Аннотация: Что такое всемирный грех и грехи отдельного человека? Этим вопросом занялись два представителя темных сил — офицеры Минус-Астрала Тютюка и Дубыга — контролирующие дом отдыха «Светлое озеро». Но они занимаются этим философским вопросом не ради праздного интереса. А ради повышения жалованья и производства в следующий чин.
 А уж отдыхающие всегда могут предоставить офицерам ада такую заманчивую возможность. Например, Владислав Котов, преуспевающий столичный бизнесмен, всю свою жизнь встречался с разными женщинами. Грех? Но ведь он встречался с ними только из жалости. Или бухгалтерша Сутолокина, которая изменяла мужу только в уме. Да сколько их, простых отдыхающих, которые вполне могут стать добычей конкурентов-ангелов. Слугам Господа ведь тоже нужен повышенный оклад и карьера.
 А потому черти постоянно ставят людей перед выбором. То они соблазняют отдыхающих сексом, то деньгами, то вынуждают бороться с местной мафией, то становиться в ее ряды… Микроскопическая тарелочка с офицерами темных сил следит за поступками подопечных. И отмечает: когда ночной скрип кроватей считать грехом, а когда — братской солидарностью трудящихся. Впрочем, кому достанутся души — чертям или ангелам — неважно. Ведь понятия добра и зла существуют только в нашем мире. В Астрале же главное — набрать побольше мегаджоулей за счет нас, грешных…


---------------------------------------------


 Леонид ВЛОДАВЕЦ
 ГРЕШНЫЕ ДУШИ



 АВТОБИОГРАФИЯ


  Родился в 1950 году (еще при Сталине), но 17 апреля (в один день с Хрущевым), назван был Леонидом (очевидно, с прицелом на приход к власти Брежнева). Национальность определить трудно, поэтому пишусь русским. ВЛКСМ покинул в 1978 году в связи с достижением преклонного возраста, с тех пор политических убеждений не имею, но сочувствую всем, у кого они есть. И вообще, я не был, не состоял, не привлекался, не избирался (и не буду), а теперь еще и не пью. 
  С детства мечтал стать геологом, химиком или железнодорожником. По окончании школы был семикратным абитуриентом и двукратным студентом, поступал в МГУ на геологический и химический факультеты, в Геологоразведочный институт, в техникум транспортного строительства. После того, как все детские мечты сбылись, решил заняться воспитанием подрастающего поколения — в 1971 году поступил на исторический факультет МГПИ имени В. И. Ленина (ныне МПГУ — не путать с ГПУ). За время учебы женился и завел трех дочерей. Окончил «альма матер» в 1976 году. Три года проработал в школе, откуда дезертировал в Военно-исторический архив. В архиве добился выдающихся трудовых достижений, стал ударником коммунистического труда и ударником не помню какой пятилетки. Когда надоело ударять, занялся журналистикой и пять лет продолжал это делать в журналах «Советский воин», «Честь имею!» и «Воин» (это один и тот же журнал, только его часто перерегистрировали) и еще три года — в журнале «Военные знания» (это уже совсем другое). Параллельно занимался литературой (чем она от журналистики отличается, мне объясняли, но я забыл). В настоящее время являюсь автором 12 опубликованных романов, 2 повестей, 1 мистерии и 3 рассказов. (Не считая того произведения, которое вам придется читать в этой книге). 




 ЗАЕЗД


 Дом отдыха «Светлое озеро» располагался в пяти жилых и одном административном корпусах, построенных в разное время. Административный корпус был когда-то сооружен на фундаменте, оставшемся от сожженной в 1917 году усадьбы графа Елпидифора Акакиевича Удилы-Жеребецкого. Граф под конец биографии пребывал в запойном состоянии вследствие неуспехов русского оружия и падения династии Романовых. Мужики, которые в октябре объявили о разделе земли по едокам, решили было пожалеть барина и оставить ему лично двадцать десятин на прокорм.
 Приехавший из уезда спустя месяц комиссар, матрос Замотайкин, любивший покалякать с интеллигентными людьми, для повышения своего образовательного уровня провел с графом политическую беседу. Беседа превратилась в острую дискуссию, в ходе которой стороны никак не могли сойтись во мнениях относительно дальнейших перспектив развития русской революции и того, что полезнее для здоровья: шустовская рябиновка из запасов Удилы-Жеребецкого или самогон, принесенный с собой матросом. Замотайкину удалось убедить своего оппонента выстрелом из маузера, а потом официально оформить это мероприятие документом о расстреле бывшего графа как контрреволюционера и врага трудового народа.
 После этого мужики, под лозунгом «Мир хижинам — война дворцам», провели возле усадьбы митинг и постановили все реквизировать, а оставшиеся десятины — поделить. После реквизиции, когда в доме оставались только стены и потолки, возник пожар, от которого, впрочем, уцелели кирпичные печи и фундамент. Печи, правда, впоследствии тоже разобрали, а фундамент, постепенно обрастая травой и кустами, дожил до середины пятидесятых годов. Вот тогда-то на нем и был возведен будущий административный корпус — двухэтажный особняк с колоннами в стиле советского классицизма.
 Во времена Хрущева здесь отдыхал только районный актив. Но потом начальство из области, посетив как-то раз данное учреждение, распорядилось придать ему областной статус, и появились два более современных пятиэтажных здания с концертным залом и бассейном, спорт-городок и лодочная станция. При Брежневе соорудили еще два корпуса, а пятый завершили спустя месяц после кончины Черненко. Тут уж заведение потянуло на всесоюзный масштаб. Говорят, что в свое время здесь успели побывать даже некоторые помощники заместителей заведующих отделами ЦК.
 Демократическая власть передала номенклатурно-партийный объект народу. Народом оказался российско-кот-дивуарский концерн «Интерперестрой лимитед», созданный на базе бывшего районного отделения «Сельхозтехники», фабрики резинотехнических изделий имени Котовского и кот-дивуарской фирмы «Мбулу-Мбулу», основанной в свете решений последнего, XXVIII съезда КПСС израильским подданным Абрамом Ивановичем Замочидзе. Президентом совета директоров концерна был избран бывший третий секретарь Новокрасноармейского горкома Август Октябревич Запузырин, который прославился тем, что сдал свой партбилет за целых двадцать два часа до официального объявления итогов путча 19-21 августа 1991 года.
 Теперь каждый, кто имел деньги, мог приобрести двенадцатидневную путевку и поправить свое здоровье у Светлого озера.
 В день заезда директор дома отдыха Светозар Трудомирович Забулдыгин лично руководил вселением отдыхающих. Персонал был проинструктирован, чтобы всех прибывающих граждан именовали «господами» и не вздумали по привычке употреблять слово «товарищи». Конечно, могучий бюст вождя мирового пролетариата, стоявший на площадке перед административным корпусом, убрать не успели. Во-первых, это забыли включить в смету, а во-вторых, Август Октябревич, когда директор осторожно намекнул на несоответствие в наглядной агитации, велел бюст пока не убирать, а замаскировать рекламными щитами. Художник в доме отдыха был человек бывалый. Он загрунтовал старые плакаты «Пятилетке качества — рабочую гарантию!», «Будет хлеб — будет и песня!», «Экономика должна быть экономной!» и прочие, соорудил из них вокруг вождя нечто вроде не правильного куба и быстренько изобразил рекламы. В результате поверх «рабочей гарантии» и «экономной экономики» появились эмблемы «Интерперестрой лимитед» с переплетением из российского и кот-дивуарского флагов; полуголая белокурая девица, утверждавшая, что «Ничто лучше продукции фабрики имени Котовского не защитит вас от СПИДа!»; приглашение посетить Кот-Дивуар; и, наконец, огромная шестерня на фоне несжатых колосьев — эмблема «Старопоповского агропромбанка».
 Надо сказать, что Старопоповск довольно много лет назывался Новокрасноармейском и возвращенное наименование еще не совсем прижилось. Кроме того, горсовет оказался (с демократической точки зрения) радикальнее, чем райсовет. Именно поэтому, хоть сам районный центр и приобрел уже исконно-историческое название, район по-прежнему оставался Новокрасноармейским.
 Отрешившись от политических пристрастий и подходя к делу объективно, надо признать, что райсовет был прав, потому что Старопоповского района до революции не было, а был Свистодрищенский уезд. Однако город Свистодрищенск в связи с электрификацией всей страны пришлось затопить, и райцентром стал второй по значению мегаполис уезда, Старопоповск, к тому времени уже носивший имя Новокрасноармейск.
 Кто спорит, что потопление Свистодрищенска с его десятью православными храмами и тридцатью двумя кабаками было жутким преступлением большевиков? Опять же, это подорвало местную промышленность. В частности, ликвидировало процветавший при царе и НЭПе свечной завод купца Семибрюхова и стекольный завод госпожи Углозадовой, изготовлявший пивные бутылки и стекла для керосиновых ламп. Наконец, была уничтожена уникальная лучинная фабрика Перепоева, выпускавшая славившиеся по всей России сосновые лучины, не уступавшие лучшим мировым стандартам. Кроме того, постройка плотины у слияния рек Свисты и Дристы создала препятствие для нереста знаменитой свистодрищенской уклейки, достигавшей в длину полутора аршин и веса в полтора пуда. Ну и вообще экологическое равновесие было нарушено. От избытка света и насильственного обучения грамоте население перестало размножаться, так как по вечерам слишком много читало, слушало радио и смотрело телевизор. Естественно, что хлебопашество пришло в упадок и вместо пеньки и дратвы Новокрасноармейский район стал поставлять в столицу исключительно писателей-деревенщиков.
 «Эх, какую же мы, блин, Рассею потеряли!» — вздыхал народ и мечтал о старопрежнем. Хотя и не очень последовательно. Например, утверждение местных и прибывших из области экологов, что для улучшения обстановки надо взорвать плотину Новокрасноармейской ГЭС и, спустив водохранилище, возродить прежний Свистодрищенск вместе с его былой славой, поначалу было поддержано широкой общественностью. Однако, когда по телевидению начали демонстрировать фильм «Богатые тоже плачут», сторонников возвращения к лучине и керосиновым лампам стало вдесятеро меньше.
 Впрочем, к судьбе дома отдыха все это имело только косвенное отношение, а потому в более подробном освещении не нуждается.
 Итак, Светозар Трудомирович встречал отдыхающих с дежурной улыбкой, которую в свое время подсмотрел по телевизору у президента Никсона. Бедняга даже не догадывался, что за только что прибывшими отдыхающими, помимо него и других сотрудников «Светлого озера», пристально наблюдают и некие весьма незаметные субъекты. Кто именно — поясним позже. Пока, для простоты, будем именовать их «старшим» и «младшим».
 — Вот, стажер, — прокомментировал старший появление первого отдыхающего, подкатившего на «восьмерке». — Это одинокий волк, гроза женских сердец, — Владислав Игнатьевич Котов.
 «Волку» было под сорок, но ему давали не больше тридцати. Одет он был в джинсовый костюм и оранжевую майку с каким-то тропическим видом в сине-зелено-белых тонах на груди. Стрижка короткая, ежиком. На плече болталась спортивная сумка, а на поясе поблескивал молниями кошелек-подсумок. Мощные плечи, квадратная челюсть, кулаки с мозолями на костяшках — все как полагается.
 — Сложный субъект, — заметил старший, анализируя память Котова. — Отрицательный потенциал всего тридцать процентов. Хотя, казалось бы, все данные, чтобы стать развратником и прелюбодеем: профессия располагает к алчности — бизнесмен, а зеленый пояс по каратэ делает просто потенциальным убийцей. Но грехов маловато — вот что удивительно. Тут придется поработать!
 На стоянку въехала «шестерка». Из нее вылезли: сперва мальчик лет десяти, щупленький, но очень шустрый, затем флегматичная полная женщина неопределенно-бальзаковского возраста и, наконец, грузный мужчина с необъятным животом, который обладателю с трудом удавалось протащить между сиденьем и баранкой.
 — Семейство Пузаковых, — представил старший. — Владимир Николасвич, бухгалтер СП, зарабатывает хорошо. Мамаша — Марина Ивановна, инженер, работает в закрытом КБ «Пузырь», сын Кирюша окончил третий класс. Потенциал минуса: папа — пятнадцать, мама — десять, сын полпроцента. Почти безнадежный случай — счастливая советская семья.
 Третья машина, остановившаяся на площадке перед административным корпусом, оказалась иномаркой. Из нее вышли четверо — два парня и две девицы, загорелые, в темных очках и бейсбольных шапочках, в «бермудах» и все почему-то в красных майках с надписью «Кока-кола».
 — С этой командой делать нечего, — оценил старший, — можно хоть сейчас сдавать доставщикам. Вот этот, повыше, — Андрей Колышкин. Кандидат в мастера по боксу, в восемьдесят пятом осужден на три года за хулиганство. После отсидки организовал группу рэкетиров-охранников. Контролирует проституток в облцентре. Второй, его помощник, Никита Лбов — качок, ранее не судим, но за ним — нераскрытое убийство сутенера. У обоих отрицательный потенциал за семьдесят процентов зашкаливает. Девочки — это их подопечные, но, думаю, здесь они их сдавать не собираются, взяли для бесплатного секса. Маленькая блондинка — Людмила Соскина, высокая брюнетка — Элла Шопина. Помимо прелюбодейства и разврата, за каждой по две-три кражи, плюс к тому у Шопиной — соучастие в разбойном нападении. У обеих минус под семьдесят. Готовый продукт — нам в зачет не пойдут. Ладно, сейчас автобус подкатит.
 «Икарус» подкатил через минуту, и из него с шумом вывалилась разноцветная толпа с чемоданами, сумками, детьми, собачками и другим багажом. Стремясь опередить друг друга, отдыхающие хлынули к дверям административного корпуса. В холле, перед окошком регистратора, загудела очередь.
 — Так, — подытожил старший, — пятьдесят три человека. Отметаем всех с минусом свыше шестидесяти процентов — осталось сорок семь. Теперь всех с минусом менее двадцати — осталось пятнадцать. Срок путевки — двенадцать дней. Будем работать…
 В это время отдыхающие, побрякивая ключами, уже выходили из административного корпуса и направлялись к жилым. Холл пустел, лишь несколько человек изучали вывешенный на стене план дома отдыха и его окрестностей, а две пожилого возраста дамы усердно расспрашивали директора о том, сколько калорий содержится в здешней пище, какой в ней процент нитратов и фосфатов, а также нет ли поблизости источников загрязнения окружающей среды…
 Когда в холле уже почти никого не осталось, появилась худая, бледнолицая, не от мира сего очкастая дама с хозяйственной сумкой и чемоданом, запыленная и усталая. Судя по всему, она не успела на автобус и от самой железнодорожной станции тащилась пешком.
 — Александра Кузьминична Сутолокина, — проинформировал стажера старший. — Инженер-строитель, работает в управлении, сидит на сметах. Сорок шесть лет, имеет двух взрослых дочерей, мужу — пятьдесят восемь. Потенциал около тридцати процентов. За всю жизнь ни разу не изменяла мужу, увлекается политикой и художественной литературой. Приближается к климаксу… Очень перспективный субъект для предобработки!
 — Странно, — заметил младший, — вы «одинокого волка» с тридцатью процентами считаете трудным, а эту, в очках, при тех же процентах — перспективной… Почему так?
 — Ну как тебе объяснить, — поморщился старший. — Это уже искусство… Пока посмотрим, как разместилась наша «перспективная» и кто ее соседи…
 С плеча директора вспорхнула микроскопическая пылинка. Светозар Трудомирович не заметил ровным счетом ничего. А вы замечаете что-нибудь в подобных случаях? Но с плеча Забулдыгина слетела не просто пылинка. В этом малюсеньком объекте было сосредоточено все или почти все, что повлияло и на судьбу директора, и на судьбы тех, кого рассматривали «старший» и «младший» и кто еще появится на страницах нашего опуса.




 СТАЖИРОВКА ПЕРВОГО УРОВНЯ


 Те, кто подумал, будто в пылинке, слетевшей с плеча директора Забулдыгина, находился микрофон или телекамера, жестоко ошиблись. Те, кто подумал, будто субъекты, наблюдавшие за заездом отдыхающих, были представителями организованной преступности или, наоборот, РУОПа, — вообще полные идиоты.
 Те, кто подумал, что там сидели мыслящие микроорганизмы размером с инфузорию-туфельку или бледную спирохету, прилетевшие из созвездия Овна или там Альдебарана изучать землян, могут разочароваться с ходу — не угадали. Правда, если эти граждане признали в пылинке «летающую тарелку», то бишь космический корабль инопланетян, то они довольно близки к истине. С некоторыми оговорками, конечно. Во-первых, пылинка-»тарелка» не была космическим кораблем, а во-вторых, оба субъекта, находившиеся в ней, не были инопланетянами. Однако землянами они тоже не были.
 «Так кто же они, черт побери?!» — воскликнет кто-нибудь. И очень удивится, если узнает, что в произнесенной им фразе, оказывается, было слово, более или менее точно определяющее сущность данных субъектов. То есть слово «черт».
 Именно так. С точки зрения общечеловеческих ценностей, субъекты, пребывавшие в «тарелке», были именно чертями, и никем более. При желании они могли бы принять тот самый хрестоматийный вид пахнущих серой мутантов с рогами, копытами и хвостами, свиными рылами и другой маскарадной атрибутикой. Но этот традиционный образ был лишь одним из многочисленных видов внешнего оформления. В общем, это были черти — и этим все сказано. То есть астральные существа со знаком минус. Те, что находятся в вечном и бесконечном противоборстве с почти аналогичными плюсовыми существами (ангелами). Эта борьба является единственным средством поддержания Великого Равновесия, благодаря которому наша Вселенная все еще продолжает существовать. Всю прочую понятийную ахинею желающие могут изучить по ходу повествования, а нежелающие — просто следить за событиями и не забивать себе голову всякой мурой.
 Итак, на пылинке-»тарелке» расположились два астральных существа. Младший из них носил имя Тютюка и в данный момент находился на стажировке, а старший, Дубыга, этой стажировкой руководил. Сейчас, когда они двигались вслед за Александрой Кузьминичной Сутолокиной, стажер вспоминал, как же он очутился здесь, в этом загадочном и опасном материальном мире…
 … Темная точка возникла в центре багровой сферы, заискрилась зелеными проблесками, стала расти и с огромной скоростью распространяться по всем направлениям, приобретая контуры человекоподобной фигуры.
 Стажер первого уровня Тютюка морально был готов к появлению начальства, съежился в маленький, диаметром в теннисный мяч, шарик и испустил тоненькие зеленые искорки. Чудовищная сфера наконец соприкоснулась с Тютюкой. Его втянуло внутрь, а затем Тютюка ощутил, как перестраиваются и трансформируются все структуры его сущности, как меняется сенсорика — и все это не по желанию самого Тюткжи, а по воле начальства.
 Когда все трансформации завершились, Тютюка понял, что его преобразовали в реликтовый интеллект белково-углеродного класса. Это было для начала неплохо. Из учебного курса Тютюка помнил, что с подобными интеллектами работать интересно, а шансов на успешное завершение стажировки, выполнение производственных заданий и перевод на постоянную службу в Главное управление по предобработке у него становится намного больше. Это означало, что начальнику Главного управления поведение Тютюки при первом контакте показалось вполне адекватным, профессиональным и было оценено не ниже чем на «хорошо».
 Тютюка включил, как его учили, биологические анализаторы длин электромагнитных волн. Для этого потребовалось лишь поднять шторки — «веки», как их именовали реликтовые интеллекты.
 Да, слабовато оснащены. Тютюка уже приобретал однажды, на учебном занятии, подобную материальную форму, и она его не восхитила: крайне уязвима, имеет всего три сигнальные системы, не способна регистрировать излучения и опасные для белковых существ химические вещества. В связи с этим возникала необходимость использования разного рода внебиологических защитных средств и пополнения недостатка энергии путем поглощения биомассы, причем далеко не со стопроцентной переработкой ее в энергию.
 Свет примитивного излучателя фотонов — Тютюка знал, что данный тип называется «настольная лампа» — был не слишком интенсивен. Для Тютюки уже не составляло секрета, что его стажировка будет проходить в звездной системе 100011101, на третьей планете желтого карлика 11101, на территории, именуемой местными реликтовыми интеллектами «Россией». А раз так, то из многочисленных систем обмена информацией при помощи колебаний воздуха ему требовалось теперь применять лишь одну — так называемый русский язык.
 А значит, теперь тот участок пространства, где он находился, воспринимался им как «кабинет», а окружающие предметы — как «стол», «стулья», «кресла» и тому подобное. Положение в пространстве, которое он занимал, воспринималось им именно так, как его должен был воспринять белково-углеродный интеллект, а характер действий выражался, с его нынешней точки зрения, словами «сижу на стуле перед столом начальника». Внебиологические средства защиты материальной оболочки Тютюка воспринимал уже проще — как «одежду» и «обувь» и мог сказать, что на нем пиджак, брюки, рубаха, майка, трусы, носки и коричневые полуботинки. Точно так же был одет и начальник, сидевший в кресле. Одежда различалась только материалом, линейными размерами и цветом.
 — Итак, — сказал начальник, — представляюсь: начальник Главного управления по предобработке Люцифер. Я направляю вас на стажировку в очень выгодное и благоприятное для работы место. Надеюсь, что не придется за вас краснеть. Контрольный вопрос: что означает последняя часть предыдущей фразы?
 — Последняя часть предыдущей фразы означает, что вам не придется испытывать за меня чувство стыда, которое у интеллектов белково-углеродного класса означает некомфортное состояние сущности, вызванное неадекватностью действий.
 — Ответ принят. — Люцифер несколько изменил расстояние между крайними точками ротовой щели. «Улыбка, — вспомнил учебный курс Тютюка, — сопровождаемая выдачей благоприятной информации, выражает согласие, одобрение». — Я назначаю руководителем стажировки нашего старшего сотрудника офицера второго ранга первого уровня Дубыгу. Вызов!
 Сиренево-оранжевая вспышка вынудила автоматику внешней оболочки Тютюки закрыть глаза, а когда стажер вновь открыл их, то увидел рядом с собой еще одного субъекта в материальной форме реликтового белково-углеродного интеллекта.
 — Явился! — доложил Дубыга. (В Советской Армии было принято говорить: «По вашему приказанию прибыл!» Тем, кто этого не знал и употреблял слово «явился», делали замечание: «Являются только черти, товарищ солдат!»)
 — Ваша основная задача, — отчеканил Люцифер, — предобработка сущностей реликтовых интеллектов белково-углеродного типа для подготовки к приему в Минус-Астрал. Производственное задание: обработать двадцать пять сущностей. Руководителю строго контролировать действия и качество предобработки, проведенной стажером. Возможен выборочный контроль продукции сотрудниками отдела доставки. Норма предобработки по качеству для стажера — шестьдесят процентов сущности. Руководителю стажировки — не менее семидесяти. При проведении стажировки соблюдать меры техники безопасности… Начальник Главного управления по предобработке Люцифер доклад-инструктаж закончил.
 — Офицер второго ранга первого уровня Дубыга инструктаж принял!
 — Стажер первого уровня Тютюка инструктаж принял!
 — Приказываю: к проведению стажировки первого уровня — приступить!
 Едва прозвучало последнее слово начальника, как интерьер «кабинета» рассосался в пространстве, а Тютюка и Дубыга оказались в субастральном аппарате, который по форме напоминал в данный момент «летающую тарелку», но мог легко превратиться в шар, сигару, цилиндр, куб и даже пентагон-додекаэдр. По команде Дубыги стажер и руководитель трансформировали одежду в серебристые комбинезоны, составляющие одно целое с ботинками, а полость субастрального аппарата оформилась в виде пилотской кабины с двумя креслами, целым набором компьютеров, табло, огромным телеэкраном и прочей всячиной, совершенно ненужной на этом аппарате.
 — Ты не беспокойся, парень, — подбодрил коллегу Дубыга. — Все будет нормально, место нам с тобой попалось хорошее, план не напряженный, сделаем. Самое главное — слушай меня. Инструкцию от Люцифера мы получили, я за тебя отвечаю, а потому пропасть не дам. Но, конечно, инициативу, если разумная, буду поддерживать. Я по теории тебя проверять не уполномочен, но хотелось бы знать, насколько ты уже врубился… Ничего, если я тебя поспрошаю?
 — Мне тоже нужно употреблять стилизацию речи? — поинтересовался Тютюка.
 — Попрактиковаться не лишне. Кстати, ты где на практике был?
 — На Лиотинане…
 — Можно считать, ты ее вообще не проходил. У них ведь все однозначно. Для нашего брата серьезных проблем нет, работаешь с дистанции — и делаешь план. Ведь наша задача — предобработка. А там индивиды жутко конформные, им что внушаешь, то и делают. Там доставщикам трудно работать, потому что плюсовики, сволочи, почти всех перехватывают, прямо из-под носа. Ведь лиотинанину раскаяться — пара пустяков. Внушили ему с дистанции — и р-раз! Он уже в плюсе.
 — А здесь как с плюсовиками? — опасливо спросил Тютюка.
 — Здесь они с нами постоянно конкурируют. И на стадии предобработки, и на стадии доставки. Тут ни дня без стычек, так что готовься, стажер. За прошлый месяц только по нашему северному полушарию — семнадцать боевых столкновений, тридцать пять опасных сближений. На Юге — там поменьше, но тоже больше, чем десять. Очень активны, гады! Крестообразных и серповидных понатыкали! Причем их агентура на Земле работает открыто, а наша — нелегально. Раньше тут, когда зона действий называлась «СССР», много легче было. Наши тут себя спокойно чувствовали. Огромный район был, где плюсовая агентура из местных была зажата наглухо. А теперь туго приходится… Но ты не тушуйся, мы тоже не лыком шиты.
 Тютюка только восхищался, как его руководитель употребляет местные идиомы и жаргонные выражения. Профессионал!
 — Поработаешь с мое, и ты так сумеешь, — улыбнулся Дубыга. — Самое главное запомни: настоящий черт контактными методами работает, в материальной форме. Вот тут тебе и качество не ниже семидесяти процентов, и премия, соответственно. И плюсовики тогда не страшны. В материальной форме все их крестообразные и серповидные — дерьмо на палочке…
 — Скорей бы уж приступить! — вздохнул Тютюка. У него неплохо получилась тоска в голосе.
 — Доставщикам часто приходится помогать, — сообщил Дубыга. — Плюсовики, суки эти, постоянно на них налетают. Хорошо хоть в прошлом году гиллиотов отсюда выбили, а то уж совсем было оборзели! Интеллектов расхватывают, сущности воруют — и на Туккарас! Ну, один доставщик — Умаал Умбыра — хорошо сработал. Забросил на Туккарас несколько реликтовых отсюда, с Земли, пропихнул их в Главный компьютер, и они там такого шороху иррациональной компонентой наделали, что гиллиоты аж из Галактики ушли. Правда, Умбыра и сам спалился. Теперь его из Астрала поперли, загнали в материальную оболочку, лишили сущности… Не оправдал доверия Сатаны…
 — А инспектора часто бывают? — Стажер ощутил, как набежала на него могучая волна страха перед именем Главного, которую испытывала каждая минус-астральная сущность.
 Дубыга не ответил. Его астральные датчики, намного более чуткие, чем у стажера, подали сигнал тревоги.
 — Плюсовики, — сообщил он Тютюке. — Идут, как и мы, на субастрале. И тоже двое: у него тоже, наверно, стажер. Правда, может быть и инспектор. Просчет потенциала!
 — Просчет готов! — доложил Тютюка. — Семь плюс!
 — Постановка помех, уход! — приказал Дубыга, и субастральный аппарат нырнул в подпространство. — Хорошо… — проверяя все же, не погнались ли за ними плюсовики, пробормотал Дубыга.
 Тютюка прощался с мыслью о первом бое. Жаль, что на плюсовой «тарелке» потенциал был побольше. Наверно, действительно к плюсовикам летел инспектор.
 Погони не было, но тем не менее Дубыга, затратив порядочно лишней энергии, разрешил себе вывести аппарат из подпространства только в плотных слоях атмосферы Земли. Потом «тарелка» плавно снизилась над зеркальной гладью большого озера, окруженного со всех сторон лесом, и, не потревожив ни единой морщинкой поверхность воды, невидимо и неслышимо опустилась в озеро.
 — Полегчало, стажер? — ухмыльнулся Дубыга. — Нормально переместились, сам Люцифер мог бы позавидовать.
 — А какой у вас астральный стаж? — поинтересовался Тютюка.
 — Еще чуть-чуть, и перейду в первый ранг, а там и на второй уровень начну стажироваться…
 — Вот это да! — позавидовал Тютюка. — А нам говорили, что меньше чем через две тысячи временных на второй уровень не выйти…
 — Это средние данные по Минус-Астралу. А здесь, на Земле, продвижение быстрое. Работать надо! Согласно штатному расписанию энергооклад моего ранга шесть тысяч мегаджоулей, а я меньше девяти еще ни разу не получал. Ну, кроме того, тут энергетику можно и без посредства Астрала добывать, особенно в здешнем регионе, в России этой новоявленной. Тут столько энергии зря переводят, только успевай прибирать! Все наши этим пользуются, да и плюсовики не зевают — какую хошь бери: и биологическую, и химическую, и тепловую. Ладно, попозже научу… Поди-ка, вас не учили, верно?
 — Не-ет… — изумился Тютюка, которому на учебном курсе внушали, что энергию можно брать только при посредстве Астрала.
 — Меня тоже не учили, — усмехнулся Дубыга. — Ну, ладно. Сегодня работать не будем. Район знакомый, в разведке нет необходимости. Плюсовая агентура здесь отсутствует, зона передана еще самим Култыгой, когда он на второй уровень ушел. Я тут только напряженность поля поддерживаю, чтоб плюсовики не просачивались, и все. Потому что человек никуда не денется, так и так у нас будет.
 — А как же у вас высокое качество достигается?
 — У меня под контролем только пять зон. Причем все в местах, где благоприятные условия. Вот тут, например, еще семьсот лет назад по здешнему счислению был опорный пункт отрицательных астральных субъектов спонтанного происхождения.
 Тютюка не понял.
 — В свое время на этом месте проживали гигантские рептилии, — пояснил Дубыга. — Динозавры, птеродактили и прочая дрянь. В связи с резким изменением климата они вымерли в очень краткий срок, и Большой Астрал не успел их ассоциировать, во всяком случае, полностью, потому что на Земле пошли новые виды. А уж эти каждый по-своему приспосабливались к изменениям. Потом появились предреликтовые интеллекты, да еще, понимаешь ли, гробанулся на этой планете один корабль с Бризана, шесть интеллектов второго порядка накрылось и воткнулось в местный Астрал. Им бы, идиотам, раз материальные носители потеряли, сконцентрироваться и подождать, пока их в Большой Астрал вынесет, ан нет, они, наоборот, рассредоточились. Был бы это первопорядочный корабль — ничего бы такого не было. А тут второпорядочники, сила есть — ума не надо. В результате они форсировали интеллектуальное развитие здешних индивидов, но самое главное и самое вредное — создали устойчивые формы инкоммутантов. Если бы все эти формы оказались плюсовыми, нам бы очень туго пришлось. Они могли бы здешнюю цивилизацию очень быстро вывести на первый порядок, а то и на второй. Тогда бы мы с тобой сейчас тут не работали. Но, хвала великому и мудрому Ужугу Жубабаре, он сумел выявить формы, полезные для Минус-Астрала. Здесь их называют «нечистой силой»: лешие, упыри, василиски, водяные, домовые, драконы.
 Что такое леший? Астральной формы инкоммутант дерева с человеком, местным реликтовым интеллектом. Упырь, или вурдалак, — инкоммутант человека, хищных зверей и кровососущих насекомых, водяной — инкоммутант рыбы и человека, дракон — птеродактиль с реликтовым интеллектом и так далее. Ведьма и домовой — инкоммутанты нейтрального типа, у них положительный и отрицательный потенциалы примерно равнозначны, поэтому с ними нужно постоянно работать, иначе у них может произойти сдвиг на плюс. То же самое русалки, сирены — женский вариант водяного, и эти вполне могут уйти на плюс. Кикиморы — те надежнее, инкоммутанты женщин и деревьев. Леший, мужской вариант, — похуже. А вот водяной, наоборот, намного надежнее русалок. Упыри, василиски и драконы — лучше всех.
 — А плюсовые особи есть? — прервал лекцию Тютюка.
 — Встречаются, хотя благодаря Ужугу Жубабаре их число резко упало, к тому же и видов у них поменьше. Наиболее опасные — щуры. По мощности и боевым возможностям щур — почти настоящий плюсовик. Но в Большой Астрал не выходит, оперирует только на Земле и в плотных слоях атмосферы. Это инкоммутанты бризанов и землян, имеют постоянную подпитку энергией из окружающей среды и поддерживают более-менее устойчивую связь с генетическими потомками, которые функционируют в материальной форме на Земле. Еще гномы есть, по-здешнему лесовички, — инкоммутанты людей и некоторых видов грибов. Они менее мощные, но имеют очень чуткую сенсорную систему на минусовой потенциал, очень плохо детектируются нашими средствами и могут нанести внезапный удар. Слабое место — зона распространения ограничена лиственным лесом, кустарником. Феи — могут препятствовать предобработке, ставить помехи, но ударной силы не имеют. Это инкоммутанты женщин и цветов. В здешних местах они не встречаются, да и вообще особой опасности не представляют. В ряде регионов планеты есть еще несколько видов плюсовых инкоммутантов, но нам с ними дело иметь не придется.
 А в данной зоне, у озера, плюсовых инкоммутантов нет вообще, сюда даже плюсовики не подходят. Здесь крестообразник надо ставить, церковь по-ихнему. Но наша агентура очень хорошо работает. Конечно, хвастать не буду, и я постарался, но начинал, само собой, Зуубар Култыга — великий мастер! Он сюда прибыл, когда здесь щуры и лесовички все держали. Два лешака и четыре кикиморы по дальним углам леса отсиживались. Плюсовики на горе, в трех верстах отсюда, предобработали одного типа из реликтовых, он ушел в плюс аж на восемьдесят процентов. Этот тип на горе начал строить крестообразник. Потом туда плюсовики стали выводить с ближних и дальних мест всех своих предобработанных, человек двести реликтовых со степенью плюсовой предобработки от семидесяти пяти аж до девяноста двух процентов. Обитель создали, собор с пятью крестообразниками. Чуешь, какой мощный плюс над всем висел? В этой зоне всех наших, кто пытался в лоб, — аннигилировали. Хотели отступиться, отдать им — даже Сатана не настаивал, чтобы эту зону у них отбивали. А Култыга рискнул.
 Конечно, в лоб и он не пошел. Он на эту обитель вывел одного нашего скрытого агента, числившегося по епархиальному духовенству, то есть официальным агентом плюсовиков. Тут у нас всегда преимущество — агент-двойник всегда наш. Слышал небось: «Минус на Плюс дает Минус»… И вот этот наш агент по наводке Култыги занес в монастырь алчность… Здесь все и началось — цепная реакция. Очень надежный способ вывести на минус! Закрепостили соседние села, заняли земли, пошли конфликты, свары внутри обители, а заодно и у крестьян. Добавили чревоугодие, распутство, дошло до убийств, потенциал зла, так по-местному наш минус называют, вышел за два года на отметку семьдесят пять. Плюсовики начали накручивать поле, а тут Смутное время. Эту операцию даже в учебный курс внесли, сам Сатана держал на контроле. Култыга навел на монастырь отряд мародеров разных национальностей, они его разнесли по кирпичику. Вот так и взяли мы эту зону. Местные, если с плюсом были — стали с минусом, остальные ушли.
 Лет полтораста тут никто из реликтовых не селился, только при императрице Екатерине это имение одному графу пожаловали. Он сюда привез триста душ крепостных, поставили ему на берегу озера усадьбу, часть леса вырубили и распахали, Култыга постарался, чтобы лиственную — всех лесовичков сразу добили. Граф в Париже учился — это не так далеко отсюда, на этом же материке. Там понабрался всякого и объявил всем, что Бога нет. Култыга его в два счета довел до девяноста процентов, и доставщики, когда его законтрактовали, даже при половинном коэффициенте по грехотоннам на нем одном сделали годовой план. Восемь тысяч шестьдесят пять грехотонн! Сын его, этого графа, тоже был орел, но на нем они поменьше взяли семь с половиной тысяч только. А внука, правнука и праправнука уже я доводил.
 В революцию имение спалили, барина шлепнули, а потом учредили здесь колхоз. А после того отсюда всех мужиков с плюсовым потенциалом выселили и жизнь у нас пошла совсем хорошая. Создали мы условия, чтобы фаза предобработки начиналась прямо с рождения или с приезда в зону. Но получилось одно неудобство. Сам ведь знаешь, доставщики любят план перевыполнять. Как погнали — за какие-то двадцать лет зона опустела. Кто в города уехал, кто в Астрал ушел. Деревни снесли как неперспективные, поля, которые зарасти не успели, отошли к соседнему колхозу. Потенциал упал, а это хреново, могли плюсовики прорваться.
 И тогда я в работу взял районное начальство. Оно здесь, на озере, восстановило бывший барский дом и превратило его в санаторий-профилакторий для ответственных работников. Не только из района, из области и из Москвы приезжали. Такой гудеж тут был, столько тут грехов свершалось — сотни тонн! Три раза Сатана мне по десять тысяч мегаджоулей выписывал — за перевыполнение и образцовое содержание. Но тут плюсовики в Москве контакты наладили, что-то такое закрутилось. Боялся, что, того гляди, крестообразники начнут восстанавливать. Пришлось свои связи включать.
 Преобразовали этот санаторий из закрытого в частный — для народа, так сказать. Круглогодичный, правда, уже без лечения, а только для отдыха. Конечно, грехотонн теперь делают поменьше, но зато качество предобработки блестящее. Каждый, кто в этой зоне побывал, уже процентов на семьдесят минусовой. Я мог бы и выше качество вывести, но надо же и доставщикам дать заработать, чтоб им хотя бы коэффициент не уполовинили.
 — Неужели люди никак не противятся предобработке? — с недоверием спросил Тютюка. — Нам на учебе объясняли, что подход должен быть строго индивидуальным.
 — Правильно объясняли. Ваш брат, молодой специалист, именно тем и плох, что теоретически все знает, а практически применить не умеет. На данный момент в зоне созданы наиболее благоприятные условия для следующих видов грехов: прелюбодеяние, желание жены ближнего, чревоугодие, пьянство. Для остальных — в меньшей степени. Практически все приезжающие эти соблазны будут испытывать. Но индивидуумы разные, а потому каждый из них наши импульсы будет интерпретировать по-своему. Что делает молодой? Он, зная о том, какие тут грехи наиболее восприемлемы, сразу же нацеливается на предобработку тех отделов сущности, которые отвечают за секс, пищеварение и алкоголизм. Шпарит, не глядя, возбуждающий импульс и ждет, что его реципиент тут же ударится во все тяжкие. А вот хрена вы угадали, гражданин начальник! Конечно, иногда все с ходу удастся, но куда чаще получается совсем обратное. У здешних ребят всякое внушение, особенно если оно лобовое, вызывает противодействие. Ты долбишь его импульсами плотского вожделения, а у него просыпается чистая любовь — самый что ни на есть плюсовой компонент. Можно даже до того напортачить, что выведешь записного бабника на плюс! С чревоугодием еще хуже. Обожрется раз-другой и так крепко сядет на диету, что больше его не сдвинуть. Да еще и покается, а это опять выход в плюс. С пьянкой — аналогично. К тому же на чревоугодие и пьянку нужны деньги, а в России сейчас с этим делом напряженка. В общем, завтра заезд, все покажу на месте. А пока даю время на подзарядку, пять часов. Привыкай к местным мерам времени, стажер. Отбой!




 БИОГРАФИЯ «ОДИНОКОГО ВОЛКА»


 На следующий день пылинка-»тарелка» потихоньку полетела следом за Сутолокиной, которая, сутулясь под тяжестью чемодана и хозяйственной сумки, двигалась ко второму корпусу. Втащившись на крыльцо и миновав огромную шахматную доску, вокруг которой расхаживали два старичка с клюшками, разбиравшие пятидесятилетней давности партию между Бронштейном и Ботвинником, Александра Кузьминична поднялась на лифте до третьего этажа. Сонная и ленивая девица, критически оглядев явно устаревшее по фасону платье отдыхающей и ее не пышущее здоровьем лицо, снисходительно сказала:
 — Ваш тридцать второй — по правой стороне. Рядом — тридцатый и тридцать четвертый, а напротив — тридцать первый… Тут четные все справа, а нечетные — слева. Белье там все постелено, а соседки у вас пока нет.
 Пылинка влетела в замочную скважину тридцать первого номера. В нечетном в этот момент «одинокий волк» размещал свои вещи.
 — Вот это правильно, — удовлетворенно констатировал Дубыга, — одиночка напротив одиночки. В тридцатом должны быть супруги Пузаковы с ребенком — он четырехместный, но бухгалтер его оплатит, не пожадничает. А в тридцать третьем, тоже четырехместном, — господа рэкетиры с дамами. Напротив тридцатого — комната дежурной горничной, вот этой сонной красавицы. Кстати, тоже неплохой объект соблазна, минус — сорок пять процентов. Валя Бубуева, двадцать четыре года, детей нет, дважды разведена — это уже кое-что! Есть скрытое предрасположение к лесбийской любви, но ввиду общей малограмотности ничего о ней не знает. Наиболее эффективно было бы, конечно, свести ее с Сутолокиной, но тогда остается нетронутым «волк», то есть мистер Котов.
 — Но, может, он сам чего-нибудь отыщет? — заикнулся Тютюка.
 — Стажер, ты меня удивляешь! — осклабился Дубыга. — Мужик, неверующий, одинокий и бездетный, которому уже тридцать восемь стукнуло, и к тому же бизнесом занимается третий год, до сих пор ходит с тридцатью процентами минуса! Это неспроста! Тут надо провести хороший анализ, с внимательным разбором. Вот этим и займемся.
 Владислав Игнатьевич разложил свои вещи в тумбочке, в платяном шкафу и на полочке умывальника, ополоснулся в душе, натянул свежую майку с рекламой «Филип Моррис», плавки и зеленые спортивные брюки и отправился к своему автомобилю, чтобы перегнать его на охраняемую стоянку. Пылинка уселась у него в волосах, Дубыга и Тютюка принялись за глубокий анализ. Офицер второго ранга первого уровня только контролировал действия стажера. Тот работал, как его учили, то есть начал с анализа наследственности.
 — Первое предпоколение — отец и мать. Отец жив, Котов Игнатий Силантьевич, семьдесят два года, участник войны, потенциал — пятнадцать процентов минуса.
 — Зона Проверки и Распределения, — прокомментировал Дубыга. — Этот минус он там в два счета сбросит.
 — Мать — Зинаида Александровна, ушла в Плюс-Астрал с потенциалом восемьдесят пять процентов…
 — Муж да жена — одна Сатана, — пошутил Дубыга.
 — Второе предпоколение по отцу: дед, Котов Силантий Иванович, убит на гражданской войне в 1921 году. Прошел через Лету в военную Зону Эйфорического Счастья, потенциал — минус двадцать пять. Бабка — Прасковья Андреевна, умерла от голода в Ленинградскую блокаду, ушла в Минус-Астрал в Зону Проверки и Распределения, прошла за мост в Зону Обезличенного Счастья. Второе предпоколение по матери: дед — Буркин Александр Иванович, комиссар продотряда, убит на Тамбовщине в 1921 году, бабка — Анна Лукинична, работница с «Москвошвеи» умерла от рака в 1948 году. У обоих — ЗОС, с потенциалом…
 — Дальше, дальше, — торопил Дубыга, — это ж все семечки. Ты ищи тех, кто прошел в Великий ЛАГ. Качественные продукты! Давай сразу команду на целевой поиск.
 — Третье предпоколение — нет, — бесстрастно фиксировал стажер, — четвертое предпоколение — нет, пятое предпоколение — нет, шестое — нет, седьмое — нет, восьмое — нет, девятое — нет, десятое — нет. Согласно инструкции при подобном сочетании поиск генетических предрасположений следует прекратить…
 — Правильно, — оценил действия стажера Дубыга, — надо искать щура. У них, у этого рода, есть щур по какой-то линии. Ну-ка, давай просмотр по тридцать пятому предпоколению, цель — щуры.
 — Тридцать пятое предпоколение — щуров нет. Все поколение в плюсе.
 — Гони от тридцать шестого до пятидесятого.
 — В сорок восьмом предпоколении, — доложил Тютюка, — волхв Замята!
 — Местонахождение в данное время?
 — Город Тотьма Вологодской области.
 — Основной объект охраны?
 — Семья Пестеревых. Дистанция по прямой — восемьсот пятьдесят шесть и пять десятых километра.
 — Поставить зону помех! Азимут прикрытия — северо-восток.
 — Выполнено! Даю контрольный луч. Зона непробиваема!
 — Поставить Замяту на контроль Большого Астрала. Докладывать о всех его перемещениях в западном и южном направлении свыше тысячи километров.
 Дубыга похлопал стажера по плечу. Тютюка знал, что у реликтовых здешней зоны это означает одобрение.
 — Одно дело сделали. Щур — это самое опасное. Чем он древнее — тем страшнее. Этот волхв Замята — дремучий старикан. Он-то и вложил в Котова плюсовой потенциал. Ни хрена себе, сорок восьмое предпоколение! У этого Замяты силы хватит нас обоих аннигилировать.
 — А он не обнаружит зону помех? — опасливо поинтересовался стажер.
 — Ну уж это фигушки! Раз он сейчас караулит Тотьму, то на нее и сфокусирован. Все остальные объекты охраны он контролирует дистанционно. Если нет сигналов, он не вмешивается. А зона помех, которую мы создали, не пропустит сигналы от Котова к его предку. Конечно, если Котов начнет уходить в Астрал, Замята за него поборется, но уж это проблемы отдела доставки, а не наши. Наше дело — довести до кондиции, а их — доставить… Ну ладно, лекция закончена. Продолжаем анализ. Стажер Тютюка, какой второй фактор после генетического?
 — Биография индивидуума! — отчеканил Тютюка.
 — Оценка — отлично, — кивнул с одобрением Дубыга, — приступайте.
 Тютюка приступил. Как оказалось, родившийся в 1953 году, 24 мая в 12.09.37, 45 по московскому времени Владислав Котов с января 1955 года воспитывался в яслях-саду № 211 города Москвы, в сентябре 1960 года поступил в среднюю школу № 476 и в 1970 году ее окончил с серебряной медалью. В том же году поступил на физический факультет Московского пединститута и в 1975 году его закончил. С 1975 по 1978 год работал в 780-й средней школе учителем физики, после чего перевелся в учреждение п/я 35-634 на должность старшего инженера с окладом 170 рублей. В 1989 году создал МП «Агат-Богат». Направление разработок — компьютерные программы. Личный счет — 145 тысяч долларов США. Недвижимое имущество личное — дача, садовый участок 30 соток. Движимое — автомобиль ВАЗ-2108, телевизор «Sharp» переносной… Когда Тютюка начал перечислять, Дубыга некоторое время впитывал информацию, потом остановил:
 — Достаточно. Даю вывод: предрасположений к алчности нет. Приобретает только необходимое, в чисто утилитарных целях. Нарушений закона, имеющих греховный характер, не имеет. Теперь крути по личной жизни. Первым делом — количество сексуальных связей.
 — Первое неосознанное увлечение — в 1957 году. Объект — Маша Крюкова из младшей группы детского сада. Сохранялось до поступления в школу. Второе — соседка по парте, Таня Гулькина. Детская дружба до перехода в пятый класс. Первая любовь — Галя Мыльникова, без сексуальной компоненты с 1966 по 1968 год, с сексуальной компонентой с 1968 по 1970 год. Физической близости не было. Первое половое сношение — 1970 год, объект — Лариса Терещенко, однокурсница, произошло на картошке…
 — Стоп! — перебил Тюткжу Дубыга. — Вызови зрительный образ объекта… Да-а… Похоже, такое возможно только в нетрезвом состоянии.
 — Никак нет, — возразил Тюткжа, — оба были трезвые.
 — Но она же страшна как смертный грех, к тому же явно старше его лет на пять… Как они на одном курсе-то оказались?!
 — Даю информацию: Лариса Терещенко после окончания в 1965 году средней школы попала в автомобильную аварию. Открытые переломы голени, трещина шейных позвонков, множественные травмы и порезы лица. Из-за полученных травм более трех лет провела в больницах. Усиленно занималась, готовилась в вуз. В 1969 году недобрала баллов, в следующем была зачислена и оказалась в одной группе с Котовым. Через две недели после начала занятий первый курс выехал на картошку.
 — Занятно… — Какая-то идея уже осенила Дубыгу, и он распорядился:
 — Ну-ка, дай мне портреты всех последующих партнерш!
 В интерьере «тарелки» возникло двенадцать голографических портретов. Дубыга посмотрел на них озадаченно и оценил:
 — Коллекция монстров. Каждая безобразна по-своему. Есть толстухи, есть перекошенные рожи, есть ощипанные курицы, есть воблы и доски. Наша Сутолокина по сравнению с ними — королева красоты, супермодель. А теперь в полный рост и без одежды! Тьфу, убери немедленно… Он что, извращенец?
 — Вам виднее, — обиделся Тютюка.
 — Незаконные дети есть?
 — Есть. Перечисляю: Владислав Терещенко — 1971 год, Владислав Тузиков — 1972 год, Владислав Сушкин — 1973 год, Владисловас Микутавичус — 1974 год, Владислав Шмулевич — 1975 год, Владиславе Берзиньш — 1975 год, Владислава Хрюкина — 1976 год, Влада Пробита — 1976 год, Антонина Иванова — 1977 год, Владислав Рудкевич — 1977 год, Владимир Мунтяну — 1985 год, Кара Джонс — 1987 год и Ашот Саакян — 1989 год. Итого тринадцать единиц.
 — Вот кобель! Дети рождались у каждой из его партнерш? Жеребец-производитель! Хотя при этом бабенки, видимо, относились к Котову тепло: пять женщин назвали сыновей Владиславами, две транскрибировали имя в национальном духе, две явно имели его в виду, когда называли своих дочерей, и лишь четыре дали оригинальные имена, причем у одной косвенно содержится намек на него — назвала сына ВЛАДИмиром… Кара Джонс — это дитя вон той африканки, очевидно… По африканским стандартам — красавица, но по здешним ни в какие ворота не лезет. Окружность каждого из бедер свыше девяноста сантиметров…
 — Так точно, гражданка Республики Зимбабве Мария Джонс, студентка УДН имени Патриса Лумумбы.
 — Так… Давай-ка снимем у него с памяти видеозапись этого романа.
 — Есть!
 Вместо портретов дам-страшилищ возник некий мерцающий куб и, распространившись во все стороны, начисто истребил интерьер «летающей тарелки». Появились какие-то деревья, слабо освещенные здания и еле различимая аллея с лужами на асфальте.
 — Москва, 29 сентября 1986 года, 20.15, аллея вблизи общежития УДН, — доложил обстановку Тютюка. — Видеозапись с памяти Котова.
 Послышались чуть пришлепывающие шаги по мокрому асфальту. Изображение немного подрагивало им в такт. Внезапно раздался негромкий, приглушенный вскрик. Изображение заколебалось сильнее, шаги зашлепали учащенно — Котов побежал. Четыре темные фигуры, слаборазличимые в отсветах огней города, тащили в кусты пятую. «Атас!» — крикнул кто-то. «Фигня! — отозвался другой голос. — Он один!» Одна из фигур метнулась навстречу Котову, изображение провалилось вниз — Котов прыгнул; мелькнул его ботинок, бьющий в подбородок противника, затем мимо пронесся чей-то кулак, кто-то болезненно взвыл: «Уй-й! С-сука!» Хрустко шмякнулся кулак Котова о чью-то челюсть, на секунду показался скорчившийся в три погибели парень, которому Котов «добавил» подъемом ноги в лицо. Потом Котов, очевидно, быстро нагнулся и перекинул через себя еще кого-то. Ударившись спиной и затылком об асфальт, клиент остался неподвижен. Затем появилось смутно обрисованное лицо Марии Джонс с ярко блестевшими белками и зубами, послышались всхлипы. После этого взгляд Котова обежал поле боя: четверо избитых парней корчились, стонали и безуспешно пытались встать…
 Дубыга с уважением прокомментировал:
 — Боец, однако.
 Промелькнуло несколько разбросанных пакетов и коробок, которые Котов подбирал с земли и отдавал плачущей негритянке.
 — Спасиба… — бормотала она. — Хорошо…
 — Я провожу, — сказал Котов и пошел рядом с африканкой к зданиям, светившимся вдали, взяв у нее большую часть пакетов и коробок.
 Спутница испуганно теребила Котова:
 — Надо бистро ходить, они идти к нас, бить…
 — Не бойтесь, леди, — спокойно ответил Котов, — полчаса они еще помаются, а догонять не захотят вовсе. Уот из еа нейм?
 — Мэри Джоунс, Мариа, Маша…
 — О'кей. Давно в Москве?
 — Два год. Учится агроном. Понимаю много, говорю плохо.
 — Муж есть?
 — Нет. Тут нет, там есть…
 — Где?
 — Зимбабве, Эфрика… Он старый, был война, партизан Джошуа Нкомо.
 — Так твой муж сам Нкомо?
 — Не-ет! Нет, Нкомо — грейт чииф, а май хазбенд — маленький партизан, солджер Артур Джонс. Он старый, его пятьдесят семь лет. Сидел тюрьма. Его говорил: «Москва, коммунизм, очень хорошо». А тут рэсист бэндз, лайк Эмерика… Ты коммюнист?
 — Беспартийный. Чего это они к тебе привязались?
 — Деньги хотел. Их кричали: «Вещи, доллар, шмотка давай! Часы тоже». Часы снимал не успевай, то ран куикли…
 — Все цело?
 — Ол райт, все есть цело.
 Котов подвел свою спутницу к подъезду общежития. Мелькали лица самых разных цветов кожи, вполне обычные и весьма экзотические одеяния.
 — До свидания, — попрощался Котов, передавая пакеты Марии. Тут, при свете, он мог как следует разглядеть, какую красавицу спас.
 — Нет-нет! — запротестовала Мэри. — Надо заходить мне, пить чай. Я буду показать тебя соседкам, тама есть джорнелист одна, будет писать статья в «Правда».
 — Тоже из Зимбабве?
 — Ноу, Конгоу, Брэззавилл… Хорошо русски говорит.
 — Не, писать про меня не надо. И меня к вам не пропустят.
 — Пустят! До одиннадцати. Я сделаю.
 Маша-Мэри подбежала к суровой вахте, о чем-то поговорила там, потом подозвала высоченного худого африканца в очках, проходившего мимо. Тот только поцокал языком, покачал головой, появилось неведомо откуда еще несколько африканцев, они все насели на вахтеров, затем гурьбой подошли к Котову, стали улыбаться всеми сверкающими зубами, хлопать по плечу и жать руки:
 — Молоток! Вери гуд! О'кей! Хорошо, спасибо!
 Тут же замелькали лестница, коридоры, двери… Котова привели в комнату, где все галдели на разных языках, громыхала музыка и было накурено. Много бутылок с советскими и иноземными этикетками, закуски начатые и нетронутые. Слова Котова и его собеседников были неразборчивы, но, когда Тютюка предложил их проанализировать, Дубыга отрицательно мотнул головой, мол, не имеет смысла. Пьянка длилась еще не менее часа, Котов танцевал с Мэри. Она очень громко хохотала. Кажется, Котов пытался рассказать ей анекдот.
 — Ну, скоро пойдут провалы в памяти, — предсказал Дубыга. — По-моему, он уже полбутылки в сорокаградусном эквиваленте выхлебал. У здешних реликтовых есть хорошая пословица: «Не бывает некрасивых женщин, а бывает мало водки». С этим случаем все ясно…
 В это время Мария тянула за собой Котова в соседнюю темную комнату.
 — Может, досмотрим? — робко предложил Тютюка.
 — Нечего порнографию разводить… Все и так ясно.
 Тютюка снял изображение. Вернулся интерьер «тарелки».
 — Данный случай подпадает под стандартную ситуацию «благодарность джентльмену», — оценил Дубыга, — но не может же это повторяться во всех случаях. Вероятность того, что он спас от грабителей всех этих женщин, крайне мала. Такое редко происходит с одним и тем же человеком даже два раза подряд.
 — Значит, надо посмотреть еще что-нибудь.
 — Согласен. Хотя лучше доверить дело автоматике. Пусть сама вычленит сходные компоненты во всех тринадцати случаях. Давай команду.
 Тютюка подал. Аналитический аппарат выдал нечто вроде формулы: «Общие элементы всех тринадцати случаев: женщина несчастна, женщина некрасива, женщина бездетна. Общий результат: женщина счастлива, женщина беременна, женщина имеет детей».
 — Ну, это, положим, безо всякого анализа было известно, — проворчал Дубыга. — Стоило подключаться к Большому Астралу, чтобы получить такой дурацкий ответ!
 — А может, еще одну прокрутить?
 — Ладно, — нехотя согласился скромный Дубыга. — Вам, молодым, одну «клубничку» подавай…
 — Кого брать?
 — Любую… Впрочем, возьми-ка ту, что не назвала сына Владиславом. Кто это?
 — Их две…
 — Ну тогда ту, которая назвала Ашотом.
 Опять возник мерцающий куб. Появился берег какого-то очень теплого моря, песчаный, залитый солнцем пляж.
 — Сланчев Бряг, Болгария, 15 июля 1988 года, 11.42, пляж, — прокомментировал Тютюка.
 … Взгляд Котова лениво переместился с какого-то маленького насекомого, ползавшего по песку рядом с изголовьем пляжного лежака, на загорелые и еще не очень загорелые тела, распростертые вокруг. Котов поднялся, пошел к воде, в которой темнело множество голов. Вокруг заплескались волны. Владислав поплыл, то поднимаясь на пологий невысокий гребень, то опускаясь. Доплыв до линии буйков, Котов повернул обратно. В поле его зрения попала грузная, очень полная женщина в закрытом зеленом купальнике, с черными, гладкими волосами, сидевшая рядом со степенным, тоже очень толстым, пожилым мужчиной. Толстяк от плеч до пояса был покрыт седыми и черными волосами. Они очень бурно о чем-то беседовали, причем в основном говорила женщина, а старик иногда прерывал ее резкими фразами. Котов доплыл до берега, вышел на пляж и тут увидел, как старик внезапно скорчился и ухватился за сердце. Женщина в зеленом купальнике вскрикнула, стала тормошить старика, вокруг них мгновенно собралась толпа. Дубыга и Тютюка увидели, как Котов распихал толпу и, подхватив старика под мышки, поволок к дежурившей у пляжа «скорой помощи». Навстречу ему выбежали люди с носилками…
 — Достаточно, — проворчал Дубыга, — опять рыцарство. Помог даме в трудную минуту. Повод, чтобы осчастливить некрасивую даму. Тем не менее грех чистой воды. А его не засчитывают! Почему?
 Тютюка принял это размышление вслух за команду и послал запрос в аналитическую систему. Заключение оригинальностью не отличалось:
 «Плюсовой потенциал превышает минус».
 Дубыга ухмыльнулся:
 — А что они еще могут ответить? Будем разбираться в процессе…




 ОБЕД И ПОСЛЕ ОБЕДА


 Пока черти занимались аналитическими исследованиями, Владислав Игнатьевич отогнал свою «восьмерку» на стоянку, совершенно не замечая пылинки в своей шевелюре. Потом решил пройтись по территории дома отдыха, чтобы обозреть местные достопримечательности. В компании с ним оказался бухгалтер Пузаков, тоже пристроивший «шестерку» на стоянку.
 — Мы, кажется, с вами соседи? — приветливо улыбнулся толстяк.
 — Да, — подтвердил Котов, отвечая улыбкой на улыбку, — вы из тридцатого номера?
 — Совершенно верно. Будем знакомы? Я — Владимир Николасвич. Можно Володя.
 — Хорошо, тогда я Владик.
 Мужчины зашагали рядом. Котов старался делать шаги покороче, а Пузаков — подлиннее. Обоим это давалось с трудом, ибо талия Котова находилась почти на уровне плеч бухгалтера. Шли они по асфальтовой узкой дорожке с аккуратной белой разметкой метража — трассе терренкура, проложенной вдоль бетонного забора, опоясывавшего территорию дома отдыха. Дорожка предназначалась для того, чтобы руководящие товарищи сбрасывали избыток веса, наросший за время сидения по кабинетам. Пролегала она сквозь смолисто пахнущую сосновую рощу, затем выходила на берег озера, доходила до спуска на пляж и вновь шла вдоль забора. Это было «большое кольцо» для жаждущих похудеть. Те, кто не слишком стремился к этому, опасаясь потерять вес в обществе, могли довольствоваться «малым кольцом», проложенным в непосредственной близости от жилых корпусов.
 — Вы тут раньше не бывали? — спросил Пузаков. — Чудное место!
 — А вы?
 — Ни разу не был, но много слышал. Это ведь, так сказать, «цитадель номенклатуры»! Видите, как все ухожено, налажено, даже асфальт какой-то иной. Ровненький, гладенький, без трещин.
 — Неплохо, — согласился Котов. Уезжая в отпуск, он дал себе слово не думать о делах своей фирмы. Это был первый отпуск за черт знает сколько лет. Последний раз ему удалось провести всего несколько дней в Болгарии. Но едва Пузаков заговорил об асфальте, как у бизнесмена вследствие каких-то необъяснимых ассоциаций возникло горячее желание узнать, как идет отделка нового офиса «Агат-Богата». Между тем здравый смысл подсказывал ему, что вице-директор МП прекрасно справится сам и не стоит беспокоиться из-за ерунды. Более того, когда Котов хотел взять с собой радиотелефон, чтобы в случае чего с ним можно было связаться в любое время, его заместитель сказал:
 — Владик, ты нам нужен живой! Береги здоровье и ни о чем не беспокойся.
 Невидимые птички где-то перекликались, информируя друг друга о последних событиях на своем экологическом уровне. Ветерок умиротворяюще обвевал лица мужчин и взывал говорить о высоком, благородном и мудром. Например, о внешней политике ЦК КПСС и Советского правительства, о грядущем светлом царстве коммунизма или хотя бы о борьбе народов мира за социальное и национальное освобождение. Однако ни ЦК КПСС, ни Советского правительства вот уже порядочно времени как не существовало, светлое царство коммунизма лежало, как выяснилось, в стороне от «столбовой дороги мирового развития», а борьба народов велась за что-то совсем другое. Поэтому говорить было не о чем, но хотелось, особенно бухгалтеру Пузакову, который, как всякий опытный и прилично зарабатывающий человек, рвался познакомиться с тем, кто гребет в несколько раз больше. Что же касается Котова, то ему говорить хотелось меньше, а точнее, не хотелось вовсе, но он не желал показаться невежливым.
 — Вы здесь с семьей? — поинтересовался он, хотя прекрасно видел, с кем приехал Пузаков.
 — Да, — улыбнулся бухгалтер, — мы всегда ездим вместе. Мариночка не любит, если я куда-то уезжаю один. Да и Кирюше с нами спокойнее. А то эти лагеря — там одно дурное влияние и солдатчина. Или я не прав?
 — Конечно, семья это хорошо… — кивнул Котов, не имевший, как ему казалось, ни семьи, ни детей. О тех тринадцати, наличие которых установили черти, он даже не догадывался. Единственной дамой, не потерявшей с ним связи, оставалась некая Надежда Пробкина, мать девочки Влады. Пробкина жила в доме напротив и работала в пельменной, куда Котов начал ходить задолго до того, как стал миллионером. Каждую неделю она приходила убираться и стирать белье, а также могла оказать и все иные услуги, если Котов ощущал, что физиология начинает несколько отвлекать его от проблем программного обеспечения. Однако он ни разу не заходил к ней домой и даже не знал, что Влада Пробкина имеет к нему какое-то отношение. О том, что дочь у Пробкиной есть, он был осведомлен, с удовольствием делал ей подарки, начиная с кукол в детстве и кончая джинсами в юности, но к чертам лица ни разу не приглядывался. Правда, он и видел-то ее всего три-четыре раза. Что же касается самой Надежды, то та очень стеснялась сознаваться. Она даже отчество написала Владе по своему покойному отцу — Николасвна. Почему? Потому, что считала Владислава слишком умным для себя. И она даже боялась — ну, как узнает, захочет жениться? Куда ей, дуре лимитной, с таким мужем? Так что, продолжая жить с Владиславом и каждое лето отдыхая с дочерью на его даче (где сам Владислав почти не бывал), она и думать боялась о том, чтобы как-то оформить с ним отношения. Ей ведь было под пятьдесят, и на лице у нее не то что черти, а все и плюс-, и минус-астральные существа вместе взятые, молотили горох.
 — А вы холостой? — поинтересовался Пузаков. — Завидую! Романтические встречи, свобода… Сам себе хозяин.
 — Некоторые преимущества в этом есть, — кивнул Котов.
 Они подошли к берегу озера. Сосны стояли почти на самом обрыве, за которым расстилалась гладкая, немного сонная от полуденной жары водная гладь. Узкая бетонная лесенка с перильцами уводила вправо, где располагался небольшой причал с катерами, моторками и парусными яхтами. Влево начинался пляж, ровный, просторный, с золотистым чистым песочком, аккуратными грибками и лежаками, кабинками и волейбольной площадкой, где сражалось несколько загорелых мускулистых парней. В воде у самого берега бултыхались ребятишки, дальше, отфыркиваясь, плавали взрослые, а на песочке грелись те, кто уже накупался вволю.
 — Сколько осталось до обеда? — спросил Пузаков.
 — Полчаса, — ответил Котов. — Искупнемся?
 — А я плавки не взял, — вздохнул Пузаков. — Пожалуй, пойду.
 Котов спустился к пляжу, сбросил одежду на песок, легкой походкой вошел в воду. Справа и слева на него оценивающе поглядели несколько пар женских глаз. Эти приятные взгляды погладили его крепкую, без брюшка, фигуру, мускулистую, но не перекачанную до неприличия, скользнули по неподвижному лицу, никак не отреагировавшему на внимание. Котов ничуть не позировал. Его и правда интересовала лишь вода. Впервые за многие годы он окунался не в мертвую, хлориро-ванно-подогретую воду бассейна, а в настоящую, живую, бодрящую воду Светлого озера. Первая встреча с ней доставила Владиславу куда больше наслаждения, чем могла бы доставить самая красивая женщина. Он поплыл медленно, брассом, хотя мог бы, словно торпеда, в считанные минуты отмахать несколько сот метров кролем. Нет, ему хотелось побыть в воде подольше, понежиться в ее прозрачных и прохладных объятиях.
 Пока Котов плавал, пылинка с чертями на борту кружила над пляжем. Дубыга выслушивал соображения своего стажера по плану предобработки бизнесмена.
 — Действуя с коротких дистанций длинными импульсами, вызвать со стороны объекта внимание к одной из дам. У дамы, соответственно, тоже. Затем свести объекты и ждать результата.
 — Да-а… — протянул Дубыга. — Теорию зазубрил, а работать еще надо поучиться. Итак, стажер Тютюка, даю разбор ваших действий. Общий предположительный результат — ни хрена не выйдет. Выбор метода неверный абсолютно. Тактика — бесперспективная. В общем, предложенный вариант забудь и лучше не вспоминай вообще. Для наглядности моделирую в уменьшенном объеме то, что произошло бы, воплоти ты свой план в жизнь.
 Внутри «тарелки» возник маленький пляж, фигурки людей, купающихся и загорающих, плывущий по озеру Котов. Все было живое, но ненастоящее.
 — Вот Котов, — указал Дубыга. — Работай по нему длинными импульсами с короткой дистанции и дай целеуказание вот на эту даму.
 Его заскорузлый палец ткнул в какую-то пышную блондинку. Котов-модельный вдруг резко прервал свой брасс, обернулся и, окунув голову в воду, на огромной скорости рванул к берегу. Стремглав выбежав на песок и перепрыгивая через отдыхающих, микро-Котов домчался до блондинки и набросился на нее, как тигр на серну… Та истошно заорала:
 — Помогите-е! Манья-ак!
 Толпа отдыхающих налетела на Котова, и он исчез под грудой полуголых тел.
 — Это первый вариант, — объяснил Дубыга. — Ты начисто парализуешь у него все тормозящие центры, и он начинает вести себя неадекватно ситуации. Клиент превращается в дистанционно управляемого биоробота. Даже изнасилуй он эту толстуху, это был бы не грех, а несчастный случай.
 — А теперь — вариант второй!
 На модели все вернулось в исходное положение. В момент, когда Тютюка принялся обрабатывать Котова длинными импульсами, тот опять резко прервал брасс, поплыл кролем, но теперь уже не к пляжу, а в обратном направлении, на другой берег озера. Там он бегом бросился в лес…
 — Главная ошибка, — профессорским тоном проворчал Дубыга, — это попытка воздействовать с дистанции на третью сигнальную систему. То есть управлять индивидуумом телепатически. Напоминаю, что здешние реликтовые имеют три сигнальные системы и начинать предобработку надо с первой. Именно тут закладываются основы высококачественного греха, именно тут начинает накапливаться минусовой потенциал. Вас правильно учили, что надо использовать весь арсенал, — никто не говорит, что управление индивидуумом не дает результатов. Просто применять его нужно умело. Короткие импульсы на данной планете предпочтительнее. Это как бы шальная, неосознанная мысль, которая проскальзывает в мозгу у реликтового. Все остальное у него в мозгах нормально, никакого контроля над собой он не теряет, но тем не менее совершает действие, которое ведет его к совершению греха. Даю короткий импульс на модель!
 Блондинка потянулась, привстала, затем поднялась с лежака и, подбоченясь, задрала лицо, укрытое черными очками, к солнцу.
 — Второй короткий — на Котова!
 Котов, не переставая плыть брассом, отфыркиваясь, повернул голову в сторону пляжа.
 — Внимание, фокусирую его взгляд на блондинке. Фиксация! Теперь еще один короткий на восприятие. Сейчас у него работает первая сигнальная! Понял? Я только повернул его голову, дал возможность разглядеть блондинку и воспринять ее как привлекательную. Вот и все участие телеуправления. Теперь он сам, по своей воле, разглядывает эту пышечку. Видишь, поплыл сам, не спеша, не торопясь. Теперь нужно, чтобы блондиночка его заметила. Короткий! Есть! Фиксация! Восприятие… Видишь, она делает шаг к воде, сама, без моего приказа. Тоже первая сигнальная работает. Сейчас мы их сведем у воды, но сделаем это аккуратно, без нажима, опосредованно. Материальный импульс, легкий ветерок!
 Мяч, порхавший над волейбольной площадкой, после одного из ударов пролетел по ветру дальше чем нужно, волейболист побежал за мячом, несколько мужчин приподнялось, чтобы помочь поймать мяч, и, обходя их, блондинка оказалась лицом к лицу с выходящим из воды Котовым. Они поглядели друг на друга и на несколько секунд остановились.
 — В такой ситуации можно дать им просто поглядеть и разойтись, а можно подключить вторую сигнальную систему.
 — Водичка тепленькая? — спросила блондинка.
 — Прекрасная, — ответил Котов, — освежает, но не студит…
 Дубыга ликвидировал модель и обратился к Тютюке:
 — Принцип понятен?
 — Так точно!
 — Тогда давай посмотрим реальную картину…
 Пока черти работали на объемной модели, на реальном пляже народ начал резко сокращаться в численности, ибо близился обед и отдыхающие направились к корпусам, чтобы подготовиться к приему пищи. Котов вышел на берег, забрал одежду, зашел в кабинку, а затем вышел оттуда, комкая мокрые плавки, невозмутимый и неторопливый, в майке с рекламой «Филип Моррис» и зеленых спортивных брюках.
 Следом за ним в обнимочку шли две пары из тридцать третьего номера.
 — Смотри, Соска, ничего кадр, а? — заметил Колышкин. — Сколько с него срубить можно, как прикинешь?
 — Много брать жалко, самой приятно, — лениво ответила девица.
 — Не увлекайся, не на работе… — проворчал боксер.
 На обед все собрались в столовую, где веяло неуловимым ароматом отшумевших здесь в недавние времена приемов в честь областных и московских гостей, свадеб районного значения и иных мероприятий. Теперь здесь предполагалось обедать лишь в объемах стоимости путевки. Пышная дама в белом халате и высоком чепце, по чистоте и накрахмаленности превосходившем амуницию любого медработника, распределяла столы. За каждый стол сажали по четыре человека. Первый стол полностью заняла четверка из тридцать третьего номера, за следующий стол попало семейство Пузаковых и какая-то пожилая дама из первого корпуса, а далее наступил черед престарелой четы бывших обкомовских работников, известной нам Александры Кузьминичны Сутолокиной и еще какой-то дамы. Однако дама, позади которой стоял Котов, внезапно изменилась в лице и вышла из очереди.
 — Отлично, — похвалил Тютюку его наставник, — видишь — короткий импульс, легкое расстройство желудка, — и мы сводим вместе нужных субъектов.
 Обкомовский дедушка, как и его бабуля, с интересом разглядывал своих соседей по столу. Ни Сутолокиной, ни Котову даже не приходило в голову, что наряду со стариками их изучают еще и потусторонние силы.
 — Произвести замеры взаимовнимания, — приказал Дубыга.
 — Есть! — гаркнул Тютюка. — Даю результаты: внимание Сутолокиной двадцать пять процентов, Котова — десять.
 — Естественно, — резюмировал Дубыга, — явный красавец-мужчина и не первой свежести бабенка. Удивляет только разброс, он совсем небольшой. Сутолокина уделяет своему очень видному соседу намного меньше внимания, чем можно было предположить. Вместе с тем он, который должен был ее, мышь серую, вообще едва замечать, поглотился ее персоной на одну десятую всего внимания. Любопытно! Ну ладно. Ваши дальнейшие действия, стажер?
 — Очевидно, завязать разговор, включить вторую сигнальную?
 — Мысль верная, но как это организовать конкретно?
 — Дать короткий импульс Котову и…
 — Ничего путевого не выйдет. Котов выдаст что-нибудь типа «Как вам нравится этот салат?» На что ему ответят: «Как все советское». Как раз здесь нужен длинный импульс, но не на сексуальную, а на отвлеченную тему. Например, насчет политики или литературы. Причем лучше, чтобы разговор начал не Котов и не Сутолокина, а старики. Просмотри их память, что они последнее читали.
 — Газету «День»…
 — Нет, это не пойдет. У Котова она вызовет аллергическое неприятие. Пусть лучше шпарят на тему литературы. Какая там книженция крепко осела в их бортовых компьютерах?
 — В восемьдесят восьмом прочли «Мастера и Маргариту». С тех пор только перечитывали старые книги. «Как закалялась сталь», например.
 — Гадость какая! И это все?
 — Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Некрасов… — стал перечислять Тютюка. — Три дня назад — Салтыков-Щедрин, «История одного города».
 — Освежали в памяти школьную программу… Хотя, вообще-то, «История одного города» — хорошая тема. Ты пока не вмешивайся, я сам подброшу на них импульс…
 Старичок поковырял вилкой салат из свежей капусты и сказал задумчиво, обращаясь к супруге:
 — Да… Печально все это. Не могу отделаться от ощущения, что мы живем в городе Глупове. Пришел новый градоначальник, разместил улицы, замощенные предшественниками, и из добытого камня понастроил монументов…
 — Не волнуйся, Митя, — прошелестела старушка, — что нам осталось? Все позади, мы свое прожили.
 — Завидую тем, кто помер, — вот до чего дошло. И почему меня в тридцать седьмом не шлепнули? Филька Чистяков аж самому Ежову на меня писал — так Фильку шлепнули, а меня — нет. Теперь он — жертва репрессий, а я — никто. Пенсионер. Осколок тоталитаризма.
 — Да что ты говоришь-то? Живы, слава богу, болячек не так много, глядишь — и помрем тихонько.
 — Обидно… Все делали, куда ни гнали — всюду шли, за спины не прятались. Помнишь, как мы в Красноармейске Никольскую церковь в ревклуб переделывали? Мне старухи пообещали, что гореть мне в геенне огненной… А Артем Стулов, бывший лабазник, лишенец чертов, голову хотел гирей проломить. Но я-то его в ГПУ раньше сдал… Успел. И когда на колхоз меня бросили, тоже ведь могли пришибить. Помнишь, сено мы изымали?
 — А-а, это когда Кузьма Евдошкин на тебя с вилами попер?
 — Ну да. Еле отскочил тогда. Милиционер, помню, Вавилов, выручил. Упекли Евдошкина, а сынок его потом тоже все грозился вернуться. Хорошо, что ты от его подружки письмо перехватила… И подружку, и младшего Евдошкина прибрали. А ведь могли бы они нас.
 — Вот и хорошо, что мы их, — торжествующе прошамкала старушка. — Мы победили! Мы! Пусть эти попробуют, — она мотнула головой в сторону Котова, который дочиста выскреб тарелку с борщом и подбирался к котлетам.
 Дубыга скорчил недовольную гримасу.
 — Что-то не то. Дед внутренне кается, на пять процентов минус-потенциал потерял, это пора прекратить, а то еще на плюс выйдет. Бабка поупорней, но и ей тоже сомнения в голову лезут. Пусть лучше Ельцина ругают! Может, хоть это Котова заведет?
 — Простите, — вежливо произнес старичок, обращаясь к Котову, — вы кто по профессии?
 — Инженер, — ответил тот, запивая котлету компотом. — Математик.
 — Не экономист? — подозрительно прищурилась бабка.
 — Нет, я программист.
 — Кибернетик? — У бабули были явно неплохие задатки для ЧК.
 — Примерно, — усмехнулся Котов, почему-то вспомнив слова «Кибернетика — продажная девка империализма», — хотя, знаете ли, сейчас этот термин употребляется не часто. Больше говорят об информатике.
 — Ну и как вы себя чувствуете в этом мире? — Старые большевики окольных путей не искали, били в лоб.
 — Если можно, как ваше имя-отчество? — спросил Котов. — Меня зовут Владислав Игнатьевич.
 — Я — Дмитрий Константинович Агапов. А это моя супруга — Нина Васильевна.
 — Очень приятно. Так вот, Дмитрий Константинович, не могу сказать, что мне в этом мире плохо, но и что хорошо — тоже не могу.
 — Значит, вам тоже не все по нутру? — продолжал настаивать дед.
 — Конечно, — прихлебывая компот, согласился Котов, — например, цены.
 — Кусаются? — Старик Агапов, как видно, рад был услышать это заявление.
 — Растут слишком быстро. Много накруток, которые позволяют кому-то делать деньги из воздуха.
 — Ну а общий курс вы как, одобряете?
 — Общий курс одобряю, — невозмутимо подтвердил Котов, пожелал всем приятного аппетита и вышел из-за стола.
 На пылинке-»тарелке» Дубыга и Тютюка размышляли над причинами неудачи. Особенно напряженно размышлял Дубыга. Он явно не хотел опростоволоситься перед стажером, но нехотя признал:
 — Как видишь, и на старуху бывает проруха. Что-то мы еще в этом Котове не просчитали. Да и Сутолокина сидела себе и жевала, как корова в стойле.
 — Да чего вы так сосредоточились на Сутолокиной и Котове? Можно кого-нибудь еще предобработать… Вон их тут сколько — сотни две.
 — Нет, это дело принципа. Есть такой принцип — не бросай дела, если начал.
 — Но ведь план! А мы время тратим.
 — Главное — качество. Надо учиться, а план это уж после…
 Котов, выйдя из столовой, пошел ко второму корпусу. У него было хорошее правило, во всяком случае, как ему казалось, — переваривать пищу в спокойной обстановке. Флегматичная Сутолокина, которая, видимо, даже не осознавала, что ей впервые за много дней не нужно мчаться в магазин, чтобы закупить продовольствие на мужа и дочерей, не нужно думать, как прожить две недели до получки, как-то неуверенно, то замедляя, то убыстряя шаг, шла следом за бизнесменом. Обгоняя ее, мчался Кирюша Пузаков, удравший от неповоротливых родителей, а позади ковыляли старики Агаповы.
 Пенсионеры нацеливались на скамеечку, стоявшую неподалеку от подъезда. Там был тенек и можно было посидеть, наблюдая за тем, как шахматисты ходят вокруг огромной доски, разбирая все ту же партию Бронштейн — Ботвинник. Однако на скамеечке уже сидели, полуразвалясь, Колышкин и Лбов в обнимку со своими девицами. Они, пообедав, распили бутылку у себя в номере и, слегка забалдев, вышли на воздух.
 — Может, попробовать вариант с «джентльменом»? — внес предложение Тютюка. — Скажем, пусть эти пристанут к Сутолокиной…
 — Это где ж тебя такому учили? — возмутился Дубыга. — Ну ты даешь! Сколько лет Колышкину? Двадцать восемь! А Лбову вообще двадцать три! Сутолокина им в матери годится. Если ты им сейчас такую идею подкинешь, они от стыда сгорят… Тем более рядом девки — первый класс. Можно, конечно, попробовать, чтоб девки ее задели. Только она сейчас в таком кайфе, что даже не заметит. Более перспективно, если мы деда с бабкой используем.
 Совершенно неожиданно для себя, но точь-в-точь как задумали Тютюка и Дубыга, Дмитрий Константинович подошел к лавочке и строго, по-партийному отчеканил:
 — Юноши, вы — молодежь, уступите место пенсионерам!
 — Пожалуйста, дедуля, присаживайся, — совершенно неожиданно ответил Колышкин, вставая, точно добропорядочный пионер. — Пойдем, чего тут сидеть…
 Дубыга произнес слова, которые, как знал из учебного курса Тютюка, обозначали высшую степень раздражения у местных реликтовых, хотя формально-лингвистически обозначали вступление в половой акт.
 Компания, врубив на полную громкость магнитофон, направилась в сторону пляжа. Агаповы уселись на лавочке и, развернув газету, погрузились в чтение.




