Аннотация: Героиня книги – известная голливудская актриса, сыгравшая крупную роль в телевизионном сериале и пользующаяся огромной популярностью у публики. Голливуд – фабрика грез и реальность без иллюзий, глазами очевидца, – таково содержание нового романа Джоан Коллинз.


---------------------------------------------


 Джоан Коллинз
 Чертовски знаменита


 Робин с любовью посвящается



 ГЛАВА ПЕРВАЯ


  ЛОС-АНДЖЕЛЕС, 1988 
 – Не нужен мне муж. Мне жена нужна, – заявила Катерин Беннет достаточно громко, чтобы расслышали репортеры, толпой бегущие за ней по пятам. Она торопливо шла по извилистым коридорам Верховного суда Санта-Моники. За ней неотступно следовал ее дорогостоящий экспансивный адвокат по бракоразводным процессам Барри Лефковиц, парирующий въедливые вопросы журналистов в своей обычной насмешливой манере.
 Холодная натянутая улыбка Катерин не отражалась в ее бледно-зеленых глазах, но она будет достаточно убедительной на первых полосах газет и в телевизионных новостях.
 Ей не хотелось выглядеть слишком счастливой после своего нашумевшего развода.
 А то, что ее фотографии появятся в газетах, можно было не сомневаться, потому что последние три года они публиковались на первых полосах всех газет и обложках журналов, а также во всех отделах светской хроники от Нью-Йорка до Нью-Дели. Катерин Беннет была редким и эфемерным существом – телевизионной суперзвездой, настолько знаменитой, что все хотели знать о ней абсолютно все, некоторые даже хотели быть ею.
 Туча газетных кровососов кружилась над своей жертвой, как мухи над обглоданным скелетом, тем самым скелетом, в который она едва не превратилась в здании суда: ее практически начисто лишил всех ее тяжелым трудом заработанных денег надутый индюк и шовинист – судья, заинтересованный главным образом в том, чтобы попасть в объектив телевизионных камер, хотя, впуская репортеров в зал суда, он изобразил притворное недовольство.
 Спасибо Господу за Барри, подумала Катерин, взглянув на адвоката. Казалось, что густые серебряные волосы адвоката и его насмешливые темные глаза приобрели дополнительный блеск, пока он отбивался от газетчиков, прокладывая путь по ступенькам к выходу из здания суда и к прохладному убежищу ожидающего их лимузина. Катерин улыбнулась про себя.
 До чего же Барри Лефковиц обожал паблисити. Колонки в газетах заменяли ему еду и питье. Его самыми счастливыми днями были те, когда он появлялся в программе Опры Уинфри или Фила Донахыо, рассуждая об обиженных женах, равных правах для меньшинств или свободе выбора для женщин. Но не возьмись он за дело о разводе Катерин за скромные пятьдесят тысяч, естественно плюс расходы да все то внимание прессы, которое привлек жадный до паблисити адвокат, защищающий одну из самых известных женщин в Америке, Катерин пришлось бы расстаться никак не меньше чем с четвертью миллиона. Это, да еще те деньги, которые ей пришлось бы отдать Джонни, напрочь лишили бы ее всех сбережений, по меркам мегазвезды довольно скромных. Хотя она была звездой уже три года, этого не хватало, чтобы действительно обрести финансовую стабильность.
 – Каковы твои планы теперь, Катерин? – спросил ее карлик с микрофоном, тот самый, которому Катерин заявила, что ей нужна жена, а не муж.
 – Буду работать, – ответила она настолько мило, насколько это было в человеческих возможностях, учитывая двадцать вспышек одновременно в нескольких дюймах от ее лица. – Пора оставить все это в прошлом.
 Вспышки слепили ее, поэтому Китти надела темные очки.
 – Ах, нет, Катерин, не делай этого, душечка. Мы хотим видеть твои прекрасные глаза.
 – Вы любовались этими глазами все последние пять дней. Теперь им нужен отдых, джентльмены, так же как и мне,  если вы не возражаете. – Она всячески старалась не терять чувства юмора, хотя сил совсем не осталось.
 – Пропустите даму, джентльмены,  пожалуйста. –  Ее телохранителю Берту помогали сдерживать толпу четыре громилы под два метра ростом и такие же почти по ширине. Их задача состояла в том, чтобы убрать с дороги представителей прессы, не применяя грубой силы. Как бы ни напирали на Катерин, им не разрешалось заниматься рукоприкладством, поскольку их могли привлечь к уголовной ответственности за нападение. Им вменялось в обязанность защищать их подопечных без особой силы, хотя некоторые  папарацци  [1] явно нарывались на грубость.
 Люди слабо представляют себе, насколько все это тяжко. Катерин десяток раз наступили на ноги, а дважды ей едва не заехали в лицо камерой, когда чересчур ретивый оператор повернулся, чтобы найти лучший ракурс. На шелковом жакете виднелись чернильные пятна, поскольку один из журналистов позволил себе беспечно провести ручкой по ее рукаву, и вообще она чувствовала себя прескверно. То был последний, наиболее драматичный голливудский развод, поэтому пресса ждала от Катерин какого-нибудь сенсационного высказывания, впрочем, за неимением такового она изобрела бы его сама. Ей уже пришлось прочитать два таких измышления про себя в газетах, что дух захватывало.
  «Катерин Беннет, сорока трех лет, каждый день появлялась в здании суда в течение бракоразводного процесса в новом наряде от ведущих модельеров, – вопила одна газетенка. – Помимо ультрамодного и дорогого туалета она демонстрировала в равной степени вызывающую прическу, а краски на ней было столько, что вполне хватило бы на небольшой парфюмерный магазинчик». 
 Все было переврано с самого начала. Катерин всегда хорошо одевалась и ухаживала за собой. Даже маленьким ребенком она требовала, чтобы лента в волосах была завязана под определенным углом и белые носочки подтянуты. В суд она на самом деле надевала три из четырех имеющихся у нее скромных пиджаков – темно-серого, светло-серого и бежевого цветов, пару скромных юбок и туфли на высоком каблуке. Катерин всегда носила туфли на каблуках, даже с брюками. Ей хотелось свой рост в пять футов пять дюймов увеличить до пяти футов шести дюймов, [2] так что если кто и считал, что она одевается по моде шестидесятых годов, почему это должно было ее волновать?
 Катерин гордилась тем, что не похожа на других. Она не слишком интересовалась мнением людей о себе и всегда говорила то, что думала. Она носила то, что хотела, и с трудом терпела дураков. Порой упрямство и уверенность в себе придавали Катерин некоторую холодность и отстраненность, так что тем, кто видел в ней врага, она, по-видимому, казалась опасно похожей на ту злобную пройдошливую бабенку, которую она так успешно играла в телевизионном сериале.
 – Значит, ты навсегда поставила крест на мужчинах, Китти? – ухмыльнулся тощий верзила из нью-йоркской газеты, которую ее мать читала от корки до корки каждый день.
 – Никогда не зарекайся, друг мой, – улыбнулась Катерин, радуясь, что очки скрывают тоску в глазах. – Кто знает, а вдруг я подамся в сапфистки? [3] 
 – Что… что ты сказала? – Глаза репортера метнулись по лицам своих товарищей по перу, которые совершенно неправильно поняли выпад Катерин и поспешно записывали в своих блокнотах: «А вдруг я подамся в пацифистки?».
 – Ради Бога, Катерин, – сказал Барри тихо. – Только не хватает тебе заявить этим парням, что ты лесбиянка, вот тогда уж  точно полетят от тебя клочки по закоулочкам.
 Впервые за несколько последних дней Катерин искренне рассмеялась.
 – Это же  шутка, Барри, согласна, не слишком удачная, но мне сегодня не дотянуться до уровня Робина Уилльямса.
 Процесс показался ей адом. Пять дней, по семь часов ежедневно, она сидела на жесткой скамье на глазах всего зала суда, а за спиной грудились пара десятков разных ее наемников. Она сидела неподвижно и бесстрастно, как только могла, а сердце сжималось и в груди стоял комок величиной с арбуз. В какой-то момент, когда ее муж давал показания, она написала в своем желтом блокноте слова:  «Он лжет. Все ложь, ложь, ложь!» — и передала Барри, и это стало третьей по важности новостью в шестичасовой передаче в тот вечер, о чем, естественно, узнала вся Америка.
 Сейчас, когда эскорт все еще стрелял вопросами и щелкал камерами, открытая дверца черного лимузина казалась дверью в рай. Она уселась на заднее сиденье осторожно, как обычно делают женщин в слишком коротких юбках. Сначала задом на сиденье, ноги плотно сжаты, затем быстрое движение обеими ногами, пока никто из своры не успел сфотографировать.
 Но сегодня она проделала это недостаточно быстро. Один из наиболее пронырливых фотографов установил на камере таймер и расположил ее на мостовой таким стратегически хитрым образом, что, когда Катерин взмахнула ногами, камера успела дважды щелкнуть, запечатлев вид под юбкой.
 – Чертов сукин сын! – Берт лягнул настырную камеру, и она свалилась в канаву.
 – Чтоб ты сдох, зараза, – завизжал краснолицый папараццо, бросившись за камерой. – Я еще привлеку тебя за нападение с тяжкими последствиями, гад ты ползучий!
 Берт не ответил. Он сделал жест, приказав охране захлопнуть дверцу со стороны Катерин, потом вскочил на переднее сиденье рядом с шофером и рявкнул:
 – Пошел!
 – О Господи, скорее бы отсюда убраться. – Катерин откинулась на сцинку сиденья и, чувствуя себя в безопасности за затененными окнами лимузина, сняла очки и глубоко вздохнула.
 – Прекрасно справилась, душечка. – Барри похлопал ее по плечу. – Мы выиграли! Ты выиграла! Ты наконец-то свободная женщина, Китти. Как вспомнишь, что этот сукин сын от тебя хотел и что получил, то невольно решишь, что тебе крупно повезло.
 Она устало кивнула. Да, она свободна. Свободна от Джонни, его пьянства, вранья, наркотиков, свободна от этого ужасного зала суда и толпы с разинутыми ртами. Но по-настоящему ли  свободна? В своей жизни? Как бы не так.
 В качестве замужней женщины и телевизионной негодяйки, которую вся Америка обожала ненавидя, она обладала некоторой долей иммунитета против полускандальных сплетен, всегда окружающих незамужних знаменитостей. Теперь же, когда она наконец перерезала пуповину, связывавшую ее с Джонни, сможет ли она жить нормальной жизнью?
 Лимузин высадил Барри у его офиса в Беверли-Хиллз, и Катерин прикрыла глаза, пока Сэм вез ее по петляющему каньону Бенедикт к ее дому. Дом представлял собой огромное белое бетонное сооружение, похожее на большой кусок цемента, которое Джонни уговорил ее купить два года назад, когда она начала прилично зарабатывать на съемках «Семьи Скеффингтонов». Построенный в тридцатых годах каким-то давно забытым голливудским воротилой, он был известен среди наиболее остроумных друзей Катерин как бункер Гитлера.
 Она попросила садовников прикрыть убогость фасада английским плющом, но растение отказывалась цепляться за эти голые белые стены, так что только несколько зеленых островков свидетельствовали о приложенных усилиях. Сэм нажал кнопку дистанционного управления, и ворота открылись. Порядочно заржавевшие, хотя их красили в прошлом году. Катерин снова вздохнула. Уход за этим особняком требовался постоянный, не говоря уже о том, что приходилось платить человеку, присматривающему за бассейном, работнику, ухаживающему за прудом, садовнику, девушке, заботящейся о растениях в доме, дворецкому, экономке, секретарше экономки, прачке, приходящей дважды в неделю, и тренеру, тоже посещавшему ее дважды в неделю, и все это не считая Сэма-шофера, Уорика Кингсли, ее очаровательного, но очень дорогого агента по рекламе, и Бретта Гудмана, ее импресарио, который, она не сомневалась, здорово ее обкрадывал. Удивительно, что у нее вообще еще что-то оставалось. Кроме того, еще была Бренда Корлью, ее верная подруга и секретарь, а также наставница ее сына Томми.
 Что бы она делала без Бренды? Если подумать, что бы делал Томми без Бренды? Эта пожилая дама с железной волей и мягким как воск сердцем стала ему второй матерью. Поскольку Катерин большую часть времени проводила на студии, иногда задерживаясь даже до полунота, Бренда несколько часов работала, но всегда умудрялась быть дома к приходу Томми из школы. Она сама познала все тяготы и страдания, выпадающие на долю телевизионной звезды, поскольку когда-то была ею еще в пятидесятых годах в качестве второго шута при обожаемой публикой Куки Казанова. По рейтингу они в свое время уступали только Люсиль Болл и Вивьен Вэнс. Почти такие же забавные, почти такие же популярные, но отнюдь не такие же жизнестойкие, так что, когда Куки ушла на покой, уединившись в своем особняке в Кентукки, она сделала это за счет не только своих значительных накоплений, но и оставшегося имущества программы, которое они выкупили у труппы за жалкие пять тысяч долларов на брата.
 Катерин и Бренда встретились на прослушивании вне Бродвея лет десять назад. Китти удивилась, увидев такую знаменитую актрису там, где собиралось «стадо», но Бренда заметила:
 – Три премии Эмми, однажды – любимица публики, две номинации на премию Тони; и вот уже десять лет я, как и все, рыщу в поисках работы. Шоу-бизнес – ха! Верно, засасывает? Но ведь как же нам нравится!
 С карьерой у Бренды не клеилось, так что, когда Катерин получила роль Джорджии Скеффингтон, она предложила Бренде поехать в Голливуд и помогать ей. Китти иногда казалось, что это был самый мудрый ее поступок в жизни. Она всегда могла положиться на Бренду, та же благотворно влияла на Томми, который при ней меньше злился и задирался. За острым язычком Бренды и малопристойными выражениями, столь ею любимыми, скрывались мудрость и теплота, которые Катерин скоро научилась ценить.
 Машина остановилась у главного входа, Сэм выскочил и открыл ей дверцу.
 – Вы мне сегодня больше не понадобитесь, Сэм, спасибо. – Катерин так устала, что с трудом выбралась из машины. Несмотря на то что она несколько дней почти ничего не ела, тело казалось тяжелым, будто налитым свинцом.
 – Слушаюсь, миссис Беннет. Приятного вам вечера. Я искренне рад, что все сегодня закончилось для вас благополучно.
 – Спасибо, Сэм. Нам повезло.
 Педро открыл ей черную парадную дверь, с которой, как заметила Катерин, уже начала облезать краска. Когда они переехали сюда два года назад, дверь была покрыта таким толстым слоем лака, что, казалось, его хватит навечно. Вот вам и климат в Лос-Анджелесе.
 – Томми? – позвала она, проходя через широкий, отделанный мрамором холл и входя в сияющую белизной гостиную. – Томми, ты дома, милый?
 – Томми отправиться на баскетбол с Бренда, мисс Беннет.
 Одним из наиболее ценных качеств Бренды было то, что она обожала баскетбол.
 Появилась верная Мария, экономка, вытирая натруженные руки о фартук.
 – Они сказать, что после игры где-нибудь перекусить, так что не стоит вам их ждать.
 Катерин кивнула. Оглядела комнату. От ледяной белизны толстого ковра, шелкового Дамаска стен и бархатной обшивки дивана и кресел почти что резало глаза. Ничего общего с уютом; скорее стерильный снежный дворец, созданный специально для Катерин в ее модных туалетах; оформление для бесконечных фотографий, появляющихся на глянцевых обложках журналов.
 Лучи заходящего солнца бликами отражались от ее золотых с бриллиантами часов. Всего шесть вечера.
 – Когда подать, вам ужин,  senora! – спросила Мария.
 – Да я что-то не голодна сегодня. Сварите мне яйцо и поджарьте тост к семи часам, пожалуйста.
 Мария исчезла в кухне, откуда слышались взрывы смеха. Там работал телевизор, и звуки, доносившиеся оттуда, напоминали семейный дом. Катерин пожалела, что не может пойти туда и посидеть за чисто надраенным столом из сосновых досок – с Педро, Марией и Сюзи, ее хорошенькой дочерью-подростком, помогавшей Катерин с ее одеждой и при надобности упаковывающей ей вещи. С ними наверняка болтают оба садовника, а Сэм, потягивая пиво «Будвайзер» из банки, рассказывает о событиях дня. Да, в доме Катерин шла нормальная жизнь, но ее собственное существование представляло собой большой остров пустоты.
 Она прошла по покрытым белым ковром ступенькам в главную спальню. Развод с Джонни дался ей нелегко. Хотя пьянство и наркотики его сильно изменили, ей было неприятно слушать, как в суде говорили о нем как о патологическом лгуне и жалкой развалине. Ей необходимо было покончить с этим браком в целях самосохранения. Джонни постоянно ставил ее в неловкое положение – падал пьяный в ресторанах или на вечеринках в Голливуде, сочинял про нее нелепые истории, попадающие на страницы прессы. Но хуже всего было смотреть на страдающее лицо Томми, наблюдающего за тем, как отец превращается в пьяницу-шута. Джонни когда-то был вполне приличным актером, но потом совершенно спился, и все эти собрания анонимных алкоголиков и клиники не помогли ни на йоту.
 Именно Джонни пришла в голову идея устроить из их развода спектакль. Его пройдоха-адвокат, известный своей удачной защитой насильников и других завзятых преступников, просто истязал Катерин в суде, тогда как Джонни едва на нее смотрел. Только некоторая шаткость походки во время каждодневных перерывов показывала, что он все еще не отрывается от бутылки, да и от наркоты тоже.
 Ну что же, теперь все позади. Двадцать лет брака и двадцать пять лет взаимоотношений разрушены сначала алкоголем и наркотиками, а затем неделей ненависти в зале суда. Теперь Катерин следовало собраться для завтрашней работы, хотя она все еще не пришла в себя от этого тяжелого испытания.
 – Спать хочу, – прошептала она. – Если бы я могла как следует выспаться.
 Она открыла дверь в спальню и еще раз подумала, что ее дом олицетворяет все, что ей ненавистно в Голливуде. Давящий, претенциозный, в стиле, любимом нуворишами. В спальне вполне мог разместиться небольшой реактивный самолет, да еще нашлось бы место для парочки вертолетов. Как и остальные комнаты в доме, она была белой. Травленое стекло и зеркальные панели чередовались с белыми стенами, обтянутыми тафтой, по обе стороны огромной круглой кровати – толстые ковры из медвежьих шкур, кровать покрыта шелковым атласным покрывалом с их инициалами – Д. и К. От этого надо будет избавиться, подумала Катерин и скорчила гримасу, глядя в зеркальный потолок над кроватью.
 По поводу этого потолка она яростно сражалась с Джонни и их декоратором. Джонни настаивал на возможности похотливо ухмыляться в зеркало во время их нечастых занятий любовью, и именно это переполнило чашу ее терпения. Она не могла сказать, что тому виной – алкоголь или наркотики, но ее душевный, умный муж превратился в бесчувственного развратника, получавшего сексуальное удовлетворение от дешевых извращений. Как многие другие женщины, Катерин относилась к извращением холодно. Она догадывалась, что некоторые женщины соглашаются на все, чтобы угодить мужчине, она тоже, вероятно, могла бы притворяться, не будь Джонни постоянно в таком улете. Катерин просила, умоляла, даже угрожала, пытаясь заставить Джонни бросить пить и употреблять наркотики, но он не хотел или не мог.
 В свое время они, оба умеренно преуспевающие нью-йоркские артисты, находились в одной и той же лодке, умудряясь существовать вполне безбедно, играя в спектаклях вне Бродвея, озвучивая радиорекламу и изредка появляясь в маленьких ролях на телевидении. Затем, когда Катерин совершенно неожиданно – как гром среди ясного неба – получила роль Джорджии в сериале «Семья Скеффингтонов», их жизнь перевернулась.
 «Семья Скеффингтонов» – мыльная опера, передаваемая в самое удобное время по каналу Эй-би-эн. В ней рассказывалось о богатой, но безалаберной семье, живущей в Лос-Анджелесе и владеющей половиной виноградников и спиртоводочных заводов в Южной Калифорнии. Три главных героя – Чарльз Скеффингтон, суровый, много раз женатый патриарх и отец многочисленных потрясающих детей, Кандайс Скеффингтон, третья жена Чарльза и самая святая из телевизионных героинь после Донны Рид, и Джорджия, бесцеремонная вторая жена Чарльза и архизлыдня.
 Джорджия была второстепенной ролью по сравнению с Чарльзом Скеффингтоном, которого играл Альберт Эмори, и Кандайс в исполнении Элеонор Норман, но за три с половиной года Катерин в этой роли стала одной из самых популярных и любимых актрис на телевидении; ее называли женщиной, которую публика обожала ненавидя. В течение года имя Катерин было на слуху у всех, а Джонни за это же время окончательно спился, и она ничего не могла поделать, разве что чувствовать себя виноватой. Таков мир шоу-бизнеса. Она – классический случай появления новой звезды, он – типичный вариант неудавшейся карьеры.
 В порядке компенсации она позволила ему купить эту груду мрамора и малахита, чего они не могли себе позволить, и Джонни проводил время, любовно все переделывая и переставляя, вместе с их декоратором Трайси, бутылкой виски и один Бог знает каким количеством белого порошка. Вскоре к ежедневной бутылке присоединилась вторая, и, в то время как дом близился к завершению, их брак окончательно распадался.
 Катерин сбросила пиджак и туфли и принялась вышагивать по громадной комнате, яростно затягиваясь сигаретой. Все, с ним покончено. Навсегда.
 До последнего времени им было хорошо вместе. Разумеется, наблюдались взлеты и падения, но разве без этого обходится брак? Но они хорошо относились друг к другу, и еще они оба любили Томми. Катерин поежилась, хотя в комнате было жарко. Она предпочла бы, чтобы Джонни все еще был с ней. Только тот, старый Джонни, а не чурбан, в которого он превратился.
 Ей также хотелось, чтобы Томми был дома. Несмотря на его подростковые проблемы, она души в нем не чаяла. Она знала, что он огорчен разводом, и последнее время он довольно грубо с ней обходился. Но, хотя теперь его больше тянуло к Бренде и ему, казалось, не нравилось даже находиться в одной комнате с матерью, Катерин любила его всем сердцем.
 Она загасила сигарету, прошла в гардеробную и нажала кнопку на автоответчике. Только две записи. Одна от матери из Нью-Йорка: Вера Гриббенс приехала в Штаты из Англии, будучи невестой военнослужащего, рано овдовела и теперь делила свое время между поеданием шоколада и телевизором. Никто не выразил большего восторга по поводу успеха Катерин, чем Вера, но никто и не критиковал ее так усердно. Катерин научилась терпеть доброжелательные, но порой весьма ядовитые замечания, от которых ее мать не могла удержаться. В особое расстройство та пришла, прочитав в «Стар» о грядущем разводе дочери.
 – Как ты можешь с ним развестись, Кит-Кэт? – Она всегда называла свою единственную дочь так, потому что та в детстве обожала эту еду. – Он такой mensch. [4] – Подружившись с семейством Гольдштейнов, владеющим продовольственным магазином рядом с ее домом, Вера завела привычку пересыпать свою речь еврейскими выражениями.
 Катерин устало рассказала все про поведение Джонни, но, поскольку Вера об этом не читала, она на слова дочери внимания не обратила. Теперь она говорила:
 – Юбка слишком длинная. У тебя великолепные ноги, Китти. Тебе надо их показывать. И мне ужасно не понравился цвет твоей помады, дорогая. Такую выбрала бы себе Шер. Перезвони мне, Кит-Кэт.
 Следующее послание было от Стивена Лея, сценариста «Семьи Скеффингтонов», ставшего одним из самых близких друзей Катерин, с которым она делилась всем.
 В эти последние недели Стивен оказывал ей огромную поддержку. Он понимал проблемы Катерин и давал ей дельные советы.
 – Привет, Китти. Видел новости. Говорил же, что ты выиграешь, мы ужасно за тебя рады. Давай отпразднуем. Ты не могла бы пойти к «Мортону» в понедельник вечером? Самое время показать этому городу свое личико. И я обещаю тебе две вещи: я угощу тебя редкостным бифштексом с кровью и правдой, встречающейся еще реже…
 Катерин улыбнулась. Стивен верен себе, всегда можно положиться на то, что он найдет подходящую цитату.
 – Готов поспорить, ты не знаешь, откуда это. Перезвони, если догадаешься.
 Катерин задумалась. Никогда нельзя сказать, что происходит за закрытыми дверями чужого брака, но, на взгляд постороннего, брак Стивена и Мэнди Леев казался нерушимым. Никто не знал никаких подробностей о Мэнди, которая по большей части сидела дома, возясь с детьми, тогда как Стивен по пятнадцать часов торчал в студии, но создавалось впечатление, что она полностью удовлетворена работой по дому, готовкой, стиркой и уходом за их двумя дочерьми.
 Катерин расстроилась, что на автоответчике обнаружились лишь два послания. Она избегала тех непостоянных отношений со знакомыми, которые в Голливуде считались дружбой, а ее настоящие старые друзья остались в Нью-Йорке. Но даже некоторые из  них в последнее время не чувствовали себя уютно с Катерин. Когда она звонила, их голоса звучали по-другому, настороженно, как будто они полагали, что, став звездой, Катерин не захочет иметь с ними ничего общего. Разумеется, это было неправдой, но Китти не могла притворяться, что она обычный человек, тогда как стоило ей высунуть нос из дому, хотя бы для того, чтобы заглянуть в ближайший магазин, и ее окружала толпа, требующая автографа.
 Большинство артистов именно к этому и стремились – немедленное узнавание и постоянные аплодисменты, и Китти покривила бы душой, если бы утверждала, что ее тоже не привлекают некоторые аспекты ее положения звезды. Это означало ее немедленное приобщение к миру богатых и удачливых; это значило, что в ее распоряжении было все лучшее – от полетов в специальных самолетах до подарков от ведущих домов моды. Все дело было в том, что она скучала по некоторым обыденным вещам в своей жизни, которые раньше принимала за само собой разумеющиеся.
 У Катерин хватало сообразительности понять, что только те, кто родился в Голливуде, имеют там настоящих друзей. В этом монополизированном городе каждый общался с людьми своего социального уровня. У нее имелась группа друзей – Джонсоны, Хауны и Ласкерсы, – с которыми она встречалась, но Катерин чувствовала, что они не слишком сожалеют о ее разводе, хотя и нельзя сказать, чтобы они активно желали ей плохого. Так что, по сути, Стивен и Бренда были, возможно, единственными друзьями, кому она могла полностью доверять.
 У импресарио и пресс-агента Катерин наверняка оборвут телефоны с просьбами об интервью, приглашениями на благотворительные гала-мероприятия, на которых она ощущала себя одинокой, как ночью в пустыне, сочувствиями фанатов. С ними быстро разберутся, чтобы не беспокоить Катерин. Но сегодня вечером ей хотелось, чтобы ее побеспокоили.
 Она уставилась на это зеркальное, задрапированное шелком помещение, где она испытывала клаустрофобию, и видела свое отражение во всех ракурсах: она могла разглядеть все мельчайшие недостатки лица и тела сорокатрехлетней женщины, те недостатки, которых публика не увидит никогда. Катерин хотелось завизжать. В спальне было жарко, поэтому она щелкнула выключателем кондиционера, запоздало вспомнив, что тот не работает. Она позвонила Марии.
 – Мария, почему не починили кондиционер?
 – Мне очень огорчать,  senora, но человек, он приходить сегодня. Он говорить, что система старый, много работа. Он обещать вернуться понедельник.
 – Понедельник? – повысила голос Катерин. – Сегодня же четверг. Мы что, должны задыхаться в этой душегубке все выходные?
 – Мне очень огорчать,  senora,  – извиняющимся тоном произнесла Мария. – Вы не хотеть, чтобы Педро приносить вам маленький вентилятор?
 – Да, пожалуйста, – согласилась Катерин сквозь сжатые зубы. – Пусть принесет два. – Она в сердцах швырнула трубку.
 Ей внезапно безумно захотелось свежего воздуха. Она быстро надела шорты, майку и пошла в сад. Она обожала копаться в земле; мало кто знал, а публика и вовсе не догадывалась, что часто по выходным Катерин часами пропалывала и поливала свои растения. Впервые за несколько дней ей легко дышалось, она набирала полную грудь того, что в Лос-Анджелесе считалось воздухом, а на самом деле было чем-то вроде желто-коричневой жижи. Китти могла видеть смог на горизонте там, где его не заслоняла дымка и выхлопные газы миллионов машин Лос-Анджелеса.
 Лужайка пестрела большими коричневыми пятнами земли, клумбы заросли сорняками. Наклонившись, чтобы рассмотреть куст рододендрона, она обратила внимание, что три четверти цветов увяли, но до сих пор не оборваны садовником. Садовник! Тысяча долларов в месяц, и все, что он со своими помощниками делает, – это собирает опавшие листья с помощью машины, визжащей так громко, что в доме невозможно разговаривать. Китти иногда казалось, что этот агрегат выпускает больше ядовитых газов, чем все машины Лос-Анджелеса. Она любила сад, но нельзя было не признать, что тот находился в полном запустении. «Как и я», – подумала она. Запустение, в которое она вкладывала тысячи долларов, не считая своего времени, сил и энергии. Большинство деревьев, кустов, растений и цветов поникли в испепеляющей жаре заполненного смогом дня. Катерин направилась к разбрызгивателям, но два из трех не работали.
 – Педро, – раздраженно позвала она.
  – Si, senora. 
 – Что случилось с разбрызгивателями?
 – Простите,  senora,  – извиняющимся тоном произнес он. – Они уже две недели нормально не работают. Я говорил садовнику, он обещал что-то сделать поскорее, но… – Педро пожал плечами, – пока он ничего не сделал. Мне очень жаль.
 – Ладно, Педро, это не твоя вина. Она печально уставилась на завядшие останки ее любимой камелии, потом наклонилась было, чтобы выдернуть сорняк, но какое-то шестое чувство заставило ее поднять голову. На холме напротив она заметила блеск объектива камеры. Она встала, руки в бока, и уставилась на горизонт. Сомневаться не приходилось. Два фотографа пытались спрятаться за дерево футах в пятистах от нее.
  Paparazzo по-итальянски значит надоедливое насекомое. Китти считала, что определение удивительно точное. Она почти слышала клацанье затворов, видела оттопыренные карманы курток, набитых объективами, пленкам и фляжками со спиртным, чтобы поддержать силы во время длительного бдения. «Сегодня они охотятся за мной, – подумала Катерин, – им наверняка придется по вкусу эта фотография». Разве им мало сотен снимков, сделанных в зале суда, когда она была одета в модные туалеты? Эта – в старых шортах, мятой майке и с заплаканным лицом – наверняка попадет на обложку «Нэшнл инкуайрер».
 – Черт бы все побрал, – крикнула она, с грохотом задвинула стеклянные раздвижные двери и скрылась в доме. – Почему они не могут оставить меня в покое?
 Она вышла в просторное помещение, похожее на прохладную яичную скорлупу, уставленное жесткими стальными стульями и с мраморным столом, накрытым на одну персону. Появился улыбающийся Педро.
 – Не хочет ли  senora выпить перед ужином?
 – Да, пожалуйста, Педро, двойную водку со льдом. – К чертовой матери диету, к черту распухшее лицо, к черту мешки под глазами. К черту все. Вот она, Катерин Беннет, телевизионная суперзвезда, сидит одна, разведена, никто ее не любит, и ей хочется взять и здорово напиться.
 По вкусу вареного яйца можно было подумать, что оно месяц пролежало в холодильнике, а веточки сельдерея, которыми Мария украсила белую с серебром дорогую тарелку, выглядели так же понуро, как и сама Катерин. Она раздраженно отодвинула тарелку, залпом выпила водку и закурила сигарету.
 – Педро, – крикнула она. – Принеси мне еще водки.
 – Слушаюсь,  senora.  – Он появился с графином почти мгновенно, все еще улыбаясь.
 Интересно, что это они с Марией постоянно улыбаются, подумала Катерин. Вероятно, если ты зарабатываешь три тысячи долларов в месяц, все твои расходы оплачиваются, включая цветное кабельное телевидение, бифштексы пять раз в неделю и выходные по очереди, то это вполне объяснимая причина чрезмерной улыбчивости этой средних лет пары из Тихуаны. Много раз, когда Катерин приходилось заходить на кухню, она заставала там Педро, Марию, Сюзи и других своих многочисленных слуг, поедающих сыры, паштеты и экзотические фрукты, регулярно заказываемые у Гельсона – в самом дорогом супермаркете Лос-Анджелеса. Они ели очень много, но пили лишь диетическую колу, которую ящиками доставляли из ближайшего винного магазина.
 Если Катерин хотелось яблочного сока, минеральной воды или белого вина, ей говорили, что все только что кончилось. И, разумеется, поток извинений. Такого больше никогда не произойдет, убеждали ее, но тем не менее все повторялось раз за разом. В один из своих выходных Катерин заглянула в холодильник. Кошмар человека, сидящего на диете: он был битком набит разными приправами, сливочными соусами, мороженым всевозможных сортов, пачками сливочного масла, жирными заправками для салатов. Морозильная камера заполнена мясом: телятина, куры, кошерные сосиски, бифштексы из вырезки, гамбургеры и разными сортами замороженного горошка. Катерин всегда заказывала диетические и вегетарианские блюда, но в холодильнике практически ничего подходящего не было. Она обычно приклеивала список необходимых продуктов к стене на кухне, но почему-то именно того, что ей хотелось, у них никогда не находилось.
 Катерин пыталась обсудить этот вопрос с Брендой, но весящая почти две сотни фунтов. [5] Бренда слишком любила поесть и никогда не могла устоять перед искушением нагрузить тележку в магазине тортами, пиццей и сырами.
 Нельзя сказать, чтобы Педро и Мария были плохими. Разумеется, нет. Друзья часто поздравляли Катерин с тем, что у нее такие верные слуги, честные и с юмором, и, наверное, они и были честными. У нее всегда не хватало времени проверить счет от Гельсона, который Педро вежливо подавал каждую последнюю пятницу месяца. Иногда суммы были просто ужасающими. Пять тысяч долларов в месяц за продукты по нормальным стандартам – сумма колоссальная, но ведь Катерин не была нормальным человеком, ведь так? Звезда. Телевизионная суперзвезда. А звезды не проверяют счета своей прислуги и не экономят центы на продуктах.
 Катерин устало выпила вторую порцию водки и пошла в буфетную. Там в центре малахитового стола всегда стояла красивая вазочка с орехами кешью. Она горстями принялась запихивать орехи в рот, стараясь не думать про то, что завтра скажет ее костюмер.
 – К черту, – пробормотала она. – Жрать хочу ужасно.
 Зазвенел телефон, она сняла трубку после первого звонка.
 – Привет, красавица. Как ты там? – Это был Стивен.
 – А, Стив. Привет, дорогой. Спасибо, что позвонил.
 – Мне жаль, что я не смог там присутствовать.
 – Это был какой-то кошмар. – Она перегнулась назад и налила себе еще водки. – Вообще-то такой дурдом тебе мог и понравиться.
 – Ну да, я бы мог использовать этот материал для следующих сцен в зале суда. Кстати, ты догадалась, откуда цитата?
 – Нет, ты для меня слишком умен, Стив.
 – «Семь дней в мае». [6] Все знают.
 – Но не столь тупая дурочка.
 – Не такая уж и тупая. Ты уверена, что сможешь завтра работать?
 – Конечно, конечно, я в порядке. – Она сделала еще глоток. – Все нормально. Работа пойдет мне на пользу. – Она заметила, что начинает слегка мямлить, и хихикнула. – Как там вся шайка без меня обходится?
 – Ну, обычные визги, вопли и скандалы. Полный набор, только до кулаков дело не доходит. Последнюю неделю балом правят Элеонор и Альберт. Знаешь, радость моя, эта парочка тебя здорово недолюбливает. А из-за всей шумихи в прессе они вообще тебя возненавидели.
 – Надо думать. Но интересно посмотреть, как они себя поведут завтра. Они придут в восторг, увидев, что я выгляжу как сотня миль грунтовой дороги.
 – Брось, ты всегда к себе слишком сурова. Мне ты кажешься новым сверкающим шоссе.
 – О Господи, Стив, просто ужасно, что этот развод так на меня подействовал.
 – Эй, перестань. Ты же была двадцать лет замужем за этим парнем, черт побери. Ты же человек.
 – Да, конечно. – Она без малейших угрызений совести сунула в рот еще горсть орехов.
 – Как Томми реагирует?
 – Неважно. На меня злится. Его сейчас нет. Пошел на баскетбол с Брендой.
 – Ну, он молод. Переживет. Китти, ты не волнуйся, прими пару таблеток валиума и постарайся как следует поспать.
 – Поспать! – Она взглянула на часы. – Всего половина восьмого, а я жую этот валиум, как орехи кешью, – и их тоже, кстати сказать, о Господи! – Она подавила рыдание.
 – Не надо, душечка, ни один мужик этого не стоит. Катерин улыбнулась.
 – Как в «Некоторые любят погорячее» – верно?
 – Верно. Не хочешь приехать и побыть с нами?
 – Нет, спасибо, милый. Я только что съела одно вареное яйцо и пару фунтов орехов. Так что лучше мне заняться вечерним ритуалом. Не хочу выглядеть завтра толстой неряхой.
 – Ты никогда такой не будешь. Ты очаровательная, и тебя все любят, не забывай об этом. Увидимся на съемочной площадке, малыш.
 – Спасибо, Стив. – Она положила трубку, взяла бокал и принялась бродить по комнате, разглядывая свои старые фотографии с Джонни и Томми. Счастливая семья в серебряных рамках. Господи, они действительно выглядят счастливыми: застывшие мгновения. Она забылась в печальных мыслях, когда громкий, знакомый смех прервал ее раздумья. Вернулась Бренда. Катерин прошла через гостиную и толкнула дверь на кухню.
 Там была Бренда и обычная компания за столом – Педро, Мария, Сэм и горничная Сюзи.
 – Сюрприз, сюрприз, а я-то думала, что ты с Томми. – Еще никогда Катерин не было так приятно видеть пухлое, симпатичное лицо Бренды.
 – Он после матча пошел погулять с приятелем, – объяснила Бренда. – А я отправилась домой, и Педро с Марией предложили мне перекусить.
 На столе высилась груда макарон и салата. Все пахло так вкусно, что Катерин захотелось сесть вместе с ними и прикончить всю миску. Она постоянно хотела есть, но ей с Элеонор приходилось держаться веса на семь фунтов меньше привычного, чтобы отменно выглядеть в ярких, обтягивающих творениях Максимилиана. Камера прибавляла десять фунтов к действительному весу женщины.
 – С кем он пошел?
 – С мальчишкой, который живет в Уэствуде. Тем, у которого мать ведет телевизионные игры, – безразлично ответила Бренда.
 – Он пошел с Тоддом?
 – Да. Тодд был с нами на матче. Флиртовал с парой девах, которые сидели рядом. Сплошные зубы, волосья да хиханьки.
 – Наверное, Томми уже достаточно взрослый, чтобы интересоваться девушками.
 – Верно, вырос мальчик. Через два месяца шестнадцать. Какую мы устроим вечеринку? Давай в стиле «Плейбоя» – кругом голые девки с кроличьими ушами?
 – Сделаем так, как захочет Томми. – Катерин улыбнулась, чувствуя, как трудно ей смириться, что ее сын уже почти взрослый молодой человек. – Ты его дождешься?
 – Конечно. Ты слишком уж беспокоишься, Китти. У тебя и так забот хватает. Хочешь, повторим твой завтрашний текст?
 Катерин отрицательно покачала головой.
 – Нет, спасибо. Я выучу его в машине по дороге на студию. Это всего лишь еще одна сцена с Элеонор. Не трудная, мы такие тысячу раз снимали, только в других костюмах. – Она поцеловала Бренду в щеку и попрощалась с прислугой. Бутылку она прихватила с собой. Сегодня ночью водка будет ее единственным компаньоном.
 Тодд Иванс и Томми Беннет ехали вниз по бульвару Ван Нуйс. Томми сидел за рулем черного обтекаемого БМВ и гнал чересчур быстро.
 – Помедленнее, мужик, – завопил Тодд. – А то копы нас наверняка прищучат.
 – Трусишка. – Томми вильнул, чтобы избежать столкновения с мотоциклистом в шлеме, который потряс в их сторону кулаком и выругался. Томми заржал и поднес ко рту банку с пивом. Пиво потекло по подбородку, где виднелся слабый пушок, намек на бороду.
 Тодд снова с беспокойством взглянул в зеркало заднего обзора.
 – Слушай, пусти меня за руль, – взмолился он. – Если отец узнает, что я разрешил тебе сесть за руль его машины, он устроит мне взбучку.
 – Да, но я ведь выиграл пари; ты же пообещал, что в этом случае пустишь меня за руль. – Томми проглотил остатки пива, смял банку левой рукой и выбросил в окно. Она ударилась о газетный киоск, дважды подпрыгнула и едва не попала в озлобленного прохожего. Томми вжал педаль газа в пол. – Слушай, давай подберем парочку крошек, пусть нас обслужат сегодня.
 – Где это ты найдешь таких на этом бульваре, да еще в будни?
 – Может, там? – Томми резким кивком головы показал на освещенный неоном бар, около которого ошивались несколько подростков. – Наверняка там есть кошечки, выставляющие напоказ свои прелести. Может, даже эти подстилки из двенадцатого класса.
 – Ага, ладно, давай рискнем, – поспешно согласился Тодд. Все, что угодно, только бы вытащить приятеля из-за руля.
 Томми резко свернул на стоянку, шины дико взвизгнули. Тодд содрогнулся. Отец наверняка догадается, что кто-то уродовал его БМВ. Тодду уже исполнилось шестнадцать, и он получил права, но Томми до шестнадцати оставалось еще два месяца. Если полиция застукает его за рулем, оба они окажутся по уши в дерьме.
 В темном, переполненном баре «Эдельвейс» воняло пивом, сигаретами и дешевой косметикой, которой пользовались старшеклассницы. Мальчики враскачку прошли к бару и заказали по банке пива, потом закурили и принялись хладнокровно разглядывать собравшихся – во всяком случае, им так казалось. Оба парня высокого роста и хороши собой; кое-кто из девиц поглядывал на них и хихикал. Томми унаследовал от матери темные вьющиеся волосы и светло-зеленые глаза. Одет он был как все подростки: грязные голубые джинсы, майка и кожаная куртка. У Тодда волосы были посветлее и падали ему на лоб. Он носил очки и пиджак из твида и воображал себя Вуди Алленом, только помоложе и посексуальнее.
 Мальчики уже простояли у бара минут десять, когда Томми заметил симпатичную брюнетку.
 – Слушай, ну и сиськи у этой девки, – прошептал он.
 – Клевая, – шепотом согласился Тодд. – Точно, клевая.
 – Попробую пристроиться, – проговорил Томми с уверенностью, приданной ему шестью банками пива.
 Тодд забеспокоился.
 – Она занята, – заметил он, обратив внимание на двух парней, ошивающихся около девицы.
 – Ну и что? – сказал Томми. – Я выше их ростом.
 «И порядком моложе», – подумал Тодд. Одному из парней явно уже лет восемнадцать.
 Томми быстро прикончил пиво, заплатил еще за две банки и направился к девушке – красивой брюнетке лет семнадцати с копной русых волос и бледными глазами, напомнившей ему мать.
 Его мать. Одна работа у нее на уме. Последнее время она на сына совсем плюнула. Заботится лишь о карьере, нарядах, прессе. У нее теперь уже нет времени, чтобы побыть с ним, как часто случалось в Нью-Йорке, где они были так счастливы. Томми иногда казалось, что она виновата в том, что его мягкий, добрый отец, куда более талантливый, чем она, стал наркоманом. Ему не хотелось думать о разводе родителей. Он тогда сразу начинал злиться. Так сильно, что хотелось врезать кому-нибудь.
 – У тебя какая-то проблема, мужик? – Худой парень лет девятнадцати заступил дорогу Томми, когда тот приблизился к столику, за которым сидели две девушки.
 Томми нагло оглядел парня, который оказался куда крупнее него.
 – Мне кажется, я знаю эту молодую леди. Ее зовут Дженни, так ведь? – громко проговорил он, стараясь перекричать шум, издаваемый музыкальным автоматом.
 Девушка подняла незаинтересованные, влажные глаза.
 – Да. Ну и что?
 – Я – Томми Беннет. Мы учимся в одной школе. Я – в двенадцатом классе.
 Высокий парень пихнул Томми кулаком в грудь.
 – Сказал тебе, убирайся, – прорычал он. – Так что проваливай, козел.
 – Убери свои гребаные лапы. – Томми постарался, чтобы в голосе звучала угроза. – И прямо сейчас, а то размажу тебя по стенке.
 – Да что ты говоришь? Ты, маленький такой ублюдок? Да тебя соплей перешибешь.
 Томми двинул кулаком в лицо парня, и все тут же воззрились на них с жадным любопытством. Драка в скучный четверг. Все, что угодно, чтобы развеять скуку. Через несколько секунд парни молотили друг друга, а девушки в притворном страхе визжа бросились в угол.
 – Ты, гребаный урод, я тебя прикончу, – заорал противник Томми, а стоящий за стойкой хозяин бара поднял глаза к потолку. Сняв трубку, он набрал номер полиции.
 Катерин сидела в гримерной, расчесывая волосы так, как учила ее мать, когда Китти было три года. Сто раз каждый вечер. Она тупо смотрела на лицо в зеркале, не испытывая удовольствия от того, что видит. Кожа бледная и пятнистая. Под глазами усталые морщины, сами глаза опухли от пролитых за месяц слез. Она выглядела на все свои сорок три года. Она знала, что магическое освещение Джаспера скроет большую часть недостатков, но усталость печатью лежала на лице. В пустых глазах ни искорки.
 Но, тем не менее, Катерин закончила свой ежевечерний ритуал. Она энергично втерла шестидесятидолларовый крем в кожу лица, уделив особое внимание участку под подбородком, который, по ее мнению, несколько обвис. Потом встала и, сжав зубы, сделала сто приседаний. Ей полагалось проделывать их каждый день, но на прошлой неделе она несколько раз пропустила. Она чувствовала напряжение в слегка ослабших мускулах живота, тех самых, которые мгновенно превратятся в жир, если она не будет регулярно заниматься гимнастикой. Несмотря на то, что от усталости еле держалась на ногах, Катерин взяла гантели и сделала пятьдесят поворотов с вытянутыми руками, мрачно наблюдая за собой в многочисленных зеркалах.
 Наконец она свалилась на постель, устроилась среди кружевных простыней и подушек, закрыла глаза и стала ждать сна. Но как она ни вымоталась, перед глазами все еще стояли сцены в зале суда. Так просто ей не уснуть. Она открыла ящик прикроватного столика и достала снотворное. С обреченным вздохом проглотила таблетку, допила водку, легла на спину и стала ждать забытья.
 Телефонный звонок прервал ее глубокий сон, вызванный лекарством. По интеркому звонил Педро.
 – Простите за беспокойство,  senora, но звонят из полиции. Желают поговорить с вами лично.
 – Полиции? – Катерин тряхнула головой и с трудом села. – Что им нужно?
 – Они не говорят,  senora.  – Голос Педро охрип после сна. – Но им нужно поговорить с вами. Они на первой линии.
 – Спасибо. – Она нажала кнопку другого телефона и с мрачным предчувствием произнесла: – Слушаю.
 – Катерин Беннет?
 – Да?
 – У нас тут Томас Джон Беннет в участке. Говорит, что он ваш сын.
 – Что с ним случилось? – В голосе звучал страх.
 – Его арестовали, миссис Беннет. Вам следует приехать в полицейский участок немедленно. Бульвар Ван Нуй, 7789.
 – Сейчас буду. – Внезапно в голове стало чудовищно ясно. – Что с ним? Он пострадал? – Но на другом конце линии уже положили трубку.




 ГЛАВА ВТОРАЯ


 Чтобы подготовиться к съемочному дню, Катерин приходилось вставать в половине пятого. Теперь же, когда раздался пронзительный звон будильника, как бы призывая ее к действию, она выключила его и продолжала неуверенно и рассеянно стоять посреди комнаты. Если она направится в полицейский участок и возьмет Томми под залог, вызволив его из той беды, в которую он попал (она даже вздрогнула, только представив себе, что бы это могло быть), она опоздает на работу. Полицейский участок находился в прямо противоположном от студии направлении.
 Катерин понимала, что многое поставлено на карту. Ее боссов не волновала частная жизнь звезд. Они и так находились в большом раздражении по поводу того, что им пришлось предоставить ей четыре драгоценных дня на судебный процесс. Им приходилось в эти дни снимать сцены, в которых Катерин не участвовала, а это было связано с серьезными изменениями в графике съемок. Съемка одной серии занимала шесть дней. Катерин знала, что все ее сцены режиссер поставил на сегодня и завтра. Она обязательно должна быть на площадке. Но Катерин чувствовала, что нужна Томми. Сын для нее все, особенно после развода. Она принялась грызть заусеницу, раздумывая, что ей делать. Снова взглянула на часы. Кровь не водица. Она должна быть с сыном. Пошла эта студия на хрен.
 Послышался стук в дверь гардеробной, появилась Мария с кофе, манго и грейпфрутовым соком.
 – Будет ли  senora готов уехать в пять часов?
 – Да, да, мне нужна машина, но предупредите Сэма, что мы поедем на бульвар Ван Нуйс вместо студии. Спросите его, знает ли он, где находится полицейский участок.
 – Слушаюсь,  senora. 
 Катерин натянула джинсы и майку и залпом выпила обжигающий кофе. Затем нажала шестую кнопку автонабора на телефонной трубке.
 – Слушаю, – ответил ей густой мужской баритон.
 – Бен?
 – Да, что у тебя еще, Катерин? – Тон директора картины был еще более недовольным, чем обычно.
 – Бен, у меня серьезная личная проблема. – Катерин поколебалась. Ему приходится докладывать все продюсерам, а Катерин подозревала, что один из них напрямую связан с самой скандальной газетой Америки – «Нэшнл сан». Она сделала паузу, потом выпалила: – Бен, мне необходимо задержаться на пару часов, надо срочно кой-куда подъехать. Семейное дело, Бен.
 – Какое еще семейное дело? Слушай, самое для тебя сейчас важное это быть через сорок пять минут в гримерной и в семь на съемочной площадке. Мы и так вокруг тебя четыре дня снимали. У нас натурные съемки в аэропорту, а с этой гребаной погодой мы не можем рисковать. Ты нам нужна, и побыстрее.
 – Но я занята только в трех сценах. Только в трех из пяти. Не могли бы вы обойтись без меня хоть часок? Пожалуйста, это очень важно.
 Но Бена ничем нельзя было тронуть.
 – Слушай, Катерин, – рявкнул он, – тебя не было четыре дня из-за твоего проклятого развода. На нас телевидение давит, чтобы заканчивали эти две серии, а нам пришлось придержать твои сцены. Но сейчас мы уже на пороге эфира. Если мы не положим сегодняшние сцены в коробку вместе с пятью твоими другими сценами, которые требует редактор, мы окажемся по уши в дерьме. Теперь скажи мне, что может быть важнее этого?
 – Ничего, – с горечью согласилась Катерин. – Ладно, не бери в голову, Бен. Я буду вовремя. Обещаю.
 – Уж будь любезна, – огрызнулся он и повесил трубку.
 Катерин нажала кнопку интеркома, чтобы соединиться с Брендой.
 – Кто это?
 – Бренда, прости, что разбудила, но что-то ужасное случилось с Томми.
 – Томми? Что ты говоришь? Что случилось?
 – Не расстраивайся. Я понимаю, это звучит ужасно, но только что позвонили из полицейского участка. Томми арестовали, нужно, чтобы кто-нибудь взял его под залог, а эта проклятая студия не отпускает меня.
 – Больше ничего не говори, милая. Я поеду. За что его арестовали?
 – Не знаю. Они отказались мне сказать, Бренда. Остается молиться, что все это не слишком серьезно. Я все время буду держать мой радиотелефон включенным, так что позвони мне, как только что-нибудь выяснишь. Домашняя чековая книжка у тебя?
 – Да, – ответила Бренда. – И я уже еду. Ни о чем не волнуйся. Увидимся позже.
 Катерин сидела неподвижно, уставившись на часы, стрелка которых подбиралась к четверти шестого. Ей надо ехать. Немедленно.
 Элеонор Норман проследила, как растрепанная Катерин с опозданием приехала в гримерную, по ее глазам было очевидно, что мысли Катерин совсем в другом месте. Элеонор сидела в откидном кожаном кресле с закрытыми глазами, белокурые волосы небрежно затянуты в неаккуратный хвостик на затылке. Уже виднелись черные корни.
 – Доброе утро, Элеонор, – спокойно сказала Катерин.
 – Привет, Катерин, – отозвалась Элеонор с прохладцей и еле заметно улыбнулась.
 С той самой поры, как шестилетняя Элеонор Норман сошла по трапу парохода, привезшего се из Англии где-то в пятидесятых, и вскоре начала сниматься в заглавных ролях в заметных фильмах, слухи вились вокруг ее имени, как летний туман. Было много предположений относительно того,  как именно и почему никому не известной английской девчонке досталась роль в «Хейди», столь популярном в Америке, тогда как каждая соплячка от Нью-Йорка до Лос-Анджелеса стремилась к подобному успеху месяцами.
 Если верить дурным слухам, чтобы получить эту роль, ее мамаша, игривая, острая на язычок вдовушка, продала ребенка для сексуальных услад главе студии «Палладиум пикчерз». Хотя никаких фактических доказательств этого никогда не было, все знали, что вдова Норман с хорошенькой дочерью часто проводили уикэнды в хорошо охраняемой усадьбе Фрица Палленберга в Бель-Эйр. Обычно, кроме них, других гостей не приглашали.
 Хотя все это случилось тридцать лет назад, а мать Элеонор уже давно умерла, равно как и Фриц Палленберг и большинство его приятелей, легкий душок скандала все еще витал над Элеонор. Она никогда не делилась ни с кем, что же на самом деле происходило между ней и широко известным старым педофилом в те длинные ночи в Лос-Анджелесе. Только изредка ее мучили кошмары. Она лежала потом вся в поту, дрожа от страха при воспоминаниях о тех жутких оргиях. Но по большей части ей удавалось избежать этих снов, да и Дирк, живущий с ней вместе любовник, старался утихомирить драконов.
 Покончив с гримом, Элеонор поднялась и пошла в соседнюю комнату к парикмахеру. По пути она налила себе в пластмассовый стаканчик кофе без кофеина и, прихватив последний номер «Верайети», бегло пролистала его, остановившись на новостях Арми Арчарда в колонке светской хроники.
  На съемочной площадке сериала Эй-би-эн «Семья Скеффингтонов» ходят слухи, что Катерин Беннет собирается в этом сезоне показать такую игру, что те, кто решает, кому присуждать премию Эмми, должны насторожиться и обратить на нее внимание. Согласно сообщению нашего информатора, мисс Беннет превзойдет себя в своем сенсационном исполнении роли скандальной южной красотки в этот третий сeзон показа сериала. Следите за нашей кола 1, если хотите больше узнать о мисс Беннет. Она верный кандидат на премию Эмми. 
 Элеонор смяла стаканчик в руке и со злостью швырнула его в мусорный контейнер. Стерва начинающая! Откуда это все взялось? Элеонор Норман была главным действующим лицом и звездой в сериале.  Она и Альберт – они герои постановки. Предположительно, роль у Катерин вспомогательная. Но разве все сценарии в последнее время не склонялись все больше и больше в сторону Катерин? Разве не имеет она сочный диалог в каждой серии? И больше драматических сцен? Большее внимание ее образу? Элеонор отшвырнула «Верайети» и, выхватив из сумки сцены сценария на следующую неделю, бегло просмотрела его. Шевеля губами, она подсчитывала. К тому времени как закончила подсчет, она была в бешенстве.
 В сценарии у Катерин оказалось по меньшей мере на 30 строчек больше диалога, чем у нее или Альберта. Как смеет режиссер так с ней поступать! Выходит, она корячилась всю жизнь в Голливуде, чтобы теперь играть вторую скрипку при какой-то актриске с Бродвея, у которой все уже в прошлом? Неужели эти бесконечные дни, недели и годы ее рабского труда в Голливуде ребенком были потрачены зря?
 Элеонор вздрогнула. Она вспомнила смертную тоску того существования, которое приходилось вести ребенку-актрисе. Ей приходилось лезть из кожи вон, чтобы угодить всем, особенно матери. У них не было ни семьи, ни друзей. Хотя Джемайме Норман иногда приходило в голову, что ее дочь лишена многих радостей нормального детства, вроде вечеринок, катания на коньках и друзей своего возраста, амбиции всегда брали верх над материнским инстинктом.
 К двадцати одному году Элеонор внешне напоминала кремовую английскую розу, но в душе она была жесткой и крутой, как армейский ботинок. И это к лучшему, потому что, хотя зрители все еще считали ее звездой, с точки зрения Голливуда, она уже не была в числе первых. В подростковом возрасте роли в кино попадались редко, она подолгу не снималась. Деньги, заработанные ребенком, были растрачены Джемаймой, вовремя не сообразившей, что век ребенка-актрисы короток, так что Элеонор пришлось сниматься в телевизионных мини-сериалах и простеньких фильмах. Сейчас Элеонор не хотелось вспоминать, что иногда ей даже приходилось наниматься в официантки или сопровождающие – слегка завуалированная форма проституции.
 Роль Кандайс Скеффингтон изменила ее судьбу. Все вспомнили Элеонор, и если ей чего действительно хотелось, так это не быть второй скрипкой ни при ком, особенно при дотоле неизвестной нью-йоркской актрисе с искусственным  театральным акцентом.
 – Доброе утро милой даме. – В парикмахерской появилась солидная, внушительная фигура Альберта Эмори. Его русый с сединой парик прикрывал лысину, а толстый слой ярко-оранжевого грима – морщины на лице. Умные глаза глубоко посажены, губы иронически изогнуты. Он смахивал на могучий дуб – сильный, темный и непобедимый.
 – Как чувствуешь себя сегодня, Элеонор, милочка?
 – Прекрасно, Альберт, большое спасибо. Вернее, прекрасно до последней минуты. Ты это видел?
 Альберт вооружился очками и медленно прочел отрывок. По мере чтения ею изрезанное морщинами лицо хмурилось все больше.
 – И еще, – прошипела Элеонор, – у нее по меньшей мере на сорок строчек больше текста, чем у меня, в эпизоде на следующей неделе, и  еще больше, чем у тебя! Что нам  делать, Эл?
 – Не зови меня Элом, – огрызнулся он.
 – Прости, дорогой, я забыла. – Он погладила его руку, стараясь не повредить грим, которым были замазаны, вернее почти замазаны, старческие желтые пятна. – Альберт, дорогой, что бы нам сделать?
 – Что-нибудь придумаем. Ведь мы с тобой звезды в этом шоу, дорогая Элли. Мы – Скеффингтоны. Ты – жена, я – патриарх. Она же лишь была членом семьи.
 Альберт говорил о Скеффингтонах как о своей собственной семье. Сорокалетний стаж исполнения в английском театре самых разнообразных ролей, от дворецкого до короля, придал ему импозантность, которая делала его идеальным для роли старшего мистера Скеффингтона. Альберт стал звездой на закате карьеры, и он твердо намеревался удержаться на этом уровне.
 – Мы останемся звездами в этом фильме, – пообещал он. – Чего бы это ни стоило, моя дорогая.
 Пока Блэки-гример трудился над ее усталым лицом, Катерин учила текст.
 Казалось, Джордж Блэк работал на студии всегда. Автомобильная катастрофа, лишившая его одного глаза, положила конец его многообещающей карьере каскадера еще в сороковые годы, когда студия, выплатив ему компенсацию, разрешила остаться работать помощником в гримерном отделе.
 Его прозвали Блэки, [7] потому что темные волосы, смуглый цвет лица и темная повязка на глазу делали его похожим на героя пиратских фильмов пятидесятых. На самом же деле он был мягок и молчалив и всегда сочувственно выслушивал актрис, чьи лица он преображал ежедневно. Разумеется, у него были свои любимицы, в этом году – Катерин, которая не раз рассказывала ему про свои беды.
 Сегодня по сценарию Джорджия Скеффингтон должна была вернуться из деловой поездки на Аляску, так что первая сцена изображала прибытие Джорджии в личном реактивном самолете в аэропорт Лос-Анджелеса. Катерин попросила костюмера Максимилиана одеть ее для этого эпизода по своему усмотрению. Как правило, она вносила много своего в костюмы Джорджии, поскольку Максимилиан зачастую переусердствовал, но на этот раз ее голова была занята разводом.
 Когда с прической и гримом было покончено, шофер студии отвез Катерин на маленький частный аэродром недалеко от города. Она сжимала в руке мобильный телефон, каждые несколько минут проверяя, работает ли он, но Бренда не звонила, и Катерин все больше нервничала.
 Раннее калифорнийское утро выдалось прохладным. Голубое июльское небо перечеркнуто облаками, но уже чувствуется, что позже будет испепеляюще жарко.
 – На сегодня обещали жуткую жару, – сказал Блэки. – Настоящее пекло, а Марсия мне рассказывала, что в долине вчера стояла такая жара, что бассейн чуть вовсе не высох.
 – Остается надеяться, что Максимилиан это учел, придумывая мой костюм, – заметила Катерин, когда машина въезжала на территорию аэродрома.
 Максимилиан – никто не знал его фамилии – уже много лет являлся наиболее популярным и влиятельным костюмером в Голливуде, а «Семья Скеффингтонов» сделала его еще более знаменитым. Испанец средних лет, он всегда одевался по самой последней европейской моде. Его густые, цвета воронова крыла волосы зачесаны в затейливую прическу. Всегда сильно загорелый, но не видно практически ни одной морщинки, потому что Максимилиан относился к своей коже, как к драгоценному фарфору. Все на нем сверкало – от начищенных коричневых ботинок до ослепительно белого платка, украшающего карман идеально выглаженного оливково-зеленого полотняного костюма. Сам – идеал портновского искусства, он требовал того же от ведущих актрис.
 – Привет, Катерин, хорошо отдохнула? – раздались с разных сторон жизнерадостные выкрики.
 – Я не отдыхала, – повторила Катерин, вероятно, в десятый раз, – я разводилась. – Она прошла в трейлер, где располагалась костюмерная. Там ее ждал гордо улыбающийся Максимилиан.
  – Corazon , [8] премного извиняюсь. Для сегодняшней сцены, возможно, излишне тепловато, – извинился он. – Но ведь она возвращается с Аляски, верно? Тебе нравится?
 Катерин уставилась на костюм в руках костюмерши Бекки. Ярко-красное толстое кашемировое платье макси с длинными, отороченными мехом рукавами и высоким воротом и тяжелая красная шерстяная накидка с капюшоном, отороченным черным каракулем. К костюму прилагалась каракулевая шляпа, красные сапоги до колена, красные кожаные перчатки с крагами и каракулевая муфта.
 – Муфта? – подняла брови Катерин. – Мне казалось, они остались в прошлом веке.
 – Они возвращаются! – торжественно заявил Максимилиан. – И кто иной, как не Джорджия Скеффингтон, должен одобрить их возвращение?
 – Все такое… тяжелое. – Катерин взяла костюм из рук Бекки. – Господи, да он весит тонну!
  – Corazon, это только на сегодня. Для остальной части эпизода я приготовил тебе маленькие воздушные туалеты из шифона.
 – Замечательно, – пробормотала Катерин. – На съемочной площадке с кондиционером я буду в шифоне, а в сорокаградусную жару я в двойном кашемире. Здорово придумал, Максимилиан.
 Катерин заметила, что Максимилиан и Бекки обменялись многозначительными взглядами, высоко подняв брови. Чтобы снять напряжение, она улыбнулась.
 – Ладно, ладно, я просто пошутила, ребята. Разумеется, я это надену. Все знают, что ради искусства положено страдать. Давай, Бекки, помоги мне одеться; они уже готовы репетировать, а мы не хотим заставлять великого английского актера ждать.
 Все разразились смехом.
  – Corazon, хочешь пари, что старый пердун снова забудет текст? – предложил Максимилиан.
 Телефон зазвонил как раз в тот момент, когда Катерин пристраивала каракулевую шляпу под нужным углом.
 Голос звучал глухо, на линии помехи, но все же ей удалось разобрать слова Бренды:
 – Китти? Я тут в участке. Уже три часа сижу, но эти сукины дети не выпускают Томми.
 – Почему? – Катерин повысила голос. – Они обязаны отпустить его под залог. Они что, не берут залог?
 – Нет, и не объясняют почему, – расстроено произнесла Бренда.
 Послышался стук в тонкую фанерную дверь.
 – Пора на съемочную площадку, Катерин. Режиссер говорит, нам сегодня надо поторопиться.
 – Сейчас иду. Бренда, слушай. Какого черта Томми натворил?
 – Подрался с парнем в баре. Все бы ничего, да только полицейские утверждают, что он был пьян.
 – А тот парень выдвинул обвинения?
 – Мне никто ничего не говорит, – со злостью сказала Бренда. – Я его видела, он в порядке, но они не хотят его выпускать без адвоката и официального заявления от тебя.
 – О Господи, что же нам делать?
 Снова послышался громкий стук в дверь, и голос пролаял:
 – Черт побери, Катерин, вся команда ждет одну тебя, а там сорок градусов жары, мать твою так. Ты что, весь день собираешься валандаться? – Это был взбешенный Бен, директор фильма.
 – Одну  минуту,  – крикнула Катерин, – я пытаюсь напялить этот проклятый костюм. – Она понизила голос. – Слушай, Бренда, я пыталась дозвониться до адвоката все утро, но его нет в Нью-Йорке. Там еще восемь часов, и в офисе никого нет, а я не знаю номера телефона его партнера. В офисе же отвечает автоответчик. Блин! Я попрошу Стивена. Придумать не могу, кто бы еще мог помочь. Здесь настоящий сумасшедший дом, черт побери.
 – Тут тоже не до смеха. Томми ужасно расстроен, Китти. Я его никогда таким не видела. Он все глаза выплакал, но настроен воинственно. Хочет отсюда выбраться. Ты и  представить себе не можешь, с какими людьми ему пришлось провести ночь в камере. Торговцы наркотиками, сутенеры, бродяги. Нам придется вшей с него обобрать, прежде чем тащить домой.
 Раздался оглушительный удар в дверь, затем она распахнулась и в проеме, уперев руки в бока, возник усатый Базз Смит, чьи лучшие дни остались в прошлом вместе со «Старский и Хатч» и «Женщина-полицейский». Он на этой неделе ставил эпизод для сериала. В фургон он влетел с воплем:
 – Какого черта, Катерин, что ты о себе воображаешь, всех задерживаешь? Там дьявольски жарко, и уже восемь часов, а мы тебя ждем пятнадцать минут. Нам еще предстоит снять пять сцен. Давай, пошевеливайся, дамочка, иначе я пошел звонить начальству.
 – Мне надо идти, Брен. – Катерин попыталась проглотить стоящий в горле комок и подавить панические нотки в голосе. – Я постараюсь найти Стивена и попрошу его приехать в участок. Я уверена, он обо всем позаботится, Брен. Но, пожалуйста, не уходи оттуда.
 – И не подумаю. Том вел себя как идиот, но такого обращения он не заслуживает.
 – Звони в любое время, если что-то узнаешь, Бренда. Я все время буду держать телефон включенным.
 Катерин сгорбилась в самолетном кресле, ожидая магического слова «Мотор!», которое выпустит ее из этой тюрьмы, где она уже буквально изжарилась. По спине под кашемировым платьем тек пот, собираясь у туго затянутого на талии пояса. Было так жарко, что она ощущала, как плавится тушь на ресницах.
 В самолете было тесно, и два актера на эпизоды, исполняющие роли первого и второго пилотов, по пояс высунулись из кабины, ожидая команды режиссера. Пот с их лбов капал на ботинки. Случайно попавшая в салон навозная муха, привлеченная запахом духов Катерин, кружилась у ее лица. Гример оставил Катерин маленькое зеркало и пудру для срочных ремонтных работ, но не успевала она промокнуть пот на лице, как оно снова становилось мокрым.
 Наконец она услышала магическое слово.
 – Мотоооор! – заорал Базз с плавящегося асфальта, и оба актера, подобно автоматам, ожили и галантно открыли перед Катерин дверь самолета.
 Она остановилась на верхней ступеньке, с благодарностью вдыхая сорокоградусный воздух и поглядывая вокруг со свойственным Джорджии капризным выражением. Затем уверенно спустилась по трапу на четырехдюймовых каблуках, чтобы поздороваться с Альбертом, которому в это утро, напоминающее сауну, тоже доставалось. Парик, держащийся на лысине с помощью специального клея, в этой жаре сползал, а прекрасные черные усы в военном стиле, обычно выхоленные и смотрящие вверх, опустились, придавая ему забавный кривобокий вид. Жара и дискомфорт, не говоря уж о смущении из-за сползающего парика, не улучшили памяти Альберта, и он запорол уже четыре дубля, к великому огорчению Катерин. Не порадовал он никого и на пятом дубле.
 Он должен был сказать: «Как поживаешь, Джорджия, дорогая? Выглядишь ты прекрасно, как всегда». Если ему удастся произнести эту фразу, Базз может обойтись без дальнего плана и смонтировать пленку потом, таким образом вызволив Катерин из самолета-жаровни.
 Но Альберту никак не удавалось произнести фразу правильно.
 – Джорджия, что ты здесь делаешь? – прогремел он, что явно не годилось для человека, приехавшего в аэропорт специально, чтобы встретить ее.
 – Стоп, стоп, стоп, черт побери, Альберт, напрягись наконец!
 Базз, как и все, был уже сыт по горло. Этот кретин крал у них время, не говоря уже о деньгах, которые приходилось платить за прокат самолета, – триста пятьдесят долларов в час.
 – Какого черта с тобой происходит? – вызверился Базз. – Одна всего строчка, блин. Ты что, одну фразу верно произнести не можешь?
 – Извини, старик. Виноват. – Альберт сверкнул своей самой очаровательной улыбкой, пока народ из гримерной и костюмерной суетился вокруг него, поправляя, промокая и вообще доводя его до совершенства. Катерин стоически стояла на ступеньках. Она не собиралась ни в малейшей степени облегчать страдания Альберта. Хотя ей и было за него стыдно, она переводила дух, готовясь снова нырнуть в пекло самолета. К тому же она нервничала из-за Томми.
 Альберт пыхтел и извинялся, а спасательная команда в несколько рук занималась его париком.
 – Ради всего святого, мы же отсюда не увидим, что там на нем, парик или гребаная феска! – взорвался Базз, но гример не обратил на него внимания и продолжал возиться с париком. – Эй вы, отойдите от его лица к чертям собачьим. Если мы все сейчас не снимем, вся долбаная студия окажется здесь и надает нам таких пенделей, что небо с овчинку покажется.
 Катерин тихо поднялась в свою сауноподобную гробницу, провожаемая злобным взглядом Альберта.
 – Сделай это, – прошептала она. – Скажи  правильно, старый пердун.
 Альберт перепутал текст на следующем дубле, и еще на одном, но Катерин старалась держать себя в руках и не показывать страха или усталости. Она должна играть свою роль – роль крутой Джорджии – и не показывать волнения.
 Наконец Базз удовлетворился и заорал:
 – Стоп, снято. Еж твою мышь! Три проклятых часа на это дерьмо. Следующая декорация, парни.
 Между сценами Катерин сидела в относительной прохладе крошечного зала ожидания, обмахиваясь газетой, и пила воду со льдом. Для разговора было слишком жарко, особенно для обычного трепа между съемками, да и к тому же она нетерпеливо ждала звонка.
 Стивен пообещал во всем разобраться, но со времени их разговора прошел уже час.
 – Готово, Катерин. Следующая сцена.
 Чарли, второй помощник режиссера, улыбнулся ей слегка кривой улыбкой, и Катерин, поднявшись с шутливым стоном, снова завернулась в удушающую накидку и по мягкому асфальту направилась к кругу софитов.
 К обеденному перерыву Катерин находилась на грани истерики. Она пыталась связаться с адвокатом, но он застрял в Чикаго, а когда она позвонила домой, Мария сообщила ей, что Бренда и Томми еще не вернулись.
 Съемочная группа перенесла оборудование из аэропорта к дому неподалеку, и в полдень был объявлен перерыв. Катерин содрала с себя толстый костюм и шляпу и надела легкое хлопчатобумажное кимоно. Завязав волосы шарфом, она встала в общую очередь в буфет, который был устроен в походном порядке на полянке.
 Вокруг собралось немало любопытных, жаждущих попялиться на незнакомцев в их краях. Двое показывали пальцем на Катерин.
 – Смотри, вон Джорджия-Гадюка. – Толстая женщина в эластичных брюках в подсолнухах и серьгах под стать громко хихикнула.
 – Не больно-то она сегодня хорошо выглядит, правда?
 Двое других, еще толще, заржали и добавили еще пару нелестных замечаний в адрес кимоно Катерин.
 Катерин не обращала внимания. Она уже привыкла, что люди обсуждают ее в ее присутствии, как будто ее нет или как будто она – фигура на телеэкране. Да и вообще сегодня она думала только о Томми. Почему, черт возьми, не позвонил Стивен? Или Бренда? Что там происходит?
 В сотый раз она проверила батарейку в телефоне, но тут подошла ее очередь, и она оглядела салаты, макароны и холодное мясо разных сортов. Несмотря ни на что, есть хотелось ужасно, так что она наполнила свою тарелку с верхом. И тут услышала, как ее кто-то позвал.
 – Катерин Беннет? Эй, Китти-Китти, кис-кис-кис.
 Она напряглась и крепче сжала поднос. Два приближающихся человека были явно журналистами, а выражение их лиц подсказало ей: «Немедленно слиняй». Катерин оглянулась в поисках защиты, но никого поблизости не было. Несмотря на то, что по рейтингу сериал был на первом месте, съемки не обеспечивались никакой охраной для защиты звезд от публики или репортеров. Натура выбиралась из соображений удобств, а о защите актеров никто не думал. Катерин и все остальные уже к этому привыкли. Для людей, сидящих на пятидесятом этаже дома с черными окнами на бульваре Франклина и занимающихся финансами компании, актеры были легко заменяемым товаром.
 – Эй, Китти, Китти. – Мужчины уже были рядом со своими блокнотами и микрофонами наготове. – Мы только что услышали, что твоего сына арестовали, он сейчас в полицейском участке. Что ты по этому поводу скажешь, Китти?
 – Да, что ты скажешь? – поддержал второй. – Он напал на парня в баре, завязалась драка, так мы слышали. Давай, скажи что-нибудь.
 – Мне нечего сказать, – сухо ответила она. – Пожалуйста, оставьте меня в покое. – Она оглянулась в поисках пресс-агента компании, которого, как обычно, не было на месте.
 Катерин просто кипела, думая о том, сколько людей зря получают зарплату. Почему она не настояла, чтобы Кингсли, ее собственный пресс-агент, был с ней на съемках? Катерин сжала зубы и вышла из очереди, оставив поднос с нетронутой едой, хотя в животе бурчало от голода.
 Журналистка из конкурирующей телекомпании, сделав притворно сочувствующую мину, произнесла:
 – Да ладно, Китти, ты не единственная мать, у которой сына арестовали. Скажи нам, каково это – знать, что твой сын в тюрьме?
 Катерин глубоко вздохнула, сознавая, что выглядит она далеко не лучшим образом. Ей придется что-то сказать. Четыре камеры смотрели ей в лицо.
 – Как и любая другая мать в Америке, я крайне расстроена арестом моего сына Томми. Я еще не знаю точно, что произошло, потому что студия не разрешает мне поехать туда самой. – Она услышала гнев в собственном голосе и постаралась говорить спокойнее. – Однако я убеждена, что бы ни произошло, Томми  не виноват и его вскоре освободят. Как бы то ни было, я останусь рядом со своим сыном в любой ситуации.
 Она быстро пошла прочь, но репортеры бегом кинулись за ней, выкрикивая вопросы. Она умоляюще взглянула на Чарли, который наконец-то соблаговолил подойти все с той же кривой усмешкой на лице.
 – Девочки, мальчики, время вышло, пора уходить. Мисс Китти еще должна пообедать, а потом снова начать работать, так что, ребята, на сегодня все. Пора нам расставаться.
 Журналисты ворча удалились, а Китти вошла в крошечную гримерную. Упала на диван и расплакалась.
 – Черт бы все побрал, почему я не могу держать язык за зубами? – Она гневно уставилась в зеркало на черные потеки туши на щеках. – Стивен, пожалуйста, пожалуйста,  позвони мне и, Господи, сделай так, чтобы с Томми все было в порядке.
 Блэки как раз заканчивал с ее гримом, когда зазвонил телефон.
 – Китти, – начал Стивен, едва переводя дыхание. – Все сделано. Томми отпустили, я его встретил, с ним все нормально, так что больше не волнуйся.
 – Что он натворил?
 – Да просто драка между двумя подростками в баре. Ничего страшного. Полицейским, я подозреваю, надо было свой план выполнять. Я обо всем позаботился, не волнуйся. Работай дальше. И пусть мой банальный диалог звучит гениально, ты это умеешь. – Катерин улыбнулась, но тут трейлер задрожал от вопля Бена:
 – Китти, на площадку,  живо. 
 – Что бы я без тебя делала, Стив? Бог весть что случилось с моим адвокатом и всеми моими прилипалами. Исчезли, просто как фокусники.
 – Подобное случается постоянно. Чем больше народу у тебя служит, тем меньше от них пользы. Тем не менее Томми уже дома, цел и невредим, и ждет тебя.
 – Не знаю, как тебя и благодарить, Стивен.
 – Друзья для того и существуют, Китти. Пора тебе на площадку, красотка.
 – Уже иду, – сказала она.
 Когда Катерин вернулась домой в конце дня, Бренда встретила ее у дверей.
 – Где он?
 – Спит, – ухмыльнулась Бренда. – Бедный ребенок совсем не спал в этой загаженной камере. Он всю ночь глаз не сомкнул среди торговцев наркотиками, сутенеров и Бог знает какой мрази. Черт, Китти, никогда не попадай в тюрьму, там сущий кошмар.
 – Когда он заснул? – Китти расстроилась, что не может поговорить с Томми.
 – Около часа назад. Хотел дождаться тебя, но слишком вымотался. В залог взяли пару тысяч, но заплатил Стивен. Он действительно настоящий друг тебе, Китти.
 – Как будто я не знаю. Поверь мне, сейчас мне друг просто необходим. – Катерин взглянула на часы. Восемь. – Хочешь со мной перекусить, Бренда?
 – Ой, извини, лапочка. Я поела на кухне с Томми и остальной шайкой, но посижу с тобой и поболтаю, пока ты наслаждаешься камбалой и рисовыми лепешками со шпинатом. – Она содрогнулась. – Понять не могу, как ты можешь выносить эту тоскливую еду.
 Катерин улыбнулась.
 – Ты же знаешь, что телевизионная дива должна быть на десять фунтов легче обычного человеческого существа.
 – Разумеется, знаю; там, наверху, нелегко. Да, кстати, тут тебе посылка.
 Она протянула Катерин плоскую картонную коробку золотистого цвета.
 – Выглядит занимательно; что это?
 – Не знаю. Полагаю, сюрприз.
 – Надеюсь, это не бомба, – заметила Катерин, открывая коробку.
 Она подняла красиво упакованную золотую пластинку, покоящуюся на алом бархате.
 – Как мило и как оригинально. Ты не находишь, что это замечательно?
 – Гмм… Я бы предпочла золотой браслет, – заметила Бренда. – Что это за пластинка? Твои какие-нибудь записи?
 – Нет. – Катерин рассматривала пластинку. – Это на 78 оборотов, старая, видно, из тридцатых годов. Называется «Я встретил крошку на миллион долларов в дешевом магазине». Слушай, тут медная пластинка с надписью: «Катерин Беннет, великой звезде и великой актрисе. Вы стоите больше, чем миллион долларов».
 – Гмм. Забавно. – На Бренду надпись явно не произвела впечатления. – Я как-то получила такую же от Тома Джонса. Написал, что он мой поклонник, вот и посылает мне его платиновый диск. Я не знала, куда деть эту проклятую штуку. От кого твоя?
 – Давай поглядим. Подписи нигде нет, только карточка с надписью: «Самой прекрасной женщине в мире с любовью».
 – Как оригинально, – саркастически заметила Бренда. – Либо натуральный Эйнштейн, либо натуральный псих.
 – А мне нравится. – Катерин пристроила диск в рамке на каминной доске. – Это практически единственная вещь в доме не белая и не серебряная, к тому же у меня никогда не было золотого диска.
 – Ну, я пошла спать. – Бренда нежно обняла Катерин. – Мне надо отдохнуть. Можно не сомневаться, что наш драгоценный сыночек поднимется с жаворонками и будет готов играть в какую-нибудь электронную игру.
 – Пожалуйста, разбуди меня, когда он проснется, Брен. Мне нужно к восьми, слава Богу. – Катерин вздохнула. – Если бы только я могла побольше бывать с ним.
 – Ты делаешь все, что можешь, выше себя не прыгнешь. Спокойной ночи, Китти.
 Оставшись одна в гигантской комнате, Китти снова взглянула на золотую пластинку.
 – Самой прекрасной женщине в мире, – прошептала она.
 Может, ее прислал настоящий поклонник? Или один из этих сдвинутых, которые одержимы ею в последние годы? Поднимаясь вверх по лестнице в одинокую спальню, Китти все раздумывала, кем же может оказаться этот ее поклонник. Скорее всего, какой-нибудь псих. Анонимные поклонники таких звезд, как Катерин, иногда не к добру.




