---------------------------------------------


 Пэлем Гринвел Вудхауз
 ЧЕСТЬ МАЛЛИНЕРОВ

 Небольшой кружок мыслителей, собиравшийся в баре, обсуждал некое дело о нарушении брачных обещаний, за которое ухватились газеты, и Виски-с-Содовой не мог понять, как же удается эти обещания нарушать.
 — Нет, — настаивал он, — как они решаются? Лев и тот не посмеет. Вот я, например, был смелый человек, но если бы вы меня попросили порвать с моей будущей женой — кстати, тогда ее звали мисс Бутл, из Бэлемских Бутлов, — я бы отказался. А посмотришь — только это и делают. Бросают.
 Вдумчивый Гоголь-Моголь-с-Ромом заметил, что большое подспорье телефон. Джин-с-Тоником предпочитал фальшивую бороду.
 — Раз — и готово, — поведал он. — Покупаешь бороду, пишешь письмо и в этой самой бороде уезжаешь в Канаду.
 Полпинты Пива считал, что джентльмену это не пристало. Джин-с-Тоником с ним не согласился. Чтобы выяснить, где истина, они обратились к мистеру Маллинеру.
 — Вот вы, — сказал Полпинты, — пошли бы на такой обман? Купили бы бороду?
 Мистер Маллинер мягко улыбнулся.
 — В нашей семье, — ответил он, — обещаний не нарушают. Быть может, мы старомодны, быть может, мы слишком высоко ставим честь древнего рода, но по нашему кодексу жених не вправе разорвать помолвку. Если Маллинер свяжет себя обетом, он связан, выхода нет. Именно такие чувства осложнили жизнь моему племяннику, когда он захотел отказаться от прекрасной Аврелии.
 Мы были поражены.
 — Как?! — вскричали мы. — От Аврелии? Ваш племянник Арчибальд? Тот, который кудахтал? Да он же ее боготворил!
 — Это верно.
 — Тогда почему он хотел ее бросить?
 — Надо ли говорить, что побуждения его были в высшей степени похвальны? Видимо, не надо. Он Маллинер. Двигала им забота о невесте. Но лучше начнем с начала.
 Только что (сказал мистер Маллинер) вы справедливо заметили, что племянник мой Арчибальд боготворил Аврелию Каммарли. Если я сообщу вам, что целых три раза он посылал своего лакея в парк, чтобы тот вырезал на приличном дереве ее инициалы, окружив их сердечком, вы поймете, какой глубины достигли его чувства. Поймете вы и то, как был он потрясен, когда через шесть недель Аврелия высказала холод.
 Конечно, на какое-то время холод высказывают все, хотя бы для того, чтобы снова потеплеть. Но тут было не так. Вот, скажем, племянник мой сравнивал невесту со звездой, а она отвечала: «М-дэ…» Он спрашивал, любит ли она своего Арчи, а она откликалась: «Что-что?» Он говорил о скорой свадьбе, а она осведомлялась, что он почитывает? Пустяки? Возможно. Ерунда? Как для кого. Во всяком случае, он, взвесив знаки и признаки, убедился, что по какой-то тайной причине Аврелия к нему охладела, и, как сделает всякий, если у него болит сердце, пошел за советом к матери.
 Мать его, вдова, жила неподалеку от Кью. С Аврелией они подружились, та вполне могла поделиться своей тайной. В общем, пройдя через садик к залитой солнцем комнате, где хозяйка любила сидеть после полудня, Арчибальд уже стоял у огромного, до полу, окна, собираясь произнести почтительное «Пип-пип!», когда его взору открылось зрелище, так поразившее его, что он застыл на месте, а монокль заплясал как живой на своем шнурочке.
 Да, мои дорогие, в этой солнечной комнате стояла леди Маллинер и, по-собачьи высунув язык, издавала очень странные звуки, вроде «хы-хы-хы-хы». Сын ее глядел и слушал, тогда как она перешла к занятию исключительно глупому даже по его невысоким стандартам, а именно стала повторять непонятное слово «сьюкс». Позже племянник говорил мне, что окончательно его добила ее манера.