 НА ПЛЯЖ!


 Дубыга переживал. Конечно, астральная сущность у него была куда крепче, чем у реликтового, но эмоции ей были не чужды.
 — Что за ерунда? С каких это рыжиков Андрюха Колышкин, которому в морду дать ничего не стоит даже отцу родному, вдруг так спокойно уступил деду место, да еще и ребят своих увел? Может, тут где-то плюсовик прячется? Ну-ка, дай контроль по полусфере!
 — Плюс не детектируется.
 — Все верно, откуда им тут взяться. Так… Ну, перелетаем к Сутолокиной.
 Александра Кузьминична прилегла отдохнуть и читала детектив, на обложке которого была изображена откинутая голова пышной блондинки — почти такой же, как та, на копии которой экспериментировали до обеда черти.
 — Давай-ка устроим тетеньке небольшой послеобеденный сон… — решил Дубыга. — Изобрази ей сексуальный контакт с образом Котова.
 — Котов ушел на пляж, — определил стажер. — Он в пятидесяти метрах от дома…
 — На черта он тебе нужен? — хмыкнул Дубыга. — Переходи сам в ближний Астрал, трансформируйся в образ и работай. А я пойду на пляж за Котовым.
 — А «тарелка»?
 — В «тарелке» полечу я.
 Дубыга молниеносно вывел стажера за пределы аппарата, и чертенок впервые очутился один на один с материальным миром. Пылинка с Дубыгой выпорхнула в окно, а Тютюка, уменьшенный до размеров амебы, осторожно опустился на растрепанную прическу Сутолокиной. Стажер тут же принялся старательно вспоминать, как надо вызывать сон, какие отделы мозга тормозить в первую очередь, какие — во вторую, а какие вообще выключать нельзя, чтобы не вызвать смерть материального носителя и неконтролируемый выход сущности в Астрал, где ее у Тютюки тут же уведут плюсовики, а заодно прихватят и его.
 Знания у него были, работал он добросовестно. Александра Кузьминична стала помаргивать, очки ее медленно сползли на нос, книжка легла на грудь, глаза закрылись, в довершение всего женщина захрапела.
 По сиреневому туману поплыли нечеткие фигуры, линии, размытые цветовые пятна, изредка мелькало что-то более-менее ясное: какие-то столы, стулья, лица, руки, глаза, автобусы, кирпичи, бульдозеры, сетки с продуктами, бумаги, чертежи…
 Сутолокина видела сон и на каком-то уровне подсознания понимала, что это сон, и ничего более. Александра Кузьминична сидела на рабочем месте, заваленном бумагами. Ни цифр, ни сметных позиций она различить не могла, хотя пыталась протирать очки. Когда она подняла глаза, то обомлела даже во сне: к ее столу шел совершенно голый Котов. В руке он держал какую-то бумагу, а в другой — сборник СНиП — строительных норм и правил за 1969 год.
 — Подпишите, пожалуйста, — попросил Котов, протягивая бумагу и обмахиваясь СНиПом.
 Александра Кузьминична стала искать ручку, но там, где она была всегда, в пластмассовом стаканчике с надписью «Сочи — 1973», ручки не оказалось.
 — Посмотрите в кармане, — посоветовал Котов, и тут, когда она решила поискать ручку в кармане жакета, обнаружилось, что ни жакета, ни кармана, ни ручки и даже, пардон, трусов у нее не имеется… А Котов подходил все ближе, огромный, весь из мышц, и с лоснящейся от пота кожей. И Александре Кузьминичне стало так горячо и страшно, так бессовестно интересно, что она как-то сама по себе стала падать на спину, жмурясь и бормоча:
 — Нет, нет, только в третьем квартале, только в третьем квартале текущего года…
 — Да, да, Александра Кузьминична! — Кивая, Котов нависал над падающей дамой, и ей уже казалось, что его руки смыкаются у нее за спиной и выделывают нечто восхитительно-хулиганское… — Именно в третьем квартале, ведь сейчас уже июль…
 И тут все прервалось, осветилось как будто яркой вспышкой и исчезло. Назойливая муха, с размаху стукнувшись о щеку реальной спящей Сутолокиной, выбила ее сущность из ближнего Астрала, из сладкого кошмара и вернула в материальный мир.
 «Приснится же такое!» Александра Кузьминична обнаружила, что у нее трясутся руки и участилось сердцебиение. Кроме того, от волнения заболела голова. Возможно, поднялось давление…
 Тем временем Тютюка был уже на борту «тарелки» — пылинки, куда его молниеносно вернул Дубыга. Аппарат сидел в волосах улегшегося под грибком на пляже Котова.
 — Зачем вы все обрубили, товарищ Дубыга? — обиженно скривился Тютюка, которому было ужасно интересно в этом астральном образе.
 — А хорошего понемножку… — осклабился офицер. — Ты сюда работать прибыл, а не совершать за людей грехи. У тебя и так потенциал минус, к тому же ты астральный по сути. Я обрубил все ровно там, где нужно было. Сон получился, конечно, слабо организованный, контролируешь развитие сюжета ты очень неуверенно, но это дело наживное. Ну зачем вместо того, чтобы смоделировать, допустим, обстановку домашней встречи, интима и прочего, ты устроил им свидание в помещении стройуправления? Тем не менее вышло довольно удачно. Вывели Сутолокину на уровень минус тридцать пять, совсем неплохо. К тому же прослеживается явный интерес к Котову. Это, пожалуй, первый успех за сутки.
 — Котова будем обрабатывать так же?
 — Никак нет. У него очень прочная нервная система, надо его чуть-чуть потрясти в реальном мире. Действуй короткими и выведи его в озеро. Пусть плывет на тот берег.
 — Зачем?
 — Там мы ему организуем приятную встречу.
 Тютюка, очень точно выверяя время и силу импульсов, довольно ловко заставил Владислава плыть через озеро.
 — Так! — похвалил Дубыга. — Выводи его вон в ту бухточку. Нормально. Взлетаем, уходим в лес на девяносто метров. Стоп! Котова уложить на траву, пусть загорает и отдыхает.
 — Готово! — доложил Тютюка. — Улегся!
 — Приготовиться к трансформации! Выходим в материальный мир, линейные размеры по местным стандартам.
 Котов лежал на животе в теплой, довольно жесткой траве, обдававшей его запахами перестоялого медосбора. Солнце щедро окатывало ультрафиолетом могучую спину, сушило затылок и плавки. Владислав был горд, что смог без остановки проплыть порядочную дистанцию кролем и даже не особенно запыхаться. Играла по жилам кровь. Великая сила — самоутверждение! Котов стал вспоминать тех из своих сверстников, которые по тем или иным причинам перешли в мир иной, — их набралось уже немало. Потом вспомнились ровесники без меры растолстевшие, обрюзгшие, с сердцебиениями, колитами, язвами, инфарктами, пропитые и прокуренные насквозь.
 Некоторым из них сердобольные детишки уже место уступают, как старикам. А он, Котов, — еще орел. Холостой, молодой, богатый, и у него все еще впереди. Именно так его учил специалист по аутотренингу.
 Внезапно из прибрежных кустов, окружавших бухточку, в которую заплыл Котов, послышался шорох. Владислав обернулся и постарался тут же отвернуться. В глазах застыло, однако на секунду, увиденное: две ослепительно красивые, загорелые, нагие…
 «Перегрелся, что ли?» — подумал он, подавляя искушение еще раз обернуться. Однако там, за спиной, явно были не фантомы. Там кто-то ходил, дышал, разговаривал вполголоса.
 — Молодой человек! — Бесстрашный и дьявольски-привлекательный голосок, окликнувший Котова, принадлежал длинноногой блондинке, но пользовался им офицер второго ранга первого уровня Дубыга. Вторая, очаровательная смуглянка, представляла собой внешнюю упаковку стажера Тютюки.
 — Молодой челове-ек! — еще раз позвала блондинка. — Если вы сильно смущаетесь, то можете перебраться в другое место, а если нет, то ведите себя естественно. Мы с подругой — натуристки, и нам вы не мешаете. Конечно, если будете приставать, это нам не доставит удовольствия.
 — «Приставать» — это в смысле хватать руками? — спросил Владислав, не оборачиваясь. — Нет, не буду. Я только чуть-чуть позагораю и поплыву обратно.
 — Приятно встретить интеллигентного человека, который уже подходит к цивилизованному уровню. — Блондинка Дубыга, взяв за руку смуглянку Тютюку, подошла поближе. — Мы тоже чуть-чуть позагораем неподалеку от вас. Надеюсь, мешать мы вам не будем.
 Котов перевернулся на спину и, закрыв глаза, подставил солнцу грудь. Красотки легли на траву шагах в пяти от Владислава.
 «Ну скромняга! — Дубыга поделился впечатлениями с Тютюкой в телепатическом диапазоне, и Котов услышать их не мог. — Даже и не взглянет на нас…»
 «Вы сами задали этот режим, командир, — заметил Тютюка. — Девиц две, а он один. И еще предупредили, чтобы не трогал…»
 «Ну, стажер, я с тебя балдею! То, что девушек две, еще ничего не означает. Напротив, у здешних реликтовых это должно повышать активность сексуального комплекса. А то, что предупредили, так это, наоборот, у всех местных вызывает еще большее желание нарушить запрет… Надо его немного постимулировать».
 — Как вам сегодня солнышко? — блондинка обратилась к Котову, не поворачивая головы.
 — Хорошо, — отозвался Владислав, — послеполуденное солнце, говорят, самое полезное.
 — Не слышала, — кокетливо хихикнула блондинка, — мне говорили то же самое про утреннее.
 — И правильно говорили, — согласился Котов, стараясь глядеть на кромку воды. — Важно, чтобы лучи не были прямыми: чем больше угол наклона лучей, тем мягче ложится загар и меньше опасности сгореть.
 — Вы что, врач?
 — Нет, инженер. А вы?
 — А мы — фотомодели… — объявил Дубыга. — Может быть, вы представитесь?
 — Владислав Игнатьевич.
 — Так официально… Ну, тогда я — Татьяна Александровна, а моя подруга — Ирина Алексеевна. Но нам намного проще, когда нас называют Таней и Ирой.
 — И я тоже ничего против не имею, если меня зовут Владом или просто Владиком. Вы тоже сюда вплавь?
 — Нет, на машине. Вечером уезжаем. А вы из дома отдыха?
 — Да.
 — Понятно, значит, холостой, как и все отдыхающие, — хохотнула Таня. — Мы тоже независимые женщины.
 Котов на это никак не отреагировал и повернулся на бок, спиной к собеседницам.
 — Знаете, — продолжал заигрывать Дубыга, — некоторые врачи считают, что загорать в купальнике менее полезно, чем совсем без одежды.
 — Почему? — поинтересовался Котов лениво, даже не повернув головы.
 — Потому что создается разность температур на прикрытых и неприкрытых местах, мокрая ткань забирает на себя много тепла. Иногда у женщин это даже вызывает заболевание груди.
 — Ну, мне это не грозит.
 — Еще бы, — вставил Тютюка. — Мужчинам следует опасаться за нижнюю часть: почки, предстательная железа всякая… Попробуйте как-нибудь позагорать без плавок. Кстати, сейчас вам это никто не помешает сделать.
 «Куда ты лезешь? — проворчал Дубыга в телепатическом диапазоне. — Не форсируй события! И вообще, пойди-ка прогуляйся по лесу… Это уже приказ!»
 «Есть…» — без энтузиазма ответил стажер.
 Его смугляночка встала, тряхнула антрацитово-черной сверкающей гривкой и сказала:
 — Танечка, я тут поблизости буду… Я ненадолго.
 Едва Ира скрылась за деревьями, как Тютюка получил от Дубыги телепатический приказ:
 «Еще раз попробуем вариант „Джентльмен“. Сейчас разойдешься на три азимута. Первый — триста метров на север — Ира. Второй и третий, двадцать пять метров от поляны, — два фраера в легком и злом подпитии. Пусть выходят из леса и начинают приставать к Тане».
 «А что делать Ире?»
 «Двигаться к поляне со средней скоростью десять метров в минуту. Как раз за полчаса все тут уже должно кончиться. Действуй!»
 Через несколько секунд из леса донесся треск веток и пьяный хохот.
 — Господи, — встревоженно произнесла Таня, — кого там еще несет?
 На поляну вышли, точнее, вывалились два красавца в грязных майках и джинсах.
 — Опа! — заорал один, стриженый наголо, но совершенно небритый, со спиралями щетины на щеках. — Баба-а!
 — Какая кыся! — захлебнулся от восторга другой. — Д-давай познакомимся? А-а, ты уже готова? И р-раздевать не надо…
 — Вы с ума сошли! — завизжала Таня.
 Владислав приподнялся из травы.
 — Мужики, не мешайте загорать. Весь кайф сломали.
 — Ка-айф? А ты кто такой? — приблатненно протянул стриженый. — Давно бычки в гляделках не шипели?
 — И кишки тебе не щекотали? — Второй вытащил что-то вроде финки.
 — Надоело, — с ленцой в голосе процедил Котов. Его движения были медлительны, обманчиво медлительны…
 — Дай ему, Лузга, чтобы быстрее валил! — посоветовал тот, что с ножиком. Лузга замахнулся, кулак просвистел по воздуху мимо Котова. Второй парень хотел налететь с другого бока, но получил точный пинок в пах. Он еще не успел разогнуться, как Лузга уже лежал в глубоком нокауте от удара в челюсть. Верный привычке не великодушничать, Владислав рубанул согнувшегося и матерившегося напарника Лузги по шее и уложил его на травку. Ножик-самоделку Котов подобрал и зашвырнул в воду.
 Таня стояла и дрожала. Дубыга отлично знал свое дело.
 — Какие гады! Мерзость! — бормотала девушка.
 — У вас есть во что одеться? — поинтересовался Котов.
 — Да…
 — Так идите оденьтесь…
 Дубыга заставил Таню прижаться к Владиславу и дрожать у него на груди.
 — Да не волнуйтесь вы, все нормально, — с досадой поморщился Котов. — Одевайтесь, а я пригляжу, чтобы эти, когда очухаются, пошли в нужную сторону.
 С этими словами он отстранил от себя блондинку и вернулся к лежащим на траве типам.
 Бритоголовый, медленно выходя из нокаута, тупо вертел головой, второй тоже хлопал глазами. Дубыге они мешали, и ему пришлось дать несколько коротких импульсов…
 — Все, все, начальник! — заторопился бритоголовый, привстал и, пятясь, пополз к лесу. Следом за ним, держась за определенное место, похромал и его корешок.
 «Тютюка! — приказал по телепатии офицер. — Собирайся в Иру, а эти оболочки уничтожь. И продолжай движение в том же темпе».
 — Что-то ваша подруга задерживается, — заметил Котов обеспокоенно, когда незваные гости исчезли за деревьями и там, уже незаметно для Владислава, распались на элементарные частицы, — не наткнулась бы она на этих…
 — А пойдемте ей навстречу… — предложила Таня.
 — Вы, может, хоть купальник наденете, — посоветовал Котов, — мало ли кто в лесу встретится… Не все же еще находятся на уровне мировой цивилизации.
 Пока на телепатическом уровне Дубыга высказывал Тютюке все, что думает, Таня ушла в кусты и через несколько минут вышла оттуда в купальнике, состоявшем из двух настолько узких полосок зеленой ткани, что, как выражаются математики, их размерами можно было вполне пренебречь. В руках был еще один купальник, вероятно Ирин.
 — Все остальное в машине, — пояснила блондинка, — я думаю, Ирка пошла туда.
 — Знаете, я все-таки немного не понимаю натуризма, — признался Котов. — Загорать — куда ни шло, но гулять по лесу, где полно комаров…
 — Тут их нет совсем!
 Дубыга приказал своей оболочке взять Владислава под руку, и они двинулись в лес.
 — Вы такой отчаянный, — заглядывая в глаза спутнику, польстила Таня, — полезли против двоих, да еще у них нож был… Сейчас редко можно найти мужчину, который так бесстрашно себя ведет.
 При этом, управляя походкой блондинки, Дубыга настойчиво заставлял ее мягкое бедро прикасаться к ноге Владислава.
 — Скажите, — спросил тот, оценивая эти прикосновения как отнюдь не случайные, — а почему вы поехали только вдвоем с подругой, без мужчин? Ведь встречу, которая произошла на берегу, можно было прогнозировать почти со стопроцентной вероятностью.
 — Н-ну… Предположим, что нам не с кем было поехать.
 — Не поверю, — улыбнулся Котов. — Две супермодели — и не с кем поехать?
 — Во-первых, мы не супер-, а просто фотомодели. Правда, в обывательских кругах считают, что фотомодель — это разновидность путаны. Но вы-то, надеюсь, не обыватель? Конечно, иногда приходится открываться, но не так уж часто. В основном мы позируем одетыми. Реклама трусиков — тут надо показывать пупок и бедра, но если надо рекламировать шубу или пуловер?
 — И все же вы не убедите меня, что совершенно одиноки…
 — Вы правы, у нас есть друзья. Но вы можете поверить, что сегодня им было некогда или, скажем, мы поссорились с ними?
 — Пожалуй, могу. — Владислав ощутил некоторую досаду на самого себя. Не хватало только заигрывать с девчонкой, которой на вид — едва двадцать пять. Он считал, что не вправе поддаваться зову физиологии, которая от легких касаний нежной кожи явно начинала о себе напоминать. Это тут же было зарегистрировано Дубыгой.
 «Тютюка! — позвал он по телепатии. — Выходи по пеленгу на нас, но не раньше чем через десять минут…»
 — А вы женаты, Владик? — спросила Таня.
 — Женат, — соврал Владислав, ощущая, что дыхание у него сбивается.
 Таня поглядела на него снизу вверх, очаровывающая голубизна ее взгляда хлынула в душу Котова, он мягко положил ладонь на талию спутницы.
 — Вы совращаете только женатых? — спросил он голосом, который стал низким и хриплым.
 Таня затрепетала и отвела глаза…
 — Я вас боюсь… — пролепетала она. — Немножечко…
 — Я тоже боюсь вас, — прогудел Котов, — по-моему, в вас есть что-то бесовское, не правда ли?
 Дубыга внутренне содрогнулся, но волевым усилием направил Танину руку. Непроизвольно она легла на бок Владислава, и они пошли дальше в обнимку.
 — Какой здесь страшный лес, — заметил Котов, пытаясь как-то отвлечь себя от мыслей, за которыми могли последовать весьма активные действия. Они шли под разлапистыми ветвями огромных елей, замшелые стволы некогда рухнувших от старости деревьев преграждали путь, а небо между верхушками казалось таким далеким, будто принадлежало другому миру.
 — Да, — согласилась Таня, — лес жуткий… Но с вами не страшно, вы — мой рыцарь… Жаль только, что вы женаты.
 — Почему жаль?
 — Потому что мне хочется быть с вами…
 «Да что я, в самом деле? — разозлился на себя Котов. — Импотент, что ли?» Он крепко обнял свою нежную спутницу и прильнул к влажным, полуоткрытым губам…
 «Тютюка! Срочно сюда! — рявкнул по телепатическому каналу Дубыга».
 И в тот момент, когда Таня, опьяненная и расслабленная поцелуем Котова, могла вот-вот повалиться на мягкий, словно ворсистый персидский ковер, мох, послышался осторожный кашель…
 — Это я, Ира, не помешаю?
 — Ой, — спохватилась Таня, отталкивая Владислава, — я совсем забыла…
 — Ты мой купальник взяла? — Выдернув из сжатого кулака своей красной от смущения подруги скомканный купальник, Ира приказала:
 — Владислав, не смотрите…
 Тому было не до нее, он отвернулся сразу от обеих, ибо физиология вполне здорового мужчины — вещь очень заметная…
 — Извините меня, — пробормотал он, — жара…
 — Мы дойдем сами, не провожайте нас, — прощебетала Таня.
 Их шаги быстро потерялись в лесных шорохах, а Котов, раздосадованный и злой, рванул обратно на берег. Едва дойдя до бухточки, он бросился в озеро, погрузил лицо в воду и, мощно загребая руками, поплыл назад, на пляж. Плыл он быстро, не чуя усталости. В душе у него было столько стыда, столько ощущения собственного ничтожества…
 Выбираясь на песок, Котов ругал себя уже меньше, и стыда у него тоже поубавилось, а вот досады было в избытке: «Хоть бы телефон спросил, идиот!» Ему было невдомек, что ни Тани, ни Иры уже больше нет в природе. Они исчезли, едва Дубыга и Тютюка скрылись за деревьями. «Тарелка» — пылинка мигом догнала Котова и одновременно с ним оказалась на пляже.
 — Командир, — спросил Тютюка, — зачем же мы на этот раз ему помешали?
 — Ну как ты не поймешь, Таня — искусственное образование, временная биоконструкция. Грех, который мог совершить с ней Котов, в зачет идти не может. Сущности-то у блондинки нет, точнее, сущность была моя. Это полная аналогия с твоей атакой на Сутолокину. Разница только в том, что ты работал в Астрале. Задача тут ставилась иная. Котов должен так разозлиться, что ему для самоутверждения обязательно нужно будет кого-то… хм… Ну, ты понимаешь. И Сутолокина под нашим чутким руководством станет таким объектом! Ну а потом мы их так закружим, что они на все семьдесят пять наминусят… А сейчас надо передохнуть, много энергии потратили на всей этой чертовщине! Отбой!




 ВЕЧЕР


 На закате нажарившиеся отдыхающие возвращались с пляжа. Сутолокина за прошедшие несколько часов из номера не выходила. Она кое-как справилась и с давлением, и с сердцебиением, но на пляж идти побоялась. В прохладном номере, с книжкой в руках, ей казалось безопаснее. Однако, сколько бы Александра Кузьминична ни пыталась занять свой ум похождениями детективных героев, ей постоянно виделись картинки пережитого во сне. Было в этом сне что-то опасное, какой-то потаенный страх, хотя при здравом рассуждении Сутолокина ничего страшного не находила. Александра Кузьминична считала, что все это от усталости, которая накопилась в организме и при переходе к новой обстановке дала о себе знать.
 Замуж Сутолокина — Сашенька Иванова — вышла очень рано и очень давно. По крайней мере, ей так казалось. Еще в детстве она познакомилась с тогда еще очень молодым Эдуардом Сергеевичем Сутолокиным, своим будущим мужем. Он писал кандидатскую диссертацию под руководством отца Александры Кузьминичны, и профессор Иванов после долгих разговоров о научных делах приглашал Эдика пить чай. Саше было двенадцать, а Эдику — двадцать четыре. За столом Сутолокин был чудесным собеседником, прекрасно знал все новинки литературы, а тогда, в пятидесятых-шестидесятых, то и дело выходило что-нибудь такое, от чего вся интеллигенция приходила в состояние полного шока или прогрессирующего обалдения. Хотя специальностью Сутолокина были вопросы нормирования труда в строительстве, он мог наизусть прочитать что-нибудь из полузапретной Ахматовой или ужасно популярной Ахмадулиной, не путал Евтушенко с Есениным, а Вознесенского с Рождественским. О современной прозе они с Кузьмой Афанасьевичем витийствовали куда больше, чем о прозе жизни и методах «фотографии рабочего дня». В конечном итоге они уже стали считать себя почти родственниками. Наверно, если бы Саша Иванова не согласилась выйти замуж за Сутолокина, ее отец просто усыновил бы Эдика.
 Но этого не потребовалось. Дело в том, что Саша никого иного, кроме Эдика, и не представляла в роли своего мужа. О том, что она выйдет за него замуж, впервые ей подумалось еще лет в пятнадцать. Как раз тогда все одноклассники и одноклассницы успели перевлюбляться друг в друга, а костистая и очкастая Саша оказалась вне игры. Ее никто не приглашал в гости, никто даже в шутку не оказывал ей знаков внимания. Не будь тогда вежливого, улыбчивого и корректного Эдуарда Сергеевича, Саша могла бы с собой что-нибудь сделать. Попросту говоря, Саша понимала, что никакой альтернативы у нее нет и быть не может. Видимо, так же рассуждали и ее родители.
 Все получилось блестяще. Сутолокин стал зятем профессора Иванова, въехал в его трехкомнатную квартиру и получил доверенность на машину. Кроме того, Сутолокин оказался заместителем заведующего кафедрой, очень скоро защитил докторскую и начал прицеливаться к месту декана. Саша тем временем, с двумя перерывами на год, закончила институт. Перерывы в учебе были связаны с рождением дочерей — первой из них было уже двадцать четыре, второй — двадцать два. Обе они вышли замуж и жили отдельно, покинув Старопоповск (бывший Новокрасноармейск).
 Наверно, сейчас супруги Сутолокины жили бы куда спокойнее и счастливее, если бы, еще до смерти блаженной памяти Леонида Ильича, Сутолокина не решили продвинуть по партийной линии. То ли он, будучи ректором после кончины профессора Иванова, сумел дать неплохое образование совершенно безнадежным детям некоторых ответственных работников, то ли потому, что в связи с грядущим 60-летием со дня основания институт был чем-то награжден, то ли еще по какой причине, но только Эдуард Сергеевич вдруг въехал в очень ответственный кабинет на втором этаже обкома. В этом кресле он, пережив трех первых секретарей, просидел аж до 1991 года и вылетел из него вместе с коллегами. С тех пор, вернувшись в Новокрасноармейск (вот тут-то он и стал Старопоповском!), Сутолокин числился безработным. Не то чтобы его никуда не брали, но… воздерживались. И тогда Сутолокин стал профессиональным революционером. Собрав еще с десяток единомышленников, он создал в Старопоповске Новокрасноармейский райком ВКП(б) и, числясь официально безработным, оказался его первым секретарем. В ноябре 1991 года ему даже удалось организовать демонстрацию из двадцати ветеранов войны и пяти — труда под грозным лозунгом: «Мишку — на Север!»
 Что же касается самой Сутолокиной, то она вынуждена была пойти работать сметчицей в стройуправление и получать копейки, чтобы прокормить себя, мужа и революцию. А кроме того, посылать что-нибудь дочерям и внукам.
 Впрочем, не все было так уж плохо. Кое-как концы с концами сводились, да и старые друзья все чаще о себе напоминали. Например, бывший третий секретарь Август Октябревич Запузырин, официально числившийся, как известно, президентом совета директоров российско-кот-дивуарского концерна «Интерперестрой лимитед» и успевший сдать партбилет за двадцать два часа до подведения итогов путча, тайно посетил Эдуарда Сергеевича и заявил, что частично признает свои ошибки. А потому готов возобновить уплату членских взносов. Бюро подпольного райкома постановило принять Запузырина А.О. в члены ВКП(б) и перечислить внесенную им сумму членских взносов на счет Э.С. Сутолокина — в целях конспирации райком собственного счета не открывал. Из этой суммы Эдуард Сергеевич и купил путевку в «Светлое озеро», поскольку решил, что его измотавшейся супруге все-таки нужно иногда отдыхать.
 Именно поэтому Сутолокиной казалось, что она совершила что-то не праведное. Как уже знает читатель, мужу она не изменяла ни разу. Даже во сне. Сексуальная жизнь была для нее чем-то вроде дополнения к другим домашним работам, а поскольку большая часть ее жизни проходила в роли домохозяйки, то она не очень отличала обязанность спать с мужем от обязанности гладить ему брюки, стирать носки или готовить обед. Даже в те времена, когда ее супруг сидел в обкомовском кресле и от его слова очень многое зависело, Александра Кузьминична не могла отойти от хлопот по дому. И это несмотря на то, что в обкомовские годы у них была солидная казенная дача с приложенным к ней обслуживающим персоналом. Но те времена уже давно канули в Лету…
 Если Сутолокина после пережитого во сне отходила, предаваясь размышлениям с детективом в руках, то Котов, приплыв на пляж, с ходу сделал пробежку на несколько километров по большому кругу вокруг дома отдыха. Затем он обнаружил спортгородок, где висел боксерский мешок с песком, и стал показывать все, на что способен обладатель зеленого пояса. Именно здесь его как следует рассмотрели возвращавшиеся с озера обитатели тридцать третьего номера.
 — Нормально работает мужик! — с уважением заметил Колышкин. — Очень крепенько для своего возраста.
 — Показуха… — не согласился Лбов, считавший себя непревзойденным знатоком различных единоборств.
 — Попросись к нему на спарринг фулл-контакт, — подзудил Андрей, но Никита что-то пробурчал насчет того, что он-де сегодня не в форме.
 — Красивый мужчина, — вздохнула Элла, — я бы на его месте в альфонсы подалась. Такому — все деньги за одну ночь отдать не жалко.
 — Опять вы о работе! — с досадой скривилась Соскина. — Уговорились же: эти двенадцать дней мы — свободные люди.
 — Не мы такие — жизнь такая, — философски вздохнул Колышкин. — Я бы этому мужику дал место в жизни. Но, поди-ка, с таким маваши-гири [1] он и без меня его нашел… Пошли, примем по сто грамм перед ужином.
 Выбив из себя тоску и злость, Владислав Игнатьевич вернулся в номер и, приняв душ, привел себя в обычное, быть может несколько ущербное, но вполне уверенное состояние.
 Когда Сутолокина явилась на ужин, ее нервная система тоже была почти в порядке. Однако, погруженная в свой внутренний мир, она как-то позабыла, что ей предстоит сидеть вместе с тем человеком, который во сне произвел на нее покушение. Котов, ополаскиваясь, несколько задержался в корпусе и пришел как раз в то время, когда старики Агаповы и Сутолокина доели кашу и ожидали появления макарон с котлетами. Старики, как и за обедом, предавались историко-революционным воспоминаниям, мыли кости Ельцину и прочим деятелям. Сутолокина, которая во многом разделяла взгляды обкомовских старичков, но во многом и не разделяла, увидела приближающегося к столу Котова и ощутила нечто похожее на восторг и страх одновременно. Если бы официантка Дуся с тележкой, заставленной тарелками, успела довезти котлеты до их стола, то Сутолокина, опустив взгляд на тарелку и сосредоточившись на котлетах, смогла бы не смотреть на него… Но Дуся, по которой коротким импульсом выстрелил Тюткжа, свернула в другой проход, и котлеты приехали лишь несколько минут спустя.
 — Молодец! — похвалил стажера Дубыга. — Профессионально сработал.
 Сутолокиной было очень стыдно. Но поделать с собой она ничего не могла. Ей дьявольски хотелось поглядеть воочию на человека, который во сне был так фантастически привлекателен. Даже когда появились котлеты, она уже не сумела отвлечь себя от Котова. Накалывая на вилку макаронину и вынужденно опуская глаза, она с затаенной радостью ждала той секунды, когда сможет, подняв глаза и отправив эту гадость в рот, еще раз на мгновение увидеть его лицо…
 — Внимание Котова на Сутолокину, — восторженно заметил Дубыга, — в три с половиной раза повысилось! Ну-ка, всыпь ему короткий, пусть спросит, как ее зовут!
 Котов, конечно, не мог не заметить, как Сутолокина на него посматривает. «Ах ты старая кляча, — подумал он, — ну ты-то куда?»
 — Отрицательный потенциал Котова растет, — доложил Тюткжа,
 — Ты короткий на знакомство дал?
 — Дал.
 — Так чего он молчит?
 — А хрен его знает! — с удовольствием пользуясь местной терминологией, буркнул Тютюка.
 — Давай повторный, и подлиннее!
 «Дурак ты, Владик, — оценил себя Котов, с легким ужасом ощущая, как из каких-то потаенных углов души лезет в голову всякая грязища. — А эта чем не баба? И далеко ходить не надо — перебежал коридор, да и все. Она же готова хоть сейчас, у нее даже уши от одного взгляда на тебя краснеют. Конечно, ей два шага до пенсии, она угловата, немного неуклюжа, не следит за лицом, но оно у нее вполне симпатичное, если снять очки. И ножки еще не синие и не опухшие. И кой-какой бюст имеется, и даже попка. Наверно, и остальное оборудование в комплекте. Бабы, которым под полтинник, — это море огня, у многих нимфомания начинается…» Всплыли в памяти жадные ласки Надежды Пробкиной. Правда, та была полненькой и упругой, а эта несколько худосочна, но зато у этой лицо не такое страшное…
 — Послушайте, — сказал он вслух, — нам здесь, по-видимому, еще двенадцать дней пребывать за одним столом. Господа Агаповы — или, если им так больше нравится, — товарищи Агаповы со мной уже познакомились. А с вами, симпатичная соседка, мы еще не знакомы…
 — Меня можно звать Саша… — пролепетала Сутолокина, опуская глаза и розовея, несмотря на общую бледность. — А вас?
 — Можно Владиком.
 Котов посмотрел на свою потенциальную жертву взглядом профессионального донжуана. После этого взгляда бедная Сутолокина была готова упасть, хоть прямо со стула…
 — Вы себя плохо чувствуете? — заботливым тоном произнес Владислав. Этого Сутолокина уже не могла перенести. Она пробормотала что-то вроде: «Да, мне, кажется, нездоровится», встала из-за стола и неверными шагами пошла в корпус.
 «Нимфоманка». Поставив этот диагноз, Котов, как ни странно, тут же охладел к даме и почувствовал отвращение к самому себе. Не обращая внимания на стариков Агаповых, начавших с подозрением принюхиваться к котлетам и рассуждать о вкусной и здоровой пище времен культа личности, он смел в желудок все, что находилось в тарелке, и направился в номер.
 Сутолокина услыхала его шаги еще на лестнице. Она лежала у себя на кровати, уткнув пылающее лицо в подушку и с ужасом думая, что дверь в комнату за собой не заперла. Однако, прислушиваясь к шагам и в смятении представляя, что будет, если он, этот дьявольский Владик, вдруг возьмет да и войдет сюда, к ней, она тем не менее не встала и не повернула ключ в замке. Шаги послышались совсем близко. Еще секунда — и Котов остановился напротив двери тридцать второго номера. Сердце Александры Кузьминичны билось так, что, казалось, расшибется вдребезги о грудную клетку… Одна мысль сверлила мозги несчастной дамы: «Постучит или не постучит?» Она была готова простить все, даже если бы кавалер вошел без стука.
 Котов действительно стучать не стал, но и входить к ней без стука — тоже. Он отпер ключом свой тридцать первый и совершенно спокойно вышел на балкон — полюбоваться закатом.
 Из тридцать третьего доносились хохот, звон посуды и визг — Колышкин и Лбов уже начали активный отдых с Эллой и Людой. Пока эти четверо находились на стадии выпивки. В перерыве они тоже вышли на балкон и задымили сигаретами. Котов никогда не курил и дыма не переносил, но замечание соседям делать не хотелось. Во-первых, устное замечание, скорее всего, не подействовало бы, во-вторых, оно могло вызвать драку, а в-третьих, Владислав, будучи привержен идеалам демократии, не хотел нарушать права людей травиться никотином. Следуя известной заповеди каратистов «Если можешь не драться — не дерись» и будучи убежденным, что избить в первый же день отпуска двух человек — вполне достаточно, Котов ушел с балкона и закрыл за собой дверь.
 Он вышел из номера и спустился к шахматистам. На доске оставалось по одному королю и по одной пешке, и какая из пешек раньше проходила в ферзи, понять было сложно. Глубокомысленные рассуждения последователей Бронштейна и Ботвинника Котову были чужды, и он зашагал по большому кругу вокруг дома отдыха…
 Когда Владислав вышел из номера, Сутолокина вновь сжалась от предчувствия, что он войдет к ней без стука, но и это предчувствие ее обмануло. Александра Кузьминична на несколько секунд успокоилась, а потом неожиданно для самой себя разозлилась. Заперев наконец дверь и задернув окно шторой, она разделась и стала разглядывать себя в зеркале платяного шкафа.
 «А ведь я еще совсем ничего! — сделала она оптимистический вывод. — В моем возрасте большая часть женщин в СНГ — это квашни на слоновьих ногах. А у меня еще не синие ноги, и даже вены узлами не торчат. И грудь не похожа на вымя коровы-рекордистки. И на два пустых кошелька — тоже! Да я еще захочу — и заверчу этого Владика! Тоже мне, принц!»
 Такой подход к собственным неудачам на любовном фронте у Сутолокиной выработался давно. В мыслях ей ничего не стоило стать остроумной, хладнокровной и беспощадной женщиной. Однако, когда дело переходило на реальную почву, ей, как правило, не везло. То есть даже не как правило, а вообще не везло, ибо Сутолокин Эдуард Сергеевич и по сей день оставался у нее единственным мужчиной. На работе, в компаниях, на отдыхе — словом, везде, где ей выпадало счастье оказаться одной, без мужа, она, когда ей хоть чуть-чуть начинал нравиться мужчина, тут же терялась и выглядела такой дурой, что объект ее устремлений убегал сломя голову. Иногда бывало, что и она кому-нибудь нравилась, но тогда она, совершенно изменившись, приобретала черты Снежной Королевы и изображала такую высокую степень недоступности, что мужики тут же перестраивались и мгновенно находили себе что-нибудь попроще. Другая бы женщина давно удавилась от злости на свою глупость, но Сутолокина по-прежнему жила и старела, убеждая себя, что все, что ей не удалось, — это ниже ее достоинства и стоит ей только захотеть, как она будет строить египетские пирамиды из сраженных насмерть мужчин.
 Нарядившись соответствующим образом и наложив на лицо боевую раскраску, Сутолокина пошла на танцы. Однако там, кроме двух десятков мальчишек и девчонок, годившихся Сутолокиной в дети, никого не было. Во всяком случае, там не было никого, кем она могла бы заинтересоваться. Так, конечно, думала сама Александра Кузьминична. На самом деле там не было никого, кто мог бы заинтересоваться ею.
 Сутолокина вернулась в номер, не закрыв дверь, упала на койку и, вытащив из-под подушки детектив, принялась его дочитывать.
 А Котов, сделав три больших круга терренкура, обнаружил, что на футбольном поле собралось человек десять мужиков, которые с увлечением двенадцатилетних школьников гоняют мяч. Он тут же вписался в игру, забил гол и не ушел с площадки, пока игра не закончилась. Было уже одиннадцать часов вечера.
 Пылинка с чертями на борту все это время сидела у Котова в волосах. Еще в самом начале игры Тютюка спросил у своего шефа:
 — Может, погоним его отсюда?
 — Зачем? — возразил мудрый Дубыга. — Пусть носится и самоутверждается. Победитель — это победитель, он разгорячится, и его потянет на подвиги…
 Когда же Котов, набегавшись, пришел в номер, смыл футбольную грязь под душем и заснул сном праведника, Тютюка заметил, что клиент, похоже, устал и ни на что не способен.
 — Способен, способен, — возразил офицер. — Часика три поспит, мы его разбудим и отправим к Сутолокиной…




 НОЧЬ


 Тем временем в тридцать третьем номере гулянка перешла в завершающую стадию. На одной из кроватей поскрипывали Соскина с Колышкиным, на другой — Шопина со Лбовым. Котова, дрыхнувшего без задних ног, которые он оттопал на футболе, это мероприятие никак не беспокоило. А вот Александре Кузьминичне, которую детектив не только не усыпил, но, наоборот, лишил сна, вся «музыка», доносившаяся из веселого номера, действовала на нервы, и не только на них. Ритмичный скрип, не оставлявший никаких сомнений, доносился и в семейную обитель Пузаковых.
 Пузаковы, в основном, уже спали. Кирюша, которому отец за день вырезал из веток лук, свисток и десять стрел, оперенных вороньими перьями, набегавшийся и накупавшийся, тихонько посапывал со счастливой улыбкой на лице. Марина Ивановна, сумевшая составить из цветов и веток какую-то затейливую икебану, вволю искупавшись и позагорав, тоже отдалась Морфею. Впрочем, перед Морфеем она побывала в объятиях законного супруга. Кирюша на это время получил свободу и с индейскими воплями носился по освещенной лампами площадке, изредка пуская стрелы в щит с непонятной надписью: «Когда кругом раздевают — мы обуваем!» После того, как долг супруга перед супругой был исполнен, Пузаков отловил чадо, привел в номер и запихал в постель. Так что Марина Ивановна уже спала, Кирюша тоже успел заснуть, а Владимир Николасвич вынужден был слушать отзвуки рэкетирской оргии.
 Нельзя сказать, чтобы его это сильно раздражало. Пузаков, как многие люди, считающиеся в миру положительными и деловыми, морально устойчивыми и прекрасными семьянинами, был не чужд некоторым слабостям. Еще в детстве он, будучи в пионерском лагере, обнаружил достаточно удобную щель в перегородке, отделявшей туалет для мальчиков от туалета для девочек, и тайно проводил весьма интересные для себя наблюдения. Уже будучи женатым, Пузаков любил, когда в его доме останавливались супружеские пары из числа его родственников и родственников жены — ему нравилось, лежа в соседней комнате, слышать то, что происходило между гостями. Наконец купив видеомагнитофон — «чтоб Кирюше мультики показывать» — Пузаков приобрел у одного из знакомых кассету с записью такой крутой датской порнухи, что даже когда смотрел ее по десятому разу, очень стеснялся. Поэтому сейчас, слыша долетавшие через стены и коридор скрипы, шелест, ахи и вздохи, Владимир Николасвич улыбался не менее счастливо, чем его спящий сын. Он знал: если что — крутобокая Марина Ивановна его в беде не оставит…
 — Ну что, начинаем будить? — спросил Тютюка, когда в тридцать третьем наступил перерыв и послышался храп Никиты Лбова.
 Дубыга несколько задержался с ответом, и в тот самый момент, когда он уже хотел дать приказ стажеру, пришел внезапный сигнал по экстра-связи из Большого Астрала:
 — Офицеру второго ранга первого уровня Дубыге срочно прибыть в точку «Зет».
 — Так, — проворчал Дубыга, — сиди здесь и не рыпайся. Наблюдай. Я скоро!
 Дубыга испарился, а Тютюка, как примерный стажер, продолжил наблюдение. Как-то незаметно пролетели первые полчаса, уже намного заметнее — вторые, третьи заставили стажера беспокоиться, а четвертые — волноваться. Когда минуло два с половиной часа, он рискнул дать запрос по экстра-связи.
 — Продолжайте наблюдать! — ответили ему. — В точку «Зет» Дубыга не прибыл, выясняем причины.
 За это время гуляки из тридцать третьего успели проснуться, поржать, а затем зазвякало стекло бутылок и стаканов. Еще немного ржания и хихиканья, визг Соскиной, которую кто-то в темноте укусил за ляжку, легкая возня — и снова наперебой заскрипели койки.
 Сутолокина, которая было задремала, от визга Соскиной проснулась и, в ярости ворочаясь на своей односпальной кровати, скрежетала зубами. В телепатическом диапазоне в пространство несся вихрь несфокусированных сигналов: «Кобели! Проститутки! Это же надо — ни стыда, ни совести!» Все это составляло основной смысл сигналов и стало надоедать Тютюке, который, как и все астральные субъекты, плохо переносил воздействие информационно-несущего излучения с высоким процентом иррациональной информации. Конечно, можно было отключиться от Сутолокиной или вообще вырубить ее, чтобы заснула, но Тютюка был исполнительным стажером и приказ «наблюдать» выполнял честно. Так прошел еще час, за окнами появились проблески рассвета.
 — Стажеру Тютюке! — рявкнула экстра-связь. — Дубыга в ближайшие трое суток на объекте не появится. Временно остаетесь за него. Действовать по обстановке, соблюдать инструкции, вести предобработку реликтовых интеллектов в соответствии с плановыми заданиями по количеству и в соответствии с утвержденными стандартами по качеству. Конец связи!
 Стажер всей своей астральной сущностью ощутил страшное одиночество. Он ведь только подмастерье, выполняющий отведенную ему функцию. Сверхзадача, поставленная начальством, ему не по плечу. Правда, он в тысячи раз сильнее, чем любой из реликтовых, как дети гордящихся тем, что умеют посылать в космос примитивные зонды, взлетать на две-три сотни километров за пределы атмосферы и считающих самым мощным оружием энергию синтеза гелия из водорода.
 Бедняги! А какие примитивные у них представления о борьбе Плюса и Минуса! Ангелы в белых одеждах и черти в саже с рогами и хвостами… Котлы, сковородки ада, геенна огненная, сера кипящая… Хотя, конечно, кое-кто из них просто поражает точностью догадок, но средний-то уровень! Где-то кто-то уже понимает, пусть и неосознанно, необходимость Великого Равновесия, а другим — вот этим четверым за стеной, которые опять проснулись и скрипят, — не подняться выше страха перед милицией. Тютюка же ощущал ту ответственность, тот Великий Страх, который должен был хранить вечно. Он — защитник Великого Равновесия, Минус на Минус дает Плюс. И он, Тютюка, здесь, в этом смешном реликтовом мире, принял под контроль зону, оставшуюся после ухода в Высшие Уровни великих и мудрых Ужуга Жубабары и Зуубара Култыги. Зону, в которой беспорочно действовал Дубыга. Что там с ним приключилось — неизвестно. Но зона должна работать, и теперь это зависит только от стажера Тютюки.
 В этот самый момент небо осветилось первыми лучами восходящего солнца.




 ГОСТЬ ВАЛИ БУБУЕВОЙ


 Котов прекрасно выспался, и солнечные лучи ласкали его мускулы во время утренней пробежки. «Адидас-торшн» мягко пружинили, дыхалка работала отменно. Он пробежал круг, второй, третий, ощущая с радостью, что все у него работает как надо, что он не сдает, что он превосходит тех, кто не имеет воли заставить себя вылезти в седьмом часу из-под одеяла, тех, у кого болит голова и трясутся руки с похмелья. Он ощущал себя тем самым сильным и всесторонне развитым человеком, которого, увы, кое-кто так и не сумел вырастить…
 А вот Сутолокина не выспалась совершенно. Заснуть ей удалось не раньше трех часов утра, а поскольку окно номера выходило на восток, то солнце разбудило ее много раньше, чем следовало. Она задернула штору, попыталась вновь заснуть, но мысли все время возвращали ее к вчерашним переживаниям. Ненависть к себе и еще большая ненависть к Котову пережигались у нее в сердце!
 Пузаковы проснулись, потому что солнце разбудило Кирюшу и он стал требовать, чтобы все пошли купаться. Ни Марина Ивановна, ни Владимир Николасвич на озеро не хотели, они предложили Кирюше пока побегать во дворе — но ни в коем случае не ходить без них на озеро! Когда Кирюша спросил, почему они не могут пойти с ним сейчас же, папа и мама ответили, что им нужно кое о чем поговорить. Кирюша с луком и стрелами вышел во двор, где пенсионеры разыгрывали партию из матча Ботвинник — Таль, там с ним повстречался другой мальчик — его по странному совпадению звали Вовочка. Лука у Вовочки не было, но зато он знал очень много слов, которых еще не знал Кирюша. Первым из них было слово, прозвучавшее в следующем контексте:
 — Твои, что ли, тоже трахаются?
 Кирюша отрицательно помотал головой, но Вовочка довольно быстро объяснил новому приятелю, что понимается под словом «трахаются». После этого они пошли стрелять из лука.
 Четверка из тридцать третьего опохмелилась, ей стало хорошо и весело. К вящему недовольству Сутолокиной, из их обиталища вновь послышались хохот, визг и иные сопутствующие звуки. Из-за стены, где чета Пузаковых исполняла свой супружеский долг, тоже слышалось что-то ритмично-скрипичное, и нервы Александры Кузьминичны опять разыгрались. Она умылась, оделась и, прикинув, что до завтрака успеет искупаться, направилась к озеру.
 На пляже никого не было. Сутолокина даже обрадовалась этому, потому что вчера ей показалось стыдным идти туда, где все или дочерна загорелые, или уже подрумяненные, а она будет белой вороной. Кроме того, купальник у нее был немного устаревший, хотя надеть современный она ни за что не решилась бы. Плюс ко всему Александра Кузьминична не умела плавать.
 Раздевшись, она вошла в воду, поеживаясь и оплескивая себя ладонями. Затем рискнула присесть по шею, откинула голову, подставив лицо солнцу. Прохлада воды ее совершенно успокоила, солнце — воодушевило. Жмурясь, она наслаждалась этими природными ласками, но тут внезапно послышался шумный плеск. Это Котов, закончив пробежку и разминку, приступил к водным процедурам. Он даже не обратил внимания на торчавшую из воды голову Сутолокиной, а она — по счастью, вероятно, — не успела разглядеть пловца, который, рассекая зеркало озера, поплыл на противоположный берег. Котов вновь оказался в той же бухточке, где повстречался с «натуристками». На сей раз тут было пусто, трава была холодна от непросохшей росы, а солнце освещало лишь небольшой пятачок поляны. Тем не менее Котову очень хотелось — хотя разумом он понимал, что это невозможно, — снова увидеть ту самую девушку Таню. Он сидел на прогреваемом солнечными лучами пятачке с грустной усмешкой, но тут его внезапно тронула за плечо теплая и мягкая рука… Перед Котовым стояла Таня.
 — Доброе утро, — нашелся Тютюка. Никакого плана действий у него не было.
 — Здравствуйте, — ответил Котов, усиленно хлопая глазами, чтобы убедиться — перед ним не мираж. — Вы опять загораете?
 — Да, а вы по-прежнему переплываете озеро?
 — Переплываю, — кивнул Владислав. — Прошлая встреча так неожиданно прервалась… Я надеялся на новую и, кажется, не ошибся. Вы опять вместе с Ирой?
 — Сегодня я одна.
 — И вы не боитесь, что опять появятся хулиганы?
 — Вы же здесь. Я видела, как вы плыли через озеро.
 — Так вы тоже пришли сюда из-за меня?
 Котов обнял ее за плечи. Таня не отстранилась и спросила тихонько:
 — Вы не слишком самоуверенны?
 — Мне кажется — нет… — Котов поцеловал один голубой глазик, пугливо сбежавший под пушистые реснички, потом второй. Нимфа, е-мое! Лесная нимфа!
 Тютюка, честно говоря, не знал, что заставило его быть столь безжалостным к искусственному материально-астральному образованию «Таня». Вероятно, сенсорные ощущения субъекта, в котором временно разместилась сущность Тютюки, очень понравились стажеру. Таня самоотверженно и бесстыдно принялась целовать Владислава. Ну, это уже не могло вызвать у Котова каких бы то ни было сомнений, и уже через несколько секунд Владислав повалил Таню на травку…
 «Внимание! — раздалось предупреждение из „тарелки“ — пылинки, сидевшей в Таниных волосах. — Дистанцируйтесь от искусственного объекта! Размягчение пограничного слоя! Размягчение пограничного слоя!»
 — Нет! — Совершенно неожиданно, отшвырнув от себя Владислава — а это было непросто сделать даже крепкому мужику! — Таня вскочила на ноги и со скоростью спринтера помчалась в лес. Котов подумал было, что это игра, рванулся следом… Но Тани уже не было, она исчезла бесследно.
 Неизвестно, кто после этого волновался больше: Котов, минут десять бегавший по лесу и разыскивавший свою исчезнувшую партнершу, или Тютюка, который только сейчас понял, какой опасности подвергался. Дело было, конечно, не в утрате невинности или иных реликтовых предрассудках. Тютюка, как и все астральные субъекты, не имел пола и половых проблем. Его сущность можно было разместить где угодно, хоть в мужчине, хоть в женщине, хоть в носороге. Однако при этом материальная оболочка изолировалась от привнесенного астрального. Пограничный слой между материальным носителем и астральной сущностью не позволял Тютюке утратить связь с Большим Астралом и вместе с тем давал ему возможность управлять Таней. Размягчение пограничного слоя означало, что сущность Тютюки могла постепенно быть втянутой на материальный носитель и он, утратив свойства астрального субъекта, превратился бы в реликтовый интеллект! Причем в данном случае это усугублялось тем, что он оказался бы внедренным и растворенным в искусственном образовании, не имеющем никакого официального статуса в сообществе реликтовых! Ни паспорта, ни прописки, ни фамилии, ни отчества… Нет, отчество, кажется, было, Дубыга представил ее как Татьяну Александровну. При всем этом Таня не имела бы даже четкой памяти, не говоря о том, что все сведения о себе она сообщила ложные, выдуманные Дубыгой. В лучшем случае ее бы приняли за идиотку и отправили в психбольницу, а в худшем — за мошенницу или воровку.
 Но самое главное — Тютюка как оформленная сущность перестал бы существовать и вырваться из этого тела уже не смог бы. Ему пришлось бы ждать, пока эта девица состарится и утратит материальный носитель. Но тогда ему придется идти в Астрал на общих основаниях… Не дай, как говорят здешние, Бог, чтоб его перехватили плюсовики — термообработка с обдувом на протяжении тысячи лет! А свои, если все-таки сумеют выдернуть его отсюда, снова загонят на нулевой уровень, заставят по новой проходить учебный курс, практику, а потом стажировку первого уровня…
 «Вот сучка! — переплывая озеро в обратном направлении, размышлял Котов. — Черта с два я еще попадусь! Она же издевается надо мной. Конечно, никаких сомнений быть не может! Наверняка в прошлый раз нарочно подговорила эту свою подружку выскочить в самый неподходящий момент. И сейчас увидела, что я уже снимаю плавки, — и в кусты! А потом в компании таких же замотаек начнет хвастаться, как ловко дурила „мужика лет под сорок“. Ну, попадись она мне еще раз — из принципа изнасилую!»
 Надо сказать, что Александра Кузьминична в это время уже покинула пляж. Умиротворенная прохладной водичкой, завернув мокрый купальник в полотенце, она не спеша шла по дорожке в направлении второго корпуса. Навстречу ей, солидно и с чувством собственного достоинства, двигалась дежурная горничная Валя Бубуева, за которой странной походкой спешенного кавалериста пытался угнаться некий гражданин в широких штанах, цветастой рубахе и с очень плохо выбритой физиономией. Ростом гражданин был значительно ниже Вали.
 — Валя-а… — нудил гражданин, — не спеши, слушай, я нэ могу так быстро, да-а…
 — Ну и не ходи за мной, — проворчала Валя, — отстань, люди смотрят…
 — Валя-а, ты мне жена, нэт? Зачем бегаешь, а?
 — Я в разводе с тобой, понял?
 — Какой развод, слушай! Поедем домой, а?
 — Ты мне что обещал? — притормозив и подбоченясь, перешла в наступление Валя. — Ты обещал, что у тебя две жены будет, даже четыре! А я два года с тобой одна прожила! Что, ни одной дуры больше не нашел, так?
 — Обижаешь, слушай! Зачем тебе мои жены, а? Плохо, что я одну тебя люблю, да?
 — «Люблю!» — передразнила Валя. — Я что, трактор, за всех пахать одна? Вот заведи сперва еще одну, тогда приеду.
 — Денег нет, слушай! Калым большой! Я бедный — «Волгу» покупал, у меня одни долги сейчас.
 — Вот и трахайся со своей «Волгой», — посоветовала Валя. — А я женщина свободная, у меня есть права человека. Понял, Бубуев?
 — Валлаги, я зарежу тебя, слушай!
 — Я тебе так зарежу, — прищурилась Валя, — штанов не удержишь!
 — Дед говорил — не бери русскую, плохо будет. Отец говорил — не бери гяурку, дурак будешь. Очень верно, дурак! — самокритично вздохнул Бубуев.
 Как раз в этот момент мимо прошла Сутолокина и кивнула Вале: «Здравствуйте!»
 — Здрасте-здрасте… — ответила Валя и, подождав, пока Сутолокина удалится на дистанцию, сказала:
 — Вот, Заурчик, видишь бабку? Возьми такую в жены, она будет тебе посуду мыть, стирать, ходить в магазин, прибираться, а я буду, как Гюльчатай — любимой женой. Ну, изредка могу ей помочь, не сволочь же.
 — Она старая, слушай, ей сорок лет… Зачем такая, а?
 — Дешевле возьмут. И потом, она мне как мама будет…
 — Бисмилла-ар-рахмани-р-рахим! — вздохнул Бубуев. — Хорошо, будем делать!
 — Поклянись!
 — Валлаги, биллаги, таллаги! Клянусь матерью! — И с этими словами Заур Бубуев повернул обратно.
 — Ох, уродище! — хохотнула Валентина. — Он же, дурак, и впрямь решил Сутолокину уговорить!
 Александра Кузьминична, однако, уже успела подняться к себе в номер, и Заур потерял ее из виду. Зато он узрел спускающихся из корпуса Колышкина с компанией и почувствовал себя не очень уютно. Конечно, вроде бы здесь был не базар, но кое-какие деньжата у Заура имелись, и ему очень не хотелось, чтобы Колышкин или Лбов обратили на него внимание. Бубуев шмыгнул за спину одного из старичков, записывавших размещение фигур в партии Ботвинник — Таль, чтобы после завтрака начать все сначала.
 Рэкетиры его не заметили. Честно сказать, им было вовсе не до того.
 — Все! — с твердой решимостью припечатал Колышкин. — Отметили приезд — и теперь только культурный отдых. Иначе форму потеряем.
 — Ага, — поддакнул Никита, — совершенно с вами согласный, гражданин начальник!
 — А этот, спортсмен, опять мешок лупит, — заметила Шопина, пытаясь стереть расплывшиеся тени уголком платка, — здоров!
 — И не лень ему? — вздохнула Людмила. — С такой силой можно трех баб сразу обслуживать, а он, чудовище, мешок выбивает…
 Котов отводил душу в спортгородке. На его «работу» глазели мальчишки, деловито спорившие, «уделает» ли Котов Брюса Ли.
 Котов вспомнил, что пора переходить к водным процедурам. Он ополоснулся в душе, вернул спокойствие организму и потопал в столовую.
 — Доброе утро! — приветствовал он соседей по столу.
 — Доброе утро, — нехотя ответила Сутолокина. При взгляде на Котова она опять начала испытывать неловкость. У нее было ощущение, что Котов все понимает и издевается над ней. Как она ни старалась, воспоминания о том сладком кошмаре, который ей привиделся вчера, тревожили ее и не позволяли спокойно смотреть на Котова.
 — Вы слушали сегодня радио? — спросила у Котова бабка Агапова.
 — Нет, я его просто не могу слушать.
 — И я тоже! — подхватил старик Агапов. — Не могу разобрать, чем радио «Россия» отличается от радио «Свобода». Злорадствуют все, сволочи!
 — Стреляют везде, — вздохнула бабка. — Моя бы воля — я бы по Кремлю…
 — Нинуля у меня в войну в политотделе работала, — как бы извиняясь, сообщил дед, — воин!
 — Вот-вот, — буркнула Нина Васильевна, — мы, старухи, побоевитей вас будем! Вам бы только задницы греть, а воевать норовите других послать. И что я в тебе нашла? Мне вон в тридцать пятом красный донской казак лейтенант Зозулин руку и сердце предлагал! А я, дура, за тебя вышла! Сейчас была бы казачка. Всех внуков бы в горячие точки послала!
 — Как вы страшно говорите! — покачала головой Сутолокина. — Ведь их там убить могут…
 — А здесь не могут? — осклабилась бабка. — Ты, дочка, видно, плохо газеты читаешь. Преступность вон какая. Был бы товарищ Сталин, так он бы всех этих гадов за трое суток перебил. Прямо к стенке!
 Воинственная бабка прицелилась пальцем в широкую спину Колышкина, мирно поглощавшего кашу.
 — Нет уж, — сказала Сутолокина, — Сталина я не хочу.
 — А ты при нем жила? — ехидно спросила бабка.
 — Жила немного, я ведь сорок шестого года рождения…
 — Господи! Жила она! Пешком под стол ходила… А я все помню. И до войны, и войну, и после. Было трудно, но мы победили!
 — Спасибо, — сказал Котов, — приятного аппетита!
 Он встал и вышел. Вослед ему донеслась еще одна бабкина фраза:
 — Правда-то глаза колет!
 Котову было наплевать. Он отправился на лодочную станцию и взял напрокат лодку. Несколькими мощными гребками он увел ее метров на двадцать от причала, развернулся и, неторопливо работая веслами, поплыл вдоль берега. Возвращались какие-то детские мечты о морских плаваниях, пиратах, необитаемых островах, робинзонах… Котов только усмехнулся своим мыслям.
 Лодка скользила по воде, на которой лежала прохладная прозрачная тень прибрежных сосен. Сквозь зыбкую гладь изредка проглядывали водоросли, мелькали стайки мальков, и вода мягко журчала под днищем лодки. Все было мирно, приятно, и не хотелось думать, что есть сейчас такие идиоты, которым нравится палить друг в друга из автоматов, угощать минами и бомбами. Тем не менее бабка напомнила Котову о том, что все это есть. Ему даже стало не по себе. Он вдруг представил, что сейчас откуда-нибудь из-за леса на бреющем полете вынырнет самолет и начнет поливать огнем и бомбами мирные корпуса дома отдыха или людей, загорающих на пляже. Или, например, плывет он себе в лодочке, а какая-нибудь девушка с легким холодком в голубых прибалтийских глазах плавно ведет стволом винтовки с оптическим прицелом, и в перекрестье этого прицела — он, Котов, со всеми его детскими мыслями и благодушным, отпускным настроением…
 А руки машинально продолжали работать, хотя Котов уже почти физически ощутил, как тонкий наманикюренный палец девушки-снайпера мягко потянул спусковой крючок и пуля, ввинтившись в воздух, пронеслась над озером и пронзила навылет от виска до виска его совсем еще не седую голову… И все! Нет Котова! Нет руководителя «Агат-Богата», нет программного обеспечения, нет ничего — только кукла из мяса и костей, никчемная и никому не нужная.
 Тютюка взвился. «Тарелка» подняла тревогу: объект контроля находился в неуравновешенном состоянии, сущность выбрасывала массу иррациональной информации. Это было опасно, потому что отрицательный потенциал Котова начал резко уменьшаться. Еще чуть-чуть, и все промежуточные результаты предобработки пошли бы насмарку.
 Тютюка действовал по инструкции. Он дал длинный импульс на сброс негативных ощущений, и у Владислава разом исчезла дурацкая мысль о прибалтийской снайперше. Котов улыбнулся и начал грести сильнее, разгоняя лодку. Тютюка короткими импульсами вывел его на курс, который привел лодку в уже знакомую бухточку. Стажеру почему-то очень хотелось, чтобы Котов еще раз встретился с Таней.
 «Меня как магнитом сюда тянет, — усмехнулся Владислав, обнаружив, что лодка, прошелестев через камыши, въехала в бухточку. — Неужели влюбился?»
 На сей раз Таня оказалась одета в легкое белое платьице с пояском и резиновые «вьетнамки». Странно, но от этого она произвела на Котова куда более возбуждающее впечатление, чем прежде, когда была совсем голой.
 — Извините меня, — промямлил Котов, хотя всего час назад собирался обойтись с Таней совсем по-иному. — Я вел себя по-хамски.
 — Я сама дала к этому повод, — повинилась Таня, — не сердитесь…
 — Хотите прокатиться? — пригласил Котов — Честное слово, я буду очень корректен!
 — Я вам верю. — Таня встала на нос лодки, а затем легкими шажками перебежала на корму. Котов навалился на весла, лодка выскочила из бухточки на озеро.
 — А где ваша подруга? — поинтересовался Владислав.
 — У нее дела в городе.
 — И вы приехали одна?
 — Да. Вы уже спрашивали об этом утром.
 — Извините, забыл. У меня после утренней встречи все как-то смешалось в голове. Вам неприятно вспоминать про утро?
 — Нет, вы можете удивляться, но мне приятно. Просто я испугалась чего-то. Я не бесстыдница, но и не ханжа. Если быть откровенной, то утром я могла наделать глупостей. Могла, но не наделала.
 — А почему вы считаете, что то, что могло произойти, было бы глупостью?
 — Потому что это было бы похоже на какой-то животный акт, по инстинкту, без любви, без человеческих чувств.
 — Поэтому вы оделись?
 — Да, в какой-то степени поэтому. Одно дело ходить голой, когда это не пробуждает сексуальных чувств, другое — когда наверняка знаешь, что к тебе относятся неравнодушно. А вы, наверно, подумали, что я просто очень легкодоступная женщина. Я сама была виновата, мне захотелось поцеловать вас… И вообще… В общем, я с трудом преодолела себя. Извините…
 — Вы меня удивляете, — покачал головой Котов, — я даже не знаю, чего от вас ждать…
 — Ждать не надо ничего. Когда ждешь чего-то и это не приходит, то разочаровываешься. А если нежданно приходит что-то хорошее, то это всегда — счастье. Вы мне очень нравитесь, Владислав, но я еще не разобралась в своих чувствах. Сколько вы собираетесь здесь пробыть?
 — Осталось одиннадцать дней.
 — Ну, у нас еще будет время встретиться.
 — А стоит ли вообще встречаться? — прищурился Котов. — Я боюсь, что только разочарую вас…
 — Больше всех вы разочаруете себя самого, — усмехнулась Таня. — Я понимаю, вы настроены на быстрый курортный роман: раз-два — и в дамки. А вы не боитесь, что потом будете себя упрекать за то, что упустили счастье всей оставшейся жизни?
 Котов вспомнил, что представлялся женатым, и спросил:
 — А вы хотите выйти за меня замуж?
 — В этом нет ничего невозможного, тем более что вы холостой — это я знаю как дважды два.
 — Тем не менее я женат.
 — Не выдумывайте. Надя Пробкина, у которой от вас дочь, — это всего лишь «помощница по хозяйству», не более. Вы ее не любите, да и спите с ней от случая к случаю.
 — Кто вам сказал, что у нее дочка от меня?! — Для самого Котова это было новостью.
 — Сама и сказала, ведь она моя двоюродная тетка…
 — Вы совсем на нее не похожи, — усомнился Владислав, но крыть было нечем. — Так это она посоветовала вам меня охмурить?
 В его голове, привыкшей выстраивать логические схемы, уже возникло объяснение: Пробкина, зная, куда он поехал отдыхать, решила подсунуть ему свою гулену племянницу, а заодно и самой пристроиться, и дочь пристроить…
 «Отрицательный потенциал растет, — отметил Тютюка, — подозрительность, враждебность… Это хорошо!»
 — Неужели вы думаете, что мы с Иркой специально ждали, когда вы переплывете озеро? — усмехнулась Таня. — Знаете, я все-таки разочаровалась в вас. Вы не рыцарь, а так… обычный мужичонка. Будьте добры высадить меня на то место, откуда увезли.
 — Простите… — неуверенно пробормотал Котов. — Я вас обидел…
 — Да, обидели, и, по-моему, вы правы: нам незачем встречаться. Я не однодневка. Курортного романа не будет. К берегу, пожалуйста!
 — Таня! — вскрикнул Котов, теряя самообладание. — Я дурак! Простите меня!
 — Нет, — как можно безжалостнее проговорила девушка, — все. Больше мне с вами не о чем говорить! Вы будете разворачиваться?
 — Неужели я вас так отпущу?!
 Котов, ощущая в себе смесь любви и ненависти к этому жестокому существу, готов был на крайние меры. Он потянулся к Тане, но получил такую оплеуху, что отлетел обратно на банку.
 — Прочь! — рявкнула она, вбивая осиновый кол в самолюбие Котова. — Слизняк, мокрица, дрянь! Не прикасайтесь ко мне! Вы думаете, что я вас умолять буду? Идите вы к черту!
 И, ослепительно вспыхнув золотистыми волосами на полуденном солнце, Таня прямо в платье бросилась в воду. Брызги окатили Котова, промочили его майку и шорты. Он оторопело смотрел, как все его надежды и мечты уплывают в прямом и переносном смысле. Татьяна плыла так быстро, как не плавают мировые рекордсменки. Само собой, тут не обходилось без Тютюки.
 Лодка, в которой сидел, пригорюнившись, пристыженный и «поставленный на место» Владислав, дрейфовала по глади озера. Котов переживал.
 До того момента, пока Таня, проплыв метров пятьсот в рекордном темпе, не исчезла в прибрежных кустах, Котову казалось, что все это поза, каприз, кривляние. Когда она исчезла, Владислав понял: он одной фразой, возможно, погубил свой счастливый брак, своих законных детей, свою старость, наконец, ибо воочию увидел себя одиноким и забытым, никому не нужным. С другой стороны, его обуяла ярость. Бабы нынче пошли взбалмошные, дикие, без чувства юмора! Едва к ним начинаешь относиться по-человечески, как они начинают садиться на шею, изображать из себя бог знает что и вообще выпендриваться.
 В ярости он погреб на свой берег, к лодочной станции, решив, что хватит джентльменства. Он убеждал себя, что все бабы — дряни и стервы, которых нужно брать тепленькими, а не вести с ними душеспасительные беседы. Едва привязав лодку и отдав весла заведующему, он широкими шагами двинулся к пляжу, рассчитывая найти там Сутолокину. Здесь он не собирался церемониться и был почти на сто процентов уверен в победе.
 Однако Сутолокиной на пляже не оказалось, и Котов решил идти в корпус. За время переходов он несколько успокоился, поэтому, убедившись, что Сутолокина у себя в комнате, решил повременить с генеральным наступлением и зашел к себе, чтобы умыться, ополоснуться под душем, поменять промокшую и уже успевшую пропотеть за два дня майку…
 В то время как под душем его страсть медленно остывала и в голову возвращался разум, по коридору почти крадучись шел Заур Бубуев. Он убедился, что его знакомые «по рыночным структурам» Колышкин и Лбов отправились на прогулку со своими кралями, и решил попытать счастья…