 ГЛАВА ТРЕТЬЯ


 Томми медленно открыл усталые глаза. Во рту было сухо и противно, а в тяжелой голове стучало. Сквозь плотные занавески пробивался дневной свет, слабо освещая то, что понаделал маменькин модный декоратор, имея в виду идеальную комнату для подростка. Дорогая шведская мебель, огромный диван с зигзагообразным красно-бело-синим рисунком и кресло под стать приходились Томми совсем не по вкусу, но ему кое-как удавалось скрыть все это под грудами грязной одежды, которую Бренде запрещалось трогать. Обои были разрисованы гоночными машинами, их Томми удалось прикрыть плакатами с изображением его любимых поп-певцов.
 Он, прищурясь, взглянул на часы – половина одиннадцатого. Во дает, проспать четырнадцать часов! Он нажал кнопку пульта дистанционного управления, заставив ожить телевизор. На экране возникли вихляющиеся фигуры модной в последнее время рэп-группы, раскачивающиеся в такт их последнему хиту. Он увеличил громкость и принялся тоже раскачиваться в такт, играя на воображаемой гитаре.
 Он едва расслышал стук в дверь.
 – Можно войти? – спросила Бренда.
 – Конечно, заходи.
 Бренда с трудом держала огромный поднос, уставленный всевозможными деликатесами.
 – Я подумала, ты умираешь с голоду. – Она пододвинула столик к кровати. – Я принесла тебе всего понемножку.
 – Спасибо, Брен. – Томми с одобрением оглядел поднос. – Гмм, выглядит достаточно соблазнительно.
 Оба рассмеялись.
 Для начала залпом выпив смесь апельсинового, папайи и клубничного соков, Томми спросил:
 – Я где мама?
 – Уехала на студию. – Бренда взбила подушки на его кровати. – Она очень расстроилась, что не смогла повидать тебя, но я не стала тебя будить.
 – Ну, мне тоже очень жаль. – Он поспешно умял яичницу из трех яиц, не отрывая глаз от телевизионного экрана.
 – Хочешь рассказать мне, что случилось? – Бренда села на кровать и с опаской посмотрела на него.
 – Не сейчас, Брен. Ничего особенного. Просто сглупил, вот и все. Ты же знаешь, я глупею, когда налижусь. Мне очень жаль.
 – Сколько раз я тебя предупреждала, чтобы ты не пил? – укорила она его. – Во-первых, ты еще несовершеннолетний, и, во-вторых, ты, когда выпьешь, становишься невыносимым.
 – Знаю, знаю. Но не могу же я быть единственным среди моих друзей, кто не пьет? Признайся, Брен, что еще делать вечером, смотреть телевизор?
 – Будь ты поумнее, завел бы себе какое-нибудь хобби, занял бы свое свободное время, как мы делали в детстве, а не тратил бы его попусту.
 – Ну конечно, – отмахнулся он. – Рисовать-выжигать. Когда это было, в доисторическую эпоху? Еще до телевидения?
 – Попридержи язык. Уж больно ты разговорился в последнее время, Томми Беннет, не помешало бы последить за собой.
 Томми обмокнул шоколадную плюшку в кофе, разглядывая телевизионную ведущую в короткой юбке.
 – Черт, вот эту я бы с удовольствием трахнул, – одобрительно сказал он. Затем, заметив недовольный взгляд Бренды, добавил: – Шучу.
 – Твоя мать очень расстроена по твоему поводу. Она почти не спала ночью от беспокойства.
 – Это мне надо из-за нее расстраиваться. – Томми вытер с тарелки остатки яйца второй плюшкой. – Ей на меня глубоко плевать, Брен. Тебе это известно. Ее волнует лишь ее дурацкая карьера, ее дурацкая популярность да модные тряпки. Именно из-за этого папа стал пить, потому что мама беспокоится только о маме.
 – Как ты смеешь так говорить, Томми? Ты прекрасно знаешь, что это неправда. Твоя мать тебя обожает, но у нее тяжелая, изматывающая работа, и никто лучше  меня не знает, как это сложно.
 – Ага, ага, – отмахнулся Томми и зевнул. – Всем нам известно, что ты была лучшей года где-то в пятидесятом с чем-то. Ну а я не нахожу ничего трудного в том, чтобы прохаживаться перед камерой в макияже и дурацких тряпках и произносить идиотские слова. Это глупо, вообще все глупо, и из-за этого поганого шоу папа сделал то, что сделал.
 – Нет, Томми, это ты идиот, – твердо заявила Бренда. – Ты безответствен и не думаешь ни о ком, кроме себя.
 Томми с надутым видом смотрел на нее.
 – И что же это такое сделал твой папочка, до чего его довела твоя мать?
 – Ты знаешь, о чем я говорю. А сейчас я устал и опять хочу спать. – Он нажал кнопку, доведя звук до максимума, лег и закрыл глаза.
 Взяв пустой поднос, Бренда попыталась перекричать шум.
 – Ладно. Пока спи. Наверное, тебе после выпивки надо проспаться. Но одно я тебе скажу, Томми Беннет. Твой отец начал прикладываться к бутылке задолго до того, как твоя мать добилась успеха, и я это говорю, потому что самое время тебе знать правду и перестать винить во всем ее.
 Томми натянул простыню на голову.
 – Я не хочу слушать об этом. Перестань, Бренда, я устал. Оставь меня в покое.
 У двери Бренда повернулась, чтобы взглянуть на верзилу, свернувшегося под простыней.
 – Когда-нибудь ты все поймешь, Томми. – Она говорила тихо, но со злостью. – И, возможно, тогда ты сообразишь, как сильно твоя мать тебя любит.
 – Мэнди, где моя синяя рабочая рубашка? – Стивен Лей вышел из ванной комнаты, вытирая полотенцем светлые волосы. Он, как всегда, торопился.
 – Там, где всегда, – ответила Мэнди, не отрывая глаз от экрана телевизора и инструктора, чьи движения она старательно копировала. – Второй ящик слева, под желтой рубашкой.
 Мэнди, хорошенькая блондинка слегка за тридцать, сохранила свое круглое детское личико и невинные голубые глаза, заинтриговавшие Стивена на прослушивании десять лет назад. Он был начинающим сценаристом, она – секретаршей. Они быстро полюбили друг друга, а через год она подарила ему девочек-близнецов.
 Теперь Мэнди попросила:
 – Слушай, спустись вниз и посмотри, что делают близнецы. Что-то там давно подозрительно тихо.
 – Конечно. – Он побежал вниз, перескакивая через ступеньки и на ходу застегивая рубашку. Дом маленький, плохо прибранный, кругом следы пребывания маленьких детей. Девочки сидели за завтраком, не отрывая глаз от экрана с мультфильмом, кукурузные хлопья не тронуты.
 – Доброе утро, мои очаровашки. Фу-фу-фу, тут пахнет вкусными маленькими девочками, – прорычал Стивен, убедительно изображая кровожадного великана.
 – Папа, папа, папа! – Девочки завизжали от притворного ужаса и вцепились в его ногу. Стив попытался налить себе кофе.
 – Ну ладно, хватит, отпустите папу. Папе пора на работу, зарабатывать денежки, чтобы купить маленьким девочкам красивые платья. – Он подергал их за блондинистые хвостики, и они опять завизжали от восторга. – Давайте, ешьте хлопья, иначе из вас не получится прекрасных леди.
 Мультфильм окончился, начались новости. Стив смотрел их, потягивая кофе, держа по дочке на каждой коленке. После главных новостей возвестили, что был арестован сын Катерин Беннет, за чем последовал сюжет с Катерин, выходящей накануне из зала суда.
 – Неизвестный друг семьи внес вчера за подростка залог, после чего тот был отпущен без предъявления формальных обвинений, – возвестил диктор.
 – Папа, папа, гляди, там  ты,  – заверещали близнецы, устремляясь к экрану, чтобы посмотреть поближе.
 Стив застонал. Да, это был он. Вон он, держит мрачного Томми за руку, на том мятые джинсы и рубашка, надетая впопыхах, волосы еще более растрепаны, чем обычно, выходит из участка, за ним – взволнованная Бренда.
 Вошла потная после зарядки Мэнди, взглянула на экран.
 – Гляди, прям-таки телезвезда, – съязвила она. – Ты не тем делом занялся.
 – Ну, сейчас, по крайней мере, я со своим делом запаздываю. – Стивен взглянул на часы. – Нам сегодня много придется переписывать. Гейб Хеллер считает, что мы слишком много внимания уделили героине Катерин. Мне велено придумать ходы, чтобы сделать се роль менее существенной.
 – Зачем? – Мэнди намазала тост обезжиренным маргарином. – Она в этом фильме – лучшая.
 – Я знаю, – согласился Стивен. – В этом как раз половина проблемы.
 По дороге на студию Стивен думал о Катерин. Последнее время она стала с ним более откровенна. Ему нравилось с ней разговаривать, и он гордился ее доверием. Видит Бог, звезде нелегко приобрести друга, на которого можно положиться. Но его беспокоило, что она, видимо, не осознавала, насколько сложно ее положение на студии. Верно, последние ужасные два года голова была занята семейными делами и Джонни, так что она как-то не получила поддержки у нужной группы наверху.
 Стивен постепенно становился главным сценаристом сериала «Семья Скеффингтонов», и ему порой приходилось лавировать, чтобы одновременно угодить боссам и защитить Катерин. Если быть честным, его немного волновали его чувства к ней. Теперь, когда он по горло занят на работе, его стало раздражать, когда Мэнди жаловалась на то, что ей трудно справляться с детьми и домашними делами. Он знал, что, по сути, у них хороший брак и семейная жизнь на зависть многим, включая Катерин. Просто дело было в том, что время от времени он видел эротические сны с Катерин. Катерин в бассейне, Катерин смеется и призывно смотрит на него через плечо, Катерин в ванне в сцене, им же самим для нее написанной. Стиву удавалось избавляться от этих видений днем, но ночью, перед тем как заснуть, или рано утром в полудреме они снова приходили ему в голову. У него всегда было хорошее настроение весь день, если он встречал ее.
 Катерин рано закончила работу, ринулась домой и застала Томми играющим в баскетбол около гаража. Она крепко обняла его.
 – Дорогой, я так за тебя волновалась. Как ты себя чувствуешь?
 Томми прищурился; его зеленые, как у нее, глаза смотрели настороженно.
 – Все в порядке, мам. Только не суетись, ради Бога. – Он прицелился мячом в корзину, сделал точный бросок и ухмыльнулся.
 – Здорово, – похвалила Катерин. – Послушай, дорогой, я не собираюсь обсуждать вчерашние события, потому что мне кажется, что, что бы там ни было, тебе надо об этом забыть, верно?
 Он промолчал.
 Катерин заговорила порезче.
 – Томми, я знаю, тебе в последнее время нелегко, то, что произошло между мной и твоим отцом, сильно на тебя подействовало, но ты ведь знаешь причину всего случившегося, так?
 – Ага. – Он с безразличным видом снова кинул мяч в корзину. – Все-то я знаю, мам.
 Она попыталась обнять его за плечи, но он стряхнул ее руку и принялся бить мячом о дверь гаража.
 – Я подумала, что бы такое предпринять на твое шестнадцатилетие. В съемках как раз будет перерыв, так что мы могли бы с тобой куда-нибудь съездить просто ради удовольствия, мы с тобой вдвоем. Куда бы ты хотел поехать?
 – Не знаю. – Он ударил мячом о землю несколько раз, а затем снова ловко швырнул его в корзину. – Куда хочешь.
 – Уроки уже закончатся. Как насчет Парижа? Или Лондона? Или юга Франции? Ты ведь там никогда не был. Я обожаю эти места, мне хочется, чтобы ты тоже их полюбил.
 – Вообще-то я хотел поехать на остров Файр с Тоддом. – Он говорил с раздражением. – Его родители сняли там дом на август. Вот туда бы я поехал.
 – Хорошо, но ведь твой день рождения Шестнадцатого июля. – Она крепко взяла его за руку и повернула к дому. – Давай сегодня вместе поужинаем и все обговорим. Я  действительно хотела бы проводить с тобой больше времени, Томми, вместе чем-то заниматься.
 В его глазах все еще светилась настороженность.
 – В самом деле?
 – Ты же знаешь, что это так.
 – Ладно. Тогда поедем в Париж. Мне всегда хотелось увидеть этих девиц из салуна «Сбесившаяся лошадь». – Он скорчил притворно похотливую гримасу.
 – У нас будет гастрономическое турне, – радостно сказала она. – А потом мы можем несколько дней пожить на юге Франции. Я уверена, тебе там понравится.
 – А как насчет острова, я смогу туда поехать?
 – Конечно, обещаю. Мы пробудем две недели во Франции, а потом поедешь с Тоддом. – «Если он тебя не втянет еще в какую беду», – подумала она.
 Вечером Катерин и Томми ужинали вместе, наблюдая за огнями города и болтая, как обычные мать и сын. Но он так и не рассказал ей о ночи, проведенной в тюрьме, или о своем отношении к отцу-алкоголику.
 «Не стоит будить спящих собак, – решила Катерин, расчесывая волосы требуемой сотней движений. – По крайней мере мы сделали шаг в правильном направлении. Немного сблизились». Она без сил свалилась в постель.
 Вера позвонила Катерин по ее телефону как раз в тот момент, когда та выбегала из своей гримерной.
 – Я знала, что с Томми случится что-нибудь ужасное, если ты разведешься с его отцом. Об этом во всех газетах, Кит-Кэт.
 Катерин вздохнула.
 – Мам, это не имеет никакого отношения к разводу, и ты об этом прекрасно знаешь. Он подросток, вот и все.
 – Я люблю этого мальчика как своего собственного сына, как тех, кого я потеряла. – Вера никогда не упускала случая напомнить Катерин о своих многочисленных выкидышах. – Мне кажется, он должен приехать ко мне на каникулы, – продолжала Вера. – Он обожает Нью-Йорк и, уверена, соскучился по нему.
 – Эй, Катерин, какого черта, мы тебя ждем. – Помощник режиссера барабанил в ее дверь. – Старина Альби уже сок пускает.
 Все лучше, чем пропускать текст, подумала Катерин и сказала:
 – Ладно, иду, я говорю с мамой.
 – Ну да, у тебя вечно что-то личное, – пробормотал помощник режиссера.
 – Почему бы тебе не приехать и не повидать Томми, мама? Он обрадуется, я уверена.
 – Ой нет, душечка, я не переношу самолеты. Ты же знаешь, это вредно для моей астмы.
 – Ну, возможно, Томми сможет приехать к тебе на неделю после Франции. – Опять раздался стук в дверь. – Послушай, мама, мне надо идти.
 – Разумеется, – холодно заметила Вера. – Никогда нет времени поговорить со старушкой-матерью.
 Она говорила это полушутя, но Катерин почувствовала тоску одиночества в ее голосе. Нельзя наполнить жизнь телевизором, шоколадом и журналами со светской хроникой.
 – Мама, я  обязательно позвоню завтра, обещаю, и мы наговоримся всласть. Пока, – твердо заключила Катерин и повесила трубку.
 Позже она позвонила Стивену и пригласила его с Мэнди на ужин, но Стив сказал, что Мэнди уехала на неделю в Сан-Диего к матери.
 – Давай лучше завтра вместе пообедаем, – предложил он. – В моем офисе. У меня есть для тебя сюрприз.
 Когда Катерин увидела, что выставил Стивен на кофейный столик, она пришла в восторг.
 Большая банка черной икры, сметана в изящной фарфоровой мисочке, тонко нарезанный лук, яйца и петрушка. На серебряной тарелке дымились две запеченные картофелины, а в серебряном ведерке со льдом охлаждалась бутылка сорокапятиградусной русской водки.
 – А как же моя талия? Максимилиан меня убьет.
 – Чего глаза не видят, о том сердце не страдает. – Он пододвинул ей кресло. – Он никогда не узнает.
 – Откуда это? – спросила она.
 – Я сам придумал.
 – Настоящий пир! – засмеялась Катерин. – Господи, водка, – мы нарушаем студийные законы. Нас обоих уволят.
 – Ни за что, – заверил он. – Налить?
 – Почему бы и нет? Какого черта. Я и так уже сыта этими проклятыми законами по горло. А ты?
 – Ну, от некоторых есть польза, а другие изобретены лишь для того, чтобы унижать нищих служащих. – Стивен взял ложку икры с горкой, положил ее на картофелину и щедро полил лимонным соком.
 – Как ты исхитрился запечь эту картошку?
 – Ты что, про микроволновку не слыхала? Мне далеко до Мэнди в смысле стряпни, но я точно знаю, что мне хочется съесть после тяжелого утра в соляных копях Гейба Хеллера. А поскольку я знаю, что ты тоже обожаешь икру, – почему бы и нет?
 Действительно, почему бы и нет. Все это удачно отличается от тунца с рисовой лепешкой.
 Когда Катерин разрешала себе поесть, она поглощала пищу с огромным аппетитом, так что они оба принялись за дело всерьез. Сначала ели молча, как могут делать только друзья, хорошо знающие друг друга. Наконец он спросил:
 – Как там Томми? Ее лицо затуманилось.
 – Я только что ему звонила. Вроде ничего. Я утром его не видела, он еще спал, когда я уходила. Он последнее время что-то много спит. Я разрешила ему несколько дней не ходить в школу, потому что мне казалось, что это история здорово на него подействовала.
 – По крайней мере, Гейб не пускает прессу на съемочную площадку, – сказал Стив.
 – Знаю. – Она содрогнулась. – Они мне напоминают кучу тараканов. Никогда не знаешь, откуда они вылезут и напугают тебя. Мне бы хотелось многих из них просто раздавить. Знаешь, что самое ужасное, Стив? Я  никому здесь больше не доверяю.
 – Не впадай в паранойю, ласточка. Не все же твои враги. Вспомни ту колонку Арми. Он тебе польстил.
 – Да. Обо мне и в самом деле в последнее время появилось несколько положительных отзывов – для разнообразия.
 – Ты их заслужила, – сказал Стивен. – Готов поспорить, эти две английские суки, женского и мужского пола, рвали на себе парики, когда читали.
 Китти рассмеялась. Она ела с наслаждением. Впервые за несколько дней ей удалось пообедать нормально, и ей уже начало казаться, что жизнь не такая уж плохая штука.
 – И мои сцены в этом эпизоде и следующем  великолепны! Просто чудо.
 Стивен старался не встречаться с Катерин глазами. Не мог он ей сказать, что Гейб Хеллер приказал ему изменить ее сцены в следующей серии и заменить чем-нибудь посочнее с Элеонор и Альбертом. Он стойко сражался за Китти, может, даже чересчур, имея в виду собственную безопасность, ведь он не мог позволить себе остаться без работы даже ради нее. Теперь же он не мог решиться испортить ей настроение; стереть с ее лица ту счастливую улыбку, которую не видел уже несколько месяцев.
 – Мне думается, с Томми все утрясется, – заметила она. – Я знаю, он все еще переживает по поводу развода, но я ему все компенсирую. Я постараюсь быть самой лучшей матерью, о какой только может мечтать ребенок, черт возьми.
 Стивен поднял рюмку с водкой.
 – Я выпью за это. Пора тебе перестать получать от леденца только палочку.
 – «Некоторые любят погорячее»? – спросила она.
 – В точку. У тебя все будет хорошо.
 Через неделю «Нэшнл сан», самая паскудная из всех газетенок, опубликовала на первой полосе следующее.
  Мне так плохо, что хочется покончить с собой. Ненавижу свою мать. Она – напыщенная стерва. Точно такая же, как и та баба, которую она играет в этой идиотской мыльной опере. Мой отец – мировой мужик, а она превратила его в пьяницу. Мне хотелось бы умереть. 
 Стивен с сожалением на лице принес ей газету утром в гардеробную. Катерин прочитала статью с ужасом. Та занимала две колонки. В деталях повествовалось о якобы ужасной жизни Томми с ней и обильно цитировались выдержки из дневника мальчика, который он якобы вел. У Катерин прямо дух захватило от той злобы, которой была пропитана статья.
 – Я не в состоянии положить этому конец, – сказала она Стивену. – О Господи, что мне делать? Томми с ума сойдет, когда прочтет; мама и Джонни просто сбесятся. Он обвинит во всем меня, я уверена.
 – Где они все это раскопали, черт побери? – спросил Стивен. – Томми  в самом деле вел дневник?
 – Вроде бы, но, по-моему, это было несколько лет назад, – устало сказала Катерин. – Понятия не имею, как они им завладели и почему никто на студии не смог их остановить. Пожалуйста, позвони Бренде, ладно?
 В дверь постучал посыльный, сунул голову в дверь и протянул большой конверт.
 – Поправки к сценарию, – пролаял он и исчез в коридоре, направляясь к другим комнатенкам.
 – Опять поправки? – удивилась Катерин. – С чего так много? Они что, помешались на этой неделе?
 Стивен смущенно передернул плечами.
 – Прости, ласточка. Мы все стараемся улучшить твою роль.
 Не будь мысли Катерин так заняты другим, она бы заметила его уклончивость. Она сняла трубку и набрала номер. Пришлось долго ждать, пока запыхавшаяся Бренда не взяла трубку.
 – Слушаю.
 – Бренда, ты видела это дерьмо в газете?
 – Разумеется. Мария принесла газету утром. И именно тогда она обнаружила, что ее муж исчез…
 – Муж исчез? Какого черта там у вас происходит?
 – Что происходит? Ха! Тут сразу все происходит, лапочка. Все. Педро смылся. Слинял без единого слова, причем не он один, он взял с собой Сюзи! Мария рвет на себе волосенки.
 – Но ведь она  дочь Марии! Милостивый Боже, ей же всего семнадцать. Кошмар какой-то.
 – Очевидно, Педро и Сюзи… ну, сама понимаешь, спутались.
 – Да, очевидно, – мрачно согласилась Катерин. – Но, судя по всему, Педро не ограничивался Сюзи.
 В дверь постучал Чарли и крикнул:
 – Твой выход, Катерин. Быстро.
 – Они основательно собрались – одежда, машина, все такое. Убрались, сделали всем ручкой. Выход слева, без аплодисментов. О, блин, я отсюда слышу, как Мария орет в истерике. Настоящий сумасшедший дом.
 – Охотно верю.
 – Мы полагаем, что Педро имеет отношение к этой мерзкой статье.
 – Вне всякого сомнения, – вздохнула Катерин, а Чарли снова застучал в дверь. – Он наверняка украл дневник Томми и продал его газете. Как он посмел так поступить? Слушай, я не могу больше разговаривать. Я позвоню тебе позже, Бренда, но,  пожалуйста, никому ничего не говори, ради всего святого, держи Томми подальше от этой половой тряпки, называющей себя газетой.
 Катерин положила трубку. Стивен подошел к ней и крепко обнял.
 – Ты помни, Китти. Я всегда здесь, если понадоблюсь, – проговорил он несколько грубовато.
 – Я знаю, – прошептала она. – И я даже выразить не могу, как много это для меня значит, Стивен.


* * *

 Джон Беннет очнулся от тяжелого сна. Голова раскалывалась, но, по правде говоря, голова у него последнее время болела постоянно. Если ты выжираешь пару бутылок водки в день, да к тому же выкуриваешь столько косяков, сколько можешь, не давая дуба, трудно надеяться на свежую голову. Он свесился с постели, нашаривая бутылку на полу, и поднес ее к запекшимся губам.
 – Вот дерьмо, – пробормотал он, – пустая, мать ее так.
 Он скатился с кровати, потом поднялся и прошел через гостиную. Поискал под диваном, обшарил кухню, но нашел только пару полупустых банок выдохшегося пива.
 – Блин. – Он вернулся в спальню, напялил грязные тренировочные штаны и сунул ноги в потрепанные мокасины. Проверив, что в карманах достаточно денег, он потащился в магазин, удобно расположенный на углу его квартала в Западном Голливуде.
 Когда он протягивал двадцатку за две бутылки самой дешевой водки, он заметил заголовки в «Нэшнл сан».
 – Блин, – снова выругался он, схватил газету и бросил еще доллар продавцу. – Это же мой гребаный сын, черт бы все побрал.
 Вернувшись в квартиру, Джонни уселся на незаправленную постель и, потягивая водку из горлышка бутылки, прочел статью. Мрачно улыбнулся, читая относящиеся к нему фразы. Они четко выделялись и были лестными для него, но грубыми и оскорбительными по отношению к Катерин. Но лучше чувствовать себя он не стал. В его затуманенном алкоголем мозгу все еще теплилась отцовская любовь к сыну. Просто у него уже не было сил и возможностей ее продемонстрировать.
 Он закурил «Кэмел», первую из тридцати или сорока крепких сигарет, выкуриваемых за день, и глубоко затянулся. Стены комнаты ясно свидетельствовали, сколько он курит. Никто бы уже не разобрал, где на обоях пятна от сигаретного дыма, а где изначальные желтые цветы. Джонни жил здесь с тех пор, как они с Катерин разошлись. Она платила за эту квартиру, не слишком много по голливудским стандартам, но адрес был вполне пристойным, его не стыдно назвать потенциальным работодателям.
 Он дочитал статью и закурил следующую сигарету. Пора уже разобраться с этой сукой. Пусть страдает так же, как он.
 Катерин сняла трубку своего личного телефона на втором звонке. Был обеденный перерыв; Бренда держала оборону дома. Катерин радовалась, что она одна. Пережевывая салат из тунца и запивая его холодным чаем, она еще раз перечитала мерзкую статью в газете.  Целый день телефон ее пресс-агентов трезвонил не переставая, и весь день репортеры пытались добраться до нее, даже предлагали взятки некоторым работникам съемочной группы, чтобы их пропустили.
 – Слушаю, – тихо произнесла она.
 – Стерва. Твое гребаное зазнайство ломает жизнь моему сыну. Корова поганая. Как ты смеешь с ним так поступать? Что ты о себе вообразила, черт побери?
 Ее сердце забилось сильнее, но она постаралась сохранить спокойствие.
 – Я не собираюсь тебя слушать, Джонни. Это все куча дерьмовой лжи, ты прекрасно знаешь.  Не можешь же ты верить всему, что пишут в этих мерзких газетенках!
 – Этот дневник не похож на ложь. Это больше похоже на Томми два года назад, – огрызнулся он.
 – Вот именно, – резко сказала она. – Он таким  был. Слушай, мне пора работать, я не могу с тобой больше разговаривать. Но для твоего сведения, Джонни, эти цитаты взяты из дневника Томми,  украденного из его комнаты. Он это писал года три назад, совсем еще ребенком.
 – Ну ясно, – прорычал он. – И кто же дал им этот дневник?
 Она вздохнула.
 – Мне неприятно в этом признаваться, поскольку сама же наняла его по глупости, но сдается, что это Педро, мой дворецкий.
 – Мерзкий гаденыш, – вызверился Джонни. – Тебе бы стоило повнимательнее присмотреться к своим слугам, чтоб они сдохли. Ты никогда не умела разбираться в людях, Катерин.
 – Вероятно, поэтому я и вышла за тебя замуж, – огрызнулась она.
 – Смешно. Ну да, ты думаешь, что жутко остроумна, мисс Суперзвезда. Только вот что я тебе скажу, мисс Катерин Беннет. Когда я снова встану на ноги, а я  обязательно встану, не сомневайся, Томми будет жить со мной.
 – Я много раз говорила тебе, – сказала она спокойно, – что ты можешь видеть Томми, встречаться с ним, когда захочешь, но создается впечатление, что такого желания у тебя не возникает.
 – Все потому, что я болел. – В голосе слышалась жалость к самому себе. – Но мне уже лучше, и я уже почти нашел себе работу.
 – Замечательно, – заметила Катерин с притворным энтузиазмом. – Какую работу, Джонни?
 – Неважно. Не твое собачье дело. Не только у тебя есть связи в этом городе, знаешь ли, Катерин. И у меня имеются друзья. Важные друзья. И они не забыли, что я хороший актер, по-настоящему хороший, не какой-то козел на телевидении. Скажи, за время твоей работы в Нью-Йорке у тебя были номинации на какую-нибудь премию?
 – Нет, Джонни, не было.
 – А у меня были. Я получил номинацию за своего Гамлета, помнишь? Лучший новичок года.
 Уж она-то помнила тот год. Пятнадцать лет назад, 1970-й. И что он сделал с той поры, кроме нескольких ролишек вне Бродвея да бесконечного дубляжа? Она постаралась выбросить из головы эту мысль. Ни к чему вспоминать. Она на самом деле желала всего самого хорошего своему бывшему мужу, хотя он сам был своим злейшим врагом.
 – Ну и что ты хочешь этим сказать, Джонни? У меня перерыв, я пытаюсь повторить текст.
 – Ну еще бы, великая дива всегда при деле. Маленькая трудолюбивая пчелка, так ведь, радость моя?
 – Слушай, мне некогда. Ты хочешь встретиться с Томми в этот уик-энд?
 – Что это вдруг? Желаешь от него избавиться?
 – Нет, я  не желаю от него избавиться. – Она уже разозлилась, потому что так и не смогла доесть салат, застывший на тарелке. – Мне казалось, что тебе, ради разнообразия, захочется воспользоваться своими родительскими правами.
 – Я тебя извещу. – Он все менее четко выговаривал слова. – Я тебе сообщу через пару дней. – Создавалось впечатление, что он засыпает. Она поняла, что Джонни, видно, выпил водки и накурился.
 – Ну, я везу его во Францию на пару недель во время перерыва между съемками. Не возражаешь?
 – Ага… да… нормально.
 – Ну все, Джонни. Дай мне знать, когда захочешь его увидеть. В любое время.
 Она повесила трубку и уставилась на свое отражение в зеркале. Худое, усталое и бледное лицо: ярко-красные намалеванные губы, черные намазанные глаза, испуганное выражение. Похожа на привидение.
 Как раз как по заказу раздался стук в дверь.
 – Через десять минут, Катерин.
 – Хорошо. – Она быстро проглотила еще несколько кусочков рыбы. «Сегодня им не придется корить меня за опоздание. Только не в этот раз».
 Когда Катерин вернулась домой, Мария встретила ее в дверях. Ее пышные телеса сотрясались от рыданий.
  – Senora, о,  senora, простите меня,  senora. Не понимать, что случится с Педро. Пожалуйста, пожалуйста, простите. Я уже просить Пресвятая Дева Мария простить его. Я знать, что Педро не всегда хороший. У него свой недостатки, как все мужчины. Но я верить, что я изменять его. – Она снова принялась рыдать. – Теперь он уходить и уводить мою крошку.
 – Мария, пожалуйста, не терзайся. – Катерин совсем растерялась. Ей хотелось пойти и найти Томми. Хотелось лечь, она так устала от работы и напряжения, но Мария настойчиво липла к ней, трясясь в истерике. Из кабинета вышла Бренда, держа в руке пачку факсов.
 – Какие новости сначала, плохие или хорошие?
 С завершающим всхлипом Мария удалилась на кухню, бормоча:
 – Я приготовить ужин,  senora. 
 Катерин прошла в неуютную гостиную, сняла плащ и со вздохом села на диван.
 – Плохих новостей с меня на сегодня достаточно, Брен, во всяком случае пока не выпью.
 – Уже готово, – Бренда протянула ей запотевший стакан с мартини. – Я сделала сразу, как услышала шум шин по гравию.
 – Где Томми? – спросила Катерин. – Как он? Он видел эту жуткую статью?
 – Ну он… мы точно не знаем, – медленно произнесла Бренда. – Возможно, кто-то показал ему ее в школе. Но он отправился в кино с Тоддом. Должен вернуться около девяти.
 – Хорошо. Выкладывай хорошие новости.
 – Ну, хорошие новости в том, что рейтинг вашего сериала вырос на один пункт за последнюю неделю.
 – Для меня это не столь важно, но Гейб и Лютер будут в восторге. Это самые лучшие твои новости?
 – Ну, пятно на твоем шифоновом платье отошло в чистке.
 – Замечательно, лучшего и желать трудно. – Катерин залпом выпила ледяной напиток, почувствовала, как он обжег горло и придал ей заряд столь необходимой энергии. Она посмотрела на Бренду. – Теперь давай плохие новости.
 Бренда протянула ей факс.
 – Только что получила от секретарши Гейба. Приказ предстать пред королевские очи, так я понимаю.
 Катерин взяла у нее факс и прочла:  «Дорогая Катерин, пожалуйста, будь в моем офисе в час завтра, очень важно. С приветом, Гейб». 
 – Мило, – заметила она. – Коротко, но с угрозой, как ты думаешь?
 – Не воображай худшего. Может, они просто хотят, чтобы ты, ну… изменила прическу, – с напускным весельем произнесла Бренда, – или сделала пластическую операцию носа, чтобы могла соревноваться с мисс Безносой Норман.
 Они засмеялись. Катерин вздохнула.
 – Нет, на этот раз у меня дурное предчувствие. Они хотят сделать что-то ужасное с фильмом, я еще по Стиву почувствовала. Он едва смотрел на меня сегодня. Ну ладно, как говорит моя возлюбленная старенькая мамочка, если знаешь, что тебя изнасилуют, не суетись и получай удовольствие. – Катерин взяла горсть засохших орехов из миски, потом взглянула на кипу почты в руках Бренды. – А это что еще за сверток?
 – Еще одна золотая пластинка. Хочешь посмотреть?
 – Конечно. – Катерин взяла пакет из ее рук, открыла и увидела золотую пластинку, такую же, как уже стояла на камине.
 – А эта как называется? – поинтересовалась Бренда.
 – «Ты моя звезда удачи», – улыбнулась Катерин. – А на карточке написано: «Как бы мне хотелось, чтобы это было правдой».
 – Ну что же, будем думать, что это добрый знак. Ты уж точно та звезда, которая нуждается в капельке удачи. Но все равно этот тип похож на чокнутого, Китти.
 – Если он станет слишком меня беспокоить, как последний, который все слал конфеты, придется обратиться в полицию.
 – Да, тот был забавный. Настоящий клиент дурдома. Катерин снова взглянула на пластинку.
 – У меня такое чувство, что с этим все в порядке.
 Катерин и Бренда торопливо прошли через стоянку к офису Гейба Хеллера.
 – Интересно, что ему надо, – сказала Катерин.
 – Может, хочет тебя трахнуть или раскрутить тебя получше!
 – Размечталась! И то, и другое было бы чудом. На данный момент я для Лютера и Гейба как соринка в глазу.
 – Не позволяй им на тебя наседать, – советовала Бренда, направляясь в канцелярию. – По крайней мере, пусть накормят ленчем. Удачи!
 Катерин быстро провели во внутреннее святилище Гейба – впечатляющий ряд смежных комнат, где кипела работа.
 Толстый продюсер огромного роста сидел за гигантским стеклянным письменным столом, который, несмотря на свои размеры, был для него мал. На громадной лысой голове чудом держалась крошечная бейсбольная кепка. Помещение было заставлено яркими диванами, обтянутыми сине-зеленым ситцем, большими мягкими креслами и псевдоантичными шкафами. На многоцветном диване сидел второй основной партнер сериала – Лютер Иммерман.
 Лютер был маленьким черненьким евреем, который много лет карабкался по безжалостным горам Голливуда и наконец добрался до верха, причем не только с помощью таланта. В пятьдесят пять лет он являлся ведущим голливудским продюсером и сценаристом трех сериалов, показываемых в самое лучшее время, из них наиболее популярный – «Семья Скеффингтонов». По сути, Лютер был мозговым трестом всей команды, причем крутым мужиком в придачу. Хотя многие боялись Гейба, на самом деле под суровой внешностью скрывался довольно мягкий характер.
 Сегодня выражение лица Гейба было зловеще суровым. Катерин спокойно улыбнулась и плюхнулась в одно из мягких кресел. За столом Гейба на стене висели слоновьи бивни и головы оленей, втиснутые между сотнями табличек и наград, полученных им за его долгую и блестящую телевизионную карьеру. На полках стояли сценарии, переплетенные в кожу, с которыми он когда-либо работал, и огромная бутылка фирменного шампанского с этикеткой, исписанной автографами всего состава сериала «Убийца II», имевшего огромный успех прошлым летом. По офису было разбросано такое количество всяких памятных предметов, что Катерин никак не могла сосредоточиться. Фотографии Гейба, обнимающего Сталлоне, Шварценеггера и Николсона, чередовались с портретами Грир Гарсон, Клодет Кольбер и Ланы Тернер.
 Гейб Хеллер начинал посыльным в почтовом отделе студии «Метро-Голдвин-Майер». Уже тогда он с ума сходил по фильмам и медленно, но верно двигался наверх, пока не стал ведущим продюсером. В шестидесятых и семидесятых он сделал несколько кассовых хитов, после чего решил попробовать свои силы в потенциально многообещающей телевизионной сфере, где очень быстро преуспел.
 Он обожал Голливуд, любил звезд, которые делали его таким, какой он есть, но одновременно целиком и полностью соглашался со старой аксиомой боссов студии: никогда не разрешай психам верховодить в дурдоме. Именно поэтому сегодня Катерин и была вызвана на персидский ковер. Поскольку ему удалось так долго удержаться наверху не из-за того, что он был душечкой и светом в окошке, Гейб немедленно перешел к делу.
 – Ты это видела, Катерин? – Он протянул ей вырезку из нью-йоркской газеты, которую обожала ее мать.
  Дива сорвала с себя капюшон из меха зверя, которому грозит уничтожение, и, швырнув его в лицо шестидесятидевятилетнего Альберта, закричала: «Я сыта по горло этим старым п…ом. Если он не может запомнить свой е…й текст, найдите другого актера, поспособнее. Я не желаю жариться на сорокаградусной жаре из-за этого конченого старого ублюдка». Затем Джорджия-Гадюка, как ее справедливо прозвала публика, рванулась со съемочной площадки и скрылась в зале ожидания аэропорта, где работал кондиционер. Там она выкушала целую бутылку белого вина и согласилась вернуться только для съемок крупного плана, пока дублер Альберта произносил его текст. 
 – Как вы  можете верить такой ерунде? – спросила Катерин. – Это же сплошное дерьмо.
 – Многие работники уже подтвердили эту историю, – фыркнул Лютер.
 – Неужели? Кто же именно, могу я спросить? Приятели Альберта Эмори? Его рекламный агент, его гример, его наклеиватель парика? Так они скажут, что Папа Римский еврей, если Альберт им прикажет. О Господи, это же настоящее дерьмо. Выдумка  от начала до конца. Спросите любого, что произошло в тот день. Было дико жарко. Альберт все время перевирал текст – режиссер рвал на себе волосы. Зачем винить во всем меня? Это же вранье, вы  должны понять!
 – Тем не менее история дошла до прессы, – холодно заметил Лютер. – Что очень, очень плохо для тебя, Китти.
 – То, что это напечатано в газете, еще не значит, что это правда. Я что хочу сказать, вы видели эту ужасную статью про моего сына? Ведь никто же не верит подобной ерунде! Неужели вы  в самом деле думаете, что я могу такое вытворять, Гейб?
 – Дело не только в газетах, – устало произнес Гейб; ему нравилась Катерин, он уважал ее за энергию и энтузиазм, но он должен был держать ее на коротком поводке. Он не мог позволить себе заводить любимчиков, тем более когда дело касалось Катерин.
 За последние два сезона ему пришлось столкнуться с огромными проблемами, касающимися Альберта Эмори. Сказать, что Альберт ревновал свою партнершу по фильму, – значило не сказать ничего. С гордостью считая себя всеми любимым английским актером-джентльменом старой закалки, Альберт совершенно не выносил тех, кто не делил с ним его блестящего (и по большей части воображаемого) театрального прошлого. Члены съемочной группы озверевали, вынужденные раз за разом слушать, как Ричард Бартон и Альберт вместе начинали и держали копья в спектаклях в старом шекспировском театре.
 Он дружил с Гейбом Хеллером со времен Второй мировой войны, когда они вместе пили и шлялись по бабам в течение длинной разгульной недели в Лондоне, то и дело подвергавшемся бомбежкам. Оба были молоды, а Гейб к тому же только что женился. Теперь же, более чем сорок лет спустя, по мнению многих в Голливуде, в событиях той длинной недели много лет назад и крылся секрет чрезмерного влияния Эмори на Гейба Хеллера.
 Гейб знал, что Катерин бесит Альберта, потому что она не признавала, что у актеров в сериале существует табель о рангах. В большинстве телевизионных постановок актеры и другие работники съемочной группы признавали кого-то одного за лидера. В «Семье Скеффингтонов» таковым должен был бы быть Альберт.
 В контракте Эмори имелась статья, которая запрещала любому другому участнику фильма зарабатывать больше, чем он. Еще одна статья давала ему право одобрения ведущих актрис, особенно тех, кого ему по сценарию приходилось целовать, и еще одна, гласившая, что у него должно быть больше текста, чем у кого-либо, в одном их трех диалогов. Наконец, рекламный отдел должен был, согласно контракту, обеспечивать его не меньшей рекламой, чем кого-либо другого. Альберт уже добился увольнения трех рекламных агентов за слишком, как он считал, энергичное рекламирование Катерин Беннет.
 Последние два сезона Альберт засыпал Гейба жалобами. Одна из них произвела такой фурор, что Гейбу до смерти не забыть. Дело касалось знаменитой сцены Стивена Лея в ванне. Как обычно, если снималось хоть что-то отдаленно сексуальное, на съемочной площадке появился фотограф Эй-би-эн. Когда проявили пленку, выяснилось, что в одном месте мыльная пена разошлась, четко показав сосок Катерин.
 Этот негатив очень скоро попал, благодаря предателю-лаборанту, на обложку порнографического журнала, а уж оттуда – в три общенациональные газеты. Это не только не повредило Катерин в глазах публики, а, напротив, увеличило ее популярность.
 Но только не у Эмори. Он влетел в кабинет Гейба в бешенстве, держа в руках обидчицу-газету с таким видом, будто это кусок собачьего дерьма.
 – У нее низкие моральные устои, – рявкнул он. – У нас семейное шоу, Гейб, а эта… это существо ведет к развалу не только нашего сериала, но и общества в целом. Ты  должен от нее избавиться. – Затем с многозначительным взглядом на портрет Сельмы, жены Гейба сорока пяти лет от роду и внушительных размеров, он прошептал: – Слышал что-нибудь от сам знаешь кого в Лондоне в последнее время?
 – Нет, – заикаясь ответил Гейб, – но не волнуйся, Эб, я позабочусь о Китти.
 С той поры один бывший репортер был взят на работу специально для того, чтобы писать в положительном тоне об Альберте и Элеонор, двух «положительных» героях, и всячески поносить Катерин и Тони Бертолини в прессе. Катерин настолько убедительно играла отрицательную роль Джорджии, что для отдела прессы было раз плюнуть изобразить ее гадюкой и в настоящей жизни.
 Но никакая плохая пресса не могла заставить публику не ценить Джорджию Скеффингтон, потому что, хотя этот персонаж и обладал дьявольской хитростью и сексуальной хищностью, Катерин играла роль с большим очарованием и чувством юмора. И не случайно за последние три года именно Джорджией стали чаще всего называть девочек. Для продюсеров и завистливых партнеров по сериалу это явилось добавочной солью на раны.
 – Мы не можем, я повторяю,  не можем позволить актерам вести себя так безобразно и непрофессионально. Это противоречит всем принципам, – говорил теперь Гейб.
 – Но я  не делала этого,  не делала, как вы  не понимаете?  – Катерин чуть не рыдала с досады. – Было очень жарко… я просто сняла капюшон… Я не швырялась им в Альберта… Ох, блин. – Спорить было бесполезно.
 – Нам еще докладывали, что ты в этом сезоне по утрам практически каждый день опаздываешь в гримерную, – вступил Лютер, сверяясь с толстой пачкой бумаг.
 – Да нет же. У меня просто меньше времени, чем у других, уходит на грим. Я просила помощника режиссера пометить, где надо, что мне требуется не час, а полчаса, но он так и не сделал этого…
 Они не слушали ее, а Лютер продолжал:
 – В прошлом сезоне ты не только забраковала четырнадцать костюмов,  специально для тебя выполненных Максимилианом, но в шести случаях закатила скандал в костюмерной и довела гримерщиц до слез.
 – Да не было этого. Так газеты писали. Я только сказала, что пара костюмов не подходят моей героине, это было всего один или два раза. Как можете вы верить газетам, как вы можете? – Катерин громко высморкалась.
 – Наши люди в костюмерном отделе докладывают, что ты орешь и ругаешься, оскорбляешь портних, швыряешь одежду на пол и топчешь ее ногами.
 – Я не… – Катерин хотелось расплакаться, но она решила не доставлять им такого удовольствия.
 – Все здесь, Катерин, вот здесь. Смотри сама. – Гейб показал ей пачку газетных вырезок. – Десяток статей. Все пишут, что ты сама ведешь себя хуже, чем могла бы позволить себе Джорджия.
 – Катерин ушла со съемочной площадки. Катерин оскорбила Альберта Эмори. Катерин отказалась работать с Элеонор Норман. Катерин притворяется больной и задерживает съемки.
 – И так далее и тому подобное. Знаешь старую поговорку – нет дыма без огня.
 – Поверить невозможно. – Катерин казалось, что горло у нее распухло и пересохло. – Вы обвиняете меня в вещах, которых я никогда не делала. Вы обвиняете меня на основании газетных вырезок!
 – Ну, тебе лучше с сегодняшнего же дня начать вести себя прилично, Катерин, или мы начнем потихоньку вытеснять тебя из сценария, – воинственно заявил Лютер. – Ты, верно, уже заметила, что в следующей серии у тебя меньше сцен. Очень легко устроить Джорджии какой-нибудь несчастный случай. Мы можем держать ее в коме неделями, а уж потом решим, жить ей или умереть. Мы тебя сотворили, мы же можем с тобой и разделаться. Не забывай об этом.
 – Не забуду, – тихо сказала Катерин. – А в коме я уже побывала… ладно, ладно, мне все ясно. Я буду себя вести хорошо, как я всегда и делала, но я хочу еще раз повторить: все эти истории – сплошное вранье, Гейб, абсолютно все. Клянусь. – Она встала и уставилась на них. – Мне нужна эта работа, – просто сказала она, нарушая одно из главных правил Голливуда – никогда не показывай им, что тебе от них что-то нужно. Она зарабатывала сорок тысяч долларов в неделю и не могла позволить себе потерять этот заработок.
 – Тогда играй по правилам, Катерин, дорогуша, – улыбнулся Гейб. – По нашим правилам. Делай то, что тебе велят. Не поднимай волны. Никакой. И у нас все будет в ажуре, уверен.
 Катерин с горечью кивнула.
 – Ну что же, увидимся на присуждении премии телевизионным фаворитам на следующей неделе, – жизнерадостно произнес Лютер. – Не обижайся, Катерин, лапочка, ладно?
 Катерин собиралась в этом году пропустить церемонию присуждения. Но как она могла сказать об этом сейчас?
 – Можешь идти, дорогуша. – Гейб протянул огромную лапищу. – И будем друзьями, Китти, как всегда, так ведь, милочка?
 Она пожала руку и невнятно попрощалась. Затем, спотыкаясь на ковре толщиной в два дюйма, потащилась в относительную безопасность съемочного павильона.
 – Они ждут тебя к пяти, – возвестила Бренда, стоило ей войти в свою уборную. – Ну как ленч?
 – Ленч – ха!  Меня подавали к ленчу, – прошипела Катерин, откусывая переспелый банан. – Если я переживу несколько следующих недель, Бренда, то будет чудо из чудес, черт побери, клянусь.




 ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ


 Катерин знала, что Томми дома, потому что тяжелая щеколда на двери была откинута.
 – Что тебе надо? – раздался угрюмый голос, когда она постучала.
 – Мне надо поговорить с тобой, Томми, это очень важно.
 – Мне не о чем с тобой разговаривать, мама. – Слово «мама» было полно сарказма. – Ты видела эту мерзкую газету?
 – Да, Томми, я видела, и знаю, что ты очень расстроился. Все это мура, дорогой, настоящие помои. Пожалуйста, не обращай внимания. Впусти меня, Томми, нам надо поговорить.
 – А, блин, мам… ладно, подожди минутку. Послышались шаги, открылась дверь, и она увидела его – растрепанного, волосы дыбом, с цыганскими глазами, полумальчик-полумужчина: ее сын с выражением страдания на лице.
 В комнате – натуральная помойка: разбросанные видеокассеты, комиксы и груды грязной одежды. В воздухе висел застарелый запах дешевой еды, но Катерин не собиралась ругать его за весь этот беспорядок. Не сейчас. Она попыталась обнять Томми, но он отшатнулся и снова повалился на постель. Во всю мощь орал телевизор.
 – Когда ты прочел? – спросила она покорно.
 – Утром, каждое дерьмовое слово. – Голос звучал зло, но сгорбленные плечи и напряженная складка губ выдавали его страдания. – И не я один, вся гребаная школа прочла, мама. Не представляю, как я теперь посмотрю им в глаза. Чувствую себя натуральным засранцем.
 – Томми, я знаю, тебе все это трудно понять. – Катерин осторожно присела на кровать, радуясь уже тому, что он не отодвинулся. – Но мне потаи так же больно, как и тебе. Я чувствую свою ответственность. Это самое жестокое и ужасное, что можно сделать, особенно с ребенком.
 – Жестокое, это точно. Но я уже давно не ребенок, мам. – Он отвернулся от нее и уставился на чернокожего рэп-певца, напевая:
  Сучки годятся для одного лишь дела Толкай их, пусть падают вниз. 
 Катерин подумала, как же много подростков ходят смотреть на этих рэп-идолов и в самом деле прислушиваются к словам. Неужели они не понимают, что все эти гангстеры-рэпперы на самом деле проповедуют ненависть к женщинам и любовь к наркотикам, уголовщине и насилию?
 Томми тряс плечами и подергивал пальцами в такт музыке. «Как влияют на него эти песни?» – подумала Катерин.
 – Если такие вещи случаются с тобой, мам, это вовсе не значит, что они должны случаться со мной. Из-за того, что ты дурацкая телезвезда, теперь надо взять и порушить мою жизнь, так, что ли? – Несмотря на злость, в его зеленых глазах стояли слезы.
 – Конечно нет, дорогой, ты совершенно прав. Это безобразие, они все подонки. Я уже велела своим адвокатам заняться этой газетой, и, обещаю тебе, мы их засудим и пустим гулять без штанов.
 – Мам, они воспользовались моим дневником, который я писал совсем ребенком. Они  украли его.
 – Да, я знаю, Томми, просто слов нет.
 – Но разве они пояснили, что я писал это все ребенком? – спросил он. – Разве они написали, что мне тогда было всего двенадцать, я не мог еще отличить дерьма от конфетки? – Он обиженно уставился на нее. – Не-а, они написали: «Томми Беннет, шестнадцать лет».
 А мне и шестнадцать будет только через месяц. Делают из меня полного ублюдка, я похож на самого выдающегося придурка Западного полушария.
 – Томми, я совершенно ничего не могу поделать сейчас, – сказала она. – Я уже связалась с Барри Лефковицем, он попытается что-то предпринять, чтобы другие газеты это не перепечатали.
 – И что мне это даст? – огрызнулся он. – Думаешь, мне не плевать, если это перепечатают в гребаной Австралии, или в гребаной Европе, или еще где?
 Катерин не обратила внимания на грязную лексику и ярость сына. Ей хотелось прижать его к себе, покачать, как она делала, когда он был крошкой, утешить его. Но, разумеется, она не могла так поступить.
 – Я спать хочу, мама. Черт, хорошо хоть завтра в школу идти не надо.
 – Хорошая мысль. Поспи, о ребятах не беспокойся, они всё через два дня забудут. Честно, Том, ты же понимаешь, сегодня – новости, завтра – мусор.
 – Ладно, я постараюсь. – Он попытался улыбнуться.
 – Слава Богу, что до перерыва в съемках осталась всего неделя, – весело заметила она. – Бренда сегодня купила билеты на самолет. Мы отправляемся в гранд-тур, дорогой.
 Он слегка оживился.
 – Да? Откуда мы начинаем?
 – Сначала полетим в Лондон. Остановимся в гостинице «Коннот» на три или четыре дня, посмотрим город. В Лондоне масса всего интересного. Театры, музеи, разные другие места, тебе обязательно понравится. Я там давно не была. Потом рванем в Париж.
 – Мы сможем пойти в «Сбесившуюся лошадь»?
 – Еще бы, и в «Мулен Руж», и на Эйфелеву башню залезем. Она такая высокая, что у нас кровь может пойти носом. Мы посмотрим все на левом берегу, потом на правом, потом Пигаль, еще Монмартр, мы будем питаться круассанами и целыми днями пить  cafe аи lait в кафе на тротуарах.
 – И будем смотреть, как мир проплывает мимо? – спросил он.
 – Да, – улыбнулась она. – Потом мы полетим на юг Франции, в маленький домик, который я сняла около Сен-Тропеза. Проведем неделю-другую вместе, а потом ты поедешь на остров Файр, я же еще немного побуду там.
 – Замечательно. Звучит клево. Эй, слушай, мам, я постараюсь не слишком расстраиваться. Я не столько о себе волнуюсь, сколько о других ребятах, понимаешь? – Печаль на лице Катерин заставила Томми выпалить: – Похоже, и у тебя не все в порядке, так, мам?
 – Немного, – кивнула она. – Знаешь, как говорят, когда трудно приходится, наплюй или походи по магазинам. На выбор. Мы сделаем и то, и другое. Я собираюсь  вволю нагуляться по французским магазинам. – Она наклонилась и рискнула обнять его. – Мне завтра опять подниматься ни свет ни заря, дорогой, в пять часов, да и тебе надо отдохнуть.
 – Ладно.
 У двери она повернулась и улыбнулась ему.
 Томми почувствовал прилив теплых чувств к ней, и ему захотелось сказать: «Я люблю тебя, мама» – но он не смог. Вместо этого он весело помахал ей, пробормотал: «Спокойной ночи» – и впился зубами в пиццу, прежде чем снова повернуться к телевизору.
 – Сюрприз! – Бренда швырнула окончательный сценарий на сезон в красном переплете на диван. – Только взгляни на этот кусок совершеннейшего дерьма.
 – А что такое?
 Катерин примеряла розовое с кружевами бальное платье. Она уже полчаса стояла перед Максимилианом, который по меньшей мере восемь раз уколол ее булавками.
 – Читай и рыдай. – Бренда многозначительно кивнула в сторону Максимилиана, который был известен в качестве самого главного сплетника в съемочной группе.
 Максимилиан обменялся взглядами с Бекки. Они уже прочитали сценарий, так что понимали, о чем говорит Бренда, и ни один из них не имел желания оказаться поблизости, когда Катерин выяснит, что же ее ожидает.
 Не то чтобы они ее не любили, но шоу-бизнес есть шоу-бизнес. Максимилиан быстренько закончил примерку, и оба ушли.
 Катерин вернулась к туалетному столику и принялась поправлять макияж.
 – Ладно, Брен, мне его читать или ты сама сообщишь пикантные подробности?
 Бренда вздохнула.
 – Лучше я скажу. Эпизод заканчивается тем, что скверная Джорджия, святая Элеонор и плут Тони попадают в ловушку на яхте, которая взрывается.
 – Надо же, как это раньше никто до такого не додумался, – съязвила Катерин. – Полагаю, кое-кто погибает.
 – Можешь биться об заклад, кое-кто погибает, – мрачно подтвердила Бренда. – Тут только один хитрый ход – зрители не узнают, чье тело, до следующего сезона. Там есть труп, или трупы, потому что последняя реплика в сценарии: «Бог мой, они погибли». Там не сказано, женский труп или мужской, и кто погиб, и сколько их.
 Катерин не могла отвести глаз от алой обложки.
 – Тогда от этого количества зависит моя судьба.
 – Я бы так не сказала. Но давай смотреть правде в глаза. Большой популярностью ты у этих пираний в костюмах последнее время не пользуешься, так что если они захотят от тебя избавиться… – Бренда пожала плечами. – Они сделают так, как им захочется, – маленький такой взрыв в море. Даже реснички не останется. Ты думаешь, их это колышет?
 – Нет, я думаю, им глубоко плевать. – Катерин поморщилась, услышав привычный стук в дверь.
 – На площадку через пять минут, Катерин. Живо-живо.
 – Как ты с ней разговариваешь? – возмутилась Бренда.
 – Что же, мой отпуск во Франции даст мне время подумать в тиши… Господи, как же все идет наперекосяк.
 – Не думай об этом сейчас. – Бренда помогла ей облачиться в черное атласное платье, вышитое цветами. – Ты все еще стоишь дюжины этих чурбанов, называющих себя актерами. Черт, Альберт не в состоянии запомнить проклятый текст, даже если записывает его на карточках и раскладывает повсюду.
 – Не в пример Ричарду Бартону, он мало чему научился на коленях у Лоуренса Оливье.
 – Ричард Бартон к такому дерьму и близко бы не подошел, – фыркнула Бренда.
 – Ладно, пошли они все. – Катерин осторожно водрузила на голову огромную бледно-фиолетовую шляпу из органди и соломки, покрытую черными розами. – И пропади они пропадом, все эти туалеты. Мне плевать, я всегда смогу заработать себе кусок хлеба где-нибудь вне Бродвея. По крайней мере тамошние пираньи говорят тебе правду. Слушай, тебе не кажется, что этот туалет уже слишком? – Она искоса взглянула в зеркало.
 – Отпад, – улыбнулась Бренда. – Я бы такое ни за что не рискнула надеть. Но зачем менять устоявшиеся привычки ТВ?
 Мать Китти позвонила ей днем в воскресенье, чтобы разузнать о ее последнем любовнике, о котором ей поведала «Стар».
 – На той неделе это был Клинт Иствуд, на этой – Дон Джонсон. Китти, что происходит, черт побери?
 – Ох, мама, это все вранье. Не обращай внимания.
 – Да, ну ладно, но будь осторожна, Кит-Кэт. Ты ведь уже не так молода, как раньше, а репутация у тебя довольно разнузданная. Леди такая ни к чему.
 – Мама, ради Христа, мне уже почти сорок пять. Я давно уже не ребенок. Ты что, в самом деле веришь, что я бегаю на свидания ко всем холостякам от Джонни Карсона до Арсенио Холла? Право, это  смешно. 
 – Ну, газеты говорят, что бегаешь, а они не всегда лгут. Ты ведь знаешь старую поговорку, дорогая, нет дыма…
 – Да, мама, знаю. Слушай, мне пора в душ. Сегодня церемония присуждения премий телевизионным фаворитам, и спасательная команда будет здесь с минуты на минуту.
 – Но ведь всего половина второго. Сколько же тебе надо времени?
 – Часы, мама, хочешь верь, хочешь нет. Начало в половине шестого. Как ты верно заметила, я уже далеко не так молода, как раньше, и мне требуется  основательная помощь, чтобы предстать перед репортерами.
 – Ну, я буду смотреть на тебя, – сказала Вера. – С кем у тебя на этот раз свидание?
 – С Тони, моим любовником по сериалу. И он голубой, так что не волнуйся.
  – Голубой? Осторожнее, Кит-Кэт, особенно в этих сценах с поцелуями. Уж очень они реалистичны, дорогая.
  – Мама! Ради Бога! – Катерин услышала звонок в дверь. – Там уже Блэки пришел. Мне надо бежать. Пока, желаю тебе получить удовольствие от телевизора.
 – Удачи, дорогая.
 – Свидание! – мрачно бросила Катерин. Она даже не могла припомнить, когда в последний раз ходила на настоящее свидание. Ее работа не оставляла времени для романтики. Двери ее сердца были плотно закрыты от посягательств, и она не собиралась их никому открывать.
 Катерин принялась за свой сложный туалет для церемонии вручения премий в два часа дня. У нее оставалось три с половиной часа до того времени, как за ней приедет белый лимузин.
 Первым с платьем ворвался Максимилиан. Они с Китти провели часы над «Л'Оффисьель» и «Вог» и, используя идеи ведущих модельеров, сотворили настоящую сказку.
 Прозрачный воздушный шифон телесного цвета, точно совпадающего с цветом кожи Катерин, сверху паутина черных кружав, местами расшитых черным стеклярусом. Длинные рукава, высокий ворот, настолько в обтяжку, что Максимилиан предупредил ее, чтобы не ела, не говоря уже о резких движениях.
  – Bella,  – в восторге воскликнул он. – Ты сделала, что я велел? Ты ела очень-очень мало за последнюю неделю? Да?
 – Можешь быть уверен. Все, как было приказано. Половина порции всего, в основном рыбы. – Она содрогнулась. – Уф, до чего же я ненавижу эту проклятую рыбу. Теперь вытащи меня из этого, иначе я помру, да и пора начинать боевую раскраску.
 Последние три года Катерин причесывала Мона. Теперь она вымыла ей голову в специальном парикмахерском кресле, установленном в комнате за спальней, служащей ей одновременно и ванной и гримуборной. Высушив волосы феном, она использовала тонны лосьона для укладки волос и накрутила их на крупные бигуди. Пока она этим занималась, к делу приступил Блэки.
 Потребовался час, чтобы раскрасить и напудрить ее и выщипать лишние волоски. В это время Катерин мечтала о том, что они с Томми будут делать в Европе. Должно быть замечательно. Они впервые едут за границу вместе. Она надеялась, что они на станут ссориться.
  – Voila.  – Блэки вернул кресло в сидячее положение и с удовольствием полюбовался плодами своих рук. – Как картинка, милочка. Выглядишь, как мечта.
 Катерин немного покрутила головой, разглядывая лицо сквозь полуопущенные веки.
 – Недурно. Немного напоминает куклу Барби, к тому же, мне кажется, правый глаз надо подрисовать.
 – Нет, – ответил Блэки, – наоборот, я считаю тени под левым глазом многовато. – Он быстро произвел необходимые действия, и они оба критически уставились на идеальное овальное лицо, искусно преображенное с помощью дюжины различных пудр и красок.
 – Вот так. Можешь подавиться от зависти, Элеонор Норман, – ухмыльнулся Блэки. – Тебя просто съесть хочется, лапочка, и я очень надеюсь, что ты сегодня победишь.
 – Спасибо, Блэки, но я на это не слишком надеюсь. Сегодня конкурс популярности, а Элеонор в последнее время его все время выигрывала. К тому же есть другие две девушки, они новенькие в сериале и привлекают внимание. – Она пожала плечами. – Уж я-то точно  не новенькая в этом городе, тут сомнений нет. Возможно даже, что я уже перевалила за хребет своей популярности.
 – Ни за что в жизни, – заверил Блэки, упаковывая свои причиндалы. – Ты – лучшая актриса в сериале, вернее, во всем том дерьме, которое показывают в наиболее удобное время. Не позволяй этим козлам тебя расстраивать, лапочка.
 – Постараюсь, – сказала она. – Теперь иди. Время заняться волосами. – Она бросила взгляд на часы. – Тони и Кингсли будут здесь через сорок минут, а сегодня мы уж точно  не можем опоздать.
 В полумиле от дома Катерин Элеонор Норман подвергалась такой же мучительной процедуре. Гример уже закончил делать ей лицо, но она принялась настаивать на третьей паре накладных ресниц. Он считал, что она доходит до абсурда, но какое его дело, черт побери? Ему хорошо платили за то, что он делал лица этих дамочек на десять-пятнадцать лет моложе, а сегодня тем более воскресенье, за что он получал еще больше.
 Крейг, любимый парикмахер Элеонор, принес огромный пушистый белокурый парик, чтобы показать ей.
 – Считаешь, он достаточно большой? – с беспокойством спросила Элеонор.
 – Достаточно большой? – Крейг взглянул на сверкающее сооружение и поднял нарисованные брови. – Золотце, да если он будет больше, Долли Партон выцарапает твои прелестные глазки. – Он встряхнул своим фальшивым русым хвостиком, приколотым изнутри к его шляпе, которую он не снимал, чтобы не демонстрировать лысину.
 – А теперь голливудская подтяжка. – Он улыбнулся.
 – Ой нет, только не это. – Она притворно беспомощно хихикнула.
 – Ты хочешь выглядеть на двадцать три перед этими жестокими кинокамерами, не так ли? – спросил он. – Красота требует жертв, детка, и нам надо поднять кожу с подбородка вверх, вверх, вверх, девочка. – Взяв в горсть прядь волос со лба Элеонор, он натянул ее как можно сильнее и принялся плести косичку.
 – Ох, – вскрикнула она. – Ох, ох, хватит же!
 – Заткнись. – Крейг упивался этими садистскими моментами. – Мне надо заплести еще девять таких крошек на твоем скальпе, прежде чем хватит, золотце. Так что расслабься и получай удовольствие от боли, а Крейг тем временем расскажет тебе несколько пикантных историй.
 Элеонор, стиснув зубы и закрыв глаза, слушала его живописные рассказы о наиболее примечательных скандальных событиях в Голливуде и Беверли-Хиллз. Крейг знал все и всех, именно поэтому его так и обожали дамы и позволяли ему брать тысячу долларов за визит.
 Прибыл Максимилиан с платьем Элеонор и ждал в гостиной, рассматривая сотни фотографий хозяйки, развешанные по стенам. Сомневаться не приходилось, Элеонор была очаровательным ребенком и прелестной девушкой. К сожалению, годы и ее необузданная любовь к загару сильно огрубили ее красоту. Нежная англосаксонская кожа покрылась сетью морщин, так что к съемкам ее приходилось готовить в два раза дольше, чем Катерин.
 Элеонор дурой не была и позволяла спасательной команде работать по максимуму. Она часто дарила им подарки, брала с собой в экзотические путешествия и хорошо платила за их преданность.
 Парикмахер Крейг являлся роскошью для особых случаев, Элеонор позволяла себе приглашать его лишь для таких важных событий, как присуждение премии телевизионного фаворита. Обычно ее причесывал Крис, молодой скромный человек, большой мастер по части париков. Сейчас он тихонько стоял рядом, наблюдая за Крейгом, который расчесывал, накручивал, завивал и сплетничал. Однако именно Крису доверялась магическая черная шкатулка Элеонор со всякими волшебными средствами, и именно ему приходилось следить за ее прической и макияжем весь вечер. Многие матроны Беверли-Хиллз восхищались тем, что Элеонор никогда даже взгляда не бросала в зеркало, не поправляла волосы и не подновляла макияж. Они не знали, что рядом всегда Крис, готовый в любую минуту прийти на помощь и произвести необходимый ремонт.
 В дверях, наблюдая за происходящим, стоял Дирк, любовник Элеонор, живший в доме. Этот скрытный скандинав со снежно-белыми волосами и здоровым цветом лица обслуживал Элеонор не только в определенном плане. Привлекательный, несколько зловещий, но неотразимый, он отличался сдержанностью и в разговоре зачастую отделывался междометиями. Женщины приглашали его на многочисленные вечеринки, только бы сесть рядом. Ходили слухи, что Элеонор разыскала Дирка по газетному объявлению в разделе «Одинокие сердца». Другие намекали, что у него есть склонность к стройным чернокожим мальчикам и усатым «дамам» в коже. Но поскольку Дирк не откровенничал ни с кем, кроме Элеонор, Голливуд не знал ничего о его личной жизни.
 На него всегда можно было положиться в тех частых случаях, когда Элеонор устраивала скандалы на съемочной площадке. Он умел ее успокоить, и, кроме того, что бы там ни происходило на розовых атласных простынях на ее кровати, все понимали, что ее это устраивает полностью. Дирк, Крис и Нина, выполняющая обязанности горничной и гримерши, составляли тайный триумвират, на котором базировался весь мир Элеонор.
 Крейг и Нина перестали суетиться вокруг головы Элеонор, и Нина осторожно надела на стройное, но пышное тело узкое белое платье в блестках с глубоким вырезом, принесенное Максимилианом.
 Загорелые высокие груди, результат умелого труда доктора Сильвестра Брауна, едва прикрывались глубоким декольте. Стройные, затянутые в шелковые чулки ноги кокетливо сверкали в разрезе узкой юбки, доходящем почти до паха.
 Элеонор так же хорошо умела наряжаться ради того, чтобы произвести фурор, как она умела рыдать. Были даже написаны две сцены в сериале специально для того, чтобы Элеонор могла пустить в ход свои удивительные фонтаны. Она была самой замечательной плаксой на телевидении во все времена. При слове «Мотор!» губы ее начинали дрожать, нос подергиваться, глаза часто мигать, а рот приоткрываться. Затем глаза наполнялись слезами, а на лице появлялось выражение такой глубокой муки, что зрителю тоже хотелось заплакать. Стоило режиссеру крикнуть: «Снято!» – фонтан выключался и Элеонор снова была такой, как обычно, будто ничего и не происходило.
 – Ну как? – Элеонор повернулась в Дирку. – Что скажешь? Как я выгляжу? – Она покрутилась перед трельяжем, завороженная своим собственным отражением.
 – Потрясающе. – Дирк медленно вошел в комнату, в глазах сверкали искорки. – Просто потрясающе.
 – Ну спасибо, дорогой, для тебя это целая речь. Блин, я так нервничаю, что готова сгрызть все ногти. – Она похлопала копну волос и закусила нижнюю губку.
 – Зачем тебе нервничать, мой ангел? Хочешь, чтобы я тебя успокоил? – мягко спросил он.
 – Вообще… да, – выдохнула она густо накрашенными губами цикламенового цвета. – Только, Дирк, пожалуйста, будь осторожен, ты не должен ничего… нарушить.
 – Будь спокойна, – прошептал он, уверенно становясь напротив.
 Осторожно, будто доставая драгоценные яйца из гнезда, он вынул одну грудь, потом вторую. Одну он ласкал рукой, вторую – поднаторевшими в этом деле губами. Откинув голову назад, но, не забывая о массивном белокуром парике, она начала тихонько постанывать. Рука Дирка юркнула в разрез на юбке. Сразу выяснилось, что трусиков на ней нет, загорелые бедра голые, только шелковые чулки и кружевные белые подвязки. Его пальцы быстро принялись за дело. Ему приходилось этим заниматься так часто, что он точно знал, что нужно, чтобы удовлетворить ее.
 На этот раз она побила рекорд, даже для нее самой. Не прошло и минуты, как ее спина выгнулась и она тоненько вскрикнула, что означало, что она достигла оргазма. Дирк аккуратно вернул искусственные груди на место и протянул ей пачку бумажных салфеток.
 – Теперь лучше? – спросил он, заметив, как вытянулось ее лицо, когда она не смогла обнаружить у него признаки эрекции. – Нет времени, дорогая. – Он игриво взял ее ищущую руку и поцеловал в ладонь. – После, когда мы победим. Готова?
 – На все сто, – улыбнулась Элеонор.


