---------------------------------------------


 Аверченко Аркадий
 Перед лицом смерти

 Аверченко Аркадий 
 Перед лицом смерти 
 (Кусочек материала к истории русской революции) 
 Сколь различна психология и быт русского и французского человека. 
 Французская революция оставила нам такой примечательный факт: 
 Добрые, революционно настроенные парижане поймали как-то на улице аббата Мори. Понятно, сейчас же сделали из веревки петлю и потащили аббата к фонарю. 
 - Что это вы хотите делать, добрые граждане? - с весьма понятным любопытством осведомился Мори. 
 - Вздернем тебя вместо фонаря на фонарный столб. 
 - Что ж вы думаете - вам от этого светлее станет? - саркастически спросил остроумный аббат. 
 Толпа, окружавшая аббата, состояла из чистокровных французов, да еще парижан к тому же. 
 Ответ аббата привел всех в такой буйный восторг, что тут же единогласно ему было вотировано сохранение жизни. 
 Это французское. 
 А вот русское: 
 В харьковской чрезвычайке, где неистовствовал "товарищ" Саенко этот рассказан автору одним, вполне заслуживающим доверия, харьковцем. - А. А.], - расстрелы производились каждый день. 
 Делом этим большею частью занимался сам Саенко... 
 Накокаинившись и пропьянствовав целый день, он к вечеру являлся в помещение, где содержались арестованные, со списком в руках и, став посередине, вызывал назначенных на сегодня к расстрелу. 
 И все, чьи фамилии он называл, покорно вздыхая, вставали с ящиков, служивших им нарами, и отходили в сторону. 
 Понятно, что никто не молил, не просил, все прекрасно знали, что легче тронуть заштукатуренный камень капитальной стены, чем сердце Саенки. 
 И вот однажды, за два дня до прихода в Харьков добровольцев, явился, по обыкновению, Саенко со своим списком за очередными жертвами. 
 - Акименко! 
 - Здесь. 
 - Отходи в сторону. 
 - Васюков! 
 - Тут. 
 - Отходи. 
 - Позвольте мне сказать... 
 - Ну, вот еще чудак... Разговаривает. Что за народ, ей-Богу. Возиться мне с тобой еще. Сказано отходи - и отходи. Стань в сторонку. Кормовой! 
 - Здесь. 
 - Отходи. Молчанов! 
 - Да здесь я. 
 - Вижу я. Отойди. Никольский! 
 Молчание. 
 - Никольский!! 
 Молчание. Помолчали все: и ставшие к стенке, и сидящие на нарах, и сам Саенко. 
 А Никольский в это время, сидя как раз напротив Саенко, занимался тем, что, положив одну разутую ногу в опорке на другую, тщательно вертел в пальцах папиросу-самокрутку. 
 - Никольский!!! 
 И как раз в этот момент налитые кровью глаза Саенки уставились в упор на Никольского. 
 Никольский не спеша провел влажным языком по краю папиросной бумажки, оторвал узкую ленточку излишка, сплюнул, так как крошка табаку попала ему на язык, и только тогда отвечал вяло, с ленцой, с развальцем: 
 - Что это вы, товарищ Саенко, по два раза людей хотите расстреливать? Неудобно, знаете. 
 - А что? 
 - Да ведь Никольского вчера расстреляли! 
 - Разве?! 
 И все опять помолчали: и отведенные в сторону, и сидящие на нарах. 
 - А, ну вас тут, - досадливо проворчал Саенко, вычеркивая из списка фамилию. - Запутаешься с вами. 
 - То-то и оно, - с легкой насмешкой сказал Никольский, подмигивая товарищам, - внимательней надо быть. 
 - Вот поговори еще у меня. Пастухов! 
 - Иду! 
 * * * 
 А через два дня пришли добровольцы и выпустили Никольского. 
 * * * 
 Не знаю, как на чей вкус... 
 Может быть, некоторым понравился аббат Мори, а мне больше нравится наш русский Никольский. 
 У аббата-то, может быть, когда он говорил свою остроумную фразу, нижняя челюсть на секунду дрогнула и отвисла, а дрогни челюсть у Никольского, когда он, глядя Саенке в глаза, дал свою ленивую реплику, - где бы он сейчас был?