 ГРЕХОПАДЕНИЕ СУТОЛОКИНОЙ


 Александра Кузьминична на пляж не пошла, потому что опять разыгрались какие-то нервные боли во всех мыслимых и немыслимых местах. Позавтракав в присутствии Котова, послушав бабку и деда, она решила полежать, возможно даже поспать, так как ночь, проведенная без сна, все-таки сказывалась. Она действительно заснула и проспала почти все то время, что Котов путешествовал на лодке.
 Проснулась Сутолокина от шагов, которые узнала сразу же. Она услышала, как Котов входит в свой номер, начинает мыться в душе. Едва подумав о нем, она тут же ощутила какой-то странный, веселый и бесшабашный настрой, который пропитал все ее существо.
 «А вот сейчас встану, войду к нему и скажу, что он мне нужен!» — прокатилась шальная мысль, заставив все тело испытать приятный ознобчик. Сутолокина даже не удивилась собственной смелости: «Господи, да что я, невинная девочка? Все бабы в отпусках гуляют, и мужики делают то же самое… Почему этим шлюшкам из тридцать третьего можно, а мне нельзя?» Оставалось только встать, но что-то мешало. Может быть, какой-то потусторонний, от плюсовиков идущий стыд, а может быть — нежелание покидать свою постель. Сутолокина прикрыла глаза, на секунду забылась, вспоминая сон. За эту секунду или, может статься, чуть больше, она успела пережить все заново, во всех деталях просмаковав тот восхитительный кошмар… Из забытья ее вывел легкий скрип открывшейся, а затем закрывшейся двери и тихий лязг ключа. Все еще находясь под впечатлением воспоминаний, она не сразу поняла, что все это уже происходит наяву. Сутолокина даже не открыла глаз, но услышала шаги. Мягкие, неуверенные. Александра Кузьминична тем не менее была убеждена — пришел Котов! Сердце пустилось в пляс от восторга, она учащенно задышала, не разжимая век, обратила лицо в потолок и, подавляя последние остатки стыда и смущения, прошептала одними губами:
 — Пришел… Иди ко мне…
 Сутолокина услышала — открыть глаза она по-прежнему не решалась — горячее дыхание мужчины, шорох снимаемой рубахи, легкий стук сброшенных на пол кроссовок, бряцанье пряжки брючного ремня и опять шорох. Визитер явно остался в костюме Адама, не было никаких сомнений в серьезности его намерений. Но Сутолокина даже из любопытства не открыла глаз. Босые ноги прошлепали по полу, легкая простыня, по грудь прикрывавшая Александру Кузьминичну, неожиданно слетела на пол… Когда халат был распахнут, она успела еще подумать, не слишком ли старомодные на ней трусы, но это было уже не существенно: уверенные пальцы зацепились за резинку, и они съехали куда-то к лодыжкам. Матрас скрипнул под удвоившейся тяжестью, что-то мохнатое навалилось на Сутолокину…
 Теперь, когда она слышала скрип своей кровати — точно такой же, как тот, что не давал ей спать всю ночь, — он казался ей едва ли не пьесой для виолончели, исполняемой Ростроповичем. Сутолокина заорала от восторга…
 Как раз в это время Котов вышел из душа. Сквозь шум воды он не расслышал, разумеется, начальной стадии мероприятия, но восторженный вопль Сутолокиной мимо его ушей не прошел. Сперва он подумал, что дама кричит во сне. Однако уже через несколько секунд до него долетели звуки «скрипичной пьесы» и самодовольное рычание, испускаемое неизвестным мужчиной.
 «Вот те на!» Котов даже сел на кровать от удивления. До него начало доходить, что он во второй раз — впрочем, скорее всего, в третий! — остался в дураках.
 Тем временем в тридцать втором номере Сутолокина по-прежнему лежала с закрытыми глазами, предоставив себя в безраздельное владение гражданину, которого принимала за Котова. Гражданин этот отнюдь не сбрасывал темпа. Его можно было назвать стахановцем, ударником, долбящим отбойным молотком податливую породу.
 Когда Сутолокина заголосила во второй раз, до Котова наконец целиком дошло, что он — полное ничтожество. Мало того, что сегодня дважды упустил Таню, так он еще и прохлопал совсем уж на все готовую бабу. Пока он, дурак, размышлял, стоит ли одерживать легкую победу, явился кто-то шустрый и одержал ее. Котова охватила ярость. Несколько раз он порывался выскочить в коридор, чтобы, вышибив дверь этой девичьей светелки, отдубасить всех, кто там находился. Впрочем, здравый смысл подсказывал, что подобная акция будет выглядеть смешно и нелепо, ибо Сутолокина, в конце концов, не его жена, не его любовница, да и вообще ничего конкретного ему не обещала. Лупить же счастливца, который был более решителен и вовсе не знал о намерениях Котова, было еще глупее.
 Наконец Сутолокина открыла глаза и выскользнула из кровати… Вот тут она вынуждена была ахнуть еще раз, но уже не от восторга.
 «Боже мой! — застывая от ужаса и стыда, безмолвно взвыла Сутолокина. — Да это же обезьяна какая-то! Срам!»
 Возможно, она вцепилась бы в небритую рожу Заура Бубуева, однако необходимость срочно забежать в душ была сильнее. По счастью, в горячей воде недостатка не было, и Сутолокина извела на мытье полфлакона шампуня, а также истерла немало мыла. Она ополаскивалась и под горячей водой, и под холодной, но, когда выходила из душа, ощущала себя выпотрошенной и вываренной в крутом кипятке.
 На ее кровати, никуда не торопясь, лежал мохнатый и голый снизу доверху Заур Бубуев, очень довольный собой и жизнью.
 — Слушай, как тебя зовут, а? — спросил он с максимальной нежностью, на которую был способен. — Такая женщина! Сколько тебе лет, слушай?
 — Вон отсюда! — прошипела Сутолокина. — Немедленно убирайтесь!
 — Зачем? — удивился Бубуев. — Не понравилось, да?
 — Я сейчас вам голову расшибу! — Сутолокина взялась за спинку стула, но тут же сообразила, насколько глупо все получилось и насколько она сама виновата.
 — Зачем голову, слушай? — развел руками Заур. — Я тебя бил, да? Насиловал, да? Сама звала: «Иди ко мне!» Я Валю искал, жену. Она горничная здесь, знаешь? Думал — тут. Дверь открыта, стучать не надо. Захожу — ты лежишь. Хотел идти — а ты говоришь: «Иди ко мне!»
 Крыть было нечем. Сутолокина поняла, что вся вина лежит на ней. Желание бить Заура по голове прошло.
 — Извините меня, — пробормотала она, — но все же уйдите. Я должна пережить, осмыслить то, что произошло.
 — Пожалуйста, — великодушно согласился Заур, — скажи, как тебя звать, а?
 — Саша…
 — Э, хорошее имя, слушай. Нежное. Саша-а… Замуж хочешь, а? Поедем со мной, женой будешь!
 — Я замужем… — захлопала глазами Сутолокина, — у меня двое детей… И я даже не знаю, как вас зовут…
 — Заур Бубуев меня зовут. Поедешь, нет?
 — Но вы же сказали, что Валя — ваша жена! — спохватилась Сутолокина.
 — Да, конечно, ну и что? Она говорит: «Ты мусульманин или нет? Почему я одна жена, а? Второй жены надо».
 — Не может этого быть! — возмутилась Сутолокина.
 — Почему не может? Валю спроси, она тебе сама говорить будет. Она сказала: «Вот, видишь, женщина? Будем с ней жить, она мне как бабушка будет!» Честно! Не веришь? Клянусь!
 — Сколько вам лет, Заур?
 — Мне? Сорок два, кажется. Паспорт потерял.
 — Я старше вас на четыре года, — пробормотала Сутолокина, — а Валя совсем молоденькая…
 — Это ничего, — понятливо покачал головой Заур. — Все хорошо: и молоденький, и старенький…
 — Я попрошу вас, Заур, уйдите, пожалуйста. — Сутолокина присела рядом с кривоногим Бубуевым. — Я должна подумать.
 — Хорошо, пожалуйста. Думай. — Заур начал одеваться. — Я ночью приду, да?
 Когда Заур вышел, Сутолокина уткнула лицо в подушку и заревела. Кажется, от стыда. Впрочем, она в этом себя убеждала, но до конца убедить не могла. Очень возможно, что это были слезы радости…
 Тютюка, будь он в данный момент в материальной форме, подпрыгнул бы от восторга. Замерив отрицательный потенциал Сутолокиной, стажер обнаружил, что этот потенциал равен семидесяти пяти процентам. Готовая продукция, черт побери! Что касается Заура, то у того залетело аж за восемьдесят. Впрочем, у него и до этого было немало. Поднялся минус и у Котова, немного, но поднялся.
 Котов, слушая, как удаляются шаги Бубуева, чуть не лопнул от зависти. Ему захотелось узнать, кому удалось его опередить. Он встал, надел кроссовки и вышел в коридор. Тут уже было пусто. Котов прибавил шагу, но тот, кто шел впереди, быстро миновал все пролеты до первого этажа, и, когда Котов оказался в вестибюле, там находилось несколько мужчин, и все они выходили во двор. Среди них был и Заур Бубуев, но Котову почему-то показалось, что уж этот-то никак не может быть соблазнителем Сутолокиной. Слишком неинтеллигентно выглядел гость с Кавказа. Подозрения пали на представительного, спортивного вида мужчину лет пятидесяти. Что-то было в нем отставное, генеральское или хотя бы полковничье. Котов догнал его, прошел мимо и украдкой глянул в лицо. Тютюка, находясь в своей пылинке, не знал, что предпринять.
 С одной стороны, стажер мог, если бы захотел, устроить драку. Для этого за глаза одного короткого импульса — Котов был как взведенная пружина. Но Тютюка очень беспокоился, как бы не напортачить. А ну как Котов своим маваши-гири угробит бедолагу? А у того, согласно замерам, плюс за семьдесят перевалил.
 С другой стороны, можно было как-нибудь по-тихому указать Котову на Бубуева и дать возможность поквитаться. Это опять вызвало бы драку, но тут оказывалось, что мордобой не только не накидывал Котову минуса, но и прибавил бы плюса. Отчего так получалось, было не очень ясно, но такая информация к Тютюке пришла. Вероятно, в каком-то аспекте действовало известное хрестоматийное правило «Минус на Минус дает Плюс».
 Так Тютюка ничего и не придумал. Поэтому Котов благополучно миновал генералоподобного мужчину и, убедившись, что у того симпатичное, мужественное лицо, несколько успокоился.
 «Что я переживаю? — подумалось ему. — Она же старая, ей как раз такой нужен…»
 Владислав зашагал в направлении столовой.




 НЕПРИЯТНОСТИ ЗАУРА БУБУЕВА


 Заур пошел в общежитие обслуживающего персонала. Он хотел найти Валю и сказать ей, что выполнил ее поручение. Однако в это самое время из-за поворота аллеи прямо на него вышла знакомая четверка.
 — Какая встреча! — расплылся Колышкин. — Заурчик!
 — Наверно, долг привез? — подхватил Лбов. — Верно, дарагой?
 Бубуев похолодел. Колышкин и Лбов нежно, но очень крепко обняли его за плечи и заставили изменить направление движения.
 — Никита, Андрей….. — пробормотало «лицо кавказской национальности», — кое-чего нету…
 — Да ты шутишь! — ухмыльнулся Колышкин. — Прямо так-таки и нету? Такой мелочи? Ну ты жмо-от…
 Как-то незаметно все пятеро оказались довольно далеко от людных мест, в гуще кустов, совсем скрывших их от посторонних взоров.
 — Соска, — мотнул головой Колышкин, — походите по округе, погуляйте… Присмотрите…
 — Понятненько… — скорчила гримасу Соскина. — Пошли, Элка!
 Когда девицы ушли, Зауру стало еще хуже. Он начал трястись.
 — Слушай, ты мужчина, нэт? — пародируя кавказский акцент, спросил Лбов. — Мужчина, да?
 — Мужчина… — пробормотал Заур, хотя ему больше всего в этот момент хотелось умереть и в следующий раз родиться цветком или, на худой конец, — женщиной.
 — Не-ет, — покачал головой Колышкин, — ни хрена ты не мужчина, Заурчик! Мужчина слово держит, себя уважает. Ты просил отсрочку, верно? Просил?!
 — Ну, просил… Андрей, слушай, я «Волга» покупал. Не рассчитал. Долги залез, совсем плохо. Денег нет.
 — Ну, знаешь, проблемы твои. Ты нам обещал, что за отсрочку будет с процентами. Обещал, верно? Обещал?! — И Колышкин вроде бы легонько стукнул Заура тыльной стороной ладони по животу, но у того сразу сбилось дыхание.
 — Не расслабляйся, — тренерским тоном заметил кандидат в мастера по боксу. — Держи пресс!
 С этими словами Андрей сунул кулаком под ребра Зауру.
 — Зачем бьешь? — охнул Бубуев. — Сильный, да? Мурату скажу!
 — Что ты, что ты — имитируя сильны испуг, замахал руками Колышкин. — Не говори, родной, а то мы в штаны со страху написаем!
 В этот момент Лбов очень больно, хотя и не в полную силу, двинул Бубуева кулаком по спине.
 — Не горбись! Прямо корпус держи! — посоветовал Колышкин. — Вообще-то, Заурчик, с Муратом мы уже все выяснили. Ты ему тоже не платишь. Мурат сказал: «Заур говорит, что вам платит. У вокзала я не хозяин». Честный у тебя земляк, хороший. А мы уж думали, что он решил нас от вокзала попятить. Так что он нам тебя отдал. Ему жулики не нужны. Вообще-то, мы люди культурные и интеллигентные. Живем в новую эпоху. К рынку переходим, в светлое царство капитализма. А при капитализме главное — плати. Ты понимаешь это, чурек? Понимаешь? Понимаешь?!
 — Ай! — скривился Заур. — Зачем бьешь? Больно!
 — Это называется серия по корпусу, — пояснил Колышкин. — Серию в голову покажу попозже. Садись!
 — Ногами бить будешь? — садясь и сжимаясь в клубочек, выдохнул Заур. — Я отдам, понимаешь?! Очень быстро отдам! Но сейчас — нету.
 — Какой ты все-таки нервный, подозрительный, — посетовал Колышкин. — Давай уточним позиции. Никита, скажи-ка, милый, когда этот господин последний раз отстегивал?
 — Та-ак… — напряг память Лбов, — в мае!
 — А на сколько отсрочку просил?
 — На месяц вроде бы…
 — Интересное кино, верно? — закатил глаза Колышкин. — А нынче уже июль. Мы тебе говорили, Заурчик, что ты должен все отдать до тридцатого июня? Говорили?
 Лбов, как футболист по мячу, дважды пнул Заура по бедрам.
 — Ну конечно, нам нетрудно и самим было зайти, — вздохнул Андрей, — но мы уж решили отдохнуть, развеяться. Даже обрадовались, когда ты тут появился, думали: есть еще у людей совесть! А ты, оказывается, пустой пришел. Обидел ты нас, Заурчик, очень обидел… Не знаю уж, что с тобой делать.
 — А давай, командир, — предложил Лбов, доставая из кармана кусок капронового шнура, — узелок за ухо — и на солнышко…
 — Вонять будет, — заметил Колышкин, — отдых нарушится. Нет, я все-таки очень добрый человек. Неудобно как-то из-за мелких бабок каких-то в лесу пейзаж портить. Представляешь, завтра утром люди тут гулять будут — а на дереве дерьмо висит! Потом прокуратура всякая приедет, ментура… Лишние расходы. Нет, покамест поживешь еще, Заурчик. Отдашь ты нам уже побольше — еще десять процентов набежало. Значит, дорогой корешок, ждем мы тебя первого августа, понял? При себе иметь или деньги, или собственную голову в авоське, понял?!
 — Понял! Понял! — обрадованно завопил Бубуев.
 — Плохо понял, — прищурившись процедил Колышкин, сильным пинком сбивая сидящего Бубуева на бок, а второй отвешивая точно в беззащитный копчик. — Обрати внимание, дорогой, по роже мы тебя не били. Даже костей, по-моему, не поломали. А это значит, что мы тебя просто воспитывали. Ты пойми, чурка с глазками, если ты бабки к условленному дню не добудешь, разговор будет построже. А сейчас мы уйдем, но ты отсюда уберешься как можно дальше, мы ведь отдыхаем — пойми это! Если сегодня мы тебя еще раз увидим — нервы могут не выдержать… Мы идем обедать, вот тебе время на смыв. Не успеешь — нырнешь в озеро, понял?
 — Все понял, — прохрипел Заур.
 — Пошли, Лоб!
 Колышкин и его дружок исчезли в кустах. Где-то неподалеку они встретились со своими подругами, и до лежащего на полянке Бубуева донесся дружный хохот четырех глоток.
 Кряхтя, Заур встал, ощущая гудение и боль во всем теле, отряхнулся и заковылял прочь. Жизнь, такая прекрасная после победы над Сутолокиной, показалась ему ничтожной, ужасной и гнусной. Он жалел, что его не убили до смерти. Валлаги, его избивали, а он только стонал и пытался увернуться. Вот что значит расслабиться и разгуливать здесь без кинжала! Посмотрим, как бы тогда вели себя эти сволочи! Заур с удовольствием представил себе, как он всаживает большой, острый как бритва кинжал в живот Колышкину, и ему стало полегче. Месть! Вот о чем следовало думать мужчине! Надо смыть позор со своего рода! Привезти сюда всю родню, подпалить этот проклятый курятник и р-рэзать!
 Однако стали приходить и более трезвые мысли. Он представил себе большую, хорошую, гибкую резиновую дубинку, которой его лупили в отделении милиции, когда он в первый раз, по дурости, решил пожаловаться на Колышкина. «Да ты пьяный!» — заорал дежурный. «Какой пьяный, слушай!» Заур был еще молодой, это два года назад было. Тут ему и всыпали. Нет, надо идти к Мурату. Обещать ему любые деньги — только бы отомстил. Он земляк, он поймет. Да, но ведь Мурат ему сказал: «Не ходи на вокзал, слушай! Там своя компания. Торгуй у нас, базар хороший, слушай. Плати только — все о'кей будет!» Пожалел денег, вах! Сейчас пойдешь к Мурату, а Мурат скажет: «Тебе говорили, Заур. Старших слушать надо! Ты земляк, да, но мне тут надо и дела делать. Был бы со мной — я бы тебя не дал в обиду. А ты решил умным быть — и дураком остался. Нет, дорогой, крутись как хочешь. У меня времени нет тобой заниматься. Твои долги для меня — тьфу, понял?» Вариант мести с привлечением родственников тоже был неприемлем. Отец и дед еще не простили женитьбы на Вале, но еще больше — ее побега. «Ты не джигит! — сказал дед. — Ты баба! Такой жене, которая уходит, голова резать надо!»
 Заур доплелся до общежития, поднялся, постучал в комнату Вали.
 — Открой! — крикнул он громко. Валя отперла не сразу, что-то там у нее заворочалось, зашуршало. Встала на пороге, перегородив широкой фигурой вход в комнату.
 — Что пришел? — спросила она с явным намерением не пускать его.
 — Поговорить надо, плохо мне…
 — Здесь говори, все свои!
 — Пусти, женщина, а?!
 — Я тебе сейчас пущу… — угрожающе прошипела новоявленная Гюльчатай.
 Заур был довольно массивный, хотя и низкорослый, но Валю сдвинуть с места не смог. Ответным толчком она отбросила его от двери.
 — Говори, чего надо, и вали отсюда!
 — Тебя надо, слушай.
 — Все сказал? Что, вторую жену нашел?
 — Нашел, да. Саша зовут, тридцать второй комната, как говорила.
 Валя несколько оторопела. Заур воспользовался этим и проскользнул в комнату. Здесь было несколько предметов, которые сразу насторожили его. Например, мужские брюки, висевшие на спинке стула. Да и задернутые шторы, сквозь которые чуть пробивалось солнце, тоже о чем-то говорили. Заур понял: свершилось нечто страшное и позорное.
 — Где он? — В глазах кавказца сверкнул кинжальный булат. — Говори! Где мужик?!
 Валя тем временем пришла в себя и тут же поняла, что лучший вид обороны — это наступление.
 — Ты сам себе нашел! — заорала она так, что задребезжала люстра. — Я пошутила насчет второй жены, а ты и рад стараться?! У-у, кобель черножопый!
 Этого Заур вынести не мог и набросился на Валю с кулаками. Впрочем, его слишком эмоциональный удар пришелся куда-то в мягкий бок, а вот ответная оплеуха, которой наградила его бывшая супруга, оказалась рассчитана точно: по носу, а заодно и по глазам. Ослепленный и разъяренный Бубуев всей массой бросился на Валю, свалил на пол, а затем попытался вцепиться в горло. Валентина, однако, ухватилась за его запястья и заорала что есть мочи: «Помогите, насилуют!» — сопровождая это таким истошным визгом, что никто не мог бы усомниться в справедливости ее слов.
 К счастью для Валентины и к несчастью для Бубуева большую часть персонала составляли женщины. Человек пять здоровенных теток вломились в комнату и, дружно вцепившись в Заура, потащили его, осыпая градом ударов. После одного, нанесенного электроутюгом по макушке, Заур вырубился…
 Пришел он в себя спустя час, не меньше, за решеткой в «уазике». В Новокрасноармейском отделении милиции разморенный жарой лейтенант спросил:
 — Ну что, Бубуев, на «клубничку» потянуло?
 — Я, начальник, с женой разговаривал…
 — Чистая сто семнадцатая твой разговор. Ну как, оформлять будем? А?
 — Сколько? — прохрипел Бубуев. По лицу его, распухшему и исцарапанному, пробежала тревожная волна.
 — Цены поднялись… — вздохнул лейтенант. — Довели страну, сволочи!
 — Начальник! — заранее взмолился Бубуев. — Нет денег таких… Я «Волга» покупал только-только. Дай поторгую — отдам!
 — Не, так не пойдет, — отрицательно покачал головой милиционер, — пока ты там наторгуешь, эти деньги вполовину меньше стоить будут.
 — С собой нет, начальник. Отпусти, а? Соберу!
 — На, — милиционер пододвинул телефон к задержанному, — звони Мурату.
 С колотящимся сердцем Заур ухватился за трубку и трясущейся рукой набрал знакомый номер.
 — Мурата можно? Заур Бубуев говорит.
 — Подожди… — ответили из трубки. Потрескало, затем тихий голос спросил:
 — Заур? Чего хочешь, а?
 — Муратик, дорогой, я в милиции, платить надо, иначе все, хана…
 — Какой ты нехороший, Заур! Дай трубочку лейтенанту, пожалуйста.
 У Заура на какое-то время отлегло от сердца. Он передал трубку милиционеру. Тот сказал:
 — Слушаю. Так, понял. Так… Ага… Угу… Будет. Все, бывай здоров!
 — Ну? — Заур с надеждой всматривался в улыбчивое лицо лейтенанта.
 — Да как тебе сказать… — вздохнул лейтенант. — Не хочет он за тебя платить. Придется оформить по сто семнадцатой.
 — Какой сто семнадцатый! — взвыл Бубуев, теряя самообладание. Он вскочил, но в это время сзади оказались два сержанта с красивыми, большими резиновыми дубинками. Били они не очень сильно, но очень больно, тем более что многие удары приходились по тем местам, которые уже пострадали от рэкетиров.
 — В общем, так, — подытожил лейтенант, — ты, Заурчик, сядешь в КПЗ и подумаешь на досуге, как и каким способом отмазываться будешь. Если думать отчего-то разучился или борзота напала, это нестрашно. В КПЗ тебя думать научат. Ну а если случайно забыл, куда деньги положил, тебе помогут вспомнить, будь уверен. Конечно, если и впрямь обеднел, то придется тебя все-таки по этапу. Тогда признавайся поскорее, не мучай себя и других.
 … Когда Заур, прихрамывая, вошел в двери КПЗ и сержант с лязгом закрыл за ним дверь, из провонявшей полутьмы донеслось:
 — Привет, корешок, это не ты Заур Бубуев будешь?
 — Я! — обрадованно воскликнул несчастный, надеясь, что тут окажется кто-то знакомый.
 Тут же со всех сторон с нар, из темных углов повыползли обитатели этой страшной норы, по сравнению с которыми горьковские ночлежники из «На дне» смотрелись вполне интеллигентно.
 — Староват, — прогнусавил кто-то разочарованно.
 — Ничего, сойдет, — успокоил другой, и не меньше десятка рук вцепились в Бубуева. Он отбивался, брыкался, царапался, его били очень сильно и очень больно. Потом кто-то объявил:
 — Приступим, господа!
 И бедного Бубуева растянули на полу со спущенными штанами…




 СТАРОСТЬ — НЕ РАДОСТЬ


 Валя Бубуева, после того как ее искорябанного бабьими когтями мужа увезли в милицию, а подруги-защитницы, порассуждав насчет бесчинства «чурок», разошлись, наконец-то смогла выпустить из туалета обладателя брюк, висевших на спинке стула. Надо сказать, что он был совсем не посторонним человеком в доме отдыха, но, к сожалению, предпочел не появляться ни перед Зауром Бубуевым, ни перед заступницами Вали, ни перед вызванной ими милицией. Во-первых, официально он находился в Новокрасноармейском (Старопоповском) райисполкоме или, как теперь чаще говорили, в «администрации района». Во-вторых, он был директором дома отдыха С.Т. Забулдыгиным, а в-третьих, он приходил к Вале Бубуевой вовсе не с целью контроля за жилищными условиями сотрудников. Светозар Трудомирович был женат, числился — согласно всем характеристикам прошлых лет — прекрасным семьянином и не хотел, чтобы в характеристику с этого места работы были внесены какие-либо уточнения.
 — Светик, — выпуская «узника совести» из сортира, попеняла Валя, — что ж ты, миленький, штанишки забыл, а?
 Всовывая ногу в штанину, Забулдыгин внес предложение:
 — Мне кажется, что нам пора немного изменить наши отношения. По-моему, мы ведем себя слишком вызывающе. Знаешь ли, этот твой бывший муженек может там наговорить лишнего…
 — Это как «изменить»? — подбоченясь, потребовала уточнений Валя. — Завязать, что ли?
 — Ну… — замялся Светозар Трудомирович, — можно перенести наши встречи в другое место…
 — К тебе в кабинет, например? Или домой, к супруге? А может, в комнату дежурной по корпусу? Ловкий ты как сто китайцев!
 — Ну ладно, ладно… — попытался погасить назревающий конфликт директор, окончательно застегнувшись. — Не сердись!
 — Посмотрю еще, как оклад подымешь, — угрюмо проворчала Валя. — В том году пообещал сколько? А поднял только тогда, когда на эти деньги шиш чего купишь!
 — Ну, Валечка, это же инфляция, сама знать должна, я тут ни при чем…
 — Был бы при чем, так вообще б убила, — буркнула Валя, вяло целуя директора на прощание.
 Светозар Трудомирович погляделся в зеркало, причесался и, осторожно выглянув в пустой коридор, выскользнул за дверь. В руках у него был портфель, выглядел он очень по-деловому. Впрочем, он и сам ощущал, что ему надо спешить. Довольно быстро он добрался до административного корпуса, прошел в свой кабинет и набрал номер президента совета директоров «Интерперестрой лимитед».
 — Запузырин у аппарата! — отозвалась трубка.
 — У меня вот какое дело, Август Октябревич. Тут у нас один хулиган с Кавказа появился, наши девушки его в милицию сдали…
 — Как фамилия? — строго спросил Запузырин.
 — Бубуев…
 — Ты, Светозар, перезвони через пять минуток, я уточню и разберемся…
 Надо сказать, что эти пять минут Забулдыгин провел отнюдь не спокойно. Очень даже могло оказаться, что Заур Бубуев человек уважаемый и известный. Хотя о нем и его социальном положении Светозар Трудомирович был несколько осведомлен, но все же человек, который мог в одночасье купить «Волгу», по его мнению, был личностью не простой, а очень даже серьезной. Забулдыгин в свое время с трудом накопил денег на «Жигули». С трепетом он вновь набрал телефон Запузырина и с облегчением услышал:
 — Ерунда. Все нормально. Его оформляют по сто семнадцатой плюс сопротивление сотрудникам милиции. Он ничей, так просто, дурачишка. В общем, когда следователь будет, оказывай содействие, смотри, чтоб свидетелей липовых не было. Уловил? Этой самой, потерпевшей, тоже поясни обстановку. Ну и вообще, не тушуйся. Будь здоров!
 Успокоенный Забулдыгин повесил трубку.
 Тем временем закончился обед, а Сутолокина в столовой так и не появилась. Александра Кузьминична не пришла по нескольким причинам. Во-первых, ей не хотелось есть, а во-вторых, представить себе, как она будет сидеть за одним столом с Котовым, Сутолокина не могла. Она ощущала некое раскаяние, словно Котов был ее законным мужем. Удивительно, однако раскаяния в отношении Эдуарда Сергеевича Сутолокина у нее не было.
 Сам Котов пришел на обед, хотя и у него не было ни малейшего желания смотреть на Сутолокину. Однако в отличие от Сутолокиной он очень хотел есть.
 — Что-то наша юная леди отсутствует, — заметил дед Агапов, — не иначе, роман завела!
 — А ты что думал, — съязвила Нина Васильевна, — она тебя дожидаться станет?
 — Эх, старость — не радость, — вздохнул Агапов.
 После обеда Котов опять отправился к лодочной пристани, но, вспомнив, как неприятно закончилась его первая поездка, решил не брать лодку. Он нашел в заборе калитку, которая вывела его прямо в лес, и двинулся по едва заметной тропинке, петлявшей между сосен. Сначала лес был редким и на каждом шагу встречались следы пребывания человека: разбитые бутылки, консервные банки, пластиковые пакеты, рваные газеты… Лишь в километре от дома отдыха он приобрел относительно девственный вид, правда, и тут не исключалась возможность наступить на кучку помета высших приматов.
 Лес на Котова всегда действовал благотворно. Он впитывал в легкие все эти целительные фитонциды, успокаивал свой взгляд, лицезрея зеленые и коричневые, умиротворяющие тона. Пощипал несколько кустиков черники, нашел маленькую полянку с земляничкой, посидел у берега озера, не выходя на солнце.
 Тютюка тем временем пребывал в размышлениях. Сначала он вновь хотел свести Котова с Таней, но потом раздумал — теперь это не имело смысла. Действительно, уровень интереса Котова к Сутолокиной упал ниже нулевой отметки. Разжигать страсть к мифической Тане, искусственному существу, было не только бесполезно, но и опасно. Тютюка ощущал серьезные опасения за пограничный слой. Он, правда, все больше и больше замечал какое-то непонятное стремление побыть Таней, но понимал, что превратиться в реликтового интеллекта, прожить материальный цикл — это такое наказание, что хуже не придумаешь. В то же время надо было вырабатывать дальнейшую тактику. Пока в активе были только Сутолокина и Валя Бубуева, которая, после того как отправила Заура на муки, набрала шестьдесят процентов минуса. В среднем получалась одна предобработанная сущность за сутки, результат неплохой. Тем более что Тютюка работал еще и за командира.
 Стажеру показалось, что можно несколько изменить направление предобработки. С чего это они зациклились на сексуальной сфере? Конечно, Дубыга — специалист опытный, не чета Тютюке. Он знает, какие виды грехов лучше всего прививаются в здешнем минус-поле. Но почему бы не попробовать что-нибудь новенькое? Например, Котов вполне может захотеть развести костерчик и устроить неплохой лесной пожар. Тут можно набрать массу грехотонн, доставщики аж лопнут от восторга. Ведь пожар — это не только вред окружающей среде, но и народному хозяйству. Живность всякая погибнет, может, и из людей кто сгорит. Правда, не умышленные, но все-таки убийства. А если, скажем, загорится дом отдыха, то в экстремальной обстановке, как учили Тютюку, даже многие вполне плюсовые интеллекты могут вылететь за минус пятьдесят…
 Но тут, когда Тютюка подал короткий импульс, поселивший в мозгу Котова желание разжечь костерок, оказалось, что все это бессмысленно: у некурящего Владислава не имелось спичек. Конечно, можно было незаметно подложить на пути у Котова оброненный якобы кем-то спичечный коробок или зажигалку, но ситуативный анализ показал, что коробок Котов, скорее всего, поднимать не будет, а найдя зажигалку, положит ее в карман и понесет в дом отдыха, чтобы отдать хозяину. Какой-то образцовый строитель коммунизма, а не человек!
 Владислав тем временем вышел к чистому, неглубокому ручейку, струившемуся между соснами.
 Для Котова это было очень приятное открытие. За всю свою почти сорокалетнюю жизнь он не видел такого природного чуда. Ничуть не замутненная, кристально чистая водичка бежала себе между светлых камней, и сквозь нее желтел нежный песочек, на котором ни консервных банок, ни бутылочных стекол не просматривалось. Котов мог бы голову на отсечение дать, что нет в этом ручейке ни нитратов, ни химикатов, ни иной дряни, и лишь хвоинки, сорванные ветерком с сосен, изредка плыли по поверхности воды. И журчание у ручья было такое, словно он ворковал или баюкал кого-то. Так, по-доброму, без резкостей и повышенных тонов, рассказывали сказки дореволюционные бабушки, которые, по счастью, кое-где еще сохранились, даже несмотря на свое комсомольское прошлое. Такая бабушка была, например, и у самого Котова, только она умерла за пять лет до его рождения, так и не рассказав ему ничего…
 Едва Котов приблизился к ручью, у Тюткжи в «тарелке» нудно завыл сигнал тревоги:
 «Внимание! Мощный плюс! Мощный плюс! Мощный плюс! Немедленно сняться с объекта и переместиться на два метра назад!»
 Пылинка слетела с головы Котова и переместилась на кору сосны, стоявшей в трех метрах от ручья. Тютюка разобрался в ситуации очень быстро. Плюсовой потенциал исходил от ручья. Тютюка тут же провел исследование и обнаружил, что некогда, еще до Зуубара Култыги, данный природный объект был заряжен плюсовым полем от пустынника Елпидифора, обитавшего отдельно от монастыря в скиту, который стоял в верховьях ручья. Минусовая зона в этом районе была прикрыта лишь тонкой пленкой. Знай об этой аномалии плюсовики, они наверняка бы уже прорвались сюда. Тютюка, не на шутку встревожившись, оценил размеры аномалии. Общая протяженность ручья была более двух километров, полоса плюсового воздействия — от двух до шести метров в обе стороны. Кроме того, поток плюсовой воды вдавался в озеро метров на десять, и им было заражено около ста квадратных метров поверхности.
 «Интересно, знал ли об этом источнике Култыга? А Дубыга — неужели он-то не в курсе?» — размышлял стажер. Все это было не просто неприятно, это грозило очень опасными последствиями. Стоило, например, кому-то из обитателей дома отдыха окунуться три раза в эту воду — и он становился практически неуязвим для воздействия минусовиков.
 Тютюка вел «тарелку» за пределами опасной зоны, держась на одном уровне с Котовым. Он настойчиво бился над тем, чтобы заставить Владислава свернуть куда-нибудь в сторону, но тот, как назло, шел по самому берегу ручья, и все короткие и длинные импульсы, которыми Тютюка непрестанно «стрелял» по Котову, глохли, поглощенные плюсовой средой. Энергетика у Тютюки нуждалась в подзарядке, он вынужден был прекратить бесплодные попытки и выжидать.
 Котов тем временем наслаждался своим открытием. Несколько раз, правда, он испытывал беспричинный страх, вроде того, который испытал утром, подумав о прибалтийской снайперше. Но это были лишь легкие отзвуки мощных длинных импульсов, на которые стажер тратил свой потенциал. Кроме того, Котова все больше манила чистая, нежно поющая вода. И когда за очередным поворотом ручья оказался небольшой бочажок, на метр залитый прозрачной водой, Котов решил рискнуть и искупаться. Увидев, что клиент начинает раздеваться, Тютюка готов был завыть от бессильной ярости, однако тут же стажера посетила счастливая мысль. Он вспомнил, что говорил ему Дубыга: «У реликтовых три сигнальные системы…» Тютюка поблагодарил Природу, сформировавшую у землян первую сигнальную систему, потому что третья сейчас была беспомощна.
 — Владик! — позвал из-за деревьев знакомый до боли голос.
 Котов вздрогнул и увидел в нескольких шагах от себя все ту же загадочную девушку Таню.
 — Владик, — еще раз позвала она, — извините меня…
 Таня была в том же платье, что и до обеда, но Котову показалось удивительным, что после пребывания в воде оно не выглядит мятым. «Значит, она где-то неподалеку живет, — прикинул специалист по машинной логике, — ведь успела погладить…» Тютюка таких нюансов не предусмотрел.
 — Это я должен извиняться, на меня нашло черт знает что.
 — Мы поссорились из-за пустяка, — виновато улыбнулась Таня, — я просто взбалмошная и глупая девчонка…
 — Не хотите искупаться? — переменил тему Котов. — Здесь божественно чистая вода.
 — Она, наверно, жутко холодная. Боюсь простудиться.
 — Но вы же натуристка!
 — Да, но не «морж». Здесь такой чудесный лес… Но одной немного жутко. Проводите меня?
 — Если бы я знал куда, то проводил бы немедленно.
 — Я знаю дорогу. — От Таниных слов Котову стало почему-то тепло. Он подошел к ней, взял за руку и по-старомодному поцеловал в запястье.
 Таня пошла прочь от ручья, взяв Котова под локоть. Чем дальше они уходили от святого места, тем больше грешных мыслей появлялось у Владислава. «Ну, теперь-то я ее не выпущу!» — именно это заставляло его идти рядом с ней, хотя куда они идут — понятия не имел.
 Тютюка немного успокоился, лишь когда парочка порядочно удалилась от ручья. Теперь, как ему казалось, Котову уже ничто не угрожало. Анализ показывал, что отрицательный потенциал у Владислава вырос. Одно бесило: пограничный слой, отделявший сущность Тютюки от реликтового носителя — то есть от Тани, — опять начал размягчаться. Тютюка чувствовал, что надо срочно исчезать, но не было повода. Конечно, в экстренном случае можно было бы мгновенно покинуть материальную форму, но последствия… В глазах Котова это выглядело бы как внезапное исчезновение Тани, то есть некое чудо, которое могло заставить его обратить внимание на оккультные и аномальные явления, даже на религию, а это грозило очень серьезно сбить отрицательный потенциал. Поэтому Тютюка очень боялся, что Владислав предпримет в отношении Тани какие-либо активные действия. В этом случае шансов захвата его сущности материальным носителем было бы намного больше. Вместе с тем куда вести Котова, Тютюка представлял себе не очень ясно.
 Неожиданно их путь пересекла узкая тропинка. Тютюка заставил Таню решительно свернуть на нее и прибавить шагу. «Анализ направления надо провести!» — наконец-то догадался стажер. Уже через несколько секунд Тютюка знал, что тропинка ведет к бывшему охотничьему домику бывшего Новокрасноармейского РК КПСС, который ныне приватизирован председателем совета директоров «Интерперестрой лимитед». Тропинка выходила к задней калитке этого объекта. Поскольку общая напряженность отрицательного поля над дачей Запузырина была значительно выше, чем в среднем по зоне, Тютюка решил, что Тане следует отвести Котова именно сюда.
 Постепенно тропка становилась все более утоптанной, потом на ней появился гравий, затем асфальт, а метров через пятьдесят — даже бордюрный камень. Наконец дорожка уперлась в мощный, высокий забор из прочных бетонных плит, в котором имелась прочная стальная калитка, запертая на ключ. Тютюке, при его возможностях, ничего не стоило в мгновение ока проанализировать устройство замка и изготовить ключ, однако он знал, что если ему лично за этой дверью ничего не грозит, то Котов может испытать некоторые неудобства, вплоть до выстрела в упор. Это в план Тютюки не входило, так как минусовой потенциал сущности Котова все еще не давал возможности сдать в Астрал качественную продукцию.
 — Спрячься пока за куст, — шепнула Таня, — я загляну, а потом тебя позову.
 Котов повиновался. «Солидное шале! — прикинул он. — Конечно, пережиток эпохи застоя. Не меньше первого секретаря горкома. Как же его звали? Забыл!»
 Тем временем Таня, воспользовавшись ключом, который был мгновенно изготовлен Тютюкой нанотехнологическим способом, открыла калитку. Никаких охранников или злых собак поблизости не имелось, но тем не менее Тютюка решил не рисковать. Таня исчезла, и лишь пылинка-»тарелка» теперь находилась на территории дачи. Чтобы Котову не вздумалось последовать за Таней без приглашения, Тютюка с помощью силовых полей направленного действия запер за собой дверь.
 Пылинка облетела забор по периметру и начала описывать вокруг дачи сужающуюся спираль. Охранников было четверо. Тютюка тут же узнал, что все они — бывшие кагэбешники, уволившиеся из органов и получающие на новом месте работы примерно пять тех окладов, что имели бы сейчас на прежней службе, где они исполняли те же обязанности. Один дежурил у главных ворот на противоположной стороне от калитки, двое патрулировали участок, а четвертый сидел на связи.
 Дом — двухэтажный, с зимним садом, бассейном, подземным гаражом и теннисным кортом, — казалось, был перенесен в эти места из-за океана. В какой-то мере так оно и было, ибо построен он был по американскому проекту, почти целиком из штатовских материалов, а из начинки отечественного производства были только черная икра да водка в холодильнике.
 Пылинка, ведомая Тютюкой, уже собиралась влететь внутрь дома, но тут открылась дверь и с крыльца легкой походкой сбежала девушка. Тютюка при всех своих суперспособностях обалдел от неожиданности: она как две капли воды была похожа на Таню…




 ПЛЕМЯННИЦА


 Поначалу стажер подумал, что как-нибудь спонтанно, по нечаянности, воссоздал облик понравившегося ему объекта. Однако, когда он для страховки подал команду на уничтожение искусственной Тани, «тарелка» объявила: «Отказ! Объект натуральный. Подать команду на уничтожение естественного объекта!»
 Уничтожать естественный объект Тютюка не собирался. Он провел экспресс-анализ и установил, что эту девушку тоже зовут Таня, отчество у нее Александровна, а фамилия — Хрусталева. По профессии она, однако, вовсе не фотомодель, а литературовед, и доводится племянницей бывшему товарищу, ныне господину Запузырину.
 Помимо этого Тютюка узнал, что, кроме Тани и охраны, на даче больше никого нет, если не считать собаки — могучего, но послушного хозяйке сенбернара Джима. А домработница Люся отправилась в город на микроавтобусе с шофером Колей.
 Стажер выяснил и то, отчего Таня искусственная была похожа на природную: Дубыга давно пытался предобработать племянницу Запузырина, но ее минусовой потенциал и по сию пору был всего ничего. А вот Ира, та самая подруга, которую Тютюка вынужден был изображать в первый раз, была действительно фотомоделью, действительно увлекалась натуризмом, и отчество у нее было действительно Алексеевна. По фамилии она была Пышкина, и была эта фамилия девичьей. Правда, в данный момент Ира Пышкина находилась аж в самой Калифорнии, где снималась в эротических сценах, дублируя тамошних голливудских звезд. Они с Таней и в самом деле были подругами, но только до окончания средней школы. С тех пор уже лет пять не виделись.
 Впрочем, Ира Тютюке была не нужна. У Иры еще до поездки в Голливуд с минус-потенциалом все было в ажуре и имелось восемьсот с чем-то грехотонн, списывать с себя которые она, похоже, не собиралась. А вот реальная Таня представлялась неплохим объектом для предобработки. Вероятно, Дубыга тоже планировал как-то свести их с Котовым по-настоящему, но об этом в памяти «тарелки» никаких данных не было.
 Тютюка дал довольно длинный импульс, который прочно вбил в память Тани Хрусталевой все, что составляло историю взаимоотношений Тани искусственной с Котовым. Теперь эта девушка была совершенно убеждена, что это она вчера днем вместе с подругой Ирой загорала на озере, сегодня уже два раза встречалась с Котовым, а сейчас пригласила его к себе домой. Тютюка, правда, едва не допустил промах: дело в том, что ключа от задней калитки у Тани не было. Более того, господин-товарищ Запузырин строго-настрого запретил охране отпускать куда-либо племянницу. Убедить Таню, что это делается для ее же пользы, было нетрудно. Запузырин рассказал о том, что рост преступности по району за прошедший год подскочил вдвое по сравнению с прошлым, кроме того, напомнил ей о похищениях, взятиях заложников, налетах и иных леденящих душу вещах. У Августа Октябревича была прекрасная библиотека, компьютер с игровыми программами, видеомагнитофон, музыкальный центр и много других вещей, которые помогали Тане спокойно переносить комфортабельное заключение. Чекистам, несшим почетную службу по охране дачи и Тани, было строго указано, что при малейшей попытке отвлечься от выполнения боевой задачи и обратить внимание на племянницу их уволят без выходного пособия. Впрочем, об этом можно было не предупреждать, ибо ребята были грамотные, в званиях не ниже капитана, и хорошо знали, что власть, которой пользуется бывший Третий, несколько больше, чем та, которой до него пользовался бывший Первый.
 Поэтому, когда Таня Хрусталева направилась по дорожке к задней калитке, бывшие дзержинцы мгновенно засекли это передвижение, а когда она сунула ключ в замок калитки, тут же отреагировали.
 — Татьяна Александровна, — вежливо поинтересовался один, появившись у нее за спиной словно из-под земли, — откуда у вас ключик?
 — В замке торчал. — Эту версию Тане подсказал Тютюка с помощью мгновенного импульса.
 — Отдайте его мне, пожалуйста, — ненавязчиво попросил страж, — эту дверь Август Октябревич открывать не разрешает. Она на случай срочной эвакуации.
 Тютюка решил вмешаться, ибо иначе все могло пойти насмарку. Он убедил рыцарей щита и меча, что ключ у Тани находится законно, а Август Октябревич ничего не имеет против того, чтобы в его отсутствие на даче побывал глава малого предприятия «Агат-Богат» господин Котов.
 — Заходите, — пригласила Таня скромно дожидавшегося в кустах Котова, — можно!
 Проходя в калитку, Котов невольно поежился, когда углядел охранников. Автоматов у них, правда, в дневное время не имелось, но ветровочки, надетые несмотря на жару, явно скрывали подмышечные кобуры, рации и бронежилеты. «Куда меня черт занес!» — с легким ознобом в душе подумал Владислав. Впрочем, охранники, несколько утеплив свои льдистые глаза, пропустили его беспрепятственно.
 В этот же самый момент Тютюка сделал одно очень важное открытие. Сделал он его случайно, когда Котов проходил мимо капитальной, под стеклом, теплицы, размещенной в нескольких метрах от забора.
 — А я и не знал, что тут, в лесу, такие хоромы! — сказал Владислав. — И ничего, на экологию не влияет?
 — Нет, — ответила Таня, — здесь все очень хорошо продумано.
 Расторопный Тютюка сразу вспомнил, что грехи по части окружающей среды нынче очень ценятся, и мгновенно провел общую экологическую экспертизу дачи. Да, все было продумано, кроме одного: канализационная труба проходила через водоносный горизонт, из которого питался святой источник. Стоило ей лопнуть — и все запузыринское дерьмо было бы слито в ручей, что прекрасно обезопасило бы его с точки зрения интересов Минус-Астрала. Тютюка хотел было тут же заняться разрывом трубы, но потом решил не разбрасываться и сосредоточиться на предобработке Владислава и Татьяны.
 На большой полукруглой веранде, укрывшись в тенечке от солнца, дремал Джим. Он лениво заворчал, чуть приподняв свою большую, как у теленка, голову, поглядел на Котова испытующе, а затем задремал снова.
 Поднялись наверх в гостиную. Котов с интересом рассматривал обстановку, казалось прилетевшую вместе с домом из-за океана. Сам он не решался вкладывать столь большие средства в домашнее хозяйство.
 — Ваш папа — бизнесмен? — поинтересовался Владислав.
 — Нет, это дом моего дяди, я тут сама в гостях. А дядя мой — товарищ Запузырин, наверно, слышали о таком.
 — Понятно, — кивнул Котов. Бывшего третьего секретаря он знал.
 — А мои родители простые учителя, — продолжала девушка. — Вообще-то я вам наврала, что я фотомодель, это Ира — модель, а я нет. Я филфак окончила по специальности «литературоведение», сейчас в школе преподаю. Русский и литературу.
 — Я почему-то сразу не очень вам поверил, — сознался Котов. — Впрочем, вы вообще довольно загадочная личность. Вот я сейчас смотрю на вас и не могу отделаться от мысли, что вижу вас впервые…
 — Просто я первый раз привела вас к себе в гости, вы стесняетесь, потому что думаете — я тут хозяйка. А я не хозяйка, я — пленница.
 Тютюка сообразил, что какой-то участок в памяти Тани не стыкует привнесенную информацию с ранее имевшейся, и подкорректировал…
 — Конечно, выходить и гулять я могу, но дядя очень бережет меня и требует, чтобы я возвращалась домой не позже десяти, пока еще светло.
 На самом деле за все время своего пребывания на даче племянница Запузырина ни разу не выходила за забор.
 — Хотите сока? — предложила Таня. — Холодный!
 — Спасибо, — с церемонностью кивнул Котов. Он ощущал, что тут ему лучше не задерживаться. Ни «мальчики», ни Джим, ни фамилия Запузырин ничего приятного не обещали. Впрочем, Котов был не из самых боязливых. Просто он понимал, что ничего у него тут не получится, испытывал ощущение нищего, приведенного в очень богатый дом, в этакое барское поместье. Должно быть, сказывалась историческая психология. Российский промышленник издревле привык ломать шапку перед барином — вот и весь фокус.
 Тютюка ничего не понимал. Отрицательный потенциал Котова катастрофически снижался. Пока Тютюка в панике следил за этим невероятным падением и не мог найти этому объяснения, Котов сказал:
 — Знаете, Танечка, мне с вами очень хорошо. Я ощущаю какое-то умиротворение и покой. Спасибо, что разрешили мне проводить вас до дому, но мне пора. Не хочу, чтобы дядя устроил вам допрос с пристрастием.
 — Очень хорошо, что вы зашли. Придете завтра?
 Таня проводила Котова до калитки; он поцеловал ей руку на прощание, и она заперла за ним Дверцу.
 Тютюка лихорадочно вспоминал в это время все, что изучал, но нашел ответ, только когда Котов уже удалился от дачи почти на километр.
 «Какой же я дурак! — мысленно взвыл стажер. — Активный плюс! У этой девки активный плюс!» Тютюка очень расстроился. Он совершенно забыл о том, что некоторые реликтовые интеллекты не только сами обладают малым отрицательным потенциалом, но и способны снижать потенциал тех, с кем общаются. А он по дурости и малоопытности непроизвольно воспринимал естественную Таню как полный эквивалент искусственной.
 «Объект в зоне ручья!» — внезапно доложила «тарелка», автоматически контролирующая перемещения Котова. «Час от часу не легче!» Тютюка дал команду на перенос к объекту, но «тарелка» объявила: «Отказ! Объект в мощном плюсовом поле! Опасно!»
 Когда пылинка оказалась в непосредственной близости от Котова, не влетая, однако, в опасную зону, Тютюка пришел в ужас.
 Владислав окунулся в студеную, кристально чистую воду святого ручья, восторженно охнул и выскочил на берег. Это купание срезало с его отрицательного потенциала сразу пять процентов и на целые сутки сделало совершенно непробиваемым для импульсов стажера. Теперь даже пребывание «тарелки» у него в волосах могло плохо кончиться. Совершенно расстроенный Тютюка впал в прострацию, едва сев на ближайшее дерево.




 СУТОЛОКИНА ЖДЕТ


 Александра Кузьминична явилась на ужин в прекрасном настроении. Она впервые за долгое время ощутила себя женщиной не только в физическом, но и в психологическом смысле. Она вымыла голову и даже накрутилась на бигуди. Припудрилась и подвела брови, подпилила ногти и покрасила их перламутровым лаком — единственным, который взяла с собой. Глянув в зеркало, она ахнула — до того красивой и неотразимой сама себе показалась. Теперь она чувствовала себя вровень даже с девицами из тридцать третьего номера, хотя те годились ей в дочери. Впрочем, она действительно смотрелась неплохо — лет эдак на тридцать пять. Собираясь на ужин, она рассчитывала морально убить Котова, осуществив тем самым маленькую месть за то, что ей пришлось грешить не с ним, а с Зауром Бубуевым. Сутолокина решила держаться холодно и в упор его не видеть, пусть помучается. В том, что Котов догадывается о ее приключении, она не сомневалась — Александра Кузьминична прекрасно слышала, как он выходил из номера после ухода от нее Бубуева. «Этому самовлюбленному болвану надо утереть нос, — рассуждала безжалостная дама. — Думал, что я сама к нему прибегу! Да мне стоило пальцем поманить — и такой импозантный мужчина, как Бубуев, не устоял!»
 Чем дальше уходили в историю минуты, которые пережила с кавказцем Сутолокина, тем более прекрасными они ей представлялись. И Заур уже казался воплощением силы, мужества, решимости и красоты, хотя, увидев его впервые, она так совсем не думала. Более того, Сутолокина внутренне млела от предчувствия новых удовольствий, которые может ниспослать ей грядущая ночь, а она была уже не за горами. Ведь Заур обещал прийти! Джигит!
 Первое разочарование постигло Сутолокину за ужином. Место Котова пустовало. Сутолокина ела как можно медленнее, малюсенькими кусочками, пила чай микроскопическими глотками, но Котова так и не дождалась. Впрочем, то, что ей не удалось утереть нос «самовлюбленному болвану», лишь чуть-чуть расстроило Александру Кузьминичну. В конце концов, когда-нибудь Котов должен будет появиться и от возмездия за холодность не уйдет. В прекрасном расположении духа, совершенно не ощущая никаких невралгий и иных болячек, Сутолокина отправилась к себе в номер.
 Котов опоздал на ужин, потому что после купания в святом источнике долго бродил по вечернему, пронизанному косыми лучами солнца лесу. Совершенно неожиданно он ощутил, что не хочет возвращаться в дом отдыха. Ему не хотелось туда, к людям, которые хотя и вовсе не плохие, быть может даже очень милые и добрые, но все же слишком уж приземленные. К несчастью, — сам Котов понял это только теперь — они и не подозревают, сколько красоты и духовности в окружающем мире. Они видят его какими-то уж очень незрячими глазами, если им ничего не стоит разбить бутылку о ствол сосны или выбросить в траву банку из-под консервов. Они могут равнодушно срубить топором молодую березку, то есть попросту убить живое существо. А сколько жизней вообще губит человек для поддержания своего бренного существования или просто так, зазря, непонятно почему? Комар, муха, таракан, муравей — один щелчок, и жизнь оборвана. Да, комар кусается, муха разносит заразу, таракан обгрызает забытую на столе пищу, муравей лезет в сахар — словом, все они как-то и чем-то досаждают человеку, который считает себя венцом творения и царем природы. Да, чтобы жить, человеку приходится убивать. Даже если стать вегетарианцем, от этого не уйдешь. Ведь сжатые колосья, сорванный плод, даже коровье молоко, ради которого каждое лето до срока скашивают безжалостной сталью душистые травы на усыпанных цветами лугах — все это жизнь, уничтожая которую, человек продлевает свой век. Впрочем, до бесконечности он делать этого не может и сам становится пищей для могильных червей, бактерий, вирусов, микробов и вновь питает растения, произрастающие из почвы…
 Котов шел и думал о том, сколько уже раз незаметно для глаза менялся этот лес. Засыхали и падали старые деревья, медленно гнили, превращаясь в труху, выкармливая собой мох, давая пищу подросту, наперегонки тянувшемуся к солнцу. Да, и деревья убивали друг друга. Самая сильная сосна, выбрасывая корни все дальше и глубже, отбирала соки и у своих товарок, соплеменниц, росла быстрее и уносила крону в вышину, заслоняя солнце тем, кто не успевал за ней. Деревья гибли, сражаясь за место под солнцем, и умершие служили для продления жизни других. И так — везде, и так — повсюду, и так — вечно! Закон отрицания отрицаний…
 И туг внезапно, тихо, не назойливо, но очень внятно Котов услышал каким-то внутренним слухом: «И не бойтесь убивающих тело, души же не могущих убить; а бойтесь более Того, Кто может и душу, и тело погубить в геенне».
 Да, он читал Евангелие, благо теперь в Москве и иных городах с религиозной литературой проблем не было. Впрочем, христианином Котов себя не сознавал и был убежден твердо, накрепко — Бога нет и быть не может. Просто было интересно познакомиться с мыслями и воззрениями, о которых раньше знал лишь понаслышке.
 Конечно, бывший пионер и комсомолец, нынешний технократ и бизнесмен, Котов был очень далек от церкви. Во-первых, на это не было времени, во-вторых, не принимала душа. Священники казались актерами, исполняющими некую пьесу, действуя по много столетий назад придуманному сценарию. У него был один главный ориентир в оценках своих поступков: не нарушать Уголовный кодекс. Это было очень трудно, но Котов не нарушал. Хотя многие вокруг пренебрегали законом и от этого только увеличивали доход. У Котова, если бы он чуть-чуть рискнул, доход мог вырасти не на порядок, а больше. Однако он не переступал запретной черты, хотя иногда испытывал величайший соблазн. Тем не менее, чтобы не нарушать законы, хотя иной раз они, казалось, написаны сущими идиотами, было необходимо иметь в душе не Бога, а милиционера.
 Перелистывая страницы Нового Завета, Котов чаще всего приходил к выводу, что это сборник парадоксов, странная смесь многочисленных, противоречащих друг другу взглядов, изложенных людьми, которые сами не понимали толком своего Великого Учителя. Многие мысли ему нравились, они проникали в него и легко уживались с постулатами из диамата. На каждом шагу в Евангелии он видел и закон единства и борьбы противоположностей, и всеобщую взаимосвязь предметов и явлений, и отрицание отрицаний…
 Но никогда ему не приходило в голову выучить что-нибудь наизусть, тем не менее цитата всплыла в памяти очень точно. Возможно, она отложилась где-то в подкорке и воспроизвелась сама собой — в нейрофизиологии Владислав ни черта не смыслил. А возможно, внутренний голос, процитировавший Евангелие, принадлежал вовсе не ему…
 Котов бродил и бродил по лесу, несколько раз приближаясь к забору дома отдыха, но всякий раз его вновь втягивал в себя этот живой, бессловесный мир, который был во много раз справедливее и чище того, что начинался по другую сторону забора. И лишь когда село солнце, Котов все-таки вернулся, но пошел к озеру, на темный пустынный пляж. В корпусах почти все огни погасли, уже стихла музыка, в тишине слышалось лишь несколько невнятных голосов да изредка всплескивала в озере рыба. Котов разделся и поплыл, наслаждаясь прогретой за день водой, тишиной и звездами, отражавшимися в озере. Впервые за много дней его оставила тревога, не ощущал в себе зла и ненависти — это было прекрасное чувство! На сей раз он доплыл лишь до середины озера и повернул назад. Приятная, не ломающая костей усталость обещала спокойный и безмятежный сон, каким уже и дети-то разучились спать.
 Впереди мерцали редкие огоньки спальных корпусов. Тихий плеск воды слышался впереди: кто-то плыл навстречу. Отсветы окон, озаренных тусклыми лампочками, ложились на воду в виде узких красноватых полосок света, и в одной из них Котов углядел торчащую над водой голову. Через несколько минут они встретились.
 — Как водичка? — поинтересовался Котов у пловца, не разглядев лица.
 — Нормально, — ответила Валя Бубуева, отфыркиваясь. — Теплынь, верно?
 Валя после ухода Светозара Трудомировича находилась некоторое время в состоянии шаткого равновесия. С одной стороны, радовало, что Заур не сумел ее придушить, с другой — переполняла злость на директора. «Светик» даже не вылез из сортира! Не появись вовремя бабы, дикий Заур и вправду мог удавить свою бывшую жену. Да еще, сволочь, «Светик» заявил, что, мол, «отношения нужно изменить»! Мало того, он все время лез к ней днем! А у Вали, между прочим, глажки накопилось — чертова уйма! Пришлось дотемна утюгом махать. Хотела лечь спать — но… Конечно, Светозара Трудомировича на работе уже не было — ушел домой, в свой коттедж, к супруге под бок. Танцы давно кончились, весь приличный мужской состав отдыхающих был уже разобран, а неприличный, назюзюкавшись, дрых без задних ног. Правда, в подвале кочегарки еще пел что-то электрик Трофимыч, который соображал вместе с сантехником Гошей и грузчиком Димой. Но поскольку петь они начали еще в восемь вечера, то, скорее всего, толку и от них что от козла молока. Тем более что Трофимыч был ветераном Великой Отечественной войны, а Гоша и Дима редко удерживались на ногах после первых пяти стаканов. Поэтому Валя решила пойти окунуться на озеро. С одной стороны, это должно было остудить ее и успокоить, а с другой — чем черт не шутит, вдруг мужик попадется?
 Вот почему, когда «мужик», то есть Котов, действительно попался, Валя решила изменить направление своего заплыва и легла на параллельный курс.
 — А я вас знаю, — сказала горничная, — вы у меня на этаже живете.
 — Я вас тоже узнал, — ответил Котов, — вы мне ключи от номера выдавали…
 — Верно! Вы так далеко плаваете! Не страшно?
 — Нет.
 — А русалок не боитесь? Среди них, говорят, симпатичные попадаются. Заманят, а сами возьмут да и утопят.
 — Вы ведь тоже далеко заплыли. Вдруг водяной утянет? Они тоже симпатичные бывают…
 — Ну, я же местная… А вы отдыхающий, за вас мы отвечаем…
 — И вы тоже?
 — Конечно, раз вы рядом со мной плывете. Утонете — спросят: «Почему не спасла?»
 — Поздно спасать, — усмехнулся Котов, вставая на песчаное дно, — мы уже доплыли.
 — Правда. — Валя тоже нащупала дно ногами. — Только из воды выходить не хочется. Тоска на берегу, спать надо ложиться… Не скучно вам одному? Кругом все парами, а вы такой молодой-интересный — и один… Мне вот одной очень-очень скучно.
 — Хотите, я вам стихи почитаю? — неожиданно предложил Котов.
 — Прямо в воде? — кокетливо удивилась Валя.
 — Почему? Можно и на берегу.
 Когда вышли из воды, стало прохладно. Валиным могучим телесам в тесном купальнике явно приходилось туго. У нее было с собой махровое полотенце, которое забыл кто-то из предыдущего заезда. Забежав в кабинку, Валя растерлась и набросила халатик. Когда она вернулась, Котов был уже одет и отжимал плавки.
 — У вас голова мокрая, — несмело сказала Валя, — можно, я вам ее оботру?
 Котов улыбнулся и подставил голову. Валя набросила ему на голову полотенце и очень нежно, с трепетом каким-то стала сушить волосы, стараясь не причинить боли.
 — Спасибо, — поблагодарил Владислав, — у вас руки очень нежные… Вы замужем?
 — Не-а, — мотнула головой Валя, — одни хлопоты, а жизни нет. А вас я спрашивать не буду. Здесь все, кто по одному приезжает, — холостые.
 — Странно, — заметил Котов, — вы ведь очень заботливая женщина по природе. И детей, наверно, любите…
 — Не знаю, — хмыкнула Валя. — Если б дети уже готовые продавались, да со всеми принадлежностями… А то рожаешь — мучаешься, потом, пока вырастут, — мучаешься, и под старость, пока сама не помрешь, все с ними мучаешься! Нет, одной лучше.
 — Но скучно.
 — Вот именно, — с радостью ухватилась за знакомую тему Валя. — Ну как, стихи читать будем или так обойдемся?
 — В смысле?
 — Ты что, вчера родился? — хихикнула Валя и положила руки Котову на плечи. — Ты ж в номере без соседа… Неужели тебе все объяснять надо?
 Они стояли в темноте, и различить лица друг друга было невозможно. От Вали тянуло жаром. Котов положил руки на пышные бедра, легонько скользнул по ним ладонями вверх-вниз. Валя потянулась к нему губами, он поцеловал ее, ущипнув чуть-чуть довольно густой пушок над верхней губой. Он делал это не от похоти, не от желания утолить свою страсть, а от сострадания, от жалости…
 — Миленький… — выдохнула Валя и зашарила по Котову руками, жадно, словно боясь, что все это у нее вот-вот отберут. Она, зажмурясь от сознания собственного бесстыдства — вот уж чего никогда раньше не испытывала! — начала энергично и неустанно покрывать лицо Котова поцелуями и с восторгом ощущала на своих щеках ответные прикосновения губ. Как правило, мужики — а у Вали их было, начиная с шестнадцати лет, уже не меньше трех десятков, — дорвавшись до нее, особенно не церемонились. Тискали, мяли, лапали…
 Здесь, с Котовым, было что-то иное. Валя, считавшая мужиков «неизбежным злом», неким одноразовым предметом, который следует выбрасывать после употребления, поражалась тому, что этот детина, умеющий, должно быть, ломать кости и сворачивать челюсти своими кулачищами, обращается с ней, тяжелой, толстомясой и грубой, так бережно и нежно, будто она невинная невеста. Каждое его прикосновение, каждое движение рук, губ, вызывало сладкую дрожь. Злой, жадный, алчный жар в Валином теле медленно трансформировался во что-то иное, не менее горячее, но доброе. Ей тоже хотелось быть ласковой, нежной, не рвать, а дарить…
 Котов тоже не совсем понимал, что с ним творится. Где-то в глубине души он знал, что его нежность и благоговение предназначены совсем не Вале Бубуевой, случайно вынырнувшей на его пути. Он понимал, что обречен на похмелье, на раскаяние, на беду, ибо в жалости своей зашел очень далеко. Но он понимал и то, что ему придется идти дальше, и еще дальше, чтобы не оскорбить, не обидеть и не ранить прильнувшую к нему человеческую душу. Он был переполнен добротой и нежностью и был счастлив оттого, что мог поделиться ими…
 Тютюке надо было приступать к выполнению своих обязанностей, но о Котове пришлось на время забыть. Даже приближаться к нему Тютюка опасался. Он поднял «тарелку» с дерева и перенесся во второй корпус, в комнату Сутолокиной.
 Александра Кузьминична по-прежнему ждала, что вот-вот в коридоре послышатся шаги Заура Бубуева. Уже несколько часов она успокаивала себя мыслью, что ее джигит, скорее всего, явится тогда, когда все угомонятся. Она даже не обращала на сей раз внимания на гульбу в номере напротив и на супружеские ворочания за стеной, в номере семейства Пузаковых.
 Впрочем, у Пузаковых как раз никаких греховных занятий не было. Набегавшись, долго не мог уняться Кирюша, который успел за день дважды подраться и дважды помириться с новым другом Вовочкой, вырезать деревянные сабли и сломать их во время игры в ниндзя. Марина Ивановна перед сном намазала Кирюше зеленкой сбитые коленки, царапину на попке и ссадину на щеке, которую Кирюша с гордостью объявил индейской татуировкой.
 Когда же Кирюша наконец заснул, Марина Ивановна сумела убедить супруга, что ему не следует тормошить ее сейчас, ибо она устала. В результате расстроенный Владимир Николасвич остался со своими проблемами наедине и вышел покурить во двор.
 Бухгалтер уселся на скамеечку, закурил и стал было успокаивать свой неожиданно пробудившийся инстинкт, но в это время из кустов, находившихся всего в полусотне метров от Пузакова, послышались сдавленные девичьи смешки, а следом — басовитое урчание мужчины. Что там творилось — Пузаков не видел, но очень хотел бы увидеть, хоть краешком глаза. Из распахнутого окна тридцать третьего номера тоже долетали звуки, будоражащие воображение служителя дебета и кредита.
 Он закурил вторую, потом третью. Воздух манил к романтическим приключениям. Слух обострился, и бухгалтер ловил теперь самые дальние шорохи и скрипы, шепоты и шепоточки. Толковал он все звуки на один манер: кто-то с кем-то что-то…
 Тютюка тут же ощутил, как отрицательный потенциал Пузакова пополз вверх. Бухгалтера явно тянуло на подвиги, и возможности для предобработки открывались блестящие. Сутолокина несомненно могла в этом помочь, но вот загвоздка — в ее сознании крепко сидел Заур Бубуев. Тютюка долго размышлял и проигрывал на моделях варианты воздействия. Все время дело завершалось изнасилованием либо Сутолокиной, либо, наоборот, Пузакова. Оба варианта, как объяснял Тютюке Дубыга, в зачет не шли, так как Пузаков и Сутолокина оказывались жертвами несчастного случая.
 Верный ход он нашел случайно, в тот момент, когда Пузаков уже готов был возвращаться на супружеское ложе. Стажер хотел было сам принять облик Сутолокиной, но случайно дал не ту команду, и короткий импульс заставил Сутолокину вскочить и, набросив халат поверх ночной рубашки, в одних шлепанцах выбежать из корпуса.
 Близорукая Сутолокина выскочила без очков. Куда она бежала, ей было неясно, и, более того, она не видела, куда бежала. Грохот, поднятый пробегавшей по этажу сметчицей стройуправления, разбудил Марину Ивановну. Пузакова тоже набросила халат и, встревоженная, спустилась вниз, где обнаружила супруга.
 — Вовик, — потрясла она за плечо благоверного, — эта женщина из соседнего номера, она куда побежала?
 — Туда куда-то! — Пузаков махнул рукой в сторону, где тьма поглотила Сутолокину.
 — По-моему, она чем-то сильно расстроена, — предположила Марина Ивановна. — Боюсь, не сделала бы чего-нибудь с собой. Сколько сейчас самоубийств!
 — Ну и что? — с некоторой сонливостью произнес Владимир Николасвич.
 — Как это что? — возмутилась Пузакова. — Ее нужно спасать! Будь мужчиной хоть раз в жизни, догони ее! Останови! По-моему, я видела у нее в руках веревку!
 Пузаков был воспитан в большом отвращении к скитаниям во тьме. Даже здесь, вдали от города, в ночном мраке можно было нарваться на какую-нибудь теплую компанию — своих же братьев отдыхающих, в конце концов! — и получить по носу. Пузаков никогда не считал, что синяки украшают мужчину. Кроме того, в отличие, скажем, от Котова, он не имел необходимых навыков самозащиты. Пожалуй, именно поэтому его тайная страсть к сексуальным приключениям оставалась нереализованной и отрицательный потенциал бухгалтера болтался на очень низком уровне.
 Конечно, если бы Тютюка не вмешался, то Пузаков, попросту отмахнувшись от жены — упреки в малодушии и даже трусости его не волновали, — вернулся бы к себе в номер. Однако стажер вовремя стрельнул в Пузакова импульсом, пробудившим в сердце робкого отца семейства рыцарскую отвагу.
 И Владимир Николасвич, неожиданно резко вскочив с лавочки, бросил сигарету и, потряхивая увесистым брюшком, затрусил вслед за исчезнувшей Сутолокиной.