* * *

 Церемония присуждения премии собрала как никогда блестящую публику: толпу старлеток в платьях с вырезами до пупка; агентов с фальшивыми улыбками; жен боссов Беверли-Хиллз в платьях, расшитых бусами, увешанных настоящими драгоценностями миллиона на два долларов на каждой; десятки газетчиков и обилие телевизионных камер.
 Когда Катерин появилась из своего длинного белого лимузина, ее вид произвел сенсацию – черная паутина по вроде бы голому телу. Раздался дружный вопль восторга.
 – Я обожаю тебя, Джорджия, – взвизгнул Дарин, ее наиболее страстный поклонник, не пропускавший ни одного ее публичного появления, если это случалось в радиусе семидесяти миль от Лос-Анджелеса.
 Он рванулся вперед, несмотря на сдерживающую цепь полицейских, и протянул ей прекрасную желтую розу. Однажды в интервью Катерин вскользь заметила, что любит желтые розы. С той поры в ее дом и на студию постоянно доставляли желтые розы, по большей части от Дарина. К настоящему времени Катерин уже тошнило от вида желтых роз, но она сделала вид, что с удовольствием понюхала цветок, и затем широким жестом швырнула его в центр орущей толпы.
 За красным шелковым канатом потела шеренга полицейских, сдерживающая вопящую толпу. В лицо Катерин, подобно головкам змей в яме, уставились микрофоны, стоило ей остановиться, чтобы ответить на вопросы.
 – Вы рады, что получили номинацию?
 – Что это событие для вас значит?
 Рядом с Катерин находился порозовевший от жары Кингсли Уорик, ее пресс-агент. Он отмахивался от вопросов и тащил Катерин вперед. После неофициальных репортеров и самодеятельных фотографов у входа в театр, потом толп поклонников подошло время встретиться лицом к лицу с огромным количеством профессиональных фоторепортеров.
 На церемонии присутствовало человек двести пятьдесят, представляющих практически все издания мира. Катерин приходилось принимать разные позы, одновременно пытаясь продвигаться дальше, пока каждый обладатель объектива не сделал свой снимок. Некоторые менее профессиональные фотографы начали толкаться, кричать друг на друга и продираться вперед, стремясь сделать наиболее удачный снимок Катерин и Тони.
 Завтра в светской хронике ее имя обязательно свяжут с Тони, в этом можно было быть так же уверенной, как в том, что омлет делают из яиц. Но какая разница? Он хорош собой и мил. К тому же голубой, что сильно портило его имидж телевизионного секс-символа. Ему было полезно показаться с одной из самых фантастических женщин города. Катерин это тоже устраивало, поскольку в ее жизни никого не было. С Тони она чувствовала себя в безопасности, знала, что он не станет прижиматься к ее бедру вставшим членом или умолять пригласить его выпить по последней на сон грядущий.
 Не успела она решить, что с фотографиями покончено, как раздался еще более громкий приветственный вопль. Кингсли быстро отвел ее в сторону.
 – Элеонор приехала, пресса требует фотографий, – прошипел он.
 – О Господи, это обязательно? – шепотом спросила она.
 – Боюсь, что да, иначе завтра в прессе появятся всякие паскудные домыслы.
 – Слушаюсь, босс, где же потрясная дива?
 – Вон она, – сообщил Кингсли, и как по свистку появилась Элеонор.
 – Догогая Китти! – протянула она с фальшивым английским акцентом, который ей удалось сохранить, несмотря на тридцать пять лет, прожитые в Штатах. – Ты выглядишь  волшебно, дорогая.
 – Ты тоже. Хорошенькая, как картинка.
 Две женщины изобразили поцелуй на расстоянии в десять дюймов от намазанных щек, одновременно ревниво разглядывая туалеты друг друга. Фотографы как с ума посходили. Не часто удавалось сфотографировать двух ведущих див из популярного телевизионного сериала вместе, так что эти фотографии обязательно появятся по меньшей мере на восьми журнальных обложках в Европе.
 Актрисы представляли собой резкий контраст – как ночь и день, белое и черное. Катерин с волосами цвета воронова крыла, яркими карминными губами, одетая в черное кружево со стеклярусом, и Элеонор, золотисто-загорелая платиновая блондинка в полупрозрачном белом платье с блестками, с огромной накидкой из светлой лисы.
 Защитник прав животных зашипел на нее из толпы, пока актрисы одаривали друг друга сияющими улыбками и надували губки в сторону тысяч вспышек. Затем под стоны огорченных фотографов Кингсли и пресс-агент Элеонор повели своих клиенток в театр.
 – Господи, какой бардак! – прошептала Катерин Тони, падая в одно из кресел вокруг круглого стола в огромном бальном зале, где уже сидел весь остальной актерский состав сериала.
 Альберт бросил многозначительный взгляд на часы.
 – Ты опоздала, – рявкнул он. – Шоу начинается через три минуты.
 – Ну так подай на меня в суд, Альби. Элеонор приехала еще позже. – Игнорируя неодобрительный взгляд Альберта, Катерин закурила сигарету.
 Она мило улыбнулась ему и выдохнула идеальное колечко дыма в его направлении. Он фыркнул и демонстративно задрал нос.
 – Давно бы уже пора запретить курение, – проворчал он.
 – Да брось, Альби, я-то знаю, ты любишь порой побаловаться сигаретой. Я же видела все эти старые кадры из фильмов сороковых годов. Там ты всегда с сигаретой.
 Тони ухмыльнулся и тоже закурил.
 – Ну как тебе нравится наша дружная семейка? – прошептала Катерин ему на ухо. – Мы обожаем друг друга, правда?
 За соседним столом болтали Стивен и Мэнди, но, заметив Катерин, Стивен немедленно поднялся и подошел, чтобы поцеловать ее.
 – Если ты, детка, станешь еще более потрясающей, на тебя придется наложить запрет.
 – А  это откуда? – спросила Катерин, глядя на него смеющимися глазами. У нее сегодня было хорошее настроение, адреналин гулял по жилам. Все кинематографические церемонии обычно затянуты и скучны, но Катерин вообще любила вечеринки и умела превратить даже самое занудливое мероприятие в удовольствие для себя.
 – Это, милая дама, из уст самого Стивена Лея. Оригинальный  bon mot , [9] сотворенный в твою честь.
 Катерин улыбнулась. Почему ей не удалось встретить кого-то типа Стивена? Обычный, приземленный парень, забавный, симпатичный, лишенный зазнайства. Она взглянула на Мэнди, погруженную в разговор с Максимилианом, судя по всему так уверенную в любви мужа, что ее никогда не беспокоили его рабочие отношения с женщинами.
 Стивен и Катерин погрузились с головой в разговор. Через четыре столика от них человек по имени Жан-Клод Вальмер любовался смешливым выражением прекрасного цыганского лица Катерин.
 – У этой женщины самый красивый рот, какой мне когда-либо приходилось видеть, – обратился он к своему спутнику, маленькому мужчине с лицом доброй лягушки.
 – У кого? Китти Беннет? Так скажи ей это. Или ты у нас робок?
 – Робок –  moi ? [10] 
 Черные брови дугой поднялись над глазами такого ярко-зеленого цвета, что по сравнению с ними глаза Катерин показались бы бесцветными.
 – Я уже говорил ей, что она прекрасна, но она не знает, кто я.
 Жан-Клод вытащил из кармана фрака черный блокнот из крокодиловой кожи, обрамленный золотом, и ручкой с золотым пером от Картье написал черными чернилами: «Мисс Беннет, у вас самый красивый рот на земле».
 Пока Билли Кристал разогревал аудиторию, официант принес записку Катерин. На вопрос, от кого она, официант жестом показал на угловой столик, откуда Жан-Клод все еще наблюдал за ней.
 Катерин вгляделась, и сердце ее забилось чаще. Даже издали она могла разглядеть этого великолепного мужчину с удивительными глазами. Заметив ее взгляд, он отсалютовал ей бокалом шампанского. Она приподняла бокал в ответном жесте. «Почему бы и нет?» – подумала она. Где он был всю ее жизнь? Такие замечательные экземпляры не растут запросто на деревьях в центре Голливуда. Затем шеренга официантов скрыла от нее мужчину. Они ставили перед каждым первое блюдо, а когда она снова подняла глаза, его уже не было видно. Она почувствовала разочарование.
 «У вас самый красивый рот на земле». Катерин улыбнулась и еще раз перечитала фразу, потом свернула записку и аккуратно положила ее в украшенную драгоценностями  minaudiere от Юдифь Либер.
 «Что же, мистер красавчик, – подумала она, – ты и сам весьма ничего».
 Актеры сериала «Семья Скеффингтонов» уже знали, что победили. Гейб известил их, что Альберт Эмори примет желанную статуэтку от имени всех. Это устраивало всех, особенно Катерин, ненавидящую произносить речи.
 Один за другим назывались победители по другим номинациям, которые поднимались на сцену, зачастую спотыкаясь, поскольку уже либо напились, либо накурились наркотиков. «Семья Скеффингтонов» оказалась победителем самой важной премии, и под восторженные крики аудитории Эмори повел всех десятерых участников сериала на сцену.
 С этого момента все пошло вкривь и вкось. Блондинистая старлетка со статуэткой прошла мимо Альберта Эмори и Элеонор Норман, стоящих первыми, и вручила драгоценную награду Катерин, восторженно прошептав:
 – Поздравляю, мисс Беннет, вы ее заслужили.
 На секунду Катерин замерла, пораженная ошибкой девушки, но тут же сказалась ее театральная закалка, и, наклонившись к микрофону, она искренне проговорила:
 – От имени всей нашей группы я хочу поблагодарить вас за эту огромную честь. А теперь я хочу вручить эту награду нашему бесстрашному предводителю.
 Она протянула золотую статуэтку Альберту, но тот покачал головой, отказываясь принять награду из ее рук. Затем, без своего обычного  savoir-faire , [11] прорычал в аудиторию:
 – Мне нечего сказать, она уже все сказала.
 – Послушай, Альберт, возьми ее,  пожалуйста. Тебе полагалось ее получить. – Катерин поспешила за взбешенным стариком, направившимся прочь со сцены и теперь идущим по проходу, держась неестественно и напряженно. Не глядя на нее, он прошипел, скривив рот.
 – Не выйдет. Ты эту проклятую штуку хотела, вот и держи ее  сама. 
 – Я видела, как ты в нее вцепилась, – поддержала его Элеонор. – Уж больно ты лезешь вперед, Катерин.
 Тони Бертолини сжал руку Катерин и прошептал:
 – Не давай им себя достать, девочка. Я все видел. Ты выглядишь расстроенной… Не надо… Остынь. Держись спокойно.
 – Как я могу быть спокойной, Тони? Ты же видел, что произошло? Эта малолетняя идиотка сунула приз прямо мне. Что я могла сделать, бросить на пол эту проклятую штуку?
 – Ты все сделала, как надо, крошка, все нормально, – утешал он ее. – Теперь выпрямись и забудь обо всем. Нам надо встретиться с прессой, так что сиськи вперед и пусть этот стеклярус сияет; настал судный день, детка.
 Душный вестибюль был битком набит сотнями фоторепортеров и таким же количеством журналистов. Катерин сунула статуэтку девушке из пресс-отдела, которой удалось уговорить Эмори взять ее, пока все вокруг улыбались и позировали.
 – Эй, повернитесь сюда, пожалуйста.
 – Ребята, взгляните в эту сторону. Улыбайся, Китти, улыбайся, Альберт. Спасибо, дамы и господа, большое спасибо. Спасибо, и всего вам хорошего.
 Наконец-то все было позади. Катерин не могла дождаться того момента, когда можно будет выбраться из этого дурдома.
 Она все еще не могла уйти. Она была убеждена, что у нее нет ни малейшего шанса, но ей надо было дождаться, когда объявят победительницу конкурса на самую любимую телевизионную актрису. К этому моменту она должна быть на своем месте и улыбаться.
 Поговаривали, что победительница получит шанс сыграть роль Эммы Гамильтон в новом мини-сериале, который собиралась ставить студия. Агент Катерин верил, что у нее есть шанс и что студия заинтересована в ней. Однако все ждали результатов сегодняшнего конкурса, чтобы окончательно решить, кто будет играть эту роль.
 Наконец наступил торжественный момент и Дон Джонсон, с великолепным загаром и в смокинге, объявил фамилии пятерых претенденток на звание лучшей актрисы.
 Элеонор достала пудреницу, слизала помаду с зубов, снова щедро намазала губы и глубоко вздохнула. Самая молоденькая актриса, Пэтти О'Рурк, отпила глоток вина и хихикнула, повернувшись к своему приятелю, одному из «шайки», не удосужившемуся надеть на себя ничего более официального, чем черная майка, кожаный пиджак и красный платок на засаленных кудрях. Волосы Пэтти были заплетены в маленькие косички по всей голове. Она не была накрашена, под ее белым атласным платьем четко вырисовывались соски, на ногах – тяжелые ботинки от Дока Мартена.
 Донна Миллс была довольна. Она знала, что не победит, поскольку завоевала этот приз в прошлом году, но приятно получить номинацию, тем более наряду с такими блестящими актрисами. Знаменитая нью-йоркская актриса Джесика Брэндон отпила маленький глоток вина и улыбнулась Гарольду Брэндону, уже пятьдесят лет бывшему ее мужем.
 – Удачи, – произнес он одними губами.
 Катерин поймала взгляд Жан-Клода Вальмера, который теперь сидел всего в трех столиках от них. Он снова поднял бокал, салютуя ей, и она вдруг почувствовала, что краснеет, как школьница.
 – И победительницей в этом году стала…. – Катерин затаила дыхание, – Элеонор Норман. – Она беззвучно выдохнула.
 – Да ладно, всех премий не завоюешь, – попытался утешить ее Тони, после того как Элеонор прошествовала на сцену и произнесла семиминутную речь.
 – Неважно. Будут другие возможности.
 Получи она этот приз, ее карьера была бы надолго обеспечена. Теперь уж ей никогда не сыграть Эмму Гамильтон. Несмотря на теплую ночь, она почувствовала озноб. Дули ветры перемен, и у нее не создавалось впечатления, что они несут ей удачу.
 После присуждения последней премии лучшему актеру все стали расходиться, не дожидаясь осевшего шоколадного суфле и теплого кофе. Унося букеты со своих столов – ярко окрашенные незабудки и поникшие красные розы – богатые и знаменитые люди Голливуда потянулись к двери, хотя Билли Кристал все еще произносил свои заключительные остроты. Спешили так, будто бежали из Алькатраса. [12] Катерин затолкали в толпе, задергали взбесившиеся поклонники, а она все искала глазами великолепного блондина с зелеными глазами. Но так и не нашла.
 – Вечно мне не везет, – печально призналась она Тони, когда они с облегчением опустились на заднее сиденье лимузина. – Мистер Красавчик просто растворился.
 – Да он к тому же, скорее всего, голубой, – жизнерадостно утешил ее Тони. – В этом городе большинство красивых блондинов голубые, сама знаешь. Он или гей, или официант, или  актер. 
 Катерин сморщила нос.
 – Благодарю покорно, мне еще один из  таких ни к чему. Большинство актеров не способны дарить любовь, потому что они отчаянно стремятся получить эту любовь от публики, поклонников, хоть от кого-нибудь.
 – Да, я согласен с тобой, что все они эгоисты, не способные любить сами. А актрисы как, по-твоему?
 – У всех свои недостатки, дорогой. Каждый из нас получает удовольствие от аплодисментов, даже если открыто в этом не признается. На самом деле – глупая профессия. Марлон был прав.
 – Брандо определенно на ней неплохо заработал, что бы он там ни говорил. Еще пара недель этого дерьма, Китти, и ты будешь на пути в прекрасный Париж. Я уверен, что ты получишь огромное удовольствие от поездки, милая.
 – Я тоже надеюсь, дорогой, еще как надеюсь.




 ГЛАВА ПЯТАЯ


 На следующее утро на студии первое, что услышала Катерин, был голос матери по радиотелефону, упрекающий ее за то, что проиграла «этой потрепанной английской сучке-кокни», а первым, что она увидела, – связка шаров, подвешенная над тортом в форме приза, на котором две руки соединились как бы аплодируя. Трудно было не позавидовать.
 Потом навалились фотографы. Сначала Элеонор со всей труппой, чтобы отметить победу сериала. Затем с Элеонор в центре, чтобы отметить ее личный успех. Из женщины, которую работники на съемочной площадке старались всячески избегать и даже прозвали Британской Щелью, она вдруг превратилась в королеву-мать, нежную и ласковую, самого верного друга для каждого.
 Она попала в струю и понимала это. В обед позвонил ее агент и завопил:
 – Все получилось, сладкая ты моя, мы добились. Ты будешь играть Эмму Гамильтон, радость моя. Еще раз поздравляю!
 Катерин же во время обеденного перерыва узнала крайне огорчительные новости. Она жевала рисовую лепешку с белым мясом индейки в своей спартанской уборной и повторяла с Брендой диалог, когда зазвонил ее личный телефон.
 – Мам, это ты, мам?
 То был расстроенный голос Томми.
 – Что спуталось, милый? В чем дело?
 Она услышала, как ее сын пытается подавить рыдания и заговорить.
 – Мам, это папа. Я только что разговаривал с ним по телефону, и он… и он…
 – Томми, Томми, пожалуйста, перестань плакать, хороший мой, и скажи мне, в чем дело.
 – Это папа… он мне сказал… у него… ему сказали…
 – Что? – обеспокоено спросила Катерин, бросая взгляд на часы. – Томми,  пожалуйста, скажи мне.
 Без пяти два. О Господи, почему все несчастья в ее семье и вообще в жизни происходят обязательно в конце обеденного перерыва, когда в любой момент может послышаться этот ужасный стук в дверь?
 – Томми, ты должен сказать мне, что тебя так расстроило.
 – У папы рак, – прорыдал он. Трубка в руках Катерин затряслась.
 – Рак? О Господи, дорогой, ты уверен?  Папа уверен?
 – Конечно, я уверен. – Рыдания слегка поутихли, разделив груз, он почувствовал облегчение. – И он уверен.
 Бренда подняла голову от груды почты и увидела белое лицо Катерин.
 – Расскажи мне все, дорогой.
 – Я утром собирался в школу, но тут позвонил папа. Сказал, что должен со мной встретиться. Очень важно, так он сказал. Я напомнил ему, что опаздываю в школу, но он сказал, это важнее, чем школа. Я тебе звонил, мам, – добавил он с упреком, – но не застал.
 – Я, скорее всего, была на съемочной площадке, дорогой. – Черт бы все побрал, почему она не может быть со своим ребенком, когда он в ней нуждается?
 – Ну, я пошел на квартиру к отцу. Уф, ну и конура. Ты ее видела?
 – Да, дорогой, видела. Я знаю, тебе тяжело, но продолжай, пожалуйста.
 – Папа сидел в кресле, вроде бы пьяный немного, так мне показалось. Глаза, знаешь, такие остекленевшие.
 – Да, – мрачно кивнула она, – знаю.
 – Ну, он меня усадил, дал мне банку кока-колы и рассказал, что был сегодня у врача и этот мужик сказал ему, что у отца рак.
 – Где? Где у него рак?
 – Не знаю, – ответил Томми пустым детским голосом. – Он не сказал. Он был пьян, мама, и, наверное, еще и накурился. Что мы будем делать? У него нет денег, он говорит, у него не хватит на лечение. Он говорит, нужна операция. Он сказал, это будет стоить, блин, забыл, но тысячи и тысячи долларов.
 – Разве у него нет медицинской страховки? – Катерин заранее знала ответ, но в этот момент раздался стук в дверь и крик:
 – Через пять минут на площадку, Китти.
 – Ладно, – крикнула она в ответ.
 – Теперь слушай, Томми, слушай как следует. Не надо так расстраиваться. Во-первых, в наше время рак лечат, ты же знаешь.
 – Разве, мам? Ты точно знаешь?
 – Разумеется, я знаю точно. – Она постаралась говорить с оптимизмом, которого не испытывала. Если у Джонни рак, то, скорее всего, рак легких. Ничего удивительного, если учесть количество сигарет, выкуренных им за последние двадцать лет. Когда она начала сниматься в шоу, он увеличил свою дозу до невероятных трех пачек в день. Она перестала к нему приставать с этим. Это его жизнь, так ведь? Вряд ли что хорошее его теперь ждет, особенно с раком, но она должна попытаться помочь ему ради их сына.
 – Томми, не волнуйся ни о чем. Сейчас два часа. Разве у тебя сегодня нет баскетбола?
 – Есть.
 – Так вот, иди и играй. Неважно, что ты сегодня утром пропустил школу. Скажи учителям правду. Скажи, что твой отец заболел. Теперь мне надо самой позвонить ему и пообещать сделать все, что смогу.
 – Правда, мам, ты сделаешь?
 – Конечно. Ты знаешь, я сделаю все, что в моих силах.
 – Слушай, мам. – В голосе Томми снова зазвучало беспокойство. – А папа умрет?
 – Да нет же.
 – Ну, если он умрет, ты уж позаботься, чтобы с тобой ничего не случилось, – предупредил он ее. – Обещаешь?
 – Не волнуйся, дорогой. – Послышался новый стук в дверь. – Я в отличной форме.
 – Давай тащи свою задницу на площадку  немедленно, Китти, – завопил заведующий производством. – Сей секунд. Все тебя ждут.
 – Слушай, пошел ты на хрен, – неожиданно озлилась Катерин. – У меня тут срочные семейные дела, Бен.
 – Надо же, какие новости, – съязвил Бен. – У тебя этих срочных дел больше, чем блох у собаки. Говори это Гейбу Хеллеру. Нам до конца съемок надо снять восемь минут пленки, и все теперь ждут только тебя.
 – Ладно, ладно, – закричала она. Затем тише сказала Томми: – Со мной ничего не случится, Томми, обещаю.
 – Чудесно, мам, а ты к ужину домой придешь?
 Как часто бывает с молодыми, Томми уже был в хорошем настроении.
 – Я не пропущу ужин с тобой ни за что на свете.
 Джонни тупо уставился на обои в желтых пятнах; сверху обои ободрались, как раз там, где за плохо покрашенными лепными украшениями угнездилось тараканье семейство. Он уныло следил, как сначала один таракан, потом другой спустились по стене. Он знал, куда они направляются, – к протекающей трубе под разбитой раковиной в углу, где еще целая армия тараканов проживала под гниющими досками пола.
 – Мне нет абсолютно никакого гребаного резона продолжать жить, – пробормотал он настолько громко, что один таракан решил на всякий случай спрятаться до лучших времен.
 Джонни уставился на комод, где стояло несколько фотографий в дешевых рамках. Серебряные рамки, которые они с Китти поделили поровну, давно были заложены, но некоторые фотографии, свои самые любимые, он сохранил. Их свадебное фото. Он не смог от него избавиться, на нем, сидящие в черной машине с открытым верхом, они выглядели детьми, такие молодые, такие счастливые, такие влюбленные.
 – И такие беременные, – цинично добавил он и взял фотографию. Потом вытащил ее из рамки и порвал пополам, потом на четвертинки и, наконец, на восьмушки, которые, подобно конфетти, разбросал по комнате.
 Да, она уж точно была тогда беременна, эта прекрасная, жизнерадостная цыганка с волосами цвета воронова крыла, на которой он женился. Да и то сказать, ничего удивительного, если учесть, как часто и подолгу они любили друг друга. Они были бедны, как те самые церковные мыши, и жили в норе, еще худшей, чем эта, где, кстати сказать, и тараканов было куда больше. Китти тратила кучу времени на их изничтожение, но их количество не уменьшалось.
 Они были актерами, но тогда больше работал он, она же довольствовалась домашними делами и растила живот. Джонни тогда играл роли подростков, репетировал в новой пьесе, шедшей вне Бродвея. Его агент сулил ему блестящее будущее, и даже критики отзывались о нем благосклонно.
 Сколько бы сейчас было тому ребенку? Он взглянул на вчерашний номер «Лос-Анджелес таймс» – 16 июня 1988 года. Китти была беременна в феврале 1968-го. Значит, их ребенку было бы сейчас двадцать лет. Тому ребенку, которого она уничтожила.
 Джонни закурил первую за день сигарету и поднес к губам бутылку виски. Разумеется, она  говорила, что не губила ребенка. Говорила, что это просто несчастный случай, что она упала на сцене. Он уговаривал ее не браться за ту роль, она уже была на четвертом месяце беременности; он настаивал, но она тряхнула черными кудрями и рассмеялась ему в лицо.
 – Дорогой мой Джонни, – сказала она, обнимая его. – Это же всего на полтора месяца. А давай признаемся, деньги нам пригодятся для маленького. – Она похлопала себя по еще плоскому животу и ухмыльнулась. – Я хочу этого ребенка, Джонни, правда хочу.
 Он тогда пожал плечами, особого выбора у него не было. Если Китти решала что-то сделать, немногие могли остановить ее – по сути дела, никто не мог. И она решила играть в этой дерьмовой пьесе, триллере какого-то жалкого писаки, и в день генеральной репетиции за что-то зацепилась на сцене, упала и сломала руку. Идиот-продюсер не мог позволить себе дублершу, поэтому она появилась в день премьеры на сцене с рукой в гипсе. Она металась по сцене, пряталась за буфетами, прыгала в сундуки, изображая женщину, затерроризированную шайкой бандитов, ворвавшейся в дом. Все это было дикой чушью, его трясло от этой бредятины, хотя он должен был признать, что держалась Китти молодцом. И, разумеется, это случилось. Через три дня после премьеры она потеряла равновесие, выбираясь с одной рукой из сундука, упала перед тремя сотнями зрителей, и позднее в тот же вечер у нее открылось кровотечение. На следующий день ребенка уже на было.
 Он глубоко затянулся и взглянул на другую фотографию. Джонни, Китти и малютка Томми. На этот раз им удалось произвести на свет столь желанного ребенка, и Томми тогда зарабатывал почти достаточно, чтобы она могла сидеть дома. Но нет. Нет, нет и нет. Мисс Катерин Беннет не могла отказаться от своей мечты стать серьезной театральной актрисой.
 – Столько замечательных ролей, дорогой. И я хочу их все сыграть по возможности. Мне плевать, если я не стану звездой. Я знаю, я ею никогда не буду, не того я типа, но пока я могу найти себе работу, а Томми еще мал и может ездить со мной, почему бы и нет?
 «Почему бы и нет, на самом деле?» – подумал он. Он тогда был на подъеме, давал замечательные интервью, срывал бурю аплодисментов в конце спектакля. Им заинтересовались серьезные агенты, когда он сыграл Гамлета. Сейчас он смотрел на фотографию, завороженный тридцатилетним красивым задумчивым лицом актера.
 Затем, подняв глаза к зеркалу, он увидел себя. Лицо грубое и в пятнах, когда-то густые волосы поредели и поседели, к тому же слишком длинны для мужчины его возраста. Он не мог позволить себе пристойно подстричься. Во всяком случае, не на те гроши, что дает ему эта сука. Хотя он почти ничего не ел, его разнесло, лицо опухло, и даже волосы на груди повылезали, а те, что остались, поседели. Части его тела, когда-то бывшие небольшими и упругими, обвисли и увеличились; те же, что были большими и твердыми, стали вялыми и маленькими. Он взял в руку свои гениталии. Они тоже казались лишь тенью былого. Неужели ему удавалось заставить свой член стоять почти каждое утро с Китти? А если Китти не было под рукой, то вокруг всегда вертелось много хорошеньких молодых актрис, готовых доставить ему удовольствие. Что же, все теперь позади. Или нет?
 Врачи говорили с ним ласково, но без оптимизма. Рак легких, но пока еще без метастазов. Можно оперировать. За деньги, естественно. Теперь все, что требуется, это выложить десять кусков за операцию. Он загасил одну сигарету и сразу же закурил другую. Он знал, что Томми скажет матери про деньги и что курица, несущая золотые яйца, и на этот раз не подведет. Ему не хотелось самому просить у Катерин деньги; он предпочитал, чтобы инициатива исходила от нее.
 Тут, как по заказу, зазвонил телефон.
 – Джонни. – Голос теплый, озабоченный. – Томми мне все рассказал. Скажи мне, что это неправда.
 – Нет. – По контрасту он был груб и лаконичен. – Это правда, милочка. У меня рак. Джону Уэйну не удалось с этим справиться, так что не думаю, что у меня есть шансы. Врач сказал, что, попади я в автомобильную катастрофу, они бы тут же догадались, что я курю по три пачки в день, лишь посмотрев на мои легкие при вскрытии. – Он начал смеяться, потом закашлялся и снова закурил.
 – Может быть, я  могу чем-нибудь помочь? Хоть чем-нибудь?
 – Конечно, – ответил Джонни. – Разумеется, мне могут сделать операцию, но это будет прилично стоить.
 – Сколько?
 – Десять кусков за операцию. Господи, Китти, до чего же мерзко я себя чувствую.
 – Послушай, Джонни, хоть ты и попал в беду, ты все еще отец Томми. Ты же знаешь, что он – единственное на свете, что мне дорого.
 «Ну как же, – подумал он. – Только после твоей блестящей телевизионной карьеры». Но он смиренно проговорил:
 – Я знаю, Китти, я знаю.
 – Ты не хочешь, чтобы я к тебе приехала? Я сейчас в машине, еду домой. Если хочешь, я могу заглянуть на минутку.
 – Нет, я не хочу, чтобы ты меня видела. Боюсь, ты будешь шокирована. – Он хихикнул и снова закашлялся.
 – Слушай, я настаиваю на этой операции, Джонни, и я за нее заплачу ради Томми и ради самой себя, так что не спорь. Просто пересылай все врачебные счета мне. Или еще лучше Бретту, моему импресарио. Слушай, я уже почти дома, мне хотелось бы побыть с Томми. Я позвоню тебе завтра. До свидания, Джонни, поверь, мне очень жаль, что так получилось.
 – Уж наверняка, – пробормотал он, приканчивая джин. – Уж наверняка.
 Когда Катерин сказала своему импресарио, чтобы он оплатил больничные счета Джонни, тот насмешливо рассмеялся.
 – Десять кусков, Китти? Откуда мне, черт побери, взять такие деньги?
 – Ради Бога, Бретт, я зарабатываю почти сорок тысяч в неделю, разве не так?
 – Ну да, и Дядя Сэм забирает себе сорок процентов. Твой агент берет десять, я беру пять, так что у тебя остается меньше восемнадцати тысяч в неделю. Раздели это на твоих адвокатов, дворецких, горничных, кухарку, экономку, да еще шофера, парикмахера, твоего спортивного гуру, психоаналитика, плату за школу Томми и…
 – Ладно, Бретт, остынь. Я знаю, с деньгами сейчас туго, но в следующем сезоне, я надеюсь, мне повысят жалованье.
 Как бы не так, подумал Бретт, взглянув на последний номер «Нэшнл тэттлер», где на первой полосе была напечатана еще одна убийственная статья про Катерин.
 – Позаботься о Джонни, Бретт. Сделай это, хорошо? – Голос звучал холодно.
 – Ну что же, нам, верно, придется еще раз перезаложить дом, – заявил он саркастически. – Когда ты решила вложить деньги в лампы от Тиффани, ампирные кресла и кофейные столики из бивней слонов, ты вроде не отдавала себе отчет, что деньгам может прийти конец.
 – Я их заработала, верно, я заработала каждый проклятый цент, и я могу делать с ними все, что пожелаю.
 – Все это очень хорошо, Китти, но ты не можешь продолжать так бездумно тратить. Ты ведь не Шер или Мадонна, зарабатывающие миллионы в год, ты на жалованье и, честно говоря, ты в это жалованье не укладываешься.
 – Ну, за что же я тебе плачу? Возьми денег еще под одну закладную, Бретт, мне плевать. Заложи ты этот проклятый дом, перезаложи. Мне нужно закончить две последние недели съемок и взять отпуск. И не смей мне говорить, что у меня нет на это денег.
 Он вздохнул.
 – Ладно, ладно, я все сделаю, ты мой босс. Ну и какие новости про Эмму Гамильтон?
 – Разве ты не слышал? Ее Великолепие, наша английская роза, сорвала эту сливу. – Катерин натянуто рассмеялась. – Но  с'est la vie , [13] есть и другие роли.
 Катерин отдавала себе отчет, что другие роли и хорошие сценарии последнее время вовсе не сыпались на нее градом. Когда попадались крутые, забористые роли, те, кто набирал актеров, считали Катерин слишком очевидной кандидатурой, но, с другой стороны, они же полагали, что она чересчур жесткая для более мягких ролей. В такой ситуации выиграть было невозможно. Катерин часто с горечью думала об этом, хотя и признавала, что ей по сравнению с другими актерами ужасно повезло.
 – Да, кстати сказать, – заметила она резко, – я хочу, чтобы ты уволил моего агента.
 – Уволил агента? Да этот кретин на тебя работает всего три месяца.
 – Знаю. И за три месяца он не сделал ни одного предложения относительно того времени, когда я не занята в сериале. Так что делай как сказано, Бретт, уволь его.
 – И к кому же ты теперь подашься? Ты уже прошла через Уильяма Морриса и пару других агентств. В городе уже почти не осталось приличных агентств.
 – Это твоя забота, дорогой, – ласково сказала ему Катерин. – Ты берешь пять процентов от моих заработков,  изволь найти мне нового агента. Мне же нужно налаживать свою жизнь и жизнь моего сына и пытаться удержаться на плаву. А если учесть все то дерьмо, которым меня забрасывают, это становится все труднее.
 Томми так радовался предстоящей поездке в Европу, что позабыл, что надо быть грубым и агрессивным с матерью. Часто по вечерам они ели вкусную стряпню Марии и играли в игры. Однажды Томми предложил сыграть в скрэббл. [14] 
 – Я тут тренировался, думаю, теперь я смогу тебя обыграть.
 Катерин рассмеялась.
 – Ты же знаешь, что я чемпион, и предупреждаю, милости от меня не жди.
 Томми унаследовал от Катерин страсть к соревнованиям. Они начали играть и долгое время шли вровень. Каждый набрал уже по две с половиной сотни очков, когда Томми сделал удачный ход и обыграл Катерин.
 – Это впервые я тебя победил, мам, – возбужденно заметил он.
 – И я уверена, что не последний. – Она улыбнулась и посмотрела на часы. – О Господи, уже половина десятого, пора спать. Мне еще текст учить. А тебе, мой самый главный сын, завтра в школу.
 – Да, сэр, слушаюсь, мэм. – Он в шутку отсалютовал ей и ласково обнял. Так он ее уже давно не обнимал, с самого детства. Они вполне могли бы быть братом и сестрой, подумала Мария, убиравшая посуду.
 – Спасибо, мам, – прошептал он, – за то, что ты делаешь для папы.
 Она уткнулась носом ему в шею.
 – Иди спать, детеныш, а завтра мы снова сыграем, и я тебя обставлю.
 Благодаря нескольким ночам хорошего сна цвет лица Китти приобрел живой, матовый оттенок, к тому же она почувствовала, что вернулось ее желание заняться спортом. На следующее утро пораньше она пошла на пробежку. На середине каньона Бенедикт ей повстречался мужчина, бегущий в противоположном направлении. Он усмехнулся.
 – Привет, я – Джейк Моффатт. Я только что переехал в дом в двух кварталах от вас.
 – Привет, а я – Катерин Беннет.
 – Да, я знаю, кто вы.
 Имя Джейка Моффатта было знакомо Катерин; популярная в Англии британская рок-звезда, практически неизвестный в Штатах. Он был одним из любимых певцов Томми.
 – Он староват, мам, но он по-настоящему  клевый! 
 – Клевый?
 – Да, ну понимаешь, клевый,  сногсшибательный. 
 – А, поняла, клевый. Ясно.
 Мелкие острые зубки на мордочке хорька, большие залысины и сбитое, но сухое тело. Он ни в малейшей степени не понравился Катерин, но, похоже, он ею заинтересовался, и в ближайшие три дня она постоянно с ним сталкивалась. В пятницу он протянул ей конверт.
 – Приглашение на вечеринку, которую я устраиваю завтра, – объяснил он. – Надеюсь, вы сможете прийти. Там будет много ваших друзей, поскольку у меня праздник.
 – А что вы празднуете? – поинтересовалась Катерин. Ей всегда нравились праздники, да и расслабиться бы не помешало.
 – Я только что подписал контракт с «Фейс рекордс». Фантастическая сделка, так что я собираюсь предложить гостям какое-нибудь пойло и дохлое мясо на тостах.
 – Я собираюсь на баскетбол с сыном, но, возможно, после игры и загляну.
 Так вышло, что после матча Томми заявил, что идет на вечеринку к Тодду.
 – Только не пей, пожалуйста, ладно? – попросила Катерин, в которой взыграли материнские инстинкты.
 – Разумеется, не буду. Слушай, это все в прошлом. Все наши соберутся у Тодда, и вообще ведь суббота, самое время повеселиться. Почему бы тебе не пойти к Джейку? Развлекись немного ради разнообразия.
 Когда Катерин появилась, вечеринка была в самом разгаре. Несколько десятков девушек, кое-кто актрисы, другие явные проститутки, в платьях с огромными декольте и такими короткими юбочками, что они едва прикрывали срам, крутились вокруг голливудских светских львов. Перед домом, оформленным в испанском стиле, бил винный фонтанчик. Джейк приветствовал ее чересчур фамильярным объятием. Она попыталась вырваться из его цепких рук, но он повернулся к фотографу, снимающему гостей, и сказал:
 – Покажи-ка ему свои зубки, Китти.
 Катерин слабо улыбнулась, стараясь скрыть раздражение, и приготовилась смешаться с толпой. Но тут она заметила нечто, что заставило ее сердце пропустить удар. Это был тот самый блондин с зелеными глазами, ее таинственный поклонник, и стоял он – это надо же! – рядом с Элеонор Норман! Катерин внимательно присмотрелась к ним. С виду они просто вежливо разговаривали, ничего больше, хотя Элеонор была явно им зачарована. А может, просто так кажется.
 Сомнений не могло быть, Элеонор оделась, чтобы сражать наповал. Она не просто прихорошилась, она приукрасилась до такой степени, что почти превратилась в пародию на саму себя. Черное платье разрезано спереди до пупка, а сбоку – до середины бедра, демонстрируя всем шелковые кружевные чулки и красные подвязки. Ее пепельно-светлые волосы стояли вокруг головы пушистым нимбом, а серьги из горного хрусталя доставали до плеч цвета орехового дерева. Она смотрела в глаза незнакомцу и время от времени кокетливо касалась пальчиком борта его великолепно сшитого смокинга.
 Катерин как завороженная уставилась на них, и вдруг, как бы почувствовав, что на него смотрят, он поднял голову и встретился с ней взглядом. Катерин почувствовала, словно ее ударили, сердце подпрыгнуло до горла. Ей хотелось бы поговорить с ним, но как это можно сделать, если он беседует с Элеонор? Он поднял бокал, улыбнулся, и на мгновение ей показалось, что он собирается подойти к ней. Но тут кто-то дотронулся до ее плеча, она повернулась, чтобы узнать, кто это, а когда снова поискала взглядом незнакомца, его уже поглотила толпа.
 Рядом стоял Стивен и заботливо спрашивал, как она себя чувствует, говорил, что она выглядит потрясающе, а в душе он дивился, что с ней такое творится. Она казалась занятой своими мыслями, отсутствующей, как будто кто-то только что сообщил ей тревожные новости.
 – А где Мэнди? – спросила она, явно делая усилие, чтобы сосредоточиться.
 – Она целый день с тренером готовилась к марафону в Лос-Анджелесе и очень вымоталась.
 В голосе слышалась определенная горечь, заставившая Китти взглянуть на него повнимательнее, но выражение его лица подсказало ей, что сейчас не время допытываться.
 – Есть хочешь? – Он показал на ломящиеся от еды столы.
 – Ужасно, – сказала она, наконец собравшись. – Я за весь день съела сосиску и пакет попкорна.
 На столах были колбаски с жареным луком, бифштексы с пюре, печеные бобы и селедка, странный набор блюд, который народ Беверли-Хиллз считал типично английским ужином, хотя, по сути, это был типично английский сельский завтрак. Стивен сел рядом, а вскоре к ним присоединились Джейк и остальные. Их столик располагался в центре теннисного корта, над которым был натянут тент, и Катерин все поглядывала на вход в ожидании белокурого незнакомца. Но он не появился.
 Стивен развлекал сидящих за столом забавной историей, но Катерин никак не удавалось сосредоточиться. Стивен снова обратил внимание на ее отсутствующий вид, как будто она кого-то ищет, и вскоре, заметив возбужденный румянец на ее лице, понял, кого она ждала. Высокого блондина, несомненно, очень красивого. Стивен почувствовал укол ревности.
 Катерин выпила несколько бокалов вина и теперь желала танцевать. Уже давно она не чувствовала себя так раскованно. С задорной улыбкой она через стол протянула руку Стивену.
 – Послушай, это фламенко, – сказала она. – Пойдем?
 И вот, под опьяняющую музыку трио «Лос Парагвайс», они со Стивеном принялись отплясывать бурный фламенко. Катерин чувствовала легкость в голове, когда Стивен, обняв ее, кружился с ней по площадке. Откинув голову с развевающимися черными волосами, она заливалась смехом.
 Она не думала ни о чем, кроме четкого ритма музыки и дикого темпа танца. Забыла о репортерах светской хроники, уже пишущих ее профессиональный некролог, или разговорах в Голливуде о том, что ее карьера катится под откос. Не вспоминала, что ей уже сорок три, что она здесь одна из самых старых женщин. Она ощущала себя молодой и живой, ей все позволено. Когда музыка смолкла, все захлопали, а Стивен откинул Китти назад в классической позе танго. Словно работая на галерку, она игриво выгнула спину и в этот момент краем глаза заметила высокого незнакомца-блондина.
 Он стоял в дверях, уставившись на нее. Она понимала, что грим на лице смазался, волосы растрепались, лоб в бисеринках пота, но это ее не волновало. Попросив Стива принести им по бокалу шампанского, она направилась было через танцплощадку, но тут заметила, что около незнакомца возникла Элеонор, взяла его за руку и повела из комнаты.
 Вернулся Стив с шампанским.
 – Ты, верно, умираешь от жажды, – заметил он.
 – Еще бы. – Катерин отпила глоток, а потом осушила бокал полностью. Шампанское показалось ей нектаром. Обычно оно возглавляло ее список запретных вещей, потому что от него опухаешь.
 – Никогда бы не подумала, что ты не хуже Джона Траволты.
 Глаза у Катерин сверкали, щеки разрумянились, и Стиву она казалась удивительно прекрасной.
 – Хочешь еще потанцевать?
 – Обязательно, – согласилась она. – Мне ужасно нравится оркестр. Кстати, кто тот мужчина с Элеонор?
 – Какой мужчина? – спросил Стив. – Я никого с ней не видел. Разве она не с тем скандинавом, что всегда?
 – Нет, она была с высоким блондином. Ты его не заметил?
 Стивен отрицательно покачал головой.
 «А, проехали, – подумала Катерин, когда они снова начали танцевать, – видать, не суждено нам встретиться».
 Был последний день съемок, они работали над сценой, предшествующей взрыву на яхте. Тони, Элеонор и Катерин снимались крупным планом, но тут было задействовано много различных пиротехнических эффектов, включая горящие головни, иногда подносимые совсем близко к лицам, и стены, взрывающиеся прямо за их спинами. Элеонор, получившая роль Эммы Гамильтон, особо дружелюбно относилась к Катерин, и они болтали между съемками, пока им подправляли грим.
 – Ты прекрасно танцевала на субботней вечеринке, – восхищалась Элеонор. – Я и не знала, что ты так умеешь, дорогая, и платье мне твое понравилось.
 – Спасибо, я и сама не знала о своих способностях. Да, кстати, ты тоже выглядела потрясающе.
 – Спасибо, Китти. – Они неискренне улыбнулись друг другу.
 – Кто это с тобой был? – Катерин внимательно смотрела в зеркало, подмазывая ресницы.
 – Дирк.
 – Да? А мне показалось, я видела другого, блондина.
 – Нет. – Элеонор обвела губы блестящей помадой. – Ты же знаешь, я всегда верна моему скандинавскому жеребцу.
 Гримеры едва не подавились жевательной резинкой. Всем было известно, что Элеонор спала с кем попало при любой возможности.
 После фиаско при присуждении премии Альберт с Катерин едва здоровался. Теперь им предстояло снять сцену, в которой Чарльз Скеффингтон гонится за Джорджией по лестнице. Несмотря на свои шестьдесят девять лет, Альберт все еще был силен, а пара рук вокруг горла актрисы в пылу страсти может представлять опасность. Катерин решила с ним помириться.
 – Что ты делаешь в перерыве между съемками, Альберт? – Она ласково ему улыбнулась.
 – Что? Ты со мной разговариваешь? – Старый актер смутился. Чтобы подготовиться к сцене с Катерин, ему нужно было ее ненавидеть. Обычно ему это легко удавалось, поскольку он действительно ее не любил, но ее неожиданное дружелюбие сбило его с толку.
 – В Англию поеду, – пропыхтел он.
 – Чудесно. Повидаться с родителями?
 Гримеры снова подняли брови. Иногда Китти умела ляпнуть такое! Родители Альберта давно умерли, а если судить по тому, как он вел себя в последнее время, ему тоже недолго осталось.
 – Между прочим, – ледяным тоном возвестил он, – я собираюсь навестить дочь. У нее скоро будет ребенок.
 – Ой, ты будешь дедушкой, как замечательно! – Катерин искренне порадовалась за него, не понимая, что он вовсе не хочет такого слышать. В Голливуде можно жениться, можно родить ребенка, даже двух, но ни в коем случае нельзя быть дедом или бабкой. В их сериале тоже не имелось внуков.
 Понимая, что снова обидела его, Китти подошла поближе.
 – Послушай, Альберт, мне очень жаль, что у нас в последнее время все так нескладно получалось.
 Старик беспомощно оглянулся, но он сидел в кресле, а Блэки накладывал ему на руки толстый слой грима, так что пути спасения были перекрыты.
 – Ну, это… спасибо, Катерин, я всегда верил, что надо прощать и забывать.
 – Совершенно с тобой согласна. Я рада, что ты так думаешь, потому что я все время расстраивалась, да и ты, верно, тоже. Раз уж мы полтора месяца не увидимся, мне кажется, мы можем расстаться с приятными воспоминаниями. Друзья? – Она протянула руку.
 Он с отвращением пожал ее.
 – Да, моя дорогая. Друзья. – Господи, как он ненавидел эту женщину, но она поставила его в безвыходное положение.
 Помогла ли ее тактика или что еще, Китти так и не узнала, но сцена закончилась без сучка и задоринки. Обошлось без синяков. Помощник Гейба Хеллера приволок большой портативный холодильник с плохим шампанским, пивом и другими напитками. Принесли пятьдесят коробок пиццы, и съемочная группа набросилась на все с волчьим аппетитом.
 Они упаковывали ее вещи в уборной, когда Бренда протянула ей записку от врача Джонни.
 – Операция сделана. Больной поправляется; однако степень успеха будет известна только через несколько месяцев.
 – Ну что же, это определенно хорошие новости, – сказала Бренда. – Теперь у Томми настроение во время вашей поездки будет лучше.
 – Слава Богу, – вздохнула Катерин.
 Она оглядела голую, унылую комнатенку с древним диваном, с которого уже сняли ее красивую шаль, так что теперь был виден не только его возраст, но и внутренности. Все стены в пятнах и потеках, а ковер, до того покрытый сверху ее персидским ковром, был изношен до основы.
 – Интересно, вернусь я сюда в следующем сезоне? – задумчиво проговорила Катерин.
 – Ну разумеется, детка. Они не смогут выпустить этот кусок дерьма без тебя.
 – Еще как смогут.  Чертовски легко смогут. Рейтинг падает, и, если они смогут в следующем сезоне сэкономить пятьдесят тысяч долларов в неделю, могу на что хочешь поспорить, они это сделают. Если кого и выкинут, то обязательно Джорджию-Гадюку. И мы не получим нового сценария практически до начала съемок в новом сезоне. Господи, Бренда, они вполне могут дать мне пинка.
 – Не думай об этом, милая, радуйся прекрасному Парижу, присматривай за Томми, да и за собой тоже. Мы тут наслышаны, какие там мужики на Ривьере.




 ГЛАВА ШЕСТАЯ


 Отрывок из колонки Сюзи, «Нью-Йорк дейли ньюс», 28 июня, 1988 г.
  Заходящая телевизионная звезда, мисс Катерин Беннет, упаковав пару дюжин туалетов от Луи Уиттона, рванула со своим дорогим сыночком по Европе, чтобы потом задержаться в своем убежище в Сен-Тропезе. Милочка Китти, или, если хотите, Джорджия-Гадюка из телевизионного хита «Семья Скеффингтонов», отправилась в заслуженный отпуск. Она только что закончила съемки третьего сезона крайне популярного сериала и собирается возвратиться в Лос-Анджелес в середине июля, чтобы начать четвертый сезон. Браво, Китти! И не горюй, что замечательная роль Эммы Гамильтон досталась потрясающей телевизионной стерве Элеонор Норман. Мы слышали, что Гейб Хеллер всерьез раздумывает, не взять ли тебя на главную роль в новом варианте сериала. Мы надеемся, что ты дашь им прикурить в новом сезоне, как делала в прошлом. Мы все тебя обожаем, Китти! 
 Вилла спряталась далеко в холмах за Сен-Тропезом, достаточно близко, чтобы Томми мог на велосипеде поехать в шумный порт с модными магазинчиками и кафе, покататься на водных лыжах, заняться виндсерфингом и поплавать на близлежащих пляжах, но достаточно далеко от назойливых газетчиков и вообще любопытных. Здесь Катерин чувствовала себя в безопасности, хотя по меркам богачей, отдыхающих на Ривьере, вилла была скромной. Большая уютная гостиная с несколькими комфортабельными диванами и старой, но красивой деревянной мебелью в прованском стиле. Имелась еще маленькая столовая, пять спален различных размеров и приятная комнатка с телевизором, где они с Томми смотрели видеофильмы и где ей иногда удавалось уговорить его поиграть в скрэббл или другие игры.
 Чета французов ходила за покупками, готовила им и убирала виллу, оставляя Катерин достаточно времени, чтобы отдыхать в саду, наполненном запахом лаванды и жасмина и расцвеченном пурпурной бугенвилеей и бледно-голубыми цветами климатиса. Иногда она лежала около бассейна, откуда открывался замечательный вид на бухту, заполненную яхтами, радуясь возможности ничего не делать, или проводила время с Томми, если тот не был занят со своими друзьями-подростками на пляже. Она знала, что он получил удовольствие от тех двух недель, что они провели вместе в Париже и Лондоне. Ей страшно нравилось показывать сыну эти свои два самых любимых города, но теперь ему требовалось общество, сверстников. Ему также надо было отвлечься от мыслей о Джонни. Томми постоянно ему звонил, и его беспокоило, что у отца снова появились боли.
 В один из таких ленивых дней, когда Катерин полудремала в шезлонге после позднего обеда, убаюканная звонкими, кристальными звуками маленького фонтана, позвонил из Лос-Анджелеса Стивен.
 – Китти, я только что вернулся с совещания у Гейба. Они приняли решение – Джорджия не умрет!
 Китти ощутила одновременно и облегчение, и разочарование. Она знала, что была бы убита, если бы ее героиню выкинули из сериала, с другой же стороны, ей крайне нравилась сибаритская жизнь на юге Франции. Она обленилась, чувствовала себя довольной, хотя ощущение счастья слегка омрачалось сознанием, что рано или поздно этой жизни придет конец. Пресса активно развлекалась по поводу ее неудачи с ролью Эммы Гамильтон, но втайне Китти понимала, что все к лучшему. Она только теперь ощутила, насколько вымоталась и как хорошо, что этот перерыв между съемками она не использовала для работы.
 Теперь же она произнесла:
 – Хорошие новости, Стивен.
 – Я знаю, и все благодаря зрителям. Исследование общественного мнения и все вопросники, распространенные Гейбом и K° в последнее время, сейчас дали результаты, и решение единодушное. Они обожают тебя, они любят тебя, детка! – Его подражание Салли Филд заставило Катерин рассмеяться.
 – Ну, я очень рада, просто в восторге.
 – Я тоже был уверен, что им не удастся отделаться от Джорджии. Попробуй они это сделать, им бы пришлось подавлять бунт. Ты забудь про эту Эмму Гамильтон, все уже в прошлом. Я напишу для тебя просто убийственные сцены, вот увидишь.
 Он повесил трубку. Катерин встала и вернулась в дом. Внезапно, по непонятной причине, ее охватило чувство одиночества. Теперь, когда ей не надо каждый день отправляться на работу, у нее было время подумать, и она стала понимать, насколько ей хочется иметь кого-то в своей жизни, мужчину, который любил бы ее без всяких условий, такой, какая она есть. Китти Криббенс из Куинса.
 – По существу, домашняя девочка, – поддразнила она себя, заметив свое меланхоличное лицо в зеркале. Не блестящая Катерин Беннет из Беверли-Хиллз, настолько знаменитая, что не может выйти из дома, чтобы в ее сторону не поворачивались головы.
 – Разве так должна рассуждать женщина восьмидесятых? – укорила она себя. Женщина восьмидесятых должна зависеть только от себя, сама себя содержать, быть самоуверенной и способной наплевать на мужчин! – Господи, тебя сюда как из пятидесятых бросили, – пожурила Катерин свое отражение. В те годы она была ребенком и часто наблюдала, как мать и ее приятельницы доводят себя до совершенства даже для самого скромного мероприятия. Ей нравилось смотреть, как они поправляют вуаль на своих маленьких, похожих на коробочки, шляпках, разглаживают морщинки на перчатках. Обсуждались, в основном, преимущества завивки у Тони перед перманентом у Клейрол, или можно ли носить белые туфли после Дня труда. Но говорили ли они об этом или решали, что приготовить на десерт, цель была одна: угодить своему мужу и сделать так, чтобы он любил тебя вечно.
 Совет, данный Китти Верой, был бескомпромиссным:
 – Мужчинам нужно лишь одно, Кит-Кэт, и, если ты им это позволишь, не надев обручального кольца на палец, ты дура.
 Вера любила хвастаться, как она сохранила невинность, хотя большинство ее подруг свободно спали с симпатичными солдатами, у которых находились для них шоколадки и нейлоновые чулки. И Вере удалось то, что не получилось у многих. Она захомутала Барни Криббенса, самого симпатичного из всех, и была с ним счастлива до самой его смерти. И все потому, утверждала она, что предусмотрительно приберегла свою козырную карту.
 Катерин вздохнула. Те дни уже давно в прошлом. Но почему ей ближе взгляды тех далеких лет, чем пренебрежительное «Отвалите, ребята, нам и без вас хорошо» восьмидесятых?
 – Ты завязла в прошлом, – снова пробормотала она.
 Несмотря на громкие заверения, что она не собирается замуж, Катерин хотелось со временем найти себе мужа. Большая часть ее двадцати лет с Джонни были счастливыми. Она снова хотела семейной жизни. Хотела принадлежать кому-то и чтобы этот кто-то принадлежал ей. Ей хотелось засыпать в объятиях любимого мужчины и так же просыпаться. Ей хотелось возвращаться домой каждый вечер к нему, чтобы они вместе обсуждали события дня. Удастся ли ей это когда-нибудь? Многие мужчины чувствовали себя неуютно из-за ее славы и боялись, что на них тоже падет ее тень. Катерин знала, что не всякий мужчина рискнет на ней жениться.
 Катерин часто приглашали соседи и знакомые, но она всем отказывала, то есть всем, за исключением одной техасской пары, теперь проживающей в Калифорнии. Она решила принять приглашение Бетти и Стэна Чал-мерс. Они были невероятно богаты, невероятно общительны и в разгар сезона проводили по два месяца на своей вилле в Сен-Тропезе. Поскольку у них был сын одного возраста с Томми, Катерин решила принять приглашение.
 В тот день была жуткая жара, солнце Ривьеры шпарило вовсю, когда Катерин и Томми подъехали к великолепной вилле Чалмерсов. Черные чугунные ворота распахнулись, стоило ей нажать кнопку. Они проехали во взятом напрокат «рено» по серой дорожке из гравия, обсаженной по краям серебристыми елями и оливковыми деревьями, к белому дому из камня и мрамора. Отсюда хорошо был виден сверкающий залив Сен-Тропезе. Море, совершенно спокойное, сверкало то там, то здесь белыми парусами яхт. Когда они подошли к дому, дворецкий в форме провел их через прохладный холл, облицованный белым и черным мрамором, на ровную, изумрудного цвета лужайку, с которой открывался вид на бухту.
 – Привет, Китти,  дорогуша! Я так рада, что ты смогла прийти. – Бетти Чалмерс, настоящая южная красотка, полная очарования, кинулась навстречу Катерин. Чтобы предохранить свое молочно-белое лицо от солнца, Бетти носила большую соломенную шляпу, украшенную маленькими американскими флажками.
 – Я ее надела в День независимости на вечеринку, дорогуша, и таким пользовалась успехом, что решила попробовать еще раз!
 На Бетти, находящейся в прекрасной форме, был плотный купальный костюм, полосато-звездная перевязь вокруг узеньких бедер, золотые цепи с сапфирами и рубинами на шее и запястьях и огромные рубиновые с бриллиантами серьги в форме сердечка в ушах. На красивом лице большой и приятный рот, накрашенный яркой помадой.
 – Ты выглядишь дико патриотично. – Катерин всегда одобряла вкус Бетти.
 – А, ты же знаешь, Китти, я самая настоящая типичная американка!
 Ее муж Стэн прославился тем, что, будучи настоящей барракудой в зале для заседаний правления, был самым ласковым котенком в спальне. Теперь он тоже подошел к Катерин с приветливой улыбкой.
 – Жутко рады видеть вас здесь, мисс Джорджия. – Он приподнял свою красно-бело-синюю шляпу.
 – Стэн! Не смей называть ее Джорджией, это только для телеэкранов. Извини, душечка, иногда он сам  не знает, что на него находит.
 Бетти, нахмурившись, посмотрела на своего мясистого супруга, потом взяла Катерин за руку и повела к остальным гостям. Это была странная смесь всякого европейского мусора, представителей высших сословий из Центральной Европы без гроша за душой, парочки стареющих плейбоев, одного или двух английских аристократов и вдовствующей королевы косметики из Нью-Иорка, которой было далеко за восемьдесят, но выглядела она, как свежая незабудка, в розовой шляпе с широкими полями и шифоновом шедевре от Чипарелли.
 Тут сердце Катерин начало биться медленно и болезненно сильно, ладони рук вспотели, а во рту пересохло. На дальнем конце плавательного бассейна стоял ее прекрасный, таинственный блондин. Ей казалось, что он расплывается в солнечном свете, подобно миражу или видению; ей даже подумалось, не галлюцинация ли у нее. Но когда она заметила, с кем он разговаривает, почувствовала себя лучше.
 Квентина Роджерса она знала хорошо; знаменитый старый плейбой и бонвиван славных дней Голливуда. Он всегда присутствовал на всех значительных голливудских вечеринках, начиная с сороковых годов.
 – Китти, душечка, это мой самый любимый-прелюбимый старый друг из Голливуда, Квентин Роджерс, которого, я уверена, ты хорошо знаешь.
 – Разумеется. Квентин, рада снова встретиться. – Катерин протянула руку; крошечный человечек взял ее в свою с идеально наманикюренными ногтями.
 – Я тоже, дорогая Китти. Ты, как всегда, выглядишь замечательно.
 Кроме кремового цвета панамы, надетой под лихим углом, на нем была легкая, белая в черную полоску, хлопчатобумажная рубашка и великолепно отутюженные льняные брюки. На ногах – черно-белые туфли, какие носил герцог Виндзорский в тридцатые годы. От него так и несло галантностью старого образца и богемой.
 – Позволь мне представить тебе Жан-Клода Вальмера.
  – Enchante  [15]  , mademoiselle.  – Он встал и одарил Катерин сверкающей улыбкой.
 Она взяла его крепкую, загорелую руку. Пожатие оказалось как раз таким, как надо, не слишком крепким, как будто он пытался подчеркнуть, что он мужчина, но и не вялым. Катерин оглядела его. При ближайшем рассмотрении он был просто великолепен, другого слова не подберешь. Еще красивее, чем ей запомнилось. По сути дела, его светлые волосы и темные брови делали его самым красивым мужчиной, с каким ей когда-либо приходилось встречаться.
 Невзирая на то, что говорят эксперты насчет злоупотребления солнцем, загар выгодно подчеркивал его лучшие черты. Загар Жан-Клода напоминал красное дерево. – Густые, развеваемые ветром и выбеленные солнцем волосы слегка поседели на висках. Несколько длинноватые, так что он мальчишеским жестом постоянно откидывал их со лба. Он снял солнцезащитные очки, и Катерин поразила глубина его ярко-зеленых глаз. Зрачки на солнце сузились, и радужная оболочка глаз казалась полупрозрачной.
 Ему, как ей представлялось, было около сорока, но в светло-голубой хлопчатобумажной спортивной рубашке и белых шортах он выглядел значительно моложе.
 – Пожалуйста, Китти, дорогая, присоединяйся к нам. – Квентин показал на свободное кресло рядом с ним. – Мы так давно не виделись, что невероятно приятно встретиться снова.
 Катерин села, чувствуя на себе взгляд слегка улыбающегося Жан-Клода.
 Она порадовалась, что сегодня особенно старательно занималась своей внешностью. Обычно в Сен-Тропезе она ходила в шортах и майке, но на этот раз она приоделась. Белая шелковая блузка обнажала одно плечо и подчеркивала ее загар, а пышная сине-белая цветастая юбка, затянутая серебряным поясом, выгодно выделяла ее тонкую талию. Сандалии, серебряные серьги кольцами и соломенная шляпа с широкими полями на цыганских волосах довершали ее туалет, сильно отличая ее от ее же рафинированного телевизионного образа.
 Пока Катерин пила марочное шампанское с персиковым соком и наслаждалась теплыми лучами солнца на своих плечах, она все время чувствовала, что Жан-Клод не сводит с нее взгляда, но он снова надел зеркальные очки, так что было невозможно разобрать, что за ними.
 – И чем вы занимаетесь?
 – Я строю гостиницы, – ответил он. – Квентин и я только что закончили одну в Авиньоне. Жаль, что это так далеко. Мне бы очень хотелось показать ее вам.
 – Ну, Авиньон не так уж далеко отсюда, – заметила Катерин, не боясь, что он сочтет ее слишком навязчивой.
 – Было бы замечательно с вами встретиться, но нам завтра нужно уезжать в Париж.
 Она почувствовала, как в желудке что-то сжалось от волнения. Прекрати, сказала она себе, отпивая глоток шампанского и отводя от него взгляд. Прекрати немедленно, идиотка. Он, верно, связан с кем-то, возможно, с Элеонор.
 Она спросила, где он остановился.
 – У Стэна и Бетти. Мы тут уже целую неделю.
 – О, как мило, – сказала она. Вот оно что. Этот золотой бог не иначе как последняя игрушка Квентина. Могла бы раньше догадаться.
 – Да нет, вы неправильно подумали! – Жан-Клод улыбнулся. Он заметил искорку понимания в глазах Катерин. – Я дружу с Квентином с детства. Он вроде отца для меня. Мы оба уже несколько лет не отдыхали, так что, когда Бетти пригласила нас, мы просто подпрыгнули от радости.
 – Бетти умеет заставить людей прыгать, – заметила Катерин.
 – Она сильная женщина. – Он посмотрел туда, где стояла Бетти, рассказывающая какую-то похабную историю. – Сильная и красивая одновременно, – добавил он, – но далеко не такая прекрасная, как вы.
 Катерин почувствовала, что лицо заливает румянец.
 – Спасибо… – пробормотала она. – Ведь это вы прислали мне записку на церемонии присуждения наград?
 – Виноват, – признался он. – Я не слишком люблю переписку, но я впервые увидел вас по телевизору, потом там во плоти, и я подумал: земля не создавала ничего более прекрасного.
 – Вы к тому же поклонник Шекспира? – Она не могла оторвать от него глаз.
 – Вордсворта. Просто не мог сдержаться. Надеюсь, вы не возражаете?
 – Разумеется, нет.
 Он снял очки и посмотрел на нее.
 – Поверить не могу, что вы настоящая.
 – Актрисам не полагается быть настоящими. По мнению некоторых людей, они просто выставочные экземпляры, вроде фазанов, чтобы на них глазеть. – Она оглянулась на гостей, некоторые из них исподтишка поглядывали на Катерин.
 – Вы созданы для того, чтобы на вас глазеть. – Ей казалось, его слова ласкают ее.
 – Не знаю, что на это и ответить. – Она ощущала необыкновенную легкость и счастье. – Не могу найти слов.
 – Имея такие глаза, зачем говорить? – прошептал он, неотразимо улыбаясь ей. Катерин казалось, что ее окутывает тепло и какое-то предвкушение, о существовании которого она давно забыла. Какое лицо, какое тело, какая улыбка! Как может быть человек таким красивым и одновременно таким интересным, душевным и милым?
 Жан-Клод наклонился к ней, собираясь что-то сказать, когда Бетти громко хлопнула в ладоши и возвестила:
 – Ладно, слушайте все, ленч подан. Старая испытанная техасская жратва. Хотдоги, черные бобы и мое  любимое, жареные цыплята, которых специально самолетом доставили из Далласа вчера вечером!
 – В этом  petite maison  [16] с расходами не считаются. – Почуяв запах пищи, Квентин проснулся и поправлял свою панаму, чтобы она сидела на нем под нужным углом.
 – Вам что-нибудь принести, Катерин? – спросил Жан-Клод.
 – Пожалуйста, зовите меня Китти. Вы очень любезны, Жан-Клод, но я пообещала пообедать с сыном.
 – Ну что же, возможно, мы все сможем сесть вместе. Вы думаете, он не станет возражать?
 Катерин посмотрела на бассейн, где Томми барахтался с двумя девицами в бикини, и усмехнулась.
 – Думаю, он совершенно не будет возражать. Жан-Клод взял ее под руку, приблизив к ней лицо, и, сияя все той же таинственной улыбкой, повел ее к буфету. Катерин почувствовала, что краснеет.
 Ленч оказался таким вкусным, что Катерин ела и пила вдвое больше, чем обычно. После ленча дети пошли играть в дом, а взрослые собрались вокруг бассейна. Катерин лежала в шезлонге, едва не засыпая и прислушиваясь к гулу голосов. Некоторые гости уже ушли. День на Ривьере выдался жарким и душным. Она слышала непрерывное жужжание пчел в лаванде и стрекотание цикад, такое громкое, что впору оглохнуть.
 – Жан-Клод, дружок, почему бы тебе не спеть нам? – Это подошла пышущая энергией Бетти.
 – Ох, нет, спасибо,  cherie. Очень мило с твоей стороны, но мои песни в далеком прошлом.
 Неожиданно Жан-Клод показался ей немного уязвимым. Катерин заинтересовалась. Спеть? Сыграть на гитаре? Он что, какая-нибудь знаменитость во Франции? Кроме того, что он владелец гостиниц? По всей вероятности, потому что гости-французы смотрели на него с большим энтузиазмом.
 Она сняла солнцезащитные очки и устремила на него свои знаменитые глаза.
 – Мне бы так  хотелось услышать, как вы поете, Жан-Клод.
 – Да, да! Давай, Жан-Клод. Послушаем. Квентин говорит, что ты был одним из лучших в «Олимпии». – Бетти подала знак своему дворецкому в униформе. – Давай, соглашайся, милый. Альфонс, иди сюда. Принеси-ка гитару моего сына для месье Вальмера,  s'il vous plaеt . [17] 
 Жан-Клод пожал плечами, а Квентин тем временем вытащил стул на середину лужайки и заставил его сесть. Все в нетерпеливом ожидании сгрудились вокруг, и, когда принесли гитару, Жан-Клод неохотно начал. Сначала он спел старинную французскую народную песню про кролика и лису, причем на разные голоса. Высоким, почти сопрано, за кролика и глубоким тенором за лису.
 Катерин совсем не ожидала такого прихотливого, но мастерского исполнения, и потому шепотом спросила Квентина:
 – Он этим зарабатывает на жизнь?
 – О нет, моя дорогая, вовсе нет. Когда-то да, было. Но ты должна гордиться, ты ему очень нравишься.
 Жан-Клод наклонил голову, золотистые волосы упали на лоб, на губах играла слабая улыбка. Квентин продолжил:
 – Жан-Клод подростком был довольно известным исполнителем народных песен во Франции. Он выступал несколько лет, выпустил пару пластинок и пользовался большой популярностью. Но такая жизнь казалась ему пустой и тяжелой, и, когда ему было двадцать с небольшим, он все бросил и занялся бизнесом.
 – Молодчага, – одобрительно заметила Катерин. – Может, и мне сделать то же самое?
 – Как же поблекнет тогда наш телевизионный экран, – промурлыкал Квентин.
 По поблескивающим зеленым глазам Жан-Клода было видно, что его забавляет успех его концерта. Все просили спеть еще, даже дети бросили видео и собрались вокруг него.
 К тому времени как Жан-Клод закончил петь, Катерин уже была влюблена в него по уши.


* * *

 Волей судьбы вышло так, что Жан-Клод, Квентин и Катерин летели в Лондон десять дней спустя одним и тем же рейсом.
 Шестинедельные каникулы Катерин почти закончились. Она уже отправила Томми в Хамптон, а сама решила слетать в Лондон на премьеру новой пьесы Зева Картера. Она иногда работала с ним в Нью-Йорке, и они подружились. После этого в субботу она намеревалась лететь в Лос-Анджелес, чтобы быть готовой к съемкам в понедельник.
 Этот ее короткий визит в Лондон сулил быть приятным, за исключением одного обстоятельства. Катерин чувствовала себя неловко, если приходилось посещать разные светские мероприятия в одиночестве, а об эскорте на день премьеры она еще не успела договориться. Теперь, когда в зале ожидания в аэропорту в Ницце увидела Квентина и Жан-Клода, она ощутила дрожь волнения; она знала, что ей делать. Дождавшись, когда Жан-Клод отправится за кофе, она подошла к Квентину.
 – Ну, как Париж? – поинтересовалась она.
 – Жарко. Чересчур жарко. Мы закончили здесь свои дела, съездили на день в Монако и теперь летим в Лондон.
 – Твой приятель путешествует в смокинге? – спросила она.
 – Разумеется, он же француз. А в чем дело?
 – Как ты считаешь, не сможет он пойти со мной на премьеру «Завтра приходит сегодня» в четверг?
  – Уверен, что он сделает это с удовольствием! – Коротышка весь сиял. – Он мне признался, что нашел тебя крайне  simpatico. Я тоже так считаю, конечно.
 Она снова покраснела. Что такого в этом Жан-Клоде, что он заставляет ее вести себя как школьница?
 – Тогда прекрасно. Мне он тоже понравился. Но, Квентин, пожалуйста, попроси его за меня. Я как-то не привыкла приглашать мужчин на свидания.
 Это было правдой. У Катерин в Лос-Анджелесе была пара-тройка сопровождающих, в основном из голубых. С ними она знала, что не даст повода газетным сплетням и что ей не придется отбиваться от шаловливых ручонок в машине. Но она никогда не набивалась к мужчинам, которые ей нравились. Честно говоря, просто нужды не было.
 – Я приглашу его сам от твоего имени, – легко согласился Квентин.
 Катерин улыбнулась, жребий был брошен.
 Спектакль оказался замечательным. Вполне современный, потрясающе откровенный, острый, сленговые диалоги оригинальные и свежие. Катерин была в восторге, как и, к ее большому облегчению, Жан-Клод.
 Она надела в этот вечер обтягивающее платье из шелкового серого джерси на бретельках, украшенных драгоценностями. Черные волосы забрала в простой пучок. Она выглядела классически элегантно. Бетти, прилетевшая вместе со Стэном на премьеру на собственном реактивном самолете, напоминала оживший факел в красном мини-платье из тафты с кружевом, подчеркивающем ее тонюсенькую талию. Кроме того, она надела красные чулки и  все свои рубины.
 – Никогда такого языка не слышала в своей жизни! – пробормотала она, когда они с Катерин направились за сцену после спектакля.
 – Вот что получается, если нет цензуры, – заметила Катерин. – Но мне понравилось, а тебе?
 – Я бы с куда большим удовольствием посмотрела мюзикл Эндрю Ллойда Уэббера. «Кошки» – пожалуйста, «Фантомы оперы» – еще лучше, вот их я называю шоу. А это грязь и все!
 Вечеринку после премьеры устроили в «Савойе», и репортеры просто с ума посходили, увидев Катерин, вошедшую под руку с Жан-Клодом. Вход в зал находился сзади гостиницы. Он выходил на Темзу, и к нему вела узкая дорожка, забитая репортерами и фотографами.
 – Это твой новый приятель, Китти? – закричал один, сунув ей микрофон прямо под нос и мешая пройти. – Как его зовут?
 – Мы всего лишь друзья. – Катерин чувствовала уверенное прикосновение Жан-Клода к своему локтю и улыбнулась сквозь сжатые зубы, стараясь протиснуться мимо нахального журналиста.
 – Эй, приятель! Ты с Джорджией. Что происходит? Вы вдвоем здорово смотритесь, что между вами?
 Жан-Клод покачал головой, крепче сжал руку Катерин и промолчал. Им удалось войти в зал без особого урона.
 – Прекрасно! – восхитилась Катерин. – Вы здорово обошлись с этими подонками.
 – Ненавижу проклятую прессу, – сказал он с удивившей ее яростью. – Все мерзавцы, до последнего.
 Как раз в этот момент один из репортеров, Фрэнк Тамлин, которому удалось пробраться внутрь, достаточно громко прошипел непристойность. Жан-Клод круто повернулся, схватил репортера за чересчур, яркий галстук и притянул его к себе.
 – Я все слышал, – сказал он спокойно, но глаза сверкали. – И, если я услышу еще что-то подобное насчет этой дамы, ты об этом пожалеешь. Глубоко. – Он так внезапно выпустил галстук, что газетчик едва не потерял равновесие. – Пойдемте к гостям? – предложил с улыбкой Жан-Клод, как будто ничего не случилось.
 – Пойдемте, – улыбнулась в ответ Катерин. Она должна была признаться самой себе, что видеть, как мужчина дерется из-за нее, даже если серьезной драки не произошло, было очень приятно. Джонни никогда не стал бы из-за нее драться.
 Несмотря на то, что внешне Жан-Клод выглядел совершенно спокойным, Катерин чувствовала, что он весь кипит от гнева. Наверное, когда он был знаменитым, журналисты его здорово доставали, подумала Катерин. Интересно, что они ему сделали?
 Они танцевали, флиртовали и смеялись за довольно посредственным ужином, хотя Катерин находилась в таком возбуждении, что с трудом могла есть. Позже, когда они с Бетти направлялись в дамскую комнату, то проходили мимо стола, за которым сидели представители прессы. Катерин пришлось пройти за спиной Фрэнка Тамлина, и она услышала совершенно четко:
 – Катерин Беннет – стареющая девка, у которой таланта меньше, чем у моей тетушки Фанни.
 Катерин вспыхнула.
 – Поганый крысеныш, – прошипела она Бетти. – Как он смеет говорить такое?
 – Ублюдок! – согласилась Бетти.
 – Кто ублюдок? – спросил Жан-Клод.
 – Да вы не знаете, – быстро вмешалась Катерин, стараясь избежать скандала.
 – Да, но у нас дома ни один джентльмен не посмеет говорить подобное о даме, и я считаю, что этому писаке стоит дать по мозгам.
 – Ох, остынь, Бетти, пожалуйста. Жан-Клод, все в порядке, не о чем беспокоиться.
 Но Бетти нельзя было остановить, и она передала Жан-Клоду все, что расслышала. На лице француза появилось странное выражение, что-то мелькнуло в его глазах. Потом он улыбнулся Бетти и, склонившись к Китти, спросил:
 – Не желаете ли еще вина,  cherie? 
 – Я бы лучше с вами потанцевала, – прошептала она. Он мгновенно поднялся на ноги. Они станцевали несколько танцев, не садясь за стол, а половина театрального Лондона обнималась и целовалась вокруг них. Затем Жан-Клод проводил Катерин к столику.
 – Извините меня,  cherie,  – сказал он и медленно направился к столику, из-за которого на ними наблюдал ухмыляющийся Фрэнк Тамлин. Одним резким движением Жан-Клод выдернул из-под репортера стул, потом наклонился над ним.
 – Я велел тебе не задевать мисс Беннет снова, – прошипел он, все еще улыбаясь. – Ты сделал это во второй раз за вечер. Позаботься о том, чтобы это было в последний, друг мой.
 – Ну и мужик, – восхитилась Бетти. – Настоящий мужчина. Такие уже почти все вымерли, Китти.
 – Не все, – ответила Китти, глядя, как спокойно Жан-Клод возвращается к их столику.
 Он сел и прошептал:
 – Простите меня,  cherie. Кто-то должен был проучить эту свинью. Надеюсь, я не сделал ничего предосудительного.
 – Абсолютно ничего. – Катерин чувствовала себя подростком. – Вы все сделали как надо, Жан-Клод.