 Посудите сами: выпятив губы, она еле слышно свистела: «Сью». Хорошо, это бы он еще вынес, но дальше она так скалилась, что жилы выступали на шее, и выдыхала достаточно громкое «к-сс». Снова и снова. «Сью» сменялось «к-сс», «к-сс» — «сью». Так говорил мне племянник, и, признаюсь, я буквально все это видел.
 Теперь ему стало ясно, почему изменилась Аврелия. Она тоже застала его бедную мать за такими занятиями и, естественно, поняла, что та совершенно не в себе. Тут не захочешь, а подумаешь.
 Шатаясь словно слепой, вышел он из садика. Нетрудно представить себе, как он страдал. Приятно ли, когда любимая мать внезапно свихнется? А если из этого следует еще и разрыв с невестой, тут уж найдет выход разве что Сомерсет Моэм, и то в трехактной пьесе.
 Да, Арчибальд понял, что с невестой придется порвать. Выбора нет, нельзя тащить невест к алтарю, когда в твоей семье безумие. Кроме всего прочего оно заразно, ну, хотя бы наследственно. Живешь-живешь — и хлоп! Свихнулся. Хорошенькое дело, если священник спросит: «Согласен ли ты, Арчибальд?» А ты ответишь: «Сьюкс», да еще вывалишь язык!
 Нет, порвать надо…
 И тут перед ним, откуда ни возьмись встала прославленная честь Маллинеров. Помолвку рвать нельзя. Это должна сделать Аврелия. Но как? Почему?
 Он стал перебирать знакомых девиц, разорвавших помолвку. Возьмем Джейн Тодмарш. Жених повез ее гулять и свалился с нею вместе в тенистый пруд. Она ему отказала, выплюнув первого же головастика.
 Так, так, так… Повезти Аврелию… Нет. Он вздрогнул от одной мысли. Почему именно, он не знал, но вздрогнуть вздрогнул.
 Милли Солт отказала жениху потому, что тот неприятно хмыкал, когда она мазала на корте. Не пойдет. Аврелия в теннис не играет. Да если бы и играла, он не смог бы осуждать действия той, в ком видел богиню.
 Ипатия Слоггет… С будущим повелителем она поссорилась в ресторане, куда явилась его былая любовь.
 Вот это получше. Конечно, никаких былых любовей у моего племянника нет, но дело можно поправить при помощи театрального агентства.
 Он вздрогнул снова. Скандал в ресторане вызовет толки, а гласность ему претила. Лучше бы что-нибудь другое… И тут он вспомнил о Доре Тревис. Собираясь выйти замуж за Обри Рочестера-Уопшота, она рассердилась, когда Обри явился к ним навеселе и оскорбил ее отца.
 Что ж, дело ясное. Он придет к Аврелии и оскорбит старого Каммарли. Конечно, приятного здесь мало, отец этот не из мягких ранимых людей. Колониальный полковник в отставке вернулся домой, чтобы лаять на лакеев, и до сих пор мой племянник был с ним осторожен. Он поддакивал, он хихикал, он постыдно лебезил. Что там, он слушал его, хотя по странной забывчивости сэр Рекстроу мог рассказать одно и то же четыре раза подряд.
 Все эти способы так расслабили полковника, что внезапная наглость возымеет немедленный эффект. Бледный, но решительный, племянник мой тщательно оделся и пошел к своей невесте на семейный обед.
 Не знаю, видел ли кто-нибудь из вас, как обедает полковник в отставке. Я лично не видел, но Арчибальд рассказывал, что зрелище это заслуживает внимания. Суп и рыбу колониальный полковник ест примерно так, как это делает лев, храпя и сопя. Перед жарким приветливость его возрастает. Первый, животный голод утолен, сытость творит свое доброе дело. За сладким и за портвейном вконец разомлевший полковник откидывается в кресле и переходит к историям.