 «БУХГАЛТЕР, МИЛЫЙ МОЙ БУХГАЛТЕР…»


 Тем временем Валя Бубуева, внутренне изумляясь, что такое возможно, обвив за шею Котова, полулежала у него на руках. Отнюдь не пушинка — в этой девушке было пудов пять живого веса — Валя тем не менее ощущала себя хрупкой и воздушной. Он нес ее по направлению к общежитию.
 На пляже Котов словно бы забыл, что ниже поясницы Валя имеет кое-какое продолжение. И теперь Валя ощущала себя в долгу — вот уж чего она никогда не испытывала в отношении мужчин! Ей казалось, что Котов, всей душой радуясь ее удовлетворению, позабыл о себе, а ведь он тоже человек, хоть и мужик… А теперь Валентина рассчитывала, что он найдет какое-нибудь неосвещенное место, уложит ее так, как ему заблагорассудится, и она сможет отдать священный долг. Валю лет с десяти никто не пытался носить на руках, поэтому она была очень удивлена, что Котов несет ее так долго. Это было очень приятно, сила всегда у Вали вызывала уважение, и даже то, что на подходе к общежитию мог повстречаться кто-нибудь знакомый, ни капли не волновало. Пусть видят, стервы, что она вовсе не кулема и ее вон какие мужики на руках носят!
 Валя только тихонько охала и счастливо хихикала, когда Котов заносил ее на второй этаж.
 — Опусти, — попросила она у своей двери, — пришли уже…
 Котов поставил ее на пол, Валя отперла дверь и сказала:
 — Проходи, только свет не зажигай.
 — Почему?
 — Увидишь при свете — остынешь…
 Тьма была абсолютная. Валя плотно закрыла дверь, заперла на ключ, потом, тяжело ступая, подошла к Котову и стала расстегивать халат.
 — Я толстая, да? — виновато прошептала она, вновь ощущая нежное прикосновение пальцев и те самые восхитительные поцелуи, которые у озера сводили ее с ума. — Ты меня не жалей, Владик… Мне приятно, а тебе? Неужели ты только для меня стараешься? Пойдем ляжем, а?
 Валя повлекла его к невидимой в темноте постели, вспомнила, что одеяло не откинуто, быстро расправила все, легла на спину и, вновь поймав руку Котова, привлекла к себе.
 — Что ты за чудик такой, — шепнула она, — у тебя же все как надо… Чего ты, боишься, что ли?
 — А вдруг залетишь? — спросил Котов.
 — А может, я и хочу залететь? — уже с легкой злостью пробормотала Валя. — Может, я родить от тебя хочу?! Давай, зараза, а то придушу!
 Котов, конечно, не побоялся, что его придушат, просто не хотелось обидеть свою неожиданную возлюбленную. Ну, значит, судьба у него такая — помогать обделенным судьбой женщинам. Ведь не так уж мерзко, если он хоть недолго побудет в роли того, кого она, может быть, всю жизнь ждала. Ему было чуть-чуть стыдно перед той, которой предназначалась вся его бережливая нежность, все его благоговение, доставшееся Вале. Вале было нужно счастье телесное, ей незнакомо было высшее, духовное наслаждение, но виновата ли она в этом? Просто у нее не было и нет времени задуматься, поразмышлять о том, о чем думал он, Котов, бродя по лесу после омовения в ручье… Зачем ему осуждать ее за это, зачем отталкивать, оскорблять, унижать? Пусть он станет чуть грешнее, а она чуть чище.
 И уже укладываясь на пухлый Валин живот, Владислав не думал о том грубом и маловпечатляющем процессе, который ему предстоит. Его душа ощущала радость от того, что он, отягчая свою душу грехом, облегчает и лечит чужую…
 Но вот что удивительно. Валю всегда заботило, нет ли у «мужика» какой заразы, не придется ли идти на аборт, наконец, просто в общем смысле: а что она будет с этого иметь? Сейчас, когда все было, в общем, вполне обычно, она думала только о том, как бы сделать Владислава счастливым. Она мучилась от того, что ее тело тяжеловато, рыхловато, неуклюже. Ей хотелось бы стать легонькой, гибкой, тоненькой, изящной, подвижной и горячей. Оба тихо и бескорыстно лгали. Котов имитировал азарт и страсть, чтобы не обидеть Валю, а Валя — чтобы Котову было приятнее. Потом Валя стиснула его покрепче и не выпускала из своих объятий.
 — Лежи-лежи… — шепнула она. — Я ведь мягкая, на мне как на подушке… Поспишь у меня до утра?
 Котов только поцеловал ее в прикрытый веком левый глаз.
 Если бы Сутолокина увидела все это, она, бесспорно, удавилась бы. Выскакивая из номера, она не слишком представляла себе, зачем и куда бежит. Она знала, что Заур — муж Вали, но где могла быть Валя и был ли у нее Бубуев, разумеется, не знала. Ей казалось, что она непременно встретит Заура где-нибудь по дороге. Сутолокина присела на скамеечку вблизи асфальтовой трассы терренкура. Почему-то она считала, что Бубуев пройдет именно здесь. И благодаря помощи Тютюки, о которой Пузаков вовсе не догадывался, именно к этой скамеечке вышел бухгалтер.
 — Извините, — пробормотал Пузаков, — у вас все в порядке?
 — Что? — встрепенулась Сутолокина. — Что вы сказали?
 — Вы знаете, моей жене показалось, что вы очень взволнованы, и она просила меня сходить за вами, узнать, не можем ли мы вам чем-нибудь помочь?
 — Нет, — зло бросила Сутолокина, — ничем вы мне помочь не можете. Идите к своей жене!
 — Хорошо, хорошо… — Пузаков понял, что попал в дурацкое положение. С одной стороны, ему вдруг начали приходить в голову какие-то непрошеные мысли, с другой — он понимал, что Сутолокина ждала явно не его.
 Тютюка с легким волнением орудовал короткими импульсами. Получалось плохо, он никак не мог точно выбрать направление предобработки, кроме того, приходилось обрабатывать сразу две цели. Сутолокина, которая по-прежнему надеялась на встречу с Зауром, довольно успешно отталкивала приходившие ей в голову мысли о том, что не худо бы поближе познакомиться с Пузаковым, а Пузаков ни на минуту не оставлял без внимания тот факт, что Сутолокина дожидается какого-то мужика, и мужик этот вполне может от души навалять бухгалтеру по морде.
 — Уйдите вы, — проворчала Сутолокина, — не понимаете, что ли, что мне нужно побыть одной?
 — Да, да, — ясно видя, что ему надо идти, кивнул Пузаков, но никуда не пошел. Тютюка дал ему импульс оставаться на месте, но знал, что долго держать подопечного не сможет.
 Наконец Тютюка придумал. Он совершенно неожиданно вспомнил, что у здешних реликтовых есть хороший обычай пить водку. Он рискнул и дал длинный импульс по Сутолокиной. От этого импульса Александра Кузьминична совершенно внезапно вспомнила, что у нее под скамейкой стоит нераспечатанная бутылка. Она наклонилась и вытащила вполне обычную «Русскую», с наклейкой, на которой была обозначена старинная цена «без стоимости посуды». Сутолокина была твердо убеждена, что бутылку она принесла с собой. Следующий короткий импульс заставил Сутолокину сорвать пробку и без долгих разговоров глотнуть примерно четверть бутылки. Сутолокина в своей сугубо интеллигентной и малопьющей семье подобные дозы раньше принимала лишь несколько раз в жизни, и то не залпом, а минимум пятью рюмками. К тому же все это выпивалось с большими интервалами и интенсивно перемежалось закуской. Ее не вывернуло, но захмелило сильно и мгновенно. Ей стало весело и очень просто.
 — Толстенький, — изрекла Сутолокина в совершенно несвойственной для себя манере, — выпить хочешь?
 Пузаков еще с детских времен очень переживал из-за своей фамилии, хотя, увы, ее вполне оправдывал. Животом он обзавелся еще задолго до того, как его стали называть по отчеству. Толстый, Пузак, Пузанище, Пузо, Жиртрест — именно такими кличками его награждали в детстве. Тем не менее, когда его назвала так Сутолокина, он не обиделся. Водку он, кстати, почти не пил, потому что при его работе это грозило ошибками, а бухгалтерские документы — вещь точная. Но сейчас-то не работа! От предложенной бутылки он не отказался и отхлебнул примерно столько же, сколько и Сутолокина. И ему тоже стало хорошо, весело и очень просто.
 — А ты ничего… — оценил Пузаков, очки которого съехали на нос.
 — И ты тоже, хи-хи! — Боже, если бы Александра Кузьминична слышала свой смешок со стороны! — Ты кто?
 — Я Вовочка… — икнул Пузаков.
 — Вовочка! Ха-ха-ха! — закатилась Сутолокина. — А я Шура! Или Сашенька — как хочешь. Б-будем знакомы?
 — Б-будем! — Пузаков отхлебнул еще, поменьше, чем в первый раз, а Сутолокина допила все, что осталось.
 — А я красивая? — поинтересовалась Сутолокина. — Верно?
 — Ужас! — подтвердил Владимир Николасвич. — Мерилин… ик! Марло…
 — Пойдем гулять?! — предложила Сутолокина.
 — Обязательно! И будем петь!
 — Точно! — Сутолокина вскочила на ноги и притопнула, словно бы собралась сплясать. — А что петь будем?
 — Про меня, — объявил «Вовочка», — про бухгалтера!
 — А ты бухгалтер?! — в диком, хотя и немотивированном восторге завопила Сутолокина. — Я только слов не знаю.
 — Ни хрена! — погрозил кому-то пальцем Пузаков. — Все путем!
 — Запевай, — потребовала Сутолокина и совершенно неожиданно произнесла несколько слов, которые часто слышала от прорабов, но никогда сама не употребляла. Впрочем, Пузаков на счет своей матушки их, разумеется, не принял, а потому только заржал.
 — «Мне надоело петь про эту заграницу, надену валенки да красное пальто…» — заверещал Владимир Николасвич таким похабным голосом, что даже его собственная супруга, находившаяся всего метрах в двухстах от лавочки, не узнала его тембра.
 Когда Пузаков допел куплет, Сутолокина визгливо поддержала:
 — «Бухгалтер, милый мой бухгалтер! Вот он какой, такой простой…»
 Это был чудовищный дуэт. Обнявшись, парочка двинулась по трассе терренкура, шатаясь из стороны в сторону. Подслеповатой Сутолокиной новый кавалер казался настолько обаятельным, что она была от него без ума. Не допев песню, они начали очень неуклюже целоваться, причем вся раскраска губ и бровей Сутолокиной постепенно переходила на взмокшую физиономию бухгалтера. На сто первом метре они сошли с трассы и, беспричинно хихикая, углубились в чащу кустов, туда, где днем рэкетиры били Бубуева. Там, хохоча и вереща, Сутолокина грохнулась навзничь, а Пузаков, забыв и о жене, и о Кирюше, придавил Александру Кузьминичну к корням…
 Тютюка ликовал: Сутолокина набрала минус семьдесят пять, Пузаков — минус семьдесят, и это, по-видимому, еще не предел…




 УТРЕННИЕ ДЕЛА


 Котов проснулся в пять утра. Он увидел разметавшуюся рядом Валю Бубуеву и с удивлением отметил, что ему не хочется сразу же убегать от нее. Не было ни похмелья — хотя и с чего бы его ожидать? — ни раскаяния, ни стыда. Хотя Валя действительно была толстовата, и личико у нее было не слишком свежее, но все же она казалась Котову милой и приятной. Котов пошевелился, и чутко спавшая Валя проснулась.
 — Владик… — Она приоткрыла глаза и потянулась к нему…
 Примерно через полчаса они, выскользнув из общежития, шли по тропинке в глубь леса, туда, где тек святой ручей. У Вали в сердце цвел целый букет радостей, подаренный Котовым. Не верилось, что все это было с ней, а не с кем-то еще, и лишь ощущая руку Котова, лежащую на ее талии, она убеждалась — нет, это был не предутренний сон, а самая натуральная явь.
 Котов не понимал, зачем ведет Валю к ручью. Только знал — нужно, и все. Он не мог иначе.
 — Как тут хорошо! — прошептала Валя. — Когда ж ты этот ручей нашел?
 — Вчера, — ответил Котов. — А ты разве не знала о нем?
 — Не-а… — Вале стало стыдно. Все хвалилась, что местная, а про ручей не знала.
 — Надо окунуться, — сказал Владислав.
 — Ой, что ты, холодно ведь… — заупрямилась Валя, но противиться Котову не могла. Он заставил ее раздеться и, взяв за руку, подвел к бочажку, в котором вчера искупался.
 Плюх! Вода ожгла их очищающим холодом. Валя тихонько взвизгнула, Котов крякнул. Конечно, вылезли они очень быстро, но вода уже совершила свое благое дело.
 — Как будто второй раз родилась, — заметила Валя, — теперь каждое утро здесь купаться буду. А то в озере вода до того прогрелась, что даже с утра теплая.
 — Да, — кивнул Владислав, — вода тут просто необыкновенная… То ли в ней что-то растворено особенное, то ли…
 — Радиация? — встревоженно произнесла Валя.
 — Да нет, что-то хорошее.
 — А мне сейчас надо в ваш корпус прибираться идти… — вздохнула Валя. — Я ведь на работе, а ты счастливенький, отдыхающий.
 — Помочь тебе? — вызвался Владислав. — Мне ведь все равно, чем заниматься. Особых развлечений у вас нет, можно и полы помыть…
 — Ой, нет! — замахала руками Валя. — Что ты, что ты, срам какой! Чтоб мужик за меня полы мыл! Иди купайся, загорай, гуляй по лесу. Ты в городе наработался.
 До корпуса они дошли вместе. Валя пошла наверх, возиться с тряпками и швабрами, а Котов отправился на зарядку. Когда он пробегал по трассе терренкура, то совершенно неожиданно увидел на лавочке понурого бухгалтера Пузакова и Сутолокину, пытавшуюся запахнуть халат, на котором не осталось ни одной пуговицы. «Вот оно что!» — смекнул Котов. Он вспомнил, как принял за гипотетического любовника Сутолокиной мужчину, похожего на полковника. Теперь все оказалось проще. Он легко пронесся мимо, ничуть не расстроившись из-за сделанного открытия.
 Между тем Владимир Николасвич и Александра Кузьминична находились в самом плачевном состоянии. Только сейчас до них стало доходить, насколько омерзительны были их вчерашние поступки. Это даже несколько снизило их отрицательный потенциал, поскольку оба некоторым образом каялись. Однако винить были склонны не себя, а кого-то иного. Сутолокина в душе проклинала Бубуева и Пузакова, Пузаков — Сутолокину и ее бутылку, а также собственную супругу, которая отправила его спасать Сутолокину. Он не знал, что Марина Ивановна полночи проревела, ругая себя последними словами, и не побежала разыскивать мужа лишь потому, что боялась оставить Кирюшу. Однако, когда рассвело, Пузакова выбежала из корпуса и бросилась искать бренные останки своего супруга, так как была убеждена, что ее Вовочка пал смертью храбрых, столкнувшись ночью с какими-то злодеями. Правда, отправилась она не совсем в ту сторону, но тем не менее приближалась к цели. Во всяком случае, она попалась навстречу бегущему Котову и спросила:
 — Вы не видели моего мужа? Полный такой, в очках?
 — Видел, он там, на лавочке сидит с Александрой Кузьминичной, — ответил Котов, уже через секунду поняв, что говорить этого не стоило.
 Марина Ивановна появилась из-за кустов, словно тигрица, тихо и внезапно. Ей было достаточно одного взгляда, чтобы понять: то, чего она и в мыслях представить не могла, все-таки произошло. Вовик, ее Вовик совершил измену! И с кем! С кем изменил ей этот мерзкий пузатый негодяй! С воблой, очкастой коброй!
 — Мариша… — залепетал Пузаков, втягивая голову в плечи. Густой перегар вырвался при этом у него изо рта, и если хоть какое-то сомнение в виновности мужа еще оставалось у Марины Ивановны, то теперь она, залепив Пузакову первую оплеуху, ощутила себя на сто процентов правой.
 Искры полетели у бухгалтера из глаз, потому что за первой плюхой он получил вторую, третью, четвертую. Сутолокина завизжала и, вскочив с лавочки, бросилась бежать. Пузакова, еще раз дав по морде мужу, оставила его в покое и помчалась за проклятой разлучницей. В Сутолокиной было не более пятидесяти килограммов веса, а в Пузаковой — полных семьдесят пять, поэтому об организованном сопротивлении Александра Кузьминична и не мечтала. Впрочем, бегала она тоже плохо. Марина Ивановна настигла ее, сшибла наземь, оседлала и вцепилась в волосы.
 — Я тебе покажу, стерва! — орала она так, что во многих номерах проснулись даже те, кто лег спать только под утро.
 Сутолокина, придавленная к земле мощным задом Марины Ивановны, судорожно дергалась и верещала. Пузакова же, упоенная местью, с размаху долбила Сутолокину головой о землю. Сзади подоспел Пузаков, ухватил жену за руки и потащил ее прочь от Сутолокиной. Это обошлось ему в несколько оплеух, укусов и царапин, но тем не менее дало возможность Сутолокиной вырваться и убежать в кусты. Всхлипывая, с набухающим синяком под глазом, лопнувшей резинкой на трусах, с исцарапанным лицом, в разорванном халате она прибежала в корпус, где жильцы, слава богу, еще не встали. Валя Бубуева, мывшая пол в коридоре, хотела что-то спросить, но Сутолокина, хлопнув дверью, укрылась у себя в номере. Следом, минут через пять-десять, появились и Пузаковы. Владимир Николасвич шел, словно жертва культа личности под конвоем НКВД — обреченно, но с верой в светлое будущее. Через некоторое время из семейного номера выставили Кирюшу. Он сделал вид, что уходит, а потом тихонько вернулся, сняв тапочки. Как раз в это время начали доноситься звуки хлестких и звонких оплеух, которых было на сей раз не меньше десятка.
 «Так. Уже трахаются!» — констатировал Кирюша и пошел искать своего друга Вовочку.
 Котов, закончив пробежку, стал вновь отрабатывать удары на мешке. Злости у него на сей раз не было, зато ловкости и точности отчего-то прибыло. Вышедшая из тридцать третьего компания в очередной раз постояла вблизи, полюбовалась…
 — Бережет форму мужик, — вздохнул Колышкин, — чисто делает… А мы все пьем, мать его за ногу… Слышь, Лоб, давай завяжем на недельку?
 — Давай, — кивнул Никита, у которого было живейшее желание похмелиться, — все ведь уже почти пропили.
 — Ну-ну! — хмыкнула Соска, чиркая зажигалкой.
 — Надо с этим другом скорифаниться, — развил мысль Андрей, — побегаем вместе, может, ударчик какой переймем…
 — А не боишься, что он нас у тебя уведет? — прищурилась Элла.
 — Для хорошего человека дерьма не жалко.
 — Ну ты хам… — проворчала Соскина. — Обижусь!
 — Ой-ой, — ухмыльнулся Колышкин. — Обижайся, только к вокзалу ты больше не ходок, лады?
 — Да она шутит, Андрюха… — добродушно хлопая Людмилу по заду, сказал Лбов. — Не дура же она, в самом деле.
 — Шучу, шучу… — прошипела Соскина.
 — И глазками не зыркай, дурочка, — ласково потрепав ее по щеке, улыбнулся Колышкин, — ведь выдавлю глазки-то, если что.
 Соскина притихла, Элла тоже. Они знали, что Колышкин — человек строгий и ссориться с ним опасно для здоровья.
 — Пошли купаться, — распорядился Колышкин, убедившись, что бунт на борту подавлен в зародыше.
 Котов как раз заканчивал свою тренировку.
 — Ну что, пора переходить к водным процедурам? — приятельски подмигнул ему Андрей. — Лихо работаешь! Не хочешь искупаться?
 — Как раз собирался, — улыбнулся Котов. Блестя вспотевшей, уже основательно загоревшей кожей, он подошел к компании.
 Колышкин представил своих спутников и добавил:
 — А меня Андрюхой зовут…
 — Очень приятно. Владик, — пожимая руки рэкетирам, сказал Котов. — Через стену живем, а только на третьи сутки знакомимся.
 Чиркая глазками по лицу и торсу Котова, Элла спросила:
 — Сколько ж тебе лет, Владик?
 — Если скажу, что восемнадцать, поверишь?
 — Для восемнадцати слишком взрослый.
 — Ну, тогда пятьдесят, — пококетничал Котов.
 — Нет, тут перебор. Максимум тридцать, — подыграл Котову Колышкин. — Угадал?
 — Угадал, — кивнул Котов, — тридцать плюс восемь.
 — Нормально! — уважительно произнесла Элла. — Точно, больше тридцати не дашь.
 — Значит, ты на десять лет меня старше, — вздохнул Колышкин, — а смотримся на один возраст. Вот что значит молодость, убитая на спорт.
 — Бокс? — прикинул Котов.
 — Точно. До камээса дошел, один сильный в бошку — и все.
 — Сошел?
 — Сошли. Говорят, не хотим тебя хоронить, если еще раз пропустишь. — Надо заметить, что Колышкин говорил сущую правду. С тех пор как его выгнали из бокса, он еще ни разу не пропускал нокаутирующих ударов, зато нанес их изрядно.
 — А ты, наверно, качок? — спросил Котов у Лбова.
 — Есть маленько. А у тебя по каратэ какой пояс?
 — Зеленый. Пятый дан. Впрочем, теперь я только пытаюсь держать форму, на татами года три не был.
 — В общем, все мы — отставной козы барабанщики, — рассмеялся Колышкин. — Но я бы не прочь подучить пару приемчиков. Сейчас, сам знаешь, даже днем себя неуверенно чувствуешь.
 — Глядя на вас, не скажешь, — заметил Котов. — Мальчики вы не маленькие!
 — Вдвоем — оно конечно, — вздохнул Колышкин, — но когда идешь один и видишь шоблу человек в десять… К тому же когда знаешь, что тебя могут разок приложить по маковке…
 — Понятно, — кивнул Котов. — Против десяти мне, правда, не случалось, но кое-что, конечно, показать могу. Пока не состарился совсем!
 — А кроме каратэ чем-нибудь занимаешься, сэнсей? — спросил Лбов. — В смысле работаешь где?
 — Так… — неопределенно ответил Владислав. — Немного — наукой, немного — бизнесом.
 — Бизнесом? — Колышкин украдкой переглянулся со Лбовым. — И по какой части?
 — Компьютерные программы.
 — Жаль, но ни черта в этом не понимаю, — сознался Колышкин. — Компьютер у меня есть, игрушки всякие — тоже, но… Мне надо показывать, какие кнопки нажимать…
 — Я тоже люблю в компьютер играть, — поддакнул Никита, — когда в зал прихожу, отлипнуть не могу. Особенно если там всякие «бои с пришельцами», «ниндзя»… Интересно!
 — Ты москвич, по всему видно, — подала голос Шопина.
 — Да… А вы все здешние?
 — Почти, — кивнул Колышкин, — в общем-то у нас тут родни много.
 — Заур Бубуев, например, — шепнула Шопина Соскиной, и обе хихикнули.
 Как раз в этот момент все пятеро дошли до пляжа.
 — Благодать! — стягивая майку, сказал Колышкин. — Ну что, на тот берег?
 — А у вас как с моторесурсом? Хватит? — улыбнулся Котов.
 — У меня — надеюсь, а вот Никитушке придется покараулить девушек, в плавании он не силен… Побултыхайтесь здесь, ребятки!
 Поплыли. Колышкин пытался было держать темп, но скоро сдох.
 — «А ты азартен, Парамоша!» — процитировал классику Котов. — Переходим на брасс?
 — Давай… Ну, братан, у тебя и дыхалка…
 На берег выбрались в любимой бухточке Котова.
 — Гадом буду, — пробормотал Колышкин, — не думал, что доплыву. Тут ведь с километр, не меньше. Но, думаю, мужик на десять лет старше, а тянет. Неужели я хуже? Вот и дотянул.
 — Вообще-то, с похмелья не стоило этот заплыв затевать.
 — Точно подмечено, гражданин начальник. И курить тоже пора кончать. Только жизнь такая — как бросишь…
 — Что так? Бедность заела?
 — Да вроде бы все есть. Все вроде бы есть, а тоска какая-то. — Колышкин с удивлением ощущал, как выкладывает едва знакомому мужику то, что и себе вслух бы не сказал. — Надоело все. Каждый день думаю — приложит меня кто-нибудь, а что останется? Ну, могилку соорудят нормальную, крестик поставят — и привет. Вещи родня растащит, а что съел и выпил — уже того… преобразовалось.
 — Детей не пробовал заводить?
 — Ну их. Жена, бэбик… Бабы в основном стервы. Видал, какие телки с нами? Пробы ставить негде, а в голове — звон. Ничего! Но для умных — я дурак. Я ж не виноват, что мне по мозгам врезали и у меня там не все в порядке? А ведь я даже музыку пытался слушать. Классику! Как, думаю, так получается, что все от нее балдеют, а я засыпаю? В церковь ходить пытался — ничего не понимаю, скучно. Вот видак — смотрю. Водку пить — могу. Ем… И тупею — как пробка. Иногда минут десять, ну двадцать, могу говорить нормально, а потом — шарах! — и матом.
 — Смени работу. Ты свое дело делаешь или чье-то?
 — Свое… Бабок много, но не то что-то… Слышь, у тебя такое бывает, а?
 — Бывает… — вздохнул Котов. — Все мы как-то не так живем. Когда все это еще не начиналось, я думал, что как только всем дадут возможность зарабатывать, мы будем жить лучше… Ну, заработал. Теперь все время ощущаю, что у кого-то рядом на меня глаза смотрят не так…
 — И я это вижу, — кивнул Колышкин, — у них зависть. Подвернись им пушка — пристрелят и глазом не моргнут.
 — Я деньги в фонды отдавал, — сообщил Котов. — Для ветеранов, инвалидов, чернобыльцев… Но все равно — не то. И знаю, что без толку все это…
 — Куда там! — опять согласился Колышкин. — И я вот чувствую, что гребу уже лишнее, но остановиться не могу. Никогда в этом не каялся, а сейчас — стыд забрал. Интересное кино? А благотворительность… Знаю я таких. Старичкам — копейку, а себе — десять тыщ. Эти фонды умелые ребята придумали, чтоб и налоги не платить, и под статьей не ходить…
 — А тебе коммунизма не хочется? — спросил Котов без иронии.
 — Гм… Вообще-то не знаю. Утром встал как-то без мечты о «светлом царстве» — и ничего. Но коммуняк не переношу. Заметил, как сейчас бубнят: «Работать надо, работать, работать!» Так ведь коммуняки точь-в-точь то же самое бубнили. На хрен нам нужно было их вытряхивать, чтобы опять пришли и сказали: «Работайте, а мы за вас жрать будем!»
 — Ну, мы-то с тобой не голодные…
 — Ну да, конечно, но ведь рано или поздно нам глотку рвать будут… Страшно! А, хрен с ним со всем!
 — Поплыли обратно, — предложил Котов, — на завтрак опоздаем.
 На сей раз с самого начала проплыли всю дистанцию брассом.
 — Вы что там, баб встретили? — поинтересовалась Шопина.
 — Какие там бабы, Эллочка, — отмахнулся Колышкин, — за жизнь говорили…
 — Да? — хлопнула глазками Соскина. — А морды не поразбивали…
 — Глупенькая ты… — совершенно не в своей манере произнес Андрей и поцеловал Люду куда-то в запястье.
 — Обалдел, что ли? — пробормотала она обескураженно.
 — Ага, от свежего воздуха…




 МАЛЕНЬКОЕ ОДОЛЖЕНИЕ


 Август Октябревич Запузырин был уже чисто выбрит, надушен и одет в бежевый смокинг. Его личный секретарь, бывший зам. зав. отделом культуры Новокрасноармейского РК, докладывал расписание на сегодняшний день.
 — Так, — прервал секретаря Запузырин, — все ясно, заканчивай. Вот это дашь факсом Замочидзе. Все как есть, чтобы никто никаких ошибок не правил! Вот это, это и вот это — отказать. У меня не райком, слава богу.
 Тут затюлюкал радиотелефон, висевший на ремешке у дивана. Секретарь подал его боссу.
 — Здравствуй, дорогой! — пропел нежный голос. — Мурат беспокоит. Ты дома будешь, нет?
 — До десяти. Что-то серьезное?
 — Нет, не очень. Но очень надо. Через пять минут подъеду.
 Через пять минут к воротам подъехал приятного кремового цвета «мерседес» с тонированными стеклами. Ворота запузыринской виллы сдвинулись вбок, открыв проезд, и тут же задвинулись на место. «Мерседес» подкатил к крыльцу, рослый темноволосый парень выскочил из передней двери и открыл заднюю. Из автомобиля вышел седой, немного грузный мужчина и неторопливо взошел на крыльцо, где стоял с улыбкой Запузырин в обществе секретаря и одного из чекистов в отставке.
 — Здравствуй, Мурат. Сразу к делу или по рюмочке?
 — Одно другому не мешает, верно?
 Запузырин обнял Мурата, и они поднялись в кабинет. Секретарь выставил на столик между двух кресел «Наполеон» и коробку с шоколадом.
 — Зачем мальчика на таком деле держишь? — улыбнулся Мурат. — Здесь блондинка нужна, высокая, красивая…
 — Блондинка у меня на работе, — хмыкнул Запузырин. — Ну, со свиданьицем!
 Чокнулись, выпили, надкусили по шоколадке.
 — Пойди отдохни, — велел Август Октябревич секретарю.
 Секретарь ушел вниз, Запузырин достал маленький пульт, нажал кнопочку, дверь защелкнулась на замок, опустилась звукопоглощающая штора. Вторым нажатием кнопки Август Октябревич включил генератор помех, начисто подавляющий все мыслимые подслушивающие устройства в комнате или в ее стенах.
 — Можно говорить, — разрешил он Мурату.
 — Маленькое одолжение сделай. Парня одного надо ненадолго выпустить.
 — Вчерашний? — Память у Запузырина была неплохая.
 — Да.
 — Но это ж не твой. Ты ведь от него вчера отказывался, мне в отделении доложили.
 — Вчера, понимаешь, сердитый был. Теперь жалко стало. Помоги, а?
 — Темнишь, Муратик. Я его выну, а он мне Светозара чикнет. Колись сразу — зачем нужен.
 — Ничего не темню, Август. Светозара он пальцем не тронет. Просто земляк, жалко будет. Его в КПЗ опустили, кажется…
 — Кавказца — и опустили, — усмехнулся Запузырин. — Но он же не твой. Я все знаю — он на вокзале торгует, там зона ребят из облцентра. Андрюша там такой есть, сейчас в «Светлом озере» отдыхает.
 — Да, да… Он Колышкину тоже плохо отстегивает, долг большой. А мне не платит, верно. Но земляк, родной человек.
 — Вот что, времени мало. Мне нужно все знать точно. Ты его выпускаешь на «мокрое», верно?
 — Я не говорил, ты сам догадался… — поежился Мурат. — Москва заказала, хорошие условия, но очень жесткие. Сам понимаешь, они говорят: надо. Спрашивать «зачем?» не рекомендуется.
 — Ну, это тебе не рекомендуется, — осадил гостя Запузырин. — У тебя своя «Москва», у меня — своя.
 — Пожалей меня, — заискивающе попросил Мурат, — я маленький человек, даже здесь, в районе, а там — он указал пальцем в потолок — там я вообще пыль. Мне нельзя много знать.
 — Должен сказать, кого заказали!
 — Зачем тебе, слушай? Твоих я не обижу. Честно!
 — Все равно. Это мой дом отдыха. Сюда приезжают люди, которые деньги платят. А если ты мне тут мокроту разведешь…
 — Ладно, — Мурат поморщился. — Котова мне заказали! Знаешь такого?
 — «Агат-Богат»… Гм! Говорят, что он даже появлялся у меня, с племянницей знакомился… Рублевый счет у него так себе, но валюта есть. Кто заказал?
 — Ты меня убить хочешь? — простонал Мурат. — Кто так дела делает, а?
 — Ты здесь живешь? — прищурился Запузырин. Мурат сжался. Такой вопрос мог означать малоприятные последствия.
 — Друг позвонил, Давлет. Но он не главный.
 — А-а… — успокоенно протянул Август Октябревич. — Раз Давлет, тогда ясно. Здесь можешь больше ничего не говорить. Только вот что, дорогой Муратик, эта твоя задумка по Котову — дрянь. Подколешь своего землячка наркотой, дашь ему ба-альшой кынжал и пойдет он у тебя Котова р-рэзать? Так?
 — Почти, — зло выдохнул Мурат, одновременно прикидывая, кто из его людей может осведомлять Запузырина.
 — Не почти, а именно так. Здесь, мальчик мой, это не пройдет. Котов — это маленькая, но фирма. У него много хороших знакомых, будь уверен. Если даже совсем чисто будет, они тут все перевернут. Выйдут на тебя сразу… Могут и меня зацепить. Я не за себя боюсь, поверь…
 — Понял, — облизнул пересохшие губы Мурат, но как-то не поверил в альтруистические мотивы Запузырина.
 — Господин Котов — каратист. Он каждое утро здесь, на отдыхе, мешок руками и ногами долбит. На него обкуренного с ножом посылать — себя не уважать. Исчезнуть должен твой Котов. Тихо и совсем начисто. Чтоб как корова языком…
 — В озеро?
 — Найдут. В земле — тоже.
 — Растворить?
 — Хорошо. Но как ты его в серную кислоту посадишь? Упираться ведь станет… А убивать надо только рядышком с ванной, куда кислоту наливать будешь.
 — Научи, а…
 — Бесплатное обучение отменено. В наших кругах, конечно.
 — Сколько хочешь?
 — Немного. Половину заказной суммы.
 — Вах! Грабишь, а?
 — Чудак! Благотворительностью занимаюсь.
 — Жадный стал, Август. Помнишь, раньше, когда в райкоме сидел, только пять тысяч в первый раз просил…
 — Э-э, Муратик! Где те времена? Тогда «Запорожец» три двести стоил…
 — Ладно! По рукам…
 — Ну и отлично. Значит, так. Заур твой нам немножко пригодится. Хотя не совсем для того, что ты сам придумал…




 ВОЗВРАЩЕНИЕ ДУБЫГИ


 Стажер Тютюка вышел из пассивно-аккумулирующего состояния. Его ожидал приятный сюрприз: на борту тарелки он был не один.
 — Здоров ты спать! — применяя терминологию реликтовых, заметил Дубыга. — Должно быть, после трудов праведных…
 — Что там случилось? — поинтересовался стажер. — Мне передали, что вас трое суток не будет…
 — Могло и вообще не быть. Просто чудо, что вывернулся, — буркнул офицер. — Вызвали меня, как помнишь, в точку «Зет». Тебе могу сказать, что это не мой район, но там потребовалась поддержка. Плюсовики атаковали наш контрольный пункт. Хрен знает, откуда их столько появилось — восемнадцать единиц, кажется. Но я туда, слава Сатане, не долетел. Меня на входе в подпространство прищучили. Я одного с ходу бац по кумполу, сконцентрировался, проскочил примерно семь крестовиков, выскочил… И тут мне как дадут! Сразу два креста врезали, с двух направлений. Я на восемь азимутов разошелся, представляешь?! Четверть сущности они у меня аннигилировали, но прочее я все-таки собрал кое-как.
 — Сейчас у вас все в порядке, командир?
 — Более-менее. Готовность почти в норме, ну да здесь все быстро доберу. Здесь для нас, чертей, почти курорт. Условно, конечно. Ну, о твоей работе я уже наслышан. Плохо ты сработал. Главное — дал Котову уже дважды окунуться в святой ручей. Это моя ошибка, надо было вовремя проинструктировать, но мог бы и сам мозгами пошевелить. Второе — плохо контролируешь контакты объектов. Пока ты тут дрых, Котов снюхался с нашими самыми перспективными и снял с Колышкина пятнадцать процентов минуса. Будь ты офицером, за такую халатность своим бы карманом поплатился. Ты помни, раз у тебя Котов, благодаря первой твоей оплошности, стал активно-плюсовым, значит, нужно его контакты ограничить. Мало того, этот хлыщ и Вальку Бубуеву вывел на свой уровень по минусу. А она, можно сказать, уже была предобработана.
 Тютюка загрустил.
 — Ладно, — прекратил экзекуцию Дубыга, — дело поправимое. «Пока сущность на бионосителе, предобработка имеет перспективу», — как говорил великий и мудрый Ужуг Жубабара. Давай о приятном. Отлично получилось с Сутолокиной и Пузаковыми. Вывел их на уровень готовой продукции, действовал грамотно, профессионально. Сейчас главное — не дать им сбить проценты. После столь явного грехопадения можно ждать интенсивного покаяния. Ну, тут я уже принял меры. Сутолокиной подбросил идею мести Пузаковой, Пузакову — идею развода с женой, а Пузаковой — ненависть к мужу и ребенку плюс желание отплатить мужу изменой за измену. Сейчас у всех минус стабилизировался, цифра вполне приличная. То, что Котов вступил в секс-контакт с Бубуевой, — не так уж плохо, даже если пока это привело к снижению минуса у нее и чуть-чуть повысило минус у него. Пока — любовь и нежность, но ведь можно изменить мотивацию? Валю, поскольку она имеет шанс забеременеть, настроить на «отлов» Котова, внушить ей желание любой ценой заставить его жениться. А Котова нужно подловить завтра утром, когда у него сойдет активный плюс. Устроим ему насморк, кашель, геморрой — что угодно, лишь бы он еще раз не окунулся в ручей. Иначе — все. Он наглухо плюсовой. Хорошо еще, что неверующий, а то принялся бы нас крестить, да так, что никаких плюсовиков не надо — в капусту изрубит.
 — А может, источник испортить? — предложил Тютюка. — Там неподалеку дача Запузырина, и ее канализация проходит через водоносный горизонт источника. Если труба лопнет…
 — Молодец! — похвалил Дубыга. — Тут ты точно угадал. Мы сразу двух зайцев убьем: и Котова убережем, и ручеек изговняем. Правда, дорогой товарищ стажер, надо было еще об одном подумать: а почему старый хрыч Дубыга, который в этих местах столько времени работает, до сих пор этого не сделал? И почему до этого же не додумался Зуубар Култыга?
 — Наверно, потому что тогда еще канализации не было… — наивно предположил Тютюка.
 — Нет, уважаемый. Канализация была тут давно. Дело совсем в ином. Конечно, можно прорвать трубу материально-астральным импульсом, и дерьмо господина Запузырина действительно снимет плюс с источника. Однако весь плюс, который здесь сосредоточен, ты заставишь ударить вверх. В минусовом куполе над нашей зоной появится дыра. Ты же знаешь, что плюс от источника идет вверх и прикрыт только тонкой минусовой заглушкой. Нажми — и будет прорыв, а плюсовики это в момент запеленгуют, трансгрессируют сюда субастральные аппараты, и «бысть сече великой», как говорили прежде здешние реликтовые. Зуубар Култыга предлагал иной метод, но ни он сам, ни я воспользоваться им не решились.
 — А что за метод?
 — Создать локальный очаг землетрясения, расколоть берег и начисто провалить источник под почву, в карстовые пустоты. Конечно, он будет фильтроваться в озеро, но само озеро тоже частично уйдет под землю. Но тут столько возможных последствий, что и представить трудно. Может получиться нечто совершенно обратное: вода уйдет в карст здесь, а где-то хлынет потоком и создаст целую плюсовую зону. Так что лучше не рисковать.
 — Значит — простой насморк?
 — Да, хотя это только наполовину гарантирует успех. Если Котов даже с соплями все-таки пойдет к ручью и окунется — наша карта бита.
 — А может, залепить ему что покрепче? Дизентерию или гепатит, например?
 — Об этом и думать брось. Как-то был у меня один стажер, так тот тоже решил «покрепче»… Ну и что вышло? Устроил мужику обширный инфаркт, а сущность была едва на пятьдесят процентов в минусе. Доставщики тоже лопухнулись. Стажер видит, что сущность с носителя сходит, начал ее, дурак, обратно запихивать. Реликтовый корчится, жуткие боли, а помирать не помирает. Как начал каяться, сразу тридцать процентов скинул. Доставщики все-таки сущность ухватили, потащили к Минусу, но тут этот клиент как пошел, извиняюсь, Господа Бога, не к вечеру будь помянут, молить: «Спаси и сохрани!» А это сигнал для плюсовиков. Атаковали плюсовички, как всегда, лихо и большой группой. Пара связала доставщиков, двое нас со стажером начали гонять, а пятый сущность и упер. Мне — лишение премии, а дурогона этого — стажера — на второй срок учебного курса. Вы, молодежь, в реликтовых болезнях понимаете плохо. Вместо дизентерии можешь ему холеру устроить, а вместо гепатита — цирроз в последней стадии… А даже если и не промахнешься, при тяжелой болезни от страданий минус снижается. Нет уж, делай ему сопли. Только упаси тебя черт что-нибудь перепутать.
 — Тогда, может, вы сами сделаете, начальник?
 — А когда самостоятельно работать станешь, тоже будешь дядю Дубыгу со второго уровня вызывать? Нет, милок, ты не практикант, а стажер. Иначе говоря, без пяти минут офицер первого уровня. Будь добр, действуй самостоятельно. Конечно, я подстрахую, но все будешь делать сам от и до. Ну а чтоб не напортачил по малограмотности, сейчас прикинешь и доложишь план работы.
 — Есть! Первое — отделить Котова от остальных…
 — Рационально. Методика?
 — Принять оболочку Тани Хрусталевой и предложить Котову покататься на лодке.
 — Оценка «отлично». Только не забудь сделать так, чтобы вас заметила Валя Бубуева. А то она плюс загребать начала, но ревность ей срубит его до минимума. Далее!
 — Можно устроить драку между Колышкиным и Лбовым. Например, на почве их девочек.
 — Уточняю: сейчас Лбов по минусу переплюнул Колышкина. Допустим, Лбов привык, что Соскина — шлюха и с ней можно обращаться как угодно. А Колышкин при теперешнем настрое способен проявить рыцарство. Вот отсюда и пляши, стажер. В целом одобряю. Продолжай.
 — Контролировать развитие конфликта в треугольнике Пузаковы — Сутолокина. Согласно вашим установкам.
 — Разумно, но одного контроля мало. Особенно резко надо вмешаться, если, скажем, Сутолокина захочет отравить Пузакову, но это начнет вызывать у нее отвращение к самой себе. Тут нужно короткими импульсами заставлять ее смотреться в зеркало. Вид царапин и синяков возбудит ненависть и желание отомстить. Этому толстопузому надо расшевелить память, пусть вспоминает все самое плохое о своей жене, а Марине Ивановне подобрать кавалера. Тогда она тут же реализует идею об измене. Лучше Светозара Трудомировича никого не подберешь — тем более что Бубуева его уже не примет. Директор — старый кобель, почти все грехи по прелюбодейной части, не считая хищений и взяток в средних размерах. В два счета загонит Марину в минус процентов на шестьдесят. В общем, давай, преобразуйся в Таню!
 … Котов, с аппетитом позавтракав и будучи в прекрасном расположении духа, направлялся к корпусу в компании Колышкина. Чуть позади, позевывая, шел Лбов, за квадратные локти которого держались девицы.
 — Ну, командир наш совсем одурел, — с ревностью в голосе заметила Шопина, — прямо не отлипает от этого Владика.
 — Может, он это… — хихикнула Соскина. — Поголубеть решил?
 — Будет языком чесать, — лениво одернул девиц Никита. — Андрюха дело не упустит. Похоже, денежками пахнет…
 Между тем Котов и Колышкин рассуждали вовсе не о деньгах, хотя и говорили вполголоса, так, что даже шедшие за ними ничего не могли расслышать.
 — Боюсь я, братан, — исповедным тоном говорил Колышкин. — В бирюльки мы все играем! Или нами играют как хотят…
 — Кто? — спросил Котов, хотя не раз и не два тоже чуял нечто подобное, но ни с кем вслух об этом не говорил.
 — Знал бы! — хмыкнул Андрей. — Может, менты, а может, ЦРУ… Или вообще пришельцы какие-нибудь. Решили, скажем, Землю завоевать и начали с нас. Вот я тебе без базара скажу: мы с пацанами держим все станции и вокзалы от облцентра до Старопоповска. Но в области есть мужик, которого я в глаза не видел и даже кликухи не знаю — он вообще держит десяток таких бригад, как моя. От него приезжают, мы отстегиваем и слова не говорим. Четверть от всего. И попробуй надуй — все цифры знает…
 — Не надо мне этого знать, — нахмурился Котов. — Могу догадаться: тот «областной мужик» тоже не последний.
 — А я что говорю? Значит, где-то есть еще. Скажем, в Москве. Но ведь и тот, может статься, с кем-то делится? Допустим, делает валюту и гонит в швейцарский банк.
 — Не забивай себе голову, — посоветовал Котов, — если невзначай узнают, что ты тут меня просвещаешь…
 — Да что тут такого, — перебил Колышкин, — все знают, что творится, только не знают, на кого работают. Вот и я… А ведь я сейчас получаю столько, сколько раньше на тысячу «Волг» хватило бы. В месяц! Однако сейчас, за какой-то драный «ауди» с пробегом в двести тысяч до сих пор не рассчитался.
 — А ты думай о тех, кому на мясо не хватает…
 — И думаю! Вот я и говорю: кто нами играет?! Мы мечемся, глотки рвем, режемся, а там подергают за веревочки и похихикают…
 Они подошли к крыльцу корпуса, где ветераны шахмат разыгрывали партию из матча Таль — Ботвинник. Котов совершенно неожиданно услышал:
 — Владислав Игнатьевич, вас можно на минутку?
 Сначала у Котова сладко затрепетала душа, но уже через секунду, вспомнив о том, где он провел прошлую ночь, как и с кем, Котов почувствовал жгучий стыд. Колышкин, мельком бросив взгляд на Таню, появившуюся неведомо откуда, понимающе кивнул и присоединился к своей компании.
 — Здравствуйте, Таня, — пробормотал Котов.
 — Я решила вас найти и нанести ответный визит. Почему-то мне стало скучно. Вы никуда не собирались сегодня?
 — Я? — растерянно спросил Котов. — Никуда…
 — Может, опять покатаемся на лодке?
 Котов не знал, что отвечать. Если бы не загар, то любой увидел бы, как ему стыдно. Тютюка дал короткий импульс, но пробить плюсовую защиту не смог. Оставалось воздействовать на вторую сигнальную.
 — Наверно, вы все-таки куда-то собирались… — склонив голову набок, проговорила Таня. — Я вам помешала. Простите!
 Она повернулась, но Котов, спохватившись, остановил ее:
 — Нет, я правда никуда не собирался. Пойдемте, покатаемся.
 Тютюка послал импульс Вале Бубуевой, чтоб она выглянула из окна, но та тоже была защищена — импульс не прошел.
 — Дай импульс на кого-нибудь из отдыхающих, пусть крикнут: «Валя!» — подсказал Дубыга.
 Но никого, кроме старичков у шахматной доски, поблизости не было. Пришлось остановиться на них.
 — Валя! Горничная! — визгливо, но очень громко проблеял один из шахматистов.
 Валя, мывшая пол на площадке второго этажа, подошла к окну, высунулась. Как раз в это время Котов и Таня уходили по дорожке от корпуса. Они сразу попали в поле зрения Валентины.
 «Какая красивая! — вздохнула она про себя. — Куда мне до нее…» Злости у нее не было ни грамма, только обида, что уродилась такой толстой и непутевой.
 — Повышения минуса не регистрирую, — доложил Тютюка разочарованно.
 — Ишь ты, какой скорый! — сыронизировал Дубыга. — Конечно, когда она в активном плюсе, это не подействует. Но то, что она сейчас увидела, отложится в памяти. Завтра к утру активный плюс сойдет и она начнет так ревновать, что только держись! Продолжай вести Котова. Я тебя страхую.
 Лодку взяли быстро, и Котов, стянув майку, подставил бронзовый торс под солнечный душ. Таня тоже сбросила платьице и смотрелась совершенно очаровательно, хотя на сей раз на ней был купальник. Едва лодка с Котовым и Таней отошла от берега, как на причале появилась компания Колышкина.
 — Она ему чуть не в дочки годится, — усмехнулся Лбов. — Может, отобьем?
 — А мы? — обиженно спросила Соскина.
 Лодка с четверкой уже скользила по воде следом за лодкой Котова и Тани. Лбов греб, девицы кудахтали на корме, а Колышкин развалился на носу лодки.
 — Ну что, командир, как насчет отбить?
 — Я этого не слышал… — не поднимая век, прищуренных от солнца, буркнул Андрей. — Давай хоть несколько дней не будем сволочами, а? А то вот чурку уже побили, нарушили спокойный отдых… Зачем? Потом, если видел, этот дяденька нам таких пирожков вломить может, что мало не покажется.
 — Как скажешь, начальник, — пожал плечами Лбов. — А бабу он себе клевую оторвал.
 — Не дрейфь, мы себе лучше купим, — сонно сказал Колышкин, надвигая на нос козырек бейсболки.
 — А нас совсем забыли… Ни к черту мы уже не годимся, Элка.
 — Ну это ты зря, подруга боевая, — не согласился Колышкин, — может быть, тебя еще ждет в жизни счастье.
 — Гы-гы-гы! — радостно заржал Лбов. Он любил юмор.
 — Издеваешься? — обиделась Соскина.
 — Вполне серьезно. — Андрей важно почесал волосатую грудь. — Конечно, сейчас вы слишком вросли в покупной секс, но ведь когда-нибудь и вас посетит это… любовь.
 — Во дает! — Никита аж согнулся, перестав грести.
 — Давай без комментариев, а? — проворчал Колышкин. — В конце концов, если имеешь одну извилину между ягодиц, то это лучше не показывать…
 Девицы с готовностью прыснули, а Лбов, повернувшись к Колышкину, угрюмо спросил:
 — Андрюха, ты чего? Умный стал? Обижусь!
 — Не обижайся, это я по дружбе. И не гляди на меня, как Ленин на буржуазию. Продолжаю: ты, Людочка, и ты, Эллочка, — вы просто не понимаете, что можете жить как люди. Небось соплями исходите, когда смотрите всяких там «Рабынь Изаур», а то, что сами рабыни, не понимаете.
 — Ишь, Леонс-ио нашелся! — хмыкнул Лбов.
 — Да, я Леонсио. А ты — этот, как его… Надсмотрщик там был.
 — Франсиско, кажется, — припомнила Соскина.
 — Вот именно. На Франсиско тоже мокруха была, как и на тебе.
 — Только этого не надо, — предостерегающе сузил глаза Никита.
 — Да здесь все свои, чего там. Я ведь тебя тогда выкупил, менты даже заточку отдали, которую ты, как дурак, у Хряка под лопаткой забыл. С пальчиками. Ты ведь у меня в ногах валялся, помнишь?
 — Попрекаешь, — у Лбова заходили желваки, — попрекаешь, да?
 — Я просто напоминаю, Никитушка. Тебе еще рано забывать, рано… Тебя совесть не мучила, а?
 — Ты чего пристал? — уже совсем разъярившись, зашипел Лбов. — Ты меня что, за шестерку держишь?
 — Не, за козырного вальта… Не жми кулаки, пацан, пальцы не разогнутся… Ты лучше слушай, наматывай на ус. Если ты посадил подонка на пику — а Хряк был подонок, это все знают, — ты, в общем, поступил нормально и совести особо болеть не из-за чего. Но речь ведь идет не о самом факте, а о мотивах, как говорят наши общие друзья юристы. Ты ведь его запорол не за то, что он подонок, а за то, что не вовремя взялся тебя пугать. Ну и, конечно, за то, что взносы в профсоюз не платил. Заделал ты его дуриком, без моей санкции, так сказать, да еще визитку оставил в виде заточки. Ты бы минимум восемь лет зону топтал, а по первой ходке это очень скучно. Хорошо, что Хряк уже мало что значил, а то была бы разборочка. Мне ведь, чтобы Хряковых ребят перекупить, тоже пришлось разбашлиться немножко. Это, братанок, целая дипломатия была… Да я тогда только об этом и думал: как бы мне за Хряка решку не выписали. Заметь: мне, а не тебе. Потому что знали, ты — это так, пустышка, робот. Им даже в голову прийти не могло, что у меня в команде такие самостоятельные мальчики растут. Но не в этом дело. Вот сегодня я впервые чувствую, что меня за Хряка совесть гложет. Меня! Я его даже не заказывал, а мне совесть мозги ест. Меня ест, а тебя, Лбище, — нет!
 Колышкин внезапно вскочил, сел на банку, бешено глядя на Никиту. Тот отшатнулся. Девицы испуганно сжались.
 — Понимаешь, — глядя в глаза испуганно моргающему Лбову, продолжил Колышкин с неожиданным жаром, — я впервые почуял, что это грех! Мы с тобой убили человека! Пусть он был весь дерьмовитый, пусть в нем от свиньи и обезьяны гораздо больше, чем от гомо сапиенса, но все-таки он был человек. С матерью, с отцом, даже душа у него была какая-то. Мы заповедь нарушили…
 — Заповедь?.. — Лбов мотнул головой, словно стряхивая страшный сон. — Ты свихнулся, что ли? Это ж надо придумать!
 — Это не я придумал, это Господь Бог. И если он есть, то тебе за этого Хряка гореть, а мне — за лжесвидетельство.
 — Да брось ты, Андрюха, все равно нам всем гореть, — беспечно ввернула Шопина. — А Хряку туда и дорога. Я у него начинала, помню, какая это погань. Я б его все равно отравила, если бы Лоб не приколол. А деньги драл — безбожно. Мне только на косметику хватало.
 — Все равно, — упрямо, с каким-то нарождающимся фанатизмом произнес Колышкин, — не мы ему жизнь дали, не нам и отбирать.
 — Ну нет, — сквозь зубы процедила Соскина, — это что же выходит? Такое дерьмо — и пальцем не тронь? Пусть живет, гадит и воняет?! Какой там Бог, елки-моталки? Наслушался небось по телеку всякой хреновины. Неужели не понимаешь, что все эти попы, проповедники и прочая шушера просто хорошие бабки делают. Посвистел три часа, пополоскал всем мозги — и бабки в карманчик хапнул. Сейчас кто как может: кто свои головы продает, кто — задницы, а кто — языки.
 — И все равно есть святое! Есть! — Колышкин махнул рукой, отвернулся и, сгорбившись, подпер голову руками.
 — Андрюха… — виновато позвал Лбов, отчего-то сконфузившись, и тронул Колышкина за плечо, — ты че, а?
 — Отвали… Не понимаете, блин, ни хрена…
 — Ну хочешь, я Соске сейчас по заднице нашлепаю, чтоб не выступала? Эй, Соска, иди сюда! Пороть буду! — Лбов встал в лодке во весь рост и сделал шаг к притворно завизжавшей Соскиной. Обе девицы шарахнулись от Лбова, сильно качнули лодку, Никита потерял равновесие и повалился на борт, отчего лодка перевернулась. С воплями и визгом все четверо плюхнулись в воду…
 — Мать твою за ногу! — выразил свои чувства Дубыга. После этого он употребил еще несколько очень странно звучащих реликтовых выражений, которые, как уже знал Тютюка, нельзя было понимать буквально.
 Тютюка из Таниной оболочки смог по-девичьи испуганно ахнуть. У него это получилось очень естественно.
 — Да ничего страшного, — увидев все четыре головы над поверхностью воды, заметил Котов, — дурачились — вот и перевернулись. Все нормально. Все целы.
 Однако и у Дубыги, и у Тютюки были все основания расстраиваться. Дело в том, что вынужденное купание произошло, как выражаются моряки, на траверзе устья святого ручья, всего в десяти метрах от берега, и все они упали в воду, прочно зараженную активным плюсом…




 МЕСТЬ МАРИНЫ ПУЗАКОВОЙ


 Пока на озере разворачивались эти события, в корпусе происходило следующее: Валя Бубуева, вздыхая о своей незадачливости, продолжала мыть пол, Сутолокина, которую мучили телесные и душевные раны, лежала в кровати, накрывшись с головой простыней, и тихо скулила время от времени, словно побитая собака, а в семействе Пузаковых, выражаясь словами вождя мирового пролетариата, «кризис назрел».
 Пузаков-старший рассчитывал, что сердце супруги оттаяло, и ходил вокруг нее, как кот вокруг хозяйки, преданно заглядывая в холодные и ничего хорошего не обещающие глаза. Кирюша при этом теребил папу за штаны и требовал немедленного похода на речку. Марина Ивановна грозно сидела на стуле и делала вид, будто читает газету, но не только ничего не читала, но даже не глядела в нее. Перед ее глазами стояли мрачные, прямо-таки апокалипсические картины: море крови, гора костей, отрезанная голова Сутолокиной, брошенная в унитаз. Мелькал в этих страшных видениях и Пузаков-старший. Участь его была еще более ужасной. Марина Ивановна предполагала выпустить ему кишки, посадить на кол, сжечь до половины — разумеется, всю нижнюю часть, — а все, что останется, утопить в канализации. Однако вслух она сказала:
 — Идите на озеро и до обеда не приходите!
 Пузаков, зная, что надежда умирает последней, взял Кирюшу за руку и вышел из номера.
 Когда Марина Ивановна осталась одна, ей стало еще тошнее, чем было. Где-то за стеной она слышала тоскливые стоны Сутолокиной, но это не облегчало ее собственных страданий. Даже воспоминание о том, как славно она отметелила «счастливую соперницу», не утешало. А уж наказание, которому был подвергнут бухгалтер Пузаков, и вовсе мало устраивало. Разумеется, те казни, которым его уже предала Марина Ивановна в мечтах, реально не могли осуществиться из-за технических сложностей. К сожалению, Марина Ивановна провела всю сознательную жизнь в КБ «Пузырь», а на мясокомбинате никогда не работала. Именно поэтому в ее воображении были лишь голые эмоции и никакого практического плана. Точно так же мелькнувшие мысли об убиении Сутолокиной путем отрезания головы и выброса данного предмета в унитаз очень скоро были признаны неадекватными. Инженерное образование Марины Ивановны подсказывало ей, что если даже отрезать Сутолокиной голову, то спустить ее в унитаз не удастся.
 Пузакова жаждала мести. И поскольку долгий поиск вариантов расправы с неверным мужем все время вертелся на грани между ненавистью и жалостью к самой себе, то в конце концов Пузакова приняла наиболее рациональное решение, подсказанное коротким импульсом Тютюки.
 Итак, она решила изменить мужу в отместку за его измену. Это показалось самым простым и безопасным решением. Оставалось только найти подходящий объект. Марина Ивановна, однако, не очень представляла себе, где искать такой объект. И как заставить его выполнить свой замысел — тоже. Марина Ивановна никогда не обладала жарким темпераментом, а кроме всего прочего, за всю беспорочную супружескую службу ни разу не переживала романов. То есть, возможно, и было несколько мужчин, которые ей нравились, но как бы они ей ни нравились, все равно эти увлечения были чисто платонического свойства. Последствия этих влюбленностей не выходили за производственные рамки.
 Например, Марина Ивановна всегда тщательнее готовила для своего предмета документацию, а также никогда не запаздывала с выдачей расчетов. Впрочем, увлечения приходили и уходили, а Марина Ивановна оставалась верной бухгалтеру Пузакову. С тех пор как профессия бухгалтера резко повысилась в цене, а профессия инженера опустилась на самое дно жизни, уважение Марины Ивановны к супругу стало безусловным.
 В отличие от многих подруг, которые имели романы на отдыхе, Пузакова никогда не отдыхала одна и никуда без мужа не ездила. В городе они тоже все время были вместе и даже в кино не ходили порознь. Вообще говоря, они ходили не вдвоем, а втроем, поскольку Кирюшу оставлять было не с кем. А это значило, что кино и театр они посещали только по воскресеньям и только в утренние часы, беспокоясь о нравственности Кирюши. Именно так им, видно, и удавалось сохранить низкий отрицательный потенциал. И вот — такой удар!
 «Мина замедленного действия» — идея об измене мужу, подложенная Тютюкой, была бесспорно надежным средством поднять этот потенциал на должный уровень. Тем более что кандидат в соблазнители уже двигался по направлению ко второму корпусу.
 Настроение у Светозара Трудомировича было далеко не лучшее. То, что Заур Бубуев отправлен в КПЗ, его утешало мало. Кто-нибудь из друзей уже мог внести за него «залог», и житель Кавказа, черт бы его побрал, вновь появится здесь, но уже с верными джигитами и большим кинжалом. Едва Светозар Трудомирович представлял себе это, как ощущал явные спазмы в кишечнике. Хотя гарантии, которые дал уважаемый Август Октябревич, немного согревали душу, Светозар Трудомирович хорошо понимал свою малую значимость по сравнению с ним. Сегодня заступится, завтра — отдаст. И никакая милиция не поможет, если потребуют этого какие-то высшие, неизвестные Светозару интересы.
 Тем не менее надо было жить, надо было работать. Светозар Трудомирович хорошо помнил, что его вчерашние отношения с Валей Бубуевой закончились не на самой высокой ноте. К тому же в ушах еще звучала фраза, сказанная Запузыриным: «Этой самой, потерпевшей, тоже поясни обстановку». Действительно, если сегодня приедет следователь, то Валя должна четко знать, что говорить, так же как и ее подруги, которые повязали в пучки Заура Бубуева. Именно эти цели и привели Забулдыгина во второй корпус.
 Он постучал в дверь комнаты дежурной, хотя раньше всегда входил без стука. Валя, немного расстроенная и охваченная светлой грустью по поводу поездки Котова на лодке с прекрасной блондинкой, гладила простыни, прибывшие из стирки.
 — Войдите! — разрешила она. — Здравствуйте, Светозар Трудомирович.
 — Валечка! — Директор прикрыл за собой дверь и хотел было повернуть ключ в замке, но услышал строгие и весьма недвусмысленные слова:
 — Не надо запирать дверь.
 — Что с тобой? — изумился Забулдыгин. — Ты на меня сердишься?
 — Я на вас не сержусь. Я вас презираю, Светозар Трудомирович. — Валя внутренне удивилась своим словам, слишком неожиданно они у нее вырвались, но еще более неожиданным был сам тон, каким она вдруг заговорила.
 — За… за что? — заикаясь, пробормотал пораженный директор.
 — Вы ничтожество, трусливый и нечистоплотный негодяй! — Валя явно говорила не своим языком, и даже интонации у нее были какие-то не те…
 — Валечка… — Светозар открыл рот и продолжить фразу не мог.
 — Если у вас что-то по работе, — ледяным тоном великосветской дамы произнесла Бубуева, ставя утюг на попа, — я готова вас выслушать. А если нет, то прошу покинуть помещение. Мне еще гладить и гладить.
 — А… Да! — Обалдевший Светозар вспомнил, что надо убедить Валю дать следователю определенный набор показаний. — Валечка, по поводу вчерашней истории с твоим бывшим мужем… Сегодня может приехать следователь. Надо, чтобы все девушки, которые его обезвредили, показывали одно и то же, без расхождений. Поэтому я тут прикинул, что вы должны говорить…
 — Светозар Трудомирович, — сузив глаза, проговорила Валя, — то, что я буду говорить, касается только меня. Будьте добры, выйдите отсюда.
 Забулдыгин вышел в том состоянии, которое боксеры называют «грогги». По-русски есть еще одно определение, но приводить его, ввиду полного неприличия, было бы неудобно. Он даже не попробовал спросить, что, собственно, произошло. Он шел к одной женщине, а попал совсем к другой, незнакомой, а потому страшной.
 Когда Забулдыгин выходил из корпуса, у него даже заболело что-то в груди. «Инфаркт!» — с неожиданной ясностью представил себе Светозар Трудомирович, и им овладел тихий, но мощный ужас. Вот сейчас он, вполне цветущий еще мужчина, потеряет сознание и отправится туда, откуда никто еще не возвращался. Все похороны, на которых когда-либо имел несчастье присутствовать Светозар, мгновенно всплыли в памяти и сложились в ужасно яркую, почти реальную картину его собственных похорон. Он увидел, как гроб с ним, Светозаром Трудомировичем Забулдыгиным, выставлен в траурном зале какого-то морга и вокруг в молчании стоят со скорбными лицами разного рода друзья и товарищи, жена и дети, какие-то родственники, причем, кажется, не только живые, но и умершие несколько раньше… В его грезах эта толпа тихо раздалась, когда откуда-то появившийся Август Октябревич Запузырин, без слов, но крепко, по-партийному пожимая руки родственникам усопшего, подошел к гробу и минуту-другую постоял в молчании, склонив голову. После увиделось, как плечистые молодцы вталкивают гроб в «пазик» — катафалк, как появляются впереди контуры старопоповского, бывшего новокрасноармейского кладбища. Мелькнуло видение двух в дымину пьяных могильщиков, которые, матерясь, требуют дополнительную поллитру над чернеющей, как зловещая пропасть, свежей могилой…
 — Не дам! — Светозар ощутил, что сердце утихло. Его боль была самой элементарной невралгией.
 — Что вы сказали? — спросила Марина Ивановна Пузакова, которая как раз в это время решилась спуститься вниз, чтобы поискать того, кто смог бы ей помочь отплатить супругу за коварную измену.
 — Я? — встрепенулся Светозар, ощущая, что сидит на скамеечке неподалеку от шахматной доски, где ветераны приступали к изучению пятой партии матча на первенство мира между Ботвинником и Петросяном.
 — Да, да, — настаивала Марина Ивановна, — вы что-то сказали!
 — Простите ради бога, — Забулдыгин махнул рукой вдоль лба, как бы стряхивая жуткие видения. — Заработался, понимаете, уже сам с собою разговариваю…
 — Да, да, я понимаю, — вздохнула Пузакова, — все работа, работа, работа… Обидно, наверно, кругом отдыхают, а вы работаете?
 — Ну что ж, — ответил Забулдыгин, обретая некую уверенность, потому что в одутловатом, нездорово румяном лице дамы прочел что-то волнующее и многообещающее, — у каждого свои дела. Чтобы другие нормально отдыхали, я должен работать.
 — В отпуск не собираетесь? — поинтересовалась Марина.
 — Ближе к осени, сейчас наплыв отдыхающих, разве можно это на кого-то оставить?
 Широкий жест директора объял все, что входило в территорию дома отдыха, и даже немножко с запасом. Вероятно, именно так некогда господин Ноздрев показывал Павлу Ивановичу Чичикову свои владения: «И то, что за лесом, — тоже мое!» Впечатление было такое, что если Забулдыгин, отправившись в очередной отпуск, покинет эти места, то нерадивые служащие позабудут в нужное время водворять на место солнце и луну, включать звездное небо, забудут поливать дождями лес и луга, а озеро, прохудившись, куда-нибудь выльется.
 Марина Ивановна, однако, восприняла все почти так, как было изложено выше, и решила для себя, что директор — именно то, что ей нужно, дабы восстановить паритет в семейной «холодной войне».
 — Жаль, что вы так сильно заняты! — вздохнула она с чувством, и платье на могучей груди едва не лопнуло. — Было бы приятно побеседовать с умным и интеллигентным человеком.
 — А ваш муж не будет протестовать? — поинтересовался Светозар, впившись взглядом туда, где особенно четко рисовался весьма соблазнительный рельеф. Пузакова он видел только один раз, но и этого воспоминания хватало, чтобы убедиться в его полной безобидности.
 — Ему сейчас не до меня… — мрачно прогудела Марина Ивановна. — Он нашел себе утешение.
 — Да? — пристально поглядев на Марину, вопросил Забулдыгин. — Нехорошо…
 — Ну, у него свой выбор, а у меня — свой…
 Забулдыгин мгновенно оценил ситуацию. К ней в номер идти нельзя — там неподалеку Валя Бубуева, к тому же может вернуться Пузаков. Последнее, скорее всего, не грозило физическими увечьями, но скандала все-таки не хотелось. В кабинет, где вообще-то неплохой диванчик? Но туда все время будут заходить всякие нужные и ненужные люди. А вот в клубе на втором этаже есть одна уютная комнатка…
 — Знаете, — сказал директор, — если хотите, я могу показать вам нечто весьма интересное. Мне сейчас как раз нужно туда сходить, и это совсем недалеко. Не хотите пойти со мной?
 — Ну, если вам это не помешает в работе… — Марина Ивановна в общих чертах уже поняла, что хочет показать ей директор, и с затаенным восторгом направилась вместе с ним к зданию клуба.
 Свежепохмеленный, а потому благодушный и подчеркнуто вежливый сантехник Гоша нес куда-то большой голубой унитаз, заколоченный в деревянную обрешетку.
 — Ты куда это? — грозно крикнул директор, желая продемонстрировать спутнице свои диктаторские полномочия.
 — Как сказали, — лаконично ответил Гоша, — несу.
 — Кто сказал?
 — Вы. — Гоша чуть прибавил шагу, и директор припомнил, что унитаз он действительно приказал отнести в одно нужное место.
 А Марина Ивановна прониклась к нему еще большим уважением: человек, повелевающий такими унитазами, этого заслуживал.
 У клуба электрик Трофимыч, тоже похмеленный и даже больше, занимался проводами, ведущими к плафонам на веранде для танцев. Попыхивая папироской, он мурлыкал что-то революционное.
 — Наше вам, — приветствовал он директора со стремянки.
 — Работайте, работайте, — кивнул директор поощрительно и пропустил Марину Ивановну в пустынный холл.
 По лестнице поднялись на второй этаж. Здесь располагалась маленькая выставка бывшего нонконформиста Блятензона, которую купила фирма «Интерперестрой лимитед», дав возможность художнику выехать в Израиль.
 — Вот это наша гордость, — оповестил директор, — пока не открываем для посещения, находится в оформлении, так сказать. Мировое имя — Блятензон. Почти Шагал! В области эротики ему равных нет.
 Действительно, Блятензон всю свою галерею составил из картин эротических. От грудей, животов, ножек и попок у любого зарябило бы в глазах. Марина Ивановна, которой смотреть на это изобилие было малоинтересно, сейчас восприняла этот показ как совершенно определенный сигнал и поняла его правильно. Когда, проведя свою гостью по галерее, Светозар отпер ключом дверь с грозной надписью «Посторонним вход воспрещен!», Марина Ивановна расценила этот жест однозначно: директор тоже понял ее правильно и собирается показывать ей отнюдь не шедевры Блятензона…
 За дверью оказалась довольно маленькая комнатушка, куда в доброе старое время водворяли перед концертами каких-нибудь артистических знаменитостей, предназначенных для увеселения узкого круга прежних отдыхающих. Это было нечто среднее между гримуборной и комнатой отдыха. Директору здесь доводилось угощать знаменитостей и сопровождающих лиц, пить на брудершафт с басами, тенорами, контральто и чтецами-декламаторами, рассказывать анекдоты солисткам балета и даже мастерам оригинального жанра. В последнее время знаменитости наезжали редко, главным образом безнадежно вышедшие в тираж погашения. Поэтому комнатка, хотя и смотрелась неплохо, все-таки поблекла. Убрав ее после отъезда некогда известнейшего конферансье, комнатку оставили пылиться до следующего приезда, который обещал быть еще не скоро. Тем не менее все для культурного отдыха здесь имелось: видеосистема, радиоприемник с проигрывателем, магнитофон, небольшой столик для интимного ужина и диван. Еще был бар-холодильник «Ладога», впрочем, совершенно пустой и отключенный от сети.
 — Вот, собственно… — произнес Светозар Трудомирович, не очень зная, что говорить дальше, если все-таки ошибся в своих прогнозах. Однако Марина Ивановна поняла, что инициативу в деле мести Пузакову следует взять на себя. Она мощно вздохнула и, осев на жалобно пискнувший диван, произнесла:
 — Здесь уютно… Только заприте за нами дверь.
 Пока Светозар, сопя и нервничая, запирал дверь, Марина Ивановна успела улечься и закрыть глаза. Дьявольское желание греха, тайного и ворованного сладострастия уже превалировало над жаждой мести. Светозар понял это прекрасно, и его действия превзошли все ожидания Пузаковой…