* * *

 Вечеринка окончилась, но Бетти настояла, чтобы они заехали в «Аннабель» пропустить по последней. Этот клуб для избранных обслуживал лишь самых богатых, самых знаменитых и самых аристократичных людей в мире, так что число членов в нем было строго ограничено. Когда они вошли, Крис де Бург пел «Женщину в красном». Свет притушен, обстановка спокойная и романтичная. Катерин снова утонула в объятиях Жан-Клода в танце. Он танцевал умело, двигался чувственно и красиво в такт музыке по небольшой площадке. Китти он представлялся мужчиной, знающим, что он хочет, куда идет и какую цель преследует. Но Китти казалось, что если он не получал желаемого, то способен с этим смириться. Она находила сочетание яркой индивидуальности и безукоризненной воспитанности совершенно неотразимым.
 Когда он с ней говорил, ей казалось, что для него в данный момент других людей не существует. Он также обладал приятным чувством юмора, мог подшутить и над собой. Она старалась представить, как это будет, если заняться с ним любовью; предвкушение кружило ей голову. Ей хотелось лечь с ним в постель. Она после мужа не спала ни с кем, и, захоти Жан-Клод, она знала, что согласится.
 После нескольких бутылок шампанского, уже в четыре утра, они ушли из клуба и завезли Катерин в «Ритц». Бетти и Стэн остались в машине, а Жан-Клод проводил ее до подъезда. Взял ее руку и поцеловал в ладонь.
  – Au revoir , [18] Катерин, – ласково сказал он. – Это был замечательный вечер. Не могу сказать, как я вам благодарен,  cherie. 
 Он взглянул ей в глаза, и Катерин запаниковала. Он не может уйти. Не сейчас. Она хотела, чтобы он остался, она хотела увидеть его снова. Она  должна была увидеть его снова, но она понимала не хуже него, что, проведи он с ней ночь в «Ритце», назавтра эта дешевая сплетня появится во всех газетах.
 Он говорил, что по нескольку раз в году бывает в Лос-Анджелесе, но когда? Когда он приедет снова?
 – Вы вскоре будете в Лос-Анджелесе? – В горле пересохло, голос прозвучал хрипло. Она понимала, что навязывается.
 – Возможно, я буду в Штатах в следующем месяце. Кое-кто в Лос-Анджелесе заинтересовался моей гостиничной компанией. Нужно будет поразведать.
 – Ну, если приедете, обещайте, что позвоните мне. – Катерин сунула ему в карман клочок бумаги. На нем она написала свой номер телефона. – Я в самом деле хотела бы с вами снова встретиться.
  – Moi aussi , [19] – прошептал он, наклоняясь к ее уху. – Если бы я верил в существование души, то я бы сказал, что наши души, Китти, знали друг друга давным-давно.
 Затем, поцеловав ей руку, он медленно вернулся к машине.




 ГЛАВА СЕДЬМАЯ


 Отрывок из «Нэшнл инкуайрер», 20 августа 1988 года.

  Уж эти зазнавшиеся звезды! Задравшая нос Катерин Беннет делает вид, что не была совсем недавно неудавшейся бродвейской актрисой. Если кто-нибудь на съемочной площадке «Семьи Скеффингтонов» заговаривает с ней о ее сценической карьере, Джорджия-Гадюка разворачивается и удаляется. Все актеры и остальные работники группы возмущены ее наглым поведением, которое полностью соответствует изображаемому ею персонажу. Поберегись, Китти, карабкаясь наверх, не порть отношений с людьми, поскольку тебе придется снова столкнуться с ними на пути вниз, когда ты провалишься, как уже один раз произошло в пьесе, шедшей вне Бродвея! 

 Отрывок из «Глоб», 20 сентября 1988 года.

  Три ха-ха! Ужинавшие в роскошном ресторане «Спаго» были изумлены, когда супердива Джорджия-Гадюка Скеффингтон, также известная как нью-йоркская драматическая актриса Катерин Беннет, поскользнувшись на капустном листе, шлепнулась на задницу! Этот веселый инцидент произошел в тот вечер, когда Катерин развлекала модный ресторан, появившись там со своим очередным дружком, на этот раз парикмахером Карлосом ди Соуза, который на 18 лет ее моложе. 
  – Так ей и надо, – заявила ее бывшая поклонница, шестнадцатилетняя Белинда Нэш. – Она слишком много последнее время о себе воображает. Даже автографов больше не дает. Это мы, поклонники, сделали ее звездой, но мы же можем и покончить с ней. 
  – Слушайте, слушайте Белинду, – говорим мы. – Поостерегись, Джорджия. Если твои поклонники тебя бросят, телевизионная аудитория последует за ними. 

  Отрывок из «Нью-Йорк дейли пост», 29 сентября 1988 года. 
  ПОГИБНЕТ ЛИ ДЖОРДЖИЯ-ГАДЮКА РАЗ И НАВСЕГДА? 

  Звезда сериала о Скеффингтонах Катерин Беннет, возможно, увеличит статистику убийств, поскольку ее персонаж Джорджия Скеффингтон будет убита наемным убийцей. Как нам сообщили, продюсер Гейб Хеллер нервничает по поводу бесконечных скандалов и дурного поведения Китти на съемочной площадке и подумывает, не заменить ли ему Беннет новой звездой, предположительно Донной Миллс. 
  Из источников, близких к съемочной группе, мы узнали, что Беннет и другая звезда шоу – Элеонор Норман – ненавидят друг друга. Элеонор Норман только что сыграла замечательную роль в мини-сериале ценой в десять миллионов долларов – «Любовники Эммы Гамильтон» – и пользуется все большей популярностью. Человек, работающий в съемочной группе, сказал: «Мистер Хеллер не любит, когда его звезды ведут себя как испорченные дети. Он считает, что предоставил им замечательную возможность и что они за это должны быть ему преданы». (Еще четыре года назад о Беннет на Бродвее никто и не слышал.) Кроме того, убийство Джорджии Скеффингтон станет самым зрелищным эпизодом в истории телевидения. Уже год, как рейтинг сериала падает, а сейчас и вовсе низок. Смерть Джорджии поможет ему подскочить вверх. 



* * *

 – Милая, ты должна перестать вести себя так высокомерно. Ты что же, решила, что ты – Лиз Тейлор?
 Катерин сжала зубы.
 – Нет, мама, я не решила, что я кто-то, кроме себя, и меня тошнит от того, что ты веришь всему этому  деръму! 
 – На той неделе ты не пришла на свидание к Клинту Иствуду. На этой неделе ты кусаешь руку, которая тебя кормит. Ты должна это прекратить, или они с твоей героиней разделаются, все газеты так говорят.
 Катерин закатила глаза к потолку. Почему ее мать, во всех других отношениях трезвомыслящая англичанка, верит всему этому вранью в газетенках?
 – Ладно, мама, мне пора идти, позвоню позже.
 Она повесила трубку, прежде чем мать начала следующую тираду, и повернулась к Бренде.
 – Я сыта по горло. Все это  совершеннейшее вранье, от первого до последнего слова.
 – Я знаю, радость моя, знаю. Сплошное безобразие.
 – Мы уже месяц как возобновили съемки, а с прессой еще хуже, чем раньше. Но почему? – спросила Катерин. – Почему именно ко мне они вяжутся? Почему не к Элеонор или Сюзанне? Поверить невозможно. Кто поставляет им такой мусор?
 – Не знаю, – призналась Бренда.
 – Постоянный поток лжи. – Катерин пролистала пачку последних газетных вырезок, лежащих на столе. – Тут  все вранье. Ты только посмотри! Я завидую Элеонор! Надо же такое придумать!! Она не умеет играть, она вреднее хорька, у нее лезут волосы – чему тут завидовать?
 – Ты никогда никому не завидовала, тем более этой кошелке с силиконом.
 – Верно, я ее не люблю, у нее ума, как у горошины, – продолжала Катерин. – Но ведь и она меня не любит, так что здесь мы квиты. И эта идиотская история насчет того, что я поскользнулась на капустном листе! Это на прошлой неделе случилось с Сюзанной.
 – Ну, ты же знаешь, какие они, эти газеты. Сегодня все читают, завтра все забыли.
 – Они врут все больше и больше. О Господи! Как ты думаешь, люди действительно поверят этой последней истории?
 – Плевать! Не обращай внимания. И заканчивай с волосами. Магический час не за горами.
 – Ив самом деле, есть что-то магическое в том, как это дерьмо попадает в газеты каждую неделю. – Катерин расческой дергала волосы. – Как будто кто-то намеренно взялся меня дискредитировать.
 – Кто станет этим заниматься? Это же надо, сколько ненависти. В мое время такого не было.
 Но был кто-то, кто действительно хотел ее уничтожить. Элеонор стремилась вытеснить Катерин из постановки и, как ей казалось, нашла беспроигрышный способ сделать это. В обмен на несколько сочных сплетен о Катерин время от времени «Нэшнл тэттлер» печатала хвалебные статьи об Элеонор. Одна беда – рейтинг сериала по сравнению с прошлым сезоном упал, так что теперь продюсеры, а вместе с ними и Элеонор, вынуждены были подумывать об окончательном закрытии сериала. Следовало принести жертву, и естественным кандидатом на эту роль была Катерин, хотя все знали, что зрители ее обожают и яростно протестуют против убийства Джорджии Скеффингтон. Так что они все оказались перед дилеммой. Катерин спросила Стивена, что, по его мнению, может произойти.
 – Откуда мне знать, что будет в следующих сценариях, Китти. Но тебе не стоит беспокоиться. Ты же изюминка в нашем общем пироге. Без тебя сериалу не обойтись.
 – Господи, мне бы твою уверенность. Ничего не могу с собой поделать, чувствую что-то зловещее в воздухе.
 – Ты хочешь сказать, нам придется сделать нечто вроде перестрелки в «Далласе»?
 – И посмотри, как это сказалось на их рейтинге, – заметила Катерин. – Он поднялся к самому верху и оставался там три сезона.
 – Верно. Но, Китти, не суетись. Обещаю предупредить тебя заранее, если они решат от тебя избавиться…
 – Да уж, спасибо…. – Катерин поколебалась. Ей хотелось спросить, правда ли то, что говорят на студии: что его брак с Мэнди распадается. Она должна знать, нечего ходить вокруг да около.
 – Кстати, поговаривают, что вы с Мэнди расходитесь. Мне так жаль… – Она смущенно замолчала, но, к ее облегчению, он улыбнулся.
 – Боюсь, что так. Я не иду в сравнение с этим ее тренером, который как две капли воды похож на Шварценеггера. Она – славная девочка, мы с ней хорошо жили. Я слышал, что в твоей жизни появился новый мужчина.
 Китти пожала плечами.
 – Если бы, Стив. Я кое-кого встретила во Франции, но он с той поры не потрудился снять телефонную трубку. Наверное, забыл про меня.
 – Тогда он дурак, – сказал Стивен, стараясь подавить приступ ревности. – Кстати, а как Джонни после операции?
 – Пока все идет очень хорошо, и Томми почти успокоился, слава Богу.
 Жан-Клод Вальмер с негодованием прочитал статью в светской хронике в самолете, летящем из Парижа в Нью-Йорк. Хотя они встречались с Катерин всего дважды, он испытывал к ней необыкновенную симпатию и не верил газетным сплетням. Он слишком хорошо знал на собственной шкуре, как пресса обожает стирать в порошок идолов. Он сохранил в бумажнике клочок бумаги с ее телефоном, так что сразу же после прибытия в «Карлайл» набрал номер ее уборной.
 Недружелюбный голос ответил:
 – Слушаю.
 – Могу я поговорить с мисс Беннет?
 – Посмотрю, смогу ли я ее найти. А кто это?
 – Жан-Клод Вальмер. Напомните ей, что мы встречались во Франции.
 – Жан-Клод! Как приятно вас слышать. Как у вас дела? – В мгновение голос из уксуса превратился в мед.
 – Так это вы, Китти? А я подумал – какая-нибудь старая ведьма.
 – Это специально, чтобы держать подальше моих наиболее ярых обожателей. – Она рассмеялась. – Вы  и представить себе не можете, как много людей узнают этот номер, хотя его нет в справочниках. Где вы?
 – У меня дела в Нью-Йорке, потом в Неваде. Но после этого я смогу приехать в Лос-Анджелес. Как долго, вы там пробудете?
 – О, да я всегда тут. Я никуда не езжу, разве что в отпуск, а это уже, мне кажется, было так давно.
 – Трудно, наверное, – сочувственно заметил он.
 – Порой. – Неожиданно ей захотелось откровенно поговорить с Жан-Клодом. Ему удалось задеть в ней какой-то нерв, она ощущала покой и уверенность, только слушая его голос.
 – Я видел этот кусок дерьма о вас. Поверить невозможно. – Голос доносился через три тысячи миль, разделяющие их, перекрывая потрескивание на линии.
 – Вот вам шоу-бизнес! – Она натянуто рассмеялась. – Последнее время пресса взялась за меня всерьез.
 – Вы этого не заслуживаете, – мягко сказал он. – Вы слишком хороши, чтобы обливать вас этими помоями.
 Чувства, о которых она последние несколько недель старалась забыть, с новой силой охватили ее. Она таяла от одного звука его голоса. Хотела видеть его; ей необходимо было видеть его.
 – Где вы останавливаетесь в Лос-Анджелесе?
 – В гостинице «Беверли-Хиллз». Обычно там. Или у Квентина.
 – Вы можете остановиться у меня. – Слова выскочили прежде, чем она успела остановить себя. Она поразилась собственной смелости. Что это на нее нашло? Похоть? Ослепление? Потребность? Она почувствовала, как запылали щеки. Последовала длинная пауза.
 – Не думаю, чтобы это было удобно, так ведь? – возразил он. – Ведь мы с вами почти не знаем друг друга.
 – Вы совершенно правы. – Господи, чего это она все краснеет?
 – Но мне хотелось бы снова встретиться с вами, Китти, очень хотелось бы. Мне кажется, мы еще очень многое не успели сказать друг другу.
 – Я тоже так думаю.
 – Я вам позвоню, когда приеду, и мы договоримся.
 – Когда это примерно может быть? – Она прикусила язык. Снова она чересчур уж навязывается.
 – Надеюсь, через неделю. Мы сможем где-нибудь потанцевать?
 – Если нет, я буду несколько дней дуться, – улыбнулась Катерин.
 Когда она вернулась домой с работы на следующий день, Бренда протянула ей еще одну золотую пластинку.
 – Что там сказано? – потребовала ответа Бренда. – Давай, говори, не люблю секретов.
 – Это «Ты никогда не узнаешь», – ответила Катерин. – Да ведь это одна из любимых песен Веры. А в записке сказано: «Но я надеюсь, что ты скоро узнаешь».
 В их первое свидание в Лос-Анджелесе Катерин повела Жан-Клода на вечеринку в «Ма Мезон». Этот весьма популярный ресторан больше чем остальные напоминал французское бистро, а в этот душный вечер там на открытой веранде соберутся знаменитости, те, кто ими еще будет, и те, кто уже не будет ими никогда.
 Катерин долго мучилась, решая, что надеть. Она точно знала, как ей хочется выглядеть, но она забраковала шесть туалетов и все еще не была уверена, что сделала правильный выбор. В Сен-Тропезе Жан-Клод восхищался ее плечами, поэтому она решила в этот вечер представить их ему на обозрение. Она надела короткое белое кружевное платье с достаточно глубоким вырезом, чтобы продемонстрировать загар и слегка намекнуть на ложбинку между грудями, волосы расчесывала так долго, что они засияли, отказалась от телевизионного грима, слегка воспользовалась тенями, румянами и помадой. Потом долго стояла перед высоким зеркалом, поочередно примеряя разные серьги.
 – Все к черту, – заявила она вдруг, отбросив все сережки в сторону, и приколола к волосам за левым ухом свежую гардению.
 Катерин не слишком разбиралась в языке цветов. Означает ли цветок за левым ухом доступность? Какая разница? Она уже знала, чем она хотела, чтобы этот вечер закончился, так что с того? Прошло уже много времени с той поры, как она делила свою постель с мужчиной, и, хотя ей на следующий день надо было ни свет ни заря на съемки, она так хотела видеть Жан-Клода, так хотела близости, что отбросила в сторону свою профессиональную дисциплину.
 Он приехал за ней в семь часов, и, когда она увидела его в белой гостиной разглядывающим три золотые пластинки, подумала, что он выглядит еще лучше, чем ей запомнилось. Загар стал золотистее, светлые волосы непослушнее, прозрачные глаза зеленее моря.
 – Вижу, они вас позабавили, – сказал он.
 – Они очаровательны. Жаль, что я не знаю, кто их прислал.
 – Теперь знаете.
 Катерин внимательно посмотрела на него.
 – Ну разумеется, это был я. Я хотел с вами познакомиться.
 Он пригласил ее поужинать в «Л'Оранжри», но легко согласился изменить свои планы, когда она предложила вместо этого пойти на вечеринку.
 Китти понимала, что хочет испытать его. На этой вечеринке должны присутствовать добрая половина ее друзей и большинство людей, имеющих вес в индустрии развлечений, которые очень быстро распространят слухи о последнем мужчине Катерин. Вечеринка устраивалась Беверли и Хэлом Хаун в честь дня рождения Гейба Хеллера в верхних кабинетах «Ма Мезон». Когда они входили, Катерин заметила, что на них смотрят все. Она прекрасно сознавала, что они составляют красивую пару и что очарование и сексапильность Жан-Клода немедленно привлекут к нему большинство дам.
 – Милостивый Боже, где ты раскопала этот великолепный экземпляр? – восхитилась Донна Миллс, когда они столкнулись в дамской комнате.
 – Импортировала, – улыбнулась Катерин.
 – Давай признаемся честно, дорогуша, мужики такого сорта здесь под ногами не валяются. Ты уверена, что он не актер?
 – Совершенно определенно. – Катерин постаралась объективно оценить свое лицо. Румяна ей явно не требуются. Раскрасневшаяся, с блестящими глазами, и замирающая от предвкушения. – Он точно не в шоу-бизнесе, дорогая Донна. Слава Богу, он занимается другими делами.
 – Ну, выглядишь ты как кошка, проглотившая канарейку. – Донна усмехнулась, взбивая свои светлые волосы.
 – Еще нет, но вся ночь впереди.
 Вернувшись в зал, она обнаружила, что Жан-Клод очаровывает Шарон Ласкер, молодую жену престарелого голливудского воротилы. Шарон имела репутацию покорительницы мужских сердец и в данный момент была окружена ореолом сексуальной доступности. Приблизив свое сильно напудренное лицо почти вплотную к лицу Жан-Клода, она не отрывала от него бирюзовых глаз с контактными линзами. Она облизала свои сверкающие помадой губы, как будто хотела его съесть, и одним ловким заученным движением сунула ему в карман свою визитную карточку. Жан-Клод ничем не показал, что заметил ее маневр. Вместо этого он слегка отступил назад к Кэролин Люпино, жене президента «Парадигм пикчерс», и умело вовлек ее в общий разговор. Потом он сияющей улыбкой встретил Катерин и предложил ей сигарету из элегантного золотого портсигара. На внутренней стороне крышки имелась гравировка. Катерин попыталась незаметно прочитать.
 «Схожу от тебя с ума» – вот что там было написано. Она почувствовала резкий укол ревности, но понимала, что не должна ничего показывать.
 – Я бы была  в восторге, если бы вы оба смогли прийти в субботу на вечеринку в честь дня рождения Луи. Ему  шестьдесят!  – Кэролин Люпино обращалась к Жан-Клоду. – Только никому не рассказывайте. Он так это переживает!
 Катерин уже открыла рот, но Жан-Клод спокойно ответил.
 – Очень мило с вашей стороны, Кэролин, но у нас с Катерин другие планы. Мы на уик-энд собираемся в Палм-Спрингс.
 Брови Катерин поднялись. Что это, способ изящно отказаться от вечеринки, или он начинает проявлять собственнические наклонности? В любом случае она ничего не имела против – слишком хорошо ей было в его обществе. Палм-Спрингс? Отчего бы и нет? Ей хотелось быть с ним. Чем дольше, тем лучше.
 – Жаль, тогда в другой раз. – Затем добавила шепотом, достаточно громким, чтобы его разобрал Жан-Клод: – Он  потрясающий, Китти. И такой  милый. Мне всегда нравились французы, особенно после нашего ужина с Ивом Монтаном.
 Остальная часть вечеринки прошла в вихре сплетен, смеха и – для Китти – счастливого предвкушения того, что обязательно должно произойти. Даже вид Элеонор Норман, явно флиртующей с Жан-Клодом, не испортил ей настроения, и у нее хватило ума не обращать на это внимания и не допытываться о подробностях его дружбы с Элеонор. Как-нибудь в другой раз.
 А Катерин знала, что будут другие разы, когда он обнял ее за талию, наклонился к ней и сказал:
 – Вы сегодня самая красивая здесь женщина, Китти, причем намного красивее всех.
 Когда Жан-Клод вез ее домой, они со смехом обсуждали вечеринку. Катерин ядовито копировала миссис Люпино и ехидно подражала фальшивому акценту английских высших классов Элеонор. Они перестали хохотать только у ворот дома Катерин.
 Ее сердце стучало так громко, что она боялась, Жан-Клод услышит. Чугунные ворота распахнулись, и тут она заметила, что в комнате Томми все еще горит свет. Это, несомненно, помешает Жан-Клоду пойти дальше, чем выпить рюмку на посошок. То, что Томми в такой час не спал, грозило новыми проблемами. Последнее время он вел себя прекрасно, просто идеальный сын. Возможно, она приняла желаемое за действительное?
 Пока Катерин возилась с ключами, Жан-Клод стоял у входной двери. Взял ее за руку и тихонько сжал.
 – Значит, мы встретимся в пятницу. Вам нравится Палм-Спрингс, Китти?
 – Я обожаю Палм-Спрингс, – прошептала она.
 – Вот и хорошо.
 Он нежно поцеловал ее в губы и снова прошептал:
 – Вы самая прекрасная. – Сел во взятую напрокат машину и уехал.
 Катерин слегка разочарованно смотрела ему вслед. Но зачем горевать, пятница – это послезавтра. Она может подождать, а пока ей следует заняться сыном.
 Китти почувствовала беду, только подойдя к двери Томми. Рэп-музыка внутри звучала оглушающе. Она громко постучала, но он явно не услышал стука. Толкнув дверь, она вошла и увидела его, лежащего одетым на постели. Глаза закрыты, на щеках следы слез. Рядом с кроватью на полу – бутылки из-под пива, десятки оберток от конфет, а на груде грязных носков – целая перевернутая пицца. Комната выглядела так, будто там побушевал дикий зверь.
 – Томми, что здесь происходит, черт побери?
 Он не ответил, даже не открыл глаз, а дикая музыка продолжала сотрясать комнату. Она прошла к телевизору и выключила звук. Это подействовало, Томми зашевелился.
 – Зачем выключила, мама? – Он открыл глаза, выражение их было злым.
 – Томми, уже далеко за полночь. Тебе завтра в школу. Почему ты еще не спишь – что случилось?
 Он посмотрел на нее с пьяной усмешкой и легонько икнул.
 – А ничего, мам. Абсолютно ничего. Я в порядке. – Он говорил невнятно. Прищурившись, Катерин подошла к кровати. Он попробовал отвернуться, но она взяла его лицо в ладони и повернула к себе. Зрачки сузились до размеров булавочной головки, а на лице было какое-то странное, вялое выражение.
 – Томми, – сказала она, стараясь скрыть панику. – Где ты был? Что ты делал?
 – Я был с отцом. – Он упрямо отодвинулся от нее.
 – В самом деле? И как он?
 – Нормально, наверное. Но он живет в жутком свинарнике, мама. – Сын уставился на нее обвиняющим взглядом. – Как можно жить на те крохи, что ты ему даешь?
 – Крохи? Да ты понимаешь, о чем говоришь, Томми? Мы с ним разведены. Мы все решили в суде. По справедливости.
 – Ага, для тебя, но не для него. – Томми выпил глоток пива и взглянул на мать с вызовом. – Уж эти женщины… нельзя с ними жить… и убить всех нельзя. – Он хихикнул.
 – Ты накурился, верно, Томми?
 Его лицо приобрело обиженное выражение. Она встряхнула его за плечи.
 – Отстань, мам, – заныл он.
 – Не выйдет. Пока не скажешь правду. Тебе отец дал наркотики? – Его испуганные, настороженные глаза подтвердили, что она попала в точку.
 – Ну и дал, и что? Подумаешь, один косячок.
 – Один косячок? И все? Твой отец выздоравливает от тяжелой болезни и не только сам принимает наркотики, но и дает их  тебе, и ты говоришь «и что»? Что с тобой происходит, черт побери, Томми?
 – Ты слишком старомодная, мама. Шагай в ногу со временем! Курить травку ничуть не хуже, чем пыхтеть этими твоими любимыми «Мальборо». – Он снова включил телевизор на полную мощность. – Спустись на землю, мам. Все ребята теперь курят – все, и, что бы ты тут ни говорила, это не остановит ни меня, ни кого другого.
 Она понимала, что бесполезно спорить с пьяным и одуренным наркотиком человеком, даже если это твой сын.
 – Ладно, Томми. Похоже, мне не помешать тебе делать то, что делают другие ребята, – пробормотала она. – Но одно я тебе скажу. Мне никогда не приходилось встречать человека, который колется, нюхает или курит травку, или как ты там это называешь, и у которого мозги бы работали нормально. Наркотики разрушают твой мозг, Томми, высушивают его.
 Ее слова его нисколько не обеспокоили. Он откусил кусок пиццы, запил его пивом и пробормотал:
 – Спокойной ночи, мам, увидимся утром. – Но глаза его не отрывались от экрана.
 Она тяжело поднялась к себе в спальню, но тут ее мысли вернулись снова к Жан-Клоду и Палм-Спрингс.
 Она займется Томми после уик-энда. На эти два дня она выкинет все свои проблемы из головы.
 – И ничто меня не остановит, – тихо пообещала она самой себе, расчесывая волосы. – Теперь меня ничто не остановит.
 Белое бунгало Квентина в Палм-Спрингс располагалось немного в стороне от Боб-Хоуп-Драйв. Оттуда открывался прекрасный вид на поле для гольфа, покрытое густой зеленой травой, и дух захватывающую панораму гор Джасинто с алыми вершинами. Жан-Клод и Китти приехали после обеда в жуткую жару, и он предложил немедленно поплавать.
 – Здесь нет прислуги, – сказал он ей. – Домик крошечный, но Квентин любит, чтобы ему никто не мешал, да и я тоже.
 «И я тоже», – подумала Катерин, раздеваясь в забавной спальне в стиле пятидесятых годов. На стене висели очаровательные индейские офорты, а деревянные полы были прикрыты выцветшими коврами атцеков.
 Из двух спален бунгало Жан-Клод отдал Катерин большую. Он занес в спальню свой саквояж, потом отнес на кухню несколько пакетов с продуктами, до того стоявших у черного хода.
 Катерин натянула гладкий черный купальник и скорчила гримасу, взглянув на себя в полный рост в зеркало.
 – Слишком жирна, – пробормотала она. – Садись-ка на диету, детка, иначе Гейб снова вызовет тебя на ковер.
 Она швырнула на постель последний сценарий. Он был в желтом переплете, на котором было напечатано:  «Семья Скеффингтонов № 106. Кто виноват?» 
 Ей обязательно нужно прочесть сценарий за уик-энд, но голова была занята Жан-Клодом. Она понимала, что сосредоточиться не сможет. Катерин почувствовала, как встают дыбом волоски на ее руках в предвкушении, и, несмотря на жару, по телу пробежала дрожь.
 Она слышала, как он напевает в кухне, раскладывая продукты по полкам.
 «Он здорово аккуратный, – подумала Катерин. – Ему бы женой быть. То, чего мне не хватает».
 Катерин никогда не любила домашнюю работу, и к тому же теперь даже визит в ближайший мини-маркет заканчивался небольшим столпотворением, так что она редко заходила на кухню, а уж готовила и того реже.
 Бассейн зазывно поблескивал под испепеляющим полуденным солнцем, его мелкий конец частично находился в тени больших пальм. Дворик был ухожен, кактусы росли стройными рядами, мебель на веранде старая, но чистая, а матрацы на двух шезлонгах покрыты сверкающей белизны полотенцами.
 Их двери кухни вышел Жан-Клод в голубых плавках, в руке он нес поднос с напитками. Плавки удачно подчеркивали его великолепную фигуру.
  – Voila.  – Он поставил поднос на столик и подал ей пластиковый стакан, украшенный черешней.
 – Любимый напиток мадам. Шампанское и персиковый сок.
 Он что, ничего не забывает? Она мельком упомянула у Бетти, что любит коктейль «Беллини», и вот он, пожалуйста, смешанный из марочного шампанского «Крюг» и только что выжатого сока. И как он умудрился сделать все за десять минут?
 – Тут местная женщина приходит и делает все, что потребуется. – Он усмехнулся. – Очень послушная.
 – А вам такие женщины нравятся?
 – Нет, мне нравятся женщины задорные, очень умные и очень красивые. Вроде вас. – Он стоял очень близко, возвышаясь над ней, поскольку она сняла туфли. Склонив голову, он зарылся лицом в ее волосы. – Вы пахнете радугой, – прошептал он. – Радугой и ирисом.
 – То, что я больше всего люблю, – сказала она, пробуя коктейль и думая, что ведь радуга не пахнет – во всяком случае, насколько ей было известно. – Самый вкусный коктейль, какой я когда-либо пила. Вы все так хорошо делаете?
 – Почти все. – Он поднял стакан. – Вам это еще предстоит выяснить.
 Она оглядела маленький теннисный корт.
 – Полагаю, вы и по теннису спец?
 – Испытайте меня, – улыбнулся он. – Я обожаю соревноваться.
 – Я тоже.
 Катерин ощущала удивительную легкость в голове под действием коктейлей и Жан-Клода; она было отошла за сигаретой, но он предложил ей свой портсигар, и она снова заметила надпись: «Схожу от тебя с ума».
 – Хотите знать, кто мне его подарил? – спросил он. Она улыбнулась и отрицательно покачала головой.
 – Лучше не надо.
 У Катерин хватало ума никогда не спрашивать у мужчин об их прошлой любовной жизни. Она не хотела знать имена, даты и события. Ревность – бесполезное чувство; важно только то, что происходит сейчас. Она не смогла сдержаться и не поднять руку к его лицу, когда он давал ей прикурить. Она чувствовала его мужской, терпкий, сильный, но чистый запах. Его недавно выбритая щека оказалась гладкой, и его зеленые глаза не отрываясь смотрели на нее. Он мягко взял из ее рук стакан и поставил на столик. Затем еще более мягко притянул ее к себе.
 Все исчезло вдали – смех на соседних участках и звуки концерта Моцарта для кларнета, который Жан-Клод поставил на стереопроигрыватель. Катерин слышала лишь стук своего сердца. Их губы встретились. Она целовалась сотни раз перед камерой, но сейчас все было иначе. Первое нежное прикосновение к любимому. Мягкое, ласковое, податливое, но полное страсти и чувственности, которые Катерин полностью была готова отдать ему. Она родилась, чтобы принадлежать ему. Скоро она будет его.
 Он овладел ею на мягкой траве рядом с бассейном, там, где пальмовые листья защищали их от палящего солнца.
 Катерин часто думала, что с сексуальной точки зрения она женщина простая. В отличие от своих подруг она не любила эротическую акробатику и все виды садомазохизма. Она верила в старомодные вещи – верную, настоящую любовь. Пока Жан-Клод изучал ее тело своим, дразнил и возбуждал ее губами и языком, она ощутила взрыв такой чувственности, что не смогла сдержать дрожь. Еще она ощутила всепоглощающую любовь. Много лет она притворялась, что ей она не нужна, что она ее не хочет. Но теперь, в этот роскошный полдень в Палм-Спрингс, она поняла, что ошибалась. Вот так все и началось.
 Эти два длинных, ленивых дня они были поглощены друг другом.
 Для Катерин такая безумная страсть была внове. Она обнаружила, что природа щедро одарила его как мужчину и что он обожает заниматься любовью. Он не старался угодить Катерин, это получалось у него естественно, как дыхание. Снова и снова он уводил Катерин с собой в незабываемо-чувственные путешествия, уверяя ее, что он так же, как и психолог Уильям Рейх, верит, что высшая точка в страсти – оргазм.
 – Похоже, ты не устаешь проверять эту теорию на практике, – заметила Катерин, начавшая тоже в это верить.
 – Для меня заниматься с тобой любовью так замечательно потому, что я начинаю серьезно в тебя влюбляться.
 – Так скоро? – Ей не хотелось покидать его объятия.
 – Нам на роду написано быть вместе, – прошептал он. – Это судьба, Китти.
 Эти магические два дня Катерин испытывала такую гармонию с Жан-Клодом, какой у нее не было ни с одним другим мужчиной. Он воплощал все, что она мечтала иметь в любовнике. Нежный, романтичный, сексуальный, умный, ласковый, чувственный, страстный – воплощение всех мужских достоинств. Что касается его, то он признал, что, хотя у него и были романы, влюблялся он редко.
 Четыре года Катерин одна стояла у штурвала. Принимала решения, устраивала свою карьеру, руководила домом, занималась Томми и несла ответственность за все. Но, несмотря на такое свое положение, чувствовала себя уязвимой. В этом была виновата ее чрезмерная известность, она это понимала. Ей почему-то казалось, что Жан-Клод был послан, чтобы спасти ее. Она не сомневалась, что влюблялась в него.
 Во вторую ночь, когда они в объятиях друг друга в полудреме смотрели «Ребекку» из серии классических американских фильмов, Катерин услышала снаружи шум. Такое впечатление, что открыли кухонную дверь. Она еще раньше заметила, что бунгало Квентина совсем не защищено от вторжений, но, погруженная в свой новый любовный роман, она решила забыть об этом. Теперь она быстро нажала кнопку дистанционного управления, убавляя звук, и прислушалась. Она четко расслышала шаги в гостиной. Жан-Клод тоже услышал их. Он тихо скользнул с постели, подошел к двери и прислушался.
 – Позвонить в полицию? – одними губами спросила она, но он отрицательно покачал головой.
 Обернув полотенце вокруг талии, он открыл дверь спальни и крадучись прошел по короткому коридору, ведущему в гостиную. Накинув халат, Катерин на цыпочках подошла к двери, чтобы посмотреть, где Жан-Клод.
 В гостиной было темно, но лунный свет из открытого окна позволял четко видеть силуэты двух мужчин. Она затаила дыхание. Безумие какое-то. Почему он не вернулся в спальню, не запер дверь и не позвонил в полицию? Жан-Клод направил мощный свет карманного фонаря прямо в лица грабителей. Подростки, вряд ли старше Томми. Они замерли, как кролики в свете автомобильных фар. Голос Жан-Клода прозвучал в тишине как удар хлыста.
 – Убирайтесь отсюда немедленно к такой-то матери! Иначе я всажу вам по пуле в коленные чашечки.
 Жан-Клод держал в руке «люгер». Большой, черный, страшный пистолет. Откуда он взялся, мельком подумала Катерин.
 – Встаньте. Положите руки на голову. Считаю до трех, за это время вы должны отсюда убраться. – Жестким голосом Жан-Клод напоминал сержанта на плацу.
 Мальчишки повернулись. Один держал в руке нож, который тут же уронил. Он со звоном покатился по каменным плиткам. Другой неожиданно увидел в дверях Катерин.
 – Мать твою, да это же Гадюка, – выдохнул он.
 – Черт! – сказал другой парень. – Ведьма. Давай скорее сматываться.
 С воплем ужаса воришки ломанулись через открытое окно, оставив добычу лежать на полу.
 – О Господи. – Катерин без сил упала на диван. – Тебя могли убить.
 – Не мели ерунды, – резко произнес он и, нахмурясь, оглядел разбитое окно. – Не много найдется желающих, в том числе и грабителей, пошутить вот с этим. – Он положил пистолет на стол.
 – Господи, я ненавижу эти штуки, – заметила Катерин, глядя на пистолет.
 – Они – неизбежное зло,  cherie.  – Он закрыл окно, проверил задвижку и поднял с пола пакет для мусора, наполненный камерами и всякими мелочами, которые мальчишки успели нахватать. – Не волнуйся,  cherie, они обыкновенные наркоманы. – Он обнял ее, чтобы успокоить. – Просто накурившиеся дети, которым срочно потребовались деньги.
 – Но они могли быть опасны.
 – Да нет, если знать, как с ними обращаться. Большинство людей повинуется команде. Слушаются более сильного, особенно если он держит в руке это. – Жан-Клод жестом показал на пистолет. – Мне думается, пора вернуться в постель, как ты полагаешь?
 – Да, я именно так и полагаю, – прошептала она в ответ.
 На следующей неделе Жан-Клод переехал в комнату для гостей в доме Катерин вместе с двумя чемоданами, портативным компьютером и закрытым на ключ кейсом. Китти не сомневалась, что именно этого ей хочется, равно как и Жан-Клод был уверен, что поступает правильно, однако Томми никакого энтузиазма не проявил.
 – Мам, зачем нам в доме этот мужик?
 – Потому что он мне нравится. – Катерин собиралась в гардеробной, опаздывая на студию, а Томми болтался без дела, вместо того чтобы отправляться в школу.
 – Я рассказал папе, – обиженно заявил он.
 – Что ты ему рассказал? – Она пыталась расчесать волосы, спутавшиеся во время любовных игр. Они занимались любовью три или четыре раза за ночь, причем с бесконечными вариациями. Ее лицо раскраснелось, глаза сияли, она явно выглядела как влюбленная женщина. Любая женщина бы догадалась, но не ее сын. – Что сказал отец?
 – Он назвал тебя девкой.
 – Очаровательно!
 Катерин вспомнила о бесконечных чеках, которые она в последнее время подписывала для своего бывшего мужа. Джонни делали химиотерапию несколько раз в неделю, и ему были необходимы дорогие лекарства. Деньги, казалось, текли рекой, так что меньше всего Катерин нуждалась, чтобы Томми учил ее жить.
 – Тебе уже шестнадцать, Томми, – твердо сказала она. – Пора тебе понять, что у твоей матери может быть своя жизнь.
 – У тебя уже есть своя жизнь – на студии. Тебя, кроме этого, ничто не колышет.
 – Если Жан-Клод стал здесь жить, это вовсе не значит, что я люблю тебя меньше, чем раньше! – Она попыталась обнять сына, но он уклонился и начал перебирать ее флаконы с духами. Казалось, что он на взводе больше, чем обычно, и она заметила, что глаза его чересчур блестели.
 Восемь часов, а в девять ей надо быть на студии.
 – Слушай, мне надо лететь, а тебе пора в школу. Поговорим вечером.
 – Да ладно, мам, – угрюмо сказал он и вышел из комнаты.
 Катерин печально уставилась на туманный горизонт Беверли-Хиллз.
  – Pauvre petit chou . [20] – Ласковый голос заставил ее повернуться. В дверях стоял Жан-Клод. – Похоже, у тебя проблемы,  cherie! 
 – Похоже.
 Он с улыбкой протянул к ней руки, и она подошла к нему. В его объятиях она казалась себе непобедимой, никого и ничего не боялась. – Я не могу ничем помочь,  cherie?  – Он гладил ее волосы, которые сегодня настолько ее не слушались, что казались живыми.
 – Нет, спасибо, милый, – пробормотала она. – В этой битве мне придется сражаться в одиночку.
 Занятая любовью, Катерин не успела прочитать сценарий на следующую неделю. И только теперь, войдя в комнату с сияющим от счастья лицом и увидев расстроенную Бренду, она узнала, что ее ждет.
 – Они с тобой разделались, – мрачно объявила Бренда.
 – Разделались? Что ты имеешь в виду?
 – То, что говорю. Читай сама. Они тебя убивают. Ты умираешь, детка, вот как раз в этой сцене. Читай и рыдай. – Бренда открыла сценарий на последней странице и громко прочла:  «Джорджия говорит: «Никогда тебя не прощу. Никогда – гореть тебе за это в аду». Джорджия умирает. Взломщик, лица которого мы не видим, тихо смеется и закрывает дверь. Безжизненное лицо Джорджии крупным планом. Конец». 
 – Поверить невозможно, – сказала Катерин.
 – Придется. Я прочла сценарий еще вчера вечером, но не позвонила, не хотела портить тебе уик-энд.
 – Ты со Стивом говорила?
 – Да, я ему позвонила, спросила, правда ли это или просто еще одна ложная тревога.
 – И что он сказал?
 – Он сказал, они тебя убивают. Они все одинаковые, эти мыльные оперы. Каждый сезон у них кто-то висит на скале, а кто-то собирается умереть. Чтобы актеры слишком не жадничали, когда будет обсуждаться контракт на новый сезон.
 Катерин тяжело уселась на продавленный диван.
 – Просто не верю. Вроде бы зрители действительно любили меня. Слушай, позвони Гейбу. Скажи, мне надо с ним увидеться.
 Раздался неизбежный стук в дверь.
 – Шевелись, Китти. Тебя ждет парикмахер, бегом!
 – Шоу должно продолжаться. – Катерин сжала зубы. – Тот, кто сказал, что хуже шоу-бизнеса может быть только шоу-бизнес, был прав.
 Позже Бренда сообщила ей, что обоих продюсеров нет в городе.
 – Замечательно, – заметила Катерин. – А с агентом моим говорила?
 – Он должен мне перезвонить. Он был на совещании.
 – Черт побери, – взорвалась Катерин. – Какого черта тут вообще происходит? Меня убивают, я не могу связаться со своим агентом, в жизни все идет наперекосяк, а всем вроде глубоко плевать.
 Зазвонил телефон, она взяла трубку и рявкнула:
 – Слушаю.
  – Cherie, у тебя все в порядке?
 – Ох, Жан-Клод. Господи, здесь все идет кувырком, дорогой. Обо всем расскажу вечером. Сейчас не могу разговаривать.
 Снова постучал Чарли.
 – У тебя три минуты на волосы и потом на площадку, Китти, – заорал он.
 – Ладно!  Ладно!  – Она напялила на голову идиотскую шляпку и рванулась в соседнюю комнату к парикмахеру.
 Рядом в кресле сидела Элеонор с довольной ухмылкой на лице.
 – Доброе утро, Китти, дорогая, хорошо провела выходные? – с милой улыбкой спросила она.
 Китти уставилась на нее, а команда тем временем занялась ее волосами и шляпой. Бекки дергала за ворот ее кусачего костюма.
 – Замечательно, – коротко сказала она. – Просто чудесно.
 – Я так рада, дорогая. Я ужасно  desolee , [21] что ты покидаешь нас,  cherie.  – Ее плохой французский акцент напомнил Катерин, что она была с Жан-Клодом на вечеринке у Джейка несколько месяцев назад. Надо будет его об этом спросить. – Но радостно, что Донна Миллс теперь появляется в качестве твоей давно потерянной сестры.
 – Что же, всех не завоюешь, – заметила Катерин с легкостью, которой не испытывала.
 – А я всегда думала, что ты это можешь, – проговорила Элеонор, блестя чересчур накрашенными глазами.
 Катерин встала, одергивая свою излишне узкую и излишне короткую юбку, и пошла вниз на площадку, где ее уже ждал магический свет софитов.
 «По крайней мере, у меня есть Жан-Клод», – подумала она.
 В один из перерывов к ней подошел Чарли.
 – Тебя к телефону, Китти. Твоя мама.
 Катерин вздохнула и взяла трубку, лежащую на складном столике рядом с буфетом, обслуживающим съемочную группу.
 – Привет, мама, как ты там?
 – У меня все нормально, Кит-Кэт, если не считать астмы. Но я сейчас принимаю новое лекарство, так что у меня в последнее время нет приступов.
 – Это хорошо, мама, я рада.
 Чарли дотронулся до ее плача и одними губами произнес:
 – Пора, Китти.
 Она кивнула, отлично понимая, что остановить разошедшуюся мать невозможно.
 – Так и кто же это такой, этот Жан-Клод Вальмер, или как его там? – спрашивала она. – На этот раз серьезно, Кит-Кэт?
 Катерин вздохнула и улыбнулась.
 – Да, мама, это серьезно, во всяком случае, я так думаю. Он – самое лучшее, что произошло со мной за долгие годы.
 – Ладно, тогда я подержусь за тебя за дерево, дорогая. Будь осторожна. Ты же знаешь, ты никогда не умела обращаться с мужчинами. Если он так замечателен, не упусти его.
 – Не упущу, – решительно пообещала Катерин.
 В ту ночь Катерин поведала все свои горести Жан-Клоду. Рассказала о своих финансовых и налоговых проблемах, о своем продюсере, который, по ее убеждению, ее обворовывал, о Воне, заменившем Педро, невозмутимом молодом китайце, которого Томми за глаза звал «Суп», об обидах Томми и своем чувстве вины и о больном бывшем муже, чьи постоянные требования денег оставили ее практически без гроша.
 Закончив повествование, она едва не расплакалась. Прижалась к Жан-Клоду, а он обнимал ее и утешал.
 – Ни о чем не беспокойся,  cherie, я тебе помогу, моя дорогая. Я решу за тебя все твои проблемы. Обещаю.




 ГЛАВА ВОСЬМАЯ


 На следующий день у Катерин состоялась встреча с Гейбом и Лютером. Как обычно, она в их присутствии чувствовала себя капризной школьницей.
 – Вы что, всерьез решили со мной разделаться? – спросила она.
 Гейб вертел в руках нож из слоновой кости и малахита для разрезания бумаги.
 – Ты же знаешь, рейтинг сериала стремительно падает. Нам надо что-то предпринять, чтобы его поднять.
 – Да, это всем известно. – Катерин сама прекрасно знала все сложности телевизионных крысиных бегов. Постоянная война между каналами, непрерывное соревнование между передачами с лучшим рейтингом. Одну неделю они могут держаться на первом месте по рейтингу, а на следующей скатиться на девятое или десятое место. Некоторые так и прыгают постоянно то вверх, то вниз, как попрыгунчики.
 – На той неделе мы здорово обошли «Супербоул», а три недели до этого – тот неплохой мини-сериал.
 – Знаю, знаю. Но в некоторые из тех недель нам даже не удавалось подняться на  второе место. – Голос Гейба был раздраженным.
 – Но почему надо жертвовать именно мною? – Катерин дрожащими руками закурила сигарету.
 – Потому что это пойдет на пользу сериалу, дорогая Катерин, – огрызнулся Лютер. – А только это в конечном итоге и имеет значение.
 – Но я служила вам верой и правдой, несмотря на все те небылицы, которые сочиняли газеты. Я просто  поверить не могу, что вы станете обращать внимание на все эти грязные газетенки. – Она смотрела на них, но они отводили глаза. – Вы что,  на самом деле верите всему этому дерьму?
 – Сейчас не о том речь, – отрезал Лютер. – Сейчас самое главное – повысить рейтинг. Ты знаешь, как повлияла на рейтинг «Далласа» попытка убийства главного героя? Вот то же самое мы хотим сделать и у нас в сериале.
 – А если рейтинг не поднимется? – спросила Катерин. – Обо мне писали не только много плохого, но и много хорошего. Например, что без меня в вашем сериале и смотреть не на что. – Она увидела, как в глазах Гейба промелькнул гнев, и поспешно поправилась: – Да нет, я не хочу сказать, что уж совсем  не на что. Конечно, сериал останется замечательным, но… другим… А, да что тут говорить. Значит, меня приносят в жертву, так?
 Они дружно кивнули, а Гейб добавил:
 – Чтобы ты не так уж расстраивалась, Китти, я хочу тебе сказать, что мы собираемся отснять другой вариант концовки, где ты не умираешь. Но… – он многозначительно понизил голос, – мы сделаем это втайне, возьмем у всех обещание молчать.
 Катерин, которая уже давно начала подозревать, что многое из того вранья, что печатали газеты, исходило от Элеонор, спросила:
 – А остальной состав будет об этом знать?
 У Гейба были такие же подозрения, но он не попытался положить этому конец, потому что предполагаемая свара между Катерин и Элеонор благоприятно влияла на рейтинг.
 – Из актеров знать об этом будешь только ты, Китти. – Он пододвинул к ней пару листочков через стол. – Прочитай, лапочка, думаю, тебе понравится.
 Китти бегло просмотрела страницы и улыбнулась.
 – Это другая концовка? Он кивнул.
 – Угу.
 – И от чего конкретно зависит выбор?
 – Мы устроим опрос. Все зависит от них, от зрителей. Если они пожелают, чтобы Джорджия умерла, так и будет. Если нет…
 – Она остается? – спросила Катерин.
 – Ага. – Гейб взглянул на часы. – Но мы узнаем результаты только через две недели после того, как передача выйдет в эфир.
 – И что будет со мной эти две недели? Лютер хитро улыбнулся.
 – Ты немного отдохнешь, дорогая. Разумеется, с оплатой.
 – И что случится, если зрители пожелают, чтобы Джорджия умерла?
 – Этот вопрос, радость моя, нам придется обсудить с твоим агентом, – заявил Гейб.
 Катерин проглотила комок в горле. Господи, ведь не врут, когда говорят, что жестоки сердца в Голливуде. У этой парочки сердца – кремень. И глаза под стать. Холодные, гранитные глаза без капли теплоты или доброты. Им на нее глубоко плевать. Они забыли, что благодаря ее популярности сериал поднялся так высоко по рейтингу и держался там более двух лет. Им безразлично, что, если потеряет эту роль, она опять скатится на самый низ. Ее держала только эта постановка.
 – Ладно, Китти, пора работать, дорогуша, – сказал Гейб.
 – Приятного дня, милая. – Лютер улыбнулся, показав желтые, как клыки, зубы.
 – Да, спасибо, Лютер. Постараюсь. – Катерин улыбнулась сквозь сжатые зубы и вернулась к работе. – Как говорит всегда моя дорогая, старая мамочка, шоу должно продолжаться.
 Когда она рассказала обо всем Халу, своему агенту, он не выразил особого сочувствия.
 – Ну что же, придется нам подождать, лапочка.
 – И это  все, что ты собираешься делать? Ждать и смотреть, что получится?
 – А что еще мы можем сделать?
 Агентство Хала представляло не только Катерин, но и Альберта Эмори, Гейба Хеллера и Лютера Иммермана. Актеров и актрис в любой момент можно заменить. Крупных продюсеров – нет. Катерин, вне сомнения, пользуется популярностью, но ее активная жизнь явно заканчивается, и пруд пруди молодых актрис покруче, жаждущих занять ее место. Хал не занимался благотворительностью. По сути дела, он, как и многие в Голливуде, презирал всех актеров и актрис. Ну уйдет Катерин из сериала и его агентства, и что? Таких, как она, несть числа. Навалом.
 Когда Катерин рассказала обо всем Жан-Клоду, он пришел в ярость.
 – Эти гребаные мерзавцы. Как смеют они так  с тобой обращаться? Ты – одна из самых знаменитых женщин в мире. Во Франции, в Европе, в Африке –  везде крутят эту постановку, все тебя великолепно знают, а они так с тобой обращаются?
 – Если смотреть в корень, дорогой, то я всего лишь небольшой винтик в очень большом колесе, и далеко не самый важный. Они могут от меня избавиться, стоит им захотеть, им это проще, чем выбросить пару старой обуви. Если начальство желает поднять рейтинг, а моя смерть на экране, по их мнению, это сделает, тогда именно так и произойдет.
 Они лежали, прижавшись друг к другу, при мерцающем свете телевизионного экрана со старым фильмом Спенсера Трейси.
 – Китти, ты доверишь мне ввязаться в это дело? – спросил он, поглаживая ее волосы.
 – Что ты можешь сделать?
 – Ну, у меня уже есть кое-какие идеи. Я всего три года был в шоу-бизнесе, но у меня довольно хорошее деловое чутье, к тому же я верю в твой талант, а они, судя по всему, нет.
 – И что ты собираешься делать?
 – Посмотрим. – Он поцеловал ее в лоб и погладил голые плечи. – Тебе пора отдохнуть, моя драгоценная дива. Ты завтра должна хорошо выглядеть. Ведь тебе вставать в пять, n 'est-ce pas ? [22] 
 – Да. – Она улыбнулась и закрыла глаза. Трудно представить, что может сделать Жан-Клод, чтобы вытащить ее из этой заварухи, но ей нравилось ощущать, что он на ее стороне.
 – Спокойной ночи, дорогой, – прошептала она.


* * *

 В течение следующих недель Катерин и Жан-Клод мало думали о чем-то другом, кроме самих себя. Она нашла в нем все, к чему стремилась, и все время, свободное от работы, они проводили вместе. С сексуальной точки зрения он был ненасытен и неутомим, а его явная к ней привязанность и обожание делали узы между ними все крепче и крепче. Они вели себя как самые настоящие любовники: ходили на долгие прогулки в дикие места в холмах за каньоном Бенедикт, смотрели фильмы в «Юниверсал синеплекс», жевали попкорн, ели хотдоги и шлялись из одного кинотеатра в другой, пока им не надоедало. Для этих путешествий Катерин старалась изменить внешность – надевала джинсы, майки, кроссовки, темные очки, а поверх бейсболки повязывала шарф. Не всегда срабатывало, но все-таки им не слишком мешали, а ей только это и было нужно.
 – Этот маскарад недостаточно убедителен, – шепнул он ей однажды ночью, когда за ними от кинотеатра тащилась целая толпа, размахивая листками бумаги и ручками и умоляя Катерин об автографе. – Тебе надо придумать что-то получше, если хочешь, чтобы тебя не узнавали,  cherie. 
 Катерин добродушно усмехнулась, радуясь прикосновению его рук.
 Иногда они ездили в его черном БМВ с открытым верхом в Малибу или Санта-Монику на пляж. Катерин нравилось чувствовать ветер в своих волосах, смотреть, как он взлохмачивает волосы Жан-Клода, пока они неслись по шоссе вдоль Тихого океана. Солнце стояло высоко, а из стереомагнитофона доносились голоса или Сары Вон, или Эллы Фицджералд.
 Несколько раз он просил ее поехать с ним в деловую поездку в Лас-Вегас, но она всегда умоляла его не настаивать.
 – Дорогой, ты же знаешь, я не выношу эти толпы. Я поехала туда два года назад, так меня едва не задавили у карточного стола. – Она пригладила его волосы, чувствуя, что он разочарован.
 – Почему бы тебе не надеть свою бейсболку для камуфляжа?
 – Дорогой, все равно не срабатывает, ты сам знаешь. И мне хотелось бы, чтобы меня узнавали, когда я выгляжу нормально, как Катерин Беннет, а не как какая-то бродяжка.
 Он театрально вздохнул.
 – Ладно, но не думай, что мне это нравится.
 Джорджию Скеффингтон застрелили в пятницу вечером где-то около семи. Потом, когда все разошлись на выходные, Катерин, дюжина техников и режиссер вернулись на съемочную площадку, в присутствии Гейба и Лютера подписали договор о неразглашении, и сняли сцену с забинтованной Катерин на больничной койке, поправляющейся от ран. Теперь ей оставалось только ждать.
 Через полтора месяца после переезда в ее дом Жан-Клод сделал ей предложение.
 – Но я же только что развелась, – неуверенно возразила Катерин. – Не слишком ли мы торопимся?
 – Если люди любят друг друга так, как любим мы, я считаю, они должны пожениться. Почему бы и нет? Я хочу прожить остаток моей жизни с тобой, Китти. Мне кажется, я это понял сразу, как тебя в первый раз увидел. Я тебе уже говорил, что, если бы я верил в существование души, я бы решил, что наши знают друг друга давным-давно. Это так, Китти. Нам судьбой предопределено быть вместе, и ты это тоже знаешь.
 Катерин промолчала, наматывая прядь волос на палец и глядя на него.
 – Я в самом деле люблю тебя, Жан-Клод. Но я еще не готова взять на себя такие обязательства.
 – Почему? – спросил он, крепко сжав ее руку и поглаживая палец, на котором носят обручальное кольцо. – Я хочу, чтобы ты стала мадам Жан-Клод Вальмер.
 – Да, возможно, когда-нибудь, но мы так мало знаем друг друга, и к тому же нужно подумать о моей карьере. Какая она ни есть.
 Она старалась поменьше думать об эпизоде «Кто виноват?», который скоро должны были показывать по телевизору. Скоро ее профессиональная судьба решится. Вместо обещанных двух недель отпуска студия отправляла ее в рекламное турне по стране, во время которого она могла бы узнать, что думает публика о Джорджии Скеффингтон.
 – Мне кажется, им хочется проверить, могу ли я еще общаться с разлюбезной публикой, – сказала она Бренде.
 – Я буду просить тебя стать моей женой, пока ты не согласишься, – настаивал Жан-Клод. – Я не отступлю, поскольку не вижу причины, почему бы нам не пожениться.
 – Дети, – объяснила она. – Ты же знаешь, что, скорее всего, у меня уже не будет детей; врачи сказали мне это после рождения Томми, да и вообще я чересчур стара.
 – Мне не нужны дети, я их и не очень люблю, к тому же у нас уже есть Томми. Мне нужна ты, Китти.
 Она промолчала, задумчиво глядя в окно.
  – Cherie, я же тебя понимаю и хочу, чтобы ты всегда была моей. Я ни с кем не был так счастлив, как с тобой, и я знаю, что ты тоже счастлива со мной. Только ты и я, всегда вместе, смотрим телевизор, ездим повсюду, любим друг друга.
 – Все произошло так быстро, Жан-Клод, мне нужно время, чтобы подумать. Ведь я  совсем недавно развелась.
 Его лицо омрачилось.
 – Мне в конце недели надо ехать в Вегас, посмотреть новую гостиницу. Я хочу показать ее тебе. Поедешь со мной?
 Она отрицательно покачала головой.
 – Дорогой, прости меня, но я не могу. Томми участвует в баскетбольном матче и хочет, чтобы я на нем присутствовала.
 – Прекрасно. Тогда я буду в Лас-Вегасе одиноким холостяком.
 – Не заставляй меня чувствовать себя виноватой, Жан-Клод, пожалуйста. Мне трудно быть одинаково справедливой в отношении всех.
 Он, улыбаясь, покачал головой, но она чувствовала, что он огорчен.
 – Ну что же, если ты не хочешь быть моей женой, ты будешь моей главной любовницей, как вы тут говорите.
 – Но я  уже твоя любовница. – Хотя идея замужества и привлекала ее, она знала, что не может так скоро снова связать себя после двадцати лет брака с Джонни. Последние четыре года были сущим адом, так что при мысли о замужестве ей иногда хотелось бежать без оглядки.
 Пока Жан-Клод был в Лас-Вегасе, позвонил агент Катерин:
 – Китти, у меня для тебя чудесные новости, – возбужденно доложил Хал. – Нами определенно интересуются на канале Эй-би-эй, хотят взять тебя в новый сериал, если ты вылетишь из «Скеффингтонов».
 – Ты шутишь. Неужели ситуация меняется? Как это произошло?
 – За это тебе надо благодарить своего дружка, радость моя.
 – Жан-Клода? А что он сделал?
 – Похоже, он пообедал с Кэролин Люпино, кто, как тебе известно, по существу, заправляет всей империей Луи. Не спрашивай меня, как это случилось, но Жан-Клод поговорил с Кэролин, та в свою очередь поговорила с Луи, Луи поговорил с руководством канала, и они решили запустить новый сериал специально для тебя, Китти, детка. Слушай, там у тебя мировой мужик завелся, держись за него покрепче.
 – Я и собираюсь. Слушай, это невероятно. Но Жан-Клод умеет убеждать.
 – Еще как, детка. Мне неприятно в этом признаваться, но он сделал то, что должно было сделать для тебя агентство.
 – Я позвоню ему сейчас же и повторю твои слова, – улыбнулась она.
 Но когда она позвонила Жан-Клоду в Вегас, ей ответили, что он уехал в Рино. Он собирался посмотреть строительную площадку, но не сказал, где остановится.
 Он вернулся на следующий день с кучей хороших новостей насчет новой гостиницы.
 – Гостиница будет – пальчики оближешь,  cherie, –  вдохновенно рассказывал он. – Совсем как отель «Прованс», только в центре пустыни.
 – Звучит потрясающе, – заявила она, и они отпраздновали это событие бутылкой «Крюга», затем так долго занимались любовью, что Катерин забыла сообщить ему о новостях Хала.
 В следующий вечер Катерин вернулась, как раз когда по телевизору шли титры последнего эпизода сериала. Жан-Клод и Томми уже съели пиццу и не отрывались от телевизора. Мария принесла Катерин жареную рыбу и брокколи; она опять сидела на проклятой диете. Эпизод закончился словами: «О Господи, они убили Джорджию Скеффингтон». Когда снова пошли титры, Катерин повернулась к Жан-Клоду.
 – А ты мастер на все руки, дорогой.
 – Догадываюсь, Хал тебе сообщил, – ухмыльнулся он.
 – Верно. Но как, каким чудесным образом удалось тебе уговорить другой канал пригласить меня? После всех этих поганых статей в газетах и всяких гадких слухов в Голливуде я уже решила, что стала историей.
 Он приложил ей палец к губам и многозначительно улыбнулся.
 – Никогда не спрашивай как,  cherie. Важен лишь конечный результат. Значит, мы теперь сидим и ждем, как будет принят этот конец?
 – Ну да, а в воскресенье я отправляюсь в грандиозное турне. Господи, вот кошмар-то будет. Одиннадцать городов за две недели, все задают одни и те же дурацкие вопросы, репортеры суют мне в лицо камеры. – Она содрогнулась. – Жаль, что я не могу все бросить.
 Он подошел и сел рядом.
 – Бросай, Китти, – прошептал он. – Пожалуйста, бросай и выходи за меня замуж.
 Она всмотрелась в его широко расставленные зеленые глаза и медленно покачала головой.
 – Ох, дорогой мой, нет. Я тебя люблю, обожаю, но… я не могу, я недостаточно хорошо тебя знаю. Пожалуйста, дорогой, подожди, всего несколько месяцев, мы должны быть уверены друг в друге. Если я снова выйду замуж, я хочу, чтобы это было навсегда.




 ГЛАВА ДЕВЯТАЯ


 Катерин вернулась из двухнедельного рекламного турне совсем без сил, но в нетерпеливом предвкушении встречи с Жан-Клодом. Разлука, безусловно, подогревает любовь, подумала она, с удовольствием глядя на высокую, сильную фигуру в дверях гостиной. Она ожидала, что он обнимет ее, и была поражена его холодностью и даже некоторой жесткостью, которой она не замечала те два месяца, что они жили вместе.
 – Как ты тут, дорогой? – обеспокоенно спросила она. – Скучал по мне? – Она попыталась прижаться к нему, но он держался отстраненно и смотрел на нее без всякого выражения.
 – Гм. Немного.
 – Немного? – Она была уязвлена, но с деланным смехом сбросила пальто, взяла его за руку и повела в гостиную.
 Солнце в этот день светило особенно ярко, отражаясь от ослепляющей белизны диванов и многочисленных стеклянных и серебряных предметов. Вместо того чтобы сесть рядом с ней на мягкий диван, как обычно делал, он выбрал для себя кресло из позолоченного серебра. Четкие, ровные линии кресла, казалось, подчеркивали его настроение. Он положил руки на жесткие подлокотники и беспокойно пощелкал пальцами. Когда она взглянула на него, ей показалось, что его прозрачные зеленые глаза смотрят сквозь нее, как будто ее вовсе нет в комнате.
 – Ты выглядишь усталой. – Сказано это было без всякого сочувствия.
 – Я и в  самом деле устала. Вымоталась до предела. – Она снова попыталась рассмеяться, но смех прозвучал неубедительно и фальшиво, поэтому она взяла сигарету, но он не сделал попытки поднести ей зажигалку.
 – Не понимаю, зачем тебе себя так загонять, Катерин. – Он рассматривал ноготь, чем-то явно недовольный.
 – Ну дорогой, не говори глупости. – На этот раз смех вообще застрял у нее в горле. – Ты же знаешь, я должна. Реклама есть реклама. Если мне повезет, они не вырежут мою роль. Я очень надеюсь.
 Он почти презрительно пожал плечами, закурил сигарету и повернулся, чтобы полюбоваться видом, теперь почти скрытым густым смогом Лос-Анджелеса в конце дня.
 Катерин загасила сигарету. На вкус она была как зола. Этот человек не тот, кого она любила. Что произошло за время ее отсутствия? По телефону они говорили мало, поскольку из-за своего жесткого расписания она так уставала, что к вечеру даже говорить не могла. Разумеется, сейчас она припомнила, что голос его звучал холоднее. Она относила это к помехам на линии и не придала значения.
 – Выпьешь, дорогой? – Катерин соблазняюще взглянула на него и направилась к зеркальному с серебром бару, призывно сверкая в разрезе юбки ногами в прозрачных черных чулках и подвязками. Он обычно обожал подвязки, но сегодня даже не повернул в ее сторону головы.
 Вместо этого он резко сказал:
 – Я не хочу пить. И почему ты не поручишь это дело дворецкому?
 – Но, дорогой, нам же надо отпраздновать мое возвращение. Мы две недели не виделись. Нам предстоит многое наверстать.
 – Ты слишком много пьешь, – коротко бросил он, наблюдая, как дым от его сигареты поднимается к потолку.
 Катерин налила себе добрую порцию «Чивас Регал» и почувствовала, что начинает краснеть. Заслышав звяканье льда, появился новый дворецкий.
 – Добро пожаловать домой, мэм, – сказал он. – Надеюсь, поездка прошла хорошо.
 – Да, спасибо, Вон. – Она отпила сразу полбокала.
 – Мария приготовила ваш любимый ужин, мэм. Когда прикажете накрыть на стол?
 – Ну не знаю, Вон. – Она взглянула на часы. – А ты как думаешь, дорогой? – обратилась она к затылку Жан-Клода. – Когда будем ужинать?
 – Когда захочешь, – ответил он безучастным тоном, какого она еще от него не слышала. – Делай что хочешь, Катерин. Ты ведь и так всегда делаешь что хочешь.
 Она залпом допила виски и жестом показала ожидающему Вону, чтобы он налил еще.
 – Мы будем ужинать в семь. – Она постаралась, чтобы голос звучал ровно, хотя сердце билось так, что, казалось, выскочит из груди. – В… нет, в комнате для завтраков.
 Жан-Клод медленно затягивался сигаретой, выпуская идеально ровные колечки дыма.
 – Ну что же, наверное, мне надо пойти переодеться. – Она весело улыбнулась, хотя чувствовала, что грядет что-то ужасное. – Надену что-нибудь поудобнее, потом мы поужинаем и… поговорим. Мне многое надо тебе рассказать, дорогой.
 Ее семь чемоданов шумно распаковывали в спальне Мария и новая горничная. Мария возбужденно рассказывала Катерин, как она рада ее возвращению.
 – Мы скучать по вас,  senora. Без вас здесь все не так.
 – Спасибо, Мария. – Теплые слова едва не заставили Катерин расплакаться, и она быстро прошла в ванную комнату. Там она уставилась на мешки под глазами, на свое усталое лицо, каждый недостаток которого высвечивался еще четче ярким светом и увеличительным зеркалом. Жан-Клод прав. Она выглядела не просто уставшей, она выглядела замотанной до предела, похожей на пожухлый лист.
 Вместо стен в ванной были зеркала от пола до потолка, так что, раздеваясь, она вынуждена была смотреть на себя во всех ракурсах. Зеркало никогда не лжет. Сейчас она ясно видела результат одиноких ночей в гостиничных номерах. Две недели поисков утешения у мини-бара в номере; один Бог знает, сколько маленьких бутылочек водки и виски она выпила, все это наложило свой отпечаток. Большинству женщин она все еще показалась бы очень стройной, но сама она видела, что набрала липший вес и стала рыхлой. Она ущипнула себя за складку вокруг талии. «Максимилиан меня убьет», – сказала она себе. Он ведь всегда говорил ей, что она и в мешке может выглядеть элегантно.
 – Все, пора кончать, – пробормотала она, опускаясь в пенистую, приятную, душистую воду, наполнившую мраморную ванну. – А то завтра же весь город будет говорить, что я толстая.
 После ужина, во время которого салат «Цезарь», горячая камбала и шербет из манго застревали у нее в горле, они с Жан-Клодом поддерживали вежливый разговор. Глаза у Катерин слипались, она с трудом держала их открытыми. Но как бы она ни устала, ей требовалось выяснить, чем он так явно недоволен.
 – В чем дело, дорогой? Пожалуйста, скажи мне. Почему ты так расстроен?
 – Расстроен? Я? – Казалось, ее вопрос его позабавил. – Со мной все в порядке, Китти, уверяю тебя. Абсолютно.
 – Хорошо, я рада, а то мне показалось… что ты какой-то другой. Надеюсь, ко мне это не имеет никакого отношения?
 – Никакого. – Он снова закурил и уставился в окно.
 – Ну, не убеждена, что поверила тебе, но очень надеюсь, что то, что тебя грызет, может подождать до завтра. Сейчас я слишком устала для разговоров, да и тебя они явно не привлекают. Я на ногах уже почти двадцать часов. Глаза сами закрываются.
 – Замечательно. – Он улыбнулся этой новой, холодной улыбкой, от которой у Катерин пересохло во рту. – Иди спать. Ты всегда усталая, Китти. По твоему виду ясно, что тебе надо выспаться. Мне тут кое-куда следует позвонить, так что не жди меня. Я твоего мирного сна не побеспокою.
 Его сарказм заставил ее сжать зубы, но она твердо решила ничего не показывать, допила вино, встала и попыталась обнять Жан-Клода, но его тело было напряженным и негнущимся.
 – Спокойной ночи, дорогой. Увидимся утром, – прошептала она и, с трудом сдерживаясь, направилась к мраморной лестнице.
 – Когда завтра утром, мэм? – Вон шел за ней по лестнице в мягких китайских тапочках.
 – Без четверти шесть, – ответила она. – Скажи Сэму, чтобы приготовил машину.
 Но, несмотря на усталость, сон не приходил. Прошло два часа, а она все еще лежала, прислушиваясь, как раздевается Жан-Клод в «хозяйской» ванной комнате – впечатляющем чисто мужском помещении, отделанном красным деревом, принадлежавшем ее бывшему мужу. Она поуютнее улеглась на прохладных льняных простынях.
 – Бог мой, эти простыни просто замечательны по сравнению с тем, на чем мне приходилось спать эти две недели, – заметила она, когда Жан-Клод вошел в спальню в одних пижамных штанах. Пижама? Он  никогда ничего не надевал на себя в постели. Что происходит, черт побери?
 – Все не спишь? – прокомментировал он, потом включил телевизор и принялся беспокойно щелкать кнопками пульта дистанционного управления, переходя с канала на канал. Эта привычка всегда раздражала Катерин, а сейчас она едва не довела ее до бешенства.
 – Почему бы не посмотреть Ларри Кинга? – предложила она после пяти минут двухсекундных мельканий кадров всего, чего угодно, от хоккея до рэпа. – Это мелькание не дает мне уснуть.
 Он вздохнул, выключил телевизор, затем свою лампу и, повернувшись к ней спиной, холодно сказал:
 – Спокойной ночи, Катерин.
 В спальне было темно, только лунный свет слегка пробивался сквозь занавески. Катерин хотелось, чтобы Жан-Клод обнял ее, она чувствовала себя опустошенной, холодной и печальной. Ей ничего не было нужно, только ощутить знакомые руки вокруг себя, только прижаться к нему поближе.
 Никакого секса. Ей вовсе не хотелось заниматься любовью. Слишком уж она устала. Но внезапно этого захотелось Жан-Клоду. Молча и резко он притянул ее к себе, задрал ее ночную рубашку и начал грубо касаться ее. Что привело его в такое недовольное состояние? Ладно, она попробует ему подыграть; возможно, он изголодался. Жан-Клод резко толкнул ее голову под простыни. Ей меньше всего этого сейчас хотелось, но она во что бы то ни стало стремилась угодить ему. Через десять минут у нее начало сводить скулы, а во рту пересохло. Ей не удалось пробудить в нем ответной искры. Как правило, даже малейшее ее прикосновение вызывало у него немедленную эрекцию. Он потянул Катерин за волосы.
 – Черт побери, женщина, ты это делаешь, будто корову доишь, – резко заявил он.
 Изумленная и шокированная, Катерин смотрела на озлобленное лицо Жан-Клода в мягком свете, пробивающемся сквозь жалюзи.
 – Видать, не выйдет. – Он подтянул пижамные штаны. – Давай на сегодня кончать. Нет куража. Я хочу спать.
 Отодвинувшись как можно дальше, он свернулся калачиком и закрыл глаза.
 Униженная и взбешенная Катерин поправила ночную рубашку, отодвинулась на дальний край постели и ледяным тоном произнесла:
 – Спокойной ночи. Извини, что я так устала.
 – Можешь не извиняться. – Он говорил неохотно, почти скучающе. – Это не имеет значения. На самом деле не имеет значения, Катерин.
 Но она знала, что все не так. Это имело огромное значение.
 Катерин еле открыла заспанные глаза в холодной утренней темноте, заслышав писк будильника на прикроватном столике, и на цыпочках прошла в гардеробную. На столе напротив туалетного столика высилась гора почты, факсов и газет, и, пока она пила крепкий кофе, принесенный Марией, ей бросился в глаза заголовок во вчерашней «Америкэн тэттлер». Ее прислала ей по факсу мать, которая приписала на полях: «Скажи мне, что это неправда».
 Отрывок из «Америкэн тэттлер» от 8 сентября 1988 года.
  Две ведущие дамы в угасающей мыльной опере Эй-би-эй «Семья Скеффингтонов» явно недолюбливают друг друга. Катерин Беннет, сорока трех лет от роду, играющая Джорджию-Гадюку, по слухам, безумно ревнует тридцативосъмилетнюю блистательную Элеонор Норман. Китти недавно пришлось уступить столь желаемую ею роль Эммы Гамильтон английской красавице, так что теперь она просто кипит от злости! Но Китти не намерена сдаваться. 
  – Она может быть моложе меня, но я разжую ее и выплюну каждый раз, когда нам придется играть вместе, – обещает Гадюка. 
  Катерин, обиженная тем, что Голливуд игнорировал ее годами, и обеспокоенная надвигающейся старостью, по рассказам сослуживцев, отличается такой необузданностью и требовательностью на съемочной площадке, что даже стареющий Альберт Эмори возмущается ее высокомерным поведением. Хорошо известно, что ни на один другой телевизионный канал в Голливуде Катерин Беннет никогда не пригласят. 
 – Черт побери, ну почему они все время льют такие помои?
 – Что случилось? – В дверях появился Жан-Клод. – Что  еще случилось? Господи, ну и шум ты устраиваешь, Катерин, по любому поводу.
 – Взгляни. – Она показала ему газету. – Ты только взгляни. Как бы тебе понравилось, если бы такое написали  о тебе! О Господи!
 – Какая разница? Ты же знаешь, это все ложь.
 – Какая разница?.. Какая разница? Милостивый Боже, да огромная разница, Жан-Клод, чертовски огромная разница. – Ее голос поднялся на октаву. –  Каждый в этом проклятом  городе прочтет эту белиберду. И решит, что тут одна правда. Это же все равно что поставить крест на карьере… Из меня мгновенно сделают изгоя. Со мной никто не захочет работать…
 – Ох, заткнись, – перебил он. – Заткнись к такой-то матери, Катерин, и перестань на меня орать.
 – Я ору не на тебя. – Она понизила голос, хотя все еще тряслась от гнева. – Я просто ору, и точка. Может человек иногда поорать?
 – Мне кажется, последнее время ты переусердствовала. Самую малость, Катерин. Многим это не по душе, включая меня. Помнишь каплю, переполнившую чашу терпения,  cherie?  – Он вернулся в спальню и закрыл за собой дверь.
 – О Господи, Жан-Клод,  не злись на меня. Ради Бога. Не будь смешным, пожалуйста. Слушай, извини меня, я не собиралась так излишне бурно реагировать, но ведь речь идет о моей карьере, а я так потрудилась, чтоб хоть чего-нибудь добиться. Ты же это знаешь. Господи, да что с тобой? – крикнула она. – Ты мне напоминаешь зомби, Жан-Клод, я тебя… не узнаю.
 – Что касается твоей блестящей карьеры, – откликнулся он, включая душ, – то только о ней ты и способна думать. На нас с тобой тебе глубоко плевать, Катерин, и так было всегда.
 – Ничего подобного. Клянусь.
 Она чувствовала, что в голосе появляются визгливые нотки, но, взглянув на часы, поняла, что ей надо немедленно уходить. Она не может себе позволить опоздать. Сегодня – судный день. Сегодня она узнает, умрет Джорджия или останется жить. Если она умрет, то ей останется отснять лишь одну сцену из воспоминаний Тони. С другой стороны, если она будет жить, ей сразу же придется включиться в работу: если ты победил – соответствуй. Вот только в данный момент она чувствовала себя потерпевшей неудачу.
 – О Господи, Жан-Клод, мне пора ехать. Если я сегодня опоздаю, у них будет еще больше оснований прикончить меня.
 Он не ответил, до Катерин доносился лишь шум воды. У нее на душ времени не осталось. Натягивая джинсы, майку и бейсболку, она вспомнила, что даже не почистила зубы. Она ринулась к умывальнику. Когда она пробегала через спальню, Жан-Клод зашнуровывал начищенные до блеска туфли с таким выражением лица, что сердце ее охватило предчувствие беды.
 – Что ты делаешь? – спросила она.
 – Ухожу, – холодно ответил он.
 – Жан-Клод, не уходи так. Давай поговорим обо всем сегодня вечером.
 – Ну уж нет, Катерин. – Тон стал совсем ледяным. – Ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра. Мне все надоело. Ты всего лишь эгоистичная  актриса, думающая только о себе, которой плевать откуда повыше на всех и вся, и в первую очередь на наши отношения.
 – Но я считала, что у нас все прекрасно. Все было фантастически здорово с самого начала, ты ведь знаешь. – Она почувствовала, что умоляет, и возненавидела себя.
 – Пока ты путешествовала, Китти, я тут всерьез призадумался. – Теперь он зашнуровывал другую туфлю. – И я решил, что я, пожалуй, больше тебя не люблю. По сути дела… – Он встал, возвышаясь над ней – внушительный вид в кашемировой водолазке, идеально отутюженных джинсах и красивых туфлях. По сравнению с ним она казалась себе жалкой, кое-как одетой простушкой.
 – Мы дошли до конца дороги, Катерин.
 – Нет, Жан-Клод, ты не можешь так говорить, просто  не можешь. 
 – Очень даже могу. – Он надел твидовый пиджак, подаренный ею ко дню рождения, и, хмурясь, оглядел себя в зеркале, поправил плечи. – Я слишком долго мирился с твоими истериками, твоими страхами и любовью к себе. Ты не хочешь быть связанной со мной всерьез. Ты не хочешь выходить за меня замуж. Ты отказываешься ездить со мной в Вегас. То ты не хочешь того, то этого. Так позволь мне тебе кое-что сказать,  cherie. Мне нужно продолжать жить, и я собираюсь делать это без тебя. Давно пора, радость моя.  С'est la fin de l'histoire . [23] 
 – Но ведь ты говорил, что я – вся твоя жизнь… Ты говорил, что не можешь жить без меня… О Господи, Господи, что на тебя нашло, Жан-Клод?
 – Спустился с небес,  cherie, спустился с небес, – сказал он, небрежно опустил руку в карман, достал связку ключей, включая ключ от дома на кольце в форме сердца, и спокойно бросил их на кофейный столик.
 – Посмотри на меня хорошенько, Катерин, потому что больше ты меня не увидишь.  Au'voir, cherie,  – сказал он, направляясь к двери. – Но не думай, все было здорово, пока оно было.