 Так было и на сей раз. Бэгшот, дворецкий, наполнил хозяйский бокал, отступил в тень, и сэр Рекстроу Каммарли, благодушно фыркнув, уставился на будущего зятя. Если б он что-нибудь замечал, он бы заметил, что зять напряжен и бледен.
 — Вот вы говорите, — начал он, — сегодня полная луна. Поневоле припомнишь, что случилось с одним моим другом в Бонго-Бонго. Такой, знаете ли, Джордж Бейтс.
 Он прихлебнул вина, а мой племянник увидел, как омрачилось прекрасное лицо Аврелии. Мать ее, бледная, усталая дама, коротко вздохнула. Где-то сзади забеспокоился Бэгшот.
 — Если я вам это рассказывал, — продолжал сэр Рекстроу, — остановите меня. Так вот, в полнолуние жители Бонго-Бонго охотятся на носорогов…
 — Стоп! — сказал мой племянник.
 Воцарилось тяжкое молчание. Сэр Рекстроу дернулся, словно возглас этот был пулей, а сам он — носорогом, которого, кстати, напоминал, когда не расслаблялся.
 — Что вы сказали? — осведомился он.
 — Я сказал «стоп», — отвечал Арчибальд. — Вы предложили остановить вас, я и остановил, поскольку слышал эту историю шесть раз. Так может приесться и хорошая повесть, но, увы, она плохая. В общем, любезный Каммарли, больше я слушать не намерен. Ни о Бейтсе, ни о носороге, ни о ком бы то ни было ином. Ясно? С меня хватит.
 Кончив эту речь, он налил себе вина, незаметно отодвигаясь, чтобы в случае чего скользнуть под стол. Из-под стола, прикинул он, корпулентный полковник не вытащит, особенно если там получше угнездиться.
 Когда он совсем уж было приготовился к этому, послышался голос хозяйки.
 — Спасибо, — сказала леди Каммарли, и слезы сверкнули в ее усталых глазах. — Давно пора произнести эти прекрасные слова. Сколько раз я об этом мечтала! Что же до носорогов, я слышала о них сто двадцать шесть раз.
 Аврелия просто светилась.
 — А я, — сообщила она, — сорок три.
 Сзади донесся деликатный кашель.
 — А я, — сказал Бэгшот, — восемьдесят семь. Вероятно, вы не представляете, как тяжело нам, дворецким. Уйти нельзя, мы на службе. Очень, очень тяжело. Спасибо вам, мистер Маллинер.
 — Не за что, — откликнулся Арчибальд.
 — Спасибо, мой дорогой, — сказала леди Каммарли.
 — Спасибо, спасибо, спасибо, — сказала Аврелия.
 — Рад служить.
 — Вот почему, — обратилась она же к отцу — от тебя бегают в клубе.
 — От меня не бегают!
 — Бегают. Кто же этого не знает?
 — А ведь правда! — вскричал сэр Рекстроу. — Теперь я и сам вижу. Ну конечно, я всем надоел. Но этот замечательный юноша открыл мне глаза. Бэгшот, наполните бокалы! Тебе, дорогая? Тебе, Рели? Выпьем за моего любимого зятя, который оказал мне сегодня неоценимую услугу. А теперь, поскольку мы завершили нашу скромную трапезу, не погуляют ли наши молодые? Как справедливо заметил Арчибальд, сейчас полнолуние. — И сэр Рекстроу приятно засмеялся.
 Внизу, при луне, Аврелия стала каяться.
 — Арчи, — сказала она, прижимаясь к его руке, — наверное, ты заметил, какая я была противная. Это потому, что ты пресмыкался перед папой. Да, конечно, он чудище, но ты, ты, мой герой, не должен был его бояться! Я ошибалась. Ты копил силы для удара. Прости меня!
 Естественно, мой племянник пробормотал: «Ну что ты, что ты», но как-то невесело. Легко ли снести такую издевку рока? Аврелия любит его, обожает, а он должен с ней расстаться. Даже в русском романе из такой ситуации не выкрутишься.