 ВЫПУЩЕННЫЙ ИЗ КПЗ


 Заур Бубуев всю ночь провел под нарами. В отличие от Колышкина и Лбова его сожители по КПЗ не заботились о том, чтоб не оставить на лице Заура синяков и ссадин, поэтому этих штрихов — синих, багровых и лиловых — на нем было вполне достаточно. Трусы ему порвали, штаны оставили без пуговиц…
 К счастью, его избили так крепко, что все мироощущение притупилось и он плохо сознавал всю низость и ужас своего падения.
 Лежа на сыром полу, лицом в пыли и залежавшемся тополином пухе, которые отнюдь не спасали от цементного холода, Заур находился как бы в полусне. Он надеялся, что к утру помрет и никакие проблемы его касаться не будут. Однако помереть он не сумел. Более того, к нему вернулось сознание и лишь тут в полном объеме навалилось ощущение того, как жестоко обошлась с ним судьба, как он опозорен и унижен. Вся боль от синяков и ссадин была где-то на втором плане по сравнению с муками души. Бубуев выполз из-под нар, сел на пол и завыл, тихо так, чтобы не разбудить тех, кто храпел на нарах. Нет, он не боялся их. Все, что с ним могли сделать, уже сделали. Правда, могли еще и убить, но за это он был бы только благодарен. Впрочем, он не хотел доверять им свою жизнь. Заур решил, что должен уйти сам. Прекратив выть, он стал размышлять над тем, каким способом покончить счеты с этим светом.
 Можно было перегрызть вены. Заур попробовал впиться зубами в руку, но это оказалось очень больно, к тому же зубы у него, как выяснилось, были слишком тупыми. Кроме того, Заур вспомнил, что знакомый врач когда-то сказал: «У тебя полнокровие, дорогой!» О том, что такое полнокровие, Бубуев толком не знал, но отчего-то ему показалось, что крови в нем больше, чем в обыкновенном человеке. Он представил себе, как эта самая кровь медленно вытекает из перекушенной жилки и никак не может вся вылиться, а он, сидя на грязном полу, смотрит на эту кровь, на свою уходящую жизнь, и никак не может с ней расстаться. Нет, ничего связанного с пролитием собственной крови Заур допустить не мог.
 Повеситься? Но где и на чем? До оконной решетки Заур дотянуться не мог — маленькое окошко, забранное двойной решеткой из прочной арматуры, тускло светилось под самым потолком. Табурета не было, стола тоже. Кроме того, сын гор не имел ни ремня, ни подтяжек, а рвать одежду и свивать из нее веревку было не мужским делом.
 Оставался еще один способ: разбежаться и треснуться головой о стену… Но голова у Заура — так ему казалось — была уж очень крепкая, и с первого раза можно было не убиться до смерти.
 Арестант понял, что умереть по собственной воле не получится. От этого ему стало еще тошнее, и он вновь заскулил. Сидя на полу, он со страхом ждал, что вот сейчас начнут просыпаться соседи по камере и вполне могут еще раз поиздеваться над ним вместо утренней зарядки. Когда отчаяние хлынуло через край, когда Заур вновь начал думать о попытке самоубийства, словно хрустальный звон прозвучал в его ушах визгливый скрежет отпираемого замка.
 — Бубуев! — гаркнул милиционер. — На выход, с вещами!
 Придерживая штаны и пытаясь запахнуть рубаху, Заур шагнул из камеры в коридор.
 Здесь милиционер выдал ему ремень и приказал по-военному:
 — Заправиться!
 — Спасибо, начальник, — пролепетал Заур.
 — Руки за спину! Вперед! — приказал сержант.
 Заур пошел по коридору.
 Его довели до выхода на задний двор отделения, где стояла лиловая иномарка с тонированными стеклами.
 — Забирайте, — объявил милиционер двум смуглым, усатым парням в цветастых рубахах и защитного цвета брюках. Один из них открыл перед Зауром заднюю дверцу, впихнул его в машину, сел сам. Второй сел слева от Заура, а управлял автомобилем третий, которого Заур через стекла не видел.
 Парень, сидевший слева, ловко набросил Зауру на голову мешочек из непрозрачной ткани, а на руках защелкнул наручники. Он услышал, как загудел мотор, но куда поехала машина, определить не смог, потому что она сделала подряд несколько поворотов.
 Ехали не менее получаса. Машина часто сворачивала, меняла направление, разворачивалась, и лишь два или три раза останавливалась на перекрестках, из чего Бубуев сделал вывод, что его везут за город. Кроме того, воздух стал свежее и запахло лесом.
 И не ошибся. Когда Заура вытолкнули из машины, сдернули с головы мешок и сняли наручники, оказалось, что он находится на лесной полянке. Перед ним стояла группа людей, приехавших сюда, должно быть, раньше, чем иномарка с Зауром и его конвойными. Их привез кремовый «мерседес», а в центре группы стоял Мурат.
 — Здравствуй, Заур, дорогой! — сочувственно произнес он. — Валлаги, как ты плохо выглядишь! Где ты так ударился, слушай?
 У Заура лед начал сковывать ноги, а затем постепенно стало стынуть и пузо.
 — Ты, конечно, все понял, да? — строго глядя в испуганные глаза Заура, продолжил Мурат. — Ты понял, с кем надо дружить, а с кем не надо. Ты убедился, что торговать на базаре, среди земляков, лучше, чем у Колышкина на вокзале. Да?
 — Да, Муратик… — пролепетал Заур. — Я все отдам, слышишь, все, что должен был…
 — А, ерунда. Асланчик, налей нам коньячку: Заур продрог.
 Бубуев только хлопал глазами, глядя, как мальчики Мурата вынимают из багажников два раскладных стула и столик, ставят их на траву, как появляются бутылка, две пластмассовые рюмочки и шоколад.
 — За твою свободу, дорогой! И за то, что поумнел немного. Хороший коньяк, верно? — сказал Мурат, когда Заур залпом осушил рюмку. — Куда торопишься? Пей, ты на воле, дорогой. Коньяк надо маленькими глотками пить, смакуя. А ты как арак пьешь, хоп — и нету… Культуры мало у тебя.
 Заур пил вторую рюмку медленно, делая вид, что и впрямь смакует коньяк. На самом деле он лихорадочно соображал, что с него потребует Мурат. Конечно, самое простое — повысит таксу и будешь платить за место на базаре вдвое больше, чем остальные. Год, два — пока Мурат не решит, что Заур наказан достаточно.
 — Шоколадку кушай, пожалуйста, — радушно угощал Мурат, — ты — гость, я — хозяин, обычай надо уважать.
 «А вдруг там стрихнин?» — мелькнула страшная мысль, когда он надкусывал поданную Муратом конфету. Но стрихнина не было. После третьей рюмки Заур чуть-чуть повеселел.
 — Муратик, скажи, сколько платить надо, — все отдам!
 — А, зачем платить?! Что такое деньги — тьфу! Были и нет — а друг он всегда друг, верно? Ты мне друг, да?
 — Конечно… — подавившись конфетой, еле выдавил Заур.
 — То, что с тобой в камере сделали, никто знать не будет. Пикнут — язык отрежу! Никто не попрекнет. Одежду сейчас тебе дадим новую. Пойдешь на озеро — умоешься. Но только потом, когда одно дело сделаешь.
 — Какое дело? — почти прошептал Бубуев. — Мокрое?
 — Испугался, да? — улыбнулся Мурат. — Когда я за мокрые дела брался? Удивляешь меня, вах! Наверно, ты мне все-таки не друг, если так плохо про меня думаешь. Мурат — тихий человек, очень добрый.
 — Скажи, что делать надо…
 — Ерунда. Надо только в лес немного пройти. Метров двести. Там будет маленький камень лежать. Желтый такой, на череп похож немного. Поднимешь камень, прочтешь записку. Там написано будет, что дальше делать. Понял?
 — Понял, да… — Заур встал.
 — Вот по этой тропинке иди, — указал Мурат. — Не бойся, все хорошо будет.
 Заур пошел по тропинке, изредка оглядываясь. Нет, за ним никто не шел. Действительно, пройдя несколько сот метров, он увидел прямо на тропинке камень, и камень, точно, походил на череп, был гладкий и грязно-желтый. Под камнем Заур нашел записку.
 «Дальше иди, там будет двойная береза. Где палочка сухая в кочку воткнута, сними дерн. Что найдешь, бери с собой и читай еще записку».
 Заур пошел дальше. Береза оказалась совсем рядом с тропой, и около нее из травы торчала сухая палочка. Заур нагнулся, сдвинул дерн, вырезанный из земли совсем недавно, и обнаружил ямку, узкую, но глубокую. В ямке лежало что-то продолговатое, завернутое в газету, а сверху завязанное в прозрачный полиэтиленовый пакет. Заур разорвал пакет, размотал бумагу. В руках у него оказался обрез двустволки. В маленьком пакетике он насчитал десять патронов с выкрашенными в зеленый цвет гильзами и остроконечными пулями.
 «А говорил — не мокрое!» — вздохнул Заур. Но все же прочел записку, лежавшую в пакете вместе с оружием.
 «Молодец! Заряди стволы, остальные патроны положи в карман. Курки не взводи! Иди дальше, увидишь большой муравейник у сосны, три метра справа от тропы. В сосне — дупло. Там найдешь еще записку, положишь то, что взял у березы».
 В дупле, куда Заур сунул руку с опаской — на Кавказе в дуплах часто живут змеи, — обнаружилась записка.
 «Опять молодец. Положи ствол так, чтоб из дупла не торчал, и иди до перекрестка двух троп. Свернешь налево. Пройдешь до очень большого пня. Справа от корня под пучком травы будет ямка. Заберешь оттуда пакет. Все, что в пакете, — твое! Положи за пазуху».
 Бубуев дошел до пня. В пакете, лежавшем под пучком травы, он нашел десять пачек с долларами. В записке было только два слова: «Иди обратно».
 Заур засунул пакет под рубаху, сжег последнюю бумажку и повернул обратно… Он шел очень довольный и даже не думал, зачем нужны все эти передвижения, пункты, записки. Он не считал себя вправе спрашивать Мурата. Мурат знает зачем. А он сделал, и добрый Мурат дал ему деньги. Погулять по лесу — и такие деньги! Даже это его не удивило.
 Когда он миновал пересечение тропинок, в глазах его внезапно сверкнула ослепительно яркая алая вспышка, и на секунду он ощутил страшную боль, которая мгновенно утихла.
 Пахнуло горелым. Заур обрел способность видеть и очень удивился. Зеленый русский лес куда-то исчез. Заур увидел горы. Черные, мрачные, без леса и травы, без снежных шапок. Не было солнца и голубого неба. Сильный, жаркий ветер гнал по вершинам гор бесконечные черные и серые тучи. При этом моросил странный, очень мелкий дождь, смешанный с копотью. Зауру было страшно. Он стоял посреди каменной осыпи на дне ущелья.
 — Э, дорогой, чего стоишь, а? — спросили из-за спины.
 Заур оглянулся и в двух шагах от себя увидел огромного роста джигита в черной мохнатой папахе, в иссиня-черной бурке, из-под которой проглядывала черная черкеска с серебряными газырями, а также тускло поблескивал оправленный в серебро кинжал.
 — Ты кто? — спросил Заур, ощущая непередаваемый страх. Страх, который волнами наплывал на него от этого черного джигита.
 — Я — Джабраил, — ответил тот, делая шаг к Зауру, — в отделе доставки работаю.
 — У Мурата?
 — Ха! «У Мурата»… Кто такой Мурат, а кто Джабраил? Ты мусульманин, слушай?
 — Да… — Заур напряженно вспоминал рассказы бабушки. Если это тот Джабраил, о котором говорила она, то… «Бисмилла-ар-рахмани-р-ра-хим!» — хотел было крикнуть Заур, но тяжелая рука Джабраила уже легла ему на плечо.
 — Поздно, дорогой. Это уже не поможет. Пошли, а?
 — Куда? — дрожа всем телом от ужаса, пролепетал Заур.
 — Туда, — Джабраил неопределенно махнул рукой куда-то в конец ущелья, где что-то горело, распространяя угарный запах. — Не бойся, у нас весело!
 И Заур пошел, хотя совершенно не хотел никуда идти. Пошел, потому что ноги уже не подчинялись ему, а подчинялись воле Джабраила. И поздно было каяться в грехах…
 Впереди была Абсолютная Несвобода.




 ЗАПИСКА ОТ ТАНИ


 Обе лодки — и та, на которой плавала компания Колышкина, и та, которой управлял Котов, — стояли у берега, вытянутые носами на песок. Все шестеро «мореплавателей», вволю накупавшись, мокрые и веселые, лежали рядком на золотистом песке. Им было очень хорошо, а вот Дубыге и Тютюке настроение, прямо скажем, они подпортили.
 В присутствии четырех реликтовых, только что искупавшихся в активном плюсе, и Котова, тоже всего несколько часов как из святого ручья, Тютюку прямо трясло и корежило. Однако уход Тани мог бы окончательно отдалить от нее Котова, и тогда намеченная интрига против Вали Бубуевой терпела крах. Тем не менее уходить ей нужно было обязательно — опять начал размягчаться пограничный слой между сущностями Тютюки и Тани.
 Дубыга принял соломоново решение. Перенес с дачи на берег реальную Таню Хрусталеву, забрал Тютюку на борт «тарелки», а Таню искусственную отправил на дачу Запузырина. В материальную оболочку была помещена упрощенная сущность, которая могла распоряжаться только безусловными рефлексами. Поскольку эта Таня была погружена в сон, иного и не требовалось.
 — Заур Бубуев ушел в Астрал, — приняла спецсообщение «тарелка». — Встречен Джабраилом из отдела доставки. Общий вес 2456 грехотонн, по сущности — семьдесят восемь процентов минуса. Спасибо!
 — Рады стараться, — проворчал Дубыга. — Нам-то за что? Он и так был минусовой.
 — А вес? — ответили из Астрала. — Вы ему напоследок семьдесят грехотонн добавили. Квартальный план — с опережением графика…
 — У нас тут ЧП, — доложил Дубыга. — Аж шесть реликтовых с активным плюсом. Дайте связь на Ужуга Жубабару!
 — Ну, ты оборзел! — хмыкнула спецсвязь. — Может, тебя на Сатану прямо вывести? Ужуг на четвертом уровне. Могу попробовать Култыгу найти. Жди к концу дня. А до этого действуй по обстановке. Береги стажера!
 — А я один тут буду…? — Дубыга закончил матерным словом. — Рекомендуют тебя беречь, — съязвил он, когда связь отключилась, — молодая поросль, дескать! А меня, значит, беречь не надо? У меня, между прочим, семь поражений крестами, четырехкратная утрата процентов по двадцать сущности, восемнадцать случаев контакта с активным плюсом на предельно допустимых дозах… Дескать, хрен с тобой, Дубыга, офицеров второго ранга до фига и больше.
 — Да что вы, командир, — самоотверженно заявил Тютюка, — не надо меня беречь.
 — В том-то и дело, что надо… — проворчал, смягчившись, Дубыга. — Во-первых, сейчас от тебя все равно никакой пользы.
 — А во-вторых?
 — А во-вторых, ты мне можешь понадобиться и должен быть в хорошей форме. Спать!
 Тютюка вырубился, а Дубыга продолжил наблюдение. Да, активный плюс, вне всякого сомнения, действовал, и чем больше находились в контакте между собой шесть реликтовых, тем больше усиливался их плюсовой потенциал…
 — Ну, дела… — подперев подбородок кулаками и подставив солнцу могучую спину, говорил Колышкин. — Я сейчас вообще как-то не так на мир смотрю. В нем же так много хорошего, а? Ведь это ж все вокруг нас, — он широко обвел вокруг себя рукой, — это же чудо?
 — Ага, — мурлыкнула Людмила, — я тоже что-то чую, только не знаю, как сказать… Только вы не смейтесь!
 — Иногда вообще нельзя говорить, а то все опошлишь… — степенно заметила Шопина.
 — Точно, — кивнул Лбов, на мрачном лице которого появились какие-то совершенно неожиданные черты. — Я где-то читал, только забыл где, что только дурак думает, что он может словами высказать все, что думает… В точности, от и до…
 — А как же Христос? — спросил Колышкин. — Неужели и его мысли — тоже ложь? Я в том году от скуки купил Библию и стал Новый Завет читать. Что-то просек, что-то нет…
 — И наверняка что-то понял не так, — заметил Лбов.
 — Ну! Кто я и кто Христос. Вот я там прочел о тех, кто придет под его именем и будет говорить, что, мол, они — это Христос. Как-то не запало — прочел и все, вроде бы забыл. А тут, летом уже, закатился в Москву. Иду по Манежной, там какой-то праздник отмечают — пузырь трехцветный горелкой надувают, парашютисты на площадь с вертолетов прыгают, потом вокруг Выставочного зала бегают. И тут же на площади какие-то корейцы крутятся, не наши, а южные. И раздают всем веселенькие такие бумажки о том, что скоро придет Христос и заберет с собой миллион человек. А те, кто останется, будут семь лет мучиться, пока он опять не придет и не устроит всем разборку.
 — Я тоже такую листовку читала, — кивнула Таня. — Их и в метро раздавали. Цветные, вроде комиксов.
 — Ну вот, — продолжил Колышкин, — я, конечно, виду не показал, но внутри у меня как-то нехорошо стало. Я только-только подумал, что надо уже коттедж начать ставить, а выходит — зря? Меня-то уж Христос с собой не возьмет… А потом? Сплошные муки на Земле, а после — в геенну… Перспектива, да? Дела, конечно, тоже пошли хреново. Завалил в кабак, выпил. Еще тошнее стало. Снял какую-то бабу, а что с ней делать — не знаю. Настроения нет. И когда уже опять один остался, вдруг вспомнил. Даже сейчас скажу наизусть: «Берегитесь, чтобы кто не прельстил вас: ибо многие придут под именем Моим и будут говорить, что это Я, и многих прельстят». Вот, прямо так и вспомнил. Потом посмотрел — точно! А я, между прочим, в школе даже «Белеет парус…» наизусть не мог выучить. Все время по литературе трояки приносил. И сразу после того, как эту фразу в уме сказал, — полегчало. Потому что понял — эти корейцы от балды брешут.
 — Не знаю… — неуверенно пробормотала Соскина. — Все-таки страшно. Не надо было тебе, Андрюшка, на эту тему…
 — А ты попробуй от себя все прошлое оттолкнуть, — предложил Котов задумчиво, — и живи дальше так, чтобы самой себя не было стыдно.
 — А как? Раньше все орали: «Живите честно, не воруйте, секс — буржуазное разложение, не пейте…» Ну и что? Кто-нибудь так жил?
 — Теперь тоже пьют. И больше, чем раньше, — мрачно заметил Лбов. — Сколько мы тут за три дня пробухали? Утром — башка вот такая, во рту, как будто навозу наелся, в сердце чего-то тюкает… И денег жалко. Вроде все, думаешь, больше ни грамма. А тут Андрюха заначку достает — и буль-буль, карасики!
 — Ну дурак я, дурак! — потупясь, проворчал Колышкин. — Ты лучше вспомни, что мы на работе делаем…
 — Не надо, братан. — Лбов по-товарищески положил руку на плечо Колышкина. — Владик прав, надо все это отпихнуть подальше. И вино, и похабство, и все эти дела. Может, мы чего-то еще можем?
 — А что мы можем?! — тоскливо вздохнула Элла. — Я с восьмого класса только по улице болтаюсь.
 — Ты пироги печь умеешь, — напомнил Колышкин, — и вообще нормально готовишь. Из тебя классная жена может выйти, если мужик толковый попадется. Вам, бабам, проще. Вы можете стать домохозяйками, детей растить, воспитывать — и уже будете жить правильно. А нам, мужикам, надо что-то еще. Даже не в том дело, что надо семью кормить, деньгу зашибать. Вот чую, что нужно еще что-то, чтоб себя уважать. Раньше я это понимал так, что нужно иметь тачку, дачку, видак и жратвы побольше. А теперь отчего-то кажется, что все это — труха и лажа. Жратву как сожрал, так и… это самое, обратно выпустил. Видак — ну раз посмотрел, ну десяток. Потом приедается. Дачка нужна, чтобы туда телок возить или под старость цветочки растить. К тому же те, у кого ее нет, будут всегда хотеть ее подпалить или ограбить. Тачка — только пыль в глаза, и все. Ну а помрешь, куда все денется? С собой не унесешь, а внукам и правнукам будет все это до бревна. А вот возьмем Пушкина — у него сейчас по всему свету тысяча потомков. Седьмая вода на киселе, конечно. Но все гордятся, что их предок был Пушкин. Хотя уже и фамилии у них другие, и даже по-русски многие не знают. Пушкина наверняка не читали, но гордятся. Полтораста лет как его убили, а все помнят. Хотя ничего, кроме имени и какой-нибудь завалящей табакерки, он им не оставил. И эта табакерка, которой грош цена в базарный день, стоит миллионы только потому, что из нее Пушкин свою трубку набивал!
 — Это точно, — согласился Лбов, — я тоже об этом прикинул. Вот у меня дома на стене висит доска, на которой хлеб режут. Старинная, темная такая и резная: ручка у нее в виде рыбы, а с боков завитушки такие, по типу волны. Ей, мать говорила, сто лет, а может, больше. Это ж черт те когда ее мой прапрадед вырезал. Алексей Петрович Лбов его звали. И был он столяр-краснодеревщик, по мебели работал. Прадеда и деда на фронте убили, это я знаю, только и всего. Отец вообще удрал, когда я еще не родился… Вот матери от этих Лбовых только и достались что фамилия да доска. И вот, представь себе, никого из тех, других, я не знаю — отца так и знать не хочу! — а прапрадеда знаю. Потому что он доску оставил, и нигде в мире такой доски больше нет.
 — И твои внуки, — заметил Котов, — тоже его знать будут, потому что ты им эту доску покажешь и про своего прапрадеда расскажешь.
 — Само собой! А они, если не дураки, конечно, дальше будут рассказывать…
 — А все-таки это не очень справедливо, — вздохнул Колышкин. — Ведь прадед и дед твой, которые на фронте погибли, разве ж они виноваты, что от них кроме твоего отца ничего не осталось? Ты ведь небось о своем прадеде не знаешь ничего, кроме того, что его Алексеевичем звали. Ну и фамилию знаешь — Лбов. А самого главного — имени — не знаешь. Отца отчество знаешь?
 — Вроде Васильевич… — Никита наморщил лоб.
 — Вот так-то! Все говорили, говорили: «Никто не забыт и ничто не забыто!» А тут внук — деда не знает.
 — Это не он виноват, — заметила Соскина, — это отец-жеребец. Знакомая песня: «Наше дело не рожать, сунул-вынул — и бежать!» Убежал — и украл у сына не только самого себя, но и деда с прадедом.
 — А все-таки жаль его, — неожиданно произнес Лбов, — он же тогда молодой был, может, даже моложе, чем я сейчас. В голове ветер, погулять захотелось… А сейчас он, может, мается где-нибудь один, бомжует или больной лежит. И никто напиться не подаст. В смысле воды хлебнуть… Я бы простил его, ей-богу!
 — Удивительно… — пробормотала Таня. — Какие, оказывается, бывают хорошие люди! А я, честное слово, вокруг себя, прямо как Гоголь, все время видела только свиные рыла… Мне было все время страшно. Вот головой я понимала, что у них у каждого была своя жизнь, у кого-то лучше, у кого-то хуже. Но где-то они все ушли в сторону и стали делать что-то плохое. Может, даже ужасное… Но сердцем я их ненавидела. А теперь мне кажется, что это я гадкая, если вижу все в черном цвете…
 — Обедать пора, — заметил Котов, поглядев на часы.
 — Ой, — спохватилась Таня, — мне ведь домой надо. Бедный дядя! Он так волноваться будет.
 — Я провожу? — предложил Котов.
 — Не надо, — вздохнула Таня, — он будет переживать и разнервничается. А по лесу ходить безопаснее, чем по городу.
 — Это точно, — подтвердил Колышкин. — А после обеда вы придете сюда?
 — Посмотрим, мне надо будет дядю предупредить.
 Таня набросила платье поверх уже просохшего купальника и углубилась в лес. Остальные, помахав ей руками, сели в лодки и погребли к дому отдыха.
 Дубыга, поразмыслив, повел «тарелку» к даче Запузырина.
 Август Октябревич особенно не волновался. Во всяком случае если и волновался, то не из-за Тани. Он-то был убежден, что племянница спит в своей комнате, потому что пройти на первый этаж можно было только мимо его кабинета. Сначала хотел было разбудить ее, поскольку шел уже второй час дня, но, заглянув в комнату, увидел мирно посапывающую на подушке золотистую головку и раздумал. В конце концов, на то и лето, чтобы отдыхать.
 Таня должна была вернуться на дачу, по подсчетам Дубыги, минут через пятнадцать-двадцать. Незаметно перенести ее и уложить на место дубликата офицер не мог: от общения с пятью активно-плюсовыми субъектами она настолько зарядилась плюсом, что никакие команды на нее не проходили. Оставалось только одно: ликвидировать дублершу и внушить Запузырину, что он прекрасно знает о походе племянницы на озеро, и охранники — тоже.
 — Дядя Август, ты не волновался? — спросила Таня, поднявшись к нему.
 — Немножко, — улыбнулся Август Октябревич, — чуть-чуть. Вода теплая?
 — Прекрасная! Ты знаешь, я познакомилась с чудесными людьми. Одного ты, правда, знаешь — это Владислав Котов. А остальные — Андрюша, Никита, Люда и Элла — тоже отличные ребята.
 — Ну, хорошо. Иди пообедай, наверно, уже сготовили. А мне еще надо кое о чем подумать…
 Таня, радуясь тому, что не сильно опечалила дядюшку, сбежала вниз по лестнице. И сразу же в мозгу Запузырина зашевелились, словно змеи, тревожные мысли.
 Дубыга прочел их очень быстро. Информация показалась интересной, но вместе с тем она поставила офицера в затруднительное положение.
 Значительно больше, чем отсутствием Тани, Запузырин был обеспокоен отсутствием звонка от Мурата. В тот момент, когда волнение Запузырина готово было перерасти в панику, пискнул радиотелефон.
 — Август, — сказал голос Мурата, — я сделал твое, пора мое делать, а?
 — Хорошо сделал?
 — Очень хорошо. Все точка в точку.
 — Молодец. Грязными руками ничего не трогали?
 — Ничего. Медицинская стерильность, как в аптеке.
 — Тогда работай по варианту «Записка от Тани»…
 — Все понял, будь здоров.




 ПОСЛЕОБЕДЕННОЕ РАНДЕВУ


 Котов возвращался в свой номер. У шахматной доски его неожиданно окликнул один из старичков:
 — Молодой человек! Вы случайно не Владислав Игнатьевич?
 — Да, а в чем дело?
 — Вам некая особа, назвавшаяся Таней, оставила весьма конфиденциальное письмо, — осклабился морщинистый шахматист. — Насколько я помню, она уже была здесь утром. Видимо, решила назначить послеобеденное рандеву…
 Котов развернул записку.
 Владик! Мне очень нужна твоя помощь. Сюда прийти еще раз не могу. Почему — объясню при встрече. Жду тебя в 15.00 у истока святого ручья.
 Таня Хрусталева. Ради бога, сожги записку.
 Записка была отпечатана на машинке. Котова это не удивило, как и вся таинственность, с которой обставлялась эта операция. Ему сразу стало ясно, что Таня приготовила записку заранее, на тот случай, если не застанет его на месте. И в столовую она не пошла, значит, не хотела показываться.
 — У вас нет спичек? — спросил Котов. Старичок охотно достал коробок, и Котов тут же сжег записку.
 — Интим… Понимаю! — уважительно-заговорщицки прошмякал шахматист, но Котов уже помчался к калитке, ведущей в лес. На часах было 14.30.
 Он шел быстро, как ходят легкоатлеты на дистанцию в двадцать километров, на ходу пытаясь представить себе, зачем понадобился Тане. Возможно, это связано с ее дядей, даже наверняка. Но в чем дело состоит конкретно, Котов, как ни бился, догадаться не мог. Минут за десять он дошагал до ручья и двинулся вверх, к его истоку. Ручей оказался извилистым, но все же на часах было только 14.42, когда Котову удалось добраться туда, где прямо из земли в маленькую ямку била холодная струйка. До срока время оставалось. Котов присел и стал ждать…
 … Спецсообщение на «тарелку» пришло внезапно и словно кнутом стегнуло Дубыгу.
 — Привет, это Зуубар Култыга. Какие проблемы, сынок?
 — Плюсы кругом. Опять же клиента моего убивать собрались, а у него девяносто процентов плюса. Даю в экспресс-режиме, а то времени нет!
 Дубыга спрессовал всю информацию до предела, как рыхлую кучу сена можно спрессовать в компактный тюк, и выбросил за две секунды в канал ультрасвязи.
 — Все ясно, — подытожил Зуубар, — ничего страшного нет. Вмешательство санкционирую, под свою ответственность. Источник не трогайте. Прошибете дыру в куполе — здесь худо будет. Ни дерьма, ни дряни какой в него не кидайте. Есть другой способ, очень хороший, снять плюс примерно на год. Правда, для этого нужно пожертвовать одной кикиморой.
 — У меня их только восемь, — напомнил Дубыга. — Леший не подойдет? Упырь еще есть.
 — Упыря береги как зеницу ока! — строго осадил Култыга. — Это сейчас очень редкий тип инкоммутанта. А сколько у тебя леших сейчас?
 — Двадцать восемь на довольствии, — доложил Дубыга по-военному, — можно лицензию на отстрел выдавать. Ни черта не делают, только энергию забирают.
 — Давай экспрессом все характеристики твоих леших.
 Прессованная информация уже через секунду развернулась в памяти Зуубара.
 — Вот что, — распорядился офицер второго уровня, — разрешаю израсходовать пять леших. Три года будешь жить спокойно. Перечисляю номера расходных: третий, девятый, двенадцатый, восемнадцатый и двадцать первый. Даю отсчет!
 В «тарелке» возникла объемная схема местности, на которой мигало пять синих точек с цифрами 3, 9, 12, 18 и 21. Там, в трухлявых пнях и высохших поваленных деревьях, базировались лешие. Внутренне Дубыга жалел леших, которые сейчас мирно дремали, дожидаясь ночи, когда можно будет немного пошалить и побеситься в густом мраке. Но железный голос Зуубара Култыги уже заканчивал отсчет:
 — …четыре, три, два, один! Третий — пуск!
 Синяя точка с цифрой «три» погасла, а синий пунктир, проложенный от старого трухлявого пня до ручья, сменился красной сплошной линией.
 — Попадание! — доложил Дубыга. — Двадцать процентов плюса как не бывало!
 — Девятый — пуск!
 — Попадание! Еще восемнадцать снято!
 — Мало! Двенадцатый — пуск!
 — Тридцать процентов — к чертям!
 — Восемнадцатый!
 — Переход в минус! На три процента перекрыли!
 — Двадцать первый — пуск!
 — Попадание! Итоговый потенциал источника — тридцать девять процентов минуса.
 — Принято. Хорошо сработали, сынок.
 Синих точек с цифрами на схеме больше не было. Дубыга заметил, что на опустевших пнях с неожиданной быстротой пробуждаются спящие почки и выбрасывают зеленые побеги.
 — Там лесовички не поселятся? — поинтересовался Дубыга.
 — Контролируй, и не поселятся. Так, одно дело сделали. Теперь воздействуй на Запузырина по третьей сигнальной… Пора!
 … Котов ждал Таню. Минутная стрелка уже сдвинулась с прямого угла и догоняла часовую. Он встал и двинулся по тропинке в сторону дачи Запузырина. Не успел он сделать нескольких шагов, как сзади послышался негромкий, но резкий оклик:
 — Стоять! Руки вверх!
 Котов на секунду опешил, остановился. Не успел он опомниться, как с боков, из кустов метнулись две тени, сильные руки сцапали его под локти, завернули их за спину, а на запястьях почти одновременно защелкнулись наручники.
 — Гражданин Котов? — спросил человек в штатском. — Я майор Завьялов из Старопоповского уголовного розыска.
 Под нос Котову на секунду сунули красную книжечку.
 — Вы задержаны по подозрению в убийстве гражданина Бубуева. Пройдемте!
 Ошеломленный Котов даже не нашелся, что сказать. Он и не пробовал упираться, когда его увлекли куда-то в сторону и, протащив несколько десятков метров, выволокли на полянку, где стоял «уазик» с распахнутой задней дверцей. Котова мигом втолкнули в машину, двое сели с ним рядом, дверца захлопнулась. Все стекла в салоне были замазаны, даже то, которое было в перегородке, отделявшей салон от кабины. «Уазик» зафырчал, тронулся с места и покатил куда-то, переваливаясь с боку на бок. Затем он вроде бы поехал по ровной дороге, потом несколько раз свернул. Котов плохо помнил дорогу, по которой вел свою «восьмерку» к дому отдыха. «Ничего себе влип!» — подумал он.
 — А вы не ошиблись, ребята?
 — Не разговаривать! — оборвал один из сопровождающих.
 Наконец машина остановилась. Загудел моторчик, заскрежетали отодвигаемые ворота. Машина вновь поехала, пошла под уклон, опять остановилась.
 Заднюю дверцу отворили.
 — Выходите, Котов! — приказал майор Завьялов.
 Сопровождающие помогли Котову вылезти из машины. Только здесь он смог разглядеть, что они одеты в камуфляжные зеленые комбинезоны. Тускло светила лампочка с бетонного потолка.
 — За мной! — приказал майор, и Котова повели по не очень длинному коридору мимо нескольких дверей, а затем втолкнули в сумрачное, освещенное только небольшой настольной лампой помещение.
 За столом сидел человек в милицейской форме с погонами майора.
 — Задержанный доставлен! — доложил Завьялов. Сидевший за столом кивнул. Сопровождавшие усадили Котова на табурет, привинченный к полу.
 — Дознаватель по особо важным делам Лутошин, — отрекомендовался одетый в форму майор. — Генрих Николасвич. Фамилия?
 Котов сказал и фамилию, и отчество, и год рождения, и национальность, и вообще все, что мог о себе вспомнить. Майор записывал сведения на какой-то бланк.
 — В чем меня обвиняют? — спросил Котов. — Не убивал я никого…
 — Вот этот человек вам знаком? — Майор показал фотографию Заура Бубуева.
 — Я его видел вчера с Валей, горничной из дома отдыха, — вспомнил Котов.
 — В каких отношениях вы с Валентиной Бубуевой?
 Котов замялся, но организм его, перенасыщенный плюсом, лжи воспротивился.
 — В близких…
 — Бубуев знал о них?
 — Понятия не имею.
 — В последний раз вы когда видели Бубуева?
 — Тогда же, когда и в первый.
 — Допустим. Узнаете вот эту штуку?
 Майор выложил на стол обрез со вкладышами.
 — Нет, первый раз вижу.
 — Повнимательнее рассмотрите. Не бойтесь, не заряжен.
 Конвоиры сняли с запястий Котова наручники, и майор подал ему обрез рукояткой вперед. Владислав машинально взял его, взвел курки, пощелкал ими, повертел в руках. И тут увидал знакомые царапинки…
 — Да, узнаю. Кто-то испортил мою двустволку.
 — Кто-то? — хмыкнул майор. — Где у вас хранилось ружье?
 — На даче, под Москвой. В сейфе.
 — Вместе с патронами? — спросил майор, показывая Котову боевой патрон от Калашникова.
 — Да, только не с этими. У меня обычный двенадцатый калибр.
 Майор забрал у Котова обрез и спрятал его в полиэтиленовый пакет.
 — Посмотрите, — майор подал Котову патрон, — может быть, у кого-то видели такие? Характерные царапины, окраска?
 — Да нет, — Котов взял патрон, поглядел на него, — я такие видел только в армии.
 — Хорошо… Может быть, вот эту гильзу когда-нибудь видели?
 Котов оглядел и гильзу. Нет, ее он тоже не видал.
 — Значит, гражданин Котов, — произнес майор, забирая у Котова гильзу и патрон, — вы утверждаете, что ружье у вас украли? Верно?
 — Вероятнее всего, так, — кивнул Котов.
 — И вкладыши для стрельбы патронами 7, 62 вы для него не делали?
 — Зачем? Конечно, не делал!
 — И вот этой резиновой штуки не видели?
 — А что это? — спросил Котов, повертев в руках странное изделие из двух сваренных между собой резиновых трубок.
 — Это глушитель к обрезу, — сообщил майор, убирая изделие в очередной полиэтиленовый пакет.
 Он аккуратно запер все пакеты в сейф, а затем достал из стола листочек с десятью большими клетками.
 — Извините, но мы вынуждены снять у вас отпечатки пальцев.
 Котов начал что-то подозревать лишь в тот момент, когда майор забрал листочек.
 — Позвольте! — воскликнул он. — Ведь на оружии и патронах могли остаться мои отпечатки, я их трогал руками.
 — Не беспокойтесь, — голосом незабвенного Высоцкого в роли капитана Жеглова произнес майор, — разберемся…
 — Но вы хоть все точно записали? — спросил Владислав.
 — У нас — как в аптеке! — осклабился Лутошин. — Сержант, уведите задержанного.
 — Руки! — потребовал один из верзил и защелкнул на Котове наручники. — Вперед!
 Котова вывели, провели по коридору в обратном направлении и втолкнули в небольшую камеру с койкой и замазанным белилами окошком где-то под потолком. Дверь заперли снаружи.
 В это время в кабинете следователя появились Мурат и Запузырин. Здесь же находились все, кто принимал участие в операции.
 — Не слишком ли все сложно, Август? — сомневающимся тоном произнес Мурат. — Надо проще быть, а? Зачем все так закручивать, какие-то драмы разыгрывать?
 — Простота хуже воровства, — усмехнулся Запузырин. — Слышал поговорку? Если бы мы просто так взяли и сказали: мы тебя пристукнем, но нам нужно узнать одну вещь, поэтому мы можем убить тебя медленно и мучительно, так что смерть избавлением покажется, — это было бы слишком просто. А он возьмет и упрется. Потому что надежда у него была бы, маленькая, но надежда. Может, на милицию, может, на что иное. Если бы мы сказали: говори, и будешь жить, все равно он бы надеялся. Потому что видел бы, что мы обычные бандиты. А обычных бандитов ищут, ловят, сажают и стреляют. Мы же его сначала подавим психологически. Его не бандиты похитили, а милиция задержала. Культурно, по всем правилам. На всех вещдоках он пальчики оставил…
 — А если бы он сразу догадался?
 — Нет! Он же чистый, ни разу в милицию не попадал. Даже не знает, что по убийствам прокуратура следствие ведет. Часа два посидит — вызовете снова. Должен быть следователь прокуратуры. И ему по всей форме обвинение. Сводите его в морг на опознание. А потом явлюсь я и скажу: «Мы — не милиция. Но все материалы на тебя уже в прокуратуре. Ты — убийца. А прокурор — им будешь ты, Мурат, — земляк убитого. Он тебе выдаст вышку, даже если ты сюда самого Плевако из гроба подымешь. Но есть шанс! Рассказать нам то, что мы хотим. Тогда выйдешь на волю целым и невредимым и заработаешь пять тысяч зеленых». Вот тут он и клюнет. Выложит, мы проверим, а после этого — в кислоту и в канализацию. И Заура туда же.
 — Родственники искать будут, ко мне придут, — досадливо покачал головой Мурат.
 — Ты скажи: из милиции я его выкупил, а куда он уехал, не знаю. Пусть ищут.
 — Да, конечно, — кивнул Мурат, — если никто язык не распустит.
 — А это уж твои проблемы. Ты сам с головой, должен знать, кто у тебя как работает и чего стоит.
 … Через два часа Котова вывели из камеры и снова привели в кабинет. Теперь, кроме майора, за столом сидел человек в синей форме с петлицами юриста 1-го класса.
 — Старший следователь Старопоповской прокуратуры Дуганов. Гражданин Котов Владислав Игнатьевич, вам предъявляется обвинение в умышленном убийстве гражданина Бубуева Заура Джамаловича, вот санкция районного прокурора на ваш арест. — Мурат говорил так, словно всю жизнь этим занимался.
 Котов понимал, что в данный момент он должен кричать, ругаться, что-то доказывать, но не мог, потому что до сих пор не в состоянии был поверить, что все это происходит наяву, а не в каком-то кошмаре.
 — У вас вопросы есть? — с некоторым беспокойством спросил Мурат, поскольку не ожидал, что Котов отреагирует так равнодушно.
 — А?.. Нет, — мотнул головой Владислав и еще больше удивил Мурата.
 — Сейчас вы проедете со мной. — Мурат вызвал конвойных, и Котова вновь вывели в коридор и посадили в машину. Машина три или четыре раза объехала вокруг дачи Запузырина и вернулась в тот же подземный гараж, где был оборудован следственный изолятор, только на сей раз свернула в боковой въезд и задом вкатилась в дверь, где был устроен «морг». На обитом оцинкованным железом столе лежало тело. Заура Бубуева увел с собой Джабраил из Отдела доставки, но то была сущность, духовная субстанция, а тут под тусклой грязно-желтой лампочкой распростерлось только тело. В голове Заура была сквозная дыра, но узнать его было можно.
 — Узнаете? — спросил Мурат. Ему было очень неприятно смотреть на Заура. Отчего-то подумалось, что когда-нибудь тоже придется лежать на таком столе. Мурату очень не хотелось, чтобы это получилось так же.
 — Да, это Заур Бубуев, муж Валентины.
 — Распишитесь, — Мурат дал Котову подписать несколько бумажек. Тот подписывал, не читая и не глядя. От вида Заура у него кровь стыла в жилах. Ведь всего сутки назад был живой, приезжал к Вале…
 Котов даже не запомнил, как его доставили обратно, то есть снова несколько раз объехав дачу, опять привезли в «следственный изолятор»
 — Ну что? — спросил Мурат. — Видел, какой он? Я думал — орать будет, а он ни бе, ни ме…
 — Может, догадывается, — поразмышлял вслух Запузырин, — а может, и хуже: раскусил нас на все сто процентов. Эх, не зря он, боюсь, вертелся тут и с Таней знакомился! Подождем до утра. Если до этого времени за ним не придут, то будем действовать по прежнему варианту.
 — А если придут?! — густые с проседью брови Мурата поползли вверх.
 — Тогда все будет зависеть от того, сколько придет… — вздохнул Запузырин. — И с чем придут — тоже.
 — Вах! — выдохнул Мурат. Ему еще раз припомнилась пробитая голова Заура.




 СЛАВА РАБОЧЕМУ КЛАССУ


 Никто Котова особенно не хватился. Четверка из тридцать третьего номера, а также Валя Бубуева были убеждены, что Котов где-то гуляет с Таней, а потому не пришел на ужин. Так что беспокойство Мурата было несколько преждевременным. А вот Марину Ивановну муж и сын еще с обеда разыскивали по всей территории дома отдыха. В этих розысках принял участие и друг Кирюши Пузакова, все тот же Вовочка.
 — Ну что, тезка, грустно? — весьма покровительственно спросил Вовочка у Пузакова-старшего. — Вроде мы уже все обошли…
 — Да, тезка, — вздохнул Владимир Николасвич, — вроде на пляже были, здесь по всем дорожкам прошли, даже в лес ходили…
 — Значит, загуляла! — авторитетно объявил Вовочка. — С бабами это бывает. Так мой личный папаша утверждает.
 — Ну, ты, друг, говори, да не заговаривайся! — осадил пацана Пузаков-старший, словно змеей ужаленный мыслью насчет того, что устами младенца глаголет истина.
 Как раз в этот момент они проходили мимо клуба. Электрик Трофимыч, у которого, как назло, кончились спички и погасла папироса, спускался со стремянки.
 — Извиняюсь, граждане, прикурить у вас не будет? — спросил он, дыхнув на Пузакова.
 — Будет, — деловито ответил Вовочка и достал спички.
 Кирюша с завистью поглядел на своего самостоятельного друга. Трофимыч, прикурив «беломорский» бычок, сладко затянулся и приятельски подмигнул Пузакову.
 — Эх, жизня пошла! На войне такой не было. А кто-то, мать его за ногу, — живет. Во, директор наш — кобелина! Зарплату зажал, а отдыхающих бабенок, это самое… Мы вот тут работаем, — из пролетарской солидарности он и Пузаковых с Вовочкой зачислил в работающие, — а он в клубе бабу туды-сюды… Цивилизация!
 Надо сказать, что по концентрации матерных слов на один погонный метр фразы он далеко переплюнул даже Эдичку Лимонова. Вовочка восхищенно улыбнулся, потому что, как ему казалось, узнал еще одно неприличное слово — «цивилизация».
 Странно, но Пузакову и в голову не пришло, что речь может идти о Марине Ивановне. Он зашагал дальше, а Вовочка с Кирюшей приотстали.
 — Кирюха, — заговорщицки шепнул Вовочка, — пошли подсмотрим, а?
 — Чего? — также шепотом спросил младший Пузаков.
 — Как директор это самое, туды-сюды…
 — А как? — Кирюше стало интересно.
 — Ну, как-как… — прикинул Вовочка. — Зайдем в клуб и найдем, где они там.
 — А дед? — Кирюша был убежден, что у Трофимыча есть полномочия никого не пускать в клуб.
 Ветеран тем временем досмолил свою «беломорину» и решил сделать небольшое, но важное дело, для чего зашел за угол клуба.
 — Давай!
 Вовочка и Кирюша прошмыгнули в храм культуры. Проскочив на второй этаж, они увидели выставку Блятензона и стали ее рассматривать, с неотвратимой неизбежностью приближаясь к двери с надписью «Посторонним вход воспрещен!».
 — Вот это да! — восхищался малограмотный в вопросах секса Кирюша, а многоопытный Вовочка лишь презрительно посмеивался:
 — Подумаешь, мазня какая-то! Вот я видак глядел — там да!
 — Тихо! — Кирюша вдруг услышал голоса. Оба мальчика замерли и прислушались.
 — Светик… — на инфразвуковых волнах урчала Марина Ивановна, — Светик, вы чудо! Вы потрясающий мужчина!
 — Марина… — хрипел Светозар сквозь ритмические колыхания дивана, которые отдавались тяжкими колебаниями по всему полу второго этажа.
 Вовочка первый определил и источник инфразвука, и происхождение колебаний. Он жадно прильнул к замочной скважине, но тут же с досадой сплюнул:
 — Ключ вставили, не видно…
 Тут решил блеснуть эрудицией начитанный Кирюша. Он вытащил перочинный ножик и осторожненько ковырнул шилом в замке. Ключ, тихо звякнув, упал на пол, а Кирюша по праву первооткрывателя припал к отверстию, которое оказалось для него окном в незнаемое.
 Увидел он нечто похожее на момент окончания схватки по вольной борьбе. Марина Ивановна бесспорно чисто выиграла ее у лежавшего на обеих лопатках Забулдыгина. Кирюша был очень горд, что у него такая сильная мама, но все-таки ему немного странно показалось, что Марина Ивановна вступила в борьбу, не позаботившись о спортивной форме. Забулдыгина ему было очень жалко. Как видно, дядька этот все время пытался вырваться, судорожно дергался, но куда там!
 — Ну, чего там? — пытаясь отпихнуть Кирюшу, нетерпеливо пыхтел Вовочка. — Так нечестно! Ты все смотришь и смотришь!
 — Там моя мама дядьку какого-то на обе лопатки положила! — гордо сообщил Кирюша. — На, погляди!
 Вовочка, добравшись до замочной скважины, так и прилип к ней. На лице его играла довольная улыбка.
 — Вот это да! — шипел он почти так же, как Кирюша, когда смотрел на полотна Блятензона…
 Внезапно сзади послышались шаги. Рассматривая Блятензоновы шедевры, Пузаков тяжелой поступью Командора приближался к месту своего полного позора. Первым услышал эти шаги Вовочка и, заорав: «Атас!», ринулся прочь от двери, а Пузаков-младший столкнулся с отцом.
 — Папа! — радостно объявил Кирюша. — Наша мама какого-то дядьку поборола и трахает!
 — Что ты мелешь! — взревел бухгалтер. Он вспомнил, как его мужское достоинство было ущемлено и поругано во время утренней экзекуции, устроенной супругой. Он в ярости разбежался и саданул в дверь плечом, да так, что сорвал замок и ввалился в комнату, где истерический визг застигнутых врасплох любовников прорезал воздух. Ужас положения был еще и в том, что одна из групп мышц (медики знают, каких именно, ибо речь идет о мадам Пузаковой) внезапно сократилась. Хотя никакого желания пребывать в сексуальном единстве с Мариной Ивановной у Забулдыгина уже не было, он поневоле оказался прикован к жертве эмоционального стресса… Едва Марина Ивановна попыталась встать, как Светозар Трудимирович взвыл от боли.
 — Только не силой! — заверещал он, опасаясь, что только что пережитая любовная радость может оказаться последней в его жизни.
 — Эй, вы, — наливаясь кровью, словно спелый помидор соком, заорал Пузаков фальцетом, — постесняйтесь хотя бы детей!
 — О-о! — взвыла Марина Ивановна. — Ради бога, уведи Кирюшу!
 — А мне можно посмотреть? — спросил Вовочка.
 — Во-о-он! — взвизгнул Владимир Николасвич.
 Он схватил мальчишек за шиворот и поволок из комнаты.
 — Прочь! Прочь отсюда! Позор! Какой позор!
 — Папочка, наша мама выиграла? — спросил Кирюша, когда Пузаков стаскивал их с Вовочкой по лестнице.
 Тем временем Марина Ивановна еще раз попыталась освободиться, но Светозар Трудомирович болезненно вскрикнул.
 — Что же делать? — простонала Марина Ивановна, помирая от стыда.
 — Отпустить!!! Вот чего!
 — Я не могу-у! — захныкала Пузакова. — Там какая-то судорога!
 — И долго это продлится? — горестно вопросил Забулдыгин.
 — Почем я знаю! — огрызнулась Марина Ивановна. — Я же не врач!
 — Но нельзя же так все время? — нервно выдавил Забулдыгин. — Надо хоть одеться, что ли…
 Надеть удалось все, кроме трусов. Марина Ивановна даже смогла застегнуть на все пуговицы халатик. Светозар Трудомирович ухитрился облачиться в рубашку и брюки, даже сумел надеть туфли, но кое-какой беспорядок в его костюме все-таки присутствовал.
 Пока они занимались акробатическими трюками, вновь явился Пузаков. Одна его рука была занята чемоданом, другая — плачущим Кирюшей.
 — Папа! Мы же только приехали! — верещал мальчишка. — Не хочу в город!
 — Молчи! — рявкнул Пузаков. — Посмотри и на всю жизнь запомни, какова была твоя мать! Она предала нас!
 — Папа, — завопил Кирюша. — Видишь, мама уже не голая! И она больше не будет драться с дяденьками! Мамочка, пойдем с нами!
 Растроганная Марина Ивановна инстинктивно рванулась к сыну, и Светозар Трудомирович завопил от боли.
 — Та-ак! — Угрожающе шипя и приобретая в лице свекольный оттенок, Пузаков поглядел на незастегнутые брюки Светозара. — У них нет ни стыда, ни совести! Идем, Кирилл! Я сам буду тебя воспитывать!
 — Мама! — упирался Кирюша. — Я не хочу с папой! Я хочу здесь отдыхать! В городе жарко!
 — Идем, Кирилл! У тебя нет матери! — орал Пузаков.
 — Идиот! — голосом раненой медведицы взревела Марина Ивановна. — Ты что, не понимаешь, что мы не можем расстаться?
 — Как не можете? — опешил бухгалтер. — Не пори ерунды!
 — Она права, — пролепетал Светозар. — Там, извините… что-то заклинило, заело…
 — Мама! — крикнул Кирюша. — Отпусти дядю. Ты же его уже оттрахала! Пойдем домой…
 — Сынок, — всхлипнула Пузакова виновато, — сыночек, я не могу! Я приросла к этому дяде.
 — Где? — заинтересовался Кирюша, приглядываясь.
 Забулдыгин прикрыл ладонью то, что просвечивало. Но Кирюша уже доставал перочинный ножичек.
 — А давайте мы это разрежем? — предложил он так, будто речь шла о ленточке на торжественном открытии пускового объекта.
 — Не-ет! — завизжал в испуге Светозар, обеими руками защищая драгоценное место.
 — Это нельзя! — объявил неведомо откуда возникший Вовочка. — За это посадят. Потому что статья есть — за членовредительство!
 Пузаков обрел дар речи и спросил, несколько смягчив тон и понизив голос:
 — Вы это серьезно? Не можете? И что теперь делать?..
 — Чего-чего, — деловито ответил многоопытный Вовочка, — «скорую» надо вызывать. Отвезут в больницу, сделают ампутацию!
 — Сделают… что? — спросил младший Пузаков.
 — Отрежут, — хладнокровно пояснил Вовочка.
 — А почему мне нельзя? — поинтересовался Кирюша, поигрывая ножичком.
 — Потому что ты не хирург. Такие операции только хирурги делают!
 — Неужели? — упавшим голосом выдавил Забулдыгин. — Это правда?!
 — Не знаю, — что-то соображая, пробормотал бухгалтер. Он отчего-то представил себе, как то же самое могло произойти у него с Сутолокиной. Уже от одной этой мысли Пузакова пробрал озноб.
 — Боже мой! — Забулдыгин ощущал, что сейчас умрет.
 — Мужайтесь, Светозар! — скорбно призвала Марина Ивановна, вынужденная обнять обмякшего директора. Вовочка тихо испарился.
 Стоять все в той же позиции было утомительно. Пузаков нервно прохаживался по комнате, натыкаясь на мебель и мучительно размышляя, что делать дальше.
 — Ну что ты ходишь из угла в угол? — проворчала Марина Ивановна. — Придумай что-нибудь!
 — Я и думаю! — отмахнулся бухгалтер. — Может, еще само выскочит?
 — Ну да-а… — плаксиво протянул Свето-зар, — у меня там все разбухло, как баклажан… Больно!
 На улице послышался шум мотора, и через некоторое время в комнату, топоча, вошло несколько человек. Первым вбежал Вовочка, сияющий и довольный. Следом за ним шла, цокая каблучками, очень молодая девушка в белом халатике и высокой цилиндрической шапочке из белой крахмальной ткани, а за ней — два мужика с носилками. Девушка была бледна — похоже, это был ее первый выезд на «скорой».
 — Ну, — девушка, напрягшись, придала голосу необходимую твердость, — где больной?
 — Не да-амся! — завопил Светозар, почти физически ощущая, как скальпель хирурга будет отделять его от Пузаковой.
 — Это не нас надо было вызывать, — заметил один из санитаров, — тут психиатрическая нужна.
 — Они не психические! — обиженно воскликнул Вовочка и чистым детским голоском, доходчиво и очень простыми словами изложил всю историю болезни Забулдыгина и Пузаковой. Бледная девушка-врач густо порозовела, а уши даже приобрели приятный малиновый оттенок. Ее большие глаза растерянно хлопали: она была готова оказать помощь при переломах, вывихах, инсультах и инфарктах, но для такого случая явно не имела какой-либо инструкции.
 — Тут слесаря вызывать надо, — глубокомысленно изрек санитар.
 Вовочка опять куда-то исчез.
 — Наверно, надо госпитализировать… — выдавила из себя юная целительница. — В моей практике такого не встречалось…
 — И слава богу! — процедила Пузакова, не оборачиваясь.
 С лестницы донесся дробный топот Вовочки, а следом тяжелые, но нетвердые шаги. Вовочка влетел с радостным криком:
 — Привел!
 Распространяя перегарный дух, вошел Гоша с погасшей сигаретой в зубах. Он смачно сплюнул ее на пол, окатил всех присутствующих новой волной перегара и спросил:
 — Сантехника вызывали?
 — Зачем? — выпучился директор. — Иди! Иди отсюда!
 — Ну, как хотите… А вообще-то я могу. Если сговоримся…
 — Чего? Чего ты можешь, пьянь несчастная? — взвизгнула Пузакова.
 — Это самое… Отключить.
 — Ты им тройник поставь, — посоветовал санитар.
 — Ученые все, мать вашу… — обиделся Гоша. — Ну чего, размонтировать? Или так походите?
 — Уйдите отсюда! — пискнула врачиха. — Вы в нетрезвом состоянии
 — В другом не бываю, — заметил Гоша. — Ну, не хотите — как хотите.
 Гоша подобрал сумку с инструментом и двинулся к выходу, но тут Пузакова воскликнула:
 — Постой! Ты правда можешь?
 — Сказал же — если сговоримся!
 — Сколько? — решительно перешла к делу Марина Ивановна.
 — Такса известная — два пузыря.
 — Светик, ты согласен? — Пузакова встряхнула директора.
 Светозар охнул и простонал:
 — Да что он сможет? Он до сих пор кран в третьем корпусе заменить не собрался. Алкоголик!
 — Попрошу не обижать! — заметил Гоша, наставительно подняв указательный палец, испещренный царапинами и пятнами от мазута, кузбасслака, тавота и солидола. — Я, Светозар Трудомирович, в прошлом — героический рабочий класс! Я за оскорбление и отоварить могу! Тем более что вы теперь — частный капитализм, а я — эксплуатируемый пролетариат! Ну, будем отключать?
 — Пробуй, черт с тобой! — сдался директор.
 — Плата по таксе? — уточнил Гоша.
 Светозар Трудомирович, стараясь не делать резких движений, полез в карман брюк и достал бумажник.
 — Хватит?
 — Годится, — милостиво кивнул Гоша, сунул деньги в карман и, присев на корточки, начал копаться в сумке с инструментами. Сперва он выложил на пол солидную, килограмма на четыре, кувалду, потом — зубило с зазубренными краями, наконец, огромный и ржавый водопроводный ключ…
 — Ты это зачем? — с превеликим беспокойством разглядывая инструменты, поинтересовался Светозар.
 Гоша не ответил, а сведущий в слесарных делах санитар пояснил:
 — Как зачем? Они всегда так делают. Завинтят ключ на трубу, а потом по ключу — кувалдой. Глядишь, и провернется…
 Светозар ощутил дрожь.
 — А зубило зачем?
 — А если проворачиваться не будет — отрубит!
 — Оно же тупое, — пригляделся к зубилу Пузаков. — Наверно, ножовкой лучше…
 — Боже! — всплеснула руками медицинская девушка и в полубесчувственном состоянии осела в кресло.
 — Хрен его знает, — проворчал Гоша, — куда спички засунул? Наверно, у Трофимыча забыл. Э, народ, у кого прикурить можно?
 Спички были только у Вовочки. Гоша прикурил, приятельски подмигнул и распорядился:
 — Внимание! Всех лишних попрошу отойти.
 — Что вы будете делать?! — еще раз вмешалась встрепенувшаяся врачиха. — Как врач, я требую, чтобы вы немедленно прекратили это самолечение! Я отвечаю за пациентов!
 — Девушка, — обернулся на голос Гоша, приятно улыбаясь, — тебя в институте сколько лет учили? А?
 — Ну, семь… Какое это имеет значение?!
 — А то, что ни хрена не выучили. Показываю!
 И Гоша по-деловому приподнял вверх подол халатика Марины Ивановны.
 — Ты что делаешь, хам? — взвизгнула Марина Ивановна.
 — Медицину просвещаю.
 — Что вы себе позволяете?! — трепеща от вновь пробудившейся ревности, возмутился Пузаков.
 — Я сказал: всем лишним — отойти! — напомнил Гоша.
 — Я не лишний! — оскорбленно вскричал Пузаков. — Я муж!
 — Понятно, — кивнул Гоша, — тогда возьми зубило!
 Пузаков нагнулся, взял зубило, повертел в руках и спросил недоуменно:
 — Зачем оно мне?
 — Рога себе отрубишь… — пояснил Гоша. — А хошь — могу ножовку дать!
 Пока Пузаков стоял с открытым ртом и выпученными глазами, Гоша подвел к Марине Ивановне бело-розовую медичку.
 — Смотри, — он поднял черный заскорузлый палец, — нажимаем… И дело в шляпе!
 — Ас! — воскликнул один из санитаров, увидев, как Марина Ивановна отделяется от Забулдыгина.
 — Слесарь-гинеколог! — уважительно заметил другой.
 Гоша принялся с достоинством собирать инструмент. Возле него крутился Вовочка.
 — Дядь Гош, а ты куда нажимал? А? Ну скажи, куда?
 — Так, на пимпочку одну… Ты вон у тетеньки спроси…
 Расходились группами. Санитары, восхищаясь талантом Гоши, вместе с ненужными носилками ушли первыми. Гоша, попыхивая сигаретой, солидно уходил в сопровождении девушки-врача. Она семенила за ним, словно студентка-отличница за светилом медицины. Поскольку она тоже пыталась выяснить, на какую «пимпочку» нажал Гоша, то рядом с ними вертелся Вовочка. Он был любознательным мальчиком и в социалистическом прошлом несомненно стал бы отличным юннатом. Потом гордо удалился папа Пузаков, в одной руке держа чемодан, а другой волоча за собой хнычущего Кирюшу. Последними, не глядя друг на друга, покинули злосчастный клуб Марина Ивановна и Светозар Трудомирович. Пузакова, всхлипывая, поплелась догонять мужа и сына, а Забулдыгин направился в свой кабинет — не мог же дом отдыха оставаться без руководителя!




