала на незнакомом языке и никак не могла расстаться со своим дитем.
 Королева стояла рядом, в сильном волнении прижав к груди руки. Наконец цыганка сказала:
 — Вижу, королева, что сбылась твоя мечта: под сердцем носишь ты двоих сыновей…
 По лицу королевы потекли слезы радости, и впервые за много лет она засмеялась.
 — Но счастье твое будет зыбким… — сказала цыганка и хотела еще что-то добавить, но королева быстро сказала ей:
 — Молчи! — Затем выхватила из рук цыганки завернутого в яркий платок ребенка и, как ветер, помчалась к своему замку.
 Навстречу ей уже бежали люди, которые весь день искали королеву. И сам король, в поисках жены объезжающий поля вокруг замка, приблизился к ней и, подхватив, посадил рядом с собой на коня. По приказанию королевы, бросились слуги искать цыганку в ячменном поле, но никого не нашли…


2.

 Ану полюбили все в замке. А король с королевой просто души не чаяли в кудрявой властной смуглянке. Когда у королевы родились близнецы, маленькая Ана, растолкав стоящих у колыбели нянек, бесстрашно брала обоих младенцев и, прижав их к груди, как кукол, ходила по залам замка, сердито топая на перепуганных женщин. Она гневно кричала на любого, кто пытался отнять спокойно спящих на ее руках братьев, и только доброта и нежность матери усмиряли ее. Девочка безропотно отдавала ей малышей, однажды решив, что только в надежных материнских руках мальчикам будет безопасно и спокойно.
 Ана росла красавицей, но, как и нрав маленькой принцессы, красота эта не была кроткой. Свои длинные черные кудри она не позволяла заплетать в косы или прикрывать прозрачной накидкой, и они вились у нее по спине, как дикий хмель. Чудные черные глаза, блестящие спелые вишни, радовали каждого, кто смотрел в них. Ана носила только сиреневые или синие платья, предпочитая эти цвета всем остальным. Часто, скинув туфельки, быстрая и смелая, она легко, как козочка, бегала босиком по острым камням. И всегда в маленьком розовом ушке качалась, как слеза, драгоценная капля прозрачного камня, оправленного в золото.
 Мать с отцом беспрестанно баловали ее, но никогда ее капризы не были злыми или жестокими. Однажды она потребовала, чтобы отпустили всех попавшихся в силки зайцев, что предназначались для обеда, и слуги улыбались, глядя, как радуется эта необычная, яркая, как звездочка, девочка.
 С появлением близнецов жизнь в замке стала еще оживленнее. Королева вся светилась нежностью и любовью к своим троим детям, и счастливая улыбка не сходила с ее лица. Король, и без того всегда пребывающий в хорошем настроении, теперь без конца что-то напевал. А многочисленная прислуга к вечеру просто валилась с ног от усталости.
 Малыши подрастали. Они были похожи друг на друга, как две капли воды, оба голубоглазые и белокурые, как мать. Различали их только по золотому медальону, который висел на шее у ребенка, родившегося первым. По обычаю, как старший сын, он и должен был унаследовать трон.
 Старая нянька, которая нянчила еще короля и которой королева доверяла во всем, строго следила за тем, чтобы уход за детьми осуществлялся, как положено. Она много пожила на свете, и у нее вызывал беспокойство мальчик, родившийся вторым. Начать хотя бы с того, что у новорожденного во рту обнаружили два зуба — случай неслыханный. Кормилица жаловалась, что, насытившись, ребенок кусал грудь, дающую ему молоко.
 Спали близнецы в одной широкой уютной колыбели. Когда мальчикам было по три месяца, старая служанка ночью вошла в детскую комнату и бесшумно отогнула мягкий бархатный полог, прикрывающий колыбель, чтобы убедиться, что с детьми все в порядке. То, что она увидела, потрясло ее: трехмесячный ребенок сел в колыбели, осторожно снял с брата медальон, надел его себе на шею и тихо лег.
 Старая нянька похолодела. Понимая, что ей никто не поверит и увидев в случившемся дурной знак, она прошла к себе, разбудила своего сына и все ему рассказала. Вместе они вернулись к детям, поспешно сняли украденный медальон с шеи младенца, заменили длинную цепочку на короткую, с запаянными звеньями, и надели медальон на шейку ребенка, родившегося первым. Хитроумная застежка оберегала символ власти от посягательств.
 Едва только к маленькому вору прикоснулись чужие руки, он своим истошным криком поднял на ноги весь замок. При этом он смотрел на няньку таким тяжелым, ненавидящим взглядом, что старая женщина не могла прийти в себя от ужаса. Вбежавшим в покои слугам и королеве она объяснила, что детям стало тесно спать в одной колыбели. По ее настоянию, с этой ночи младенцев стали укладывать спать в разных кроватках и даже в разных комнатах.
 … Однажды в замок пожаловали высокие гости из дружественных королю земель. В зале для торжественных приемов, после сытного застолья, прибывшие расселись по скамьям для долгого разговора. Они обсуждали с королем сложные вопросы землеустройства, спорили или соглашались, посмеивались над удачной шуткой и одобрительно кивали, слыша дельный совет.
 Королева, сидя у окна, наискосок от кресла короля, держала на коленях близнецов и улыбалась. Рядом с ней, как всегда, находилась старая нянька, не спускавшая с детей глаз.
 В самый разгар приятной беседы король мельком взглянул на жену и детей. Старший сын, свесив набок белокурую головку, сладко спал, а младший, уткнувшись матери в рукав и замерев, наблюдал за присутствующими и вслушивался в разговор. Увидев, что отец глядит на него, мальчик прикрыл глаза. Королю стало нехорошо. Взгляд у годовалого ребенка был таким осмысленным, будто он понимал все, о чем говорили взрослые.
 Старая нянька видела эту сцену и с неясной тоской предчувствовала, что необычный ребенок принесет всем еще немало хлопот, а может быть, и горя. Король же, не любивший думать о неприятном, быстро забыл об увиденном.


3.

 Время шло. Ана выросла. Выросли и ее братья, Ян и Кор, ставшие высокими стройными юношами. Братья соперничали во всем и постоянно оглядывались друг на друга — кто лучше? Но оба были одинаково сильны, ловки и удачливы в мужских забавах — скачках на лошадях, стрельбе из лука, в сражении на коротких и длинных мечах, охоте на кабана и лис. Лишь в одном Кор, называемый младшим братом, хотя он родился всего тридцатью минутами позже, уступал своему брату: его красивую мужественную шею не украшал знак первородства, золотой медальон на крепкой золотой цепочке.
 Слуги уже начали оказывать Яну особые знаки внимания, так как король дряхлел с каждым днем и все чаще призывал старшего сына для решения важных вопросов. Кор в такие минуты уходил в старый запущенный сад и играл там со своим любимым псом, который слушался только хозяина.
 Королева обожала своих детей и гордилась ими. Правда, воспитание никогда не было легким делом, а чем старше становились дети, тем сильнее королеву заботила их судьба. Иногда ее очень огорчала Ана. Вместо того, чтобы вышивать или играть на лютне, она, настоящая принцесса и по красоте, и по положению, переодевшись в мужское платье, вместе с братьями устраивала бешеные скачки на лошадях или часто упражняла свою маленькую нежную руку, обучаясь приемам боя на мечах.
 Отца-короля эти утехи дочери приводили в восторг. Едва из внутреннего двора замка начинали доноситься девичьи запальчивые, напористые выкрики, он высовывался в окно и весело подзадоривал сражающихся, не обращая внимания на неодобрительные взгляды жены.
 Ана злилась, когда замечала, что братья очень уж явно ей поддаются. Тогда, надувшись, она убегала в самую высокую башню замка, в которой давно уже никто не жил. В башне было множество винтовых лестниц, темных комнат, закутков, там громко пищали крысы и противно пахло плесенью. Ана долго не понимала себя — зачем она приходит в это неприятное место. Потом сообразила: здесь ее мелкие обиды излечивались. Мрак и запустение помогали ощутить, что глупо тратить жизнь на пустяки, что нужно дорожить каждой минутой и не упустить то главное, ради чего живут люди. У каждого это главное — свое.
 И с новой силой хотелось жить, дышать свежим, чистым воздухом, скакать по бескрайним полям, по лесам, одетым в яркую листву, танцевать и петь под звуки маминого клавесина, смеяться над проделками их шута, толстого и ленивого, но очень остроумного…
 Отсюда, с самой высокой башни замка, была видна вся их широкая зеленая долина, изрезанная лентами рек, окруженная лесистыми горами, а далеко впереди синели горные цепи с белыми вершинами. Ана так хотела узнать, что там, за заснеженными горными перевалами. Ей было хорошо в замке, но что-то звало ее вдаль и не давало чувствовать себя вполне счастливой. Придет день, думала она, и я умчусь туда на своем быстроногом Ветре, и там я встречу того, кто украдет мое сердце…
 Как-то отец сказал ей, что в башню ведет из леса старинный подземный ход, а слуги рассказывали, что здесь бродят привидения, но Ана знала, что это не так: ей ни разу не встретилось ни одно из них.
 Днем в маленькие узкие окна проникал солнечный свет, а из единственного большого окна на самом верху башни хорошо был виден сад, по которому бродил стареющий Дол, волкодав Кора. Ана не любила его за мрачный нрав, который был чем-то сродни характеру его хозяина.
 Кор не отличался веселостью, унаследованной его старшим братом от отца. Королева, глядя на не проходящую тоску в его глазах, твердила себе, что такой же печальной была когда-то и она, но жизнь переменилась, и дети наполнили ее дни и ночи смыслом.
 Что же может осчастливить Кора? Старая нянька, которая умерла несколько лет назад, несправедливо пыталась разделить братьев — держать их подальше друг от друга. Королеве не нравилось, как ее верная помощница подозрительно следит за каждым шагом ее младшего сына. Теперь ее нет и не на кого обижаться, но почему же королеве все чаще становится тревожно? Боясь любых перемен, она мечтала только о том, чтобы все шло по-прежнему, чтобы рядом с ней всегда были ее муж, ее дети, ее слуги. Пусть даже старый злой Дол, которого днем запирали в сторожку, никогда не умирает, ведь это огорчит Кора…
 Король стал редко выезжать из замка и полюбил долгими вечерами слушать болтовню слуг, эти их глупые рассказы о привидениях, ведьмах в лесу и таинственных огнях на болотах. Все чаще он отмахивался от попыток жены поговорить с ним о детях, всегда отвечая одно и то же: «Дети у нас замечательные, моя королева. Они найдут свою дорогу в жизни, вот увидишь!»


4.

 Ранней осенью, когда леса похорошели, будто кто-то невидимый без устали и с любовью каждую ночь расписывал листву золотистыми и красными мазками, веселой размеренной жизни в замке в одночасье пришел конец.
 В замок пожаловали поселяне из долины и попросили у своего короля защиты и помощи. Нахмурясь, король слушал их рассказ о свирепом черном волке, который уже неделю бесчинствовал на горных пастбищах. Зверь зарезал девять овец, причем, не для того, чтобы насытиться — он не уносил их с собой — а просто так, видимо, для удовольствия. Собакам, охраняющим стадо, он в мгновение ока разрывал горло. А вчера, испуганно и озлобленно поведали крестьяне, волк среди бела дня унес с поля ребенка, игравшего рядом с матерью в жнивье…
 Вооруженный конный отряд из сильных, крепких ратников, возглавляемый королем, тотчас отправился на поиски волка. Были подняты на ноги все лесничие и ловчие в королевских лесах, и звуки охотничьего рога раздавались теперь повсюду. Вооружившись, кто чем, жители окрестных деревень прочесывали леса и поля. Ян и Кор руководили сооружением глубоких ям, в какие обычно загоняли расплодившихся без меры серых хищников. Но черного волка поймать не могли уже десять дней, а в ямы попадались дикие вепри и трубно ревущие самцы-олени, которые каждую осень затевали стычки и, сталкиваясь рогами, в слепой ярости не замечали ничего вокруг.
 День за днем измученные люди искали черное чудовище, но его тень, сея ужас и страх, скользила повсюду неуловимо. Волк утащил еще двоих ребятишек. Крестьяне каждую ночь жгли костры вокруг деревень, опасаясь нападения, и роптали на королевскую дружину, которая была не в силах их защитить.
 К исходу второй недели поисков король созвал в замке совет. В большом тронном зале, при свете факелов, за длинным дубовым столом, собрались сильные смелые мужчины, которым было стыдно было смотреть в глаза даже друг другу, а не то что поселянам в долине: король со своими сыновьями, приближенные короля и его советники, военачальники, уважаемые люди из деревень.
 — Подданные мои, — начал король. — Беда пришла к нам. Мы с вами должны решить, что делать дальше. Владения мои обширны, а людей у нас слишком мало, чтобы выследить и обложить хитрого и коварного зверя. Наши бесплодные поиски не дали ни малейшего намека на то, где скрывается волк. Объявляю всем подданным, что подарю большой надел земли на южном склоне Зеленой горы тому, кто укажет на логово зверя!
 По залу пронесся гул. Названное королем место славилось самыми хорошими, сочными пастбищами.
 — Волк хитер, — продолжал король. — Говорите те, кому есть что сказать.
 Встал старейшина одной из деревень.
 — Король, обычный волк никогда не будет так вести себя. Это оборотень — так говорят все у нас в деревне.
 Король поморщился.
 — Я тоже люблю слушать сказки, но в жизни разве кто-нибудь сталкивался с оборотнем?
 В дальнем конце стола поднялся высокий человек в охотничьем костюме, с обветренным лицом.
 — Несколько крестьян рубили в лесу деревья, из кустов выскочил волк… — Мужчина понизил голос. — Тот, черный… Один из лесорубов метнул в волка топор, не попал, но зверь обернулся вороном и улетел…
 Король недоверчиво вздохнул.
 — Ну так соберите вместе всех колдунов и колдуний из своих селений, пусть они попробуют его одолеть. А мы должны ловить реального зверя, хитрого и опасного. Предлагайте, как это сделать.
 Раздались голоса:
 — Нужно вооружить крестьян, раздать им оружие…
 — Разобьем свой отряд на группы и будем охранять хотя бы несколько ближайших деревень.
 — А он возьмет и уйдет дальше! Остальные деревни останутся беззащитными!
 — Нужно вокруг каждой деревни поставить высокий двойной частокол…
 — Поможет он тебе… Волк обернется птицей и перелетит…
 Король прислушивался к каждому предложению и напряженно его обдумывал. Когда стихли все голоса, вдруг встал сидевший справа от короля его старый преданный друг, бок о бок сражавшийся с королем во многих битвах, и, с трудом выдавливая из себя слова, заговорил:
 — Король наш, мудрый наш правитель! Всегда ты радел о нашем благополучии, и много лет живем мы в мире и довольстве. Будь же справедлив и теперь. Волк спускается в долину… из замка.
 Многие из присутствующих вскочили на ноги, и негодующие возгласы и упреки посыпались на произнесшего эти нелепые слова. Но возмутитель спокойствия, как человек, твердо уверенный в своей правоте, молчал. Пораженный король поднял вверх руку, и гомон стих.
 — Говори, Любомир, и не сомневайся в моей справедливости!
 — Этой ночью я с моими товарищами охранял замок. Под утро, когда звезды уже погасли, а солнце еще не взошло, я обходил замок снаружи, со всех сторон, кроме северной, где скала совершенно неприступна. Я шел по тропке меж деревьев, вдоль стены, вдруг мой пес будто взбесился и бросился вперед. Я побежал за ним и увидел, как дорогу, ведущую к воротам замка, двумя большими прыжками пересек черный волк. Он бежал к южной стене замка. Я нашел дыру в стене, почти не заметную из-за плюща, и решил, что волк проскочил в нее. Собака отказалась войти в пролом, но я обшарил весь сад — несмотря на то, что вскоре начался ливень. Я никого там не нашел.
 — Ты видел следы? — раздались крики.
 — Да, видел — огромные волчьи лапы. Но только у самой стены. Когда пошел дождь, уже ничего нельзя было разобрать на размытой земле.
 Опять зашумели собравшиеся. Король с мрачным видом сидел неподвижно, потом произнес:
 — Если он здесь, мы найдем его, и постигнет его суровая кара. А сейчас идите, ночь кончилась, и впереди день трудов и забот.
 Жестом король задержал около себя сыновей, и вскоре они остались одни в пустом зале. Король посмотрел на Яна.
 — Сын мой, что ты думаешь обо всем этом?
 Ян прищурил глаза и мрачно взглянул на Кора:
 — А что думает об этом брат?
 Кор побелел, как полотно.
 — Что ты имеешь в виду?
 — Ты слышал, что сказал Любомир? Волк вбежал в сад, где живет твоя собака.
 — Моя собака здесь ни при чем!
 — Подумай хорошо, брат, прежде чем покрывать убийцу!
 Король вмешался.
 — Не ссорьтесь, — гневно сказал он. — Разве вы не мужчины, чтобы кричать друг на друга? Кричит только слабый. Кор, я хочу, чтобы ты выслушал нас. Я знаю, что тебе больно и неприятно. Ты вырастил Дола, всю жизнь он был верен тебе, но ты не можешь допустить — и мы тоже! — чтобы волк продолжал эту кровавую резню.
 — Дол собака, а не волк!
 — В его жилах течет волчья кровь. Для знающего человека достаточно одного взгляда на него, чтобы понять это. Сравни его с другими нашими собаками. Они покорны человеку — Дол независим. Они относятся к людям, как к хозяевам, ты для Дола товарищ. Он готов умереть за тебя, но подчинить себя он никогда не даст, и ты это знаешь, сын. Он волк! Недаром все собаки в замке ненавидят его.
 С мрачным упрямством Кор повторил:
 — Он не волк, отец… — В глазах у него была тоска.
 Король отвернулся и посмотрел в окно, где уже занималась заря. Ян продолжал, как бы убеждая и себя:
 — Странно… Сейчас я отчетливо вижу, что и внешность у него волчья: острая морда, широкие скулы, глаза раскосые, нос слегка вздернут… Почему я раньше никогда не замечал этого?
 — Потому что волк взбесился только сейчас, состарившись, — презрительно сказал король, обернувшись. — Это случается и с людьми.
 — Ты сам говоришь, что Дол стар, но тогда как он мог натворить все это? — сопротивлялся Кор.
 — Я заметил, что после каждого своего появления волк отдыхает по нескольку дней.
 — Тот волк черный, а Дол серый! — Кор в отчаянии цеплялся за последнюю надежду.
 — Ночь всех и всё делает черным. Мне очень жаль тебя, сын. Но мне жаль и невинных детей, и их родителей! — жестко сказал король. — Дол умрет. Это будет справедливо.
 Ян подошел к брату и положил ему руку на плечо, но тот, резко дернувшись, сбросил ее и, ни на кого не глядя, вышел из зала.
 На следующее утро Ана, стоя в башне у окна, смотрела, как в саду, у старого колодца, Кор в последний раз кормил Дола, бросая ему кровавые куски мяса. Затем он погладил пса по широкой серой спине, посидел рядом с ним и достал из корзины последний, отравленный, кусок. Дол, как всегда, с достоинством, принял этот дар из рук друга, захрипел и повалился на бок. Кор резко обернулся на звук шагов приближающегося к нему Яна, и Ана увидела, что по его лицу текут слезы.


5.

 Вскоре случилось то, чего так опасалась королева.
 Объезжая в долине молодого жеребца, Ана повстречала старика, бредущего по сжатому полю. Она не обратила на него никакого внимания, но старик, взобравшись на невысокий холм, вдруг принялся что-то выкрикивать ее горячему, брыкающемуся коню. Речь путника была непонятна Ане, но ей стало досадно, что конь неожиданно присмирел. А ведь она не могла подчинить его себе уже два дня. Сегодня красивый, породистый, но упрямый жеребец несколько раз сбрасывал ее на землю — мужской костюм Аны был весь в пыли — и, раздраженная, она подъехала к нахальному старику, который осмелился вмешаться в ее занятие.
 У смуглолицего путника были густые седые кудри и добрые темно-карие глаза. Глядя на подъезжающую девушку, он восхищенно и одобрительно улыбался, что тоже почему-то рассердило Ану. Он что, не знает, кто она такая? Никакого почтения в глазах!
 Но, подъехав, Ана не спешила вступать в разговор и настороженно изучала странного старика. Ее белый жеребец пританцовывал на месте. Незнакомец что-то сказал ей на своем певучем языке, так ласково, нежно, что у Аны вдруг дрогнуло сердце: так с ней разговаривал только отец. Старик достал из-за пазухи пеструю тряпицу, развернул ее и жестом подозвал девушку. Ана подъехала и с любопытством взглянула. На смуглой ладони старика лежала ее любимая серьга.
 Вот в чем дело, поняла Ана, и звонко рассмеялась. Он нашел ее серьгу! Она достала золотую монету и, довольная, вложила ее в руку старику. Цыган с певучим возгласом как-то странно взглянул на нее и жестами показал, чтобы она вдела серьгу в ухо. Ана засмеялась и закивала, но не смогла исполнить эту просьбу: ее серьга была на месте.
 … Она держала в руке серьги и смотрела на них. Старик время от времени что-то ласково говорил ей, поглаживая шею коня. Ана попыталась спросить его, кто он такой, откуда у него такая же серьга, как у нее, но не понимала ни слова. Тогда девушка велела ему сесть в седло и, взяв жеребца под уздцы, отправилась в замок.
 Когда Ана стремительно вошла в родительские покои, ведя за собой смуглолицего старика, королева, увидев цыгана, побледнела и закричала:
 — Кто позволил? Кто привел его сюда? — И заплакала, в тоске заламывая руки.
 Помрачневший король, жестом отослав слуг, взял жену под локоть и напомнил ей дрогнувшим голосом:
 — Моя королева, ты — королева.
 Скрепившись, королева взяла себя в руки и кружевным платком утерла слезы. Ана, не ожидавшая ничего подобного, растерялась и, вынув серьги, сказала:
 — Мама, почему ты плачешь? Я просто хотела узнать, откуда у этого человека моя серьга.
 С этого дня Ана стала пропадать в долине по нескольку дней. Поначалу отец опасался за нее, но она убедила его, что никто не собирается причинять ей зла. Цыганский табор кочевал по долине, и Ана привыкала к звукам его певучей речи. А по ночам, когда цыгане начинали петь и танцевать у костров, она сначала покачивалась в такт музыке, потом вскакивала и как-то по-особенному, не так, как другие женщины, начинала танцевать. Высокая, тонкая, притягательно-красивая, она заставляла всех восхищено вздыхать, и при виде нее не одно мужское сердце начинало сильнее биться в груди.
 Табор сразу принял ее. Она быстро выучила незнакомый язык и вскоре уже легко разговаривала на нем. Но проходило несколько дней — Ана становилась задумчивой, рассеянной и уже не слышала того, что ей говорили. Едва солнце показывалось над пожелтевшими равнинами, она вскакивала на коня и мчалась в замок.
 Королеву снедала тоска. Король был спокоен и мудр.
 — Нам с тобой тяжело, но и ей тоже. Ана сама должна сделать выбор. Не мучайся так, моя королева… Дети вырастают и уходят, так было всегда, — убеждал он жену.
 — Я не хочу делить Ану ни с кем, — плакала та.
 — Ана не кусок пирога, чтобы ее можно было делить, — сердился король. — Она уже взрослая, и мы не можем вмешиваться в ее жизнь. Терпи. И радуйся, что она еще временами возвращается к нам…
 Счастье твое будет зыбким, шептала безутешная королева, вспоминая далекий ветреный день и цыганку в ячменном поле. Сердце ее сжималось, потому что она знала, что беда никогда не приходит одна.


6.

 В пору бабьего лета, когда природа, спохватившись, что недодала людям тепла и света, щедро одаривала их восхитительными ясными днями, королева со служанками и охраной в полдень отправилась на прогулку в старую ольховую рощу, где журчал чистый прозрачный ручей. Говорили, что его солоноватая вода целебна.
 Король остался дома. В одиночестве он побродил по залам, рассматривая развешанные на стенах портреты своих предков и вспоминая рассказы отца о первых поселенцах.
 … Три века назад пришли люди в эту долину и, справедливо рассудив, что лучшего места для житья им не сыскать, остались здесь — пахать черную, полную сил землю, строить дома, разводить скот. Тогда же и была заложена на скалистом мысу, с которого долина видна, как на ладони, крепость, сначала деревянная, потом каменная. Каждый век менял облик крепости, служившей для жителей долины прибежищем от врагов. Человеческий род, обжившись в этих краях, множился год от года; со временем высокий каменный замок с четырьмя башнями уже не мог укрыть всех и стал жилищем только короля и его семьи.
 Посмеиваясь в усы, король вспомнил забавный случай, происшедший при последнем обновлении замка. Чтобы крепостные стены были прочнее, в раствор, склеивающий тесаные камни, строители добавляли сырой яичный желток. Яиц не хватало, и, по распоряжению короля, их везли в замок со всех концов долины. Одна дальняя деревня очень радовалась, что собрала больше всех яиц — целый воз. Чтобы в долгой дороге яйца не испортились, их торжественно сварили и, благословя, послали в дар королю. И уже целый век люди потешаются над этой деревней, даже название ей дали подходящее — Крутое Яйцо.
 … Король погладил рукой холодные шершавые стены и прислушался. В одной из комнат жужжал ткацкий станок, в другой негромко пели женщины. Со двора доносился людской смех и говор. Суетилась по своим обычным, каждодневным делам прислуга, покрикивали на сторожевых башнях дозорные; ратники, позвякивая оружием, доводили его до блеска. Сизыми струйками тянулся в небо дым от костра, над которым на вертелах жарили дичь.
 Радуясь, что осень подарила погожий день, король задержался в просторном охотничьем зале, особенно открытом солнцу. Он с удовольствием рассматривал свои добытые на охоте за многие годы трофеи: головы лосей и оленей с их ветвистыми рогами, кабанов — со страшными острыми клыками, чучела ястребов, рысей, медведей.
 Король чувствовал себя сегодня превосходно и, поглаживая развешанные на стенах мечи и щиты, колчаны со стрелами, луки, копья — эти мужские игрушки, многие из которых достались еще от отца и деда — подумал, что неплохо бы к добытым трофеям присоединить и новые. Сняв со стены короткий острый меч с удобной серебряной рукояткой, он вспарывал пронизанный солнцем воздух резкими свистящими ударами. Рука еще вполне тверда, решил он.
 И вдруг король услышал тягостный, захлебывающийся собачий вой. Он выглянул в окно. По дороге, ведущей в замок, позади телеги, запряженной вороным конем, двигалась группа людей, судя по одежде, крестьян. На телеге что-то белело. Люди шли молча и понуро, рядом с ними, завывая, бежали несколько собак.
 Приглядевшись, король различил, что телега покрыта большим белым покрывалом, края его свисали почти до земли, а под полотном угадывались очертания человеческого тела. Увидев короля в окне верхнего этажа башни, люди остановились и все как один посмотрели на него.
 На негнущихся ногах, забыв про острый меч в руке, король спустился в широкий внутренний двор замка, куда уже въехала скорбная процессия. Сбежавшиеся слуги, ратники, женщины окружили телегу. Горестная тишина повисла в воздухе.
 Король медленно пошел между расступающимися людьми. Подойдя к телеге, он ослабевшей вмиг рукой откинул край покрывала.
 На соломе, устилающей дно, лежал Ян. На горле у него зияла ужасная рваная рана, и вся грудь была залита запекшейся кровью. Его прекрасное лицо, обрамленное белокурыми волосами, выражало безмерную муку. Король долго, не отрываясь, смотрел на мертвого сына, потом протянул к людям дрожащую руку — ему вложили в нее белого голубя. Король разжал пальцы, птица вспорхнула ввысь, и широкий двор огласился скорбными криками и плачем.
 Король поднес к глазам короткий меч, по-прежнему зажатый в правой руке, рассмотрел его, так и эдак поворачивая клинок, будто в первый раз видел, и с силой рубанул нагретый осенним солнцем теплый воздух.


7.

 После смерти Яна Ана надолго поселилась в замке. Вмиг постаревшая королева бродила, ни на кого не глядя, как тень, по сумрачным притихшим залам. Временами она что-то шептала на ухо склоняющейся к ней дочери.
 Крестьяне, привезшие Яна, рассказали, что в ту ночь в лесу за деревней долго и тоскливо выл волк. Утром мужчины, вооруженные копьями, обложили то место, но обнаружили только мертвое тело…
 У старого короля, который снова целыми днями пропадал в долине в поисках волка, через неделю отнялась рука, и он слег. Поиски возглавил Кор, горевший жаждой мести, но пока усилия людей были бесплодными. В округе снова поселился страх, а в замке по вечерам теперь было темно и неприветливо.
 Ана и Кор одни ужинали в небольшом зале, где вся королевская семья обычно собиралась каждый вечер. Камин горел, и его свет выхватывал из темноты круглый стол, вокруг него пять дубовых стульев с высокими резными спинками, золотую и серебряную посуду на столе, завешанные дорогими тканями стены.
 Ана не могла есть, когда рядом находился Кор. Она делала это не нарочно, спазмы сжимали горло, и подкатывала тошнота. Кор был копией Яна: красивый горделивый профиль, прямые пряди белокурых, длинных, до плеч, волос, огромные голубые глаза… Когда он молчит и сидит неподвижно, как сейчас, его не отличить от брата. На этом сходство кончается. Другой, совсем другой… Даже в том, как он берет и подносит к губам кубок с вином — хищно, нервно и, как всегда, с непонятным вызовом. Руки Яна взяли бы кубок небрежно, легко, он откинул бы назад голову, тряхнув густыми волосами, взглянул открыто, засмеялся… Ян был чужд иронии, Кор — желчен, Ян радовал — Кор разочаровывал, Ян весел — был весел — Кор угрюм…
 Ана подсела к огню и взяла в руки привезенную из табора гитару. Она перебирала струны, смотрела на жаркие языки пламени, жадно расправляющиеся с поленьями, и старалась отогнать от себя грустные думы.
 Кор, потягивая вино, бесцеремонно разглядывал Ану. Кто бы мог подумать, что она родилась в какой-то замызганной кибитке, продуваемой всеми ветрами? И гордая красавица Ана — никто, безродная цыганка? Кору стало смешно. Цыганка в его замке. В его семье. Просто смешно! Вино бродило в крови и пробуждало самые неожиданные мысли.
 Она теперь постоянно ходит в мужском костюме: черные бархатные штаны, заправленные в высокие сапоги, камзол, расшитый серебром, мужская шляпа. Но сегодня, к ужину, затянула свой стройный стан в синее платье из такого тонкого бархата, что он похож на шелк. Эта драгоценная ткань куплена у заезжих купцов за бешеные деньги. Отец не жалеет ничего для дочери…
 Но эта женщина стоит того! Кор вспомнил давний сладостный толчок в сердце: однажды, еще подростком, он взглянул на сестру со стороны и понял, что она красива, безумно, потрясающе красива. Теперь он тоже видел это. Как изящны ее длинные ноги и маленькие ступни, как стройны очертания гибкого, грациозного тела… Ни одного некрасивого, грубого движения; даже когда она падает с лошади, она умудряется делать это с достоинством королевы.
 Сидит и смотрит в огонь. Отсветы пламени озаряют трогательный овал ее лица, золотистую кожу и окрашивают щеки нежным румянцем. Удивительно длинные ресницы порхают вверх и вниз, а распущенные черные кудри просто до неприличия блестящи. Интересно, как она выглядит там, в своем таборе? Так же породисто и нервно перебирает струны тонкими, сверкающими от драгоценных колец пальцами? Так же надменно кривит маленький яркий рот, когда ей что-то не нравится? Или становится грубой, вульгарной? Кор поморщился.
 Низким страстным голосом Ана запела грустную песню на незнакомом языке, и Кор, впыхнув, не отводя от нее тяжелого взгляда, решил, что эта женщина достойна короля. Он допил вино, подошел к Ане; глядя на нее сверху вниз и, как обычно, теребя на груди золотую цепочку с медальоном, он небрежно спросил:
 — Как тебе там живется, Ана, под открытым небом?
 Ана подняла на брата глаза.
 — Хорошо.
 — Так уж и хорошо?
 Ана промолчала. Кор сел напротив, развалившись в удобном дубовом кресле.
 — Ты очень красива… — Он чуть было не сказал «сестра», но вовремя спохватился. — Не подумываешь ли ты о том, чтобы стать королевой?
 Ана отложила гитару в сторону. К чему он клонит?
 — В каком королевстве?
 — В этом. — Кор развязно смотрел на нее, покачивая ногой в красивом кожаном сапоге.
 — Я не понимаю.
 — В этом, в этом королевстве, в моем королевстве! Что тут непонятного, милая?
 Ана возмутилась:
 — Почему ты так со мной разговариваешь?
 — Я предлагаю тебе стать моей королевой, — Кор выделил слово «моей», — а ты жеманишься.
 — Твоей? Я… Ты что, ополоумел, брат?
 Кор разъярился.
 — Какой я тебе брат?! Не строй из себя дурочку! Кто теперь тебе предложит что-нибудь подобное, нищей цыганке из табора?
 Ана усмехнулась и невидящими глазами посмотрела на огонь.
 — Ну, ладно… — вдруг смягчился Кор. — Я не требую у тебя немедленного ответа, но все же поторопись. У короля должна быть королева.
 — Ты еще не стал королем!
 — Не сегодня-завтра отец умрет.
 Ана с гневом посмотрела на Кора и поднялась.
 — И ты так спокойно говоришь об этом? Да, ты не Ян…
 — Да! — заорал Кор. — Я не Ян! Еще раз сказать? Яна больше нет, а я — вот он, и я скоро стану королем!
 — Может быть, даже скорее, чем ты думаешь… — раздался из темноты зала глухой голос.
 Тяжело опираясь на палку, к ним шел король. Вид у него был очень больной.
 Ана бросилась к нему и помогла сесть.
 — О чем это вы тут разговариваете, дети?
 — О чистоте королевской крови, — процедил Кор. — О том, какие неожиданные повороты делает судьба. — Он глянул на Ану, которая, выпрямившись, неподвижно стояла у огня.
 — Чистота крови… знатность… — задумчиво проговорил король. — Сейчас люди придают этому слишком большое значение. Раньше, когда все были равны, то выбирали себе в предводители самого сильного и умного. Он и становился королем. А потом… придумали передавать власть по наследству. Но власть обязывает, Кор. Это тяжкое бремя — быть ответственным за своих подданных… Ян понимал это…
 — Из Яна получился бы хороший правитель, — неприятно улыбнувшись, сказал Кор.
 — Да, хороший… Но Ян не собирался править.
 — Как?
 — Он намеревался отдать трон тебе, и мы с ним много раз обсуждали это.
 — Это самая невероятная новость за всю мою жизнь, — растерянно произнес Кор.
 — Я тоже об этом знала… давно… — отозвалась Ана.
 — Мне… очень жаль, что погиб Ян… — как-то не к месту, но искренне сказал Кор.
 Ана быстро взглянула на него и отвела глаза. В молчании прошло несколько минут.
 — Так о чем вы с Яном договорились, отец? — спросил Кор.
 — Тебе будет неприятно услышать это… Я считал, что ты еще не готов править, сын. Ты не так любишь людей, как любил Ян. Иногда мне кажется, что ты вообще никого не любишь. Наверное, в этом есть и моя вина: дети не должны расти, как сорняки в поле, тем более, королевские дети…
 — Надеюсь, мы с Яном твои родные дети, а не подкидыши, — холодно перебил его Кор, — и в один прекрасный день никто не придет и не скажет, что у меня нет прав на трон.
 Ана, вспыхнув, стремительно выбежала из зала. Король, от гнева задрожав лицом, с трудом встал.
 — Поостерегись, сын, я еще жив, и могу оказаться тем, кто это скажет!
 И, припадая на палку, вышел вслед за дочерью.
 В эту же ночь приснился королю необычный сон. Будто идет он по пустынному замку и в каждом зале видит длинные накрытые столы. Тускло поблескивают в молчаливом полумраке золотые и серебряные кубки и чаши, искрится в них густое красное вино; золотистый виноград свисает прозрачными нежными гроздьями с низких ваз, грудами лежат на столах яркие спелые яблоки, абрикосы, дыни, кроваво рдеют на изломе сочные гранаты.
 Король, недоумевая, смотрит на горы фруктов и ягод, разложенных на дубовых столах, на все это сладкое изобилие осени, приготовленное непонятно для кого, ведь вокруг никого нет, и в замке полная тишина… Он хочет взять прохладный бархатистый персик, но пальцы его хватают пустоту.
 В тронном зале король, застыв, смотрит, как гора спелых темно-красных вишен, которыми засыпан весь трон, приходит в движение, ягоды начинают расползаться, медленно и бесшумно падать с трона на мозаичный пол. Вишни катятся в разные стороны и, как капли крови, расцвечивают весь пол пугающими красными пятнами.
 Оглянувшись, в зыбком мерцании свечей король видит Яна, живого и невредимого. Ян сидит за столом и, ласково улыбаясь, произносит:
 — Здесь лучше, отец… Садись рядом. — И похлопывает рукой по соседнему стулу.
 … Проснувшись, король долго лежал неподвижно, а потом сказал себе — без сожаления, без страха, но с легкой грустью: «Пора мне в путь…»
 Ранним прохладным утром во дворе замка вокруг короля, сидящего в своем парадном облачении на троне, безмолвно толпились приближенные и слуги, всё население замка. Каждый подходил к трону, опускался на колени, чтобы выслушать слова, которые говорил ему король, целовал протянутую руку и, хмуро поднявшись с колен, уступал место следующему.
 Король знал по имени каждого из трехсот живущих в замке людей, и для каждого нашлось у него приветливое слово. И не было среди них никого, кто не любил бы старого короля. Много лет король мудро правил ими, заботясь об их благе, а сегодня он сидит на белом траурном троне. Бледное лицо его посвежело и покрылось румянцем, будто вновь воспряли все его силы. Болезнь не сломила его гордой, мужественной осанки, глаза смотрят ясно. Даже и теперь, когда длинные волосы, усы и борода белы, как снег, прекрасен его облик…
 Последней к королю подошла королева. Она встала на колени, и король долго смотрел в дорогое лицо. Чувства переполняли его, хотелось сказать о многом, но слова не могли выразить все, что он чувствовал, и, глядя на женщину, которую он так любил, король с бесконечной нежностью произнес только:
 — Моя королева…
 Королева, вздрагивая всем телом, припала к его руке, изо всех сил стараясь сдержать рыдания.
 — Ты — королева… — тихо напомнил ей король, прося чтить обычаи, но, сам нарушая их, склонился и поцеловал нежную руку, в которой дрожал кружевной платок.
 Вдыхая свежий хмельной воздух, принесенный ветром со сжатых полей, король на белом коне, сопровождаемый сворой своих любимых охотничьих собак, медленно тронулся в путь. Так же, как и его отец, и дед, и прадед, он ехал в старую дубовую рощу. Все смотрели королю вслед, и еще долго замершим в неподвижности людям был виден его синий плащ, отороченный драгоценным мехом, и высокая соболья шапка.
 В полдень, когда прояснились задернутые маревом дали, издалека донесся приглушенный собачий вой, и взоры простоявших на ногах несколько часов людей обратились к королеве. Обмякнув, она зашаталась, и если бы не поддерживающие ее руки, непременно упала бы. Казалось, от горя она плохо понимала, что происходит, и Ана с трудом разжала ее пальцы, сжимающие белую птицу.
 С первыми взмахами крыльев голубки у королевы вырвался сдавленный горестный стон — только теперь жестокий обычай разрешал выражать скорбь. И людское горе, долго и с трудом сдерживаемое, загоняемое внутрь, хлынуло наружу. Плакали женщины и дети, мужественные воины и мальчики-оруженосцы, только вступающие в жизнь. Ушел любимый король, а с ним и спокойная, без потрясений и невзгод, жизнь.
 … В роще, под могучим дубом, закрыв глаза и держа в левой руке обнаженный меч, полулежал на синем плаще старый король. Лицо его было умиротворенным, спокойным. Он уже не слышал ни воя окруживших его собак, ни криков и стонов приближающихся людей.
 Его накрыли белым льняным полотном и похоронили рядом с сыном, в широком поле, в выложенной камнями могиле, над которой насыпали высокий курган. И еще долго, глядя на покрытый огненно-желтыми осенними цветами холм, оплакивали люди своего доброго, мудрого короля Властислава.


8.

 Ана шла по двору замка мимо ратников, занимающихся, как обычно, своим оружием, и все приветливо улыбались ей. Для них она по-прежнему принцесса, а не нищая цыганка из табора, как презрительно назвал ее Кор, и девушка чувствовала, что их теплое отношение отогревает ее измученное сердце.
 Она вглядывалась в знакомые лица и испытывала ужасную неловкость, потому что собиралась найти среди них оборотня. В том, что он живет в замке, Ана не сомневалась. Ее мучили ночные кошмары, и, стыдясь своего страха, она решила действовать.
 Ей нужен помощник, верный, испытанный друг, такой, как Любомир. Вернее, сам Любомир, вдруг поняла она, — самый близкий друг отца, его брат, как иногда говорил король. Много разных историй услышала маленькая Ана от Любомира, сидя у него на коленях. Особенно запомнилось ей одно странное предание, пугающее и притягательное.
 Высоко в горах, окружающих долину, есть пещера, в которой днем и ночью горит свет. Но не всякому дано увидеть это красноватое мерцание, а только тому, чья душа открыта злу. Ведь не каждый, кто ищет добро, находит добро, но каждый, кто ищет зло, найдет зло. И когда придет человек к пещере, зло хлынет в долину с гор, принося человеческому роду огромные несчастья. Яркий красный глаз пещеры смотрит вниз, на людей, и манит к себе, обещая исполнить самые несбыточные желания…
 Еще рассказывал Любомир о колдунье с большой головой, которая бродит по лесам и поворачивает следы людей, направляя их в пропасти и заброшенные колодцы; и люди, возвращаясь против своей воли, пропадают, погубленные злой силой. Услышала Ана и о безжалостных крылатых девах, которые в полдень летают над деревнями и крадут детей, оставленных беспечными матерями без присмотра…
 После таких рассказов Ана часто плакала, королева сердилась на Любомира и посмеивающегося король, а сам рассказчик обескураженно поглаживал девочку по головке и неловко успокаивал, придумывая истории повеселее. Своей семьи Любомир так и не завел, отдавая вся силы служению королю.
 … Старый воин издалека увидел, как, похлопывая кнутовищем плетки по ладони, в своем черном мужском костюме, по двору идет Ана, и от гнева кровь ударила ему в голову. Королевская дочь шла, оглядываясь, рассеянно и как-то нерешительно отвечая на приветствия. Она явно кого-то выискивала среди людей, занятых повседневными делами.
 Чтобы избежать нежелательной встречи, Любомир удалился в конюшню и принялся чистить своего коня, с такой яростью орудуя скребком, что гнедой жеребец едва не валился с ног и время от времени возмущенно ржал.
 С тех пор, как умер король, прошло десять дней. Королева, вне себя от горя, сидит в своих покоях и все смотрит в окно. Молодой король, так не похожий характером на своего отца, сразу принялся править очень жестко. На первом же совете, заткнув всем рты, он во всеуслышание объявил, что должники обязаны немедленно вернуть в казну недоимки, иначе им не поздоровится. Особенно это касается крестьян, почему-то забывших, что король должен есть и пить по-королевски, а не как простой ратник. Высокомерие короля кое-кому понравилось, заговорили о сильной руке и наперебой старались угодить правителю.
 Старого Любомира эта мышиная возня не интересовала. Ему вспомнился рассказ об одной женщине, которая, ущемляя своих детей, для себя не жалела ничего. Ее главное правило было: «У детей должна быть здоровая мать.» Посмотрев на молодого короля и послушав его речи, старый воин покачал головой. У матери должны быть здоровые дети, подумал он. А твои дети в опасности, юнец. Кто-то заикнулся о волке. Король небрежно ответил, что с волком будет покончено в считанные дни.
 Дыры в крепостной стене заделали со всей тщательностью, за два дня возвели несколько новых сторожевых вышек и удвоили охрану замка. Теперь в него входили только через центральные ворота, которые запирались еще до захода солнца.
 Но за пределами замка, в долинах, уже укутанных по утрам сырыми туманами, волк лютовал по-прежнему. Любомир сам ездил смотреть на тела двух лесорубов, которых загрыз волк. Это были рослые, сильные мужчины, ведь не всякому под силу валить вековые деревья. Так же, как и у Яна, у них было разорвано горло. Проклятая тварь! Любомир прожил долгую жизнь, но никогда не видел, чтобы зверь так нагло охотился за человеком.
 Король с дружиной опять ловит волка в лесах. В округе, наверное, уже не осталось ни одного волка, всех истребили, но черного убить не удается. Еще бы.
 Уж кому, как не Любомиру, знать, что этот волк — оборотень…
 В ту ночь, когда Любомир единственный раз видел волка, он, войдя через пролом в сад, выворотил из земли огромный камень и завалил им дыру в стене. Потом прошел вдоль внутренней стороны крепостной стены, ограждающей сад, и не обнаружил в ней больше никаких лазеек. Сад густой, но небольшой, Любомир обшарил его, как свои карманы, с той же легкостью, и убедился, что волк не мог улизнуть из замка. Остается одно: волк живет среди них. Как только зверь проникает в замок, он становится человеком. Ни одна собака не тявкнула в спящем замке, потому что оборотень, проходящий мимо них, был им хорошо знаком. Никого не загрыз в замке возвращающийся сюда после страшных ночей волк — он здесь живет, здесь его звериное и человечье логово.
 Любомир поклялся, что убьет эту тварь. Об этом его просил и Властислав:
 — Удостоверься в том, что ты не ошибся, и пусть даже перед тобой будет женщина или ребенок, убей оборотня, Любомир…
 Несколько ночей подряд старый воин, надеясь найти волка и не выпуская из рук короткого меча, со своими двумя собаками обходил замок снаружи. Пустое занятие, понял он, когда вдруг вспомнил о старом подземном ходе, ведущем в замок. Его прорыли давным-давно, чтобы в случае опасности и угрозы неминуемой гибели женщины и дети могли покинуть замок и укрыться в лесах. О нем мало кто знал, и Любомир заскрипел зубами, поняв, сколько упущено времени и скольким людям можно было спасти жизнь, вспомни он об этом раньше.
 Вновь он неутомимо обходил окрестности замка, все увеличивая круги, но дыру в земле найти не мог. Не доверяя никому, он действовал в одиночку, надеясь только на свою крепкую руку. Проклиная себя за тупость и забывчивость, он вспомнил, что подземный ход идет из старой башни замка, где уже давно никто не жил.
 Просидев в засаде у башни две ночи, Любомир сделал ужасное открытие: в башню, крадучись, как вор, ходит королевская дочь.
 В первую ночь он увидел в свете луны, как кто-то тайком прошел в старую башню по переходу, соединяющему ее с башней, где жила королевская семья. Переход был сделан в виде открытой галереи, и Любомир издалека смог разглядеть только то, что человек одет в синее.
 Под утро продрогший Любомир, подкравшись поближе и затаившись в укромном месте, увидел, что из башни идет, пошатываясь, как от страшной усталости, Ана, закутанная в синий плащ. Любомир не поверил своим глазам.
 — Где же справедливость? Куда смотрят наши боги? — весь следующий день спрашивал себя сраженный наповал этой новостью старый воин.
 Неужели Властислав подозревал дочь, когда говорил: «… пусть даже перед тобой будет женщина или ребенок…»?
 Нет, этого не может быть. Ана сама чистота. Если же, изменив своей доброте, уму, красоте, даже она вступила на путь зла, в чем тогда вообще искать опору в жизни?… И как объяснить необъяснимое: зачем королевской дочери оборачиваться волком и сеять вокруг себя смерть?
 Любомир недолго искал причину. Если его догадка верна и оборотень — Ана, то может быть только одно объяснение: положение Аны пошатнулось после того, как она стала водиться с цыганами, всегда имевшими дурную славу в этих краях. Не пристало королевской дочери, даже приемной, якшаться с бродягами, не приученными работать на земле, конокрадами — так говорили многие. И в этих словах была доля правды. Власть — вот что ей нужно!
 … Во вторую ночь Любомир проник в галерею, открытую всем ветрам, и спрятался за каменным уступом, откуда галерея хорошо просматривалась. В полночь мимо него прошла Ана. Луна освещала ее бледное, искаженное страхом лицо и полные тоски глаза. Она шла, как пьяная, словно делая усилие для каждого следующего шага.
 Любомир, пораженный этим зрелищем, прирос к месту. Неожиданно луна скрылась в тучах, и галерея погрузилась во тьму. Как слепой, Любомир осторожно проследовал за девушкой в старую башню, но когда глаза его привыкли к темноте, он не обнаружил Аны впереди себя — она как сквозь землю провалилась.
 Старый воин метался по каким-то узким сырым переходам, темным коридорам, в которых с писком разбегались под ногами крысы, натыкался на маленькие закрытые дверцы, скользил по мокрым грязным лестницам, задыхался от затхлого воздуха и неприятных запахов и, проплутав в башне целый час, кое-как нашел дорогу назад, в галерею. Проклиная дурацкое строение, которое, видно, не случайно оставили люди, он принялся терпеливо ждать.
 Перед самым рассветом Ана вернулась в свои покои. Та же бледность и измученный вид. Где она пропадала эти несколько часов? Разве нормальный человек станет бродить по ночам по жутким лабиринтам старой башни в обществе крыс и летучих мышей? Ана, Ана… Маленькая красивая девочка у него на коленях…
 Любомир смахнул злые слезы, навернувшиеся на глаза, и хотел сразу зарубить королевскую дочь, но вспомнил слова Властислава: «Удостоверься в том, что ты не ошибся…» Однажды они уже ошиблись, решив, что волк — это Дол, и вскоре погиб Ян. Властислав так по-детски радовался, видя в сыне себя, так гордился им, что когда Яна не стало, не смог перенести эту боль…
 Нельзя ошибиться, но и медлить нельзя, иначе погибнет и второй брат, и трон займет эта хитрая, жестокая девка из табора, которая столько ночей пропадала то у цыганских костров, то неизвестно где, заявляясь, как сейчас, только под утро. Сегодня ночью он подберется к этой твари поближе, чтобы увидеть ее истинное обличье, и тогда ей не поможет ни ночь, ни ее злое колдовство.
 … Ана нашла Любомира в конюшне, где он чистил коня. Друг отца уставился на нее, как на привидение. Всегда добрые серые глаза зло прищурены, губы сжаты. Ана растерянно молчала. Любомир тоже не горел желанием вступать в разговор и отводил глаза. Ему пришла на ум поговорка «Волки рыщут — пищу ищут», и по спине пробежал холодок.
 Ана растерянно повернулась, чтобы уйти, но Любомир вдруг окликнул ее деланно-приветливым тоном:
 — Зачем пришла, Ана?
 Девушка нерешительно взглянула на него.
 — Я надеялась, что ты поможешь мне найти волка…
 Любомир онемел от ее наглости. Да, это как в бою… лучшая защита — нападение… Ищет волка… Неужели заметила, что он следит за ней? Впившись в девушку взглядом, он веско произнес:
 — Я тоже ищу его, и кое-что мне уже известно. Завтра… я найду тебя… и мы все обсудим.
 Тщетно он пытался найти в ее лице следы смятения или испуга. Она была невозмутима, разве что немного удивилась. Кивнула, как ни в чем ни бывало, повернулась и ушла.
 Маленькая негодяйка, с ненавистью думал Любомир, глядя девушке вслед. Сегодня ночью ты умрешь. Это будет справедливо.
 К важнейшей в своей жизни ночи Любомир подготовился основательно: выходя на охоту на оборотня, он захватил с собой короткий острый меч, кинжал, несколько дротиков, которые он умело метал на большие расстояния, смоляной факел, кремень и трут.
 Придя в старую башню за час до полуночи, он выбрал удобное место, с которого был виден вход из галереи внутрь неумно построенной громады, и затаился в ожидании. Королевская дочь должна пройти в двух шагах от него, и теперь он ее не упустит.
 Где-то капала вода и пищали крысы, от каменной стены веяло ледяным холодом, но Любомиру было жарко. Он слышал, как натруженно работает его старое сердце, и мысленно просил его не подвести сейчас, когда от него зависит жизнь многих людей.
 Положивший обе руки на ножны, чтобы мгновенно выхватить нож и кинжал, старый воин не услышал, как сзади к нему бесшумно подошел огромный черный волк…
 … На следующий день король, решив перевооружить дружину и увеличить ее состав, послал за начальником стражи. Любомира нигде не могли найти. Долгие поиски в замке и его окрестностях ничего не дали. В лесочке неподалеку случайно нашли деревянный амулет в виде ястреба, летящего сквозь солнечные лучи, и кто-то вспомнил, что точно такой же был у Любомира. Король, лично выехавший на место, где нашли амулет, обнаружил на земле след огромной волчьей лапы. Собаки трусливо отказались идти по следу, гневу правителя не было предела, и в тот день приближенные старались как можно реже попадаться ему на глаза.