 — Пойдем завтра в «Савой», — сказала тем временем невеста. — Это надо отпраздновать.
 — Пойдем, — рассеяно согласился он, думая о том, есть ли поблизости театральное агентство.
 Назавтра в половине двенадцатого Арчибальд поднимался по сомнительной лестнице, которая вела в офис Изадора Макколума, театрального агента, известного тем, что он чаще всех других обещал сообщить, если что подвернется. Итак, Арчибальд шел к нему. Состояние у него было примерно такое, как у Гамлета: разум говорил ему «надо», он говорил разуму «не хочется».
 Пока он колебался, наверху хлопнула дверь, кто-то побежал по ступенькам, и тяжелое тело, стукнувшись об него, покатилось с ним вместе к входной двери. Когда, пролетев этот утлый барьер, племянник мой стал приводить себя в порядок, он понял, что рядом, на мостовой, толстая особа в розовом платье, с обесцвеченными волосами.
 Какое-то время она пыхтела с истинно трагическим пылом.
 — Ой, извиняюсь! — вскричала она, отпыхтевшись. — Здорово я вас?
 — Нет, что вы, — отвечал Арчибальд, вправляя какое-то ребро.
 — Бегу как угорелая…
 — Ничего, ничего.
 — А кто не побежит, если всякие черви оскорбляются?
 Арчибальд сочувственно пощелкал языком:
 — Вас оскорбил червь?
 — Ну!
 — Что ж от них ждать, в сущности? Черви — это черви.
 Такая терпимость возмутила розовую особу.
 — Прям, сейчас! — сказала она. — Он что говорит? Он говорит, я толста для героини. — Она горестно фыркнула. — Это надо же, в местечках! Называется пояс Б. Да им чем толще, тем лучше. Значит, не зря потратились. Вот в «Лейстер Аргусе» писали: «Пышная красота».
 — Простите?
 — Это у меня. Джеральдина в «Исковерканных судьбах».
 Интеллект моего племянника, какой бы он там ни был, уже встал на место.
 — Вы играете в мелодрамах?
 — Это кто, я? — откликнулась особа. — Это где, в мелодрамах? Он еще спрашивает!
 Арчибальд подтвердил, что делает именно это.
 — Простите, — заметил он, — не зайти ли нам в погребок, немного выпить? Я бы вам предложил выгодное дельце.
 Особа подозрительно прищурилась.
 — Дельце?
 — Вот именно.
 — А бриллиантами не осыпете?
 — Нет-нет, что вы!
 — Ну, тогда ладно. Тут, знаете, глаз да глаз. Булочку съешь, какао выпьешь, а они уже и лезут. Жуть!
 — Распутные аристократы?
 — Да уж, наверное. Переодетые.
 И так, по-дружески болтая, они спустились в блаженную прохладу погребка.
 Я редко встречался с толстыми целомудренными особами, которые играют героинь в городах пояса Б (сказал мистер Маллинер), я редко встречался с ними и потому не знаю, обычен ли среди них столь острый разум, как у Ивонны Мальтраверс. Она не только поняла все с ходу, но и ничуть не удивилась. Арчибальд, ожидавший долгих разъяснений, был разочарован.
 — Значит, ясно? — проверил он. — Значит, устроите скандал в «Савое»? Входит обесчещенная девица…
 Ивонна Мальтраверс укоризненно покашляла.
 — Нет, лапочка, — сказала она. — Видно, вы не читали «Бексхилл Газетт». Так прямо и написано: «Сама чистота». Это Миртл, «Длань рока». Лучше я буду брошенная невеста.
 — Вы думаете, лучше?
 — А то! Чего творится, какое время… Не читали? «Положим руку на плуг. И угасим грязный потоп бесстыдства».
 — Я много раз об этом думал, — заметил Арчибальд.
 — А уж я!