 НОЧНОЙ ВИЗИТ


 Котов лежал на койке со скованными руками. Свет из замазанного окошка под потолком уже не освещал камеру, в которую его заточили. Владислав постепенно приходил в себя и начал размышлять над ситуацией. Из хаоса мыслей начало вырисовываться главное: ему «шьют дело». Он понял, что совершил массу ошибок и глупостей, которые будут использованы против него. И то, что подписал какие-то бумажки, и то, что хватал руками обрез, патроны и гильзу. «Как ребенка поймали!»
 Котов злился на себя, на то, что пребывал весь день в каком-то расслабленном, благодушном состоянии. Конечно, он никак не связывал свое поведение с купанием в святом ручье. Действие активного плюса кончалось, Котов обретал то, чего ему так не хватало днем: умение ненавидеть, злость, готовность драться. «Если завтра вызовут на допрос — потребую адвоката! — разъяренно ворочаясь на койке, думал Владислав. — Пока из Москвы не приедет мой адвокат — ни на какие вопросы отвечать не буду!» В Москве у него был весьма толковый юрисконсульт, ему ничего не стоило найти хорошего профессионала по уголовным делам, который в два счета развалил бы это дело. Успокаиваясь, Котов начал дремать и вскоре заснул по-настоящему…
 Дубыга вновь связался с Зуубаром и доложил:
 — Клиент спит. Подтверждаете санкцию на вмешательство?
 — Подтверждаю. Успел даже согласовать с Вельзевулом. Отдел доставки дает транспортный канал. Будем брать Запузырина и еще кой-кого. Твоего приказано оставить — грехотонн мало. А этих — пора. Как клиент, поддается контролю?
 — Активный плюс сошел. Через двадцать минут будет управляем.
 — Подожди, потом выводи его в Астрал и предобрабатывай.
 — Понял.
 — Ну, до связи.
 Двадцать минут протекли быстро. Дубыга за это время провел тестирование систем, обеспечивающих возвратный выход реликтовой субстанции в Астрал. Незримая труба протянулась из Мира Реального на борт субастральной «тарелки». Спящий Котов оставался спящим, но большая часть его сущности стала медленно сниматься с носителя и втягиваться в эту трубу. Дубыга трансформировал интерьер «тарелки», и она превратилась в комнату Тани Хрусталевой, а Дубыга принял ее форму.
 Сон был удивительно ярким, цветным. Котов увидел себя в Таниной комнате, за окном шумел лес, перекликались птицы и легкий ветерок теребил пугливые осиновые листочки. Котов сидел напротив Тани в мягком кресле и пил какой-то необычного вкуса чай.
 — Пей, — говорила ему Таня незнакомым, звенящим и даже вибрирующим в ушах голосом. — И ты станешь неуязвимым, ты сможешь рвать железо, и от тебя будут отскакивать пули. Ты сможешь не только отражать их, но и посылать одним взглядом в тех, кто будет стремиться тебя убить. Никто не сможет заподозрить тебя в убийстве, и ты совершишь месть и правосудие!
 Котов пил этот чай и ощущал, что его жилы наполняет какая-то мощная, неведомая сила. В то же время он чувствовал необъяснимый страх. И еще — он понимал, правда, неясно, что совершает что-то недостойное, мерзкое. А чай — приятный, чуть горьковатый на вкус, но ароматный и крепкий — все не иссякал в стакане. Чем дольше пил его Котов, тем больше этого чая хотелось выпить, но и осознание своей не правоты становилось все сильнее. Росла и сила, которую он ощущал в своем теле, и страх все нарастал и нарастал. Он чувствовал, что надо сказать об этом Тане, но отчего-то не мог говорить. Он только мог смотреть в Танины глаза и пить, пить… На какую-то секунду ему показалось, что страх, жажда и стыд, словно три нити, сплетенные в косичку, тянутся к нему именно из этих синих глаз. Ветерок, врывавшийся изредка в комнату, взвивал пряди золотистых Таниных волос, и они, словно солнечные лучики, обжигали лицо Котова, хотя и не касались его.
 Росла жажда, росли страх и стыд, а сила была такая, что Котову казалось, будто он может одним тычком пальца повалить Останкинскую башню. Но жажда так сушила рот, страх холодил, а стыд жег, что Владислав испытывал муку тяжкую.
 — Преодолей! Преодолей стыд и страх! — вещала Таня. — Еще немного! Не поддавайся!
 «Через двадцать секунд при отсутствии контр-контрсуггестии вынуждена буду дать сброс внешнего оформления», — доложила «тарелка», находившаяся с Дубыгой на прямой связи, которую Котов, естественно, слышать не мог.
 «Придется выводить Тютюку!» — решил Дубыга.
 Стажер, которому положено было трое суток находиться в пассивно-аккумулирующем состоянии, очнулся.
 — Врубайся! — приказал офицер и за секунду передал Тютюке всю информацию о происшедших событиях.
 Тютюка включил свои каналы энергетики, и поединок между воздействием и противодействием продолжился.
 Котов продолжал в своем сне бесконечное чаепитие. У него было ощущение, что пересохло уже не только во рту или в горле, но даже где-то в пищеводе. Сила приобрела, кажется, уже космические масштабы, лед страха перешел за абсолютный нуль, а жар стыда — за миллионы градусов. Таня, сидевшая перед ним, после включения в работу Тютюки озарилась каким-то ослепительным сиянием, из глаз словно бы били голубые лучи, а волосы казались плазменным облаком. Владислав ощущал исходящий от них жар, а слова, которые она говорила, были какого-то колокольного тембра:
 — Не отдаляйся! Не бойся! Стой на своем!
 И вдруг, когда Владиславу показалось, что он вот-вот умрет, что-то тихо щелкнуло в его мозгу, страх и стыд стали исчезать, а жажда перестала быть палящей…
 Дубыга с облегчением отметил:
 — Пошла контр-контрсуггестия! Молодец, Тютюка! Вывести объект из Астрала! Сброс имитационной картинки!
 … Котов очнулся от сна, резко рванул скованные руки. Крак! Наручники сломались, будто были склеены из яичной скорлупы, и с лязгом упали на пол.
 «Не может быть! — подумалось ему. — Сплю?»
 Но запястья хранили отпечатки наручников. Котов ощупал себя, присел на койке. Нет, он уже не спал.
 Сон — или то, что ему казалось сном, — кончился, и теперь Котов наяву ощущал ту самую таинственную силу, которой наполнил его тело неведомый напиток. Котов встал, подошел к двери, прочной, стальной, с окошечком, закрытым заслонкой… Она казалась непробиваемой, но где-то на уровне подсознания Владислав знал: стоит ему ударить эту дверь ногой, и она слетит с петель.
 Дубыга дал команду…
 Грохот упавшей двери произвел впечатление взрыва. Особенно на охранника, одетого в милицейскую форму. Когда Котов, вышибив дверь вместе с кусками бетона и рамой из сантиметровой стальной полосы, вышел в коридор, то охранник сразу же решил, что Котов взорвал ее пластитом. Запузырин не инструктировал охрану, что делать, если заключенный попытается бежать, потому что был убежден, что из его КПЗ побег невозможен. Поэтому охранник замешкался. Вскинув автомат, он несколько мгновений размышлял: стрелять в грудь или по ногам? Не успел он нажать на крючок, как Владислав взвился в воздух и обеими ногами поразил его в живот.
 — Первый прошел по транспортному каналу, — доложили из Астрала. — Шестьсот семьдесят пять грехотонн, адресование — ПР-ЛАГ.
 — Принято! — отозвался Дубыга. Им овладел азарт охотника. Котов набрал в результате прыжка восемь грехотонн, и сущность его сразу на шестьдесят процентов стала отрицательной.
 Предсмертный вопль охранника услышали двое, которые сторожили вместе с ним. Это были люди Мурата. Оба с автоматами в руках разом выскочили в коридор и, уже ни чуточки не заботясь о целости Котова, открыли огонь очередями. Если бы Котова не защищала сатанинская сила, то убит он был бы наверняка. Но строчившие в него люди упали сами, так как пули, достигая какой-то непроницаемо прочной сферы, окружавшей Владислава, летели обратно, не теряя убойной силы. Впечатление было, что это Котов расстреливает их в упор.
 — Второй: семьсот сорок пять грехотонн — ПР-ЛАГ, третий: двести сорок три — ПР-ЛАГ, — информировал Астрал.
 Котов действовал как робот. Он выскочил из подземного гаража на территорию дачи и рванулся к неосвещенному дому. Перед домом стояла иномарка Мурата, рядом — шофер и телохранитель. Оба они слышали шум в гараже и, выхватив пистолеты, были готовы к бою. Котова, выбежавшего на пятачок, освещенный подвесным светильником, встретили сразу два выстрела: один из-за капота машины, другой из бокового окна. Тот, кто стрелял из окна, был убит на месте — его же собственная пуля, отлетев от Котова, попала ему в лоб. Второй, выстрелив, ничком упал наземь и остался жив. Шоферу, услышавшему над собой свист пули, и в голову не пришло, что эта пуля выпущена им самим.
 — У него бесшумка! — крикнул шофер телохранителю, но тот уже не мог ответить.
 Котов тем временем, подчиняясь приказу Дубыги, поднял машину на вытянутые руки и с грохотом, перевернув, опустил на шофера. После этого он мгновенно совершил прыжок метров на пятнадцать и, когда над перевернутой машиной прогремел взрыв, находился уже в доме.
 Мурат и его второй телохранитель попались навстречу. Они не успели выстрелить. Котов, по сигналу Дубыги, набрал полный рот воздуха и дунул. Обоих, словно пушинки, унесло, будто они попали под ураганный ветер или ударную волну атомного взрыва. Их буквально размазало по стене…
 — Четвертый, пятый и седьмой — ПР-ЛАГ, шестой… Ого, почти две с половиной тысячи грехотонн!… ВЕЛ-ЛАГ.
 Сразу можно было догадаться, что Мурат — это «шестой». Его перебросили прямо в Великий ЛАГ, не тратя время на попытки снизить минус в уголовной зоне Проверки и Распределения.
 Котов поднялся на второй этаж, где встревоженный Запузырин в трусах и шлепанцах забивал непослушную обойму в тяжелый «парабеллум».
 — Притормози Котова! — неожиданно скомандовал Зуубар Култыга. Дубыга хоть и удивился, но выполнил. Котов остановился у двери, перед кабинетом Августа Октябревича.
 — Приказано перевести в режим диалога, — пояснил Зуубар, — только что передали от Главного.
 — Зачем? — спросил Дубыга.
 — У Запузырина грехотонн за десять тысяч перевалило, уничтожение такого типа — переход в плюс.
 Дубыга произнес фразу, состоявшую из одних матерных слов, но ее услышал только Тютюка, потому что офицер второго ранга предусмотрительно отключил ультрасвязь.
 — Придется контролировать сразу двоих, — проворчал Дубыга. — Стажер! Блокируешь всех остальных, обездвиживающие импульсы на всех живых, кроме Запузырина и Котова!
 Котов легким движением плеча выбил дверь в кабинет. Запузырин, так и не успев вставить обойму, уронил ее на пол, а подскочивший Владислав пинком отшвырнул под диван.
 — Бросьте! — насильно усаживая Запузырина в кресло и ухватывая его за горло, приказал Котов. Пистолет со стуком упал на паркет.
 — Зачем я был вам нужен? — спросил Котов, подчиняясь команде Дубыги. Голос его звучал спокойно и даже вежливо, но Запузырин чувствовал: стоит Котову чуть-чуть сдавить шею — и все!
 — Вас заказали Мурату… — прохрипел Август Октябревич.
 — Вы знаете почему?
 — Какие-то особые «прорывные» программы… Вы их разрабатывали из спортивного интереса, а они могут принести неслыханные деньги… Вам предлагали продать их, но вы не захотели…
 — Предлагали… Предлагали миллионы, чтобы иметь возможность воровать миллиарды! — Котов зловеще ухмыльнулся, — Впрочем, я согласен. Хотите, продам их вам? За десять миллионов? Не рублей, разумеется, — долларов.
 — У меня нет таких денег… — пробормотал Запузырин.
 — Могу дать рассрочку на год, но, разумеется, из двадцати пяти процентов. — В глазах Котова блестела, кажется, сама Алчность.
 Запузырин задыхался, глаза его бегали…
 — Я могу взять кредит у Замочидзе, «Интерперестрой лимитед»… Прямо сейчас, по факсу.
 — Это ваши проблемы, — холодным тоном сказал Котов. — Переведете на счет «Агат-Богата» в «Инкомбанк» — тут же получите пакет с дискетами. Вот моя визитка, тут все написано. Разыщете меня в Москве… Если те, кто заказывал меня Мурату, узнают о нашей сделке, то первым уничтожат вас. Если вы сами будете некорректны со мной — вспомните об этой ночи. У вас сейчас на даче — восемь трупов, считая Заура Бубуева. Стрельбу, возможно, слышали, так что найдите способ, чтобы все было чисто и тихо. Я оставляю вам весь компромат, который ваши люди так топорно собирали. Он никому не пригодится. Если захотите впутать милицию — ваши друзья узнают о том, что вы согласились купить программы, и предложат мне двойную цену, а вас, повторяю еще раз, снимут с доски. Ваш стукач-шахматист думает, что вы ферзь, а вы и на слона не тянете. Спасибо за гостеприимство, привет Тане!
 Котов вышел в дверь… и исчез!




 СОМНЕНИЯ


 Сутолокина всю эту ночь провела без сна. Ей не помог прийти в себя даже скандал, который подняли супруги Пузаковы, когда попытались разрешить свои семейные проблемы, возникшие после истории, счастливо завершившейся вмешательством слесаря Гоши. В конце концов, обменявшись оплеухами и переругавшись в дым, они вместе уехали из дома отдыха, даже не прислушавшись к плачу и протестам Кирюши. Уехали они поздно, на последнем автобусе.
 Непривычно тихо было в тридцать третьем номере. Там почему-то никто не визжал, не ржал, не звенел бутылками. Даже магнитофон не вопил. Сутолокина подумала было, что четверка где-то загуляла, но, прислушавшись, сильно удивилась. Оказывается, там читали стихи.
 — «Буря мглою небо кроет…» — запинаясь, бубнил Колышкин, которому в школе никак не давался лермонтовский «Парус».
 — «… Вихри снежные крутя», — вторил ему Лбов голосом Сергея Юрского.
 Но Сутолокина, вообще-то очень любившая стихи, заглянуть к новоявленным ценителям поэзии не решилась. Она вообще из своего номера выходить не хотела, ибо последствия неудачной стычки с Пузаковой уж слишком хорошо читались у нее на лице. Ее терзали покаянные мысли: вот те, о ком она плохо подумала, оказывается, не такие уж дурные, а она, считавшая себя строгой и умной, оказывается, дрянь… Ничего не зная о причинах ссоры Пузаковых, она во всем винила себя. Странно, всего несколько минут назад, до того как Александра Кузьминична услышала стихи в исполнении Колышкина, она была даже рада тому, что Пузаковы ругаются. Она ощущала злорадство, что не только ей плохо, что эти два уже немолодых человека, всю жизнь работавшие на свою семью и жившие в дружбе, поссорились, что между ними легла грязь, ложь, измена. Ее радовал плач и писк Кирюши, пытавшегося помирить родителей. Теперь она всего этого стыдилась. Этот стыд был менее масштабен, чем тот, который жег бесшабашную четверку, но польза от него была, и немалая. Плюс нарастал в душе Сутолокиной.
 Валя Бубуева мучилась иным. Ворочаясь на своей постели в общежитии, она вдруг стала испытывать стыд, что так обошлась с Зауром. Ведь когда-то он и впрямь носил ее на руках, ни в чем не отказывал, а взамен требовал совсем немного: любви и почтения к своим старикам. Конечно, все время сидеть с бабами и не выходить к мужскому столу Вале не нравилось, но разве это было хуже, чем сейчас, когда каждый встречный-поперечный норовит залезть под юбку? Вон и Котов, уж на что приличный вроде бы парень, а тоже… Попользовался, приласкал — и сбежал с другой девочкой, почище.
 Валя задремала, потом попросту заснула. Утро, просочившееся яркими лучиками света сквозь шторы, пришло к ней неожиданно радостным: рядом с ней, обнимая ее за плечи и тихо дыша, спал Котов.
 В Валином мозгу, наполненном остатками ночных переживаний, мучений и сомнений, совершенно неожиданно возникла устойчивая и зримая картина: Котов, после того как ушел, получив записку от Тани, вернулся минут через пять, а потом весь вечер провел с ней. И спать они ложились вместе, это Валя точно помнила.
 — Владик… Владик… — зашептала Валя и подула Котову в лицо.
 Котов открыл глаза. Он тоже был абсолютно убежден, что все воспоминания о каких-то камерах, перестрелках, трупах и беседе с Запузыриным — не более чем кошмарный сон. Вчерашний вечер он помнил именно таким, каким помнила его Валя. Тут все было ясно и четко: слова, движения, мысли, чувства…
 Лжереальность была поселена в их умы Дубыгой. В подлинную реальность, где были пули, отскакивавшие от Котова и разившие его врагов, перевернутая машина, расплющенный Мурат и его телохранитель, Владислав, несмотря на то что пережил все это, ни за что не поверил бы, так же как и в свое астральное чаепитие с Таней.
 «Приснится же такое!» — хмыкнул Владислав про себя.
 В это самое время небритый, взъерошенный, с воспаленными глазами Запузырин ждал факса от Замочидзе. На даче все было приведено в надлежащий порядок. Все последствия жуткой ночи ликвидировали. Умные люди в милиции знали, что здесь, на этой даче, могло произойти много любопытного, но интересоваться этим не нужно, потому что заявлений в милицию никто не напишет. А жить теперь трудно, иногда опасно, поэтому чуть спокойнее, если не замечаешь некоторых обстоятельств. А значит, те выстрелы, которые долетали до слуха в тихом ночном воздухе, лучше было не слышать. Впрочем, даже те, кто слышал, как всегда подумали, что это, как пелось в одной старой песне, «ученья идут»…
 Факс затюлюлюкал, начал выматывать отпечатанный на принтере текст:
 Перевод выслан. Берите то, что дают. Котова знают с хорошей стороны, но не ожидали. Абрам.
 Потом, словно бы после раздумья, факс вымотал еще фразу:
 Покажи ему копию перевода, пусть как можно быстрее передаст пакет. Все.
 После этого выползла копия перевода, из которой было ясно, что деньги уже отправлены на счет «Агат-Богата». Запузырин облегченно вздохнул. Он решил не откладывать дело в долгий ящик и набрал номер Забулдыгина.
 — Светозар?
 — Я! — отозвался директор, мысленно благодаря бога, что успел проснуться так рано.
 — У тебя там есть такой Котов, отдыхающий в тридцать… не помню каком номере. Передай ему, что я готов встретиться. Пусть сам назначает место. И передай, что все уже сделано.
 — Больше ничего?
 — Только то, что сказал! И срочно! Все!
 Светозар Трудомирович нашел Котова через час на спортивной площадке, где тот выбивал пыль из мешка-манекена.
 — Владислав Игнатьевич! — трепетно позвал директор.
 — Да-да, — прерывая свою разминку, отозвался Котов.
 — Мне звонил Август Октябревич, — доложил Забулдыгин, — и просил передать, что готов с вами встретиться там, где вам будет удобно. И еще он просил передать, что все уже сделано…
 Котов успел удивиться, прежде чем внимательно наблюдавший за ним Дубыга послал импульс. Тут же липовая реальность ушла на второй план. Теперь он снова стал полностью подчиняться черту.
 — Пусть приходит один, без сопровождающих…
 — Тютюка, — приказал Дубыга стажеру, — быстро перенеси сюда пакет с прорывными программами.
 — Куда? Прямо Котову?
 — Нет, в его номер, в чемодан.
 Тютюка стал налаживать канал переброски, включать системы поиска. Тем временем непонятливый Светозар Трудомирович переспросил:
 — Как передать, где вы его ждете?
 — В номере.
 Котов посмотрел на Светозара Трудомировича таким взглядом, что директор понял: пора исчезать. Тем не менее он еще раз спросил:
 — Когда?
 — Сейчас! — Голос у Котова был железный. «Терминатор какой-то!» — мелькнуло в голове затрусившего к телефону Забулдыгина.
 — Велено… э-э… передать, — чуть-чуть заикаясь, доложил директор Запузырину, — чтоб приходили без сопровождения и прямо в номер.
 — А в какой? В какой номер приходить?
 — Он в тридцать первом живет… Второй корпус.
 Запузырин хотел взять с собой парабеллум, но тут же вспомнил, что рассказывали чудом уцелевшие вчерашней ночью охранники. Нет, здесь эта игрушка не поможет… Автомобиль довез Запузырина только до ворот дома отдыха, а дальше он пошел один. В кармане его лежала копия перевода. Поднявшись и постучав в номер, он толкнул дверь и очутился лицом к лицу с Владиславом.
 — Вот… Я пришел.
 — Прекрасно. Копию перевода принесли?
 — Так точно! — Запузырин чувствовал себя так, будто его вызвали «на ковер» в обком.
 Котов взял бумажку, поглядел, усмехнулся и вернул Августу Октябревичу.
 — Вот пакет. Это те программы, за которые меня хотели убить. Теперь, когда он будет у вас, ловить тоже будут вас. Все — и милиция, и Интерпол, и мафия всех стран. Это программы, которые позволят вам — если, конечно, выживете — стать очень богатым человеком. Самым богатым и самым бесчестным в мире. Воруйте на здоровье! Вы продали душу дьяволу, так и знайте!
 Запузырин хотел спросить, а где гарантии, что на этих дискетах не игры в сквош или теннис, но не сумел. Он тихо вышел, пятясь, и, спрятав пакет в дипломат, пошел ускоренным шагом. Нет, его ни чуточки не пугали сказанные Котовым слова. Он торопился, ему везде мерещилась слежка. На площадке у выхода из корпуса он поглядел на старичков-шахматистов. Откуда Котов узнал, что они — стукачи? Придется заменить… И почему они так пристально смотрят? Перекуплены Котовым? А может, еще кем-то? Нет, нельзя им здесь оставаться… Лишь доехав до дачи, Запузырин перевел дух.
 — Зачем все это делалось? — поинтересовался Тютюка у своего командира.
 — Видишь ли, с этим пакетом будет много приключений. За пакетом и за Котовым охотилась одна фирма. Теперь они узнают, что пакет у Запузырина, и начнут охоту на него, а когда заполучат, то охотиться начнут на них. В общем, попрут грехотонны. Это все нам в зачет пойдет.
 — А Котов?
 — Котов еще пригодится. Теперь он наш! Агент-предобработчик. Все его плюсы превращаются в минусы. Он нам испортил четырех хороших ребят и Бубуеву? Испортил. А теперь, используя его влияние, мы их вернем в минус.
 — Как это? У них же усилился плюс от общения друг с другом; они и его, поди, смогут перетянуть.
 — Есть такая птичка, стажер, живет на ивах и называется «наивняк»! У них активный плюс — тяга к добру. Но если использовать эту тягу в наших целях — получится чистый минус. Понимаешь? Ну-ка, припомни учебный курс! Что у вас там на тему «Добро, переходящее в зло» читалось?
 Тютюка припомнил:
 — Деяния, мотивируемые как плюсовые, реально приводящие к единичным или цепным минусовым реакциям, считаются «добром, переходящим в зло».
 — Молодец! Но это не что иное, как чистая теория. А практику придется изучить на месте. После завтрака Котов с четверкой отправится кататься на лодке в ту часть озера, где они еще не бывали. Поедешь с ними в качестве Тани. Настоящая будет спать. Там, в этой части озера, есть остров. На нем прячется бомж. Он безобидный, спившийся, но уже непьющий. В прошлом был вором, даже два «мокрых» дела на нем висят. Но сейчас он — больной, почти умирающий старик, питается дичками с яблони, красной смородиной с дикого куста, черникой. И кается! Правда, плохо, медленно, но идет к понижению минуса, а был ведь почти стопроцентный. В общем, задача такая…
 … Колышкин постучал в номер Котова.
 — Ну, как насчет очередного плавания в дальние страны? — с улыбкой спросил он.
 — А что, нужен адмирал? — пошутил Котов, впихивая ступни в кроссовки. — Тогда — свистать всех наверх!
 Когда грузились в лодку, на пристани появилась Таня. Тютюка влез в ее образ с опаской, трижды проверив прочность пограничного слоя.
 — Я не помешаю? Что-то меня не пригласили, пришлось самой вас искать…
 — Каемся всеми порами души! — вскричал Котов. — Садись, Танечка.
 Всего за несколько секунд до этого Котов предпочел бы взять с собой Валю Бубуеву, но в нем вновь произошла смена декораций. Он снова забыл, с кем провел ночь, и ощущал, что только и ждал появления Тани.
 Колышкин и Лбов гребли, Элла и Люда сидели на корме, свесив ноги в воду, и болтали ими, утверждая, что помогают лодке двигаться быстрее, а Котов и Таня разместились на носу и глядели вперед. Миновали устье святого ручья, сквозь деревья промелькнули очертания запузыринской дачи, где в это время, не ведая ничего, продолжала спать сном праведницы реальная Таня. А Тютюка?
 Танина рука лежала на могучей спине Котова.
 — Ты такой большой, сильный, — шептал Тютюка устами Тани. — Наверно, ты крепко обнимаешь?
 — Захочешь — узнаешь… — хмыкнул Котов.
 — А если я скажу, что… — Тютюка заставил Таню выдержать паузу. — Если я скажу, что хочу…
 — Тогда тебе будет очень хорошо… — сообщил Котов доверительно. — Ты никогда этого не забудешь…
 — Я знаю… — прошептала Таня. — И жду. Очень-очень.
 — Вот и жди. Не в лодке же…
 Таня хихикнула. Между тем берега озера начали отдаляться, а затем стало заметно, что лодка приближается к острову.
 — Земля! — воскликнула Шопина.
 — Ну, господа, швартуемся? — ухмыльнулся Колышкин, оборачиваясь.
 Котов словно проснулся.
 — Куда?
 — К неведомому континенту…
 Колышкин и Лбов дружно навалились на весла, лодка с разгона врезалась в прибрежный песок. Цепь прикрутили к ближайшему кусту, огляделись. Остров был довольно большой, метров сто на двести, на нем росли такие же сосны, как и по берегам озера. Строго говоря, остров был просто одним из холмов, только седловины вокруг него когда-то затопило водой.
 Тютюка по изолированному каналу телепатической связи вышел на Дубыгу:
 «Куда вести? Где бомж?»
 «Дрыхнет в своем шалаше. В двадцати шагах отсюда, если идти налево по берегу острова, маленький заливчик, укрытый кустами. Там начинается тропинка, ведущая в горку. Убегай от Котова именно туда! Дальше — по плану!»
 — Владик, — многозначительно улыбнулась Таня, — в плавании мы уже соревновались, верно? А теперь попробуй меня догнать!
 Котов спросил:
 — А какой будет приз?
 — Будет не приз, а сюр-приз! — Таня стремглав бросилась бежать. Котов погнался за ней.
 — Так, — усмехнулся Колышкин, — ну а кто от меня убегать будет?
 — Давайте лучше здесь посидим, — предложила Соскина, — остров небось не резиновый. Зачем мешать? Они ведь, наверно, первый раз. В смысле между собой…
 — Ладно, давай без комментариев. Пошли, Никитушка, купнемся?
 — А мы? — хором удивились барышни.
 — Пардон, — Колышкин приложил ладонь к сердцу. — Куда же мы без вас, бабоньки?
 Между тем Таня, словно горная серна, взбегала по склону, петляя между сосен. Котов, которому дьявольская сила в данный момент не помогала, прилагал серьезные усилия, чтобы не отстать. Внезапно они выскочили к прогалинке на самой вершине острова-холма. Там чернело кострище с котелком из большой, закопченной консервной банки. Чуть дальше стоял шалаш из жердей, перевязанных проволокой и заваленных ветками, кусками толя и полиэтиленовой пленки.
 — Жилище Робинзона! — съязвил Котов, когда Таня остановилась.
 — Я вам ща дам Ребензона! — угрожающе пробухтело из шалаша. Далее полился открытым текстом классический мат и хлынула волна перегара и иных специфических бомжевских запахов.
 — Пойдем отсюда, — сказал Котов, взяв Таню за локоть.
 — Трусишь, что ли? — подбоченилась Таня. — Или ты только раз в неделю храбрый?
 — Да нет, чего тут бояться…
 В шалаше зашевелилось, а затем из него выполз зеленовато-землистый, обросший многодневной щетиной и измазанный всеми видами грязи бомж. Он был настроен не то чтобы совсем агрессивно, но и миролюбивым его тоже трудно было признать. Самое неприятное, что в руке лесное чудище сжимало стальной арматурный прут с заточенным до остроты иглы концом. Эта заточка для бомжа была, возможно, чисто устрашающим оружием, но Котов этого не знал.
 — Мотай отсюдова! — прошипело чудище, ощерив беззубую пасть. — Угребывай! Припорю!
 И, видя, что Котов явно сомневается, бомж сделал шаг навстречу.
 — Ой! — взвизгнула Таня. — Он тебя убьет! Это же наркоман! Или сумасшедший!
 Эти слова, умело вложенные Тютюкой в уста своей оболочки, сработали. Котов мгновенно представил себе, как острый конец ржавой заточки вонзается между ребер, как ледяной холод стали проникает в глубь тела, туда, где встревоженно бьется его живое сердце… А спустя еще мгновение Владиславу стало себя очень жалко, так жалко, что ради того, чтобы уцелеть, он ощутил готовность убить. Сразу после этого его душа инстинктивно воззвала к той силе, которая помогала Котову прошлой ночью стать неуязвимым и неодолимым.
 — У-а! — выкрикнул он, и правый кулак, неся в себе весь его солидный вес, помноженный на чудовищное ускорение, обрушился на бомжа. Этот удар мог сразить не только источенного пороками и болезнями пожилого человека, но и перебить хребет быку, проломить лобную кость слона, смять капот автомобиля в лепешку. Нанося удар, Котов даже не заметил, что острие заточки столкнулось с его грудью и, не будь его плоть защищена сатанинской силой, вонзилось бы ему в сердце. Ничего подобного не произошло — прут согнулся в дугу, будто столкнувшись с танковой броней. А бомж отлетел на несколько метров, треснулся спиной о сосну и распластался на земле, как ватная кукла…
 Котов обернулся к Тане. Не будь у этого искусственного образования дьявольской души стажера Тютюки, все пошло бы по-иному. Любая, даже самая дикая и неустрашимая, самая безумная и сексуально озабоченная женщина, увидев лицо Котова в этот момент, с визгом бросилась бы бежать. Даже зрелище только что совершившегося убийства не вызвало бы такого ужаса в душе человеческой, как тот взгляд, который метнул одержимый минус-астральной силой Владислав. Это был взгляд зверя, хищника-самца, одержавшего молниеносную победу, опьяненного запахом крови поверженного противника и жаждущего тела самки…
 — Отлично! Превосходная работа! — донеслось по ультрасвязи одобрение Зуубара Култыги. — Давай в том же духе, Дубыга!
 — Есть! — отозвался офицер и перешел на телепатию: «Тютюка! Немедленно покидай объект! Срочно! Переводи на безусловные рефлексы, а сам — на борт!»
 Тютюка не заставил себе приказывать дважды. Он уже знал, что пограничный слой между бионосителем и его сущностью — вещь ненадежная. Стажер мигом очутился на борту пылинки.
 — Так, — напряженно следя за действиями Котова, уже сцапавшего в объятия безвольную, бездушную оболочку, жизнь в которой поддерживалась только безусловными рефлексами, произнес Дубыга, — наступает самое интересное. Рискованное, но интересное. Попробуем трансгрессировать Таню реальную, точнее, конечно, ее сущность, в искусственную оболочку… Настраивай канал!
 — Готово!
 — Выводи сущность в Астрал!
 — Готово!
 — Пошла трансгрессия! Есть переход! Сущность на носителе!
 Как раз в этот момент Котов, действуя, словно изголодавшийся маньяк, сорвал с притиснутой к траве Тани обе части купальника.
 — Командир, объект не выводится из сна!
 — Отставить, обормот! — рявкнул Дубыга. — И не надо ни в коем случае! Пусть думает, что это сон. Наблюдай за пограничным слоем! Посадишь ее сущность на искусственный носитель наглухо — не рассчитаемся! Я тебя тогда самого в естественную оболочку запакую!
 Но было поздно. Тютюка опоздал всего на какую-то микроскопическую долю секунды и выпустил один лишний импульс, который разбудил Таню.
 Мат, который изверг Дубыга, был неподражаем.
 — Долбогреб! Уродище! Немедленно врубай сон!
 Но Таня уже проснулась, причем как раз в тот момент, когда Котов, распяв безвольные руки девушки, был готов свершить черное дело. Ее глаза открылись так широко, так испуганно…
 — Удар активного плюса! — взвыл от бессильной злобы Дубыга. — Котов неуправляем! Что ты телишься, стажер? В сон ее! Шевелись, гаденыш!
 — Не выходит! Мы этого не проходили! Ни короткими, ни длинными! Она не засыпает!
 — А-а! Недоносок! — Дубыга перехватил управление, дал мощный импульс и перебросил Танину сущность обратно на дачу Запузырина, так что с Котовым осталась только живая кукла — биоробот с безусловными рефлексами. Впрочем, Котов от активно-плюсового удара резко остыл и, явно парализованный осознанием преступности своих действий, секунду-другую пребывал в замешательстве.
 — Тютюка! Лезь обратно… отставить! Сам пойду! — Дубыга исчез, оставив стажера в недоумении. Впрочем, уже через секунду офицер вышел на связь: «Я в объекте. На этот раз не уйдет! Контролируй пограничный слой! Понял?»
 В тот самый момент, когда Котов, ощутив, что был всего на шаг от изнасилования, хотел уже отшатнуться от Тани, ее руки замкнулись у него на спине…
 — Вот тебе и на… — жарко прошептала Таня, управляемая Дубыгой. — Что же с нашим героем? Ранняя старость, а? Так бурно, по-варварски, взялся за дело, а когда я уже готова была увидеть небо в алмазах — отбой?
 — Мне показалось, что ты меня возненавидишь… — пробормотал Котов. — Ты так поглядела!
 — А как должна глядеть добыча на зверя? — мурлыкнула Таня. — Добыча знает, что ей не уйти… Ведь ты зве-ерь, хи-ищничек… С чего ты начнешь кушать, а?
 В это время Тютюка уловил сердитый приказ: «Чего ты ворон считаешь? Стажер, мать твою за ногу! Работай! Восстанавливай управление Котовым, энергии не жалей!»
 — Тут бомж этот валяется… — Владислав обернулся назад. — Ему я, видно, крепко влепил. Не помер бы…
 — Да плевать мне на него… — проведя губами по лицу Котова, истомно протянула Таня. — Он мне не нужен… Мне нужен ты, понимаешь?
 «Объект управляем!» — радостно доложил Тютюка.
 «Молодец! — похвалил Дубыга. — Как там слой, ничего?»
 «Да вроде…»
 «Смотри, приглядывай, мне надо вовремя успеть, по грани пойду!»
 Котов снова приобрел безумный блеск в глазах, жадную силу в руках, которые пустились в порывистую, скоростную пробежку по Таниному телу. У Котова не было никаких человеческих чувств — одни инстинкты.
 «Стажер! — позвал Дубыга. — Как там слой? Держишь? У меня что-то сенсорика заработала! Смотри внимательно!»
 «Поставить автоматический ограничитель?»
 «Нет, тут чувствительность слишком грубая. Он меня выбросит раньше, чем нужно. Я должен дотянуть до конца, до кульминации. Тогда будет естественно, если она потеряет сознание…»
 «А не опасно?» — забеспокоился Тютюка.
 «Опасно! Но тебе было бы опаснее. Держи контроль! Запомнил? Возврат только в момент оргазма!»
 «Чьего?» — спросил Тютюка.
 «Его! Моя уже пошла».
 Через несколько секунд Таня тихонько, но отчетливо ахнула и судорожно сжала Котова.
 «Признаки размягчения пограничного слоя!» — доложил Тютюка.
 «Ничего, терпимо… — ответил Дубыга. — Конечно, сенсорика охватила крепко, но ничего… Пока держи контроль!»
 Второй крик Тани был громче.
 «Командир, есть утончение слоя на двадцать процентов! — предупредил Тютюка. — Опасно! Включить дополнительную энергетику?»
 «Отставить… — Тютюке показалось, что телепатический сигнал стал каким-то неясным, расплывчатым. — Тебе надо Котовым управлять, дай лучше ему импульс на интенсификацию действий».
 Когда она взвизгнула в третий раз, это было слышно на берегу, где две парочки загорали на песочке.
 — А им сейчас хорошо… — протянула Соскина, прищурясь на Эллу. — Это ведь не от щипка, верно?
 — Что естественно, то не безобразно, — философски заметил Колышкин. — Они люди…
 — А мы — нет? — хмыкнула Элла. — Эх, Андрюша, стихи стихами, а жизнь прекраснее. Может, мы тоже кустик найдем?
 — Да я как-то не настроен.
 — Может, ты, Лобик, а?
 — Не знаю…
 — Мужики пошли! — вздохнула Соскина. — То липнут — не отлипают, то морды воротят…
 — Что вам, возжа под хвост попала? — проворчал Колышкин. — Лес, озеро, остров… Солнышко греет. Ведь лето — это всего ничего. Может, завтра дожди зарядят и до сентября не пройдут. Просидим весь отпуск в номере: бутыль да карты, музычка да вы…
 — Ну и любуйся солнышком! — обиделась Соскина. — Пойдем, Элка, пошляемся. Может, найдем какого-нибудь рыболова нестарого. Хоть одного на двоих…
 Оставшись на берегу одни, Колышкин и Лбов очень скоро почувствовали себя тоскливо. Активный плюс у них кончался.
 — Эх, надо было бутылку взять! — проворчал Андрей.
 — Поехали! Все равно они с острова никуда не денутся, — согласился Лбов, и коллеги по работе, оттолкнув лодку, налегли на весла. Все возвращалось на круги своя… Сомнения уходили…
 «Командир! — встревоженно засигналил Тютюка. — Есть прорыв слоя! Протекание сущности на носитель! Экстренный возврат!»
 «Идиот! Мне так хорошо…» — отозвался Дубыга, и Тютюка понял: надо действовать. Он лихорадочно врубил новые энергетические каналы, направил мощный луч на место прорыва пограничного слоя, но перестарался. «Тарелка» ничем не могла помочь Дубыге, но бдительно автоматически контролировала энергоактивность Тютюки. «Опасный перерасход! — предупредила она. — Принудительный перевод стажера в пассивно-аккумулирующий режим!»
 И своей властью отключила Тютюку… Отчаянный выброс энергии успел достичь объекта, но воздействие его было кратковременным. Это лишь продлило агонию Дубыги. Слой восстановился всего на несколько секунд. Осознав, что доигрался, в течение этих нескольких секунд Дубыга суматошно пытался вырваться, но размягченный и истончившийся пограничный слой уже не держал. Мощное притяжение сенсорики носителя втягивало сущность Дубыги, словно губка воду. Офицер второго ранга первого уровня уже не в силах был что-либо сделать. Его действия напоминали судорожную борьбу за жизнь, которую ведет человек, провалившийся в трясину. Чем больше он барахтался, пытаясь волевыми импульсами прикрыть бреши в пограничном слое, чем больше расходовал энергии, тем сильнее шел процесс перетекания сущности и тем меньше потенциала оставалось у Дубыги. Он все более ощущал себя Таней, и лишь меньшая часть его сущности оставалась астральной.
 «Култыгу! Култыгу подключай!» Все последние силы Дубыга потратил на этот отчаянный призыв, обращенный к Тютюке. Но Тютюка уже не мог его услышать. Автоматика «тарелки» ультрасвязью пронзила Астрал, добросила сигнал до Зуубара, но было поздно. Офицер второго ранга первого уровня перестал существовать как конкретная сущность. Реликтовый по типу, искусственный по происхождению носитель впитал его и переоформил. Дубыга стал Таней Хрусталевой искусственной в отличие от той, что по-прежнему спала на запузыринской даче.
 — Что там у вас? — спросил Зуубар Култыга, подключившись через минуту после того, как помочь было уже невозможно.
 — ЧП! — доложила «тарелка», не проявляя, однако, эмоций. — Офицер Дубыга, грубо нарушив технику безопасности, внедрился на материальный носитель, не установив автоматический ограничитель пребывания, и поручил контроль за пограничным слоем стажеру Тютюке. Несмотря на неоднократные предупреждения стажера о начавшемся размягчении пограничного слоя, Дубыга продолжал пребывание на носителе даже после того, как зарегистрировал сенсорные ощущения носителя. Результат — единичный прорыв пограничного слоя. Выполняя операцию по ликвидации прорыва, стажер израсходовал недопустимо большое количество энергии и был переведен в пассивно-аккумулирующее состояние для восполнения энергозатрат. Последняя команда от Дубыги — вызов второго уровня. Работаю в автоматическом режиме. Офицер Дубыга поглощен носителем.
 — Принято. Даю команду: вести контроль за действиями искусственного объекта. Стажера из пассивно-аккумулирующего режима без моего приказа не выводить. Прибытия замены ждите через трое суток местного времени. Конец связи.
 … Котов отвалился от Дубыги, словно насосавшаяся крови, отяжелевшая пиявка. В нем не было ни благоговения, ни любви, ни благодарности. Его переполняло лишь сытое удовлетворение и злая, самодовольная радость, гордость самоутверждения мужчины, овладевшего той женщиной, которая ему довольно долго не покорялась. И ни капли тех сомнений, что мучили его после близости с Валей.
 Развалившись в траве, Котов отдыхал, подставив вспотевшее тело легкому ветерку, — в десяти шагах от трупа бомжа, о котором он как-то позабыл, будто не человека убил, а комара прихлопнул.
 Рядом с ним лежала Таня-И. Прежний Котов, вероятно, был бы очень изумлен теми переменами, которые произошли с ее лицом. Нет, черты его не изменились. Изменилось восприятие этого лица. Если раньше оно излучало какую-то внутреннюю доброту, легкую наивность и теплое обаяние, то теперь лишь цинизм, похоть и бесстыдство. Но заметить их, увы, мог только тот, прежний Котов. Никаких воспоминаний о Дубыге в памяти искусственной Тани не сохранилось. Нет, она точно знала, что ее дядюшка — Август Октябревич Запузырин, что живет у него на даче, что она — натуристка и впервые увидела Котова, когда загорала в натуральном виде с подругой Ирой. Она помнила все, что помнила о себе настоящая Таня, помнила все, что было в свое время внушено ей Дубыгой и Тютюкой, наконец, помнила все, что произошло только что, и совершенно ни в чем не сомневалась. Она была очень довольна тем, что случилось, и не замечала в себе ничего сверхъестественного. Но на самом деле растворившаяся в ней сущность Дубыги тысячами нитей связала ее с Минус-Астралом, наделив свойствами, которые проявили себя не сразу.




 ВОЗРОЖДЕНИЕ СУТОЛОКИНОЙ


 Александра Кузьминична, которая из-за синяка и царапин не ходила обедать и вообще ничего не ела уже второй день, решила прекратить голодовку. Кое-как замазав кремом и запудрив свои раны и надев солнцезащитные очки, она все-таки явилась на обед.
 — Что-то вас давненько не видно, милая? — спросил старик Агапов, успевший за время отдыха заметно приободриться. — Уж и на обед не ходите…
 — Да так, что-то не хочется… — промямлила Сутолокина.
 — Напрасно, — пожурила Нина Васильевна. — Мы вот с Митей прошлись сегодня вдоль берега озера и так есть захотели! А нам-то много нельзя…
 — Перистальтика уже не та, — глубокомысленно заметил Дмитрий Константинович, — пищеварительный тракт…
 — Ну что ты, за столом-то? — пристыдила бабка. — При даме к тому же… Лучше расскажи, что мы видели. Пошли мы со стариком от пляжа налево. Там в озеро речка впадает, извилистая такая, а через нее мостик. Вот мы мостик перешли и по тропинке километров пять протопали. Я цветов набрала охапку — лужайки попадались. Земляничка еще осталась, черника уже спелая. Птичек послушали. Потом немножко в горку, потом в овражек, потом опять наискосок в горку и добрались до верхушки. А там, представьте себе, стоит на полянке камень. Большой, высокий и вроде бы бесформенный. Но вокруг него на этой полянке идет нечто вроде маленького вала. Понимаете? Я убеждена, что это какое-то языческое древне-славянское капище! Я хоть и специалист по истории КПСС, но все же историю СССР с древнейших времен тоже изучала. Этот камень наверняка какой-то идол, Перун или Даждь-бог какой-нибудь! А в путеводителе про него ничего нет.
 — И ты, Нинуля, вернешь стране археологический памятник, — сыронизировал дед. — По-моему, это просто бывший КП военного времени, в который бомба угодила. Камень вывернуло наверх, а воронка обсыпалась, размылась — вот и вышел вал.
 — Вечно ты скептицизм разводишь! — сердито заявила бабка, и они начали препираться, что Сутолокину совершенно не интересовало. Однако из путешествия в столовую Александра Кузьминична вынесла одно знаменательное решение: ни в коем случае не сидеть после обеда в номере, а пройтись хотя бы по тому же маршруту, которым ходили старики. Именно так она и поступила.
 По дороге в сторону пляжа Сутолокина повстречалась с Колышкиным и Лбовым, торопливо шагавшими от лодочной станции. Спешили они в свой родной номер, поскольку там вроде бы завалялась бутылка.
 — Куда ж она делась? — почесал подбородок Никита после получаса безуспешных поисков.
 — А, хрен с ней! — принял решение Колышкин. — Смотаемся в Старопоповск! Сразу на неделю затаримся.
 Через несколько минут они выводили свой «ауди» со стоянки. Лбов уселся за руль, Колышкин справа на переднее сиденье.
 Гнали быстро. Миновали поворот на дачу Запузырина, прикрытый «кирпичом», затем дорога пошла под уклон. Впереди виднелась насыпь и мост через небольшую речку, которая не то вытекала из озера, не то впадала в него. На другой стороне от моста тоже была горка, и с этой горки быстро ехал навстречу большой КамАЗ, груженный щебенкой.
 И тут на полосу, по которой неслись Колышкин и Лбов, неведомо откуда выскочил мальчик. Маленький, лет шести, в синих шортиках, полосатой маечке, в белых гольфах. На дорогу он выбежал за мячиком, ярким, оранжевым, с черными пятиугольниками. Мяч катился под горку по дороге, а мальчик бежал за ним, совершенно не видя несущегося сзади «ауди»…
 — Тормози! — прикинув расстояние, велел Колышкин. — Вот поросенок!
 — Щас… — нажимая на педаль, пробормотал Лбов.
 Однако машина ход не сбавляла, а педаль попросту провалилась.
 — Гидравлика, блин! — охнул Никита.
 — Ручником! — рявкнул Колышкин, но уже понял, что это не поможет. Даже с выключенным мотором летящий под горку «ауди» должен был смять мальчонку… Лбов отпустил руль и в ужасе закрылся руками, а Колышкин, ухватившись за баранку, вывернул влево, на встречную полосу, под удар КамАЗа, благополучно разминувшегося с малышом. Последнее, что увидел Колышкин — мокрый след на асфальте, тянувшийся за «ауди» вплоть до места столкновения, — вытекшая тормозная жидкость…
 Внешне все выглядело ужасно: бампер самосвала ударил точно в правую дверь «ауди» и снес легковушку с дороги. Падая с насыпи, машина трижды перевернулась, грохнул взрыв, и чадное пламя обвило смятый корпус жадными лапами…
 Ни Колышкин, ни Лбов ничего этого не ощутили. У них только мигнуло в глазах что-то ослепительное, а затем все пропало, исчезло, растворилось… Однако, как им показалось, всего через несколько секунд все пришло в норму. «Ауди», целый и невредимый, мчался по шоссе, Колышкин и Лбов сидели на своих местах. Изменилась только дорога — она пошла по сплошной березовой роще. И солнце, уже клонившееся к закату, вдруг оказалось на востоке, будто ранним утром. Да еще воздух, врывавшийся в автомобиль сквозь опущенные боковые стекла, стал совсем иным, без пыли и запаха асфальта…
 — Не понял… — удивился Колышкин. — Притормози-ка, братан!
 Лбов послушно нажал на педаль, она работала нормально. Машина остановилась. Приятели вышли из машины.
 — Куда это нас занесло? — спросил Андрей. — Это не то шоссе! Мы что — всю ночь ехали?
 — А Владик с девками на острове остался… Лодку-то мы у них увели, — вздохнул Никита. — Там переплыть трудновато.
 — Тем более что Людка с Элкой еле-еле полста метров проплыть смогут…
 — Надо обратно! Срочно!
 Они развернули «ауди» и стали наматывать километры в противоположном направлении. Минут через пять Колышкин вновь воскликнул:
 — Стоп! Мы опять туда едем!
 — Куда это «туда»? — удивился Никита.
 — Да все туда же, на запад! Солнце было сзади — и теперь сзади…
 — Ну, может, повернулось уже?
 — За пять минут на полкруга? Астроном хренов! Разворачивайся!
 Но едва капот «ауди» повернулся в ту сторону, где раньше было солнце, как оно вновь очутилось позади автомобиля.
 — Нет, — прохрипел Колышкин в ужасе, — не может такого быть!
 В это время сзади появилась еще одна машина, зеленая «Волга», за рулем которой сидел мужик в белой майке с цветным рисунком. Он притормозил и спросил:
 — Ребята, вы тут женщину с ребенком не видели?
 — Ребенка видели, — Колышкин припомнил мальчика в тельняшке, — а женщину — нет.
 — А как выглядел ребенок?
 — Ну как… — Колышкин припомнил все приметы, но нетерпеливый мужик, не дослушав даже до гольфиков, отмахнулся:
 — Это не мой, моему только три года.
 — Других не было…
 — Черт его знает! — проворчал мужик. — Куда ж они вышли-то?
 — А где ты их высаживал?
 — Да не высаживал я их! Они у меня сзади сидели…
 — А ты куда ехал-то?
 — Из Смоленска в Ярцево…
 — Интересно, — удивился Лбов. — Как же ты в нашу область залетел? Мы-то в Старопоповск ехали…
 — Это что за город такой? — теперь уже смоленский удивился.
 — Ну, Новокрасноармейск раньше был…
 — Привет! — смолянин покрутил пальцем у виска. — Это ж за Москвой уже! Вы чего, ребята, с бодуна?
 — Х-хы! — Колышкин демонстративно дыхнул.
 Запаха не было, но мужик все равно не верил. И тут откуда-то с неба раздался усиленный мегафоном голос: «Водители „ауди“ 13-36 и „Волги“ 24-22! Не задерживайтесь на трассе! Двигайтесь в западном направлении!»
 — Батюшки! — Смолянин задрал голову и ахнул. Рэкетиры тоже поглядели. Прямо над ними висел НЛО с надписью «Слава Советскому народу!».
 — Ну, раз приказано в западном, так поедем в западном… — пробормотал Колышкин. — Связываться еще… с гаишниками!
 «Волга» пошла впереди, «ауди» держался за ней. Минут через двадцать показался пост ГАИ. Милиционер в белой форме жезлом указал к обочине.
 — Русаков Андрей Петрович, — заглядывая в красную книгу, обратился он к хозяину «Волги». — Получите карточку въезда!
 — Зачем?
 — Сейчас поедете дальше. Отсюда в полукилометре начинается Город. Предъявите на въезде карточку, получите дальнейшие инструкции. Понятно? И никуда не пытайтесь свернуть!
 — Ага! — одурело пробормотал Русаков. — А женщина с ребенком здесь не проходили?
 — Русакова Галина Ивановна и Русаков Антон Андреевич? — спросил милиционер. — Нет, не проходили. Когда пройдут — вас уведомят.
 Смолянин тронул «Волгу» и укатил вперед.
 Гаишник козырнул Колышкину и Лбову.
 — Документы предъявите, граждане.
 — Вот, — Лбов достал права, Колышкин паспорт.
 — Так… — Милиционер поглядел в книгу и сказал:
 — Получите ваши карточки. Едете до Города, не сворачивая, там все объяснят.
 — Начальник, — спросил Лбов, — там чего, опять путч, что ли, да?
 — Да нет, все нормально, просто вы, ребята, на тот свет приехали. Это не страшно. Сюда попали, значит, все не так плохо. Тут Зона Проверки и Распределения. Приедете, вселитесь, обживетесь. А может, захотите через Лету, в рай перебраться. Ну, это для желающих… Тут тоже неплохо.
 — Понятно, — пробормотал Колышкин. — Только этого не может быть.
 — Может, может. — Гаишник выдернул из кобуры ПМ. — Смотри, если не веришь…
 И бабахнул из пистолета себе в грудь.
 — Даже рубашку не закоптил, понял?
 — Все равно не верю!
 — Тогда дай мне в морду! — радушно предложил гаишник.
 — А меня посадят… Ловок! — скривился Андрей.
 — Ничего тебе не будет. Ну, махни!
 — Учти, я КМС! — предупредил Колышкин, развернулся и ударил крюком справа. Гаишник не уклонялся и не пытался блокировать удар, а потому, будь все нормально, заполучил бы минимум нокдаун. Однако кулак Колышкина встретил на своем пути пустоту. Точнее, он прошел через голову милиционера, как одно облако проходит через другое…
 — Ты чего, привидение, что ли? — пробормотал Колышкин.
 — Как и ты, — подтвердил гаишник, — и он, — кивнул на Лбова, — и мужик, и ваши машины — все призраки, понял?
 — Значит, мы разбились?
 — Так точно. Но героически — спасая жизнь ребенка. Это вам на Комиссии зачтут.
 — А как же… — начал Лбов, с трудом понимая, что произошло нечто уже непоправимое, но не в силах был это выговорить…
 Они сели в «ауди» и погнали вперед, в гражданскую Зону ПР. Все земное было для них пройденным этапом…
 Между тем на Земле время шло, и солнце там не стояло на месте. Александра Кузьминична Сутолокина, привычная к городской беготне по магазинам, пройдя несколько километров по лесу, притомилась. Все-таки за эти дни, проведенные на отдыхе, она маловато гуляла. Конечно, и на территории дома отдыха был свежий воздух, но все-таки в лесу он был чище. Сутолокина даже немного охмелела, присела на траву и подумала, что, в общем, она зря расстраивалась и мучилась. Ничего страшного с ней не произошло. Ну, подумаешь, вместо одного мужика, который ей понравился, похулиганила с двумя, что появились случайно. Ну, исцарапала ее эта стерва Пузакова — так ведь не она у Сутолокиной мужика увела, а наоборот… За удовольствия, как известно, платить надо. И смешно казалось, что не так давно уже о самоубийстве подумывала! Надо же до такой дури дойти. Ведь тогда не было бы у нее сейчас этой зеленой, живой, душистой травы, этих деревьев, шелестящих, шепчущихся, перекликающихся птичьими голосами, этого послеполуденного неба, немного постаревшего, но все-таки голубого. А что было бы? Чернота, тишина и ничего? Но это в лучшем случае. Ведь, очень может быть, там ничего не кончается, в это Сутолокина подсознательно верила. И за самоубийство ей там предстоит что-нибудь нехорошее. Сутолокина знала, как сердятся начальники, если к ним приходишь без вызова. «Что у вас, гражданка Сутолокина? — сердито спросит Господь. — Вам на какой час было назначено? Кто вас сюда пропустил? В порядке общей очереди!»
 Отдохнув, Сутолокина пошла дальше. Она немного сбилась с дороги и начала подниматься на холм, о котором говорили старики, только тогда, когда уже стало смеркаться…
 Оставим ее на время и переместимся на остров.
 Из-за деревьев послышались голоса, это шли Соскина и Шопина. Они рассказывали друг другу похабные анекдотики и хохотали при этом во все горло. Действие плюсового купания у них закончилось.
 Котов лениво оглядел поляну и разыскал плавки.
 Появившись на полянке, Соскина и Шопина первым делом увидели валявшегося у дерева бомжа.
 — Это ж надо так нажраться! — заметила Людмила, с привычным равнодушием городской жительницы обойдя труп.
 — Козел, — проворчала Элла. — Нигде от пьяни спасу нет.
 — А вот и молодые, — хихикнула Соскина, подмигнув одевающимся Котову и Тане. — Вы ребят не видели?
 — Может, они на нас обиделись? — озабоченно спросил Котов.
 Когда уже собирались уходить, Котов поглядел на бездыханного бомжа и пробормотал себе под нос: «Вот это да… Хорошо, что девицы ни о чем не догадались». И он сбежал вслед за девушками со склона холма. Лодки не было, Колышкина и Лбова — тоже.
 — Вот сволочи! — проворчала Элла. — Обиделись… Наверно, решили себе компашку получше поискать…
 — Одежду оставили, — заметил Котов, сворачивая свои брюки. — Если бы хотели пошутить, то, наверно, увезли бы. Нет, не обиделись они. Собирались вернуться…
 — А мы тут что, ночевать теперь будем?
 — Да до берега метров двести, переплывем… — хмыкнула Таня.
 — Ты-то, может, и переплывешь, — проныла Соскина, — а я столько не смогу, я только по-собачьи умею.
 — Не бойся, я тебя перевезу, а Владик — Эллочку. Поплыли!
 Одежду закрутили в полиэтиленовые пакеты, которые тоже оставили Колышкин и Лбов. Таня дала один пакет Соскиной, а второй — Шопиной.
 — Держи, не потеряй. И не дрыгайся, не ори, лучше болтай ногами. Я поплыву на спине, ты голову будешь держать у меня на груди, а пакет вверху, чтоб не промок. Ну, пошли…
 Соскина последовала за ней, ойкая: «Боюсь, боюсь!» Таня решительно ухватила ее под мышки, опрокинула на себя и, мощно работая ногами, потянула через пролив. Котов тем же способом отбуксировал Шопину.
 Перебравшись на берег, зашли в кусты и отжались — все четверо.
 — Владик, а что ты будешь ночью делать? — неожиданно спросила Соскина.
 — Спать, — честно ответил Котов, — один.
 — Нет, — возразила Таня, — ты будешь спать с Валькой-горничной.
 — Откуда ты ее знаешь? — удивился Котов.
 — Значит, знаю. Ты спал с ней две ночи, а сегодня будет третья.
 — Ну и кобель же! — протянула Соскина. — А такой приличный!
 — Ты-то чего взревновала? — спросила Таня. — Он ведь свободный мужчина.
 — Нахалка ты, Танька, — одобрительно хмыкнула Элла. — Ты, часом, не нашего полета птица? Не по валютной части?
 — Ну, обижаешь. Я — любительница.
 Девушки покатились со смеху.
 — Жаль, Котов, что ты не мусульманин. — Таня взяла Владислава под руку. — Был бы ты хотя бы нефтяным шейхом, взял бы нас всех в жены, поселил бы в гареме, а мы бы ни черта не делали, только любили тебя и слушали, как оркестр евнухов играет нам восточные мелодии. Можно и Валентину пристроить. Мусульманам четыре жены по штату положено. Я, конечно, была бы вся в золоте и жемчугах, в ушах во-от такие серьги с рубинами…
 — И в носу кольцо… — хихикнула Соскина. — Я такое у одной индуски в фильме видела.
 — Ой, балаболки! — вздохнула Шопина.
 Дошли до святого ручья.
 — Чао-какао, господа сэры и сэрихи! Я вас покидаю. Мне — налево, а вам — прямо.
 Таня помахала рукой и двинулась вдоль ручья наверх, к даче Запузырина.
 Котов неожиданно обнял оставшихся спутниц за талии и продолжил путь.
 — Ты у дома отдыха не обнимай нас, ладно? — озабоченно попросила Соскина. — А то плохо тебе будет. Андрюха злой. Он не любит, когда без его разрешения.
 — Дам в лоб, — криво усмехнулся Котов, — и все дела…
 — А Лоб тебе пику в спину сунет… — скаламбурила Шопина. — Не связывайся. Они крутые очень. У них и пушка есть, понял?
 — Кого этим сейчас удивишь, — отмахнулся Котов. — Ничего не будет.
 Прошли мимо лодочной станции.
 — Здесь, — невольно ежась, кивнула Соскина, — вон наша лодка стоит. А они небось уже пьяные… Ну, давай, иди к своей толстой в общагу, а мы с Элкой пойдем клистир получать.
 — Да провожу я вас, не бойтесь…
 Валя Бубуева попалась навстречу. Шмыгая носом, она шла от второго корпуса к общежитию обслуживающего персонала. Увидев Соскину и Шопину в обнимку с Котовым, она сначала остолбенела, а потом с неожиданной улыбкой до ушей прямо-таки прыгнула на шею Котову, разметав в стороны обеих девиц.
 — Ой! — взвизгнула она, по-медвежьи стиснув Владислава. — Живой!
 — Ты чего? — смутился Котов.
 — Так ведь это… — пробормотала Валя, косясь на Эллу и Люду, — мужики-то эти, ну, которые с ними… В аварию попали, говорят… То ли пьяные, то ли как… Директору из ГАИ звонили, ключ нашли с биркой «Светлое озеро», личности устанавливали…
 — Ох… — в один голос выдохнули Соскина и Шопина. — Как же… Может, живы?
 — Не знаю… — промямлила Валя, и Котову стало ясно, что она врет. — Я там не была, только мне бабы сказали из главного корпуса…
 — Мы к директору!
 Элла и Люда, как по команде, рванулись с места. Котов обнял Валю и, глядя ей в глаза, спросил:
 — Ты что, думала, что мы с ними вместе были?
 — Я-то уж при них не хотела… Машина-то вся сгорела, ничего внутри не разберешь. Я и не знала, двое их было или вы все уехали… Жалко их, а?
 Котов не ответил. Колышкин и Лбов были ему, в сущности, безразличны, но говорить, что ему их ни чуточки не жалко, не хотелось. Если бы он был прежний, то, наверно, задумался бы, погрустил, что судьба оказалась так несправедлива к этим парням, начавшим что-то в себе осуждать и отвергать, понимать нечто иное о жизни… Но сегодняшний Котов имел очень мало общего с Котовым вчерашним.
 Он знал, что на острове сейчас лежит труп человека, которого он убил, но его не жег стыд, не угнетало раскаяние. Был только страх и неприятное ощущение, что вот сейчас, или завтра, или через неделю, или через год к нему подойдет кто-то и спросит: «Вы гражданин Котов Владислав Игнатьевич? Пройдемте!» А потом — наручники, решетки, камеры, щетинистые корявые лица, проволока, вышки, черные ватники… Иная, извращенная, перевернутая жизнь. Ад на этом свете. И все — из-за одного слишком сильного удара и неблагоприятного стечения обстоятельств. Нет, этого допустить было нельзя! Надо сегодня же ночью вернуться туда и упрятать этого бомжа так, чтобы он не успел никому попасться на глаза. А то приедет какой-нибудь рыбачок, наткнется, вызовет милицию, те в два счета выйдут на лодочную станцию, прикинут… и — наручники, решетки, камеры, а также все остальное…
 — Пойдем ко мне, — потупясь, позвала Валя, — хочу с тобой побыть. Напугалась ведь… Как подумала, что ты с ними ехал, так будто кишки выматывают.
 — Пошли, — соображая про себя, как вырваться из Валиного плена, согласился Владислав.
 Когда они дошли до общежития, Валя уже перестала казаться обузой, а когда поднялись к ней в комнату, превратилась в желанную…
 — Все… Все… — уговаривала Валя. — У тебя же путевка только началась.
 — Хорошо тебе? — спросил Котов.
 — Не знаю, как жить буду, когда уедешь. А я-то, дура, думала, что ты с этой, Танькой, крутишь. Она ведь в тебя как кошка влюблена, по морде видно. А ты — мой!
 Валя несколько раз припала губами к лицу Владислава и заснула крепко и безмятежно. Котов легко выскользнул из-под ее вялых рук, потихоньку оделся и вышел. Было уже не меньше часа ночи, но редкие парочки все еще разгуливали по парку, хотя, конечно, до одинокой прогулки Котова им дела не было.
 Котов, не привлекая к себе внимания, тихо выбрался за территорию и зашагал вдоль берега. Шел он быстро, торопясь закончить дело до света, ведь утренняя зорька — любимое время рыбаков. Ему очень не хотелось кого-нибудь встретить, но в тот момент, когда он перепрыгнул святой ручей, из темноты шагнули две неясные фигуры…




 ВОЗРОЖДЕНИЕ СУТОЛОКИНОЙ
 (окончание)


 Заинтриговав читателя, прервемся и посмотрим, что же происходило с Сутолокиной, которую мы оставили в сумерках у загадочного холма.
 … Всякая нормальная женщина, заметив, что уже темнеет, наверно, вернулась бы назад, отложив подъем на холм до следующего раза. Но Александра Кузьминична не совсем подходила под категорию нормальных. Она храбро пустилась в путь сквозь заросли по довольно крутому склону. Даже человек с прекрасным зрением имел все шансы исцарапать себе лицо о растопыренные ветки, а при особом везении — оступиться и заработать вывих, а то и перелом. Сутолокина же, подслеповатая даже в обычных очках, сквозь дымчатые и вовсе ничего толком не могла разглядеть. Они, правда, тоже были с диоптриями, но это не помешало Сутолокиной зацепиться дужкой за какую-то упругую ветку, и та, распрямившись, сдернула очки с носа Александры Кузьминичны и отбросила их в темноту, метра на три. Мир стал еще более непонятен и загадочен, все вокруг приобрело расплывчатые, нереальные и даже более того — фантастические очертания. Сутолокина потратила полчаса на поиски очков и в конце концов нашла, но только после того, как наступила на них правой туфлей. Жалобно хрустнули стекла, и Александра Кузьминична подняла из травы погнутую оправу с острыми зубьями осколков. Обнаружив, что очки больше не представляют никакой ценности, Сутолокина спрятала оправу в карман и начала искать тропинку. На это ушло еще не менее получаса, но вместо того, чтобы отправиться в дом отдыха, Александра Кузьминична двинулась вверх. Тропинка описывала спираль вокруг холма, постепенно приближаясь к вершине. Сутолокина то и дело натыкалась на ветки, цеплялась за них волосами, но все-таки с тропки не сбилась и примерно к полуночи добралась до цели. На плоской вершине холма обнаружилась круглая проплешина, по краям которой было что-то вроде пологого вала высотой не более полуметра.
 Точно в середине стоял странный камень, немного похожий на гигантский «чертов палец». Кое-что в нем было от обелиска, кое-что — от пня. Однако все зависело от того, с какой стороны подойти. В одном ракурсе камень казался отвесным, в другом — наклонным, в третьем отчетливо просматривался изгиб, хотя никакого источника света, кроме луны, не имелось, да и та периодически пряталась за облака.
 Сутолокина подошла к камню, пошарила по нему рукой, ощутив сыроватый мох, попробовала толкнуть, но камень прочно врос в землю.
 «Ну, вот и дошла! — разочарованно подумала Александра Кузьминична. — А что нашла? Зачем мне все это было нужно?» От этих мыслей ей стало скучно, тут же накатила усталость, тело сковали лень и сонливость. Присев на какой-то бугорок у камня, Сутолокина решила чуточку отдохнуть и идти обратно…
 И тут она услышала крик петуха.
 Странно, но Александра Кузьминична не смогла определить, из каких кустов, с какой стороны донесся этот жестяной, злой выкрик, в котором не было ничего приятного. У нее даже возникло ощущение, что этот петух прокричал где-то у нее в мозгу, потому что здесь, на горке, заросшей лесом, непременно должно было отозваться эхо. А эха не было. Кроме того, в этом знакомом, не раз слышанном звуке чудилось нечто необычное — будто это даже не просто крик, а некий боевой, вызывающий сигнал. Белесый лунный свет, то ослабевая, то усиливаясь, отбрасывал на поляну неясные тени облаков. Казалось, что какие-то призрачные фигуры водят зыбкий, туманный хоровод вокруг камня. Как завороженная, следила Сутолокина за этим хороводом, ей даже казалось, будто она различает в очертаниях призрачных фигур не то плащи, не то шлемы с острыми шишаками.
 Там, на рубеже вала, в сомкнутом боевом строю стояли серебристые витязи. Они сплошным кольцом окружали камень, рядом с которым сидела Александра Кузьминична. Но самого камня уже не было. Сутолокина знала, хотя и не оборачиваясь, что за ее спиной — бог, но не христианский, а языческий. Она даже догадывалась, что бог этот — громоносный Перун, и внезапно поняла, что эта круглая поляна — капище, где земля принадлежит ему, Перуну, и никому более, а призрачные серебристые витязи — его стража. А там, за строем воинов, где начинался лес, неисчислимые полчища черных демонов готовились к штурму. Мохнатые, многорукие, коряво-членистоногие, зубатые, клешнятые демоны собирались ворваться сюда, на этот маленький пятачок земли Перуна. Их были сотни тысяч, может быть, миллионы, а воинов Перуна — не больше сотни, только хватало на то, чтобы сплошным кольцом в один ряд опоясать площадку. Войско демонов шуршало, шипело, шелестело, угрожающе поскрипывало, ухало, пересвистывалось. Они ждали сигнала, и Сутолокина почему-то знала какого. Первый крик петуха был сигналом к построению, второй — к началу атаки.
 Неожиданно Сутолокина увидела себя встающей и преображающейся. Засеребрилась ее одежда, каким-то образом трансформируясь в боевую кольчугу, плащ, шелом. Александре Кузьминичне показалось, что нечто похожее она уже видела, то ли в кино, то ли в театре, то ли во сне. Где-то на дне генетической памяти воспроизвелось и пробудилось сокровенное. Она была уже не она, не стареющая и дуреющая сметчица из стройуправления, не мать двух взрослых, довольно непутевых дочек, разрывающая свое существование между бумагами на работе, магазинами, стряпней, стиркой и уборкой. Она преобразилась в Великую Женщину. В ней было что-то от той, что, воздев к небу чудовищный меч, рвется куда-то с Мамаева кургана. Но вместе с тем она была живая, хотя в ее облике было много такого, что роднило ее со стражей Перуна. Полупрозрачная, серебристая, как серебристые облака, она ощущала себя легкой, но в то же время — чудовищно сильной. Ничто не могло устрашить ее, ничто не могло поколебать ее решимость отстоять Землю Перуна, отбить нашествие черных демонов, загнать их в те гнусные ямы и болота, из которых они поднялись…
 Примерно в это время Котов пересек святой ручей и…
 Две фигуры, шагнувшие к нему, были Танями. Он не знал, что их две, и сперва подумал, что это ему кажется, хотя лунный свет достаточно четко высвечивал их лица. «Чертовщина какая-то!» — мелькнуло в уме.
 — Это мы, — сказала Таня искусственная. — Оказывается, нас двое.
 — Да, — подтвердила Таня естественная, — и мы хотим знать, что все это значит.
 — Вот черт! — фыркнул Котов. — Так вы близнецы?!
 — Нет, — в один голос ответили девушки.
 — А кто же вы тогда? — нервно хихикнул Котов. — Двойники?
 — Дело в том, — заявила Таня-Е, — что сегодня с тобой могла быть только одна из нас, но она утверждает, что была тоже.
 — Нет, это ты утверждаешь, а я была!
 — У меня была одна, — опешил Котов.
 Разговор с девушками угрожал затянуться. Котов занервничал. Теряет тут время, между тем как на острове у него серьезное дело. «Разыгрывают, дуры!» — разозлился он. Конечно, занятно, что у Тани есть сестра-близнец. Но откуда они знали, что он пойдет здесь ночью? Ведь свидания он не назначал…
 — Ладно, девочки, пора отдыхать, а мне хочется одному и в спокойной обстановке подышать свежим воздухом. Бессонница!
 — Никакая у тебя не бессонница, — жестко сказала И. — Ты убил человека там, на острове. Ты идешь топить его труп. И мы обе знаем об этом.
 — Ну вот он я, вяжите! — все еще полушутя развел руками Котов.
 Таня-Е покачала головой:
 — Нет, мы пришли не за этим. Мы хотим знать, почему нас двое…
 Котов угрожающе прищурился:
 — А вы не боитесь, что вас я тоже… в озеро? Вы ведь свидетели! А может быть — соучастницы, а?
 — Скорее, последнее, — согласилась И. — Ладно, сперва разберемся с покойником, а потом ты нам все объяснишь… Там, на острове!
 Пока шли вдоль берега, Котов переводил взгляд с одной на другую: «Ведь и правда, не различу!»
 Переплывали на остров в темноте, сняв всю одежду и держа ее над головой. С трудом разыскали тропинку и поднялись на холм, где в темноте по запаху нашли труп.
 — Смердит, — проворчал Котов. — Тащить — будет заметно, а на руки брать — противно…
 — Мы поможем, — откликнулась И, — возьмем за ноги вдвоем, а ты — за руки.
 Котова поразило, что обе девушки значительно меньше, чем он, испытывают страх и отвращение к этому грязному делу. Труп дотащили до воды, запихали под одежду камень потяжелее и сбросили в озеро. После этого ополоснули руки.
 — Теперь мы соучастники, — сказала И. — Может, теперь ты объяснишь, почему нас двое?
 — Нашли время шутить!
 — Я не шучу, — прошипела Таня-И. — Обе мы до сегодняшнего вечера были убеждены, что никаких близнецов у нас нет. Но оказалось еще хуже — мы одно и то же!
 — И у нас общая память, — добавила Е.
 — А вы не того? — Владислав покрутил пальцем у виска.
 — Нет, дорогой! Мы, как пишут в завещаниях, в здравом уме и трезвой памяти.
 — Ладно, давайте хоть костерок разожжем.
 Вернулись на полянку, к жилищу бомжа, нашли спички и разожгли костер. Пламя сделало мир уютнее и веселее.
 — Давайте по порядку, — тоном следователя начал Котов. — Как вы узнали, что вас — двое?
 — Сегодня, после того как простились с тобой…
 — Простились или простилась? — перебил Котов.
 — В том-то и дело, что каждой виделось одно и то же, — попыталась объяснить Е. — И она, и я прощались с тобой на берегу, и с Эллой, и с Людой… Потом я или она поднимались к даче, проходили в ворота, охранник отчего-то смотрел странно…
 — Потом, — подхватила И, — я пошла к себе. Или она пошла к себе, может быть. Я очень устала, разделась и упала на кровать, даже удивилась, что она не прибрана…
 — И почувствовала, что кто-то лежит рядом, — опять заговорила Е, — но я так устала, что даже не удивилась. По-моему, кто-то из нас спал, а кто-то был на берегу. Но кто?
 — Ничего не понимаю!
 — Понимаешь, — проворчала И, — только не хочешь сказать. Еще раз объясняю: часов в семь вечера мы обе проснулись и выпучили друг на друга глаза. Там у нас зеркало висит, так мы сразу туда поглядели и чуть с ума не спятили…
 — Она говорит: «Двоится, что ли?» — фыркнула Е, — а я сперва себя ущипнула, потом ее. Не пропала! И я уже чувствую, что не сплю. Я спросила: «Ты кто?» Она отвечает: «Таня. А как твоя фамилия?» Я отвечаю: «Хрусталева»…
 — А потом она спросила, как мое отчество, и очень удивилась, что я тоже Александровна. Тогда я спрашиваю: «Кто твой дядя?» Она говорит, что Запузырин Август Октябревич.
 — Я тогда ей вопрос на засыпку: «А паспорт можешь показать?» И она лезет в ту самую книжку, которую я читала и поставила на полку, когда в комнате никого не было! А страницы я заложила паспортом! Я говорю: «Это мой!» А она…
 — А я говорю, что мой, потому что хорошо помню, как вчера его в книжку сунула! Я тогда спрашиваю, где она была днем, а она говорит, что на острове, и все-все про нас с тобой рассказала, и про девок, и про то, как Андрей с Никитой от нас уехали… Понимаешь, все-все, будто она там тоже была. И не про то, что подсмотреть можно, но и про то, что я чувствовала, понимаешь?
 — М-да, — изрек Котов профессорским тоном, — тяжелый случай! Общая картина мне ясна. Давайте я попробую применить мужскую логику. Так вот, отчего-то я точно запомнил, что у… кого-то из вас на два пальца пониже пупка — родинка. У кого она есть?
 Обе Тани синхронно приподняли подолы.
 — Ну, — презрительно хмыкнула Е, — есть различия?
 Родинки были у обеих и абсолютно ничем друг от друга не отличались.
 — Допустим, — не сдавался Котов, — возможно и такое совпадение. Но вот одно отличие должно быть наверняка. Ту, которая была со мной на острове, я укусил за плечо; должен был остаться засос.
 — Вот это? — спросила Таня-И. На плече еще можно было различить лиловое пятнышко и вокруг — след от зубов.
 — А теперь посмотри сюда! — потребовала Таня-Е.
 Котов придвинул девушек поближе к костру и долго разглядывал пятнышки. Тани терпеливо ждали результатов обследования, а когда Владислав обескураженно отодвинулся, в один голос спросили:
 — Ну?!
 — Черт побери… — пробормотал Котов. — Они одинаковой формы. И в лупу отличий не разглядишь. Так быть не может. Даже если бы вы там были обе, я не смог бы сделать два совершенно одинаковых пятна… Остается предположить, что вас кто-то продублировал…
 — Мы что, кинофильм, что ли?
 — Братьев Стругацких читали? «Понедельник начинается в субботу»? Вот там в НИИЧАВО дубли делали.
 — То есть ты хочешь сказать, что нас раздвоили?! — оторопела Таня-И. — Значит, одна из нас — оригинал, а другая — копия?
 — Вообще, в фантастике такое часто придумывают, даже я где-то читал, что можно из одной соматической клетки сделать точную копию человека. Называется клонирование. Утверждают, что теоретически это возможно, но как сделать практически, никто не знает. В биологии я ничего не соображаю.
 — Получается, — задумчиво произнесла Таня-Е, — что нас раздвоили уже после того, как одна из нас побывала с тобой на острове. Раз точная копия тоже получила этот синячок. Но ведь одна из нас была в постели, когда пришла другая. И мы это помним обе!
 — Задачка! — поскреб подбородок Владислав.
 В это время вдалеке сверкнуло, а спустя несколько секунд донесся раскат грома.
 — Сейчас гроза начнется. Давайте по домам, а?