9.

 В своих снах Ана часто складывала из мозаики портрет и не могла его сложить: не хватало нескольких кусочков, штрихов, а без них не получалось лицо. Во сне нужно было войти в темную комнату и заглянуть под стол — там было то, что довершит незаконченный портрет. Ана искала эту комнату и в своих снах, и проснувшись — одновременно желая ее найти и страшась этого.
 Среди ночных кошмаров, мучивших ее, один был особенно страшен.
 … Вот рушится стена ее спальни, и девушка выходит в ярко освещенный зал, где играет музыка и много красивых, празднично одетых людей. Ана видит со стороны и себя: она в своем самом нарядном платье, сиреневом, воздушном, порхает среди гостей, как яркая дивная бабочка. Все в восхищении от принцессы.
 Неожиданно Ана вспоминает, что в замке траур, и пытается сказать об этом веселящейся толпе, но каждый с осуждением обрывает ее на полуслове и сердито отворачивается.
 Входит король, он недоволен и кого-то ищет глазами в людском водовороте. Увидев Ану, Кор за руку выводит ее к трону, усаживает и устремляет на похолодевшую от недоброго предчувствия девушку горящий взор. Все смотрят на принцессу, музыка смолкает.
 Ана видит, что у девушки, сидящей на троне, вдруг вылазят клыки, лицо быстро зарастает шерстью и вытягивается в кошмарную волчью морду. Принцесса в ужасе ощупывает свою преобразившуюся голову и хочет закричать, но из горла, будто сжатого безжалостной рукой, вырывается только звериный рык. Толпа людей в панике разбегается, круша и опрокидывая все на своем пути, женщины визжат и плачут от страха. Среди страшного шума и грохота Кор, указывая на Ану, с отвращением и ненавистью произносит:
 — Убейте волка.
 Мужчины с обнаженными мечами бросаются к ней.
 … Ана кричит и просыпается. Она не сразу решается поднести к лицу руки, осторожно, почти теряя сознание, прикасается к гладкой щеке, плачет и, отходя от пережитого кошмара, долго ощупывает горячее лицо. Но она знает, что это еще не конец ее страданиям.
 Неведомая пугающая сила поднимает ее с постели и уже много ночей подряд заставляет красться среди ночи по промозглой осенней темноте, пахнущей мышами, на верхний этаж старой башни, вглядываться в таинственные тени далеко внизу, слушать уханье сов и изломанный, неровный свист ветра. В этой ночной горячке она часто уже не понимает, где сон, а где явь, и ночные кошмары болезненными воспоминаниями и днем терзают ее…
 Однажды, хмурым осенним утром, Ана через слугу получила от брата приглашение поохотиться вместе с ним на оленя. Она уже давно не выезжала, и ей вдруг страстно захотелось подышать свежим холодным воздухом, стряхнуть с себя тоску и грусть. Передав свое согласие, она быстро переоделась и спустилась во двор, где охотники во главе с самим королем в полной готовности уже ждали ее.
 Кор, гарцующий на прекрасном гнедом коне, покрытом расшитой золотом попоной, был одет с роскошью, бьющей в глаза, чрезмерной и нарочитой. Все, на что падал взор Аны, вызывало у нее немой протест: украшенные жемчугом ножны, вычурные золотые пряжки на сапогах, позолоченная сбруя коня. Все это было бы уместно на парадном приеме, но не среди унылых осенних пейзажей.
 Королевская свита была одета под стать королю, в охотничьи костюмы, просторные плащи на меху, лисьи и собольи шапки. Король пребывал в отличном настроении, и в его окружении царило радостное оживление. Застоявшиеся кони всхрапывали, собаки бегали вокруг них, подрагивая от холода. А королева-мать, сидя у окна, безучастно смотрела на пеструю толпу, в нетерпении поглядывающую на распахнутые ворота замка.
 Ана на своем Ветре присоединилась к всадникам, и шумная кавалькада устремилась в долину. Там холодные утренники уже серебрили изморозью порыжевшие от увядшей травы холмы и поля; опустевшее с отлетом птиц низкое небо осень вовсю раскрашивала в серые, скучные цвета, и резкий ветер шелестел над темной речной водой сухими стеблями камышей.
 Разогрев коней и собак бешеной скачкой по пустынным полям, где далеко окрест раздавался каждый звук, охотники въехали в лес. Ловчих выслали вперед, и вскоре звуки рожка возвестили о том, что олень найден. Возбужденные охотники ринулись загонять несчастное животное.
 Ана выехала из леса и поскакала по бездорожью среди невысоких холмов, мимо прозрачных обнаженных рощ, и скоро охота осталась далеко позади.
 Король ликовал: сегодня он лично добыл двух оленей и кабана. Решив еще раз попытать счастья и загнать лисицу, охотники разъехались по полям. Через час, вдоволь насладившиеся жестокой забавой всадники, кто поодиночке, кто небольшими группами, съезжались к подножию заросшего колючим кустарником холма и громко обсуждали подробности удавшейся охоты.
 Неожиданно вдалеке, из-за гряды холмов, прикрытых белесой дымкой, показалась принцесса. Она гнала коня во весь опор и что-то встревоженно кричала, но сильный ветер относил ее слова в сторону. Мужчины дружно поскакали ей навстречу.
 И конь, и всадница были ужасно измучены и напуганы. Откидывая с побледневшего лица длинные растрепавшиеся волосы, Ана закричала приблизившимся охотникам:
 — Волк! Там! — Она показала плеткой назад, за холмы. — Он гнался за мной! Черный волк!
 Выхватив мечи, мужчины ринулись в направлении, указанном Аной. Ее взмыленный конь кое-как поспевал за ними, и со стороны казалось, что он вот-вот рухнет на дрожащую от топота копыт землю. Преодолев гряду холмов и сверху внимательно осмотрев местность, всадники осторожно спустились в небольшую долину, где между островками дубовых рощ извивалась серой лентой река. По долине были в беспорядке разбросаны огромные валуны; за каждым из них могла притаиться опасность, поэтому отряд продвигался медленно.
 Вдруг слева, из небольшого леска, донесся слабый звук охотничьего рога: кто-то подавал двукратный протяжный сигнал. Это была просьба о помощи. Помчавшиеся на этот зов охотники с ужасом обнаружили истекающего кровью короля, у которого сапог на правой ноге был изодран в клочья. Рядом, с разорванным горлом, лежал его красавец-конь. Собаки обнюхали забрызганную кровью землю и, испуганно скуля, сбились в кучу.
 Король был бледен от потери крови, раздражен и на все вопросы только сердито ответил:
 — Черный волк.
 Рану быстро перевязали, короля посадили на другого коня, и часть всадников исчезла в поисках волка за деревьями, остальные невесело тронулись в обратный путь. День был испорчен. Оглядев присутствующих, король спросил:
 — Где Ана?
 Но принцесса уже показалась на гребне холма. Она медленно ехала на измученном коне и не спускала глаз с приближающегося в толпе всадников короля.
 — Что случилось, Кор? — хриплым от волнения голосом крикнула она издалека. — Ты ранен?
 — Все в порядке, — отмахнулся король и обратился к спутникам: — Я боялся, что вы слишком далеко, но, к счастью, мой рог был услышан.
 — Это принцесса привела нас сюда, — сказал рослый рыжебородый ратник, которого король, в числе других десяти молодцов, всегда брал с собой для охраны.
 Король удивился и, пристально глядя на подъезжающую Ану, медленно произнес:
 — А откуда принцессе было известно, что я здесь?
 Его слова произвели неприятное впечатление на подданных. Все задумались, хмуро поглядывая на принцессу. Ветер донес до Аны этот разговор, и, подъехав, она с вызовом возразила:
 — Я понятия не имела, что король здесь! Я не приводила вас к нему. Я сказала, что волк, гнавшийся за мной через всю долину, отстал здесь, за холмами. Вы поскакали сюда и, вижу, обнаружили раненого короля. И вообще, я не понимаю, в чем тут дело…
 Рыжебородый ратник усмехнулся:
 — В том, что на короля напал волк. Странно, что принцесса, примчавшаяся из этих мест, не слышала ни криков, ни звуков рога.
 Ратники на пританцовывающих конях медленно и незаметно окружали Ану, недобро оглядывая ее. С каждой минутой их подозрения росли.
 — Да… Я ничего не слышала… только свист ветра в ушах…
 Принцесса казалась взволнованной и немного растерянной. Король хотел снова двинуться в путь, но рыжебородый, уже с открытой ненавистью смотревший на Ану, обратился к нему:
 — Повелитель наш, дозволь мне сказать. — Изнемогший от раны король недовольно поморщился, но кивнул. — Принцесса искала Любомира, и в ту же ночь волк убил его.
 — Это правда, Ана? Зачем ты искала Любомира? — удивился король.
 Девушка молчала, опустив глаза. Незаметно приблизившиеся к Ане двое ратников бросились на нее и схватили с обеих сторон за руки. Мгновенно девушка, навалившись всем телом на левого всадника, правой ногой нанесла сильный удар в лицо другому и высвободившейся правой рукой выхватила короткий меч из ножен, висевших у нее на поясе. Все произошло настолько быстро и неожиданно, что второй всадник, не дожидаясь, пока меч вонзится ему в грудь, отпрянул. Ана подняла коня на дыбы и, размахивая мечом, крикнула:
 — Уберите свои грязные лапы! Вы что, думаете, что я волк?!
 — Прекратите! — зло закричал король на ратников. — С ума сошли?
 Всадники тотчас разбились на две враждебные группы: свита окружила короля, а ратники сгрудились поодаль. В который раз за сегодняшний день обнажились мечи. Ана, отъехав на безопасное расстояние, с тревогой следила за происходящим.
 — Не покрывай оборотня, король! Справедливости! Мы сами разберемся с ней! — хмуро кричали обозленные ратники.
 Рыжебородый приблизился к королю и, бесстрашно глядя ему в глаза, сказал:
 — Волк убил уже столько людей, сколько родилось в долине за шесть лун — так говорят в деревнях. Он убил моего брата. Позволь нам проверить твою сестру огнем. — Король вздрогнул. — Мы привяжем ее к дереву, разложим рядом большой костер и будем ждать. Если она оборотень, она примет свой колдовской облик, если нет — с принцессой ничего не случится. Позволь нам сделать это! Люди в долине ропщут…
 — Мне плевать на то, что они ропщут! — закричал король и ударил рыжебородого плеткой по лицу так, что брызнула кровь. Ратник, охнув, схватился за лицо. Его лошадь испуганно шарахнулась в сторону. — Здесь я король! Однажды я уже убил того, кто был мне дорог! — свирепея, страшным голосом кричал Кор. Притихшее окружение покорно внимало. — Не сметь трогать принцессу! Пошли все прочь! — И первый поскакал в замок.


10.

 Ана пришла на половину Кора нежданно-негаданно. В подсвечнике на столе горели всего две свечи, их мерцание едва освещало лицо сидящего напротив Аны Кора, и девушка, легко и изящно передвигаясь по большой, излишне роскошно обставленной комнате, зажгла все свечи, какие только нашла. Кор, усмехаясь, наблюдал за ней.
 Когда засияло множество огоньков, Ана вновь села за стол напротив брата. Выглядела она довольной. Кор налил ей вина, но Ана не прикоснулась к нему.
 — У тебя здесь холодно… Наверное, уже лет сто не зажигал камин? — сказала она.
 — Я не такой нежный, как ты, — фыркнул Кор. — Платьев не ношу.
 — Я иногда надеваю мужской костюм, — с шутливым вызовом ответила Ана.
 — Я заметил.
 Кор пил вино, спокойно поглядывая на Ану, и не торопился расспрашивать. Принцесса была немного бледна, но по-прежнему красива.
 — Я хотела тебя поблагодарить за то, что ты не дал меня унизить, вчера на охоте… — выговорила Ана, опустив глаза.
 — Тебе нечего бояться.
 — А я боюсь, Кор, я очень боюсь волка…
 — Стены замка надежны, как скала.
 — Да… Но только вчера волк напал на тебя… Как твоя рана?
 — Все зажило, как на собаке.
 — Фу, какое грубое сравнение!
 Кор хрипло рассмеялся.
 — Что, не любишь собак?
 — Как и ты.
 — Да. — Кор помрачнел. — После Дола я не люблю собак…
 — Извини… У тебя тут… не хватает женской руки… — запинаясь, проговорила Ана и обвела глазами комнату.
 Она уронила под стол свой крошечный кружевной платок, который держала в руке, шурша платьем, наклонилась и подняла. Тут же встав, она нерешительно пошла к двери. Кор хищным движением метнулся за ней и, взяв за плечи, повернул к себе. Ана казалась очень смущенной, по ее бледному лицу пошли красные пятна. Кор настороженно смотрел на нее.
 — Ты помнишь наш разговор? — прошептала Ана. — Кажется, ты сделал мне предложение…
 Кор расслабился и, наклонившись, медленно поцеловал девушке ладонь. Не выпуская ее руку и пристально глядя в зардевшееся лицо, он спросил:
 — И какой будет ответ?
 — Я согласна…
 Кор довольно рассмеялся:
 — Моя королева… — И поцеловал на внутренней стороне ее смуглой обнаженной руки тоненькую синюю жилку.
 По телу Аны пробежала дрожь. Кор жадно привлек ее к себе, но тут в дверь громко постучали. Кор вздрогнул, Ана выскользнула из его объятий и через мгновение уже открывала дверь.
 — Кто там? — недовольно спросил Кор Ану, придержав дверь ногой.
 — Мои служанки. Я просила их поторопить меня — мама боится надолго оставаться одна…
 — А почему там мужские голоса? — спросил Кор и уже мягче, шутливо, добавил: — Ты что, привела с собой весь замок?
 — Дорогой… — Кор улыбнулся. — Я боюсь одна ходить вечером по замку… Ты же не хочешь, чтобы меня съел волк? — кокетливо проговорила Ана.
 — Не хочу… Ты мне нравишься живой.
 Ана на прощание махнула кружевным платком и растворилась в ночи.
 Холодная осенняя ночь царила в старом саду. Изредка сюда доносились выкрики дозорных со сторожевых башен: «Прочь от замка, прочь!» Деревья, качаясь, шумели голыми ветвями, шелестели засохшие побеги дикого хмеля, обвившие старые, доживающие свой век вербы, и пронзительный ветер гонял по земле потемневшие сухие листья.
 Кор часто, почти каждую ночь, приходил сюда, на могилу Дола, устроенную в укромном уголке сада, рядом со старым колодцем. Здесь ему становилось спокойнее, но боль от потери еще не прошла. Его заставили сделать это, убить своего лучшего друга, сгубить ни за что, и рана в душе еще саднила. Я не хотел, Дол, говорил он невысокому темному холмику, в который раз прося прощения у старого пса, виноватого лишь в том, что он был похож на волка. Это теперь я король и могу делать все, что хочу, а тогда не мог… Как славно мы порезвились бы сейчас с тобой в лесах…
 Кор вспомнил, какой неуклюжей размашистой трусцой спешил к нему Дол, заслышав издали его шаги. Голова покачивается, прыжок, несильный удар лапами в живот, и игра началась. И всегда горд и независим… Лишь однажды Кор увидел испуганного Дола — когда решил глупо и зло пошутить: вынул из ножен меч и зачем-то махнул им перед самой мордой пса. Шерсть у Дола на загривке встала дыбом, уши опустились и оттянулись назад, а хвост прижался к ногам. Кор потом долго не мог вернуть доверие Дола и преодолеть его гордую отчужденность.
 Где-то хрустнула ветка, и Кор насторожился. Вчера садовник, по просьбе Аны, рассыпал по саду какую-то вонючую дрянь, дескать, слишком много развелось землероек и кротов, и теперь резкий, невыносимый запах бил в нос, заглушая все остальные, доводя до головокружения. Пора идти, скоро рассвет…
 Ана, как дикая кошка, прыгнула с ветки на волка, лежащего под старым деревом, и вонзила сверкающее лезвие в самое основание головы, где мощный загривок переходил в туловище, и, задыхаясь от отвращения, навалилась всем телом на рукоять, чтобы острое жало как можно глубже поразило эту нечеловеческую, враждебную плоть. Отскочив, она с силой выдернула кинжал, и темная кровь ударила струей.
 Черный волк, упав набок, силился повернуть огромную страшную морду, но не мог. Ана поняла, что он хочет увидеть, от кого принял смерть. Она подошла и, встав на колени, заглянула в волчьи, уже подернутые пеленой глаза.
 — Это я, — тихо сказала она волку.
 Гнев и сострадание боролись в ней и отражались на ее лице, и волк понял это. Он закрыл глаза, вытянулся в струну на прихваченной ранними заморозками земле и испустил дух.
 Наступал серый рассвет. Очнувшись от минутного забытья, Ана в полумраке нащупала на шее мертвого волка золотую цепь с медальоном и сорвала ее, сломав застежку. Потом встала и, заглянув в старый бездонный колодец, бросила в него знак королевской власти. Старая нянька говорила ей, что этот колодец хранит много тайн. Что ж, сегодня к ним присоединилась еще одна…
 Ана вынула из-за пазухи сложенное в несколько раз тончайшее белое полотно и накрыла им волка. Затем, раскидав под дубом, рядом с могилой Дола, хрусткую осеннюю листву, в рыхлой лесной почве вырыла яму, помогая себе кинжалом.
 Черный волк лег в землю рядом с тем, кого любил в этой жизни. Нарубив веток, Ана забросала ими свеженасыпанный холмик земли и толстым слоем запорошила его листьями, потом присела рядом. Все плыло у нее перед глазами. В каком-то оцепенении она протянула в сторону руку, чтобы в нее вложили птицу, вздрогнув, очнулась и закрыла лицо руками.
 В последний раз взглянув на печальное место, Ана прошла из сада в конюшню, вывела оседланного Ветра и, завернувшись в темный плащ, подбитый мехом, умчалась в долину, в затянутые пепельными туманами просторы. И больше никто никогда не слышал о прекрасной принцессе.
 А в замке на горе очень скоро угасла королева, потерявшая вдруг все, что наполняло ее жизнь смыслом.




 Глава третья
 Дуй




1.

 Над тихой долиной промчались века и стерли в пыль гордые очертания каменной громады замка на скалистом мысу. Зубцы башен обвалились, стены разрушились, тлен и запустение царили теперь в жилище королей, где давно уже селились и множились только стаи воронья.
 Старый ворон, живший в замке почти триста лет, часами грел на солнце свои кости и равнодушно наблюдал, как там, внизу, в прежде ярко зеленеющих долинах, исчезают густые высокие леса и мелеют быстроводные реки. Некогда плодородные, черные земли заболачиваются, и глубокие овраги, как морщины, избороздили просторные поля. Люди уходят все дальше, в глубь долины, тесня соседей, селясь на каменистых склонах гор, мало пригодных для жилья, и отсюда, с высокой полуразрушенной башни, человеческие жилища кажутся старому ворону крохотными и ненастоящими. Знойные пыльные ветры иногда приносят из тех далеких мест слабые запахи дыма от очагов, и тогда мрачно нахохлившейся птице вспоминается давняя суетливая, шумная жизнь в замке, забытые лица давно ушедших людей…
 Ворон дремлет, склонив голову. Вместе с ним в надвигающихся сумерках засыпают темные печальные развалины, над которыми встает в своем зыбком сиянии вечная луна.
 День клонился к вечеру, и юноша, неохотно помогающий отцу вынимать из печи горячие противни, часто и с тоской поглядывал в низкое маленькое окно на быстро темнеющие горы. Его отец, ловко управляясь с пышущей жаром печью, весело напевал, что-то громко спрашивал у сына и, привычно не дождавшись ответа, снова начинал петь.
 Юноша ненавидел эту веселость отца. Как можно все время быть в хорошем настроении, когда в доме часто нечего есть, кроме куска вчерашнего хлеба? Подавать нищим милостыню, зная, что отдаешь последние деньги?
 В их селении они едва ли не самые бедные. Не потому, что отец мало работает — он стоит у печи с утра до ночи — а потому, что для других он ничего не жалеет. Он не умеет копить. Он не думает о завтрашнем дне. Один-единственный раз ему представилась возможность выдвинуться: его пригласили в деревенский совет на уважаемую и денежную должность. А он что ответил? Юноша зло посмотрел в спину отцу. «А кто тогда будет печь хлеб?» И остался в своей маленькой тесной пекарне — печь хлеб. Летом — в удушающей жаре, зимой — на ледяных сквозняках. Хлеб у отца получается чудный, вкусный. Его раскупают мгновенно, едва мать выносит лотки с горячей выпечкой на деревенскую базарную площадь. Но почему нужно продавать его почти задаром?!
 Зачем отец с матерью наплодили детей, которых никогда не смогут обеспечить: дать денег, построить каждому по хорошему, просторному дому? Он не просил, чтобы они родили его и выбросили нищим в этот враждебный, не ждущий его мир. Ему надоело стесняться — до головокружения, до тошноты — дешевой выходной одежды, в которой вся семья по воскресеньям ходит в церковь. Надоело не замечать косых взглядов, которые сверстники бросают на его стоптанные башмаки. Он ненавидит это вечное безденежье, вечную бедность. И отцовское беспечное отношение к жизни вызывает у него только жгучую злобу и стыд. И мать под стать отцу — все время довольно щебечет, наглядеться не может на эту ненасытную ораву, только успевает всех обстирывать да вытирать носы…
 Юноша злобно пнул одного из путающихся под ногами братьев, остальные, с воплями, разбежались сами.
 Бабка, мать отца, как-то рассказала внуку, что отец происходит из знатного, чуть ли не королевского рода, и что когда-то, очень давно, его предки владели всем этим краем. И здесь, в долине, и за горными кряжами на востоке простирались их владения. Юноша не раз пытался представить себе это: власть, огромные богатства, тысячи подданных… Все это было когда-то и у кого-то, но не у него и не сейчас. Ему остался только разрушенный замок на горе, бесполезная груда развалин. Все раздарили и развеяли по белу свету беспечно-щедрые, безалаберные, как и их потомок, короли…
 Вон он, королевский отпрыск, стоит у печи в протертых до дыр штанах, весь обсыпанный мукой, и мурлычет что-то себе под нос. И беспрестанно сует то крендель, то булочку забегающим к нему с улицы в пекарню голодранцам, вечно голодным и разевающим рот на чужой кусок! Это сводило юношу с ума. Он громыхнул последним противнем и, не глядя на отца, молча вышел из душного чада пекарни наружу, на улицу, где лицо сразу обдала бодрящая свежесть летнего вечера.
 Сумерки уже сгустили прозрачный воздух до ослепительной синевы и окрасили синим дома, деревья, горы. Над притихшей деревней, прилепившейся к подножию невысоких пологих гор, вставала ранняя белая луна. Редко тявкали сонные собаки, в соседнем доме плакал ребенок, и мать негромко пела ему колыбельную.
 Обогнув низкое строение пекарни, юноша стремительно зашагал по узкой тропинке вверх, к самой вершине Ненужной горы — так люди прозвали холм, перегораживающий ведущую в долину с гор широкую дорогу. Низкая луна и редкие звезды освещали ему путь, и вскоре юноша добрался до цели — огромного черного камня, мрачной глыбой лежащего почти на вершине холма.
 Про этот камень рассказывали чудеса. Будто бы много лет назад, может, двести, а может, и триста, он лежал внизу, в долине. Но то ли лежать ему там наскучило, то ли по другой какой причине, но тяжеленный округлый монолит вдруг принялся медленно, как старая сонная улитка, ползти в гору, преодолевая за год расстояние в один человеческий шаг.
 О странном камне, живущем своей непонятной жизнью, люди всегда говорили неохотно и шепотом и пугали им непослушных детей: «Вот камень услышит!…»
 Юноша не боялся камня. Год назад он насмелился осторожно приблизиться к таинственной глыбе, обошел ее со всех сторон, прикладывая ухо к холодным бокам, погладил, потом похлопал неровную, чуть сглаженную, поверхность и наконец по еле заметным трещинкам и впадинам забрался на высокого, в четыре человеческих роста, каменного великана.
 Стоя на нем, юноша окинул взором лесистые склоны гор к западу от Ненужной горы и вдруг заметил далеко впереди себя, на соседнем холме, слабое красноватое сияние, то появляющееся, то исчезающее. С этого дня он потерял покой. Это была та загадочная пещера из бабкиных рассказов, в которой исполняются любые человеческие желания. Удача повернулась к нему лицом, и теперь у юноши появилась самая главная в жизни цель — дойти до пещеры.
 Едва он спускался с черного камня, потом с горы и углублялся в лес, как тут же сбивался с пути и оказывался далеко в стороне от заветных огней. Часами, в ночной тишине, смотрел он на далекий свет, притягивающий его, как свеча мотыльков, и твердил себе, как безумный, что обязательно дойдет, чего бы это ему ни стоило, иначе его безрадостная, унылая жизнь никогда не переменится.
 Уже год его зоркий взгляд напрасно выискивал в море однообразных деревьев, покрывающих холмы, какой-нибудь приметный знак, ориентир, по которому можно найти таинственное место. Черный камень за год продвинулся ровно на шаг, и юноша, глядя на него, часто думал о том, куда так упорно, века напролет, стремится молчаливая громада. Не туда ли, куда и он сам? И какие желания таятся в его холодной непроницаемой глубине?
 … Сегодня красное окно далекого загадочного дома светилось особенно ярко, и юноша в мрачном отчаянии решительно зашагал в его сторону по темному ночному лесу, полному пугающих шорохов и скользящих за деревьями неясных теней.
 Свет вдали мелькал, не исчезая, и горел все ярче. Юноша рвался к нему, забыв про осторожность, и, внезапно налетев в темноте на пень, упал. Острый сучок распорол ему ладонь. Теплая кровь обильно закапала на землю, но сжав руку в кулак и стиснув зубы, он, не теряя времени, продолжил свой путь.
 Огни сияли уже совсем рядом, как вдруг за своей спиной, среди таинственных ночных звуков, он различил прерывистые шаркающие шаги, будто за ним, поминутно останавливаясь, брел немощный, больной человек. Юноша спрятался за неохватное дерево и вгляделся в темноту.
 Пригнувшись к земле и принюхиваясь, как собака, шла по его следам безобразная старуха с большой головой. Она всматривалась в капли крови, что темнели на мягкой земле, и что-то бормотала. Юноше стало не по себе, но когда бабка поравнялась с ним, он вышел из-за дерева и встал перед ней, не говоря ни слова. Злоба переполняла его: сейчас, когда до цели оставались считанные шаги, ему мешает эта старая ведьма!
 Старуха, не разгибаясь, скособочила шею и глянула на него пронзительными прищуренными глазами. Она молча разглядывала высокого светловолосого незнакомца, худого и нескладного, со злым, ожесточенным видом взиравшего на нее, и, наконец, проговорила:
 — Так вот ты какой… — Ее нежный, мелодичный голос журчал, как маленький весенний ручей, и, оглянувшись, юноша поначалу даже не понял, что это заговорила безобразная старуха. — Я думала, за века кровь королей разбавлена, и род прервался. Я глазам своим не поверила, когда увидела эти голубые капли…
 — Голубые?… — Юноша поднес к глазам пораненную руку. Падающая на землю кровь была обычной, темно-красной в свете луны. — Она красная…
 Старуха хмыкнула.
 — Как тебя звать? — спросила она.
 Юноша опустил глаза. Еще одна рана в душе… Когда-то дальний родственник отца, взглянув на сердито орущего в колыбели младенца, воскликнул: «Ох, ты… какой важный, надутый… Дуй!» И это нелепое имя прилипло к нему, как репей, а настоящее вскоре затерялось, забылось.
 — Можешь не отвечать, я уже знаю, — сказала старуха, внимательно глядя на юношу своими маленькими выцветшими глазами.
 Ее непривычно огромное лицо было желтоватого цвета, неприятно-болезненного, а жидкие седые волосы, собранные на затылке в крохотный пучок, едва прикрывали голый череп. Крючковатый нос хищно нависал над большим ртом с его синими узкими губами. Более безобразного лица юноша никогда не видел, и не мог отвести глаз, рассматривая его. На мгновение он даже забыл, куда шел.
 — Поцелуемся? — сказала бабка, заметив, как пристально он изучает ее, и звонко захохотала каким-то чужим, молодым смехом, когда увидела, как передернуло юношу. — Целый год издалека на меня смотришь, и вот я перед тобой…
 — На тебя? Нужна ты мне.
 — Нужна-нужна, — не обижаясь, подтвердила старуха. — Скажи-ка мне, старший сын пекаря… — последнее слово она произнесла с насмешкой, и юноша почувствовал, как его лицо запылало. — Ты хотел бы владеть этим краем, как твои предки? И этим, и другими? Ведь на свете много земель и побогаче…
 Юноша выпрямился, глаза у него заблестели. Старуха зорко следила за ним. Алчный, властолюбивый… Из него может выйти толк…
 — Как ты здесь оказался? — вкрадчиво спросила она.
 — Увидел свет да и пришел, — буркнул юноша.
 Старуха вздрогнула от радости. Он будет хорошим учеником!
 — Иди за мной, — сказала она, и вскоре оба вышли к подножию высокой горы. Из широкого круглого отверстия в скале лился ослепительными потоками тревожный, зачаровывающий свет. — Здесь живу я.
 Юноша взволнованно глядел то на колдунью с большой головой, то на заветное место, до которого он наконец дошел. Он хотел войти в пещеру, но бабка его остановила:
 — Еще не время. Я исполню твои желания только тогда, когда ты мне заплатишь. — Юноша хмуро смотрел на колдунью. — Не деньгами — у тебя их нет, да они мне и не нужны… — Она помолчала. — Ты подроешь склон под черным камнем — по ночам, тихо и незаметно — чтобы эта ползучая дрянь вернулась обратно в долину…
 — Ты боишься его, — сказал юноша, исподлобья взглянув на нее.
 — Тебя это не касается!
 — Камень может, скатившись, разрушить дома в деревне…
 — Неважно. Или тебя беспокоят жизни этих людишек?
 — Меня — не беспокоят.
 — Отлично. Когда сделаешь дело, придешь ко мне.
 — А вдруг…
 — Найдешь, — успокоила старуха. — Еще быстрее, чем прежде. А теперь иди и не оборачивайся.
 Юноша сделал два шага, но остановился и через плечо, не глядя, спросил:
 — Почему у тебя такой голос?
 Бабка захихикала ему в спину:
 — Я украла его у одной молоденькой девчонки. Но я добрая — взамен ей достался мой.
 Юноша двинулся дальше. Не обернулся, отметила старуха. Порода. Злая порода. Из него выйдет толк.
 В одну из теплых июльских ночей черный камень неожиданно скатился с Ненужной горы в деревню, разрушил несколько домов и убил шестерых человек. Напуганные жители принялись поспешно разбирать по бревнам свои дома, чтобы уехать на новое место, подальше от черного убийцы, лежащего теперь посреди базарной площади, в самом центре деревни.
 Коварство камня было очевидно: сотни лет он полз в гору, чтобы, забравшись повыше, скатиться и навредить людям. В деревне стояла тишина — боясь навлечь на себя еще большие несчастья, жители собирались в дорогу молча, но каждый в душе проклинал безжалостную каменную глыбу, сгоняющую их с родной земли.
 Так впервые Дуй познал опьяняющую силу власти над людьми. Он смотрел на потрясенную деревню, на испуганные, страдающие лица, и ему хотелось кричать:
 — Это сделал я, я! Вы слышите? Я, сын нищего пекаря, потомок королей!
 Волнуясь, будто получил несметные богатства, он твердил:
 — Голубая кровь… я король… король…
 И мысленно произносил целые речи — злорадные, мстительные — этим людям, которые, как ему казалось, презирали его за бедность. Его оскорбленное болезненное самолюбие наконец было отомщено, и он решил, что власть — единственная ценность в этой жизни. Власть доказывает твою исключительность: ты лучше, ты умнее, ты достойнее всех!
 — Вы смеялись надо мной, — шептал Дуй, — и я наказал вас. Я разом перевернул вашу жизнь. Я ваш король, только вы забыли это!
 Эти новые, безумные мысли настолько потрясли все его существо, что он заболел и десять дней находился между жизнью и смертью.
 … Деревня снялась с места и невесело тронулась в путь. Телега, запряженная тощим конем, везла больного юношу, над которым заботливо хлопотала мать…


2.

 — Я заплатил и пришел к тебе, — волнуясь, сказал Дуй колдунье, которую он нашел сидящей на камне рядом с пылающим проемом таинственной пещеры.
 — Да-да… — рассеянно пробормотала старуха, явно размышляя над чем-то другим. — Я отблагодарю тебя. Ты будешь доволен…
 Дуй молча терпеливо ждал. Колдунья велела ему сесть в тень высокого стройного бука, закрыть глаза и не шевелиться.
 Юноша в болезненно-восторженном состоянии ждал чуда. Он никак не мог сосредоточиться на какой-нибудь одной мысли, в голове шумело, как после работы в душной пекарне, во рту пересохло. «Я король… я король…» — назойливо вертелись в сознании одни и те же слова.
 Бабка долго гремела чем-то металлическим, бормотала, потом, шаркая ногами, удалилась. Замирая от сладкого предчувствия, Дуй открыл глаза. Он по-прежнему сидел на траве под мощным буком. К его гладкому серебристо-серому стволу он был прикован толстой железной цепью, тянущейся от ошейника на его горле.
 Колдунья вернулась к пещере через три дня. Юноша на цепи, увидев ее, поднялся с земли. Полубезумный от ярости, он был страшен. Вместо слов, которые он хотел сказать старухе, из его горла вырывались какие-то булькающие звуки. Ведьма, прищурившись, одобрительно смотрела на почти потерявшего человеческий облик пленника.
 — Хорошо, очень хорошо… — проскрипела она жутким, утробным голосом, удивившим даже измученного гневом юношу.
 Старуха подошла поближе.
 — Ты волк, — сказала она, страшно выкатив глаза и вперив их в человека на цепи.
 — А ты старая сумасшедшая дура, — отозвался тот.
 — Ты волк, — настойчиво повторила колдунья и длинной палкой ударила юношу по спине.
 Дуй в ярости закричал и хотел броситься на свою мучительницу, но внезапная страшная боль согнула его пополам. Какая-то жестокая неведомая сила скрутила его и принялась выворачивать наизнанку нутро, будто в нем сидели и рвали его когтями тысячи злых голодных кошек.
 Дую казалось, что он кричит и его крик слышит весь лес, но страшная бабка, без особого интереса наблюдавшая за ним, видела, что он корчится на земле без единого звука, как рыба, разевая искаженный болью рот. Дуй решил, что пришла смерть, но боль неожиданно отступила, будто ее и не было. Земля приблизилась к нему, а деревья сразу стали еще выше. Тело налилось безграничной, опьяняющей силой. В нос ударили тысячи острых, пряных запахов леса.
 Он почувствовал, что у него есть брюхо, сытое, тугое, есть четыре мощные пружинистые лапы с острыми, как лезвие ножа, когтями, клыки, которыми так легко вспарывать живую, теплую плоть. И глаза! Видящие теперь восхитительно далеко и четко! Каждая букашка под ногами — или под лапами? — каждый никчемный муравей заметен, и ничто отныне не скроется от острого, безжалостного взгляда черного волка!
 Волк мотнул головой и нерешительно шагнул вперед. Тело превосходно слушалось его. Сверкая желто-зелеными глазами, зверь сделал еще два быстрых шага, но железная цепь больно ударила его по лапам, и захрипело перехваченное ошейником горло. Волк бешено защелкал зубами, разбрызгивая с черной морды пену. Пригнув огромную голову, он в слепой злобе уставился на колдунью.
 Та издалека бросила ему окровавленный кусок мяса. Повинуясь древнему инстинкту, зверь на лету, не раздумывая, проглотил его. Старуха довольно кивнула и подошла к волку вплотную.
 — Теперь, когда захочешь превратиться обратно в человека, вспомни, как тебя, короля, будто дворового пса, продержали три дня на цепи. — И она засмеялась противным скрипучим смехом.
 Волк, гремя цепью, прыгнул на старуху, но та выбросила вперед руку, и облако огня опалило оскаленную волчью пасть. Волк, трусливо скуля, упал на землю и принялся передними лапами тереть обожженную морду.
 — Видишь, волк… — задумчиво проговорила колдунья, — тебе не так больно, как страшно… Это огонь… а волк боится огня всегда, и с этим ты ничего не сможешь поделать… От огня слабеет твоя уверенность, а значит, и колдовство, и если ты не дурак, ты будешь обходить его стороной. Пока что ты ведешь себя не очень умно, Дуй. Ты пришел ко мне, чтобы меня уничтожить или чтобы я сделала тебя королем? — И она больно щелкнула волка по кончику черного носа. Волк, съежившись, стерпел и, склонив голову, подставил колдунье, как слабый сильному, шею, свое самое уязвимое место. — Я сделаю тебя могущественным, я наделю тебя силой, какой нет ни у одного из этих презренных людишек, которые, как кроты, целыми днями копаются в земле… — Колдунья, приблизив свое страшное бородавчатое лицо к самой морде черного волка, жарко шептала ему о своих сокровенных желаниях. — Мы с тобой теперь вместе, против них. Мы уничтожим их, мы будем гнать их прочь, как ветры гонят по земле опавшие листья, — не спрашивая и не прислушиваясь к их шелесту… Да, ты будешь ветром! Я научу тебя управлять стихиями — бурями, тучами. Научу внушать необъяснимый, не сравнимый ни с чем страх. О, такая власть дороже денег, дороже любви и даже бессмертия… Ты же хочешь  этого,  я не ошиблась? — Старуха, склонившись, жадно смотрела в сверкающие волчьи глаза.
 Черный волк, присев на задние лапы, задрал свою страшную морду кверху, задергал горлом и издал громкий торжествующий вой…


3.