 — Ну, прекрасно, — племянник мой встал. — Жду вас в «Савое» в начале десятого. Вы входите…
 — Появляюсь, — мягко поправила Ивонна.
 — Появляетесь…
 — Слева. Как говорится, из левой кулисы. Профиль лучше получается.
 — И обвиняете меня в том, что я играл вашими чувствами.
 — Как последний гад.
 — Самый последний. Где это было?
 — В Милдборо, — твердо сказала Ивонна. — А почему? А потому что меня там правда бросили. Ярче выйдет. Как вспомню Бертрама, прям зайдусь. И по попе, и по попе…
 — Это не нужно, — заволновался Арчибальд. — Конечно, не хочу вмешиваться в… э… вашу концепцию роли, но брюки очень плохо защищают. Такая тонкая ткань…
 — Ладно, — не без грусти согласилась мисс Мальтраверс. — Вам виднее. Значит, только текст.
 — Спасибо вам большое.
 — А знаете, — оживилась актриса, — это прямо моя сцена в «Забытой невесте»! Один к одному. Только там алтарь. Может, отложим до свадьбы?
 — Нет, лучше не откладывать.
 — Дело ваше. Возьму тот текст, как раз подойдет. Сократить немного… Ничего, если я вас назову «бессердечный кобель, который пятнает славное имя британца»?
 — Пожалуйста, пожалуйста.
 — Большой был успех. Ну, ладно. Ждите. В четверть десятого.
 Казалось бы, все улажено, но Арчибальд облегчения не испытывал. Когда он сидел в «Савое», ковыряя что-то съедобное, его не утешала мысль, что он выполняет свой долг, как истинный Маллинер.
 Да, думал он, нелегка верность семейной традиции. То ли дело написать письмо, уехать куда-нибудь и затаиться, пока все не утихнет. Но нет, сиди и жди, пока тебя опозорят при всем честном ресторане.
 Своей незапятнанной репутацией он очень гордился. Приятно думать, гуляя по Лондону, что люди шепчут: «Это Маллинер, ну, который так замечательно кудахтает». Теперь будут шептать: «Это Маллинер, ну, который так опозорился в „Савое“. Мысли эти не стали приятнее, когда он подумал, что в порыве вдохновения сообщница может забыть об их джентльменском уговоре. Брюки действительно шьют из тонкой ткани.
 Теперь мы поймем, почему он едва слышал Аврелию. На радостях она то и дело смеялась серебристым смехом, и всякий раз в племянника моего как бы впивалась электродрель.
 Оглядевшись, он задрожал. Почему-то ему казалось, что пусть и в толпе, но они будут одни. Но нет, здесь собрались буквально все знакомые. Справа сидел молодой маркиз Хэмпширский, который вел колонку сплетен для «Дейли Трибьюн». На два столика дальше расположился герцог Датческий, который вел такую же колонку в «Дейли Пост». Кроме них тут было с полдюжины графов, виконтов, баронов и баронетов, сотрудничающих в других изданиях. Словом, пресса обеспечена.
 И вдруг случилось самое страшное. В зал вошла леди Маллинер с каким-то пожилым военным.
 Арчибальд достиг сардиночной стадии и, как он позже рассказывал, буквально ощутил, как сардинка обращается в пепел. Мать он любил и уважал даже после событий, открывших ему, что у нее не все дома, а потому сама мысль о том, что она увидит его позор, причиняла страшную боль.
 Несмотря на это, он расслышал, что Аврелия что-то говорит, и переспросил:
 — А?
 — Я говорю, — отвечала Аврелия, — вон твоя мама.
 — Вижу.
 — Она гораздо лучше выглядит.
 — Э?
 — Понимаешь, у нее наметился двойной подбородок. Прихожу, она рыдает: мяла, мяла, и все попусту. Конечно, я ей объяснила, что надо делать. Новый метод. Двадцать минут дышишь как собака в жаркую погоду — это укрепляет мышцы. Потом повторяешь сколько можешь: «Сью-ксс, сью-ксс». «Сью» — не так важно, а вот в «ксс» вся суть. Разрушает жировые ткани.