* * *

 От острова до холма, где в окружении воинов Перуна преображенная Сутолокина готовилась к битве с демонами, было довольно далеко, а потому второй крик петуха не долетел до ушей Тань и Котова. Именно в этот момент небо озарилось вспышкой молнии.
 Черные полчища со всех сторон хлынули на поляну. Воины Перуна огромными копьями пронзали по сотне демонов каждый, и черные силы, рассыпаясь в прах, отступали, но на смену им лезли новые орды. Сутолокина, сверкая доспехами, носилась вдоль строя своих соратников на огромном коне (хотя в реальной жизни даже на пони ни разу не садилась) и огромным мечом отражала какую-то летучую нечисть, пытавшуюся атаковать Перуна с воздуха. Как только меч наносил удар, сверкала молния, нечисть рассыпалась, слышался удар грома. Неожиданно Сутолокина обнаружила, что конь у нее крылатый и может подниматься в воздух, отчего ее задача по обеспечению ПВО Перуна значительно упростилась. Нечисть, избегая ударов разящего меча, пыталась забраться повыше, применяла различные отвлекающие маневры и финты, но реакция у Сутолокиной оказалась отменной, а конь по маневренности значительно превосходил все типы летающей нечисти. Наконец в воздухе остался только огромный Змей Горыныч, похожий по размерам на грозовую тучу и точь-в-точь как туча бросавший в Сутолокину миллионовольтные разряды. С Горынычем ей пришлось повозиться, потому что он, видать, был ловок в фехтовании на молниях и, кроме того, молнии пыхали аж из всех трех голов. Как только последняя голова была сбита, дракон начал трансформироваться в обычное облако, и из него хлестнул теплый, но тем не менее очень сильный и мокрый дождь…
 «Брр!» — поежилась Сутолокина. Она лежала, привалившись спиной к холодному камню, одетая в самую обычную свою одежду, без меча, коня и иного снаряжения. Дождь лил на самом деле, и Сутолокина уже успела промокнуть как мышь. Ни воинов Перуна, ни демонов, ни нечисти не наблюдалось, хотя небо было затянуто тучей, подозрительно похожей на дракона. Правда, гроза уже ушла на другой конец озера и громыхала там, где-то в районе острова…
 «Ревматизм, радикулит и простуда — вот все, что мне сейчас совершенно необходимо!» — окончательно проснувшись, подумала Сутолокина, а затем бесстрашно стала спускаться с холма по скользкой от дождя тропинке. Дождь поливал ее как из ведра, она несколько раз шлепалась в грязь и, когда наконец добралась до «Светлого озера», выглядела просто ужасно. Однако если бы Тютюка замерил ее характеристики — а он не мог этого сделать, потому что был погружен в пассивно-аккумулирующее состояние, — то с ужасом обнаружил бы, что в зоне озера возник еще один активно-плюсовой объект.




 ЗАМЕНА


 «Тарелка», обнаружив, что Сутолокина потеряла весь минусовой потенциал, немедленно подала сигнал бедствия. Зуубар Култыга снял офицера первого ранга первого уровня Шамбалдыгу с боевого дежурства в околоземном пространстве и приказал ему временно заменить погибшего Дубыгу, вплоть до присылки штатной замены.
 — Здорово! — выведя Тютюку из сна, поприветствовал его Шамбалдыга. — Набрал джоули, сынок?
 — Так точно, — ответил Тютюка, получая экспресс-информацию о том, кто к нему прислан в начальники.
 — Да-а… Накрылся, значит, Дубыга наш? Не рассчитал, стало быть, разгильдяй. Авантюрист, но работал лихо. С бабы этой его уже не соберешь, диссоциировал. Опять же сразу на две сущности угодил, раззява. Уже до Главного дошло. Такое ЧП… Конечно, вещь полезная — две бабы с дьявольщиной в душе, если умело взяться, они тут такого наработают — зальемся мегаджоулями. Другое дело, что меня вот с орбиты сняли, теперь мой участок кому-то другому придется держать, а плюсовики, как на грех, вовсю шуруют. Ночью вот, пока ты в ПАСе был, еще одна баба в активный плюс выскочила. Надо же ведь, полезла в плюсовое пятно на Перунов холм. Спонтанно, понимаешь, зараза, врубила механизм очищения, вылезла в ближний Астрал и начала махать инкоммутантов. Да еще вывела из консервации целую дружину щуров — сто единиц! Еще, слава Сатане, хорошо, что они, эти щуры, энергии не набрали, только на статичное отражающее действие были настроены. Мы с этой стервой еще хлебнем, понимаешь, лиха. Не дай бог, не к ночи будь помянут, чтоб она еще раз туда залезла. Но самое главное — чтоб она от этого Котова подальше была. Я тут записи по бортжурналу проглядел. Вы их на контакт в Астрал выводили?
 — Это я выходил, — пояснил Тютюка, — в оформлении Котова.
 — Ну да, понимаешь… Вот теперь самое главное, чтоб они в ближнем Астрале не встретились. Иначе крышка всей Зоне!
 — Почему?
 — Объясняю: у Котова мощный щур в сорок восьмом предпоколении, волхв Замята.
 — Так он же в Вологодской области…
 — Это плевать, у них скорости сверхсветовые. То, что вы там с Дубыгой зону помех поставили на азимуте норд-ост, это хорошо, но только против спонтанной телепатосвязи. Опять Дубыга энергии пожалел! А ну как эта баба, Сутолокина, понимаешь, узким лучом шуранет? Что тогда? Вот тут твой Дубыга не додумал.
 — Так это ж не ее щур, он ее сигнал принять не сможет.
 — Вот оно — качество обучения! — саркастически усмехнулся Шамбалдыга. — Чего у вас там, на учебном курсе, сдурели? Как тебя Люцифер до стажировки допустил? И об астральном слиянии сущностей ты, салага, конечно, не слыхал ничего, так?
 — Почему? — обиделся Тютюка. — Слышал…
 — Так вот, запомни: при астральном слиянии сущностей щуры обоих уловят, а узкий луч эту вашу зону помех провернет, как штык картонку! К тому же энергетика будет общая и мощность сигнала покрепче. Если щур его примет — линять нам отсюда со страшной силой. Он нас аннигилирует, если подвернемся. Да и в околоземном пространстве шороху наведет.
 — Так это надо, чтоб слияние произошло… — пробубнил пристыженный Тютюка. — А с чего это Сутолокина с Котовым сущности сливать будут?
 — А с того самого. Ты астральный образ Котова с ней сводил? Сводил. И думаешь, что это дело без последствий осталось? А вот хрена тебе! У ней, понимаешь, идеальный Котов в сущности прописался. Конечно, ее и этот абрек Заур отдрючил, и бухгалтер, но хотела-то она Котова! И ежели ее, упаси Сатана, до прямого реального контакта довести, особливо, понимаешь, в активно-плюсовом состоянии, то будет нам абзац с многоточием…
 — И чего делать? — глупо спросил стажер.
 — Я мыслить буду… — важно изрек Шамбалдыга. — Наша работа умственная, торопеж ни к чему. Прикинем, понимаешь, как это хреновое дело пришпандорить… Вот. Значит, первое: плюсовой бабой управлять мы не сможем? Не сможем. Второе: у Котова есть еще Валька Бубуева, которая тоже, считай, что плюсовая. Если он к ней сегодня попадет, она ему процентов двадцать минуса может скинуть. А это уже почти некондиция. Обе телки, которые вместе с Колышкиным и Лбовым шлендали, после того как в морг съездили, в церковь поперлись, заразы. Так зарядились, что дней пять их не проймешь. Сейчас от Котова, как черт, извиняюсь, от ладана, будут бегать… Дурные, конечно, людишки: думают, мы ладана боимся! В общем, надо работать с этими Танями. Причем напирать на естественную. Искусственная не в зачет. Значит, пока Котов с Таньками еще не разошлись, надо их на дачу вести…


* * *

 Действительно, именно в это время Котов и обе Тани, переплыв пролив, выбрались на берег.
 — Бежим к нам на дачу! — крикнула И. — Ну и ливень!
 Хлестало вовсю. Добравшись наконец до задней калитки, Владислав отпустил Тань и вытащил из кармана ключ, неизвестно как туда попавший.
 Охранники, убежденные, что штурмовать дачу в грозу никто не полезет, мирно резались в домино. Сам Август Октябревич уже почивал, и мокрая троица благополучно добралась до комнаты Тани-Е незамеченной.
 — Кайф! — сказала И. — Мир прекрасен, только нужно раздеться.
 — Мне отвернуться? — спросил Котов невинно.
 — Не знаю… — ответила Е, чуть-чуть смущаясь.
 — Запрещаю! — объявила И. — Поскольку он не знает, с кем болтался днем, пусть смотрит на обеих и думает!
 Было полутемно, горел красноватый ночничок, мокрое белье развесили на веревке над обогревателем. Котов поражался полному совпадению у Тань самых мелких деталей: родинок, царапинок, пятнышек. Даже границы загара были совершенно идентичны.
 — Вы — одна и та же женщина… — пробормотал он.
 — Дошло, — хмыкнула Е.
 — Интересно, а чай я тут с кем пил?
 — Чай? — в один голос спросили обе. — С кем-то, но не с нами. Впрочем, надо бы попить, ты прав.
 Нашелся чай, кипятильник и большая кружка. Заварили что-то вроде чифира, добавили сахара и пустили «чару» по кругу.
 — Я балдею… — протянула И. — В голову ударило.
 Они сидели на кровати, прикрыв ноги одеялом и опершись спинами на подушки. Котов был в середине, Тани — по краям. Их мягкие бока грели и возбуждали. «Ну и ну! — внутренне удивлялся Котов. — Рассказать — никто не поверит. Явная чертовщина! Опять сон? Что-то много снов у меня на этой неделе, и от яви не отличишь».
 — Дух пробуждается… — хихикнула И, показывая пальчиком на бугор, неожиданно образовавшийся у ног Котова.
 — Пик Коммунизма, — определила Е, — заснеженная вершина, покорившаяся немногим. Но мы, истинные покорители, не боимся трудностей!
 — И тут привлекли политику! — проворчал Котов с досадой. — Если начнете рассуждать о комсомоле, КПСС и прочем — провалится ваш пик.
 Две озорные руки — левая, принадлежавшая И, и правая — Е, нырнули в пододеяльный мир…
 — Сенсационное научное открытие! — объявила И. — Пик Коммунизма скрывает в себе гигантский сталактит!
 — Сталагмит, — поправила Е, — сталактиты наоборот, растут сверху вниз.
 — Я тоже сейчас займусь спелеологией, — предупредил Котов угрожающе. — Две группы исследователей отправляются на поиски таинственных пещер в джунглях. Одну нашел, вторую — тоже…


* * *

 … Шамбалдыга хмыкнул:
 — Вот так, понимаешь, работать надо. Пускай теперь побесятся как следует. Врубите ему на полную катушку, бабоньки. А он-то вас отблагодарит! Вот Дубыга, упаси Сатана его от Царствия Небесного, никак не мог понять, отчего народишко, то есть здешние реликтовые, больше всего входит в минус? Все он думал, что тут прелюбодейство и пьянство — главные соблазны. На самом деле он потому и сидел все на первом уровне и во втором ранге, что не мог раскумекать, насколько в здешних местах больше грехов от денег. Ведь деньги — это тебе и пьянство, и разврат, и еще хрен знает чего. Но самое главное — даже любое деяние, которое, может, и чисто плюсовое, но ради корысти совершенное, — грех! Ведь учили вас?
 — Дубыга говорил… — промямлил стажер.
 — Вот посмотришь, на сколько у всех минуса прибудет, когда Котов с девками поутру баксами расплатится… А они возьмут, будь уверен. И баб мы по этим долларам на хороший минус вытянем, и грехотонны доставщики на них приличные сделают.
 Просигналила ультрасвязь.
 — Зуубар Култыга. Ну что, Шамбалдыга, врубился?
 — Так точно, поправляю помаленьку. Сынок грамотный, чуть опыту маловато. Штатного не нашел еще?
 — Да найдешь тут, уже на пятый уровень вышли. Все мнутся, всем своих жалко. И все по инстанциям вверх отсылают… Что, тебе объяснять надо?
 — Понятно… А космос не провороните?
 — Ты, товарищ дорогой, за свой участок не волнуйся. Прикрыли соседями, чуть-чуть понапряженнее, но держат. Ты знай держись здесь, на Светлом озере, а остальное у тебя на уме быть не должно…
 — Это понятно, — согласился Шамбалдыга, — мы народ подневольный. Как прикажут, так и пашем. Только ежели что, так почему-то именно с нас джоули вычитают.
 — Ворчун ты старый, — незлобиво заметил Култыга. — Никто с тебя джоули списывать не будет. Все. Конец связи.
 Шамбалдыга крякнул и удовлетворенно сказал:
 — Этот, понимаешь, Зуубар — мужик еще тот. Другой бы на моем месте плюнул на все, а Култыгу подводить жаль. Хрен с ним, подежурю с тобой, пока нормальной замены не будет. А нам надо сейчас Котова дообрабатывать. Давай-ка мы его тоже продублируем да запустим к Сутолокиной.
 — А сущность? — испугался Тютюка. — Вдруг как с Дубыгой получится?
 — Да на хрен там сущность нужна? — хмыкнул Шамбалдыга. — Пойдет как биоробот, полезет к Сутолокиной, а Валька Бубуева их и прищучит!
 — Мы ее сейчас выводить будем?
 — Нет, днем. Сейчас она шибко заряжена…
 — Кто, Валька?
 — Да нет, Сутолокина. Пусть наведенный плюс немного поубавится. Самое время будет…


* * *

 … Август Октябревич Запузырин почувствовал во сне острую, хотя и малую нужду. За окном бушевала гроза, в стекла барабанил крупный дождь, тускло желтевший сквозь ветви деревьев садовый светильник отбрасывал на стены комнаты мятущиеся тени ветвей. «Неужели погода испортится? — с легкой надеждой подумал Запузырин, влезая в шлепанцы. — Неплохо бы. Не так обидно целыми днями в городе сидеть». Запахнув халат, Август Октябревич направился туда, где его ждало успокоение. Путь пролегал мимо комнаты Тани, но Запузырин был настолько сильно озабочен, что даже не прислушался к легким шумам, долетавшим из-за двери. Зато на обратном пути он услышал эти шумы, а также приглушенные голоса…
 — Мистер Котов… — ворковал Танин голос. — Ты красивая, злая и неутомимая горилла.
 — Нет, он — шимпанзе, — возразил точно такой же голос, что произвело на Запузырина несколько странное впечатление: его удивило, что Таня разговаривает, возражая сама себе. Наконец до него дошло и, надо сказать, сильно возмутило, что Котов, перейдя всякие границы приличия, занялся любовью с единственным порядочным человеком в этом доме — его, Запузырина, племянницей. Если бы не было той совсем недавней ночи, когда Котов учинил страшную расправу с людьми Мурата и самим Муратом, то Запузырин не колебался бы ни секунды. Он вызвал бы своих экс-дзержинцев, и те, в лучшем случае, отделали бы наглеца до полусмерти, влили бы ему в глотку пол-литра водки — не пожалели бы для такого случая! — после чего отвезли на шоссе и бросили в кювет. В худшем — а мог быть и такой — незваный гость растворился бы так, как это планировал Запузырин.
 Но Август Октябревич уже знал, с кем имеет дело. Он хорошо запомнил, что сказал Котов: «Вы продали душу дьяволу, так и знайте…» Это было именно то объяснение, которое не решался выдвинуть неверующий Запузырин, вспоминая ужасную ночь, размазанного по стене Мурата и сплющенную машину. Дьявол!
 Август Октябревич прошаркал шлепанцами в свою комнату и закрыл дверь звукоизолирующей шторой. Он не хотел слышать ничего. Забравшись в постель, заснуть, однако, не мог.
 Запузырина терзал сверлящий, вибрирующий в душе и теле страх. Неистовый и непонятный. Это был не какой-нибудь мелкий страшок, а Страх с большой буквы. Запузырин знал: один берет — ему можно дать, и все будет путем; другой не берет, но у него есть за кормой что-нибудь пахучее и грязное; третий совсем чистенький, но он смертен и боится попасть в автокатастрофу, выпасть из окна собственного дома, отравиться грибками; четвертый мог быть совсем бесстрашным, но очень любит жену, детей или тещу. Он знал, как обезопасить себя от этих земных, живых, едящих, пьющих и так далее людей. Атеизм до сего времени, несмотря на регулярные посещения церкви и шестизначные пожертвования, отстегивавшиеся на «храмы Божьи», у Запузырина еще не улетучился. В существование Бога он не верил и очень не хотел убедиться в обратном. Правда, Август Октябревич подстраховывался. Вся его благотворительность до некоторой степени служила не только делу сокрытия доходов от налоговой инспекции, но была и страховым полисом на случай, если атеистическое чутье все-таки обманывает.
 Конечно, даже после гибели Мурата и К° Запузырин уверял себя, что Котов — это просто феномен, экстрасенс, суперкаратист, йог, а все, что Август Октябревич видел своими глазами, есть вполне материалистически объяснимые вещи. Но чем упорнее Запузырин об этом думал, чем настойчивее внедрял в свое сознание эту рациональную идею, тем сильнее становился Страх в его подсознании.
 … Продал душу! Это означало, что все эти благотворительные дела, все сотни тысяч теперь ничего не значат, ничем не помогут. Конечно, пятьдесят два — еще не старость, порох в пороховницах у Запузырина еще был. Лет двадцать пять — тридцать на этом свете у него оставалось, а может, и больше. Но если раньше Августу Октябревичу смерть представлялась страшной прежде всего потому, что могла сопровождаться болью, муками, медленным угасанием и в конце концов полной утратой всех доступных и привычных радостей жизни, то теперь страшила иным. Тем, что она вовсе не смерть, не конец всему, не тьма и тишина, а нечто иное, неведомое и страшное. Сковородки, кипящие котлы, еще что-то, геенна, кажется… Последняя представлялась Запузырину то каким-то чудовищем вроде собаки с огнедышащей головой (видимо, от созвучия слову «гиена»), то чудовищным лавовым озером, кипящим и клокочущим, как яблочное повидло в тазу. И там, в этом озере, Запузырин видел себя погруженным по шею рядом с иными грешниками, орущими благим и самым обычным матом, от вечной боли и досады, что не могут даже сгореть дотла и прекратить свои муки. И полная, абсолютная беззащитность! Ничего нельзя противопоставить: ни молодцов с автоматами, ни кучи денег, ни цистерны коньяка, ни легионы шлюх, ничего! Можно убежать в другую страну, перебраться за океан, можно даже попробовать улететь в космос, но от неизбежного часа не уйдешь и там. О, как бы хотел Запузырин обрести новую веру в историческую правоту марксизма-ленинизма! Как было бы хорошо и просто, если бы там, впереди, за Гранью, не оказалось ничего! Ни рая, ни ада, ни чистилища. А еще лучше, если бы оказалось правдой переселение душ. Например, в будущей жизни можно было перевоплотиться в какую-нибудь птичку, зверька, желательно долгоживущего, несъедобного и не очень вредного. Или в какого-нибудь другого человека — в какую-нибудь бабу, красивую и глупую жену миллионера, вроде, допустим, Марианны из фильма «Богатые тоже плачут»…
 Но образ кипящей лавы, огненной собаки, сковородки и котла был неистребим. Запузырина завертело, затрясло. На уютной египетской кровати, где было столько перетискано секретарш, шлюх, товарищей по партии и прочих безотказных баб, его проняла ледяная дрожь. Словно гроза и ливень ворвались сюда через стекло.
 Запузырин знал еще одно средство победить или хотя бы приглушить страх: взять в руки оружие. Он слез с кровати, достал из ящика стола парабеллум, оттянув затвор, дослал патрон. В кого только посылать пулю? Одного движения пальца достаточно, чтобы убить человека. Сделать холодным и неподвижным тело, погасить все мысли, мечты, надежды, которые связаны с жизнью и этим светом. Впрочем, этим же движением пальца можно избавиться от всех болезней и обид, душевных скорбей и забот земных. Но если там, за Гранью, все-таки что-то есть?! И Запузырин вдруг вспомнил, отчетливо вспомнил, как Котов сказал, отдавая пакет с программами: «… Если вас не убьют раньше, чем вы ими воспользуетесь…» Боже, да ведь он и впрямь еще не успел! Значит, еще не поздно! Еще не поздно…
 Последнее, что ощутил Запузырин, был холод. Леденящий холод ствола, приставленного к виску, и холод обжег палец, надавивший на спусковой крючок. Потом все словно взорвалось и вспыхнуло, а затем исчезло…
 Тьма чуть разрядилась, в нос ударила отвратительная вонь, слух уловил вопли и зубовный скрежет. Запузырин шел по странному бесконечному коридору, где не было освещения, только маленькое, не больше копейки, световое пятнышко. Запузырин был гол и бос, у него жутко болела голова, сердце, суставы, вообще все, что могло болеть. Ноги по щиколотку вязли в гадкой, смрадной жиже, какие-то отвратительные насекомые и скользкие, омерзительные гады ползали вокруг, и он вздрагивал от их мерзких прикосновений. Сзади, там, куда он не смел обернуться, кто-то шушукался, хихикал, плевался ему вслед. Сверху капало что-то холодное и едкое, щипало, обжигало и леденило одновременно. И Запузырин не мог остановиться, не мог повернуться и пойти в другую сторону. Тело не повиновалось ему. Кто-то заставлял его идти и идти, вперед и вперед, прямо, никуда не сворачивая. Он шел туда, где маячило светлое пятнышко — яркое, золотистое, манящее… Иногда Запузырину казалось, что оно увеличивается в размерах, и он пытался идти быстрее, пуститься бегом, вприпрыжку, но и тут ему не подчинялись ноги, неуклонно выдерживавшие раз и навсегда заданный кем-то темп шагов. А недостижимое пятнышко, где грезился выход из этой клоаки, все так же манило, притягивало, звало к себе, давало несбыточную надежду. И так — вечно!




 ШАМБАЛДЫГА ЗА РАБОТОЙ


 Ни Котов, ни обе Тани не слышали выстрела, который унес Августа Октябревича. Во-первых, звукоизоляция была хорошая, во-вторых, им было не до этого…
 — Запузырин пошел в Великий ЛАГ, — доложила «тарелка», — десять тысяч триста семьдесят восемь грехотонн, девяносто четыре процента минуса. Доставлен штатно.
 — Нормально сработали, верно? — сказал Шамбалдыга. — Такого лучше всего под самоубийство подводить. Был тут, на этой планетке, понимаешь, один тип, Гитлером звали, так тот, считай на полтора миллиона грехотонн тянул. Если б его кто приложил, так у плюсовиков новый святой появился бы. Ну, архангел по крайней мере. А мы его культурненько под самоубийство — чик! — и все в минусе.
 — Так ведь его же кто-то добивал, — припомнил Тютюка.
 — Добивал, — согласился Шамбалдыга, — но умер он от яда. Пуля его до смерти не прикончила. Так что тот эсэс, который в него стрелял, ни в святые, ни в архангелы не попал.
 — Ловко, пожалуй, — польстил Тютюка.
 — Умеем, — скромно произнес Шамбалдыга, — работа у нас такая. Отвык я от предобработки, как никак тридцать временных единиц, понимаешь, на боевом дежурстве, но, как видишь, не разучился. Утро скоро. Надо, чтоб Котов с Таньками еще порезвился…


* * *

 … В Таниной комнате было жарко и влажно, даже душно, как в Африке. Отдуваясь, Котов распростерся на кровати, а растрепанные Тани прикорнули с двух сторон к его плечам.
 — Теперь вы не будете выяснять, кто оригинал, а кто копия? — не открывая глаз, спросил Котов.
 — Нет, — мурлыкнула И, — это уже несущественно.
 — И все-таки какая-то разница в вас есть. Внутренняя, где-то в душе. Очень хочу понять какая, но пока не могу сказать точно.
 — Интересно, — нахмурилась И. — Значит, нас кто-то продублировал, но дал нам разные души?
 — Именно это и непонятно. Если все, как говорится, по Марксу и материя первична, а дух вторичен, то у вас должно быть идентичное сознание. Абсолютно. А вы похожи на две одинаковые оболочки, начиненные разным содержанием. И я постепенно начинаю вас различать по словам и по манере говорить.
 — У тебя глаз-алмаз, конечно, — согласилась И. — Ты помнишь нашу первую встречу, когда мы были вдвоем с Иркой и ты прогнал хулиганов?
 — Да, помню. А ты что имеешь в виду?
 — Я бы хотела знать, на кого по манерам походила та девушка, на меня или на нее? Ведь ты, Танюшка, помнишь то же, что и я, но там была одна, и задолго до того, как кто-то из нас попал на остров с Котовым.
 — На кого походила та?.. Пожалуй, больше на тебя, — Котов ущипнул И. — Впрочем… Может, я и не прав. Ты так интеллигентно доказывала мне пользу натуризма, что, пожалуй, это, скорее, была она…
 — Вот видишь, значит, разница есть. Мне иногда даже неприятно то, что я говорю, но почему-то хочется сказать. Как будто кто за язык тянет. Полное ощущение двойственности… Заметил, у меня сейчас и язык иной, и, пожалуй, не хуже, чем у нее. Но мне не хочется быть проще!
 — Да со мной то же самое, — махнула рукой Е, — только наоборот. Я хочу быть проще, даже побесстыднее, а не всегда получается.
 — Давайте все-таки будем проще? — предложил Котов. — Не будем ломать голову над психологией, иначе она перейдет в психопатию.
 — Идет! — согласилась Е.
 На борту «тарелки» за них порадовались
 — Хорошо, хорошо! — похвалил действия Тютюки Шамбалдыга. — А то все теория да теория. Дубыга, японский бог, все по теории шпарил, а технику безопасности не соблюдал. Инструкции, понимаешь, они выше всех теорий! Я им сейчас еще пороху в кровь подсыплю. Надо, чтоб они грехом насквозь пропитались, чтоб и капельки чистого не осталось. Секс — он, брат, вещь важная. Но — не единственная. Сейчас мы их еще напиться заставим.
 — Я так же Сутолокину с Пузаковым обрабатывал, — припомнил Тютюка.
 — Ну, тут надо потоньше. Главное — чтоб не допоить до того, когда уже пить не хочется. Пусть они в этом сладость увидят, приятность…
 Владислав поднял голову, поглядел на Тань. Поблекшие, одутловатые, помятые, с размазанной тушью под глазами. Неужели он нашел в них что-то особенное?
 — Помыться тут можно? — спросил он.
 — Туда… — неопределенно махнула рукой И. Е вообще промычала нечто нечленораздельное.
 Котов слез с кровати, отпер дверь, осторожно выглянул в коридор. Было тихо и пусто, только в холле на первом этаже звонко тикали большие настенные часы. Конечно, не слишком прилично ходить по чужой даче в чем мать родила, но одеваться Владиславу не хотелось. Он очень хотел смыть грязь и, попав наконец в просторную, облицованную итальянским кафелем ванную, с наслаждением встал под душ… Без особой щепетильности воспользовался шампунем и мылом, завернулся в огромное махровое полотенце и просушил волосы феном. Освеженный, он всунул ноги в резиновые шлепанцы и вернулся к Таням.
 — С легким паром! поздравила Е. — Теперь мы пойдем.
 Они тоже не стали одеваться и, шушукаясь, зашлепали пятками по коридору. Котов надолго остался один. Плавки давно просохли, он надел их, уселся в кресло перед журнальным столиком. За окном уже не гремело, только тихонько барабанил дождь. Хотелось спать, но ложиться чистым в эту греховную, пропитанную потом, смятую и расхристанную постель было неприятно. Стало тоскливо и противно. Но майка и джинсы были еще сырые, кроссовки и носки надевать лень. «А выпить здесь нет? — подумал Котов. — В конце концов, могли бы за мои труды бутылку поставить…»
 — Правильно подводишь, — одобрил Шамбалдыга, — сперва отвращение, грязь, тоска — а потом спиртяшка!
 — А как мы ему бутылку перебросим? — спросил Тютюка.
 — Можно, конечно, как и Сутолокиной. Но здесь нужно его и девок немного огорошить. Врубай программу «Исполнение желаний», безотказная штука.
 — Прошла программа! — доложил Тютюка.
 — Есть результирующая идея?
 — РИ отсутствует.
 — Как отсутствует, только что была, понимаешь… Дай короткий на побуждение РИ.
 — Есть короткий!
 … Котов зажмурил глаза, откинулся в кресле и вдруг отчетливо представил себе, что если он откроет глаза, то увидит на журнальном столике бутылку настоящего коньяка, не липового, а доподлинно французского «Наполеона»…
 — РИ перешла предел исполнения! — отметил Тютюка. — Принято!
 … Котов открыл глаза и увидел. Да, это был «Наполеон», низкорослая пузатенькая бутылка из темного стекла. «Ерунда, — подумал Владислав, — она здесь и раньше была. Мне почудилось, что ее не было».
 Он опять закрыл глаза. Отчетливо припомнился аромат и вкус «Наполеона». Хорошо бы еще тарелочку с тонко нарезанным лимоном и коробку швейцарского шоколада…
 Котов открыл глаза. Потом сразу закрыл, потому что не поверил увиденному. Рюмки, тарелка с ломтиками лимона, шоколад… «Сейчас открою, и. ничего не будет!» — решил Котов. Действительно, на столе ничего не было. Остался только легкий, еще не улетучившийся запах лимонов. Котов, несмотря на то что ничего не увидел, сильно сомневался, что коньяк, лимоны и шоколад были галлюцинацией. «Нет, тут что-то не так! А ну…»
 На сей раз он нарочно не закрыл глаза, а потому едва пожелал, чтобы все появилось вновь, как его ослепила яркая вспышка. Сразу после этого он увидел прежний натюрморт. Сердце у Котова забилось, ведь он был все-таки немного ученым, а потому не мог равнодушно пройти мимо необъяснимого явления. «Так, только спокойно! Первое: возможно самовнушение. Самое простое объяснение. Надо попробовать на вкус, если это галлюцинация, то конфету я съесть не смогу».
 Однако конфета из прекрасного швейцарского шоколада вполне приятно съелась. «Нет, — рассуждал Владислав, — это не может быть галлюцинацией. А если пожелать что-то еще? Например, то, чего никогда не видел? Что-нибудь такое, что знаю только по названию. Трюфели? Омары? Устрицы в белом вине? Страсбургский пирог?»
 Котов вспомнил еще целую кучу разных блюд, а потом подумал: «Это все из области гастрономии. Фантазии на тему стола, это все одно и то же направление. Может, у меня какая-нибудь тематическая галлюцинация? Хрена ли я в них понимаю, ведь я же не психиатр! Надо попробовать что-то из другой оперы. Например, что-то несъедобное. Какую-нибудь старинную вещь, встречавшуюся в книгах. Скажем, карманные часы „Павел Буре“, серебряные, с крышкой и с цепочкой? Нет, такие мог видеть в кино. А может, монету? Тоже плохо, бывал на выставках, видел фото. Стоп! Точно помню, что ни разу не видел ни одной керенки. Никогда и нигде. Ну-ка, подать сюда сорок рублей керенками!»
 Вновь резанула по глазам яркая вспышка, и Котов увидел на краю стола маленький, примерно пять на шесть сантиметров, прямоугольный листочек бумаги. Котов взял его в руку, рассмотрел, удивился… На одной стороне листка блекло-красным по линяло-зеленым узорам было оттиснуто: «Казначейски знакъ 40 руб.». Имелся ощипанного вида двуглавый орел без корон, скипетра и державы, примерно такой, какого хотели было поначалу предложить в постсоветский герб России. По обе стороны орла было еще два раза оттиснуто: «40 рублей», а ниже шла белым по красному надпись прописью: «Сорокъ рублей». Наконец, в гамом низу листочка было отпечатано: «Обязателенъ къ обращенiю наравнЬ съ кредитными билетами». На обороте узоры были другие, но тоже линяло-зеленые, а поверх них — блекло-красная виньетка, в четырех углах которой стояло: «40», посередине, в верхней половине — «РУБ 40 ЛЕЙ», а в нижней — «ПоддЬлка преслЬдуется закономъ».
 Повертев в руках керенку, Котов сунул ее под бутылку. Нет, он никогда не видел керенок, ни на картинках, ни в кино, ни в музеях. Во всяком случае, припомнить такого факта Котов не мог. Он даже не знал, что керенки выпускались такими квиточками по сорок рублей. Думал увидеть четыре десятки.
 И вообще, в мозгу у него был совсем другой образ керенки, который как-то подсознательно сложился: нечто вроде смеси советского рубля и украинского купона. А этакой бумажонки, вроде крупной почтовой марки, он себе не представлял.
 «Нет, не похоже. Я слишком здраво и логически мыслю, чтобы находиться в состоянии галлюцинации, — убедил себя Котов. — Тут что-то иное. Какой-то скрытый экстрасенсорный эффект? А может, просто сон, вроде того, что я видел с Таней, чаепитием, какими-то бандитами…»
 Котов ущипнул себя за мочку уха. Ничего не исчезло. «Без сомнения, это аномальное явление! Возможно, какая-то зона, реагирующая на мои телепатограммы? А может — контакт с инопланетянами? Или с каким-то иным миром? А что, если спросить их, кто они?..»
 — Объект на связи, — доложила «тарелка», — включился в телепатический диапазон.
 — Ну что, поговорить с ним? — спросил Тютюка.
 — А товарищ Шамбалдыга такой приказ давал, стажер? Не давал. Значит, не надо. Мы ведь, понимаешь ли, не доставщики какие-нибудь. Мы, сынок, предобработчики. У нас и задачи другие, и методика. Котов — мужик умный, его не проведешь… Креститься начнет — ну, тогда объявим, что инопланетяне, а если обойдется, то и нам не след высовываться.
 Креститься Котов не собирался. Во-первых, потому, что не имел такой привычки, а во-вторых, потому, что точно не знал, как это делается. Он знал, что надо сперва коснуться лба, потом — груди, но вот какого плеча касаться потом, правого или левого, — не знал.
 Он сидел перед столиком и думал, пытаясь доискаться причин явления, но все версии были слишком расплывчаты. «Что мы имеем? Реализацию желаний — раз и материализацию предметов — два. Больше ничего фантастического. Первое: желание есть информация. Некто или нечто принимает мою информацию, которую я телепатическим или иным, неизученным и неизвестным науке способом ему посылаю. Обратная связь — материализуется предмет. Из чего? Допустим, из воздуха, в котором есть и азот, и кислород, и углерод, и водород, и микроэлементов всяких хватает. Некто или нечто обладает возможностью формировать предметы из рассеянных атомов или молекул под воздействием полей неизвестной природы. Вероятно, требуется большая энергия. Можно было бы и подсчитать, хотя бы грубо…»
 Котов заинтересовался, что будет, если он пожелает не предмет, а что-нибудь иное. Например, летать! Тихо и плавно, как космонавт в невесомости.
 Вспышки не последовало. Однако Котов почувствовал, что тело его сильно убыло в весе. Он осторожно оттолкнулся ногами от пола и медленно поплыл к потолку. Уперся руками и поплыл вниз… «Стоп, — сказал Котов про себя, — хватит. Это мне пока не нужно». Он вновь обрел вес, уселся в кресло. «Значит, эта штука выполняет все мои желания. Иного объяснения нет!» Котов поглядел в потолок — на побелке виднелся след его пальцев. «Исчезни!» — приказал Котов следу. Мигнула вспышка, и след исчез. «А еще что вы можете, господа? — развеселился Котов. — Ну-ка, перенесите меня к Вале Бубуевой!» Вспышка!
 Валя спокойно спала. Она даже не заметила, что Котова нет. Правда, на лице у нее играла улыбка. Возможно, Котов ей снился. Неожиданная идея посетила Котова: «А может, мне тебе дублера оставить?» И тут же клюнуло: «Вот они откуда взялись! Видимо, там, в комнате, одна Таня хотела спать, а другая — поехать с нами на лодке. То есть, конечно, тогда была одна Таня, но ее натура как бы раздвоилась, а это неведомое поле восприняло ее мысли, сняло копию и перенесло к нам… А та, которая спала, оставалась с ней в телепатическом единстве и ощущала все, что переживала вторая, не вылезая из собственной кровати!» После этого Владиславу еще больше захотелось проверить на себе, как это люди раздваиваются…
 — Будем дублировать? — спросил Тютюка.
 — Можно, — кивнул Шамбалдыга, — все одно нам второй нужен. Только вот сущность матрицировать не надо. Пусть второй будет попроще. Пусть спит себе с Валентиной. Ну и одежку ему продублируй, сухонькую…
 Вспышка! Котов увидел себя со стороны в объятиях Вали, которая не заметила возникновения второго Котова так же, как и отсутствия первого.
 На стуле появились штаны и майка, на полу — кроссовки и носки. Владислав тронул джинсы — они были совершенно сухие.
 «Что-то новенькое, — удивился он, — ведь я об этом не думал. Значит, кто-то всем этим управляет, вносит коррективы. Интересно, кто?»
 Однако решил, что пора перемещаться обратно, к Таням. Новая вспышка — и он очутился в том же кресле перед столиком с бутылкой, лимонами и шоколадом. Девушек по-прежнему не было. «Ну, совсем замылись, — подумал Котов. — Любопытно, удивятся они всему, что на столе? Ну-ка, добавлю-ка я еще чего-нибудь! Шампанское — есть! Так. Ананас… Готово! Бананов штук двадцать! Сделано. Персики, абрикосы, груши, яблоки. Виноград… вроде бы еще не сезон, но… О, и это сделали! А может, раз виноград, то и мандарины можете, и апельсины? Понятно, здесь сезонных проблем нет. Стол маловат. Можно второй?»
 Стол появился, и Котов водрузил на него торт, пирожные разных сортов, бутылку ликера. Как раз в это время в коридоре послышались шаги и в дверь проскользнули одна за другой обе Тани.
 — С легким паром! — приветствовал их Котов. — Позвольте предложить легкий ужин?
 Тани немного остолбенели. Одна была в халатике, другая замотана в полотенце, и это полотенце просто упало на пол. Таня-И подобрала его, но глаза ее были устремлены на яства.
 — Откуда это? — спросила Е.
 — Подарок доблестных союзников, — ухмыльнулся Котов. — А вам не все равно? Допустим, что я позвонил своим поставщикам и мне через тридцать минут все доставили на личном вертолете.
 — Это за то время, пока мы были в ванной? — Глаза у Е округлились.
 Таня-И была реалистичнее:
 — Ни один вертолет в грозу не полетит. Наверняка из дядюшкиных подвалов. Хотя… Сколько же он за все содрал?
 — Вас это не должно беспокоить, — галантно возразил Котов, — вы подарили мне такую ночь и такой день, что я их буду помнить всю жизнь. Чудо — за чудо!
 — Вообще-то, чудо — это ты, — усмехнулась И. — Не думаю, что в мире найдется хотя бы один мужчина, который сравнится с тобой по потенции. Тебя нужно занести в книгу Гиннеса.
 — Тогда считайте мой стол легким дополнением к предыдущему чуду. С вашего разрешения, я открываю шампанское, миледи!
 Котов умело и элегантно, как профессиональный официант, добыл шампанское из ведерка со льдом, несколькими ловкими движениями распечатал его, не пролив ни капли, распределил по высоким фужерам, которые были сотворены им уже после прихода Тань незаметно для их глаз.
 — За то, чтоб наша жизнь была полной и насыщенной, чтобы мы не жалели о том, что родились на свет в этой стране, где вроде бы всего много, но на всех почему-то не хватает! — высокопарно провозгласил Котов.
 Благородная пена тихонько шипела, пузырьки, лопаясь, выбрасывали вверх микроскопические капельки. Фужеры, поднятые на уровень глаз, сошлись в одну точку, соприкоснулись.
 — До дна! — предупредил Котов, опрокидывая бокал. Тани не стали нарушать этого условия.
 — Сколько всего! — откровенно ослепленная великолепием, пробормотала Е. — И виноград, и персики… Но мандарины! Ведь они к зиме созревают…
 — Ничего, они и летом неплохо съедаются.
 — А мы ведь все не съедим, — сказала И, — ты перестарался.
 — Ничего, не обеднею, — отмахнулся Владислав. — Ешьте, сколько сможете.
 — А я бы еще шампанского выпила… — Таня-И склонила голову набок, полотенце чуть сползло.
 — Хочешь, подарю тебе халатик? — предложил Котов. — Такой же, как у нее?
 — Давай… Мы ведь одинаковые, а халат только один.
 Котов мысленно приказал непонятным силам положить пакет с халатом между своей спиной и спинкой кресла. Уже через секунду спина его ощутила скользкий холодок от полиэтилена. Он достал халат и преподнес И.
 Та распечатала пакет, накинула халатик, запахнулась…
 — Ой, прямо как на меня сшит… То есть погоди-ка… Ведь тот, что на ней, я сама шила…
 — Да-а, — подтвердила Е, — он не покупной… Где-то прошлым летом я… или она, уж не знаю кто, но сшила этот халат. Сама выкройки делала, сама кроила… По себе.
 — Странные вы, девочки! Тому, что сами раздвоились, вы удивлялись недолго, а вот халатик вас озадачит на полгода.
 — Но халат был один, — упрямо сказала И, — раздвоилось только то, что было на острове.
 — Выпьем для ясности, — предложил Котов. — А то шампанское выдохнется… За то, чтобы все необъясненное и необъяснимое никогда нас не огорчало, а только радовало!
 Звякнули бокалы, золотистый напиток разлил по телам веселость и легкость.
 — И персики — чудо! — сказала И. — И вообще — все чудесно! Ты — чудо, Котов. Хотя, наверное, большой жулик. Потому что только очень большие жулики могут в июле доставать сорта винограда, которые собирают в октябре, мандарины, которые…
 — А может, я волшебник? — прищурился Котов. — Хотите, подарю каждой все, что она больше всего желает?
 — Прямо сейчас? — в один голос удивились Тани.
 — Именно! Вот пусть каждая загадает, а я попытаюсь это уловить…
 Котов решил поставить эксперимент. Он хотел выяснить, какими еще возможностями обладает та сила, которая ему помогает. И потому пожелал узнать, что загадали девушки. Ответ пришел мгновенно. Желания оказались идентичными и примитивными: обе Тани хотели получить по букету ярко-алых роз, по большой хрустальной вазе для этих роз, по флакону французских духов «Шанель №5» и по золотому колечку с маленькими бриллиантами. Котов так отчетливо увидел все эти вещи, что ему даже на секунду показалось, будто они уже появились.
 Впрочем, едва Котов дал соответствующую команду, как блеснула очередная вспышка и все возникло на столе: и вазы с розами, и упаковки с духами, и колечки в маленьких коробочках, внутри отделанных красным бархатом…
 — Ой… — сказала И растерянно. — Это и правда волшебство!
 — А как ты угадал? — спросила Е.
 — По фамилии, — усмехнулся Котов, — вы же Хрусталевы — значит, хрусталь. Розы — потому что они означают любовь, а красные — потому что наша любовь страстная. Колечки — символ соединения, с бриллиантами — потому что вы у меня бриллиантовые…
 — А «Шанель»?
 — Ну, это совсем просто. Каждая женщина хочет иметь «Шанель № 5»!
 Они засмеялись. Теперь им было все равно, как Котов угадал и откуда все это взялось. Шампанское ударило в головы, а Владислав разливал коньяк в маленькие рюмки.
 — Обычно женщин напаивают перед тем, как… — Таня-И произнесла совсем простое русское слово, будто всю жизнь прожила в общежитии маляров-штукатуров. — А ты все делаешь наоборот!
 — Это вы сделали наоборот, — возразил Котов, — и потом — кто вам сказал, что это уже «после того»? Можем мы позволить себе обеденный перерыв?
 Они уже не спросили, откуда взялись чашки с горячим черным кофе, хотя Котов сотворил его прямо у них на глазах. В кофе добавили ликера и начали есть пирожные. Котов напоследок угостил девушек мороженым с дольками ананаса. Потом он отнес их, размякших, отяжелевших, одуревших и абсолютно покорных, на свежезастеленную кровать.
 Солнце уже вовсю светило, когда Котов наконец начал ненавидеть партнерш и переходить грань.
 — Стоп! — сказал Шамбалдыга, когда Котов взялся пороть Тань ремнем. — Эдак ты их прибьешь, пожалуй. Рано, рано! Они еще пожить должны. Грехотонны наработать. Да и у самого еще маловато. Отбой!
 Команда прошла, и Котов растянулся рядом с Танями. Все трое провалились в черноту глубокого сна.




 УТРО СУТОЛОКИНОЙ


 Александра Кузьминична, конечно, проспала завтрак и проснулась только к полудню. Но все равно она восприняла окружающий мир так, как его воспринимают те, кто просыпается свежим ранним утром и видит в розоватых лучах солнца какую-то скрытую надежду на нечто прекрасное, хотя и загадочное.
 Сутолокина плохо помнила вчерашний вечер и ночь. Как улеглась спать? Каким образом вообще смогла добраться до дома отдыха с Перуновой горы? Именно так отпечаталось у нее в мозгу название того места, где она побывала и увидела свой странный сон. Впрочем, был ли это сон? Сметчица полагала, что да, сон, и ничего более. Однако Великая Женщина, которой Сутолокина себя ощущала там, на горе, была убеждена в том, что ее битва была реальностью… Эта Великая Женщина вселилась в ее сущность и постепенно вытесняла все глупое и суетное. Александра Кузьминична ощущала необыкновенный подъем и избыток сил, которые ей хотелось применить на общее благо, хотя о конкретном применении своей энергии она пока не думала.
 Встав с постели и сделав несколько физических упражнений, что было само по себе удивительно, ибо Сутолокина не делала зарядки со времен рождения первой дочери, Александра Кузьминична подошла к зеркалу. Тут ее ожидало важное и весьма радостное открытие.
 С лица исчезли следы неудачного сражения с Пузаковой. Более того, Сутолокина обнаружила, что лицо ее вообще выглядит как-то по-иному, совсем не так заезженно и устало, как прежде. Оно приобрело неуловимые новые черты, значительное число морщинок исчезло, пропали какие-то пупырышки и бородавочки, цвет лица стал более приятным, а кроме того, испарилось общее впечатление растрепанности, затюканности и неуверенности. Когда же Александра Кузьминична еще и причесалась, толково, в меру подкрасилась и припудрилась, то стала еще более привлекательной.
 Однако Сутолокину это ничуть не смутило. Точнее, не заставило восторгаться. Она лишь отметила, что выглядит нормально, как будто всю жизнь была на сто процентов уверена в своей красоте. Да и вообще она не почувствовала никакого желания немедленно употребить свою неотразимость в корыстных целях. Александра Кузьминична ощутила, что создана для чего-то более высокого, чем простое охмурение холостых мужиков и уж тем более — увода мужиков женатых. Пока это Предназначение ей еще не было ясно. Но в том, что таковое есть, и в том, то оно высокое и чистое, Сутолокина не сомневалась.
 Поэтому она не удивилась, что, проснувшись, не ощущала никаких реальных или самовнушенных недомоганий, которые ее донимали по приезде. Между тем она знала старую поговорку: «Если вам за сорок и утром у вас ничего не болит, это значит, что вы умерли». Но в своем реальном существовании Сутолокина была убеждена прочно.
 Еще более предвещало грядущие великие дела то, что Александра Кузьминична не обожглась утюгом, когда гладила платье, и не опрокинула стул с выстиранной одеждой. Впрочем, сегодня это было в порядке вещей, хотя вчера воспринималось бы как сенсация или нежданный подарок судьбы.
 Наконец, самым неожиданным было то, что Сутолокина ни на кого не злилась. Даже на себя! Она не испытывала и чувства вины, словно бы ее тоже кто-то простил, как она простила чету Пузаковых. Она искренне желала им добра и восстановления мира, но никаких комплексов и раскаяний не ощущала.
 К Котову у нее было чувство особое. Шамбалдыга оказался прав: в ее душе прописался идеальный Котов. Но такой Котов никаких сексуальных вожделений у Александры Кузьминичны не вызывал. Она лишь ощущала стремление походить на свой идеал и не уступать ему в положительных качествах. Чувство это было аналогично тому, что некогда царило в душе юной пионерки Саши Ивановой, когда она то ли в четвертом, то ли в пятом классе очень хотела быть похожей на дедушку Ленина.
 Тем не менее все, о чем думала Сутолокина, было связано с идеалами добра, красоты и милосердия. Старинными, так сказать, общечеловеческими ценностями, близкими к тем, что исповедуют все мировые, региональные и локальные религии, ибо ни один дурак в мире еще не объявил себя любителем зла. Правда, есть, говорят, сатанисты, но они, как представляется, больше выпендриваются, чем верят в то, что проповедуют. Во всяком случае, когда по отношению к ним творят пакости, они испытывают точно такие же отрицательные эмоции, как все другие.
 Итак, Сутолокина, готовая творить добро, вышла из своего номера и спустилась вниз. Навстречу ей попалась усталая, но довольная Валя Бубуева.
 У Вали утро началось раньше, чем у Сутолокиной. Началось, естественно, с Котова, точнее — с Котова-2, ибо оригинал и по сей момент еще дрых вместе с Танями. Котов-2 был дистанционно управляемым биороботом, неспособным действовать самостоятельно. Поэтому, хотя «тарелка» добросовестно руководила им согласно программе, составленной Шамбалдыгой, Валя была чуть-чуть разочарована. Главным образом тем, что Котов-2 говорил ей уже известные слова, да и действия его не отличались особым разнообразием.
 Котов-2 ушел купаться. Его заставили переплыть озеро и улечься загорать в бухточке, где Котов-1 в свое время встретил Таню-И. С этого момента функции по управлению биороботом сильно упростились и требовали от «тарелки» столько же интеллекта, сколько требует процесс жарки мяса на вертеле. «Тарелка» пять минут держала Котова-2 в положении на спине, пять — на животе, пять — на правом боку и пять — на левом.
 Валя же пошла на работу и на крыльце встретила Сутолокину.
 — Добрый день, — улыбнулась ей Сутолокина и сказала первое, что пришло в голову:
 — Вы сегодня просто очаровательны, Валечка! Вы всегда симпатичны, но сегодня — особенно!
 — Спасибо… — пробормотала Бубуева, похлопав глазами. Впрочем, последнее было связано не с комплиментом, который ей отпустила Александра Кузьминична, а с внешним видом Сутолокиной. «Как она похорошела!» — белой завистью позавидовала Валя. Дело было не только в лице. Сутолокина шла горделивой и уверенной походкой кинозвезды, заработавшей штук пять «Оскаров». Когда Валя прошла в корпус, Сутолокина заметила, что на крыльце чего-то не хватает. Не хватало старичков-шахматистов. Черные и белые фигуры были расставлены в исходных позициях, но никто не пытался продолжать разбор классических партий гениев шахматной мысли.
 — А где же наши гроссмейстеры? — спросила Сутолокина у стариков Агаповых, сидевших в теньке на скамеечке.
 Ответил Дмитрий Константинович:
 — Да они вчера с чего-то собрались и уехали. То ли телеграмму получили, то ли еще чего.
 — Небось помер кто-нибудь, — предположила Нина Васильевна. — Морят нас, ветеранов, морят… Специально, по указке ЦРУ!
 — Да кому мы нужны? — отмахнулся дед. — Мы уж все пережили, что могли. И чего я в восьмидесятом не помер, а? Такой инфаркт был обширный! А после — как назло, ничего такого. Вылечило Четвертое Главное…
 — Будет тебе ныть-то! — проворчала бабка. — Коммунист ты или тряпка? Держись! Даже смерть должна быть партийной работой!
 — Ну, да… На том свете тоже, поди, и взносы платят, и собрания устраивают… Вот ведь нутром чую.
 — Насчет того света — это буржуазные сказки. И нечего тебе ехидничать. Мягкотелость проявляешь, Агапов, к оппортунизму скатываешься.
 — Нет, — еще раз вздохнул дед, — вовремя надо помирать, вовремя… Тем, кто в семидесятые помер, больше всего завидую. Какая жизнь была! Помнишь этого Позднякова? Ну, инструктора? Помнишь? Какие похороны были! Сам Косогребов выступал! Салют из автоматов дали. Везли на пушке.
 — Тогда помирать не хотелось, потому что уж очень все хорошо было. Пить, правда, много приходилось.
 — Не без того… — повеселел Дмитрий Константинович. — Бывало, Косогребов нас на природу вывозил. Банька, рыбалка, ушица… А то и на охоту брал. Шашлычки из свежатинки! Зав. сектором учета был по ним спец. И куда все ушло?
 — Зато вам есть что вспомнить, — сказала Сутолокина, — а торопиться умирать не надо. Жизнь сама по себе — это разве не радость?
 И Сутолокина пошла по дорожке. Нина Васильевна растроганно посмотрела ей вслед, а затем объявила:
 — Пойдем, старый хрыч, и правда, по лесу, что ли, пройдемся. Ничего тут не высидишь, а дни-то уходят!
 — Пойдем, — согласился Дмитрий Константинович. — Какая славная женщина! Ничего вроде бы особенного не сказала, а жить захотелось.
 Они встали с лавочки и двинулись к лесу.
 — Внимание! — тревожно завопила «тарелка». — Два возможных объекта поражены активным плюсом!
 — Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! — озабоченно вскричал Шамбалдыга. — Началось! Надо срочно вводить в дело Котова-2! Только он может ее как-то ослабить, а Вальку придется чуть-чуть попозже выпустить. О дьявол, сколько народу из лесу поперло! Ведь она сейчас всех плюсом облучит!
 Тютюка прекратил прожарку Котова-2 и велел ему плыть обратно через озеро. Дистанционно управляемый биоробот переплыл, оделся и пошел точно навстречу Сутолокиной.
 — Боевая тревога! — заверещала «тарелка». — По азимуту тридцать семь, дальность шестьсот группа плюсовиков в количестве шести единиц.
 — Тютюка, работай один! Выхожу на перехват!
 — Отставить! — гаркнула ультрасвязь. — Это Култыга! Шамбалдыга, я тебе приказываю — отставить!
 — Они через мой участок на прорыв идут! — уперся Шамбалдыга. — Там наших только три единицы, у двоих поражения крестами по пятнадцать процентов сущности. Что они против шестерки сделают?
 — По азимуту тридцать восемь, дальность семьсот еще группа! Десять единиц! — выкрикнула «тарелка».
 — Шамбалдыга! Стартуй! — изменил решение Култыга. — Держись, пока сможешь! Води их, как сумеешь, только не допускай прорыва! Через десять минут будет подкрепление! И стажера возьми, все-таки потенциал лишний!
 — Эх, дела! — крякнул Шамбалдыга. — Повоюем сейчас!
 Тютюка испытывал радость и страх. Пылинка с субсветовой скоростью вынеслась за пределы атмосферы, развернулась в нормальные линейные размеры, завернулась в двухслойную защиту, ощетинилась искровыми излучателями.
 — Залп! — орала «тарелка».
 — Попадание!
 Тютюка до этого видел лишь учебные бои. Там, если не удавалось всадить искру в цель, инструктор лишь объявлял: «Контрольное время на поражение вышло. Тютюка, вы аннигилированы! Оценка — неуд!» Здесь аннигилировать могли по-настоящему.
 — Балага! Забора! Мугура! — вызывал Шамбалдыга. — Идите на десятку! Шестерку мне! Побольше маневра! Держитесь, сейчас подкрепление будет!
 Шамбалдыга и Тютюка, окруженные двухслойной защитой аппарата, сжавшись в зеленые ежи размером с футбольный мяч и образовав единое целое с энергосистемой тарелки, совершали маневры, которые даже в страшных снах не снились ни космонавтам, ни летчикам-истребителям. А вокруг них столь же немыслимые виражи выписывали аппараты плюсовиков: белесые облакоподобные образования, вроде бы безобидные и эфемерные, но на деле смертельно опасные для минус-астральных субъектов.
 Изредка по воле Шамбалдыги «тарелка» выбрасывала длинную зеленоватую искру, уносившуюся в направлении плюсовиков. Облака, казавшиеся полупрозрачными, сгущались в яркие, тугие шары, искра сворачивалась в спираль, закольцовывалась и рассыпалась на искорки. В ответ плюсовики выстреливали белым крестом, он мчался сначала куда-то в сторону и вдруг оказывался совсем рядом, налетал на иглы ежа, дробился на белые блестки и исчезал.
 — Энергию! Энергию берегите! — орал Шамбалдыга. — Ага! Молодец Забора! Есть второй!
 Зеленая искра перечеркнула облако, не сумевшее отразить удар, и облако ослепительно засветилось, словно бы загорелось внутри, а затем мгновенно исчезло.
 — Энергия аннигиляции принята! — выкрикнула «тарелка».
 Теперь против Шамбалдыги и Тютюки сражалось пять плюсовиков, а против трех остальных — девять. Но крестов, летевших по самым невообразимым траекториям, становилось все больше.
 — Лупите, лупите! — срывался на визг Шамбалдыга. — Тратьте энергию, понимаешь! А мы подловим… Пуск! Вот она! Третий!
 Еще одно облако вспыхнуло и расплылось, но тут же целая куча крестов обрушилась на мчавшийся вдали зеленый еж. Он лопнул, разошелся в четырех направлениях, но каждый из этих кусков еще раз попал под удар и, вспыхнув оранжево-алым, исчез.
 — Мугуру накрыли… Ну, я вам!
 — Снят один слой защиты, опасно! — прокомментировала «тарелка». Действия Шамбалдыги ей не нравились.
 Мощная искра, значительно больше прежних, поразила еще одного плюсовика.
 — Разделение аппарата! — скомандовал Шамбалдыга. — Держи этих двоих, не стреляй, всю энергию на защиту. Уводи их по азимуту семьдесят один, кривизна двадцать семь! Дуй!
 Тютюка, выражаясь по-земному, сильно волновался. В связке с мудрым и опытным офицером он чувствовал себя защищенным, а тут — одному против двоих. Хотя по яркости крестов можно было определить, что оставшиеся два плюсовика не самые сильные, все же они вовсю лупили по усиленной защите. Вокруг ведомой Тютюкой «полутарелки» искрилось облако из блесток от рассыпавшихся крестов. Закуклившись вновь в двойную защиту, Тютюка точно выполнял приказ.
 — Есть! — завопил стажер. — Попал! Пробил!
 — С почином тебя, сынок! — поздравил по ультрасвязи Зуубар Култыга. — Молодец! Присоединяйся к Шамбалдыге. Плюсовики уходят.
 Через двадцать секунд Тютюка проскользнул обратно в субастрал. Плюсовики уже покинули район боя, потому что вокруг вилось минимум двадцать ежей. Половины «тарелки» состыковались, и Шамбалдыга похвалил Тютюку:
 — Хорошо сработал, вовремя. На прощание, так сказать. Очень я, понимаешь, боялся, что начнешь искрить с перепугу, все раскидаешь и голым останешься. Тут они бы тебя и закрестили. А так — молодец, прищучил плюсовичка. Это, брат, большое дело: на стажировке — и уже отличился.
 — Рано трубить в фанфары! — вмешался Култыга из своего «прекрасного далека». — Спасибо, конечно, за помощь, но надо возвращаться в зону.
 «Тарелка» выскользнула в материальный мир, опять свернулась в пылинку и пошла на посадку.
 — Ну и дела! — вздохнул Шамбалдыга, когда на прозрачном экране возникла световая карта зоны вокруг Светлого озера. — Смотри, вон Сутолокина — белая точка, а вокруг нее — плюсовой купол. А вот мелочь, пораженная плюсом. Подсчет!
 — Сорок пять единиц.
 — Бой-то всего двадцать минут продолжался, — посетовал Шамбалдыга, — всего! А сколько эта стерва уже наворочала! Где Котов-2?
 «Тарелка» показала красную точку далеко в лесу, за воротами дома отдыха.
 Шамбалдыга выругался:
 — Ангел тебя побери! Он, дуралей, так и попилил мимо нее, как мы послали… Неуправляемый, можно сказать, на автопилоте. Хорошо еще, что под машину не попал.
 — Ну и что? — удивился Тютюка. — Какая разница? Это ж не оригинал…
 — Только врачи и милиция об этом не знают. Они запишут, что Котов Владислав Игнатьевич погиб в ДТП, а тут наш, настоящий Котов явится. Представляешь ситуэйшен? Вот так, понимаешь… Ну ладно, давай ему команду на возвратное движение.
 — Есть! — Тютюка подал команду, увидел, как отметка, изображавшая Котова-2, стала перемещаться в обратном направлении, и доложил:
 — Котов-2, судя по траектории, прошел через плюсовой купол Сутолокиной. Он-то как, не поражен плюсом?
 — В нем же сущности нет, — отмахнулся Шамбалдыга, — ничего с ним не станется. Будем дистанционно работать, чтоб не получить поражение.
 — Дистанция великовата будет. Прохождение сигнала затруднится.
 — Набросим мощность, попробуем отстроиться от помех. Конечно, трудненько будет, но за то ведь нам и джоули идут, чтоб работали… Ну а пока Котов-2 передвигается, давай Котова-1 разбудим. Пусть девок долларами обсыплет и запузыринские останки приберет. Он уже нормально работает, почти как кадровый…
 — А могут его в кадры забрать?
 — Попробуем довести. Если через Зуубара, Ужута и Люцифера протянем до Главного — зачислят. Сейчас отбор строгий. После того как в прошлом году Умаал прокололся с одним президентом благотворительного фонда, ужесточили… Но если сочтут возможным — это премия будь здоров!


* * *

 … Котов проснулся. Голова не болела, но к женщинам, лежавшим около него, он чувствовал сильное отвращение и презрение. «За удовольствие надо платить…» Последнюю мысль подсказал Тютюка коротким импульсом. Этот же импульс заставил Котова вспомнить о том, что вчера все его желания исполнялись. «А что, если подарить им миллион долларов?» — подумал Котов. Ему было просто интересно: получится или нет?
 — Какими будем выдавать? — спросил Тютюка. — Сотенными?
 — Можно… Это не суть важно. Ну давай сто пачек по сто сотенных.
 Котов не заметил, что вспышка появилась позже, чем накануне, но когда на полу у кровати возник брикет из зеленых бумажек, немного удивился. «Фальшивые?» Взял одну пачку, открыл, поглядел, попробовал, пошуршал… Номера не совпадали, в бумагу были впечатаны какие-то волоски, водяные знаки на месте, бумага похрустывала — вроде все нормально. Котов приказал пачке заклеиться, поглядел на брикет и подумал, что не худо бы уложить его в красивую, оклеенную алым бархатом коробку и обвязать розовой широкой лентой с бантом-розочкой. «Еще подерутся, если будет только одна! — хмыкнул про себя Котов. — А ну, давай второй такой же ящик и с той же начинкой!»
 Появилась еще одна коробка с лентой и бантом. Котов ухмыльнулся, попробовал на вес, сравнил с первой, и даже смотреть не стал, что внутри. Он уже уверовал в безотказность всемогущей силы, которая ему помогала.
 Владислав сходил под душ, а затем, удивившись, что вчера ему не пришло в голову попросить тайную силу выстирать и высушить одежду, приказал это сделать сейчас. Уже выходя из комнаты, он почему-то решил, что надо оставить девушкам прощальную записку. Эта мысль реализовалась в виде двух огромных настенных календарей, на каждом из которых была изображена Таня в обнаженном виде, на уровне бедер прикрытая поперечной надписью на английском и русском языках: «Благодарим за покупку!»
 После этого Котов хотел было сразу перенестись к себе в номер, но почему-то зашагал к кабинету Запузырина. Тютюка постарался, вовремя стрельнув коротким импульсом.
 Дверь открылась по первому желанию Котова, хотя была заперта на два замка и прикрыта звукоизолирующей шторкой. Котов прошел дальше, в спальню, и увидел на полу полузасохшую лужу крови и труп Запузырина с головой, пробитой навылет… В закоченелой ладони был зажат парабеллум, а в нескольких метрах от тела веселенько поблескивала стреляная гильза.
 Котову стало неприятно. Хотя Запузырина ему было ни чуточки не жалко и в мертвом виде он был намного безопаснее, чем в живом, но все-таки инстинкты у Владислава еще проявлялись. И подсознательно он пожелал, чтобы Запузырин, следы крови и вообще все, связанное с убийством или самоубийством, — Котов не был криминалистом и не мог сделать точное заключение — исчезло…


* * *

 — Уф-ф! — облегченно вздохнул Шамбалдыга. — Молодец, Тютюка, вовремя стегнул коротким. Я ведь засек, что у него уже наклевывалось желание оживить…
 — А такая команда прошла бы?
 — Нет, конечно, не прошла бы. Возврат из Астрала, тем более из Великого ЛАГа может только сам Сатана санкционировать.
 — А чего тогда волноваться?
 — Ну, тогда пришлось бы искусственного Запузырина создавать. Вроде Котова-2, только посложнее. Может, даже какую-то сущность в него заряжать.
 — Почему?
 — А потому, что если бы Котов усек неисполнение команды, то мог бы сообразить, хотя бы по наитию, что имеет дело не с физическим явлением и не с инопланетянами. Ну, короче, понимаешь, он испугаться мог. А то с дурной головы и в церковь кинуться или еще куда. Поплюсоветь, в общем. Теперь Запузырина нет, он исчез. Это хорошо. Надо только, чтобы секретарь его и все прочие как можно дольше ничего не знали, а еще лучше, чтоб считали, что все в норме. На курорт уехал, на Гавайи. Или в Майами-бич. Вот так, понимаешь.


* * *

 Котов сел в запузыринское кресло, вытянул ноги и уложил их на стол по американскому обычаю времен Дальнего Запада. На секунду, всего на секунду он представил себе, как хорошо быть таким, как Запузырин, или вообще просто быть Запузыриным…
 — Вспышка! — вскрикнул Тютюка.
 — Спокойно, спокойно… — пробормотал Шамбалдыга. — Ничего нештатного. Трансформация внешнего облика, только и всего. Сейчас он сообразит, выйдет из образа, вернется в свою шкуру…
 Котов поднял глаза на зеркало, висевшее на стене. Сначала он подумал, что сходит с ума или произошло нечто ужасное. Там, в зеркале, отражался Запузырин, живой и здоровый, в халате, но без дыр в голове. Котов остолбенело глядел в зеркало, не соображая, что видит самого себя. Но когда он пошевелил рукой, Запузырин в зеркале тоже пошевелился. Минуту-две Котов разглядывал то отражение, то свое тело, руки, ноги. Запузырин! Он превратился в Запузырина! Но только внешне. Сущность, то есть душа, у него оставалась своя. Котов усмехнулся и приказал вернуть себе прежний облик. Это было исполнено мгновенно.
 — Ну вот, даже раньше, чем я думал… — произнес с облегчением Шамбалдыга. — Хотя… Наверно, это может ему пригодиться. И нам — тоже. Ух, сколько он сейчас сможет грехотонн набрать! Ну-ка, стажер, долбани его еще парой коротких!
 Котов откинулся в кресле. «Так, что из этого следует? А из этого следует, что я могу быть попеременно то Котовым, то Запузыриным — прямо как доктор Джекил и мистер Хайд. А могу, наверно, и сразу обоих сделать. Ведь смог же я второго себя к Вальке Бубуевой подложить! И наверно, могу вообще в кого угодно превратиться… Вот это да!»
 — Ну у него и мысли… — удивился видавший виды Шамбалдыга.
 — Хочет сразу всего, но не знает, что выбрать.
 — Но если выберет — может наделать делов! Это, понимаешь, не здорово. Вот, например, мыслишка — сделать весь мир богатым и счастливым. Ничего замах, а? Нормально! А эта? Вселиться в президента и возродить Великую Россию! Каково! Так… Полная экологическая очистка планеты, всеобщее разоружение, погашение инстинктов разрушения и убийства, примирение всех наций… Да-а! И это при том, что наш Котов — минусовой! Ну вот это еще ничего: улететь в Америку, начать там мощный бизнес и разорить всех капиталистов. А вот самая страшная: управлять миром с помощью собственных мыслей. Еще раз такое мелькнет — глуши сразу! Надо его на что-нибудь попроще направить, а то он, сукин сын, Великое Равновесие нарушит! Пусть куда-нибудь переместиться захочет. Только не в прошлое!
 — У него есть такой вектор, — заметил Тютюка. — Но можно ведь с блокировкой…
 — Знаем мы, как эта блокировка срабатывает. Хреново! И Дубыга тому пример. Конечно, если он к фараонам или там римлянам попрет, еще ничего. А если его в застойные времена утянет?
 — А в будущее?
 — Это пусть, только надо потом приглядывать, чтобы он дальше, 2029 года не влетел. Согласно «Книге Судеб».
 — У него там чего, естественная смерть записана?
 — Точно. Вообще-то просчитанных альтернатив много, но 2029 год — это уж финиш.
 — Ждать-то еще сколько! — разочарованно протянул Тюткжа. — Мы тут стараемся, минус поднимаем, а ему еще жить да жить…
 Шамбалдыга усмехнулся:
 — Молодо-зелено! Я тебе еще раз говорю: мы не доставщики, мы предобработчики. Они только готовое берут, ну, может, еще чуть-чуть грехотонн добавляют для плана. А мы сущность готовим, соблазняем, выражаясь по-местному. Это, понимаешь, разница. Конечно, можно было бы его прямо сейчас сдать. Но это неразумно, недальновидно. Сдадим, а кто зло творить будет? А тут тридцать семь лет впереди. Сколько он минуса произведет? То-то. Поэтому у нас главная задача — провести его через эти тридцать семь лет так, чтобы он ни процента минуса не потерял, ни грехотонны не сбросил. Конечно, программу «Исполнение желаний» мы скоро вырубим, но прежде все-таки заставим его поработать…
 Котов вновь принял облик Запузырина, открыл гардероб, надел свежую рубашку, галстук, бежевый костюм. Сунул в дипломат пакет с прорывными программами и позвонил секретарю в «свой», то есть запузыринский офис.
 — Закажите мне билет на ближайший рейс Москва — Париж. Через двадцать минут приеду.
 — Что он придумал? — недоуменно спросил Тютюка. — Зачем это? Ведь может хоть через секунду быть в Париже.
 — Это он Запузырину собирается официальную смерть от автомобильной катастрофы устроить. И одновременно уничтожить пакет с программами, — расшифровал мысли Котова Шамбалдыга. — Смотри-ка, он уже пять процентов минуса потерял! Что-то неладное!
 — Но Париж-то ему зачем?
 — Для прикрытия. Сейчас выедет за ворота, промчится по шоссе к мосту, где угробились Колышкин и Лбов, оставит в машине манекен Запузырина, а сам переместится сюда. Он, дуралей, хочет избавить мир от своих программ! Это ж плюсовое действие! Немедленно долби коротким, чтобы изменил решение!
 — Не проходит что-то… — виновато пробубнил Тютюка.
 — А ну, дай я попробую… Точно! Не проходит! Даю длинный! Что же там в нем творится?
 — Командир! Это Сутолокина! Сутолокина о нем думает, помехи ставит!
 Тютюка тут же увидел перед собой карту Светлого озера, мерцающие точки, обозначающие Сутолокину и Котова. Александра Кузьминична, судя по всему, бродила где-то у дачи Запузырина, а белый купол плюса, исходивший от нее, накрывал собой ту часть дома, где находился Котов.
 — Еж твою двадцать! Где второй Котов, понимаешь?
 — Выполняет команду на возвратное движение, — доложила «тарелка».
 — Заболтались мы с тобой, стажер, а этот болван уже метров за сто от озера ушел! Поворачивай… Нет, неси его прямо к Сутолокиной!
 Котов-2, шагавший по дорожке для терренкура, мгновенно исчез и возник в лесу, неподалеку от Александры Кузьминичны.
 — У нее чего-то интенсивность плюса повысилась! — доложил Тютюка.
 — Тут еще, блин, и святой ручей рядышком, — озабоченно пробормотал Шамбалдыга. — Вы с Дубыгой туда леших накидали, но если она сейчас окунется… Не дай Сатана! Все насмарку.
 — Пробный импульс на Котова-2, — доложила «тарелка».
 — Ничего, сейчас она свой предмет увидит… Ага! Вот оно! Интенсивность внимания на Котова-2 увеличилась!
 — В самый раз! — восхитился Тютюка и с удовольствием добавил реликтовое выражение:
 — Ништяк!
 — Пусть-ка подолбит теперь его плюсом! — злорадствовал Шамбалдыга. — Пусть тратится. Эй, как там интенсивность по куполу?
 — Семьдесят восемь в центре и около пяти на границе жесткости.
 — Нормальненько, ни до дачи, ни до ручья не достанет. Управляй Котовым-1.
 — Сигнал прошел…
 Настоящий Котов, уже готовый спуститься вниз в обличье Запузырина, свернул в сторону от лестницы и постучал в комнату Тани…
 — Это что за самодеятельность? — удивился Шамбалдыга. — На фига это нужно?
 — А он сейчас придет и увидит, что Таня — одна, никаких подарков нету, и подумает, что все ему приснилось… — пояснил Тютюка.
 — Ишь, как скоро оперяться стал, юноша! Я такую команду давал? Нет уж, пусть все будет как есть — и подарки, и девки. Пусть «Запузырин» скажет, что улетает в Париж, попрощается и объявит охране, чтобы слушались обеих Тань. Затем Котов должен дойти до автомобиля, сесть в него вместе с шофером и охранником, а потом… В общем, все, как он задумал, только программы оставить в целости… Тогда его действия становятся минусовыми. А теперь все внимание на Котова-2!
 Биоробот стоял посреди леса, прислонившись к дереву. Незримый, но довольно прочный канал связи и управления тянулся к его мозгу от «тарелки», зависшей на безопасном расстоянии от границы жесткости плюсового купола Сутолокиной. Александра Кузьминична все ближе подходила к Котову-2, разумеется ничего не зная о подмене.
 — Добрый день! — произнесла Сутолокина с такой открытой и приветливой улыбкой, что у любого на душе полегчало бы.
 — Да, денек еще тот… — весьма кисло ответил Котов-2, управляемый Шамбалдыгой.
 — Вам нездоровится? Может быть, я могу чем-то помочь?
 — Чем? — криво усмехнулся Котов-2. — Мне никто не поможет, кроме меня самого.
 — И все-таки? У вас что-то стряслось? В таких случаях надо побеседовать с кем-то, поглядеть на себя со стороны. Иногда совет постороннего человека может быть весьма полезен…
 — Один «посторонний» уже посоветовал… Семьдесят лет мучились.
 — Это вы о Ленине? — Сутолокина раньше никогда бы не поняла такого юмора. — Странно, что вы, именно вы так говорите. Мне кажется, что это у вас наносное. Слишком злое и примитивное.
 — А мне надоело быть сложным. — Котов-2 даже не подозревал, открывая рот, насколько близок был к истине, ведь говорил он не свои фразы, а те, что диктовал ему Шамбалдыга. — Мне надоели разговоры о политике, мне надоели идеи. Я хочу зарабатывать, делать много денег и не думать о том, куда движется мир. Я тут недавно понял, что проживу всего каких-нибудь тридцать-сорок лет, если раньше не угробят. Для мира в целом — сущая ерунда. Даже если я буду напрягаться изо всех сил, то мне удастся изменить направление его движения лишь на какую-то миллиардную долю градуса. Это будет бессмысленная и выматывающая работа, никому в принципе не нужная, но она отнимет у меня эти тридцать-сорок лет, которые я смог бы прожить в свое удовольствие.
 … Шамбалдыга радостно подсчитывал, сколько энергии утягивал в себя Котов-2 из несогласной с его словами Сутолокиной, и удовлетворенно бормотал:
 — Ну надо же, какой молодец! Жмет!
 — А потенциал-то у нее не больно сокращается, — заметил Тютюка. — И потом, она, по-моему, в него не только плюс, но и минус гонит.
 — Да? — Шамбалдыга с трудом отделался от победной эйфории. — Тогда хрено…
 Но Шамбалдыгу перебило сообщение «тарелки»:
 — Внимание! Нештатная с Котовым-1!