 Ночь спустилась на землю, и лес зажил своей особой, не похожей на дневную, жизнью. Смолкли уставшие птицы, спряталась по дуплам и норкам лесная мелочь, все затаилось, сжавшись от страха перед сильными, прожорливыми, непобедимыми тенями, что вдруг возникали из ночной темноты и выхватывали из жизни того, кто зазевался, не вовремя высунулся, пискнул спросонья. Лишь деревья гордо шумели ветвями так же невозмутимо, как и днем.
 Всю ночь, позвякивая цепью, бежал по лесу огромный черный волк. Крепко ухватившись за цепь, вприпрыжку, как резвая коза, неслась за ним следом страшная старуха с большой головой. Время от времени она дергала цепь, и волк послушно поворачивал налево или направо. Перед рассветом странная пара остановилась у заросшего высоким лесом холма.
 Старуха, принюхиваясь, потирая руки и подставляя их слабому утреннему ветру, побродила по захламленным валежником склонам, поскребла скрюченными пальцами кору на огромной лиственнице, одиноко стоящей на западной стороне холма, и уверенно показала волку на землю между корнями дерева:
 — Здесь.
 Своими мощными сильными лапами волк принялся разгребать мягкую землю, разбрасывая во все стороны влажные комья. Старуха молча наблюдала за ним. Когда передние лапы волка вдруг провалились в черный проем в земле, он на мгновение задохнулся от волны затхлого воздуха и попятился назад. Старуха подозвала его, расстегнула ошейник и, отбросив железную цепь в сторону, сказала:
 — Иди! Почувствуй себя королем.
 Черный волк встряхнулся, потянул носом отвратительно пахнущий воздух из проема, осторожно протиснулся в узкую дыру и исчез.
 Волк бежал по широкому ходу, вырытому в земле, не удивляясь и не задумываясь над тем, куда и зачем послала его колдунья. Он доверял ей. Он рвался к своей цели, и ничто теперь не могло его остановить.
 Зоркие волчьи глаза видели в темноте так же ясно и отчетливо, как и при дневном свете. Он быстро привык к спертому воздуху, к тому же, в высоком потолке, где местами обвалились сгнившие деревянные подпорки, осевшая земля открыла просветы, и из них тянуло свежестью хвойного леса. Волк уверенно пробирался через завалы из упавших бревен, оплетенных корнями растений, через груды осыпавшейся земли и вдруг начал угадывать каждый приближающийся поворот. Он угадывал очень точно, и это было похоже на просыпающуюся после долгого сна память. Волка пугало это. Он остановился и огляделся.
 Он никогда здесь не был. Это место ему совершенно незнакомо, убеждал он себя. Тем не менее, он откуда-то знал, что сейчас подземный ход, огибая скалу, резко повернет влево, потом нужно будет смотреть в оба, перепрыгивая через глубокие провалы в земле, а перед самым выходом на поверхность ход сильно сузится, и придется идти, задевая боками мокрые шершавые бревна…
 Волк стоял, прислушиваясь к себе. Он чувствовал, что скоро, очень скоро, чужая память, которую он обрел вместе с этим телом, откроется ему, и жгучее, нетерпеливое любопытство захватило его. Он помчался во всю прыть, и когда в конце пути его сильное тело рванулось через пролом в каменной стене на свободу, в залитый слепящими солнечными потоками широкий двор, яркие картины прошлой жизни вдруг вспыхнули в его сознании, ошеломив своей невероятной четкостью. Осматриваясь, волк покружил на месте, чтобы не оказаться застигнутым врасплох, но вокруг царили тишина и спокойствие. Он был на развалинах старого замка.
 Четыре башни еще высились над осыпающимися стенами, и кое-где виднелись следы прежних дворовых построек, но вражеские набеги и безжалостное время безвозвратно разрушили прекрасную, горделивую обитель королей. Огонь, некогда бушевавший в замке, уничтожил все, что могло гореть, и покрыл черным налетом его каменные останки. Ветры год за годом заносили песком и вымощенный тесаным камнем двор, и стены, и подступы к замку, прежде неприступному и величавому. Воронье кружило в небе над башнями, высматривая поживу и изредка оглашая округу резкими гортанными криками…
 Печальная участь замка удивила даже волка. Его, никогда раньше не знавшего чувства жалости, вдруг больно кольнуло в сердце: это мог быть его дом — могущественный, богатый, надежный, как в те времена, когда в замке жил тот, чья память сейчас бьется в нем болезненными, горькими толчками.
 Память повела его в одну из башен, заставила пройтись по полуразрушенным залам и вместо развалин увидеть красивые, богато убранные комнаты, вместо свиста ветра и унылых птичьих криков услышать тысячи звуков, какие обычно раздаются в многолюдном, обжитом месте, а вместо призрачных теней, порожденных игрой воздуха и света, увидеть вокруг сотни живых людей.
 … Волк прилег в тени круглой арки на втором этаже башни, где легкий ветерок спасал от нестерпимого зноя, и позволил чужим воспоминаниям завладеть им. Чужая жизнь — необычная, далекая — проходила перед ним, и с первого же мгновения чувства жившего давным-давно человека стали понятны волку, а иногда ему казалось, что это он страдает и живет в те незапамятные времена…
 Он недавно родился, и над его колыбелью склонились отец и мать. Их красивые лица озабоченны.
 — Разве он не рожден королевой и его отец не король? — возмущенно говорит мать и берет младенца на руки. Она порывисто целует ребенка, встревоженного словами матери и ее резким тоном. — Почему он не может вместе с братом править своей страной, так же принадлежащей ему по праву родства?
 Ребенок громким плачем пытается не допустить этой несправедливости, но отец неумолимо произносит безжалостные слова:
 — Потому что когда в доме два хозяина, в нем всегда будут раздор и смута. Королем будет Ян.
 Ребенок горько плачет. Он еще не знает, как зовут его самого, но уже знает, что он — не Ян, он кто-то другой, и королем будет не он… Едва обретенная им радость жизни меркнет, теряется перед огромным, непоправимым несчастьем — ведь он не может быть «другим», как они не понимают этого?!
 … Эта боль грызет его. Днем и ночью, год за годом, не дают покоя горькие думы: «Как мне жить? Смириться? Но разве я не рожден королевой и отец мой не король?» Эта боль погнала его в леса, к далекому, мерцающему в пещере красному свету, она обернула его волком, и в безумных кровавых бесчинствах он пытается заглушить ее. Но никак не вырвать занозу, засевшую в душе много лет назад…
 Глупо так мучиться, решает черный волк, растянувшийся на грязном полу разрушенного зала, ведь эту занозу ты вырвал — ты стал королем. Ты сильный, и должен уважать себя за это.
 Тот, другой, волк, похоже, не согласен с ним. Он не хотел убивать брата. Он снова и снова вспоминает тот ужасный день. Ян случайно выследил в лесу волка, подземным ходом пришел к маленькой потайной дверце, ведущей в покои Кора, а когда с обнаженным мечом ворвался в большую комнату, то увидел в ней только брата, без сил лежащего на ложе. Кор, мгновение назад обернувшийся человеком, покорно закрыл глаза, даже желая, чтобы его жизнь сейчас оборвалась, но Ян, оглядевшись, вдруг воскликнул:
 — Кор, с тобой все в порядке? Сюда забежал волк… Где он?
 И это было хуже смерти. Предстояло объяснение.
 Кор поднялся. Он смотрел на брата, которого и ненавидел, и любил, и горький стыд, перемешанный со злобой, мучил его. Чтобы разом разрешить все сомнения, он, морщась и ужасаясь собственным словам, с вызовом произнес:
 — Я и есть волк, Ян… Разве ты не понял этого?
 Ян страшно побледнел и отступил назад.
 — Я не верю, Кор… Ты не можешь быть волком, этим безжалостным убийцей…
 Кор хмуро усмехнулся. Как ему объяснить, что когда становишься волком, меряешь жизнь волчьими мерками, а став снова человеком, ужасаешься и не понимаешь самого себя… Он показал брату руки, на которых длинные волчьи когти еще не превратились в ногти, и глухо сказал:
 — Убей волка…
 Но Ян покачал головой. Ужас в его глазах исчез, в них появилась боль, как будто на него обрушилось огромное, непоправимое горе.
 — Еще можно все изменить, Кор. Ты откажешься от этого, ведь ты человек. Никто ни о чем не узнает, обещаю тебе.
 Это было еще хуже. Кора душил гнев. Он не хотел никакого сочувствия, покровительства, тем более от брата, с которым соперничал всю жизнь! Любое сострадание злило и унижало его, особенно сейчас.
 — Я помогу тебе, Кор!
 — Убей меня!
 Ян швырнул свой меч на пол и с тоской глядел на брата, которого вдруг начало странно передергивать, на его искаженное нечеловеческой болью лицо и судорожно сжатые руки.
 — Ты не оставляешь мне выбора… — Кор из последних сил пытался смирить свой гнев, говоря себе, что нельзя проливать родную кровь…
 — Я не могу убить тебя. Это мой выбор, — тихо ответил Ян.
 Кор упал на четвереньки и, корчась в ногах у Яна, стал, начиная с головы, превращаться в волка…
 — Зачем все это, брат? Зачем ты это с собой делал? — с мукой в голосе шептал Ян, наблюдая ужасное зрелище. Он даже не поднял руки, чтобы защититься, когда волк, пригнув голову и не глядя человеку в глаза, совершил свой кровавый прыжок…
 И вот уже в тронном зале, при большом скоплении народа, больной, с потухшим взором, отец произносит долгожданные, невероятные слова:
 — Королем будет Кор…
 И на шею ему надевают цепочку с заветным медальоном, снятую с убитого брата.
 Радость Кора горька, как растертая между пальцами полынь, и еще более жестоко безумствует волк в остывающей с каждым днем под неярким осенним солнцем долине…
 Я тебя не понимаю, думает черный волк и глядит на солнечные блики, скользящие по провалу, на месте которого когда-то было окно. Ты сделал это, и уже ничего не вернуть — да и зачем? — так не стоит и сожалеть. Король… Старуха права: это дороже всего на свете. Веди себя, как мужчина.
 Другой волк не слышит его, и его память рисует новые картины.
 … Кор медленно едет по опустевшему осеннему лесу. Конь нехотя переступает через похожие на змей корни деревьев, пугается внезапно вспорхнувшей птицы, и седок удивляется своему безразличию. Раньше такого нервного коня он исхлестал бы плеткой, а теперь равнодушно терпит и едет без дороги вперед по быстро темнеющему в холодных сумерках лесу.
 Неожиданно вдалеке, между деревьями, показалась высокая мужская фигура: навстречу шел немолодой лесничий — в охотничьем костюме, с луком за спиной. Они поравнялись, Кор взглянул встречному в лицо и задрожал.
 Он узнал его. Это был сын старой ненавистной няньки, которая совала свой любопытный нос, куда не следует. Три года назад Кор наконец расправился с ней. Маленький мягкий шарик из ядовитого снадобья, незаметно брошенный в ее кружку с молоком, отомстил за все муки Кора, ведь не подгляди тогда эта старая ведьма, что он снял с брата медальон, он по закону был бы королем! Он был бы другим, совсем другим. Он не оборачивался бы волком, не таскал мерзкой колдунье детей, не убивал ей в угоду крестьян… Он стал бы королем, женился на Ане…
 Но он отомстил! Старуха умерла на следующий день в страшных мучениях. Приехавшего с охоты Кора известили о ее кончине слуги. Он не старался изображать скорбь. Горевали Ян и Ана, мать, а он испытывал радость. Так сладко, когда осуществляется месть…
 — Узнаешь ли ты меня? — тихо, с ненавистью спросил Кор лесника, склонившись к нему из седла, и обнажил меч.
 Старик перевел взгляд со сверкающего лезвия на темное синее небо в просветах между верхушками деревьев, натруженной рукой пригладил усы и презрительно, чтобы задеть побольнее, произнес:
 — Это ты, маленький воришка?
 Через мгновение его седая голова покатилась по траве. У Кора тряслись от ярости губы, и пришпорив коня, он поскакал прочь.
 … Кор уже король, и всеобщее внимание и поклонение льстят ему, но он понимает, что так, как отца, подданные никогда не будут его любить. Мне не нужна их любовь, говорит себе молодой король, но в глубине души таится сомнение, и в один из вечеров он входит в отцовский кабинет, чтобы понять, что за человек был прежний, столь любимый народом король.
 Скривившись, Кор оглядел скромную обстановку: стены, обшитые дубовыми панелями, несколько высоких резных шкафов вдоль стен, массивный стол у окна, потрет королевы на стене. Он нехотя открыл один из шкафов, доверху набитых бумагами, из толстой пачки листов наугад вытащил один, глянул. На него, с пренебрежением и чувством превосходства, смотрело надменное хмурое лицо, талантливо нарисованное угольным карандашом на плотной шершавой бумаге. Это был он сам — уже наследник трона, уже с медальоном, уже вот-вот король…
 Кор неловко потянул на себя пачку листов, и бумаги белым дождем просыпались на пол. Он медленно присел и принялся рассматривать рисунки. Он и не знал, что отец так прекрасно рисовал…
 Вот свадьба отца и матери… Вот довольный отец, уже не молодой, но все еще статный, подтянутый, везет впереди себя в седле свою королеву, которая прижимает к груди какой-то сверток… Мать, улыбаясь, держит на коленях двух толстощеких младенцев, а рядом, прижавшись к ней, стоит веселая черноглазая девочка… Ян и Кор, обнявшись, сидят у камина и, замирая от сладкого ужаса, слушают страшные сказки слуг… Ана стоит на самой крыше старой башни и с детским восторгом что-то кричит, а внизу, во дворе, плачет испуганная мать… Ян и Кор, еще мальчики, сражаются на детских, затупленных мечах… Кор, счастливо улыбаясь, держит в руках корзину, а из нее выглядывает острая щенячья мордочка… На белом коне по цветущей долине во весь опор скачет молодая смуглая красавица, следом за ней мчатся два белокурых юноши, похожие друг на друга, как две капли воды…
 Оглушенный увиденным, Кор, не шевелясь, сидит на полу в темной комнате и не зажигает свечей. В горле у него стоит ком, но он не может заплакать, ведь короли не плачут… и волки тоже… Неужели это все было — счастливая жизнь семьи, где все любят друг друга? Почему же он не помнил этого? Почему подозревал всех в безразличии к нему, к его чувствам? Почему все заслонили слова «Разве он не рожден королевой…»? Когда он превратился в волка… и зачем?
 … Мертвый Ян… Мать с безумным взглядом… И то, чего на самом деле не было: старый король пронзает мечом черного волка…
 Дрожащими руками, не глядя на лица, улыбающиеся ему в лунном свете с пожелтевших листов, Кор сгребает рисунки в кучу. Их много, ими забит весь шкаф, и на них — люди, которые любили вечно недовольного, ожесточенного душой мальчика. Что он приобрел, потеряв их? Власть над людьми, которые ему безразличны? Старуху-ведьму, которая помыкает им, королем, как хочет? Предсмертный ужас и ненависть тех, кого убивает безжалостное черное чудовище?
 Только вчера волк убил Любомира, вот этого человека, который на рисунке отца учит Кора держаться в седле. Волк убил Яна, который, как оказалось, дорожил не властью, а чем-то другим, и собирался отдать трон своему обделенному брату. И раньше срока ушел старый король, мать чахнет от тоски… Дол… Теперь на очереди Ана, которая, похоже, что-то подозревает… Он загнал себя в западню, и из нее не выбраться…
 Летучая мышь с силой ударилась снаружи о стекло. Кор вздрогнул. Хватит! Это все в прошлом… Ничего не вернуть. Нужно жить дальше.
 Подобрав каждый клочок, он набивает рисунками камин и поджигает груду сухих и ломких, как осенние листья, бумаг. В трубе гудит; огонь весело пожирает легкую добычу, и листы шевелятся, как живые — тонкие и хрупкие, как жизнь нарисованных на них людей…
 Внимание дремлющего волка вдруг привлекает старый облезлый ворон, который с самого утра сидит неподвижно на башне напротив и даже не поворачивает головы, когда рядом затевают стычки молодые драчливые соплеменники. Ворон почему-то раздражает волка. Сидит с таким видом, будто больше всех знает, с каким-то даже презрением поглядывая вниз…
 Волк уже устал жить чужими чувствами весь этот долгий жаркий день, но он знает, что скоро конец воспоминаниям. Радости он не испытывает, только разочарование: молодой король очень глупо распорядился своей властью, этим восхитительным подарком судьбы…
 … Все больше Кора беспокоила Ана. После того вечера, когда он сделал ей предложение, она избегала его. Он в отместку высокомерно молчал во время завтраков, когда они встречались в обществе матери. Ана торопливо уходила к себе, подолгу сидела в комнате королевы или сопровождала ее, когда та ходила на могилы отца и Яна.
 Неожиданно Кор почувствовал, что отчужденность Аны таит в себе нечто большее. Однажды, задумавшись, он вдруг уловил пристальный взгляд матери — она глядела, не отрываясь, на его руку, сложенную горстью и скребущую стол. Под отросшими ногтями у короля чернела бахрома грязи. Ана перехватила взгляд королевы и опустила глаза. Очнувшись, Кор убрал со стола руки, резко поднялся и вышел.
 Его возросшая неопрятность не нравилась ему самому, но то, что повадки зверя становятся привычками человека, волновало его гораздо больше. Заметили женщины, что его рука скребет стол, как звериная лапа, или нет? Придется следить за каждым своим движением… Кроме того, теперь Кор, злясь, подолгу чистил и полировал свои ногти.
 Через неделю Ана, нарушив свое обычное молчание, вдруг спросила Кора о чем-то маловажном, но глядела не в глаза, а на шею, на роскошный кружевной воротник. Кор давно ответил, а она, как зачарованная, все смотрела и смотрела, забыв о приличии, пока поднесший новое блюдо слуга не заслонил ее. Кору не терпелось уйти и взглянуть на себя в зеркало. Когда он наконец смог это сделать, то обнаружил густо прилипшие к воротнику длинные черные шерстинки…
 … Не только днем, по своей давней привычке, но и по ночам Ана ходила теперь в старую башню. Кор считал, что это род болезни. От кого-то он слышал, что на впечатлительных и нервных людей луна может оказывать самое неожиданное воздействие. Ана, беззащитная, хрупкая, конечно не могла в такие минуты угрожать черному волку, и Кор был далек от мысли, что она его выслеживает. Но когда у старой башни вдруг несколько ночей подряд появился Любомир, а потом ему донесли, что Ана зачем-то разыскивала старика по всему замку, волк медлить не стал.
 После смерти Любомира Ана неожиданно повеселела, стала оживленной и любезной с королем в их короткие утренние встречи.
 Размышляя над этим, Кор спрашивал себя, действительно ли Ана видит слишком многое и пытается отвести от себя беду, прикрываясь маской, или она в самом деле занята поиском жениха и подумывает, не стать ли королевой в родном королевстве?
 Легкие, плавные, как у волчицы, движения ее гибкого тела неизменно притягивали взгляд молодого короля, но осторожность и осмотрительность заставляли его выжидать. И когда однажды за завтраком, внезапно повернувшись, он уловил в ее взгляде неприязнь, то мгновенно последовавшая за этим любезная беседа и милые обворожительные улыбки девушки не смогли погасить его вновь вспыхнувшую подозрительность. Участь Аны была решена.
 … Всю охоту король пребывал в напряжении: важно было не упустить момент. Он знал, что Ана не может переносить вида загоняемых животных, и правильно рассчитал, что она захочет одна проехаться по холодным опустевшим полям. Когда это произошло, король, повременив, оторвался от группы охотников, что не привлекло внимания, и поскакал вслед за принцессой.
 … Крупный ворон покружил в отдалении над холмами, и вскоре из небольшой лощины внезапно вынырнул громадный черный волк, заставив белого жеребца Аны вскинуться на дыбы. Волк чуть наклонил вперед уши, показал клыки и выпустил когти, готовясь к прыжку. Но вдруг примешавшийся к запаху прелой травы слабый аромат лаванды и выпитого утром молока, который исходил от молодого горячего тела наездницы, сбил волка с толку. Его тонкий нюх учуял такие родные, знакомые с детства запахи, что на мгновение жестокий зверь снова стал младенцем, которого, прижав к груди, баюкала маленькая смелая девочка, и три сердца бились рядом, будто стучали три маленьких молоточка…
 Опять прошлое мешает ему жить, очнулся волк, но эта заминка спасла девушке жизнь. Ее быстрый конь, оправившийся от ужаса, уже мчался по гулкому желтому полю. Волк понесся следом, быстро сокращая расстояние между ними. Он гнал коня в низину, испещренную оврагами, покрытую кочками и затянутыми хрупким льдом болотцами, туда, где конь сразу переломает свои тонкие ноги, но, разгадав намерение волка, Ана замедлила бег коня, заставила испуганное животное сделать огромный, почти непосильный прыжок влево, на спасительное ровное место, и поскакала в сторону леса, где отдаленно и глухо звучали охотничьи рожки.
 У волка потемнело в глазах от злобы, и, как пущенная из лука стрела, он помчался назад, в рощу — там звякал удилами его привязанный конь. Горечь несостоявшейся победы жгла его, и волк разорвал коню горло. Вид и запах свежей крови немного успокоили его.
 Содрав зубами кожу на задней лапе, так, чтобы из многочисленных мелких порезов хлынула кровь, волк обернулся человеком и привел в порядок свою одежду: красивую шапку с пером цапли, смочив кровью, отбросил в сторону, острым ножом располосовал свой сапог, чтобы, испачканный кровью и землей, он казался порванным волчьими зубами, и, задыхаясь от боли и злобы, принялся дуть в рог.
 Его затея провалилась, но сейчас, когда его найдут, раненного волком, он может бросить на принцессу тень подозрения. Действовать нужно тонко, ведь в его окружении есть умные люди…
 … Поначалу все шло хорошо, он удачно повел разговор, но тупоголовые ратники все испортили: недолго думая попытались схватить Ану. Кор предпочел бы, чтобы они так же стремительно расправились с ней в другом месте и без него. Но события принимали опасный оборот. Ана не неженка, еще раз, восхищаясь и сожалея, убедился Кор. В мгновение ока она раскидала этих дуралеев. Когда она подняла коня на дыбы и закричала: «Вы что, думаете, что я волк?!», Кору стало дурно. Защищая свою жизнь, она тут же могла выкрикнуть и другое, например: «Я знаю, кто волк… Это король!» И поведать о своих подозрениях. И раненый волк не убежал бы далеко от разъяренных вооруженных всадников… Поэтому Кор, боясь опоздать, тут же вмешался.
 И вновь почва заколебалась у короля под ногами в тот злополучный день: оказывается, ратники и не собирались убивать принцессу, им известно, что оборотень боится огня…
 Спасла Кора только его высокомерная наглость и отчаяние загнанного в западню зверя. Не дав никому опомниться, он ловко вышел из опасного положения: поставил на место ратников, избежал разоблачения и оставил Ану под подозрением. «Только король может позволить себе так нагло наорать на целую толпу вооруженных до зубов мужчин, и те все стерпят, — думал Кор, мчась во весь опор к замку. — У людей тоже есть инстинкты… К счастью…»
 … Весь следующий день, не выходя из своих покоев, он обдумывал случившееся на охоте. Его поразило поведение Аны. Она могла мгновенно погубить его. Но промолчала, хотя жизнь ее подвергалась опасности, а честь — испытанию. Он не мог понять, почему она так поступила. Если она знает, кто волк, почему не сказала об этом? А если не знает? Тогда такое поведение принцессы становится понятным.
 Размышления Кора прервал стук в дверь — в комнату впорхнула Ана. Застигнутый врасплох Кор смотрел, как она стремительно и немного кокетливо зажигает свечи, и не мог отвести от нее глаз. Волнующая, красивая, опасная — рядом с такой женщиной было бы нескучно жить и править…
 Ана заговорила, и каждая ее фраза казалась настороженному Кору и многозначительной, и невинной — с какой стороны посмотреть.
 — Наверное, уже сто лет не зажигал камин? 
 Заметила, что он стал бояться огня? Что теперь он всегда держится подальше от каминов, костров и даже свеч?
  — Я иногда надеваю мужской костюм…  
 Это намек на то, что в случае чего она может постоять за себя? Интересно, у нее есть с собой кинжал? Стараниями отца Ана владела им мастерски…
 — Что, не любишь собак?
 — Как и ты. 
 Ему наплевать на собак. Но эти твари стали испытывать перед королем непреодолимый страх, как когда-то перед Долом, и он боялся, что рано или поздно это заметят все, и спросят себя — почему? Неужели Ана уже заметила? Кор все сильнее нервничал.
 Когда гостья оглядела комнату, Кор сжался — такая опасность исходила от этой умной, проницательной красавицы. Зачем при такой красоте иметь еще и острый ум?! Достаточно было бы первого. Живи себе и не печалься…
 Портьера, обычно прикрывающая маленькую потайную дверцу в стене, сейчас была предательски отдернута. Заметила Ана дверь или нет? Поморщилась… Кор давно уловил, что в его покоях появился неистребимый, едкий запах зверя, поэтому перед камином он бросил на холодный каменный пол несколько волчьих шкур. Сейчас Ана смотрит на них. Если она заглянет под стол, за которым они сидят, ему тут же придется убить ее, такую яркую, восхитительную… Жалко, но выбора нет.
 Зачем же она пришла? Одно из двух: или она подозревает его, или ни о чем не догадывается. Огонь от множества свечей даже на расстоянии обжигал Кора, лишая столь необходимого ему сейчас спокойствия.
 Ана уронила платок и наклонилась за ним, беззащитно подставив тонкую шею. Кор напрягся, и когда девушка, бледная и смущенная, пошла к двери, он решил, что не выпустит ее отсюда, и бросился за ней. Огромная баранья кость с ошметками свежего мяса валялась под столом. Ана могла нащупать ее ногой, а потом, наклонившись, увидеть. Королю полюбился вкус сырого мяса. Жареное отдавало пугающим дымом костров и разонравилось. Кор едва успел бросить кость под стол и утереться, когда Ана постучалась.
 И вдруг она произнесла слова, которые он так желал услышать:
 — Я согласна…  
 Они ослепили его. И все сомнения окончательно развеялись, едва эта гордая, неприступная красавица тихо и нежно произнесла:
 — Дорогой…  
 Ее поведение на охоте, ее бездумные вопросы, неуверенный, смущенный вид — всё вдруг стало понятным и очень правдоподобным: она просто хочет стать королевой,  его королевой! Ей не до поисков черного волка. Да она и сама ему сказала, что боится:
 — А я боюсь, Кор, я очень боюсь… волка…  
 Конечно. Она должна его бояться. Волк сильнее, и не ей, слабой женщине, охотиться за ним! Дорогой…
 Она убила тебя. Провела, как последнего дурака, с ленивым презрением подумал черный волк, следя глазами за вдруг оживившимся вороном. Волку стало грустно. Погибнуть от руки какой-то девчонки… Нужно было совсем потерять голову, чтобы перестать понимать, что происходит. Ну, что ж. Сам он не будет таким глупым, как его далекий предок. Он не намерен потерять власть, едва заполучив ее, хотя удержать завоеванное гораздо труднее, чем завоевать. Он не станет, как Кор, рыскать по лесам за одинокими лесорубами. Времена теперь не те, вместо стрел и луков у мужчин ружья, а это не одно и то же. Он будет осторожным, как маленькая, беззащитная мышь, осмотрительным, как самый трусливый заяц, коварным, как змея, спящая на солнце, хитрым, как десять лис, взятых вместе… Он добьется своего.
 Старый ворон, глядя вниз, на черного волка, принялся вдруг ожесточенно и натужно каркать, с трудом выдавливая из ссохшегося горла громкие звуки. Волк, прищурив зеленые глаза, неторопливо спустился во двор и, задрав голову, покружил на месте. Когда его гнев достиг предела, он обернулся крупным молодым вороном, взлетел на башню и несколько раз ударил клювом наглого старика в голову. Тот беззвучно, теряя вылинявшие перья, камнем рухнул вниз. Воронья стая испуганно шарахнулась от чужака в разные стороны.
 Оборотень взлетел повыше, покружил над погружающимся в сумерки замком и полетел над долиной, озирая сверху беспредельный простор неба и земли. Оттуда, из прозрачной холодной синевы, выглядели маленькими и хрупкими леса и реки, дома, люди. Казалось, протяни руку, и ты схватишь их. И сделаешь с ними все, что захочешь…
 Да, подумал ворон, теперь он сделает с ними все, что захочет.


4.

 Прошел почти год. Весна пожаловала в долину, всколыхнув в сердцах людей новые надежды. Сошли с гор снега, под теплыми весенними ветрами высохли дороги, яркое солнце пробудило к жизни буйную зелень лесов и полей, и склоны гор запылали алым огнем маков.
 … Деревенский пекарь, как обычно, с раннего утра уже работал в пекарне. Когда Дуй вошел в нее, отец, напевая свою любимую, так надоевшую старшему сыну, песню, выскребал острым ножом длинный деревянный стол, на котором всегда замешивал и разделывал тесто. Он приветливо кивнул сыну, теперь редко бывающему дома, и не прерывая занятия, пояснил:
 — Сегодня в деревне большой праздник, и я готовлю для всех угощение. Присядь, сынок, отдохни. Как у тебя идут дела?
 Дуй не ответил. Он молча смотрел, как отец постукивает железными противнями, счищая прилипшие крошки, и протирает их чистой тряпкой, как обмакнув палец в опару, пробует ее, что-то довольно бормоча при этом. Казалось, пекарь совсем забыл про сына, сидящего в сторонке. Радость от занятия любимым делом переполняла его, и красивым сочным баритоном он увлеченно пел песню о белой птице, парящей над морем, о кораблях, уходящих в дальние странствия, о том, чего он сам никогда не видел и не увидит из маленького окна своей тесной пекарни. Сын вернул его с небес на землю:
 — Отец, где деньги, которые я дал тебе в прошлый раз на постройку дома?
 Пекарь наморщил лоб, припоминая.
 — А-а… да-да, сынок… Понимаешь… — Он вытер испачканные мукой руки о фартук. — Сейчас всем так трудно из-за этого переезда… По-моему, что-то еще осталось от тех денег… Тебе лучше спросить об этом маму.
 Дуй кивнул. Маму. Опять все раздали до копейки.
 — Давай, отец, я помогу тебе замесить тесто.
 Пекарь благодарно похлопал сына по плечу:
 — Ты у меня отличный парень, сынок…
 Не оборачиваясь, Дуй шагал по лесу, всё больше удаляясь от деревни. Сегодня голодранцы наедятся дармового хлеба в последний раз. Приятного всем аппетита. А родные… Нет никакого смысла в таком существовании, отец. Так будет лучше.
 Состав ядовитого снадобья Кора, которое Дуй всыпал в тесто, отпечатался у него в памяти на всю жизнь: горсть морщинистых орешков черногорки перетолочь с белыми цветками лихорадочной травы, добавить две горсти блестящих кожистых листьев болотной одури и стакан сока болиголова, выжатого из его пятнистых стеблей; чтобы отбить неприятный мышиный запах, бросить горсть розовато-лиловых цветков мяты; все перемешать и поставить на две недели бродить; процедить и выпарить на солнце. Пара заклинаний, и полученного снадобья, размером с большой лесной орех, достаточно, чтобы отравить целую деревню…
 Поздним вечером по спящей деревне прошли два старика с посохами в руках и с перекинутыми через плечо котомками. Постучавшись в один из домов, они коротко переговорили с хозяевами и вскоре подошли к неказистому на вид дому деревенского пекаря.
 Дворовый пес добродушно полаял и с интересом обнюхал их сбитые в долгой дороге башмаки. Пока разбуженные стуком хозяева зажигали в доме свечу и радушно отворяли путникам дверь, старики стояли молча. Их обветренные морщинистые лица были суровы, а слезящиеся глаза невеселы. Дело, по которому они пришли в этот гостеприимный дом, тяжким грузом лежало у них на душе, но оно было слишком важным, и путники собирались его выполнить.
 Старики отказались от скромного угощения, и пекарь с женой насторожились. Если гость не хочет разделить с хозяевами предложенный ему хлеб, значит, он пришел с плохими вестями или намерениями. Будто услышав эти мысли, нежданные ночные гости отщипнули по кусочку от пирога и съели, запив водой.
 После все долго сидели молча в полутемной комнате, где горели всего две свечи. Это странное молчание прервал высокий старик с длинной бородой. Глядя в темное окно, он рассказал старинное предание о черном волке-оборотне, который века назад охотился в здешних местах за людьми. Зверь был безжалостен и неуловим…
 Пекарь выслушал старика и обратился к нему, уважительно называя незнакомого человека отцом:
 — Отец, мне известно это предание. Его я слышал от своей матери. Но неужели ты пришел с другого конца долины, чтобы рассказать мне эту сказку?
 — Это не сказка, — возразил старик. — Волк появился опять. Он спустился с гор прошлым летом, и он такой же, как в предании, — жестокий, коварный убийца, враг человеческого племени, оборотень, рожденный людьми и проклинаемый людьми…
 Пекарь и его жена в тревоге переглянулись, пытаясь понять, почему незнакомый старик рассказывает это именно им и сейчас, поздней ночной порой.
 Опустив глаза, старик выговорил:
 — По преданию, оборотень может вновь появиться только в королевской семье…
 — А почему, отец, это все ты рассказываешь мне… и таким странным тоном? — запинаясь, проговорил пекарь. Какое-то неясное тоскливое предчувствие томило его.
 — Потому что ты потомок королей, Ладислав. Ты должен сам понять, к чему я веду этот разговор. Где твой старший сын?
 — Какой же я король? — криво усмехнувшись, сказал пекарь. — Я бедный.
 — Ты происходишь из древнего королевского рода, и ты единственный, кто остался. Ты и твои дети.
 — Моя мать прожила почти девяносто лет и к концу жизни стала не вполне здоровой, принялась рассказывать всякие небылицы. Но это все пустое…
 — Я это знаю не от твоей матери. У тебя голубая кровь.
 Пекарь в сердцах схватил со стола нож и полоснул лезвием по среднему пальцу на левой руке. На чистый глиняный пол закапала ярко-алая кровь.
 — Ну?! Голубая? — торжествуя, обратился пекарь к старикам, пристально глядящим на кровь.
 Те печально кивнули.
 — Голубая, — сказал старший.
 Не веря своим глазам, пекарь вновь посмотрел на красные пятна на полу.
 — Жена, — обратился он к женщине, сидящей за столом, — посмотри… Какого цвета эта кровь?
 — Цвета неба, — не глядя, сдавленным голосом ответила та и тихо заплакала.
 Пекарь растерянно опустился на стул и сгорбился.
 — Где твой сын, Ладислав? — помолчав, спросил второй старик, что был пониже ростом.
 — Он работает в артели лесорубов… уже почти год… Недавно он принес нам денег.
 — Сколько?
 — Десять золотых монет.
 Старики зашевелились, с осуждением покачивая головами.
 — Я не обманываю! — горячо повторил пекарь. — Десять золотых монет! Мы, правда, почти все уже раздали… Людям сейчас живется несладко…
 — Мы верим тебе, Ладислав, не в этом дело… Ты не спросил, откуда у него столько денег?
 — Это деньги почти за целый год работы.
 — Ты совсем не знаешь жизни… Столько лесорубу и за пять лет не заработать.
 Пораженный пекарь надолго замолчал. Его маленькая, похожая на девочку жена, сидевшая все это время неподвижно, измученным голосом произнесла:
 — Чего вы хотите от нас? Мы любим нашего мальчика… — Она подняла на стариков глаза и вдруг выкрикнула, сердито застучав маленьким кулачком по столу: — Я не верю вам! Не верю, что он оборотень!
 — А когда убедишься в этом… ты… убьешь его?… — спросил высокий старик.
 Женщина вскочила на ноги, настежь распахнула входную дверь и закричала, захлебываясь слезами:
 — Уходите прочь! Прочь отсюда!
 Пекарь, тяжело поднявшись, обнял плачущую жену, усадил ее на стул и закрыл дверь. Второй старец достал из котомки сложенный кусок грубого льняного полотна и развернул его. Бурые пятна покрывали белую ткань. Старик поднес полотно поближе к женщине и сурово произнес:
 — Посмотри хорошенько, Софья. Это другая мать заворачивала в эту ткань своего ребенка, которого загрыз волк…
 С застывшим взглядом, жена пекаря раскачивалась на стуле, из глаз ее катились крупные слезы.
 — Если мы убедимся, что волк — это наш сын, — глухо сказал пекарь, — я сам убью его.
 Не соглашаясь, старики покачали головами.
 — По преданию, волка-оборотня может убить только женщина, — сказал первый старик, и оба гостя посмотрели на жену пекаря.
 — Нет, — сказала та, глядя куда-то сквозь стену.
 — Волк не различает, кто перед ним, и может так случиться, что он убьет кого-нибудь из твоих остальных шестерых детей! Ты должна сделать то, о чем мы просим.
 — Нет, — ответила женщина.
 Пекарь сидел, опустив голову. Старики молчали, опершись на посохи. Вдруг в проеме двери, ведущей в другую комнату, появилась высокая светловолосая девочка лет четырнадцати. В руках она держала ружье.
 — Я все слышала, — сказала она. — Я убью волка. Не плачь, мама. Он всегда нас всех ненавидел, я знаю, и братья это знают. Я умею обращаться с ружьем, — повернулась девочка к старикам, которые с сомнением смотрели на нее. — Недавно я подстрелила рысь.
 — Доченька, ведь он твой брат! — закричала жена пекаря.
 — Он волк! — сердито выкрикнула девочка. — Он убивает людей, а ты сидишь тут и жалеешь его! Ненавижу его! Когда в следующий раз он придет домой…
 — Он больше не придет, — раздался с печи тоненький детский голосок, и из-за занавески высунулась взлохмаченная голова пятилетнего малыша. — Когда сегодня он уходил к себе, в лес, я бегал во дворе и налетел на него. Он меня пнул и говорит: «Хорошо, что я вас больше никогда не увижу…»
 Старики встревоженно переглянулись.
 — Почему он так сказал? Он приходил  сегодня ? — спросил высокий старик пекаря. — Что он делал?
 — Посидел у меня в пекарне… Помог замесить тесто… — Пекарь кивнул на остатки праздничной выпечки на столе.
 Старик взял подсохший кусок пирога, задумчиво посмотрел на него и понюхал. Пирог слабо отдавал запахом мяты.
 После встречи с отцом Дуй весь день бродил по лесу, переворачивая старые трухлявые пни и выковыривая из рыхлой земли под ними жирных желтых червей. С первого же дня ведьма взяла его в оборот. Не успел Дуй вернуться с развалин замка, как старуха погнала его в леса.
 — Пора приниматься за работу, — сказала она.
 За каждое, даже самое ничтожное, заклинание, которому колдунья обучала своего ученика, она требовала слишком многого. С огромным риском для себя черный волк охотился за людьми, и чем дальше, тем труднее было для него приносить в жертву старухе человеческие жизни. Но еще противнее было ему, королю, ползать на коленках по земле, выискивая, как сейчас, лесных червей, собирать липкую паутину непременно с молоденьких, одиноко стоящих осин, дрожать от холода, подкарауливая первую, самую чистую, росу на высоких упругих травах в долине, — да мало ли работы находилось для него у сумасшедшей, ополоумевшей бабки.
 Она жила долго, и хотела жить еще дольше. Мало того, она мечтала помолодеть, стать юной и обворожительной. Иногда ей удавалось украсть чужой голос, но владела она им обычно очень недолго. Когда Дуй только познакомился с ней, ее прелестный голос быстро сменился на отвратительный скрипучий сип.
 — Противная девчонка бросилась со скалы и забрала с собой мой чудный, нежный голосок, — плаксиво пожаловалась она. — Не скоро теперь попадется такой же красивый…
 Порой на ее лице вдруг появлялся изящный женский носик или почти лысую голову неожиданно покрывали густые длинные волосы. Тогда бабка была вне себя от восторга и охотнее делилась с Дуем секретами своего волшебства. Но время шло, а он по-прежнему считал, что достиг еще немногого. Вот если бы проникнуть в пещеру, куда бабка ни разу его не впустила…
 Власть колдуньи над ним настолько тяготила его, что частенько он подумывал над тем, чтобы избавиться от мерзкой старухи, но бабка легко читала его мысли и в отместку заставляла выполнять самую грязную работу даром, неделями не обучая своего ученика ни одному заклинанию. Они оба нуждались друг в друге, но это был союз, замешанный на соперничестве и взаимной ненависти.
 … Когда вечером Дуй вернулся к пещере, бабка сидела на ее пороге, страшная, противная, и слепящие потоки огибали ее сгорбленную, плохо скроенную фигуру. С нетерпением выхватив из рук Дуя глиняный черепок с червями, она жадно затолкала их себе в рот, вызвав у Дуя приступ тошноты, и, чавкая, съела.
 — Это улучшает цвет лица, — сообщила она. Ее новый, молодой голос снова исчез, и она страшно сипела.
 Дуй сплюнул и сел на бревно.
 — Сегодня снова никого не добыл, — презрительно сказала колдунья.
 Последние несколько дней волк охотился безуспешно, и старуха была очень им недовольна. Дуй вспомнил, как недавно, на исходе зимы, охотники прострелили черному волку ногу, как тот еле ушел от них, пробираясь, раненый, по глубокому осевшему снегу, и содрогнулся.
 — Все достается трудом, волк, — прищурившись, ответила на это бабка. — А ты как хотел?
 — Не называй меня волком! У меня есть имя.
 Старуха фыркнула.
 — Ты же ненавидишь свое имя, волк.
 — Тебя это не касается. Лучше разреши мне войти в пещеру.
 — После того, как ты пришел пустым? Не принес мне ни одной человеческой жизни? А я хочу жить долго, волк, бесконечно долго.
 — Разве бессмертие возможно?
 — Нет. Все на свете имеет начало и конец. Но свой конец я каждый раз отодвигаю как можно дальше. Если ты будешь удачно охотиться, я, пожалуй, научу этому и тебя…
 — Завтра у тебя будет много человеческих жизней!
 Бабка пристально на него посмотрела.
 — Отравить целую деревню… и даже родных не пожалеть… — хмыкнула она. — У тебя есть размах… — Дуй довольно скривился. — Но я уже говорила тебе, что огонь твой враг, — вдруг презрительно добавила она.
 — О чем это ты?
 — Огонь печи разрушил твой яд. Ты зря старался, волк.
 Дуй заскрипел зубами.
 — Если бы ты больше учила меня колдовству, а не посылала собирать жуков-червяков, я был бы и умнее, и удачливее!
 — Но не храбрее! Мне следовало превратить тебя в зайца, а не в волка! Если бы я могла добывать человеческие жизни колдовством, зачем ты был бы мне нужен?! — взъярилась бабка. — Трусливый бездарь! Для моего волшебства ценно только то, что добывается с риском для жизни — тогда я обретаю настоящую силу и мощь!
 — Да? Тогда иди и сама побегай по лесам за вооруженными охотниками! — брызгая слюной, заорал Дуй.
 Колдунья стремительно выбросила вперед свою костлявую сморщенную руку, та удлинилась и схватила Дуя за нос. Эта страшная цепкая рука долго трепала и больно скручивала нос, заставляя его хозяина униженно визжать и ползать на коленях вокруг бешено хохочущей сумасшедшей старухи.


5.

 Солнце стояло в небе прямо над головой осторожно идущего по задворкам Дуя. Он не случайно пришел сюда в полдень: в этот час взрослые все на полях, а по опустевшим улицам одни только дети изредка пробегают шумными стайками.
 К дому родителей Дуй подходил, стараясь, по возможности, оставаться незамеченным. Встав под цветущей дикой яблоней, он настороженно вгляделся в здание пекарни, которое на новом месте отец снова выстроил рядом с домом, зоркими глазами обвел двор, где сейчас играли его братья, и сразу почувствовал: что-то произошло. Сколько Дуй помнил себя, отец каждый день, без выходных и праздников, работал. А сегодня из беленой трубы пекарни не шел терпкий черный дым и в низком мутном окне не мелькала грузная фигура в белом фартуке. Мать тоже почему-то не появлялась во дворе.
 Дуй простоял несколько минут, и вдруг его будто обожгло. Он понял, в какую игру так увлеченно играли его маленькие братья. Охотники загоняли в западню черного волка! Слова «черный волк» то и дело мелькали в разговоре детей, и Дуй оцепенел от ужаса. Он в панике присел на корточки под деревом и, озираясь, пытался понять, исходит ли откуда-нибудь опасность. Он сразу взмок так, что рубаха прилипла к телу.
 Вокруг все было спокойно. По верхушкам сосен, вереща, прыгали белки, где-то постукивал клювом дятел, а из деревни ветер доносил слабые детские голоса. Попавшая в башмак галька уже давно больно натирала ногу, Дуй разулся, и тут над самым его ухом раздался голос:
 — Пришел?
 Дуй подскочил, как ужаленный. Рядом стоял его десятилетний брат и добродушно улыбался. Дуй еще не успел перевести дух, как мальчишка, округлив глаза, затараторил:
 — Что я тебе сейчас расскажу! В лесу волк-оборотень появился! Сегодня ночью к нам два старика приходили, отца просили помочь поймать волка! Ой, они там что-то придумали, сказали, теперь черному волку конец… Нигде здесь, — мальчик широко показал рукой, — нигде теперь волк не сможет пройти… Вот здорово!
 — А где отец? — сипло спросил Дуй и закашлялся.
 — Он с этими стариками пошел в охотничий домик, ну, который у Длинного холма стоит. И мамка с ними! — Глаза у мальчишки восторженно сияли.
 Дуй негнущимися пальцами надел башмак, искоса взглянул на брата и, спотыкаясь, пошел по тропинке в лес.
 По густому сосновому лесу, наметанным взглядом осматривая местность, неторопливо шел молодой охотник. Одежда и снаряжение выдавали в нем бывалого человека: за спиной рюкзак с притороченным котелком, ружье через плечо, высокие сапоги, грубые штаны и куртка. Он внимательно изучал следы на мягкой лесной земле, окидывал взглядом кроны деревьев, прислушивался к лесным звукам и о чем-то невесело размышлял.
 Перейдя вброд небольшую прозрачную речку, охотник пересек влажную лощину, заросшую высокими вязами, поднялся на длинный узкий холм, покрытый редким хвойным лесом, и зорко оглядел его подножие.
 День был теплым и по-весеннему свежим. В безоблачном небе еще мелькали птицы, но солнце уже скатывалось к самым верхушкам огромных сосен. Охотник спустился с холма и углубился в лес. Вскоре он вышел на просторную поляну, окруженную буйными зарослями орешника.
 Посреди поляны стоял покосившийся охотничий домик. В его единственном круглом окне мелькнуло мужское лицо, и парень, подойдя к двери, постучался. Ему открыл высокий дородный мужчина средних лет, светловолосый и голубоглазый. При виде охотника он не выказал никакого удивления и сразу посторонился, жестом пригласив войти.
 В домике, кроме мужчины, находились два старика, чинно сидящих за грубо сколоченным столом, и маленькая худенькая женщина, которая тихо и неподвижно сидела на табурете в глубине комнаты. Охотник на секунду замешкался, оглядывая эту странную компанию. Морщинистые загорелые лица стариков были суровы, а женщина очень бледна — ее лицо сияло в полумраке таким же ярким пятном, что и ее белый платок.
 — Здоровы будьте, хозяева, — негромко произнес парень. Все кивнули ему. — Дозвольте отдохнуть у вас в доме…
 Хмурый мужчина, открывший парню дверь, молча похлопал его по плечу, приглашая располагаться, и гость, скинув рюкзак на пол, а ружье повесив на крюк, вбитый в стену, устало опустился на скамью у стола. В домике было тесновато, но переночевать в нем смогли бы и десять человек — во второй комнате виднелись полати, устроенные вдоль стен в два яруса.
 Охотник порылся в рюкзаке, достал черствый белый каравай, кусок вяленого мяса и нож. Среди непонятного настороженного молчания парень чувствовал себя неловко и, нарезая хлеб, сказал:
 — Вы, хозяева, скажите, если я вам мешаю. Я человек привычный, могу и в лесу переночевать, не впервой. Передохну и пойду дальше, ничего.
 — Как тебя зовут, парень? — спросил мужчина.
 — Васильком все с детства кличут.
 — Ты, Василек, не обращай на нас внимания, ешь. Мы здесь не хозяева, а такие же гости, как и ты. Нужда нас сюда привела.
 Парень понимающе кивнул и жестом предложил всем разделить с ним еду. Получив отказ, он с аппетитом принялся есть. Все молча наблюдали за ним. На вид гостю было лет двадцать пять. Его круглое добродушное лицо обрамляли темные вьющиеся волосы, а добрые голубые глаза ярко блестели. Было заметно, что парень не прочь поговорить, но приютившие его люди продолжали хранить молчание, и это его останавливало.
 — По какому делу, Василек, ходишь ты по лесу? — наконец спросил высокий старик с длинной белой бородой.
 Парень помрачнел и перестал жевать.
 — Я охотник. Но сейчас у меня особая охота… Черного волка выслеживаю… — Женщина в углу зашевелилась. Оглянувшись на нее, парень продолжил: — Отца он у меня убил… У соседей дочку загрыз… Издалека я за ним иду, по следам его кровавым. Сюда, в ваши края, они меня и привели. — Парень поставил локти на стол и обхватил руками свою кудрявую голову. Взгляд его был полон ненависти. — Не уйдет он от меня.
 — Зверь коварен и силен, — возразил второй старик. — В одиночку тебе с ним не справиться.
 — Мы тоже ищем волка, — вдруг заговорила женщина. — Он оборотень. Тебе это известно? — Парень кивнул. — Сейчас мы ждем человека, который знает, как нам поймать волка. Знает он и все повадки оборотней. Он уже поставил на волка ловушки и расскажет нам о них. — Женщина говорила, как больная, устремив в пол потухший взор. — Только он при посторонних говорить не станет… Когда в дверь постучат, мы с мужем откроем, а вы все спрячьтесь в той комнате. — Женщина кивнула в сторону. — Сидите тихо, если он поймет, что мы не одни, то сразу уйдет, и мы ничего не узнаем. — Женщина взглянула в окно. День уже угасал, и сосны на холме отбрасывали длинные косые тени. — Он может заглянуть сюда… — Она сняла с головы свой белый платок и занавесила им оконный проем.
 Старики закивали головами. В глаза молодому охотнику бросилось помертвевшее лицо мужчины, который после этих слов сразу встал и зажег несколько свечей.
 — Надеемся, Василек, ты поможешь нам, ведь дело у нас с тобой одно, — обратился к охотнику второй старик.
 Тот рассеянно подтвердил:
 — Конечно-конечно…
 Тут же в дверь негромко постучали. Женщина в волнении вскочила на ноги и громким шепотом произнесла:
 — Быстрее!
 Пока ее муж помогал старикам подняться из-за стола, охотник быстрым шагом прошел в другую комнату. Не успел он войти в нее, как за его спиной, перегородив выход, с грохотом обрушилась крепкая железная решетка. Парень метнулся назад и, ухватившись за толстые прутья, затряс решетку. Лицо его было испуганным.
 — Вы что? Ополоумели?! Выпустите меня!
 Старики и мужчина снова уселись за стол, и лица у них стали еще мрачнее. Женщина, закрыв лицо руками, горько заплакала, потом громко крикнула:
 — Входи!
 Дверь отворилась, и в дом вошла светловолосая девочка с ружьем в руках. Она приблизилась к решетке, и, взглянув на человека, испуганно вцепившегося в прутья, спросила женщину:
 — Это он?
 Та кивнула.
 — Выпустите меня! Кто — «он»? Кто я? Я ничего не понимаю! — закричал парень.
 Мужчина взволнованно прошелся по комнате.
 — Софья, мы не должны ошибиться… Ты… уверена? — обратился он к женщине.
 Та подошла к пленнику и через силу тихо заговорила:
 — Скажи мне, как тебя зовут?
 — Василек…
 — Из какой деревни ты пришел?
 — Из Зеленого Лога.
 — Как зовут твою мать?
 — Ксения…
 — Отца?
 — Отца загрыз волк…
 — Как звали твоего отца?!
 Ничего не понимающий охотник с ненавистью выкрикнул:
 — Его звали Михай!
 Женщина горестно вздохнула, судорожно сцепив свои тонкие пальцы, и закусила губу, чтобы не разрыдаться. Еще более встревоженный, мужчина осторожно взял ее под локоть и хотел о чем-то спросить, но женщина подняла на пленника глаза и с тихим презрением произнесла:
 — А ты знаешь, Василек, что месяц назад тебя загрыз черный волк?
 — Софья, что ты говоришь? — опасаясь за рассудок жены, в ужасе пролепетал мужчина.
 Женщина не сводила пылающих глаз с молодого охотника. Тот стоял неподвижно и криво улыбался.
 Старики зашевелились, а девочка отошла и присела в сторонке.
 — Ксения — моя подруга детства… — бесцветным голосом заговорила женщина. — Месяц назад она прислала мне письмо, что похоронила и мужа, и сына Василька…
 — Что это значит?! — в тревоге выкрикнул мужчина. — Объясни же мне наконец, я ничего не понимаю!
 — Это не Василек, — глухо пояснил высокий старик. — И это значит, что волк может принимать облик того человека, которого убил. Это оборотень, Ладислав.
 — Вы совсем спятили, — сказал охотник. — Если бы я был оборотнем, разве я пришел бы к вам сюда в западню?
 — Ты не мог не прийти: ты хотел знать, что мы тут против тебя затеваем, — сказал второй старик. — Ты был в деревне и разговаривал с братом. Мальчик все правильно тебе передал — так, как мы его научили. Мы ждали тебя, волк. Вчера ты пытался отравить всю деревню, но у тебя не получилось. Тебя тянет к людям, так как тебе нужно их убивать, поэтому сегодня ты вновь вернулся к родительскому дому. У черного волка — черная душа… Но сейчас ты попался и живым отсюда не выйдешь.
 — Нет, нет… подождите… — снова заговорил мужчина. — Это всё так ужасно… Софья, вдруг… это не он?
 — Какая мать не узнает своего сына, Ладислав? Помнишь, как мы с тобой ждали его, нашего первенца, как тряслись над ним, малышом, как заботились? Вот он, наш сын… вырос какой… Зверь… — Женщина зашлась в рыданиях.
 Мужчина, все еще сомневаясь, покачал головой. Тогда высокий старик встал, зажег от свечи большую щепку и, когда она запылала сильным ярким огнем, бросил факел через прутья решетки прямо в охотника. Через мгновение по запертой комнате в ужасе метался черный волк. Он бился своим огромным сильным телом о бревенчатые стены, и домик ходил ходуном. Люди, оцепенев, наблюдали эту картину. Волк в панике обернулся Дуем и затоптал пламя…
 … Пекарь, сгорбившись, вывел плачущую жену из домика, снял с плеча свой тяжелый карабин и поставил его прикладом на землю. Опершись на ружье, он ждал. Его жена вытерла слезы и достала из-за пазухи тонкий черный платок. Пылающее закатом небо и освещенные багровыми отсветами сосны были очень красивы, но пекарь и его жена не замечали этого, погруженные в горькое ожидание…
 — Ты хорошо рассмотрела черного волка, девочка? — спросил высокий старик.
 — Да, — твердо ответила дочь пекаря и щелкнула затвором ружья.
 Дуй стоял, скрестив на груди руки, и тяжелым взглядом смотрел на людей по ту сторону решетки.
 — Ты помнишь, сколько горя этот зверь принес людям?
 Девочка кивнула.
 — Я не промахнусь, — сказала она.
 … Старики, тяжело опираясь на посохи, вышли из домика и, не глядя в глаза скорбно застывшим пекарю и его жене, пояснили:
 — Она попросила нас выйти…
 Тут же раздался выстрел. Женщина покачнулась, но не заплакала. Она никак не могла повязать на голову черный платок, и муж помог ей.
 Дверь отворилась, из нее вышла девочка. Ей было плохо. Зажав руками рот, бледная до синевы, она побрела в кусты орешника. Пекарь хотел помочь ей, но дочь слабой рукой отстранила его, и он послушно отошел.
 Женщина, набираясь решимости, несколько раз глубоко вздохнула и сказала:
 — Пойдем, Ладислав…
 Старики вошли в домик вслед за родителями Дуя. Там было темно. Пекарь зажег свечу, и его жена дико закричала: ничком на полу, перед запертой железной решеткой, лежала светловолосая девочка. Липкие красные ручьи растекались из-под ее хрупкого тела. Ружье валялось рядом. Упав на колени, женщина обхватила руками мертвое тело и запричитала страшным, обезумевшим голосом. Пекарь, не понимая, что произошло, заплетающимся языком спросил стариков:
 — Что? Что?
 — Ушел… — утирая слезы, ответил высокий старик.
 Пекарь выскочил наружу, на ходу срывая с плеча карабин. Черный лес глухо и враждебно шумел, разгоняя верхушками деревьев низкие тучи. Пекарь, озираясь и что-то выкрикивая, принялся беспорядочно палить из ружья по темным чащам, и эхо выстрелов, вспугивая птиц, разносилось далеко окрест по спящему, равнодушному лесу…


6.