 Зал завертелся.
 — Что?!
 — Да, разрушает, — подтвердила Аврелия. — Конечно, тут нужна осторожность, а то вывихнешь шею.
 — Значит, — сказал Арчибальд, — я ее застал за этим самым делом?
 — А, ты ее видел? Испугался, наверное! Когда я застала мою тетю, я побежала звонить психиатру.
 Арчибальд, тяжело дыша, откинулся на спинку стула. Он горько дивился судьбе, которая, видимо шутки ради, крушит и ломает нам жизнь. Потом чувства его перекинулись на женщин. Честно говоря, думал он, их надо держать на привязи. Никогда не знаешь, что они сделают.
 Тут он понял, что не прав. Он достоверно знал, что сделает одна из них, Ивонна Мальтраверс. Она войдет слева и скажет, что он запятнал славное имя Милдсборо или еще какой-то дыры.
 — Живот — совсем другое дело, — рассказывала Аврелия. — Надо встать, приговаривая: «Уф-фа, уф-фа». Ой, господи! — Она засмеялась. — Кого только нет теперь в ресторанах! Посмотри, какое чучело.
 Следуя за ее взглядом, он посмотрел, и сердце его сделало два двойных сальто. В дверях, а если хотите, в кулисе, стояла Ивонна, оглядывая столики.
 — Кого-то ищет, — сказала Аврелия.
 Если бы кто-нибудь на пари сунул шило в брюки моего племянника, он не вскочил бы с такой прытью. Оставалась одна надежда: конечно, это вызовет толки, но, если зажать ей рот рукой, схватить ее другой рукой за шкирку, выволочь, сунуть в такси и сказать, чтобы по дороге шофер по возможности пристроил ее в подходящий подвал, может, все обойдется.
 Кое-кого это удивит. Аврелия, подняв брови, молча потребует объяснений. Можно ответить, что такие упражнения развивают трицепсы и устраняют лишний жир с грудных мышц.
 Уподобясь пуме из африканских глубин, племянник мой ринулся к актрисе. Завидев его, она прошептала:
 — А я вас ищу, ищу…
 В прошлый раз, в погребке, голос ее был так звонок и сочен, что посетители из нервных дважды жаловались хозяину. Сейчас этот голос напоминал утечку газа, и даже это усилие ей явно причиняло боль.
 — Тут такая штука, — просипела она, часто моргая. — Я по дурости очень расстроилась, а подруга моя мне и скажи: от подбородка есть упражнение. Может, слышали — «сью-ксс», «сью-ксс»? Ну, раза три ничего, то есть три «сью», два «ксс», а потом как щелкнет! В общем, очень больно говорить, прямо щипцами рвет. Совсем не то выйдет. Совсем не то. Разве так разыграешься? Голос нужен. Помню, как-то две лампы лопнули… Ладно, хотите — начнем.
 Секунду-другую племянник мой тоже не мог говорить. Таких чувств он не испытывал с тех пор, как Аврелия дала ему слово.
 — Нет-нет! — вскричал он. — Не беспокойтесь! Идите домой, разотритесь чем-нибудь. Утром пошлю чек.
 — Вот тут, понимаете, как щипцами…
 — Понимаю-понимаю! Ну пока! Всего хорошего! Бог в помощь! Буду следить за вашими успехами.
 Едва касаясь пола, он вернулся к удивленной и любопытной невесте.
 — Ты с ней знаком? — спросила она.
 — Конечно, — сказал Арчибальд, — моя бывшая няня.
 — Что ей нужно?
 — Пришла меня поздравить.
 — Разве у тебя день рождения?
 — Ты же знаешь этих нянь! А вообще-то, мой ангел, мой прекрасный кролик, скоро у меня свадьба. Давай позовем двух епископов, лишний не помешает. Надо подстраховаться. А то, куда ни взгляни, все делают эти упражнения.