 РАЗБОРКА НА ДОРОГЕ


 Котов-1 в обличье Запузырина с шофером и телохранителем выехал за ворота дачи. Вороненый «мерседес» презрительно шелестел шинами по не шибко гладкому русскому асфальту и, должно быть, проклинал свою судьбу, забросившую его в этот богом забытый край, где нет ни автобанов в шесть рядов, ни нормальных бензоколонок с современным автосервисом и улыбчивыми и ловкими людьми, которые не пытаются устранять все дефекты с помощью кувалды и «едрены матери»…
 Котов-Запузырин сидел на заднем сиденье, надежно прикрытый широкими спинами своих спутников и тонированным стеклом от посторонних взглядов. Рядом с ним лежал дипломат с пакетом программ, и Котов знал, что его детищу осталось недолго жить и соблазнять людей на грехи. Он твердо решил, что у моста, там, где погибли Колышкин и Лбов, «мерседес» взорвется, но при этом он и его спутники не пострадают. Шофер и телохранитель отделаются легкими ушибами и порезами, а оболочка Запузырина останется в машине, в то время как Котов перенесется обратно на дачу и продолжит свои развлечения с Танями. Впрочем, Котов мог перенестись и обратно в свой номер или в комнату Вали. Это он еще не решил, а Шамбалдыга с Тютюкой оставили ему выбирать, куда исчезнуть после катастрофы.
 Однако все получилось иначе. В ту самую прошлую ночь, когда Котов удивлялся чудесам и творил их напропалую, в скромный двухэтажный домик Светозара Забулдыгина, тихо спавшего рядом с верной супругой после напряженного трудового дня, постучали. Стучали трое, подъехавшие на неприметных серых «Жигулях». Сначала они постучали в калитку, закрытую на засов, но не удостоились ответа; потом, решив, что нехорошо, когда хозяева столь неприветливы, достали из багажника крепкую кованую «кошку» с капроновым тросом. Забросив «кошку» на ворота, один из этих людей ловко перебрался по другую сторону забора, открыл калитку и впустил еще двоих. Четвертый — шофер — остался в машине.
 Когда приезжие поднялись на крыльцо, им пришлось постучать еще и в двери дома. Этот стук не разбудил Светозара Трудомировича, но напугал его супругу, и она затормошила мужа:
 — Светик! Кто-то стучится… Открывать? Ты кого-то ждешь?
 Светозар Трудомирович нервно вскинулся, прислушался. Стучали так, как было принято, если нельзя позвонить. «Запузырин! — мысленно охнул Светозар. — Либо в Москве опять какой-нибудь переворот, либо его просто прищучили!» Поспешно натянув спортивный костюм, Забулдыгин сунул ноги в шлепанцы и спустился к двери. Сквозь глазок он увидел знакомое лицо секретаря Запузырина.
 — У меня срочное дело, — сказал тот, и Забулдыгин открыл.
 Секретарь вошел, а сразу за ним — еще двое. В отличие от секретаря, который, как известно, был человек культурный, остальные оказались незнакомыми и не слишком приятными людьми. Во-первых, они выглядели излишне крупными, а во-вторых, на лицах у них были печати чего угодно, только не добродетели.
 Светозар начал припоминать, за что мог на него осерчать Запузырин. Те двое, что пришли с секретарем, могли легко обеспечить глубокий нокаут или три месяца больницы.
 — Пойдемте на кухню, — приказал секретарь. — Володя, постой у двери.
 Это тоже не вызвало у Забулдыгина теплых чувств и радостных эмоций. Еще меньше он обрадовался, когда услышал уже сквозь дверь металлический голос двухметрового Володи:
 — Нет, кофе не нужно. Поднимитесь к себе и вниз не спускайтесь.
 Хорошего теперь не жди. Вполне могло оказаться, что жене разрешат спуститься только тогда, когда земное существование мужа будет прекращено.
 — Садитесь.
 Секретарь указал Забулдыгину на табурет, а сам уселся в кресло. Второй верзила встал, прислонившись к стене.
 — Вчера, как известно, Август Октябревич получил от Котова один замечательный пакет. Вы сами устраивали их встречу.
 — Я при ней не присутствовал! — заторопился Светозар Трудомирович. — И ничего не видел. Я только подошел к нему на спортплощадке и сказал, что «все уже сделано». Что «сделано» — я не знаю, Август Октябревич мне не говорил…
 — И прекрасно, — вежливо перебил секретарь. — Мне известно лучше вашего, о чем шла речь. К вам я пришел совсем не по этому поводу. Не знаю, правда, насколько с вами стоит быть откровенным и насколько вы сможете понять существо ситуации…
 — Я буду нем как рыба! — Забулдыгин вскочил с места.
 — Рад был бы в это поверить. — Секретарь улыбнулся интеллигентной, совсем не зловещей улыбкой. — Вы должны понимать, что от того, насколько правильно вы будете себя вести, зависит очень многое. В частности, ваше личное благополучие, здоровье, а может быть… и жизнь.
 — Вы же Забулдыгина знаете — когда Забулдыгин подводил?!
 — Уверяю вас, мой визит сюда не состоялся бы, если бы у тех, кто уполномочил меня провести эту беседу, были в отношении вас серьезные сомнения, — как по писаному шпарил вежливый секретарь.
 — А… Вы разве не от Августа Октябревича?.. — пробормотал Забулдыгин. Такого случая он боялся всегда.
 — Нет, мы не от Запузырина. Кстати, как ваше отношение к нему? Не изменилось?
 — А разве у нас были какие-то особые отношения? — спросил Светозар осторожно. — По-моему, по службе он мог быть мной доволен.
 — А вы были им довольны? — прищурился секретарь.
 Забулдыгин пожал плечами.
 — Ну… Редко кто скажет, что на сто процентов доволен начальником… Но в принципе — терпимо.
 — Давайте ближе к делу, — напомнил о себе верзила у стены.
 Секретарь повернул голову.
 — Извините, Саша, но, как утверждал капитан Жеглов, «ваш номер — шестнадцатый». Подпирайте пока стену, ваша физическая сила еще пригодится.
 — Понял, — легко согласился верзила. То ли он уважал культурных людей, то ли вообще знал свой номер в жизни.
 Упоминание о физической силе негативно отразилось на состоянии Забулдыгина. У него начала дрожать коленка, потом затряслась рука, а чуть позже отчетливо застучали зубы.
 — Что это вы так волнуетесь? — спросил секретарь. — Наверное, у вас не все чисто? Может быть, вы чем-то виноваты перед Августом Октябревичем?
 — Н-нет!
 — Успокойтесь! Я же сказал: ведите себя адекватно ситуации — и все будет в порядке.
 — П-постараюсь… — пролепетал Забулдыгин.
 — Мне понадобится ваша помощь. У вас какая машина?
 — «Шестерка», — вздохнул Светозар, впервые подумав, что его положение в «Интерперестрой лимитед» соответствует модели его «Жигулей».
 — Если все будет нормально, — секретарь посмотрел в глаза Забулдыгину, — вы сможете заменить ее на какую-нибудь «хонду». Если не получится — ну, что ж…
 — Что от меня требуется?
 — Ваша машина и ваша личность за ее рулем. Запузырин вас хорошо знает, вы — человек, который проработал с ним много лет, верно?
 — Да, да…
 — Так вот, сейчас вы сядете в свои «Жигули» и поедете на сорок пятый километр. Это в лесу, по дороге от дачи Запузырина к Старопоповску. С вами будет Саша, а здесь вашу супругу покараулит Володя. Вы меня поняли?
 — Да, да…
 А что еще мог сказать Светозар?
 Они вышли в ночь, такую неуютную и сырую. Забулдыгин отпер гараж, завел свою скромную «шестерку». За его спиной сидел молчаливый, небритый и очень большой Саша. Время от времени у Светозара появлялось ощущение, будто в затылок ему нацелен пистолет. В зеркальце он мог видеть только глаза своего сопровождающего, и ничего хорошего эти глаза не сулили.
 — Здесь, — коротко сказал охранник. — Притормози и жди. Можешь поспать, я разбужу, когда надо.
 Странно, но Забулдыгин заснул, причем довольно быстро, и спал крепко до самого утра. Когда он проснулся, в машине сидело еще трое молодцов. Никого из этих ребят Светозар не знал, но все они были чем-то похожи на Сашу.
 — Прогуляться не хотите? — вежливо осведомился Саша. — Еще есть время. Коля вас проводит.
 Забулдыгин чувствовал, что прогулка ему необходима, и вылез из машины. Молчаливый Коля сопроводил его до кустика, а сам некоторое время делал какие-то упражнения с нунчаками. Это впечатляло, но тем не менее не мешало Забулдыгину.
 Вернувшись в машину, подождали еще. Саша, откинувшись на сиденье, вертел в руках портативную рацию, тихо похрюкивавшую на приеме. Так прошло часа два, за это время солнце успело подняться высоко и вся ночная сырость улетучилась.
 — Я тучка, тучка, тучка, я вовсе не медведь… — неожиданно пропела рация.
 — Ах, как приятно тучке по небу лететь, — серьезно ответил Саша и скомандовал:
 — По местам!
 Забулдыгин не знал, где его место, а потому остался за рулем. Коля и два других подчиненных Саши выскочили из машины. Коля укрылся в кустиках, а остальные в кювете.
 Саша повернулся к Забулдыгину:
 — Говорю один раз: никакой самодеятельности. Когда скажу, выйдешь из машины, проголосуешь Запузырину. Если он не остановится — ты труп, понял?
 — Понял! — Светозар преданно глянул в свинцовые Сашины глаза.
 — Отлично. Если остановится — скажешь, что у тебя срочное дело. И веди вон туда, где Коля в кустах. Если не пойдет — сам понимаешь… Ну а доведешь до кустов — твоя миссия окончена, беги в лес. Все ясно? Готовность — пять минут.
 Черный «мерседес» появился значительно раньше, но перед тем опять прошуршала рация:
 — Делай раз!
 — Закон ку-ку! — ответил Саша и молча указал Светозару на дверь.
 Забулдыгин вышел. Он кожей чувствовал те четыре ствола, которые с интересом присматривались к его фигуре…
 Котов-Запузырин, увидев бегущего навстречу и бестолково машущего руками Светозара, велел остановиться.
 — Опять небось канализация… — проворчал шофер. — Я бы давно прогнал такого директора, Август Октябревич.
 — Вот сядешь сюда, — Котов указал на свое место, — тогда и будешь комментировать.
 «Мерседес» встал. Забулдыгин с озабоченным лицом забормотал:
 — У меня маленький разговор… Но очень важный! Очень! И конфиденциальный! Строго!… Вы не могли бы выйти из машины?
 Котов вышел, хотя охранник посмотрел на него осуждающе.
 — Давайте отойдем? Чуть-чуть… — умоляюще попросил Забулдыгин. — Я могу говорить только тет-а-тет!
 Владислав сделал пару шагов, охранник было привстал, но Котов осадил:
 — Останься!
 Забулдыгин, ухватив Котова за локоть, торопливо повел его к кустам. Котов шел, хотя был уверен, что Светозар участвует в какой-то подлой игре. Это было написано у него на роже. Котов приказал неведомой силе пояснить ему мысли директора…
 — Так, — сказал Шамбалдыга, — вот она, нештатная. Программы начали действовать. Те, что заказывали Мурату убийство Котова, переключились на Запузырина. Секретарь — их агент. Перекупили! На него же работает домработница Люся. Именно она доложила по радио о моменте выезда «мерседеса». Котова, то есть Запузырина, собрались похищать. Вырвут программы и пристукнут! По крайней мере, такой у них милый план.
 — Что будем делать? — спросил Тютюка.
 — Убивать Котова не дадим. Просто немножко пощекочем ему нервишки.
 Забулдыгин облегченно улыбнулся, потому что довел-таки Котова до кустов, где прятался один из налетчиков. Он успел еще подумать о новенькой, золотистой «хонде», о чем-то еще более приятном, прежде чем со счастливой улыбкой рухнуть наземь, когда что-то с огромной силой двинуло его в грудь.
 Забулдыгин увидел небо — синее, полуденное, залитое солнцем, и вершины деревьев. Но почему-то все это стало с необыкновенной быстротой темнеть, словно передержанный фотоснимок. Все глуше слышались звуки, исчезли иные ощущения, а затем мигнула яркая оранжево-алая вспышка…
 Котов увидел, как упал и, несколько раз дернувшись, замер Светозар. Владислав был убежден, что неуязвим, и смело поглядел в глаза тому, кто вышел на него с пистолетом.
 — Что вам нужно?
 Сзади громко ухнуло и хлопнуло. Горячий воздух толкнул Котова в спину.
 — Программы! Живо! — приказал тот, что держал пистолет.
 — Они в машине, в дипломате, — спокойно ответил Котов.
 — Дипломат! — изменившись в лице, крикнул Коля кому-то, кто был у Котова за спиной.
 В эту самую секунду Котов поступил так, как никогда бы не поступил Август Октябревич. Да, он почувствовал, что мышцы, прыгучесть, дыхание у тела Запузырина совсем иные, уже тогда, когда прыгнул на Колю, чуть-чуть убравшего в сторону дуло пистолета. Бесовская сила в этот раз была ни при чем, попасть пяткой в подбородок противнику Котов не смог, но все же удар каблуком в пах вышел неожиданный и сильный. Коля выронил пистолет и скорчился. Еще секунда — и Котов, подхватив пистолет, плашмя рухнул наземь. Вовремя! Над головой коротко свистнуло. Тот, кто стрелял, тоже нырнул, укрывшись за кустом.
 «Мерседес» горел. Только теперь Котов это увидел. Правая задняя дверца была открыта, и из нее свешивался тяжелый, неподвижный охранник. Из рукава у него быстро капала темная кровь и впитывалась в песок обочины. Шофер лежал перед капотом, раскинув ноги и неудобно вывернув левую руку. Двое с дипломатом Котова бежали к «Жигулям» покойного Светозара, а сам Светозар скорчился в двух шагах от Котова.
 Через минуту-другую мог очухаться бандит Коля, у которого Котов отобрал пистолет. Тот, что спрятался за куст, влепит пулю, если Владислав хоть чуть-чуть высунется. Двое, убежавшие к «Жигулям», — тоже не подарок. Единственный шанс — стрелять, попытаться убить тех, кто хочет убить его. Но может быть? Может быть, та сила, что помогала на даче, придет на помощь и сейчас?..
 — Чего, небось захотел исчезнуть, перелететь к себе в номер? — усмехнулся Тамбалдыга. — Нет, браток, это рано! Ты сперва поволнуйся, постреляй…
 — А он богу не начнет молиться? — забеспокоился Тютюка.
 — Какое там! Он на минус настроен. Ну-ка, дай импульс этому, Коле-бандиту, чтоб полез на него!
 Коля с матерным криком набросился на Котова сбоку.
 — Стреляй! — приказал Шамбалдыга.
 Ду-дут! — пистолет плюнул свинцом, бандита швырнуло навзничь, головой в кусты. Котов откатился из-под следующей пули, которую послали в него.
 — Отлично! — пробормотал Шамбалдыга. — Растет минус! Ну, сейчас ты у нас второго завалишь!
 Котов увидел что-то мелькнувшее в листве, нажал спуск и услышал низкий, отвратительный вопль:
 — Уй-я-а!
 Потом кусты затрещали, зашатались, и, ломая ветви, в траву выпал человек. Забулдыгин узнал бы в нем Сашу. Тут же сорвались с места Светозаровы «Жигули», увозя двоих оставшихся бандитов и пакет с прорывными программами в дипломате.
 — Команда на уход Котова и перенос в дом отдыха.
 — Ну черт с тобой, переноси! — разрешил Шамбалдыга. — Только оставь на его месте труп Запузырина. Пусть считают, что он был убит в перестрелке. Допустим, его шлепнул один из тех, убежавших. Чтоб пулька, гильза, ствол — все чин чинарем. Невинно осужденный — это тоже в наш актив…
 Котов мгновенно очутился в собственном обличье, в своем номере, в постели, в состоянии глубокого сна.
 Но не успел Шамбалдыга облегченно вздохнуть и переключить внимание на оставленную в лесу Сутолокину, как «тарелка» тревожно выкрикнула:
 — Котов-2 деструктировался!




 ОТКЛОНЕНИЕ


 Шамбалдыга аж крякнул и приказал:
 — Срочно всю информацию!
 «Тарелка» добросовестно продемонстрировала то, что произошло несколько секунд назад.
 — Да Господь с вами! — сказала Сутолокина и перекрестила Котова-2. В ту же секунду картинку залила яркая вспышка, а затем на ней возникло изображение Сутолокиной с растерянным и даже испуганным лицом.
 — Мощный плюсовой удар, — констатировал Тютюка, — полная аннигиляция! Удар материально-астральный, крестообразный…
 — Это ясно, — раздраженно бросил Шамбалдыга, — но тут, понимаешь, отклонение какое-то. У него ж сущности не было? Не было. Он ведь мешок с костями, и все…
 — Понял! — завопил Тютюка. — Я ж говорил вам, что она не только плюс, но и минус из себя выкидывала!
 — Ну… — еще не врубившись, пробормотал Шамбалдыга.
 — Мы же установили на него сквозное прохождение плюсовой информации, правильно?
 — Ну…
 — А про минусовую-то забыли!
 — Ага… Точно! Забыли! И ты думаешь, что эта самая информация легла на носитель?..
 — А потом накопилась и образовала сущность. И когда Сутолокина его крестила, то он был уже не манекеном, а астральным минусовиком в материальной форме!
 — Ну да, только без тренировки и без достаточного защитного потенциала! Ну, стерва! Елки-моталки, как же мы прокололись! Ты-то куда ни шло — стажер, а я-то, понимаешь, старый дурак, не мог догадаться. Эта Сутолокина, зараза, пропустила сквозь него хрен знает сколько плюса в смеси с минусом, а носитель-то у него искусственный, на минусовой энергетике держится. Все равно как если бы я или ты для себя материальную оболочку сработали. А сущность-то слабенькая. Тебя вон сколько дрючили на учебном курсе, прежде чем защищаться от плюсовых ударов научили, а его-то никто не учил… Вот он и рассыпался.
 — А куда энергия ушла? — в тревоге спросил Тютюка. — Ведь Сутолокина не плюсовик-профессионал, у нее же нет систем улавливания…
 — Энергия поглощена, — кратко доложила «тарелка».
 — Кем? — хором спросили черти.
 — Поглотитель неизвестен.
 — Вот хреновина, — задумчиво произнес офицер первого ранга первого уровня. — Это ведь не хухры-мухры, я такой оклад за временную единицу боевого дежурства получал. Может, кто из доставщиков?
 — Неужели свои у своих прут?
 — У каких это «своих»? — хмыкнул Шамбалдыга. — Наш Котов не штатный, а хухрик искусственный. Почему не взять, если есть возможность?
 — Ладно, сейчас проверим. Ультрасвязь на Зуубара!
 — Есть ультрасвязь, — доложила «тарелка».
 — Чем еще порадуете? — спросил Култыга.
 — Котов-2 — того! Деструктирован материально-астральным ударом Сутолокиной. Аннигиляционную энергию кто-то спер. Может, доставщики попользовались.
 — Доставщики работали по транспортировке тех, кого Котов-1 перестрелял. Твоя работа, Шамбалдыга?
 — Ну… Чуть-чуть помог.
 — Ты в каком отделе работаешь, труженик?
 — Предобработчики мы…
 — Ну да, а план ты, значит, для транспортников делаешь? Тебе сколько с грехотонны платят?
 — Ноль целых хрен десятых…
 — А премию за первое место в соревновании между отделами и управлениями они тебе не обещали случайно? Тогда какого хрена ты к ним народ гонишь? Сутолокина у него уже как заправская плюсовичка работает. Сорок реликтовых плюсом облучила… Понял?
 — Понял. А джоули-то кто спер?
 — Тут где-то лесовичок может быть. Дубыга докладывал, что признаки имеются. А вот поймать не сумел. Слушай приказ: поднять в ружье всех леших на поиски лесовичка. Их рецепторы надежнее. Котова вывести в Астрал. Сутолокину нейтрализовать с помощью кикимор. Конец связи.
 Шамбалдыга произнес несколько бессвязных реликтовых выражений. Стажер молчал, внутренне готовясь к худшему.
 — Вот так всю дорогу, — проворчал Шамбалдыга, — приказывают, командуют, вершат, понимаешь… Сколько там у Дубыги леших осталось?
 — Двадцать три, — припомнил Тютюка, — пять штук израсходовали на нейтрализацию ручья. Есть еще восемь кикимор и один упырь.
 — Упыря побережем, это вещь серьезная. Объявляй лешим тревогу!
 Тютюка подал сигнал. Появилась карта-схема с синими точками, лешие начали выходить на связь. Шамбалдыга отдал лешим приказ прочесать лес в районе Светлого озера. Цель — лесовичок. При обнаружении — уничтожить.
 На карте синие точки стали перемещаться в намеченные квадраты. Шамбалдыга и Тютюка напряженно следили за тем, как группы леших развернулись в цепи. Вокруг синих точек на схеме обрисовались голубые ореолы — зоны, прослушиваемые рецепторами леших.
 Болото было самым крупным по площади объектом. Несмотря на то что там было уже семь леших, голубые ореолы все еще не составляли сплошной цепи.
 В это время на берегу озера, где работали трое леших, что-то мигнуло.
 — Эй, на «тарелке»! Есть цель! — долетел доклад. — Мощный лесовик!
 — Держитесь на дистанции, ведите цель! — возбужденно крикнул Шамбалдыга.
 — Цель сопровождается, — доложила «тарелка», и в квадрате поиска зажглась большая алая точка с розовым ореолом, обозначавшим радиус действия ударного плюса. Шамбалдыга поплевал на ладони и начал обстрел алой точки своими синими.
 Лишь после того как шесть синих точек с голубыми ореолами на карте-схеме погасли, Тютюка доложил:
 — Цель уничтожена.
 Шамбалдыга выдал экспресс-информацию по ультрасвязи и тут же получил ответ от Култыги:
 — А ты уверен, что лесовик был один?
 — Мое дело — приказ выполнять. Лесовичка уничтожил, сейчас кикимор буду на Сутолокину наводить и Котова в Астрал отправлять. Только еще не знаю как.
 — Ужуг с санкции Люцифера приказал поддержать кикимор средствами дальнего действия.
 — Неужто так серьезно все? — удивился Шамбалдыга.
 — Очень серьезно. С Котовым можно повременить, а вот Сутолокина — это срочно!…
 Тем временем Александра Кузьминична уже кое-как оправилась от того, что Котов исчез на ее глазах, ослепив на прощание яркой вспышкой. «Что это было?» — подумала она, когда обрела способность мыслить логически. Все вокруг осталось по-прежнему. Солнце светило сквозь кроны деревьев, между стволами посверкивали блики с озерной глади. В воздухе носились лесные запахи хвои, смолы, где-то стучал по дереву дятел. Ничего напоминающего о том, что здесь был Котов, не осталось.
 «Перекрестила — и он исчез. Чертовщина какая-то! — Сутолокина даже не понимала, насколько близка к истине. — „А был ли мальчик?“, по выражению Алексея Максимовича. Может, я задремала? Ведь было же у меня на горе видение, когда я там заснула! Да, скорее всего, именно так». Сутолокина пошла в сторону дома отдыха, с большим удовольствием впитывая в себя все лесные образы, запахи и звуки, что страшно огорчило астральных специалистов.
 — Командир! — озабоченно пробормотал Тютюка. — У нее плюс повышается, медленно, но непрерывно.
 — А как ты хотел, милок? Лес — он лес и есть. Потенциал огромный, знак не определен. А у нее купол, тянет в себя, как в губку. Тем более что минуса в ней осталось — кот наплакал. Давай команду на активизацию кикимор!
 … Неожиданно Сутолокина услышала позади какой-то негромкий крик. В прошлые времена Александра Кузьминична была женщиной отнюдь не бесстрашной и, услышав такой крик, прибавила бы шагу, ну, может, обернулась, чтобы убедиться, нет ли за спиной угрозы. Однако на сей раз она не только оглянулась, но и решительно двинулась на звук.
 — Помогите!
 Это она услышала четко. И хотя, как мы помним, бегала плохо, все-таки побежала.
 — Ой, помогите, помогите же! — звал тоненький голосок, похожий на голос девочки-подростка…
 — У нее еще плюс вырос! — мрачно доложил Тютюка. — Хватит не только всех кикимор, но и упыря с лешими перещелкать.
 — Ладно тебе, не каркай, салабон! Это совсем другая работа. Посмотришь, как у нее этот плюс сейчас падать начнет… Восьмая! Визжи громче! Седьмая, работай мужским голосом!
 — Ах ты с-сучка! — донесся до Сутолокиной гнусный и грубый, пропитой до основания мужской бас. — Чего ломаешься?
 — Не-ет! Не-ет! Спасите-е-е-е! — истерически завизжала невидимая девушка.
 — Опа! — радостно заорал Шамбалдыга. — Есть падение плюса! Остановилась! Ну, ну! Тикай же! Култыга! Где ваши дальние средства?!
 — Подождешь, — ответили со второго уровня, — расход энергии слишком большой, да еще с фокусировкой на точечный объект. Пусть пока твои кикиморы работают!
 — Она снова пошла! — заорал Тютюка. — Плюс на прежний уровень вышел, опять растет! Не боится она…
 — Если, блин, наше начальство будет энергию беречь, все это пугание — псу под хвост. Шестая, подключайся за мужика! Блатного, феньки побольше, слышишь?
 Девичий визг прекратился, оборвавшись на высокой ноте, словно несчастной жертве зажали рот ладонью.
 — «Мы странно встретились и странно р-ра-зойдемся! Улыбкой нежною р-роман закончен наш…» — послышался блеющий голос. — Ух ты, мой цыпленочек, биксочка… Ты, корешок, уж слишком резво. Видишь, она бледнеет, ей больно.
 У Сутолокиной, несмотря на жару, появилось ощущение мурашек, бегущих по спине. Оттуда, из глубины леса, где происходило, судя по всему, насилование несовершеннолетней, тянуло могильным холодом.
 — Устойчивое падение плюса, — отметил Тютюка. — Остановилась.
 Тютюкин командир взмолился по ультрасвязи:
 — Култыга, ну дай волну, чего тебе стоит-то?
 — Чего стоит? Пятьдесят твоих энергопотенциалов, вот чего! Не лезь, нажимай своими средствами.
 — Ой, не надо ножом! Не надо! — завизжала кикимора номер восемь.
 «Надо бежать! — мелькнула мысль у Сутолокиной. — Одной мне не справиться, нужна милиция, мужчины хотя бы… Их же двое и с ножом…»
 — Отлично! — хихикнул Тютюка. — Пошла назад, даже побежала! Падение плюса на двадцать процентов!
 — Мало, мало, понимаешь… Ну, Култыга, ну, скупердяй! Дядя Скрудж, елки-моталки…
 Сутолокина удалялась. Она уже не могла бежать, запыхалась и шла, пытаясь восстановить дыхание. «Сволочи! Как их земля носит! — проклинала она насильников, напавших на девушку, но ноги уносили ее все дальше и дальше в противоположную сторону. — Негодяи, подонки!»
 И вдруг она остановилась. «Да что это я! Ведь пока добегу, пока найду… Сейчас настоящего мужчину днем с огнем не сыщешь… Нет, надо обратно, может, спугну их как-нибудь…»
 — Вот сволочь! — оценил ее действия Шамбалдыга.
 — Плюс чуть-чуть повысился, но почему-то не растет. — А чего кикиморы молчат?
 — Сейчас-то чего орать? Не испугаешь ее сейчас! Точнее, криком не остановишь. На сколько, говоришь, она плюс нарастила?
 — Три процента, после спада на двадцать.
 — Все-таки семнадцать мы отыграли. Эй, восьмерка! Слышишь меня?
 — Слышу, гражданин начальник, — кокетливо отозвалась кикимора.
 — Материализуйся, оформляйся под девчонку и ложись вот тут, в ельнике. Орать больше не надо, ты якобы без сознания. Шестая, Седьмая! Материализуйтесь в мордоворотов пострашней! Щетины, шрамов побольше, финки, кастеты, наколки на руках — чтобы все, как у людей! Сейчас на вас баба одна выйдет. Пугните ее как следует. Перо к горлу, но не резать, понятно вам, уроды?
 — Обижаешь, начальник! — ухмыльнулась Шестая.
 — Руки ей покрепче держите, — предупредил Шамбалдыга, — крестанет сдуру — разнесет начисто! В ней плюса немеряно, долбанет так долбанет!
 — Своя кожа чужой рожи дороже, — отозвалась Седьмая.
 — Так вот, когда прижмете, требуйте от нее, чтоб дала честное партийное слово никому не говорить о том, что видела вас и девчонку. Задание ясно? Выполняйте!
 Сутолокина шла, точнее, продиралась туда, где, как ей казалось, слышались крики. Она уже углубилась в частый молодой ельник, и иголки то и дело кололи ее и легонько царапали сквозь платье. У нее уже почти не было страха, но тут с двух сторон какие-то темные фигуры разом набросились на нее и схватили за руки.
 — Попалась, птичка? Гриша, еще одна!
 — Да она старая, ей лет полсотни, не меньше. И тощая, доска доской.
 Рот Сутолокиной зажимала грязная, жесткая ладонь, но глаза видели в лесной полутьме щетинистые лица с узкими, опухшими и злыми глазами.
 — Мочить ее надо, Баран, заложит…
 Баран держал Сутолокину за локти, дыша ей в ухо перегаром, а Гриша стоял чуть сбоку. Взгляду Александры Кузьминичны предстало распростертое на хвое тело девушки лет пятнадцати, в легком платьице, разодранном снизу доверху. Сутолокина похолодела, но главная мысль, пронзившая ее, была не о себе: «Опоздала! Струсила — и вот…»
 — Ну что, лярва ты недоделанная, — ощерился Гриша, поигрывая зловеще поблескивавшей финкой, — что поперлась сюда? А? Звали тебя?! Чего молчишь?
 — Подонок! — взвизгнула Сутолокина, едва лапища Барана отпустила ей рот.
 — Заткни хайло! — Острие финки уперлось Александре Кузьминичне под щитовидку. — Припорю! Тихо отвечай: зачем поперлась и откуда сама?
 Сутолокина, еле ворочая челюстями, ощутила, как язык прилипает к небу. Ей было очень страшно, даже трудно высказать как… Страх душил ее, потому что она видела перед собой бесцветные, бездушные глаза упивающегося властью и безнаказанностью негодяя, а сил, чтобы защищаться от него, бороться за себя, за свою честь и достоинство Бог ей не дал… Неизвестно, отчего эта мысль зародилась у нее в мозгу, но только ей вдруг очень захотелось, чтобы у нее была такая сила, а поскольку в Бога она не верила, то подсознательно обратилась к кому угодно…
 — Командир! — изумился Тюткжа. — Она нас вызывает!
 — Ага, зараза! — взвыл от восторга Шамбалдыга. — Ну, теперь ты у нас поработаешь! Даешь фул-контакт на уровне черного пояса девятого дана!
 Сутолокина внезапно ощутила, как некая могучая энергия пропитала все поры ее тела. Исчезли все страхи, сомнения, лишние мысли. Мозг стал действовать быстро и четко, безукоризненно и с ужасающей скоростью рассчитывая каждое движение. Колено правой ноги взметнулось вверх, безжалостно врезавшись в пах «Гриши». Пятка левой ноги, внезапно обретя крепость камня, долбанула по аналогичному месту «Барана», сразу выпустившего локти Сутолокиной. С пронзительным воплем Александра Кузьминична взвилась в воздух не менее чем на метр, достала ребром стопы кадык «Гриши», а затем, сделав пол-оборота в воздухе, пяткой вмяла в череп носовые хрящи «Барана».
 — Седьмая, Шестая — быстрый уход в Астрал! — приказал Шамбалдыга. — Молодцы, девочки, хорошо сработано. Восьмая, отставить беспамятство. Приходи в себя…
 — У Сутолокиной — тридцать пять процентов минуса, — замерил Тютюка. — Канал телепатического диапазона сужается.
 — Главное — канал держи! Усиль мощность излучения, разрешаю задействовать дополнительные источники энергии.
 Сутолокина в растерянности стояла у бездыханных тел. Поруганная девушка со стоном приподнялась и поглядела на Сутолокину.
 — Ой, — пробормотала она, — это вы их так?
 — Кажется, я… — неуверенно ответила Сутолокина.
 Девушка в испуге всхлипнула.
 — Они же мертвые! Совсем мертвые!
 — Да?! — ошеломленно пролепетала Александра Кузьминична. — Не может быть!…
 — Мертвые, мертвые! — со страхом в голосе повторила жертва изнасилования. — Вас же засудят теперь! Ни за что засудят!
 — Ерунда какая. С чего это меня будут судить?
 — Вы приезжая, да? — спросила девушка участливо.
 — Да… — не очень понимая, к чему этот вопрос, кивнула Александра Кузьминична.
 — Понятно… Вы ж не знаете тут никого. Вот этот, Гришка, — блатной, из тюрьмы полгода как пришел. А второй — Баран, его корешок. У них тут целая шайка в Новокрасноармейске. Сам прокурор у них повязан, мафия.
 — Иван Егорович? — Новокрасноармейского, то бишь старопоповского прокурора Сутолокина знала еще по тем временам, когда работала в облцентре, а муж ее, Эдуард Сергеевич, занимал обкомовский кабинет. Тогда это был энергичный молодой человек, пытавшийся восстанавливать историческую справедливость.
 — Да, да, — подтвердила девушка. — Он самый! А вы знаете его?
 — Да так, чуть-чуть…
 — Ой, нет! Это даже хуже. Он не любит, если кто-то его чуть-чуть знает. Если кто с ним повязан — он отовсюду вытащит, а если нет — мать родную утопит. Вас, наверно, и судить-то не станут. Сунут к блатным в камеру, а они вас отравят или приколют во сне…
 — За что?
 — Да так… У них закон.
 Сутолокина словно заледенела изнутри.
 — Надо их спрятать, — прошептала, озираясь, девушка, — я знаю тут одно место. Давайте вот этого оттащим…
 Сутолокина машинально взялась за плечи Гриши и потянула его вместе с новой знакомой через ельник. Метров двадцать они волокли труп, обдирая кожу об иголки, пока не добрались до небольшого углубления, со всех сторон окруженного кольцом елочек. Когда подошли ближе, Сутолокина увидела остатки старого, прогнившего и полурассыпавшегося в труху сруба, обрамлявшего зловеще черную непроглядную дыру квадратного сечения…
 — Колодец брошенный, — пояснила девушка, — туда спихнуть — никто не найдет. Давайте его туда, головой, гада… Ненавижу!
 Женщины подтянули «Гришу» к колодцу, сунули его головой в шахту, затем приподняли за ноги и отпустили… Секунд через десять внизу глухо шмякнуло.
 — Глубоко, да? — девушка заглянула Сутолокиной в глаза. — Идемте за вторым…
 Когда взялись за «Барана», липучка его поясного кошелька расстегнулась и на серо-коричневую хвою вывалилась пачка зеленых банкнот с портретами Бенджамена Франклина.
 — Баксы… — завороженно прошептала девушка. — Сто, двести, триста, четыреста, пятьсот… Тысяча, тысяча сто… две тысячи… Три… Четыре… Шесть… Восемь… Десять тысяч! Это ж сколько на деревянные, а?
 — Надо сдать. Они наверняка ворованные или награбленные.
 — Да вы что, — зашипела девушка, — ничего не поняли? Ну, придете вы в милицию, скажете: «Вот, я нашла…» А они вас начнут трепать и запутают. Посадят, а там… В общем, я уж вам говорила. Нет, в Новокрасноармейске вам с ними дня не прожить…
 — Ну, брошу их тут, в колодец.
 — Зачем добру пропадать? — вкрадчиво шепнула девушка. — Я знаю одного человека, очень хорошего, он вам поможет и мне…
 — Как? — удивленно спросила Александра Кузьминична.
 — Уехать поможет и устроит так, что все будет о'кей. Только вот без валюты он ничего делать не станет. А за тыщу баксов он вполне сработает…
 — За границу, что ли? — спросила Сутолокина. — Что я там делать буду?
 — Посуду мыть или комнаты убирать, мало ли чего… Может, замуж там выйдете. Вы ж с высшим образованием, придумаете что-нибудь.
 — Да мне, девочка, через четыре года полсотни лет будет. У меня уже внуки есть… Куда еще ехать?
 Глаза девушки округлились.
 — Куда?! Да куда угодно, лишь бы отсюда! Сейчас лето, вроде бы ничего, а вот дожди польют, потом снег. Все серое, грязное, облезлое, все морды злые, мерзкие, гадкие. Только не врите, что вам тоскливо не бывает! Здесь умирать противно, не то что жить. Неужели вам никогда не хотелось хоть раз увидеть Гавайские острова, Австралию, Сингапур какой-нибудь? А?
 — Ну… Наверно, хотелось, — призналась Сутолокина. Когда-то ей думалось — ничего, еще успею, как-нибудь удастся. А сейчас она уже привыкла к тому, что это невозможно и никогда не состоится.
 — Но теперь-то у вас есть шанс! Вы сможете, понимаете?
 — Знаешь, вряд ли. Лучше я не буду их трогать, а ты — как хочешь. Давай лучше приберем этого…
 Они оставили доллары на земле и дотащили «Барана» до колодца.
 — А вдруг они еще живы? — опомнилась Сутолокина. — Может, их еще можно спасти, а мы их сбросили! Ужас!
 — Лезьте, — иронически улыбнулась девушка, указывая на колодец, куда за секунду до этого свалился «Баран».
 Сутолокина глянула во мрак и отпрянула.
 — По-моему, кто-то стонет…
 — Ну и пусть стонет! — с ненавистью проговорила девушка. — Все равно сдохнут! Или вам хочется, чтобы они выжили, выздоровели и выпустили вам кишки? Вы на меня поглядите, я ведь еще легко отделалась, а вам второй раз так не повезет.
 Тут кикимора номер восемь всхлипнула и стала рыдать об утраченной невинности.
 — Баланс, — констатировал Тютюка. — Минус стабилизировался и больше не повышается.
 — Канал держишь?
 — Пока держу, но вход минуса в сущность практически не ощущается. Нужно работать, как с Котовым.
 — Резонно. Шестая и Седьмая, отдохнули?
 — Так точно, гражданин начальник.
 — Ликвидируйте свои оболочки в колодце и принимайте новый вид. Влюбленная парочка. Нет, лучше — молодая семья. Ты, Шестая, юный муж, скажем, Сережа, а ты, Седьмая, счастливая молодая Зоя. Даю остальное экспрессом. Все ясно?
 — Так точно!
 — Восьмая, приняла экспресс?
 — Как есть, начальник. Через минуту кончаю истерику.
 Сутолокина, вздыхая и сочувствуя бедняжке, стояла в растерянности. Внезапно девушка сорвалась с места и убежала куда-то в ельник.
 — Постойте! — вскрикнула Сутолокина. — Погодите, как вас там, девушка!
 Она побежала за бедняжкой сквозь чащобу, но продираться было трудно, и когда она выбралась из цепких объятий елок, с исколотыми и перемазанными смолой руками, никого меж деревьев не увидела. Зато пройдя чуть-чуть дальше, Сутолокина, как ей показалось, заметила светлое платьице, тут же исчезнувшее в лесной полутьме. Она поспешила следом…
 — Веди ее подальше от дома отдыха, Восьмая! Святой ручей обойдете поверху, но к даче Запузырина не ходите. Дальше еще несколько сот метров, к оврагу. Тютюка, давай по своему каналу страх за жизнь той девчонки, пусть бежит за ней не раздумывая.
 — Так это ж явный плюс! — удивился стажер.
 — Ну сбросим мы ей минуса чуток, ерунда. Зато приведем куда надо.
 — Есть…
 Тютюка дал целую серию коротких импульсов, и Сутолокина устремилась догонять девушку, которую увидела впереди, хотя секунду назад хотела остановиться и вернуться в дом отдыха.
 Девушка шла быстрым шагом, поспевать за ней было трудно, но Сутолокина старалась не отставать, потому что ее мозг все время жалила мысль: не задумала ли бедняжка самоубийство? Иногда Сутолокина теряла ее из виду, прибавляла шаг, но, вновь увидев, немного успокаивалась…
 — Начальник, — доложила Восьмая, — я у оврага, жду дальнейших инструкций.
 — Спускайся в овраг, выходи из оболочки, укладывай ее по типу убитой, Гришина финка — в области сердца. Дистанционно имитируй остатки жизнедеятельности. Шестая, Седьмая — на исходную!
 … Овраг открылся Сутолокиной неожиданно. Он весь зарос кустами и выглядел мрачновато. Александра Кузьминична с холодком в душе полезла по склону, цепляясь за ветки, и кое-как добралась до дна. Там оказалась узкая тропка, оба конца которой терялись в зарослях малины и крапивы.
 — Командуй «влево»! — приказал стажеру Шамбалдыга. — Смотри, выполнила, пошел эффект привыкания… А ты говорил «купаться», понимаешь… Теперь — «вправо»! Нормально, объект управляем.
 — Это ж механика! — возразил Тютюка.
 — Уже неплохо. Выводи ее к Восьмой.
 Сутолокина действительно пошла по тропинке влево, потом повернула обратно, вышла на прежнее место и пошла дальше. Метров двадцать она попетляла в зарослях и остановилась как вкопанная: поперек тропинки дергалось в последних судорогах тело ее недавней знакомой, посреди светлого ситца на груди багровело пятно, в середине которого торчала знакомая рукоять финки, которой «бандит Гриша» всего час назад угрожал Александре Кузьминичне.
 — Господи! — вскрикнула она. — Да что же это?!
 Инстинктивно Сутолокина встала на колени и, схватившись за рукоять финки, вырвала нож из груди девушки.
 — Не умирай! Только не умирай! — завопила Сутолокина. — Миленькая, я не хотела! Не хотела!
 — Восьмая, пошла в Астрал, а оттуда на место постоянного базирования! Шестая, Седьмая — вперед!
 Сутолокина, потрясенная, замерла с ножом в руке над бездыханным и окровавленным телом. В этот момент за ее спиной послышался шелест, а затем — истерический женский визг. Сильные мужские руки вцепились в запястье Сутолокиной, нож выпал.
 — Ах ты стерва! Убийца! — пропыхтел кто-то, охваченный благородным гневом. Сутолокину рывком подняли с колен, очки с нее слетели, оба локтя оказались зажаты.
 — Я не убивала, я не могла…
 — Ну да, только вся в кровище и с ножиком! Зоенька, подними-ка нож, только осторожно — там ее отпечатки пальцев.
 — Я не могу, мне страшно, — промямлила Зоя, которая оказалась симпатичной молоденькой брюнеткой в зеленом спортивном костюме.
 — Ну, ну, — не слишком вежливо ответил супруг, красивый, хотя и мордатый парень в майке и джинсах, — не раскисай. Я ее держу!
 Сутолокина взмолилась, чуть не плача:
 — Да вы послушайте меня хотя бы! Она убегала от меня, она…
 — Понятно, — перебил парень, — а ты догнала и ударила…
 — Нет же! — взвизгнула Сутолокина. — Я знала, что она хочет себя убить! Ее изнасиловали какие-то подонки…
 — Ну да, а ты ее за ноги держала. Хватит, мы сейчас тебя в милицию отведем, там можешь врать все, что хочешь…
 И тут, за какие-то секунды, через мозг Сутолокиной промчался вихрь мыслей. Сразу вспомнилось и то, что ныне покойная девушка совсем недавно еще рассказала о милиции здешнего района, о мафии, о не правом суде и прокуратуре, и все, что самой доводилось читать, слушать и смотреть о подобных делах. Сутолокину вновь обуял страх, как тогда, когда к ее горлу приставил нож бандит Гриша.
 — Иди! — Парень зажал под мышкой руки Сутолокиной, второй рукой пригнул ее голову и подтолкнул коленом. Волей-неволей Александре Кузьминичне пришлось подчиниться.
 — Не волнуйся ты, — волоча Сутолокину по тропинке, сказал парень Зое, семенившей сзади с пластиковым пакетом, где лежал нож. — Главное довести ее до людей, вызвать милицию… Какие же гадины на свете бывают, а?!
 И Сутолокина словно бы воочию увидела какие-то мрачные, тускло освещенные камеры, зарешеченные окна, облупившуюся, исцарапанную и изрисованную похабщиной штукатурку, почуяла носом тухлый, давящий запах несвободы. Сейчас каждый шаг приближал ее к этому страшному миру, хотя рядом был совсем иной, свежий, зеленый, живой, где есть птичий пересвист, где есть малина, капельками повисшая меж стеблей и листьев, где есть Светлое озеро и нежная, прозрачная вода… Нет! Сутолокина не хотела терять это!
 — Отлично, стажер! Плюс на Минус дает Минус! — возликовал Шамбалдыга. — Работай, работай, но не забывай, она сама должна попросить у нас помощи, сама!
 — Есть нарастание сигнала!
 — Давай!
 И вновь Сутолокину пропитала энергия, она словно превратилась в стального робота, действующего не рассуждая, стремительно и безжалостно.
 Она резко крутнула голову вправо, отбросив руку парня, подпрыгнула, ударив пятками по коленным чашечкам, вырвала обе руки и с невероятной быстротой и силой вогнала кулак в живот парню. Тот, охнув, согнулся, и колено Сутолокиной, острое и жесткое, врезалось ему под подбородок. Хрустнули шейные позвонки…
 — Шестая — ушла! Седьмая, беги! Верещи громче!
 Зоя с визгом кинулась прочь.
 — Убивают! Помогите! Помогите-е-е!
 Сутолокина помчалась за ней. На сей раз она неслась, словно спринтер, будто всю жизнь побивала мировые рекорды. В несколько прыжков она настигла молодую вдову и страшным толчком в спину сшибла на землю. Падая, Зоя по инерции выбросила перед собой пакет с ножом, он выпал, и Александра Кузьминична, не помня себя, вцепилась в его рукоять… Сталь по-змеиному блеснула и с силой вонзилась в шею жертвы. Все было кончено.
 — Абзац! — с удовольствием доложил Тютюка. — Она в минусе на пятьдесят пять процентов. Если б еще объекты были естественные!
 — Если бы да кабы, да во рту росли грибы… Седьмая, Шестая — спасибо. По местам дислокации.
 — Принято, начальник.
 — Тютюка, как управляется объект?
 — Полный контроль.
 — Порядок. Усыпляй и волоки в номер. Пусть думает, что вся эта история ей приснилась. Но в чемоданчике она должна кое-что найти…




 ВАЛЯ СОМНЕВАЕТСЯ


 Пустых бутылок из тридцать третьего номера Валя выгребла порядочно. Поелозив немного шваброй по полу, заменив белье, которое Элла и Люда так и не сдали, она подошла к двери соседнего номера, прислушалась. Слышалось мерное дыхание с легким, хорошо уже знакомым похрапом. «Спит, — порадовалась Бубуева, — умаялся… Хи-хи!»
 Из номера напротив доносился носовой свист Сутолокиной. «Когда же это она мимо меня проскочила? — удивилась Валя. — Вроде гулять ушла с утра и не приходила…» Тем не менее надолго это Валю не озаботило. Она скатала ковер в коридоре и потащила на двор — выбивать пыль. Развесив тяжелую дорожку на кустах, Бубуева принялась орудовать выбивалкой.
 — Девушка, можно вас на минуточку? — спросили сзади.
 Валя неспешно обернулась и увидела двух одинаковых красавиц. Она вспомнила, что видела, как Котов уезжал с одной из них кататься на лодке, и откликнулась без особого радушия:
 — Чего вам?
 — Извините, вы не подскажете, где можно найти Владислава Игнатьевича Котова? — Девушки выглядели очень взволнованными и даже испуганными.
 — В номере он у себя, спит. Зачем он вам?
 — Понимаете, произошло несчастье. Нам очень нужно его увидеть!
 — Постучитесь, номер тридцать первый, — ответила Валя, приглядываясь к девушкам. То, что их было две, а не одна, ее почему-то успокоило. — А чего случилось-то?
 — Понимаете, — произнесла Таня-И, — нам надо срочно его увидеть!
 — Да идите, идите в номер, я ж не держу! — проворчала горничная.
 Тани торопливо поднялись наверх. Валя отнеслась к этому очень спокойно. Близнецы вряд ли пришли по какому-нибудь романтическому делу — обе были неприбраны, встрепаны и чем-то напуганы. «И правда, что-то случилось, — подумала Валя, — видать, и у таких несчастья бывают». Она тщательно отсмотрела сериал «Богатые тоже плачут», и это было лишним подтверждением идей мексиканского фильма.
 Поколотив еще немного дорожку, Валя собралась подняться на этаж, но тут к ней, запыхавшись, подлетела администраторша из главного корпуса.
 — Слушай! Чего случилось-то! Только не падай…
 — Ну, чего? — Валя округлила глаза. — Война, что ли?
 — Да нет, хуже… Забулдыгина, говорят, убили.
 По Валиной коже пробежал холодок.
 — Ну!… А за что?
 — Черт его знает! Я краем уха слыхала, милиция старшей звонила… Ух, чего будет сейчас!
 — А чего будет? — спросила Валя, ощущая с удивлением, что Забулдыгина ей ни чуточки не жалко, хоть и был он для нее человек, мягко говоря, не чужой.
 — Как чего? Расследовать будут. Наверняка же не просто так. У тебя с бельем-то все в норме? Не обсчиталась?
 — Да чего там, — отмахнулась Валя, — сейчас разве за белье посадят? Тут миллионы воруют…
 — Вот то-то и оно, мильен упрешь — не посадят, а за пару простыней…
 … Тем временем Тани уже постучались в тридцать первый номер. Котов долго не открывал, наконец в одних плавках подошел к двери, щелкнул замком.
 — Кто там? Вы? Заходите…
 В голове Владислава была странная каша из каких-то обрывков видений или сновидений. Таня-Е прошла в комнату сразу, а И задержалась, затворив и заперев за собой дверь.
 — Дядя погиб, — произнесла Е, — напали на дороге. У нас милиция. Не знают, с кем разбираться. Почему-то все спрашивают, не было ли тебя в доме ночью. Такой ужас!
 «Неужели все это было наяву?» Котову не верилось. Какие-то волшебные превращения, появление предметов, даже переход в тело Запузырина явно из области снов. Сейчас ничего похожего на сон не было.
 — Погодите… А я был у вас ночью?
 — Мы и сами не можем понять, был или нет… — сказала И. — Точнее, мы знаем, что ты был, но когда ушел и как — понять не можем. Ни домработница, ни охрана не видели, как ты уходил, а с дачи трудно выбраться незамеченным.
 — Хорошо еще, что милиция нашу комнату не обыскала, и вообще ничего не искала, только спрашивала.
 — А у вас в комнате было много-много долларов, да? В коробках? — спросил Котов.
 — Да… И календари тоже, — прищурилась Таня-И. — Послушай, Котов, давай начистоту. Ты кто?
 — Котов.
 — Это мы знаем. Ты должен ответить, человек ты или инопланетянин. Допустим, что все эти фрукты и снедь ты как-нибудь в комнате припрятал, пока мы мылись. Колечки и цветы — тоже. А вот плакат сделать — в это я никогда не поверю. И доллары — тоже. Ты не человек. Ты можешь быть только инопланетянином или вообще…
 — Дьяволом? — подсказал Котов, потому что неожиданно всерьез поверил: такое возможно. Нет, он, конечно, не усомнился в своей человеческой природе, но то, что ему помогал не инопланетный благотворитель, а Враг рода человеческого, показалось вполне допустимым… А раз так, то он потребует платы за свои услуги.
 — Да, — так же вполголоса ответила Таня-Е.
 — Не знаю, — признался Котов. — Не поручусь, что это не так. То есть я не черт, но мне помогает какая-то непонятная сила. Иногда выполняет желания, а иногда — нет. Это правда. Я ею не управляю, я только прошу у нее.
 Глазки у Тань азартно загорелись.
 — Котов, а что, если ты нас унесешь куда-нибудь? Может твоя сила забросить нас куда-нибудь подальше отсюда? На Гавайи, например, или в Майами?
 — Не знаю, — вновь неуверенно пробормотал Котов. — Как у нее настроение подкатит.
 — А давай попробуем? Как там? «По щучьему веленью, по моему хотенью…» А?
 Котов очень захотел, только не на Гавайи или в Майами, а на какой-нибудь совсем необитаемый и сверхудаленный от цивилизации тропический остров.
 — Дать команду на трансгрессию? — поинтересовался Тютюка.
 — Кто его знает, — задумался Шамбалдыга. — Его надо в Астрал выводить, раз Култыга приказал. Неохота мне в материально-бессмертного перековываться.
 — Ну а как его выводить? Дать команду, чтоб из окна выбросился?
 — Подумать надо, — неопределенно ответил Шамбалдыга.
 Как раз в этот момент в дверь номера постучали.
 — Не открывай! — шепнула И. В дверь еще раз сильно грохнули кулаком и послышался голос Вали Бубуевой:
 — Владик, открой!
 — В чем дело? — строго спросил Котов.
 — Открой, говорю, дело есть! — И Валя еще раз долбанула кулаком так, что с потолка посыпалась штукатурка.
 — Ладно, заходи.
 Валя вошла, когда он отпер дверь, уничтожающе взглянула на Тань и сказала сурово:
 — Извините, если помешала. Но мне убраться надо! Мусору у вас полно.
 — В общем-то, терпимо… — невинно заметил Котов.
 — Это вам терпимо. А я за чистоту деньги получаю.
 — Какая строгость! — иронически скривила губы Е.
 — И чистота… — с нескрываемым ехидством добавила И.
 Валя держала в руках увесистую швабру, а у ног ее стояло ведро с половой тряпкой. В глазах у Бубуевой уже не было и следа активного плюса, зато читалось горячее желание выплеснуть грязную воду в Таню-Е, надеть ведро на голову Тане-И, а затем отколотить обеих шваброй.
 — Сомневаюсь я… — краснея и угрожающе придыхая, произнесла Валя. — Сомневаюсь…
 — В чем же? — прищурилась И.
 — В том, что вы почище меня будете!
 Котов подумал, что миссия войск ООН, может быть, и весьма благородное дело, но очень опасное. Вставать между тремя разъяренными и нюхом чующими друг в друге врагов женщинами было страшновато. Поэтому он в отчаянии взмолился нечистой силе, чтобы та убрала из номера Тань…
 — Давай! — решил Шамбалдыга. — Пусть девки летят на дачу Запузырина. И убирай эту Искусственную, одной хватит. Добавь то, что не совпадает в памяти, и объединяй!
 И тут Тютюка допустил роковую ошибку.
 Вместо того чтобы сначала перебросить Тань на дачу и там без свидетелей объединить, он сначала дал команду на слияние сущностей и ликвидацию искусственного носителя… На глазах остолбеневшей Вали одна из нахальных девиц медленно испарилась, сначала став зыбкой и колышущейся, затем полупрозрачной, потом совсем прозрачной и, наконец, исчезнув совсем…
 — Господи! Чур меня! — испуганно завопила Валя, тем более что в следующую секунду вспышка «уничтожила» у нее на глазах и вторую.
 — Тревога!!! — истошно заорала «тарелка». — Прорыв зоны помех по азимуту северо-восток! Направленный луч! Источник — объект «Бубуева», цель — щур Замята! Контакт определен! Замята активизирован!
 — Срочно уход в Большой Астрал! — рявкнул Шамбалдыга. — Усилить защиту, изменить линейные размеры! Всем инкоммутантам закуклиться, связь не держать! Себя не обнаруживать!
 — Замята в зоне! — верещала «тарелка». — Мощный плюс! Система выхода в Большой Астрал блокирована!
 — Выводи в субастрал! — проскрежетал Шамбалдыга. — Ну, держись, стажер! Это есть наш последний и решительный бой!
 «Тарелка» неслась в запутанных извивах субастрального пространства. Скорость была предельной.
 — Култыга! Култыга! — в отчаянии взывал командир «тарелки» по ультрасвязи.
 — Ультрасвязь блокирована! — доложила «тарелка». — Войти в переходной туннель в полном объеме не успеваю! Одна сущность подлежит аннигиляции!
 — По инструкции, — зловеще объявил Шамбалдыга, — аннигиляции подлежит сущность с меньшим потенциалом…
 Тютюка в тоске сжался.
 — Принято, — доложила «тарелка». — Потенциал стажера на один мегаджоуль выше. Выбор сделан, даю отсчет! Пять, четыре, три…
 — Стой! — завопил Шамбалдыга. — Стой, зараза! Я ж забыл, что всю энергию на уход с себя брал…
 — Пуск! — «Тарелка» уже не подчинялась сущности, обреченной на аннигиляцию. В субастрале сверкнула ярчайшая вспышка, невидимая ни на Земле, ни в космосе. «Тарелка», резко набрав скорость, исчезла в переходном туннеле и вылетела в Большой Астрал, уже недоступная для щура Замяты…
 Из оцепенения Тютюку вывела ожившая ультрасвязь:
 — Зуубар Култыга вызывает стажера! Стажер Тютюка!
 — Я! Докладываю…
 — Отставить! — оборвал Зуубар. — Все ясно, стажер! Объясняю специально для тебя последствия: зона переведена в режим плюса. Понял, недоносок?! Это твоя работа! Шамбалдыга аннигилирован, инкоммутанты нейтрализованы. Замята активизировал щуров с Перуновой горы, высажен десант лесовичков, уже начали прочесывать зону, понял? Нет, ты понял, негодяй, что натворил?
 — Нет, не понял, — неожиданно для самого себя возразил Тютюка, хотя страх, исходивший от Зуубара Култыги, казалось, должен был его парализовать.
 — Что-о-о? Ты у меня, сукин сын, поговори еще! Я тебя в материальный цикл загоню! Ты у меня в баобабе тысячу лет отсидишь!
 — Отставить, Зуубар! — вмешался Ужуг Жубабара. — Ишь, раскомандовался! Стрелочника ищешь?! Что он лопухнулся, за то мы в ответе. Он стажер, с него спрос невелик. Шамбалдыга сам виноват. Кругом виноват! Знал, что Котов трахался с этой Валей? Знал! То, что от этого дети бывают, знал? Знал! А почему не проверил на физиологию? Знал ведь, что Котов тринадцать детей настрогал! Вся информация, весь банк данных у него был. Я могу ведь еще с тебя спросить: а ты куда смотрел? Снял с боевого дежурства на подмену, а не проконтролировал, насколько твой офицер в курсе обстановки?
 — Разрешите вопрос, — пискнул Тютюка. — Валя что, стала носителем эмбриона?
 — Так точно, товарищ стажер! С первого раза, можно сказать. Вот щур котовский и сработал. А мы, дураки старые, все Сутолокину опекали! Она столько времени отняла, а надо было всего-навсего Валентину на аборт послать…
 — Внимание! — Ультрасвязь словно взорвалась. — Пятый уровень дает общий сигнал по системе звезды 11101. Всем быть на приеме, ультрасвязь не выключать! Транслирую приказ начальника Спецуправления по предобработке.
 Большой Астрал.
 Внешняя сфера Минус-Центра.
 1. Сего числа в результате халатности и преступной небрежности ряда сущностей на планете 11101 произошло ЧП. Утрачен контроль над долговременной минусовой зоной в районе Светлого озера. Обстоятельства излагаю экспрессом…
 2. Ввиду вышеизложенного приказываю:
 А) Офицера первого ранга четвертого уровня Ужуга Жубабару перевести на 2-й уровень.
 Б) Офицера первого ранга второго уровня Зуубара Култыгу перевести на первый уровень. Впредь именовать данного офицера Култыгой.
 В) Стажера первого уровня Тютюку оставить на первом уровне на срок в 20 временных единиц по окончании стажировки с минимальным энергоокладом. До истечения данного срока не повышать ему звание, уровень и энергооклад.
 3. Принять все возможные меры для восстановления контроля над зоной Светлого озера.
 Начальник Спец управления по предобработке
 Люцифер
 Через двадцать секунд в «тарелке» мигнула вспышка и рядом с Тютюкой появился Култыга, уже лишенный права называться Зуубаром.
 — Ну что, стажер? — сказал он примирительно. — Будем работать! Начнем сначала, так сказать…
 Ни Котов, ни Валя, разумеется, ничего не знали о последствиях «чур меня!», произнесенного Бубуевой. Более того, с их памяти, точно с магнитной ленты, стерлось всякое воспоминание о том, что в комнате были и исчезли Тани.
 Котов почувствовал, что какая-то злая тяжесть, все последние дни сидевшая в душе, исчезла. Вместе с тем в душу влилось новое беспокойство. Котов вспомнил о программах, оказавшихся в руках налетчиков, о том, что эти программы развяжут цепную реакцию преступлений, станут причиной многих смертей. Нет, он не желал немедленно сорваться с места и бежать в погоню. Он трезво и четко понимал, что утратил сверхъестественные возможности и бессилен что-либо изменить. Он мог только каяться и молить Бога, чтобы он вразумил тех, кто похитил дискеты. Впрочем, верить в Бога по всем правилам Котов не мог. И душа, и тело были против подчинения какой-то силе. В нем жила свобода, а она одинаково неугодна и Богу, и Дьяволу…
 А Валя сомневалась. По ее разумению и подсчетам, ей уже второй день как было пора, но чего-то не начиналось. И если в прошлые времена размышления на тему беременности вызывали у нее неприятное чувство, не то страх, не то отвращение, то сейчас… Сейчас ей очень хотелось, чтобы ее сомнения рассеялись. Правда, она прикидывала, как бы невзначай, кто повинен в этом. Однозначного ответа не было, поэтому преждевременно волновать Котова Вале не хотелось. Конечно, его кандидатура была наиболее предпочтительна, но уточнить, кто есть кто, можно было только по прошествии времени. «Все равно уедет, — подумала Валя, — нужна я ему, дура толстая! Сама обойдусь. Получится так получится, не получится так не получится». Даже вполне разумное и рациональное — каково ей будет при нынешней жизни одной растить ребенка, Валю не тревожило.
 — Котов, — смущенно пробормотала она, — ты б хоть сказал чего хорошее…
 Владислав усмехнулся, положил руки на крутые Валины плечи, поглядел в это простецкое бабье лицо, подивился счастливому блеску в глазах.
 — Светишься вся. Что-то случилось, а?
 — Не знаю, — фыркнула Валя, прильнув к Котову и ткнувшись носом ему в грудь, — сомневаюсь я…




 ЭПИЛОГ


 Через несколько дней, в продолжение которых ничего существенного не произошло, срок путевок всех доживших до конца нашего повествования отдыхающих подошел к завершению. Новый директор, назначенный фирмой «Интерперестрой лимитед», Сократ Платонович Елдырин, выступая на прощальном балу накануне дня отъезда, выразил надежду, что, несмотря на ряд неприятных инцидентов, произошедших поблизости от «Светлого озера», процесс летнего отдыха прошел весьма продуктивно и необратимо сказался на улучшении здоровья отдыхающих. Почтили вставанием безвременно ушедших из жизни Августа Октябревича и Светозара Трудомировича, а также героически погибших при спасении жизни ребенка Колышкина и Лбова.
 От имени отдыхающих выступила старушка Агапова, которая сердечно поблагодарила весь трудовой коллектив, его покойного и нынешнего директоров, руководство предприятия «Интерперестрой лимитед», а также партию, правительство и лично товарища Ельцина за заботу о культурном отдыхе трудового народа, пожелала всем дальнейших успехов в деле построения рыночной экономики и правового государства и под финиш провозгласила: «Да здравствует капитализм — светлое будущее всего человечества!» Зал взорвался аплодисментами, разбудил дремавшего деда Агапова, который спросонок вскочил и заорал: «Слава великому Сталину, ура!»
 Потом были танцы и последние прогулки по берегам озера, а наутро все принялись сдавать белье и разъезжаться.
 Котов садился в свою «восьмерку». Валя Бубуева зажав в руке листочек, где Котов косо начеркал свой адрес и телефон, со странной улыбкой смотрела на него, стоя в трех метрах от машины. Все было уже сказано, все обговорено. Осенью, когда наплыв отдыхающих спадет, Котов ждал Валю в Москве. Это время — месяца полтора — отводилось ей на раздумье.
 Вот как раз думать Валя плохо умела, точнее, считала, что если нужно думать, то лучше от такого дела отказаться сразу. Поэтому она твердо решила, что едва Котов исчезнет из пределов видимости, тут же порвет записочку с адресом и телефоном и никогда-никогда не вспомнит о том, что такая записочка была.
 А Владислав думал о том, почему он сейчас, прямо сейчас, не хватает Валю за локоть, не втаскивает в машину и не увозит ее, как лихой джигит. Котов знал, что с этой женщиной он отчего-то связан крепче, чем с другими, например, с той же Надей Пробкиной. И знал, что если сейчас усадит Валю рядом с собой, то она не будет упираться и кричать: «Караул, насилуют!» Вероятно, будь ему двадцать пять, тридцать или даже тридцать пять, он поступил бы именно так. Но ему было почти сорок, а потому не заглядывать вперед он не мог. Что-то в этом было преступное и опасное — делать шаг, не задумываясь, каким будет следующий.
 Котов догадывался, о чем сейчас думает Валя. Да, она ждет небольшого безумства, маленького чуда. Конечно, предложи он сейчас уехать с ним, она бы замахала руками и стала говорить, что у нее еще белье не поглажено. Нужно было просто хватать ее и сажать в машину, не обращая внимания, если она начнет упираться и бормотать: «Ты что, сдурел?»
 Но что потом? В городе у Котова дела, дела и еще раз дела. У него и вечером не умолкает телефон, скрипит принтер, разрывается телефакс, потому что городская квартира Котова и офис «Агат-Богата» — это тождественные вещи. А новый офис пока еще в отделке и ремонте. За время отпуска Котову удалось забыть об этом, но чем ближе был конец путевки, тем чаще он думал о работе. И уже не очень много места оставалось для мыслей о Вале, о домашнем очаге. И еще меньше места Валя будет занимать в Москве в смысле того внимания, которое он сможет ей уделить. Кроме того, если здесь, на природе, разница в интеллектуальном уровне особенно не сказывалась, то как будет в городе?
 Котов не особенно лез «в светское общество», но друзья у него были, как правило, с высшим техническим образованием, а некоторые — даже с высшим гуманитарным. Первых он понимал и хорошо с ними общался, вторых побаивался — ведь они знали немало такого, о чем Котов представления не имел. Правда, они не знали того, что знал Котов, но ведь не будешь же болтать на дружеской вечеринке о компьютерах! А вот беседы и споры об истории и политике — тема благодатная, особенно после ста граммов. А нынешние, начитавшиеся прежде запретной литературы гуманитарии, постоянно сажали в лужу даже Котова. А что будет ощущать Валя — вообще трудно представить. И это даже в том случае, если ее не будут специально поддевать и «щипать»…
 Именно поэтому, пожалев Валю, Котов дал газ, и «восьмерка» понесла его прочь от Светлого озера, прочь от Вали, прочь от этого отпуска. Хотя впереди был еще август, Владислав считал лето завершенным. Начинался новый трудовой год, где он делал свое дело, делал себя, делал программы, делал деньги и вгонял деньги в дело. Это составляло основное содержание его жизни, ему это нравилось, он был удовлетворен этим, а потому не задумывался, правильно живет или нет.
 Валя, порвав записку, пошла в опустевший тридцать второй номер. Белье Котов сдал, но подушка, одеяло и матрац лежали на кровати. Бубуева плюхнулась на матрац, лицом в подушку, и тихо заревела, с тоской втягивая в ноздри слабенький, но все-таки различимый запах человека, которого полюбила…
 Последней из всего заезда покидала дом отдыха Сутолокина. У нее еще оставалось недели две отпуска, которые она надеялась провести в обществе внуков. Перебирая все, что произошло с нею, она ни о чем не жалела. Все плохое, как она считала, ей приснилось, а все хорошее — было наяву. К происшедшему во сне она относила свои грехопадения, драку с Пузаковой, битву с нечистой силой и жуткие приключения в лесу, а к яви — прогулки на природе и купание в озере. У нее заметно улучшилось самочувствие, не мучили нервные боли, появился загар, разгладилось много морщин и почти исчезли подглазные мешки. Никаких нравственных мук она не испытывала и ничего предосудительного в своем поведении не находила. Она была готова с чистой совестью смотреть в глаза Эдуарду Сергеевичу и дочерям. Не говоря уже о внуках.
 Наверно, это прекрасное свойство — не помнить зла. Даже того, которое сам когда-то сделал.