 Дуй бежал, как загоняемый волками лось, — в панике, не разбирая дороги. Еще никогда в жизни он не испытывал такого ужаса. У него совсем не осталось сил, и он без конца падал, раздирая ладони и колени. Ветки больно хлестали его по лицу, и окровавленными руками он еле успевал размазывать заливающие глаза соленые струйки крови и пота. Даже упав, он продолжал свой унизительный бег — ползком, на четвереньках, позорно, кое-как — лишь бы оказаться подальше от того места, где чудом избежал гибели.
 Трещали кусты, гудели деревья, на которые он налетал, испуганно орали разбуженные птицы, и это еще больше усиливало его панику. Наконец, задыхаясь, весь ободранный до крови, он упал, не в силах сделать еще хотя бы один шаг, и, обхватив руками голову, скорчился на земле в ожидании неминуемой смерти.
 Где-то далеко гулко щелкали выстрелы, но погони не было — ночь, его союзница, в который раз выручила его. Когда Дуй отдышался и оказался вновь в состоянии соображать, он обнаружил, что забыл все до единого заклинания, которым обучила его старуха. Страх переломал его всего, подобно тому, как дикий, необузданный ураган расправляется с хлипкими деревянными домишками. Тупо уставившись в одну точку, Дуй несколько часов вспоминал то, что знал, а вспомнив, почувствовал, что опустошение, которое он сейчас испытывал, лишило его на время способности колдовать.
 Еле волоча ноги, он побрел по лесу в ту сторону, где находилась пещера, и с содроганием вспоминал только что пережитое. Отвратительно осознавать себя глупцом… Легко же ему было презирать Кора, поверившего в беззащитность женщины… Дуй вспомнил все сомнения молодого короля и понял, что их ошибки очень сходны. Как легко и просто его обвели вокруг пальца! Как умно, тонко добились успеха… Он сам, ослепленный желанием узнать, как собираются ловить волка, ринулся в расставленную для него западню, за крепкую железную решетку… Дуй поежился. А ведь его подсознательное чувство не говорило, а просто кричало: опасность! А когда мать завесила окно белым платком, он сразу подумал, что это может быть подаваемый кому-то знак… Но они, те, кого он считал глупее себя, не дали ему времени на раздумья. И в этом крылась причина их успеха — в достоверности придуманной ими истории и быстроте.
 Но свои последние силы и остатки мужества он не зря приберег на конец. Ему повезло, что люди сентиментальны: мать с отцом вышли сразу, не в силах наблюдать смерть собственного сына. Остались только ветхие старики и малолетняя сестра, такая внушаемая и беззащитная перед его агрессивным подсознанием. Едва родители вышли за порог, он обрушил на девчонку поток громких мысленных приказов: «Пусть они уйдут, пусть уйдут!» И она сразу сломалась, осталась одна. Мгновенный мощный удар по ее подсознанию — и она не увидела ни маленькой змейки, скользнувшей между прутьями решетки, ни вспышки огня из дула направленного на нее ружья. Даже не поняла, что умерла. Какая гуманная смерть… Еще секунда — и он обернулся сестрой.
 Эти быстрые превращения нестерпимой болью раздирали его на части, но выхода не было. И он победил: он спасся. Быстроте действий он научился у них — тех, кто пытался убить черного волка… короля… Дуй зло засмеялся. Никогда им это не удастся. Все забыли его настоящее имя, данное при рождении, все, но не он сам. Властимир значит «властитель мира»!
 … Он шел всю ночь и на рассвете оказался неподалеку от той деревни, где родился и жил, теперь заброшенной. Что-то изменилось вокруг. Дуй огляделся и вдруг ахнул: на вершине Ненужной горы вновь лежал черный камень…
 Шатаясь от усталости, он взобрался на гору и рухнул рядом с камнем, прислонясь к нему спиной, но невыносимая боль мгновенно обожгла его. Дуй с воплем откатился на несколько шагов в сторону. Черная поверхность камня была раскаленной, как утюг, и сожгла Дую рубаху на спине. Он содрал ее с себя и, скомкав, в бессильной ярости швырнул ею в камень. Легкими черными хлопьями рубаха осыпалась на землю.
 С ненавистью глядя на камень, из друга неожиданно превратившегося во врага, Дуй хотел что-нибудь сказать коварной бездушной глыбе, покрывшей его спину волдырями, но не нашел слов. Боль измотала его. С трудом соображая, он проследил взглядом широкий след камня на мягкой земле в долине и на каменистой поверхности горы. Какой же великан-невидимка прикатил сюда из деревни эту неподъемную громаду? И с какой целью?…
 Дую показалось вдруг, что камень покачнулся, и на всякий случай он отошел в сторону. Камень шевельнулся и плавно, бесшумно подвинулся к самому краю вершины…
 Понимая, что это глупо, Дуй обошел камень вокруг, чтобы проверить, не толкает ли кто этот круглый, размером с дом, камешек, потом зачем-то посмотрел вверх, на светлеющее небо и редкие звезды. И вдруг его пронзила одна простая и важная мысль — и как она раньше не пришла ему в голову? — это бабкина смерть идет…
 Нет, обрадованно подумал Дуй, камень по-прежнему его друг! Забыв про усталость, он ринулся с горы вниз, на ходу лихорадочно обдумывая, как ему обмануть бабку и попасть внутрь пещеры.
 Он не сумел ничего придумать, но судьба сама позаботилась об этом. Уже на самых подступах к пещере Дуй вдруг услышал какие-то невнятные вопли и вскоре подошел к глубокой яме в земле, которой прежде здесь не было. Он осторожно заглянул в провал и увидел колдунью, метавшуюся по дну. Бабка сыпала проклятиями, подпрыгивала, как мячик, и безуспешно пыталась ухватиться своими длинными когтями за высокие гладкие стены. Дуй с удовольствием наблюдал за ней, пока бабка не почувствовала его присутствие. Задрав голову, она визгливо заорала:
 — Где тебя носит?! Целый день сижу здесь, как мышь в мышеловке, и не могу выбраться, а он где-то шляется!
 — Откуда яма-то здесь взялась? — спокойно спросил Дуй. — На мое счастье?
 Бабка от ярости потеряла дар речи, потом снова завизжала:
 — Твое дело маленькое! Вытаскивай меня отсюда!
 — Да? — Дуй сел на край ямы, свесив ноги. — Не можешь вылезти?
 Его поведение насторожило колдунью. Она нерешительно кивнула.
 — Ты червяков поешь, — посоветовал Дуй, — может, полегчает. Самое время подумать о цвете лица — что-то ты позеленела. — Старуха взвыла. — Так откуда, говоришь, здесь взялась яма? — Разговор с бабкой доставлял Дую такое удовольствие, что он почти не чувствовал боли от многочисленных саднящих ран.
 Присмиревшая бабка нехотя пояснила:
 — Сама наколдовала, по ошибке… Не то слово сказала…
 Дуй счастливо засмеялся.
 — Почему же твое колдовство не поможет тебе выбраться оттуда, а?
 Старуха заныла, взглядывая снизу на Дуя, как побитая собака:
 — Эти каменные стены слишком высоки! Они мешают мне колдовать… Мне плохо, волк…
 — Скоро тебе станет еще хуже, — со злой радостью сообщил Дуй. — Черный камень опять лежит на Ненужной горе, на самой ее вершине.
 Бабка в ужасе завизжала и высоко подпрыгнула, потом протянула к Дую руку — та начала стремительно вытягиваться из ее тела. Рука росла и поднималась по стене вверх, а бабка все уменьшалась. Дуй настороженно наблюдал за ней. Когда от колдуньи осталось только маленькое, размером с кулачок, лицо, рука бессильно шевелила своими желтыми пальцами уже в метре от сидящего на краю ямы Дуя. Бабка при этом так визжала, что у Дуя заложило уши.
 — Ну, ну? — кривляясь, подзадоривал он, потом, решив не рисковать, убрал ноги и встал.
 Уже на пределе своих возможностей, рука выбросила вперед два быстро растущих пальца, и они, как крючки, ухватились за край ямы. Бабка, от которой остались одни глаза, стала подтягиваться вверх, с каждой секундой возвращая себе свое уродливое тело, на время превращенное в безобразную руку.
 — Рука у тебя коротка, — со злобной усмешкой сказал Дуй и ударил каблуком по сморщенным посиневшим пальцам.
 Бабка с воплем рухнула вниз и замолчала. Дуй наклонился, чтобы заглянуть в яму. «Не смотри!» — сказал ему внутренний голос. Но Дуй заглянул, и что-то мягко ударило его в лоб. Он отшатнулся и подобрал шершавый шарик. Это была прошлогодняя сосновая шишка. Между ее чешуйками блеснуло крохотное алмазное зернышко. Бабка на дне ямы дико захохотала.
 — Взял? Взял в руку? Моя рука коротка, а твоя глупа!
 — Рехнулась ты там, что ли? — озадаченно проговорил Дуй.
 — Так-то ты отблагодарил меня, волк? — Голос колдуньи стал вдруг зловещим и спокойным, и Дуй встревожился. — Ну, что ж, мой подарок ты подобрал. Теперь в лесах тебе делать нечего — деревья будут вытягивать из тебя силу, неблагодарная ты тварь. А алмазы выжгут дотла твое гнилое нутро. — Дуй, как ошпаренный, бросил шишку на землю. — Загляни-ка сюда снова, дружок, я хочу еще кое-что тебе сказать. А?
 Дуй сплюнул и, озираясь на яму, быстро пошел к пещере. Какой дурак! Вместе с шишкой бабка наслала на него колдовское проклятие… Когда же кончится эта полоса неудач?!
 … Свет в пещере горел с прежней силой, будто в честь большого праздника там зажгли тысячи сверкающих огней. Дуй остановился у входа и огляделся, не решаясь переступить запретную черту. Он осторожно ткнул пальцем в пульсирующую нестерпимыми для глаз бликами завесу. Ничего не произошло. Еще раз глянув в сторону ямы, откуда изредка доносились глухие яростные выкрики, он, весь сжавшись, шагнул в пещеру, в ее жаркое, слепящее нутро.
 По глазам сразу ударил немыслимо-яркий свет, и так закружилась голова, что Дуй чуть не упал. Обливаясь слезами и, как слепой, вытянув вперед руки, он пошел по переливающемуся всеми цветами радуги туману, густому и жаркому, терпко пахнущему чем-то кислым. Резь в глазах все усиливалась, а раны на теле уже просто пылали от накатывающего на них волнами горячего воздуха.
 Дуй больше всего боялся, что именно сейчас в нем проснется бессильный перед пугающей силой огня зверь и изо всех сил боролся с первыми приступами паники. Он заставлял себя думать о воде, о глубоких прохладных озерах, о дробящихся о скалы шумных водопадах, о ледяных горных реках, стремительно несущихся со снежных вершин в долины, и пытался не думать о том, что оказался словно в самом центре огромного пожара. Волк погубит себя, если будет об этом думать!
 Дуй уже еле волок ноги, споткнулся и, не выдержав, в страхе закричал. Он завертелся на месте, бросился то в одну сторону, то в другую, и вдруг наткнулся на каменный стол, черная крышка которого вся была покрыта таинственными письменами.
 От радости у Дуя затряслись руки, он забыл о своих страхах и жадно впился воспаленными глазами в четкие мелкие буквы. Вот он, источник колдовской силы старухи, вот откуда она берет свои удивительные заклинания! Щурясь, он пробежал глазами каменную страницу — какие-то странные закорючки, черточки, крючочки покрывали ее. Дуй разочарованно застонал. Он снова и снова растерянно разглядывал вырубленные в каменной книге знаки, и его охватывало отчаяние. Словно почувствовав его затруднения, книга вдруг открылась ему — в голове у него забили гулкие барабаны, и тысячи неожиданных ярких образов наполнили его сознание.
 Это не были заклинания. Это были непостижимые, не доступные человеческому глазу тайны земли, воды, неба — всего мироздания, и Дуй вдруг почувствовал себя старым, мудрым богом, всевидящим и всезнающим, не мечтающим разрушить этот мир, а сотворившим его и сейчас с великой любовью созерцающим его.
 Зверь, живущий в нем, сопротивлялся этому прежде не знаемому чувству жалости, сострадания, восторга, которое люди зовут любовью, и Дуй пытался запомнить как можно больше из того, что вдруг открылось ему, в надежде использовать это для своих черных целей. Но книга словно читала его низкие, недостойные мыслишки, и всё прочитанное мгновенно улетучивалось из головы. Он злобно скрипел зубами, вновь и вновь пытаясь подчинить себе строптивую книгу, тер глаза, будто полные песка, смахивал льющиеся ручьем слезы и торопил, торопил себя, чувствуя, что времени у него почти не остается.
 Неожиданно по поверхности стола побежали черные полчища каких-то крошечных, как муравьи, тварей. Они закрыли собой письмена и набросились на Дуя, больно жаля его в руки, в лицо, в голову, впиваясь в его кровоточащие раны и нанося новые. Дуй закричал и принялся отдирать муравьев от себя, прихлопывать их руками, стряхивать на землю, но тысячи новых тварей уже лезли на стол, издавая сводящий с ума пронзительный визг. Они быстро увеличивались в размерах, и вскоре Дуй смог получше рассмотреть этих злобных существ — это были маленькие копии колдуньи с большой головой…
 Обливаясь слезами и кровью, Дуй кричал уже во весь голос, но твари, которыми он был облеплен с головы до ног, вопили еще громче, ожесточенно набрасываясь на нежеланного гостя.
 Вдруг задрожала земля, по пещере пронесся сильный нарастающий гул, и Дуй с ужасом ощутил, как колеблется гора, в недрах которой он находился.
 Забыв про чудесные письмена, он ринулся в ту сторону, откуда доносился гул, — скорее всего, там и был выход из пещеры. Он почти не видел дороги: из страха, что твари выгрызут ему глаза, он сильно щурил их. Да и что мог он различить в этом слепящем тумане? Бежать навстречу опасности было страшно, но еще страшнее казалось ему остаться здесь, в проклятой каменной ловушке.
 Едва Дуй пересек пылающую границу пещеры, как бесчисленные твари, терзающие его, вспыхнули ярким огнем, и, от невыносимой боли потеряв сознание, он упал на гудящую под ногами землю. Вскоре он очнулся. С соседнего холма, высоко подпрыгивая и с треском круша вековые деревья, катился огромный мяч — черный камень с Ненужной горы… Откуда-то сбоку выскочила разъяренная старуха и вцепилась Дую в лицо своими длинными когтями.
 … Черный камень гремел уже совсем рядом, и, бросив терзать свою жертву, колдунья, как привязанная, заметалась перед пещерой. Дуй, весь обожженный, окровавленный, даже отдаленно уже не напоминавший человека, на четвереньках пополз в лес и не увидел, как, прокатившись по старухе, гигантский каменный мяч с размаху, легко, будто пробка бутылку, залепил сияющую огнями дыру, и никогда не гаснущий костер погас.
 … Напуганное лесное зверье и птицы быстро успокоились, поднятая в воздух пыль осела, а кое-как добравшийся до ручья черный человек полежал в ледяной воде и, тихо подвывая от жесточайшей боли, уполз к подножию песчаного холма, в густые заросли орешника.


7.

 Прошло несколько лет, и природа словно возненавидела деревню, где жили пекарь и его жена. Последний год был неурожайным из-за сильной засухи, многие семьи голодали всю зиму. Весной стаявшие снега напоили землю, и люди с надеждой глядели в небо, на набегающие черные тучи. Но дни шли, а тучи, закрывшие солнце, все неслись и неслись над полями, заливая их не прекращающимися холодными дождями. Все посевы погибли, и люди со страхом думали о завтрашнем дне. Мужчины, сменив мотыги на ружья, целыми днями бродили по лесам в надежде подстрелить зайца или редкого теперь оленя, но мокнущие леса совсем опустели, и даже птицы попадались редко.
 Разное говорили в деревне о том, почему так трудно стало жить. Старухи, шамкая беззубыми ртами, шипели, что это мстит людям потревоженный черный камень. Дети вовсю играли в страшного волка-оборотня, которого загоняли в западню охотники и которому всякий раз удавалось уйти. А мужчинам в лесу все чаще встречался высокий мрачный всадник с обожженным лицом — он придерживал коня и тяжелым взглядом смотрел на идущих ему навстречу людей. Объятые непонятным страхом, крепкие, сильные мужчины в панике пятились и, побросав ружья, бежали, не разбирая дороги, боясь даже оглянуться на странного, одетого в черное, человека…
 Всю ночь грохотала гроза. К утру звучные раскаты смолкли, но мелкие капли, навевая тоску, уныло и монотонно стучали в окно пекарни. Услышав под окнами какой-то шум, пекарь вышел наружу, под моросящий дождь, и сразу очутился перед недобро гудящей большой толпой односельчан. Он встревоженно обнял за плечи подбежавшую к нему жену, и обратился к людям:
 — Скажите, что вам нужно?
 Вперед вышел глава деревенского совета и, отводя глаза, негромко заговорил:
 — Ладислав, люди хотят, чтобы ты и твоя семья уехали отсюда, немедленно…
 Пораженный пекарь обвел глазами ожесточенные лица.
 — Но почему? Что мы сделали?
 — Он еще спрашивает! — закричала какая-то женщина. — Где твое отродье? Где твой старший сын, а? Рыщет по лесам, нагоняя на нас тучи?
 Толпа заволновалась.
 — Ладислав, — снова заговорил глава совета, — люди считают, что во всех несчастьях, которые обрушились на деревню, виноват твой старший сын, и надеются, что когда вы уедете, он перестанет нас преследовать…
 — Проклятого колдуна, дьявольское отродье — вот кого вы произвели на свет! — закричал, сжимая кулаки, здоровенный мужик. — В жизни я никого не боялся, а когда встретил в лесу вашего сыночка, из меня будто душу вытряхнули… Забыл, как меня зовут, бежал, как заяц, впереди всех!
 Пекарь и его жена стояли, понурившись.
 — Люди, даже если это и наш сын, мы не учили его этому… — глотая слезы, жалко пробормотала женщина.
 — А нам что — легче от этого?! — закричал мужик, и все вокруг одобрительно загудели. — Убирайтесь из нашей деревни! Вы еще пятерых сыновей наплодили — чего нам от  них ждать?
 — Будьте вы прокляты! — закричали из задних рядов, и в голову пекаря, просвистев, попал камень.
 Толпа напирала, и отовсюду неслись угрозы. Пекарь, выпрямившись, вытер голубую струйку, побежавшую по лицу, и горько заговорил:
 — Люди… Никогда никому мы не желали зла, всегда помогали другим, делясь последним… Вспомните сейчас и об этом, а не только о плохом, и не проклинайте наших пятерых сыновей — не гневите Бога, ведь они еще дети, и ни в чем не виноваты… Если виноваты перед вами мы с женой, простите нас, люди… — Пекарь долгим низким поклоном поклонился притихшей толпе. — Мы уедем… если вы так решили…
 Все стояли, переминаясь с ноги на ногу, и молча глядели, как семья пекаря грузит свой нехитрый скарб в телегу. Пекарь вынес из пекарни четыре лотка с горячей выпечкой. Его жена отнесла несколько булок в телегу, остальные переложила в подол своего чистого льняного фартука и, скорбно сжав губы, обошла передние ряды. Отводя глаза, крестьяне брали заскорузлыми руками горячий хлеб и прятали себе за пазуху это последнее угощение деревенского пекаря.
 … Сгорбившись, пекарь повел за поводья коня, впряженного в телегу, на которой среди узлов, свесив ноги, сидела его маленькая жена. Потухшим взором женщина в последний раз взглянула на свой дом, на пекарню, из трубы которой еще тянулся в низкое серое небо дымок, и отвернулась. Пятеро ее светловолосых сыновей хмуро шагали рядом с телегой, и вскоре уходящие скрылись за холмом, за поворотом размытой дождями дороги…
 Изгнание пекаря и его семьи не помогло деревне. Дожди по-прежнему заливали долину, смывая и унося в мутных потоках плодородные слои земли. В деревне, уже по колено стоящей в воде, начали гнить дома; люди, особенно дети, стали болеть и чахнуть, а в лесах появился наводящий ужас черный волк-оборотень из детских игр-страшилок. Измученные нуждой, болезнями и страхом крестьяне и не думали с ним бороться.
 Деревня опять снялась с места и в поисках лучшей доли покинула эти края.
 Провожая людей, горы враждебно молчали, и лишь однажды они подали голос — когда последняя телега присоединилась к длинному печальному обозу, по округе гулко пронесся чей-то злой торжествующий хохот, отвратительный и нечеловеческий…




 Глава четвертая
 Дети




1.

 Солнце своими безжалостными лучами выискивало последнюю зелень, спрятавшуюся в чащах, выжигало ее, изгоняя все живое из желтых осыпающихся лесов, и день за днем все сильнее обнажало высокие песчаные берега реки, окружающей деревню.
 Арине с моста были хорошо видны косяки рыб, которые метались по мелководью в поисках глубокой воды, но вода испарялась, а легкие белые тучки жадно подхватывал и уносил горячий ветер. Вчера в дальних лесах начались пожары, и Арина, стоя на мосту, безотрывно смотрела на черный дым, застилающий горизонт.
 Это сделала она. Она отняла влагу у деревьев и трав, у цветов, у каждой былинки, у птиц и зверья… Она пыталась спасти их от злой доли, от погибели, насылаемой черным колдуном, а все получилось так, как хотел он: земля гибнет, горят ненавидимые им леса, мир вокруг рушится, и даже в самом страшном сне она не могла себе представить, что так будет…
 Арина закрыла глаза и с надеждой протянула вперед руки, пытаясь обнаружить темное холодное пятно, передвигающееся по выжженным солнцем полям — так она обычно чувствовала в пространстве присутствие Дуя. Она поворачивалась в разные стороны, ища его везде, но не находила. Колдуна рядом с деревней не было, и отчаяние переполняло Арину. Все было за то, что Дуй останется здесь, как прежде штурмуя деревню, где жила разозлившая его мокошь, а он просто бросил ее, старую, подыхать и пошел за ними, за четырьмя маленькими мальчиками… Зачем они тебе?! Будь ты проклят, Дуй… Будь проклята ее собственная глупость. Размечталась о кренделях небесных, старая-старая дура… Спасла своего внука, отдав его детям? Только навлекла на них этим страшную опасность, и никто сейчас не сможет защитить их от помешавшегося на желании править миром сына деревенского пекаря, от черного колдуна с камнем вместо сердца. Что они, эти мальчики, против него? Былинки в поле на холодном страшном ветру…
 От нестерпимой тоски Арине хотелось лечь на землю и выть, как воет погибающий зверь, но она знала, что нельзя поддаваться отчаянию, иначе оно раздавит ее, разрушит, перечеркнет ее жизнь и ее борьбу, и Арина сопротивлялась ему, как могла. Нет, говорила она себе, я не стара, старо только мое изнуренное тело, но моя душа молода, и еще есть силы…
 Арина подняла к небу глаза и долго смотрела, прищурившись, в одну светлую точку в вышине. Точка все росла, темнела, наливаясь влагой, и наконец превратилась в огромную темную тучу, закрывшую полнеба. Арина вскинула руки — туча, роняя крупные холодные капли, послушно помчалась туда, где бушевали пожары, и вскоре гроза сотрясла окрестности восхитительными гулкими раскатами.
 Волк бежал по ночному лесу уже довольно долго и слегка устал. Нужно посетить свои владения, а то, глядишь, и забудут, кто здесь хозяин. Черная шерсть волка с белыми подпалинами на широкой груди и страшной морде лоснилась от сытой, хорошей жизни. Да, его дела шли неплохо — волк довольно похлопал себя прямым, как палка, хвостом по округлым бокам. Скоро Синяя Речка, будь она неладна, эта деревня…
 Зверь неторопливо пробирался по дну глубокого лога, как вдруг ветер донес до него запах человека. Он побежал быстрее, но осторожнее, и вскоре услышал, как вдалеке бьются четыре сердца: три человеческих и еще одно, которое тюкает и трепыхается, как цыплячье.
 Люди сидели вокруг костра, разложенного в густом кедровнике, и тихо разговаривали. Волк крадучись подобрался к ним и затряс головой, но уши словно ватой заложило. Трое мальчишек и один петух. Да, он так и думал, что это они, те, с кем он уже недавно встречался.
 Стоя под старой осевшей елью, которая свои тяжелые нижние ветви распластала прямо по земле, он напряженно следил за силуэтами, темнеющими в отблесках яркого пламени. Судьба подарила ему шанс, и его переполняла радость: мокошь отдала своего петуха в чужие руки — видно, дела ее совсем плохи. Нет, ему определенно везет. Только вот мальчишки… Он пока не знал, как ему к ним подступиться, ведь последняя встреча была крайне неприятной. Волк злобно оскалился. Опасны… очень опасны… Так недолго и всей власти лишиться.
 Куда они идут? Пусть только выйдут на открытое пространство, он покажет, на что способен. Можно, конечно, воинов своих тупоголовых на них наслать, но этим тварям пока объяснишь, что к чему, они уже бездарно сожрут петуха, а он ему нужен… Главное — его заполучить, и тогда она сама прибежит к нему за своим родственничком… Ох, какой лютой смертью умрет мокошь, когда он до нее доберется… Волк щелкнул зубами. А может, и не нужно осторожничать, ведь внезапность — тоже оружие? Да и ночь ему в помощь… Петух лежит и дремлет на земле совсем близко от него — два больших прыжка и… Волк уже чувствовал, как впиваются его острые зубы в слабое, хрупкое крыло. И сразу в лес! Решено!
 Он изготовился и хотел прыгнуть, но вдруг закружилась голова и подкосились ноги, все тело стало ватным и непослушным. Волк огляделся. Ну, конечно, он слишком долго стоял в тени этой старой ели. Он с ненавистью посмотрел мутными глазами на мощное, крепкое дерево. «Придет и ваш черед!» — мысленно крикнул он темным хвойным чащам и, опустив хвост, как побитый, поплелся прочь из ненавистного леса.


2.

 — За нами весь день погоня и слежка, — сообщил Дизи друзьям на четвертый день пути, к вечеру, когда решили, что пора устраиваться на ночлег и скинули с плеч рюкзаки.
 Рики вздрогнул и оглянулся на темные заросли.
 — А кто за нами следит? Дуй?
 — Нам нужно быть предельно осторожными. Колдун принял облик волка.
 — Ты нарочно меня пугаешь, да? — Рики навзрыд заплакал. Петух подскочил к Дизи и клюнул его в ногу.
 — Ну, что ты, Рики… — растерялся Дизи и обнял мальчика. — Я не хотел тебя пугать, извини… Петька, отстань.
 — Ему раньше часто снился страшный сон про черного волка, который сидит и смотрит на него из темноты, — хмуро сказал Тики.
 — Я не знал этого. Рики, прости…
 — Дуй весь день следит за нами, а ты только сейчас сообщаешь нам об этом? — недовольно сказал Тики.
 — Давайте поскорее соорудим костер… — уклонился от ответа мальчик.
 … Костер запылал через пять минут. Мальчики уселись вокруг него, как обычно, треугольником, чтобы видеть, что творится за спинами других.
 — Что ему нужно от нас, Дизи? — спрашивал Тики.
 — Петя ему наш нужен.
 — Зачем это? — вздрогнул Рики.
 — Арина говорила, что Дуй все время ищет ее слабое место. Думаю, он уже знает, что это за петух. — Дизи взял на руки дрожавшую мелкой дрожью птицу. — Наверное, надеется, что если у него в руках окажется петух, мокошь он победит без прежних хлопот.
 — Только у тебя это не получится, собака бешеная! — так неожиданно закричал во все горло Тики, что остальные вздрогнули. Тики схватил горящую головню и швырнул ее в темный распадок.
 Озаряемая посыпавшимися в разные стороны искрами, там метнулась в темноту леса черная тень.
 Черный волк лежал, поставив уши торчком, неподалеку от костра, и свежий ночной ветер доносил до него каждое слово этих болтливых самонадеянных мальчишек. Верно рассуждают, думал волк. Какие-то мозги у них еще есть, что удивительно. Глядя на их маршрут, этого не скажешь. Прут по кромке леса строго на север, прямо к Русалочьим озерам. Надеются подружиться с нечистой силой, что ли? Глупцы… Сгинут в топях, русалки защекочут, лешие заломают, напугают черти, да мало ли… Края те хитрые, неуютные, один запах с болот чего стоит… Он сам, однажды сунувшись туда, больше об этом и не помышляет. Ему-то наплевать на этих мальчишек, просто интересно, куда это они так разогнались? Волк боялся пропустить хоть одно слово — может, проболтаются о чем-нибудь, полезном для него.
 Вдруг прямо в его сторону полетела горящая головня. В испуге он прыгнул в сторону и потом еще долго бежал по лесу, все сильнее злясь на себя — за свою трусость, и на мальчишек — за их наглость. Мерзкие дети!… Он еще посмеется над ними: если они и впрямь решили идти к озерам, уже через день они подойдут к болотам, и можно считать, что им крышка. Петуха жалко. Мог бы пригодиться.
 — Тики, а скажи мне, пожалуйста, у человека может быть секрет?
 — Конечно.
 — Даже от самых близких? От друзей, например?
 — И от друзей.
 — А если у меня завтра от тебя будет секрет, ты не обидишься?
 — Что-нибудь опасное для твоей жизни?
 — Нет, наоборот… Я завтра утром, когда мы проснемся, буду что-то делать, а ты не смотри, хорошо?
 — А Дизи можно будет смотреть?
 — Можно…
 — Договорились, спи.
 … Тики пошевелил костер, подкинул несколько толстых веток, чтобы всю ночь иметь под рукой горящую головню, и вдруг затылком почувствовал чей-то пристальный взгляд.
 В кромешной тьме, в нескольких шагах от него горели немигающим желтым огнем два глаза. Тики медленно поднялся и выпрямился во весь рост. Волк не двигался. Левой рукой, которую Тики уже два часа не вынимал из-за пазухи, он сжал гладкий прохладный камень, висящий на слабо завязанном шнурке — чтобы можно было легко его сорвать. Подойди сюда, подонок, думал он, с угрозой глядя в злые волчьи глаза, я тебе так припечатаю, что тебе сразу расхочется брать в заложники петухов и пугать маленьких черноглазых мальчиков.
 Словно услышав эти мысли, волк дрогнул — шевельнулся и бесшумно исчез в ночной темноте.
 Утром Рики велел своим товарищам закрыть глаза.
 — У меня тайна, номер один, — сообщил он. — Не бойтесь, я никуда не пойду, буду здесь… Только не подглядывайте, будьте мужчинами!
 С трудом сдерживая улыбки, мальчики закрыли глаза.
 Не спавший ночь Тики продремал все время, отведенное на тайну номер один, пока Рики не разрешил им открыть глаза. Дизи понял только, что мальчик ползал вокруг костра на четвереньках. Тики не понял ничего, и когда настало время тайны номер два, уже крепко спал.
 Рики сам не знал, откуда у него в куртке взялись две горсти мелких алмазов. Может быть, бабушка положила? Он боялся, что мальчики подумают, что он взял их без спросу. Но даже эти опасения не помешали ему пустить камни в дело: он выложил из них вокруг костра большой круг — для защиты от зверя.
 Волк напал среди ясного дня, в полдень, когда никто этого не ожидал.
 Хвойный лес внезапно кончился, и мальчики пошли под уклон по захламленному перелеску. Искривленные березы, кочки, поросшие мхом, низкие кустарники, влажные испарения и озверевшее комарье говорили о близости болот. Шли, как всегда, цепочкой, и когда дорогу преградил глубокий овраг, первым в него начал спускаться Дизи. Рики замешкался, и петух, сидевший у него на плече, вспомнил, что у него есть крылья. Суматошно хлопая ими, он перелетел через головы мальчиков, но не успел еще приземлиться, как из кустов, росших на дне оврага, на него прыгнул огромный черный волк.
 Взвившийся в длинном затяжном прыжке волк вдруг с ужасом заметил, что на шее у петуха висит на шнурке яркий прозрачный камень. Его обжигающие лучи неумолимо приближались, и, в панике обернувшись вороном, волк едва успел избежать столкновения.
 Всё это заняло несколько секунд, но Рики, выхватив из кармана огромную рогатку, метко выстрелил по взвившейся в небо птице. Судорожно хлопая крыльями, подбитый враг убрался в лес.
 Петух, закончив полет, упал на кочку и не шевелился, пока подбежавшие мальчики не привели его в чувство. Рики тут же засунул занемогшего друга себе за пазуху и, баюкая, что-то долго нашептывал ему.
 — Это и была тайна номер один, Рики?
 — Номер два…
 — А почему это — тайна?
 — Ну, ты же сам мне говорил, что рогатки только негодяи делают. Я думал вы будете меня ругать…
 — Это особый случай, правда, Дизи? — Дизи улыбнулся и кивнул.
 — Значит, все в порядке?
 Тики ласково похлопал мальчика по плечу.


3.

 Сидя на высокой сосне, Дизи обозревал окрестности в мощный бинокль.
 Прямо перед ними, на западе, простиралась обширная заболоченная низменность. В самом ее центре сверкали в лучах солнца три небольших овально вытянутых озера — они раскинулись цепочкой с востока на запад и разделялись двумя узкими перешейками. Эти озера были самыми крупными водоемами среди бессчетного количества речек и мелких озер, наполовину заросших и заполненных темной водой. Куда ни кинь взгляд, всюду топи, трясины и непроходимые болота, и лишь к северу от трех озер встречаются песчаные проплешины и редкие каменистые возвышенности.
 Было ясно, что через топи не пройти, поэтому решили строить плот. Очень пригодился топор, взятый у Арины. Работали Тики и Дизи. От младших пользы не было никакой, напротив, приходилось все время следить, чтобы с ними не приключилась какая-нибудь беда. Дважды Рики оказывался буквально под падающим деревом, и Тики всякий раз приходил в неистовство. Тогда Рики искал защиты у невозмутимого Дизи, но его молчаливое осуждение нагоняло на мальчика тоску. Петух также ни в чем не уступал своему черноглазому дружку. Драк между ними больше замечено не было, но мелкие стычки случались.
 Через три дня плавучее средство передвижения было готово и, погрузившись на него пасмурным серым утром, мальчики тронулись в путь по имевшим недобрую славу, пресловутым Русалочьим озерам. Несмотря на большие размеры, плот оказался каким-то вертким и неустойчивым. Управлять им было непросто. Дизи и Тики, стоя по разные стороны плота, старались подгребать веслами одновременно, чтобы выровнять ход. Рики с петухом без понуканий сидели тихо посередине плота: оба не умели плавать и мечтали поскорее ступить на твердую землю.
 Резкий ветер швырял в лицо путешественникам холодные брызги и норовил опрокинуть плот. Через два часа кое-как одолели четверть озерного пути. Вдруг Дизи краем глаза заметил какое-то движение позади себя и резко обернулся, сильно качнув плот. Из свинцово-серой воды высунулась чья-то маленькая волосатая рука. Рики, увидев ее, истошно завопил, Тики задрал вверх свое весло.
 Цепкие длинные пальцы, ухватив один из рюкзаков, сдернули его с плота, но лямка зацепилась за суковатое бревно, и, пока рука лихорадочно дергала к себе свою добычу, Дизи прыгнул на край плота, свесился к воде и схватил за волосатую гриву странное маленькое существо, похожее на чертенка. Оно было покрыто бурой шерстью, пучеглазо таращило свои большие красные глаза. Несоразмерно длинный нос его сильно выдавался вперед.
 Пойманный чертенок принялся реветь и визжать диким голосом, так пронзительно и страшно, что Дизи, оторопев от неожиданности, отшатнулся. Существо дернулось и, не выпуская рюкзака из своих сильных пальцев, шлепнулось в воду. В руке у Дизи остался большой клок красно-рыжих волос, который он тут же брезгливо бросил себе под ноги.
 Плот остановился и стал медленно вращаться на одном месте. Дизи был совершенно потрясен утратой рюкзака и молчал, не в силах произнести ни слова.
 — К-кто это был, а? Это русалка, что ли, а? — заикаясь, проговорил Рики.
 — Русал, — мрачно сказал Тики.
 Внезапно плот заходил ходуном, и позади мальчиков раздался громкий не то хохот, не то плач. Обернувшись, они увидели странное зрелище. Сразу за кормой плота вспенивалась и бурлила вода, и на поверхности то и дело мелькали рыжие волосатые руки, ноги и длинные спутанные волосы. Грубое зловещее уханье чередовалось с пронзительным визгливым плачем, и от этих звуков заходилось сердце. Странное существо, похожее одновременно и на женщину, и на обезьяну, задавало трепку рыжему чертенку, укравшему рюкзак.
 Разобравшись, в чем дело, Тики подскочил к краю плота и зло крикнул барахтающимся в воде существам:
 — Отдайте рюкзак, гады!
 Тотчас драка прекратилась, и существа, как бревна, ушли под воду. Вскоре мокрый красный рюкзак шмякнулся о бревна плота. Дизи поспешно схватил его, а из воды высунулась большая, такая же волосатая, как и у чертенка, рука, и, как за подаянием, протянулась к мальчикам.
 Рики, взвизгнув, отполз от нее подальше, петух заорал, а Тики поднял весло, намереваясь ударить по руке. Но из-за края плота показалось женское лицо, полуживотное-получеловеческое. С жалкими гримасами и ужимками существо тянуло к людям руку, выпрашивая что-то, а не угрожая, и Тики опустил весло.
 — Ей что-то нужно, — сказал Дизи.
 — Надеюсь, не мое дружеское рукопожатие, — отозвался Тики и обратился к водяной женщине: — Чего надо? Хватит рожи-то корчить, нормальным языком скажи.
 Та подняла над водой орущего чертенка и показала сначала на его волосы, а потом, поискав глазами, на клок волос, валяющийся на плоту. Тики поднял волосы и бросил их просительнице. Она на лету подхватила и, радостно блеснув белыми зубами, исчезла вместе со своим отпрыском в озерной пучине.
 Мальчики перевели дух. Дизи лихорадочно вытряхивал из мокрого рюкзака вещи и раскладывал их для просушки. Первым делом он вынул черный квадратный камень и засунул его себе за пазуху. Рики, обхватив руками колени, икал, петух жался к нему и как-то нервно подергивал своим красным гребнем. Один Тики сохранял невозмутимость и спокойствие и греб, переходя с одной стороны плота на другую. Дизи даже показалось на мгновение, что его друг сейчас запоет — такой у него был торжествующий и полный достоинства вид.
 Путь через первое озеро отнял неожиданно больше времени, чем предполагал Дизи. Только к вечеру добрались до противоположного берега и, найдя прибрежную песчаную отмель, густо поросшую кустарником, стали на ночь лагерем.
 Дизи и Тики по очереди дежурили ночью у костра и без удовольствия слушали какофонию невероятных, жутких звуков — какие-то неведомые существа не переставая ухали, хохотали, стрекотали по-сорочьи, зловеще свистели и громко плакали в этих глухих болотах, где неосторожному путнику так легко заблудиться и пропасть навсегда.
 Под утро совсем рядом с костром раздалось как бы громкое хлопанье в ладоши, будто неведомая сила решила повеселиться, и окрестности огласил отвратительный задавленный хохот. Тики разбудил Дизи, и мальчики приготовились достойно встретить опасность: подбросили в костер побольше веток и крепко сжали в руках свои толстые палки. Но все обошлось.
 Первые лучи солнца рассеяли туманы, разогнали невидимую нечисть по болотным омутам и водяным рытвинам, и напряжение бессонной ночи понемногу отступило. Мальчики проспали три часа, доверив оборону лагеря Рики и петуху, и с новыми силами двинулись дальше.


4.

 То, что издалека выглядело перешейком между озерами, на самом деле оказалось неширокой заболоченной протокой, в которой местами били подземные ключи. Это облегчило путникам задачу, так как плот не пришлось перетаскивать по земле. Во второе озеро его перегнали, упираясь шестами в недалекое вязкое дно.
 Второе озеро было крупнее первого, названного мальчиками Чертовым. В прозрачной холодной воде косяками ходила рыба, но дна достать не могли даже у берега. Воздух здесь был чище, и не веяло с туманных болот запахом плесени и затхлой сырости. Северный берег озера, вдоль которого продвигался плот, местами зарос хвойным лесом, а южный, почти лишенный растительности, был сильно заболочен и являл собой унылое зрелище — даже смотреть в ту сторону мальчики избегали. К полудню ветер, разогнав тучи, открыл солнце, и настроение у путешественников сразу поднялось. Вскоре нашлось и подходящее для привала место.
 Плот мягко ткнулся в пологий песчаный берег и, прикрепив его веревкой к торчащим из земли корням сосны, мальчики решили расположиться на опушке березовой рощи. Но со стороны высокого холма, окаймленного полосой цветущего шиповника, ветер доносил запах костра — среди сосен на западной оконечности гребня тянулась вверх тоненькая голубоватая струйка дыма. Стараясь не шуметь, мальчики отправились туда.
 … У бревенчатой охотничьей избушки, приземистой, крепко врытой в землю, догорал костер. Вся земля вокруг него, усыпанная прошлогодней хвоей, была изрыта и забрызгана бурыми пятнами. По знаку Дизи, Рики с петухом присели под куст бузины. Тики осторожно потянул на себя испещренную глубокими свежими царапинами дверь избушки — она оказалась заперта изнутри.
 Обойдя домик кругом, Тики обнаружил, что с торца земля глубоко подрыта: кто-то делал подкоп под нижние бревна. Куча вырытого песка была влажной, видимо, бурные события здесь происходили только что. Сквозь небольшое окно, в которое не проходила даже голова человека, Дизи тщетно пытался что-нибудь разглядеть.
 — Эй, есть кто-нибудь живой? — негромко позвал он.
 Дверь избушки медленно распахнулась, и на пороге встал невысокий светловолосый человек в изодранной и окровавленной одежде. Не успев сказать ни слова, он рухнул мальчикам под ноги.
 Они осторожно положили его на спину возле догоревшего костра, и Дизи осмотрел пострадавшего. Выводы были неутешительными: сломаны три ребра и правая рука, легкое сотрясение мозга, рваная рана на голове, ушибы и ссадины по всему телу. На вид раненому, судя по всему, охотнику, было лет тридцать. Запас его внутренних сил, похоже, был огромен, потому что, несмотря на хрупкое телосложение и большую кровопотерю, он был все еще жив.
 Дизи принялся врачевать больного. Он достал из рюкзака небольшую прямоугольную коробочку, которую называл анализатором, нажал на ней несколько кнопок и приложил к плечу раненого. Из коробочки бесшумно выползла игла и вонзилась в кожу. По передней панели анализатора побежали ряды цифр. Дизи внимательно следил за ними, потом нажал еще несколько кнопок. Прибор сделал четыре инъекции, и цифры погасли. С помощью Тики Дизи обработал раны, наложил шину на сломанную руку, туго перебинтовал грудную клетку и быстро и умело зашил рваную рану на голове.
 — Раны слишком характерны, чтобы я мог ошибиться, — ответил Дизи на немой вопрос в глазах Тики, когда они закончили. — Это мог сделать только зверь… — Дизи с жалостью смотрел на еще не пришедшего в себя раненого. — Здесь опасно оставаться, Тики.
 — Смотрите! — вскрикнул Рики и показал рукой на холм.
 На самом его верху, метрах в трехстах от избушки, темной горой вырисовывался силуэт медведя. Он шел с опущенной головой, прихрамывая, — громадный, опасный зверь, хозяин леса. Медведь двигался в противоположную от людей сторону, намереваясь спуститься по обратному склону холма, но вдруг остановился, поднялся на задние лапы и понюхал воздух. Затем повернулся и увидел застывших в ужасе людей. С громким рычанием он тут же начал спускаться с холма, огибая редкие валуны.
 Рики взвизгнул и, схватив петуха и свой рюкзачок в охапку, с быстротой зайца побежал к озеру. Возвращать его, чтобы укрыться в избушке, уже не было времени. Тики бросился в домик и вынес оттуда двуствольное ружье и патронташ, набитый патронами. Быстро надев рюкзаки, мальчики подхватили под руки раненого и потащили его к плоту, на котором уже сидели Рики и петух.
 Медведь ревел совсем рядом. Охотника уложили на качающийся плот, Тики отвязал веревку и запрыгнул на верткое сооружение. В то же мгновение медведь появился на берегу. Вскидывая громадные лапы и слегка прихрамывая, он широкими прыжками сокращал расстояние, отделяющее его от людей. Видя, что добыча ускользает, он пришел в бешенство, и вскинувшись на задние лапы, зарычал так, что его рев грозным эхом прокатился по окрестным лесам, потом потоптался на месте, прыгнул в воду и, шумно отфыркиваясь, поплыл за плотом.
 — Совсем озверел, — возмутился Тики, без устали работающий веслом. — Прет на людей, у которых есть ружье. Кушать сильно захотел? — крикнул он приближающейся громадной голове. Медведь злобно рыкнул. — Дизи, приведи этого охотника в чувство! Пусть возьмет в руки ружье, если сможет…
 Раненый уже сам открыл глаза, а когда понял, что происходит, обратился к Дизи:
 — Парень… заряжай ружье… у меня ведь рука не двигается…
 Дизи отвел взгляд.
 — Я не умею…
 —  Я умею, — сказал Тики, сердито взглянув на него.
 — Нет, и вы не умеете! — тоже рассердился мальчик.
 Но Тики уже схватил ружье и зарядил его. Волна от приближающегося медведя сильно качнула плот. Дизи не удержался на ногах и повалился на раненого, тот вскрикнул от страшной боли и потерял сознание. Рики что-то лихорадочно шептал, петух, раскинув крылья, распластался на мокрых бревнах, чтобы его не смыло в воду.
 Положение становилось все более угрожающим. Морда разъяренного медведя виднелась уже в нескольких шагах от плота. Шест, которым Тики ткнул в злобно горящие глаза, медведь перекусил, как соломинку. Пришедший в себя охотник крикнул замершему в нерешительности Тики:
 — Парень, стреляй… Чего ты ждешь?
 — Да нельзя мне, понимаешь? — с досадой ответил Тики и хотел подать раненому ружье, но Дизи мгновенно выхватил его у Тики из рук и сам протянул охотнику. Здоровой рукой тот взвел курки и навскидку выстрелил в страшную раскрытую пасть. Медведь дернулся, глаза его остекленели, и он без единого звука пошел на дно.
 Мальчики еще некоторое время продолжали грести, потом бросили весла и без сил рухнули на скользкие бревна. Рики, отходя от пережитого потрясения, плакал. Петух, топорща мокрые крылья, на расползающихся ногах подобрался к Тики и пытался на своем птичьем языке что-то сказать ему сиплым, сорванным голосом. Мальчик успокаивающе погладил его по головке:
 — Ну-ну, мокрая курица… Все в порядке…


5.