 ГЛАВА ДЕСЯТАЯ


 Когда Жан-Клод ушел, Катерин рыдала так долго, что глаза опухли и превратились в щелочки. Представить себе невозможно, что он ее бросил. За два месяца они даже ни разу не поссорились. Что же такое произошло в эти две недели, что превратило его в чужого, холодного человека?
 – У  senora все в порядке? – Послышался осторожный стук в дверь; в голосе Марии звучало искреннее беспокойство. Катерин подавила рыдания.
 – Да… спасибо. Со мной все будет нормально, – хрипло прошептала она. – И, Мария, пожалуйста… позвони на студию и скажи… что со мной произошло несчастье… что я, ну, поскользнулась в ванне. Ничего серьезного. Что я приеду, как смогу. И, пожалуйста, принеси мне кофе и компресс со льдом поскорее.
 – Слушаюсь,  senora. 
 Катерин осмотрела урон, нанесенный ее лицу за последние два часа, который запечатлеют на пленке для миллионов телезрителей.
 – А, блин, – прошипела она, обращаясь к своему расплывшемуся, залитому слезами отражению. – Блин-блин-блин… соберись, идиотка, иначе ты действительно потерпишь кораблекрушение. Он вернется, он должен, он же любит тебя, детка.
 После того как Мария приложила компрессы со льдом к распухшим глазам, Катерин умудрилась добраться до студии и дожить до конца дня, но для этого ей потребовалась вся ее сила воли. Ей надо перестать думать о Жан-Клоде. Приехал агент, когда она заканчивала свою последнюю сцену в сериале. Он должен был доставить ее на крайне важное совещание у Гейба. Катерин с ужасом об этом думала.
 Они прошли через раскаленную солнцем площадку к офису великого человека и застали Гейба сидящим за столом в одиночестве. Сегодня на нем была черная бейсболка и майка с надписью: «Добро пожаловать в ЛА [24] – Приспосабливайся!». При полной пустоте в голове, на сердце у Катерин было тяжело. Настал решительный момент. Теперь наконец она узнает свою судьбу.
 Через час измученная, но довольная актриса и ее агент вернулись в ее гримуборную.
 – Ты должна быть в восторге, Китти, – радовался Хал. – Ты взяла их за яйца, душечка. Теперь держись ровно, не делай волну, и мы до конца сезона огребем солидную прибавку.
 – Хорошо… это замечательно, Хал. – Катерин сама слышала, как тускло звучит ее голос.
 Верно, она победила. Зрители со всех концов Америки забросали канал возмущенными письмами после выхода в эфир эпизода «Кто виноват?». Катерин была женщиной, которую они обожая ненавидели. И ни за что не разрешили бы каналу ее убить. Что бы там ни писали газеты, последнее слово за зрителями, а они души в ней не чаяли.
 – Тебя голыми руками не возьмешь, детка, – не унимался Хал. – Просто фантастика, твою мать.
 Катерин кивнула, не переставая думать о Жан-Клоде. Да, победила, но все равно внутри пусто, потому что нет у нее никого, кроме Томми и Бренды, с кем она могла бы поделиться своей радостью.
 – Если бы не он, – бормотала она, закрывая дверь уборной. – Если бы только мне не был так нужен этот сукин сын.
 Неизбежный звонок от матери. Катерин слышала в отдалении голос Опры Уинфри, смешивающей с грязью какую-то неудавшуюся семью.
 – Говорила же тебе, будь осторожна, Кит-Кэт. Ты просто не имеешь представления, как обращаться с мужчинами. Полагаю, ты принялась им командовать. Тебе, дорогая, надо научиться позволять своим мужчинам чувствовать себя мужчинами.
 Катерин вздохнула. Вера все больше и больше путала ее с Джорджией Скеффингтон.
 – Тут в «Тэттлере» написано, что он имел какую-то интрижку с Элеонор. Это правда, Китти, он из-за нее тебя бросил?
 – Да нет же. – Катерин почувствовала, что начинает злиться. – Не волнуйся, мама, – попросила она сквозь сжатые зубы. – Я его верну.
 В этот момент в комнату вошла Бренда.
 – Ты уверена, что хочешь его вернуть? – спросила она, после того как Катерин положила трубку.
 – Пошли вы все к черту! – взорвалась Катерин. – Как бы мне хотелось, чтобы вы все не лезли в мою жизнь и позволили мне разобраться самой.
 Следующие дни тянулись бессмысленной чередой примерок, съемок по четырнадцать часов в день, рекламных ленчей и ужинов. Внезапно Катерин снова стала общей любимицей, все стремились общаться с ней. Все, кроме одного человека. Катерин велела себе не думать о Жан-Клоде. Мужчине, который занимал ее мысли практически постоянно, чьим мнением она интересовалась даже по пустякам, теперь не разрешалось занимать доминирующее положение в ее голове, хотя он по-прежнему владел ее сердцем.
 Тем временем Бренда попыталась выяснить, куда делся Квентин. Старик, похоже, исчез с лица земли. Когда Катерин ему звонила, иногда раз пять в день, всегда его голосом отвечал автоответчик. Более того, оказалось, что он практически единственный друг Жан-Клода в Лос-Анджелесе, то есть единственный, кто может что-то знать о том, куда тот скрылся.
 Каждое утро Катерин просыпалась до рассвета и широко открытыми глазами смотрела перед собой в темноту спальни, приказывая своему подсознанию перестать думать о Жан-Клоде. Она приходила то в отчаяние, то в ярость. Иногда она не могла сдержаться и заливалась слезами; иногда она испытывала дикую злость, заставлявшую ее кричать так, что потом болело горло, или колотить кулаком по зеркальным стенам, обдирая костяшки пальцев. Но на четвертый день после исчезновения Жан-Клода она проснулась с ясной головой, полная решимости.
 – Пропади он пропадом, этот Жан-Клод, а с ним и все мужики в мире. Сначала они высасывают тебя насухо, а потом бросают, – бормотала про себя Катерин, ведя машину в направлении студии через убогие улочки Санта-Моники. Она отпустила Сэма на утро. Из динамиков доносился успокаивающий голос Синатры, певшего «Мой путь», светило солнышко, и мир начинал приобретать розовые оттенки. – Самое ему место в свинарнике вместе с другими свиньями. Если вы думаете, что можете со мной так поступать, месье Жан-Клод Вальмер, то глубоко ошибаетесь. Поганец! – Она резко затормозила, чуть не сбив кого-то, когда въезжала в ворота. Она попыталась собраться и улыбнулась охраннику, жестом пропускавшему ее.
 – Привет, Китти, вы выглядите потрясающе сегодня. Тяжелый день предстоит?
 – Да уж, Сэнди. Спасибо за сочувствие. – Седой бывший полицейский дотронулся рукой до фуражки. Катерин Беннет – настоящая леди, всегда со всеми приветлива. Не то что эта зазнайка, вся фальшивая английская стерва Элеонор Норман.
 Катерин припарковала машину у облезлого розового оштукатуренного здания, где размещались костюмерные, гримерные и парикмахерские. Как всегда, там все кипело. На съемочной площадке снимались сразу пять телевизионных передач. В каждой были заняты семь или восемь местных актеров, плюс заезжие знаменитости, и создавалось впечатление, что все они собрались там сегодня. В воздухе плавал сигаретный дым, чувствовался запах кофе и булочек, слышались голоса сплетничающих актеров.
 Катерин первым делом заглянула к парикмахерам.
 – Привет, Мона. Можешь мной заняться?
 – Дай мне еще двадцать минут,  пожалуйста.  – Мона торопливо пыталась пристроить на лысой голове Альберта Эмори большую нашлепку из русых волос, пользуясь специальной клейкой лентой для париков. – Пойди попей кофейку, я тебя позову.
 Катерин кивнула Элеонор в коридоре – ее соперница как раз вплывала в гримерную Альберта.
 – Доброе утро, Альберт, лапочка. – Элеонор клюнула его в оранжевую щеку, одновременно посматривая на себя в зеркало.
 – Доброе утро, моя дорогая. – Он оценивающе посмотрел на ее попку в тугих белых шортах.
 Ходили разговоры, что Эмму Гамильтон она сыграла потрясающе, а если так, то очень скоро Катерин Беннет, эта второсортная бродвейская актриса, уйдет на телевидении в прошлое.
 Тем временем Катерин откинулась в красном кожаном кресле у гримера и позволила Блэки сделать все, что он сможет, с ее лицом. Она не обращала внимания на озабоченное поцокивание языком, которым он сопровождал свои действия: смазывал успокаивающим гелем кожу под опухшими глазами, увлажняющим кремом – сухие щеки и тоном – пятна на лице. Она не могла не замечать перешептываний и поднятых бровей двух других гримеров, но не обращала внимания, поглощенная своей вдруг обретенной злостью на Жан-Клода. Она должна перестать о нем думать, изгнать его из своего подсознания. Он мужик, и все. Их кругом навалом, выбирай любого, разве не так?
 «Нет, – прошептал ее внутренний голос, – Жан-Клод не похож ни на кого, поэтому ты его так и любила». Она внезапно вспомнила его глаза, глядящие на нее, когда они любили друг друга, и едва не разрыдалась.
 – Доброе утро, дорогие. – Раздумья Катерин были прерваны стуком высоких каблуков и волной мало подходящих к утру ароматов – вошла Элеонор, послала всем воздушный поцелуй и плюхнулась в кресло гримера с театральным вздохом.
 – О Господи, сегодня я выгляжу как последнее  дерьмо. 
 Кто бы спорил, подумала Катерин, искоса бросив взгляд на Элеонор.
 – Твори свои чудеса, Нина, – скомандовала Элеонор, – сделай меня сногсшибательной, душечка.
 Гримерша слегка приподняла брови, потом обернула белую простыню вокруг розовой майки Элеонор и приступила к работе.
 – Вот это ночка! – воскликнула Элеонор, ни к кому конкретно не обращаясь. – Эта вечеринка у Джонсонов – что-то  фантастическое. Почему ты не пришла, Китти, дорогая? Со своим  сказочным новым поклонником?
 – Я устала, – правдиво ответила Катерин. – Да и эти вечеринки, все как две капли воды похожи друг на друга.
 – Да, верно, это так, но, дорогая, ты бы посмотрела на наряды! Прямо-таки  dernier-cri  [25] из костюмного фильма ужасов.
 Она засмеялась своим смехом-колокольчиком, вынесенным из театральной школы, и, несмотря на огромную надпись «Не курить», закурила сигарету.
 – Ну и что же происходит, дорогая? – спросила она.
 – Где что происходит? – холодно поинтересовалась Катерин.
 – Где же господин Красавец, мечта всех девственниц? Тут слушок прошел, дорогая, что лягушатник тебя кинул.
 Элеонор сняла с век примочки и с любопытством уставилась покрасневшими глазами на Катерин, которая сидела, плотно сжав веки. Гримеры понимающе переглянулись. Поговаривали, что плохое настроение Катерин вызвано неурядицами по мужской части. Теперь они могут узнать поточнее.
 «Значит, эта сука что-то подозревает?» – подумала Катерин. Это означает, что спасательная команда распустила языки. Что им еще делать после утренней работы, как не сплетничать? Дураками их не назовешь. Жан-Клод обычно звонил на съемочную площадку по меньшей мере дважды в день. Если команда знает, что он перестал звонить, да и у Элеонор есть свои подозрения, сколько времени пройдет, пока об этом узнают газеты?
 Но Катерин не собиралась доставлять Элеонор радость. Она открыла глаза и с отвращением посмотрела на черные корни, которые просвечивали сквозь белокурые волосы Элеонор.
 – Я всегда полагала, дорогая моя Элеонор, что англичане самые цивилизованные люди на земле. Но это было до того, как я познакомилась с тобой.
 – О! – усмехнулась Элеонор. – Я сделала правильные выводы, так, дорогая? Жан-Клод тебя бросил, верно?
 Китти вспомнила вечеринку у Джейка Моффатта. Две головы, склоненные друг к другу, смех: Жан-Клод и Элеонор. Было между ними что-нибудь?
 – Ну, душечка? – ликующая Элеонор настаивала на ответе. Не получив желаемого, она продолжила: – Я всегда считала его геем. Блондин, сорок лет, холост. Мне кажется, похоже на гомика.
 Гримеры и гримерши затаили дыхание и с усиленным старанием принялись накладывать тон на раскрасневшиеся лица своих подопечных. Скрытая вражда, так хорошо улавливаемая камерой, сейчас рвалась наружу, и они не хотели пропустить ни минуты интересного зрелища.
 – Ты, милочка, компенсируешь недостаток таланта избытком злости, – ледяным тоном заметила Катерин.
 – Ха! – ехидно воскликнула Элеонор. – А ты воображаешь, что уж больно талантлива, душечка? И ведь я  попала в точку! Почему бы тебе не спросить режиссера, у кого больше текста в новом сценарии? И еще, позвони в отдел писем и узнай, на чье имя приходит больше писем от поклонников в последнее время.
 – Полагаю, на твое. – Катерин устала от ссоры, но в гримерном кресла она находилась как в ловушке.
 – Можешь поспорить на свои шелковые трусики, именно на мое, – радостно возвестила Элеонор. – Может, поначалу зрителям ты нравилась больше, лапочка, потому что ты так  замечательно изображала крутую суку, но сейчас все изменилось, дорогая. Посмотри-ка сюда.
 Она торжественно извлекла что-то из своей огромной сумки от Гуччи. Это был экземпляр «ТВ Квотиент», сверхсекретного документа для ведущих режиссеров и руководящих работников студии. Маленькое, сугубо конфиденциальное издание, выпускаемое компанией, подсчитывающей рейтинги. Считалось, что такового не существует в природе, во всяком случае, ни один актер его никогда не видел. Оно касалось оценки популярности. Как Элеонор смогла достать экземпляр, даже догадаться было невозможно.
 – Семнадцатая страница, – злорадствовала Элеонор. – Читай и рыдай, дорогая Катерин. Твои дни вина, роз, шампанского и журнальных обложек сочтены, так я думаю.
 Блэки передал тонкий помятый журнал Катерин. Список актеров состоял из трехсот или четырехсот имен. Первым (так было последние три года) шел Билл Косби, потом Джонни Карсон, Анжела Лэнсбери и Ларри Хэгман. Номером пятым, на котором, по слухам, три года держалась Катерин, теперь стояла Элеонор Норман.
 Катерин быстро пробежала список, разыскивая свое имя. Вот оно, номер двадцать три, между молодой ведущей игровых передач и стареющей ковбойской звездой. Двадцать три – Катерин Беннет! Она и не подозревала, что это может произвести на нее такое впечатление, но ведь даже во время турне по стране, постоянно окруженная визжащими фанатами, Катерин иногда подозревала, что принимают ее не с таким энтузиазмом, как было два года назад. Это оказалось той ценой, которую ей приходится платить не только за то, что она играет роль стервы, но и за всю ту грязь, что появлялась в газетах всего мира.
 – Высоко взлетаешь, низко падаешь, лапочка. – Элеонор упивалась своей победой.
 – И наоборот, – спокойно ответила Катерин. Блэки закончил свои труды и передал ей зеркало, но она отмахнулась. Прошествовала к двери, обернулась и с достоинством произнесла:
 – Для твоего сведения, Элеонор,  дорогая, этот журнал – вчерашние новости. Гейб сказал мне, что со следующей недели сценарий будет больше уделять внимания Джорджии, чем остальным. Так что засунь этот список в свою сигарету и выкури, зайчик. – Она вышла, потом снова просунула голову в дверь и с ехидной усмешкой добавила: – Увидимся на съемочной площадке,  дорогая, и ради разнообразия постарайся не перевирать текст.
 Несмотря на то, что Катерин слегка взбодрилась после ссоры, сердце ее томилось при воспоминании о Жан-Клоде. Она продолжала звонить Квентину ежедневно и изливала свои чувства Стивену и Бренде. Они были единственными друзьями, кому, она знала, может довериться. Она не могла разговаривать об этом с Томми; он пребывал в явном восторге в связи с исчезновением Жан-Клода.
 Однажды во время ленча Катерин, парящаяся в толстом костюме из ирландского твида, в котором ей было жарче, чем в сауне, услышала новую запись на автоответчике Квентина. В ней сообщалось, что старик остановился в гостинице «Цезарь палас» в Лас-Вегасе.
 Вечером Катерин позвонила ему.
 – Квентин, где Жан-Клод? Ты о нем что-нибудь знаешь?
 Последовала длинная пауза.
 – Разумеется, знаю. – Катерин могла слышать в отдалении стук костей за игорными столами.
 – Где он? Скажи мне, пожалуйста.
 – Слушай, девочка, ты ведь знаешь, что не могу. Он не хочет, чтобы кто-то знал, где он.
 – Даже я?
 Снова пауза.
 – Особенно ты, девочка.
 Катерин почувствовала, как по рукам побежали мурашки, и вздрогнула.
 – Квентин, послушай, ты мне должен сказать, очень тебя прошу. Мне надо во всем разобраться. Жан-Клод  не мог всерьез со всем покончить. Квентин, это какое-то, ну, не знаю, наваждение. Я его никогда таким не видела. Он был просто сам не свой.
 – Ну, ты же знаешь, какие они, мужики, Китти.
 – Я  думала, что этого мужика я знаю. Квентин, ты же видел нас вместе, ты знаешь, что мы значим друг для друга, как он меня любит.
 – Китти, это ваше дело. Что я могу тебе сказать? Жан-Клод он… и есть Жан-Клод. И, Китти, он не велел мне говорить никому, где он и чем занимается.
 Ей стало совсем холодно.
 – Не понимаю. Но я намерена все выяснить, значит, мне надо его найти. Он всегда был сам по себе, и, возможно, я не совсем верно вела себя с ним в последнее время. Он считает, что я поглощена своей карьерой и не интересуюсь его работой, но, честно говоря, он никогда и не высказывал желания рассказать о себе. Я его  много раз спрашивала, но он всегда менял тему.
 – Он ведь наполовину француз, Китти.
 – Знаю. И наполовину ирландец. Какое это имеет к моей просьбе отношение?
 – Это очень сильное сочетание, взрывное, упрямое и самолюбивое.
 – Да знаю я. Но он тебе рассказал, что у нас произошло? По крайней мере, хоть это мне скажи.
 – Ну, разумеется. Но не спрашивай больше ни о чем. Я не хочу его предавать. Он мне как сын.
 – У него другая? – настаивала она. – Другая женщина? Или, Бог мой, другой мужчина? Ответь хоть на этот вопрос.
 – Как ты можешь такое спрашивать, Китти?
 – Так есть?
 – Жан-Клод убьет меня, если узнает, что я с тобой говорил. – В голосе звучала озабоченность.
  – Пожалуйста, скажи мне. Если он встречался с кем-то, пока я ездила по стране, я смирюсь. Слушай, я могу смириться с другой женщиной, но я с ума схожу, не понимая, что случилось.
 «Сейчас он мне скажет, что Жан-Клод трахал какую-нибудь бабенку, пока я была в турне», – подумала Катерин.
 – Уж эти мне дамы! – сухо сказал Квентин. – Никогда не доверяй дамам. Дамы и игральные кости могут лишить мужика яиц куда быстрее, чем что-либо еще.
 – Слушай… – Катерин быстро взяла на вооружение все свое обаяние. – Мне надо увидеть Жан-Клода еще хоть раз и выяснить, действительно ли между нами все кончено. Пожалуйста, Квентин, миленький, если ты знаешь, где он, скажи мне.
 После долгой паузы он медленно произнес:
 – Я скажу тебе, Китти, потому что ты действительно очень милая дамочка. Но если ты  когда-нибудь проболтаешься об этом Жан-Клоду, тогда, девочка, конец нашей дружбе.
 – Конечно, я обещаю, я не скажу ни слова. – Катерин почувствовала, как кровь прилила к щекам. Она схватила карандаш и лист бумаги с прикроватного столика.
 – Он здесь, в Вегасе, остановился в «Цезаре». И если найдешь его, не признавайся, что узнала это от меня.
 – Спасибо тебе, Квентин, спасибо, – благодарила она, но он уже повесил трубку.
 Катерин откинулась на подушки с довольной улыбкой на лице. «Цезарь палас», Вегас. Она хорошо знала это место. Она найдет своего потерянного любимого и вернет его.




 ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ


 Катерин тщательно продумала, как она будет вести поиски Жан-Клода в Вегасе так, чтобы ее никто не узнал. Она решила открыться Бренде и отчасти Блэки, но не Томми. Блэки она сказала, что решила провести уикэнд без суеты в Лас-Вегасе. Они перепробовали несколько вариантов и наконец остановились на том, что она должна выглядеть как толстая пожилая дама, для чего и подобрали эластичный комбинезон с подкладками, тугой седой парик в перманенте и большие пластиковые очки.
 Блэки уверил ее, что в таком виде ее никто не узнает. – Тебе также, золотце, не придется тратить время на макияж.
 В пятницу, как только закончились съемки, Катерин кинулась в свою уборную и переоделась. Комбинезон, взятый взаймы в костюмерном отделе, почти ничего не весил и застегивался сзади на молнии. Он закрывал Катерин с лодыжек до шеи; походив немного по коридору, Катерин пришла к выводу, что передвигаться в нем довольно легко. Ей даже удалось изобразить походку пожилой тучной женщины. Затем надо было одеться. Жакет из алого и светло-вишневого кримплена с горизонтальными полосами на бедрах и поперек груди делал ее еще более грузной, а вытянувшиеся белые тренировочные брюки в пятнах и толстые алые спортивные носки скрывали ее тонкие щиколотки. На талию она повесила украшенную горным хрусталем сумку для ключей и денег.
 – А касательно личика, достаточно будет и этого. – Блэки показал ей резиновый нос, сделанный по форме ее собственного. – Там внутри клейкая лента, какой пользуются хирурги, стоит придавить – и порядок. Теперь намажем лицо тональным кремом. – Он вымазал ей лицо, шею и нос красно-коричневым кремом так, чтобы создавалось впечатление пятен. – И пожалуйста, вот вам Центральная Америка, женщина, слишком много времени проводящая на ранчо.
 На голову ей он надел парик из круто закрученных седых волос; она нацепила очки в розовой оправе, и оба уставились в зеркало, чтобы оценить результат.
 – Привет, бабушка, – в восхищении воскликнул Блэки.
 – Слов нет! – Катерин не могла отвести глаз от своего отражения. Она выглядела пожилой, потрепанной жизнью женщиной. – Я бы сама себя никогда в жизни не узнала!
 – И никто не узнает. – Блэки принялся собирать свои причиндалы. – Повеселись как следует, золотце. И поставь за меня пятерку на тринадцатый номер, договорились?
 – Можешь быть уверен, Блэки, и огромное тебе спасибо.
 Она поцеловала его и осторожно, на цыпочках, спустилась по черному ходу вниз, где в «хонде» ждала ее Бренда. Никто не заметил, как Катерин Беннет умчалась в ночь в направлении аэропорта Лос-Анджелеса.
 В Вегасе было еще более шумно, чем обычно. Клацанье одноруких бандитов перекрывало даже гул зала аэропорта, и Катерин поняла, почему людей снова и снова тянет в этот город. Она взяла такси до «Цезарь паласа».
 Ей отвели крошечную комнатку, аляповато оклеенную золотыми и желтыми обоями, кое-где оборванными, обставленную мебелью в псевдостиле Людовика XVI, и с лампами, подделками под Тиффани, прибитыми к прикроватным столикам, чтобы не украли. Едва закрыв за собой дверь, она позвонила на коммутатор.
 – Жан-Клода Вальмера, пожалуйста.
 – Извините, у нас не зарегистрирован человек под таким именем, – сухо ответил ей гнусавый голос. Поскольку Катерин и не ждала, что Жан-Клод зарегистрируется под собственным именем, она спросила Квентина Роджерса, но получала тот же ответ.
 – Ну что же, придется идти напролом, – пробормотала она и, бросив последний критический взгляд на уродливую фигуру в зеркале, вышла в сверкающую ночь Лас-Вегаса.
 На первом этаже гостиницы размещалось шесть или семь огромных игорных залов, шеренга магазинчиков, торговавших всем, от зубной пасты до бриллиантовых и изумрудных ожерелий, и несколько ресторанов, ночных клубов и баров. Везде толпились люди – полчища приехавших на уик-энд игроков, гуляк, просто любопытных. Те, кто не сидел за столами или не дергал за ручки автоматов, бесцельно бродили вокруг.
 Катерин обошла все главные залы, замечая, что охранники подозрительно ее оглядывают. Она знала, что целая группа наблюдателей следит за происходящим через потолок над столами. Ей потребовалось больше двух часов, чтобы не спеша обойти все залы. Через казино она прошла трижды, иногда минут на десять останавливаясь около автоматов, иногда бросая несколько фишек у рулетки и постоянно разглядывая толпу. Никто не обращал на нее внимания. Она была просто еще одной толстой, безликой оптимисткой, приехавшей в Вегас повеселиться и попытать свое счастье.
 В одном из залов надрывались Стив Лоуренс и Эдди Горм, а толпы жаждущих рвались туда, чтобы послушать их любимый салонный дуэт. Иногда Катерин казалось, что она видит Жан-Клода, но это оказывался кто-то на него похожий. К полуночи, окончательно устав и расстроившись, она пробормотала, наблюдая, как исчезает ее последний четвертак в прорези особо зловредного автомата:
 – Какого черта я здесь делаю? С ума я, что ли, соскочила? Так его не найдешь.
 Ей ужасно хотелось есть, с обеда у нее во рту не было маковой росинки, поэтому она побрела из казино в закусочную. Там она заказала чизбургер и шоколадный коктейль. Ни того, ни другого она обычно себе не позволяла, но для восемнадцатого размера то была подходящая пища. Вдруг она замерла. У закусочной было всего три стены, четвертая открывалась в холл, и там Катерин совершенно ясно увидела фигуру Жан-Клода. Он медленно шел через комнату, погруженный в беседу с маленьким лысым человечком.
 Едва не поперхнувшись, Катерин бросила десять долларов на стол и выбежала из закусочной со ртом, все еще набитым чизбургером.
 – Кто там? – Жан-Клода разбудил от глубокого сна настойчивый стук в дверь.
 – Вам записка, сэр, – произнес голос. – Очень важно, от мистера Роджерса.
 «Блин. Какого черта Квентин шлет ему послания посреди ночи?»
 Жан-Клод накинул халат и, протирая глаза, распахнул дверь.
 Там стояла Катерин, спокойная, собранная, в изысканном снежно-белом брючном костюме, темные волосы обрамляют лицо, цвет которого подчеркнут рубинового цвета губами и дымчатыми глазами Клеопатры.
 – Привет, Жан-Клод, – улыбнулась она. – Как ты, дорогой?
  – Моп Dieu, Катерин… Что ты здесь делаешь, черт побери? Как ты меня нашла?
 – Предельно просто, мой дорогой Ватсон. – Катерин намеревалась говорить непринужденно, хотя она едва слышала саму себя, так громко билось ее сердце. – Тебе никуда от меня не спрятаться. – Она попыталась подражать Этель Мерман, но сразу поняла, что выступила неудачно. Она внутренне выругала себя за то, что изображает клоуна.
 По глазам Жан-Клода трудно было что-то прочесть, но в них светилась веселая искорка.
 – Ты разве не пригласишь меня войти? Слушай, здесь холодно.
 Господи, а что, если он скажет «нет»? Что, если он велит ей убираться к чертовой матери, вообще прочь из его жизни? Что она будет делать? Она от него без ума.
 Она безумно влюблена в него, сейчас ей это стало совершенно ясно. Катерин приложила руку к сердцу, как бы прося его не биться так сильно. Ей показалось, что Жан-Клод рассматривал ее целый год, потом кивнул.
 – Ладно, заходи.
 Она вошла в спальню, практически такую же, как у нее.
 – Мне сказали, ты тут не зарегистрирован, – заметила она.
 Он подавился смехом.
 – В этой гостинице только надо сказать на коммутаторе, что тебя здесь нет, и за деньги они будут врать почем зря.
 Отбросив всякую гордость, Катерин проговорила:
 – Послушай, Жан-Клод, мне необходимо было увидеть тебя хотя бы еще раз, чтобы убедиться, что ты действительно имел в виду то, что сказал. Что на самом деле  хочешь прекратить наши отношения.
 Он закурил сигарету, глядя на нее взглядом, который она не могла разгадать.
 – Садись, Китти, – мягко пригласил он.
 Она присела на край зеленоватого дивана с покрытыми пластиком подлокотниками – чтобы не пачкались. Ей казалось, что он слышит, как бьется ее сердце. Он накинул на себя голубой махровый халат и выглядел еще лучше, чем обычно.
 – Выпить хочешь?
 Она отрицательно покачала головой. Не время пить. Речь идет о жизни и смерти для Китти Беннет. Ее жизнь зависела от его слов.
 – Извини, что сделал тебе больно, Китти; я это сознаю.
 – Откуда мне об этом знать? С той поры, как ты ушел неделю назад, от тебя не было ни слова. Это было ужасно. Настоящий ад.
 Она слышала свой ноющий, жалобный голос. Так не пойдет, она должна сохранять спокойствие, следить за собой, как ее телевизионная героиня. Но, к сожалению, она отличалась от Джорджии-Гадюки, она была Катерин Беннет, и сейчас она старалась удержать любимого мужчину.
 – Признаюсь, мне тоже пришлось несладко. – Он нахмурился. – Но, Mon  Dieu, Китти, попробуй поставить себя на мое место, должен же я сохранить к себе уважение. Я не могу так продолжать, когда весь мир думает, что я у тебя на содержании, просто жиголо.
 – О Господи, да никто так не думает, Жан-Клод. Не говори ерунды. Абсолютно никто. Дело лишь в том, что никто толком не знает, чем ты занимаешься. Ты ведь никогда о себе не рассказываешь.
 – Представь себе, как приятно, когда тебя постоянно называют жеребцом Катерин Беннет, – саркастически проговорил он. – Ты можешь себе это представить, Китти?
 – Те, кто нас знает, так не говорят. Все, кто видел нас вместе, понимают, насколько глубоки наши отношения. Невозможно быть таким бесчувственным.
 – Твой мир полон бесчувственных засранцев, Китти, и ты это знаешь. – Пепел с сигареты упал на ковер. – Кто я? Что я? Кем я был для тебя по-настоящему, Китти?
 – Мужчиной, которого я любила, все еще люблю, – прошептала она.
 – Неправда. Я просто был человеком, с которым ты познакомилась, он тебе понравился, и ты решила пожить с ним немного. Мужчиной, которого ты держала на поводке, как собаку.
 – Это же смешно, Жан-Клод. Я  никогда не думала о тебе так. Ты всегда принадлежал сам себе, был самим собой, всегда.
 – Да уж. – Он сильно затянулся и выпустил две струи дыма из ноздрей. – Как же тогда получалось, Китти, что мне всегда приходилось жить по  твоему расписанию, и никогда тебе – по моему?
 – Что ты имеешь в виду? Мы всегда обсуждали, что нам делать.
 – Ну да, например, приехать в Лас-Вегас на уик-энд. Или в Рино. Ты всегда говорила, что ненавидишь эти места, что не можешь ехать туда, где толпы, потому что терпеть не можешь, когда на тебя глазеют. Что тебя повсюду окружает толпа, что ты не можешь уединиться. И так далее, и тому подобное. И тем не менее вот она ты. Почему?
 – Я приехала, чтобы найти тебя. Потому что я все еще тебя люблю и не хочу, чтобы мы расстались.
 – Любовь! – Презрительно фыркнув, он встал и налил себе водки из наполовину пустой бутылки на комоде. – Любовь – улица с двусторонним движением, Китти, а я понял, что за те месяцы, что мы были вместе, мы двигались лишь в твоем направлении.
 Она молчала, понимая, что это, по сути, правда. Они обычно делали то, что подходило ей. Она манипулировала им, сама того не желая. Он протянул ей бокал с водкой.
 – Все должно было быть так из-за твоей карьеры, Китти, или из-за Томми, или еще по каким-то причинам, которые мешали мне стать равноправным партнером в твоей жизни, действительно делить ее с тобой. Пока ты ездила в турне, очаровывая Америку, я очень серьезно подумал и пришел к выводу, что то, чего хочу я, как раз и есть то, чего никак не хочешь ты.
 – Что именно? – Она уже знала ответ.
 – Брака, – сказал он. – Я хочу быть твоим мужем, Китти. Я хочу стать частью твоей жизни, хочу принадлежать тебе, и чтобы ты принадлежала мне.
 – Но я тебе уже говорила, я не готова еще к новому браку, Жан-Клод, и, поскольку у меня, скорее всего, вообще больше не будет детей, куда торопиться? Послушай, дорогой, если люди действительно любят друг друга, какой смысл в браке?
 – Чушь собачья! – огрызнулся он. – Как раз в этом-то и весь гребаный смысл, Китти. Единственный смысл. Дети или без детей, но я отказываюсь стать еще одним членом твоего обслуживающего персонала, Китти. Мужчина Месяца Китти, или года, или еще как. Тут задета гордость. Мое уважение к себе, как к мужчине, называй это как хочешь. Оно не позволяет мне… – Он пожал плечами. – Но мы уже столько раз говорили на эту тему,  cherie, что я наконец-то увидел свет.
 – Какой свет?
 – В конце туннеля. Который говорит: «Мотай оттуда, Жан-Клод, и устрой свою жизнь. Верни свою жизнь на проверенные рельсы и перестань существовать в тени Катерин Беннет». Я мужчина, Китти, я не хочу жить, как домашняя собака.
 Он ей казался таким сильным и уверенным, так хотелось обнять его и положить голову на плечо. Так хотелось, чтобы он встал у руля ее жизни.
 – Ты хочешь сказать, что после всего случившегося ты все еще хочешь на мне жениться?
 – Китти, Господи, да я тебя обожаю. И да, я все еще хочу на тебе жениться, я хочу быть с тобой всегда. Когда ты состаришься, ухаживать за тобой, если ты заболеешь.
 Он сел рядом с ней. Острое наслаждение пронзило ее, когда он ласково погладил ее по обнаженному плечу. Она ощущала его запах – теплый, терпкий, хорошо сохранившийся в памяти. Он наклонил голову и осторожно поцеловал ее плечо. Она почувствовала, что начинает плыть в таком знакомом озере наслаждения. Его руки теперь ласкали ее более сокровенные места. Дразнили и гладили, разжигая в ней огонь, который могло потушить только его тело, соединенное с ее телом.
 – Выходи за меня замуж, Китти, прямо сейчас, – выдохнул он ей в волосы. – Ты будешь счастлива, я обещаю.
 – Да, но я…
 Он остановил ее поцелуем, и все ее протесты разлетелись, как листья на ветру.
 Она услышала свой голос будто издалека.
 – А если я не смогу… не выйду за тебя замуж? Что тогда?
 Магические пальцы, руки и губы замерли, и он откинулся на диване, глядя на нее печальными зелеными глазами.
 – Тогда мы расстанемся. Навсегда. Конец.  Zut  [26]  !  – Он резко провел ребром ладони по шее. – Вот так. Кончим сразу, никаких затяжек, лучше умереть сразу, чем истечь кровью от тысячи порезов. Китайцы знают толк в пытках. Они отрезают от человека по маленькому кусочку до тех пор, пока он не превращается в открытую рану, умоляя о смерти, желая ее больше, чем чего-либо в жизни. Мучительный способ умереть.
 Катерин содрогнулась, страстно желая близости с ним. Что она потеряет, если выйдет за него замуж? Он всегда вел себя с ней честно. Настоящий джентльмен – галантный, нежный, забавный, с прекрасным чувством юмора. Он обожает ее, а она обожает его. Они будут жить вместе так, как никто до них не жил на протяжении всей истории любви. Чего же она боится?
  «Согласись,  – подсказывал Катерин внутренний голос. – Согласись же, идиотка. Ты бежала за ним вплоть до Вегаса, чего тебе еще надо? Или ты все это затеяла, чтобы разок трахнуться? Стоит газетенкам разузнать о твоем маскараде, тебя осмеют так, что небо покажется с овчинку».
 – Отношения должны развиваться, а не двигаться назад, – твердо заявил Жан-Клод. – Так что, если я не буду с тобой, Китти, я вернусь к своей привычной жизни в Вегасе без тебя.
 Он опять ласкал ее, обещая наслаждение, предвкушение которого вынудило ее сдаться.
 – Хорошо, – прошептала она, – если ты в самом деле этого хочешь, я выйду за тебя замуж.
 Он отодвинулся и внимательно заглянул ей в глаза.
 – Э, нет, Китти. Так не пойдет, мало лишь мне хотеть этого брака,  ты тоже должна хотеть.
 – Я хочу, – прошептала она как в бреду, бедром чувствуя тепло его тела, желая его до такой степени, что испытывала боль. – Да, Жан-Клод, я тоже хочу, я хочу быть твоей женой, честно.
 Они занимались любовью всю ночь напролет. Катерин, которой уже несколько недель было совсем не до секса, унеслась на волне такой всепоглощающей страсти, что в голове не осталось ни одной мысли. Единственное, что имело значение, – ее тело, слившееся с телом Жан-Клода. Когда сквозь дешевые черные занавески начал пробиваться серый свет раннего утра, она уже совсем ослабела, но он был ненасытен. Как будто теперь, когда она согласилась стать его женой, он стремился доказать, что он – самый замечательный любовник из всех, какие у нее когда-либо были. И он действительно им был. Он был вне конкуренции.
 В полдень они заказали завтрак в номер. Шампанское, апельсиновый сок, бекон, яйца, круассаны – и съели все быстро и с жадностью, чтобы снова, и снова, и снова заняться любовью. Наконец они заснули в объятиях друг друга, а когда проснулись, уже снова было темно.
 Он поцеловал ее сонные глаза.
 – Поднимайся, женушка, – прошептал он. – Время собираться. Сегодня день твоей свадьбы.
 Их обвенчал помятый священник в обветшалой маленькой розовой оштукатуренной часовне на побережье. Она находилась рядом с дешевым казино, и, когда они произносили слова клятвы, до них доносились крики игроков и звон игральных автоматов. Жан-Клод купил ей простое золотое кольцо в гостинице, а Квентин, таинственным образом объявившийся, занимался всеми формальностями.
 Когда они летели на частном самолете в Лос-Анджелес после еще одной ночи беспрерывной и страстной любви, Катерин думала, что она – самая счастливая женщина в мире.




 ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ


 Став мадам Жан-Клод Вальмер, Катерин была безмерно счастлива. Жан-Клод воплощал все, что ей хотелось видеть в мужчине, она никогда и не надеялась, что может встретить такого. Их любовь была сильной и чистой; их сексуальная жизнь – смелой, чувственной и необыкновенно эротичной. Он хотел ее и днем и ночью, и она тоже желала его каждый день и каждую ночь. Часто днем или в выходные, когда она лежала у бассейна или зубрила текст, он брал ее за руку, поднимал на ноги и вел в спальню. Ей не приходилось встречать мужчину, который так бы любил заниматься любовью. Каждый раз они отдавались друг друг полностью и страстно. Каждое утро, когда она уезжала на студию в холодном Лос-Анджелесе, он касался ее и шептал:
  – Je t'embrasse  [27]  , cherie.  – Он учил ее французскому языку: Жан-Клод мечтал, что когда-нибудь они купят маленький домик в долине Луары. – Ты должна выучить мой язык,  cherie,  – убеждал он. – Французский – самый красивый язык, хотя и трудный, именно поэтому немногие американцы говорят на нем. Американцы предпочитают что-нибудь полегче. – Он настаивал, чтобы дважды в неделю они с Томми разговаривали с ним за ужином только по-французски. В эти дни Томми по большей части молчал.
 Не вызывало сомнений, что его новоявленный отчим не нравится Томми. Напрасно Катерин говорила, что тоже имеет право на личную жизнь и что с Жан-Клодом она впервые за много лет чувствует себя счастливой. Даже Бренда, тоже недолюбливающая Жан-Клода, пыталась объяснить Томми, что именно состояние Катерин является главным в этом уравнении.
 Беда была в том, что Томми не желал слушать. Однажды после такого разговора он вышел из дома, хлопнув дверью и заявив, что отныне будет жить с отцом. На следующее утро он несколько пристыженно вернулся; Катерин сумела удержаться от упреков. Она прекрасно понимала, что жизнь в запущенной квартире Джонни устраивает Томми еще меньше, чем необходимость каждый день сталкиваться с Жан-Клодом.
 Из всех близких Катерин лишь Вера действительно обрадовалась этому браку, особенно когда она увидела фотографии на первых полосах газет. Квентину удалось сделать несколько снимков в часовне в Лас-Вегасе, а Жан-Клод умудрился договориться об огромных гонорарах за их использование.
 – В том белом костюме ты выглядела прекрасно, хотя тебе и не следовало надевать белое, выходя замуж второй раз, – сказала мать Китти. – И тебе не мешало бы заняться шеей. Она выглядит слишком тощей. Мужчины не любят костлявых женщин, Кит-Кэт; им подавай немного мяса на косточках.
 Катерин рассмеялась. В эти дни ей ничто не могло испортить настроения, пусть мать говорит что хочет. Она влюблена и все больше и больше одержима своим мужем; мысли о нем ни на минуту не выходили у нее из головы. Все эти клише из любовных песен теперь подходили ей: «Путешествие на Луну на легких крыльях», «Все в тебе» и «О нет, им не отнять тебя у меня». Только на съемочной площадке, становясь Джорджией Скеффингтон, могла она забыть о нем.
 Казалось, Жан-Клоду ничего не нужно от Катерин, кроме возможности быть с ней.
 – Самое главное для меня – твое счастье,  cherie, –  говорил он и не уставал ей это доказывать.
 Он часто грустно качал головой, когда заставал ее спорящей по телефону со своими импресарио или агентом. Хотя ей и удалось неопровержимо доказать, что американская публика обожает ее. Хал все никак не мог найти для нее работу на других каналах. Поскольку она вернулась в «Семью Скеффингтонов», то уже не смогла сыграть заглавную роль в обещанном сериале Луи Люпино.
 – Я ничего тебе не подыскал на следующий перерыв между съемками, – признался Хал.
 – Если я пользуюсь такой популярностью у публики, то почему нет?
 – Все дело в том, что ты играешь эту треклятую роль слишком хорошо. Другие каналы тоже опрашивали публику. Для нее Катерин Беннет на сто процентов Джорджия Скеффингтон. И никаких вариантов. Так уж получается. Мне очень жаль.
 Жан-Клод слышал этот разговор и видел расстроенное лицо Китти.
 – Почему бы тебе не разрешить мне помочь тебе,  cherie?  – спросил он. – Прежде всего, я считаю, что дела твои ведутся безобразно. Бретт не только жулик, хуже, он идиот. Жулик бы просто слизывал пенки, но и тебе бы давал возможность заработать. Идиот же нечто значительно худшее. Послушай… – Жан-Клод сидел в своем новом кабинете за портативным компьютером. Он превратил в кабинет комнатку рядом с кухней. – Давай я тебе покажу некоторые цифры. – Он бойко напечатал колонку цифр. Она наблюдала, стоя за его спиной. – Если ты столько зарабатываешь, – сказал он, – то нет никаких причин для того, чтобы не откладывать двадцать процентов. А сейчас ты тратишь больше, чем зарабатываешь. Знаешь старую китайскую поговорку?
 – Еще одну? – Она засмеялась и ласково провела рукой по его шее.
 – Счастлив тот человек, кто зарабатывает сто долларов и тратит девяносто девять долларов и девяносто девять центов. Но горе тому, кто, зарабатывая сто долларов, тратит сто один.
 – Чертовски верно, – неохотно согласилась Катерин.
 – В шоу-бизнесе тьма звезд, продюсеров и режиссеров, которые, будучи когда-то богатыми, сейчас живут в нищете. – Его голос обрел уверенность. – Большинство актеров и вообще исполнителей широко известны тем, что ничего не понимают в деловой стороне. Ее знают адвокаты, бухгалтеры, агенты, менеджеры и все другие акулы и пираньи Голливуда, и они этим пользуются,  cherie. 
 – А откуда ты все это знаешь?
 – Знаю, – многозначительно промолвил он. – Мой отец был бухгалтером. Ничего особенного, понятно, но я многому у него научился. Потом, когда я был поп-звездой, моими финансами занимался Квентин. Он не смог научить меня, как зарабатывать деньги, но он уж точно научил меня их беречь и удачно вкладывать.
 – Ты так и делал?
 – Разумеется. Не хочу хвастать, мадам Вальмер, но смотрите сюда. – Он поцеловал ей руку и быстро напечатал еще какие-то цифры на компьютере.
  – Voila! Это империя Жан-Клода Вальмера. И она растет. Тебе не придется трудиться всю жизнь,  cherie, потому что у тебя есть муж, который вскоре сможет о тебе позаботиться.
 Катерин уставилась на цифры.
 – Однако, – продолжал Жан-Клод, нахмурясь и быстро стуча по клавишам, – в данный момент все мои активы завязаны в новом проекте в Лас-Вегасе. Временно, разумеется.
 – Разумеется. – Катерин следила за его ловкими пальцами. Радовалась, что он начинает хоть чем-то с ней делиться.
 – Теперь,  cherie, тебе ведь необходимо иметь свои собственные деньги,  n'est-ce pas ? [28] 
 Она кивнула.
 – И  malheureusement , [29] мои деньги все сейчас вложены в отели. Так что,  cherie, хотя я и могу вносить свою долю хозяйственных расходов, ты должна понять, что пока мое финансовое положение не позволяет оплачивать все твои расходы, хотя как твой муж я должен был бы это делать.
 – Я свободная женщина; я никогда и не ждала, что ты станешь платить за Томми и его школу, или за этот дом, или за прислугу и вообще оплачивать все, что мне нужно.
 – И все же,  cherie,  – он напечатал еще несколько цифр, которые немедленно возникли на экране, – ты должна сделать две  важные для твоего будущего вещи.
 – Что именно?
 – Первое, тебе следует больше зарабатывать.
 – Ха! Легче сказать, чем сделать. Конечно, сорок тысяч долларов за эпизод тоже не кот начихал, но знаешь ли ты, сколько у меня от них действительно  остается? 
 – Полагаю, не слишком много. – Он снова нахмурился.
 – Абсолютно верно, черт побери. По правде говоря, я в долгах по уши. Мне и подумать страшно, на какую сумму Бретт заложил этот дом.
 – Мы с этим разберемся, – сказал Жан-Клод. – Второе, тебе надо копить заработанные деньги. И в том, и в другом я могу тебе помочь.
 – Ты слишком много от меня хочешь, дорогой.
 – Ты знаешь, что я думаю о Бретте, и то же самое касается Хала. Они бесполезны. Вспомни, это  я устроил тебе роль в сериале на другом канале, когда тебя едва не выкинули из «Скеффингтонов».
 – Конечно, я помню, дорогой.
 – Всего-то и понадобились легкие психологические игры с Кэролин Люпино. Ничего сложного, если знаешь правила бизнеса и привычки людей. Ладно. Давай я тебя познакомлю со своими идеями насчет твоего финансового будущего. Потом я скажу тебе, что, по моему мнению, ты должна делать со своей карьерой и как я тебе могу в этом помочь.
 Остаток вечера они провели за бухгалтерскими книгами, корешками счетов, налоговыми декларациями и квитанциями об оплате. Катерин никогда не хватало ни сил, ни желания разобраться со всеми этими скучными делами, но тут к концу вечера она убедилась в двух вещах. Не только, что Жан-Клод – совершеннейший финансовый гений, но и что ей следует немедленно уволить Бретта и поручить все свои финансовые дела мужу.
 – Ты не пожалеешь,  cherie.  – Он поцеловал ее в лоб и заглянул глубоко в глаза, – Обещаю, я все для тебя сделаю.
 – У тебя что, совсем крыша поехала? – Голос Бренды достиг небывалых высот. – Ты  не можешь позволить ему взять в руки твои финансовые дела,  не можешь, и все!
 – Почему? – спросила Катерин. – Уж наверняка он будет не хуже моего бывшего бухгалтера и других советчиков. Жан-Клод доказал мне, что Бретт совершенно беспомощен. Мои дела сейчас в худшем состоянии, чем были до его появления. Что я теряю?
 – Не знаю. Просто чувствую, что ты поступаешь неправильно. – Бренда сидела на диване в гардеробной Китти, просматривая почту от фанатов. – Ведь ты, по сути, этого мужика очень плохо знаешь. Ну встретила его во Франции, он тебе позвонил, пришел, трахнул тебя несколько раз, ты вышла за него замуж, а теперь ты передаешь ему всю свою жизнь на блюдечке. Зачем?
 – Инстинкт, – сказала Катерин. – Мы оба прошли сквозь огонь и воду. Он все понимает про этот дерьмовый бизнес, так же как и я. У нас много общего, и я ему доверяю.
 – Доверяет она! О Господи! – воскликнула Бренда. – Слишком рано еще, ты же только-только вышла замуж, ты же его всего три месяца знаешь, черт бы все побрал!
 – Трех месяцев достаточно, чтобы поверить в кого-то, – твердо заявила Катерин. – Послушай, Бренда, я знаю, Жан-Клод уговаривать умеет, но он абсолютно честен, и надо с ума соскочить, чтобы усомниться в нем хоть на секунду.
 – О Господи, – простонала Бренда.
 – Послушай, он говорит, я должна постоянно его проверять, что глупо было бы вот так полностью довериться. Я и проверила, и все, что он говорит, сходится. Бренда, все уже решено, так что, пожалуйста, ничего не говори.
 Бренда и не стала ничего говорить, по крайней мере Катерин. Но она позвонила Стивену и все ему рассказала.
 – Ты не поверишь, что он заставил ее сделать, Стив. Я жду беды.
 – Она уже взрослая девочка и умница, – возразил Стивен. – Она знает, что делает.
 – Дай Бог, чтобы ты оказался прав, – вздохнула Бренда, но в душе была убеждена, что Стив ошибается.
 По два или три раза в месяц Жан-Клод ездил в Лас-Вегас по делам строительства новой гостиницы, и Катерин один или два раза составила ему компанию. Ее беспокоило, что гостиница находится в стороне от наезженных путей, почти в восьми милях от побережья и таких первосортных отелей, как «Цезарь», «МГМ Гранд» и другие. Когда она поделилась своими сомнениями с Жан-Клодом, заметив, что средний игрок жаждет действия и толпы, хочет быть в центре событий, он рассмеялся.
  – Cherie, мы не собираемся устраивать из отеля дешевое казино, как другие. Это будет нечто вроде французской гостиницы, какую можно найти в Провансе или в долине Луары. Разумеется, там будут карточные столы и автоматы, но обслуживать мы собираемся совершенно других клиентов. Более избранных, в основном из Европы.
 – А не кажется ли тебе, что избранные европейцы предпочтут играть в Монако или в Атлантик-Сити? Зачем им тащиться в Вегас, если им хочется более изысканной атмосферы? – Но Жан-Клод уже слишком увлекся, чтобы слушать. Это его дело, подумала она, лучше ей в него не лезть.
 Квентин был полноправным партнером Жан-Клода, и их поддерживал синдикат французских финансистов.
 – Та же группа поддерживала строительство моего отеля во Франции, – сообщил Жан-Клод Катерин. – Разве не прелесть? – Он показал ей брошюру с фотографиями очаровательной гостиницы в средневековом стиле. – Она как раз в долине Луары, – пояснил он. – Мне бы очень хотелось, чтобы мы с тобой когда-нибудь смогли туда съездить.
 Они сидели после ужина у камина.
 – Мне бы тоже хотелось. Когда мы сможем это сделать?
 – Раньше, чем ты думаешь. Я тут занимаюсь организацией сделки для тебя.
 – Какой сделки?
 – Через четыре месяца у тебя будет перерыв в съемках.  Non ? [30] 
 Она кивнула.
 – И, как обычно, Хал и все остальные в агентстве заявили, что ничего для меня не подобрали.
 – Все это дерьмо,  cherie. Ты слишком талантлива, чтобы играть эту стерву всю свою жизнь. Я взял на себя смелость поговорить с парой друзей.
 – В самом деле?
 – Разумеется, некоторые из них и твои друзья,  cherie, но, к сожалению, ты никогда не умела пользоваться своими связями для своей же пользы.
 – У меня мало друзей в Лос-Анджелесе, – призналась она, – но я всегда считала, что дружба в Голливуде зависит от твоего успеха в шоу-бизнесе. Я знаю, что в последнее время я добилась порядочного успеха, но нужно признаться, что я в этом городе почти никому не доверяю.
 – Ничего страшного в этом твоем цинизме нет,  cherie.  – Он погладил ее голую ногу, и знакомые мурашки забегали у нее по спине. – Ты хоть представляешь, что будет с  сериалом без тебя?
 – Останется достаточно развлекательным, так я думаю.
 – Вовсе нет. В тебе вся изюминка. Они отчаянно в тебе нуждаются, а без тебя, я уверен, им их нынешний рейтинг долго не удержать.
 – Мне вообще кажется, что сериалу скоро придет конец, – сказала Китти. – Рейтинг так себе, к тому же падает. Несколько новых постановок в этом сезоне нас обогнали.
  – Exactement!  [31] – Он кивнул. – Так что, как безумно влюбленный в тебя муж, я должен сказать, что мы должны использовать тебя в полную силу.
 – Как?
 – Максимально развив твой потенциал. Усилив твою роль на телевидении. – Он принялся вышагивать по комнате, высокий, стройный и элегантный в черных джинсах и черной же водолазке. – Дико, Китти, что ты не играешь заглавные роли в мини-сериалах или же в телефильмах, когда у тебя перерыв в съемках. Мы тут с Квентином об этом недавно говорили. Он считает это преступлением, особенно когда эта бездарная англичанка получает такую замечательную роль в «Эмме Гамильтон». Ты бы сыграла эту роль потрясающе, Китти.
 – Таков шоу-бизнес. Ты не забывай, что я уже двадцать четыре года актриса. Я это дело знаю слишком хорошо. Мне плевать на муру – звезда, не звезда. Для меня это не имеет значения. Фанаты, охотники за автографами, кланяющиеся мэтры в ресторанах, все то хорошее и плохое, что пишут в прессе. Серьезного значения для меня это не имеет, поскольку я знаю, что все это  эфемерно. 
  – Exactement. Именно эфемерно. Но пока ты на гребне, Китти, ты должна получить по максимуму.
 – Я постоянно звоню Халу. Он ничего не предлагает.
 – Халу.  Merde . [32] – Он закурил сигарету. – Хал и его агентство не стоят гроша ломаного. Китти, мне думается, тебе следует от него избавиться.
 – Избавиться? – Она слегка повысила голос. – Это будет уже четвертый агент, которого я уволила за четыре года. Почти что рекорд.
 – Тебе пора перестать обращать внимание на то, что думают другие,  cherie.  – Он сел рядом с ней перед камином. Она взяла у него сигарету и затянулась, глядя на мерцающие языки пламени.
 – Ты прав, – пробормотала она.
 – Я всегда прав, – твердо заявил он. – Я на тебе женился, Китти, не только потому, что был и есть от тебя без ума. Мне также хотелось полностью служить тебе. Не только как женщине, но и как актрисе. Я наблюдал, что делали с твоей карьерой эти идиоты и как еще большие козлы вели твои дела, и мне кажется, самое время тебе помочь.
 – И почему бы нет? – восторженно согласилась Катерин.
 Хотя, подобно всем женщинам ее поколения, она считала себя феминисткой, она не могла не восхищаться сильным мужчиной. Жан-Клод был сильным, но не давил, не проявлял агрессивности, подобно многим другим мужчинам в Голливуде. Французский шарм и утонченность смягчали все, что бы он ни делал.
 – Я снова говорил с Луи Люпино. Он твой верный поклонник. У него есть одна задумка специально для тебя. Он будет режиссером, я – его помощником, а ты – исполнительным режиссером. Снимать станем во время перерыва.
 – Ты что, с ума сошел? – засмеялась Катерин. – Когда я просила своих агентов дать мне возможность контролировать то, что делаю, и, возможно, слегка режиссировать, они смеялись мне в лицо. Заявляли, что канал  никогда не потерпит актрису, лезущую в режиссеры. «А как же Голди Хоун и Барбра Стрейзанд?» – спросила я. «То фильмы, – ответили они. – Эти дамочки – настоящие звезды кино, а ты – всего лишь телевизионная актриса, так что радуйся, что работаешь».
 – Эти люди пустышки, Китти. Если бы ты только знала, насколько невежественны и необразованны те, кто руководит студиями и телевизионными каналами или выпускает телевизионные фильмы и шоу. Смеху подобно. Мне пришлось встречаться с ними в Канне во время фестиваля. Мне доводилось сидеть рядом в ресторанах, слушать их громогласные, нелепые рассуждения и позволять дыму от их дешевых сигар портить мой ужин. Большинство из них тупицы, Китти, и чем скорее ты это поймешь, тем лучше.
 – Гм, наверное, ты прав. – Китти уставилась на огонь, отбрасывающий танцующие тени.
 – Я думаю, ты должна поручить мне договориться о мини-сериале с Люпино. И делать я это буду один. Учитывая мои отношения с Луи, нам не нужен агент. Кстати, когда в последний раз твой агент предлагал тебе работу?
 – Пару лет назад. Я в телефильме снималась.
 – Ясно. Так что же ты теряешь?
 – Похоже, ничего. Давай действуй, дорогой, – засмеялась Катерин. Таким образом, жребий был брошен.
 За две недели Жан-Клод не только договорился о чрезвычайно выгодном контракте для Катерин, согласно которому она должна была сниматься в заглавной роли в своем собственном мини-сериале, но и начал другие переговоры. Обсуждалась возможность использования имени «Катерин Беннет» для женской одежды и некоторых видов косметики.
 – Об этом твои так называемые советчики даже и  не упоминали,  – заметил Жан-Клод. – Они не обращали внимания на многие замечательные способы заработать деньги, Китти.
 Это все произвело впечатление даже на Бренду.
 – Он явно о тебе заботится, лапочка. Беру назад все, что о нем наговорила. Ты – счастливая женщина.
 – Как будто я сама не знаю. Иногда мне кажется, что даже слишком, – сказала Китти.
 После стольких лет душевных травм, драматических событий и финансовых неурядиц дела пошли гладко. Катерин смогла целиком и с энтузиазмом погрузиться в подготовку к мини-сериалу «Все, что блестит». Погруженная к тому же в съемки «Семьи Скеффингтонов» и свои Дела с одеждой и косметикой, Катерин не заметила, как ее сын отдаляется от нее все больше и больше.




 ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ


 Томми наблюдал, как торговец кокаином возится со своими причиндалами. Нэг готовил крэк, а он был мастером своего дела.
 – Ты такого еще не пробовал, чувак, черт тебя дери! Это дерьмо настолько чистое, что ты от него улетишь до небес, а я никогда не вру, можешь мне поверить! – Нэг отвернул крышку маленькой пластиковой бутылочки от воды «Эвиан», вылил три четверти содержимого на пол, прожег своей сигаретой в ней дырочку, как раз над уровнем воды, затем наполовину вставил в бутылку пустую трубочку от шариковой ручки.
 Томми посмотрел на Тодда, и сердце его забилось в предвкушении. Это будет всего второй его улет, но ему уже довелось испытать незабываемое мгновенное чувство, какое дает только крэк-кокаин. Он не боялся привыкнуть. Ничего подобного тому, первому улету он еще не испытывал.
 Нэг обернул пробку кусочком фольги, затем ржавой булавкой проделал в ней несколько дырочек, потом загерметизировал отверстие, куда была вставлена трубочка, с помощью изоленты. Затем он аккуратно стряхнул на фольгу кучку пепла с сигареты.
 – Должен быть свеженький пепел, – прокомментировал он свои действия, – тогда хорошая будет подстилка для крэка.
 Нэг положил белый кристаллик на золу с осторожностью ювелира, помещающего бриллиант в платиновое обрамление. Затем щелкнул над кристалликом зажигалкой, протянул бутылочку Томми и настойчиво шепнул:
 – Вдыхай, чувак, вдыхай!
 Томми быстро вдохнул и немедленно почувствовал, как наркотик ворвался в его мозг.
 – Черт, похоже, на самом деле здорово, мать твою. – Это был третий поход Тодда в заведение, и он просто весь дрожал от нетерпения. – До чего же не терпится.
 Торговец, у которого, хотя ему не было и тридцати, во рту остались всего два или три сиротливых зуба, жизнерадостно усмехнулся.
 – Ладно, ребятки, – сказал он, передавая бутылочку Тодду. – Вот и тебе! Твоя очередь.
 Как только наркотик подействовал, мальчики немедленно почувствовали эйфорическое гудение в голове и начали в шутку тузить друг друга кулаками и прыгать по комнате с радостными воплями.
 – О'кей, о'кей, ребятки, теперь шагайте отсюда, поняли. – Торговец не собирался тратить время на обдолбанных подростков, уже заплативших деньги.
 Довольные парни покачиваясь выбрались на полутемную улицу. Оказалось, что, кроме них, белых там не было видно. Несмотря на то что до Фэйрфакса и Вайна было всего несколько кварталов, небоскребы деловой части города еле просматривались сквозь желтый ядовитый смог. Из трещин на асфальте росла трава, а вдоль улицы стояли остовы полуразобранных машин. Лавка торговца наркотиками находилась рядом с продовольственным магазином с настолько разрисованными стенами и окнами, что среди них было едва заметно объявление на испанском о сегодняшних ценах. Около магазина было мало покупателей, но рядом к стене прислонились двое подростков-мексиканцев. Они с презрением уставились на двух белых парней.
 – Эй, сопляки, – крикнул тот, что повыше, и швырнул в Томми сигаретой, – какого черта вам здесь нужно?
 Зажженная сигарета упала на незашнурованную кроссовку Томми. Он сбросил ее и испепелил парня взглядом.
 – Сказал же, кончай тут болтаться, мужик, это наша территория. Сам знаешь.
 – Ну и что? – Томми попробовал продолжить путь, но один из парней загородил ему дорогу. Как из-под земли появились еще трое мексиканцев.
 Мимо пробежала девушка не старше четырнадцати лет с верещащим младенцем под одной рукой и пакетом с продуктами под другой. Тодд, выкуривший меньше Томми, сохранил еще остатки разума. Он настойчиво подтолкнул Томми:
 – Пошли отсюда  быстро. Это не наш район. – Но осмелевший от кокаина Томми уходить не собирался.
 – Ах ты дерьмо, – прорычал он, – мексиканское дерьмо.
 – Ты это мне, чувак? Мне? – Высокий парень выступил вперед, размахивая бейсбольной битой, которую подсунул ему один из приятелей. – Шел бы ты с моего участка, чувак. Убирайся отсюда к такой-то матери, чувак, иначе тебе не сдобровать, слышишь?
 Томми сделал еще шаг вперед.
 – Как же, как же! Ну и что ты можешь, ублюдок поганый? Что вообще может такой урод-мексиканец вроде тебя, а?
 Тодд в ужасе смотрел на Томми. Оскорблять банду мексиканцев на их собственной территории было равносильно самоубийству.
 – Я сматываюсь, мужик, – прошипел он. –  В один момент. Тебе бы лучше тоже это сделать, потому что здесь нам никто не поможет.
 – Катись колбаской, трус гребаный. – Томми не отводил взгляда от мексиканца. – Я и один справлюсь.
 Тодд не был трусом, но он не был и идиотом. Схватив приятеля за руку, он сделал еще одну попытку увести его. Но Томми вырвался.
 – Отвали, Тодд, – заорал он. – Пошел прочь. Тодд повернулся и побежал. Когда заводил машину, он услышал треск ломающейся под бейсбольной битой кости и крик. Он содрогнулся; мальчишки из гетто напали на свою жертву. За те секунды, что понадобились Тодду, чтобы свернуть за угол и выехать на главную улицу, он успел услышать хриплый смех и затихающий топот кроссовок по асфальту. Он мельком увидел лежащего на земле Томми.
 – Милостивый Боже, – прошептал Тодд, нажав на тормоза.
 Как раз была в разгаре любовная сцена, когда Бренда вытащила Катерин со съемочной площадки.
 – Томми избили. – Бренда старалась говорить спокойно. – Он в больнице, – добавила она, разразившись слезами.
 Катерин почувствовала, как задрожали колени.
 – Мы должны поехать к нему. – Катерин вся застыла от ужаса. – Найди машину, мне плевать, что скажет Гейб или кто другой, я еду к сыну.
 Пока они на огромной скорости двигались к больнице, Бренда рассказала Катерин то, что узнала от полицейских.
 – Он сильно пострадал? Говори правду, Бренда.
 – Я сама мало знаю. Они лишь сказали, что его здорово избили и что он в реанимации.
 – Реанимации, – прохрипела Катерин. – Милостивый Боже.
 Их встретил мрачный доктор Линдсли.
 – Держитесь, Катерин. Боюсь, у меня плохие новости.
 – Как Томми? Он будет жить?
 – Он сильно пострадал. Множественные ушибы мозга, сломанная ключица, разбиты обе коленные чашечки и…
 Доктор Линдсли обменялся взглядами с Брендой.
 – И? И что?
 – И он находится в коме.
 Катерин побелела еще больше, а Бренда так сжала ее руку, что ее ногти впились в ладонь Катерин.
 – Коме? Что это значит, доктор?
 – Это значит, что его мозг получил такую травму, что отключился.
 – И сколько это продлится? – Единственный опыт Катерин с комой был ее собственный, в сериале. Она лежала в больнице с забинтованной головой, в полном макияже, с ярко-красными ногтями. Кома длилась примерно неделю.
 – Трудно сказать, – объяснил он. – В каждом случае по-разному, но  все зависит от ближайших суток. Если Томми придет в сознание за этот период, тогда у него есть шансы.
 – На что шансы? – Страх раздирал ее.
 – Шансы выжить.
 – А как вы их оцениваете сейчас, доктор? – тихо спросила Бренда, у которой слезы ручьями текли по щекам.
 – Фифти-фифти. Все зависит от ближайших суток. Но вы должны пойти и взглянуть на него, Китти. Самое лучшее, что вы можете для него сделать, это сидеть и говорить с ним.
 Абсолютно белую, находящуюся в шоке Китти провели в реанимационную палату, и она не смогла сдержаться, чтобы не вскрикнуть. Со всех сторон к Томми тянулись трубочки, кругом стояли капельницы. Голову ему выбрили, а закрытые глаза опухли и почернели. Ноги в бинтах приподняты.
 – Оба колена разбиты, к сожалению, – пояснил доктор Линдсли. – Они били его по ногам бейсбольной битой.
 – Ублюдки! – По щекам Бренды продолжали катиться слезы.
 Но Катерин не могла плакать, она не отводила сухих глаз от переломанного тела своего сына.
 – О Господи! О Господи, Томми, что же они с тобой сделали?
 Все ночь Катерин сидела рядом с сыном, держала его за руку и говорила с ним, умоляя услышать ее молитвы. Она не ела, не спала, не сменила даже костюма, в котором снималась. Пресса прослышала новости, и репортеры собрались у больницы, требуя разрешить им сфотографировать ее у постели Томми. Кингсли и Раквел, пресс-агенты ее и студии, приехали, чтобы разобраться с прессой, но они не смогли дозвониться до Джонни. Никто также не смог связаться с Жан-Клодом, уехавшим в Неваду, чтобы осмотреть площадку под новую гостиницу. Он рассчитывал пробыть там всего два дня, так что не оставил номера телефона, а новости он никогда не слушал, поэтому никак не мог узнать о случившемся.
 На следующее утро Катерин сказала Бренде, что ей показалось, будто ресницы Томми вздрогнули.
 – Ты права, Китти, точно, смотри, его веки подрагивают, вот еще раз. Взгляни.
 Женщины не отрывали от Томми глаз, надеясь увидеть, как веки снова вздрогнут, но остаток дня он пролежал в каменной неподвижности.
 Ближе к вечеру его пришел осмотреть доктор Линдсли и покачал головой.
 – Уже двадцать часов, как его привезли, и пока никаких изменений, так что придется еще раз сделать сканирование мозга. У подростков при черепно-мозговой травме в течение первых суток обычно наблюдаются явные улучшения. Если нет, то это может означать… – Он замолчал.
 – Что? – резко спросила Катерин. – О чем вы говорите? Что травма слишком серьезна? Что он навсегда останется в коме?
 – Боюсь, что что-то вроде этого. – Доктор явно чувствовал себя неловко.
 – Вы хотите сказать, что мозг его поражен, и он останется неполноценным?
 Доктор Линдсли внимательно посмотрел на Катерин.
 – Мы живем в ужасном мире, Китти. Знаете, сколько таких травм мне приходится видеть ежегодно?
 Катерин молча покачала головой.
 – Сотни, – с горечью продолжал он. – Возможно, тысячи. Молодые люди, в основном парни, избитые, изуродованные в лучшие их годы, превратившиеся в растения. И знаете, кто это делает?
 Она снова покачала головой.
 – Другие молодые люди. Они убивают друг друга. Что за мир, – сказал он. – В каком же ужасном мире мы живем.
 В этот момент они услышали слабый звук и, повернувшись к кровати, увидели, что на этот раз нет сомнений. Веки Томми задрожали, и, пока они наблюдали, начали двигаться губы.
 – Томми, Томми, это я, твоя мама, – твердила Катерин. – Ты меня слышишь? Если ты меня слышишь, сожми мне руку, милый, сожми ее, пожалуйста.
 В палате стояла полная тишина, нарушаемая лишь тиканьем приборов, поддерживающих жизни пациентов. Потом Китти почувствовала, как Томми слегка сжал ее пальцы.
 Еще одну ночь Катерин просидела с сыном, крепко держа его за руку и разговаривая с ним тихо и ласково. Врачи, ординаторы и сестры задерживались у постели, чтобы поглазеть на знаменитую звезду, теперь растрепанную и без макияжа. Пациенты, прослышавшие о ее присутствии в больнице, торчали у застекленных дверей реанимационной палаты, чтобы взглянуть на свою обожаемую актрису. В конце коридора в боевой готовности толпились репортеры. Один из самых пронырливых ухитрился достать халат и сделать несколько снимков через дверное стекло.
 Катерин говорила с Томми обо всем. Вспоминала события детства. Напомнила ему и о поездках на остров Файр и в Монток, когда ему было всего два или три года, о приключениях в Диснейленде, рыбалках с отцом, когда Джонни еще был заботливым и любящим. Когда воспоминания кончились, Катерин принялась читать стихи, с детства застрявшие в уголках ее памяти.
 Иногда глаза Томми приоткрывались, а один или два раза Катерин показалось, что он пытается заговорить. Но лишь когда первые лучи солнца проникли в стерильную комнату, он действительно открыл глаза и смог сфокусировать их на ней.
 – Привет, мам, – прошептал он. – Что ты здесь делаешь?
 – Это чудо, – улыбнулся доктор Линдсли. – Обычно я не верю в чудеса, но вы сделали нечто потрясающее, Китти.
 Они сидели рядом с Томми, покрытым синяками, но вполне в здравом уме. Похоже, ему удалось выбраться из комы без дурных последствий. Доктор Линдсли был поражен.
 – Завтра мы сможем перевести его из реанимации, но ему некоторое время придется пользоваться инвалидной коляской. В особо скверном состоянии его левая нога.
 – Но он сможет нормально ходить? – спросила Китти. – Играть в баскетбол? Он обожает баскетбол.
 Доктор пожал плечами.
 – Счастье, что он жив, Китти. Забудьте обо всех играх на некоторое время, для физических ран требуется время, чтобы они зажили. Через несколько месяцев мы будем знать больше, когда кости срастутся. Но самое главное, что у вашего сына с мозгами все в норме. Теперь разрешите мне задать вам один вопрос. Что Томми делал в том районе, где он подрался с шайкой мексиканцев?
 Китти посмотрела сыну в лицо.
 – Я не знаю, доктор, но, будь я проклята, если не выясню.
 В тот вечер Томми перевели в отдельную палату. Он объявил, что страшно хочет есть, и потребовал чизбургер, жареную картошку и шоколадный коктейль. Катерин решила, что теперь самое подходящее время узнать, что же произошло.
 – Ладно, дорогой, выкладывай. Что случилось?
 – Я не хочу об этом говорить, мама.
 – Придется. Почему ты в тот день был в улете?
 Он упрямо уставился в гладкую, кремового цвета стену.
 – Не знаю.
 – Хватит, Томми, ты едва  не умер. Ты должен мне объяснить.
 – Должен? – Он уставился на нее сверкающими зелеными глазами. – Ты что, шутишь? Я  ничего тебе не должен, мама, абсолютно ничего.
 – Я не требую от тебя благодарности, Томми. Видит Бог, я не получила никакой благодарности от твоего отца, но то, что ты творишь с собой, употребляя наркотики, граничит с самоубийством.
 – Не  смей впутывать сюда отца, – огрызнулся Томми. – Он болен куда серьезнее, чем ты думаешь, мама.
 – Извини. – Она ласково погладила Томми по голове. – Извини, дорогой. Томми, пожалуйста, расскажи мне. Что случилось? Мы должны все выяснить. Мне нужно знать, что тебя мучит, тогда я смогу помочь… во всяком случае, попытаюсь.
 – Это Все он. – Томми с горечью уставился в потолок. – Этот лягушатник, за которого ты вышла замуж, мам, этот гребаный французский  ублюдок. Если ты его любишь, то, наверное, для тебя все о'кей, но…
 – Вовсе не о'кей, Томми, совсем нет. Мне очень хочется, чтобы мы стали семьей, все трое. У нас с тобой раньше было много общего, я хочу, чтобы так было снова.
 – Ха, – фыркнул Томми. – Если ты думаешь, что я хочу чего-то общего с ним, ты сильно ошибаешься. Он лгун и обманщик, и вообще дрянь порядочная.
 – Это неправда, Томми.
 – Это  правда. Слушай, не будь такой тупой. Я знаю, все считают, что он прямо-таки что-то необыкновенное и что он здорово помогает твоей карьере, но со мной он обращается дерьмово с самого начала. Мне кажется, он еще себя покажет, мам. Я о нем только с отцом говорил. Тот со мной согласен.
 – Как может Джонни с тобой соглашаться? Смех да и только. Он ведь его в глаза не видел.
 – Но он знает тебя. Он знает, что тебя заводит, как нужно нажимать на те самые кнопки. Я думаю… – Он пожал плечами. – Я думаю, он видит, что этот лягушатник без мыла влез тебе в душу. И вообще, все это неважно. Но именно поэтому я предпочитал болтаться с Тоддом, и мы стали покупать наркотики. Многие ребята так делают.
 – Многие ребята так делают, – передразнила она. – Всем вам, ребятам, надо это немедленно  прекратить, Томми, пока вы еще целы. Ты же чуть не погиб. Ты хоть представляешь себе, насколько ты был к этому близок?
 Внезапно вся задиристость Томми испарилась.
 – Да, мам, я знаю. – Веки его потяжелели. – Ты права. Ты всегда права, мама. Слушай, я, пожалуй, посплю. Погано себя чувствую.
 Его глаза закрылись, и он пробормотал:
 – Спокойной ночи, мам, и прости меня, ладно? Я больше не буду баловаться с крэком, можешь быть уверена.
 Жан-Клод предупредил, чтобы его не ждали, но Катерин настолько измоталась, что не могла уснуть. В полночь она все еще смотрела широко открытыми глазами на светящийся циферблат часов. Через четыре часа ей вставать. Какого черта его еще нет? Наконец, когда она так и не успела задремать, вернулся Жан-Клод.
  – Cherie, мне так жаль.
 Она обвила его шею руками и вдохнула знакомый запах.
 – Если бы я только знал, я бы был здесь, с тобой. Ужасно, что тебе пришлось через все это пройти в одиночку.
 – О Господи, дорогой мой. Я так по тебе скучала. Это был настоящий ад.
 – Я знаю,  cherie. Можешь поверить, что я только что обо всем узнал? Увидел вчерашнюю газету в самолете. Пытался дозвониться до тебя сразу же, как мы приземлились, но ни один из автоматов в этом проклятом аэропорту не работает. О Китти, Китти, я так по тебе соскучился.
 Он уткнулся ей в плечо, а руки пустились в столь знакомое путешествие по ее телу.
 Катерин искоса взглянула на часы. Три часа. Где-то в подсознании копошились вопросы. Какие это рейсы из Невады прибывают в Лос-Анджелес после полунота? Почему он не воспользовался мобильным телефоном? Почему Жан-Клод не расспрашивает ее о Томми? Где он был? Но она заставила внутренний голос замолчать. Через пару часов ей вставать. Потом четырнадцать изнуряющих часов на съемочной площадке. И в конечном итоге ее сын поправляется, так что главное сейчас для нее – любовь ее мужа.
 Потом, когда они лежали обнявшись, он погладил ее волосы и небрежно сказал.
  – Cherie, я тут думал о твоей героине во «Все, что блестит».
 – Ну и что? – сонно пробормотала Катерин.
 – Ну, Полетта де Валднер – живая, чувственная, безумно привлекательная женщина. – Жан-Клод сделал многозначительную паузу.
 – А ты полагаешь, я не такая? – пошутила она.
 – Да нет, конечно,  cherie. Ты такая и даже лучше, но… – Он снова помолчал.
 – Что но, дорогой? – Она поплотнее прижалась к нему.
 – В этих костюмах восемнадцатого века ты будешь выглядеть потрясающе,  cherie, особенно если немного похудеешь. Я уже видел эскизы.
 Катерин, для которой вес всегда был больным местом, открыла глаза.
 – Мы собираемся начать съемки через два с половиной месяца. К тому времени я постараюсь похудеть на шесть-семь фунтов. Сейчас в этом нет смысла.
 – А я полагаю, что есть, – мягко возразил Жан-Клод. –  Cherie, не пойми меня неправильно, но мы ведь всегда были честными друг с другом, так что я считаю, что должен тебе все сказать.
 Теперь Катерин проснулась окончательно. Уже без четверти четыре, вряд ли вообще стоило стараться заснуть. Лучше попытаться продержаться день на кофеине, чем спать всего час.
 – К чему ты ведешь?
 – В Лас-Вегасе я знаю одного прекрасного врача, делающего операции по увеличению груди.
 Катерин села, широко открыв глаза. Включила свет.
 – Уж не хочешь ли ты сказать, что мне нужна пластическая операция груди? Ты что, рехнулся, Жан-Клод?
 – Успокойся, успокойся, Китти. – Он похлопал ее так, будто она маленькая злая собачонка.
  – Cherie, нужно смотреть на вещи реально. Тебе сорок три. Там в фильме рядом с тобой будет сниматься много молодых и очаровательных девиц. Не хочешь же ты выглядеть… – Он замолчал, подыскивая слово.
 – Выглядеть как? – Она со злостью схватила сигарету и прикурила, не обратив внимания на его раздраженный вздох. Жан-Клод ненавидел курение в постели. Ну и пусть ему будет хуже. Она же пришла в ярость от того, что он решил, будто ей нужно подправить грудь.
 – Тебе не надо ни о чем беспокоиться,  cherie, это совершенно безопасно. Он – пластический хирург с мировой известностью и как раз специализируется на бюстах. Он потрясающ. Он делал такие операции практически всем – Шер, Долли, Джейн. Да любую можно назвать.
 – Откуда ты знаешь? Ты что, видел эти сиськи крупным планом? – Она яростно затягивалась, не обращая внимания, что пепел сыплется на белое льняное вышитое покрывало.
 Он засмеялся и попытался схватить ее, но она отодвинулась.
 – Поверить не могу, что это ты предложил подобное, – огрызнулась она.
  – Cherie, я разве притворялся святым, когда мы познакомились?
 Катерин промолчала. Она уже не чувствовала усталости, только раздражение и озноб. Она почти хотела, чтобы зазвонил будильник, и она смогла бы встать и отправиться на студию.
 – Послушай, Китти, дорогая, надо же смотреть фактам в лицо. Никто не выглядит в сорок так же хорошо, как в двадцать.
 – Это точно, – ледяным тоном заметила она, – и нет ничего более жалкого, особенно в этом городе, чем сорокапятилетняя или пятидесятилетняя женщина,  подделывающаяся под двадцатипятилетнюю. Я никогда не входила в их число и не собираюсь делать этого сейчас.
 – Но это же для блага твоей карьеры,  cherie. А она так много для тебя значит.
 – Не вижу, каким образом операция на сиськах может повлиять на мою карьеру. – Катерин затушила сигарету и тут же прикурила следующую.
 – Делай как знаешь. – Жан-Клод пожал плечами, и в голосе его появился тот лед, которого она так страшилась. – Но не вини меня, если при просмотре материала ты заметишь, что в этих низко вырезанных платьях твоя грудь будет выглядеть обвисшей и сморщенной.
 – Обвисшей? Сморщенной? Ну что же, ты определенно знаешь, как нанести удар в спину. Я не нахожу, что с моей грудью что-то не так. – Она провела рукой по груди, как будто хотела убедиться, что та никуда не делась. – Если она годится для Джорджии, она определенно подойдет и для Полетты.
 – Ладно, я не хочу больше об этом говорить, Китти. Это твоя проблема. Твоя жизнь, так что поступай как знаешь. Ты и так всегда делаешь только то, что хочешь. Но как режиссер этой картины я советую тебе поступить так, как будет лучше не только для тебя, но и для Полетты, и для фильма в целом.
 – Спасибо. Я буду иметь это в виду.
 Но Жан-Клод еще не закончил. Он продолжил все так же холодно:
 – Твой сын такой же непутевый, как и его отец. Скорее всего, он и кончит, как отец, станет безнадежным наркоманом.
 Катерин загасила сигарету с такой силой, что искры обожгли ей ногти, потом выключила свет и осталась лежать с открытыми глазами, глядя в темноту. Она всегда презирала этих голливудских женщин с растянутыми силиконовыми грудями и твердо знала, что она не пополнит их число. И все же, когда сонными глазами она рассматривала свое отражение в резком свете гримерной, Катерин начала сомневаться.
 Она видела усталую женщину средних лет.
 «А как же иначе, дорогая? – спросил ее внутренний голос. – Ты спала меньше часа. Даже Молли Рингвальд такого не выдержала бы». В обед, когда к ней присоединились Бренда и Стивен, чтобы вместе перекусить в ее уборной, она позвонила доктору Линдсли.
 – Ваш парень – просто чудо, – сказал он. – Он стремительно поправляется, а тут мы еще получили рентгеновские снимки и выяснили, что оба колена заживают замечательно. Я полон оптимизма.
 – Слава Богу, – обрадовалась Катерин.
 – Ключица тоже ерунда; просто нужно время и покой. Так что я считаю, что примерно через неделю его можно забрать домой.
 Китти повесила трубку и повернулась к Бренде и Стивену.
 – С Томми все будет в порядке, – сообщила она, широко улыбаясь.
 – Слушай, Китти, – сказал Стив, – а ты везучая мамаша, ты это знаешь?
 – Еще бы, – подтвердила она с энтузиазмом.
 В конце дня Катерин помчалась в больницу и застала Томми сидящим в кровати в окружении музыкальных видеофильмов, спортивных журналов, шоколадок и плюшек. Рядом на стуле сидел улыбающийся Жан-Клод.
 Катерин понимала, что ей не следует выказывать своего удивления.
 – Привет, мальчики, – беспечно поздоровалась она. – Хорошо выглядите.
 – Привет, мам, – улыбнулся Томми. – Мы собираемся сыграть в трик-трак.
 Жан-Клод поднялся, нежно сжал руку Катерин и поцеловал ее.
 – Как прошел день? – поинтересовался Томми.
 – Да все нормально, дорогой. А ты как?
 – Тоже хорошо. Док говорит, я в пятницу могу вернуться домой, а в воскресенье Жан-Клод обещал взять меня на матч. – Он ухмыльнулся. – Мне придется пользоваться инвалидной коляской, но всего несколько недель. Даже интересно, как ты думаешь?
 – Конечно, дорогой. Просто настоящее приключение.
 Катерин плюхнулась в кресло и устало вздохнула. Если и были какие проблемы между ее сыном и мужем, то их вроде унесло ветром. Ей уже стало казаться, что все происшедшее в предыдущий вечер было плодом ее воображения. Она так устала, что не могла думать, закрыла глаза и заснула под кликанье трик-трака.
 Через несколько недель Томми уже выбрался из инвалидной коляски и ходил по дому на костылях. Их часто навещал Стивен, и Томми с удовольствием играл с ним в карты.
 Однажды вечером после ужина Стивен, Катерин и Бренда отдыхали перед камином. Томми уже лег спать, а Жан-Клод занимался со своим компьютером.
 – Томми вроде бы в хорошем виде, – сказала Катерин.
 Бренда и Стивен обменялись многозначительными взглядами.
 – Что значат эти многоговорящие взгляды, позвольте вас спросить?
 Последовало неловкое молчание.
 – Валяйте, ребятки, выкладывайте, – нетерпеливо настаивала Катерин.
 – Наверное, тебе следует знать, – вздохнул Стивен. – Скажи ей, Бренда.
 – Я нашла марихуану у Томми в ящике комода. Я ему ее показала, и он признался.
 – Он сказал, почему этим занимается?
 – Он сказал, что покончил с  крэком, а травка – все равно что обычная сигарета, говорит, ничего нет в этом особенного, и все ребята…
 – …делают то же самое, – вздохнула Катерин. – Любимая его отговорка.
 – Но догадайся, где он ее взял, – продолжала Бренда. – Ему дал отец.
 – Джонни? Поверить невозможно, он все время жалуется, что у него не хватает денег на продукты, а сам покупает марихуану?
 – Да, – подтвердила Бренда.
 – Так я поговорю с ним  немедленно.  – Катерин со злостью начала набирать номер и, как только Джонни ответил, набросилась на него. – Как ты смеешь давать Томми наркотики – что такое с тобой происходит, черт побери? Ты совсем рехнулся?
 – А, дерьмо, подумаешь, пара косячков, какого черта, – заныл бывший муж. – Перестань быть такой старомодной, Китти.
 – Старомодной? Старомодной? Ты считаешь, что можно давать шестнадцатилетнему парнишке наркотики? Ты круглый дурак, Джонни, и, если ты посмеешь сделать это еще раз, я перестану давать тебе деньги.
 – Ты не можешь так поступить, мне нужны бабки.
 – Очень даже могу и именно так и поступлю. – Она с силой швырнула трубку и дрожащими руками закурила сигарету.
 – Почему шум?
 Все трое повернулись и увидели в дверном проеме Жан-Клода.
 – Да ничего, дорогой, – ответила Катерин. Жан-Клод холодно воззрился на Бренду и Стивена.
 – Почему ты делишься с другими людьми,  cherie? Я же твой муж, ты со мной должна обсуждать свои проблемы.
 – Да, но…
 – Больше ни слова,  cherie.  – Он остановил ее поцелуем в лоб.
 Стивен пришел в бешенство. Допив свою рюмку, он поднялся.
 – Я пошел. Оставляю вас в вашем любовном гнездышке, – Он не сумел скрыть сарказма в голосе.
 – Да уж, пожалуйста. – Жан-Клод не отводил взора от лица Китти. – Иди домой и разберись со своими собственными проблемами.
 – Ты извини меня, Стивен, – попросила Катерин.
 – Больше ни слова,  cherie.  – Жан-Клод бросил на жену предупреждающий взгляд. – Пора спать, ты выглядишь усталой.
 Бренда открыла было рот, но Жан-Клод перевел на нее свой холодный взгляд.
 – Слушай, толстуха, если у моей жены есть проблемы, она будет обсуждать их со  мной, тебе ясно? Не с тобой и не с  ним.  – Он уничтожающе взглянул на Стивена. – Я ее муж.
 – Я лучше уйду. Жан-Клод крикнул ему вслед:
 – Я еще не закончил.
 – Зато я закончил, благодарю покорно, – с сарказмом ответил Стивен и с грохотом хлопнул входной дверью.
 – Жан-Клод, что ты делаешь? Они мои друзья, они помогают мне в проблемах с Томми.
 – Если у тебя неприятности с Томми, ты будешь обсуждать их со мной, понятно?
 Бренда вздохнула, подняла глаза к потолку и пробормотала:
 – Спокойной ночи.
 – Китти, Китти, почему ты пытаешься что-то сделать за моей спиной? – Жан-Клод начал массажировать ей плечи с трагическим выражением лица. – Мы же с тобой семья. Ты мне должна доверять, не им.
 Катерин мельком взглянула на часы. Полночь. Через пять часов ей вставать. Одно она знала совершенно точно: ей вовсе не хочется всю ночь ругаться.
 – Извини, дорогой, в следующий раз я поговорю с тобой, обещаю. – В ней проснулась актриса. – Больше такого не случится, уверяю тебя.




 ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ


 С того дня, как он взялся за ее дела, Жан-Клод настаивал, чтобы Катерин участвовала во всех решениях, принимаемых им от ее имени. Он заставлял ее сидеть за своим столом по меньшей мере раз в неделю и следить за мелькающими таинственными цифрами на мониторе.
 – Я хочу, чтобы ты меня проверяла, – говорил он. – Вся твоя беда в том, что ты чересчур наивная и доверчивая. Именно поэтому тебя и грабила шайка мошенников, а ты полагала, что они блюдут твои интересы.
 Катерин вынуждена была признать, что цифры Жан-Клода выглядели впечатляюще. Ему удалось получить прекрасный аванс за использование ее имени в этикетках на одежде, а также восемь процентов от объема розничных продаж. С косметикой тоже все было на мази, выпускалась целая серия кремов для ухода за кожей под ее именем, а также духи. Они должны были появиться осенью одновременно с показом первого эпизода мини-сериала «Все, что блестит».
 Уволив большую часть работников Катерин, Жан-Клод нанял себе на неполный день секретаршу, чтобы помогала ему с бумагами Катерин и ее контрактами. То была студентка-старшекурсница экономического факультета, хорошенькая рыжеволосая девушка по имени Али, которая самозабвенно отдалась работе с Жан-Клодом.
 Он также подыскал Китти нового юриста по имени Кеннет Стрингер, который признался ей:
 – Жан-Клод действительно заботится о ваших интересах. Никогда не видел, чтобы кто-нибудь так сражался на переговорах. Вы бы только поглядели на него. Он становится похож на тигра. Ни уступает ни пяди, и знаете, что самое удивительное? Он обычно добивается своего.
 – Он действительно устроил мне замечательный мини-сериал. К тому же мы сами будем его ставить.
 – Он очень талантлив, и столько энергии. Вы везучая женщина, Катерин.
 – Я знаю, – согласилась Китти. – Мне не надо об этом напоминать.
 За несколько месяцев Жан-Клод разделался с большинством завалов в делах Китти. Уволил половину прислуги, а оставшимся – верной Марии, Вону, новой горничной Эсперанце и садовнику – было сказано, чтобы получше старались, иначе и им придется уйти, Барри Лефковиц получил предупреждение, что, если он не перестанет присылать счета в связи со всякими «непредвиденными обстоятельствами», его услугами больше не будут пользоваться.
 Уорика Кингсли перевели на гонорарную систему.
 Жан-Клод сказал ему:
 – Вам следует делать Китти большую рекламу. Мало публиковать снимки в разделе мод в «Инкуайрере» и всю эту ерунду в местных газетах. Если вы не сумеете добиться чего-то большего, вам придется уйти. – Последними прогнали Сэма и бухгалтера.
 – Я сам буду вести бухгалтерский учет, – заявил Жан-Клод. – Я это делал, будучи поп-звездой. А шофер тебе и вовсе не нужен. Вечерами тебя вожу я, а Бренда может посидеть за рулем днем.
 Бренду он предупредил, чтобы перестала пользоваться кредитными карточками Катерин.
 – Никогда не видел, чтобы столько денег тратилось на писчебумажные принадлежности, – рявкнул Жан-Клод. – За один прошлый месяц сто пятнадцать долларов только на бумагу, блокноты и карандаши!
 Он просмотрел счета за месяц, связанные с закупкой продовольствия и домашними расходами, и сократил все до предела.
 – В холодильнике почти ничего нет, а ты тратишь по семьсот баксов в неделю у Гельсона! Да они за твой счет содержат свои семьи, – резко заметил Жан-Клод.
 Китти запротестовала, не желая слушать, как обвиняют ее верную Марию, но Жан-Клод уставился на экран компьютера и напечатал еще несколько цифр и фактов.
 – Никогда никому не доверяй,  cherie. Приобретай только самое необходимое! Ты должна откладывать деньги, иначе разоришься.
 Катерин вынуждена была признать, что ее счет в банке под его присмотром стал выглядеть куда внушительнее. Впервые она начала копить деньги.
 Иногда, вернувшись домой, она заставала Жан-Клода настолько погруженным в свой компьютер, что он лишь бегло целовал ее перед ужином. Но случалось, что он все бросал и проводил весь вечер с ней.
 – Тебе кто-нибудь говорил, что ты самая прекрасная и элегантная женщина в мире? – бормотал он, когда они обнявшись сидели перед камином.
 – Постоянно говорили, – шутила Китти. – Я сама себе это говорю  каждое утро, дорогой, стоит мне увидеть себя в зеркале.
 – Это правда,  cherie, ты самая лучшая, и мне ужасно повезло.
 До окончания съемок «Семьи Скеффингтонов» оставалось еще шесть недель, а Катерин уже с головой ушла в подготовку к мини-сериалу. Ей пришлось потратить уйму обеденных перерывов на примерку изысканных туалетов восемнадцатого века и париков, так что домой она возвращалась настолько вымотанной, что даже радовалась, когда Жан-Клод шел к своему компьютеру, а не ложился с ней в постель.
 Каждые две недели Жан-Клод ездил на строительную площадку в Неваду, но уже не приглашал Китти с собой. Она не возражала, потому что, хотя и обожала его, предпочитала потратить это время на сон или общение с Томми.
 Перед отъездом во Францию, в субботу, Китти и Жан-Клод устроили грандиозную вечеринку у себя в доме. То был частично свадебный прием и частично отвальная перед отъездом из Лос-Анджелеса. Первая их большая вечеринка. Китти хотелось, чтобы это событие запомнилось, даже на фоне большого выбора развлечений в городе. Она продумала вместе с Брендой все до мельчайшей детали, но, к ее великому огорчению, в назначенный день с утра пошел дождь. Бренда поспешно села на телефон, пытаясь договориться о том, чтобы натянули тент с пластиковыми стенками.
 – В июле в Лос-Анджелесе обычно не бывает дождей. – Китти с огорчением смотрела на раскисшую землю.
 – Здесь ничего нельзя считать само собой разумеющимся, – с горечью возразила Бренда. – Теперь нам только не хватает землетрясения, тогда, возможно, половина гостей решит не приходить.
 В саду бригада рабочих пыталась построить леса и натянуть тент, но при таком сильном ветре и дожде его каждый раз сносило сразу же, как они его укрепляли.
 – Надеюсь, это не дурная примета. – Китти вообще отличалась большим суеверием.
 – Не глупи. Все будет замечательно. Тебе последнее время везет, лапочка.
 В этот момент из дома донесся визг. Когда они прибежали на шум, то увидели, что Жан-Клод выталкивает Эсперанцу из дверей.
 – Какого черта здесь происходит? – крикнула Катерин.
 – Не лезь не в свое дело, мать твою. – Он повернулся к ней спиной и пошел прочь, в направлении своего кабинета. Китти, едва сдерживая ярость, последовала за ним.
 – Жан-Клод, не будешь ли ты так  любезен и не объяснишь, что ты вытворяешь? Это мой дом. Как ты смеешь выталкивать горничную? Что такого она могла натворить, черт побери?
 Жан-Клод продолжал шагать, не обращая на нее внимания. Китти почувствовала, что в глазах потемнело от бешенства.
 – Ты ответишь мне или нет, негодяй? – Она закричала так громко, что занятые на площадке рабочие повернули головы, затем многозначительно переглянулись.
 – Да уж, эта Джорджия действительно сука. Но Катерин было плевать, кто ее слышит.
 – Лучше тебе сказать мне, что происходит, Жан-Клод, – прошипела она, еле переводя дыхание. – И  немедленно. 
 Его зеленые глаза сверкали, а рот был сжат в тонкую, угрожающую линию.
 – А ты бы лучше не совала нос в чужие дела, мисс Катерин Беннет, и давай отваливай с дороги, иначе только ты меня и видела.
 Катерин осталась стоять с открытым ртом. Жан-Клод был в таком же скверном настроении, как и тогда, после ее возвращения из турне.
 – Я лишь хочу знать, чем Эсперанца заслужила такое обращение. – Катерин заставила себя говорить спокойно, хотя лицо ее горело от ярости.
 Жан-Клод схватил ее за руку и грубо утащил подальше, чтобы никто не мог слышать.
 – Ладно, я скажу, что сделала эта сука-горничная. Она сняла трубку моего личного телефона.
 – Ну и что в этом такого ужасного?
 – Это  мой телефон, – прошипел он. – Мой личный телефон, только для меня.  Никто не имеет права его касаться, поняла? Никто, даже ты.
 – Всякий может ошибиться.
 – Ну нет, Китти, тут ты не права.  Никто не должен ошибаться, имея дело со мной. Одна ошибка и все. Конец. Так что освободись от этой гребаной горничной, или я уйду. Я серьезно говорю, Катерин. Я ухожу.
 Он хлопнул дверью своего кабинета, оставив Катерин дрожать от злости перед закрытой дверью. Через несколько минут она снова услышала знакомое раздражающее кликанье компьютера. Она должна взять себя в руки. Сейчас не время для серьезной ссоры. Через семь часов дом заполнят друзья, знакомые, деловые партнеры и обычные завсегдатаи голливудских вечеринок.
 Бренда обняла Китти за плечи.
 – Я все слышала, милая. Не обращай на него внимания, во всяком случае, постарайся. Ведь почти все мужики дерьмо, сама знаешь. Когда Франк был не в духе, он устраивал нам сущий ад. Это случалось нечасто, но уж если случалось, я не обращала внимания, пусть успокоится. Ради Бога, Китти, не позволяй этому ублюдку испортить тебе вечер. Ты потратила двадцать тысяч, так что постарайся получить удовольствие.
 – Но как я могу не обращать на него внимания? Он выкинул мою горничную из моего собственного дома. Как он посмел?
 – Пусть Эсперанца не показывается ему на глаза несколько дней, и он обо всем позабудет. Я о ней позабочусь, пусть поживет в доме для гостей у Кингсли.
 – Ладно, Брен, – вздохнула Катерин. – Наверное, ты права. Лучше не раскачивать лодку, но, черт побери, что это с ним такое?
 – Мужчина, – философски заметила Бренда. – Со своей придурью, как и у всех остальных сукиных сынов.
 – Мне казалось, Жан-Клод другой.
 – Большинство мужиков барахло. Знаешь ведь, как говорят, – и жить с ними нельзя, и убить тоже.
 – Знаю, знаю. Последую примеру Скарлетт О'Хары и подумаю об этом завтра.
 Жан-Клод просидел взаперти почти до самого вечера, а когда до вечеринки остался всего час, он вошел в гардеробную Катерин и холодно заявил:
 – Мой телефон неприкосновенен, поняла? Катерин все еще так злилась, что ей захотелось закричать на него, но шла борьба характеров, и она понимала, что, если она скажет или сделает что-то неугодное ему, он не останется на вечеринку, тем самым продемонстрировав, кто у них босс. А кто в самом деле босс в их взаимоотношениях? Она безусловно кормилица, потому что хотя Жан-Клод и платил за свою одежду и поездки, а также редкие ужины, когда они куда-то ходили, основные расходы и жалованье прислуги ложились на плечи Катерин. Сегодня она не могла позволить себе встретиться лицом к лицу с двумя сотнями гостей, каждый из которых обязательно спросит, куда девался ее молодой муж. Особенно если принять во внимание, что среди гостей будут Альберт Эмори и Элеонор Норман. Призвав на помощь весь свой талант актрисы, она повернулась к Жан-Клоду с ангельской улыбкой.
 – Ну, конечно, дорогой, мне и в голову не придет подходить к твоему телефону, тем более я их вообще ненавижу.
 – Прекрасно. – Он слегка улыбнулся. – Кстати, я сам сегодня позабочусь об охране.
 – Я уже дала подробные инструкции охранникам, объяснила, как, мне кажется, все должно быть организовано, – пояснила она.
 – В этом нет необходимости. Я сказал им, как,  мне кажется, все должно быть организовано. Я больше не твоя комнатная собачка, Катерин Беннет, так что не воображай, что ты можешь мной помыкать так же, как и всеми остальными.
 Он прошел в свою гардеробную, с грохотом захлопнул дверь и во всю мощь включил душ. Катерин уставилась в зеркало.
 – Что здесь происходит? – прошептала она, обращаясь к своему отражению. – Кто этот человек, черт побери?
 Несмотря на выходки Жан-Клода, вечеринка удалась на славу. Еда была очень вкусной, модный нью-йоркский оркестр играл смесь хитов шестидесятых и семидесятых годов, и большинство гостей задержались гораздо дольше полуночи, что необычно для Голливуда.
 Почти весь вечер Жан-Клод был само очарование, ухаживал за Китти, поощрял фотографов, чтобы они делали их совместные снимки с самыми знаменитыми гостями.
 – Тебе чертовски повезло, Катерин, – восторгалась Кэролин Люпино. – Я не встречала такого замечательного, очаровательного мужчину, как Жан-Клод, в этом мерзком городе, за исключением  моего мужа, разумеется!
 – Разумеется. – Через комнату Катерин могла видеть развлекающего гостей Жан-Клода. При свете свечей его лицо казалось еще более загорелым, а волосы более золотистыми, чем обычно. Он выглядел потрясающе красивым в своем безукоризненном вечернем костюме. Даже чересчур красивым. К ним подошла Шарон Ласкер.
 – Мирового мужика ты захомутала, Китти. Чего бы мы, девушки, не дали, чтобы затащить Жан-Клода к себе в постель! Тебе крупно повезло, Китти!
 – Держись за него, – вздохнула Кэролин Люпино. – Смотри, не упусти.
 Как раз перед тем как подали ужин, Жан-Клод начал нервничать, метаться между входами-выходами, проверять охрану и смотреть, не пролез ли кто тайком. В один из таких обходов он заметил Бренду, фотографирующую группу гостей.
 – Какого хрена ты делаешь, Бренда? – заорал он, выхватив у нее камеру.
 Бренда была не из тех, кто позволяет собой помыкать. Она вырвала у него камеру и, выпрямившись во весь свой рост в пять футов и два дюйма, холодно заявила:
 – Я делаю фотографии для личного альбома Китти. Как смеешь ты до меня дотрагиваться? Что ты о себе воображаешь?
 – Я не  воображаю. Я знаю, кто я. Я муж Катерин Беннет. – Он навис над Брендой, загородив ее полностью своей крупной фигурой, злобно ощерился и с угрозой произнес: – У нас здесь сегодня есть свой фотограф, и мы договорились о продаже сегодняшних снимков за кругленькую сумму в несколько крупных журналов. Я не желаю, чтобы ты нам спутала карты. Ясненько?
 Затем выражение его лица изменилось, и он одарил ее сияющей улыбкой. Ее настолько поразила эта мгновенная перемена, что она позволила ему забрать камеру и достать оттуда пленку. Галантно поклонившись, он вернул ей фотоаппарат.
 – Пожалуйста, пойми, Бренда, я делаю это ради Китти. Я забочусь об интересах моей жены и не хочу, чтобы она потеряла деньги, которые может получить за эти эксклюзивные фотографии только из-за того, что где-то появятся любительские снимки.  Comprenez ? [33] 
 – Разумеется, Жан-Клод, я  comprend. Я могу идти? Он улыбнулся.
 – Конечно, дорогая. Но запомни, Бренда, больше никаких фотографий.
 – Слушаюсь, сэр. – Бренда отошла, бормоча про себя: – Этот парень меняется чаще, чем трехдолларовая потаскуха меняет одежку.
 Гости сидели за двадцатью столами по десять человек за каждым. Столы были накрыты серебристой парчой, а сверху кружевом. В центре каждого стола стояли серебряные вазы с лилиями, кремовыми розами и длинными страусовыми перьями, переплетенными с жимолостью. Бледные восковые света бросали трепещущий свет, отражаясь в сверкающем серебре приборов.
 Хорошее настроение вернулось к Катерин; она отбросила мрачные мысли и принялась очаровывать Гейба Хеллера и Луи Люпино, сидевших по обе стороны от нее. Ее усилия немедленно принесли дивиденды: к ярости Элеонор Норман и восторгу Катерин, Гейб произнес крайне хвалебную речь о ней после ужина.
 Когда начались танцы, Катерин и Жан-Клод вышли на площадку в одиночестве. Он наклонил голову и прошептал:
 – Ты сегодня выглядишь изумительно, дорогая женушка.
 – Спасибо, дорогой.
 – Только подумай, насколько изумительнее ты станешь выглядеть с замечательным новым бюстом.
 – Что-что, а испортить вечер ты умеешь. – Катерин отодвинулась, но он прижал ее ближе и засмеялся.
 – Я всего лишь шучу,  cherie, ты что, шуток не понимаешь?
 – Мне эта шутка смешной не показалась.
 Он снова испортил ей настроение, пузырек радости в ее душе лопнул, оставив после себя пустоту и предупреждающий голос, который она предпочитала не слышать.
 – Китти, Китти,  cherie,  – засмеялся Жан-Клод, снова сплошное очарование. – Не сердись, женушка. Где твое знаменитое чувство юмора?
 – В зимней спячке, полагаю.
 – Я не то хотел сказать. – Его дыхание грело ей ухо. – Ты такая красивая и у тебя  belle poitrine . [34] Попозже я докажу тебе, как мне все это нравится.
 – Какая чудесная пара, – вздохнула Кэролин, обращаясь к Стивену.
 – Она – да, – сказал он. – Она настолько чудесна, что самое время мне пригласить ее потанцевать, разумеется, после тебя, Кэролин.
 Склонив голову, Жан-Клод что-то шептал на ухо Катерин, а оркестр играл «Даму в красном», песню, которую она считала их песней.
 Позднее, когда заиграли джазовую музыку, подошел Стивен со словами:
 – Ты выглядишь сногсшибательно.
 – Разве? – В глазах стояла печаль.
 – Слушай, Китти, ну разумеется. И тебе вовсе не надо при мне притворяться. Захочешь поговорить, я готов всегда. Не смей делать из себя жертву.
 – Обещаю, не буду, – сказала Катерин.
 – Так вытри глазки, золотко. Ни один мужик не стоит твоих слез.
 – А ни одна женщина – твоих, Стив. Что-нибудь слышно о Мэнди? Возвращаться не собирается?
 – Да нет, вроде нет. Она с этим двойником Шварценеггера вполне счастлива.
 Он заметил, что Катерин все еще выглядит печальной и смотрит на Жан-Клода, танцующего с Элеонор.
 – На нее посмотришь, сразу вспоминаешь о стервятниках, – сказал Стив. – Эту женщину интересуют лишь коктейли, наркотики и мужские члены. Не обязательно в таком порядке.
 Китти взглянула на Элеонор, пытавшуюся обвить своими тощими руками Жан-Клода, и снова подумала, не является ли злобная кампания в прессе делом рук ее соперницы.
 – Кстати, как сценарий? – спросил Стив.
 – Нормально, даже хорошо, но я не видела его после последних исправлений. Луи говорит, что необходима окончательная полировка, но они только через неделю будут знать, когда поступит последний вариант.
 – Ну, если вам нужен переписчик, то я готов наняться во время перерыва между съемками. – Он заглянул ей в лицо и спросил: – Ты уверена, что у тебя все в порядке?
 – Конечно, уверена, – соврала она. – Честно, все хорошо, Стив.
 Позже танцующие вместе Стив и Бренда наблюдали за Катерин и Жан-Клодом.
 – Выглядит-то она потрясающе, – проговорил он, – но что-то меня беспокоит.
 – И меня тоже. Этот мужик – змея в смокинге, если хочешь знать мое мнение. И взгляни-ка на его секретаршу. – Она повернулась в ту сторону, где Али, секретарша Жан-Клода, танцевала с Томми.
 – Он не может отвести глаз от ее выреза, – засмеялся Стив.
 – Ну да, а она не может отвести глаз от своего босса, видишь?
 И верно. Даже танцуя с Томми, Али постоянно бросала взгляды в сторону Жан-Клода и старалась заставить Томми танцевать к нему поближе.
 – За ней нужен глаз да глаз, – мрачно решила Бренда. – Она явно в него втрескалась.
 – Как считаешь, нам следует сказать об этом Китти? – спросил Стивен.
 – Нет, пока не надо. Но я уж постараюсь за Али проследить.
 Не успели гости разойтись, как Жан-Клод начал ласкать Катерин еще в гостиной. Она несколько перебрала шампанского, и вскоре его чувственность растопила ее.
 «Сделай вид, что ничего не случилось, – прошептал ее внутренний голос. – Разве ты не хочешь спокойной жизни?»
 На следующее утро Катерин проснулась поздно, лениво потягиваясь на льняных простынях, сбившихся во время их любовных игр. Она удовлетворенно улыбнулась. Казалось, что страсть Жан-Клода не имеет границ; он удовлетворял ее в постели куда больше, чем любой другой мужчина в ее жизни. Особенно страстной была эта последняя ночь. Он любил ее с такой силой, приносящей ей полное удовлетворение, что она чувствовала себя еще больше влюбленной, хотя не забыла гнев и обиду. Теперь он начал говорить, что они должны завести ребенка. Напрасно она протестовала, утверждая, что слишком стара; в эту ночь он был так нежен и так неутомим, что Катерин почувствовала, что и в самом деле может забеременеть, чем черт не шутит.
 Она нахмурилась, вспомнив про горничную, но Жан-Клод убедил ее, что девушке нельзя доверять.
 – Я слишком часто заставал ее врасплох, когда она копалась в моих личных бумагах, делая вид, что вытирает пыль. Без нее будет лучше,  cherie. 
 Катерин положила руки на грудь. Ей кажется, или в самом деле грудь ее стала меньше, как заметил Жан-Клод во время танца? Усыхает? Она сидела на диете для мини-сериала, но ей хотелось сбросить эти фунты с живота и талии, но не с бюста.
 Осторожно, чтобы не разбудить спящего Жан-Клода, она выбралась из постели и на цыпочках прошла в ванную комнату. С прошлой недели она потеряла три фунта. Создавалось впечатление, что эти три фунта испарились с ее бюста. Выглядела она, надо признать, довольно тощей. Это никак не подходило для похотливой Полетты, грудастой девицы из восемнадцатого века. Она подумала, не придется ли ей все же сделать себе силиконовую грудь, потом содрогнулась. От одной мысли о ноже где-то рядом с собой ей становилось плохо. К тому же уже не оставалось времени.
 Послышался стук в дверь ее гардеробной, и вошел, слегка прихрамывая, Томми.
 – Слушай, мам, можно, я возьму ключи от «мерседеса»?
 – Дорогой, почему бы тебе не поехать на своей «вольво»? – Она подарила ему на шестнадцатилетие эту машину, и он ею ужасно гордился.
 – Мам, извини. Я оставил ее в мастерской, я, это, попал в небольшую переделку.
 – Насколько небольшую? – Она быстро оглядела Томми, чтобы убедиться, что он не принимал наркотики, но сегодня он выглядел просто замечательно, весь чистый и невинный.
 – Да ерунда… какой-то придурок разбил мне задние подфарники, въехал в меня задом. Я совсем не виноват, Бренда уже говорила со страховщиками. Сказала, чтобы я тебя по этому поводу не беспокоил.
 – Хорошо, дорогой. – Она вздохнула. – Ключи у Жан-Клода. Сейчас пойду и возьму.
 Она молча взяла ключи с прикроватного столика со стороны Жан-Клода, стараясь не разбудить его, но он мгновенно проснулся и резко открыл глаза, схватив ее за руку с проворностью дикой кошки.
 – Что это ты делаешь,  cherie? 
 – Беру ключи от «мерседеса» для Томми.
 – Почему ты разрешаешь ему брать мою машину?
 – Дорогой, это не твоя машина, это моя машина. Она у меня уже четыре года.
 – А, ну да, разумеется. Все равно, ты не должна давать безответственному шестнадцатилетнему сопляку, который балуется наркотиками и ввязывается в драки с бандитами, машину ценой в тридцать тысяч долларов, чтобы он валял дурака. Пусть поедет в машине горничной.
 Катерин видела, что вот-вот возникнет новая ссора, несмотря на недавнюю страстную любовь, о чем еще напоминали скомканные простыни. Она швырнула ключи на постель. Сегодня она больше не могла ссориться.
 – Я не собираюсь спорить. Ты устал и явно страдаешь от похмелья. Только не забывай, что Томми – мой сын, и, если я захочу дать ему мою машину, я это сделаю, черт побери.
 – Ты его вконец испортила.
 – Я не нуждаюсь в том, чтобы ты меня учил, как воспитывать Томми, равно как я не хочу, чтобы ты мне снова испортил настроение. Если ты собираешься себя так вести, то нам лучше провести этот день врозь.
 – С радостью,  cherie.  – Он пожал плечами и снова забрался под одеяло. – Если ты так хочешь.
 Катерин в сердцах хлопнула дверью. Сказала Томми, что он может воспользоваться побитым «фордом» Марии, потому что «мерседес» нужен Жан-Клоду, и постаралась не обращать внимания на его надутую физиономию.
 Китти после страстной нота собиралась весь день провести с мужем. Теперь она решила отвлечься от неприятностей и поплавать в бассейне, но забыла про десяток рабочих, снимавших тент и убирающих сад после вчерашнего разгула. Кругом был беспорядок: ящики, грузовики, разбросанная еда, перевернутые столы. Мария усердно терла белый ковер в гостиной, стараясь удалить пятна от еды, вина и пепла. Китти лишь диву давалась, насколько неряшливы отдельные гости, некоторые даже бросали сигареты на ковер и тушили их каблуком. Она передернула плечами. Какого черта? Пусть этот проклятый дом хоть на части разваливается. Особенно если учесть, что каким-то ужасным образом на части разваливалась ее жизнь.
 Она вернулась в спальню, единственное оставшееся убежище. Жан-Клод опять спал; Катерин решила, что он проспит до полудня. Весь день был в ее распоряжении. Она может заняться ремонтными работами, которых все настоятельнее требовали ее лицо и тело. Она также поработает над сценарием и натает готовиться к поездке в Париж.
 Париж! Ее самый любимый город в мире. Совершенно новое кино, совершенно новое приключение. Скорее бы начать. Ей не хотелось думать о неприятностях в отношениях с Жан-Клодом, за которого она едва успела выйти замуж. Ее сила и ее слабость были в том, что она могла закрыть глаза на те неприятности, которые предпочитала не замечать.
 – Я подумаю об этом завтра, – прошептала она самой себе.




 ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ


 Перед началом съемок сериала «Все, что блестит» они остановились в Палм-Бич. Катерин выбрали Гуманисткой года в благотворительном заведении, занимающемся людьми с болезнями сердца, отметив тем самым ее вклад. Отец Катерин умер от инфаркта, так что это дело было ей очень близко. Остановились они в гостинице «Брейкерс», классически элегантной и наиболее популярной в Палм-Бич.
 – Все билеты проданы. – Бренда помогала Катерин облачиться в черное с серебром и стеклярусом вечернее платье, а местный парикмахер тем временем занимался ее прической. Гарри Уинстон прислал двух охранников с огромным подносом драгоценностей, чтобы Катерин могла выбрать, что надеть на вечер.
 – Они обожают тебя, душечка! Все эти престарелые трясущиеся дамы с аристократическими манерами и древние вдовцы из знатных семей, а также вся эта публика, сделавшая все возможные в Палм-Бич подтяжки, будет там сегодня, – говорила Бренда. – Они станут очень внимательно к тебе присматриваться, так что ты должна выглядеть фантастически.
 – Я пытаюсь. – Китти поморщилась, когда Бренда попыталась застегнуть молнию на платье. – Дьявол, я в этом платье, как в тисках.
 – Чтобы быть красивой, приходится…
 – Страдать, да, я  знаю,  – поддразнила ее Китти. – Но это платье прямо из времен испанской инквизиции.
 – Ты действительно похудела даже больше, чем требовалось. Выглядишь потрясающе.
 – А тебе не кажется, что я стала слишком уж плоскогрудой? Может, засунуть пару прокладок, чтобы выглядеть посисястее?
 – Не мели ерунды. Это платье делает тебя элегантной, для этого сиськи не нужны. Ты же не Долли Партон. – Но, наблюдая, как Катерин поправляет вырез на платье, Бренда не выдержала. – Китти, не позволяй Жан-Клоду заставлять тебя комплексовать по поводу твоего тела. Ради Бога, перестань сомневаться в себе лишь потому, что какой-то лягушатник сказал, что ты плоскогрудая.
 – Да, я все понимаю, но ведь ты знаешь Жан-Клода, ему подавай все идеальное, особенно для этой роли. Он хочет, чтобы я соответствовала на все сто процентов.
 – Жаль только, что он сам далек от этих ста процентов. Слушай, лапочка, давай пошевеливаться. Перестань мучить себя из-за твоих сисек. Мне не терпится посмотреть, как эти старые кошелки во всем их великолепии будут пожирать тебя глазами. Ты – просто загляденье.
 В вестибюле Жан-Клод грубо преградил дорогу фоторепортерам.
 – Извините, ребятки, никаких фотографий.
 – Да будет тебе, Жан-Клод, пожалуйста. Дай нам шанс. Вы же почти молодожены. Нам нужна ваша совместная фотография. Последнее время ваших фото не было видно. Ты должен дать публике то, чего ей хочется.
 Жан-Клод лишь холодно улыбнулся.
 – Мисс Беннет – звезда, дамы и господа. Сегодня она примадонна. Я – лишь оруженосец.
 – Да перестань, дорогуша, не говори глупости. – Катерин услышала свой собственный голос, показавшийся ей незнакомым и жалобным, но Жан-Клод, не обратив на нее внимания, решительно направился к лимузину. Фотографы нацелили свои камеры на Китти.
 – Улыбайся, – прошептала Бренда, – не позволяй ему тебя достать.
 – Я и не позволяю. С меня в последнее время все как с гуся вода. – Катерин казалось, что губы у нее из гранита, но все же она заставила себя ослепительно улыбнуться. Наконец Бренда заявила, что хватит.
 – Все, ребятки, все,  достаточно. Разрешите мисс Беннет добраться до места назначения, пожалуйста, джентльмены.
 Сидящий на переднем сиденье Жан-Клод проигнорировал женщин и всю дорогу разговаривал с водителем о политике.
 – Не обращай на него внимания, – посоветовала Бренда. – Сегодня  твой вечер. Получай от него удовольствие.
 – Разумеется, – улыбнулась Катерин, но на душе у нее было скверно. – Все будет чудесно.
 Создавалось впечатление, что все население Палм-Бич собралось у театра, чтобы поглазеть и поприветствовать ее. Китти потребовались десять охранников, настолько напирала толпа.
 Женщина, которой явно было уже далеко за восемьдесят, схватила Китти за руку высохшей рукой с ярко-красными ногтями.
 – Я обожаю тебя, Джорджия, – прохрипела она карминно-красными губами. – Я сама так на тебя похожа, душечка. Ты такая же, как и я, маленькая ведьмочка. Полудьявол-полуангел.
 Ее локтем оттеснила другая женщина.
 – Моя дочь в точности такая же, как и ты, – поведала она, – но, разумеется, моложе. Она хочет стать тобой, когда вырастет. Великой  актрисой. Она надеется поступить в актерскую школу…
 Телохранитель потащил Катерин сквозь орущую и свистящую толпу по покрытым красным ковром ступенькам, через лес мащущих рук с многочисленными кольцами. Многим женщинам средних лет Катерин представлялась героиней: пример того, как можно добиться успеха после сорока. Некоторым образом они идентифицировали себя с ней, поэтому сегодня они аплодировали, смеялись и выкрикивали приветствия, когда смотрели отрывки из фильмов, как раз в нужных местах. Когда она выступила с речью, все приветствовали ее стоя. После, как почетную гостью, ее окружила толпа поклонников, жаждущих познакомиться с ней и пожать руку. Катерин улыбалась, позировала для фотографий, принимала поклонение. Именно в такие моменты она по-настоящему чувствовала себя звездой и получала от этого удовольствие.
 Мужчина с лицом резиновой собачонки, в рыжем парике, напоминавшем дохлую кошку, сильно сжал ее руку, заставив ее поморщиться. Приблизив к ней лицо так близко, что она едва не грохнулась в обморок, он заорал:
 – Я сценарий написал специально для тебя, дорогая. Он даст миру увидеть, какая ты на самом деле замечательная женщина, милочка.
 – Чудесно. – Снова ей на помощь пришел телохранитель.
 – Не хочешь узнать, как он называется? – прохрипел мужчина в парике.
 Она кивнула и улыбнулась ему через плечо, а толпа сдавила ее так, что практически невозможно было дышать.
 – «Моя еврейская мамочка»! – восторженно проорал он. – Ты там сыграешь потрясающе, милочка. Ты ведь еврейка, верно?
 Катерин виновато покачала головой, но он не сдавался.
 – Не страшно, милочка. Мы все равно считаем тебя одной из нас. У тебя есть сердце, вот что у тебя есть, милочка.
 Но ей все уже начинало надоедать.
 – Давай сбежим в дамскую комнату, – одними губами сказала она Бренде, вырываясь из цепляющихся рук. – Мне надо отойти от этого, я уже перебрала обожания.
 Дамская комната могла бы служить памятником дурного вкуса нуворишей. По всем стенам – зеркала персикового цвета, украшенные изваяниями такого количества лепных голых баб, что Китти и Бренда с трудом могли различить свои лица. Пока Катерин пудрилась, поправляла макияж и взбивала волосы, две дамы в практически одинаковых шутовских туалетах и с тоннами косметики на лицах шептались у соседнего зеркала и пялились на нее.
 Бренда гневно взглянула на них, но Катерин не стала обращать внимания. Она уже привыкла, что разговоры прекращались, когда она входила в комнату, или, что еще хуже, когда ее обсуждали в ее же присутствии.
 – Кожа не ахти, – прошептала Клоун-1 Клоуну-2.
 – Это все освещение, так я думаю. – Клоун-2 пыталась подойти поближе к Катерин.
 – Что вы такое сказали? – Бренда пребывала в воинственном настроении. Она поставила руки на внушительные бедра, готовясь к бою, и заняла позицию между Катерин и двумя женщинами, напоминавшими пчелиные ульи.
 – Мы большие поклонницы мисс Беннет, – высказалась Улей-1.
 – Мы ее самые горячие поклонницы, мы ее обожаем, – заверещала Улей-2.
 Катерин слабо им улыбнулась, что, к сожалению, обе женщины немедленно приняли за поощрение. Но на пути снова встала Бренда. Катерин требовались эти несколько минут, чтобы побыть одной, ей вовсе не хотелось, чтобы на нее глазели и шептались за спиной.
 – Дамы, пора возвращаться в зал, – как могла сердечно произнесла Бренда, пытаясь вытеснить их из комнаты.
 – Мы хотим поговорить с Джорджией, – заявила Улей-1. – Ведь это мы, фанаты, сделали ее, и у нас есть право.
 – Без нас ее бы не было, – согласилась Улей-2. – Мы ей всегда преданы, несмотря на газеты.
 – Ну, как бы оно там ни было, – сказала Бренда, – нам хотелось бы побыть одним, так что, до свидания, милые дамы.
 – Нам лишь хотелось посмотреть, как она красится – заныла Клоун-1. – Почему вы не даете нам на нее посмотреть?
 – Потому что здесь не зоопарк, – возмутилась Бренда. – Если желаете глазеть, делайте это в зале, но, ради всего святого, хоть здесь дайте ей капельку покоя.
 – Ну что же, похоже, зря мы не верили газетам, – огрызнулась Улей-1, захлопывая свою украшенную камнями  minaudiere в форме пуделя. Встряхнув волосами, щедро политыми лаком, она добавила: – Пошли, Дорис, мы зря стараемся высказать свое дружелюбие. Ее карьере скоро придет конец, если она будет так грубо вести себя с поклонницами.
 Когда они возмущенно покидали комнату, Бренда услышала, как одна из них пробормотала:
 – Она и в самом деле сука, и вовсе не так уж хороша при ближайшем рассмотрении.
 Катерин рассмеялась.
 – По сравнению с ними Элеонор просто мать Тереза.
 – Вся беда в том, Китти, что ты чертовски знаменита и каждый хочет отхватить от тебя кусочек. Ладно, пора снова к поклонникам.
 Вновь вокруг Катерин собралось столько кривляющихся фанатов, что снова пришлось вмешаться охранникам. Как обычно, в лимузин Катерин села первой, потом Жан-Клод и за ним Бренда. Катерин по привычке сначала села на заднее сиденье, а потом изящно закинула ноги. Не успел Жан-Клод забраться в машину, как она почувствовала, что он весь кипит от злости. Повернувшись к ней в бешенстве, он заорал:
 – Ах ты проклятая дива, зазнавшаяся примадонна. Что ты из себя воображаешь?
 – Ты пьян? – холодно спросила она.
 – Нет, я не пьян, пока еще нет, но я должен бы быть, раз я твой муж. От тебя любого потянет к бутылке. Только потому, что каждый придурок с раскрытым ртом пытается до тебя дотронуться, ты вообразила себя королевой Англии, мать твою так.
 Катерин ненавидела ругань, к тому же телохранитель и шофер навострили уши. Любой из них завтра может связаться с газетами. Она прикусила язык и закурила сигарету.
 – Успокойся, Жан-Клод, перестань вести себя как ребенок.
 Это разозлило его еще больше.
 – Как тебе известно, я тоже был знаменитостью, – прошипел он. – Когда я был поп-звездой, был куда более знаменит, чем ты сейчас, Катерин Беннет, и поклонников у меня было больше, чем у тебя.
 – Ты много раз об этом рассказывал, Жан-Клод, почему бы тебе не сменить пластинку? – Китти нажала кнопку, поднимая стекло, отгораживающее их от водителя.
 Бренда презрительно посмотрела на Жан-Клода.
 – Почему бы тебе не отвязаться от Китти, ради всего святого? Остынь.
 Жан-Клод повернулся к ней с лицом, перекошенным от злости.
 – Если ты немедленно не заткнешься и не перестанешь совать нос в чужие дела,  Мисс Пятидесятые, я вышвырну твою толстую задницу из машины, ясно?
 Лицо Бренды покраснело. Как смеет он так себя с ней вести? Более того, почему Катерин это терпит?
 – Жан-Клод, мы же не соревнуемся, кто из нас более знаменит. – Катерин старалась сохранить спокойствие, хотя рука с сигаретой дрожала. – Это должен был быть мой вечер, в мою честь, так что, пожалуйста, скажи мне,  дражайший мой муженек, почему ты ведешь себя как последний ревнивый идиот?
 – Не смей называть меня идиотом. Ты еще об этом пожалеешь, Катерин. В машину лезешь первой, мне даже места не оставляешь. Рассаживаешься там с этой идиотской улыбкой на лице, как будто весь мир тебе принадлежит. Самовлюбленная сука.
 – Мы так  всегда поступаем. Мы никогда не заваливаемся в машину все вместе. Тут же все запланировано, как военная операция, иначе будет хаос. Разве ты не понимаешь? Давай получим удовольствие от остатка вечера. Нам ведь завтра уезжать.
 – Ладно, ладно, пчела-царица, пусть будет по-твоему. Так ведь всегда и бывает. – С театральным вздохом Жан-Клод отвернулся и уставился на мерцающее отражение огней в воде. Установилась тяжелая тишина, продолжавшаяся до гостиницы, где Жан-Клод немедленно отправился спать. Китти с Брендой задержались, чтобы выпить по рюмочке.
 – Что на него нашло, черт побери? – Катерин налила себе приличную порцию коньяка.  Понять не могу, в чем дело.
 – Я не знаю, золотце. Мне бы самой хотелось понять, в чем дело, тем более что чем дальше, тем хуже.
 На моего Франка иногда находило, но потом он несколько месяцев бывал нормальным. Такое впечатление, что Жан-Клод – два разных человека.
 – Мне уже кажется, что я его совсем не знаю. Стоило нам пожениться, как он абсолютно изменился. Он таким раньше никогда не был.
 – А как насчет того случая, когда он слинял в Вегас?
 – Да, верно, как глупо, я совсем забыла. Наверное, мне уже тогда следовало понять, каким он может быть жестоким. Но я решила, что это исключительный случай, потому что он меня любит и хочет на мне жениться – ха! – Она допила коньяк.
 – Брось его, – без лишних церемоний посоветовала Бренда.
  – Бросить его? Как я могу? Мы всего три месяца женаты. Может, тут все же я виновата, очень уж командую. А может, я вообще не гожусь для брака.
 – Это не брак тебе не подходит, а мужик, – заявила Бренда. – Выставь его за дверь, Катерин. Ну, ошиблась, с кем не бывает. Тот, кто боится ошибиться, Китти, боится жить. Я это уразумела еще на маминых коленях.
 – А моя мать учила меня – не удалось в первый раз, пытайся снова, и снова, и снова, – сказала Катерин. – Я пока не собираюсь сдаваться, Бренда. Во всяком случае, пока не снимем фильм. – Она прикурила новую сигарету. – А потом, клянусь тебе, если Жан-Клод не перестанет вести себя как чудовище в припадке шизофрении, я покончу с этим браком. – Она налила им еще по рюмке коньяка. – После того, как закончу картину.
 – Ловлю тебя на слове. – Бренда подняла рюмку и задумчиво отпила. – Я пью за это.
 Но и на следующий день в самолете Жан-Клод продолжал корить Катерин за ее поведение.
 – Ты совсем зазналась, – говорил он. – Тебе наплевать на всех, кроме себя. На меня, на сына, на все, кроме твоей карьеры.
 Он зудел и зудел, многозначительным шепотом перечисляя ее «грехи»: себялюбие, самомнение, нарциссизм, ханжество, эгоизм. Наконец Китти не выдержала и закричала:
 – Слушай, ты, сумасшедший ублюдок, мы женаты всего три месяца, но, если и дальше так пойдет, я с этим покончу как только мы прилетим во Францию. Понял?  С'est la fin de l'histoire, как ты однажды выразился, и я говорю это серьезно, мы покончим с этим фарсом под видом брака как можно скорее.
 Он не ответил, но сердито уставился в иллюминатор в густую темноту над Атлантическим океаном. Китти вернулась в бизнес-класс и провела остаток ночи, напиваясь с Брендой.
 Улыбающийся управляющий «Ритц» с поклонами удалился из номера герцога Виндзорского. Еще одно преимущество звезды – возможность всегда получить лучший номер, лучший столик в ресторане в самую последнюю минуту. Как только за ним закрылась дверь, Жан-Клод повернулся к стоящей с ледяным лицом жене и прерывающимся от волнения голосом сказал:
 – Ты можешь меня простить,  cherie? Я виноват, я ужасно виноват в том, что наговорил и сделал. Я вел себя как  imbecile , [35] я сам это понимаю.
 Катерин просматривала карточки, присланные вместе с великолепными букетами, расставленными по люксу. Большинство поступило из лучшего цветочного магазина на Вандомской площади. Цветы стояли повсюду – на инкрустированных с позолотой столах, на комодах в стиле Людовика XVII, – издавая сильный, чувственный запах. Она холодно взглянула на мужа.
 – Не понимаю, почему ты после вечеринки ведешь себя со мной по-свински. Ты при всех поставил меня в неловкое положение, не говоря уж о том, что ты наболтал мне наедине. Ты меня оскорбил, унизил, а теперь ты печально улыбаешься, включаешь на полную катушку свой мальчишеский шарм и говоришь, что ты виноват. Ты что, рассчитываешь, я все забуду?
 – Но мне действительно очень жаль. – Его яркие зеленые глаза блестели. – До глубины души. Я иногда не могу собой владеть, на меня находит. Ты должна меня простить. Пожалуйста, Китти, не заставляй меня умолять, я ведь человек гордый. Ты лучше других знаешь, что гордость у меня порой берет верх над разумом.
 – Вот тут ты прав. – Китти опустилась на обтянутый Дамаском диван, прошитый серебряной нитью и вышитый васильками, и принялась разглядывать ногти. – Но я больше не понимаю эти твои неожиданные перепады в настроении. Я тебя люблю, или любила, я вышла за тебя замуж, но я совершенно определенно тебя  не понимаю. 
 – Иногда я и сам себя не понимаю. Сам себя не понимаю, дорогая моя Китти.
 Он достал из битком набитого мини-бара миниатюрную бутылочку бренди и предложил ей. Она отрицательно покачала головой.
 – Я хочу знать, что с тобой происходит, Жан-Клод. Эти последние три дня были сущим адом не только для меня, но и для Бренды. Она обеспокоена даже больше, чем я.
 – Разумеется, я понимаю. – Он выпил бренди, рухнул в кресло, опустил белокурую голову на руки и тяжело вздохнул. Он выглядел таким убитым и несчастным, что Китти пришлось бороться с желанием утешить его. Но она понимала, что это будет большой ошибкой. Какие бы злые демоны ни водились в психике Жан-Клода, она знала, что должна помочь ему их победить, или их браку конец.
 – Я не могу оставаться твоей женой, если ты будешь продолжать так себя вести. – Катерин уставилась в окно на идеально синее парижское небо. – Я не могу думать… Я не могу сосредоточиться на фильме… Я ни на чем не могу сосредоточиться.
 – Никто не понимает этого лучше, чем я,  cherie, и я в ужасе. Честно, мне невероятно стыдно. Я просто не понимаю, что на меня иногда находит. – Он прошел по роскошному персидскому ковру к окну и невидящими глазами уставился на туристов на Вандомской площади. – Хотя, по правде говоря, я знаю, в чем дело, – мрачно добавил он.
 – Ты не задумывался, что тебе стоит сходить к психотерапевту? Тебе нужна помощь, Жан-Клод, и я  готова тебе помочь. У меня нет другого выхода, иначе у нашего брака нет будущего.
 Он выудил из бара еще одну бутылочку и снова вернулся к окну. Затем заговорил медленно и тихо.
 – Мне не нужен психотерапевт,  cherie. Я знаю, что мне нужно, и я нашел это в тебе. Мне нужна любящая женщина, способная понять мою боль и принимать меня таким, каков я есть. Без всяких условий. Понимать, что иногда я испытываю такие мучения, что не могу с собой справиться. Это как… – Он помолчал, внезапно побледнев. – Это как будто происходит не со мной, а с кем-то другим.
 – Продолжай, – попросила она, но без особого сочувствия.
 – Все началось много лет назад. Не знаю, веришь ли ты всей этой психиатрической и психологической муре, но если веришь, то тогда ты могла бы сказать, что таким сделало меня мое детство.
 – Что ты имеешь в виду? – спросила Катерин, подозревающая, что он собирается обвести ее вокруг пальца.
 – Мать моя была на редкость странной женщиной. Отец тоже довольно странным. – Жан-Клод пальцами пригладил волосы и переступил с ноги на ногу, все еще глядя на улицу. Цвет неба сгустился, появились летние облака, и в номере стало темнее.
 – Пожалуйста, продолжай, – сказала Катерин на этот раз более мягко. Впервые при ней Жан-Клод вспомнил про свое детство. Разумеется, он часто упоминал о своей короткой карьере поп-певца, но никогда не упоминал о семье, а ей не хотелось на него давить.
 – Любимчиком в семье был мой брат Диди, – с горечью продолжал Жан-Клод. – Всегда. Стоило ему появиться, все, что бы я ни делал, я делал не так. Я был старше на два года, но моя мать и отец критиковали и унижали меня постоянно.
 – С тобой не обращались… грубо?
 – Если понимать под этим, что родители старались сделать жизнь ребенка адом, то да, со мной обращались грубо,  cherie. Но, я думаю, ты имеешь в виду другое, нечто сексуальное, так что ответ будет отрицательным. В долине Луары тридцать лет назад было не принято насиловать детей. – Он сделал паузу, чтобы прикурить очередную сигарету от окурка предыдущей. – Диди был моложе, но уже в три года значительно крупнее. Похоже, я оказался последышем в помете. Так что мне всегда приходилось донашивать  его одежки. Мы были довольно бедны, понимаешь ли, и могли позволить себе лишь одну пару обуви в год, и она всегда доставалась Диди. В школе я учился посредственно. Тут сомнений нет: чтение, правописание и математика не давались мне, так что к семи годам я еще, по сути, не научился читать. Ты понимаешь, что это значит для школьника-француза?
 – Не очень, но, видимо, здорово неприятно.
 – Чертовски верно. Разумеется, Диди был привлекательным мальчиком. Еще светлее меня, если такое можно представить, с голубыми глазами, высокий, крупный и необыкновенно умный. Мои родители обожали его и ненавидели меня.
  – Ненавидели тебя? – Разве смогла бы она ненавидеть своего собственного сына? – Что же конкретно они делали?
 – Били, постоянно. – Голос стал резким. – Я был в семье козлом отпущения. Не стоит и говорить, брата они и пальцем не трогали.
 – А ты не мог кому-нибудь пожаловаться? Тете или бабушке?
 – Как ты можешь жаловаться, если тебе всего семь лет? Что ты можешь сказать? «Послушай, мама завела себе любимчика. Она любит брата больше, чем меня». Я всегда верил, что, если брат исчезнет, моя жизнь снова станет сносной. – Его лицо потемнело. – Видишь ли, в конце концов я его убил.
  – Убил его? – поразилась Катерин.
 – Да. – Жан-Клод посмотрел на нее со страдальческим выражением лица. – Пришло время рассказать тебе все. Тогда ты решишь, нужен ли я тебе.
 – О Господи! – воскликнула Катерин, закуривая сигарету.
 – Это случилось непосредственно перед днем его рождения, ему исполнялось пять лет. Началась гроза, какие бывают в тех краях часто в летнее время. Она пришла внезапно, тучи просто громоздились друг на друга. Затем засверкали молнии. Гром оглушал и пугал нас, и брат начал плакать, – тихо продолжал Жан-Клод. – Я велел ему заткнуться, но он принялся визжать, требуя мать.
 – А где она была?
 – Где она была. На кухне, но не готовила или пекла, а возилась с новой шляпкой или шила себе новую блузку. Как ни бедны мы были, Maman имела гардероб на зависть Кристиану Диору. Я велел Диди перестать визжать, но он вылез из постели и остановился на верхней ступеньке лестницы, держась за перила и свесив голову вниз. Я потряс его за плечи, закричал на него, приказывая прекратить вой. Затем я тоже принялся звать  Maman. 
 – И что потом?
 – Потом… – Жан-Клод пожал плечами. – Брат поскользнулся и слетел с лестницы, которую моя мать, благовоспитанная французская  bourgeoise, всегда натирала так, что та была скользкой, как каток.
 Катерин боялась услышать ответ, но все же спросила:
 – И что?
 – Он сломал себе шею, – прошептал Жан-Клод. – Шея ангельского ребенка сломалась как прутик. Maman и  Papa безусловно решили, что это моих рук дело, что я столкнул его, но я не толкал, Богом клянусь, не толкал. После этого я миллион раз думал, не мог ли я спасти его, ухватив еще на верхней ступеньке.
 Катерин присоединилась к нему у окна. Она ласково погладила его руку.
 – Я могу точно представить себе, как это произошло. Ты ничем не мог ему помочь. Но что случилось позже?
 – Затем нам пришлось пережить пору слез, истерик  Maman и всеобщей печали. Мои родители относились ко мне так, будто меня не было на свете. Они полностью отрешились от меня, почти не разговаривали, а если и говорили, то всегда со злостью. Четыре года назад моя мать умерла от рака, я даже на похороны не поехал. А год спустя умер и отец.
 – И тебе не с кем было даже поделиться?
 – Потом появился Квентин. Он услышал, как я пою. Я пел в церковном хоре в Ниме, куда мы переехали после смерти брата. Мне тогда было пятнадцать. Он убедил меня, что с моей внешностью и голосом я могу стать вторым Джонни Холидеем. Я уехал из Нима, не сказав ни слова родителям, просто упаковал рюкзак и двинул в Париж. Квентин стал моим импресарио. Я никогда не сообщал родителям о себе, но, полагаю, они меня и не искали.
 – Жаль, что ты не рассказал мне этого раньше, Жан-Клод. – Катерин крепко обняла его. – Теперь я все понимаю.
 Они вместе смотрели на небо. Начинался дождь, туристы разбежались, и вдалеке слышались раскаты грома. Она взглянула на Жан-Клода, чтобы проверить, как действует на него гроза, но он улыбнулся и еще крепче обнял ее.
 – Не волнуйся,  cherie, с того самого дня гром и молния меня не тревожат. – Затем, заглянув ей в глаза, он сказал: – Китти, ты  единственная женщина, которую я действительно люблю. Одна-единственная, кого я вообще могу любить. Если я иногда бываю не в себе… – Он замолчал. – Пожалуй, «не в себе» не точные слова. Лучше будет сказать, что я становлюсь невыносимым. Китти, пожалуйста, постарайся понять и простить меня, дорогая. Пожалуйста, любовь моя!
 Она кивнула; сердце ее наполнилось надеждой.
 – Да, мой дорогой, я тебя прощаю. И обещаю, что постараюсь понять.




 ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ


 Китти с энтузиазмом погрузилась в предсъемочную подготовку к сериалу «Все, что блестит». Ее дни были заполнены примерками роскошных костюмов и париков, просмотром французских и английских актеров и актрис и репетициями с режиссером Джо Гаваной.
 Джо еще недавно был широко известен съемками острых, жизненных мини-сериалов, но в последнее время телевидение к нему охладело. Он был низеньким, коренастым американцем итальянского происхождения, с гривой спутанных седых волос и неизменной сигарой в зубах. Придумал пригласить его Квентин, несмотря на то, что Гавана в Голливуде впал в немилость после провала его последнего телевизионного фильма. Китти нравился Джо. Она не была уверена, что его бурный и крутой подход годился для фильма, повествующего о далеком прошлом, но, поскольку теперь ее ночи снова были заполнены страстными признаниями Жан-Клода и чувственной демонстрацией этой любви, она старалась над этим не задумываться.
 Каждый день она звонила Томми, который настолько прекрасно проводил время с Тоддом в Хамптоне, что не хотел пока ехать в Париж. Катерин была этому рада. Одним поводом для беспокойства меньше. Хотя Томми поклялся ей, что больше не употребляет наркотики, она знала, что в Париже полно искушений. Жизнь на свежем воздухе подходила ему больше, к тому же отец Тодда – мужчина серьезный и с детьми строг. Париж был прекрасен этим ранним летом, а Жан-Клод после своей исповеди стал совсем другим человеком, более нежным и еще сильнее влюбленным в Катерин, чем раньше.
 После начала съемок они каждый вечер после ужина собирались в баре «Ритца» с кем-нибудь из съемочной группы, чтобы обсудить события дня. Однажды пришел Джо, причем его обычно взлохмаченные волосы на этот раз вообще стояли дыбом. Бросившись на стул, он швырнул потрепанный сценарий на стол и рявкнул услужливо стоящему официанту:
 – Поскорее принесите мне пива. – Потом повернулся к собравшимся: – Этот сценарий – дерьмо.
 – Поздновато ты это решил, не так ли? – саркастически заметил Жан-Клод. – Мы уже шесть дней снимаем. Насколько плохо дело?
 Джо сделал глоток из бутылки.
 – На канале говорят, потребуется уйма работы, и, с их точки зрения, все это никуда не годится. Им плевать, кто его написал, пусть хоть лауреат премии Пулитцера.
 – Но у нас больше нет времени копаться со сценарием, – заметила Китти. – В середине сентября я возобновляю съемки в «Скеффингтонах».
 – Знаю, знаю, но начальство грозит все прикрыть, если мы быстренько не найдем кого-нибудь, чтобы переделать сценарий, – сообщил Джо. – И кого-нибудь толкового. И он нужен нам  сегодня. 
 – Это невозможно, – окрысился Жан-Клод. – Во-первых, ни одного стоящего автора нам так быстро не достать, и во-вторых, нельзя смириться с простоем всей съемочной группы. Почему нельзя снимать по этому сценарию?
 – Потому что нельзя, – огрызнулся Джо. – На канале говорят, что это дерьмо, и считают, что если мы станем по нему снимать, то нам не миновать катастрофы.
 – Но это не так, – вмешалась Катерин. – Сценарий замечательный, мы все это знаем.
 – Ну, еще бы, – согласился Джо. – Но, к несчастью, ребятки, того парня, что зажег нам зеленый свет, только что уволили, а новый придурок, теперь заведующий мини-сериалами, хочет взять нас за грудки, если мы не модернизируем диалоги так, чтобы они годились для тех, кому меньше двадцати пяти. Трудно поверить, но это так.
 – Бред собачий, – заметил Жан-Клод. – Эти мне американцы. Как можно модернизировать Францию восемнадцатого века?
 – Да, признаю, задачка не из легких, – согласился Джо. – Но приличный автор может это сделать, и быстро. Если мы вообще хотим, чтобы что-то вышло, нам придется смириться, ребятки.
 – А как насчет Стива? – предложила Катерин. – Стива Лея? Он прекрасно умеет переделывать диалоги, к тому же, мне кажется, что он сейчас свободен. Он за сутки все приведет в нужный вид. Стив постоянно этим занимается на телевидении, и его там все обожают. Что скажете?
 – Звони ему. – Джо закурил одну из своей ежедневной дюжины сигар. – И пусть летит следующим гребаным рейсом.
 Стивен прилетел ближайшим рейсом в Париж, причем сделал это охотно. Он уже два месяца не работал и сходил с ума в пустом доме, где было очень одиноко без Мэнди и девочек. Но еще больше он скучал по Катерин, их совместным шуткам, дружбе, ее красоте. В самой глубине души он знал, что любит ее, возможно, всегда любил и всегда будет любить.
 Он встретил её в одном из павильонов студии. Ему показалось, что она никогда не была такой прекрасной. Та напряженность, которую он заметил в ее лице на вечеринке, исчезла. Как сказать, подумал он, возможно, из этого брака что-то еще и получится. Господи, он так на это надеялся, по крайней мере он  думал, что надеялся.
 Неделю они трудились все вместе, и через десять дней Стивену удалось создать нечто достаточно современное, чтобы телевидение снова дало им добро. Съемки в Париже возобновились 30 июля.
 Стивен сунул голову в дверь походной гримерной Катерин.
 – Заходи, я уже заканчиваю, – сказала она.
 Она сидела перед туалетным столиком в роскошном белом атласном платье в стиле восемнадцатого века, в настоящих драгоценностях и большом высоком белом парике, который локонами падал на плечи. У Стивена перехватило дыхание.
 – Пришествие Снежной королевы. Ты вроде в отличном настроении? – Потом мягко добавил: – Я не ошибаюсь?
 – Да, спасибо, все теперь выяснено, Я понимаю, что заставляет Жан-Клода иногда так себя вести.
 – И что же это такое, ради всего святого?
 – Я не могу тебе рассказать, Стив. Когда-нибудь потом. Но мы все уладили. Мне не надо твоей жалости, я хочу лишь, чтобы ты меня понял. – Она вопросительно взглянула на него.
 – Твоя взяла. – Он нахмурился. – И откуда это?
 – «Сладкоголосая птица юности». – Они улыбнулись друг другу.
 – Верно. Ты начинаешь исправляться. – Послышался стук в дверь и помощник режиссера позвал:
 – Китти, пора снова за работу. Ты готова? Стивен стиснул ей руку.
 – Всего хорошего, детка, у тебя все прекрасно получится, я уверен.
 Вместо того чтобы устроить свой офис на студии вместе с остальными режиссерами, Жан-Клод снял маленький номер вниз по коридору от их люкса в гостинице. Там он установил самое совершенное канцелярское оборудование и проводил там все время за компьютером, если только не встречался с Джо Гаваной или не звонил на телестудию или Луи Люпино. Китти почти его не видела, разве что за ужином в каком-нибудь из очаровательных парижских бистро. Всегда находилось много тем для обсуждения, поскольку в фильме были заняты многие ведущие актеры и актрисы Франции и Англии. Главные роли исполняли сэр Джон Гилгуд, Найджел Хоторн и Жан Маре, а Людовика XV играл француз Жерар ле Бланш, причем с тем потрясающим очарованием, которое делало его звездой во Франции вот уже тридцать лет. Теперь ему было слегка за пятьдесят, седина явно закрашена, но годы ничуть не умалили его удивительной сексапильности. Для Катерин, вынужденной четыре года сниматься с ужасным Альбертом Эмори, было приятным разнообразием на этот раз видеть напротив себя такого очаровашку.
 Через три недели после начала съемок в передвижную уборную Катерин влетела Бренда.
 – Только что звонила Мария. Она в истерике, потому что позвонили из компании по электроснабжению и пригрозили отключить в доме электричество.
 – Ты шутишь. – Катерин готовилась к съемкам с сэром Джоном Гилгудом и слегка нервничала. Она обильно пудрилась и одновременно пыталась выучить текст. Под корсаж были подложены подушечки, поднимающие ее грудь. Талия была затянута на мучительные двадцать три дюйма, а парик высотой в два фута представлял собой сложное сооружение из ниток жемчуга, атласных лент и шифоновых бантов. Даже просто удержать это сооружение на голове являлось подвигом, так что сказать, что ей оно причиняло неудобство, было равносильно тому, чтобы не сказать ничего.
 – И не думаю шутить. Вот, читай. – Она протянула Китти листок бумаги. – Мария в полной панике, Китти. Нам надо что-то сделать. Если они отключат электроэнергию, Мария уйдет, так она сказала, а нам  нужен кто-то в доме. Она у нас одна и осталась из прислуги.
 – Давай короче, – попросила Катерин. – Мне пора на съемочную площадку. Сэр Джон ждет, я уже запаздываю.
 – Ладно. Итог. Как ты знаешь, все счета пересылаются твоему дражайшему любящему мужу.
 – Да, потом он отпечатывает чеки, я их подписываю, и ты их пересылаешь. Так в чем проблема?
 – Ты когда в последний раз подписывала чеки? – спросила Бренда.
 На лице Катерин появилось удивленное выражение.
 – По правде сказать, я не помню, чтобы я что-то подписывала после вечеринки. А прошло уже больше месяца.
 – Верно. Как верно и то, что тебя не следует беспокоить по этому поводу, но Мария говорит, что не только компания прислала последнее предупреждение, но и всем, кто работал на вечеринке, тоже еще не заплатили.
 Кредиторы уже несколько недель стучатся в двери, абсолютно все, от оркестра до ресторана. Мария просто с ума сходит.
 – Но где же все счета? Почему Жан-Клод не дал их мне на подпись?
 – Не спрашивай меня. Лучше зайди к нему в его берлогу и спроси.
 Памяти Бренды слон бы позавидовал, и она не забыла случая с камерой. Она с той поры не доверяла Жан-Клоду, но, поскольку вроде бы все утряслось, держала свои подозрения при себе.
 Китти не задумывалась, уплачено ли по счетам или нет; как большинство актеров, она плохо разбиралась в финансовых делах. Когда Жан-Клод взялся за ее дела, она по его предложению обзвонила банки и акционерные общества, чтобы проверить его выкладки. Но вскоре, чувствуя себя в полной безопасности, перестала это делать.
 – Я поговорю с ним сегодня вечером, Брен, обещаю, а сейчас не могу. Сэр Джон ждет, и я отчего-то жутко нервничаю.
 Из-за того, что съемки затянулись до позднего вечера, Катерин на другое утро была свободна и собиралась пойти с Брендой по магазинам на левом берегу. Перед тем как уйти, она постучала в дверь офиса Жан-Клода.
 – Что тебе нужно? – Ему явно не хотелось ее впускать.
 – Поговорить с тобой, дорогой. По важному делу.
 – Ладно, пошли к нам в номер. – Он начал было закрывать дверь, но она скользнула мимо него в его святая святых. Он устроил себе здесь точное подобие его офиса в Лос-Анджелесе. На мебели в стиле Людовика XIV громоздились ящики для папок, а на великолепном антикварном инкрустированном столе стояли три разных компьютера.
 Али с рассыпавшимися по плечам рыжими волосами и в самой короткой мини-юбке, какую Катерин когда-либо приходилось видеть, что-то записывала. Жан-Клод махнул ей рукой, она встала и поспешно вышла.
 – Я решил, ты пошла по магазинам. – Он был явно недоволен.
 – Я и собираюсь, но сначала нам надо обсудить небольшое дельце.
 – Тебе пора научиться использовать свое свободное время не только на беготню по магазинам и парикмахерским.
 Катерин не потрудилась ответить. Бесполезно объяснять, что она крайне редко бывает в магазинах, а прической занимается, лишь когда это надо для съемок. Оглянувшись, она заметила стопку счетов на подносе. Катерин пролистала их.
 – Милостивый Боже, Жан-Клод, ты только взгляни! Тут не меньше пятидесяти неоплаченных счетов. Почему ты не выписал по ним чеки?
 – У нас еще много времени,  cherie.  – Он откинулся в черном кожаном кресле, которое заказал в самом дорогом магазине на улице Мадлен, и уставился на выкрашенный потолок, одновременно ковыряя в зубах золотой зубочисткой.
 – Но здесь счета от всех кредитных компаний, Жан-Клод. Взгляни! «Виза», «Дайнерс», «Америкэн экспресс». Мы им уже  тысячи должны. Почему ты не напечатал чеки?
 Его лицо приняло упрямое выражение, которое она ненавидела, и он продолжал смотреть в пространство.
 – Я собираюсь сегодня по магазинам. Если по счетам не уплачено, я не могу пользоваться этими карточками, их нигде не примут.
 – Забудь обо этом,  cherie, я обо всем позаботился. Разослал всем переводные векселя. Не суетись. Все будет в порядке. – Его протяжный тон означал: «Заткнись, иначе будет плохо».
 Сдвинув в сторону бумаги и все остальное, Катерин сердито наклонилась к нему.
 – Выпиши-ка лучше все эти чеки, Жан-Клод, понял? Сделай это, и не вечером или завтра утром – немедленно.
 Он оценивающе оглядел ее. На ней были бежевые брюки и шелковая блузка. Задницу как ножом срезали, подумал он без всяких эмоций. Он велел ей сесть на диету, но сейчас она выглядела просто тощей. Хорошо еще, что эти костюмы скрывали дефекты фигуры.
 – Может да, а может, и нет.
 – Ты выпишешь эти чеки, Жан-Клод, – зловеще произнесла Катерин. – Иначе я все перешлю Кену и велю ему ими заняться.
 Он оглядел ее ледяным взглядом.
 – Лучше тебе ничего такого не делать,  cherie. Я же сказал, я сам обо всём позабочусь. Я этим всем заправляю, так что не лезь не в свое дело, продолжай сниматься и не вмешивайся.
 Катерин, на этот раз решившая, что ему так не отделаться, помахала пачкой счетов перед его носом.
 – Жан-Клод, это мое дело. Не смей мне говорить, что я не могу вмешиваться в свои собственные дела.
 – У тебя ничего не было, Катерин Беннет, когда мы с тобой познакомились, и без меня у тебя ничего не будет, запомни это. – Его лицо налилось кровью от злобы. – В делах тебе грош цена, и ты потеряешь все, если я не приму меры.
 Катерин пришла в такое бешенство от того, что он действительно так думает, что отказалась спорить дальше. Верно, главная чековая книжка у него, но у нее есть своя собственная.
 – Ну что же, – огрызнулась она. – Если ты действительно так думаешь, то совсем рехнулся.
 С этими словами она хлопнула дверью, вернулась в свой номер и выписала чек для электрокомпании.
 – Вот, Бренда, перешли это Марии экспресс-почтой немедленно. И ради Бога, пошли в магазин.
 – Да уж, когда худо, то куда же еще деваться. – Бренда с облегчением улыбнулась. – Ты это заслужила.
 Но к величайшему стыду Катерин, ни в одном из магазинов не приняли ее кредитные карточки. Ей раз за разом отказывали в покупке, и лицо ее краснело от гнева. В гостиницу она вернулась в воинственном настроении, но тут же увидела на своем столе пачку аккуратно отпечатанных чеков, готовых к подписи. Более того, Жан-Клод был весь очарование, ласковый и влюбленный муж.
 Но Катерин уже трудно было провести.
 – Ты хоть понимаешь, что мой кредитный рейтинг сейчас практически уничтожен? – резко спросила она. – Я уже однажды прошла через весь этот кошмар, когда налоговое управление сняло все деньги с моего банковского счета в счет налогов. Я поклялась себе, что никогда больше не позволю себя так унизить, и я намерена эту клятву сдержать, ты понял, Жан-Клод?
 На его лице появилась улыбка, от которой ее сердце должно было растаять, и он попытался приласкать ее, но она сердито отодвинулась.
 – Успокойся,  cherie, успокойся же, ради Бога. Ты перевозбудилась, похожа сейчас на набегавшегося и сердитого щенка. Ты слишком много работаешь, – пытался умиротворить ее Жан-Клод.
 – Можешь поклясться своей задницей, что я слишком много работаю, – продолжала бушевать Китти. – Каждый день я должна выучить по диалогу, терпеть эти мучительные корсеты и парики и при этом сознавать, что дела мои в полном развале. Я ощущаю себя последней идиоткой. Жан-Клод, черт побери, ты что, решил свести меня с ума?
 – Теперь все будет хорошо,  cherie.  – Он нежно пригладил ее волосы. – Теперь все пойдет по-другому, киска. Ты же знаешь, я всегда все делаю правильно, так?
 Она вгляделась в его спокойное лицо. Он уверенно обнял ее, стараясь дать ей почувствовать, что ее любят и о ней заботятся.
 – Ради Бога, перестань играть в эти безумные игры, – прошептала она. – Ты должен понять, я больше не могу этого выносить. Честно, не могу.
 – Ты напридумывала всякой ерунды. Я все делаю в твоих интересах. Я хочу для тебя того же, что и для себя, потому что я люблю тебя больше, чем себя. – Он гладил ее плечи, и она вздохнула, чувствуя, как  ее тело отвечает на его ласки. Он прижал ее покрепче и пробормотал: – Никогда не оставляй меня, Китти, и не угрожай мне. Если ты когда-нибудь оставишь меня, я…
 – Что ты сделаешь?
 Он не ответил, осторожно расстегивая ее блузку и ласково касаясь губами шеи.
 – Что ты тогда сделаешь, Жан-Клод?
 – Убью тебя. – Он улыбнулся ангельской улыбкой, поцеловал податливые губы и поднял жену на руки. Потом отнес в смежную спальню.
 Надевая прозрачный кружевной пеньюар для первой сцены насилия, Катерин неосознанно нервничала. Костюм казался хрупким и уязвимым, как и она сама. На самом же деле он был на редкость прочным. Каждый раз после того как Жерар ле Бланш срывал его с нее, костюмерша быстро зашивала пеньюар для следующего дубля. Это было сложное сооружение из шифона и шелковых лент, дающее ощущение наготы, на самом деле ничего не показывая, чтобы не возбудить гнев бдительных телевизионных цензоров. Джо хотел снять сцену за один дубль, так что все к началу съемки ужасно нервничали.
 В этой сцене пьяный король входит и застает Полетту де Валднер, которую играет Китти, роющейся в его сундуке. Он начинает оскорблять ее, перепалка разгорается, но потом король говорит: «Если подумать, дорогая Полетта, возможно, ты именно та женщина, которую я так долго ждал» – и угрожающе надвигается на нее. Полетта разбивает бутылку и наставляет на него отбитое горлышко, но король лишь хохочет и хватает ее.
 Во время этой сцены Катерин заглянула в глаза Жерара и увидела там Людовика XV. Чувственного, необузданного, устрашающего. Завороженная страстью актера, она забыла обо всем, кроме настоящего момента. То была уже не игра, то была реальность. Влажная ночь в Версале 1776 года. Она – взбалмошная Полетта де Валднер, женщина, завороженная королем Франции и одновременно испытывающая к нему отвращение.
 Сцена их битвы была отрепетирована до мельчайших деталей. Жерар швырнул ее на диван; Катерин пыталась увернуться от его требовательных рук и губ. Свалившись с дивана, она едва не улизнула, но он поймал ее за край пеньюара и сорвал его с нее. Когда она упала на пол, они принялись бороться всерьез, пока Жерару не удалось поймать Китти, схватить ее на руки и бросить на кровать. Он пытался овладеть ею, пока Джо не крикнул:
 – Снято. Прекрасно, ребятки, просто блеск.
 Все зааплодировали, но, когда Жерар обнял Катерин, она внезапно почувствовала острую боль в желудке и, вскрикнув, согнулась. Стивен бросился к ней, но Китти не могла говорить, а только покачала головой и упала на диван.
 – Болит. – Она показала на сердце и желудок. – Очень сильно.
 – Вызовите «скорую помощь»! – Белый от ужаса Стивен взял бразды правления в свои руки.
 – Господи ты Боже мой, всего три недели съемок, а наша главная героиня сваливается с сердечным приступом, мать твою так, – прошептал Джо. – Все мое гребаное везение.
 – Ты больше ни о чем не можешь думать? – Стивен гневно уставился на него. – Только о фильме?
 Джо ответил ему таким же взглядом.
 – Нет, не только, но я срочно звоню на студию и узнаю, свободна ли Донна Миллс, договорились? У нас и так по горло проблем с этим фильмом. Если Катерин Беннет всерьез расхворается, нам лучше позаботиться о дублерше, иначе мы будем по уши в дерьме.
 Стивен подошел к испуганным членам съемочной группы, сгрудившимся вокруг Катерин. Она лежала на диване и продолжала морщиться от боли. Каждая гримаса еще больше выводила Джо из себя.
 – Блин, блин,  блин, какого хрена мы сразу не взяли Донну?
 Завывающая сиреной «скорая» увезла Катерин, Бренду и Стивена в приемное отделение местной больницы. Китти положили на каталку и оставили в коридоре. Стивен держал ее за руку, а сестра расспрашивала Бренду о медицинских подробностях относительно Катерин. Цыганка на сносях с визжащим младенцем на руках и другим малышом, цепляющимся за ее юбку, сидела на скамейке и плакала, что-то неразборчиво причитая.
 Борясь с болью, Катерин произнесла одними губами:
 – Такое впечатление, что уже разразилась третья мировая война.
 – Так всегда бывает в приемном отделении. Все счастливы, избавляясь от своих близких. – Стивен пытался шутить, но новая волна боли нахлынула на Катерин. – Ради Бога, – Стивен задержал проходящего мимо ординатора. – Помогите ей! У нее сердечный приступ, ей нужен врач.
 Ординатор отмахнулся от Стивена.
 – Все в свое время,  m'sieur, все в свое время. Не только одной этой даме здесь плохо.
 – Плохо! Ей не просто плохо, – настаивал Стивен. – У нее сердечный приступ, инфаркт. Разве вы не видите, что она, возможно, умирает, ради Бога, сделайте же что-нибудь.
 Появилась Бренда с двумя ординаторами и медсестрой, которые решительно приступили к делу.
 – Мне пришлось сказать им, кто она, Стив. Только так здесь можно заставить обратить на себя внимание.
 Они укатили каталку с Катерин. Бренда и Стивен сделали попытку последовать за ней, но сестра жестом приказала им остаться.
 – Вам туда нельзя,  m'sieur. Останьтесь здесь,  s'il vous plait. 
 В палате Катерин, отгороженную от других пациентов прозрачной ширмой, без лишних церемоний раздели до пояса и прикрепили к ее груди целый набор электродов с резиновыми присосками. Сестра сняла электрокардиограмму сердца, сделала ей укол, и Китти почувствовала, что засыпает, когда вдруг громкий вопль и резкий свет снова заставили ее открыть глаза.
 – Это она! Катерин Беннет. Привет, мадам Катерин. Джорджия. Как вы? Эй, подойдите кто-нибудь, mon  dieu, бедняжка ужасно выглядит! S'il  vous plait, взгляните сюда. Вот так.  Merci beaucoup! Merci, мадам Катерин.
 Наклонившееся над ней ухмыляющее лицо над камерой уже имело все крысиные черты начинающего газетчика. Откуда, черт побери, он взялся? Откуда узнал, что она здесь? Но не успела она как следует это обдумать, боль утихла и лекарство унесло ее в забытье.
 Али своим ключом открыла дверь номера, где Жан-Клод устроил себе офис. Там, как обычно, царил идеальный порядок, все ящики заперты, а компьютеры закрыты серыми пластиковыми покрышками. Она почувствовала возбуждение при одной мысли, что он спит на небольшой кровати в смежной комнате. Она надеялась, что теперь, когда она снова приехала в Париж, он будет спать с ней чаще. Ей очень этого хотелось. Она была от него без ума, влюблена по уши.
 Али на цыпочках прошла в соседнюю комнату, стараясь не разбудить его. Она знала, как он злится, когда мешают ему спать. Ей еще не приходилось встречать мужчину, который бы так любил поспать. Ей так же не приходилось встречать мужчину, который так бы любил заниматься любовью. Али вздрогнула в предвкушении. Обычно он овладевал ею сразу же, как она приходила утром. Она мягко будила его, проскальзывая под простыню, и гладила его тело. Ее возбуждало, что он всегда был готов. Достаточно коснуться его кончиками пальцев.
 В обеденный перерыв они обычно съедали по бутерброду, запивая его стаканом вина, и снова занимались любовью, причем с таким энтузиазмом, что ему приходилось прикрывать ей рот ладонью, чтобы никто на услышал ее восторженные вопли. Вечером, перед тем как ему ехать за Китти, они снова по-быстрому трахались, и это ей нравилось не меньше, чем неторопливый секс. Хотя в свои двадцать лет Али познала уже немало мальчиков, ей до сих пор не попадался такой страстный мужчина, как Жан-Клод.
 Она просунула голову в дверь и удовлетворенно вздохнула. Он спал спокойно, как ребенок, золотистые волосы рассыпались по подушке, одна загорелая рука переброшена через грудь. Она снова поежилась в предвкушении, стянула леггинсы и рубашку и решила удивить его. Наденет-ка она один из специальных костюмов, которые он хранит в одном из шкафов с делами. Ключ-то у нее был. Она не станет его будить, это испортит ему настроение. Просто растянется в кресле в его любимой позе и станет ждать, когда он проснется.
 Конструкция из резиновых лент на пряжках оставляла обнаженными ее самые эрогенные зоны. Она негромко хихикнула. Что бы сказала эта старая сука, его жена, знай она, что происходит здесь, в офисе? Потом пожала плечами. Какая разница? Весь мир Али вращался вокруг Жан-Клода, и пусть так и остается.
 – Где, черт возьми, этот Жан-Клод? – проворчал Стив.
 – Откуда мне знать? – мрачно ответила Бренда. – Когда я позвонила в гостиницу, его не было, и никто не знал, где он. Пусть только появится, я ему все выскажу.
 – Он должен быть с ней, черт возьми. Какой же безнадежный подонок.
 – Мы с тобой, Стив, оба хорошо знаем, что представляет собой этот господин Лягушатник. Но, боюсь, он нам не по зубам. Он запросто обведет нас вокруг пальца, стоит только ему захотеть.
 В конце дня наконец позвонила секретарша Жан-Клода.
 – Мы получили ваше сообщение, – поведала она с придыханием. – Мадам Вальмер в порядке?
 – Пока не знаем, ее все еще обследуют, – огрызнулась Бренда. – Где ее муж?
 – О, он в офисе. Он, ну, он еще спит.
 – Спит! Уже четыре часа дня, ради всего святого.
 – Да, я знаю, – извиняющимся тоном произнесла Али. – Просто жуть. Я пыталась его разбудить, но он не шелохнулся. – Она хихикнула. – Вы же знаете, какой он.
 – Да, я знаю, какой он, но, видит Бог, как я не хотела бы этого знать! – Бренда не могла успокоиться. – Ты должна его разбудить, Али. Скажи ему, Китти в самом деле плохо. Возможно даже, что у нее инфаркт.
 – О, я уже говорила, когда звонил мистер Гавана. – Али совсем осмелела. – Но мистер Вальмер лишь перевернулся на другой бок и снова заснул. Я знаю, он поздно лег, потому что, когда я пришла утром, он только что вернулся.
 – Просто душка. Ладно, Али, скажи спящему красавцу, что мы все еще в больнице и будем здесь, пока нужны Китти.
 – А Томми уже знает?
 – Мы решили пока ему не говорить. Это может его расстроить, – мрачно произнесла Бренда. – Хотя он наверняка расстроится еще больше, если его мать умрет.




 ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ


 Даже в темноте гостиничного номера Бренда чувствовала, что Китти не спит.
 – Привет, – прошептала она, на цыпочках проходя по комнате с подносом. – Как ты себя чувствуешь?
 Китти с трудом села.
 – Значительно лучше, дорогая. Господи, какая же досада, что все так вышло. Наверное, эти газеты правы. Китти Беннет сделает все, чтобы только привлечь к себе внимание.
 Бренда поставила поднос на прикроватный столик.
 – Ты перенапряглась в последнее время, Китти.
 – Как и все мы, Бренда. – Китти с жадностью жевала круассан. – Самое главное, я поправляюсь. Господи,  передать тебе не могу, как я испугалась, когда почувствовала эту боль в груди. Была уверена, что мне конец. Мне никогда не было так плохо.
 – Врач сказал, во всем виноват гастроэнтерит. – Бренда взбила подушки за спиной Китти. – Больно так, что кажется, ты умираешь.
 – Гастроэнтерит? И все? Надо же, даже неудобно! – Катерин хихикнула и принялась за яичницу-болтунью. – Вот тебе и готовый заголовок в газетах. Великолепная Полетта де Валднер заболела животом, отбиваясь от короля Людовика. Правда, неловко как-то, вся группа решит, что я законченная идиотка.
 – Врач сказал, что ты, вероятно, нервничала по поводу этой сцены борьбы и в желудке начались спазмы.
 Он еще сказал, что такого рода явления бывают при сильном стрессе.
 – Стрессе? У меня? – Катерин отпила глоток чая. – Понятия не имею, что это слово означает.
 – Ну, если верить доктору, такого больше может и не случиться, если ты постараешься избегать стрессов, Китти. – «И держаться подальше от своего мужа», – хотелось ей добавить.
 – Томми знает, что случилось?
 – Я позвонила ему к Тодду, но не стала его пугать. Они сегодня собрались в кино, что-то там со Шварценеггером.
 – И хорошо. Я не хочу его расстраивать, особенно после того, что произошло с Джонни.
 – Слушай, Джонни сам виноват. Все знают, что, если ты выкуриваешь три пачки сигарет в день, ты напрашиваешься на неприятности.
 – Томми будет ужасно переживать, если Джонни умрет. – Глаза Катерин подозрительно заблестели. – Томми его действительно любит.
 – Это  не твоя проблема, – сказала Бренда. – С тебя твоих забот хватает. Не бери на себя все.
 Китти покончила с яичницей и спросила:
 – Какие еще новости?
 – Пожалуй, мне лучше тебе кое-что показать. – Бренда протянула Китти экземпляр «Фигаро». – Я знаю, это чушь, но ты должна видеть. Нам с утра телефоны оборвали, требуют эксклюзивное интервью про то, как ты «едва не умерла».
 – Этот зараза газетчик! – Китти с горечью смотрела на фотографию. – Каким образом, черт побери, он проник в больницу?
 – Дерьмо, оно постоянно куда-то просачивается. – Бренда пожала плечами. – По крайней мере, ты прикрыта простыней. Пятью минутами раньше, и этот крысеныш застал бы тебя с голыми сиськами.
 – Слава Богу за небольшие милости. – Катерин снова взглянула на фотографию. – Господи, я выгляжу омерзительно. Какой ужасный снимок.
 – Не стану спорить.
 – И они перепутали мой возраст, – с негодованием добавила Катерин. – Сорок четыре! Мне сорок четыре стукнет через несколько месяцев!
 – Типичная поганая газетенка, они есть даже у лягушатников. Не расстраивайся из-за этого, милочка.
 – Не собираюсь. – Катерин поудобнее устроилась в постели. Она выглядела такой уязвимой, что Бренде стало ее ужасно жалко.
 – Да, кстати, Жан-Клод заходил вечером, но ты спала. Он скоро придет, нежный, любящий и с розами в руках. – Бренда поправила покрывало на кровати.
 – Прекрасно. – Катерин закрыла глаза и вздохнула. – Мне его не хватает.
 – Я знаю, милая. – Бренда старалась не встречаться с Катерин глазами, вспомнив сцену, которую она накануне застала в офисе Жан-Клода. Али на кровати, поглаживает волосы босса и шепчет ему ласковые слова. Бренда не хотела, чтобы Катерин об этом узнала. По крайней мере сейчас.
 Через неделю после выздоровления Катерин Жан-Клод вошел в ее походную гримерную и положил еще пачку чеков на ее туалетный столик.
 – Подпиши, – скомандовал он.
 Китти как раз зашнуровывали в корсет, который казался туже обычного. Она старалась облегчить труд Бренде, Моне и Блэки, задерживая дыхание. Они втроем занимались этой утомительной процедурой дважды в день.
 Они так затянули корсет, что Катерин едва не потеряла сознание. Они волновались из-за нее сегодня, она выглядела особенно бледной и хрупкой.
 – Только не сейчас, дорогой, разве ты не видишь, что я занята?
 Жан-Клод презрительно поднял брови.
 – Как пожелаешь, Катерин. Но пусть Бренда срочно отправит их экспресс-почтой.
 Бренда даже не взглянула на него.
 – Слушаюсь, сэр. Как прикажете, босс. Жан-Клод уставился на нее с нескрываемой враждебностью. Они уже не делали вида, что у них нормальные отношения. Бренда твердо решила рассказать Катерин про Али, но боялась совать палку в колеса на этом этапе. Когда закончатся съемки, она расскажет Катерин все, что знает.
 Катерин затянули еще сильнее.
 – Ты же не хочешь, чтобы в съемках были задержки, верно? – спросила Катерин, еле переводя дыхание, а Жан-Клод стоял в дверях и смотрел на нее.
 – Ну, разумеется. Ни за что в жизни, – сказал он и ушел, хлопнув дверью так сильно, что трейлер закачался, а бутылка с тональным кремом полетела на пол.
 – Сплошное очарование, – заметила Бренда, обмениваясь взглядом с «ремонтной» бригадой. – Иначе начинаешь понимать слово галантный.
 В тот вечер Катерин подписала чеков на девяносто пять тысяч долларов. Бренда отправила их в Лос-Анджелес, но через неделю, когда они снимали в Шартре, пришел факс из банка.
 «К сожалению, вынуждены вам сообщить, что для покрытия последних чеков на счетах Катерин Беннет не имеется достаточных сумм. Выплату 47 ООО долларов пришлось приостановить. Пожалуйста, сообщите, что нам делать. С искренним уважением, Генри С. Белвер, управляющий, „Бэнк оф Америка"».
 Бренда пришла в ужас. Она хорошо помнила, что Катерин ей говорила, будто Жан-Клод копит деньги и у нее на счетах почти 750 ООО долларов. Почему же из них сейчас почти ничего нет? Что случилось? Пора навестить льва в его логове, решила Бренда. Жан-Клод снял номер в деревенской гостинице и устроил из него свой обычный офис. Бренда явилась без предупреждения и предъявила ему факс.
 Он скомкал бумагу в шар и зашвырнул его в угол.
 – Кончай это дерьмо, Бренда. Сама знаешь, какие они, эти банки; вероятно, перевели деньги с одного счета Катерин на другой. Тут явная ошибка.
 – Я этот банк знаю, Жан-Клод. Мы держим там деньги уже пять лет. Они не ошибаются.
 – Так позвони им. Спроси, что они сделали с деньгами Китти.
 – Я  тебя об этом спрашиваю. Ты у нас финансовый гений, кудесник но части денег. Именно ты контролируешь финансы, и именно тебе Китти полностью доверилась.
 – Ну да, и, может, она во мне ошиблась. – В его глазах появился опасный блеск. – Ей, видно, лучше было держаться своих актеров, всяких там клоунов, подонков и наркоманов вроде Джонни.
 Его презрение еще больше разозлило Бренду.
 – Может, Джонни и пьяница, но он больше мужчина, чем ты вообще можешь мечтать. Теперь слушай меня, Жан-Клод Вальмер, или как там тебя, черт побери, зовут. Я не скажу Китти об исчезновении всех этих денег. Ей и так тяжело приходится, сырая погода, невероятно неудобные костюмы, все это на ней сказывается. Она уже побывала в больнице и дважды на этой неделе грохалась в обморок, кроме того, она волнуется, что у Томми колено никак не заживает. И о Джонни беспокоится. И о том, что неважно выглядит. Благодаря тому, что  ты соизволил заявить ей, будто она чересчур толста, она слишком похудела. Черт бы тебя побрал, я не собираюсь сейчас совать ей в нос еще и это дерьмо, так что делай что-нибудь насчет этих денег и быстро, иначе пеняй на себя.
 – А что ты можешь сделать? – лениво спросил он, глядя в потолок.
 – Расскажу ей все, что знаю.
 – И что же ты такого знаешь? – поднял он брови.
 – Сам знаешь что. Верни деньги, Жан-Клод, я  знаю, их взял ты. Если ты вернешь их на счет, я не скажу Китти ни об этом, ни о том, что я знаю про тебя и эту рыженькую, уж поверь мне.
 Она перекрестила пальцы за спиной. Она определенно скажет Китти, но только после окончания съемок.
 Жан-Клод откинулся назад в кресле, переплел пальцы и некоторое время презрительно смотрел на Бренду. Потом сказал:
 – Ладно, Бренда, я обо всем позабочусь. Поговорю с банком. Здесь определенно какая-то компьютерная ошибка. По-видимому, часть ее денег случайно перевели с ее счета на мой. Да, я уверен, что именно так оно и случилось.
 – Да, очевидно, так оно и случилось. – Бренда постаралась не перебарщивать с сарказмом в голосе и улыбнулась ему насколько сумела по-дружески. – Тогда я пошла на съемочную площадку. Ты собираешься почтить нас сегодня своим присутствием?
 – Нет, у меня слишком много дел. – Он развернулся вместе с креслом, оказавшись к ней спиной. – Я с Китти встречусь вечером. – И принялся отстукивать что-то на компьютере, давая ей понять, что аудиенция закончилась.
 Приехал загорелый и довольный Томми, чтобы провести две последние недели съемок вместе с Катерин. Он все еще слегка хромал, но гипс скоро должны были снять. Хотя в старинной загородной вилле, где проходили съемки, всегда держалась прохлада, погода стояла, как в тропиках. Томми болтался на съемочной площадке, бегал по музеям, но через два дня стало ясно, что ему скучно. Бренда попросила Катерин разрешить устроить ему гастрономический тур.
 – Мы будем объедаться французскими блюдами, так что я, скорее всего, вернусь вдвое толще.
 – Но зато какое получишь удовольствие! – заметила Катерин. – Я завидую.
 На следующий день Жан-Клод известил Катерин, что у него неожиданно появились срочные дела в Неваде. В тот вечер Катерин ужинала со Стивеном в старом, тускло освещенном ресторанчике в Шартре, где кормили божественно. Туда ходили исключительно французы, туристов не пускали. Стивен все еще возился со сценарием, который получался даже лучше, чем ожидали.
 – Ну и как наш золотой мальчик? – Свет свечей отражался в карих глазах Стивена. На этот раз он не надел свои привычные очки, и Катерин заметила, какие у него густые ресницы и какой прямой взгляд. Темные волосы, обычно как попало свисающие на лоб, были зачесаны назад, и выглядел он совсем по-мальчишески, чистым и искренним.
 Катерин, размягченной несколькими бокалами «Шато-Лафита», захотелось поговорить по душам.
 – Мне иногда кажется, что хуже этого моего брака и быть не может. Беда в том, что Жан-Клод внезапно стал очень скрытным. Он и раньше-то не слишком откровенничал, но теперь он вообще ничего мне не говорит. Как будто у него есть другая жизнь, которую ему хочется полностью отделить от моей.
 Ей не хотелось рассказывать ему о последней стычке. Опять по поводу ее денег. Нет, она не могла сказать об этом Стиву, этот груз ей предстоит нести одной. Она отодвинула салат с трюфелями и, нахмурившись, закурила сигарету.
 – Он, похоже, и фильмом совсем перестал интересоваться.
 – На площадке его не бывает, это уж точно. – Какой же прекрасной выглядела сегодня Катерин, подумал Стивен, и какой печальной.
 – Знаю. Иногда мне кажется, что, кроме денег, его ничего не интересует, и уж, во всяком случае, проблемы режиссуры. Господи, не умею я себе мужей выбирать, верно?
 – Если один брак не удался, а со вторым не все в порядке, это вовсе не значит, что все безнадежно. Пойди на попятный, Китти, если хочешь. Все ошибаются. Не будь мученицей.
 – Я и не мученица, – ответила она. – У меня для этого неподходящий менталитет.
 – Может, тебе надо бросить Жан-Клода. Купи ему билет в один конец до Палоокавилля.
 – Палоокавилля? Это откуда?
 – «На берегу», забыла?
 – Ну конечно, как я могла? Он долил ее бокал и сказал:
 – Избавься от него, Китти. Подсчитай убытки и начни все сначала. Поверь мне, он тебе не подходит.
 – Беда в том, что, несмотря на все его настроения и пороки, мне кажется, я все еще люблю его и понимаю, в чем его проблемы. Там все очень сложно. – Она задумчиво отпила глоток.
 – Ну тогда будь всегда начеку и, ради Бога, постарайся не давать ему фору.
 – Я стараюсь. Не беспокойся так обо мне, Стив.
 «Господи, но почему любовь так слепа»? – подумал Стивен и поднял бокал.
 – Мой Бог, ты очаровательна!
 – Твоими устами да мед бы пить, дорогой. Оба рассмеялись.
 Бренде необходимо было поделиться с кем-нибудь своими подозрениями насчет Жан-Клода, и в конце концов она рассказала Стивену все, что знала и о чем подозревала.
 Он не удивился.
 – Я всегда считал его прохиндеем и сукиным сыном, а Китти – девушка городская, свиньи никогда вблизи не видела.
 – Ты когда-нибудь бываешь серьезным, Стивен? Откуда это?
 – «Молодые львы». Хорошая строчка, поганый фильм. И да, я совершенно серьезен, особенно насчет Катерин.
 – И что мы можем с ним поделать?
 – Прямо сейчас – ничего, – сказал Стив. – Он слишком крепко держит Китти в своих когтях. Пусть закончат фильм, а мы подождем и посмотрим. Если мы ей понадобимся, мы всегда рядом.
 Катерин становилась чересчур утомительной, да и выглядела плохо; она начала надоедать Жан-Клоду. Она надоела ему в постели, надоела это ее постоянное беспокойство о своем недоумке-сыне, надоела своими сомнениями, нарциссизмом и постоянными актерскими неврозами, надоела тем, что за ее спиной всегда стояла эта ужасная Бренда. Он знал, что та ненавидит его не меньше, чем он ненавидел ее.
 Али ему тоже уже начала надоедать, но от нее он получал тот секс, который больше всего любил. Китти же подобное всегда не нравилось. Он знал об этом из ее рассказов о браке с Джонни, о том, что она никогда не понимала радостей садомазохизма и других половых извращений. С сексуальной точки зрения она была старомодной американкой, и его это злило. К счастью, последнее время она так уставала, что засыпала, едва успев положить голову на подушку, так что любовью они занимались редко, от случая к случаю.
 Жан-Клод испытывал такую же потребность в сексе, какую другие мужчины испытывают в еде, и он всегда шел к своей цели кратчайшим путем. Ему было почти все равно, с кем трахаться; практически годилась любая более или менее приличная с виду женщина или иногда красивый мальчик, но у него хватало ума сообразить, что, уж коль скоро ему удалось поймать такую роскошную рыбку, как Катерин, играть придется по ее правилам. Он хорошо знал, что ей нравится. Уверения в вечной, безграничной любви, романтическая страсть, постоянное желание. Он знал, что большинство женщин легко поймать на такие уловки, поскольку многие мужчины ленивы и неизобретательны в сексе. Но не Жан-Клод.
 Он изучил творения маркиза де Сада и Генри Миллера еще подростком. Он проштудировал множество книг о сексуальной одержимости и фетишизме, не говоря уже о Фрейде, Юнге, Мастерсе, Джонсоне и даже Хайте. Он выяснил, что нет ничего проще, чем влюбить в себя школьников младших классов и стать поп-звездой, вокруг которого постоянно бы вертелись женщины. Он довел до совершенства сам половой акт, от которого женщины едва не сходили с ума, и эротические игры, столь обожаемые многими бабами. Он знал, на какие кнопки нажимать у каждой женщины, но для него секс был лишь утолением аппетита и требовался ему три, четыре, а то и пять раз в сутки. Больше ничего секс для него не значил. То же самое, что еда или питье. Однако он хорошо знал свою власть над женщинами и умел пользоваться ею с самыми разрушительными последствиями.
 Он без всяких эмоций обозрел себя в зеркале ванной комнаты. Самое время вытравить темные корни волос. Хорошо еще, что не приходится часто красить лобковые волосы, они у него и так достаточно светлые. Он взглянул на часы. Как раз есть время перед вылетом, чтобы сделать то, что ему хотелось. Он открыл дверь в смежную комнату, где в нетерпеливом ожидании на кровати сидела Али. Ждет любви, с презрением подумал он. Он презирал ее, хотя и испытывал к ней непреодолимое желание.
 – Раздевайся, – скомандовал он. – Помедленнее. Раскрасневшаяся Али повиновалась, глаза блестели от предвкушения. Вся горя желанием, она разделась медленно и чувственно, как он ее учил.
 Он прошагал к постели, поднял ее, ухватив за длинные рыжие волосы, и резко прижался ртом к ее губам в поцелуе, одновременно грубом и страстном. У Али начали подгибаться колени. Вечно у них беда с этими коленями, подумал Жан-Клод, обводя языком ее губы. Он умел целоваться и знал это. Катерин часто шутила, что ему в этой области полагается диплом. Затем, сорвав с себя одежду, Жан-Клод овладел своей секретаршей с такой страстной настойчивостью, что она умоляла его не останавливаться. Но у Жан-Клода было мало времени. Любовь накоротке. Ощущение власти над женщиной, с готовностью отдавшейся ему, прошло почти сразу. Сегодня у него другое на уме.
 Пока Жан-Клод принимал душ, он на мгновение вспомнил о Элеонор Норман. Вот эта женщина разделяла его фантазии. Она ради сексуального удовлетворения пойдет на все. Можно переходить любые границы, высказывать свои самые дикие желания. Элеонор призналась, что ее заставляли заниматься сексом со старым кинопродюсером, когда ей было всего семь лет. На Жан-Клода эти рассказы действовали необыкновенно возбуждающе, более дразняще, чем сам секс. Ему нравилось лежать рядом с Элеонор голым после акта любви и слушать, что грязный старикашка заставлял делать маленькую прелестную девочку, одновременно поглаживая огромную силиконовую грудь, пока Элеонор не начинала стонать, снова требуя секса. Он заставлял ее просить, и она просила, умоляла. Еще как умоляла. Она сделала бы все, стоило ему лишь пожелать. Да, Элеонор Норман в этих делах ему ровня.
 Он провел много ранних утренних и дневных часов, трахая ее в ее постели, на полу, в бассейне, пока Китти работала. Удовольствие Элеонор от ее интрижки с мужем своей соперницы могло сравниться лишь с боязнью того, что может сделать Жан-Клод, если она когда-нибудь раскроет этот секрет. Потому что Элеонор знала ему настоящую цену. Она сумела проникнуть в самые темные уголки его сексуальности, но, как и всякая другая женщина, она желала его, потому что во власти Жан-Клода над женщинами было что-то сверхъестественное.
 Не успел Жан-Клод вернуться из поездки, как заявил, что он отсылает Томми назад, в Лос-Анджелес. Катерин уделяет ему слишком много времени.
 – Лучше бы текст учила да отдыхала побольше, а то выглядишь ужасно.
 Катерин посмотрела на него ледяным взглядом. Это заявление оказалось почти последней каплей в чаше ее терпения.
 – Надеюсь, ты шутишь, – заметила она.
 – Тебе нужен отдых, – заявил он, спокойно рассматривая свое отражение в зеркале. – Ты на черта похожа.
 – Благодарю покорно, – с горечью произнесла Катерин. – Но я никуда не отошлю Томми. Он поедет со мной в Антиб и Венецию, так что прекрати мною манипулировать, Жан-Клод. Я больше в эти игры не играю.
 Она только что играла в скрэббл с Томми, и сейчас ей хотелось одного – улечься в постель одной.
 – Ты сидишь с этим испорченным мальчишкой допоздна, неудивительно, что на канале говорят, будто ты выглядишь усталой и вымотанной на экране. – Жан-Клод взял ее за подбородок и принялся разглядывать. Она оттолкнула его руку.
 Катерин видела текущий материал. Благодаря умелому освещению Ласло, она выглядела сияющей, ничуть не старше тридцати, но она слишком устала, чтобы спорить. Слишком устала, и к тому же, надо признать, слишком напугана. Поведение Жан-Клода в последнее время было настолько непредсказуемым, что она не знала, как он может поступить в подобных обстоятельствах. Она уже сказала ему, что им надо разойтись.
 – Если ты со мной разведешься, я поведаю историю нашего брака газетам. Я им расскажу, что ты – сексуально ненасытная потаскуха и что ты обращаешься со своей прислугой и с моими товарищами-актерами, как с последним дерьмом. Что ты на самом деле сука.
 – Ты так не поступишь, ты не можешь.
 – Еще как могу. Ты только пойди против меня, Катерин Беннет, ты откроешь такой ящик Пандоры, о существовании которого и не подозревала.
 Катерин встала со сверкающими глазами, уперев руки в бока.
 – Я по горло сыта твоими оскорблениями и угрозами. Если ты не изменишь своего поведения и не станешь сдерживаться, Жан-Клод, я добьюсь расторжения брака.
 – И будешь выглядеть самой последней идиоткой в мире, – окрысился он. – Типичная актриса, испорченная мегазвезда – не может прожить с мужем больше трех месяцев. Публика решит, что на тебе пробы ставить некуда,  cherie. 
 – Плевала я с высокого дерева и откуда повыше на то, что думает публика. Это моя жизнь. Никакая не репетиция. У меня  каждый вечер премьера. Если мне с тобой будет так же погано, как было последние недели, я хочу все это  кончить. 
 – Попробуй, и тебе твой бывший муж покажется котенком. Я отниму у тебя половину всего, что ты заработала. Ты имела большие бабки благодаря мне, Катерин, так что не серди меня. Предупреждаю, я принял меры. Я тебя опередил. И нечего спорить. Даже не пытайся избавиться от меня, потому что у тебя ничего не выйдет, и если ты не отправишь этого испорченного поганца домой, пусть не попадается мне на дороге.
 – Да пошел ты ко всем чертям, Жан-Клод. Мой сын останется со мной, здесь его место.
 Катерин обернулась и увидела стоящую в дверях Бренду.
 – Ах ты толстая сука. Какого черта ты за нами шпионишь? – вызверился Жан-Клод.
 – Прекрати, прекрати! – взвизгнула Катерин.
 – Пошла прочь, толстуха. И не смей больше никогда встревать между моей женой и мною, поняла?
 – Бренда, лучше уйди. – Катерин увидела обиду в глазах Бренды, но ничего не могла поделать. Жан-Клод уже так разошелся, что лицо стало темно-красным. Кто знает, что он может сделать в следующий момент.
 – Пожалуйста, Бренда, пожалуйста, оставь нас.
 – Ладно, я уйду, – сказала Бренда. – И чтоб мне больше никогда тебя не видеть, Жан-Клод.
 Жан-Клод вытолкнул Бренду за дверь, захлопнул ее и торжествующе повернулся к Катерин.
 – Теперь ты поняла, кто здесь хозяин, моя Дива? Плевать я хотел на твоего сына, хотя если тебя послушать, так на нем свет клином сошелся. Предупреждаю, не гони волну.
 Он вышел, и Катерин услышала, как щелкнули замки в его офисе рядом.
 «Пойди, подергай дверь». Катерин знала, что надо бы, но боялась. И чувствовала она себя неважно. Она никому не говорила, но съемки давались ей все тяжелее и тяжелее. Иногда у нее едва хватало сил, чтобы встать с кровати утром, и у нее так кружилась голова, что приходилось долго сидеть, зажав ее руками. Она все больше времени тратила на душ и сборы, главным образом потому, что ее постоянно подташнивало, иногда даже рвало. Она стала носить с собой маленькую бутылочку с нюхательными солями даже на съемочную площадку, чтобы случайно не грохнуться в обморок. Хотя вероятность была ничтожна, она стала опасаться, что забеременела.
 Она не рискнула ни с кем поделиться, начнут настаивать, чтобы позвали доктора, который бы наблюдал за ней на съемочной площадке. Ей невыносима была мысль, что вокруг нее начнут постоянно суетиться. Они и так достаточно вокруг нее суетятся. Ей казалось, что жизнь ее движется замедленным темпом; понимала, что единственное, что ей надо делать, чтобы дотянуть последние недели съемок, – не обращать ни на что внимания: потворствовать Жан-Клоду, что бы он ни делал.
 Катерин уже боялась его. Она чувствовала, что он может ее уничтожить, а у нее не было времени подумать, отдохнуть; ее постоянно дергали. Постоянно надо было идти работать.
 Катерин тяжело вздохнула, понюхала соли и медленно вошла в духоту съемочной площадки.


* * *

 В конце сентября основные съемки в Шартре закончились. Оставались еще две ночные съемки в Антибе, потом они ехали в Венецию заканчивать фильм. На второй день утром Жан-Клод настоял, чтобы все они – Томми, Бренда и Китти – поехали на пляж. Китти очень хотелось погреться на солнце, но это было запрещено, поскольку Полетта должна быть молочно-белокожей, как было модно в восемнадцатом веке. И все равно – какая роскошь полежать на палубе катера, даже закрывшись с головой. Катерин задремала, пока быстрый катер несся по морю. В этот день Жан-Клод весь светился очарованием, был тем же самым обаятельным мужчиной, который когда-то увлек ее, но Катерин больше не покупалась на подобные вещи. Ей лишь хотелось, чтобы он оставил ее в покое. От ее к нему любви остались лишь слегка тлеющие головешки. Ей приходилось только надеяться, что ее подозрения не оправдаются. Она Богу молилась, чтобы не оказаться беременной. Китти вздохнула. Как же она устала. Скорее бы закончить фильм, а потом и этот брак.
 Они отыскали пляж и устроили там пикник под зонтиком, лакомясь деревенским паштетом, прованскими сырами и свежим хлебом, запивая все это легким, но вполне пьянящим «Петаль де Роз». Потом вернулись на катер. Он мягко раскачивался, и Катерин снова задремала, а Жан-Клод решил покататься на водных лыжах. Как и все остальное, делал он это превосходно, и, глядя, как он мчится на одной лыже за катером, Томми заметил:
 – Противно, что я тоже не могу покататься, мам. Мне этот гипс осточертел. Я просто с ума схожу.
 – Еще всего два дня, милый, – сказала Китти. – Перед отъездом в Венецию снимем.
 Томми смущенно посмотрел на нее, затем выпалил:
 – Мам, я не хотел бы тебя волновать, у тебя и так забот хватает, но это про папу. Он попал в беду. Он позвонил утром, но я не хотел тебе говорить, пока мы не отплывем… – Он замолчал, и Катерин спросила:
 – В чем дело, дорогой?
 – Ну… отец сказал, что, когда он вернулся с процедур в больнице на той неделе, его у дверей ждал мужик из налогового управления с предписанием о неуплате налогов.
 – Со всеми такое случается, тут ничего особенного.
 – Я в этом плохо разбираюсь, мам, я только знаю, что в этой повестке сказано, что, если отец не уплатит десять тысяч долларов до конца сентября, его посадят в тюрьму. – Томми выжидающе посмотрел на мать. – Отец ужасно расстроен, потому что это вроде последнее предупреждение. Что можно сделать? Мы ему можем помочь?
 Не хватало еще этой проблемы, подумала Китти. Но обняла Томми и успокоила его:
 – Мы сделаем, что можем, дорогой, обещаю тебе.
 В тот вечер, пока Мона и Блэки суетились вокруг нее в трейлере, Катерин придумывала, как бы подипломатичнее сообщить Жан-Клоду, что она хочет дать еще денег своему бывшему мужу.
 – Этот подонок уже высосал тебя насухо, – бушевал он раньше. – Ты должна прекратить давать ему деньги. Он все равно тратит их на наркотики.
 Катерин ненавидела споры, так что по большей части сдавалась, но этот случай был особым. Тюрьма? Она никогда не простит себе, да и Томми ей не простит, если его отца посадят в тюрьму.
 В дверь постучали. Вошел Жан-Клод, которого она меньше всего ждала, с красной кожаной подарочной коробкой в руках.
 – Это тебе,  cherie.  – От него просто струилось очарование. – С днем рождения.
 Китти удивилась, открыв коробку и увидев прелестные серьги, покоящиеся на красном бархате. Прекрасно подобранные черные жемчужины в обрамлении из шлифованных бриллиантов. Она удивилась, как Жан-Клод мог позволить себе такой дорогой подарок. Серьги были от самого дорогого ювелира в Ницце и стоили по меньшей мере двадцать или тридцать тысяч долларов. Или эти двадцать или тридцать тысяч были  ее деньгами?
 – Они очаровательны, Жан-Клод, – осторожно сказала она. – Но до моего дня рождения еще восемь месяцев. С какой стати подарок?
 – Для меня каждый день – твой день рождения,  cherie.  – Он поцеловал ее сзади в шею. Мона и Блэки многозначительно переглянулись. Катерин слегка отклонила голову и закурила сигарету.
 – Они очаровательны. Спасибо.
 – Ты еще, очаровательнее. – Он поцеловал ее пальцы, и она поняла, что сейчас самое время сказать…
 – Ребятки, отдохните пять минут, ладно? Мне надо поговорить с Жан-Клодом, – обратилась она к своей «ремонтной» команде.
 Когда Мона и Блэки ушли, она рассказала Жан-Клоду про Джонни.
 – Ты, верно, шутишь. – Брови Жан-Клода поднялись над жесткими как кремень глазами. – Дать этому пропойце десять тысяч долларов? Ни за что,  cherie, ни за что в жизни. Пусть обращается к своим друзьям, пусть садится в тюрьму. Так ему и надо.
 – Нет, извини, Жан-Клод, но ты не можешь этого сделать. Я не  позволю. 
 Лицо Жан-Клода претерпело ту метаморфозу, которую так ненавидела Катерин.
 – Я не собираюсь давать этому подонку ни одного цента, поняла, Катерин, ни одного гребаного цента.
 – Не  ты даешь, Жан-Клод. Это мои деньги. Ты что, так слеп, что не понимаешь, что это для меня значит? Не говоря уже о Томми. Джонни его отец. Я не допущу, чтобы он попал в тюрьму.
 Теперь Жан-Клод нависал над ней, а голос его разносился по всей вилле, где бездельничала съемочная группа. Время поджимало. Им еще оставалось три ночные съемки, и график был очень плотным. Но Жан-Клод, забыв о все слышащей съемочной группе, орал на Катерин.
 – Слушай, ты, негодяй, – наконец взорвалась Катерин. – Не знаю, что ты там о себе воображаешь и почему считаешь, что можешь мною командовать, но я завтра же высылаю деньги Джонни, и  ничто меня не остановит, ты понял?
 – Тогда между нами все кончено, – проревел он. – Конец этому браку, я с тобой расхожусь.
 – Да, с нашим браком покончено, Жан-Клод, наконец-то, давно пора. – Она затушила сигарету и взяла нюхательные соли. Голова кружилась, на душе пусто.
 – Хитрая сука. – Он стоял за ее креслом, уставившись на их отражения в зеркале. – Ты именно такая, какой расписывают тебя газеты.
 – Если ты так считаешь, то лучше всего тебе убираться отсюда и из моей жизни к чертям собачьим. – Сердце Китти колотилось, и она боялась, что с ней случится еще один приступ гастроэнтерита. – Пожалуйста, уходи отсюда и оставь меня в покое. Ради Бога, дай мне возможность закончить этот фильм и жить своей жизнью.
 – Ты этого хочешь? Ты этого хочешь? – Глаза бешеные, голос пронзительный.
 – Да, – слабым голосом подтвердила она, откидываясь в кресле. – Я именно этого хочу. С нашим браком все кончено. Я хочу, чтобы ты убрался из моей жизни навсегда, а отсюда – немедленно.
 Раздался стук в дверь, и помощник режиссера неуверенно позвал:
 – Вы нам срочно нужны, Катерин, все вас ждут.
 – Плевать я на это хотел, – рявкнул Жан-Клод. – Убирайся отсюда. К чертовой матери. Я разговариваю со своей женой.
 – Жан-Клод, ты  не можешь больше задерживать съемку. – Грим Китти смазался, лицо покраснело.
 – Да в гробу я это все видал! – заорал он. – Да мне эта идиотская картина, это дерьмо на дух не нужно! Все нарциссизм и мусор. Ты только взгляни на это, взгляни.
 Он презрительно ткнул пальцем в огромный хрупкий парик Катерин. То было произведение искусства с маленькими птичками в клетках среди локонов и розами и жемчугом, вплетенными в волосы. Жан-Клод схватил ее за плечи и принялся яростно трясти, пока птички, жемчуг и цветы не посыпались на пол.
 – Остановись, Жан-Клод, ради Бога, остановись, – закричала Катерин.
 Он придвинулся к ней, он все больше расходился, и она ощутила настоящий страх.
 – Сука. Глупая сука. Ты еще пожалеешь. Тебе никогда не найти никого такого, как я. Никогда.
 Затем он схватил ее за шею и принялся трясти так сильно, что стены трейлера зашатались и лампы стали мигать.
 – Ах ты слабоумная идиотка. Я твой муж. Твой муж  навсегда! Только посмей еще раз пригрозить мне, что ты меня бросишь. Я тебя убью, ты слышишь?
 Будучи не в состоянии дышать, не говоря уж о том, чтобы говорить, Катерин царапала руки Жан-Клода, чувствуя, что сейчас потеряет сознание. Перед глазами плыл красный туман, а сердце стучало так сильно, что, казалось, сейчас взорвется. Затем дверь трейлера распахнулась и в него ворвались Блэки и Стивен.
 – Что здесь происходит, черт побери? – резко спросил Стивен.
 Жан-Клод, стоящий к ним спиной, замер. Потом отпустил Китти и повернулся к мужчинам с любезной улыбкой.
 – Добрый вечер, джентльмены, я помогаю своей жене приладить парик. – Он взял руку Китти и поцеловал тыльную сторону, прошептав: – Я вышлю чек Джону,  immediatement  [36]  , cherie. Не беспокойся, все будет в порядке.  Аu 'voir mа belle. A tout a l'heure . [37] У дверей он обернулся и все еще с улыбкой добавил: – Завтра утром я лечу в Венецию,  cherie. Мне потребуется пара дней, чтобы все организовать надлежащим образом до твоего приезда.
 Катерин смогла лишь кивнуть; горло ей сжимали невыплаканные слезы, говорить она не могла. Жан-Клод с секунду презрительно смотрел на всех, потом ушел, громко хлопнув тонкой дверью трейлера.
 Присутствующие почувствовали явное облегчение. Катерин откинулась в кресле и позволила Блэки остудить свое красное лицо примочками. На жалость к самой себе времени не было. Она не могла позволить себе потерять силы, почувствовать дурноту или упасть в обморок. Ей надо собраться, взять себя в руки для той сцены, которую они должны  доснять сегодня. О Господи, только бы это было не так, и она не беременна его ребенком.
 До рассвета оставалось меньше семи часов, они уже здорово опаздывали.
 Вошла Бренда и принялась поднимать с пола детали парика Китти. Она молча передала их Моне, которая уже сняла парик с Катерин и приводила его в порядок на специальной подставке. Во время натурных съемок именно она следила за волосами и одеждой Катерин. Китти молча смотрела на свое измученное лицо, растрепанные волосы и шею в пятнах. У нее был такой вид, будто ее протащили сквозь колючую живую изгородь.
 – Что случилось, черт побери? – спросила Бренда.
 – Ничего, – ответила Катерин, затем умоляюще взглянула на Мону и Блэки. – Не могли бы вы все привести в порядок в соседнем трейлере? Мне надо минут пять поговорить с Брендой и Стивеном, ладно?
 Блэки и Мона ушли, и Катерин принялась подправлять грим.
 – Этот парень психопат, солнышко, я уверен, – сказал Стивен. – Психопат и садист. Мне приходилось знавать парочку таких, но этот даст им сто очков вперед. У таких людей нет абсолютно никакой морали, но, к сожалению, есть способность очаровывать всех и вся, стоит им захотеть.
 – Как я могла быть такой дурой и попасться на его удочку? – прошептала Катерин. – Как это ему удалось?
 – Господи, Китти, ты тут ни при чем, – сказал Стив. – Жан-Клод –  классический пример социопсихопата. Он красив, со светским лоском, очарователен, нежен, но он не умеет чувствовать, не умеет считаться с чьими-либо желаниями, кроме своих собственных.
 – Это верно, что у социопсихопатов раздвоенная личность, что иногда они могут даже дурачить ближайших друзей и членов семьи многие годы, не обнаруживая своего настоящего лица?
 – Верно. Они не в состоянии сами разобраться в своем поведении. Если им пытаются что-то объяснять, они начинают все отрицать. Они необыкновенно хитроумны, великолепные лжецы, всегда считают, что правы они, сметут любого, кто встанет на их пути и будет мешать им достигнуть цели.
 – И какая же у них цель? – спросила Катерин, которой стало еще более тошно.
 – Обычно деньги или власть и полный контроль над всем и всеми вокруг них. Мне очень жаль, солнышко.
 – Мне некого винить, кроме себя, за то, что я разрешила ему так глубоко влезть в мою жизнь, – прошептала она.
 – Это не совсем так, детка. Не будь к себе столь сурова. У тебя был тяжелый период, он подвернулся под руку – причем сделал это блестяще. Он умный сукин сын, это следует признать, – заметила Бренда.
 – Но что мне теперь делать, черт побери? – Катерин принялась мерить шагами крошечную комнатку трейлера. – У него в руках все. Все мои финансовые дела, контракты, деловые и банковские связи – все в его офисе, под его контролем. Сотни папок, компьютерные распечатки, все мои налоговые декларации. Он отказывается показывать что-либо моему юристу. Он не дает и мне заглянуть в папки, все они заперты в шкафу, а ключ он держит у себя.
 – Ты хочешь сказать, он приволок все из Лос-Анджелеса? – Стивен протяжно свистнул. – И таскает все это добро сначала в Париж, потом в Ниццу, а теперь в Венецию?
 – Да, и самолетом, ни больше ни меньше.
 – Это уж совсем странно, черт побери.
 – И у меня пропали деньги со счетов. Бренда это от меня скрывала, но я все равно узнала.
 – Я теперь жалею, что сразу не сказала тебе, – пробормотала Бренда, – я все о фильме беспокоилась.
 – Дьявол! – воскликнул Стив. – Поверить невозможно. И много денег?
 – Ну, он соврал про те деньги, что должны были поступить из магазинов, сказал, что они еще не поступили, но я проверила, они определенно перевели их в банк. И оформили повторно документы на следующий же день.
 – И где же они?
 – Откуда мне знать? Когда я задала этот вопрос, Жан-Клод надулся и заявил, что я не понимаю, о чем говорю, что я дура. Потом потащил меня к компьютеру и показал мне все эти придуманные цифры и сказал: «Смотри, Китти. Вот где правда – у тебя сейчас больше миллиона долларов наличными, так что кончай скулить».
 Стив покачал головой.
 – Так бы и убил этого сукина сына.
 – Какой-то замкнутый круг. Несколько дней назад он пригрозил уничтожить мои банковские счета и налоговые декларации, тогда бы у меня были неприятности с налоговым управлением. Уже потом я обнаружила, что не хватает не только моих режиссерских гонораров, но и сотен тысяч долларов со счетов. Мне необходима подробная информация о моих финансовых делах, но она вся в его идиотских папках. Я боюсь, что он может их уничтожить, чтобы замести следы.
 – Черт, – воскликнул Стивен. – Все хуже и хуже.
 – Ты можешь поверить, я должна спрашивать разрешения заглянуть в свои контракты по разным сделкам? А иногда он мне их не дает. Господи, это надо же быть такой дурой. Все скажут, что я это заслужила, но я так много работала и выпустила все из рук.
 – Как ты можешь еще его любить? Он немыслимая сволочь.
 – Я не люблю его больше, Стив, но, по-моему, как требуется время полюбить, так нужно время, чтобы разлюбить кого-то.
 Послышался резкий стук в дверь.
 – Мисс Беннет, нам необходимо снять эту сцену. – В голосе помощника режиссера сквозило беспокойство.
 – Вот так оно и получается. – Катерин подвигала плечами, поудобнее пристраивая верх платья, а Мона подала ей парик.
 – Вперед, детка, – сказал Стив. – Иди и работай. Я завтра возвращаюсь в Лос-Анджелес, надену там свою мыслительную шапочку и стану соображать, как вытащить тебя из этой заварухи.
 – Спасибо, Стив, дорогой, что бы я без тебя делала? Выходя из трейлера, она коснулась губами его щеки. Стив долго смотрел ей вслед, потом повернулся к Бренде.
 – Черт бы все побрал, кто-то должен сделать что-то с этим ублюдком, и, судя по всему, этот кто-то – я.




 ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ


 Сознание, что она, возможно, носит под сердцем ребенка Жан-Клода, наполняло Катерин ужасом. Осталось меньше недели съемок. Она должна продолжать этот фарс с браком до возвращения в Лос-Анджелес, а тогда начать заниматься разводом. Ей уже было совершенно безразлично, что подумают о ней все окружающие или кто-то конкретно. Она хотела освободиться любой ценой.
 Но сначала необходимо узнать, куда он дел ее деньги. Катерин должна проникнуть в шкафы, найти дискеты и достать те документы, которые необходимы Кену Стрингеру для составления ее налоговых деклараций. Жан-Клод уверял ее, что не делает копий на дискетах, но все знали, что это вранье. У него все было, и необходимо это достать. Китти нужно было поделиться своими проблемами с кем-то, в ком она полностью уверена. Бренда была единственной скалой в том бурном море, в которое превратилась жизнь Китти. О матери сказать подобного было нельзя.
 Вера позвонила из Нью-Йорка якобы для того, чтобы обсудить последние газетные статьи о Китти, но на самом деле, чтобы пожурить ее за те трещины, что стали возникать в браке дочери.
 – Лиз Смит в своей колонке пишет сегодня, что Жан-Клод проводит много времени вдали от тебя и что вы уже не ведете себя как голубки. Это правда, Кит-Кэт?
 – Да нет, мама, – сказала она. – Ты только поэтому позвонила?
 – Жан-Клод – хороший человек, держись за него, дорогуша.
 – Да, мама. – Катерин устало подумала, откуда ее мать вообще может знать Жан-Клода, разве что из газетных статей. Меньше всего ей хотелось обсуждать свои семейные проблемы с матерью.
 Но ей надо было выговориться, поэтому она попросила Бренду поужинать с ней перед отъездом в Венецию. Не успели они устроиться в ее спальне после ужина, как без всякого предупреждения явился Жан-Клод. Бренда поднялась и пробормотала чуть слышно:
 – Спокойной ночи. Чтоб ты сдох.
 Китти попыталась уговорить ее остаться, но Бренда отрицательно покачала головой и ушла.
 Жан-Клод нахмурясь стоял перед зеркалом и рассматривал свой пробор. Он изменил манеру одеваться: на нем были дорогая кожаная куртка с подложными плечами отвратительно яркого синего цвета и в тон габардиновые брюки и носки. По контрасту с его привычной элегантностью он выглядел чересчур броско и вызывающе.
 – Я считала, ты сегодня уехал в Венецию. – Катерин села за туалетный столик и принялась расчесывать волосы.
 – Тоже пытаешься от меня избавиться? – Он зашел ей за спину, и Китти с опаской следила за ним. Она узнала знакомый блеск в глазах, тот взгляд стервятника, который она недавно обожала, а теперь ненавидела. Он принялся развязывать атласные ленты, с помощью которых ее ночная рубашка держалась на плечах.
 – Что ты делаешь?
 – А ты как думаешь? – Он дернул за очередную ленту, и рубашка упала до талии. – Хочу, чтобы тебе было попрохладнее. – Он неприятно рассмеялся.
 – Пожалуйста, не надо, Жан-Клод.
 Китти натянула рубашку на грудь, но он схватил ее за плечи и, подняв на ноги, повернул к себе.
 – Пожалуйста, не надо, Жан-Клод? – передразнил он. – Ты моя жена Катерин. Или ты забыла?
 – Как можно? – Содрогнувшись, она отодвинулась. Почему она не надела старый махровый халат? Потому что чертовски жарко, вот почему, ответила она самой себе.
 – Я страшно устала, да и жара меня достает. Мне рано вставать, так что надо поспать.
 – Да что ты говоришь? – Тон стал еще более язвительным. – Так ведь всего десять часов,  cherie, а я вовсе не устал. – Он схватил ее, толкнул на кровать и жадно впился в ее рот.
 Катерин, ощутив прикосновение его губ и языка, почувствовала, что ее сейчас стошнит. Его руки держали ее за горло. Она страшилась представить, что последует дальше.
 – Жан-Клод, пожалуйста, перестань. Не сейчас.
 – Не сейчас? Перестать? А почему же не сейчас, дорогая моя дива? – Руки на горле сжались, затем он, полностью одетый, улегся на нее. От его кожаной куртки воняло, как в салоне дешевой машины, к тому же Катерин уловила еще запах, который, как ей показалось, узнала, – запах купленной со скидкой косметики.
 – Ради Бога! – Она попыталась увернуться от его назойливого рта, выскользнуть из-под него, но он оказался слишком сильным и быстрым и сжал руки на горле еще сильнее.
 – Заткнись, сука, или я поставлю тебе такой синяк, никаким гримом не замажешь. – И влепил ей пощечину. Она вскрикнула в ужасе. Жан-Клод никогда раньше не поднимал на нее руку, не было даже случая, чтобы он ей грозил.
 Катерин закричала, но он зажал ей рот одной рукой, а другой расстегнул молнию на брюках. Его член был уже тверд как камень, и Жан-Клод овладел ею с такой силой, что она взмолилась в душе, чтобы он уничтожил то существо, которое растет в ней. Держа ее одной рукой за горло так крепко, что она едва дышала, он насиловал ее так, будто сваи забивал, и шипел:
 – Как насчет всех твоих любовничков, Китти? Я тут наслушался. Всех тех мужиков, с которыми ты трахалась, – парикмахеров, электриков, операторов, – ты ведь с ними любишь, чтобы покруче, так, моя радость?
 Ты любишь покруче, признавайся. Так почему не со мной?
 И откуда он это взял, мельком подумала она. Она молилась, чтобы весь этот ужас поскорее кончился, но ему хотелось продлить удовольствие, и он продолжал забивать сваи, шепча непристойности, пока наконец с торжествующим воплем не кончил. Он тут же молча слез с нее и направился в ванную комнату.
 Он швырнул свою куртку на кровать. Она зло скинула ее ногой на пол и услышала звон. Взглянув, увидела связку ключей. Ключи! Больше десятка. Какой из них от ящика с ее делами, содержащими ее прошлое и ее будущее? Жан-Клод включил душ на полную мощность, и она услышала, что он поет ненавистную ей песню про лису и кролика. Катерин подняла ключи и осмотрела их. Там были ключи от замков «Бэнхам», другие – от новых чемоданов, недавно купленных Жан-Клодом. Он себя в покупках не ограничивал.
 Затем она заметила два маленьких одинаковых ключика от ящиков с папками – крошечные и тоненькие. Она не могла себе позволить взять оба, но, по крайней мере, с помощью одного она доберется хотя бы до части своих дел. Она сняла ключ с кольца и сунула его в закрывающееся на молнию отделение своей сумки. Потом снова легла, вымотанная вконец, хотя сердце возбужденно билось. Через несколько минут он вошел, спокойно вытирая голову.
 – Я должен сегодня лететь в Венецию, – объявил он. – Чтобы все приготовить к твоему приезду,  cherie. 
 Она промолчала, потирая ноющую шею.
 – Тебе что, нечего сказать? – Он взял ее ручное зеркало и принялся разглядывать свою слегка появившуюся щетину. Для блондина волосы у него на лице были на удивление темными.
 – А чего ты от меня ждешь – благодарности за то, что трахнул? Почему ты не уходишь? Лучше тебе уйти.
 – Ну могла бы сказать, что станешь по мне скучать. Я вот буду по тебе скучать.
 Она молча надела халат.
 – Ради Бога, ты же только что меня изнасиловал. Я не хочу больше притворяться. Ты что, совсем с ума сошел, думаешь, что я стану по тебе скучать, когда ты ведешь себя как отвратительное животное?
 – Признайся, тебе понравилось. – Он хихикнул и снова потрогал щетину. – Всем женщинам нравится. Да, кстати, на твоем месте я бы не стал беспокоить управляющего банком насчет счетов. Я же тысячу раз объяснял тебе, в каком состоянии твои финансы.
 Катерин смотрела на него, не в силах скрыть свое отвращение, потом пошла к туалетному столику и снова принялась расчесывать волосы. Еще неделя, и она избавится от Жан-Клода. Но она не должна показывать ему, что приняла твердое решение. Ей надо быть умнее него. По крайней мере, у нее есть ключ. «Господи, пусть это будет  тот ключ!»
 – Отвечай, Китти, отвечай мне.
 Она не хотела встречаться с ним взглядом, боялась, он догадается, о чем она думает. Где-то внутри зарождалась дикая боль, и она понадеялась, что это начало выкидыша.
 – Наверное… я все себе вообразила насчет денег. – Как она ненавидела себя за вранье. – Сказывается напряжение от съемок. Я сама не своя в последнее время, да и чувствую себя неважно, возможно, заболеваю.
 – Мне жаль, что ты плохо себя чувствуешь. Я тебя люблю,  cherie, ты сама знаешь, как сильно люблю. Когда все это кончится, мы с тобой поедем вместе в какое-нибудь замечательное место.
 Его голос стал мягче, и она вся напряглась, боясь, что он снова начнет ее домогаться. Одержимость, которую она читала на его лице всего несколько минут назад, сменилась нежностью. Поглаживая ее щеку, он проникновенно говорил:
 – Ты же знаешь, я беспокоюсь лишь о твоих интересах, правда? И ты знаешь, как сильно я тебя люблю?
 Катерин сжала зубы. Ее натуральным образом тошнило. Как часто приходилось ей слышать эти ласковые, неискренние слова?  Как могла она быть такой идиоткой, чтобы им верить? Она заставила себя взглянуть на Жан-Клода, и на мгновение они встретились глазами. Она увидела в них нежность и сочувствие, так долго обманывавшие ее. Но теперь она все знала. Он ненормален. Социопсихопат, если не просто сумасшедший, так что ей придется играть с ним в его игры, если она хочет вырваться из этого ужасного брака. Катерин чувствовала себя бесконечно усталой. Все тело ломило, а сердце болело от сознания, что ее муж – жестокий и лживый садист и, что хуже всего, она стала его жертвой. Ей никогда раньше не приходилось быть жертвой, она всегда умудрялась выжить. Но теперь, по крайней мере, у нее есть ключ. Все переменится. Должно перемениться.
 По дороге домой, в Лос-Анджелес, Стивен решил остановиться в Париже и выяснить кое-что о Жан-Клоде. Первое, что он узнал, начав поиски, так это то, что человека по имени Жан-Клод Вальмер, родившегося 22 ноября 1947 года, не существует в природе. Стивен перекопал в отделе регистрации смертей и браков все записи под фамилией Вальмер за 1945 и 1946 годы, а также несколько лет до и после, но ничего не обнаружил. Он ходил по улицам в смятении, пока не вспомнил, что Китти говорила, будто Жан-Клод был поп-певцом в шестидесятые.
 Он связался со старым другом и журналистом Феликсом Лафитте и получил разрешение под предлогом работы над сценарием посетить архив газеты. Там он до боли в глазах копался в старых газетах, сброшюрованных по месяцам. Затем посмотрел в индексе на Вальмера, но снова ничего не обнаружил. Как бы Жан-Клод ни называл себя в качестве поп-певца, это не было имя, которым он пользовался сейчас.
 В конце дня Стивен встретился с Феликсом в кафе, они пили абсент, наблюдая за бойкой жизнью парижской улицы.
 – Я одного парня разыскиваю. – Стивен протянул Феликсу последнюю фотографию. _ Ты его не знаешь?
 – Ты говорил, поп-звезда? Когда?
 – Да вроде в середине шестидесятых, где-то так.
 – Гм. Явно знакомая физиономия. – Феликс немного отодвинул фотографию и прищурился. – Ты уверен, что он натуральный блондин?
 – Ну, я его  аu naturel никогда на лицезрел, но Китти вроде в этом не сомневается.
 – Катерин Беннет. Разумеется. Она за него вышла замуж, верно? Мы посылали одного нашего журналиста несколько недель назад в Версаль взять у нее интервью. Мы хотели сфотографировать ее с мужем, но его не оказалось.
 – В папке Китти должны быть его фотографии, – сказал Стивен. – Они женаты пять месяцев. Свадебные фотографии, например.
 – Какие свадебные фотографии? Разве они не женились тайком в Лас-Вегасе?
 – Да, верно, но они через пару месяцев устроили свадебную вечеринку. Был фотограф, делал снимки для «Пари-матч» и других газет, любящих светскую хронику. Ты не помнишь?
 – Нет, я не видел, – ответил Феликс. – Но я такой ерундой не интересуюсь. – Они просмотрели толстую папку, посвященную Китти, но на всех фотографиях с Жан-Клодом он стоял либо в профиль, либо опустив голову. На очень немногих виднелось его лицо, если не считать снимков в лондонском театре.
 – Подожди-ка. – Феликс внезапно вытащил фотографию Катрин и Жан-Клода, выходящих из ресторана «Ма Мезон». – У этого мужика определенно знакомое лицо. Давай поговорим с нашим специалистом по поп-музыке, он может сказать нам, кто этот таинственный незнакомец.
 Память у музыкального критика газеты «Фигаро» Лоранса Деланже была энциклопедической. Он сидел за столом, заваленным компакт-дисками и пластинками, и изучал фотографию Жан-Клода, а пепел с его сигареты беспрепятственно падал на старый серый свитер.
 – Разумеется я знаю, кто это. Его имя, было во всяком случае, Жан-Жак Костелло, но настоящее оно или нет, сказать трудно. В конце шестидесятых он записал парочку хитов; названий я сейчас не помню, зато я припоминаю, что  с ним потом было связано какое-то скандальное дело.
 – Что за скандал? – встрепенулся Стивен. – Как мне узнать?
 – Посмотрите в папках. – Лоранс выпустил кольца дыма к потолку. – Там все есть. Покопаться как следует, так можно найти все, что хотите,  о ком хотите.
 – Спасибо, Лоране, – сказал Стивен. – Очень вам признателен.
 Он вернулся в архив, нашел папку Жан-Жака Костелло и практически сразу обнаружил то, что искал.
 Вне всякого сомнения, Жан-Жак Костелло был короткое время известным певцом во Франции в 1967 году. На снимках ему было лет девятнадцать, густые темные вьющиеся волосы. Но спутать его лицо было невозможно. На двадцать два года моложе, но определенно Жан-Клод Вальмер. Он не слишком сильно изменился. Только округлее было лицо, несколько короче волосы, да не имелось тех теней и морщин, которые появились к сорока годам.
 В сгущающихся сумерках Стивен просматривал папку Жан-Жака Костелло. Тоненькая, поскольку почти все вырезки относились лишь к одному году – 1967-му. Карьера Жан-Жака Костелло в качестве певца оказалась короткой, но Стивен внимательно прочел каждую строчку. Он читал хвалебные статьи, краткие ремарки, критические замечания и так далее, пока не наткнулся на статью в консервативной французской газете «Монд» под названием «Что же случилось с Жан-Жаком Костелло?». Статья появилась через семнадцать лет после завершения карьеры Жан-Клода в качестве певца, в 1984 году. Автор писал, что Жан-Жак Костелло сменил имя на Пьера Рондю. В 1983 году Пьера выпустили из тюрьмы, где он отсидел семь лет за двоеженство и присвоение чужих денег.




 ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ


 Усатый гид Катерин и Томми в Венеции Фабрицио быстро провел их через толпы в аэропорту «Леонардо да Винчи». Он прибыл с портативным-передатчиком и табличкой на груди с его именем. Катерин в темных очках, опустив голову, старалась не встречаться взглядами с туристами. Фабрицио провел Их в катер-такси, а Бренда осталась присмотреть за багажом.
 Заходящее солнце огромным оранжевым шаром опускалось за горизонт на западе, пока катер быстро мчал их по каналам. На мачтоподобных сооружениях по берегам канала сидели чайки. Приближаясь к месту назначения, катер резко сбросил скорость, пробираясь еле-еле в полной тишине. Катерин ничего не слышала, кроме урчания мотора, и к тому же обратила внимание, что стало гораздо холоднее. Здания по обе стороны канала – темные и старые, казалось, им больше тысячи лет. Вода в канале темная и жирная, и иногда Китти замечала пробегающих по берегу крыс. Воздух казался странно и зловеще неподвижным и давящим, хотя стоял разгар туристического сезона. Катерин потерла все еще болевшую шею. Это был первый случай, когда Жан-Клод прибег к физическому насилию, но Катерин твердо решила, что он будет последним. Она никогда больше не позволит ему к себе приблизиться. Ее губы сжались в горькую линию. Все кончено. Быстро, резко и окончательно, совсем не как смерть по-китайски.
 Она несколько раз пыталась дозвониться до Стивена в Лос-Анджелес и рассказать о ключе к шкафу с делами, но его никогда не было дома, да и ее мобильный телефон славился своей непредсказуемостью. Она помахала рукой Томми, сидящему рядом с рулевым катера и болтающему на плохом итальянском. Накануне французский врач снял его гипс и объявил, что Томми в таком же отличном состоянии, как и любой другой шестнадцатилетний парнишка, и может жить нормальной жизнью.
 Такси закончило свой извилистый путь по задворкам и выехало в шумный Гранд-Канал. Огромные  vaporetti, водные трамваи, переполненные любителями достопримечательностей, сновали вверх и вниз. По обеим сторонам канала высились дворцы и располагались остановки для трамваев – небольшие деревянные платформы, выступающие над водой.
 Чем ближе к центру Венеции, тем менее угрюмыми и более изящными становились строения. Ярко-голубые и белые навесы резко контрастировали со старым камнем и средневековой резьбой в стиле барокко на парадных дверях. На некоторых балконах росли ярко цветущие кусты. Каждое здание могло похвастать своим собственным стилем, но все были великолепны и величественны.
 В ресторанах на открытом воздухе, опутанных плющом, припозднившиеся посетители потягивали напитки и любовались серыми волнами канала. Канал пересекали маленькие арки мостов, на главных перекрестках гондольеры в традиционно бело-синих полосатых майках с трудом пробирались между трамваями и катерами. Иногда Китти на глаза попадались женщины, как ей казалось, из другой эпохи – элегантно одетые, безукоризненно причесанные, под зонтиками. Может быть, старомодные видения – призраки, которыми славилась Венеция, или ей это просто кажется? Они проплыли мимо дома, где когда-то жил Байрон. Отсюда он каждый день плавал завтракать в бар «У Гарри». Бар славился лучшими завтраками в Италии, но сегодня никто уже не рискнул бы отправиться вплавь по загрязненным водам Гранд-Канала.
 Такси наконец остановилось у маленького узкого входа; вдали виднелся купол собора Санта-Мария дела Салуте, напоминавший огромный, покрытый глазурью торт.
 – Я полагала, мы направимся прямиком в палаццо Альбруцци, – обратилась Катерин к Фабрицио.
 – Да,  si! si! signora, разумеется. Здесь два входа, но у главного в это время столпотворение. Задний вход во дворец ниже по этой улице. Немного проходить пешком,  signora, совсем немного.  Scusi. 
 Компания решила, что Катерин не захочется, чтобы ее беспокоили туристы, и предложила ей на выбор гостиницу или палаццо. Они время от времени будут снимать в этом дворце, так что директор решил, что жить в палаццо ей будет удобнее.
 Фабрицио быстро шагал через Кампо делла Пескариа, шумный фруктовый и рыбный рынок, что-то время от времени шепча в свой портативный передатчик. То там то сям на складных стульчиках сидели художники, стараясь запечатлеть вид, о котором можно только мечтать. Здания были окрашены в типичные для Венеции цвета: желтая охра, янтарный, красновато-коричневый. Освещенная неоновой вывеской мясная лавка предлагала на продажу все сорта мяса. В магазинах продавали  porcini, гигантские грибы, соседствующие с ярко-зеленым базиликом; огромные тыквы лежали рядом с ящиками с финиками и яркими желтыми перцами. Сочный запах спелых персиков, свежей рыбы и чеснока пропитывал воздух.
 Рынок кончался узенькими улочками и домами с высокими куполами и магазинами, где на витринах недорогая одежда была выставлена рядом с дешевыми безделушками, крошечными гондолами из окрашенного олова, кожаными сумками, рамками для фотографий и великолепными венецианскими зеркалами всех размеров. В магазинчике, торговавшем масками, в витрине красовались маски джокеров, шутов, вакхических сатиров, маски с огромными носами Пиноккио, злобные и ангельские, трагические и комические, а также изящные серебряные и золотые маски со страусовыми перьями.
 – Слушай, мам, мне надо будет купить одну для маскарада, – усмехнулся Томми.
 Фабрицио выбрался в улочку настолько узкую, что жители на противоположных сторонах могли пожать друг другу руки из окон, и зашагал быстрее. Хотя было всего шесть часов, уже темнело и становилось удивительно тихо, так что звук их шагов по булыжнику казался слегка зловещим. Фабрицио повернул налево, потом направо, затем вроде бы засомневался на перекрестке, где переулки расходились в разные стороны. Он стоял, почесывая голову.
  – A sinistra? A destra  [38]  ? О, простите,  signora, здесь, я думаю, налево. Иногда палаццо так трудно находить.  Si, si, сюда. Следуйте за мной,  signora. 
 Обветшалое палаццо Альбруцци стояло на маленькой, мощенной булыжником площади, где деревья были даже выше, чем здания. Массивная входная дверь – черного дерева, вся в резьбе, изображающей ухмыляющиеся лица арапов. Фабрицио нажал кнопку звонка, звук которого громким эхом отозвался на площади.
 Дверь со скрипом приоткрылась, и древний дворецкий спросил:
 – Что вам угодно?
  – Ciao,  – поприветствовал Фабрицио старика. –  Ciao, Alessandro. Ессо la Signora Bennet e suo figlio  [39]  . Signora, это дворецкий Алессандро. А я теперь ухожу. – Он поклонился, улыбнулся, продемонстрировав золотые зубы, и собрался уходить. – До свидания, дорогая  signora. 
 – Но разве вы не должны остаться здесь, со мной? – удивилась Катерин.
  – Ah nо, signora. Scusi. Фабрицио будет с  signora, только когда  signora работать. Когда  signora жить в палаццо, Фабрицио не будет с  signora. 
 – Но разве компания не поручила вам охранять меня  постоянно? 
 – Нет,  signora, они не просить. Если бы они просить, signora, я, разумеется, бы оставайся.  Scusi, signora. –  Фабрицио бросил взгляд на часы. – Мне пора уходить.
 У меня другая работа в министерстве через полчаса.  Scusi. Arrivederci, signora. Он приложил руку к воображаемой шляпе, рявкнул несколько слов по-итальянски в микрофон и исчез в сгущающихся сумерках.
 – Ну что же, – пожала плечами Катерин. – Время для приключений.
 – Все будет тип-топ, – заверил ее Томми. – Слушай, мам, а это местечко жутковатое, но клевое. Хорошо бы, если бы мы с Брендой тоже тут остановились.
 Дворецкий пробормотал что-то нечленораздельное, жестом велел им следовать за собой и повел в длинный темный коридор, где со стен практически слезла краска и виднелись голые кирпичи. Их шаги странным эхом отдавались от мраморного пола. Единственным освещением была крошечная лампочка в огромном чугунном фонаре. В холле становилось все темнее, и Катерин охватило странное чувство, как будто в воздухе пахло смертью. Она слышала рассказы, будто по палаццо бродит привидение прекрасной графини, обезглавленной своим мужем в припадке ревности четыреста лет тому назад. Шагая по темному коридору, Катерин старалась выбросить эти мысли из головы.
 В темных углах стояли вазы с засохшими цветами, а со шкафов и полок смотрели на нее мраморные бюсты хмурых аристократов.
 – Эй, а это что? – Томми показывал на герб, на котором на одной половине был изображен рыцарь пятнадцатого века, а на другой – рука в перчатке с обнаженным мечом.
 Старик ответил ему на исковерканном английском.
 – Это есть герб семьи Альбруцци, которая жить в этот палаццо пятьсот лет.
 – Что случилось с потомками? – поинтересовалась Катерин.
 – К сожалению,  signora, последний граф Альбруцци, он пострадать, несчастный случай, двадцать лет назад… у него не есть детей… так что… – Алессандро пожал плечами. – С семьей Альбруцци есть покончено – ch e peccatto – fu una tragedia enorme . [40] 
 – Здесь здорово неуютно. Сколько лет этому дворцу, мам, как ты думаешь? Наверное, не меньше тысячи лет.
 – Возможно, несколько меньше, – ответила Катерин. – В восемнадцатом веке его, вероятно, реконструировали.
 Они последовали за Алессандро по широкой осыпающейся каменной лестнице, покрытой выношенным красным ковром. Окна со свинцовыми стеклами на первой лестничной площадке выходили в темный двор, где переплетенные ветви деревьев боролись за каждый луч солнца. В конце лестницы обнаружилась необычно широкая и длинная комната с мраморным полом в черную и белую клетку и потолком, изрезанным изображениями каменных арапов и путти. [41] Из нее вели несколько резных деревянных дверей.
 – Это быть бальный зал, – гордо сказал Алессандро. – Каждый год семья Альбруцци здесь иметь карнавал. И здесь мы устроить карнавал для ваш фильм,  signora, так, как когда-то было.
 Катерин кивнула, восхищаясь роскошью комнаты в стиле барокко и картинами на стенах. Алессандро провел их по маленькой винтовой лестнице в спальню. Смежные комнаты уже были заняты Блэки и Моной, готовящимися к завтрашней съемке.
 Во всех комнатах стоял запах сырости, и окна их выходили в маленький темный двор. В комнате Катерин на окне висели красные занавески, и свет уличного фонаря слегка пробивался сквозь них. На высоком потолке были нарисованы нимфы, пастушки и странного вида дьявол, который взирал на них сверху с задумчивым выражением.
 – Слушай, мам, прямо как в фильмах ужасов. Тебе обязательно жить здесь?
 – Угораздило же тебя попасть сюда, милая. – Мона повесила роскошное бальное платье восемнадцатого века на перекладину. – У меня от этого места мурашки по коже.
 – И я слышал, здесь привидения. – Блэки поднял бровь. – Не то чтобы я в это верил, разумеется. Ведь я же парень из Лос-Анджелеса, верно? Тут надо волноваться только по поводу землетрясений. Но неужели ты здесь одна останешься?
 – Да, но мне это не слишком улыбается. – Катерин посмотрела на занавески кровавого цвета. – Странная окраска занавесей для спальни.
 – Странное местечко, если хотите знать мое мнение, – согласился Блэки. – Я разговаривал с этим сморщенным слугой, так он говорит, что здесь уже четыреста лет бродят привидения.
 – Да прекрати ты, Блэки, – одернула его Мона. – Ты напугаешь ее до смерти.
 – Мы же знаем, что все это чушь собачья. – Блэки раскладывал карандаши и кисти в боевом порядке на складном туалетном столике. – Но я видел портрет женщины, которую здесь убили, она вполне реальное существо, не просто портрет маслом, уверяю вас.
 – Где он? – нетерпеливо спросила Катерин. – Я хочу посмотреть.
 – В столовой, – ответила Мона. – И можешь считать меня идиоткой, но я определенно считаю, что ты  не должна оставаться здесь одна, Китти. Это небезопасно.
 Катерин взглянула на древнюю кровать под балдахином с пыльными красными занавесями.
 – Я не верю в духов и всю эту ерунду, Блэки.
 – Не говори так, – сказала Мона. – Дразнить их – плохая примета. Давай примерим это новое платье, посмотрим, подходит ли оно.
 В спальне становилось все темнее, а слабый электрический свет начал мигать. Катерин почувствовала, как по спине пробежал холодок.
 – Хоть я и не верю в привидения, мне страшно думать, что ты останешься здесь одна, Китти, – сказал Блэки.
 – Я чувствую, что кто-то еще есть здесь, в этой комнате, а вы? – добавила Мона и суеверно поежилась. – У меня все волосы на руках встали дыбом.
 – Ладно, ладно, кончайте с этим, ребята. Полагаю, вы правы. Вы победили. Я попробую заставить компанию найти мне номер в гостинице. Но это не значит, что вы сегодня должны здесь оставаться, слышите? – Китти задорно улыбнулась, в зеленых глазах плясали искорки.
 – Ни за что, – вздрогнула Мона. – Я лучше улягусь спать на площади Святого Марка.
 Франко, итальянский директор картины, нашел Китти номер в «Киприани», где жили Бренда и Томми. Он извинился, что не может достать ей номер там, где Жан-Клод уже устроил свой офис.
 – Синьор Вальмер  уверил меня, что  signora пожелала остановиться в палаццо Альбруцци, – сказал Франко. – Он сказал, вы хотите побыть одна. Я прошу прощения.
 – Не волнуйтесь, Франко. Но я довольна, что мне не придется там спать. Скажите мне, вы действительно верите, что там бродит привидение убитой графини?
 – Я не верю в привидения; с другой стороны, я и не не верю в них. Но я удивился, почему Жан-Клод настаивал, чтобы вы остановились в палаццо.
 Катерин пожала плечами. Муж вел себя настолько странно, что задумываться о причинах не имело смысла. Теперь же ей было необходимо не допустить его на съемочную площадку. Ей было плевать, в каком он настроении, она не желала его видеть и не собиралась с ним встречаться. Она поделилась этой проблемой с Франко.
 – Но, Китти, он же исполнительный режиссер, как я могу не пустить его на площадку? Я тридцать лет в этом деле варюсь и ни разу не слышал, чтобы режиссера не пустили на площадку.
 – Франко, ты хочешь, чтобы я закончила этот фильм живой и невредимой? Гляди. – Катерин сняла шифоновый шарф, прикрывающий синяки и кровоподтеки на шее.
 – Это Жан-Клод сделал? Она кивнула.
 – Если хочешь, я скажу об этом Джо Гаване, но ты же знаешь, какой он вспыльчивый и сумасшедший. Если Джо увидит эти синяки, он, возможно, попытается измордовать Жан-Клода, а ведь осталось всего два дня съемок, мы не можем себе такого позволить, верно?
 – Совершенно определенно  не можем.  – Франко уже беспокоился по поводу графика, погоды и его работы со следующей американской компанией, которая приедет на съемки в Италию. Они и так вышли из бюджета и не могли себе позволить ни единой задержки в последние два дня.
 – Я бы хотела, чтобы ты поставил охрану у каждого входа в палаццо и он не смог бы туда проникнуть. Я хочу, чтобы ты ему позвонил и сказал, что я не желаю его видеть и что ему запрещено появляться на съемочной площадке.
 – О Господи, попросила бы чего-нибудь полегче. – Франко явно расстроился.
 – Значит, договорились. Впрочем, я передумала, я позвоню ему сама, – твердо заключила Катерин.
 Когда Катерин позвонила в гостиницу, Жан-Клода там не было, зато она застала Али. Катерин велела девушке передать Жан-Клоду, чтобы он позвонил ей, когда вернется из Рима. Али сообщила, что он уехал по срочному делу. Что за срочное дело? Катерин бы очень хотелось поговорить со Стивеном в Лос-Анджелесе, но его невозможно было застать. Она должна все рассчитать: пусть Бренда вызовет Али под каким-нибудь предлогом, а она тем временем возьмет дела. Бренда согласится. Ее всегда можно уговорить.
 Катерин смотрела на сверкающий залив за окнами гостиницы, весь покрытый солнечными бликами. Стояло чудесное теплое утро, и она порадовалась, что находится здесь, а не в том сыром палаццо. Они накануне произвели наружные съемки, так что теперь осталась лишь финальная сцена костюмированного бала, апофеоз всего фильма. Но съемка начнется в десять вечера, а пока еще роскошное венецианское утро, и она может присоединиться к Томми и Бренде на пляже.
 Катерин надела солнцезащитные очки, черный купальник и короткий махровый халат и прихватила соломенную шляпу и полотняную сумку. Выйдя наружу и вдыхая чистый, наполненный солнцем воздух, она ощутила, как начинает спадать напряжение и прочищаться голова. Все будет в порядке. Она преодолеет и это препятствие на своем пути точно так же, как она преодолевала остальные.
 Едва выйдя на пляж, она заметила какую-то суету у кромки воды: собралась толпа, люди плакали, а вдалеке слышалось завывание сирен «скорой помощи». Она смутно видела, что на песке что-то или кто-то лежит, а когда подошла поближе, служащий пляжа протиснулся сквозь толпу и побежал к ней. Будто по какому-то таинственному знаку толпа повернулась к Катерин, и люди воззрились на нее любопытными глазами, полными жалости. Служащий приблизился к ней и одной рукой полуобнял за плечи.
 – Мне очень жаль,  signora, у меня плохие новости. Вы должны быть готовы к потрясению.
 – О Господи… Томми….
 Служащий все говорил, но она не слушала, она продиралась через толпу, пока не достигла того, что на самом деле было лежащим на песке телом. Не Томми, нет, но Бренда. Бренда без сознания, а Томми держит ее голову на коленях и рыдает.
 – Она умерла, мама, она умерла. Бренда утонула, и я один виноват.
 Катерин одновременно охватили два противоположных чувства: сначала облегчение от того, что Томми жив-здоров, потом огромное чувство вины – ее лучшая подруга умерла, а она на какое-то ужасное мгновение даже обрадовалась, что это она, а не Томми.
 Позже ей рассказали, что случилось. Бренда всегда плавала плохо, но море обожала, а Томми в восторге от того, что освободился от костылей, предложил ей плыть наперегонки до надувного плота в полумиле от берега. Она нормально доплыла до плота, но на обратный путь у нее сил не хватило, и на половине пути с ней случился сердечный приступ. Когда спасатель на пляже заметил, что произошло, было уже поздно.
 – О Господи. – Катерин налила себе рюмку бренди. Она не могла смириться, что Бренда, ее веселая и жизнерадостная подруга и лучший друг Томми, умерла. Томми все еще продолжал рыдать, и ради него Катерин старалась держать себя в руках, хотя в горле стоял комок величиной с арбуз, готовый задушить ее.
 – Вам нужны друзья, чтобы побыли с вами, – сочувственно сказал управляющий гостиницы. – И хорошо бы вызвать доктора, чтобы дал успокоительное.
 – Я позвоню друзьям, они приедут, – согласилась Катерин.
 – Я могу это сделать за вас,  signora,  – предложил управляющий. – Вам нужно успокоиться.
 Небо постепенно темнело, и вдалеке прогремел гром. Гром напомнил Катерин о Жан-Клоде и несчастье с его братом. Она вздрогнула и отпила еще глоток. Блэки и Мона, отдыхающие после тяжелых съемок накануне, оказались в своих номерах и немедленно бросились вместе с Франко в «Киприани». Мучившемуся от угрызений совести Томми дали успокоительное, и врач предложил, чтобы и Катерин тоже приняла легкий транквилизатор. Катерин не привыкла пить таблетки, поэтому голова у нее была как в тумане, когда зазвонил телефон.
 – Это Жан-Клод.
 Катерин, не осознав, что ей сказали, взяла трубку и похолодела, услышав голос Жан-Клода.
 – Китти, ты меня извини, что не позвонил, но мне неожиданно пришлось выехать в Рим. У тебя все в порядке,  cherie?  – Голос медовый, сочувственный.
 – Нет, у меня  не все в порядке. – Без всяких эмоций Катерин поведала ему о трагедии.
  – О cherie, какой ужас. Я немедленно приеду.
 – Нет, Жан-Клод. Не приезжай. Я не хочу тебя видеть. И сегодня вечером, и никогда. – Стараясь говорить спокойно, Катерин сжала зубы.
 – Что ты такое говоришь. – Голос стал жестким. – Ты не можешь думать так всерьез,  cherie, просто не можешь.
 – Еще как могу. – Сердце стучало, но таблетка помогала ей сохранять спокойствие. – Поговори обо всем с Франко. Я слишком устала, чтобы разговаривать. Передаю ему трубку. – Она протянула трубку Франко и свалилась на диван.
 Томми спал в соседней спальне. Блэки старался успокоить дрожащую Китти, которая пыталась взять себя в руки. Еще один день. Она должна закончить этот фильм. Она будет горевать по Бренде завтра, оплакивать свой неудавшийся брак, но сейчас она не может позволить себе такой роскоши.
 – Катерин, ты никак не можешь сегодня работать, – сказал Блэки, чувствуя, как дрожат ее худенькие плечи. – Это немыслимо!
 – Как ты можешь такое говорить! – возмутился Франко. – Мы должны сегодня снять эту сцену. Я уже говорил со страховой компанией. Они решительным образом  отказываются платить компенсацию, если Катерин не будет работать из-за своих огорчений. Я понимаю, это ужасно; я знаю, это тяжело, но мы созвали четыреста человек массовки, которые уже гримируются. Мы  должны снять эту сцену сегодня.
 – Это бесчеловечно, – огрызнулся Блэки.
 – Это телевидение, – сказал Франко.
 – Франко прав, Блэки, – вмешалась Катерин. – Мы должны снимать, я этого хочу, да и Бренда бы хотела. Мы снимем эту сцену и на следующий день улетим в Штаты. Я хочу поскорее выбраться отсюда, мы все хотим.
 – Ладно. А что делать с Томми? Он в плохом состоянии. Ты считаешь, он сможет лететь?
 – Врач дал ему успокоительное. Если он отдохнет, а Мона побудет с ним, ничего не случится. Он ведь еще очень молод. Но мне нужно поговорить со Стивеном. Я получила от него факс. Очень странно, он в Париже. Ты не знаешь, где он остановился?
 Франко отрицательно покачал головой.
 – В Париже тысяч десять гостиниц, мы никак не можем их все обзвонить. Уверен, он объявится, как только услышит про Бренду. Новости уже ушли на радио.
 – Это уж точно, – мрачно заметила Катерин. – Ничего, если Мона побудет сегодня с Томми?
 – Конечно, – согласился Блэки. – Я справлюсь с твоими волосами. Но ты уверена, что выдюжишь?
 – Придется. – Она взглянула на Франко. – Если ты сделаешь то, о чем мы договаривались, Франко?
 – Да, – сказал Франко. – На каждой двери двойная охрана, обещаю.


* * *

 Стивен сердито швырнул трубку. Сначала международная линия была непрерывно занята, потом, когда он дозвонился до гостиницы, он не застал ни Китти, ни Бренды, ни кого-либо из съемочной группы. Он набрал номер мобильного телефона, который Китти обычно носила с собой, но, поскольку Бренда частенько забывала сменить батарейки, он чаще всего не работал. Этот номер был также подсоединен к автоответчику в гостинице или офисе Бренды. Тоже не дает стопроцентной гарантии, но Стивен решил, что, если Бренда где-то недалеко, есть шанс, что она получит его послание.
 Он должен предупредить Китти, он чувствовал, что ей грозит опасность. Взглянул на часы. Половина четвертого. Все уже выехали на натуру, но где, черт бы все побрал, находится этот проклятый дворец? Он не мог вспомнить.
 Стивен прочитал все про Жан-Клода и испытывал по этому поводу сильное беспокойство. Арестовывали Жан-Клода дважды. Один раз за двоеженство и присвоение денег богатой вдовы, за что он отсидел семь лет, а второй раз за шантаж. И опять здесь была впутана женщина, с которой Жан-Клод жил в тот период, когда обвинение с него было снято. Последнее упоминание о Жан-Клоде в газетах относилось к 1985 году, когда он женился на богатой итальянской наследнице в гостинице «Мамуния» в Марракеше. Тогда ему было тридцать восемь, наследнице восемнадцать, и называл он себя Пьером Рондю. После этого – ничего. Означало ли это, что Жан-Клод до сих нор женат на той девице? Если так, то он снова двоеженец и брак Катерин недействителен.
 Катерин ничего не знала о прошлом Жан-Клода, но она рассказала Стивену о его все более частых вспышках гнева, так что Стивен очень беспокоился. Он позвонил консьержу, чтобы узнать, когда следующий рейс на Венецию.
 – Прямой рейс в семь ноль-ноль, но мне очень жаль,  monsieur, на него вы уже опоздали.
 – Черт побери, что же мне делать?
 – Из аэропорта «Шарль де Голль» вы можете в восемь часов вылететь в Рим, там пересесть на самолет в Венецию. Он прибывает в девять пятнадцать. – Послышался шорох бумаг, он листал справочники. – Есть рейс в десять двадцать до Венеции, который прибывает приблизительно в половине двенадцатого. Я говорю приблизительно, сэр, потому что это местный самолет, сэр, и компания порой отменяет рейсы, если не набирается достаточно пассажиров.
 – Это как же можно вот так отменять рейсы, черт бы все побрал? Что же делать людям, которые уже туда прилетели? – Стивен был в отчаянии, но понимал, что если не пошевелится, то вообще пропустит все рейсы на Рим.
 – Мне очень жаль, сэр, но я не руковожу авиалиниями. – Тон у консьержа был ледяной. – Я только снабжаю людей информацией.
 – Хорошо, хорошо, простите меня, – сказал Стивен. – Закажите мне билеты на оба эти рейса, пожалуйста. Мне обязательно нужно сегодня быть в Венеции. Чем раньше, тем лучше.




 ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ


 Жан-Клод сидел в своем офисе, забавляясь кнопками последнего чуда японской техники – подслушивающего устройства, позволяющего ему записывать все разговоры Катерин и записи на ее автоответчике. Он убедил Бренду, что им не прожить без такого прибора, и радовался своей удаче, прослушивая послание Стивена.
 – Китти, дорогая, я в Париже, но следующим же рейсом лечу в Венецию. Боюсь, у меня плохие новости насчет Жан-Клода. Очень плохие. Он не тот, за кого" себя выдает; он уже сидел, и за ним грехов не счесть. Вор, да еще к тому же и двоеженец. Ты даже не замужем за ним, Китти. Постарайся не оставаться с ним наедине, вообще старайся держаться от него подальше. Я тебе расскажу все подробно, когда прилечу. Мне пора, а то опоздаю на рейс.
 Лицо Жан-Клода перекосилось от ярости. Значит, все вылезло наружу?
 – Как бы не так, друг мой, – пробормотал он. – Я всегда опережал тебя на шаг, и я все еще на целый прыжок впереди.
 Он подумал о палаццо Альбруцци, о том, как ему удалось убедить всех, что это самое подходящее место для сцены бала. Он хорошо знал прошлое дворца. В тюрьме он занимался оккультными науками и читал о десятках сверхъестественных событий, происходивших в старых особняках и дворцах по всему миру. После убийства графини Альбруцци во дворце при самых неожиданных и страшных обстоятельствах погибло много людей. Такие места были по душе Жан-Клоду. Не то чтобы он хоть на секунду верил в привидения, демонов и все это сверхъестественное дерьмо, но он знал, что многие верят, и знал, насколько значительной может быть сила внушения.
 Раздался телефонный звонок; Жан-Клод дождался включения автоответчика, только тогда снял трубку и недовольно рявкнул:
 – Слушаю.
 – Жан-Клод? Это Франко Фаббри. – В голосе чувствовалась осторожность. Франко знал, какой у Жан-Клода характер, и изрядно его недолюбливал. За девять недель съемок Жан-Клод лишь дважды удостоил съемочную площадку своим присутствием; съемочная группа знала, что он бездарный жиголо, живущий за счет Катерин.
 – В чем дело?
 – Должен сообщить тебе неприятные новости, и я не собираюсь тянуть кота за хвост.
 – Тогда выкладывай, приятель, ближе к делу.
 Франко рассказал Жан-Клоду, что по приказанию Катерин его больше не пустят на съемочную площадку. Жан-Клод встретил новости молчанием, затем разразился градом ругательств.
 – Если Катерин так хочет, то, боюсь, так оно и будет – сказал Франко. – Я тебя предупреждаю, держись подальше. – И повесил трубку.
 Жан-Клод сидел, уставившись на трубку. Запрещено появляться на собственной съемочной площадке? Он же режиссер, он вообще сделал все, чтобы этот фильм состоялся! Старался для этой глупой, неблагодарной суки, своей жены.
 – Мы еще посмотрим. Мы еще посмотрим, мисс Дива.
 Когда в четыре часа Блэки привел Катерин в гримуборную, дворецкий сообщил, что ее просили срочно позвонить Стивену в Париж. Она попыталась дозвониться, но Венеция из-за грозы не имела связи с внешним миром, так что нельзя было позвонить ни туда, ни оттуда.
 Джо Гавана тоже сильно расстраивался из-за погоды.
 – Черт бы все побрал, – ворчал он, обращаясь к небесам, а они ворчали ему в ответ. – Как мы сможем закончить съемку, если такое дерьмо происходит?
 Съемочная группа собралась у входа в палаццо со стороны канала. Они снимали длинную шеренгу разодетых гостей, прибывающих на венецианский бал, который Полетта де Валднер давала в честь короля Людовика. Все участники, за исключением Китти и Джерарда, – массовка, так что организация съемок была невероятно сложной. Целые автобусы туристов, вооруженных камерами, постоянно попадали в кадр, а отдаленные всполохи молний, заставлявшие купол собора святого Марка светиться подобно свадебному пирогу, вызывали постоянные перебои в подаче электричества. Рокот грома тоже мало помогал озвучиванию, так что Франко предложил недовольному Джо покончить со съемками у входа и начать работу в бальном зале.
 – Последний день съемок, – напомнил он, – нам еще кучу всего надо сделать.
 Блэки надел на Катерин парик и загримировал ее в спальне наверху. Она была бледной и дрожала.
 – Мне не нравится здесь, Блэки. Я знаю, тут водятся привидения. Ты ничего не чувствуешь?
 – Слушай, я понимаю, ты расстроена, но, даже если здесь и есть привидения, что они тебе могут сделать. Прочти книгу Шерли Мак-Лейн – они всего лишь мучающиеся души, которые не могут найти покоя.
 – Вроде меня, – печально заметила Катерин.
 – Эй, ты от этого валиума чересчур бурно на все реагируешь? Не надо ничего придумывать. Пошли, я о тебе позабочусь. Нам пора на съемочную площадку. Не стоит их задерживать.
 Китти сидела в кресле режиссера в углу огромного мраморного бального зала и курила одну сигарету за другой. Валиум приглушил ее ощущения, и она чувствовала себя на редкость беззаботно. Если мысли о Бренде и приходили в ее затуманенный мозг, она отталкивала их и старалась не думать ни о чем. Она  должна работать. Им нужно закончить эту сцену сегодня, и тогда она сможет погоревать о своей потерянной подруге и разрушенном браке. Потому что он разрушен, и ничего тут не поделаешь. Она связалась с Франко, который уверил ее, что палаццо надежно охраняется, особенно от Жан-Клода.
 Тяжелый костюм, включающий серебряную кольчугу и напудренный белый парик с длинными локонами над одним плечом, причинял ей массу неудобств. Сверху примостилась фривольная серебряная треугольная шляпка с клеткой и чучелами голубей, весившая тонну. Толстые нити жемчуга и бриллиантов спадали с ее шеи и ушей, и, поскольку атласные рукава были узки и заканчивались серебряными кружевами, ей было невероятно трудно двигать руками. Корсет безжалостно в нее впивался. Она знала, что поправилась, и сердце ее болело, когда она вспоминала о причине. Это надо же, забеременеть после того, как она шестнадцать лет считала, что на этот подвиг не способна. Последствия настолько ужасны, что и думать не хотелось. Она выпила еще таблетку. Из-за предшествовавшей грозе духоты Катерин ничего не ела, и сейчас у нее кружилась голова. Она понюхала соли и принялась обмахиваться большим серебристым кружевным веером.
 – Ты нормально себя чувствуешь? – спросил Франко.
 – Да, спасибо, Франко, все хорошо. – Она слабо улыбнулась. – Стивен не звонил?
 – Нет, – ответил Франко. – Но из-за грозы телефоны все еще не работают. Венеция во время грозы возвращается в средние века.
 – Наверное, он все еще в Париже.
 – Во всяком случае, Жан-Клод не пытался пройти, – заверил Франко.
 – Хоть за это спасибо. – Катерин затянулась сигаретой, которая дрожала в ее руке.
 – Ладно, расслабься, все будет готово через десять минут. Еще что-нибудь нужно?
 – Да нет, если что понадобится, попрошу Фабрицио. Он все время у меня на глазах.
 Неожиданно Катерин почувствовала чей-то взгляд. Высокий мужчина из массовки смотрел на нее из затененного угла зала. На нем был длинный парик времен Карла Второго, черная шляпа с широкими полями и страусиными перьями и черная маска. Взгляд выражал такую злобу, что Катерин внутренне содрогнулась.
 – Кто это? – спросила она Фабрицио.
 – Это Оливио, местный аптекарь. Компания наняла местных жителей для всей массовки. Хотите, я вас с ним познакомлю,  signora? 
 Катерин снова вздрогнула.
 – Нет уж, спасибо.
 Она откинулась на спинку кресла, разглядывая впечатляющий разрисованный потолок, имеющий практически три измерения, украшенный лепными ангелами и херувимами, играющими на трубах или арфах. Стены украшали позолоченные барельефы той же тематики. За спиной Китти находилась огромная картина, изображающая смеющегося сатира среди темного неба, раздираемого молниями. Она уставилась на картину, завороженная лицом демона, но тут раздался такой удар грома, что бальный зал затрясся. Потом сверкнула новая молния, такая яркая, что в зале стало светло как днем.
 – Что это такое, черт побери? – Джо Гавана находился в еще худшем расположении духа, чем обычно, и помощник режиссера попытался успокоить его.
 – Это всего лишь гроза, синьор Гавана. В это время года в Венеции часто гроза.
 – Что же, если в Венеции часто гроза в это время года, – передразнил Джо итальянский акцент Пабло, – какого хрена эта гребаная студия меня не предупредила? – Он сердито посмотрел на Франко. – Ты-то почему мне не сказал, черт побери?
 Франко, который мог потерять место, если сегодняшняя съемка не будет произведена вовремя, пытался оправдаться.
 – Я про это ничего не знал, Джо. В отчете было сказано, что в сентябре в Венеции всегда отличная погода. Я за последние четыре года снял здесь три фильма, и погода всегда была хорошей.
 Пабло с жалостью посмотрел на Франко.
 – На Венецию нельзя полагаться ни в какое время года. У нее своя жизнь, чувства и норов. – Пабло не стал добавлять, что, возможно, Венеция и палаццо Альбруцци весьма недовольны тем, что их безмятежность нарушила шумная съемочная группа.
 – Ладно, эта хреновая гроза поутихла, давайте немедленно приниматься за дело, – заорал Джо. – У нас всего шесть часов на всю эту хренотень, так что, ради Христа, пошевеливайтесь.
 В последующие пять часов слышались лишь отдаленные раскаты грома, пока они не начали сцену в столовой. Китти охватило странное ощущение, будто от портрета графини исходит нечто вроде сильной ревности. Но, одурманенная транквилизаторами, Китти не могла в должной мере сосредоточиться. Ей казалось, что графиня на портрете не спускает с нее глаз. Катерин отвернулась. Наверное, это ей кажется.
 Порыв ветра унес часть цветов со стола, и они каскадом красных и белых лепестков упали на ковер, образовав рисунок в форме ятагана.
 – Ятаган. Точно таким же убили графиню. – Алессандро перекрестился, шепча что-то местным жителям из массовки, выполняющим роль слуг.
 Когда они увидели лепестки на полу, то тоже перекрестились.
 – Это плохая примета,  signora,  – прошептал Алессандро Катерин.
 Огромная люстра раскачивалась, на стенах плясали длинные странные тени людей из массовки. Катерин снова заметила на себе взгляд человека в черной маске. Почему вид его наполняет ее страхом? Простой аптекарь, какой бы зловещей ни была его маска. Встречались маски и пострашнее. Она отвернулась, чтобы снова взглянуть на портрет графини Альбруцци. В мигающем свете глаза аристократки завораживали Катерин. Тихонько подошел Алессандро и что-то прошептал по-итальянски. Катерин разобрала лишь два слова –  mala donna. Она почувствовала, как по рукам побежали мурашки. Она в этой комнате ни на секунду не останется дольше, чем нужно.
 Из-за неисправности телефонной линии Катерин не могла дозвониться до Томми, сердце ее разрывалось от горя при воспоминании о Бренде, ноги и руки будто налились свинцом. На глаза наворачивались слезы, которые ей весь день удавалось сдерживать. Но она не может зарыдать сейчас, в разгар съемки. Она актриса, и шоу должно продолжаться. Катерин проглотила еще одну маленькую розовую таблетку – сколько всего она их приняла? Вспомнить не удавалось, она знала только одно: они милосердно притупляли боль. Катерин снова откинулась в кресле, поудобнее пристроив парик, и лежала так с закрытыми глазами, пока Франко не объявил, что большую часть массовки уже отпустили.
 – Сейчас мы займемся крупными планами главных героев, – распорядился он.
 Все перешли в дальний конец зала, чтобы снять последние кадры с Китти и Джерардом. Но гром снова гремел все громче, а свет то и дело мигал. Неожиданно раздался такой оглушающий удар, что можно было подумать, над крышей столкнулись два «боинга»; зал осветила молния. Когда грохот затих, свет погас, и только в подсвечниках на стенах горели свечи. Внезапно и их загасил еще один свирепый порыв ветра, надувший кровавые занавески подобно парусам.
 – Блин, блин,  блин ! – Джо Гавана едва не выдернул остатки своих волос. – Где этот гребаный  генератор, черт побери?
 Сэнди, главный электрик, поскреб голову.
 – Извини, Джо, но генератор гикнулся. Мне кажется, леди не хочется, чтобы мы здесь продолжали снимать. – Он взглянул на портрет и нервно рассмеялся.
 – Так наладь генератор, черт бы тебя побрал, – проревел Джо. – Нам необходимо снять эти четыре кадра  сегодня. 
 – Не выйдет, – сказал Сэнди. – Молния попала в проводку, замкнула главный генератор. Он совершенно вышел из строя и невоз…
 – Положил я на это откуда повыше, – прервал его Джо. – Ты должен его  наладить. 
 – Его вообще можно исправить? – спросил Франко.
 – Ну, если повозимся часа четыре с фонариками, может, чего и выйдет, – ответил Сэнди.
 – Тогда уже рассветет, будь оно все проклято. – Джо положил голову на руки и вздохнул. – Мне после этой неудачи, мать ее так, никто больше работы не даст. – Потом он начал о чем-то быстро говорить с Франко и Пабло. Через несколько минут Франко громко хлопнул в ладоши, требуя внимания.
 – Слушайте все, продолжим съемки завтра. Сожалею, если мы нарушили ваши планы, но такова воля Господня. – Собравшиеся приветствовали его сообщение недружными криками. – Собираемся в четыре – съемочная группа и массовка, мисс Беннет и мистер Ле Бланш – в пять часов. Желаю приятно провести остаток ночи, господа.
 Все шумно двинулись к выходу, работники группы быстро упаковали оборудование, расставив коробки и софиты по углам зала.
 Блэки протянул Катерин маленький фонарик.
 – Черт-те что, – сказал он. – Слушай, мне очень жаль, но пришлось отправить твою костюмершу домой. Жаловалась, что живот болит, но, мне кажется, наслушалась про привидения. Я пошлю одну из местных девушек помочь тебе раздеться.
 – Не надо, не беспокойся, – отказалась Китти, всегда предпочитавшая раздеваться сама, без любопытных взглядов посторонних. – Я управлюсь, если ты поможешь мне расшнуровать корсет.
 Китти и Блэки устало поднялись по каменной винтовой лестнице в ее гримерную, освещая себе путь фонариком. Раздался еще один удар грома, и Катерин невольно остановилась. Кажется ей или действительно она заметила человека в черном, прячущегося в тени, хотя вся массовка уже ушла? Она тряхнула головой. Наверняка померещилось. Слишком утомилась и плохо соображает.
 – Где же Фабрицио? – спросил Блэки, расшнуровывая корсет.
 – Странно, он все время был рядом; я видела его всего несколько минут назад.
 – Он не должен выпускать тебя из виду, – сказал Блэки.
 – В туалет, наверное, пошел, – предположила Катерин.
 Блэки в неясном мигающем свете свечи снял с Катерин шляпу, птиц и жемчуг и принялся проводить наконечником бутылочки с ацетоном вокруг ее парика, но в этот момент сверкнула особо яркая молния и раздался оглушительный раскат грома.
 – Какой-то кошмар. – Катерин попыталась рассмеяться, но в этот момент снизу послышался крик.
 – Эй, Блэки, ты идешь? Последний катер отходит.
 – Ты уверена, что справишься одна? – спросил Блэки.
 – Конечно, не волнуйся, Фабрицио будет ждать меня в гондоле. Иди, а то опоздаешь на катер, Блэки. Мне тоже хочется отсюда поскорее выбраться, так что я все это сниму в гостинице.
 – Давай, Блэки, – раздраженно позвал Франко. – Мы все тебя ждем.
 – Пошли. – Блэки собрал свои сумки, и они вместе вышли из комнаты. – Ты держи фонарик, Китти.
 Он спустился по ступенькам, а она побежала в холл. Катерин показалось, что она услышала окликающий ее голос Жан-Клода. Она остановилась и прислушалась, но кругом было тихо. Катерин чувствовала удивительную легкость в голове, ей казалось, что она плывет по воздуху. Снова она услышала зовущий ее голос, но его заглушили страшные раскаты грома. Она пробежала через мраморный бальный зал, но тут ее почему-то потянуло в столовую, к портрету графини. Она поборола это желание и поспешила к выходу, придерживая свою тяжелую юбку. Затем услышала за собой шаги и снова голос Жан-Клода. Распахнув дверь черного хода, она выбежала на маленькую, мощенную булыжником площадь, освещенную единственным мигающим уличным фонарем. Где же Фабрицио и его гондола?
 Черная вода канала вспыхивала в отсветах молний, но Катерин не видела ни гондолы, ни гондольера в знакомой желтой соломенной шляпе. Остановилась, не зная, что делать и куда идти. Затем площадь снова осветила молния, и на этот раз она четко услышала свое имя. Оглянувшись, она увидела, что из окна первого этажа на нее кто-то смотрит. То был человек в черной маске, и, перекрывая шум грозы, ненавистный голос позвал:
 – Китти, Китти,  cherie, это же я, твой муж. Дорогая, мне надо тебя видеть, поговорить, позволь мне поговорить с тобой.
 Подхлестываемая страхом, она рванулась в ближайший переулок. Он оказался очень узким, тонкая материя юбки цеплялась за грубые стены, и, пытаясь отцепить ее, она выронила фонарик. Искать его не было времени. Она должна бежать. Булыжник – скользкий от дождя. Она мчалась сквозь путаницу петляющих переулков, надеясь, что сверкнет молния и она будет знать, куда бежит. Остановилась на секунду, чтобы перевести дыхание, но тут вдали услышала звук, которого страшилась. Топот ног. Ног Жан-Клода и его умоляющий голос.
 – Если ты спасаешь человеку жизнь, он принадлежит тебе, Китти. Я спас твою,  cherie, теперь ты принадлежишь мне.
 Он не спасал ей жизнь. Что он хочет этим сказать? Он что, совсем рехнулся? В таком смятенном состоянии Катерин не могла четко соображать. Она поскользнулась, упала, поднялась на ноги и снова побежала. Она понятия не имела, куда бежит. Знала только, что ей надо убраться подальше от Жан-Клода. Он стал ее врагом. Одна мысль о том, что он может приблизиться к ней, изнасиловать  ее, придала ей энергии.
 Вдалеке часы на соборе пробили четыре раза. В четыре утра вся Венеция крепко спала, и Катерин понимала, что ее крики о помощи никого не разбудят. Даже если кто и проснется, Жан-Клод с присущей ему убедительностью заверит этого человека, что они лишь поссорившиеся муж с женой.
 Она пробежала еще один узкий переулок, путаясь в огромной юбке с кринолином и с ловкостью, рожденной страхом, цепляясь за стены, чтобы не упасть. Почувствовав запах тухлой рыбы, она поняла, что находится где-то около Пескарии. Взмолилась в душе, что встретит там рыбаков, доставляющих свой утренний улов, но понимала, что еще слишком рано. Она пролетела сквозь рыбный рынок, где все прилавки были пусты, а булыжники мостовой скользкими от чешуи. Шаги Жан-Клода все еще раздавались за ее спиной. Он продолжал звать ее, умоляя остановиться.
 Она подняла юбки, стараясь бежать как можно быстрее по мокрому булыжнику, но все более громкий шум шагов за ее спиной говорил ей, что он ее догоняет. Кричать смысла не имело, она только зря потеряет силы. Площадь молчалива и пустынна, и в зарешеченных окнах домов не видно признака жизни.
 Катерин смутно сообразила, что Пескариа выходит на мост Риальто, рядом с площадью Святого Марка. Должен хоть там кто-нибудь быть?
 Еще одна вспышка молнии осветила крошечную улочку, вдоль которой выстроились магазины. Днем здесь бродят тысячи туристов; сейчас же не видно было даже чайки или голубя, только мусор и запах смерти. Каблук попал в щель между булыжниками, и она едва не упала, но исхитрилась сбросить туфли, подняла мокрый подол до талии, радуясь, что не надела чулки. Голыми ногами она увереннее цеплялась за землю.
 Шаги Жан-Клода все приближались, а голос продолжал уговаривать:
 – Китти? Эй, Китти, Китти, Китти! Не беги от меня. Я – твоя судьба. Я твой навеки, мужчина, которого ты ждала всю жизнь. Тот, кого ты любишь. Ты ведь мне это говорила, помнишь, Китти? Ты мне говорила, что будешь любить меня вечно, так же как я тебя.
 Он не бежал, и она тоже замедлила бег, чтобы перевести дыхание. В животе возникла сильная боль, раздирающая внутренности, знакомая пульсация. Она уже чувствовала такую боль однажды, за два года до рождения Томми. Эта боль говорила о грядущем выкидыше, и она взмолилась, чтобы это произошло. «Но не  сейчас, Господи, прошу тебя, только не сейчас». Дождь на мгновение перестал, и в переулке воцарилась мертвая тишина. Ничто не двигалось в этом мрачном лабиринте. Слышался только стук капель. И снова:
 – Эй, Китти, Китти, Китти. Иди к своему мужу, пожалуйста, Китти, дорогая, иди ко мне. – Голос Жан-Клода соблазнял и манил. Казалось, он зовет любимую кошку. Она должна от него скрыться. Невозможно предугадать, что он сделает, если настигнет ее. Ведь он совершенно безумен.


* * *

 В аэропорту Рима Стивену сообщили, что рейс на Венецию отменили из-за плохой погоды.
 – Черт побери, я хочу  нанять самолет, вертолет, все что угодно, – взорвался он. – Мне необходимо в Венецию, это вопрос жизни и смерти.
 – Простите,  signer,  – сказала служащая «Алиталии» в светло-серой форме, строгая и собранная. – Ни в Венецию, ни из Венеции сегодня ничего не летает. Очень скверная погода. Но нам сообщили, что в два часа утра, возможно, самолет сможет вылететь. Если прояснится. А пока вам,  signor, придется подождать, как и всем остальным. Выпейте капуччино. В здании аэропорта очень милое кафе.
 Стивен направился к телефону-автомату. Уже половина второго, может быть, Бренда или Томми уже вернулись в гостиницу. Но ему ответили, что в номере никто не отвечает. Он связался с автоответчиком Бренды и оставил еще одно послание.
 Пользуясь тем преимуществом, что она была босиком, Катерин на цыпочках пошла по улочке, стараясь держаться ближе к стенам домов. Когда она приблизилась к каналу, звук ее шагов стал более гулким. От стен отдавалось эхо, но она едва слышала его, так сильно билось сердце. Она поднялась по низеньким ступеням, испокон века покрытым зеленым мхом, причем таким узким, что, казалось, лишь ребенок может там протиснуться, затем снова попала в лабиринт маленьких улочек. Остановилась под каменным мостиком, с которого капала вода. Пока она прислушивалась, что-то проскользнуло по ее ногам, и она поняла, что, это, скорее всего, крыса. Она взвизгнула так громко, что Жан-Клод непременно должен был ее услышать, и она снова пустилась бежать.
 Его шаги приближались. Она слышала, как он смеется. Казалось, он бежит все быстрее. Катерин знала, что Жан-Клод в прекрасной форме. Занятия в спортзале дважды в неделю, теннис, бег, упражнения с мячом и употребление здоровой пищи. Вдруг улица, по которой она бежала, кончилась. Можно было свернуть налево или направо. Она решила двигаться налево.
 Она услышала, как шаги на несколько секунд смолкли на повороте. Затем он снова побежал. Всхлипнув с облегчением, Катерин сообразила, что он рванулся в противоположном направлении. Она кинулась вперед по темной петляющей улочке, такой узкой, что она снова зацепилась своей огромной юбкой за стену. Она отчаянно дернулась, раздался треск, такой громкий, что она решила, Жан-Клод наверняка услышал. Еще один оглушительный раскат грома, снова полил дождь, и булыжник стал скользким, как каток.
 Улицы не освещались, темные окна домов напоминали закрытые глаза. Что-то хлестнуло ее по лицу, но это оказалась лишь бельевая веревка. Затем Катерин с облегчением увидела, что улочка привела ее к Гранд-Каналу. Наверняка там кто-нибудь сейчас есть.  Vaporetto, которые возят рабочих на утренние смены, такси, гондольер. Хоть кто-нибудь.
 – Помогите, – закричала она. – Пожалуйста, помогите. – Китти уже не думала о том, что Жан-Клод может ее услышать. Помощь должна быть близко. Но канал был совершенно пуст, в гондолах, привязанных к пирсу, ни души, они все прикрыты брезентом и сильно раскачиваются на ветру. Вдалеке виднелись купола собора Святого Марка, и она побежала к нему.
 Затем она вновь услышала шаги, и ненавистный голос проблеял:
 – Эй, Китти, Китти, Китти. Эй, Китти. Будь хорошей девочкой, Китти, дорогая моя, иди к своему мужу.
 Китти снова оказалась на перекрестке, от которого в разные стороны отходили три узкие улочки. Еще одна вспышка молнии осветила канал и поднимающийся над ним желтый туман, и она заметила впереди маленький мостик. Тяжелое платье Китти настолько намокло от дождя, что затрудняло ее движения; каждый шаг давался с трудом, но страх погнал ее к мостику. Низенькие ступеньки осклизли, а грубый камень резал босые ноги. Задыхаясь, она перебежала через мост, молясь в душе, чтобы он привел ее к Риальто, где она могла кого-нибудь встретить.
 Катерин оглянулась и увидела позади своего преследователя в черном. Затем каким-то чудом она оказалась у Риальто, на Гранд-Канале. Она надеялась встретить там людей, но и здесь было пусто. Даже ни одного катера-такси, все из-за грозы, двери домов плотно закрыты. Она уже едва бежала, боль в животе стала нестерпимой, она задыхалась. Справа заметила открытую калитку церковного двора. Пока она туда протискивалась, юбка зацепилась за чугунную калитку; она в отчаянии дернулась, оторвав большую часть подола.
 В церкви пахло свечами и ладаном. На алтаре горели две свечи. Катерин на цыпочках прошла по каменному полу. Если бы только она смогла здесь спрятаться на пару часов так, чтобы Жан-Клод не нашел ее! С половины шестого начнут ходить  vaporetti, на рынке соберутся рыбаки. Еще один резкий приступ боли пронзил ее, она вскрикнула и согнулась, потом заметила нишу, в которой стояла мраморная статуя женщины без головы в мантии. Дрожащими пальцами Катерин сорвала с себя остатки промокшего бального платья. Шнурки корсета намокли от дождя и резали ей пальцы, но ей удалось справиться с ними. Внизу на ней была майка и хлопчатобумажные леггинсы. На ремне вокруг бедер – небольшой кошелек с деньгами и сигаретами. Теперь надо было спрятать платье. Она прошла вперед и, свернув платье в тугой узел, сунула его под сиденья первого ряда. Вспышки молнии осветили витражи окон и за алтарем – фигуру Христа с протянутыми руками и кровью, сочащейся из ран. Катерин попыталась было сдернуть парик, но его держали столько булавок и такое количество клейкой ленты, что сделать это ей не удалось. Голова кружилась, она вся тряслась. Хотелось лечь, заснуть, чтобы все кончилось. Хотелось оказаться дома, в Лос-Анджелесе, в безопасности, с Брендой и Томми, и чтобы никогда никакого Жан-Клода не было и в помине.
 Но он существовал, и в ее представлении уже превратился в настоящего демона. Его слова звучали в ее ушах.
 – Если ты когда-нибудь бросишь меня,  cherie, я тебя убью, клянусь. Я слишком тебя люблю, чтобы отпустить.
 В церкви стояла мертвая тишина, только изредка слышались далекие раскаты грома. Глаза Катерин уже привыкли к темноте, поэтому при свете следующей молнии ей удалось заметить узкий коридор, скрытый за алтарем. Покатые каменные ступеньки осыпались под ее ногами. На лестнице было темно, хоть глаз выколи, и Катерин понятия на имела, куда эти ступени ведут. Она знала одно – она должна спрятаться. Собрав последние силы, почти рыдая от усилий, она добралась до верха.
 Жан-Клод нерешительно стоял на Риальто. Он упустил свою добычу. Черт побери. Все шло как по маслу, ему удалось пробраться в массовку, ударить Фабрицио так, что тот потерял сознание. Куда подевалась эта женщина? Ему надо ее найти, он должен ее вернуть. Теперь, благодаря своему дружку Стивену, она знает все его тайны. Более того, если Катерин знает, что он все еще женат на той глупой сучке-итальянке, он может снова попасть в кутузку. От одной этой мысли все у него внутри холодело.
 Жан-Клод всегда был слишком хорош собой, а в тюрьме он понял, насколько это опасно. Еженощно его насиловали сокамерники, и это продолжалось до тех пор, пока ему не удалось найти себе защитника в лице гаитянина двухметрового роста. Трудно сказать, что было хуже. Нет, туда он не вернется. Он должен убедить Китти, что обожает ее, заставить ее снова полюбить его и попытаться аннулировать свой брак с итальянкой. Итальянский адвокат Жан-Клода обещал ему разобраться с хитросплетением формальностей, но дело затянулось, слишком затянулось.
 Жан-Клод сбросил мешавший ему плащ и бросил его в канал. Он вернулся было на Риальто, но вдруг при вспышке молнии заметил кусок серебряных кружев на церковной калитке.
 Так вот где она! Спряталась в церкви, и он ее нашел. Наконец. Он толкнул калитку, которая бесшумно захлопнулась за ним. Теперь торопиться некуда, ей от него не спрятаться. Он медленно вошел в церковь, и пыль с каменных плит, поднимаемая его ногами, медленно кружилась и падала.
 – Китти? – прошептал он. – Эй, Китти, Китти, Китти, я знаю, где ты,  cherie. Выходи, Китти. Выходи, тебя ждет твой муж.
 Пилот двухмоторного самолета уставился в зловещее темное небо, потом снова сердито взглянул на часы.
  Mama mia, эту ночку он запомнит, а ведь он мечтал о ней месяцами, потому что наконец собирался встретиться со своей любимой в Венеции. Ее муж уехал на пару дней, и она ждала его, вся надушенная и нетерпеливая. Черт бы все побрал. Черт бы побрал гром и молнии. Когда это прекратится? Он еще раз ворвался в помещение диспетчерской и обратился к метеорологу:
 – Есть шансы, что гроза в Венеции сегодня кончится?
 – До пяти утра вряд ли, так нам сказали. Но сейчас уже полегче. Небо даже очищается. С контрольной башни передали, что через сорок минут можешь взлетать, если не возражаешь поработать сверхурочно.
  – Grazie, grazie, саrа.  – Пилот расцеловал пожилую женщину-метеоролога в обе щеки и издал боевой клич. Все получится, он ее сегодня увидит. Даже если он не попадет к ней на квартиру до пяти часов, какое это имеет значение? Они весь следующий день будут заниматься любовью.
 Около четырех утра самолет «Иберия» взмыл в воздух и в предрассветной мгле взял курс на Венецию. Стивен сидел в среднем ряду. Кроме него в самолете было всего восемь пассажиров, и все с опасением вглядывались в далекие всполохи молний на горизонте. Стивену было не до молний, скорее бы в Венецию, увидеть Китти раньше Жан-Клода.
 Китти добралась до верха осыпающейся лестницы. Полная темнота, не видно ни зги. Она услышала шорох на каменном полу и подавила желание взвизгнуть. Она стала обходить помещение, плотно прижимаясь к стенам. Похоже, каменная комната без окон. Она все еще слышала удары грома, но свет молний сюда не попадал.
 Катерин покопалась в кошельке и нашла зажигалку. Щелкнув ею, она поняла, что попала в пыльную колокольню с огромным ржавым железным колоколом посредине, опутанным паутиной. Им явно не пользовались уже много лет. Около одной из стен кусок мешковины прикрывал что-то вроде статуи. Здесь она должна спрятаться. Больше ей идти некуда. Выключила зажигалку и снова начала двигаться вдоль стены. Затем она почувствовала, как ее высокий парик зацепился за какую-то выступающую из стены железяку. Не в состоянии двинуться, она отчаянно дергалась, стараясь освободиться, не обращая внимания на дикую боль. Казалось, все ее волосы вырвутся с корнем. Но Катерин было плевать, пусть хоть весь скальп снимется. Она должна освободиться от парика. Рыдая от боли, Катерин наконец сумела сорвать парик с головы.
 Как хищник, идущий по следу жертвы, Жан-Клод вынюхивал Китти. Он улавливал сочный запах ее новых духов, который буквально висел в церкви. Он знал, что Катерин где-то близко. Он снял сапоги и в носках начал осторожно красться по ступенькам, по которым она только что поднялась. На секунду остановился. Гроза, похоже, начала утихать. В тишине ему показалось, что он слышит дыхание Катерин. Где-то вдалеке залаяла собака, потом закукарекал петух. Церковный колокол пробил пять раз. Скоро рассветет. Надо ее найти.
 Жан-Клод поднялся на колокольню.
 – Китти? Я знаю, что ты здесь. – Теперь он определенно слышал ее дыхание. – Я знаю, что ты здесь,  cherie, пожалуйста, выходи. Давай, Китти, ты мне нужна, я не могу без тебя жить,  cherie, нам надо поговорить. – Голос предельно обольстительный. Одновременно он двигался по помещению, рукой ощупывая стены. Потом он нашел ее. Ишь, хитрая бестия, накрылась куском мешковины. Его руки пробежали по ее телу, он ладонью провел по локонам парика.
 Сверху на колокольню начал пробиваться слабый свет.
 – Я нашел тебя, моя маленькая Китти, – прошептал Жан-Клод и сорвал мешковину.
 Прямо в лицо ему ехидно ухмылялась статуя голого старика, голова откинута в безмолвном хохоте, язык вывалился. На голове был пристроен парик Китти.
 – Будь ты проклята, сука! – пробормотал Жан-Клод, но тут услышал слабый звук и, резко повернувшись, увидел, как Китти пробирается к лестнице. Он направился к ней, зазывно улыбаясь.
 – Китти,  cherie, пожалуйста, не пытайся от меня убежать. Я твой муж, я тебя обожаю, ты это прекрасно знаешь. Давай забудем про все наши разногласия. Ты же должна знать, как я к тебе отношусь.
 – Не подходи ко мне. – Китти сделала еще шаг в направлении лестницы, но Жан-Клод тоже подвинулся поближе. – Ты не мой муж, я тебя ненавижу…
 – Пожалуйста, давай забудем последний месяц,  cherie, я тебя умоляю. Начнем все сначала.
 В мутном свете улыбка Жан-Клода показалась перепуганной Китти гримасой безумца. Лицо перемазано черной краской от маски, мокрые волосы облепили голову. Он напоминал гротескный ухмыляющийся череп.
 – Не смей… не подходи ближе, Жан-Клод, – прошептала Катерин. – Я тебя предупреждаю, с нашим браком покончено.
 – Но,  cherie, я же тебя люблю. Ты – вся моя жизнь, пожалуйста, Китти, мы  должны поговорить. – Он был уже так близко от нее, что мог дотронуться, но она сделала еще шаг в сторону. Неужели это тот человек, по которому она сходила с ума до такой степени, что плохо соображала? Это же маньяк, безумец и психопат. Ей вспомнились пророческие слова Стивена:
 – Весь мир делится на людей двух типов, Китти, но Жан-Клод не принадлежит ни к одному из них. У него свой собственный тип. Он социопсихопат, и никогда нельзя знать, когда такой психопат покажет себя с худшей стороны.
 Влажная рука Жан-Клода коснулась ее шеи; она испуганно вскрикнула и побежала вниз по ступенькам. Вытянув руки, Жан-Клод последовал за ней. Она прижалась к стене. Неожиданно Жан-Клод почувствовал, что хватает руками воздух, потерял равновесие и покатился по ступенькам все дальше и дальше вниз. Его крики эхом отдавались под церковным сводом. Угнездившиеся наверху колокольни голуби встревоженно взмыли в воздух. Утихнувшая было гроза снова усилилась. Гремел гром, и яркие вспышки молний освещали мрачные стены лестницы. Жан-Клод ударился о мраморный пол внизу, и крики его стихли.
 Очень медленно, на цыпочках, Китти спустилась по винтовой лестнице, туда, где на мраморном полу раскинулось тело ее мужа.
 – О Господи, – прошептала она. – О Господи, Жан-Клод, что же я наделала? – Но тут живот скрутила адская боль, и она упала рядом с ним.




 ЭПИЛОГ


  Прошел год 
 Красивый жгучий брюнет сидел в мягком кресле и смотрел телевизор, одной рукой поглаживая костлявое плечо расположившейся рядом рыжей женщины, а другой то и дело поднося к губам стакан с виски «Джек Даниэлс». Вот-вот должны были объявить имена лауреатов премии Эмми – лучшую телевизионную актрису в телефильме или сериале. Женщина повернулась к нему:
 – Как думаешь, кто нынче завоюет Эмми, котик?
 Он покачал головой и прикончил виски. До ночи он выпьет еще десяток рюмок, потому что эта женщина, его жена, была ненасытна. Мейми де Монпелье, богатая дама в годах, четко знала, что ей нужно от своего нового мужа – секса, и чем больше, тем лучше, в обмен на возможность пользоваться ее роскошным особняком в Палм-Бич и всем остальным. Она подарила ему сверкающий черный БМВ, кучу роскошных костюмов от Биджана из Беверли-Хиллз, украшенные бриллиантами часы «Ролекс», а также золотой с бриллиантами именной браслет – она настаивала, чтобы он его носил. Браслет был такой же, как и у нее: ее инициалы – МДМ – были выполнены на нем бриллиантами в пятнадцать каратов. Его инициалы были ЛДМ – Луи де Монпелье, когда-то известный как Жан-Клод Вальмер.
 Жан-Клод был по уши в долгу у своей новой жены. Ему, осужденному на три года за жульничество и присвоение денег Китти и еще на два года за двоеженство, впереди светило только жалкое существование сорокалетнего инвалида. Он получил сотни писем от тоскующих по любви женщин вместе с фотографиями, цветами и подарками. Но только Мейми, вступившая с ним в контакт через своего адвоката, смогла вызволить его на свободу.
 Благодаря ее огромному богатству и широким связям в нужных и ненужных местах, а также ненасытному сексуальному аппетиту и любви к красивым мужчинам, она сумела устроить так, что он отсидел всего два месяца из своего пятилетнего срока. Но сделала она это на определенных условиях, так что Жан-Клод знал – один его неверный шаг, и Мейми бросит его не задумываясь. А ее адвокаты позаботятся, чтобы у него не осталось ничего, кроме «ролекса», браслета с инициалами и роскошных костюмов.
 Жан-Клод все еще кипел от гнева на Стивена Лея, выяснившего всю его подноготную; не менее сильно он мучился из-за Китти. За эти изматывающие душу два месяца в тюрьме он неожиданно понял, насколько она была ему дорога. Хотя он и строил козни и использовал ее в своих целях, как он всегда поступал с женщинами, он на самом деле ее любил. Теперь он ждал, когда она появится на экране. Он впервые увидит ее почти что год спустя.
 Мейми крепко ухватила руку мужа своими, разукрашенными бриллиантами и коричневыми старческими пятнами.
 – Как думаешь, она победит? – возбужденно спросила Мейми.
 Китти ждала, пока объявят пятерых претенденток на премию Эмми, и снова вспомнила события того ужасного утра.
 Когда священник нашел их утром, и она, и Жан-Клод лежали без сознания у каменной лестницы. У Китти случился выкидыш, и она истекала кровью, у Жан-Клода, помимо ранения головы, оказались множественные переломы рук и ног и разбитая коленная чашечка. Просто чудо, что он остался жив, хотя Китти иногда казалось, что для него же было бы лучше умереть.
 Последующее судебное дело о двоеженстве потрясло даже видавший виды Голливуд, но Китти пережила его с помощью Стивена, Томми и Веры. Она все больше стала на них полагаться, особенно на дружбу Стивена. После его развода с Мэнди они стали встречаться все чаще. Китти уже начала подозревать, что их теплое отношение друг к другу, юмор и полная совместимость начали перерастать в любовь. Нет, Стивен на нее не давил. Он был слишком мудр и слишком уж давно втайне любил ее, чтобы торопить события. Зато у ее матери не было никаких сомнений.
 – Выходи за него замуж, – твердо заявила она. Ее астма таинственным образом исчезла, после того как она переехала в Лос-Анджелес, чтобы присматривать за дочерью и внуком. И настроение у нее всегда было бодрое.
 – Дай мне время, мама, – настаивала Катерин.
 – Не заставляй его слишком долго ждать, он – удачная партия, Кит-Кэт, а в твоем возрасте найти мужа будет все труднее и труднее.
 Катерин повернулась, чтобы улыбнуться напряженному Стивену, который сидел рядом, и снова сосредоточилась на сцене, где Билл Косби оглашал фамилии претенденток.
 Стивен сжал ее руку и прошептал:
 – Ты победишь, детка, я знаю.
 Китти засмеялась. Приятно было бы победить, но большого значения это не имело, потому что она понимала, что в Стивене она нашла нечто более драгоценное, чем известность, более надежное, чем популярность.
 Билл раскрывал конверт с именем победительницы:
 – Премия Эмми в номинации – лучшая актриса телефильма или мини-сериала присуждается… – громко произнес он и сделал театральную паузу, – Катерин Беннет за сериал «Все, что блестит»!
 Аудитория взорвалась аплодисментами. Томми испустил боевой клич и обнял Катерин.
 – Молодец, мам. – Он ухмыльнулся. – Я знал, что ты победишь.
 Поцеловав ее, Стивен сказал:
 – Тебе кто-нибудь говорил, что ты самая восхитительно талантливая женщина во всем Западном полушарии?
 – Да, боюсь, что я это уже однажды слышала. – Она приблизила к нему лицо и хитро произнесла: – Но хватит лести. Пора забирать награду.
 Она изящно прошла по проходу под приветственные крики и аплодисменты. К ней были повернуты радостные лица, тянулись руки. Это было признание не фанатов, а равных ей людей, продюсеров, режиссеров, агентов, актеров, людей вроде бы искренне радующихся, что она завоевала столь желанную премию.
 Но никто, разумеется, не был в большем восторге, чем Вера, которой удалось добыть себе место в первом ряду. Когда дочь проходила мимо, она схватила ее за руку.
 – Я горжусь тобой, Кит-Кэт, по-настоящему горжусь, и ты сегодня прелестна.
 Китти послала матери воздушный поцелуй и поднялась по ступенькам на сцену. Там, держа в руке золотой трофей, она повернулась к переполненному залу, к морю улыбающихся лиц, к грому аплодисментов. Когда все встали, чтобы почтить ее, она вспомнила Бренду, которая радовалась бы этому событию больше всех. Катерин молча поблагодарила свою подругу и вспомнила слова, однажды сказанные Брендой. Что-то насчет того, чтобы быть чертовски знаменитой.
 Что же, Брен, где бы ты сейчас ни была, подумала Катерин, ты бы, наверное, согласилась со мной, что в конечном итоге дело того стоит.