 Выхаживая пострадавшего от медведя охотника, мальчики провели в лесу, у песчаного холма, неделю. Хороший уход и крепкое здоровье позволили больному уже через несколько дней потихоньку начать ходить. Охотника звали Сергеем, он оказался дружелюбным, общительным парнем. Из разговора с ним выяснилось следующее.
 Жил Сергей в далеком северном поселке, но каждый год, с весны до поздней осени, охотился в здешних богатых пушниной и дичью лесах вокруг этого второго Русалочьего озера, которое мальчики тут же назвали Медвежьим
 С прошлой осени объявился в округе медведь-людоед — не впавший в спячку шатун с голодного отчаяния принялся охотиться на людей, и вскоре на его счету были четыре жертвы. Объединившись, охотники не раз пытались убить его, но зверю всегда удавалось уйти.
 В тот злополучный день, когда мальчики познакомились с Сергеем, шатун, умевший, как и все медведи, ходить по лесу совершенно бесшумно, так, что не треснет ни один сучок, подошел сзади к сидящему у костра охотнику и напал на него.
 — Как назло за день до этого у меня пропал Буян, мой пес, лайка… Видать, тоже медведю в лапы попался… Была б собака, врасплох меня он бы не застал, — сокрушался Сергей.
 Спасла его горящая головня, которой он ткнул в морду ломавшего его медведя. Тот от боли выпустил покалеченного охотника из своих страшных объятий, и Сергей чудом сумел заскочить в избушку. Медведь раскачивал домик, рыл землю, но добраться до человека все-таки не сумел.
 — Вас сам Бог послал мне, ребята, — благодарно повторял Сергей при каждом удобном случае.
 … Однажды вечером Дизи рассказал охотнику об их странной встрече на Чертовом озере.
 — А-а, бобры… — кивнул Сергей.
 — Почему — бобры?
 — Я их так называю. Они, как бобры, под водой живут. Их кто как кличет — кто чертями, кто водяными, кто кикиморами болотными, лешими, а я бобрами.
 — Значит, жабры у них отсутствуют? — уточнил Тики.
 — Какие там жабры… Как мы, легкими дышат. Говорю, бобры. Долго, правда, под водой могут находиться, ну, это им необходимо — они, вишь ты, в пещерах живут под водой. Тут везде, по всей округе, подземные реки текут, известняк мягкий, вымывается, и в этих пустотах они обитают. Подныривают, совсем, как бобры, и выплывают в свои подводные жилища.
 — Сергей, мы с Тики ночью такие звуки ночью слышали, жуть брала… Что ж они так орут-то?
 — Ну, надо им, значит, так. Поговорить хочется, порезвиться на бережку. Раньше их тут больше было — я в этих местах лет десять уже охочусь — так донимали сильно черти эти, а сейчас их меньше. Люди, вишь ты, им на пятки наступают: леса вырубают, осушают болота… Да и реки мелеют каждый год, вот они и уходят подальше. А вообще, думаю, и вымирают. Потому так и кричат на болотах по ночам. Народ говорит, леший кричит — лешачиху себе ищет, подругу, значит, чтоб семью завести.
 — А что, они еще и семьями живут? — удивился Тики.
 — А как же. Они детей своих очень любят, по многу их заводят.
 — Связался черт с младенцем, — вставил Рики.
 — Во-во! Это ведь в том смысле люди говорят, что нянчиться они любят.
 — А откуда ты все это про них знаешь? — спросил Тики, прищурив глаза.
 — Ну, а как не знать? Бабушка рассказывала, да и сами видим их, мы ж тут рядом с ними живем, бок о бок тремся.
 — Они опасны для человека? — спросил Тики.
 — Это по-разному. К человеку с ружьем никогда не подойдут — понимают. Бывает, конечно, черт и унесет кого… Особенно за детьми следить надо. — Сергей глянул на съежившегося Рики. — Вот что интересно: пьяных они за своих принимают. Пьяный ведь и на человека не похож, облик человеческий теряет. Тут у нас как-то артель шишкобоев промышляла, шишку кедровую била, и был у них Митяй, здоровый мужик, под два метра ростом. Крепко любил выпить. Вот однажды назюзюкался до беспамятства. И что его на болота понесло? Ходил-ходил, заплутал, черти его и подобрали, нянчиться с ним начали, к себе повели. Он с пьяных глаз и не разобрал, с кем его жизнь непутевая свела, давай он по своей привычке куролесить да их по болоту гонять, уважения к себе требовать — черти эти чуть с ума не сошли! Навалились на него всем скопом, башку ему тиной обмотали, чтоб рева его пьяного не слышать, подхватили да поволокли туда, где нашли. Тащат его на себе, а он вдруг очухался, видит, несут его черти, ну, и решил, что он уже на том свете и волокут его в преисподнюю. Как заревел от ужаса, начал Богу молиться! Черти с перепугу бросили его тут же и сыпанули в разные стороны. Пришел он к своим в артель, еле живой, бормочет что-то, а что, понять нельзя. Утром глянули на него, а он поседел весь, кое-как рассказал, что с ним приключилось. С того дня Митяй спиртного в рот не брал, а ведь совсем пропадал человек от пьянства.
 — Надо всех пьяниц на болота эти, — глубокомысленно заметил Рики.
 — Точно… — заулыбался рассказчик.
 — Сергей, а мы не поняли, зачем чертям этим, с которыми мы встретились, волосы обратно понадобилось забирать? — сказал Дизи.
 — А это, вишь ты, такое у них, чертей, поверье: если ты у них что-нибудь возьмешь, им принадлежащее, ты их хозяином становишься. Полюбовно вы с ними договорились. Вот если бы ты клок волос у чертенка не вырвал, простился бы со своим рюкзаком. А так — они тебе рюкзак, ты им — волосы. Мамаша-то, вишь, лупила чертененка своего, что в руки тебе попался да волосья свои драгоценные у тебя оставил. Вот не отдал бы ты их ему — он за тобой следовал бы везде…
 — Еще не хватало, — не обрадовался Дизи.
 Рики широко раскрыл глаза.
 — А я думал, она его за воровство бьет…
 Сергей засмеялся.
 — Да нет, не за воровство, а за то, что украл неумело.
 — Я вот что у тебя спросить хотел, Сергей, — сказал Тики. — Кто они, по-твоему, такие, и как ты к ним относишься?
 Охотник задумался.
 — Да что-то среднее они… Еще не люди, и уже не животные. А как отношусь… Да пусть живут себе, раз природа их сотворила. Живые они, а не придуманные черти из сказки. Я уж думал о них много. Приспособились они к такой жизни неплохо. Детей своих титькой кормят, как люди, да и похожи они на людей обликом. Ноги длиннее рук, не так, как у обезьян… Пучеглазые, как лягушки, чтоб в воде хорошо видеть. Ну, носатые они, и пальцы у них такие хваткие, сами видели, чтоб, значит, пищу в мутной воде добывать.
 — А волосатые — чтоб не мерзнуть? — спросил Рики.
 — Точно. Одежду они ведь не носят. Думаю, и грива у них на голове неспроста: затянет ненароком чертенка в водоворот, уцепится он за родительскую шевелюру — и жив-здоров.
 — А глаза почему красные? — допытывался Рики.
 — Чтоб в темноте хорошо видеть. Дневного света глаза у них не терпят.
 — Ну, говорить-то они не умеют? — уточнил Тики.
 — Не умеют, — согласился Сергей. — Вы вот, парни, дальше собираетесь плыть, по третьему озеру, хотя я не понимаю, что вы там забыли, ну, это ваши дела, так вот,  то озеро самое что ни на есть русалочье: там самые пакостные из водяных жителей обитают, те, которых в народе русалками зовут. Их бояться нужно. Вот они-то как раз умеют звукам разным подражать, даже словам, и внушить могут человеку все, что угодно.
 — А цель у них какая? — заинтересовался Тики.
 — Не знаю. Кто говорит, погубить хотят, завидуют людям, кто — что развлекаются так.
 — А ты не путаешь? Они точно в воде живут? Или в прибрежных лесах?
 — Не-а, точно в воде. Плавают, плещутся, мерзавки…
 — А похожи они на кого? Не на больших обезьян?
 Сергей фыркнул.
 — Слушай, друг, ты ведь мне про этого толкуешь… как его?…
 — Про йети.
 — Не знаю, йети он или не йети, про снежного человека, вот! А я тебе — про русалок.
 — Значит, ты и снежного человека знаешь? Видел? — еще больше оживился Тики.
 — Нет, сам не видел, врать не буду. Старики говорили, что раньше их чаще встречали у нас в тундре, а теперь… — Сергей задумался. — Вот лет десять назад пастухи оленьи одного встретили — сразу исчез, как растворился в воздухе. И года два назад мой двоюродный брат его видел, чуть не погиб, в тундре заблудился. Говорит, снежный человек хотел разума его лишить.
 Тики шумно выдохнул воздух.
 — А ни разу не убивали йети, не знаешь? Может, в мерзлоте труп сохранился?
 — Да зачем тебе его труп-то? — искренне удивился Сергей.
 Тики что-то буркнул в ответ.
 — Сергей, как нам лучше через Русалочье озеро перебраться? — спросил Дизи.
 — Только не по воде — это верная гибель. Северный берег посуше, чем южный, бросайте свой плот и идите по берегу, будет два дня пути. Здесь водой запаситесь, а там к воде даже не подходите — сразу у берега дна нет, вода ледяная да еще чертовки эти там живут… Хотите, я вам ружье свое отдам? У меня их три. Как увидите русалку, палите без предупреждения, а то себе дороже будет.
 — Ну, ты даешь! — с осуждением покачал головой Дизи. — Сам же говорил, они живые.
 — Они-то живые, а вот будете ли вы живыми, когда они за вас возьмутся. Люди говорят, русалки могут человека до смерти защекотать. Хитрые они и коварные твари…
 — Если они вообще существуют, — про себя сказал Тики. — Нет, мы ружье не возьмем, — отказался он, видя, что Сергей и в самом деле собрался принести ружье.
 — Ну, как в лесу без ружья?! Я вам, ребята, так обязан, что не знаю, чем и отблагодарить. Жалко будет, если вы там пропадете. Знаете что? — Сергей оживился. — Я с вами пойду, охранять вас буду.
 — Тебе лежать надо, а не по озерам шастать, — недовольно сказал Дизи. — Как лечащий врач я тебе запрещаю.
 — И хватит страхи нагонять. Не так страшен черт, как его малюют, — решительно добавил Тики. — Мы можем за себя постоять. Ты нам вот что, Сергей, скажи, ты про Дуя слышал?
 — Нет. Кто такой?
 — Злодей один. Колдун. Народ от него в разные стороны разбегается, многих уже погубил. Может, и здесь появится.
 — Ну, здесь с кем ему сражаться? С чертями? — отмахнулся охотник. — Как говорится, ворон ворону глаз не выклюет.
 — Знаешь, — серьезно сказал Тики, — если тебе в твоем лесу встретится огромный черный ворон, пали без предупреждения.
 День клонился к закату. Сергей сидел рядом с избушкой под сосной и неловко, левой рукой, выстругивал из ветки свистульку. Петух невозмутимо разъезжал в деревянной машине, которую его дружок возил взад-вперед по траве.
 Дизи лежал на спине и глядел в небо.
 — Дизи, я хочу с тобой обсудить кое-что, — присаживаясь рядом с ним, сказал Тики. — Может, мы немного изменим наши планы? Я расспросил Сергея, его двоюродный брат сейчас охотится севернее нас километрах в пятидесяти. Мне очень хотелось бы поговорить с ним о йети. Дорогу туда можно найти по зарубкам на деревьях, туда и обратно она займет дней десять, ну, и денек там побыть. Как ты на это смотришь? Конечно, если оставить Рики здесь, мы сходим туда быстрее… — Тики поколебался. — Нет, Рики я не оставлю.
 — Тики, мы опаздываем.
 — У нас в запасе еще месяц.
 — Идти далеко, а в дороге может всякое случиться, как сейчас, например.
 — Да-да…
 — Извини, я не могу на это согласиться. Карта местности у нас есть, возможно, мы сюда еще вернемся. Не обижайся.
 — Все нормально… Как ты думаешь, почему Дуй нас больше не преследует?
 — А ты заметил, чем Рики выстрелил в ворона из рогатки?
 — Нет. А чем?
 — Алмазом.
 — Он же висел у Петьки на шее…
 — Не этим. Тот алмаз был мельче.
 — Где же он его взял? Ты его спрашивал? — Дизи отрицательно мотнул головой. — Так нужно спросить.
 — Мы уважаем чужие тайны, правда? — Дизи улыбнулся.
 — Тайна номер один?
 — Видимо. Если он не хочет нам говорить, пусть. Он попал в Дуя. Вот и возможное объяснение, почему его неделю не видно.
 — Убит из рогатки… — Тики хмыкнул. — К сожалению, так просто злодеи не погибают. Отлеживается где-нибудь в своей норе.
 Под деревом раздался свист — Сергей закончил мастерить игрушку. Вскоре Рики уже радостно носился по поляне и свистел без остановки. Петух бегал за ним следом и хрипло орал, требуя, чтобы ему показали свистульку. Рики это ничуть не беспокоило. Выведенный из себя петух взлетел Рики на плечо, схватил клювом прядь волос на голове обидчика и сильно дернул.
 … Драчунов разняли только через несколько минут.


6.

 На следующий день, тепло простившись с Сергеем, мальчики на плоту благополучно преодолели вторую половину пути по Медвежьему озеру и на ночлег расположились у Русалочьего озера, на вид безобидного водоема.
 Помня наставления охотника, к воде не подходили и развели костер на высоком каменистом берегу.
 Едва скрылось солнце, невероятная тишина воцарилась над озером. Находящемуся в дозоре Тики был отчетливо слышен каждый редкий звук, доносящийся из прибрежных зарослей. Обзор был прекрасный. Большое озеро, лежащее у дозорного под ногами, было видно, как на ладони.
 … Тики спал, и ему снилось, что их петух, неосторожно бегая по камням, подвернул лапу и теперь орал, как всегда, истошно и неприятно. Петушка ловили, но никак не могли поймать, и он, ступая на больную ногу, кричал все громче и отчаяннее.
 Тики открыл глаза. Где-то рядом, у озера, петух просто заходился хриплым надрывным криком. Костер давно потух, рядом с ним лежал спящий Дизи. Рики не было. Тики немедленно растолкал друга, и они со всех ног побежали под уклон к поблескивающему в свете луны черному озеру. На обрыве они на мгновение остановились. Рики стоял на берегу, петух бегал вокруг и надрывался от крика.
 — Рики, сыночек, иди сюда, иди скорей! — шелестел над водой нежный зовущий голос.
 — Мама… мама… — говорил, как зачарованный, мальчик. — Мама, где ты?
 — Я здесь, сынок, здесь! Иди сюда!
 — Гадина! Заткнись! — страшным голосом закричал Тики. — Рики, стой, не ходи туда! Не ходи…
 Обдирая руки и лица, мальчики кубарем покатились по крутому обрыву. Полоса света от фонаря в руках Дизи мелькала то по небу, то по песку, то по темной воде.
 Они не успели. Рики шагнул к самой кромке воды, раздался сильный всплеск, и на берегу больше никого не было. Колыхнувшись, поверхность воды вновь стала неподвижной.
 — Нет… нет… — задыхаясь, повторял Тики.
 Спотыкаясь о камни и без конца падая, мальчики скатились на берег. Дизи, понимая, что сейчас он потеряет и второго друга, бросил фонарь и сзади обхватил Тики, чтобы не пустить его к воде.
 — Нельзя туда, Тики! — в отчаянии закричал он. — Я не пущу тебя! Туда нельзя… Рики больше нет…
 От этих слов Тики совсем обезумел. Крепко сцепившись, мальчики покатились по земле, но Тики был сильнее, а отчаяние удесятеряло его силы.
 — Ружье… дай мне ружье… — хрипел он, пытаясь высвободиться из рук друга.
 Петух стоял над самой водой, медленно и судорожно взмахивая крыльями, и надрывно звал Рики. Луна вдруг скрылась за тучами, сплошь затянувшими звездное небо, и стало совсем темно. Изловчившись, Дизи выхватил из кармана анализатор и, втиснув его между собой и Тики, нажал кнопку. Игла вонзилась прямо в грудь обезумевшего от горя мальчика.
 Тики обмяк и разжал руки. Дизи осторожно уложил его на холодные камни, плача, подошел к воде и взял на руки потерявшего голос петуха. Он долго стоял на берегу и смотрел на неподвижную черную воду, не в силах уйти с этого страшного места…
 Арина по-прежнему не спала ночами. Душное безмолвие оглушало ее так же, как совсем недавно гремевшие над деревней грозы, а горькие думы напрочь лишали сна. Она выстроила на своем круглом столе ряды горшочков, слепленных и расписанных мальчиками, и, в сотый раз рассматривая их, вспоминала милые, не по-детски озабоченные лица, каждое произнесенное ими слово и подробности непонятного, подслушанного ею разговора.
 … Назавтра мальчики должны были уйти, и Арина с Дизи переговорили уже вроде обо всем и посидели в тишине, задумавшись каждый о своем. Арина могла думать только о том, что мальчики уходят и что теперь они могут оказаться в полной власти зверя… Она прикрыла глаза, и, помимо ее воли, страшные картины, увиденные ею в горшочке с водой, встали перед ней.
 Холодное, ненастное утро… По раскисшей дороге тянется вереница телег. Люди идут хмуро и обреченно, как на смерть. Плачут дети. Из леса выскакивает огромный черный волк и, как смерч, проносится по обозу. Он не щадит никого… Люди кричат, падают, стонут, но никто не сопротивляется… Кровь заливает все вокруг… Пугающая Арину покорность людей радует волка, он в восторге, он кругами обегает место побоища, напоследок обозревая нарисованную им страшную картину… Арина, стиснув зубы, изо всех сил крепится, чтобы не заплакать. Она открывает глаза и видит посеревшее лицо Дизи.
 — Ты не говорила мне, что он может превращаться в волка. Он человек?
 — Что ты имеешь в виду?
 — Есть те, кто знал его ребенком? Откуда он появился?
 — Он спустился с гор. Среди беженцев я встретила одного старика, он рассказал мне историю Дуя…
 Арина нехотя начала рассказ о сыне деревенского пекаря. Опустив глаза, она монотонно говорила и говорила. И вдруг заметила, что Дизи ее не слушает. Он настолько был чем-то поражен, что не мог больше говорить с ней, и, извинившись, ушел на сеновал, где мальчики ночевали.
 Не зная, что и подумать, Арина побрела к сеновалу. На ходу придумав тысячи оправданий своему поступку, она прильнула к щели в углу и принялась подслушивать.
 Второй взад-вперед взволнованно ходил по сараю, Рики спал, а ее петух следил за мальчиками. Дизи понуро сидел на обрубке бревна.
 — Ты не должен так расстраиваться, Дизи.
 — Это невозможно передать словами… — потерянно ответил Дизи, и у Арины защемило сердце. — Думать, что имеешь хоть косвенное, но все же отношение к Дую, невыносимо…
 Мысли у Арины заметались. Что они говорят? Какое они могут иметь отношение к Дую?!
 — Не думай об этом, — сказал Второй.
 — Как?
 — Просто не думай, и все.
 Мальчики помолчали.
 — Тики, еще вот что. Мне кажется, что если мы больше расскажем Арине про Рики, она сможет помочь ему. Мы ей доверяем…
 — Ты ей доверяешь, — перебил его Второй, и Арина за стеной горько усмехнулась. — И думать забудь об этом. Мы в опасности… Забыл, как нам сейчас трудно? Пойди туда, не знаю куда, найди то, не знаю что. Я запрещаю тебе говорить Арине что-либо про нас, кроме  того , что ты уже сообщил ей. Придя сюда, мы и так навлекли на Арину большую опасность…
 — Вы не об Арине беспокоитесь, — мрачно сказал Дизи, — а о том, что она может кому-нибудь о нас рассказать…
 — Да! И это тоже! — раздраженно ответил Второй. — И не кому-то, а тем, кто висит у нас на хвосте!
 Боже мой, в смятении думала Арина, висит у них на хвосте… Кто? Дуй? Но как они могут думать, что она способна выдать их Дую?!
 — Дизи, я не хочу, чтобы мы ссорились. Я не меньше твоего хочу помочь Рики, но боюсь, что ты неверно меня поймешь. Ты знаешь, как я к нему отношусь… — Голос его дрогнул.
 — Да, — кивнул Дизи, — знаю.
 … Чем больше Арина думала об этом странном разговоре, тем меньше что-либо понимала. Одно ей было ясно — жизнь тяжела не только у нее. Многим сейчас плохо, но ведь будет когда-нибудь и хорошо… Если не верить в это, не стоит жить.
 Арина смотрела поверх разрушенных домов в темную неприветливую даль, в которую ушли странные-странные мальчики и забрали с собой ее внука. Где же они теперь? Думай о хорошем, мокошь. Думать о плохом — только беду накликать. Всегда думай только о хорошем…
 Утром мальчики двинулись дальше. На Тики было страшно смотреть. Он хотел взять на руки петуха, но тот угрожающе пригнул голову и начал рыть лапами землю. Дизи посадил его в свой рюкзак.
 Тогда Тики понес рюкзачок Рики, крепко прижимая его к груди. Он не разрешил Дизи нести свой набитый доверху рюкзак и шел, как тяжелобольной, с трудом переставляя ноги и, как в бреду, разговаривая то с Дизи, то с самим собой. Весь день, что они шли до северной оконечности озера, Тики говорил одни и те же терзающие душу слова. К вечеру его речь сделалась более связной и внятной.
 — Я уничтожу это озеро, Дизи… я так решил… Мы пришли сюда из-за меня… я хотел взглянуть на русалок… Взглянуть! Мы их даже не видели, а они забрали у нас Рики… — Он замолчал, но через несколько шагов заговорил снова: — Знаешь, я хочу, чтобы все это оказалось страшным сном… — Тики заглядывал Дизи в глаза, как бы убеждая того согласиться с его словами. У Дизи от тоски разрывалось сердце. — Я хочу проснуться, и чтобы все было, как прежде… чтобы
 Рики был с нами… Ты ведь тоже этого хочешь, правда? — Дизи опустил глаза и молча кивнул. Прошли еще метров сто. — Почему я заснул, Дизи? Я же никогда раньше не засыпал на посту… я мерзавец… подлец… — больным голосом говорил Тики.
 — Это их рук дело, русалок… — в сотый раз повторял Дизи. — Я тоже спал необычно крепко… Ты не виноват, Тики…
 — Да? Я не виноват? Я хотел бы, чтобы это было так… — Тики тоскливо глядел куда-то вперед. — Дизи, как я теперь буду жить с этим?
 — Это русалки, это они…
 — Тогда я возьму ружье и убью их всех. Дай мне ружье, Дизи.
 — У нас нет ружья, мы не взяли его у Сергея, — через силу отвечал Дизи. Нужно сделать укол, подумал он, и немедленно.
 — Ты слышишь? — Затуманенный взгляд Тики вдруг стал осмысленным. — Кто-то плачет… — Он поднял голову и вытянулся, чтобы понять, откуда шел почудившийся ему звук. — А вдруг это Рики?
 Петух высунул голову из рюкзака. Дизи остановился.
 — Вот опять — плачет… Ты слышишь? — Тики как-то нездорово оживился, глаза его лихорадочно заблестели.
 Дизи прислушался.
 — Нет. Я ничего не слышу.
 Тики обернулся и посмотрел в сторону озера, которое они уже оставили позади, что-то пробормотал и решительно зашагал обратно.
 Снова началось… Наверное, слуховые галлюцинации… Или это опять русалки, в тревоге подумал Дизи. Он скинул с плеч рюкзак, догнал Тики и осторожно взял его под локоть. Увидев в руках Дизи анализатор, тот резко высвободил руку.
 — Только не вздумай мне опять поставить укол, Дизи… — тихо, с угрозой, сказал он, попятился и неуклюже, сгибаясь под тяжестью рюкзака, бросился бежать к озеру.
 Дизи, прыгнул вслед за ним и, падая, успел ухватить друга за высокий кожаный ботинок. Тики с размаху упал на твердую каменистую почву, сильно ударился и потерял сознание. Дизи на четвереньках подобрался к нему и сделал успокаивающий укол.
 Неожиданно на плечи Дизи вскочил петух и принялся яростно, жестоко клевать его в голову, потом слетел на землю и, подпрыгивая, перелетая по нескольку метров, кинулся прочь от этого страшного озера и от этих слабаков, не сумевших защитить и спасти его единственного друга. Дизи бросился ловить петушка, по лицу у него текла кровь.
 … Тики зашевелился и тихо застонал, потом, тряся головой, сел, с трудом скинул тяжелый рюкзак, кое-как поднялся на ноги и, шатаясь, побрел через заросли к высоким деревьям, растущим у озера.
 Он шел из последних сил, как идет в атаку раненый солдат, и перед глазами у него мелькали оранжевые и черные круги. Он снова услышал плач, но теперь звуки были такими гулкими и протяжными, нелепо искаженными, будто слышал он их сквозь толщу воды. Все предметы вокруг вдруг увеличились, стали огромными: невероятное, во все небо, красное закатное солнце, трава выше головы, невообразимых размеров кусты и деревья…
 Тики уже не понимал, куда он идет, но вдруг под гигантским деревом увидел огромного черноволосого мальчика — он горько плакал, и его плач нестерпимой болью бил Тики в уши. Мальчик был очень похож на Рики, у него была такая же округлая, давно не стриженная борода. Тики пригляделся. Нет, конечно, это не Рики, понял он, ведь Рики еще маленький, а этот мальчик очень большой, даже выше него самого…
 Вдруг незнакомый мальчик увидел Тики и, продолжая всхлипывать, жалобно произнес:
 — Тики, я знал, что ты меня найдешь…
 Тики больше не мог выносить эти болезненные грохочущие звуки, он зажал руками уши, и черная пелена встала у него перед глазами.
 По синему небу плыли белые облака, свежий ветер шелестел листьями берез. Из-за сильной слабости Тики не хотелось даже шевелиться. В ушах у него звучал голос Рики и переливы его деревянной свистульки. Он поморщился и тихо позвал:
 — Дизи…
 Улыбающееся лицо друга склонилось над ним.
 — Проснулся? Тебе лучше?
 — Мне плохо. Поставь мне укол. Я опять слышу голос Рики.
 — Я тоже его слышу, — улыбаясь, сказал Дизи.
 Тики рывком сел. По поляне, то напевая, то насвистывая, бегал Рики, за ним, беззвучно разевая клюв, носился петух. Увидев, что Тики проснулся и смотрит на него, Рики подбежал и встал рядом. Он хотел броситься к Тики, но испугался выражения его лица. Тики болезненно скривился, с трудом встал, молча достал из своего рюкзака веревку и опоясался ею. Остальные с тревогой наблюдали за ним.
 Тики угрюмо подошел к Рики, обвязал другой конец веревки вокруг его пояса, порывисто обнял мальчика и, уткнувшись в его черные мягкие волосы, впервые за эти дни, с трудом, по-мужски, заплакал.


7.

 — Было часа два. Луна хорошо освещала озеро. Рики стоял на берегу, петух бегал вокруг него, кричал. Мы с тобой покатились по обрыву. Я держал в руках фонарь. Я все время старался смотреть на Рики. Он подошел к воде, по-моему, наклонился…
 — Так, хорошо, Дизи, это всё я тоже видел. Дальше?
 — Он, кажется, протянул к воде руки. Но не уверен. Знаешь, я был так взволнован, что плохо помню подробности. Потом я услышал сильный всплеск… и… Он исчез.
 — Ты видел русалку?
 — Никого я не видел.
 — Значит, Рики сам прыгнул в воду?
 — Не знаю я… Но почему-то у меня такое впечатление, что из воды никто не появлялся.
 — То есть никто Рики под воду не утаскивал?
 Дизи подумал и решительно сказал:
 — Рики просто исчез с того места.
 — Нам он сказал, что как только коснулся рукой воды, тут же очутился на другом берегу, вернее, он не понял, что это другой берег, это были просто прибрежные заросли, но мы нашли его именно здесь. Было темно, страшно, он кричал, звал нас…
 — Да, Тики, это невероятно, и никакого объяснения или подтверждения этому мы не имеем.
 Мальчики помолчали. Костер трещал, взметая в ночной воздух рои огненных искр. Метрах в трехстах покоилось Русалочье озеро, и прежнее безмолвие разливалось над его поблескивающей в ночной темноте гладью.
 — Мы должны были услышать его крик, — сказал Тики, — тут так тихо, особенно ночью.
 — Но не с расстояния в один километр.
 — Почему нет? Тишина, Дизи! Полная, глухая тишина.
 — Вот именно — глухая… И кажется, что все в ней вязнет, тонет. И потом, Рики был в шоке. Ему могло просто казаться, что он кричит. При сильном нервном потрясении у человека часто перехватывает горло.
 — Да, ты прав, Дизи. Каждому хоть раз в жизни снилось, что он бежит — и не может сдвинуться с места… кричит — и не слышит своего крика…
 Тики пошевелил костер, подергал веревку, соединяющую его со спящим на земле Рики, и проверил крепость узлов. Весь день Тики лежал, и Рики, как собачка на поводке, безропотно крутился рядом с ним. Дизи только приветствовал это. Хотели привязать и петуха, но тот закатил истерику, на что Тики заметил: «Кура — дура!», и петуха оставили в покое.
 — Ну, мы можем допустить, что Рики утащили под воду русалки, или, как их там, черти… водяные…
 — Русалки. Сергей определенно сказал нам об этом. Озеро называется Русалочьим. Я понял так, что кроме русалок, здесь из нежити никто больше не водится. У них все поделено: в овине овинник, в лесу леший, в воде водяной, в доме домовой.
 — Ладно, пусть русалки. Предположим, они утащили его к себе в подземные пещеры…
 — Какой ужас… — пробормотал Тики.
 —… но это  они плавают в воде, как рыбы, и могут задерживать дыхание на длительное время. А Рики… Он не рыба.
 — Да. Это единственное, что мы о нем знаем наверняка, — не удержался Тики.
 — Ну, а какую цель они могли преследовать этим? Если хотели погубить, то почему не смогли это сделать? Если похитили его из любви к детям, как рассказывал Сергей, почему не оставили Рики у себя? Могу выдвинуть еще одно предположение, совершенно идиотское. Они хотели пошутить.
 — И их шутка удалась, — зло сказал Тики. — Я разберусь с этими тварями…
 Мы едва не ушли, оставив Рики здесь. Меня до сих пор трясет при мысли об этом.
 — Ладно, теперь взглянем на дело с другой стороны. Допустим, русалки не имеют к этому никакого отношения.
 — Кто тогда убаюкал нас с тобой? Кто сладким голосом зазывал ребенка в воду? Мы оба слышали одни и те же слова.
 — Представим, что русалок в воде не было, и Рики сам упал в воду. Очутившись в ледяной воде, он мог сразу потерять сознание, и на другой берег его могло вынести течение.
 — Он сказал нам, что был совершенно сухой. И потом, какое течение? Это что — река? Даже если и так — мы увидели бы, как Рики тащит по воде, ведь обзор был хороший… Правда, я с трудом все это помню… Меня тогда будто по башке ударили…
 — Это могло быть донное течение, — не сдавался Дизи.
 — Ты забыл, что говорил Сергей? У этого озера нет дна.
 — Как это — нет дна?
 — Так бывает. Возможно, здесь очень глубокая впадина, расщелина в земной коре. Где-то глубоко под землей течет река, и в этом месте она заполняет чашу озера.
 — Ну, вот. Значит, течения есть.
 — Ты шутишь? Если они и есть, то на глубине в один или даже два километра — кто ее замерял? А если в толще воды и возникают водовороты, то не для того, чтобы помочь маленькому мальчику выбраться из воды. Рики, действительно, не рыба. Он не умеет плавать.
 — Тогда всё, тупик, Тики. Больше я ничего не могу придумать.
 Воцарилось долгое молчание.
 — До того момента, как он коснулся воды, у нас троих противоречий не возникает, — снова заговорил Дизи. Ни о чем другом мальчики просто не могли думать. — Вопрос в том, как и почему он оказался на том берегу.
 — Подожди, какая-то мысль мелькнула… Рики не мог переплыть озеро, потому что не умеет плавать. Он не мог кричать из-за нервного спазма, хотя ему казалось, что он кричит. Но зрение-то у него — как у кошки! А он нас не видел.
 — Тики, озеро длиной в километр… ночь…
 — Обернись и посмотри на озеро. Ты можешь даже посчитать деревья на том берегу.
 — Это потому что луна сейчас светит. А тогда стало очень темно, укол я тебе воткнул уже в кромешной темноте. Я потом даже Петьку с трудом нашел: он голос сорвал…
 Тики в волнении вскочил на ноги.
 — Но ведь… Тогда мы можем проверить… — Он затряс спящего мальчика за плечо. — Рики, проснись! Рики…
 — Что? А? — спросонья перепугался мальчик.
 — Скажи, пожалуйста, луну ты видел?
 — Кого?
 — Тики, не пугай ребенка, — негромко сказал Дизи.
 — Луну видел? Ну?
 Рики плаксиво заныл:
 — Вы меня уже замучили своими вопросами… Какую луну?
 — Там, на берегу, видел? Ночью? — нетерпеливо спрашивал Тики.
 — Видел, только она почти сразу зашла…
 — Видел?! Ну, спи… спи, малыш… — Рики тут же заснул. — Он видел луну! — взволнованно сообщил Тики, будто Дизи сам этого не слышал.
 — Ну, и что? Мы сами ее видели.
 — Но очень недолго! Ты сам говорил, что весь остаток ночи не спал, и луна больше не появилась на небе. Значит, Рики  уже был на том берегу, когда луна зашла. Понял? Говорю медленно: он ее видел, а потом она у него на глазах скрылась в тучах. Значит, ни русалки, ни донное течение не могли за какие-нибудь несколько минут вынести его на другой берег.
 — И что это значит?
 Тики вздохнул.
 — Не знаю. Если ты помнишь, Рики никогда не врет. Не имеет такой привычки. И сейчас тоже. Все так и было, как он сказал нам — он сразу же оказался на другом берегу, едва прикоснулся к воде.
 Мальчики посмотрели на спящего Рики.
 — Может, это вода здесь такая? — сказал Дизи. — Коснулся рукой, и она тебя на другой берег переносит?
 — Сказок начитался?
 Дизи фыркнул.
 — Знаешь, Тики, что обо всем этом сказала бы Арина?
 — Ну?
 — А ты подумай.
 — Не знаю… Не томи.
 — Она сказала бы: «Это Господь его хранит…»


8.

 Ночью неожиданно пошел сильный дождь. Холодные струи мгновенно залили костер и вымочили мальчиков до нитки. Пришлось перебраться под защиту высоких деревьев, росших у самого озера, хотя Дизи всячески противился этому — он опасался и русалок, и грозы, всегда метящей в деревья. Но укрыться от ливня больше было негде, вокруг простирались глухие, еще более опасные, болота.
 Озеро волновалось, как море в штормовую погоду. Ветер плескал на берег ледяными волнами, брызги от них иногда долетали до мальчиков. Рев и свист разгулявшейся стихии нисколько не мешали Рики спать, утром он вновь был полон сил, что не очень обрадовало его продрогших и не выспавшихся друзей.
 Дождь кончился неожиданно, так же, как и начался. Выглянувшее солнце быстро высушило осыпанные радужными брызгами кусты и деревья, а темная поверхность озера вновь стала гладкой и прозрачной, как стекло.
 … Тики медленно шел по самой кромке Русалочьего озера и вглядывался в густые прибрежные заросли, исхлестанные ночным дождем. На душе у него скребли кошки. Он только что поссорился с Дизи.
 События последних дней лишили Тики душевного равновесия, и он поклялся себе, что не уйдет с озера прежде, чем увидит хотя бы одну русалку. За этим они сюда и шли. Они живут здесь, недобрые таинственные существа, и они хотели погубить маленького, слабого ребенка. И это не звериные повадки! По всем приметам,  они разумны. Им не нравится человек, и они опасны для него. Тики хотел увидеть их собственными глазами.
 Дизи, узнав об этом, встревожился, и мальчики серьезно поссорились. Да, соглашался Тики, у них нет никакого оборудования, да, они с голыми руками… это очень опасно… нужно уходить отсюда… конечно, они опаздывают, и сейчас у них другая цель… Прервав разговор, Тики коротко приказал Дизи оставаться на месте и охранять петуха и Рики. Дизи был возмущен и расстроен. Он испытывал ужасную тревогу за жизнь друга, но Тики молча передал ему свой конец веревки, связывающей его с Рики, и, не взяв ничего, пошел к озеру.
 Он шел по берегу второй час и уже начал терять терпение: русалки не показывались.
 — Где же вы прячетесь? — громко спрашивал Тики, обращаясь к спутанным зарослям осоки и камыша. — Существа, похожие на женщин, безобразные на вид, но кажущиеся красивыми? Где те ветви, на которых вы любите сидеть? Или хвосты мешают вам скакать по деревьям? — вопрошал он пустынный берег. Ответом ему была тишина. — Нет уж, вы появитесь, злые девы, живущие в воде, похвастайтесь своими роскошными русыми волосами! Что? Вам некогда… Вы расчесываетесь белыми гребнями из рыбьей кости… — Тики все больше злился. — Или замышляете новую пакость? — Он подобрал камешек и швырнул его далеко в озеро. Зеркальная гладь треснула разбегающимися кругами и, поколыхавшись, снова разровнялась. — Разве вам не хочется защекотать меня до смерти? — не унимался Тики. — Той ночью вы были смелее!
 Словно решившись ответить на эти крики, озеро наконец отозвалось слабым стоном, глухим и печальным. Тики замер, прислушиваясь. Под его ногой громко хрустнула ракушка. На другом берегу робко и одиноко прокричала какая-то птица. Стон повторился, он стелился над самой поверхностью воды.
 — Что, проснулись? Попробуете заманить меня в воду? — крикнул Тики, обращаясь к невидимым существам, и сделал еще несколько шагов вперед.
 Что-то словно толкнуло его в грудь, препятствуя продвижению. Тики упрямо пошел сквозь влажные заросли, раздвигая их руками, и едва не наступил на маленькое странное существо, запутавшееся в густой траве. Существо, похожее на чудного, необычного тюленя и рыбу одновременно, было покрыто блестящей зеленой чешуей. Оно вертело своей гладкой, аккуратной головкой и отводило от человека полные страха и немой тоски удивительные, огромные, как у оленя, глаза…
 Это детеныш, понял Тики. Он склонился, чтобы получше рассмотреть существо, и оно в панике забилось в траве. Нос, как у тюленя, отметил Тики, передние ласты тоже… А хвост какой красивый, рыбий, большой… пожалуй, в половину всего тела… И что-то в облике необычное. Да, конечно, у него не морда, а лик, почти человеческое лицо… Что ж, его вполне можно назвать русалкой…
 — Буря вышвырнула тебя на берег, да? — задумчиво проговорил Тики и взглянул на озеро.
 Совсем рядом, на расстоянии в несколько шагов, на поверхность воды вдруг бесшумно всплыли около десяти особей, таких же, как найденное существо, только все они были крупнее, размером с дельфина.
 Сквозь искрящуюся прозрачную воду Тики видел, как плавно покачиваются их удивительно красивые изумрудные тела и шевелятся большие хвосты. Русалки, опираясь на них, стояли в воде вертикально и, вытянув маленькие изящные головы, глядели на человека.
 Тики пристально рассматривал их и ждал от этих странных существ каких-нибудь действий, но русалки оставались неподвижными, и он вдруг понял выражение их лиц: это было страдание, горе, какое бывает у людей от невосполнимой потери… Тики понял, почему они страдают, и его передернуло.
 — Ну? — гневно сказал он. — Что смотрите? Ждете, что я обижу вашего детеныша? — Русалки тоскующими глазами, не мигая, смотрели на мальчика. — Пакостные вы твари… — Тики наклонился и осторожно взял на руки трепещущее нежное тельце. Огромные, совсем человеческие, глаза были полны ужаса. — Не бойся… — тихо сказал он, подошел к воде и осторожно опустил в нее малыша. Тот стремительно, как яркая зеленая стрела, метнулся в глубину.
 Русалки еще больше вытянулись из воды, и Тики показалось, что выражение их глаз изменилось. Несколько долгих секунд они смотрели на человека, потом все, как одна, плеснув дивными блестящими хвостами, ушли в озеро. Круги на воде быстро разошлись.
 — Пакостные твари… — сердито бормотал Тики, шагая обратно к лагерю. — Ждали, что я обижу их детеныша…
 — Они разумны, они обладают необычными способностями, и они ненавидят человека. Это совершенно не известный мне вид живых существ, — завершил Тики свой рассказ о русалках.
 Мальчики, с рюкзаками за спиной, в последний раз взглянули с обрыва на Русалочье озеро, доставившее им столько неприятных минут, и по неровной каменистой местности двинулись строго на запад, где впереди виднелись предгорья.
 — Судя по твоему описанию, Тики, они похожи на сирен из древних мифов. Возможно, это озеро когда-то было частью моря.
 — Сирены? Те, что заманивали мореплавателей, чтобы погубить их? — Тики хлопнул себя ладонью по лбу. — Потомки древних сирен, реликты… вымирающие, боящиеся человека и защищающиеся от него…
 — Так же, как овинник, — добавил Дизи, беря на руки уставшего семенить за всеми петушка.
 — Ты бы видел, в каком горе они пребывали, когда чувствовали, что теряют детеныша.
 — Почему же они не вступили с тобой в контакт?
 — Видимо, не хотели. Или не могли. Наверное, я был готов к их вторжению в мое подсознание и противился к этому. И злость моя им мешала. В общем, обе стороны не были готовы к добросердечному контакту. Они так растерялись, когда я вернул им малыша…
 — Надеюсь, они извлекли из этого урок.
 — Кто знает, Дизи? Может быть, и нет. — Тики подергал за веревку отставшего Рики. — Люди по-прежнему опасны для них. И рано или поздно они доберутся до этого озера. «Чертей» человек уже давно выживает, дойдет очередь и до русалок.
 — А ты еще йети упрекаешь, — заметил Дизи, продолжая давний спор.
 — Русалки, или сирены, если хочешь, на своей территории, и они защищаются. Простить их мне трудно, ведь они пытались убить Рики, но хотя бы понять мотивы этого поведения я могу. А йети… — Тики поморщился. — Это совсем другой случай.
 — Ты что-нибудь предпримешь против русалок? — осторожно спросил Дизи.
 — Я еще подумаю над этим, — задумчиво проговорил Тики, озираясь на весело скачущего позади них Рики. — И, скорее, не против них, а за… — Он восхищенно вздохнул. — Какие они красивые, Дизи… Как из сказки…


9.

 С самого утра все валилось у Арины из рук. Определенная, назойливая тревога терзала ее сердце, и Арина понимала, что она означает. Сегодня что-то случится.
 Солнце палило так, словно обезумело, но ровно в полдень, не в силах больше ждать и приготовившись к худшему, Арина побрела за околицу. Ноги не шли, она еле волоклась по пыльной дороге и еще издали почувствовала какую-то странную возню в облетевшем березовом леске сразу за рекой, справа от моста.
 Держась за перила, Арина прошла по мосту и остановилась на самой его границе. Морщась на слепящем солнечном свету, она с тоской принялась ждать событий, и то, что она вскоре увидела, как громом, поразило ее. Плача от ужасной боли в покалеченных ногах, из леса выползла красивая молодая женщина. Она держала в руках белого петушка. Птица все время норовила вырваться и испуганно сипела сорванным голосом.
 Увидев Арину, женщина перевела дух, кое-как подтянулась еще на шаг, оставляя на потрескавшейся земле страшный ярко-красный след, и, страдая от мучительных ран, застонала.
 — Мама… — обратилась она к Арине, — помоги же мне… Чего ты ждешь?
 Арина, онемев, смотрела, как дергается в ее руках полузадушенный петух, как судорожно трясется его красный гребень, и ноги у нее подкашивались.
 — Дуй, — наугад, сдавленным голосом, произнесла она, — ты дурак. У тебя же голубая кровь.
 Женщина прекратила стенания, взглянула на свои раны и хмыкнула, потом поднялась со спекшейся земли, и неуловимое для глаз движение обратило ее в безобразного старика с жестокими глазами. Он держал белого петуха за горло, и тот уже почти не подавал признаков жизни — только слабо подрагивали его испачканные землей крылья.
 — Ты ли это, мокошь? — кривляясь, засмеялся Дуй. — Никак состарилась от трудов своих? — Он оборвал смех и оттопырил нижнюю губу. — Про кровь я как-то не подумал. А она ведь у меня особенная. Кровь королей…
 — Зачем пришел? — перебила его Арина. Она еле держалась на ногах.
 — А ты не видишь? — Дуй вплотную подошел к Арине. — Твой петух теперь у меня. Иди и возьми его.
 — Это не мой петух… — еле выговорила Арина.
 — Давай проверим.
 В одно мгновение он свернул петушку шею и, насмешливо скалясь, швырнул его Арине под ноги. Арина побледнела так, что ее синие глаза засияли еще ярче. Она с трудом наклонилась, чтобы поднять мертвую птицу, дрожащей рукой погладила петушку перышки, потом посмотрела в сторону леса. На мгновение она забыла о присутствии колдуна, который не сводил с нее глаз.
 Да, это просто несчастная птица, которая попалась ему под руку, подумала Арина. Уже три недели, как мальчики ушли… Где же они? Живы?
 — Где же они? Живы? — хмыкнул Дуй. — Значит, они еще живы, мокошь? Это я и хотел узнать от тебя.
 — Из чего это ты сделал такой вывод? — пытаясь скрыть охватившее ее отчаяние, чужим голосом спросила Арина.
 — Почувствовал. Если бы они погибли, твое глупое сердце подсказало бы мне. — Дуй поморщился. — Столько хлопот из-за какого-то петуха… Придется тащиться на Русалочьи озера. — Он исподлобья взглянул на Арину. — Может, договоримся полюбовно: тебя съест волк, а эти бестолковые мальчишки пойдут, куда идут?
 Да! Я согласна, хотела крикнуть Арина, но Дуй уже передумал.
 — Нет, это было бы слишком просто. И скучно. — Он с такой ненавистью посмотрел на мокошь, что у нее захолонуло сердце. — Сначала умрут они все, а потом ты — сдохнешь от тоски. Я с удовольствием посмотрю, как ты будешь сходить с ума.
 Арина плюнула ему в лицо.
 Дуй в ярости закричал и ударил кулаком по прозрачной стене. Потом сгорбился и, уставившись в землю, забормотал — страшно, непонятно — повернулся и пошел прочь. Тут же, что-то вспомнив, он обернулся к Арине.
 — Побоялась спросить меня про свою дочь, да? — Арина вся сжалась. — Я тебе отвечу, мокошь. Я могу превращаться только в того человека, которого убил.
 — Будь ты проклят, зверь, будь ты проклят! — зарыдала Арина ему вслед, но Дуй уже не слушал ее.
 Обернувшись волком, он поскакал к лесу.


10

 Темно-лиловые сумерки стремительно окутали предгорья, и звезды, как тысячи хищных глаз, засверкали в вышине. Сидя у костра, Тики слушал таинственные голоса ночи. Высокие стены одинокого утеса, у которого устроились мальчики, надежно охраняли тыл лагеря, а доступ с востока преграждала каменная осыпь.
 Привлеченные багровыми отсветами костра, со стороны гор прибежали несколько шакалов. Тики видел, как в свете луны серебрилась шерсть на их спинах и тощих боках. Звери издалека оглядели людей, но, так и не решившись подойти, вскоре исчезли. С надоедливым писком рассекали темноту стаи летучих мышей. Иногда, совсем низко, прямо над головой Тики, бесшумно взмахивая своими мягкими крыльями, пролетала ночная птица. Шелестели деревья, покрывающие редкие скалистые утесы, невнятно вздыхал и бормотал ветер.
 Дизи спал рядом с костром, Рики с петухом — в глубине, у гладкой каменной стены. В два часа ночи Тики привязал свой конец веревки, соединяющей его с Рики, к выступу скалы, осторожно подошел к Дизи и склонился над ним. Ресницы у Дизи слегка дрогнули. Тики отошел и снова присел у костра. Ты снова не спишь, Дизи, в отчаянии подумал он. Ты не спишь и следишь за мной.
 … За неделю пути мальчики поднялись из низменности, в которой располагались Русалочьи озера, на равнину, покрытую невысокими зелеными холмами. Узкие и длинные полосы смешанного леса чередовались с каменными россыпями. Местами попадались мелкие озера с крохотными островками, по которым вышагивали цапли. Время от времени путникам приходилось продираться через заслоны из кустарника и обходить заросшие колючими блеклыми травами овраги. Постепенно местность начала повышаться, почва стала тверже, и поредели рощи — начинались предгорья с их пронзительными ветрами и холодными ночами, когда не обойтись без согревающего тепла костров.
 Горы громоздились впереди неприступными серыми массивами. Мальчики повернули к югу и последние два дня шли вдоль большого горного хребта, обходя обломки скал и пересекая русла ледяных горных речек.
 … Тики подбросил в костер веток и прислушался. По-прежнему уныло свистел холодный ветер, раскачивая высоко на утесе скрипучие старые сосны. И вдруг тревожное безмолвие окутало все вокруг. Тики понимал, что это его собственное сознание отказывается воспринимать окружающее, но впечатление было таким, словно мир вокруг умер. Внезапный, всепоглощающий ужас накатил на мальчика, стер все мысли и желания, оставив только одно из них — самое примитивное — немедленно исчезнуть, стать крошечной и незаметной песчинкой, и тогда затеряться в траве или забиться в невидимую щелку. Но Тики не мог даже пошевелиться — тело будто опутали железными цепями. Перед глазами все поплыло; костер, у которого он сидел, почему-то оказался за спиной, а впереди выпирал своим растрескавшимся боком утес.
 Если бы Тики мог кричать, он закричал бы. Но он не мог. Сердце ухало в груди такими страшными ударами, что казалось, оно вот-вот не выдержит. Задыхаясь, как рыба на берегу, он призвал на помощь все свои внутренние силы, напрягся и пошевелил мизинцем правой руки. Оцепенение сразу прошло. Страх отступил. Костер оказался впереди, а утес сзади. Но Тики уже знал, что за первой волной страха накатит вторая, а потом и третья, самая сильная. Так было в две предыдущие ночи. Но больше он не будет ждать.
 Тики поднялся и подошел к всхлипывающему во сне Рики. Он погладил мальчика по голове, потом приблизился к костру со стороны Дизи, нагнулся, будто намереваясь поднять ветку, резко повернулся на полусогнутых ногах и рассчитанным движением руки нанес Дизи несильный, но точный удар в переносицу. Затем перевернул потерявшего сознание мальчика на живот, крепко связал ему за спиной руки и снова уложил на спину.
 — Не шевелись и оставайся в прежнем положении, — отрывисто приказал он, когда Дизи очнулся.
 Дизи, казалось, был не очень удивлен тем, что случилось, и не задавал вопросов, что усиливало подозрения угрюмо молчащего Тики.
 — Я перестал доверять тебе, Дизи, — наконец произнес Тики. Дизи лежал неподвижно и смотрел в черное небо, мерцающее россыпями звезд. Тики вздохнул. — Почему ты не спишь по ночам? Ты следишь за нами с Рики, я вижу.
 — Я не сплю, потому что у меня вызывает беспокойство твое поведение. Сам ты не хочешь рассказать мне, и я пытаюсь, как могу, разобраться…
 Тики усмехнулся.
 — Мы оба вызываем друг у друга беспокойство. Как забавно. Хорошо, я спрошу прямо. Как ты себя чувствуешь?
 — Обыкновенно. Я здоров — если ты об этом беспокоишься.
 — И ты не испытываешь приступов страха? Жуткого, парализующего, накатывающего волнами?
 Дизи удивился, подумал и облегченно вздохнул.
 — Значит, все дело в этом?
 — Не понимаю, почему тебя это радует.
 Дизи улыбнулся. Тики прищурил глаза, настороженно наблюдая за мальчиком.
 — Нет, Тики, я не испытываю приступов страха. Видимо, его испытываете вы с Рики — он плачет во сне, а ты резко изменил свое отношение ко мне. И ты думаешь, что это  я так воздействую на вас. Поэтому ты связал меня.
 — Чему ты не очень удивился.
 — Это не служит доказательством моей вины. Я доверяю тебе и знаю, что ты не причинишь мне зла. Конечно, обидно, что обо мне ты другого мнения, но я не собираюсь сейчас меряться с тобой силой. Говори.
 — У меня есть несколько предположений, — повысив голос, заговорил Тики. — У Рики перестала расти борода. Это случилось после той страшной ночи на Русалочьем озере. Возможно, помогли травы Арины, а может быть, стресс, который он пережил. Вдруг ты решил, что новое потрясение поможет вернуть его память и мы наконец узнаем, кто Рики такой? Может, ты хочешь таким способом помочь ему справиться с болезнью?
 — Я никогда бы не подверг вас обоих такому испытанию.
 — Тогда это Дуй.
 — Нет. Теперь его присутствие я почувствовал бы сразу.
 — Ты уверен?
 — Абсолютно.
 — Тогда третье предположение, очень неприятное. — Тики присел перед Дизи на корточки и заглянул в его встревоженные голубые глаза. — Ты не можешь контролировать ту силу, которой обладаешь, Дизи, и она начинает вырываться наружу.
 — Нет, и это не так, — покраснев, сказал Дизи. — Я никогда этого не допущу. Вы оскорбляете меня…
 Тики резко поднялся и, сузив глаза, враждебно отчеканил:
 — Тогда предположение последнее. Ты ведешь свою игру.
 — У нас с вами одна игра, Тики. Я на вашей стороне. Я никогда не предам вас, — тихо и устало ответил Дизи и закрыл глаза.
 — Я всегда в это верил, Дизи, — расстроенно сказал Тики. — Но как тогда можно объяснить то, что происходит?
 — Ты перестраховался — вместо того, чтобы просто сказать мне, что испытываешь страх. Третью ночь подряд мне чудится чье-то чужое воздействие, настолько физически еле уловимое, что я сомневался, существует ли оно вообще. Теперь я, кажется, понял…
 — Ну?!
 — Йети. Я почти уверен в этом.
 — Сто лет бы их не видел, — разозлился Тики. — Он что, шляется тут, вокруг нас?
 Дизи стало смешно.
 — Видимо…
 — Почему же ты сам не испытываешь страха? — недоверчиво спросил Тики.
 — Наверное, в этом йети мне не соперник.
 Тики посидел в раздумье, потом встал и оглядел темные окрестности.
 — Мы не стоим лагерем на одном месте. Вот что сбило меня с толку. Он что, преследует нас?
 — Или их здесь много, — сказал Дизи.
 Тики с сомнением покачал головой. Он развязал веревку, стягивающую запястья Дизи, и смущенно похлопал его по плечу.
 — Извини… Глупо. Ты мог бы убить меня, не прикасаясь ко мне.
 — Никогда не говори так. Ложись, я подежурю за тебя. Если придет йети… как мне себя вести?
 Тики сделал предостерегающий жест рукой.
 — Соблюдать осторожность. Сразу разбудишь меня.
 Он лег на землю там, где стоял, подложил под голову свернутую куртку и мгновенно заснул. Проснулся он от того, что кто-то тряс его за плечо.
 — Тики, слышишь… борода отвалилась… — говорил ему кто-то в ухо свистящим шепотом.
 — Почему отвалилась? С какой стати? — еще ничего не соображая со сна, встревожился Тики. Он протер глаза и сел. Была глухая ночь. Рики стоял рядом с ним на коленях и дергал себя за ухо. Дизи сидел у костра и улыбался. — А-а… Понял. Очень хорошо… Наконец-то. Я рад за тебя…
 — Он не мог ждать до утра, чтобы поделиться с тобой этой новостью, — сказал Дизи.
 Тики обнял мальчика за плечи и провел рукой по его гладкому подбородку. Рики, смущенно улыбаясь, отводил в сторону полные счастья глаза.
 — Ну, вот, — сказал Тики, — теперь ты у нас выглядишь, как человек, а не как бородатый мальчик.
 Рики радостно засмеялся и, схватив петуха в охапку, завалился спать. Тики подмигнул Дизи и последовал его примеру.


11.

 Узкая тропинка петляла между обломками скал из базальта, усеявших склон горы, и мальчикам все время приходилось смотреть в оба из опасения попасть под камнепад. С хмурого неба все утро сеялся холодный мелкий дождь, к полудню горы затянулись плотным туманом, и тропинка стала видна лишь на два шага вперед. Идти дальше в таких условиях было опасно, но и оставаться на сыром незащищенном склоне мальчикам не хотелось. Поэтому Тики, в надежде оглядеть сверху округу, решил подняться по ведущей к вершине тропке. Остальные, ежась от холода, остались ждать его у большого серого валуна.
 Густой клубящийся туман действовал на Рики и петуха угнетающе.
 — Дизи, откуда взялась здесь эта тропинка? — спросил мальчик, рассматривая размытую дождем тропу.
 — Ее проложили звери. Наверное, здесь самый удобный путь в обход горы.
 — А какие звери?
 — Ну, те, которые обычно живут в горах. Может быть, горные козлы.
 Рики что-то прошептал, глядя на землю, потом поднял на Дизи испуганные глаза.
 — А это какой зверь прошел? — тихо спросил он, указывая себе под ноги.
 Дизи наклонился. На влажной каменистой почве отчетливо выделялся совсем свежий отпечаток огромной ноги. Он был не меньше полуметра в длину и направлен был вперед, туда, куда намеревались идти мальчики.
 Скрывая охватившую его тревогу, Дизи поднялся и прислушался. Где-то впереди с глухим стуком покатился с горы камень, и тотчас Дизи почувствовал, что кто-то, скрытый белесой пеленой, осторожными, но уверенными шагами идет по тропинке прямо к ним. Мальчики едва успели подхватить свои рюкзаки, как на краю тропы, из полосы тумана, медленно выплыла высокая темная фигура. Огромное мохнатое существо, слегка пригнув свою крепко посаженную в плечи голову, в упор рассматривало людей, и его глаза сверкали неприятным красноватым огнем. Все в этом существе наводило на мысль о его необыкновенной силе — и мощный торс, и бугры мускулов на длинных цепких руках, и независимый, уверенный вид.
 Рики, опомнившись от ужаса, закричал во все горло и бросился бежать назад по тропе. Существо, вздрогнув, присело от неожиданности, потом резко выпрямилось и сердито рыкнуло, оскалив желтые резцы. Дизи не стал дожидаться, когда оно прыгнет на него, и ринулся вслед за Рики. Он бежал и слышал за спиной хриплое дыхание настигающего его существа. Оно следовало за людьми неторопливо, легкими прыжками, словно забавляясь или раздумывая, стоит ли вообще за ними гнаться.
 Неожиданно Дизи споткнулся о синий рюкзачок Рики, выпавший у мальчика из рук, и кубарем покатился по тропе. Существо в два прыжка настигло Дизи и склонилось над ним.
 Красные глаза мгновенно обшарили каждый сантиметр тела мальчика, а широкий, словно расплющенный, нос втянул исходящие от него запахи. Темное, все в морщинах, как у старика, лицо выражало настороженный интерес к растянувшемуся на земле человеку, и Дизи почувствовал, что волосатый монстр не собирается причинять ему зла.
 Существо не прикасалось к нему, но Дизи вздохнул с облегчением, когда на тропе появился запыхавшийся от быстрого бега Тики. Тот на ходу, издалека, прокричал, странно проглатывая грубые рычащие звуки, что-то непонятное для Дизи, и существо, вздрогнув, удивленно повернулось к нему.
 Тики подскочил к йети вплотную и раздраженно произнес еще несколько фраз на языке, напоминающем сердитый рык. Существо дернулось, как от удара, и, униженно пригнувшись, исчезло, шагнув с тропы. Тики сложил ладони рупором и принялся звать Рики. Звуки его голоса вязли в сыром тумане.
 — Как ты? — спросил он у Дизи.
 — Все нормально. Беги за ними, — ответил Дизи.
 … Рики сидел, забившись в расщелину между двумя валунами, и плакал от страха. Петух, увидев Тики, жалко затряс гребнем.
 — Ну… Он не придет больше… Не плачьте… — виновато проговорил Тики. Он взял обоих на руки и пошел назад.
 Дизи, сидя на тропе, бинтовал разбитое колено. Рики и петух отделались только испугом.
 — Вчера я отвязал от Рики веревку, — подавленно сказал Тики, — а сегодня ушел, оставив вас одних, и вот что получилось…
 — Ты выручил нас, — возразил Дизи. — Может быть, даже спас.


12.

 Через два дня мальчики вышли к обширному плоскогорью у подножия длинного горного хребта.
 Природа, словно устав от нагромождения скал, от их неуютных острых шпилей и углов, от невыносимой тяжести горных массивов, давящих на землю, раскинула перед путниками огромное зеленое покрывало. Этот плотный покров был таким ровным, что казался подстриженным, и шевелился под резкими ударами ветра красивыми разбегающимися волнами. Только с запада в гладкую поверхность плато врезались скалистые отроги, нарушая его правильную, будто продуманную очерченность.
 — Ну, вот, Дизи, мы и дошли, — невозмутимо сказал Тики.
 — И все же мне не верится, — отозвался Дизи, доставая из-за пазухи свой черный прямоугольный камень.
 Он нажал одну из шести белых точек, расположенных по кругу, и рядом с ней засияла красная звездочка. К ней от белой отметины побежала цветная прерывистая дорожка.
 — Мы здесь, — не в силах сдержать улыбку, сказал Дизи, указывая на звездочку.
 Уставший Рики оживился, петух с его плеча пытался клюнуть красную точку на камне в руках Дизи. Тики подхватил свой рюкзак и пошел вперед. Словно разделяя радость людей, солнце торжественно плыло в небе, заливая все вокруг широкими сверкающими потоками.
 Мальчики спустились с утеса и сразу окунулись в зеленое море из высоких — выше головы — гладких прохладных стеблей. Идти было легко, почти невесомые травы пригибались под ногами людей и, не ломаясь, снова упруго поднимались.
 — Стойте, — вдруг сказал Дизи, замыкающий шествие и несший петуха, — Петьке плохо. Это мое упущение…
 У петуха закатывались глаза, голова свесилась набок. Дизи быстро достал из кармана куртки белую пористую полоску и плотно замотал птице клюв. Вскоре петушок пришел в себя. Все вздохнули с облегчением.
 — Мои носовые фильтры совершенно забиты, — сказал Тики.
 — Мне тоже трудно дышать… — пожаловался Рики.
 — Быстро! Задержите дыхание, — скомандовал Дизи. Он сменил всем носовые фильтры. — Вот она, Зеленая долина, которую невозможно перейти. Так, кажется, сказала Арина? Какой-нибудь газ. — Дизи неприязненно оглядел зеленую стену, окружающую их. — Тоже мне способ. Разве это гуманно?
 — Зато действенно, — усмехнулся Тики. — Дурная слава бежит быстро. Или ты предпочел бы, чтобы здесь поселились люди?
 Дизи отвернулся и молча надел рюкзак.
 Рики безуспешно пытался сорвать хотя бы один выскальзывающий из рук стебель. Трава отказывалась ломаться.
 — Синтетика, Рики, не старайся, — сказал Дизи.
 — Зимой и летом — одним цветом, — добавил Тики. — Пойдемте.
 Петух в руках Дизи вдруг испуганно захлопал крыльями, тут же дрогнула земля и издалека донесся глухой нарастающий шум. По знаку Тики, мальчики побежали назад, выбрались из зеленого моря и полезли на утес.
 Земля дрожала и гудела все сильнее, и вдруг где-то далеко в ее недрах словно лопнул огромный раздувшийся пузырь. Звук подземного взрыва был таким сильным, что на мгновение оглушил людей. Центр Зеленой долины медленно осел; весь травяной покров стянулся, будто кто-то потащил вниз, под землю, середину зеленого покрывала…
 Больше всех этим зрелищем был потрясен Дизи. Тики с тревогой поглядывал на него. А Рики, если бы не расстроенный вид старших, пожалуй, закричал бы от восторга — таким занимательным и необычным было зрелище.
 Больше не медля ни минуты, мальчики продолжили бег в горы. Они спешили уйти как можно дальше от того места, к которому столько дней упорно шли. Через полчаса они выбрались по высохшему руслу маленькой речки к глубокому ущелью.
 Дизи взглянул на свой черный камень, отшвырнул его в сторону и сел на рюкзак. Рики, видя, как он подавлен, тоже расстроился. Тики с мрачным видом прислушивался к доносившемуся издалека гулу.
 — Ладно, Дизи, — вздохнув, произнес он, — еще не все потеряно. Осмотримся и решим, что делать.
 — Что тут делать, — зло ответил Дизи. — Мы навсегда здесь останемся. Вдруг Лотис погибла?
 — Прекрати! — крикнул на него Тики, и Рики испуганно вздрогнул.
 Тики поднялся с земли и оглянулся на то место, где только что простиралась Зеленая долина. Поднятая в воздух пыль затянула пространство до самого горизонта. Земля все еще дрожала, как испуганное животное. Тики поднял брошенный Дизи пульт.
 — Сигнал идет, — недоверчиво сказал он, глядя на панель.
 Дизи вскочил на ноги. Крошечная белая точка светилась в верхнем правом углу пульта. Сигнал шел с северо-запада, с далекой возвышенности. Мальчики переглянулись и обнялись на радостях.
 — Ну, видишь, не так все плохо, — сказал Тики. — Лотис позаботилась о запасном варианте. Наверняка нас там ждет модуль, пусть даже самой устаревшей конструкции. Я согласен и на такой — до того надоели эти пешие передвижения по пересеченной местности… Потерпим еще немного. Теперь назад, в горы…
 Видя, что старшие повеселели, Рики затеял с петухом возню. Он тормошил птицу, поддразнивал ее и наконец довел петушка до состояния крайней раздраженности. Подпрыгивая, петух неуклюже побежал от своего назойливого дружка вверх по ущелью, Рики, нацепив рюкзачок, бросился за ним. Мальчики, посмеиваясь, двинулись следом.
 Северный склон глубокого узкого ущелья, по которому они шли, был собран в большие складки и густо зарос колючим кустарником. Южный, более пологий, пестрил звериными тропами, сбегающими к некогда бурлящей здесь реке. Местность была нелюдимой. Только орел неподвижно парил в небе.
 Рики с петухом маячили впереди. Внезапно петух заголосил и захлопал крыльями. В то же мгновение окрестности сотряс страшный гул; земля, расколовшись поперек ущелья, поплыла у мальчиков под ногами. Рики с петухом оказались по другую сторону пропасти. Вокруг с неимоверным грохотом начали рушиться и вздыбливаться горы. С треском падали в разделяющую мальчиков бездну деревья. Тики с Дизи метались вдоль нее и что-то кричали Рики, но он, обхватив руками голову, сел на самый край трещины и сжался от страха. Петух, разогнавшись, перелетел к мальчикам, но тут же бросился назад, к Рики. Дизи на лету перехватил его и затолкал себе за пазуху.
 Рики наконец понял, чего от него хотят, отполз подальше и ухватился за ствол высокой искривленной сосны. Тики как мог жестами показал мальчику, что они с Дизи обойдут провал и придут к нему.


13.

 Подземный гул еще долго рокочущим эхом отзывался в потревоженных горах, но колебания земли и камнепады прекратились. Прошло уже больше пяти часов, как мальчики оставили Рики одного. Груды упавших деревьев и камней то и дело преграждали им дорогу, в скалах таились опасные, порой совсем незаметные трещины. Здесь один неверный шаг мог вызвать целый обвал. Тревога за Рики гнала мальчиков вперед, но ширина разлома в отдельных местах достигала десяти метров. Черная трещина тянулась с юга на север нескончаемой лентой и, казалось, не имела дна. Это приводило в отчаяние падающих от усталости мальчиков.
 День близился к завершению, вскоре солнце скатится за скалистые отроги, и продолжать путь будет невозможно. Перед глазами у Тики все время стояло побледневшее лицо Рики и его обреченный взгляд, и не жалея ни себя, ни Дизи, как одержимый, он карабкался по горам.
 … На широком уступе, нависшем прямо над провалом, резкий холодный ветер едва не опрокинул их в пропасть. Они присели и ухватились за жалкие кустики под ногами. Дизи вдруг насторожился и вытянутой рукой словно ощупал пространство по ту сторону трещины. Тики до предела напряг зрение и различил крадущуюся за деревьями тень. По спине у него пробежал холодок. Край тени показался из-за дерева, и Дизи сжал кулаки — притаившись у сосны, за мальчиками следил человек.
 — Дуй…
 — Вовремя… И не лень ему за нами бегать… — отозвался Тики.
 Мальчики не смотрели друг на друга. Их тревога за Рики граничила уже с паникой.
 — Ты можешь ему как-то помешать? — севшим голосом спросил Тики.
 — Только если он подойдет к нам вплотную и позволит надеть себе на шею шнурок с алмазом.
 — Ну почему мы не надели его на Рики?! Я должен об этом спросить, Дизи… Я, конечно, не думаю, что ты трусишь, но, может, ты попробуешь?
 — Я не боюсь смерти, Тики, но я не хочу умереть опозоренным. Мне еще нет тринадцати, и я не могу нарушить законы моего народа. Нет, — Дизи покачал головой, — ради Рики я пошел бы даже на это… Но не это главное… Все дело в том, что Дуй сильнее меня, и моя смерть будет бессмысленной. Мало того, она будет ему только на руку — ведь он заберет  мою силу и мои знания…
 — Я мало что понял, Дизи. Извини, что заставил тебя оправдываться. — Тики подошел к краю провала и во всю силу легких крикнул: — Дуй! Мы здесь! Мы ждем тебя!
 Эхо разнесло его слова далеко окрест, но человек, притаившийся за сосной, уже исчез. Напрасно мальчики выкрикивали угрозы и оскорбления, напрасно швыряли камни в надежде вывести из себя черного колдуна — только сосны в ответ качались на ветру и приближающаяся ночь окутывала горы безмолвными сиреневыми сумерками.
 Рики казалось, что он сидит под этой сосной уже целую вечность, и хотя он знал, что мальчики обязательно вернутся и найдут его, ему было страшно. Землю перестало трясти, и в наступившей тишине он боялся плакать громко, только иногда тихонько всхлипывал.
 Горы вокруг начали синеть, зашумели сильнее деревья — ночь была близка.
 Рики не решался снять с плеч свой рюкзачок и достать теплую куртку — вдруг именно в этот момент мальчики пройдут в двух шагах от него, а он, склонившись, даже не заметит их. И не отрываясь, до рези в глазах, он следил за округой.
 Неожиданно ветер пахнул на него каким-то неприятным сладковатым дыханием. Рики поморщился. Зловоние усилилось, и вскоре к нему добавилось непонятное пугающее шуршание, будто по камням кто-то тащил огромный лист бумаги. С трудом разгибая затекшие от долгой неподвижности ноги, Рики поднялся и, вытянув шею, всмотрелся в ту сторону, откуда доносились звуки.
 Земля там шевелилась и плыла навстречу мальчику. Рики с ужасом увидел, что она бугрится, вздыбливается, волнами разбивается о камни и обтекает большие валуны. Из-за надвигающихся сумерек он долго не мог понять, что это такое, пока странное море с писком не докатилось до его ног.
 Рики завизжал и бросился бежать вверх по ущелью.
 — Серое воинство Дуя… серое воинство Дуя… — задыхаясь, повторял он, карабкаясь вверх по камням.
 Крысы быстро настигали его, и когда обвал неожиданно преградил ему путь, он с отчаянием закричал и заплакал. Серые твари окружили мальчика широким полукольцом и замерли. Рики боялся на них смотреть и стоял, закрыв руками лицо. Внезапно он почувствовал в своем рюкзаке какое-то шевеление и не успел даже испугаться, как с его плеча на землю неожиданно спрыгнул домовой.
 Домовишка потряс своей мохнатой головой, широко зевнул, почесался и с отвращением понюхал воздух. Потом подобрал с земли длинную хворостину и замахнулся на крыс. Передние крысы, неожиданно увидев перед собой своего хозяина, в испуге запищали и начали пятиться назад. Одна крупная черная крыса бросилась на домового и вцепилась зубами в его коротенькую мохнатую ручку. Домовой проворно схватил ее, что-то хрустнуло, и мертвая крыса полетела в серую шевелящуюся массу. Еще одна крыса напала на него, он разделался с ней в мгновение ока, рассвирепел и заревел, как медведь.
 Серое море отхлынуло назад, крысы в панике полезли на спины друг другу. Они пищали и кусались, пробивая себе дорогу. Рики стоял у провала, и губы у него дрожали. От невыносимой вони его тошнило.
 Домовишка продолжал надсадно реветь, разгоняя крыс, но внезапно какая-то невидимая сила подбросила его вверх, закрутила и с размаху ударила о землю. Домовой запищал, сжался до размеров кулачка и затих. Растерянно оглядевшись, Рики с ужасом заметил, что невдалеке, укрывшись за большим деревом, стоит незнакомый человек со страшным лицом и пристально наблюдает за ним.
 Дуй стоял, не шевелясь, и уговаривал себя уйти отсюда, не тронув этого пацана, вернее, даже не сделав попытки захватить его. Разум говорил ему, что проще простого подойти, взять за шиворот этого… путешественника… и обменять его на петуха, но чувства словно взбесились — они вопили, что это опасно, очень опасно.
 Дуй не знал, что делать. Он прислушивался к себе и пытался найти подходящее слово, которое бы объяснило его состояние, и вдруг понял. Он  боялся этого испуганного черноглазого мальчишку, тощего, золотушного, плаксивого, замученного тяжелой дорогой и переживаниями…
 Колдун вытер выступившую на лбу испарину. Он ничего не понимал. Он давно уже забыл, что такое страх. Обычно он испытывал гнев, презрение или радость при виде побежденных им, но страх… Страх снова вошел в его жизнь вместе с этими странными, непонятно куда идущими детьми. Они постоянно угрожают ему, а он до сих пор не ответил на оскорбления… Они сумели — как?! — переправиться через Русалочьи озера, что-то сделали с Зеленой долиной, вызвав жуткое землетрясение — он по-прежнему не знает, что ему нужно делать. И сейчас он стоит и боится этого сопляка.
 Решившись, Дуй вышел из-за дерева и остановился, выжидая, в нескольких шагах от мальчишки. Тот весь затрясся, как в лихорадке, сунул руку в карман, прыгающими губами выкрикнул какую-то несусветную чушь: «Тайна номер один!» С цыплячьей отвагой шагнул навстречу и швырнул Дую в лицо горсть мелких сверкающих камней. Дуй понял, что это алмазы, только тогда, когда камни уже коснулись его лица, рук, груди…
 … Рики боялся открыть глаза — человек, в которого он бросил алмазы, кричал, и чем дальше, тем страшнее. Рики тоже кричал, размазывая кулаками слезы, голова у него болела так, что казалось, она сейчас лопнет.
 Услышав, что человек замолчал, мальчик открыл глаза и так испугался, что едва не потерял сознание. Совсем рядом с ним, приплясывая на задних лапах, стояло чудовище с волчьим, черным, как уголь, туловищем, с вороньими крыльями вместо передних лап и с головой человека… От ужаса Рики потерял голос и, задыхаясь, смотрел на это видение, словно выпрыгнувшее из чьего-то ночного кошмара, похожее на порождение ущербной, больной фантазии. Чудовище, подпрыгивая на месте, корчилось от боли, хлопало крыльями, пытаясь сохранить равновесие, а его человеческая голова беззвучно раскрывала рот и таращила налитые кровью ненавидящие глаза.
 Спотыкаясь, Рики отступил назад и уперся рюкзаком в камни завала. Его трясло, как после купания в ледяной проруби. Сумерки залили все вокруг непроницаемым синим светом, и мальчику казалось, что надвигающаяся ночь заодно с чудовищем, и она так же торопится погубить его…
 Голова вдруг закричала — Дуй вернул себе человеческий облик. Шатаясь, как больной, он сделал два шага по направлению к мальчику. Рики широко раскрыл глаза, глядя на колдуна. У него уже не было сил плакать.
 — Гаденыш… — хрипло сказал Дуй, закрываясь рукой. — Не смотри на меня… — Ноги у него подогнулись, и он тяжело рухнул лицом вниз прямо на острые камни.
 … Уже давно взошла луна и мертвенным бледным светом озарила горы и лежащего у ног мальчика колдуна, а Рики все не мог себя заставить сдвинуться с места. Наконец, насмелившись, он произнес дрожащим голосом:
 — Ты меня не обманешь, это, шалопуп!…
 Колдун не шевелился. Рики настороженно смотрел на него. Дуй лежал неподвижно, словно спал, и это напомнило Рики что-то очень знакомое. Конечно же… Он спит, как заснула бабушка Арина, когда принялась его лечить. Нет, она тогда не заснула, а заболела…
 — Заболел? — недоверчиво спросил Рики колдуна и, не дождавшись ответа, судорожно вздохнул.
 Боком, осторожными мелкими шажками, он обошел Дуя, каждую секунду с ужасом ожидая, что то очнется и схватит его, подобрал бесчувственного домовишку и, спотыкаясь в темноте, побежал не разбирая дороги в горы.


14.

 Наконец мальчикам повезло: землетрясение обрушило несколько деревьев, росших прямо по линии разлома, и два огромных бука как мосты, перекинулись через трещину. Не успели Тики и Дизи перебраться по ним на другую сторону, как ночь, словно птица на гнездо, опустилась на горы и накрыла их своими черными крыльями. О том, чтобы идти в темноте по опасным подъемам и спускам, через трещины и обвалы не было и речи. Но страх за Рики был сильнее усталости, и ночь Тики с Дизи провели, неподвижно лежа без сна и глядя в непроглядную тьму, продуваемую ветрами.
 На рассвете какой-то слабый писк, донесшийся с соседнего утеса, привлек их внимание. Еле волоча ноги, они пошли взглянуть. Тут же им навстречу со скалы скатился темный мохнатый ком. Ком подпрыгнул, из него показались пушистые ручки, ножки, большие уши на круглой голове и блестящие печальные глаза — на обломок гранитной скалы перед мальчиками уселся домовой.
 — Он еле нашел нас, — начал быстро переводить Дизи слова домового. — Он проводит нас к Рики…
 Петух в рюкзаке Дизи истошно закричал. Мальчики бросились за домовишкой. Тот семенил и на ходу вел неслышный разговор с Дизи.
 — Госпожа — это Арину он так называет — велела ему охранять Рики от крыс. Он только с крысами горазд драться. Ехал у Рики в рюкзаке, всю дорогу спал, — говорил Дизи.
 — Что случилось? Дуй был? — нетерпеливо перебил его Тики.
 — Он крыс почуял, вылез, начал их гонять… Потом его пришлепнуло, как из пушки… Очнулся — Рики рядом лежит, ночь… — Дизи замолчал.
 — Ну?! Говори!
 — Заболел он, — сказал Дизи.
 — Ты что, дед, так и будешь ползти… до вечера?… — прикрикнул Тики на домового.
 Тот обиженно фыркнул, свернулся клубком и, как мячик, покатился по тропе.
 Рики в беспамятстве лежал на своей расстеленной куртке между трех больших валунов. Тики осторожно вынес его на ровное место.
 — Никаких внешних повреждений. Скорее, нервное потрясение. Он должен скоро очнуться, — с облегчением сообщил Дизи, осмотрев мальчика.
 Рики, действительно, вскоре пришел в себя. Вид у него был неважный. Он внимательно вгляделся в лицо Тики, потом слабо улыбнулся ему. Радостно засуетившегося петуха он узнал сразу, а увидев Дизи, испуганно вздрогнул.
 — А кто это, Тики? — запинаясь, спросил он, указывая на Дизи, сидящего рядом на корточках.
 — Это Дизи…
 Рики покачал головой:
 — Нет. Не надо меня обманывать. Я знаю, кто это…
 Не сводя с мальчика глаз, Дизи медленно поднялся на ноги.
 — Это… волк! — выкрикнул Рики и, уткнувшись лицом в плечо Тики, навзрыд заплакал.
 — Рики, это же Дизи… — растерянно сказал Тики.
 — Пусть он уйдет! Зачем он пришел сюда?
 — Дизи, уйди, — тихо сказал Тики.
 — Он бредит, ты же видишь…
 — Отойди! — Тики заслонил собой мальчика, и Дизи, резко повернувшись, отошел на несколько шагов. Он сел на камень и обхватил руками голову.
 — Ненавижу Дуя, ненавижу… — со слезами в голосе сказал он. — Кто дал ему жизнь? Кто выпустил зверя на свободу? — Он вскочил и, забывшись, шагнул к мальчикам. Рики в ужасе закричал. Дизи сделал руками примиряющий жест и снова отступил назад.
 — Успокойся, — сочувственно сказал ему Тики. — Ты пугаешь малыша.
 Еще несколько дней мальчики оставались на прежнем месте, на крутом склоне у трех валунов — Рики был еще слишком слаб, чтобы ходить. Он ничего не помнил из того, что произошло с ним, но некоторое время еще опасался Дизи и боялся спать по ночам. Тики не спал вместе с ним и рассказывал ему и петуху сказки.
 — Ты уже не боишься Дизи? — спросил он во вторую ночь. — Рики кивнул. — А на кого он теперь похож?
 — На белочку… — Рики улыбался.
 — Вот и хорошо, — обрадовался Тики.
 Вместе они рассматривали ночное небо, украшенное яркими блестками звезд, и Тики рассказывал мальчику о созвездиях, о далеких пылающих солнцах, которые не могут, как ни стараются, обогреть ледяные глубины космоса, о безбрежности пространства, простирающегося в своей бесконечности и вверх, и вниз, и вправо, и влево…
 Рики слушал, и сердце его замирало.
 — А где наш дом, Тики? Близко? — однажды вдруг спросил он.
 — Близко, — задумчиво проговорил Тики, не сводя глаз с яркой зеленоватой звезды. — Совсем рядом.


15.

 Багряная вечерняя заря зажгла небо над безмолвными лесами, и ее красные тревожные лучи ворвались через большие закругленные окна в просторную горницу.
 Свой вызывающе красивый и необычный дом Арина построила по велению сердца, а не по традиции, хотя каждая новая мокошь строила себе чудное, не похожее на другие, жилище — всегда на одном и том же месте, разрушив прежнее.
 Дом стоял особняком, на высокой горке, и жители уважительно глядели на него снизу вверх. Сейчас он был ободранным и обветшалым, но высился над разоренной деревней гордо, словно старый солдат, искалеченный, но не сломленный врагом. Внутри дом остался прежним — красивым, уютным, сверкающим безупречной чистотой. Забота о доме помогала Арине ощутить, что она еще жива, и засохший венок из васильков, который ей подарил внук в то, прошлогоднее, печальное лето, она хранила как самую большую свою драгоценность.
 Арина сильно недужила и почти не вставала с лежанки. Днем она дремала, а едва наступала ночь, тоска цепко хватала ее за горло. Прожитая жизнь казалась ей тяжелой бесконечной дорогой, в конце которой ее не ждали ни счастье, ни хотя бы покой. Но даже после самой долгой ночи наступает рассвет, и каждый занимающийся день пробуждал надежду в ее полном жестокого отчаяния сердце.
 Совсем одряхлев, Арина ходила с трудом, смущенно улыбаясь собственной беспомощности — старость подступила так быстро, что она не успела к ней привыкнуть. Она стала забывать события, имена, лица, но главное, из ее памяти выпали последние слова пророчества бабушки Катерины. Она даже не помнила, о хорошем говорилось или о плохом, но дни и ночи напролет пыталась вспомнить, произнося вслух все слова, какие только приходили ей на ум — вдруг среди них отыщутся те два, последние, важные…
 Арина была бессильна узнать судьбу мальчиков. Едва они ушли, она, ползая на коленках, отыскала и черные волоски из бороды младшенького, и легкое перышко, зацепившееся за доску крыльца, и даже рыжеватый волос Второго. Напрасно Арина бросала их в гадательный горшочек — вода темнела, опуская непроницаемую завесу над тайнами чужих судеб.
 Сегодня Арина вдруг вспомнила старинный способ гадания и с нетерпением ждала, когда догорит закат. Только смолк под крышей щебет пичужек и погасли в окнах последние закатные лучи, Арина зажгла по свече в двух бронзовых подсвечниках, немощными руками с трудом взгромоздила на стол большое потемневшее зеркало и подперла его цветочными горшками. Установив подсвечники по обе стороны от зеркала, она уселась за стол, прочитала заклинание и, наклонившись вперед, принялась всматриваться в серебристую поверхность.
 Она не знала, сколько прошло времени, но вдруг далеко в глубине зеркала замерцал свет. Он рос, ширился, и неожиданно словно распахнулось окно в другой мир. Арина увидела синеющие в густых сумерках горы, высокие деревья, цепляющиеся корнями за скалы, и троих мальчиков, карабкающихся по крутому склону вверх. Из рюкзака одного из них высовывал голову белый петух.
 Слава Богу, они живы! « Они вернутся ,» — вдруг всплыли в ее памяти пророческие слова, и сердце ее радостно дрогнуло.
 Картина была яркой, но безмолвной — звуки не доносились до Арины. Прищурившись, она разглядела, что мальчиков настигают крысы; их так много, что под ними не видно земли. Дизи достал из рюкзака синие горшочки — так, так! — открыл крышки, и бурная река смыла серую нечисть с горы.
 Арина улыбалась. Они вернутся!
 Мальчики поднялись на самый верх горы, на широкую ровную площадку. Внизу зияла черная бездонная пропасть, сзади на гору снова лезли полчища крыс. На самом краю площадки, на камне, сидел страшный старик в черной одежде…
 Сердце у Арины бешено заколотилось. Они вернутся.
 Мальчики встали у другого края площадки и посмотрели вниз. Старик ухмылялся и что-то говорил, презрительно кривя губы. Самый маленький заплакал, Второй взял его на руки. Дуй протянул к ним руку — Дизи покачал головой и поглубже затолкал петуха себе за пазуху.
 Арина плохо видела из-за застилающих ее глаза слез. Дуй встал и шагнул к детям — они отошли и прыгнули в бездну, Дизи с петухом за пазухой, Второй — с малышом на руках…
 — Они вернутся… — не веря своим глазам, прошептала мокошь.
 Дуй отошел от края, и она увидела, что он дико и радостно хохочет.
 — Они вернутся! — задыхаясь, крикнула Арина и изо всех сил ударила тяжелым подсвечником прямо в ненавистное, торжествующее лицо.
 Зеркало разлетелось вдребезги, и она не увидела, как победитель внезапно покачнулся и согнулся от боли. Мелкие зеркальные брызги иссекли Арине лицо, и по нему, смешиваясь со слезами, потекли капельки крови. Арина медленно осела и ничком упала на чистый выскобленный пол.
 Солнце блистало на небе, как полновластный хозяин всего сущего на земле. Дуй с уважением поглядывал на него, стоя на пригорке, недалеко от въезда в Синюю Речку. Обжигающие лучи недосягаемого светила иссушили землю, и теперь она гудит под ногами коня, как барабан. Зной выпил всю воду из рек и озер, опалил листву даже на вечнозеленых деревьях — ничего нет вечного, усмехнулся Дуй; воздух раскалился так, что стало трудно дышать, и все живое или погибло, или бежало из этих мест. Дуй вздохнул: о такой силе и мощи можно только мечтать…
 Он прислушался. Вокруг было тихо, и все выглядело обычным, но чутье, которое редко подводило Дуя, подсказывало ему: здесь что-то изменилось. Дуй медленно объехал деревню. Не обнаружив ничего нового и полезного для себя, он решился приблизиться к мосту. Остановившись у обломка березы, он приказал крысам перейти мост.
 Крысы пищали, бегая вдоль невидимой стены, тыкались в нее носом, и вдруг одна из них оказалась на мосту. Дуй резко встал в стременах, чтобы лучше видеть. Крыса суетливо бегала уже по земле, принюхиваясь к запахам деревни.
 Еще не веря своему везению, он изо всех сил дунул, и через заговоренный заслон смогли протиснуться уже две крысы. Колдун дул, не жалея щек, и вскоре крысы всем скопом хищно растеклись по деревне. С неукротимым рвением они принялись за дело: своими острыми, как бритва, зубами они грызли все, что попадалось им на пути, и вовсю хозяйничали в разрушенных домах — во все стороны только щепки летели.
 Дуй издалека настороженно наблюдал за ними и наконец, не без сомнений, ступил на мост. Его черный жеребец неожиданно взбунтовался и, встав на дыбы, едва не скинул седока с моста. Вне себя от ярости, Дуй соскочил с коня и принялся нещадно хлестать его — жеребец вырвался и ускакал в лес. Слегка наклонившись вперед и зорко глядя по сторонам, Дуй пошел по крысам, с хрустом давя их сапогами.
 Вот дом мокоши… А вот и она сама, безучастно сидит на бревне посреди двора, спиной к нему. Крысы, следуя приказанию, обтекают ее со всех сторон и не трогают. Дуй остановился и призывно свистнул. Сидит и не шелохнется. Померла, что ли? Он неслышно подошел и встал у нее за спиной. Настал миг его торжества — он может убить ее, даже не запачкав рук. Один жест, и крысы сожрут ее, проклятую, упрямую, вконец вымотавшую его старуху! Но нет… Он не настолько примитивен. Глупо добиться победы и не насладиться ею.
 Арина медленно обернулась, и неподдельная радость озарила ее лицо. Колдун оторопел. Рехнулась со страху, что ли? Это напрочь обесценивало его победу.
 — Чему радуешься, дура? — мрачно спросил он. — Что смерть пришла?
 Мокошь с трудом поднялась на слабых ногах и прищурилась от нестерпимо сверкающего солнца.
 — Я так боялась, что не увижу тебя здесь, Дуй… Но я напрасно переживала… — Яркие синие глаза Арины светились счастьем.
 Неясная тревога закралась в сердце колдуна, но он, хоть убей, не видел никаких оснований для беспокойства, ведь она немощна и не опасна… она сейчас умрет… Он сильнее, сильнее…  Он хозяин положения, а не она!
 Арина, поглядывая на Дуя так, будто не верила своим глазам, начала смеяться.
 — Прекрати… сумасшедшая… — не выдержал колдун. Непонятное всегда пугало его.
 — Да, ты не разочаровал меня, Дуй, — без тени улыбки на лице сказала Арина. — Ты сделал так, как я хотела: сам пришел и войско свое шершавое привел. Верно говорят люди: дурака учить — только портить.
 — Хватит болтать! — перебил ее Дуй. Почему она не боится его? — Где дружки твои, знаешь? И внук, которого ты так осчастливила однажды? Я приласкал их. Только вот незадача — одному ты крылья приделала, а другим забыла. — Дуй злорадно выплескивал на ненавистную мокошь то, что так долго мечтал ей сообщить.
 Арина, казалось, не слышала его слов.
 — Пришел час расплаты, Дуй, — сказала она, выпрямившись. Взгляд ее синих глаз таил такую угрозу, что колдун вдруг похолодел. — Получи то, что ты заслужил своими кровавыми бесчинствами, своей никчемной, бездарной жизнью. И когда свет померкнет у тебя в глазах, пусть тебе явятся все погубленные тобой, а особенно — вспомни, как умирали маленькие… не покорившиеся тебе мальчики…
 Дуй завертелся на месте, пытаясь понять, что ему угрожает и чем пугает его эта сумасшедшая, еле живая старуха.
 Арина взмахнула руками, как птица крыльями, и в кладовой с ужасающим треском одновременно взорвались сотни глиняных горшочков с водой, которую она собирала и берегла целый год. Всю последнюю неделю, не смыкая глаз, Арина святила воду, опуская в каждый горшочек серебряный крест, и читала молитвы, прося у неба помощи.
 От чудовищного напора воды мгновенно рухнули стены постройки. Вложив в слова всю свою ненависть и горькое торжество, Арина успела выкрикнуть Дую, черным волком заметавшемуся по двору:
 — Искупайся в святой воде, Дуй, а то от тебя смердит!
 Бешеный водный поток завертел-закружил всех — Арину, серые полчища крыс, черного ворона, которого волна накрыла прежде, чем он успел взлететь повыше. Надежды спастись никакой, понял Дуй, барахтаясь и корчась от боли в воде, освященной силой, превосходящей его собственную. Деревня, окруженная алмазным кольцом, благодаря древним заклинаниям и молитвам Арины стала гибельной ловушкой для черного колдуна: прозрачные стены не пропускали воду, и это фантастическое, невероятное зрелище поразило бы случайного путника, доведись тому оказаться поблизости.
 Освобожденная из долгого заточения вода быстро прибывала, и в ее водоворотах тысячами гибли серые твари. Дуй безуспешно пытался стряхнуть с себя своих верных помощников; обезумев от страха, они с писком цеплялись за него и карабкались вверх.
 Вода поднялась уже выше домов и самых высоких деревьев. В последний раз мелькнула на поверхности голова колдуна и исчезла под мокрыми крысиными телами.
 Вода дырочку найдет, и гигантский стакан дал трещину в том месте, где был мост. Через эти распахнувшиеся ворота водная стихия устремилась в русло реки. Ревущие потоки уносили с собой нечисть, что нашла здесь свой конец, смывали грязь, мусор, легко подхватывали разрушенные дома и вырванные с корнем деревья.
 Речные берега не вместили пусть небольшое, но все же море, и оно разлилось по пересохшим полям и лесам. Потрескавшаяся, изнывающая от жажды земля быстро впитывала каждую капельку воды, благодарно принимая то, чего была несправедливо лишена. Воздух, прежде сухой и горячий, отяжелел от влаги, и вскоре пылающее нестерпимым жаром солнце прикрыли легкие набежавшие тучки.




 Глава пятая
 Сон




1.

 Удивительное событие всколыхнуло дальнюю деревушку, затерявшуюся в истомленных засухой лесах и заполоненную беженцами. Колька-скорняк, потерявший в прошлом году жену и дочь и немного тронувшийся умом, вдруг принялся рассказывать всем чудный сон, который снился ему уже целую неделю, каждую ночь.
 Поначалу Кольку гнали со дворов, не желая слушать сумасшедшего и тешить себя несбыточными надеждами, потом сами стали интересоваться, что там, в его сне, происходит.
 — Вижу, братцы, будто бы начался в нашей деревне потоп, и заливает всю землю, но не обычной водой, а живой… И где прольется эта вода, все начинает цвести пышным цветом… — теребя соломенный чуб, с жаром рассказывал скорняк. — И землица наша пьет, и все зеленеет — и луга, и леса, и поля… И так легко душе моей, братцы, в этом сне, что летит она туда, к родной моей избе, а избы-то и нет… Там поле, чистое, широкое. И тихонечко так топоры стучат, далеко слышно…
 Измученные нуждой и скитаниями люди слушали его с замиранием сердца. Старики, потолковав между собой, решили, что сон этот — добрый знак, и снарядили в дорогу пятерых самых надежных мужиков — разведать, что творится в родных местах.
 Коля-скорняк, провожая мужиков, суетился у телег и, лихорадочно блестя глазами, в волнении твердил:
 — Топоры возьмите, топоры!
 — Возьмем и топоры, Колюня… — гудел здоровенный кузнец Митрофан. — Как в дороге без топоров-то?
 — И гвоздей побольше!
 — Зачем же нам гвозди, Коля?
 Скорняк сердился до слез, топал ногой, просил, и чтобы не обижать человека, взяли гвоздей. Уже на выезде из деревни он догнал последнюю телегу и забросил в нее узел с одеждой своей покойной жены.
 — Что ты, Коля, в самом деле?! — рассердились мужики. — Забирай назад!
 Безумный скорняк упал на колени, в мелкую дорожную пыль.
 — Возьмите, братцы, возьмите! Не встану, коли не возьмете!
 Мужики плюнули и оставили узел у себя.
 Передвигались по пересохшему руслу реки, твердому, как камень. На следующий день ноги коней стали оставлять следы на влажной земле, и вскоре захлюпала в тележных колеях вода. Мужики поднялись на пологий берег и двинулись вдоль реки, все набирающей силу.
 Понурые пожелтевшие леса кончились, земля зазеленела молоденькой травкой, посвежел воздух, и вдруг из набежавших туч пролился короткий теплый дождь. Картины оживающей природы вернули улыбки на суровые мужские лица, и в душах зародилась какая-то робкая, несмелая надежда на добрые перемены.
 У крутой излучины реки Митрофан, возглавляющий обоз, придержал коня и, привстав в телеге, показал рукой:
 — Гляньте-ка, мужики, это не человек ли там лежит? Или что иное?
 Утопая сапогами по щиколотку в песке, мужики сбежали к воде, где под ветлой что-то белелось. Это точно был человек, женщина — в ветхой синей юбке, белой блузе… Они откинули с ее лица длинные спутанные пряди и переглянулись:
 — Да это ведь наша мокошь!…
 Легко подхватив почти невесомое тело, быстро перенесли на высокий берег и бережно уложили в телегу на сено, укрыв шалью из скорнякова узла. Руки и лоб мокоши были холодны, как лед, не было слышно дыхания, и сердце не билось. Но лежала она, как живая, и, казалось, просто крепкий сон смежил ее веки.
 Прошел день, потом ночь, а спящая не просыпалась. Мужики не знали, на что решиться: ехать ли вперед, к родной деревне, или ждать. На третий день Митрофан, глубоко вздохнув, сказал:
 — Хоронить надо…
 Один из мужиков, бойкий и сметливый, вдруг принялся рыться в сене, постеленном на дне телеги, пока не нашел маленькое куриное перышко.
 — Вспомнил я, братцы, случай, который с моей Манькой, младшей сестрой, давным-давно произошел. Ходила она с подружкой в лес по ягоды, жарко было, запалились. Набрели на колодец, напились воды, а подружка-то Манькина, дура такая, говорит: «Давай, Машутка, я тебя из ведра окачу, а то жарко!» И бултых ей на голову ведро ледяной воды. Маня замертво упала. Привезли ее в деревню, три дня она лежала, вот точно как мокошь сейчас. Хоронить уж собрались, а дед наш старый, Кузьма, взял перышко, поднес ей к носу, а перышко шевелится! Он засмеялся. «Нет, — говорит, — не дам хоронить… Жива Маня!» И точно, мужики, она на следующий день очнулась!
 Рассказчик склонился над мокошью и поднес перо к ее лицу. Перышко слабо, еле заметно затрепетало, и еще раз, и еще…
 — Жива, слава тебе, Господи! — перекрестился Митрофан, и все остальные вздохнули с облегчением. — Давайте, мужики, помолимся, попросим у Бога помощи.
 Мужики сняли шапки и, глядя в высокое ясное небо, сотворили молитву.


2.

 — Вот вам, братцы, и Колькин сон… — крякнув, произнес Митрофан, и замершие было мужики зашевелились.
 С пригорка им открывался вид на Синюю Речку, вернее, на то место, где раньше стояла родная деревня. Теперь это было сглаженное взгорье, окаймленное прозрачной полноводной рекой, ровное, чистое, словно здесь и не жили никогда люди. От тишины звенело в ушах.
 — Что ж, мужики, — негромко сказал Митрофан, — пора и топорикам застучать.
 Они подъехали к речке, распрягли коней и принялись за работу.
 Арина открыла глаза. Где-то неподалеку трещал костер, и запах дыма смешивался с тонкими, особенными, ни с чем не сравнимыми ароматами ранней осени. По голубому небу, затянутому нежным кружевом облаков, летели серебристые паутинки. Одна из них прилипла к лицу, Арина смахнула ее, приподнялась и села в телеге. Рядом, смущенно улыбаясь, переминались с ноги на ногу пятеро мужиков, свои шапки они держали в руках.
 — С пробуждением, Арина Петровна! Пора подниматься, матушка, долго чего-то ты спишь… — знакомым голосом забасил один из мужиков.
 — Митрофан… — неуверенно произнесла Арина и огляделась. Они были на том месте, где когда-то стоял ее дом. Ни одной избы вокруг, только через речку перекинут свежесрубленный мост… Арина вспомнила все случившееся с ней и горестно склонила голову. — Я хотела умереть… вода не приняла… — Мужики закивали головами. — Рука Господа коснулась меня, и я проснулась… — Она подняла глаза к небу, помолчала и заговорила снова, в голосе ее появилась решимость: — Поставите мне дом и зовите людей. Нет больше злодея. Господь помог… — Все перекрестились.
 Арина легко спрыгнула с телеги и пошла к реке. Однако помолодела мокошь, подумал Митрофан. Еще красивее стала. И не скажешь, что ей уже сорок пять…
 Всю неделю, что мужики строили ей дом, Арина стояла неподвижно на пригорке у моста. Словно выполняя тяжелую работу, она целыми днями, не отрываясь, глядела на север, на бескрайнее море пожелтевших лесов. Мужики не решались беспокоить ее. Лишь однажды, за ужином у костра, Митрофан, набравшись духу, пробормотал:
 — Петровна, Зоя твоя… — и поперхнулся, когда Арина подняла на него скорбные глаза.
 — Я знаю, — сказала она, встала и отошла от костра.
 Мужики сидели молча, не глядя друг на друга. Костер шипел, догорая, и ночное небо все ярче расцвечивалось звездами.
 …Вскоре люди вернулись в деревню.
 Длинный обоз потянулся через все поле, вдоль реки, повторяя ее изгибы. Арина со своего пригорка смотрела на него, и люди еще издалека заметили ее прямую, неподвижную фигуру в черном.
 У моста телеги остановились, односельчане подошли к Арине и дружно склонились в низком поклоне. Арина перешла мост, скрестила на груди руки и тоже поклонилась — утирающим слезы женщинам, сурово молчащим старикам, мужчинам, мнущим в руках свои шапки, не по-детски серьезным ребятишкам. Без лишних слов она посторонилась, чтобы пропустить обоз и поздороваться с каждым, но вдруг из толпы вышел старый Макар и бережно подал Арине запеленутого младенца.
 Она взяла ребенка и с любопытством взглянула. Ей доверчиво улыбалось крошечное синеглазое личико, ясное, как солнышко в небе. Взгляд у Арины смягчился, она вопросительно взглянула на Макара.
 — Это внучка твоя, Арина Петровна… — сказал старик. — Зоя не успела дать ей имя… Сама назовешь ее, голубушку… — У Арины задрожали губы. Она всхлипнула и прижалась лицом к пахнущему молоком свертку. — Отец ее уехал искать счастья, Бог ему судья…
 — С возвращением, — сказала Арина нежному веселому личику и повернулась к землякам. — С возвращением, люди добрые…


3.

 Арина брела по лесу, тронутому неизбежным осенним увяданием, и заставляла себя вглядываться в его красоту. Я вижу… вижу, какая ты красивая, говорила она рыжей белке, сидящей на дереве, слышу, как шуршат под ногами листья, чувствую, как пахнет этот теплый ветер… Я живу, говорила она себе.
 Но сердце ее плакало. Она нигде не могла найти покоя. Дни мелькали один быстрее другого, и жизнь постепенно налаживалась. Деревня строилась — всем миром каждый день ставили по дому. Арина еле успевала поворачиваться: растила Зоиньку, лечила людей, скотину, вела хозяйство. Но что-то сломалось в ней. Она ходила, как каменная, и люди, уважая ее горе, почтительно сторонились, не докучая расспросами.
 Однажды на улице ее остановил Макар и хотел что-то сказать, но Арина только мотнула головой, отвела невидящий взгляд и глухо выговорила:
 — Душа болит, Макар… — и пошла, спотыкаясь, по улице.
 Она улыбалась только маленькому детскому личику, тянущимся к ней дома ручонкам, но чувство вины заглушало и эту малую радость. Никакие доводы разума не могли снять с ее души тяжесть горького сожаления о том, что она не уберегла ни троих мальчиков, ни своего внука, которого они не отказались взять с собой. Ей снилась дочь, молодая, красивая, улыбающаяся…
 … Арина присела, а потом и легла на спину на мягкий от осыпавшейся хвои бугор и стала смотреть на верхушки сосен. Ветер раскачивал их, роняя на землю шишки. Ритм колеблющихся деревьев успокаивал, и Арина пригрелась на солнце.
 … Она в колыбели… Колыбель кто-то качает, но она никого не видит. Виден только край окна с полоской темного неба и звездами. Рогатый месяц нависает прямо над ней и пугает. Ей страшно одной, она начинает плакать, и у края колыбели появляется огромное знакомое лицо.
 — Аринушка, ты чего это нюнить вздумала? Сейчас мамка наша корову подоит и придет…
 Это отец. Она слушает его ласковый голос, всматривается в добрые серые глаза и понимает самое важное в своей жизни — он любит ее. Никто больше так не любил ее, как ушедший совсем молодым отец…
 Колыбель качается, и она шепчет дорогому лицу, всплывшему из глубин памяти:
 — Отец, помоги мне… помоги… мне плохо… — Сквозь слезы она видит качающиеся верхушки сосен, небо и просит: — Отец наш небесный… помоги мне… яви свое милосердие… сжалься…
 Арина шепчет горячие, страстные слова, идущие из самого сердца, и вдруг понимает, что просит невозможного, чуда, того, что так неосторожно пообещали ей, когда-то, сказанные в предсмертном прощании слова…
 День уже кончался, когда она вернулась в деревню. Соседский мужик придержал лошадь и издалека крикнул с моста:
 — У тебя там гости, матушка! Полдня уж сидят…
 Задрожав от безумной надежды, Арина бросилась по дороге вверх. Не помня себя, она добежала до своего дома, перекрестилась и завернула за угол.
 Они вернулись.
 На крыльце сидел Второй и, с озабоченным видом кусая травинку, наблюдал, как Дизи ловко колет дрова. Маленький катал по двору деревянную машину, в которой сидел белый петух.
 На ватных ногах Арина вошла в калитку. Старшие, увидев ее, не узнали, но Рики с петухом радостно закричали и бросились навстречу. Тики и Дизи заулыбались и подошли поздороваться.
 Арина обнимала мальчиков и не могла сказать ни слова — слезы душили ее.
 — Бабушка, почему ты плачешь? — расстроился Рики.
 — От радости… милые вы мои…
 — Вот так встреча! — улыбаясь, говорил Тики. — Ты так на нас смотришь, будто глазам не веришь. Мы что, тоже помолодели?
 — Помолодели… помолодели… — счастливо вздыхала Арина, не спуская с рук петуха. — Ну, пойдемте в дом, что ж мы тут стоим…
 — Арина, — серьезно сказал Дизи, — мы торопимся.
 — Как же?
 — Не обижайся, ладно? Мы еще придем к тебе, — сказал Дизи. — Мы уже все знаем, Нюра нам рассказала. — Нюрка была соседской девчонкой и нянчила Зою. — Внучка у тебя славная. И Петьку мы тебе оставляем.
 — Петьку? — не поняла Арина.
 Дизи смутился.
 — Ну, петушка… У нас трудности. Мы не можем взять его с собой. В общем, он останется дома. — Петух на руках у Арины сердито захлопал крыльями. Рики с убитым видом гладил его по голове. — Рики, вы еще увидитесь, слышишь? — Рики заревел во весь голос. Петух вторил ему. — Все, прощайтесь, — твердо сказал Дизи и повернулся к Арине. — Гостей не было? — Арина отрицательно покачала головой. — И никаких странностей не случалось?
 — Нет.
 — Держи Петьку покрепче, — сказал Дизи, погладил петушка, и мальчики вышли со двора. Тики вел за руку упирающегося Рики. За спиной у них истошно кричал петух.
 — Петя наш расстроился, — говорил Тики. — В сумрачном осеннем лесу было тихо и прохладно, и мальчики шли быстро, чтобы согреться. — И всех расстроил.
 — Зачем его оставили? — ревел Рики. — Он нам мешал, что ли?…
 — Рики, мы тебе уже объясняли. Тебя к Сергею, а сами отправимся по своим делам.
 — Вам лишь бы отделаться от нас с Петькой!
 Тики не на шутку рассердился:
 — Хватит! Ты сам не понимаешь, что говоришь!
 — Сделаем привал, — вмешался в перепалку Дизи.
 — А что случилось?
 — Подождем полчаса. Сегодня одиннадцатое.
 Тики заулыбался.
 — Я и забыл… Рики, у Дизи сегодня день рождения. Через полчаса ему исполнится тринадцать лет. Это для него большая дата. Сделай ему подарок — прекрати дуться.
 Рики вытер слезы и с интересом уставился на Дизи.
 — Значит, прямо сейчас ты станешь умнее на целый год, да?
 — Конечно, — подтвердил Дизи.
 Тики фыркнул.
 — Все шутишь…
 — Когда я шутил? — улыбнулся Дизи.
 … Через полчаса Тики вскинул руки к небу, издал громкий клич и принялся радостно хлопать именинника по спине и плечам. Рики прыгал вокруг и верещал, как белка.
 — Ура! — кричал Тики на весь лес.
 — Ура! — подхватывал Рики.
 Дизи смущенно улыбался и ждал, когда улягутся страсти.
 — Тики, мне пришла в голову одна интересная мысль, и я хочу ее проверить.
 — Уже поумнел, да? — раскрыв рот, спросил Рики.
 Старшие засмеялись.
 — Встретимся в условленном месте? — сказал Дизи.
 Тики кивнул:
 — Не задерживайся.
 — Ну, вот ты и дома… — шептала Арина, баюкая на руках накричавшегося петуха. У нее не было сил, и она присела на крыльцо. — Мы снова вместе… Я так люблю тебя. — Она заметила оставленный мальчиками рюкзак, присмотрелась к нему и усмехнулась: — Ты тоже вернулся, черт лохматый? — Из рюкзака донеслось сонное бурчание. — Ну-ка, покажись, добренькое скажи.
 Домовой вылез из рюкзака и принялся монотонно кланяться.
 — Они видели хозяина… — с боязливым восторгом сообщил он. Арина приподняла свои красивые брови, и домовой энергично закивал мохнатой головой. — В предгорьях… Не тревожься, госпожа. Старший с ним так поговорил, — домовой радостно захихикал, — что хозяин, как ошпаренный, отскочил от него! Правда-правда! — затараторил он, видя, что Арина сомневается в правдивости его слов. — Поговорил  на его языке …
 Арина вздрогнула. Нет, сегодня слишком много впечатлений, чтобы она могла ломать голову еще и над этим. Она отослала домового. Потом расскажет… Только Арина поднялась с крыльца, как во двор своей легкой походкой вошел Дизи. Петух радостно закричал.
 — Мне нужно с тобой поговорить. Не здесь, — сказал мальчик, и в его словах Арина уловила какой-то особый смысл. По спине у нее почему-то побежали мурашки.
 Они прошли в дом. Арина зажгла несколько свечей. Петух вскочил на скамью у окна.
 — Задерни занавески, — сказал Дизи и оглянулся. — Где Зоя?
 — Я попросила соседку взять ее сегодня к себе.
 — Хорошо. Теперь пообещай мне, что ты никому ни о чем не расскажешь.
 — Обещаю, — сказала Арина, и собственный голос показался ей чужим.
 Дизи достал из кармана складной нож, неторопливо раскрыл его и спокойно полоснул себе по ладони острым лезвием. На пол закапала кровь. Дизи поднял на Арину глаза.
 — Какого цвета эта кровь? — спросил он.
 Арина склонилась к ярким пятнам на светло-желтых половицах.
 — Красная.
 — Ты уверена?
 Арина выпрямилась и взглянула на мальчика. Он улыбался.
 — Красная, — как заведенная, повторила Арина. Сердце у нее колотилось в горле.
 — Замечательно. — Дизи достал из кармана пластырь, оторвал полоску и заклеил рану на ладони. — Выйди, пожалуйста. — Арина не могла сдвинуться с места. — Не бойся ничего…
 Арина шагнула за порог и снова уселась на крыльцо. Ночь была ясной и неправдоподобно красивой: черное, как сажа, небо и полная желтая луна в окружении мерцающих звезд. В деревне было тихо, совсем как тогда, в дни ее вынужденного одиночества.
 Не бойся… Она не боялась. Она также ничего не понимала и не представляла себе, что он собирается делать, но одно она чувствовала очень хорошо — иначе какая же она мокошь? — он никогда не причинит ей зла…
 Из дома донесся плач, слабый, как у только что родившегося ребенка, и сразу стих. Что-то стукнуло. Замерев, Арина смотрела прямо перед собой. Ей не хватало воздуха.
 Через несколько мгновений в проеме двери возник Дизи. Даже ночь не могла скрыть его счастливой улыбки. Он сбежал с крыльца, прощаясь, молча поднял вверх руку и вышел со двора. Как во сне, Арина поднялась и, натыкаясь на углы, прошла в темную горницу.
 У окна, на скамье, ярко озаряемой светом луны, сидел маленький светловолосый мальчик.


4.

 Далекая изломанная цепь высоких скалистых гор, серое небо и вся каменистая пустыня с редкими колючими деревцами, простирающаяся до самого горизонта, были затянуты желтоватой колеблющейся мглой. Резкий ледяной ветер подхватывал клубы желтой пыли, со свистом закручивал их в смерчи и уносил в небо. Где-то там, наверху, светило ненастоящее солнце, но мелкая, словно просеянная через сито, пыль заслоняла его сияние, и слабый, неясный свет только слегка окрашивал холодную поверхность земли в желтовато-бледные тона.
 — Ветер нарастает. Центр бури перемещается к нам. Если через полчаса наше присутствие не будет обнаружено, придется возвращаться, — сказал Дизи по внутренней связи.
 — Они уже заметили нас. Взгляни на горы, — отозвался Тики.
 Вдали, над скалистыми пиками горной гряды, двигалась черная точка. На мгновение она зависла в воздухе и, сделав резкий поворот, устремилась к двум маленьким фигуркам в голубых скафандрах, которые выглядели беззащитными и нелепыми среди разбушевавшейся стихии. Стремительно увеличиваясь в размерах, черный модуль, похожий на птицу с короткими, словно обрубленными крыльями, приблизился к людям и резко спикировал на землю.
 — Они у нас, Сон, — донесся из динамика голос Крохи. — На обработку согласились добровольно. Карантин не выявил отклонений. Тот, который повыше, ведет себя нагло, требует соблюдения какой-то формы номер один…
 — Вот как? — Сон все больше волновался. — Ведите. Мы в Зеленом зале.
 — Слушаюсь.
 Все восемь нидов из окружения Сона были уже на месте, в просторном круглом зале, полностью выдержанном в оттенках зеленого цвета — любимого цвета его народа.
 Развалившись в удобных мягких нишах, занимающих половину круглой стены, они неторопливо жевали пряные сочные ветки окасы, обмакивая их в кристально чистый ручей у себя под ногами, и лениво переговаривались.
 Когда Сон вошел в зал и поднял руку, ниды дружно выкрикнули традиционное приветствие. Сон уселся на мягкое возвышение посреди зала, послушно принявшее форму его тяжелого тела, и оглядел своих друзей. Это были лучшие из лучших. Он выбирал их сам, поэтому они ему нравились, каждый по-своему: хитрый Язык, чья изворотливость не раз выручала Сона в трудную минуту; медлительный Кулак, обладающий чудовищной силой — демонстрация ее мощи, когда Кулак одним ударом разбивал огромный валун, наполняла сердца нидов восторгом и гордостью; старый, но еще бодрый Шепот, слабый голосом и мудрый речами; красавец Лепесток, дамский любимец; молодые — напористые и горячие — Грохот и Камень; прямолинейный и недалекий, но наделенный практичностью и трезвым взглядом на вещи, Волосатый; и наконец, ленивый, несговорчивый, но обладающий самыми обширными родственными связями Брат — не было ни одного клана в среде нидов, который не признавал бы его за своего. Приблизив их всех к себе много лет назад, Сон дал им новые имена, которые, согласно обычаю, были приняты с благодарностью.
 До сих пор Сон оплакивал своего девятого приближенного, Друга, погибшего во время последней охоты на авалов. Вскочив на спину быка, Друг не смог удержаться и погиб, растоптанный разъяренным самцом.
 Единовластно правя своим народом, Сон никогда не принимал важных решений без участия приближенных. Этому его научил жизненный опыт. Но он чувствовал, что сейчас, когда в их мире появились двое чужаков, вся тяжесть решений ляжет только на его плечи.
 …В зал вошли люди. Никто из нидов не был готов к этому. Сон прочел в их глазах смятение и страх, зависть, отвращение, уязвленную гордость и самую жгучую ненависть. Побоявшись, что испепеляющая сила этих чувств, обрушившаяся на пришельцев, тут же убьет их, он несколько торопливее, чем позволяло ему его положение, поднял вверх руку.
 Теперь ниды смотрели только на него и быстро успокоились, загнав смятение далеко в подсознание. Перед ними люди, но это просто дети. И вождь всегда знает, что нужно делать.
 Люди стояли спокойно, словно не ощущая разлитой в воздухе тревоги. Их отвага казалась Сону просто безумной, и на мгновение им овладел страх — не за себя, а за доверенный ему мир.
 — Кто вы такие? — настороженно спросил он.
 — Ты что-нибудь видишь здесь, кроме этих злобных красных глаз? — не обращая внимания на вопрос, спросил Тики у Дизи на языке нидов.
 — Я хорошо вижу в темноте.
 — Значит, тебе это не мешает?
 — Нет.
 — Кто вы такие? — уже громче спросил Сон, и Тики повернулся на звук его раздраженного голоса.
 — Прежде чем я начну с вами разговаривать, — высокомерно сказал он, — добавь освещения,  я тебя не вижу.
 Дизи снова стало жарко от волны ненависти, хлынувшей на них из темноты. Ниды глухо заворчали, двое из них сели.
 — Вы явились в наш мир незваными. Почему мы должны выполнять ваши требования? — резко спросил Сон.
 Дизи шагнул вперед.
 — Перед вами член Галактического Совета, который прибыл сюда для установления официального контакта, — спокойно сказал он. — Добавьте света. Все встаньте. Сидеть в присутствии полномочного посла запрещается.
 Сон, словно только и ждавший этих слов, немедленно поднял руку и встал. Его худшие опасения сбывались. Повинуясь приказу, тотчас встали и остальные ниды. В зале вспыхнул приглушенный свет.
 Когда ниды выпрямились во весь свой необыкновенный, почти трехметровый рост, большой зал показался Дизи тесным. Завораживающе легкой для таких огромных тел поступью они пересекли ручей и встали полукольцом в нескольких метрах от людей. Их массивные фигуры были покрыты длинным волосяным покровом, черный и серый мех лоснился на свету. Теперь Дизи мог лучше рассмотреть их странно, без шеи, посаженные в покатые плечи небольшие головы с совсем маленькими острыми ушами, темные и лишенные растительности морщинистые лица, глаза, горящие, как угли от костра.
 Чрезмерная сила и отменная ловкость чувствовалась в их мускулистых телах. Это были существа, отличные от человека, но невольно вызывающие восхищение своей угрюмой мощью и каким-то оскорбленным величием. Дизи слышал, как ниды втянули своими расплющенными носами запах человека. Он счел это просто проявлением инстинкта, а не необходимостью — преимущество в силе было явно на стороне нидов.
 Дизи перевел взгляд на вождя, стоящего вполоборота к людям. Его мощный торс и плечи были покрыты седоватой шерстью, а поразительно умный взгляд маленьких красноватых глаз, запрятанных далеко в глазницы, выдавал незаурядную личность. На нем единственном из нидов был надет широкий белый пояс, утыканный бесчисленными кнопками.
 Дизи хватило нескольких секунд, чтобы отметить все это. Тики невозмутимо уселся на место Сона, Дизи встал рядом с ним.
 — Клянусь Солнцем, Сон, это просто смешно, — сказал один из нидов. — Двое детей ведут переговоры от имени Совета.
 Сон взглянул на него и обратился к Тики:
 — Тысячи лет Совет не был озабочен тем, что происходит у нас. Откуда же теперь столь пристальный интерес к нашему миру?
 — Дошла очередь и до Земли. — Тики усмехнулся. — Вы не одни в галактике. Хотя, при ваших-то амбициях, вы, несомненно, считаете себя ее центром.
 Большие рты нидов растянулись до ушей. Если это и были улыбки, они были страшными… Один из мохнатых великанов в ярости шагнул к Тики и резко выбросил вперед руку с гибкими, выразительными пальцами, собираясь схватить сидящего перед ним человека. Предостерегающий возглас Сона остановил его.
 Тики неприязненно оглядел нидов и сказал Сону:
 — Если еще раз будет совершен подобный выпад, ваш мир будет стерт ровно через четыре земные секунды. Я и мой друг не боимся смерти. — Он ткнул пальцем в браслет у себя на запястье.
 Наступила ужасающая тишина. Сон мрачно взглянул на приближенных, и лицо его исказилось гримасой гнева. Ниды, приниженно согнувшись, попятились и отступили назад. Сон повернулся к Тики.
 — Вы можете подтвердить свои полномочия? Какова цель вашего прибытия?
 Тики вынул из нагрудного кармана куртки предмет, похожий на маленькую гибкую монетку, и подал Сону. Тот почтительно взял и засунул его себе за пояс.
 — Совет все больше обеспокоен проблемой сосуществования параллельных миров, — сказал Тики. — Поэтому я здесь.
 — А в чем проблема нашего мира? — угрюмо спросил Сон.
 — Ваши недозволенные переходы в мир людей нарушают и без того тонкое физическое равновесие между мирами. Полтергейст, самовозгорания и исчезновения людей — это тоже штучки из параллелей. Вам будет трудно доказать, что вы не занимаетесь этим. Физическая, психическая и моральная угроза для людей со стороны нидов — вот причина моего посещения.
 — У вас есть доказательства?
 — Свидетельства ваших вольных перемещений в пространстве записаны на диске, который я только что передал тебе.
 — Но то, о чем вы говорите, единичные случаи… Мир нидов — один из четырнадцати параллельных Земле миров. Бывает, что ниды даже гибнут от рук землян, — тщательно взвешивая каждое слово, говорил Сон. — Если мои соплеменники иногда и посещают Землю, разве можно винить их за это? Нас лишили мира Земли и дали взамен этот, убогий… тесный…
 Тики прищурился и в упор посмотрел на вождя — так, будто только что увидел его.
 — У Совета свое мнение на этот счет, — с холодным высокомерием произнес он. — Ваши посещения небезобидны. А в этом случае закон строг. — Сон не опустил глаз и не переменил позы, но Дизи почувствовал, что вождя нидов охватило отчаяние. От стоящих поодаль нидов тоже исходило чувство растерянности и тревоги. — Решение по поводу вашего мира уже принято.
 — Тогда зачем вы здесь? — тихо спросил Сон. — Зачем утруждать себя посещением столь малозначимого для Галактики, захудалого параллельного мирка?
 — Я здесь, — повысил голос Тики, — чтобы взглянуть на проблему вблизи. Решение принято, но у вас есть возможность сохранить свой мир.
 Сон в волнении пригнул голову.
 — Сохранить? Что это значит?
 — Спасти. Если требования Совета через двадцать земных лет не будут выполнены, ваш мир исчезнет. За это время вы должны закрыть каналы связи с миром Земли и навести порядок в своем — убедить сомневающихся, наказать несговорчивых. Вы должны навсегда исчезнуть из поля зрения землян.
 — Зачем ты слушаешь его, Сон?! — вдруг рявкнул один из нидов. — Ты не знаешь, о чем он сейчас думает? О том, что мы похожи на обезьян! Он и разговаривает с нами так, будто мы только что слезли с деревьев!
 Тики удивился:
 — Меньше всего вы похожи на обезьян.
 Его реакция поразила нидов. Сон придвинулся поближе к Тики.
 — Тогда почему Совет так равнодушен к  нашим нуждам?
 — При оценке вашей проблемы действует самый важный принцип организации жизни в контролируемой Советом части Вселенной — принцип ответственности более развитой цивилизации перед менее развитой. Вы превосходите землян в своем развитии, кроме того — разве ты забыл? — они аборигены. Следовательно, вы уступите, как то и было оговорено во время первого официального контакта. Но, похоже, это по-прежнему вас не устраивает.
 Сон скривился.
 — Значит, мы  должны людям, которые выперли нас из своего мира, а  сам Совет разговаривает с нами с позиции силы?
 — Совет — руководящий и контролирующий орган. Мы ответственны за порядок в Галактике, — с еле заметным раздражением пояснил Тики. — Конфликты между параллельными мирами приобретают зловещий масштаб. Мы положим этому конец. С требованиями Совета я вас ознакомил, а в качестве поощрения ваших стараний вы получите от Совета одну стобиллионную часть всегалактических знаний.
 — Зачем они нам? — горько сказал Сон.
 — Предлагаю вам обсудить услышанное, а пока прошу проводить меня в мои апартаменты и не тревожить в течение следующих земных суток. — Тики надменно взглянул на неподвижно стоящих у ручья нидов. — Чтобы подбодрить вас, добавлю, что наша с вами встреча любезно фиксируется, — Тики не глядя показал пальцем куда-то вверх, — и каждое ваше слово и действие будут оценены. — Он встал. Ниды зашевелились. — Меня интересует, Сон, — почти дружелюбно и впервые по имени обратился Тики к вождю, — есть ли среди твоих соплеменников ниды, чей родовой знак — кольцо? — Сон подумал и отрицательно покачал головой. Остальные ниды молчали. — Хорошо. Забудем об этом. Проводи меня.
 …В последнее время судьба слишком часто ставит ему подножки, думал Сон, шагая рядом с людьми к отведенному им залу в здании Центра, где они сейчас находились. Наверное, он теперь так и не узнает, почему посол задал свой вопрос, и чем бы это обернулось, останься жив Друг — ведь Друг был последним из далекого горного клана нидов, выжигающих у себя на руке небольшое разомкнутое кольцо.


5.

 — Грохот?
 — Они слишком наглые, чтобы можно было простить им это.
 — Лепесток?
 — Они мне не понравились. Все это выглядит очень странным… Дети… Совет…
 — Камень?
 — Убить их на месте.
 — Брат?
 — Я не знаю. Пока ничего не могу сказать…
 — Кулак?
 — Я больше не потерплю от них ни одного оскорбления!
 — Волосатый?
 — Их нельзя трогать.
 — Шепот?
 — Очень опасны. Нельзя торопиться.
 — Язык?
 — Надо выждать.
 — Кто-нибудь из вас сумел пробить их защиту? — Сон обвел глазами нидов, собравшихся в его зале. Все покачали головами.
 — Их подсознание полностью заблокировано, Сон, — сказал Шепот.
 — Я не смог уловить ни одной мысли, ни одной эмоции, — буркнул Волосатый. — Я впервые встречаюсь с этим… А уж я повидал людей…
 — Мы все забываем, что это люди со звезд, а не с Земли, — сказал Шепот.
 Сон внимательно взглянул на старика.
 — Ты прав, Шепот. Как всегда. Остается только убедиться, что они те, за кого себя выдают.
 — Ты в этом сомневаешься?… — удивился Язык.
 Сон кивнул. Переваривая эту новость, ниды помолчали.
 — Что они сейчас делают? — спросил Шепот.
 Сон включил голографический экран посреди зала.
 Вытянувшись во весь свой небольшой рост, помощник посла неподвижно лежал на спине в мягкой нише, обычно служащей нидам ложем, а сам посол, не шевелясь, тихо сидел рядом с ним и смотрел куда-то в дальнюю стену огромного темного зала.
 — Посол проспал три часа, помощник охранял его сон, потом они поменялись ролями. И уже шестнадцать часов посол сидит так, — сказал Сон.
 Ниды встревоженно смотрели на экран.
 — Мне это не нравится, — своим еле слышным, задыхающимся голосом повторил Шепот недавние слова Лепестка. — Кто у них главный? Почему посол служит своему помощнику?
 — Сон, когда мы разговаривали с людьми, у помощника был совершенно бешеный пульс, а сейчас у него вовсе не бьется сердце, — заметил Язык.
 — Да… я знаю… — рассеянно кивнул Сон. Ниды деликатно не вслушивались в его мысли, но все больше беспокоились, наблюдая странное поведение людей.
 — Они что-то затевают, — не выдержал Грохот, — а мы сидим и теряем время.
 — Возможно, так они просто отдыхают, — сказал Сон, оторвавшись от долгого созерцания. — Я просмотрел все сведения о последнем контакте с Советом — там нет таких подробностей, но это еще ни о чем не говорит. — Сон щелкнул кнопкой и сказал в переговорное устройство: — Мир, вы расшифровали сообщения на диске? Почему? Покажите запись.
 Ниды смотрели на экран, на многократно увеличенное изображение диска с двумя круглыми отверстиями в центре, который плавал в вакуумной колбе. Время от времени его пронизывали разноцветные лучи. Диск то с огромной скоростью вращался, становясь темным шаром, то покачивался из стороны в сторону, то неподвижно зависал, но все еще оставался загадкой.
 — Вы поосторожнее там, — сказал Сон, — не повредите его.
 — Стараемся, — ответил Мир. — Пока ничего не можем сделать. Какая-то особая технология записи, недоступная нам.
 — Ты хочешь, чтобы над нами потешалась вся Галактика? — сердито прошипел Миру в лицо Камень. — Вы придурки, вы все — там, в лаборатории!
 Сон взглянул на Камня, и тот отступил за его спину.
 — Продолжайте работу, а я попробую что-нибудь разузнать. — Мир кивнул, и Сон отключил связь. — Брат, — обернулся он, — в архивах ничего нет о таком диске, но мне пришло в голову… А вдруг кто-нибудь из стариков помнит о нем? Кто сейчас самый старый?
 — Самый старый — Слепой… — лениво сказал Брат, по своему обыкновению прикрывая в сладкой полудреме глаза. Он единственный из нидов находился в расслабленной позе.
 — Зачем нам слепой? — обозлился Волосатый. — Тут и зрячие-то разобраться не могут!
 — Из зрячих самый старый — Палец из клана Ворчунов, — невозмутимо отозвался Брат.
 — Это те маленькие писклявые зануды? Каждый из которых упрям, как сто ослов? — скривился Язык. Брат кивнул. — Ну, нет уж. Я уже имел с ними дело. Мы и за год не сговоримся.
 Сон нетерпеливо взглянул на Брата.
 — Побыстрее, Брат, у нас нет времени.
 — Одноухий из клана Длинных, — подумав, сказал Брат. — Четыреста тридцать лет. Но у него сейчас спячка. Правда, Длинные ничего ребята…
 — Язык, полетишь с Волосатым, — коротко приказал Сон. — Обговорите условия. Старик нам нужен, как Солнце. Остальные — идите. Мне нужно кое с кем поговорить.
 Оставшись один, Сон несколько минут отдыхал в кресле, потом подсел к своему рабочему столу и долго щелкал кнопками. Через час на экране появилось лицо человека, который, выслушав приветствие Сона, небрежно ответил ему на языке нидов. Его серые глаза холодно и выжидающе глядели на Сона.
 — У нас гости, Сероглазый, — сказал Сон.
 Широкие светлые брови человека дрогнули и поползли вверх.
 — Люди?
 Сон кивнул.
 — Член Галактического Совета с инспекцией. Двое. Посол и его помощник.
 Человек удивленно хмыкнул.
 — Они представили свои документы?
 — Представили, но мы пока не можем в них разобраться.
 — Тебе помочь, Сон? — с готовностью предложил человек, и Сона насторожила эта поспешная предупредительность.
 — Не стоит, — помедлив, ответил он.
 — Но вы хотя бы проверили их идентификационные номера? — настойчиво поинтересовался человек. — Я всегда готов посодействовать.
 — Ты что, смеешься, Лок? За двенадцать тысяч лет это второе посещение. Мы дохнуть на них боимся.
 Несколько мгновений оба молча смотрели друг на друга.
 — Зачем ты связался со мной, Сон? — сказал человек.
 — Чтобы показать тебе изображение посла.
 Сон нажал кнопку. Справа от него в воздухе возникла картинка. Сероглазый, нагнувшись вперед, с нетерпением взглянул на нее.
 — Черт меня подери… — растерянно протянул он и отключил связь.
 Сон задумчиво посмотрел на картинку: строгое недетское лицо, рыжие волосы, во взгляде — почти не скрываемое и так разозлившее нидов чувство превосходства…
 Он связался с охраной.
 — Что нового, Кроха?
 — Все по-прежнему, Сон. Уже прошло двадцать часов.
 — Не спускайте с них глаз.
 — Да, Сон.
 — Максимум почтения!
 — Понял.
 — Проснется второй — сообщишь мне.
 — Слушаюсь.
 …Сон устало откинулся на спинку кресла и, чтобы расслабиться, представил себе высокие травы в пойме широкой полноводной реки, влажную прохладу ночи, и сердце дрогнуло от радостного предчувствия — скоро на далеком ровном горизонте появится Солнце… Чуть светлеет узкая полоска у края земли… становятся различимы вокруг очертания зарослей и редких деревьев… Солнце всё ближе, сейчас оно выглянет и озарит своими благодатными лучами бескрайнюю долину…
 — Сон! Мы договорились с Длинными! — Прямо перед Соном зависло изображение Языка. Он немного возбужден, Волосатый молчит, почесывая свою широкую черную грудь, но оба довольны. Позади них кто-то маячит. — Наверное, с Ворчунами и то было бы легче договориться. Как только мы согласимся на их условия, они сразу будят старика.
 — Что за условия?
 — Их три. Первое: они просят отдать Радость сыну их вождя, Охотнику.
 Радость была последней, любимой дочерью Сона. Она сохла по Лепестку.
 — Не хромой, не кривой? — спросил он, подумав.
 — Восемнадцать авалов!
 Мальчишка завалил восемнадцать быков. Неплохо.
 — Второе условие?
 — Они просят, чтобы ты приблизил Охотника к себе. И третье… — Язык помялся. — Они хотят, чтобы ты поклонился Одноухому…
 Сон засопел. Ему сейчас слишком нужен этот дед, Длинные это поняли, и их требования справедливы — они настолько непомерны, что не оскорбляют вождя всех нидов. У большого всегда просят большое.
 — Я согласен, — с достоинством произнес Сон. — Но мне некогда мотаться по стране. Что если мы снимем мой поклон, а запись для одноразового просмотра пошлем Длинным? Само собой, кланяясь, я скажу, что свой поклон посвящаю Одноухому.
 — Они будут счастливы, — сказал Язык. — Весь клан сойдет с ума от радости.
 — Договорились. Можешь пообещать им, что я сдержу свое слово. Пусть будят старика немедленно. Изображение диска у тебя есть, покажешь его и сообщишь мне результат.
 — Господин посол, вам что-нибудь нужно? — спросил Сон, буравя людей взглядом. Помощник посла, проспав двадцать один час, наконец проснулся. — Пища? Вода?
 — Мы хотим осмотреть ваш зоопарк, — сказал посол.
 Сон пожевал губами, взглянул на Кроху, замершего на соседнем экране, и кивнул.
 — Вас проводят. Зоопарк совсем рядом.
 Меньше всего Сон хотел, чтобы посол посетил это место — все животные там были с Земли. В горном краю нидов, продуваемом всеми ветрами, мог ужиться только авал, трехрогий бык со шкурой, которую с трудом вспарывал даже алмазный нож, — злобный и подозрительный, вонючий, огромный, как гора, мохнатый бык. Такой может вызывать только отвращение. Убить авала почиталось у нидов за доблесть, и любая охота превращалась в праздник, даже если на ней гибли ниды.
 Она начиналась сразу после линьки быков, когда их старые шкуры расползались, а новые еще не обрели твердость камня. И без того непомерные бычьи тела раздувались, вспучивались огромными липкими пузырями и распространяли жуткое зловоние. В это время авалов мучил ужасный зуд, и бессчетные стада, вздымая к небу желтую пыль, сотрясали горные долины ревом и топотом. Наконец старые шкуры гниющими лохмотьями сползали с бычьих боков, и измученные авалы разбредались по горам, где их уже поджидали охотники.
 По обычаю, вождь каждый год убивал по быку и никогда не умирал своей смертью: однажды бык забирал его жизнь, и у нидов появлялся новый вождь. Так было всегда, и когда-нибудь это случится и с Соном. Но пока он полон сил, молод, и за свои сто тридцать лет убил восемьдесят быков, из них шестьдесят два — уже возглавляя нидов.
 … Сона вызвал Язык и удрученно сообщил, что Одноухий не может опознать диск.
 — Попробуй еще раз, — мрачно сказал Сон. — Встряхните деда, чтобы окончательно проснулся. Как он выглядит?
 — Да хорошо выглядит. Правда, уже не ходит, но взгляд ясный, голова работает. Отдохнул во время спячки…
 Сон пригнул свою черную голову и подумал.
 — Как ты показывал ему диск? В увеличенном виде?
 — Да.
 — Пусть Мир даст изображение диска в натуральную величину и уберет эти цветные лучи… Нет! — Сон откинулся на спинку кресла. — Пусть Мир возьмет диск в руку и покажет старику. Я буду ждать.
 Положение не позволяло Сону появляться на экране перед рядовыми соплеменниками и запросто разговаривать с ними, поэтому беседу приходилось вести через посредника, в данном случае, через Языка. Такие условности, по мнению Сона, были сущей глупостью, но он был вынужден с ними считаться.
 На голографическом экране возник Кроха, и, взглянув на него, Сон сразу понял, что новости не порадуют.
 — Сон, мы потеряли помощника посла из виду.
 — Как это?
 — Не знаю. Люди ходили по первому отделу, где мелкие грызуны, и вдруг посол остался один…
 Сон связался с послом, тот не выглядел удивленным или расстроенным.
 — Господин посол, могу я задать вам вопрос? — сдерживая раздражение, заговорил Сон. — Где ваш помощник?
 — Я не обязан отчитываться перед тобой. Разве мы нанесли нидам какой-нибудь ущерб? — спокойно ответил человек.
 Сон скрипнул зубами, отключил связь и вызвал свое окружение. Назревали какие-то события, и ему необходима была поддержка. Ниды мрачно выслушали сообщение Сона об исчезновении помощника, но не успели высказаться, так как на экране появились Язык и Волосатый.
 — Старик узнал диск! — выпалил Язык. — Он говорит, что это… — Язык произнес неуверенно, по слогам: — пу-го-ви-ца.
 — Слава Солнцу, — с облегчением выдохнул Сон, — наконец что-то прояснилось. Что такое пуговица?


6.

 В самый разгар осени, когда ставшие холодными ветры почти совсем оголили леса и согнали перелетных птиц в стаи, распогодившимся утром по пожелтевшей речной долине неторопливо шла женщина. Безлюдье и царившее вокруг безмолвие не пугали ее. Она передвигалась вдоль реки, по натоптанной дороге, и, откидывая с лица прямые светлые волосы, остриженные до плеч, с удовольствием наблюдала, как река рядом с ней несет свои чистые воды по равнине, петляет среди холмов, журчит и клокочет на перекатах, разбиваясь о камни в сверкающую радужную пыль.
 Неяркое солнце размытым пятном уже стояло над ее головой, как вдруг с реки донесся громкий отчаянный крик. Женщина на мгновение замерла, в два прыжка преодолела полосу прибрежных зарослей и очутилась у воды.
 На крутой излучине реки, на самой быстрине, вертелась хлипкая лодчонка. Заваливаясь в водовороте то на один, то на другой бок, она черпала бортами воду, грозя опрокинуться. Испуганная баба безуспешно пыталась править веслом, рядом с ней плакала побелевшая от страха девочка.
 Женщина на берегу, скинув рюкзак, как была, в одежде, бросилась в воду и поплыла к лодке быстрыми легкими движениями. Баба в лодке, увидев ее, закричала:
 — Куда ты? Плыви назад! Здесь гиблое место!
 Девочка заплакала еще громче. Мать прикрикнула на нее, и она замолчала, вытирая слезы.
 Женщина подплыла к лодке и сильными загорелыми руками вытолкнула ее со стремнины на безопасное место, а сама исчезла в пенящемся водовороте.
 Обернувшись, баба оглядела водную поверхность и заплакала:
 — Утопла… Господи боже ты мой…
 Всхлипывая, она выгребла к тихой заводи, где в зарослях звонко кричала иволга, выволокла лодку на песок и вынесла девочку на берег. Обнявшись и подогнув ноги, они уселись прямо на землю и принялись громко плакать.
 — Ну, развели сырость, — услышали они за своей спиной веселый голос — к ним шла их спасительница. От ее высокой и стройной фигуры веяло энергией и силой. — Чего плачете? — Женщина сняла с плеч неновый синий рюкзак, быстро набросала в кучу сухих веток и запалила костер.
 — Мы думали, ты утонула… — сказала баба, морща доброе, припухшее от слез лицо. Женщина хмыкнула. Она стянула с себя мокрые джинсы и рубашку и принялась сушить их над костром. — Спасибо тебе… Мы с Аленкой уж к смерти приготовились… — Баба крепче прижала к себе зябко ежившуюся девочку.
 Женщина взглянула на них.
 — Чего вас на реку понесло? Рыбу собрались ловить, что ли? Так тут, кажется, и рыбы никакой нет.
 — Какая там рыба… Река-то пересыхала — вся рыба погибла. За горшками полезли, — вздохнув, сказала баба. — Плывут горшки по реке, красивые… — Она пошла к лодке и принесла из нее небольшой берестяной короб, наполненный глиняными горшками цвета лазури. — Вишь, горшок-то каждый плотно крышкой закрыт, потому и не тонет, сказала она, запуская руку в короб. — Глянь, какие…
 Женщина из вежливости обернулась и посмотрела.
 — Синие… — задумчиво произнесла она и подошла поближе. Белой краской на синем глянцевом боку горшочка была нарисована древняя старушка с петухом на руках. — Красивый.
 — Нравится? — обрадовалась ее собеседница. — Хочешь, тебе подарю? Мне же тебя отблагодарить хочется… — И она торопливо, один за другим, стала вынимать горшки, чтобы женщина их рассмотрела.
 На втором горшке был изображен маленький мальчик с бородой. На третьем — уже трое мальчиков, крепко обнимающих друг друга за плечи. Женщина отставила горшок в сторону, потом снова взяла его в руки. Что-то заинтересовало ее в этом рисунке. Она долго рассматривала его, потом открыла горшок, заглянула в него, зачем-то понюхала и вдруг заметила на внутренней стороне крышки маленький нарисованный значок — словно три смятых лепестка, выложенных по кругу. Руки у женщины задрожали, и она отвернулась, чтобы спутницы не увидели ее лица.
 — Здесь еще есть горшки, — продолжала говорить не обратившая никакого внимания на поведение женщины баба. — Только не такие красивые, в каких-то узорах… — Она выставила на песок еще два горшочка, испещренных непонятными значками.
 Женщина взяла их и, скрывая волнение, внимательно рассмотрела. Потом быстро натянула еще сырую одежду и загасила костер.
 — Хоть один горшок-то возьми, — предложила баба.
 Но женщина погладила девочку по голове, попрощалась и быстро пошла назад, вверх по реке, повторяя уже пройденный путь.
 — Мам, пойдем домой… — позвала девочка.
 Баба наклонилась, чтобы собрать горшки в короб, и взяла было один, но горшок под ее пальцами вдруг рассыпался в голубую хрусткую пыль. Баба ахнула, взяла второй горшок, третий — словно сделанные из песка, они бесшумно таяли при первом же прикосновении. Эта странность так напугала женщину, что она оставила последний горшок там, где он стоял, взяла девочку за руку и, не оборачиваясь, пошла вдоль реки, вниз по течению.
 Дунул ветер. Своим легким дыханием он разрушил горшочек, облачко голубой пыли взметнулось в воздух и развеялось над рекой.
 Арина укачивала на руках внучку и все чаще прислушивалась к звукам за окном — не идет ли Павлуша. Еще в полдень он отправился в лес, но день кончался, а его все не было. Арина начала волноваться.
 Зоя, забавно морща носик, зевала и с интересом рассматривала Арину, ее красивый цветастый платок, яркие бусы. У Арины было такое чувство, что трехмесячный ребенок сейчас заговорит с ней и беседа эта будет интересной.
 — Ты уже все понимаешь, да? — ласково сказала она улыбающейся девочке. — Солнышко мое… Спи…
 Зоя была вылитая мать — беленькая, ладненькая, с синими звездочками глаз на смышленом лице. И такая же красивая. Павлик очень ее любит… Месяц назад он вернулся, ее дорогой мальчик, и вместе с ним в ее дом вернулась радость. Павлуша много и охотно рассказывал ей о своем путешествии. Его рассказы выглядели невероятными. Арина вздыхала, обнимая его, но свои сомнения вслух не высказывала. Она так самозабвенно любила этого обиженного ею ребенка, что простила бы ему и еще более невероятные фантазии — хотя что могло быть невероятнее уже сбывшегося пророчества и оставшихся после этого загадок?
 Арина много думала о том, что произошло в ее жизни за последние два года, о мальчиках, которые вернули ей Павлушу. Она допросила домового, тот мало что мог рассказать толком, так как почти все путешествие проспал в рюкзаке, но было очевидно, что относится он к мальчикам с благоговейным трепетом.
 Однажды утром, повинуясь внезапному озарению, Арина под моросящим дождем торопливо пошла в кузницу, где бодро гремел молотом по наковальне Митрофан. Мокошь начала издалека, поговорила с кузнецом о том, о сем, потом, мучительно краснея, задала ему свой нелепый вопрос. Кузнец удивленно воззрился на нее.
 — Ну, матушка… — пробасил он. — Голубая, конечно. Почему ты спрашиваешь? Это ведь всем известно — у каждой мокоши голубая кровь…
 Это явилось для Арины ударом. По дороге домой она плакала. Она не хотела иметь ничего общего со злодеем, который, как безумный, любой ценой добивался своего. Жуткое, всегда алчущее поклонения лицо, на котором при виде чужих страданий появлялась дьявольская усмешка, лицо, обезображенное низкими, грязными страстями, все еще снилось ей по ночам, и она просыпалась в страхе.
 У нее голубая кровь — кровь, которая текла в жилах Дуя и которую она столько раз проклинала! С большим трудом она заставила себя не думать об этом.
 Павлуша снова стал человеком, но тяжело входил в жизнь. Он не жаловался ей на других детей, но иногда тайком плакал — мальчишки дразнили его петухом и не хотели играть с ним. Арина переживала за него молча, не повторяя старых ошибок и больше никогда не вмешиваясь в его отношения со сверстниками.
 Внук подружился с Федей, тем самым парнем, который несколько лет назад пострадал по вине заезжего гипнотизера. Разум возвратился к нему во время скитаний беженцев, но друзья отвернулись точно так же, как и от Павлуши. Федя стал сильно пить и по глупости потерял обе ноги. И теперь Арина часто видела хрупкую фигурку внука рядом с волочащимся по дороге на культяпках Федькой-пьяницей, как прозвали его в деревне. Арина вздыхала, хмурилась, но сильно не беспокоилась, сердцем чувствуя в опустившемся парне природную доброту и незлобивость.
 Павлуша все чаще вспоминал мальчиков, особенно Рики.
 — Бабушка, если я позову их, они вернутся и заберут меня. Дизи обещал мне, — однажды доверительно сказал он Арине с тайной надеждой, что она отпустит его.
 — Разве тебе плохо со мной, Павлик? — разволновалась Арина.
 — Мне не плохо с тобой, — опустив голову, ответил мальчик. — Мне плохо без них…
 Ночь Арина проплакала в подушку, но к утру решила, что она примет и это. Она не будет препятствовать, если Павлуша решит уйти. Он слишком многое испытал, он умный, добрый. Он уже может отличить тень от света. Она не враг своему внуку.
 Ничего этого она, конечно, не сказала ему, но теперь всякий раз, стоило Павлику где-то задержаться, тревожилась. Вот и сегодня — солнце гаснет, а его все нет. Зоинька заснула у нее на руках, Арина понесла ее в колыбель и увидела там сложенный вчетверо листок бумаги. Сердце у нее заныло. Она развернула листок. Павлик прощался с ней.
 Арина прошла в горницу, села за стол и запретила себе плакать. У него всё будет хорошо. Солнце вдруг прощально блеснуло из-за туч, и вся комната засверкала от его неярких лучей.
 В окно со двора кто-то постучал. Арина повернула голову. Сквозь стекло на нее смотрел Дуй.


7.

 — Мы расшифровали ваш диск, господин посол… — насмешливо произнес Сон. — Это было трудно, но мы справились. — Камеры наблюдения следили за бесстрастно шагающим по длинному коридору Центра человеком. — На вашей пуговице записано, что вы самозванец, — все с той же иронией продолжал Сон, но окружение сразу уловило в его голосе нотки угрозы. Ни один мускул не дрогнул на лице человека. Сопровождаемый охраной, он молча продолжал свой путь, не обращая внимания на голографический экран с изображением Сона, плывущий перед ним. — Остановись, или я силой заставлю тебя сделать это! — рявкнул выведенный из себя Сон. Охрана замедлила шаг, ожидая приказа.
 Камера крупным планом показала бледное надменное лицо пришельца. Сон сразу же вспомнил реакцию Сероглазого, и уверенности его поубавилось.
 — Сон… подожди… — вдруг что-то уловив, быстро проговорил Шепот, — у него в кармане… мышь!
 — Вот эта? — спокойно сказал человек, вынимая из кармана куртки маленького серого мышонка.
 Все завороженно уставились на блестящие круглые глазки зверька и его дрожащие усики. Через две секунды и мышь на ладони, и сам посол исчезли.
 Остался только длинный пустой коридор и двое растерянных охранников.
 — Сон, что нам делать? — в тревоге крикнул один из них.
 Сон размышлял недолго.
 — Это гипноз… — Он нагнулся к микрофону. — Четвертый пост — в зону восемнадцать! — Из бокового рукава в коридор выскочил нид. — Ты видишь человека? Где он?
 — Вон! — Нид показал рукой в конец коридора.
 — Догнать! — заревел Сон.
 Сон нажимал кнопки и выкрикивал команды, подняв на ноги всю немногочисленную охрану Центра. Строго подчиняющиеся дисциплине ниды трепетно относились ко всему, связанному с управлением их миром, и здание Центра, вырубленное в неприступной скале, как и все жилища нидов, почти не охранялось. Сейчас это обернулось против них.
 Вождь нидов включил камеры наблюдения всего сектора. Он водил пальцем по схеме Центра, и на экране возникала переданная из нужной точки картинка. Вскоре обнаружился и бегущий человек. Большими легкими прыжками охранники быстро настигали его, но неожиданно беглец снова исчез из поля зрения — как-то странно поплыл и заискрился воздух на том месте, где он только что находился.
 Сон в отчаянии раздул ноздри.
 — Он прыгнул в другое время… Мы не сможем его найти — нам неизвестна частота колебаний, которую он применил…
 — Этого не может быть, Сон! Мы обшарили их одежду, у них не было ни одного прибора, кроме той пуговицы! — крикнул Кроха, который находился на связи с Соном и все слышал. — А свои скафандры они отдали нам добровольно!
 — Браслет у него был! — заорал Сон.
 — Пустышка пластмассовая… поэтому мы его и оставили… — растерянно сказал Кроха.
 — Почему ж ты не доложил мне?! Он угрожал нам, тыкал в браслет!
 — Я не знал… Я не присутствовал при вашем разговоре…
 — Будь все проклято! — ревел Сон, как авал во время линьки, и с размаху впечатывал кнопки в панель. — Что ему нужно? Куда он рвется?
 — Может, он побежал к четвертому сектору, к модулям? — торопливо предположил Язык.
 Тревожно загудел сигнал предупреждения — человек объявился у Главного Компьютера, разблокировал доступ к нему и заперся в зале управления миром нидов.
 — Кулак, Грохот, Камень, Брат… быстро туда… Откройте дверь и обезвредьте человека… если успеете… — Сон рухнул в кресло.
 Ярость подбросила нидов с места. Через некоторое время с ужасающим грохотом была взорвана дверь, ведущая к Центральному блоку компьютера, и ниды ввалились через дымящиеся обломки в зал. Посередине него, с выражением мрачной решимости на лицах, стояли посол и его помощник.
 Издав низкое рычание, Кулак подскочил к людям. Его острые желтые резцы обнажились в пугающей гримасе. Одной рукой он схватил Тики за волосы и без всякого усилия отшвырнул на несколько метров. Тики ударился о стену и затих. Дизи в ярости закричал и бросился к другу. Из носа у Тики текла кровь, но он был жив.
 Сон закричал с экрана, чтобы Кулак остановился, и нид нехотя замер на месте, злой и опасный, как разъяренный бык. В любую секунду он был готов обрушиться на людей. Дизи медленно повернулся к Кулаку, и, увидев, как разгневан человек, нид ухмыльнулся.
 — Ты сам виноват, — сказал Дизи и, прищурившись, чуть качнулся вперед, в сторону нида, далеко отстоящего от него.
 Кулак дернулся, как от удара, закатил глаза, и его огромное мохнатое тело, задрожав, тяжело рухнуло на пол. Ниды оцепенели, потом заревели. Сон что-то кричал с экрана. Никто ничего не слышал и не понимал. Дизи привел в чувство Тики и помог ему подняться на ноги. Не обращая внимания на сильный шум и несущиеся со всех сторон угрозы, он сказал:
 — Я отомстил за вас, Тики. Ваша честь не пострадала. — Он повернулся к нидам, набрал побольше воздуха и выкрикнул он самое страшное для нидов ругательство: — Снежные люди!
 Ниды обезумели от гнева. Грохот кинулся к людям, но неожиданно сзади на него набросился Брат. Ребром ладони он перебил Грохоту шейные позвонки, и тот даже не успел понять, что умирает. На Брата прыгнул Камень, но тут же упал к его ногам со сломанной шеей.
 Вдруг осознав, что ярость завела их слишком далеко, ниды остановились и враз замолчали. В наступившей тишине только страшно и горестно кричал Брат, закрывая собой людей. Взгляд его блуждал по толпе соплеменников, словно приглашая к поединку всех желающих, но ниды потрясенно смотрели на мертвые тела. Никогда еще нид не убивал нида…
 Когда Сон с приближенными ворвался в зал, там было тихо. Никто не обращал внимания на людей, по-прежнему стоящих в глубине зала. Тела убитых Брат положил одно подле другого, сам сел рядом. Он смотрел на них полными слез глазами.
 Сон подошел к мертвым. Он не испытывал гнева, только горе — такое же сильное, как и ниды, стоящие вокруг.
 — Почему, Брат? — спросил он.
 Брат безучастно показал вождю свою правую руку — на внутреннем сгибе локтя было выжжено небольшое разомкнутое кольцо — и тяжело поднялся.
 — Не надо, — сказал Сон.
 Брат качнул головой, вытянувшись, лег на спину рядом с мертвыми и остановил свое сердце.
 … Сгорбившись, Сон долго смотрел на ушедших. Потом он поднял вверх руки и прокричал прощальные слова. Двадцать нидов за его спиной повторили их. Сон повернулся к людям, и они перестали что-либо чувствовать.


8.

 Встретившись с Ариной взглядом, человек за окном отпрянул назад. Вместе с ним скрылось и заходящее солнце. Мысли у Арины заметались. Этого не может быть, это не он, говорила она себе. Дуй не мог перейти мост — там по-прежнему стоит для него заслон, на всякий случай… Недавно два пришлых мужика неприятного вида, напрасно потолкавшись на мосту, не смогли войти в деревню и убрались восвояси.
 Арина вскочила и выглянула наружу. Сумерки едва позволяли различить высокую худую фигуру старика в черном, стоящего под окном, но сердце у Арины сразу ухнуло вниз — Дуй вернулся.
 — Убирайся! — задрожав от ненависти, крикнула она ему через стекло и кинулась во двор.
 У крыльца стоял изможденный, больной старик. Это был Дуй, но теперь он был жалок и несчастен, будто его сильно потрепала жизнь. Дуй стянул с головы рваную шапчонку и поклонился Арине.
 — Голубушка… — глухим измученным голосом произнес он, — дай мне водицы попить… — Старик наклонился, развязал свою замусленную котомку и достал видавшую виды железную кружку. — Налей воды…— Он протянул Арине кружку дрожащими от усталости руками. Злое, растерянное лицо стоящей перед ним красивой женщины пугало его.
 Арина ударила рукой по кружке, та выпала и покатилась по земле.
 — Уходи, Дуй! — крикнула она.
 Старик вздрогнул и с упреком посмотрел на Арину, седая его голова затряслась.
 — Меня зовут Властимир… — пробормотал он. — Подсказали мне, что ты, матушка, что ты людей лечишь…
 — Разве ты человек? — презрительно сказала Арина.
 Старик сглотнул слезы, повернулся и шаркающими шагами побрел к калитке.
 Арина настороженно следила за каждым его движением. Ты не обманешь меня, волк, прошептала она и несколько раз прочитала заклинание.
 Ночью разыгралась сильная непогода с ветром и холодным дождем. Арина не спала и стояла у окна, прислушиваясь к звукам во дворе — всю ночь у калитки плакал старик. Он никуда не ушел и улегся прямо под забором. Во сне он бредил, пугался, кого-то звал и о чем-то умолял. Порой он вскакивал и, размахивая руками, принимался отгонять мучившие его видения. Забылся он только под утро, когда прекратился дождь.
 Арина тихо приблизилась к калитке и внимательно рассмотрела спящего, его мокрую заношенную одежду и обожженное лицо. Поколебавшись, она осторожно перекрестила старика. Тот даже не шелохнулся и продолжать спать.
 Велика твоя сила, Господи, подумала Арина, если даже из этого зверя ты сделал человека…
 Весь следующий день Арина не находила себе места. Старик сидел у ее калитки, стонал от мучивших его болей и горестно бормотал. Проходившие мимо люди удивленно рассматривали незнакомца. Кто-то дал ему кусок хлеба, старик взял его со слезами на глазах.
 Знали бы они, кто ты, мрачно думала Арина, видевшая эту сцену. Тогда бы ты не разжалобил их, Дуй…
 Вечером, когда Арина укачивала на руках внучку, со двора донеслись чьи-то голоса. Она выглянула в окно. На крыльцо поднималась высокая светловолосая женщина.
 — Что за странное вокруг преображение, Арина? — сказала гостья, переступая порог горницы. — Дома у всех новые, а люди невеселы. Ты никак помолодела и родила… У калитки старик больной, а ты его даже во двор не пускаешь, — удивлялась женщина. — Я издалека пришла, понять ничего не могу…
 Арина жестом пригласила ее располагаться.
 — Да уж… — невесело усмехнулась она. — Рада тебя видеть… — Арина запнулась, припоминая имя гостьи.
 — Лотис, — подсказала та.
 До глубокой ночи Арина рассказывала Лотис о своем житье-бытье и никак не могла наговориться. Более благодарной слушательницы она не могла бы себе найти. Гостья ни разу не перебила ее, с интересом слушала, а когда Арина замолкала, задавала вопросы.
 Эта женщина умеет скрывать свои чувства, поняла Арина. Несколько раз Арина сердцем чувствовала сильное душевное волнение, которое испытывала гостья, но ее красивое лицо оставалось спокойным. Сама Арина не решалась расспрашивать Лотис, чувствуя, что этого не нужно делать.
 К ее удивлению, гостья очень заинтересовалась Дуем и до самого утра просидела рядом с ним у калитки, слушая его горячечный бред. Старика мучили кошмары, ему снилось, что он волк, и картины его злодеяний сны рисовали с ужасающими старика подробностями. Своей жизни он совершенно не помнил, но тяжесть обрушившихся на него страданий мучила и угнетала его. Меня зовут Властимир, я сын пекаря, жалко заглядывая Лотис в глаза, говорил он, излечи меня от недуга…
 Он забывался коротким сном, с криком просыпался и, чтобы отвлечься, начинал рассказывать бесчисленные истории чужих судеб, порой очень странные и непонятные. Но Лотис терпеливо слушала его. Утром старик заснул.
 Лотис отдохнула у Арины в доме и в полдень, прихватив с собой сумасшедшего, ушла. Арина была поражена, но ни о чем не спрашивала и проводила Лотис до моста.
 — Не верь ему, милая, — не выдержав, сказала она на прощанье. — Как волка ни корми… — Она недобро взглянула на старика, стоящего в сторонке. Тот съежился под ее взглядом. — Осторожнее с ним… Береги себя… — И она порывисто обняла Лотис.


9.

 Люди открыли глаза и осмотрелись. Они сидели в креслах, накрытых двумя прозрачными полусферами. Заметив вождя, с мрачным видом сидящего в кресле напротив, Тики заговорил:
 — Сон, мне очень жаль, что погибли твои друзья… Мы не хотели этого.
 Сон встал, вплотную подошел к людям и устремил на них тяжелый взгляд. Горе и гнев мешали ему понимать смысл слов. Он справился с приступом ярости, но по-прежнему молчал. Человек заговорил снова:
 — Я объясню тебе наше поведение. У нас не было другого выхода. — Люди не боятся умереть, понял Сон, вглядываясь в их лица. Их не удастся запугать или унизить. — Я хочу, чтобы ты начал задавать вопросы.
 — Кто ты? — резко спросил Сон.
 — Я член Галактического Совета.
 — Почему ты обманул нас, подсунув вместо документов, подтверждающих твои полномочия, пуговицу?
 — Потому что тогда их у меня не было.
 — А теперь они у тебя есть.
 — Они будут очень скоро.
 — С неба упадут.
 — Именно.
 Сон вздохнул, чтобы сдержать новую вспышку гнева.
 — Зачем ты прорвался к Главному Компьютеру?
 — Чтобы сообщить Совету, что я здесь.
 — Ты думаешь, что я поверил хотя бы одному твоему слову? — Сон отошел и снова сел в кресло.
 — Ты должен в это поверить, Сон, — убежденно произнес Тики. Дизи молчал, внимательно следя за их разговором. — Иначе ты нанесешь огромный вред своему народу.
 — Ты мне угрожаешь?
 — Я ставлю тебя в известность. Ты можешь лишить свой народ будущего.
 Сон вскочил на ноги. Кожа у него на лбу собралась в глубокие складки. Он задыхался от гнева.
 — С тех пор, как ты появился в нашем мире, ты только и делаешь, что угрожаешь! По твоей вине погибли мои лучшие друзья! Я спрятал вас за эти запоры, чтобы не убить раньше времени, но это время пришло…
 — Ты не сделаешь этого, вождь всех нидов, — покачал головой Тики.
 Сон подумал, кого бы он сейчас хотел услышать. Он отослал своих друзей, но разрешил им наблюдать за разговором из Зеленого зала. Шепот, мысленно позвал он. Возьми себя в руки, Сон, тут же отозвался старик, ты отвечаешь за целый мир.
 Сон опустился в кресло. Человек молчал.
 — Допустим, я поверю в невозможное, — сказал нид после некоторого раздумья, — что ты член Совета. С какой целью ты прибыл сюда?
 — Меня очень интересует твой мир, вождь, — быстро произнес Тики, переходя на деловой тон.
 — Мой мир? — сразу завелся Сон. — Кое-как сляпанный из грязных камней и пыли, насквозь провонявший запахом авала? Тебя интересует этот засунутый в искривленное пространство кусок дерьма, который нам приказали считать своим домом? Мир, лишенный солнца, воды, растений — всего, что составляет радость жизни?
 — У твоего умелого, трудолюбивого народа большие возможности, Сон, — не обращая внимания на резкость тона, продолжал Тики.
 — Переходи прямо к делу, пока я не заплакал от умиления, — со злостью сказал нид. — Про свой народ я и сам все хорошо знаю. Что тебе нужно от нас? Чтобы мы больше не высовывались и «навсегда исчезли из поля зрения землян»?
 — Чтобы ты лучше меня понял, Сон. Давай вернемся к прошлому нидов, к тому времени, когда вы, блуждая по космосу, наткнулись на Землю. Часть из вас обосновалась на прекрасной зеленой планете, а остальные сгинули в бескрайних просторах Вселенной. — Сон угрюмо слушал, сдвинув мохнатые дуги бровей. Дизи по-прежнему сидел неподвижно. — К жизни на Земле вам не пришлось приспосабливаться — здесь было все, о чем вы мечтали. Проходили тысячелетия, ваш род расселялся по Земле, и хотя вы тщательно уничтожили все следы своего космического прошлого, ваш вид господствовал в биосфере Земли. Слишком уж отличались ниды от других населявших планету человекообразных существ. Многие народы до сих пор помнят «хозяина». Это слово говорит само за себя. Но у всякого хозяина есть свой хозяин. Ваше счастье кончилось внезапно, вдруг. Экологический патруль Совета в очередной раз посетил Землю и обнаружил нидов. И хотя с трудом, но идентифицировал вашу расу как прибывшую с самой окраины галактики. Планет, подобных Земле, не так уж и много, и в основном все они искусственного происхождения, кроме того, Совет был возмущен вашим самовольным вселением, поэтому вы почли за благо, когда вам предоставили параллельный Земле мир. Это было сорок тысяч лет назад. Таинственно и повсеместно исчезнувшие с Земли неандертальцы были нидами… — Сон хмуро взглянул на Тики, тот говорил серьезно и без всякого намека на иронию. — Часть нидов, совсем малая, отказалась покинуть земной рай, разбрелась по планете и деградировала. Но иногда люди встречаются с настоящими «хозяевами», странными, сильными существами, вызывающими у них древний, первобытный ужас, существами, которые могут становиться невидимыми, и тогда только собаки чувствуют их присутствие. Потревоженные, эти существа мстят людям, убивают их самих или их животных. Их называют по-разному — снежный человек, йети, алмасты…
 Сон сверкнул красными глазами.
 — Ты все сказал?
 — Я не сказал еще и половины. Привыкшие к космическим скитаниям и помнившие тяжелые времена, ниды не растеряли ни единой крупицы своих знаний, передавая их из поколения в поколение. Думаю, каждый клан отвечал за определенную часть знаний. Оказавшись в параллельном мире, ниды быстро вернули себе прежний уровень развития, обустроив свой новый дом. Но тоска по давней беззаботной жизни на Земле мучает вас, Сон, и вы вновь и вновь возвращаетесь на Землю, не в силах преодолеть страсть к широким горизонтам…
 — Что тебе нужно? — перебил его Сон.
 — Я предлагаю тебе сотрудничество.
 — С кем?
 — Со мной как членом Галактического Совета.
 — А, ну да. Я и забыл. И в чем оно будет заключаться?
 — Вы хорошо знакомы с миром людей, хотя и ненавидите их. Между параллельными мирами возможно взаимодействие.
 — Об этом не может быть и речи.
 — Не торопись, Сон. Это будет выгодно для обеих сторон. Начнем с вас. У нидов есть что отдать людям.
 — Имеешь в виду наши технологии?
 — Нет. Они еще слишком высоки для землян. Вы можете отдать Земле авалов, например.
 — Кого? — удивился Сон. — Авалов?
 — Вы охотитесь на них потехи ради — чтобы подтвердить свою силу, храбрость и ловкость, и только. Авалы плодятся без меры, и периодические вам приходится уничтожать часть животных. А на Земле каждый день тысячи людей умирают от голода.
 — Ты меня уже разжалобил, — усмехнулся Сон. Тики прищурил глаза. — Я понял. Авалы. Ты хочешь, чтобы мы стали поставщиками мяса для людей. — Сон презрительно фыркнул. — Ты тоже ешь мясо убитых животных?
 — Я не ем мяса. Но не в этом дело…
 — Посмотри на нас. Мы живем по пятьсот-шестьсот лет. Разве мы едим то, что может убить нас? Сократить нам жизнь? Оглупить?
 — У землян свой путь развития, Сон, — возразил Тики. — Вы развивались в других условиях, уверен. У вас было время для неторопливого, степенного развития, иначе вы не сумели бы сохранить единые традиции, выработать особый образ жизни, и культуру питания, в том числе. К моменту, когда ваше солнце погасло, вы уже решили проблему еды. Но если честно, скажи, что тебе приятнее жевать — синтезированную пищу или свежую зелень окасы? Или, может быть, ты предпочитаешь проглотить шарик концентрата и полгода ничего не есть? — Сон хмыкнул. — Когда экологический патруль через двадцать тысяч лет снова посетил вас и открылись новые окна в мир землян, вы не узнали людей — так быстро они шагнули вперед в своем развитии. Это сделал животный белок.
 — Ты  умеешь  спорить, — сказал Сон.
 — Я умею многое, — парировал Тики. — Кстати, мы затронули другую важную тему. Второе посещение патруля очень удивило нидов? Ведь мест перехода в мир людей почему-то стало больше… — Сон чуть заметно насторожился. — Мне интересно, Сон, как ниды объяснили это?
 Сон подумал.
 — Никак, — признался он. — Мы не нашли этому никакого объяснения. Нам еще строже, чем прежде, было запрещено посещать мир людей, но мест проникновения, да, стало больше… Это что, была провокация?
 Сон впервые увидел, как человек улыбнулся.
 — Да, провокация. В хорошем смысле. Патруль был поражен тем, с какой неуемной страстью и любовью вы пытаетесь воспроизвести в своем убогом мирке прекрасный растительный и животный мир Земли. Как переносите к себе и разводите всякую земную живность — жуков, мышей, тигров, слонов, пальмы, травы, цветы… все эти тюльпаны и марышки…
 — Ромашки, — поправил Дизи.
 — Последняя побывавшая у вас инспекция составила подробный отчет о вашей коллекции, и уже тогда Совету стало ясно, что ей нет цены. Когда я прорвался к вашему компьютеру, я первым делом просмотрел разделы, посвященные зоопарку. — Тики посмотрел Сону в глаза. — Я потрясен величием созданного вами. Тысячи квадратных километров искусственных заповедников, ландшафтов, водоемов… Флора и фауна Земли за сорок тысяч лет… Вы великий народ. И ваш труд будет вознагражден.
 Сон оскалился.
 — Мы не отдадим свой зоопарк этим варварам, на погибель! И не мечтайте. Никакая сила на свете не заставит нас это сделать!
 — Вы можете поделиться частью и не сразу.
 — Ты думаешь, что люди смогут дать нам взамен что-то достойное? Адекватное тому, чему нет цены?
 С видимым безразличием Сон посмотрел на человека. В висках у вождя сильно застучало — передалось волнение Шепота, Лепестка, Языка и Волосатого. Они тоже почувствовали, что сейчас ответит человек.
 — Смогут, — сказал Тики.
 Человек заговорил о планете, на которую он переселит нидов. Она ждет их, далекая прекрасная Земля, ведь они тоже назовут ее Землей, потому что она точно такая же — зеленая, голубая, солнечная…
 Сон наклонил голову и сгорбился, что выдавало его сильное волнение. О чем говорит этот ребенок? Как он может знать то, о чем они мечтают тысячи лет?
 — Подожди, — хрипло сказал Сон. И, презирая себя за малодушие, за то, что начинает верить в эту сказку, спросил: — Где эта планета?
 — Сектор пять, система семнадцать, четвертая планета от звезды — вот ваш новый адрес, — уверенно ответил человек.
 Сон быстро пролистал в компьютере данные о галактике.
 — Никаких сведений об этой планете нет, — сказал он и повернулся к человеку.
 — Неужели ты думаешь, что такой лакомый кусочек будет выставлен на всеобщее обозрение? — засмеялся человек. Сон зачарованно смотрел на него. — И потом, я заметил, что некоторые сведения в твоем каталоге устарели.
 — И никаких гор?
 Человек кивнул.
 — Ненавижу горы… — пробормотал Сон. — Эти холодные мертвые камни…
 Сон, ты слышишь меня? Отзовись! Язык с трудом достучался до сознания вождя. Ты разговариваешь с человеком, который не подтвердил своих полномочий! Сон, мы не можем ему верить, вступил в разговор Шепот. Уверен, что он преследует какие-то другие цели. Вспомни, из-за него погибли ниды!
 Сон очнулся. Он сошел с ума. Как глупо… и стыдно…
 — В чем дело? — насторожился человек, почувствовав перемену в его настроении. — Что случилось?
 — Я ненавижу себя за то, что слушаю твои сказки, — глухо произнес Сон. — Мне надоели эти пустые разговоры о прекрасном будущем нидов… — Сон резко выпрямился. — Александр, сын Рыжего Александра!
 Человека будто ударили по голове. Он не глядя опустился в кресло.
 — Нидам запрещено общение с внешним миром. Откуда тебе известно мое имя?
 — Ты самозванец, — с презрением сказал Сон. — Ты никто. Это твой отец был членом Галактического Совета, но недавно он погиб.
 Люди переглянулись. Сону показалось, что их лица странно побелели, но в глазах человека он увидел не страх, а печаль. В груди у вождя почему-то сильно заныло.
 — Ты показал мое изображение кому-то с Даррада? Зачем ты это сделал, Сон? — тихо сказал человек. Сон молчал. Предчувствие надвигающейся беды оглушило его. — Я знаю обычаи нидов, — продолжал человек. — У вас не принято скрывать правду. Пусть твой народ приготовится к смерти, на всякий случай…
 — Что? — не поверил своим ушам Сон.
 — Теперь они сотрут твой мир.
 — Я не понимаю тебя, человек со звезд… — пробормотал Сон. Он почувствовал, что люди не шутят. — Почему?!
 — Чтобы уничтожить меня и моего друга. — Человек опустил голову.
 Сон шагнул к нему. Ярость обезобразила лицо вождя.
 — Кто ты? — крикнул он. — Зачем ты пришел и навлек на нас такую опасность?!
 — Я тот, за кого я себя выдаю, — с горечью ответил человек, поднимая голову. — Я член Галактического Совета, наделенный такой властью, какая тебе и не снилась. Просто мне не повезло, что у некоторых слишком длинные языки.
 — Ты самозванец! — с отчаянием произнес Сон, но в его голосе совсем не чувствовалось уверенности. — Ты самозванец… — сказал он еще раз и всхлипнул.


10.

 Несколько минут прошли в молчании. В зал вошли четверо нидов.
 — Сон, мы должны сообщить об этом своему народу, — сказал Шепот.
 Сон кивнул и еще больше сгорбился в кресле.
 — Нет, — сказал Дизи. Все повернулись к нему. — Если мы до сих пор живы, значит, что-то произошло. Или мы не знаем всего. Господин посол, — обратился он к Тики, — я думаю, вождь недоговаривает.
 Тики с подозрением взглянул на Сона.
 — Неужели я нужен им как заложник? Нет, я слишком опасный свидетель… Что происходит, Сон? Может, ты наберешься мужества и расскажешь все, как есть?
 — О чем я должен рассказать? — грубо ответил вождь. — Я сам мучаюсь неизвестностью…— Он избегал встречаться с человеком взглядом.
 — С кем ты связан? Это люди с Даррада? — напористо продолжал Тики.
 — Есть один тип… Торгует информацией. Сам меня нашел.
 — Давно?
 — Еще несколько лет назад.
 — Что ты ему продаешь? Технологии? Животных? — Сон молчал. — А он тебя знакомит с обстановкой в галактике — манипулирует тобой, подкидывая тебе нужную для его грязных делишек информацию, ведь ты все равно не сможешь ее проверить. — По взгляду Сона Тики понял, что эти сомнения уже посещали вождя нидов. — Он тебе предлагал что-нибудь в обмен на нас?
 — Нет…
 Тики взглянул на Дизи. Тот кивнул.
 Сон, помощник посла контролирует твое подсознание, мысленно предостерег вождя Язык, будь осторожнее, не расслабляйся.
 — Все-таки предлагал, — нахмурился Тики. Дизи с открытой неприязнью смотрел на Сона. Со стороны нидам было странно наблюдать, как Сон с виноватым видом стоит перед заключенными в прозрачные клетки детьми, но авторитет вождя был для них незыблем. — Сон, мы все в сложной ситуации. Может быть, у нас есть шанс все изменить — если ты не будешь молчать.
 — Они спрашивали меня о третьем… Я сказал, что никакого третьего с вами нет… — решившись, вяло сообщил Сон.
 Лицо у человека окаменело.
 — Вот, значит, в чем дело… Я боялся этого, — еле слышно произнес он и, сгорбившись в кресле, обхватил руками голову. — Трепло продажное…
 — Кто? — растерялся Сон.
 — Ты!
 Неожиданно для всех человек вскочил и бросился на прозрачную стену. Он в ярости пинал ее ногами, потом схватил кресло и принялся колотить им по преграде. Он что-то несвязно кричал и плакал.
 — Выпустите нас! — закричал второй. — Вы что, не видите, что ему нужна помощь?!
 Ошеломленный, как и остальные ниды, Сон нажал кнопку, и полусферы исчезли. Человек уже пришел в себя, помощник обнял его и усадил в кресло Сона.
 — Ты выложил им о третьем все, что знал… Ты описал его, и этого им было достаточно… — подавленно проговорил человек. Его зеленые глаза потускнели, но Сону по-прежнему было не по себе от его взгляда. — Это ведь Волосатый болтался на подступах к Зеленой долине, думаешь, я не узнал его?
 Сон молчал. Не имело смысла что-либо отрицать.
 — Вождь не знал, как это важно для нас, — сказал помощник посла. — Но если мы все еще живы, значит,  они  не нашли его.
 Сон, ты поступил правильно, рассказав  им о третьем. Ты спас наш мир, сказал Язык.
 Мы отдадим людей, когда за ними придут, и скажем спасибо, добавил Лепесток.
 Я совсем запутался, буркнул Волосатый, ничего не понимаю.
 Не торопись, Сон, сказал Шепот, вдруг этот ребенок действительно член Совета? Тогда не сносить нам головы…
 — Ты хочешь жить и не хотел бы, чтобы мы отдали тебя и твоего друга людям с Даррада? — обратился Сон к Тики.
 — Удивительная проницательность…
 — Тогда убеди меня, что в этой ситуации ниды могут выиграть.
 — Хорошо. Ты связался с преступниками, Сон. Мы летели к Земле. Почти сразу после выхода из гиперпространства наш корабль был расстрелян. Погибли сорок человек экипажа, в том числе, и мой отец… Спаслись трое, но на Земле мы беззащитны. Мы бежим, как зайцы, петляя, выполняя нелогичный маршрут. Я надеюсь, это не ниды взорвали корабль, который сотни лет стоял в тайнике в Зеленой долине?
 — Мы не имеем к этому никакого отношения, — быстро сказал Сон.
 — Тогда почему вы там ошивались? Почему Волосатый следил за нами? Это Даррад подрядил вас?
 — Нас никто не может подрядить! — еле сдерживаясь, ответил Сон. — Это было простое совпадение.
 Тики, прищурившись, посмотрел на него.
 — Хорошо. Как будто бы ты сказал правду, и как будто бы я тебе поверил. Значит, сработало сигнальное устройство? — Он устало прикрыл рукой глаза. — Наши противники знали, что когда-нибудь мы снова вернемся на Землю, и надеялись продолжить охоту на нас…
 — Зачем вы здесь, на Земле?
 — По своим собственным делам, о которых тебе знать необязательно, — отчеканил Тики. — Мы рисковали, придя к вам, но это была единственная возможность сообщить о себе Совету.
 — Значит, еще вчера, когда вы пришли сюда, никто во всей галактике не знал, где вы находитесь? Вас потеряли? — медленно произнес Сон.
 Губы Тики тронула ироничная усмешка.
 — И ты мог безнаказанно убить меня, Сон. Ты об этом сейчас подумал? Поступив так, ты совершил бы самую главную в своей жизни ошибку. А теперь ты можешь осчастливить свой народ.
 — Ну-ну…
 — Я предлагаю тебе выгодную сделку. Нет, я не хочу называть это сделкой, потому что это не совсем точно, грубо. Назовем это дружеской помощью. Я по-другому стал относиться к нидам после того, как лично ознакомился с вашим зоопарком, и мои обещания остаются в силе. Но сейчас вы должны помочь мне. Нам нужен корабль.
 — Я так и думал, — кивнул Сон. — Все ждал, когда ты это скажешь. Не слишком ли велика цена — целый мир за корабль?
 — В моем положении — нет. Я еще слишком молод, чтобы умереть. Я хочу осуществить то, что наметил в жизни. Да, я хочу жить, но то, что я тебе предлагаю, не входит в противоречие с моими принципами и намерениями.
 — Ты говоришь так, будто у тебя и в самом деле есть планета, — раздраженно сказал Сон.
 — Как тебя выбрали вождем, Сон? — прищурив глаза, спросил Тики. — Кажется, вождем до тебя был твой отец?
 — Но я доказал, что достоин возглавлять нидов!
 — Я тоже доказал, что могу наследовать высокий пост моего отца.
 — Когда это ты успел? Пока падал на Землю?
 — Как только мой отец стал членом Совета, два года назад. Те, кто снабжают тебя информацией, предпочли умолчать об этом. В нашем мире, Сон, за власть тоже борются могущественные семейные кланы, но это не значит, что властью распоряжаются недостойные — время уже давно доказало расточительность такого подхода. За мной — возможности и поддержка огромного клана. Думаю, тебе понятна такая ситуация.
 Сон пожевал губами. Он мучительно размышлял. Его темное лицо сморщилось еще больше.
 — Значит, параллельные миры теперь находятся в твоем ведении? — подумав, спросил он.
 — Я один из тех, кто занимается ими.
 — Другие миры выполняют требования Совета?
 — Они вынуждены реагировать на его требования.
 — Ну, да. Я уже понял политику Совета. Ты все прекрасно мне обрисовал: убедить сомневающихся, наказать несговорчивых.
 — Я несколько преувеличил, — уклончиво ответил Тики. — Мы стараемся включать параллельные миры в активную жизнь галактики. Это тот путь, которого придерживался мой отец, а теперь и я. Ты сказал, что вокруг Земли существует четырнадцать параллельных миров. Совету известно только девять. Сотрудничество с вами помогло бы нам вступить с ними в контакт. Кстати, в вашем зоопарке есть существа, которых люди называют русалками?
 — Мы не коллекционируем разумных существ, — настороженно ответил Сон.
 — Значит, они действительно разумны… А есть ли вокруг Земли миры, которые  занимаются  собирательством разумных существ?
 — Есть, — угрюмо ответил Сон. — Нам самим приходится быть все время начеку… — Он хотел еще что-то сказать, но передумал.
 — Отец обнаружил два таких мира.
 — Что с ними стало?
 — Их стерли. Это ужасное зрелище, поверь мне.
 Они помолчали.
 — Твой отец думал о нидах?
 — Да. То, что я предложил тебе, было его идеей. Он считал, что вы достойны вознаграждения.
 — Как он погиб? — зачем-то спросил Сон.
 — Как герой.
 Сон кивнул.
 — Все это очень похоже на правду, но мы не имеем ни одного подтверждения твоих полномочий.
 — Уверен, что Совет уже получил мое сообщение, я послал достаточно мощный сигнал.
 — Израсходовав всю энергию нашего компьютера!
 — К сожалению. Когда он сможет восстановить прежний режим работы?
 — Надеюсь, что уже завтра.
 — Завтра ты получишь подтверждение Совета о моих правах.
 — А корабль тебе нужен сегодня. Ловко.
 — Сон, я в большой опасности и не могу медлить…
 — У тебя есть модуль.
 — Ветхое корыто, которое вот-вот развалится! И потом, модули не могут пересекать галактику — будто ты этого не знаешь! Мне нужен большой, настоящий корабль седьмого класса. Как минимум, с двадцатью боевыми стволами.
 — Ты собираешься вести боевые действия?
 — Члену Галактического Совета дана такая власть. Я собираюсь защищаться. Больше Даррад не застанет меня врасплох.
 Это опасно, Сон. А вдруг Совет просто решил проверить, нет ли у нас запрещенной техники? Нам не разрешено иметь свои корабли, встревожился Шепот.
 — У меня нет корабля, — сказал Сон.
 Тики тяжело вздохнул.
 — Сон, наверное, ты еще не понял всей сложности нашего с тобой положения, но если они найдут третьего, — веско сказал он, — они  немедленно уничтожат и меня, и тебя, и твой народ — весь твой мир вместе с зоопарком. В твоих интересах как можно скорее отправить меня отсюда.
 Сон вскочил на ноги и в сильном волнении зашагал по залу. Из его горла вырывались резкие выкрики — он пытался успокоиться.
 — Ты не представляешь, сколько мы заплатили за наш корабль этому торгашу! — наконец прорычал он.
 — Ты не сможешь осуществить свою мечту без санкции Совета, Сон. Вы всегда будете гонимыми странниками. Если и найдете подходящую планету, повторится история с Землей, и вы опять потеряете тысячелетия — вместо того, чтобы сейчас рискнуть и обрести новый, законный дом.
 — Просто уйдите обратно на Землю!
 — Ага. А там нас уже ждут около нашего модуля. Пасут прямо на границе с твоим миром. Они проследят за нами, пока мы не приведем их к третьему. А потом убьют. Учти, если мы погибнем, Совет обвинит в этом вас. Так что вы дадите нам новый модуль, проведете через безопасный проход на Землю и укажете нам место, где на приколе стоит ваш корабль. Надеюсь, он в пределах этой солнечной системы. Соглашайся, Сон! Только в этом случае вы выиграете! — Тики говорил напористо и убедительно.
 — Скажи, твой друг ведь не вполне обычный человек? — спросил Сон, кивнув в сторону Дизи.
 — У меня замечательный друг. Он очень мне помог…
 Сон приблизил к нему свое темное лицо с мудрыми страдающими глазами.
 — Почему Брат защищал вас? Почему погибли мои друзья?
 — Во время своего последнего посещения патруль вызволил из людского плена ребенка-нида и вернул его родным. Клан поклялся помнить это и помнил двенадцать тысяч лет, чтобы сегодня ты, Сон, принял верное решение. Чтобы в памяти своего народа ты остался самым мудрым и великим правителем — вождем, принявшим  правильное  решение.
 Сон горестно скривился.
 — Должна быть более веская причина. Я не верю тебе.
 — Причины, побуждающие поступать так или иначе, порой бывают очень странными, Сон. Сегодня я видел нида, убитого человеком. И нидов, готовых убить меня и моего друга… — тихо сказал Тики. — И наши сердца были полны гнева. Но я видел и другое — фотографию, оставленную в архивах членами далекой экспедиции. Представь себе, Сон, лицо с той фотографии, улыбающееся лицо женщины, которая держит на коленях ребенка-нида и кормит его грудью. Так было, Сон. По-моему, это прекрасно.
 Сон почувствовал смятение, охватившее его приближенных. Он и сам был потрясен не меньше. Он долго молчал, склонив голову. Молчали и его друзья — решение вождь должен принять сам…
 — Время уходит, Сон… — осторожно сказал Тики, — тем более, что на Земле оно течет в десять раз быстрее, чем здесь… — Сон поднял на человека глаза. — Клянусь тебе памятью моего отца, — нетерпеливо произнес Тики, — если я останусь жив, я выполню свои обещания!
 — Не клянись, — сказал Сон.
 Вождь глядел на экран. Буря снова набирала силу. Смерчи без устали полировали каменную поверхность земли, бесчувственную к их прикосновениям. В желтой туче в последний раз мелькнул черный модуль и исчез, поглощенный стихией. Сон проводил его глазами. Пусть мечта… пусть несбыточная… Но так тяжело жить без надежды…
 …Компьютер напряженно восстанавливался. Живительная энергия растекалась по каждой клеточке его огромного механического естества; включались в работу все новые и новые блоки и секции, заменялись вышедшие из строя. Все свершалось стремительно и бесшумно, невидимо для глаз.
 Наконец вспыхнула последняя яркая звездочка на панели, сигнализирующая о том, что восстановление завершено. Сона уже ждало сообщение. Он прочитал его и ссутулился в кресле. Четверо нидов неподвижно стояли за его спиной.
 Загорелся экран, на нем появилось надменное хмурое лицо.
 — Почему не было связи? Где мальчишки? Ты надумал обменять их?
 Сон обнажил крепкие желтые зубы, и тысячи морщинок заплясали вокруг его красноватых глаз.
 — Я отпустил их, Лок. Отдал им свой корабль.
 — Ты рехнулся? Ты… ты… чему радуешься, ублюдок волосатый?!
 — Свободен! — небрежно сказал Сон человеку и отключил связь.